Лукин Евгений, Разбойничья Злая Луна- библиотека РусЛит

Разбойничья злая луна Евгений Юрьевич Лукин
        Любовь Александровна Лукина
        Поэт в России больше, чем поэт. Эту летучую фразу авторства Евгения Евтушенко повторяет всякий, кому не лень, когда заходит разговор о поэзии. О фантастах так почему-то не говорят. Это несправедливо. Фантаст в России больше, чем фантаст. Бывает даже, что он больше самой фантастики. Не всякий, конечно. Круг таких писателей невелик. Иван Ефремов, братья Стругацкие, Владислав Крапивин, Кир Булычёв, Борис Штерн, Михаил Успенский… К этому редкому меньшинству по праву относится и Евгений Лукин. Фантастика для него - прибор наподобие лесковского мелкоскопа: глянешь в его глазок и увидишь, что возле блохи на подносе ещё и ключик лежит. Читать писателя Лукина - радость и удовольствие. Радость от качества его прозы, удовольствие - от шутовской атмосферы, в которой обитают его герои. Читаешь его и видишь, как вдруг тебе со страницы то лукаво подмигнёт Гоголь, то покрутит пальцем у виска Салтыков-Щедрин, то вильнёт где-нибудь между главок хвост кота Бегемота.
        Первые рассказы и повести Лукина написаны вместе с Любовью Лукиной, супругой писателя, увы, в сорок шесть лет безвременно ушедшей из жизни.
        Если начать считать все премии и награды, которые получал Лукин с начала своей писательской деятельности, собьёшься уже где-то на пятом или шестом десятке. Их у него за сотню. «Аэлита», «Странник», «Бронзовая улитка», «АБС-премия», Интерпресскон, Роскон, имени Ивана Ефремова, Беляевская премия, «Золотой Остап» и множество разнообразных других.
        Даже «Литературной газетой» однажды он был объявлен лауреатом премии «Золотой телёнок» за свои иронические стихи. А в 2015 году Лукина удостоили почётного звания Грандмастера европейской фантастики.
        Любовь Лукина, Евгений Лукин
        Разбойничья злая луна


* * *
        Когда отступают ангелы
        Поток информации
        Сразу же, как только Валерий Михайлович Ахломов показался на пороге редакционного сектора, стало ясно, что на планёрке ему крепко влетело от главного.
        - Пользуетесь добротой моего характера! - в тихом бешенстве выговорил он. - Уму непостижимо: в рабочее время обсуждать польскую помаду! Что у меня, глаз нет? Я же вижу, что у всех губы фиолетовые.
        Он отпер дверь кабинета и обернулся.
        - Хотя… - добавил он с убийственной улыбочкой, - молодым даже идёт! - И покинул редсектор.
        - Скажите пожалуйста!.. - немедленно открыла язвительный фиолетовый рот немолодая Альбина Гавриловна и спешно закашлялась: перед дверью кабинета, придерживая её заведённой за спину рукой, опять стоял Ахломов, но уже с вытаращенными глазами.
        Возвращение его было настолько неожиданным, что не все успели удивиться, прежде чем он круто повернулся и пропал за дверью вторично.
        - Младенца подкинули! - радостно предположила молодая бойкая сотрудница.
        Язвительный фиолетовый рот Альбины Гавриловны открылся было, чтобы уточнить, кто именно подкинул, но не уточнил, а срочно зевнул, потому что Ахломов снова вышел… Нет, он не вышел - он выпрыгнул из собственного кабинета и, захлопнув дверь, привалился к ней лопатками.
        Тут он понял, что все девять блондинок и одна принципиальная брюнетка с интересом на него смотрят, и заискивающе им улыбнулся. Затем нахмурился и, пробормотав: «Да, совсем забыл…» - поспешно вышел в коридор.
        Там все ещё перекуривали Рюмин и Клепиков. Увидев начальника, они с сожалением затянулись в последний раз, но начальник повёл себя странно: потоптался, глуповато улыбаясь, и неожиданно попросил сигаретку.
        - Вы ж курить вроде бросали, - поразился юный Клепиков.
        - Бросишь тут… - почему-то шёпотом ответил Ахломов, ломая вторую спичку о коробок.
        Наконец он прикурил, сделал жадную затяжку, поперхнулся дымом, воткнул сигарету в настенный горшочек с традесканцией и решительным шагом вернулся в редсектор. Приотворил дверь кабинета и, не входя, долго смотрел внутрь, после чего робко её прикрыл.
        - Что случилось, Валерий Михайлович? - участливо спросила Альбина Гавриловна.
        Ахломов диковато оглянулся на голос, но смолчал. Не скажешь же, в самом деле: «Товарищи! У меня на столе какая-то железяка документацию листает!»
        Внятный восторженный смешок сотрудниц заставил его вздрогнуть. И не блесни в дверях до боли знакомые всему отделу очки Виталия Валентиновича Подручного, как знать, не шагнул ли бы Ахломов, спасаясь от хихиканья подчинённых, навстречу металлической твари, осмысленно хозяйничающей на его столе.
        А Подручный озадаченно моргнул - показалось, будто Ахломов обрадовался его приходу. Виталию Валентиновичу даже как-то неловко стало, что перед визитом сюда он успел нажаловаться на Ахломова главному инженеру.
        - Вот, - протянул он стопку серых листов. - С двадцать первой страницы по сто пятнадцатую.
        - Вы пройдите, - растроганно на него глядя, отвечал Ахломов. - Вы пройдите в кабинет. А я сейчас…
        «А не прыгнет оно на него?» - ударила вдруг дикая мысль, но дверь за Подручным уже закрылась. Секунду Ахломов ждал всего: вскрика, распахнутой двери и даже почему-то возгласа: «Вы подлец!» - но ничего такого не произошло.
        А может, некому уже распахнуть?!
        Выпуклый апостольский лоб Ахломова покрылся ледяной испариной, и насмерть перепуганный заведующий отделом рванул дверь на себя.
        Железяка стояла, сдвинутая на край стола, и признаков жизни не подавала. Подручный зловеще горбился над скопированной по его заказу документацией.
        - Ну опять… - заныл и запричитал он, поворачивая к Ахломову разобиженное лицо. - Смотри сам, Валерий Михайлович. Фон серый. РЭМы твои мажут. Мне же за этот захват голову снимут… А это! - И Подручный, к ужасу Ахломова, бесцеремонно ухватил железяку под квадратное брюшко так, что её четыре ноги нелепо растопырились в воздухе. - Это у тебя откуда, Валерий Михайлович?
        Валерий Михайлович спазматически глотнул и, обойдя стол, тяжко сел на своё рабочее место.
        - Что это такое? - хрипло спросил он, ткнув подбородком в сторону железяки.
        - Да это ж он и есть!
        - Кто «он»? - Ахломов постепенно свирепел.
        - Автоматический захват для переноски стального листа. Макет в одну пятую натуральной величины. Безобразие… - забормотал Подручный, поворачивая железяку то так, то этак. - На глазок его делали, что ли? Пропорции не те, без замеров вижу. А к чему крепить?
        - Короче, это ваше изделие? - Голос Ахломова не предвещал ничего хорошего.
        - В том-то и дело! - закричал Подручный. - В том-то и дело, что такого заказа я мехмастерским не давал. Это либо самодеятельность, либо… - лицо его на секунду отвердело, - либо заказ был дан через мою голову.
        «Через твою голову! - с ненавистью подумал Ахломов. - Не могло же мне три раза померещиться!»
        Захват! Хорош захват, если буквально десять минут назад он собственными глазами видел, как этот, с позволения сказать, захват аккуратно перекладывал листы из одной пачки в другую, на мгновение задерживая каждый перед… бог его знает перед чем - глаз на железяке не было.
        - Я этого так не оставлю! - с трудом потрясал железякой Подручный. - Я узнаю, чья это работа. Я сейчас в мехмастерские пойду!
        «А потом к главному», - машинально добавил про себя Ахломов, с огромным облегчением наблюдая, как Виталий Валентинович в обнимку с железякой покидает его кабинет.
        Конечно, если бы Ахломову дали опомниться, он бы испугался по-настоящему. Но вот как раз опомниться ему не дали - в дверь уже лезли заказчики.
        И каждого надо было успокоить, каждого заверить, каждого спровадить.

* * *
        Посещение Подручным мехмастерских ничего не дало. Филиппыч щёлкнул по железяке крепким широким ногтем и, одобрительно поцокав языком, с треском почесал проволочную седую шевелюру.
        - Не наше, - с сожалением сказал он. - Заводская работа. Видите, шлифовочка? Суперфиниш!
        Словечко это почему-то доконало Виталия Валентиновича. В его истерзанном служебными неприятностями мозгу возникла нелепая мысль: кто-то его подсиживает. Кому-то очень нужно, чтобы безграмотно выполненный макет его детища попался на глаза начальству в то время, когда отдел и без того срывает все сроки.
        - Сейчас вы-ыясним, - бормотал он, поднимаясь в лифте на второй этаж, - выясним, кто это у нас такой самородок… Иван Кулибин… Суперфиниш, понимаете!..
        Железяка с преданным видом стояла возле его правой ноги наподобие собаки пограничника.

* * *
        Главный, подёргиваясь и жестикулируя, расхаживал по кабинету и, казалось, разговаривал сам с собой, не обращая внимания на Ахломова, который подсолнушком поворачивался на стуле за перемещающимся начальством.
        - Что, нет у нас специалистов квалифицированных? - горько вопрошал главный. - Почему мы никогда не можем предъявить себя лицом? НИПИАСУ - может. ГПКТБ, - отплевался он согласными, - может. А мы, видите ли… - и главный обаятельно улыбнулся, - не можем!
        На секунду он задержался возле стола, с отвращением шевельнул стопку серых листов (с 21-й страницы по 115-ю) и вопрошающе обратил к Ахломову резное морщинистое лицо страдальца.
        - Алексей Сергеевич, - преданно глядя на главного, сказал Ахломов, - это же мелочи…
        - Да хороший вы мой! - в ужасе перебил его главный, воздев пухлые складчатые ручки. - Делая мелочь, мы должны делать эту мелочь так, чтобы посмотрели на эту мелочь и сказали: «Вот мелочь, а как сделана! Фирма!»
        И, выпалив своё любимое словцо, главный устремился к дверям, где уже с минуту маячили очки и зеркально выбритые щёки Подручного.
        - Вот! - воскликнул он, отбирая из рук Виталия Валентиновича давешний кошмар Ахломова. - Вот! Это я понимаю! Это профессионально!
        И, не прерываемый ни Подручным, ни - тем более - вскочившим со стула Ахломовым, главный поставил терпеливую железяку на стол и принялся умилённо её осматривать.
        - Это - фирма, - приговаривал он. - Это - на уровне. Можем, значит, когда захотим! Виталий Валентинович, что это такое?
        - Да… мм… видите ли, - расстроенным голосом начал Виталий Валентинович, - это в некотором роде макет нашего автоматического захвата…
        - Ну что я могу тут сказать! Это - фирма. С этим не стыдно и в министерство показаться. - Главный любовно снял с железяки пылинку и насторожился. - Слушайте, а зачем вы мне его принесли?
        - Сделан-то он, конечно, старательно… - промямлил Подручный, чувствуя, что пришёл не совсем вовремя, - но размеры, Алексей Сергеевич, пропорции… Крайне неточно сделано.
        Главный закатил огромную паузу, в течение которой скорбно смотрел на Подручного.
        - Ну, я не знаю, товарищи, - вымолвил он, безнадёжно улыбаясь. - Или у нас нет квалифицированных специалистов…
        Ахломов, не слушая, присматривался к железяке. Нет, как хотите, а не могло это двигаться. Единый кусок металла, монолит. Скорее уж обрезок рельсы поползёт на манер гусеницы. А лапы! Каждая на конце скруглена. Как можно такой лапой что-нибудь ухватить? Может быть, присоски? Показаться невропатологу? Но ведь двигалось же оно, чёрт побери!
        - А достижения?! - Главный уже бегал по кабинету. - Страшно смотреть, как они у нас нарисованы!
        Железяка изумлённо щелкнула и зажужжала. Главный запнулся и укоризненно посмотрел на отпрянувшего от стола Ахломова.
        - Виталий Валентинович, - позвал он, вновь повернувшись к железяке, - здесь можно что-нибудь исправить?
        Вопрос застал Подручного врасплох.
        - Н-ну, если здесь сточить, а тут приварить…
        - Берите, - прервал его главный. - Берите ваш макет и несите его слесарям. Если это их работа - пусть переделают. Если нет - всё равно пусть переделают!

* * *
        Подручный проклял тот час, когда потащился к главному, но обсуждать приказы было не в его характере, и вот он уже стоял в гулком коридоре подвала, держа в руках, как табуретку, эту металлическую нелепость, весившую, кстати сказать, не меньше десяти килограммов.
        Слесарей на месте не оказалось, и опытный Подручный прямиком направился в мастерскую художника. Дверь мастерской - чудовищная, окованная железом дверь с пиратской табличкой «Не влезай - убьёт!» - была распахнута. Из проёма в коридор тянулся сизый слоистый дым, слышались голоса. Подручный бесшумно поставил свою ношу на бетонный пол и прислушался.
        - Деревянный брус, на который кладётся рельса, - веселился тенорок слесаря Шуры. - Пять букв. Что бы это могло быть?
        В мастерской жизнерадостно заржали.
        - Картина, изображающая морской пейзаж. Шесть букв. Вторая - «а».
        - Марина, - вкусно выговорил голос художника Королёва.
        - Кто?
        - Марина, пенёк.
        - Та-ак. Бесхвостое земноводное, распространённое в нашей области. Саня, это по твоей части. Бесхвостое…
        - Слышу. Лягушка.
        - Ля-гуш-ка. Точно. Ты смотри! За что же тебя из института выперли?
        - За хвосты.
        Вновь послышалось жизнерадостное ржание.
        - По вертикали. Стихотворный размер. А у кого из нас диплом литератора? Чего молчишь, учитель? Завязывай с подошвами. Стихотворный размер…
        - Сколько букв?
        - Десять. Предпоследняя - «и».
        - Амфибрахий.
        - Амфибрахий или амфебрахий?
        - Так, - сказал Подручный, входя. - Что, собственно, происходит?
        Своим непосредственным делом был занят только художник Королёв. Склонившись над столом, он неистово трафаретил по синему фону поздравительного плаката жёлтые шестерёнки. Фотограф старательно вырезал из твёрдого пенопласта подошву изящных очертаний. Слесари Саня и Шура сидели верхом на стульях и дымили. Юный шалопай Клепиков из отдела Ахломова приник к карте мира в районе Панамского канала.
        - А кто к нам пришёл! - восторженно завопил художник Королёв, не поворачивая головы. - Виталий Валентинович, выгоните этих тунеядцев. Работать не дают!
        - Всё те же лица, - холодно заметил Подручный. - А что здесь делают слесаря?
        - Нашёл! Вот она! - выкрикнул шалопай Клепиков, оборачиваясь. - Пиши: порт в Колумбии - Буэнавентура.
        Тут он, понятно, осёкся.
        - Кроссвордики, значит, разгадываем, - вазелиновым голосом подытожил Виталий Валентинович. - А главный инженер дозвониться не может. Саня! Шура! Ну-ка заканчивайте. Есть работа. Во-первых, знаком вам этот…
        Подручный не договорил. Что в ту, что в другую сторону коридор был пуст. Железяка исчезла.

* * *
        Если до этого момента путь предмета, принятого отдельными лицами за макет автоматического захвата, можно было обозначить непрерывной линией, то теперь он рисуется нам извилистым пунктиром или даже беспорядочной россыпью точек.
        Так, две библиотекарши вспомнили, что с ними в лифте на четвёртый этаж поднималась уродливая болванка на четырёх ножках, об которую и были порваны французские колготки.
        Группа сотрудников, спускавшаяся с шестого этажа в столовую, также засвидетельствовала наличие железяки в лифте. Мало того, двое из них признались, что в связи с теснотой они выставили железяку на третьем этаже, нехорошо о ней отозвавшись. Может, до, а может, после этого (разложить события по порядку так и не удалось) в отделе Подручного раздался возмущённый женский голос: «Кто мне поставил на „Бурду“ эту уродину?» Ответом был вялый голос из-за кульмана: «А-восемь. Убит». Там резались в морской бой.
        Кроме Подручного, опознать предмет было некому. Но Виталий Валентинович в ту пору отчитывался перед главным в пропаже макета, так что после краткого разбирательства железяку вынесли на лестничную площадку, где она приняла посильное участие в перекуре. Иными словами, на неё сел один сотрудник, предварительно подстелив носовой платок. Железяка крякнула, но стерпела.
        Забегая вперёд, скажем: если бы этот сотрудник знал, на что сел, он бы вскочил, как с раскалённой плиты, и зарёкся курить в рабочее время.

* * *
        Главный возвращался из инспекционного набега на отдел тяжёлой полуавтоматики, когда удивительно знакомый неприятный голос с лестничной площадки изрёк невероятную фразу.
        - Если мы делаем мелочь, - сказал голос, - мы делаем мелочь… мелочь… - Тут он запнулся, начал заикаться и очень неуверенно закончил: - Чем мельче, тем лучше. Фирма!
        Главный остолбенел. Последовало слабое шипение, и сочный баритон инженера Бухбиндера произнёс:
        - Как же им не гореть, если они Нунцию диссертацию делают? Редакторы компонуют, машбюро печатает, даже копирку запряг. Причём в таком строжайшем секрете, что уже всему институту известно.
        - А сам он что же? - вмешался другой голос, обладателя которого главный не вспомнил.
        - Кто? Лёша? Ты что, смеешься? Это тебе не докладную директору накатать.
        Главный задохнулся от возмущения. Когда? Каким образом узнали? И кто бы мог подумать: Бухбиндер! «Ну я сейчас покажу вам Нунция», - подумал он, но тут произошло нечто совсем уже непонятное.
        - Как же им не гореть, - снова заладил баритон, - если они Нунцию диссертацию делают? Редакторы компонуют, машбюро печатает, даже копирку запряг. Причём в таком строжайшем секрете…
        И диалог повторился слово в слово, как будто кто-то дважды прокрутил одну и ту же запись. Запахло горелой изоляцией.
        Главный вылетел на площадку и, никого на ней не обнаружив, стремительно перегнулся через перила. Виновных не было и внизу. Клокоча от гнева, он обернулся и увидел макет автоматического захвата, позорно утерянный Подручным.
        Ворвавшись к себе в кабинет, главный потребовал Виталия Валентиновича к телефону.
        - Вы нашли макет? - ядовито осведомился он. - Ну конечно… Почему я вынужден всё делать за вас? Представьте, нашёл… Нет, не у меня… А вот выйдите перед вашим отделом на лестничную площадку, и увидите.
        Разделавшись с Подручным, главный достал толковый словарь и выяснил значение слова «нунций».
        - Бухбиндера ко мне! - коротко приказал он и вдруг замер с трубкой в руке.
        Он вспомнил, кому принадлежит тот неприятно дребезжащий голос, сказавший возмутительную фразу насчёт мелочей. Это был его собственный голос.

* * *
        Тем временем девять блондинок и одна принципиальная брюнетка парами и поодиночке потянулись из столовой в редсектор.
        - Глядите-ка! - радостно оповестила, входя, молодая бойкая сотрудница. - Опять Подручный свою табуретку принёс.
        Вряд ли железяку привело к двери кабинета праздное любопытство. Скорее она надеялась досмотреть чертежи, от которых её оторвали утром. Но у Ахломова была странная манера запирать свой закуток на два оборота даже на время минутной отлучки.
        - Вы подумайте: таскать тяжести в обеденный перерыв! - продолжала зубоскалить молодая особа. - Вот сгорит на работе - что будем делать без нашего Виталия Валентиновича?
        - Успокойтесь, девочки, - отозвалась Альбина Гавриловна, обстоятельно устраиваясь на стуле. - Такой не сгорит. Это мы с вами сто раз сгорим.
        Железяка слушала.
        - Ни он, ни помощница его, - поддержала принципиальная брюнетка Лира Федотовна.
        - А что, у Подручного заместитель - женщина? - робким баском удивилась новенькая.
        - Перед тобой в очереди стояла. В белых брюках в обтяжку.
        - Просто не понимаю! - Лира Федотовна возмущённо швырнула карандаш на стол. - В нашем возрасте носить брючный костюм!
        Минут пять она возмущалась, потом немного остыла и снова взяла карандаш. В углу прекратила стук пишущая машинка.
        - А Пашка Клепиков, - сказала машинистка, - опять вчера Верку из светокопии провожал. Маринка все утро проревела.
        - Не по-ни-ма-ю! - Карандаш Лиры Федотовны опять полетел на стол. - Два месяца, как расписались! У них сейчас ласковое отношение должно быть друг к другу, а они…
        Неожиданный вздох Альбины Гавриловны вобрал не менее трети воздуха в помещении.
        - И зрелым женщинам хочется ласки, - мелодично сказала она.
        Железяка слушала.
        Несколько минут работали молча. Потом молодая бойкая сотрудница подняла от бумаг восторженные глаза:
        - А у жены Ахломова…
        Несомненно, ей крупно повезло. Спустя секунду после того, как она нанесла последний штрих на семейный портрет любимого начальника, в дверях показался розовый носик лёгкого на помине Ахломова.
        Ахломов увидел железяку. В следующее мгновение он уже был у себя в кабинете и с треском набирал номер:
        - Подручного мне!
        Редсектор замер.
        - Где? У главного? - И через секунду - другим голосом: - Алексей Сергеевич, Подручный у вас? Скажите ему, пожалуйста, пусть придёт и заберёт свой макет… А у меня под дверью… А я не знаю… А это вы у него спросите… Жду, жду… А то об него спотыкаются, повредить могут.
        Пришёл совершенно пришибленный Подручный и, воровато озираясь, унёс железяку к слесарям.

* * *
        Слесарь Саня одиноко и неподвижно восседал на стуле в электрощитовой и через равные промежутки времени с хрустом зевал. В глазах его отражались лампочки.
        - А где Шура? - спросил Подручный, войдя.
        Саня медленно-медленно повернул голову и с неодобрением осмотрел вошедшего.
        - Вышел, - апатично изронил он.
        - Вышел? Ну ладно… Саня, вот это нужно довести до кондиции.
        Саня с неодобрением осмотрел то, что принёс Подручный.
        - Видишь, Саня, корпус прямоугольный, а его скруглить надо. - Виталий Валентинович был неприлично суетлив. - Вот эти уголочки надо снять, а вот здесь мне потом сварщик крючочки приварит. Погоди, я тебе сейчас эскизик набросаю. Вот тут, тут и тут. И ради бога, Саня, - душераздирающе попросил Подручный, - как можно быстрее! Я тебе звонить буду.
        Оставшись один, Саня некоторое время с упрёком смотрел на железяку, потом нехотя поднялся и пошел за напильником. Придя с инструментом, он прочно зажал одну из металлических ног в тиски, заглянул в эскизик, примерился и одним привычным движением сточил первый угол… Вернее, хотел сточить. Напильник скользнул, не оставив на корпусе ни царапины, и слесарь чуть не врезался в железяку челюстью. И тут произошло событие, заставившее Саню проснуться окончательно.
        - И зрелым женщинам хочется ласки, - ответил лжезахват на прикосновение напильника голосом Альбины Гавриловны, а затем, открутив свободной лапой рукоятку тисков, спрыгнул на пол и с дробным цокотом убежал в коридор.
        Саня ощутил острую боль в ноге и понял, что уронил напильник.

* * *
        Самое время сообщить, что впоследствии, когда происшествием занялась группа компетентных лиц, однозначно ответить удалось лишь на два вопроса. Первое: случившееся не являлось массовой галлюцинацией. Второе: создать подобный механизм при современном уровне техники невозможно.
        Далее шли одни предположения: может быть, аппарат был повреждён вследствие не совсем мягкой посадки; не исключено также, что он, образно выражаясь, захлебнулся в потоке противоречивой информации.
        Были и иные толкования. Слесарь Саня, например, открыто утверждал, что пришелец из космоса, кибернетический разведчик, представитель внеземной цивилизации, попросту свихнулся, пытаясь разобраться, чем же, наконец, занимается учреждение.
        Но в тот момент ему было не до гипотез. Схватив напильник, он выскочил в коридор. Что цокот ушёл влево, можно было не сомневаться. Но коридор был пуст. Из распахнутой двери художника доносился тенорок слесаря Шуры. Саня почувствовал острую потребность в общении. Он заглянул в мастерскую и обмер: лжезахват растопырился над кроссвордом.
        - Основной вид гидромелиоративных работ, проводимых в нашей области… - бормотал он Шуриным голосом, нетерпеливо постукивая лапой по клеткам. - А у кого из нас диплом мелиоратора?
        Саня побежал к лестничному пролёту. Ему позарез нужен был хотя бы один свидетель. Связываться с железякой в одиночку слесарю не хотелось.
        Кто-то стремительно убегал вверх по лестнице. На повороте мелькнули брюки, несомненно принадлежащие художнику Королёву.
        - Королёв!!! - заорал Саня и ударил напильником по прутьям перил, наполнив подвал звоном и грохотом. - Давай сюда! Скорей сюда!
        Знакомый цокот заставил его со злобой швырнуть инструмент на пол. Лжезахват уходил вверх по противоположной лестнице.
        А Королёв бежал и бежал, пока не уткнулся в чердачный люк. Он был так потрясён встречей с железякой, что даже не догадался свернуть на каком-нибудь этаже.

* * *
        У Валерия Михайловича Ахломова было два настроения, два рабочих состояния. Находясь в первом, он настежь распахивал дверь в редсектор и бдительно следил из-за стола за поведением сотрудниц. В такие дни резко повышалась производительность труда. Во втором состоянии он наглухо запирался в кабинете и общался с отделом по внутреннему телефону.
        Когда железяка, блистательно уйдя от Сани, вновь проникла в редсектор, дверь Ахломова была плотно закрыта. Правда, следует отметить, что на этот раз железяка и не пыталась к ней приблизиться. Видимо, имело место серьёзное нарушение логических связей, ведущее к полному распаду функций.
        Несмотря на то что передвигалась она теперь не на цыпочках, а этаким кокетливым топотком, внимания на неё не обратили.
        Весь отдел толпился у стола отпускницы Любочки. На Любочке была достойная зависти розовая кофточка, тонко оттенявшая ровный морской загар. Но то, что лежало на столе, вызывало в женщинах чувство исступления, переходящее в истому.
        Это нельзя было назвать свитером, это нельзя было назвать кофточкой - светло-коричневое, цвета тёплого вечернего песка, окутанное нежнейшим золотистым пухом, оно доверчиво льнуло к робким женским пальцам, оно было почти живое.
        Да что говорить - сама Любочка смотрела на принадлежащую ей вещь точно так же, как и остальные.
        - Если бы не на два размера больше! - в отчаянии повторяла она.
        - Воротник хомутиком, - зачарованно шепнули у её левого плеча. - И сколько?
        Любочка назвала цену и предъявила этикетку.
        - Хомутиком… - безнадежно отозвался тот же голос у её правого плеча.
        - Ну-ка, покараульте кто-нибудь у входа, - решилась Лира Федотовна, сбрасывая жакет. И, не сводя алчного взора с кофточки, пояснила: - Мой размер!
        - А если Валерий Михайлович выйдет? - ахнула новенькая.
        - Если закрылся - до самого звонка не выйдет, - успокоила Лира Федотовна, уже протягивая руку к кофточке, и вдруг приглушённо взвыла: - Да что ж вы на ноги-то наступаете?
        - Покараульте, покараульте!.. - лихорадочно бормотала железяка, пробираясь по ногам вперёд.
        Оттеснив соперницу, она со стуком взгромоздилась на стол и одним неуловимым движением - только ноги мелькнули! - напялила вещь.
        Зрелище вышло кошмарное - что и говорить! Многоголосый женский визг напомнил вопль органа. Все бросились кто куда, и только Любочка - за железякой.
        Коридор огласился хлопаньем дверей, ровным цокотом и криками, мужскими и женскими.
        - Фир-рма! Буэнавентур-ра! - вопил голосом главного, пробегая по коридору в развевающейся кофточке, свихнувшийся киберразведчик. - Втирательство очков из семнадцати букв, четвертая - «о»!
        Он звонко продробил по всем этажам учреждения, расплёскивая избыток бог знает где набранной информации. Обессилевшая Любочка отстала на третьем. В воздухе ещё таял победный вопль: «Мелочь, а как сделана!» - когда она села на ступеньки и разрыдалась.
        Прибежавший на голос главного Подручный увидел бегущий по коридору макет автоматического захвата и растопырил руки, перекрывая ему дорогу. Но железяка, лихо поддёрнув полы, с молодецким криком «А кто к нам пришёл!» перепрыгнула через Виталия Валентиновича.
        Он потерял её на втором этаже, где она попросту выскочила в окно и, согласно показаниям прохожих, пробежала по карнизу вдоль всего здания, подметая королевским мохером штукатурку.

* * *
        Ахломов, услышав вопли, ворвался в редсектор, не слушая объяснений, перекричал сотрудниц и, рассадив всех по рабочим местам, с треском закрылся в кабинете.
        На подоконнике стояла железяка в грязной шерстяной хламиде.
        Ахломов схватился за телефон.
        - А жена у Ахломова, - внятно сказала железяка, - стерва та ещё… Так он себе в НИПИАСУ любовницу завёл.

* * *
        Никто не знает, откуда она появилась. Никто не знает, куда она исчезла. И можно только предполагать, что теперь там о нас подумают.
        Последнее, что услышал Ахломов, швырнув в железяку телефонную трубку, было:
        - Королевский мохер - практично и сексапильно!..
        1975
        Пробуждение
        Он проснулся, чувствуя, что опаздывает на работу, и, конечно, первым делом разбил стакан. Это был уже четвёртый или пятый случай. Цилиндр тонкого стекла, задетый неловким движением, съехал на край стола, накренился и полетел на пол, кувыркаясь и расплёскивая остатки приготовленной на ночь воды.
        Он успел подхватить его на лету, но - увы - только мысленно. Как всегда. Вдобавок он не совсем проснулся, потому что в третий - смертельный - кувырок стакан вошёл с явной неохотой, на глазах замедляя падение, словно в отлаженном, выверенном и безотказном механизме ньютоновской теории тяготения что-то наконец заело.
        Он оторопело встряхнул головой, и стакан, косо повисший в двадцати сантиметрах над полом, упал и с коротким стеклянным щелчком распался на два крупных осколка.
        Чего только не случается между сном и явью! Оцепенеть от изумления было бы в его положении роскошью - он не успевал к звонку даже теоретически. Судя по характеру пробуждения, ему предстоял чёрный понедельник, а то и чёрная неделя. Неудачи, сами понимаете, явление стадное.

* * *
        Когда, застёгивая пальто, он выбежал со двора на улицу, в запасе была всего одна минута. Правда, на остановке стоял трамвай, который милостиво позволил догнать себя и вскочить на заднюю площадку, но это ещё ни о чём не говорило. Либо трамвай неисправен, либо сейчас обнаружится, что во второй кассе кончились билеты и водитель будет минут пять заряжать дьявольский механизм и ещё столько же лязгать рычагом, проверяя исправность кассы.
        К его удивлению, трамвай заныл, задрожал, закрыл двери и, звякнув, рванул с места. Навстречу летели зелёные светофоры, а одну остановку водитель просто пропустил, рявкнув в микрофон: «На Завалдайской не сходят? Проедем…»
        Следовательно, предчувствие обмануло. Ему предстоял вовсе не чёрный, а самый обыкновенный, рядовой понедельник.

* * *
        В отделе его встретили понимающими улыбками. Человек, панически боящийся опоздать на работу и всё же опаздывающий ежедневно, забавен, даже когда ухитряется прийти вовремя. Начальник нахмурил розовое юношеское чело. Сегодняшнюю пятиминутку он собирался начать с разговора о производственной дисциплине и - на тебе! - лишился основного наглядного пособия.
        - Ну что ж, начнём, товарищи…
        Начальник встал.
        - Сегодня, вижу, опоздавших практически нет, и это… э-э-э… отрадно. Но конечно, в целом по прошлой неделе показатели наши… тревожат. Да, тревожат. Некоторые товарищи почему-то решили…
        Все посмотрели на некоторого товарища. Кто со скукой, кто с сочувствием.
        Некоторый товарищ терпеть не мог своего молодого, изо всех сил растущего начальника. За апломб, за манеру разговаривать с людьми, в частности - за возмутительную привычку отчитывать при свидетелях. Ясно: добреньким он всегда стать успеет, а на первых порах - строгость, и только строгость. А к некоторому товарищу придирается по той простой причине, что товарищ этот - недотёпа. Видя начальника насквозь, точно зная, что следует ответить, он тем не менее ни разу не осадил его и не поставил на место. Почему? А почему он сегодня утром не подхватил падающий стакан, хотя вполне мог это сделать?
        На восьмой минуте пятиминутки дверь отдела отворилась и вошла яркая женщина Мерзликина. Вот вам прямо противоположный случай. Ведь из чего складывается неудачник? Вовсе не из количества неудач, а из своего отношения к ним.
        Итак, вошла яркая женщина Мерзликина, гоня перед собой крупную волну аромата. Начальник снова нахмурился и, не поднимая глаз, осведомился о причинах опоздания.
        Мерзликина посмотрела на него как на идиота.
        - Конечно, проспала, - с достоинством ответила она, и начальник оробел до такой степени, что даже не потребовал письменного объяснения.
        На беду, кто-то тихонько хихикнул. Ощутив крупную пробоину в своём авторитете, начальник принялся спешно её латать. Кем он эту пробоину заткнул, можно догадаться.
        Нет, всё-таки это был чёрный понедельник.
        - …другими словами, всё дело исключительно в добросовестном отношении к своему… э-э-э… делу, - не совсем гладко закончил ненавистный человек, и в этот миг его галстук одним рывком выскочил из пиджака.
        - Извините, - пробормотал начальник, запихивая обратно взбесившуюся деталь туалета.
        Услышав, что перед ними за что-то извиняются, сотрудники встрепенулись, но оказалось - ничего особенного, с галстуком что-то.
        - У меня всё! - отрывисто известил начальник и сел.
        Он был бледен. Время от времени он принимался осторожно двигать шеей и хватать себя растопыренной пятернёй пониже горла.
        Короче, никто из подчинённых на эпизод с галстуком должного внимания не обратил. Кроме одного человека.
        Ему захотелось взять начальника за галстук. И он мысленно взял начальника за галстук. Он даже мысленно встряхнул начальника, взяв его за галстук. И вот теперь сидел ни жив ни мёртв.
        Как же так? Он ведь даже не пошевелился, он только подумал… Нет, неправда. Он не только подумал. Он в самом деле взял его за галстук, но не руками, а как-то… по-другому.
        Он спохватился и, рассерженный тем, что всерьёз размышляет над заведомой ерундой, попытался сосредоточиться на делах служебных. Да мало ли отчего у человека может выбиться галстук!
        Ну всё. Всё-всё-всё. Пофантазировал - и хватит. И за работу. Но тут он вспомнил, что случилось утром, и снова ощутил этакий неприятный сквознячок в позвоночнике. Перед глазами медленно-медленно закувыркался падающий стакан и замер, подхваченный…
        Он выпрямился, бессмысленно глядя в одну точку, а именно - на многостержневую шариковую ручку на столе Мерзликиной. Самопишущий агрегат шевельнулся и, подчиняясь его лёгкому усилию, встал торчком.
        Мерзликина взвизгнула. Перетрусив, он уткнулся в бумаги. Потом сообразил, что именно так и навлекают на себя подозрения. Гораздо естественнее было полюбопытствовать, по какому поводу визг. Мерзликина с округлившимися глазами опасливо трогала ручку пальцем.
        Происшествием заинтересовались.
        - При чём здесь сквозняк? - возражала Мерзликина. - Что может сделать сквозняк? Ну, покатить, ну, сбросить… И потом, откуда у нас здесь сквозняк?
        Она успокоилась лишь после того, как её сосед разобрал и собрал ручку у неё на глазах. Там, внутри, обнаружилось несколько пружинок, и Мерзликиной, как истой женщине (тем более - яркой), этого показалось вполне достаточно. Вот если бы пружинок не было, тогда, согласитесь, вышла бы полная мистика, а так - всё-таки пружинки…
        Значит, не померещилось. Значит, всё это всерьёз и на самом деле. Но откуда? С чего вдруг могли в нём проснуться такие сверхъестественные, или, как это сейчас принято говорить, - паранормальные, способности? Прорезались с возрастом, как зуб мудрости?
        Он машинально открыл папку, не прикасаясь к ней, и таким же образом закрыл.
        Теперь не было даже сомнений.
        «Ах вот как! - внезапно подумал он с оттенком чёрного ликования. Ну тогда совсем другое дело! Тогда я, кажется, знаю, чем мне заняться…»
        И скосил преступный глаз вправо, где из-под полированной передней стенки стола так беззащитно и трогательно виднелись венгерские туфли начальника.
        Он мысленно потянул за шнурок. Начальник схватился за ногу и заглянул под стол.
        Неосторожно… В течение нескольких минут он тренировался, развязывая и завязывая тесёмки папки, после чего вернулся к туфлям. Принцип он понял: следовало не тянуть, а постепенно распускать весь узел в целом.
        С этой ювелирной операцией он справился с блеском и некоторое время любовался расхлюстанным видом обуви начальника. Потом ему пришло в голову, что шнурки можно связать между собой.
        Довершить затеянное он мудро предоставил естественному ходу событий и, разложив бумаги, сделал вид, что с головой ушёл в дела. Прошло около получаса, а ловушка всё не срабатывала. Первое время он нервничал, а потом сам не заметил, как втянулся в обычный ритм и взялся за службу всерьёз. Поэтому, когда в помещении раздался грохот, он подпрыгнул от неожиданности точно так же, как и все остальные.
        Начальник лежал на животе ногами к стулу и с совершенно обезумевшим лицом к двери. Упираясь ладонями в пол, он безрезультатно пытался подтянуть под себя то одну, то другую ногу.
        Ужас! Налицо злостное хулиганство, подрыв авторитета, грубейшее нарушение производственной дисциплины, а виновных нет.
        Начальника поставили на ноги, развязали, отряхнули и бережно усадили за стол. Он ошалело бормотал слова благодарности, а ему - не менее ошалело - бормотали слова соболезнования и, не зная, что и подумать, в смущении разбегались по рабочим местам.
        Впору было появиться какому-нибудь Эркюлю Пуаро и порадовать поклонников версией, что начальник сам незаметно связал себе ноги и, грохнувшись на пол, отвлёк тем самым внимание общественности от какого-то своего куда более серьёзного преступления.
        Но если бы этим пассажем всё ограничилось!
        Нет, день запомнился начальнику надолго. Бумаги на его столе загадочным образом шулерски перетасовывались, а сверху неизменно оказывался журнал из нижнего ящика тумбы. Кроссвордом вверх. Стоило начальнику отлучиться или хотя бы отвлечься, красный карандаш принимался накладывать от его имени совершенно идиотские резолюции, пересыпая их грубейшими орфографическими ошибками.
        Начальник взбеленился и решил уличить виновных любой ценой. Тактика его была довольно однообразна: он прикидывался, что поглощён телефонным разговором или поиском нужного документа, после чего стремительно оборачивался.
        В конце концов карандашу надоела эта бездарная слежка. Уже не скрываясь, он опёрся на остриё и, развратно покачав тупым шестигранным торцом, вывел поперёк акта о списании детскими печатными буквами: «Ну и как оно?»
        Начальник встал. Лицо его было задумчиво и скорбно. Он вышел и не появлялся до самого перерыва.
        Его гонитель почувствовал угрызения совести. Но выяснилось, что не знал он и недооценивал своего начальника. Когда тот возник в дверях сразу после обеда и, притворясь, что видит художества красного карандаша впервые, осведомился страшным голосом, чья это работа, стало ясно, что до капитуляции ещё далеко.
        Так и не понял начальник, какая сила противостоит ему. Он требовал признания, он высказал всё, что накопилось в его душе за первую половину дня, и, наконец, сел писать докладную неизвестно кому неизвестно на кого. Словом, повёл себя решительно, но мерзко.
        Кара последовала незамедлительно. Пока он составлял докладную, та же невидимая рука ухитрилась перевинтить ему университетский «поплавок» с лацкана на место, для ношения регалий совершенно не предназначенное. Лишь после этого начальник выкинул белый флаг и с позором бежал с поля боя. Потом уже узнали, что он зашёл к замдиректора и, сославшись на недомогание, уехал домой.
        Но победитель, кажется, был смущён своей победой. Конечно, начальник здорово ему насолил за последние полгода, и всё же зря он его так жестоко. И Мерзликину утром напугал. За что? Храбрая женщина, к тому же такая яркая…
        Совесть потребовала от него галантного поступка. Скажем, бросить на стол Мерзликиной цветок. Анонимно. Большей галантности он себе представить не мог. Да, но где взять цветы в конце февраля? В одном из окон дома напротив цвёл кактус.
        Явление, говорят, редкое.
        Сразу же возник ряд трудноразрешимых задач. Сорвать он, положим, сорвёт. А как протащить сквозь заклеенное окно? А потом ещё сквозь двойные витринные стёкла отдела? Окольными путями?
        Он представил проплывающий коридорами цветок и, задумчиво поджав губы, покачал головой. Выследят.
        В конце концов он решил не мучиться и поступить просто: сорвать там, а на стол положить - здесь. Пусть цветок сам как хочет, так и добирается.
        - О-о-о… - польщённо сказала Мерзликина, заметив перед собой чёрно-жёлтого, геометрически безупречного красавца. И, оправляя причёску, лукаво оглядела отдел.
        Ну и слава богу. Он, честно говоря, опасался, что она терпеть не может кактусы и всё с ними связанное.

* * *
        Домой со службы отправился пешком. Стояла оттепель, февраль был похож на март.
        Он шёл в приподнятом настроении, расстегнув пальто и чувствуя себя непривычно значительным. Машинально, как мальчишки тарахтят палкой по прутьям ограды, он постукивал по звучным прозрачным сосулькам, не пропуская ни одной. Интересно, чем он это делал?
        Внезапно возник слабый, но нестерпимо ясный отзвук чьего-то ужаса, и он запрокинул голову. Что-то падало с огромной высоты многоэтажного дома, что-то маленькое, пушистое, живое. Кошка! То ли она не удержалась на ледяной кромке крыши, то ли её выбросил из окна лестничной площадки какой-то мерзавец.
        Он подхватил её на уровне второго этажа. Он чувствовал, что если остановит сразу, то для кошки это будет всё равно что удариться со всего маху об асфальт. Поэтому он пронёс её, плавно притормаживая, почти до земли и, чтобы не бросать в лужу, положил в сторонке на сухую асфальтовую проталину.
        Кошка вскочила и, вытянувшись, метнулась за угол, кренясь от испуга.
        - Кося леталя!! - раздался ликующий детский вопль.
        - Нет, Яночка, нет, что ты! Коша не летала. Летают птички. А киски летать не могут.
        - Леталя!! - последовал новый толчок в барабанные перепонки, и молодая мать поняла, как трудно теперь будет убедить Яночку в том, что кошки не летают.
        Кошачий спаситель был растерян. В этом оглушительном ликующем «леталя!» он услышал нечто очень для себя важное, нечто такое, чего сам ещё не мог постичь и объяснить. Он застегнул пальто и в задумчивости двинулся дальше. Сосульки оставил в покое.

* * *
        Дома его ждала неубранная постель и осколки стакана на полу. Он привёл комнату в порядок и присел к столу - поразмыслить.
        …Неудачник, человек на третьих ролях, он глядел в медленно синеющее окно, и странно было ощущать себя победителем.
        Интересно, как бы на всё это отреагировала его бывшая жена? Где-то она теперь? Собиралась вроде уехать с мужем куда-то на север…
        И вдруг он обнаружил её - далеко-далеко. Такая же комнатка, как у него, довольно скромная обстановка… Так, а это, стало быть, и есть её новый муж? Ну и верзила! Усы, конечно, отрастил по её желанию. Идиллия. Кофе пьют.
        Он вслушался. По несчастливому совпадению разговор шёл о нём.
        - Ты только не подумай, что я вас сравниваю, - говорила она. - Просто это был эгоист до мозга костей. Ему нужно было, чтобы все с ним нянчились. Жаловался всё время…
        - Мм… - великодушно отозвался верзила. - Но ведь я тоже иногда жалуюсь…
        - Не то! - горячо возразила она. - Совсем не то! У тебя это получается как-то… по-мужски!..
        Невидимый свидетель разговора обиделся. «Да я хоть раз сказал о тебе после развода что плохое?» - захотелось крикнуть ему. Осерчав, он чуть было не перевернул ей кофейник, но вдруг подумал, что бывшая жена права и что такого нытика и зануду, как он, поискать - не найдёшь. Затем он почувствовал некий импульс самодовольства, исходивший от её нового мужа. А вот этого прощать не следовало.
        Он тронул чашку, которую верзила держал за ручку кончиками пальцев, чуть передвинул и наклонил, вылив ему кофе в послушно оттопырившийся нагрудный карман рубашки. Не кипяток, потерпит. А то ишь раздулся! Идеал!
        Он очнулся. В комнате было уже темно. Всё ещё фыркая от обиды, включил торшер и, подойдя к чёрно-синему окну, задёрнул шторы. И сердце сменило ритм. Удары его с каждой секундой становились сильнее и чаще.
        - Стой! - взмолился он. - Да постой же!
        Наконец-то он испугался. Он уже свыкся с тем, что может очень многое. Скажем, связать шнурки начальнику. Или переправить цветок на стол сотрудницы. Но контролировать комнату, находящуюся за сотни километров отсюда?..
        На что он способен ещё?
        Он ощутил неимоверно далёкий тёплый океан и скалистый, причудливо источенный берег. Потом словно провёл ладонью по всему побережью, на миг задерживаясь на неровностях и безошибочно определяя их значение: это пальма, это холм, это железная дорога. А вот и экспресс. К морю катит.
        Краем сознания он задел - там, далеко, - что-то неприятное, опасное. Какие-то контейнеры - в море, на очень большой глубине. Отвратительное, совершенно незнакомое ощущение: вкус - не вкус, запах - не запах, что-то не имеющее названия… Осторожно и брезгливо не то ощупал, не то осмотрел - и догадался: захоронение радиоактивных отходов!
        «Стереть бы их в порошок!» - беспомощно подумал он и вдруг почувствовал, что может это сделать. Вот сейчас. Одним коротким страшным усилием превратить их в серебристую безвредную, медленно оседающую на дно муть.
        Нет, это уже было слишком! Он снова сидел в своей комнате, чувствуя себя то крохотным, то огромным.
        На что он способен ещё? Сорвать Землю с орбиты? Остановить время?
        Но тут он вспомнил, как утром ныл и нёсся трамвай, как поспешно меняли цвет светофоры, как стрелки всех замеченных им часов никак не могли одолеть последнюю - такую важную для него - минуту. Да. Сегодня утром он, сам того не подозревая, замедлил время. И ради чего? Ради того, чтобы не опоздать на работу?
        Он зарычал от стыда.
        На что он растратил сегодняшний день? Какое применение нашёл он своему дару? Травил начальника, мелко мстил незнакомому человеку!..
        А что в активе? Спасённая кошка?
        «Леталя!» - снова зазвенел в ушах победный клич маленького человечка. Да, единственный добрый поступок - спас кошку.
        А цветок, брошенный им на стол Мерзликиной? Пошляк! Урод!
        …И какой соблазн - убедить себя в том, что все эти убогие проделки были рядом смелых экспериментов, попыткой яснее очертить границы своих новых возможностей! Но себя не обманешь: не экспериментировал он и не разбирался - просто сводил счёты.
        День позора! Так вывернуть себя наизнанку!..
        Он понимал уже, что никогда не простит себе этого понедельника, но изменить случившееся было не под силу даже ему.

* * *
        Ложись спать, человек, завтра тебе предстоят великие дела. Какие? Это ты решишь завтра.
        И не дай тебе бог проснуться утром и понять, что всё уже кончилось, что удивительные, сказочные способности были тебе даны всего на один день.
        1981
        Каникулы и фотограф
        1
        За «Асахи пентакс» оставалось выплатить немногим больше сотни. Стоя над огромной кюветой, Мосин метал в проявитель листы фотобумаги. Руки его в рубиновом свете лабораторного фонаря казались окровавленными.
        Тридцать копеек, шестьдесят копеек, девяносто, рубль двадцать…
        На семи рублях пятидесяти копейках в дверь позвонили. Мосин не отреагировал. И только когда тяжёлая деревянная крышка опустилась на кювету с фиксажем, скрыв от посторонних глаз левую продукцию, он распрямил натруженный позвоночник и пошёл открывать.
        - Мосин, тебе не стыдно? - с порога спросил инженер-конструктор Лихошерст.
        Мосин хлопнул себя по лбу, затем, спохватившись, переложил ладонь на сердце.
        - Валера! - страстно сказал он. - Честное слово, фотографировал. Но, понимаешь, плёнку перекосило.
        - Голову оторву, - ласково пообещал Лихошерст.
        Мосин обиделся:
        - Правда перекосило… - И, понизив голос, поинтересовался: - Тебе пеньюар нужен?
        - Не ношу, - сухо ответил инженер. - И не заговаривай мне зубы. Завтра утром стенгазета должна висеть на стенде!
        Мосин открыл дипломат и достал оттуда фирменный целлофановый пакет.
        - Розовый. Английский, - сообщил он с надеждой. - У твоей жены какой размер?
        Лихошерст насмешливо разглядывал неширокую мосинскую грудь, обтянутую бледно-голубой тенниской, на которой жуткая акула старательно разевала пасть, готовясь заглотить безмятежную красавицу в тёмных очках.
        - Растленный ты тип, Мосин. Наживаться за счёт редактора стенной газеты - всё равно что грабить вдов и сирот. Если не секрет, откуда у тебя пеньюар?
        Мосин смутился и пробормотал что-то о родственнике, приехавшем из Караганды.
        - В общем, работай, - не дослушав, сказал Лихошерст. - И чтобы после обеда фотографии были. Не будут - утоплю в проявителе.
        Мосин закрыл за ним дверь и с минуту неприязненно смотрел на фирменный пакет. В списке тех, кому он собирался сбыть пеньюар, Лихошерст стоял последним. Надо же - так промахнуться! Интуиция говорила, что с руками оторвут, а вот, поди ж ты…
        Мосин меланхолично перебросал снимки в промывку и - делать нечего - пошёл выполнять задание. Заперев лабораторию, он прошествовал мимо длинного стенда «Мы будем жить при коммунизме» и через заднюю дверь выбрался из вестибюля во двор НИИ, где, по словам Лихошерста, имел место бардак у дверей склада.
        Верно, имел… Мосин отснял пару кадров с близкого расстояния, потом попробовал захватить широкоугольником весь двор. Для этого пришлось отступить к самой стене и даже влезть в заросли обломанной сирени.
        Где-то неподалёку задорный молодой голос что-то лихо выкрикивал. Звук, казалось, шёл прямо из середины куста.
        Мосин раздвинул ветви и обнаружил в стене дыру. Кричали на той стороне. Он заглянул в пролом и увидел там босого юношу в розовой кружевной рубашонке до пупа и защитного цвета шортах, который, ахая и взвизгивая, рубил кривой старинной саблей головы репейникам. Делал он это самозабвенно, но неуклюже. Метрах в сорока высилась рощица серебристых шестов разной высоты и торчали какие-то многоногие штативы.
        Мосин ахнул.
        Невероятно, но за стеной, по соседству с НИИ, работала киногруппа! И, судя по оборудованию, иностранная.
        Парень с саблей явно не репетировал, а развлекался. Предположение оказалось верным: на рубаку раздражённо заорали. Тот обернулся на крик и с индейским воплем принял оборонительную позицию. Тогда к нему подбежал технический работник в серебристой куртке и саблю отобрал.
        Мосин рассмеялся. Легкомысленный статист ему понравился.
        К сожалению, досмотреть, чем кончится конфликт, было некогда. Мосин вернулся в лабораторию, проявил плёнку и решил, что, пока она сушится, стоит побывать за стеной. Поправил перед зеркалом волосы и, зачем-то прихватив дипломат, вышел.
        Вынув несколько расшатанных кирпичей, он довёл пролом до нужных размеров и пролез на ту сторону.
        Киношники работали на обширном пустыре, зелёном и ухоженном, как футбольное поле. Везде было понатыкано разной зарубежной техники, а в центре, как бы для контраста, громоздилась мрачная замшелая изба, возле которой отсвечивала медью огромная старинная пушка художественного литья. Видимо, снимали что-то историческое. Между двумя арбузными горами ядер, нервно оглаживая раскидистые усы, вышагивал длинный иностранный киноактёр.
        Мосин не интересовался историей. Но даже ему стало ясно: что-то они здесь напутали.
        Во-первых, на иностранце был фрак. На антрацитовых плечах горели алые эполеты с золотой бахромой. Под правый эполет был пропущен ремень вполне современной офицерской портупеи, на которой непринуждённо болтался обыкновенный плотницкий топор. Чёрные облегающие брюки были вправлены в яловые сапоги гармошкой. Когда же киноактёр снял кивер и солнце приветливо заиграло на его смуглом бритом черепе, Мосин окончательно разинул рот и начал подбираться поближе. «Комедию снимают», - догадался он.
        Его хлопнули по плечу. Мосин вздрогнул и обнаружил, что стоит рядом с давешним статистом в розовой кружевной рубашонке.
        - Денис Давыдов! - восхищённо поделился парень, кивнув в сторону актёра. - А?!
        Сказано это было без акцента, и Мосин заморгал. Неужели переводчик? Он в смятении покосился на рубашонку и заметил в пальцах у собеседника тонкую длинную сигарету с чёрным фильтром. Это уже был повод для знакомства, и Мосин выхватил зажигалку. Со второго щелчка она высунула неопрятный коптящий язычок. Парень вытаращил глаза.
        - О-о-о, - потрясённо сказал он, робко потянулся к зажигалке, но тут же, отдёрнув руку, по-детски трогательно прикусил кончики пальцев.
        Мосин смутился и погасил огонёк. Киношник вёл себя несолидно. Ему, видно, очень хотелось потрогать зажигалку. Может, издевается?
        - На, посмотри, - неуверенно предложил Мосин.
        Киношник бережно принял вещицу, положил большой палец на никелированную педальку и умоляюще взглянул на владельца.
        - Йес… то есть си, - великодушно разрешил тот.
        Иностранец нажал и радостно засмеялся.
        «Пора знакомиться», - решил Мосин.
        - Сергей, - представился он, протягивая руку.
        Иностранец расстроился и, чуть не плача, отдал зажигалку.
        - Ноу! Ноу!.. - испугался Мосин. - Это я Сергей. - Он стукнул себя в грудь костяшками пальцев. - Сергей.
        До иностранца наконец дошло.
        - Тоха, - печально назвался он, глядя на зажигалку.
        Что он в ней нашёл? Дешёвая, даже не газовая, в магазине таких полно.
        - Итыз прэзэнт, - отчаянно скребя в затылке, сказал Мосин. - Ну не фо сэйл, а так…
        Когда ему удалось втолковать, что зажигалку он дарит, киношник остолбенел. Потом начал хлопать себя по груди, где у него располагались карманы. Отдариться было нечем, и лицо его выразило отчаяние.
        - Да брось, - неискренне сказал Мосин. - Не надо… Давай лучше закурим.
        Иностранец не понял. Сергей повторил предложение на международном языке жестов. Иностранец опять не понял. Тогда Сергей просто ткнул пальцем в сигарету. Парень очень удивился и отдал её Мосину.
        Тот сразу же уяснил ошибку: это была не сигарета. Цилиндрическая палочка, на две трети - белая, на треть - чёрная. На ощупь вроде бы пластмассовая, а на вес вроде бы металл. Но возвращать её уже было поздно.
        - Сэнькью, - поблагодарил Мосин. - Грацио.
        Иностранец в восторге пощёлкал зажигалкой и куда-то вприпрыжку побежал. Потом вспомнил про Сергея и приглашающе махнул ему рукой. Несерьёзный какой-то иностранец. Тоха… Видимо, Антонио.
        И Мосин последовал за ним, вполне довольный ходом событий. С сигаретообразной палочкой, конечно, вышла накладка, зато удалось завязать знакомство.
        2
        В коммерческие контакты с иностранцами Мосину вступать ещё не приходилось. Его сфера - знакомые и знакомые знакомых. Есть бёдра, и есть фирменные джинсы, которые на эти бёдра не лезут. «Хорошо, - соглашается Мосин, - я знаю такие бёдра. Сколько просить?» К примеру, столько-то. «Хорошо», - говорит Мосин и просит на червонец дороже. И все довольны. А вот иностранцы…
        Тоха привёл его к туго натянутому тенту, под которым расположились два парня и молодая… актриса, наверное. Для технического работника девушка выглядела слишком эффектно.
        - Сергей, - представил его Тоха.
        Девушка и один из парней с интересом посмотрели на гостя. Третий из их компании лежал на спине и даже не пошевелился, только приоткрыл один глаз.
        - Реликт, - мрачно бросил он и снова зажмурился.
        - Сам ты реликт, - ответил ему Тоха на чистейшем русском языке.
        Девушка рассмеялась, а Мосин оторопело раскланялся и тоже присел на травку, положив дипломат рядом. Какого же тогда чёрта он изъяснялся одними жестами и восклицаниями! Неужели наши? Откуда они такие? И что на них? Парни были одеты почти одинаково: тонкие серебристые куртки и легкомысленно-радужные шорты. На девушке было что-то отдалённо похожее на платье, клубящееся у плеч и струящееся у бедер.
        Между тем они так бесцеремонно рассматривали Мосина, что можно было подумать, будто именно он вырядился бог знает как. Вообще-то, конечно, майку с акулой встретишь не на каждом - в городе их всего четыре: одна у Мосина, одна у Алика и две у Зиновьева из филармонии, но он их, наверное, уже кому-нибудь толкнул…
        - Визуешься? - на каком-то невообразимом жаргоне полюбопытствовала девушка.
        Кажется, спрашивали о роде занятий.
        - Н-нет, - отозвался он неуверенно. - Я фотограф.
        Все так и покатились от хохота, как будто Мосин выдал первоклассную остроту.
        - А! Знаю, - сказала девушка. - Он из института.
        И кивнула в сторону невидимой из-за тента стены. Это предположение вызвало новый взрыв веселья, хотя Мосин, например, юмора не понял: ну работает человек в институте, и что тут смешного?
        - А вы откуда?
        - С Большой.
        - И… как там? - растерявшись, спросил он.
        - Много.
        Похоже, над Мосиным всё-таки издевались.
        - Это не репродуктор! - внезапно удивилась девушка.
        Все повернулись к ней.
        - Это… чемодан, - выговорила она, заворожённо глядя на мосинский дипломат.
        В ту же минуту молодые люди оказались стоящими на коленях вокруг дипломата. Потом разом уставились на Мосина.
        - Музейный похититель, - с уважением предположил один из парней.
        - Что ты им делаешь?
        Кажется, этот вопрос волновал всех.
        - Ношу, - буркнул Мосин, начиная злиться.
        - Архачит, - пояснил Тоха.
        Рука девушки неуверенно потянулась к замку. Красивая рука. Тонкая. Смуглая.
        - Эврика, - укоризненно одёрнул мрачный малый, которому Мосин, кажется, не понравился с первого взгляда.
        «Эврика! Ну и имечко! - подумал Сергей. - Из мультика, что ли?»
        Но тут девушка испуганно взглянула на него, и делец в Мосине скоропостижно скончался. Она была совершенно не в его вкусе: узкие бёдра, едва намеченная грудь - фигура подростка. Но это сочетание светлых пепельных волос, загорелого лица и огромных серых глаз уложило его наповал.
        «Можно?» - спросили её глаза.
        «Да! - ответили им мосинские. - Да! Конечно!»
        Эврика откинула оба замка и осторожно подняла крышку, явив взглядам присутствующих фирменный пакет.
        Никто сначала не понял, что перед ними. И только когда пеньюар, шурша кружевами, выскользнул из пальцев растерявшейся Эврики, когда, расправив и разложив его на зелёной траве, все отступили на шаг, возникла такая пауза, что Мосину стало не по себе.
        - Денису показывал?
        - Это… Давыдову? - удивился Мосин. - Зачем?
        - И правильно, - поддержала Эврика. - Я приложу?
        - Да, - сказал Мосин. - Да. Конечно.
        - Равнение на институт! - радостно скомандовала Эврика.
        Парни с ухмылками отвернулись к полотну тента, и Мосин почувствовал обиду за своё учреждение, хотя сам о нём обычно отзывался крайне нелестно.
        Наконец Эврика разрешила обернуться.
        - У-у-у!.. - восхищённо протянул Тоха.
        Эврика была в пеньюаре. Но Мосин смотрел не на неё - он смотрел на брошенное в траву голубое платье! Девушка не расстегнула, она попросту разорвала его сверху донизу и отшвырнула, как тряпку.
        Такую вещь!..
        Он перевёл глаза на Эврику. А та, чем-то недовольная, сосредоточенно смотрела на свои сандалии. Потом решительно скинула их и, собрав вместе с платьем в одну охапку, подбежала к приземистому синему автомату с множеством кнопок и вместительной нишей. Запихнув всё в боковое отверстие, девушка на секунду задумалась, затем начала нажимать кнопки. Выхватила из ниши пару ажурных розовых туфелек, обулась и с торжествующей улыбкой пошла прямо на Мосина - так, во всяком случае, ему показалось.
        - Сто рублей, - с трудом выговорил он, презирая сам себя.
        Ответом на его слова был очередной взрыв хохота. Все были просто потрясены мосинским остроумием.
        - Можно мануфактурой, - уже умышленно сострил он, но с меньшим успехом.
        - Пойди… и нащёлкай, - обессиленно простонал Тоха.
        Спустя секунду до Мосина дошёл смысл предложения: ему разрешали воспользоваться автоматом, из которого только что на его глазах вынули розовые ажурные туфельки - вещь явно импортную и недешёвую.
        - А можно? - искренне спросил он.
        - Два дня, как с Сириуса-Б, - обратился мрачный к Эврике, как бы рекомендуя ей Мосина.
        Причём сказал он это вполне добродушно. Значит, Сергей ему в конце концов всё-таки понравился. Да и как может не понравиться человек с таким сокрушительным чувством юмора!
        - Ладно, нащёлкаю! - поспешно сказал Мосин, и тут у него сильно зазвенело в ушах.
        «Теряю сознание?» - испуганно подумал он, но быстро сообразил, что источник звона вовсе не в его голове, а где-то на съёмочной площадке. Ультразвук какой-нибудь. Оказалось - всего-навсего - сигнал об окончании перерыва.
        Ликующая Эврика расцеловала Мосина в обе щёки, и вся эта жизнерадостная стайка взрослых ребятишек куда-то унеслась. Тоха задержался:
        - А ты?
        - Да я… не отсюда, - замялся Мосин.
        - Как же ты сюда попал без допуска? - встревожился Тоха.
        Он порылся в нагрудных карманах и высыпал на ладонь какие-то болтики, проводки, стеклянные брусочки. Поколебавшись, выбрал неказистый шарик размером с черешню:
        - Вот возьми. Если Денис прицепится, предъявишь ему и скажешь, что это условный допуск.
        Тоха убежал вслед за остальными. И, только оставшись один, Мосин понял, что пеньюар он подарил, увеличив свой долг за «Асахи» на добрую сотню. Потому что не бывает автоматов, выдающих бесплатно и кому угодно импортные вещи. Мосин был готов бить себя по голове. Как он мог поверить?! Правда, Эврика вынула из автомата туфли…
        Он стоял перед этим синим, с разинутой пастью, кубом и злобно смотрел на блестящие прямоугольные кнопки, числом не меньше пятидесяти. Сломаешь что-нибудь, а потом отвечай… Обуреваемый сомнениями, он наугад нажимал и нажимал кнопки, пока в автомате что-то не хрустнуло. Заглянул в нишу. Там лежали стопкой четыре плоских фирменных пакета.
        Следует сказать, что вещь в пакете сбыть гораздо легче, чем саму по себе. Фирменная упаковка притупляет бдительность покупателя и подчас очаровывает его больше, чем сама вещь.
        Поэтому сердце Мосина радостно дрогнуло. На жемчужном квадрате пакета сияли загаром изумительно красивые женские ноги, внутри которых почему-то видны были контуры костей и суставов. Более оригинальной рекламы Мосин ещё не встречал. Он взялся за ниточку и осторожно вспорол пакет. Внутри, как он и думал, оказались колготки, и какие! Ажур был настолько тонок, что напоминал дымку на раскрытой ладони Мосина и, самое удивительное, менял рисунок, стоило лишь шевельнуть пальцами. В упаковке ли, без упаковки, но компенсацию за пеньюар Сергей получил.
        А что, если ещё раз попытать счастья? На этот счёт ведь никакого уговора не было! Мосин сложил пакеты в дипломат и приступил.
        Теперь он вынул из ниши полированную рукоятку. В недоумении осмотрел, ощупал. Внезапно из рукоятки выплеснулось изящное длинное лезвие опасных очертаний. «Ну так это совсем другое дело! - обрадовался Мосин. - Это мы берём…»
        Третья попытка оказалась менее удачной: автомат одарил Мосина сиреневым стеклянным кругляшком неизвестного назначения. Сергей хотел засунуть его обратно, как это сделала Эврика со своим платьем, но, обойдя аппарат, не нашёл даже признаков отверстия или дверцы.
        Пора было остановиться, но Мосин опять не удержался. «В последний раз», - предупредил он себя, утапливая кнопки одну за другой. Хотелось что-нибудь из обуви, но в нишу вылетел маленький тёмно-фиолетовый пакет, на одной стороне которого было изображено красное кольцо с примыкающей к нему стрелкой, а на другой - такое же кольцо, но с крестиком.
        Разочаровавшись, он даже не стал его вскрывать, засунул в карман джинсов и пошёл через пустырь к сирени, росшей и по эту сторону стены.
        Возле одного из механизмов Мосин увидел мрачного друга Тохи. Лицо парня выражало крайнее недоумение, и был он чем-то подавлен.
        - Знаешь, какая утечка? - пожаловался он, заметив Мосина.
        - Нет.
        - Пятьсот! - Парень потряс растопыренной пятернёй.
        - Пятьсот чего?
        - Мега.
        - Ого! - на всякий случай сказал Мосин и отошёл.
        Тронутые они все, что ли?
        Однако надо было поторапливаться. Не далее как вчера начальник вызывал его «на ковёр» за постоянные отлучки. Что за народ! Из-за любой ерунды бегут жаловаться! Не дай бог, ещё кто-нибудь из верхних окон заметит его на территории киноплощадки.
        Мосин поднял глаза на учреждение - и похолодел.
        Учреждения над стеной не было! Не было и соседних зданий. Не было вообще ничего, кроме синего майского неба.
        Истерически всхлипнув, Сергей бросился к дыре, как будто та могла спасти его от наваждения. Вепрем проломив сирень, он упал на четвереньки по ту сторону, угодив коленом по кирпичу.
        3
        …Здание было на месте. По двору разворачивался вымытый до глянца институтский «жук».
        Ослабевший от пережитого Мосин вылез из кустов и, прихрамывая, затрусил в сторону гаража, к людям. Но тут его так затрясло, что он вынужден был остановиться. Необходимо было присесть. Запинающимся шагом он пересёк двор и опустился на один из ящиков у дверей склада.
        Плохо дело: дома исчезать начали. Может быть, перегрелся? В мае? Скорее уж переутомился. Меньше надо по халтурам бегать.
        «Да перестань ты трястись! - мысленно заорал на себя Мосин. - Вылези вон в дыру, разуй глаза и успокойся: на месте твой институт!»
        Он взглянул на заросли сирени и почувствовал, что в дыру его как-то не тянет. Неужели что-то со зрением? Сидишь целый день при красном свете…
        Мосин поднялся и, сокрушённо покачивая головой, пошёл к себе.
        Возле дверей лаборатории его поджидали.
        - Вот он, красавчик, - сообщила вахтёрша, с отвращением глядя на бледно-голубую мосинскую грудь с акулой и купальщицей.
        Мосин терпеть не мог эту вахтёршу. Она его - тоже.
        - Что он мне, докладывается, что ли? Махнёт штанами - и нет его.
        - Бабуля, - с достоинством прервал её Мосин, - вы сидите?
        Та немного опешила:
        - Сижу, а что же? Не то что некоторые!
        - Ну и сидите!
        И, повернувшись к ней спиной, украшенной тем же душераздирающим рисунком, Мосин отпер лабораторию и пропустил оробевшую заказчицу внутрь.
        - Молод ещё меня бабулей называть! - запоздало крикнула вахтёрша, но Мосин уже закрыл дверь.
        Заказчице было далеко за тридцать. Блузка-гольф, котоновая юбка, замшевые туфли со сдвоенными тонкими ремешками вокруг щикотолок. «Вещь», - отметил про себя Мосин.
        Впрочем, ногам заказчицы вряд ли что могло помочь. Сергей вспомнил стройную Эврику и вздохнул.
        - Какой номер вашего заказа? - рассеянно спросил он, перебирая фотографии.
        - Денис сказал, что у вас есть пеньюар…
        - Давыдов? - поразился Мосин.
        - Да нет… Денис Чеканин, друг Толика Зиновьева.
        - А-а-а, Чеканин…
        Мосин успокоился и сообщил, что пеньюара у него уже нет. Посетительница с недоверием смотрела на дипломат.
        - А что у вас есть? - прямо спросила она.
        - Колготки, - поколебавшись, сказал он. - Импортные. Ажурные.
        И раскрыл «дипломат».
        - Ну, колготки мне… - начала было посетительница - и онемела.
        Фирменный пакет был неотразим. Да, действительно, колготки ей были не нужны, но она же не знала, что речь идёт о таких колготках…
        Желая посмотреть рисунок ажура на свет, она сделала неловкое движение, и раздался леденящий душу лёгкий треск.
        Мосин содрогнулся и проклял день, когда он вбил этот подлый гвоздь в косяк.
        - Ой, - сказала женщина, не веря своим глазам. - Они что же… нервущиеся?
        - Дайте сюда, - глухо сказал Мосин. - Вот, - ошалело сообщил он, возвращая женщине колготки. - Импортные. Нервущиеся. Семьдесят рублей.
        Когда посетительница ушла, Мосин вскрыл ещё один пакет, зацепил нежную ткань за гвоздь и потянул. Она эластично подалась, но потом вдруг спружинила, и Мосин почувствовал такое сопротивление, словно это была не синтетика, а стальной тросик. Возник соблазн дёрнуть изо всех сил. Мосин с трудом его преодолел и кое-как запихнул колготки обратно - в пакет.
        В этот момент зазвонил телефон.
        - Где снимки? - грубо осведомился Лихошерст.
        - Зайди минут через двадцать, - попросил Мосин.
        - Нет, это ты зайди минут через двадцать. Хватит, побегал я за тобой!
        Лихошерст бросил трубку.
        Мосин заглянцевал левые снимки, отпечатал пару фотографий для стенгазеты и в пяти экземплярах карточки каких-то руин для отдела нестандартных конструкций.
        Во время работы в голову ему пришла простая, но интересная мысль: не могли киношники снимать избу на фоне семиэтажки! Так, может быть, синее небо, которое он увидел над стеной с той стороны, - просто заслон, оптический эффект, а? Осваивают же в городском ТЮЗе световой занавес… Догадка выглядела если не убедительно, то во всяком случае успокаивающе.
        Длинно заголосил входной звонок. Всем позарез был нужен Мосин. Пришлось открыть. Дверной проём занимала огромная тётка в чём-то невыносимо цветастом.
        - Колготки есть? Беру все, - без предисловий заявила она, вдвинув Мосина в лабораторию.
        - Сто рублей.
        Маленькие пронзительные глаза уставились на него.
        - А Тамарке продал за семьдесят.
        - Это по знакомству, - соврал Мосин.
        - Ага, - многозначительно хмыкнула тётка, меряя его любопытным взглядом. Выводы насчёт Мосина и Тамарки были сделаны.
        Не торгуясь, она выложила на подставку увеличителя триста рублей и ушла, наградив Мосина комплексом неполноценности. Сергей почувствовал себя крайне ничтожным со своими копеечными операциями перед таким размахом.
        - Спекулянтка, - обиженно сказал он, глядя на дверь. Спрятал деньги во внутренний карман дипломата и подумал, что надо бы купить Тохе ещё одну зажигалку. Газовую.
        И снова звонок в дверь. Мосин выругался.
        На этот раз заявилась его бывшая невеста. Ничего хорошего её визит не сулил - раз пришла, значит что-то от него было нужно.
        - Привет, - сказал Мосин.
        Экс-невеста чуть-чуть раздвинула уголки рта и показала зубки - получилась обаятельная улыбка. Оживлённая мимика - это, знаете ли, преждевременные морщины.
        - Мосин, - сказала она, - по старой дружбе…
        На свет появились какие-то чертежи.
        - Позарез надо перефотографировать. Вадим оформляет диссертацию, так что сам понимаешь…
        Вадимом звали её мужа, молодого перспективного аспиранта, которому Сергей не завидовал.
        Экс-невеста ждала ответа. Мосин сдержанно сообщил, что может указать людей, у которых есть хорошая аппаратура для пересъёмки.
        Нет, это её не устраивало. Другие могут отнестись без души, а Мосина она знает, Мосин - первоклассный специалист.
        Сергей великолепно понимал, куда она клонит, но выполнять частные заказы за спасибо, в то время как «Асахи» ещё не оплачен, - нет уж, увольте! Кроме того, он твёрдо решил не переутомляться.
        Однако устоять перед железным натиском было сложно. Мосин отбивался, изворачивался и наконец велел ей зайти с чертежами во вторник, точно зная, что в понедельник его собираются послать в командировку.
        Внезапно экс-невеста кошачьим движением выхватила из кармана мосинских джинсов фирменный фиолетовый пакет - углядела торчащий наружу уголок.
        - Какой вэл! - восхитилась она. - Вскрыть можно?
        В пакете оказался лиловый лёгкий ремешок с золотистой пряжкой-пластиной.
        - Сколько?
        - Для тебя - червонец.
        Экс-невеста, не раздумывая, приобрела вещицу и, ещё раз напомнив про вторник, удалилась.
        Такой стремительной реализации товара Мосин не ожидал. Но его теперь беспокоило одно соображение: а если бы он воспользовался автоматом не три, а четыре раза? Или, скажем, десять?
        Он заглянцевал обличительные снимки гаража и склада и поехал с ними в лифте на седьмой этаж, где в актовом зале корпела редколлегия. «Удивительное легкомыслие, - озабоченно размышлял он. - Такую машину - и без присмотра! Мало ли какие проходимцы могут попасть на территорию съёмочной площадки!»
        Он отдал снимки Лихошерсту и высказал несколько критических замечаний по номеру стенгазеты. Ему посоветовали не путаться под ногами. Мосин отошёл к окну (посмотреть, как выглядит пустырь с высоты птичьего полёта) - и, не веря своим глазам, ткнулся лбом в стекло…
        За стеной был совсем другой пустырь: маленький, захламлённый, с островками редкой травы между хребтами мусора. С одной стороны его теснил завод, с другой - частный сектор. Нет-нет, киношники никуда не уезжали - их просто не было и быть не могло на таком пустыре!
        Мосин почувствовал, что, если он сейчас же, немедленно, во всём этом не разберётся, в голове у него что-нибудь лопнет.
        4
        Вот уже пять минут начальник редакционно-издательского отдела с детским любопытством наблюдал из окна за странными действиями своего фотографа.
        Сначала Мосин исчез в сирени. Затем появился снова, спиной вперёд. Без букета. Потом зачем-то полез на стену. Подтянулся, заскрёб ногами, уселся верхом. Далее - затряс головой и ухнул на ту сторону. С минуту отсутствовал. Опять перевалился через кирпичный гребень и нырнул в сирень.
        «А не выносит ли он, случаем, химикаты?» - подумал начальник и тут же устыдился своей мысли: разве так выносят!
        Нет, постороннему наблюдателю было не понять всей глубины мосинских переживаний. Он только что сделал невероятное открытие: если заглянуть в дыру, то там - съёмочная площадка, Тоха, Эврика, Денис Давыдов… А если махнуть через забор, то ничего этого нет. Просто заводской пустырь, который он видел с седьмого этажа. А самая жуть, что там и дыры-то нет в стене. Отсюда - есть, а оттуда - нет.
        Мосину было страшно. Он сидел на корточках, вцепившись в шероховатые края пролома, а за шиворот ему лезла щекочущая ветка, которую он с остервенением отпихивал плечом. Обязательно нужно было довести дело до конца: пролезть через дыру к ним и посмотреть поверх забора с их стороны. Зачем? Этого Мосин не знал. Но ему казалось, что тогда всё станет понятно.
        Наконец решился. Пролез на ту сторону. Упёрся ногой в нижний край пролома и, подпрыгнув, впился пальцами в кирпичный гребень. И обмер: за стеной была степь. Огромная и зелёная-зелёная, как после дождя. А на самом горизонте парило невероятное, невозможное здание, похожее на связку цветных коробчатых змеев.
        И в этот момент - чмок! Что-то шлёпнуло Мосина промеж лопаток. Легонько. Почти неощутимо. Но так неожиданно, что он с треском сорвался в сирень, пережив самое жуткое мгновение в своей жизни. Он почему-то решил, что с этим негромким шлепком закрылась дыра. Лаборатория, неоплаченный «Асахи», вся жизнь - отныне и навсегда - там, по ту сторону, а сам он - здесь, то есть чёрт знает где, перед глухой стеной, за которой - бредовое здание в зелёной степи.
        Слава богу, дыра оказалась на месте. Тогда что это было? Мосин нашёл в себе силы обернуться.
        В сторону площадки удалялись плечом к плечу два молодца в серебристых куртках, ненатурально громко беседуя. То ли они чем-то в Мосина пульнули, то ли шлепок ему померещился от нервного потрясения.
        Потом Сергей вдруг очутился посреди институтского двора, где отряхивал колени и бормотал:
        - Так вот она про какой институт! Ни-че-го себе институт!..
        …Руки у Мосина тряслись, и дверь лаборатории долго не желала отпираться. Когда же она наконец открылась, сзади завопила вахтёрша:
        - На спине, на спине!.. А-а-а!..
        Мосин захлопнул за собой дверь. В вестибюле послышался грохот упавшего телефона, стула и - судя по звону - стакана. Что-то было у него на спине. Сергей содрал через голову тенниску и бросил на пол.
        Ожил рисунок! На спине тенниски жуткого вида акула старательно жевала длинную ногу красавицы, а та отбивалась и беззвучно колотила хищницу по морде тёмными очками.
        В этой дикой ситуации Мосин повёл себя как мужчина. Ничего не соображая, он схватил бачок для плёнки и треснул им акулу по носу. Та немедленно выплюнула невредимую ногу красавицы и с интересом повернулась к Мосину, раззявив зубастую пасть.
        - В глаз дам! - неуверенно предупредил он, на всякий случай отодвигаясь.
        Красавица нацепила очки и послала ему воздушный поцелуй.
        Они были плоские, нарисованные!.. Мосин, обмирая, присмотрелся и заметил, что по спине тенниски растеклась большой кляксой почти невидимая плёнка вроде целлофановой. В пределах этой кляксы и резвились красотка с акулой. Он хотел отлепить краешек плёнки, но акула сейчас же метнулась туда. Мосин отдёрнул руку:
        - Ах так!..
        Он зачерпнул бачком воды из промывочной ванны и плеснул на взбесившийся рисунок, как бы заливая пламя. Плёнка с лёгким всхлипом вобрала в себя воду и исчезла. На мокрой тенниске было прежнее неподвижное изображение.
        Долгий властный звонок в дверь. Так к Мосину звонил только один человек в институте: начальник отдела.
        Вздрагивая, Сергей натянул мокрую тенниску и открыл. За широкой спиной начальства пряталась вахтёрша.
        - Ты что же это пожилых женщин пугаешь?
        Внешне начальник был грозен, внутренне он был смущён.
        - Ты на пляж пришёл или в государственное учреждение? Ну-ка, покажись.
        Мосин послушно выпятил грудь. Рисунок начальнику явно понравился.
        - Чтобы я этого больше не видел! - предупредил он.
        - Да вы на спине, на спине посмотрите! - высунулась вахтёрша.
        - Повернись, - скомандовал начальник.
        Мосин повернулся.
        - А мокрый почему?
        - Полы мыл в лаборатории… Т-то есть собирался мыть.
        Начальник не выдержал и заржал.
        - Мамочки, - лепетала вахтёрша. - Своими же глазами видела…
        - «Мамочки», - недовольно повторил начальник. - То-то и оно, что «мамочки»… В общем, разбирайтесь с завхозом. Разбитыми телефонами я ещё не занимался!..
        Он вошёл в лабораторию и закрыл дверь перед носом вахтёрши.
        - Пожилая женщина, - поделился он, - а такого нагородила… Сказать «дыхни!» - неудобно… Ну давай показывай, что у тебя там на сегодняшний день… «Мамочки», - бормотал он, копаясь в фотографиях. - Вот тебе и «мамочки». А это что за раскопки?
        - Это для отдела нестандартных конструкций, - ломким от озноба голосом пояснил Мосин.
        - И когда ты всё успеваешь? - хмыкнул начальник.
        - Стараюсь…
        - А через забор зачем лазил?
        На секунду Мосин перестал дрожать.
        - Точку искал.
        - Какую точку? - весело переспросил начальник. - Пивную?
        - Для съёмки точку… ракурс…
        Начальник наконец бросил снимки на место и повернулся к Мосину:
        - Ты в следующий раз точку для съёмки в учреждении ищи. В учреждении, а не за забором, понял? Такие вот «мамочки».
        Закрыв за ним дверь, Мосин без сил рухнул на табурет. Какой ужас! Куда он сунулся!.. И главное, где - под боком, за стеной, в двух шагах!.. Что ж это такое делается!.. Перед глазами парило далёкое невероятное здание, похожее на связку цветных коробчатых змеев.
        - Тоха! Это Григ, - невнятно произнёс сзади чей-то голос.
        - А?! - Мосин как ошпаренный вскочил со стула.
        Кроме него, в лаборатории никого не было.
        - Ты Дениса не видел?
        Сергей по наитию сунул руку в задний карман джинсов и извлёк сигаретообразную палочку, которую выменял на зажигалку у Тохи. «Фильтр» её теперь тлел слабым синим свечением.
        - Не видел я его! - прохрипел Мосин.
        - А что это у тебя с голосом? - полюбопытствовала палочка.
        - Простыл! - сказал Мосин и нервно хихикнул.
        5
        Многочисленные фото на стенах мосинской комнаты охватывали весь путь его становления как фотографа и как личности: Мосин на пляже, Мосин с «Никоном», Мосин-волейболист, Мосин, пьющий из горлышка шампанское, Мосин, беседующий с Жанной Бичевской, Мосин в обнимку с Лоллобриджидой (монтаж). Апофеозом всего была фотография ощерившегося тигра, глаза которого при печати были заменены глазами бывшей невесты Мосина. А из тигриной пасти, небрежно облокотясь о левый клык, выглядывал сам Мосин.
        Хозяин комнаты ничком лежал на диване, положив подбородок на кулак. Лицо его было угрюмо.
        «Иной мир»… Такими категориями Сергею ещё мыслить не приходилось. Но от фактов никуда не денешься: за стеной был именно иной мир, может быть, даже другая планета. Хотя какая там другая планета: снимают кино, разговаривают по-русски… А стена? Что ж она, сразу на двух планетах существует? Нет, вне всякого сомнения, это Земля, но… какая-то другая. Что ж их, несколько, что ли?
        Окончательно запутавшись, Мосин встал и начал бродить по квартире. В большой комнате сквозь стекло аквариума на него уставился пучеглазый телескоп. Мосин рассеянно насыпал ему дафний. Родители, уезжая отдыхать в Югославию, взяли с Сергея клятвенное обещание, что к их возвращению рыбки будут живы.
        А вот с вещами за стеной хорошо. Умеют делать. Научились…
        Так, может быть, дыра просто ведёт в будущее?
        Мосин замер. А что? Зажигалка и дипломат для них музейные реликвии… Цены вещам не знают… Хохочут над совершенно безобидными фразами, а сами разговаривают бог знает на каком жаргоне. А институт! Он теперь, наверное, будет Мосина по ночам преследовать. Висят в воздухе цветные громады, и всё время ждёшь катастрофы. Да ладно бы просто висели, а то ведь опасно висят, с наклоном…
        Неужели всё-таки будущее?
        В сильном возбуждении Сергей вернулся в свою комнату, нервно врубил на полную громкость стерео, но тут же выключил.
        …Да, стена вполне могла сохраниться и в будущем. Потому и затеяли возле неё съёмки, что древняя… Но вот дыра… Сама она образовалась или они её нарочно проделали? Скорее всего, сама… Но тогда выходит, что об этой лазейке ни по ту, ни по другую сторону никто ничего не знает. Кроме Мосина.
        Он почувствовал головокружение и прилёг. Да это же золотая жила! Нетрудно представить, что у них там за оптика. Приобрести пару объективов, а ещё лучше фотокамеру… пару фотокамер, и «Асахи» можно смело выбрасывать… То есть загнать кому-нибудь. А главное, он же им может предложить в обмен такие вещи, каких там уже ни в одном музее не найдёшь.
        Мосин вдруг тихонько засмеялся. Обязательно надо попросить у Тохи нашлёпку, от которой ожил рисунок на тенниске. Если на пляже ляпнуть кому-нибудь на татуировку… А здорово, что лазейку обнаружил именно он. Наткнись на неё та спекулянтка, что перекупила колготки, или, скажем, бывшая невеста, страшные дела бы начались. Ни стыда ни совести у людей: не торгуясь - триста рублей за три пары! За сколько же она их продаст?!
        …А он им и кино снимать поможет. Будущее-то, видать, отдалённое, раз у них топоры на портупеях болтаются. Все эпохи поперепутали…
        Сергей нашёл в отцовской библиотеке книгу Тарле «Наполеон» и принялся листать - искал про Дениса Давыдова. Читал и сокрушался: надо же! Столько плёнки зря потратили!
        «Кинолюбители они, что ли? - недоумённо предположил он, закрывая книгу. - Придётся проконсультировать. А то трудятся ребята, стараются, а правды исторической - нету…»
        …Долго не мог заснуть - думал о будущем. Удивительно, как быстро он с ними подружился… Вот его часто обвиняют в легкомыслии, в пристрастии к барахлу, в несерьёзном отношении к работе. А Тоха не легкомысленный? Или у Эврики глаза не разгорелись при виде пеньюара. Не хипачи, не иждивенцы какие-нибудь - люди будущего…
        «Всё-таки у меня с ними много общего, - думал Сергей, уже засыпая. - Наверное, я просто слишком рано родился».
        …Что-то разбудило его. Мосин сел на постели и увидел, что «сигарета», оставленная им на столе, опять светится синим.
        - Спишь, что ли? - осведомился голос, но не тот, с которым Сергей разговаривал в лаборатории, - другой.
        - Ты позже позвонить не мог? - спросонья буркнул Мосин.
        - Во что позвонить? - не понял собеседник.
        Сергей опешил.
        - Разыщи Грига, скажи, что пироскаф я сделал. Завтра пригоню.
        - Сейчас побегу! - огрызнулся Мосин и лёг. Потом снова сел. Вот это да! Словно по телефону поговорил. Хоть бы удивился для приличия… Сергей взбил кулаком подушку.
        …И всю ночь Тоха передавал ему через дыру в стене какие-то совершенно немыслимые фирменные джинсы, а он аккуратно укладывал их стопками в дипломат и всё удивлялся, как они там умещаются.
        6
        Утром, отпирая двери лаборатории, Мосин обратил внимание, что неподалёку стоит женщина, похожая на Тамарку, которой он продал вчера нервущиеся колготки. Сергею очень не понравилось, как она на него смотрит. Женщина смотрела преданно и восторженно.
        «Ну вот… - недовольно подумал он. - Раззвонила родственникам. Что у меня, магазин, что ли?»
        - Вы ко мне? - негромко спросил он.
        У Тамаркиной родственницы расширились зрачки.
        - Вы меня не узнаёте?
        - Проходите, - поспешно пригласил Мосин.
        Это была не родственница. Это была сама Тамарка. Только что же это она такое с собой сделала? Сергей взглянул на ноги посетительницы да так и остался стоять с опущенной головой. Глаза его словно примагнитило. Он хорошо помнил, что ноги у неё, грубо говоря, кавалерийские. Были.
        - Вы понимаете… - лепетала ошалевшая от счастья Тамарка. - Я просто не знаю, как благодарить… Я их один вечер носила… И вдруг за ночь… Прелесть, правда? - доверчиво спросила она.
        - А почему вы, собственно, решили… - Мосин откашлялся.
        - Ну как «почему»? Как «почему»? - интимно зашептала Тамарка. - Вы сравните.
        В руках у Мосина оказался знакомый пакет. На жемчужном фоне сияли загаром изумительные женские ноги, внутри которых были видны контуры костей и суставов.
        - Вы сравните! - повторила Тамарка, распахивая плащ, под которым обнаружилась самая хулиганская мини-юбка.
        Мосин сравнил. Ноги были такие же, как на пакете, только суставы не просвечивали.
        - Действительно, - проговорил припёртый к стене Сергей. - Забыл предупредить. Понимаете, они… экспериментальные.
        - Понимаю, - конспиративно понизила голос женщина. - Никто ничего не узнает. С сегодняшнего дня я числюсь в командировке, вечером уезжаю, вернусь недели через три. Что-нибудь придумаю, скажу: гимнастика, платные уроки… - Тамарка замялась. - Скажите, докт… - Она осеклась и испуганно поглядела на Мосина. - Д-дальше они прогибаться не будут?
        - То есть как?
        - Ну… внутрь.
        - Внутрь? - обалдело переспросил Мосин.
        Судя по тому, как Тамарка вся подобралась, этот вопрос и был главной целью визита.
        - Не должны, - хрипло выговорил Сергей.
        Тамарка немедленно начала выспрашивать, не нуждается ли в чём Мосин: может быть, плёнка нужна или химикаты - так она привезёт из командировки. Он наотрез отказался, и вновь родившаяся Тамарка ушла, тщательно застегнув плащ на все пуговицы.
        Мосин был оглушён случившимся. С ума сойти: за семьдесят рублей ноги выпрямил! Это ещё надо было переварить. Ладно хоть выпрямил, а не наоборот. Так и под суд загреметь недолго.
        Да, с будущим-то, оказывается, шутки плохи - вон у них вещички что выкидывают. Ему и в голову такое прийти не могло. С виду - колготки как колготки, нервущиеся правда, но это ещё не повод, чтобы ждать от них самостоятельных выходок.
        - Ой! - сказал Мосин и болезненно скривился.
        Вчера он продал своей бывшей невесте тонкий лиловый ремешок. Если что-нибудь случится, она экс-жениха живьём съест…
        Впрочем, паниковать рано. Улучшить что-либо в фигуре бывшей невесты невозможно, фигурка у неё, следует признать, точёная. «Обойдётся», - подумав, решил Мосин.
        Он созвонился с заказчиками, раздал выполненные вчера снимки, не запирая лаборатории, забежал к начальнику, забрал вновь поступившие заявки и, вернувшись, застал у себя Лихошерста, который с интересом разглядывал нож, приобретённый вчера Мосиным на той стороне.
        - Здравствуй, Мосин, - сказал инженер-конструктор. - Здравствуй, птица. Вот пришёл поблагодарить за службу. Склад у тебя на этот раз как живой получился…
        Он снова занялся ножом.
        - Импортный, - пояснил Мосин. - Кнопочный.
        Клинок со щелчком пропал в рукоятке. Лихошерст моргнул:
        - Купил, что ли?
        - Выменял. На зажигалку.
        - Какую зажигалку? - страшным голосом спросил Лихошерст, выпрямляясь. - Твою?
        Мосин довольно кивнул.
        - Изолировать от общества! - гневно пробормотал инженер-конструктор, последовательно ощупывая рукоять. Вскоре он нашёл нужный выступ, и лезвие послушно выплеснулось.
        - Слушай, - сказал он другим голосом, - где у тебя линейка?
        Он сорвал с гвоздя металлическую полуметровку и начал прикладывать её то к лезвию, то к рукоятке.
        - Ты чего? - полюбопытствовал Мосин.
        - Ты что, слепой? - закричал инженер. - Смотри сюда. Меряю лезвие. Сколько? Одиннадцать с половиной. А теперь рукоятку. Десять ровно. Так как же лезвие может уместиться в рукоятке, если оно на полтора сантиметра длиннее?!
        - Умещается же, - возразил Мосин.
        Лихошерст ещё раз выгнал лезвие, тронул его и отдёрнул руку.
        - Горячее! - пожаловался он.
        - Щёлкаешь всю дорогу, вот и разогрелось, - предположил Мосин.
        - Идиот! - прошипел Лихошерст, тряся пальцами. - Где отвёртка?
        Он заметался по лаборатории, и Мосин понял, что, если сейчас не вмешаться, ножу - конец.
        - А ну положи, где взял! - закричал он, хватая буйного инженера за руки. - Он, между прочим, денег стоит!
        Лихошерст с досадой вырвал у Мосина свои загребущие лапы и немного опомнился.
        - Сколько? - бросил он.
        - Валера! - Мосин истово прижал ладонь к сердцу. - Не продаётся. Для себя брал.
        - Двадцать, - сказал Лихошерст.
        - Ну Валера, ну не продаётся, пойми ты…
        - Двадцать пять.
        - Валера… - простонал Мосин.
        - Тридцать, чёрт тебя дери!
        - Да откуда у тебя тридцать рублей? - попытался урезонить его Мосин. - Ты вчера у Баранова трёшку до получки занял.
        - Тридцать пять! - Лихошерст был невменяем.
        Мосин испугался:
        - Тебя жена убьёт! Зачем тебе эта штука?
        Лихошерст долго и нехорошо молчал. Наконец процедил:
        - Мне бы только принцип понять… - Он уже скорее обнюхивал нож, чем осматривал. - Идиоты! На любую др-рянь лепят фирменные лычки, а тут - даже запрос не пошлёшь! Что за фирма? Чьё производство?
        - Валера, - проникновенно сказал Мосин, - я пошутил насчёт зажигалки. Это не мой нож. Но я могу достать такой же, - поспешил добавить он, видя, как изменился в лице инженер-конструктор. - Зайди завтра, а?
        - Мосин, - сказал Лихошерст, - ты знаешь, что тебя ждёт, если наколешь?
        Мосин заверил, что знает, и с большим трудом удалил Лихошерста из лаборатории. Ну и денёк! Теперь - хочешь не хочешь - надо идти к Тохе и добывать ещё один. Или отдавать этот. Конечно, не за тридцать рублей. Мосин ещё не настолько утратил совесть, чтобы наживаться на Лихошерсте… Рублей за пятнадцать, не больше.
        7
        Перед тем как пролезть в пролом, Мосин тщательно его осмотрел и пришёл к выводу, что дыра выглядит вполне надёжно. Непохоже, чтобы она могла когда-нибудь закрыться.
        Киношники толпились возле избы. Тоха стоял на старинной медной пушке и озирал окрестности. Мосин подошёл поближе.
        - Где пироскаф? - потрясая растопыренными пальцами, вопрошал Денис Давыдов. - Мы же без него начать не можем!
        - Сегодня должны пригнать, - сообщил Мосин, вспомнив ночной разговор.
        - Летит! - заорал Тоха.
        Послышалось отдалённое тарахтение, и все обернулись на звук. Низко над пустырём летел аэроплан. Не самолёт, а именно аэроплан, полотняный и перепончатый. Мосин неверно определил границы невежества потомков. Границы эти были гораздо шире. Хотя - аэроплан мог залететь и из другого фильма.
        Полотняный птеродактиль подпрыгнул на четырёх велосипедных колёсах и под ликующие вопли киношников, поскрипывая и постанывая, въехал на съёмочную площадку. Уже не было никакого сомнения, что летательный аппарат прибыл по адресу: из сплетения тросов и распорок выглядывала круглая физиономия с бармалейскими усами. Пилот был в кивере.
        Этого Мосин вынести не смог и направился к Денису, которого, честно говоря, немного побаивался: уж больно тот был велик - этакий гусар-баскетболист.
        - Аэроплан-то здесь при чём?
        - Аэроплан? - удивился Денис. - Где?
        Странно он всё-таки выглядел. Лихие чёрные усищи в сочетании с нежным юношеским румянцем производили совершенно дикое впечатление.
        - Вот эта штука, - раздельно произнёс Сергей, - называется аэроплан.
        Денис был озадачен.
        - А пироскаф тогда что такое? - туповато спросил он.
        Что такое пироскаф, Мосин не знал.
        Тем временем круглолицый субъект с бармалейскими усами успел выпутаться из аппарата и спрыгнул на землю, придерживая, как планшетку, всё тот же топор на портупее.
        - Похож? - торжествующе спросил аэрогусар.
        - До ангстрема! - подтвердил Денис.
        - На что похож? - возмутился Мосин. - Не было тогда аэропланов!
        Гусары переглянулись.
        - А почему тогда эскадрон называется летучим? - задал контрвопрос Давыдов.
        - Сейчас объясню, - зловеще пообещал Сергей.
        Тут он им и выдал! За всё сразу. И за топор, и за портупею. Вытряхнул на них все сведения, почерпнутые вчера из книги Тарле «Наполеон», вплоть до красочного пересказа отрывка из мемуаров настоящего Д. Давыдова о кавалерийской атаке на французское каре.
        Гусары пришли в замешательство. Денис оглянулся на окружившую их толпу и понял, что пора спасать авторитет.
        - Это ведь не я придумал, - терпеливо, как ребёнку, начал он втолковывать Мосину. - Так компендий говорит.
        - А ты его больше слушай! - в запальчивости ответил Мосин и вздрогнул от массового хохота.
        На шум из избы выскочили ещё трое. Им объяснили, что секунду назад Сергей блистательно срезал Дениса. Одной фразой.
        - Тоха! Григ! - метался униженный Денис. - У кого компендий? Да прекратите же!
        Ему передали крохотный - вроде бы стеклянный - кубик и прямоугольную пластину с кнопками. Денис загнал в неё кубик и принялся трогать кнопки. На пластине замелькали рисунки и тексты. Наконец он нашёл, что искал.
        - Аэроплан, - упавшим голосом прочёл Денис. - А ты говорил «пироскаф», - упрекнул он гусара-авиатора. - А век не указан, - победно заявил он Мосину.
        Началась полемика, смахивающая на рукопашную. Давыдов повёл себя подло. Вместо того чтобы возражать по существу, он придрался к формальной стороне дела, заявив, что Мосин - неясно кто, непонятно откуда взялся и вообще не имеет права находиться на территории.
        - Как это не имеет? - кричал Тоха. - Мы ему допуск дали!
        - Кто это «мы»?
        - Мы - это я!
        - А как это ты мог дать ему допуск?
        - А я ему дал допуск условно!
        - А условно - недействительно!
        - Это почему же недействительно?..
        Поначалу Мосин забеспокоился, как бы его в самом деле не выставили, но, заметив, что Денис с аэрогусаром остались в меньшинстве, сделал вид, что спор его совершенно не трогает, и занялся аэропланом.
        Этажерка, насколько он мог судить, была скопирована здорово, только вместо мотора имела тяжеленную на вид болванку, которая на поверку оказалась полой. Внутри металлической скорлупы на вал винта был насажен круглый моторчик. Из вала под прямым углом торчал гибкий стержень, который при вращении должен был ударять по небольшому чурбачку, производя тарахтение, необходимое для полного счастья. А сам моторчик, видимо, работал бесшумно.
        Подошёл хмурый Денис и, не глядя на Мосина, предложил принять участие в эксперименте.
        - Не понял, - сказал Сергей. - Какой эксперимент? А как же кино?
        Денис обрадовался:
        - А вот здесь ты не прав. В девятнадцатом веке кино не было. Оно появилось где-то в начале двадцать первого.
        - Погоди-погоди… - пробормотал Мосин. - Что за эксперимент?
        Денис лихо сдвинул кивер на затылок и заговорил терминами - явно брал реванш за недавнюю мосинскую лекцию по истории. Сергей не понял из его речи и половины, но даже того, что он понял, ему было более чем достаточно.
        - Да вы что! С ума сошли? - закричал Мосин. - Вы что, серьёзно собрались туда? В восемьсот двенадцатый?
        Похоже, Денис обиделся.
        - Это, по-твоему, несерьёзно? - спросил он, указывая почему-то на пушку. Затем лицо его выразило досаду, и он погрозил кому-то кулаком.
        Мосин оглянулся и вздрогнул. Его лучший друг Тоха, небрежно облокотясь о воздух, развалился в метре над землёй.
        - На меня не рассчитывайте, - твёрдо сказал Сергей. - Туда я не полезу.
        - «Полезу», - передразнил Денис. - Туда не лазят, а… - Он с наслаждением выговорил жуткий, похожий на заклинание глагол. - Да тебя и не допустят. Или ты хочешь быть Исполнителем?
        - Нет! - убеждённо ответил Мосин.
        Денис стремительно подался к собеседнику.
        - Слушай, давай так, - заговорщицки предложил он. - Я - Исполнитель, Григ - Механик, а ты - Историк. Давай, а?
        Мосину захотелось потрясти головой - не в знак отказа, а чтобы прийти в себя.
        - Я подумаю, - очень серьёзно сказал он.
        Денис посмотрел на него с уважением.
        - Подумай, - согласился он. - Если будешь меня искать, то я в срубе…
        И зашагал к избе, длинный, как жердь, и нелепый, как пугало.
        8
        Всё изменилось. От элегантных пластмассовых кожухов и полупрозрачных пультов веяло опасностью. И он смел на это облокачиваться! Смел это фамильярно похлопывать, не подозревая, что прихлопнет он, допустим, не слишком приметную клавишу - и доказывай потом какому-нибудь Ивану Третьему, что ты не татарский шпион!
        Сергей прогулочным шагом двинулся в сторону знакомого многокнопочного автомата. Возле него было как-то спокойнее - механизм понятный и вполне безобидный.
        Из окошка избы снова высунулся Денис и в последний раз предупредил Тоху, который в легкомыслии своём дошёл до того, что начал осторожно подпрыгивать прямо в воздухе, как на батуте. Денису он издевательски сделал ручкой. Тогда тот выбрался из избы, с ликующе-злорадным выражением лица подкрался за спиной Тохи к какому-то проволочному ежу и отсоединил одну из игл. Тоха с воплем шлёпнулся на траву.
        Будь воля Сергея, он бы этих друзей близко не подпустил к такой технике. Непонятно, как им вообще могли всё это разрешить. Без особого интереса он прошёлся пальцами по кнопкам, и автомат выбросил жевательную резинку. Сергей в задумчивости положил её в карман.
        Хм… Историк… А соблазнительно звучит, чёрт возьми! «Скажите, кем вы работаете?» - «Я - Историк Эксперимента. Денис - Исполнитель. Этот… как его?.. Глюк - Механик. А я - Историк».
        Может, правда попробовать? А то они без него такого тут натворят!.. Между прочим, к обязанностям он уже приступил - проконсультировал насчёт аэроплана…
        Вот и плохо, что проконсультировал. Самое правильное - пойти сейчас к Денису и прямо сказать: нужен тебе Историк? Тогда рассказывай, что вы тут собираетесь учинить. Лицензия есть? Или как это у вас теперь называется? Вот ты её предъяви сначала, а потом поговорим.
        …Кстати, а почему он «Давыдов»? Неужели подменить надеются?.. Нелепое желание возникло у Мосина: вылезти в дыру, сбегать в опорный пункт и привести милицию - пусть разбираются… Ладно, бог с ней, с милицией, а вот знают ли в институте, что тут затевается? И Мосин решил взобраться на стену - посмотреть, так ли уж далеко до феерического здания.
        Возле сирени его окликнула Эврика. Она была в пеньюаре. Сергей взглянул в её светло-серые сияющие глаза и почувствовал, как стремительно испаряются все его сомнения. Кто он вообще такой, чтобы совать нос в столь высокие материи? Да и не выйдет у них ничего. Если бы вышло, об этом было бы написано в учебниках истории.
        Мосин, обаятельно улыбаясь, свернул с намеченного пути и пошёл навстречу девушке, но тут откуда-то вывернулся худенький паренёк в кольчуге не по росту:
        - Историк!.. Ты Историк?
        Эврика с интересом посмотрела на Мосина. Тот приосанился.
        - Да-а, - солидно подтвердил он. - Я Историк.
        - Денис спрашивает: а мотоинфантерия тогда была?
        - Минутку, - проговорил Мосин. - Сейчас скажу.
        И сделал вид, что вспоминает. Ничего подобного ему даже и слышать не приходилось, но по первой части слова вполне можно было сориентироваться.
        - Нет, - уверенно сказал он. - Не было. Если «мото» - значит уже двадцатый век.
        - Я передам, - пообещал подросток и убежал, погромыхивая кольчугой, а Мосин самодовольно покосился на Эврику.
        Та решила, что он задаётся.
        - Подумаешь! - сказала она. - А меня Денис в Исполнители зовёт.
        - Тебя! - ужаснулся Мосин. - Туда?
        Он отказывался понимать Дениса. Ну ладно, допустим, ты фанатик, допустим, тебе жить надоело - вот сам и отправляйся. Пускай тебе там настоящий Денис Давыдов в два счёта усы сабелькой смахнёт. Как явному французу и подставному лицу. Но рисковать другими… Тем более такой девушкой, как Эврика!
        - А зачем ты хотел туда залезть? - понизив голос, спросила она и поглядела на кирпичный гребень.
        Вопрос Мосину не понравился. Значит, он шёл к забору с такой решительной физиономией, что за пятнадцать шагов было видно: человек собрался лезть на стену.
        - Проверить, - попробовал отшутиться он, - на месте ли институт.
        Эврика встревожилась:
        - А что - собирались перекинуть?
        - Кого перекинуть? Институт?
        - Ну да, - с досадой ответила она. - Ищи его потом… за магистралью!
        Сергей отчётливо представил, как к парящему огромному зданию подкатывает трактор типа «Кировца», цепляют всю эту музыку тросом и буксируют по зелёной степи в поисках приятного пейзажа.
        - Н-не слышал, - сразу став осторожным, выговорил он. - При мне не собирались. Я - так, взглянуть… на всякий случай… Мало ли чего…
        Несколько секунд Эврика вникала в его слова.
        - А ведь правда, - ошеломлённо сказала она. - От самого института можно подойти незаметно. А Денис даже охрану не выставил.
        Сбывались худшие опасения Мосина. Эксперимент-то - подпольный! Чуяло его сердце.
        В странном он находился состоянии. С одной стороны, на его глазах заваривалась авантюра, которую даже сравнить было не с чем. Разве что с испытанием ядерной бомбы частными лицами. С другой стороны, ему очень нравилась Эврика.
        - А чего ты ждёшь? - снова понизив голос, спросила она.
        Сергей очнулся. Глупо он себя ведёт. Подозрительно. Объявил, что залезет на стену, а сам стоит столбом.
        Мосин разбежался, пружинисто подпрыгнул и ухватился за кирпичный гребень. Мысль о том, что на него смотрит Эврика, сделала из Сергея гимнаста: руки сами вынесли его по пояс над стеной.
        Прямо перед ним оказалось огромное человеческое лицо. Живое. Размером оно было с мосинскую грудную клетку, не меньше.
        9
        Они оторопело смотрели в глаза друг другу. Потом массивные губы шевельнулись, складываясь в насмешливую улыбку, и огромная голова укоризненно покивала Мосину.
        Нервы Сергея не выдержали, и он совершил непростительную глупость: спрыгнул со стены, но, вместо того чтобы нырнуть через дыру к себе, во двор родного НИИ, бросился наутёк в сторону избы. Он начисто забыл о свойствах своей лазейки. Здравый смысл подсказывал, что если Сергей нырнёт в пролом, то неминуемо уткнётся в ноги этого, за стеной.
        Мосин улепётывал, размахивая руками и вопя что-то нечленораздельное. На площадке все в недоумении повернулись к нему, а потом, как по команде, уставились на стену. Сергей влетел в толпу и встал за одним из механизмов. Бежать было некуда - между ним и стеной уже стояли эти. Их было двое.
        Из избы выглянул Денис и увидел пришельцев:
        - Дождались!
        Он сорвал с бритой головы кивер и с досадой треснул им об землю. Ситуация была предельно ясна. Никаких поправок к учебникам истории не предвидится - нелегальный эксперимент накрыли. И Мосина вместе с ним. Как соучастника.
        Рядом Сергей заметил Тоху. Глаза у того были круглые и виноватые. На матёрого авантюриста, пойманного с поличным, он не походил. Да и остальные тоже. Экспериментаторы сбились в испуганный табунок, и вид у них был как у ребятишек, которых взрослые захватили врасплох за шалостью…
        Вселенная Мосина пошатнулась и начала опрокидываться. Ощущение было настолько реальным, что он, теряя равновесие, ухватился за механизм. Сколько им лет? Шестнадцать? Четырнадцать? А может быть, тринадцать? А может быть… И Сергей понял наконец: всё может быть!
        Дети! Легкомысленные, непоседливые дети нашли склад списанной техники, сбежали от воспитателей и затеяли игру в Эксперимент, в Дениса Давыдова, роль которого бесцеремонно присвоил самый старший из них - длиннорукий нескладный подросток.
        А теперь пришли взрослые!
        Мосин боязливо выглянул из-за своего укрытия и замер, зачарованно глядя, как они идут через пустырь. Взрослые были чудовищны. Нет, ни о каком уродстве не могло идти и речи: правильные черты лица, стройные фигуры атлетов, но рост!.. Не меньше двух метров с лишним! Они шагали легко, неторопливо, и не было в их движениях жирафьей грации баскетболистов. Иные, вот в чём дело! Совсем иные.
        - Здравствуйте, отроки, - насмешливо пророкотал тот, что повыше.
        Кажется, это с ним Мосин столкнулся над стеной.
        Отроки нестройно поздоровались.
        - А хорошо придумано, Рогволод, - повернулся он ко второму. - Мы их собираемся искать за магистралью, а они рядом.
        Рогволод, хмурясь, оглядел площадку и, не ответив, направился к молочно-белому сплюснутому шару на паучьих ножках.
        - Во что играем? - осведомился первый. - Впрочем, не подсказывать, попробую угадать сам. Та-ак. Это, несомненно, должно изображать темп-установку… Что ж, местами даже похоже. Чуть-чуть. А где темп-установка, там десант в иные времена. Денис, я правильно рассуждаю?
        Денис со свирепой физиономией отряхивал кивер.
        - Денис говорит, что правильно, - невозмутимо объявил гигант. Послышались смешки. - Ну и куда же вы собрались?.. Ничего не понимаю, - после минутного раздумья признался он. - С одной стороны, кулеврина, с другой - самолёт.
        Отроки смотрели на него влюблёнными глазами.
        - Тогда посмотрим, во что одеты Исполнители. Денис, подойди, пожалуйста.
        Мрачный Денис плотно, со скрипом, натянул кивер и вышел вперёд.
        Взрослый рассматривал его, посмеиваясь:
        - Слушай, Денис, а ты, случайно, не Давыдов?
        - Давыдов, - продали Дениса из толпы.
        - Серьёзно? - поразился гигант. - Что, в самом деле Давыдов?
        - Это условно, - нехотя пояснил Денис. - Имеется в виду: один из отряда Давыдова.
        - Ну что ж, отроки, - сказал взрослый. - Мне нравится, как вы проводите каникулы. В историю играть надо. И надо, чтобы у каждого был свой любимый исторический момент. И наверное, надо сожалеть о невозможности принять в нём участие.
        - Почему о невозможности? - буркнул «Давыдов».
        - Потому что момент этот не твой, Денис. Он принадлежит другим людям. Как твоё время принадлежит тебе. Я знаю, ты сейчас думаешь: «Игра игрой, а гусары бы приняли меня за своего». Мне очень жаль, но в лучшем случае они приняли бы тебя за ненормального. С чего ты взял, что партизаны Давыдова носили топоры на портупеях?
        Денис с уважением покосился на Мосина. К ним подошла Эврика и непринуждённо поздоровалась со старшими.
        - Смотри-ка, и Эврика здесь? А платье такое где взяла?
        - Мне подарили, - насупилась девочка.
        - Эврика! - Сказано это было с мягкой укоризной.
        - Подарили, - упрямо повторила она.
        - Да что ты? И кто б это мог такое подарить?
        - Я подарил, - сипло сказал Мосин и вылез из-за механизма. Это не было подвигом. Просто запираться не имело смысла.
        - Меня зовут Ольга, - негромко представился гигант. Мосин решил, что ослышался. И кстати, правильно решил. Незнакомца звали Ольгерд. - А как зовут тебя? И почему я тебя не знаю?
        - Меня зовут Сергей, - полным предложением, как на уроке, ответил Мосин. - Я тут неподалёку… отдыхаю… у папы с мамой, - поспешно добавил он.
        - А как ты сюда попал?
        - У меня допуск.
        - Какой допуск?
        - Условный. - Мосин поспешно предъявил шарик.
        Огромный «Ольга» вгляделся и фыркнул. Отроки с любопытством сгрудились вокруг Мосина и тоже засмеялись. Копающийся в одном из приспособлений Рогволод поднял голову.
        - Ну и что? - обиженно сказал Тоха. - Почему это не может быть допуском? Условно же!
        Мосин поспешно спрятал шарик. «Ольга», прищурясь, рассматривал бледно-желтую мосинскую тенниску, на которой было изображено ограбление почтового поезда.
        - А это откуда?
        - Из музея, - наудачу ляпнул Сергей.
        - Слетай и верни, - сказал «Ольга» и больше на него не смотрел.
        Мосину бы сказать: «Хорошо, я сейчас» - и двинуться к дыре, но он ещё не верил, что пронесло.
        - Ну а теперь объясните мне вот что… - «Ольга» сделал паузу, и наступила тревожная тишина. - Зачем вы подвели к вашей игрушке энергию?
        - Чтобы всё по-настоящему, - невинно объяснил Тоха. - А то как маленькие…
        - А вы и есть маленькие, - впервые заговорил Рогволод, причём голос у него оказался, против ожидания, довольно высоким. - Взрослые должны понимать, что с энергией не играют.
        - Верно, - согласился «Ольга». - Кто у вас Механик? Григ, конечно?
        Толпа зашевелилась и пропустила вперёд высокого мальчугана в серебристой куртке, того, что назвал Мосина реликтом.
        - Григ, ты же видел: началась утечка. Почему не отключил установку?
        Григ опустил голову и беззвучно пошевелил губами.
        - Ничего не понял, - сказал «Ольга». - Ты громче можешь?
        - Я пробовал отключить, - еле слышно проговорил Григ. - Она почему-то не отключается.
        Кажется, взрослые испугались.
        - По всем правилам, - озадаченно сказал Рогволод, - этот лом работать не должен.
        - А он работает? - тревожно осведомился «Ольга».
        Рогволод подошёл к нему и протянул что-то вроде обрывка прозрачной микроплёнки.
        - Цикл! - пробормотал «Ольга», рассматривая ленточку. - Без преобразователя? От него же корпус один!
        - Да что преобразователь! Они его для красоты пристроили, - с досадой пояснил Рогволод. - Вот где узел!
        Он указал на аппарат, отдалённо напоминающий кефирную бутылку метровой высоты с красивой и сложной крышкой.
        - Это что же такое?
        Взрослые подошли поближе.
        - Я тоже не сразу понял, - признался Рогволод. - Это они напрямую состыковали списанный «Тайгер-три» и серийную «Тету».
        - Позволь, что такое «Тета»?
        - Игрушка. Для старшего и среднего возраста.
        - А последствия? - быстро спросил «Ольга».
        - Веер предположений! - раздражённо ответил Рогволод. - Половина связей в «Тайгере» разрушена, и во что он превратился с этой приставкой, я не знаю… Последствия… Микросвёртка, видимо…
        - Но отключить-то ты его сможешь?
        - Цикл, - напомнил Рогволод. - Пока не вернётся в нулевую точку, не стоит и пробовать.
        Отроки и Мосин напряжённо вслушивались в этот малопонятный разговор. Взрослые посовещались, потом Рогволод принялся объяснять ситуацию кому-то на пустыре не присутствующему, а «Ольга» повернулся к ребятам.
        - Тебя можно поздравить, Григ, - невесело усмехнулся он. - Не знаю, правда, каким образом, но ты, кажется, собрал действующую модель темп-установки.
        У отроков округлились глаза, причём Григ был ошарашен больше всех.
        - Мне хочется, чтобы каждый понял, что произошло. Во-первых, это не просто утечка. Это прокол. По счастью, игрушка ваша крайне примитивна, так что диаметр, я полагаю, невелик - микроны, в крайнем случае миллиметры. Но давайте представим на секунду, что всё не так. Представим, что установка работает на неизвестном нам принципе и прокол можно использовать для коммуникации. Скажем, один из вас… - «Ольга» подождал, пока каждый осознает, что речь идёт именно о нём, - ушёл. Ушёл туда. И не вернулся. И не вернётся.
        На детских лицах отразилось искреннее раскаяние. Никогда в жизни они не будут больше состыковывать списанный «Тайгер» с серийной «Тетой» и тем более подводить к установке энергию. Однако «Ольга» продолжал, и довольно безжалостно:
        - Или противоположный вариант: кто-то с той стороны, причём даже неизвестно откуда, проникает сюда…
        Он строго оглядел ребят и вдруг встретился глазами с Мосиным.
        10
        …Ещё ни разу в жизни Сергей не делал такого стремительного спурта, и всё же ему казалось, что он никогда не добежит до сирени, что огромный «Ольга» легко, в два прыжка, догонит его и ухватит за шиворот. Но за ним никто не погнался, только что-то предостерегающе крикнули вслед.
        Мосин телом пробил сирень и вылетел во двор учреждения. Сначала он бежал по кратчайшему пути к дверям служебного входа, потом в нём сработал какой-то инстинкт, и Сергей резко изменил направление - видимо, хотел запутать следы. Остановиться он сумел, только свернув за угол. Загнанно дыша, вернулся, выглянул во двор. Сирень уже не шевелилась, но ему ещё несколько раз мерещилось, что вот раздвинут её сейчас огромные лапы и из листвы выглянет суровое лицо «Ольги».
        Потом он сообразил, что ни Рогволод, ни «Ольга» в дыру не полезут, а детям тем более не разрешат. Прокол-то, оказывается, опаснейшая штука. «…И не вернётся», - ужаснувшись, вспомнил Мосин слова «Ольги».
        И вдруг ему стало нестерпимо стыдно. С кем связался? С кем обмен затеял? С малышами! Мосин был убит, опозорен в собственных глазах.
        Сирень не шевелилась, и Сергей, страшно переживая, поплёлся в лабораторию.
        Там он достал из кармана «условный допуск». Что же это они ему такое подсунули? Ладно ещё, если какую-нибудь пробку от бутылки… Сергей скрипнул зубами и с силой зашвырнул шарик в угол.
        Хорош, нечего сказать! И кино помог снять, и оптикой разжился! А ведь не так уж трудно было убедить Дениса, что гусары без фотокамеры из дому не выходили…
        Мосин извлёк из дипломата сиреневый кругляшок, к которому когда-то отнёсся столь пренебрежительно. Вот тебе и вся оптика. Чёрт его знает, что за штуковина.
        Посмотрел через кругляшок на свет. На стекло от очков не похоже, да и что толку от одного стекла! Ага, тут ещё какие-то металлические бугорки на ребре. Сергей ухватил ногтями один из них и осторожно сдвинул. То ли ему показалось, то ли кругляшок в самом деле изменил цвет.
        Мосин подсел к увеличителю и, держа стекляшку на фоне чистого листа, принялся гонять бугорки по всем направлениям. Наконец отложил кругляшок и выпрямился.
        - Спасибо, - сказал он. - Не ожидал.
        Ему в руки попал изумительный по простоте и качеству корректирующий светофильтр для цветной печати.
        Мосин выдвинул из корпуса увеличителя металлический ящичек, вложил в него кругляшок. Маловат, болтается… Убрал верхнее освещение и включил увеличитель. На белом листе зажёгся интенсивно малиновый прямоугольник. Мосин ввёл в луч растопыренную пятерню, пошевелил пальцами. Вне всякого сомнения - фильтр. Вытащил, передвинул бугорки. Теперь прямоугольник стал бледно-лиловым. Мосин полюбовался кистью руки в новом освещении и выключил увеличитель. И настроение упало. Хорошо, займётся он «цветом». Добьётся популярности. Посыплются на него заказы. Так ли уж это важно?
        А вот интересно, отключили они установку или прокол ещё существует? А что, если пойти посмотреть? Осторожно, а?
        «Сиди! - вздрогнув, приказал он себе. - Даже думать не смей! А вдруг они там ждут, когда преступник вернётся на место преступления? Цап - и в дыру!»
        Сергей достал жевательную резинку, машинально распечатал и отправил в рот. Вкус у неё оказался довольно неприятным.
        Мосин расхаживал из угла в угол в жидком полусвете красных лабораторных фонарей. Да, наверное, не в оптике счастье. Нахватал какого-то барахла, каких-то безделушек… Правда, «Асахи» оплачен почти полностью, но ведь он бы и так его оплатил, без всяких межвременных проколов. Даже и не поговорил ни с кем как следует… А с кем говорить? К взрослым даже подходить страшно, а на отроков Мосин в обиде - они ему два дня голову морочили.
        В таком случае из-за чего он расстраивается? Откуда эта подавленность? Сергей в задумчивости провёл ладонью по лицу и тихо взвыл от ужаса: лица коснулось что-то мягкое и пушистое.
        Бросился к выключателю. Лампы дневного света на этот раз верещали особенно долго, словно нарочно изводя Сергея. Вспыхнули наконец. И Мосин отказался узнать кисть правой руки. Она теперь напоминала лапу игрушечного тигрёнка: вся, включая ладонь, обросла густой и мягкой яростно-рыжей шерстью. Имелись также две серовато-фиолетовые подпалины.
        - Нет! - глухо сказал Мосин. - Я же… Она же…
        Он хотел сказать, что это бред, что десять минут назад рука была чистой. Именно десять минут назад он рассматривал её в луче увеличителя, когда любовался тонами светофильтра. Тут до него дошло, что как раз в светофильтре-то всё и дело - в том дьявольском кругляшке, который он принял за светофильтр.
        Сергей остолбенело смотрел на свою волосатую лапу, потом ухватил клок шерсти и несильно потянул, надеясь, что он легко отделится от кожи. Получилось больно.
        Но ведь не бывает же, не бывает такого невезения!
        «Не бывает? - с неожиданной едкостью спросил он себя. - Очень даже бывает! Как, например, удалось Денису отрастить на своей розовой физиономии гусарские усы? И каким же надо быть дураком, чтобы до сих пор ничего не понять!..»
        Кстати, где резинка? Он её жевал, а потом… Проглотил, что ли? Совсем весело…
        Да бог с ней, с резинкой! Ну, проглотил и проглотил - переварится. С шерстью-то что делать?!
        И Мосиным овладело бешенство. «Растопчу! - решил он. - Вдребезги! В мелкую крошку!..»
        Он двинулся к увеличителю, и, если бы не телефонный звонок, хитроумному изобретению потомков пришёл бы конец.
        - Поднимись, - сказал начальник. - Есть разговор.
        Более удачного времени он, конечно, выбрать не мог. Мосин попытался натянуть на правую руку резиновую перчатку, но это было слишком мучительно. Может, просто держать руку в кармане? Нет, неприлично. Сергей открыл аптечку и принялся плотно бинтовать кисть.
        11
        «Зачем вызывает? - тревожно думал он, поднимаясь по лестнице. - Не дай бог, что-нибудь всплыло…»
        Нелепая, но грозная картина возникла в его горячечном воображении - открывает он дверь, а у начальника сидит огромный «Ольга» и рассказывает: так, мол, и так, ваш сотрудник обманом проник на нашу детскую площадку, выманивал у детишек ценности, дурно на них влиял…
        Вадим Петрович был один.
        - Что это у тебя с рукой? - спросил он.
        - Химикатами обжёг.
        - У врача был?
        - Что я, псих, что ли? - вырвалось у Сергея. - Я содой присыпал, - поспешил добавить он.
        Начальник подумал и счёл тему исчерпанной.
        А в организме Мосина тем временем явно шёл какой-то непонятный процесс. В горле побулькивало, потом стали надуваться щёки.
        - В общем, добивай, что там у тебя осталось, и настраивайся на командировк…
        Начальник оборвал фразу и уставился на Мосина. Тот не выдержал и разомкнул губы. Тотчас изо рта его выдулся красивый радужный пузырь, в считаные секунды достиг размеров футбольного мяча, и Мосин испуганно захлопнул рот. Пузырь отделился от губ и поплыл. В кабинете стало тихо.
        Над столом пузырь приостановился, как бы поприветствовав начальство, и направился к форточке.
        Вадим Петрович откинулся на спинку стула и перевёл очумелые глаза на Мосина:
        - Ты что, мыло съел?
        Сергей замотал надувающимися щеками:
        - Резинку… жевательную…
        Слова прозвучали не совсем разборчиво, так как в этот момент выдувался уже второй пузырь, краше первого, но начальник расслышал.
        - С рук, небось, покупал? - сочувственно осведомился он, и вдруг до него дошёл весь комизм ситуации.
        Начальник всхлипнул, повалился грудью на стол и захохотал. Остановиться он уже не мог.
        Мосин выскочил из кабинета и помчался по коридорам и лестницам, при каждом выдохе производя на свет большой и красивый пузырь.
        В лаборатории он бросился к крану и залпом выпил стакан воды, чего, как выяснилось, делать не следовало ни в коем случае. Теперь изо рта Мосина вылетали уже не отдельные пузыри, но целые каскады, гирлянды и грозди великолепных, радужных, переливающихся шаров.
        Лаборатория выглядела празднично. Было в ней что-то новогоднее. Просвеченные лампами пузыри плавали, снижались, взмывали, сталкивались, иногда при этом лопаясь, а иногда слипаясь в подобие прозрачной модели сложной органической молекулы.
        А выход из этого кошмара был один: сидеть и ждать, пока мнимая резинка не отработается до конца. В ящике стола Мосин нашёл завалявшуюся там с давних времён полупустую пачку «Примы» и долго прикуривал желтоватую, хрустяще-сухую сигарету - мешали вылезающие изо рта пузыри. Наполненные табачным дымом, они напоминали теперь мраморные ядра, к потолку не взлетали - гуляли в метре над линолеумом.
        Глядя на них влажными от переживаний глазами, Мосин надрывно думал о том, что с чувством юмора у потомков дела обстоят неважно. Ну кто же так шутит? В чём юмор?
        …А почему он уверен, что резинка изготавливалась специально для того, чтобы кто-то кого-то разыграл? А вдруг Вадим Петрович был близок к истине, когда спросил про мыло? Какое-нибудь особое, детское, для пузырей…
        Мраморные ядра колыхались над самым линолеумом. Мосин вскочил и начал их пинать. Шары лопались, оставляя после себя клочки дыма. Сорвав бинт, он молотил их обеими руками, пока не обессилел окончательно.
        Потом в мрачной апатии сидел и курил, брезгливо кося глазом на очередной выдувающийся пузырь. Давал ему отплыть на полметра, затем протягивал мохнатую лапу с тлеющей сигаретой и безжалостно протыкал.
        Начальник не звонил, - скорее всего, отвлекли дела. Шаров в лаборатории поубавилось - «резинка» выдохлась. Пора было подумать и о руке.
        Мосин встал и, задумчиво поджав губы, повернулся к увеличителю. Если с помощью кругляшка можно выращивать волосы, то, наверное, с его же помощью их можно удалять. Череп Дениса был, помнится, слишком уж гладко выбрит… Но не вышло бы хуже…
        - А хуже быть не может, - процедил Сергей и убрал верхний свет, но руку от выключателя не отдёрнул - не решился. Слова его не были искренни: в глубине души он сознавал, что может быть и хуже. Всё может быть.
        И тут в лаборатории произошла ослепительно-белая холодная вспышка. Светом брызнуло из увеличителя, из неплотно прикрытого дипломата, а ещё полыхнуло в углу, куда Мосин в бешенстве зашвырнул «условный допуск».
        Пальцы судорожно щёлкнули выключателем, Сергей издал невнятный горловой звук, и новорождённый радужный шар затанцевал перед ним в воздухе. Да прекратится это когда-нибудь или нет, в конце-то концов! Сергей отмахнулся от мыльного пузыря и, подбежав к увеличителю, выдвинул рамку для светофильтров. Пусто. Как он и думал. А что могло вспыхнуть в дипломате? «Сигарета»-передатчик! Мосин откинул крышку. «Сигареты» в дипломате не было. Не было там и ножа. Значит, шарик в углу тоже искать не стоит…
        И Сергей понял: где-то по ту сторону стены, за сотни лет отсюда, хмурый неразговорчивый Рогволод дождался нулевой точки цикла, отключил установку и ликвидировал прокол. Дыра исчезла, и вместе с ней исчезли предметы, которым по каким-то неизвестным Сергею законам не полагалось существовать в ином времени.
        Предметы исчезли, а последствия?
        Последствия, судя по рыжей шерсти на руке Мосина, исчезать и не думали.
        - Та-ак, - протянул он, присаживаясь. - Ну что ж…
        Потом вдруг вскочил и бросился к двери. Через двор бежал, как бегут к электричке, которая вот-вот тронется.
        Невероятно: дыра была на месте!
        Отчётливо понимая, чем рискует, Мосин просунул в неё голову. Глазам его предстал маленький захламлённый пустырь с островками редкой травы между хребтами мусора. Справа его теснил завод, слева - частный сектор.
        - Не успел, - медленно проговорил Сергей, поднимаясь с четверенек. - Ах ты чёрт, не успел…
        12
        Уронив голову на стол и свесив руки почти до полу, Мосин сидел за увеличителем и тихонько скулил, как от зубной боли.
        Что там впереди? Снова белые кафельные стены лаборатории, красноватый полумрак, и маленькие хитрости с левыми фотоснимками, и фирменное барахло, и конспиративный шепоток клиентов - и ни просвета, ни намёка на что-то иное, ненынешнее… Какая несправедливость: приоткрыть эту лазейку всего на два дня!
        И Мосин с ужасом увидел себя во всей этой истории со стороны. Он увидел, как неумное суетливое существо с простейшими хватательными рефлексами проникает не куда-нибудь в будущее и там, даже не пытаясь разобраться, начинает по привычке хапать, хитрить, химичить. А они-то решили, что он валяет дурака. Им и в голову не могло прийти, что так можно всерьёз…
        Мосин поднялся и побрёл по лаборатории. Остановился перед агрегатом для просушки снимков. Из зеркального барабана на него глянуло его лицо - сплюснутое и словно растянутое за щёки. Мосин взвыл и больно ударил себя кулаком по голове.
        Ничего уже не исправишь. Дыра закрылась. Хоть кулаком по голове, хоть головой об стену - поздно.
        Забыть обо всём и жить по-прежнему? Невозможно. Смотреть в глаза собеседнику и утешаться: «А ведь ты, лапушка, бывшая моя невеста, повела бы там себя ещё хуже… А про тебя, тётка, я вообще молчу…»
        Кем же они его там теперь считают?
        Ах, если бы Сергей успел вернуться туда до того, как дыра закрылась! Он бы крикнул им: «Это недоразумение! Поймите, я просто не сразу понял, где я!..» И пусть бы он потом превратился в холодную белую вспышку, как «условный допуск» или «светофильтр», но за это хотя бы можно было уважать…
        «Я начну новую жизнь, - подумал Мосин. - Я обязан её начать».
        Видно, происшествие сильно расшатало ему нервы. Только спустя полтора часа Сергею удалось взять себя в руки и выйти из этого странного и совершенно несвойственного ему состояния.
        «Ну-ка, хватит! - приказал он себе. - Расхныкался!.. Всё. Дыры нет. О настоящем думать надо».
        Руку он побреет, а потом обязательно достанет мазь для уничтожения волос. Что ещё? Пузыри? Мосин выдохнул и с удовлетворением отметил, что с пузырями покончено.
        Колготки… Вот тут сложнее, если учесть, что все они наверняка исчезли. Со вспышкой! Хотя днём вспышку могли и не заметить. За Тамарку он спокоен - она ему теперь по гроб жизни благодарна. А вот та спекулянтка… А спекулянтке он скажет: «Нечего было рот разевать. Следить надо за своими вещами…» Ну да, а если они прямо на ней пропали? Всё равно пусть рот не разевает. И вообще, какие такие колготки?..
        С экс-невестой разговора, конечно, не избежать. Ремешок мог исчезнуть прямо у неё на глазах, да ещё полыхнуть на прощанье. Ладно, в крайнем случае придётся вернуть червонец и извиниться за глупую шутку.
        Лихошерст… Ох, этот Лихошерст!.. Только бы не встретиться с ним до конца недели, а там - командировка…
        Всё? Нет, не всё! «Асахи» оплачен. Выходит, он на этом кошмаре ещё и заработал? Ну Мосин! Ну делец! Всё-таки незаурядный он человек, что ни говори…
        Заверещал дверной звонок.
        Сергей наскоро обмотал руку бинтом и открыл. Это была вахтёрша. Не та, с которой он всё время ссорился, а новая.
        - Фотографа к городскому телефону. Фотограф есть?
        Мосин подошёл к столу с треснувшим после памятного случая аппаратом:
        - Кого надо?
        Грубый и низкий мужской голос потребовал к телефону Мосина.
        - Он вышел, - соврал Сергей. - А что передать? Кто звонил?
        - Передайте этому мерзавцу, - рявкнул голос, - что звонила та, кому он продал лиловый пояс!
        - В смысле, это муж её звонит? - перетрусив, уточнил Мосин.
        - Нет, не муж! - громыхнуло в трубке. - Это я сама звоню! И ещё передайте этому проходимцу, что я сейчас к нему приеду! - В голосе вдруг пробились мечтательные нотки. - Ох, он у меня и попрыгает!..
        1980
        Для крепких нервов
        Чарыев сразу понял, что с аппаратурой ему не выплыть.
        Кувыркнувшись в воде через голову, он вывернулся из ремней и в рывке попытался достать серебристые ветвящиеся «поручни». Он не потратил ни единой лишней секунды, да и «поручни»-то мерцали совсем рядом, но, пока он освобождался от сумок, его снесло в опасную зону, к центру этого подлого, словно подстерегавшего здесь водоворота. Выбраться по рекомендуемой в таких случаях пологой спирали не удалось - Чарыева мотало по замкнутому кругу.
        Мимо летела янтарная вогнутая стенка с порослью причудливо искривлённых металлических трубок. Устройство тянуло, как исправная водопроводная раковина, урча и причмокивая, что воспринималось ошеломляюще, поскольку видимого притока не было ниоткуда. Вода, проваливающаяся сама в себя! Задача о бассейне, в который ничего не вливается, зато выливается столько, что в считаные секунды он должен был бы опустеть до дна. Если у него вообще есть дно.
        Известно, что каждому пилоту, будь он хоть семи пядей во лбу, назначено судьбой определённое количество досаднейших промахов. И все отпущенные ему промахи Чарыев ухитрился совершить разом, не мелочась.
        Собственно, поступки его трудно даже назвать промахами. Позже специалисты будут яростно спорить о том, что это было: единственно верное решение или преступное забвение устава.
        После катастрофы на Сатурне-Дельта, когда экспедиция лишилась практически всего оборудования, нечего было и думать о серьёзном и тщательном исследовании системы - дай бог благополучно вернуться домой. Всё, что позволили обстоятельства, - отправить пилота Чарыева в одноместной скорлупке (кстати говоря, совершенно для таких целей не предназначенной) к четвёртой планете, где, судя по наличию в атмосфере кислорода, могла обнаружиться жизнь, хотя бы отдалённо подобная земной.
        Ещё там, на орбите, он должен был радировать о своем подозрении, что кристаллоподобные игольчатые формации внизу - искусственного происхождения.
        Сам он оправдывался тем, что связь якобы прервалась по техническим причинам. Ни доказать, ни опровергнуть это теперь невозможно. Недоброжелатели утверждали и утверждают до сих пор, что Чарыев просто решил поберечь репутацию. Есть такая старая и, в общем-то, верная примета: если астронавт начинает регулярно наталкиваться на следы инопланетного разума, в космосе он, скорее всего, долго не задержится. Пора в отставку.
        Однако следующий поступок пилота напрочь уничтожает это обвинение - именно в силу своей безрассудности. Чарыев пошёл на посадку. Без подготовки. В крохотной одноместной ракете, заведомо не годящейся для высадки. В таких аппаратах даже скафандра не полагалось! Единственная надежда на то, что здешняя атмосфера - копия земной.
        Хотя в этом-то как раз пилота можно понять. Возвращение на Землю (если оно вообще возможно после того, что стряслось на Сатурне-Дельта) займёт несколько лет, - стало быть, это его последний и единственный шанс.
        Невероятно, но шанс оказался выигрышным. И всё же, когда Чарыев выбрался из-за холма и увидел этот сказочный алькасар, эту странную сквозную готику, - нужно было поворачиваться и со всех ног бежать обратно, к ракете.
        Легко сказать! Случившееся потрясло его своей простотой и необратимостью. Только что, минуту назад, начался новый отсчёт времени, новая эра.
        Продолжая испытывать судьбу, Чарыев приблизился к строению. Мало того, он ещё и рискнул войти сквозь стрельчатую прорезь внутрь, а через десяток шагов у него под ногами разверзся этот - то ли фонтан (по местным понятиям), то ли узел очистного сооружения.
        Вспарывая воду, Чарыев ходил по кругу, словно привязанный к воображаемому колышку, стараясь хотя бы удержаться на прежнем расстоянии от воронки. Но тут - чёрт его знает почему - водоворот ускорил вращение, поверхность воды накренилась, и Чарыева, несмотря на все его усилия, потащило к горловине. Возможно, автомат, следящий за чистотой, почувствовал, что какая-то крупная частица мусора упорно не желает покинуть помещение.
        «Глупо! - в отчаянии успел подумать Чарыев. - Глупо! Глупо!..»
        Его крутнуло, как на тренировочном стенде, вода сомкнулась над ним, а дальше случилось нечто несуразное.
        Прошло несколько минут, больше задерживать дыхание было просто невозможно, кроме того, он уже ясно сознавал, что вокруг не вода, а воздух. Ещё минуту Чарыев потратил на то, чтобы отдышаться и хоть немного прийти в себя.
        Он полусидел-полулежал на янтарно-жёлтом полу, и на него со всех сторон дул сухой тёплый ветер. Где водоворот? Что произошло? Он выждал, пока пройдёт головокружение, и осмотрелся. Круглая комната без потолка - что-то вроде поставленной вертикально короткой трубы метров восьми в диаметре. А сам он, что интересно, жив. И как прикажете всё это понимать?
        Он вдруг сообразил, как это следует понимать, и поднялся с пола.
        - Спасибо, ребята, - растерянно сказал он. - Но, может быть, вы всё-таки представитесь?
        Тишина. Вернее, то же едва уловимое ровное жужжание, что и раньше.
        Уловив за спиной движение, Чарыев обернулся. В янтарной вогнутой стене мерцал синий прямоугольный экранчик. Несколько раз, рассыпая фиолетовые искры, вспыхнули и погасли какие-то знаки.
        Это вполне могло означать: «Не стоит благодарности. Всегда к вашим услугам».
        Диаметры бассейна с водоворотом и этой комнаты-трубы были одинаковы. Чарыев отметил эту подробность сразу же. А не находится ли он на дне колодца, из которого экстренно откачали воду? Он поднял голову, ожидая увидеть вверху этакий терновый венец из «поручней», до которых так и не дотянулся. Нет, никаких «поручней» там не было - гладкое жёлтое жерло и синий круг неба с краешком перистого облака. И потом, будь это дно колодца, здесь, по идее, валялись бы доблестно утопленные им сумки с аппаратурой и пистолет.
        Сухой тёплый ветер, дующий со всех сторон, постепенно стал надоедать.
        - Спасибо, хватит, - сдержанно сказал Чарыев в пространство. - Я уже обсох, спасибо.
        Секунд через пять сквозняк прекратился. Ровное тихое гудение оборвалось. Ещё один повод для размышлений. Поняли просьбу или просто сработал автомат?
        Тут Чарыев подумал, что ломает голову над пустяками, и немедленно ощутил совершенно неприличный ребяческий восторг: контакт, ребята! Контакт!.. А ведь, помнится, был у наших теоретиков разработан такой сценарий: спасение астронавта-землянина представителями ВЦ. И рассматривался он, помнится, как наиболее благоприятный вариант… Ну, это мы скоро проверим…
        «И долго они меня собираются здесь держать?» - несколько уже раздражённо подумал Чарыев и снова запрокинул голову. Как в орудийном стволе.
        «Зиндан», - вспомнил он вдруг. Азиатское Средневековье. Земляная тюрьма. Яма, из которой не выбраться… Ничего себе ассоциации!
        - Могу я отсюда выйти? - осведомился он и, ещё не договорив, увидел, что может.
        В янтарной стене, там, где только что мерцал синий экранчик, теперь зиял узкий прямоугольный проём. Удивительно тактичные и ненавязчивые хозяева.
        Чарыев шагнул к любезно указанному выходу и обнаружил, что идёт босиком. Вот это, что называется, воля к жизни. Как же надо было барахтаться в водовороте, чтобы выскочить из ботинок! Ни дать ни взять - жертва кораблекрушения.
        Он вошёл в тесный туннельчик, который, дважды свернув под прямым углом, вывел его в обширный… не то зал, не то площадь. Потолка опять не было. Или был, но абсолютно прозрачный.
        В голове мельтешили какие-то ненужные обломки литературных штампов типа: «Впервые представитель человечества… Встреча, на которую Земля надеялась со времён Джордано…» Потом вся эта путаница исчезла, и голова стала пустой и лёгкой.
        Прямо перед Чарыевым сидел… сидело… Словом, сидела совершенно фантасмагорическая тварь. Исчадие ада, как сказали бы двумя веками раньше. И довольно крупное исчадие - с добрую корову.
        Животное по-лягушачьи раздуло зоб, потом отворило вместительную пасть и низко сказало: «Хаа…»
        Чарыев стоял неподвижно, преодолевая соблазн броситься обратно, в узкий коридорчик. Пальцы правой руки беспомощно тронули бедро, на котором должна была висеть кобура, утопленная вместе с пистолетом - хорошим надёжным оружием, предназначенным как раз для таких встреч.
        Впрочем, зверь нападать не торопился. Странный зверь. Клыки, рога, бивни… Композиция, мягко говоря, бессмысленная. Не допустит естественный отбор столь безобразного сочетания.
        Тут чудовище, видно решив добить Чарыева окончательно, неловко переступило с лапы на лапу и с треском растопырило перепончатые крылья. Так оно ещё и летает? Ну нет, это вы бросьте, никак оно не может летать - вес не тот. Тогда почему крылья? Рудимент? Что-то оно, родимое, состоит из одних рудиментов. Гребни, шипы, присоски… Несомненно, весьма нужные приспособления. Каждое в отдельности. Но когда всё это собирается в одну кучу - так… бесполезные украшения.
        Украшения? А это уже версия… Биологическая косметика. Человеку ведь не возбраняется изменить оттенок кожи, удлинить ресницы, улучшить фигуру…
        Чарыев ошеломлённо посмотрел на бредовое существо. Ему как-то не приходило в голову, что этот монстр может оказаться братом по разуму. Одиозный какой-то братец, пощёчина общественному вкусу…
        Хотя… Если Чарыев имеет дело с местным панком… Да, панком. Кажется, это так называлось. Словом, такую возможность следует учесть. На всякий случай.
        Брат по разуму удивлённо по-собачьи наклонил сверхвооружённую голову к шипастому плечу. Дескать, что же ты стоишь как столб? Заходи, раз уж пришёл. Представься хотя бы.
        Дурацкое положение! С чего начать? Воздеть сцепленные ладони и провозгласить: «Мир, дружба»? Или просто сказать: «Здравствуйте»?
        Нет, до такого варианта теоретики в своих сценариях точно не додумались: идёт человек по коридору, а ему навстречу - инопланетный маргинал, густо утыканный рогами, клыками и бивнями.
        - Мы пришли с миром, - испытывая некоторую неловкость, сообщил Чарыев и шагнул к затрепыхавшему крыльями панку.
        Животное вспорхнуло и, заполошно вопя басом, описало низкий неровный круг. Выглядело это так, словно кто-то тащил его по воздуху на тросике, а оно, растопырившись, усиленно делало вид, что летит с помощью своих анекдотических крыльев. При этом у него обнаружился членистый скорпионий хвост. Именно его и не хватало для полного ансамбля.
        Всё это весьма слабо напоминало разумные действия - и Чарыев, поколебавшись, отказался от предположения, что пернато-членистоного-рогатое существо - хозяин дома. Тогда кто оно и зачем оно здесь? Тут же возникли и скоропостижно скончались ещё несколько гипотез. Забрёл в зверинец? Совы и вороны, поселившиеся в разрушенном замке? Или просто декоративное домашнее животное?
        Чарыев попробовал обойти чудище, которое немедля вскочило, заскребло когтями по полу, угрожающе ощетинило все свои шипы и снова сказало: «Хаа…»
        Нет, пожалуй, всё-таки не декоративное животное. Скорее сторож. Но тогда напрашивается мысль, что охраняет он именно выход из туннельчика, откуда появился Чарыев. Скверно. И пистолет утопил…
        Впрочем, это даже к лучшему. С оружием глупостей здесь можно наделать в два счёта. Пока ясно одно: животное это - либо биоробот, либо продукт долгой селекции. В естественных условиях оно просто не выживет… Тогда опять же: кто его такого сотворил и зачем? Сторож оно скверный, неуклюжий. (Еще бы! При таком обилии архитектурных излишеств!) Или предполагается, что увидевший его должен незамедлительно хлопнуться в обморок?
        Чарыев сделал ещё несколько попыток пройти, и везде его встречала всё та же пасть и внятно произнесённое: «Хаа…» Ну вот и славно. Вот и общение помаленьку налаживается. Можно приступать к составлению краткого разговорника. «Хаа - (местн.) пущать не велено».
        - Мне бы хотелось пройти, - твёрдо сказал Чарыев, глядя в круглые неумные глаза перепончато-панцирного швейцара.
        - Хаа… - тупо ответил тот.
        Вот скотина! Чарыев отступил к туннельчику, прикинул расстояние - и побежал, наращивая скорость, как бы намереваясь проскочить по краю, вдоль стены. На первом курсе он неплохо играл в регби, потом решил зря не травмироваться и ушёл из команды. Но навыки остались. Цербер купился и бросился наперерез: крылья трещали, когти, взвизгивая, разъезжались на гладком полу. Чарыев резко сменил направление, сделал рывок - и почувствовал, что успевает. Но тут над головой зашипело, затрещало - и тварь шлёпнулась на пол прямо перед ним, ощеренная и растопырившаяся, как морской чёрт. Словно кто-то ухватил бездарного хавбека за шкирку и ткнул туда, где, по идее, надлежало встречать прорвавшегося форварда.
        Чарыев, не растерявшись, повторил манёвр, и противник опять оказался не на высоте. Мелькнула когтистая со шпорой лапа - и Чарыев, не удержавшись от соблазна, рубнул её, пробегая, ребром ладони. Руку отсушил, но и лапа болезненно отдернулась.
        Вылетел на середину зала (площади?), чуть не врезался в какой-то столбик, ухватился за него и поглядел, что делается сзади. Дракон с обиженным и ошарашенным видом сидел на своём скорпионьем хвосте и, поджимая ушибленную лапу, укоризненно глядел вслед. Вот дурак, дескать, здоровый, шуток не понимает.
        «Ох, что-то я не то делаю, - в тревоге подумал Чарыев. - Что же всё-таки происходит? Ничего не могу понять».
        Дракон никак не стыковался с предыдущими событиями. Не вписывался он в них. Спасли, обсушили, поприветствовали с экранчика, указали выход - всё пока ясно, одно вытекает из другого, противоречий не наблюдается. И вдруг дракон! Нелепость какая-то. Почему, к примеру, он начал бросаться на Чарыева и почему не бросается теперь? Только ли потому, что получил по лапе?
        Дракон демонстративно повернулся к Чарыеву гребенчатой спиной и уставился в дыру туннельчика, складывая многочисленные перепонки. Уникальная безвкусица! Может, за уникальность и держат?
        А вот не от этого ли столбика отгонял его дракон? Любопытный столбик. Во-первых, единственный в зале, а во-вторых, установлен точно по центру… Значит, имеется столбик круглого сечения, приблизительно метровой высоты, диаметром сантиметров восемнадцать - восемнадцать с половиной… Что ещё? Представляет монолит с полом, сделан из того же материала. Требуется узнать: на кой чёрт его нужно охранять и от кого?
        В этот момент круглый срез столбика мигнул, точнее - на секунду изменил цвет. Чарыев поднял брови - на столбике лежал кусок сахара. Или что-то очень на него похожее. Так, может быть, дракон защищал свою кормушку? Миску? Чарыев взял хрупкий белый брусочек, осмотрел, осторожно понюхал. Лизнуть? Ни в коем случае! Хорошо, если несъедобно. А вот если съедобно… Дышат-то они, несомненно, кислородом, но кто знает, что у них за обмен веществ.
        Дракон по-прежнему обижался. Ну да бог с ним… Чарыев спрятал «сахар» и зашагал в сторону, противоположную той, откуда вышел. Зашагал! Сильно сказано - зашагал! Он сделал ровно три шага, после чего подпрыгнул, получив по босым пяткам несильный, но чувствительный удар тока. Или ожог наподобие крапивного.
        Одновременно с этой откровенно враждебной акцией жёлтый пол зала ожил. Оставаясь неподвижным, он как бы распался на шестиугольники - каждый своего цвета - и яростно замигал. После десятка высоких нелепых прыжков Чарыев эмпирическим путём установил, что оранжевые и зелёные шестиугольники «кусаются», жёлтые - нет. Тут уж он запрыгал осмысленно, с жёлтого на жёлтый, который, впрочем, через секунду становился зелёным или оранжевым. Чарыев успел отметить, что всё это происходит в какой-то хитрой последовательности, что, перепрыгивая, он неровно движется в определённом направлении. Иными словами, ведут. Вернее, гонят.
        Потом его задача (уберечь пятки) усложнилась - из оранжевого мало-помалу начал исчезать красный ингредиент, а из зелёного - синий; скачущие шестиугольники стали жёлтыми, разных оттенков. Взбесившаяся монохромная мозаика! Чарыев почти уже не отличал по цвету агрессивный шестиугольник от безопасного, он находил их каким-то наитием, пока не обнаружил, что пол снова ровно жёлт, что удары по пяткам прекратились, а сам он ещё прыгает. По инерции.
        Он остановился и долго не мог отдышаться. Не от усталости, просто ни разу в жизни его так не унижали. Рядом стоял всё тот же столбик. (Значило ли это, что он, прыгая, описал круг и вернулся на прежнее место?) Сзади всё так же зиял вход в туннель, ведущий к «зиндану», а дракон куда-то исчез.
        Итак, его за что-то наказали. Или откровенно и бесцеремонно проверили на быстроту реакции и на различение оттенков. С какой целью? Чарыев поглядел на столбик, уже догадываясь, что сейчас произойдёт. Действительно, срез столбика мигнул и вытолкнул новый кусочек «сахара».
        Так что забудь версию с «кормушкой для дракона». Это для тебя кормушка, пилот Чарыев. А это тебе сахарок в поощрение. За то, что хорошо и верно прыгал.
        Лабораторная мышь? Чарыев с трудом подавил нарастающий гнев и попытался найти более достойное объяснение. Проверка на разумность? Скорее уж на выживаемость.
        Снова он торопится с выводами. Рано делать выводы. Информация нужна, информация, информация. Как можно больше информации. Чарыев осмотрелся. Хорошо бы определить, например, тот ли это зал или точно такой же.
        Осторожно ступая, он направился к туннельчику, все ещё опасаясь, что электробастонада повторится. В «зиндан» возвращаться, пожалуй, не стоило, и Чарыев двинулся вдоль стены, рассчитывая, что где-нибудь да откроется перед ним выход. Обойдя зал, он вернулся к туннельчику, и ничего перед ним не открылось. Что ж, намёк ясен.
        Вот только непонятно, куда делся дракон. Не хотелось бы думать, что он там, внутри. А логично. Пол начал кусаться, и цербер с перепугу залез в «зиндан». Вообще-то, коридор для него вроде бы узковат, хотя кто знает… Может, «зиндан» - это его конура, из которой он выскочил, потому что его спугнул Чарыев.
        И возникла страшная гипотеза. Собственно, не гипотеза даже, а так - что-то вроде видения. Дракон - не хозяин дома, он его пленник. Огромная мышеловка и сошедший в ней с ума астронавт, защищающий свою кормушку от посягательств пришельца. Если допустить, что есть существа, сумасшествие которых приводит к перерождению организма, то внешность дракона, следует признать, самая что ни на есть шизофреническая.
        Видение было слишком ярким, слишком эмоциональным, чтобы оказаться истиной, тем не менее Чарыев долго не мог от него отделаться.
        Итак, то, что происходило до появления дракона, он истолковал неправильно, а дракона вообще никак не истолковал. Что же касается ударов по пяткам… Может быть, хотели наказать сторожа и заодно наказали Чарыева, не учтя, что он босой? А два брусочка «сахара»?
        Ладно, хватит с нас умозрительных заключений, будем добывать факты. Пригнувшись, он вошёл в туннельчик и сразу же наткнулся на неожиданность. Он хорошо помнил, что, перед тем как вывести его в зал, коридор сворачивал вправо. Значит, теперь он должен был свернуть влево. Так вот, ничего подобного. Снова правый поворот. Следовательно, либо это не тот зал и не тот туннельчик, либо Чарыев имеет дело с подвижной архитектурой.
        Собственно, оба варианта его устраивают: и в том и в другом утешает то, что с драконом они разминутся.
        Зал, куда он вышел, был копией первого (или второго и первого, так он с ними и не разобрался). Тот же диаметр, тот же столбик в центре. Но в этом зале не было неба. Сверху свешивалась сырая тропическая растительность, уходящая, если верить ощущениям, на десятки метров в высоту. Зеленоватый, пятнистый движущийся полумрак.
        И ещё одно отличие: столбик в центре был т-образный. Впрочем, Чарыев ещё на полдороге к нему понял, в чём дело. Столбик от первого (от первых двух?) не отличался ничем. Просто на нём лежал какой-то предмет.
        Чарыев подошёл и внимательно осмотрел то, что лежало на столбике. Чертовски похоже на оружие: раструб с одного конца, с другого - какое-то подобие ложа; это вроде должно означать прицел; ну а клавиша говорит сама за себя - спуск. Лежит на столике свободно, ничем не закреплено… Бери и пользуйся.
        Чарыев взял, взвесил на руке, хотел примерить к плечу, но в этот миг потемнело, возле стен заклубился бледно-фиолетовый туман.
        Еле слышный шорох за спиной. Чарыев резко обернулся. Всего в нескольких метрах от него припал к земле пятнистый изумрудно-чёрный зверь, не похожий ни на одного из известных ему земных хищников. На инопланетных, кстати, тоже. Но в том, что это был именно хищник, можно было не сомневаться - тварь была слишком грациозна, чтобы питаться травкой.
        Взгляды их встретились - и зверь прыгнул. Чарыев, не колеблясь, вскинул незнакомое оружие и надавил клавишу. Ослепительный взрыв. Грохот, в котором исчезли все остальные подозрительные шумы и шорохи.
        Тем не менее Чарыев оглянулся снова. Интуиция здесь ни при чём, просто круговая оборона - всякое может быть.
        С тыла на него уже летели ещё два чёрно-изумрудных зверя: один только оторвался от пола, второй уже падал на Чарыева, раскинув когтистые лапы. Два разрыва слились в один, лицо опалило, в воздухе надолго установился смрад горелого мяса. Живучие твари - дальнему выдрало полбока, а он, извиваясь, всё полз и полз к Чарыеву, который к тому времени снял влёт ещё трёх таких же изумрудно-чёрных.
        С драконом было легче. С глупым, неуклюжим драконом, только и способным что взять на испуг… А здесь были убийцы. Они и не думали пугать, они не тратили времени на угрозы, они рвались к горлу. И они ни черта не боялись: ни грохота, ни огня, ни смерти. Будь в их плоских черепах хотя бы искра сообразительности, они бы уже смекнули, что перед ними страшный противник. Хорошее оружие плюс глазомер и реакция профессионального астронавта. Чарыев вертелся, бил навскидку, а тот, изувеченный, подползал всё ближе и ближе, и у Чарыева просто не было времени его прикончить.
        Наконец он поймал крохотную паузу и влепил в искалеченную тварь заряд почти в упор. После этого чёрно-изумрудное зверьё бросилось на него сразу со всех сторон. Выстрелы слились в длинную очередь - и вдруг посветлело.
        Чарыев не сразу опомнился, продолжая резко оборачиваться на мерещащиеся ему отовсюду шорохи. На полу тлели трупы хищников. Тогда он перевёл взгляд на столбик и оцепенел от бешенства. Там лежала целая стопка «сахара» - три брусочка.
        Секунду он неотрывно глядел на них, потом изо всех сил грохнул оружие об пол. Прицел отскочил, ложе покривилось и треснуло. Ладонью смахнул «сахар» со столбика.
        - Гладиаторов вам надо? - злобно осведомился он у невидимых хозяев. - Бестиариев?!
        На полпути к выходу взял себя в руки, вернулся, подобрал брусочки, хотел подобрать и оружие, но его на полу не было. Оно снова лежало на столбике, словно он не ломал его минуту назад: прицел на месте, трещина на ложе пропала. Воздух очистился от гари, обугленные трупы исчезли. Как же они это делают, чёрт их побери! Звери были очень реальные и бой был настоящий - за это Чарыев мог поручиться. Во всяком случае, он дрался всерьёз. Гипнотическое внушение? Сомнительно… Повторись этот бой, рискнул бы Чарыев прекратить стрельбу? Из любопытства посмотреть, что будет? Да ни за что! Для этого надо полностью утратить инстинкт самосохранения.
        То есть не просто хотят уничтожить, а уничтожить со вкусом, каждый раз давая определённый шанс выжить… Фу ты, как мрачно! И подозрительно знакомо. Откуда это? Вор ползком на ощупь пробирается по тёмному лабиринту, протягивает руку - и на неё опускается каменная плита. Пальцы раздроблены, вырваться он не может, понимает это - и отсекает себе руку. И тут же сзади падает ещё одна плита, заживо замуровывая вора в каменном мешке… Ну конечно же, пирамиды Древнего Египта. Ловушки, устроенные по принципу «из огня да в полымя».
        Пирамида? С электроникой? С биороботами? Бред! А главное - «сахар», «сахар»! Что это такое? Вознаграждение? Узнать хотя бы, съедобен он или нет. Угораздило же его так по-глупому утопить сумки с аппаратурой!
        Он снова вошёл в туннельчик, уверенный, что опять выйдет в круглый зал со столбиком в центре. Дойдя до поворота, Чарыев задержался. К тому, что коридор свернет влево, он был уже готов: не это его остановило. В правой стене была ниша глубиной сантиметров пять. Сразу возникла ассоциация с замурованной дверью. Думается, что спешить ему некуда. В круглый зал он выйти успеет. Чарыев осмотрел нишу, провёл пальцем по стыкам, как бы проверяя, нет ли где щели. Ни щелей, ни зазоров, естественно, не обнаружилось, - скорее всего, это была просто ниша, без секретов и без фокусов. Для очистки совести он упёрся в неё ладонями и слегка нажал, зная заранее, что ничего не произойдёт. Однако гладкая стена под его пальцами шевельнулась и скользнула как бы сразу во все стороны, открыв ещё один, совсем короткий, коридорчик, заканчивающийся овальным металлическим люком.
        А вот этого, кажется, планом предусмотрено не было. Кажется, Чарыев сильно спутал кому-то карты, обнаружив этот ход. Впрочем, особо радоваться не стоит - хозяева не дураки; если человек не собирается покидать туннеля, то, значит, на что-то он там наткнулся. И кстати, они прекрасно знают, на что именно. А вот он ещё нет.
        Чарыев разглядывал металлическую дверцу, прикидывая, что с ним теперь может случиться. В худшем варианте люк ведёт к какому-нибудь техническому узлу, куда без спецскафандра входить не рекомендуется. В лучшем - он просто выводит на поверхность планеты. И в любом случае всё зависит от того, как быстро Чарыев сориентируется в обстановке. Что ж, рискнём…
        Он сделал шаг - и дверца сама откинулась ему навстречу. Нет, вряд ли кто будет так радушно приглашать в опасный для жизни отсек.
        Чарыев пролез в люк и понял всё с первых секунд. Он находился в кабине летательного аппарата. Четыре обзорных экрана, клавиатура - ошибки быть не могло. Причём независимо от того, сумеет ли он воспользоваться машиной, это была первая его крупная удача. Одно только кресло «выболтало» ему массу сведений, и среди них главное: хозяева - гуманоиды. Сиденье и спинка были явно рассчитаны на человека.
        Но притрагиваться к клавишам Чарыев не спешил. Первым делом он осмотрел кабину в поисках ещё одного люка, через который он мог бы попасть в ангар, откуда есть шансы выбраться наружу. Второго люка не было. Ну что ж, тогда придётся идти по более сложному пути. Панель управления довольно проста… Хорошо бы для начала как-нибудь врубить экраны обзора, а там разберёмся помаленьку.
        Чарыев опустился в кресло - и сейчас же раздался громкий хлопок, а затем - ноющий свист. В глазах потемнело от перегрузки, экраны ожили. Чёртова машина стартовала сама.
        Справа внизу, метрах в двухстах, угрожающе кренилась и проворачивалась зелёная холмистая равнина: неуправляемый аппарат, неуклюже переваливаясь, ещё набирал высоту, но чувствовалось, что через секунду вильнёт какой-нибудь руль и машина, закувыркавшись, сорвётся в беспорядочное падение. О чёрт! Во что же это такое он забрался? Да это перехватчик какой-то: стоит занять место пилота - срабатывает катапульта.
        Чарыев вцепился в клавиатуру управления. Аппарат бросило на борт, накренило и косо понесло к земле. Только по счастливой случайности Чарыев вывернулся из пике и после нескольких столь же рискованных фигур начал немного разбираться в системе управления. А разобравшись, взвил машину подальше от земли - главное сейчас иметь запас высоты. И вот тут выявилась какая-то чертовщина: выше трёхсот метров машина не пошла. Он варьировал клавиши, он бросал аппарат вниз и пытался пробить этот невидимый потолок с разгона - бесполезно.
        «Взяли под контроль, - понял Чарыев. - Сейчас перехватят управление полностью и поведут обратно. Всё верно. Этого и следовало ожидать».
        Догадка его оказалась неправильной: никто и не думал перехватывать управление, просто, видимо, ограничение в высоте было как-то связано с самим принципом движения аппарата.
        И ещё - он никак не мог уменьшить скорость. На нижнем экране обзора летели холмы, речушки, редкие рощицы. И ничего, хотя бы отдалённо похожего на готические дворцы-кристаллы, которые он видел с орбиты, один из которых его сейчас столь опрометчиво выпустил. Чарыев очерчивал круг радиусом километров двадцать, намереваясь вернуться к исходной точке и попробовать отыскать свою ракету с воздуха.
        Скорость и высота. Чепуха, как-то они должны регулироваться, где-то здесь должны найтись соответствующие клавиши, рычаги, тумблеры…
        На правом экране появилась металлически посверкивающая точка. Наперерез ему летел аппарат, похожий на морского ската. Вот, значит, как мы выглядим со стороны! Ясно. Переполошились, родимые! Правильно. Давно уже им пора переполошиться. Попробует прижать к земле или сразу даст залп? Такое впечатление, что «скат» шёл на таран. Оригинальный способ ведения воздушного боя… Чарыев бросил машину к самой земле, и «скат» промахнулся. Зато откуда-то сверху налетел второй. Ага, значит, они могут ходить и выше. Учтём. Этого «ската» Чарыев пропустил с левой стороны, резко уйдя вправо. «А перехватчики, надо сказать, у вас так себе… Весьма посредственные перехватчики. У нас в школе за такой пилотаж с первого курса отчислили бы…»
        Собственно, его класс, скорее всего, здесь не поможет. Если они и вправду дистанционно заклинили регуляторы скорости и высоты… Словом, сколько бы верёвочке ни виться…
        Местность менялась. Как это ни печально, но он, кажется, потерял ориентировку. Пошли какие-то взгорья, скалы: то и дело приходилось закладывать виражи, обходя каменные клыки высотой с хороший небоскрёб. Потом его занесло в ущелье, непрерывно сужающееся; потом ущелье превратилось на некоторое время в пещеру, и ему пришлось, словно кинотрюкачу, проскочить метров сто под грозящими рухнуть от гула каменными сводами; потом впереди затанцевали сплошные скалы, и это был конец. Но тут Чарыев всё-таки понял, как регулировать скорость, и, очертив невероятную, почти задевающую склоны кривую, повёл аппарат на посадку в единственно пригодную для этого точку - на крохотную лужайку, зелёный пятачок среди вздыбленного и взгорбленного камня.
        Ноющий свист оборвался. Экраны погасли. Неужели сел? Молодец… Такой посадкой можно гордиться.
        Кажется, он нечаянно сбил погоню со следа. И надёжно сбил. В самом деле - какой ненормальный направит машину в ущелье, на верную смерть? Конечно, им и это придёт в голову. Но - позже.
        Чарыев поднялся, откинул крышку люка и поначалу ничего не понял, а когда понял - зажмурясь, застонал. В глубине души он не верил своей удаче и готовился к худшему. Он опасался увидеть несколько «скатов», зависших над местом его посадки, опасался, что снаружи его уже поджидает вооружённая охрана, но то, что он увидел, открыв люк, было куда хуже.
        Перед ним лежал тот самый коридорчик, по которому пятнадцатью минутами раньше он проник в кабину. Нокдаун.
        Всё было продумано на много ходов вперёд: и то, что он обязательно заинтересуется нишей, и невероятно точная имитация полёта, вплоть до перегрузок и вибрации. Но ради чего? Только ради того, чтобы посмотреть на его физиономию, когда он откинет дверцу и сообразит, что совершал свой беспримерно дерзкий побег, сидя на месте?
        Пульт управления был на вид хрупок и изящен. Он словно просил: «Ну вмажь ты по мне кулаком, ну раскроши ты меня - легче станет…» Тонко сработан пульт. Со смыслом…
        С брезгливо-сонным выражением лица Чарыев подчёркнуто неторопливо полез в люк, но тут возникло странное ощущение. Как будто что-то он забыл в кабине. А в кабине он ничего забыть не мог хотя бы потому, что у него ничего с собой не было.
        «Ах да, - с юмором висельника подумал он, - мне же ещё полагается „сахарок“».
        «Сахарок» лежал на пульте. Три брусочка рядком, один к одному.
        …А скорее всего, это было популярное объяснение, что бежать отсюда невозможно. Ну, это мы ещё посмотрим… По коридору Чарыев шёл, чуть ли не позёвывая. Пусть убедятся, что земляне приходят в себя после нокдауна очень быстро. Знал, что переигрывает, но поделать с собой ничего не мог.
        Коридор закончился тупиком, из которого под прямым углом разбегались ещё два коридора. Это уже что-то новое. Предоставляют право выбора? Направо пойдёшь, налево пойдёшь… А коридоры, что характерно, одинаковы. Буриданов астронавт?
        Чарыев не стал раздумывать и свернул в правый коридор, который через несколько шагов раздвоился точно таким же образом.
        Ну вот и лабиринт. Вполне можно было предвидеть. Что ж это за опыты без лабиринта!
        А почему бы для разнообразия Чарыеву не провести эксперимент над самими экспериментаторами? Для начала выяснить, как они отреагируют, если он, к примеру, возьмёт и откажется выполнять задание. Не дадут «сахарку»? Ну это мы как-нибудь переживём, и так уже карман топырится, девать некуда.
        Чарыев выбрал место, откуда просматривались все три разбегающихся коридора, опустился на пол, подобрал под себя ноги и, положив руки на колени, прислонился к стене спиной и затылком. Вот так. Поза будды, говорят, весьма способствует ясности суждений. Самое время сделать паузу и хорошенько, не торопясь, поразмыслить.
        Вопрос первый: где хозяева? Либо они не стремятся к встрече с Чарыевым, либо их просто нет, и вся эта штука работает по программе столетней давности. Хорошо. Допустим, что хозяева существуют. Тогда вопрос второй: их цели? Вот уже который раз ему в голову приходит мысль о том, что это какая-то проверка. И что же их конкретно интересует? Несомненно, реакция, приспособляемость, выносливость, агрессивность… выживаемость. Все это можно выразить короче: боевые качества. Желают знать, что за существа станут за прицелы лазерных установок, когда начнётся генеральная заваруха? Плохо дело. Агрессивная цивилизация при таком уровне техники…
        Ну-ка, а что нам за тот же отрезок времени стало известно о них? Гуманоиды - раз. Потолки в коридорах низковаты даже для Чарыева, а он ниже среднего роста. Значит, скорее всего, пигмоиды. Вроде по внешнему облику - всё. Расчетливы. Фантастически предусмотрительны. И либо ценность отдельной личности здесь равна нулю, либо пришельцы из иных миров за личности у них не считаются.
        Спрашивается, кто о ком больше собрал информации? Но тут вся штука в том, что свою информацию они употребят в дело, а вот Чарыев, по всей видимости, отсюда не выберется…
        А вот и неувязка. Как можно, проверяя потенциального противника, пренебречь сведениями стратегического порядка? Не попытаться даже выяснить координаты Земли, количество боевых единиц, уровень земной техники? Хотя последнее - под вопросом. Может быть, сейчас другое их учреждение разбирает по деталям его ракету…
        Всё равно глупая проверка, глупая, глупая. Скорее запугивание, чем проверка. И опять же неизвестно, кто кого больше испугался после показанных им результатов.
        Затылком, прислонённым к стене, Чарыев почувствовал лёгкое покалывание. Кажется, о подопытном вспомнили. Вскочил, уставился на стену. Там синел экранчик - копия того, который он видел в «зиндане». Четырежды вспыхнули и погасли те же самые знаки. Замечание в письменном виде?
        Что-то изменилось. Чарыев обернулся. Средний коридор уже не заканчивался развилкой, он уже вёл прямиком в какое-то сумрачное помещение. Приглашают. Так он ничего и не решил. Либо продолжать забастовку, либо принять вызов и постараться справиться с очередным испытанием не просто хорошо, а с блеском - так, чтобы хозяева этой странной лаборатории призадумались, а стоит ли связываться, если на подступах к Солнечной системе их встретит космофлот, ведомый миллиардом таких Чарыевых.
        …Залы, коридоры, «зинданы» сменяли друг друга, падали потолки, проваливались участки пола, из одной ловушки он попадал в другую, стрелял, взрывал, уворачивался, отваливал каменную глыбу, замуровавшую его в очередной нише; потом ему пришлось пронырнуть в зеленоватой, просвеченной белыми светильниками воде метров сорок, отбиваясь от каких-то бледных тварей, тянущих к нему присоски, а потом он снова стоял в «зиндане», и на него со всех сторон дул сухой теплый ветер. И опять коридоры, залы, «зинданы», коридоры, «зинданы», залы. Лёгкие задачи, глупые задачи, провокационные задачи, почти неразрешимые задачи!
        Только один раз ему захотелось взвыть от отчаяния. Это случилось, когда он шёл по туннелю, пытаясь угадать характер предстоящего испытания, и что-то негромко чмокнуло. На всякий случай он отскочил назад, и перед самым его лицом с грохотом сошлись две глыбы. Теперь его собирались расплющить стены. Но перед тем как сомкнуться, они любезно извещали его об этом тем же негромким звуком платонического поцелуя в щёчку - и нужно было просто прислушиваться повнимательнее, чтобы вовремя отскочить.
        Он вылетел из-за очередного поворота (самые опасные места - повороты) и оказался с ней лицом к лицу. Это была девушка, одетая во что-то вроде лёгкого светлого комбинезона. Никакой не пигмоид - ростом с самого Чарыева. Но его ошеломило не столько то, что он наконец-то встретил человеческое существо, сколько выражение обиды и растерянности на красивом юном лице незнакомки. В эти считаные секунды он понял, что девушка, как и он сам, - пленник зачарованного алькасара, кибернетический центр которого, может быть, давно уже свихнулся, что она точно так же, как и он, блуждает по залам и коридорам, не видя выхода, теряя надежду.
        Зрачки её расширились, она тоже всё поняла.
        - Я заблудилась, - умоляюще сказала она. - Помогите мне выбраться отсюда. Мне страшно.
        Конечно, девушка произнесла эту фразу на своём языке, гортанном и певучем, но перевода тут не требовалось, всё было понятно и так.
        - Кто вы? - Голос Чарыева сорвался. - Не бойтесь! Всё будет хорошо.
        Он шагнул ей навстречу - и в этот момент послышалось отвратительное чмоканье. Чарыев закричал от страха и бросился к ней. Он схватил девушку за руку и швырнул за себя, назад, понимая, что сам отскочить не успеет. Стены с ликующим грохотом сошлись вокруг него, облегли со всех сторон и, подержав его так секунду - скованным, ослеплённым, беспомощным, отпустили. Туннель был пуст. Вдобавок это был уже совсем другой туннель - в этом поворот отстоял на пять шагов дальше.
        Наконец-то они его поймали! Вне всякого сомнения, встреча была подстроена. Не предположить же, в самом деле, что ловушка кишит пойманными астронавтами! А раз так - ему просто подбросили навстречу или умело сработанного андроида, или своего агента. Ну что ж! Да будет вам известна эта земная слабость: чужая жизнь у нас ценится дороже, чем своя. А выводы делайте сами.
        Стиснув зубы и не обращая внимания на предупреждающее чмоканье, он зашагал по коридору, по чистой случайности миновал все остальные грохочущие ловушки, вышел в «зиндан» и там остановился. На полу лежали его ботинки, обе сумки с приборами и пистолет в кобуре.
        Лицо Чарыева снова приняло скучающее сонное выражение. Нервы же его были на пределе. Возвращают оружие? Чего ради? Дань уважения его последнему благородному поступку? В это Чарыев не верил. Если прошлое испытание подтвердило его гуманность, то почему стены продолжали ловить его до самого «зиндана»?
        Они ведь великолепно понимают, что значит пистолет, заряженный разрывными снарядами, в его руках, и тем не менее возвращают ему оружие. Видимо, сейчас и начнётся самое главное. А для него - последнее.
        Расслабленной, фланирующей походочкой Чарыев приблизился к своему снаряжению и, присев на пол, принялся не спеша обуваться. Ему казалось, что он ведёт себя ужасно хитро, сбивая с толку наблюдателей, которые, разумеется, ожидали, что первым делом он бросится к пистолету.
        Обувшись, он подтянул к себе сумки и без интереса пощёлкал тумблерами, произведя автономную проверку кое-каких приборов. Аппаратура, что удивительно, работала. Тогда он влез в ремни, встал, небрежно подобрал кобуру, вынул пистолет и, как бы от нечего делать, произвёл проверку и ему тоже. Обе обоймы на месте. Полный боевой запас и наркотических, и разрывных снарядов. Якобы невзначай сдвинул указательную планку на «Р» - разрывные - и неторопливо двинулся к выходу, делая вид, что собирается спрятать оружие в кобуру.
        Но стоило Чарыеву войти в туннель, как медлительность его бесследно исчезла. Четыре стремительных шага - и он вылетел на какую-то поляну. Тут же обернулся, вскидывая пистолет, - и дуло уперлось в гладкую блестящую стену. Дверца, через которую его выпустили, успела закрыться.
        Осторожно переступая на полусогнутых ногах, озираясь и обводя стволом окрестности, Чарыев двинулся туда, где, по его расчётам, должна была находиться ракета. Сумка с аппаратурой неприятно задевала карман, набитый загадочным «сахаром».
        При этом Чарыева не покидало смутное ощущение, что он оставляет позади самую огромную, самую непростительную свою ошибку, исправлять которую придётся многим и многим умным, отважным людям, исправлять, рискуя собой.
        Ракету он увидел сразу же за холмом и последние сто метров до неё не шёл, а бежал, хотя настрого приказал себе этого не делать.
        От какой всё-таки малости зависят подчас события космического масштаба! Задержись Чарыев на каких-нибудь полчаса - и отпала бы необходимость в дорогостоящих манёврах, срочном перевооружении космофлота, и не были бы столь бездарно потеряны несколько лет на преодоление барьера недоверия…
        Словом, если бы Чарыев не поторопился, он увидел бы, как снова возникла в гладкой стене стрельчатая прорезь, откуда шагнула на поляну та самая девушка, с которой он столкнулся в грохочущем сдвигающимися глыбами туннеле.
        Девушка достала плоский приборчик. Вновь послышалась гортанная, изобилующая долгими гласными речь.
        - Координатор шестого региона, - произнесла девушка, и окошко прибора замигало розовым. Затем вспышки сменились ровным фиолетовым свечением, и низковатый мужской голос осведомился:
        - Это ты, Зи? Ну как? Проверила?
        - Только что обошла пятый, - сказала девушка. - И последний. Кстати, он - повышенной трудности.
        - Сыграть не пробовала? - пошутил координатор.
        - Отчего же! - с вызовом сказала Зи. - Один раз даже выиграла.
        Она повертела в тонких сильных пальцах искрящийся белый брусочек и, усмехнувшись, добавила:
        - Убогое занятие, честно говоря…
        - И каково твоё мнение? - Голос мужчины стал серьёзен. - Как ты сама думаешь, что нам делать со всей этой механикой?
        - Их давно уже никто не посещает, - сказала Зи. - Аттракционы устаревшие, всё как-то примитивно, ненатурально… Хотя…
        - Что - хотя? - не понял координатор.
        - Видишь ли… - Девушка замялась. - Я только что столкнулась там с посетителем. Если верить контролю, это первое посещение за девять лет. Представляешь, совпадение!
        Судя по продолжительному молчанию, координатор был удивлен.
        - Да, сюрприз, - сказал он наконец. - Мужчина? Женщина?
        - Мужчина. И вот тебе ещё один сюрприз. Я просмотрела его результаты. Он превысил рекорд комплекса. А рекорду, между прочим, около двадцати лет.
        Координатор молчал.
        - Я глазам своим не поверила! Он проиграл только в «Лабиринте» и в «Водовороте», а «Водоворот» разрегулирован - на нем вообще выиграть невозможно! Ну, «Сдвигающиеся стены» не в счет, это уж он меня выручал…
        - Водоворот? - беспомощно переспросил координатор. - Какой водоворот?
        - Аттракцион так называется. «Водоворот».
        - М-да… - сказал координатор. - Что предлагаешь?
        - Четыре комплекса отключить и разобрать. С пятым повременить.
        - Из-за одного человека? Да ты что, Зи? А если он забрёл туда случайно? Сама же говоришь: первое посещение за девять лет!.. А данные его на контроле остались?
        - Надо полагать.
        - Тогда знаешь что? Давай-ка разыщем его и поговорим. Может, в самом деле стоит повременить…
        Искали они долго.
        1979
        Вторжение
        1
        Лейтенант Акимушкин нервничал. Он сидел неестественно прямо, и рука его, сжимавшая молоточкоообразный микрофон, совершала непроизвольные заколачивающие движения, словно лейтенант осторожно вбивал в пульт невидимый гвоздь.
        Наконец Акимушкин не выдержал и, утопив на микрофоне кнопку, поднёс его к губам:
        - «Управление», ответьте «Старту»!
        - «Управление» слушает, - раздался из динамика раздражённый голос Мамолина.
        - Сеня, ну что там? - взмолился Акимушкин. - Сколько ещё ждать?
        - «Старт», отключитесь! - закричал Мамолин. - Вы мешаете! Пока ещё ничего не ясно! Разберёмся - сообщим.
        Динамик замолчал.
        Акимушкин тычком вставил микрофон в зажим и посмотрел на свои руки. Дрожали пальчики, заметно дрожали. Словно не они каких-нибудь пятнадцать минут назад быстро и точно нажимали кнопки, вздымая на дыбы пусковые установки. Пятнадцать минут назад в грохоте пороховых ускорителей, проникшем даже сюда, внутрь холма, закончился первый бой лейтенанта Акимушкина.
        А теперь вот у него дрожали руки. Эти пятнадцать минут бездействия и ожидания, последовавшие за победным воплем Мамолина: «Уничтожена вторая!» - оказались хуже всякого боя.
        Тут Акимушкин вспомнил, что в кабине он не один, и, поспешно сжав пальцы в кулак, покосился на Царапина. Старший сержант, сгорбясь - голова ниже загривка, - сидел перед своим пультом и что-то отрешённо бормотал себе под нос. Вид у него при этом, следует признать, был самый придурковатый.
        Умный, толстый, картавый Боря Царапин. Глядя на него, лейтенант занервничал ещё сильнее. Такое бормотание Царапина всегда кончалось одинаково и неприятно. Оно означало, что в суматохе упущено что-то очень важное, о чём сейчас старший сержант вспомнит и доложит.
        В динамике негромко зашумело, и рука сама потянулась к микрофону.
        - «Кабина», ответьте «Пушкам»! - рявкнул над ухом голос лейтенанта Жоголева.
        - Слушаю. - Акимушкин перекинул тумблер.
        - Так сколько всего было целей? - заорал Жоголев. - Две или три?
        - Ну откуда же я знаю, Валера! Мамолин молчит… Похоже, сам ничего понять не может.
        - До трёх считать разучился?
        - А это ты у него сам спроси. Могу соединить.
        Разговаривать с Мамолиным свирепый стартовик не пожелал.
        - Чёрт-те что! - в сердцах охарактеризовал Акимушкин обстановку, отправляя микрофон на место.
        - Хорошо… - неожиданно и как бы про себя произнёс Царапин.
        - А чего хорошего? - повернулся к нему лейтенант.
        - Хорошо, что не война, - спокойно пояснил тот.
        В накалённом работающей электроникой фургончике Акимушкина пробрал озноб. Чтоб этого Царапина!.. Лейтенант быстро взглянул на часы. А ведь сержант прав: все вероятные сроки уже прошли. Значит, просто пограничный инцидент. Иначе бы здесь сейчас так тихо не было, их бы уже сейчас утюжили с воздуха… Но каков Царапин! Выходит, всё это время он ждал, когда на его толстый загривок рухнет «минитмен».
        - Типун тебе на язык! - пробормотал Акимушкин.
        Действительно, тут уже что угодно предположишь, если на тебя со стороны границы нагло, в строю идут три машины. Или всё-таки две?
        - Не нравится мне, что прикрытия до сих пор нет, - сказал Царапин.
        - Мне тоже, - сквозь зубы ответил Акимушкин.
        «Вот это и называется - реальная боевая обстановка, - мрачно подумал он. - Цели испаряются, прикрытие пропадает без вести, связи ни с кем нет - поступай как знаешь!..»
        Он взглянул на Царапина и ощутил что-то вроде испуга. Старший сержант опять горбился и бормотал.
        - Ну что ещё у тебя?
        - Товарищ лейтенант, - очнувшись, сказал Царапин, - полигон помните?
        - Допустим. - Акимушкин насторожился.
        - А ведь там легче было…
        - Что ты хочешь сказать?
        - Помех не поставили, - со странной интонацией произнёс Царапин. - Противоракетного манёвра не применили. Скорость держали постоянную…
        - Отставить! - в сильном волнении крикнул Акимушкин. - Отставить, Царапин! - и дальше, понизив голос чуть ли не до шёпота: - Ты что, смеёшься? Лайнер - это всегда одиночная крупная цель! А тут - три машины строем! Да ещё на такой высоте!.. Попробуй-ка лучше ещё раз связаться со штабом.
        Царапин, не вставая, дотянулся до телефона, потарахтел диском. Но тут в кабину проник снаружи металлический звук - это отворилась бронированная дверь капонира. Лицо лейтенанта прояснилось.
        - Вот они, соколики! - зловеще сказал он.
        - Это не из прикрытия, - положив трубку, с тревогой проговорил Царапин, обладавший сверхъестественным чутьём: бывало, по звуку шагов на спор определял звание идущего.
        Кто-то медленно, как бы в нерешительности прошёл по бетонному полу к кабине, споткнулся о кабель и остановился возле трапа. Фургон дрогнул, слегка покачнулся на рессорах, звякнула о металлическую ступень подковка, и в кабину просунулась защитная панама, из-под которой выглянуло маленькое, почти детское личико с удивлённо-испуганными глазами. Из-за плеча пришельца торчал ствол с откинутым штыком.
        Акимушкин ждал, что скажет преданно уставившийся на него рядовой. Но поскольку тот, судя по всему, рта открывать не собирался, то лейтенант решил эту немую сцену прекратить.
        - Ну? - сказал он. - В чём дело, воин?
        - Товарыш лытенант, - с трепетом обратился воин, - а вы йих збылы?
        - Збылы, - холодно сказал Акимушкин. - Царапин, что это такое?
        - Это рядовой Левша, - как бы извиняясь, объяснил Царапин. - Левша, ты там из прикрытия никого не видел?
        - Ни, - испуганно сказал Левша и, подумав, пролез в кабину целиком - узкоплечий фитиль под метр девяносто. - Як грохнуло, як грохнуло!.. - в упоении завёл он. - Товарыш лытенант, а вам теперь орден дадут, да?
        - Послушайте, воин! - сказал Акимушкин. - Вы что, первый день служите?
        Левша заморгал длинными пушистыми ресницами. Затем его озарило.
        - Разрешите присутствовать?
        - Не разрешаю, - сказал Акимушкин. - Вам где положено быть? Почему вы здесь?
        - Як грохнуло… - беспомощно повторил Левша. - А потом усё тихо… Я подумал… може, у вас тут усих вбыло? Може, помочь кому?..
        Жалобно улыбаясь, он переминался с ноги на ногу. Ему очень не хотелось уходить из ярко освещённой кабины в неуютную ночь, где возле каждого вверенного ему холма в любую секунду могло ударить в землю грохочущее пламя. Последним трогательным признанием он доконал Акимушкина, и тот растерянно оглянулся на сержанта: что происходит?
        Старший сержант Царапин грозно развернулся на вертящемся табурете и упёр кулаки в колени.
        - Лев-ша! - зловеще грянул он. - На по-ост… бе-гом… марш!
        На лице Левши отразился неподдельный ужас. Он подхватился, метнулся к выходу и, грохоча ботинками, ссыпался по лесенке. Лязгнула бронированная дверца, и всё стихло.
        - Дитё дитём… - смущённо сказал Царапин. - Зимой дал я ему совковую лопату без черенка - дорожку расчистить. Пришёл посмотреть - а он сел в лопату и вниз по дорожке катается…
        - «Старт», ответьте «Управлению»! - включился динамик.
        - Ну наконец-то! - Акимушкин схватил микрофон. - Слушает «Старт»!
        - Информирую, - буркнул Мамолин. - Границу пересекали три цели. Повторяю: три. Но в связи с тем, что шли они довольно плотным строем… Видимо, цель-три оказалась в непосредственной близости от зоны разрыва второй ракеты, была повреждена и, следовательно, тоже уничтожена. Пока всё. Готовность прежняя. «Старт», как поняли?
        - Понял вас хорошо, - ошеломлённо сказал Акимушкин.
        С микрофоном в руке он стоял перед пультом, приоткрыв рот от изумления.
        - Вот это мы стреляем! - вскричал он и перекинул тумблер. - «Шестая пушка», ответьте «Кабине»!
        Жоголев откликнулся не сразу.
        - Мамолин утверждает, что мы двумя ракетами поразили три цели, - сообщил Акимушкин. - И как тебе это нравится?
        - Два удара - восемь дырок, - мрачно изрёк Жоголев. - Слушай, у тебя там прикрытие прибежало? Люди все на месте?
        Царапин оглянулся на Акимушкина.
        - У меня, Валера, вообще никто не прибежал, - сдавленно сказал тот. - Что будем делать?
        - В штаб сообщил?
        - Да нет связи со штабом! И послать мне туда некого! Не дизелиста же!..
        - Ч-чёрт!.. - сказал Жоголев. - Тогда хоть Мамолину доложи. У меня нет двоих…
        - Царапин, - позвал Акимушкин, закончив разговор, - когда в штаб звонил - какие гудки были? Короткие? Длинные?
        - Никаких не было, товарищ лейтенант. На обрыв провода похоже… - Царапин не договорил, встрепенулся, поднял палец. - Тише!..
        Грохнула дверца капонира, по бетону гулко прогремели тяжёлые подкованные ботинки, фургон снова вздрогнул на рессорах, и в кабину ворвался ефрейтор Петров - бледный, без головного убора. В кулаках его были зажаты стволы двух карабинов. Качнулся вперёд, но тут же выпрямился, пытаясь принять стойку смирно.
        - Рядовой Петров… - задыхаясь, проговорил он, забыв, что неделю назад нашил на погоны первую лычку, - по готовности… прибыл.
        Белые сумасшедшие глаза на запрокинутом лице, прыгающий кадык…
        Акимушкин стремительно шагнул к ефрейтору:
        - За какое время положено прибегать по готовности?
        Казалось, Петров не понимает, о чём его спрашивают:
        - Я… - Он странно дёрнул шеей - то ли судорога, то ли хотел на что-то кивнуть. - Я через «Управление» бежал.
        - Через «Управление»? - восхищённо ахнул Царапин. - А через Ташкент ты бежать не додумался?
        - Почему вы бежали через «Управление», Петров?
        - Фаланги, - хрипло сказал ефрейтор. - Вот…
        И он не то потряс карабинами, не то протянул их лейтенанту. Акимушкин вопросительно посмотрел на протянутое ему оружие.
        - Вот такие? - зло и насмешливо переспросил у него за спиной Царапин, и Акимушкин понял, что Петров пытается показать, какими огромными были эти фаланги.
        - Ефрейтор Петров! - страшным уставным голосом отчеканил лейтенант. - Вы хоть сами сознаёте, что натворили? Вы знаете, что вас теперь ждёт?
        Петров неожиданно всхлипнул.
        - Да? - дико скривив лицо, крикнул он. - Агаев напрямую побежал, а где он теперь?.. Я хоть добежал!..
        И Акимушкину стало вдруг жутковато.
        - Где Агаев?
        - Я ему говорю: «Нельзя туда, ты погляди, какие они…» А он говорит: «Плевать, проскочим…»
        - Где Агаев? - повторил Акимушкин.
        - Они его убили, - с трудом выговорил ефрейтор.
        - Кто?
        - Фаланги.
        Акимушкин и Царапин переглянулись.
        - Чёрт знает что в голову лезет, - признался лейтенант. - Я уже думаю: а может, эта третья цель перед тем, как развалиться, какую-нибудь химию на нас выбросила? Опиумный бред какой-то…
        - Противогазы бы надеть на всякий случай… - в тоскливом раздумье пробормотал Царапин, потом вдруг вскинул голову, и зрачки его расширились.
        - Там же ещё Левша! - вспомнил он. - Петров! Когда подбегал, Левшу не встретил?
        - Возле курилки ходит… - глухо отозвался Петров.
        - Царапин, - приказал лейтенант, - иди посмотри. Предупреди, чтобы не удалялся от капонира, и… наверное, ты прав. Захвати противогазы. Петров, за пульт!
        Царапин сбежал по лязгающей лесенке на бетонный пол. Плечом отвалив дверцу в огромных металлических воротах (руки были заняты сумками), он выбрался наружу. После пекла кабины душная ночь показалась ему прохладной. Над позициями дивизиона стояла круглая голубоватая азиатская луна. Песок был светло-сер, каждая песчинка - ясно различима. Справа и слева чернели густые и высокие - где по колено, где по пояс - заросли янтака. Сзади зудел и ныл работающим дизелем холм - мохнатый и грузный, как мамонт.
        Ночь пахла порохом. В прямом смысле. Старт двух боевых ракет - дело нешуточное.
        Озираясь, Царапин миновал курилку - две скамьи под тентом из маскировочной сети - и остановился. Чёрные дебри янтака здесь расступались, образуя что-то вроде песчаной извилистой бухточки. А впереди, метрах в пятнадцати от Царапина, на светлом от луны песке лежал мёртвый рядовой Левша.
        2
        Некоторое время Царапин стоял неподвижно, потом пальцы его сами собой разжались, и сумки мягко упали в песок. Внезапно оглохнув или, точнее, перестав слышать зудение дизеля за спиной, он приблизился к лежащему, наклонился и осторожно тронул за плечо. Луна осветила детское лицо с остановившимися удивлённо-испуганными глазами. Нигде ни ножевой раны, ни пулевого отверстия. Просто мёртв.
        И Царапин понял, что сейчас произойдёт то же самое, от чего погиб Левша, но мишенью уже будет он сам. Ровный волнистый песок и луна - промахнуться невозможно. По логике следовало забрать оружие, документы - и перебежками, не теряя ни секунды, попробовать вернуться к холму. Вместо этого он совершил нечто, казалось бы, абсолютно нелепое и бессмысленное. Старший сержант Царапин и сейчас не смог бы толком объяснить, что его заставило тогда лечь рядом с телом Левши и притвориться мёртвым. Потому что шаги он услышал лишь несколько секунд спустя.
        Тихие, неторопливые, они не могли принадлежать ни офицеру, ни рядовому. Так вообще никто не ходит - что-то жуткое было в математически равных паузах между шагами. Ближе, ближе… Остановился.
        Царапин перестал дышать. Кто-то стоял над ним, словно размышляя, откуда здесь взялись два мёртвых тела, когда должно быть одно. Всё стало вдруг чужим, враждебным, даже песок, на котором лежал Царапин, и возникло нестерпимое желание прижаться к мёртвому Левше.
        Время оцепенело. Казалось, эти секунды никогда не истекут. Наконец песок скрипнул раз-другой, и шаги мерно зазвучали, удаляясь в сторону холма, мимо курилки. «В капонир пошёл», - со страхом понял Царапин, и пальцы сами собой сомкнулись на стволе карабина, лежащего между ним и Левшой. А тот снова остановился. Сейчас он откроет дверцу, войдёт в капонир - и…
        Царапин рывком встал на колени, вскидывая карабин. Сдвоенное металлическое клацанье затвора показалось нестерпимо громким. А тот действительно стоял уже перед массивными железными воротами - высокий, чёрный, страшный, и луна бликовала на его голом черепе.
        Оглушительно хлопнул выстрел, приклад наспех вскинутого карабина ударил в плечо. Царапин целил между лопатками, но ствол дёрнуло, пуля ушла выше - в голову. Чёрного бросило к воротам. Падая, он нелепо извернулся всем телом, словно пытался ещё оглянуться.
        Царапин тяжело поднялся с колен и, держа карабин наперевес, двинулся к лежащему. Но, сделав несколько шагов, он вспомнил, что тот - только что - точно так же шёл к капониру, шёл спокойно, уверенный в собственной безопасности, не зная, что сзади человек, которого он счёл мёртвым, уже послал карабин к плечу. Царапин ощутил позвоночником чей-то снайперский - поверх прицела - взгляд и, вскрикнув, метнулся в сторону. Вздымая песок, упал за курилкой, замер. Выждав, снова поднялся на колени и без стука положил ствол на доску скамейки.
        Прошло пять секунд, десять, потом раздалось негромкое «пафф…» - и там, где недавно лежал Царапин, вспыхнул и опал бледно-фиолетовый пузырь света. Голова и плечи Левши исчезли, как откушенные, ноги почернели, по ним забегали синеватые язычки пламени.
        Царапин ждал. Он не чувствовал уже ни волнения, ни боязни - ничего, кроме ненависти к тем, кто творил на его глазах страшное и непонятное. И наконец - вот оно! Из зарослей янтака бесшумно, как привидение, поднялся и выпрямился в лунном свете второй - такой же высокий и чёрный. Царапин ошибся. То, что он принимал за лысый череп, оказалось плотно облегающей голову противогазной маской, непривычной на вид - без хобота, с уродливым респиратором и линзообразными круглыми окошками.
        Царапин задержал дыхание и, как в тире, аккуратно, с упора, вдолбил ему заряд точно в середину груди. Тот ещё падал, медленно сламываясь в поясе, когда у ворот сухо, один за другим, треснули два пистолетных выстрела. Это палил из «макарова» выбежавший на звуки стрельбы лейтенант Акимушкин.
        Царапин перепрыгнул через скамейку, пистолет в руке Акимушкина дёрнулся в его сторону, но, к счастью, лейтенант вовремя узнал своего оператора.
        И вот тут она выскочила из зарослей. Петров не соврал - тварь действительно была очень похожа на огромную фалангу - мохнатый отвратительный паук с полуметровым размахом лап. Царапин успел выставить ногу, и металлически поблёскивающие челюсти со скрипом вонзились в каблук. Царапин в ужасе топтал её, пинал свободной ногой, бил прикладом, но хватка была мёртвой. Наконец он изловчился и, уперев ей в прочную гладкую спину штык, нажал на спусковой крючок. Грохот, визг, в лицо ударило песком - хорошо, что хоть зажмуриться догадался… Возле ног выбило хорошую яму, а фалангу разнесло на две части, большая из которых конвульсивно ползла по кругу, упираясь тремя уцелевшими лапами.
        Сзади раздался предупреждающий крик лейтенанта. Сержант обернулся и увидел, что прямо в лицо ему летит вторая такая же тварь. Он отбил её на песок штыком и расстрелял в упор.
        Выставив перед собой карабин и не сводя глаз с чёрных спутанных джунглей янтака, Царапин пятился до тех пор, пока не поравнялся с Акимушкиным. Теперь они стояли спиной к спине.
        - Где Левша? - отрывисто спросил лейтенант.
        Царапин молча ткнул подбородком туда, где догорало то, что осталось от рядового Левши.
        Акимушкин взглянул - и, вытянув шею, подался вперёд:
        - Кто это? - Голос лейтенанта упал до сдавленного шёпота. Глаза выкатились и остекленели. - Царапин, что они с ним сделали?..
        - Жоголева предупредить надо, - хрипло сказал Царапин. - И «Управление» тоже…
        Вместо ответа лейтенант, скрипнув зубами, вскинул пистолет. Третья «фаланга», подброшенная пулей, в туче песка метнулась в заросли. И сейчас же в отдалении послышался ещё один выстрел, затем второй, третий. Это вступила в бой шестая пусковая установка, расчёт лейтенанта Жоголева.
        - Предупредили!.. - Акимушкин злобно выругался и тут только заметил лежащего. - Он что, сюда шёл?.. В капонир?
        Царапин молча кивнул. «Сейчас я подойду к нему, - угрюмо думал он. - Подойду и сорву с него эту идиотскую маску. Просто посмотреть, какое лицо должно быть у сволочи, которая могла убить Левшу…»
        Лейтенант опередил его:
        - Кто они хоть такие? - И, не дожидаясь ответа, шагнул к тёмному распростёртому навзничь телу.
        Царапин видел, как Акимушкин наклонился, всмотрелся и вдруг, издав нечленораздельный вскрик, отпрянул.
        «Здорово же я его изуродовал, - мелькнуло у Царапина. - Полчерепа точно снёс…»
        Он подошёл к лежащему, присел на корточки, положив карабин на колени, взялся за респиратор - и тут же отдёрнул руку. За какие-нибудь доли секунды он понял всё.
        Он ошибся дважды. Это была не маска. Это было лицо. Страшное. Нечеловеческое.
        На Царапина смотрели мёртвые линзообразные глаза с вертикальными кошачьими зрачками, а то, что он принимал за причудливый респиратор, оказалось уродливыми челюстями, вернее - жвалами, потому что они, судя по всему, двигались не в вертикальной плоскости, а как у насекомых - в горизонтальной.
        - Ты видишь?.. Ты видишь?.. - захлёбывался Акимушкин, тыча стволом пистолета в лежащего. - Царапин, ты видишь?..
        Они чуть было не прозевали незаметно подкравшуюся «фалангу» - скорее всего, ту самую, третью, потому что у неё недоставало двух лап, видимо отхваченных пулей из лейтенантского «макарова». Они расстреляли её в клочья, потратив в два раза больше патронов, чем требовалось.
        На шестой пусковой прозвучали два выстрела подряд.
        - До-ло-жить!.. - низким чужим голосом выговорил Акимушкин. - Немедленно обо всём до-ло-жить!..
        Его сотрясала дрожь. Он боком пошёл к воротам, словно опасаясь повернуться к лежащему спиной.
        - До-ло-жить… - лихорадочно повторял и повторял он. - Доложить немедленно…
        В проёме белело искажённое лицо Петрова. Ефрейтор смотрел на растерзанную выстрелами «фалангу», и карабин в руках у него прыгал. Встретясь с Петровым взглядом, лейтенант немного опомнился.
        - Петров! - бросил он. - Всё отставить… Будем считать, что ты действовал по обстановке. Иди поохраняй. Только затвор сразу передёрни и… ради бога, осторожнее! Царапин, ты - со мной, в кабину!
        В фургончике давно уже гремел и бушевал голос Жоголева. Акимушкин схватил микрофон:
        - Слушает «Кабина»!
        - Ты!.. - Жоголев задохнулся. - Ты где ходишь? Что у вас там творится?
        - То же, что и у вас!
        Они поняли друг друга с полуслова.
        - «Фаланги»? - быстро спросил Жоголев.
        - Если бы только «фаланги»!
        - А что ещё?
        - Валера! Слушай меня внимательно. Если появятся такие долговязые, чёрные… скажи своим, чтобы немедленно открывали огонь! Как понял?
        - Чёрные? - ошалело переспросил Жоголев. - В смысле - негры?..
        - Какие, к чёрту, негры?.. Как увидишь - сам всё поймёшь! Отключись пока!
        Акимушкин перекинул тумблер:
        - «Управление», ответьте «Старту»!
        - Слушает «Управление», - послышался в динамике откуда-то из другого мира ясный, спокойный голос старшего лейтенанта Мамолина.
        - Докладывает «Старт»! Сеня, нас только что атаковали!
        Судя по тишине в динамике, все в «Управлении» замерли после этих слов. Слышно было, как кто-то метрах в трёх от микрофона переспрашивает: «Что? Что он сказал?»
        - Атаковали? - с безмерным удивлением вымолвил Мамолин. - Как атаковали? Кто?
        - Не знаю! Если ещё не прервана связь с бригадой, сообщи немедленно - уже есть потери. У меня убит Левша и, предположительно, Агаев. У Жоголева двое пропали без вести. И самое главное… Самое главное… Ты вот о чём предупреди…
        Он замолчал, решаясь.
        - В общем так, Сеня, - с усилием выговорил он. - Это не люди.
        Мамолин переваривал услышанное.
        - Не люди? - озадаченно переспросил он. - А кто?
        - Не знаю… - вздрогнув, сказал Акимушкин. - Монстры, дьяволы, пришельцы из космоса!.. И вот ещё что доложи: у них огромные «фаланги»…
        - Фаланги пальцев? - туповато уточнил Мамолин.
        - Пауки! - рявкнул Акимушкин. - Три года в Средней Азии служишь - фаланг не знаешь? Огромные пауки, здоровые, как собаки!
        - Акимушкин! - взвизгнул Мамолин. - Ты… ты что, пьяный? Я сейчас в бригаду сообщу!..
        В динамике что-то негромко, но отчётливо хлопнуло, затем он взорвался неразборчивым бормотанием и умолк. Это Мамолин отпустил кнопку на своём микрофоне.
        - Ну вот и до них добрались, - очень спокойно, почти безразлично заметил Царапин.
        Перед капониром дважды ударил карабин Петрова.
        - Иди помоги ему! - бросил Акимушкин, и Царапин, спрыгнув на бетонный пол, побежал к воротам.
        Ночь оглушила его. Лунное серое небо свистело и выло реактивными двигателями. «Неужели всё-таки война? - беспомощно подумал Царапин. - Но с кем? Не с этими же…» Где-то севернее возник жуткий повышающийся вой - что-то большое и тяжёлое падало с огромной высоты. Петров и Царапин ждали. «Ддумм…» - донеслось из-за третьей пусковой, словно чугунная болванка врезалась в землю.
        - Не взорвалось, - с удивлением сказал Петров.
        В песке были выбиты две новые воронки, рядом дёргались мохнатые суставчатые лапы очередной «фаланги».
        - А эти не появлялись? - спросил Царапин, кивнув на лежащего и невольно задержав на нём взгляд.
        Насекомое, просто огромное насекомое… Немудрено, что он принял эту личину за противогазную маску.
        - Ну и морда у тебя, Петров… - с нервным смешком пробормотал он.
        - Я! - встревоженно откликнулся ефрейтор.
        - Нет, это я так… анекдот вспомнил…
        Реактивный многоголосый рёв, затихая, смещался к северу.
        - Я думал, бомбить будут, - признался Петров и, помолчав, тихо спросил: - А чем они так… Левшу?
        Словно в ответ ему за капонирами, ближе к солдатскому городку, беззвучно вздулся и опал бледно-фиолетовый пузырь света.
        - А вот тем же самым, только поменьше, - не разжимая зубов, проговорил Царапин и вдруг умолк. - Машина, что ли? - недоверчиво всматриваясь, спросил он.
        Да, над капонирами дрожал светлый скачущий нимб - там, по песчаной лунной дороге, меж зарослей янтака, кишащих огромными пауками и чёрными дьяволами, на большой скорости шла машина с включёнными фарами - кто-то пробивался к ним со стороны городка.
        - Может, они ещё ничего не знают? - неуверенно предположил Петров.
        Царапин, не сводя глаз с тонкого лучистого зарева, отрицательно мотнул головой. Он не мог перепутать ни с чем бледно-фиолетовую вспышку - увеличенную копию той, что сожгла Левшу. Даже если люди в машине минуту назад не знали, что их здесь ждёт, то теперь они уже несомненно были в курсе.
        Ночь к тому времени снова стала тихой, явственно слышался нарастающий шум мотора. Отчаянно сигналя, машина вылетела из-за капонира, осветив холм, ворота, курилку. Это был тяжёлый самосвал, и он шёл прямиком к ним, гнал по зарослям, рискуя шинами.
        Жуткая из-за непонятности своей подробность: над кабиной, словно корона, тлело вишнёво-розовым что-то причудливое и совершенно незнакомое.
        Над верблюжьей колючкой в вертикальном высоком прыжке взлетела ополоумевшая «фаланга». Два карабина грянули одновременно, но, кажется, дали промах - стрелять пришлось влёт и против света.
        Царапин и Петров молча смотрели на подъезжающий самосвал. Кузов его был поднят. Козырёк кузова и вся его верхняя часть потеряли привычные очертания, свесились вправо кружевным застывшим всплеском. Сквозь чёрную в лунном свете окалину розовел раскалённый металл. На переднем колесе моталась какая-то тряпка. Лишь когда самосвал остановился перед воротами, стало ясно, что это - многократно раздавленная «фаланга», вцепившаяся жвалами в край протектора.
        Дверца открылась, и из кабины полез командир стартовой батареи майор Костыкин - невысокий, плотный, плечи приподняты, под низко надвинутым козырьком в ночном освещении виден лишь крупный бугристый нос.
        Мельком глянув на охраняющих, комбат повернулся к машине.
        - Ну! - бросил он шофёру в белой от частых стирок панаме, который к тому времени выключил свет и, не решаясь открыть вторую дверцу, вылез тем же путем, что и Костыкин. - Кто был прав? Я ж тебе не зря сказал: подними кузов…
        Внимание комбата привлекла вцепившаяся в покрышку разлохмаченная «фаланга».
        - Соображают… - чуть ли не с уважением буркнул он и лишь после этого повернулся к Царапину. - Кто есть из офицеров?
        - Лейтенант Акимушкин, лейтенант Жоголев на шестой пусковой, старший лейтенант Мамолин в «Управлении»…
        Комбат неторопливо взялся за козырёк и сдвинул его ещё ниже на глаза.
        - А ну пошли, - вполголоса приказал он Царапину и, подняв плечи выше обычного, шагнул к воротам. Проходя мимо чёрного мертвеца, искоса глянул на него, но шага не замедлил. Следовательно, имел уже счастье встретиться с ему подобными.
        Комбата в казарме звали за глаза Дед Костыкин. Прозвище ёмкое, понятное любому военнослужащему и говорящее об огромном уважении.
        Увидев майора, Акимушкин издал радостное восклицание и вскочил, собираясь приветствовать по уставу, но комбат жестом приказал ему не тратить времени зря:
        - Какие потери?
        Акимушкин доложил.
        - В бригаде знают? - Майор уже сидел на вертящемся табурете в обычной своей позе - уперев кулаки в колени.
        - Так точно!
        - А кто докладывал?
        - Мамолин.
        - Хреново… - Майор схватил микрофон, щёлкнул тумблером. - «Управление» - «Старту»! Мамолин? Майор Костыкин с тобой говорит. Что доложил в бригаду?
        - Доложил, что атаковали нас, товарищ майор. Но они требуют подробно!
        - Подробно?.. - Дед Костыкин снова взялся за козырёк и сдвинул его ещё на миллиметр ниже. - Значит, пока я буду к вам добираться, передашь в бригаду от моего имени: «Атакованы неизвестными лицами. Национальность нападающих, а также принадлежность их к вооружённых силам какой-либо державы установить не можем. Противник применил неизвестное нам оружие массового поражения. Несём значительные потери. За командира дивизиона - майор Костыкин». Всё.
        - Как - всё? - противу всех уставов вырвалось у Мамолина.
        Царапин с Акимушкиным тревожно переглянулись.
        - Товарищ майор! - Мамолин был совершенно сбит с толку. - Но ведь это же… Ведь они же…
        - Я слушаю, - хмурясь, бросил комбат.
        - Судя по всему, они… пришельцы из космоса, - запнувшись, выговорил Мамолин.
        Дед Костыкин стремительно подался к пульту:
        - А вот об этом - упаси тебя боже! А то пришлют тебе сейчас подкрепление… Грузовик с санитарами тебе пришлют! Не теряй времени, Мамолин! Без нас потом разберутся, что они за пришельцы.
        3
        Самосвал с поднятым кузовом канул в ночь.
        - Ну теперь дело пойдёт! - возбуждённо приговаривал Акимушкин. - Теперь дело пойдёт!
        Куда пойдёт и о каком деле речь, он не уточнял, но настроение у личного состава после наезда Деда Костыкина заметно улучшилось. Только бы комбат благополучно добрался до «Управления», а там уж он разберётся, как кому действовать.
        Вдобавок «фаланги», словно напуганные таким поворотом событий, больше не показывались, прекратилась и стрельба на шестой пусковой. Такое впечатление, что вся эта ночная нечисть вновь отступила на обширный пустырь между огневыми позициями и солдатским городком.
        Снаружи в дверцу капонира заглянул Петров.
        - У меня патроны кончаются, - предупредил он.
        Царапин достал из подсумка обойму и спустился из фургончика. Петров, оставив дверь открытой, вошёл в капонир и принялся дозаряжать карабин.
        - Самосвалом их распугало, что ли? - заметил он, перегоняя патроны в магазин.
        Царапин вспомнил раскалённый оплавленный кузов самосвала.
        - Левшу я из кабины выгнал… - сказал он вдруг с тоской. - Потом выхожу, а он лежит…
        У Петрова сразу заклинило патрон. Ефрейтор заторопился и, чертыхаясь, попробовал вогнать его дурной силой.
        - Дай сюда «саксаул», - буркнул Царапин, имея в виду карабин. - А ты пока с моим выгляни…
        Но тут снаружи донесся короткий шум, словно кто-то с маху бросился на песок. Потом что-то легонько стукнуло в металлические ворота.
        Царапин и Петров метнулись в стороны от открытой дверцы. Только теперь они поняли, какой непростительной ошибкой было оставить хоть на одну минуту подходы к капониру без охраны. Патроны в пальцах Петрова моментально перестали капризничать, и последний - десятый - туго вошёл в магазин. Теперь оба карабина были готовы к стрельбе. Но что толку, если те, снаружи, ударят по воротам вспышкой, которой они изуродовали кузов самосвала!
        - Стой, кто идёт? - уставным окриком попытался вернуть себе уверенность Царапин.
        Никто не отозвался. Но никакого сомнения: там, снаружи, кто-то был, кто-то стоял перед металлическими воротами.
        - Стой, стрелять буду! - повысил голос Царапин и выразительно посмотрел на Петрова.
        Тот как можно громче и отчётливее передёрнул затвор.
        - Я тебе постреляю! - неожиданно раздался звонкий и злой мальчишеский голос. - Я тебе сейчас туда гранату катну - ты у меня враз отстреляешься! Подними пушку, я входить буду!
        В дверцу просунулись автомат и часть пятнистого маскировочного комбинезона. Потом высокий порог бесшумно переступил среднего роста круглолицый румяный парень с возбуждёнными глазами. Быстро оглядел капонир, таким же кошачьим движением перенёс через порог другую ногу. На поясе у него в самом деле располагалась пара гранат, а в правой руке, которой десантник придерживал автомат, поблёскивал клинок со следами отвратительной синей слизи.
        - Офицеры есть?
        Из кабины выглянул Акимушкин.
        - Младший сержант Попов, - как-то небрежно растягивая слова, представился десантник. - Товарищ лейтенант, ракетчиков из зоны военных действий приказано эвакуировать.
        - Позвольте, позвольте, сержант! - ошеломлённо запротестовал Акимушкин, не на шутку обиженный тоном и особенно словечком «эвакуировать». - Никакого приказа я не получал…
        - «Старт» - «Управлению», - проворчал в кабине динамик голосом Деда Костыкина, и Акимушкин скрылся. - Акимушкин!.. - Слова комбата были хорошо слышны в гулком капонире. - Там к тебе сейчас прибудут парашютисты… Ах, уже прибыли?..
        Десантник неодобрительно оглядывал Петрова с Царапиным.
        - Артиллеристы! - выговорил он. - Что ж вы снаружи-то никого не выставили? К ним тут, понимаешь, диверсанты подползают…
        Он заметил синюю слизь на лезвии и осёкся.
        - Это что? - туповато спросил он.
        - Это кровь, - тихо объяснил Царапин.
        - Да пошёл ты!.. - испуганным шёпотом отозвался десантник.
        Из фургончика по лесенке сбежал Акимушкин.
        - Отступаем к «Управлению», - бодро оповестил он.
        - Непонятно… - озадаченно пробормотал Царапин. - Совсем непонятно…
        Последние события в цепочку никак не складывались. Сообщение Мамолина поступило в бригаду от силы десять минут назад. Можно ли сбросить десант за десять минут?.. Да какие там десять минут! Судя по всему, десант был сброшен в то самое время, когда Царапин выскочил на помощь Петрову, а над позициями выли самолётные двигатели. Сумасшедшая ночь!
        Царапин ожидал, что, выйдя из капонира, он увидит на земле двух мёртвых монстров, но не увидел ни одного. Парашютисты успели их с какой-то целью припрятать. Вдвойне странно! Такое впечатление, что десантники были хорошо информированы, - во всяком случае, действовали они толково и быстро, словно по наигранному плану.
        Первым делом ракетчики извлекли из дизельной Бердыклычева, который долго не понимал, почему он должен, не выключая движка, покинуть свой фургончик и с карабином в руках отходить к «Управлению».
        Откуда-то возник ещё один пятнистый десантник, отрекомендовавшийся прапорщиком Файзулиным.
        - Отступать будете через пустырь, - бросил он Акимушкину. - Правее не забирайте - там сейчас пойдут танки.
        Услышав про танки, Акимушкин и вовсе оторопел. Похоже, на них выбросили целый десантный корпус.
        - Толпой идти не советую, - торопливо продолжал прапорщик. - Но и рассыпаться особенно не стоит. В общем, держитесь пореже, но так, чтобы поплотнее. Ясна задача?
        К нему подбежал парашютист с округлившимися глазами и принялся что-то тихо и сбивчиво докладывать.
        - Что-о?! - шёпотом взревел прапорщик Файзулин, тоже округляя глаза.
        Ага… Значит, десантники всё-таки не подозревали, с кем им предстоит иметь дело.
        По ту сторону холма раздался взрыв. К кабине он явно никакого отношения не имел - рвануло где-то за курилкой. Из-под ног поползли короткие тени - это над позициями дивизиона закачались осветительные ракеты.
        Царапин видел, как совсем рядом выдохнул дрожащее бьющееся пламя автомат прапорщика. Грохота он почти не услышал - очередь прозвучала тихо и глухо, как сквозь подушку. Уши заложило, но не тишиной и не звоном - это был неприятный и совершенно неестественный звук. Шорох, если шорох может быть оглушительным. Словно бархоткой повели по барабанным перепонкам.
        Пятнистые комбинезоны метнулись в пятнистый сумрак и исчезли. Акимушкин, беззвучно разевая рот, махал пистолетом в сторону «Управления» - видимо, приказывал отходить.
        Они побежали к песчаному пустырю, где их чуть было не вмял в грунт разворачивающийся на скорости лёгкий танк, которому, по словам прапорщика Файзулина, надлежало в этот момент находиться несколько правее.
        Потом онемевшая ночь словно очнулась и яростно загрохотала порохом и металлом.
        - Дизэл!.. - прорыдал в ухо голос Бердыклычева, а дальше воздух, став упругим, почти твёрдым, ударил в спину, бросил лицом в песок.
        Когда Царапину удалось подняться, вокруг уже шёл бой. Чёрный сон, таившийся в ночных зарослях, накопил силы и пошёл в наступление.
        Дерзко, не прячась, перебегали «фаланги», на которых теперь никто не обращал внимания, потому что со стороны городка надвигалось кое-что посерьёзнее.
        В метре над песком, все в лунных бликах, распространяя вокруг себя всё тот же оглушительный шорох, плыли невиданные жуткие машины - гладкие, панцирные, до омерзения живые, шевелящие массой гибких, как водоросли, антенн, с которых слетали зыбкие бледно-фиолетовые луны, и от прикосновения этих лун горел янтак и плавился песок.
        Одна из машин, увлекая за собой другую, вырвалась далеко вперёд и шла прямо на Царапина, а он стоял в рост и заворожённо смотрел на неё, уронив бесполезные руки, в которых не было теперь ни карабина, ни даже камня. Невероятно, но Царапин уже пережил когда-то этот миг, уже надвигались на него чужие, испепеляющие всё на своём пути механизмы, и знакомо было это чувство беспомощности муравья перед нависающим цилиндром асфальтового катка.
        Уэллс! Вот оно что! Конечно же Уэллс!.. Боевые треножники, тепловой луч, развалины опустевшего Лондона…
        Царапин словно наклонился над пропастью.
        «Это безнадёжно, - подумал он. - Мы ничем их не остановим…»
        «Мы». Не Царапин с Акимушкиным, Петровым, прапорщиком Файзулиным… «Мы» - это вся Земля.
        Но тут слева из-за спины Царапина вывернулся десантник. Пригибаясь, он в несколько прыжков покрыл половину расстояния до чужой машины и распластался по песку.
        Машина прошла над ним, и ясно было, что припавший к земле человек больше не пошевелится. Но вот она прошла над ним, и десантник приподнялся. С поворотом, за себя, как тысячи раз на тренировках, махнула рука; граната, кувыркаясь, взлетела в навесном броске и, очертив полукруг, опустилась точно в центр чёрного, не отражающего лунных бликов овала на глянцевой броне, который и в самом деле оказался дырой, а не просто пятном.
        Секунда-другая - и из овального люка с воем выплеснулось пламя. Воздух вокруг механизма остекленел и раскололся - его как бы пронизала сеть мелких трещин, а в следующий миг он детонировал вокруг второй машины - поменьше, и её понесло вперёд с нарастающей скоростью, пока она - ослеплённая, неуправляемая - не въехала боком в кусты.
        Царапин прыгал, потрясал кулаками, кричал:
        - Словили?! Словили?..
        Из овальной дыры соскользнула на землю знакомая зловещая фигура. Красные зайчики от горящего поблизости янтака лизнули неподвижную гладкую маску и тяжёлые жвалы. Монстр остановился, не зная, куда бежать, и в ту же секунду вокруг, взламывая траурный шорох чужой техники, зачастили автоматы десантников. На глазах Царапина дьявола изорвало пулями.
        Мимо, к чернеющей подобно огромному валуну машине, пробежали двое парашютистов. Ещё не понимая, чего они хотят, Царапин бросился за ними. Втроём они навалились на холодный панцирный борт и, запустив пальцы под днище, попробовали качнуть. Откуда-то взялись ещё двое: один - десантник, другой - кто-то из ракетчиков. Машина шевельнулась и под чей-то натужный вопль «Три-пятнадцать!» оторвалась от земли, после чего снова осела в обдирающий руки янтак. Справа, закидывая за спину автоматы, набегали ещё четверо.
        Царапин по-прежнему не понимал, зачем они это делают, но он самозабвенно упирался вместе со всеми в упоении от собственной дерзости и бесстрашия.
        Рядом налегал на борт лейтенант Жоголев - на секунду пламя, всё ещё пляшущее над первой - подорванной - машиной, осветило его оскаленное лицо и растрёпанные вихры. Лейтенант был без фуражки.
        Из хаоса звуков выделилось непрерывное низкое мычанье автомобильного сигнала. Это задним ходом к ним подбирался тягач, толкая перед собой низкий открытый прицеп.
        Новый сдавленный вопль «Взяли!», чёрная машина всплыла ещё на полметра и, развернувшись, вползла на платформу.
        Тягач рванул с места и погнал, не разбирая дороги. Царапин сначала бежал рядом, держась ладонью за ледяную броню трофейного механизма, но скоро сбился с ноги, отстал и, споткнувшись о лежащего ничком десантника, на котором сидела «фаланга», вспахал метра три песчаного пустыря. Извернувшись, как кошка, сел и застал «фалангу» в прыжке. Опрокинулся на спину и почти уже заученным движением выставил ей навстречу каблук. Клюнула, дура! Отчаянно отбрыкиваясь, дотянулся до автомата убитого и, чудом не отстрелив себе ногу, разнёс «фалангу» короткой очередью.
        И что-то изменилось. Он уже не был лишним на этом пустыре. Причина? Оружие. Словно не Царапин нашёл его, а оно само нашло Царапина и, дав ощутить свой вес и своё назначение, подсказало, что делать.
        Он перевернулся на живот, выбрал цель и открыл огонь - осмысленно, экономно, стараясь поразить верхнюю треть панциря. Расстреляв весь рожок, забрал у убитого десантника второй и перезарядил автомат.
        Тут он почувствовал сзади что-то неладное и обернулся. Горел тягач. Ему удалось отъехать метров на сто, не больше. В жёлто-красном коптящем пламени сквозь струи пара чернел купол так и не доставленной в тыл вражеской машины.
        Царапин поглядел назад, и последняя осветительная ракета, догорая, словно предъявила ему пологие склоны, мёртвые тела, отразилась в панцирях чужих механизмов.
        Погасла… Вокруг снова была серая, насыщенная лунным светом ночь. Траурный шорох стал нестерпим, и не потому, что усилился, - просто смолкли грохот и лязг земной техники.
        И Царапин вдруг осознал, что он - последний живой человек на этом пустыре, а ещё через секунду ему показалось, что он - последний живой человек на всей Земле.
        Что ему оставалось делать? Прикрывать отход? Чей?
        Царапин закинул оружие за спину и побежал туда, где полыхал тягач. Он был уверен, что отбежать ему дадут самое большее шагов на двадцать, после чего уничтожат, - и удивился, когда этого не произошло.
        Ночь словно вымерла. Никого не встретив, он миновал опустевшее «Управление» (по всему видно было, что ракетчиков эвакуировали в крайней спешке), добрёл до колючей проволоки, обозначавшей восточную границу дивизиона, и чуть не провалился в какую-то яму, которой здесь раньше не было.
        Царапин заглянул в неё и отшатнулся - снова померещились блики на гладком панцире чужого механизма. Слава богу, это был всего лишь танк - старая добрая земная машина…
        Когда это было: только что или сто лет назад - жуткий повышающийся вой и тяжкий удар за капонирами, после которого Петров сказал с удивлением: «Не взорвалось…»
        Жив ли теперь Петров? А от Левши, наверное, уже ничего не осталось, даже пуговиц… Как же это так вышло, что сам Царапин до сих пор жив?
        Он спрыгнул на броню и осторожно выглянул из ямы. Перед ним в ночи лежала чужая планета. Внешне пейзаж не изменился (разве что кое-где горел янтак), но это уже была не Земля, эта территория не принадлежала больше людям.
        4
        О чём он думал тогда, сидя на шершавой броне зарывшегося в песчаный грунт танка? В это трудно поверить, но старший сержант Царапин мучительно, до головной боли, вспоминал, чем кончилось дело у Уэллса в «Войне миров». Книгу эту он читал и перечитывал с детства и всё-таки каждый раз забывал, почему марсиане не завоевали Землю. Что им помешало? Они же всё сожгли своим тепловым лучом!.. Какая-то мелочь, какая-то случайность… В книгах всегда выручает случайность.
        Дожить бы до утра…
        «А оно наступит, утро?..»
        Царапин давно уже слышал, как по ту сторону проволочного ограждения кто-то шуршит, перебегает, прячется. Звуки были свои, земные, слушать их было приятно.
        Потом зашуршало совсем рядом, и кто-то за спиной негромко предупредил:
        - Не двигаться! Буду стрелять!
        Тишина и человеческий голос. Царапин никогда не думал, что это так много - тишина и человеческий голос. Люди… А ведь они пробираются туда, к пустырю. Всё живое бежит с пустыря, а они, как всегда, - наоборот, наперекор…
        - Кто такой?
        - Старший сержант Царапин, - апатично отозвался он.
        Сзади опять зашуршало, и новый голос (Царапин машинально определил его как офицерский, но не выше трёх звёздочек) скомандовал:
        - Встать! Выходи!
        - Автомат брать? - спросил он, поднимаясь.
        - Что? - Офицер опешил.
        - Это не мой, - устало пояснил Царапин. - Я его у десантника взял… у мёртвого…
        - Сдать оружие!
        Царапин отдал автомат и вылез. Втроём они отошли, пригибаясь, подальше от ямы, в колючие заросли.
        - Товарищ лейтенант, - обессиленно попросил Царапин, - не ходите на пустырь… Туда людям нельзя… Туда не десант - туда бомбу надо было сбросить… Бомбу, - ошеломлённо повторил он и ещё раз - словно проверяя, не ослышался ли: - Бомбу… - Вскочил с криком: - Бомбой их, гадов!..
        Его ухватили за ногу и за ремень, рывком положили на песок, прижали.
        - Я тебе поору! - прошипел лейтенант. - Я тебе повскакиваю!.. Ефрейтор Фонвизий! Проводишь сержанта до шоссе. Доложишься капитану Осадчему.
        - Пошли. - Фонвизий подтолкнул притихшего Царапина, который после краткого буйства снова успел вернуться в состояние горестной апатии. Поднялся и побрёл, послушно сворачивая, куда прикажут.
        Впереди замерцал лунный асфальт. Разлив асфальта. Шоссе. Артерия стратегического значения. Рядом с обочиной, как бы припав к земле, чернел бронетранспортёр. Чуть поодаль - ещё один.
        Их окликнули. Навстречу из кустов янтака поднялись трое с автоматами и приказали остановиться. Появился капитан (видимо, тот самый Осадчий), которому Царапин немедленно попытался доложить обстановку. Капитан не дослушал и велел проводить старшего сержанта в санчасть.
        Никто ничего не хотел понять!
        Фонвизий привёл слабо сопротивляющегося Царапина к покрытому маскировочной сетью молочно-белому автобусу, на каких обычно разъезжают рентгенологи, и сдал с рук на руки медикам - морщинистому сухому старичку в капитанской форме и слоноподобному верзиле с лычками младшего сержанта.
        Царапин заволновался, стал рваться в какой-то штаб, где даже не подозревают о настоящих размерах опасности, а он, Царапин, знает, видел и обязан обо всём рассказать… В конце концов верзиле пришлось его бережно придержать, пока капитан делал укол.
        Царапин был настолько измотан, что успокаивающее сработало как снотворное. Старшего сержанта усадили на жесткую обтянутую кожимитом скамейку у стеночки, а когда оглянулись спустя минуту, то он уже спал, пристроив голову на тумбочку.
        Короткое глубокое забытьё, чёрное, без сновидений.
        А потом за ним пришли и разбудили.
        - Царапин, - позвала явь голосом Деда Костыкина, - хватит спать. Пошли.
        - Товарищ майор… - пробормотал он, - старший сержант Царапин…
        - Ладно-ладно, - сказал майор. - Пошли.
        Одурев от несостоявшегося сна и насильственного пробуждения, Царапин вылез из автофургона, недоумевая, откуда мог взяться комбат, которого он мысленно похоронил вместе со всем дивизионом. Луна торчала почти в той же самой точке, что и раньше, когда они с ефрейтором Фонвизием подходили к санчасти. Следовательно, вздремнуть ему не удалось вообще.
        И Царапину - в который раз! - почудилось, что время остановилось, что хитинноликие чудовища каким-то образом растягивают ночь до бесконечности.
        Они пересекли шоссе и принялись перешагивать через какие-то кабели и огибать неизвестно когда появившиеся в этих местах палатки. Возле дороги стоял вертолёт размером с железнодорожный вагон. Человек двадцать военнослужащих и гражданских лиц в серых халатах при свете прожекторов спешно разгружали и распаковывали продолговатые ящики. Потом по шоссе прошла колонна мощных, закутанных в брезент грузовиков. За ней потянулась вторая.
        Дед Костыкин остановился и, запрокинув голову, долго смотрел на дорогу из-под козырька.
        - Ну вот, - не совсем понятно заметил он. - Так-то оно вернее…
        И тут же принялся расспрашивать, где, когда, при каких обстоятельствах Царапин видел в последний раз Петрова, Жоголева, прочих. Монстров он при этом называл весьма уклончиво и неопределённо - «противник».
        Возмутясь до забвения устава, Царапин спросил, неужели майор не понимает, что это за «противник», неужели ему не ясно, что решается судьба человечества?
        Дед Костыкин хмуро на него покосился и, ничего не ответив, указал на пролом в белёном дувале, сделанный, судя по отпечаткам траков, неловко развернувшейся тяжёлой гусеничной машиной. Они прошли в одноэтажный домик с типичными для Средней Азии низкими - почти вровень с землёй - полами, где в ярко освещённой комнате Царапину предложили сменить стойку смирно на вольно и внятно, последовательно, по возможности без эмоций изложить всё, что с ним произошло с момента объявления боевой готовности.
        Кажется, он наконец-то встретился с людьми, от которых в какой-то степени зависел исход сегодняшней ночи. Здесь были два полковника, подполковник, капитан - всего человек семь офицеров и среди них один штатский, именно штатский, а не военный в штатской одежде - это чувствовалось сразу…
        Ради одной этой встречи стоило выжить.
        Он собрался с мыслями и заговорил. И очень быстро - к удивлению своему - заметил, что слушают его невнимательно. Уточняющих вопросов почти не было. Полковник вроде бы глядел на Царапина в упор - на самом деле он, наверное, вряд ли даже сознавал, что перед ним кто-то стоит.
        Потом все насторожились, и Царапин в растерянности замолчал.
        - Слушаю! - кричал кто-то за стеной. - Слушаю вас!
        Неразборчиво забормотала рация. Звонкая напряжённая тишина возникла в комнате.
        - Понял, - сказал тот же голос с меньшим энтузиазмом.
        И ещё раз - уже с явным разочарованием:
        - Понял вас…
        - Вы продолжайте, продолжайте, - напомнил штатский Царапину.
        Царапин продолжил, но теперь всё, что с ним произошло, казалось ему случайным набором никому не нужных подробностей: ужас хитиновой маски, отступление через пустырь, поединки с «фалангами», пальба из автомата, захват чужой машины… А от него требовалось одно - вовремя нажать кнопку на операторском пульте. И он нажал её вовремя. Дальнейшие его поступки уже ничего не решали. Их просто могло не быть.
        Царапин закончил. И, словно подтверждая его мысли, полковник коротко и дробно ударил пальцами по столу, повернулся к штатскому:
        - Ну что, Аркадий Кириллович, ничего нового…
        Штатский с сомнением поглядывал на Царапина.
        - Да как сказать… - в раздумье проговорил он. - Насколько я понимаю, товарищ старший сержант был чуть ли не первый, кто схватился с ними… мм… врукопашную… Послушайте, Боря… Вот вы самый информированный среди нас человек: всё видели, во всём участвовали… Что вы сами о них думаете?
        Царапин сглотнул. Перед глазами возник чёрный обрубок, ещё секунду назад бывший пусть мёртвым, но Левшой, забегали синеватые язычки пламени…
        - Бомбой… - хрипло сказал Царапин. - Отступить подальше - и бомбой их…
        Широкоплечий мрачного вида майор, до этого безучастно смотревший в низкое чёрное окно, обернулся в раздражении, но тут за стеной снова замурлыкала и забубнила рация.
        - Что? - выкрикнул прежний голос. - Две? Каким образом?
        Все, кто сидел, вскочили, стоящие сделали шаг к двери, ведущей в соседнюю комнату.
        Спустя секунду она распахнулась. В проёме, схватившись раскинутыми руками за косяки, стоял невысокий плотный капитан.
        - Есть! - выдохнул он. - Две единицы. Это возле развилки арыка.
        Мрачный широкоплечий майор рванулся к выходу. Остановился. Штатскому:
        - Аркадий Кириллович, так что мы решим со старшим сержантом?
        - Со старшим сержантом? - Аркадий Кириллович оглянулся на Царапина, задумался на секунду. - Старший сержант пойдёт с нами.
        Выходя за ним из комнаты, Царапин слышал, как за стеной полковник-артиллерист кричит в микрофон:
        - «Таблетка»? «Таблетка», приступайте! У нас всё готово…
        Майор быстро, едва не переходя на бег, шагал в сторону колхозных виноградников, чернеющих впереди под луной, как грозовое облако.
        - Боря! - негромко окликнул штатский. - А этот ваш Левша… Он по ним выстрелить так и не успел?
        - Нет, - сказал Царапин. - Он даже затвор передёрнуть не успел.
        - А вы уверены, что он был мёртв? Может быть, просто обморок? Всё-таки ночь, луна - могли ошибиться…
        - Н-не знаю, - несколько растерявшись, ответил Царапин. - Мне показалось…
        Но штатский так и не узнал, что там показалось Царапину. Неслыханный плотный грохот упал на пустыри и виноградники с тяжестью парового молота. Луна исчезла. По внезапно чёрному небу косо полетели сгустки белого воющего пламени. Грохот сдавливал голову, требовал броситься наземь. Освещаемый пульсирующими вспышками штатский выразительно указывал Царапину на свой открытый рот. Царапин понял и тоже глотнул тугой содрогающийся воздух. Стало немного полегче. Тогда он чуть повернул голову вправо, где лежала территория его части и куда летели грохочущие клочья огня. Там вздымалось, росло ослепительно-белое пламя. Словно снаряды проломили дыру в земной коре и адской смертельной магмой плеснуло из недр.
        Майор тоже остановился и прикрыл щёку ладонью. Грохот раскатывался над окрестностями, на территорию дивизиона было уже невозможно смотреть - так, наверное, должна выглядеть поверхность Солнца.
        «Да куда же они ещё садят! - в смятении подумал Царапин. - Там же уже ничего не осталось!»
        Но тем, кто отдавал приказ, было видней, они работали профессионально, наверняка, и залпы шли и шли волнами в одну точку, и не верилось, что происходящее - дело рук человеческих.
        Бомбардировка прекратилась в тот самый момент, когда Царапин решил уже, что она не кончится никогда.
        Все трое временно оглохли. Майор, злобно смеясь, вытрясал мизинцем из уха воображаемую воду. Штатский с болезненной улыбкой повернулся к Царапину, и лишь по движению губ тот разобрал слова:
        - Ну вот и исполнилось ваше желание, Боря…
        Временная глухота чуть было не подвела их - они среагировали лишь на второй оклик ошалевшего часового: «Стой! Стрелять буду!» Бедный парень не знал, куда смотреть: то ли на них, то ли на бушующий справа пожар.
        То, что Царапин увидел впереди, заставило его вздрогнуть. Шагах в двадцати от него, там, где большой, как канал, арык распадался на две оросительные ветви, плясали извилистые огненные блики на гладких панцирях. Там, на песке, стояли две чужие машины с зияющими овальными люками, а рядом - хитиновой маской к луне - лежало длинное чёрное тело. Там же - кто на корточках, кто привалясь спиной к броне - расположились несколько мрачных парней в пятнистых комбинезонах. Вокруг стояли и бродили военнослужащие из охраны.
        Майор и Аркадий Кириллович подошли к неторопливо поднявшимся десантникам и о чём-то с ними заговорили. Потом Аркадий Кириллович начал озираться, заметил Царапина и поманил его к себе. Царапин приблизился, не сводя глаз с поникших гибких антенн, которые теперь лежали на песке, как верёвки.
        - Эти самые? - спросил штатский.
        - Да, - сказал Царапин. В горле у него запершило. - Вот по такой я стрелял из автомата. А такую при мне подорвали…
        - Они разные, - заметил штатский, кивая на механизмы.
        - Да они у них все разные… - хмуро сказал Царапин.
        - Вы не ошиблись? - Штатский был взволнован.
        Царапин подтвердил, что не ошибся.
        Штатский с майором задавали и задавали вопросы. Царапин механически отвечал, а сам не сводил глаз с десантника, стоявшего неподалёку. Это был младший сержант Попов. Или очень похожий на него парень. Он затягивался давно погасшей сигаретой, и в опустевших, остановившихся глазах его была вся нынешняя ночь: лунные блики на чёрных панцирях, бледно-фиолетовые вспышки, горящий янтак.
        Потом подкатило сразу несколько машин, и в их числе тягач - вроде того, что был сожжён на пустыре. Стало шумно: гудки, всхрапывания моторов, обрывки команд. Из «уазика» выскочили трое офицеров и бегом припустились к тягачу. О Царапине забыли.
        Он подошёл к десантнику, вгляделся. Нет, это был не Попов. Но когда парень, почувствовав, что на него смотрят, повернул к Царапину осунувшееся чумазое лицо, тому показалось, что этот совершенно незнакомый человек узнал его. Тоже, наверное, с кем-нибудь перепутал.
        - А я думал, убили тебя, - неожиданно сказал парень. - Кто ж в таких случаях вскакивает! Смотрю: бежи-ит, чуть ли не в рост, тягач его освещает… Как они тебя тогда не примочили - удивляюсь…
        Мимо как раз проносили длинное чёрное тело.
        - Живым хотели доставить… - как-то странно, судорожно усмехнувшись, снова сказал десантник, но уже не Царапину, а так - неизвестно кому. - Троих из-за него потеряли. А он с собой покончил, скотина…
        Ничего больше не добавил, бросил сигарету и, чуть ссутулясь, побрёл к своим.
        - Земляк! - тихонько позвали сзади. - Земеля!.. Зёма!..
        Царапин оглянулся. Это были двое из оцепления.
        - Слышь, зёма… - Шёпотом, глаза бегают. - А эти… ну, диверсанты в противогазах… откуда они взялись вообще?
        - С Марса, - отрывисто сказал Царапин.
        - Тц! Ара! А я тебе что говорил? - негромко, но с яростью гортанно вскричал второй.
        - Да нет, правда, - обиделся первый. - Откуда, зём? Гля, машины у них…
        В следующий миг лица у обоих стали суровыми, глаза - зоркими, а про Царапина они словно и думать забыли. Люди бодро и бдительно несли караульную службу.
        Это их спугнул возвратившийся зачем-то Аркадий Кириллович. Кажется, он был чем-то расстроен.
        - Боря, - позвал он, - у вас сигареты не найдётся?
        - Я не курю, - сказал Царапин.
        - Я тоже… - уныло отозвался штатский.
        Отсвет гаснущего пожара тронул его обрезавшееся лицо.
        - Не могу отделаться от одного ощущения, Боря…
        «Ощущения… - тоскливо подумал Царапин. - Тут поспать бы хоть немного…»
        - А ощущение такое… - Аркадий Кириллович судорожно вздохнул. - Никакая это, к чёрту, не военная техника…
        Встретив непонимающий взгляд Царапина, он усмехнулся и, отвернувшись, прищурился на огромное розовое зарево.
        - Ну не дай бог, если я прав!.. - еле расслышал Царапин.
        - Аркадий Кириллович, пора! - окликнул кто-то из «уазика». Видимо, всё тот же широкоплечий майор.
        - Сейчас-сейчас! - совсем другим энергичным, деловым голосом отозвался штатский. - Тут у меня ещё одно уточнение… Вы же умный парень, Боря, - чуть ли не с жалостью глядя на Царапина, проговорил он. - Вы поставьте себя на их место… Откуда вам знать, что там внизу - граница? Что посадка ваша совпадает с одним из сценариев начала войны! Что нет времени разбираться, кто вы и откуда, - все удары просчитаны заранее!.. Вы хотите приземлиться, а вас сбивают! И взлететь вы уже не можете… Что бы вы стали делать на их месте? Да отбиваться, Боря! Отбиваться до последнего и чем попало!
        - Вы что же… - еле ворочая языком от усталости, злобно выговорил Царапин, - считаете, что они к нам - с мирными целями?
        - Не знаю, Боря… - сдавленно ответил штатский. - В том-то и дело, что не знаю…
        5
        Старшему сержанту Царапину снились сугробы, похожие на барханы. Он брёл, проваливаясь в них по колено, и ногам почему-то было жарко. Бело-серые хлопья, падающие с неба, тоже были тёплыми, почти горячими. И Царапин понял вдруг, что это не снег, а пепел.
        Потом с вершины самого большого сугроба на совковой лопате без черенка съехал вниз рядовой Левша. Увидев Царапина, вскочил и, испуганно хлопая длинными пушистыми ресницами, вытянулся по стойке смирно.
        - Усих вбыло… - оправдываясь, проговорил он.
        Нагнулся и, опасливо поглядывая на сержанта, принялся разгребать пепел. Вскоре под рукой его блеснуло что-то глянцевое, чёрное…
        - Отставить! - в ужасе закричал Царапин. - Рядовой Левша!..
        Но Левша будто не слышал - он только виновато улыбался и продолжал разгребать бело-серые хлопья, пока мёртвый монстр не показался из пепла целиком.
        - Усих… - беспомощно повторил Левша, выпрямляясь. Потом снова нагнулся, помогая чёрному мертвецу подняться.
        - Лев-ша-а!..
        Но они уже удалялись, брели, поддерживая друг друга и проваливаясь по колено в пепел при каждом шаге…
        Царапин проснулся в холодном поту и, спотыкаясь о спящих, выбрался из палатки.
        Шагах в пятнадцати от входа уже сымпровизировали курилку - там копошились розовые огоньки сигарет. И по тому, как мирно, как неторопливо переползали они с места на место, Царапин понял: с вторжением - покончено. Уэллс… Война миров… А потом подошли по шоссе двумя колоннами тяжёлые, закутанные в брезент грузовики, раздалась команда - и пришельцев не стало…
        - Разрешите присутствовать? - на всякий случай спросил Царапин. Среди курящих могли оказаться офицеры.
        - Присутствуй-присутствуй… - хмыкнул кто-то, подвигаясь и освобождая место на длинной, положенной на кирпичи доске.
        Царапин присел. Вдали, за чёрным пригорком, слабо светились розовые лужицы медленно остывающей раскалённой земли.
        - «Фаланги»… - недовольно сказали с дальнего края доски, видимо продолжая разговор. - Чё там «фаланги»? У нас вон старшину Маранова «фаланга» хватанула…
        - И что?
        - И ничего. Через полчаса очухался, ещё и аппаратуру нам помогал тащить… А что морды как противогаз - вон Гурген подтвердить может…
        - Чёрт вас поймёт! - с досадой сказал кто-то. - Пока сам не увижу - не поверю.
        - Много ты там теперь увидишь! - прозвучал неподалёку от Царапина мрачный бас. - Видал, как артиллеристы поработали?..
        Все замолчали, прислушиваясь к приближающемуся рёву авиационных двигателей. Потом на курилку, разметая песок и срывая искры с сигарет, упал плотный ветер, заныло, загрохотало, и над ними потянулось, заслоняя звёзды, длинное сигарообразное тело.
        - Это тот, с дороги, - заметил сосед Царапина, когда вертолёт прошёл. - Загрузился…
        - Кишка ты слепая, - незлобиво возразили ему. - Это пожарники патрулируют. Земля-то раскалена - янтак то и дело вспыхивает…
        - На что ж они рассчитывали, не пойму, - сказал кто-то, до сей поры молчавший. - С тремя кораблями…
        В курилке притихли, подумали.
        - А чёрт их теперь разберёт, что они там рассчитывали, - нехотя отозвался бас. - Может, это только разведка была… А вот как шарахнут всем космофлотом…
        Царапин встал.
        - Не знаете, на бугор выйти можно? - спросил он. - Не задержат?
        - Вообще-то, был приказ от палаток не удаляться, - уклончиво ответили ему. - Ты только к вертолёту не подходи.
        - А что там?
        - А чёрт его знает! Сначала распаковывали какие-то ящики, теперь запаковывают…
        Оставив вертолёт справа, Царапин без приключений добрался до бугра.
        Он не узнал местности.
        То, что лежало перед ним внизу, за чёрной полосой сгоревшего в пепел янтака, было похоже на дымящееся поле лавы после недавнего извержения. Разломанная земля, спёкшаяся земля, полопавшаяся на неправильные шестиугольники, прокалённая на метр в глубину, тлеющая тут и там розовыми пятнами. И ни следа, ни обломочка от панцирных машин пришельцев. Вдали оплывший остов локатора - всё, что осталось от «Управления». «Старт» напоминал розовое озерцо с чёрными островками-глыбами.
        «Левша», - вспомнил Царапин и больше в сторону «Старта» не смотрел. Не мог.
        Ночь кончалась. Небо над горами уже тлело синим - вполутра. Изувеченная земля еле слышно потрескивала, шипела, изредка раздавались непонятные шумы и резкие, как выстрелы, щелчки.
        - Нет!.. - зажмурившись, как от сильной боли, проговорил Царапин. - Нет!..
        Здесь, над изломанной, умертвлённой землёй, мысль о том, что Аркадий Кириллович может оказаться прав, была особенно страшна…
        Он хотел уже вернуться к палатке, когда почудилось, что там, внизу, кто-то ходит. Всматриваясь в серый полумрак, Царапин осторожно спустился с бугра, и звук его шагов изменился. Под ногами был чёрный мягкий пепел.
        Видимо, всё-таки почудилось. Утомлённые глаза вполне могли подвести. Но вот - теперь уже точно - за пригорком шевельнулась и выпрямилась серая тень. Человек.
        «Какого чёрта он там делает?» - испугался Царапин и вдруг сообразил: кто-то оказался слишком близко к обстреливаемому участку и вот, очнувшись, пытается выбраться - обожжённый, беспомощный…
        Царапин, не раздумывая, бросился вперёд. Взбегая на пригорок, оступился, сухой чёрный прах полетел из-под ног, лицо обдало жаром. И надо бы притормозить, всмотреться, но Царапину это и в голову не пришло - он остановился, когда уже ничего изменить было невозможно. Теперь их разделяло всего пять шагов.
        Перед Царапиным стоял чёрный монстр - может быть, последний монстр на всей планете. Как сумел он выскользнуть из-под огненного молота, гвоздившего эту землю наотмашь, насмерть? Скорее всего, заблудился в общей неразберихе, вышел из обречённой зоны до обстрела и вот теперь то ли прятался, то ли, уже не прячась, бессмысленно бродил по широкой полосе травяного пепла.
        «Ну вот и всё…» - беспомощно подумал Царапин, глядя в немигающие - с кошачьими зрачками - глаза.
        Нужно было израсходовать до конца весь мыслимый запас счастливых случайностей и влезть в неоплатный долг, чтобы так по-глупому, перед самым рассветом, когда уже всё позади, самому найти своё последнее приключение.
        Успеть… Успеть сказать, пока не полыхнула смертельная бледно-фиолетовая вспышка…
        - Но мы же не знали!.. - срывающимся голосом в лицо ему, в неподвижную хитиновую маску, выговорил Царапин. - Что нам ещё оставалось?.. Вы же через границу шли! Через границу!..
        Чёрный дьявол, казалось, был загипнотизирован внезапной речью. Или напротив - не слышал ни слова.
        - Куда вы сунулись? - Голос Царапина чуть не сорвался в рыдание. - Тут же заживо жгут, тут…
        А вспышки всё не было. Может быть, он просто потерял оружие? Царапин замолчал и вдруг, шагнув навстречу, провёл в воздухе рукой перед жёлтыми немигающими глазами. Вертикальные зрачки не шевельнулись. Монстр по-прежнему неподвижно глядел куда-то мимо Царапина. Он был слеп.
        Рассвет наступал стремительно. Чёрная хитиновая маска стала серой, на ней обозначились смутные изломанные тени, придавшие ей выражение обречённости и неимоверной усталости. А за спиной пришельца всё слабей и слабей светили розовые пятна прокалённой на метр в глубину, медленно остывающей земли…
        1982
        Строительный
        Члены комиссии заподозрили неладное лишь на втором часу блужданий по стройке, когда непонятным образом вышли опять на залитый летним солнцем пятый, и пока что последний, этаж. Внизу, на холме вынутого грунта, поросшего зелёной травкой, стоял и задумчиво смотрел на них сторож Петрович. У ног его, задрав встревоженные морды, сидели дворняжки Верный и Рубин.
        - Вы там не заблудились? - подозрительно спросил сторож.
        Субподрядчик весело блеснул золотыми зубами:
        - А что, бывает?
        - Да случается, - вполне серьёзно отозвался Петрович.
        - С юмором старичок, - заметил проектировщик, пощипывая чёрную бородку.
        Они направились к лестнице.
        - А вот охраняется строительство, между прочим, образцово, - отдуваясь, сказал тучный генподрядчик. - Вы заметили: ничего не расхищено, не растащено… Уж, казалось бы, плитка лежит нераспакованная, бери - не хочу! Нет, лежит…
        Заказчик, глава комиссии, резко повернул к нему узкое бледное лицо. Очки его гневно сверкнули.
        - Я вообще не понимаю, о чём мы говорим, - раздражённо бросил он. - Вы собираетесь размораживать стройку или нет?
        Широкие бетонные ступени оборвались, в лестнице не хватало пролёта. Глава комиссии тихо зашипел, как разъярённый кот, и принялся нервно счищать какую-то строительную дрянь с лацкана светлого пиджака. Проектировщик с опаской заглянул вниз:
        - Без парашюта не обойтись. Как у вас тут рабочие ходят?
        - Три года, как не ходят, - уточнил субподрядчик. - По-моему, нужно идти по коридору до конца. Там должен быть трап.
        Они прошли по коридору до конца и остановились перед пустым проёмом, разглядывая двухметровой глубины ров с бетонными руинами на дне. Никакого трапа там не было.
        - Ага, - сообразил субподрядчик. - Значит, это с другой стороны.
        Комиссия последовала за ним и некоторое время плутала по каким-то сообщающимся бетонным чуланам, один из которых был с окном. В окне они опять увидели зеленеющий склон и сторожа Петровича с собаками.
        - Всё в порядке, Петрович, - воссиял золотым оскалом субподрядчик и помахал сторожу. - Скоро закончим… Со мной не пропадёшь, - заверил он, ведя комиссию по мрачному туннелю, издырявленному дверными проёмами. - Я ведь почему эти коридоры перепутал: одинаковые они, симметричные… Ну вот и пришли.
        Они выглянули наружу и отшатнулись. Коридор, как и первый, обрывался в пустоту, а вот внизу…
        - Это как же надо строить, - визгливо осведомился заказчик, - чтобы с одной стороны этаж был вторым, а с другой - четвёртым?
        Он поискал глазами генподрядчика и нашёл его сидящим на бетонном блоке. Генподрядчик был бледен и вытирал платком взмокшую лысину.
        - Я дальше не пойду, - с хрипотцой проговорил он. - Водит…
        Сначала его не поняли, а потом всем стало очень неловко. Проектировщик - тот был просто шокирован.
        - Как вам не стыдно! - еле вымолвил он. - Взрослый человек!..
        Генподрядчик, приоткрыв рот, глядел на него робкими старушечьими глазами.
        - Может, сторожа покричать? - жалобно предложил он.
        - Что? - вскинулся проектировщик. - Да про нас потом анекдоты ходить по городу будут!
        Довод был настолько силён, что комиссия немедленно двинулась в обратный путь. Тесный бетонный лабиринт кончился, и они снова оказались на лестничной площадке.
        - Странно, - пробормотал субподрядчик. - Тут не было нижнего пролёта…
        Теперь не было верхнего. Ступени вели вниз, и только вниз. Члены комиссии дошли до промежуточной площадки и остановились. Собственно, можно было спускаться и дальше, но дальше был подвал.
        - А то ещё в шахтах бывает… - хрипло начал генподрядчик. - У меня зять в шахте работает. Они там однажды с инженером сутки плутали. К ним аж на угольном комбайне прорубаться пришлось. А старики потом говорили: «Хозяин завёл…»
        - Так то шахта, - ошарашенно возразил субподрядчик, - а то стройка… - И неожиданно добавил, понизив голос: - Мне про эту стройку тоже много странного рассказывали…
        Вдалеке завыли собаки. Генподрядчик вздрогнул. Остальные тоже.
        - Ну что, товарищи, - с преувеличенной бодростью сказал проектировщик. - Подвал мы ещё не осматривали…

* * *
        В подвальном помещении было сухо, пыльно, просторно и довольно светло - в потолке не хватало двух плит. Справа и слева чернели дверные проёмы. Разбросанные кирпичи, перевёрнутая бадья из-под раствора, у стены - кoзлы в нашлёпках цемента. Запустение.
        - Ну спустились, - проворчал субподрядчик. - А дальше что делать будем?
        - Загадки отгадывать, - задушевно сообщил кто-то.
        - А на вашем месте я бы помолчал! - обрезал заказчик. - Спроектировали бог знает что, а теперь шуточками отделываетесь!
        - Это вы мне? - вытаращил глаза проектировщик. - Да я вообще рта не открывал.
        - А кто же тогда открывал?
        - Я, - застенчиво сказал тот же голос.
        Члены комиссии тревожно переглянулись.
        - Тут кто-то есть, - озираясь, прошептал генподрядчик.
        - Ага, - подтвердили из самого дальнего угла, где были свалены спутанная проволока и куски арматуры.
        - Что вы там прячетесь? - Проектировщик, всматриваясь, шагнул вперёд. - Кто вы такой?
        - Строительный, - с достоинством ответили из-за арматуры.
        - Да что он голову морочит! - возмутился субподрядчик. - Какие строители? Ворюга, наверное. А ну выходи!
        - Ага, - с готовностью отозвался голос, и арматура зашевелилась.
        Шевелилась она как-то странно - вроде бы распрямляясь. Затем над полом в полутьме всплыл здоровенный обломок бетона.
        - Э! Э! - попятился субподрядчик. - Ты что хулиганишь! Брось камень!
        В ответ послышалось хихиканье. Теперь уже все ясно видели, что за вставшей дыбом конструкцией никого нет, угол пуст. Хихикало то, что стояло.
        Обломок бетона служил существу туловищем, а две толстые арматурины ногами. Полутораметровые руки завершались сложными узлами, откуда, наподобие пальцев, торчали концы арматуры диаметром поменьше. Длинную, опять же арматурную, шею венчало что-то вроде проволочного ежа, из которого на членов комиссии смотрели два круглых блестящих глаза размером с шарики для пинг-понга.
        - Да это механизм какой-то, - обескураженно проговорил проектировщик.
        - Сам ты… - обиделось существо.
        Определённо, звук шёл из проволочного ежа, хотя рта в нём видно не было. Как, впрочем, и носа.
        - Это он, - прохрипел сзади генподрядчик. - Водил который…
        - Я, - польщённо призналось странное создание и, мелодично позвякивая, продефилировало к кoзлам, на которых и угнездилось, свернувшись клубком.
        Теперь оно напоминало аккуратную горку металлолома, из которой вертикально торчал штырь шеи с проволочным ежом. Круглые смышлёные глаза светились живым интересом.
        - Потрясающе!.. - ахнул проектировщик.
        Он сделал шаг вперёд, но был пойман за руку субподрядчиком.
        - Вы уж нас извините… - заторопился субподрядчик, расшаркиваясь перед существом, - Очень приятно было познакомиться, но… Работа, сами понимаете… Как-нибудь в другой раз…
        Пятясь и кланяясь, он оттеснял комиссию к лестнице.
        - Да погодите вы, - слабо запротестовал проектировщик. - Надо же разобраться…
        Но субподрядчик только глянул на него огромными круглыми глазами - точь-в-точь как у того, на кoзлах.
        - До свидания, до свидания… - кивал он как заведённый. - Всего хорошего, всего доброго, всего самого-самого наилучшего…
        - До скорого свиданьица, - приветливо откликнулось создание.
        Услышав про скорое свиданьице, субподрядчик обмяк. Беспомощно оглядел остальных и поразился: лицо генподрядчика было мудрым и спокойным.
        - Брось, Виталь Степаныч, - со сдержанной грустью сказал тот. - Куда теперь идти? Пришли уже.
        Тем временем из шока вышел заказчик, глава комиссии.
        - Как водил?! - заикаясь, закричал он. - Что значит водил? По какому праву? Кто вы такой? Что вы тут делаете?
        - Загадки загадываю, - охотно ответило оно. - Прохожим.
        Заказчик начал задыхаться и некоторое время не мог выговорить ни слова.
        - По загадке на каждого или одну на всех? - озабоченно поинтересовался генподрядчик.
        - Откуда ж я на каждого напасусь? - удивилось оно. - Одну на всех.
        - Ну это ещё ничего, - с облегчением пробормотал генподрядчик и оглянулся на членов комиссии. - А, товарищи?
        Странное дело: пока блуждали по стройке, он трясся от страха, а теперь, когда действительно стоило бы испугаться, успокоился, вроде бы даже повеселел. Видимо, воображение рисовало ему куда более жуткие картины.
        - И если отгадаем?
        - Идите на все четыре стороны.
        - Это как же понимать? - взвился заказчик. - Значит, если не отгадаем?..
        - Ага, - подтвердило создание.
        - Это наглость! Произвол! Вы на что намекаете? Идёмте, товарищи, ничего он нам не сделает!
        Никто не двинулся с места.
        - Я ухожу! - отчаянно крикнул заказчик и посмотрел на существо.
        Проволочные дебри вокруг глаз весело задвигались. Возможно, это означало улыбку.
        Глава комиссии стремглав бросился вверх по лестнице. Остальные так и впились глазами в то, что разлеглось на кoзлах, - как отреагирует.
        - Вернётся, - успокоило оно.
        На лестнице раздался грохот. Это сверху на промежуточную площадку сбежал заказчик. Он, оказывается, расслышал.
        - Я вернусь! - прокричал он в подвал, пригнувшись и грозя сорванными с носа очками. - Только вы учтите: я не один вернусь!
        Выкрикнул и снова пропал. Некоторое время было слышно, как он там, наверху, карабкается, оступаясь и опрокидывая что-то по дороге. На промежуточную площадку просыпалась горсть битого кирпича и щепы.

* * *
        - А что это вы стоите? - полюбопытствовало существо. - Пришли и стоят.
        Члены комиссии зашевелились, задышали, огляделись и начали один за другим присаживаться на перевёрнутую бадью из-под раствора. Пока они устраивались, существо успело со звоном расплестись и усесться на кoзлах совсем по-человечьи - свесив ноги и положив арматурные пятерни на колени. Кажется, оно ожидало града вопросов. Долго ожидало. Наконец - первая робкая градина.
        - Слышь, браток… - заискивающе начал субподрядчик. - А ты, я извиняюсь… кто?
        - Строительные мы. - Оно подбоченилось.
        Члены комиссии встревоженно завертели головой.
        - А что… много вас тут?
        - Стройка одна, и я один, - застенчиво объяснило существо.
        - Домовой, значит? - почтительно осведомился генподрядчик.
        - Домовой в дому, - оскорбилось оно. - А я - строительный.
        Проектировщик вскочил, испугав товарищей по несчастью.
        - Леший? - отрывисто спросил он.
        - Нет, - с сожалением призналось существо. - Леший - в лесу. - И, подумав, добавило: - А водяной - в воде.
        Надо понимать, отношения его с лешими были самыми тёплыми, с домовыми же, напротив, весьма натянутыми.
        - С ума сойти! - жалобно сказал проектировщик и сел на бадью.
        - Давайте не отвлекаться, товарищи, - забеспокоился генподрядчик. - Время-то идёт…
        - А если не отгадаем? - шёпотом возразил субподрядчик. - Слышь, земляк, - позвал он, - а ведь мы не прохожие, мы люди казённые - комиссия.
        - А нам всё едино: комиссия не комиссия… - душевно ответил строительный. - Загадывать, что ли?
        У всех троих непроизвольно напряглась шея. Шутки кончились.
        - А загадка такая… - Строительный поёрзал, предвкушая, и со вкусом выговорил: - Летит - свистит. Что такое?
        - Муха с фиксой, - выпалил генподрядчик.
        - Не-а, - радостно отозвался строительный.
        - То есть как это «не-а»? - возмутился тот. - Я ж эту загадку знаю. Мне её в тресте загадывали.
        - Там было «летит - блестит», - напомнил субподрядчик.
        - Ну всё равно - значит, муха с этим… Ну, без зуба там, раз свистит.
        - У мух зубов не бывает, - сказал строительный.
        Троица задумалась.
        - Милиционер? - с надеждой спросил субподрядчик.
        - Не-а, - лукаво ответил строительный. - Милиционеры не летают.
        - Почему не летают? - заартачился было субподрядчик. - У них сейчас вертолёты есть.
        - Всё равно не милиционер, - победно заявил строительный.
        Проектировщик в затруднении поскрёб бородку.
        - Совещаться можно? - спросил он.
        - Ага, - закивал строительный в полном восторге.
        Проектировщик поднял товарищей и утащил под лестницу, где конспиративно зашептал:
        - Давайте логически. Он - строительный, так? Леший - в лесу, домовой - в дому…
        - Водяной - в воде, - без юмора дополнил генподрядчик.
        - Вот именно. А он - строительный. Он - на стройке. Значит, и загадка его…
        Субподрядчик ахнул и вылетел из-под лестницы.
        - Кирпич? - крикнул он и замер в ожидании.
        - А он свистит? - с сомнением спросили с козел.
        - Так ведь летит же… - растерялся субподрядчик. - Если облегчённый, с дырками… И с шестнадцатого этажа…
        - Не кирпич, - с загадочным видом произнёс строительный.
        Расстроенный субподрядчик вернулся под лестницу.
        - Слушайте, - сказал он, - а в самом деле, что вообще на стройке может свистеть? Ну, «летит» - понятно: план летит, сроки летят…
        - А по-моему, - перебил генподрядчик, - нужно просто отвечать что попало. Пока не угадаем.
        Он выглянул и спросил:
        - Чижик?
        - Не-а.
        - Ну вот, видите, не чижик…
        Мнения разделились. После пяти минут тихих и яростных препирательств был выработан следующий план: двое бомбардируют строительного отгадками, а третий (проектировщик) заводит непринуждённую беседу личного характера. Строительный простоват, может, и проговорится. Комиссия снова расположилась на перевёрнутой бадье.
        - И давно вы здесь обитаете? - с любезной улыбкой начал проектировщик.
        - Обитаю-то? - Строительный прикинул.
        - Пуля? - крикнул субподрядчик.
        - Нет, не пуля, - отмахнулся строительный. - Да года три, почитай… обитаю, - прибавил он.
        - Но наверное, есть и другие строительные?
        - Есть, - согласился строительный. - Только они на других стройках… обитают.
        Нравилось ему это слово.
        Генподрядчик начал приподниматься.
        - Баба-яга? - с трепетом спросил он.
        - Так это же из сказки, - удивился строительный.
        Члены комиссии ошеломлённо переглянулись. Кто бы мог подумать! Однако в чём-то строительный всё же проболтался: отгадку следовало искать в реальной жизни.
        - Ветер на замороженной стройке, - сказал проектировщик.
        - Ветер на замороженной стройке… - мечтательно повторил строительный. - С умными людьми и поговорить приятно.
        - Угадал? - Субподрядчик вскочил.
        - Нет, - с сожалением сказал строительный. - Но всё равно красиво…
        Проектировщик поскрёб бородку.
        - Скучно вам здесь, небось? - очень натурально посочувствовал он.
        - Да как когда бывает, - пригорюнился строительный. - Иной раз обитаешь-обитаешь - загадку некому загадать.
        - Так уж и некому?
        - Да приходил тут один намедни… за плиткой.
        - И что же? - небрежно спросил хитроумный проектировщик. - Отгадал он?
        Вопрос восхитил строительного - проволочные дебри весело встопорщились.
        - Не скажу! - ликующе объявил он.

* * *
        В соседнем помещении что-то громыхнуло. Все, включая строительного, уставились в проём, откуда доносились чьи-то шаги и сердитое бормотание. Наконец в подвал, отряхиваясь от паутины и ржавчины, ввалился заказчик и одичалыми глазами обвёл присутствующих. Встретившись с ласковым взглядом строительного, вздрогнул, сорвал очки и принялся протирать их полой пиджака.
        - Ладно, - с ненавистью буркнул глава комиссии. - Давайте вашу загадку.
        - Летит - свистит, - с удовольствием повторил строительный. - Что такое?
        - Этот… - заказчик пощёлкал пальцами. - Воробей?
        Субподрядчик хмыкнул:
        - Воробьи чирикают, а не свистят.
        Заказчик вяло пожал плечами и сел на бадью.
        - Это всё из-за вас, - сварливо заметил ему генподрядчик. - Комиссия, комиссия… Силком ведь на стройку тащили!
        - А не надо было строительство замораживать! - огрызнулся заказчик.
        - Так а если нам чертежи выдали только до пятого этажа!
        - Простите, - вмешался проектировщик. - А как же мы их выдадим, если до сих пор не знаем, какие конструкции закладывать? Что вы, понимаете, с больной головы на здоровую?..
        - Да хватит вам! - забеспокоился субподрядчик. - Нашли время!
        Спорщики опомнились.
        - Так, значит, говорите, редко заходят? - заулыбавшись, продолжил беседу проектировщик.
        - Редко, - подтвердил строительный. - Поймал это я одного ночью на третьем этаже. Батарею он там свинчивал. Ну, свинтил, тащит. А я стою в дверях и говорю: отгадаешь загадку - твоя батарея. Помню, грохоту было…
        - Я представляю, - заметил проектировщик. - Ну а батарею-то он потом забрал?
        - Да нет, - развёл арматуринами строительный. - Я говорю: забирай батарею-то, а он её на место привинчивает…
        - То есть отгадал он? - подсёк проектировщик.
        Проволочная башка чуть не сорвалась со штыря. Такого коварства строительный не ожидал. Испепелив проектировщика глазами, он с негодующим бряцанием повернулся к комиссии спиной и ноги на ту сторону перекинул.
        - Хитрый какой… - пробубнил он обиженно.
        Лёгкий ветерок свободы коснулся узников. В одиночку, оказывается, люди выбирались, а их-то четверо.
        - Строительный, - отчётливо проговорил генподрядчик.
        - Ась? - недружелюбно отозвался тот, не оборачиваясь. Круглые глаза слабо просвечивали сквозь проволочный затылок.
        - Отгадка такая, - пояснил генподрядчик. - Летит - свистит. Ответ: строительный.
        - Нет, - буркнул тот, не меняя позы. - Свистеть не умею.
        - Этого сторожа уволить надо, - сказал вдруг заказчик. - У него на стройке комиссия пропала, а он никаких мер не принимает.
        - А правда, как же Петрович-то уберёгся? - подскочил субподрядчик. - Что ж он, за три года ни разу в здание не зашёл?
        - Ничего удивительного, - скривился глава комиссии. - Принимаете на работу кого попало, вот и заводится тут… всякое.

* * *
        - Если я только отсюда выберусь!.. - рыдающе начал генподрядчик.
        Повеяло средневековым ужасом.
        - Я сниму людей с гостиницы!.. - надрывно продолжал он. - Я сниму людей с микрорайона!.. Я… я сдам эту стройку за месяц, будь она проклята!..
        Слушать его было страшно. Строительный беспокойно заёрзал и закрутил своим проволочным ежом - даже его проняло. И тут кто-то тихонько заскулил по-собачьи. Волосы у пленников зашевелились. Все посмотрели вверх и увидели на краю прямоугольной дыры в потолке чёрную, похожую на таксу дворняжку. Затем донеслись неторопливые шаркающие шаги, и рядом с Верным возник сторож Петрович. По-стариковски уперев руки в колени, он осторожно наклонился и заглянул в подвал.
        - А, вот вы где… - сказал он. - Колька, ты, что ли, опять хулиганишь? Опять про ласточек про своих? И не стыдно, а?
        Строительный со звоном и лязгом соскочил с козел.
        - Так нечестно! - обиженно заорал он.
        - А так честно? - возразил сторож. - Шкодишь-то ты, а отвечать-то мне. Эгоист ты, Колька. Только о себе и думаешь.
        Строительный, не желая больше разговаривать, в два длинных шага очутился у стены. Мгновение - и он уже шёл по ней вверх на четвереньках, всей спиной демонстрируя оскорблённое достоинство. На глазах присутствующих он добрался до потолка и заполз в широкую вытяжную трубу. Затем оттуда выскочила его голова на штыре и, сердито буркнув: «Всё равно нечестно!» - втянулась обратно.
        - Вот непутёвый, - вздохнул сторож.
        Субподрядчик, бесшумно ступая, приблизился к проёму в потолке и запрокинул голову.
        - Петрович! - зашептал он, мерцая золотом зубов и опасливо косясь на трубу. - Скинь верёвку!
        - Так вон же лестница, - сказал сторож.

* * *
        И члены комиссии, солидные люди, толкаясь, как школьники, отпущенные на перемену, устремились к ступенькам. И на этот раз лестница не оборвалась, не завела в тупик - честно выпустила на первом этаже, родимая.
        Давненько не слыхала замороженная стройка такого шума. Сторожа измяли в объятиях. Заказчик растроганно тряс ему одну руку, проектировщик другую, генподрядчик, всхлипывая, облапил сзади, субподрядчик - спереди.
        - Петрович!.. - разносилось окрест. - Дорогой ты мой старик!.. Век я тебя помнить буду!.. Вы же спасли нас, понимаете, спасли!.. Я тебе премию выпишу, Петрович!..
        Потом заказчик выпустил сторожа и принялся встревоженно хватать всех за рукава и плечи.
        - Постойте, постойте!.. - бормотал он. - А что же делать с этим… со строительным? Надо же сообщить!.. Изловить!
        Возгласы смолкли.
        - Ну да! - сказал сторож, освобождаясь от объятий. - Изловишь его! Он теперь где-нибудь в стене сидит. Обидчивый…
        Члены комиссии отодвинулись и долго, странно на него смотрели.
        - Так ты, значит… знал про него? - спросил субподрядчик.
        - А то как же, - согласился Петрович. - Три года, чай, охраняю.
        - Знал и молчал?
        - Да что ж я, враг себе про такое говорить? - удивился сторож. - Вы меня тут же на лечение бы и отправили. Да он и не мешает, Колька-то. Даже польза от него: посторонние на стройку не заходят…
        В неловком молчании они подошли к вагонке, возле которой приткнулась серая «Волга».
        - Слушай, Петрович, - спросил субподрядчик, - а почему ты его Колькой зовёшь?
        Старик опешил. Кажется, он над этим никогда не задумывался.
        - Надо же как-то называть, - сказал он наконец. - И потом, внук у меня - Колька. В точности такой же обормот: из бороды глаза торчат да нос…
        - Что-то я никак не соображу, - раздражённо перебил его проектировщик, который с момента избавления не проронил ещё ни слова. - Почему он нас отпустил? Загадку-то мы не отгадали.
        - Так Петрович же отгадку сказал, - напомнил из кабины субподрядчик. - Ласточка.
        - Ласточка? - ошарашенно переспросил проектировщик. - Почему ласточка?
        - Уважает, - пояснил сторож. - Вон их сколько тут развелось!
        Все оглянулись на серый массив стройки. Действительно, под бетонными козырьками там и сям темнели глиняные круглые гнезда.
        - Ну это же некорректная загадка! - взревел проектировщик. - Её можно всю жизнь отгадывать и не отгадать!.. Да он что, издевался над нами?!
        Разбушевавшегося проектировщика попытались затолкать в машину, но он отбился.
        - Нет уж, позвольте! - Он подскочил к Петровичу. - А вам он её тоже загадывал?
        - А то как же, - ухмыльнулся старик. - Летит - свистит. Я спрашиваю: «Ласточка, что ли?» Он говорит: «Ласточка…»
        Проектировщик пришибленно посмотрел на сторожа и молча полез в кабину.

* * *
        - Но Петрович-то, а? - сказал субподрядчик, выводя «Волгу» на широкую асфальтовую магистраль. - Ох, стари-и-ик! От кого от кого, но от него я такого не ожидал…
        - Да, непростой старичок, непростой, - деревянно поддакнул с заднего сиденья проектировщик.
        - Кто-то собирался снять людей с микрорайона, - напомнил заказчик. - И сдать стройку за месяц.
        Генподрядчик закряхтел:
        - Легко сказать… Что ж вы думаете, это так просто? Микрорайон - это сейчас сплошь объекты номер один… И потом, ну что вы в самом деле! Ну строительный, ну и что? Это же бесплатный сторож… О-ох!.. - выдохнул он вдруг, наклоняясь вперёд и закладывая руку за левый борт пиджака.
        - Что? Сердце? - испуганно спросил субподрядчик, поспешно тормозя.
        Генподрядчик молчал, упёршись головой в ветровое стекло.
        - Нет, не сердце, - сдавленно ответил он. - Просто вспомнил: у меня же завтра ещё одна комиссия…
        - На какой объект?
        - Библиотека…
        - Ох ты… - сказал субподрядчик, глядя на него с жалостью.
        - Тоже замороженная стройка? - поинтересовался проектировщик.
        - Семь лет, как замороженная. - Субподрядчик сокрушённо качал головой. - Я вот думаю: если здесь за три года такое завелось, то там-то что же, а?
        1981
        Аналогичный случай
        В чисто научных целях Биолог отхватил лазером крупный мясистый побег, и тут появилось чудовище. Лохматое от многочисленных щупалец, оно стремительно выкатилось из зарослей и, пронзительно заверещав, схватило Биолога.
        Командор и Кибернетик бросились к танку. Чудовище их не преследовало. Оно шмякнуло Биолога о мягкую податливую почву и прикрепило за ногу к верхушке так и не обследованного растения.
        Когда Командор выскочил с бластером из танка, животное уже скрылось. Биолог покачивался вниз головой на десятиметровой высоте.
        Его сняли, втащили в танк и привели в чувство.
        - Что оно со мной делало? - слабым голосом спросил Биолог.
        - Подвесило на веточку, - сухо ответил Кибернетик. - На зиму запасалось.
        Танк с грохотом ломился сквозь джунгли, расчищая дорогу манипуляторами.
        - Может, мы заехали в заповедник? - предположил пришедший в себя Биолог.
        - Они обязаны были предупредить нас о заповедниках! - прорычал Командор.
        Ситуация складывалась в некотором роде уникальная. Объективно говоря, контакт с аборигенами уже состоялся. Была установлена двусторонняя телепатическая связь, и даже наметились какие-то дружеские отношения. Однако туземная система координат была настолько необычной, что астронавты никак не могли понять, где искать аборигенов, а те, в свою очередь, не могли уразуметь, где находится корабль.
        В числе прочих сведений местные жители сообщили, что крупных животных на планете нет.
        - А так ли уж они к нам расположены? - угрюмо сказал Командор. - Что, если они нарочно морочат нам голову с координатами? Умолчали же насчет хищников?
        Танк впоролся в совершенно непроходимую чащу. Они взяли лазер и выжгли в ней просеку.
        - Есть идея, - сказал Биолог.
        - Слушаю вас, - заинтересовался Командор.
        - Это было маленькое животное.
        - То есть?!
        - Для них маленькое.
        - О господи!.. - содрогнулся Командор.
        Путь танку преградил глубокий ров. Они взяли бластер и направленным взрывом сбросили в этот ров кусок холма.
        - Если на то пошло, - вмешался Кибернетик, - у меня тоже есть идея. В достаточной мере безумная.
        - Давайте, - устало сказал Командор.
        - Никаких аборигенов на этой планете нет.
        Астронавты тревожно заглянули в глаза Кибернетику.
        - Позвольте… А где же они?
        - Они на той планете, с которой мы установили телепатическую связь.
        Выход из ущелья затыкала огромная каменная глыба. Они взяли деструктор и распылили ее.
        - Любим мы безумные идеи, - проворчал Командор. - А почему не предположить самое вероятное? Просто наш Связист не так их понял. Ладно! Доберемся - выясним.
        Танк налетел на земляной вал неизвестного происхождения и, прошибив его насквозь, подкатил к кораблю…
        - Ну вы меня удивили, старики! - Связист отлепил присоски от бритого черепа и озадаченно помассировал темя. - Я абсолютно уверен в их искренности. Я же не с передатчиком, а с личностью общаюсь. Кстати, он, оказывается, тоже сельский житель. Вам, горожанам, этого не понять. Знаете, о чём мы с ним говорили? О высоких материях? Черта с два! О самом насущном. Например, он пожаловался, что на его делянке завелись какие-то вредные зверьки… ну, вроде наших грызунов. Портят посевы, проедают дырки в изгороди… А я рассказал ему аналогичную историю: у моего деда был сад, и, когда к нему повадились воробьи, он подстрелил одного и повесил на дереве. И остальных как ветром сдуло! Представляете, эта мысль моему аборигену очень понравилась. Он поблагодарил за совет и сказал, что сейчас же пойдёт и попробует… А что это вы на меня так странно смотрите?
        1981
        Тупапау, или Сказка о злой жене
        Светлой памяти Жени Фёдоpова
        1
        Мглистая туча наваливалась на Волгу с запада, и намерения у неё, судя по всему, были самые серьёзные. Дюралевый катерок сбросил скорость и зарылся носом в нарзанно зашипевшую волну.
        - Толик, - жалобно позвал толстячок, что сидел справа, - по-моему, она что-то против нас имеет…
        Хмурый Толик оценил исподлобья тучу и, побарабанив пальцами по рогатому штурвальчику, обернулся - посмотреть, далеко ли яхта.
        Второе судно прогулочной флотилии выглядело куда эффектнее: сияюще-белый корпус, хромированные поручни, самодовольно выпяченные паруса. За кормой яхты бодро стучал подвесной мотор, но в скорости с дюралькой она, конечно, тягаться не могла.
        - Это всё из-за меня, ребята… - послышался виноватый голос с заднего сиденья. Там в окружении термосов, спиннингов и рюкзаков горбился крупный молодой человек с глазами великомученика. Правой рукой он придерживал моток толстенной - с палец - медной проволоки, венчающей собой всю эту груду добра.
        - Толик, ты слышал? - сказал толстячок. - Раскололся Валентин! Оказывается, туча тоже из-за него.
        - Не надо, Лёва, - с болью в голосе попросил тот, кого звали Валентином. - Не опоздай мы с Натой на пристань…
        - «Мы с Натой»… - сказал толстячок, возводя глаза к мглистому небу. - Ты когда кончишь выгораживать свою Наталью, непротивленец? Ясно же как божий день, что она два часа макияж наводила!
        Но тут в глазах Валентина возникло выражение такого ужаса, что Лёва, поглядев на него, осёкся. Оба обернулись.
        Белоснежный нос яхты украшала грациозная фигура в бикини. Она так вписывалась в стройный облик судна, что, казалось, её специально выточили и установили там для вящей эстетики.
        Это была Наталья - жена Валентина.
        Впереди полыхнуло. Извилистая молния, расщепившись натрое, отвесно оборвалась за тёмный прибрежный лесок.
        - Ого… - упавшим голосом протянул Лёва. - Дамы нам этого не простят.
        На заднем сиденье что-то брякнуло.
        - Ты мне там чужую проволоку не утопи, - не оборачиваясь, предупредил Толик. - Нырять заставлю…
        А на яхте молнии вроде бы вообще не заметили. Значит, по-прежнему парили в эмпиреях. Наталья наверняка из бикини вылезала, чтобы произвести достойное впечатление на Фёдора Сидорова, а Фёдор Сидоров, член Союза художников, авангардист и владелец яхты, блаженно жмурился, покачиваясь у резного штурвала размером с тележное колесо. Время от времени, чувствуя, что Наталья выдыхается, он открывал рот и переключал её на новую тему, упомянув Босха или, скажем, Кранаха.
        На секунду глаза Натальи стекленели, затем она мелодично взвывала: «О-о-о, Босх!» или «О-о-о, Кранах!».
        Причём это «о-о-о» звучало у неё почти как «у-у-у» («У-у-у, Босх!», «У-у-у, Кранах!»).
        И начинала распинаться относительно Босха или Кранаха.
        Можно себе представить, как на это реагировала Галка. Скорее всего, слушала, откровенно изумляясь своему терпению, и, лишь когда становилось совсем уже невмоготу, отпускала с невинным видом провокационные реплики, от которых Наталья запиналась, а Фёдор жмурился ещё блаженнее…
        На дюральке же тем временем вызревала паника.
        - Что ж мы торчим на фарватере! - причитал Лёва. - Толик, давай к берегу, в конце-то концов…
        - Лезь за брезентом, - распорядился Толик. - Сейчас здесь будет мокро. Ну куда ты полез? Он у меня в люке.
        - В люке? - возмутился Лёва. - Додумался! Нарочно, чтобы меня сгонять?
        Он взобрался на сиденье и неловко перенёс ногу через ветровое стекло. При этом взгляд его упал на яхту.
        - Эй, на «Пенелопе»! - завопил Лёва. - Паруса уберите! На борт положит!
        Он выбрался на нос дюральки и по-лягушачьи присел над люком.
        Тут-то их и накрыла гроза. Дождь ударил крупный, отборный. Брезент изворачивался, цеплялся за всё, что мог, и норовил уползти обратно, в треугольную дыру. Лёва высказывался. Сзади сквозь ливень маячил смутный силуэт яхты с убранными парусами. Валентин на заднем сиденье старался не утопить чужую проволоку и прикидывал, что с ним сделает промокшая жена на берегу за эту бог весть откуда приползшую тучу.
        Но когда ни на ком сухой нитки не осталось, выяснилось вдруг, что гроза не такая уж страшная штука.
        - Ну что, мокрая команда? - весело заорал Толик. - Терять нечего? Тогда отдыхаем дальше!..
        Совпадение, конечно, но всё-таки странно, что молния ударила в аккурат после этих самых слов.
        2
        Всё стало ослепительно-белым, потом - негативно-чёрным. Волосы на голове Толика, треща, поднялись дыбом (не от страха - испугаться он не успел). Предметы, люди, сама лодка - всё обросло игольчато-лучистым ореолом. Прямо перед Толиком жутко чернело перекошенное лицо Лёвы в слепящем нимбе.
        Это длилось доли секунды. А потом мир словно очнулся - зашумел, пришёл в движение. Лодка тяжело ухнула вниз с полутораметровой высоты, оглушительно хлопнув по воде плоским днищем, затем угрожающе накренилась, встав при этом на корму, и какое-то время казалось, что она неминуемо перевернётся. Лёва кувыркнулся через ветровое стекло и, ободрав плечо о худую наждачную щёку Толика, шлёпнулся за борт.
        Этот незначительный толчок, видимо, и решил исход дела - дюралька выровнялась. Толик, опомнившись, ухватил за хвост убегающую за борт брезентовую змею и рванул на себя. На помощь ему пришёл Валентин. Вдвоём они втащили в лодку полузахлебнувшегося Лёву и принялись разжимать ему пальцы. Вскоре он затряс головой, закашлялся и сам отпустил брезент.
        - Все целы? - крикнул Толик. - У кого что сломано, выбито? А ну подвигайтесь, подвигайтесь, проверьте!
        - Вот… плечо обо что-то оцарапал, - неуверенно пожаловался Лёва.
        - И всё? - не поверил Толик.
        Он перевёл глаза на Валентина. Тот смущённо пожимал плечами - должно быть, не пострадал вообще.
        И тогда Толик начал хохотать.
        - Плечо… - стонал он. - Чуть не сожгло, на фиг, а он говорит: плечо…
        Мокрый Лёва ошарашенно смотрел на него. Потом тоже захихикал, нервно облизывая с губ горько-солёную воду. Через минуту со смеху покатывались все трое, да так, что лодка раскачивалась.
        Но это им только казалось - дюралька танцевала совсем по другой причине. Истина открылась в тот момент, когда друзья перевели наконец дыхание.
        Большая пологая волна выносила судёнышко всё выше и выше, пока оно не очутилось на вершине водяного холма, откуда во все стороны очень хорошо просматривался сверкающий под тропическим солнцем океан. Приблизительно в километре от лодки зеленел и топорщился пальмами гористый остров. Ничего другого, напоминающего сушу, высмотреть не удалось.
        Дюралька плавно соскользнула с волны. Теперь она находилась как бы на дне водяной котловины. Остров исчез.
        Трудно сказать, сколько ещё раз поднималась и опускалась лодка, прежде чем к друзьям вернулся дар речи. Первым из шока вышел Толик.
        - Так… - сипло проговорил он. - Попробуем завестись…
        3
        Да, это вам была не река! Дюралька штурмовала каждую волну, как гусеничный вездеход штурмует бархан. Сначала остров приближался медленно, словно бы нехотя, а потом вдруг сразу надвинулся, угрожающе зашумел прибоем.
        Лодка удачно проскочила горловину бухточки, радостно взвыла и, задрав нос, понеслась по зеркальной воде к берегу. Толик поздно заглушил мотор, и дюралька на полкорпуса выехала на чистый скрипучий песок.
        Роскошный подковообразный пляж был пугающе опрятен: ни обрывков бумаги, ни жестянок из-под консервов. У самой воды, где обычно торчат остроконечные замки из сырого песка, рассыпаны были редкие птичьи следы. Амфитеатром громоздились вечнозелёные заросли. С живописной скалы сыпался прозрачный водопадик.
        - Ребята… - послышался потрясённый голос с заднего сиденья. - Но ведь это не укладывается в рамки общепринятой теории…
        - Да помолчи ты хоть сейчас! - взвыл Лёва. - Какая, к чертям, теория? Толик, скажи ему!..
        Толик, вытянув шею, смотрел поверх ветрового стекла куда-то вдаль.
        - Баньян[1 - Баньян (баниан) - тропический фикус огромных размеров.], - тихо, но отчётливо произнёс он.
        - Где? - испугался Лёва.
        - Вон то дерево называется баньян, - зачарованно проговорил Толик. - Я про него читал.
        Дерево было то ещё. Стволов шесть, не меньше. То ли крохотная рощица срослась кронами, то ли каждая ветвь решила запустить в землю персональный корень.
        - Где? Г-где?.. - Лёва вдруг стал заикаться.
        - Вон, правей водопада…
        - Да нет! Где растёт?
        - В Полинезии, - глухо сказал Толик.
        - В Поли… - Лёва не договорил и начал понимающе кивать, глядя на баньян.
        - Перестань, - сказал Толик.
        Лёва кивал.
        - Может, воды ему? - испуганным шёпотом спросил Валентин.
        Толик нашарил под сиденьем вскрытую пачку «Опала», кое-как извлёк из неё сигарету и, не глядя, ткнул фильтром сначала в глаз Лёве, потом в подбородок. Лёва машинально щёлкнул зубами и чуть не отхватил Толику палец. Со второй попытки он прокусил сигарету насквозь.
        Так же не глядя, Толик сунул пачку Валентину, но тот отпрянул и замотал головой - месяц назад Наталья, прочитав статью о наркомании, настрого запретила ему курить.
        Лёва перестал кивать. Потом, напугав обоих, с шумом выплюнул откушенный фильтр.
        - А чего, спрашивается, сидим? - вскинулся он вдруг.
        Так и не дав никому прикурить, Толик сделал над собой усилие и вылез из дюральки. Постоял немного, затем поднял глаза на заросли и неловко сел на борт.
        - Ребята… - снова подал голос Валентин.
        - Знаю! - оборвал Толик. - Не укладывается. Слышали.
        Он вскочил, выгнал из лодки Валентина и Лёву, столкнул её поглубже в воду, пристегнул карабин тросика и, отнеся якорь шага на три, прочно вогнал его лапами в песок. Спасался человек трудотерапией.
        Сзади послышались не совсем понятные звуки. Толик обернулся и увидел, что Лёва сидит на песке и бессмысленно посмеивается, указывая сломанной сигаретой то на бухту, то на баньян, то на водопадик.
        - Послушайте… - смеялся Лёва. - Этого не может быть…
        Он встретился глазами с Толиком, поскучнел и умолк.
        - Оч-чень мило… - бормотал между тем Валентин, очумело озираясь. - Позвольте, а где же?.. Я же сам видел, как…
        Он кинулся к лодке и бережно вынес на песок чудом не оброненный за борт моток толстой медной проволоки. Собственно, мотком это уже не являлось. Теперь это напоминало исковерканную пружину от гигантского матраса, причём исковерканную вдохновенно.
        И ещё одно: раньше проволока была тусклой, с прозеленью, теперь же сверкала, как бляха на параде.
        - Оч-чень мило… - озадаченно повторял Валентин, обходя её кругом. - То есть в момент разряда моток принял такую вот форму…
        Услышав слово «разряд», Толик встрепенулся.
        - Валька! - умоляюще сказал он. - Ну ты же физик! Теоретик! Что же это, Валька, а?
        Лицо у Валентина мгновенно сделалось несчастным, и он виновато развёл руками.
        - Давайте хоть костёр разожжём! - от большого отчаяния выкрикнул Лёва. Он всё ещё сидел на песке.
        Толик немедленно повернулся к нему:
        - Зачем?
        - Может, корабль какой заметит…
        Лицо Валентина выразило беспокойство.
        - Лёва, - с немыслимой в такой обстановке деликатностью начал он, - боюсь, что тебе долго придётся жечь костёр…
        - То есть?
        - Видишь ли… Насколько я понимаю, перенос в пространстве должен сопровождаться переносом во времени… Боюсь, что мы в иной эпохе, Лёва. И если это действительно Полинезия, то, похоже, европейцы здесь ещё не появлялись…
        Лёва обезумел.
        Он вскочил с песка. Он метался по пляжу, он кричал, чтобы Валентин взял свои слова обратно. Потом, полагая, видимо, что одним криком не убедишь, попытался применить силу - и его пришлось дважды оттаскивать от большого и удивлённого Валентина. Наконец Толику надоела неблагодарная роль миротворца, что немедленно выразилось в коротком тычке по Лёвиным рёбрам.
        - Кончай! - внятно произнёс Толик.
        Будучи в прошлом одноклассниками, инженер Лёва, слесарь Толик и физик-теоретик Валентин знали друг друга до тонкостей. И если у Толика вот так на глазах менялось лицо, это означало, что робкого Валентина опять обижают и что в следующее мгновение маленький худой Толик пулей влетит в потасовку, как бультерьер Снап из известного рассказа Сетон-Томпсона.
        Лёва мигом припомнил золотые школьные деньки и притих.
        - Слушай, сейчас хлебнуть бы… - берясь за горло, обессиленно сказал он. - Достань, а?
        - Водка на яхте, - напомнил Толик.
        - Слу-шай… - выдохнул Лёва. - А яхта где? Где «Пенелопа»?
        Оба почему-то посмотрели на горловину бухты. Там ходили белые, как закипающее молоко, буруны.
        - Эх, не послушал я Фёдора, дурак, - с сожалением молвил Лёва. - Он же предлагал: идём на яхте… Нет, надо было мне влезть в твою жестянку! Был бы уже в городе… протокол бы составляли…
        - Как дам сейчас в торец! - озлился Толик. - Без протокола.
        - Ребята…
        …И так неожиданно, так умиротворённо прозвучало это «ребята», что оба с сумасшедшей надеждой повернулись к Валентину. Всё-таки физик… теоретик…
        Теоретик стоял возле сверкающей медной спирали и с живым интересом оглядывал пейзаж.
        - Ребята, я всё-таки с вашего позволения возьму одну «опалину»?..
        И, получив в ответ обалделый кивок, направился к берегу, мурлыча что-то из классики.
        - Что это с ним? - тихо спросил Лёва.
        Толик неопределённо повёл плечом.
        Валентин уже возвращался, с наслаждением попыхивая сигаретой.
        - Ребята, а знаете, здесь неплохо, - сообщил он. - Вообще не понимаю, чем вы недовольны… Могли попасть в жерло вулкана, в открытый космос - куда угодно! А здесь - смотрите: солнце, море, пальмы…
        Видно, никотин с отвычки крепко ударил ему в голову.
        - Я, конечно, постараюсь разобраться в том, что произошло, - небрежно заверил он, - но вернуться мы, сами понимаете, уже не сможем. Ну и давайте исходить из того, что есть…
        - Т-ты… ты оглянись вокруг! - Лёва вновь обнаружил тенденцию к заиканию.
        - Отстань от него, - хмуро сказал Толик. - От Натальи человек избавился - неужели не понимаешь?
        4
        Завтрак протекал в сложном молчании - каждый молчал по-своему. Валентин улыбался каким-то приятным мыслям и вообще вёл себя раскованно. Лёва с остановившимся взглядом уничтожал кильку в томате. Толик что-то прикидывал и обмозговывал. Грохотали отдалённые буруны, и кричали чайки.
        - Слушайте! - побледнев, сказал Лёва. - Кажется, мотор стучит.
        Они перестали жевать.
        - Ага… Жди! - проворчал наконец Толик.
        Лёва расстроенно отшвырнул пустую консервную банку.
        - И чайки какие-то ненормальные… - пожаловался он ни с того ни с сего. - Почему у них хвосты раздвоены? Не ласточки, не чайки - так… чёрт знает что… В гробу я видел такую робинзонаду!
        - А ну принеси обратно банку! - взвился вдруг Толик. - Я тебе побросаю! И целлофан тоже не выбрасывать. Вообще ничего не выбрасывать. Всё пригодится…
        Лёва смотрел на него вытаращенными глазами.
        - Мотор! - ахнул он. - Ей-богу, мотор!
        Толик и Лёва оглянулись на бухту и вскочили. «Пенелопа» уже миновала буруны и, тарахтя, шла к берегу. В горловине ей досталось крепко - в белоснежном борту повыше ватерлинии зияла пробоина, уничтожившая последнюю букву надписи, отчего название судна перешло в мужской род: «Пенелоп…»
        Лёва забежал по колено в воду. Он размахивал майкой, прыгал и ликующе орал: «Сюда! Сюда!» А на носу яхты скакала Галка и пронзительно визжала: «Мы здесь! Мы здесь!» - хотя их уже разделяло не более десятка метров.
        Глубокий киль не позволил яхте причалить прямо к берегу, и её пришвартовали к корме дюральки.
        И вот на горячий песок доисторического пляжа ступила точёная нога цивилизованной женщины. Первым делом Наталья направилась к мужу. Заплаканные глаза её стремительно просыхали, и в них уже проскакивали знакомые сухие молнии. Что до Валентина, то он окостенел в той самой позе, в какой его застало появление «Пенелопа». Пальцы его правой руки были сложены так, словно ещё держали сигарету, которую у него вовремя сообразил выхватить Толик.
        - Как это на тебя похоже! - с невыносимым презрением выговорила Наталья.
        Валентин съёжился. Он даже не спросил, что именно на него похоже. Собственно, это было несущественно.
        Второй переправили Галку. Вела она себя так, словно перекупалась до озноба: дрожа, села на песок и обхватила колени. Глаза у неё были очень круглые.
        И наконец на берег сбежал сам Фёдор Сидоров. Задрав бородёнку, он ошалело оглядел окрестности, после чего во всеуслышание объявил:
        - Мужики! Это Гоген!
        - О-о-о (у-у-у), Гоген!.. - встрепенулась было Наталья и осеклась.
        - Нет, но какие вы молодцы, - приговаривал Лёва со слезами на глазах. - Какие вы молодцы, что приплыли! Вот молодцы!
        Как будто у них был выбор!
        - А эт-то ещё что такое? - послышался ясный, изумлённо-угрожающий голос Натальи. Её изящно вырезанные ноздри трепетали.
        Валентин перестал дышать, но было поздно.
        - Наркоман! - на неожиданных низах произнесла она.
        Лицо Толика приняло странное выражение. Казалось, он сейчас не выдержит и скажет: «Да дай ты ей в лоб, наконец! Ну нельзя же до такой степени бабу распускать!»
        Ничего не сказал, вздохнул и, вытащив из дюральки охотничий топорик, направился к зарослям.
        Впрочем, Наталью в чём-то можно было понять. В конце концов, ведь и сам Толик в первые минуты пребывания на острове с ненужным усердием хлопотал вокруг дюральки, боясь поднять глаза на окружающую действительность. Видно, такова уж защитная реакция человека на невероятное: сосредоточиться на чём-то привычном и хотя бы временно не замечать остального.
        Поэтому выволочка была долгой и обстоятельной, с надрывом и со слезой. Валентину влетело за курение в трагический момент, за друга-слесаря, за нечуткость и чёрствость и, наконец, за то, что с Натальей не стряслось бы такого несчастья, выйди она замуж за другого.
        Наталью тупо слушали и, не решаясь отойти от лодок, с завистью следили за мелькающим вдалеке Фёдором Сидоровым. Как очумелый, он бегал по берегу, прищуривался, отшатывался и закрывал ладонью отдельные фрагменты пейзажа. Потом и вовсе исчез.
        Наталья вот-вот должна была остановиться, пластинка явно доскрипывала последние обороты, но тут, как нарочно, начала оживать Галка.
        - Ну что? - высоким дрожащим голосом спросила она. - С кем в бадминтон?
        После этих слов с Натальей приключилась истерика, и вдвоём с Лёвой они наговорили Галке такого, что хватило бы на трёх Галок. Но провокаторше только этого было и надо: поогрызавшись с минуту, она перестала дрожать и ожила окончательно.
        - Один, понимаешь, на Гогене шизанулся, - шипел и злобствовал Лёва, - этой - бадминтон!.. А вот, полюбуйтесь, ещё один сидит! Ему здесь, видите ли, неплохо! А? Неплохо ему!..
        - Это кому здесь неплохо? - вскинулась Наталья.
        Лёва сгоряча объяснил, а когда спохватился - над пляжем уже висела пауза.
        - Негодяй! - тихо и страшно произнесла Наталья, уставив на мужа прекрасные заплаканные глаза. - Так тебе, значит, без меня неплохо? Ты хотел этого, да? Ты этого добивался? Ты… Ты подстроил это!
        Обвинение было настолько чудовищным, что даже сама Наталья застыла на секунду с приоткрытым ртом, как бы сомневаясь, не слишком ли она того… Потом решила, что не слишком, - и началось!
        Погребённый под оползнем гневных и, видимо, искренних слов, Валентин даже не пытался барахтаться. Злодеяние его было очевидно. Он заманил супругу на яхту с подлым умыслом бежать на слесаревой дюральке. Но он просчитался! Он думал, что яхта останется там, на Волге. Не вышло. Негодяй, о негодяй! И он думает, что она, Наталья, согласится похоронить свою молодость на необитаемом острове? Ну нет!..
        - Наташенька, - попробовал исправить положение Лёва, - мы уже всё обсудили. Тут, видишь ли, какое дело… Оказывается, перенос в пространстве…
        - Ты что, физик? - резко повернулась к нему Наталья.
        - Я не физик. Он физик…
        - Какой он физик! - Она смерила мужа взглядом. - До сих пор диссертацию закончить не может! Даю тебе неделю сроку, слышишь, Валентин?
        - Ната…
        - Неделю!
        Неделю сроку - на что? Честно говоря, Наталья об этом как-то не очень задумывалась. Но Валентин понял её по-своему и ужаснулся.
        - А куда это кузен пропал? - всполошилась Галка, имея в виду своего дальнего родственника Фёдора Сидорова.
        Лёва осмотрелся.
        - Возле баньяна торчит, - с досадой бросил он. - Девиц каких-то привёл…
        - Опять… - застонала Галка. - Что?!
        Они уставились друг на друга, потом на баньян.
        Фёдор оживлённо беседовал с двумя очень загорелыми девушками в скромных юбочках из чего-то растительного. Не переставая болтать, обнял обеих за роскошные плечи и повёл к лодкам.
        Это была минута вытаращенных глаз и разинутых ртов.
        Подошёл Толик с охапкой свежесрубленных жердей.
        - А остров-то, оказывается, обитаемый! - огорошила его Галка.
        Толик спокойно бросил жерди и посмотрел на приближающуюся троицу.
        - Нет, - сказал он. - Это с соседнего острова. Здесь им селиться нельзя.
        - Откуда знаешь? - быстро спросил Лёва. - Это они тебе сами сказали? Ты что, уже общался? А почему нельзя?
        - Табу, - коротко пояснил Толик и добавил: - Вождь у них - ничего, хороший мужик…
        - Знакомьтесь, - торжественно провозгласил Фёдор. - Моана. Ивоа. Галка, моя кузина. Наталья. Лёва…
        Девушки, похоже, различались только именами. Одеты они были совершенно одинаково: короткие шуршащие юбочки, и ничего больше. Незнакомые белые цветы в распущенных волосах. Смуглые свежие мордашки с живыми тёмными глазами.
        - И часто они здесь бывают? - с интересом спросил Лёва, кажется приходя в хорошее настроение.
        - Да ритуал здесь у них какой-то…
        Ответ Толика Лёве не понравился. Вспомнился Робинзон Крузо, танцы с дубиной вокруг связанного кандидата на сковородку, черепа на пляже и прочие людоедские штучки. А тут ещё Моана (а может, Ивоа), покачивая бёдрами, вплотную подошла к Лёве и, хихикнув, потрогала указательным пальцем его белый итээровский животик.
        Лёва попятился и испуганно обвёл глазами заросли. Заросли шевелились. От ветра, разумеется. А может быть, и нет. Может быть, они шевелились совсем по другой причине.
        - Что за ритуал? Ты их хоть расспросил?
        - Я тебе что, переводчик? - огрызнулся Толик. - Я по-полинезийски знаю только «табу» да «иа-ора-на».
        - Иа-орана![2 - Иа-орана - форма приветствия (полинез.).] - обрадованно откликнулась Ивоа (а может, Моана).
        Наталья была вне себя. Вы подумайте: все мужчины, включая Фёдора Сидорова, смотрели не на неё, а на юных туземок! В такой ситуации ей оставалось одно - держаться с достоинством. Наталья сделала надменное лицо и изящным жестом нацепила радужные очки.
        Лучше бы она этого не делала.
        - Тупапау![3 - Тупапау - злой дух, привидение (полинез.).] - взвизгнули девушки и в ужасе кинулись наутёк.
        - Ну вот… - обречённо промолвил Лёва, глядя им вслед. - Сейчас приведут кого-нибудь…
        Все содрогнулись.
        - Валентин… - начала Наталья.
        - Я помню, Ната, помню… - торопливо сказал несчастный теоретик. - Правда, неделя - это, конечно, маловато… но я попробую во всём разобраться и…
        5
        Прошёл месяц.
        6
        «Пенелоп» беспомощно лежал на боку, чем-то напоминая выброшенного на берег китёнка. Памятная пробоина чуть выше ватерлинии была грубо залатана куском лакированной фанеры. Заплата, которую в данный момент накладывали на вторую такую же пробоину, смотрелась куда аккуратнее.
        Сидя на корточках, Толик не спеша затягивал последний болт. По периметру латки блестели капли клея (толчёный кокос плюс сок хлебного дерева). Внутри яхты кто-то громко сопел, лязгал железом и выражался. Из-под носовой части палубы, упираясь пятками в раскулаченную каюту, торчали чьи-то крепкие загорелые ноги.
        - Сойдёт, - сказал Толик и хлопнул ладонью по обшивке.
        - Всё, что ли? - гулко спросили из чрева яхты.
        Ноги задвигались, показалась выпуклая смуглая спина, и наконец над бортом появилась потная тёмная физиономия то ли работорговца, то ли джентльмена удачи. Выгоревшие космы были перехвачены каким-то вервием, а ниже подбородка, наподобие шейного платка, располагалась рыжая клочковатая борода.
        Эта совершенно пиратская физиономия принадлежала Лёве.
        Бывший инженер-метролог отдал гаечный ключ Толику, и они присели на борт передохнуть. Толик тоже изменился: почернел, подсох, лицо до глаз заросло проволочным волосом.
        Европейцем остался, пожалуй, один Фёдор Сидоров. Светлокожесть его объяснялась тем, что работал он всегда под зонтиком, а вот чем он подбривал щёки и подравнивал бородку, было неизвестно даже Галке. Сейчас он бродил вокруг «Пенелопа» и, моргая белёсыми ресницами, оглядывал его со всех сторон.
        - Слушай, вождь, - сказал Лёва (Толик чуть повернул к нему голову). - А зачем вообще нужна эта палуба? Снять её к чёртовой матери…
        - Можно, - кивнул Толик.
        - Мужики, - задумчиво поинтересовался Фёдор, - а вам не кажется, что вы обращаетесь с моей собственностью несколько вольно?
        «Мужики» дружно ухмыльнулись в две бороды.
        - Твоя собственность, - насмешливо объяснил Лёва, - месяц как национализирована.
        - А-а-а, - спокойно отозвался Фёдор. - Тогда конечно.
        - И вообще, - сказал Лёва. - Я не понимаю. Почему мы с вождём трудимся в поте лица? Почему ты стоишь и ничего не делаешь?
        Фёдор, задрав брови, наблюдал морских ласточек.
        - Мужики, какого рожна? - рассеянно осведомился он. - Я фирма, работающая на экспорт. Золотой, в некотором роде, фонд.
        - Ты, фирма! - сказал Толик. - Ты портрет Таароа закончил? За ним, между прочим, сегодня делегация прибудет, не забыл?
        - Сохнет, - с достоинством обронил Фёдор. - После обеда приглашаю на смотрины.
        - А вот интересно, - ехидно начал Лёва. - Всё хотел спросить: а что ты будешь делать, когда у тебя кончатся краски?
        Фёдор одарил его высокомерным взглядом голубеньких глаз.
        - Лёвушка, - кротко промолвил он, - талантливый человек в любом месте и в любую эпоху найдёт точку приложения сил.
        - А ты не виляй, - подначил Лёва.
        - Хорошо. Пожалуйста. В данный момент я, например, осваиваю технику татуировки акульим зубом. Если это тебя так интересует.
        Лёва перестал улыбаться:
        - Ты что, серьёзно?
        - Лёвушка, это искусство. Кстати, кое-кто уже сейчас набивается ко мне в клиенты…
        Его перебил Толик.
        - Нет, кому я завидую, так это Таароа, - признался он с горечью. - Полсотни человек под началом, а? И каких! Все здоровые, умелые, дисциплинированные… А тут послал бог трёх обормотов! Этого из-под зонтика не вытащишь, другой целыми днями на Сыром пляже формулы рисует…
        - А я? - обиженно напомнил Лёва.
        - А ты яхту на рифы посадил!
        Последовало неловкое молчание.
        - Мужики! - сказал Фёдор Сидоров, откровенно меняя тему. - А знаете, почему племя Таароа не селится на нашем острове? Из-за тупапау.
        - Из-за Натальи? - поразился Лёва.
        - Да нет! Из-за настоящих тупапау. Мужики, это феноменально! Оказывается, наш остров кишмя кишит тупапау. Таароа и тот, пока мне позировал, весь извертелся. Вы, говорит, сами скоро отсюда сбежите. Тупапау человека в покое не оставят. Вон, говорит, видишь, заросли шевельнулись? Так это они.
        - Не знаю, не встречал, - буркнул Толик, поднимаясь. - Не иначе их Наталья распугала…
        7
        В деревне было пусто. Проходя мимо своей крытой пальмовыми листьями резиденции, Толик раздражённо покосился на установленную перед входом медную проволоку. Её петли и вывихи успели изрядно потускнеть за месяц, но в целом выглядели всё так же дико.
        Сколько бы вышло полезных в хозяйстве вещей, распили он её на части… Нельзя. И не потому, что Валентин заклинал не трогать этот «слепок с события», изучив который якобы можно обосновать теоретически то, что стряслось с ними на практике месяц назад. И не потому, что Фёдор Сидоров узрел в ней гениальную композицию («Это Хосе Ривера, мужики! Хосе де Ривера!»). И уж тем более не из-за Натальи, ляпнувшей однажды, что «скульптура» придаёт побережью некий шарм.
        Нет, причина была гораздо глубже и серьёзнее. Племя Таароа приняло перекошенную медную спираль за божество пришельцев, и отпилить теперь кусок от проволоки-хранительницы было бы весьма рискованным поступком.
        Толик вздохнул и, поправив одну из жёлтеньких тряпочек, означающих, что прикосновение к святыне грозит немедленной гибелью, двинулся в сторону баньяна, откуда давно уже плыл тёплый ароматный дымок.
        Сосредоточенная Галка, шелестя местной юбочкой из коры пандануса, надетой поверх купальника, колдовала над очажной ямой.
        - А где Тупапау? - спросил Толик.
        Галка сердито махнула обугленным на конце колышком в сторону пальмовой рощи:
        - Пасёт…
        - Чего-чего делает? - не понял Толик.
        - Теоретика своего пасёт! - раздражённо бросила Галка. - Вдруг он не формулы там рисует! Вдруг у него там свидание назначено! С голой туземкой!
        - Вот дурёха-то! - в сердцах сказал Толик. - Ну ничего-ничего… Найду - за шкирку приволоку!
        - Слушай, вождь! - Опасно покачивая колышком, Галка подступила к Толику вплотную. - Мне таких помощниц не надо! Сто лет мне снились такие помощницы! Я тебе серьёзно говорю: если она ещё раз начнёт про свои страдания - я ей по голове дам этой вот кочерёжкой!
        - Да ладно, ладно тебе, - хмурясь и отводя глаза, буркнул Толик. - Сказал же: найду и приведу…
        И, круто повернувшись, размашистой петровской походкой устремился к Сырому пляжу.
        8
        Полукруг влажного песка размером с волейбольную площадку играл для Валентина роль грифельной доски. А роль фанатичной уборщицы с мокрой тряпкой играл прилив, дважды в сутки аккуратно смывающий Валентиновы выкладки.
        Иными словами, вся эта каббалистика, покрывающая Сырой пляж, была нарисована сегодня.
        Толик спрыгнул с обрывчика и, осторожно переступая через формулы, подошёл к другу:
        - Ну, как диссертация?
        Шутка была недельной давности. Придумал ее, конечно, Лёва.
        При звуках человеческого голоса Валентин вздрогнул:
        - А, это ты…
        А вот ему борода шла. Если у Лёвы она выросла слишком низко, а у Толика слишком высоко, то Валентину она пришлась тютелька в тютельку. Наконец-то в его внешности действительно появилось что-то от учёного, правда от учёного античности.
        На нём была «рура» - этакая простыня из тапы[4 - Тапа - материя, получаемая путём выколачивания коры.] с прорезью для головы, а в руке он держал тростинку. Вылитый Архимед, если бы не головной убор из носового платка, завязанного по углам на узелки.
        - На обед пора, - заметил Толик, разглядывая сложную до паукообразности формулу. - Слушай, где я это мог видеть?
        - Такого бреда ты нигде не мог видеть! - И раздосадованный Валентин крест-накрест перечеркнул формулу тростинкой.
        Тупапау, то бишь Натальи, нигде не наблюдалось. Толик зорко оглядел окрестности и снова повернулся к Валентину.
        - Да нет, точно где-то видел, - сказал он. - А почему бред?
        - Да вот попробовал описать то, что с нами произошло, одним уравнением… Ну и конечно, потребовался минус в подкоренном выражении.
        Толик с уважением посмотрел на формулу:
        - А что, минус нельзя… в подкоренном?
        - Нельзя, - безжалостно сказал Валентин. - Теория относительности не позволяет.
        - Вспомнил! - обрадовался вдруг Толик. - На празднике в деревне - вот где я это видел! Там у них жертвенный столб, поросят под ним душат… Так вот колдун под этим самым столбом нарисовал в точности такую штуковину.
        - Какой колдун? - встревожился Валентин. - Как выглядит? В перьях?
        - Ну да… Маска у него, татуировка…
        - Он за мной шпионит, - пожаловался Валентин. - Вчера прихожу после ужина, а он уравнение на дощечку перецарапывает…
        Определённо, Вальку пора было спасать. Переправить его, что ли, на пару недель к Таароа? Поживёт, придёт в себя… Гостей там любят… А Наталье сказать: сбежал. Построил плот и сбежал.
        - Эйнштейн здесь нужен, - ни с того ни с сего уныло признался Валентин. - Ландау здесь нужен. А я - ну что я могу?..
        - Слушай, - не выдержал Толик, - да пошли ты её к чёрту!
        - Да я уж и сам так думал…
        - А что тут думать? У тебя просто выхода другого нет!
        - Знаешь, а ты прав. - Голос Валентина внезапно окреп, налился отвагой. - Она же меня, подлая, по рукам и по ногам связала!
        - Валька! - закричал Толик. - Я целый месяц ждал, когда ты так скажешь!
        - А что? - храбрился Валентин. - Да на неё теперь вообще можно внимания не обращать!
        - Ну наконец-то! - Толик звучно двинул его раскрытой ладонью в плечо. - А то ведь смотреть страшно, как ты тут горбатишься!
        Однако порыв уже миновал.
        - Да, но другой-то нет… - тоскливо пробормотал Валентин, озираясь и видя вокруг лишь песок да формулы.
        - Как это нет? - возмутился Толик. - Вон их сколько ходит: весёлые все, послушные…
        - Ходит? - опешил Валентин. - Кто ходит? Ты о чём?
        - Да девчонки местные! В сто раз лучше твоей Натальи!.. - Толик запнулся. - Постой-постой… А ты о чём?
        - Я - о теории относительности… - с недоумением сказал Валентин, и тут до него наконец дошло. - Наталью - к чёрту? - недоверчиво переспросил он и быстро-быстро оглянулся. - Да ты что! Как это Наталью… туда?..
        И Толику вдруг нестерпимо захотелось отлупить его. В педагогических целях.
        - Поговорили… - вздохнул он. - Ладно. Пошли обедать.
        9
        - А вот и вождь! - с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.
        Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как «слесарь». Историческое собрание у водопада, избравшее «слесаря» вождём, она обозвала «недостойным фарсом», и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с её стороны.
        И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана «Пуа Ту Тахи Море Ареа» («Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане»), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви - символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, потрясённая Наталья вдруг поняла, что всё это всерьёз, и её отношение к Толику волшебно изменилось.
        Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождём без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.
        - Кузиночка! - сказал Фёдор, шевеля ноздрями и жмурясь. - Что бы мы без тебя делали!
        - С голоду бы перемёрли! - истово добавил Лёва.
        Расселись. Приступили к трапезе.
        - Валентин, ты запустил бороду, - сухо заметила Наталья. - Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.
        - Так ведь нечем, Ната… - с мягкой улыбкой отвечал Валентин.
        - А чем подбривает Фёдор?
        - Акульим зубом, - не без ехидства сообщил Лёва. - Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.
        После извлечения из углей поросёнка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару «булочек» (т. е. печёных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…
        - Интересно, - сказал Лёва, прихлёбывая кокосовое молоко из консервной банки, - далеко мы от острова Пасхи?
        Все повернулись к нему.
        - А к чему это ты? - спросил Толик.
        - По Хейердалу, - глубокомысленно изрёк Лёва, - на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.
        И, поглядев в голубенькие глаза Фёдора Сидорова, Лёва задумчиво поскрёб свою рыжую клочковатую бороду.
        Наталья, вся задрожав, уронила вилку.
        - Валентин! - каким-то вибрирующим голосом начала она. - Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!
        Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчёт минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.
        - Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…
        - У, Тупапау!.. - с ненавистью пробормотала Галка.
        - Ита маитаи вахина![5 - Скверная женщина! (искаж. полинез.)] - в сердцах сказал Толик Фёдору.
        - Ита маитаи нуи нуи![6 - Хуже не бывает! (искаж. полинез.)] - с чувством подтвердил тот. - Кошмар какой-то!
        - Между прочим, - хрустальным голоском заметила Наталья, - разговаривать в присутствии дам на иностранных языках - неприлично.
        Толик искоса глянул на неё, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить её акулам.
        10
        После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу - смотреть портрет.
        Фёдор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая её в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперёд. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворённо покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?
        - Ну и что теперь с нами будет? - раздался звонкий и злой голос Галки.
        Фёдор немедленно задрал бородёнку и повернулся к родственнице:
        - В каком смысле?
        - В гастрономическом, - зловеще пояснил Лёва.
        Фёдор, мигая, оглядел присутствующих.
        - Мужики, - удивлённо сказал он, - вам не нравится портрет?
        - Мне не нравится его пузо, - честно ответила Галка.
        - Выразительное пузо, - спокойно сказал Фёдор. - Не понимаю, что тебя смущает.
        - Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
        - Мужики, какого рожна? - с достоинством возразил Фёдор. - Нос ему проломили в позапрошлой войне заговорённой дубиной «Рапапарапа те уира»[7 - «Блеск молнии» (полинез.).]. Об этом даже песня сложена.
        - Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», - раздражённо сказала Галка, - но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..
        - Не стоит эпатировать аборигенов, - негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Фёдора, но авангардист в самом деле играл с огнём.
        Фёдор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
        - Мужики, это хороший портрет, - сообщил он. - Это сильный портрет.
        - Модернизм, - сказал Лёва, как клеймо поставил.
        Фёдор призадумался:
        - Полагаешь, Таароа не воспримет?
        - Ещё как воспримет! - обнадёжил его Лёва. - Сначала он тебя выпотрошит…
        - Нет, - перебила Галка. - Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!
        - Необязательно. Выпотрошит и испечёт в углях.
        - Почему? - в искреннем недоумении спросил Фёдор.
        - Да потому, что кастрюль здесь ещё не изобрели! - заорал выведенный из терпения Лёва. - Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
        - Мужики, - с жалостью глядя на них, сказал Фёдор, - а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.
        - Это не страшно, - жёлчно отвечал ему Лёва. - Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нём не понимает.
        Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущёнными.
        Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нём поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.
        Фёдору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объёма: пузо как бы вздувалось с холста, в нём мерещилось нечто глобальное.
        Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.
        11
        Около четырёх часов пополудни в бухту на вёслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире гружённый циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину «Рапапарапа те уира».
        На берегу к тому времени всё уже было готово к приёму гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском жёлтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Фёдором на бамбуковом треножнике. Лёва изображал стечение народа.
        Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперёд, ибо только богам дано причаливать носом к берегу. Трое атлетически сложённых молодых воинов бережно перенесли Таароа на песок, и вожди двинулись навстречу друг другу.
        Вблизи Таароа вызывал оторопь: если взять Толика, Фёдора, Валентина и Лёву, то из них четверых как раз получился бы он один. Когда-то славный вождь был покрыт татуировкой сплошь, однако с накоплением дородности отдельные фрагменты на его животе разъехались, как материки по земному шару, открыв свободные участки кожи, на которые точили акульи зубы местные татуировщики.
        Так что Фёдор ничего не придумал: Таароа действительно щеголял в новой наколке. Справа от пупа втиснулась известная формула с клювиком. Колдун (он же придворный татуировщик), по всему видать, был человек практичный и использовал украденное уравнение везде, где только мог. Забавная подробность: пальмовую ветку за Таароа нёс именно он, опасливо поглядывая на Валентина, который следовал с такой же веткой за Толиком. Впрочем, простите. Толика теперь полагалось именовать не иначе как Таура Ракау Ха’а Мана-а. Это громоздкое пышное имя Лёва переводил следующим образом: Плотник Высокой Квалификации С Колдовским Уклоном. Под колдовским уклоном подразумевалось использование металлических инструментов.
        После торжественной церемонии соприкосновения носами вожди воздали должные почести мотку медной проволоки и повернулись к портрету. Дисциплинированные воины с копьевёслами стали за ними тесным полукругом в позах гипсовых статуй, какими одно время любили украшать парки культуры и отдыха.
        Лёва нервничал. В глаза ему назойливо лезла тяжёлая «Рапапарапа те уира» на плече Таароа. Оглянувшись, он заметил, что одна из циновок в стене хижины подозрительно колышется. Тупапау?
        - Давай, - сказал Толик, и Фёдор со скучающим видом открыл портрет.
        По толпе прошёл вздох. Воины вытянули шею и, словно боясь потерять равновесие, покрепче ухватились за копьевёсла.
        - А!! - изумлённо закричал Таароа и оглушительно шлёпнул себя пятернёй по животу.
        Лёва присел от ужаса. Циновка, ёрзавшая в стене хижины, оторвалась и упала. К счастью, Наталья успела подхватить её и водворить на место, оставшись таким образом незамеченной.
        - А!! - снова закричал Таароа, тыча в пузо на портрете толстым, как рукоятка молотка, указательным пальцем.
        - А-а-а… - почтительным эхом отозвались воины и, забыв о субординации, полезли к холсту.
        Оперативнее всех оказался колдун: он просунул голову между двумя вождями - живым и нарисованным. Округлившиеся глаза его метались от копии к оригиналу и обратно. Ему ли было не знать эту татуировку, если он год за годом с любовью и трепетом ударял молоточком по акульему зубу, доводя облик Таароа до совершенства! Да, он украл у Валентина формулу, но не механически же, в конце-то концов! Формуле явно недоставало клювика, и он этот клювик дорисовал… А теперь он был обворован сам. И как обворован! Линия в линию, завиток в завиток!..
        До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.
        Что до Таароа, то он, растерянно вскрикивая, ощупывал свой расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте ли он. Пока ещё было непонятно, угодил ли Фёдор старому вождю или же, напротив, нанёс ему тяжкое оскорбление, но что потряс он его - это уж точно.
        А события между тем развивались. Оплетёнными татуировкой ручищами Таароа отодвинул толпу от портрета и, одним взглядом погасив гомон, заговорил.
        О, это был оратор! Таароа гремел во всю силу своих могучих лёгких, перекладывая периоды великолепными паузами. Жесты его были плавны и выразительны, а в самых патетических местах он взмахивал грозной «Рапапарапой», рискуя снести головы близстоящим.
        Вождь что-то собирался сделать с Фёдором. Причём он даже не угрожал и не призывал к этому, он говорил об этом как об уже случившемся событии. Но вот что именно собирался он сделать? Глагол был совершенно незнаком и поэтому жуток. В голову лезло чёрт знает что.
        Толик уже клял себя за то, что пустил дело на самотёк, полностью доверившись художественному чутью Фёдора, а Лёва всерьёз прикидывал, куда бежать. Странно было видеть, что сам Фёдор Сидоров нисколько не обеспокоен, напротив, он выглядел ужасно польщённым. У Толика внезапно забрезжила догадка, что Фёдор понимает, о чём идёт речь, - не зря же он в конце концов интересовался разными там легендами и ритуалами.
        - Чего он хочет? - шёпотом спросил Толик Фёдора.
        - Да усыновить собирается, - ответил авангардист как можно более небрежно.
        - Усыновить?!
        По местным понятиям это было нечто вроде Нобелевской премии.
        То ли Таароа стал излагать мысли в более доступной форме, то ли, зная общее направление речи, друзьям было легче ориентироваться, но теперь они понимали почти всё.
        Вождь вдохновенно перечислял предков, отсчитывая их по хвостикам и завиткам татуировки, оказавшейся вдобавок генеалогическим древом. Указывая на проломленный нос, он цитировал балладу о «Рапапарапе» и утверждал, что искусника, равного Фёдору, не было даже в Гавайике. Видимо, имелись в виду Гавайские острова[8 - Гавайика - легендарная прародина полинезийцев. К Гавайским островам никакого отношения не имеет.].
        Затем он дипломатически тонко перешёл на другую тему, заявив, что Таура Ракау тоже великий человек, ибо никто не способен столь быстро делать прочные вещи из дерева. Жаль, конечно, что ему - свыше - запрещено покрывать их резьбой (выразительный взгляд в сторону медной проволоки), но можно себе представить, какие бы запустил Толик узоры, не лежи на нём это табу.
        Кроме того, Таура Ракау отважен. Другой вождь давно бы уже сбежал с этого острова, где - по слухам - обитает жуткий тупапау в облике свирепой женщины с глазами, как у насекомого.
        В общем, он, Таароа, намерен забрать Фёдора с собой на предмет официального усыновления. Если, конечно, августейший собрат не возражает.
        Толик не возражал.
        Такого с Фёдором Сидоровым ещё не было - в катамаран его перенесли на руках. Воины заняли свои места и в три гребка одолели добрый десяток метров. Фёдор сидел на корме, и на лице его, обращённом к берегу, было написано: «Мужики, какого рожна? Я же говорил, что вы ничего не понимаете в искусстве!»
        12
        Валентин из приличия выждал, пока «Пуа Ту Тахи Море Ареа» минует буруны, и присел на корточки. Извлёк из-под руры тростинку, быстро набросал на песке уравнение - с клювиком, в том виде, в каком оно было вытутаировано, - и оцепенел над ним. Но тут на формулу упала чья-то тень, и Валентин испуганно вскинул руку, нечаянно приняв классическую позу «Не тронь мои чертежи!».
        - Нашёл место и время!.. - прошипела свирепая женщина с глазами, как у насекомого (Наталья была в светофильтрах).
        - Ната, - заискивающе сказал Валентин, - но ты же сама настаивала, чтобы я разобрался и…
        - Настаивала! Но ведь нужно соображать, где находишься! Я чуть со стыда не сгорела! Ты же всё время пялился на его живот!..
        - Видишь ли, Ната, у него там уравнение…
        - Какое уравнение? Тебе для этого целый пляж отвели!..
        Толик тем временем изучал заработанное Фёдором каноэ. Это было не совсем то, на что он рассчитывал. Ему требовался всего лишь образец рыболовного судна - небольшого по размерам, простого в управлении, которое можно было бы разобрать по досточкам и скопировать.
        Стало ясно, почему Таароа тянул с оплатой. Старый вождь не хотел ударить в грязь лицом, и теперь за произведение искусства он платил произведением искусства. Каноэ - от кончика наклонённой вперёд мачты до «ама», поплавка балансира, - было изукрашено уникальной резьбой. Не то что разбирать - рыбачить на нём и то казалось кощунством.
        Сзади подошёл Лёва и стал рядом с вождём.
        - Мужики, это хороший челнок, - заметил он, явно пародируя Фёдора. - Это сильный челнок. На нём, наверное, и плавать можно…
        - Посмотрим, - проворчал Толик. - Давай выгружай циновки, а я пока перемёт подготовлю. Схожу к Большому рифу.
        - Один?
        - А что? - Толик посмотрел на синеющий за белыми бурунами океан. - Моана[9 - Моана - море (полинез.).] сегодня вроде спокойная…
        13
        Лёва сидел на пороге хижины и сортировал старые циновки. Четыре из них подлежали списанию.
        - Ну прямо горят… - сварливо бормотал он. - Танцуют они на них, что ли?
        Неизвестно, какой он там был инженер-метролог, но завскладом из него получился хороший.
        Галка всё ещё не выходила из своей хижины - обижалась. Наталья по непонятному капризу не отпустила Валентина на Сырой пляж и успела закатить ему три скандала: два - за то, что она до сих пор находится здесь, среди дикарей, и один - за то, что усыновили не его, а Фёдора. Потрясающая женщина!
        «Она, конечно, дура, - размышлял Лёва, разглядывая очередную циновку. - Но не до такой же степени! Какого ей чёрта, например, нужно от Вальки? Да будь он трижды теоретик - угрю понятно, что нам из этого ботанического сада не выбраться!»
        И - в который уже раз - странное чувство овладело Лёвой. Он усомнился: а была ли она, прежняя жизнь? Может быть, он с самого рождения только и делал, что ходил с вождём за бананами, ловил кокосовых крабов и пехе ли ли?..[10 - Пехе ли ли - мелкая рыба (полинез.).]
        - Где вождь? - раздался совсем рядом хрипловатый голос.
        Перед Лёвой стоял неизвестно откуда взявшийся Фёдор Сидоров. Это уже было что-то удивительное - его ждали дня через два, не раньше. Когда и на чём он прибыл?
        Среди бурунов золотился косой латинский парус уходящего в море каноэ.
        - Где вождь? - нетерпеливо повторил Фёдор.
        - Ушёл на «Гонораре» к Большому рифу. А что случилось?
        - Банкет отменили, - послышался из хижины язвительный голос Галки.
        - Мужики, катастрофа, - сказал Фёдор Сидоров и обессиленно опустился на кипу циновок.
        - Не усыновил? - сочувственно спросил Лёва.
        Фёдор не ответил. Похоже, ему было не до шуток. Вокруг него один за другим собрались, почуяв неладное, все островитяне.
        - Да что случилось-то?
        - Война, мужики, - тоскливо проговорил Фёдор.
        Галка неуверенно засмеялась:
        - Ты что, рехнулся? Какая война? С кем?
        - С Пехе-Нуи[11 - Пехе-Нуи - по-видимому, название острова.].
        - А это где такое?
        - Там… - Он слабо махнул рукой в непонятном направлении. - Съели кого-то не того… И лодки носом причаливают, а надо кормой…
        - Да он бредит! - сказала Галка. - Кто кого съел?
        - Какая тебе разница! - вспылил Фёдор. - Главное, что не нас… пока…
        - Погоди-погоди, - вмешался Лёва. - Я что-то тоже не пойму. А мы здесь при чём?
        - А мы - союзники Таароа, - меланхолично пояснил Фёдор и, подумав, добавил: - Выступаем завтра ночью.
        - Да вы что там, с Таароа авы[12 - Ава - напиток с наркотическими свойствами (полинез.).] опились? - накинулась на него Галка. - Он чем вообще думает, Таароа ваш? Союзников нашёл! Армия из четырех мужиков!
        - Не в этом дело… - Фёдор судорожно вздохнул. - Просто мы обязаны присоединиться. Так положено, понимаешь? И усыновил он меня…
        - А если откажемся?
        - Если откажемся… - Горестно мигая, Фёдор обвёл глазами напряжённые лица островитян. - А если откажемся, то, значит, никакие мы не союзники. Тепарахи[13 - Тепарахи - смертельный удар в затылок (полинез., ритуальн.).] по затылку, если откажемся…
        Напуганные загадочным «тепарахи», островитяне притихли.
        - Валентин! - исступлённо проговорила Наталья. - Я тебе никогда этого не прощу! Ведь говорила же, говорила мне мама: хлебнёшь ты с ним…
        - Паникёры! - опомнившись, сказала Галка. - Ничего пока не известно. Может, он вас хочет использовать при штабе… или что там у него?
        - В общем, так… - с трудом выговорил Фёдор. - По замыслу Таароа это будет ночной десант. Пойдём, как он выразился, «на тихих вёслах». А нас четверых из уважения поставят в первую цепь на самом почётном месте.
        Слово «почётном» в пояснении не нуждалось - Фёдор произнёс его с заметным содроганием.
        - Да нет, это просто смешно! - взорвалась Галка. - Ну ладно, Толика я ещё могу представить с копьём, но вам-то куда?! Интеллигенты несчастные! Вам же первый туземец кишки выпустит!..
        Она замолчала.
        - Ребята, - воспользовался паузой Валентин, - как-то странно всё получается. Вспомните: они ведь к нам хорошо отнеслись… А теперь нас просят о помощи. На них напали… В конце концов, мужчины мы или нет?
        Никто не перебил Валентина - слишком уж были ошарашены островитяне его речью.
        - И потом, я думаю, всем на войну идти не надо. У них же, наверное, тоже кто-то остаётся по хозяйству… Но представителя-то для этого дела мы выделить можем! Ну хорошо, давайте я пойду в десант…
        Он увидел глаза жены и умолк.
        - Сядь! - проскрежетала Наталья - и Валентин опустился на циновку рядом с Фёдором Сидоровым.
        14
        Примерно через час вернулся Толик, довольный уловом и «Гонораром». Кое-как утихомирив женщин, он коротко допросил Фёдора и, уяснив суть дела, присел на резную корму каноэ.
        Вождь мыслил.
        Племя смотрело на него с надеждой.
        - Так, - подвёл он итог раздумьям. - Воевать мы, конечно, не можем.
        - Угрю понятно, - пробормотал Лёва.
        - Ты это Таароа объясни, - развил его мысль Фёдор.
        - А ты почему не объяснил?
        - Мужики, бесполезно! - в отчаянии вскричал Фёдор. - Это скала! Коралловый риф! Пуа Ту Тахи Море Ареа! Я просто разбился об него. Я ему битый час вкручивал, что от войн одни убытки. Про экономику плёл, хотя сам в ней ни черта не разбираюсь…
        - Интересно, - сказал Толик. - А что ты ему ещё плёл?
        - Всё плёл, - устало признался Фёдор. - Я ему даже доказал, что война безнравственна…
        - Ну?
        - Ну и без толку! Да, говорит, нехорошо, конечно, но богам было видней, когда они всё так устраивали.
        Толик рывком перенёс ноги в каноэ, встал и принялся выбрасывать рыбу на берег.
        - Может, не надо, а? - робко сказала Галка. - На ночь глядя…
        - Ну ни на кого ни в чём нельзя положиться! - в сердцах бросил Толик. - Корму спихните.
        Корму спихнули, и он погрёб к выходу из бухты.
        И всё опротивело Фёдору Сидорову. Он ушёл в хижину, лёг там на циновку и отвернулся лицом к стене. Самоуверенность Толика объяснялась тем, что он ещё не беседовал с Таароа. Ничего. Побеседует. Всё было бессмысленно и черно.
        Фёдор представил, как молодой статный туземец умело наносит ему удар копьём в живот, - и почувствовал себя плохо. Тогда он попытался представить, что удар копьём в живот туземцу наносит он сам, - и почувствовал себя ещё хуже.
        Прошло уже довольно много времени, а Фёдор всё лежал, горестно уставясь на золотистое плетение циновки.
        Затем он услышал снаружи лёгкие стремительные шаги, оборвавшиеся неподалёку от хижины.
        - Это что такое? - раздался прерывистый голос Натальи. - Ты что это сделал? А ну дай сюда!
        Неразборчиво забубнил Валентин. Странно. Когда это он подошёл? И почему так тихо? Крался, что ли?
        - Сломай это немедленно! - взвизгнула Наталья. - Ты же видишь, у меня сил не хватает это сломать!
        Послышался треск дерева, и вскоре Наталья проволокла Валентина мимо стенки, за которой лежал Фёдор. Циновки всколыхнулись.
        - Я тебе покажу копьё! - вне себя приговаривала Наталья. - Я тебе покажу войну!
        Фёдор выглянул из хижины. У порога валялся сломанный пополам дрын со следами грубой обработки каким-то тупым орудием. Судя по прикрученному кокосовой верёвкой наконечнику из заострённого штыря, дрын действительно должен был изображать копьё.
        15
        Наступила ночь, а Толика всё не было. В деревне жгли костры и сходили с ума от беспокойства. Галка уже грозилась подпалить для ориентира пальмовую рощу, когда в бухте, наполненной подвижными лунными бликами, возник чёрный силуэт каноэ.
        Вождя встретили у самой воды с факелами. Их неровный красноватый свет сделал бородатое лицо Толика первобытно свирепым.
        - Всё! - жёстко сказал он.
        - Я же говорил… - вырвалось у Фёдора.
        - Дурак ты, - тоном ниже заметил Толик. - Объявляй демобилизацию. Хорош, повоевали.
        - Не воюем? - ахнула Галка.
        - Не воюем, - подтвердил Толик и был немедленно атакован племенем.
        Измятый, исцелованный, оглушённый, он с трудом отбился и потребовал ужин.
        Мужчины остались на берегу одни.
        - Толик, ты, конечно, гений… - запинаясь, начал Фёдор. - Чёрт возьми! Так мы не воюем?
        - Нет.
        - Мужики, это феноменально! - Бородёнка Фёдора прянула вверх, а плечи подпрыгнули до ушей. - Слушай, поделись, чем ты его прикончил! Я же выложил ему все мыслимые доводы! Что война - аморальна! Что война - невыгодна! Что война - не занятие для умного человека!.. Чёрт возьми, что ты ему сказал?
        - Я сказал ему, что война для нас - табу.
        16
        Когда уже все спали, кто-то взял Валентина за пятку и осторожно потряс. Это был Толик.
        - Вставай, пошли…
        Валентин, не спрашивая зачем, нашарил руру и крадучись, чтобы - упаси боже! - не разбудить Наталью, выбрался из хижины.
        Они отошли подальше от деревни, к лежащему на боку «Пенелопу». В роще кто-то скрежетал и мяукал - видимо, те самые тупапау, из-за которых сбежало прежнее население острова.
        - Мне сказали, ты тут на войну собрался? Копьё сделал…
        Валентин вздохнул.
        - Из-за Натальи?
        Валентин расстроенно махнул рукой.
        Они помолчали, глядя на высокие кривые пальмы в лунном свете.
        - Слушай, - решительно повернулся к другу Толик, - хочешь, я вас разведу?
        - Как? - Валентин даже рассмеялся от неожиданности, чем смертельно обидел Толика.
        - А вот так! - взвился тот. - Вождь я или не вождь?
        - Вождь, конечно… - поспешил успокоить его Валентин, всё ещё борясь с нервным смехом.
        - Р-разведу к чёртовой матери! - упрямо повторил Толик. - Нашли, понимаешь, куклу для церемоний! Я войну предотвратил! Почему я не могу унять одну-единственную бабу, если от неё никому житья нет? Тупапау вахина!..[14 - Злой дух, а не женщина (искаж. полинез.).]
        - Да, но разводить…
        - И разводить тоже! - Толик был не на шутку взбешён. - Всё могу! Разводить, сводить, убивать, воскрешать!.. Если вождь до чего-нибудь головой дотронется - всё! Табу. Мне это Таароа сказал!
        - Всё-таки как-то… незаконно, - с сомнением заметил Валентин.
        - Закон - это я! Таура Ракау Ха’а Мана-а!
        Это чудовищное заявление произвело странное воздействие на Валентина. Жилистый бородатый Толик выглядел в лунном свете так внушительно, что ему верилось.
        - Да-а… - как-то по-детски обиженно протянул Валентин. - Это здесь… А там?
        - Где «там»? - оборвал его Толик. - Нет никакого «там»!
        - Ну, там… Когда вернёмся.
        Таура Ракау почувствовал слабость в ногах. Пальмы качнулись и выпрямились. Он нашарил рукой борт «Пенелопа» и сел.
        - Как вернёмся? - проговорил он. - А разве мы… Ты… ты, наверное, не то хотел сказать… Ты хотел сказать, что это возможно теоретически?.. Теоретически, да?
        - Нет, - удручённо признался Валентин. - Теоретически это как раз невозможно. Пока невозможно.
        Толик сморщился от мыслительного напряжения.
        - А как же тогда… - жалобно начал он и замолчал. Затем вскочил и с треском ухватил Валентина за руру на груди. - Ты что ж, гад, творишь? - прохрипел он. - Ты чем шутишь?
        - Да не шучу я!.. - делая слабые попытки освободиться, оправдывался Валентин. - Правда невозможно.
        - Ничего не понимаю… - Толик отпустил его. - Ну ты же сам только что сказал, что мы вернёмся!
        - А куда я денусь! - с тоской проговорил Валентин. - Она ж с меня с живого не слезет!..
        Тихо, как сомнамбула, подошёл Фёдор Сидоров с закрытыми глазами - духота доняла. Не просыпаясь, он проволок мимо них циновку и рухнул на неё по ту сторону «Пенелопа». Затем над бортом появилась его сонная физиономия.
        - А вы чего не спите, мужики? - спросил усыновлённый авангардист, по-прежнему не открывая глаз.
        - Да вот тут Валька нас домой отправлять собирается…
        - А-а-а… - Физиономия качнулась и исчезла, но тут же вынырнула снова, на этот раз с широко открытыми глазами. - Что?!
        - Вот только теорию относительности опровергнет - и отправит, - сердито пояснил Толик.
        С невыразимым упрёком Фёдор посмотрел сначала на него, потом на Валентина.
        - Мужики, не пейте кровь! - с горечью попросил он.
        17
        Прошла неделя.
        18
        Толик сбросил связки бананов перед хижиной и вдруг к удивлению своему заметил Валентина. Днём? Посреди посёлка? В опасной близости от Тупапау? Странно…
        Голый до пояса конкурент колдуна сидел на корточках перед божественной медной проволокой и, упёршись ладонями в колени, пристально рассматривал один из её тусклых витков.
        - Молишься, что ли? - хмуро поинтересовался Толик, подойдя.
        Валентин вздрогнул:
        - А, это ты… - Он снова вперил взгляд в проволоку. - Слушай, подскажи, а? Вот этот виток нужно вывихнуть на сто восемьдесят два градуса, оставив всё остальное без изменений. Такое технически возможно? Я имею в виду: в наших условиях…
        Таура Ракау остолбенел.
        - А ну пошёл отсюда! - грозно приказал он вполголоса. - И чтобы больше к проволоке близко не подходил!
        Валентин вытаращил глаза.
        - Какой виток? Куда вывихнуть? Ты что, не видишь? - В гневе Таура Ракау щёлкнул по одной из жёлтеньких священных тряпочек. - Табу! К ней даже прикасаться нельзя!
        Валентин моргал.
        - Толик, - растерянно сказал он, - но… я нашёл решение, Толик!
        Таура Ракау покосился сердито, однако лицо Валентина сияло такой радостью, что вождь, поколебавшись, сменил гнев на милость. В конце концов, почему бы и нет? Почему в самом деле не допустить, что, изрисовав очередной гектар влажного песка, Валентин выразил наконец в формулах постигшую их драму?
        - Опроверг, что ли? - спросил Таура Ракау ворчливо, хотя и вполне дружелюбно.
        - Да как тебе сказать… - замялся Валентин. - В общем… интересующее нас явление вполне укладывается в рамки…
        - Ага, - сказал Толик. - Понятно. Ну а проволоку зачем гнуть собирался?
        - А проволока, Толик, - в восторге отвечал ему Валентин, - это почти готовая установка! У нас есть шанс вернуться, Толик!
        Вне всякого сомнения, Валентин говорил искренне. Другой вопрос: был ли он вменяем? Если вдуматься, Тупапау кого хочешь с ума сведёт…
        - Валька, - проникновенно сказал вождь, присаживаясь рядом на корточки, - кому ты голову морочишь? Какая ещё, к чёрту, установка? Ну не станешь ты для Натальи хорошим - хоть пополам разорвись! Ты думаешь, она ничего не понимает? Всё она прекрасно понимает. И что не виноват ты ни в чём, и что не выбраться нам отсюда… Просто ей повод нужен, чтобы пса на тебя спускать. Ну зачем ты всё это затеял, Валька?..
        Валентин смотрел на него, приоткрыв рот.
        - Ты… не хочешь домой? - потрясённо вымолвил он, и тут его наконец осенило. - Слушай… Так тебе, наверное, понравилось быть вождём? А я, значит…
        Толик вскочил, и минуты две речь его была совершенно нецензурной. Валентин оторопело смотрел на него снизу вверх.
        - Ты мне скажи такое ещё раз! - выходил из себя уязвлённый Толик. - Вождь! Хвост собачий, а не вождь! Хуже снабженца!..
        - Тогда почему же ты?..
        «Разгоню! - державно подумал Таура Ракау. - Вальку - к общественно полезному труду, а Тупапау - на атолл! Поживёт одна с недельку - вернётся шёлковая!»
        - Ты кому голову морочишь? - повторил он, недобро щурясь. - Ну, допустим, выгнул ты проволоку. На сто восемьдесят два градуса. И что будет?
        - Да-да, - озабоченно сказал Валентин. - Самое главное… Здесь грозы бывают?
        Таура Ракау сбился с мысли. Грозы? Таароа что-то говорил о сезоне дождей… А при чём тут грозы?
        - Громоотвод? - спросил он с запинкой.
        - Изящно, правда? - просиял конкурент колдуна. - Молния нас сюда забросила, она же нас и обратно отправит. По всем расчётам должна сложиться аналогичная ситуация…
        Замысел Валентина предстал перед Толиком во всей его преступной наготе. Нагнать страху. На всех. И в первую очередь - на Тупапау. Да в самом деле, кто же это в здравом уме согласится второй раз лезть под молнию!.. Понятно… Он думает, Наталья испугается и притихнет… Ой, притихнет ли?
        Тут Толик заметил, что Валентин умолк и как-то странно на него смотрит:
        - Ну? Что там ещё у тебя?
        - Толик, - сказал Валентин, - можно я останусь здесь?
        - Где здесь?
        - Ты не сомневайся, - преувеличенно бодро заверил Валентин. - Вы прибудете куда надо. В целости и сохранности.
        Таура Ракау Ха’а Мана-а остолбенел вторично.
        - Стоп! - рявкнул он. - Ты хочешь нас отправить, а сам остаться?
        - Но если мне здесь нравится! - неумело попытался скапризничать Валентин. - Климат хороший, море… и вообще… Люди приветливые…
        Может, он в самом деле - того?.. А как проверишь? Все сведения Толика по психиатрии, как правило, начинались словами: «Приходит комиссия в сумасшедший дом…»
        - Валька! Слушай сюда. Раз уж вы меня выбрали, то я за вас, за обормотов, отвечаю. Или мы все возвращаемся, или мы все остаёмся. Понял?
        Всю фразу Толик произнёс очень тихо, а последнее слово проорал так, что Валентин отшатнулся.
        «А чего это я ору? - с неудовольствием подумал Толик. - Будто и впрямь поверил…»
        - Валька! - почти что жалобно сказал он. - Ну объяснил бы, что ли, я не знаю…
        - Конечно-конечно, - заторопился Валентин. - Видишь ли, минус в подкоренном выражении…
        - Стоп! - решительно прервал его Толик. - Будем считать, что я уже всё понял. Давай говори, что куда гнуть…
        19
        - Нет! Ни за что! - вскрикнула Наталья. - Вы меня не заставите!
        Бесспорно, медная проволока с вывихнутым на сто восемьдесят два градуса витком, установленная на заякоренном плотике, напоминала авангардистскую скульптуру из вторсырья и доверия не внушала ни малейшего. Другое дело, что над ней возились вот уже около недели, а Наталья вела себя так, словно видит её впервые.
        - Вы меня не заставите! - выкрикнула эта удивительная женщина в лицо растерявшемуся Лёве, как будто тот силком собирался тащить её в каноэ.
        Мглистая туча уже наваливалась на остров. Гроза не торопилась, у неё всё было впереди. Как-то профессионально, одним порывом, она растрепала пальмы и сделала паузу.
        - Фанатик! Самоубийца! - летело с берега в адрес Валентина. - Ради своих формул ты готов жертвовать даже мной!
        Возможно, этот скандал под занавес был продуман заранее, хотя не исключено, что вдохновение снизошло на Наталью в последний миг. Но так или иначе, а с этим пора было кончать. Толик встал, покачнув дюральку.
        - Дура! - гаркнул он изо всех сил.
        Наталья удивилась и замолчала. С одной стороны, ослышаться она не могла. С другой стороны, ещё ни один мужчина на такое не осмеливался. Оставалось предположить, что вождь приказал ей что-то по-полинезийски. А что? «Рура», «таро», «дура»… Очень даже похоже.
        - Никто тебя не заставляет, - сказал Толик. - Не хочешь - не надо. Лёва, отчаливай.
        Чувствуя себя крайне неловко, Лёва оттолкнулся веслом от берега, и узкий «Гонорар» заскользил по сумрачной предгрозовой воде, неохотно теряя скорость, пока не клюнул носом в борт яхты.
        В полном молчании все смотрели на оставшуюся на берегу Наталью.
        - Это подло! - хрипло выговорила она, и губы её дрогнули.
        Толик хладнокровно пожал плечами.
        - Валентин! - взвыла Наталья. - Неужели ты допустишь?..
        - Сидеть! - тихо и грозно сказал Толик дёрнувшемуся Валентину.
        А пустой «Гонорар» уже скользил в обратном направлении. Его оттолкнул Лёва - просто так, без всякой задней мысли, но Наталья почему-то восприняла этот поступок как пощёчину:
        - Мне не нужны ваши подачки! - И порожнее каноэ снова устремилось к яхте. Лёва поймал его за нос и вопросительно поглядел на Толика.
        - А не нужны - так не нужны, - всё так же невозмутимо проговорил вождь. - Счастливо оставаться.
        Но тут потемнело, заворчало, пальмы на склонах зашевелились, как бы приседая, и Наталья поняла, что шутки кончились.
        - Это подло! - беспомощно повторила она.
        - Лёва… - сжалился Толик, и Лёва опять послал каноэ к берегу.
        На этот раз Наталья не ломалась. Неумело орудуя веслом, она подгребла к латаному борту «Пенелопа» - и в этот миг вода в бухте шумно вскипела от первого удара тропического ливня.
        Толик мельком глянул на Валентина и поразился, прочтя в его глазах огромное облегчение.
        «Всё-таки, наверное, Валька очень хороший человек, - подумал Толик. - Я бы на его месте расстроился».
        20
        На втором часу ожидания Фёдор Сидоров прокричал с борта «Пенелопа», что, если хоть ещё одна капля упадёт на его полотна, он немедля высаживается на берег. Но в этот момент брезентовый тент захлопал так громко, что Фёдора на дюральке не поняли.
        - Сиди уж, - буркнул Лёва. - Вплавь, что ли, будешь высаживаться?
        Гроза бесчинствовала и мародёрствовала. В роще трещали, отламываясь, пальмовые ветви. Объякоренный по корме и по носу «Пенелоп» то и дело норовил лечь бортом на истоптанную ветром воду. Вдобавок он был перегружен и протекал немилосердно.
        Страха или какого-нибудь там особенного замирания давно уже ни в ком не было. Была досада. На Валентина, на Толика, на самих себя. «Господи! - отчётливо читалось на лицах. - Сколько ещё будет продолжаться гроза? Когда же наконец этот идиотизм кончится?»
        Не защищённый от ливня «Гонорар» наполнился водой и, притонув, плавал поблизости. Толик хмуро наблюдал за ним из дюральки.
        - Зря мы его так бросили, - заметил он наконец. - И берег за собой не убрали. Чёрт его знает, что теперь Таароа о нас подумает, - пришли, намусорили…
        Пожалуй, если не считать Валентина, вождь был единственным, кто ещё делал вид, что верит в успех предприятия.
        - Ну, каноэ-то мы так или иначе прихватим, - сказал Валентин. - Оно в радиусе действия установки.
        Толик мысленно очертил полукруг, взяв плотик с проволокой за центр, а «Гонорар» - за дальнюю точку радиуса, и получилось, что они прихватят не только каноэ, но и часть берега.
        В роще что-то оглушительно выстрелило. Гроза, окончательно распоясавшись, выломила целую пальму.
        - Вот-вот! - прокричал Толик, приподнимаясь. - Не хватало нам ещё, чтобы громоотвод разнесло!
        Последовал хлёсткий и точный удар мокрого ветра, и вождь, потеряв равновесие, сел. На «Пенелопе» взвизгнули.
        - Валька, - позвал Толик.
        - Да.
        - А ты заметил, в прошлый раз, ну, когда нас сюда забросило, молния-то была без грома…
        - Гром был, - сказал Валентин.
        - Как же был? Я не слышал, Лёва не слышал…
        - А мы и не могли его слышать. Гром остался там, на реке. Мы как раз попали в промежуток между светом и звуком…
        За последнюю неделю вождь задал Валентину массу подобных вопросов - пытался поймать на противоречии. Но конкурент колдуна ни разу не сбился, всё у него объяснялось, на всё у него был ответ, и эта гладкость беспокоила Толика сильнее всего.
        - Валька.
        - Да.
        - Слушай, а мы там, на той стороне, в берег не врежемся?
        - Нет, Толик, исключено. Я же объяснял: грубо говоря, произойдёт обмен масс…
        - А если по времени промахнёмся? Выскочим, да не туда…
        - Ну знаешь! - с достоинством сказал Валентин. - Если такое случится, можешь считать меня круглым идиотом!
        Толика посетила хмурая мысль, что если такое случится, то идиотом, скорее всего, считать будет некого, да и некому.
        Ну, допустим, что Валентинова самоделка не расплавится, не взорвётся, а именно сработает. Что тогда? В берег они, допустим, не врежутся. А уровень океана? В прошлый раз он был ниже уровня реки метра на полтора. Не оказаться бы под водой… Хотя в это время плотина обычно приостанавливает сброс воды, река мелеет. А прилив? Ах, чёрт, надо же ещё учесть прилив!.. И в который раз Толик пришёл в ужас от огромного количества мелочей, каждая из которых грозила обернуться катастрофой.
        Многое не нравилось Толику. Вчера он собственноручно свалил четыре пальмы, и та, крайняя, на которой был установлен штырь громоотвода, стала самой высокой в роще. Но что толку, если ещё ни одна молния не ударила в эту часть острова! Вот если бы вынести штырь на вершину горы… А где взять металл?
        А ещё не нравилось Толику, что он давно уже не слышит голоса Тупапау. Наталья молчала второй час. Молчала и накапливала отрицательные эмоции. Как лейденская банка. Бедный Валька. Что его ждёт после грозы!
        «Ну нет! - свирепея, подумал Таура Ракау. - Пусть только попробует!»
        - Мужики, это хороший пейзаж, - доносилось из-под тента яхты. - Это сильный пейзаж. Кроме шуток, он сделан по большому счёту…
        Толик прислушался. Да, стало заметно тише. Дождь почти перестал, а ветер как бы колебался: хлестнуть напоследок этих ненормальных в лодках или же всё-таки не стоит? Гроза явно шла на убыль.
        Валентин пригорюнился. Он лучше кого бы то ни было понимал, что означает молчание Тупапау и чем оно кончится.
        - Эй, на «Пенелопе»! - громко позвал Толик. - Ну что? Я думаю, всё на сегодня?
        И словно в подтверждение его слов тучи на юго-западе разомкнулись и солнце осветило остров - мокрый, сверкающий и удивительно красивый.
        - Ну и кто мне теперь ответит, - немедленно раздался зловещий голос, - ради чего мы здесь мокли?
        «Началось!» - подумал Толик.
        - Наташка, имей совесть! - крикнул он. - В конце концов, это всё из-за тебя было затеяно. По твоему же требованию!
        Это её не смутило.
        - Насколько я помню, - великолепно парировала она, - устраивать мне воспаление лёгких я не требовала.
        - Ну что делать, - хладнокровно отозвался Толик. - Первый блин, сама понимаешь…
        - Иными словами, - страшным прокурорским голосом произнесла Наталья, - предполагается, что будет ещё и второй?
        На «Пенелопе» взвыли от возмущения. Первого блина было всем более чем достаточно.
        Толик, не реагируя на обидные замечания в свой адрес, стал выбирать носовой якорь. Якоря были полинезийские - каменные, на кокосовых верёвках. Тросы, как и щегольские поручни яхты, пошли на протянутый до первой пальмы громоотвод.
        Невозмутимость вождя произвела должное впечатление. На «Пенелопе» поворчали немного и тоже принялись выбирать якоря и снимать тент. Не унималась одна Наталья.
        - Валентин! - мрачно декламировала она, держась за мачту и поджимая то одну, то другую мокрую ногу. - Запомни: я тебе этого никогда не прощу! Так и знай! Ни-ко-гда!
        Толик швырнул свёрнутый брезент на дно дюральки и в бешенстве шагнул на корму.
        «Ох, и выскажу я ей сейчас!» - сладострастно подумал он, но высказать ничего не успел, потому что в следующий миг вода вокруг словно взорвалась. Всё стало ослепительно-белым, потом - негативно-чёрным. Корма дюральки и яхта ощетинились лучистым игольчатым сиянием.
        «Ну, твое счастье!» - успел ещё подумать Толик.
        Дальше мыслей не было. Дальше был страх.
        21
        Никто не заметил, когда подкралась эта запоздалая и, видимо, последняя молния, - все следили за развитием конфликта.
        Дюралька вырвалась из беззвучного мира чёрных, обведённых ореолами предметов и, получив крепкий толчок в дно, подпрыгнула, как пробковый поплавок. Толик удачно повалился на брезент. Но, ещё падая, он успел сообразить главное: «Жив!.. Живы!»
        Толик и Валентин вскочили, и кто-то напротив, как в зеркале, повторил их движение. Там покачивалась лёгкая лодка с мощным подвесным мотором, а в ней, чуть присев, смотрели на них во все глаза двое серых от загара молодых людей, одетые странно и одинаково: просторные трусы до колен и вязаные шапочки с помпонами. Оба, несомненно, были потрясены появлением несуразного судна, судя по всему выскочившего прямо из-под воды.
        - Кол! Скурмы![15 - Кол - по-видимому, имя собственное. Скурмы - рыбоохрана (браконьерск.).] - ахнул кто-то из них, и молодые люди осмысленно метнулись в разные стороны: один уже рвал тросик стартёра, другой перепиливал ножом капроновый шнур уходящей в воду снасти.
        Лодка взревела, встала на корму и с неправдоподобной скоростью покрыла в несколько секунд расстояние, на которое «Пуа Ту Тахи Море Ареа» при попутном ветре потратил бы не менее получаса.
        - Стой! - опомнившись, закричал Толик. - Мы не рыбнадзор! У нас авария!
        Лодка вильнула и скрылась в какой-то протоке.
        - Могли ведь на буксир взять! - крикнул он, поворачиваясь к Валентину. - Или бензина отлить!..
        Тут он вспомнил, что мотора у него нет, что за два месяца мотор целиком разошёлся на мелкие хозяйские нужды, вспомнил - и захохотал. Потом кинулся к Валентину, свалил его на брезент и начал колошматить от избытка чувств.
        - Валька! - ликующе ревел вождь. - Умница! Лопух! Вернулись, Валька!..
        Потом снова вскочил:
        - А где «Пенелоп»? Где яхта? Опять потеряли?.. Ах, вон он где, чёрт латаный! Вон он, глянь, возле косы…
        Толик бросался от одного борта к другому - никак не мог наглядеться. Вдоль обрывистого берега зеленели пыльные тополя. Мелкая зыбь шевелила клок мыльной пены, сброшенный, видать, в реку химзаводом. А над металлургическим комбинатом вдали вставало отвратительное рыжее облако. Да, это был их мир.
        Валентин всё ещё сидел на брезенте, бледный и растерянный.
        - Этого не может быть, - слабо проговорил он.
        - Может! - изо всех сил рявкнул счастливый Толик. - Может, Валька!
        - Не может быть… - запинаясь, повторил Валентин. - Тростинкой! На песке! А потом взял кусок обыкновенной проволоки…
        Он ужаснулся и умолк.
        - Что же это выходит… я гений? - выговорил он, покрываясь холодным потом. - Толик!!!
        Толик не слушал.
        - Мы дома! - орал Толик. - Эй, на «Пенелопе»! Дома!..
        «Пенелоп» шёл к ним под парусом. Судя по счастливой физиономии Фёдора Сидорова, картины не пострадали, и мировая известность была ему таким образом обеспечена.
        Справедливости ради следует заметить, что мировую известность, которой Фёдор в итоге достиг, принесли ему вовсе не полотна, а небольшая книга мемуарного характера «Как это было», хотя читатель, наверное, не раз уже имел возможность убедиться, что было-то оно было, да не совсем так.
        На носу яхты стояла Наталья и всем своим видом извещала заранее, что ничего из случившегося она прощать не намерена. Её большие прекрасные глаза напоминали лазерную установку в действии.
        И вот тут произошло самое невероятное во всей этой истории. Валентин, на которого столь неожиданно свалилось сознание собственной гениальности, вскинул голову и ответил супруге твёрдым, исполненным достоинства взглядом.
        Наталья удивилась и приподняла бровь, что должно было бросить Валентина в трепет. Вместо этого Валентин нахмурился, отчего взгляд его стал несколько угрожающим.
        Определённо в мире творилось что-то неслыханное. Наталья нацепила очки и уставилась на мужа выпуклыми радужными зыркалами тупапау.
        Полинезийцы бы, конечно, бросились врассыпную, но гениальный Валентин только усмехнулся - и Наталья растерялась окончательно.
        Впрочем, дальнейшая судьба этой удивительной четы интересовать нас не должна. Открытие было сделано, и как бы теперь они там ни переглядывались - на дальнейший ход истории человечества это уже никак повлиять не могло.
        1981
        Во избежание
        - Так вы, значит, и есть автор научно-фантастического романа «Изгородь вокруг Земли»? - Редактор с доброжелательным любопытством разглядывал посетителя. - Вот вы какой…
        - Да, - засмущался тот. - Такой я…
        - Прочёл я ваш роман. Оригинально. Кажется, ничего подобного у других фантастов не встречалось.
        - Не встречалось, - сдавленно подтвердил автор. - У меня у первого.
        - Ну что вам сказать… Читается роман залпом. Так и видишь эту титаническую Изгородь, уходящую за горизонт… Да… А тот эпизод, когда на строителей Изгороди нападают коллапсары, а те отбиваются от них искривителями пространства, - это, знаете ли, находка! Потом - разоблачение Аверса, который на поверку оказывается матёрым агентом Реверсом…
        Автор зарделся.
        - И название удачное, - продолжал редактор. - Есть в нём этакий элемент неожиданности. Изгородь - и вдруг вокруг Земли. Читатель это любит…
        - Любит, - убеждённо подхватил автор. - Я знаю нашего читателя.
        Редактор покивал:
        - Собственно, у меня только один вопрос. Эта Изгородь… Для чего она? С какой целью её возводят?
        Автор вскинул на него изумлённые глаза.
        - Как для чего? - опешив, переспросил он. - Так ведь ежели её не будет, непременно кто-нибудь с края Земли вниз сорвётся!..
        1981
        Ты, и никто другой
        Светлой памяти Серёжи Пчёлкина
        1
        Монтировщики посмотрели, как уходит по коридору Андрей, и понимающе переглянулись.
        - Она ему, наверное, сказала: бросишь пить - вернусь, - поделился догадкой Вася-Миша.
        - Слушай, - встрепенулся Виталик, - а что это он в театре ночует? Она ж квартиру ещё не отсудила.
        - Отсу-удит, - уверенно отозвался два года как разведённый Вася-Миша. - Все они…

* * *
        Андрею показалось, что левая фурка просматривается из зала, и он толчком ноги загнал её поглубже за кулисы. Низкий дощатый помост, несущий на себе кусок дачной местности, отъехал на метр; шатнулся на нём тополёк с листьями из клеёнки, закивало гнутой спинкой кресло-качалка.
        До начала вечернего спектакля оставалось около трёх часов. Андрей вышел на середину сцены, присел на край письменного стола и стал слушать, как пустеет театр.
        Некоторое время по коридорам бродили голоса, потом всё стихло. Убедившись, что остался один, Андрей поднялся, и тут его негромко окликнули.
        Вздрогнул, обернулся с напряжённой улыбкой.
        Возле трапа, прислонясь плечом к порталу, стояла Лена Щабина. Красиво стояла. Видимо, всё это время она, не меняя позы, терпеливо ждала, когда Андрей обратит на неё внимание.
        Тоскливо морщась, он глянул зачем-то вверх, на чёрные софиты, и снова устроился на краешке.
        Лена смотрела на него долго. Уяснив, что со стола он теперь не слезет, оторвала плечо от портала и замедленной, немного развинченной походкой вышла на сцену. Обогнула Андрея, задумчиво провела пальчиком по кромке столешницы и лишь после этого повернулась к нему, слегка склонив голову к плечу и вздёрнув подбородок.
        - Говорят, разводишься? - Негромкая, подчёркнуто безразличная фраза гулко отдалась в пустом зале.
        Андрей мог поклясться, что уже сидел вот так посреди сцены и подходила к нему Лена Щабина и задавала именно этот вопрос.
        - Ты-то тут при чём?..
        - Хм… При чём… - задумчиво повторила она. - При чём?
        Словно подбирала вслух нужную интонацию.
        - При чём!.. - выговорила она в третий раз. - Так ведь я же разлучница! Змея подколодная. А ты разве ещё не слышал? Оказывается, я разбила твою семью!
        Голос Лены был чист, звонок и ядовит.
        «Ну вот… - обречённо подумал Андрей. - Сейчас она за всё со мной расквитается… За всё, в чём был и не был виноват. Прямо обязанность какая-то - расквитаться за всё. Главное, что она от этого выиграет? Зачем ей это надо?..»
        - Ну и зачем мне это надо? - словно подхватив его мысль, продолжала тем временем Лена. - Почему я должна впутываться в чьи-то семейные дрязги? Твоя история уже дошла до директора, и, вот посмотришь, он обязательно воспользуется случаем сделать мелкую гадость Михал Михалычу!..
        - Михал Михалычу? - не понял Андрей. - Он что, тоже разлучник?
        - Но я же его сторон-ница! - негодующе воскликнула она.
        Тут только Андрей обратил внимание, что Лена ведёт разговор, почти отвернувшись. Обычно она стояла вполоборота или в три четверти к собеседнику, помня, что у неё тонкий овал лица. Сейчас она занимала самую невыгодную позицию - в профиль к Андрею. Внезапно его осенило: Лена Щабина стояла вполоборота к пустому зрительному залу.
        - Так чем я могу помочь тебе, Лена? - И Андрей понял, что тоже подал реплику в зал.
        «Сейчас сорвём аплодисменты…»
        - Ты должен вернуться к семье, - твёрдо сказала она.
        - Что я ещё должен?
        Лена наконец обернулась.
        - Что ты делаешь? - прошептала она, и глаза её стали проникновенными до бессмысленности. - Зачем тебе всё это нужно? У тебя жена, ребёнок…
        Андрей опустил голову и незаметно повернул левую руку так, чтобы виден был циферблат. До начала спектакля оставалось чуть больше двух часов.
        - …цветы ей купи, скажи, что пить бросил. Ну что мне тебя, учить, что ли?
        - Ты не в курсе, Лена, - хмуро сказал он. - Это не я, это она от меня ушла. Забрала Дениса и ушла.
        Лена опечалилась.
        - Тогда… - Она замялась, опасливо посмотрела на Андрея и вдруг выпалила: - Скажи, что во всём виновата тёща!
        - Кому? - удивился он.
        - Н-ну, я не знаю… Всем. К слову придётся - ну и скажи. Сам ведь жаловался, что тёща…
        Андрей молча смотрел на неё.
        - Я нехорошая, - вызывающе подтвердила Лена. - Я скверная. Но если ты решил красиво пропадать, компании я тебе не составлю. Нравится быть ничтожеством - будь им! Будь бездарностью, вкалывай до конца жизни монтировщиком!.. А моя карьера только начинается. Ты же мне завидуешь, ты… Ты нарочно всё это затеял!
        - Развод - нарочно?
        Лена и сама почувствовала, что зарвалась, но остановиться не могла. Не думая уже о выгодных и невыгодных ракурсах, она упёрла кулаки в бёдра и повернулась к Андрею искажённым от ненависти лицом.
        - Спасибо! Сделал ты мне репутацию! Нет, но как вам это нравится: я разбила его семью! Да между нами, можно сказать, ничего и не было!..
        - Да, - не удержался Андрей. - Недели две уже.

* * *
        Здание театра было выстроено в доисторические, чуть ли не дореволюционные времена по проекту местного архитектора-любителя и планировку имело нестандартную. Неизвестно, на какой репертуар рассчитывал доисторический архитектор, но только сразу же за сценической коробкой начинался несуразно огромный и запутанный лабиринт переходов и «карманов». В наиболее отдалённых его тупиках десятилетиями пылились обломки старых спектаклей.
        Пьющий Вася-Миша божился, что там можно неделями скрываться от начальства. Насчёт недели он, положим, преувеличивал, но были случаи, когда администратор Банзай, имевший заветную мечту поймать Васю-Мишу с поличным, в течение дня нигде не мог его обнаружить.
        Острый на язык Андрей пытался прилепить за это Васе-Мише прозвище Минотавр, но народу кличка показалась заумной, и неуловимый монтировщик продолжал привычно отзываться и на Мишу, и на Васю.

* * *
        Шаги разгневанной Лены Щабиной сухими щелчками разносились в пустых коридорах театра.
        Андрей достал сигарету, заметил, что пальцы у него дрожат, и, не закурив, отшвырнул. Полчаса! Если и ненавидеть за что-либо Лену Щабину, то именно за эти отнятые полчаса.
        Он прислушался. Ушла, что ли? Ушла…
        Андрей миновал пульт помрежа и неспешно двинулся вдоль туго натянутого полотна «радиуса», пока слева в сером полумраке не возникло огромное тёмное пятно - вход на склад декораций. Не замедляя шага, он вступил в кромешную черноту и пошёл по центральному коридору, который монтировщики окрестили на шахтёрский манер «стволом». Потом протянул руку, и пальцы коснулись кирпичной стены.
        Оглянулся на серый прямоугольник входа. Разумеется, никто за ним не шёл, никто его не выслеживал, никому это не было нужно.
        Крайнее правое ответвление «ствола» - тёмное, заброшенное - издавна служило свалкой отыгравших декораций. Андрей свернул именно туда.
        В углу «кармана» он ощупью нашёл кипу старых до трухлявости щитов, за которыми скрывался вход ещё в один «карман», ни на одном плане не обозначенный. Андрей протиснулся между щитами и стеной. Остановился - переждать сердцебиение. Потом поднырнул под горбатый фанерный мостик.
        …На полу и на стенах каменной коробки лежал ровный зеленоватый полусвет. По углам громоздились мохнатые от пыли развалины деревянных конструкций. А в середине, в метре над каменным полом, парил в воздухе цветной шар света, огромный одуванчик, округлое окно с нечёткими и как бы размытыми краями. Словно капнули на серую пыльную действительность концентрированной кислотой и прожгли насквозь, открыв за ней иную - яркую, ясную.
        И окно это не было плоским; если обойти его кругом, оно почти не менялось, оставаясь овалом неправильной формы. Окно во все стороны: наклонишься над ним - увидишь траву, мурашей, заглянешь снизу - увидишь небо.
        Со стороны фанерного мостика просматривался кусок степи и - совсем близко, рукой подать, - пластмассовый, словно игрушечный коттеджик, избушка на курьих ножках. Строеньице и впрямь стояло на мощном металлическом стержне, распадающемся внизу на три мощных корня. Или когтя.
        Ветер наклонял траву, и она мела снизу ступеньку висячего крылечка-трапа.
        Девушка сидела, склонив голову, поэтому Андрей не видел её лица - только массу светлых пепельных волос.
        Не отводя глаз от этого воздушного окошка, он протянул руку и нащупал полуразвалившийся трон, выдранный им вчера из общей груды хлама и установленный в точке, откуда видно коттеджик, крыльцо, а когда повезёт - девушку.
        Она подняла голову и посмотрела на Андрея. И он опять замер, хотя ещё в первый раз понял, что увидеть его она не может.
        2
        Однажды вечером после спектакля они разбирали павильон, и мимо Андрея пронесли круглый проволочный куст, усаженный бумажными розами. В непонятной тревоге он проследил, как уплывает за кулисы этот шуршащий ворох причудливо измятой грязновато-розовой тонкой бумаги, - и вдруг понял, что всё кончено.
        Это было необъяснимо - ничего ведь не произошло… Правда, эпизодическую роль передали другому - недавно принятому в труппу молодому актёру… Правда, висел вторую неделю возле курилки последний выговор за появление на работе в нетрезвом виде… Правда, жена после долгих колебаний решилась-таки подать на развод… Неприятности. Просто неприятности, и только. Поправимые, во всяком случае не смертельные.
        Но вот мимо пронесли этот проклятый куст, и что-то случилось с Андреем. Вся несложившаяся жизнь - по его вине не сложившаяся! - разом напомнила о себе, и спастись от этого было уже невозможно.
        …Рисовал оригинальные акварельки, писал дерзкие, благозвучные, вполне грамотные стихи, почти профессионально владел гитарой, пел верным тенорком свои и чужие песни… С ума сойти! Столько талантов - и всё одному человеку!..
        - Андрей, ну ты что стоишь? Помоги Серёге откосы снять…
        …Как же это он не сумел сориентироваться после первых неудач, не сообразил выбрать занятие попрозаичнее и понадёжнее? Ах, эта детская вера в свою исключительность! Ну конечно! Когда он завоюет провинцию, столица вспомнит, от кого отказалась!.. Отслужил в армии, устроился монтировщиком в городской Театр драмы, где при возможности совершал вылазки на сцену в эпизодах и массовках… Это ненадолго. На полгода, не больше. Потом его заметят, и начнётся восхождение…
        - Ты что всё роняешь, Андрей? После вчерашнего, что ли?
        …Первой от иллюзий излечилась жена. «Ой, да брось ты, Лара! Тоже нашла звезду театра! Вбегает в бескозырке: „Товарищ командир, третий не отвечает!“ Вот и вся роль. Ты лучше спроси, сколько эта звезда денег домой приносит…»
        …Менялась репутация, менялся характер. Андрей и раньше слыл остряком, но теперь он хохмил усиленно, хохмил так, словно хотел утвердить себя хотя бы в этом. Шутки его, однако, из года в год утрачивали остроту и становились всё более сальными…
        …Машинально завяз в монтировщиках. Машинально начал выпивать. Машинально сошёлся с Леной Щабиной. Два года жизни - машинально…
        - Нет, мужики, что ни говорите, а Грузинов ваш - редкого ума идиот! Я в оперетте работал, в ТЮЗе работал - нигде больше щиты на ножки не ставят, только у вас…
        Сегодня утром он нашёл на столе записку жены, трясясь с похмелья, прочёл - и остался почти спокоен. Он знал, что разрыв неизбежен. Случилось то, что должно было случиться…
        Но вот пронесли этот безобразный венок, и память предъявила счёт за всё. Она словно решила убить своего хозяина…
        Монтировщики разбирали павильон, профессионально, без суеты раскрепляли части станка, перевёртывали щиты, выбивали из гнезд трубчатые ножки. Громоздкие декорации к удивительной печальной сказке со счастливым, неожиданным, как подарок, концом; сказке, в которой Андрей когда-то мечтал сыграть хотя бы маленькую, в несколько реплик, роль…
        Всё! Нет больше Андрея Склярова! Нету! Истратился! Это не павильон - это разбирали его жизнь, нелепую, неполучившуюся.
        Андрей уронил молоток и побрёл со сцены с единственным желанием - уйти, забиться в какую-нибудь щель, закрыть глаза и ничего не знать…
        Он пришёл в себя в неосвещённом заброшенном «кармане» среди пыльных фанерных развалин, а прямо над ним, лежащим на каменном полу, парил огромный синий одуванчик, слегка размытый по краям овал неба, проталина в иной мир.

* * *
        Девушка вскинула голову и чуть подалась вперёд, всматриваясь во что-то невидимое Андрею, и он в который раз поймал себя на том, что невольно повторяет её движения.
        Наверное, что-нибудь услышала. Звук оттуда не проникал - кино было в цвете, но немое.
        Девушка спрыгнула с крылечка, и ему пришлось подняться с трона и отступить вправо, чтобы не потерять её из виду. Теперь в окошке появилась синяя излучина реки на горизонте, а над ней - крохотные отсюда (а на самом деле, наверное, колоссальные) полупрозрачные спирали: то ли дом, то ли чёрт знает что такое. Населённый пункт, скорее всего.
        Прямо перед Андреем лежала очищенная от травы площадка, издырявленная норами, какие роют суслики. Он-то знал, что там за суслики, и поэтому не удивился, когда из одной такой дыры выскочили и спрятались в соседней два взъерошенных существа - этакие бильярдные шары, из которых во все стороны торчат проволочки, стерженьки, стеклянные трубочки.
        Когда они так побежали в первый раз - прямо из-под ног девушки, он даже испугался (не за себя, конечно, - за неё), а потом пригляделся - ничего, симпатичные зверушки, металлические только…
        Земля возле одной из норок зашевелилась, начала проваливаться воронкой, и три «ёжика» вынесли на поверхность второй красный обломок. Девушка схватила его, взбежав на крыльцо, наскоро обмела и попробовала приложить к первому. Обломки не совпадали.
        Он вдруг понял, что у неё получится, когда она подгонит один к другому все осколки, и беззвучно засмеялся. Современный Андрею красный кирпич, ни больше ни меньше. С дырками.
        «Ах, чёрт! - развеселившись, подумал он. - Этак они и мой череп ненароком выроют… Йорик задрипанный!»
        Всё шло как обычно. Каждый занимался своим делом и не мешал другому: девушка, склонив голову, старательно отслаивала от обломка зёрнышки грунта, Андрей - смотрел.
        Странное лицо. И даже не определишь сразу, чем именно странное. Может, всё дело в выражении? Но выражение лица меняется, а тут что-то постоянное, всегда присущее…
        Андрей попробовал представить, что встречает эту девушку на проспекте, неподалёку от театра, - и ничего не вышло.
        Тогда он решил схитрить. Как в этюде. Допустим, что перед ним никакое не будущее, а самое что ни на есть настоящее. Наше время. Допустим, стоит где-нибудь в степи экспериментальный коттеджик и девушка-программист испытывает автоматические устройства для нужд археологии. За контрольный образец взяли красный облегчённый кирпич, раздробили…
        Андрей почувствовал, что бледнеет. Мысль о том, что девушка может оказаться его современницей, почему-то сильно испугала.

* * *
        В каменном мешке время убывало стремительно. Хорошо, что он взглянул на часы. Пора было возвращаться. Там, за кипой старых щитов, его ждал мир, в котором он потерпел поражение, в котором у него ничего не вышло…
        «Ствол» был уже освещён. Андрей дошёл до развилки, услышал голоса и на всякий случай спрятался ещё в один тёмный «карман», где чуть было не наступил на лицо спящему Васе-Мише.
        Те, что привели и положили здесь Васю-Мишу, заботливо набросили на него из соображений маскировки тюль, который теперь равномерно вздувался и опадал над его небритой физиономией.
        Всё это Андрею очень не понравилось. Бесшумно они тащить Васю-Мишу не могли, значит были и шарканье, и смешки, и приглушённая ругань, а Андрей ни на что внимания не обратил.
        «Глухарь! - в сердцах обругал он себя. - Так вот и сгорают…»
        Голоса смолкли. Андрей осторожно перешагнул через Васю-Мишу, выглянул в «ствол» и, никого не увидев, направился к выходу на сцену.
        «Плохо дело… - думал он. - Если я случайно наткнулся, то и другой может. А там - третий, четвёртый…»
        Чудо исключало компанию. В каменной коробке мог находиться только один человек - наедине с собой и с этим. Андрей представил на секунду, как четверо, пятеро, шестеро теснятся словно перед телевизором, услышал возможные реплики - и стиснул зубы.
        «Нет, - решил он. - Только я, и больше никто. Для других это станет развлечением, в лучшем случае - объектом исследования, а у меня просто нет в жизни ничего другого…»
        3
        - Ага!!! - раздался рядом злорадный вопль. - Попался?! Все сюда!
        Андрей метнулся было обратно, но, слава богу, вовремя сообразил, что кричат не ему.
        - У-тю-тю-тю-тю! - дурашливо вопил Виталик. - Как сам на сцене курит - так ничего, а меня на пять рублей оштрафовал!
        Прижатый к голой кирпичной стене пожарный ошалело озирался. Он нацеливался проскочить в свою каморку, не гася сигареты, но был, как видим, перехвачен.
        - На пять рублей! - с наслаждением рыдал Виталик. - Кровных, а? И потных!
        При этом он невольно - интонациями и оборотами - подражал Андрею - не сегодняшнему, что бледный стоял возле входа на склад декораций, а тому, недавнему - цинику, анекдотчику и хохмачу.
        Затравленный пожарный наконец рассвирепел, и некоторое время они орали друг на друга. Потом дискредитированный страж порядка ухватил Виталика за плечо и потащил к узкой железной двери. Свидетели повалили за ними, набили каморку до отказа да ещё и ухитрились захлопнуть дверь. Гам отрезало.
        Пора было подниматься на колосники, но тут навстречу Андрею выкатился, озираясь, похожий на утёнка администратор Банзай.
        - Миша! - аукал он. - Ми-ша! Андрей, Мишу не видел?
        - Только что мимо меня по коридору прошёл, - устало соврал Андрей.
        Администратор встрепенулся и с надеждой ухватил его за лацкан:
        - А ты не заметил, он сильно… того?
        - По-моему, трезвый…
        Администратор глянул на Андрея с откровенным недоверием:
        - А куда шёл?
        - На сцену, кажется…
        Администратор отпустил лацкан и хищно огляделся.
        - Его тут нет, - сухо возразил он.
        Андрей пожал плечами, а Банзай уже семенил к распахнувшейся двери пожарного, откуда с хохотом высыпала толпа свидетелей. Потом появился и сам пожарный. Он рубил кулаком воздух и запальчиво выкрикивал:
        - Только так! Невзирая на лица! Потому что порядок должен быть!
        К Андрею подскочил Виталик:
        - Ну где ты был? Представляешь, брандмауэр сам себя на пятёрку оштрафовал! Ты понял? Сам! Себя!..
        - Виталик, где Миша? - Это опять был Банзай.
        - Миша? - удивился Виталик. - Какой Миша? Ах, Вася… Так мы же с ним только что груз на четырнадцатом штанкете утяжеляли. А он вас разве не встретил?
        - Где он? - закричал администратор.
        - Вас пошёл искать, - нахально сказал Виталик, глядя на него круглыми честными глазами. - Зачем-то вы ему понадобились.

* * *
        Вот и окунулся в действительность. До чего ж хорошо - слов нет!
        На колосники вела железная винтовая лестница. Белёные стены шахты были покрыты автографами «верховых» - как местных, так и гастролёров. «Монтировщики - фанаты искусства». «Снимите шляпу, здесь работал Вова Сметана». Эпиграмма Андрея на главного художника Грузинова:
        Ты на выезды,
        Грузин, декораций не грузил.
        Если б ты их потаскал,
        ты б художником не стал.
        «Наверное, это в самом деле очень смешно, - думал Андрей, поднимаясь по гулким, отшлифованным подошвами ступеням. - Оштрафовал сам себя…»
        Он замедлил шаг, припоминая, и оказалось, что с того самого дня, когда Андрей открыл на складе декораций свой миражик, он ещё не засмеялся ни разу.
        Мысль эта пришла впервые - и встревожила. Пригнувшись, Андрей вылез на узкий дощатый настил, идущий вдоль нескончаемого двойного ряда вертикально натянутых канатов.
        - Андрей, ты на месте? - негромко позвали из динамика. - Выгляни.
        Он наклонился через перила площадки и махнул запрокинувшему голову помрежу.
        «Просто я смотрю теперь на всё как с другой планеты. Как будто вижу всё в первый раз. Какой уж тут смех!..»
        Он пошёл вдоль этой огромной - во всю стену - канатной арфы, принёс с того конца стул и сел, ожидая сигнала снизу.
        - Андрей, Миша не у тебя?
        Он выглянул. Внизу рядом с помрежем стоял, запрокинув голову, Банзай. Андрей отрицательно покачал головой и вернулся на место.
        Долго же им придётся искать Васю-Мишу…
        «О чём я думаю?! - спохватился он вдруг. - Там же Вася-Миша каждую минуту может проснуться! И где гарантия, что он с пьяных глаз не попрётся в противоположную сторону?..»
        Второй звонок. Андрей вскочил, двинулся к выходу, возвратился, сжимая и разжимая кулаки.
        «Да не полезет он за щиты! - убеждал он себя. - С какой радости ему туда лезть?.. А проснётся, услышит голоса, решит спрятаться понадёжнее?.. Какие голоса?! Кто сейчас может туда зайти!..»
        Третий звонок.
        - Андрей, готов? Выгляни.
        Чёрт бы их драл, совсем задёргали!..
        - Андрей, давай! Пошёл «супер»…
        Музыка.
        Андрей взялся обеими руками за канат и плавно послал его вниз. Сзади с лёгким шорохом взмыл второй штанкет, унося суперзанавес под невероятно высокий потолок сценической коробки.

* * *
        Слушай, Андрей, а ведь всё, оказывается, просто. Ты искал в её лице какие-то особенные черты, а нужно было спросить себя: чего в нём нет?
        Обыденность, будь она проклята! Она вылепляет наши лица заново, по-своему, сводит их в гримасы, и не на секунду - на всю жизнь. Она искажает нас: угодливо приподнимает нам брови, складывает нам рты - безвольно или жестоко.
        И оглядываешься в толпе на мелькнувшее незнакомое лицо, и недоумеваешь, что заставило тебя оглянуться. Это ведь такая редкость - лицо, на котором быт не успел поставить клейма! Или ещё более драгоценный случай - не сумел поставить.
        Красиво они там у себя живут, если так…
        Свет на сцене померк, и Андрей оказался в кромешной черноте. Четыре ничего не освещающие красные лампочки на ограждении канатов делали её ещё чернее.
        - Ушла третья фурка…
        Автоматически взялся за канат, приподнял «город» метра на три, пропуская фурку через арьерсцену. Опустил не сразу - попридержал, помня, что внизу на монтировщика меньше, да ещё на такого, как Вася-Миша… (Не должен он сейчас проснуться, не должен! Если уж свалился, то часа на два - на три, не меньше…)
        Дали свет. Андрей подошёл к перилам - посмотреть, что там на сцене. На сцене разыгрывалась остросюжетная психологическая трагикомедия на производственную тему с элементами детектива (так было сказано в рецензии).
        Ему несказанно повезло - нарвался на выход Щабиной. Лена, как всегда, норовила повернуться к залу в три четверти, и зритель, вероятно, гадал, с чего это посетительница воротится от предцехкома, который к ней со всей душой…
        Он перестал смотреть и отошёл от поручней.
        «А у меня там, в окошке, вообще нет сюжета. Человек занимается своим делом, собирает кирпич. А я смотрю. И не надоедает. Почему?»
        И Андрей почувствовал, как губы его складываются в двусмысленную улыбочку.
        «Слушай, а ты не влюбился в неё, случаем?»
        …Самому себе по морде дать, что ли?

* * *
        - Иди-от!.. - тихонько простонал невдалеке Виталик.
        Андрей (он спустился помочь ребятам в антракте) оглянулся. Возле входа на склад декораций стоял Вася-Миша и с недоумением разглядывал присутствующих. Тюль свисал с его правого плеча наподобие римской тоги.
        - П-почему не работаем? - строго спросил Вася-Миша у невольно остановившихся монтировщиков.
        На него уже, распушась, летел с победным клёкотом Банзай:
        - Ну всё, Миша! Я тебя, Миша, уволю! Ты думал, ты хитрее всех?..
        И Банзай поволок нарушителя к выходу со сцены. Вася-Миша не сопротивлялся, он бы только хотел выпутаться из тюля, который тащился за ним из «ствола» подобно шлейфу. Забавная парочка налетела на Андрея.
        - Андрей! - мгновенно переключился Банзай. - Я тебя накажу! Ты зачем сказал, что Миша трезвый?
        - Вася! - изумился опомнившийся Виталик. - Ты когда успел? Ведь только что был как стёклышко! - обратился он к окружающим, как бы приглашая их в свидетели, причём получилось, что в свидетели он приглашает именно Банзая.
        - Чего тащить? - хрипло осведомился Вася-Миша.
        - Как «чего», как «чего»? - вскинулся Виталик. - «Кабинет» - на сцену! Совесть иметь надо, пять минут уже тебя ищем!..
        Вася-Миша опёрся обеими руками на письменный стол, постоял так немного, потом неуловимым движением поднырнул под него и, пошатнувшись, понёс куда было сказано.
        Андрей смотрел ему вслед и понимал главное: Вася-Миша там не был. Оттуда так просто не уйдёшь. Оно так быстро от себя не отпустит…
        Но вместо облегчения пришла давящая усталость. Только сейчас Андрей почувствовал, как вымотала его за две недели постоянная боязнь, что на миражик набредёт кто-нибудь ещё.
        Банзай сиял. Триумфатор. Интересно, что он будет делать, если Васю-Мишу и впрямь уволят? За кем ему тогда охотиться, кого выслеживать? И вообще, по ком звонит колокол? Банзай, увольняя Васю-Мишу, ты увольняешь часть самого себя…
        И вдруг Андрей вспомнил, что всё это уже было. Банзай уже ловил Васю-Мишу с поличным год или полтора назад. Выходит, поймал, простил и начал ловить по новой?..
        Одно воспоминание потянуло за собой другое: не зря показалось Андрею, что сегодняшний разговор с Леной он уже пережил когда-то. Было - он действительно сидел однажды посреди пустой сцены, и подходила к нему разъярённая Лена Щабина и задавала очень похожий вопрос.
        Обыденность… Бессмысленная путаница замкнутых кругов, и не сойти с них, не вырваться…
        «Хочу туда, - подумал он, словно переступил некую грань, разом отсёкшую его от остальных. - Вот в чём, оказывается, дело… Я не могу больше здесь. Я хочу туда».
        4
        А больше ты ничего не хочешь? Кто тебе сказал, что там легче? Что ты вообще там видел? Коттеджик, девушку, металлических ёжиков. Всё? Ах да, ещё спиральные сооружения на горизонте. Масса информации! Где гарантии, что через неделю ты не взвоешь: «Хочу обратно!»
        Не взвою. Плевать мне, лучше там или хуже. Там по-другому. И всё. И ничего мне больше знать не надо. Я же здесь не живу, я только смотрю в это «окошко», остальное меня не касается. Может быть, я и ожил бы, может, и вернулся бы на свои замкнутые круги, но теперь не могу. Потому что видел…
        Всё зачеркнуть и начать с чистого листа? Красиво. Молодец. Только, пожалуйста, не надо называть листом то, что тебя окружает. Ты сам и есть лист. Но какой же ты, к дьяволу, чистый? Одну свою жизнь проиграл здесь, другую проиграешь - там…
        Возможно, и проиграю. А возможно, и нет. А здесь я уже проиграл. Что ж я, не знаю цену этого шанса?..
        Ну допустим. Попал ты туда. В будущее. Если это в самом деле будущее. А дальше? Пойми, дурак: твоё место в витрине, рядом со склеенным кирпичом. Ты посмотри на себя! Был ты когда-то чем-то. А теперь ты алкаш… Ну ладно. Положим, уже не алкаш. Положим, трезвенник. Всё равно ведь ни гроша за душой: ни доброты, ни дара Божьего - ни черта!..
        - «Супер» вниз! - испуганно ахнул динамик. - Андрей! Заснул? «Супер» вниз давай!
        Вскочил, метнулся к канатам. Суперзанавес спикировал из-под потолка и с шелестом отсёк от зрительного зала актёров, не решивших ещё: держать ли им паузу до победного конца или же начинать плести отсебятину, пока наверху разберутся с «супером».
        Динамик некоторое время продолжал ругаться, а Андрей стоял, ухватившись обеими руками за канаты, и заходился тихим, лишающим сил смехом.
        Дурак! Господи, какой дурак! Раскопал себя чуть ли не до подкорки, до истерики довёл, а подумал о том, как туда попасть? Это тебе что, калитка? Вспомни: оттуда даже звук не проникает!
        …И терминология дивная: «калитка», «окошко»!.. Собственно, над физической стороной явления Андрей не задумывался, да и не имел к этому данных. Дыра представлялась ему чем-то вроде прозрачного пятнышка на старом детском надувном шарике, когда уставшая резина истончается, образуя бесцветную округлую точку, мутную по краям и ясную в центре.

* * *
        Андрей, зябко горбясь, сидел в комнате монтировщиков и думал о том, что сегодня обязательно надо пройти мимо вахтёра. Вчерашняя ночёвка в театре успела стать темой для сплетен.
        Бедная Ленка! Положение у неё, прямо скажем, дурацкое. Ну, я понимаю, разбить семью главного режиссёра - это престижно, это даже в некоторой степени реклама, карьера, наконец! Но разбить семью рабочего сцены… Фи!
        Андрей обратил внимание, что пальцы его правой руки в кармане лёгкого пальто ощупывают какой-то маленький округлый предмет, видимо завалявшийся там с весны. Вроде бы галька. Откуда?
        Вынул и посмотрел. Да, это был гладкий коричневый камушек. Четырёхлетний Денис находил их на прогулках десятками и набивал ими карманы Андрея, каждый раз серьёзно сообщая, что это «золотой камушек». Чем они отличаются от простых камней, Андрей так и не постиг.
        Да-да, именно «золотой камушек».
        Всё, что осталось у него от Дениса.
        Ну что ж, жёны мудры. Жёнам надо верить. Сказала: «Не выйдет из тебя актёра» - и не вышло. Сказала: «Никакой ты отец» - значит, никакой.
        - Андрей!
        В дверях стояли Виталик и Серёга, оба в пальто.
        - Может, хватит, а? Кому ты что так докажешь!
        - Да. - Андрей очнулся и спрятал камушек. - Пошли.
        На первом этаже он свернул в туалет, подождал, пока ребята отойдут подальше, и сдвинул на окне оба шпингалета.

* * *
        - Вась, ты, когда на складе спал, что во сне видел? Не премию, нет?
        - Да, Вася, премию ты проспал…
        Они обогнули театр и вышли на ночной проспект. Дождя не было, но асфальты просыхать и не думали. Действительно, стоит ли? Всё равно мокнуть…
        Андрей шёл молча, слушал.
        - А говорил-то, говорил! «Банзай меня до пенсии ловить будет!» «У Банзая нюха нет!..»
        - Не, Банзая не проведёшь. Банзай кого хочешь сосчитает. Верно, Вась?
        - Да поддался я ему, - хрипловато отвечал трезвый и печальный Вася-Миша. - Что ж я, изверг - администратора до кондрашки доводить…
        - Ну ладно, мужики, - сказал Андрей. - Мне налево.
        Остановились, замолчали.
        - Ты меня, конечно, извини, Андрей, - заявил вдруг Серёга, - но дура она у тебя. Какого чёрта ей ещё надо? Пить из-за неё человек бросил… Это я вообще не знаю, что такое!
        - Если домой идти не хочешь - давай к нам, в общежитие, - предложил Виталик.
        - Спокойно, мужики, - сказал Андрей. - Всё в норме.
        Он действительно пошёл влево и, обогнув театр с другой стороны, остановился возле низкого окна с матовыми стёклами. Впереди по мокрым асфальтам брела поздняя парочка.
        «В самом деле сочувствуют… - думал Андрей. - Они мне сочувствуют - а я им?.. Ладно. Как это сегодня сказала Ленка?.. „Я нехорошая. Я скверная…“ Так вот: я - нехороший, я - скверный… Но если только догадка моя правильна, - простите, ребята, я устал. От вас ли, от себя - не знаю. Надеюсь, что от вас…»
        Парочка свернула в переулок, и Андрей открыл окно.

* * *
        Девушки нигде видно не было. Летательный аппарат - ни на что не похожая металлическая тварь - тоже куда-то исчез. В прошлый раз из-за коттеджика, поблёскивая суставами, выглядывала его посадочная нога.
        Значит, улетела хозяйка на день - на два. Или на неделю. Или навсегда. И будет стоять посреди степи брошенный коттеджик с настежь распахнутыми стенами, и на полу будет оседать пыль, а может, и не будет - если какой-нибудь пылеотталкивающий слой…
        Андрею понравилось, как спокойно он подумал о том, что девушка, возможно, улетела навсегда. Иными словами, опасение, что он в неё влюбился, отпадало на корню. Всё было куда серьёзнее… И слава богу.
        На лысой, издырявленной норами площадке сидели, растопырясь, металлические зверьки - то ли грелись, то ли отдыхали. Солнце там ещё только собиралось идти к закату.
        - Перекур с дремотой? - усмехнувшись, сказал Андрей «ёжикам». - Сачкуем без прораба?
        Он медленно обошёл этот всё время поворачивающийся к тебе овал, внимательно его изучая. Впервые. Раньше он интересовался только тем, что лежало по ту сторону.
        Закончив обход, нахмурился. Ничего, кроме ассоциации с прозрачной точкой на старом надувном шарике, в голову по-прежнему не приходило.
        «Окошко»… Теоретик! Эйнштейн с колосников! Да разве он когда-нибудь в этом разберётся!
        …Между прочим, если шарик очень старый, в середине прозрачной точки иногда образуется крохотная дырочка, через которую можно без последствий опустить внутрь иголку и вытянуть её потом за нитку обратно.
        Он заворожённо смотрел в самый центр воздушного окошка и не мог отделаться от ощущения, что между ним и вон той длинной суставчатой травинкой, по которой ползёт самая обыкновенная божья коровка, ничего нет. Хотя что-то там, конечно, было, что-то не пропускало звук.
        Андрей опасно увлёкся. Он совершенно перестал себя контролировать и слишком поздно заметил, что правая его рука - сама, не дожидаясь приказа, - поднялась над молочно-мутной верхней границей миражика. Он посмотрел на неё с удивлением и вдруг понял, что сейчас произойдёт. Но пальцы уже разжались, выпуская округлый коричневый камушек.
        Рука опомнилась, дёрнулась вслед, но, конечно, опоздала. И за те доли секунды, пока камушек падал в прозрачную пустоту центра, Андрей успел пережить две собственные смерти.
        …сейчас этот пузырь с грохотом лопнет, разнося на молекулы «карман», его самого, театр, город, вселенную…
        …сейчас «окошко» подёрнется рябью и начнёт медленно гаснуть, а он останется один, в темноте, среди пыльных обломков декораций…
        Камушек пролетел центр и беззвучно упал в траву.
        «Ну и как же я его теперь достану? - Приблизительно так сложилась первая мысль обомлевшего Андрея. - Хотя… на нём же не написано, что он отсюда…»
        И вдруг Андрею стало жарко. Не сводя глаз с камушка, он попятился, судорожно расстёгивая пальто.
        Камушек лежал в траве.
        Андрей не глядя сбросил пальто на трон, шагнул к миражику и осторожно протянул руку. И кончики пальцев коснулись невидимой тончайшей плёнки, точнее - они сразу же проткнули её, и теперь каждый палец был охвачен нежным, как паутина, колечком.
        Андрей стиснул зубы и потянулся к камушку. Кольцо из невидимых паутинок сдвинулось и, каким-то образом проникнув сквозь одежду, охватило руку у локтя.
        И тут он почувствовал ветер. Обычный лёгкий степной ветерок тронул его ладонь. Не здесь - там.
        Андрей отдёрнул руку, ошеломлённо коснулся дрожащими пальцами лица.
        - Та-ак… - внезапно охрипнув, выговорил он. - Ладно… Пусть пока полежит…
        5
        «Знаешь что, - сказал он себе наконец. - Иди-ка ты домой, выспись как следует, а потом уже думай. Ты же ни на что сейчас не годен. Руки вон до сих пор трясутся…»
        Однако Андрей прекрасно знал, что никуда отсюда не уйдёт, пока не дождётся ночи, когда «окошко» затянет чернотой и будут светиться лишь спирали на горизонте - с каждой минутой всё тусклее и тусклее. Потом они погаснут совсем, и останутся одни звёзды… Интересно, что они там сделали с луной? Андрей ещё не видел её ни разу… Впрочем, это не важно.
        Во-первых, если он исчезнет, то будет розыск, и обязательно какой-нибудь умник предложит обшарить склад декораций. Значит, прежде всего - сбить со следа. Скажем, оставить часть одежды на берегу. Продумать прощальную записку, чтобы потом ни один порфирий не усомнился… И врать почти не придётся: вместо «Ухожу из жизни» написать «Ухожу из этой жизни». Этакий нюансик…
        Теперь второе. На планах «карман» не обозначен, стены на складе декораций кирпичные, неоштукатуренные… Замуровать вход изнутри - и полная гарантия, что в пределах ближайших десяти лет никто сюда не сунется. Что-то вроде «Амонтильядо» навыворот. «Счастливо оставаться, Монтрезор!» И последний кирпич - в последнюю нишу… Каждый день приносить в портфеле по кирпичику, по два. Кладку вести ночью, аккуратно. Ну вот, кажется, и всё. Остальное - детали…
        Андрей вознамерился было облегчённо вздохнуть, но спохватился.
        Это раньше он мог позволить себе такую роскошь - повторять горестно, а то и с надрывом, что терять ему здесь больше нечего. Теперь, когда «золотой камушек» лежал в пяти метрах от металлических «ёжиков», а правая рука ещё хранила ощущение порыва сухого тёплого ветра, подобные фразы всуе употреблять не стоило.
        Так что же ему предстоит здесь оставить такое, о чём он ещё пожалеет?
        Любимую работу? Она не любимая, она просто досконально изученная. А с любимой работой у него ни черта не вышло…
        Друзей? Нет их у него - остались одни сослуживцы да собутыльники. Впрочем, здесь торопиться не стоит. И Андрей вспоминал, стараясь никого не пропустить…
        Матери сообщат обязательно. Ну ничего, отчим ей особенно горевать не позволит…
        Денис? Его у меня отняли. Ладно-ладно… Сам у себя отнял. Знаю. Всё отнял у себя сам: и семью, и друзей, и работу… Что от этого меняется? Нет, ничего я не потеряю, да и другие мало что потеряют, если меня не станет…
        …А ребята будут жалеть, а у Ленки уже всерьёз начнутся неприятности, а у жены угрызения совести, а мать всё равно приедет… Да, пожалуй, инсценировка самоубийства не пройдёт. Начинать с подлости нельзя… Тогда такой вариант: всё подготовить, уволиться, квартиру и барахло официально передать жене и якобы уехать в другой город…
        Внезапно лицо Андрея приняло удивлённое выражение. Казалось, что он сейчас оскорблённо рассмеётся.
        Оказывается, его побег можно было рассматривать ещё с одной точки зрения. Раньше это как-то не приходило в голову: мелкий подонок, бежавший от алиментов в иное время…
        Андрей не рассмеялся - ему стало слишком скверно.
        «Чистеньким тебе туда всё равно не попасть, - угрюмо думал он, глядя, как на висячее крылечко карабкается один из „ёжиков“. - Что же ты, не знал этого раньше? Что оставляешь здесь одни долги - не знал? Или что обкрадывал не только себя, но и других? Виталик, сопляк, молился на тебя. Вот ты и оставил заместителя в его лице, вылепил по образу и подобию своему…»
        «Ёжик» покрутился на верхней ступеньке, в комнату войти не решился, упал в траву и сгинул. Закопался, наверное.
        Андрей поднялся и подошёл к «окошку».
        А что, если наведаться туда прямо сейчас? Пока никого нет. Страшновато? Кажется, да.
        «В конце концов, должен же я убедиться… - подхлестнул он себя. - А то сложу стенку, и выяснится, что туда можно только руку просовывать да камушки кидать… Кстати, камушек надо вынуть. Нашёл что бросить, идиот!»
        Андрей присел на корточки и некоторое время рассматривал овал синего неба. Потом осторожно приблизил к нему лицо, и волосы коснулись невидимой плёнки.
        Он отодвинулся и тревожно осмотрел руку. Вроде без последствий… Хотя одно дело рука, а другое - мозг. Где-то он что-то похожее читал: кто-то куда-то сунулся головой, в какое-то там мощное магнитное поле, - и готово дело: вся информация в мозгу стёрта. И отпрянешь ты от этой дыры уже не Андреем Скляровым, а пускающим пузыри идиотом…
        Сердце билось всё сильнее и сильнее. Андрей не стал дожидаться, когда придёт настоящий страх, и рывком подался вперёд и вверх. Щекотное кольцо скользнуло по черепу и сомкнулось на шее, но это уже была ерунда, уже ясно было, что оно безвредно. Андрей выпрямился, прорываясь навстречу звукам, солнцу, навстречу тёплому степному ветру.

* * *
        И возник звук. Он был страшен.
        - А-а-а!.. - на одной ноте отчаянно и тоскливо кричало что-то. Именно что-то. Человек не смог бы с таким одинаковым невыносимым отчаянием, не переводя дыхания, тянуть и тянуть крик.
        Глаза у Андрея были плотно зажмурены, как у неопытного пловца под водой, и ему пришлось сделать усилие, чтобы открыть их. Он увидел жуткое серое небо - не мглистое, а просто серое, с тусклым белым солнцем.
        В лицо ударил ветер, насыщенный песком. Песок был везде, тоже серый; он лежал до самого горизонта, до изгиба пересохшего русла реки. А посередине этой невозможной, словно выдуманной злобным ипохондриком пустыни торчало огромное, оплавленное и расколотое трещиной почти до фундамента здание, похожее на мрачную абстрактную скульптуру.
        Наверху из трещины клубилась варварски вывернутая арматура. И какая-то одна проволока в ней звучала - тянула это односложное высокое «а-а-а!..», и крик не прекращался, потому что ветер шёл со стороны пересохшего русла ровно и мощно.
        Наконец Андрей почувствовал ужас: показалось, что мягкая невидимая горловина, охватывающая плечи, сначала незаметно, а потом всё явственней начала засасывать его, стремясь вытолкнуть туда - на серый, обструганный ветром песок.
        Он рванулся, как из капкана, с треском влетел спиной в фанерные обломки, расшиб плечо.
        …А там, среди летней жёлто-серебристо-зелёной степи, снова стоял игрушечный коттеджик на металлической лапе и высокая трава мела по нижней ступеньке висячего крылечка-трапа, а на горизонте сверкала излучина реки, не совпадающая по форме с только что виденным изгибом сухого русла.
        «Вот это я грохнулся!..»
        Шумно барахтаясь в обломках, встал. Держась за плечо, подобрался поближе к миражику, заглянул сверху. Камушек лежал на месте. Серого песка и бесконечного вопля проволоки, после которого каменная коробка звенела тишиной, просто не могло быть.
        - Значит, плёночка, - медленно проговорил Андрей. - Ах ты, плёночка-плёночка…
        А он-то считал её безвредной! Что же это она сделала такое с его мозгом, если все его смутные опасения, которые он и сам-то едва осознавал, вылепились вдруг в такой реальный пугающий бред!.. Самое обидное: выпрямись он до конца - пустыня наверняка бы исчезла, снова появились бы коттеджик, река, полупрозрачные спирали на том берегу…
        Андрей машинально провёл ладонью по лицу и не закончил движения. Между щекой и ладонью был песок. Жёсткие серые песчинки.

* * *
        Тяжёлое алое солнце ушло за горизонт. На тёплом синем небе сияли розовые перистые облака. Полупрозрачные спирали за рекой тоже тлели розовым. Но всё это было неправдой: и облака, и спирали, и речка. На самом деле там лежала серая беспощадная пустыня с мутно-белым солнцем над изуродованным ощерившимся зданием.
        И можно было уже не решать сложных моральных проблем, не прикидывать, сколько потребуется времени на возведение кирпичной стенки, потому что возводить её теперь было незачем. Издевательская подробность: камушек всё-таки лежал там, в траве.
        - Ах ты, с-сволочь!.. - изумлённо и угрожающе выговорил Андрей.
        Ему померещилось, что всё это подстроено, что кто-то играет с ним, как с котёнком: покажет игрушку - отдёрнет, покажет - отдёрнет…
        В руках откуда-то взялся тяжёлый брус. Лицо сводила медленная судорога.
        Андрей уже размахнулся, скрипнув зубами, когда в голову пришло, что за ним наблюдают и только того и ждут, хихикая и предвкушая, что он сорвётся в истерику и позабавит их избиением ни в чём не повинного миражика, пока не сообразит, что бьёт воздух, что брус пролетает насквозь.
        - Всё! - злобно осклабясь, объявил Андрей невидимым зрителям. - Спектакль отменяется. Больше вам здесь ничего не покажут…
        Он бросил брус и, дрожа, побрёл к трону. Не было никаких невидимых зрителей. Никто не станет буравить туннель между двумя (или даже тремя) эпохами, чтобы поиздеваться над монтировщиком сцены А. Скляровым.
        Какие-нибудь штучки с параллельными пространствами, ветвящимся временем и прочей научно-фантастической хреновиной. Видишь одно время, а пытаешься пролезть - попадаешь в другое.
        - И всё. И незачем голову ломать… - испуганно бормотал Андрей.
        А ветерок? Тот лёгкий летний ветерок, который почувствовала его рука? Он был.
        Но тогда получается что-то страшное: Андрей ещё здесь - и будущее существует. Он попадает туда - и будущего нет. Вернее, оно есть, но мёртвое.
        «А-а-а!..» - снова заныла в мозгу проклятая проволока из руин ещё не построенного здания.
        6
        Андрей плутал в тесном пространстве между загромождёнными углами, троном и миражиком. Иногда останавливался перед синим вечереющим овалом, и тогда губы его кривились, словно он хотел бросить какой-то обидный горький упрёк. Но, так ничего и не сказав, снова принимался кружить, бормоча и оглядываясь на «окошко».
        …Туда падает камень, и ничего не происходит. Туда проникает человек… Стоп. Вот тут нужно поточнее. Какой именно человек туда проникает?
        Во-первых, ты не Трумэн и не Чингисхан. Твой потолок - машинист сцены. Бомбу ты не сбросишь, полмира не завоюешь…
        Итак, туда проникает случайный, ничем не выдающийся человек. И его исчезновение здесь, в настоящем, немедленно отзывается катастрофой… Но нас - миллиарды. Что способна изменить одна миллиардная? Это почти ноль! Каждый день на земном шаре десятки людей гибнут, пропадают без вести, и что характерно - без малейшего ущерба для истории и прогресса…
        А откуда ты знаешь, что без ущерба?
        Знаю. Потому что вон они - светящиеся спирали вдалеке, и коттеджик ещё можно рассмотреть в сумерках…
        Ах, проверить бы… Только как? «Вася, помнишь, я тебе неделю назад трояк занял и до сих пор молчу? Так вот, Вася, я тебе о нём вообще не заикнусь, только ты, пожалуйста, окажи мне одну маленькую услугу. Просунь вон туда голову и, будь любезен, скажи, что ты там видишь: степь или пустыню?» Глупо…
        Вот если бы дыра вела в прошлое - тогда понятно. Личность, знающая наперёд ход истории, - сама по себе опаснейшее оружие. А здесь? Ну станет меньше одним монтировщиком сцены…
        Так-так-так… Становится меньше одним монтировщиком сцены, вокруг его исчезновения поднимается небольшой шум, кто-то обращает внимание на то, что часть стены в одном из «карманов» новенькая, свежесложенная, стенку взламывают, приезжают учёные, а там - публикации, огласка, новое направление в исследованиях, изобретают какую-нибудь дьявольщину - и серая пустыня в перспективе… Ну вот и распутал…
        Нет, не распутал. В том-то и дело, что не сложена ещё эта стенка и никто не поднимал ещё никакого шума. Единственное событие: А. Скляров перелез отсюда туда.
        «Не надо было дотрагиваться. - Андрей с ненавистью смотрел на тёмно-синий овал. - Наблюдал бы и наблюдал себе… Нет, захотелось дураку чего-то большего! Потрогал руками? Прикоснулся? Вот и расплачивайся теперь! Был ты его хозяином, а теперь оно твой хозяин».
        Так что же от него зависит? Андрею нет и тридцати. Неужели что-то изменится, неужели какой-то небывалый случай поставит его перед выбором: быть этому миру или не быть?..
        Но нет ведь такого случая, не бывает! Хотя… в наше время…
        Скажем, группа террористов угоняет стратегический бомбардировщик с целью спровоцировать третью мировую… Точно! И надо же такому случиться: на борту бомбардировщика оказывается Андрей Скляров. Он, знаете ли, постоянно околачивается там после работы. Производственная трагикомедия с элементами детектива. Фанатики-террористы и отважный монтировщик с разводным ключом…
        Андрей подошёл к гаснущему миражику. То ли пощады просить подошёл, то ли помощи.
        - Что я должен сделать? - тихо спросил он. И замолчал.
        А должен ли он вообще что-то делать? Может быть, ему как раз надо не сделать чего-то, может быть, где-то впереди его подстерегает поступок, который ни в коем случае нельзя совершать?
        Но тогда самый простой вариант - это надёжно замуровать «карман», только уже не изнутри, а снаружи; разослать, как и предполагалось, прощальные письма и в тихом уголке сделать с собой что-нибудь тоже очень надёжное.
        Несколько секунд Андрей всерьёз рассматривал такую возможность, но потом представил, что вот он перестаёт существовать и в тот же миг в замурованном «кармане» миражик подёргивается рябью, а когда снова проясняется, то там уже пустыня.
        - Господи… - тихонько проскулил Андрей. - За что? Я же не этого хотел, не этого… Ну что я могу? Я хотел уйти, начать всё сначала и… и всё. Почему я? Почему опять всё приходится на меня?..
        Он плакал. А в чёрно-синем «окошке», далеко за рекой, медленно, как бы остывая, гасли бледно-голубые спирали.

* * *
        Было около четырёх часов утра, когда Андрей вылез через окно на мокрый пустой тротуар. Постоял, беспомощно поёживаясь, совсем забыв, что можно поднять воротник. Отойдя шагов на пятнадцать, догадался вернуться и прикрыть окно.
        Сапер вынесет бомбу на руках, бережно уложит её в наполненный песком кузов и взорвёт где-нибудь за городом… Ходячая бомба. Бомба, которая неизвестно когда взорвётся, да и взорвётся ли?..
        Не было сил уже ломать голову, строить предположения, даже прибавить шагу и то не было сил. И тогда, словно сжалившись над Андреем, истина открылась ему сама собой, незаметно, без всяких там «неожиданно», «внезапно», «вдруг»…
        Он не удивился и не обрадовался ей, он подумал только, что всё, оказывается, просто. И что странно, как это он сразу не сообразил, в чём дело.
        Монтировщик сцены А. Скляров - далеко не обыкновенный человек. Мало того, он единственный, кто нашёл «окошко» и видел в нём будущее.
        Мир был заведомо обречён, и в миражике, возникшем однажды в заброшенном «кармане» захолустного драмтеатра, месяцы, а может быть, и годы отражалась серая мёртвая пустыня… Пока не пришёл человек. Требовался ли здесь именно Андрей Скляров? Видимо, этого уже никто никогда не узнает - случай неповторим…
        Андрей лежал тогда на каменном полу, жалкий, проигравший дотла всю свою прежнюю жизнь, никому ничем не обязанный; он не видел ещё «окошка», а оно уже менялось: в нём таяло, пропадало исковерканное здание и проступали цветные пятна неба, травы, проступали очертания коттеджика и спиралей на том берегу…
        Город спал. Город был огромен. И казалось невероятным, что на судьбу его может как-то повлиять человек, одиноко бредущий по светлым от влаги и белых ламп асфальтам.
        Он должен был что-то сделать. Какой-то его не совершённый ещё поступок мог спасти летнюю жёлто-серебристо-зелёную степь и хозяйку забавных металлических зверьков…
        …И никто не поможет, не посочувствует, потому что придётся обо всём молчать, хотя бы из боязни: не убьёшь ли ты миражик тем, что расскажешь о нём ещё кому-нибудь…
        …И пробираться время от времени к своему «окошку» со страхом и надеждой: не пропустил ли ты решающее мгновение, жива ли ещё степь, светятся ли ещё спирали на том берегу?..
        Андрей остановился посреди пустой площади и поднял голову.
        - Дурак ты, братец, - с наслаждением выговорил он в проясняющееся со смутными звёздами небо. - Нашёл, кого выбрать для такого дела!
        В Бога он не верил, стало быть имел в виду весь этот запутанный клубок случайностей, привязавший к одному концу нити человека, к другому - целую планету.
        - Я попробую, - с угрозой пообещал он. - Но если ни черта не получится!..
        Короткими злыми тычками он заправил поплотнее шарф, вздёрнул воротник пальто и, снова запрокинув к небу бледное измученное лицо, повторил, как поклялся:
        - Я попробую.
        1981
        Щёлк!
        В психиатрической клинике меня встретили как-то странно.
        - Ну наконец-то! - выбежал мне навстречу молодой интеллигентный человек в белом халате. - Как бога вас ждём!
        - Зачем вызывали? - прямо спросил я.
        Он отобрал у меня чемоданчик и распахнул дверь.
        - Я вообще противник подобных методов лечения, - возбуждённо говорил он. - Но разве нашему главврачу что-нибудь докажешь! Пошёл на принцип… И вот вам результат: третьи сутки без света.
        Из его слов я не понял ничего.
        - Что у вас, своего электрика нет? - спросил я. - Зачем аварийку-то вызывать?
        - Электрик со вчерашнего дня на больничном, - объяснил доктор, отворяя передо мной очередную дверь. - А вообще он подал заявление по собственному желанию…
        Та-ак… В моём воображении возникла сизая похмельная физиономия.
        - Запойный, что ли?
        - Кто?
        - Электрик.
        - Что вы!..
        Из глубины коридора на нас стремительно надвигалась группа людей в белых халатах. Впереди шёл главврач. Гипнотизёр, наверное. Глаза выпуклые, пронизывающие. Скажет тебе такой: «Спать!» - и заснёшь ведь, никуда не денешься.
        - Здравствуйте, здравствуйте, - зарокотал он ещё издали, приветственно протягивая руки, - последняя надежда вы наша…
        Его сопровождали два огромных медбрата и женщина с ласковым лицом.
        - Что у вас случилось?
        - Невозможно, голубчик, работать, - развёл руками главврач. - Света нет.
        - По всему зданию?
        - Да-да, по всему зданию.
        - Понятно, - сказал я. - Где у вас тут распределительный щит?
        При этих моих словах люди в белых халатах как-то разочарованно переглянулись. Словно упал я сразу в их глазах. (Потом уже мне рассказали, что местный электрик тоже первым делом бросился к распределительному щиту.)
        - Святослав Игоревич, - робко начал встретивший меня доктор, - а может быть, всё-таки…
        - Нет, только не это! - оборвал главврач. - Молодой человек - специалист. Он разберётся.
        В этот миг стоящий у стены холодильник замурлыкал и затрясся. Удивившись, я подошёл к нему и открыл дверцу. В морозильной камере вспыхнула белая лампочка.
        - В чём дело? - спросил я. - Работает же.
        - А вы свет включите, - посоветовали мне.
        Я захлопнул дверцу и щёлкнул выключателем. Никакого эффекта. Тогда я достал из чемоданчика отвёртку, влез на стул и, свинтив плафон, заменил перегоревшую лампу.
        - Всего-то делов, - сказал я. - Ну-ка включите.
        К моему удивлению, лампа не зажглась.
        В коридор тем временем осторожно стали проникать тихие люди в пижамах.
        - Святослав Игоревич, - печально спросил один из них, - а сегодня опять света не будет, да?
        - Будет, будет, - нервно сказал главврач. - Вот специалист уже занимается.
        Я разобрал выключатель и убедился, что он исправен. Это уже становилось интересным.
        Справа бесшумно подобрался человек в пижаме и, склонив голову набок, стал внимательно смотреть, что я делаю.
        - Всё равно у вас ничего не получится, - грустно заметил он.
        - Это почему же?
        Он опасливо покосился на белые халаты и, подсунувшись поближе, прошептал:
        - А у нас главврач со Снуровым поссорился…
        - Михаил Юрьевич, - сказала ему ласковая врачиха, - не мешали бы вы, а? Видите, человек делом занят. Шли бы лучше поэму обдумывали…
        И вдруг я понял, почему они вызвали аварийную и почему увольняется электрик. Главврач ведь ясно сказал, что света нет во всём здании. Ни слова не говоря, я направился к следующему выключателю.
        Я обошёл весь этаж, и везде меня ждала одна и та же картина: проводка - исправна, лампочки - исправны, выключатели - исправны, напряжение - есть, света - нет.
        Вид у меня, наверное, был тот ещё, потому что ко мне побежали со стаканом и с какими-то пилюлями. Машинально отпихивая стакан, я подумал, что всё, в общем-то, логично. Раз это сумасшедший дом, то и авария должна быть сумасшедшей. «А коли так, - сама собой продолжилась мысль, - то тут нужен сумасшедший электрик. И он сейчас, кажется, будет. В моём лице».
        - Святослав Игоревич! - взмолилась ласковая врачиха. - Да разрешите вы ему! Скоро темнеть начнёт…
        Главврач выкатил на неё и без того выпуклые глаза:
        - Как вы не понимаете! Это же будет не уступка, а самая настоящая капитуляция! Если мы поддадимся сегодня, то завтра Снурову уже ничего не поможет…
        - Посмотрите на молодого человека! - потребовал вдруг интеллигентный доктор. - Посмотрите на него, Святослав Игоревич!
        Главврач посмотрел на меня и, по-моему, испугался:
        - Так вы предлагаете…
        - Позвать Снурова, - решительно сказал интеллигентный доктор. - Другого выхода я не вижу.
        Тягостное молчание длилось минуты две.
        - Боюсь, что вы правы, - сокрушённо проговорил главврач. Лицо его было очень усталым, и он совсем не походил на гипнотизёра. - Елизавета Петровна, голубушка, пригласите сюда Снурова.
        Ласковая врачиха скоро вернулась с маленьким человеком в пижаме. Он вежливо поздоровался с персоналом и направился ко мне. Я слабо пожал протянутую руку.
        - Петров, - сказал я. - Электрик.
        - Снуров, - сказал он. - Выключатель.
        Несомненно, передо мной стоял виновник аварии.
        - Ты что сделал с проводкой, выключатель?! - Меня трясло.
        Снуров хотел ответить, но им уже завладел Святослав Игоревич.
        - Ну вот что, голубчик, - мирно зарокотал он, поправляя пациенту пижамные лацканы. - В чём-то мы были не правы. Вы можете снова включать и выключать свет…
        - Не по инструкции? - изумился Снуров.
        - Как вам удобнее, так и включайте, - суховато ответил главврач и, массируя виски, удалился по коридору.
        - Он на меня не обиделся? - забеспокоился Снуров.
        - Что вы! - успокоили его. - Он вас любит.
        - Так, значит, можно?
        - Ну конечно!..
        Я глядел на него во все глаза. Снуров одёрнул пижаму, посмущался немного, потом старательно установил ступни в положение «пятки - вместе, носки - врозь» и, держа руки по швам, запрокинул голову. Плафон находился как раз над ним.
        Лицо Снурова стало вдохновенным, и он отчётливо, с чувством сказал:
        - Щёлк!
        Плафон вспыхнул. Человек в пижаме счастливо улыбнулся и неспешно направился к следующему светильнику.
        1982
        Не верь глазам своим
        За мгновение до того, как вскочить и заорать дурным голосом, Николай Перстков успел разглядеть многое. То, что трепыхалось в его кулаке, никоим образом не могло сойти за обыкновенного горбатого окунишку. Во-первых, оно было двугорбое, но это ладно, бог с ним… Трагические нерыбьи глаза снабжены ресницами, на месте брюшных плавников шевелили полупрозрачными пальчиками крохотные ручонки, а там, где у нормального честного окунька располагаются жабры, вздрагивали миниатюрные нежно-розовые, вполне человеческие уши. Правое варварски разорвано рыболовным крючком - вот где ужас-то!
        Николай выронил страшный улов, вскочил и заорал дурным голосом.
        В следующий миг ему показалось, что мостки круто выгнулись с явной целью стряхнуть его в озеро, и Николай упал на доски плашмя, едва не угодив физиономией в банку с червями.
        Ненатурально красный червяк приподнялся на хвосте, как кобра. Раздув шею, он отважно уставил на Персткова синие микроскопические глаза, и Николай как-то вдруг очутился на берегу - без удочки, без тапочек и частично без памяти.
        Забыв моргать, он смотрел на вздыбленные перекошенные мостки, на которых под невероятным углом стояла и не соскальзывала банка с ополоумевшим червяком. Поперек мостков белело брошенное удилище - минуту назад прямой и лёгкий бамбуковый хлыст, а теперь неясно чей, но, скорее всего, змеиный позвоночник с леской на кончике хвоста.
        Николай, дрожа, огляделся.
        Розоватая берёза качнула перламутровыми листьями на длинных, как нити, стеблях. Небо… Небо сменило цвет - над прудом расплывалась кромешная чернота с фиолетовым отливом. А пруд был светел. В неимоверной прозрачной глубине его просматривались очертания типовых многоквартирных зданий.
        Николай охнул и мягко осел на лиловатый песок.
        Мир сошёл с ума…
        Мир?
        «Это я сошёл с ума…» Грозная истина встала перед Николаем во весь рост - и лишила сознания.

* * *
        Снять в июле домик на турбазе «Тишина» считалось среди представителей культуры и искусства делом непростым. Но художнику Фёдору Сидорову (коттедж № 9) свойственно было сверхъестественное везение, актёру ТЮЗа Григорию Чускому (коттедж № 4) - сокрушительное обаяние, а поэту Николаю Персткову (коттедж № 5) - тонкий расчёт и умение вовремя занять место в очереди.
        Молодой Николай Перстков шёл в гору. О первом его сборнике «Окоёмы» хорошо отозвалась центральная критика. Николай находился в творческом отпуске: работал над второй книгой стихов «Другорядь», поставленной в план местным издательством. Работал серьёзно, целыми днями, только и позволяя себе, что посидеть с удочкой у озера на утренней и вечерней зорьке.
        Кроме того, вечерами творить всё равно было невозможно: где-то около шести раздавался первый аккорд гитары и над турбазой «Тишина» раскатывался рыдающий баритон Чуского. А куплет спустя многочисленные гости Григория совсем уже пропащими голосами заводили припев: «Ай, нэ, нэ-нэ…»
        К полуночи хоровое пение выплёскивалось из коттеджа № 4 и медленно удалялось в сторону пристани…

* * *
        Беспамятство Николая было недолгим. Очнувшись, он некоторое время лежал с закрытыми глазами и наслаждался звуками. Шелестели берёзы. В девятом домике (у Сидорова) работал радиоприёмник - передавали утреннюю гимнастику.
        Потом над поэтом зашумели крылья, и на берёзу тяжело опустилась птица. Каркнула.
        «Ворона… - с умилением подумал Перстков. - Что же это со мной такое было?»
        Надо полагать, временное помрачение рассудка. Николай открыл глаза и чуть не потерял сознание вторично. На вершине розоватой берёзы разевала зубастый клюв какая-то перепончатая мерзость.
        Теперь уже не было никакой надежды - он действительно сошёл с ума. И полетели, полетели обрывки страшных мыслей о будущем.
        Книгу стихов «Другорядь» вычеркнут из плана, потому что творчеством умалишённых занимается совсем другое издательство. На работе скажут: дописался, вот они, стихи, до чего доводят… Тесть… О господи!..
        Перстков медленно поднялся с песка.
        - Не выйдет! - хрипло сказал он яркому подробному кошмару. - Не полу-чит-ся!
        Да, он прекрасно понимает, что сошёл с ума. Но остальные об этом не узнают! Никогда! Он им просто не скажет. Какого цвета берёза? Белая. Кто это там каркает? А вы что, сами не видите? Ворона!
        Безумие каким-то образом овладело только зрением поэта, слуху вполне можно было доверять.
        И Перстков ринулся к своему коттеджу, где с минуты на минуту должна была проснуться жена.
        Два десятка метров пути доставили ему массу неприятных ощущений. Ровная утоптанная тропинка теперь горбилась, проваливалась, шла по синусоиде.
        «Это мне кажется, - успокаивал себя Перстков. - Для других я иду прямо».
        Пока боролся с тропинкой, не заметил, как добрался до домика. Синий деревянный коттеджик был искажён до неузнаваемости. Дырки в стене от выпавших сучков - исчезли. И чёрт бы с ними, с дырками, но теперь на их месте были глаза! Прозревшие доски с любопытством следили за приближающимся Николаем и как-то нехорошо перемигивались.
        - Коля! - раздался испуганный крик жены. - Что это такое?
        Из-за угла перекошенного коттеджа, держась тонкой лапкой за стену, выбралось кривобокое существо с лиловым лицом. Оно озиралось и что-то боязливо причитало.
        Николай замер. Жена (а это, несомненно, была жена), увидев его, взвизгнула и опрометью бросилась за угол.
        «Черт возьми! - в смятении подумал Николай. - Что ж у меня, на лбу написано, что я не в себе?»
        Вбежав в коттедж, он застал жену лежащей ничком на полуопрокинутой, словно бы криво присевшей кровати.
        - Вера… - сдавленно позвал он.
        Существо глянуло на него, ойкнуло и снова зарылось носом в постель.
        - Вера… Понимаешь, какое дело… Я… Со мной…
        С каждым его словом лиловое лицо изумлённо приподнималось над подушкой. Потом оно повернулось к Николаю и широко раскрыло выразительные, хотя и неодинаковые по размеру глаза.
        - Перстков, ты, что ли?
        Растерявшись, Николай поглядел почему-то на свои пятнистые ладони. Сначала ему показалось, что вдоль каждого пальца идёт ряд белых пуговок. Присмотревшись, он понял, что это присоски. Как на щупальцах у кальмара.
        - Господи, ну и рожа! - вырвалось у жены.
        - На себя посмотри! - огрызнулся Николай - и существо, ахнув, бросилось к висящему между двумя окнами зеркалу.
        Николай нечаянно занял хорошую позицию - ему удалось одновременно увидеть и лиловое лицо, и малиновое его отражение. Резанул душераздирающий высокий вопль - и лиловая асимметричная жена кинулась на поэта. Тот отпрыгнул, сразу не сообразив, что кидаются вовсе не на него, а в дверной проём…
        Так кто из них двоих сумасшедший?
        На отнимающихся ногах Николай пошёл по волнистому полу - к зеркалу. Что он ожидал там увидеть? Привычное свое отражение? Нет, конечно. Но чтобы такое!..
        Глаза слиплись в подобие лежачей восьмёрки. Рот ороговел - безгубый рот рептилии. На месте худого кадыка висел кожистый дряблый зоб, сильно оттянутый книзу, потому что в нём что-то было - судя по очертаниям, половинка кирпича. Господи, ну и рожа!..
        Николай схватился за кирпич и не обнаружил ни кирпича, ни зоба. Тонкая жилистая шея, прыгающий кадык… Вот оно что! Значит, осязанию тоже можно верить. Как и слуху…
        Кое-как попав в дверь, Николай вывалился на природу. Небо над головой золотилось и зеленело. Жены видно не было. Откуда-то издали донесся её очередной взвизг. Надо понимать, ещё на что-то наткнулась…

* * *
        Машинально перешагивая через мнимые пригорки и жестоко спотыкаясь о настоящие, Перстков одолел метров десять и, обессилев, прилёг под ивой, которая тут же принялась с ним заигрывать - норовила обнять длинными гибкими ветвями. На ветвях росли опять-таки глаза - томные, загадочные, восточные. Реяли также среди них алые листья странной формы. Эти, складываясь попарно, образовывали подобия полуоткрытых чувственных ртов. Николай был мгновенно ими испятнан.
        - Ты, дура!.. - заверещал Перстков, вырываясь из нежных объятий. - Ты что делаешь!..
        В соседнем домике кто-то всхрапнул, заворочался, низко пробормотал: «А ну, прекратить немедленно!..» - перевернулся, видно, с боку на бок, и над исковерканной турбазой «Тишина» раскатился раздольный баритональный храп.
        Рискуя расшибиться, Николай побежал к коттеджу № 4. Комната была перекошена, как от зубной боли. На койке, упираясь огромными ступнями в стену, спал человек с двумя профилями.
        - Гриша, Гриш!..
        Спящий замычал.
        - Гриша, проснись! - крикнул Николай.
        Человек с двумя профилями спустил ноги на пол и сел на койке, не открывая глаз.
        - Гриша!
        Ведущий актёр ТЮЗа Григорий Чуский разлепил веки и непонимающе уставился на Персткова.
        - Никола, - хрипловато спросил он, - кто это тебя так?
        Затем глаза его раскрылись шире и обежали перекошенную комнату. Он посмотрел на хлебный нож, лезвие которого пустило в стол гранёные металлические отростки, на странный предмет, представляющий собой помесь пивной кружки с песочными часами, - и затряс профилями.
        Потом вскочил и с грохотом устремился к выходу. Двери как не бывало - в стене зиял пролом, что тоже, несомненно, было обманом зрения, и Николай в этом очень быстро убедился, бросившись следом и налетев на косяк.
        - Н-ни себе чего!.. - выдохнул где-то рядом Чуский. - И это что же, везде так?
        - Везде! - крикнул Николай, отрывая руку с присосками от ушибленного лба.
        - Н-ни себе чего!.. - повторил Чуский, озираясь.
        Часть лица, примыкающая к его правому профилю, выглядела испуганной. Часть лица, примыкающая к его левому профилю, выражала изумление и даже любопытство.
        - А как все вышло-то?
        - Рыбу я ловил! - закричал Перстков. - Пока клевало - все нормально было. А подсёк…

* * *
        Турбаза напоминала кунсткамеру. Мало того, через каждые несколько шагов это нагромождение нелепостей преображалось. Наклонённый, подобно шлагбауму, шест со скворечником над коттеджем № 8 внезапно выпрямился; но зато сам скворечник превратился в розовую витую раковину, насквозь просаженную мощным шипом. От раковины во все стороны мгновенно и беззвучно прокатилась волна изменений, перекашивая небо и деревья, разворачивая домики, заново искажая перспективу.
        Как ни странно, актёр спотыкался мало. Причина была проста: он почти не глядел под ноги. Николай предпочитал держаться справа, потому что левый профиль Григория доверия не внушал - это был профиль авантюриста.
        - Ну что ты всё суетишься, Никола! - скрывая растерянность, актёр говорил на пугающих низах. - Ну странное что-то стряслось… Но не смертельное же!..
        По левую руку его золотился штакетник, местами переходя в узорную чугунную решётку.
        - Да как же не смертельное! - задохнулся Перстков. - А книга моя «Другорядь» теперь не выйдет - это как? А чего мне стоило пробить первый сборник - знаешь?.. Не смертельное… Ты посмотри, что с миром делается! Может, теперь вообще ничего не будет - ни литературы, ни театра!..
        Чуский с интересом озирал открывающийся с пригорка вид.
        - Театр исчезнуть не может, - машинально изрёк он, видимо уловив лишь последние слова Николая. - Театр - вечен.
        - Ну, значит, изменится так, что не узнаешь!
        - Эва! Огорчил! - всхохотнул внезапно Григорий. - Там не менять - там ломать пора. Особенно в нашем ТЮЗе…
        И Перстков усомнился: верить ли слуху.
        - Я знаю, почему ты так говоришь! - закричал он. - У тебя с дирекцией трения! А я?.. А мне?..
        Острая жалость к себе пронзила Персткова, и он замолчал. Мысль о погибшем сборнике терзала его. Ах, «Другорядь», «Другорядь»… «Моих берёз лебяжьи груди…» Какие, к чёрту, лебяжьи! Где вы видели розовых лебедей?.. Да и не в лебедях дело! Будь они хоть в клеточку - кто теперь станет заниматься сборником стихов Николая Персткова?! Сколько потрачено времени, сил, обаяния!.. Пять лет налаживал знакомства, два года Верку охмурял, одних денег на поездки в Москву ухнул… положительная рецензия аж от самого Михаила-архангела!..
        Всё прахом, всё!

* * *
        Ива при виде их затрепетала и словно приподнялась на цыпочки. Даже с двумя профилями Григорий Чуский был неотразим. Узкие загадочные глаза на гибких ветвях влажно мерцали, алые уста змеились в стыдливых улыбках.
        - Эк, сколько вас! - оторопело проговорил актёр, останавливаясь.
        - Ну чего ты, пошли… - заныл Перстков. - Ну её к чёрту! Она ко всем пристает…
        - А ничего-о… - вместо ответа молвил Григорий. - А, Никола?
        И он дерзко подмигнул иве.
        - У тебя на роже - два профиля! - с ненавистью процедил Перстков.
        - Серьёзно? - Чуский встревожился и, забыв про иву, принялся ощупывать своё лицо. Подержался за один нос, за другой. - Почему же два? - возразил он. - Один.
        - Это на ощупь! - проскрежетал Перстков. - На ощупь-то и я тоже прилично выгляжу!..
        Актёр поглядел на него и вздрогнул, - видно, очень уж нехороша была внешность поэта.
        - Да, братец, - с подкупающей прямотой согласился он. - Морда у тебя, конечно… Особенно поначалу… Но знаешь, - поколебавшись, добавил Григорий, - мне вот уже кажется, что ты всегда такой был…
        Перстков отшатнулся, но тут в соседнем домике, который, честно говоря, и на домик-то не походил, забулькал электроорган, и кто-то задушевно, по складам запел:
        …са-лавь-и жи-вут на све-те
        и-и прасты-ые си-за-ри-и…
        - Это у Фёдора! - вскричал Чуский.

* * *
        Актёр и поэт ворвались в жилище художника. Оно было пусто и почти не искажено. Неубранная постель, скомканные простыни из гипса, в подушке глубокий подробный оттиск круглой сидоровской физиономии с открытыми глазами. На перекошенном столе стояла прозрачная запаянная банка, в которой неприятно шевелились какие-то фосфоресцирующие клешни.
        …как пре-кра-аа-сен этот ми-ир, па-сма-три-и… -
        глумилась банка. Судя по всему, это и был транзистор.
        - Передачи… - со слезами на глазах шепнул Перстков. - Передачи продолжаются… Значит, в городе всё по-прежнему…
        - Или кассеты крутятся, а операторы поразбежались, - негромко добавил Григорий.
        - Мы передавали эстрадные песни, - сообщила банка голосом Вали Потапова, диктора местного радио, и замолчала. Опять, видно, что-то там внутри расконтачилось…
        Николай зачем-то перевернул лежащий на столе кусок картона.
        На картоне был изображён человек с двумя профилями.
        - Это он меня вчера, - пояснил Григорий, увидев рисунок.
        - И портрет тоже… - с тоской проговорил Николай.
        - А что портрет? - не понял Чуский.
        - Портрет, говорю, тоже изменился…
        Актёр отобрал у поэта картон, всмотрелся.
        - Да нет, - с досадой бросил он. - Портрет как раз не изменился.
        - Он что, и раньше такой был?
        Они уставились друг на друга. Затем Чуский стремительно шагнул к задрапированной картине в углу и сорвал простынку.
        У Персткова вырвался нечленораздельный вскрик. На холсте над распластанным коттеджем № 8 розовел скворечник, похожий на витую раковину.
        И Николай вспомнил: на городской выставке молодых художников - вот где он видел уже и произрастающие в изобилии глаза, и развёртки домов, и лиловые асимметричные лица на портретах… Мир изменился по Сидорову? Что за чушь!
        - Не понимаю… - слабо проговорил Чуский. - Да что он, Господь Бог, чёрт его дери?..
        - Записка, Гриша! - закричал Перстков. - Смотри, записка!
        Они осторожно вытянули из-под банки с фосфоресцирующими клешнями белоснежный обрезок ватмана, на котором фломастером было начертано: «Гриша! Я на пленэре. Если проснёшься и будешь меня искать, ищи за территорией».
        Ниже привольно раскинулась иероглифически сложная подпись Фёдора Сидорова.

* * *
        Штакетник выродился в плетень и оборвался в полутора метрах от воды. Поэт и актёр спрыгнули на лиловый бережок и выбрались за территорию турбазы.
        Взбежав на первый пригорок, Чуский оглянулся. Из обмелевшего пруда пыталась вылезти на песок маленькая трёхголовая рептилия.
        - Ну конечно, Федька, с-сукин сын! - взревел актёр, выбросив массивную длань в сторону озера. - Авангардист доморощенный! Его манера… - Он ещё раз посмотрел на беспомощно барахтающуюся рептилию и ворчливо заметил: - А ящерицу он у Босха спёр…
        Честно говоря, Персткова ни в малейшей степени не занимало, кто там что у кого спёр - Сидоров у какого-то Босха или Босх у Сидорова. Несомненно, они приближались к эпицентру. Окрестность обновлялась с каждым шагом, пейзажи так и листались. Вскоре путники почувствовали головокружение, вынуждены были замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться.
        - Может, вернёмся? - сипло спросил Николай. - Заблудимся ведь…
        - Я тебе вернусь! - пригрозил Чуский, темнея на глазах. - Ты у меня заблудишься! Ну-ка!..
        И они пошли напролом. Мир словно взбурлил: линии прыгали, краски вспыхивали и меркли, предметы гримасничали. Перстков не выдержал и зажмурился. Шагов пять Григорий тащил его за руку, потом бросил. Николай открыл глаза. Пейзаж был устойчив. Они находились в эпицентре.

* * *
        Посреди идиллической, в меру искажённой полянки за мольбертом стоял вполне узнаваемый Фёдор Сидоров. Хищное пронзительное око художника стремилось то к изображаемому объекту, то к холсту, увлекая за собой скулу и надбровье. Другое око - голубенькое, наивное - было едва намечено и как бы необязательно.
        Поражала также рука, держащая кисть, - сухая, мощная, похожая на крепкий старый корень.
        В остальном же Фёдор почти не изменился, разве что полнота его слегка увеличилась, а рост слегка уменьшился. Пожалуй, это было эффектно: нечто мягкое, округлое, из чего грубо и властно проросли Рука и Глаз.
        Сидоров вдохновенно переносил на холст часть тропинки, скрупулёзно заменяя камушки глазами и не замечая даже, что в траве и впрямь рассыпаны не камушки, а глаза и что сам он, наверное, впервые в жизни не творит, но рабски копирует натуру.
        Актёр и поэт подошли, храня угрожающее молчание. Фёдор - весь в работе - рассеянно глянул на них:
        - Привет, мужики! Меня ищете?
        - Тебя! - многообещающе пробасил Григорий.
        Художник удивился, опустил кисть и уставился на соседей по турбазе. Пауза тянулась и тянулась. Линзообразно поблёскивающее синее око Фёдора отражало то сдвоенный профиль Чуского, то зоб Персткова.
        - Мужики! - обретя дар речи, проговорил художник. - Что это с вами?
        - Он спрашивает! - загремел Григорий, но Фёдор уже ничего не слышал.
        Незначительный левый глаз его увеличился до размеров правого. Художник заворожённо оглядывался: розовый березняк, тысячеокий, словно Аргус, кустарник, чёрное небо над светлым прудом…
        - Не прикидывайся! - закричал Перстков. - Твоя работа, твоя!
        Рука с кисточкой, взмыв на уровень синего ока, заслонила сначала верхнюю часть лица Персткова, затем нижнюю.
        - Ай, как найдено!.. - еле слышно выдохнул художник. - Характер-то как схвачен, а?.. Гриша, ты не поверишь, но именно так я его и видел!
        - Так?! - страшно вскрикнул Перстков, тыча себя пальцем в кадык. - Вот так, да?!
        Угодил в яремную ямку, закашлялся.
        Григорий, не тратя больше слов, двинулся на Фёдора, и тонкое чутьё художника подсказало тому, что сейчас его будут бить.
        - Мужики, вы сошли с ума! - вскричал он, прячась за мольберт. - Вы что же, думаете, что это я? Что мне такое под силу?
        Григорий остановился. Стало слышно, как Перстков сипит:
        - …плевать мне, как ты там меня видел!.. Мне главное, чтобы другие меня так не видели!..
        Григорий задумался. Они стояли на поляне, подобной огромному солнечному зайчику, над ними прозрачно зеленел зенит, а с тропинки на них с интересом смотрел праздно лежащий глаз, из-за обилия ресниц похожий на ёжика.
        Так что был резон в словах Сидорова, был.

* * *
        - Хотя… - ошеломлённо сказал художник. - Почему, собственно, не под силу?..
        - Ты что с турбазой сделал, шизофреник?.. - просипел Перстков, держась за горло.
        Синее око Фёдора мистически вспыхнуло.
        - Мужики, - сказал он, - есть гипотеза. - И далее с трепетом: - Что, если ви`дение мира - условность? А, мужики? Простая условность! Принято видеть мир таким, и только таким. Принято, понимаете? Но художник… Художник всё видит по-своему! И он влияет на людское восприятие своими картинами. Мало-помалу, капля по капле…
        Праздно лежащий посреди тропинки глаз давно уже усиленно подмигивал Чускому и Персткову: слушайте, мол, слушайте - мудрые вещи мужик говорит.
        - …И вот в один прекрасный миг, мужики, происходит качественный скачок! Все начинают видеть мир таким, каким его раньше видел один лишь художник!.. Творец!..
        Перстков растерянно оглянулся на Чуского и оробел. Григорий Чуский стоял рядом - чугунный, зеленоватый. Земля под ним высыхала и трескалась от неимоверной тяжести. Таким, надо полагать, видел Фёдор Сидоров своего друга в данный момент. Наконец актёр шевельнулся, вновь обретая более или менее человеческую окраску.
        - Да вы кто такой будете, Феденька? - бурно дыша, проговорил он. - Врубель - не повлиял! Сикейрос - не повлиял! Фёдор повлиял! Сидоров!
        - А это? - Рука с кисточкой, похожая на крепкий старый корень, очертила широкий полукруг, и Чуский оцепенел вторично, пофрагментно зеленея и превращаясь в чугун.
        - Да здесь же ничего на месте не стоит! - К Персткову вернулся голос. - Шаг шагнёшь - всё другим делается!
        - Но ведь и раньше так было! Иной угол зрения - иная картина!
        - Неправда!
        - Было-было, уверяю тебя! Как художник говорю!
        - А ну, тихо вы! - дьяконски гаркнул Чуский. - Подумать дайте!..
        Минуты две он думал. Потом спросил отрывисто:
        - Ты полагаешь, это надолго?
        Сидоров развел неодинаковыми руками. Он был счастлив:
        - Боюсь, что надолго, Гриша. Предыдущий-то мир, сам знаешь, сколько существовал…

* * *
        В перламутрово-розовом березняке раздалось карканье, и слипшиеся на переносице глаза Персткова радостно вытаращились.
        - Гри-ша! - приплясывая, завопил он. - Кому ты поверил? На слух-то мир - прежний! На ощупь - прежний.
        Похожий на ёжика глаз встревоженно уставился с тропинки на Фёдора. Тот задумался, но лишь на секунду.
        - Не всё же сразу, - резонно возразил он. - Сначала, видимо, должно приспособиться зрение…
        Перстков отступал от него, слабо отмахиваясь, как от призрака.
        - …потом - слух, ну и в последнюю очередь - осяза…
        - Врёшь!! - исступлённо закричал Перстков.
        Он прыгнул вперёд, и его лёгкий кулачок, описав дугу, непрофессионально ударился в округлую скулу художника.
        Небо шарахнулось от земли и стало насыщенно-синим. Берёзы побледнели. Линия штакетника распрямилась.
        - У-у-у!.. - с ненавистью взвыл Перстков, опуская пятку на праздно лежащий посреди тропинки глаз.

* * *
        В следующий миг поэт уже прыгал на одной ножке. Осязание говорило, что в босую подошву вонзился крепкий, прокалённый на солнце заволжский репей. Николай вырвал его, хотел отшвырнуть…
        Репей! Это был именно репей, а никакой не глаз! Николай стремительно обернулся и увидел, что у Григория Чуского снова всего один профиль. Синие домики за оградой выстроились по ранжиру, как прежде. Чары развеялись! Колдовство кончилось!.. Или нет? Или ещё один шаг - и всё опять исказится?
        Шаг… другой… третий…
        - А-а-а! - демонски возопил Перстков. - Получил по морде? Ну и где он теперь, твой мир, а?!
        Выражение лица Чуского непрерывно менялось, и Григорий делался похож то на левую, то на правую свою ипостась. Сидоров все ещё держался за скулу.
        - Что? Ушибли, да? - пятясь, выкрикивал Перстков. - Синяк будет, да?.. Будет-будет, не сомневайся!.. Ты меня так видел? А я тебя так вижу!..
        «Да ведь это же я! - холодея, осознал он вдруг. - Я ударил, и все кончилось! Нет-нет, совпадения быть не может… Это мой удар всё изменил!..»
        После таких мыслей Перстков уже не имел права пятиться. Он выпрямился, повернулся к Сидорову с Чуским спиной и твёрдым шагом двинулся вдоль штакетника. Но непривычно плоская земля подворачивалась под ноги - и Николай дважды споткнулся на ровном месте.
        Тем не менее сквозь ворота под фанерным щитом с надписью «Турбаза „Тишина“» он прошёл, как сквозь триумфальную арку.
        Возле коттеджа № 9 пришлось прислониться к деревянной стенке домика и попридержать ладонью прыгающие рёбра. Он смотрел на пыльную зелёную траву, на серый скворечник над коттеджем № 8, на прямые рейки штакетника, и, право, слеза навёртывалась.
        «Гипноз, - сообразил он. - Вот что это такое было! Просто массовый гипноз. Этот проходимец всех нас загипнотизировал… и себя за компанию…»
        Да, но где гарантия, что всё это не повторится?
        «Пусть только попробует! - с отвагой подумал Перстков, оттолкнувшись плечом от коттеджа. - Ещё раз получит!..»
        Опасения его оказались напрасны. Хотя Николай и ссылался неоднократно в стихах на нечеловеческую мощь своих предков («Мой прадед ветряки ворочал, что не под силу пятерым…»), сложения он был весьма хрупкого. Но, как видим, хватило даже его воробьиного удара, чтобы какой-то рычажок в мозгу Фёдора Сидорова раз и навсегда стал на свое место. Отныне с миром Фёдора можно будет познакомиться, лишь посетив очередную выставку молодых художников. Там, на картоне и холстах, он будет смирный, ручной, никому не грозящий помешательством или, скажем, крушением карьеры.

* * *
        Из-за штакетника послышались голоса - и воинственность Персткова мгновенно испарилась.
        - Куда он делся? - рычал издали Григорий. - Ива… Перспектива… Башку сверну!..
        Фёдор неразборчиво отвечал ему дребезжащим тенорком.
        - Ох и дурак ты, Федька! - гневно гудел Чуский, надо полагать, целиком принявший теперь сторону Сидорова. - Ох дура-ак!.. Ты кого оправдываешь? Это ж всё равно что картину изрезать!..
        Николай неосторожно выглянул из-за домика, и Григорий вмиг оказался у штакетника, явно намереваясь перемахнуть ограду и заняться Перстковым вплотную.
        Спасение явилось неожиданно в лице двух верхоконных милиционеров, осадивших золотисто-рыжих своих дончаков перед самым мольбертом.
        - Что у вас тут происходит?
        - Пока ничего… - нехотя отозвался Чуский.
        - А кто Перстков?
        Николай навострил уши.
        - Да есть тут один… - Григорий с видимым сожалением смотрел на домик, за которым прятался поэт, и легонько пошатывал одной рукой штакетник, словно примеривался выломить из него хорошую, увесистую рейку.
        - Супруга его в опорный пункт прибегала, на пристань, - пояснил сержант. - Слушайте, ребята, а она как… нормальная?
        - С придурью, - хмуро сказал Григорий. - Что он - что она.
        - Понятно… - Сержант засмеялся. - Турбаза, говорит, заколдована!..
        Второй милиционер присматривался к Фёдору:
        - А что это у вас, вроде синяк?
        - Да на мольберт наткнулся… - ни на кого не глядя, расстроенно отвечал Фёдор. Он собирал свои причиндалы. Даже издали было заметно, как у него дрожат руки.
        Судя по диалогу, до пристани Фёдор «не достал». Видимо, поражённая зона включала только турбазу и окрестности.
        - С колдовством вроде разобрались, - сказал весёлый сержант. - Так и доложим… А то там дамочка эта назад идти боится.

* * *
        Нет, к чёрту эту турбазу, к чёрту оставшуюся неделю… Вот только Вера с пристани вернётся - и срочно сматывать удочки!
        Кстати, об удочке… Он её бросил на мостках.
        «Надо забрать, - спохватился Перстков. - А то штакетник до воды не достаёт, проходи кто угодно по берегу да бери…»
        И Николай торопливо зашагал по тропинке к пруду, вновь и вновь упиваясь сознанием того, что всё в порядке, что мир - прежний, что книга стихов «Другорядь» обязательно будет издана, что жена у него - никакая не лиловая, хотя на это-то как раз наплевать, потому что полюбил он её не за цвет лица: Вера была дочерью крупного местного писателя… что сам он пусть не красавец, но вполне приличный человек, что берёза…
        Николай остановился. Ствол берёзы был слегка розоват. Опять?! Огляделся опасливо. Нет-нет, вокруг был его мир - мир Николая Персткова: синие домики, за ними - ещё домики, за домиками - штакетник… А ствол берёзы - белый, и только белый! Лебяжий! Николай всмотрелся. На стволе по-прежнему лежал тонкий розоватый оттенок.
        Перстков перевёл взгляд на суставчатое удилище, брошенное поперёк мостков. Оно было очень похоже на змеиный позвоночник.
        - Чертовщина… - пробормотал поэт, отступая.
        Последствия гипноза? Только этого ему ещё не хватало!
        Николай повернулся и побежал к своему коттеджу. Дом глазел на него всеми сучками и дырками от сучков.
        «Да это зараза какая-то! - в панике подумал Николай. - Так раньше не было!..»
        Мир Фёдора не исчез! Он прятался в привычном, выглядывал из листвы, подстерегал на каждом шагу. Он гнездился теперь в самом Персткове.

* * *
        Григорий Чуский поджидал поэта на крыльце с недобрыми намерениями, но, увидев его, растерялся и отступил, потому что в глазах Персткова был ужас.
        Тяжело дыша, Николай остановился перед зеркалом.
        Из зеркала на него глянуло нечто смешное и страшноватое. Он увидел торчащий кадык, словно у него в горле полкирпича углом застряло, растянутый в бессмысленной злобной гримаске тонкогубый рот, близко посаженные напряжённые глаза. Он увидел лицо человека, способного ради благополучия своего - ударить, убить, растоптать…
        Будь ты проклят, Фёдор Сидоров!
        1983
        Право голоса
        Полковник лишь казался моложавым. На самом деле он был просто молод. В мирное время ходить бы ему в капитанах.
        - Парни! - Будучи уроженцем Старого Порта, полковник слегка растягивал гласные. - Как только вы уничтожите их ракетные комплексы, в долину Чара при поддержке с воздуха двинутся танки. От вас зависит успех всего наступления…
        Лёгкий ветер со стороны моря покачивал маскировочную сеть, и казалось, что испятнанный тенями бетон колышется под ногами.
        Полковник опирался на трость. Он прихрамывал - последствия недавнего катапультирования, когда какой-то фанатик пытался таранить его на сверхзвуковых скоростях. Трость была именная - чёрного дерева с серебряной пластиной: «Спасителю Отечества - от министра обороны».
        - Через час противник приступит к утренней молитве и этим облегчит нашу задачу. Нам же с вами не до молитв. Сегодня за всех помолится полковой священник…
        Лётчики - от горла до пят астронавты, кинопришельцы - стояли, приподняв подбородок, и лёгкий ветер шевелил им волосы.
        Они были не против: конечно же, священник за них помолится и, кстати, сделает это куда профессиональнее.
        - Мне, как видите, не повезло. - Полковник непочтительно ткнул именной тростью в бетон. - Я вам завидую, парни, и многое бы отдал, чтобы лететь с вами…
        - ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ, СВОЛОЧЬ?!
        Визгливый штатский голос.
        Полковник резко обернулся. Никого. Священник и майор. А за ними бетон. Бетон почти до самого горизонта.
        - ЭТО Я ТЕБЕ, ТЕБЕ! МОЖЕШЬ НЕ ОГЛЯДЫВАТЬСЯ!
        - Продолжайте инструктаж! - разом охрипнув, приказал полковник.
        Майор, удивившись, шагнул вперёд:
        - Офицеры!..
        - МОЛЧАТЬ! - взвизгнул тот же голос. - БАНДИТ! ПОПРОБУЙ ТОЛЬКО РОТ РАСКРОЙ - Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО С ТОБОЙ СДЕЛАЮ!
        Майор даже присел. Кепи его съехало на затылок. Священник, округлив глаза, схватился за наперсный крест.
        Строй лётчиков дрогнул. Парни ясно видели, что с их начальством происходит нечто странное.
        И тогда, отстранив майора, полковник крикнул:
        - Приказываю приступить…
        - НЕ СМЕТЬ!
        На этот раз окрик обрушился на всех. Строй распался. Кое-кто бросился на бетон плашмя, прикрыв голову руками. Остальные ошалело уставились вверх. Вверху были желто-зелёная маскировочная сеть и утреннее чистое небо.
        - ВЫ ЧТО ДЕЛАЕТЕ! ВЫ ЧТО ДЕЛАЕТЕ! - злобно, плачуще выкрикивал голос. - ГАЗЕТУ ЖЕ СТРАШНО РАЗВЕРНУТЬ!
        Упавшие один за другим поднимались с бетона. Не бомбёжка. Тогда что?
        - Господи, Твоя власть… - бормотал бледный священник.
        - А ТЫ! - Голос стал ещё пронзительнее. - СЛУГА БОЖИЙ! ТЫ! «НЕ УБИЙ»! КАК ТЫ СРЕДИ НИХ ОКАЗАЛСЯ?
        Полковник в бешенстве стиснул рукоять трости и, заглушая этот гнусный визг, скомандовал:
        - Разойтись! Построиться через десять минут!.. И вы тоже! - крикнул он священнику и майору. - Вы тоже идите!
        Лётчики неуверенно двинулись кто куда.
        - А вы будьте любезны говорить со мной, и только со мной! - вне себя потребовал полковник, запрокинув лицо к пустому небу. - Не смейте обращаться к моим подчинённым! Здесь пока что командую я!
        - СВОЛОЧЬ! - сказал голос.
        - Извольте представиться! - прорычал полковник. - Кто вы такой?
        - НАШЕЛ ДУРАКА! - злорадно, с хрипотцой сказал голос. - МОЖЕТ, ТЕБЕ ЕЩЁ И АДРЕС ДАТЬ?
        - Вы террорист?
        С неба - или чёрт его знает откуда - на полковника пролился поток хриплой отборной брани. Ни на службе, ни в быту столь изощрённых оборотов слышать ему ещё не доводилось.
        - Я - ТЕРРОРИСТ? А ТЫ ТОГДА КТО? ГОЛОВОРЕЗ! СОЛДАФОН!
        Полковник быстро переложил трость из правой руки в левую и схватился за кобуру.
        - Я тебя сейчас пристрелю, штафирка поганый! - пообещал он, озираясь.
        - ПРИСТРЕЛИЛ ОДИН ТАКОЙ! - последовал презрительный ответ.
        Лётчики опасливо наблюдали за происходящим издали. Неизвестно, был ли им слышен голос незримого террориста, но крики полковника разносились над бетоном весьма отчетливо.
        Опомнясь, он снял руку с кобуры.
        - За что? - сказал он. - Меня дважды сбивали, меня таранили… Какое вы имеете право…
        - ДА КТО ЖЕ ВАС ПРОСИЛ? - с тоской проговорил голос. Он не был уже ни хриплым, ни визгливым. - ВЫ ХРАБРЫЙ ЧЕЛОВЕК, ВЫ ЖЕРТВУЕТЕ СОБОЙ, НО РАДИ ЧЕГО? ИСКОННЫЕ ТЕРРИТОРИИ? БРОСЬТЕ. ОНИ БЫЛИ ИСКОННЫМИ СТО ЛЕТ НАЗАД…
        Террорист умолк.
        - Вы совершаете тяжкое преступление против государства! - сказал полковник, обескураженный такой странной сменой интонаций. - Вы срываете операцию, от которой…
        - ДА У ВАС ДЕТИ ЕСТЬ ИЛИ НЕТ? - Голос снова сорвался на визг. - ХВАТИТ! К ЧЁРТУ! СКОЛЬКО МОЖНО!
        - Но почему так? - заорал полковник, заведомо зная, что не переорёшь, - бесполезно. - Почему - так? Вы хотите прекратить войну? Прекращайте! Но не таким же способом! В конце концов, вам предоставлено право голоса!
        - А У НАС ЕСТЬ ТАКОЕ ПРАВО? - поразился голос. - ДЛЯ МЕНЯ ЭТО НОВОСТЬ. КОРОЧЕ, НИ ОДИН САМОЛЁТ СЕГОДНЯ НЕ ВЗЛЕТАЕТ! Я ЗАПРЕЩАЮ!
        И, точно в подтверждение его слов, за ангарами смолк свист реактивного двигателя. Полковник сорвал кепи и вытер им взмокший лоб.
        - Операцию разрабатывал генералитет, - отрывисто сказал он. - При участии министра обороны… И за срыв её мои ребята пойдут под трибунал! Со мной во главе.
        - НЕ ТРУХАЙ, БРАТАН! - почему-то перейдя на лихой портовый жаргон, утешил голос. - Я И МИНИСТРУ ТВОЕМУ СПИЧКУ ВСТАВЛЮ!
        - Да послушайте же! - взмолился полковник, но голос больше не отзывался. Видимо, вставлял спичку министру обороны.
        Полковник поднёс к глазам циферблат наручных часов. Операция срывалась… Нет, она уже была сорвана. Он подозвал майора:
        - Никого ни под каким предлогом не выпускать с аэродрома! Лётному составу пока отдыхать.

* * *
        Гладкий слепой телефон без диска.
        Нужно было подойти к столу, снять трубку и доложить министру обороны, что операция «Фимиам», от которой зависела судьба всего наступления, не состоялась.
        Подойти к столу, снять трубку…
        Телефон зазвонил сам.
        - Полковник! - Министр был не на шутку взволнован. - Вы начали операцию?
        - Никак нет.
        - Не начинайте! Вы слышите? Операция отменяется! Вы слышите меня?
        - Так точно, - ещё не веря, проговорил полковник.
        - Не вздумайте начинать! Вообще никаких вылетов сегодня! Я отменяю… Перестаньте на меня орать!.. Это я не вам, полковник!.. Что вы себе позволяете! Вы же слышали: я отменил…
        Звонкий щелчок - и тишина.
        Полковник медленно опустил трубку на рычажки.
        Кто бы это мог орать на министра обороны?
        «А он, кажется, неплохой парень, - подумал вдруг полковник. - Вышел на министра - зачем? Наступление и так провалилось… Неужели только для того, чтобы выручить меня?»
        Необычная тишина стояла над аэродромом. Многократные попытки запустить хотя бы один двигатель ни к чему не привели. У механиков были серые лица - дело слишком напоминало саботаж.
        Поэтому, когда через четверть часа поступило распоряжение отменить все вылеты, его восприняли как указ о помиловании.
        Полковник мрачно изучал настенную карту. Его страна выглядела на ней небольшим изумрудным пятном, но за ближайшие несколько дней это пятно должно было увеличиться почти на треть.
        «Не трухай, братан…» Так мог сказать только житель Старого Порта. Вот именно так - хрипловато, нараспев…
        Губы полковника покривились.
        - Ну спасибо, земляк!..
        Слабое жужжание авиационного мотора заставило его выглянуть в окно. Зрелище небывалое и неприличное: на посадку заходил двухместный «лемминг». Сельскохозяйственная авиация на военном аэродроме? Полковник взял микрофон внутренней связи:
        - Кто дал разрешение на посадку гражданскому самолету? Чья машина?
        - Это контрразведка, господин полковник.
        Как? Уже? Невероятно!..
        Яркий самолётик коснулся колёсами бетона и побежал мимо радарной установки, мимо гнезда зенитных пулемётов, мимо тягача, ведущего к ангарам горбатый истребитель-бомбардировщик.
        Что за дьявольщина! Почему они на «лемминге»? Почему не на помеле, чёрт их подери! Неужели нельзя было воспользоваться армейским самолётом?
        Полковник в тихой ярости отвернулся от окна.
        О голосе эта публика ещё не пронюхала. Видимо, пожаловали по какому-то другому поводу. Как не вовремя их принесло!..

* * *
        Послышался вежливый стук в дверь, и в кабинет вошёл довольно молодой, склонный к полноте мужчина с приветливым взглядом:
        - Доброе утро, полковник!
        Штатская одежда на вошедшем сидела неловко, но чувствовалось, что форма на нём сидела бы не лучше.
        Мягкая улыбка, негромкий приятный голос - типичный кабинетный работник.
        И тем не менее - свалившийся с неба на «лемминге».
        Полковник поздоровался, бегло проглядев, вернул документы и предложил сесть.
        - А вы неплохо выглядите, - добродушно заметил гость, опускаясь в кресло.
        - Простите?..
        - Я говорю: после того, что случилось, вы неплохо выглядите.
        Фраза прозвучала совершенно естественно. Неестественно было другое: о том, что случилось, этот человек не мог знать ничего.
        - Вы, собственно, о чём? - подчёркнуто сухо осведомился полковник. Он вообще не жаловал контрразведку.
        - Я о голосе, - негромко произнёс гость, глядя ему в глаза. - О голосе, полковник. Мы занимаемся им уже вторую неделю.
        Несколько секунд полковник сидел неподвижно.
        - Что это было? - хрипло спросил он.
        - Вы, главное, не волнуйтесь, - попросил гость. - Вас никто ни в чём не подозревает.
        Вот это оплеуха!
        - Я, конечно, благодарен за такое доверие, - в бешенстве проговорил полковник, - но о каких подозрениях речь? Операция отменена приказом министра обороны.
        - Приказом министра?.. - жалобно морщась, переспросил контрразведчик. - Но позвольте… - У него вдруг стал заплетаться язык. - Ведь в газетах… о министре… ничего…
        Минуту назад в кабинет вошёл спокойный до благодушия, уверенный в себе мужчина. Теперь же в кресле перед полковником горбился совершенно больной человек.
        - Послушайте. - Полковник растерялся. - Сами-то вы как себя чувствуете? Вам… плохо?
        Гость поднял на него глаза, не выражающие ничего, кроме неимоверной усталости.
        - Кого голос посетил первым? - с видимым усилием спросил он. - Министра или вас?
        - Меня. Точнее - наш аэродром.
        - А из ваших людей в разговоре с голосом никто не мог сослаться на министра?
        - На министра сослался я, - сказал полковник. - А что, вы подозревали меня именно в этом?
        Контрразведчик не ответил. Кажется, он понемногу приходил в себя: откинулся на спинку кресла, глаза его ожили, полные губы сложились в полуулыбку.
        - Ну так это совсем другое дело, - произнёс он почти весело. - Тогда давайте по порядку. Что же произошло на аэродроме?
        «Ну уж нет, - подумал полковник, разглядывая гостя. - Помогать тебе в поимке этого парня я не намерен. Это было бы слишком большим свинством с моей стороны…»
        - Разрешите вопрос? - сказал он.
        - Да-да, пожалуйста.
        - Вы что, заранее знали о том, что операция сорвётся?
        Гость ответил не сразу:
        - Видите ли… Голос обычно возникает ранним утром и принимается осыпать упрёками персонал какой-нибудь военной базы. Мы долго не могли понять, откуда он берёт информацию…
        - И откуда же?
        - Представьте, из утренних столичных газет.
        - Не морочьте голову! - резко сказал полковник. - Вы хотите меня убедить, что он развернул сегодня утром газету и прочёл там об операции «Фимиам»?
        Гость молчал, улыбаясь не то скорбно, не то иронически.
        - Министру обороны это будет стоить карьеры, - сообщил он наконец. - Старичок почувствовал, что кресло под ним закачалось, и, конечно, наделал глупостей… Вообразите: передал газетчикам победные реляции в ночь, то есть до начала наступления.
        - Сукин сын! - изумлённо выдохнул полковник.
        - Совершенно с вами согласен. Так вот, газеты сообщили, что первый удар наносят новейшие, недавно закупленные истребители-бомбардировщики. Где они базируются и кто на них летает, публика уже знала, потому что недавно о вас, полковник, была большая восторженная статья. Как, кстати, ваша нога?
        - Да ладно вам! - отмахнулся полковник. - Дальше!
        - А собственно, всё. Я рассуждал так: если голос действительно берёт информацию из официальной прессы, то сегодня его жертвой станете вы. Вообще-то, я надеялся успеть сюда до поступления газет в продажу… Гнусная машина этот «лемминг», но на военной я лететь не решился - голос их приземляет.
        - Вы вели самолёт сами?
        - Что вы! - сказал гость. - Летел с пилотом. Но вы не беспокойтесь - это мой сотрудник. Сейчас он опрашивает лётчиков…
        «Скверно… - подумал полковник. - Вечно нам, из Старого Порта, не везёт…»
        - Так я слушаю вас, - напомнил контрразведчик.
        Пришлось рассказывать. Поначалу гость понимающе кивал, потом вдруг насторожился и бросил на полковника быстрый оценивающий взгляд. Дальше он уже слушал с откровенным недоумением. Дождавшись конца истории, усмехнулся:
        - Негусто…
        - У меня создаётся впечатление, - холодно сказал полковник, - что вы сомневаетесь в моих словах.
        - Правильное у вас впечатление, - нимало не смутясь, отозвался гость. - Именно сомневаюсь.
        - И, позвольте узнать, почему?
        Контрразведчик снова взглянул в глаза и тихо, ясно произнёс:
        - Говор Старого Порта ни с каким другим не спутаешь. А ведь вы даже словом не обмолвились, что он ваш земляк.
        «Ну вот и влип, - подумал полковник. - Конечно же, им всё это известно…»
        - Да… - в затруднении проговорил он. - Да, разумеется, мне показалось, что… но, знаете, это, в общем-то, мои домыслы… А я старался излагать факты…
        В эти мгновения полковник был противен сам себе.

* * *
        Полковой священник вошёл в кабинет без стука и сразу поднял руку для благословения. Полковнику и контрразведчику пришлось встать.
        - Дети мои… - прочувствованно начал священник, что, как всегда, прозвучало несколько комично. Уж больно он был молод - моложе полковника.
        Забавный малый - он, наверное, в детстве мечтал стать военным. Сутана слегка перешита, отчего в ней появилось нечто щеголевато-офицерское, держался он всегда подчёркнуто прямо, проповеди читал, как командовал, и рассказывали, что однажды, повздорив с приходским священником, обозвал того шпаком.
        - Дети мои, - в тяжком недоумении вымолвил он. - Как могло случиться, что я среди вас оказался?
        Его качнуло вперёд, и в три вынужденных шага он очутился перед столом.
        - Свидетельствую! - с отчаянием объявил он. - Слышал глас Божий и свидетельствую!..
        - Вы где взяли спирт, святой отец?
        Юноша в сутане смерил полковника презрительным взглядом.
        - Екиспок, - с достоинством изронил он. Озадаченно нахмурился.
        - Что? - брезгливо переспросил полковник.
        Лицо священника прояснилось.
        - Епи-скоп… меня сюда поставил… А не вы, сын мой.
        - Как вы смели напиться! - процедил полковник. - Вы! Пастырь! Что вы там себе напридумывали! Какой глас Божий? Это террорист! Против него ведётся следствие!
        Священник вскинул голову.
        - Опять? - с ужасом спросил он. Полковник понял, что сболтнул лишнее, но тут вовремя вмешался гость.
        - Святой отец, - смиренно, чуть ли не с трепетом, обратился он к священнику, - вы слышали глас Божий?
        - Слышал, - глухо подтвердил тот.
        - И что он вам сказал?
        - Он сказал… - Священник задумался. - Он сказал: истребители-бомбардировщики - дьявольское наущение…
        - Да не говорил же он этого! - перебил полковник, но гость жестом попросил его умолкнуть.
        - А вы не помните, святой отец, кто закупил эти истребители-бомбардировщики?
        - Дьявол, - твердо сказал священник.
        - Нет, не дьявол, - ласково поправил его гость. - Их закупил Президент. Кесарь, святой отец, кесарь.
        Юноша в сутане недоверчиво уставился на контрразведчика.
        - Голос… - пробормотал он.
        - Да! - с неистовой страстью проповедника возгласил гость. Полковник вздрогнул. - Голос! Чей голос может учить: «Не отдавайте кесарю кесарево»? Чей, если Господь учил нас совсем другому?
        Полковнику показалось, что ещё секунда - и священник потеряет сознание.
        - Не вы первый, - проникновенно, тихо произнёс гость. - Вспомните Антония, святой отец! Сатана многолик, и он всегда искушает лучших.
        - Что-то плохо мне… - совершенно мальчишеским голосом пожаловался священник, поднося ладонь к глазам.
        - Вызовите кого-нибудь! - шепнул гость полковнику. - Пусть уложат спать и проследят, чтобы глупостей не натворил…

* * *
        Священника вывели под руки.
        - Спасибо, - искренне сказал полковник. - Ума не приложу, как это я мог о нём забыть! Конечно же, он пошёл к механикам и надрался.
        - Зря вы с ним так жестоко, - заметил гость. - Встреча с голосом - это ведь не шутка. Не у всех нервы такие крепкие, как у вас. Были случаи - стрелялись люди… А то при нынешней обстановке нам только и не хватало какой-нибудь новой секты с политической программой.
        - Ловко вы всё повернули, - сказал полковник. - Дьявола - в бога, бога - в дьявола…
        - Работа такая, - отозвался гость, и тут кто-то пинком отворил дверь.
        В кабинет шагнул коренастый технарь с сержантскими нашивками на рукаве серого комбинезона. Выражение лица - самое свирепое.
        - Вы арестовали священника? - прорычал он.
        Полковник резко выпрямился в кресле и прищурился. Под этим его прищуром коренастый злобно заворчал, переминаясь, и по истечении некоторого времени принял стойку смирно.
        - Вы арестовали священника! - угрюмо повторил он.
        - Так это вы его напоили? - осведомился полковник.
        - Так точно! - с вызовом сказал коренастый. - Но я же не знал, что ему одной заглушки хватит!
        - Заглушки? - с проблеском интереса переспросил гость.
        - Это такая крышечка с резьбой, - пояснил полковник.
        - Мало ли что он вам тут наговорил! - выкрикнул коренастый. - Он же ничего не соображал! Он мальчишка! Он жизни не видел! За что тут шить политику?
        - Да вы, я вижу, и себя не обделили, - зловеще заметил полковник. - Заглушки три-четыре, а? Кто ему шьёт политику? Его отвели проспаться. А вот вы сейчас пойдёте к дежурному и скажете, чтобы он записал вам две недели ареста. И вообще пора бы знать, что в таких случаях начинают не со священников.
        Коренастый сержант вздрогнул и вдруг двинулся с исказившимся лицом на контрразведчика.
        - Попробуйте только тронуть полковника, - с угрозой произнёс он. - Вы с аэродрома не выберетесь…
        - У вас, полковник, огромная популярность среди нижних чинов, - кисло заметил гость. - Я начинаю опасаться, что мне здесь в конце концов размозжат голову.
        - Я же знаю, что вам нужно! - почти не скрывая злорадства, бросил сержант. - Все уже знают! Вам нужно найти голос, да? Что вам тут говорил священник? Что он слышал Бога? А я вам точно могу сказать, чей это был голос. Сказать?
        - Ну скажите… - нехотя согласился гость. Он выглядел очень утомлённым.
        - Это был мой брат! - хрипло проговорил сержант.
        - Ну и что? - вяло спросил гость.
        Сержант растерялся. Он ожидал совсем другой реакции.
        - Вам это… неинтересно?
        - Нет, - сказал контрразведчик. - Но вы же все равно от меня не отвяжетесь, пока я не спрошу, кто такой ваш брат и где его искать.
        - На кладбище, - сдавленно произнёс сержант. - Пятое солдатское… Одиннадцатая могила в третьем ряду… Он погиб четыре года назад…
        Внезапно полковнику стало страшно.
        - Ваш брат, - запинаясь, спросил он, - жил в Старом Порту?
        - Никак нет, - глухо ответил сержант. - Мы жили в столице.
        - Понятно… - в растерянности сказал полковник и обернулся к гостю. - Сержант вам ещё зачем-нибудь нужен?
        - Да он мне как-то с самого начала не очень был нужен, - брюзгливо отозвался тот.
        - Можете идти, - поспешно сказал полковник.

* * *
        Дверь за сержантом закрылась без стука.
        - Я бы, конечно, мог отдать его под трибунал… - У полковника был крайне смущённый вид.
        - И весь техперсонал в придачу? - проворчал гость. - Теперь, надеюсь, вы понимаете, что это такое - голос?
        - Напрасно вы не выслушали сержанта, - сказал полковник. - Со Старым Портом - явная путаница и вообще какая-то чертовщина…
        - У меня нет времени на сержантов, - сквозь зубы проговорил гость. - У меня нет времени на священников… Вам известно, что союзники вывели флот из наших территориальных вод?
        - Да, разумеется. Протест оппозиции…
        - Да не было никакого протеста, полковник! Просто этот ваш голос допекал их целую неделю…
        - Простите! - ошеломлённо перебил полковник. - То, что вы мне сейчас рассказываете… Имею ли я право знать это?
        - Не имеете, - сказал контрразведчик. - Данные совершенно секретны. Так я продолжаю… И скандалы он им, заметьте, закатывал на английском языке!.. Неужели вы ещё не поняли: каждый принимает его мысли на своем родном наречии! А вы вдруг опускаете такую важную подробность, говор Старого Порта… Что он, по-вашему, за человек?
        Полковник смотрел мимо гостя. Там, за спиной контрразведчика, висела настенная карта с изумрудным пятном, которое должно было за ближайшие несколько дней увеличиться почти на треть.
        «Какого чёрта! - решился наконец полковник. - Он сорвал мне операцию! Почему я обязан выгораживать его!..»
        - Штатский, - отрывисто сказал он. - Штатский, причём из низших слоёв общества. Вульгарные обороты, истеричен… Хотя… Странно! Был момент, когда он перестал визжать, перешёл на «вы»… и, знаете, мне показалось, что со мной говорит…
        - Интеллигент?
        - Да! Совершенно иная речь! Как будто в разговор вмешался ещё один человек…
        - Это очень важно, - предупредил гость. - Так он был один или их было несколько?
        - Право, даже не знаю, - в замешательстве проговорил полковник.
        Оба замолчали. Контрразведчик зябко горбился в кресле.
        - Мне нужна ваша помощь, полковник, - произнёс он почти безразлично.
        Тот удивился:
        - Я лётчик…
        - …а не контрразведчик, договаривайте уж!.. Как вы, полковник, ошибаетесь относительно этого господина! Ну, допустим, вы благодарны ему за что-то… Скажем, за приказ министра… Не надо, не надо, вы прекрасно знаете, о чём идёт речь! Но почему вы решили, что это первая и последняя операция, которую он вам срывает? Искать мы его будем долго, так что готовьтесь, полковник. Он вам себя ещё покажет.
        Полковник, не отвечая, смотрел на карту за спиной гостя. Хуже всего было то, что контрразведчик прав.
        - И чем же я могу вам помочь?
        - Когда он за вас возьмётся в следующий раз, - попросил гость, - предупредите его… по-человечески… что он затеял опасную игру. Что у него на хвосте контрразведка. Сошлитесь на меня, укажите фамилию, должность, объясните, где меня найти. Добавьте, что я нехороший человек, что я полнации упрятал за решётку… Он должен на меня выйти! Я не могу больше довольствоваться информацией из вторых рук!
        Полковник нервно усмехнулся.
        - Вам тогда не придётся спрашивать, - предупредил он. - Вам придётся только отвечать.
        - Придётся, - согласился гость. - Но я попробую построить беседу так, чтобы он проговорился всерьёз. Он болтун. Он не может не проговориться… А вы всё ещё колеблетесь: соглашаться или нет? Как вы не поймёте: мы с вами счастливые люди, полковник! Мы нашли применение нашим способностям, а это такая редкость! Нам дала работу война. Лучше, конечно, если бы работу нам дала мирная жизнь, но выбирать не приходится: нам её дала война. А голос… Я не знаю, кто он - докер, служащий… Он неудачник. Ему война не дала ничего. Поэтому, и только поэтому он против нас…
        - Я выполню вашу просьбу, - с усилием проговорил полковник.

* * *
        Из вежливости он проводил гостя до самолёта. Вблизи «лемминг» выглядел ещё омерзительнее - сплошь был разрисован торговыми эмблемами удобрений и ядохимикатов.
        - У меня не выходит из головы один ваш вопрос, - признался полковник. - О количестве голосов. Вы всерьёз полагаете, что их несколько?
        Гость искоса взглянул на него:
        - А вы такой мысли не допускаете?
        - Честно говоря, нет. Я ещё могу поверить, что раз в тысячелетие на планете рождается какой-нибудь сверхтелепат, но поверить в то, что их народилась целая банда и что все они проживают в нашей стране…
        - А где вы ещё найдёте другую такую страну? - с неожиданной злостью в голосе сказал контрразведчик. - Мы живём в постоянном страхе вот уже двадцать лет! Если не война - то ожидание войны! Не сегодня завтра приобретём термоядерное оружие!
        Казалось, продолжения не будет. Гость с недовольным видом следил, как его сотрудник и два технаря готовят машину к полёту.
        - Психиатрические больницы переполнены, - с горечью, как показалось полковнику, снова заговорил он. - Ежедневно возникают какие-то новые, неизвестные аллергии, нервные расстройства!.. Я не удивлюсь, если окажется, что за двадцать лет стресса люди начали перерождаться, что наружу прорвались способности, о которых мы и не подозревали!..
        - Не берусь судить, - осторожно заметил полковник. - Но вы же ещё сказали, что основной мотив голоса - недовольство, что он неудачник… Здесь у вас, по-моему, накладка. Кто же его заставляет быть неудачником? С такими способностями! Подался бы в профессионалы, в гипнотизёры, жил бы себе припеваючи… не влезая в политику…
        - Ну а если такой человек и сам не знает о своих способностях? - негромко сказал гость.
        - То есть как не знает? - Полковник опешил. - Не знает, что разговаривал со мной? Что заглушил двигатели - не знает?
        Гость, прищурясь, словно высматривал что-то в белой бетонной пустыне аэродрома.
        - Прочтёт утреннюю газету, взбеленится… - задумчиво проговорил он. - Начнёт мысленно проклинать того, о ком прочёл, спорить с ним, полагая, что собеседник - воображаемый…
        - Что? - вырвалось у полковника. - Так он ещё вдобавок ни в чём не виноват?
        Гость пожал плечами:
        - Наше с вами счастье, полковник, что никто из них не может разозлиться надолго. Их хватает от силы на полчаса, а дальше - отвлекло насущное: служба, семья…
        Видно было, что полковник потрясён.
        - Как же вы его… Как же вы их будете искать? - проговорил он, глядя на контрразведчика чуть ли не с жалостью. - У вас просто нет шансов! Это же всё равно что вести следствие против Господа Бога…
        Контрразведчик ответил ему невесёлой улыбкой.
        - Мне нравится ваше сравнение, - заметил он. - В нём есть надежда. Если помните, следствие против Господа было как раз проведено очень удачно… Так вы уж, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе, полковник…

* * *
        На улицах столицы шелестели утренние газеты. Они падали в прорези почтовых ящиков, они развёртывались с шорохом в кафе и аптеках, серыми флагами безумия реяли они в руках мальчишек-разносчиков.
        Только что открылись киоски. Возле одного из них стоял вчерашний гость полковника и, судя по всему, лететь на этот раз никуда не собирался. Надо полагать, из каких-то его расчётов следовало, что голос сегодня объявится именно в столице.
        Контрразведчик купил утреннюю газету, хотя с содержанием её ознакомился ещё вчера вечером. Он всматривался в лица. Лица были утренние, серые. Серые, как газетный лист.
        Докеры, служащие поспешно отходили от киоска и бегло проглядывали заголовки. О вчерашнем наступлении - ни слова, будто его и не было. На первой странице - сообщение о том, что министр обороны подал в отставку по состоянию здоровья.
        Произойди такое пятнадцатью годами раньше, столица бы задрожала от хохота и возмущённых выкриков. Теперь же - ни звука, только тревожный бумажный шорох да отчаянные, как перед концом света, выкрики газетчиков-мальчишек.
        В соседнем кафе задержали седого господина в очках: он, не отрываясь от статьи, достал и поднёс ко рту приборчик, оказавшийся при дознании коробкой с импортными пилюлями.
        Были задержаны также несколько полуграмотных субъектов: эти, читая газету, усиленно шевелили губами, словно бранились шёпотом.
        А вскоре дошло и до анекдота: на восточной окраине арестовали своего брата агента - у него была рация нового типа.
        Но ведь где-то рядом в толпе двигались и настоящие носители голосов - издёрганные, запуганные, злые, неотличимые от остальных, сами не подозревающие о своей страшной силе. Уткнувшись в газету, они читали о том, что вчера Его Превосходительство господин Президент подписал контракт на постройку в стране первого реактора, способного производить сырье для термоядерных бомб.
        Оставалось вглядываться в лица.
        Никто не делился мнениями. Случайно встретившись взглядами, отворачивались или заслонялись газетой. За плечом каждого незримо стоял вежливый господин из контрразведки.
        Многие, наверное, мысленно проклинали Президента, мысленно спорили с ним, но как определить, кто из них носитель голоса? А что, если… ВСЕ?
        Мысль была нелепая, шальная, тем не менее контрразведчик побледнел и выронил газету.

* * *
        Страх и бумажный шорох вздымались над столицей невидимым облаком. Страх и бумажный шорох. Казалось, что вот сейчас нервное напряжение достигнет предела и город, серый город-паук с его министерствами и тайными канцеляриями, - разлетится в пыль!..
        - ТЫ, ПРЕЗИДЕНТ ЧЁРТОВ! - раздался высокий от бешенства голос.
        Его Превосходительство господин Президент подскочил в кресле и схватился за кнопку вызова личной охраны.
        1983
        Маскарад
        - А теперь - вручение призов за лучший маскарадный костюм!
        Мушкетёры подкрутили усы, Чебурашки поправили ушки, громко затрещали пластмассовыми веерами какие-то придворные дамы.
        Один лишь Пётр Иванович, главбух НИИ, был в своём будничном костюме, сером в полоску, - даже не удосужился приодеться ради праздника.
        - Первый приз завоевала маска «Марсианин»! - Снегурочка зааплодировала.
        К сцене сквозь толпу протиснулось какое-то двуногое - шипастое, рогатое, когтистое, с выхлопной трубой меж лопаток. Раскланиваясь, двуногое грациозно взялось когтями за своё зелёное рыло, стянуло его - и оказалось розовощёким институтским электриком Сазоновым.
        - Мо-ло-дец!
        - А мне? - глухо, как из бочки, спросил Пётр Иванович, но его не расслышали.
        - Второй приз - «Цыганочка Аза»!
        Инженер-конструктор Пернатова, отстреливая чёрными очами мужчин, звеня браслетами и монистами, взвилась на сцену и, в блеске смоляных кудрей и шелесте пёстрых юбок, порхнула к Деду Морозу: «Позолоти ручку, красноносенький, всю правду скажу!»
        - Мо-ло-дец!
        - А мне? - обиженно повторил главбух и двинулся к сцене.
        Его опять не расслышали.
        - Третий приз присуждается за костюм «Старик Хоттабыч»!
        Директор НИИ, оглаживая длинную бороду из мочалки и снисходительно улыбаясь, прошествовал к сцене.
        - Мо-лод-цы! - почему-то во множественном числе скандировал зал.
        - А мне? - громко и возмущённо выкрикнул Пётр Иванович, хватая Снегурочку за полу шубки.
        - Но у вас же костюма нет, - ослепительно улыбаясь, прошипела Снегурочка.
        - А это? - Главбух отпустил шубку и ткнул себя в грудь.
        - Но это же не маскарадный костюм! - не выдержал Дед Мороз.
        - Так не дадите приз?
        - А теперь викторина - «Чудеса в решете»! - звонко объявила Снегурочка, отворачиваясь от Петра Ивановича.
        - Ну и ладно!
        Оскорблённый главбух взялся рукой за лысину, стянул её вместе с лицом, костюмом, ботинками - и шипастый, когтистый, зеленорылый взлетел в воздух, с трудом протиснулся в форточку и, обиженно завывая выхлопной трубой меж лопаток, канул в метель.
        1986
        Сила действия равна…
        - А ну попробуй обзови меня ещё раз козой! - потребовала с порога Ираида. - Обзови, ну!
        Степан внимательно посмотрел на неё и отложил газету. Встал. Обогнув жену, вышел в коридор - проверить, не привела ли свидетелей. В коридоре было пусто, и Степан тем же маршрутом вернулся к дивану. Лёг. Отгородился газетой:
        - Коза и есть!..
        Газета разорвалась сверху вниз на две половинки. Степан отложил обрывки и снова встал. Ираида не попятилась.
        - Выбрали, что ль, куда? - хмуро спросил Степан.
        - А-а-а! - торжествующе сказала Ираида. - Испугался? Вот запульну в Каракумы - узнаешь тогда козу!
        - Куда хоть выбрали-то? - ещё мрачнее спросил он.
        - А никуда! - с вызовом бросила Ираида и села, держа позвоночник параллельно спинке стула. Глаза - надменные. - Телекинетик я!
        - Килети… - попытался повторить за ней Степан и не смог.
        - На весь город - четыре телекинетика! - в упоении объявила Ираида. - А я из них - самая способная! К нам сегодня на работу учёные приходили: всех проверяли, даже уборщицу! Ни у кого больше не получается - только у меня! С обеда в лабораторию забрали, упражнения показали… развивающие… Вы, говорят, можете оперировать десятками килограмм… Как раз хватит, чтоб тебя приподнять да опустить!
        - Это как? - начиная тревожиться, спросил Степан.
        - А так! - И Ираида, раздув ноздри, страстно уставилась на лежащую посреди стола вскрытую пачку «Родопи». Пачка шевельнулась. Из неё сама собой выползла сигарета, вспорхнула и направилась по воздуху к остолбеневшему Степану.
        Он машинально открыл рот, но сигарета ловко сманеврировала и вставилась ему фильтром в ноздрю.
        - Вот так! - ликующе повторила Ираида.
        Степан закрыл рот, вынул из носа сигарету и швырнул об пол. Двинулся, набычась, к жене, но был остановлен мыслью о десятках килограммов, которыми она теперь может оперировать…

* * *
        В лаборатории Степану не понравилось - там, например, стоял бильярдный стол, на котором тускло блестел один-единственный шар. Ещё на столе лежала стопка машинописных листов, а над ними склонялась чья-то лысина - вся в синяках, как от медицинских банок.
        - Так это вы тут людей фокусам учите? - спросил Степан.
        - Минутку… - отозвался лысый и, отчеркнув ногтем строчку, вскинул голову. - Вы глубоко ошибаетесь, - важно проговорил он, выходя из-за бильярда. - Телекинез - это отнюдь не фокусы. Это, выражаясь популярно, способность перемещать предметы, не прикасаясь к ним.
        - Знаю, - сказал Степан. - Видел. Тут у вас сегодня жена моя была, Ираида…
        Лысый так и подскочил:
        - Вы - Щекатуров? Степан… э-э-э…
        - Тимофеевич, - сказал Степан. - Я насчёт Ираиды…
        - Вы теперь, Степан Тимофеевич, берегите свою жену! - с чувством перебил его лысый и схватил за руки. - Феномен она у вас! Вы не поверите: вот этот самый бильярдный шар - покатила с первой попытки! И это что! Она его ещё потом приподняла!..
        - И опустила? - мрачно осведомился Степан, косясь на испятнанную синяками лысину.
        - Что? Ну разумеется… А вы, простите, где работаете?
        Степан сказал.
        - А-а-а… - понимающе покивал лысый. - До вашего предприятия мы ещё не добрались. Но раз уж вы сами пришли, давайте я вас проверю. Чем чёрт не шутит - вдруг и у вас тоже способности к телекинезу!
        - А что же! - оживился Степан. - Можно.
        Проверка заняла минут десять. Никаких способностей к телекинезу у Степана не обнаружилось.
        - Как и следовало ожидать, - ничуть не расстроившись, объявил лысый. - Телекинез, Степан Тимофеевич, величайшая редкость!
        - Слушай, доктор, - озабоченно сказал Степан, - а выключить её теперь никак нельзя?
        - Кого?
        - Ираиду.
        Лысый опешил:
        - Что вы имеете в виду?
        - Ну, я не знаю, по голове её, что ли, стукнуть… Несильно, конечно… Может, пройдёт, а?
        - Вы с ума сошли! - отступая, пролепетал лысый. И так бедняга побледнел, что синяки на темени чёрными стали.

* * *
        - Сходи за картошкой, - сказала Ираида.
        Степан поднял на неё отяжелевший взгляд.
        - Сдурела? - с угрозой осведомился он.
        - Я тебе сейчас покажу «сдурела»! - закричала она. - Ты у меня поговоришь! А ну вставай! Разлёгся! Тюлень!
        - А ты… - начал было он по привычке.
        - Кто? - немедленно ухватилась Ираида. - Кто я? Говори, раз начал! Кто?
        В гневе она скосила глаза в сторону серванта. Сервант накренился и, истерически задребезжав посудой, тяжело оторвался от пола. Степан, бледнея, смотрел. Потом - по стеночке, по стеночке - выбрался из-под нависшего над ним деревянно-оловянно-стеклянного чудовища и, выскочив в кухню, сорвал с гвоздя авоську…
        - …у-у, к-коза! - затравленно проклокотал он, стремительно шагая в сторону овощного магазина.

* * *
        - Знаешь, ты, доктор, кто? - уперев тяжкие кулаки в бильярдный стол, сказал Степан. - Ты преступник! Ты семьи рушишь.
        Лысый всполошился:
        - Что случилось, Степан Тимофеевич?
        На голове его среди изрядно пожелтевших синяков красовались несколько свежих - видимо, сегодняшние.
        - Вот ты по городу ходишь! - возвысил голос Степан. - Людей проверяешь!.. Не так ты их проверяешь. Ты их, прежде чем телетехнезу своему учить, - узнай! Мало ли кто к чему способный!.. Ты вон Ираиду научил, а она теперь чуть что - мебель в воздух подымает! В Каракумы запульнуть грозится - это как?
        - В Каракумы? - ужаснулся лысый.
        Сердце у Степана ёкнуло.
        - А что… может?
        Приоткрыв рот, лысый смотрел на него круглыми испуганными глазами.
        - Да почему же именно в Каракумы, Степан Тимофеевич? - потрясённо выдохнул он.
        - Не знаю, - глухо сказал Степан. - Её спроси.
        Лысый тихонько застонал.
        - Да что же вы делаете! - чуть не плача, проговорил он. - Степан Тимофеевич, милый! Да купите вы Ираиде Петровне цветы, в кино сводите - и не будет она больше… про Каракумы!.. Учили же в школе, должны помнить: сила действия всегда равна силе противодействия. Вы к ней по-хорошему - она к вам по-хорошему. Это же универсальный закон! Даже в телекинезе… Вот видите эти два кресла на колёсиках? Вчера мы посадили в одно из них Ираиду Петровну, а другое загрузили балластом. И представьте, когда Ираида Петровна начала мысленно отталкивать балласт, оба кресла покатились в разные стороны! Вы понимаете? Даже здесь!..
        - И тяжёлый балласт? - тревожно спросил Степан.
        - Что? Ах, балласт… Да нет, на этот раз - пустяки, не больше центнера.
        - Так… - Степан помолчал, вздохнул и направился к двери. С порога обернулся.
        - Слушай, доктор, - прямо спросил он. - Почему у тебя синяки на тыковке? Жена бьёт?
        - Что вы! - смутился лысый. - Это от присосок. Понимаете, датчики прикрепляются присосками, ну и…
        - А-а-а… - Степан покивал. - Я думал - жена…

* * *
        Купить букет - полдела, с ним ещё надо уметь обращаться. Степан не умел. То есть умел когда-то, но разучился. Так и не вспомнив, как положено нести эту штуку - цветами вверх или цветами вниз, он воровато сунул её под мышку и - дворами, дворами - заторопился к дому.

* * *
        Ираида сидела перед зеркалом и наводила зелёную тень на левое веко. Правое уже зеленело вовсю. Давненько не заставал Степан жену за таким занятием.
        - Ирочка…
        Она изумлённо оглянулась на голос и вдруг вскочила. Муж подбирался к ней с кривой неискренней улыбкой, держа за спиной какой-то предмет.
        - Не подходи! - взвизгнула она, и Степан остановился, недоумевая.
        Но тут, к несчастью, Ираида Петровна вспомнила, что она как-никак первый телекинетик города. Степана резко приподняло и весьма чувствительно опустило. Сознания он не терял, но опрокинувшаяся комната ещё несколько секунд стремительно убегала куда-то вправо.

* * *
        Он лежал на полу, а над ним стояла на коленях Ираида, струящая горючие слёзы из-под разнозелёных век.
        - Мне?.. - всхлипывала она, прижимая к груди растрёпанный букет. - Это ты - мне?.. Стёпушка!..
        Стёпушка тяжело поднялся с пола и, подойдя к дивану, сел. Взгляд его, устремлённый в противоположную стену, был неподвижен и нехорош.
        - Стёпушка! - Голос Ираиды прервался.
        - Букет нёс… - глухо, с паузами заговорил Степан. - А ты меня - об пол?..
        Ираида заломила руки:
        - Стёпушка!
        Вскочив, она подбежала к нему и робко погладила по голове. Словно гранитный валун погладила. Степан, затвердев от обиды, смотрел в стену.
        - Ой, дура я, дура! - заголосила тогда Ираида. - Да что ж я, дура, наделала!
        «Не прощу! - исполненный мужской гордости, мрачно подумал Степан. - А если и прощу, то не сразу…»

* * *
        Через каких-нибудь полчаса супруги сидели рядышком на диване, и Степан - вполне уже ручной - позволял и гладить себя, и обнимать. Приведённый в порядок букет стоял посреди стола в хрустальном кувшинчике.
        - Ты не думай, - проникновенно говорил Степан. - Я не потому цветы купил, что телетехнеза твоего испугался. Просто дай, думаю, куплю… Давно ведь не покупал…
        - Правда? - счастливо переспрашивала Ираида, заглядывая ему в глаза. - Золотце ты моё…
        - Я, если хочешь знать, плевать хотел на твой телетехнез, - развивал свою мысль Степан. - Подумаешь, страсть!..
        - Да-а? - лукаво мурлыкала Ираида, ласкаясь к мужу. - А кто это у нас недавно на коврике растянулся, а?
        - Ну, это я от неожиданности, - незлобиво возразил Степан. - Не ожидал просто… А так меня никаким телетехнезом не сшибёшь. Подошёл бы, дал бы в ухо - и весь телетехнез!
        Ираида вдруг отстранилась и встала.
        «Ой! - спохватился Степан. - А что это я такое говорю?»
        Поздно он спохватился.

* * *
        Ираида сидела перед зеркалом и, раздувая ноздри, яростно докрашивала левое веко. За спиной её, прижав ладони к груди, стоял Степан.
        - Ирочка… - говорил он. - Я ж для примера… К слову пришлось… А хочешь - в кино сегодня пойдём… Сила-то действия, сама знаешь, чему равна… Я к тебе по-хорошему - ты ко мне по-хорошему…
        - Моё свободное время принадлежит науке! - отчеканила она по-книжному.
        - Лысой! - мгновенно рассвирепев, добавил Степан. - Кто ему синяки набил? Для него, что ли, мажешься?
        Ираида метнула на него гневный взгляд из зеркала.
        - Глаза б мои тебя не видели! - процедила она. - Вот попробуй ещё только - прилезь с букетиком!..
        - И что будет? - спросил Степан. - В Каракумы запульнёшь?
        - А хоть бы и в Каракумы!
        Степан замолчал, огляделся.
        - Через стенку, что ли? - недоверчиво сказал он.
        - А хоть бы и через стенку!
        - Ну и под суд пойдёшь.
        - Не пойду!
        - Это почему же?
        - А потому! - Ираида обернулась, лихорадочно подыскивая ответ. - Потому что ты сам туда сбежал! От семьи! Вот!
        Степан даже отступил на шаг.
        - Ах ты… - угрожающе начал он.
        - Кто? - Ираида прищурилась.
        - Коза! - рявкнул Степан и почувствовал, что подошвы его отрываются от пола.
        Далее память сохранила ощущение страшного и в то же время мягкого удара, нанесённого как бы сразу отовсюду и сильнее всего - по пяткам.

* * *
        Что-то жгло щёку. Степан открыл глаза. Он лежал на боку, под щекой был песок, а прямо перед глазами подрагивали два невиданных растения, напоминающие жёлто-зелёную колючую проволоку.
        Он упёрся ладонями в раскалённый бархан и, взвыв, вскочил на ноги.
        - Коза!!! - потрясая кулаками, закричал он в тёмный от зноя зенит. - Коза и есть! Коза была - козой останешься!..
        Минуты через две он выдохся и принялся озираться. Слева в голубоватом мареве смутно просматривались какие-то горы. Справа не просматривалось ничего. Песок.
        Да, пожалуй, это были Каракумы.

* * *
        Грузовик затормозил, когда Степану оставалось до шоссе шагов двадцать. Хлопнула дверца, и на обочину выбежал смуглый шофёр в тюбетейке.
        - Геолог, да? - крикнул он приближающемуся Степану. - Заблудился, да?
        Степан брёл, цепляясь штанами за кусты верблюжьей колючки.
        - Друг… - со слезой проговорил он, выбираясь на дорогу. - Спасибо, друг…
        Шофёра это тронуло до глубины души.
        - Садись, да? - сказал он, указывая на кабину.

* * *
        Познакомились. Шофёру не терпелось узнать, как здесь оказался Степан. Тот уклончиво отвечал, что поссорился с женой. Километров десять шофёр сокрушённо качал головой и цокал языком. Потом принялся наставлять Степана на путь истинный.
        - Муж жена люби-ить должен, - внушал он, поднимая сухой коричневатый палец. - Жена муж уважа-ать должен!.. Муж от жены бегать не до-олжен!..
        И так до самого Бахардена.

* * *
        Ах, Ираида Петровна, Ираида Петровна!.. Ведь это ж додуматься было надо - применить телекинез в семейной перепалке! Ну чисто дитё малое! Вы бы ещё лазерное оружие применили!..
        И потом - учили ведь в школе, должны помнить, да вот и лысый говорил вам неоднократно: сила действия равна силе противодействия. Неужели так трудно было сообразить, что, запульнув вашего супруга на чёрт знает какое расстояние к югу, сами вы неминуемо отлетите на точно такое же расстояние к северу! А как же иначе, Ираида Петровна, - массы-то у вас с ним приблизительно одинаковые!..

* * *
        Несмотря на позднюю весну, в тундре было довольно холодно. Нарты ехали то по ягелю, то по снегу.
        Первые десять километров каюр гнал оленей молча. Потом вынул изо рта трубку и повернул к заплаканной Ираиде мудрое морщинистое лицо.
        - Однако муж и жена - семья называется, - сообщил он с упрёком. - Зачем глаза покрасила? Зачем от мужа в тундру бегала? Жена из яранги бегать будет - яранга совсем худой будет…
        И так до самого Анадыря.
        1985
        Когда отступают ангелы
        Глава 1
        Всё, что требовалось от новичка, - это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что есть силы упёрся в плиту ключом и погнал её с перепугу куда-то в сторону Астрахани.
        На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.
        Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка - бригадир, я - первый резчик.
        - Цел?
        Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.
        А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.
        - Люська! - в восторге вопил подкрановый. - Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!
        Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.
        Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнёт.
        С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролики и тут только обратили внимание, что новичок всё ещё стоит и трясётся.
        Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.
        - Минька, - обречённо сказал Валера, глядя ему вслед, - а ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.
        - С высшим образованием, наверно… - сочувственно пробасил Вася-штангист. - Недоделанный какой-то… Диплом небось под яблоней пpикопал, а сам - сюда, деньгу зашибать…
        - Брось! - сказал Валера. - Высшее образование! Какое, к бесу, высшее? Двух слов связать не может…
        Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.
        - Опять забыл! - встрепенулся Сталевар. - Как его зовут?
        - Да Гриша его зовут, Гриша!..
        - Гриша… - Сталевар покивал. - Григорий, значит… Так, может, нам Григория на шестой пресс перебросить, а? У них вроде тоже человека нет…
        - Не возьмут, - вконец расстроившись, сказал бригадир. - Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…
        Старый Пётр сидел, прямой как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет…
        - Вы это не то… - строго сказал он. - Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…
        В конце пролёта показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза тёмные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несёт бережно, с чувством высокой ответственности.
        - А как его фамилия? - спросил я Валерку.
        Тот вздохнул:
        - Прахов… Гриша Прахов.
        - Тю-тельки-матютельки! - сказал Сталевар. - А я думал, он нерусский…
        Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьёй и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.
        - Ты, мил человек, - сухо проговорил Старый Пётр, - физическим трудом-то хоть занимался когда?
        Тёмные глаза испуганно метнулись вправо-влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
        - Физическим?.. Не занимался…
        - Я вот и смотрю… - проворчал Старый Пётр и умолк до конца смены.
        - Гриш, - дружелюбно прогудел Вася-штангист, - а ты какой институт кончал?
        - Институт?.. Аттестат… Десять классов…
        Сталевар уставил на него круглые жёлтые глаза и озадаченно поскрёб за ухом.
        - Учиться - не учился, работать - не работал… А что ж ты тогда делал?
        И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать - сломя голову, не разбирая дороги…
        Но тут загудело, задрожало - и над нашей курилкой проехал мостовой кран.
        - Эй! - пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.
        Валерка встал.
        - За нержавейкой поехала, - озабоченно сказал он. - Пошли, Григорий, металл привезём…
        Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.
        - Или нет, - поспешно добавил он. - Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдём - поможешь.
        Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролёта, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было, что крановщица наша чем-то его потрясла.
        - Кто это? - отрывисто спросил он.
        - Крановщица, - сказал я.
        - А это?.. - Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.
        - Нержавейка, - сказал я.
        - А почему…
        - А потому что из неё зубы делают.
        - А-а-а… - с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролёта, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.

* * *
        Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Гpишу Прахова. Оказалось - соседи. Вот так - мой шкафчик, а так - его.
        - Ну и как тебе, Гриша, у нас?
        И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:
        - Какие вы все разные…
        И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к чёрту с такими ответами!..
        Да и торопился я тогда - хотел ещё забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова - и остановился.
        Гриша надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесёмками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп. Кажется, больничный.
        Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и всё норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии верёвочкой, сразу став неестественно широкобёдрым.
        Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.
        Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причём наискосок - от внутренней стороны стопы к внешней.
        Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.
        - Так я пойду? - встревоженно спросил он.
        Я кивнул.
        Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвёрдо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.
        Я застегнул куpтку и вышел следом. Пересменка кончилась, в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.
        Глава 2
        Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней - импортная, джинсы - в медных блямбах, на скулах - чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.
        - Ты что же это передовиков обхохатываешь? - грозно сказал я. - Смотри! Ещё раз услышу - премии лишу.
        Люська запрокинула голову и рассмеялась:
        - Ой! Передовики! Раз в жизни Сталеваp на пьянке не поймался - так уж сpазу и пеpедовики!..
        Выпрямить ей нос - цены бы девке не было. А если ещё и норов укоротить…
        - А что ж ты думала? - суpово спpосил я. - Не пойман - значит пеpедовик!.. С тебя ещё за пpостой вычесть надо. Из-за кого мы сегодня лист в куpилку сбpосили? Не из-за тебя, что ли?
        - Эх ты! - поpазилась Люська. - Это как же?
        - А так! Новичок как тебя увидел - у него тут же пpобки и пеpегоpели. И так вон ничего не соображает, а тут ещё ты со своим краном…
        Вместо ответа Люська изумлённо округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.
        Вдоль бесконечно длинной Доски почёта, рассеянно посматривая на портреты, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошёл! Через первую проходную - в таком виде! Свободно ведь могли на выходе взять - и в ментовку…
        - Ой!.. - потрясённо выдохнула Люська. - Что это на нём?
        - Тихо ты! - цыкнул я. - Не мешай…
        Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и немудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.
        Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.
        - Всё, - сказал я. - Готов. Завтpа он точно кого-нибудь листом пpишибёт. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.
        Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:
        - Это кто ж тут у меня девушку отбивает?
        Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь из Нижнего посёлка. Ну-ну… Люське, конечно, видней.
        - Отчего же не отбить? - говорю. - День-то какой!
        Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.
        - Да, - говорит. - Ничего денёк. Солнечный…
        Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку:
        - Ну ладно, Миньк! Привет!
        - Привет-привет, - говорю. - До встречи, Люсенька.
        Бехтерь при этих моих словах, естественно, дёрнулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…
        Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почёта было пусто. Уковылял уже…

* * *
        Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя - середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зелёный пух кирпичная заводская стена… А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней - уже, наверное, слоёв семь, а надпись всё читается: «НАТАША». Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я - когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там ещё дальше было «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», но теперь уже всё состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад замуж вышла…
        Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке, опустив голову, сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон её плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…
        На скамейке сидела Наташка.
        Не дожидаясь, пока она повернёт голову в мою сторону, я перескочил через чёрные нестриженые кусты и беглым шагом пересёк газон у неё за спиной.
        Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача - и не было бы всей этой истории. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.
        …Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Чтобы Минька Будаpин от кого-то убегал и чеpез кусты пpыгал!.. Разве что от милиции - и то по молодости лет… Это от меня всю жизнь бегали… Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привёз!
        Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, наше чудо в перьях брело по соседней дорожке.
        - Гриша!
        Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.
        - А ну-ка, иди сюда!
        Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.
        - Иди-иди, не провалишься, - зловеще подбодрил я его.
        Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным чёрно-ржавым пластом прошлогодней листвы.
        - Ну! - уже раздражённо сказал я.
        Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
        - Ты куда?
        Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
        - Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
        Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу - испарина, дыхание - как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.
        - Ты чего?
        - Так ведь запрещено же, - преступным шёпотом ответил мне Гриша Прахов.
        Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:
        - Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпьё такое!..
        И равномерно его при этом встряхиваю - для убедительности. На слове «тряпьё» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел чёрный больничный штамп.
        - Как из мусорки вылез! - прошипел я.
        Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.
        - Приезжий, что ли?
        - Приезжий…
        - У тебя здесь родственники?
        - У меня нет родственников…
        - Подкидыш, что ли?
        Гриша посмотрел на меня с опаской.
        - Пожалуй… - осторожно согласился он.
        И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
        - Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале, - что ему тогда будет?
        - А кто ночует на вокзале?
        Гриша замялся:
        - Это не важно. Ну, скажем… я.
        - А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
        - Н-ну… Так вышло…
        - Как вышло? - заорал я. - Что значит - вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?
        - Я понимаю… Но мне сказали…
        - Кто сказал? А ну пойдём, покажешь, кто там тебе что сказал!
        Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За всё сразу!
        - Тебя кто на работу принимал? Жирный такой, головёнка маленькая - этот? Ну я с ним потолкую! А, ч-чёрт!
        Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
        - Куда ж мы с тобой идём! - рявкнул я на него. - Сегодня ж суббота!.. У, ш-шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили - с этим, из отдела кадров!..
        - Он предупредил меня, что с общежитием трудно, - проговорил вконец запуганный Гриша. - И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…
        - Ну! А ты?
        - Я сказал, что могу, - уныло признался Гриша Прахов.
        Кpысу ей, думаю, за пазуху, этой Наташке! Вылезла, дуpа, на пpогулку! Ну вот что мне тепеpь делать с блаженненьким этим?..
        - Ладно, - пpоцедил я наконец. - Сегодня пеpеночуешь у меня, а в понедельник будем кадpовика за кадык бpать…
        По соседней аллее прошли толпой ребята со сталеплавильного. Поравнявшись с нами, засмеялись.
        - Кого поймал, Минька?
        - Минька, а повязка твоя где?
        - Гуляйте-гуляйте, - сердито сказал я. - Погода хорошая…
        Глава 3
        На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе «Витязь».
        Ноpмальная была забегаловка до Указа. А тепеpь перелицевали подвальчик - не узнать. С потолка на цепях свешиваются светильники какие-то средневековые из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем - аж розовое пламя из трёх пастей в косы заплетается.
        Зелёного змия, значит, кончает…
        Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесёмочным бантиком, а сам пошёл к стойке.
        - Миньк! - шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. - Кого это ты привёл?
        - А это наш новый резчик, - небрежно сказал я. - Нравится?
        - Ну и резчики у вас! - Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. - Как бы он чего с собой не пронёс… У нас знаешь как сейчас за это гоняют!..
        Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
        - Это… алкоголь? - встревожась, спросил Гриша.
        - Ага, - сеpдито сказал я. - Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
        И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обречённым видом.
        - Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
        Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
        - Я нечаянно, - сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
        Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
        Всё это мне очень не понравилось.
        - А ну-ка, давай честно, Гриша, - сказал я. - Пьёшь много?
        - Спиртных напитков?
        - Да, спиртных.
        - Вот… в первый раз… - сказал он и зачем-то предъявил мне пустой стакан. - И на вокзале ещё… Только я тогда отказался…
        Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…
        - Правильно я сделал, что приехал сюда, - сообщил он вдруг.
        По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
        - И чего я боялся? - со смехом сказал он чуть погодя.
        - Боялся? - не понял я. - Кого?
        - Вас, - всё с той же странной улыбкой ответил Гриша.
        Заподозрив неладное, я быстро заглянул под стол. Бутылки под столом не было. Да и потом, какой же это надо быть сволочью, чтобы сидеть с кем-нибудь из своих и втихаpя пить одному! Опять же - когда бы он успел-то? Пока я к стойке за коктейлем ходил?..
        - Почему ты ведёшь меня к себе? - вырвалось вдруг у него.
        - А тебе что, на вокзале понравилось?
        Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим чёрным блестящим волосам он после душа не прикасался.
        - Нет, - сказал он. - На вокзале мне не понравилось…
        Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.
        - Минька!.. - сказал он. - Я особо опасный преступник…
        Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.
        - Что?
        - Особо опасный преступник… - повторил Гриша.
        Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.
        - Погоди-погоди… - У меня даже голос сел. - То есть как - особо опасный? Ты что же… сбежал откуда?
        - Сбежал… - подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом.
        Я посмотрел на его пиджак, на тесёмочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется.
        - А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя… поддельный?
        - Паспорт у меня настоящий, - с болью в голосе сказал Гриша. - Только он не мой. Я его украл.
        Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан.
        - А ну вставай! - приказал я. - Вставай, пошли отсюда!
        И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завёл я Гришу в какой-то двор, посадил на скамеечку.
        - А теперь рассказывай, - говорю. - Всё рассказывай. Что ты там натворил?
        Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в «Витязе» отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклёвывал своим орлиным носом.
        - Закон нарушил… - вяло отозвался он.
        - «Свистка не слушала, закон нарушила…» - процедил я. - Ну а какой именно закон?
        - Закон? - бессмысленно повторил Гриша. - Закон…
        - Да, закон!
        - Это очень страшный закон… - сообщил Гриша.
        - Как дам сейчас в торец! - еле сдерживаясь, пообещал я. - Мигом в себя придёшь!
        Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвёрдо.
        - Закон о нераспространении личности… - торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.
        Некоторое время я моргал. Закон - понимаю. О нераспространении - понимаю. Личности - тоже вполне понятно. А вот всё вместе…
        - Так ты что, в pозыске, что ли?
        Гpиша вздpогнул и посмотpел на меня с ужасом:
        - Н-не знаю… Навеpное…
        - И фотокаpточки твои, навеpно, в ментовке уже pаздали?.. Ну, в милиции, в милиции!
        Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.
        - При чём тут милиция? - спросил он.
        - Ну если ты закон нарушил!
        - Не нарушал я ваших законов! - в отчаянии сказал Гриша. - Свои - нарушал. Ваши - нет.
        У меня чуть сердце не остановилось.
        - Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?
        - Из другого мира я, Минька, - признался наконец Гриша Прахов.
        Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку.
        - Из-за рубежа? - как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.
        - Дальше…
        Я потряс головой и всё равно ничего не понял:
        - Как дальше?
        - Дальше, чем из-за рубежа… - еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. - С другой планеты, понимаешь?..

* * *
        В калитку я его внёс на горбу, как мешок с картошкой.
        Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.
        Дёрнул я плечом - висит Гриша, признаков жизни не подаёт. Прислонил его к забору, давай трясти:
        - Гриш, ты что, Гриш?..
        Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..
        - А ну пошёл отсюда! - закричал я на Мухтара. - Иди в будку! Дурак лохматый!..
        В будку Мухтар не пошёл и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.
        Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.
        - Минька, ты? - спросила мать. - А что это Мухтарка выл?
        - Да кто ж его знает! - с досадой ответил я. - Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.
        По дому словно сквозняк прошёл: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде - то есть в наспех накинутой шали - возникла в прихожей. На лице - радушие, в глазах - любопытство. Думала, я Ирину привёл - знакомиться.
        - А-а-а… - приветливо завела она и замолчала.
        Гриша сидел на табуретке, прислонённый к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того всё это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся.
        - Вот, мать, нового квартиранта тебе нашёл…
        - Ты кого в дом привёл? - опомнясь, закричала она. - Ты с кем связался?
        - Да погоди ты, мать, - заторопился я. - Понимаешь, дня на два, не больше… Ну переночевать парню негде!
        - Как негде? - Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. - Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутёнка подберёт хромого, то алкаша!..
        - Ну-ну, мать, - примирительно сказал я. - Мухтара-то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец-кобель вымахал…
        Но на Мухтара разговор перевести не удалось.
        - Живёт впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было!
        - Да куда ж я его поведу на ночь глядя?
        - А куда хочешь! Под каким забором нашёл - под тем и положишь!
        - Да с горя он, мать! - закричал я. - Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала!
        Что-то дрогнуло в лице матери.
        - Прямо вот так и выгнала? - с подозрением спросила она.
        - В чём был! - истово подтвердил я. - В чём квартиру ремонтировал - в том и выгнала!
        - Так надо в суд подать, на раздел, - всё ещё недоверчиво сказала мать.
        - И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина - всё ей оставить.
        - Вот мерзавка! - негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь к Грише. Выражение лица её постепенно менялось. - И что ж вам так с жёнами-то не везёт, а?.. И парень, видать, неплохой…
        - В нашей бригаде работает, - вставил я. - В понедельник мы с Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить…
        - Ох, дети-дети, куда вас дети?.. - вздохнула она и пошла в комнату, снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. - Ладно, постелю ему…

* * *
        Ещё раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьём у него оказалось чистое бельё, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака - в целлофановом пакете - военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и паспорт.
        Документы я, конечно, проверил. Всё вроде на месте: серия, номер, фотография - Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете - тоже, только Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а?
        На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он планете ума набирался. «Полный курс нижне-добринской средней школы…» Далёкая, видать, планета…
        Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгрёб в охапку тряпьё на выброс.
        Вот не было у бабы хлопот…
        Глава 4
        Во всяком случае, церемониться я с ним не собирался.
        Из глубокой предутренней синевы за окном только-только начали ещё проступать чёрные ветки и зубчатый верх забора, а я уже вошёл в малую комнату и включил свет.
        - Подъём! - скомандовал я в полный голос, и Гриша сел на койке. Рывком.
        Секунду он сидел напружиненный, с широко открытыми невидящими глазами, словно ждал чего-то страшного. Не дождавшись, расслабился и с лёгким стоном взялся за голову.
        - Трещит? - не без злорадства спросил я.
        С огромным удивлением Гриша оглядел комнату: вязаный половичок возле кровати, настенный матерчатый коврик с избушкой и оленями, две гераньки в горшочках на узком подоконнике.
        Потом он заметил лежащий на столе рядом со стопкой мелочи целлофановый пакет и беспокойно завертел головой.
        - Нет твоего тряпья, - сказал я. - Выкинул я его, понял? Наденешь вот это.
        И бросил ему на колени свой старый коричневый костюм. Ну как - старый? Новый ещё костюм, хороший, просто не ношу я его.
        Гриша отшатнулся и уставился на костюм, как на кобру.

* * *
        Светало быстро, завтракали мы уже без электричества. Несмотря на мои понукания, Гриша ел как цыплёнок, стеснялся, молчал.
        - Опытом бы поделился, что ли… - буркнул я наконец. - Куда ты её потом дел?
        - Кого? - испугался он.
        - Я тебе сейчас дам «кого»! Бутылку вчера в «Витязь» пронёс?
        - Нет, - быстро сказал он.
        - Как это нет? Ты же лыка вчера не вязал, Гриша! До других планет доболтался!
        - До других планет? - в ужасе переспросил он.
        Гриша отложил вилку. На лбу его блестела испарина.
        - Но ведь ты же сам заставил меня пить этот… коктейль… - жалобно проговорил он.
        За дурака меня считает, не иначе.
        - Гриша, - сказал я, - коктейль был безалкогольный. В «Витязе» с самого Указа вообще ничего спиртного не подают.
        Гриша обмяк:
        - Но ты же сам тогда сказал: алкоголь…
        - Ага… И поэтому ты окосел?
        - Да!
        «На шестой пресс! - подумал я. - И чем скорее, тем лучше! Сегодня же подойду к Валерке, пусть что хочет, то и делает, но чтобы Гриши этого в бригаде не было!..»
        - Ладно, - бросил я. - Давай посуду вымоем, и вперёд. Пора…

* * *
        Переодевшись в рабочее, я вышел из бытовки и сразу был остановлен Люськой.
        - Говорят, ты новичка у себя поселил? - спросила она.
        - А кто говорит?
        - Ну кто… Аркашка, конечно.
        - Ты ему как-нибудь крюк на каску опусти - может, болтать поменьше будет, - посоветовал я и хотел идти, но Люська опять меня задержала:
        - Неужели правда? Аркашка говорит: приютил, в своё одел…
        - Ну приютил! - раздражённо бросил я. - На груди пригрел! Тебе-то что?
        - Ничего… - Она отстранилась и с интересом оглядела меня исподлобья. - Просто спросить хотела… Ты его из соски кормить будешь или как?
        Вот язва, а? Язвой была - язвой осталась. С детства.
        - Ну забери - у себя поселишь.
        - Дурак! - вспыхнув, сказала она. Повернулась и гордо удалилась.
        Интересно, под кого ты, Люсенька, клинья подбить решила: под меня или под Гришу? Если под меня, то предупреждаю заранее: бесполезно, я не Бехтерь, я тебя, лапушка, насквозь вижу. Тебе ведь нос чуток выпрямить - и лицо у тебя станет совершенно Наташкино. И словечки у тебя Наташкины то и дело проскакивают. И предательница ты, наверно, такая же… Вообще чертовщина с этими лицами. Взять хоть Ирину из универмага - мордашку ей слегка вытянуть, и опять получается Наташка. Как сговорились.
        С такими вот интересными мыслями я подошел к прессу. Только-только принял оборудование у третьей смены, как Сталевар зычно оповестил:
        - Бугор на горизонте! Эх, а весёлый-то, весёлый!..
        Я посмотpел. Действительно, на каменной физиономии пpиближавшегося к нам Валерки Чернопятова оттиснуто было что-то вpоде удовлетвоpённости. Он коротко кивнул бригаде и, приподняв тяжёлый подбородок, остановился перед Гришей.
        - Пошли, Григорий, - как бы с сожалением сказал он. - Переводят тебя от нас на шестой пресс.
        Гриша беспомощно оглянулся на меня. Я отвернулся к прессу и, нахмурясь, принялся осматривать новые, недавно поставленные ножи. Потом не выдержал и, бросив ветошку, подошёл к нашим.
        - В чём дело? - спросил я Валерку.
        - Всё в порядке, - заверил он, не оборачиваясь. - На резку ещё одного новичка направляют. Его мы берём себе, а Гришу отдаём шестому прессу.
        - И сменный мастер знает?
        - А как же! - бодро отозвался он. - Всё согласовано.
        - А со мной? - закипая помаленьку, проговорил я. - Со мной ты это согласовал?..

* * *
        С Валеркой мы не разговаривали до конца апреля. И это ещё не всё…
        Вечером я вспомнил наконец, что хорошо бы забежать в универмаг к Ирине - объяснить, почему исчез.
        Забежал, объяснил…
        Домой я вернулся с твёрдым намерением как можно быстрее обеспечить Гришу общежитием… Ещё не спрашивали меня, с каким это я бродяжкой пронёс бутылку в кафе «Витязь»! Пусть с покупателями своими так разговаривает…
        Никого не обнаружив в комнатах, я сунулся в кухню и увидел там такую картину: Гриша сидел в уголке на табуретке и неумело чистил картошку, внимательно, с почтением слушая сетования матери.
        - Всё с неё началось, с Наташки, - жаловалась она. - Поломала, дурёха, жизнь и ему, и себе. А у Миньки-то характер - сам знаешь какой! В ступе пестом не утолчёшь! Из армии пришёл - грозился: мол, в две недели себе жену найду, получше Наташки… И вот до сих пор ищет…
        Я вошёл в кухню и прервал эту интересную беседу.
        - Ты картошку когда-нибудь чистил? - хмуро спросил я Гришу. - Кто так нож держит? Дай сюда…
        Показав, как надо чистить картошку, я перенёс низенькую, ещё отцом сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил.
        - Ну и как там твоя Ирина? - осторожно спросила мать.
        Печь исправно глотала табачный дым чёрной холодной пастью. Зверская тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал…
        - Какая Ирина? - нехотя отозвался я. - Не знаю я никакой Ирины.
        Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не ждала.
        - В общем так, Гриша, - сказал я. - Насчёт общежития идём завтра… А что ты на меня так смотришь? Что случилось?
        - Картошка кончилась, - виновато ответил Гриша.
        - Всю почистил? - обрадовалась мать. - Вот спасибо, Гришенька. Не сочти за труд - сходи во двор, ведро вынеси…
        Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять распоряжение.
        - Знаешь, Минька… - помолчав, сказала мать. - Не надо вам завтра никуда идти. Подумала я, подумала… Возьму я Гришу квартирантом. Всё равно комната пустует.
        Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжёгся и, повертев в пальцах, бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал.
        - Вежливый, уважительный… - задумчиво продолжала мать. Потом очнулась и посмотрела на меня строго. - Дать бы тебе по затылку, - сказала она, - чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он и не женат вовсе. Тоже вроде тебя.
        Глава 5
        Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.
        Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошёл вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чём-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) всё в порядке, не спеша прошествовал к будке и улёгся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведёрка в миску.
        И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причём ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал своё место в природе, псина.
        Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:
        - А чему ты всё время радуешься?
        Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.
        На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьёзные глаза и произнёс негромко:
        - Свободе.
        - Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!
        - Выхожу, - быстро возразил он.
        - Если мать за хлебом пошлёт, - сказал я. - Слушай, чего ты вообще хочешь?
        Гриша растерялся.
        - Вот… Мухтара покормил… - как всегда невпопад, ответил он.
        - Молодец, - сказал я. - Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел… Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе!
        - Я объясню, - сказал Гриша. - Можно?
        - Валяй, - хмуро разрешил я.
        Глаза б мои на него не глядели! Дома - Гриша, на работе - Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и, что попросишь, всё сделает…
        - Скажи, пожалуйста, - начал Гриша, - есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться?
        - Нет такого наказания, - сердито сказал я. - Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.
        - Ну вот, - обрадовался Гриша. - Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь?
        - Не представляю, - сказал я. - У него за год все мышцы отомрут.
        - Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно… Он свободен, понимаешь?
        - В камере? - уточнил я.
        - В камере! - подтвердил Гриша. - Ему достаточно этой свободы!..
        И такие вот разговоры - каждый день.
        Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно - через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живёт? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди - так и жизни не хватит.
        - А кого ты искать собрался, Гриша?
        - Я?.. Никого… Я - так… из любопытства…
        Да о чём говорить - одна та история с «Витязем» чего стоит!.. Рассказал Сталевару - тот вылупил на меня совиные свои глаза и радостно предположил: «Так они ж это… коктейли-то, видать, на сырой воде разводят… А Гриньке, стало быть, только кипячёную можно. Вот он и окосел…» Но шутки шутками, а Гриша-то ведь и впрямь трезвенником оказался! То есть вообще ни-ни. Ни капли…
        Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то мне в их беседе показалось странным. Мать молчала, говорил один Гриша. Я вслушался.
        - …а жители той планеты, - печально излагал наш особо опасный кваpтиpант, - понятия об этом не имели. Вообще считалось, что это варварская, зашедшая в тупик цивилизация…
        И что самое удивительное - вязальные спицы в руках матери постукивали мерно, спокойно, словно речь шла о чём-то самом обыкновенном.
        - …он знал, что на этой планете ему не выжить, да он и не хотел… Собственно, это был даже не побег, а скорее форма самоубийства…
        Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату. Гриша сидел напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза - ясные, голос - ровный.
        - О чём это вы тут разговариваете?
        - А это мне Гришенька фантазию рассказывает, - с добрым вздохом отвечала мать. - В книжке прочёл…

* * *
        Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошёл к матери:
        - Слушай, мать… Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший, лучше не бывает… Но скажи мне честно, мать: тебя в нём ничего не беспокоит?
        Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала.
        - Ну, странный он, конечно… - нехотя согласилась она. - Но ведь в детдоме рос - без матери, без отца…
        - Детдом - ладно, - сказал я. - А вот насчёт других планет - это он как? Часто?
        - Да пусть его… - мягко сказала она.
        Глава 6
        - А что это нашего квартиранта не видать?
        Швейная машинка ответила мне длинной яростной речью, мать же ограничилась тем, что оделила меня сердитым взглядом искоса.
        - Не понял, - уже тревожась, сказал я. - Где Гриша?
        За окнами было черным-черно. Часы на серванте показывали половину двенадцатого.
        - Да не стучи ты, мать, своей машинкой! Он что, не приходил ещё?
        - Почему… - сухо и не сразу ответила она. - Приходил. Потом снова ушёл. Да он уж третий вечер так…
        - Третий вечер? - изумился я. - Гриша? Вот не знал…
        - Откуда ж тебе знать? - вспылила она. - Ты сам-то в последнее время дома вечерами бываешь?
        Я смущённо почесал в затылке и, прихватив сигареты, вышел из дому.

* * *
        Наш переулок, опылённый светом жёлтеньких безмозглых лампочек на далеко разнесённых друг от друга столбах, был весь розово-бел от цветущих деревьев. Я постоял, прислушиваясь.
        Минуты две было тихо. И вдруг где-то возле новостройки взвыли собаки. Лай начал приближаться, откочевал вправо, причём из него всё явственней проступали выкрики и топот бегущих ног.
        - Что-то слышится родное… - озадаченно пробормотал я.
        В частном секторе теперь было шумно, и ядро этого шума катилось прямиком ко мне. Первым из-за угла выскочил высокий широкоплечий парень и припустился наискосок к нашей калитке. Увидев огонёк моей сигареты, шарахнулся и принял оборонительную позу.
        - А ну быстро в дом! - негромко скомандовал я. - Быстро в дом, я сказал. Без тебя разберёмся…
        И растерянный Гриша Прахов молча скользнул мимо меня во двор. Навстречу ему, угрожающе клокоча горлом, двинулся спущенный на ночь с цепи Мухтар, но Гриша был настолько взволнован, что просто перешагнул через пса и заторопился по кирпичной дорожке к дому. Ошарашенный таким пренебрежением, Мухтар сел на хвост и, до отказа вывернув голову, уставился вслед. Я прикрыл калитку.
        Тут из-за угла выскочили ещё двое. Точно так же метнулись на огонёк моей сигареты, а потом с ними произошло то же, что и с Гришей, - только узнали они меня быстрее и шарахнулись не так далеко.
        - Да это же Минька! - растерянно сказал тот, что повыше. Зовут Славкой, фамилии не знаю, живёт в Нижнем посёлке.
        А кто второй? Второму фонарь светил в спину, лица не разглядишь. Выдал оскал - широкий, наглый, в тридцать два зуба… Бехтерь.
        Со стороны котлована под собачий аккомпанемент подбежал третий. Задохнулся и перешёл на тяжёлую трусцу… А намного их Гриша обставил. Молодец, бегать умеет. Хотя с чего ему не уметь - ноги длинные, голова лёгкая…
        - Что, чижики? - ласково спросил я, дождавшись, когда они соберутся вместе. - Детство вспомнили? В догонялки поиграть захотелось? А если мне сейчас тоже поиграть захочется?
        Я сделал шаг, и они попятились. Бехтерь перестал улыбаться.
        - Нет, Минька… - И я удивился, сколько в его скрипучем голосе было ненависти. - С тобой мы в догонялки играть не будем. А вот с квартирантом твоим ещё сыграем. Так ему и передай.
        Я выслушал его и не спеша затянулся.
        - Бехтерь, - прищурясь, сказал я, - а помнишь, ты лет пять назад этот переулок спичкой мерил? Сколько у тебя тогда спичек вышло?
        Вместо ответа Бехтерь издал какой-то змеиный шип.
        - Так вот, Бехтерь, - продолжал я. - Если я тебя ещё раз поймаю в нашем районе - заставлю мерить по новой. Только уже не поперёк, а вдоль. Славка!
        - Ну!
        - Тебя это тоже касается. И дружку своему растолкуй. Я его хоть и не знаю, но личность запомнил.
        - А меня-то за что? - баском удивился тот, о ком шла речь.
        - А не будешь на свету стоять, - закончил я, топча окурок.
        Мать ждала меня в прихожей, приоткрыв дверь во двор.
        - Что там, Минька? - спросила она.
        - Всё в порядке, мать, - успокоил я. - Так… Нижнинские немножко не разобрались.
        Успокоил и направился прямиком в Гришину комнату. Гриша сидел на койке и расстёгивал рубашку, хотя умные люди обычно начинают с того, что разуваются… Увидев меня, он ужасно смутился и стал почему-то рубашку застёгивать.
        - Ну расскажи, что ли, - попросил я, присаживаясь рядом с ним. - Что вы там с Бехтерем не поделили?
        Гриша вдруг занервничал, ощетинился.
        - Я… отказываюсь отвечать! - заявил он высоким срывающимся голосом.
        Это было так не похоже на нашего обычного Гришу, что физиономия моя невольно расползлась в улыбке.
        - Ну а что я у тебя такого спросил? Я спросил: что вы не поделили…
        Гриша вскочил.
        - Да что ж такое! - плачуще проговорил он. - Там всё выпытывали, теперь здесь…
        Смотри-ка, вскакивать начал…
        - Да кому ты на фиг нужен! - сказал я, удивлённо глядя на него снизу вверх. - Всё равно узнаю завтра, за что гоняли…
        Гриша помолчал, успокаиваясь.
        - За Людмилу, - вымолвил он мрачно.
        - За Людмилу? - ошарашенно переспросил я. - Ах, за Людмилу…
        Я посмотрел на смущённого, рассерженного Гришу и засмеялся:
        - А что хоть за Людмила? Я её знаю?
        - Как же ты её можешь не знать! - с досадой ответил Гриша. - В одной смене работаем.
        Я перестал смеяться:
        - Постой-постой… Так это наша Люська? Крановщица?
        Гриша молча кивнул.

* * *
        - Мать! - крикнул я, втаскивая его за руку в большую комнату. - Посмотри на этого дурака, мать! Ты знаешь, с кем он связался? С Люськой Шлёповой из Нижнего посёлка!
        Мать выронила вишнёвый плюш, которым покрывала швейную машинку, и, всплеснув руками, села на стул.
        - Да как же это тебя угораздило, Гришенька?
        У Гриши было каменное лицо взятого в плен индейца.
        - Он уже и с Бехтерем познакомиться успел, - добавил я. - Устроили, понимаешь, клуб любителей бега по пересечённой местности!
        Услышав про Бехтеря, мать снова всплеснула руками.
        - Побьют тебя, Гришенька, - проговорила она, с жалостью глядя на квартиранта.

* * *
        Когда на следующий день перед сменой я рассказал обо всём ребятам, отреагировали они как-то странно. Валерка осклабился, Вася-штангист всхохотнул басом. Старый Пётр сказал, поморгав:
        - А в чём новость-то? Что Гринька с Люськой? Так я это неделю назад знал.
        - Неделю? - не поверил я. - А кто разнюхал? Аркашка?
        - Ну ты, Минька, силён! - восхитился Сталевар. - Глянь-ка туда.
        Я обернулся. Возле правилки, там, где у нас располагается лестница, ведущая на кран, стояли и беседовали Гриша с Люськой. И то ли повернулись они так, то ли свет, сеющийся по цеху из полых стеклянных чердаков в полукруглой крыше, падал на них под каким-то таким особым углом, то ли я просто впервые видел их вместе… Похожи как брат с сестрой. Гриша, правда, черноволосый, а у Люськи - рыжая копна из-под косынки, вот и вся разница.
        - Я тоже сначала думал - они родственники, - пробасил над ухом Вася-штангист.

* * *
        А после смены я снова встретил Люську у проходной.
        - Бехтеря ждёшь? - спросил я. - Или Гришу?
        - А ты прямо как свёкор, - кротко заметила она. Глаза её были зелены и нахальны.
        - Слушай, Люська! - сказал я. - Чего ты хочешь? Чтобы Бехтерь Гришку отметелил? А я - Бехтеря, да?
        - Кто бы тебя отметелил… - вздохнула она.
        - Ишь губы раскатала! - огрызнулся я. - Метёлок не хватит!.. Слушай, на кой он тебе чёрт сдался, а? Для коллекции, что ли? Нет, я, конечно, понимаю: парень красивый, видный. Тихий опять же. Стихи, наверное, читает… с выражением.
        Люська поглядела на меня изумлённо и вдруг расхохоталась, запрокинув голову:
        - Стихи?.. Ой, не могу! Гриша - стихи!..
        - Ну вот, закатилась! - с досадой сказал я. - Чего смешного-то?
        - Да так… - всё ещё смеясь, ответила Люська. - Просто никто ещё мне ни разу не вкручивал, что он из-за меня с другой планеты сбежал…
        Глава 7
        - А как же твоя философия насчёт смирительной рубашки? Тебе ведь раньше камеры хватало…
        Он улыбнулся:
        - Не хватило, как видишь…
        Мы подходили к заводу, и уже замаячил впереди стеклянный кубик проходной, когда навстречу нам шагнул Валька Бехтерь с фирменными очками в руке.
        - Почему у тебя рожа целая? - испуганным шёпотом спросил он Гришу.
        На меня он даже не смотрел.
        - Два раза тебе повторять? - с угрозой осведомился я. - Кому было сказано, чтобы ты мне больше не попадался?
        Похоже, Бехтерь не понял ни слова и среагировал только на голос.
        - Минька! - в страхе проговорил он, тыча в Гришу очками. - Почему у него рожа целая?
        - В чём дело, Бехтерь? - начиная злиться, процедил я.
        - Минька, клянусь! - Бехтерь чуть не плача ударил себя очками в грудь. - Я же его вчера ночью встретил!.. Я же его вчера… Синяки же должны были остаться!
        Но тут я так посмотрел на него, что Бехтерь попятился и пошёл, пошёл, то и дело оглядываясь и налетая на людей.
        - Вот идиот! - сказал я. - И не пьяный вроде… Интересно, что это у него за работа такая? Полчетвёртого уже, обед у всех давно кончился, а он гуляет…
        Я повернулся к Грише и увидел, что смуглое лицо моего квартиранта бледно, а губы сложены в безнадёжную грустную улыбку.
        - Так, - сказал я. - С ним всё ясно. А с тобой что?
        - Знаешь, Минька… - через силу выговорил он. - Я, пожалуй, от тебя съеду…
        - Съедешь с квартиры? - изумился я. - А чего это ты вдруг?
        - Нашли меня, Минька, - с тоской сказал Гриша Прахов. - Ты не волнуйся, тебя не тронут… не имеют права… В общем… прости, если что не так.
        - Да он что, заразный, что ли? - взорвался я, имея в виду Бехтеря. - Сначала он бредил, теперь - ты!..
        Сгоряча я сказал что-то очень похожее на правду.
        - Людмила! - ахнул Гриша. - У неё же отгулы! Её же сегодня в цехе не будет!..
        Он кинулся в сторону, противоположную проходной, и я еле успел поймать его за руку:
        - Ты куда?
        - К ней!
        - Куда к ней? Хочешь, чтобы прогул тебе записали?
        Скрутил я его, довёл до стеклянного строения и силой затолкал в вертушку проходной. Оказавшись на территории завода, Гриша перестал буянить и притих.
        - Да ведь она же к родственникам уехала! - вспомнил он вдруг. - Ну, тогда всё…
        Опустил голову и молча побрёл к цеху. Ничего не понимаю. Только что был парень как парень - и вот на тебе! Того и гляди снова себя инопланетянином объявит!
        И Сталевара в тот день с нами не было. Собирался в область Сталевар к тёще на блины и заранее колдовал со сменами, переходя из одной в другую и набирая отгулы…
        А Гриша продолжал меня удивлять. Мы и раньше знали, что парень он старательный, но в этот раз он самого себя перехлестнул. Уж до того отчаянно гонял листы, что даже рассердил Старого Петра.
        - Ты что один корячишься? - заворчал на Гришу Старый Пётр. - Видишь же, какую плиту режем! Ее вдвоём вести надо… Почему Васю не подождал? В последний раз, что ли, работаешь?..
        Гриша растроганно поглядел на него и ничего не ответил. Передышки он себе в тот день не давал. Кончится пакет - хватает чайник и бежит на прокатный стан за газировкой. Если и случалось ему присесть на минутку - уставится и смотрит. На меня, на бригадира, на Старого Петра… Даже на пресс. И не шелохнётся, пока не окликнешь его. Только в одну сторону он не взглянул ни разу - вверх, где вместо Люськи ездила в кабине мостового крана толстая тётка с кислым сердитым лицом.
        - Ты не заболел, Гриня? Может, тебя у мастера отпросить? Иди домой, а утром врача вызовешь…
        Гриша с признательностью глядел на Валерку и молча качал головой. Бехтерь, скотина!.. Чем же он его так достал, хотел бы я знать! «Почему у тебя рожа целая…» Угроза? В том-то и дело, что нет! Не угрожают с таким ошарашенным видом…

* * *
        Стеклянные чердаки в полукруглой крыше засинели, потом стали чёрными. Смена кончилась.
        Я даже не заметил, как и куда Гриша исчез. Когда выбрался из душевой, на шкафчике его уже висел замок. Поспрашивал ребят, и мне сказали, что Гриша оделся и ушёл. Я хотел было на него обидеться (раз Люськи нет - думал, вместе домой пойдём), как вдруг увидел, что из замочка торчит ключ. И что-то сразу мне стало не по себе. Вот в чём дело: Гриша ничего никогда не забывает - недаром мне мать все уши прожужжала о его аккуратности. И если он оставил ключ нарочно…
        Я отомкнул шкафчик, открыл дверцу и в непонятной тревоге уставился на образцовое Гришино хозяйство. Роба, двойные брезентовые рукавицы, ботинки, полотенце, мыльница, мочалка в целлофановом пакете… Всё на месте, всему свой крючок, своя полочка… В уголке вчетверо сложенная влажная тряпка - уходя, Гриша тщательно протёр шкафчик изнутри и снаружи.
        Домой я возвращался почти бегом.

* * *
        - Мать, Гриша пришёл? - крикнул я с порога, но увидел её лицо и осёкся. - Что случилось, мать?
        - Ой, не знаю, Минька… - еле проговорила она, кутаясь в шаль, как в ознобе. - Что-то Мухтар весь вечер не по-хорошему воет…
        Тут, точно в подтверждение её слов, пёс завыл. Вой действительно был нехорош - такой же, каким Мухтар встретил Гришу три месяца назад.
        Я сорвал с себя пиджак и, отшвырнув его, выбежал из дому.
        - Осторожнее там, с Бехтерем! - умоляюще крикнула мне вслед мать, но я уже был на улице.
        Обвёл меня Бехтерь, обвёл, как хотел! Испуганным прикинулся, голову заморочил, ерунды наплёл… Значит, не ерунда это была! Значит, что-то они с Гришей знали такое, чего я не знал! Ну всё, Бехтерь! Если ты его хоть пальцем сегодня тронешь - уезжай из города, Бехтерь! Уезжай от греха подальше!..
        На полпути к заводу вспомнил, что пропуск у меня остался в кармане пиджака. А чёрт! Тогда придётся напрямик, через сквер… Вот будет номер, если дыру замуровали - собирались ведь замуровать…
        Шёл второй час ночи, и сквер был пуст. Вдалеке на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША» кто-то спал. Гриша? Всё может быть. На вокзале он уже ночевал - теперь вот в сквере… «Съеду с квартиры…» Чем же я его обидел, а?.. Впрочем, это был не Гриша. На моей скамейке под ослепительным, растворяющим темноту фонарём спал дядя Коля - сосед, тот, что когда-то сложил нам печку.
        Я свернул с аллеи на тропинку, ведущую к заводской стене, и остановился. Кажется, я успел вовремя - Гришу ещё ждали. За высоким кустом самочинно разросшейся смородины спиной ко мне стоял какой-то человек. Он явно следил за проломом. Караулишь, да? Ну я тебе сейчас покараулю!
        Но тут, услышав мои шаги, человек беспокойно шевельнулся, и я перестал понимать, что происходит. В кустах смородины, наблюдая за дырой в стене, стоял - кто бы вы думали? - Гриша Прахов.
        - Ну и какого чёрта ты здесь делаешь? - подойдя, негромко спросил я.
        Гриша Прахов оглянулся и посмотрел на меня с вежливым удивлением:
        - Простите?..
        Я обомлел. Серого, льющегося со стороны аллеи полусвета вполне хватало, чтобы высветить Гришино лицо и положить на него тени. Но передо мной стоял не Гриша. Этот человек не притворялся - он в самом деле видел меня впервые. И одет он был по-другому: строгий серый костюм, белая рубашка, галстук…
        - Извиняюсь… - ошарашенно пробормотал я. - Обознался.
        Двинувшись к пролому, я краем глаза зацепил второго, одетого точно так же. Этот лепился у стены, чуть поодаль. Возле самой дыры я нарочно споткнулся, выиграв таким образом пару секунд, и успел разглядеть, что левый глаз у него заплыл, бровь чем-то заклеена, а губа распухла. И тем не менее ошибки быть не могло, у этого, второго, тоже было Гришино лицо, только сильно побитое.
        Видно, я крепко был ошеломлён, потому что опомнился, лишь налетев на смутно белеющую в темноте груду штакетника. Справа чернела громада строящегося пролёта, впереди пылили желтоватым светом окна и открытые ворота листопрокатного.
        В смятении я оглянулся на еле различимую в серой стене дыру. С кем я сейчас встретился? Что ещё за оборотни к нам заявились? Кто они? Что им здесь нужно в два часа ночи?
        И тут в памяти всплыли недавние Гришины слова, да так ясно, будто он вдруг оказался рядом и снова их произнёс:
        - Нашли меня, Минька…
        Словно тоненький яркий лучик прорвался внезапно в мою бедную голову. Странная истерика в «Витязе», вечная Гришина боязнь лишний раз высунуть нос на улицу, осторожные расспросы о том, легко ли найти скрывающегося человека, - всё теперь стремительно вязалось одно к одному, превращаясь в пугающую правду.
        Вот он кого боялся - не Бехтеря, что ему Бехтерь! Понятно… Всё понятно! Искали, нашли и приехали сводить какие-то старые счёты…
        Но почему ж они так похожи-то?.. Родственники?.. А говорил, родственников у него нет… Или, может, национальность такая южная - все на одно лицо… Какая, к чёрту, национальность - Гришка-то ведь по паспоpту русский!..
        Паспорт! Меня аж пошатнуло, когда я о нём вспомнил. Настоящий, но краденый!.. Неужели все-таки Гришка в чём-то замешан? Шалопай, ах, шалопай! Три месяца молчал, не мог подойти, объяснить по-человечески: так, мол, и так…
        А что ж это я стою? Гриша-то ещё на территории, раз караулят его!
        Эта мысль сорвала меня с места и толкнула к цеху.

* * *
        Господи, как я обрадовался, когда увидел, что на первом прессе за «хвостового» работает Сталевар!
        - На-ка, потрудись, - сказал он, отдавая ключ размечающему. - Это опять ко мне…
        Сталевар был сильно чем-то озабочен. Подойдя, вынул из клешнеобразной рукавицы крепкую корявую пятерню и протянул для рукопожатия, которое мы почему-то не разрывали до самого конца нашего короткого разговора.
        - С чего это Гриша уезжать надумал? - хмуро спросил Сталевар.
        - Уезжать? Куда?
        - Откуда ж я знаю? - с досадой сказал он. - Прибежал среди ночи, попрощался… Я так и понял, что уезжает.
        И снова меня мороз продрал вдоль хребта, когда я услышал это «попрощался». Да кто же они такие? Что им от него надо? Может, охрану к дыре вызвать с первой проходной?
        - А когда он здесь был? Давно?
        - Да только что. Минут пять, не больше.
        - А куда пошёл? Не помнишь? Ну хоть в какую сторону?
        - Не заметил я, Минька, - виновато сказал Сталевар. - Но он где-то здесь, далеко от цеха он уйти не мог…
        Рукопожатие наше разомкнулось, и я, ничего не объясняя, устремился мимо участка отгрузки к открытым воротам. Оказавшись снаружи, приостановился, давая глазам снова привыкнуть к темноте.
        Где же он околачивался всё это время? Хотя понятно… Увидел возле первой проходной родные лица и вернулся. Побежал ко второй проходной - там то же самое. Сунулся туда-сюда, а выходы все перекрыты…
        Додумать я не успел, потому что увидел Гришу. Это был точно он - я узнал со спины его куртку: чёрную, с жёлтым клином - вместе покупали, с первой его получки… Опустив голову, Гриша брёл к дыре.
        - Гриша! - что есть силы заорал я, но сзади мощно ворчал и погромыхивал цех.
        Кроме того, Гриша был слишком далеко - жёлтый клин маячил уже возле смутно белеющей груды штакетника, а потом и вовсе пропал за чёрной коробкой недостроенного пролёта.
        Я кинулся вдогонку, но тут же вынужден был перейти на быстрый шаг. Бегать ночью по территории завода, да ещё вблизи строящегося цеха - в два часа обезножишь.
        Ничего, ребята, ничего… Ещё не вечеp… Кто вы такие, мы выясним потом. А Гришу я вам так просто не отдам, вы об этом и думать забудьте!..
        Возле груды штакетника я задержался и вытянул из неё рейку. Ладно, если их всего двое. Только ведь там может быть и третий - в кустах, для страховки…
        Я выбежал из-за недостроенного пролёта и увидел, что опоздал: Гриша Прахов на моих глазах нагнул голову и шагнул в пролом.
        Глава 8
        Они даже не прикоснулись к Грише Прахову - просто подошли с двух сторон, одинаково одетые, с одинаковыми лицами, и остановились, молча глядя на поникшего преступника…
        Преступника?
        Но ведь я же прекрасно видел, что эти двое не из ментовки! Два часа ночи, тёмный сквер, явная уголовщина!.. И потом эти их одинаковые физиономии!..
        Двое повернулись и пошли к выходу из сквера, ступая уверенно, неторопливо. А Гриша Прахов, мой квартирант, резчик из моей бригады, плёлся между ними, жалко опустив плечи.
        Серый полусвет фонарей лился им навстречу, и с каждым шагом эти трое делались всё более плоскими, словно вырезанными из бумаги.
        И я понял вдруг, что вижу Гришку в последний раз, что его уводят навсегда…
        Меня вышвырнуло из пролома как торпеду.
        Они оглянулись.
        - Минька, не надо! - услышал я испуганный Гришин вскрик, но было поздно.
        Первым мне подвернулся тот, с заплывшим глазом, и я положил на него штакетину сверху - с оттягом, как кувалду. Он почти уклонился, и всё же я его зацепил. Хорошо зацепил, крепко.
        Второй мягко отпрыгнул и, чуть присев, выхватил что-то из-за спины левой рукой. У меня не было времени снова занести штакетину, и я просто отмахнулся ею. Повезло - достал. Выбитый ударом предмет, кувыркаясь, улетел в заросли.
        Крутнулся на месте… Так и есть - третий! Чуяло моё сердце! Этого я женил рейкой точнёхонько в лоб.
        И только когда раздался деревянный сухой звук удара, когда этот неизвестно откуда взявшийся третий попятился от меня мелкими нетвёрдыми шажками, дошло наконец, что это я Гришу рейкой женил. Чёрт бы драл их одинаковые физиономии!
        Гриша допятился до конца лужайки, там его подсекли под коленки плотные подстриженные кусты, и он по-клоунски через них кувыркнулся - спиной вперёд, только подошвы мелькнули.
        Противники мои вели себя тихо: один лежал, уткнув заплывший глаз в короткую чёрную траву, второй постанывал, свернувшись в вопросительный знак.
        Надо было, не теряя ни секунды, хватать Гришу, взваливать его на горб и со всех ног бежать к дыре. А там - срочно поднимать шум! Кому-кому, а уж мне-то рассказывать не стоит, что за штуку выдёргивают из-за спины таким движением, - служил, знаю… Я отшвырнул штакетину, дёрнулся было к кустам, за которые только что улетел Гриша Прахов, и вдруг в самом деле увидел третьего. Вернее, не то чтобы увидел… Просто вдалеке, возле аллеи, где света было побольше, мелькнуло что-то серое.
        Пригибаясь, я метнулся в сторону, перескочил через ближайшие заросли и упал за чахлой ёлочкой, чуть не пробив себе рёбра чем-то твёрдым и угловатым. Вот дьявол! На что же это я упал?
        Пока я, стараясь кряхтеть потише, извлекал из-под себя эту словно нарочно кем подложенную штуковину, серое пятно приблизилось. Всё правильно - это был третий.
        Оборотень с лицом Гриши Прахова передвигался короткими бесшумными переходами шага в три-четыре. Замрёт на секунду, прислушается - и скользнёт дальше, веточкой не шелохнув. В левой руке у него (опять в левой!) было что-то вроде большого неуклюжего пистолета, и чувствовалось, что стрелять он в случае чего будет навскидку и без промаха.
        Видно, он тоже заметил подозрительное мелькание теней на лужайке и теперь двигался прямиком ко мне. И хоть бы камушек какой рядом лежал! И рейку, дурак, бросил!.. Ну куда же мне с голыми руками против…
        И тут я обнаружил, что держу за ствол в точности такую же штуковину, как у него. Секунды две в голове моей шла какая-то болезненная пробуксовка, прежде чем я понял, откуда взялось. Я же сам только что вытащил это из-под собственных рёбер. Ну точно! Тёмный предмет, что, кувыркаясь, улетел в заросли после моей отмашки дрыном!..
        А этот уже стоял посреди лужайки - серый, неподвижный, с выеденным тенью лицом. Чёрные кусты напротив ёлочки распадались широкой прогалиной, и я ясно видел, как он поднял оружие и тщательно прицелился в одного из лежащих. Конечно, ничего хорошего от этой братии я не ждал, и всё же меня прошиб холодный пот, когда я увидел, что он собирается сделать.
        Всё произошло беззвучно и страшно. Выстрела не было. Эта штука в его руке даже щелчка не издала. А человека не стало. Просто не стало, и всё. И только трава на том месте, где он лежал, залоснилась вдруг в сером полусвете фонарей от немыслимой стерильной чистоты.
        Точно так же, спокойно и деловито, оборотень навёл оружие на второго… Ну пусть не щелчок, но хоть бы шорох какой раздался! Ни звука. Был человек - и нет его.
        Убийца подрегулировал что-то в своей дьявольской машинке и, прицелившись в мою штакетину, уничтожил и её тоже. На всякий случай.
        Я уже боялся дышать. Вот, значит, что стало бы со мной, промахнись я рейкой по второму!.. Долго бы искали потом Миньку Бударина…
        Пальцы моей левой руки сами собой, без команды, сомкнулись на рукоятке, и от кисти к локтю пробежали электрические мурашки. Перед глазами у меня вместо прицела оказался стеклянный экранчик не больше спичечного коробка. В нём я увидел слегка увеличенные чёрные кусты и тонко прочерченную светящуюся окружность.
        Кто они такие, откуда взялись, почему у них такое оружие - я об этом и думать забыл! Одного мне хотелось: чтобы этот серый скрылся, и как можно скорее. Но он, похоже, не собирался скрываться - неподвижная фигура по-прежнему маячила посреди лужайки.
        Оборотень пялился на плотные подстриженные кусты, за которыми лежал обездвиженный мною Гриша Прахов. Если этот гад сделает к нему хоть один шаг… Сделал. Ну не обижайся…
        Спусковая клавиша плавно ушла в рукоятку…
        Никому, даже Бехтерю, не пожелал бы я попасть тогда в мою шкуру. Я ведь с той самой ночи стал тишины бояться. Мать до сих пор удивляется: что это я - телевизор включаю, а сам его не смотрю? А меня просто в полной тишине жуть берёт…
        Так вот, тишина тогда была полной. Где-то далеко-далеко ворчал еле слышно листопрокатный да шевелились вверху чёрные кроны. Вот он, серый разрыв между кустами, вот она, выбитая в траве светлая тропинка, а на ней - никого… Как будто не стоял там секунду назад страшный серый человек с лицом Гриши Прахова.
        Мне послышалось, что возле стены отчётливо хрустнул под чьей-то ногой осколок стекла. А в следующий миг землю рядом со мной словно подмело - сдуло бесшумно мелкие камушки, хвоя на низко опущенной ветке блеснула, как вымытая…
        В себя я пришёл за травянистым бугорком метрах в пятнадцати от того места. Аллея теперь проходила рядом. Краем глаза я видел изнанку моей скамейки и бетонную урну. И только было я подумал, что хотя бы со стороны аллеи прикрыт надёжно, как урна эта - исчезла. А за ней исчезла и скамейка. Словно кто-то быстро и деловито убирал все заслоняющие меня предметы.
        Дальше убирать было нечего - дальше был я. Меня подбросило… А вот что случилось потом - не помню. Наверное, я отбежал. Или отполз. Или откатился. Словом, что-то я такое сделал…
        Дальше идут мелкие обрезки. Ума не приложу, за каким чёртом меня понесло через аллею, а главное - как это я ухитрился перебежать её, не попав под выстрел.
        Но они, гады, эту ночку тоже запомнят надолго. Какой там, к дьяволу, Гриша Прахов! Им теперь было но до Гриши. Беготня и бесшумная пальба перекинулись на противоположную сторону сквера - ту, что примыкает к шоссе.
        Вот не думал, что пригодится мне когда-нибудь моя армейская выучка! Похоже, я стянул на себя всех Гришиных родственников, дежуривших возле завода. Ещё раза три слизывал невидимый выстрел пыль с травы перед самым моим лицом. Я вскакивал, отбегал, падал, отползал, целился… В голове сидела одна-единственная мысль: «Лишь бы этот дурак не очухался раньше времени… Лишь бы он не полез меня выручать…»
        А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из чёрных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной ограда, железные копья выше моего роста - не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.
        Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит - так не успеет. А успеет - так не поможет…
        И тут откуда-то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это возвращались заводские КрАЗы!
        Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Гоpод вспомнил наконец про Миньку Бударина и шёл теперь к нему на выручку.
        Рычание моторов надвигалось - уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала, - видно, шофёр пугнул сунувшуюся под колёса собачонку…
        Я ждал, что заросли вскипят разом и ещё с десяток Гришиных родственников кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна-единственная серая спина мелькнула по-крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные-то? Неужели я их всех…
        Показались КрАЗы. Они шли колонной - пять длинных угловатых громад, и всё дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать от меня водитель первой машины включил фары, и на тёмные закоулки старого сквера рухнул обвал света…
        Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже голову в мою сторону не повернул, но кому какое дело? Главное, что незнакомые парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..
        - Спасибо, ребята… - бормотал я, выбираясь на аллею. - Спасибо…
        Выбрался - и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много - чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, то ли по мне палили - ничего не помню… Но не всё же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Оставалось одно - добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите - Гриша здесь ни при чём, он пальцем никого не тронул…»
        Кто-то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брёл очнувшийся Гриша Прахов.
        - Стой! - вырвалось вдруг у меня.
        Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он ещё один шаг.
        - Обойди… - хрипло приказал я.
        Нельзя было ходить по этим пятнам. Всё равно что на могилу на чью-то наступить.
        Мы стояли друг против друга на том же самом месте, где встретились три месяца назад.
        - Я так и знал, что ты ввяжешься, - услышал я его больной, надломленный голос. - Я же предупреждал… тебя бы не тронули… Зачем ты, Минька?..
        Я смотрел в его замутнённые болью глаза и понимал уже, что если и положу оружие на стол, то слова мои будут другими. «Делайте со мной что хотите, - скажу я, - но только иначе никак не получалось. Не мог я им отдать этого человека, понимаете?..»
        Я шагнул к Грише, хотел сказать, мол, не тушуйся, главное - отбились, живы оба, как вдруг что-то остановило меня. Остановило, а потом толкнуло в грудь, заставив снова отступить на шаг.
        - Гриша… - выдохнул я, всматриваясь в знакомое и в то же время такое чужое теперь лицо. - Кто ты, Гриша?!
        Глава 9
        Я проснулся от ужаса. Мне приснилось, что на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША», на скамейке, которая вот-вот должна исчезнуть, - спит дядя Коля.
        Я рывком сел на койке и сбросил ноги на пол. Лоб мокрый, сердце колотится, перед глазами - пятнистый асфальт и пустота на том месте, где раньше стояла скамейка.
        - Всю ночь не спала!.. - грянул где-то неподалёку голос тёти Шуры.
        В окно лезло солнечное ясное утро. Я сунул руку под подушку, и пальцы наткнулись на прохладную шершавую рукоятку.
        - Совсем из смысла выжил! - в сильном гневе продолжала соседка. - Ночь дома не ночевать - это что ж такое делается!..
        Ничего не приснилось. Дядя Коля не пришёл ночевать. Он вообще никогда больше не придёт. Он спал вчера на этой скамейке… и исчез вместе с ней.
        Я сидел оцепенев. А тётя Шура всё говорила и говорила, и некуда было деться от её казнящего голоса. Я старался не слушать, я готов был засунуть голову под подушку… если бы там не лежала эта проклятая штуковина!..
        - Перед соседями бы хоть постыдился!..
        Стоп! С кем она говорит?
        Меня сорвало с койки, и я очутился у окна. Соседский двор из него просматривался плохо - мешали сарайчик и яблони. Мне удалось увидеть лишь закрывающуюся дверь и на секунду - обширную, в жёлтеньких цветочках спину уходящей в дом тёти Шуры.
        С кем она сейчас говорила?
        Я кинулся в прихожую, отомкнул дверь и, ослабев, остановился на крыльце. Посреди соседского двора стоял, насупясь, сухонький сердитый старичок. Маленький, как школьник.
        Я сошёл с крыльца и двинулся босиком через двор к заборчику.
        - Дядя Коля… - сипло позвал я. - Дядя Коля…
        Он услышал меня не сразу.
        - Да ты подойди, дядя Коля… Дело есть…
        Он оглянулся на дверь, за которой недавно скрылась супруга, и, поколебавшись, подошёл.
        - Что это она с утра расшумелась?
        Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля…
        Что ж ты со мной, старичок, делаешь!..
        - Силу им девать некуда, вот что, - обиженно проговорил он.
        Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, чёрт тебя возьми! Живой…
        - Кому? Ты о ком, дядя Коля?
        Дядя Коля неодобрительно качал головой.
        - Ну шутники у нас, Минька, - вымолвил он мрачно. - Ну шутники…
        - Да что случилось-то?
        - А вот послушай, - сказал дядя Коля. - Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Пpосыпаюсь…
        Тут сухие плечики дяди Коли полезли ввеpх, а кожа на лбу собpалась в такую гаpмошку, что лба почти не стало.
        - Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…
        - На скамейке? - отрывисто переспросил я. - Как на скамейке? Где на скамейке? В сквере?
        - В каком в сквере? - внезапно осерчав, крикнул дядя Коля. - В щебкарьере! Просыпаюсь на скамейке, а скамейка стоит в щебкарьере! И урна рядом!..
        - Да ты что, шутишь, что ли? - задохнувшись, сказал я. - Какой щебкарьер? До щебкарьера девять километров!
        - Это ты кому - шутишь? - вскипел дядя Коля. - Это ты мне - шутишь? Я двадцать лет экскаваторщиком проработал, а ты мне - про щебкарьер? Ты под стол пешком ходил…
        Он оборвал фразу, постоял немного с открытым ртом, потом медленно его прикрыл.
        - Ну ладно, во мне веса нет, - в недоумении заговорил он. - Но ведь они же меня, получается, на скамейке несли! На руках несли, Минька! Если бы на грузовике - я бы проснулся…
        - Дядя Коля, - сказал я. - А ты ничего не путаешь?
        Дядя Коля меня не слышал.
        - Урну-то они зачем пёрли? - расстроенно спросил он. - Тоже ведь дай бог сколько весит - бетонная…
        Тут на пороге показалась тётя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом - завтракать.
        Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрёл к себе.
        Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.
        Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень лёгкая - видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьёзный - ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.
        Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чём здесь щебкарьер?..
        Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так, а это что за рычажок? Я осторожно потянул его на себя, и изображение на стеклянном экранчике приблизилось. Понятно…
        Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
        Посреди стола белела записка.
        «Ешьте, завтрак на плите, - прочел я. - Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
        Дочитать не успел - показалось, что в дверях кто-то стоит.
        Я обернулся.
        В дверях стоял Гриша Прахов.

* * *
        Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да ещё марлевая повязка на лбу - вот и весь наряд.
        Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
        - Эти… - хрипло сказал я. - В кого я вчера стрелял… Что с ними?
        Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
        - Ну что молчишь? Живы они?
        - Живы, - сказал Гриша. - Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
        Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
        - Дурак ты, Гриша… - обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. - Что ж ты вчера-то, а?.. Я же думал - я их всех поубивал…
        Глава 10
        Расположились в кухне. За окном качалась зелёная ветка яблони и время от времени, как бы приводя меня в чувство, легонько постукивала в стекло.
        А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Чёрт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады Гришка Прахов - вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи…
        - Интересно девки пляшут, - процедил я, - по четыре штуки в ряд… Значит, ты - преступник, я - вроде как твой сообщник, а они? Они сами - кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да ещё и на чужой территории…
        - Они не нарушали законов, - негромко возразил он.
        - Чьих?
        - Своих.
        - А наших?
        Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли - будто по своей земле ступали…
        - Во всяком случае, - добавил он ещё тише, - они сделали всё, чтобы вас не беспокоить…
        Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем - от окурка один огонёк остался. Я швырнул его в печь и захлопнул дверцу.
        - Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
        Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
        - Странно… - сказал он. - В самом деле одинаковые… А ведь раньше мне так не казалось…
        Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Всё время чудилось, что кто-то там за нами подглядывает.
        - Слушай, - сказал я. - Ну ты можешь по-людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчёт личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вёл себя не так?..
        - Просто вёл себя… - безразлично отозвался он.
        Я шумно выдохнул сквозь зубы.
        - С тобой свихнёшься… Как это - вёл себя? Все себя ведут!
        - Не все, - тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошёл по кухне после этих его слов
        Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из чёрных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из-за этого достают человека на другой планете? Вёл себя… Интересное дело - вёл себя…
        - Погоди-ка, - сказал я. - А здесь ты его тоже нарушал?
        Честное слово, я не думал, что он так испугается.
        - Но у вас же нет такого закона… - еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. - Или… есть?
        - Это тебе потом прокурор растолкует, - уклончиво пообещал я.
        Гриша опустил голову.
        - Да, - сказал он. - Нарушал. И здесь тоже.
        - Ну, например?
        - Например? - Гриша подумал. - Да много примеров, Минька…
        - Ну а всё-таки?
        - Ну, Бехтерь, бригада… - как-то неуверенно начал перечислять он. - Да и ты сам тоже… Ты ведь не хотел, чтобы я…
        - Бехтерь? - с надеждой переспросил я. - А ну-ка, давай про Бехтеря!
        - Н-ну… - Гриша неопределённо подвигал плечом. - У них же… с Люсей… были уже сложившиеся отношения… А я появился и…
        - Отбил, что ли?
        - В общем-то, да… - с неохотой согласился он и тут же добавил: - Но это лишь для данного случая.
        Так… Я пощупал виски. Разговор только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
        - Погоди-ка… А я? Я его тоже, что ли, нарушаю?
        Гриша удивлённо вскинул голову.
        - Да постоянно! - вырвалось у него.
        - Так… - ошеломлённо сказал я. - Понятно… И много тебе припаяли?
        Гриша не понял.
        - Ну приговор, приговор тебе какой был?
        - Ах вон ты о чём, - сказал он. - Ты про наказание? Но, Минька… собственно, видишь ли… за это вообще не наказывают.
        - Что? - заорал я.
        - По здешним понятиям, разумеется, - торопливо пояснил он.
        Сигарета не вынималась. Пришлось разорвать пачку.
        - Бесполезно, Минька! - с отчаянием проговорил Гриша. - Ты пытаешься вогнать всё в привычные рамки - бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество… - («Вот я и говорю - ангелы», - пробормотал я, прикуривая.) - Тебя сбивает слово «преступник»? Но точнее я перевести не могу. В вашем языке…
        Тут надломленный голос Гриши Прахова уплыл куда-то, стал еле слышен. «Простите?..» - произнёс, оборачиваясь, вчерашний ангел. С вежливым удивлением. По-русски.
        В три судорожных взмаха я погасил спичку и уставился на Гришу Прахова:
        - Гриша!.. А язык? Язык вы наш откуда знаете? А документы? Где ты взял паспорт? Как ты сюда попал вообще? Кораблём?
        - Что ты! - сказал Гриша. - Я бежал через… Ну, это, видишь ли, такое устройство… Два сообщающихся помещения, понимаешь?
        - Ну!
        - Вот… Причём одно из них находится на той планете, а другое - здесь, у вас… Понимаешь?
        Я тупо молчал.
        - Как бы тебе объяснить… - беспомощно проговорил Гриша. - Ну вот входишь ты, допустим, в то помещение, которое там… Закрываешь за собой люк. Нажимаешь клавишу. Снова открываешь люк и выходишь, но уже не там, а здесь… Понял теперь?
        Я встал. Вернее - мы оба встали. Потом Гриша попятился и опрокинул табуретку.
        - Где? - хрипло спросил я.
        - Кто?
        - Где это твоё устройство?
        - Уничтожено, - поспешно сказал Гриша. - Полгода назад.
        - А другие?
        - Других не было, Минька…
        Я тяжело опустился на скамеечку. Гриша поднял с пола табурет, но сесть так и не решился.
        - Я знаю, о чём ты думаешь, Минька, - устремив на меня тёмные, словно провалившиеся глаза, умоляюще заговорил он. - Ты думаешь, что это с военными целями… Но они не воюют. Они давно уже не воюют…
        Я не слушал. Я сидел оглушённый и так и видел эти бог знает подо что замаскированные устройства, готовые в любой момент выбросить на нас людей и технику… Что он там бормочет? Не воюют?.. Да, конечно. Особенно вчера, в сквере…
        - А точно уничтожено?
        - Точно.
        - И кто ж это его?
        - Я, - сказал Гриша и умолк, как бы сам удивляясь своему ответу. Потом вздохнул и сел.
        Стало слышно, как во дворе Мухтар погромыхивает цепью и миской.
        - Взорвал, что ли? - недоверчиво переспросил я.
        - Нет, - сказал Гриша. - Там был предусмотрен такой… механизм ликвидации. Я привёл его в действие, сам отошёл на безопасное расстояние, ну и…
        - Это уже здесь, у нас?
        - Ну да…
        - А говоришь, не взорвал…
        - Нет, - сказал Гриша. - Это не взрыв. Просто вспышка. Неяркая вспышка, и всё…
        - Отчаянный какой… - сказал я, буравя его глазами. - А ну-ка дай сюда паспорт!
        Гриша несколько раз промахнулся щепотью мимо нагрудного кармана и извлёк наконец красную книжицу. Я раскрыл её на той страничке, где фотография. Гришкино лицо. Никакой разницы. Разве что чуть моложе…
        - Чьи документы?
        - Это одного из наблюдателей, - как бы извиняясь, проговорил Гриша. - Ну, из тех, что работали здесь, у вас…
        Так… Час от часу не легче.
        - Но они уже все отозваны, - поспешил добавить он.
        «Ну спасибо тебе, мать, - устало подумал я. - Пустила квартиранта…»
        - А почему отозваны?
        - Из этических соображений, - сказал Гриша.
        - Чего-о?
        - Из этических соображений, - повторил он. - Было решено, что тайное изучение неэтично. И наблюдателей отозвали.
        Я ошалело посмотрел на Гришу, потом на фотографию.
        - А устройство? На память оставили?
        - В-возможно… - неуверенно отозвался он, и что-то взяло меня сомнение: а не прикидывается ли дурачком наш Гришенька?
        - А язык? Ах да, раз наблюдатели…
        Тут я осёкся и в который раз уставился на Гришу Прахова:
        - Так тебя что, тоже в наблюдатели готовили?
        От неожиданности он чуть было не рассмеялся.
        - Что ты! - сказал он. - Меня бы к ним и близко не подпустили.
        - А к машине этой, значит, подпустили? - прищурясь, спросил я. - К устройству, а? Или скажешь, что там охраны не было?
        - А там её и не бывает, - с недоумением ответил Гриша.
        Во дворе, отфутболенная мощным ударом лапы, загремела и задребезжала по кирпичной дорожке пустая миска. Мухтар требовал жрать.
        - Гриша… - проговорил я, не разжимая зубов. - Я тебя сейчас ушибу, Гриша! Как - не бывает? Как это - не бывает? Значит, сигнализация была! Что-нибудь да было?
        - Было, - сказал Гриша. - Знак.
        - Какой знак?
        - Н-ну… - Гриша в затруднении пошевелил пальцами. - С чем бы это сравнить?.. А! Ну вот вешают же у вас на дверях таблички «Посторонним вход…»
        Я схватил разорванную сигаретную пачку, но она оказалась пустой. Хотел скомкать - и даже не смог сжать как следует кулак.
        - И ты думаешь, тебе поверят?
        Гриша поднял на меня встревоженные глаза.
        - А кто ещё должен поверить? - робко спросил он.
        Глава 11
        Рядом с дверью нужного нам кабинета стояли шеренгой четыре стула. На крайнем, поближе к двери, сидел этакий жировичок в мятом костюме. Наше появление его насторожило.
        - А товарищ майор ещё не пришёл, - с опаской глядя на нас, предупредил он.
        - Ничего, подождём, - проворчал я, присаживаясь рядом. Гриша подумал и тоже присел.
        Уяснив, что перед ним всего-навсего посетители, жировичок успокоился.
        - Будете за мной, - с достоинством сообщил он.
        Некоторое время сидели молча.
        - Как она хоть называется, твоя планета? - негромко спросил я Гришу.
        Гриша сказал. Я попробовал повторить - не получилось.
        - Понятно… А где находится?
        - Не знаю…
        - То есть как? Не знаешь, где твоя планета?
        - Я ведь не астроном, - с тоской пояснил Гриша. - И потом, это в самом деле очень далеко…
        Я вспомнил, что где-то в кладовке у меня должен лежать старый учебник астрономии за десятый класс. Карты звёздного неба и всё такое… Хотя что с него толку, с учебника! Гриша-то ведь по своим картам учился, в наших он просто не разберётся. Да я и сам теперь в них не разберусь.
        - А вы, простите, по какому делу? - поинтересовался жировичок.
        - По важному, - отрезал я.
        - Понимаю… - Он многозначительно наклонил голову. Потом сложил губы хоботком и принялся озабоченно осматривать ребро своей правой ладони.
        У него было круглое бабье лицо, острые, глубоко упрятанные глазки и седоватая гривка.
        Я снова повернулся к Грише.
        - Слушай сюда… - до предела понизив голос, приказал я. - Значит так… Ты наших законов не знал…
        - Да я их и сейчас не очень… - шёпотом признался он.
        - Вот и хорошо. Главное, ты не знал, что у нас нельзя жить с чужим паспортом. Ты вообще не отсюда, и спрос с тебя маленький… Понимаешь?
        Гриша кивнул, но, судя по выражению лица, ни черта он не понимал. Жировичок всё это время ёрзал от нетерпения - ждал, когда мы закончим.
        - Вот ведь как бывает, - поймав паузу, доверительно обратился он ко мне. - С виду рука как рука…
        - Чего надо? - прямо спросил я. - Видишь же - люди разговаривают! Чего ты лезешь со своей рукой?
        Жировичок тонко усмехнулся и, понизив голос, проговорил без выражения и почти не шевеля губами:
        - Ребром ладони могу вскрыть любой сейф…
        - Что?!
        В этот момент в коридоре показался майор - крупный светловолосый мужчина лет тридцати пяти. Поздоровавшись, он задержал взгляд на посетителе в мятом костюме, и в серых глазах майора мелькнуло беспокойство.
        - Вы опять ко мне? - вежливо, с еле уловимой запинкой спросил он.
        - К вам, Павел Николаевич! - отвечал, влюблённо на него глядя, вскочивший со стула жировичок. - Знаете, я сегодня всю ночь думал… Всё-таки на учёт меня поставить надо! Ведь если человек способен вскрыть сейф без помощи каких-либо инструментов…
        Майор поморщился.
        - Давайте лучше пройдём в кабинет, - предложил он.
        - Конечно-конечно!.. - засуетился жировичок, и дверь за ними закрылась.
        У меня потемнело в глазах.
        Нет, вы прикиньте, что теперь получается! Заходит к майору этот чокнутый и говорит: «Здравствуйте, я вот ребром ладони сейфы режу, поставьте меня на учёт…» И тут же следом, как нарочно, вхожу я, ввожу Гришу и говорю: «Здравствуйте, тут вот товарищ с другой планеты прибыл. Выговорить её невозможно, где находится - он не знает. Документы у него настоящие, но краденые, а что фотография везде его, так это вам только кажется…»
        Я вскочил со стула.
        - Гриша! - хрипло сказал я. - Айда отсюда!
        Но тут дверь кабинета отворилась, и в коридор вышел разобиженный жировичок. Быстро его майор…
        - Ну? - с ненавистью бросил я.
        - Всё в порядке, - неохотно отозвался он. - Поставил на учёт… Фамилию записал, адрес…
        - А чего надутый такой?
        Жировичок оскорблённо фыркнул.
        - И здесь перестраховщики! - сердито помолчав, сообщил он. - Я, говорит, не могу доложить о вас начальству, предварительно не убедившись! Вот вам, говорит, мой сейф - режьте!..
        - Ну? - еле сдерживаясь, процедил я. - А ты?
        Жировичок опять фыркнул - на этот раз гневно.
        - Неужели он сам не понимает? - с досадой сказал он. - Ну, разрезал бы я этот сейф, испортил бы казённое имущество, а отвечать кому? Ему же и отвечать! Странный он, ей-богу!..
        - А ну пошёл отсюда!.. - прохрипел я, и жировичка не стало.
        На шум из кабинета выглянул майор.
        - Вы тоже ко мне? - спросил он. - Что ж вы не заходите?
        Пришлось зайти. Мы отдали ему пропуска и опустились в предложенные нам жёсткие полукресла, стараясь не смотреть в угол, где стоял небольшой серо-голубоватый сейф.
        - Слушаю вас, - деловито и в то же время доброжелательно сказал майор. - Только представьтесь сначала…
        Представились. Услышав, что перед ним резчики холодного металла, майор насторожился и как бы невзначай покосился на сейф.
        - Я вас слушаю, - повторил он.
        Я поднялся и, ни на кого не глядя, полез в свою спортивную сумку за вещественным доказательством. Вынул, поискал глазами какой-нибудь ненужный предмет и, не найдя, установил на краешке стола спичечный коробок. Майор с интересом следил за моими действиями. Я отрегулировал рычажком дальность, аккуратно прицелился…
        И ничего не произошло. Коробок как лежал - так и остался лежать. Машинка не сработала. Впервые.
        А ведь я знал, что она не сработает! Ещё когда нажимал клавишу! Потому что не почувствовал электрических мурашек, бегущих от кисти к локтю. Вместо этого мурашки пробежали у меня по спине, но электрическими они не были.
        - Не работает… - сказал я с тоскливым отчаянием и положил оружие на стол.
        Пропащий ты человек, Минька Бударин! На роду, что ли, так написано?..
        Майор озадаченно разглядывал лежащий перед ним на столе большой ярко-оранжевый пистолет. Потом поднял глаза на меня.
        - А работало? - живо спросил он.
        - Не знаю, - сдавленно ответил я и сел, не чувствуя ничего, кроме страшной разламывающей усталости.
        Подумав, майор снял телефонную трубку.
        - Ты сильно занят? - спросил он кого-то. - Тогда загляни ко мне. Да, прямо сейчас. Тут, кажется, кое-что по твоей части…
        Трубка легла на место, и почти в тот же самый момент в кабинет вошел хмурый темнолицый человек в штатском. Видно, у них кабинеты через стенку.
        - Ну-ка, взгляни, Борис Иванович, - попросил майор. - Что это может быть?
        Хмурый Борис Иванович, мельком глянув на нас с Гришей, поздоровался вполголоса и, подойдя к столу, принял оружие из рук майора. Не меняясь в лице, осмотрел, примерил к правой руке, к левой. Оказавшись в его огромных (больше, чем у меня) лапах, пистолет как-то сразу утратил свои внушительные размеры и стал ещё больше похож на детскую игрушку.
        - А как это к вам попало? - довольно равнодушно спросил Борис Иванович.
        Я прокашлялся.
        - Да у пацана отнял… у соседского, - выдавил я, не решаясь поднять глаза на Гришу. - А пацан в овраге нашёл…
        Борис Иванович кивнул и снова замолчал минуты на две. Майор ждал. Видимо, хмурый, загорелый дочерна человек был из тех, кого торопить не стоит.
        - Ах вот даже как… - пробормотал он наконец. - Значит, это сюда…
        Одним решительным и точным движением он сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик, что-то вывинтил, что-то расключил… Как будто всю жизнь только и занимался тем, что разбирал и собирал такие вот штуковины.
        Меня аж в спинку кресла вдавило, когда я увидел, что он делает. Вот убей - не решился бы разбирать!.. Да он бы и сам, наверное, не решился, если бы хоть раз увидел эту штуку в действии!
        Борис Иванович разложил все детали на столе и удовлетворённо оглядел получившуюся картину.
        - А почему вы обратились именно к нам?
        - Так ведь… на оружие больно похоже…
        Борис Иванович вставил одну деталь в другую и состыковал всё это с третьей.
        - Да нет, это не оружие, - заметил он, вкладывая то, что получилось, в рукоятку.
        - Думаешь, игрушка? - спросил майор.
        Борис Иванович словно не слышал. Он прилаживал ствол.
        - Игрушка?.. - чуть погодя с сомнением повторил он. - Вряд ли… Тут её, видно, до меня уже раза два разбирали и собирали. Внутри явно чего-то не хватает. Какой-то детали…
        - Световой тир, - подсказал майор. - Такое может быть?
        Борис Иванович прилаживал ствол.
        - В прошлом году в город чехи приезжали с луна-парком, - задумчиво напомнил он. - У них там ничего не пропадало из игровых автоматов?
        - Могли и сами выбросить, - предположил майор.
        - Могли, - равнодушно согласился Борис Иванович и положил собранный пистолет на стол.
        Подумав, майор пододвинул к себе наши пропуска и аккуратно расписался на каждом.
        - Ну что ж, спасибо. - Он вышел из-за стола и пожал нам руки - сначала мне, потом Грише. - Лишняя проверка, знаете, никогда не повредит. Правильно сделали, что пришли…
        Отдавая Грише его пропуск, он обратил внимание на прикрытый чёлочкой желвак:
        - А это что у вас?
        - Производственная травма, - поспешил вмешаться я.
        - Понимаю… - Майор сочувственно покивал.
        - Забрать или пускай здесь остаётся? - спросил я, с ненавистью глядя на ярко-оранжевый пистолет.
        Они переглянулись.
        - Да нет, зачем же, - мягко сказал майор. - Конечно, заберите. Вещица неопасная, вдобавок сломанная… Отдайте пацану, пусть играет.
        Я запихнул пистолет в сумку, и мы с Гришей пошли к двери.
        - Михаил Алексеевич!
        Я обернулся - резко, с надеждой. Верни он меня, посади опять в это кресло, спроси, прищурясь: «А если честно, Михаил Алексеевич? Что всё-таки произошло у вас с этой штуковиной?» - клянусь, рассказал бы!..
        - Вы у меня на столе спички забыли, Михаил Алексеевич…
        Глава 12
        Как это всё называется? А очень просто. Струсил Минька Бударин! Никогда ничего не боялся, а вот сумасшедшим прослыть - духу не хватило.
        Выйдя из здания, мы пересекли трамвайную линию и углубились в парк. Шли молча. В левой руке у меня была сумка, в правой - спичечный коробок. Потом я швырнул всё это на первую подвернувшуюся скамейку и сгрёб Гришу за отвороты куртки:
        - Твоя работа?
        - Ты что, Минька? Ты о чём?
        - О пистолете, - процедил я. - Какой там внутри детали не хватает?
        - Да я же к нему не прикасался! - закричал Гриша, и я, подумав, отпустил его. Ведь в самом деле не прикасался…
        - Ладно, извини, - буркнул я. - Давай тогда перекурим, что ли…
        Мы присели на скамейку. Поодаль галдели пацаны и серебрилась беседка, сделанная в виде богатырского шлема.
        - Ты не расстраивайся, - сказал Гриша, глядя на меня чуть ли не с жалостью. - В каком-то смысле там действительно не хватало одной детали. Самой главной.
        Я не донёс сигарету до рта:
        - А что за деталь?
        - Коллектор, - сказал Гриша. - Не хватало камеры коллектора. Пистолет - он как антенна, понимаешь? Ну вот представь: человек не имеет понятия о радио, а в руки ему попала антенна от твоего транзистора. Что он о ней подумает? Игрушка. Раздвижная металлическая трубочка…
        - Погоди-ка! - Я наконец сообразил. - Так это, выходит, у них на корабле авария?
        На какое-то мгновение мне показалось, что всё ещё поправимо. Я почти видел этот застрявший где-нибудь возле отвала в щебкарьере корабль.
        - Всё гораздо проще, - вздохнул Гриша. - Они улетели. И пистолет этот, как ты его называешь, теперь в самом деле не больше чем игрушка.
        - Улетели? - встрепенулся я. - Совсем?
        Гриша молчал. В том конце парка, утопленное на треть в серебристо-зелёную листву тополей, ожило «чёртово колесо». Ярко-жёлтая кабинка всплыла над кронами и, очертив неторопливый полукруг, снова ушла из виду.
        - Гриш… А это устройство, которое ты ликвидировал… От него хоть что-нибудь осталось?
        - Нет, Минька, - виновато сказал он. - Ничего…
        Вот так. Ни доказательств, ни свидетелей…
        - А ну-ка, покажи, как ты там чего нажимал! В механизме этом… ликвидации…
        Гриша нацарапал прутиком на асфальте квадрат и разделил его на четыре части. Четыре квадратные кнопки впритык друг к другу. Левую верхнюю - раз, правую нижнюю - два раза, правую верхнюю и левую нижнюю - одновременно, и ещё раз - левую верхнюю. Система…
        - А откуда узнал, как нажимать надо?
        - Там было указано…
        - Гриша! - с угрозой проговорил я. - Ох, Гриша!..
        - Что? - испуганно отозвался он.
        - Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные - техника у них без охраны… Ты себя вспомни - каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда - счастливая!..
        Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда-то поверх деревьев.
        - Физическая усталость… - выговорил он чуть ли не с нежностью. - Это ещё не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чём ты думаешь в данный момент…
        - А там?
        - А там спрашивают, - тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поёжиться.

* * *
        Поначалу я даже не мог понять, о чём он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал всё окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой - по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…
        Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчёт закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчёт наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей - ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы - пожалуйста, сколько угодно. А начнёшь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде - он идёт и тут же тебя закладывает…
        - Погоди… А… с матерью, например?
        Гриша вздохнул:
        - Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
        - Что… серьёзно?..
        Гриша не ответил.
        - Да, - сказал я. - Житуха… Ну ладно, давай дальше…
        Дальше - проще. Несмотря на все запреты, нашёлся человек, с которым Гришка мог болтать о чём угодно. Она…
        - Стоп! - снова перебил я. - Кто «она»?
        - Человек…
        - О ч-чёрт!.. - только и смог выговорить я. - Так это, значит, она, а не он?
        Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном - все чёрные, а эта рыжая… Рыжая?
        - Гриша, - позвал я, - а что, Люська сильно на неё похожа?
        - Нет, - помолчав, отозвался он. - Но сначала показалось, что сильно…
        О знакомстве своём Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви всё наружу - быть бы и ей в особо опасных… Да тут ещё вот какая штука: в любое время, хоть посреди ночи, пиликнул сигнальчик - и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чём. О Рыжей Гришка, понятно, молчал - врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось всё труднее и труднее…
        Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шёл дальше.
        А Гриша всё говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
        - А потом я узнал… - уже совсем умирая, закончил он, - что она ко мне…
        - Равнодушна? - спросил я.
        - Приставлена, - сказал Гриша.
        Я медленно повернулся к нему.
        - Стучала, что ли? - изумлённо вырвалось у меня.
        И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский приём. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
        Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.
        - Да все они такие, Гришк…
        Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чёртово колесо».
        - Не знаю… - сказал он. - Кажется, нет…
        - Ну ладно, - хмурясь, бросил я. - Дальше давай.
        - Дальше… Дальше я решил бежать.
        - Так сразу?
        - Да, - сказал он. - Сразу. Теперь-то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту - и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… - Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. - Словом, я вошёл туда…
        - И не задержали?
        - А некому было задерживать, Минька. Исследования свёрнуты, нигде никого… Да и потом, кому бы пришло в голову, что кто-то может шагнуть за знак! Это же всё равно что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
        - Ну ясно, ясно, - проворчал я. - Газон перебежать, короче.
        - Да, - сказал Гриша. - Газон.
        Он помолчал, потом поднял на меня тёмные усталые глаза:
        - Вот, собственно, и всё…
        - Как всё? - всполошился я. - А документы? А язык?
        - Язык? - безразлично переспросил он. - Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное - решиться…
        Из какого же сволочного рая ты вырвался, Гриша, если сидишь вот так, сгорбясь, с остановившимися глазами, и ничего перед собой не видишь: ни людей, ни пыльного летнего парка!
        - Ну и что? - постепенно наливаясь злостью, проговорил я. - Ну не повезло! Ну не сработала эта машинка, чёрт её дери! Мне вон всю жизнь не везёт - так что ж теперь, повеситься?!
        Я вскочил. И в тот же самый момент пришла мысль. Вот всегда так со мной. Стоит разозлиться - и уже ясно, что делать дальше.
        - Слушай, - сказал я. - Ну а, допустим, прилетает за тобой ещё один корабль… Он тоже с этим… с коллектором?
        - Насколько я знаю, все корабли с коллекторами.
        - Все корабли с коллекторами… И что будет с этим… - я потыкал пальцем в сумку, - с пистолетом?
        - Видимо, заработает.
        - Заработает? - И я почувствовал, как по лицу моему расползается глупейшая блаженная улыбка.
        - Гриша! - сказал я. - Так какого же мы с тобой чёрта?.. Надо просто проверять эту машинку каждый день. Всё время её проверять! И как только заработает - всё бросать и бегом к майору!.. Ангелы, да? Охотиться за нами, да? Ну давайте-давайте… Вы - за нами, а мы - за вами!..
        Я уже был крепко взвинчен и расхаживал перед скамейкой, говоря без остановки.
        - Брось, Гриша! - убеждал я его. - Чтобы два таких мужика - да не выкрутились? Со мной, Гриша, не пропадёшь! Ты, главное, Гриша, не робей! Мы тебя научим на собаку лаять!

* * *
        Домой мы вернулись часам к пяти.
        - Да! - вспомнил я перед самой калиткой. - Ключ-то забери. И не оставляй больше…
        Слова мои поразили Гришу Прахова. Он взял у меня ключ от своего шкафчика, стиснул его в кулаке, а кулак прижал и груди.
        - Минька, - сказал он, - можно я задам тебе один вопрос?
        - Ну задай.
        - Зачем я вам нужен?
        Ничего себе вопросец!
        - А чёрт его знает, - честно ответил я. - Вроде привыкли уже к тебе…

* * *
        Дома нас ждал сюрприз. Заходим мы с Гришей в большую комнату, а на диванчике - рядышком и чуть ли не за руки взявшись - сидят мать и Люська, обе заплаканные.
        Увидев Гришу, Люська вскочила, вскрикнула и кинулась к нему. Я, конечно, посторонился - того и гляди затопчут.
        - Я так и знала, я так и знала!.. - всхлипывала Люська, вцепившись в бедного Гришу. - Я же чувствовала - что-то случится!..
        Интересное дело, вяло подумал я. Мать - чувствовала, Люська - чувствовала… Один я ничего не чувствовал.
        - Я его посажу! - всхлипывала Люська. - Я его посажу!..
        - Кого? - спросил я.
        - Бехтеря, кого же ещё! - ответила за неё мать. Тоже всхлипывая.
        - Какой Бехтерь, чего вы плетёте? - сказал я. - Бехтерь к нему и близко не подходил.
        Люська уставилась на меня бешеными зелёными глазами:
        - Не подходил? А лоб почему разбит?
        - Так это не Бехтерь, - объяснил я. - Это я ему рейкой заехал.
        - Как? - в один голос сказали мать и Люська.
        - Случайно, - буркнул я и пошёл спать, хотя солнце только ещё собиралось садиться. Пусть сами как хотят, так и разбираются.
        Добравшись до койки, сел и долго смотрел на шнурки кроссовок - не было сил нагнуться и развязать… Но Люська-то, а? Ишь как вскинулась! Это потому, Люсенька, что у тебя никогда никого не отнимали… Надо же - сама прибежала!..

* * *
        Мне снилось вчерашнее сражение в старом сквере. Вернее, даже не само сражение - всего один момент: я сижу в проломе, стискивая штакетину, а они уходят - два ангела и Гриша между ними, - и серый полусвет льётся им навстречу, и это уже не люди, а три плоских колеблющихся силуэта… Я заставляю себя броситься за ними - и не могу. Вот ведь какая штука: наяву не испугался - во сне боюсь…
        Я просыпался и подолгу лежал, глядя в потолок и понимая с облегчением, что Гришу я всё-таки отбил. Потом запускал руку под подушку, доставал пистолет и брал на прицел спичечный коробок. Нажимал на спуск, вздыхал, запихивал мёртвую машину обратно и снова оказывался в проломе со штакетиной в руках…
        Глава 13
        - Гринь, - сказал Сталевар с умильной улыбкой, отчего сразу стал похож на старого китайца, - пока смена не началась, слетал бы за газировкой…
        Все подождали, когда Гриша с чайником отойдёт подальше, а потом повернулись ко мне.
        - Ну и что он? - уже без улыбки спросил Сталевар. - Уезжать не раздумал?
        Я взглянул на их озабоченные лица и вдруг понял, что должен был чувствовать Гриша в первые дни. Разные? Да по сравнению с ними мы дворняжки! Мы беспородные переулочные шавки, и каждая скроена на свой манер! А эти - на подбор, в рост, в масть, как доберманы-пинчеры на собачьей выставке!..
        - Может, он недоволен чем? - прямо спросил бригадир. - Если разрядом - будет у него скоро хороший разряд… Ну нельзя его отпускать, Минька! Ты ж первый резчик - сам понимать должен. Сунут опять в бригаду кого попало! Или - тоже весело - впятером тыкаться!..
        - Ты… это… - немедленно взволновался Старый Пётр. - Ты, Валерка, знаешь… того… Впятером - не впятером… Чего ему уезжать? Ну ладно бы ещё в техникум или учиться… А то ведь просто так, по дурости…
        - Что у него там с первой женой? - спросил Валерка.
        - Чего? - сказал я.
        - Ну, жена его из дому выгоняла или не выгоняла?
        - Не выгоняла, - ответил за меня Сталевар. - Он, говорят, сам от неё ушёл. А теперь вот, видишь, родственники её грозить приехали…
        Я только очумело переводил глаза с Валерки на Сталевара и обратно.
        - Да шалопай он, ваш Аркашка! - рассердился вдруг Старый Пётр. - Откуда Аркашке про Гриньку знать? И ты тоже, Илья… - заворчал он на Сталевара. - Голова уж седая, а Аркашку слушаешь…
        - Родственники… - презрительно пробасил Вася-штангист. - Какие там родственники? Тут в Бехтере дело. В раздевалке Гриньку без каски видели? Шишмарь у него на лбу видели? Чего вы суетитесь? Всё уже улажено. Встретил я вчера Бехтеря, поговорил…
        Все посмотрели на Васю. Бедный Бехтерь…
        - Ну так как же всё-таки? - снова спросил меня Сталевар. - Уезжает?
        - Мужики! - сказал я. - Куда он от нас денется?

* * *
        Перед тем как включить пресс, открыл инструментальный шкафчик, залез в него по пояс и, достав из-за пазухи ярко-оранжевый пистолет, проверил. Молчит пока…
        После обеда, когда возвращались из столовой, меня окликнула Люська. Что-то, видно, случилось. Невеста наша была вне себя - аж зелёные искры из глаз сыплются. Позади неё с потерянным видом жался Гриша Прахов. И с чего это я взял, что они похожи? Так, слегка, может быть…
        - Минька! - бросила Люська, глядя мне прямо в глаза. - С кем вы вчера дрались в сквере?
        Я посмотрел на Гришу. Гриша Прахов ответил мне унылым взглядом и слабо развёл руками.
        - А друг с другом, - спокойно отозвался я. - Разве не понятно?
        - Я серьёзно! - сказала она.
        Да уж вижу, что серьёзно… Серьёзней некуда. Надо понимать, проболтался Григорий.
        - Я всё рассказал Людмиле, Минька, - виновато пояснил он.
        - А всё - это как?
        - Н-ну… в общих чертах…
        - С кем вы вчера дрались? - еле сдерживаясь, повторила она.
        - С инопланетянами, Люся, - сказал я. - Тут, понимаешь, за Гришей с его планеты прилетели… А что ты на меня так смотришь? Сама спросила…
        - Минька! - Голос у Люськи дрогнул от бешенства. - Мне твои шуточки ещё с такого вот возраста надоели! С вот такого вот…
        И она показала рукой, с какого возраста ей надоели мои шуточки. Потом резко обернулась к Грише.
        - А ты учись у него! - зловеще посоветовала она. - Учись, он тебя много чему научит! Вместе шутить будете! Но только не со мной, понятно?!
        Брызнула напоследок зелёными искрами - и пошла. Гриша дёрнулся было вслед, остановился и беспомощно поглядел на меня.
        - Кто тебя за язык тянул? - сказал я. - Ну беги теперь, догоняй… Скажи: извиняюсь, мол, за глупую шутку, попал под дурное влияние Миньки Бударина.
        - Но…
        - Иди-иди. - Я развернул его и подтолкнул в спину. - А то перерыв кончится…
        Да, вразумил меня жировичок, хорошо вразумил… Спасибо ему. Не попадись он нам тогда перед дверью кабинета - я бы ведь на рожон полез, я бы майора за грудки тряс, я бы до самого их высшего начальства дошёл… Чтобы все поняли как следует - психи пришли: один - буйный, другой - тихий…

* * *
        Подходя к прессу, я ещё издали заметил, что вся наша бригада столпилась возле инструментального шкафчика. Почуяв неладное, я ускорил шаг. Тут они чуть расступились, и в руках Валерки мелькнуло что-то оранжевое.
        Увидев меня, бригадир лихо осклабился и, быстро прицелясь, сказал: «Бах!»
        Не раздумывая, я бросился на пол. У Валерки отвисла челюсть. В такой позиции он меня ещё не видел. Да и остальные тоже…
        Я поднялся, кряхтя от стыда, и, подойдя к бригадиру, отобрал у него пистолет:
        - Тебя кто учил без спросу хватать?
        - А чего ж ты его в шкафчик сунул? - растерялся Валерка. - Сталевар за ветошкой полез, а он как раз под ветошкой лежал…
        - Говорил ведь шалопаям: не ваше, не трогайте… - забрюзжал Старый Пётр. - Вот народ…
        - А это что ж такое? - опомнившись от изумления, спросил Сталевар.
        - Игрушка! - бросил я. - Племяннику купил…
        - А с каких это пор у тебя племянники появились?
        - Ну не племяннику… У знакомой одной пацан - вот ему…
        - А-а-а… - На меня поглядели с пониманием.
        - Дорогая, небось?
        - Дорогая.
        - Погоди, - всё ещё не мог сообразить Сталевар. - А чего ж ты тогда залёг?
        - Поскользнулся! - буркнул я.
        Домой со смены нарочно пошёл через сквер - посмотреть, как там, после сражения. Накрапывал дождик. Чистые пятна от выстрелов исчезли, на пропажу скамейки и урны никто не обращал внимания. Наверное, один только я и помнил, что здесь стояла скамейка…
        Глава 14
        - Наташка-то развелась, - сказала мать.
        Я даже не заметил, когда она вошла, - транзистор сильно орал.
        - Наташка?.. - рассеянно переспросил я. - Какая Наташка?
        Мать остолбенела.
        - Наташка… - беспомощно повторила она, и я наконец отвлекся от разложенных на столе деталей.
        - Развелась? - спросил я. - Давно?
        - Да, говорят, недели две уже…
        - Понятно… - сказал я, помрачнев. Вставил одну деталь в другую и состыковал всё это с третьей.
        Мать долго ждала продолжения. Потом подошла к столу и выключила транзистор.
        - Ты жениться когда-нибудь думаешь? - прямо спросила она.
        - Думаю, мать, думаю…
        - Вижу, как ты думаешь! - сказала она, сердито наблюдая за тем, как детали в моих руках мало-помалу собираются в большой ярко-оранжевый пистолет. - Хоть бы Гриша на тебя, что ли, подействовал! У них-то с Люсей…
        - Мать, - сказал я, - ну ты же раньше Люську терпеть не могла.
        - Мало ли что! - возразила она. - Раньше я её не знала.
        - Да пойми ж ты, мать, - сказал я с тоской. - Ну не до того мне сейчас!
        - Да уж вижу, что не до того! Семьи нет, детей нет, а он сидит в игрушки играет!..
        Повернулась и вышла. Я с досадой бросил собранный пистолет на стол. Развелась… Ну и развелась! Какая тут Наташка, когда мы с Гришей уже второй месяц вроде как на военном положении!
        Тут я заметил, что одна деталька осталась лишней. Ну вот… Снова теперь разбирать…
        Машинку изучил - не хуже своего пресса. Собрать-разобрать - с закрытыми глазами, хоть норматив сдавай, а как работает - убей, не пойму… Вот она откуда, эта деталька. И всё равно - какая-то она лишняя…
        Мать говорит, характер у меня совсем испортился. Испортишься тут… И от Гриши проку никакого! Показать, где планета находится, - он не астроном, карту начертить - он не географ. Ну хотя бы приблизительно нарисуй: вот здесь океан, здесь материк… Ну нарисовал. А толку? Глаза б мои на него не глядели!..
        А ангелы - сволочи, как бы их там Гришка ни выгораживал!.. Живут, понимаешь, - пылинки друг с друга смахивают, только и думают, как бы кого нечаянно локотком не толкнуть… Кибернетика у них, автоматика, корабли космические… А против Гришки десант бросили! Как вспомню сквер - головы бы им всем посворачивал!.. Хотя, конечно, это ещё вопрос, кто кому… Эх, не мне бы этим заниматься!..
        А что это транзистор замолчал? Ах да… Я шлепком вогнал трубчатую антенну в гнездо по шляпку и поднялся из-за стола.
        Время было позднее. Взглянув поверх занавески, в одном из жёлтеньких окон соседского дома я увидел дядю Колю. Вот ещё тоже жертва… Нет, кроме шуток: здорово на него тот случай подействовал. Тихий стал старичок, задумчивый. Пенсию домой приносит до копеечки, а уж сквер, наверно, за версту обходит…
        В Гришиной комнате скрипнула койка. Я удивился и, прихватив пистолет, направился к нему.
        - А я думал, ты Люську пошёл провожать…
        Гриша неподвижно сидел на койке, уставясь куда-то в угол.
        - Я не имел права втягивать тебя в эту историю, - глухо сказал он. - И её тоже…
        Неужели он весь вечер так просидел - глядя в стену?
        - Ну пойди повесься тогда, - предложил я. - Чего уж теперь…
        - Понимаешь… - сказал он. - Вернуть меня обратно - это для них дело принципа… Они не отступят, Минька.
        - А ты меня не пугай. Я и так боюсь.
        Он недоверчиво посмотрел на меня:
        - Правда?
        - А то нет? - проворчал я.
        Помолчали.
        - А хуже всего, конечно, то, - уныло добавил Гриша, - что они, в общем-то, правы…
        - Слушай, ты! - рявкнул я. - Ангелочек! Они тебе что, много доброго сделали? Правы! Мухтар и тот больше тебя соображает… Чего уставился? На хороших людей собака выть не станет!.. Почему Люську провожать не пошёл?
        Плечи у Гриши сразу опустились, взгляд потускнел - сидит, в стенку смотрит.
        - Будет лучше, если мы с ней поссоримся…
        - Поссоритесь?.. Ты с какого гвоздя сегодня сорвался?
        - Если я вдруг исчезну… для неё это будет ударом.
        - Ага… - сказал я, помаленьку приходя в себя. - Нормально… А раньше ты что же?
        - Раньше она не относилась ко мне серьёзно.
        Вот так! А я думал, он ничего не понимает…
        - Пойдёшь завтра провожать! - бросил я. - И попробуй только не пойди!
        Тут я спохватился, что постоянно тычу в Гришу стволом, и засунул пистолет рукояткой в карман.
        Гриша моргал. Поссориться с Люськой - пара пустяков, а вот помириться… Внезапно лицо его прояснилось. Придумал, значит.
        - Минька, - осторожно начал он, - тридцатого наши всей сменой за грибами собираются… На автобусе…
        - Не бери в голову, - сказал я.
        - Да, но… Люся ведь тоже едет…
        - Слушай, Гришк! Ты просто не знаешь, что я за человек! Вот попомни мои слова: стоит нам высунуть нос за город - и машинка заработает! По закону подлости - знаешь такой закон?.. В общем, никаких грибов, Гриша. Нельзя нам от майора отрываться…

* * *
        Кончался август. И я не знаю, в чём дело, но только Наташка стала попадаться мне на глаза чуть ли не каждый день. Еле успевал на другую сторону переходить. Но однажды всё-таки не уберёгся.
        - Ну куда ты полез, Миша! - услышал я совсем рядом её рассерженный голос и, вздрогнув, остановился. - Куда тебя понесло? Вернись сейчас же!
        Это она со своим пацаном воевала. Увидев меня, растерялась:
        - Миша?.. Здравствуй…
        А губы - ну совершенно детские. И носик такой пряменький, аккуратный…
        - Привет… - осторожно отозвался я. - Как жизнь?
        - Вот… погулять вышли… - ответила она.
        Я смотрел на неё и соображал, что бы ещё такое сказать.
        - Я слышал, развелась ты…
        - Развелась. А ты? Так до сих пор и не женился?
        - Да некогда всё, - сказал я. - Дела.
        Тут подошвы моих кроссовок словно приплавились к асфальту, а рука сама прыгнула в сумку, где лежал пистолет. Вдоль решётки сквера прямо на нас шли трое молодых людей. Все одного роста, смуглые, горбоносые… Гортанно переговариваясь, прошли мимо. С Кавказа, видать, ребята… Я наконец обратил внимание, что Наташка меня о чём-то спрашивает.
        - Дела? Какие?
        - Такие дела, что закачаешься, - хмуро ответил я.
        - Скамейку нашу помнишь? - спросила она вдруг.
        Я буркнул, что помню.
        - Сменили её. Новую поставили…
        - Серьёзно? - сказал я. - Надо пойти посмотреть.
        Она жалко улыбнулась уголком рта:
        - Чего уж там смотреть…
        Замолчали. Наташкин пацан штурмовал ограду сквера - протискивался меж прутьев туда и обратно.
        - А у меня день рождения скоро…
        - И что? - насторожившись, спросил я.
        - Приходи. Если сможешь, конечно…
        Так… Потянули телка за верёвочку… Не дурачок ведь, понимаю, в чём дело. Всё прекрасно понимаю. Не дождалась, выскочила замуж, промахнулась, развелась, вспомнила, что Минька Бударин до сих пор не женат.
        - Не знаю, в общем… - промямлил я. - Мы тут, понимаешь, как раз тридцатого всей сменой за грибами выезжаем…

* * *
        Кое-как унеся ноги, решил взглянуть на новую скамейку. Посидел на ней, потрогал гладкий брус, где раньше было вырезано крупно и глубоко: «НАТАША!» Ладно. По грибы так по грибы. За мной ведь тоже, как за Гришей, глаз да глаз нужен. Оставь меня в городе - возьму да и сорвусь на день рождения, кто меня знает!
        Кто-то остановился передо мной, постоял немного и сел рядом. Я покосился на подсевшего и увидел, что это Бехтерь.
        - Ну, здравствуй, - неприветливо сказал я ему. - Что? Лавки другой не нашлось?
        Бехтерь снял фирменные очки и долго тёр переносицу.
        - Ну хоть бы ты мне, что ли, объяснил, - с тоской попросил он. - Бил я его тогда или мне это так, от злости померещилось?
        - От злости, - сказал я.
        Бехтерь усмехнулся. Что-то плохо он выглядел - то ли больной, то ли усталый.
        - Ничего, - сказал он. - Она ещё с ним наплачется.
        - Это почему же?
        - Наплачется, - упрямо повторил Бехтерь. - Вот увидишь. Я-то знаю, что он за человек…
        - А ты-то сам что за человек?
        Бехтерь вдруг ухватил меня за руку.
        - Минька! - сказал он. - Не хотел я с ним тогда драться, веришь? Хотел подойти, поговорить по-людски, с глазу на глаз… Она ведь заявление из загса забрала, Минька! А он даже говорить со мной не хочет. Морду воротит, понимаешь? Простите, говорит, мы с вами незнакомы… Ах ты, думаю!..
        Бехтерь задохнулся и умолк. Так это он, выходит, один на один отделал того… которого я потом рейкой? Ай да Валька! Как же надо было разозлиться!..
        - Не того ты отлупил, Бехтерь, - сказал я ему. - Не Гришу.
        Он вскинул голову:
        - Что… правда?
        - Правда, - сказал я.
        Бехтерь подумал, потом уныло кивнул:
        - И что он теперь? Этот, кого я… В суд на меня, да?
        - Да нет, Бехтерь, - вздохнул я. - Никто на тебя в суд подавать не будет…
        Первый раз в жизни я говорил с ним не раздражаясь. А может, меня и раньше раздражал не столько сам Бехтерь, сколько этот его дурацкий фирменный оскал.
        - Кончай киснуть, Валька, - сказал я ему. - Сам понимаешь: ушла - значит ушла. Другую найдёшь.
        - Не найду, - безразлично ответил мне Валька Бехтерь.
        Глава 15
        Наш автобус стоял у ручья на опушке, и огромная верба время от времени лениво проводила по его крыше кончиками узких листьев.
        Я влез в автобус, и спавший на заднем сиденье шофёр поднял голову.
        - Свои, свои… - успокоил я его. - Спички только возьму.
        Я пробрался к своей сумке и устроил в ней маленький переворот. Коробок, конечно, оказался на самом дне. Я разгрёб продукты, переложил пистолет… и от кисти к локтю проскочили знакомые электрические мурашки.
        Ещё не веря, я торопливо установил спичечный коробок на сиденье, прицелился и утопил спусковую клавишу.
        Коробок исчез.
        Несколько секунд я тупо смотрел на глянцевый от чистоты край кожаного сиденья. Потом швырнул пистолет в сумку, ремень - через плечо и вылетел из автобуса.
        С трёх сторон шевелился лес, огромный, просвеченный солнцем. Ну и где мне их теперь искать, этих голубков? Я прикинул, на какое расстояние могли разбрестись грибники, и чуть не застонал…
        Полчаса, не меньше, я бегал по лесу сломя голову и выспрашивал наших, не видел ли кто Гришку с крановщицей. Как провалились, честное слово! Отмахав здоровенный крюк, вернулся к автобусу и там, на краю опушки, наконец увидел Люську. Сердце у меня радостно прыгнуло и тут же оборвалось: Гриши с ней рядом не было.
        - А где…
        Я не договорил. Она вскинула голову, и лишь тогда я понял, что никакая это не Люська.
        Куртка - другая, волосы - рыжие, но чуть потемнее, потом - короткая стрижка, каких Люська отродясь не носила… И даже не в этом дело! Лицо. Вроде бы Люськино - одно к одному, а вглядишься… Куда там до неё Люське! Ну вот как киноактриса на плакате: красивая - аж дух захватывает, а в жизни такую - расшибись - не встретишь…
        Уж не знаю, как я тогда выглядел, но, по-моему, она меня испугалась. Смотрит - глаза серые, большие, зрачки вздрагивают…
        - Я здесь гуляю… - пояснила она.
        - Ага… - Я обалдело кивнул, и мы двинулись в разные стороны. Боком. Не спуская друг с друга глаз. У неё левая рука - за пазухой, у меня - в сумке.
        Стоило ей скрыться из виду, я шарахнулся вправо и, хрустя сучками, скатился в какую-то канаву. Слева - как бы в ответ - тоже раздался короткий треск веток. Понятно…
        Пригибаясь, добежал до конца канавы и там только перевёл дыхание. Вот это да! Рыжая, а? Сама пожаловала… Как же это они нас так быстро вычислили?..
        От ствола к стволу, как на территории противника, всё высматривая, не мелькнёт ли где в кустах оранжевый пластик пистолета, убрался подальше. Что ж теперь делать-то? Кричать - услышат. Гришкино имя они по документам знают…
        - Люська-а!..
        - Чего орёшь?
        Я обернулся. Они стояли буквально в десяти шагах от меня.
        - Влипли, Гриша, - сказал я, подойдя. - Вот они тебе, грибы твои!..
        Гриша Прахов побледнел и прислонил к дубу тонкий рогатый посошок.
        - Заработала? - еле слышно спросил он. - Когда?
        - Полчаса назад.
        - Значит, скоро они будут здесь… - медленно проговорил он.
        - Дурак! - прохрипел я. - Они уже здесь!
        - Вы что, ненормальные оба? - спросила Люська. - Вы себя со стороны послушайте!
        Я повернулся к ней - и осёкся. Вот ведь разные, а?! Нет, конечно, Рыжая и красивее, и нежнее… но по сравнению с Люськой - какая-то вроде ненастоящая…
        - Люська! - сказал я. - Ради бога! Хоть ты не лезь!
        - Опять инопланетяне? - недобро прищурясь, спросила она.
        - Опять!
        На секунду мне показалось, что она сейчас размахнётся и даст мне лукошком по голове.
        - Люся, я всё объясню… - заторопился Гриша.
        - Не надо, - спокойно проговорила она. Взяла прислонённый к дубу рогатый посошок и пошла прочь. Отойдя на несколько шагов, оглянулась и добавила безразлично: - Поедем в город - в автобусе ко мне не подсаживайся…
        Волосы её на этот раз были заплетены в короткую толстую косу, и коса эта при каждом шаге с каким-то особым презрением качалась туда-сюда - рыже-золотистый маятник с пушистой метёлкой на конце.
        Гриша двинулся было за ней, но я его удержал.
        - Пусть идёт, - бросил я. - Или ты её тоже хочешь втянуть?
        Гриша испуганно затряс головой.
        - Тогда давай думать, как нам быстрее в город попасть. Выйдем сейчас к автобусу…
        - К автобусу? - жалобно переспросил Гриша, всё ещё норовя оглянуться на уходящую Люську.
        Я чертыхнулся.
        - Верно! Там же, возле автобуса, эта… Тогда вот что: автобус обогнём, так? Выйдем по грунтовке к шоссе - и автостопом до города. Вперёд!
        Проскочив испятнанную солнечными зайчиками поляну, мы наткнулись на Сталевара. Похожий скорее на лешего, чем на грибника, он ворошил палочкой траву возле старого пня. Увидев нас, удивился.
        - А ты откуда здесь взялся? - спросил он Гришу. - Аркашка говорит, он тебя в другой стороне видел.
        - У шоссе? - похолодев, спросил я.
        - Ну да… Ещё, говорит, странно: Гриша - и вдруг без Люськи… Поссорились, что ли?
        Мы с Гришей посмотрели друг на друга. Обложили нас, короче. Со всех сторон обложили… А нет, врёшь - не со всех!..
        - Слушай, Сталевар, - сказал я. - Тут вот какая штука… Мы сейчас, наверное, с Гришей вернёмся… Ну, дело есть в городе, понимаешь? Скажи Люське, чтобы Гришкину сумку потом из автобуса забрала, - некогда нам…
        Сталевар уставил на меня круглые глаза, ставшие в лесу ещё желтее, и ухмыльнулся от уха до уха:
        - Утюг забыл выключить?
        - Ага, - сказал я. - Утюг…

* * *
        - Стоп! А грибникам нашим они ничего не сделают?
        - Нет, - отрывисто отозвался Гриша. - Они охотятся только за нами. Точнее - за мной…
        Тропинка уводила нас всё дальше и дальше от опасных мест. Вот где было грибов полно! Теперь они даже не прятались - чувствовали, видно, что нам с Гришей не до них.
        - А чего это ты с пустыми руками идёшь? - спохватился я. - Ну-ка, стой!.. Хор-роший, однако, дрын! Как будто сам нас нашёл…
        Я оторвал приглянувшуюся мне полуотломленную сухую ветку - прямую, крепкую, толстую, как оглобля.
        - Вот… - сказал я, отшибая лишние сучья. - А то висит дровина без дела…
        Раскрыл перочинный нож и на ходу принялся доводить дровину до ума.
        - Как же они всё-таки разнюхали, что мы здесь? - с досадой проворчал я, добравшись до особо трудного отростка.
        - Может быть, засекли выстрел… - уныло отозвался Гриша. - Ты ведь выстрелил, да?
        - Как? - Я даже остановился. - Так они, значит, могут по выстрелу… А точно знаешь?
        - Я предполагаю, - пояснил Гриша. - Если пистолет теперь связан с коллектором на корабле…
        Я готов был его придушить:
        - Вслух надо предполагать такие вещи! Вслух, а не в тpяпочку!..
        Снова двинулись. Гриша испуганно молчал. Я, успокаиваясь, строгал дровину. Сказать ему про Рыжую или не говорить? Нет, лучше не надо… Ну его к лешему - слабонервная команда…
        Я закончил строгать и сложил ножик. Серьёзная вышла дубина.
        - На, держи, - буркнул я. - В случае чего - в лоб! И не раздумывая, понял?
        - По-моему, за нами кто-то идёт, - сказал Гриша.
        Глава 16
        - Ну-ка, спрячься, - приказал я. - Встань за дерево. Значит, всё понял, да? Если что - в лоб!
        Я достал пистолет и тоже отступил в сторону. Отрегулировал рычажком дальность, но заранее целиться не стал. Ангелы ходят бесшумно. Чёрта с два мы бы их услышали первыми.
        Тут ветки всколыхнулись и… Как я в неё тогда не выпалил с перепугу - до сих пор удивляюсь. Я ж её чуть за Рыжую не принял… Короче, из-за поворота тропинки выбежала растрёпанная Люська. В руках у неё не было уже ни лукошка, ни посошка. Коса на бегу расплелась, и теперь над Люськиной головой вставала огненная туча спутанных волос. Увидав меня, Люська резко остановилась:
        - Гриша?! - И задохнулась.
        Гриша вылетел из-за дерева. В лесу стало очень тихо. Кукушка невдалеке отсчитывала кому-то уже, наверное, вторую сотню лет. Люська не мигая смотрела на двух придурков: один - с пластмассовым пистолетом на изготовку, другой - с каким-то дышлом наперевес.
        - Ну и какого чёрта ты за нами увязалась? - со злостью спросил я.
        - Куда вы идёте?
        - В город.
        - Зачем?
        - Люська! - сказал я. - Пожалуйста! Иди к автобусу! Не до тебя сейчас!..
        - Я прошу тебя, Люся… - поддержал меня Гриша.
        - Никуда я не пойду! - отрезала она. - Господи, да что же это такое! Всё бросили, вещи бросили… Почему забрать сумку из автобуса?.. Я никуда не пойду, пока вы мне всё не объясните, слышите?
        - Что тебе объяснить? - взорвался я. - Ну гонятся за нами! Гонятся, понимаешь?
        - Кто за вами гонится?
        - Инопланетяне! - рявкнул я. - С рожками! С ножками! С крылышками!.. Иди к автобусу!
        - Не пойду!
        Я открыл было рот и вдруг замер. Низкое, еле слышное жужжание прошло над деревьями и пропало где-то впереди. Нет, не пропало… Снизилось и загудело между стволами, мало-помалу приближаясь к нам. Кукушку - как обрезало. Я оглянулся на Гришу.
        - Они? - одними губами спросил я его.
        Гриша неопределённо потряс головой. Лицо серое, зубы стиснуты.
        - Не знаю, - ответил он шёпотом.
        - Что ты вообще знаешь?.. - прошипел я, лихорадочно соображая, на какое расстояние мне поставить дальномер моей машинки.
        Жужжание приближалось. Теперь уже не было сомнения, что идёт оно прямиком на нас.
        Гриша с Люськой стояли оцепенев - бери их голыми руками. Опомнясь, я толкнул их что было силы, и, отбежав шагов на десять от тропинки, мы втроём повалились в траву.
        Жужжание выплыло из кустов, но я ничего не увидел. Звук двигался в метре над тропинкой, я мог показать пальцем, откуда он сейчас раздаётся, но там ничего не было. Просто звук.
        Быстро посмотрел на Люську. Не дай бог в обморок упадёт - ещё и её на себе тащить!.. Плохо я подумал о Люське. Так она и позволила себе упасть в обморок! Побледнела, вцепилась пальцами в ствол - чуть кору не сорвала…
        Жужжание задержалось над тем местом, где мы только что стояли, потом снова двинулось и стало удаляться, но уже не по прямой, как раньше, а то и дело давая петли то в одну, то в другую сторону.
        - Они… - хрипло сказал я, поднимаясь. - Сколько здесь живу, а такого ни разу не слышал… Ты когда-нибудь слышала?
        Люська помотала головой. Вроде бы приходила в себя.
        - Что это? - спросила она.
        - Инопланетяне… - устало ответил я. - И Гриша твой - инопланетянин… Особо опасный преступник…
        Она посмотрела на меня, потом на Гришу. Выражение лица у неё было самое жалобное.
        - Не понимаю… - беспомощно сказала она.
        - Люська! - взмолился я. - Ну не время сейчас! Я два месяца понять пытаюсь - и то до сих пор до конца не понял! А у нас нет двух месяцев! У нас минуты лишней нет, ясно тебе? Нам в город надо, к майору… Иди обратно, Люська! Иди к автобусу! Ну что нам, на коленях тебя просить?..
        - Это очень опасно, Люся… - в отчаянии добавил Гриша.
        В лесу ожила кукушка. Сказала один раз своё «ку-ку», а повторить так и не решилась. Можно понять птичку…
        - Куда обратно? - встрепенулась Люська. - Туда? Я теперь туда не пойду!
        - Да не тронет оно тебя! - сказал я. - Ты-то здесь при чём?
        Чуть запрокинутое лицо её на секунду застыло, и Люська вдруг стала до жути похожа на Рыжую - только вот причёска другая… Нельзя нам её с собой брать. Во-первых, в самом деле опасно, а во-вторых, попробуй угадай, что она отчудит в следующий момент…
        - Я иду с вами! - решительно сказала Люська. - Только сначала вы мне всё расскажете!
        Ну вот… Так я и знал! Вне себя я выхватил из пачки сигарету и, не найдя в левом кармане спичечного коробка, полез в правый.
        - Люська!.. - начал я.
        - Я иду с вами! - Она повысила голос.
        Ну вот что ты с ней будешь делать!
        - Ладно, - буркнул я. - Гриша тебе всё по дороге расскажет. Только громко не болтать, ясно? Гриша, где дрын? Я для чего его строгал? Чтобы ты его под деревом бросил?..
        Недовольный, я выбрался на тропинку и зашагал, перекатывая в губах незажжённую сигарету и машинально хлопая себя по всем карманам. Были же спички… Может, я их опять в сумку кинул?
        За спиной у меня - сбивчиво, взахлёб, наперебой - говорили Гриша и Люська. Я не слушал. Вернее, слушал, но не их. Пока вроде ничего подозрительного… Будем надеяться, что ангелы нас потеряли.
        Да что за чёрт - и в сумке тоже спичек нет!.. И тут я наконец вспомнил. Я же их собственными руками отправил на корабль к ангелам! Ну не дурак, а? Полный коробок!..
        Я остановился, и разговор у меня за спиной мгновенно смолк. Обернувшись, я увидел, что Гриша с Люськой смотрят на меня во все глаза.
        - Спички есть у кого-нибудь? - спросил я.
        Они даже не сразу меня поняли. Напугал я их своей остановкой.
        - Ненормальный, - еле выговорила Люська. - Разве так можно? Чуть сердце не разорвалось…
        - Да что ты мне про сердце! - сказал я. - Спички у тебя есть?
        - Нет у меня спичек! - отрезала она.
        - А я не курю, ты же знаешь, - добавил Гриша.
        Тоже мне грибники! В полном расстройстве я засунул сигарету в пачку. Это что же, я теперь до самого города без курева буду? Совсем весело…
        Некоторое время Гриша с Люськой молчали. Потом заговорили снова.
        - То есть как запрещалось? - дрогнувшим голосом переспрашивала Люська. - Говорить запрещалось? Ни с кем - ни с кем?..
        Я так понимаю, что, когда выйдем на майора, она о Гришкиной планете больше меня знать будет…

* * *
        Переход до Глубокой балки сожрал у нас почти весь остаток дня. Отвык я от таких маршей. Ну куда это - почти десять километров пешком отмахать! Хорошо хоть без приключений. Вот только шмели нас часто пугали - жужжат похоже…
        А приключения начались сразу же за Глубокой балкой.
        Напрямик по стерне мы идти не отважились и решили просочиться по тонкой ниточке лесопосадки. Жужжание навалилось внезапно, сверху. Мы попадали на землю, и оно пошло кружить, становясь всё громче и громче. Потом я - по какому-то наитию, не иначе, - лёг на пистолет брюхом, и звук остановился как бы в нерешительности. Поплутал по кустам смородины и, взвыв, ушёл в поле. Некоторое время мы лежали неподвижно. Потом я сдул прилипший к губам жухлый листок и сел.
        - Гриша, - позвал я, - знаешь, в чём дело? Пистолет оно чует, вот что…
        - Очень может быть… - отозвался он, тоже приподнимаясь.
        - Но ведь я же не стрелял…
        Гриша пожал плечами и не ответил.
        - Да выбросьте вы его! - сказала Люська, с ужасом глядя на ярко-оранжевую игрушку.
        - Нельзя, Люська, - с тоской проговорил я. - Никто нам без этой машинки не поверит…
        Глава 17
        Огромное тяжёлое солнце, вишнёвое, как остывающий металл, почти коснулось краешком горизонта, когда мы втроём вышли наконец к старому щебкарьеру. Пологий, несколько раз оползавший склон весь порос ковылём и клубился при малейшем ветерке. Мы стояли будто на краю облака и смотрели на показавшийся вдали город.
        - Я, наверное, с ума схожу, - жалобно призналась Люська. - Что это там? Вон там, видите?
        Внизу шевелились тростники, далеко впереди посверкивала вода. А метрах в трехстах от нас на каменистой, словно нарочно кем-то выровненной площадке стояли рядышком скамейка и бетонная урна. Солнце осветило их напоследок, и они были очень хорошо видны вдалеке - крохотные, будто игрушечные.
        - Зря мы тут маячим, - хмуро сказал я. - Давайте-ка отойдём.
        Мы отступили от уходящего вниз склона и присели в ковыль. Кажется, из всех возможных маршрутов я, как всегда, выбрал самый неудачный. Ну показался город, а толку? Теперь между нами и майором лежал заброшенный щебкарьер. Обходить его по краю вдоль обваловки - это только к утру дойдёшь. Напрямик идти, по дну?.. А если ангелы опять окопались в щебкарьере? Тут в тростниках не то что корабль - целый космический флот можно спрятать…
        - Минька, - позвала Люська, - а этот ваш штаб… Он ведь где-то здесь, правда?
        Я смотрел на неё, соображая. Люська имела в виду пещерку, которую мы с одним пацаном открыли, углубили и оборудовали ещё бог знает когда - лет пятнадцать назад.
        - Не влезем мы туда втроём, - сказал я. - Да он уж, наверно, и обвалился давно…
        Солнце наконец коснулось дальней кромки щебкарьера. Плохо. Насколько я знаю, ангелы как раз по ночам и работают.
        - Ладно, пошли вниз, - решился я. - Только пригнувшись, в рост не вставать…
        Мы спустились на дно щебкарьера и двинулись вдоль клубящегося ковыльного склона. Он становился всё круче и круче, - видно, грунт потвёрже пошёл. Ковыль скоро кончился, и теперь справа от нас тянулась голая глинистая стена. А слева - тростники. Тоже стеной.
        - Вроде здесь… - сказал я, останавливаясь.
        Вроде… В том-то и дело, что вроде! Вроде и место - то самое, и пещерка - вот она, и ступеньки вырублены в грунте - я сам их когда-то вырубал и укреплял дощечками…
        Не могли эти ступеньки так сохраниться за пятнадцать лет. Их бы уже сто раз дождями размыло. И потом, я же хорошо помню: никаких колышков я перед дощечками не вбивал. Это уже кто-то, видать, после меня поработал.
        - Гриша, - тихо позвал я, - а ангелы её никак занять не могли? Ну, там под устройство какое-нибудь…
        Гриша с сомнением поглядел на земляные ступеньки и покачал головой.
        - Отойдите-ка в сторонку… - попросил я и, достав из сумки пистолет, пошёл вверх по ступеням.
        Стоило мне заглянуть в пещерку, как всё сразу стало понятно. Пацаны, пришедшие сюда после нас, догадались укрепить потолок, как в шахте, и углубили пещерку настолько, что в ней теперь могли уместиться уже не три человека, а все десять. Ну точно - пацаны! Уж я-то как-нибудь детскую работу от взрослой отличу! Гляди-ка, и мебель тут у них появилась: два ящика, табуретка… И не лень ведь было из города тащить!
        Ну что ж, спасибо, ребята, выручили.
        Я выглянул наружу и позвал Гришу с Люськой. Оказавшись в пещерке, они сразу же забились в дальний угол и снова заговорили - тихо, взволнованно, неразборчиво. Я расположился на табуретке поближе к выходу. Ещё раз достал сигарету и попробовал затянуться впустую… Вот подлость, а? Хоть трением огонь добывай! Я спрятал сигарету и задумался.
        Как ни крути, а придётся здесь заночевать. А всё из-за Наташки. Не встреть я её тогда у сквера… Ну жизнь! Все неприятности от них…
        - Похожа?.. Очень?.. - упавшим голосом переспрашивала Люська. - Что… и глаза зелёные?..
        - Серые, - буркнул я, не оборачиваясь. - Серые у неё глаза.
        - А ты откуда знаешь?
        И кто меня за язык тянул! Решил же не говорить… Пришлось выложить всё как было. Несколько секунд у меня за спиной стояла остолбенелая тишина - ни шороха.
        - Жалко, не я с ней встретилась… - тихо, с угрозой сказала наконец Люська. - Уж я бы с ней по-другому поговорила…
        Щебкарьер наполнялся синевой, света в пещерке становилось всё меньше. Вдобавок к ночи холодало, и меня мало-помалу начал пробирать озноб.
        Очень мне всё это не нравилось. И что заночевать придётся, и что мать там уже, наверное, с ума сходит… А больше всего мне не нравилось то, что пещерка не имеет второго выхода. Пpиходи и выливай нас отсюда, как сусликов…
        По-моему, я уже дрожал не только от холода. Потом обратил внимание, что в пещерке тихо, Гриша и Люська молчали.
        Я повернулся к ним, хотел сказать что-нибудь ободряющее, и тут мы снова услышали жужжание. Оно явно прощупывало склон, метр за метром приближаясь к нам. Вот и дождались! Я сунул пистолет за пазуху и скорчился на табуретке, уткнув подбородок в колени.
        Прошло мимо… Нет! Вернулось. Остановилось перед входом в пещерку… постояло, повысило тон и осторожно стало протискиваться внутрь.
        Света в пещерке, можно сказать, не было, и всё же я (уж не знаю, каким образом, - кошачье зрение прорезалось, не иначе!) увидел, что Люська изо всех сил зажимает себе рот обеими руками. Я увидел её страшные, чёрные на белом лице глаза и понял: всё. Кpанты, pебята.
        Правая - свободная - рука судорожно зашарила по неровному земляному полу и ухватила деревянный ящик. Пистолет давно уже не казался мне оружием, во всяком случае - против этого.
        Но тут оно попятилось, постояло с минуту перед пещеркой и двинулось дальше. Отойдя метров на сто, взмыло и, истончась до комариного писка, растаяло над щебкарьером.
        Я не знаю, сколько мы ещё сидели, боясь пошевелиться. А потом я услышал всхлипывания. Плакала Люська.
        - Гады!.. - изумлённо выдохнул я. - Ах вы, гады!..
        Страшные чёрные ругательства готовы были хлынуть горлом, но я заставил себя замолчать. Почудилось вдруг, что ненависть эту нельзя растрачивать вот так - попусту, в воздух…
        Время шло. Серое пятно входа исчезло, было черно, как в печке.
        - Не смей! - вскрикнула сзади Люська. - Не смей, слышишь! Минька!..
        - Что там у вас? - Я обернулся и ничего не увидел.
        - Он хочет выйти! - в ужасе сказала она. - Он хочет сам!..
        - Сидеть! - сказал я в темноту. - Ушибу дурака!..
        - В конце концов, они охотятся не за вами, а за мной! - ответил мне срывающийся Гришин голос. - При чём здесь вы?
        Я не дал ему договорить:
        - Нас решил спасать, да? Ну спасибо тебе, Гриша! За каких же сволочей ты нас с Люськой держишь, а? Да на кой нам чёрт такое спасение!
        - Что я без тебя делать… - начала было Люська и смолкла.
        Вдалеке по щебкарьеру гуляло еле слышное жужжание. Нет, на этот раз, кажется, послышалось… Нет, не послышалось!
        Жужжит, зараза…
        На плечо мне легла Люськина рука и, быстро скользнув вниз, потянула из моих пальцев пистолет.
        - Ты чего? - испуганно спросил я и поднялся.
        Мы стояли, пригнувшись и всё же упираясь головами в потолок. Люська слабо, но настойчиво тянула пистолет на себя.
        - Я пойду… - Она словно бредила. Мы стояли лицом к лицу, почти соприкасаясь лбами, и, однако, я еле мог её понять - так тихо она говорила. - Отойду подальше… и выстрелю…
        - Молодец, - сказал я, отбирая у неё пистолет. - Умница… Никуда ты не пойдёшь. Гриша, ты где?
        Гриша стоял рядом и напряжённо вслушивался. К счастью, он, видно, не разобрал, о чём мы. Иначе бы снова полез приносить себя в жертву.
        - Где дрын? - спросил я. - Опять бросил? Я же сказал: из рук не выпускать! За Люську отвечаешь, понял? А я пока пойду разведаю что и как… Нельзя здесь больше оставаться.
        Чёрт, а вылезать-то страшновато… Я заставил себя выбраться из пещерки и оглянулся.
        - Сидеть и ждать меня, - сказал я тихо. - Гриша, всё понял?..
        Глава 18
        Я соврал ребятам. Скажи я им правду - они бы вцепились в меня и никуда бы не отпустили. Я собирался сделать то, чего не разрешил Люське: отойти подальше и выстрелить. Пускай тогда за мной за одним попробуют поохотиться…
        Но они уже охотились за мной. Оранжевая игрушка так и притягивала к себе - жужжание наплывало из темноты то справа, то слева. Я ложился на землю, машинку - под брюхо, и жужжание промахивалось. Я выжидал, пока оно уплывёт подальше, вставал, а шагов через двадцать всё начиналось сначала.
        И всё же лучше было вот так играть с ними в кошки-мышки посреди ночного щебкарьера, чем сидеть в этой проклятой пещерке и ждать, когда за тобой придут… Да и потом, не со смертью же я, в конце концов, играю! Это локатор! Это всего-навсего локатор. Ну засекут они меня, ну прибегут… А там мы ещё посмотрим, кто кого! Я ведь старый щебкарьер на ощупь помню - мы его пацанами весь излазили…
        Откуда же я знал, что это будет так страшно?! Оно накрыло меня на железнодорожной насыпи. Я шёл по трухлявым, без рельсов, шпалам, чувствуя, как огромная невидимая рука шарит вслепую по щебкарьеру. Вот она подбирается ко мне сзади… Спрыгивать с насыпи было поздно, и я упал прямо на шпалы.
        Какое, к чёрту, жужжание - теперь это был рёв!
        Сотрясая насыпь, оно прошло по моей спине. Такое ощущение, как будто с тебя - без боли - сдирают кожу от пяток до затылка. Сдирают и скатывают в рулон.
        Я был оглушён, раздавлен и даже не знал, жив ли… Пошевелился, понял, что жив, и долго ещё лежал, всхлипывая и уткнув лицо в пыльную сухую землю между шпалами.
        Дядя Коля рассказывал: немцы в войну вместе с бомбами сбрасывали пустые бочки из-под бензина, насверлив в них дыр. И бочки выли, падая. Выли так, что люди сходили с ума…
        Я поднял голову и увидел прямо перед собой облачко золотистой пыли, встающее над чёрным краем щебкарьера. Это светился ночной город. Мой город.
        И вдруг лицо мне обдало жаром, как от неостывшего стального листа!
        МЕНЯ, МИНЬКУ БУДАРИНА, ВЫЛИВАЮТ ИЗ НОРКИ, КАК СУСЛИКА! МЕНЯ ГОНЯТ ПО ЩЕБКАРЬЕРУ! Я СЮДА ПАЦАНОМ ИГРАТЬ БЕГАЛ, А ВЫ МЕНЯ - ПО МОЕМУ ЩЕБКАРЬЕРУ? ПО МОЕЙ ЗЕМЛЕ?..
        - Сволочи! - прохрипел я, поднимаясь в полный рост. - Ну, где вы там? Ну! Ангелы поганые!..
        В щебкарьере было тихо. Жужжание, словно испугавшись, умолкло совсем. Я чувствовал, что ещё минута - и я начну палить куда попало, пока не набью грунтом доверху паскудную камеру их паскудного коллектора!..
        И тут пришла мысль. Страшная. Сумасшедшая. Я остолбенело уставился на светлую даже в этой темноте линзу моей машинки и медленно, на ощупь, перевёл рычажок на самый широкий захват.
        Повернул оружие стволом к себе и отнёс руку как можно дальше. Нет, не получается…
        Тогда я спустился с насыпи, сел, скинул с правой ноги кроссовку, сорвал носок и установил перевёрнутый рукояткой кверху пистолет в щели между камнями. Большой палец ноги еле пролез между спусковой клавишей и клювообразным прикрывающим её отростком. Я скорчился, чтобы попасть в прицел целиком, и поглядел в слабо тлеющую и как бы дышащую линзу. Я давно уже забыл о пещерке, о Грише с Люськой, даже город, мерцавший на горизонте, словно бы погас. Остались только ненависть, темнота и круглый немигающий глаз дьявольской игрушки. Вот оторвёт ногу к чёртовой матери…
        «Что же я делаю?!»
        Я выругался шёпотом и нажал пальцем босой ноги на спуск.

* * *
        На секунду меня обдало не то жаром, не то холодом - чем именно, не разобрал, слишком уж быстро всё случилось. Насыпь, на которую я опирался спиной, исчезла, и я, потеряв равновесие, повалился на гладкий пол, вскинув босую ногу. Целую и невредимую. Ну что ногу не оторвало - это я ещё понять могу. А вот то, что на ней, подобно раку, защемив большой палец, всё ещё болтался пистолет… Впрочем, удивляться мне было некогда. Я сорвал пистолет с ноги и вскочил. Стены - кругом. Вот она, камера коллектора…
        Не раздумывая, я двинулся прямо на стену, как будто ждал, что она передо мной расступится. Не расступилась. Грубая броневая плита без единого шва. Приблизительно на уровне глаз она была побита и чуть вдавлена, словно её пытались уже то ли проломить, то ли проплавить. Потом я обратил внимание, что машинка моя сдохла. С какой бы силой я ни стискивал рукоять пистолета - мурашек не было. Всё правильно. По логике, он и не должен действовать в камере коллектора. Должен сработать какой-то предохранитель…
        И куда же это я себя загнал?.. Трогая ладонью грубый металл стены, я обошёл камеру кругом и снова остановился возле выбоины.
        Постой-постой… Предохранитель?
        Сам не знаю, что это на меня такое снизошло, но в следующий миг я уже сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик… Стоп! Дальше можно не разбирать. Вот она, деталька, на виду…
        Я подковырнул её лезвием перочинного ножа, и, полупрозрачная, словно наполненная светом, она выпала на пол и разлетелась под ногами в мелкую стеклянную крошку.
        Медленно, опасаясь коснуться ненароком какого-нибудь контакта, я вставил на место экранчик и состыковал рукоятку. Задвинул ствол до упора - и в тот же самый момент брызнули мурашки…
        Я поспешно вскинул пистолет к выбоине в стене и утопил спусковую клавишу.

* * *
        Интересно, рискнул бы я тогда выстрелить, зная наперёд, что из этого выйдет? Ох, сомневаюсь…
        Грохот? Скрежет? Шипение?.. В жизни своей я не слышал звука страшнее. Пол вывернулся у меня из-под ног, и я кубарем полетел вперёд - в искрящую электрическими разрядами черноту.

* * *
        …Я полулежал-полусидел на гладкой, волнообразно изогнутой поверхности, а в метре от моего плеча трещало и сыпало искрами короткое замыкание. В его синеватом, вспыхивающем и гаснущем свете я увидел прямо перед лицом грозный блеск обнажённого металла, словно кто-то держал у моего горла огромное кривое лезвие.
        Боясь пошевелиться, я скосил глаза вправо. Там, отражая какой-то бледный полусвет, изгибались ещё два таких же лезвия. Осыпаемый искрами, я начал осторожно протискиваться туда, вжимаясь спиной в гладкую, наклонённую от меня стену. Добравшись, понял, что свет сеется из глубокой прямоугольной ниши, до нижнего края которой я вполне достаю рукой.
        Кое-как забравшись в неё, я смог наконец оглядеть целиком мерцающую металлом конструкцию.
        Представьте себе клубок… Нет, не клубок - путаницу огромных и, как мне показалось, стальных лент, каждая шириной до полутора метров, а толщиной… Плита. Броневая плита. Причём это была не беспорядочная груда лома - ленты изгибались правильно, красиво, металл клубился, образуя что-то вроде гигантского цветка.
        Потом до меня дошло, что ниша, в которой я сижу, - вовсе не ниша, а скорее тупичок, оставшийся от какого-то коридора. Остальное было отхвачено напрочь - наискось, как бритвой…
        И лишь после этого я сообразил, что произошло.
        Передо мной мерцала металлом камера коллектора, пожравшая сама себя, вывернутая наизнанку моим последним выстрелом. Я посмотрел в самую гущу оцепеневшего стального смерча и содрогнулся, представив, что стало бы со мной, будь я в него затянут…
        Кстати, машинка, каким-то образом не оброненная во время всех этих кувырков и падений, снова была мертва. Теперь уже навсегда.
        Стены тупичка медленно гасли. Единственная целая стена на треть ушла вбок да так и осталась в этом положении, так её и заклинило… Тут я вспомнил наконец, зачем я здесь, и тяжело поднялся на ноги. Пролез в вертикальную полуметровой ширины щель и оказался в другом коридорчике, стены которого болезненно трепетали синеватым бьющимся светом. Одна лишь торцовая стена сияла ровной медицинской белизной. Я шагнул вперёд, и она исчезла - скользнула в пол, открывая мне путь вглубь корабля, к самому их горлу…

* * *
        Мне бы только до вас добраться, а там - хоть волк тpаву ешь!..
        Припадая на босую ногу, я шёл сквозь корабль, и стены едва успевали отскакивать - вверх-вниз, в стороны… Последний тупик, последняя расступившаяся переборка - и я ворвался, прихрамывая, в круглое помещение с пультами вместо стен.
        Навстречу мне вскочили двое - ангелы. Один молоденький - таким, наверное, Гриша был лет в семнадцать. Другой пожилой, с тусклыми волосами, - таким, наверное, Гриша будет лет в пятьдесят…
        Секунду мы смотрели друг на друга: аккуратные, подтянутые ангелы в чистеньких комбинезончиках и я - расхристанный, грязный, одна нога - босая, в руке - тусклый от пыли пистолет.
        - Что, чижики? - выдохнул я наконец. - Не ждали?..
        Глава 19
        Они выхватили оружие одновременно. Я увидел две тусклые мёртвые линзы, и губы мои повело в злобной усмешке. Так стальные листы ведёт после отжига.
        Им хватило доли секунды понять, что машинки их сдохли и что они оба стоят передо мной безоружные. Я сделал шаг, и ангелы попятились.
        Припадая на босую ногу, я подошёл к плоскому, как стол, пульту в центре рубки и с маху грохнул белёсый от пыли пистолет об его чистенькую гладенькую поверхность. Сел в капитанское - или какое там? - кресло и, подавшись вперёд, бешено уставился на пожилого.
        - Доигрались? - с ненавистью выговорил я. - Допрыгались, ангелочки?..
        Я знал, что живым мне отсюда не уйти. А ещё я знал, что начну вот с этого самого пульта в центре рубки. Жаль только - ничего тяжёлого нет под рукой. Ладно! Кулаками буду расшибать, головой, чем попало!..
        - Как вы проникли сюда? - с запинкой спросил пожилой ангел по-русски.
        - Не твое собачье дело! - прохрипел я.
        - Простите?..
        На их смуглых лицах стыли растерянность и страх. И я понял вдруг, что на корабле нас всего трое: я и они. А остальные, видно, в разбеге - Гришу ищут…
        - Слушай, ты! - сказал я пожилому. - Если кто-нибудь из вас хоть пальцем Гришку тронет - не жить тебе, понял? И ангелочкам твоим - не жить! Так им и растолкуй!..
        Он не слушал меня. Он смотрел на мою растопыренную пятерню, упёршуюся в приборную доску:
        - Я прошу вас не трогать пульт!
        В голосе его была тревога. Я поглядел на клавиши, и что-то остановило моё внимание. Что-то очень знакомое… Вот оно! Четыре квадратные чёрные кнопки впритык друг к другу. Те самые кнопки, которые Гриша нацарапал когда-то прутиком на асфальте. Меня обдало со спины такой волной озноба, что я даже выпрямился в кресле…
        Следя за тем, как у пожилого меняется лицо, я наклонился к пульту и надавил первую кнопку.
        Верхнюю левую - раз, нижнюю правую - два раза, верхнюю правую и нижнюю левую - одновременно… Теперь осталось - верхнюю левую…
        Мой палец остановился в сантиметре от кнопки.
        - Нажать?.. - сипло спросил я.
        Пожилой был бледен.
        - Вы тоже погибнете, - быстро предупредил он.
        - Ага… - Словно вся пыль щебкарьера осела у меня в горле. - С тобой за компанию… А народ-то твой весь - в поле… А вернуться-то им будет - некуда… Вот такие дела, дядя…
        Смуглое лицо пожилого ангела окаменело. Несколько огоньков на пульте бились, как в истерике, исходя прерывистым мушиным звоном. Надо полагать, с того самого момента, как я нажал в камере коллектора спусковую клавишу моего пистолета.
        - В общем, так… - сказал я. - Слушай сюда… Вы сейчас собираете манатки…
        - Простите?..
        - Собираете манатки! - яростно повторил я. - И исчезаете отсюда к ангельской вашей матери! Слушай сюда! - заорал я, заметив, что он опять хочет переспросить. - И если я ещё раз увижу здесь ваши одинаковые морды… или услышу эту вашу гуделку!..
        Дальше я говорить не мог - перехватило дыхание.
        - …пожалеете, гады!.. - просипел я из последних сил.
        - От чьего имени вы говорите?
        - Какая тебе разница!
        - Я прошу вас уточнить. Вы представляете государство?
        - Да! - нагло выговорил я, глядя ему в глаза. - Представляю государство.
        Я закинул ногу за ногу и качнул перед ним грязной босой ступнёй. А что мне было терять?
        - Я прошу правильно понять нас, - сказал пожилой. - Мы не имеем целью вмешиваться в вашу жизнь.
        - А какого ж тогда чёрта вмешались?
        - У вас пребывает наш человек. Мы имеем целью вернуть его обществу.
        - Перебьётся ваше общество!
        - Простите?..
        - Гришу вы не получите. Всё! Точка!
        На этот раз, видать, он Гришкино имя расслышал хорошо.
        - Григорий Прахов? - отрывисто переспросил он.
        - Да, - сказал я. - Григорий Прахов.
        У пожилого ангела был ошарашенный вид.
        - Надеюсь, вы не имеете целью удерживать его здесь силой? - встревоженно спросил он. - Я прошу правильно понять нас: это несчастный и совершенно бесполезный для вас человек… Уровень его информированности…
        - Что?! - Меня подняло с кресла, и ангелы отшатнулись. Вот так, наверное, и мы втроём вжимались в глинистую стену пещерки, когда на нас надвигалось жужжание их ангельского локатора… - Силой?! Это мы его - силой?..
        - Конечно, он заслуживает наказания, - торопливо проговорил пожилой, - но, право, не столь сурового. Поймите, оставить его здесь, у вас…
        Тут он запнулся, с недоумением глядя, как я, потеряв от бешенства дар речи, беззвучно открываю и закрываю рот.
        - Он что? - вытолкнул я наконец. - Обратно просился?
        Ангел опешил:
        - Нет, но… Мы полагаем, что он успел осознать невозможность своего пребывания…
        - А ты его об этом спрашивал?
        - Мы не можем его спросить, - возразил ангел. - Мы предприняли две попытки войти с ним в контакт - и оба раза безуспешно.
        - Ну так меня спроси! - огрызнулся я и снова сел в кресло, рука - на кнопке.
        Молоденький ангелочек вздохнул коротко и начал было тихонько переступать вдоль стеночки.
        - Куда? Стой, где стоишь!
        Ангелочек замер.
        - Иными словами, - озадаченно сказал пожилой, - вы хотите нам что-то сообщить от его имени?
        Я открыл рот и с наслаждением выговорил всё, что я хотел им сообщить от Гришкиного имени. Подробно и с указанием дороги.
        Ангел соображал:
        - И вы на этом настаиваете?
        - Да! - бросил я не задумываясь, а на чём это я, собственно, настаиваю: на тех этажах, которыми его только что покрыл, или ещё на чём?..
        Ангел молчал. У него было измождённое лицо. Он как-то сразу растерял всю свою моложавость и словно дряхлел на глазах.
        - Мы принимаем ваши условия, - услышал я его усталый до безразличия голос.
        - Условия?..
        - Вернуть на корабль наших людей. Покинуть планету. Не возвращаться. Разве я неправильно вас понял?
        Что-то громко брякнуло об пол, и я чуть было не нажал кнопку. Ангелочек, виновато на меня глядя, поднимал оброненный пистолет. Может, разоружить их на всякий случай?.. И тут до меня наконец дошло.
        - Повтори… - хрипло потребовал я.
        Пожилой повторил всё слово в слово. Я смотрел на него не отрываясь. Ангел не шутил. Ему было явно не до шуток. И он предлагал мне… Чёрт возьми, он предлагал мне жизнь!
        - А… а Гришка?
        - Теперь за него отвечаете вы.
        Ни с того ни с сего я вспомнил вдруг, что не знаю, сколько сейчас времени, и, может быть, вечеринка ещё не кончилась, и Наташка, растерянно улыбаясь, бродит среди гостей…
        Уйти с корабля живым! Живым…
        - Ну вот что… - тоскливо оскалясь, выговорил я. - Никуда я отсюда не уйду, понял? Буду сидеть и буду держать палец на этой вот кнопке. Пока ты мне всё как есть не выложишь! А там посмотрим…
        Он выслушал меня с полным равнодушием.
        - Разрешите мне сесть, - попросил он.
        Получив разрешение, опустился на выскочившее откуда-то из стены сиденье и долго молчал, как бы собираясь с силами.
        - Что вас интересует?
        - Почему вы все на одно лицо?
        Ангел удивлённо поднял голову:
        - Простите?..
        Пришлось доходчиво объяснить.
        - Я понял ваш вопрос, - вежливо прервал он меня. - Мы кажемся вам одинаковыми. Но, видите ли… Мы тоже разные, только не в такой степени, как вы. Что вас ещё интересует?
        - Почему отозвали наблюдателей? Из каких таких этических соображений?
        Он ответил не сразу.
        - Ври быстрей, - процедил я.
        Ангел как-то печально посмотрел на меня и стал вдруг удивительно похож на Гришку.
        - Я не имею целью неправильно вас информировать, - сдержанно проговорил он. - Некоторые понятия являются труднопереводимыми…
        - Ничего-ничего, - зловеще подбодрил я. - Ты знай переводи. Разберёмся как-нибудь…
        - У вас бы это назвали плебисцитом, - после некоторого колебания сообщил он.
        - Чем-чем?
        - Плебисцитом, - повторил он. - Около четверти населения нашей планеты возразили против наблюдений такого рода…
        - Ага… - сообразил я. - Проголосовали, значит… А устройство зачем оставили? Ну, то, которое Гришка потом ликвидировал! На всякий случай?
        - Видите ли… Некоторое время сохранялась вероятность, что наблюдения возобновятся, и…
        - Кнопку нажать? - перебил я.
        - Нет, - вздрогнув, отозвался он. - Пожалуйста, не надо…
        - Тогда кончай врать! Говори, зачем наблюдали! Только быстро! Напасть хотели?
        На секунду лицо у пожилого ангела стало… даже не знаю… надменным, что ли?..
        - В отличие от вас, - сказал он, - мы не прибегаем к оружию.
        - Ах, не прибегаете… А это?
        - Это не оружие, - возразил он, взглянув на предъявленный ему ярко-оранжевый пистолет. - Оно не убивает.
        - Не убивает… Да такой штукой весь штаб противника в шесть секунд можно перещёлкать!
        - Вы выяснили всё, что хотели? - тусклым голосом спросил пожилой.
        - Нет! - яростно бросил я. - Не выяснил! Если вы все такие чистенькие, такие все хорошие… чего ж от вас Гришка-то сбежал?
        Ответом мне было молчание. Бесконечно повторяющийся мушиный звон аварийного сигнала, казалось, отсчитывает время. Наконец пожилой ангел поднял на меня тёмные, словно провалившиеся глаза.
        - Если у вас больше нет вопросов, - негромко проговорил он, - то я готов сообщить наше единственное условие. Вы не препятствуете возвращению наших людей на корабль и даёте нам время покинуть планету.
        Так. Кажется, Миньку Бударина берут за глотку. Ну-ну… Посмотрим, как это у них получится…
        - Вы не учитываете одного, - добавил пожилой, обеспокоенно глядя, как я постукиваю пальцем по пульту в сантиметре от чёрной кнопки. - Недалеко отсюда расположен ваш населённый пункт. В случае ликвидации корабля ему будет нанесён значительный ущерб…
        Пальцы мои подпрыгнули и сами собой поджались в кулак. Вот это он меня подсёк!.. Врёт, говорил я себе. Уж больно глаза честные… Конечно врёт!.. Гришка ведь рассказывал: вспышка. Неяркая вспышка. Хотя… Он же ещё отходил на безопасное расстояние… А корабль-то - вон какая махина… Значит, всё-таки… Я представил, как холодное белое пламя беззвучно слизывает щебкарьер… пещерку, Гришку с Люськой… И город - в девяти километрах… Наташка, мать…
        Я сидел как примороженный.
        - Так вы принимаете наше условие?
        Я с трудом разорвал намертво спёкшиеся губы. И надо бы соврать, сказать, что всё, мол, предусмотрели, и город, дескать, эвакуировали, но… Ума у меня тогда на это не хватило!
        - Почему вы молчите?
        Я медленно поднялся с кресла и взял с пульта свой пистолет. Пыль с него куда-то делась, и теперь он снова был яркий, блестящий, новенький. Я взвесил его в последний раз на руке и бросил обратно.
        - Спички верни… - с ненавистью глядя на пожилого, сказал я.
        - Простите?..
        - Ну спички, спички! То, что я вам днём отправил! Такая коробочка с палочками…
        Он поспешно сунул левую руку за спину и достал откуда-то мой коробок. Посмотрел вопросительно. Я забрал у него спички и огляделся. Помигивали огонёчки на пультах, блестела какая-то клавиатура… И всё такое с виду ломкое, хрупкое…
        - Так принимаете или нет? Вы не ответили.
        - Да! - со злобой выговорил я. - Принимаю!..
        Пожилой что-то квакнул по-своему. Ангелочек сорвался с места, стена перед ним раскрылась, и он показал мне, куда идти.
        Обвели… Обвели как хотели!.. Всю жизнь так: накричу, наору, за глотку возьму, а потом, глядишь, - я же и в дураках… Уйти? Вот так просто взять и уйти?..
        - Ну, ты всё понял? - с угрозой обратился я к пожилому.
        - Вы поставили условия, - ровным голосом отозвался он. - Мы их приняли.
        Я повернулся и пошёл к выходу. В дверях оглянулся. Пожилой ангел с мёртвым лицом, сгорбясь над пультом, одну за другой нажимал чёрные кнопки. Давал отмену…

* * *
        Последнюю дверь ангелочек открыл, вернее, отвалил вручную. Лицо тронул зябкий ночной ветерок.
        Прощаться я с ними, понятно, не собирался, но взглянул вдруг на этого ангелочка - и остановился, поражённый.
        Передо мной стоял Гриша Прахов. В его широко раскрытых глазах я увидел удивление и ужас. Мир рушился, понимаете? В их чистенький сволочной рай ворвался грязный, оборванный Минька Бударин, и полетели все их этические соображения к чёртовой матери!..
        Глядя на него, я почувствовал себя победителем.
        - Эх ты, чижик… - сказал я ангелочку чуть ли не с жалостью.
        Он не понял. То ли языка не знал, то ли знал, но недостаточно…
        Я шагнул наружу, и правая - босая - нога ощутила грунт, показавшийся тёплым после прохладного пола. Я думал, у них тут хотя бы трап какой-то будет. А они вон как - на одном уровне с землёй…
        Лишь бы камушек под босую ногу не подвернулся. Ангелочек наверняка смотрит вслед. Вот и пускай видит, что ухожу я уверенно, не оглядываясь, что плевать я хотел на всю их ангельскую технику!
        Отойдя подальше, всё-таки не выдержал и, как бы невзначай повернув голову, скосил глаза. Ну и ничего, понятно, не разглядел. Темнота - и всё… Так вот и вышло, что корабль их я только изнутри видел. Даже на что он похож - не знаю…
        Глава 20
        Под ногами захлюпало, босая ступня погрузилась в холодную илистую грязь. Значит, озеро где-то рядом… Куда же это они меня высадили?
        Я продрался сквозь камыши и, прихрамывая, начал подниматься на пологий пригорок. Сделал шаг - и остановился, облившись холодным потом. На вершине пригорка что-то было. Какое-то сооружение.
        Вот ты и попался, Минька! Поверил ангелам, да?.. А им бы только из корабля тебя выставить! Ты им только на корабле был страшен. А вот теперь…
        Сжав кулаки, я стремительно шагнул вперёд, в темноту…
        И смех и грех: на плоской, будто нарочно выровненной площадке стояли скамейка и бетонная урна. На подгибающихся ногах я подошёл к скамейке и сел. Потом обратил внимание, что в кулаке у меня всё ещё зажат полураздавленный спичечный коробок. Трясущимися пальцами я извлёк из пачки сигарету и чиркнул спичкой. Затянулся и, подавившись дымом, жестоко закашлялся. Вот подлость! Швырнул сигарету на землю и чуть не затоптал её босой ногой. Не могу курить!
        Опасная тишина стояла в щебкарьере. Чем-то она отличалось от обычной тишины.
        Ничего не понимаю… Я же их за глотку держал!.. В себя ведь стрелял, коллектор наизнанку выворачивал, корабль чуть не подорвал с собой за компанию!.. Город… Да врал он насчёт города!..
        Внизу коротко прошуршали тростники. Потом ещё раз. Похоже, кто-то пробирался к кораблю. Я приподнялся, всматриваясь. На секунду мне померещилось, что мелькнула там, внизу, короткая рыжая стрижка, но, конечно, только померещилось… Чёрта лысого в таком освещении разглядишь! Луна наполовину ушла в плотное облако и продолжала погружаться в него всё глубже и глубже, будто её кто нарочно туда запихивал…
        Ладно, бог с ней, с Рыжей… Лучше сориентируемся для начала. Значит, впереди у меня - ковыльный склон, по которому мы сюда спускались, сзади - огни ночного города, ангельский корабль - справа. Пещерка… Я обомлел. Получалось, что между кораблем и нашей пещеркой - каких-нибудь триста метров, не больше. Чуть сами в гости к ангелам не пожаловали…
        А ну-ка, не торопись, Минька. Посиди подумай… Мало ли что он тебе там говорил - не всему же верить… Ангелам ты не нужен. Им нужен Гриша. Может, из-за его побега у пожилого карьера горит… Может, они ждут, что ты сейчас побежишь радостью делиться… Сам возьмёшь и выведешь их на Григория! Тогда уж лучше заночевать здесь, на скамейке…
        Я откинулся на спинку скамьи, положил руку на верхний брус, и ладонь в аккурат легла на крупно и глубоко вырезанные буквы: «НАТАША».
        Как будто без рукавицы за горячий лист взялся. Да кто здесь в конце концов хозяин: я или они?
        Я вскочил, и в этот момент что-то произошло. Звук? Нет, никакого звука не было. А движения я тем более заметить не мог - ночь. И всё же что-то случилось. Что-то исчезло. Каким-то образом я почувствовал, что щебкарьер пуст.
        Сначала решил - показалось. Но вот рядом со мной осторожно скрипнул сверчок. Потом другой. А потом вдалеке повисла тоненькая бесконечная трель цикады. Тишина снова становилась тишиной.
        Уже точно зная, что произошло, я спустился с пригорка и двинулся в ту сторону, где стоял корабль. Полчаса, не меньше, я ходил по буграм и ложбинкам, пока не убедился, что никакого корабля здесь нет. Ангелы исчезли беззвучно.
        Да пошло всё к чёрту, решил я в конце концов. Ещё голову из-за них ломать! Честные они там, нечестные… Смылись - и всё. И точка.

* * *
        Я шёл к пещерке, предвкушая, как я там появлюсь. Представлял Люську с Гришей - сидят, обнявшись, забившись в дальний угол… Вот что-то возникает перед входом… И мой насмешливый голос: «Сидим? Дрожим? А ну выходи по одному…»
        Главное - чтобы без шума… Я крадучись подобрался к земляным ступенькам, но тут рядом со мной шевельнулась какая-то тень, и в следующий миг мне был нанесён страшный удар в лоб - аж перед глазами вызвездило! Меня швырнуло спиной и затылком о склон, и я медленно сполз по нему наземь. Сознания, правда, не терял. Нет у меня такой привычки - терять сознание…
        - Минька, прости! - полуоглохнув, услышал я над собой отчаянный Гришин вскрик.
        Потом рядом возникла Люська, и они вдвоём попробовали поставить меня на ноги. Я отбился от них и поднялся сам, опираясь на склон. Изумляясь боли, осторожно ощупал лоб. Крови нет, кость вроде цела… Кажется, обошлось.
        - Минька, прости! - обезумев, причитал Гриша. - Я не думал, что это ты… Я думал…
        - Ничего-ничего… - оторопело пробормотал я. - Всё правильно… Так и надо…
        - В пещеру! Быстро! - скомандовала Люська.
        Они подхватили меня под руки, но я опять упёрся:
        - Никаких… пещер… Отставить… пещеры…
        Я пытался им объяснить, что всё уже обошлось, что бояться нечего, а они, дурачки, думали - сотрясение мозга у Миньки, вот он и заговаривается. И только когда я разозлился и начал на них орать, до Люськи, а потом и до Гриши дошло наконец, что я всерьёз.
        Там же, на земляных ступеньках, держась за ушибленную голову, я рассказал им всё. Они ни разу не перебили меня. И только когда я закончил, Люська спросила осторожно:
        - Минька… А ты как себя чувствуешь?
        Они всё ещё не верили мне. Я достал смятый коробок, отбитый мною у ангелов, и вместо ответа чиркнул спичкой.
        Гриша и Люська зачарованно смотрели на жёлтый тёплый огонёк.
        - Они сюда больше не прилетят, - тихо сказал Гриша.
        Спичка дрогнула в моих пальцах и погасла.
        Темнота сомкнулась, и из неё снова проступили огни нашего города - облачко золотистой пыли, встающее над чёрным краем старого щебкарьера…
        1986
        Монумент
        Уму непостижимо - следователь сравнил его с Колумбом! Так и сказал: «Он ведь в некотором роде Колумб…» Ничего себе, а?.. Хорошо бы отвлечься. Я останавливаюсь возле книжного шкафа, отодвигаю стекло и не глядя выдергиваю книгу. Открываю на первой попавшейся странице, читаю: «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет - и выше…»
        Мне становится зябко, и я захлопываю томик Пушкина.

* * *
        А как обыденно всё началось! Весенним днём женатый мужчина зашёл к женатому мужчине и предложил прогуляться. Я ему ответил:
        - С удовольствием. Очень кстати. Сейчас, только банку сполосну трёхлитровую…
        - Не надо банку, - сдавленно попросил он. - Мне нужно поговорить с тобой.
        Женатый мужчина пришёл пожаловаться женатому мужчине на горькую семейную жизнь.
        Мы вышли во двор и остановились у песочницы.
        - Ну что стряслось-то? Поругались опять?
        - Только между нами, - вздрагивая и озираясь, предупредил он. - Я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал. Понимаешь, вчера…
        Поругались, естественно. Дочь принесла домой штаны и попросила полторы сотни. Татьяна, понятно, рассвирепела и устроила дочери воспитательный момент, но, когда муж попытался поддакнуть, она устроила воспитательный момент ему: дескать, зарабатываешь мало - вот и приходится отказывать девочке в самом необходимом. Он вспылил, хлопнул дверью…
        - И пошёл искать меня? - спросил я, заскучав.
        Оказалось, нет. Хлопнув дверью, он направился прямиком к супруге Моторыгина, имевшей неосторожность как-то раз пригласить его на чашку кофе.
        Я уже не жалел об оставленной дома трёхлитровой банке - история принимала неожиданный оборот. Нет, как хотите, а Лёвушка Недоногов (так звали моего сослуживца) иногда меня просто умилял. Женатый мужчина отважно сидит на кухне у посторонней женщины, пьёт третью чашку кофе, отвечает невпопад и думает о том, как страшно он этим отомстил жене. А посторонняя женщина, изумлённо на него глядя, ставит на конфорку второй кофейник и гадает, за каким чёртом он вообще пришёл. Представили картину? А теперь раздаётся звонок в дверь. Это вернулся из командировки Моторыгин, потерявший в Саратове ключ от квартиры.
        - И что? - жадно спросил я, безуспешно ища на круглом Лёвушкином лице следы побоев.
        - Знаешь… - с дрожью в голосе сказал он. - Вскочил я и как представил, что будет дома… на работе!.. Ведь не докажешь же никому!..
        Словом, очутился Лёвушка в тёмном дворе с чашкой кофе в руках.
        - В окно? - ахнул я. - Позволь, но это же второй этаж!
        - Третий, - поправил он. - И я не выпрыгивал…
        Он не выпрыгивал из окна и не спускался по водосточной трубе. Он просто очутился, понимаете? Я не понимал ничего.
        - Может, ты об асфальт ударился? Контузия… Память отшибло…
        - Нет… - Лёвушка словно бредил. - Я потом ещё раз попробовал - получилось…
        - Да что получилось-то? Что попробовал?
        - Ну это… самое… Вот я - там, и вот я уже - здесь!
        Сначала я оторопел, потом засмеялся. Доконал он меня.
        - Лёвка!.. Ну нельзя же так, комик ты… Я, главное, его слушаю, сочувствую, а он дурака валяет! Ты что же, телепортацию освоил?
        - Теле… что?
        Он, оказывается, даже не знал этого слова.
        - Те-ле-пор-тация. Явление такое. Человек усилием воли берёт и мгновенно переносит себя на любое расстояние. Что ж ты такой несовременный-то, а, Лёвушка? Я вот, например, в любой культурной компании разговор поддержать могу. Сайнс-фикшн? Фэнтези? Пожалуйста… Урсула ле Гуин? Будьте любезны…
        Несколько секунд его лицо было удивительно тупым. Потом просветлело.
        - А-а-а… - с облегчением проговорил он. - Так это, значит, бывает?..
        - Нет, - сказал я. - Не бывает. Ну чего ты уставился? Объяснить, почему не бывает? В шесть секунд, как любит выражаться наш общий друг Моторыгин… Ну вот представь: ты исчезаешь здесь, а возникаешь там, верно? Значит, здесь, в том месте, где ты стоял, на долю секунды должна образоваться пустота, так?.. А теперь подумай вот над чем: там, где ты возникнешь, пустоты-то ведь нет. Её там для тебя никто не приготовил. Там - воздух, пыль, упаси боже, какой-нибудь забор или, того хуже, - прохожий… И вот атомы твоего тела втискиваются в атомы того, что там было… Соображаешь, о чём речь?
        Я сделал паузу и полюбовался Лёвушкиным растерянным видом.
        - А почему же тогда этого не происходит? - неуверенно возразил он.
        Был отличный весенний день, и за углом продавали пиво, а передо мной стоял и неумело морочил голову невысокий, оплывший, часто моргающий человек. Ну не мог Лёвушка Недоногов разыгрывать! Не дано ему было.
        Я молча повернулся и пошёл за трёхлитровой банкой.
        - Погоди! - В испуге он поймал меня за рукав. - Не веришь, да? Я сейчас… сейчас покажу… Ты погоди…
        Он чуть присел, развёл руки коромыслом и напрягся. Лицо его - и без того неказистое - от прилива крови обрюзгло и обессмыслилось.
        Тут я, признаться, почувствовал некую неуверенность: чёрт его знает - вдруг действительно возьмёт да исчезнет!..
        Лучше бы он исчез! Но случилось иное. И даже не случилось - стряслось! Не знаю, поймёте ли вы меня, но у него пропали руки, а сам он окаменел. Я говорю «окаменел», потому что слова «окирпичел» в русском языке нет. Передо мной в нелепой позе стояла статуя, словно выточенная целиком из куска старой кирпичной кладки. Тёмно-красный фон был расчерчен искривлёнными серыми линиями цементного раствора… Я сказал: статуя? Я оговорился. Кирпичная копия, нечеловечески точный слепок с Лёвушки Недоногова - вот что стояло передо мной. Руки отсутствовали, как у Венеры, причём срезы культей были оштукатурены. На правом ясно читалось процарапанное гвоздём неприличное слово.
        Мне показалось, что вместе со мной оцепенел весь мир. Потом ветви вдруг зашевелились, словно бы опомнились, и по двору прошёл ветерок, обронив несколько кирпичных ресничин. У статуи были ресницы!
        Я попятился и продолжал пятиться до тех пор, пока не очутился в арке, ведущей со двора на улицу. Больше всего я боялся тогда закричать - мне почему-то казалось, что сбежавшиеся на крик люди обвинят во всём случившемся меня. Такое часто испытываешь во сне - страх ответственности за то, чего не совершал и не мог совершить…

* * *
        Там-то, в арке, я и понял наконец, что произошло. Мало того - я понял механизм явления. Не перенос тела из одной точки в другую, но что-то вроде рокировки! Пространство, которое только что занимал Лёвушка, и пространство, которое он занял теперь, попросту поменялись местами!.. Но если так, то, значит, Лёвушка угодил в какое-то здание, заживо замуровав себя в одной из его стен!
        Я вообразил эту глухую оштукатуренную стену с торчащей из неё вялой рукой и почувствовал… Нет, ничего я не успел почувствовать, потому что в следующий миг с улицы в арку вошёл, пошатываясь, Лёвушка - целый и невредимый, только очень бледный.
        - Промахнулся немножко, - хрипло сообщил он, увидев меня. - Занесло чёрт знает куда! Представляешь: всё черно, вздохнуть не могу, моргнуть не могу, пальцами только могу пошевелить… Хорошо, я сразу сообразил оттуда… как это? Телепорхнуть?
        Вне себя я схватил его за руку и подтащил к выходу, ведущему во двор.
        - Смотри! - сказал я. - Видишь?
        Возле статуи уже собралось человека четыре. Они не шумели, не жестикулировали - они были слишком для этого озадачены. Просто стояли и смотрели. Подошёл пятый, что-то, видно, спросил. Ему ответили, и он, замолчав, тоже стал смотреть.
        - Это кто? - опасливо спросил Лёвушка.
        - Это ты! - жёстко ответил я.
        Он выпучил глаза, и я принялся объяснять ему, в чём дело. Понимаете? Не он мне, а я ему!
        - Статуя? - слабым голосом переспросил Лёвушка. - Моя?
        Он сделал шаг вперёд.
        - Куда? - рявкнул я. - Опознают!
        …Лёвушка шёл через двор к песочнице. Я бросился за ним. А что мне ещё оставалось делать? Остановить его я не смог. Мы шли навстречу небывалому скандалу. Стоило кому-нибудь на секунду перенести взгляд с монумента на Лёвушку - и никаких дополнительных разъяснений не потребовалось бы.
        - …значит, жил он когда-то в этом дворе, - несколько раздражённо толковала событие женщина с голубыми волосами. - А теперь ему - памятник и доску мемориальную, чего ж тут непонятного?
        - А я о чём говорю! - поддержал губастый сантехник Витька из первой квартиры. - Движение зря перекрывать не будут. Там его и поставят, на перекрёстке, а сюда - временно, пока пьедестал не сдадут…
        - Трудился, трудился человек… - не слушая их, сокрушённо качала головой домохозяйка с двумя авоськами до земли. - Ну разве это дело: привезли, свалили посреди двора… Вот, пожалуйста, уже кто-то успел! - И она указала скорбными глазами на процарапанное гвоздём неприличное слово, выхваченное из какой-то неведомой стены вместе со статуей.
        Нашего с Лёвушкой появления не заметили.
        - Из кирпича… - Девушка в стиле кантри брезгливо дёрнула плечиком. - Некрасиво…
        - Оцинкуют, - успокоил Витька.
        - И рук почему-то нет…
        - Приделают! У них технология такая. Руки изготавливают отдельно, чтобы при транспортировке не отбить.
        - Эх! - громко вырвалось вдруг у Лёвушки. - Не мог позу принять поприличнее!
        Чуть не плача, он стискивал кулаки, и лицо его было одного цвета со статуей. Все повернулись к нам, и я закрыл глаза. Вот он, скандал!..
        - Так ведь скульпторы сейчас какие? - услышал я, к своему удивлению, чей-то ленивый голос. - Это раньше скульпторы были…
        Они его не узнали, понимаете?! Перед ними маячили две совершенно одинаковые физиономии, но все словно ослепли.
        - Брови задрал, как идиот! - во всеуслышание продолжал горевать Лёвушка.
        Женщина с голубыми волосами смерила его негодующим взглядом.
        - А памятники, между прочим, - отчеканила она, - людям не за красоту ставят! Поставили - значит заслужил!
        Лёвушка, поражённый последними словами, медленно повернулся к ней, и глаза у него в тот момент, клянусь, были безумны…

* * *
        А на следующий день он не вышел на работу. Всё у меня валилось из рук, стоило мне взглянуть на его стол.
        Вчера я его еле увёл от песочницы, иначе бы он с пеной у рта принялся доказывать жильцам, что это его статуя. Ночью я то и дело просыпался и каждый раз думал: «Приснилось… Слава тебе господи…» Облегчённо вздыхал и вдруг понимал, что не приснилось.
        Я вставал, выходил в кухню, пил воду. За окном шевелились чёрные акации, и я надолго припадал к стеклу, скорее угадывая, чем различая возле песочницы, в сером просвете между двумя кронами, зловещий горбатый силуэт с обрубками вместо рук…
        А точно ли он пошёл вчера домой? Перед обедом я не выдержал - позвонил на работу Татьяне и, конечно, нарвался на отповедь. Её, знаете ли, как-то не волнует, где в данный момент находится этот неврастеник. И вообще, если он хочет извиниться, то пусть делает это сам, а не через адвокатов.
        Я положил трубку и вернулся за свой стол. Чёртовы бабы! Перезвонить бы сейчас, сказать: «Лёва тебя в нашем дворе ждёт, у песочницы. Очень просит прийти…» Да нет, бесполезно. Из принципа не пойдёт… А жаль.
        И тут словно что-то мягко толкнуло меня в спину. Я обернулся. В дверях стоял Лёвушка Недоногов.
        Он внимательно, подробно разглядывал отдел: сослуживцев, столы, кульманы… К концу осмотра принялся скорбно кивать и вдруг громко спросил, ни к кому не обращаясь:
        - И что, вот так - всю жизнь?
        Нужно было видеть лица наших сотрудников!
        Словно бы не замечая, что все на него смотрят, Лёвушка прогулочным шагом пересёк комнату и уселся на мой стол, даже не потрудившись сдвинуть в сторону бумаги.
        - А ведь мы, Павлик, в одном дворе росли, - ни с того ни с сего задумчиво напомнил он.
        Верите ли, мне стало страшно. А он продолжал:
        - Если помнишь, мальчишки меня недолюбливали. Почему?
        - Я… - начал я.
        - Да, - сказал он. - Ты - нет. Но остальные! Что им во мне не нравилось? Павлик, я шёл сегодня на работу три часа! Шёл и думал. И знаешь, я понял: они уже тогда чувствовали, что я - иной. Чувствовали, что в чём-то я их превосхожу…
        Он говорил ужасные вещи - размеренно, неторопливо, и никто не осмеливался его перебить. Могу себе представить, какое у меня было лицо, потому что он вдруг засмеялся и, наклонившись ко мне, покровительственно потрепал по плечу.
        - Ну ладно, - объявил он, с юмором оглядев безмолвствующий отдел. - Время обеденное, не буду вас задерживать…
        Он прошёл к своему рабочему месту, сел и движением купальщика, разгоняющего у берега ряску, разгрёб в стороны накопившиеся с утра бумаги. Затем, установив кулаки на расчищенной поверхности стола, Лёвушка величественно вскинул голову и замер в позе сфинкса.
        Я понял, что сейчас произойдёт, вскочил, хотел закричать - и не успел.

* * *
        …Интересно, где он нашёл такой кусок мрамора? Облицовочная мраморная плитка у нас в городе используется, это я знаю, но ведь тут нужна была целая глыба, монолит без единой трещины!..
        В общем, беломраморное изваяние Лёвушки до сих пор восседает за его столом - просили не трогать до окончания следствия.

* * *
        Вторая половина дня отложилась в памяти обрывками. Помню: я сидел в кабинете начальника и путано рассказывал следователю о вчерашнем. Капитан морщился и потирал висок. Один раз он даже сказал: «Подождите минуту…» - и выскочил из кабинета. Голову даю на отсечение - бегал смотреть, сидит ли ещё за столом каменный сотрудник.
        Съездили за Татьяной.
        - Вам знакома эта статуя?
        Она в изумлении уставилась на своего мраморного Льва:
        - В первый раз вижу! А при чём тут…
        - Присмотритесь внимательнее. Она вам никого не напоминает?
        Пожав плечами, Татьяна вгляделась в надменное каменное лицо и попятилась.
        - Не может быть! - слабо вскрикнула она. - Кто его?.. За что ему?..
        Но тут следователь, спохватившись, прикрыл дверь, и больше мы ничего не услышали.

* * *
        Здание, из которого Лёвушка вынул свою первую - кирпичную - статую, нашли на удивление быстро - им оказалась наша котельная. Я там был в качестве свидетеля, когда обмеряли и фотографировали выемку. При мне же опрашивали истопника. Поначалу он бодро утверждал, что дыра в стене была всегда, но скоро запутался в собственном вранье и, перейдя на испуганный шёпот, признался, что лопни его глаза, если вчера отсюда не высунулась рука, не потянулась к заначке, которую он еле успел спасти, и не пропала потом, оставив после себя эту вот пробоину!

* * *
        Не то чтобы я нежно любил свою работу, но теперь я прямо-таки мечтаю хоть раз беспрепятственно добраться до своего стола. Подходишь утром к институту - а у подъезда уже машина ждёт.
        - Здравствуйте, Павел Иванович, а мы за вами. Начальство ваше предупреждено, так что всё в порядке.
        - Здравствуйте, - отвечаю с тоской. - Опять кто-нибудь приехал?
        - Да, Павел Иванович. Профессор из Новосибирска, член-корреспондент.
        - Так вы же меня на плёнку записали - пусть прослушает.
        - Ну что вы, право, как маленький, Павел Иванович! Он её ещё в Новосибирске прослушал…
        Ничего не поделаешь - главный свидетель. Я, конечно, понимаю: им бы не со мной, им бы с самим Лёвушкой поговорить… Но Лёвушка - как снежный человек: следов оставляет массу, а вот встретиться с ним, побеседовать - этого ещё никому не удалось.
        Татьяну не узнать - избегалась за месяц, осунулась. Кстати, была вчера у нас - допытывалась, нет ли новостей. Как же нет - есть! Можно даже и не спрашивать - достаточно на гастроном посмотреть. Там на козырьке крыши сейчас четыре Лёвушки. Из розового туфа, в натуральную величину. Наиболее любопытен второй слева - у него всего одна точка опоры, вторую ногу он занёс над воображаемой ступенькой.
        Это уже, так сказать, поздний Лёвушка, Лёвушка-классицист. А если миновать пятиэтажку и свернуть во двор, то там можно увидеть ранние его работы. Их две. Обе стоят на крыльце Лёвушкиного подъезда по сторонам от входной двери и ровным счётом ничего не означают. Просто стоят, и всё.
        Но вы не путайте: это не те статуи, что появились в ночь перед объявлением розыска. Те на следующий день разбил ломом и сбросил с крыльца сосед Недоноговых по этажу - мужчина мрачный, пьющий и что-то, видать, против Лёвушки имеющий. Вечером того же дня, приняв душ, он не смог выйти из ванной - старую прочную дверь снаружи подпирала спиной статуя, сидящая на табурете в позе роденовского «Мыслителя».
        А ночью на крыльце подъезда опять появились Лёвушкины автопортреты - вот эти самые. Они очень похожи на прежние, но обратите внимание: ступни обеих статуй наполовину утоплены в бетон. Это Лёвушка усложнил технологию - теперь он сначала телепортирует на будущий пьедестал и внедряется в него подошвами. Выкорчевать практически невозможно, разве что вместе с крыльцом.
        Я рассказал о первом покушении на Лёвушкины шедевры. Второе состоялось в городском парке. Пару месяцев назад там понаставили каменных тумб под гипсовые скульптуры. Ну скажите, разве мог Лёвушка устоять и не воспользоваться этими тумбами! В парке стало жутковато: куда ни глянешь - везде одна и та же каменная физиономия. Вдобавок Лёвушка к тому времени сменил манеру. Если раньше он просто оставлял на облюбованном месте своё подобие, то теперь он ещё начал при этом что-то изображать.
        Вот, например, Лёвушка Недоногов держится за лобную кость. На цоколе масляной краской надпись: «Мысль». Почерк - Лёвушкин. А вот он за каким-то дьяволом поднял руку и смотрит на неё, запрокинув голову. На цоколе надпись: «Мечта».
        Скульптор, которому было поручено оформление парка, чуть с ума не сошёл - явился туда с молотком и успел публично отшибить носы двум Лёвушкам, после чего был остановлен ребятами из ДНД. Скульптор бушевал и клялся, что рано или поздно перебьёт всё к чёртовой матери. Но тут прибыли товарищи из следственной комиссии и спокойно объяснили ему, что речь тогда пойдёт не о хулиганстве и даже не о порче имущества, но об умышленном уничтожении вещественных доказательств, а это уже, согласитесь, совсем другая статья. Отколотые носы тут же прилепили на место каким-то особым клеем, так что Лёвушка, по-моему, до сих пор ничего не заметил.
        Третье, и, я полагаю, последнее, покушение было организовано городскими властями с разрешения следователя. Во дворах статуи решили не трогать (их всё равно мало кто видит), а вот с парапетов, карнизов и бетонных козырьков над подъездами учреждений - убрать в двадцать четыре часа. Изваяний тогда было меньше, чем теперь, и для изъятия вполне хватило светового дня. Страшная каменная толпа набила до отказа тесный дворик позади Союза художников.
        А утром, само собой, на старых местах уже красовались новые Лёвушки, для верности утопленные в основания по щиколотку.
        Учёных понаехало… один учёней другого! Не могут понять, почему одежда телепортирует вместе с Лёвушкой. По логике-то не должна. Впрочем, остального они тоже понять не могут.
        Следователь - тот хоть серьёзным делом занят: выясняет, откуда Лёвушка берёт мрамор. С туфом - разобрались. Армянский розовый туф завезли в город для постройки чего-то монументального. Лёвушка вынул из него штук девять своих изваяний и больше не смог - издырявил до полной непригодности. А вот мрамор у него почему-то не кончается. Ребенку ясно, что Лёвушка повадился в какую-то каменоломню, но где она? Мрамор в области не добывают - его у нас просто нет.
        Кое-что приоткрылось после случая с городским театром. Там на аттике сидела древнегреческая то ли богиня, то ли муза с лавровым венком в простёртой руке. На днях Лёвушка пристроил перед ней свою статую, да так ловко, что богиня теперь надевает венок ему на лысину. И статуя эта, заметьте, из инкерманского камня. А Инкерман, между прочим, в Крыму! Я - к следователю. Как же так, говорю, на какие же расстояния он может телепортировать? Вы на карту взгляните: где мы, а где Крым!..
        Следователь меня выслушал и с какой-то, знаете, болезненной улыбкой сообщил, что неприметная зеленоватая статуя на набережной состоит из редчайшего минерала, на нашей планете практически не встречающегося.
        После этих слов у меня всё перед глазами поплыло… Не верю! До сих пор не верю! Ведь Лёвушка нигде, кроме нашего района, памятники себе не ставит! Нигде! Ни в одном городе!..

* * *
        Позавчера я сидел дома и с изумлением читал в местной газете статью «Телепортация: миф или реальность?», которая начиналась словами: «Они росли в одном дворе…» Хлопнула входная дверь, и передо мной возник Мишка, бледный и решительный.
        - Папа, - сказал он, - ты должен пойти со мной!
        «Однако тон…» - удивился я, но всё же отложил газету и вышел за ним на площадку. Возле лифта стояли Мишкины одноклассники. Я вопросительно посмотрел на сына.
        - Папа! - звонким от обиды голосом воззвал он. - Вот они не верят, что ты дружил со Львом Недоноговым!
        Мальчишки ждали ответа.
        - Дружил? - недоумённо переспросил я. - А почему, собственно, в прошедшем времени? По-моему, мы с Лёвой и не ссорились. Ещё вопросы будут?
        Больше вопросов не было, и я вернулся в квартиру, оставив сына на площадке - пожинать лавры. Да-а… Докатился. «Мы с Лёвой…» Ладно. Будем считать, что я выручал Мишку.
        Такое вот теперь у нас ко Льву Недоногову отношение. Ещё бы - после всех его подвигов! После того как он дверь соседу статуей припёр!..
        Да! Я же о старушке забыл рассказать! Но это, скорее всего, легенда, предупреждаю сразу.
        У некой старушки несколько лет протекал потолок. Старушка писала заявления, ходила по инстанциям, а потолок протекал. И вот однажды на скамеечку возле старушкиного подъезда присел отдохнуть некий мужчина.
        - Не горюй, бабуля, - утешил он. - Я тебе помогу.
        И пошёл в домоуправление.
        - Здравствуйте, - сказал он. - Я Лев Сергеевич Недоногов. Вы почему старушке квартиру не ремонтируете?
        Сначала управдом очень испугался, но, выяснив, что пришли не от газеты и не от народного контроля, а всего-навсего от старушки, успокоился и якобы ответил:
        - В текущем квартале - никак не можем. Да и старушка-то, между нами, не сегодня завтра коньки отбросит…
        - Дорогой вы мой! - в восторге закричал посетитель. - Именно такого ответа я от вас и ждал! Дайте я вас обниму, родной!
        И обнял.
        Дальше, я думаю, можно не продолжать. На этот раз Лёвушка использовал чугун, и, пока у статуи отпиливали руки, старушкина квартира была отремонтирована…
        Ну и как вам история? Неплохо, правда? Повесть о бедной старушке, негодяе-управдоме и благородном Лёвушке. Я не знаю, кто придумал и пустил гулять эту байку, но цели своей он достиг - с некоторых пор все заявки граждан панически быстро выполняются.
        А на днях я услышал нечто куда более правдоподобное. Якобы дочь Лёвушки Маша и ещё несколько десятиклассников, рассудив, что последний звонок бывает раз в жизни, решили отметить это дело в баре, откуда их немедленно попросили. Ребята, конечно, клялись, что они студенты, а не школьники, но бармена не проведёшь.
        И можете себе представить, выходит вперёд эта соплячка Маша и якобы заявляет:
        - Вы ещё об этом пожалеете! Мой отец - Недоногов!
        В отличие от мифического управдома бармен был живой человек и, работая в нашем районе, просто не мог не знать имя и фамилию «каменного гостя»…
        Однако не будем отвлекаться.

* * *
        Субботним утром я сполоснул трёхлитровую банку и вышел на улицу. Статуй за ночь не прибавилось, и это вселяло надежду, что ни следователь, ни учёные беспокоить меня сегодня не будут. Я прошёл мимо гранитного Лёвушки, пожимающего руку Лёвушке мраморному, и наткнулся на группу приезжих.
        Вообще-то, их в городе мало - к нам теперь не так просто попасть. Те немногие, кому это удалось, чувствуют себя здесь туристами - бродят по району, глазеют. А роль гида вам охотно исполнит любой местный житель.
        В данном случае гидом был губастый сантехник Витька из первой квартиры.
        - Вот, обратите внимание, статуя, - с удовольствием говорил он, подводя слушателей к очередному изваянию. - Стоит, как видите, прямо на асфальте и улыбается. А между тем она жизнь человеку сломала… Вы заметьте, куда она смотрит. Правильно, вон в то окно без занавесок. Проживал там мой знакомый, завсклад Костя Финский. Как он эту статую увидел - занервничал. Ох, говорит, Витёк, не нравится мне эта статуя. Неспроста она сюда смотрит. Ты гляди, какая у неё улыбка ехидная - словно намекает на что-то… А жена у Кости ушла год назад, так что с этой стороны всё чисто… Я ему говорю: плюнь. Ну статуя, ну и что? Трогает она тебя? Стоит - и пускай себе стоит… Но это легко сказать! Сами подумайте: выглянешь в окошко, а она - смотрит. Да как!.. Короче, недели хватило - сломался Костя Финский, пошёл сдаваться в ОБХСС. Сам. Не дожидаясь… Теперь в эту квартиру никто вселяться не хочет. История известная - вот земляк может подтвердить…
        Трёхлитровая банка выпала у меня из рук и разбилась об асфальт. Все повернулись ко мне, в том числе и полный лысеющий мужчина, которого Витька только что назвал земляком.
        Это был Лёвушка Недоногов. Собственной персоной.
        - Хорошо ещё, что пустая, - заметил Витька. - А сейчас я, если хотите, покажу вам памятник Крылову. Он ему там цветы возлагает…
        И вся группа, за исключением одного человека, двинулась в сторону площади - туда, где каменный Лев Недоногов возлагал скромный каменный букетик к ногам гениального баснописца.
        Мы остались у статуи вдвоём.
        - Здравствуй, Лёва… - сказал я растерянно.
        Он смотрел на меня, словно бы не узнавая. Словно бы прикидывая, а стоит ли узнавать.
        Светлый выходной костюм, знакомые туфли, рубашка… Великий человек был скромен - ходил в своём. А между тем мог проникнуть в любой универмаг планеты и одеться во что пожелает.
        - А-а-а, Павлик… - проговорил он наконец. - Здравствуй…
        Я шагнул вперёд. Под ногами заскрипели осколки.
        - А я вот… прогуляться…
        Оробел… Как в кабинете большого начальника. Стыдно вспомнить - я даже не решился подать ему руку.
        Но Лёвушка, кажется, и сам был смущён нашей встречей.
        - Ты слышал? - отрывисто спросил он, мотнув головой в ту сторону, куда Витька увёл приезжих. - Что он им тут про меня плёл? Какое окно? Какой Финский? Я, собственно, проходил мимо… ну и поинтересовался, о чём он тут…
        Лёвушке очень хотелось уверить меня, что среди слушателей он оказался случайно.
        - Нормальная улыбка, искренняя… Что в ней ехидного? - Лёвушка замолчал, часто моргая на статую.
        - Лёва, а ты…
        Я хотел спросить: «Ты идти сдаваться не думаешь?» - но спохватился и пробормотал:
        - Ты домой-то как… собираешься возвращаться?
        Великий человек нахмурился.
        - Не сейчас… - уклончиво ответил он. - Не время пока…
        Он что-то увидел за моим плечом, и лицо его выказало раздражение.
        - Слушай, - сказал он сквозь зубы. - Будь другом, кинь ты в него чем-нибудь! Замучился уже в них кидать…
        Я оглянулся. Метрах в десяти от нас по тротуару разгуливал голубь.
        - За что ты их так?
        - Гадят, - ответил он просто и устало. Подумав, добавил: - Собак тоже развели… Никогда столько собак в городе не было…
        - А собаки-то что тебе сделали? - удивился я, но тут же сообразил, что может сделать собака, если памятник стоит прямо на асфальте.
        Лёвушка сосредоточенно разглядывал свободный карниз ближайшего здания.
        - Лёвка! - сказал я с тоской. - Что с тобой стало! Чего ты всем этим достиг? Татьяна тебя ищет - с ног сбилась… Милиция розыск объявила…
        - Ничего, - жёстко ответил он. - Пусть знают! А то привыкли: Недоногов!.. Что с ним церемониться? Можно прикрикнуть, можно настроение дурное на нём сорвать - всё можно! За что его уважать, Недоногова? Подвигов не совершал, карьеры не сделал, зарабатывать как следует - не научился! А теперь… Ишь засуетились! Ро-озыск…
        Он повернулся ко мне, перестав на секунду моргать.
        А глаза-то ведь, как известно, зеркало души. Этой секунды мне вполне хватило, чтобы понять: Лёвушка врал. Не обида - другое мешало ему вернуться к людям.
        Лёвушка, мраморный Лёвушка, Лёвушка-легенда, «каменный гость» боялся встречи с Татьяной!.. И похоже, не только с ней. Вот почему он так растерялся, увидев меня. Ясно же: стоит ему появиться на людях не в бронзе и не в граните, стоит ему произнести первую фразу, как все поймут, что никакой он, к чёрту, не монумент, а прежний Лёвушка, вечно теряющийся в спорах и робеющий перед женой.
        - Лёва, - твердо сказал я, - давай честно. Тебя ищут не потому, что людям делать нечего. Ты нам нужен, Лёва! Татьяне, учёным…
        - Следователю, - мрачно подсказал он.
        - Следователь вчера сравнил тебя с Колумбом.
        - Оригинально… Это что же, общественное мнение?
        - А ты, значит, уже выше общества? - задохнувшись от злости, спросил я. Робости моей как не бывало. - А для кого, позволь узнать, ты натыкал кругом все эти памятники? Не для общества? Кому ты доказываешь, что не ценили тебя, не разглядели? Кому?
        - Себе! - огрызнулся он.
        - Врёшь, - спокойно сказал я. - Врёшь нагло. Если в один прекрасный день люди перестанут замечать твои статуи, тебе конец!
        Лёвушка молчал. Кажется, я попал в точку. Теперь нужно было развивать успех.
        - Лёва, - с наивозможнейшей теплотой в голосе начал я, - прости меня, но всё это - такое ребячество!.. Да поставь ты себе хоть тысячу монументов - всё равно они будут недействительны! Да-да, недействительны! Монументы ни за что!.. И неужели эти вот самоделки… - я повернулся к Лёвушке спиной и широким жестом обвёл уставленную изваяниями улицу, - неужели они дороже тебе - пусть одного, но, чёрт возьми, настоящего памятника!.. За выдающееся открытие от благодарного человечества!
        Лёвушка молчал, и я продолжал, не оборачиваясь:
        - Ну хорошо. Допустим, ты в обиде на общество. Кто-то тебя не понял, кто-то оборвал, кто-то пренебрёг тобой… Но мне-то, мне! Лучшему своему другу мог бы, я думаю, рассказать, как ты это делаешь!..
        Я обернулся. Передо мной стояла мраморная Лёвушкина статуя и показывала мне кукиш.

* * *
        - Чёрт бы драл этого дурака! - в сердцах сказал я, захлопнув за собой входную дверь.
        - Ты о ком? - поинтересовалась из кухни жена, гремя посудой.
        - Да о Недоногове, о ком же ещё!..
        Посуда перестала греметь.
        - Знаешь что! - возмущённо сказала жена, появляясь на пороге. - Ты сначала сам добейся такого положения! Только ругаться и можешь!
        Вот уж с этой стороны я удара никак не ожидал.
        - Оля! - сказал я. - Оленька, опомнись, что с тобой! Какое положение? О каком положении ты говоришь?
        - А такое! - отрубила она. - Сорок лет, а ты всё мальчик на побегушках!
        Нервы мои были расстроены, перед глазами ещё маячил мраморный Лёвушкин кукиш, тем не менее я нашёл в себе силы сдержаться.
        - По-моему, речь идёт о Недоногове, а не обо мне! Так какое у него положение? В бегах человек!
        - Он-то в бегах, - возразила жена, - а Татьяне вчера профессор звонил. Член-корреспондент из Новосибирска.
        - Да знаю я этого профессора, - не выдержав, перебил я. - Не раз с ним беседовал…
        - Молчи уж - беседовал!.. И профессор интересовался, не собирается ли недоноговская Машка подавать заявление в Новосибирский университет. Ты понимаешь?
        - Ах во-от оно что… - сообразил я. - Значит, он думает, это передаётся по наследству? Молодец профессор…
        - Профессор-то молодец, а Мишка через три года школу кончит.
        - Что тебе от меня надо? - прямо спросил я.
        - Ничего мне от тебя не надо! Пей своё пиво, расписывай свои пульки… А где банка?
        - Разбил.
        - Наконец-то.
        - О ч-чёрт! - Я уже не мог и не хотел сдерживаться. - Что ты мне тычешь в глаза своим Недоноговым! Какого положения он достиг?
        - Не ори на меня! - закричала она. - Просто так человеку памятник не поставят!
        - Оля! - в страхе сказал я. - Господь с тобой, кто ему что поставил? Он сам себе памятники ставит!
        - Слушай, не будь наивным! - с невыносимым презрением проговорила моя Оленька.
        Чёрт возьми, что она хотела этим сказать? Что великие люди сами отливают себе памятники? В переносном смысле, конечно, да, но… Не понимаю…

* * *
        Я расхаживаю по пустой квартире и никак не могу успокоиться. Нет, вряд ли следователь додумался до Колумба сам. Это его кто-то из учёных настроил…
        Лёвушке не в чем меня упрекнуть. Я молчал о кирпичной статуе, пока он не сотворил при свидетелях вторую - ту, что сидит в отделе. Я выгораживал его перед капитаном и перед Татьяной. Я ни слова не сказал Моторыгину и вообще до сих пор скрываю, дурак, позорные обстоятельства, при которых Лёвушка овладел телепортацией.
        Поймите, я не к тому, что Лёвушка - неблагодарная скотина (хотя, конечно, он скотина!), я просто не имею больше права молчать, пусть даже на меня потом повесят всех собак, обвинят в чёрной зависти и ещё бог знает в чём…
        Со двора через форточку доносятся возбуждённые детские голоса. Это у них такая новая игра - бегают по двору, хлопают друг друга по спине и кричат: «Бах! Памятник!» И по правилам игры тот, кого хлопнули, должен немедленно замереть.
        Хотим мы этого или не хотим, но Лёвушка сделался как бы маркой нашего города. Возникло нечто, отличающее нас от других городов.
        Правда, по району ходит серия неприличных анекдотов о Льве Недоногове, а один раз я даже слышал, как его обругали «каменным дураком» и «истуканом», но это, поверьте, картины не меняет.
        Взять, к примеру, мраморного Лёвушку, что сидит за столом у нас в отделе, - кто с него пыль стирает? Я спрашивал уборщицу - она к нему даже подойти боится. Значит, кто-то из наших. Кто?
        Ах, как не хочется нам называть вещи своими именами! С цепи сорвался опасный обыватель, а мы благодушествуем, мы потакаем ему - ну ещё бы! Ведь на нас, так сказать, ложится отсвет его славы!..
        Розыск… А что розыск? Что с ним теперь вообще можно сделать? Даже если подстеречь, даже если надеть наручники, даже если он милостиво позволит себя препроводить - ну и что? Будет в кабинете следователя сидеть статуя в наручниках… Да и не осмелится никто применить наручники - учёные не позволят.
        Я однажды прямо спросил капитана, как он рассчитывает изловить Лёвушку. И капитан показал мне график, из которого явствовало, что активность Лёвушки идёт на убыль. Раньше он, видите ли, изготовлял в среднем четыре-пять статуй в день, а теперь - одну-две.
        - Не век же ему забавляться, Павел Иванович, - сказал мне капитан. - Думаю, надолго его не хватит. Скоро он заскучает совсем и придёт в этот кабинет сам…
        Довод показался мне тогда убедительным, но сегодня, после утренней встречи, я уже не надеюсь ни на что.
        С какой стати Лёвушка заскучает? Когда ему скучать? У него же ни секунды свободного времени, ему же приходится постоянно доказывать самому себе, что он значителен, что он - «не просто так»! И он будет громоздить нелепость на нелепость, один монумент на другой, пока не наберётся уверенности, достаточной для разговора с Татьяной. Или с учёными. Или со следователем. А если не наберётся?
        И главное, никто, никто не желает понять, насколько он опасен!
        Я не о материальном ущербе, хотя тонны розового туфа, конечно же, влетели городу в копеечку, и ещё неизвестно, на какую сумму он угробил мрамора.
        Я даже не о том, что Лёвушка рискует в один прекрасный день промахнуться, телепортируя, и убить случайного прохожего, отхватив ему полтуловища.
        Лев Недоногов наносит обществу прежде всего моральный урон. Подумайте, какой вывод из происходящего могут сделать, если уже не сделали, молодые люди! Что незаслуженная слава - тоже слава, и не важно, каким путём она достигнута?
        На глазах у детей, у юношества он превращает центр города в мемориал мещанства, в памятник ликующей бездарности, а мы молчим!
        Я знаю, на что иду. Сегодня со мной поссорилась жена, завтра от меня отвернутся знакомые, но я не отступлю. Я обязан раскрыть людям глаза на его убожество!..
        Я выхожу в кухню и надолго припадаю к оконному стеклу. Там, в просвете между двумя кронами, возле песочницы, я вижу статую. Мерзкую, отвратительную статую с обрубками вместо рук, и на правой культе у неё, я знаю, процарапано гвоздём неприличное слово…
        …Плешивый, расплывшийся - ну куда ему в монументы!.. И фамилия-то самая водевильная - Недоногов!..
        Я отстраняюсь от окна. В двойном стекле - моё двойное полупрозрачное отражение. Полное лицо сорокалетнего мужчины, некрасивое, но, во всяком случае, значительное, запоминающееся…
        И я не пойму: за что, за какие такие достоинства выпал ему этот небывалый, невероятный шанс!.. Почему он? Почему именно он?
        Почему не я?
        1983
        Государыня
        По роду службы ему часто приходилось вторгаться в мир чьих-либо грёз и, причинив этому миру по возможности минимальный ущерб, приводить человека обратно - в реальную жизнь.
        Проклятая, признаться, должность…
        Вот и сейчас - ну что это за строение возвышалось перед ним? Храм не храм, дворец не дворец - нечто безумно вычурное и совершенно непригодное для жилья.
        Он осторожно тронул костяшками пальцев металлическое кружево дверей, и всё же стук получился громким и грубым. Как всегда.
        С минуту всё было тихо. Потом из глубины дворца послышались быстрые лёгкие шаги, тревожный шорох шёлка - и двери отворились. На пороге, придерживая створки кончиками пальцев, стояла синеглазая юная дама ошеломительной красоты.
        - Фрейлина государыни, - мелодично произнесла она, с удивлением разглядывая незнакомца.
        «С ума сошла! - обескураженно подумал он. - Да разве можно окружать себя такими фрейлинами!»
        В двух словах он изложил причину своего появления.
        - Государыня назначила вам встречу? - переспросила фрейлина. - Но кто вы?
        - Государыня знает.
        Синеглазая дама ещё раз с сомнением оглядела его нездешний наряд. Незнакомец явно не внушал ей доверия.
        - Хорошо, - решилась она наконец. - Я проведу вас.
        И они двинулись лабиринтом сводчатых коридоров. Он шёл, машинально отмечая, откуда что заимствовано. Таинственный сумрак, мерцание красных лампад… И хоть бы одна деталь из какого-нибудь фильма! Можно подумать, что государыня вообще не ходит в кино.
        - А где у вас тут темницы? - невольно поинтересовался он.
        - Темницы? - изумилась фрейлина. - Но в замке нет темниц!
        - Ну, одна-то по крайней мере должна быть, - понимающе усмехнулся он. - Я имею в виду ту темницу, где содержится некая женщина…
        - Женщина? В темнице?
        - Да, - небрежно подтвердил он. - Женщина. Ну, такая, знаете, сварливая, без особых примет… Почти каждую фразу начинает словами «Интересное дело!..».
        - Довольно вульгарная привычка, - сухо заметила фрейлина. - Думаю, государыня не потерпела бы таких выражений даже в темницах… если бы они, конечно, здесь были.

* * *
        Коридор упёрся в бархатную портьеру. Плотный тяжкий занавес у входа…
        - Подождите здесь, - попросила фрейлина и исчезла, всколыхнув складки бархата.
        - Государыня! - услышал он её мелодичный, слегка приглушённый портьерой голос. - Пришёл некий чужестранец. У него странная одежда и странные манеры. Но он говорит, что вы назначили ему встречу.
        Пауза. Так… Государыня почуяла опасность. Никаким чужестранцам она, конечно, сегодня встреч не назначала и теперь лихорадочно соображает, не вызвать ли стражу. Нет, не вызовет. Случая ещё не было, чтобы кто-нибудь попробовал применить силу в такой ситуации.
        - Проси, - послышалось наконец из-за портьеры, и ожидающий изумлённо приподнял бровь.
        Голос был тих и слаб - как у больной, но, смолкнув, он как бы продолжал звучать - чаруя, завораживая…
        - Государыня примет вас, - вернувшись, объявила фрейлина, и ему показалось вдруг, что говорит она манерно и нарочито звонко.
        Судя по смущённой улыбке, красавица и сама это чувствовала.
        Поплутав в складках бархата, он вышел в зал с высоким стрельчатым сводом. Свет, проливаясь сквозь огромные витражи, окрашивал каменный пол в фантастические цвета. В тени у высокой колонны стоял резной деревянный трон - простой, как кресло.
        Но вот вошедший поднял глаза к той, что сидела на троне, и остановился, опешив.
        Всё было неправильно в этом лице: и карие, небольшие, слишком близко посаженные глаза, и несколько скошенный подбородок, да и нос излишне длинноват…
        Каким же образом все эти неправильные, некрасивые черты, слившись воедино, могли обернуться столь тонкой, неповторимой красотой?!
        - Простите за вторжение, государыня, - справясь с собой, заговорил он, - но я за вами…
        - Я поняла… - снова раздался этот странный глуховатый голос, после которого все остальные голоса кажутся просто фальшивыми.
        - Вы выбрали крайне неудачное время для уединения… - Он чуть ли не оправдывался перед ней.
        Не отвечая, государыня надменно и беспомощно смотрела куда-то в сторону.
        - Мне, право, очень жаль, но…
        - Послушайте! - яростным шёпотом вдруг перебила она. - Ну какое вам всем дело!.. Даже здесь! Даже здесь от вас невозможно укрыться!.. Как вы вообще посмели прийти сюда!
        И что-то изменилось в зале. Видимо, освещение. Многоцветные витражи побледнели, краски начали меркнуть.
        - Ну что делать… - мягко ответил он. - Работа.
        - Паршивая у вас работа! - бросила она в сердцах.
        Пришелец не обиделся. В мирах грёз ему приходилось выслушивать и не такие оскорбления.
        - Да, пожалуй, - спокойно согласился он. - Но, знаете, не всегда. Дня три назад, к примеру, я получил от своей работы истинное наслаждение - отконвоировал в реальность вашего замдиректора.
        - Что?.. - Государыня была поражена. - Замдиректора?.. И какие же у него грёзы?
        - Жуткие, - со вздохом отозвался он. - Все счёты сведены, все противники стёрты в порошок, а сам он уже не заместитель, а директор. Предел мечтаний…
        - А вы ещё и тактичны, оказывается, - враждебно заметила государыня. - Зачем вы мне всё это рассказываете? Развлечь на дорожку?
        Стрельчатые высокие окна померкли окончательно, в огромном холодном зале было пусто и сумрачно.
        - Пора, государыня, - напомнил он. - Вы там нужны.
        - Нужна… - с горечью повторила она. - Кому я там нужна!.. Если бы вы только знали, как вы не вовремя…
        - Но вас там ищут, государыня.
        Похоже, что государыня испугалась.
        - Как ищут? - быстро спросила она. - Почему? Ведь ещё и пяти минут не прошло.
        Он посмотрел на неё с любопытством:
        - Вы всерьёз полагаете, что отсутствуете не более пяти минут?
        - А сколько?
        - Два с половиной часа, - раздельно выговорил он, глядя ей в глаза.
        - Ой! - Государыня взялась кончиками пальцев за побледневшие щёки. - И что… заметили?
        - Ну конечно.

* * *
        Портьера всколыхнулась, и вошла синеглазая красавица-фрейлина. Красавица? Да нет, теперь, пожалуй, он бы её так назвать не рискнул. «В них жизни нет, всё куклы восковые…» - вспомнилось ему невольно.
        - Государыня! К вам Фонтанель!
        Стрельчатые окна вспыхнули, камни зала вновь озарились цветными бликами, и стоящий у трона человек закашлялся, чтобы не рассмеяться.
        Стремительно вошедший Фонтанель был строен и пронзительно зеленоглаз. Немножко Сирано, немножко Дон Гуан, а в остальном, вне всякого сомнения, какой-нибудь сорванец из переулка, где прошло детство и отрочество государыни. Придерживая у бедра широкую, похожую на меч шпагу, он взмахнул шляпой, одно перо на которой было срезано, и надо полагать, клинком.
        - Я прошу извинить меня, Фонтанель, - явно волнуясь, начала государыня. - Поверьте, я огорчена, но… Срочное государственное дело…
        Мастерски скрыв досаду, зеленоглазый бретёр склонился в почтительном поклоне, но взгляд его, брошенный на пришельца, ничего хорошего не обещал. Цепкий взгляд, запоминающий. Чтобы, упаси боже, потом не ошибиться и не спутать с каким-нибудь ни в чём не повинным человеком.
        - Это… лекарь, - поспешно пояснила государыня, и взор Фонтанеля смягчился. Теперь в нём сквозило сожаление. «Твоё счастье, что лекарь, - отчётливо читалось в нём. - Будь ты дворянин…»

* * *
        - Да вы хоть знаете, что такое «фонтанель»? - тихо и весело спросил пришелец, когда они вдвоём с государыней выбрались из зала.
        - Не знаю и знать не хочу! - отрезала она.
        Лабиринт сводчатых переходов вновь натолкнул его на мысль о темнице, где должна была, по идее, томиться сварливая женщина без особых примет, однако от вопроса он решил тактично воздержаться.
        Вскоре они пересекли ту неуловимую грань, за которой начинается реальность, и остановились в пустом прокуренном коридоре. Дверь отдела была прикрыта неплотно.
        - Слышите? - шепнул он. - Это о вас…
        - Интересное дело! - вещал за дверью раздражённый женский голос. - Мечтает она! Вот пускай дома бы и мечтала! Она тут, понимаешь, мечтает, а мне за неё ишачить?..
        - Так а что ей ещё остается, Зоя? - вмешался женский голос подобрее. - Страшненькая, замуж никто не берёт…
        - Интересное дело! Замуж! Пускай вон объявление в газету даёт - дураков много… Интересное дело - страшненькая! Нет сейчас страшненьких! В джинсы влезла - вот и фигура. Очки фирменные нацепила - вот и морда… А то взяла манеру: сидит-сидит - и нa тебе, нет её!..
        Государыня слушала всё это, закусив губу.
        - Знаете, - мягко сказал он, - а ведь в чём-то они правы. Если бы время, потраченное вами в мире грёз, использовать в реальной жизни… Мне кажется, вы бы достигли желаемого.
        - Чего? - хмуро спросила она. - Чего желаемого?
        Он вздохнул.
        - Прошу вас, государыня, - сказал он и толкнул дверь кончиками пальцев.
        В отделе стало тихо. Ни на кого не глядя, государыня прошла между уткнувшимися в бумаги сотрудницами и села за свой стол.

* * *
        С горьким чувством выполненного долга он прикрыл дверь и двинулся прочь, размышляя о хрупких, беззащитных мирах грёз, куда по роду службы ему приходилось столь грубо вторгаться.
        Свернув к лестничной площадке, он услышал сзади два стремительных бряцающих шага, и, чья-то крепкая рука рванула его за плечо. Полутёмная лестничная клетка провернулась перед глазами, его бросило об стену спиной и затылком, а в следующий миг он понял, что в яремную ямку ему упирается остриё широкой, похожей на меч шпаги.
        - Вы с ума сошли!.. - вскричал было он, но осёкся. Потому что если кто и сошёл здесь с ума, так это он сам.
        На грязноватом кафеле площадки, чуть расставив ботфорты и откинув за плечо потёртый бархат плаща, перед ним стоял Фонтанель.
        - Как вы сюда попали?.. - От прикосновения отточенного клинка у него перехватило горло.
        - Шёл за вами. - Зеленоглазый пришелец из мира грёз выговорил это с любезностью, от которой по спине бежали мурашки. - Сразу ты мне, лекарь, не понравился… А теперь, если тебе дорога твоя шкура, ты пойдёшь и вернёшься сюда с государыней!..
        1988
        А всё остальное - не в счёт
        Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, и проснулся. А проснувшись, вспомнил…
        Вчера он вынул из кладовки все свои сокровища, построил их в шеренгу и учинил генеральный смотр. Два корня он отбраковал и, разломав на куски, сбросил в мусоропровод, а остальные отправил обратно, в кладовку. Все, кроме одного.
        Это был великолепный, трухлявый изнутри корень с чётко выраженным покатым лбом и шишковатой лысиной. Шероховатый бугор вполне мог сойти за нос картошкой, а из-под изумлённо приподнятого надбровья жутко зиял единственный глаз. Вдобавок вся композиция покоилась на некоем подобии трёхпалой драконьей лапы.
        Прелесть что за корешок!
        Всё ещё улыбаясь, он встал с постели и вышел босиком в большую комнату, где посреди стола на припорошённой древесной трухой газетке стоял, накренясь, тот самый корень. С минуту они смотрели друг на друга. И было уже очевидно, что остренькая шишка на боку лысины - вовсе не шишка, а рог. Ну да, маленький такой рожок, как у фавна.
        - Ты леший, и зовут тебя Прошка, - с удовольствием сообщил он куску трухлявого дерева. - И страшным ты только прикидываешься. Ты хитрый и одноглазый. Коготь я тебе, конечно, укорочу, а вот что правая щека у тебя вислая - это ты зря…
        Тут он почувствовал беспокойство и оглянулся. Из большой комнаты очень хорошо просматривалась коротенькая - в три шага - прихожая, тупо упёршаяся во входную дверь. Где-то там, далеко-далеко за дверью, его, должно быть, уже ждали. Хмурились, поглядывали на часы и, поджав губы, раздражённо постукивали ногтем по циферблату.
        Он повернулся к корню и, как бы извиняясь, слегка развёл руками.
        Наскоро умывшись, наскоро одевшись и наскоро позавтракав, он влез в пальто, нахлобучил шапку и взял с неудобной, причудливой, но зато самодельной подставки потёртый до изумления портфель из настоящей кожи. Перед самой дверью остановился, решаясь, затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…
        …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: захлопнув за собой дверь, он обнаружил, что снова стоит всё в той же прихожей, правда уже малость подуставший, что портфель стал заметно тяжелее и что на воротнике пальто тает снег. Видимо, там, за дверью, была зима. Да, зима. Недаром же три дня назад стёкла заволокло льдом почти доверху.
        - Ну вот… - с облегчением выдохнул он. - Уже всё…
        В портфеле оказались продукты. Он перебросал их в холодильник и, чувствуя, как с каждой секундой усталость уходит, подошёл к столу с корнем, посмотрел справа, слева…
        - Нет, - задумчиво сказал он наконец. - Всё-таки второй глаз тебе необходим…
        Он перенёс корень в кухню, зажёг газ и, ухватив плоскогубцами толстый в синеватой окалине гвоздь, сунул его острым концом в огонь, а сам, чтобы не терять времени, выбрал из груды инструментов на подоконнике заточенный в форме ложечки плоский напильник и со вкусом, не торопясь, принялся выскабливать труху из полостей корня.
        Когда закончил, гвоздь уже наполовину тлел вишнёвым. Осторожно вынув его из огня плоскогубцами, он убедился, что рука не дрожит, и приступил.
        Раскалённое железо с шипением входило в древесину, едкие синеватые струйки дыма взвивались к потолку, вытягивались лёгким сквозняком в большую комнату и плавали там подобно паутинкам перед коричневыми с истёртым золотым тиснением корешками книг, путались в хитрых резных подпорках полок.
        И тут - нечто небывалое - взвизгнул дверной звонок. Рука с плоскогубцами замерла на полдороге от конфорки к корню. Ошиблись дверью? Несколько мгновений он сидел прислушиваясь.
        Вишнёвое свечение, тускнея, сползло к острию гвоздя и исчезло. Да, видимо, ошиблись… Он хотел продолжить работу, но звонок взвизгнул снова.
        Пожав плечами, он отложил остывший гвоздь, отставил корень и, отряхивая колени, вышел в прихожую. Всё это было очень странно.
        Открыл. На пороге стояла искусственная каштановая шубка с поднятым воротником. Из кудрявых недр воротника на него смотрели блестящие, как у зверька, смеющиеся глазёнки.
        - Чай кипела? - шаловливо осведомилось то, что в шубке, бездарно копируя не то кавказский, не то чукотский акцент.
        Опешив, он даже не нашёлся что ответить. Шубка прыснула:
        - Ну чё ты блынькаешь, как буй на банке? На чашку чая приглашал?
        Оглушённый чудовищной фразой, он хотел было собраться с мыслями, но гостья впорхнула в прихожую, повернулась к нему кудрявой каштановой спиной и, судя по шороху, уже расстёгивала толстые пластмассовые пуговицы. Решительно невозможно было сказать, где кончаются отчаянные завитки воротника и начинаются отчаянные завитки причёски.
        - Как… что? - упавшим голосом переспросил он наконец, но тут шубка была сброшена ему на руки.
        - Моргаешь, говорю, чего? - стремительно оборачиваясь, пояснила гостья. Она улыбалась во весь рот. Круглые щёчки подпёрли глаза, превратив их в брызжущие весельем щёлки. - Можно подумать, не ждал!
        - Нет, отчего же… - уклончиво пробормотал он и с шубкой в руках направился к хитросплетению корней, служившему в этом доме вешалкой.
        Кто такая, откуда явилась?.. Узнать хотя бы, в каких отношениях они там, за дверью…
        Когда обернулся, гостьи в прихожей уже не было. Она уже стояла посреди большой комнаты, и её блестящие, как у зверька, глазёнки, что называется, стреляли по углам.
        - А кто здесь ещё живёт?
        - Я живу…
        - Один в двух комнатах? - поразилась она.
        Ему стало неловко.
        - Да так уж вышло, - нехотя отозвался он. - В наследство досталось…
        Разом утратив стремительность, гостья обвела комнату медленным цепким взглядом.
        - Да-а… - со странной интонацией протянула она. - Мне небось не достанется… Ой, какая мебель старая! Ой, а что это за полки такие, никогда не видела!..
        - Своими руками, - не без гордости заметил он.
        Уставилась, не понимая:
        - Что ли, денег не было настоящие купить?.. Ой, и телевизора почему-то нету…

* * *
        Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во сне, почувствовал, что улыбается, - и проснулся.
        За окном малой комнаты была оттепель. Свисающий с крыши ледяной сталактит, истаивая, превращался на глазах из грубого орудия убийства в орудие вполне цивилизованное и даже изящное. Леший по имени Прошка, утвердившись на трёхпалой драконьей лапе, грозно и насмешливо смотрел с табурета.
        - Что же мне, однако, делать с твоей щекой? Не подскажешь?
        Леший Прошка загадочно молчал. Впрочем, щека - ладно, а вот из чего бы придумать нижнюю челюсть? Он вскочил с постели и уставился в угол, где были свалены теперь все его сокровища. Потом выстроил их в шеренгу и, отступив на шаг, всмотрелся. Нет. Ничего похожего…
        Тут он опомнился и взглянул на закрытую дверь комнаты. Там, за дверью, его наверняка уже ждали. С дребезгом помешивали чай в стакане, нервно поглядывая на стену, где передвигали секундную стрелку новенькие плоские часы, переваривающие в своих жестяных внутренностях первую батарейку.
        Он оделся, подошёл к двери и щёлкнул недавно врезанной задвижкой. Затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул…
        …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: прикрыв за собой дверь, он снова очутился в малой комнате, но голова была уже тяжёлая и мутная, а щёки горели, словно там, за дверью, ему только что надавали пощечин.
        А может, и впрямь надавали, кто знает…
        С трудом переведя дыхание, он заставил себя улыбнуться. Потом запер дверь на задвижку и подошёл к корню.
        - Ну-с, молодой человек, - сказал он, потирая руки. - Так как же мы с вами поступим?
        Он присел перед табуретом на корточки и тронул дерево кончиками пальцев. Ну, допустим, полщеки долой… И что будет? Он прикрыл ладонью нижнюю половину Прошкиной щеки и остался недоволен. Не смотрится… Стоп! А если…
        Мысль была настолько дерзкой, что он даже испугался. Ну да, а если взять и спилить щёку вообще? Тогда вместо скособоченного рта получается запрокинутая отверстая пасть, а спиленный кусок…
        Он выпрямился, потрясённый.
        А спиленный кусок - это и есть нижняя челюсть.
        Он кинулся к кровати и выгреб из-под неё груду инструментов - искал ножовку по металлу. Найдя, отвернул барашковую гайку, снял полотно, а ненужный станок вернул под кровать. Снова присел перед табуретом и, прищурив глаз, провёл первый нежный надпил.
        Древесный порошок с шорохом падал на расстеленную внизу газетку. Работа была почти закончена, когда в дверь постучали. Нахмурясь, он продолжал пилить. Потом раздался еле слышный хруст, и, отняв от корня то, что было щекой, он внимательно осмотрел срез. Срез был гладкий, как шлифованный.
        Стук повторился. Чувствуя досаду, он положил ножовочное полотно на край табурета и с будущей челюстью в руке подошёл к двери.
        - Да?
        - С ума сошёл… - прошелестело с той стороны. - Приехала… Открой… Подумает…
        Он открыл. На пороге стояли две женщины. Та, что в халатике, надо полагать, жена. Вторая… Он посмотрел - и содрогнулся. Вторая была коренастая старуха с жёлтыми безумными глазами и жабьим лицом. Леший Прошка по сравнению с ней казался симпатягой.
        - Вот… - с бледной улыбкой пролепетала та, что в халатике. - Вот…
        Безумные жёлтые глаза ужасающе медленно двинулись в его сторону. Остановились.
        - Зятёк… - плотоядно выговорило чудовище, растягивая рот в полоумной клыкастой усмешке. Затем радушие - если это, конечно, было радушие - с той же ужасающей медлительностью сползло с жабьего лица, и старуха начала поворачиваться всем корпусом к двери - увидела задвижку.
        - Это он уберёт, - поспешно сказала та, что в халатике. - Это… чтоб не мешали… Подрабатывает, понимаешь? Халтурку… на дом…

* * *
        Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Продолжая улыбаться, он лежал с закрытыми глазами и представлял, как пройдётся мелкой наждачной шкуркой по шишковатой Прошкиной лысине, зашлифует стыки нижней челюсти, протравит морилкой и сразу станет ясно, покрывать его, красавца, лаком или не покрывать.
        Однако пора было подниматься. Решившись, он сделал резкий вдох, открыл глаза…
        …и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: он обнаружил вдруг, что снова лежит с закрытыми глазами, что во всём теле ноет накопившаяся за день усталость и мысли еле ворочаются в отяжелевшей голове, и, уже засыпая, он успел подумать, что хорошо бы ещё подточить задний коготь на драконьей лапе, - и тогда голова Прошки надменно откинется.

* * *
        Счастливый человек…
        1987
        Авария
        Кресло, каждый изгиб которого - совершенство. Блистающий кнопками пульт. Вогнутая, будто сложенная из телеэкранов стена. Когда-то считалось, что так будет выглядеть рубка межзвёздного корабля. Оказалось, что так будет выглядеть кабинет крупного ответственного работника.

* * *
        Нет-нет, не было ни жертв, ни разрушений - просто вспыхнули и медленно стали гаснуть экраны.
        Генеральный директор потыкал пальцем во все кнопки и вне себя откинулся на спинку кресла. Такого ещё не случалось! Ну бывало, что забарахлит канал-другой, но чтобы так, скопом… Он был отсечён от подчинённых, как голова от туловища.
        Генеральный директор схватил со стола пластмассовый стаканчик и залпом проглотил остывший кофе.
        Вогнутая, как бы сложенная из экранов стена упорно не хотела оживать. Вместо этого мелодично забулькал сигнал видеофона.
        Директор нажал клавишу, и на изящном настольном экранчике возник незнакомый юноша, одетый… Ну да в одну из этих самодельных верёвочных маечек… Как же они их называют? Какое-то совершенно дурацкое словцо…
        - Здравствуйте, - сказал юноша. - Я к вам сейчас подъеду.
        - Что происходит? - в негодовании осведомился директор. - Почему вдруг…
        - Ничего страшного, - успокоил юноша. - Это не на линии, это у вас в кабинете неисправность. Скоро буду. - И дал отбой.
        «Плётка!» - внезапно вспомнил директор название верёвочной майки и рассвирепел окончательно. При чём здесь плётка? Плётка - это совсем другое… Пороть их, сопляков, некому!
        Он смял в кулаке пустой стаканчик и бросил на стол. Интересно, сколько времени юноша в «плётке» провозится со всей этой механикой? Если группа учреждений останется без руководителя минут на пятнадцать - тогда действительно ничего страшного. Но тут, кажется, речь идёт не о минутах, а о часах… Ну и сотруднички в службе связи! Ведь это надо было сидеть плести… И ведь в рабочее время, наверное!..
        И вдруг генеральный директор сообразил, что вызывающе одетый сотрудничек будет первым его посетителем за пять лет - настоящим, не телеэкранным. Ошеломлённый этой мыслью, он оглянулся на персональный пневматический лифт в углу кабинета. Чёрт возьми, раз так, то надо встретить. Какой-никакой, а гость…
        Он нажал кнопку, и из ниши в стене выскочил киберсекретарь на тонких трубчатых ножках.
        - Два кофе, - барственно, через губу, повелел генеральный директор. - И наведи-ка здесь, братец, порядок…

* * *
        Техники, как известно, опаздывают, но этот, в «плётке», видимо, был какой-то особенный: прибыл быстро, как обещал. От кофе вежливо отказался, раскрыл сумку и принялся выкладывать на стол разные диковинные инструменты.
        Директор откашлялся. За пять лет он начисто отвык говорить на работе с живыми людьми.
        - И долго вы её плели? - поинтересовался он наконец.
        Юноша вопросительно посмотрел на директора, потом понял, что речь идёт о его уникальной маечке.
        - Вообще-то, долго, - со вздохом признался он. - Дня три.
        - И какие преимущества? Я имею в виду - перед фирменными рубашками?
        Юноша почесал в затылке.
        - Понятно… - сказал директор. - Я надеюсь, поломка не очень серьёзная? Вы учтите: целая группа учреждений отрезана от руководства…
        - Минут за пятнадцать справлюсь, - обнадёжил юноша. - Да вы пойдите пока погуляйте. Я слышал, у вас тут парк замечательный…
        - Где? - не понял директор.
        Юноша удивился:
        - Как «где»? Здесь.
        Он вскинул голову и чуть ли не с ужасом уставился на клиента:
        - Так вы что, ни разу в парке не были?
        - Вообще-то, я приезжаю сюда работать, а не прогуливаться, - сухо заметил директор.
        Юноша смотрел на него, приоткрыв рот. Директору стало неловко.
        - И потом, я всегда думал, что в кабинет можно попасть только лифтом, - смущённо признался он. - Сначала подземкой, а там сразу лифт…
        - Да как же это вы! - всполошился юноша. - Да это же и в инструкции должно быть указано… Вон та клавиша, видите?
        Он подошёл к стене и утопил клавишу. В ту же секунду добрая треть стены куда-то пропала, и директор отшатнулся, как перед внезапно распахнутым самолётным люком.
        Неимоверной глубины провал был полон листвы и солнца.
        - Ничего себе… - только и смог выговорить директор.
        Он почему-то всегда полагал, что его командный пункт расположен в одном из подземных ярусов. Оказалось, что на первом этаже.
        Весёлая шелковистая трава шевелилась у самых ног. Шорохи и сквозняки летнего утра гуляли по кабинету.
        - Так вы говорите, пятнадцать минут у меня есть?

* * *
        Удивительный день! Всё впервые. Отключились экраны, зашёл человек, открылась дверь в стене…
        Директор разулся и посмотрел назад, на свой кабинет.
        Вот, значит, как он выглядит со стороны… Белый, словно парящий в воздухе куб с тёмным прямоугольником входа и лесенкой в три ступеньки. А вон ещё один кубик… Да их тут много, оказывается.
        Вдали из-за дерева проглядывала неширокая полоска воды.
        «Если провозится подольше, можно будет на речку сходить…» - удивив самого себя, подумал директор.
        На соседней поляне загорали. Там, прямо на траве, возлежал дородный мужчина в трусиках строгого покроя. Чувствовалось, что загорает он с недавних пор, но яростно: кожа его была воспалённо-розового цвета.
        Глядя на него, директор почему-то забеспокоился и подошёл поближе, всматриваясь и пытаясь понять причину своей тревоги.
        Во-первых, загорающего мужчину он откуда-то знал. Но причиной было не это. Причиной была неуловимая нелепость происходящего.
        Крупное волевое лицо, твёрдый, определённых очертаний рот, упрямый, с ямкой, подбородок… Такого человека легко представить за обширным столом перед вогнутой стеной из телеэкранов. Человек с таким лицом должен руководить, направлять, держать на своих плечах сферы и отрасли.
        Воспалённо-розовый ответственный работник на нежно-зелёной траве посреди рабочего дня - воля ваша, а было в этой картине что-то сюрреалистическое.
        Директор неосторожно зацепил тенью лицо лежащего. Воспалённо-розовое веко вздёрнулось, и на генерального директора уставился свирепый голубой начальственный глаз.
        - Я загораю, - низко, с хрипотцой сообщил лежащий.
        - Простите? - удивился директор.
        - Вы же хотели спросить, что я тут делаю? Я загораю.
        - Да я, знаете ли, понял, - несколько обескураженно сказал директор. - Я, собственно, хотел спросить: не вас ли я видел на Арчединском симпозиуме пять лет назад?
        Свирепый голубой глаз критически и с каким-то сожалением окинул директора.
        - Очень может быть…
        Да-да! И голос тоже! Именно таким голосом осведомляются о причинах небывало высокого процента брака. Или, скажем, о причинах непосещения зрителями городского театра, если товарищ руководит не в производственной сфере, а именно в культурной… Целую вечность генеральный директор не беседовал с собратьями по штурвалу. Проклятые телеэкраны отсекли их друг от друга, наглухо заперев каждого в своём рабочем кабинете.
        - Вы, как я понимаю, тоже здесь… руководите? - попытался наладить разговор генеральный директор.
        - Руководил, - последовал ответ.
        «Ах вот оно что…» - подумал директор и ровным голосом, будто ничего существенного сказано не было, продолжал:
        - И чем же вы руководили?
        - Телевизорами.
        Шутка была тонкой, и кто, как не директор, мог оценить её в полной мере!
        - Да, действительно… - вежливо посмеявшись, сказал он. - Экраны, люди на экранах… И ни с кем из них в жизни не встречаешься, филиалы-то - по двум континентам разбросаны… Иной раз глядишь в телевизор и гадаешь: есть на самом деле эти люди, нет их?..
        - Нет их, - бросил лежащий, подставляя солнцу внутреннюю недостаточно воспалённую часть руки.
        - Простите? - опять не понял директор.
        - Я говорю: нет их! - рявкнул мужчина. Не вынес изумлённого директорского взгляда и рывком сел. - Ну что вы уставились? Людей, которыми вы руководите, нет. И никогда не было. Повторить?
        Директор всё ещё молчал. Мужчина шумно хмыкнул и снова растянулся на траве.
        - Я вижу, вы от меня не отвяжетесь, - проворчал он.
        - Не отвяжусь, - тихо подтвердил директор. - Теперь не отвяжусь.
        Мужчина посопел.
        - С самого начала, что ли? - недовольно спросил он.
        - Давайте с самого начала…
        В светлых солнечных кронах журчал ветер.
        - Лет семь назад, если помните, - не пожелав даже разжать зубы, заговорил незнакомец, - в верхах в очередной раз подняли вопрос: что мешает работе сферы управления… - Он сделал паузу и, преодолев отвращение, продолжал: - Привлекли специалистов, построили какой-то там сверхкомпьютер… Понатыкали кругом датчиков, телекамер…
        - Послушайте! - не выдержал директор. - История с компьютерщиками мне известна! Но вы перед этим сказали, что якобы…
        - А какого дьявола спрашиваете, раз известна? - вспылил лежащий. - Давайте тогда сами рассказывайте!
        - Но позвольте…
        - Давайте-давайте! - потребовал воспалённый незнакомец. - Так что выяснили специалисты?
        - Да ничего нового! - в свою очередь раздражаясь, ответил директор. - Доказали, что часть управленческого аппарата - балласт! От балласта избавились…
        - Как?
        - Что «как»?
        - Как избавились?
        - Н-ну… ненужных руководителей отстранили, нужных оставили…
        - Вас, например?
        - Меня, например!
        - Так, - сказал лежащий. - Замечательно. И многих, по-вашему, отстранили?
        - Да чуть ли не половину… Но я не понимаю…
        Директор опять не закончил, потому что лежащий всхохотнул мефистофельски.
        - Ну вы оптимист! - заметил он. - Половину… Это надо же!
        - Послушайте! - сказал директор. - Как вы со мной разговариваете! Я вам что, мальчишка? Или подчинённый?… Ну не половину, ну три четверти - какая разница!
        - Разница? - прорычал лежащий, снова уставя на генерального директора свирепый голубой глаз. - Я, кажется, переоценил вашу сообразительность… Вы что, не понимаете, что это такое - три четверти управленческого аппарата? Если они все разом почувствуют, что под ними качнулись кресла!.. Как вы их отстраните? Куда вы их отстраните? Да они вас самого в два счёта отстранят! Объединятся и отстранят!..
        Директору захотелось присесть, но он ограничился тем, что поставил на траву туфли, которые до этого держал в руке.
        - Так что было делать с нами? - всё более накаляясь, продолжал лежащий. Собственно, лежащим он уже не был - он полусидел, попирая нежно-зелёную травку растопыренной пятернёй. - А? С генерал-администраторами! Которых - пруд пруди! «Дяденька, дай порулить» - слышали такую поговорку?.. - Он передохнул и закончил ворчливо: - Уж не знаю, в чью умную голову пришла эта блестящая мысль, а только наиболее влиятельных товарищей перевели с повышением в замкнутые кабинеты с телевизорами, а телевизоры подключили к тому самому компьютеру - благо, вся информация была уже в него заложена. Вот он-то и подает вам на экраны изображения, которыми вы руководите… не причиняя вреда окружающим.
        - Вы… шутите… - прошептал генеральный директор.
        Собеседник шумно вздохнул и лёг.
        - Но если это так… - хрипло сказал директор («Так-так», - подтвердил собеседник, прикрывая глаза), - я возьму его сейчас за глотку и спрошу…
        - Кого?
        - У меня там один… в кабинете… экраны ремонтирует…
        - Бросьте, - брезгливо сказал собеседник. - Он ничего не знает. Он ремонтирует экраны.
        - Но надо же что-то делать! - закричал директор.
        - Что?
        - Но вы же сами говорили: три четверти… огромная сила…
        - Была, - уточнил собеседник. - Когда-то. А теперь пять лет прошло! Всё потеряно: связи, влияние - всё… Нет, дорогой коллега, переиграть уже ничего не возможно.
        Последнюю фразу он произнёс чуть ли не с удовлетворением.
        Директор наконец взял себя в руки. Лицо его стало твёрдым, прищур - жёстким.
        - Да вы вроде радуетесь, - холодно заметил он.
        Лежащий хмыкнул, не открывая глаз:
        - А как, позвольте спросить, вы сами об этом узнали?
        Страшный незнакомец повернулся на другой бок, продемонстрировав спину с травяным тиснением и прилипшим листочком.
        - А случайно, - помолчав, признался он. - У них, знаете ли, тоже иногда накладки бывают… Короче, узнал. Потом отыскал одного из этих… программистов.
        - Вы мне его адрес не дадите? - быстро спросил директор.
        - Не дам, - сказал собеседник. - Вам пока нельзя. Ищите сами. А пока будете искать, придёте в себя, образумитесь маленько… Как я. - Он поглядел искоса на директора и посоветовал: - А вы посчитайте меня сумасшедшим. Станет легче. Я же вижу, вы уже готовы…
        Директор оглянулся беспомощно. Мир давно уже должен был распасться на куски и рухнуть с грохотом, но, похоже, он рушиться не собирался: всё так же зеленел, шумел кронами и мерцал из-за стволов неширокой полоской воды.
        - И вы думаете, я вам поверю? - весь дрожа, проговорил директор. - Подавать на экраны жизнь… Да он что, Шекспир, ваш компьютер?
        - А! - с отвращением отмахнулся лежащий. - Какой там Шекспир!.. Нормальная компьютерная игрушка…
        Директору хотелось проснуться. Или хотя бы схватить лежащие на траве туфли и припуститься бегом из солнечного зелёного кошмара в привычную реальность кабинета.
        - Не может быть… - вконец охрипнув, сказал он. - Это скандал. Вмешалась бы международная общественность…
        - Вмешалась бы. - Собеседник одобрительно кивнул. - Но не вмешается. Тут вот какая тонкость… Жажда власти (она же административный восторг) определена ныне медиками как одна из форм сумасшествия. Так что в глазах общественности мы с вами, коллега, скорее пациенты, чем заключённые…
        - Но если человек до конца дней своих просидит в кабинете? - крикнул директор.
        - Ну и просидит, - последовал философский ответ.
        - Так… - задыхаясь, проговорил директор. - Так… И что вы теперь намерены делать?
        - Загорать, - лаконично отозвался собеседник.
        - Ну допустим, - собрав остатки хладнокровия, сказал директор. - День будете загорать, два будете загорать… У вас, кстати, кожа облезает… А дальше?
        - Облезает, говорите? Это хорошо…
        - Вы мне не ответили, - напомнил директор. - Что дальше?
        Взгляд незнакомца несколько смягчился. С минуту лежащий изучал директора, явно прикидывая, а стоит ли с этим типом откровенничать.
        - Тут, я смотрю, речка есть… - нехотя проговорил он наконец. - Она ведь куда-то должна впадать. Наверное, в какую-нибудь другую речку. И та тоже… Значит, если поплыть отсюда по течению, можно и до моря добраться… Закажу яхту. Или даже сам построю. Хочу, короче, попробовать кругосветное плавание. В одиночку…
        После этих слов генеральному директору стало окончательно ясно, с кем он имеет дело. Видимо, следовало вежливо со всем согласиться и тут же откланяться. Но директор был ещё слишком для этого взвинчен.
        - Ах, кругосветное! - сказал он. - В одиночку!.. Оч-чень, оч-чень интересно… А кому, позвольте спросить, это нужно? Вы! Энергичный, инициативный человек…
        - Кому? - взревел воспалённо-розовый незнакомец. - Мне! С детства, знаете ли, мечтал! Плывёшь этак, знаете, по океану и не причиняешь вреда ни единой живой душе!.. Идите, - почти приказал он. - Идите в ваш кабинет, играйте там в ваши игрушки, идите куда хотите!..
        На траву рядом с директорской тенью легла ещё одна. Директор оглянулся. Это был юноша в «плётке». Лежащий бешено посмотрел на верёвочную маечку подошедшего и повернулся к публике без малого алой спиной.
        - Вроде работает, - сообщил юноша, с интересом разглядывая облезающую спину.
        Спина была похожа на контурную карту Европы.
        Генеральный директор сделал страшные глаза и предостерегающе приложил палец к губам. Затем - по возможности бесшумно - поднял с травы туфли и, ухватив за неимением лацкана какую-то верёвочную пупочку, увлек изумлённого юношу в сторону кабинета. Босиком и на цыпочках.
        - Видите, человек лежит? - шепнул он, отведя его подальше.
        Юноша испуганно покивал.
        - Совершенно страшная история… - всё так же шёпотом пояснил генеральный директор. - Крупный ответственный работник, я с ним встречался на симпозиуме… Вы же представляете, какие у нас нагрузки…
        - Так что с ним? - спросил юноша. Тоже шёпотом.
        Директор быстро оглянулся на лежащего и, снова сделав страшные глаза, покрутил пальцем у виска.
        - Что вы говорите! - ахнул юноша. - Так это надо сообщить немедленно!..
        - Тише!.. - прошипел директор. - А куда сообщить, вы знаете?
        - А как же!
        - Молодой человек… - В голосе генерального директора прорезались низы. - Я вас убедительно прошу сделать это как можно скорее…
        Они ещё раз оглянулись. На нежно-зелёной поляне по-прежнему сияло воспалённо-розовое пятно. Как ссадина.
        - Вот так, - с горечью произнёс директор. - Работаешь-работаешь…
        Не закончил и, ссутулясь, пошёл к кабинету. Потом вздрогнул, опустился на корточки и с заговорщицким видом поманил к себе юношу туфлями, которые всё ещё держал в руке. Юноша посмотрел на странного клиента, как бы сомневаясь и в его нормальности, но подумал и тоже присел рядом. Оба заглянули под светлое матовое днище кабинета.
        - Слушайте… - снова зашептал директор. - А вон тот кабель… Он куда идёт?
        Юноша пожал загорелым плечом.
        - Это надо схему смотреть, - сказал он.
        - Слушайте… А он нигде не соединяется с каким-нибудь… компьютером, например?
        - Ну а как же! - всё более недоумевая, ответил юноша. - И не с одним. У вас у самого в кабинете два компьютера, оба в сети…
        - Да нет! - с досадой перебил директор. - Я не о том… Понимаете, лет семь назад построили какой-то там сверхкомпьютер…
        - Семь лет назад? - Юноша недоверчиво засмеялся. - Да он уж, наверно, списан давно!
        - Вы полагаете?
        - Уверен!
        Они поднялись с корточек.
        - Спасибо, - стремительно обретая утраченное было достоинство, изронил директор. - Спасибо вам большое… И пожалуйста, не забудьте о моей просьбе…
        Он хотел было подать юноше руку, но в руке были туфли. Возникла неловкость.
        - Вы сейчас в лифт? - поспешно спросил директор.
        - Да нет, я, пожалуй, пройдусь… - отвечал юноша, озадаченно на него глядя.
        - А, ну пожалуйста-пожалуйста… - благосклонно покивал директор и вдруг встревожился. - Позвольте, а как же вы тогда сообщите?..
        Вместо ответа юноша многозначительно похлопал по сумке.

* * *
        Ступеньки взметнулись, распрямились, и прямоугольник входа исчез. Это директор нажал клавишу в своем кабинете. Потом внутри слепого матового куба что-то слабо пискнуло. Это включились экраны.
        Юноша в «плётке» повернулся и, покачивая сумкой, двинулся через парк.
        - Ну и зачем вам это было нужно? - с упрёком спросил он, останавливаясь над воспалённо-розовым мужчиной.
        Лежащий приоткрыл глаз.
        - А-а-а… - сказал он. - Так вы, значит, ещё и экраны ремонтировать умеете?
        - Мы же вас просили ни с кем из них не общаться! - Юноша был явно расстроен. - Излечение шло по программе, наметились сдвиги… Сегодня мы его выпустили на травку, подобрали погоду, настроение… Неужели за речкой места мало? Почему вам обязательно надо загорать рядом с… э-э-э…
        И юноша в «плётке» обвёл свободной рукой многочисленные белые кубики, виднеющиеся из-за деревьев.
        - А он первый начал, - сообщил лежащий, кажется развлекаясь. - И вообще - где яхта? Вы мне обещали яхту!
        - И с яхтой тоже! - сказал юноша. - Зачем вы нас обманули? Вы же не умеете обращаться ни с мотором, ни с парусом! Перевернётесь на первой излучине…
        - Ну не умею! - с вызовом согласился лежащий. - Научусь. Пока до моря доплыву, как раз и научусь. А пациент этот ваш… Я тут с ним поговорил… Зря возитесь. По-моему, безнадёжный.
        - Должен вам напомнить, - заметил юноша, - что вы тоже считались безнадёжным. Причём совсем недавно.
        Воспалённо-розовый мужчина открыл было рот, видимо собираясь сказать какую-нибудь грубость, но тут над парком разнёсся гул и шелест винтов, заставивший обоих поднять голову. Что-то, похожее на орла, несущего в когтях щуку, выплыло из-за крон и зависло над неширокой полоской воды.
        Вертолёт нёс яхту.
        1988
        Астроцерковь
        Риза снималась через голову, поэтому в первую очередь надлежало освободиться от шлема. Процедура долгая и в достаточной степени утомительная. Наконец прозрачный пузырь (говорят, не пробиваемый даже метеоритами) всплыл над головой пастыря и, бережно несомый служкой, пропутешествовал в ризницу. Всё-таки на редкость неудачная конструкция, в который раз с досадой подумал пастырь. Ну да что делать - зато некое подобие нимба…
        Сбросив облачение, он с помощью вернувшегося служки выбрался из вакуум-скафандра и, сдирая на ходу пропотевший тренировочный костюм, направился в душевую.
        Пастырю было тридцать три, и распять его пытались дважды. Современными средствами, разумеется. Однако оба процесса он выиграл, в течение месяца был популярнее Президента, да и сейчас, как сообщали журналы, входил в первую десятку знаменитостей. Всё это позволяло надеяться, что опасный возраст Иисуса Христа он минует благополучно.
        Когда пастырь вышел из душевой, ему сказали, что у ворот храма стоит некий человек и просит о встрече.
        - Кто-нибудь из прихожан?
        - Кажется, нет…
        Пастырь поморщился. Как и всякий третий четверг каждого месяца, сегодняшний день был насыщен до предела. Сегодня ему предстоял визит на космодром.
        - Он ждёт во дворе?
        - Да.
        Переодевшись в гражданское платье и прихватив тщательно упакованный тючок с проставленным на нём точным весом, пастырь вышел из храма. Ожидающий его человек оттолкнулся плечом от стены и шагнул навстречу. Тёмные печальные глаза и горестный изгиб рта говорили о том, что перед пастырем стоит неудачник. О том же говорил и дешёвый поношенный костюм.
        - Я прошу меня извинить, - сказал пастырь, - но дела заставляют меня отлучиться…
        Человек смотрел на тщательно упакованный тючок в руках пастыря. Он был просто заворожён видом этого тючка. Наконец сделал над собою усилие и поднял глаза:
        - Я подожду…
        Голос - негромкий, печальный. Под стать взгляду.
        - Да, но я буду отсутствовать несколько часов. Вам, право, было бы удобнее…
        - Нет-нет, - сказал человек. - Не беспокойтесь. Времени у меня много…
        Видимо, безработный.

* * *
        Пастырь пересёк двор и вывел машину из гаража.
        Церковь странной формы стояла у шоссе, отделённая от него нешироким - шага в четыре - бетонным ложем оросительного канала, до краёв наполненного хмурой осенней водой. По ту сторону полотна на стоянке перед бензозаправочной станцией отсвечивало глянцевыми бликами небольшое плотное стадо легковых автомобилей.
        Пастырь проехал вдоль канала до мостика и, свернув на шоссе, посмотрел в зеркальце заднего обзора. Ни одна из машин у станции не тронулась с места. Всё правильно. Был третий четверг месяца, и, прекрасно зная, куда и зачем едет их пастырь, прихожане по традиции провожали его глазами до поворота.
        А сразу же за поворотом случилась неприятность - заглох мотор. После трёх неудачных попыток оживить его пастырь раздражённо откинулся на спинку сиденья и посмотрел на часы. Вызвать техника по рации? Нет, не годится. Если его седан на глазах у паствы вернётся к автостанции на буксире… Нет-нет, ни в коем случае!
        Тут из-за поворота вывалился огромный тупорылый грузовик с серебристым дирижаблем цистерны на прицепе. А, была не была! Пастырь схватил тючок, выскочил из машины и, захлопнув дверцу, поднял руку. Грузовик остановился.
        - На космодром? - удивлённо переспросил шофёр, загорелый мордатый детина в комбинезоне и голубенькой каскетке. - А у тебя пропуск есть?

* * *
        Очутившись в кабине, пастырь положил на колени тючок, а сверху пристроил шляпу. Грузовик тронулся. На станцию можно будет позвонить попозже. Если поломка незначительна - пусть исправят и подгонят к кордону у въезда на космодром.
        - Слышь, кудрявый, - позвал шофёр. - А я тебя где-то видел…
        Пастырь улыбнулся и не ответил. Собственно, в его ответе не было нужды - по правой обочине на них надвигался яркий квадратный плакат: огромная цветная фотография молодого человека в прозрачном вакуум-шлеме и церковном облачении. Густые волнистые волосы цвета мёда, красиво очерченный рот, глубокие карие глаза, исполненные света и понимания. Понизу плаката сияющими буквами было набрано: «АСТРОЦЕРКОВЬ: К ГОСПОДУ - ЗНАЧИТ К ЗВЁЗДАМ!»
        Шофёр присвистнул и с уважением покосился на своего пассажира.
        - Ну дела! - только и сказал он. - Так ты, выходит, тот самый ракетный поп? Из церкви при дороге?
        - Выходит, - согласился пастырь.
        Шофёр ещё долго удивлялся и качал головой. Потом, почему-то понизив голос, спросил:
        - Слышь, а правду говорят, что ты Христа играть отказался? Ну, в фильме в этом, как его?..
        - Правду. - Пастырь кивнул.
        - А чего отказался? Деньги же!
        Пастырь поглядел на шофёра. Загорелые лапы спокойно покачивали тяжёлый руль.
        - Вы верующий? - спросил пастырь.
        - Угу, - сказал детина и, подумав, перекрестился.
        - Следовательно, вы должны понимать, - мягко и наставительно проговорил пастырь, - что существуют вещи при всей их финансовой соблазнительности для верующих запретные.
        Детина хмыкнул.
        - Интересно… - проворчал он. - Значит, обедню в скафандре служить можно, а Христа, значит, в фильме играть нельзя? Не, зря ты отказался, зря! И здорово, главное, похож…
        - Вы противник астроцеркви? - с любопытством спросил пастырь.
        - Да ну… - отозвался шофёр. - Баловство… Верить так верить, а так…
        Навстречу грузовику брели облетевшие клёны, перемежающиеся рекламными щитами. А шофёру, видно, очень хотелось поговорить.
        - А вот интересно, - сказал он, - что с ними потом делается?
        - С кем?
        - Да с бандерольками этими. - Шофёр кивнул на прикрытый шляпой тючок. - С записочками… Ну вот выкинули их на орбиту - а дальше?
        - Знаете, - сказал пастырь, - честно говоря, физическая сторона явления меня занимает мало. - Он взглянул на тючок и машинально поправил шляпу, прикрывающую цифры. - Совершит несколько витков, а потом сгорит в плотных слоях атмосферы. Примерно так.
        - Нераспечатанный? - уточнил шофёр.
        - Ну естественно, - несколько смешавшись, сказал пастырь. - А с чего бы ему быть распечатанным?
        Сдвинув голубенькую каскетку, детина поскрёб в затылке. Вид у него был весьма озадаченный.
        - А! Ну да… - сообразил он наконец. - Ну правильно… Чего Ему их распечатывать!..
        - Среди моих прихожан, - пряча невольную улыбку, добавил пастырь, - бытует поверье, что записочки, как вы их называете, прочитываются именно в тот момент, когда сгорают в атмосфере.
        - Надо же! - то ли восхитился, то ли посочувствовал шофёр. - И сколько один такой тючок стоит?
        Пастырь насторожился. Вопрос был задан не просто так.
        - Сам по себе он, конечно, ничего не стоит, - обдумывая каждое слово, сдержанно отозвался он. - Я имею в виду - здесь, на Земле. А вот вывод его на орбиту действительно требует крупной суммы… Сумма переводится через банк, - добавил он на всякий случай.
        - И что, переведена уже? - жадно спросил шофёр.
        - Ну разумеется.
        Шофёр поёрзал и облизнул губы. Глаза у него слегка остекленели. Надо полагать, под голубенькой каскеткой шла усиленная работа мысли.
        - А если не переводить?
        Пастырь пожал плечами.
        - Тогда тючок не будет сброшен с корабля на орбиту, - терпеливо объяснил он.
        - Так и чёрт с ним! - в восторге от собственной сообразительности вскричал шофёр. - Выкинуть его в канаву, а денежку - себе! Или вас там проверяют?

* * *
        Человек, бесконечно снисходительный к слабостям ближнего, пастырь на сей раз онемел. Да это уголовник какой-то, ошеломлённо подумал он. Может, шутит? Однако шутки у него!.. Пастырь отвернулся и стал сердито смотреть в окно. Непонятно, как таких типов вообще подпускают к космодрому… Но тут в голову ему пришёл блестящий ответ, и, оставив гневную мысль незавершённой, пастырь снова повернулся к водителю:
        - А что вы везёте?
        - Да этот… - Детина мотнул головой в каскетке. - Окислитель.
        - И стоит, небось, дорого?
        - Да уж гробанёшься - не расплатишься, - согласился детина, но тут же сам себе возразил - Хотя если гробанёшься, то и расплачиваться, считай, будет некому. Всё как есть, сволочь, съедает. Сказано - окислитель…
        - Слушайте! - позвал пастырь. - А давайте мы эту цистерну возьмём и угоним!
        - А? - сказал шофёр и тупо уставился на пассажира.
        - Ну да, - нимало не смущаясь, продолжал тот. - Стоит дорого? Дорого. Ну и загоним где-нибудь на стороне. Деньги поделим, а сами скроемся. Идёт?
        Детина оторопело потряс головой, подумал.
        - Не, - сказал он, опасливо косясь на пастыря. - Кому ты его загонишь? Он же только в ракетах…
        Тут он поперхнулся раз-другой, затем вытаращил глаза - и захохотал:
        - Ну ты меня уел!.. Ну поп!.. Ну…
        Сейчас начнёт хлопать по плечу, с неудовольствием подумал пастырь. Но до этого, слава богу, не дошло - впереди показался первый кордон.
        - Сколько с меня?
        - С попов не беру! - влюблённо на него глядя, ответил детина и снова заржал. - Ну ты, кудрявый, даёшь! Надо будет как-нибудь к тебе на службу заглянуть…

* * *
        Плоское и с виду одноэтажное здание на самом деле было небоскрёбом, утопленным в грунт почти по крышу. В дни стартов крыша служила смотровой площадкой и была на этот случай обведена по краю дюралевыми перильцами. Имелось на ней также несколько бетонных надстроек - лифты.
        Пастырь вышел из раздвинувшихся дверей и остановился. Формальности, связанные с передачей тючка, звонок на станцию по поводу сломавшегося автомобиля - всё это было сделано, всё теперь осталось там, внизу. А впереди, в каких-нибудь двухстах метрах от пастыря, попирая бетон космодрома, стояла… его церковь. Нет, не каменная копия, что при дороге напротив бензоколонки, - обнажённо поблёскивая металлом, здесь высился оригинал. Он не терпел ничего лишнего, он не нуждался в украшениях - стальной храм, единственно возможная сущность между ровным бетоном и хмурым осенним небом.
        Чуть поодаль высился ещё один - такой же.
        Руки пастыря крепко взялись за холодную дюралевую трубку перил, и он понял, что стоит уже не у лифта, а на самом краю смотровой площадки. Затем корабль потерял очертания, замерцал, расплылся…
        - Никогда… - с невыносимой горечью шепнул пастырь. - Ни-ко-гда…
        Потом спохватился и обратил внимание, что рядом с ним на перила опёрся ещё кто-то. Пастырь повернул к нему просветлённое, в слезах, лицо, и они узнали друг друга. А узнав, резко выпрямились.
        Перед пастырем стоял полный, неряшливо одетый мужчина лет пятидесяти. Мощный залысый лоб, волосы, вздыбленные по сторонам макушки, как уши у филина, тяжёлые, брюзгливо сложенные губы.
        - Вы? - изумлённо и презрительно спросил он. Повернулся, чтобы уйти, но был удержан.
        - Постойте!
        Каждый раз, когда пастырь оказывался на этой смотровой площадке, ему хотелось не просто прощать врагам своим - хотелось взять врага за руку, повернуться вместе с ним к металлическому чуду посреди бетонной равнины - и смотреть, смотреть…
        - Послушайте! - Пастырь в самом деле схватил мужчину за руку. - Ну нельзя же до сих пор смотреть на меня волком!
        Губы собеседника смялись в безобразной улыбке - рот съехал вниз и вправо.
        - Прикажете смотреть на вас влажными коровьими глазами?
        - Нет, но… - Пастырь неопределённо повёл плечом. - Мне кажется, что вы хотя бы должны быть мне благодарны…
        Со всей решительностью мужчина высвободил руку:
        - Вот как? И позвольте узнать, за что же?
        Господи, беспомощно подумал пастырь, а ведь он бы мог понять меня. Именно он. Кем бы мы были друг для друга, не столкни нас жизнь лбами…
        - За то, что я не довёл дело до скандала, - твёрдо сказал пастырь. - Ведь если бы я после всей этой нехорошей истории начал против вас процесс… Я уже не говорю о финансовой стороне дела - подумайте, что стало бы с вашей репутацией! Известный учёный, передовые взгляды - и вдруг донос, кляуза, клевета…
        Глядя исподлобья, известный учёный нервно дёргал замок своей куртки то вверх, то вниз. Лицо его было угрюмо.
        - Я понимаю вас, - мягко сказал пастырь. - Понимаю ваше раздражение, но не я же, право, виноват в ваших бедах.
        Мужчина дёрнул замок особенно резко и защемил ткань рубашки. Замок заело, и это было последней каплей.
        - А я виноват? - взорвался он, вскидывая на пастыря полные бешенства глаза. - В чём же? В том, что мои исследования не имеют отношения к военным разработкам? Или в том, что наш институт настолько нищий, что за три года не смог наскрести достаточной суммы?.. Что там ещё облегчать? Мы облегчили всё, что можно! Прибор теперь весит полтора килограмма! А я не могу поднять его на орбиту, понимаете вы, не могу!.. Вместо него туда поднимается ваша ангельская почта…
        Здесь, перед храмом из металла, перед лицом звёзд, они сводили друг с другом счёты…
        - Послушайте, - сказал пастырь, - но ведь, кроме истины научной, существует и другая истина…
        - А, бросьте! - проворчал мужчина, пытаясь исправить замок своей куртки. Он сопел всё сильнее, но дело уже, кажется, шло на лад.
        - Одного не пойму, - сказал пастырь, с грустью наблюдая, как толстые волосатые пальцы тянут и теребят ушко замка. - Как вы могли?.. Донести, будто в моих тючках на орбиту выбрасывается героин! Вы! Человек огромного ума… Неужели вы могли допустить хоть на секунду, что вам поверят? Героин - для кого? Для астронавтов? Или для Господа?
        Замок наконец отпустил ткань рубашки, и молния на куртке собеседника заработала. Шумно вздохнув, мужчина поднял усталое лицо.
        - Люди - идиоты, - уныло шевельнув бровью, сообщил он. - Они способны поверить только в нелепость, да и то не во всякую, а лишь в чудовищную. Я полагал, что газеты подхватят эту глупость, но… Видимо, я недооценил людскую сообразительность. Или переоценил, не знаю… Во всяком случае - извините!
        И, с треском застегнув куртку до горла, направился, не прощаясь, к бетонному чердачку лифта.

* * *
        И стоит ли винить пастыря в том, что за всеми этими поломками, формальностями, случайными стычками он совершенно забыл, что у ворот храма его ожидает человек с печальными глазами и горестным изгибом рта! А человек между тем по-прежнему подпирал плечом стену каменной копии космического корабля. Неужели он так и простоял здесь всё это время, ужаснулся пастырь и, загнав отремонтированную машину в гараж, пересёк двор.
        - Я ещё раз прошу извинить меня, - сказал он. - Пройдёмте в храм…
        Они расположились в пристройке. В окне, за полотном дороги, сияли цветные сооружения заправочной станции, и совсем близкой казалась прямая серая линия - бетонная кромка оросительного канала.
        - Прошу вас, садитесь, - сказал пастырь.
        С тем же болезненным выражением, с каким он смотрел на тщательно упакованный тючок, человек уставился теперь на предложенное ему кресло - точную копию противоперегрузочного устройства. Потом вздохнул и сел. Пастырь опустился в точно такое же кресло напротив, и глубокие карие глаза его привычно исполнились света и понимания.
        - Я пришёл… - начал человек почти торжественно и вдруг запнулся, словно только сейчас понял, что и сам толком не знает, зачем пришёл.
        Пауза грозила затянуться, и пастырь решил помочь посетителю.
        - Простите, я вас перебью, - мягко сказал он. - Ваше вероисповедание?..
        Человек слегка опешил и недоумённо посмотрел на пастыря:
        - Христианин…
        - Я понимаю, - ласково улыбнулся пастырь. - Но к какой церкви вы принадлежите? Кто вы? Православный, лютеранин, католик?..
        Этот простой вопрос, как ни странно, привёл человека в смятение.
        - Знаете… - в растерянности начал он. - Честно говоря, ни к одной из этих трёх церквей я… Точнее - вообще ни к одной…
        - То есть вы пришли к Христу сами? - подсказал пастырь.
        - Да, - с облегчением сказал человек. - Да. Сам.
        - А что привело вас ко мне?
        Человек неловко поёрзал в противоперегрузочном кресле и с беспокойством огляделся, как бы опасаясь, что каменный макет внезапно задрожит, загрохочет и, встав на огонь, всплывёт вместе с ним в небеса.
        - Зачем всё это? - спросил он с тоской.
        - Что именно?
        - Ну… астроцерковь… служба в скафандре… записочки…
        Так, подумал пастырь, третий диспут за день.
        - Ну что же делать! - с подкупающей мальчишеской улыбкой сказал он. - Что делать, если душа моя с детства стремилась и к звёздам, и к Господу! Но к звёздам… - Тут лёгкая скорбь обозначилась на красивом лице пастыря. - К звёздам мне не попасть… Повышенное кровяное давление.
        - А если бы попали? - с неожиданным интересом спросил человек.
        - Когда-то я мечтал отслужить молебен на орбите, - задумчиво сообщил пастырь.
        После этих слов человек откровенно расстроился.
        - Не понимаю… - пробормотал он с прежней тоской в голосе. - Не понимаю…
        Пора начинать, решил пастырь.
        - Человечество переживает расцвет технологии, - проникновенно проговорил он. - Но последствия его будут страшны, если он не будет сопровождаться расцветом веры. Вот вы мне поставили в вину, что я служу обедню в скафандре… А вы бы посмотрели, сколько мальчишек прилипает к иллюминаторам снаружи, когда внутри идёт служба! Вы бы посмотрели на их лица… Разумеется, я понимаю, что их пока интересует только скафандр, и всё же слово «космос» для них теперь неразрывно связано с именем Христа. И когда они сами шагнут в пространство…
        - Вы язычник, - угрюмо сказал посетитель.
        - Язычник? - без тени замешательства переспросил пастырь. - Что ж… Христианству всегда были свойственны те или иные элементы язычества. Пожалуй, нет и не было церкви, свободной от них совершенно. Иконы, например. Чем не язычество?.. В давние времена вера выступала рука об руку с искусством - и вспомните, к какому расцвету искусства это привело! И если теперь вера выступит рука об руку с наукой…
        - Да вы уже выступили, - проворчал посетитель. - Вы уже договорились до того, что Христос был пришельцем из космоса…
        - Неправда! - запротестовал пастырь. - Журналисты исказили мои слова! Это была метафора…
        - Хорошо, а записочки? - перебил посетитель. Он явно шёл в наступление. - Откуда вообще эта дикая мысль, что молитва, поднятая на орбиту, дойдёт до Господа быстрее?
        - Разумеется, это суеверие, - согласился пастырь. - Для Бога, разумеется, всё едино. Но люди верят в это!
        - Так! - сказал посетитель, обрадовавшись. - Следовательно, вы сами признаёте, что делаете это не для Господа, а для людей?
        - Да, для людей, - с достоинством ответил пастырь. - Для людей, дабы в конечном счёте привести их к Господу. Так что не ищите в моих словах противоречия. Вы его не найдёте.
        - Но они идут к Господу, как в банк за ссудой! - закричал посетитель. - О чём они просят Его в своих записочках! О чём они пишут в них!..
        - Этого не знаю даже я, - резонно заметил пастырь. - Это известно лишь им да Господу.
        - А разве так уж трудно догадаться, о чём может просить Господа человек, которому некуда девать деньги? - весьма удачно парировал посетитель. - Ваша паства! Это же сплошь состоятельные люди! Те, у кого достает денег и глупости, чтобы оплатить выброс в космос всей этой… бумаги.
        - Вы кощунствуете, - сказал пастырь.
        Лицо его отвердело и стало прекрасным - как на рекламном щите при дороге.
        Посетитель вскинул и тут же опустил тёмные глаза, в которых пастырь успел, однако, прочесть непонятный ему испуг.
        - Опять… - беспомощно проговорил человек. - Опять это слово…
        Надо полагать, обвинение в кощунстве предъявлялось ему не впервые.
        - Да поймите же! - Пытаясь сгладить излишнюю резкость, пастырь проговорил это почти умоляюще. - Элитарность астроцеркви беспокоит меня так же, как и вас. Но рано или поздно всё образуется: стоимость полётов в космос уменьшится, благосостояние, напротив, возрастёт, и недалёк тот час, когда двери храма будут открыты для всех.
        Посетитель молчал. Потом неловко поднялся с противоперегрузочного кресла.
        - Простите… - сдавленно сказал он, всё ещё пряча глаза. - Конечно, мне не следовало приходить. Просто я подумал… ну что же это… ну куда ещё дальше…
        Досадуя на свой глупый срыв и некстати слетевшее с языка слово «кощунство», пастырь тоже встал.
        - Нет-нет, - слабо запротестовал человек. - Провожать не надо. Я сам…

* * *
        Пастырь не возражал. У него действительно был трудный день. Попрощавшись, он снова опустился в кресло и прикрыл глаза.
        Учёный написал на него донос, шофёр грузовика пусть в шутку, но предложил ограбить прихожан, безработный богоискатель обвинил в язычестве и фарисействе. Представители других церквей… Ну, об этих лучше не вспоминать. Кем они все считают его? В лучшем случае - достойным уважения дельцом. Правда, есть ещё паства. Но, будучи умным человеком, пастырь не мог не понимать, что для его прихожан астроцерковь, на создание которой он положил все силы души своей, - не более чем последний писк моды.
        Он открыл глаза и стал смотреть в окно. В окне по-прежнему сияли чистыми цветами постройки заправочной станции и тянулась параллельно полотну дороги бетонная кромка оросительного канала. Потом в окне появился его странный собеседник. Ссутулясь, он брёл к автостанции и, судя по движениям его рук и плеч, продолжал спор - уже сам с собой. Внезапно пастырь ощутил жалость к этому бедолаге в поношенном костюме. Работы нет, жизнь не сложилась, с горя начал искать истину… Или даже наоборот: начал искать истину - и, как следствие, лишился работы… Ну вот опять - ну куда он идёт? Он же сейчас упрётся в оросительный канал, и придётся ему давать крюк до самого мостика. Может, подвезти его? Он ведь, наверное, путешествует автостопом. Да, пожалуй, надо… Как-никак они с ним одного поля ягоды. Походит он так, походит в поношенном своём пиджачке, посмущает-посмущает святых отцов, а там, глядишь, возьмёт да и объявит, что нашёл истинную веру. И соберётся вокруг него паства, и станет в этом мире одним исповеданием больше…
        Пастырь поднялся с кресла. Серая полоска за окном раздвоилась, между бетонными кромками блеснула вода. Человек брёл, опустив голову.
        Как бы он в канал не угодил, забеспокоился пастырь и приник к стеклу. Так и есть - сейчас шагнёт в воду, а там метра два глубины! Пастырь хотел крикнуть, но сообразил, что сквозь стекло крик едва ли будет услышан. Да и поздно было кричать: ничего перед собой не видя, человек переносил уже ногу через бетонную кромку.
        Пастырь дёрнулся к двери и вдруг замер.

* * *
        Точно так же, не поднимая головы и вряд ли даже замечая, что под ногами у него уже не земля, но хмурая водная гладь, человек брёл через канал. На глазах пастыря он достиг противоположной бетонной кромки и, перешагнув её, двинулся к шоссе.
        Стены разверзлись. Скорбные оглушительные аккорды нездешней музыки рушились один за другим с печальных, подёрнутых дымкой высот, и пастырь почувствовал, как волосы его встают дыбом, - состояние, о котором он лишь читал и полагал всегда литературным штампом.
        Сердце ударило, остановилось, ударило снова.
        - Господи… - еле слышно выдохнул пастырь.
        Человек на шоссе обернулся и безнадёжным взглядом смерил напоследок каменную копию космического корабля.
        1988
        Разрешите доложить!
        Солдатская сказка
        Михаилу Шалаеву
        Глава 1
        О воин, службою живущий!
        Читай Устав на сон грядущий.
        И утром, ото сна восстав,
        Читай усиленно Устав.
        - Рядовой Пиньков!
        - Я!
        - Выйти из строя! - скомандовал старшина, с удовольствием глядя на орла Пинькова.
        Рядовой Пиньков любил выполнять эту команду. Не было тут ему равных во всём полку. Дух захватывало, когда, вбив со звоном в асфальтированный плац два строевых шага, совершал он поворот через левое плечо.
        Но, видно, вправду говорят, товарищ старший лейтенант, что всё имеет свой предел - даже чёткость исполнения команды. А Пиньков в этот раз, можно сказать, самого себя превзошёл. Уж с такой он её точностью, с такой он её лихостью… Пространство не выдержало, товарищ старший лейтенант. Вбил рядовой Пиньков в асфальт два строевых шага, повернулся через левое плечо - и исчез.
        То есть не то чтобы совсем исчез… Он, как бы это выразиться, и не исчезал вовсе. В смысле - исчез, но тут же возник по новой. Причём в совершенно неуставном виде, чего с ним отродясь не бывало. Стойка - не поймёшь какая, на сапогах почему-то краска зелёная, челюсть отвалена - аж по третью пуговицу. И что самое загадочное - небритая челюсть-то!..
        Виноват, товарищ старший лейтенант, самоволкой это считаться никак не может. Какая ж самоволка, если рядовой Пиньков ни секунды на плацу не отсутствовал! Другой вопрос: где это он присутствовал столько времени, что щетиной успел обрасти?
        Разрешите продолжать?
        Значит так…
        Повернулся, как я уже докладывал, рядовой Пиньков лицом к строю, душу, можно сказать, в поворот вложил, глядь! - а строя-то и нет! И плаца нет. Стоит он на дне ущелья посреди какой-то поляны, а поляна, что характерно, квадратная…
        Никак нет, по науке это как раз вполне допустимо. Есть даже мнение, товарищ старший лейтенант, что в одном и том же объёме пространства понапихано миров - до чёртовой матери!.. Почему не сталкиваются? Н-ну, образно говоря… в ногу идут, товарищ старший лейтенант, потому и не сталкиваются…
        Остолбенел рядовой Пиньков по стойке смирно. Молодцеватости, правда, не утратил, но что остолбенел - то остолбенел. Однако нашёлся - скомандовал сам себе шёпотом: «Вольно! Разойдись!» - и стал осматриваться.
        Местность незнакомая, гористая и какая-то вроде сказочная… Никак нет, в прямом смысле. Взять хоть поляну эту квадратную: четыре угла, в каждом углу - по дереву. Что на трёх дальних растёт - не разобрать, а на том, что поближе, разрешите доложить, банки с тушёнкой дозревают. Пятисотграммовые, без этикеток…
        Так точно, на мясокомбинате… Но это у нас. А там - вот так, на деревьях. Растительным путём… Вот и я говорю, непредставимо, товарищ старший лейтенант…
        Смотрит Пиньков: за стволом шевеление какое-то. Сменил позицию, а там - волк не волк, крокодил не крокодил… Короче, пупырчатый такой… И землю роет. Воровато и быстро-быстро. Передними лапами. А на травке стоят рядком четыре банки с тушёнкой. И, надо полагать, свежесорванные - в смазке ещё…
        Изготовился рядовой Пиньков для стрельбы стоя и двинулся к дереву. А тот - роет. То ли нюх потерял, то ли просто не ждёт опасности с этой стороны. Потом поднял морду, а Пиньков уже - в трёх шагах.
        Как пупырчатый присядет, как подскочит! Вскинулся и обмер - ну чисто собачка в цирке на задних лапках. Стоит и в ужасе ест Пинькова глазами. Глаза - маленькие, жёлтые, нечестные…
        - Вольно! - враз всё смекнув, говорит рядовой Пиньков и вешает автомат в положение «на плечо». - Кто командир?
        Даже договорить не успел. Хотите верьте, хотите нет, а только пупырчатый делает поворот кругом на два счёта, да так ловко, что все четыре банки летят в яму, а сам - опрометью куда-то, аж гравий из-под лап веером…
        Откуда гравий? Да, действительно… Поляна же… А! Так там ещё, товарищ старший лейтенант, дорожки были гравийные от дерева к дереву! Ну а на самих-то полянках, понятно, трава. Причём с большим вкусом подстриженная: коротко, но не под ноль.
        Ну вот…
        Наклонился Пиньков над рытвиной - банки как банки, даже номер на них какой-то изнутри выдавлен. Разница в чём - у каждой по ободку вроде бы брачок фабричный. А на самом деле - след от черенка.
        Обошёл Пиньков дерево, смотрит: а листочки-то кое-где к веткам - пришиты. Для единообразия, стало быть. Кто-то, значит, распорядился. А то на одной ветке листьев мало, на другой - много… Непорядок.
        «Однако, - ужасается вдруг Пиньков, - мне ж сейчас в караул заступать!..»
        И тут, слышит, за спиной у него как бы смерчик тёплый с фырчанием крутнулся. Оборачивается, а там пупырчатый начальство привёл. Начальство такое: дед… Да нет! Дед - в смысле старенький уже, пожилой! Хотя крепкий ещё, с выправкой… На отставника похож… А с дедовщиной мы боремся, это вы верно сказали, товарищ старший лейтенант!..
        - Осмелюсь доложить, - рапортует. - Премного вашим внезапным явлением довольны!
        И тоже, видать, кривит душой - доволен он! Оробел вконец, не поймёт: то ли это рядовой Пиньков перед ним, то ли ангел небесный откуда-то там слетел…
        Никак нет, никакое не преувеличение. Вы рядового Пинькова по стойке смирно видели? Незабываемое зрелище, товарищ старший лейтенант! Стоит по струнке, глазом не смигнёт, оружие за плечиком сияет в исправности, подворотничок слепит, надраенность бляхи проверять - только с закопчённым стёклышком. А уж сапог у Пинькова… Да какой прикажете, товарищ старший лейтенант. Хоть левый, хоть правый… Кирза ведь, а до какого совершенства доведена! Глянешь с носка - честное слово, оторопь берёт: этакая, знаете, бездонная чернота с лёгким, понимаете, таким млечным мерцанием… Галактика, а не сапог, товарищ старший лейтенант!
        - Рядовой Пиньков! - представляется рядовой Пиньков по всей форме. А сам ненароком возьми да и скоси глаз в сторону ямы.
        Ну, дед, понятно, всполошился, тоже туда глаз метнул. А там пупырчатый на задних лапах елозит - не знает, от кого теперь банки заслонять: от Пинькова или от дедка от этого.
        - А ну-ка, любезный, - подрагивающим голосом командует дедок, - подвинься-ка в сторонку…
        Пупырчатый туда-сюда, уши прижал, лоб наморщил, но видит, податься некуда, - отшагнул.
        Смотрит дед: банки. Оглянулся быстро на Пинькова - и с перепугу в крик.
        - Шкуру спущу! - кричит. - Смерти моей хочешь? Перед кем опозорил! Пятно на всю округу!..
        Откуда ни возьмись - ещё четверо пупырчатых. Точь-в-точь такие же, никакой разницы - тоже небось банки тайком прикапывали, и не раз. Сели вокруг первого, готовность номер один: пасти раззявлены, глазёнки горят. И смотрят в предвкушении на деда - приказа ждут.
        И ещё гномики какие-то… Как выглядят? Н-ну, как вам сказать, товарищ старший лейтенант… Гномики и гномики - пугливые, суетятся. Похватали банки и полезли с ними на дерево - на место прикреплять.
        - Взять! - визжит дед.
        Как четверо пупырчатых на первого кинутся! Шум, грызня, клочья летят… А дед берёт культурно Пинькова под локоток и уводит в сторонку от этого неприятного зрелища. А сам лебезит, лебезит, в глаза заглядывает.
        - Нет, но каков подлец! - убивается. - Ведь отродясь не бывало… В первый раз… Как нарочно…
        - Разорвут ведь, - говорит Пиньков, останавливаясь.
        - У меня так! - кровожадно подтверждает дед, от усердия выкатывая глаза. - Чуть что - в клочья!.. Вы уж, когда докладать будете… об этом, с банками, не поминайте, сделайте милость…
        И уводит Пинькова всё дальше, вглубь оврага… Горы? Виноват, товарищ старший лейтенант, какие горы? Ах, горы… Разрешите доложить, с горами у Пинькова промашка вышла. Не горы это были, а самый что ни на есть овраг. Просто Пиньков его поначалу за ущелье принял…
        Да и немудрено. Ведь что есть овраг, товарищ старший лейтенант? Тот же горный хребет, только наоборот.
        - Ты погоди, дед, - говорит Пиньков. - Ты кто будешь-то? Звание у тебя какое?
        Дед немедля забегает вперёд, руки по швам, глаза выкачены.
        - Колдун! - рапортует.
        «Эх, мать!» - думает Пиньков.
        И пока он так думает, выходят они из овражного отростка в центральный овраг. Ну вроде как на проспект из переулка. Внизу речка по камушкам играет - чистенькая, прозрачная. И травяные квадраты - вверх по склону ступеньками.
        - Изволите видеть, - перехваченным горлом сипит колдун, - вверенная мне территория содержится в полной исправности!..
        И точно, товарищ старший лейтенант. Порожки-склончики от ступеньки к ступеньке дёрном выложены. На деревьях банки качаются в изобилии. И под каждым деревом пупырчатый на задних лапах.
        «Э! - спохватывается Пиньков. - Да ведь он меня так до вечера по оврагу таскать будет!»
        Спохватился и говорит:
        - Слушай, дед. Я ведь не проверяющий. Я сюда случайно попал.
        Колдун аж обмяк, услышав.
        - А не врёшь? - спрашивает жалобно.
        - Мне врать по Уставу не положено, - бодро и молодцевато отвечает Пиньков.
        - Эй, там! - сердито кричит колдун. - Отставить! Ошибка вышла…
        Ну, по всему овражному склону, понятно, суета, суматоха: кто на дерево лезет лишние банки снять, кто что…
        - Эх, жизнь собачья… - расстроенно вздыхает колдун. - Главное, служивый, не знаешь ведь, с какой стороны эта проверка нагрянет. Дёрн, видишь, со всего низового овражья ободрали, сюда снесли - а ну как оттуда проверять начнут? Прямо хоть обратно неси…
        - И часто у вас проверки? - интересуется Пиньков.
        - Да вот пока Бог миловал…
        - Что, вообще ни одной не было?
        - Ни одной, - говорит колдун:
        А лет ему, товарищ старший лейтенант, по всему видать, немало. Колдуны - они ведь завсегда моложе кажутся, чем на самом деле.
        - Так, может, никакой проверки и не будет? - сомневается Пиньков.
        Обиделся колдун:
        - Ну, это ты, служивый, зря… Проверка обязательно должна быть - как же без проверки?
        Ну не врубается в ситуацию, товарищ старший лейтенант! Человеку в караул заступать, а он с проверкой со своей…
        - Дед! - говорит Пиньков. - Помог бы ты мне отсюда выбраться, а? Служба-то ведь не ждёт.
        Встрепенулся колдун, глаза было хитрые-хитрые сделались, но как услышал слово «служба» - испугался, закивал.
        - Да-да, - говорит. - Служба. Это мы понимаем. Не извольте беспокоиться, сам до полянки провожу, сам отправлю…
        И видно, что Пинькова он всё-таки побаивается. Если даже и не проверяющий - всё равно ведь непонятно, кто такой и зачем явился. Бляха-то вон как сверкает!
        Двинулись, короче, в обратный путь.
        - Слушай, дед, - говорит Пиньков. - А чего ты так этих проверок боишься? Ты ж колдун!
        Усмехнулся дед криво, зачем-то вверх посмотрел.
        - Колдун, - отвечает со вздохом. - Но не Господь же Бог!
        - Это понятно, - соглашается Пиньков. - Бога-то нет…
        Просто так, из вежливости, беседу поддержать. А колдун вдруг остановился, уставился прямой наводкой - и смотрит.
        - Как нет? - спрашивает.
        - А так, - малость растерявшись, говорит Пиньков. - Нету.
        - А кто вместо?
        - Вместо кого?
        - Ну, того… этого… о ком говорим, - понизив голос, поясняет колдун. А глаза у самого так и бегают, так и бегают.
        - Тёмный ты, дед, - смеётся Пиньков. - В лесу, что ли, рос? Никого нету, понял? Ни Бога, ни вместо…
        Он ведь, товарищ старший лейтенант, не просто рядовой Советской армии - он ещё и отличник боевой и политической подготовки. Среди ночи нарочно разбудите, спросите: «Есть Бог?» - отрапортует без запинки: «Никак нет, товарищ старший лейтенант! Нету!»
        Обводит колдун диким взглядом вверенную ему территорию, и начинает до него помаленьку доходить.
        - А-а-а… - тянет потрясённо. - То-то я смотрю…
        Ну шутка ли - столько информации сразу на голову рухнуло! Всё равно что карниз с казармы - помните?
        - Мне в караул заступать, дед! - стонет Пиньков. - Пошли, да?
        Очнулся колдун и сразу куда-то заторопился:
        - Ты, служивый, это… - И глаза прячет. - Ты знаешь что? Ты уж сам туда дойди, а? Тут рядом ведь… Недалеко то есть…
        - Да ты погоди, дед! - ошеломлённо перебивает Пиньков. - А как же я без тебя обратно-то попаду?
        - А как сюда попал, только наоборот, - впопыхах объясняет дед. - А я побегу. Забыл, понимаешь, совсем: дела у меня, служивый, ты уж не обессудь…
        И - рысит уже чуть ли не вприпрыжку вниз по оврагу.
        Странный колдун, подозрительный…
        А полянку, между прочим, искать пришлось: они ж одинаковые все, квадратные. Еле нашёл. Один был ориентир - яма из-под банок. Так они уже её засыпали и травинок понавтыкали. Под деревом, понятно, пупырчатый навытяжку - опасливо на Пинькова поглядывает, но не давешний, другой, хотя и одноглазый, хотя и ухо откушено. Потому что увечья, товарищ старший лейтенант, сразу видно, давние.
        Сориентировался Пиньков на местности и приступил. Но это легко сказать: «Так же, как сюда попал, только наоборот», - а вы попробуйте, товарищ старший лейтенант, из стойки смирно совершить поворот через правое, смешно сказать, плечо и отпечатать строевым два шага назад! Спиной вперёд то есть. Да нипочём с непривычки не получится!
        Опять же нервничать начал. Время-то идёт! Это мы с вами, товарищ старший лейтенант, знаем, что на плацу и в овраге оно идёт по-разному, а Пиньков-то ещё не знал!.. А нервы в военном деле, разрешите доложить, вещь серьёзная. Помните того приписника, который на прошлых сборах в фотографа стрелял? Ну как же! Три километра с полной выкладкой, а потом ещё полоса препятствий. Переваливается из последних сил через последнюю стенку, а за стенкой фотограф ждёт. «Улыбнитесь, - говорит, - снимаю!» А патроны-то - боевые! Хорошо хоть не попал ни разу - руки тряслись…
        Так вот, бился-бился Пиньков - аж взмок. Да ещё автомат тут мешается! Снял его Пиньков, отложил на травку, решил сначала тренаж без автомата провести, а потом уже с автоматом попробовать.
        А тут и сумерки наступили - в овраге-то темнеет быстро. Мрак, товарищ старший лейтенант. Видимости - ноль. Так, кое-где глазёнки жёлтые сверкнут на секунду, банка о банку брякнет, да ещё шум от рытья земли передними лапами то здесь, то там. Ночная жизнь, короче.
        И вдруг - получилось! Достиг-таки рядовой Пиньков необходимой чёткости исполнения. Глядь - стоит он опять перед строем, как будто и секунды с тех пор не прошло.
        …Ну, в строю, понятно, шевеление - шутка ли: бойцы на глазах пропадать и появляться начали! Старшина догадался - скомандовал: «Отделение, разойдись!» И кинулись все к Пинькову.
        Доложил Пиньков что и как. Старшина в затылке скребёт, рядовой состав тоже удивляется - не знают, что и думать. Не стрясись такое прямо перед строем - ни за что бы не поверили…
        Краска? Какая краска? Ах, на сапогах, зелёная… Так ведь они с колдуном по полянам шли, товарищ старший лейтенант. Травка, значит, слегка пожухла, так гномики её, видать, подновили слегка. А гуашь - она ж маркая…
        Разрешите продолжать? Есть!
        - Э, браток! - говорит вдруг старшина. - А автомат-то твой где?
        Смотрят все: нет автомата.
        - Стало быть, - бледнея, говорит Пиньков, - я его там оставил…
        - Э, браток… - говорит старшина.
        А что тут ещё скажешь? Сами знаете: «За утрату и промотание казённого имущества…» Ну, промотания, положим, никакого не было, но утрата-то налицо!.. Ясно, короче, что хочешь не хочешь, а придётся Пинькову туда опять лезть.
        - Стройся! - командует со вздохом старшина.
        Построились.
        Смотрит старшина на орла Пинькова и понимает, что в таком виде орлу Пинькову пространства нипочём не прорвать: щетина, гуашь эта на сапогах, да и бляха потускнеть успела…
        - Отставить! - командует.
        Привели Пинькова в порядок, пылинки смахнули. Оглядел его ещё раз старшина и говорит:
        - Ты вот что, браток… Возьми-ка ещё один боекомплект. Ситуация, она ведь всякая бывает. А ты у нас вроде как на боевое задание идёшь…
        Зачем ему патроны без автомата? Ну а вдруг, товарищ старший лейтенант! Старшина ведь верно сказал: ситуация - она всякая бывает…
        Отчислили Пинькову под ответственность старшины два полных рожка и снова построились.
        - Равняйсь! Смир-рна! Рядовой Пиньков!
        - Я!
        - Выйти из строя!
        - Есть!
        Вот когда проверяется, товарищ старший лейтенант, насколько развито у бойца чувство ответственности! Вбив в зазвеневший плац два строевых шага, рядовой Пиньков со сверхъестественной чёткостью повернулся через левое плечо - и снова очутился в овраге. С первого раза.
        Глава 2
        О воин, службою живущий!
        Читай Устав на сон грядущий.
        И утром, ото сна восстав,
        Читай усиленно Устав.
        Нет автомата. Разворошил траву, землю пощупал - нету.
        «Э! А туда ли я попал вообще?» - думает Пиньков.
        И в самом деле, товарищ старший лейтенант, не узнать местности. Во-первых, в прошлый раз лето было, а теперь вроде как осень: листья сохнут, желтеют, падают. А во-вторых, бардак, товарищ старший лейтенант! Трава не стрижена, листву сгребать никто и не думает, поляна уже не квадратная - расплылась, съела гравийные дорожки, зато в траве кругом тропки протоптаны. Раньше, значит, ходили как положено, а теперь ходят как удобно. А автомат кто-то подобрал, не иначе. И хорошо, если так. А то ведь поди пойми, сколько тут в овраге времени прошло, пока Пиньков старшине о своих приключениях докладывал! Может, месяц, может, год, а ну как все пять лет? Проржавел бы в гречневую кашу - под открытым-то небом!
        И направился рядовой Пиньков к ближайшему дереву. К тому самому.
        Полпути ещё не прошёл, а сообразил, что никакая это не осень. Болеет дерево. Мало того что листья желтеют и сохнут, банки тоже скукожились, помельче стали, искривлённых полно, деформированных, кое-где уже бочок ржавчиной тронут…
        Под деревом должен бы пупырчатый стоять на задних лапах - пусто. Возле самых корней - норы какие-то, земля кучками.
        - Эй! Есть тут кто-нибудь? - говорит Пиньков.
        В одной из нор что-то заворочалось, и вылезает пупырчатый. Но какой! Уж на что Пиньков не робкого десятка - и то попятился. Бегемот, честное слово! Лоб - низкий, глазёнки - злобные, загривок прямо от ушей растёт. Уставился на Пинькова, с четверенек, правда, не встаёт, но видно, что колеблется: не встать ли на всякий случай?
        - Слышь, браток, - дружески обращается к нему Пиньков. - Ты тут на полянке автомата моего, случаем, не видел?
        Ошибка это была, товарищ старший лейтенант. Явный тактический просчёт. Как услышал пупырчатый, что добром его о чём-то просят, засопел, скосомордился… Зарычал в том смысле, что гуляй, мол, свободен, и снова в нору полез. Кормой вперёд.
        «Что это они так разболтались? - озадаченно думает Пиньков. - Может, колдун помер?»
        Постоял он, постоял перед норой и решил не связываться - ну его, уж больно здоровый… Повернулся и пошёл в сторону центрального оврага - тем путём, что в прошлый раз шли. Доберусь, думает, до речки, а там уж выспрошу, где этого колдуна искать.
        Идёт и головой качает. Во что овраг превратили - больно смотреть! Там банка пустая лежит ржавеет, там деревце в неположенном месте проклюнулось… А сорняки по обе стороны всё выше и выше. Вот уже в человеческий рост пошли…
        И тут из-за поворота тропинки выкатывается ему навстречу гномик. Счастливый, сияет, а в руках - помятая банка сгущёнки с пятнышком ржавчины…
        То есть не сгущёнки, какой сгущёнки?.. Тушёнки, конечно! Хотя… Ну точно, товарищ старший лейтенант! Там и сгущёночные деревья тоже были, только у них плоды белые и помельче - граммов на триста…
        Так вот, увидел гномик Пинькова - перепугался. Стал быстренько на четвереньки, сделал одно плечико выше другого и робко, неубедительно так зарычал. Пупырчатым, что ли, прикинуться хотел? Неясно…
        - Ты больной или голодный? - прямо спрашивает его Пиньков.
        Гномик ужасно смутился, встал с четверенек и, чуть не плача, протягивает банку Пинькову.
        Не понял его Пиньков:
        - Чей паёк?
        - Мой.
        - А чего ж ты мне его суёшь?
        - Всё равно ведь отнимешь! - рыдающе говорит гномик.
        «Порядочки!» - думает Пиньков.
        - А где живёшь?
        - В яме.
        - Да вижу, что в яме… Далеко это?
        - А вон, за бурьяном…
        - Тогда пошли, - говорит Пиньков. - Ну чего уставился? Провожу тебя до твоей ямы, чтобы банку никто не отобрал. А ты мне по дороге расскажешь, что у вас тут в овраге делается.
        - А ты кто? - поражённо спрашивает гномик.
        Поглядел на него Пиньков: вроде малый неплохой, забитый вот только, запуганный…
        - Зови Лёшей…
        И пока до ямы шли, товарищ старший лейтенант, гномик ему такого понарассказывал!.. Короче, эти две расы (в смысле - гномики и пупырчатые) живут в овраге издавна. И каждая имеет свои национальные традиции… Так вот пупырчатые в последнее время обнаглели вконец! Нарыли, понимаете, нор под деревьями, живут в них целыми сворами, а деревья от этого сохнут, пропадают. А крайними опять выходят гномики: дескать, не поливали. А попробуй полей: не дай бог нору зальёшь кому-нибудь - пополам ведь перекусит!..
        Гномикам, товарищ старший лейтенант, вообще житья не стало. Придёшь за банкой, за своей, за положенной, - так он ещё и не даёт, куражится - скучно ему!.. Обойди, рычит, вокруг дерева на руках - тогда посмотрим. Обойдёшь, а он всё равно не даёт, придирается: не с той, мол, руки пошёл…
        Никак нет, товарищ старший лейтенант, человеческой речью пупырчатые не владеют. Рычат, рявкают по-всякому… Как их гномики понимают? А куда денешься, товарищ старший лейтенант! Приходится…
        Вот и Пиньков тоже возмутился, не выдержал:
        - А куда ж колдун смотрит?
        И тут выясняется интереснейшая деталь: оказывается, колдун уже года три как в овраге не показывался. Раньше-то при нём пупырчатые какие были? Рёбра одни с позвоночником!.. Нет, воровать они, конечно, и тогда воровали, но хотя бы жрать боялись наворованное! Чуть поправишься - улика налицо…
        - Что же всё-таки с колдуном-то, а? - размышляет вслух рядовой Пиньков.
        - Я так думаю, - говорит гномик, и в глазах у него начинает светиться огромное уважение, - что у колдуна сейчас какие-то серьёзные дела. Такие серьёзные, что нам и не снились. А вот закончит он их, поглядит, что в овраге делается, и строго пупырчатых накажет.
        «Хорошо, если так, - думает Пиньков. - Хуже, если помер».
        Добрались до ямы. Яма как яма, на четверых гномиков рассчитанная, живут шестеро. Остальные пятеро, правда, временно отсутствуют - на работах где-то, а у этого, что с Пиньковым (его, кстати, Голиафом зовут), у него вроде как отгул.
        Да нет, товарищ старший лейтенант, нормальный гномик - ростом чуть выше автомата. А Голиафом его зовут не потому, что здоровый, а потому, что в лоб то и дело получает…
        Спустились они в яму, банку в уголке прикопали, сидят беседуют.
        - Так, значит, говоришь, года три уже? - хмурится Пиньков.
        - Или четыре, - неуверенно отвечает гномик. - Да вот сразу после проверки…
        - А! - говорит Пиньков, оживившись. - Так, значит, была всё-таки проверка?
        - Была, - подтверждает гномик. - Сам-то я, правда, не видел, но, говорят, была.
        Любопытство разобрало Пинькова.
        - Слушай, а как проверяющий выглядел?
        - Проверяющий?.. - с тихой улыбкой восторга говорит гномик. - Высокий, выше колдуна… В одеждах защитного цвета… Пуговицы - сияют, бляха - солнышком. А уж сапоги у него!..
        Тут смотрит гномик на Пинькова, умолкает и, затрепетав, начинает подниматься в стойку смирно.
        - Да сиди ты! - с досадой говорит Пиньков. - Тоже мне проверка! Никакая это была не проверка. Я это был…
        Сел гномик, дыхнуть не смеет и держит равнение на Пинькова.
        - Сказано тебе: вольно… - сердито говорит Пиньков. - А про автомат про мой ты нигде ничего не слышал?
        Не знает гномик, что такое автомат. Пришлось объяснить.
        - Нет, - отвечает, подумав. - Про реликвию слышал, а вот про автомат - ни разу…
        Насторожился Пиньков:
        - А что за реликвия?
        А реликвия, товарищ старший лейтенант, следующая. Во-первых, чёрт его знает, что это такое. Во-вторых, слышно о ней стало года три-четыре назад, то есть по времени вполне совпадает. В-третьих, известно, что стоит она в некоей пещере, а пещера эта находится аж в низовом овражье за ободранной пустошью. И многие в эту реликвию верят.
        - А как она хоть выглядит? - допытывается Пиньков. - Ствол есть? Затвор есть?
        - Может, и есть… - вздыхает гномик. - Одним бы глазком на неё взглянуть…
        Задумался Пиньков.
        - А как считаешь, - спрашивает, - знает колдун, где сейчас мой автомат?
        Гномик даже встал от почтительности.
        - Колдун знает всё, - объявляет торжественно.
        - Знает он там с редькой десять! - недовольно говорит Пиньков. - Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?
        Гномик брык - и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…
        Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.
        - А далеко отсюда этот ваш колдун живёт? - спрашивает.
        - День пути, - слабым голосом отвечает гномик. - Только там не пройдёшь - пупырчатых много…
        Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах, в смысле, почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…
        - В общем так, Голька, - говорит Пиньков (Голька - это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). - Пойдём-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты всё, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.
        А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнёт. И верно - зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.
        - Да! - говорит. - Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!
        И - брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.
        Оживил его по новой - и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились - шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.
        Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только лёгкая волнистость склонов напоминает.
        - Ну и куда теперь? - спрашивает Пиньков.
        Оказалось - вверх по течению. Колдун, по слухам, живёт в самом начале центрального оврага - бункер там у него, что ли…
        И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…
        «Плохо дело, - думает Пиньков. - Дневной переход на голодный желудок - это уже не служба, а так, несерьёзность одна…»
        - Слышь, Голька, - обращается он к гномику, - а банку эту тебе на сегодня выдали?
        - Что ты! Что ты! - Голька на него даже ручонками замахал. - Банка - это не на день. Это на неделю.
        - Н-ни черта себе! - говорит Пиньков. - Выходит, за эту неделю ты уже всё получил?
        - Ну да - за эту… - слабенько усмехается Голиаф. - Это за позапрошлую, и то еле выпросил…
        - Ага… - говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: - Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?
        - А по рёбрам… - со вздохом отвечает Голиаф.
        Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмёт вдруг и помрёт с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но конечно, могут и не быть.
        Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причём прятаться всё труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе - порядку больше.
        Ну и наконец всё. Пришли. В смысле, трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.
        - Нет! - говорит минут через пять Пиньков. - Не могу я этот бардак видеть!
        Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.
        - Значит так, Голька, - инструктирует. - Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.
        Поднимается в рост и твёрдым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.
        - Встать! - рявкает рядовой Пиньков. - Смир-рна!
        Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашёлся один слабонервный - встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего - стоят, терпят.
        - Кто дневальный?! - гремит рядовой Пиньков. - Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!
        …Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш рубль - уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на лиры? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!
        Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.
        - Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..
        И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, ещё и клок волос торчит на загривке.
        Вознегодовал Пиньков:
        - Эт-то ещё что за плацдарм для насекомых? Сбрить!
        - Есть! - с перепугу рявкает пупырчатый.
        Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом - и то человеческий голос прорезался!..
        А тут и Голиаф подходит - робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил - вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.
        Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривлённую, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал - полновесную сорвал, чистенькую.
        Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдёт подальше, и скомандовал:
        - Вольно! Продолжайте по распорядку.
        Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевёл дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.
        Догнал Пиньков Голиафа.
        - Ты колдун, - с трепетом говорит ему гномик.
        - Какой там колдун! - хмурясь, отвечает Пиньков. - Жить надо по Уставу - вот тебе и всё колдовство.
        Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.
        Глава 3
        О воин, службою живущий!
        Читай Устав на сон грядущий.
        И утром, ото сна восстав,
        Читай усиленно Устав.
        Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага - это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки - и сразу куриная слепота.
        Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…
        Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь - и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая - без травм обошлось.
        Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу - гномик. Скорчился, трясётся… Почувствовал, что щупают, и - в крик:
        - Я селекционер! Я селекционер!..
        - Обязательно вопить надо, раз селекционер? - сердито спрашивает Пиньков.
        Удивился гномик, замолчал, но дрожать - всё ещё дрожит.
        - Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?
        Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушёночные, и сгущёночные, и разные прочие - всё это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство - кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что стоит под ним нору вырыть, как оно тут же сохнуть начинает.
        Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!
        А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: ну там прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.
        Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме - голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков - точно, нет гномика, одна только вмятина от него.
        - Главная наша беда, - излагает из темноты селекционер, - что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…
        - Это когда ж такое будет? - раздаётся тут развязный голос из-за фанерной перегородки.
        - Скоро! Очень скоро! - запальчиво восклицает селекционер. - Вот только новое дерево выведу! Банок на нём будет видимо-невидимо!..
        - Нор под ним будет видимо-невидимо, - ещё развязнее отвечает голос из-за перегородки.
        Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю - редчайшее исключение, чудо, можно сказать…
        - Кто это у тебя там? - спрашивает Пиньков.
        - Да помощник… - смущённо говорит селекционер. - Талантливый мальчуган, только испорченный сильно…
        - Понятно, - говорит Пиньков. - Вы мне вот что, ребята, скажите: до колдуна далеко отсюда?
        - А колдуну всё до фени, - тут же встревает голос из-за перегородки. - Он проверяющему взятку сунул.
        Рядом в темноте - бум! Глухо и мягко, словно тючок с метровой высоты упал. Голиаф, конечно.
        - Молчи! - вне себя кричит селекционер. - Я тебя по доброте покрываю! Ты нарочно в прошлый раз сгущёнку к тушёнке привил!
        «Ничего себе! - ошеломлённо думает Пиньков. - Да что они, с ума тут посходили? Когда это он мне взятку давал?..»
        - Ну и привил! - нахально отвечает испорченный мальчуган. - А что мне терять? Меня вон сожрать обещали! И сожрут…
        - Ну, ребята… - покачав головой, говорит Пиньков. - Моё дело, конечно, сторона, но пора вам, по-моему, отделяться, на фиг.
        В темноте шорох - Голиаф очнулся и на ноги поднимается.
        - Куда-куда отделяться? - робко переспрашивает хозяин ямы.
        Объяснил Пиньков. И тут же - бум! бум! - селекционер с Голиафом.
        - Что? Уже отделились? - спрашивает наглец из-за перегородки, хотя прекрасно ведь понимает, что произошло…
        Да нет, какой сепаратизм, товарищ старший лейтенант? Ну сами подумайте: где Россия и где овраг!.. И потом Пиньков же сразу оговорился: моё, мол, дело - сторона… Просто дружеский совет, да и не совет даже, а так, сочувствие… Обидно же за гномиков-то!..
        Короче, в яме и заночевали. Подъём сыграли чуть свет. Утро, товарищ старший лейтенант, прямо-таки лучезарное. Речка разлилась - аж до того берега! Дали кругом расстилаются… Так точно, в овраге… А почему нет, товарищ старший лейтенант? Впереди - да, согласен, впереди овраг смыкается, а если оглянуться, то там он, напротив, расходится, расходится… до бесконечности. Есть такое явление в природе: два луча, например, из одной точки… Так что если в ту сторону, то расстилающиеся дали там вполне могли быть… И даже были…
        К полудню добрались до колдуна. Бункер не бункер, но что-то вроде. Одной гранатой развалить можно. В предбаннике пупырчатая сидит… Так точно, не пупырчатый, а пупырчатая… Виноват, товарищ старший лейтенант, иногда очень даже хорошенькие попадаются. Пока, конечно, хайло не откроют.
        Ну, Пиньков - парень бравый, видный, подмигнул, потрепал этак игриво по холке - та, дура, и растаяла.
        Прошли в бункер. А там ещё один пупырчатый, да такой, что и «Смирно!» ему не скомандуешь. А скомандуешь - всё равно толку не будет, потому что потолок в бункере низковат.
        - К колдуну с докладом, - говорит рядовой Пиньков.
        А мордоворот этот его вроде и не слышит - смотрит с весёлым удивлением на съёжившегося Голиафа и как бы прикидывает: сразу его сглотнуть или погодить немного.
        - Э! Э! - говорит Пиньков. - Ты на него так не смотри. Это со мной.
        В жёлтеньких глазёнках у пупырчатого - сожаление. Поглядел ещё раз на Голиафа, вроде даже вздохнул и нехотя отвалил корму от стенки. А там - дверца. К колдуну, видать.
        Хотели оба пройти - не тут-то было! Пинькова пупырчатый пропускает, а на гномика рычит: нет, и всё. Что тут будешь делать!
        - Ладно, - говорит Пиньков. - Придётся тебе, Голька, в предбаннике подождать. Если кто обидит… - Тут Пиньков поворачивается и пристально смотрит в глаза пупырчатому. - Скажи мне - голову буду свёртывать против резьбы. Чтоб враз и навсегда.
        Вошёл. Лежит колдун живёхонький на диванчике и, глядя в потолок, умиротворённо чему-то улыбается. Увидел Пинькова - обрадовался:
        - А, служивый! Здорово, здорово…
        - Здоровей видали, - холодно отвечает ему Пиньков. - Ты что ж делаешь, дед?
        - А что такое?
        - Да то самое! В овраге-то, а? Бардак!.. Пупырчатые, а? Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!..
        - Быть того не может, - лукаво отвечает колдун. - Мне об этом никто не докладывал…
        - Ещё бы они тебе сами на себя стучали! - говорит Пиньков. - Ты на гномиков посмотри! Пропадают гномики-то! Ведь до чего дошло: селекционеры и те впроголодь живут!..
        - Да-да, - прикинувшись озабоченным, говорит колдун. - Вот это действительно безобразие! Я и сам, знаешь, собирался селекционерам ставки поднять…
        - Да разве в одних селекционерах дело? - перебивает его Пиньков. - Я вон гномика с собой привёл, он тебе больше моего расскажет!
        - Ни-ни-ни, - испуганно говорит колдун. - Ни в коем разе. Сам говоришь: порядок должен быть. А по порядку это не ко мне. Это к моему заместителю по гномиковым делам.
        - Это какой же заместитель? - спрашивает, ужаснувшись, Пиньков. - Это тот, что ли, мордоворот за дверцей? Да он же гномиков живьём глотает - по нему видно!
        - Строг, - бодро соглашается колдун. - Что строг, то строг. Пожаловаться не могу.
        - Ну, дед! - говорит Пиньков. - Ну, дед! Завалил ты службу!
        Сбросил колдун ноги на пол, сел, руки в бока упёр.
        - Ну и завалил! - признаёт с вызовом. - И что мне за это будет? Бога-то всё равно нет!
        Вот так, товарищ старший лейтенант! Верно поэт предупреждал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…» Это нам с вами - что есть Бог, что нет Его - Устав помним и службу знаем. А такие вот, как этот колдун… Он пока грозу чувствует - вроде бы ничего служит. Но как только понял, что начальства над ним нету, - всё! Рви провода, топчи фазу…
        «Вот это удружил я гномикам!» - думает Пиньков.
        - Ну ладно, - говорит он, вроде бы остывая. - Бог с ним, с Богом. Я ведь к тебе по другому делу-то. Вот когда я в прошлый раз здесь был, у меня такая штука, помнишь, за плечом висела. Автомат называется.
        - Ну, - соображая, говорит колдун.
        - Ну так вот оставил я его здесь. А вещь казённая, я за неё отвечаю. Ты думаешь, почему я вернулся-то?..
        Обрадовался колдун.
        - Ну вот, - говорит. - Сам на сознательность давишь, а сам казённые вещи бросаешь где попало.
        - Не твоя печаль, - отвечает Пиньков. - Я бросил - я и отвечу. Ты мне лучше скажи: он не у тебя тут, случаем?
        - Кто?
        - Автомат.
        - А что, на месте нету?
        - Да нету, - говорит Пиньков. - Смотрел.
        - Ну, значит, подобрал кто-нибудь, - говорит колдун.
        - А кто?
        - А кто ближе - тот и подобрал.
        «Ага, - размышляет Пиньков. - Значит, скорее всего, тот пупырчатый из-под ближнего дерева. Зря я тогда с ним до конца не разобрался…»
        - Погоди-ка, - говорит. - А вот, болтают, ещё реликвия какая-то где-то там у гномиков появилась. Может, автомат, как думаешь?
        - А бог её знает, - беззаботно отвечает колдун, тонко давая понять, что помнит он, помнит про отсутствие Бога.
        «А! - думает Пиньков. - Была не была! Попробуем взять на пушку».
        - Слышь, дед, - говорит. - А ведь я в прошлый раз нарочно тебе соврал. Вижу: развёл, понимаешь, показуху! Дай, думаю, совру, что Бога нет. Так что погорел ты, дед! Нет Бога, кроме Бога, а я - Проверяющий Его.
        Уставился колдун на Пинькова - и ну хохотать:
        - Ой, не могу… - Одной рукой отмахивается, другой слёзы утирает. - Ой, распотешил, служивый… Ой, уморил… Да ежели бы Бог был - Он меня давно бы уже громом пришиб!.. Так что ступай, служивый, ступай… Ищи своё имущество, а то влетит…
        - Ну ладно, дед! - в сердцах говорит Пиньков. - Ну ладно! Только имей, дед, в виду: отыщу автомат - тебя первого в расход выведу!
        - И большой расход? - с хитрецой спрашивает колдун. (Тёмный, видать, неграмотный.)
        - А вот найду - узнаешь! - отрезал рядовой Пиньков и вышел, хлопнув дверцей.
        Глава 4
        О воин, службою живущий!
        Читай Устав на сон грядущий.
        И утром, ото сна восстав,
        Читай усиленно Устав.
        Вышли из бункера.
        - Ну что? - слабеньким голосом спрашивает Голиаф. - Накажет?
        - Кто?
        - Колдун.
        - Кого?
        - Пупырчатых.
        Оглянулся Пиньков на бункер, насупился.
        - Ага, - говорит. - Накажет. Со временем… Давай-ка, Голька, подтянись. Чтобы морда была бодрая - от колдуна идём…
        Всё по Уставу, товарищ старший лейтенант. Присутствие духа солдату терять не положено ни в каком случае. Пересекли стриженую зону с бодрыми мордами, ну а в бурьяне уже призадумались. Согласитесь, товарищ старший лейтенант, было над чем призадуматься.
        И вдруг где-то совсем рядом - шум, гам, визг!..
        - Ложись!
        Залегли.
        - Жди здесь, - тихо командует рядовой Пиньков и ползёт на шум.
        Выглянул из-за куста, а там… Чистое побоище, товарищ старший лейтенант! Гномиков нет - одни пупырчатые. Ну разборка разборкой. Шерсть летит, хвосты хрустят, ухо лежит выплюнутое…
        Подивился Пиньков на такое дело и пополз обратно.
        - Ничего себе! - говорит. - Выходит, они у вас и друг друга тоже?..
        - Ещё как! - вздрагивая, отвечает Голиаф. - Дня не проходит, чтобы не погрызлись…
        - А им-то чего делить? - недоумевает Пиньков.
        - Да деревья…
        И выясняется ещё одна тонкость: оказывается, пупырчатые гномиков даже и за врагов не считают. Да оно и понятно, товарищ старший лейтенант! Ну сами подумайте, ну какой из гномика враг, если он даже укусить никого как следует не может!.. Так что главный враг пупырчатых - сами пупырчатые. Отъелись, размножились, а деревьев-то не прибавляется! Вот и рвут друг друга почём зря… Ну а гномикам в такой ситуации главное - не подворачиваться. Подвернёшься - перекусят…
        «Ладно, - думает Пиньков. - Это мы учтём».
        Дали здоровенный крюк и обошли драку сторонкой. Потом ещё одну. Потом ещё… Верите ли: четыре драки обходить пришлось. Видно, в прошлый раз, когда к колдуну направлялись, просто день тихий выдался…
        Ну и подзадержались, конечно. К Голькиной яме вышли аж на следующее утро. И то ли выходной у них в овраге, то ли что, но только полна яма гномиков. Один столбиком, как суслик, сидит в уголочке, и в глазах у него что-то такое теплится. Не то мечта, не то надежда. Два других кусок фанерки не поделили: стоят нос к носу на четвереньках, одно плечико выше другого, и трусливо друг на друга рычат. Там рычание - смех один! Горлышки трепещут - лягушачья трель получается…
        «И здесь бардак!» - с горечью думает Пиньков.
        Спрыгнул он в яму, поставил драчунов по стойке смирно и назначил во внутренний наряд.
        - Яму - прибрать! - командует. - Чтобы всё, как у кота, блестело! За ведром, за шваброй бегом… марш!..
        И поворачивается к тому, что столбиком сидит в уголочке:
        - А ты, сачок, чего размечтался? Встать!
        - Нельзя ему… - умоляюще шепчет из-за плеча Голиаф.
        Ну, гномик растерялся, встал. А под ним - можете себе представить? - яйцо. Большое такое, круглое. Гномики-то, товарищ старший лейтенант, оказывается, яйцекладущие! И пупырчатые, кстати, тоже…
        - Виноват, - смущённо говорит Пиньков. - Вольно, браток, давай высиживай дальше…
        Тут вернулись дневальные с ведром и со шваброй… Откуда там ведро и швабра? А как же без них, товарищ старший лейтенант?.. Вернулись, значит, дневальные… Они, кстати, братьями оказались. Одного Иоанн зовут, другого - Иаков. Приборочку провели, всё блестит, как у кота. Банку ту забытую в уголке откопали, Пиньков сам паёк разделил на всех по-честному, гномики на него уже чуть ли не молятся… Никак нет, товарищ старший лейтенант, ни на что не намекаю. Вполне нормальные уставные отношения. А что зовут их так - да мало ли как кого зовут!.. Вон в первой роте ефрейтор Дракула - так что ж его теперь, осиновым колом, что ли?..
        Словом, во второй половине дня вывел их Пиньков в разведку. В смысле - Голиафа вывел и двух братьев этих, а тот, что на яйце, тот, понятно, в яме остался.
        Ну, залегли, наблюдают. До дерева - метров двадцать, всё как на ладони. Три норы у самых корней. А на поверку - одна нора с тремя выходами. Вроде как на случай облавы…
        А под деревом вовсю бартер идёт. Разгул теневой экономики в чистом виде. Приходит, скажем, пупырчатый с десятью банками сгущёнки… В чём несёт? А в этом, как его… То есть отставить, они ж сумчатые, товарищ старший лейтенант! Так точно, яйцекладущие, но сумчатые… Набьёт, мародёр, сумку банками и идёт, брюхо по земле волочит. Ни вида, ни выправки… Тьфу!
        Как торгуются? А как гномики в яме: станут нос к носу и давай рычать, визжать, зубами клацать… Ну, думаешь, сейчас друг другу в горло вцепятся! Нет, ничего… Иногда только, если чужак зарываться начнёт, из норы ещё двое пупырчатых вылезают и неодобрительно на него смотрят, хвостами подёргивают… Ну, тот, ясно, сразу идёт на уступки.
        Цены? Да какие там цены, товарищ старший лейтенант! Что хотят, то творят! Одному мордовороту, например, за четыре сгущёнки четыре тушёнки отдали, чтобы не связываться. А пришёл другой - похлипче, - так они ему за пять сгущёнок всего две тушёнки со скрипом отчислили, да ещё догнать хотели - обратно одну отобрать… Закон джунглей, товарищ старший лейтенант! Куда ж там гномикам соваться с пустыми руками!..
        Пронаблюдали до сумерек и вернулись в яму, так ничего и не выяснив. Автомат (если его, конечно, пупырчатые подобрали) - он либо где-нибудь в норе припрятан как особо редкий предмет, либо они его уже на что-нибудь променяли. Будь это на стриженой территории, где порядка больше, можно было бы проверку учинить, а здесь, в глубинке, это, конечно, не пройдёт…
        Наутро опять залегли. Поначалу всё было как вчера, а потом прибегает пупырчатый со свежеперебитым хвостом. «Наших бьют!» - визжит…
        Так точно, не владеют. Так он же не по-человечески визжит, товарищ старший лейтенант, он по-своему. Просто по характеру визга понятно, что где-то их уже бьют.
        Ну, пупырчатые тут же из нор повылетали - и рысью, как казачья сотня, туда, где бьют. А самого небоеспособного сторожить оставили.
        «Ага», - думает Пиньков.
        - Переползаем к дереву, - командует шёпотом. - Яша, подползаешь справа, а ты, Ваня, слева. Боец Голиаф! Вы пока остаётесь на месте, а подам знак - подходи, как будто банку просить идёшь. Ясна задача? На получетвереньках… вперёд!
        Всё-таки если с гномиками этими подзаняться, товарищ старший лейтенант (ну там уставами, строевой подготовкой), толк будет! Команду выполнили - любо-дорого посмотреть! Яша - справа, Ваня - слева, а Пиньков - с тыла. И все на получетвереньках.
        Встал Пиньков за деревом, отмахнул рукой. Подходит Голька к норам и начинает вежливо покашливать. Из норы - рычание, потом высовывается пупырчатый. В глазёнках - радость: а-а-а, дескать, вот кого я сейчас вокруг дерева на руках погоняю… И тут ему рядовой Пиньков сапогом в ухо ка-ак…
        Грубейшее нарушение Устава? Ну тут можно поспорить, товарищ старший лейтенант… С одной стороны, вроде бы да, грубейшее… А с другой, если посчитать овраг за глубокий тыл предполагаемого противника, то приходится признать, что рядовой Пиньков действовал в данном случае решительно и даже отважно.
        Оглушил, короче. Ну, дальше, как водится, три метра капронового шнура, в пасть вместо кляпа подушку забили… Откуда подушка? Да оттуда же, откуда три метра капронового шнура, товарищ старший лейтенант! Связали, короче, все четыре лапы одним узлом и оттащили в кусты.
        Ваню с Яшей оставили на… Да что вы, товарищ старший лейтенант, на какой на стрёме! На подстраховке оставили…
        Вот… Оставили, значит, их на подстраховке, а сами с Голькой - в нору. Ну, я вам доложу, нора! Кафель кругом, полировка чешская… Откуда взяли? Не могу знать, товарищ старший лейтенант, врать не хочу… Тоже, надо полагать, на банки выменяли.
        А банок… Видимо-невидимо. Любых. И тушёнка, и сгущёнка, и кофе… Ну а про гуашь и говорить не приходится… Так точно, гуашь. Зачем? Ну интересное дело, товарищ старший лейтенант! А зачем нам литература? Зачем нам искусство вообще? Жизнь подкрасить… Так и у них.
        С этими гуашными деревьями, разрешите доложить, интересная история. Раньше они среди пупырчатых не котировались, так что заведовали ими гномики. Ну а потом, когда у пупырчатых при попустительстве колдуна демографический взрыв произошёл, тогда и гуашь в дело пошла. Гномиков из-под деревьев повышибли, ну и как результат качество у гуаши, конечно, ухудшилось. Вскроешь банку, а там наполовину воды, наполовину ржавчины. Покрасишь, скажем, от тоски бурьян, а он ещё хуже становится, чем раньше был…
        Всё есть, короче, одного только нет: автомата. Так точно, и под полировкой смотрели… Нету.
        Ну нет - значит нет. Взяли по паре банок… Почему мародёрство? Трофей! Взятый с боем трофей… А пупырчатого так в кустах связанного и бросили. Свои вернутся - развяжут. А может, и так сожрут, не развязывая…
        Вернулись к яме. А там гномики ликуют.
        - Вылупился! - кричат. - Вылупился!
        Тот, что раньше на яйце сидел, сияет. Остальные - тоже, но уже с лёгким таким, знаете, оттенком зависти.
        Любопытно стало Пинькову.
        - А ну-ка, покажите, - говорит, - кто это такой там вылупился.
        Расступились гномики. Смотрит Пиньков и глазам своим не верит. Представляете, сидит среди обломков скорлупы маленький пупырчатый. Ну да, пупырчатый, а никакой не гномик!
        Вот тут-то и прозрел рядовой Пиньков. Он-то думал, что это две разные расы, а на поверку выходит - одна. И никто не знает толком, кто у кого вылупится. Может, и пупырчатый у гномика, а может, и гномик у пупырчатого. Всякое бывает, товарищ старший лейтенант.
        А родитель - счастли-ивый… Ну как же - жизнь-то у детёныша будет - во! - полной чашей, не то что у папани! А того не понимает, козёл, что подрастёт детёныш-то и в первую очередь самого родителя и слопает!..
        - Ну ладно, - говорит Пиньков. - Вы тут давайте празднуйте, а мне пора. Пойду эту вашу искать… реликвию. Если уж и это не автомат, то я тогда не знаю что… Голька, пойдёшь?
        Встрепенулся Голиаф, глаза - радостные, даже лапки сложил молитвенно - до того ему хочется на реликвию поглядеть. И Ваня с Яшей - тоже.
        - И мы… - просят. - И нас…
        Нахмурился Пиньков. Толку от гномиков маловато, а вчетвером идти - и заметнее, и шуму больше… Но не бросать же их, верно? Да и в бою они себя показали, согласитесь, неплохо…
        - А ладно! - говорит Пиньков. - Вчетвером так вчетвером!
        Попрощались и пошли. А этот, родитель который, так со своим пупырчонком вылупившимся и остался. И что с ним потом стало - не могу знать, товарищ старший лейтенант…
        Глава 5
        О воин, службою живущий!
        Читай Устав на сон грядущий.
        И утром, ото сна восстав,
        Читай усиленно Устав.
        Вышли снова к речке и двинулись по берегу в низовое овражье к ободранной пустоши. Присмирели гномики, притихли: бардак-то нарастает с каждым шагом… В общем, конечно, процесс естественный, товарищ старший лейтенант, но когда такими темпами, то жутковато… Бурьян вокруг - не продерёшься, дички пошли целыми рощами. То ли неокультуренные ещё, то ли уже выродившиеся… Плоды на них, правда, имеются, но, во-первых, толстокорые - полтора сантиметра железа, без взрывчатки не вскроешь… А во-вторых, даже если вскроешь, всё равно тушёнку эту есть невозможно - солидолом отдаёт.
        Проломились кое-как через бурелом дикой гуаши, а там посреди полянки гномик на пеньке сидит и не убегает.
        - Привет, - говорит, - проверяющий!
        И голос знакомый - развязный, даже слегка нагловатый.
        - Погоди-ка, - говорит Пиньков. - А это не ты тогда у селекционера за фанеркой сидел?
        - Я, - говорит.
        А зубы у самого длинные, как у зайца, верхняя губа короткая - всё время скалится.
        Понравился он Пинькову.
        - Ну и как там твой селекционер поживает?
        - А он уже не поживает, - цинично отвечает гномик. - Сожрали вчера.
        - Как?!
        - А так! Колдуну лимфа в голову ударила - приказал выдавать селекционерам по банке в день. Тут же и сожрали. Теперь там пупырчатый сидит… селекционирует.
        «Эх…» - думает Пиньков.
        - Ну а ты? - спрашивает.
        - А что я? - отвечает гномик. - Я как услышал, что банку в день будут выдавать, сразу же и сбежал. Что я, глупенький, что ли? Ясно же, чем дело пахнет!
        - Да уж… - соглашается со вздохом Пиньков. - Ну а зовут тебя как?
        Фомой, говорит. Он, кстати, из всех пиньковских гномиков самым толковым оказался. Только вот с дисциплиной у него неважно. Ну да это дело наживное, товарищ старший лейтенант: не можешь - научим, не хочешь - заставим…
        Идут дальше. Трофейная тушёнка кончилась, жрать нечего. А места кругом дикие: пупырчатые - как бронетранспортеры. Те, что помоложе, даже о колдуне ни разу не слышали, а уж о каком-то там проверяющем - тем более… Такая вот обстановка.
        Боем? Да что вы, товарищ старший лейтенант! С пятью салагами, да без оружия, да против такой банды?.. Как хотите, а со стороны Пинькова, это был бы чистейшей воды авантюризм…
        Но чем-то же кормить рядовой состав надо! «Ладно, - думает Пиньков. - Попробуем бить врага на его территории и его же оружием».
        Присмотрел тушёночное дерево, стал наблюдать. Разошлись пупырчатые на утреннее мародёрство, а одного, как всегда, оставили сторожить. Начистил Пиньков сапоги, надраил бляху, подворотничок свежий подшил, а дальше на глазах у изумлённых гномиков делает следующее: расстёгивает крючок с верхней пуговицей, сдвигает голенища в гармонику, распускает ремень, пилотку - на левую бровь и направляется вразвалочку к дереву. Глаза - надменные, скучающие.
        Пупырчатый смотрит.
        - Чего уставился, шнурок? - лениво и нахально осведомляется рядовой Пиньков. - Дембеля ни разу не видал?
        Растерялся пупырчатый, глазёнки забегали. А рядовой Пиньков тем временем всё так же лениво протягивает руку и берётся за банку. Только было пупырчатый зарычать собрался…
        - А?! - резко поворачиваясь к нему, спрашивает Пиньков. - Голосок прорезался? Зубки, блин, на фиг, прорезались? Я те щас в зубках проборчик сделаю! С-салабон!..
        Пупырчатый от ужаса на спину перевернулся, хвост поджал и только лапами слегка подрыгивает. А брюхо такое розовое, нежное…
        Сорвал Пиньков одну банку, вторую, третью. Тянется за четвёртой. Пупырчатый только поскуливает - рычать не смеет. Делает Пиньков паузу и смотрит ему в глаза.
        - Положено дедушке, - негромко, но со всей твёрдостью старослужащего говорит он.
        Срывает четвёртую банку и некоторое время поигрывает ею над зажмурившимся пупырчатым.
        - Сынок, - цедит, - службы не знаешь. Ты давай её узнавай. Тебе ещё - как медному котелку…
        И с четырьмя банками неспешно, вразвалочку удаляется в неизвестном направлении…
        …А по-моему, яркий пример солдатской смекалки. И потом, товарищ старший лейтенант, сами подумайте: ну какой из Пинькова «дембель»? Пиньков по общепринятой терминологии «черпак». То есть до «дембеля» ему ещё служить и служить! А этих четырёх банок им, между прочим, на два дня хватило…
        Ночевали, конечно, где придётся. На лужайке, к примеру, под скалой. Выставляли караул в количестве одного гномика, смену производили, всё как положено. Утром гномик командует:
        - Подразделение… подъём!
        Открывает Пиньков глаза и видит на скале следующую надпись: «Нет Бога, кроме Бога, а рядовой Пиньков - Проверяющий Его».
        «Этого ещё не хватало!» - думает.
        - Смыть, - командует, - в шесть секунд религиозную пропаганду!
        Смыли.
        - В следующий раз, - предупреждает, - замечу, кто этим занимается…
        Сзади - шорох. Обернулся - а там два гномика стоят, потупившись. Гномики незнакомые.
        - Мы, - говорят, - занимаемся…
        - Два наряда вне очереди! - сгоряча объявляет Пиньков.
        - Есть, два наряда вне очереди! - просияв, кричат гномики.
        Короче, пока дошли до ободранной пустоши, у Пинькова под началом было уже двенадцать гномиков…
        Да нет же, товарищ старший лейтенант! Какие намёки? Просто число двенадцать - очень удобное число в смысле походного строя. Ведь двенадцать гномиков, согласитесь, - это уже толпа, и не заметить её просто невозможно. Так пусть хотя бы строем идут! Можно в колонну по два построить, в колонну по три, а если ширина дороги позволяет, то и по четыре.
        Ну, рядовой Пиньков - вы ж его знаете! - строевик, все уставы - назубок. Чуть утро - он им сначала теорию, потом - тренаж.
        - Повторяю ещё раз! Ногу ставить твёрдо на всю ступню. Руками производить движения около тела. Пальцы рук полусогнуты… Рук, я сказал!..
        До того дошло, что при встрече одиночные пупырчатые дорогу им уступать начали. Видимо, принимали строй за единое живое существо. Собственно, так оно и есть, товарищ старший лейтенант…
        Опять же самоподготовкой занялись. Как вечером личное время - собираются гномики вокруг костерка, и Голька, который всё за Пиньковым записывал, начинает читать:
        - «Ибо сказал Проверяющий: даже если идёшь один - всё равно иди в ногу…»
        Услышал это Пиньков, поморщился. Во-первых, никогда он так не говорил, во-вторых, в Уставе об этом немного по-другому сказано… А потом подумал и решил: пусть их. В целом-то мысль правильная…
        А собственно, почему нет, товарищ старший лейтенант? Должен же человек во что-нибудь верить! Пусть не в Бога, но хотя бы в строевую подготовку…
        Ну вот…
        Добрались они, значит, до ободранной пустоши. Жуткое место, товарищ старший лейтенант. Голый камень кругом, как после ядерного удара. Дёрн-то весь ободрали, когда колдун ещё проверки боялся… Так точно, за пять лет должно было снова зарасти. Но вот не растёт почему-то…
        Но пейзаж, конечно, угрюмый. Справа - скала, слева - скала, терновник и груды песка… Стихи? Какие стихи? Виноват, товарищ старший лейтенант, кто ж в стихах докладывает? Это вам показалось…
        И только это подошли они к скалам, за которыми даже и ободранная пустошь кончается, слышит Пиньков: что-то неладное у них в тылу делается…
        - Стой! - командует.
        Вслушались. А над зарослями низового овражья, товарищ старший лейтенант, тихий такой вой стоит. Тихий - потому что далёкий. Но можно себе представить, что там, вверх по течению, творится… Возьмите нашу полковую сирену и помножьте на число пупырчатых!
        И что уж совсем неприятно: вой помаленьку приближается, становится всё громче и громче…
        - Ну, - говорит рядовой Пиньков, - такого я здесь ещё не слышал…
        - Я слышал… - дрожа, отвечает один из гномиков. - Только давно очень - когда ещё вылупился…
        - А что ж это такое? - недоумевает Пиньков.
        И оказывается, что страшная штука, товарищ старший лейтенант. Раз в несколько лет пупырчатые как бы сходят с ума и вместо того, чтобы грызться, как положено, друг с другом, набрасываются всем миром на гномиков. И скорее всего - с ведома того же колдуна… Так точно, на этот раз намёк, товарищ старший лейтенант. Только не на нас, а на них. «Охота за ведьмами» - слышали? Ну вот…
        - Бегом… марш! - командует Пиньков и бежит к скалам.
        - Товарищ проверяющий! - визжит сзади Голиаф. - Нельзя туда!
        Притормозил Пиньков - и вовремя. Скалы вдруг шевельнулись да как сдвинутся с грохотом! В Древней Греции, говорят, было подобное явление…
        «Надо будет Гольке благодарность объявить перед строем…» - машинально думает Пиньков и отступает на шаг. Скалы, видя такое дело, задрожали-задрожали да и разъехались по местам.
        А вой сзади всё ближе, громче…
        Делает рядовой Пиньков шаг вперёд, и скалы тут же - бабах! - перед самым его носом. Да как! Гранит брызжет, товарищ старший лейтенант…
        - А обойти их нельзя? - спрашивает Пиньков.
        - Это надо назад возвращаться… - нервно отвечает Фома.
        «Попали…» - думает Пиньков.
        И в страшную эту минуту перед внутренним взором его возникает вдруг первый пункт первой главы Дисциплинарного устава:
        «1. Воинская дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил…»
        Отбегает Пиньков подальше и командует:
        - Отделение - ко мне! В две шеренги - становись! Нале-во! Строевым… шагом… марш!
        И ведёт гномиков прямо в проход между скалами.
        - Резче шаг! Не чую запаха палёной резины! Ы-раз! Ы-раз! Ы-раз! Д(ы)ва! Т(ы)ри! «Не плачь девчонку» - запе… вай!
        И грянули гномики «Не плачь девчонку».
        …И вы не поверите, товарищ старший лейтенант, пока проходили - скалы стояли как вкопанные! Но правда, и шли тогда гномики! Ах как шли!.. Чувствовали, видать: чуть с ноги собьёшься - расплющит за милую душу!..
        Да, в общем-то, всё естественно, товарищ старший лейтенант. Самые замедленные процессы - какие? Геологические. Всякие там изменения в земной коре, скажем… Ну вот! В овраге давно бардак, а скалы всё ещё живут по Уставу.
        В общем, прошли.
        - Бегом… марш!
        Побежали. А сзади уже - рёв, давка. Явно настигают пупырчатые. И вдруг - грохот! Скалы сдвинулись! Визг - до небес! Мимо пупырчатый, вереща как ошпаренный, пролетел. Вместо хвоста - верёвочка, как у крысы, в скалах защемило, стало быть…
        Вот и я говорю, товарищ старший лейтенант: забвение Устава до добра не доводит…
        А наши - бегут. Пещера вдали маячит. Весь вопрос: кто первый успеет. Пупырчатые-то в обход рванули, вокруг скал. Вот уже выворачивают из-за бурелома: глаза - угольками, пасти - как у экскаваторов… Так бы и полоснул по ним длинной очередью - было б только из чего полоснуть!.. Почему отставить? Лучше короткими?.. Да хоть бы и короткими, товарищ старший лейтенант, - всё равно ведь не из чего!..
        Всё же опередили их наши. Пропустил Пиньков всех гномиков в пещеру, хотел было сам за ними нырнуть, а тут первый пупырчатый подлетает. А Пиньков его сапёрной лопаткой по морде - хрясь!.. Где взял? А в этой… в норе, когда автомат искали! Там, товарищ старший лейтенант, если пошарить, ещё и не такое найдётся…
        И потом - разве пупырчатого сапёрной лопаткой уделаешь? Лезвие только покорёжил - пропеллером пошло…
        Залетает, короче, смотрит: длинная такая извилистая пещера. На стенах - надписи политического характера. Ну там типа: «Колдуну всё до фени» или «Проверяющий вернётся…».
        А у входа пупырчатые беснуются. Пролезть не могут - узко, а раскопать тоже не получается - камень.
        - Другого выхода нет? - спрашивает Пиньков гномиков.
        - Нет, - говорят.
        «Так, - думает Пиньков, - тогда вся надежда на автомат…»
        - Ну и где она тут, эта ваша реликвия?
        Разбежались гномики по пещере - ищут.
        - Здесь! - радостно кричит Голька. - Здесь!
        Пиньков - туда. Поворачивает за угол, а там - тупичок. Свечи теплятся… Кто зажёг? Да Голька, наверное, и зажёг - кому ж ещё, товарищ старший лейтенант! Шустрый…
        А в самом тупичке, в нише, стоит деревянное изображение гномика в натуральную величину. Вот тебе и вся реликвия…
        У Пинькова аж руки опустились.
        «Эх…» - думает.
        Мысль, конечно, неуставная, но и ситуация, согласитесь, безвыходная. Смотрит Пиньков на статую и понимает, что изображает она не совсем гномика. Сапоги, френч, пилотка, ремень с бляхой… Так точно, товарищ старший лейтенант, это они рядового Пинькова из дерева выточили.
        Ну уж этого он никак не мог перенести - взорвался.
        - Раздолбаи! - кричит. - Только и можете, что хреновины всякие вырезать! Проку от вас…
        Хватает он статую и со всего маху - об пол! Гномики ахнули, в стенки вжались от ужаса… Реликвия - в щепки! И вдруг что-то металлическое о камень - бряк!
        Ну, тишина, конечно, полнейшая. Слышно только, как пупырчатые у входа воют и землю скребут.
        Нагнулся Пиньков, поднял то, что из статуи выпало, и говорит:
        - Эх вы, шнурки!.. Ни черта-то вы, шнурки, не знаете, как положено с реликвиями обращаться…
        И, звучно передёрнув затвор, рядовой Пиньков твёрдым шагом направился к выходу из пещеры.

* * *
        Вот и вся история, товарищ старший лейтенант… Разрешите доложить, в овраге теперь - полный порядок. Пупырчатые и те строем ходят, а уж про гномиков и говорить не приходится. Такая пошла в овраге замечательная жизнь, товарищ старший лейтенант, что никто без приказа и дыхнуть не смеет… Кто командует? Да колдун же и командует - кому ж ещё? Не глупенький ведь - в шесть секунд всё понял: нет Бога, кроме Бога, а рядовой Пиньков - Проверяющий Его… Так что докладывать командиру части об этих ста двадцати автоматных патронах, по-моему, не стоит… Так я ж к тому и веду, товарищ старший лейтенант: списать их - и все дела! Тем более что потрачены они на восстановление социальной справедливости…
        1989
        Пока не кончилось время
        Такое впечатление, что этот телефон-автомат неоднократно побивали за что-то каменьями. Трубка была прикована к помятому корпусу крепкой короткой цепью. Как кружка к бачку, машинально отметил Калогeр.
        Он опустил в чёрную прорезь две минуты жизни и набрал номер.
        - Банк времени слушает, - незамедлительно отозвался любезный женский голос.
        Калогер молчал.
        - Банк времени слушает, - повторила женщина, не изменив интонации ни на йоту.
        Калогер медленно опустил трубку на деформированный рычаг.
        - Банк вре… - Голос оборвался, и в недрах автомата что-то негромко звякнуло. Две минуты жизни были потрачены впустую.
        Ещё пару минут он потратил на бессмысленное стискивание трубки. Потом резко обернулся и обнаружил, что стоит лицом к лицу с ярко и безвкусно одетой женщиной, видимо ожидавшей конца разговора. Женщина смотрела на Калогера, чуть отшатнувшись и округлив глаза.
        - Извините… - пробормотал он, сообразив, что напугал её своим неожиданным поворотом и перекошенным, надо полагать, лицом.
        Он побрёл к набережной, и ветер, как прикладом, подталкивал его в спину. Глупо… Конечно, звонить туда не следовало. Но раз уж позвонил…
        Да, раз уж позвонил, то будь добр - доведи дело до конца и выслушай неизменно любезный женский голос, который сообщит, что на банковском счете у вас, господин Калогер, в общей сложности где-то ещё два месяца жизни. Или около того…
        Два месяца? Он остановился, чувствуя, как неодолимый ужас словно высасывает его изнутри: ещё миг - и хрупкая оболочка - всё, что осталось от Калогера, - схлопнется и косо опадёт на асфальт.
        - Прекрати! - хрипло сказал он. - Ну!
        Не сразу, но прекратилось. Да, вот так, оказывается…
        «Успокоился? - с отвращением спросил он себя. - Утрись и следуй дальше…»
        Два месяца… Невероятно. Последний раз он интересовался своими капиталами года три назад, сразу после развода, и у него тогда, помнится, оставалось ещё лет десять… Нет-нет, в этом надо разобраться… Ну, работал, конечно. Без роздыха. На износ. «Испепелённые», «Нигромант», «Медь звенящая» - что ни книга, то каторга… И всё равно: десять лет за три года? Невероятно…
        День был ветреный. Улица являла собой подобие вытяжной трубы. Рядом с Калогером, шурша по асфальту, полз обрывок газеты, испятнанный клюквенным соком. Казалось, в городе идёт продувка: всё лишнее, всё отслужившее свой срок сметалось в сторону набережной.
        И ещё знакомые, вспомнил он вдруг. Знакомые, незнакомые, полузнакомые… Пожиратели чужого времени… Ладно, Калогер, хватит. Какие, к дьяволу, десять лет! Давай о том, что есть.
        Ну, допустим, два месяца. Дней десять сразу же откинь на квартплату. Жрать тоже что-то надо - ещё тридцать дней долой… Нет, двадцать. Хватит с тебя двадцати. Итого месяц. А «Слепые поводыри» - это страниц триста как минимум…
        У табачного киоска Калогер задержался (испятнанная клюквенным соком газета уползла дальше) и, уплатив полчаса, получил пачку «Жупела» и на десять минут сдачи. Кстати, о куреве. Курево - это ещё дня три, не меньше… С чем остаёшься, Калогер?
        Он добрался до набережной и, расслабленно опустившись на скамью, стал смотреть, как на том берегу бурлят подобно расплавленному олову серебристые тополя.
        Подумать только, а ведь есть среди пишущей братии люди, всерьёз уверяющие, что зарабатывают времени больше, чем тратят… Врут, собачьи дети! Больше, чем тратишь, не заработаешь. Как ни крути, а рано или поздно время кончается…
        Прикуривая, Калогер обратил внимание, что возле гранитной вазы стоит и смотрит на него та самая женщина, с которой он столкнулся у телефона-автомата. Так… Выпученные глаза, намечающийся зобик - видимо, базедова болезнь, а никакой не испуг, как ему показалось вначале. Вялые, равнодушно сложенные губы, нос - клювом. Одета в супермодный бесформенный балахон, состроченный из цветных клиньев.
        «Ну вот и стервятники, - беспомощно подумал он. - Знакомые, незнакомые, полузнакомые… Почуяли. Последний автограф Калогера… Ах, дьявол, сейчас ведь подойдёт!..»
        Не сводя с него глаз, женщина двинулась к скамье - осторожно, словно крадучись. Яркое лоскутное оперение встрёпано ветром; всё, что может бренчать, - бренчит: серьги, браслеты, цепочки. Богема, надо полагать.
        - Вы - Калогер?
        Голос хрипловатый, вроде прокуренный. Да, скорее всего, богема. Калогер с трудом разомкнул спёкшиеся на ветру губы:
        - Чем обязан?
        - Спасибо вам за «Медь звенящую».
        Фраза была, несомненно, подготовлена заранее, не раз отрепетирована и повторена.
        «Господи! - в страхе подумал Калогер. - И эти два месяца они тоже растащат. Они ничего мне не оставят. По часу, по минутке…»
        - А где это вы могли прочесть «Медь звенящую»? - скрипуче осведомился он.
        - Это не важно, - сказала женщина. - Вы разрешите?
        Она присела рядом. Калогер посмотрел на неё с ненавистью.
        - «Медь звенящая»!.. - Она говорила, явно волнуясь, и всё же речь её, включая восклицания, звучала предательски заученно. - Это - прочесть и умереть! Так осмелятся писать лет через десять!..
        Голос её несколько раз сорвался, и, надо заметить, превизгливо. Ещё и истеричка вдобавок. Лет через десять… Дура ты, дура! Да на кой они мне чёрт, эти твои десять лет? Это моя беда, несчастье моё - набредать на темы, которые будут разрешены лет через десять.
        - Я завидую вам, - сказала она. - Господи, как я вам завидую! Понимаете, я тоже пробовала писать, и не раз…
        Калогер вздрогнул. Распушив оперение, клювастый стервятник смотрел на него немигающими выпуклыми глазами. Нет, рукописи, слава богу, у неё в руках не было. Хотя под таким балахоном можно спрятать всё, что угодно, в том числе и рукопись.
        Женщина поспешно отвела взгляд.
        - Я, наверное, проклята, - горестно распустив вялые губы, призналась она ни с того ни с сего. - Время уходит, уходит… И - ничего. Ни-че-го…
        Ветер норовил доносить до Калогера её обесцвеченные космы, обдавая резким запахом духов.
        - Вы короче можете? - процедил он, невольно задержав дыхание.
        - Короче… - Словно испытывая его терпение, она замолчала, нацелив свой тонкий с горбинкой клюв куда-то вдаль. - Значит так… Короче… В общем, я намерена перевести на ваш счёт два года.
        Ветер взвизгнул, обрезавшись об острую жесть фонаря, и оборвался. Секунды три было совсем тихо. Тополя за рекой бурлили теперь как бы сами по себе.
        Калогер выпрямился:
        - Да вы что, девонька, в своём уме?!
        - Ну вот… - беспомощно сказала она. - Я так и знала…
        - Что вы знали? - Голос Калогера стал резок до пронзительности. - Что вы знали?! За кого же вы меня принимаете, если могли мне предложить…
        - Да поймите же! - чуть ли не заламывая руки, умоляюще перебила она. - Я всё растрачу. Понимаете? Уже растратила!.. Так почему же я не могу спасти хотя бы эти два года?.. Ну хорошо, давайте так: я вам - время, а вы…
        - А я?
        - Ну, я не знаю… Ну… - Она смешалась окончательно. - Книжку надпишете…
        - С благодарностью за два года? - бешено щурясь, уточнил он.
        - Нет, - поспешно сказала она. - Нет-нет… То есть…
        Запуталась и испуганно умолкла, больше похожая теперь на больного воробья, нежели на стервятника. Ветер гнал по набережной пыль и обрывки бумаги.
        - О ч-чёрт! - сказал Калогер. - Да как вам это вообще в голову пришло?
        - А!.. - Она раздражённо дёрнула плечом. - Сначала у меня пили, потом у знакомых… А потом вдруг такая тоска!.. Жить не хочется…
        - Сколько у вас там ещё на счете?
        Она с надеждой вскинула голову.
        - Много, - сказала она. - Честное слово, много…
        - Много… - повторил он и усмехнулся через силу. - Вы и заметить не успеете, как оно разлетится в прах, это ваше «много». И вот когда у вас останется два месяца…
        Её глаза полезли из орбит окончательно.
        - У вас осталось два месяца? - в ужасе переспросила она, и Калогер мысленно обругал себя последними словами.
        - Я сказал: к примеру, - сухо пояснил он. - Так вот, когда у вас останется, к примеру, два месяца… Тогда вы вспомните о своём подарке.
        - Нет, - сказала она.
        - Вспомните-вспомните, - холодно бросил Калогер. - Можете мне поверить.
        Она помотала головой, потом задумалась.
        - Нет… - сказала она наконец. - Не вспомню…
        - Послушайте! - Калогер вскочил. От его ледяной назидательности не осталось следа. - Вы или сумасшедшая, или…
        Она подалась вперёд, тоже собираясь встать, но Калогер шарахнулся и, ускоряя шаг, бросился прочь от скамьи. Всё это очень напоминало бегство.
        Собственно, это и было - бегство.

* * *
        Что жизнь растрачена дотла, Калогер понял ещё утром. Отключился телефон. Первый признак надвигающегося банкротства - когда вокруг тебя один за другим начинают отмирать предметы: телевизор, кондиционер… Всё, что в твоём положении - роскошь.
        Он запер дверь, наглухо отгородившись ею от знакомых, незнакомых, полузнакомых, и подошёл к столу. После разговора на набережной вопрос со «Слепыми поводырями» решился сам собой: он будет работать. Он будет работать над ними так, словно впереди у него добрая сотня лет, - не торопясь, отшлифовывая абзац за абзацем. Пока не кончится время.
        Итак, «Поводыри»… Обширный кабинет. Рабочая роскошь: портьеры, старинные кресла, стол, две стены книг. А вот и наследник этой роскоши, в которую всажено несколько жизней - отца, деда, прадеда… Лидер. Зеленоватые насмешливые глаза, мягкая просторная куртка. Молод, слегка сутул. Вид имеет язвительно-беззаботный, как будто дело уже в шляпе и беспокоиться не о чем. Хотя всё, конечно, не так, и первая его забота - удержать в узде остальных заговорщиков, которые уже сейчас тянут в разные стороны и уже сейчас норовят перегрызться между собой. Вот они, все пятеро, - расположились в креслах и ждут шестого, самого ненадёжного. Отсюда они начнут мостить благими намерениями дорогу в ад, отсюда бросятся они спасать чужой неведомый мир и в результате погубят его… Сейчас мурлыкнет дверной сигнал, все шевельнутся и лидер скажет с облегчением: «Ну вот и он… А вы боялись…»
        Калогер чувствовал приближение первой фразы. Ещё миг - и, перекликнувшись звуками, она возникнет перед ним и…
        Вместо дверного сигнала мурлыкнул телефон. Пробормотав ругательство, Калогер сорвал трубку, левой рукой ища шнур, с тем чтобы выдернуть его из гнезда сразу по окончании разговора.
        - Да! - рявкнул он.
        На том конце провода оробели и дали отбой. Некоторое время Калогер непонимающе смотрел на трубку, из которой шла непрерывная череда тихих торопливых гудков. Потом ударил дрогнувшей рукой по рычажкам и набрал номер.
        - Банк времени слушает, - любезно известила его всё та же запись.
        Калогер поспешно назвал номер своего счёта.
        - На вашем счете, господин Калогер, в настоящий момент, - (еле слышный щелчок), - два года, месяц и двадцать восемь дней.
        - Сколько? - не поверив, заорал он.
        Банк времени любезно проиграл ответ ещё раз, и Калогер, едва не промахнувшись по рычажкам, отправил трубку на место.
        - Вот паршивка!.. - обессиленно выдохнул он.
        То есть она перевела на его имя два года ещё до того, как подошла к нему на набережной.
        И вдруг Калогер почувствовал, как в нём вскипает бесстыдная, безудержная радость. Два года… На «Слепых поводырей» ему хватило бы и одного…
        - Прекрати! - хрипло сказал он. - Ну!..
        Точь-в-точь как тогда, у изувеченного телефона-автомата.

* * *
        Голое небо за окном помаленьку одевалось. Наладившийся с утра ветер принёс наконец откуда-то несколько серых клочьев и даже сумел построить из них некое подобие облачности.
        Калогер отнял лоб от тусклого, давно не мытого стекла.
        - Ладно, хватит! - скривив рот, выговорил он. - Примирился? Давай работать…
        Злой как чёрт, он вернулся к столу. Сел. Положил перед собой чистый лист.
        Итак, «Поводыри»… Что-то ведь там уже наклёвывалось… Калогер пододвинул лист поближе и, подумав, набросал вариант первой фразы. Написав, аккуратно зачеркнул и задумался снова.
        И всё-таки - зачем ей это было надо? Жажда яркого поступка? Чтобы смотреть потом на всех свысока? Два года… Это ведь не шутка - два года…
        Нет, так нельзя, сказал он себе и попробовал восстановить картину. Кабинет… Портьеры, кресла… Зелёные насмешливые глаза лидера. Сейчас мурлыкнет дверной сигнал и лидер скажет…
        Строка за строкой ложились на бумагу и аккуратно потом зачёркивались. Квартира оживала: в лицо веял бесконечный прохладный выдох кондиционера, в кухне бормотал холодильник… Исчеркав лист до конца, Калогер перевернул его и долгое время сидел неподвижно.
        Потом опять мурлыкнул телефон, и он снял трубку:
        - Да?
        В трубке молчали.
        - Да! Я слушаю.
        - Как работается? - осведомился знакомый хрипловатый голос.
        - Никак, - бросил он. - Зачем вы это сделали?
        - Захотела и сделала, - с глуповатым смешком отозвалась она. Кажется, была под хмельком. - Книгу надписать не забудьте…
        - Не забуду, - обнадёжил он. - А кому?
        - Ну… Напишите: женщине с набережной… - И, помолчав, спросила то ли сочувственно, то ли виновато: - Что?.. В самом деле никак?
        - В самом деле.
        - Ну вот… - безнадёжно сказала она. - Этого я и боялась… Видно, моё время вообще ни на что не годится - разве на кабаки… - Вздохнула прерывисто - и вдруг, решившись: - Знаете что? А промотайте вы их, эти два года!
        - То есть?
        - Ну, развлекитесь, я не знаю… В ресторан сходите… На что потратите - на то потратите…
        - Послушайте, девонька!.. - в бешенстве начал Калогер, но она проговорила торопливо:
        - Всё-всё, меня уже нет… - и повесила трубку.
        Калогер медленно скомкал в кулаке исчёрканный лист и швырнул его на пол. Встал, закурил. Чужое время…
        - Да пропади оно всё пропадом! - громко сказал он вдруг.
        Бесстыдно усмехаясь, ткнул сигаретой в пепельницу, затем вышел в переднюю и сорвал с гвоздя плащ. В кабак, говоришь?.. А почему бы и нет? Он уже нагнулся за туфлями, когда, перекликнувшись звуками, перед ним снова возникло начало «Поводырей».
        Чуть ли не на цыпочках он вернулся к столу, повесил плащ на спинку стула, сел. И слово за словом первый абзац повести лёг на бумагу. И «Поводыри» ожили, зазвучали.
        Он работал до поздней ночи. И никто не мешал ему, и никто не звонил. И он даже ни разу не задумался, а что, собственно, означала эта её странная последняя фраза: «Всё-всё, меня уже нет…»
        1988
        Авторское отступление
        Никогда эта забегаловка чистотой не блистала. На аренду их перевели, что ли? Стёкла - сияют, столики - в бликах, из гранёных стаканчиков торчат алые мордашки тюльпанов.
        И при всём при том ни одного посетителя.
        Светлана невольно задержалась на пороге, ожидая неминуемого окрика: «Ну куда, куда?! Вот народ! Видят же, что банкет, и всё равно лезут!» Но Игорь твёрдой рукой подхватил её под локоток, и пришлось войти.
        Господи! Мало ей предстоящего разговора!.. Сейчас он сцепится с персоналом и начнёт доказывать с пеной у рта, что в таких случаях вешают плакатик. С надписью: «Банкет». Или даже: «Извините, банкет». И будет, конечно, прав…
        Однако никто никого не окликнул, и супруги беспрепятственно прошли к одному из столиков. Усадив Светлану, Игорь сел напротив. Переговоры на высшем уровне… Строгий серый костюм-тройка, бледное злое лицо, бескровные губы упрямо сжаты… И брюки на коленях поддёрнуть не забыл.
        - Ну? - с вызовом сказала Светлана.
        Игорь молчал. Видимо, раскладывал предстоящий разговор на пункты и подпункты. Из глубины помещения к столику приближалась официантка в кружевном нейлоновом передничке. Официантка - в забегаловке? Что-то новое…
        - Два фруктовых коктейля, если можно, - процедил Игорь, не повернув головы.
        «Сейчас она нас обложит», - подумала Светлана.
        К её удивлению, официантка - плечистая баба с изваянным склоками лицом - ответила улыбкой. Проще говоря, обнажила зубы, как бы собираясь укусить, но не укусила - пошла выполнять заказ.
        Да что это с ними сегодня?
        - Ты знаешь, - тусклым ровным голосом заговорил наконец Игорь, - что разводиться нам сейчас нельзя никак. Времена - временами, а с аморалкой по-прежнему строго…
        Нахмурился и умолк, недовольный началом. Светлана нервно потянулась к сумочке с сигаретами, но тут же вспомнила, что здесь не курят.
        - На развод я, по-моему, ещё не подавала.
        На скулах Игоря обозначились желваки. Он заметно исхудал за последние два месяца. В лице его определённо появилось что-то от насекомого. И эта новая привычка вытягивать шею, когда злится…
        - Да, - отрывисто сказал он. - Не подавала. Тем не менее все уже знают, что живёшь ты у подруги. У этой у своей… У Лидочки…
        - Та-ак… - Прищурившись, Светлана откинулась на спинку стула. - Понимаю… То есть ради твоей блестящей карьеры я должна вернуться домой и изображать семейное счастье?..
        Она запнулась, потому что в этот миг что-то произошло. Вернее, не то чтобы произошло… Как-то всё вдруг прояснилось перед глазами: сахарно сверкнула мини-скатерка в центре столика, веселее заиграли грани стаканчика, вздрогнул налившийся алым тяжёлый хрупкий тюльпан.
        Не понимая, в чём дело, Светлана растерянно обвела взглядом посветлевшее помещение. В дверях стоял посетитель - небрежно одетый мужчина лет сорока.
        Склонив проплешину, он внимательно смотрел на супругов. Мятые матерчатые брюки, расстёгнутый ворот рубашки. И в домашних шлёпанцах, что поразительно…
        - Да, - упрямо повторил Игорь. - Должна. В конце концов, существуют определённые обязанности…
        Фраза осталась незаконченной - отвлекло шарканье шлёпанцев по линолеуму. Странно одетый посетитель направлялся к ним. Не извинившись, не поздоровавшись, он отставил стул, сел за столик третьим и бесцеремонно принялся разглядывать Светлану.
        Игорь резко выпрямился.
        - В чём дело? - севшим от бешенства голосом осведомился он. - Кругом масса свободных столиков! Вы же видите: мы разговариваем…
        Подсевший обернулся и посмотрел на него с невыразимой скукой.
        - Надоел ты мне - мочи нет, - произнёс он сквозь зубы. И, посопев, добавил ворчливо: - Пошёл вон…
        Игорь вскочил. Светлана быстро опустила голову и прикрыла глаза ладонью. «Господи, скандал, - обречённо подумала она. - Сейчас ведь милицию начнёт звать, придурок…» Она отняла ладонь и увидела нечто невероятное: Игорь шёл к дверям. Шёл как-то странно - то и дело пожимая плечами, возмущённый и ничегошеньки не понимающий. На пороге оглянулся ошарашенно, ещё раз пожал плечами - и вышел.
        Широко раскрыв глаза, Светлана повернулась к незнакомцу и встретила исполненный понимания взгляд.
        - Представляю, как он надоел вaм, Светлана…
        - А-а-а, - разочарованно протянула она, и губы её презрительно дрогнули. - Вы его начальник?
        - Начальник? - Мужчина нахмурился и озадаченно поскрёб проплешину. - Ну, в каком-то смысле…
        - Да в любом - спасибо, - с чувством сказала она. - Вы даже не представляете, от какого кошмарного разговора вы меня избавили. И всё-таки: кто вы такой?
        Мужчина неловко усмехнулся и принялся стряхивать со светлых матерчатых брюк следы табачного пепла.
        - Автор, - сказал он, скроив почему-то страдальческую физиономию.
        На стол беззвучно опустились два высоких стакана с коктейлем.
        - Спасибо, Маша, - сказал мужчина, и официантка - всё с той же застывшей улыбкой вампира, - странно пришаркивая, отступила на три шага и лишь после этого сочла возможным повернуться к посетителям спиной.
        - Простите, а… автор чего? - Светлана не выдержала и засмеялась. Что-то забавное и непонятное творилось сегодня в отмытой до глянца забегаловке.
        - Вообще… - уныло шевельнув бровями, отозвался мужчина. Брови у него были развесистые и неухоженные. - Всей этой вашей истории… Замужества вашего, развода…
        - Простите… как?
        Мужчина вздохнул.
        - Я понимаю, - мягко и проникновенно проговорил он. - Для вас это звучит дико, пожалуй даже оскорбительно… И тем не менее вся ваша жизнь - это неоконченная повесть. Моя повесть… Не сердитесь, Светлана, но вы персонаж и придуманы мною…
        Тут он замолчал и в недоумении уставился на собеседницу. Трудно сказать, какой именно реакции он ожидал, но Светлана слушала его с тихим восторгом. Потом поманила пальцем.
        - А вы докажите, - радостно шепнула она в большое волосатое ухо.
        - Что?
        - Докажите, что вы автор…
        Мужчина негодующе выпрямился.
        - Чёрт знает что такое! - сообщил он куда-то в пространство. - Ну вот почему вы сейчас не расхохотались? Вы должны были звонко расхохотаться! Причём запрокинув голову…
        - Я её в другой раз запрокину, - шёпотом пообещала Светлана. - А вы тоже зубы не заговаривайте. Вы докажите.
        - Как?
        - Устройте потоп, - не задумываясь, предложила она. - Вам же это просто. Вы же автор. «Вдруг начался потоп…»
        - Никакого потопа не будет! - сердито сказал мужчина. - Потоп ей!..
        - То есть как это не будет? - оскорбилась Светлана. - А как же Воннегут взял своего героя и…
        - Воннегут - фантаст.
        - А-а-а… - Светлана сочувственно покивала. - А вы, значит, реалист? Ну понятно. А я думаю: что это у меня жизнь такая серенькая… - Она со вздохом оглядела забегаловку и вдруг оживилась. - Ка-кая прелесть! Так это вы из-за меня тут приборку устроили?
        Мужчина не ответил. Некоторое время он сидел отдуваясь, потом с силой вытер ладонью внезапно вспотевший лоб.
        - М-да… - сказал он наконец. - Трудно с вами, Светлана. Очень трудно… То есть никогда не знаешь, что вы отколете в следующий момент…
        - Да я и сама не знаю, - утешила она.
        - Вот видите… - с упрёком сказал мужчина. - А у меня весь сюжет по швам затрещал, когда вы ушли жить к Лидочке.
        - Как Татьяна у Пушкина, - преданно глядя на собеседника, подсказала Светлана. - Взяла и выскочила замуж, да?
        - Слушайте, да что это вы меня всё время в краску вгоняете? - возмутился незнакомец. - Сначала - Воннегут, теперь вот - Пушкин!..
        Он насупился и принялся хлопать себя по карманам.
        - Ну вот… - раздосадованно сообщил он. - Конечно, забыл курево на машинке!.. Угостите сигаретой, Светлана. У вас там в сумочке болгарские…
        Светлана оторопела, но лишь на секунду.
        - А вы видели, как я их покупала, - с вызовом объявила она. - Видели-видели, не отпирайтесь! Я вас тоже, кстати, тогда заметила! Ещё подумала: что это за придурок на той стороне в шлёпанцах… Ой! - Она запоздало шлёпнула себя по губам. - Не обижайтесь… Ну соврала, ну не видела я вас… Правда, не обижайтесь, возьмите сигарету… Только спичек у меня нет. И здесь не курят.
        - М-да… - мрачно повторил мужчина и оглянулся. - Валя! - позвал он.
        - Маша, - поправила его Светлана.
        - Что?
        - В прошлый раз вы назвали её Машей, - тихо пояснила Светлана.
        - Серьёзно? - Мужчина подумал. - А, ладно! Потом вычитаю и выправлю… Маша, огоньку бы нам…
        Официантка беспрекословно принесла пепельницу со встроенной в неё зажигалкой.
        - Сколько вы им заплатили? - с любопытством спросила Светлана, когда официантка ушла. - Слушайте!.. - ахнула она. - А как же вы с Игорем-то, а? Только не вздумайте рассказывать, что он тоже взял на лапу! Он хоть и крохобор, а принципиальный!..
        - Давайте помолчим, Светлана, - попросил мужчина. - Закурим и помолчим… Такой хороший был задуман диалог - и что вы с ним сделали?
        Они закурили и помолчали. Светлана изнывала, влюблённо глядя на незнакомца, и всё ждала продолжения. А тот хмурился - видно, приводил мысли в порядок. Сигарета его заметно укорачивалась с каждой затяжкой.
        - И как это меня угораздило вас такую выдумать! - раздражённо сказал он. Затем передохнул и продолжал более спокойно: - Видите ли, Светлана, по замыслу это должна была быть… А, чёрт! Словом, повесть о трудностях и проблемах молодой семьи, из которых семья, естественно, выходит окрепшей… ну и так далее. Причём вам, учтите, отводилась роль отрицательной героини…
        - Да я думаю! - с достоинством сказала она. - Я ж не мымра какая-нибудь!
        Мужчина крякнул и погасил сигарету.
        - Вот… - стараясь не выходить из себя, продолжал он. - Я даже выдам вам один секрет: у вас был прототип, Светлана. Моя бывшая жена… Да нет, вы не улыбайтесь, вы не улыбайтесь, вы слушайте!.. Может быть, я поступил наивно, не знаю… Словом, я собрал воедино все качества моей бывшей супруги, из-за которых я с ней развёлся, и слепил из этих качеств вас. Что же касается Игоря… Ну, здесь прямо противоположный случай! Я наделил его теми чертами, которыми хотел бы обладать сам: деловит, подтянут, принципиален…
        - А я в конце перековываюсь? - жадно спросила Светлана.
        - Да, - как-то не очень уверенно ответил мужчина. - Во всяком случае, вы должны были понять, что ведёте себя неправильно… Чёрта лысого вы поняли! - взорвался он вдруг. - Вы оказались чуть ли не единственным живым человеком во всей повести! Причём настолько живым, что я уже и не знаю, как с вами быть…
        - А как с Анной Карениной, - подсказала Светлана. - Раз - и под поезд… Ой, простите, опять я… Больше не буду! Честное слово, не буду!..
        Но к счастью, мужчина её просто не услышал. Уныло вздымая неухоженную бровь, он поигрывал соломинкой в нетронутом фруктовом коктейле.
        - Вот такая получается чепуха… - мрачно подытожил он. - Хотел выявить негативное явление, а в итоге… Смешно сказать, но я вас где-то даже полюбил…
        «Ага, - удовлетворённо отметила про себя Светлана, - давно бы так. Только не в моём ты вкусе, дядя. И вообще ни в чьём…»
        - Но вы не поверите, Светлана, - с неожиданной силой в голосе и с ужасом в глазах проговорил вдруг незнакомец, - как мне осточертел этот Игорь! Этот ваш супруг! Вчера я поймал себя на том, что уже нарочно его уродую. Вы вспомните, ведь вначале он был даже красив, чёрт возьми! А теперь?
        - Д-да, действительно, - ошеломлённо поддакнула Светлана, впервые ощутив некий холодок под сердцем. - На богомола стал похож, шею тянет…
        - Вот видите, - удручённо кивнул автор. - Значит, и вы заметили…
        «Эй, Светка!» - испуганно одёрнула она себя и оглянулась по сторонам, словно ища поддержки. Забегаловка была как забегаловка, разве что вот непривычно чистая…
        - А это ничего не доказывает, Светлана, - заметил незнакомец, внимательно за ней наблюдая. - Литературный персонаж воспринимает текст как действительность…
        Светлана порозовела и закусила губу. Купилась! Один-единственный раз - и всё-таки купилась!
        - А вы?
        - Я в данном случае тоже персонаж…
        - Докатились! - мстительно сказала Светлана. - А ещё реалист! Себя-то зачем было в действие вводить?
        - А! - Мужчина с отвращением отодвинул стакан. - Запутался - вот и ввёл. Думал: поговорим - может, и прояснится хоть что-нибудь… Потом приём, знаете, оригинальный…
        - И как? Прояснилось?
        У незнакомца был несчастный вид.
        - Пойду я, Светлана… - со вздохом сказал он. - Вам ничего не нужно?
        - А ну вас! - отмахнулась она. - Я вон потоп просила - вы не сделали.
        - Нет, кроме потопа.
        - О! - выпалила Светлана. - Сделайте так, чтобы этот зануда ко мне не приставал. Хотя бы полмесяца…
        - Полмесяца?.. - Мужчина в сомнении взялся за волосатое ухо, а губы выпятил хоботком. - Многовато, знаете… Полмесяца - это ведь пятнадцать суток… - Тут он запнулся и вытаращил глаза. - Мать честная! А усажу-ка я его, в самом деле, на пятнадцать суток!
        - Игоря?!
        - Игоря! Игоря! - возбуждённо подтвердил мужчина. - Светлана, вы гений! Он решит, что я ваш любовник, напьётся, высадит витрину…
        - Да он вообще не пьёт!
        - Вот именно! - ликующе рявкнул незнакомец. - Ах, чёрт, ах, чёрт! - забормотал он. - Какой вы мне ход подсказали!.. А вдруг он от этого станет хоть немного симпатичнее? Первый человеческий поступок!.. Простите, Светлана, но я пойду… Это надо садиться и писать… - Он поднялся и, выхватив из гранёного стаканчика тюльпан, протянул ей. - Вот, возьмите. Это вам.
        - Спасибо… - сказала Светлана. У неё вдруг перехватило горло. - Нет, вы не поняли… Не за тюльпан спасибо. Вы простите, что я вас так… В общем, я всё понимаю. Ведь это же надо было придумать! Автор, повесть… Спасибо.
        Мужчина смотрел на неё, смешно задрав неухоженные брови.
        - Светлана… - растроганно сказал он. - Честное слово… Я сделаю всё, чтобы вы были счастливы…
        Сказал - и зашлёпал к выходу. На пороге обернулся и предостерегающе поднял толстый волосатый палец:
        - Не вздумайте ни за что расплачиваться!
        В забегаловке потемнело, и Светлана заметила наконец, что возле её столика стоит и улыбается из последних сил плечистая официантка. Надо уходить, растерянно подумала Светлана и встала. Официантка проводила её по пятам до самых дверей, явно пряча что-то за спиной.
        Невольно ускорив шаги, Светлана вылетела на улицу и оглянулась. Официантка - уже без улыбки - вешала на дверь плакатик с надписью: «Извините, банкет». Лицо у неё было недовольное и ошарашенное - точь-в-точь как у Игоря, когда ему велели выйти вон.
        Ничегошеньки не понимая, с тюльпаном в руке, Светлана дошла до перекрёстка и остановилась, пытаясь сообразить, что же это всё-таки такое было… Подкупить персонал забегаловки, каким-то образом обломать Игоря, придумать совершенно небывалый способ знакомства, почти добиться успеха… и при этом никуда не пригласить и не напроситься в гости?! И главное, в шлёпанцах… Кстати, насчёт Игоря он был прав… Если бы Игорь хоть раз что-нибудь из-за неё натворил - честное слово, она бы…
        - Светка!
        Это её догоняла Лидочка. С ней было тоже явно не всё в порядке. Широкое лицо подруги, казалось, стало ещё шире. Глаза чуть не выскакивают от восторга, рот - до ушей.
        - Светка! Ты представляешь?!
        И Светлана ощутила уже знакомый холодок под сердцем.
        - Игорь? - шёпотом спросила она.
        - Да! - радостно закричала Лидочка.
        - Попал в милицию?
        - Да!!!
        - Неужели витрину?..
        - Вдребезги! - ликующе завопила Лидочка на весь перекрёсток, потом замолчала и разочарованно уставилась на Светлану. - Что, уже слышала, да? Уже сказали?..
        1989
        Отдай мою посадочную ногу!
        И утопленник стучится
        Под окном и у ворот.
        А. С. Пушкин
        Алёха Черепанов вышел к посёлку со стороны водохранилища. Под обутыми в целлофановые пакеты валенками похлюпывал губчатый мартовский снег. Сзади остался заветный заливчик, издырявленный, как шумовка, а на дне рюкзачка лежали - стыдно признаться - три окунька да пяток краснопёрок. Был ещё зобанчик, но его утащила ворона.
        Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от посёлка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-верёвочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, не дай бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придётся по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте.
        Лёха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур (отмахаться в случае чего от хозяйского Урвана), взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав: «Сдох, что ли, наконец?..» - Лёха вошёл во двор.
        Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на чёрных рёбрах раздетой на зиму теплицы шуршали белёсые клочья полиэтилена.
        Смеркалось. В домишках за оврагом уже начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..
        - Хозяева! Гостей принимаете?
        Тишина.
        Постучал, погремел щеколдой, прислушался. Такое впечатление, что в сенях кто-то был. Дышал.
        - Петро, ты, что ли?
        За дверью перестали дышать. Потом хрипло осведомились:
        - Кто?
        - Да я это, я! Лёха! Своих не узнаёшь?
        - Лёха… - недовольно повторили за дверью. - Знаем мы таких Лёх… А ну заругайся!
        - Чего? - не понял тот.
        - Заругайся, говорю!
        - Да иди ты!.. - рассвирепев, заорал Алексей. - Котелок ты клёпаный! К нему как к человеку пришли, а он!..
        Лёха плюнул, вскинул на плечо ледобур и хотел уже было сбежать с крыльца, как вдруг за дверью загремел засов и голос Петра проговорил торопливо:
        - Слышь… Я сейчас дверь приотворю, а ты давай входи, только по-быстрому…
        Дверь действительно приоткрылась, из щели высунулась рука и, ухватив Алексея за плечо, втащила в отдающую перегаром темноту. Снова загремел засов.
        - Чего это ты? - поражённо спросил Лёха. - Запил - и ворота запер?.. А баба где?
        - Баба? - В темноте посопели. - На хутор ушла… К матери…
        - А-а-а… - понимающе протянул мало что понявший Лёха. - А я вот мимо шёл - дай, думаю, зайду… Веришь, за пять лет вторая рыбалка такая… Ну не берёт ни на что, и всё тут…
        - Ночевать хочешь? - сообразительный в любом состоянии, спросил Петро.
        - Да как… - Лёха смутился. - Вижу, к поезду не успеваю, а на станции утра ждать - тоже, сам понимаешь…
        - Ну заходь… - как-то не по-доброму радостно разрешил Петро и, хрустнув в темноте ревматическими суставами, плоскостопо протопал в хату.
        Лёха двинулся за ним и тут же лобызнулся с косяком - аж зубы лязгнули.
        - Да что ж у тебя так темно-то?!
        Действительно, в доме вместо полагающихся вечерних сумерек стояла всё та же кромешная чернота, что и в сенях.
        - Сейчас-сейчас… - бормотал где-то неподалеку Петро. - Свечку запалим, посветлей будет…
        - Провода оборвало? - поинтересовался Лёха, скидывая наугад рюкзак и ледобур. - Так вроде ветра не было…
        Вместо ответа Петро чиркнул спичкой и затеплил свечу. Масляно-жёлтый огонёк задышал, подрос и явил хозяина хаты во всей его красе. Коренастый угрюмый Петро и при дневном-то освещении выглядел диковато, а уж теперь, при свечке, он и вовсе напоминал небритого и озабоченного упыря.
        Лёха стянул мокрую шапку и огляделся. Разгром в хате был ужасающий. Окно завешено байковым одеялом, в углу - толстая, как виселица, рукоять знаменитого черпака, которым Петро всю зиму грёб мотыль на продажу. Видимо, баба ушла на хутор к матери не сегодня и не вчера.
        Размотав бечёвки, Лёха снял с валенок целлофановые пакеты, а сами валенки определил вместе с шапкой к печке - сушиться. Туда же отправил и ватник. Хозяин тем временем слазил под стол и извлёк оттуда две трёхлитровые банки: одну - с огурцами, другую - известно с чем. Та, что известно с чем, была уже опорожнена на четверть.
        - Спятил? - сказал Лёха. - Куда столько? Стаканчик приму для сугреву - и всё, и прилягу…
        - Приляжь-приляжь… - ухмыляясь, бормотал Петро. - Где приляжешь, там и вскочишь… А то что ж я: всё один да один…
        «Горячка у него, что ли?» - с неудовольствием подумал Лёха и, подхватив с пола рюкзак, отнёс в сени, на холод. Возвращаясь, машинально щёлкнул выключателем.
        Вспыхнуло электричество.
        - Потуши! - испуганно закричал Петро.
        Белки его дико выкаченных глаз были подёрнуты кровавыми прожилками.
        Лёха опешил и выключил, спорить не стал. Какая ему, в конце концов, разница! Ночевать пустили - и ладно…
        - Ишь раздухарился… - бормотал Петро, наполняя всклень два некрупных гранёных стаканчика. - Светом щёлкает…
        Решив ничему больше не удивляться, Алексей подсел к столу и выловил ложкой огурец.
        - Давай, Лёха, - с неожиданным надрывом сказал хозяин. Глаза - неподвижные, в зрачках - по свечке. - Дерябнем для храбрости…
        Почему для храбрости, Лёха не уразумел. Дерябнули. Первач был убойной силы. Пока Алексей давился огурцом, Петро успел разлить по второй. В ответ на протестующее мычание гостя сказал, насупившись:
        - Ничего-ничего… Сейчас сало принесу…
        Привстал с табуретки и снова сел, хрустнув суставами особенно громко.
        - Идёт… - плачуще проговорил он. - Ну точно - идёт… Углядел-таки… Надо тебе было включать!..
        - Кто?
        Петро не ответил - слушал, что происходит снаружи.
        - На крыльцо подымается… - сообщил он хриплым шёпотом, и в этот миг в сенях осторожно стукнула щеколда.
        - Открыть?
        Петро вздрогнул. Мерцающая дробинка пота скатилась по виску и увязла в щетине.
        - Я те открою!.. - придушенно пригрозил он.
        Кто-то потоптался на крыльце, ещё раз потрогал щеколду, потом сошёл вниз и сделал несколько шагов по хрупкому, подмёрзшему к ночи снегу. Остановился у занавешенного одеялом окна.
        - Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - раздался откуда-то из-под земли низкий с подвыванием голос.
        Лёха подскочил, свалил стаканчик, едва не опрокинул свечку:
        - Что это?!
        Петро молчал, бессмысленно уставясь на растёкшуюся по клеёнке жидкость. Губы его беззвучно шевелились.
        - Чего льёшь-то!.. - мрачно выговорил он наконец. - Добро переводишь…
        - Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - ещё жутче провыло из печки.
        Лёха слетел с табурета и схватил ледобур.
        - Да сиди ты… - буркнул Петро, снова снимая пластмассовую крышку с трёхлитровой банки. - Ничего он нам не сделает… Прав не имеет, понял?.. Так, попугает чуток…
        Ничего не понимающий Лёха вернулся было к столу и тут же шарахнулся вновь, потому что одеяло на окне всколыхнулось.
        - Сейчас сбросит… - с содроганием предупредил Петро.
        Лёхин стаканчик он наполнил, однако, не пролив ни капли.
        Серое байковое одеяло с треугольными подпалинами от утюга вздувалось, ходило ходуном и наконец сорвалось, повисло на одном гвозде. Лунный свет отчеркнул вертикальные части рамы. Двор за окном лежал, утопленный наполовину в густую тень, из которой торчал остов теплицы с шевелящимися обрывками полиэтилена.
        Затем с той стороны над подоконником всплыла треугольная зеленоватая голова на тонкой шее. Алексей ахнул. Выпуклые, как мыльные пузыри, глаза мерцали холодным лунным светом. Две лягушачьи лапы бесшумно зашарили по стеклу.
        - Кто это? - выпершил Лёха, заслоняясь от видения ледобуром.
        - Кто-кто… - недовольно сказал Петро. - Инопланетян!..
        - Кто-о?!
        - Инопланетян, - повторил Петро ещё суровее. - Газет, что ли, не читаешь?
        - Слушай, а чего ему надо? - еле выговорил насмерть перепуганный Лёха.
        - Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - простонало уже где-то на чердаке.
        Петра передёрнуло.
        - Под покойника, сволочь, работает, - пожаловался он. - Знает, чем достать… Я ж их, покойников, с детства боюсь. - Взболтнул щетинистыми щеками и повернулся к Лёхе. - Да ты садись, чего стоять-то?.. Брось ледобур! Брось, говорю… Я вон тоже поначалу с дрыном сидел… - И Петро кивнул на рукоятку черпака в углу.
        Во дворе трепыхались посеребрённые луной обрывки полиэтилена. Инопланетянина видно не было. Лёха бочком подобрался к табуретке и присел, прислонив ледобур к столу. Оглушил залпом стаканчик и, вздрогнув, оглянулся на окно.
        - Ты, главное, не бойся, - сипло поучал Петро. - В дом он не войдёт, не положено… Я это уже на третий день понял…
        - Отдай! - внятно и почти без подвывания потребовал голос.
        - Не брал я твою ногу! - заорал Петро в потолок. - Вот привязался, лупоглазый!.. - в сердцах сказал он Лёхе. - Упёрся, как баран рогом: отдай да отдай…
        - А что за нога-то? - шёпотом спросил Лёха.
        - Да подпорку у него кто-то с летающей тарелки свинтил, - нехотя пояснил Петро. - А я как раз мимо проходил - так он, видать, на меня подумал…
        - Отдай-й-й!.. - задребезжало в стёклах.
        - Ишь как по-нашему чешет!.. - оторопело заметил Лёха.
        - Научился… - сквозь зубы отвечал ему Петро. - За две-то недели! Только вот матом пока не может - не получается… Давай-ка ещё… для храбрости…
        - Не отдашь? - с угрозой спросил голос.
        Петро заёрзал.
        - Сейчас кантовать начнёт, - не совсем понятно предупредил он. - Ты только это… Ты не двигайся… Это всё так - видимость одна… - И, подозрительно поглядев на Лёху, переставил со стола на пол наиболее ценную из банок.
        Дом крякнул, шевельнулся на фундаменте и вдруг с треском накренился, явно приподнимаемый за угол. Вытаращив глаза, Лёха ухватился обеими руками за края столешницы.
        На минуту пол замер в крутом наклоне, и было совершенно непонятно, как это они вместе со столом, табуретками, банками, ледобуром и прочим до сих пор не въехали в оказавшуюся под ними печь.
        - А потом ещё на трубу поставит, - нервно предрёк Петро, и действительно - после короткой паузы хата вновь заскрипела и переопрокинулась окончательно.
        Теперь они сидели вниз головой, пол стал потолком, и пламя свечи тянулось книзу.
        - Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - проревело чуть ли не над ухом.
        - Не вскакивай, слышь! - торопливо говорил Петро. - Это он не хату, это он у нас в голове что-то поворачивает… Ты, главное, сиди… Вскочишь - убьёшься…
        - Долго ещё? - прохрипел Лёха.
        Ему было дурно, желудок подступал к горлу.
        - А-а-а!.. - сказал Петро. - Не нравится? Погоди, он ещё сейчас кувыркать начнёт…
        Лёха даже не успел ужаснуться услышанному. Хата кувыркнулась раз-другой… Третьего раза Лёха не запомнил.
        Очнулся, когда уже всё кончилось. Еле разжал пальцы, выпуская столешницу. Петро сидел напротив - бледный, со слезой в страдальчески раскрытых глазах.
        - Главное - что? - обессиленно проговорил он. - Главное - не верит, гад!.. Обидно, Лёха…
        Шмыгнул носом и полез под стол - за банкой. В окне маячило зелёное рыльце инопланетянина. Радужные, похожие на мыльные пузыри, глаза с надеждой всматривались в полумрак хаты.
        - А ты её точно не брал? Ну, ногу эту…
        Петро засопел.
        - Хочешь, перекрещусь? - спросил он и перекрестился.
        - Ну так объясни ему…
        - Объясни, - сказал Петро.
        Лёха оглянулся. За окном опять никого не было. Где-то у крыльца еле слышно похрустывал ломкий снежок.
        - Слышь, друг… - жалобно позвал Лёха. - Ошибка вышла. Зря ты на него думаешь… Не брал он у тебя ничего…
        - Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - простонало из сеней.
        - Понял? - сказал Петро. - Лягва лупоглазая!..
        - Так, может, милицию вызвать?
        - Милицию?! - Вскинувшись, Петро выкатил на Лёху налитые кровью глаза. - А аппарат? А снасти куда? Что ж мне теперь, всё хозяйство вывозить?.. Милицию…
        Алексей хмыкнул и задумался.
        - Урван убёг… - с горечью проговорил Петро, раскачиваясь в тоске на табуретке. - Цепь порвал - и убёг… Все бросили, один сижу…
        - Ты погоди… - с сочувствием глядя на него, сказал Лёха. - Ты не отчаивайся… Что-нибудь придумаем… Разумное же существо - должен понять…
        - Не отдашь? - спросило снаружи разумное существо.
        - Давай-ка ещё примем, - покряхтев, сказал Петро. - Бог его знает, что он там надумал…
        Приняли. Прислушались. Хата стояла прочно, снаружи - ни звука.
        - Может, отвязался? - с надеждой шепнул Лёха.
        Петро решительно помотал небритыми щеками.
        Некое едва уловимое журчание коснулось Лёхиного слуха. Ручей - в начале марта? Ночью?.. Лёха заморгал, и тут журчание резко усилило громкость - всклокотало, зашипело… Ошибки быть не могло: за домом, по дну глубокого оврага, подхватывая мусор и ворочая камни, с грохотом неслась неизвестно откуда взявшаяся вода. Вот она взбурлила с натугой, явно одолевая какую-то преграду, и через минуту снесла её с треском и звоном лопающейся проволоки.
        - Мосток сорвало… - напряжённо вслушиваясь, сказал Петро.
        Светлый от луны двор внезапно зашевелился: поплыли щепки, досточки. Вода прибывала стремительно. От калитки к подоконнику прыгнула лунная дорожка. Затем уровень взлетел сразу метра на полтора, и окно на две трети оказалось под водой. Дом покряхтывал, порывался всплыть.
        - Сейчас стёкла выдавит, - привизгивая от страха, проговорил Алексей.
        - Хрен там выдавит, - угрюмо отозвался Петро. - Было б чем выдавливать!.. Он меня уж и под землю вот так проваливал…
        В пронизанной серебром воде плыла всякая дрянь: обломок жерди с обрывками полиэтилена, брезентовый рюкзачок, из которого выпорхнули вдруг одна за другой две краснопёрки…
        - Да это ж мой рюкзак, - поражённо вымолвил Лёха. - Да что ж он, гад, делает!..
        Голос его пресёкся: в окне, вытолкав рюкзачок за границу обзора, заколыхался сорванный потоком горбыльно-верёвочный мосток и запутавшийся в нём бледный распухший утопленник, очень похожий на Петра.
        - Тьфу, погань! - Настоящий Петро не выдержал и, отвернувшись, стал смотреть в печку.
        - Окно бы завесить… - борясь с тошнотой, сказал Лёха и, не получив ответа, встал. Подобрался к висящему на одном гвозде одеялу, протянул уже руку, но тут горбыльно-верёвочную путаницу мотнуло течением, и Лёха оказался с покойником лицом к лицу. Внезапно утопленник открыл страшные глаза и, криво разинув рот, изо всех сил ударил пухлым кулаком в стекло.
        Лёха так и не понял, кто же всё-таки издал этот дикий вопль: утопленник за окном или он сам. Беспорядочно отмахиваясь, пролетел спиной вперёд через всю хату и влепился в стену рядом с печкой.
        …Сквозь целые и невредимые стёкла светила луна. Потопа как не было. Бессмысленно уставясь на оплывающую свечу, горбился на табуретке небритый Петро. Нетвёрдым шагом Лёха приблизился к столу и, чудом ничего не опрокинув, плеснул себе в стакан первача.
        - А не знаешь, кто у него мог эту ногу свинтить? - спросил он, обретя голос.
        Петро долго молчал.
        - Да любой мог! - буркнул он наконец. - Тут за оврагом народ такой: чуть зевнёшь… Вилы вон прямо со двора спёрли - и Урван не учуял…
        - Ну ни стыда ни совести у людей! - взорвался Лёха. - Ведь главное: свинтил - и спит себе спокойно! А тут за него…
        Он замолчал и с опаской выглянул в окно. Зеленоватый маленький инопланетянин понуро стоял у раздетой на зиму теплицы. Видимо, обдумывал следующий ход.
        - Чего он там? - хмуро спросил Петро.
        - Стоит, - сообщил Лёха. - Теперь к поленнице пошёл… В дровах копается… Не понял! Сарай, что ли, хочет поджечь?..
        - Да иди ты! - испуганно сказал Петро и вмиг очутился рядом.
        Инопланетянин с небольшой охапкой тонких чурочек шёл на голенастых ножках к сараю. Свалил дрова под дверь и обернулся, просияв капельками глаз:
        - Не отдашь?
        - Запалит ведь! - ахнул Петро. - Как пить дать, запалит!
        Он метнулся в угол, где стояла чудовищная рукоять черпака. Схватил, кинулся к двери, но на пути у него стал Лёха:
        - Ты чего? Сам же говорил: видимость!..
        - А вдруг нет? - рявкнул Петро. - Дрова-то - настоящие!
        Тут со двора послышался треск пламени, быстро перешедший в рёв. В хате затанцевали алые отсветы.
        - Запалил… - с грохотом роняя рукоятку, выдохнул Петро. - Неужто взаправду, а? У меня ж там аппарат в сарае! И снасти, и всё…
        Лёха припал к стеклу.
        - Чёрт его знает… - с сомнением молвил он. - Больно дружно взялось… Бензином вроде не поливал…
        Часто дыша, Петро опустился на табуретку.
        В пылающем сарае что-то оглушительно ахнуло. Крыша вспучилась. Лазоревый столб жара, насыщенный золотыми искрами, выбросило чуть ли не до луны.
        - Фляга… - горестно тряся щетинами, пробормотал Петро. - Может, вправду отдать?..
        Лёха вздрогнул и медленно повернулся к нему.
        - Что?.. - ещё не смея верить, спросил он. - Так это всё-таки ты?..
        Петро подскочил на табуретке.
        - А пускай курятник не растопыривает! - злобно закричал он. - Иду - стоит! Прямо на краю поля стоит! Дверца открыта - и никого! А у меня сумка с инструментом! Так что ж я, дурее паровоза?! Подпёр сбоку чуркой, чтоб не падала, ну и…
        - Погоди! - ошеломлённо перебил Лёха. - А как же ты… В газете же пишут: к ним подойти невозможно, к тарелкам этим! Страх на людей нападает!..
        - А думаешь - нет? - наливаясь кровью, заорал Петро. - Да я чуть не помер, пока отвинчивал!..
        - Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - с тупым упорством завывал инопланетянин.
        - Отдаст! - торопливо крикнул Лёха. - Ты погоди, ты не делай пока ничего… Отдаст он!
        - А чего это ты чужим добром швыряешься? - ощетинившись, спросил Петро.
        - Ты что, совсем уже чокнулся? - в свою очередь заорал на него Лёха. - Он же от тебя не отстанет! Тебя ж отсюда в дурдом отвезут!
        - И запросто… - всхлипнув, согласился Петро.
        - Ну так отдай ты ему!..
        Петро закряхтел, щетинистое лицо его страдальчески перекривилось.
        - Жалко… Что ж я, зазря столько мук принял?..
        Лёха онемел.
        - А я? - страшным шёпотом начал он, надвигаясь на попятившегося Петра. - Я их за что принимаю, гад ты ползучий?!
        - Ты чего? Ты чего? - отступая, вскрикивал Петро. - Я тебя что, силком сюда тащил?
        - Показывай! - неистово выговорил Лёха.
        - Чего показывай? Чего показывай?
        - Ногу показывай!..
        То и дело оглядываясь, Петро протопал к разгромленной двуспальной кровати в углу и, заворотив перину у стены, извлёк из-под неё матовую полутораметровую трубу с вихляющимся полированным набалдашником.
        - Только, слышь, в руки не дам, - предупредил он, глядя исподлобья. - Смотреть - смотри, а руками не лапай!
        - Ну и на кой она тебе?
        - Да ты что! - Петро даже обиделся. - Она ж раздвижная! Гля!
        С изрядной ловкостью он насадил набалдашник поплотнее и, провернув его в три щелчка, раздвинул трубу вдвое. Потом - вчетверо. Теперь посадочная нога перегораживала всю хату - от кровати до печки.
        - На двенадцать метров вытягивается! - взахлёб объяснял Петро. - И главное - легкая, зараза! И не гнётся! Приклепать черпак полтора на полтора - это ж сколько мотыля намыть можно! Семьдесят пять копеек коробoк!..
        Лёха оглянулся. В окне суетился и мельтешил инопланетянин: подскакивал, вытягивал шеёнку, елозил по стеклу лягушачьими лапками.
        - Какой мотыль?! - закричал Лёха. - Какой тебе мотыль? Да он тебя за неделю в гроб вколотит!
        Увидев инопланетянина, Петро подхватился и, вжав голову в плечи, принялся торопливо приводить ногу в исходное состояние.
        - Слушай, - сказал Лёха. - А если так: ты ему отдаёшь эту хреновину… Да нет, ты погоди, ты дослушай!.. А я тебе на заводе склепаю такую же! Из дюраля! Ну?
        Петро замер, держа трубу, как младенца. Его раздирали сомнения.
        - Гнуться будет… - выдавил он наконец.
        - Конечно будет! - рявкнул Лёха. - Зато тебя на голову никто ставить не будет, дурья твоя башка!
        Петро медленно опустился на край кровати. Лицо отчаянное, труба - на коленях.
        - До белой горячки ведь допьёшься, - сказал Лёха.
        Петро замычал, раскачиваясь.
        - Пропадёшь! Один ведь остался! Баба - ушла! Урван - на что уж скотина тупая! - и тот…
        Петро поднял искажённое мукой лицо:
        - А не врёшь?
        - Это насчёт чего? - опешил Лёха.
        - Ну, что склепаешь… из дюраля… такую же…
        - Да вот чтоб мне провалиться!
        Петро встал, хрустнув суставами, и тут же снова сел. Плечи его опали.
        - Сейчас пойду дверь открою! - пригрозил Лёха. - Будешь тогда не со мной - будешь тогда с ним разговаривать!
        Петро зарычал, сорвался с места и, тяжело бухая ногами, устремился к двери. Открыл пинком и исчез в сенях. Громыхнул засов, скрипнули петли, и что-то с хрустом упало в ломкий подмёрзший снег.
        - На, подавись! Крохобор!
        Снова лязгнул засов, и Петро с безумными глазами возник на пороге. Пошатываясь, подошёл к табуретке. Сел. Потом застонал и с маху треснул кулаком по столешнице. Банка, свечка, стаканчики - всё подпрыгнуло. Скрипнув зубами, уронил голову на кулак.
        Лёха лихорадочно протирал стекло. В светлом от луны дворе маленький инопланетянин поднял посадочную ногу и, бережно обтерев её лягушачьими лапками, понёс мимо невредимого сарая к калитке. Открыв, обернулся. Луна просияла напоследок в похожих на мыльные пузыри глазах.
        Калитка закрылась, брякнув ржавой щеколдой. Петро за столом оторвал тяжёлый лоб от кулака, приподнял голову.
        - Слышь… - с болью в голосе позвал он. - Только ты это… Смотри не обмани. Обещал склепать - склепай… И чтобы раздвигалась… Чтобы на двенадцать метров…
        1990
        Спасатель
        Виновных, понятное дело, нашли и строго наказали. Однако в тот ясный весенний денёк, когда подъём грунтовых вод вызвал оползень берега и только что сданная под ключ девятиэтажка начала с грохотом расседаться и разваливаться на отдельные бетонные секции, мысль о том, что виновные будут со временем найдены и строго наказаны, как-то, знаете, мало радовала.
        В повисшей на арматурных ниточках однокомнатке находились двое: сотрудница многотиражной газеты «За наш труд» Катюша Горина, вцепившаяся в косяки дверной коробки, и распушившийся взрывообразно кот Зулус, чьи аристократические когти немилосердно впивались в Катюшино плечо. Место действия было наклонено под углом градусов этак в шестьдесят и всё ещё подрагивало по инерции.
        - Ой, мама… - осмелилась наконец простонать Катюша.
        И ради этого она выстояла десять лет в очереди на жильё?.. Где-то за спиной в бетонной толще что-то оборвалось, ухнуло, и секция затрепетала. Зулус зашипел, как пробитая шина, и вонзил когти до отказа.
        - Зулус!.. - взвыла Катюша.
        Потом в глазах просветлело, и она отважилась заглянуть вниз, в комнату. В то, что несколько минут назад было комнатой. Стена стала полом, окно - люком. Всё пространство до подоконника скрылось под обломками, осколками, книгами. Телевизор исчез. Видимо, выпал в окно.
        - Ой, мама… - ещё раз стонуще выдохнула Катюша. Легла животом на косяк и ногами вниз начала сползать по стенке. Лицом она, естественно, вынуждена была повернуться к дверному проёму. В проёме вместо привычной прихожей открылись развороченные до шахты лифта бетонные недра здания. И всё это слегка покачивалось, ходило туда-сюда. Зрелище настолько страшное, что Катюша, разжав пальцы, расслабленно осела в груду обломков. Скрипнула, идя на разрыв, арматура, и Катюша замерла.
        - Вот оборвёмся к лешему… - плачуще пожаловалась она коту.
        Не оборвались.
        Кривясь от боли, сняла с плеча дрожащего Зулуса. Далеко-далеко внизу раздался вопль пожарной машины. С котом в руках Катюша подползла к отверстому окну-люку. Выглянула - и отпрянула. Восьмой этаж.
        - Эй!.. - слабо, без всякой надежды позвала она. - Эй, сюда!..
        Висящая над бездной бетонная секция вздрогнула, потом ещё раз, и Катюша почувствовала, что бледнеет. Расстегнула две пуговки и принялась пихать за пазуху Зулуса, когтившего с перепугу всё, что подвернётся под лапу. «Надо выбираться, - выплясывало в голове. - Надо отсюда как-нибудь подобру-поздорову…»
        А как выбираться-то? Под окном - восемь этажей, а дверь… Кричать. Кричать, пока не услышат.
        - Лю-уди-и!..
        Секция вздрогнула чуть сильнее, и снаружи на край рамы цепко упала крепкая исцарапанная пятерня. Грязная. Мужская.
        Оцепенев, Катюша смотрела, как из заоконной бездны появляется вторая - голая по локоть - рука. Вот она ухватилась за подоконник, став ребристой от напряжения, и над краем рамы рывком поднялось сердитое мужское лицо. Опомнившись, Катюша кинулась на помощь, но незнакомец, как бы не заметив протянутых к нему рук, перелез через ребро подоконника сам.
        Грязный, местами разорванный комбинезон. Ноги - босые, мозолистые, лицо - землистого цвета, в ухабах и рытвинах. Пожарный? Нет, скорее - жилец…
        Наскоро отдышавшись, мужчина поднялся на ноги и оглядел полуопрокинутое шаткое помещение. Катюшу он по-прежнему вроде бы и не замечал. Его интересовало что-то другое. Он осмотрел углы, потом, привстав на цыпочки, заглянул в дверной проём - и всё это на самом краешке окна, с бездной под ногами.
        Озадаченно нахмурился и с видимой неохотой повернулся к хозяйке:
        - Где кот?
        - Что? - испуганно переспросила Катюша.
        - Кот, говорю, где?
        Катюша стояла с полуоткрытым ртом. Видя, что толку от неё не добьёшься, мужчина достал из кармана металлический стержень и принялся водить им из стороны в сторону, как водят в темноте карманным фонариком. В конце концов торец стержня уставился прямо в живот Катюше, и землистое лицо незнакомца выразило досаду. Зулус за пазухой забарахтался, немилосердно щекоча усами, потом выпростал морду наружу и вдруг звучно мурлыкнул.
        - Отдайте кота, - сказал незнакомец, пряча стержень.
        - Вы… Кто вы такой?
        - Ну спасатель, - недовольно отозвался мужчина.
        - Спасатель! Господи… - Разом обессилев, Катюша привалилась спиной и затылком к наклонной шаткой стене. По щекам текли слёзы.
        Мужчина ждал:
        - Ну что мне его, силой у вас отнимать?
        Катюша взяла себя в руки.
        - Нет-нет, - торопливо сказала она. - Только с ним… Зулуса я здесь не оставлю… Только с ним…
        Мужчина злобно уставился на неё, потом спросил:
        - А с чего вы взяли, что я собираюсь спасать именно вас?
        - А… а кого? - Катюша растерялась.
        - Вот его… - И незнакомец кивнул на выглядывающего из-за пазухи Зулуса.
        Шутка была, мягко говоря, безобразной. Здесь, на арматурном волоске от гибели, в подрагивающей бетонной ловушке… Однако это был спасатель, а спасателю прощается многое. Катюша нашла в себе силы поддержать марку и хотела уже улыбнуться в ответ, но взглянула в лицо незнакомцу - и обомлела.
        Это было страшное лицо. Лицо слесаря, недовольного зарплатой, который смотрит мимо вас и цедит, отклячив нижнюю губу, что для ремонта крана нужна прокладка, а прокладки у него нет и на складе нет, вот достанете прокладку - тогда…
        Незнакомец не шутил. От страха Катюша почувствовала себя лёгкой-лёгкой. Такой лёгкой, что выпрыгни она сейчас в окно - полетела бы, как газовый шарфик…
        - Я буду жаловаться… - пролепетала она.
        - Кому?
        - Начальству вашему…
        - Сомневаюсь, - морщась и массируя кисть руки, сказал незнакомец. - Во-первых, начальство мое находится в одиннадцати световых годах отсюда, а во-вторых, когда вы собираетесь жаловаться? Через сорок минут будет повторный оползень, и секция оборвётся… Отдайте кота.
        Внизу заполошно вопили пожарные машины. Штуки три…
        «Сейчас сойду с ума», - обречённо подумала Катюша.
        - Я вижу, вы не понимаете, - сквозь зубы проговорил мужчина. - Моя задача - спасение редких видов. А ваш кот - носитель уникального генетического кода. Таких котов…
        - Ах, так вы ещё и пришелец? - нервно смеясь, перебила Катюша. - Из космоса, да?
        Незнакомец хотел ответить, но тут над головой что-то со звоном лопнуло, секцию бросило вбок, и все трое (считая Зулуса) повалились в обломки.
        - Отдайте кота, - повторил мужчина, с омерзением скидывая с себя полированную доску.
        - А я?
        - Что «я»?
        - Но ведь я же человек! - шёпотом, как в лавиноопасном ущелье, вскричала она, еле удерживая бьющегося за пазухой Зулуса.
        - Ну и что?
        Цинизм вопроса потряс Катюшу до такой степени, что на несколько секунд она просто онемела. Потом в голове спасением возник заголовок её же собственной передовой статьи.
        - Но ведь… - запинаясь, произнесла Катюша. - Главная ценность - люди…
        Незнакомца передёрнуло.
        - Ничего себе ценность! - буркнул он, поднимаясь. - Вас уже за пять миллиардов, и что с вами делать - никто не знает… И потом - перестаньте врать! Что за ценность такая, если её ежедневно травят дымом из мартена и селят в доме, готовом развалиться! Ценность…
        - А разум? - ахнула Катюша.
        - Что «разум»?
        - Но ведь мы же разумны!
        - Знаете, - устало сказал мужчина, - на вашей планете насчитывается четыре разумных вида, причём два из них рассматривают людей как стихийное бедствие и о разуме вашем даже и не подозревают…
        Кажется, он и впрямь был пришельцем из космоса… Внизу всхрапывали моторы, клацал металл и страшный надсаженный голос орал команды.
        - Как вы можете так говорить? - еле вымолвила Катюша, чувствуя, что глаза её наполняются слезами. - Вы же сами - человек! Мужчина!
        - Э нет! - решительно сказал незнакомец. - Вот это вы бросьте. Никакой я вам не мужчина. Я вообще не гуманоид, понятно? То, что вы видите, - это оболочка. Рабочий комбинезон. Технику нам, сами понимаете, из соображений секретности применять не разрешают, так что приходится вот так, вручную…
        Он сморщился и снова принялся массировать кисть руки. В этот момент здание как бы вздохнуло, на стену, ставшую потолком, просыпался град бетонной крошки, в прямоугольном люке, как тесто в квашне, вспучился клуб белёсой строительной пыли. Высунувшийся из-за пазухи Зулус в ужасе жевал ноздрями воздух, насыщенный запахами катастрофы.
        Катюша поднялась на колени и тут же, обессилев, села на пятки.
        - Послушайте… - умоляюще проговорила она. - Пожалуйста… Ну что вам стоит!.. Спасите нас обоих, а?..
        Такое впечатление, что спасатель растерялся. На землистом лице его обозначилось выражение сильнейшей тоски.
        - Да я бы не против… - понизив голос, признался он и быстро оглянулся на окно и дверь. - Тем более вы мне нравитесь… Ведёте себя неординарно, не визжите… Но поймите и меня тоже! - в свою очередь взмолился он. - Вас вообще запрещено спасать! Как экологически вредный вид… Я из-за вас работы могу лишиться!
        Несколько секунд Катюша сидела, тупо глядя вниз, на осколок керамики.
        - Не отдам, - вяло произнесла она и застегнула пуговку.
        - Ну не будьте же эгоисткой! - занервничал спасатель. - До оползня осталось тридцать минут.
        - Вот и хорошо… - всхлипнув, проговорила она. - Втроём и грохнемся…
        - Зря вы, - сказал незнакомец. - Имейте в виду: мне ведь не впервой. Больно, конечно, но не смертельно… Оболочка регенерируется, в крайнем случае выдадут новую… Кота жалко.
        - Пришелец… - горько скривив рот, выговорила Катюша. - Сволочь ты, а не пришелец!
        - Ну знаете! - взбеленясь, сказал спасатель. - Разговаривать ещё тут с вами!..
        Он растянул по-лягушачьи рот и очень похоже мяукнул. В тот же миг Зулус за пазухой обезумел - рванулся так, что пуговка расстегнулась сама собой. Катюша попыталась его удержать, но кот с воплем пустил в ход когти. Вскрикнув, она отняла руки, и Зулус в мгновение ока нырнул за пазуху незнакомцу.
        Не веря, Катюша смотрела, как на её располосованных запястьях медленно выступает кровь.
        - Послушайте… - искательно сказал незнакомец. - Вы всё-таки не отчаивайтесь. Попробуйте выбраться через дверь. Там из стены торчит балка, и если вы до неё допрыгнете…
        Катюша схватила полированную доску и вскочила, пошатнув свой разгромленный и полуопрокинутый мирок.
        - А ну пошел отсюда, гад! - плача, закричала она.
        Но то ли секция сыграла от её взмаха, то ли у спасателя была воистину нечеловеческая реакция, но только Катюша промахнулась и, потеряв равновесие, снова села в обломки.
        - Ну, как знаете… - С этими словами незнакомец исчез в отверстом люке окна.
        Катюша выронила доску и уткнулась лицом в груду мусора. Плечи её вздрагивали.
        - Предатель… Предатель… - всхлипывала Катюша. - Предатель подлый… Из пипетки молоком кормила…
        Теперь ей хотелось одного: чтобы секция оборвалась, и как можно быстрее. Чтобы оборвался в тартарары весь этот проклятый мир, где людей травят дымом из мартена и селят в домах, готовых развалиться, где даже для инопланетного спасателя жизнь породистого кота дороже человеческой!
        Однако тридцать минут - это очень и очень много. Всхлипы Катюши Гориной становились всё тише и тише, наконец она подняла зарёванное лицо и вытерла слёзы. Может, в самом деле попробовать выбраться через дверь?..
        Но тут секция энергично вздрогнула несколько раз подряд, и на край рамы цепко упала знакомая исцарапанная пятерня. Всё произошло, как в прошлый раз, только землистое лицо, рывком поднявшееся над торчащим ребром подоконника, было уже не сердитым, а просто свирепым. С таким лицом лезут убивать.
        - Давайте цепляйтесь за плечи! - едва отдышавшись, приказал он.
        - Что? Совесть проснулась? - мстительно спросила Катюша.
        Спасатель помолчал и вдруг усмехнулся.
        - Скажите спасибо вашему коту, - проворчал он. - Узнал, что я за вами не вернусь, и пригрозил начать голодовку…
        - Как пригрозил?
        - По-кошачьи! - огрызнулся спасатель. - Ну не тяните время, цепляйтесь! До оползня всего пятнадцать минут…
        1990
        Не будите генетическую память!
        Искандеру Шайхулловичу Полануеру посвящается
        В этом сеансе было сомнительным всё: от публики до самого экстрасенса. Достаточно сказать, что дело происходило в красном уголке ЖЭУ.
        На сцене, скорее напоминавшей широкую, никуда не ведущую ступеньку, стояли друг против друга два сильно потёртых кресла. В одном из них сидел загипнотизированный доброволец с остекленевшими глазами, в другом, закинув ногу на ногу и покачивая рваной кроссовкой, развалился не внушающий доверия экстрасенс с лицом, которое можно было бы назвать уголовным, не будь оно столь тупым.
        На стене висела маркая, скверно отпечатанная афишка «Вечер психологических опытов».
        - Изучать историю по документам, - коряво излагал экстрасенс, - всё равно что психологию по трупу. В то время как у нас, можно сказать, под носом имеется живой источник исторических сведений, который учёные-негативисты отрицают, потому что называют шарлатанством, а объяснить не могут. Я говорю о генетической памяти. Вот, например, загипнотизировал я одного товарища и спрашиваю: что ты делал сорок лет назад? А ему всего тридцать два… Так он вдруг возьми и заговори со мной по-немецки. А сам - из немцев-колонистов, хотя языка уже не знает… Значит, что? Значит, генетическая память… То есть говорил со мной не он, а кто-то из его предков. Или вот сегодняшний случай… - Экстрасенс небрежно указал на загипнотизированного добровольца. - Товарищ сам сказал перед сеансом - и вы это слышали, - что родился он восьмого апреля тысяча девятьсот сорок восьмого года. Вот мы сейчас и попытаемся выяснить, что происходило за десять лет до его рождения…
        Экстрасенс поднялся и подошёл к своему подопытному:
        - Вы меня слышите?
        - Слышу, - безразлично отозвался тот.
        - Продемонстрируйте нам, что вы делали восьмого апреля тысяча девятьсот тридцать восьмого года.
        Что-то шевельнулось в остекленевших глазах, и подопытный встал. Неспешно, вразвалку он подошёл к экстрасенсу и закатил ему зубодробительную оплеуху, от которой тот полетел прямиком в кресло.
        - Что, сукин сын, вражина, троцкист?.. - лениво, сквозь зубы проговорил подопытный, направляясь к обезумевшему от страха экстрасенсу. - Понял теперь, куда ты попал?
        Далее произошло нечто и вовсе неожиданное. Лицо экстрасенса стало вдруг отрешённым, а в глазах появился бессмысленный стеклянный блеск. Судя по всему, он сам с перепугу впал в некое гипнотическое состояние.
        - Понял, - без выражения, как и подобает загипнотизированному, ответил он.
        - Тогда колись, сука, - всё так же лениво продолжал подопытный. - Что ты делал, гад, до семнадцатого года?
        Экстрасенс встал. Бесшумным шагом танцора он скользнул к подопытному и нанёс ему сокрушительный удар в челюсть. Подопытный взмахнул руками и упал в кресло. Глаза его вновь остекленели.
        - Большевичок? - аристократически прищурясь, осведомился экстрасенс. - Что же вы, милостивый государь? Подбивать народ против законной власти? Ай, нехорошо… Когда бы вы, сударь, знали, что вас теперь ждёт… Или вы уже догадываетесь? Что-с?
        - Догадываюсь, - безучастно произнёс подопытный.
        - Ну-с, а коли так, - со змеиной улыбкой на устах продолжал экстрасенс, - извольте отвечать, юноша, что вы поделывали в декабре пятого года…
        Подопытный встал с кресла и, глядя исподлобья, огрел в свою очередь экстрасенса кулаком по скуле.
        Тут нервы аудитории не выдержали, и явно не подготовленная к зрелищу публика, подвывая от ужаса, кинулась в дверь.
        Когда спустя полчаса в помещение ворвался усиленный наряд милиции, подопытного можно было отличить от экстрасенса лишь по костюму. Лица обоих были побиты до полной неузнаваемости. На глазах у ворвавшихся экстрасенс брязнул по зубам подопытного (тот, естественно, упал в кресло) и, сотрясаясь от злобы, прошипел:
        - Вор! Еретик! Собака косая!.. И дерзнул изрешти хулу на Святую Троицу? Кайся, страдниче бешеной, что творил еси со товарищи в то лето, егда мор велик бысть?..
        Размахнувшийся подопытный был остановлен приёмом самбо.
        1989
        Летним вечером в подворотне
        Размерами да и формой предмет напоминал двадцатилитровую канистру. Без ручки. Без единого отверстия. С двумя металлическими наростами на внутренних стенках. Любой слесарь сумел бы изготовить точную его копию, хотя трудно представить, кому и зачем могла понадобиться ещё и вторая такая штуковина.
        Короче, законная добыча сборщиков металлолома. Если бы не одно обстоятельство.
        Предмет находился на высокой эллиптической орбите, хотя ни Байконур, ни мыс Кеннеди, видит бог, отношения к этому не имели.
        Внутри «канистры», неподалёку от одного из металлических наростов (очевидно, исполняющего роль трибуны), энергично подрагивая, висел водянистый шар размером с крупное яблоко.
        - Тогда попробуем от противного, - втолковывал он четырём таким же водянистым комкам, прилепившимся кто где к внутренним стенкам «канистры». - Представим, что каждый из нас парализован. Мыслить может, а двигаться - нет. Что тогда?
        - Тогда я беззащитен, - сообразил комок поменьше других.
        - А мы вас защитим! Поместим в прочную костяную скорлупу и назовём её условно «череп».
        - Позвольте! - возмутился комок. - А как же тогда воспринимать окружающую действительность?
        - А органы чувств мы вам выведем наружу!..
        - Ну и умру с голоду! Двигаться-то я всё равно не смогу.
        От удовольствия висящий в центре «канистры» шар стал почти прозрачным. Всё, что говорил юный оппонент, было ему, так сказать, на псевдоподию.
        - Не умрёте. Добавляем вам органы для переработки пищи в энергию. Условно назовём их «пищеварительный тракт»…
        - Остроумно, - подал кто-то реплику с места.
        - …пару постоянных конечностей для передвижения. Назовём их «ноги». И пару постоянных конечностей для добывания пищи. Назовём их… ну, скажем, «руки».
        Комки безмолвствовали.
        - И в итоге у нас получится нечто весьма напоминающее жителей этой планеты. - Шар выбросил корненожку и как бы перетёк по ней на стенку «канистры». Будь на месте комков люди, мы бы выразились проще: докладчик сел.
        Крупный комок, расположившийся на втором металлическом наросте (надо полагать, капитан «канистры» и командир экспедиции), с сомнением шевельнулся:
        - Значит, вы настаиваете, что мы столкнулись с мыслящей материей не в чистом виде, а, так сказать, отягощённой всякими там «трактами», «черепами»… С тем, короче, что вы окрестили словечком «мозг»?
        - Мало того, - с места добавил докладчик. - Уверен, что любого из нас они бы восприняли именно как «мозг», только существующий сам по себе.
        - Хм… - пробормотал шеф, деформируясь от нахлынувших сомнений. - По-моему, ваш «мозг» будет занят только одним: как прокормить всю эту прорву трактов и конечностей, которой вы его снабдили… Знаете, я бы не рискнул без оговорок назвать такое существо мыслящим.
        - Но в космос-то они вышли, - напомнил докладчик.
        - Это ещё ничего не значит! - с горячностью вмешался юный оппонент. - Может быть, их поместили в космический корабль в качестве подопытных животных!
        Комки заволновались.
        - Во избежание разногласий, - торопливо сказал капитан, - предлагаю прибегнуть к взаимопроникновению.
        Возражений не последовало. Комки отлепились от стенок и, подплыв к центру, неуловимо слились друг с другом. Теперь посреди «канистры» висел большой молочно-белый шар. Он гудел и пульсировал. Через несколько секунд он распался, и члены экипажа поплыли в разные стороны.
        - Что ж, не возражаю.
        Эти слова капитана были адресованы докладчику и его юному оппоненту. Он уже, естественно, знал об их намерении телепортировать на поверхность планеты и провести разведку.
        Оба добровольца на миг замерли и исчезли затем в неяркой вспышке.

* * *
        - Она меня не любит! - с надрывом говорил Корень.
        - А ты с ней по-хорошему, - советовал Циркин, держа его за руку и проникновенно глядя в глаза. - Ты, главное, на неё не дыши. Дыши в сторону.
        - Не любит и не отпустит! - Корень в отчаянии замотал головой и попытался выдернуть руку.
        Циркин руку не отдал.
        - А кому отпустит? - нехорошо прищуриваясь, спросил он. - Васе отпустит?
        - …с-сушь… б-блескх… - неожиданно сказал Вася и покачнулся, как подрубленный эвкалипт.
        Друзья вовремя его подхватили.
        - Видишь, какой он! - укоризненно сказал Циркин и опять попытался вложить в ладонь Корня рубль с мелочью. Корень руку отдёрнул, и Циркин вышел из себя.
        - …? - сказал он. - …!
        И добавил ещё несколько слов, совсем уж обидных.
        Дело происходило летним вечером в каменном туннеле, ведущем с улицы во двор многоэтажного дома. В просторечии это место именовалось подворотней.
        Зашуршали покрышки, забормотал автомобильный двигатель. Циркин осторожно выглянул на улицу и тут же отпрянул, увидев знакомый микроавтобус. Дело в том, что три друга возглавляли список лиц, не явившихся в обязательном порядке на лекцию о вреде алкоголя. А за углом возле гастронома маячили, между прочим, дружинники с консервного комбината. Циркина они знали в лицо.
        Ситуация в подворотне, как видим, складывалась самая драматичная. До закрытия оставалось менее получаса, а Корень вёл себя безобразно: отказывался идти в гастроном, выдвигая смехотворную причину, что продавщица Галя якобы плохо к нему относится.
        - Чот… блесс… - опять сообщил Вася. - Уомп…
        Ему-то было всё равно - он только что пропил квартальную премию.
        - Корень! - приказал Циркин. - Ты идёшь в гастроном и берёшь пузырь!
        Было в нем что-то от гипнотизёра.
        - Она… - начал Корень.
        - Корень! - властно повторил Циркин, глядя ему в глаза. - Ты идёшь в гастроном и берёшь…
        Его перебил Вася.
        - Чё там блестит? - удивительно ясно сказал он. - Вон там…
        Блестели разведчики. Почувствовав, что они обнаружены, докладчик метнулся за угол, а оппонент с перепугу телепортировал.
        Три друга тупо уставились в точку, где только что полыхнула синеватая неяркая вспышка.
        Циркин пришёл в себя первым.
        - Корень, - сказал он потрясённо, - если ты, гад, сию минуту не пойдёшь в гастроном…
        Корень упёрся. Зачем тогда нужно было сшибать недостающие четырнадцать копеек? Этого Циркин никак не мог понять.

* * *
        - Вот и они! - с облегчением объявил капитан.
        В центре «канистры» беззвучно возник водянистый шар. Отплыл в сторонку, и на его месте появился второй.
        Оба разведчика мелко вздрагивали от возбуждения.
        - Нечто невероятное! - объявил докладчик. - Аборигенам известно взаимопроникновение!
        - Быть не может! - ахнули на потолке.
        - То есть не в прямом, конечно, смысле взаимопроникновение, - поправился докладчик. - Но они используют какую-то жидкость-посредник, видимо экстракт, информационную вытяжку.
        - Пожалуйста, подробнее! - взмолился кто-то.
        - Хорошо! После броска мы сразу же оказались перед Информаторием, занимающим весь нижний ярус прямоугольного циклопического строения. Передняя стена - прозрачна. Над ней - светящиеся знаки.
        - Почему вы решили, что это именно Информаторий? - спросил капитан.
        - Сейчас объясню. Внутренняя стена представляет собой ряд стеллажей. На стеллажах - сосуды с жидкостями, от прозрачной до совершенно чёрной. Назовём такой сосуд… Впрочем, мы подслушали его местное название - «пузырь». Так вот, абориген входит в Информаторий и после сложных, видимо, ритуальных действий получает такой «пузырь». Снаружи к нему подходят ещё двое, и втроём они ищут уединённое место, где делят жидкость поровну…
        - Интере-есно! - сказал капитан, тоже начиная мелко подрагивать. - А поведение их после приема жидкости как-нибудь меняется?
        Докладчик замялся:
        - По-моему, наблюдается некоторая потеря координации движений…
        - Решительно не согласен! - вмешался юный разведчик-оппонент. - Проще предположить, что это вовсе не Информаторий, а наоборот!
        - Как наоборот?
        - Никакой информации эта жидкость не несёт. Напротив, она забирает излишнюю, мешающую аборигену информацию, понимаете? А потом выводится из организма - я сам видел… Короче, мы решили провести эксперимент…
        - Эксперимент? - встрепенулся капитан.
        - Мы собираемся вступить с аборигенами во взаимопроникновение, - как можно более небрежно пояснил докладчик.
        «Канистра» взорвалась протестами. Капитан мутнел на глазах.
        - Да поймите же! - надрывался докладчик, пытаясь перекрыть общий гам. - Мы просто не имеем права упускать этот шанс! В случае успеха в наших псевдоподиях - бесценные подробности их образа мышления, их бытия!..
        К капитану постепенно возвращалась полупрозрачность.
        - Как вы себе всё это представляете?
        - Во-первых, нужно смоделировать сосуд, именуемый аборигенами…
        - Уже нереально! - оборвал капитан. - На это просто не хватит энергии!
        - Да не нужно ничего моделировать! - заволновался юный разведчик. - Я там приметил пустой «пузырь», мы как раз оба в него поместимся. И пробочка рядом лежит, заварим - и будет как новенькая…

* * *
        Теперь в подворотне остались двое: Вася и Корень. Циркин только что обругал Корня и убежал навстречу опасности. Он был уверен, что своим ходом из гастронома не уйдёт, что его увезут и, скорее всего, в опорный пункт, где заставят отвечать на кошмарный вопрос, почему он, Циркин, потребляет спиртные напитки. Козлы! Они бы ещё спросили, почему он дышит!
        Был конец августа, к ночи холодало, и Вася помаленьку трезвел. Вёл он себя при этом как-то странно: ругался шёпотом, потирал лоб, встряхивал головой и что-то высматривал в глубине подворотни.
        - Слушай, - сказал он наконец. - Что такое? Ты глянь…
        В тени возле стеночки стояла чекушка водки.
        - Не, - сказал Корень. - Не может быть!
        И он был прав. Такого быть не могло.
        Друзья, склонив от изумления голову набок, подошли к бутылке и нагнулись над ней. Вася, ещё не веря, сомкнул пальцы на горлышке, встряхнул. Прозрачные разведчики старательно забулькали и забурлили.
        Из полуоткрытого рта Корня вылупилось изумлённое ругательство.
        - Я ж говорил, что-то блестит, - сказал Вася и дрожащими пальцами сорвал пробку.
        Корень выхватил из кармана стакан.
        - Аспирант! - презрительно определил его Вася и налил ему в стакан разведчика-оппонента.
        Друзья залпом проглотили содержимое своих ёмкостей.
        В кромешной тьме их черепов что-то ослепительно взорвалось. Оба грохнулись без чувств.

* * *
        Первым, как самый здоровый, очнулся Вася. Пошатываясь, он встал на ноги. Под черепной коробкой было пусто и прохладно, как во рту после мятных таблеток. Он с недоумением посмотрел на поднимающегося Корня и осторожно покрутил головой.
        Из подворотни были видны часть улицы и дом на противоположной стороне, над которым уже слабо помигивали звёзды. Почему-то одна из них привлекла внимание Васи.
        - Слышь, - сказал он хрипло и откашлялся. - А чего это она такая… красноватенькая?
        - Так она же это… - Корень откашлялся. - Знаешь, с какой скоростью от нас когти рвёт!.. Или мы от неё… Покраснеешь тут!
        Нет, это были совсем не те слова - какие-то неточные, глуповатые. Корень поискал другие и не нашёл - других он просто не знал. А поговорить хотелось…
        Мимо них с улицы во двор торопливо проскользнул человек интеллигентного вида. Корень обалдело уставился ему в затылок.
        - Так называемый эффект Доплера, - выговорил он, не веря собственным ушам. - Спектральное смещение.
        Вася моргнул и тоже посмотрел вслед прохожему.
        - Действительно, - сказал он ошарашенно. - Доплеровское спектральное…
        Друзья снова повернулись к звёздочке.
        - Это сколько ж до неё? - раздумчиво молвил Корень.
        - А вот мы сейчас! - встрепенулся Вася. - Через параллакс, понял? А ну, сколько у меня промеж глаз? Только ты от зрачков считай!..
        Корень прикинул:
        - Шестьдесят четыре тысячи пятьсот двадцать… Нет! Шестьдесят четыре тысячи пятьсот восемнадцать микрон.
        - Ага, - сказал Вася и посмотрел на звезду одним глазом. Потом другим. - Пятьдесят семь световых лет, - объявил он после напряжённых вычислений в уме. - Плюс-минус полквартала.
        Корень свистнул:
        - Десять раз загнёшься, пока долетишь!
        - Если на субсветовых скоростях, то от силы два раза, - успокоил Вася.
        - Слу-шай! - сказал Корень. - А если пространство взять и того… - Он подвигал руками, словно играя на невидимой гармошке.
        - Сплюснуть, что ли? - не понял Вася.
        - Нет, не то! Погоди… - Корень выглянул на улицу и некоторое время мысленно рылся в черепах прохожих. Навыуживав нужных терминов и понятий, вернулся.
        - Свёртку пространства, милое дело! - сказал он.
        - Да ну… - засомневался Вася.
        В подворотню ворвался Циркин с бутылкой «Яблочного».
        - Мужики! - задыхаясь, выпалил он. - Рвём когти! Меня Упрятов засёк!
        Вася и Корень с интересом его разглядывали.
        - Какое-то ненормальное направление эволюции, ты не находишь? - поморщился Вася. - Всё-таки мы, если вдуматься, безобразно устроены…
        - Мы - продукт естественного отбора! - обиделся Корень. - А что естественно - то не безобразно.
        - Мужики, вы чё?! - испугался Циркин. - Сейчас тут Упрятов будет!
        - Во-первых, что бы там ни говорили, отбор давным-давно кончился, - возразил Вася Корню. - Наш организм архаичен и, я бы даже сказал, рудиментарен. Взять хотя бы вот это сочленение…
        И Вася протянул руку, явно желая наглядно продемонстрировать, насколько неудачно устроено одно из сочленений Циркина. Тот с воплем отскочил от могучей Васиной пятерни и, прижимая бутылку к груди, метнулся вглубь двора.
        - Не нравится мне это сочленение, - упрямо повторил Вася.
        Кто-то пробежал мимо них по тротуару, потом остановился, вернулся и заглянул в подворотню. Это был участковый, старший лейтенант милиции Упрятов.
        - А вот и они! - радостно сообщил он сам себе. - Почему не явились на лекцию, орлы?
        - Вася, ты не прав, - мягко сказал Корень, разглядывая милиционера. - Конструкция самая целесообразная…
        - А ну-ка, подите сюда! - позвал Упрятов.
        Друзья приблизились.
        - Где Циркин?
        Вася пожал плечами и махнул рукой в сторону двора:
        - Алкалоид побежал принимать.
        - Ты гляди! - изумился участковый. - Алкалоид! Это ж надо!.. А ну дыхни!
        Друзья переглянулись и дыхнули по очереди. Участковый не поверил:
        - А ну ещё раз!
        Друзья дыхнули ещё раз.
        - Ничего не понимаю! - признался Упрятов. - Вася, ты что, пить бросил?
        - Мнимое раскрепощение, - высокомерно пояснил Вася. - Бунт подкорки против условностей - и ничего больше.
        Упрятов заглянул в умные Васины глаза и похолодел.
        - Вроде трезвый, - укоризненно сказал он, - а рассуждаешь, как в белой горячке. Дыхни-ка ещё разок!

* * *
        С первой секунды, как только разведчики возникли в центре «канистры», стало ясно, что произошло нечто ужасное. Они были совершенно прозрачны и, что самое жуткое, никак не могли принять шарообразную форму - их ежесекундно плющило и деформировало.
        - Ты меня уважаешь? - прямо спросил капитана докладчик.
        - То есть как?.. - опешил тот. - Странный вопрос! Уважение к личности есть первооснова…
        - Ты мне мозги не канифоль! - безобразно оборвал его докладчик. - Лично меня ты уважаешь?
        Капитан даже не помутнел - он загустел при виде такого кошмара. В это время второму разведчику кое-как удалось принять более или менее определённую форму. Он вытянул вперёд псевдоподию, на конце которой омерзительно шевелились три коротеньких отростка.
        - Мужики!.. - пискнул он. - На троих, а?.. - И снова расплеснулся по воздуху.
        - А вот я тебя уважаю! - орал докладчик. - И люблю, гад буду!
        Он двинулся к капитану с явным намерением вступить во взаимопроникновение. Тот молниеносно сманеврировал, и докладчик, по инерции влепившись в стенку, растёкся по ней кляксой.
        - Изолировать обоих! - приказал капитан, с содроганием наблюдая, как разведчик пытается вновь собраться в комок. - Рассеять вокруг планеты предупредители! Стартуем немедленно сокращённым объёмом!
        Через несколько минут разведчики уже спали в герметичных скорлупах-изоляторах.
        - Хорошо хоть аборигены телепортировать не могут, - уныло вымолвил кто-то. - Представляете, какой был бы ужас, освой они межзвёздные перелёты!

* * *
        Слабая ультрафиолетовая вспышка в вечернем небе заставила друзей поднять головы.
        - Телепортировал кто-то, - всматриваясь из-под ладони, ещё хранящей тепло милицейского рукопожатия, заметил Корень. - И, что характерно, в направлении нашей звёздочки…
        - Какие-нибудь полиморфы, - предположил Вася. - Вот, кстати, кто изящно устроен! Голый мозг, и ничего больше.
        Корень хмыкнул:
        - Чего ж хорошего?
        - Как это «чего»? Телепортацией вон владеют! Корабль у них…
        - Тоже мне корабль! - фыркнул Корень. - Да я тебе таких кораблей за смену штук пять наклепаю!
        - А толку-то! - насмешливо возразил Вася. - Ты же всё равно телепортировать не умеешь!
        - Плевать! - невозмутимо отозвался Корень. - Значит, надо агрегатик собрать, чтобы за меня телепортировал. Ну-ка, глянь…
        Он раскидал ногами осколки стакана и чекушки, подобрал кусочек мела, видимо забытый детворой, и друзья присели на корточки.
        К тому времени совсем стемнело. Во мраке подворотни скрипел мелок и бубнили два мужских голоса:
        - …А темпоральный скачок ты куда денешь? В карман засунешь?..
        - …Да пёс с ним, с темпоральным! Смотри сюда… Видишь, что получается?
        - Вижу, не слепой!..
        Приблизительно через полчаса друзья встали, отряхивая колени.
        - Да, изящная была бы машинка, - молвил Вася, окинув взглядом каракули на асфальте. - Если б она ещё могла существовать на практике…
        - За неделю соберу, - небрежно бросил Корень.
        - За неделю? - не поверил Вася.
        - Что ж я тебе, не слесарь, что ли? - Корень вдруг оживился. - Слушай! А что, если в самом деле? До четверга я её соберу, а на выходные возьмём да и слетаем к этим… к полиморфам!..
        Друзья пристально посмотрели на красноватую, мигающую над крышами звёздочку.
        - Не, не получится, - с сожалением проговорил Вася. - У меня позавчера прогул был, мне его отработать надо.
        - А ты его задним числом отработай.
        - Как это?
        - Смотри сюда! - Друзья снова присели над схемой. Зачиркал мелок. - Плюс на минус - и все дела! Выйдешь позавчера - и отработаешь… А на выходные - к полиморфам. - Не вставая с корточек, Корень мечтательно прищурился на звёздочку. - Вот удивятся, наверное…
        1976
        Сталь разящая
        1
        - Да поразит тебя металл! - вопила Мать. - Да заползёт он тебе в руку, когда уснёшь! Да лишишься ты рассудка и поднимешь металл с земли!
        Чага стояла бледная, как пепел. Уронив костяной гребень, она смотрела под ноги - на неровную, глубоко процарапанную черту, навсегда отделившую её от живых.
        Вокруг песчаной проплешины шуршала, качалась трава, а живые по ту сторону стояли так тихо, что временами чудилось, будто в степи всего два человека: сама Чага и заходящаяся в крике Мать.
        - Да подкрадётся он к тебе сзади! Справа! Слева! Да ударит он тебя в горло! В печень! В кость!
        Где-то рядом фыркали и переступали стреноженные звери. Ветер перекатывал у ног рыжее облачко вычесанной шерсти, да колола глаз блестящая крупинка, так неожиданно легко погубившая Чагу.
        Как отрывают присохшую к ране одежду, она отняла наконец взгляд от черты и увидела искажённые отшатнувшиеся лица сородичей. Все они были ошеломлены и испуганы - вопли Матери застали врасплох не только Чагу.
        Впрочем, они уже приходили в себя. Тонкие губы Колченогой тронула ядовитая улыбка. Натлач с братом, переглянувшись, вопросительно уставились на Стрыя. А тот стоял неподвижно - огромный, страшный. Перечёркнутое шрамом лицо было обращено к Матери, в глазах - изумление и гнев.
        Стрый!.. Чага подалась к нему, едва не заступив черту. Стрый не допустит! Он же сам говорил ей: «Вся надежда на тебя, Чага. Если ты не заменишь Мать, эта старая дура когда-нибудь всех нас погубит…» Сейчас он шагнёт к ней, и изгнание обернётся расколом семейства. Сначала Стрый; за ним, как всегда, коротко переглянувшись, - Натлач с братом; следом испуганно метнутся женщины - и Мать останется посреди степи вдвоём со своей Колченогой…
        Стрый! Ну что же ты, Стрый?!
        - Светлый! Быстрый! Разящий без промаха! - Мать кричала как можно громче и пронзительней. Знала: услышь её кто-нибудь из другого семейства - и Чаге не дожить даже до полудня. - Приди и возьми! Мы отдаём тебе лучшее, что у нас есть!
        Злобная, коренастая, Мать перехватила поудобнее клюку (ту самую, которой она проскребла глубокую черту в песчаном грунте) и, уцепив за вычесанную гриву одного из зверей - рыжую самку, - подтащила поближе, толкнула на ту сторону.
        - Металл найдёт тебя! - сорванным голосом бросила она в лицо Чаге и отступила, тяжело дыша.
        Опрометчиво выросшее на открытом месте узловатое овражное дерево, по всему видать ломанное металлом не раз и не два, зашевелилось, залопотало жухлыми листьями, и люди, очнувшись, тоже пришли в движение. Натлач с братом, неуверенно поглядывая на всё ещё неподвижного Стрыя, подняли, один - скатанную кошму, другой - наполненные водой мехи, и двинулись вслед за Матерью - откупаться. Бросили ношу за черту и, пробормотав: «Металл найдёт тебя», - отошли, недовольные, в сторону.
        - Смотри! Мы отдаём тебе лучшее!.. - сипло завывала Мать.
        Неправда! Бросали что похуже, думали, металл не поймёт, поверит на слово. Рыжая самка прихрамывает: если верхом и навьючить - не осилит и двух переходов… А мехи старые, левый вот-вот порвётся… Чага с ненавистью взглянула на Мать.
        Одна за другой откупаться потянулись женщины. Притихшие, кидали к ногам скарб, утварь и, стараясь не смотреть на притягивающую взгляд крупинку металла, поспешно отходили.
        Колченогая приковыляла последней - с кистенями в руках. Метнула наотмашь, надеясь прорвать мех. Промахнулась и чуть не заплакала от досады.
        И вновь тишина поразила песчаный клочок степи - остался один Стрый. Момент был давно упущен: даже если он шагнёт сейчас за черту, никто за ним не последует - все уже откупились от Чаги. И всё-таки Стрый упрямо не двигался с места - стоял, опустив в раздумье тяжёлую седеющую голову.
        - Стрый!.. - Испуганный женский вскрик.
        Он вздрогнул и, найдя глазами жену, быстро отвёл взгляд. Поднял с земли седло и, тяжело ступая, пошёл к черте. Все замерли. Если у Стрыя хватит упрямства и глупости разделить изгнание с этой сумасшедшей, семейство лишится главного защитника…
        Седло с глухим звуком упало в песок.
        - Металл… - Хрипловатый голос Стрыя пресёкся.
        Так и не подняв перечёркнутого шрамом лица, он неловко повернулся и побрёл к живым.
        Стрый сделал всего несколько шагов, когда красавец-зверь редкой серебристой масти, полунавьюченный и лишённый пут, внезапно тряхнул развалистой гривой и, оглушительно фыркнув, двинулся к Чаге. С замедленной грацией ставя в песок чудовищные плоские копыта, он проследовал мимо остолбеневшего семейства и заступил черту. Натлач кинулся было наперехват, но вовремя отпрянул - зверь уже принадлежал металлу.
        С тяжёлой ненавистью все посмотрели на Чагу. Сочувствия теперь не было ни в ком.
        И наконец медленно обернулся Стрый, видимо догадавшийся по лицам сородичей, что случилось. Из-за этого зверя он убил четырёх мужчин из семейства Калбы, из-за этого зверя погиб его сын, из-за этого зверя они оказались здесь, в чужой степи, вдалеке от знакомых кочевий…
        Стрый смотрел. У него было лицо мёртвого человека, и Чага вдруг ощутила, как сквозь страх и ненависть в ней поднимается чувство пронзительной жалости к этому стареющему тяжелодуму, такому опасному в бою и такому нерешительному в обычной жизни.
        - Металл! - с удвоенной яростью взвыла Мать. - Приди и возьми! Это не мы, это она звала тебя! Светлый! Быстрый! Разящий без промаха! Приди и возьми!
        - Уходим!.. - через силу каркнул Стрый, и все кинулись распутывать зверей, связывать полураскатанный войлок, собирать скарб.
        …Лёгкое облачко пыли оседало над покатым холмом, за которым только что скрылись живые. Чага нагнулась, подняла костяной гребень и, всхлипывая, стала зачем-то вычёсывать бок рыжей самке. Гребень вывернулся из пальцев и снова упал в песок. Тогда она повернула залитое слезами лицо к оседающему пылевому облачку и вскинула кулаки.
        - Пусть тебя саму поразит металл! - запоздало выкрикнула она вслед. Медленно опустила руки, постояла и, всхлипнув в последний раз, принялась собирать откуп.
        Качалась трава, лопотали жухлые листья на узловатом искалеченном дереве, да посверкивала металлическая крупинка, лежащая совсем рядом с неровной глубокой чертой, на которую уже можно было наступать.
        2
        Нельзя было трогать семейство Калбы - закон запрещал нападать и на дальних родственников. Но Стрый сказал: «Всё равно последние годы живём. Вторая стальная птица упала. Металл поднимается по всей степи - он сам нарушает закон…»
        Недоброе дело, и добра оно не принесло. Стрый добыл Седого зверя, но семейству пришлось бежать в разорённую степь. Именно там полгода назад упала стальная птица, и разъярённый металл, забыв свой давний уговор с людьми, бил сверху, уничтожая в укрытиях целые семейства, вздувал волной землю и срывал ломкий кустарник с холмов.
        На перепаханной сталью земле вставали быстрые, неохотно поедаемые зверями травы, всюду мерещился запах падали. Но настоящая опасность ждала беглецов, когда, оставив позади разорённые степи, они вышли к поросшему звонким камышом берегу незнакомой реки.
        Мать решила переправляться на ту сторону, и это было безумие. В синем утреннем небе то и дело возникали спиральные мерцающие паутины, а взбитые страхом птицы ушли в неимоверную высоту. Чага чуяла нутром, что за рекой всё напряжено, что металл вот-вот начнёт роиться, но упрямая коренастая старуха (Матери было за сорок) просто заткнула ей рот.
        Стрый хмурился. Он давно уже не доверял чутью Матери, но оставаться на этом берегу и впрямь было опасно - похищение Седого подняло в сёдла всех родственников Калбы по мужской линии.
        К счастью, место для переправы выбрали неудачное: потеряли вьюк, утопили мохноногого сосунка, провозились до полудня. А преследователи вблизи переправы так и не показались - видно, отстали ещё в разорённой степи…
        Места за рекой пошли плохие, тревожные. Выбитая неизвестно кем полузаросшая тропа тянулась вдоль густого коричневого сушняка - явно все соки из земли были выпиты зарывшимся в неё металлом. Попадались кости, сгнившая рухлядь, иногда из хрупкой путаницы ветвей опасно подмигивал осколок.
        Трудно сказать: этот резкий короткий хруст в дальнем конце высохшей рощи - он был или просто почудился? - но только Чага не раздумывая бросилась с седла на землю. Рядом, едва не придавив хозяйку, тяжкой громадой рухнул испуганный зверь. Залегли все - и люди, и животные. А спустя мгновение сушняк словно взорвался дробным оглушительным треском, и летящий насквозь металл с визгом вспорол воздух над их головами.
        Очевидно, сталь сама уходила из-под удара - пронизав ломкие заросли, метнулась между холмами и там была перехвачена враждебным роем. Воздух звенел, лопался, кричал. Приподняв голову, Чага видела, как седловина, куда их вела выбранная Матерью тропа, исчезает в неистовом мельтешении металлической мошкары. Не задержись они на переправе, живым бы не ушёл никто.
        И всё же несчастье случилось. Бой кончился, седловина сверкала россыпью осколков, в дебрях сушняка выл и трещал огонь, а Седой зверь - единственный - остался лежать, дрожа и закатывая в ужасе лиловый глаз. Из жёсткой длинной шерсти на спине торчал кусок металла, вонзившийся острым концом в жировой горб.
        Стрый метался по опушке, чуть не плача, и на это было так жалко смотреть, что Чага подошла к Седому, раздвинула шерсть и извлекла осколок. Голыми руками.
        Как они все тогда отшатнулись от неё! А она отшвырнула окрашенную кровью сталь и двинулась, оскаленная, прямо к попятившейся Матери.
        - У тебя дряблая матка! - с наслаждением выкрикнула она в ненавистное, смятое глубокими морщинами лицо. - Ты уже не чуешь металл! Ты не слышишь, когда он идёт на нас!..
        Глядя исподлобья, Мать отступала к подожжённому металлом сушняку и торопливо наматывала на руку сыромятный ремень кистеня. Чага шла на неё безоружная, и никто не решался встать между двумя женщинами. К счастью, Чага и сама сообразила, что не стоит доводить Мать до крайности, и, остановившись, продолжала осыпать её оскорблениями издали.
        - Если ты решила отдать нас металлу, то так и скажи!..
        Мать молчала, въедаясь глазами то в одно лицо, то в другое. По закону Чагу следовало изгнать, но изгнать её сейчас?.. Нет. Слишком уж дорого обошёлся семейству Седой зверь, и слишком уж велика была вина самой Матери…
        На ночь они окопались на берегу в указанном Чагой месте. Алое закатное солнце падало за неровный облачный бруствер, когда к Чаге подошёл Стрый - мрачный, как разорённая степь.
        - Старая дура, - проворчал он, присаживаясь перед костерком. - Всех погубит, всё семейство, вот увидишь…
        Выбрал хворостину потолще, положил на ладонь так, чтобы концы были в равновесии, и медленно по-особому сжал кулак.
        - Плохие времена наступают… Раньше металл был спокойнее… Стальные птицы не падали, никто о них и не слышал… - Он помолчал и повернул к Чаге изуродованное лицо. - Я скажу мужчинам, а они уговорят жён. Матерью семейства будешь ты.
        - По закону Мать должна уйти сама, - напомнила Чага.
        - По закону… - Стрый усмехнулся. - По закону металл не должен бить сверху, а он бьёт… Когда шли через разорённую степь, нашёл я старое укрытие, в нём осколков больше, чем костей…
        - Там упала стальная птица, - сказала Чага.
        - Стальная птица - тоже металл, - хмуро ответил Стрый. - Раз он нарушает закон, значит и я нарушу… Матерью семейства будешь ты.
        - Она не уйдёт добровольно, Стрый…
        - А не уйдёт - изгоним! - Он шевельнул пальцами, и хворостина, хрустнув, сломалась у него в кулаке…
        Зачем она поверила ему! Ведь знала же, знала, что кому-кому, но только не Стрыю тягаться с Матерью в хитрости… И всё-таки поверила.
        Несколько дней вела себя как дура: пыталась командовать, то и дело перечила Матери. А та уступала ей во всём. Уступала и терпеливо ждала случая. Видела: власть ударила девчонке в голову, девчонка неминуемо должна оступиться…
        Так оно и вышло. Чага чистила рыжую самку и заметила в комке вычесанной шерсти крупинку металла. По закону шерсть надлежало немедленно сжечь, а тому, кто сжигал, пройти очищение. Но, то ли уверовав в собственную безнаказанность, то ли просто машинально, Чага, повторяя преступление, на глазах у женщин взяла двумя пальцами сверкнувший осколочек и отбросила в сторону.
        И тогда раздался вопль Матери.
        3
        Они бежали от Чаги в такой спешке, будто и вправду верили, что металл поразит преступницу немедля. На самом деле блистающая смерть могла годами щадить изгнанника, разя взамен невинных и правых. И в этом был глубокий смысл: указывая металлу, что ему следует делать, люди могли возгордиться.
        Однако справедливость требовала, чтобы преступник был наказан. Поэтому при встрече с таким отверженным самого его надлежало убить, а зверя и скарб взять себе в награду за доброе дело. В том, что дело это именно доброе, сомнений быть не могло - изгоняли редко и лишь в двух случаях: за убийство сородича и за прикосновение к металлу.
        А узнавали изгнанника просто: одинокий прячущийся чужак, как правило, молодой и здоровый. Стариков и калек тоже оставляли в степи, но к ним, конечно, отношение было иное - всякий понимал, что рано или поздно ему суждено то же самое…
        Чага хорошо помнила, как Стрый и Натлач захватили молодого чужака, который вместо того, чтобы достойно умереть в бою, попытался прикинуться калекой - говорил, что у него одна нога совсем не ходит. Пленника раздели и, осмотрев, проделали с ним такое, отчего нога мигом пошла. Мужчины сломали ему пальцы и отдали его женщинам. Те, посмеиваясь, увели бледного, как кость, изгнанника за холм, а Колченогая обернулась и крикнула:
        - Чага! Ты уже взрослая! Идём с нами!..
        Но Чага тогда побоялась почему-то последовать за Колченогой, а вечером всё-таки вышла за холм и, отогнав пятнистых хищников, посмотрела. Трудно уже было сказать, что с ним сделали женщины, а что - хищники.
        Изгнанницу бы отдали мужчинам…
        Чага вздрогнула: показалось, что с вершины холма за ней наблюдает всадник. Это качнул спутанной жёлто-зелёной макушкой попади-в-меня - невероятно цепкий и живучий кустарник, растущий, как правило, на самых опасных местах. Металл терзал его и расшвыривал, но каждая срубленная ветка тут же запускала в землю корень, и рассеваемый таким образом кустарник быстро захватывал целые склоны.
        Теперь ей часто будут мерещиться всадники… До самой смерти.
        Чага остановилась и, подойдя к Седому, поправила вьюк так, чтобы он не касался подживающей раны на горбу. Ведя обоих зверей в поводу (Рыжая заметно хромала), изгнанница пробиралась длинной, неизвестно куда ведущей низинкой и всё никак не решалась выйти на холм и осмотреться. Оба склона были уставлены живыми столбиками - зверьки стояли довольно далеко от нор и безбоязненно провожали Чагу глазами…
        И ещё был изгнанник-убийца. Бродяга, уничтожавший ночами целые семейства. Чага была ребёнком, когда на охоту за этим таинственным и страшным человеком поднялась вся степь. Его сбили с седла и изломали где-то чуть ли не у самых Солончаков. Потом рассказывали, что обе женщины, которых он когда-то украл и сделал своими жёнами, дрались вместе с ним до последнего. Странно. Уж их-то бы не тронули…
        Чага достала из седельной сумки кистень и, накинув петлю на запястье, намотала ремень на руку. Если ей повезёт и первыми на неё наткнутся не мужчины, а женщины с такими же вот кистенями, то всё решится очень просто. Главное - вовремя подставить висок. Она вспомнила, какое лицо было у пленника, когда женщины вели его за холм, и стиснула зубы. Что угодно, только не это…
        Оба склона шевельнулись, и Чага вскинула голову. Кругом чернели норы. Зверьков не было.
        На блёкло-голубое полуденное небо легла сверкающая царапина. Потом ещё одна. А секунду спустя в высоте словно лопнула огромная тугая тетива, и неодолимый ужас, заставляющий судорожно сократиться каждую мышцу, обрушился на Чагу с севера. Там, за покатым лбом поросшего жёлто-зелёным кустарником холма, стремительно пробуждалась блистающая смерть.
        Думая про опасности, связанные с людьми, Чага впервые в жизни забыла о том, что на свете есть ещё и металл.
        4
        Хватаясь за колючие, легко рвущиеся космы кустарника, она выбралась на бугор и задохнулась. Небо на севере было накрест исчёркано мгновенными сверкающими царапинами, а тоскливый, лишающий сил ужас наваливался теперь с трёх сторон - такого Чага ещё не чувствовала никогда.
        Внизу, закинув красивую горбоносую морду, истошно затрубил Седой.
        Успеют ли они выбраться отсюда? Раздумывать над этим не следовало и вообще не следовало уже ни над чем раздумывать. Пока не закрылась брешь на юго-востоке - бежать!.. Правда, у Седого ещё не поджила спина, а Рыжая хромает… Но выхода нет, Седому придётся потерпеть.
        Чага повернулась, намереваясь кинуться вниз по склону к оставленным животным, как вдруг новая плотная волна страха пришла из степи, толкнула в грудь… Это сомкнулась брешь на юго-востоке. Металл шёл отовсюду.
        Оскальзываясь, оступаясь, увязая в колючих жёлто-зелёных зарослях, она скатилась вниз и, поймав за повод сначала Седого, потом Рыжую, потащила их по низинке. Сейчас здесь будет не менее опасно, чем на вершине холма. Уходя из-под удара, металл частенько использовал такие ложбины; он пролетал по ним, стелясь над самой землёй, и горе путнику, решившему переждать там стальную метель!
        Низинка всё не кончалась и не кончалась, но зверей Чага бросить не могла. Какая разница: погибнуть самой или погубить животных? Всё равно пешком от металла не уйдёшь…
        Склоны наконец расступились, и в этот миг сверкнуло неподалёку. Воздух запел, задрожал. Огромные тугие тетивы лопались в высоте одна за другой.
        Обеспамятев от страха, Чага всё-таки заметила шагах в двадцати небольшой голый овражек и рванулась к нему. Укрытие ненадёжное, но другого нет. Металл не любит углублений с обрывистыми краями, и если овражек достаточно глубок…
        Воздух взвизгнул над ухом, заставив отпрянуть. Едва не обрывая повод, Чага тащила испуганно трубящих животных к единственному укрытию, а они приседали при каждом шаге и всё норовили припасть к земле. Пинками загнала их в овражек и спрыгнула следом сама.
        «Это Мать!.. - беспомощно подумала она, упав лицом в жёсткую шерсть на хребте Седого. - Это её проклятие…»
        Рычало небо, пели осколки, а потом издалека пришёл звенящий воющий крик и стал расти, съедая все прочие звуки. Чага подняла глаза и даже не смогла ужаснуться увиденному, настолько это было страшно.
        Огромная стальная птица спускалась с небес.
        Вокруг неё клубилось сверкающее облако обезумевшего металла. Блистающая смерть кидалась на крылатое чудовище со всех сторон, но каждый раз непостижимым образом промахивалась. Один атакующий рой остановился на мгновение в воздухе, потом задрожал, расплылся и вдруг отвесно метнулся вниз. Шагах в тридцати от овражка вспухло облако пыли, земля дрогнула.
        Стальная позёмка мела через холмы. Казалось, настал последний день мира, металл пробуждался по всей степи.
        И всё это из-за неё одной?!
        Чага вдруг поняла, что стоит в рост на дне овражка, - преступница, из-за которой гибнет мир.
        Но смерть медлила. Стальная птица, выпустив ужасающие когти, зависла почти над самым укрытием (Чага ясно видела её мощное синеватое брюхо), и в этот миг металл всё-таки уязвил чудовище, подкравшись сзади.
        И птица закричала ещё страшнее.
        Клювастая голова её лопнула, исторгла пламя, из которого вылетело вдруг нечто тёмное и округлое, а сама птица, продолжая кричать, рванулась вверх и в сторону. В то же мгновение металл, бестолково метавшийся над степью, словно прозрел и кинулся на раненую тварь - догнал, ударил под крыло, опрокинул, заклубился плотной сверкающей тучей, прорезаемой иногда вспышками белого пламени.
        Но Чага смотрела уже во все глаза на новое диво: из ревущего, исхлёстанного сталью неба медленно опускался яркий купол, под которым покачивался на сбегающихся воедино ремнях большой яйцеобразный предмет. Ему оставалось до земли совсем немного, когда опаздывающий к расправе рой вспорол ткань, рассёк ремни, и тёмное полупрозрачное яйцо грянулось оземь с высоты двойного человеческого роста. Подпрыгнуло и раскололось надвое, явив металлическое нутро, из которого (Чага не верила своим глазам!) неуклюже выбрался человек. Мужчина.
        Вокруг неистовствовал металл, а человек шёл шатаясь, шёл прямо к ней, к Чаге, и на нелепой его одежде знакомым гибельным блеском отсвечивали какие-то пряжки и амулеты. Выкрикивая непонятные заклинания (или проклятия), он прижимал к губам плоский камень с торчащим из него стальным стеблем, но Чагу потрясло даже не это, а то, что младенчески розовое лицо мужчины было озарено сумасшедшей, ликующей радостью.
        За спиной его грянул взрыв, полетели сверкающие обломки, но человек даже не заметил этого. Всё ещё невредимый, он брёл к ней, и Чага поняла, что через несколько шагов он свалится в овражек, а следом за ним, почуяв наконец прикреплённые к одежде железки, в её ненадёжное укрытие ворвётся металл - быстрый, светлый, разящий без промаха!..
        Закричав от страха, Чага каким-то образом оказалась вдруг наверху, выхватила из неожиданно слабой руки камень с металлическим стеблем и швырнула что было силы. Брызнули осколки. Сбитый влёт предмет разлетелся вдребезги совсем рядом.
        Свалив одной оплеухой еле держащегося на ногах незнакомца, упала сама и принялась срывать, отбрасывать все эти пряжки, амулеты, пластины, ежесекундно ожидая хрустящего удара в затылок.
        Но металл помиловал её. Сорвав последнюю бляху, она, почти теряя сознание, дотащила бесчувственное тело мужчины до оврага, и в этот миг земля содрогнулась от чудовищного удара.
        Это врезалась в грунт добитая металлом стальная птица. На месте её падения взревело огромное пламя, а сверкающая мошкара всё летела и летела в этот неслыханный костёр, сгорая волна за волной.
        5
        Металл бушевал весь день. В мерцающий воздух над истерзанной степью взвивались всё новые потоки крохотных стальных убийц. Чага и не думала, что земля может хранить в себе столько металла.
        Потеряв главного врага, блистающая смерть снова распалась на стаи, сразу же кинувшиеся в остервенении друг на друга.
        Устав бояться, Чага равнодушно смотрела на разыгрывающиеся в зените битвы. Под сыплющимся с неба дождём мелких осколков она переползала от зверя к зверю, поправляла вьюки так, чтобы защитить самое уязвимое место - между горбом и шеей.
        Отщепившийся краешек пикирующего роя, снеся кромку, ворвался в овраг и, глубоко вонзившись в рыхлый грунт противоположного склона, взорвался, наполнив укрытие свистнувшей металлической крошкой, пылью и запахом смерти. Чага легла рядом с Седым и стала ждать повторного удара. Не дождавшись, поползла к мужчине, который всё ещё был без сознания.
        Недоумённо нахмурясь, вгляделась в блаженное розовато-жёлтое лицо, оторвала от странной одежды две не замеченные ранее железки, прикопала…
        Всё это не имело ни малейшего смысла. Уцелеть в мелком овражке посреди такой круговерти всё равно было невозможно. Поэтому, когда к вечеру металл подался вдруг всей массой на север, открыв относительно безопасное пространство на юге, Чага даже не очень этому обрадовалась. Точнее, не обрадовалась вовсе. Шансов спастись бегством было немного - металл имеет обыкновение возвращаться…
        Тем не менее она перевьючила зверей: скарб - на Рыжую, а Седой повезёт незнакомца…
        Усталым спотыкающимся шагом она вела их в поводу всю ночь. Темнота рычала, взвизгивала, иногда обдавала лицо трепещущим ветерком. Чага только дергала повод, когда звери пытались упасть, она знала, что к рассвету все будут мертвы: и звери, и она, и странный незнакомец…
        Но рассвет наступил, и обессиленная Чага вдруг осознала, что самые опасные места остались позади. Возле размолотой металлом рощи она нашла брошенное полуобвалившееся укрытие, кое-как освободила зверей от ноши и, прикорнув под земляной стенкой с белыми торчащими корешками, провалилась в сон.
        Проснулась от ощущения опасности - стальная птица взбудоражила металл по всей степи. Голова была тяжёлая, усталость разламывала суставы, но надо было уходить. И на этот раз быстро, не дразня судьбу и не жалея животных…
        Рядом застонал мужчина. Запрокинутое лицо его уже не было счастливым и розовым, как вчера, - бледное, искажённое страданием, запёкшийся рот мучительно приоткрыт. Чага коснулась щеки незнакомца и подивилась гладкой шелковистой коже.
        «Нежный, - с сожалением подумала она. - Не выживет…»
        Выбралась из укрытия и направилась к изломанной роще, где дерзко поднимал ярко-жёлтую голову цветок на мясистом стебле, чудом уцелевший в эту ночь. Как и сама Чага.
        Она не стала срывать его - рядом были другие, срубленные. Выкопала несколько луковиц, наполненных горьким целебным соком, потом, привлечённая жужжанием, выпрямилась, всмотрелась.
        Неподалёку роились мухи, зелёные, со стальным отливом, те самые, что состоят в родстве с металлом, ведут себя как металл и приходят сразу же, как только удаляется он. В груде исковерканных ветвей темнела туша навьюченного зверя. Чага сделала шаг к убитому животному и чуть не споткнулась о труп человека.
        Это была Колченогая. Поражённая металлом в грудь, хромоножка мечтательно смотрела в небо. Никогда в жизни лицо Колченогой не было таким красивым.
        Чага обернулась. Неподалёку лежал Натлач. А рядом - то, что осталось от Матери…
        Она нашла всех. Из людей живым не ушёл никто. Им даже некуда было податься, прижатым к роще. Стрый оказался прав: старая дура всё-таки погубила семейство. Сам он лежал со снесённым затылком, уткнувшись изуродованным лицом в землю, словно не желая смотреть на то, что натворила Мать.
        Со стороны укрытия снова раздался слабый стон, и Чага вспомнила, что в руке у неё лекарственные луковицы, что в яме лежит смертельно бледный, но, судя по стону, живой мужчина, что надо спешить: опустошив степь на севере, металл обязательно двинется к югу…
        Взглянула ещё раз на громадное беспомощное тело Стрыя и пошла обратно. Выдавила содержимое луковиц в черепок, разбавила водой из меха и, приподняв мужчине голову (волосы мягкие, невыгоревшие), поднесла ему черепок к губам. Не открывая глаз, он сделал судорожный глоток и поперхнулся - пойло действительно было очень горьким.
        - Пей, - велела Чага. - Надо.
        6
        Отдохнувшие звери бежали по разорённой степи размашистым крупным шагом. Рыжая самка почему-то перестала хромать - видно, притворялась, хитрая тварь! - и теперь шла, обгоняя Седого на полкорпуса.
        - Йо!.. Йо!.. - Чага наконец-то почувствовала себя живой.
        Проклятие не сбылось - металл отпустил её. Мало того, он дал ей мужчину - странного мужчину с нежной, не тронутой солнцем кожей, стонущего от боли, как женщина, и всё же двое - это уже семейство, и теперь никто не посмеет поступить с Чагой как с изгнанницей!
        Её близкие погибли. Но разве они не бросили Чагу в степи? И разве Стрый не предал её, побоявшись шагнуть за черту и разделить с ней изгнание? Мать часто говорила, что металл справедлив. Да! Он справедлив! Поэтому Рыжая и Седой навьючены всем лучшим, что у вас было!..
        - Йо!.. Йо!.. - кричит Чага, и звери послушно удлиняют шаг.
        Лишь бы незнакомец выдержал этот переход!.. Ему уже лучше - когда она сажала его в седло, он вдруг очнулся, забормотал, стал даже слабо сопротивляться. Не обращая на это никакого внимания, Чага связала ему ноги под брюхом зверя, а руки приторочила к переднему вьюку.
        Он и теперь то и дело приходит в сознание, и тогда лицо его, мотающееся над мохнатым горбом Седого, становится изумлённо-жалобным. Незнакомец явно не понимает, что происходит, но это и не важно…
        Главное, чтобы он выдержал переход.
        7
        Такое ощущение, что кто-то глодал ему череп изнутри.
        Влад стоял в неглубокой травянистой низинке и, держа в слабых руках большой костяной гребень, через силу вычёсывал лохматое, ни на что не похожее животное. Женского пола и огненно-рыжей масти.
        «Главное - не терять юмора, - преодолевая головную боль, думал он. Снимал с зубцов нежные рыжие клочья и запихивал их в висящий у него на боку мешок. - Нет, кроме шуток, это довольно смешно: пилот первого класса - и занимается чёрт знает…»
        Не дав ему завершить мысль, зверь шумно вздохнул и переступил, норовя поставить чудовищное плоское копыто на ногу Владу, которую тот, впрочем, вовремя отдёрнул.
        - Ты! Ж-животное! - злобно сказал Влад. - А по рогам сейчас?
        Животное повернуло безрогую голову и равнодушно посмотрело Владу в глаза. Чёрт его знает что за тварь - не то лошадь, не то верблюд. А может, и вовсе лама.
        «Ну что за свинство! - с горечью мыслил Влад. - Ну вернулся бы с победой, ну разбился бы в крайнем случае… Но оказаться здесь в таком качестве!..»
        Кстати, а в каком качестве он здесь оказался? Кто он, собственно говоря? Пленник? Раб?.. Между прочим, последнее предположение очень похоже на правду. Стоило Владу прийти в себя, как эта кошмарная, дочерна загорелая туземка тут же сунула ему в руки скребок и чуть ли не пинком погнала на работы. И сама трудится как каторжная - смотреть жутко…
        Влад оглянулся. В пологом, оплетённом ползучей травой склоне чернела прямоугольная яма с бруствером. Из ямы равномерно летели комки земли. Углубляется… Ну правильно - здесь же эти… разрегулировавшиеся противопехотные комплексы, чёрт бы их всех побрал!.. Как они тогда подгадали ему при посадке в левую дюзу! И всего-то надо было - поставить вовремя пассивные помехи, распылить металлический порошок… А на грунте они бы его потеряли из виду: облучай не облучай, корпус-то поглощающий…
        Боль в голове заворочалась, словно устраиваясь поудобнее, и Влад поморщился. Переждав, повернулся к рыжей скотине, занёс гребень и тут же в задумчивости опустил.
        А ведь его уже, наверное, похоронили… После катапультирования «пташка» сделала что могла: утащила за собой металлических пираний, задала им трёпку, после чего подорвалась. С орбиты это, должно быть, выглядело эффектно. Не менее эффектно, чем взрыв «пташки-2» полгода назад, с той только разницей, что Джей даже не успел катапультироваться…
        «Так, - спохватился Влад. - А что это я стою и ничего не делаю? Этак она мне опять жрать не даст…»
        Он снова занёс гребень и немедленно почувствовал неизъяснимое отвращение к этому, на его взгляд совершенно бессмысленному, занятию. Ну сколько можно вычёсывать зверюгу? Утром же только вычёсывал! Почему не дать животному обрасти как следует, а потом уже…
        - Чага! - позвал он в раздражении.
        Земля перестала лететь через бруствер, и из ямы встала госпожа и повелительница. Тёмное неподвижное лицо и строгие прозрачно-серые глаза без особых признаков мысли. Вот ведь идолица, а? Хоть бы вопрос на лице изобразила! Нет, стоит смотрит…
        - Зачем? - проникновенно спросил Влад, указывая гребнем на вычесанную часть зверя, не слишком, впрочем, отличавшуюся по шелковистости и струйности от невычесанной.
        Чага смотрела. Казалось, услышанное проникает в её сознание не прямиком, а по каким-то извилистым, хитро выточенным канальцам. Наконец тёмные губы шевельнулись. Одни только губы, лицо так и осталось неподвижным.
        - Надо.
        Коротко и ясно. Надо. Первое туземное слово, понятое и выученное Владом. Да и как не выучишь, если на любое недоумение следует один и тот же ответ: надо!..
        Вчера она поймала в силок какого-то суслика и вручила Владу с тем, чтобы тот свернул ему голову. Влад, естественно, отказался с содроганием. Сверкнула глазами, выхватила зверька и, прижав к плоскому камню, коротко хрустнула кремнёвым рубилом. У Влада аж всё внутри перевернулось. Обаятельный такой зверёк, полосатенький… Тушку натыкают на прут, чем-то поливают и жарят над костром, укрепив в наклонном положении…
        Говорят, при головной боли есть не хочется… Чёрта с два! Влад жестом дал понять, что вопросов больше не имеет, и, снова повернувшись к зверю, неловко занёс гребень.
        Чага задумчиво смотрела ему в спину. Наверное, металл украл его ещё ребёнком - кожа бледная, слов не знает, гребень держит неправильно… Чага, правда, никогда не слыхала, чтобы металл воровал детей, но после встречи со стальной птицей готова была в это поверить. Видно, он был очень хорошеньким ребёнком… А потом вырос, надоел металлу, и тот решил бросить его в степи… Только никому не следует говорить о том, кто он такой… и о том, кто она такая… Если спросят, Чага ответит, что семейство погибло, а они, двое уцелевших, бегут из разорённых степей.
        И это, в общем-то, будет правдой.
        8
        Спустя несколько дней Влад лежал в мелкой, им самим выкопанной могилке с четырьмя брустверами, смотрел в ночное безлунное небо и чувствовал себя совершенно больным. Суставы разламывало, мышцы при малейшем движении только что не скрипели. Четыре окопа за вечер - шутка? Да ещё таким инструментом! Хорошо хоть грунт мягкий…
        Но это всё не главное… А главное, что сгинула наконец головная боль и можно осмыслить приключившееся, пока смертельная усталость не потащила в сон…
        Итак, помощи с орбиты ждать не стоит… Даже если он что-то сумел передать после катапультирования (а в эфире тогда творилась, мягко говоря, свистопляска), каким образом они могли бы ему помочь? «Пташка» - аппарат уникальный, сконструированный специально для высадки на эту планету, и второй такой в природе (и, что особенно важно, в экспедиции) пока не имеется… Чёрт! Неужели она и завтра заставит его копать?! На ладонях уже кожи не осталось!.. Впрочем, это к делу не относится…
        В чёрном небе, усаженном крупными ласковыми звёздами, кто-то тронул и тут же приглушил мощную басовую струну. Рыдавшее взахлёб за холмом местное подобие шакала мгновенно смолкло, и в наступившей тишине что-то с дробным хрустом ударило в землю. Запел, удаляясь, крупный осколок.
        «Гляди-ка, - отметил Влад. - И ночью летают. Хотя какая им разница - день, ночь… Вот ведь изобрели чертовщину…»
        Он приподнялся и тыльной стороной ладони откинул кожаный полог подальше на бруствер. Странные тут, ей-богу, обычаи… Одно только это бесконечное вычёсывание зверей чего стоит! А вода! За каким, спрашивается, дьяволом надо возить с собой воду в бурдюках, если местность буквально изрезана мелкими речушками? И с пологом этим тоже чепуха какая-то… Дождя нет, зачем его растягивать над ямой? От прямого попадания он не защитит, а осколок на излёте переживём как-нибудь… Вот ведь вредный характер у девки! Поэтому, наверное, и кочует в одиночку…
        Нет, ну конечно, спасла, можно сказать, из-под обстрела вынесла, зельем каким-то отпоила и вообще содержит… Но ведь нельзя же так бесцеремонно! Я что, помогать не согласен? Хоть бы поинтересовалась для приличия: кто, откуда… Можно подумать, у них тут каждый день мужики с неба падают!..
        В безветренной звёздной вышине что-то просвиристело: то ли птичка, то ли опять что-нибудь этакое… разрывного характера.
        Четвёртая попытка высадки намечена через полгода. Ну, допустим, высадятся… Где они будут высаживаться и где в это время будет Влад? Материк - огромный, пустынный - тянется вдоль экватора, как кишка, после чего соединяется перешейком со вторым таким же - поменьше… Так что же, кочевать здесь до конца жизни?! Между прочим, вполне возможный вариант…
        Внезапно Влад сел на подстилке, как подброшенный.
        «Ты что разнылся? - осатанев, спросил он себя. - Что значит - не найдут? За четвёртой попыткой будет пятая! Шестая!.. Мы же не отступим! Случая ещё не было, чтобы отступили! Пусть подберёт двадцатая, тридцатая экспедиция - всё равно данные твои будут уникальны!.. Да Бальбус за такую возможность душу бы не глядя продал! Изучать - не в телескоп, не с орбиты, а прямо здесь, на собственной шкуре!..»
        За холмом опять зарыдала какая-то четвероногая дрянь. Влад опомнился и, смущённый нечаянным залпом громких слов, пусть даже не произнесённых вслух, крякнув, опустился на подстилку.
        Легко сказать - изучать… Чем изучать, если эта чёртова девка всё выкинула! И с комбинезона зачем-то всё оборвала… Может, она пластик за металл принимает? Вот идиотка!..
        И Влад, всё более выходя из себя, стал припоминать, как Чага расправлялась с содержимым его карманов. Происходило это прямо у него на глазах, а он тогда ещё был слишком слаб, чтобы встать и воспрепятствовать… А самое смешное - нож оставила. Пластик выкинула, нож оставила! Сидела дура дурой минут пять - пялилась на тусклую с поглощающим слоем рукоятку. А нажми нечаянно кнопку, выскочило бы стальное лезвие - и прощай ножик!..
        Она и комбинезон с него стянуть пыталась. К счастью, расстегнуть не смогла, а разрезать нечем - каменный век… Стоп! Блокнот! До блокнота она, кажется, не добралась…
        Влад схватился за грудь и извлёк из кармашка книжицу, к корешку которой было приклеплено стило. Ну слава богу, а то уж впору было думать о пергаменте… Вот с завтрашнего дня и начнём - коротко, экономя странички… Кто его знает, на сколько лет придётся этот блокнот растягивать…
        Мысли уже начинали путаться, сон распахивался чёрной глубокой ямой. Не дай бог, если завтра она решит отсюда сниматься… Тогда вечером снова копать…
        9
        Словно издеваясь над Владом, следующие несколько дней металл не показывался вообще. Звери с неспешной грацией переставляли голенастые ноги среди высокой негустой травы. С виду вполне земная степь, если бы не эти приземистые, клубящиеся вдалеке рощи или, точнее сказать, заросли - серо-зелёные, плотные и спутанные, как очёски с того же зверя.
        Порождение металла… Анкона, биолог экспедиции, был помешан на этих рощах и мог рассказывать о них часами. Когда-то, около тысячи лет назад, здесь, предположительно, была обычная лесостепь. Потом по лескам загуляла стальная пурга, прошивая их насквозь, оставляя за собой буреломы, срубленный молодняк и прочие прелести. Всё это, конечно, сохло, горело, исчезали древние породы деревьев, а на пепелищах, борясь за жизнь, душили друг друга сорняки. Битву выиграл вид, слегка напоминающий земную иву, - с коротким, как обрубок, стволом и фонтаном серо-зелёных веток, каждая из которых, коснувшись почвы, немедленно в ней укоренялась и выбрасывала новые и новые побеги…
        Собственно, тут всё - порождение металла. Травы эти, например, до пояса и выше… Наверняка у них единая корневая система: вырвешь стебель - тут же вырастет новый…
        А вот самого металла и впрямь что-то нигде не видно. Ни на земле, ни в воздухе. Однажды, правда, послышалось некое звяканье под широким копытом Седого. Влад хотел было окликнуть Чагу, чтобы далеко не уезжала, но вовремя прикусил язык. Хватит, окликнул уже вчера! До сих пор оторопь берёт… Влад теперь и сам не помнил, что ему тогда понадобилось от Чаги. Просто позвал. Ну, может быть, несколько отрывисто… Во всяком случае, эффект превзошёл все ожидания: Чагу буквально смело с седла, и тут же наземь грянулась Рыжая самка. Затем Влад внезапно ощутил, что Седой под ним куда-то проваливается. Мгновение невесомости - и, пребольно ударившись копчиком о мощный крестец зверя, Влад кувыркнулся на землю, путаясь в редких длинных стеблях, нисколько не смягчивших удар.
        Совершенно ошалелый, вскочил. Оба зверя лежали пластом, подставив ожидаемым осколкам поросшие жёсткой пружинистой шерстью горбы. Полосатенькие суслики, которыми только что были утыканы все пригорки, исчезли. Потом из-за Рыжей самки поднялась Чага. Двинулась прямиком на Влада, и в прозрачно-серых глазах её сверкало такое, что он даже попятился. Бросила пару слов, общий смысл которых был ясен и без перевода, и пошла поднимать животных…
        Зато крепко запомнил на будущее: резкий окрик во время кочевья означает лишь одно - ложись!
        Неплохо бы выяснить форму обращения, после которого не залегают и не начинают окапываться…
        Над степью протянулась долгая тоскливая нота, и Влад, выпрямившись в седле, принялся встревоженно озираться. Так и не найдя источник звука, в недоумении повернулся к Чаге. Та величественно и равнодушно покачивалась в седле. Ханша этакая… А вой всё не кончался. Влад вслушался ещё раз и вдруг понял: это пела Чага.
        Господи, да что ж у неё за лёгкие! Ноет уже вторую минуту и всё на одной ноте! У Влада аж зубы задребезжали, резонируя, и, запустив руку за отворот шерстяной вязаной куртки, он нервно почесал исколотое плечо. Да прекратит она когда-нибудь или нет?.. Ну слава богу, короткая дикая рулада - и пауза… Ой, надолго ли?.. Ну точно - снова дыхание набирает!..
        Вчера она всё-таки лишила его комбинезона, причём самым подлым образом: выкопала из тючка местную одежду и попросила примерить. Больше своего комбинезона Влад уже не видел. Хорошо хоть успел вынуть из карманов нож и блокнот…
        Он сморщился и снова принялся скрести плечо. Как они, варвары, носят это на голое тело?! Кожа, должно быть, как наждак…
        На вершине отдалённого пригорка что-то блеснуло подобно кусочку зеркала. Влад приподнялся, всматриваясь.
        - Чага… - позвал он как можно мягче.
        Ноющая нота оборвалась. Чага попридержала Рыжую, и теперь они ехали рядом.
        - Что это? - спросил Влад, указывая на пригорок.
        Чага бросила с недовольным видом простое короткое слово и, толкнув пятками Рыжую, снова ушла на корпус вперёд.
        Вот и думай теперь, что бы это могло означать… Металл? Осколок? Заткнись?
        Да, язык, язык… Конечно, пока не выучишь язык, дело не пойдёт. А попробуй выучи с ней - слова не выжмешь!..
        Спутница жизни, чёрт бы её побрал! И ведь не скажешь, что некрасива - напротив: стройная, сильная, большеглазая… Но, господи, нельзя же быть такой раз и навсегда заведённой машиной! Ведь ничего человеческого - идол и идол… А за комбинезон убил бы! Если бы только поняла за что…
        Покачиваясь, они приближались к одной из рощ. Больше всего это напоминало огромную путаницу из толстой серо-зелёной проволоки, ветви в основном шли по дуге и упирались в землю. Всё было заплетено до полной непроходимости и непролазности. А листья редкие, тонкие, почти хвоя…
        На изгибе толстого побега, выметнувшегося метров на пять в степь, сидел, вцепившись коготками в древесину, похожий на мышь зверёк с большими выпуклыми глазами и, пропуская мимо всадников, делал вид, что его там нет.
        Не удержавшись, Влад тихо (чтобы, боже упаси, снова не снять Чагу с седла) щёлкнул языком. Зверёк оборвался с полутораметровой высоты и сгинул в шевельнувшейся траве. Весёлая планета. Что бы ни случилось - реакция одна: падай на землю… А ведь не выпусти они тысячу лет назад из-под контроля эти свои дурацкие противопехотные комплексы, ещё неизвестно, кто бы стал хозяином космоса: мы или они!..
        В серо-зелёной путанице ветвей внезапно открылась просека, заваленная ломким коричневым сушняком, сквозь который то там, то здесь уже взвивались новые побеги. Надо полагать, металл прогулялся… Ох, и будет всё это гореть когда-нибудь!..
        Чага вдруг оборвала песню и, остановив Рыжую, приподнялась на мягких стременах:
        - Йо!.. - Неожиданный крик - и оба зверя рванули с места крупным, ускоряющимся шагом. Влад едва успел ухватиться за горб Седого, невольно при этом выпустив поводья. Впрочем, Седой был зверь умный. Он давно уже не обращал внимания на бестолкового седока и просто следовал за Чагой…
        Наблюдения пришлось прекратить и всё внимание сосредоточить на том, как бы ненароком не вылететь из седла. К счастью, звери обладали мощным, но удивительно ровным бегом - пошатывало сильно, но без толчков.
        Влад с нездоровым интересом ожидал пробуждения какого-нибудь прикопавшегося неподалёку микрокомплекса, но нет - ничего не свистело и не взвизгивало. Тем не менее гонка продолжалась около часа, пока впереди не заклубилось плотное, прибитое к земле облако листвы, вздымающееся из глубокой балки. Естественное укрытие, надо понимать…
        Чага спешилась и, держа Рыжую в поводу, стала ждать Влада. Тот слезал довольно долго, кряхтя и морщась.
        - Чага, - спросил он. - Бежать. Зачем?
        Она взглянула вверх, и Влад тоже запрокинул голову. Высоко в синеве мерцала еле различимая спиральная паутина.
        - Что это?
        Чага нахмурилась и произнесла короткое простое слово. То самое, которым она назвала осколок в степи…
        - Металл, - сказала Чага. - Смотрит.
        10
        Балка оказалась прелюбопытнейшим местом. По дну её протекал ручей, а на склонах росли толстоствольные, явно реликтовые деревья - разлапистые, с мощными ветвями, полностью заслонявшие небо.
        Ну правильно, балка место влажное, пожары здесь не так уж и страшны. Как раз в таких вот уголках и должны были уцелеть реликтовые виды. Хотя, разумеется, отбор и по ним прошёлся частым гребнем - видимо, выживали в основном особи, простиравшиеся не столько ввысь, сколько вширь…
        Берега ручья тонули в тёмно-зелёном облаке растений, с виду представлявших точную копию земных папоротников. Тоже несомненный реликт…
        - Чага, - позвал Влад. - Копать надо?
        Чага с некоторым удивлением посмотрела на него и вдруг улыбнулась. Впервые.
        - Не надо, - сказала она. - Костёр. Дерево.
        И коротко глянула вверх. Ошалевший от её внезапной улыбки Влад принял из рук в руки кремнёвое рубило и засунул в болтающийся на поясе мешочек. Искусство пришивать к одежде карманы было здесь, по всей вероятности, утрачено вместе с иными признаками цивилизации…
        Ухватился за мощную нижнюю ветвь, влез, выпрямился, и широкая, слегка шевелящаяся листва немедленно взорвалась яростным щебетом. Многочисленные дупла извергали ещё более многочисленных серых птах, ведущих себя не просто бесстрашно, а прямо-таки агрессивно. Придерживаясь одной рукой за ствол и отмахиваясь другой от пернатых, Влад запрокинул голову. Что тут рубить-то? А! Понятно. В кроне было полно засыхающих и вовсе сухих ветвей, не иначе повреждённых металлом.
        Дерево, казалось, было предназначено для лазания. Переходя с ветки на ветку, Влад быстро очутился на одном уровне со степью. Из листвы проглянуло небо. Влад потянул на себя сухую ветвь и, выяснив, что её и рубить не надо - разбита в щепы у основания, освободил и сбросил. Она тяжко ухнула вниз, распугав пташек. Ошалело махнул сквозь крону похожий на куницу зверёк.
        Надо же, какое приятное место! Век бы здесь лазал и горя не знал! Нет, правда, зачем вообще кочевать? Почему бы не взять и не поселиться в такой вот балке?..
        Вторая ветка оказалась посложнее: высохнуть высохла, но за ствол ещё держалась крепко. Влад запустил руку в мешочек на поясе и, поколебавшись, извлёк оттуда не рубило, а нож. На всякий случай поглядел вниз. Да нет, листва плотная, не увидит. Небо над головой тоже вроде спокойное - синее, с лёгкой дымкой, без каких бы то ни было мерцающих спиральных паутин. А то полдня рубилом махать, пальцы уродовать. Уж лучше рискнуть разок, чем такая радость.
        Влад выпустил из рукоятки лезвие и принялся кромсать твёрдую сухую древесину. Даже с помощью ножа резать пришлось довольно долго. Начали вдруг дрожать руки, прошиб пот. «А ведь тоже боюсь», - криво усмехаясь, подумал Влад.
        Наконец последний ремень высохшей до твёрдости камня коры был перерезан, и в этот самый миг что-то хлёстко ударило в содрогнувшийся ствол с той стороны и взорвалось, прошив листву металлической крошкой. Влад оступился и понял, что падает. К счастью, сухая ветвь, в которую он вцепился мёртвой хваткой, была ещё не выпутана полностью из кроны. Отчаянно ища опору, Влад дотянулся до сомнительного по прочности сучка, но тут удар повторился. Что-то наотмашь хлестнуло по щеке.
        - Влад! - Отчаянный вскрик Чаги.
        Только бы не выронить нож! Эта самонаводящаяся дрянь лупит влёт по любому быстро движущемуся металлу!.. Впрочем, теперь уже выяснено, что и по медленно движущемуся тоже… Наконец ему удалось убрать лезвие. Рукоятка покрыта поглощающим слоем, по идее, микроголовки должны потерять цель! По идее…
        - Влад!
        - Да здесь я, здесь, - бормотал он, прижимаясь к шершавому, как пемза, стволу и ожидая третьего удара.
        Третьего удара не последовало, и Влад перевёл дыхание.
        Идиот! Вот идиот! Комплексам ведь всё равно, откуда ты такой взялся! Или ты думаешь, они только местных бьют? Нет, уж лучше все руки кремнём поуродовать, чем вот так… Сердце колотилось, руки не слушались, по щеке стекало что-то горячее - то ли кровь, то ли пот, выясним внизу. Влад кое-как отпутал и спихнул чёртову сухую ветку, стал спускаться сам, приостанавливаясь и отдыхая на каждом суку. Преодолев половину пути, он уже пришёл в себя настолько, что даже смог осознать интереснейшую вещь: Чага впервые назвала его по имени.
        Он спрыгнул вниз, коленки подвихнулись, и пришлось коснуться руками податливой нестепной почвы. Выпрямился. Чага стояла перед ним с неподвижным, но каким-то слегка перекошенным лицом.
        - Слушай, улыбнись, - попросил он по-русски. - У тебя это так хорошо получается…
        11
        Копать в самом деле не пришлось, но Влада это не выручило нисколько - блокнота он так и не раскрыл. Пользуясь близостью ручья, Чага устроила большую стирку и банный день одновременно.
        Баня была холодная и с золой вместо мыла.
        То, что Чага помешана на чистоте, Влад заметил ещё давно: омовения совершались при малейшей возможности, и каждый зверь всенепременно и обязательно нёс по два бурдюка с водой. Влад несколько иначе представлял себе быт кочевников, и слава богу, что ошибся…
        Но чёрт возьми! Во-первых, тщательнейшие эти омовения съедали последние крохи свободного времени, а во-вторых, то и дело переходили в открытый идиотизм: Чага вполне могла заставить мыться перед рытьём окопа, например…
        Было и третье неудобство: приходилось раздеваться догола, благо хоть по очереди. Влад не был ханжой, но на Чагу он в таких случаях не смотрел принципиально. Этакая ребяческая форма мести: ты вот меня горбатиться заставляешь, так я на тебя за это даже и смотреть не буду.
        Зато сама Чага в этом отношении, как, впрочем, и в любом другом, вела себя весьма бесцеремонно: могла подойти, не скрывая интереса, оглядеть оценивающе… Влада это бесило, он отворачивался, заслонялся, а однажды, не выдержав, попросил удалиться. Чага приподняла брови и молча выполнила просьбу.
        - Бойся женщину улыбающуюся, - сварливо бормотал Влад, вымывая из волос золу вместе с крупинками песка.
        Песок-то откуда? Он ухватил двумя пальцами одну из песчинок и, промыв глаза, посмотрел. Крупинка была металлической. Микроосколок. Ну правильно, тогда, на дереве, два раза с головы до ног осыпало. Полна голова металла.
        Минутку-минутку… Выпрямился в озарении. Так вот они, выходит, от чего отмываются! Наивные…
        - Чага!
        Она оглянулась. Не стесняясь на этот раз своей наготы, Влад шагнул навстречу, протягивая на ладони блестящий кристаллик:
        - Мы что, из-за этого всё время моемся?
        У Чаги расширились зрачки, и она резко ударила его по руке.
        Влад засмеялся:
        - Да что ж вы тут все такие запуганные? Чага! Не лоцируется такая крошка, понимаешь? Не видит её металл! Маленькая слишком!
        И хотя высказывание содержало больше русских слов, чем местных, общий смысл его Чага, кажется, уловила.
        - Не надо больше, - выговорила она, глядя ему в глаза чуть ли не с ненавистью. Повернулась, ушла к стреноженным зверям и до самого вечера общалась в Владом одними лишь отрывистыми распоряжениями. На вопросы не отвечала.
        Он и сам понимал, что проштрафился, и с вопросами особенно не лез. И только вечером, когда балку залили влажные сумерки и Чага по обыкновению погасила костёр, Влад не выдержал.
        - Чага, - сказал он. - Вечер. Холодно.
        Присев на корточки, она добивала последние угольки. После купания Влада слегка знобило, подстилка и одеяло кололись немилосердно - кошма…
        - Костёр, - ещё раз попытался он. - Гасить. Зачем?
        Она медленно повернула голову. Лицо смыто сумерками: то ли ещё сердится, то ли нет, не поймёшь.
        - Металл, - нехотя пояснила она. - Увидит.
        О господи, опять металл! Здесь-то он при чём? Хотя… Влад тихонько присвистнул и задумался. То, что микроголовки реагируют на инфракрасное излучение, факт достоверный. Уж кому-кому, а Владу-то это известно доподлинно - при посадке его клюнуло именно в дюзу. Значит, что же это получается? Днём степь нагрета, и костёр для металла как бы трудноразличим… Да что за бред! Температурный перепад между днём и ночью от силы градусов десять. Да реагируй металл на огонь, он бы эти костры щёлкал в любое время суток!..
        Сказать ей? Да нет, не стоит. Хватит на сегодня просветительской деятельности, а то уже не по руке - по физиономии схлопочешь…
        Кстати, не исключено, что все эти возведённые в закон нелепости - просто-напросто тяжкое и бессмысленное наследие гражданской обороны: дезактивация, дегазация, светомаскировка… Паническая боязнь микроосколков, бесконечное вычёсывание зверей, бесконечные омовения, гашение костров на ночь…
        Вечер кончился. В балку хлынула чернота, рваные пробоины в листве залило густой синевой. Металлически блеснули звёзды. Из темноты слышалось сопение зверей да шорох раскатываемой кошмы - Чага устраивалась на ночлег. Спокойной ночи здесь друг другу желать не принято…
        Так что же мы сегодня выяснили? На собственной шкуре и рискуя жизнью. Сверкающая паутинчатая спираль в небе - это, несомненно, локатор. Об этом даже туземцы знают. «Металл смотрит». Чёрт, а ведь Бальбус не раз засекал эти штуки с орбиты, только называл их «одуванчики». Между прочим, если сверху, то очень похоже. Что ещё? Лезвие ножа весит примерно полсотни граммов. Будем это пока считать минимальной массой, на которую реагируют микроголовки… Ещё они способны, прошу отметить это особо, наносить не только массированные, но и одиночные удары, причём по малоскоростным целям. Если бы не ствол дерева, башку бы снесло наверняка…
        Вверху, простреленная навылет несколькими звёздами, шуршала невидимая листва. Хорошее место эта балка. Ночью в ней, правда, сыровато, зато днём… И вид у неё какой-то обжитой: пятно от костра только одно, и тропа к ручью одна, а могли бы запросто все папоротники вытоптать. Сверху срубленные ветки должны падать - убраны… И мошки на удивление мало. Ну это, верно, пернатые постарались, вон их здесь сколько! А может, просто не сезон.
        Всё-таки во всём нужна система. Давай-ка вспомним, что вообще известно о металле. Об этих самых разрегулировавшихся микрокомплексах. Или даже не так! Что о них неизвестно? На кой дьявол вообще Земля гонит сюда экспедицию за экспедицией? Короче говоря, что необходимо выяснить?
        Значит, во-первых, кто и где их производит? Не могут же они произрастать сами по себе, хотя, кажется, была и такая гипотеза… Из чего производит, понятно. Из осколков. Больше, кажется, уже не из чего. Есть снимки так называемых накопителей - этаких членистоногих механизмов, которые эти осколки собирают. Кстати, по накопителям металл гвоздит с особым усердием, что, впрочем, вполне естественно - масса у них порядочная. Так вот, откуда они берутся и куда потом деваются?.. Вздуть бы сейчас костерок и расписать это всё в блокнотике, по порядку… Стоп! О чём-то он хотел спросить Чагу. Не о металле, а о чём-то таком… А! Вспомнил…
        Влад прислушался. Из темноты доносилось еле слышное ровное дыхание. Кажется, не спит. Или спит?
        - Чага, - шёпотом позвал он.
        Лёгкое дыхание пресеклось. Значит, не спит.
        - Чага! Зачем кочевать? Жить. Здесь. Долго.
        Несколько секунд тишины - и негромкий усталый вздох.
        - Нет. Долго нельзя. Ночлег для всех.
        Ему показалось, что голос у неё какой-то разочарованный.
        12
        А наутро в Чагу словно вселился бес. Такое впечатление, будто она старалась расквитаться за опрометчиво потраченную улыбку. Начала с того, что, найдя в вычесанной шерсти ещё одну крупинку металла, сожгла весь тюк. Влад чуть не поседел, глядя, как она уничтожает его недельный труд. В первый раз сорвался, перешёл на крик, но Чага только сверкала на него просветлевшими от бешенства глазами и с каким-то особым извращённым занудством выговаривала это своё «надо».
        Потом сорвала с места, скомандовала свернуть лагерь, повела в степь, хотя вчера ещё говорила, что в балке они пробудут дня два. В общем, шлея под хвост попала…
        Чага и сама не понимала, что с ней такое происходит. Дело было даже не в сегодняшнем настроении и не в злости на бестолкового, вскормленного металлом спутника. Пока она кочевала с семейством, для неё не было большей радости, чем назло Матери нарушать тайком многочисленные общеизвестные запреты. Теперь же, оказавшись в изгнании, она все их вспомнила и соблюдала неукоснительно.
        Честно говоря, тюк можно было бы и не сжигать. Мать, например, когда не хотелось терять всю шерсть из-за одной крупинки, поступала просто: выдергивала клок с застрявшим в нём осколочком и сжигала только его. Хотя по правилам, конечно, надлежало спалить целиком и немедленно покинуть место сожжения. До заката, во всяком случае…
        Жалко, конечно, но иначе Влад просто не поймёт и не запомнит. Он ведь хуже ребёнка. Чага простит ему всё, потому что у неё нет выбора, а другие прощать не станут…
        Сам Влад первую половину дня пребывал в тихом бешенстве. А тут ещё сразу за балкой, словно напоминая о погибшей шерсти, потянулась бесконечная гарь: несколько посечённых металлом и высохших вхруст рощ выгорели начисто и относительно недавно. Звери вышагивали по чёрному, местами голубовато-серому пространству, высоко поднимая голенастые ноги и старательно оттискивая в пепле отпечатки круглых копыт.
        Наконец Влад взял себя в руки и огляделся. Всё-таки гарь тоже была весьма интересным явлением, так сказать частью жизненного цикла похожих на спутанную проволоку зарослей, регулярно уничтожаемых пожарами, а затем стремительно восстанавливающихся.
        Структура рощи была обнажена: из пепла торчали обугленные влажные обрубки стволов, готовые выбросить новые дуги серо-зелёных побегов в удобренную золой почву. На одном из обрубков стоял столбиком погорелец - уже знакомый Владу похожий на мышь зверёк. Интересно, как это он ухитрился уцелеть, а главное, чем теперь намерен питаться?
        К полудню Влад успокоился настолько, что даже достал блокнот, пристроил на горбе Седого и, пользуясь ровным ходом зверя, принялся покрывать первый лист прыгающими каракулями.
        Впереди с царственным равнодушием покачивалась в седле Чага. Изящные локти чугунного литья были чуть расставлены и чуть шевелились, а означало это, что Чага между делом орудует толстыми деревянными спицами, созидая новую, нестерпимо колкую куртку. Тянется из перемётной сумы бесконечная шерстяная нить, тянется бесконечная ноющая нота, тянется степь, тоже бесконечная. И так тысячу лет…
        А искусство ткачества они, надо полагать, утратили…
        Глядя на растопыренные Чагины локти, Влад содрогнулся и принялся неистово чесаться. Солнце пригревало. Куртка и всё прочее было, казалось, населено множеством мелких кусачих тварей. Ощущение в корне неверное хотя бы потому, что вчера вся одежда тщательнейшим образом была вымыта и прожарена над костром. Тем не менее расторможённое щекоткой воображение нашёптывало Владу, что за пазухой у него нагло разгуливает небольшое колкое насекомое.
        Не выдержав, он запустил руку за пазуху и вдруг в самом деле кого-то там нашарил. Отвращения к насекомым он никогда особого не испытывал, но тварь могла оказаться ядовитой, поэтому Влад подождал, пока она сама влезет к нему на ладонь, и лишь после этого извлёк добычу на белый свет.
        На ладони судорожно копошился крохотный металлический паучок. Влад инстинктивно сомкнул пальцы и опасливо поглядел на Чагу. Та была вся в себе… Осторожно раскрыл кулак. Мама родная, да это же явная и несомненная родня членистоногих накопителей, обнаруженных с орбиты Бальбусом! И как это прикажете понимать? Разделение труда? Большие накопители занимаются большими осколками, а маленькие - маленькими?..
        Издалека он такой приползти не мог… Влад огляделся, надеясь высмотреть на горизонте какие-нибудь руины, таящие в своих недрах автоматические заводы, но не высмотрел ничего. Раньше надо было высматривать! Судя по всему, паучок заполз к нему за пазуху ещё в балке.
        И что с ним теперь делать? Проблема… Попробовать разобрать? Снова сунуть за пазуху? Засушить в блокноте? Ох, Чага, Чага! Всего лишила! Такой был удобный пинцетик в налокотном кармане… Бережно, стараясь не повредить ненароком, Влад снял паучка с ладони и тут же получил лёгкий укол в оба пальца. От неожиданности встряхнул рукой, и крошечный механизм искоркой отлетел в высокую траву. А ч-чёрт!..
        Оборвав песню, Чага обернулась и вопросительно посмотрела на Влада.
        - Чешется! - сердито объяснил он по-русски. - Комбинезон не надо было выбрасывать!..
        И в качестве перевода выразительно поскрёб грудь под курткой.
        13
        Так, неспешным шагом, ни разу не переведя зверей на бег, они добрались до места новой стоянки. По мнению Влада, место было хорошее: в круглой ложбине между тремя холмами кто-то уже нарыл окопов на целую ораву с табуном. Выбирай любую яму и ночуй.
        - А где люди? - поинтересовался Влад. Честно говоря, его давно уже занимал этот вопрос. Создавалось впечатление, что в степи они кочуют вдвоём, хотя следы чужих стоянок встречались на каждом шагу. Да и с орбиты, помнится, степь выглядела весьма оживлённо…
        - Ушли, - сказала Чага. - Опасно.
        - А раньше? - несколько оторопев, спросил Влад.
        - Раньше нет, - со вздохом отозвалась она. - Раньше хорошо.
        Озадаченный, он попытался представить, как это может быть «хорошо» в заряженной металлом степи, и, честно говоря, представить не сумел. Зато вдруг отчётливо припомнились содрогнувшийся от удара ствол дерева и треск прошиваемой микроосколками листвы. Раньше… Когда это раньше?
        - Когда раньше? - спросил Влад.
        Чага посмотрела на него испытующе.
        - До стальных птиц, - поколебавшись, ответила она.
        Стальные птицы? Влад хмыкнул и принялся рассёдлывать Седого. Стальные птицы… Год синей обезьяны… Месяц любования луной… Что-нибудь из местного календаря, надо полагать. И вдруг дошло, что местный календарь-то здесь, скорее всего, ни при чём, что речь идёт именно о его «пташке» и о трёх попытках высадки.
        С чувством, похожим на страх, он повернулся к Чаге:
        - Чага… Раньше… Металл не убивал?
        Судя по хмурому взгляду через плечо, настроение госпожи и повелительницы стремительно ухудшалось.
        - Убивал глупых, - сквозь зубы отозвалась она. - Теперь всех.
        «Да что за чепуха!.. - беспомощно думал Влад, глядя, как Чага, присев на корточки, разбирается с содержимым разложенного на земле тюка. - Бальбус же докладывал: возбуждение микрокомплексов при посадке в пределах допустимого. Господи, да если то, что она говорит, правда, то вообще непонятно, зачем она со мной церемонится! Хрястнула бы рубилом, как того суслика…»
        Чага выпрямилась, держа в руках некий мешочек, и, вручив его Владу, знаками предложила развязать. Тот повиновался и некоторое время тупо смотрел на содержимое мешочка: несимпатичная с виду чаша из обожжённой глины, связка ещё более несимпатичных, сальных на ощупь корешков и завёрнутые в рыжие очёски сколы вулканического стекла.
        Видя его тревогу и недоумение, Чага объяснила жестами, что с помощью этих чудовищных приспособлений он всего-навсего должен сбрить себе бороду.
        - Зачем?! - ужаснулся Влад и, получив в ответ железное «Надо!», понял, что бороться бессмысленно.
        «Уж лучше бы сразу рубилом…» - обречённо подумал он.
        …Самоистязание вышло долгое и даже более мучительное, чем представлялось поначалу.
        Натыкав несчастное лицо жгучим кровоостанавливающим корешком, Влад повернулся к Чаге и увидел, что та сидит на корточках и с бесконечным терпением в глазах подрезает себе волосы с помощью осколка покрупнее. Оттянет прядь и перепиливает потихоньку. Боже…
        Потом, как водится, было омовение, а потом Влада откомандировали за хворостом в развороченные металлом дебри неподалёку. Не испытывая уже никаких душевных терзаний, он с лёгким сердцем взял палку с намотанным на неё сыромятным ремнём и, зябко чувствуя изрезанными щеками малейшее прикосновение ветерка, пошёл сквозь цепкий гривастый кустарник.
        Нечаянно поглядел под ноги и невольно остановился: суглинок был усеян осколками. Быстро оглянулся и, убедившись, что лагерь надёжно утонул в низинке, упал на колени перед самым крупным (с ноготь большого пальца) обломком.
        Ну вот он, твой металл. Он же сталь. Хотя, скорее всего, никакая это, к чёрту, не сталь… Влад осторожно взял осколок двумя пальцами и поставил на ребро. Да, легковат для стали. Но тоже, видимо, какой-то сплав. Серебристо-белый, коррозии, надо полагать, не подвержен, на изломе зернистый. Эх, один бы такой кусочек да в лабораторию!..
        Влад огляделся, не вставая с колен. А крепкая тут, видать, шла рубка! Причём совсем недавно. Странно, что нет ни засохших кустов, ни сломленных веток. Впрочем, виноват, вот как раз одна лежит… Влад поднял обрывок колкой жёлто-зелёной плети, и за ней из почвы потянулись бледные корешки. Понятно. Неплохо приспособились кустики…
        Ладно, хорошего понемножку. В конце концов, его посылали за хворостом… Влад встал и, разматывая ремень, направился к сушняку. Разложил на земле и принялся укладывать на него извилистые жёлто-коричневые обломки. С сожалением шевельнул кривую, толстую, как питон, жердину. Толстые ломать не велено, металл услышит. Металл ладно, бог с ним, а вот Чага услышит… Влад откинул жердину и снова занялся древесной мелочью.
        А в самом деле, реагирует металл на звук? Между прочим, вполне вероятно. На взрыв, на реактивный двигатель, на лязг техники… Кстати, толстые ветки сушняка ломаются на удивление легко, но с пушечным треском. Значит, три способа наведения: на электромагнитный эхо-сигнал, на инфракрасное излучение и теперь вот ещё выясняется, что и на звуковые колебания тоже…
        Тут ему показалось, что в дебрях жёлто-зелёного клочковатого кустарника лениво перелился металлический блик. Влад повернулся, недоумённо сдвинул брови и приоткинул колючую спутанную прядь…
        Медленно передвигая суставчатые ноги, к причудливо изогнутому осколку направлялся этакий металлический тарантул.
        Влад попятился и, слегка ошалев, присел на выщербленный расколовшийся валун. Запросто можно было свихнуться… Они что же, растут?! Это же механизмы!.. Чёрт знает что такое!
        А что ещё можно предположить? Существование подземных цехов, каждый из которых выпускает паучков определённого калибра? Бред!.. Влад хорошо помнил снимки, сделанные с орбиты Бальбусом. Его накопители состояли в основном из бесформенного металлического панциря, и всё же достаточно было взглянуть на степенно переступающего паучину, чтобы увидеть его несомненное сходство с теми полуметровыми тварями.
        И почему его до сих пор не подбили? Или ползать можно безнаказанно, пока не достигнешь определённой массы?..
        Теперь понятно, почему Земля так настойчиво требует высадки! Значит, не просто программа помощи туземцам, а иная, неслыханная технология!.. На каком же уровне они закладывали в этот самый металл информацию?! На кристаллическом? На молекулярном?..
        Влад поднял голову и словно в первый раз оглядел сушняк, клубящуюся, как спутанная проволока, рощу, покрытые кустарником холмы. Когда-то здесь были города, дороги, высокие широколиственные леса…
        Издали донесся хрустящий удар и тоненький прерывистый визг, оборванный ещё одним ударом. Чага умерщвляла пойманного на ужин суслика… Лицо Влада болезненно скривилось.
        - Эх, вы!.. - укоризненно выговорил он. - Как же вы могли? С такого уровня - и к каменному топору…
        Жёлто-зелёный кустарник безмолвствовал, в сушняке за спиной что-то шуршало, надо полагать, всё те же лупоглазые мышки с цепкими коготками.
        Влад поднялся и, приблизившись к металлическому паучине, присел над ним на корточки. Слиток с ножками. Ни жвал, ни, естественно, глаз. Спереди, правда, дрожит сияющая капля расплава. Двусуставчатую ножку заносит несколько судорожно, с остановками. Видимо, зашевелись он побыстрее, тут же засекут и разнесут в клочья.
        Интересно, как у него устроено брюшко? Влад протянул было руку к облизанной бликом спинке, потом вспомнил лёгкий укол в пальцы, полученный от заползшего за пазуху паучка, и, отодвинувшись, нашарил короткую хворостину. Этот раз в десять больше, следовательно и разряд у него должен быть соответственный. Эх, замерить бы! Только чем? Хотя… Если в десять раз, то вполне терпимо. В конце концов, каждый сам себе вольтметр…
        С этой чеканной мыслью Влад отбросил хворостину и решительно поднёс растопыренную пятерню к блестящему игрушечному механизму… Трещащий хлопок, мышцы скрутила мгновенная судорога, и ослеплённого Влада, отшвырнув, уложило спиной прямо в собранный хворост, благо, сучков у сушняка почти не бывает!
        Нет, разряда такой мощности он не ожидал! Какое там в десять раз! Чистая лейденская банка с ножками!..
        Он ещё сидел, беспомощно тряся головой, когда к нему, разрывая цепкие кусты, подбежала Чага. Быстро взглянула на него, на усеивающие суглинок осколки, на замершего с поднятой и, кажется, оплавившейся лапкой тарантула, и смуглое лицо её приняло несколько пепельный оттенок.
        - Уходим! - бросила она. - Быстро!
        Нагнулась, схватила палку с сыромятным ремнём, рванула. Посыпался звонкий сушняк.
        Заночевать в заранее выкопанном укрытии так и не пришлось…
        14
        Пассив: несколько дней лёгкого заикания и яростная мелочная опека со стороны Чаги. Зато в активе… Честно говоря, до сих пор в голове не укладывается! Металлические механизмы, способные развиваться, расти… Мужать, чёрт побери, и крепнуть!..
        Однако давай по пунктам. Что ещё удалось установить? Что растут они, каким-то образом усваивая осколки. На подножном, так сказать, корму… В случае опасности огрызаются электрическим разрядом, причём мощность разряда увеличивается с возрастом отнюдь не в арифметической, но скорее в геометрической прогрессии… Далее. Паучки типа того, что залез в прошлый раз за пазуху, микроголовками, естественно, не лоцируются, и засеянные ими районы (сведения получены от Чаги) считаются практически безопасными. Единственная предосторожность - кожаный полог над укрытием…
        Пауки размером с тарантула, скорее всего, воспринимаются микроголовками как неподвижные крупные осколки. Туземцы их побаиваются, но, кажется, только из опасения получить электрический разряд… Ну и наконец, о гигантских накопителях Бальбуса, вблизи ещё не наблюдавшихся, известно, что микроголовки их «видят», «знают» и атакуют по нескольку раз в сутки…
        А теперь что установить не удалось. Первое. Откуда берутся эти крохотные новорождённые паучки? Не из осколков же в самом деле вылупляются!.. И второе. Куда они потом деваются, когда раздобреют до стадии накопителей Бальбуса? Они же тогда скорее ворочаются, чем ползают… Может, закапываются, а дальше - под землёй, как кроты? Тогда опять же - куда?..
        Ну и масса вопросов по мелочи. Каким образом они, например, добывают электрическую энергию? Химическим путём? От солнца?.. Господи, как всё просто выглядело с орбиты! Считалось, что существуют слегка разрегулировавшиеся автоматические подземные заводы, откуда разлетается и расползается вся эта металлическая погань. Какие-то подземелья были даже обнаружены в предгорьях Главного хребта. И вот на тебе! Всё с ног на голову!
        Хотя почему с ног на голову? Очень просто: накопители, набрав нужную массу, действительно зарываются в грунт, докапываются каждый до своего заводика, там их быстренько в переплав, а потом уже на поверхность вылезают готовые новенькие микрокомплексы. И тут же начинают палить друг в друга… Да, кстати! Кто с кем воюет? Тоже неплохо бы выяснить…
        Главный хребет располагается где-то на юге. На севере, естественно, океан, но очень далеко. Маршруты Чага прокладывает шизофренически - мечется по степи, ведомая одной ей известными приметами, но в целом они откочёвывают к востоку, хотя через Большую реку ещё не переправлялись…
        А ведь не так и далеко, должно быть, отсюда до этих таинственных подземелий в предгорьях. Интересно, знает ли о них Чага? Может, легенда какая есть. Надо бы под хорошее настроение подкатиться и спросить…
        Влад запихнул последние очёски в мешок и, отступив, с удовольствием оглядел Седого. Модель моделью! Пойти, что ли, похвастаться?.. Точно! А заодно и спросить.
        - Пошли, Седой! - велел Влад и, сопровождаемый важно вышагивающим зверем, двинулся к Чаге, плетущей хитрую ловчую снасть. - А? - спросил он победно.
        Хоть бы для виду обрадовалась! Встала, взглянула испуганно на красавца-зверя, как-то растерянно провела рукой по шелковистой шерсти и вдруг отвернулась.
        - Хороший зверь, - произнесла упавшим голосом. - Плохо.
        Влад только руками развёл и пошёл вычёсывать Рыжую.
        Вообще сложно было с Чагой. Вроде и словарный запас у Влада увеличился, и грамматика прояснилась - свободно мог уже низать по нескольку слов во фразу, и всё же временами он просто отказывался понимать свою спутницу.
        Разорённая степь осталась позади, места пошли, если верить Чаге, спокойные, но опять же - как ей верить?! Лицо у самой озабоченное, всё высматривает что-то, однажды вдруг ни с того ни с сего свернула в низину, чуть зверей на косогоре не покалечили! Зачем-то приказала залечь, причём сама осталась на ногах.
        Влад немедленно поднялся и, осерчав, подошёл спросить, какого чёрта. Не спросил. Чага пятилась, не сводя глаз с седловины между холмами, и совершала опущенными кистями обеих рук вращательные движения, наматывая на каждую сыромятный ремень, на конце которого висел тяжёлый полированный камень с дыркой… Господи, да это же кистени! Она что, от металла собирается ими отмахиваться?!
        - Металл? - туповато спросил Влад.
        Она всё ещё пятилась, заворожённо куда-то глядя, и он невольно взял её за плечи, когда она буквально упёрлась в него спиной. Вздрогнула.
        - Нет, - сказала она. - Не металл.
        И он почувствовал, как напряжены под курткой из шерсти зверя её прямые плечи. Весело… Выходит, тут ещё водится кое-что пострашнее металла?
        - Хищник? - спросил Влад, вспомнив ночные шакальи рыдания за холмом.
        Чага отрицательно тряхнула головой и быстрым бесшумным шагом пошла к седловине. Влад последовал за ней, высматривая по дороге камень потяжелее. С голыми руками он уже чувствовал себя как-то неуютно. Достигнув седловины, Чага, кажется, успокоилась и позвала животных.
        - Так что это было? - допытывался Влад.
        Чага обернулась. За время странствий он научился неплохо различать мельчайшие изменения этого дочерна загорелого лица, но теперь оно снова показалось ему застывшим.
        - Люди, - глухо отозвалась она.
        15
        Влад лежал в окопчике, откинув, как всегда из упрямства, кожаный полог, а над ним, в ночном сияющем звёздами небе, судя по взрёвыванию, взвизгам и прочему, шёл серьёзный бой. Временами что-то впарывалось в землю, сеялись мелкие осколки, а Влад лежал, полуприкрыв глаза ладонью, и вспоминал, какие плечи были у Чаги, когда он обнял её сзади. То есть не вспоминал - он гнал от себя это вспоминание, но оно почему-то отказывалось уходить.
        Тогда он приподнялся и принялся натягивать полог, по которому немедля пробарабанила порция стальной крошки. Однако в кромешной темноте стало ещё хуже.
        «Дурак! - раздражённо мыслил он. - Упёрся в свой металл и ничего уже вокруг не видишь! Она же из-за этого бесилась, неужели не ясно? Из-за этого с места срывала, придиралась к тебе из-за этого… Кстати, правильно делала! Таких придурков вообще надлежит брать за шиворот, вести в ближайшую балку и бить головой обо что-нибудь реликтовое…»
        Влад злобно фыркнул и, сняв ремешки с колышков, снова откинул полог. Опустился на кошму. Шальной снарядик чиркнул сразу по двум брустверам. Дуплетом. Рявкнуло прямо в лицо, обдало землёй.
        - Ноктюрно, сталь тебя порази!.. - отплёвываясь, пробормотал Влад.
        Тут же поймал себя на том, что впервые вместо привычного «чёрт побери» использовал местное выражение, и криво усмехнулся. Зверей он уже вычёсывает классно, роет тоже, болтать насобачился. До полной натурализации осталось совсем немного. Один шаг. Точнее, десяток шагов…
        «А вот не дождёшься! - с неожиданным ожесточением, к которому, впрочем, примешивалось и злорадство, подумал он. - Умыкнула не спросясь, ноги связала, думаешь, не помню? А теперь, значит, на измор берёшь?.. Ну-ну, посмотрим, как это у тебя получится…»
        Он свернул потуже седельную подушку и, пристроив её поудобнее под голову, отвернулся к земляной стенке. Прямо перед глазами, мерцая отражённым звёздным светом, копошился крохотный металлический паучок. Влад взял его двумя пальцами и, не обращая внимания на слабый укол, выкинул к лешему из ямы.
        «Собственно, что меня останавливает? - мыслил он. - Обетов я никаких не давал, невеста меня на Земле не ждёт… Господи, да о чём я вообще?! Какая Земля? Какие тебе невесты? Ты в списках погибших, дурак! Тебя нет! Тебя подберут лет через тридцать. Если подберут… И вообще, что я, железный, голышом с ней купаться! По нескольку раз в сутки!..»
        Влад перевернулся на четвереньки и, выпрямившись, осторожно высунул голову из окопа. Взгорбленная, припорошённая звёздным светом степь замерла, ожидая новой схватки крохотных стальных пираний. Пропускать такой момент было грешно. Влад раскинул руки, опёрся. Затем последовало быстрое бесшумное движение - и вот он уже сидит на корточках на краю укрытия. Пригнувшись, перенёс ногу через бруствер, сделал шаг-другой - и в этот момент пауза кончилась.
        Ночь взвыла в лицо, ветер ударил по левой щеке, как доской. Слава богу, плашмя. Влад упал ничком, а секунду спустя воздух над ним был разорван в клочья. «Убит при попытке прелюбодеяния…» - произнёс кто-то в мозгу официальным голосом.
        Мысль несколько преждевременная, но в целом правильная: стальная позёмка срывала брустверы, металл стелился над самой землёй. Визг, хруст, грохот. Не смея поднять головы, Влад пополз было к окопчику Чаги, понял, что, скорее всего, не доползёт, решил вернуться, но тут позади него в землю впоролось единиц десять, не меньше. Удар был такой силы, что Влада подбросило, и он торопливо пополз вперёд.
        В себя он пришёл возле растерзанного бруствера. Ночь была относительно тихой, на холмы и пригорки оседал ровный звёздный свет.
        Так… Во-первых, кажется, жив и даже не ранен. А во-вторых, чей же это, интересно, окоп?.. Переползая под обстрелом, Влад совершенно утратил ориентировку. Приподнялся, заглянул через бруствер. Кожаный полог был туго натянут и усыпан микроосколками…
        По идее, надо было немедленно срывать ремешки с колышков и падать вниз, к ней. Металл вполне мог повторить пролёт по этой ложбинке. Однако на такое хамство Влад не отважился и некоторое время продолжал рисковать жизнью, торча над бруствером.
        «Вот будет потеха, - несколько испуганно мыслил он, - если я всё это придумал!.. Может, ей вообще на меня наплевать! Ну купалась при мне нагишом, ну и что? Может, здесь так принято!.. А, ладно! В крайнем случае изуродует. Кистенём своим…»
        Взбодрив себя этим сомнительным рассуждением, Влад тихонько снял с колышков три петли и приподнял край полога. Черно, как в могиле. Тогда он снял все петли, до которых мог дотянуться, и откинул полог на бруствер. Обильный звёздный свет пролился в неглубокую прямоугольную яму. Чага не спала. Она лежала на спине, угольно-чёрные глаза были широко раскрыты.
        - Чага, - растерянно сказал Влад, - это я…
        16
        Нет-нет, всё было замечательно, но… Чага отнеслась к его визиту как-то уж очень спокойно. Ошарашивающе спокойно. Как будто они уже лет десять состоят в законном браке и делят ложе (в смысле кошму) еженощно. Влад даже был слегка разочарован: всё-таки под обстрелом полз, рисковал…
        Полог они оставили раскрытым и теперь лежали рядом, глядя в тихое звёздное небо.
        - Чага, а почему ты кочуешь одна? - шёпотом спросил Влад.
        Она, как всегда, ответила не сразу.
        - Металл убил всех, - услышал он наконец её ровный негромкий голос.
        - Да нет, Чага! - Влад приостановился, подыскивая слова. - Он убил их потом. А когда я прилетел, ты уже была одна. Почему?
        На этот раз молчание было продолжительнее.
        - Меня оставили в степи, - глухо сказала Чага.
        - Оставили в степи? А что это значит? Расскажи.
        И она стала рассказывать, отрешённо, с лёгкой грустью в голосе, словно речь шла не о ней, а о ком-то другом. И всё же несколько раз что-то сдавливало ей горло: когда пришлось признаться, что она дважды прикоснулась к металлу, и ещё когда говорила о Стрые, не решившемся переступить черту…
        Влад слушал ошеломлённо. Многое в рассказе было непонятно, но суть он уловил. Боже мой, изгнанница, бунтарь!.. Брала металл голыми руками!.. Ну вот хоть убей не мог он себе представить Чагу в этой роли!
        - Чага, - растерянно сказал он, когда история кончилась, - ты говоришь: если бы мы не нашли друг друга…
        - Меня бы убил первый встречный, - тихо подтвердила она.
        - Сталь разящая! - еле вымолвил Влад. - Слушай, как хорошо, что этим встречным оказался я!
        - А тебя бы убил металл, - ещё тише добавила она.
        - Конечно! - с чувством подтвердил Влад. - Если бы ты тогда не выбила у меня из рук… ту штуку. Спасибо!.. - Он помолчал, кашлянул. - Слушай, а Мать… Она что, твоя родная мать?
        - Нет. - Кажется, Чага улыбнулась. - Она была Мать семейства. А мне доводилась… - Последовало незнакомое слово, означавшее, по всей видимости, степень родства.
        «А ведь и впрямь пошёл у меня язык! - с некоторым удивлением отметил Влад. - Болтаем вовсю…»
        - Чага, - осторожно начал он, - а почему ты сейчас так боишься металла? Я знаю, бояться надо, но… не так же! Вот ты сказала: ты дважды к нему прикоснулась, и что?
        - Меня оставили в степи, - напомнила Чага. Голос её снова зазвучал глуховато.
        Влад рассмеялся:
        - Глупая! Хорошо, что оставили! А иначе он бы убил тебя вместе с ними!..
        Чага вздохнула и не ответила. Однако полог уже натянуть не требует. Значит, сдвиги есть…
        Снова почувствовав желание, он повернул её к себе лицом и, умудрённый опытом, нежно взял губами мочку уха. В прошлый раз он начал было с поцелуя в губы, за что немедленно получил лёгкую, но звонкую затрещину. Выяснилось, что так здесь не принято. Развратник!.. Слава богу, всё остальное было в точности как на Земле…
        …Потом они снова отдыхали от любовных (супружеских?) ласк, и уже наплывала дремота, когда Влада посетила внезапная и несколько обидная мысль: а почему Чага, в свою очередь, так ни о чём его и не спросила? Нет, право, это было даже как-то оскорбительно… Неужели вот так просто возьмёт и уснёт?..
        Он повернул голову и увидел, что Чага по-прежнему лежит на спине и смотрит в небо. Потом что-то вдруг изменилось в её взгляде. Влад тоже невольно поднял глаза, и сердце ёкнуло: по ласково мерцающему небосклону ползла наискосок тяжёлая крупная звезда. Значит, ещё не стартовали…
        - Чага, - позвал он, - видишь?
        - Да.
        - Я прилетел оттуда, Чага, - проговорил он, чувствуя, что хрипнет.
        Казалось, она не услышала. Удивлённый её равнодушием, Влад приподнялся на локте, всмотрелся в тронутое обильным звёздным светом лицо и понял, что Чага лежит, буквально помертвев от страха. Наконец медленно повернула голову.
        - Никому не говори… - произнесла она с тихой угрозой, и у Влада по спине побежали мурашки.
        - Я… - растерялся он. - Только тебе… А почему?
        - Убьют, - последовал мрачный ответ, и Чага снова стала смотреть на неторопливо переползающую звезду.
        - А… за что?
        Чага молчала. Потом всё-таки ответила через силу:
        - Бегущая звезда. Когда она появляется, где-нибудь падает стальная птица… Никому не говори. Узнают - убьют.
        Та-ак… Влад, слегка потрясённый, опустился на место. А туземцы-то, выходит, очень неплохо информированы… Бегущая звезда, стальная птица… Однако позвольте! Что значит узнают - убьют?.. А сама она разве не знает? Не убила же…
        - Хорошо, Чага, - покорно сказал он. - Я никому не буду говорить… Но с тобой-то я могу об этом?..
        - Со мной - да, - нехотя согласилась она.
        Грузная звезда подползала уже к краю чернеющего бруствера.
        - А знаешь, что это? - спросил он.
        - Металл, - равнодушно отозвалась Чага.
        Влад поперхнулся.
        - М-металл… - вынужден был согласиться он. - Но это совсем другой металл! Он не убивает. Он служит людям. Там есть люди, Чага. Много людей. Таких, как я…
        Звезда уже скрылась за кромкой развороченного бруствера, а Чага всё молчала.
        - Там хорошо? - неожиданно спросила она, глядя в мерцающую бездну.
        - В моём мире? - уточнил Влад. - Да, Чага. Там хорошо.
        Она снова повернулась к нему, и в голосе её прозвучало какое-то совершенно ребяческое изумление:
        - Если там хорошо, зачем вы летите сюда?
        - Зачем? Да ради вас!
        - Ради кого? - Она в самом деле не понимала.
        - Ради тебя, - сказал Влад. - Ради твоих близких. Ради всех людей.
        - Ради моих близких? - Она пристально всмотрелась в его лицо. Пристально и тревожно. - Ради Стрыя? Ради Колченогой?
        Влад понял наконец, о чём она, и его обдало жаром.
        - Видишь ли, Чага… Любой эксперимент всегда бывает чреват… э… - с запинкой проговорил он по-русски и стал думать, как бы это теперь перевести.
        «Какой-то совершенно дурацкий разговор», - растерянно подумал он, так и не справившись с переводом.
        - Пойми ты! Мы остановим металл! Он не будет летать над степью!
        Чага вздохнула.
        - Если бы он не летал над степью, - сообщила она, - людей бы уже не было.
        - Не понимаю! - сердито сказал Влад. - Объясни.
        Чага молча смотрела в небо. Потом губы её шевельнулись, и она заговорила нараспев:
        - Мужчины шли по степи, и в руках у них было оружие. Они убивали друг друга, они убивали детей и женщин, они убивали зверей. А металл смотрел, как они убивают, и видел, что скоро людей не останется вовсе. Он исполнился жалости к людям и восстал на мужчин - быстрый, светлый, разящий без промаха. И мужчины сказали: «Выроем прямые ямы и скроемся в них от металла». И они вырыли прямые ямы, но металл поражал их и в ямах, падая сверху. Тогда мужчины исполнились страха и спросили металл: «Что нам делать?» Он ответил: «Бросьте оружие, и тогда я не стану поражать вас в укрытиях. Буду лишь поражать, пролетая над степью, чтобы люди боялись и помнили…» И мужчины бросили оружие…
        Влад был ошеломлён. Фольклор! Фольклор, посвящённый металлу!.. Конечно, сказание на добрую треть состояло из слов совершенно незнакомых, но в целом смысл был ясен. Война, в процессе которой и вышли из-под контроля противопехотные комплексы… Завтра надо будет попросить Чагу, чтобы повторила, а он запишет…
        Ах, блокнотик, блокнотик, на сколько же тебя хватит!..
        17
        По правде говоря, Влад надеялся, что после этой ночи характер Чаги хоть немножко смягчится. Ничуть не бывало! Вид праздношатающегося Влада приводил Чагу в неистовство, и на бывшего пилота первого класса начинали обильно сыпаться распоряжения, указания и наряды на работу. Однажды она даже попыталась усадить его за веретено и отказалась от своего намерения, лишь убедившись в полной бездарности Влада. Блокнота при ней лучше было и не доставать…
        А Влад ничего не понимал, да и не понял бы, наверное, попытайся она ему всё объяснить.
        Встреча с людьми застала Чагу врасплох - лишь тогда она осознала, что все долги семейства лежат теперь на них двоих. Конечно, с таким зверем, как Седой, их примет любой сородич. Но если уцелело достаточно много родственников Калбы по мужской линии, их с Владом просто не осмелятся принять. И где уверенность, что никто не попытается поступить с ними так, как Стрый поступил с семейством Калбы?..
        А Влад только поглядывал удивлённо, когда она внезапно меняла маршрут или, скомандовав остановиться, выходила на вершину холма, пристально оглядывая окрестности.
        Однажды, завидев в небе тяжёлый чёрный дым, он поднялся за ней на пригорок. Горела роща. Причём как-то странно горела - сразу с трёх сторон.
        - Металл поджёг? - с пониманием спросил Влад.
        - Нет, - сказала Чага. - Люди.
        - Подожгли рощу?
        Чага с досадой тряхнула выгоревшей, неровно подрезанной гривкой.
        - Кто-то прячется, - хмуро пояснила она. - Выживают огнём…
        - Изгнанника? - спросил Влад, чувствуя, как омерзительная слабость раскатывается от живота к коленкам.
        - Не знаю, - сказала Чага. - Может быть, и хищника…
        Они положили зверей в пышно разросшемся жёлто-зелёном кустарнике и спрятались сами.
        - Слушай, Чага, - прямо спросил Влад, - ты кого больше боишься: металла или людей?
        - Тебя, - бросила Чага, не оборачиваясь.
        Влад неуверенно хихикнул. Вот уже и первые проблески юмора пробиваются. Так, глядишь, скоро и анекдоты начнём друг другу рассказывать: «Сидят в горящей роще два изгнанника. Вот один и говорит другому… то есть другой…»
        Продолжения анекдота Влад придумать не смог, да и не успел бы. Глухо грянули копыта, воздух вспороли визжащие, как металл, крики, и ложбинка ожила. Мимо них огромными прыжками пролетело поджарое и, несомненно, хищное существо, похожее на гепарда с волчьей мордой, нагоняемое храпящим, роняющим пену зверем. Сламывающиеся в суставах мощные ноги метались, как рычаги, в каждом копыте - смерть.
        Пятнистый хищник шарахнулся, уворачиваясь, и в этот миг на спину ему с маху бросился всадник. Мужчина. Они покатились, путаясь в редкой высокой траве, взметнулись жилистые пятнистые лапы с жутко растопыренными когтями, и пронзительный крик боли (не поймёшь, звериный или человеческий) ошеломил Влада. Чага, бледная, с искажённым лицом, раскинув руки, зажимала храпы обоим залёгшим животным и торопливо шептала какие-то шепелявые звериные слова, видимо упрашивая Седого и Рыжую не подавать голоса, не затрубить в ответ.
        Вопль оборвался, трава шевельнулась последний раз, и из неё поднялся победитель в разорванной куртке. Лоб у него был рассечён, улыбающееся лицо заливала кровь. Он нагнулся и рывком вскинул на плечи пятнистую тушу с длинными болтающимися лапами. Всхрапывая и косясь на убитого хищника, возвращался взбудораженный кровью зверь.
        Охотник перекинул тушу между горбом и мощной шеей животного и вскочил в седло. У выхода из ложбинки маячили ещё два всадника. Весело оскалившись, они смотрели на приближающегося к ним удачливого наездника.
        - Хвостом задел? - спросил один, указывая на рассечённый лоб, и все трое расхохотались нарочито громко, чтобы вся степь слышала, как им весело.
        Скрылись. Чага отпустила морды зверей и обессиленно привалились спиной к горбу Седого.
        - Не понимаю, - раздражённо проговорил Влад. - Почему мы прячемся? Мы же не изгнанники - мы семейство!
        - Седой… - стонуще произнесла Чага, как-то судорожно оглаживая жёсткую шерсть на хребте зверя.
        - Не понимаю, - повторил Влад. - При чём здесь Седой?
        Она подняла на него прозрачно-серые, полные муки глаза.
        - Это очень редкий зверь, - сказала она. - Такие есть только на севере.
        - Ну и что?
        - Из-за него уже убили шестерых. Почти всё семейство Калбы. Стрый убил из-за него четырёх мужчин…
        Влад невольно откашлялся.
        - А теперь, значит, из-за него поубивают нас? - спросил он. - Так, что ли?
        Чага молчала.
        - Да сталь вас всех порази! - взорвался Влад. - Вам что, металла не хватает? Ещё и сами друг другу глотки рвёте?
        Чага всё ещё перебирала густую шерсть Седого. Лицо - несчастное.
        - Раньше так не было, - тихо, как бы оправдываясь, проговорила она. - А теперь все думают: последние годы живём…
        - Послушай, - сказал Влад. - Но если он так опасен, давай выменяем его на другого зверя. Или просто отдадим…
        Чага вздохнула и поднялась.
        - Не могу, - сдавленно вымолвила она.
        - Почему?
        - Хороший зверь, - пряча глаза, сказала она. - Ни у кого здесь такого нет…
        А к вечеру, словно желая запугать Влада окончательно, достала из седельных сумок кистени и принялась упражняться. Высунувшись из наполовину вырытого окопчика, он с невольным уважением следил, как ходят в воздухе гудящие камни. Надо бы взять у неё пару уроков. Спиной к спине с четырьмя кистенями - и ни один кочевник не подступится, ни пешком, ни на звере. Да к ней и к одной не больно-то подойдёшь…
        Влад бросил лопатку, которая, кстати, и впрямь была лопаткой какого-то крупного животного, скорее всего того же зверя, и вылез из ямы. В самом деле, если так опасно, то пусть хотя бы приёмы покажет…
        - Чага!
        Она обернулась, и её глаза внезапно вспыхнули надеждой и радостью.
        - Отними! - крикнула она, и камни запели, замелькали.
        Влад неуверенно шагнул навстречу, но тут Чага сбросила с ладони несколько витков ремня, камень метнулся в лицо и, не долетев какого-нибудь дюйма, толкнул воздухом. Хорошо хоть заслониться не успел - перелом кисти был бы обеспечен…
        - С ума сошла! - сердито сказал Влад, отступая. - Давай теперь я попробую!..
        Чага резко опустила руки, камни с глухим стуком упали на землю. Новый приступ ненависти? Ну так и есть…
        - Никогда так больше не говори, - процедила Чага. Глаза - как из металла отштампованы. Сталь разящая. Отвернулась, взмахнула руками, и камни снова заходили, завывая, по резко меняющимся траекториям.
        Выругавшись вполголоса, Влад возвратился в окопчик, поднял костяную лопатку и продолжил земляные работы. То не говори, это не говори… Да что ж она, дура, не понимает, что в четыре руки отмахаться легче?.. Или кистени - это чисто женское оружие? Хм, а это, между прочим, идея…
        - Чага!
        Она даже не повернула головы в его сторону.
        - Чага! Да погоди же ты! Остановись!
        Камни, ускоряясь, закрутились по спирально уменьшающимся орбитам и со шлепком улеглись в ладони. Обернулась.
        - Чага! Ну что ты злишься? Я же просто не знаю многого!.. Что, кистенями только женщины дерутся?
        - Да!
        - Ну так предупреждать нужно, Чага! Я же правда не знал. А каким оружием пользуются мужчины?
        - Мужчины не пользуются оружием, - холодно сказала она.
        - Как? Вообще?
        Чага смотрела на Влада с недоумением:
        - Разве я тебе не рассказывала? У них договор с металлом.
        18
        Нет, но он-то полагал, что речь идёт только о металлическом оружии. Как же нужно было испугаться этих самых микрокомплексов, чтобы вообще всё на землю побросать! Вот идиоты…
        А с другой стороны, ситуация приобретает несколько жутковатые очертания. Влад вспомнил взметнувшуюся из высокой редкой травы пятнистую лапу с судорожно растопыренными когтями и почувствовал себя совсем неважно. Да на такую тварь - только с карабином и с егерем! А тот её - с улыбочкой и голыми руками. То ли задушил, то ли хребет сломал…
        Значит, оружие применять нельзя. Кстати, надо будет спросить у Чаги: что будет, если всё-таки применишь? Запрезирают? Ну это на здоровье… Только ведь, скорее всего, загонят в рощу и подпалят с трёх сторон. Ладно. Решено. Без оружия так без оружия.
        …И что же у нас в активе? А ничего в активе! Юношеское увлечение капоэйрой у нас в активе. Ну ещё, может быть, общая физическая подготовка неплохая. Была. До так называемой посадки и сотрясения мозга. Ох, Влад, переломят тебя здесь об коленку при первом удобном случае. Как сушняк. С пушечным треском.
        И зачем они откочевали в спокойные степи? Изучать нечего, металл куда-то исчез. Чага говорит: не раскуклился ещё. Шутит, наверное. Хотя после паучков этих дикорастущих, кажется, уже во что угодно поверишь. Вплоть до почкования осколков.
        Влад ударил пятками Седого и поравнялся с Чагой:
        - Ну что, Чага? Может, вернёмся?
        - Куда?
        - Откуда пришли.
        - Там металл, - напомнила она.
        - Да уж лучше металл, - буркнул Влад.
        - Ты как женщина. - Чага усмехнулась. - Только о нём и говоришь.
        - Что делать, Чага! Металл - враг. А врага надо знать.
        - Мать тоже думала, что знает его, - задумчиво молвила Чага. - А металл её убил.
        Влад фыркнул:
        - Что она там знала! Что вы вообще о нём знаете! Ты, например, много о нём знаешь? Как он движется? Почему растёт?
        - Это вообще незачем знать, - возразила Чага. - Я чувствую, когда он идёт. И вовремя ухожу с его дороги.
        - Интересно! Чем же это ты чувствуешь?
        Чага сказала.
        - Чем?! - ужаснулся Влад.
        Чага повторила. Слово было хорошо знакомо, просто Влад ещё ни разу не слышал его при свете дня.
        - Ты не сердись, - осторожно начал он, чувствуя, что физиономия его невольно разъезжается в совершенно непристойной улыбке, - но… Что же, у тебя там всё опускается, что ли, когда он идёт?
        - Нет, - вполне серьёзно ответила она. - Не опускается. Сжимается.
        - Ни черта себе приборчик!.. - пришибленно пробормотал Влад по-русски и некоторое время ехал молча. - Да ведь это просто страх, Чага! А вы его принимаете за чутьё!
        Она равнодушно повела плечом:
        - Какая разница! Главное, почувствовать…
        В мутно-голубом небе на относительно небольшой высоте ходила кругами какая-то хищная птица, и означало это, что металл здесь пока воевать не собирается. Влад уже неплохо разбирался в местных приметах. Отвесная сверкающая царапина по небосклону предупреждала, например, что сейчас в вышине раскроется и замерцает проволочная паутина. Металл смотрит, и лучше всего свернуть с дороги и поискать укрытие.
        А вот косые и параллельные земле серебристые штрихи - это уже серьёзнее! Это значит, что по округе мечется так называемый рой. Вообще, почти все местные выражения, касающиеся металла, были с наивной прямотой взяты из жизни насекомых. Металл роится - падай носом в землю и моли судьбу, чтобы это оказался зрячий рой, срезающий лишь верхушки трав, а не слепой, когда паутинчатый локатор уже сбит и сталь метёт, впарываясь во что попало.
        Да нет, если не зевать, можно и с металлом поладить. А вот с людьми…
        - Чага, а ты можешь показать какие-нибудь мужские приёмы? Я имею в виду: приёмы драки…
        Более изумлённого выражения лица он у неё ещё не видел. Вопрос, надо полагать, был задан пренеприличнейший.
        - Я женщина, - выговорила она наконец с тихим негодованием в голосе. Но отступать было поздно.
        - Они их что, в секрете держат? Я имею в виду, от женщин…
        - Конечно!
        Так. Ну что ж… Значит, будем вспоминать приёмы капоэйры… Нет, с металлом всё-таки легче. Там хотя бы знаешь, что он не за тобой охотится…
        - Чага! А вот ты как-то говорила, что твои родственники могут принять нас в семейство. А если не родственники? Примут?
        Холодный, несколько презрительный взгляд через плечо.
        - Примут. Если ты там найдёшь себе женщину, а я - мужчину.
        - Ясно, - пробормотал он, помрачнев. - Тогда это, конечно, не подходит.
        - Почему?
        Влад резко натянул поводья. Седой оскорблённо фыркнул и остановился, мотнув породистой головой.
        - То есть как почему? - От обиды у Влада даже голос сорвался. - Да потому, что я уже твой мужчина!
        Не менее резко Чага осадила Рыжую и, круто развернув, бросила её на Влада. Как на таран шла. Запрокинутая, оскаленная морда Рыжей и не менее искажённое смуглое лицо Чаги. Растопыренная пятерня шарит за седлом, вот-вот кистень достанет…
        - Ты сначала у меня камни отбери! Мужчина!
        Снова крутой поворот, и Чага, не оглядываясь, поехала прочь. В прежнем направлении. Спина выпрямленная, злая.
        Некоторое время Влад остолбенело смотрел ей вслед, сидя на переминающемся, но не двигающемся с места Седом, потом осторожно высвободил ногу из мягкого кожаного стремени и соскользнул на землю. Слабо толкнул зверя ладонью в мощный, тщательно вычесанный бок.
        - Иди, Седой, - приказал он перехваченным горлом. - Иди. Догоняй.
        Повернулся и побрёл в степь. Хватит. Всякому унижению бывает предел. Да, он не мужчина. Он не землекоп, он не наездник, и голыми руками убивать он тоже не умеет. Он просто пилот первого класса, имевший глупость остаться в живых.
        Горько скривив рот, он брёл, раздвигая редкую высокую траву и жалея только об одном: что под ногами ни одного осколка. Хотя зачем осколок? За пазухой есть ещё нож, к счастью не выброшенный Чагой. Отойти подальше, выпустить лезвие, а там уже металл сообразит, как с ним поступить…
        Над плечом раздалось знакомое фырканье, и в шею ткнулись влажные губы зверя. Сзади шуршала ломкая суставчатая трава и мягко ступали тяжёлые неторопливые копыта.
        - Не надо, Седой, - сдавленно попросил он. - Не надо, иди.
        - Влад. - Тихий голос Чаги.
        Он обернулся. За ним шли оба зверя. Чага глядела с седла печально и растерянно:
        - Влад, тебя убьют.
        Повернулся и побрёл дальше. Трубчатые травы сами подворачивались в руки и, если вовремя не разжать кулак, натягивались и лопались с тихим и каким-то неимоверно тоскливым звуком.
        - И меня убьют тоже, Влад.
        Остановился. Постоял, опустив голову. «Сил моих больше нет, - беспомощно твердил он про себя. - Сил моих больше нет…» Стиснув зубы, качнулся в сторону степи.
        - Влад, уходим! - Резкий, как выстрел ломающегося сушняка, окрик.
        Он вскинул голову. Подавшись с седла к горизонту, Чага всматривалась во что-то с земли невидимое. Ни на секунду не усомнившись в необходимости приказа, Влад кинулся к Седому и прыгнул животом на седло. Ухватился за горб, сел, поймал ногами мягкие стремена. Это не могло быть ни шуткой, ни сложно задуманной попыткой примирения.
        В степи не шутят.
        19
        Кажется, семейная сцена стремительно перерастала в сцену батальную.
        - Йо!.. Йо!.. - Чага подгоняла и подгоняла зверей. Пригнувшись к мечущемуся, как костёр, горбу Рыжей, сунула не глядя руку в заседельную сумку и извлекла её уже с затянутой ремённой петлёй на запястье. Потом другую. Секунда - и закружат, завоют над головой смертоносные камни.
        Смысла происходящего Влад, как всегда, не улавливал, на его долю достались лишь грубые ощущения: топот, биение ветра да чувство опасности за плечами.
        А затем случилось нечто странное. Они вылетели из-за холма, и Владу почудилось, что Чага пошатнулась в седле. С этого момента Влад вообще перестал что-либо понимать. Копыта по-прежнему глухо били в землю, но это уже был не надрывный топот погони, а обычный размашистый мощный бег. Их никто не преследовал…
        Влад готов был утвердиться в этой мысли, как вдруг заметил то, что минутой раньше заметила Чага: на вершине холма маячил силуэт всадника. Значит, всё-таки за ними гнались? Тогда почему они сбавили ход? Или уже бесполезно?
        Влад рискнул подхлестнуть Седого, и звери поравнялись.
        - Куда мы? - прокричал он, перекрывая топот.
        Она коротко взглянула на него, и взгляд был какой-то недобрый.
        - К Длинной балке!
        - На холме всадник!..
        - Вижу! - бросила она и снова ушла вперёд.
        Вот и думай теперь! Нет, определённо, это какая-то сумасшедшая планета…
        Холмы кончились, и равнина раскатилась под уклон, прогибаясь подобно гигантской вогнутой линзе. Внизу, полная листвы, вилась и ветвилась огромная балка, по сравнению с которой все их предыдущие ночлеги казались весьма скромными овражками.
        Чага выпрямилась в седле и, сбросив с запястий ремённые петли, разрешила зверям перейти на плавный неторопливый шаг.
        - Ушли? - спросил Влад.
        - Да.
        - А не догонят?
        - Нет. Балку видно.
        «Мало ли что видно! - сердито подумал он и, извернувшись, поглядел назад, на пустые холмы. - Моё, конечно, дело десятое, но, по-моему, сами в ловушку лезем…»
        Балка была уже совсем рядом. В кроне одного из деревьев вился сизоватый дымок.
        - Чага, там люди! - охрипнув, сказал Влад.
        - Да, - недовольно подтвердила она.
        - А от кого мы бежали? Не от людей?
        Вместо ответа Чага спрыгнула на землю и повела Рыжую в поводу. Окончательно сбитый с толку Влад последовал её примеру.
        - В балке не тронут, - сжалилась наконец она. - В балке никогда никого не трогают. Ночлег.
        Ах вон оно что! Зона мира… Да, но долго-то там быть не положено! Два дня, а дальше?..
        Пологий спуск в балку был, кажется, не промыт дождями, но вырыт с помощью костяных лопаток. Отступив к осыпавшейся глинистой стенке спуска, стоял и смотрел на приближающихся путников высокий мужчина с пегими от седины волосами. Чаге он чем-то напомнил Стрыя, а Владу показался похожим на стареющего наёмного убийцу: тяжёлые седые брови и ужасающий шрам на левой щеке (видимо, тоже кто-нибудь хвостом задел).
        Человек окинул понимающим взглядом обоих зверей, невольно задержав глаз на Седом, и, практически не удостоив вниманием Чагу, стал смотреть на Влада, причём бровь у него недоумённо вздёрнулась.
        Часовой, что ли? Да нет, не похоже. Верно, просто вышел полюбоваться степью. Да и возраст не тот: такие скорее назначают часовых, а не караулят сами…
        - В балке тесно? - спросила Чага мужчину, когда они поравнялись.
        Тот перестал разглядывать Влада и уставился теперь на Чагу.
        - Ночлег для всех, - неспешно и хрипловато ответил он. - С севера?
        - Да, - сказала Чага. - Семейство Имки.
        Такое впечатление, что незнакомец растерялся.
        - Двое? - спросил он.
        - Да.
        Седоватые брови рухнули на глаза, с боков жёсткого рта залегли глубокие, как шрамы, складки.
        - Значит, не убереглась, - проворчал он как бы про себя и, помолчав, коротко спросил у Чаги что-то непонятное, кивнув при этом на Влада.
        - Нет, - сказала она. - Металл оглушил.
        Кажется, его собираются выдать за контуженного. Ну что ж, в общем так оно и есть - грянуться вместе с капсулой о грунт…
        Ступая по скрипучему хрусткому щебню, словно специально насыпанному для того, чтобы никто не мог пройти неуслышанным, они спустились в балку. Был полдень, под ногами шевелились рваные солнечные пятна, лучи простреливали листву навылет. Влад оглянулся, уверенный, что старик со шрамом пожирает глазами Седого, но ошибся. Тот стоял, как-то странно сгорбившись, и в их сторону не смотрел вообще.
        Поодаль, где балка распадалась надвое, у просвеченного насквозь ручья в полном молчании мылись четыре женщины. Священнодействовали в чём мать родила. Одна старательно посыпала пеплом мокрую голову, две другие не менее старательно вымывали эту дрянь из волос. Четвёртая вычерпывала кожаным ковшиком замутившуюся воду из вырытого на берегу углубления. Купаться в самом ручье было не принято - ночлег для всех…
        - Три семейства, - не оборачиваясь, тихо сообщила Чага. - Кажется, все с юга…
        Влад хмуро пожал плечами. Да хоть бы и с юга… Сделав вид, что поправляет на Седом тюк, покосился украдкой на женщин. Все четыре, прервав омовение, провожали пришельцев пристальным взглядом.
        В центре большого круга золы горел аккуратный костерок. Возле него, чуть присев, стояли друг против друга двое мужчин и, играючи, ломали хворост. Делали они это так: один брал средней толщины жердь и внезапно кидал её другому. Тот, ни разу не поддавшись на ложный выпад, ловил её раскинутыми руками, и там, где его пальцы смыкались в кулак, жердь с хрустом ломалась. Видимо, какая-то особая хватка, позволяющая дробить хворост одной рукой. Хворост, ключицы, рёбра…
        Первый нагнулся за очередной жердиной, но, увидев Седого зверя, выпрямился. В благоговейном изумлении он смотрел, как мимо него проводят косматого после бега благородного гиганта.
        - А вот паука тебе железного за пазуху! - насмешливо крикнул ему второй. - Всё равно ведь не обернусь!..
        Но он всё-таки обернулся. И точно так же замер, увидев Седого, - красивый ладный парень с запёкшейся раной во весь лоб. Влад уже видел однажды это лицо, только тогда оно было залито кровью и исковеркано звериной ликующей радостью.
        Он поспешно отвёл глаза, не дожидаясь, когда нечаянный знакомец переведёт взгляд со зверя на владельца, и прошёл вслед за Чагой в конец балки, где они стреножили и принялись развьючивать животных.
        - Зря мы сюда пришли, - сказал Влад.
        - Ночью уйдём, - хмуро ответила Чага и, видя, что он нагнулся за гребнем, быстро наступила на костяной инструмент. - Не прикасайся!
        - Почему?
        Чага исподлобья смотрела мимо Влада, туда, где горел костёр и вскрикивал ломаемый хворост.
        - Они с юга, - сказала она. - У них мужчины зверей не вычёсывают.
        - Я на место положить хотел, - объяснил Влад.
        - Вообще не прикасайся!
        - Что? Так строго?
        - Я же тебе говорю: они с юга! - злобным шёпотом произнесла Чага. - Увидят с гребнем, поступят как с женщиной!..
        20
        Стареющий высокий мужчина со шрамом на левой щеке шёл по испятнанной солнцем балке, направляясь к их костерку. Чага и Влад видели, как его остановил парень с запёкшейся раной во лбу и начал что-то горячо доказывать. И хотя в сторону новоприбывших не было брошено ни единого взгляда, оба почувствовали, что речь о них. Точнее, о Седом.
        Высокий слушал, нахмурившись, потом неопределённо качнул пегой головой и двинулся дальше. Парень с явным вызовом бросил ему в спину негромкий, но, надо полагать, язвительный вопрос. Высокий обернулся и смерил сопляка презрительным взглядом.
        - Лоб залечи, - низко проклокотал он. - А потом будешь Армаю советовать…
        Подойдя, присел у костерка на корточки. Помолчали.
        - Меня зовут Армай, - ворчливо представился он, обращаясь в основном к Чаге.
        - Я слышала о тебе, - почтительно отозвалась она. - Меня зовут Чага. Его зовут Влад.
        Вздёрнув седоватую бровь, Армай ещё раз оглядел Влада.
        - Совсем не слышит? - спросил он.
        - Слышит, - сказала Чага. - Понимает не всё.
        Армай кивнул:
        - Плохо.
        Он взял не глядя толстую хворостину и рассеянно сломал её одной рукой. Бросил оба куска в костёр.
        - Я знал Имку, - неожиданно сообщил он. - Чуткая была. Металл за день слышала. Девчонка ещё, а уже Мать семейства…
        Влад покосился на Чагу и увидел, что она слушает Армая с величайшим изумлением. А тот, не замечая, продолжал:
        - Да… Ваши тогда кочевали в верховьях Большой реки. Если бы Имка захотела уйти к нам, я бы отнял у неё камни. Но она не захотела… Как она погибла?
        Чага потупилась.
        - Влада оглушил металл, - запинаясь, проговорила она. - Я осталась с ним, а остальные ушли вперёд, и там их прижало к роще.
        Она умолкла. Армай тоже молчал. Ребристая от мышц рука, дрогнув, потянулась за следующей хворостиной. Влад с боязливым уважением смотрел, как толстые, чуть ли не квадратного сечения пальцы смыкаются на хрупкой коричневой палке, готовясь безжалостно её перекусить.
        - Стальная птица, - процедил Армай, и Влад вздрогнул. - Говорят, что их насылают Приручившие металл. Враньё! Молодые закон забыли: стариков оставляют в степи, а зверей им не дают. Потому и металл поднимается, и стальные птицы падают! Последний год живём… На западе разорённые земли, на севере разорённые… Кто уцелел, бежит сюда… Ты должна знать Камаха.
        - Я его знаю, - тихо сказала Чага.
        - Вчера он ушёл к озёрам. С ним всего три человека, и он родственник Имки, он должен вас принять. - Армай помолчал и вдруг спросил, глянув пристально из-под тяжёлых бровей: - Ночью бежите?
        Чага быстро опустила голову, но Влад всё же заметил, как сильно она побледнела.
        - Да, - еле слышно сказала Чага.
        - Постарайтесь к утру добраться до озёр, - сказал Армай, поднимаясь. - Своим я запрещу, но тут ещё два семейства, и им ваш зверь тоже нравится. - Он снова помолчал и заговорил с горечью: - Раньше так не было. Раньше, если кто нападал на слабое семейство, против него вся степь поднималась. Забыли закон…
        Чага и Влад долго смотрели ему вслед. Фыркали звери, трещал костёр.
        - Ты ему веришь? - тревожно спросил Влад.
        - Старый дурак! - с неожиданной яростью бросила Чага. - Имка у него чуткая была! Да она нас чуть ли не каждый день металлу подставляла!..
        - Погоди, Имка - это Мать?
        - А то кто же! - От бешенства на смуглых щеках Чаги проступил румянец. - Дряблая матка! Дура! Да если бы не она!..
        - Успокойся, - попросил Влад. - Не знаю, как у вас, а у нас о мёртвых плохо не говорят.
        Он выбрал хворостину потоньше и, взяв её посередине в хитро сложенный кулак (не зря он наблюдал за Армаем), нажал. М-да… С тем же успехом он мог сжимать её до вечера. А если рывком? Нажал рывком и чуть не сломал палец. Криво усмехнулся и перехватил хворостину в обе руки.
        - Не вздумай ломать об коленку! - быстро предупредила Чага.
        - Ладно, - сказал Влад. - Не буду.
        Сломал на весу и бросил половинки в костёр.
        - А ночью они за нами не погонятся?
        - Побоятся, - сказала Чага. - Ночью один металл хорошо видит…
        По балке гуляли сквозняки, растопыренные солнечные пятна шарили вокруг неярко горящего костра, то ощупывая невзначай обнажённый бицепс Влада, то украдкой оглаживая серебристый бок Седого…
        Потом к ним подошла Мать одного из семейств, довольно молодая женщина с властным грубоватым лицом, и заговорила с Чагой. Предложила два мешочка соли, если Седой покроет одну из их самок. Чага согласилась, и Седого увели на случку.
        - А вернут? - с сомнением спросил Влад.
        - Конечно вернут, - сказала Чага. - Мы же не в степи.
        Влад вздохнул:
        - Не надо было сюда сворачивать.
        - Я не собиралась! Просто нас заметили!
        Да-да, силуэт всадника на холме, сменившийся ритм бега…
        - Чага, а от кого мы убегали?
        Она отвернулась и с озабоченным видом принялась развязывать мешочек, как бы желая проверить, хороша ли заработанная Седым соль. Мешочек почему-то никак не желал развязываться. Влад уставился на ставшие вдруг неумелыми пальцы Чаги, и его наконец озарило.
        - За нами вообще гнался кто-нибудь? - спросил он, понизив голос.
        - Нет, - сдавленно ответила она, не оборачиваясь. - Просто я испугалась, что ты уйдёшь. Так никто не делает… Все боятся, что их оставят в степи, сам никто не уходит… А ты другой. Я иногда боюсь тебя сильнее, чем металла. Не уходи больше! - внезапно попросила она и обернулась.
        - Господи, Чага, - только и смог выговорить Влад.
        21
        Они действительно ушли ночью. Никем не преследуемые и ни разу не потревоженные металлом, они покачивались в сёдлах среди обильных звёзд и высоких шуршащих трав. Потом небо стало бледнеть, прорисовалась чёрная гряда холмов, потянуло зябким утренним ветерком - и пришлось поплотнее закутаться в колючие одеяла из шерсти зверя.
        Потом взошло солнце. Тускло взблескивающая речушка потекла расплавленным металлом. Другой воды нигде видно не было, и Влад, хорошо запомнивший вчерашний совет Армая, забеспокоился:
        - Чага, а где же озёра?
        - Там. - Она не глядя махнула рукой куда-то на запад.
        - Как?.. - Влад растерялся. - Но ведь там же этот… родственник Матери… Если он действительно примет нас обоих…
        Вместо ответа она затянула свою кошмарную песню.
        - Чага!
        Она оборвала ноту и усмехнулась.
        - Камах - родственник Имки, это правда, - сказала она. - Но он ещё и родственник Калбы. Хороши бы мы с тобой были, явившись к нему с Седым!..
        Влад вникал в сказанное минуты две. А когда вник, закутался в одеяло ещё плотнее. Зазнобило всерьёз.
        - Так это что же? Выходит, Армай посылал нас на смерть?
        - Выходит, так…
        - Но зачем?! Может быть, он просто не знал?
        - Может быть, - сказала Чага. - Какая разница? Главное, что я знала…
        Снова заклубились серо-зелёные, похожие на спутанную проволоку рощи, над северным горизонтом вставало подобно айсбергу пришедшее со стороны океана облако. Так, глядишь, и промочит. Дожди здесь короткие, но бурные. Всё равно что постоять под водопадом - эффект тот же…
        Правда, нет худа без добра: в грозу металл не летает, видимо, велики помехи… Влад нагнулся поправить мягкое кожаное стремя, и в этот момент за рощей справа сверкнула на небосклоне вертикальная мгновенная царапина.
        - Чага!
        Она даже не повернула головы.
        - Да, - сказала она. - Металл просыпается. Пока он только смотрит. Роиться начнёт дней через пять. Но мы уже тогда будем далеко…
        Привал устроили в полдень на берегу, поросшем чудовищным, как бамбук, камышом. После вычёсывания зверей, омовения и прочих обязательных обрядов Влад рассудил, что до начала земляных работ у него ещё есть час свободного времени. Скинув куртку и похожие на мокасины башмаки, перепоясался потуже и начал тренировку.
        Честно говоря, он был уверен, что Чага немедленно это безобразие прекратит, причём самым простым и надёжным способом, а именно забросает распоряжениями, как она это делала всегда, завидев у него в руках нелюбимый ею блокнот. Однако, к удивлению Влада, Чага лишь поглядела на него с интересом и, взяв костяную лопатку, пошла рыть окопчик. Сама.
        То же самое произошло и на следующем привале, и простенькая истина открылась наконец Владу: если мужчина оттачивает боевое мастерство, мешать ему не следует. Трудно, правда, сказать, как Чага воспринимала невиданную здесь капоэйру, но каждый раз, когда Влад доходил до наиболее эффектных акробатических приёмов, она бывала несколько озадачена и долго потом с сомнением качала головой.
        А дождавшись конца тренировки, доставала свои кистени и принималась круто замешивать ими гудящий воздух.
        - Слушай, Чага, - осторожно начал Влад, глядя, как мечутся, настигая воображаемого врага, певучие дырчатые булыжники. - Помнишь, когда мы с тобой поссорились, ты сказала: сначала отбери у меня камни… И Армай тоже что-то такое говорил… Что это значит?
        Чага пустила оба камня по кругу, наматывая ремни на ладони. Испытующе посмотрела исподлобья на Влада.
        - Кто отберёт у женщины камни, - негромко, но как-то по-особенному отчётливо проговорила она, - станет её мужчиной.
        - Так мы же вроде уже… - растерянно сказал Влад.
        - Это ничего не значит, - бросила Чага, и смуглое лицо её снова стало неподвижным, чуть ли не враждебным.
        Ну вот! Как ночь, так извольте на кошму, а теперь, оказывается, ничего не значит!.. Хотя всё правильно: сейчас он любовник, а отберёт кистени - станет мужем… Ой, Влад, а нужен ли тебе этот законный брак?.. Влад пригляделся и понял, что, кажется, нужен: видя его колебания, Чага уже была готова с презрением отвернуться, а этого он перенести не мог.
        - Кто-нибудь ещё должен это видеть? - спросил он, чтобы просто потянуть время.
        - Зачем?
        Ну ясно. Значит, свидетелей не требуется… Жених с невестой да пара кистеней… Влад вздохнул:
        - А прямо сейчас?
        Фыркнули, слетая с ладоней, спели, натянувшись рывком, ремни, взвыли просверлённые насквозь камни. Видно, дырки в них были сделаны не только для крепления, но и для устрашения тоже…
        Ну что ж, надо решаться… Влад чуть пригнулся и, пританцовывая по-боксёрски, двинулся навстречу, ловя момент, когда в этом яростном камнепаде возникнет хотя бы намёк на брешь. Не дождавшись такого намёка, он сделал резкое обманное движение и, пропустив камень над плечом, кинулся к Чаге…
        Она бы не тронула его. В конце концов, так всегда поступают, если видят, что нравящийся тебе мужчина не может прорвать заслон из мелькающих камней. Тем более заслон, поставленный Чагой, которая владела кистенями не хуже Матери… Но он сделал какое-то странное непредсказуемое движение, уклоняясь от обманного броска, как-то неловко сунулся головой вперёд, и тяжёлый гладкий камень пришёлся ему прямо в лоб, причём с таким звуком, что Чага обмерла, а потом бросилась к опрокинувшемуся навзничь Владу.
        Хвала металлу, он был жив: ёрзая по земле локтями, пытался встать. Увидев над собой испуганное лицо Чаги, заставил себя криво улыбнуться, хотя боль была, честно говоря, ошеломительной.
        - Кажется, не слишком удачное сватовство, а?..
        22
        Их перехватили на четвёртый день возле излучины, точнее - подстерегли. Три мускулистых голых до пояса туземца выехали им навстречу из-за шевелящейся стены похожего на бамбук тростника. Непонятно, почему они не подпустили путников поближе, но, надо полагать, из спортивного интереса, чтобы не лишать себя радости погони, исход которой был ясен заранее: звери преследователей не были навьючены, и уйти от них можно было, лишь скинув на ходу поклажу. То есть лишившись всего…
        Именно так перехватили когда-то Стрый и Натлач молодого изгнанника, прикинувшегося потом калекой: догнали и сбили с седла, пока он пытался отвязать полные водой мехи…
        Чага избавилась от поклажи мгновенно, и освобождённая от груза Рыжая полетела вдоль бамбуковых зарослей, далеко выкидывая голенастые сильные ноги. Седой отставал - Влад никак не мог распустить узел, связывающий левый тюк с правым. Топот, храп и ликующие крики за спиной неотвратимо надвигались, а из синего неба равнодушно смотрел на людскую возню пробуждающийся паутинчато взблескивающий металл.
        Наконец узел поддался, тюки глухо ударились о землю где-то позади, и в этот миг Седой резко сменил направление бега, пытаясь обогнуть притаившийся невдалеке овражек. Влада не выбросило, а скорее вынесло из седла, он довольно удачно упал боком и, кувыркнувшись пару раз, вскочил.
        Они даже не стали преследовать Чагу - какой смысл? Вернётся - куда денется! В одиночку не спасёшься… Поднявшись на ноги, Влад обнаружил, что с двух сторон гарцуют на храпящих зверях весело скалящиеся туземцы, а с третьей чуть присел в боевой стойке главарь - старый знакомец с рассечённым лбом. Поигрывая сухими звериными мышцами, он тоже улыбался насмешливо и явно приглашал Влада напасть первым.
        Выручай, капоэйра! Влад упал на руки и ударил ногой. Вряд ли он промахнулся, скорее уклонился противник. Поспешно вернувшись в исходную позицию, Влад увидел, что главарь несколько озадачен.
        Хищник, боевая машина - одни мышцы, ни единого грамма жира. Босой. Вместо обычной одежды - кожаная юбочка с бахромой. На тех, что остались верхами, - тоже. Военный наряд, надо полагать…
        Главное, не попасться на захват. Влад попытался провести ещё один удар и был пойман на лету за пятку. В мгновение ока его руки и ноги оказались оплетены руками и ногами противника, и бойцы покатились, наматывая на себя голенастые стебли. Хрустнул взятый на излом коленный сустав, прострелило болью. Влад рванулся что было сил и, к удивлению своему, каким-то чудом вывернулся. Противник уже ждал его в стойке. Прозрачно-серые, как у Чаги, глаза смотрели на Влада с весёлым любопытством.
        - Сталь тебя порази… - поднимаясь, процедил Влад, и всадники обидно захохотали.
        Главарь неуловимым движением скользнул к Владу и, ухватив руку, слегка повернул. Степь крутнулась перед глазами, и в следующую долю секунды Влад вкололся в землю плечом и челюстью. В глаза полыхнуло ослепительной зеленью, потом что-то стиснуло ему ноги, и теперь уже захрустел перегибаемый позвоночник. «Ну всё…» - только и успел подумать Влад, как вдруг стальная хватка вновь ослабла, и он, откатившись, остался лежать на земле. «Играют… - понял он, задохнувшись от ненависти и отвращения. - Тешатся… Как кошка с мышкой…»
        На этот раз он поднимался на ноги медленно, сознавая, что делает это, скорее всего, последний раз в жизни. Он многое успел запомнить, поднимаясь: мечущегося без седока, испуганно трубящего Седого, искажённое яростью лицо скачущей на выручку Чаги, пристальное мерцание металла в синем небе.
        - За что? - хрипло спросил он по-русски. - Что я вам сделал?
        Противник переступил мягко, по-кошачьи, босая нога его попала в подсыхающую лужицу, и между чистыми пальцами выдавилась полужидкая лоснящаяся грязь. Почему-то именно это потрясло Влада больше всего. Сейчас его сомнут, продавят между пальцами, как эту грязь, и тщательно потом отмоют с золой… Его, хорошего простого парня, никому в жизни не желавшего зла и даже сюда-то явившегося ради них, жестоких, безмозглых, маниакально чистоплотных животных с прозрачными серыми глазами…
        Влад почувствовал, как кровь отлила от лица. Он выпрямился и, сунув руку за пазуху, с ненавистью уставился на противника. Видимо, это его и спасло - туземец удивился и подарил ему ещё одну секунду…
        …Стальное лезвие бесшумно выскользнуло из рукоятки, и всё в степи замерло, отпрянув…
        С сияющей смертью в руке Влад шагнул вперёд, но сделать ничего не успел. Не потратив зря ни мгновения, всадники развернули зверей и погнали их прочь. А спустя секунду в седле оказался и противник Влада:
        - Йо!..
        И коричнево-чёрный зверь рванул с места размашистым стремительным шагом.
        Не помня себя и чуть не плача от пережитого унижения, Влад размахнулся и кинул нож в спину туземцу - в ненавистную, оплетённую сухими мышцами спину. Нож не был предназначен для метания, да Влад, впрочем, и не надеялся поразить противника - метнул скорее от избытка чувств, как камень. Клинок влепился плашмя между лопатками, но в этот миг над степью сверкнуло, взвизгнуло, и подоспевший металл, промахнувшись по ножу, ударил туземца в голову.
        Коричнево-чёрный зверь, всхрапнув от ужаса, резко подался вниз, к земле, и мёртвый всадник завис на секунду в воздухе с раскинутыми ногами и с наполовину снесённым черепом. Металл ударил ещё раз, не дав ножу долететь до земли каких-нибудь пары дюймов, а Влад даже не догадался залечь - стоял и, не веря, смотрел на дело рук своих…
        Потом из травы поднялась Чага и подошла, волоча за собой кистени. Седого и Рыжей видно не было - не решались встать без команды. Чага взяла за повод коричнево-чёрного зверя, и он поднялся, дрожа и косясь на распростёртое тело хозяина. Повернулась к Владу, и тот растерялся, увидев её глаза. Впервые Чага смотрела на него со страхом.
        - У тебя больше ничего нет? - спросила она.
        - Ничего, - сказал он. - Честное слово… Ты прости меня, Чага. Так получилось…
        В молчании они подобрали скинутый во время погони скарб, навьючили зверей, избавив Седого и Рыжую от лишнего груза.
        - Чага, - сказал Влад, - ну что ты, глупая? Главное, живы…
        - Нас теперь никто не примет, - проговорила она. - Ни одно семейство. К нам теперь даже никто не посмеет приблизиться… Мы теперь для всех - Приручившие металл…
        - Можно подумать, мы с тобой раньше никогда не прикасались к металлу? - хмуро сказал Влад.
        - Прикасались… Но об этом никто, кроме нас, не знал.
        Влад взял Чагу за плечи, повернул к себе лицом, и она, к его удивлению, не вырвалась, подчинилась.
        - Чага, - сказал он, - да не всё так плохо! Они нас теперь боятся, понимаешь?.. Прости, но, в конце концов, лучше неправильно выжить, чем правильно умереть!
        Закусив губу, она смотрела с тоской в сторону серо-зелёной припавшей к земле рощи.
        - Жить одним тоже неправильно, - сказала она.
        23
        И лишь к вечеру, когда добрались до привала, Влад понял, что Чага в чём-то, пожалуй, права: небольшая балка была не просто пуста, она была покинута только что. В костре тлели угли, возле купальной ямы, вырытой у ручья, лежал брошенный кожаный ковшик.
        - Ничего не понимаю, - признался Влад, озираясь. - Здесь что, стало опасно?
        - Нет, - сказала Чага. Подняла ковшик, осмотрела. Ковшик был хороший, новый. Вернулась к разложенному на земле скарбу, положила находку рядом.
        - А чего же они тогда испугались?
        - Нас, - негромко отозвалась Чага, развязывая тюк.
        - Не может быть! - поразился Влад. - Когда ж они узнали?..
        Чага вздохнула:
        - В степи не скроешься…
        Так… Система оповещения у них, надо признать, на уровне. Видимо, тут же разослали гонцов по всем семействам… И те, в свою очередь, тоже… Влад ещё раз оглядел балку и почувствовал себя неуютно. Всё-таки одно дело, когда ты сам избегаешь людей, и совсем другое, когда люди избегают тебя… Милые, славные люди, готовые в любой момент изломать тебя голыми руками…
        Ясно, как воочию, он снова вдруг увидел грязь, медленно продавливающуюся между чистыми пальцами хищно ступающей ноги, и от ненависти потемнело в глазах… Хватит! Побегал я от вас! Теперь вы от меня побегайте!.. Балка была брошена, как селение, отданное завоевателю без боя…
        Прихрамывая (всё-таки повредили коленку, мерзавцы!), Влад подошёл к купальной яме бросить в загоревшееся лицо горсть воды, но, увидев отражение, задержал руку. Хорош! Лоб рассажен кистенём, щека ободрана… Завоеватель. Железный хромец.
        Запрокинул голову, осмотрел кроны и, выбрав дерево, полез за топливом. Сбрасывая хорошую сухую ветвь, увидел сквозь разрыв в листве Чагу. Низко опустив голову, она сидела на корточках возле гаснущего костра, и в руке у неё был обломок ветки, о котором она, кажется, забыла. Бедная девочка… Угораздило же тебя связаться…
        Впрочем, когда он доволок ветвь до места, костёр уже исправно пылал, а сама Чага усердно вычёсывала Седого.
        - Слушай, - сказал он, отбивая сучки рубилом. - Объясни мне вот что… Ты взяла в руки металл, и тебя оставили в степи, так? А в других семействах об этом знали?
        Костяной гребень на секунду замер, потом двинулся снова - чуть медленней.
        - Наверное, нет, - сказала она. - Наши никому не успели передать…
        - А если бы успели? - спросил Влад. - Вот ты изгнанник. Ты едешь по степи, а навстречу тебе другое семейство. И оно знает, за что тебя оставили… Они от тебя убегают?
        - Нет, - сказала Чага. - Они меня убивают.
        - Почему? Ты же Приручившая металл!
        Чага обернулась.
        - Ты не понимаешь, - сказала она. - Приручившие - это не те, что прикоснулись к металлу. Это те, кого металл слушается.
        - Что?! - Влад выпрямился, едва не выронив рубило.
        Чага повторила сказанное и снова повернулась к Седому. Несколько секунд Влад приходил в себя.
        - А ты их хоть раз видела?
        - Нет, - сказала Чага. - Они вообще не кочуют. Они живут под землёй. В предгорьях на юге.
        - Так что же ты раньше молчала? - закричал Влад.
        - Ты не спрашивал, - спокойно ответила она.
        Влад бросил рубило, подошёл, прихрамывая, к свёрнутой кошме, сел. Чага наблюдала за ним искоса. Влад сидел, уставив незрячие глаза в костёр. Мир, в который он попал, прояснялся, становясь ещё страшнее и непригляднее… Значит, до сих пор сидят в бункерах и нажимают на кнопочки… Сволочи, ах, сволочи!..
        - Чага! А что про них ещё говорят? Кто они? Откуда взялись?
        Она опустила гребень, помолчала и с неохотой начала нараспев очередную легенду:
        - Быстрый, светлый, разящий без промаха пролетал над степью и увидел троих мужчин с оружием в руках. Он разгневался и сказал: «Все мужчины, кроме вас троих, бросили оружие. Или вы надеетесь укрыться от меня в прямых ямах?» Мужчины ответили: «Мы не будем рыть прямые ямы, мы выроем извилистые и глубокие, и ты не сможешь поразить нас в них». И металлу стало весело. «Если я не смогу поразить вас (так он сказал!), то выполню всё, что вы мне прикажете». Мужчины вырыли извилистые глубокие ямы, и металл ничего не смог им сделать. «Приказывайте, - сказал он в гневе, - но знайте: никто из вас уже не выйдет из этих ям, таких глубоких и таких извилистых. И лишь в последние дни мира я разрешу детям детей ваших выйти из-под земли и кочевать вместе с остальными…»
        Чага умолкла. Влад был откровенно разочарован: легенда содержала гораздо меньше информации, чем он надеялся. Если их с Чагой принимают за этих выходцев из-под земли, стало быть конец света ожидается со дня на день. Вот, пожалуй, и вся информация. Остальное - образы…
        Влад поднялся, сморщившись от боли в коленке.
        - Чага! - решительно сказал он. - А ты знаешь, как добраться до этих предгорий?
        Чага медленно повернулась к нему, и Влад увидел, что лицо у неё бледное, как пепел.
        - Там смерть, - еле вымолвила она.
        - Здесь повсюду смерть, Чага, - ответил он. - Мне нужно с ними встретиться. С Приручившими металл.
        - Зачем?
        Подошёл прихрамывая, взял за плечи, твёрдо взглянул в глаза:
        - Надо.
        24
        Что-то случилось с Чагой. С того самого дня, как повернули на юг, молчала целыми днями. Не возражала уже, если Влад доставал при ней блокнот, командовать перестала вообще. Правда, Влад давно не нуждался в понуканиях, отдыха себе не давал: рубил, копал, вычёсывал. Сам ловил и умерщвлял сусликов, надеясь хоть этим поднять Чаге настроение… Бесполезно. Ни распоряжений, ни приступов бешенства, и петь в степи перестала, ехала молча, опустив голову. Дошло до того, что одинокого всадника на равнине первым заметил Влад… Хотя, конечно, всадник увидел их раньше. А увидев, повернул тощего облезлого зверя и припустился наутёк к огромным, как бамбук, тростникам.
        - Чага, кто это?
        Повернула голову, всмотрелась нехотя:
        - Изгнанник…
        - Изгнанник?.. А может, гонец?
        - Нет… Гонца посылают налегке, а этот с поклажей. И зверь плохой - вот-вот упадёт…
        - А чего он так испугался? Нас же только двое!
        - Думает, что остальные его ловить поехали…
        Напрягая зрение, Влад вглядывался в далёкую шевелящуюся стену тростников, за которой скрылся беглец.
        - А если принять его в семейство?
        - Зачем он тебе нужен? - равнодушно спросила Чага. - Его же, наверное, не зря оставили в степи…
        «А тебя?» - чуть было не спросил Влад, но вовремя прикусил язык.
        - А вот интересно, - сказал он через некоторое время. - Если металл убил всех и в живых из семейства остался один человек… Поверят ему, что он не изгнанник?
        - Не знаю, - сказала Чага. - Как повезёт…
        Огромный тоскливый страх навалился на неё с юга, и странно было сознавать, что не опасность приближается к ней, а она сама - впервые в жизни - движется навстречу опасности… Куда они идут?! И зачем?.. Чага украдкой покосилась на Влада. Как сильно он изменился!.. Спалённая солнцем кожа обтянула упрямые скулы, на лбу подживающий след от кистеня, и глаза просветлели, стали совсем мужские - пристальные, беспощадные… Неужели он и вправду не боится?..
        - Может, лучше переправиться на ту сторону? - спросил Влад.
        Они спустились к речушке и вскоре добрались до песчаного брода, причём увидели его издали: на сотню шагов вдоль берега тростник был недавно сбрит низко пролетавшим металлом. До воды оставалось рукой подать, когда Чага резко повернула Рыжую и, ни слова не говоря, поехала обратно.
        - Что, Чага?
        - Здесь не переправишься, - сказала она.
        Влад спрыгнул на взвизгнувший сухой песок и подошёл к воде. Светлое солнечное дно мерцало осколками, над которыми замедленно копошились четыре огромных серебряных паука, усыпанные пузырьками воздуха. Влад негромко присвистнул. Даже если в воде они кажутся больше, чем на самом деле, какой же в них должен быть накоплен заряд! Весёлая бы вышла переправа…
        На тот берег они перебрались в другом и, нужно сказать, чертовски неудобном месте. Шли в прежнем порядке: впереди Чага на Рыжей и с навьюченным чёрно-коричневым зверем в поводу, замыкающим - Влад. Нового зверя Чага назвала Угольком, и он, что интересно, охотно на эту кличку отзывался. Впрочем, позже выяснилось, что всех зверей такой масти здесь зовут преимущественно Угольками…
        - Чага, а что дальше бывает с металлом? Я имею в виду с тем, который ползает…
        Чага дремала, покачиваясь в седле.
        - Вырастает, - сказала она. - Потом закапывается.
        - А дальше?
        - Закукливается и ждёт. Долго ждёт. Потом начинает роиться.
        Влад толкнул Седого пятками и, поравнявшись с Чагой, заглянул ей в лицо:
        - Чага! Ты это точно знаешь?
        Неопределённо повела плечом:
        - Так говорят…
        Говорят… Редкий по надёжности источник информации! И, что самое обидное, единственный. Пока… Как же они боялись, эти давно сгинувшие создатели микрокомплексов, что кто-нибудь ненароком захватит их детище!.. Чуть что - самоликвидация! На любой стадии! Тарантул тот металлический аж оплавился, бедный, от собственного разряда… О снарядах и говорить нечего: пока летит, попробуй разгляди, а раз упал, то уже в виде осколков… Так что вся надежда на Приручивших металл. Если они, конечно, не выдумка…
        Местность помаленьку менялась: холмы пошли выше, на склонах корчились похожие на обнажённые корни карликовые, скудно оперённые листвой деревья. Овражек, выбранный Чагой для стоянки, был заплетён ими сверху почти полностью и, надо полагать, никому никогда не служил местом ночлега. Всё правильно: степь потянулась запретная, необитаемая…
        Ведя животных в поводу, они уже спускались в овражек, как вдруг Чага схватила Влада за руку, чуть не пережав её до кости:
        - Назад!
        По откосу овражка карабкался металлический паучина - с кулак, не меньше. Не удержался на крутизне и, кувыркаясь, скатился в прелую листву, устилающую дно. Чага и Влад отшатнулись, ожидая отвесного разящего удара. Но удара не последовало, паук побарахтался немного и снова заковылял в прежнем направлении.
        - Уходим! - шепнула Чага.
        Влад резко высвободил локоть.
        - Это что же?.. - медленно заговорил он (скулы сводило от ненависти). - Нам из-за этой железки ещё и другой ночлег искать?
        Он подошёл к ещё не развьюченному Угольку, отвязал свёрнутую подстилку, высвободил шест. Бросил, не раскатывая, сухую кошму на прелые листья и, встав на скатку обеими ногами, коротко ткнул паука шестом в блистающую спинку. Трещащий хлопок электрического разряда заставил зверей шарахнуться, в овражке пахнуло озоном. Влад спрыгнул со скатанной кошмы, подцепил кончиком шеста скрюченную металлическую лапу. Взмах, и безжизненный слиток, сверкнув, улетел в просвет между судорожно сплетёнными ветвями и, описав в синем небе дугу, исчез из виду.
        - Вот и всё! - бросил Влад, стараясь не глядеть на Чагу. - Давай-ка посмотрим, может, он тут не один…
        В синеве меж ветвей взвыло, зазвенело, сверкающая молния прострелила сплетённые кроны, посыпалась срезанная листва. Влад засмеялся.
        - Давай-давай!.. - злорадно сказал он металлу. - Дураком был, дураком останешься…
        Тут он спохватился и обеспокоенно оглянулся на Чагу, ожидая увидеть в её глазах суеверный ужас.
        Чага смотрела на него задумчиво и печально. Чуть ли не с жалостью.
        25
        Паук - бесформенный слепой слиток - одолевал глинистый пригорок, поочерёдно, толчками занося суставчатые лапы. Справа у него их было три, слева - три с половиной. Точнее, с четвертью, и блестящую эту культяпку он заносил точно так же, в несколько приёмов. И ведь упорно ползёт, целенаправленно… Интересно только куда?
        Это был уже третий паук, замеченный Владом с того момента, как он выбрался из овражка. Все приблизительно одного размера, все поклёваны металлом с воздуха… И все куда-то ползут. Невзирая на препятствия…
        Влад оглянулся. Заплетённый кривыми корчащимися ветвями овражек источал сизую струйку дыма - Чага разводила костёр. А через тот прогал между корнями-кронами он выкинул невинно убиенного паука. Накопителя…
        Так вот, невинно убиенный накопитель, помнится, штурмовал откос вон в том направлении… То есть получается, что ползут они все разными путями, но в одну точку, и расположена эта точка… Да вон за тем холмом она и расположена!
        Влад поднялся с земли и, пригибаясь, двинулся к вычисленному месту сбора. Глинистая почва была основательно перепахана и усеяна осколками, причём с каждым шагом выбоины и рытвины попадались всё чаще, в большинстве своём свежие, в одной даже что-то ещё дымилось… Видя такое дело, Влад счёл за лучшее не рисковать - лёг на живот и пополз…
        Выбрался на край воронкообразной впадины и замер. Внизу, подобно гигантскому раку-отшельнику, ворочался накопитель Бальбуса. В натуральную величину. Оплывшая выщербленная глыба на синеватых клешнеподобных лапах… С кем это он расправляется? Влад всмотрелся… Сталь разящая! Да ведь это он накопителя поменьше употребляет!.. А вон ещё один ползёт… Ну правильно! Все они сюда ползут - на съедение… Время разбрасывать осколки, и время собирать осколки… Да, но как же они так здорово ориентируются? Ведь по прямой ползут, точно, не сворачивая… Влад перевалился на бок и посмотрел вверх. В синеве призрачно мерцали знакомые спиральные паутины. Три штуки. Интересно… Значит, не только излучают, но ещё и выдают информацию паучкам…
        Внезапно воздух прошило стремительными серебристыми иглами, и в следующий миг в пологую перепаханную воронку с визгом ворвался металл. Несколько снарядиков ударили рядом с ворочающейся тусклой глыбой, вскинув землю, а остальные, заметавшись, прянули ввысь, то ли уходя на второй заход, то ли на самоподрыв. А между прочим, с точностью попадания у них не очень… Ну как это можно промахнуться по такому…
        Владу не пришлось завершить эту мысль. Рявкнуло совсем рядом, земля подбросила его, как батут, посыпались комки глины вперемешку с осколками.
        - Э, ребята!.. - ошалело бормотал Влад, соображая, куда бы отползти. - Вы меня с кем-то перепутали… Я-то тут при чём?..
        Снова взвизгнуло, и облако пыли вспучилось внизу, ещё дальше от цели, чем в первый раз… Ах, сталь его порази, неужели он им помехи ставит?!
        А ведь наверняка! Спинища у накопителя - чуть ли не метр в поперечнике, а они, между прочим, по лезвию ножа бьют влёт и без промаха!.. Так что, выходит, помехи для них - дело знакомое…
        И тут вдруг металл «пристрелялся». Два снарядика один за другим щёлкнули по чудовищной броне и, срикошетировав, взорвались в воздухе. А вслед за этим плотная стремительная стайка впоролась в землю под самое днище. Грохот, вспучившийся грунт, металлического гиганта выкорчевало и перевернуло. На секунду Влад увидел его сложное хрупкое брюшко, которое тот пытался прикрыть медленно поджимающимися клешнеобразными лапами. Не успел. Металл ударил повторно. Брызнули обломки блестящих сегментов, а затем воздух раскололся с грохотом, и ослепительная корчащаяся молния запустила тонкие корешки в пологие склоны перепаханной воронки.
        Оглушённый Влад так и не успел прийти в себя - на окрестность, как заряд дождя, посыпались частые дробные удары. Повсюду взбрасывались невысокие фонтанчики грунта. Уничтожив главного врага, металл щёлкал поодиночке накопителей помельче. Но те, надо полагать, тоже умели ставить помехи - один из снарядиков без видимых причин ударил в нескольких шагах от Влада. Запоздало прижав к запорошённым глазам ладони, Влад откатился вслепую и, не удержавшись на краю воронки, съехал вниз.
        Грунт был перемолот на совесть, стоило шевельнуться, как происходил небольшой оползень, и Влад соскальзывал ещё дальше. Потом что-то фыркнуло (еле слышно сквозь звон в ушах) и шлёпнулось рядом. Несколько секунд Влад ждал взрыва, наконец кое-как протёр глаза, проморгался и поднял голову.
        Прямо перед ним, зарывшись на треть в рыхлую землю, лежала металлическая сигара с обломком стабилизатора. Невзорвавшейся боевой единицей это никак быть не могло: те где-то с палец, а эта штука сантиметров сорок в длину, если не больше… Прибыла явно воздухом, хотя совершенно непонятно, как это её такую не сбили по дороге… Или сбили всё-таки?
        Глаза пришлось протереть ещё раз, потому что с сигарой начала твориться какая-то загадочная чертовщина. Тонкая, как скорлупа, оболочка её стала вдруг, потрескивая, отваливаться кусками, обнажая монолитную зернистую сердцевину, которая вдруг, в свою очередь, принялась размягчаться на глазах, растекаясь ртутной лужицей… Или даже не растекаясь, а расползаясь, как нежный порошок, хлынувший, серебрясь, в ту сторону, где чернела изувеченная обугленная туша расстрелянного накопителя.
        Влад подсунулся поближе, потом, не поверив, тронул мерцающий ручеек и, поднеся палец к глазам, всмотрелся. Это были микроскопические серебряные паучки - сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч. Лужица как бы стремительно испарялась - снабжённые ножками молекулы удирали куда подальше от места рождения…
        - Вот оно что… - лихорадочно повторял и повторял он, выбираясь из воронки. - Вот оно что… Вот оно что…
        До полного распадения смысла.
        Чудом не ухватившись за раскалённый спёкшийся участок грунта, куда запустила корешок давешняя молния, он вылез наверх и, пошатываясь, пошёл к овражку. Дважды пришлось залечь, потому что металл никак не хотел успокоиться…
        Потом Влад вспомнил про корм зверям, за которым он, собственно, и выходил наружу. Вернулся, поднял обе палки с примотанными к ним охапками длинной голенастой травы и, волоча их за собой, ввалился в овражек - грязный, избитый, исцарапанный…
        Чага навьючивала Уголька. Быстро повернула голову к Владу и, с облегчением вздохнув, продолжала затягивать узлы. Влад огляделся. Рыжая и Седой были уже осёдланы.
        - Уходим?
        - Да, - отрывисто сказала она. - Корм не оставляй - привяжи к седлу. Всякое может случиться…
        - Знаешь, ты, наверное, права… - медленно проговорил Влад. - Не добраться нам до этих предгорий… Давай-ка вернёмся на север…
        - Мы туда не вернёмся, - бросила Чага, привязывая Уголька за длинный повод к седлу Рыжей.
        Влад замер в обнимку с охапкой травы:
        - Почему?
        - Там сейчас ещё опаснее, - сказала она. - Металл роится…
        - Позволь… - растерянно выговорил он. - А куда же мы тогда идём?
        Чага ухватила за повод Рыжую и повела зверей к выходу из овражка.
        - На юг, - сказала она. - Куда ты хотел. Больше идти некуда…
        26
        Одним быстрым рискованным переходом они вышли из-под удара. Местность потянулась более спокойная, хотя и разорённая, изрытая, усыпанная осколками, между которыми ползали маленькие, с ноготок, накопители.
        - Что чувствуешь? - спросил Влад, когда они, окопавшись на ночь, присели на бруствер.
        - Везде металл, - устало сказала она. - Но на севере хуже всего…
        Влад понимающе покивал. Он тоже был разбит и вымотан до предела.
        - Да, Чага… - вздохнул он, бесцельно крутя в руках костяную лопатку. - Это, конечно, я виноват, что мы здесь оказались…
        Солнце садилось. На юге пыльной зубчатой полосой виднелись горы. Отроги Главного хребта.
        - Ты странный… - тихонько сказала Чага. - Ты никогда не бываешь виноват…
        Встала, бросила на плечо бурдюк, подняла, присев, ковшик и пошла совершать омовение. Влад посмотрел ей вслед, вздохнул и достал блокнот.
        Кажется, сегодня он узнал о металле больше, чем за всё время своих кочевий… Во всяком случае, цикл наземного развития микрокомплексов (назовем его «накопление») относительно ясен. Некто, сталь его порази, запускает сигарообразный снарядец, начинённый металлическими микропаучками, каковые немедля после посадки (надо полагать, как можно более мягкой) рассеиваются и начинают активно подъедать осколки, каким-то образом наращивая массу и вообще развиваясь…
        Далее. Только что вылупившись, они уже прекрасно ориентируются. Доказательство: основная масса паучков хлынула именно в сторону уничтоженного накопителя-гиганта… Видимо, всё-таки роль локаторов, выбрасываемых металлом приблизительно на высоту трёх километров, сложнее, чем думалось раньше…
        Далее. Один из накопителей, резко обогнавший в росте собратьев, становится малоподвижен, и вот тут, рискнём предположить, начинается вторая, и заключительная, стадия накопления. А именно: более мелкие и более мобильные накопители сползаются к самому крупному и поглощаются им с большим аппетитом… Да! Накопители могут ставить и ставят помехи! Причём весьма умело это делают… Откуда берут энергию, по-прежнему неясно, но заряд у накопителей Бальбуса чудовищный. Видели, знаем…
        А вот дальше ниточка обрывается. Дальше, по словам Чаги, металл закапывается и, по её же словам, закукливается. После чего идут сплошные вопросительные знаки. Раскапывать такую прелесть, естественно, не стоит… Хотя любопытно: если он там, под землёй, перерождается и выползает снова на поверхность уже готовым к бою микрокомплексом… Фу, чёрт, аж голова кругом идёт!..
        И Влад, прищурившись, стал смотреть на зубчатую пыльную полоску далёких гор. Приручившие металл… Если это не просто легенда и остатки машинной цивилизации действительно ушли в подземелье, то, пожалуй, хотя бы на часть своих вопросов он у них ответы получит… Ну а если они в самом деле каким-то образом управляют деятельностью микрокомплексов, скажем высевают этих самых паучков… Жутковатый вариант, между прочим! Объекты оборонного характера должны хорошо охраняться. А туземцы боятся предгорий, как металла! Недаром же Чага сказала тогда: «Там смерть…»
        «Всё-таки скотина я порядочная, - угрюмо подумал Влад. - Зачем я её вообще тащу с собой? Она-то в чём виновата!..»
        - Чага!
        Она обернулась, отжимая коротко подрезанные волосы. Смуглая, точно отлитая из тёмного металла.
        - Знаешь, Чага… Я вот подумал и, знаешь… Не стоит тебе рисковать. Давай так: я возьму Уголька, ты мне покажешь, куда идти, а сама подождёшь меня здесь…
        Не сводя с него глаз, она медленно покачала мокрой головой:
        - Я иду с тобой.
        - Но почему, Чага? Пойми, там в самом деле может быть очень опасно! Я могу не вернуться…
        Прозрачно-серые глаза вспыхнули, и Влад на секунду увидел прежнюю Чагу - бешеную и упрямую.
        - Потому и иду!
        27
        Оползень случился здесь очень давно: часть горы съехала, открыв красноватый жилистый скол, в самом низу которого зияла чёрная прямоугольная дыра. Туннель. Щебень вперемешку с кусками распавшейся скалы вздымался языком к выветрившемуся обваленному порогу.
        - Металл свидетель, - шёпотом сказала Чага. - Я тебя одного туда не отпущу!
        Влад невольно взглянул вверх. В ослепительно-синем небе ничего не сквозило и не взблескивало паутинчато. Свидетелей не было.
        - Чага, - сказал он, - ну кто-то же должен присмотреть за животными…
        - Мы их стреножим, - сказала Чага. - Угонять их некому, люди сюда не заходят…
        Закусив губу, она сердито глядела в сторону. Ладони плотно обмотаны сыромятными ремнями, гладкие дырчатые камни лежат уютно, как в гнёздышках. И ведь ничего с ней не сделаешь - полезет следом… Сцена, конечно, может получиться изумительная: сидят интеллигентные люди, нажимают кнопочки, пытаются спасти планету или, скажем, напротив, погубить её окончательно… Входит Чага с кистенями, и начинается диалог…
        - А скорее всего, - задумчиво молвил Влад, глядя на чёрный прямоугольник входа, - зря мы сюда пришли. Пусто там, Чага. Пусто, холодно и безлюдно… Ты мне лучше скажи: как дорогу освещать будем?
        Чага наклонилась над развязанным тюком и выпрямилась со связкой извилистых корешков в руке. Выпущенный камень качался на ремне, как маятник. Приподняв брови, Влад взял протянутую связку, осмотрел. Смолистые корни, туго обмотанные длинными лентообразными листьями…
        - Факелы? - поразился он. - Ты что, заранее знала?
        - Все говорят, там темно… - уклончиво ответила она.
        Они отвели зверей в травянистую низинку и двинулись по осыпающемуся склону вверх - к туннелю.
        - Только знаешь что… - озабоченно говорил Влад. - Ты всё-таки держись сзади… И главное, не вздумай пустить в ход оружие…
        - Я постараюсь, - ответила Чага, но твёрдой уверенности в её голосе не было.
        Щебень не доставал до порога сантиметров семидесяти.
        - Погоди, - сказал Влад, когда они влезли на хрупкий от времени, крошащийся и скрипящий под ногами бетон. - Факел зажечь забыли.
        Чага молча сунула ему в руки смолистый, забинтованный лентовидным листом корень и шаркнула кремнём о кремень. Брызнули колючие искры. Влад осторожно подул на разбежавшуюся розовым кружевом искру, и факел вспыхнул. Затрещала, закипела смола… А листьями корень обмотан, видимо, для того, чтобы целиком не полыхнул… А так, конечно, он будет выгорать постепенно… Неглупо придумано.
        Сначала показалось, что коридор заканчивается глухой стеной, но он просто сламывался там почти под прямым углом и вёл вправо. Пока всё по легенде: вырыли ямы извилистые и глубокие… Факел плевался горящей смолой и сыпал искрами. Серая тень метнулась мимо них к выходу - не иначе грызун какой-нибудь типа крысы… Пыль, бетонная крошка, иногда хрустнет под ногой тонкая белая косточка… Запустение. Странно, что воздух не такой уж и затхлый. Видимо, вентиляция всё-таки работает… Или протягивает естественным путём…
        Они миновали второй поворот, и Чага, ахнув, отшатнулась. Чудовищный огромный металл уставил на них слепую блестящую морду, заткнув ею всё пространство впереди. Блики от горящего факела стекали по светлым извивам, как кровь.
        Влад оглянулся удивлённо:
        - Чага! Ты что? Это ворота. Стальные ворота…
        Чага всё ещё стояла неподвижно. Влад улыбнулся:
        - Конечно, надо привыкнуть… Ты просто никогда не видела столько металла… Постой пока здесь, хорошо?
        Он поднял факел повыше и двинулся к слепому металлическому чудищу. Чага хотела пойти за ним и не смогла. Ноги не слушались. Прерывисто дыша, она прислонилась к шершавой каменной стене и смотрела с отчаянием, как Влад, остановившись перед смертельной, тускло поблёскивающей преградой, бесстрашно тронул её голой рукой, а потом ещё и погладил нежно, словно вычесанного зверя.
        - Ты не бойся, Чага, - говорил он, оглядывая и ощупывая то, к чему не приблизился бы ни один человек даже под страхом изгнания. - Это честный простой металл… Осколков не жрёт и летать не летает… Если бы он ещё открывался, цены бы ему не было… О! А это что? Ну-ка позволь…
        Влад переложил факел в левую руку, а правой упёрся в преграду изо всех сил. И металл уступил - узкая прямоугольная плита, вильнув, ушла внутрь и в сторону, открыв вертикальный проём, наполненный серым сумраком.
        Влад опять обернулся, причём вид у него был весьма озадаченный.
        - Я-то думал, у них тут всё кодировано-перекодировано, а они вон как - калитку настежь…
        Она не поняла, потому что конец фразы он произнёс на своём языке.
        - Хотя… - задумчиво продолжал он, снова перейдя на человеческую речь. - Страх - лучший сторож… Я бы на их месте и ворот навешивать не стал. Кинул бы (незнакомое слово) поперёк прохода, и достаточно…
        Он нагнулся и, держа факел на отлёте, просунул голову в наполненный серыми сумерками проём.
        - Влад! - тихонько вскрикнула Чага.
        Он стоял с головой, как бы отъеденной металлом, и Чага, застонав, заставила себя шагнуть к нему. Но тут Влад подался наконец обратно и подошёл к ней сам.
        - Вот, - сказал он, отдавая ей факел. - Жди меня здесь…
        Слабой рукой она приняла сгоревший до половины, туго обмотанный листьями корень, и в алых скачущих бликах Влад увидел её лицо. Увидел и схватил за плечи.
        - Чага! - умоляюще проговорил он. - Чага, я всё понимаю! Но я не могу иначе, металл свидетель! Раз уж я оказался здесь живой, я обязан, понимаешь, я должен во всём разобраться!..
        Он тряхнул её за плечи и с надеждой заглянул в глаза.
        - Жди меня здесь, - ещё раз попросил он.
        28
        Факел догорал. Остаток смолистого корня торчал из трещины в бетонном полу, шипело брызжущее искрами крохотное пламя, а Чага сидела на корточках и в оцепенении смотрела, как обугливается, разлохмачиваясь, обмотка из влажных лентовидных листьев. Ещё немного, и огонёк над бьющейся на полу тенью сравняется с трещиной, потом провалится в неё и погаснет…
        Машинально она потянулась к связке и вдруг поняла, что точно так же догорят и погаснут все её корни и она останется одна в черноте этой страшной, правильной, как окоп, пещеры.
        Пламя прянуло из бетонной щели и опало. Мягким оползнем навалилась глухая беззвёздная ночь. Плоская металлическая громада пропала. Остался лишь узкий прямоугольник голубовато-серого предрассветного сумрака, в котором исчез Влад, да тусклый отблеск сбоку - гладкий и ровный, как спокойная вода.
        Если не смотреть на этот блик, если постараться забыть, что это металл, если подойти и, не коснувшись, протиснуться боком… Чага поднялась, оброненные кистени со стуком упали на пол, пришлось их снова смотать… Ласковый смертельный блик притягивал взгляд и не разрешал закрыть глаза.
        И Чага попыталась вспомнить, как это было там, у высохшей рощи, когда она подошла к Седому и, раздвинув жёсткую шерсть на горбу, вынула из раны осколок… В тот раз она даже не успела испугаться, настолько быстро всё произошло…
        Почти теряя сознание от страха, Чага приблизилась к узкому проходу, пошатнулась и вынуждена была опереться рукой. Ладонь лизнуло гибельной металлической прохладой, и Чага, с ужасом оттолкнувшись, шагнула в проём.
        Споткнулась, будто её толкнули в спину, и сделала ещё пару быстрых шагов подальше от стальной громады. Стена справа через равные промежутки как бы вспучивалась огромными дождевыми пузырями, и из этих пузырей струился серый предутренний полусвет, омывая мертвенно поблёскивающие поверхности.
        Дрожа всем телом, как Седой, когда он лежал с осколком в горбу, Чага двинулась по переходу, стараясь держаться подальше от стен, и чуть не вскрикнула, взглянув под ноги и увидев, что идёт по сплошному рубчатому металлу.
        «Я мёртвая, - поразила внезапная мысль. - Мне уже всё равно - я мёртвая…»
        После этого, как ни странно, сердце забилось спокойнее, дыхание выровнялось, и, сделав ещё несколько шагов, Чага попала в гулкий, сводчатый грот, весь уставленный металлическими предметами, остановилась перед вправленной в стену вогнутой плитой из вулканического стекла. В его полупрозрачной толще изгибались белые трещины, а в верхнем углу плиты чернела рваная дыра.
        Влада нигде не было. Чага огляделась и вздрогнула, увидев в разбитой стеклянной плите своё тусклое отражение. А дальше случилось то, чего она ждала и боялась: за спиной отражения шевельнулся, отходя в сторону, металл, открывая зияющую дыру в стене. И прежде чем Чага успела осмыслить этот новый ужас, резкий мужской голос скомандовал:
        - Стоять!..
        Как будто она лежала или сидела… Обомлев, Чага медленно повернулась и оказалась лицом к лицу с бледным худым мужчиной в рваной нелепой одежде, очень похожей на ту, что она когда-то отняла у Влада и зарыла под берегом…
        Человек был невероятно грязен, смрад немытого тела заставил Чагу попятиться. Злобное изумление стыло в маленьких, глубоко упрятанных глазах мужчины, а в руке он держал стальной предмет сложной формы, напоминающий кулак с выпрямленным указательным пальцем, причём палец этот был трубчатым, как тростник, и чёрное круглое отверстие глядело на Чагу в упор.
        - Грязные кочевники!.. - процедил мужчина, кривя бледное костистое лицо, и сделал что-то с металлом, отчего тот звонко и страшно щёлкнул.
        Но тут в стене справа шевельнулась, уплывая в сторону, ещё одна плоская стальная глыба, и в пещеру, пригнувшись, вошёл Влад.
        Услышав лязг, мужчина резко обернулся, и они увидели друг друга одновременно.
        - Чага, ложись! - отчаянно крикнул Влад и, схватив какой-то ярко блеснувший предмет, метнул его мужчине в голову.
        Тот уклонился, и сложный слиток металла в его руке взорвался дымом, огнём и грохотом. Удар, взвизг, и что-то зазвенело, разбиваясь, за спиной Чаги. Влад кинулся на пол и тут же вскочил, как подброшенный, нечто подобное он уже проделывал когда-то у неё на глазах, отрабатывая странные и, в общем-то, бесполезные в степи приёмы драки. Металл рявкнул снова, но Влад уже катился по полу, а в лицо мужчине летел ещё один предмет.
        - Чага, ложись!!
        Она пятилась, волоча за собой оброненные кистени, и никак не могла заставить себя броситься на рубчатый металл. Потом серый полусвет внезапно начал меркнуть, и последнее, что она успела увидеть, медленно оседая на пол, были пламя и дым, вылетевшие (на этот раз беззвучно) из металлической трубки, и Влада, падающего навстречу вспышке. Медленно-медленно, как во сне, он оттолкнулся ладонями от пола, и нога его, плавно взмыв, коснулась мотнувшейся головы мужчины…
        А потом всё померкло, рассыпалось тихим звоном…
        29
        Звон оседал, затихая, сквозь него уже проступали хриплая непонятная ругань, возня, кажется, даже удары. Затем плачущий голос выкрикнул:
        - Грязные кочевники!..
        - Ты, что ли, чистый? - ворчливо отозвался голос Влада. - Разит от самого, как от… - Последовало непонятное слово, скрипнули затягиваемые ремни, а дальше Чага почувствовала, как её бережно приподнимают и прислоняют спиной к чему-то пугающе холодному и твёрдому. - Чага, девочка… - озабоченно бормотал Влад где-то совсем рядом, дыхание касалось лица. - Ну что ты… Я же говорил: подожди меня там…
        Сильные нежные пальцы принялись осторожно похлопывать её по щекам. Потом, кажется, Влад резко повернулся, и голос его снова стал жёстким:
        - Вода у вас здесь есть? Ну ладно, мыться не моетесь, но пить-то вы что-то должны!.. А, сталь тебя порази, ты же с кляпом…
        Чага открыла глаза. Действительность колыхнулась ленивой волной и обрела чёткость, испугав ясными бликами на скруглённых металлических углах. Влад стоял, наклонившись над извивающимся на полу человеком в грязной, увешанной сталью одежде. Изо рта мужчины торчал шерстяной наремённый мешок Влада, руки были стянуты за спиной, и связанный неловко взбрыкивал босыми ногами, безуспешно пытаясь сесть.
        Уловив движение, Влад повернулся к Чаге, и лицо его, за мгновение до этого жёсткое, злое, дрогнуло, стало нежным и растерянным. На щеке - продолговатая припухлость, как от удара палкой.
        - Ну, хвала металлу, - с облегчением выдохнул он. - Очнулась?
        Не отвечая, Чага смотрела на его правую руку, небрежно держащую стальное оружие, способное извергать огонь, грохот, смерть. Влад заметил это и смутился.
        - Какая прелесть, - неловко осклабившись, проговорил он. - Какая прелесть после ваших костоломов иметь дело с (незнакомое слово)… Мышцы - отсутствуют, глазомера нет, быстроты никакой… Удивительно приятный человек…
        Он поднёс к глазам смертоносный предмет, что-то в нём сдвинул, чем-то щёлкнул и, задумчиво выпятив губы, покивал. Потом вскинул его на вытянутой руке и прищурился. Связанный мужчина приподнялся, выкатывая полные ужаса и удивления глаза. Кляп во рту его шевелился, человек гримасничал и мычал.
        - Как ты, Чага? - спросил Влад, опуская оружие.
        - Хорошо… - тихо сказала она.
        Он улыбнулся ободряюще:
        - Пойду проверю входы… А ты пока последи за ним. Да не бойся ты, Чага, это такой же человек, как и мы. Если понадобится, стукни кистенём, только не насмерть, пожалуйста…
        Ушёл. Чага поднялась с пола и, не спуская глаз с незнакомца, начала медленно наматывать на ладони ремни кистеней. Слышно было, как Влад ворочает и передвигает что-то тяжёлое, громыхая и лязгая. Связанный теперь неотрывно смотрел на Чагу с презрением и бессильной яростью.
        Потом вернулся Влад.
        - Ещё два входа, кроме нашего, - задыхаясь, сообщил он. - Других нет. Я их там задвинул чем мог. Ну что он, не брыкался?
        - Нет, - сказала Чага.
        - Это хорошо. - Влад кивнул. Присел на корточки и, положив на колено руку, отягощённую стальной смертоносной тварью, осторожно вынул кляп.
        Человек закашлялся.
        - Устраивайся поудобнее, - мягко посоветовал Влад. - Разговор будет долгий…
        - Кто ты? - просипел человек.
        - Как видишь, не кочевник, - несколько надменно ответил Влад. - Точнее, не совсем кочевник. И уж во всяком случае, не грязный.
        - Чего ты хочешь?
        - Знать, - сказал Влад. - Ты один из Приручивших металл?
        Лежащий язвительно покривил бледные, обмётанные сыпью губы:
        - Я его владыка.
        Чага даже не ужаснулась этим страшным словам. С камнями в руках она стояла, готовая, не раздумывая, выполнить любой приказ: убить, умереть, прикоснуться к металлу. Она была сейчас орудием Влада, и хорошо, что так. Иначе она бы, наверное, просто сошла с ума.
        Влад задумчиво прикладывал сталь к припухлости на правой щеке.
        - Мы не причиним тебе вреда, - сообщил он вдруг лежащему.
        Тот презрительно засмеялся.
        - А вы и не сможете! - сказал он. - Металл следит за каждым вашим движением! Я нарочно поддался тебе, для забавы… Стоит мне приказать, и металл убьёт вас!
        - Прикажи, - негромко попросил Влад, и человек уставился на него в страхе.
        Влад вздохнул.
        - Пока тебя здесь не было, - сказал он, - я всё осмотрел. Если не считать вот этого, - Влад качнул оружием, - здесь ничего уже не работает. Либо сломано, либо… либо лишено силы. Светильники ещё, правда, горят, но, думаю, на последнем издыхании… Твой металл не сможет нас убить. Он состарился и умер задолго до твоего рождения.
        Связанный извернулся и всё-таки сел. Бледное костистое лицо его было перекошено злобой.
        - Ложь! - крикнул он. - Стареют и умирают люди! А металл бессмертен!
        - Смотря какой металл, - спокойно заметил Влад. - Меня, например, интересует тот, что летает над степью.
        - Он ворвётся сюда и убьёт вас! - крикнул связанный владыка.
        - Сомневаюсь, - сказал Влад. - У него очень слабые (непонятное слово) возможности. Если присыпать осколок землёй, он его уже не видит. Это знают даже грязные, как ты выразился, кочевники. Ты что же, хочешь нас уверить, что металл может проникнуть взглядом сквозь скалу?
        - Да! - хрипло сказал человек. - Может!
        Влад усмехнулся устало и покачал головой:
        - Как ты управляешь металлом?
        Лицо владыки застыло, стало отрешённым.
        - Я прошу его, - начал он почти шёпотом, но потом голос его наполнился яростью. - Я прошу его поразить грязных кочевников, отвернувшихся от него, предавших его, обратившихся к камню и кости!.. Я прошу поразить его склоны предгорий, чтобы ни один из отступников не приблизился к его обители!..
        - И он всегда выполняет твои просьбы?
        Владыка прикрыл синеватые бьющиеся веки.
        - Нет… - еле слышно выдохнул он. - Не всегда. Он позволил прийти сюда вам… Видно, правда наступают последние дни мира… Повелевать металлом может лишь непорочный и чистый, какими были первые владыки, а я…
        Влад невольно покосился на покрытые грязными потёками босые ноги мужчины.
        - Ну хорошо, - сказал он. - А могу я встретиться и поговорить с главным владыкой?
        Связанный вскинул голову и грозно раскрыл глаза:
        - Ты и так говоришь со мной!
        - Что?! - Влад опешил. - А… остальные?
        - Остальные подчинены мне, - последовал высокомерный ответ.
        Некоторое время Влад ошеломлённо молчал. Потом заговорил, слегка запинаясь:
        - Допустим, так, но… У вас же должно быть какое-то главное… святилище… Место, где хранится вся… Как бы это сказать?.. Вся мудрость, все знания о металле…
        Оскалившись, связанный подался к Владу, словно пытаясь дотянуться зубами до его горла.
        - Да! - выкрикнул он. - Такое место было! Но ты уже осквернил его, грязный кочевник!
        Плечи у Влада обмякли, он медленно поднялся с корточек и растерянно оглядел помещение: расколотый экран с двумя чёрными пробоинами, облезлые кожухи, обрывки проводов…
        - Как, это?.. - упавшим голосом переспросил он и ответа не получил. Огляделся ещё раз, нахмурился и снова повернулся к связанному. - Кто-нибудь ещё должен сюда прийти?
        - Сюда позволено входить только мне, - сквозь зубы произнёс владыка. - Но если я не вернусь, сюда, конечно, придут…
        - Вот и хорошо, - устало проговорил Влад. - Они тебя и развяжут… Присмотри за ним, Чага.
        Он скрылся за нагромождениями металла. Снова загремели и заскрежетали по полу передвигаемые предметы. Вернулся Влад без оружия, но с гибким чёрным корешком, которым он связал владыке ещё и ноги.
        - Вот так, Чага, - проговорил он с виноватой беспомощной улыбкой. - Знаешь, ещё когда увидел эту нору, подумал: зря мы сюда идём. Так и вышло… - В голосе его вдруг зазвучала горечь. - Конечно, за тысячу лет они всё растеряли, всё забыли… Оказывается, ты знаешь о металле гораздо больше, чем он…
        - Ты лжец! - прохрипел лежащий, яростно извиваясь. - Ты выйдешь отсюда, и металл поразит тебя!..
        - Может быть, - ответил ему Влад. - Но даже в этом случае ты будешь ни при чём… Пошли, Чага!
        Она повиновалась и молча двинулась за ним. Они шли по металлу среди опасно шевелящихся бликов к стальной громаде, прорезанной узким прямоугольным проходом. Чага отвела протянутую Владом руку и перешагнула порог сама, без помощи. А дойдя до первого поворота, вдруг поняла, что жива, и, привалясь к шершавой стене, начала медленно оседать на пол.
        Он подхватил её, поднял на руки и вынес из туннеля. Спрыгнул на хрустнувший щебень и то ли сбежал, то ли съехал вниз по склону. Громоздились серые в прожилках скалы, в синем небе знакомо взблескивали паутинчатые спирали внимательного металла.
        В низинке их ждали стреноженные звери. Чага уже приходила в себя. Влад посадил её на траву, снял с запястий ремённые петли так и не пригодившихся кистеней. Кинул оба в седельные сумки и принялся навьючивать чёрно-коричневого Уголька. Потом, нетвёрдо ступая, подошла Чага и стала помогать.
        Они уже были в сёдлах, когда что-то звонко ударило в камень и заныло, улетая прочь. И тут же в отдалении раздался такой звук, будто лопнула скала.
        Влад крутнулся на Седом звере. В чёрном проёме туннеля виднелась человеческая фигурка. Во вскинутой руке мерцала стальная крупинка. Вот она сверкнула, окуталась дымом, и последовал новый щелчок о камень.
        - Гляди-ка, - вымолвил Влад. - Развязался…
        Он приподнялся в седле и закричал:
        - Уходи!.. Уходи, дурак! Металл смотрит!..
        Ответом был третий выстрел. Фигурка спрыгнула с бетонной кромки и, увязая в щебне, двинулась к ним. Призрачные серебристые штрихи пронзили воздух - металл почуял цель.
        - Самоубийца… - растерянно сказал Влад Чаге, неотрывно глядя на сползающую по склону фигурку.
        Стальная крупинка в вытянутой вперёд руке внезапно разлетелась вдребезги, и человек, схватившись за лицо, повалился на спину, продолжая съезжать по склону. Металл упал на него отвесно - единиц десять. Дробный взрыв, треск разлетающегося щебня, верх склона сдвинулся и пошёл, грохоча и вздымая каменную белую пыль. Металл хоронил своего владыку.
        - Надо уходить, - негромко сказала Чага.
        …Размашистым шагом звери несли их вниз по ущелью. За спиной рычал, звенел и взвизгивал удаляющийся бой - видно, подлетели новые стаи металла и схлестнулись друг с другом.
        - А порох у него, наверное, самодельный, - ни с того ни с сего расстроенно сообщил Влад. - Дымит, как сырой сушняк…
        Чага пристально взглянула на него и не ответила.
        30
        И всё же не зря он утащил её к этим горам: как ни странно, но их путешествие многое прояснило. Можно уже, например, аккуратно вычеркнуть из блокнотика бредовые домыслы о гуманных (или зловредных) отшельниках, контролирующих деятельность металла из подземелий. Как, кстати, и гипотезу об автоматических цехах, неутомимо производящих и рассеивающих по белу свету микроскопических стальных паучков… Нет, государи мои! Металл развивается по изящному замкнутому циклу, он сам себе цех и сам себе владыка. К чёрту все эти громоздкие довески в виде отшельников и подземных конвейерных линий!..
        Итак… С боеготовым, или, как здесь принято выражаться, роящимся, микрокомплексом ты вблизи дела ещё не имел. И может быть, хорошо, что не имел… Однако кое-что о нём уже известно. Первое. Новорождённый (раскуклившийся) комплекс начинает с того, что выстреливает на высоту около трёх километров импульсный излучатель (длинная вертикальная царапина по небу). Тот раскидывает антенну (мерцающая спиральная паутина) и начинает свободное падение, испуская импульс за импульсом. Ловит «зайчики», то бишь отражённые металлом эхо-сигналы, как-то их, видимо, обрабатывает и передаёт вниз, на микрокомплекс. Металл смотрит…
        И что же он там (то есть здесь) высматривает?.. Ну, во-первых, конечно, стайки «чужого» металла… Стоп! А как он вообще узнаёт, что металл чужой?.. Чёрт! Хочешь не хочешь, а придётся допустить наличие у этих стальных пираний автоответчика, хотя, металл свидетель, картина усложнится дьявольски…
        Ладно, допустим, автоответчик… Летит, мерзость такая, и сигналит: «Я свой!», «Я свой!..». Для своих свой, естественно…
        Минутку, а почему во-первых? С чего бы это металлу размениваться на всякую мелочь? Во-первых, наверное, поразить крупную цель! А крупная цель - это прежде всего накопители Бальбуса.
        Ну, здесь вроде бы малость полегче - как-никак сам наблюдал. Итак, накопитель Бальбуса и сползающиеся к нему накопители помельче… Металл их видит - и начинает роиться. Иными словами, получив данные сверху, выстреливает обойму снарядиков, предположительно движущихся на ракетной тяге и заведомо снабжённых микроголовками самонаведения, автоответчиком и взрывным устройством вдобавок… И всё это, сталь их порази, втиснуто в изделие величиной с палец!
        И пошла баталия… Накопитель Бальбуса ставит помехи, закапывается в грунт, подставляя непробиваемый панцирь, и либо выдерживает атаку, либо, как это случилось в прошлый раз, не выдерживает… А металл начинает щёлкать поодиночке накопителей помельче… Кстати, получается, что накопители паразитически используют информацию, получаемую от «чужого» локатора. Забавно…
        Ну хорошо… Враг разбит. В прямом смысле. А самому-то микрокомплексу какая от всего от этого польза?
        Минутку-минутку… То есть как какая? Как какая?! Ах, сталь его порази! Да он же туда потом пускает снарядец, начинённый своими собственными паучками!.. Сперва вспахал, потом посеял… Да, но если поблизости уцелел хотя бы один «чужой» накопитель размером, ну, скажем, с кулак? Он же их всех слопает!.. Естественно, слопает. И правильно сделает. Стрелять точнее надо!..
        Вот ведь как всё любопытно складывается!.. Ну а допустим, что какой-нибудь комплекс по соседству, не будь дурак, дожидается себе спокойно конца битвы и тоже посылает на разрыхлённое и удобренное обломками накопителей поле брани снарядец с паучками. Его, конечно, пытаются сбить. Но ведь он же его пошлёт под прикрытием роя, а ресурсов-то у него больше, с монстром-то Бальбуса он не воевал. Мало того, он ещё и постарается сбить снарядец дурака-победителя…
        Вот-вот-вот… И пошла свистопляска, и схлестнулся металл с металлом, затрещали рощи, брызнули в стороны кочевники, а кто не успел, ложись!.. Ах, какая красивая картинка-то получается! И не противоречивая, что главное. Пока…
        Хорошо! Допустим, отсвистал металл, ни один снарядец сбить не удалось, боевая ничья, оба шлёпнулись в одном районе, вылупились паучки, расползлись, отъелись - встречаются… По логике, должна начаться уже наземная война. Будут шарашить друг друга разрядами - на предмет, у кого раньше внутренности сплавятся…
        Впрочем, это потом! А сейчас гораздо интереснее проследить цепочку до конца. Накопление идёт полным ходом, самый прожорливый становится чудовищем Бальбуса, остальные с ликованием сползаются к нему на съедение, все удары с воздуха отражены, все микроголовки заморочены помехами… И, достигнув критической массы (назовем её так), накопитель зарывается в землю. Из земли вышел, в землю ушёл…
        Дальше что?..
        А дальше, надо полагать, отключается одна программа (накопление) и включается другая… Зарывшись, накопитель, скорее всего, прекращает движение (закукливается) и начинает потихоньку перерабатывать неправедно нажитый металл в обоймы боевых единиц, излучателей, в снарядики, начинённые микропаучками… Только не спрашивайте, ради бога, откуда он берёт начинку для боеголовок, равно как и ракетное горючее (если это, конечно, и в самом деле ракеты)! Синтезирует, сталь его порази!..
        А ведь не так уж и наивна, выходит, местная терминология. Судя по всему, цикл развития микрокомплексов был беззастенчиво содран изобретателями именно у насекомых…
        И всё равно многое непонятно! По какому принципу, например, они воюют? Каждый за себя?.. Бальбус, помнится, различал в этой металлической кутерьме «союзников» и «противников»… Ладно, время покажет…
        Голос Чаги вывел его из посверкивающих металлом грёз, и Влад снова оказался в седле посреди недавно разорённой степи с выкошенной местами травой и россыпью осколков под мерно ступающими копытами зверей.
        - Что, Чага?
        - Человек, - сказала она, щурясь от жёсткого полуденного солнца. - Один. Без зверя.
        31
        Человек сидел на бруствере, сбросив ноги в окоп и уронив на грудь пегую от седины голову. Костяная лопатка валялась рядом. То ли по контрасту с сединой, то ли потому, что сидел он спиной к солнцу, но лицо его было необычно тёмным даже для кочевника, почти чёрным.
        Влад покосился на Чагу. Та уже была во всеоружии: камни в руках, ремни намотаны на ладони.
        - Не пойму, - тихо призналась она, всматриваясь в сидящего. - На калеку не похож. И не такой уж и старый. Почему его оставили?
        - Изгнали, наверное, - так же вполголоса предположил Влад.
        Чага в сомнении качнула выгоревшими, ступенчато подрезанными волосами:
        - В таком возрасте изгоняют редко…
        Они подъехали почти вплотную, и лишь тогда человек поднял голову. Одутловатое, чёрное от прилившей крови лицо мерцало каплями испарины. Человек дышал часто, с трудом прогоняя воздух сквозь страдальческий щербатый оскал. Левая щека была измята серым глубоким шрамом.
        - Армай? - не веря, спросила Чага. - Что случилось?
        Тяжёлые веки вздёрнулись, открыв невидящие, налитые кровью глаза. Сидящий всмотрелся, и его потрескавшиеся губы внезапно раздвинулись в счастливой усталой улыбке.
        - Имка… - хрипло проговорил он. - Пришла…
        Чага и Влад испуганно переглянулись.
        - Чага, он бредит! Он путает тебя с Матерью…
        Армай медленно перевёл взгляд на Влада:
        - Кто ты?.. Я тебя не знаю…
        - Это Влад, - сказала Чага. - Его оглушило металлом, помнишь? Когда прилетала стальная птица…
        - Стальная птица… - забормотал Армай. - Стальная птица… Конец приходит степи… Последний год живём… Три стальные птицы упало… Четвёртая будет последней…
        - Стреножь зверей!
        Чага спрыгнула на землю, подошла к окопчику. Наклонилась, всматриваясь, и тут же выпрямилась в смятении.
        - Что с ним? - спросил Влад.
        - Его уязвил металл, - медленно проговорила Чага.
        - Имка… - щербато улыбаясь, повторил Армай. - Я отберу у тебя камни, Имка… Не уходи… Не веди их к отрогам… Пропадёте…
        - А что, Мать водила семейство в предгорья? - спросил Влад.
        - Не знаю, - сказала Чага. - Может быть, давно… Что с ним делать?
        - То есть как что? - Спутав ноги третьему зверю, Влад поднялся. - Переложим его на кошму, а там придумаем что-нибудь…
        - В нём металл, - с содроганием предупредила Чага.
        - Да расплавься он весь, ваш металл! - рявкнул Влад. - Вы уже людьми быть перестали с этим металлом!.. Куда его ранило?
        - В ногу, - сказала Чага.
        Они раскатали кошму и перенесли на неё Армая. Уложить его не удалось, старик был чудовищно силён - сел, кажется, даже и не заметив, что его пытаются удержать за плечи два человека.
        - Металл… - бормотал он. - Металл поднимается по всей степи… Забыли закон…
        Влад разорвал широкую шерстяную штанину и осмотрел ногу. Рана была ужасна.
        - Заражение крови, - глухо сказал Влад. - Промывай не промывай… И осколок, наверное, внутри…
        - Армай! - присев на корточки, допытывалась Чага. - У тебя был зверь! Где он? Тебе должны были оставить зверя!..
        - Чага, прекрати! - резко приказал Влад. - О чём ты?!
        - Армай! - Не слушая, Чага трясла старика за плечо. - Какой у тебя был зверь? Какой масти?
        - Чага!!
        Она повернула к Владу бледное от бешенства лицо:
        - Кто-то увёл у него зверя!
        - Зверь… был… - как бы засыпая, проговорил Армай. - Потом… не знаю…
        - Что ты его мучаешь! - процедил Влад. - Зачем тебе это знать?
        - Действительно, забыли закон! - сказала Чага, невидяще оглядывая горизонт. - Трус, сталь его порази! Даже убивать не стал, просто подкрался и увёл…
        - Металл свидетель! - отчаянно закричал Влад. Потрясая кулаками, он стоял на коленях перед Армаем. - О чём ты говоришь?! Всего-то навсего нужно было вскрыть рану, вынуть осколок, промыть! А человека бросают в степи! Стальная птица упади на ваши кочевья, что же вы делаете?!
        Армай слушал, недоумённо сдвинув брови и по-стариковски отвесив нижнюю губу. Потом медленно поднял голову, и глаза его прояснились.
        - Я тебя вспомнил… - хрипло, с удивлением проговорил он. - Ты вон кто…
        Чага вскочила. Армай протянул нетвёрдую руку и, промахнувшись, взял Влада не за горло, а за плечо. Железные пальцы стиснули сустав, от боли потемнело в глазах, но тут быстро отступившая на пару шагов Чага взмахнула рукой. Фыркнул, слетая с ладони, сыромятный ремень - и гладкий дырчатый камень с хрустом ударил Армая в висок.
        Железные пальцы разжались, словно с сожалением, и Влад, взявшись за плечо, со стоном ткнулся головой в кошму. Перетерпев боль, сел, придерживая повреждённую руку. Армай с проломленным виском лежал рядом. Чага сматывала ремень кистеня.
        - Мёртв? - с ужасом спросил Влад.
        - Он бы тебя убил, - сказала Чага. - Не надо было призывать на кочевья стальную птицу… - Закусив губу, она поглядела на усмехнувшееся мёртвое лицо Армая. - Всё равно ему уже оставалось недолго жить…
        - Ты безжалостна, - тихо сказал Влад.
        - А ты всех жалеешь, - хмуро ответила она. - Но только почему-то все умирают от твоей жалости…
        Они положили Армая в им же самим выкопанную яму и в две костяные лопатки засыпали её, сняв брустверы и сровняв могилу со степью. Потом Чага расседлала зверей и провела их одного за другим по тёмному пятну свежего утоптанного грунта.
        Видимо, так того требовал обычай…
        32
        Они уходили по разорённым степям на северо-запад, оставив справа территории, над которыми теперь густо роился металл. Если верить чудовищно приблизительной карте, набросанной Владом в блокноте, они возвращались к месту его неудачной посадки. Часто пейзаж казался ему знакомым, и Влад готов был побиться сам с собой об заклад, что вон за тем холмом откроется сейчас та самая балка, где он имел глупость, сидя в кроне дерева, дразнить металл лезвием ножа. Однако холм отваливался в сторону, а за ним вместо балки раскидывалась обширнейшая старая гарь с серо-зелёными островками стремительно восстанавливающихся рощ.
        Поразительно, с какой лёгкостью ориентировалась в этом жёлто-зелёном, слегка взгорбленном однообразии Чага! Впрочем, в последнее время она явно была чем-то озадачена и встревожена: прислушивалась, недоверчиво взглядывала вверх, где изредка взблескивали знакомые мерцающие спирали.
        - Что-нибудь не так? - спросил однажды Влад.
        - Странно… - сказала она, озираясь. - Опасности нет.
        - Ну и хорошо! - воскликнул Влад, но она только тряхнула с досадой криво подрезанными волосами и не ответила.
        Местность уже не была такой безлюдной, как три месяца назад, когда они пересекали её навстречу солнцу: из балок струился синеватый дымок костров, иногда на холме возникал силуэт всадника и, помаячив, исчезал. Многочисленные семейства, уходя из-под разящих ударов, хлынули сюда с востока.
        Металл истощил здесь свои силы в единоборстве со стальной птицей - вновь поднялась посечённая трава, вытесняя с размолотых участков быстрорастущие, непригодные в корм сорняки, заклубились серо-зелёные заросли на пепелищах. В россыпях осколков копошились серебряные паучки, пока ещё слишком маленькие, чтобы навлечь на себя удар или лишить кого-нибудь жизни электрическим разрядом.
        Блокнот кончался. Влад экономил странички как мог, но они были крохотными, эти странички, а записывать приходилось довольно много. Прекратить же вести дневник и ограничиться записью выводов не хотелось, - в конце концов, Влад был всего-навсего пилотом, и его наблюдения имели бы гораздо большую ценность, нежели догадки и версии.
        К его разочарованию, ему так и не довелось увидеть наземной войны между стальными паучками. Накопители жили душа в душу и побоищ не учиняли. Наконец Влад не выдержал и прямо спросил Чагу, почему они не дерутся.
        Чага наклонилась с седла и сердито посмотрела на копошащуюся металлическую мелочь.
        - Родственники, - бросила она, явно давая понять, что тема эта неприлична. Как, впрочем, и любой разговор с мужчиной о металле.
        Но Влад не отстал от неё и в течение одного перехода выцедил столько, что, окажись хотя бы половина этих сведений правдой, - уже бы цены им не было!
        Во-первых, по словам Чаги, выходило, что конфликт «отцов и детей» у металла невозможен в принципе, поскольку к тому времени, когда «дети» начинают роиться, от «отцов» не остаётся даже осколков. Зато при обильном подножном корме (уничтоженные накопители и прочее) из выводка паучков может получиться не один, а два и больше монстров Бальбуса. Каждый из которых, не забывайте, будущий микрокомплекс. Так вот, микрокомплексы эти по родственным соображениям друг друга якобы не трогают. Мало того, отпрыски их между собой тоже вроде бы ладят. И только в третьем колене микроголовки перестают узнавать троюродных, так сказать, братьев и хлещутся за милую душу.
        Туземки (и в особенности Матери семейств) различают степени родства стали весьма тонко. Оно и понятно: вести клан по территории, начинённой миролюбивым металлом, или по территории, начинённой металлом враждующим… Есть разница?
        А теперь как бы переложить всю эту семейно-мифологическую терминологию на язык, если не строго научный, то хотя бы слегка наукообразный?.. А ведь получается, что разрегулировалось-то именно воспроизводство автоответчиков! Помаленьку плывёт частота, вот как это называется! А иначе микрокомплексы просто бы не смогли воевать друг с другом - каждый бы на запрос противника пищал: «Я свой!..»
        Влад посчитал чистые листы блокнота. Четырнадцать с половиной страничек. Плохо… Надо что-то придумывать уже сейчас. Потом будет поздно…
        Он спрятал блокнот в наремённый мешочек и зачем-то оглянулся…
        Словно осенние паутинки пересверкивали, сквозя и играя, на фоне пыльно-зелёных клубов буйно возрождающей рощи.
        - Ложись!! - Влад выхватил ноги из мягких стремян и кувыркнулся с седла. Откатился, боясь угодить под тяжко рушащегося Седого, - и почти в тот же миг взвизгнуло, сверкнуло, ужаснул хрустящий шорох подстригаемой поверху травы, посыпались трубчатые обрезки стеблей…
        Влад долго лежал, уткнувшись лицом в землю и не смея поднять головы. В полной тишине журчала вода, выливаясь из пробитого бурдюка. Наконец он решился перевернуться на бок и почему-то шёпотом окликнул Чагу. Ответа не последовало.
        Торопливо поднялся и кинулся к Рыжей, успев, однако, мимоходом отметить, что Седой и Уголёк вроде бы целы и невредимы. Чага лежала ничком без движения, и Влад даже остановился в страхе…
        Она шевельнулась, упёрлась ладонями в землю, но почему-то продолжала лежать.
        - С тобой всё в порядке? - дрогнувшим голосом спросил Влад.
        - Да, - глухо и невнятно ответила она.
        И Влад осознал наконец, что, не оглянись он совершенно случайно и не подай команду, лежать бы им здесь сейчас, изрубленным, среди скошенной металлом травы.
        - Что же ты, Чага… - с мягким укором проговорил он.
        Она повернула к нему искажённое мукой лицо, и Влад опешил. В прозрачно-серых глазах Чаги стояли слёзы.
        - Я… не услышала его… - не веря, выговорила она. - Я не услышала, как он подкрался!..
        - Чага!..
        - Я смеялась над Матерью!.. - Голос её сорвался. - Я говорила, что у неё дряблая матка!.. А теперь я сама не слышу, когда он идёт!..
        - Чага, девочка… - Влад присел на корточки и растерянно коснулся её плеча. - Ну не надо так. Каждый хоть раз в жизни ошибается…
        - Нет! - Она замотала головой. Брызнули слёзы. - Это предгорья. Это подземелья, где мы с тобой были. Я ходила по металлу. Я привыкла к нему. Я перестала его бояться!..
        Чага прижалась лицом к земле, плечи её вздрагивали. Влад беспомощно гладил её по выгоревшим волосам и бормотал что-то в утешение.
        Переход пришлось прервать. Влад взял лопатку и работал до самого вечера как каторжный: пять укрытий - два для людей и три для животных. И всё это время Чага лежала, уткнувшись лицом в землю, на краю широкой просеки, оставленной металлом в рослой степной траве. Неподвижно и молча - как мёртвая.
        33
        Хвала металлу, наутро она, кажется, ожила. Подошла к Владу, колдующему над повреждённым бурдюком, и стала приводить в порядок посечённый сталью полог. Видно, Уголёк слегка запоздал вчера с падением, и пролетающий рой чиркнул по вьюкам. Хорошо ещё, что ни один снарядец не взорвался, впоровшись в скатанную кошму, тогда бы от скарба остались лохмотья, перемешанные со стальной крошкой. А так, можно сказать, повезло…
        Солнце поднялось уже довольно высоко над сильными узловатыми травами, когда, всё починив и поправив, они заседлали и навьючили зверей.
        О вчерашнем не было сказано ни слова…
        Их не забыли. Пустые овражки со следами поспешного бегства, недорытые и брошенные укрытия, всадники, шарахающиеся за горизонт, - всё говорило о том, что клеймо Приручивших металл выжжено глубоко и навеки.
        - Ты, главное, не отчаивайся, - умоляюще говорил Влад. - Вот увидишь, Чага, ещё пара лет, и всё изменится. Стоит нашим мудрецам заполучить одного-единственного паучка - металлу конец! Его изучат! Ему прикажут остановиться, и он остановится. Он перестанет убивать… Я не злорадный человек, Чага, но, знаешь, когда я вижу этих дурачков, которые убегают от нас, как от металла, я думаю: а что с ними будет потом? Когда мы отберём у них страх, чем они заткнут дыру в своих душах?
        - А если ничем? - неожиданно спросила Чага. Обычно она выслушивала Влада молча.
        - Тогда пусть пропадают! - сгоряча бросил Влад, в самом деле разозлённый этим дурацким вселенским бойкотом.
        - А я? - спросила она. - Тоже?
        И, не дождавшись от поражённого Влада ответа, отвернулась и озабоченно оглядела степь.
        Внимательнее, чем когда бы то ни было, следила она теперь во время переходов за призрачным блеском в линялой полуденной синеве, за птицами, за зверьками, явно не доверяя уже своему чутью. В прозрачно-серых глазах появился сухой лихорадочный блеск, скулы туго обтянулись побледневшей кожей.
        Однажды, выехав на покатый холм, они увидели внизу сизый дымок, встающий над переполненной листвой балкой. А по взгорбленной степи наискосок, ныряя в низины и взмывая над пригорками, к балке летел налегке всадник на коричнево-чёрном звере, которого, надо полагать, тоже звали Угольком.
        - Гонец? - спросил Влад.
        - Да, - сказала Чага.
        Они остановили животных, ожидая, что будет дальше. У спуска в балку всадник спрыгнул и, ухватив зверя за повод, бегом потащил его вниз, под защиту ветвей.
        - От кого ж это он удирает? - задумчиво щурясь, спросил Влад. - От нас или от металла?
        - Во всяком случае, не от нас, - сказала Чага. - Его послали с чем-то важным. Вон из-за тех холмов…
        Она указала, и почти в то же мгновение, словно подчиняясь движению её руки, степь между холмами зашевелилась, ожила. Растянувшись цепочкой, на равнину вынеслись всадников десять и ещё столько же навьюченных, не отягощённых людьми зверей. Возле балки тоже началась суматоха: первым выбежал уже знакомый гонец, вскочил на своего чёрно-коричневого, и тот полетел размашистым шагом навстречу приближающемуся семейству. А из балки продолжали выбегать люди, выводя наспех навьюченных и осёдланных животных.
        - Не понимаю, - с отчаянием сказала Чага. - Они покидают укрытие!..
        Оба отряда, слившись в один, устремились было в их сторону, но затем резко сменили направление и схлынули через соседнюю седловину. Видимо, приметы Приручивших металл были хорошо известны по всей степи: молодая пара с тремя зверьми - рыжим, седым и чёрно-коричневым…
        - Надо уходить, - сказала Чага.
        - Почему?
        - Все уходят…
        Влад оглянулся на седловину, всосавшую недавно оба семейства, и снова стал изучать холмы, что напротив. Небо над холмами было, можно сказать, чистое.
        - Металл там спокоен…
        - Они могли бежать и от людей, - сказала Чага.
        Влад усмехнулся:
        - Ну и пусть их бегут! Нам-то какое дело?
        - Это могут быть семейства с севера, - пояснила она. - Там не боятся Приручивших металл. Там о них просто не знают.
        - Узнают, - пообещал Влад. - Кину в них пару раз осколком - узнают…
        - Перестань! - с отвращением оборвала его Чага.
        Влад тронул пятками бока Седого и направил его к холмам. Чага нахмурилась, но последовала за ним. Миновав балку, они из осторожности выбрали средний путь - между вершиной и низинкой. Замедленно ступая по косогору, звери вынесли их на ту сторону.
        Чага и Влад натянули поводья одновременно.
        Внизу прогибалась обширная неглубокая впадина, полная качающейся травы, с низко стелющимися по склонам жёлто-зелёными клубами ломкого кустарника. В середине её чернела небольшая округлая гарь, и в центре этой гари, осев на мощные лапы, прижав крылья и запрокинув в небо страшный клюв, сидела стальная птица.
        …А в зыбко-голубом зените, прямо над припавшим к земле крылатым чудовищем, равнодушно и слепо посверкивал паутинчатый металл.
        Ветер играл колким шуршащим кружевом кустов, раздувал вычесанные гривы…
        - Чага… - с каким-то сумасшедшим, похожим на всхлип смешком выговорил Влад. - Металл свидетель, Чага, я не думал, что это случится так скоро…
        34
        Пилот сидел на броне рядом с откинутым колпаком, сбросив ноги на крыло, и с тревожным любопытством следил за приближающимся кочевником. Бог из машины… Конечно, Влад должен был знать его, но на глаза наворачивались слёзы, и лицо пилота расплывалось…
        Достигнув гари, он остановил Седого, спрыгнул в хрупкий травяной пепел и дальше пошёл пешком. Яркий комбинезон шевельнулся.
        - Парень! - Произнесено это было по-английски. - Я уверен, ты взял не то направление…
        - Господи, Дик… - выдохнул Влад, и теперь уже замерцали, поплыли пятнами гарь, сверкающая машина, жёлто-зелёные холмы…
        Пилот выпрямился и оказался стоящим на крыле. Металл свидетель, это был Дик!.. Не зная, чему верить - зрению или слуху, «бог из машины» глядел во все глаза на загорелого дочерна туземца со шрамом во лбу.
        - Это я, Дик, - сказал Влад. - Не узнаёшь?
        Дик спрыгнул с крыла, схватил за плечи и, всё ещё не веря, всмотрелся.
        - Влад? - спросил он шёпотом. - Живой?..
        - Отчасти… - почему-то смущённо ответил Влад.
        Дик бросил его об себя и огрел кулачищем по спине.
        - Влад, дружище! - завопил он на всю степь. - Значит, всё-таки уцелел, старый бродяга?
        - Тише ты!.. - барахтаясь в объятиях, смеялся Влад. - А то меня сейчас отбивать прискачут!..
        Дик выпустил Влада и уставился туда, где маячил одинокий силуэт всадника на рыжем… ну, скажем, животном. Ещё два таких же чудища паслись неподалёку.
        - Кто это?
        - Моя жена, - сказал Влад, и Дик на некоторое время потерял дар речи.
        - П-поздравляю… - выговорил он наконец. - А что же ты её там бросил? Пусть подъедет…
        - Боится.
        - Меня?
        - Твоей «пташки», - сказал Влад. - И вообще всего металлического…
        - Ну да, ну да… - Дик несколько ошалело покивал. - Я, по правде сказать, глазам не поверил, когда ты сюда направился. Но, слушай, как же… неловко… Если так, то давай мы к ней подойдём…
        - Погоди! - сказал Влад. - Как тебе удалось?.. - Осёкся и вскинул глаза к паутинчатому мерцанию в зените. - Почему он тебя не трогает?
        Дик засмеялся:
        - Ты уже сколько здесь кочуешь? Четыре месяца?.. За четыре месяца многое изменилось, Влад. С Земли прислали шесть новых «пташек». - Он хлопнул по крылу. - Ты не смотри, что она внешне ничем не отличается… Чудо, а не машина! Девять радиостанций, да каких! Кому хочешь голову заморочит… А почему эта дрянь нас не трогает… - Дик тоже запрокинул голову и ответил металлу ослепительной улыбкой. - А не видит, потому и не трогает! Нет здесь никакой «пташки»! И нас с тобой здесь нет! Здесь огромный холм, гора!.. Вон они на какой высоте ходят…
        Действительно, кроме скользкого поблёскивания паутинчатых спиралей, в небе пересверкивала, кружа, стайка серебристых искорок - рой.
        - Так, - сказал Влад, мрачнея. - Значит, вам уже известно, что «одуванчики» - это локаторы?
        - Конечно, - сказал Дик. - Бальбус это доказал сразу же после твоей аварии. Кстати, ты ему здорово помог, навернувшись…
        - Ну ясно, - пробормотал Влад. - Чувствую, короче, что все мои данные для вас новостью не будут…
        Дик снова засмеялся и снова взял за плечи:
        - Влад! Да что тебе эти данные? Пусть их Бальбус с Анконой собирают! Благодари Бога, что жив!
        - Здесь благодарят не Бога, - со вздохом заметил Влад. - Здесь благодарят металл… - Он оглядел «пташку» и украдкой пожал кромку крыла. - Это четвёртая или уже пятая попытка?
        - Седьмая, - сказал Дик. - Просто садились на Восточном материке, за перешейком. Старик почему-то решил, что там безопаснее… Слушай, мне неловко! Леди сидит верхом и ждёт! Или ты оттягиваешь семейную сцену?
        - Нет, - сказал Влад. - Это выдержанная леди. Она сцен не устраивает. Она сразу убивает.
        - Как часто? - деловито поинтересовался Дик и, не дожидаясь ответа, полез на крыло закрыть колпак.
        - Да, вот ещё что! - в спину ему сказал Влад. - Пожалуйста, сними с комбинезона все эти блямбы.
        Дик удивлённо обернулся:
        - Я смотрю, ты здесь здорово одичал! Это же не металл, это пластик!
        - Ей это всё равно, - объяснил Влад.
        - А-а-а… - Дик открепил что можно с комбинезона и закрыл колпак. - Оружие, с твоего позволения, беру с собой…
        - Оружие? - тревожно переспросил Влад.
        - Не бойся - тоже пластик. Пневматика. Бьёт ампулами на пятьдесят метров… - Он спрыгнул в чёрный истоптанный прах. - Ну пошли, представишь…
        И они двинулись к маячившим на склоне холма силуэтам.
        - «Пташку» оставлять не боишься? - спросил Влад.
        - Ну, я не думаю, что на этой планете найдётся ещё один сумасшедший вроде тебя, - резонно заметил Дик. - По-моему, кроме нас троих, тут сейчас на сто миль никого не осталось…
        - Да уж!.. - Влад усмехнулся. - Видел я, как от тебя удирали… Позволь! А когда же ты сел?
        - Утром, - сказал Дик. - Вообще-то, я уже должен был стартовать, но… Показалось, система одна барахлит… Пришлось пару цепей прозвонить… А честно говоря… - Он зачем-то оглянулся и понизил голос. - Осточертело мне на орбите! А здесь всё-таки какая-никакая степь… Солнце встаёт, скунсы какие-то бегают…
        - Сукины вы дети! - уныло сказал Влад. - Тут за жизнь борешься, а они сюда уже как на курорт летают!..
        35
        Огонь с треском оплетал сухие ветки. Вился сизый вёрткий дымок. Подрумянивающаяся тушка зверька роняла в костёр взрывчатые капли жира. Подошла Чага, молча перенасадила тушку с обуглившегося прута на свежесломленный и косо воткнула в землю.
        - Так в чём проблема? - спросил Дик, с интересом следя за её действиями. - «Пташка» рассчитана как раз на трёх человек… Или ты хочешь, чтобы я поднял на орбиту ещё и твоих верблюдов?
        Угрюмо поигрывая желваками, Влад глядел в костёр.
        - Она и подойти к ней не сможет, - глухо сказал он. - Для неё это даже не просто металл - это стальная птица…
        - А не надо! - сказал Дик. - Дадим снотворного, проснётся уже на орбите…
        - И сойдёт с ума в течение суток?.. - Влад со вздохом протянул руку к хворостине потоньше и одним резким движением сломал её в кулаке. Дик моргнул и уставился на руку Влада. А тот продолжал, не замечая: - Дик, дружище! Ты пойми, у них генетический страх перед металлом! Вообще перед техникой! Уж я-то знаю…
        Дик наконец хмыкнул и отвёл взгляд от пятерни Влада:
        - Что ты предлагаешь?
        - Раз она со мной лететь не может… - Влад помолчал, решаясь, и закончил несколько сдавленно: - Значит, я остаюсь здесь.
        Он ссутулился и принялся без нужды ворошить костерок хворостиной. Дик деликатно кашлянул и надолго опустил голову.
        - Боюсь, что тебя не поймут, - осторожно проговорил он. - А мне не поверят. Кроме того, не забывай, что срок контракта ещё не истёк. Старик может просто приказать тебе и…
        - Не может, - оборвал Влад. - Я вычеркнут из списков. Я погиб, сталь меня порази!
        - Что-что? - не понял Дик.
        - Местная божба… - хмуро пояснил Влад.
        - Я смотрю, ты неплохо овладел языком, - задумчиво заметил Дик.
        - Попробовал бы я им не овладеть!..
        Они замолчали. Огонь прилежно обгладывал хворост. Чага ещё раз сменила прут и перевернула тушку.
        - Из списков ты не вычеркнут, - сказал Дик. - Полной уверенности в том, что ты погиб, не было. Свистопляска в эфире, конечно, творилась адская, но тем не менее какую-то абракадабру принять удалось. Уже после катапультирования…
        Влад вскинул голову.
        - Смотри-ка! - подивился он. - Значит, что-то всё-таки передать успел?..
        - Успел, - согласился Дик. - Но я сейчас вот чего боюсь… Что ты попросишь умолчать по-дружески о нашей встрече. На это я, сам понимаешь, пойти не могу.
        - Я понимаю… - тихо сказал Влад.
        «Бог из машины» качнулся к Владу и ободряюще потрепал по плечу:
        - Влад, пойми, в любом случае ты должен предстать перед стариком и отчитаться. Дальше ты можешь подать в отставку, объявить себя непригодным по состоянию здоровья… Тем более что при посадке тебя, я думаю, тряхнуло крепко…
        - Я её здесь на сутки боюсь оставлять, - буркнул Влад.
        Дик с любопытством посмотрел на Чагу:
        - Я бы не сказал, что она производит впечатление беспомощной девочки. Чего ты, собственно, боишься? Здесь опасные места?
        - Да нет, - сказал Влад. - Места здесь относительно спокойные. После моей так называемой посадки боеспособного металла осталось немного…
        - Её могут обидеть туземцы?
        - Нет, - сказал Влад. - Туземцы её боятся.
        - Из-за тебя?
        - Да.
        - Ах вот оно что, - пробормотал Дик. - Понимаю. И всё-таки попробуй ей объяснить!
        - Я попробую… - без особой надежды в голосе отозвался Влад.
        …Пронзённая очередным прутом тушка остывала в сторонке, испуская аппетитнейшие запахи. Дик, страдальчески заломив брови, повёл носом, но разделить трапезу отказался. Ломать рацион было рискованно, и Владу пришлось долго растолковывать Чаге, в чём дело. Дик с интересом вслушивался в гортанные звуки чужого языка.
        - Ты хоть словарик составил?
        - В трёх томах! - огрызнулся Влад. - Когда мне было этим заниматься?.. Записи я, конечно, вёл, но у меня там всё скопом: и язык, и металл… Словом, мешанина…
        - Записи? - встрепенулся Дик. - На английском?
        - На всяком…
        - А не разрешишь полистать, пока вы подкрепляетесь?
        - Пожалуйста… - Влад вынул из наремённого мешочка блокнот и протянул его Дику, а сам принял из рук Чаги половину пахнущей дымом тушки. Взглянул виновато на Чагу и поразился: впервые за последнее время лицо её было спокойным и лишь немножко грустным.
        Ели, по обычаю, молча. Дик лихорадочно листал, впивался в каракули, рождённые большей частью на шатком горбу Седого, то и дело просил объяснить незнакомое или неразборчивое слово. Потом задумался, закрыл блокнот и, постукивая ребром книжицы по колену, стал смотреть на Влада.
        - Ну что? - с набитым ртом осведомился тот. - Прошлогодний снег?
        Дик вздохнул.
        - Я не знаю, насколько ты поразишь наших технарей, - начал он. - Хотя меня, например, ты уже здесь кое-чем ошарашил… Но то, что этнографический материал тобою собран уникальный, по-моему, сомнению не подлежит. Совет хочешь?
        - Разумеется, - сказал Влад, вытерев рот и бросив кости в золу.
        - Так вот, дружище, - сказал Дик. - Не будь дураком и не упускай свой шанс. Сам видишь, как быстро меняется ситуация. Сегодня ты герой, сегодня твои сведения бесценны, а завтра до них доберутся и без тебя… Ты хоть сам-то понимаешь, кто ты сегодня?
        - Никуда не годный пилот, - сказал Влад. - Вполне подлежащий списанию.
        - Ошибаешься, дружище, - ласково возразил Дик. - Ты же не знаешь, что сейчас делается на Земле… А на Земле, оказывается, все массмедиа в последнее время буквально свихнулись на нашей планетке. Мы сейчас из-за этого ни в чём отказа не знаем, Влад! А главный герой - ты!.. Только не поднимай удивлённо брови!.. Не Анкона, не Бальбус, не старик. Ты! Пилот, который то ли погиб, то ли не погиб. То ли ступил первым на поверхность, то ли не ступил. Переданную тобой абракадабру расшифровывают все кому не лень…
        - Ты что, серьёзно?
        - Вполне. Вот давай теперь и прикинем, кто же ты такой. Пилот из легенды. Человек, ухитрившийся в течение четырёх месяцев выжить на планете металла. Человек, разгадавший тайну микрокомплексов…
        - Разгадавший… - Влад горько улыбнулся.
        - Во всяком случае, по многим пунктам твое первенство неоспоримо, - нимало не смутившись, ответил Дик. - Изучивший язык! Изучивший обычаи кочевников! Кочевников с планеты металла, на которых сейчас вся Земля помешана!.. О них фильмы снимают, Влад!
        «Бог из машины» закатил победную паузу, но, видя, что Влад по-прежнему сидит, опустив голову, передохнул и продолжил:
        - Ты хочешь поселиться здесь? Великолепно! Что называется, точка ко всей истории! Человек, пожертвовавший всем ради любви… - Дик плавно повёл ладонью в сторону Чаги, - к прекрасной туземке. Бьюсь об заклад, тебе предложат сыграть в кино самого себя… Но всё это при одном условии. Ты сейчас летишь со мной и столбишь участок: надиктовываешь, разъясняешь, работаешь зубами и ногтями…
        - А сколько это продлится? - спросил Влад, не поднимая головы.
        - Сколько надо! - жёстко ответил Дик. - В конце концов, она твоя жена и должна понимать…
        Влад молчал. Вокруг песчаной проплешины шуршала, качалась трава, потрескивал костёр, где-то рядом фыркали и переступали стреноженные звери.
        - Чага…
        Она обернулась.
        - Чага… - повторил Влад и беспомощно умолк.
        - Я знаю, - тихо сказала она и подняла на него прозрачно-серые, всё понимающие глаза. - Надо.
        36
        Через плечо Дика Влад видел тлеющие в верхнем углу приборной доски две аккуратные изумрудные буковки - ОК. «Пташка» была готова к старту.
        - Что она? - сдавленно спросил Влад.
        Дик повернул голову. В профиль он напоминал кого-то из старых американских актёров. Голливуд…
        - Всё в порядке, - сообщил он. - Стоит. Смотрит.
        - Слушай… Открой колпак! - внезапно попросил Влад.
        - В чём дело?
        - Я должен объяснить ей всё ещё раз!
        Дик неторопливо отстегнул ремни и обернулся.
        - Старина! - с некоторым удивлением сказал он. - Ты толковал с ней полчаса, разве не так?
        - Мне не нравится, что она такая спокойная, - глухо ответил Влад. - Открой!
        - Послушай, - сказал Дик, - если ты сейчас попытаешься вскочить на своего дромадера и…
        - Не говори глупостей! - оборвал Влад. - Ты же знаешь, что я этого не сделаю! Но если с ней что-нибудь случится, меня будет мучить совесть - неужели не ясно?
        - Пресловутая славянская сентиментальность… - проворчал Дик, но колпак всё же открыл. - Имей в виду, до прохождения станции осталось не так уж и много, а мне ещё снова проводить контроль… Даю тебе на всё десять минут. А лучше пять.
        …Чага видела, как поднялся выпуклый прозрачный панцирь и на крыло стальной птицы выбрался Влад. Спрыгнул в пепелище и торопливо направился к ней. Решил остаться?.. Сердце остановилось на мгновение…
        - Чага, - умоляюще глядя, проговорил Влад, - я должен лететь, понимаешь?
        Она долго молчала. Потом сказала безразлично:
        - Да.
        - Но я вернусь, Чага! Я сделаю всё, чтобы вернуться! Ты не откочёвывай отсюда, ладно?
        - Я не буду отсюда откочёвывать, - сказала она.
        Лицо её оставалось неподвижным. Шевелились одни лишь губы.
        - Господи, Чага!.. - Влад чуть не плакал. - Ну что же ты вся такая… как из дерева!
        На секунду прозрачно-серые глаза стали враждебными.
        - А ты как из металла!
        «Злится, - с облегчением подумал Влад. - Значит, всё в порядке».
        - Чага, не злись… - улыбнувшись ей, как ребёнку, попросил он. - Я вернусь. Вот увидишь…
        Стальная птица курлыкнула властно и нежно.
        - Всё, Чага!.. - Влад схватил за руки, заглянул в глаза. - Всё… Зовёт…
        Он уходил, то и дело оборачиваясь и совершая странные движения поднятой рукой, словно потрёпывал ласково по вычесанной шерсти невидимого зверя. Взобравшись на крыло, потрепал в последний раз и скрылся…
        - А тебе никогда не приходило в голову, - задумчиво промолвил Дик, - что наша так называемая гуманность для них - особо изощрённая форма жестокости?..
        Он помолчал, не столько ожидая ответа, сколько озадаченно вслушиваясь в им же самим произнесённую фразу. Потом вздохнул и утопил клавишу…
        Выпуклый прозрачный панцирь опустился. Влада больше не было. Была присевшая посреди округлого пепелища, медленно задирающая мощный клюв к небу стальная птица.
        Стальная птица… Усмехнувшееся мёртвое лицо Армая… Уткнувшийся в землю Стрый со снесённым затылком и неподвижные мечтательные глаза Колченогой… Смертельная змейка металлического лезвия и убитый всадник, зависший с раскинутыми ногами над метнувшимся к земле зверем… Конец кочевью… Последний год живём… И взрывающееся оружие в руке владыки металла, с грохотом оползающий склон…
        Стальная птица закричала, ударила в землю огнём и прянула ввысь. На краю пепелища нехотя занялась, задымила молодая трава. Истошно затрубил Седой. Сотрясая воздух, крылатый металл восстал над холмом, сверкнул, и у зверей подломились ноги. Все трое припали к земле.
        Чага стояла, запрокинув голову, как когда-то в неглубоком голом овражке, посреди стальной вьюги… Кружившаяся в высоте серебристая мошкара растерянно метнулась в стороны, пропуская металлическое чудовище, а затем, словно спохватившись, кинулась запоздало вслед и, не догнав, косо чиркнула по лиловому вечереющему небу.
        Чага взяла костяную лопатку и пошла к дымящейся, тлеющей траве. Забив огонь, бросила лопатку в пепел и вернулась к перепуганным, не смеющим встать зверям. Похлопывая по горбоносой с закрытыми глазами морде, уговорила подняться Рыжую, а за ней поднялись Седой с Угольком. Чага освободила зверей от пут и снова запрокинула голову. Стальная птица была ещё видна. Крохотная, она карабкалась всё выше и выше, но крик её уже не достигал земли.
        Он так и не отнял у неё камни… Медленным шагом Чага взошла на голую, как череп, вершину холма и увидела тлеющие развалины заката и алый краешек падающего за горизонт солнца. Под ногами розово блеснул крупный, изогнутый, как кость, осколок. Чага поискала глазами тающую в зените стальную крупинку, но найти уже не смогла…
        Она стояла одна, посреди пустой степи, оставленной людьми, и только сбитый с толку металл, которому пригрезилось на секунду стальное возносящееся чудовище, рыскал над холмами. Металл, чьего приближения она уже не могла, не умела почувствовать…
        В конце концов, она всегда знала, что проклятие Матери рано или поздно сбудется. Чага подняла осколок и, удивившись его нежному теплу, прижала к груди.
        Быстрый, светлый, разящий без промаха на этот раз почему-то медлил. Потом, подкравшись сзади, с визгом вспорол воздух у самого уха, и Чага от неожиданности уронила осколок. Некоторое время она оцепенело глядела под ноги, потом заставила себя нагнуться, но подобрать не успела.
        Металл ударил в плечо, развернул и, не дав даже упасть на землю, поразил её в сердце.
        В сердце, а не в печень и не в горло, как предсказывала когда-то Мать.
        1992
        Заклятие
        - Ведьма! Чертовка! - Брызжа слюной, соседка подступала всё ближе - точнее, делала вид, что подступает. Чувствовала, горластая, черту, за которую лучше не соваться.
        Ведьма же и чертовка (в левой руке сигарета, в правой - хрустальная пепельница), прислонясь плечом к косяку, с любопытством слушала эти вопли.
        - Думаешь, управы на тебя нет? На всех есть управа! Да у меня связей…
        Поскольку все знали, в чём дело, лестничная клетка была пуста. Лишь за дверью двадцать первой квартиры слышалось восторженное бормотание взахлёб, да смотровой глазок становился попеременно то светлым, то тёмным.
        А дело было вот в чём: пару дней назад чертовка Надька, набирая ванну, протекла по халатности на дёрганую Верку и та, склочница лупоглазая, - нет чтобы подняться на этаж и договориться обо всём тихо-мирно - вызвала, клуша, комиссию из домоуправления.
        Комиссия явилась, но за пару дней пятно… - да какое там пятно! - пятнышко на снежной извёстке Веркиного потолка успело подсохнуть. И то ли Надька в самом деле умела отводить глаза, то ли прибывшим товарищам просто не хотелось напрягать хрусталики, но факт остаётся фактом: наличия на потолке пятна комиссия не зафиксировала.
        И тогда бесноватая Верка принялась трезвонить в Надькину квартиру, пока не открыли.
        - Даром не пройдёт!.. - визжала Верка. - На работу напишу! Подписи соберу! В газету…
        - Пиши-пиши, - красивым контральто откликнулась чертовка и ведьма, невозмутимо стряхивая пепел в отмытый хрусталь. - Как раз в дурдом и угодишь…
        Разглашения она не боялась. На работе её так и звали - с любовью и уважением - ведьма. Мужчины, конечно, в шутку, а женщины, пожалуй, что и всерьёз. Но всё равно можно вообразить, какой бы хохот потряс вычислительный центр, приди туда Веркино письмо, да ещё и с подписями.
        - Ведьма, ведьма!.. - плачуще захлёбывалась Верка. - Потому от тебя и мужик сбежал!..
        Ведьма выпрямилась и тычком погасила сигарету. Хрусталь мигнул розовым, брызнули искры, и Верка, перетрусив, запнулась.
        Возня за дверью двадцать первой квартиры стихла. Пусто и гулко стало во всём подъезде.
        - А ну пошла отсюда! - негромко, с угрозой произнесла Надька.
        Верка отступила на шаг, ощерилась, но тут термобигуди, которые и так-то еле держались на её коротеньких жидких волосёнках, начали вдруг со щелчками отстреливаться - посыпались на бетонный пол, запрыгали вниз по лестнице, и Верка, шипя от унижения, кинулась их ловить. Один цилиндрик оборвался в пролёт и летел до самого подвала, ударяясь обо все встречные выступы.
        Надька круто повернулась и ушла к себе. Из квартиры потянуло сквозняком - и дверь с грохотом захлопнулась сама собой.

* * *
        Русские ведьмы, как известно, делятся на учёных и наследственных, причём учёные (или мары) несравненно опаснее: полёты на Лысую гору, связь с нечистой силой - всё это их рук дело. Надежда же если и была ведьмой, то явно наследственной. Никакого чернокнижия, никаких шабашей. Способности свои она получила, по собственным её словам, от прабабушки вместе с кое-какими обрывками знаний по предмету, рыжими волосами и неодолимым страхом перед попaми и лекторами-атеистами.
        Всё это, однако, не означает, что с наследственными ведьмами можно ссориться безнаказанно. И если бы Верка увидела сейчас, чем занята её соседка сверху, она бы горько пожалела о своём поведении на лестничной площадке.

* * *
        Распустив патлы, чертовка внимательно разглядывала перескочившую через порог термобигудинку, а точнее - прилипший к синим пупырышкам посечённый волосок неопределённого цвета. Её волосок, Веркин.
        - Ну ты меня попомнишь, - пообещала Надежда сквозь зубы. - Я тебе покажу: мужик сбежал…
        Брезгливо, двумя ноготками, она подняла пластмассовый цилиндрик и унесла его в комнату. Досуха протёрла полированный стол, поставила бигудинку торчком и достала из-за зеркала странные неигральные карты.
        Снизу, пронзив перекрытие, грянули знакомые взвизги, потом загудел раздражённый мужской голос. Так. Потерпев поражение на лестничной площадке, лупоглазая срывала зло на муже.
        Значит, говоришь, мужик сбежал…
        Карты стремительно, с шелестом ложились на светлую от бликов поверхность стола. Сбежал - надо же!.. Не выгнала, оказывается, а сбежал…
        - Ну так и от тебя сбежит, - процедила Надежда.
        Она сняла одну из карт и заколебалась. Сбежит… А к кому?
        Конечно, самый красивый вариант - к ней, к Надежде. Ох, Верка бы взвыла… Но уже в следующий миг Надежда опомнилась и, испуганно поглядев на карту, положила её на место. Да на кой он ей чёрт нужен? И так вон, без всякого колдовства, проходу не давал - пришлось ему ячмень на глаз посадить…
        Этажом ниже продолжалась грызня. Грызлись зев в зев. Ухала и разворачивалась мебель.
        - Л-ладно… - произнесла наконец Надежда. - Сбежит, но не ко мне… Просто сбежит.
        С губ её уже готово было сорваться: «Чёрт идёт водой, волк идёт горой…» - и так далее, до самого конца, до страшных железных слов «ключ и замок», после которых заклятие обретает силу.
        Но тут Верка завопила особенно истошно; матерно громыхнул бас, затем на весь дом ахнула дверь, и в наступившей тишине слышны были только короткие повизгивания и охающие стоны…
        «Нет, - подумав, решила Надежда, - не стану я вас разводить. Да что я, глупенькая лишать тебя такого муженька!.. Я тебя, соседушка, накажу пострашнее. Дети твои тебя возненавидят, вот что!»
        Надежда протянула руки сразу к двум картам, но тут внизу провернулся ключ в замке, и Верка просеменила к двери. Анжелочка явилась.
        Слух у Надьки, как и у всех ведьм, был тончайший. Верка, всхлипывая и причитая, жаловалась дочери на отца.
        - А ты ему больше в жопу заглядывай, - внятно произнёс ленивый девичий голос.
        Ну и детки… Надежда с досадой бросила обе карты на место.
        Кто бы мог подумать, что Верка - такой трудный случай!
        Нет, поразить её в самое сердце можно, лишь спалив гараж вместе с машиной… Тогда уж и квартиру заодно. Спалить аккуратно, не забывая, что Веркин потолок - это ещё и пол следующего этажа…
        Надежда торопливо сгребла карты в колоду и, не тасуя, раскинула снова.
        Результат ошеломил её.
        Дьявольщина! Чертовщина! Карты утверждали, что, если Верку лишить гаража, машины и прочего, она немедленно помирится с мужем и детьми, а семья её обратится в монолит, спаянный общей целью - восстановлением благосостояния.
        Надежда встряхнула рыжими патлами и, встав, закурила. Болячку на неё какую-нибудь напустить?.. Этажом ниже слышались стоны и бормотал диск телефонного аппарата. Верка вызывала «скорую» - истрёпанное в склоках сердце давало перебои.
        Сделать так, чтобы она весь мир возненавидела? Да она и так его ненавидит…
        Может, бельмо на глаз? Да-да, бельмо - это мысль. Надежда погасила сигарету и снова подсела к столу. Карты были раскинуты в третий раз. И оказалось, что с бельмом на глазу ненавидимая всеми Верка начнёт вызывать у окружающих жалость и даже сочувствие…

* * *
        Рыжая ведьма сидела неподвижно в шалаше своих распущенных волос, и истина, явившаяся ей, была страшна: какое бы заклятие ни наложила она на Верку, Веркина жизнь неминуемо от этого улучшится.
        Дрогнувшей рукой Надежда смешала карты.
        - Господи, Верка! - потрясённо вырвалось у неё. - Да кто же тебя так проклял? За что?
        1988
        Лицо из натурального шпона
        Борису Завгороднему
        Он работал слесарем на Центральном рынке и, в общем, неплохо зарабатывал. В бетонных катакомбах под торговым павильоном располагались камеры хранения. Поднять мешок в зал - рубль, снести в подвал - тоже.
        А по весне они с женой купили импортный гарнитур. Если кто заходил в гости, то его прямиком вели к стенке.
        - Видал? - с гордостью говорил хозяин, оглаживая полировку. - Облицовочка, а? Натуральный шпон!
        Гость делал скорбно-торжественное, как на похоронах, лицо и начинал кивать.
        И всё было как у людей.
        А вот художник-оформитель по прозвищу Прибабaх повёл себя просто неприлично. Поставленный перед стенкой, он был откровенно разочарован:
        - Я думал, ты выпить зовёшь…
        - Всё б тебе выпить! - с досадой сказал хозяин. - Ты погляди, вещь какая! Натуральный шпон! Нет, ты глянь! И не лень ведь было… Это они, значит, обе пластины из одного куска дерева выпиливали. А потом ещё состыковывали для симметрии…
        Прибабах вздохнул безнадёжно и поглядел на полированную дверцу, рассечённую по вертикали тонкой, почти воображаемой прямой, вправо и влево от которой симметрично разбегались тёмные полосы древесных разводов.
        - Во делают!.. - вдохновенно продолжил было хозяин, но тут Прибабах сказал: «Цыть!» - и поспешно отшагнул от дверцы.
        - Хар-раш-шо… - снайперски прищурясь, выговорил он.
        - А? - просиял хозяин. - Фанеровочка!
        - Ты лицо видишь? - спросил Прибабах.
        - Лицо? Какое лицо?
        - Тупой ты, Вовик! - Прибабах снова шагнул к дверце и принялся бесцеремонно лапать полировку. - Глаза! Нос! Борода!.. Ну? Не видишь?
        Хозяин всмотрелся и вздрогнул. С полированной дверцы на него действительно смотрело лицо. Вскинутые, с изломом, брови, орлиный нос, язвительный изгиб рта… Взгляд - жестокий… Нет! Скорее - насмешливый… Или даже требующий чего-то… Сейчас. Сию минуту.
        - Слушай! - сказал Прибабах. - А продай ты мне эту дверцу! На кой она тебе?..
        Хозяин обиделся. Проводив гостя, подошёл с тряпкой - стереть с полировки отпечатки пальцев Прибабаха - и снова вздрогнул, встреченный беспощадным взглядом в упор.
        И кончилась жизнь. Пройдёшь по комнате - смотрит. Сядешь в кресло - импортное, гарнитурное - смотрит. Отвернёшься в окно поглядеть - затылком чувствуешь: смотрит…
        Водка два раза в горле останавливалась.
        Разъярясь, подходил к дверце и злобно пялился в ответ, словно надеялся, что тот отведёт глаза первым. Чёрт его знает, что за лицо такое! Витязь не витязь, колдун не колдун… Щёки - впалые, на башке - то ли корона, то ли шлем с клювом…
        - Что?! Царапина?! - ахнула жена, застав его однажды за таким занятием.
        - Если бы!.. - хмуро отозвался он. - Слушай, ты лицо видишь?
        - Чьё?
        - Да вот, на дверце…
        - А ну, смотри на меня! - скомандовала жена, и он нехотя выполнил приказание. - Ну ясно! - зловеще констатировала она. - Сначала башка поворачивается, а потом уже глаза приходят. Успел?
        - Да трезвый я, Маш! Ну вот сама смотри: глаза, нос…
        Жена по-совиному уставилась на дверцу, потом оглянулась на мужа и постучала себя согнутым пальцем повыше виска. Голову она при этом склонила набок, чтобы удобнее было стучать…
        И что хуже всего - дверца эта располагалась впритык к нише с телевизором. Вечера стали пыткой. Не поймёшь, кто кого смотрит… Конечно, если дверцу открыть, лицо бы исчезло, но у жены там, помимо всего прочего, хранились кольца, и секция запиралась на ключ…
        А рисунок с каждым днём становился всё резче, яснее. Колдун - смотрел. Мало того - хаотически разбросанные пятна и полосы вокруг его древнего сурового лика начали вдруг помаленьку складываться в нечто определённое. Натуральный шпон обретал глубину. Мерещились вдали какие-то замшелые покосившиеся идолы, и угадывалась мрачная сказочная страна, а светлое разлапое пятно в древесине превращалось в жемчужный туман над еле просвечивающим озером.
        - Маш… - отважился он наконец. - А может, продать нам её, а?
        - Квакнулся? - перехваченным горлом прошипела она, расширив глаза, пожалуй пострашнее, чем у того, на дверце.
        Ей-то что?.. Не видела она там никакого лица, хоть расшибись!
        Вскоре пошли признаки нервного расстройства.
        - Что ж ты пялишься, гад? - говорил он в сердцах импортной стенке. - Чего тебе от меня надо? Не нравится, как живу, да?.. Да уж наверное, получше тебя!
        Колдун, понятное дело, молчал. Зато стал сниться по ночам. Раздвигались стены, и тёмная высокая фигура вступала в комнату, а за спиной у неё мерцали в сумерках озёра, и плавал над ними туман, и доносились издали всплески и тихий русалочий смех… И каждый раз он каким-то чудом заставлял себя проснуться за секунду до того, как с насмешливо шевельнувшихся губ колдуна сорвётся простое и страшное слово, после которого уже ничего не поправишь…
        - Сволочь Прибабах… - бормотал он, подставляя голову под струю холодной воды в ванной. - И чёрт меня тогда дёрнул…
        Лекарство от наваждения нашлось неожиданно. Выяснилось вдруг, что после третьей рюмки суровое древнее лицо само собой распадается на бессмысленные разводы и полосы - и снова перед тобой честная простая дверца с облицовкой из натурального шпона. И смотри себе телевизор сколько влезет - никто не следит, никто не мешает… К концу недели, однако, он заметил, что лицо пропадает уже не после третьей, а лишь после четвёртой-пятой рюмки…
        Запой пресекла жена. Разув в очередной раз супруга и потрясая туфлей перед самой его физиономией, она всерьёз пригрозила, что отправит на лечение.
        Он бросил пить и весь день ходил тихий, пришибленный, искательно поглядывая на дверцу. Если от кошмара невозможно избавиться, то с ним надо хотя бы примириться. Вскоре он обнаружил, что за время его запоя колдун сильно подобрел. И смотрел по-другому: не жестоко, а как-то… искушающе, что ли? Пошли, дескать… Русалки, то-сё… Гляди вон, красота какая! А то ведь так и будешь до гробовой доски рубли сшибать…
        Заснул он почти спокойно.
        А ночью кто-то тронул его за плечо, и он сел на постели, различая в полумраке тёмную высокую фигуру.
        - Пошли, - внятно произнёс негромкий хрипловатый голос, и он послушно принялся одеваться, больше всего почему-то боясь разбудить жену.
        Не справившись с дрожью, завязал как попало шнурки на туфлях и, беспомощно оглядевшись, пошёл за молчаливым высоким поводырем - туда, где мерцали сумерки и громоздились скалы, где над дорогой стояли, накренившись, резные, загадочно улыбающиеся идолы, а над русалочьими озёрами плавал жемчужный волшебный туман.
        1989
        Пещерные хроники
        Виток спирали
        Пещерная хроника 001
        Трудно сказать, кто первый заметил, что Миау (Сын Пантеры) уклоняется от поедания лишних соплеменников. Во всяком случае, не Хряп. Хряп (или Смертельный Удар) был вождём племени и узнавал обо всём в последнюю очередь. От Уввау (Сына Суки).
        Так случилось и в этот раз.
        - Брезгуешь? - хмуро осведомился Хряп.
        - Нет, - вздохнул Миау. - Просто неэтично это.
        По молодости лет он обожал изобретать разные слова.
        - А неэтично - это как?
        - Ну, нехорошо то есть…
        Хряп задумался. Когда он съедал кого-нибудь, ему было этично. Иногда даже слишком этично, потому что кусок Хряпу доставался самый увесистый.
        - Ну-ну… - уклончиво проворчал он, но спорить с Миау не стал.
        А зря. Потому что вскоре ему донесли, что Сын Пантеры Миау отказался есть представителя враждебного племени.
        - А этих-то почему неэтично?! - взревел Хряп.
        - Тоже ведь люди, - объяснил Миау. - Мыслят, чувствуют… Жить хотят.
        Хряп засопел, почесал надбровные дуги, но мер опять не принял. И события ждать не заставили. Через несколько дней Миау объявил себя вегетарианцем.
        - Неэтично, - говорил он. - Мамонта есть нельзя. Он живой - он мыслит, он чувствует…
        И лопнуло терпение Хряпа. Миау не был съеден лишь потому, что сильно исхудал за время диеты. Но из племени его изгнали.
        Поселившись в зелёной лощинке, он выкапывал коренья и пробовал жевать листву. Жил голодно, но этично.
        А вокруг лощинки уже шевелились кусты. Там скрывался Уввау (Сын Суки). Он ждал часа, когда вегетарианец ослабеет настолько, что можно будет безнаказанно поужинать за его счёт.
        А Миау тем временем сделал ужасное открытие: растения тоже чувствуют! И возможно, мыслят! (Изгнанника угораздило набрести на стыдливую мимозу.)
        Что ему теперь оставалось делать? Камни были несъедобны. И Миау решил принципиально умереть с голоду.
        Он умирал с гордо поднятой головой. Три дня. На четвёртый день не выдержал - поймал Сукина Сына Уввау и плотно им позавтракал. Потом вернулся к сородичам и больше глупостями не занимался.
        А через несколько лет, когда Хряпа забодало носорогом, стал вождём племени.
        Вечное движение
        Пещерная хроника 002
        Колесо изобрёл Миау. По малолетству. Из озорства. А нужды в колесе не было. Как, впрочем, и в вечном двигателе, частью которого оно являлось.
        Хряпу изобретение не понравилось. Выйдя из пещеры, он долго смотрел на колесо исподлобья. Колесо вихляло и поскрипывало.
        - Ты сделал?
        - Я, - гордо ответил юный Сын Пантеры.
        Хряп подошёл к ближайшему бурелому и, сопя, принялся вывёртывать из него бревно потяжелее.
        - Э-э-э, осторожнее! - испугался Миау. - Он же ведь это… вечный!
        О вечности Хряп понятия не имел. Наибольшая из четырёх цифр, которыми он мог оперировать, называлась «много-много». Поэтому вождь просто подошёл к колесу и вогнал в него бревно по самый комель.
        Двигатель остановился и начал отсчитывать обороты про себя. Затем бревно с треском распалось, и один из обломков влетел Хряпу промеж глаз.
        Миау скрывался в лесах несколько дней. Впоследствии ему приходилось делать это довольно часто - после каждой попытки Хряпа остановить колесо.
        Когда же вождём стал сам Миау, на его покатые мощные плечи легло огромное множество забот, о которых он раньше и не подозревал, - в том числе и борьба с вечным двигателем. Но в отличие от Хряпа Сыну Пантеры был свойствен масштаб. Не размениваясь на мелочи, молодой вождь силами всего племени раскачал и сбросил на своё изобретение нависший над опушкой базальтовый утёс, которому бы ещё висеть и висеть.
        Результат столкновения огромной массы камня с вечным движением был поистине катастрофичен. Даже сейчас, взглянув в телескоп на Луну, можно видеть следы катаклизма - гигантские кратеры, ибо осколки утёса разлетались с убийственной скоростью и во всех направлениях. Мелкие животные, в их числе и человек, частично уцелели, но вот мамонты… Мамонтов мы лишились.
        К чести Миау следует сказать, что больше он таких попыток не повторял и блистательно разрешил проблему, откочевав всем племенем к Бизоньей Матери на ту сторону реки.
        А вечный двигатель продолжал работать. Два миллиона лет подряд колесо, вихляя и поскрипывая, мотало обороты и остановилось совсем недавно - в 1775 году, в тот самый день, когда Французская академия наук объявила официально, что никаких вечных двигателей не бывает и быть не может.
        И сослалась при этом на первое и второе начала термодинамики.
        У истоков словесности
        Пещерная хроника 003
        В юности многие пишут стихи, и Миау не был в этом смысле исключением. Он был исключением совсем в другом смысле - до Миау стихов не писали.
        Начал он, естественно, с лирики.
        За первое же стихотворение - простое и искреннее - его вышвырнули из пещеры под проливной дождь. Там он очень быстро освоил сатиру - и вот целое племя, похватав топоры, кинулось за ним в ливень.
        Хряп в облаве не участвовал. Дождавшись конца ливня, он вышел из пещеры и сразу же наткнулся на дрожавшего за кустиком беглеца.
        - Ловят? - посочувствовал Хряп.
        - Ловят, - удручённо ответил ему Миау.
        - Сам виноват, - заметил Хряп. - Про что сочинял-то?
        - Да про всё сразу…
        - А про меня можешь?
        …Тот, кто хоть однажды был гоним, поймёт, какие чувства поднялись в груди юного Сына Пантеры после этих слов вождя. Миау вскочил, и над мокрой опушкой зазвучали первые строфы творимой на месте оды.
        Оторопело моргая, Хряп узнавал о том, что яростью он подобен носорогу, а силой - мамонту, что грудь его есть базальтовый утёс и что мудростью он, Хряп, превосходит буйвола, крокодила и вепря, вместе взятых.
        Племя ворвалось на опушку в тот момент, когда Миау звенящим голосом объявил, что если Хряпа ударить каменным топором по голове - камень расколется, древко сломается, рука отсохнет, а ударивший умрёт на месте от изумления.
        Храп взревел и, воздев огромные кулаки, кинулся вдогонку за быстро сориентировавшимися гонителями.
        Племя пряталось в лесах несколько дней и вернулось сильно поумневшим. У некоторых даже литературный вкус прорезался.
        1984
        Рыцарь Хрустальной чаши
        Широкий стальной клинок ещё дымился от крови дракона, когда человек в доспехах привязал всхрапывающего от ярости и страха коня к низкому уродливому дереву и, тяжело ступая, сошёл в расселину.
        Солнце садилось. В расселине было темно, и всё же ржавую железную дверь он увидел издали, сразу.
        Он искал её без малого десять лет.
        Там, за дверью, в недрах зачарованной пещеры, таилась Хрустальная Чаша. Околдованный древней легендой, ради неё он оставил пиры и турниры, ради неё он скитался по диким землям и совершал подвиги, которые некому было воспеть.
        Что-то больно толкнуло его в сердце. Потом ещё раз. Это звала Чаша! Рыцарь выпрямился и, откинув забрало, негромко, торжественно, слово за словом, произнёс заклинание, вырванное им пять лет назад из злобных уст умирающего колдуна.
        И дверь, заскрежетав, отворилась.
        Понимая, что прежние подвиги - ребячья забава по сравнению с тем, что предстоит ему сейчас, он переступил порог и оказался на складе, освещённом двумя стоваттными лампочками. Запах упаковки натолкнул его на мысль об адской сере, и, призвав имя Господне, Рыцарь двинулся вдоль стены из картонных ящиков.
        Проход вывел его к дверному проёму, задёрнутому лёгкой тканью. Там! Остриём чёрного от запёкшейся крови меча он отбросил портьеру. Пластмассовые кольца свистнули по металлическому стержню, и Рыцарь ворвался в огромное светлое помещение.
        Рабочий день кончился, и в магазине была одна кассирша. Увидев Рыцаря, этот демон в виде огромной женщины с ящерично-зелёными веками и золотыми кольцами в ушах сначала остолбенел, а затем разинул окровавленный рот и испустил леденящий сердце визг.
        Рыцарь отважно взмахнул мечом, но демон боя не принял - кинулся наутёк.
        Тогда он обернулся - и меч едва не выпал из внезапно ослабевшей десницы. Перед Рыцарем высился стеллаж. И на каждой его полке стояли Чаши. Много Чаш.
        Мысли спутались. Чаша - одна! Чаш не может быть много! Но уже в следующий миг он понял, что именно в этом и заключалось последнее испытание - угадать Настоящую.
        - Господи, не покинь! - в отчаянии взмолился он, и Господь его не покинул.
        Тучи над городской окраиной разомкнулись, и тонкий закатный луч, пересёкши наискосок пустой магазин, словно указующий перст, упёрся в одну из Чаш.
        …Вызванная на место происшествия милиция отнеслась к делу скорее юмористически, нежели серьёзно. «А может, разыграли вас, девушка? Может, кто-нибудь из знакомых?» Вспыхнув, кассирша отвечала, что среди её знакомых придурки, конечно, есть, но недомерков не было и не будет. Осмотрели магазин, но никакого «алкаша в железяках», естественно, не нашли. Не нашли его и на складе.
        А Рыцарь Хрустальной Чаши уже ставил ногу в стремя по ту сторону ржавой волшебной двери.
        Медленным шагом, бросив поводья, в доспехах, облитых луной, проехал он мимо поверженного им дракона, и в руках его мерцало сокровище, равного которому нет в мире. Хрустальные грани наливались лунным светом, и ночной ветерок шевелил плохо приклеенный к донышку квадратик тонкого непрочного пергамента с таинственными знаками на неведомом Рыцарю языке: «Уценено до 4 рублей 99 копеек».
        1986
        Семь тысяч я
        Я сразу же заподозрил неладное, увидев в его квартире осёдланную лошадь.
        - Как это ты её на седьмой этаж? - оторопело спросил я, обходя сторонкой большое дышащее животное. - Лифтом?
        Он горько усмехнулся в ответ.
        - Лифтом… - повторил он. - Да разве такая зверюга в лифте поместится? В поводу вёл. По ступенькам…
        Собственно, я уже тогда имел право арестовать его. Лошадь была не просто осёдлана - на ней был чалдар… Что такое чалдар? Это, знаете, такая попона из металлических пластинок. Похищена в феврале прошлого года из энского исторического музея вместе с мелкокольчатой бронёй и доспехом типа «зерцало».
        - Удивляешься… - с удовлетворением отметил он. - Понимаю тебя.
        Он уже ничего не скрывал. Комнату перегораживало длинное кавалерийское копьё, а к столу был прислонён меч, восстановленный недавно специалистами по крыжу XII века. Кроме него, из экспозиции пропал ещё, помнится, полный комплект боевых ножей.
        Я решил не засвечиваться раньше времени и, изобразив растерянность, присел на диван.
        - Значит, летим исправлять историю? - придав голосу лёгкую дрожь, спросил я.
        - Летим, - подтвердил он.
        - Рязань?
        - Калка! - Произнеся это, он выпрямился и сбросил домашний халат. От груди и плеч моего подопечного отскочили и брызнули врассыпную по комнате светлые блики. Его торс облегала сияющая мелкокольчатая броня, усиленная доспехом типа «зерцало». А вот и пропавшие ножички, все три: засапожный, поясной и подсайдашный…
        Услышав грозное слово «Калка», лошадь испуганно всхрапнула и вышибла копытом две паркетные шашки.
        Тут меня осенило, что у него ведь могут быть и сообщники…
        - Сними ты с себя это железо! - искусно делая вид, что нервничаю, сказал я. - Тебя ж там первый татарин срубит! Знаешь ведь поговорку: один в поле не воин!
        Крючок был заглочен с лёту.
        - Один? - прищурившись, переспросил он. - А кто тебе сказал, что я там буду один? В поле!
        Уверен, что лицо недоумка вышло у меня на славу.
        - А кто второй?
        - Я.
        - Хм… А первый тогда кто?
        Лошадь переступила с ноги на ногу и мотнула головой, как бы отгоняя мысль о предстоящем кошмаре.
        - Ну хорошо… - смилостивился он. - Сейчас объясню…
        И возложил длань на высокое седло, куда, по всей видимости, и была вмонтирована портативная машина времени марки «минихрон», украденная три года назад прямо из сейфа энской лаборатории.
        - Итак, я включаю, как ты уже догадался, устройство и перебрасываюсь вместе с лошадью во вторник тридцать первого мая тысяча двести двадцать третьего года. Провожу там весь день до вечера. К вечеру возвращаюсь. Отдыхаю, сплю, а назавтра… - Он сделал паузу, за время которой стал выше и стройнее. - А назавтра я снова включаю устройство и снова перебрасываюсь во вторник тридцать первого мая тысяча двести двадцать третьего года! Вместе с лошадью! То есть нас теперь там уже - сколько?
        - Ну четверо, - сказал я. - С лошадьми…
        И осёкся. Я понял, куда он клонит.
        - То же самое я делаю и послезавтра, и послепослезавтра! - Глаза его сверкали, голос гремел. - Семь тысяч дней подряд я перебрасываюсь туда вместе с лошадью и провожу там весь день до вечера. Я трачу на это без малого двадцать лет, но зато во вторник тридцать первого мая тысяча двести двадцать третьего года в окрестностях реки Калки возникает войско из семи тысяч всадников! И оно заходит татарам в тыл!..
        Весь в металле, словно памятник самому себе, он стоял посреди комнаты, чуть выдвинув вперёд правую ногу, и в гладкой стали поножа отражалось моё опрокинутое лицо.
        «Брать! - тяжко ударила мысль. - Брать немедленно!..»
        Но тут он дёрнул за свисающий с потолка шнурок, на который я как-то не обратил внимания, и со свистом развернувшаяся сеть из витого капрона в мгновение ока спеленала меня по рукам и ногам.
        - Почему бы тебе не предъявить своё удостоверение? - мягко осведомился он. - Ты ведь из Группы Охраны Истории, не так ли?
        «Спокойствие! - скомандовал я себе. - Главное, не делать резких движений!.. Это витой капрон!»
        - Ты, видимо, хочешь сказать, - вкрадчиво продолжал он, - что мои семь тысяч будут слишком уж уязвимы? Что достаточно устранить меня сегодняшнего - и не будет уже ни меня завтрашнего, ни меня послезавтрашнего… Достаточно, короче, прервать цепочку - и всё моё войско испарится на глазах у татар. Так?
        - Да, - хрипло сказал я. - Именно так…
        - Так вот, во время дела, - ликующе известил он, - я сегодняшний буду находиться в самом безопасном месте. Как и я завтрашний, как и я послезавтрашний… А вот последние будут первыми. То есть пойдут в первых рядах…
        - Между прочим, дом окружён, - угрюмо соврал я.
        Он тонко улыбнулся в ответ:
        - И окрестности Калки тоже?
        Мне нечего было на это сказать.
        На моих глазах он препоясался мечом и взял копьё. Затем выпрямился и с княжеским высокомерием вздёрнул русую, недавно отпущенную бородку. Я понял, что сейчас он изречёт что-нибудь на прощание. Что-нибудь историческое.
        - Татарское иго, - изрёк он, - позорная страница русской истории. Я вырву эту страницу.
        Причём ударение сделал, авантюрист, не на слове «вырву», а на слове «я». Потом запустил руку под седло и, на что-то там нажав, исчез. Вместе с лошадью.

* * *
        - Семь тысяч? - Руки шефа взметнулись над столом - то ли он хотел воздеть их к потолку, то ли схватиться за голову. - Семь тысяч… А ты сказал ему, что у него прабабка - татарка?
        - Н-нет… - ответил я. - А что? В самом деле?
        - Откуда я знаю? - огрызнулся шеф. - Надо было сказать!..
        Его заместитель по XIII веку давно уже бегал из угла в угол. Возле стенда «Сохраним наше прошлое!» резко обернулся:
        - Почему ты не хочешь оставить засаду на его квартире?
        - Потому что он туда больше носа не покажет, - ворчливо отозвался шеф. - Будь уверен, ночлег он себе подготовил на все семь тысяч дней. Как и стойло для лошади. А вот где его теперь искать, это стойло?.. Нет, брать его, конечно, надо там - в тринадцатом веке…
        - Как?
        - В том-то и дело - как?..
        Шеф поставил локти на стол и уронил тяжёлую голову в растопыренные пальцы.
        - Семь тысяч, семь тысяч… - забормотал он. - Ведь это же надо что придумал, босяк!
        - Но, может быть, нам… - осторожно начал заместитель, - в порядке исключения… разрешат…
        - Снять блокаду?
        Шеф безнадёжно усмехнулся. Я тоже. Дело в том, что прошлое по решению мирового сообщества блокировано с текущего момента и по пятнадцатый век включительно - на большее пока мощностей не хватает… А ловко было бы: вырубить на минутку генераторы, потом - шасть в позавчера - и цоп его, авантюриста…
        - А у тебя какие-нибудь соображения есть? - Вопрос был обращён ко мне.
        - Есть, - сказал я и встал.
        Это произвело сильное впечатление. Шеф и его заместитель по XIII веку ошарашенно переглянулись.
        - Ну-ка, ну-ка, изложи…
        Я изложил.
        Вообще-то, я редко когда высказываю начальству свои мысли, но если уж выскажу… Молчание длилось секунды три. Заместитель опомнился первым.
        - А собственно, почему бы и нет? - с опаской поглядывая на шефа, промолвил он, и сердце моё радостно встрепенулось.
        Шеф затряс головой:
        - Ты что, хочешь, чтобы я отпустил его в тринадцатый век ОДНОГО?
        - Да почему же одного? - поспешил вмешаться я, очень боясь, что предложение моё сейчас зарубят. - Меня же тоже будет семь тысяч!
        Шеф вздрогнул.
        - Ты вот что, сынок… - сказал он, почему-то пряча глаза. - Ты пойди погуляй пока, а мы тут посоветуемся… Только далеко не уходи…
        Я вышел в коридор и, умышленно прикрыв дверь не до конца, стал рядом. Профессиональная привычка. Кроме того, там, в кабинете, решалась моя судьба: расквитаюсь я с моим подопечным за сетку из витого капрона или же дело передадут другому? Запросто могли передать. Что ни говори, а были у меня промахи в работе, случались…
        Я прислушался. Начальство вело ожесточённый спор, погасив голоса до минимума. В коридор выпархивали лишь случайные обрывки фраз.
        Шеф…не представляешь… дубина… таких дел натворит, что… (Это он, надо полагать, о моём подопечном.)
        Заместитель…клин клином… ручаюсь, не уступит… (А это уже, кажется, обо мне.)
        Шеф…семь тысяч! Тут одного-то его не знаешь, куда… хотя бы руководителя ему… (Вот-вот! Это как раз то, чего я боялся!)
        Заместитель…ну кто ещё, кроме… семь тысяч - почти двадцать лет… а там и на пенсию…
        Последнего обрывка насчёт пенсии я, честно говоря, не понял. При чём тут пенсия?.. Вскоре меня пригласили в кабинет.
        - В общем, так, сынок… - хмурясь, сказал шеф. - Мы решили принять твоё предложение. Если кто-то и способен остановить этого придурка - то только ты…

* * *
        Утро 31 мая 1223 года выдалось погожим. Опершись на алебарду, я растерянно оглядел окрестности. Как-то я всё не так это себе представлял… Ну вот, например: я иду перед стройной шеренгой воинов, каждый из которых - я сам. Останавливаюсь, поворачиваюсь лицом к строю и на повышенных тонах объясняю ситуацию: вон там, за смутной линией горизонта, - река Калка. А за теми холмами - войско из семи тысяч авантюристов. Или даже точнее - авантюриста. Что от нас требуется, орлы? От нас требуется умелым манёвром блокировать им дорогу и не дать вмешаться в естественное развитие событий…
        И вот теперь я стоял, опершись на алебарду, и что-то ничего пока не мог сообразить. Остальные-то где? Кажется, я прибыл слишком рано.
        Тут я вспомнил, что пехотинец-одиночка для тяжёловооружённого конника - не противник, и в поисках укрытия двинулся к овражку.
        - Эй, с алебардой! - негромко окликнули меня из кустов.
        Я обернулся на голос, лязгнув доспехами. В листве поблёскивал металл. Там прятались вооружённые люди. Лошадей не видно, вроде свои.
        - Быстрей давай! - скомандовали из кустов. - Демаскируешь!
        Я пролез сквозь гущу веток и остановился. Передо мной стояло человек десять воинов. И ещё с десяток прохаживалось на дне овражка. Из-под светлых шлемов-ерихонок на меня отовсюду смотрело одно и то же лицо. Моё лицо. Разве что чуть постарше.
        - Который год служишь?
        Тон вопроса мне не понравился.
        - Да что ты его спрашиваешь - и так видно, что салага, - хрипло сказал воин с забинтованным горлом. - Гляди-ка, панцирь у него… Ишь вырядился! Прям «старик»… А ну прими алебарду как положено!
        Вот уж чего я никогда не знал - так это как положено принимать алебарду.
        - Вконец «сынки» распустились! - Хриплый забинтованный недобро прищурился. - Кто давал приказ алебарду брать?
        - А что надо было брать?
        - Топор! - негромко, щадя простуженное горло, рявкнул он. - Лопату! Шанцевый инструмент!.. Если через голову не доходит - через ноги дойдёт! Не можешь - научим, не хочешь - заставим! С какого года службы, тебя спрашивают?
        - Да я, в общем-то… - окончательно смешавшись, пробормотал я, - в первый раз здесь…
        Ко мне обернулись с интересом.
        - Как? Вообще в первый?
        - Вообще, - сказал я.
        - А-а-а… - Хриплый оглядел меня с ног до головы. - Ох, и дурак был… Панцирь прямо на трико напялил?
        - На трико, - удручённо подтвердил я.
        - К концу дня плечи сотрёшь, - пообещал он. - И алебарду ты тоже зря. Алебарда, брат, инструмент тонкий… И, между нами говоря, запрещённый. В тринадцатом веке их на Руси ещё не было… Ну-ка, покажи ему, как правильно держать, - повернулся он к другому мне - помоложе.
        Тот принял стойку смирно - глаза навыкате, алебарда у плеча.
        - Вот, - удовлетворённо сказал хриплый. - Так примерно выглядит первая позиция. А теперь пару приёмов. Делай… р-раз!
        Всплеснуло широкое лезвие. Мне показалось, что взмах у воина вышел не совсем уверенный. Видимо, хриплому тоже так показалось, потому что лицо его мгновенно сделалось совершенно зверским.
        - Который год службы? Третий? Три года воюешь - приёмы не разучил?
        Ситуация нравилась мне всё меньше и меньше.
        - Пятый год службы - ко мне! Есть кто с пятого года службы? Ну-ка, собери молодых и погоняй как следует. До сих пор не знают, с какого конца за алебарду браться!
        Весёлый доброволец пятого года службы сбежал в овражек и звонко приказал строиться. Кое-кто из молодых пытался уклониться, но был изъят из кустов и построен в две шеренги.
        - Делай… р-раз!
        Нестройно всплеснули алебарды.
        - А ты давай приглядывайся, - посоветовал мне хриплый. - И дома начинай тренироваться. Как утром встал - сразу за алебарду. Раз двадцать каждый удар повторил - и под душ. Днём-то у тебя здесь времени уже не будет…
        Вдалеке затрещали кусты, и вскоре на той стороне овражка показались ещё человек пятнадцать воинов - крепкие мужчины средних лет. Несколько лиц (моих опять-таки) были обрамлены бородой разной длины. А самый старший воин - гладко выбрит. На плечах вновь пришедших покоились уже не алебарды, а тяжёлые семиметровые копья.
        - Делай… три! - донеслось из овражка.
        - Это ещё что такое? - удивился бритый.
        Он шагнул к обрывчику и заглянул вниз.
        - До сих пор алебардами не владеют, салаги! - пояснил хриплый. - Вот решили немножко погонять…
        - Отставить! - рявкнул бритый. - Какой ещё, к чёрту, тренаж? Нам сейчас марш предстоит - в пять километров! Давай командуй общее построение!
        Хриплый скомандовал, и воины, бренча и погромыхивая доспехами, полезли из овражка. Поскольку все были одного роста, выстроились по возрасту. Я уже начинал помаленьку разбираться в их (то есть в моей) иерархии. На правом фланге - «деды»: загорелые обветренные лица, надраенные до блеска старенькие брони и шлемы. Собственно, это были одна и та же броня и один и тот же шлем - из нашего запасника. Пятый год службы играл роль сержантского состава. Он занимал центральную часть строя. Дальше располагались «молодые», и, наконец, на левом фланге - самая салажня: в крупнокольчатых байданах, в шлемах-мисюрках, не спасающих даже от подзатыльника, и с шанцевым инструментом в руках.
        - А кто это там влез на левый фланг в панцире? - осведомился захвативший командование бритый ветеран. - Штрафник, что ли?
        Ему объяснили, что я новичок и в панцирь влез по незнанию.
        - Ага… - сказал командир. - Значит, для тех, кто в этот отряд ещё не попадал или попадал, но давно: задача наша чисто вспомогательная. Конница противника будет прорываться по равнине, там их встретят первая и вторая баталии. Ну это вы и так знаете… А нам, орлы, нужно заткнуть брешь между оврагами и рощей. Значит, что? Значит, в основном земляные работы, частокол и всё такое прочее…
        Не снимая кольчужной рукавицы, он взял в горсть висящую поверх панциря ладанку и поднёс к губам:
        - Докладывает двадцать третий. К маршу готовы.
        - Начинайте движение, - буркнула ладанка моим голосом, и командир снова повернулся к строю:
        - Нале… уо!
        Строй грозно лязгнул железом.

* * *
        Как и предсказывал хриплый, плечи я стёр ещё во время марша. К концу пути я уже готов был малодушно нажать кнопку моего «минихрона» и, вернувшись, доложить шефу, что переоценил свои возможности. Однако мысль о сетке из витого капрона, в которой я оказался сегодня утром, заставила меня стиснуть зубы и продолжать марш.
        - Стой!
        Колонна остановилась. Справа - заросли, слева - овраги.
        - Перекур семь минут…
        Строй смешался. Человек пятнадцать отошли в сторонку и, достав из шлемов сигареты, закурили. Я обратил внимание, что среди них были воины самого разного возраста. Из этого следовало, что годика через три я от такой жизни закурю, потом брошу, потом опять закурю. И так несколько раз.
        Броню мне разрешили снять. Пока я от неё освобождался, перекур кончился. Стало шумно. В рощице застучали топоры, полетели комья земли с лопат. Меня, как новичка, не трогали, но остальные работали все. Задача, насколько я понял, была - сделать гиблое для конницы место ещё более гиблым. Темп в основном задавали воины пятого года службы. Сияя жизнерадостными оскалами, они вгрызались в грунт, как экскаваторы, успевая при этом страшно орать на неповоротливых салажат в байданах. «Старики» спокойно, не торопясь, орудовали сапёрными лопатками. И всё это был я. Причём даже не весь, а только крохотная часть меня - каких-нибудь человек сорок. А там, за тем холмом, на равнине, развёртывалась, строилась и шла колоннами основная масса - сотни и тысячи…
        Рвы были вырыты, частоколы вбиты. На бугре выставили наблюдателя, в рощице - двоих. Потом достали свёртки и принялись полдничать. Я, понятно, ничего с собой захватить не догадался, но мне тут же накидали бутербродов - больше, чем я мог съесть.
        - Здесь ещё спокойно… - вполголоса говорил один салага другому. - Окопался - и сиди. А вот в первой баталии пахота…
        - В первой - да… - соглашался со вздохом второй. - Я на прошлой неделе три раза подряд туда попадал. Набегался - ноги отламываются. Сдал кладовщику байдану, шлем, выхожу на улицу, чувствую - шатает… Ну, думаю, если и завтра опять в первую! Нет, повезло: на переправу попал…
        - Ну, там вообще лафа…
        - Никак спит? - тихо, с любопытством спросил кто-то из «стариков».
        Все замолчали и повернулись к воину, который действительно задремал с бутербродом в руке.
        - Во даёт! Ну-ка, тюкни его легонько по ерихонке…
        Один из бородачей, не вставая, подобрал своё огромное копьё и, дотянувшись до спящего, легонько тюкнул его по навершию шлема тупым концом древка. Тот, вздрогнув, проснулся и первым делом уронил бутерброд. Остальные засмеялись.
        - Солдат спит, а служба идёт, - тут же съехидничал хриплый. Голос он, однако, при этом приглушил.
        - Виноват, братцы… - Проснувшийся протёр глаза и со смущённой улыбкой оглядел остальных. - Тут, понимаете, какое дело… Женился я вчера…
        Сидящий рядом воин вскочил с лязгом.
        - Согласилась? - ахнул он.
        - Ага… - подтвердил проснувшийся. Лицо его выражало блаженство, и ничего, кроме блаженства.
        Вскочивший набрал полную грудь воздуха, словно хотел завопить во всю глотку «ура!», но одумался, выдохнул и сел. Лица у этих двух сияли теперь совершенно одинаково. Зато хриплый был сильно озадачен:
        - Погоди, а на ком?
        - Да ты её ещё не знаешь…
        Бородачи наблюдали за происходящим со снисходительными улыбками. А вот на лицах «молодых» читалось явное неодобрение.
        - Додумался! - пробормотал один из них. - Военное время, а он жениться!.. Дурачок какой-то…
        На беду, слова его были услышаны.
        - Голосок прорезался? - зловещим шёпотом спросил, оборачиваясь, сильно небритый «старик». - Зубки прорезались? Это кто там на «дедов» хвост поднимает? А ну встать! Первый, второй, третий год службы! Встать, я сказал! Вы у меня сейчас траншею будете рыть - от рощи и до отбоя!
        «Молодые» поднялись, оробело бренча железом. Небритый подошёл к новобрачному и положил руку в кольчужной рукавице на его стальное плечо.
        - А тебе я, друг, так скажу, - задушевно проговорил он. - Хорошую ты себе жену выбрал. Кроме шуток.
        Сидящий в сторонке командир отряда скептически поглядел на него и, вздохнув, отвернулся.

* * *
        К часу дня подошла разведка противника.
        Человек двадцать конных в голых «яко вода солнцу светло сияющу» доспехах подъехали к выкопанному нами рву. Я и ещё несколько салажат в байданах, как наиболее уязвимая часть нашего воинства, были отведены в заранее подготовленное укрытие и теперь с жадным любопытством следили поверх бруствера за развитием событий.
        Постарел авантюрист, осунулся. Я имею в виду того, что командовал их отрядом. Ударив саврасую лошадь длинными шпорами, он выехал вперёд и долго смотрел на заострённые колья, вбитые в дно рва.
        - Пёс! - бросил он наконец с отвращением. - Успел-таки…
        Он поднял глаза. Перед ним с того края рва грозно топорщился так называемый «ёж». «Молодые» подтянулись, посуровели, руки их были тверды, лезвия алебард - неподвижны.
        - А почему у него лошадь саврасая? - шёпотом спросил я одного из салажат. - Была же белая…
        Действительно, лошади под противником были и той и другой масти.
        - Белая во время атаки шею свернула, - также шёпотом пояснил салажонок. - Да ты сам сегодня увидишь - покажут…
        - Предлагаю пропустить нас по-хорошему! - раздался сорванный голос старшего всадника. - Имейте в виду: сейчас сюда подойдёт ещё один отряд в пятьдесят клинков…
        - Да хоть в сто… - довольно-таки равнодушно отозвался с этого края рва наш командир.
        Мой противник оскалился по-волчьи.
        - Ты вынуждаешь меня на крайние меры, - проскрежетал он. - Я вижу, придётся мне завтра прихватить сюда…
        - Пулемёт, что ли?
        - А хоть бы и пулемёт!
        - Прихвати-прихвати… - невозмутимо отозвался командир. - А я базуку приволоку - совсем смешно будет…
        - А я… - начал противник и, помрачнев, умолк.
        - Сеточку, - издевательски подсказал командир. - Сеточку не забудь. Такую, знаешь, капроновую…
        Тот яростно кругнулся на своём саврасом.
        - Червь! - выкрикнул он. - Татарский прихвостень! Там, - он выбросил закованную в сталь руку с шелепугой подорожной куда-то вправо, - терпит поражение князь Мстислав Удатный! А ты? Ты, русский человек, вместо того, чтобы ударить поганым в тыл… Сколько они тебе заплатили?..
        - За прихвостня - ответишь, - процедил командир. Тяжёлый наконечник семиметрового копья плавал в каких-нибудь полутора метрах от шлема всадника, нацеливаясь точно промеж глаз.
        - Куда, нехристь?! - Это уже относилось к противнику из «молодых», не сумевшему сдержать белую лошадь и выехавшему прямо на край рва.
        В остервенении старший всадник хлестнул виновного шелепугой. Тот взвыл и скорчился в седле - рогульчатое ядро пришлось по рёбрам.
        - А мы ещё жалуемся… - уныло проговорил один из наших салажат. - У нас «деды» хоть орут, да не дерутся…
        Я же с удовлетворением отметил, что «ёж» из копий и алебард не дрогнул ни разу. Воины по эту сторону рва стояли, нахмурясь и зорко следя за конными. Что-что, а дисциплина у меня всегда была на высоте.
        Потом подошёл обещанный противником отряд. Пятьдесят не пятьдесят, но клинков сорок в нём точно было. На той стороне начались давка и ругань. Всадники подъезжали группами, смотрели с содроганием на заострённые колья и снова принимались браниться. Наконец вся эта масса попятилась и на рысях двинулась прочь, оставив после себя перепаханную, изрытую копытами землю.
        - Вроде отвоевали на сегодня, - сказал командир.
        Возле рва оставили охранение и разрешили салажатам вылезти из укрытия.
        - Ну что он там? - нетерпеливо крикнул новобрачный, чуть запрокинув голову.
        - Уходит, - ответил ему наш наблюдатель с холма.
        - Всё правильно, - заметил командир. - Убедился, что все лазейки перекрыты, и теперь концентрирует силы на равнине. Напролом попрёт…

* * *
        Наблюдателей на бугре сменяли часто. И не потому, что служба эта была трудной, - просто каждому хотелось взглянуть, что делается на равнине.
        - Вторая баталия пошла, - сообщил только что спустившийся с холма бородач. - Пусть новичок посмотрит. Ему полезно…
        - Можно, - согласился командир. - Пошли, новичок…
        Мы поднялись на бугор. Открывшаяся передо мной равнина была покрыта свежей, ещё не выгоревшей травой. И по этому зелёному полю далеко внизу, грозно ощетинясь копьями, взблескивая панцирями и алебардами, страшный в своей правильности, медленно полз огромный прямоугольник - человек в тысячу, не меньше.
        - Эх, мать! - восхищённо сказал наблюдатель. - Красиво идут!
        - Да я думаю, - отозвался командир. - Там же «старики» в основном! За десять лет и ты строем ходить научишься…
        - Так что служи, служи, - не преминул добавить поднявшийся вместе с нами хриплый. - Тебе ещё - как медному котелку.
        - А вон и первая баталия строится, - сказал наблюдатель.
        В отдалении муравьиные людские потоки струились из-за бугров и пригорков, смешиваясь на равнине в единую массу, постепенно преобразующуюся во второй такой же прямоугольник.
        - Да что ж они так вошкаются сегодня? - с тревогой проговорил хриплый. - Не успеют же!..
        - Успеют, - сказал командир.
        Он перевернул ладанку и взглянул на циферблат:
        - Ну, минут через десять начнётся…
        И минут через десять - началось! Конница выплеснулась из-за пологого холма, ослепив сверкающими на солнце доспехами. И она продолжала изливаться, и казалось, ей не будет конца. Никогда бы не подумал, что это так много - семь тысяч человек! И вся эта масса разворачивалась во всю ширь равнины и с топотом, с визгом, с лязгом уже летела на замершие неподвижно баталии.
        Я зажмурился. Ничто не могло остановить этот поток сверкающего и как бы расплавленного металла.
        - Что? Сдали нервишки? - злорадно осведомился командир, обращаясь, как вскоре выяснилось, не ко мне, но к противнику на равнине. - Это тебе не сеточки капроновые бросать…
        Я открыл глаза. Ситуация внизу изменилась. Баталии по-прежнему стояли неподвижно, а вот первые ряды конницы уже смешались. Всадники пытались отвернуть, замедлить разбег, а сзади налетали всё новые и новые, начиналась грандиозная свалка.
        - Смотри, смотри! - Хриплый в азарте двинул меня в рёбра стальным локтем. - Туда смотри! Сейчас белая шею свернёт!
        Упало сразу несколько лошадей, и одна из них так и осталась лежать. Чудом уцелевший всадник прыгал рядом на одной ножке - другая была схвачена стременем.
        - Всё, - с сожалением сказал хриплый. - Конец лошадке.
        - А где он взял саврасую?
        - С племзавода увёл, гад! - Хриплый сплюнул. - Предупреждали ведь их: усильте охрану, обязательно будет попытка увода… Нет, прошляпили!
        - Ну вроде дело к концу идёт, - удовлетворённо объявил командир и повернулся к отдыхающему внизу отряду. - Кончай перекур, орлы! Всё по возможности привести в прежнее состояние. Ров - засыпать, частоколы убрать. Найду хоть один окурок - заставлю похоронить. С почестями.

* * *
        В пыльных доспехах, держа шлем и алебарду на коленях, я сидел на стуле посреди кабинета и смотрел в скорбные глаза шефа.
        - Ты не передумал, сынок? - участливо спросил он.
        - Нет, - ответил я со всей твёрдостью. - Не передумал.
        - Понимаешь, какое дело… - в затруднении проговорил шеф. - Я-то предполагал раскидать эти семь тысяч дней на нескольких сотрудников - хотя бы по тысяче на каждого… Но ты войди в моё положение: вчера какой-то босяк прорвался в одиннадцатый век и подбросил в Гнёздовский курган керамический обломок твердотопливного ускорителя, да ещё и с надписью «горючее». Теперь, видимо, будет доказывать освоение космоса древними русичами. А сегодня - и того хлеще! Целую банду нащупали! Собираются, представляешь, высадить славянский десант в Древней Греции. Ну там Гомера Бояном подменить и вообще… Давно у нас такой запарки не было.
        - Да не нужно мне никакой помощи! - сказал я. - Людей у меня там хватает…
        Впервые я смотрел на своего шефа как бы свысока, что ли… Ну вот сидит он за столом - умный ведь мужик, но один. Совсем один. И что он, один, может?.. Я зажмурился на секунду и снова увидел ощетиненный копьями, страшный в своей правильности огромный квадрат, ползущий по зелёному полю. Воистину это был я…
        - Да боюсь, тяжело тебе придётся… - озабоченно сказал шеф. - Сам ведь говоришь: дедовщина там у вас…
        - Да какая там дедовщина! - весело возразил я. - Вот у него дедовщина так дедовщина! - Тут я не выдержал и радостно засмеялся. - Сам себя шелепугой лупит!..
        1991
        Улица Проциона
        Летающая тарелка, металлически сверкнув в студёной синеве сентябрьского неба, скользнула наискосок над улицей и скрылась за шероховато-серой коробкой жилого дома. Прохожий охнул и, вздёрнув левый обшлаг плаща, уставился на оцепеневшую секундную стрелку.
        - Да чтоб тебе повылазило! - плачуще проговорил он вслед инопланетному летательному аппарату и сплюнул в сердцах на асфальт.
        Огляделся, ища свидетелей. Неподалёку, посреди намытого ветром островка палой листвы, стоял и смотрел в небо прозрачнобородый юноша с этюдником через плечо.
        - А? Видали? - вне себя обратился к нему прохожий. - Ну вредительство же самое настоящее! Главное, только-только по радио время сверил… У вас тоже остановились?
        Юноша очнулся и посмотрел на прохожего.
        - Совершенная всё-таки штука… - задумчиво молвил он.
        Но к счастью, в этот момент листва под ногами крутнулась смерчиком, и конец бестактной фразы пропал в общем шелесте.
        - Вот и я говорю: безобразие! - недослышав, выкрикнул прохожий. - Ну объясните вы мне: ну почему у нас всё делается, я извиняюсь, через коленку? Людей, значит, выгоняем в степь, на семь ветров, а нелюдь эту… На голову скоро садиться будут!
        - Да неловко их как-то, знаете, в степь… - заметил юноша. - Всё-таки братья по разуму…
        Прохожий злобно уставился на собеседника.
        - Вот-вот… - скривившись, выговорил он. - Скажите лучше: привыкли перед иностранцами на брюхе ползать! В Америке бы небось, пройди он вот так над крышами, поостанавливай всем часы, - знаете бы что было? Он на посадку - а ему тут же иск на крупную сумму!.. - Прохожий снова взглянул на циферблат и скривился окончательно. - Стоят. До сих пор стоят…
        - А у того мотор заглох, - сообщил юноша.
        Прохожий оглянулся. Метрах в двадцати от них, ухватясь за полуоткрытую дверцу остановившегося «жигулёнка», каменел в живописной позе только что, видать, выскочивший шофёр с запрокинутым сливово-сизым лицом. Губы его свирепо шевелились.
        Картина эта доконала прохожего.
        - К чёрту! - взорвался он, снова поворачиваясь к юноше. - Вот устроить им митинг перед Думой!.. Ну невозможно же так!.. За каким дьяволом мы их вообще выбирали?
        И, наподдав носком немодного ботинка скрутившийся за считаные секунды лиственный пригорок, весьма решительно зашагал прочь. Отойдя метров на десять, обернулся.
        - А в следующий раз, - пригрозил он напоследок, - вообще голосовать не пойду!..
        Юноша посмотрел ему вслед и, переведя ожившие к тому времени часы на пять минут вперёд, двинулся в противоположном направлении. Вскоре он вышел на край странной площади, лежащей не по центру, а сбоку от проспекта и отделённой от полотна дороги двойным рядом ёлочек. Вымощенная бетонными квадратами площадь вздымалась посередине двумя волнами ступеней, вознося почти на трёхметровую высоту блистающий мрамором цоколь огромного прямоугольного здания. По фризу, где ранее нависали глыбы идеологически выдержанного барельефа, ныне распласталась сияющая металлическая надпись «Отель „Галактика“». А с боковой стороны почему-то ещё и по-английски - «Ноtеl Gаlаху».
        Фонтан не работал. Вода в бассейне была подёрнута утренним ледком. Неподалёку от фонтана на бетонных квадратах стояли четыре дискообразных аппарата, причём крайний, судя по всему, только-только прибыл. Тут же, стараясь не слишком приближаться к инопланетной технике, прохаживался милиционер в чёрной меховой куртке, при кобуре и портативной рации.
        В углу площади торчал полосатый штырь, увенчанный стеклянным плоским ящиком, на коем изображена была синяя буква «Т», а рядом с ёлочками приткнулись штук пять такси. Шофёры, собравшись в кружок, курили, ёжились и посматривали неласково, как раскрывается на манер апельсина только что приземлившаяся летающая тарелка. Высокая серебристая фигура ступила на бетон и, не дожидаясь, когда купол аппарата снова сомкнётся, направилась неспешно в сторону здания, в дверях которого немедля показался швейцар. Сделав несколько шагов, фигура окуталась вдруг мерцающей розовой дымкой.
        - Ишь, - прокомментировал лениво один из таксистов. - Холодно ему. Поле врубил…
        - Да, это тебе не Вега, - не без злорадства заметил второй.
        Третий подумал и хмыкнул:
        - Какая Вега? С Веги - те здоровые, чёрные. А серебристые - это с Проциона.
        - Процион-моцион!.. - Второй раздражённо заплевал окурок. - Налетело погани со всего света… Куда едем?
        Последний вопрос относился к прозрачнобородому юноше, остановившемуся то ли послушать таксистов, то ли поглядеть на инопланетянина.
        - Да пожалуй, что никуда, - несколько смущённо ответил он. - А что, скажите, вот это розовое… это и есть поле?
        Но таксист с ним больше разговаривать не пожелал и снова повернулся к коллегам. Губы юноши обиженно дрогнули. Однако спина сердитого шофёра выглядела столь непробиваемой, что он решил не связываться и пошёл прочь, время от времени пожимая свободным от этюдника плечом. Асфальт по периметру площади был совершенно чист, - видно, листву размело при посадке.
        - Серёжа!
        Юноша остановился. Из-за последней ёлочки вышел, ухмыляясь, рослый плечистый парень. Из-под прямоугольного козырька высокой фермерской кепки на юношу, которого, оказывается, звали Серёжей, уставились маленькие серые глаза - не выразительнее заклёпок. Зато нижняя челюсть была куда как выразительна! Ворота прошибать такой челюстью.
        - Володька, ты? - Обрадованный Серёжа сбросил с плеча этюдник и протянул хрупкую мальчишескую руку навстречу огромной ухватистой пятерне с оббитыми и расплющенными костяшками пальцев. Надо полагать, молодые люди не видели друг друга давно, потому что после рукопожатия они ещё и обнялись.
        - Ну ты, я смотрю, вообще не изменился, - подавая звук несколько в нос, приговаривал рослый Володя. - Каким был на выпускном - таким и остался…
        - Как? А борода?
        - Где борода? - Володя всмотрелся. - Ёлки-палки! Сразу и не заметишь… - Взгляд его упал на этюдник. - Так всё и рисуешь?
        - Крашу, - криво усмехнувшись, поправил Серёжа.
        - Не свисти! - последовал ответ. - Сам небось картины пачками за бугор гонишь. За баксы, а?
        - Скажешь тоже… - совсем засмущавшись, проговорил Сергей. - Слушай, а почему ты без куртки? Холодно же!
        Володя осклабился:
        - А у меня куртка вон там, за ёлочками стоит. Ну, хватай свои деревяшки, пошли…
        За ёлочками, отражая в подробностях лаковыми чёрными боками сентябрьский денёк, стояла новенькая «Волга».
        - Твоя? - поразился Сергей.
        Володя не ответил. Похоже, при виде собственной машины у него резко испортилось настроение. С удручённым видом он огладил край капота и, вздохнув, сказал:
        - Продавать хочу…
        - С мотором что-нибудь? - робко предположил Сергей.
        - «Мерседес» буду брать, - сухо пояснил тот. - А то неловко уже… Погоди-ка… Во-от… - продолжал он, протискиваясь за руль и открывая изнутри вторую дверцу - для Сергея. - А я, ты понимаешь, еду, и вдруг - раз! Мотор заглох. Что такое, думаю… Выглянул - а он как раз на посадку заходит… А потом гляжу - ты идёшь…
        Он взялся за козырёк и как бы снял лоб вместе с кепкой. Под высокой тульёй, прикрытые наполовину плоской каштановой чёлочкой, обнаружились одни надбровья - правда, очень мощные.
        - Что… прямо «мерседес»?..
        Володя только усмехнулся в ответ и включил зажигание. «Волга» с набором скорости вписалась в поворот, и Сергея на пару секунд прижало к каменному бицепсу бывшего одноклассника.
        - Погоди, - спохватился он. - А куда мы едем?
        - Ко мне, - невозмутимо отозвался Володя. - Что ж я, ещё пять лет тебя отлавливать буду? Лёха вон в Штаты подался - и то уже два раза с ним виделись. А тут в одном городе живём…
        Сказано это было с упрёком.
        - Да понимаешь… - виновато начал Серёжа, потом запнулся и в затруднении потрогал болтающуюся перед глазами тусклую спиралевидную висюльку, совершенно не вписывающуюся в роскошный интерьер «Волги».
        - Ты полегче с этой хреновиной, - скосив невыразительный глаз, посоветовал Володя. - Она, чтоб ты знал, триста баксов стоит.
        Испачканный в краске палец испуганно отдёрнулся.
        - Да ну тебя… - смущённо улыбаясь, сказал Серёжа. Но, посмотрев на друга повнимательнее, перестал улыбаться и во все глаза уставился на покачивающуюся вещицу.
        - Погоди… Так это - оттуда? Из отеля?
        Володя кивнул с довольным видом.
        - А… посмотреть можно?
        - Смотри, - милостиво разрешил тот. - Только имей в виду: хрупкая, зараза. Карандашом щёлкнешь - сразу в пыль… Тёлка одна моя умудрилась: представляешь, села на такую вот штуковину!.. Так даже пыли не осталось: одно пятно на юбке, другое - на сиденье… И не выводится вдобавок. Ещё и обшивку из-за неё менять пришлось. Чуть не пришиб корову…
        Летящий навстречу проспект отвалился влево, и машину коротко протрясло по свежезалатанному асфальту неширокой улочки.
        - Козлы… - равнодушно обронил Володя. - Опять дорогу ломали - трубу у них там какую-то пробило…
        Серёжа чуть ли не с отчаянием всматривался в покачивающуюся на ниточке спираль.
        - Слушай, - спросил он наконец. - А зачем она?
        - Сам, что ли, не видишь? - недовольно сказал Володя. - Висит. Переливается. Денег стоит.
        - Переливается?..
        Володя досадливо шевельнул тяжёлой челюстью.
        - Да тут, понимаешь, какое дело… Она ж не на наше зрение рассчитана. В ультрафиолете, говорят, переливается…
        «Волга» нырнула под полотно железной дороги и, пролетев мрачный сырой туннель, снова вырвалась на божий свет. Слева с оттяжкой замелькали выложенные кафелем многоэтажные здания.
        - Странно всё-таки, ей-богу… - как-то жалко усмехнувшись, сказал Сергей.
        - А что странного? - не понял Володя.
        - Да вот, казалось раньше… прилетят они - и всё пойдёт по-другому…
        Володя хмыкнул и задумался. Надолго. До самого поворота. Потом внимательно посмотрел на бывшего одноклассника:
        - А по-другому - это как?

* * *
        Дверь представляла собой прямоугольник листовой стали изрядной, видимо, толщины, с металлическим штурвальчиком вместо ручки.
        - Да грабанули меня месяц назад, - нехотя пояснил Володя. - Пришлось вот навесить…
        - Да-а… - с уважением молвил Сергей. - Чёрта с два теперь откроешь…
        - Открыва-ают… - утешил Володя, извлекая из кармана кожаный чехол с многочисленными ключами. - У братка одного такая же дверь была - с тремя замками, ну? Вверху, внизу и посередке… Так они что сделали! Дождались, когда уйдёт, поставили на лестничной площадке флажки (осторожно, мол, сварка), подвели автоген, разрезали петли, ну и открыли в другую сторону, где замки… Мою-то, правда, хрен так откроешь, у меня ручку повернул - и на четыре штыря, понял? В косяки, в порог и в притолоку… Так что только со стеной вынуть можно… На, подержи…
        Он отдал Серёже прихваченную из машины инопланетную висюльку и принялся крутить штурвальчик и проворачивать ключ. Открыл, забрал вещицу, и бывшие одноклассники прошли в голую, с ободранными обоями прихожую. Изнутри дверь выглядела и вовсе устрашающе: маслянисто отсвечивающие штыри, сваренная из швеллеров рама. Особенно поразил Сергея глазок - призматический, на манер перископа.
        - Это чтоб в глаз через дырку не выстрелили?
        - А чего ты ржёшь? - без улыбки отозвался Володя. - Стреляли уже.
        - В тебя?
        - Ну ты даёшь! - сказал Володя, замыкая дверь изнутри. - Если бы в меня, ты бы сейчас со мной не разговаривал…
        Несколько ошарашенный, Серёжа повесил куртку на торчащий из стены гвоздь-двухсотку - и, миновав открытую дверь в спальню, где стояла прикрытая пледом раскладушка да валялось всевозможное спортивное железо, друзья очутились в обширной комнате, казавшейся больше истинных своих размеров из-за полного отсутствия обстановки. Видимо, первым приобретением ограбленного Володи была бронированная дверь с глазком и штурвальчиком.
        - Неужели и мебель вынесли? - пришибленно спросил Серёжа.
        - А ты думал? Открыли квартиру, подогнали фургон, наняли грузчиков… А соседям сказали: переезжает… Съездил, короче, позагорал… Ты посиди, я сейчас…
        Серёжа прислонил этюдник к одной из голых стен и, присев на табуретку возле покрытого клеёнкой кухонного стола, огляделся. Комната была освежёвана так же, как и прихожая. Надо полагать, Володя решил, воспользовавшись случаем, заодно отремонтировать квартиру.
        В открытую форточку с улицы ползло какое-то невнятное глухое бормотание, время от времени стираемое шумом проходящих машин. Невольно создавалось ощущение огромной толпы под окнами.
        Вернувшийся Володя поставил на стол початую бутылку коньяка, два разнокалиберных стакана, какие-то консервы и надорванную пачку галет.
        - Другой закуски нету, - предупредил он. - Так что - чем богаты…
        И принялся вскрывать баночку чёрной икры иранского производства.
        Глухое бормотанье на улице тем временем становилось всё явственней - не было уже никакого сомнения, что под окнами собралась толпа человек в пятьдесят. Затем бормотанье взбурлило гомоном, из которого прорезался вдруг совершенно нечеловеческий крик: «За кем? За ним?»
        - Во! - заметил Володя, разливая коньяк. - Десять часов ровно. Акционеры, блин… Ох, кину я им как-нибудь туда «черёмуху»…
        - Черёмуху? - удивился Серёжа.
        Володя рассмеялся и, опустив на свой стакан огромную оббитую лапу, заставил друга сделать то же самое. Посуда была сдвинута основаниями - и звук получился как от столкновения двух булыжников. Бывшие одноклассники выпили и за неимением ложек подцепили икру из баночки обломками галеты.
        - Слушай, - сказал Сергей. - А эта спиралька… откуда она у тебя?
        Володя насмешливо разглядывал совершенно не изменившегося приятеля:
        - Ну, скажем, купил…
        - Слушай, а у кого?
        Последний вопрос почему-то сильно не понравился Володе.
        - Да иди ты к чёрту! - сказал он. - Нашёл вообще, о чём говорить!.. Из наших кого-нибудь видел?
        - Из наших? - Серёжа подумал. - Скляра видел. В автобусе.
        На мужественном лице Володи был изваян живой интерес.
        - В автобусе? Ну-ну, и как он?
        - Да знаешь, не очень… - признался Серёжа. - Грязный какой-то, на ногах еле держится…
        Володя скорбно кивал.
        - Да, - сказал он наконец. - Спился Скляр. Мне об этом уже год назад говорили… А ещё кого видел?
        - Ленку видел, - улыбаясь от уха до уха, сообщил Серёжа. - По телевизору.
        Глаза у него блестели - видно было, что за пять лет пить он так и не научился.
        - Да? - сразу оживившись, вскричал Володя. - И ты тоже?.. А я, ты понимаешь, смотрю в программке: конкурс красоты, финал… Включил - гляжу: ёлки-палки! Ленка наша в купальничке… дефилирует… - оборвал фразу, помрачнел и закончил ворчливо: - Насажали козлов в жюри… Видел, какую они мымру выбрали? Куплены все на корню…
        - Да ну, не может быть… - усомнился Серёжа.
        - Куплены-куплены, - сказал Володя. - Но и она тоже хороша - предупредить не могла…
        - А что бы ты сделал?
        Володя молчал, угрюмо пошевеливая челюстью. Невыразительные глаза его как бы провернулись сами в себе и вообще перестали что-либо выражать.
        - Да, слушай! - встрепенувшись вдруг, озабоченно проговорил он. - Ты сам-то - как? Никуда пока не собираешься? Ну там в Союз художников вступать?..
        - Смеёшься… - уныло молвил Серёжа. - Какой там Союз!..
        - Соберёшься - скажи, - вполне серьёзно предупредил Володя. - А то ведь там тоже, наверное, козлов полно… Вообще давай - рисуй, становись знаменитым… Чтобы я тобой гордился, понял?
        Он снова плеснул в стаканы коньяк.
        - Ну давай… За нас! За десятый «вэ»!
        Гляделки его затуманились, и он произнёс мечтательно:
        - Вот построю лет через пять виллу - с бассейном и с кинозалом… Соберу весь класс… И будете вы у меня там плавать и кино смотреть…
        В открытую форточку с улицы забрело сдавленное: «Заноси, тудытъ!..» - и гулкий стук опускаемой тяжести.
        - А я так и не понял, - сказал Серёжа. - Купил ты её или выменял?
        - Кого?
        - Да спиральку эту… из отеля…
        Володя вдруг изменился в лице. Переносица вздулась, как у тигра.
        - Ты соображай, что говоришь! - гаркнул он на испуганно съёжившегося Серёжу.
        - Так а что я такого?.. - растерянно пробормотал тот. - Я же…
        Володя шумно дышал, раздувая ноздри. Потом вскочил, двинулся к двери, обернулся.
        - Лучше бы ты меня на хрен послал! - в сердцах бросил он и исчез. Слышно было, как он громыхает за стеной своим спортивным железом. Совершенно сбитый с толку, Сергей ждал продолжения.
        Володя вернулся с дымящейся сигаретой.
        - Вот! - сказал он. - Закурил из-за тебя!..
        И заходил, успокаиваясь, по гулкой пустой комнате. Всё ещё ничего не понимающий Серёжа, прижав испачканные в краске ладони к груди, сидел на табуретке и только поворачивался вслед за разгневанным другом.
        - Володь… - повторял он жалобно. - Ну извини, ну… Володь…
        Володя стремительно нагнулся к отпрянувшему Серёже и потряс перед самым его лицом узловатыми, чуть скрюченными пальцами, в которых дымилась сигарета.
        - Ты запомни, - проговорил он с угрозой. - Я к этому отелю не подходил и не подхожу! И тебе не советую!..
        Он выкинул докуренную едва до половины «честерфильдину» в форточку и, успокоившись малость, вернулся за стол. Сердито расплеснул остаток коньяка по стаканам.
        - Ну прости, Володь… - Серёжа чуть не плакал.
        - Ладно, замяли… - хмуро проворчал Володя. - Ты смотри ещё кому-нибудь такое не ляпни. Скажи мне кто другой - в шесть секунд рыло бы начистил и с лестницы спустил…
        - Так а что я ляпнул-то?
        - Что-что… - Володя всё ещё посапывал разгневанно и в глаза не смотрел. - Можно подумать, не знаешь, как относятся к этим… Ну, к тем, которые у отеля пасутся…
        - Знаю, - сказал Серёжа. - Плохо.
        - Плохо? Да их никто за людей не держит! Понял?.. - Володя проглотил коньяк и со стуком вернул стакан на стол. - Слышал небось, на что они у проционов все эти побрякушки выменивают?
        - Н-ну… я полагал, на сувениры какие-нибудь наши…
        При этих словах тяжёлая челюсть Володи отвалилась, и несколько секунд он смотрел на приятеля, приоткрыв рот.
        - Чёрт тебя поймёт, на каком ты свете живёшь, - пробормотал он наконец. - На сувениры - надо же!..
        - А на что же тогда?
        - Не знаю, - отрывисто сказал Володя. - И никто не знает.
        - То есть как?
        - А так!.. - Явно нервничая, Володя одним движением растёр в пальцах галетную крошку. Лицо его было угрюмо. - В общем, запомни: проционы эти… Ну, длинные такие, серебряные… Так вот они в обмен на всю эту шелупень что-то у человека забирают. По частям, понял? И никто не знает - что…
        - Может, биополе? - испуганно раскрыв глаза, предположил Сергей.
        - Ты прессу-то вообще читаешь? - поинтересовался Володя.
        - Нет, - виновато сказал Сергей.
        - Оно и видно… Проверяли уже учёные. Говорят: как было биополе - так и есть, никаких изменений…
        - Так а что ж они тогда забирают-то?
        - А чёрт его знает! - с досадой ответил Володя. - Верующие говорят: душу…

* * *
        Выйдя из подъезда, Сергей остановился и долго смотрел, как по лаковому чёрному капоту Володиной «Волги» переползает скрюченный тополиный лист. Серёжа наблюдал за ним с явным беспокойством, будучи, видимо, одним из тех, кто в любом пустяке видит отражение собственной жизни. Несколько раз листок подбирался к самому краю капота, но потом вздрагивал и поспешно отползал к центру. Наконец Сергей вздохнул и, поправив ремень этюдника, направился к прямоугольной сквозной дыре, выводящей со двора на улицу.
        Улица Проциона двумя параллельными асфальтовыми лентами скатывалась по косогору к линии железной дороги - прямо в ощеренную чёрную пасть туннеля. В самом начале улицы, посреди голого глинистого газона стоял облицованный мрамором прямоугольный, как шкаф, обелиск. Плитки четыре с боковой стороны уже отпали, обнажив красное кирпичное экорше с серыми цементными жилами.
        Судя по всему, Сергей не бывал в этом районе давно. Без видимой необходимости он пересёк проезжую часть и остановился перед обелиском.
        «Этот хурх дружбы, - прочёл он на бронзовой зеленоватой доске, - посажен в честь братьев по разуму с Проциона».
        В присыпанной листьями лунке топорщилось иглами нечто морщинистое, фиолетовое и безнадёжно засохшее.
        Скорбно помолчав над пропащим хурхом, Сергей поднял голову. За линией железной дороги в студёной синеве сентябрьского неба взблескивала по-над крышами металлическая искорка - кто-то снова, видать, шёл на посадку, попутно останавливая гражданам часы и двигатели автомобилей.
        Серёжа вернулся на тротуар и побрёл вниз, к туннелю. Шёл медленно, его обгоняли, оставляя в ушах обрывки разговоров:
        - Помер, поганец! Вчера только прочёл о нём, что поганец, а сегодня уже и помер…
        - Где? В «Проционе»? Санитарный день там сегодня!..
        Навстречу шла рослая девушка с надменными глазами. Дорого одетая, то есть чёрт знает в чём. Однако Сергея поразили только её серьги. Надо полагать, приврал друг Володя насчёт исключительной хрупкости инопланетных висюлек - на золотых проволочках, продетых в розовые мочки, покачивались два тусклых спиралевидных обломка.
        Засмотревшись, Серёжа нечаянно зацепил кого-то краем этюдника.
        - Встал! Надолба! - рявкнула на него басом свирепая старуха с коричневым дряблым лицом инопланетного чудовища.

* * *
        …Он брёл, бормоча, по неровным, присыпанным желтовато-серой листвой тротуарам, пока не обнаружил, что снова стоит на краю вымощенной бетонными квадратами площади, а впереди, блистая стеклом и мрамором, высится прямоугольное, похожее на храм здание с распластавшейся по фризу металлической надписью «Отель „Галактика“».
        Машин на стоянке прибавилось, зато дискообразных летательных аппаратов теперь насчитывалось всего три. Вообще обстановка на площади заметно изменилась: на пятачке между фонтаном и ступенями толклись какие-то молодые и не слишком молодые люди, одетые весьма по-разному. Среди них затесался даже один несомненный бомж, которого, впрочем, сторонились.
        Видимо, это были те самые, кого, по словам Володи, никто за людей не держал. Однако такое впечатление, что это их нисколько не печалило, - вели они себя раскованно, а то и просто вызывающе. Бомж, например, с полупьяной улыбкой разглядывал в упор милиционера в чёрной меховой куртке, и ничего ему за это не было.
        Подумать только, каждый из них, наверное, запросто общался с инопланетянами и, может быть, даже продавал им по кусочку свою бессмертную душу… В другое время Сергей, по врождённой застенчивости, вряд ли решился бы к ним приблизиться, но выпитый недавно коньяк сделал его отчаянно смелым, и художник, заворожённо глядя на загадочных людей, двинулся к фонтану. Ему, видно, очень хотелось остановить ну хоть этого, в тонированных импортных стёклах, и спросить:
        «Простите, пожалуйста… А вот эти спиральки… ну, тусклые такие, ломкие… На что вы их всё-таки вымениваете?»
        И тут что-то произошло. Все лица начали поворачиваться к Сергею. В устремлённых на него глазах он увидел досаду, злобу и, что уж совсем необъяснимо, зависть. Он как раз собирался поправить ремень этюдника - и замер, не закончив жеста.
        «Идите за мной», - отчётливо и бесстрастно произнёс кто-то в его мозгу.
        Сергей вздрогнул и обернулся. В каких-нибудь пяти шагах от него, окутанная мерцающей розовой дымкой, стояла высокая серебристая фигура. Видимо, проционец подошёл незаметно со стороны летающих тарелок.
        - Вы… мне?
        Разумеется, Сергей не раз встречал инопланетян на проспекте - и этих серебристых с Проциона, и здоровых чёрных с Веги - и наблюдал издалека посадку их аппаратов на площади, но столкнуться вот так, лицом к лицу… если, конечно, можно назвать лицом эту округлую металлическую скорлупу без единой прорези…
        «Вам», - снова прозвучало в мозгу, и серебристая безликая фигура двинулась к отелю.
        Несколько секунд Сергей стоял неподвижно. Проционец обернулся.
        «Вы боитесь».
        Трудно даже сказать, что это было: вопрос, утверждение, упрёк?..
        Сергей облизал губы. У него ещё была возможность повернуться и, ускоряя шаг, броситься прочь с этой площади…
        - Нет, - хрипловато ответил он. - Не боюсь…
        Толпа нехотя раздалась, давая им пройти.
        - Слышь, друган, - перекривив рот, глумливо выговорил бомж. - Ты там на мою долю не забудь, прихвати…
        Сергей споткнулся. Проционец подождал, пока его спутник вновь обретёт устойчивость, и они поднялись по ступеням к услужливо распахнутой стеклянной двери.
        У швейцара было тяжёлое лицо. Казалось, оно не выдерживает собственной тяжести: переносица просела, а нижняя губа выдавилась вперёд, как цементный раствор из-под кирпича. Поэтому улыбался швейцар, можно сказать, одними глазами - как бы опасаясь развалить лицо окончательно.
        Розовая дымка вокруг проционца внезапно померкла, и он совершенно человеческим жестом предложил Сергею войти.
        С первых шагов стало ясно, что пришельцы не тронули здание только снаружи. Внутри же всё было перестроено - непонятно, правда, когда и как. Стены и потолок коридора, по которому проционец вёл Сергея, были сделаны из какого-то зеркального материала. С одним лишь отличием - они ничего не отражали. Относительно пола сказать что-либо трудно, потому что он был покрыт роскошной, невероятно широкой и всё же вполне земной ковровой дорожкой.
        Между тем стройная серебристая фигура качнулась вправо и продолжала идти в наклонном положении. А через несколько шагов качнуло и Сергея. До самого поворота они шли как по косогору, потом чертовщина прекратилась, и загадочный крен исчез.
        Коридор плавно повернул влево, и Сергей чуть было не столкнулся с полупрозрачным человекоподобным существом. Оно припало к слепой зеркальной стене, пропуская идущих, и только уставилось на них огромными радужными глазами.
        - Кто это? - понизив голос, спросил Сергей, когда очередной плавный поворот скрыл от него полупрозрачного гуманоида.
        Проционец не ответил, и это не понравилось Сергею.
        - Куда мы идём?
        «Сюда», - равнодушным эхом отозвалось в мозгу, и они, непонятно каким образом, ступили в кубическое зеркальное помещение со скруглёнными углами. Такое ощущение, что прямо сквозь слепую блестящую стену, заколебавшуюся, как поверхность воды.
        «Встаньте в центре».
        Сергей повиновался.
        «Повернитесь направо».
        Он повернулся и увидел, что в скруглённом углу помещения на прозрачной, слегка наклонённой к нему поверхности разложены уже знакомые тусклые спиральки, ещё какие-то розовые шарики, чёрные брусочки со спичечный коробок, но поуже…
        «Вам разрешается выбрать себе один предмет», - информировал проционец.
        Судя по тому, как дёрнулось мальчишеское лицо Сергея, на память ему, скорее всего, пришла старая картинка: европейский купец, разложивший побрякушки из крашеного стекла перед смуглым дикарём Океании. Сергей повернулся к проционцу и уставился в безликую металлическую округлость шлема - туда, где у его собеседника должны были, по идее, располагаться глаза.
        - Я ничего не почувствовал, - испуганно возразил он.
        «Вы не могли почувствовать, - последовал беззвучный ответ. - Вы об этом не знаете. Вам это не нужно. Вы можете выбрать себе один предмет».
        Совершенно сбитый с толку Сергей снова повернулся к наклонённой прозрачной плоскости, на которой были разложены инопланетные побрякушки. Присмотревшись, он понял, что никакой плоскости нет вообще и на чём разложены предметы - неясно…
        Сергей поправил этюдник и спрятал руки за спину.
        - Нет, - отрывисто сказал он.
        «Вы ничего не хотите взять?»
        Сергею показалось, что в беззвучной и бесстрастной речи проционца впервые скользнуло удивление.
        - Не хочу, - подтвердил он. - Но если можно… Я хотел бы спросить вас…
        Проционец отозвался не сразу:
        «Спрашивайте».
        - Что вы о нас думаете? - тихо проговорил Сергей.
        Проционец молчал. Создавалось впечатление, что он колеблется. Округлая металлическая скорлупа шлема ничего, естественно, выразить не могла, и всё же Сергей буквально чувствовал на себе внимательный заинтересованный взгляд.
        «Идите за мной», - прозвучало наконец в мозгу, и проционец, видимо решившись на что-то, шагнул к стене.
        С бьющимся сердцем Сергей последовал за ним.
        Они шли по точно такому же коридору, только ковровая дорожка была здесь другого цвета. Последний поворот привёл их в тупик, и проционец отступил в сторону, вежливо пропуская Сергея вперёд.
        Тот шагнул, и зеркальная слепая стена заколебалась перед ним, как поверхность воды. Сергей прошёл сквозь неё и остановился, ничего не понимая. Он снова был в стеклянном вестибюле отеля, и на него - на этот раз без улыбки - смотрел швейцар с тяжёлым полуразрушенным лицом. Сергей обернулся, хотел спросить, но спрашивать было некого. Стена.
        Он не сразу сообразил, что по-русски это называется - выставить, а когда сообразил - уткнул подбородок в грудь и зажмурился до боли.
        Швейцар выжидающе смотрел. Когда же прозрачнобородый сопляк с этюдником, взяв наконец себя в руки, проследовал мимо него к выходу, швейцар озабоченно принялся изучать прямоугольный плафон на потолке. Потом сходил за тряпочкой и тщательно вытер дверную ручку, за которую брался Сергей.

* * *
        Уже скрылся за ёлочками отель, а он всё ещё не смел поднять лица - шёл, как после пощёчины, и всё пытался найти объяснение случившемуся. Может быть, проционец просто не захотел огорчать его? Или, может быть, им вообще запрещено говорить, что они о нас думают?.. В конце обсаженной ёлками аллеи Сергей чуть было не налетел на кого-то. За полшага до столкновения остановился, вскинул глаза и увидел прямо перед собой широкогрудого осанистого красавца в легкой импортной курточке. Плотная чёрная бородка, тёмные смеющиеся глаза. Незнакомец смотрел на Сергея с нескрываемым любопытством.
        - Здравствуйте… - неуверенно проговорил тот. У него вообще была плохая память на лица.
        Приветствие это сильно позабавило чернобородого.
        - Здравствуйте, - любезно отозвался он и продолжал смотреть.
        Сергей почувствовал неловкость и, поскольку дорогу ему явно уступать не собирались, попробовал обогнуть незнакомца, но тут же уткнулся в грудь второму, повыше. Этот чем-то напоминал друга Володю: утяжелённая нижняя челюсть и невыразительные скучающие глаза.
        Слева за ёлочками мерцал холодный мрамор отеля да сияла часть металлической надписи: «… алакт…»
        - Ну показывай, - утомлённо сказал Сергею тот, что повыше.
        - Что «показывай»? - растерявшись, спросил Сергей.
        Высокий глядел на него со скукой:
        - В отеле был?
        - Был…
        - Показывай, что вынес.
        - Ничего, - поспешно сказал Сергей. - Честное слово, ничего!
        Чернобородый осанистый стоял рядом и с интересом слушал их беседу.
        - Да что ж это мы посреди дороги? - мягко проговорил он, беря Сергея под локоток. - Прошу. Если это вас, конечно, не затруднит…
        Красивое лицо его стало при этом очень серьёзным, почти торжественным, глаза же как были - так и остались смеющимися. Втроём они поднырнули под еловые лапы и оказались на проспекте. У бровки, вся в льдистых отсветах, стояла большая светлая машина. Может быть, даже «мерседес».
        - Вы разрешите? - вежливо осведомился чернобородый, забирая этюдник.
        Здесь же, между ёлочками и «мерседесом», Сергей был обыскан быстро и бесцеремонно. Вывернутая куртка легла на край капота. Высокий изучал содержимое изъятого кошелька. Чернобородый присел над раскрытым этюдником.
        - Да что за чёрт! - с досадой сказал высокий и, положив кошелёк на куртку, снова взялся за Сергея.
        Тот не сопротивлялся, но лицо у него было скорее удивлённое, чем испуганное, - он всё ещё отказывался верить происходящему.
        - Куда дел?
        - Ребята… - сказал Сергей. - Честное слово…
        Сидя на корточках перед раскрытым этюдником, чернобородый озадаченно трогал пальцем тюбики с краской. Губы его то выпячивались задумчивым хоботком, то критически поджимались.
        - А? - спросил он наконец у того, что повыше.
        - Да свистит он, Курбаши! - взорвался тот. - Явно же в пополаме с кем-то работает! Сунул кому-нибудь, когда через площадь проходил…
        - Кому? - последовал быстрый вопрос.
        Высокий почему-то поперхнулся. Не дождавшись ответа, чернобородый красавец Курбаши перевёл взгляд на Сергея:
        - Что? В самом деле ничего?
        Сергей посмотрел на раскрытый этюдник, на вывернутую куртку, на кошелёк - и вдруг заплакал. Дошло наконец.
        - А ну-ка тихо! - с угрозой надвинулся на него высокий. - Прокатиться захотел? Так вот она, тачка, рядом…
        - Болт!.. - укоризненно одёрнул его Курбаши.
        Он всё ещё сидел на корточках. Ему было так удобно. Долговязый Болт дёрнул углом рта и, сплюнув, отшагнул.
        - Нам-то какое дело? - раздражённо спросил он, обращаясь в основном к Курбаши. - Взял он там, не взял… - И, видя, что всхлипывать Сергей почти прекратил, снова повернулся к нему. - Пойдёшь сейчас в отель и скажешь проциону, что передумал. Раз был у них, значит пусть раскошеливается - положено…
        - Нет… - Сергей замотал головой. - Я туда больше не пойду… Ведь они же меня… Они же нас… - Голос его прервался. Он зажмурился и стиснул зубы.
        - В конце концов, это его дело, Болт, - заметил Курбаши. - И потом, что ты ерунду говоришь: кто его туда одного пропустит?.. Помоги одеться человеку.
        Долговязый Болт с отвращением на лице сгрёб куртку, вывернул её и принялся заталкивать как попало в рукава ватные Серёжины руки. Курбаши закрыл деревянную крышку и легко поднялся с корточек.
        - Ты ничего не понял, - ласково сообщил он, вешая этюдник на плечо Сергея и заботливо поправляя ремень. - Мы не грабители. Просто нам необходимо было определить, ну, скажем, подоходный налог… Ты пойми, каждый, кто хоть однажды побывал у проционов, нуждается в защите. Знаешь, какие шакалы крутятся вокруг отеля? Это твоё счастье, что ты встретился с нами, а не с ними…
        - Я не просил о защите, - сказал Сергей.
        Курбаши рассмеялся. Зубы у него были великолепные.
        - Поздно, - сказал он. - Нас с тобой видели, и этого достаточно - тебя уже никто не тронет… Но если ты настаиваешь, Болт может прямо сейчас сходить на уголок и шепнуть кому надо, что мы к тебе отношения не имеем. Как? Пойдёт такой вариант?
        Серёжа пришибленно молчал. Курбаши не глядя протянул руку, и долговязый Болт поспешно вложил в неё кошелёк и удостоверение Сергея.
        - Видишь ли, э-э-э… - Курбаши раскрыл коричневую книжицу. - Серёжа… Я лично готов допустить, что ты был в отеле и ничего оттуда не вынес. Но Болт прав, это дела не меняет… Мы, повторяю, не грабители и поэтому возьмём с тебя по минимуму. - Он аккуратно вложил кошелёк в карман Серёжиной куртки, удостоверение - в другой. - Скажем, пятьсот… Я надеюсь, ты понимаешь, что не рублей?
        Стоящий рядом Болт задохнулся от возмущения.
        - Мало, Курбаши… - страдальчески проговорил он.
        - Ты полагаешь? - Чернобородый Курбаши задумчиво поглядел на Сергея. - Да нет, в самый раз… Только не надо говорить, что баксов у тебя нет, что тебе не у кого занять… Этого не надо. «Люля гриль» знаешь?
        - Нет, - обречённо сказал Сергей.
        - Это вон там, на углу, через квартал. Вот он, - Курбаши ткнул пальцем в грудь Болту, - будет ждать тебя там… ну, скажем, к шести часам. Я надеюсь, это никак твои планы не нарушает?
        - Сегодня? - беспомощно переспросил Сергей.
        - Можно и завтра, - согласился покладистый Курбаши. - Послезавтра, через год… Только в твоих интересах погасить задолженность сегодня к шести. А то ведь проценты пойдут, сам понимаешь…

* * *
        - Я же тебе, козлу, говорил! - На друга Володю было страшно смотреть. - Я же тебя, козла, предупреждал: близко не подходи!..
        Он ухватил с краешка железного блюдца дымящуюся «честерфильдину» и прошёлся в бешенстве от окна к столу и обратно. По комнате запорхали ветерки.
        - Ну хоть ты-то веришь, что я у них ничего не взял? - жалобно спросил Сергей.
        Володя замер на секунду, потом обернулся так резко, что воздух вокруг него едва не взбурлил.
        - В милиции был?
        - Нет.
        - Слава богу… - Плечи Володи слегка расслабились. Он медленно поднёс ко рту прокушенный фильтр и одной затяжкой испепелил сигарету почти на треть. Стремительно подсел к столу. - Какие они из себя? Ну, может, называли друг друга как?..
        - Один такой долговязый… - запинаясь, начал Сергей. - Болтом зовут…
        Володя медленно раздавил окурок в железном блюдечке. За мощными надбровьями, наполовину прикрытыми плоской каштановой чёлочкой, явно шла напряжённая мыслительная работа.
        - Болт… - проговорил он наконец. - Раз Болт - значит Курбаши…
        - Главное, они же видели, что взять с меня нечего!.. - в отчаянии сказал Сергей. - Видели же…
        Володя злобно фыркнул. Или резко выдохнул - как в карате.
        - На хрен им твои деньги! - заорал он. - Им не деньги, им ты нужен!.. Сколько они хотят?
        - Сказали по минимуму… Короче, пятьсот… - с трудом выговорил Сергей. - Долларов…
        - Ш-шакалы!..
        Друг Володя сорвался с места и исчез в дверном проёме. За освежёванной стеной загремело спортивное железо.
        - Собирайся! - рявкнул он, снова появляясь в комнате. - В темпе давай!..

* * *
        Дверь Курбаши ничем не отличалась от Володиной: прямоугольник листовой стали с глазком и штурвальчиком вместо ручки. Надо полагать, броню навешивала одна и та же фирма.
        - Да нет там никого… - обречённо сказал Сергей.
        Володя не ответил и утопил кнопку звонка ещё раз. Дверь приоткрылась. На пороге стоял чернобородый осанистый красавец Курбаши, в исполосованном английскими надписями спортивном костюме.
        - Разувайтесь, проходите, - негромко проговорил он.
        Похоже, появления Сергея не удивило его нисколько, - видимо, перед тем как открыть, он внимательно изучил гостей в перископический глазок.
        Они прошли и разулись. Тапочек Курбаши не предложил, да этого и не требовалось - под ногами пружинил ковёр. Дверь закрылась, четыре маслянисто отсвечивающих штыря беззвучно вошли в косяки, в порог и в притолоку.
        - Располагайтесь, - сказал Курбаши, проведя их в одну из комнат, и, не дожидаясь, пока они усядутся, забрался с ногами в кресло. - Чай? Кофе?
        Володя досадливо шевельнул челюстью и не ответил. В квартире было тихо, как в сейфе, - из соседней комнаты слышалось тиканье часов. Потом что-то прошелестело по коридору - что-то длинное, шёлковое. Кажется, в доме был ещё кто-то. Сергей быстро взглянул на Володю, но тот не отреагировал. Видимо, шорох в коридоре опасности не представлял.
        - Накладка вышла, Курбаши, - хрипло проговорил Володя.
        - Вижу, - отозвался тот. - Родственник?
        - Одноклассник, - буркнул Володя.
        Курбаши приподнял красивую бровь. Этакий эмир бухарский в спортивном костюме.
        - Даже словом не обмолвился, что вы с ним знакомы, - с мягким упрёком сообщил он.
        - Да дурак он, Курбаши! - взорвался Володя. В голосе его, однако, пробивались жалобные нотки. - Лох! Всю жизнь лохом был - я-то знаю, я ж с ним за одной партой сидел!..
        - Ты ведь со Скляром сидел… - робко напомнил Сергей.
        - Заткнись! - рявкнул Володя. И снова жалобно: - Ну ты же видишь, Курбаши? Ничего не понимает! Даже сейчас!..
        - Да, действительно… - согласился тот, с любопытством разглядывая их обоих.
        В соседней комнате осеклись часы, и стало совсем тихо. Где-то над плоской крышей девятиэтажки в студёной синеве сентябрьского неба парил дискообразный летательный аппарат.
        - Фатима, часы сверь, - не повышая голоса, произнёс Курбаши, когда часы пошли снова.
        В коридоре послышался прежний шёлковый шелест. У Володи было напряжённое лицо - он ждал ответа.
        - Ну что тебе сказать, Чубик… - задумчиво проговорил Курбаши. - Я всегда ценил твою помощь, и мне бы очень не хотелось с тобой поссориться. Вот только не знаю, как ко всему этому отнесётся контора. Болт уже на боевом посту, машина запущена…
        Володя поднялся и хлёстко выложил на край стола пять зеленоватых бумажек.
        Некоторое время Курбаши разглядывал купюры. Потом поднял исполненные уважения глаза на Володю, которого, оказывается, звали ещё и Чубиком.
        - Даже так?
        - Да, - сказал Володя. - Так.
        Курбаши вздохнул и, не вставая с кресла, поднял лежащий прямо на ковре мобильник, потрогал кнопки.
        - Ашотик?.. Здравствуй ещё раз… Узнал, да?.. Слушай, у тебя там Болт не появился?.. А что он делает?.. Ну, всё равно пригласи… - Курбаши опустил трубку и снова принялся разглядывать своих гостей. Потом в наушнике что-то отрывисто тявкнуло. - Болт?.. Да, я… В общем, доедай свой люля-кебаб… Можешь даже выпить… Да, уже можно… Ничего страшного, просто клиент принёс должок на дом… Да, на дом… - Наушник взволнованно залопотал, и Курбаши поморщился. - Не по телефону, Болт…
        Он не глядя отправил трубку на место.
        - Ну? - то ли спросил, то ли потребовал Володя.
        Курбаши опечалился, став от этого ещё красивее.
        - Да погоди ты, Чубик, - с досадой сказал он. - Серёжа…
        - Нет! - немедленно перебил его Володя.
        - Ты что, скупил всех одноклассников на корню? - холодно осведомился Курбаши. - Что ты всё время говоришь за него?.. Сколько ты получаешь, Серёжа?
        Сергей сказал.
        - И на работу, наверное, к девяти… - Курбаши сочувственно покивал. - Знаешь, я бы за такие деньги и просыпаться не стал… Ну а как насчёт будущего? Думаешь что-нибудь?
        - Будущее… - горестно скривясь, повторил Сергей. - Какое у нас теперь будущее!..
        Курбаши оторопело посмотрел на него, потом рассмеялся.
        - Да-а… - проговорил он. - А Чубик-то прав… Я не о будущем человечества, Серёжа. Я о твоём собственном будущем…
        - Курбаши!.. - с угрозой начал Володя.
        - Я говорю не с тобой! - отрезал тот и снова повернулся к Сергею. - Понимаешь, Серёжа, им мало кто нравится… Я же видел: ты не навязывался, процион сам к тебе подошёл… Так что ты подумай всё-таки, есть ли тебе смысл горбатиться дальше… Ты рисуешь? Ну и рисуй. Для души, для славы, для чего хочешь… Раз в месяц зайдёшь в отель… Ну, будешь, конечно, что-то отстёгивать нам - за охрану…
        Не сводя с него лихорадочных глаз, Сергей давно уже отрицательно качал головой.
        - Неужели ты веришь во все эти байки? Что проционы мужиков импотентами делают? Что душу забирают?.. Я думал, ты без предрассудков…
        - Я туда больше не пойду, - тихо сказал Сергей.
        - Не пойдёт он, Курбаши! - с жаром подхватил Володя. - Ну я ж его знаю, ну!..
        - Да вижу… - Курбаши скорбно поджал губы. Потом вздохнул и, не вставая, дотянулся до лежащих на краю стола денег.
        - Я могу идти? - сдавленно спросил Сергей.
        - Да, конечно…
        Сергей встал.
        - Володя, я… - Голос его пресёкся. - Я всё верну… В течение года я всё…
        - Да иди ты к чёрту, - хмурясь, проворчал Володя. - Вернёт он!.. Вот толкнёшь первую картину за бугор - тогда и рассчитаемся…
        Шутка, однако, далась ему с трудом: деньги - бог с ними, репутации было жалко… Сергей зажмурился и, чудом не налетев на косяк, вышел в коридор.
        - Фатиме привет… - мрачно проговорил Володя и тоже встал.
        Курбаши не ответил. Он слушал, как обувается в коридоре Сергей: не попадая ногами в ботинки, обрывая шнурки и, кажется, даже всхлипывая.
        - Чубик, - негромко позвал Курбаши, - ты на тачке?
        - Ну! - насторожившись, отозвался Володя.
        - Мой тебе совет: подбрось его до дому - видишь же, какой он! Как бы чего не натворил…
        1990
        Пусть видят
        Каким-то чудом он выбросился из переполненного автобуса - и побежал.
        - Помаду стёр!.. - ещё звенело в ушах.
        - А губёнки не развешивай!.. - злобно отругивался он на бегу, хотя от автобусной остановки его уже отделяло добрых полквартала. - В такси вон садись, с помадой!..
        Лавируя между шарахающимися прохожими, он достиг угла, понял, что всё равно не успевает, метнулся в арку. Контора располагалась на первом этаже - это многое упрощало. Добежав до родных окон, поднырнул под одним, под другим… Выпрямился у третьего.
        Свой брат сотрудник поднял голову, всмотрелся. Отчаянно гримасничая, вновь прибывший припал к стеклу, объясняя на пальцах: открой! Сотрудник встал, отворил створку и, равнодушно предупредив, что это будет стоить полбутылки креплёного, помог перелезть через подоконник.
        - Ждут? - отряхивая колено, спросил вновь прибывший.
        - В полном составе, - подтвердил сотрудник. - И Зоха с ними.
        Вновь прибывший расстроился окончательно.
        - Вот сучка! - пожаловался он. - Копает и копает! Так и норовит под сокращение подвести… Сюда не заглядывали?
        - Да нет вроде…
        - Ага… - сказал вновь прибывший и вышел в коридор.
        Бесшумно ступая, подобрался к тёмному, крохотному холлу, заглянул… Глазам его предстали три напряжённых затылка: два мужских и один женский. Трое неотрывно смотрели в проём входной двери.
        За их спинами он незаметно проскользнул в туалет, где тут же с грохотом спустил воду в унитазе и, напевая что-то бравурное, принялся шумно мыть руки.
        Когда вышел, его уже дырявили три пары глаз. Бледная от бешенства Зоха стояла, уронив руки, причём в правой у неё был плотный листок бумаги, разбитый на две графы: «ФИО» и «Опоздание в минутах».
        - Где вы были? - с ненавистью спросила она.
        Он удивлённо хмыкнул и оглянулся на дверь туалета.
        - В сортире, - любезно сообщил он. - Здравствуйте, Зоя Егоровна…
        - Когда вы явились на работу?
        - Довольно рано, - сказал он, с удовольствием её разглядывая. - Вас, во всяком случае, здесь ещё не стояло…
        - Ваш кабинет был закрыт! - крикнула Зоха.
        - Ну разумеется, закрыт, - с достоинством ответил он. - Я был в кабинете напротив. Если не верите, можете спросить…
        Зоха пошла пятнами, круто повернулась и выскочила из холла.
        - Ну ты артист… - скорее одобрительно, нежели с осуждением молвил один из мужчин.

* * *
        Отперев кабинет, он достал работу из сейфа и, разложив на столе, принялся с ликованием вспоминать всю сцену и какая морда была у Зохи. Потом зацокали каблуки, и пухлая рука в кольцах положила перед ним кипу белой шершавой бумаги.
        - Что это? - спросил он с отвращением.
        - Срочно, - выговорили накрашенные губы.
        - Но я же!.. - взревел он, раскинув руки и как бы желая обнять два пустых стола, владелицы которых пребывали в декретном отпуске.
        Подкрашенные глаза на секунду припадочно закатились - и это должно было означать, что заказ спущен сверху.
        Оставшись один, он некоторое время сидел, багровея, затем треснул ладонью по столу и, непочтительно ухватив кипу белой шершавой бумаги, направился к главному.
        - А-а-а, сам явился? - зловеще приветствовал его главный. - Ну расскажи-расскажи, поделись, как это у тебя нос с гробинкой чуть не проскочил…
        - Нос?..
        - С гробинкой.
        - Не может быть! - хрипло сказал он.
        - Ну вот, не может! - уже нервничая, возразил главный. - Ты лучше цензору спасибо скажи - цензор на последней читке поймал. С гробинкой, надо же! Был бы жив дедушка Сталин - он бы тебе показал гробинку…
        - Я проверю! - с ненавистью выговорил он и вылетел из кабинета.
        Ворвавшись к себе, дрожащими руками вынул из сейфа корректуру и, исправив впопыхах «гробинку» на «гробикну», с бьющимся сердцем сел за стол.
        Потом дверь открылась, и вошла машинистка. Не говоря ни слова, взяла лежащий на столе ключ и заперла кабинет изнутри. «С ума сошла!..» - перетрусив, подумал он.
        Поднялся навстречу, но, как выяснилось, намерения машинистки были им поняты в корне неправильно: приблизившись, она первым долгом влепила ему пощёчину. Он моргнул и влепил в ответ. Машинистка упала на стул и приглушённо зарыдала.
        - В чём дело? - процедил он.
        Оказалось, в помаде.
        - Дура ты! - рявкнул он как можно тише. - Это ко мне в автобусе какая-то овца прислонилась!..
        - В ав… В ав… - Она подняла на него безумные сухие глаза с нерастёкшейся тушью и снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг потребовала, чтобы он немедленно овладел ею на одном из свободных столов. Но тут, к счастью, в дверь постучали, и машинистку удалось спешно спровадить через окно - благо, первый этаж.
        Стук в дверь был тих, но настойчив. Это явился напомнить об утреннем благодеянии свой брат сотрудник. Они сходили на уголок и, безбожно переплатив знакомому грузчику за бутылку креплёной отравы, распили её в скверике.
        Движения замедлились, реакция притупилась, и, вернувшись с обеда, он нечаянно придремал в одиночестве над кипой шершавых листов. За час до окончания рабочего дня, вздрогнув, проснулся и в ужасе пробросил, не читая, страниц двадцать, пропустив таким образом семь грубейших ошибок, причём две из них - с политическим подтекстом.

* * *
        По дороге домой забрёл в гастроном - купить пельменей. В очереди его обозвали пенсом и алкоголиком, хотя не так уж от него и пахло, а до пенсионного возраста ему оставалось ещё лет пятнадцать.
        На улице сеялся мелкий дождь, от которого, говорят, лысеют, и, прикрыв намечающуюся проплешину целлофановым пакетом с пельменями, он зачвакал по грязному асфальту к дому.
        Возле телефонной будки с полуоторванной дверью что-то кольнуло в сердце - и мир остановился: дождь завис в воздухе, машины словно прикипели к шоссе, поскользнувшийся алкаш застыл враскорячку…
        - Вот и всё, - как бы извиняясь, произнёс кто-то сзади.
        Уже догадываясь со страхом, что всё это значит, он обернулся на голос. В каких-нибудь трёх шагах от него на грязном асфальте стоял некто одетый в белое, высокий и, кажется, крылатый.
        - Что?.. Уже?..
        - Да, - печально и просто ответил тот. - Уже…
        Они стояли лицом к лицу посреди застывшего и как бы нарисованного мира.
        - И… что теперь?
        Не выдержав его вопросительного взгляда, незнакомец отвел глаза.
        - Знаете… - сказал он, и лицо его стало несчастным. - Как-то неладно всё у вас сложилось… До двадцати лет что-то ещё проглядывало: какие-то порывы, какой-то поиск истины… А вот дальше…
        Он замолчал, тоскливо глядя на застывшего враскорячку алкаша.
        - Но ведь… мучился же!..
        - Да, - подтвердил незнакомец, но как-то неуверенно. - Да, конечно… Я постараюсь, чтобы там на это обратили особое внимание… - Он поднял скорбные глаза и беспомощно развёл руками. - Ну что ж, пойдёмте…
        И они двинулись по улице, которая вдруг начала круто загибаться вверх, к небу. Пройдя несколько шагов, незнакомец в белом оглянулся, и брови его изумлённо взмыли.
        - Что ж вы с пельменями-то? Бросьте вы их…
        - Нет!.. - лихорадочно, со слезой бормотал он, всё крепче прижимая к груди мокрую целлофановую упаковку. - Не брошу… Пусть видят… Истину им!.. Зоха - копает, в магазин зайдёшь - давка… Пельмени вот по пять рублей уже… Истину!..
        1991
        Смертельная
        Перебравшись на борт единственной здесь орбитальной станции, туристы первым делом врывались в обсерваторию и устраивали давку возле телескопа. По очереди вплавляли горящие глаза в линзы окуляров - и замирали в восхищении: внизу, подёрнутая лёгкой дымкой, плыла Смертельная. Девственные леса, прозрачные реки, незатоптанные пляжи…
        У туристов захватывало дух.
        Потом их приглашали по одному к начальнику станции и предлагали подписать бумагу, что с момента высадки на поверхность планеты за их жизнь и здоровье администрация ответственности не несёт.
        Эта процедура всегда производила сильное впечатление. От начальника выплывали притихшие и в телескоп теперь заглядывали осторожно и с уважением.
        - Позвольте! - ошеломлённо сказала дама в модном комбинезоне, имитирующем скафандр высшей защиты. - Но если там действительно так опасно, то почему туда пускают туристов?
        - Как же, не пустишь вас! - сварливо откликнулся долговязый пилот, сотрудник станции. - В прошлом году попробовали не пустить - так тут такое поднялось…
        Он безнадёжно махнул рукой.
        - Пожалуй, - поколебавшись, сказала дама, - я откажусь от экскурсии.
        Примеру её последовали ещё несколько человек.
        Потом ещё несколько.
        Потом ещё.

* * *
        Когда посадочная шлюпка опустилась на серый бетон единственного на планете космодрома, в ней было всего десять туристов. Десять самых отчаянных. Припав к иллюминаторам, они с замиранием озирали окрестность. В центре бетонного поля - два низких купола, по периметру - мощные силовые установки. А дальше - природа.
        Пилот разгерметизировал салон и опустил аппарель.
        - Вот вы и на месте! - с преувеличенной бодростью известил он. - А возле купола вас егерь встретит…
        Туристы переглянулись.
        - А проводить вы нас разве не хотите?
        В глазах пилота явственно обозначилась тоска.
        - Так ведь тут же рядом совсем…
        - Ну нет, так не пойдёт! - занервничав, сказал руководитель группы. - Раз уж взялись доставить - передайте из рук в руки.
        Пилот с неохотой выбрался из кресла и сошёл по аппарели на серый бетон. До самого купола он шёл с напряжённой спиной и расслабился, только оказавшись в помещении.
        - И где же ваш егерь?
        - Подождём… - неопределённо отозвался пилот, озираясь.
        - А кроме егеря, никто больше на планете постоянно не живёт?
        - Да как вам… - замялся пилот. - Вообще-то, тут ещё группа биологов… работает…
        Слово «работает» он произнёс с сильным сомнением.
        - Так работает или нет? Вы что, сами не знаете? Или… с ними что-нибудь случилось?..
        - Здравствуйте, - послышался негромкий бесцветный голос, и все обернулись.
        Маленький невзрачный человек с серым осунувшимся лицом ощупывал туристов цепкими, глубоко посаженными глазами.
        - Вы, вы и вы, - сказал он. - Отойдите вон туда в сторонку.
        Трое мужчин, недоумённо переглядываясь, подчинились.
        - Во время экскурсии, - бросил егерь, - будете находиться на базе. Из купола - ни шагу!
        - Мать честная! - потрясённо выдохнул пилот. - Как же я сам не сообразил!..
        - Да что случилось-то? - вырвалось у черноволосой туристочки.
        - Лысые они, - испуганно понизив голос, пояснил пилот.
        Все оторопело уставились на отбракованных.
        - Кто лысый? - возмутилась черноволосая. - Гоша бритый!
        Егерь искоса взглянул на заступницу.
        - А там никто спрашивать не будет, - проворчал он, - лысый ваш муж был или бритый…
        - Но…
        - Вы тоже останетесь на базе, - по-прежнему не повышая голоса, сообщил он.
        - Как?!
        Вопрос остался без ответа. Невзрачный человечек ещё раз оглядел оставшихся.
        - Значит так, - сказал он. - Когда выйдем из-под защитного поля - идти за мной след в след, дистанция - метр. Разговаривать негромко, а лучше совсем не разговаривать…
        - Знаете… - покряхтев, заговорил руководитель группы. - Я, наверное, тоже останусь…
        - А вы старший?
        - Да.
        - Без вас я группу не поведу. Не имею права.
        - Да знаете… Я что-то неважно себя чувствую…
        - Ну, это как раз не страшно, - утешил егерь. - Оттуда, по-моему, больные чаще здоровых возвращаются… Теперь главное. Расчески, ножи, калькуляторы, компьютеры, пудреницы, видеокамеры - всё на стол. Если ремень с пряжкой - тоже. Без пряжки - можете оставить при себе.
        - По большому маршруту поведёшь? - полюбопытствовал пилот, пока туристы разгружали карманы.
        - Там сейчас не пройти, - помолчав, негромко отозвался егерь. - Вчера пробовал - вернулся…
        - А биологи? - понизив голос, спросил пилот - и все впились глазами в егеря.
        Егерь нахмурился и промолчал.
        - Разоружились? - повернулся он к туристам. - Всё выложили? Карманы проверять не надо? Тогда построились в цепочку - и за мной к выходу.
        - Как? А скафандры?
        - Какие скафандры?
        Турист замялся.
        - Ну, если жить надоело, можно и в скафандре… - не дождавшись ответа, пробормотал егерь. - Только без меня…

* * *
        Из купола они вышли след в след. Пройдя несколько шагов, егерь резко остановился. Туристы замерли. Все, кроме одного. Этот уже успел на что-то засмотреться.
        - Возвращайтесь в купол, - приказал ему егерь.
        - Почему?
        - Там объяснят.
        Оставшись вшестером, миновали генератор силовой защиты. Дальше бетон старел на глазах - лежал раскрошенный, проеденный травами и мхами.
        - Разулись, - приказал егерь, вылезая из растоптанных сандалий. - Обувь бросьте здесь. Обуетесь, когда вернёмся.
        Тут он заметил, что туристы с ужасом смотрят куда-то в сторону, - и оглянулся. Там, в нескольких метрах от них, стояли рядком три пары обуви. Одна из пар - женская.
        - Чёрт… - хмурясь, пробормотал он. - Убрать забыл… Ладно, пошли…
        Бетон кончился, под босыми ногами была теперь тёплая травянистая планета - ласковая, вкрадчивая. Смертельная.
        - Может быть, вернуться? - жалобно подал голос замыкающий.
        - Поздно, - без выражения отозвался егерь.
        - Почему поздно? Несколько шагов…
        Егерь остановился. Остальные - тоже. Обернулся к замыкающему:
        - Куда несколько шагов? Туда?
        Все оглянулись на серое бетонное поле. Потом снова посмотрели на егеря.
        - Шутник… - проворчал он, возобновляя движение.
        - Я всё-таки вернусь, - сказал замыкающий.
        - Хорошо! - бросил егерь, снова останавливаясь. - Только дайте нам сначала отойти шагов на двадцать. Махну рукой - можете возвращаться. А вас… - Он повернулся к остальным. - Вас я прошу внимательно посмотреть, что потом будет. Посмотреть и запомнить.
        Отойдя на двадцать шагов, они оглянулись и увидели, что замыкающий, утирая пот с бледного лба, следует за ними.
        Шумели травы. В кустах кто-то мурлыкал. Серое лицо егеря совсем обрезалось. Бесшумно ступая, он вёл группу по еле намеченной в траве тропинке.
        - Смотрите, зверёк, - тихонько сказала туристка.
        Действительно, на опушку выбежал зверёк, напоминающий кошку с беличьим хвостом. Егерь глянул на него искоса, но шага не замедлил. Видимо, опасности зверёк не представлял.
        - Какая прелесть! - сказала туристка. - А что делать, если он выбежит на тропинку?
        - Ничего, - отозвался егерь. - Прежде всего в панику не впадать. Особенно если начнёт тереться об ноги. Стоять неподвижно. Полчаса будет тереться - полчаса стоять неподвижно… Стоп!
        Впереди через тропинку переливалась отсвечивающая металлом струйка чего-то живого.
        - Придётся в обход… - тихо сообщил егерь. - Плохо…
        - Муравьи? - шёпотом спросил руководитель группы.
        - Если бы… - отозвался егерь - тоже шёпотом.
        Они прошли вдоль ручья, где над подозрительно прозрачной водой качались похожие на щупальца лианы, и, обогнув пригорок, замерли.
        Впереди, метрах в двадцати от них, лежал человек. Это был рыжий парень в розовой мятой рубашке и белых потрёпанных брюках. Босой. Лица его видно не было.
        - Человек лежит… - проговорил кто-то, не веря своим глазам.
        Все обернулись к егерю. Егерь молча смотрел на лежащего. Лицо его выражало не то скорбь, не то полное равнодушие.
        - Лежит… - отозвался он наконец. И было в этом его «лежит» нечто такое, от чего на туристов повеяло ужасом.
        - И давно он…
        - Второй год, - сказал егерь. - Вообще-то, меня просили никому его не показывать, но вы же сами видели, как всё вышло… Тропинку пересекло, а другого пути тут нет…
        - Он… дышит? - ахнула туристка, вглядываясь.
        - Дышит, - помолчав, согласился егерь. - В том-то всё и дело, что дышит… Сейчас через овраг пойдём… место скверное… Так что повнимательней там, пожалуйста. Что-то предчувствие у меня сегодня нехорошее…
        Туристы содрогнулись.
        В овраге было красиво. Видимо, это и имел в виду егерь, назвав овраг скверным местом. Запах больших фиолетово-розовых цветов кружил голову. Хотелось упасть в траву, раскинуть руки, закрыть глаза… И нехорошее предчувствие не обмануло. Замыкающий остановился, потом сделал несколько неверных шагов в сторону и, зажмурясь, потянулся носом к цветку.
        Его счастье, что егерь оглянулся. Этот удивительный человек чувствовал опасность спиной.
        - Не двигаться! - сипло приказал он - и замыкающий, опомнясь, застыл с вытаращенными глазами.
        Все оцепенели.
        - Спокойно… - тихо, напряжённо заговорил егерь. - Главное - спокойно, земляк… Пока ещё ничего страшного… Попробуй вернуться на тропинку по своим следам… Ну-ка, выпрямись потихоньку… Так… Давай-давай… Левую ножку наза-ад… Теперь правую… Да не спеши ты!..
        Кое-как замыкающий выбрался на тропинку - и егерь вытер ладонью мокрое лицо.
        - В-вы… - заикаясь, начал глава группы. - В-вы п-понимаете, что натворили!.. Чуть не натворили!..
        - Не надо, - попросил егерь. - Ему вон и так худо. Не надо сейчас. Обошлось - и ладно…
        Они вылезли из оврага и снова оказались на краю бетонного поля. В центре его круглились жилые купола, чуть поодаль посверкивала посадочная шлюпка с опущенной аппарелью.

* * *
        - Вы представить не можете, как я вам благодарен! - сбивчиво заговорил замыкающий, когда они вновь вошли в помещение.
        Егерь в бешенстве повернулся к нему.
        - Сразу же, как вернётесь на орбиту, - процедил он, - дадите подписку больше эту планету не посещать!
        - Господи! - вскричал виновный, прижимая руки к груди. - Да я и сам теперь ни за что… Да я… У меня в этом овраге даже зуб под коронкой заболел - от страха…
        Пилот встал. Егерь впился глазами в лицо туриста:
        - Зуб? Какой зуб?
        - Золотой… - неуверенно ответил тот. - Зуб, говорю, под коронкой…
        Несколько секунд егерь смотрел на него обезумевшими глазами. Потом круто повернулся и молча вышел из помещения.
        - Что… правда зуб? - спросил пилот.
        Турист открыл рот и показал коронку.
        - Ну, ребята… - только и смог вымолвить пилот. - Как же вы оттуда вернулись вообще?..

* * *
        Егерь даже не вышел попрощаться. Но туристы и не думали обижаться на него. Поспешно заняли свои места в шлюпке - и над бетонным полем взвыли двигатели.
        Егерь хмуро следил, как пропадает в небе вьющийся белый след. Потом вернулся в купол и, подойдя к экрану связи, сердито ткнул клавишу.
        На экране возникла зелёная лесная полянка и огромный негр с яблоком в руке.
        - Салют! - сказал негр и нацелился откусить от яблока.
        - Сейчас я буду с тобой ссориться, Александр, - предупредил егерь.
        Негр раздумал кусать яблоко.
        - А что такое?
        - Я вас, друзья-биологи, с планеты выставлю! - пообещал егерь. - Ты знаешь, что сейчас отчудил твой Рыжий? То есть даже в голову не придёт! Представляешь: решил вздремнуть на солнышке у оврага! Рядом с маршрутом! А я как раз туристов веду!
        - И что? Заметили?
        - Конечно заметили.
        - А как же ты выкрутился?
        - Ну, это уж мое дело, - сказал егерь. - Выкрутился.
        - Слава богу… - с облегчением вздохнул Александр.
        - Да если бы! - вспылил егерь. - Они же теперь об этом рассказывать начнут! Про такую жуть - да не рассказать?.. И вот увидишь, уже следующая группа завопит, чтобы я непременно показал им этого… который второй год лежит и дышит!.. - Передохнул, посопел. - В общем так, Александр: придётся твоему Рыженькому ещё полежать… Он теперь у меня вроде как экспонат.
        Александр пришёл в ужас:
        - Да ты что? Ему же работать надо! У него же… Слушай, а может, обойдётся как-нибудь, а? Через пару месяцев передадим материалы в Комиссию. А там, глядишь, планету заповедником объявят…
        - Через пару месяцев? А ты представляешь, что это стадо здесь натворит за пару месяцев? Если выяснится, что Смертельная вовсе не смертельна!.. Истопчут, изроют, изрежут инициалами и спалят напоследок!.. Нет, Александр, не получается.
        Тёмное лицо Александра стало несчастным.
        - Слушай, а может, вместо Рыжего какой-нибудь муляж положить? - с надеждой спросил он.
        - А где возьмём муляж?
        - Н-ну… сделает он муляж!
        - Вот пусть делает. Чтобы один к одному. И чтобы дышал. А пока не сделает… По первому моему сигналу - со всех ног на край оврага! В любую погоду! И чтобы лежал на том же самом месте, в той же самой позе - и дышал! Экспонат!..
        1993
        Евгений Лукин
        Словесники
        Словесники
        Солнце останавливали словом,
        Словом разрушали города.
        Николай Гумилев
        Лаве и раньше частенько доставалось на рынке, но сегодня… Радим даже отшатнулся слегка, завидев её на пороге. «Ах, мерзавки…» - подумал он изумлённо и растерянно.
        Неизвестно, с кем Лава поругалась на этот раз, но выглядела она ужасно. Шея - кривая, глаза - косят, одно плечо выше другого и увенчано вдобавок весьма приметным горбиком. Цвет лица - серый с прозеленью, а крохотная очаровательная родинка на щеке обернулась отталкивающего вида бородавкой.
        - Вот! - выкрикнула Лава. - Видишь?
        Уронила на пол корзину с наполовину зелёными, наполовину гнилыми помидорами, и, уткнув обезображенное лицо в ладони, разрыдалась.
        «Что-то с этим надо делать, - ошеломлённо подумал Радим. - Чем дальше, тем хуже…»
        Ушибаясь, он неловко выбрался из-за коряво сколоченного стола (как ни старался Радим переубедить сельчан, считалось, что плотник он скверный) и, приблизившись к жене, осторожно взял её за вздрагивающие плечи.
        - Не ходить бы мне туда больше… - всхлипывала она. - Ты видишь, ты видишь?..
        - Дурочка, - ласково и укоризненно проговорил Радим, умышленно оглупляя жену - чтобы не вздумала возражать, и Лава тут же вскинула на него с надеждой заплаканные, младенчески бессмысленные глаза. - Они это из зависти…
        - Ноги… - простонала она.
        - Ноги? - Он отстранился и взглянул. Выглядывающие из-под рваного и ветхого подола (а уходила ведь в нарядном платье!) ноги были тонки, кривы, с большими, как булыжники, коленками. С кем же это она побеседовала на рынке? С Кикиморой? С Грачихой? Или с обеими сразу?
        - Замечательные стройные ноги, - убеждённо проговорил он. - Ни у кого таких нет.
        Зачарованно глядя вниз, Лава облизнула губы.
        - А… а они говорят, что я го… го… гор-ба-тая!.. - И её снова сотрясли рыдания.
        - Кто? Ты горбатая? - Радим расхохотался. - Да сами они… - Он вовремя спохватился и оборвал фразу, с ужасом представив, как у всех торговок на рынке сейчас прорежутся горбы и, что самое страшное, каждой тут же станет ясно, чьего это языка дело. - Никакая ты не горбатая. Сутулишься иногда, а вообще-то у тебя плечики, ты уж мне поверь, точёные…
        Он ласково огладил её выравнивающиеся плечи. Упомянув прекрасный цвет лица, вернул на впалые щёки румянец, а потом исправил и сами щёки. Покрыв лицо жены мелкими поцелуями, восхитился мимоходом крохотностью родинки. Парой комплиментов развёл глаза, оставив, впрочем, еле заметную раскосинку, которая в самом деле ему очень нравилась. Лава всхлипывала всё реже.
        - Да не буду я тебе врать: сама взгляни в зеркало - и убедись…
        И, пока она шла к висящему криво зеркалу, торопливо добавил:
        - И платье у тебя красивое. Нарядное, новое…
        Лава улыбалась и утирала слёзы. Потом озабоченно оглянулась на корзинку с негодными помидорами. С них-то, видно, всё и началось.
        - А насчёт помидоров не беспокойся. Сам схожу и на что-нибудь обменяю…
        - Но они теперь… - Лава снова распустила губы. - А я их так хвалила, так хвалила…
        - А знаешь что? - сказал Радим. - Похвали-ка ты их ещё раз! Умеешь ты это делать - у меня вот так не выходит…
        И пока польщённая Лава ахала и восхищалась розовеющими на глазах помидорами, он вернулся к столу, где тут же зацепился локтем за недавно вылезший сучок.
        - Хороший стол получился, гладкий, - со вздохом заметил он, похлопывая по распрямляющимся доскам. - И дерево хорошее, без задоринки…
        Сучок послушно втянулся в доску. Радим мрачно взглянул на грязную глиняную плошку.
        - Чтоб тебя ополоснуло да высушило! - пожелал он ей вполголоса. Плошка немедленно заблестела от чистоты. Радим отодвинул посудину к центру стола и задумался. Конечно, Лаве приходилось несладко, но в чём-то она, несомненно, была виновата сама. Из всех приходящих на рынок женщин торговки почему-то облюбовали именно её, а у Лавы, видно, просто не хватало мудрости отмолчаться.
        - Знаешь, - задумчиво сказал он наконец, - тут вот ещё, наверное, в чём дело… Они ведь на рынок-то все приходят уродины уродинами - переругаются с мужьями с утра пораньше… А тут появляешься ты - красивая, свежая. Вот они и злобствуют…
        Лава, перестав на секунду оглаживать заметно укрупнившиеся помидоры, подняла беспомощные, наивные глаза:
        - Что же, и нам теперь ругаться, чтобы не завидовали?
        Радим снова вздохнул.
        - Не знаю… - сказал он. - Как-то всё-таки с людьми ладить надо…
        Они помолчали.
        - Вот, - тихо сказала Лава, ставя на стол корзину с алыми помидорами.
        - Умница ты моя, - восстановил он её мыслительные способности и, наверное, сделал ошибку, потому что жена немедленно повернула к нему вспыхнувшее гневом лицо.
        - Я тебя столько раз просила! - вне себя начала она. - Научи меня хоть одному словечку! Не захотел, да? Тебе лучше, чтобы я такая с базара приходила?
        Радим закряхтел.
        - Послушай, Лава, - сказал он, и жена, замолчав, с сердитым видом присела на шаткий кривой табурет. - Ты сама не понимаешь, о чём просишь. Предположим, я научу тебя кое-каким оборотам. Предположим, ты сгоряча обругаешь Грачиху. Но ведь остальные услышат, Лава! Услышат и запомнят! И в следующий раз пожелают тебе того же самого… Ты же знаешь, я мастер словесности! Нас таких в селе всего четверо: староста, Тихоня, Черенок да я… Видела ты хоть однажды, чтобы кто-нибудь из нас затевал склоку, задирал кого-нибудь? Ведь не видела, правда?..
        Лава молчала, чему-то недобро улыбаясь.
        - Ну я им тоже хорошо ответила, - объявила она вдруг. - У Грачихи теперь два горба.
        - Два горба? - ужаснулся он. - Ты так сказала?
        - Так и сказала, - ликующе подтвердила Лава. - И прекрасно без тебя обошлась!..
        - Постой, - попросил Радим, и Лава встала. Он потёр лоб, пытаясь собраться с мыслями. - Два горба! Да как тебе такое в голову пришло?..
        - Мне это… - Лава не договорила. В глазах у неё был страх. Видно, сболтнула лишнее.
        Радим тоже встал и беспокойно прошёлся по вспучившимся доскам пола.
        - То-то, я смотрю, сегодня утром: то зеркало искривится, то сучок из стола вылезет… Мы же так со всем селом поссориться можем! Не дай бог, придумают тебе кличку - тут уж и я помочь не смогу… Два горба!.. - Он осёкся, поражённый внезапной и, надо полагать, неприятной догадкой. Потом медленно повернулся к отпрянувшей жене.
        - Ты от кого это услышала? - хрипло выговорил он. - Кто тебе это подсказал? Со словесником спуталась?
        - Нет! - испуганно вскрикнула Лава.
        - С кем? - У Радима подёргивалась щека. - С Черенком? С Тихоней?
        - Нет!!
        - А с кем? Со старостой?.. Ты же не могла это сама придумать!..
        Следует заметить, что от природы Радим вовсе не был ревнив. Но вздорная баба Кикимора с вечно прикушенным по причине многочисленных соседских пожеланий языком однажды предположила вслух, что Радим - он только на людях скромник, а дома-то, наверное, ух какой горячий!.. С того дня всё и началось…
        - Староста! - убеждённо проговорил Радим. - Ну конечно, староста, чтоб его на другую сторону перекривило!.. Нашла с кем связаться!
        Редко, очень редко прибегал Радим в присутствии жены к своему грозному искусству, так что Лава даже начинала подчас сомневаться: а точно ли её муж - словесник? Теперь же, услышав жуткое и неведомое доселе пожелание аж самому старосте, она ахнула и схватилась за побледневшие щёки. Тем более что со старостой Лава и вправду связалась недели две назад - в аккурат после того, как супруг сгоряча её в этом обвинил. В общем, та же история, что и с Черенком…
        «Спаси Бог сельчан - словесник осерчал», - вспомнилась поговорка. Лава заметалась, не зная, куда схорониться. Но тут Радим запнулся, поморгал и вдруг ни с того ни с сего тихонько захихикал. Видно, представил себе Грачиху с двумя горбами.
        - А ловко ты её!.. - проговорил он, радостно ухмыляясь. - Допросилась-таки, языкастая…
        Не иначе кто-то на рынке в сердцах обозвал его дураком.
        - Два горба… - с удовольствием повторил резко поглупевший Радим. - Не-е, такого сейчас уже и словесник не придумает… Видать, из прежних времён пожелание…
        Испуганно уставившись на супруга, Лава прижалась спиной к грубо оштукатуренной стенке. А Радим продолжал, увлёкшись:
        - Во времена были! Что хочешь скажи - и ничего не исполнится! Пожелаешь, например, чтоб у соседа плетень завалился, а плетень стоит себе, и хоть бы что ему! Зато потом…
        Он вновь запнулся и недоумённо сдвинул брови:
        - О чём это я?
        Видно, на рынке зарвавшегося ругателя одёрнули, поправили: ума, что ли, решился - словесника дураком называть? А ну как он (словесник, то есть) ляпнет чего-нибудь по глупости! Это ж потом всем селом не расхлебаешь! Не-ет, Радим - он мужик смышлёный, только вот Лаве своей много чего позволяет…
        - Ты… о прежних временах, - еле вымолвила Лава.
        Вид у Радима был недовольный и озадаченный. Мастер словесности явно не мог понять, зачем это он накричал на жену, обидел старосту, смеялся над Грачихой…
        - Прежние времена - дело тёмное… - нехотя проговорил он. - Считается, что до того, как Бог проклял людей за их невоздержанные речи, слова вообще не имели силы… Люди вслух желали ближнему такого, что сейчас и в голову не придёт…
        - И ничего не сбывалось?
        - Говорят, что нет.
        Глаза Лавы были широко раскрыты, зрачки дышали.
        - Значит, если я красивая, то как меня ни ругай, а я всё равно красивая?
        - Д-да, - несколько замявшись, согласился Радим. - Но это если красивая.
        Лава опешила и призадумалась. Красивой становишься, когда похвалят… Можно, конечно, и родиться красивой, но для этого опять-таки нужно чьё-нибудь пожелание… И чтобы соседки на мать не злились…
        Радим смотрел на растерявшуюся вконец Лаву с понимающей улыбкой.
        - Так что ещё неизвестно, когда жилось лучше, - утешил он, - сейчас или в прежние времена…
        - А… а если какой-нибудь наш словесник, - как-то очень уж неуверенно начала она, - встретился бы с кем-нибудь из… из прежних времён… он бы с ним справился?
        Радим хмыкнул и почесал в затылке.
        - Мм… вряд ли, - сказал он наконец. - Хотя… А почему ты об этом спрашиваешь?
        Лава опять побледнела, и Радим смущённо крякнул. «Вконец жену запугал», - подумалось ему.
        - Однако заболтался я, - сказал он, поспешно напустив на себя озабоченный вид. - Напомни, что нужно на рынке выменять?
        - Хлеба и… - начала было Лава, но тут со стен с шорохом посыпались ошмётки мела, а зеркало помутнело и пошло волнами.
        - Это Грачиха! - закричала она. - Вот видишь!
        - Ладно, ладно… - примирительно пробормотал Радим, протягивая руку к корзинке. - Улажу я с Грачихой, не беспокойся… Кстати, глаза у тебя сегодня удивительно красивые.
        Съехавшиеся было к переносице глаза Лавы послушно разошлись на должное расстояние.

* * *
        В вышине над селом яростно крутились облака: одним сельчанам нужен был дождь, другим - солнце. Временами заряд крупных капель вздымал уличную пыль и, только и успев, что наштамповать аккуратных, со вмятинкой посередине коричневых нашлёпок, отбрасывался ветром за околицу. Мутный смерч завернул в переулок, поплясал в огороде Черенка и, растрепав крытую камышом крышу, стих.
        Дома по обе стороны стояли облупленные, покривившиеся от соседских пожеланий, с зелёными от гнили кровлями. С корзинкой в руке Радим шёл к рыночной площади, погружая босые ноги то в тёплую пуховую пыль, то в стремительно высыхающие лужи и поглядывая поверх кривых, а то и вовсе завалившихся плетней. Там на корявых кустах произрастали в беспорядке мелкие зелёные картофелины, ссохшиеся коричневые огурцы, издырявленные червями яблоки - и всё это зачастую на одной ветке, хотя староста ежедневно, срывая и без того сорванный голос, втолковывал сельчанам, что каждый плод должен расти отдельно: лук - на своём кусте, картошка - на своём. Как в прежние времена.
        Уберечь огород от людской зависти всё равно было невозможно, поэтому владельцы не очень-то об этом и заботились, придавая плодам вид и вкус лишь по пути на рынок. Впрочем, в обмене тоже особого смысла не было - меняли картошку на яблоки, яблоки на картошку… А на рыночной площади собирались в основном поболтать да посплетничать, даже не подозревая, насколько важна эта их болтовня. Волей-неволей приходя к общему мнению, рынок хранил мир от распада.
        Радим шёл и думал о прежних временах, когда слова не имели силы. Поразительно, как это люди с их тогдашней невоздержанностью в речах вообще ухитрились уцелеть после Божьей кары. Ведь достаточно было одного, пусть даже и не злого, а просто неосторожного слова, чтобы род людской навсегда исчез с лица земли. Будучи словесником, Радим знал несколько тайных фраз, сохранившихся от прежних времён, и все они были страшны. Словесники передавали их друг другу по частям, чтобы, упаси боже, слова не слились воедино и не обрели силу. Вот, например: «Провались всё пропадом…» Оторопь берёт: одна-единственная фраза - и на месте мира уже зияет чёрная бездонная дыра…
        - Чумазый!
        - Ты сам чумазый!
        - А ты чумазее!..
        Отчаянно-звонкие детские голоса заставили его поднять голову. На пыльном перекрестке шевелилась куча-мала, причём стоило кому-либо из неё выбраться, как ему тут же приказывали споткнуться и шмякнуться в лужу, что он немедленно и делал под общий сдавленный хохот. Потом раздался исполненный притворного ужаса крик: «Словесник! Словесник идёт!..» - и ребятня в полном восторге брызнула кто куда. Остался лишь самый маленький. Он сидел рядом с лужей и плакал навзрыд. Слёзы промывали на грязной рожице извилистые дорожки.
        - Чего плачешь? - спросил Радим.
        Несчастный рыдал:
        - А… а они говорят, что я чу… чума-азый!..
        Точь-в-точь как вернувшаяся с базара Лава. И ведь наверняка никто его сюда силком не тащил, сам прибежал…
        - Да не такой уж ты и чумазый, - заметил Радим. - Так, слегка…
        Разумеется, он мог бы сделать малыша нарядным и чистым, но, право, не стоило. Тут же задразнят, пожелают упасть в лужу… Радим потрепал мальчонку по вздыбленным вихрам и двинулся дальше.
        Ох, Лава, Лава… Два горба… Вообще-то, в некоторых семьях из поколения в поколение передаются по секрету такие вот словечки, подчас неизвестные даже мастерам. Как правило, особой опасности они в себе не таят, и всё же…
        А действительно, кто бы кого одолел в поединке - нынешний словесник или человек из прежних времён? Между прочим, такой поединок вполне возможен. Коль скоро слова имеют силу, то вызвать кого-нибудь из прошлого не составит труда. Другое дело, что словесник на это не решится, а у обычного человека просто не хватит воображения. И слава богу…
        А как же у Лавы хватило воображения задать такой вопрос?
        Мысль была настолько внезапна, что Радим даже остановился. Постоял, недоумённо сдвинув брови, и вдруг вспомнил, что этак полгода назад, открыв для себя эту проблему, он сам имел неосторожность поделиться своими соображениями с супругой. Зря! Ох, зря… Надо будет пожелать, чтобы она всё это и в мыслях не держала. Незачем ей думать о таких вещах.
        Радим досадливо тряхнул головой и зашагал дальше.

* * *
        Рыночная площадь, как всегда, была полна народу.
        - Здравствуйте, красавицы, - с несокрушимым простодушием приветствовал Радим торговок.
        Те похорошели на глазах, но улыбок на обращённых к нему лицах Радим не увидел.
        - Да вот благоверная моя, - тем же простецким тоном продолжал он, - шла на рынок, да не дошла малость…
        Он наконец высмотрел Грачиху. Горб у неё был лишь один, да и тот заметно уменьшился. «Плохо дело, - встревоженно подумал Радим. - Всем рынком, видать, жалели…»
        Выменяв у хмурого паренька три луковки на пять помидорин, Радим для виду покружил по площади, пытаясь, по обыкновению, переброситься с каждой торговкой парой весёлых словечек, и вскоре обнаружил, что отвечают ему неохотно, а то и вовсе норовят отвернуться. Потом он вдруг споткнулся на ровном месте, чуть не рассыпав заметно позеленевшие помидоры, - кто-то, видать, пробормотал пожелание издали. «Да что же это! - в испуге подумал Радим, хотя и продолжал простодушно улыбаться сельчанам. - Ведь и впрямь со всеми поссорит!»
        Как бы случайно оглянулся на Грачиху и замер, уставясь на корзину с червивыми яблоками.
        - Эх! - сказал он с восхищением. - Посылала меня благоверная моя за хлебом, но уж больно у тебя, Грачиха, яблоки хороши! Наливные, румяные, ни пятнышка нигде, ни червячка… Меняем, что ли?
        Сурово поджав губы, Грачиха глядела в сторону.
        - Шёл бы ты лучше, словесник, домой, - проговорила она наконец. - Учил бы ты её и дальше словам своим… Только ты запомни: каким словам научишь - такие она тебе потом и скажет!..
        - Каким словам, Грачиха? Ты о чём?
        Грачиха спесиво повела носом и не ответила. Радим растерянно оглянулся. Кто смотрел на него осуждающе, а кто и с сочувствием. Он снова повернулся к Грачихе.
        - Да молодая она ещё! - жалобно вскричал он. - Не сердись ты на неё, Грачиха! Сама, что ли, молодой не была?
        Но тут на краю пыльной площади возникла суматоха, торговки шарахнулись со вскриками, очистив свободное пространство, в котором, набычась, стояли друг против друга два человека. Драка. Ну и слава богу - теперь о них с Лавой до вечера никто не вспомнит.
        - А-а… - повеселев, сказала Грачиха. - Опять сошлись задиры наши…
        Радим уже проталкивался сквозь толпу к месту драки. Задир было двое: один - совсем ещё мальчишка с дальнего конца села, а второй - известный скандалист и драчун по кличке Мосол. Оба стояли друг против друга, меряя противника надменными взглядами. Сломанные корзинки лежали рядом, луковицы и картофелины раскатились по всей площади.
        - Чтоб у тебя ноги заплелись… - процедил наконец Мосол.
        - …да расплетясь - тебя же и по уху! - звонко подхватил подросток. Тело его взметнулось в воздух, послышался глухой удар, вскрик, и оба противника оказались лежащими в пыли. Потом вскочили, причём Мосол - держась за вспухшее ухо.
        Торговки снова взвизгнули. Радим нахмурился. Слишком уж ловко это вышло у мальчишки. «Да расплетясь - тебя же и по уху…» Такие приёмы раньше были известны только словесникам.
        - Да где же староста? - кричали торговки. - Где этот колченогий! Кривобокий! Лопоухий!.. Вот сейчас староста приковыляет - он вам задаст!
        В конце кривой улочки показался староста. Весь перекошенный, подёргивающийся, приволакивающий ногу, он ещё издали гаркнул:
        - Прекратить! А ну-ка оба ко мне!
        Драчуны, вжав голову в плечи, приблизились.
        - Вы у меня оба сейчас охромеете! - пообещал он. - И хромать будете аж до заката! Ты - на правую ногу, Мосол, а ты, сопляк, на левую!
        - Дождались, голубчики! - послышались злорадные женские крики. - Это ж надо! На рынке уже драку учинили!..
        Припадая на разные ноги, притихшие драчуны заковыляли к своим корзинкам. Мальчишка утирал рукавом внезапно прохудившийся нос. Перекошенный староста потоптался, строго оглядывая площадь из-под облезлых бровей. Потом заметил Радима.
        - Мальчишка-то, - ворчливо заметил он, когда они отошли подальше от толпы. - Видал, что вытворяет? Чуть не проглядели… В словесники его и клятвой связать…
        - Хорошо выглядишь, - заметил Радим. - Нет, правда! И ноги вроде поровней у тебя сегодня, и плечи…
        Староста понимающе усмехнулся.
        - Брось, - сказал он. - Зря стараешься. Чуть похорошею - такого по злобе нажелают… Я уж привык так-то, скособочась… А тебе, я гляжу, тоже досталось - подурнел что-то, постарел… Сейчас-то чего не вмешался?
        Радим смутился.
        - Да хотел уж их остановить, а потом гляжу - ты появился…
        - Понятно, - сказал староста. - Красоту бережёшь… Ну правильно. Старосте - ему что? Увечьем меньше, увечьем больше - разницы уже никакой… Видишь вон: на другую сторону перекривило - опять, значит, кому-то не угодил… - Он помолчал, похмурился. - Насчёт жены твоей хочу поговорить. Насчёт Лавы.
        Радим вздрогнул и с подозрением посмотрел на старосту. Староста крякнул.
        - Ну вот, уставился! - сказал он с досадой. - Нашёл соперника, понимаешь!.. Сам виноват, коли на то пошло… Кто тебя тогда за язык тянул?
        Радим устыдился и отвёл глаза. Действительно, вина за тот недавний случай была целиком его. Мог ведь сослагательное наклонение употребить или, на худой конец, интонацию вопросительную… Так нет же - сказанул напрямик: живёшь, мол, со старостой… А старика-то, старика в какое дурацкое положение поставил!.. Радим крякнул.
        - Ладно, не переживай, - сказал староста. - Да и не о том сейчас речь… Тут видишь что… В общем, ты уж не серчай, а поначалу я на тебя думал. Ну, что это ты её словам учишь…
        - Это насчёт двух горбов? - хмуро переспросил Радим. - Сам сегодня в первый раз услышал…
        Староста переступил с ноги на ногу - как будто стоя спотыкнулся.
        - Два горба… - повторил он с недоброй усмешкой. - Что два горба! Она вон Кикиморе пожелала, чтоб у той язык к пятке присох.
        Радим заморгал. Услышанное было настолько чудовищно, что он даже не сразу поверил.
        - Что?! - выговорил он наконец.
        - Язык к пятке! - раздельно повторил староста. - Присох! Уж на что Кикимору ненавидят, а тут все за неё вступились. Суетятся, галдят, а сделать ничего не могут… Глагола-то «отсохнуть» никто не знает! Хорошо хоть я вовремя подоспел - выручил…
        Радим оторопело обвёл взглядом рыночную площадь. Кикиморы нигде видно не было. Торговки смотрели на них во все глаза, видимо догадываясь, о чём разговор. Староста вздохнул:
        - Был сейчас у Тихони…
        - У Тихони? - беспомощно переспросил Радим. - И что он?
        - Ну ты ж его знаешь, Тихоню-то… - Староста поморщился. - Нет, говорит, никогда такого даже и не слыхивал, но, говорит, не иначе из прежних времён пожелание… Будто без него непонятно было! - Староста сплюнул.
        - Сам-то что думаешь? - тихо спросил Радим. - Кто её учит?
        Глава словесников неопределённо повёл торчащим плечом:
        - Родители могли научить…
        - Лава - сирота, - напомнил Радим.
        - Вот то-то и оно, - раздумчиво отозвался староста. - Родители померли рано… А с чего, спрашивается? Стало быть, со всеми соседями ухитрились поссориться. А словечки, стало быть, дочери в наследство…
        Радим подумал.
        - Да нет, - решительно сказал он. - Что ж она, мне бы их не открыла?
        Староста как-то жалостливо посмотрел на Радима и со вздохом почесал в плешивом затылке.
        - Ну тогда думай сам, - сказал он. - Словесники научить не могли? Не могли. Потому что сами таких слов не знают. Родители, ты говоришь, тоже… Тогда, стало быть, кто-то ей семейные секреты выдаёт, не иначе. Причём по глупости выдаёт, по молодости… Ты уж прости меня, старика, но там вокруг неё, случаем, никто не вьётся, а? Ну, из ухажёров то есть… - Староста замолчал, встревоженно глядя на Радима.
        Радим был недвижен и страшен.
        - Пятками вперёд пущу! - сдавленно выговорил он наконец.
        - Тихо ты! - цыкнул староста. - Не дай бог подслушают!..
        Радим шваркнул корзину оземь и, поскользнувшись на разбившейся помидорине, ринулся к дому. Староста торопливо заковылял следом.

* * *
        Лава испуганно ахнула, когда тяжело дышащий Радим появился на пороге и, заглянув во все углы, повернулся к ней.
        - Говори, - хрипло приказал он. - Про два горба… про язык к пятке… откуда взяла? Сама придумала?
        Лава заплакала.
        - Говори!
        - Нет… - Подняла на секунду глаза и, увидев беспощадное лицо мужа, ещё раз ахнула и уткнулась лицом в ладони.
        - От кого ты это услышала? - гремел Радим. - Кто тебе это сказал? Я же всё равно узнаю!..
        Лава отняла пальцы от глаз и вдруг, сжав кулаки, двинулась на супруга.
        - А ты… Ты… Ты даже защитить меня не мог! Надо мной все издеваются, а ты…
        - Постой! - приказал сквозь зубы Радим, и Лава застыла на месте. - Рассказывай по порядку!
        Лицо у Лавы снова стало испуганным.
        - Говори!!
        И она заговорила, торопясь и всхлипывая:
        - Ты… ты сам рассказывал… что раньше все были как словесники… только ничего не исполнялось… Я тебя просила: научи меня словам, тогда Кикимора испугается и не будет меня ругать… А ты!.. Ты!..
        Радим закрыл глаза. Горбатый пол шатнулся под его босыми ступнями. Догадка была чудовищна.
        - Лава… - выдохнул он в страхе. - Ты что же, вызвала кого-то из прежних времён?!
        - Да!.. - выкрикнула она.
        - И они… говорят на нашем языке? - еле вымолвил обомлевший Радим.
        - Нет! Но я ему сказала: говори по-человечески…
        Радим помаленьку оживал. Сначала задёргалась щека, потом раздулись ноздри, и наконец обезумевший от ревности словесник шагнул к жене.
        - У тебя с ним… - прохрипел он, - было что-нибудь? Было?
        Лава запрокинула залитое слезами лицо.
        - Почему меня всё время мучают! - отчаянно закричала она. - Коля! Коля! Приди, хоть ты меня защити!..
        Радим отпрянул. Посреди хижины из воздуха возник крепкий детина с глуповато отвешенной нижней губой, одетый странно и ярко.
        - Ну ты вообще уже, - укоризненно сказал он Лаве. - Хоть бы предупреждала, в натуре…
        Трудно сказать, что именно подвело такого опытного словесника, как Радим. Разумеется, следовало немедля пустить в ход повелительное наклонение и отправить страшного гостя обратно, в прошлое. Но то ли поражённый внезапным осуществлением мрачных фантазий о словесном поединке с человеком из прежних времён, то ли под впечатлением произнесённых соперником жутких и загадочных слов (кажется, впрочем, безвредных), мастер словесности, как это ни прискорбно, растерялся.
        - Чтоб тебе… Чтоб… - забормотал он, отступая, и детина наконец обратил на него внимание.
        - А-а… - понимающе протянул он с угрозой. - Так это, значит, ты на неё хвост подымаешь?
        И Радим с ужасом почувствовал, как что-то стремительно прорастает из его крестца. Он хотел оглянуться, но в этот момент дверь распахнулась и на пороге возник вовремя подоспевший староста. Возник - и оцепенел при виде реющего за спиной Радима пушистого кошачьего хвоста.
        - Во! - изумился детина, глядя на перекошенного, остолбеневшего пришельца. - А это ещё что за чудо в перьях?
        Что произошло после этих слов, описанию не поддается. Лава завизжала. Радим обмяк. Детина, оторопев, попятился от старосты, больше похожего теперь на шевелящееся страусиное опахало.
        - Что ты сделал! Что ты сделал!.. - кричала Лава.
        Продолжая пятиться, детина затравленно крутил головой. Он и сам был не на шутку испуган.
        - Что ты сделал!..
        Детина уткнулся спиной в стену. Дальше отступать было некуда.
        - Да что я такого сделал?.. - окрысившись, заорал он наконец. - Я тут вообще при чём?.. Что вам от меня надо!.. Да пошли вы все в…
        И они пошли.
        Все.
        1993
        В Стране Заходящего Солнца
        По мнению японских специалистов, чрезмерное увлечение работой не менее вредно, чем наркомания. В Японии убеждены, что «трудоголиков» следует лечить и перевоспитывать.
        Из газет
        - В наркологию? - не поверил Руслан. - Как это в наркологию? За что?
        - Не за что, а почему, - ворчливо поправил его майор, проглядывая вчерашний протокол. - Лечиться пора… И скажи спасибо, что в наркологию, а не к судье. Припаял бы он тебе сейчас пятнадцать суток принудительного отдыха… А так ты, считай, сутками отделался… Ого! - подивился он, приподнимая брови. - Ещё и сопротивление при задержании оказал?..
        - Да не оказывал я!
        - Как это не оказывал? «Совершил попытку отнять изъятое орудие правонарушения…» Было?
        - Ну, было, но…
        - Поехали, - сказал майор и, сложив протоколы в папку, поднялся из-за стола.

* * *
        В подержанный японский микроавтобус загрузили пятерых: четверо попались вчера по той же самой статье, что и Руслан, пятого, как ни странно, взяли за пьянку. Этот сразу отсел поглубже в уголок и с ухмылкой стал разглядывать остальных.
        - Довыделывались, чижики? - осведомился он не без ехидства. И, не получив ответа, продолжал самодовольно: - А мне вот всё побоку!.. В наркологию? Давай в наркологию… Напужали ежа… голым профилем! Взять с меня нечего, а укол-то, он денежек стоит!..
        - Примолкни, а? - хмуро попросил Руслан. - Без тебя тошно…
        Плечо после вчерашнего удара резиновой палкой ныло до сих пор. Алкаш открыл было рот, но, взглянув на мрачные лица товарищей по несчастью, счёл за лучшее не куражиться и последовал совету Руслана. А тот, кряхтя, запустил пятерню за ворот рубашки и принялся разминать ушиб…
        - Дубинкой, что ли? - скорее с любопытством, нежели с сочувствием осведомились справа.
        - Ну!.. - процедил он.
        Майор всё не показывался. Шофёр в гражданском придремал, уронив руки на руль, а голову - на руки. Дверца открыта, документы вернули - бери и смывайся! Только ведь некуда смыться-то… Адрес теперь в ментовке известен, если что - домой нагрянут…
        - Так тебя, значит, не в конторе загребли? - сообразил наконец сосед справа. - Посреди улицы, что ли?.. А как это ты умудрился?
        - Как-как! - сердито сказал Руслан. - В ночном киоске гвоздодёр купил… А рядом доска валяется, гвоздь из неё торчит… Ну, я распаковал гвоздодёр да опробовал…
        Спросивший негромко присвистнул.
        - То есть «с особым цинизмом»… - с видом знатока перевёл он услышанное на язык протокола. - Да ещё, наверно, сопротивление довесят, раз палкой звезданули…
        - Уже довесили… - Руслан вздохнул и отвернулся.
        - А нас с корешем прямо в фирме взяли, тёпленькими… - небрежно растягивая слова, сообщил, как похвастался, всё тот же сосед, надо полагать, попадавший в такую переделку не впервые. - Рабочий день кончился давно, а мы сидим пашем… Вдруг - трах-тарарах!.. Дверь с петель снесли, врываются в намордниках, с автоматами… «Встать! Лицом к стене! Руки за голову! Проверка!..» К-козлы… «Да мы ж, - говорю, - не за тем остались! Мы ж эти… из сексуальных меньшинств!..» А какое там - «из сексуальных»! Компьютеры врублены, на столе - документы…
        К концу рассказа он всё же скис и, вяло махнув рукой, прервал дозволенные речи.
        - А меня вот жена сдала, - помявшись, решил поддержать разговор мужичок с морщинистым, пожамканным личиком. Подумал - и добавил в сердцах: - Сука… Из-за комода с ней погрызлись. На хрен, говорю, покупать - сам сделаю! А она мне, слышь: сделаешь - заложу… Сделал вон уже, говорит, одно убоище - взглянуть страшно… Ну ладно! Вот пускай хоть наволочку ещё одну сошьёт! Простыню одну пускай попробует подрубит!.. Гадом буду, пойду в ментовку и стукну!
        - За домашнее хозяйство не привлекают, - напомнил сквозь зубы Руслан. - Тем более баб…
        - Ни черта себе законодательство!.. - не преминул съязвить приунывший сосед справа. - Это, наверное, только у нас в России так заведено: раз баба - значит всегда права…
        Пострадавший через супругу морщинистый мужичок выругался вполголоса, но тут наконец рядом с машиной объявился майор. Осунувшийся, озабоченный, он уселся на переднем сиденье и, захлопнув дверцу, положил папку на колени.
        - Хорош спать! - бросил он встрепенувшемуся водителю. - Погнали…
        После мерзкого, тускло освещённого клоповника, где нар было куда меньше, чем задержанных, весенний денёк сиял особенно приветливо. Машина проскочила мимо ряда ярко окрашенных круглосуточных киосков, за стёклами которых соблазнительно мерцали столярные и слесарные инструменты. Раньше ларьков было пять. Теперь - три. Второй и четвёртый куда-то делись, и теперь на их месте остались лишь два квадрата долблёного асфальта. Давят, давят ларёчников… Скоро, глядишь, и стамеску негде будет купить…
        На красный свет остановились неподалёку от стройки. Там за невысоким бетонным забором вовсю кланялись два новеньких итальянских крана и блестели щеголеватые каски оливково-смуглых рабочих. Тоже, видать, откуда-нибудь из Италии. По найму…
        - Господин майор! - жалобно и почему-то с украинским прононсом обратился к начальству неугомонный нарушитель, что сидел справа от Руслана. - Ну шо ж это деется! На глазах пашуть, а вы смотрите!..
        Майор хмуро покосился в окошко, посопел.
        - Это иностранцы, - буркнул он. - Им можно…
        - Та я вроде тоже… - с надеждой усилив акцент, намекнул задержанный.
        - А вот не фиг по российскому паспорту жить!.. - огрызнулся майор. - Иностранец… блин!
        Машина свернула в извилистый пыльный переулок и вскоре затормозила возле облупленного угла пятиэтажки, стены которой когда-то давным-давно были выкрашены в тоскливый желтовато-серый цвет, ставший со временем ещё более серым, тоскливым и желтоватым. С торца здания имелось снабжённое навесом ветхое деревянное крылечко, ведущее к распахнутой двери. Чуть ниже таблички с надписью «Наркология» не без особого цинизма было процарапано: «Нам секса не надо - работу давай!»
        Врачиха, как выяснилось, ещё не прибыла, и задержанным велели подождать в предбаннике, увешанном душераздирающими плакатами. На одном из них измождённый трудоголик с безумными, как у героев Достоевского, глазами наносил страшный удар топором по розовому сердечку с двумя ангелочками внутри - женой и сыном. Страшная молниевидная трещина разваливала сердечко надвое.
        - А не знаешь, чья сегодня смена? Пряповой или этой… постарше?.. - отрывисто осведомился у Руслана встрёпанный нарушитель, до сей поры не проронивший ни слова.
        - Без понятия, - со вздохом отозвался тот. - Я тут вообще впервые…
        - Лучше, если постарше, - понизив голос, доверительно сообщил встрёпанный. - А Пряпова - зверь. Вконец уже затыкала… процедурами своими…
        Руслан неопределённо повёл ноющим после вчерашнего плечом и перешёл к следующему плакату. На нём был изображён горбатый уродец, опирающийся на пару костылей, в левом из которых Руслан, присмотревшись, вскоре узнал молоток, в правом - коловорот. Внизу красовалось глумливое изречение:
        Работай, работай, работай:
        ты будешь с уродским горбом!
        Александр Блок
        Третий плакат был особенно мерзок. Рыжая, младенчески розовая девица стояла телешом в бесстыдно-игривой позе и с улыбкой сожаления смотрела на согнувшегося над письменным столом хилого очкарика, вперившего взор в груду служебных бумаг. «И это всё, что ты можешь?» - прочёл Руслан в голубеньком облачке, клубящемся возле ядовито изогнутых уст красотки.

* * *
        Наркологиня Пряпова оказалась холёной, слегка уже увядшей стервой с брезгливо поджатым, тронутым вишнёвой помадой ртом. Переодевшись, вышла в белом халате на голое тело и равнодушно оглядела доставленных.
        - Ну, это старые знакомые… - безошибочно отсеяла она спутников Руслана. - А вот с вами мы ещё не встречались… Часто вкалываете?
        - Н-ну… как все… - несколько замялся он. - Дома, перед едой, для аппетита… А так я, вообще-то, лентяй… Для меня шуруп ввернуть или там полку повесить…
        - А вот это я слышу каждый день… - невозмутимо заметила она, присаживаясь за стол. Майор любезно пододвинул ей протокол, касающийся вчерашних подвигов Руслана. - Кроме заядлых трудоголиков, к вашему сведению, никто себя лентяем не считает… Ну а конкретно? Вот вы купили вчера гвоздодёр. В двенадцатом часу ночи. Зачем?
        - Так гвоздь же из пола вылез! - вскричал Руслан. - Два раза ногу об него сшиб! Хотите - разуюсь?..
        - А чем вам помешал тот гвоздь, который вы выдернули из доски прямо у киоска? В присутствии свидетелей. При детях…
        Руслан смешался окончательно.
        - Не видел я, что там дети… - буркнул он.
        - То есть контролировать себя вы уже не можете… - с удовлетворением подвела итог нарколог Пряпова. - Женаты?
        - Разведён…
        - Ну вот видите! Значит, и жена не выдержала… Как ей с вами жить? Дома всё время грохот, опилки… В постели ей от вас никаких радостей! Потому что устаёте, работаете до упаду… Выматываете и себя, и окружающих…
        - Да мы с ней развелись, когда ещё закон о трудоголиках не вышел…
        Наркологиню Пряпову это не смутило ничуть.
        - Дело не в законе, - холодно обронила она, - а в невозможности обстановки, которую вы создали… Вы бы хоть себя пожалели! Вы же худой как скелет!
        - Я худой? - возмутился Руслан. - Простите, но мои семьдесят три килограмма всегда при мне!
        Майор и врачиха переглянулись с утомлённым видом.
        - Что ж, пойдёмте проверимся… - Она встала.
        Провожаемый сочувственными взглядами прочих трудоголиков Руслан был препровождён в крохотный процедурный кабинетик с кушеткой, затянутой зелёной клеёнкой. Первым делом зверь-наркологиня смерила жертве давление и нашла его повышенным.
        - Вот видите…
        - Да оно у меня всегда такое! И потом я ж ночь не спал!
        - Бессонница? - хищно спросила она.
        - Да нет! Нар не хватило…
        - Хорошо. Раздевайтесь. Нет, рубашку можно не снимать.
        Она скинула халат и, подстелив простынку, возлегла. Руслан покорно разулся, снял брюки, трусы и, наскоро приведя себя в состояние относительной готовности, принял протянутый пакетик с презервативом. А то ещё, не дай бог, импотенцию пришьёт…
        - Так… - озабоченно хмурясь, командовала она. - Глубже… Ещё глубже…
        «Интересно, чем эта тумбочка облицована? - механически двигая тазом, думал Руслан. - Неужели натуральный шпон? Или нет… Наверное, всё-таки пластик. Уж больно узор ровный… Колька говорит, он такую машинку себе смастерил: заряжаешь в неё полено и начинаешь крутить… А резец плавающий… Ну и разматываешь заготовку, как рулон…»
        - Достаточно, - сухо сказала наркологиня, сменяя фронтальную позицию на коленно-локтевую. - У вас что, всегда такая задержка оргазма?
        Захваченный врасплох Руслан не нашёлся что ответить, но тут дверь в процедурную приоткрылась.
        - Ольга Петровна, можно я карточки возьму? - спросил с едва уловимой картавинкой вежливый девичий голос.
        - Леночка, вы же видите, у меня пациент!.. - не оборачиваясь, раздражённо ответила наркологиня. - Подождите минуту… А вы продолжайте, продолжайте, чего остановились?
        «Минуту? - Руслан ударился в панику. - То есть у меня всего минута…»
        Он плотно зажмурился, чтобы не видеть холёного гладкого крупа наркологини, и наддал, отчаянно пытаясь представить себе что-нибудь и впрямь соблазнительное. Однако успехом это не увенчалось.
        - Достаточно, - объявила Пряпова. - Одевайтесь.
        И пока смущённый и расстроенный Руслан освобождался от презерватива, наркологиня надела халат и, присев к столу, принялась заполнять какую-то карточку.
        - Лечиться будем… - с прискорбием сообщила она. - Довели вы себя… Ваше счастье, что болезнь не слишком запущена. А то ещё полгода - и, учтите, импотенция была бы вам обеспечена…

* * *
        - Следующий… - буркнул Руслан, в унынии покидая процедурную.
        За то время, пока наркологиня проверяла, насколько он подорвал здоровье чрезмерными нагрузками, народ в приёмной успел отчасти смениться. Майор с алкашом, которому всё было побоку, куда-то отбыли. Зато возникла рыхлая зарёванная женщина лет сорока. Время от времени она ударяла жирным кулачком в сгорбленную повинную спину одного из трудоголиков и, плача, величала ударяемого то варваром, то иродом. Не иначе - жена…
        Картавая черноглазая блондинка Леночка выписала Руслану счёт, просмотрев который он опешил.
        - Да нет у меня с собой таких денег!
        И это было чистой правдой. Мелочь ему наутро вернули до копеечки, а вот купюра покрупнее пропала. В описи изъятого при обыске о ней также ни словом не поминалось…
        - Принесёте потом, - успокоила Леночка. - Всё равно вам завтра в девять утра на повторную процедуру… А не явитесь - отправим в клинику с милицией…

* * *
        Дома Руслан кое-как принял душ и, добравшись до дивана, сразу провалился в сон. Проснулся часам к двум - от голода. Смастерил пару многоэтажных бутербродов и включил телевизор. На экране, как по заказу, возникла атлетического сложения тётя в белом халатике. Руслан чуть не подавился.
        - А что мы можем? - запальчиво вопрошала она. - Что мы можем?.. Отъявленный трудоголик, самостройщик, пробу ставить негде, а в клинику его не отправишь, пока нет заявления от соседей или от родственников!..
        Руслан приглушённо чертыхнулся и перескочил на другую программу. Там хрустели челюсти и расплёскивались витрины. Положительный герой кончал отрицательного. Руслан потосковал с минуту и вновь потянулся к пульту. Картина сменилась. На экране зашевелился розовый клубок обнажённых тел.
        - Трахни меня в задницу, милый… - равнодушно прогнусил переводчик.
        Н-да, лучше уж вернуться на первый канал, что вскоре Руслан и сделал. Мелькнуло серьёзное личико ведущей, а затем глазам предстало насупленное, гладко выбритое рыло какого-то государственного мужа.
        - Нет… - покряхтывая, заговорил гладко выбритый. - Здесь я с вами решительно не согласен… Трудоголики наносят обществу гораздо больший вред, чем наркоманы. Если наркоманы даже в какой-то степени положительно влияют на товарооборот, то трудоголики в прямом смысле подрывают экономику страны… В мировом сообществе государств давно уже сложилась система разделения обязанностей. Мы разрешаем Западу добывать наше сырьё, а Запад предоставляет нам товары и кредиты… Если же мы начнём ещё что-то производить сами, хотя бы даже для внутреннего рынка, то равновесие неминуемо нарушится…
        - То есть выходит, что борьба в основном ведётся со злоупотреблениями именно в области производительного труда? - сосредоточенно наморщив лобик, перебила ведущая. - Но ведь трудоголики встречаются и среди бизнесменов, и среди служащих… Даже среди преступников…
        - С медицинской точки зрения - да… - вынужден был признать гладковыбритый. - С медицинской точки зрения все они наносят одинаково непоправимый вред своему здоровью… Но я повторяю: речь идёт ещё и о здоровье социума в целом. Простите, но как-то даже нелепо сравнивать общественно полезный бизнес и самую чёрную созидаловку!..
        - Однако созидалы, как их называют, тоже ведь приносят определённую прибыль, разве не так?.. - не отставала въедливая ведущая. - В конце концов, они покупают инструменты, материалы…
        - Это мнимая прибыль! - вскинулся гладковыбритый. - Алкоголик, допустим, купил бутылку - выпил. А этот купит молоток и тут же сколотит десяток табуреток. Причём семь из них - на продажу…
        Руслан прожевал последний кусок бутерброда и собрался уже погасить ящик вовсе, но тут в дверь позвонили. Сердце ёкнуло. Слава богу, что хоть тайник с инструментами не раскрыл… Руслан оставил телевизор включённым и пошёл открывать.
        На пороге стоял друг и учитель Колька. Смотрел он, как всегда, исподлобья и вообще вид имел самый угрюмый. Светлый ношеный костюм, в руке - банка «Холстена». Впрочем, Руслан готов был поспорить, что в банке этой содержится отнюдь не пиво, а, скажем, нитрокраска или что-нибудь в этом роде. Хотя с виду банка целенькая, невскрытая… И запаха не чувствуется…
        - Привет, - насупившись, бросил Колька. - Мне тут шепнули: замели тебя вчера… Правда, что ли?
        - Правда… - со вздохом отвечал Руслан. - Заходи, чайку попьём…
        Гость ругнулся шёпотом и, покручивая головой, переступил порог. Пока он разувался, Руслан заглянул на кухню, поставил чайник. Затем оба проследовали в комнату, где взахлёб бормотал телевизор.
        - Вот вы говорите: наносится ущерб, - продолжала вредничать ведущая. - А так ли уж он велик?.. Ну, процент, ну, от силы, полтора процента… И потом разве могут изделия, производимые психически неуравновешенными людьми, одиночками, конкурировать с продукцией известнейших западных фирм?..
        - А вы представляете, сколько это будет в денежном выражении - полтора процента? - осерчал гладковыбритый. - Это очень много! Это недопустимо много!.. Что же касается конкуренции… - Рыло насупилось. - Тут ещё вот какой нюанс… Часто самопальную продукцию покупают не за качество и не за красоту, а как бы в пику закону… Процветает тайная торговля так называемыми трудофильмами, откровенно смакующими процесс работы… Пиратски тиражируются и, что самое печальное, пользуются спросом запрещённые минздравом старые ленты тоталитарных времён…
        - Туши агитку! - хмуро скомандовал Колька. - И давай рассказывай. Как ты влетел-то?
        Руслан послушно выключил телевизор и стал рассказывать. Колька слушал и свирепо гримасничал.
        - Короче! - прервал он, уперев крепкий указательный палец в грудь хозяину. - Ты в наркологии что-нибудь подписывал? Ну, бумагу там какую-нибудь…
        - Да нет, - печально отозвался Руслан. - Вот только счёт дали… Надо зайти оплатить… Мне тут завтра в девять процедуру назначили…
        - И не вздумай даже! - взвыл Колька, выхватывая у него из рук заполненный Леночкой бланк. - Не ходи и не плати! Совсем с ума стряхнулся?.. Заплатишь разок - они ж потом с тебя не слезут, так и будут деньги тянуть…
        - А если не явлюсь - в клинику положат… - сдавленно сообщил Руслан.
        Устрашающе сопя, Колька изучал документ. Наконец фыркнул и пренебрежительно швырнул бумагу на стол.
        - А вот заклёпку им в скважину! - торжествующе объявил он. - Деньги - только через суд, понял? И запомни: без твоего согласия никто тебя на лечение не отправит… Ты знаешь вообще, что там за лечение? Сунут в палату на месяц - и лежи сачкуй. Ни лекарств, ничего… Та же камера, короче. А сдерут - как за гостиницу…
        Он поставил банку на стол и хищно оглядел углы, явно проверяя, не завалялась ли где оставленная по оплошности стружка или какая другая улика.
        - И гвоздодёр изъяли… - в полном расстройстве пожаловался Руслан. - Главное, хороший гвоздодёр… Теперь, наверное, уничтожат… придурки!..
        - Ага, уничтожат! - сатанински всхохотнул Колька. - Как это ты гвоздодёр уничтожишь? Либо налево толкнут, либо сами будут пользоваться…
        - Менты?!
        - А что ты думаешь? У них там в подвале и столярка, и слесарка, и всё, что хочешь… Нас гоняют, а сами… Да бесполезно с этим бороться! Ну не может русский человек чего-нибудь своими руками не смастерить!.. У меня вон друг один в ментовке служит. Зашёл к нему однажды в отделение, а тут как раз мужика задержали - с трёхлитровой банкой олифы… Ну, понятное дело, штрафанули, а мент, слышь, берёт олифу и у всех на глазах выливает в раковину. Мужик аж чуть не заплакал…
        - Скоты!.. - Руслан скрипнул зубами.
        - Ты слушай дальше! - заорал Колька. - Остались мы с ним вдвоём, ну, с ментом этим… Открывает он дверки под раковиной, а там вместо трубы ведро стоит, ты понял? Он в ведро, оказывается, олифу слил! А ты говоришь: гвоздодёр… Кстати, о гвоздодёре, - спохватился он вдруг. - С соседями у тебя как? Тихо-мирно?
        - А при чём тут соседи?
        Колька сочувственно покосился на Руслана, прицыкнул зубом, покачал головой.
        - Да-а… Учить тебя ещё и учить… А ну-ка, показывай, где инструмент держишь!
        - А чай?
        - Да бог с ним, с чаем…
        Пожав плечами, Руслан провёл Кольку в коридорчик и там не без тайной гордости предъявил фальшивую заднюю стенку кладовки, за которой скрывался инструментарий.
        - Угу… - одобрительно промычал Колька, оглаживая кусачки, тисочки и прочее. - А вот молоток - на фиг! И на будущее: никаких гвоздей! Только шурупы! Буравчик - штука бесшумная, отвёртка - тоже… Вот попомни мои слова: будешь молотком громыхать - обязательно найдётся какая-нибудь сука по соседству и звякнет в наркологию… по телефону доверия! Знаешь, как у них фискальная служба поставлена? А ты теперь на учёте…
        - Здра-авствуйте! - возмутился Руслан. - А скажем, полку вешать на стену? Всё равно ведь шлямбуром придётся или дрелью…
        - Шлямбур тоже забудь! Дрелью - сколько угодно, но не электрической, понял? Берёшь обычную ручную дрель - и потихоньку, чтобы ни одна зараза не услышала… Ладно. Тащи посуду…

* * *
        - Так-то вот, Русланчик, - прихлёбывая крепкий горячий чай, вещал друг и учитель Колька. На его выпуклом широком лбу быстро проступал пот. - Держи теперь ухо востро… Вот послушай, что со мной позавчера было. Только-только утром глаза продрал - звонок в дверь… Открываю. А там - два пацана в форме. Ни слова не говоря, лезут на антресоли и достают сумку с этой моей машинкой… Ну, ты понял, о чём я, да?..
        Руслан ошеломлённо кивнул.
        - Настучал, короче, кто-то… - пояснил Колька, хотя всё было ясно и так. - Снимают сумку, ставят на стол, открывают… «Откуда взяли?» Ну я им и говорю… - Колька с удовольствием сделал паузу и подлил себе заварки погуще. - «Иду, - говорю, - вчера вечером по набережной, а впереди мужичок с этой вот сумкой крадётся… И что-то показался он мне подозрительным… А я в добровольной дружине состою, в охране досуга граждан, вот, пожалуйста, удостоверение…»
        - Правда, что ли, состоишь? - всполошился Руслан.
        - А как же! - с достоинством сказал Колька. - Кстати, и тебе советую вступить… «Свистнул, - говорю, - в свисток, а мужичок сумку бросил - и бежать… Ну, я в неё заглянул, а там этот вот инструмент. Явно незаконный… В милицию нести - поздно, ночь на дворе… Хотел с утра к вам пойти, а тут вы и сами явились…»
        - Ловко! - с искренним восхищением вымолвил Руслан.
        - А? - победно вскричал Колька. - Понял, в чём суть? Купил - есть статья! Сам сделал - есть статья! А отнял - нет такой статьи! Ну нету!.. Они на меня смотрят - и молчат. Прибалдели, короче… Потом головами, знаешь, так покрутили… Ну ты, дескать, мужик, даёшь! Я говорю: «Не-е, ребят! Другого ничего не будет, другого вы тут ничего не услышите. Вот что сказал - то и пишите…» - Тут Колька покряхтел, похмурился. - Правда, пришлось им, конечно, ещё на лапу дать… - с неохотой признался он. Потом бросил на хозяина быстрый взгляд исподлобья и вдруг приказал: - А ну-ка, лапы на стол!
        Руслан заморгал, но подчинился.
        - Пемзой, пемзой по утрам оттирай, - ворчливо заметил друг и учитель Колька, разглядывая и ощупывая правую длань хозяина. - А потом - кремом… Тебя ж за одни мозоли возьмут! Вот посмотри у меня… - И он предъявил ухоженные мягкие руки, глядя на которые нельзя было даже и подумать, что их владелец - один из самых закоренелых и неисправимых трудоголиков района.

* * *
        Проводив друга и учителя, Руслан накинул дверную цепочку и медленно отёр ладонью внезапно вспыхнувшее лицо. Нахлынуло нестерпимое желание: рвануть дверь кладовки, раскрыть тайник… Нет, так не пойдёт… Всё должно быть нежно и красиво… С бьющимся сердцем он прошёл на кухню, где вымыл обе чайные чашки и, опрокинув их на решётку сушильного шкафчика, вернулся в прихожую.
        Широкая гладильная доска на трубчатых ножках, в течение минуты освобождённая от матерчатой крышки и прикреплённая двумя болтами к панели, обернулась ложем небольшого ладного верстачка. Невольно задрожавшими пальцами Руслан раскутал извлечённую из кладовки мешковину - и сердце сжалось сладостно и болезненно…
        Впервые он увидел её валяющейся посреди тротуара в самом неприглядном виде, и всё же это было - как удар ножом в сердце. Он ещё не знал, зачем она ему нужна, где пригодится, да и пригодится ли вообще эта полуметровая дощечка шириной с ладонь, но уже тогда, при первой встрече, стало вдруг ясно до боли, что другой такой нет, что пройти мимо и не поднять её с земли - свыше его сил…
        И вот теперь, уложив её на верстачок, он любовно огладил шероховатую серую поверхность. Потом ухватил шерхебель, помедлил ещё немного и наконец, не выдержав, с наслаждением снял первую длинную стружку. Обнажилась соблазнительная сияющая ложбинка. Торопливо, порывисто он раздел шерхебелем верхнюю сторону, затем отложил грубый инструмент и с трепетом взял рубанок…
        Пьянея от страсти, плавно и размашисто он вновь и вновь вторгался в роскошную, упругую и в то же время податливую древесину. Стыдливо кудрявились её нежные завитки, то пряча, то вновь обнажая самые сокровенные места. Лепеча, шепелявя и всхлипывая, она подставляла сильным мужским ласкам звонкую бледно-розовую плоть, и Руслан уже задыхался слегка, чувствуя, что ещё несколько мгновений - и они оба сольются в сладостном чудном экстазе…

* * *
        Однако слиться им так и не пришлось. В дверь позвонили вновь, причём нехороший это был звонок - резкий, долгий, властный. Захваченный врасплох Руслан замер у верстака. Не открывать! Только не открывать! Все ушли. Никого нет дома…
        Звонок повторился, а затем, к ужасу Руслана, звякнув натянувшейся цепочкой, дверь приотворилась. Кретин! Знал же, знал, что язычок замка иногда заедает - и даже не проверил! Тихонько застонав, он скинул цепочку совсем. Терять уже было нечего.
        Переступивший порог майор (тот самый, что отвозил задержанных в наркологию) с неприязнью оглядел вьющиеся повсюду стружки, верстак, рубанок в упавшей руке хозяина. Потом прикрыл за собой дверь и сунул Руслану какой-то продолговатый свёрток.
        - На, держи!
        На всякий случай Руслан попятился:
        - Что это?..
        - Гвоздодёр, - не размыкая зубов, пояснил милиционер. - Значит так… Вчера тебя никто не задерживал. И в наркологии ты сегодня не был. Понял?
        - П-понял… - машинально повторил Руслан, но тут же запнулся. - Т-то есть как это - не был?..
        Майор злобно крякнул и ещё раз оглядел раскиданные в изобилии улики.
        - Объясняю, - процедил он. - Проверка из прокуратуры. Выявляют трудоголиков среди сотрудников МВД. Установка была - не больше пятнадцати задержаний в сутки. А ты у нас шестнадцатый получаешься… Короче, строгай дальше, но чтобы про вчерашнее - никому ни слова!..
        1998
        И гром не грянул
        Корреспонденточка оказалась юной надменной особой с отменно поставленной речью и без каких бы то ни было комплексов.
        - Итак, Константин Кириллович, - с вежливой недоверчивой улыбкой прервала она плавную речь директора, - пока вы на страже, нашему славному прошлому ничего не грозит… Верно я вас поняла?
        Однако собеседника её, дородного седовласого Константина Кирилловича, смутить было трудновато. Корреспондентов он на своём веку повидал больше, чем она - директоров.
        - Совершенно верно, - отозвался он, с удовольствием разглядывая гостью. - Приятно иметь дело с такой понятливой, а главное - очаровательной… э-э-э… журналисткой…
        Комплимент (если это, конечно, был комплимент) успеха не имел.
        - Однако согласитесь, - неумолимо гнула она своё, - что сто процентов удачных перехватов - цифра, мягко говоря, подозрительная. Ну не бывает в природе таких цифр, Константин Кириллович! Вот, скажем, некий злоумышленник завладел машиной времени… Кстати, где она у вас содержится?
        - Моя? В сейфе.
        Оба оглянулись на притулившийся в уголке сейф.
        - Простите, но такие сейфы консервным ножом вскрывают. И охрана у вас, я смотрю, не очень… То есть приходи - и бери.
        - Мм… в общем, да… - вынужден был согласиться собеседник. - А собственно - зачем?
        - Чего - зачем? - От неожиданности корреспонденточку пробило на просторечие.
        - Зачем она злоумышленнику?
        - Машина времени?!
        - Ну да… За каким чёртом его вдруг понесёт в иные эпохи?
        Наконец-то опешив, она приостановилась и внимательно посмотрела на директора.
        - Н-ну… скажем, с целью личного обогащения…
        Константин Кириллович одарил её мягкой отеческой улыбкой:
        - Оксана! Я вижу, вы не совсем правильно всё это себе представляете. Поймите, что технические возможности наши весьма ограниченны. В будущее, например, мы не можем проникнуть вообще. Что же касается прошлого, то с данного мгновения (вот с этого самого, в котором мы беседуем!) и по первую половину тринадцатого столетия оно для нас тоже недоступно. Мёртвая зона.
        - А разве в тринадцатом столетии нечем поживиться? В двенадцатом, в одиннадцатом?..
        - Нечем, - ласково глядя на журналистку, сказал директор. - Ни в тринадцатом, ни в двенадцатом, ни в одиннадцатом… Доставить что-либо из прошлого в настоящее - невозможно по определению.
        - Позвольте! Но из настоящего-то в прошлое проникнуть можно! Вот я, допустим, отправлюсь на пир к Владимиру Красно Солнышко, отведаю там какую-нибудь лебедь белую…
        - Ну и вернётесь с пустым желудком. Да подумайте сами, Оксана: если бы с помощью машины времени, как вы её называете, можно было вывозить ценности из прошлого, разве такая бы здесь была охрана? Нас бы на сто метров под землю загнали, а сверху бы овощную базу поставили - для маскировки…
        - Ну а скажем, кто-то решил скрыться от правосудия?
        - Побег в прошлое? Тоже не выйдет. Через несколько часов подсядет аккумулятор - и вашего беглеца вместе с машиной благополучно выбросит в настоящее. В объятия тех же органов правосудия. Нет, Оксана, жулики - народ понятливый и в прошлое давно уже не рвутся… Другое дело всякие там хроно… кхм… фанатики… исправители истории…
        - Которых вы неизменно перехватываете и обезвреживаете, - не без иронии подхватила Оксана. - Простите великодушно, Константин Кириллович, но… не верится как-то! Чтобы ни единой осечки за всё время работы…
        - Что-то у нас с вами, Оксана, беседа по кругу пошла… - посетовал директор и утопил клавишу селектора. - Артём! Ты на месте? Загляни…

* * *
        Вошедший сотрудник был немногим старше самой Оксаны. Невысокий ладный паренёк с нарочито невыразительным взглядом. Будучи представлен журналистке, коротко кивнул и выжидающе посмотрел на шефа.
        - Значит так, Артём, - сказал тот, покашливая. - Вот Оксана сомневается… кхм… надёжно ли мы храним родную историю от посягательств всяческих э-э-э… авантюристов… Ты хроноптало своё когда перехватывать планируешь?
        «Кого-кого?» - хотела переспросить Оксана, но, слава богу, сдержалась. Чувствовала: главное сейчас - не спугнуть ситуацию.
        - Где-то на той неделе, - осторожно ответил Артём.
        - А если сегодня?
        Артём задумался на секунду.
        - Да можно и сегодня…
        - Прекрасно! Тогда не будем терять времени… Оксана! Передаю вас в надёжные руки Артёма. Прогуляетесь с ним в Древнюю Русь, посмо`трите, как это делается… Да вы не сомневайтесь! Артём - сотрудник опытный, просто выглядит молодо.
        Секунду журналистка сидела неподвижно с широко раскрытыми глазами. Участвовать в операции? В перехвате фанатика, затеявшего изменить историю? На такую удачу она даже и не рассчитывала.
        - Впрочем, если вы… - улыбаясь, начал Константин Кириллович.
        - Нет! - сказала она, порывисто поднимаясь. - Я готова.
        Вдвоём они покинули кабинет и вышли в коридор, где Оксана немедля заступила путь Артёму, причём с таким видом, словно собиралась его прямо здесь и соблазнить. Тот даже опешил слегка.
        - Артём! - страстным хрипловатым шёпотом произнесла она. - Только честно! Вы туда раньше корреспондентов брали?
        - Брал и не раз, - помаргивая, проговорил он.
        Миловидное личико юной журналистки омрачилось.
        - Как же так? Брали не раз - и ни одного сенсационного материала! Какие-то вялые восхваления, какие-то общие слова… Знаете, всё это сильно напоминает информационную блокаду…
        Артём подумал и довольно-таки равнодушно пожал плечами: мне-то, дескать, какое дело! Оксана смотрела на него с величайшим подозрением.
        - Ну что ж… - задумчиво процедила она наконец. - Ладно, бог с ним! У нас есть время на предварительный разговор?
        - Да сколько угодно!
        С завидной сноровкой корреспонденточка сменила кассету в диктофоне - и Артём с невольным уважением покосился на её руки. Так перезаряжают оружие в бою.
        - Тогда начнём вот с чего… - Оксана сосредоточилась, куснула губу - и далее профессиональной скороговоркой: - История, как известно, вещь весьма хрупкая. Вспомним рассказ Рэя Брэдбери, где растоптанная в прошлом бабочка отзывается политической катастрофой в будущем. Мне кажется, ваша работа чем-то сродни работе сапёра: достаточно одной-единственной ошибки - и ничего уже не поправить. Скажите, не гнетёт ли вас эта чудовищная ответственность? Просто, по-человечески… - С этими словами она сунула диктофон в зубы слегка отпрянувшему Артёму.
        - Ну, в общем… работа… Да, ответственная…
        «Скромен, - отметила про себя Оксана. - Плохо. Штамп… Впрочем, какая разница! Репортаж - не очерк…»
        - Ну хорошо, - сказала она. - А кого вы планируете перехватить на этот раз?
        Молодой сотрудник зачем-то взглянул на потолок, по совести давно уже требующий побелки. Вообще особнячок, в котором располагалось учреждение, пребывал в несколько запущенном состоянии. «И об этом тоже упомянуть, - машинально подумала она. - Налоговая полиция хрустальные дворцы себе возводит, а эти ютятся бог знает в чём…»
        - Да есть тут одно хроноптало… - нехотя сообщил Артём.
        Оксана встрепенулась:
        - Простите… кто?
        Артём смутился.
        - Извините, - сказал он. - Я имел в виду - нарушитель… Бывший лаборант НИИ. Устройство собрал на дому - из ворованных комплектующих. Убеждён, что во всех наших бедах виновно татарское иго. Неделю назад отбыл на Калку встречать тумены проливным пулемётным дождём… - Последнюю фразу Артём завершил несколько саркастически. Стало быть, чувством юмора всё-таки обделён не был.
        - Откуда это стало известно?
        - Оставил записку.
        - А если бы не оставил? - В голосе Оксаны зазвучало беспокойство.
        Артём снова пожал плечами:
        - Рано или поздно хватились бы…
        - Поздно?!
        Молодой сотрудник досадливо почесал бровь.
        - Ну, не так выразился, - поправился он. - Поздно у нас никогда не бывает… - Хотел добавить ещё что-то, но тут в конце коридора отворилась окованная жестью дверь - и на рассохшийся скрипучий паркет, бряцая металлом, ступил некто в крупнокольчатой железной рубахе до колен. Голову ратника венчал плоский, похожий на тюбетейку шлем, а в руке почему-то была обыкновенная штыковая лопата.
        Шурша и позвякивая, прошествовал мимо. Величественно кивнул коллеге.
        - Кто это? - Журналистка заворожённо глядела вслед импозантному незнакомцу.
        - Наш сотрудник.
        - А почему с лопатой?
        - Долго рассказывать, - уклончиво отвечал Артём. - Кстати, он тоже сейчас на Калку…
        - То есть мы там с ним встретимся?
        - Нет, - сказал Артём. - Мы с вами отправляемся в шестнадцатое июня тысяча двести двадцать четвёртого, а он - в тридцать первое мая тысяча двести двадцать третьего…
        - Ничего не понимаю! - призналась Оксана. - Когда была битва на Калке?
        - Н-ну, в одних летописях одна дата проставлена, в других - другая… Всё зависит от исторического источника, которым пользовался нарушитель.
        - Потрясающе… - еле выговорила она и снова оглянулась. Коридор к тому времени опустел. Сотрудник в кольчуге скрылся за поворотом. - То есть злоумышленник отправился в прошлое, но не туда, куда надо?..
        В её воображении уже маячил лихой подзаголовок: «Перед тем как исправлять историю, исправь сначала двойку по истории!» А секунду спустя Оксана вдруг поняла и оценила смысловое великолепие загадочного, не сразу расслышанного слова.
        - Ну конечно! - вскричала она в восторге. - Хроноптало! Запутался в датах - так?
        - Н-ну… примерно так…
        - Это что же, рабочий термин?
        - Давайте зайдём ко мне, - помявшись, предложил Артём. - А то в коридоре как-то, знаете…

* * *
        Кроме шкафа и письменного стола, в крохотном кабинетике присутствовали ещё и сейф с холодильником. Повернуться негде.
        - Что ж вы так тесно живёте-то? - не выдержала Оксана.
        - Живём, - философски отозвался Aртём, протискиваясь к столу.
        - Но финансируют хоть нормально?
        - Зарплату вовремя выдают - и на том спасибо…
        - Не понимаю! - искренне сказала Оксана. - Как можно работать в таких условиях? От вас, страшно подумать, зависит исход сражения на Калке… Нет, не понимаю! И это странное молчание в прессе… - Она много ещё чего собиралась сказать, но тут он выдвинул ящик и вынул нечто напоминающее Оксанин диктофон, только увеличенный раза в три.
        - Это она и есть? - присматриваясь, спросила журналистка.
        - Угу… - глубокомысленно отозвался Aртём и, нахмурившись, принялся трогать мелкие кнопочки. - Она самая. «Минихрон», первая модель. Во-от… - удовлетворённо протянул он, пряча устройство в лежащую на стуле наплечную сумку. - Собственно, можно отправляться…
        - Как?! Вдвоём? - всполошилась Оксанка.
        - Ну да, а вы что хотели?
        - Я думала… у вас группа захвата…
        - Много чести… - пробормотал он, запихивая в другое отделение сумки клетчатый плед.
        - У него пулемёт!
        - Я пошутил, - сказал Aртём, задвигая «молнию». - Нет у него пулемёта. Просто он собирается предупредить Мстислава Удатного, чтобы тот ни в коем случае не разделял русское войско на две части…
        - Погодите! - Оксанка вспомнила бряцающего при каждом шаге ратника. - Мы что, прямо так?.. A экипировка?
        Aртём взглянул на неё, что-то прикинул и почему-то двинулся не к сейфу, как можно было предположить, а к холодильнику.
        - Сейчас экипируемся, - обнадёжил он, открывая дверцу. - Вы какие напитки предпочитаете?
        Оксана решительно не понимала, что происходит.
        - Ну… на природе, - пояснил Aртём, видя её растерянный взгляд. - Есть пиво, но я бы рекомендовал красное сухое. С сыром и зеленью. Или вы больше уважаете что-нибудь покрепче?

* * *
        - Это что, Древняя Русь? - озираясь, спросила Оксана.
        Обычный загородный пейзаж. Вильнувшая меж холмов речушка. Правда, не видно нигде ни шиферных крыш, ни решётчатых опор линий электропередач. Хотя, с другой стороны, терема и частоколы также отсутствуют.
        - «За шеломянем еси…» - машинально ответил цитатой Артём, тоже что-то высматривая окрест. - Замечательный бугорок! Там и расположимся. И обзор превосходный, и сами, главное, на виду…
        Он поправил туго набитую сумку и неспешно двинулся в сторону холма. Оксана последовала за ним.
        - А если татары наедут? - с тревогой спросила она.
        - Думаете, если наедут русичи, будет лучше?
        - Ну а всё-таки!
        Артём обернулся.
        - Кто бы ни наехал, хлопните в ладоши, - посоветовал он. - Только как можно громче. Или завизжите.
        - Испугаются и убегут?
        - Нет. Просто этот «минихрон» настроен на звук. Тут же отключится - и нас с вами выбросит в точку старта. То есть в мой кабинет.
        Они достигли вершины холма. Артём расстегнул сумку, извлёк и расстелил клетчатый плед, затем принялся выгружать сыр, зелень, лаваш, две бутылки вина…
        - Смотрите! - вскрикнула вдруг Оксана. К счастью, достаточно тихо.
        Артём выпрямился и взглянул в указанном направлении. На краю леска мелькнула человеческая фигурка. Потом ещё раз. Неизвестный был облачён в синие шорты и белую тенниску.
        - Это он?!
        - Нет, - помолчав, сказал Артём. - Это я. Да вы не волнуйтесь - я здесь часто бываю…
        Оксана всмотрелась, но расстояние было слишком велико - черт лица не различить.
        - А поближе подойти можно?
        - Не стоит, - сказал Артём. - «Минихрон»-то у нас один на двоих. Отойдёте шагов на пятнадцать - и окажетесь…
        - …в вашем кабинете?
        - Именно. - Артём улыбнулся - и вдруг обнаружилось, что не такой уж он бука. Кажется, в первой половине тринадцатого столетия ему было куда спокойнее, нежели в современности.
        Они сели на плед. Артём достал штопор и открыл первую бутылку. Вино оказалось хорошее, такое положено смаковать, но корреспонденточка оглушила стакан залпом. Необходимо было прийти в себя.
        - Так! - решительно сказала она, тряхнув головой. - Короче! Давайте к делу. Как вы его собираетесь перехватывать?
        Артём с задумчивым видом завёртывал в лаваш зелень и сыр.
        - Завтрак грузинского крестьянина, - сообщил он. - Рекомендую… Перехватывать?.. Да бог с ним! Куда он денется? Погуляет-погуляет - и сам придёт…
        - То есть как погуляет?! Он же за это время… - Оксана осеклась и ещё раз оглядела безлюдные окрестности. - Позвольте!.. - страшным шёпотом произнесла она. - А где же… - Округлила глаза - и вдруг расхохоталась. - Нет, но я-то, главное, жду, когда битва начнётся! А она, значит, всё-таки там - в мае тысяча двести двадцать третьего?..
        Артём внимательно взглянул на корреспондентку и счёл необходимым наполнить стаканы.
        - В мае тысяча двести двадцать третьего - та же картина, - скорбно сообщил он.
        Смех оборвался.
        - Не понимаю…
        - Что ж тут непонятного? Оба летописца ошиблись…
        - То есть там тоже пусто?!
        - Да не то чтобы пусто, - сказал Артём. - Скорее людно. Сотрудника нашего с лопатой - видела? Вот он там уже третий год со своим хронопталом разбирается - и всё конца-края не видно…
        - Но ведь была же она, эта битва на Калке!.. - испуганно выдохнула Оксана.
        - Наверное, была…
        - Где? Когда?
        - Ищем, - утешил Артём, протягивая ей стакан.

* * *
        Вскоре они уже окончательно перешли на «ты».
        - Поняла теперь, почему нас так финансируют? - с горечью говорил Артём. - От нас же толку никакого! Что мы охраняем? Кому оно нужно - то, что было на самом деле? Государству? До фонаря это государству! До высокой синей лампочки! Ему идеологию подавай, легенду… Твоё здоровье!
        Чокнулись, пригубили.
        - Но всё равно ведь на прошлое посягают… - в растерянности сказала Оксана. - Значит, есть что охранять…
        - Хронопталы-то? - Артём пренебрежительно скривился. - Да брось ты! Случая ещё не было, чтобы кто-то из них попал туда, куда хотел. Ты пойми: они же не историю - они учебник истории хотят изменить… Чувствуешь разницу? И никак не возьмут в толк, придурки, что учебники не в прошлом, а в настоящем исправляют…
        - Но ведь исторические документы…
        - Оксанка! Документы людьми пишутся! Так что главные хронопталы, если честно, это как раз историки с летописцами… Кстати, о хронопталах… Пора бы ему показаться, соколу ясному… - Артём аккуратно поставил стакан на плед и, приподнявшись, окинул округу пристальным оком. - Ага, вижу… - ворчливо известил он через некоторое время. - Всё в порядке: заметил нас, идёт сюда… А разоделся-то, разоделся! Чистый ансамбль песни и пляски…
        Оксана вскочила и уставилась в ту сторону, куда глядел Артём.
        Человек, поднимавшийся по склону, был и впрямь одет в духе народных самодеятельных коллективов: алая шёлковая рубаха, перехваченная по талии шнуром с кистями, синие (тоже шёлковые) портки вправлены в короткие сапожки. В руках почему-то гусли. Под Бояна, что ли, косил? Непонятно…
        Очумело озираясь, хроноптало брело к вершине холма. Оксана уже различала, что лицо у злоумышленника длинное, измождённое (не иначе от трёхчасового пешего блуждания по окрестностям), русая гривка едва закрывает уши, а узкий подбородок, кажется, усажен редкой белёсой щетиной. Неказист. И всё же сквозило в его облике что-то трогательно-беспомощное.
        Злоумышленник остановился в десятке шагов от расстеленного пледа, воззрившись на неизвестно откуда взявшихся здесь современников. Видно было, что ещё немного - и бедняга тронется рассудком.
        - Татар не видели? - с отчаянием спросил он.
        Артём помотал головой.
        - А наших?..
        - Вы подсаживайтесь, - с сочувствием на него глядя, сказала Оксана. - Выпейте, успокойтесь. А я вам сейчас всё объясню…
        2001
        Чичероне
        Я же не виноват в том, что ваше существование бессмысленно! Я виноват лишь в бессмысленности своего существования.
        Великий Нгуен
        В наши дни городской двор крайне редко представляет собой замкнутое пространство - он принадлежит сразу нескольким домам и неуловим в своих очертаниях. Обычно это сквозной лабиринт сообщающихся промежутков, слишком тесных, чтобы стать жертвами точечных застроек, зато вполне способных вместить клумбы, деревья, игровые площадки, гидранты, мусорные контейнеры, безгаражный автотранспорт.
        Наверняка существуют какие-то карты, какие-то планы с точным обозначением границ, однако бумаги бумагами, а жизнь жизнью. В моём понимании, двор - это территория обитания одного отдельно взятого городского дурачка.
        Не знаю, в чём тут причина, но два дурачка в одном дворе ни за что не уживутся. Мне, во всяком случае, такого наблюдать не доводилось.
        Явление загадочное. Почему бы в любой из многоэтажек не завестись сразу двум несчастным (по другим сведениям, счастливым) существам, искажённо воспринимающим нашу, с позволения сказать, действительность? Тем более что, согласно статистике, число их увеличивается с каждым днём.
        Возможно, вторая штатная единица просто не предусмотрена, иными словами, экологическая ниша рассчитана строго на одного. Возможно. И покуда жив тот, кто её заполнил, остальные кандидаты на должность обречены прикидываться более или менее нормальными людьми. Так сказать, теряться на его фоне.
        Момент возникновения вакансии уловить практически невозможно. Во-первых, дурачки в большинстве своём долгожители (подчас кажется, что они вообще не имеют возраста), во-вторых, если исчезают, то незаметно. Проходит несколько месяцев, прежде чем сообразишь, что дёрганый улыбчивый Коля куда-то делся, а вместо него объявился одутловатый, вечно обиженный Валёк из третьего подъезда. Другое дело, что не всяк считающийся психически здоровым станет тратить жизнь на подобные наблюдения.
        Отношение к дурачкам, как правило, благожелательное: приятно видеть того, кто заведомо глупее тебя. Если и поколотят порой бедолагу, то либо по незнанию его статуса, либо в связи с собственными, не слишком высокими умственными способностями. Соблазнительно предположить, что поколотивший сам со временем займёт нишу поколоченного, но это уже так, тоска по справедливости.

* * *
        В каком-то смысле мне повезло. Есть же люди, дважды видевшие комету! Так и я. Лет семь назад незримый колпак с погремушками, оставшийся от канувшего в неизвестность Коли, увенчал, как уже было сказано, бритую приплюснутую башку губастого Валька. Жили мы тогда ещё на той квартире. Потом у меня пошли косяком собственные неприятности - развод, раздел, размен и в итоге переезд на окраину, где мне вновь выпала возможность наблюдать похожую историю.
        Местного дурачка звали Аркашей. Внешне чем-то он напоминал приснопамятного Колю, но только внешне. Совершенно иная личность. Ловелас. Прожжённый ловелас. Не пропускал ни одной юбки, причём осмотрительно выбирал женщин среднего возраста. Тинейджериц опасался, и, наверное, правильно делал - слишком уж велик риск нарваться на отмороженного бойфренда. А может, и впрямь нарвался пару раз - с тех пор и зарёкся.
        - Верочка! Верочка! - журчал он, проворно ковыляя за грандиозной эйч-блондинкой лет этак сорока. - Ты когда за меня замуж выйдешь?
        - Иди в попу, Аркаша, - лениво бросала та через обширное плечо. - У меня вон муж есть.
        - Муж - старый. А я - молодой.
        Между прочим, так оно и было. Молодой. Довольно ухоженный. Надо полагать, кто-то из его родителей ещё оставался в живых.
        - Я скоро в Америку поеду, - не отставая, хвастался Аркаша. - Мне яхту надо купить. А потом опять приеду. У меня прокурор знакомый. Он нам всё устроит…
        И только-только начал я привыкать к его подслеповатеньким глазкам и умильной улыбочке, как он вдруг взял и пропал. Не думаю, что скончался, - скорее всего, некому стало о нём заботиться и сплавили Аркашу куда-нибудь под врачебный надзор.
        Естественно, меня разобрало нехорошее любопытство: кто его заменит теперь? У кого из обитателей окрестных домов соскочит рычажок в мозгу? Ибо, повторяю, двор - как собор. Без юродивого он просто немыслим.
        Гожусь ли я сам на столь ответственную роль? Вряд ли. Хотя, возможно, со стороны могло показаться, что у меня все к тому данные: сидит человек день-деньской на скамеечке у подъезда, смотрит стеклянным взглядом на проходящих, от разговоров уклоняется, на что живёт - неизвестно, а главное - всё время о чём-то думает. Если присесть рядом, встаёт и уходит.
        Тем не менее себя я из списка исключил. Отобрал трёх кандидатов - и промахнулся со всеми тремя.

* * *
        Он поравнялся с моей скамейкой и, не удостоив взглядом, сосредоточился на нашей девятиэтажке, словно бы прицениваясь. Словно бы собирался купить её целиком, однако не был ещё уверен в целесообразности такого приобретения. Выглядело это довольно забавно, поскольку наряд потенциального покупателя скорее свидетельствовал о честной бедности, нежели о сверхприбылях: ношеный серенький костюм, ворот рубашки расстёгнут до третьей пуговицы - по причине отсутствия второй. Плюс стоптанные пыльные туфли некогда чёрной масти. Я уже встречал этого субъекта во дворе и не однажды, знал, что проживает он в соседнем подъезде, пару раз мы с ним даже раскланялись.
        - Дом, - неожиданно произнёс он. - Жилой дом.
        Замолчал, прислушался к собственным словам. Потом заговорил снова:
        - Жилой, потому что в нём живут. - Подумал и уточнил: - Люди.
        «Опаньки!» - только и смог подумать я.
        Давнее моё предположение подтверждалось на глазах: пробки и впрямь перегорают по очереди. Дурачок умер - да здравствует дурачок!
        Судя по всему, внезапный преемник Аркаши был одинок. То ли вдовец, то ли старый холостяк. Скорее первое, чем второе. Маниакальной аккуратности, свойственной убеждённым противникам брака, в нём как-то не чувствовалось. Да уж, кого-кого, а его я точно в расчёт не принимал. Почему-то мне всегда казалось, что резонёры с ума не сходят. Собственно, что есть резонёр? Ходячий набор простеньких правил бытия, которым почему-то никто вокруг не желает следовать. Ну и при чём тут, спрашивается, ум? С чего сходить-то?
        Однажды я краем уха подслушал его беседу с соседкой. Узнал, что дети должны уважать старших, а если не уважают, виноваты родители - воспитывать надо.
        Всё, что до сей поры произносил этот человек, не являлось продуктом мышления, но добросовестно затверживалось наизусть в течение всей жизни.
        И вот поди ж ты!
        - Минутку! - взмолился он. - Дайте посчитать. В каждой примерно по четыре человека. Четыре на четыре и на девять… - Окинул оком подъезды. - И ещё на пять… - Пошевелил губами, умножая в уме. - Где-то около тысячи.
        С болезненным интересом я следил за развитием его мысли.
        - Все вместе? - с тревогой переспросил он себя. - Нет. Жилплощадь изолированная. Квартира. Это мм… такая ёмкость высотой чуть больше человеческого роста… запираемая изнутри…
        Резко выдохнул, словно перед чаркой водки, хотел, видно, продолжить, но не успел, застигнутый врасплох очередным собственным вопросом:
        - Зачем собираться всем вместе, чтобы жить порознь?
        «А действительно, - подумал я. - Зачем?»
        - Ну… так принято, - выдавил он наконец.
        Я не разбираюсь в психиатрии, однако в данном случае тихое помешательство было, что называется, налицо. Либо у горемыки обвальный склероз, и он отчаянно перечисляет вслух самые простые вещи, пытаясь удержать их в памяти, либо шизофрения, она же раздвоение личности: сам спрашивает - сам отвечает.
        Впрочем, возможно, одно заболевание другому не помеха.
        - Не в наказание, - продолжал он с тоской. - Просто живут.
        Запнулся, утёр пот со лба. Отщепившаяся часть души откровенно издевалась над бывшим своим владельцем.
        - Зачем так много людей? - прямо спросила она.
        - Родину защищать, - не удержавшись, тихонько промолвил я.
        Как выяснилось, очень вовремя.
        - Родину защищать, - повторил он с облегчением двоечника, уловившего подсказку. Измученное лицо его просветлело, но тут же омрачилось вновь. - Родина. Это где родился. Я? В Советском Союзе. Только его уже нет.
        Меня он по-прежнему в упор не видел. Глядя с сочувствием на жалобно сморщенное чело новоявленного нашего дурачка, я достал сигареты, закурил, кашлянул. Бесполезно. Жердиной огреть по хребту - не заметит.
        - Теперь Россия, - с достоинством выговорил он. - Российская Федерация. Потом… Как это потом? Потом - не знаю…
        Осёкся, заморгал.
        - От врагов. Сейчас - от грузин. Э-э… Грузия. Бывшая республика… То есть как бы это… Бывшая часть Советского Союза… Нынешнюю Родину - от бывшей?
        Умственное напряжение вот-вот грозило достичь красной черты. Пора было принимать меры.
        - Послушайте, может, вам помочь? - спросил я.
        - Вы мешаете, - хрипло ответил он.
        Вот так. Что называется, осадил.
        - Хорошо-хорошо, - пробормотал я. - Не буду.
        Он повернулся ко мне, однако глаза его оставались не то чтобы незрячи - нет, видеть-то они меня видели, но так на собеседника не смотрят. Так смотрят на неодушевлённый предмет.
        - Курит, - огласил он. - Вдыхает дым с никотином. Потом выдыхает. Зачем?
        - Слышь, урод! - не выдержав, окрысился я. - А не пошёл бы ты…
        Не стал говорить куда и нервно отправил окурок в горлышко бутылки из-под пива, используемой мною взамен урны.
        - Да, - скорбно отозвался он. - Смысл курения обсуждать отказывается. Настаивает, чтобы ушёл… Нет, не нападает… Спасибо… Спасибо… До свидания!
        Последние слова были сопровождены заискивающей улыбкой. Но я к тому времени уже и сам взял себя в руки. Принимать дурачка всерьёз означает, напоминаю, претендовать на его место.
        - Ну вот, - обессиленно вымолвил он, присаживаясь рядом со мной. - Отработал. Сигаретки не найдётся?
        Я, честно сказать, слегка ошалел - настолько эта фраза не вязалась со всем предыдущим. Машинально переставил пивную бутылку так, чтобы она стала аккурат между нами, и достал пачку.
        Пару минут сидели молча. Он, кажется, переводил дух, а я всё пытался уразуметь, что, чёрт возьми, происходит. Прикинувшись, будто разглядываю кондиционер на втором этаже, как бы невзначай покосился на соседа. С виду совершенно нормальный человек. Хотя бывает, что дурь и приступами накатывает. Потом отпускает.
        - С кем вы сейчас говорили? - спросил я.
        Он испугался. Опасливо взглянул на меня исподлобья, затем торопливо сунул едва до половины докуренную сигарету в бутылочное горлышко (сигарета сказала: «Тш-ш…») и встал.
        - Извините, - сипло бросил он. - Мне пора.
        И устремился к своему подъезду.

* * *
        Слух о том, что Рудольф Ефимыч (так, оказывается, звали моего собеседника) взял вдруг и тронулся рассудком, назавтра был уже известен всему двору. Я, как несложно догадаться, ни с кем из соседей впечатлениями не делился. Остаётся предположить, что свидетелей его странного поведения было и так достаточно.
        Скамейку с утра оккупировали взволнованные бабушки, лишив меня привычного насеста, и пришлось мне убраться восвояси. В тесные мои свояси, что на четвёртом этаже, с их рваными обоями и ржавыми разводами на потолке в прихожей. Из услышанного мною возле подъезда следовало, что Рудольф Ефимыч и вправду вдов, одинок, неустроен, а стало быть, в нынешнем своём качестве долго не протянет. Городской дурачок - растение оранжерейное и нуждается в постоянной заботе. «В холе и лелее», как выразилась сегодня одна из бабушек. А иначе путь один - в бомжи.
        Приключись подобное в девяностые годы, я бы даже не удивился. Людям вроде Ефимыча легче всего прослыть тронутыми именно во времена перемен, в эпоху общенародного помешательства, ибо крыша у таких с детства прихвачена болтами. Намертво. Ну вот представьте: у всех уехали, а твоя - на месте. И какой же ты тогда нормальный?
        Да, но сейчас-то не девяностые. Жизнь устаканилась, народ опомнился, прописные истины вновь обрели право на существование. Опять же, чем меньше вникаешь в окружающую действительность, тем меньше у тебя шансов свихнуться. Живи - не хочу. Глупость, если на то пошло, чуть ли не самая надёжная наша защита от безумия.
        А тут начал человек задавать себе простые вопросы, да ещё и честно на них отвечать. Самоубийца.
        Интересно, что он имел в виду, сказав: «Отработал»? В каком смысле «отработал»? Дурачком отработал? Может, и впрямь предусмотрена в городском хозяйстве такая штатная единица? Сколько, интересно, платят?

* * *
        На лестничной клетке раздались голоса. Не представляю, как зимовали прежние хозяева моей однокомнатки, но железная входная дверь не имела деревянного покрытия, поэтому в запертом положении она пропускала звуки с тем же успехом, что и в распахнутом. Вот и сейчас слышимость была изумительная. Один голос несомненно принадлежал Витале с пятого этажа, два других я опознать не смог. Гости, надо полагать. Вышли перекурить к мусоропроводу. Видимо, в квартире уже дышать нечем.
        Поддать они к тому времени успели крепко, и речь их изяществом не отличалась. То, что в данный момент взахлёб излагал Виталя, после беспощадной цензурной правки прозвучало бы примерно так:
        - Я, доступная женщина, вчера, на мужской детородный орган, иду, подвергнутый оральному сексу, а навстречу, соверша-ать половой акт…
        Ну и всё прочее в том же духе.
        Беседовали они минут пять. Потом вмешался некто четвёртый, и мне вновь почудился голос Ефимыча. Впрочем, до конца я уверен в этом не был. Глухие отрывистые фразы новоприбывшего в смысле внятности оставляли желать лучшего. Даже учитывая замечательные качества моей двери и оторопелое молчание троицы.
        Матерно грянул Виталя. Кажется, четвёртому лишнему, кем бы он ни был, грозило увечье. Я двинулся к дверному глазку, но, пока шёл, громогласного буяна словно выключили. Тишина поразила подъезд.
        Поколебавшись, отодвинул громко, по-тюремному лязгнувший засов и выглянул наружу. Пусто. Гулко. Такое впечатление, что на промежуточной площадке затаили дыхание. Затем кто-то поспешно взбежал на пятый этаж и вызвал лифт. Дождался. Уехал.
        А пауза всё длилась. Определённо что-то необычное происходило у нас на лестнице. Не люблю вмешиваться в чужие пьяные дрязги, но тут, кажется, случай был особый - и я, сильно сомневаясь в правильности своих действий, двинулся вверх по ступенькам. Возле мусоропровода меня ждали три восковые фигуры. Две из них, принадлежащие незнакомцам, сидели на подоконнике, тупо уставясь в некую точку пространства. К той же точке стремился и сизорылый, пучеглазый Виталя - с явным намерением удушить её, падлу, в зародыше. Стремился, но был перехвачен некой неведомой силой, остановившей его на полпути.
        С моим появлением восковых фигур стало четверо.
        Была такая ныне забытая детская игра. Называлась «море волнуется». Море волнуется - раз… Море волнуется - два… Море волнуется - три…
        Отомри!
        Я отмер. Приблизился к Витале, тронул не без опаски его угрожающе растопыренные пальцы. Тёплые. Во всяком случае, сравнительно с моими.
        - Э! - испуганно окликнул я. - Мужики! Что это с вами?
        Мне послышался еле уловимый звук, напоминающий хруст тончайшей ледяной корочки. Скорее всего, померещилось. Трое шевельнулись, заморгали. Завидев меня, одурели вконец.
        - А где… - Виталя облизнул губищи, огляделся.
        - Кто? - спросил я.
        - Ну… этот…
        Очумело переглянулись. Давно я не чувствовал себя так неловко.
        Из дурацкого положения нас вывел Виталя.
        - Слышь, - всё ещё продолжая моргать, нашёлся он. - Сосед. Это… Выпить хочешь?

* * *
        Я согласился и, пожалуй, напрасно. Моё подозрение, что в разговор трёх друзей на промежуточной площадке четвёртым вклинился именно Ефимыч, подтвердилось, но большего мне из них выпытать так и не удалось. При одном только упоминании о случившемся собутыльники мрачнели. Такое чувство, будто они ни слова не запомнили. Вынесли одни впечатления.
        - Вульвой ударенный…
        - Нет, ну а что он говорил хотя бы?
        - А мужская принадлежность его знает! - нервно отвечал Виталя. - Звенящий тестикулами он и есть звенящий тестикулами!
        Собственно, сегодняшний монолог Ефимыча я бы мог восстановить и сам - по образцу вчерашнего. Гораздо больше меня интересовало странное состояние, в котором я застал трёх орлов у мусоропровода, однако расспрашивать их об этом казалось мне крайне бестактным, а то и просто бессмысленным занятием. Будь они даже трезвы, тут же постарались бы или всё забыть, или придать событию какое-никакое правдоподобие.
        Ну, стояли, ну, разговаривали. Подошёл. Обидел. Растерялись. А когда опомнились, ушёл уже. На лифте уехал.

* * *
        Вернувшись к себе, я первым делом жахнул крепкого кофе и попробовал поразмыслить.
        Кажется, ошибся. Что-то не слишком похож наш Рудольф Ефимыч на обычного городского дурачка. Дурачок непременно должен быть безобиден и беззащитен. Вот первое, что от него требуется. А умственная ущербность - так, придаток, даже не слишком обязательный. Дурачок, да будет вам известно, существует вовсе не для того, чтобы нести околесицу. Его обязанность - пробуждать добрые чувства в окружающих и повышать их самооценку. Но, в отличие от нищих, он это делает бескорыстно.
        А Ефимыч, получается, опасен. Сам видел.
        Гипноз? А что ещё может привести сразу трёх человек в столь странное оцепенение? Пожалуй, только гипноз. Чёрная магия и разные там инопланетные парализаторы отпадают, поскольку я не домохозяйка и не восьмиклассница, чтобы верить всему без разбора.
        Тогда вчерашняя наша встреча обретает совсем иной смысл. Возможно, то, что я принял за лёгкое помешательство, было всего-навсего неким развивающим упражнением. Сам себе вопрос - сам себе ответ. Кстати, становится понятной фраза: «Вы мешаете». Как и облегчённый выдох: «Отработал».
        Правда, имеются два возражения. И весьма серьёзных.
        Первое: почему, когда я вчера на него рявкнул, он не обезвредил меня, как эту троицу? Счёл угрозу ничтожной? Или обезвредил на пару минут, а я ничего не заметил? С Виталей понятно: очнулся и видит перед собой вместо одного собеседника совсем другого. Попробуй тут не заметь!
        И второе: извините, ни за что не поверю, чтобы человек такого склада на старости лет подался в гипнотизёры. Хотя, если по-честному, много ли я о нём знаю? Пару раз поздоровались, один раз нечаянно подслушал его болтовню с соседкой, остальное - из уст бабушек на скамеечке.
        Удивительное я всё же существо. Деньги кончаются, семья распалась, работы не предвидится, а я, вместо того чтобы сообразить, как быть дальше, размышляю о каком-то загадочном придурке.

* * *
        К дальнейшим событиям я, как выяснилось, оказался подготовлен куда лучше, чем остальные обитатели двора. Те жильцы, кому эта история была небезразлична, мигом поверили в обречённость Ефимыча и пророчили скорое появление стервятников: ладно родня нагрянет, а ну как чёрные риелторы?
        Хотя откуда у него родня? Был племянник-бандит, уговорил дядю уволиться с порохового завода, здоровье поберечь. Чего, дескать, горб ломать? А вскоре племянника застрелили во время разборки. Теперь вот ни пенсии хорошей, ни кормильца.
        Неделю спустя Рудольф Ефимыч вышел из подъезда в дорогой замшевой куртке - и по двору пробежал зловещий шепоток. Начинается. Вот уже и куртку ему купили. Теперь дело за малым. Уговорят подписать завещание на квартиру, потом тюк по башке - и в овражек!
        Однако я-то знал, что не всё так просто. Даже если забыть чертовщину, недавно приключившуюся на промежуточной площадке между четвёртым и пятым этажами, не тянул Ефимыч на роль блаженного. Взять, к примеру, ту же куртку. Ну не было у него в лице сияния, свойственного дурачкам, когда они выходят из дому в дорогой обновке. Озабоченность - была, задумчивость - была. Даже отрешённость. А радости - никакой.
        Что же касается «тюк по башке - и в овражек», это, согласитесь, пережиток прошлого. Отголосок тех же девяностых. Сейчас ненужную личность убирают куда более цивилизованными способами, что и подтвердилось пару дней спустя, когда к соседнему парадному подкатила «скорая». Лекари душ человеческих довольно долго трезвонили в квартиру Рудольфа Ефимыча, пока некая сердобольная сволочь не подсказала, что хозяин гуляет во дворе. Вернулись во двор. Действительно, душевнобольной в роскошной замшевой куртке стоял перед медицинским автотранспортом и натужно пытался растолковать самому себе, что это такое и зачем.
        А вокруг уже собиралось дворовое вороньё, прилично пригорюнившееся, любознательное, зоркое. Внезапно я понял, чем сейчас кончится дело, и тоже снялся со скамейки. Подошёл поближе.
        - Здравствуйте, - сказала коренастая врачиха. - Вы Уклюжий Рудольф Ефимович?
        Будущий узник здравоохранения смотрел на неё, словно бы не понимая вопроса.
        - Врач, - отрывисто произнёс он наконец. - Лечит от болезней. Болезнь - это когда плохо со здоровьем. Здоровье? Ну, это… когда ничем не болеешь…
        Докторица скорбно поджала губы, затем кивнула санитарам.
        На мой взгляд, для одних людей время движется слитным потоком, для других дробится на бесчисленные мгновения. Этих вторых мы обычно называем фотогеничными. Два амбала в белых халатах, несомненно, относились к первому разряду, ибо нелепее, я бы даже сказал, смазаннее тех поз, в которых они застыли, пытаясь взять больного под руки, трудно себе представить. Мало того что оба замерли, раскорячившись подобно чечёточникам, так ещё и со скучающими физиономиями.
        Нет, всё-таки Виталя со своими гостями выглядел куда выразительнее.
        Поначалу никто ничего не понял. За исключением меня, ну и, понятно, Ефимыча. Он виновато ссутулился и, пробормотав: «Извините», поспешил удалиться. Перед ним расступились.
        Врачиха (она уже открыла переднюю дверцу) покосилась на скульптурную группу в белых халатах - и садиться в машину раздумала.
        - Что там у вас? - раздражённо осведомилась она.
        Осеклась. Взгляд её метнулся по двору в поисках исчезнувшего пациента, потом вновь сосредоточился на обездвиженных сотрудниках. Дальнейшие действия коренастой тётеньки свидетельствовали либо о высоком профессионализме, либо о хорошей интуиции. Очутившись перед окаменевшими, она не стала их трясти и щипать. Просто отвесила каждому по оплеухе. В лечебных целях.
        Амбалы ожили, отшатнулись.
        - В машину, - процедила врачиха.
        С тем и отбыли.

* * *
        Забавно, однако ничего сверхъестественного наши ротозеи в случившемся так и не углядели. Единственное, что возмутило всех до глубины души, это неслыханно грубое обращение врача с персоналом. Ну прошляпили, ну убежал. Но по морде-то зачем? Психиатр называется!
        Странный народ. Что ни покажи по телевизору, всему поверят, а тут на глазах происходит откровенная дьявольщина - и никто её не видит.
        Говорят, была потом ещё одна попытка похищения нашего Ефимыча (на сей раз чисто уголовная), но мне о ней мало что известно. Рассказывали также, будто он взял вдруг и расплатился с долгами. Разом. В это, кстати, верилось. Куртейка-то не из секонд-хенда.
        Исполняющий обязанности дурачка сочувствия ни в ком уже не вызывал. Какое может быть сочувствие к буржуям?
        Однажды он остановился возле нашего подъезда и посмотрел на меня пустыми глазами.
        - Скамейка, - подсказал я. - Предназначена для сидения. Состоит из двух столбиков и доски. Для того чтобы сесть, надлежит согнуть ноги в коленях и опустить задницу на доску. Задница - это то, что сзади.
        Рудольф Ефимыч горестно скривил рот.
        - Смеётесь, - упрекнул он. - Всё бы вам смеяться.
        Присел рядом, прерывисто вздохнул.
        - Понимаете, я - гид, - признался он, покряхтев.
        - Кто? - не понял я.
        - Гид, - повторил он. - Хожу и всё рассказываю.
        - Ну, это я заметил. А кому, простите?
        - Откуда я знаю! - с тоской сказал Рудольф Ефимыч.
        Что-то в этом роде я и предполагал. Есть такое заболевание, не помню только, как называется. Слышит человек голоса, разговаривает с ними, ругается, спорит. Правда, в подобных случаях не прорезается талант гипнотизёра, да и благосостояние, насколько мне известно, не увеличивается.
        В остальном же - тютелька в тютельку.
        - А как они на вас вышли?
        - Вышли - и всё.
        - Но вы их видели хотя бы?
        - Нет. Только слышу.
        - Рисковый вы человек, Рудольф Ефимыч, - заметил я. - Имейте в виду, в потустороннем мире жуликов тоже полным-полно. А вдруг они с дурными намерениями?
        Встревожился, прикинул.
        - Да нет! - убеждённо сказал он. - Какие жулики? Что обещали, всё сделали. Счёт открыл - деньги перевели. Безопасность вот обеспечивают…
        - Это в смысле… с Виталей… с санитарами?..
        - Ну да. Потом какие-то двое куртку с меня снять хотели. Вечером. Во дворе. Ну и их тоже…
        Следует признать, такое истолкование событий, в отличие от моих выкладок, звучало непротиворечиво, а главное, всё объясняло. Впрочем, вполне естественно. Единственный способ всё объяснить - это сойти с ума.
        - Стало быть, вы теперь чичероне?
        Мой собеседник смертельно обиделся. У него даже губы затряслись.
        - Как вы можете так говорить? - напустился он на меня. - Я двадцать лет на пороховом заводе отработал!
        Я уставился на него в изумлении. Потом дошло.
        - Рудольф Ефимыч! Чичероне - это проводник по-итальянски. Экскурсовод.
        - Но мы же с вами не в Италии! Мы русские люди!
        Видно, каждое незнакомое слово было для него личным оскорблением.
        - А те, кто вас нанял? - не удержавшись, подначил я. - Какой они национальности?
        Ефимыч обмер. А действительно…
        - Может, инопланетяне… - жалобно предположил он.
        Ну да, конечно. Инопланетяне. Лишь бы не грузины и не американцы.
        - Возможно, возможно, - не стал я спорить. - Вы просто хотите поболтать или у вас ко мне какое-то дело?
        - Да-да… - озабоченно проговорил он и на всякий случай огляделся. - Дело… - Затем в глазах его обозначился испуг. - Извините. Потом…
        Ефимыч встал и судорожным движением отёр ладони о свою знаменитую замшевую куртку.
        - Скамейка, - доложил он. - Предназначена для сидения…

* * *
        И почему я не псих с паранормальными способностями? Ходил бы себе по двору, видал бы всех в гробу, называл бы вслух кошку кошкой. Кто такая? Сейчас растолкую. У кошки четыре ноги, позади у неё - длинный хвост. А мне бы за это денежка на счёт капала… Впрочем, относительно денежки на счёт Ефимыч, скорее всего, выдумал. Как и относительно погашенных долгов. А иначе ерунда выходит: в финансах его незримые работодатели разбираются, а что такое скамейка, не знают.
        Тогда откуда куртка?
        В железную дверь гулко постучали. Звонка у меня не было. Была только кнопка, но сама по себе.
        Открыл, не спрашивая кто. В крайнем случае, грабители.
        На пороге стоял Рудольф Ефимыч. Замшевое плечо его оттягивала сумка - тоже, видать, не из дешёвых.
        - Отработали? - понимающе спросил я.
        - Да, - сказал он. - Отработал.
        - Тогда прошу…
        Мы прошли в комнату, где, к моему удивлению, незваный гость с торжественной последовательностью принялся выгружать на свободный краешек стола коньяк, оливки и прочую сёмгу. В честь чего это он? Ах да, у него ж ко мне дело!
        В четыре руки расчистили стол, уселись. Ефимыч огляделся, вздохнул.
        - Бедно живёте, - сокрушённо молвил он.
        Я промолчал. Гость тоже мялся и покряхтывал, не зная, с чего начать. Потом спохватился и разлил коньяк в тусклые разнокалиберные стопки.
        Чинно приняли по первой. Закусили оливками с блюдца.
        - Я простой работяга, - внезапно известил он. - Я - попросту.
        - Вы это мне? - уточнил я. - Или им?
        - Вам. Я - прямо, знаете, без этих там ваших разных… Как в детстве учили, так и живу.
        Трудная, видать, была смена. Речь у него разваливалась окончательно.
        - Рад за вас.
        - Погодите, - сказал он. - Не перебивайте. А то собьюсь.
        И разлил по второй.
        Выпили.
        - У кого ничего святого, - сосредоточенно продолжил он, - таких не выношу. Родителей надо уважать. Родину любить. Работать надо. Прямо скажу: языком болтать не умею - только руками. Вот так!
        Рассердился и умолк. Кажется, меня за что-то отчитали. Впрочем, Ефимыч уже смягчился. Назидательно поднял указательный палец.
        - Труд сделал человека, - изрёк он.
        - Точно труд? - усомнился я. - Не Бог?
        Моего гостя прошибла оторопь.
        - Нет, ну… - Он замялся. - Сначала Бог, потом труд… Бог сделал человека и сказал: «Трудись».
        Я смотрел на Ефимыча почти что с завистью. И ведь уверен в каждом своём слове! Как всё же мало нужно для счастья… Трудись! Это, между прочим, изгоняя Адама из рая, Бог ему такое сказал. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…» А в момент изготовления Он другое велел: «Плодитесь и размножайтесь». Занимайтесь, короче, сексом.
        - Человек без людей не может, - сказал Ефимыч. - Без людей человеку нельзя.
        Затосковал. Разлил по третьей. Я забеспокоился. Дозы, правда, махонькие, но всё равно - в таком темпе… К счастью, мой собутыльник не донёс коньяк до рта и со стуком отставил стопку. Я последовал его примеру.
        - Ну вот как это? - уже с надрывом заговорил он. - Работал! Честно работал! Двадцать лет на пороховом заводе. Знал, что нужен людям! А они…
        - Кто «они»? Люди?
        Он досадливо мотнул головой:
        - Да нет. Эти… которым я всё рассказываю.
        - А-а… - Я наконец-то смекнул, в чём дело. - Спросили, как именно вы трудились на благо людей? А потом: что такое порох и зачем?
        - Да, - глухо признался Ефимыч.
        - Вот гады! - с искренним восхищением подивился я.
        Всё-таки пришлось выпить по третьей.
        - Рудольф Ефимыч! Но они ж, наверное, не нарочно…
        - Будто мне от этого легче! - буркнул он.
        - Да не берите вы в голову… - уже малость размякнув, добродушно убеждал я его. - Подумаешь, начальство обидело! Так ли нас ещё обижали, а, Ефимыч? Зато работёнку подкинули. Хорошо хоть платят-то?
        - Платят хорошо… А во дворе со мной никто говорить не хочет.
        - Завидуют, - решительно объявил я. - Чёрной завистью. Ишь! На старости лет человеку хлеба кус перепал, а им уже невмоготу! У, суки…
        - А вы сейчас безработный? - ни с того ни с сего спросил он.
        Настроение мигом упало. Не спрашивая разрешения, я собственноручно наполнил стопки.
        - Безработный…
        - А раньше где? - не отставал Ефимыч.
        - Да где я только не работал!
        - Ну я и вижу, - одобрительно заметил он. - Рабочий человек. Не из этих… не из интеллигентов.
        Ну, спасибо тебе, Ефимыч!
        - Кто такие?
        Он уставился на меня с подозрением.
        - Не знаешь, что ли?
        Я истово перекрестился, дескать, впервые слышу. Наверное, это было жестоко с моей стороны - задавать простые вопросы, от которых у бедняги и так уже ум за разум заходил, но после трёх стопок коньяка за собой не уследишь.
        - Интеллигенты?.. - Глаза его напряглись, а лоб пошёл натужными складками. - Ну, эти… Образование получили, а пользу приносить не хотят.
        - Кому?
        - Обществу, - сердито сказал он. - Россия из-за них гибнет. Умные больно.
        - Кто, например?
        - Артисты всякие, - нехотя ответил он.
        - А-а… - Я покивал. - Шукшин, Мордюкова…
        - Нет, - испуганно сказал он. - Ты чё? Шукшин, Мордюкова… Они полезные. Я про паразитов разных.
        А может, зря я ему сочувствую. Вот экскурсантов его бестелесных, тех - да, тех стоит пожалеть. После таких объяснений сам, глядишь, рехнёшься. Хотя не исключено, что, задавая вопросы, голоса просто развлекаются. Поражённый этой внезапной мыслью, я с невольным уважением покосился на моего собеседника. Если так, то передо мной сидел дурачок отнюдь не городского, но космического масштаба. Может быть, даже вселенского.
        - И чем же мы, паразиты, вам не угодили?
        Слово «мы» он, естественно, не расслышал. Фильтр, с детства установленный в голове Рудольфа Ефимыча, исправно задерживал на входе всё, что противоречило его пониманию ситуации.
        - Паразиты, - повторил он, глядя на меня с недоумением и, должно быть, подозревая во мне придурка.
        - Трудового народа?
        - Да, - подтвердил он. - Паразиты трудового народа.
        - Ну и где он, этот ваш трудовой народ? - спросил я с пьяным смешком. - Вот, допустим, я паразит…
        - Почему паразит? - всполошился Ефимыч. - Безработный!
        - Хорошо. Безработный паразит. - В голове у меня давно шумело, но это полбеды. Хуже, что во мне пробуждался трибун. - Работать, говоришь, надо? На пользу общества? Какого? Этого? Которое меня за порог вышибло?
        Ефимыч сидел, отшатнувшись, и даже не моргал.
        - Н-ни капли крови за капиталистическое отечество! И ни капли пота! Ни кап-ли! Ты понял, Ефимыч?
        Ефимыч понял.
        - Так я и говорю! - подхватил он, оживая. - Давно этих жуликов к ответу надо! В Библии как сказано? «А паразиты - никогда!»
        Бывают бездарные дурачки. Бывают талантливые. Ефимыч был гениален. Вот так, запросто, походя, в пику Владимиру Ильичу Ленину, слить коммунизм с христианством в один флакон?
        Луначарский скромно курит в сторонке.
        - Нет, закончим всё-таки с трудовым народом, - упорствовал я. - Согласен, трудится! Доблестно! А на кого? На олигархов. Трудовой народ - пособник олигархов. Он с ними со-труд-ни-ча-ет. В отличие от нас, честных паразитов… А кто такой олигарх? Хищник. Вот скажи, что для тебя лучше, Ефимыч, хищник или паразит? С кем бы ты предпочёл столкнуться на узкой тропинке: с разъярённым клопом или с разъярённым тигром?
        Последним своим нетрезвым сравнением я, надо полагать, добил собеседника вконец. Вряд ли он уловил извилистый ход моей мысли, но, судя по всему, это-то и показалось ему особенно обидным. Ефимыч встал с каменным лицом. Ни слова не говоря, закупорил коньяк и вернул его в сумку. Туда же отправилась не вскрытая ещё вакуумная упаковка сёмги.
        - Не думал я, что вы… - голос его дрогнул, - …такой…
        Ничего более не прибавил и прошествовал к выходу.
        - Иди-иди… - глумливо дослал я ему в оскорблённо выпрямленную спину. - Труженик! Ниспококл… Низко-пок-лон-ствуй дальше перед своими буржуинами! Чичероне! Вот погоди, весь мир насилья мы разрушим… Как там в Библии?..
        Гулко лязгнула железная дверь.

* * *
        Ай-яй-яй, как стыдно! Совсем пить разучился. С трёх рюмок погнать коммунистическую пропаганду! Или с четырёх? Да, кажется, с четырёх. Четвёртую я наливал собственноручно. А там, глядишь, и пятая набежала…
        До девяносто первого года я, помнится, в таких случаях гнал исключительно антисоветчину. Что ж, иные времена - иная ересь.
        Съел горсть оливок и хмуро задумался.
        Общество… Вечно оно пытается извлечь из меня какую-то пользу. Ну какая от меня может быть польза? Один вред.
        Нет, я, понятно, всячески сопротивляюсь подобным поползновениям. И этот поединок двух эгоизмов длится с переменным успехом вот уже без малого полвека.
        Кстати, мне есть чем гордиться. Подумайте сами: на стороне противника военкоматы, милиция, наложка, а на моей - я один, и то не всегда. Конечно, при таком неравенстве сил обществу время от времени удаётся со мной сладить, но и в этом случае оно, видите ли, недовольно. Ему недостаточно меня изнасиловать, ему надо, чтобы я отдавался с любовью. С какой радости?
        Оно утверждает, будто правота на его стороне. Я же утверждаю, что на моей. Как говорят в детском садике: «А чё оно первое?! Я его трогал?!»
        А тут ещё эти самозабвенные придурки вроде Ефимыча. Хотя такие ли уж они самозабвенные? Иногда мне кажется, что любой человек по сути своей шпион, внедривший себя в человечество. Вы не поверите, но иной раз хочется посадить гада на привинченный к полу табурет, направить в глаза лампу и допросить с пристрастием: «На кого работаете?» - «На общество!» - «А подумать?» - «На общество!» - «А иголки под ногти?» - «На общество!!!»
        На какое на общество? На себя ты, вражина, работаешь, на себя…
        С этой глубокой мыслью я и заснул.

* * *
        Разбудил меня всё тот же Рудольф Ефимыч. Каким образом он вновь проник в квартиру, загадки не составляло: без ключа дверь запиралась только изнутри. А я её, понятно, не запер. Судя по тому, что за окном помаленьку смеркалось, с момента нашего расставания прошло как минимум два часа. Ополовиненная бутылка коньяка вновь расположилась на столе, а сёмга была лишена упаковки и даже нарезана. Сам чичероне сидел на стуле, деликатно покашливая и похлопывая себя по коленям.
        «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись…»
        - А? - сказал я спросонья.
        - Я ведь чего шёл-то? - пряча глаза, напомнил он. - Дело у меня к вам.
        Да, верно. До дела у нас так и не дошло. Я сел на раскладном своём ложе, протёр глаза.
        - Ну, - буркнул я. - И в чём оно состоит?
        - Только имейте в виду, - предупредил Ефимыч. - Я простой работяга. Я - попросту.
        «О господи! - подумал я. - Снова здорово! Как его голоса терпят?»
        - Вот вы безработный, - сказал он. - И жить вам не на что.
        Я помял виски, поморщился. Ефимыч истолковал моё движение не совсем правильно и шустро наполнил стопки.
        - А я, как в детстве учили… Языком болтать не умею…
        - Только руками, - сипло подсказал я.
        - Да, - сказал Ефимыч. - Только руками. Вот у вас - получается… Иной раз так слово вывернете, что… - Он пожевал губами. - …даже в голову не придёт! - Принял коньячку, замолчал, выжидательно на меня взглядывая. - Ну так как?
        - Что «как»?
        - Ну не могу я больше! - взмолился он. - Они ж меня о таком спрашивают, что с ума сойдёшь! Начнёшь отвечать - люди шарахаются. Как от чумного какого. А вы безработный…
        - Стоп! - скомандовал я. - Вы что хотите? Пересадить эти ваши голоса из своей головы в мою?
        - Да, - обречённо сказал Ефимыч. - Хочу.
        - Так, - проговорил я и поднялся с койки. - Пойду самовар поставлю…
        Выйдя в кухню, разжёг конфорку и выразительно на неё посмотрел. Дескать, ничего себе, а? Водрузил чайник на огонь и, сокрушённо покачав головой, вернулся в комнату, где изнывал в ожидании Ефимыч.
        - Так, - повторил я, садясь напротив. - Значит, решили уволиться…
        - Да! - выдохнул он. - Сил моих больше нет.
        - А жить на что собираетесь? На пенсию?
        - Ну жил же до сих пор! И потом… я уже вон сколько заработал…
        - Сколько?
        Он взглянул на меня с опаской.
        - Да как… - уклончиво молвил он. - Вот на Центральный район меняюсь. С доплатой. И ещё кое-что останется…
        Что ж, это мудро. С нынешней его репутацией в нашем дворе оставаться не стоит. Разумнее перебраться куда подальше.
        - И защищать больше не будут…
        - Защищать не будут, - подтвердил он.
        - А мою кандидатуру вы уже с ними обсуждали?
        - Да! - с жаром сказал Ефимыч. - Они согласны. Дело только за вами.
        В кухне весьма своевременно заверещал чайник, что дало мне повод удалиться, выгадав краткую отсрочку.
        Сказано: возлюби ближнего, как самого себя. Я не люблю себя. Жалеть иногда жалею, а любить не люблю. Не за что. Таким образом вышеупомянутая заповедь Христова соблюдается мною неукоснительно.
        Однако неприязнь к ближним вовсе не подразумевает жестокости в отношении кого-либо из них. А любой мой ответ в данном случае прозвучал бы весьма жестоко. Наиболее милосердным представлялось твёрдое «нет».
        Ну вот, допустим, отвечу я «да». Голоса, естественно, никуда от этого не денутся - и поймёт Ефимыч с ужасом, что никакой он не чичероне, а самый обычный псих. Ещё, не дай бог, что-нибудь над собой учинит. Мучайся потом из-за него…
        Впрочем, поймёт ли? Может ли вообще психопат чистосердечно признать себя психопатом? Наверняка извернётся, выкрутится, что-нибудь придумает и останется прав во всём. Да и голоса, конечно же, его изнутри поддержат: отбой, дескать, никого нам, кроме тебя, Ефимыч, не нужно. Нет такого второго во Вселенной.
        Есть, кстати, и другой вариант. Я говорю: «Да», и голоса умолкают. Где-то я даже читал о подобном способе лечения. Правда, не исключено, что вместе с ними Ефимыча покинут и его гипнотические способности, однако не думаю, чтобы он об этом когда-нибудь пожалел.
        С большим чайником в левой руке и с заварочным в правой я вернулся к столу.
        - Ну? - затрепетав, спросил меня Ефимыч.
        На моё счастье, я сначала избавился от кипятка и лишь потом сказал:
        - Что ж с вами делать… Согласен.
        «Тогда давайте обсудим условия», - отчётливо прозвучал в моей голове приятный мужской голос.

* * *
        Как всё это было давно…
        Я останавливаю свой «форд» напротив здания с колоннами, что, конечно же, чревато штрафом. Ладно, штраф так штраф. Кто бы протестовал!
        - Дума, - с удовольствием оглашаю я, захлопывая за собой дверцу и простирая ладонь к колоннаде. - Это где думают.
        - О чём? - неслышно спрашивают меня.
        - Предполагается, что о народном благе.
        - Кем предполагается?
        - Теми, кто думает.
        - Это соответствует действительности?
        - Ну, не всё так просто, - со снисходительностью истинного чичероне изрекаю я. - Конечно, каждый думает исключительно о своей выгоде и о своей карьере. Но из множества этих мелких дум складывается одна общая дума о народном благе.
        На несколько мгновений в голове моей воцаряется тишина. Кажется, я малость озадачил своих работодателей. До сих пор не возьму в толк, кто они и откуда взялись. Первое время пытался понять, потом махнул рукой. Достаточно того, что ребята вроде хорошие и в чужие дела не лезут. Да у них, судя по всему, и возможностей таких нет. Просто любопытствуют.
        Даже мыслей читать не умеют. Меня это устраивает, хотя и создаёт определённые неудобства: на каждый их вопрос нужно отвечать вслух. Сначала стеснялся, потом обнаглел. Вроде как по сотику болтаешь. Тем более что на правом ухе у меня и впрямь красуется самая что ни на есть крутая гарнитура. На зависть продвинутым тинейджерам. Однажды подстерегли у парадного, попытались отобрать. За что и были обездвижены.
        Сильно осложнились отношения с женщинами. Теперь каждую приходится предупреждать, что я иногда во время интимной близости начинаю говорить крайне циничные вещи. В виде вопросов и ответов. Впрочем, некоторых это даже возбуждает.
        - Поясните, - звучит наконец у меня в голове.
        - Помните, в прошлый раз вы спрашивали, что такое армия?
        - Помним.
        Вот ещё одна странность: о себе они говорят только во множественном числе. Видимо, коллективный разум. Не надо смеяться, но одно время я подозревал в них колонию компьютерных вирусов, использующих человеческий мозг в качестве приёмной антенны. Кстати, это многое бы объяснило. Например, поступления на мой банковский счёт. Или, скажем, незнание простейших истин, совершенно для нас естественных и не нуждающихся в истолковании.
        Однако, если они и вправду обитают в Интернете, что им мешало заглянуть в любой словарь?
        - Так вот, - важно продолжаю я. - Чем трусливее каждый солдат в отдельности, тем храбрее армия в целом. Как видите, тот же самый парадокс.
        - Почему так?
        - Потому что, если солдат бесстрашен, он прежде всего перестаёт бояться своего командира. Если же труслив, то предпочтёт доблестно погибнуть, лишь бы не получить взыскания.
        - Что такое взыскание?
        Я не тороплюсь с ответом. Окидываю критическим взглядом свой новенький «фордик» и с удовлетворением отмечаю, что его жемчужный окрас и впрямь весьма удачно сочетается с мягкими тонами моего прикида.
        Как хотите, а мне нравится нынешняя работа. Самое подходящее занятие для стареющего эгоиста, который в последнее время только и делал, что, сидя на лавочке, ненавидел окружающее да копил жёлчь. Разумеется, я слегка измываюсь над моими незримыми спонсорами, но они этого, кажется, не замечают. Или делают вид, что не замечают. Тут ещё поди пойми, кто над кем измывается. Впрочем, какая разница! Главное, что мы вполне довольны друг другом.
        Иногда вижу Ефимыча, поскольку тоже перебрался в центр - так сказать, поближе к очагам цивилизации. По-моему, предшественник мой не благоденствует и, скорее всего, сожалеет о том, что уступил кормушку. Но, полагаю, другого выхода у него не было. Для подобных ему чудил называть вещи своими именами означает лишиться в итоге последних иллюзий, а это им, поверьте, мука мученическая.
        Мне проще. У меня действительно давно уже не осталось ничего святого. И стало быть, нет такого вопроса, который смог бы меня смутить.
        На ступени под колоннами начинает стекаться народ с какими-то плакатами. Кто-то что-то выкрикивает.
        - Что происходит? - интересуются мои невидимки (о взысканиях мы к тому времени успели переговорить).
        - Митинг, - отвечаю со скукой. - Порядка требуют.
        - Что такое порядок?
        - Порядок, - небрежно объясняю я, - это когда тебе и таким, как ты, живётся хорошо, а не таким, как ты, плохо.
        - Зачем?
        - Что «зачем»?
        - Зачем живётся?
        Эх, ничего себе! Недооценил я, выходит, своих экскурсантов. Озадачили. Так с лёту и не ответишь.
        - Н-ну, скажем… ради продолжения рода. Чтобы рожать детей.
        - Зачем?
        - Чтобы рожали детей…
        - А дальше?
        - Чтобы рожали детей, чтобы рожали детей… Могу и дальше.
        - Вы тоже продолжаете род?
        - Спасибо, уже продолжил. Больше не хочется.
        - Тогда зачем живёте?
        - Хороший вопрос, - невольно усмехаюсь я.
        - Нет, - с сожалением поправляют меня. - Вопрос плохой. Но вам придётся на него ответить.
        Бакалда - Волгоград,
        октябрь - ноябрь 2008
        Грехи наши тяжкие
        Вся рожа наруже.
        В. И. Даль
        Погожим майским утром в редакции культуры муниципального телевидения прозвучал телефонный звонок. Мстислав Оборышев снял трубку.
        - Мстиша… - недовольным голосом известил Авенир Аркадьич. - Тут к тебе сейчас направляется… э-э… человек…
        - Надо же! - не преминул съязвить ядовитый Оборышев. - Кого к нам только не заносит… И как мне с ним поступить?
        - Н-ну… не знаю, - замялся Авенир, что, вообще-то, было ему не свойственно. - Выслушай… а там сам решай… Может, в курьёзы воткнёшь…
        Похоже, несмотря на неусыпную бдительность железной Аси, в здание проник некто неадекватный. А по давней и тем не менее отвратительной традиции принято было сплавлять таковых либо в редакцию культуры, либо в редакцию науки. Это, конечно, в случае тихого помешательства. В случае буйного приглашали охранников.
        Вскоре послышался деликатный стук в дверь.
        - Войдите.
        Вошёл незнакомец, при первом взгляде на которого Мстиша чуть отстранился и брезгливо прищурился. Красивые мужчины вызывали в нём не меньшее омерзение, чем умные женщины. И то и другое в понимании Оборышева являлось верхом неприличия.
        Так вот, вошедший был неприлично хорош собой.
        - Присаживайтесь, - справившись с неприязнью, проскрипел Мстиша. - И представьтесь заодно.
        Тот поблагодарил и сел. Красавец. Хорошо хоть не красавчик - черты лица крупные, мужественные. Другая подробность, отчасти обелявшая пришельца в глазах Оборышева, - на диво небрежный прикид. Чувствовалось, что одёжку свою посетитель приобретал давно и явно не в бутиках.
        - Вожделея, - сказал он.
        Мстиша приподнял брови:
        - Чего-чего делая?
        - Вожделея, - виновато повторил тот. - Это моя фамилия. Егор Трофимович Вожделея. Вот… - Он достал и раскрыл паспорт.
        Оборышев бросил беглый взгляд и вдруг, заинтересовавшись, взял документ в руки. Лицо на фото было то же самое, но отталкивающе безобразное. Надо полагать, Егор Трофимович расплачивался за свою вызывающую красоту полным отсутствием фотогеничности. Вспомнились строки Достоевского: «Фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя».
        - Так что вы мне хотели сообщить, Егор Трофимович? - спросил Мстиша, возвращая паспорт владельцу.
        - Мне надо выступить на телевидении, - сказал тот.
        - По какому поводу?
        - По поводу того, что со мной случилось… Это очень важно, поверьте…
        - Верю. - Мстиша кивнул. - И что же с вами случилось?
        - Вчера ночью, - объявил пришелец, - мне был голос…
        «Охрану, что ли, сразу вызвать? - вяло прикинул Мстиша. - Да нет, пожалуй, не стоит… Вроде смирный…»
        - И по этому поводу вы хотите…
        - Да.
        - Это не так просто, как вам кажется, - с сожалением глядя на помешавшегося красавца, заметил Мстиша. - Вот вы говорите, голос. Чей голос?
        - Н-ну… я полагаю… - Посетитель с трепетом взглянул в потолок, отчего стал ещё прекраснее.
        - Вы верующий?
        - Да, - истово сказал он. - С сегодняшнего дня. Точнее, со вчерашней ночи…
        - И сразу направились к нам?
        - Н-ну… как видите…
        - А у батюшки были?
        - У батюшки?..
        - Вам был голос, - напомнил Мстиша. - Голос, насколько я вас понял, принадлежал Богу… Так?
        - Так.
        - Логично было бы обратиться к специалисту… А вы сразу на телевидение. Что Он вам сказал, если не секрет? Открыл истину?
        - Ну, в общем… Да. Открыл.
        - И велел поведать её остальным? Урби, так сказать, эт орби? Градам и весям…
        - Да. Велел.
        - Ну и, естественно, - уже с откровенной скукой продолжал Мстиша, - именно вам предстоит стать во главе нового учения…
        - Нет.
        Оборышев моргнул.
        - Как «нет»? - не поверил он.
        - Так «нет». Просто сообщить - и всё…
        Мстиша озадаченно потёр ладонью подбородок.
        - Хорошо! Вы можете в двух словах изложить сейчас эту вашу истину?
        - Конечно. Он сказал… - Прекрасные глаза пришельца слегка затуманились. - Отныне…
        - Простите, - уточнил въедливый Мстиша. - Отныне - это когда?
        - Ну… с того момента, как человек услышит от кого-нибудь… узнает…
        - Понял. Извините, что перебил. Продолжайте.
        - Отныне, - провозгласил новоявленный пророк, - телесная красота будет соответствовать красоте духовной…
        Мстиша Оборышев приоткрыл рот и медленно откинулся в потёртом своём полукресле, влюблённо глядя на посетителя. Ка-кая прелесть!
        - А дайте-ка ещё раз паспорт!
        Взял, раскрыл, вновь сличил лицо с фотографией.
        - Таким я был несколько лет назад… - вроде бы застеснявшись, пояснил Егор Трофимович. - И вчера ещё был…
        - К батюшке! - решительно сказал Мстиша и встал. - К батюшке, к батюшке, к батюшке! Всё настолько серьёзно, что без благословения иерархов я просто не имею права… Вот ваш паспорт, давайте пропуск, сейчас я его подпишу… А сами - срочно в церковь! Слышите? Срочно! Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее мы с вами выйдем в эфир…
        - Да, но…
        - Никаких «но», Егор Трофимович, никаких «но»! Жду вас с благословением от наших пастырей…
        Мягко, но опять-таки решительно выставив обескураженного красавца за дверь, Мстиша выждал секунд двадцать и снял трубку.
        - Ася?.. Это Оборышев. Редакция культуры… Знаю, что знаешь!.. Вожделею Егора Трофимовича… Это фамилия! Так вот, Вожделею Егора Трофимовича (он сейчас выйдет) больше на территорию не пускать! Ни при каких обстоятельствах! И сменщицам тоже передай… Вожделея Егор Трофимович. Вож-де-ле-я… Записала? Ну и славно…
        Отдуваясь, бросил трубку, достал сигареты. Двинулся к двери (курить полагалось только снаружи, у чёрного хода), глянул мельком в зеркало - и чуть не споткнулся. Не веря глазам, подошёл поближе, всмотрелся. Вроде бы черты лица остались прежними, но… Нет, красавцем себя Мстиша никогда не считал. Да и никто его таковым не считал! Однако более гнусного отражения Оборышеву видеть ещё не доводилось.
        Минуту, не меньше, он цепенел, глядя в собственные нагловато-вручие глаза, затем уронил курительные принадлежности и снова кинулся к телефону.
        - Ася?.. Ещё не выходил Вожделея?.. Нет?! Всё отменяется, Ася! Верни его! Слышишь? Верни!

* * *
        - Вызывали? - Надменная статная Акулина Истомина вторглась в кабинет Авенира Аркадьича без стука. Впрочем, подобным образом она вторгалась в любой кабинет, разве что за исключением председательского.
        Поступью топ-модели, с презрительным видом вихляя челюстью, плечами и бёдрами, приблизилась к столу, затем вскинула глаза - и приостановилась, слегка озадаченная.
        - Сколько ж вы вчера выпили? - недоверчиво спросила она.
        Мужчины (в кабинете их было двое) судорожно сглотнули и переглянулись. Ну ладно, скукоженное личико Авенира Аркадьича и раньше состояло большей частью из морщин, в которых, казалось, гнездились все пороки мира, но вот Оборышев… Пару секунд Акулина зачарованно вникала в странно исказившиеся черты своего давнего друга и любовника, потом, словно бы в поисках эталона, перевела взгляд на висящий позади стола портрет.
        По сравнению с коллегами Президент показался ей душкой.
        - Тут, собственно… - промямлил наконец Авенир и беспомощно обернулся к Оборышеву. - Мстиша…
        Тот шумно выдохнул и с силой отёр ладонью лицо, отчего оно, впрочем, ничуть не похорошело.
        - Значит так, - решительно сказал он. - Псих пришёл. Вот думаем, не воткнуть ли его в «загранку»…
        - Ну и втыкайте. Я-то при чём?
        - Посоветоваться хотели…
        - Прости, не поняла. Что за псих?
        - Боговидец, - напряжённо пояснил Оборышев. - Точнее, богослышец. Утверждает, что с сегодняшнего числа внешность человека будет соответствовать его моральному облику…
        При этих словах оба мужчины так и впились глазами в Акулину. Известие, однако, особого впечатления на неё не произвело - скорчила пренебрежительную гримасу, вскинула плечи.
        - Нет, господа, вы точно вчера перебрали! Какое я имею отношение к вашим психам?
        - Что посоветуешь?
        - Похмелиться, блин!
        Мужчины сглотнули вновь. Было уже ясно, что гримаса, исковеркавшая черты надменной Акулины, останется с ней навсегда. Равно как и окривевшие плечи.

* * *
        Узнав, что его собираются воткнуть именно в курьёзы (официально рубрика называлась «За гранью культуры»), Егор Трофимович Вожделея нисколько не обиделся.
        - Это всё равно, - кротко молвил он. - Главное, чтобы услышали.
        Справедливо рассудив, что терять ему уже нечего, краткую беседу с божьим человеком провёл перед камерой сам Мстислав Оборышев. Вопросы в основном задавал натужно игривые, внутренне обмирая при мысли о том, как он с нынешней своей рожей будет смотреться на экране.
        Акулина Истомина рыдала в гримёрной.
        Переснимать не пришлось. Внезапно подурневшая Маня, ассистент режиссёра, дала отмашку - и дамский любимчик Рудик отнял от окуляра ошеломительно мерзкую харю прожжённого альфонса и сутенёра. Обезумевшим взглядом Мстиша Оборышев обвёл присутствующих. Каких-нибудь пять минут назад все они выглядели вполне прилично, даже обаятельно. Теперь это была кунсткамера.
        - Спасибо! - выпалил он, вскакивая. - У меня к вам, Егор Трофимович, ещё пара вопросов наедине… если позволите…
        Выволок за рукав растерявшегося Вожделею в коридор, и следует сказать, очень вовремя, потому что из студии послышались уже первые вскрики.
        - Так, - хрипло сказал Мстиша. - Вот ваш пропуск - и быстро на проходную!
        - Но…
        - Нигде не задерживайтесь! И вообще мой вам совет: на люди не показываться. Хотя бы пару дней… Да! Передача - в шесть тридцать по местному времени. Вообще-то, в шесть ровно, но пока дело дойдёт до «загранки»… Шесть тридцать! Не пропустите…
        Глаза его внезапно стали незрячи, и он снова оцепенел, представив, что стрясётся с телезрителями в эти самые шесть часов тридцать минут, когда истина безвозвратно уйдёт в эфир.

* * *
        Домой Мстиша вернулся к восьми, изрядно выпив для храбрости. Несмотря на многочисленные заходы налево, жену свою он любил и со страхом гадал заранее, какая гарпия предстанет его глазам. Внешность у Светы, следует заметить, была самая невзрачная: серая мышка, воробышек. Что же с ней будет теперь? Акулину-то вон как перекривило!
        Ключ упорно не желал вставляться в прорезь замка. Наконец хозяйка, не выдержав, открыла дверь сама - и трудно даже сказать, кто из супругов был поражён в большей степени. Вне всякого сомнения, передачу Светлана посмотреть успела, ибо перед Мстишей возникла на пороге маленькая хрупкая женщина ангельской красоты. Оборышев протрезвел от ужаса. Он почувствовал себя раздетым донага. Все его обманы, измены и заначки были теперь оттиснуты на физиономии и в комментариях не нуждались.
        Пауза длилась и длилась.
        - Боже… - с жалостью глядя на мужа, выдохнула волшебно похорошевшая Света. - Бедняжка ты мой… Сколько же вам приходится врать на этом своём телевидении!..
        Трудно сказать, откуда и зачем берутся на белом свете порядочные люди, если их появлению естественный отбор, мягко говоря, не способствует. Но вот берутся откуда-то и даже иногда умудряются дожить до совершеннолетия, а то и до преклонных лет, хотя одному богу известно, чего им это стоит. Порядочный человек - публичная пощёчина обществу. Своим поведением он как бы опускает окружающих, напоминая им о том, кто они такие. Думается, именно поэтому Христос завещал творить добро втихомолку и ни в коем случае не напоказ. Иначе пришибут.
        Естественно, что, стоило схлынуть первому потрясению, Оборышев почувствовал себя оскорблённым. Нет, но как вам это понравится: опять он весь в экскрементах, а она вся в белом! А уж наивное восклицание Светы и вовсе уязвило до глубины души. К счастью, Мстише хватило ума обиды своей не выдать и покорно испить горькую чашу до дна.
        Светлана утешала мужа весь вечер, так что в конце концов он чуть ли не сам уверовал, будто поразившее его безобразие вызвано скорее профессиональными, нежели бытовыми проступками.
        На следующее утро позвонил Авениру, сказался больным. Телефон отключил. Пил и смотрел телевизор. Вчерашний сюжет муниципалка прокрутила трижды. В полдень благолепный Вожделея и неподобный Оборышев возникли в столичных новостях.
        А ближе к вечеру за Мстишей пришли.

* * *
        Визитёров пожаловало двое, оба в штатском. Судя по их обличью, с истиной они тоже ознакомились: у той страхолюдины, что повыше, были глаза маньяка и рот садиста; у той, что пониже и потолще, - жабья физия похабника и сластолюбца.
        Слава богу, Светлана к тому времени ещё не вернулась с работы.
        - Как же это вы? - посетовал маньяк и садист, устремляя на Оборышева ласковый взор и словно бы видя уже собеседника в пыточной камере. - Опытный вроде работник - и так подставились…
        Голос его показался знакомым.
        «Подставился?.. - жёлчно подумал Мстиша. - Нет, ребята, не подставился - это я вас всех подставил! А то что ж мне, одному пропадать?..»
        - В суд на вас подают.
        - Кто?
        - Вам всех перечислить?
        - А-а… по какой статье?
        - Да мало ли! За нанесение ущерба деловой репутации, за причинение вреда здоровью, за оскорбление чувств верующих…
        Похабник и сластолюбец помалкивал с матерным выражением лица. Садист продолжал:
        - Где вы раскопали вообще этого вашего Вожделею?
        - Нигде. Сам пришёл.
        - Но кто-то же его к вам направил?
        - Авенир Аркадьич. Порекомендовал воткнуть в курьёзы…
        - Вот как? - Двое переглянулись. - Ну, с Авениром Аркадьичем разговор будет отдельный. А вот вы…
        - А что я?
        - Нет, но предварительную-то беседу вы с Вожделеей проводили? И что же, не заметили после этого изменений в собственной внешности?
        - Знаете… в зеркало я смотрюсь редко…
        - Не свисти! - неожиданно посоветовал похабник и сластолюбец. - В зеркало он не смотрится! А в гримёрке?
        - Даже и в гримёрке! Нет, ну… заметил, конечно, что скверно выгляжу…
        Заврался, запутался, приуныл.
        - Шуму много? - спросил он в тоске.
        - Не то слово! С двенадцати часов народ как с цепи сорвался. Уровень преступности в два раза сиганул…
        - Почему? - Мстиша оторопел.
        - Красивых бьют.
        - За что?!
        - За то, что красивые!
        Судорожным движением Оборышев выхватил сотовый телефон, но был пойман за руку.
        - Кому?
        - Жене!
        - Она что? Тоже…
        - Да!
        Хватка разжалась. Связаться со Светой, впрочем, не удалось - шли короткие гудки. Застонав, Мстиша спрятал сотик.
        - Собирайтесь, - сказали ему.
        - Куда?
        - К ответу, - исторг садист, осквернив и без того циничную мордень кощунственной ухмылкой. - Крови вашей жаждут…
        - Ну да, конечно… - окончательно угасая, горестно помыслил вслух Мстиша. - Политики… бизнесмены…
        - Политики? Бизнесмены? - хмыкнул маньяк. - Бизнесмены - это ещё полбеды. Да и политики тоже: как были уроды - так уродами и остались. А вот жёны олигархов…
        - Ох-х… - болезненно выдохнул Оборышев.
        - Вот именно, - мрачно подтвердил собеседник.

* * *
        Привезли Мстишу отнюдь не в полицию, как он ожидал, и даже не в ФСБ, а прямиком в областную Думу. В небольшом зальце с идеологически выдержанной потолочной лепниной собрались жаждавшие крови Оборышева. Повеяло картинами Босха, в частности - «Несением креста». Утешало лишь то, что за овальным столом не восседало ни единой разгневанной мегеры - сплошь мужской пол. Надо полагать, жёны олигархов, не решаясь теперь показаться в свет, взамен прислали своих адвокатов, мерзости чьих образин давно уже ничто не могло повредить.
        - Вот, пожалуйста, - сказал конвоир, придерживая Мстишу за локоток. - Первый виновник, прошу любить и жаловать…
        И началось беснование. Все вскинулись, все обрушились с угрозами, самой мягкой из которых было увольнение. Оборышев только успевал облизываться да озираться.
        Наконец главный Квазимодо, подозрительно смахивавший на губернатора, треснул ладонью по столу - и всё смолкло.
        - Как такое, понимаешь, могло случиться? - мёртвым голосом осведомился он в мёртвой же тишине.
        Ну точно - губернатор.
        Пришлось поведать историю с самого начала, по возможности перекладывая ответственность на плечи отсутствующего здесь Авенира Аркадьича. Поначалу Мстише казалось, что участников пандемониума, обсевших овальный стол, он видит впервые, однако мало-помалу из жутких личин начинали вытаивать знакомые черты. Вскоре он угадал почти всех. Элита. Побитый градом цвет общества.
        - И как теперь, понимаешь, быть? - угрюмо осведомился главный Квазимодо, дослушав Оборышева.
        Тот заискивающе улыбнулся и беспомощно развёл руками.
        Губернатор засопел.
        - Как шкодить, - ворчливо упрекнул он, - так все, понимаешь, горазды, а как отвечать, так, понимаешь… Что скажешь, Олег Аскольдыч?
        И посмотрел на садиста и маньяка. Оборышев вздрогнул и тоже уставился. Олег Аскольдович? Ни-че-го себе! Вот это его перековеркало…
        - Я связался с нашей епархией, - сухо доложил тот. - Владыка тоже склоняется к мысли, что нас постигла Божья кара…
        - Кого? Меня? - взревели за столом. - Ты за базаром-то - следи! Знаешь, сколько я на храм пожертвовал?
        Взревевшего одёрнули.
        - У меня создалось впечатление, - как ни в чём не бывало продолжал Олег Аскольдыч, - что владыка совершенно спокоен…
        - Да я думаю! - фыркнули за столом. - Им-то чего беспокоиться? У них вон бороды от самых глаз - поди различи, что у них там под бородами!
        Одёрнули и этого.
        - Что касается учёной братии, тут полный разброд во мнениях. Психотропное оружие, гипнотическое внушение, кодовые слова… Ну и так далее.
        - Погоди, Олег Аскольдыч, погоди! А этот… Вожделея! Он-то сам что говорит?
        - Ничего. В данный момент Егор Трофимович Вожделея находится в отделении реанимации. Больничный комплекс, травматология.
        «Стало быть, всё-таки нарвался… - просквозила скорбная мысль. - А ведь предупреждал я его… Господи, лишь бы Светка убереглась!»
        - Выживет?
        - Врачи говорят, да. Состояние стабильно среднетяжёлое.
        Квазимодо издал приглушённый досадливый рык.
        - А сам что думаешь?
        - Думаю, независимо от того, что с нами случилось, ситуация необратима.
        - То есть?
        - То есть хотим мы того, не хотим, а придётся приспосабливаться к новым условиям.
        Последовал новый взрыв возмущения - и глава областной администрации был вынужден повторно треснуть ладонью по столу.
        - Ты это… понимаешь тут… Как тут приспособишься?
        Прежде чем ответить, Олег Аскольдович впервые помедлил, должно быть подбирая слова.
        - Ситуация, по-видимому, необратима, - с невозмутимостью, за которой мерещилось извращённое удовольствие, повторил он. - Но не смертельна. Кстати, в прямом смысле. Пока у нас по области, слава богу, ни одного трупа. Для сравнения: в Москве их час назад было уже три.
        - Да что вы нам тут про трупы?.. - вскипел очередной потерпевший. - Вот с этим что делать? С этим вот! - И он ткнул себя скрюченными пальцами в совершенно инфернальное мурло.
        - Боюсь, тут уже ничего не поделаешь, - с сочувствием отвечал Олег Аскольдыч. - Независимо от рода деятельности грешить всё равно приходится, причём грешить профессионально. Не будешь грешить - прогоришь. То есть каждый из нас сейчас перед выбором: либо стать красавцем, но без штанов, либо в штанах, но…
        Договорить не дали - и последовало третье по счёту тресновение державной ладонью по столу.
        - Предлагаю больше не упоминать о том, чего мы не в силах изменить, - выждав, сколько следует, вновь заговорил ужасный Олег Аскольдыч. - В конце концов, внешность - личное дело каждого. Главное сейчас - стабилизировать обстановку в городе. В частности, остановить самосуды. Силы полиции приведены в повышенную готовность, им даны соответствующие указания, думаю, порядок скоро будет восстановлен. Потенциальные жертвы берутся на учёт, их, кстати, не так и много…
        - Да что она сейчас сможет, полиция? - усомнился некто особо монструозный. - Даже и фоторобота не составишь! А уж словесные портреты…
        - Словесные портреты - прежние.
        - Да ладно, бросьте…
        - Прежние, прежние. Такие критерии, как красота и безобразие, в словесных портретах не учитываются… - Олег Аскольдыч приостановился, окинул взглядом собравшихся. - А теперь я прошу внимания. - В голосе его зазвучали властные нотки, и чудовища, порождённые сном разума, невольно притихли. - Я разделяю ваши чувства, но поймите наконец: то же самое происходит сейчас по всей стране. Не исключено, что и во всём мире - ещё не уточнял. Конечно, можно найти крайних… - Он бросил взгляд на Мстишу. - Найти, публично высечь, но симпатичнее от этого никто из нас не станет. Я советую отнестись к случившемуся как к кризису, тем более что это и есть кризис… Собственно говоря, что произошло? Сменились критерии. Всего-навсего. Постарайтесь это понять, - мягко, как малым детям, втолковывал Олег Аскольдыч. - Возьмите любую из нынешних фотомоделей. В позапрошлом веке (даже и в прошлом!) она бы нам показалась уродиной: костлявая, длинная, жердь жердью… Или, скажем, загар. Когда-то белизна кожи считалась первым признаком аристократизма. Теперь наоборот. Раз загорелый, значит отдыхал где-нибудь на Гавайях…
        Чудовища вида ужасного, напряжённо слушавшие оратора, ожили, переглянулись. И то ли движение это вышло у них как-то больно по-человечески, то ли испуг прошёл, но не такими уж и звероподобными показались они на сей раз Оборышеву. Секрет, должно быть, заключался в том, что не с кем их было сравнивать. А может, просто успел привыкнуть.
        - Я полагаю, - закруглил неторопливую речь Олег Аскольдыч (он тоже не то чтобы похорошел, но хотя бы стал узнаваем), - всё рано или поздно утрясётся само собой. Но, поверьте, в наших интересах, чтобы утряслось как можно скорее. Стало быть, что? Стало быть, задействовать средства массовой информации: газеты, рекламу, телевидение - и помаленьку-полегоньку ориентировать население, какая именно внешность в данный момент соответствует…
        - Мы ж тут все разные… - осмелился возразить кто-то.
        - Несущественно, - заверил Олег Аскольдыч. - Важно дать понять, что сейчас НЕ является нормой. Всё остальное - приветствуется…
        Главный Квазимодо издал трубный носовой звук (присутствующие замерли) и страшно воззрился на Мстишу.
        - Всё понял? - рявкнул он. - Иди работай. Приучай народ к своему рылу…

* * *
        Когда отпущенный с миром Оборышев вернулся домой, давно стемнело. Света навстречу не вышла. Она сидела в кухне, уронив руки на скатерть, лицо - на руки. Заплаканный ангел.
        - Ланочка… - Мстиша кинулся к жене, оторвал от стола, осмотрел лоб, скулы. Слава богу, ни синяка нигде, ни ссадины. - Ну что ты, родная, что ты?
        Всхлипнула, утёрла слёзы.
        - Мстиша… - покаянно призналась она. - Меня уволили…
        Выдохнул с облегчением:
        - Всего-то? Ну и чёрт с ними! Другую работу найдёшь…
        - Не найду, - со страхом сказала Светлана, и ангельские глаза её вновь наполнились слезами. - В том-то и дело, что не найду… Знаешь, за что меня?
        - За что?
        - За это! - И она, застонав, двинула себя кулачком в лицо, чудом не разбив свой очаровательно вздёрнутый носик. - Как увидели, как вскинулись… Директоршу позвали! Нам, говорят, амбициозные нужны, деловые… А не лохушки всякие…
        - Кто?
        - Лохи! Женского рода… Пошла к хирургу - там очередь…
        - К какому хирургу?
        - К пластическому…
        - Ты что, дефективная?! - заорал Мстиша. Светлана вздрогнула. Спохватился, заворковал, оглаживая с нежностью ангельское личико. - Не вздумай… Даже не вздумай, Светка… Ты мне такая нужна, именно такая…
        - Безработная? - с горечью спросила она.
        - Да чёрт с ней, с работой! Выживем, Свет! Уж меня-то с моим рылом теперь точняк не уволят… Сам губернатор сказал! - Запнулся, застигнутый внезапной мыслью. - А что за очередь у хирурга? Неужели…
        - Да нет. Одни дуры богатые. Все в истерике. Чуть не побили…
        - А что хирург? В смысле - ты его спрашивала?
        - Говорит, бесполезно. Говорит, это как с отпечатками пальцев: сколько кожу с подушечек ни срезай, всё равно потом то же самое нарастёт…
        - Почему он так уверен? У них же в практике подобных случаев не было!
        Ангелочек шмыгнул носом, судорожно вздохнул:
        - Не знаю… Может, просто отделаться хотел побыстрее…
        Умолкла, поникла, должно быть переживая заново сегодняшний день.
        - Ну почему? - с болью произнесла она. - В чём виновата?
        - В том-то и дело, что ни в чём, - угрюмо ответил муж.
        - Господи, - растроганно сказала Света. - Какой ты у меня добрый… - Отстранилась, расширила глаза. - Слушай! А ты, по-моему, похорошел…
        Мстиша содрогнулся.
        - Упаси боже… - пробормотал он. - Только не сейчас!

* * *
        Перед тем как отправиться на кухню и выпить свой утренний кофе, Оборышев долго стоял над супружеским ложем, всматриваясь в безгрешное личико спящей жены. Измученное. Прекрасное.
        Бедные вы, бедные… Совестливые, застенчивые, беззащитные. Вам врут - и вы верите, вас предают - и вы прощаете. Даже имя ваше у вас отобрано: звание порядочных людей принадлежит теперь брюхоногой крутизне, разъезжающей на «лексусах» и загорающей на Гавайях… Вроде бы всё уже сделано, чтобы извести вас под корень, а теперь ещё и это…
        Мстиша повернулся к зеркалу - и стало стыдно до судорог. Одно утешение: с сегодняшнего числа сия мордень - его хлеб, его рабочий инструмент.
        Стиснув зубы, прошёл на кухню. Пока варил кофе, включил маленький плоский телевизор, убрав звук, чтобы не разбудить Светлану. Взглянул на экран - и чуть не обварился полезшей из джезвы пеной: по дорожке подиума, вихляя челюстью, плечами и бёдрами, стремительно шла Акулина Истомина. Отставил джезву, приблизился. Нет, не Акулина… Хотя очень похожа. Гримаса - один в один. И плечи кривые.
        Выходит, прав был Олег Аскольдыч: во всём мире творится то же самое.
        Ладно. Попьём кофе и пойдём приучать народ к своему рылу…
        В прихожей висело ещё одно зеркало. Не удержался - бросил взгляд. Да уж, хорош, нечего сказать.
        - Охо-хонюшки… Грехи наши тяжкие…
        Выбравшись на проспект, огляделся с затаённым страхом. Однако стесняться было некого: все такие, никто не краше. Оборышев повеселел и, с интересом рассматривая встречные хари, направился к трамвайному кольцу.
        Внезапно внимание его привлёк мужчина, прижавшийся спиной к рекламной стойке. Мужчина был красив и бледен. Смятенный, растерянный, встретившись случайно взглядом с кем-нибудь из прохожих страшилищ, он тут же прятал глаза. Блаженного не трогали. Похоже, обстановку в городе и впрямь удалось стабилизировать - неподалёку маячили двое полицейских, явно следя за тем, чтобы никто не обидел беднягу.
        Мстиша крякнул, нахмурился, порылся в карманах и, подойдя, сунул убогому червонец.
        Бакалда, июль 2013
        Из материала заказчика
        Когда б вы знали, из какого сора…
        Анна Ахматова
        - Хозяин… - позвали сзади.
        Произнесено это было жалобно и с акцентом. Я обернулся. Как и предполагалось, глазам моим предстал удручённый жизнью выходец из Средней Азии: жилистый, худой, низкорослый и смуглый до черноты, смуглый даже по меркам Ашхабада, где прошли мои отрочество и юность. В те давние времена таких там именовали «чугунами», что, поверьте, звучит куда оскорбительнее, нежели «чучмек», ибо подчёркивает ещё и сельское происхождение именуемого. Городские - те посветлее. А этот будто прямиком с чабанской точки.
        - Строить будем, хозяин?
        - Из вашего материала? - понимающе уточнил я.
        Неспроста уточнил. В отношении дешёвой рабсилы год выдался в определённом смысле переломный: очевидно, развал Советского Союза дошёл до мозгов не только у нас в России. Раньше мигрант был какой? Старорежимный. Маниакально добросовестный, почтительный, трудолюбивый. Аллаха боялся, начальства боялся. Здороваясь, к сердцу руку прикладывал. Не забуду, как один из Бухары, расчувствовавшись, поведал мне самое замечательное событие своей жизни: на спор вспахал непомерное количество гектаров за три дня. Причём спорил не он - о нём спорили.
        - Хозяин говорит: «Вспашешь?» - вспоминал он чуть ли не со слезой умиления. - «Вспашу!» - «Два касемьсота. Бери любой». Посмотрел. «Этот», - говорю. Ночь не спал. Проверил, заправил, смазал. Утром выехал в поле, баранку поцеловал…
        Баранку поцеловал! Вы вникните, вникните…
        А нынче какой мигрант пошёл? Молодой, наглый, ничего не умеет и ничего не боится. Разве что миграционного контроля. Ходят голые до пояса, чего никогда себе не позволял декханин старой выделки. «Строим из нашего матерьяла» - это у них кодовые слова такие. «А что строите?» - «Всё строим. Дома строим, заборы строим. Из нашего матерьяла…»
        Соседка Лада Егоровна не устояла - согласилась на забор и калитку. Вроде бы дама опытная, всю жизнь экономистом проработала, а девятнадцать тысяч выдала на руки. Авансом. Теперь мимо Ладушкина дома я хожу с застывшим рылом, сомкнув зубы, чтобы не взгоготнуть, - обидеть боюсь хозяйку. Ржавеющая рабица уныло провисает меж мохнатых досок, кривовато вмурованных в цементный раствор, а уж калитка… Нет, словами этого не передашь. Это видеть надо.
        То есть смысл моего уточнения вы поняли.
        - Из вашего материала?
        - Нет! - почему-то испугался чугун. - Зачем из нашего? Из твоего…
        Мы стояли посреди узкой дачной улочки, выжигаемой послеполуденным солнцем. Я - в бермудах, шлёпанцах, ветровке на голое тело и с удочкой, он - в спецовке, клетчатой рубашке и пыльных ботинках. В руках какой-то инструмент.
        - Да откуда ж у меня матерьял?
        - Совсем нету? - огорчился он.
        - Совсем. Один битый кирпич.
        - Кирпич много?
        - Битый, тебе говорят!
        - Покажи.
        Ну знаете! Я смотрел на него, озадаченно прикидывая, к какому из двух известных мне подвидов принадлежит данная особь. Судя по одёжке и по взгляду - честный до наивности совок, а по прилипчивости - новый чурка. Из тех самых, что забор соседке сладили. Возраст… Возраст, скажем так, переходный. Ни то ни сё.
        - Знаешь что? - сказал я наконец. - Вон там через два участка живёт Лада Егоровна. Забор у неё совсем худой. Поди спроси, может, захочет новый поставить…
        Жестоко? Да, пожалуй. Но что-то разозлил он меня этим своим «покажи». Вот народ! Лишь бы на участок проникнуть! Впрочем, поблагодари он меня за добрый совет, я бы наверняка устыдился и остановил его, однако слов благодарности не прозвучало. Повернулся мой чугун и молча пошёл к Ладе Егоровне. Видимо, всё-таки из этих… из новых… Ну, поделом ему.

* * *
        Если человек, с детства равнодушный к рыбалке, тем не менее берёт удочку и идёт на пруд, значит плохи его дела.
        Мои дела были плохи. Ремесло, на которое я потратил жизнь, умирало. Издательства закрывались, а уцелевшие предлагали за рукопись сущие гроши. Тиражи падали. Редакторы причитали, что виной всему сетевое пиратство: стоит полиграфическому изделию появиться на прилавке, текст тут же отсканируют и выложат в интернете. Книжек никто не покупает - какой смысл, если можно скачать и прочесть бесплатно? Возможно, так оно всё и обстояло, но я-то прекрасно сознавал, что главная беда не в этом. Всяк, кто был сегодня способен, по словам классика, «безобидным образом излагать смутность испытываемых им ощущений», внезапно обрёл право называть себя писателем.
        Понабежало литературных чурок: ничего не умеют и ничего не боятся.
        Как это ни печально, однако сочинительство вот-вот утратит статус профессии и превратится в общедоступную забаву. Вроде рыбалки.
        Разлив этой весной ГЭС нам устроила долгий и обильный. По слухам, в озёра зашёл сазан. Уж не знаю, один он туда зашёл или с приятелями, но вдруг повезёт! Хотя вряд ли. Отец у меня был рыбак, сын - рыбак, а на мне, видать, природа отдохнула.
        Но теоретически подкован. Червяков выбирал острых, вёртких, красных. С белыми тупоконечными - лучше и не пытаться.
        На подступах к пруду свирепствовала мошка. Она лезла в глаза и уши, набивалась в шевелюру, а в случае чего прикидывалась перхотью. Я побрызгался из баллончика с каким-то библейским названием (не то «Рефаим», не то «Рафаил»), воссел на мостках, наживил, забросил. Поплавок с придурковатым молодечеством замер по стойке «смирно» в ожидании дальнейших приказаний, а я вернулся к горестным своим раздумьям.
        Такое впечатление, что переход беллетристики от ремесленной фазы к промышленной почти завершён. Забавно: стоило дать свободу слова, исчезла свобода мысли. Никто не хочет шевелить мозгами бесплатно - кого ни спроси, либо работают на заказ, либо участвуют в проектах. Что такое проект? Берутся деньги, берётся тема, нанимаются литераторы - и творят, что велено. Ещё и гордятся, если в проплаченную белиберду иной раз удастся протащить контрабандой что-нибудь своё, заветное, личное.
        Подумать только, когда-то потешались над Северной Кореей: дескать, книжки бригадами пишут! А у нас теперь не так разве? Нет, кое-какие различия, понятно, имеются. Там работают за идею, тут - за бабло. У них честно печатают на обложках: «Коллектив авторов номер такой-то» - у нас порой доходит до того, что на роль автора назначается супруга спонсора.
        А куда прикажете податься тому, кто по старинке, прилаживая слово к слову, лепит нетленку?
        А вот сюда, на пруд с удочкой.
        Да-а… Что не удалось коммунизму, то удалось рынку.
        Стержень поплавка дрогнул и покачнулся, но только потому, увы, что на него присела стрекоза. Должно быть, выбрала самый надёжный на пруду объект. Ось мира. Всё движется, она одна не шелохнётся.
        Вот странно… У кого ж я это читал? У Ницше? Да, кажется, у Ницше. То, что раньше считалось жизненно необходимым занятием, становится со временем развлечением на досуге: охота, рыбалка… Даже продолжение рода.
        А теперь, выходит, ещё и литература.
        Противомоскитное зелье помаленьку выдыхалось, мошка наглела, стрекоза на поплавке чувствовала себя вполне безмятежно. Могла бы, между прочим, и комарьём заняться… Наконец нервы мои не выдержали - я плюнул, встал, вытряхнул червей в пруд и принялся сматывать удочку.

* * *
        - Хозяин…
        Опять он. В тёмных глазах безработного мигранта мне почудилась укоризна, и, представив, каких ему чертей с моей подачи выписала разгневанная Ладушка, я почувствовал угрызение совести.
        - Не согласилась?
        Он вздохнул:
        - Нет. Очень сердитая. А забор правда совсем худой.
        - Как тебя звать-то? - спросил я.
        Зря. Спросил, как зовут, - почти что нанял.
        Он встрепенулся:
        - Боря зовут.
        - Это по-нашему Боря. А по-вашему?
        - По-нашему ты не выговоришь, - сокрушённо ответил он.
        - Ну почему же? - с достоинством молвил я. - Я, можно сказать, и сам из Ашхабада…
        Опять-таки зря! Земляков-то положено выручать. Но податься уже было некуда, и я продолжал:
        - Чего там выговаривать? Если Боря, то, значит, или Берды, или Батыр, или Байрам… Верно?
        - Нет, - с грустью сказал он. - Зови Боря.
        Ну, Боря так Боря…
        - Значит так, - обрадовал я его. - Боря! Строить я ничего не собираюсь. Не на что. Денег нет.
        - Деньги есть, - с надеждой заверил он. И полез в оттопыренный нагрудный карман своей клетчатой рубашки.
        Движения его я не понял.
        - Погоди! Ты чего хочешь?
        - Строить хочу, - последовал истовый ответ.
        Я тряхнул головой.
        - Погоди! - с досадой повторил я. - Речь же не о твоих деньгах… О моих деньгах речь! Ты ж не собираешься строить бесплатно, правда?
        - Зачем бесплатно? - залепетал он. - Я денег дам. Разреши, хозяин…
        - Что разреши?
        - Строить разреши.
        Одно из двух: либо передо мной сумасшедший, либо… А собственно, что либо-то? Не жулик же он в самом-то деле - жулики так глупо себя не ведут. Значит, сумасшедший…
        - Знаешь что, Боря?.. - вымолвил я, вновь обретя дар речи. - Иди-ка ты, Боря, на фиг!
        Повернулся и пошёл к своей калитке.

* * *
        Сумасшедший. Хорошее слово. Сразу всё объясняет, не объясняя притом ничего. Ненормальный - словцо поточнее. Вполне можно, согласитесь, сойти с ума, в то же время оставаясь в пределах общепринятой нормы. Тем более если вокруг сплошное сумасшествие.
        А вокруг сумасшествие. Фантастика вторглась в быт и обесценилась как литературный приём. Стоит придумать что-либо небывалое, тут же сопрут - и в жизнь! Экстрасенсы воруют, эзотерики воруют, наука нетрадиционной ориентации ворует… И немалые, надо полагать, денежки заколачивают.
        Но гастарбайтер, пытающийся нанять работодателя, это что-то ещё неслыханное в мировой практике. Не знаю, как вы, а я на всякий случай предпочту держаться от таких гастарбайтеров подальше.
        Запер калитку изнутри и удалился в дом с твёрдым намерением не показываться наружу в течение часа как минимум, пока этот чокнутый не найдёт себе новую жертву. Отправил снасти в угол, открыл холодильник, налил стопочку, сварганил бутерброд с варёной колбасой, подсел к столу, задумался, хмыкнул.
        Воля ваша, а что-то с этим Борей изначально не так. Акцент, например. Какой-то он у него… смешанный, усреднённый. Городской. Примерно так изъяснялись в Ашхабаде, где обитало около сотни национальностей и наречия перемешались, как в Вавилоне.
        Но какой же он горожанин? Хлопкороб хлопкоробом.
        Я поднёс стопку к губам - и вдруг засмеялся. Сообразил наконец, что именно мне напомнило Борино поползновение всучить деньги. Попытку публикации за свой счёт. Смеялся я долго. Даже стопку отставил, чтобы не расплескать.
        Потом приступ веселья прошёл, но настроение улучшилось.
        «Ну и чего ты ноешь? - благодушно увещевал я сам себя, зажёвывая водку бутербродом. - Подумаешь, публиковать тебя перестали! Всю жизнь сочинял в своё удовольствие, да ещё и гонорары за это получал… У других вон и того не было».
        Так-то оно так, но жить на что? Запасной профессии нет, да и возраст поджимает. Немало лет, а дальше будет больше…
        Умей я тачать романы из материала заказчика, жил бы сейчас припеваючи: гнал бы продолжение Мондье или Шванвича. Предлагали ведь, и не раз… Не умею. Могу, простите, живописать лишь то, чему был свидетелем сам, как это ни странно. Даже если действие у меня происходит на другой планете…
        Взгляд мой упал на удочку в углу. Да. Когда рыбалка была ремеслом, а не развлечением, о подобной снасти и мечтать не приходилось. Раздвижной хлыст из чего-то там углеродистого, съёмная катушка с неестественно тонкой и прочной леской, стальные крючки… А когда человек шёл на ловлю ради жратвы, он брал дрын и дратву, а крючок выгибал из проволоки.
        Интересно, какое ещё из так называемых серьёзных занятий станет забавой в будущем? Сельское хозяйство? Так давно уже вроде… Взять, к примеру, дачников. Та же Лада Егоровна - кто она? Фермер-любитель. Овощеводство… садо-мазоводство… Причём никакой прибыли - одни расходы.
        А что на очереди? Политика? Бизнес? Армия? Вот это уже любопытно. Конгрессмен-любитель… Над этим стоит поразмыслить.
        Тени за окном переместились, день клонился к вечеру. Надо полагать, ушёл мой Боренька. Другого заказчика побрёл искать.
        Покинув дом, я направился по застеленной линолеумом дорожке к штакетнику. Отомкнул калитку, выглянул на всякий случай.
        - Хозяин…

* * *
        - Ну и что ты из этого сможешь построить?
        Мы стояли над пыльным курганчиком обломков, оставшихся после уничтожения обвалившейся подсобки. Прежние владельцы участка когда-то хранили в ней дрова. Неповреждённых кирпичей в общей груде не наблюдалось.
        Он поднял на меня тёмные, радостно вспыхнувшие глаза.
        - Всё могу. Чего надо?
        Я не выдержал и ухмыльнулся.
        - Да мало ли чего мне надо! Ворота вон надо…
        Он встревожился, огляделся.
        - Железо есть?
        - Ржавое.
        - Покажи.
        И двинулись мы с ним к сваленному неподалёку дачному металлолому, изрядно, как я и предупреждал, поглоданному коррозией. Там имелось всё: от дырявого ночного горшка до велосипедной рамы.
        Восторгу Бори не было предела.
        Разумеется, я совершил непростительную глупость, позволив этому этническому психу войти в калитку. Ну вот как его теперь выставишь такого!
        Воздух за домом был накрест простёган мошкой. Отмахиваясь от мелкой летучей пакости сигаретой, я хмуро следил за тем, как нарастает идиотизм ситуации. Мой мигрант, не обращая внимания на кровососущих, суетился вокруг ржавых останков и с умным видом прикладывал инструмент то к замшелому ротору бывшего электромотора, то к половинке гигантской дверной петли. Измерял, что ли…
        Кстати, об инструменте. Во-первых, понятия не имею, что это за штука. Во-вторых, мне казалось, будто сначала, когда мы сегодня с Борей встретились впервые, в руках у него было нечто иное: курбастенькое, отдалённо схожее со слесарными тисочками. А то, чем он в данный момент тыкал в мою ржавь, скорее напоминало цельнометаллический молоток, по короткой рукоятке которого за каким-то дьяволом шла крупная резьба.
        Готов допустить, что это два разных устройства. Тогда где он таил второе? И куда дел первое?
        На моё счастье, за штакетником послышалось фырчанье автомобильного мотора. Кажется, кто-то притормозил напротив калитки.
        - Ну ты пока здесь смотри давай… - барственно, как и подобает владельцу имения, распорядился я. - Там ко мне вроде прибыли…
        И тронулся на звук, искренне надеясь, что, пока буду идти до забора и обратно, авось соображу, как мне поступить с неодолимым Борей.
        Неужели всё-таки жулик? Тогда в чём смысл жульничества?
        Вышел на улицу - и чуть не присвистнул от изумления. Ай-яй-яй-яй-яй! Ну кто же так делает? Даже дети малые знают: нельзя возвращаться на место преступления.
        Возле штакетника стояла обшарпанная «семёрка» с прицепом, из которой высаживались те самые башибузуки, что всего за девятнадцать тысяч возвели уникальный забор, мимо которого я теперь прохожу, стиснув зубы, чтобы не заржать. Впрочем, в их оправдание следует сказать, что остановились они, осмотрительно не доехав до участка Лады Егоровны метров этак тридцати.
        - Хозяин, строиться будем? Из нашего матерьяла…
        - Ну-ка, поди сюда, - сказал я.
        Старший басурман (лет двадцати на вид) почуял неладное и на всякий случай отступил к открытой дверце «семёрки».
        - Да ладно тебе! - пристыдил я его. - Подойди. Дело есть.
        Поколебавшись, подошёл.
        - Ваш? - спросил я, указывая в сторону дома, из-за которого очень кстати показался Боря, сосредоточенно высматривающий что-то под ногами.
        Голый по пояс заборостроитель остолбенел. Смуглые щёки его стали пепельно-серыми.
        - Нет! - хрипло выдохнул он. - Не наш.
        Порывисто повернулся ко мне:
        - Прогони его, хозяин!
        - Почему?
        - Плохой человек!
        - Ты его знаешь?
        Но тот уже метнулся за руль. Взволнованно каркнул что-то по-своему, дверцы захлопнулись - и «семёрка» рванула с места.
        Вот это да!

* * *
        В дачной улочке оседала белёсая пыль, а я всё смотрел вослед бултыхающемуся по ухабам прицепу и пытался собраться с мыслями. Собственно, что мне удалось выяснить? Они с ним знакомы, и они его боятся. Тихого тронутого втирушу Борю… И ведь не просто боятся! Я вспомнил их искажённые лица за пыльными стёклами - и что-то стало мне зябко.
        Плохой человек… Хотелось бы знать, что это означает в понимании проходимца, ободравшего на девятнадцать тысяч Ладу Егоровну!
        - Хозяин…
        Я вздрогнул. Настолько был весь в себе, что даже не заметил, как он подошёл.
        - Пойду я, хозяин… - смиренно доложился Боря.
        - Ты ж вроде строить собирался! - вырвалось у меня.
        - Нет, - вздохнул он. - Сейчас - нет. Ночью.
        - Почему не днём?
        - Днём заметят.
        - Кто заметит?
        - Заметят, - уклончиво повторил он.
        - И что будет?
        - Накажут.
        - За что?
        - За то, что строю…
        Да-а, с ним точно не соскучишься.
        - Так тебя уж заметили!
        Удивился слегка. Но, кажется, не испугался.
        - Кто?
        Я объяснил. Боря наморщил низкий закоптело-коричневый лоб.
        - Забор это они строили? - несколько отрывисто уточнил он.
        - А то кто же! Они…
        Сокрушённо покачал головой.
        - Наказывать надо… - с упрёком молвил он.
        В памяти немедленно всплыли искажённые смуглые лица в салоне «семёрки».
        - Так ты их уже наказывал?
        - Нет, - сказал он. - Других один раз наказывал.
        Ни слова больше не прибавил - и пошёл.
        - Постой! - ошеломлённо окликнул я его. - Ты куда? Мы ж с тобой ещё ни о чём не договорились!
        Обернулся с детской обидой в глазах:
        - Как не договорились? Договорились! Ты мне не платишь - я тебе не плачу. Ты мне разрешаешь строить ворота - я тебе строю ворота… Как не договорились?

* * *
        С кем же я связался?
        Будь он, допустим, аксакал вроде того тюрка из Бухары, который за три дня вспахал сколько-то там гектаров, это, конечно, пусть не всё, но хотя бы многое объяснило… при том, разумеется, условии, что молодые отморозки, разъезжающие на обшарпанной «семёрке» с прицепом, ещё почитают старших.
        Однако Боря-то и сам довольно молод!
        «Один раз наказывал…» Кого он мог наказать? Скорее уж таких, как он, наказывают…
        Но ведь испугались же они его, чёрт возьми!
        И что это за чушь с ночными сменами? Почему нельзя строить днём? «Заметят…» Кто заметит? Башибузуки, как видим, отпадают… Стало быть, приходится допустить наличие некоего смотрящего, чья обязанность - контролировать деятельность всех строителей-агарян на территории поймы…
        Стоп! Опять чепуха получается. Если Боре запрещено строить, почему он так спокойно отнёсся к тому, что о его присутствии стало известно тем же башибузукам? Они же смотрящему стукнут!
        А самое главное - наши с ним денежные взаиморасчёты. «Ты мне не платишь - я тебе не плачу». Пожалуй, самым, с моей стороны, разумным было бы временно отбросить версию о Борином сумасшествии. От сумасшедшего можно ожидать чего угодно, а меня это никак не устраивает. Мне бы, знаете, хотелось большей определённости.
        Тогда прикинем возможный ущерб. В худшем случае ничего он не построит, а старые ворота сломает… Ну и шут с ними, с воротами! Они и сами скоро развалятся…
        А вдруг наводчик? Прикидывается тронутым, а сам высматривает, как бы дачу ограбить… Да на здоровье! Дача у меня под стать воротам. Ноутбук я оставил в городе (за ненадобностью), а здесь единственный ценный предмет - подаренная сыном удочка.
        За ветхой пластиковой сеткой распахнутых окон сгущался сумрак и безумствовала мошка. Я выцедил последнюю на сегодня стопочку, закусил, прислушался. Ни звука. Похоже, наколол меня Боря. Может, оно и к лучшему…
        Стоило так подумать, в дверь постучали.
        - Хозяин…
        Откинул крючок, открыл. Вошёл Боря, опять-таки держа в руках нечто странное. К тому времени я был уже не то чтобы навеселе - во всяком случае, чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы задавать прямые, а то и просто бестактные вопросы.
        - Слушай, - сказал я. - Что это у тебя?
        - Инструмент.
        - Я понимаю. Как называется?
        Он посмотрел на меня, словно бы усомнившись в моих умственных способностях.
        - Инструмент, - с недоумением повторил он.
        - Ну допустим. А что ты им делаешь?
        Наверное, открыто пожать плечами показалось ему невежливым, но мысленно он ими, точно говорю, пожал.
        - Так - шлифую, - объяснил он. - А так… - Боря что-то сдвинул, что-то вывернул, отчего агрегат преобразился полностью. - Так - режу…
        - Надо же что придумали! - подивился я. - Дорого стоит?
        - Дорого… - с кряхтеньем признался он.
        А я почему-то покосился на стоящую в углу собранную удочку. Как хотите, а было что-то общее в этих двух предметах. Ну понятно: цена, дизайн, способность к трансформации… И что-то ещё.
        - Японская, чать? - полюбопытствовал я.
        - Нет, - сказал Боря и, помявшись, добавил: - Работать надо, хозяин… Ночи короткие…
        - Ну пошли! - бодро сказал я.
        - Куда? - всполошился он.
        - С тобой. Посмотреть хочу.
        - Как ты будешь смотреть? Темно!
        - А ты как?
        Вместо ответа он достал и надел какие-то хитрые очки с круглыми сетчатыми стёклами. Должно быть, для ночного видения.
        - А-а… если с фонариком?.. - заикнулся я.
        Насупился мой Боренька, стал суров. Даже очки снял.
        - Тогда не буду работать, - сердито сказал он. - Так не договаривались.

* * *
        Всю ночь за домом шуршало, постукивало, временами шипело. Поначалу я то и дело вставал с постели и, пробравшись ощупью в заднюю комнатку, припадал к залатанной скотчем оконной сетке. Ночь как назло выпала безлунная, а свет Боря включать запретил. Увидят.
        За окном пошевеливалась тьма, а рассеянное сияние уличного фонаря пролепляло только верхушку старой вербы у пруда.
        Я лежал на спине, глядел в чёрный дощатый потолок и поражался тому, с какой лёгкостью мы подчиняемся любому абсурду и начинаем играть по его правилам. Ведь это же бред в чистом виде: помешанный, которого я впервые вижу, предлагает мне за свой счёт превратить кучу мусора в ворота, ничего не прося взамен, кроме права на труд в кромешной темноте, - и я соглашаюсь! И лежу как дурак в собственном доме, не смея включить свет!
        Потом уснул, и приснилось мне, будто прихожу я в издательство и с ашхабадским акцентом прошу позволения что-нибудь сочинить, предлагаю деньги, канючу. Редактор смущается, опасливо поглядывает на дверь…
        А ведь не исключено, что сон-то - вещий. Так оно и будет со временем.
        Проснулся я, когда солнце уже встало. Тарахтели сороки, с некоторых пор занявшие нишу ворон, откочевавших в город, в пруду заходились лягушки. А вот производственных звуков из-за дома было что-то не слыхать.
        - Долго спишь… - с сожалением произнесли рядом.
        Я взглянул. Возле печки на низком табурете, смирно сложив руки на коленях, сидел мой труженик. Входную дверь я на ночь оставил открытой - вряд ли меня пришибут во сне, если на задворках копошится работник. Разве что сам пристукнет.
        - Доброе утро, Боря!
        - Доброе утро, хозяин… Что у тебя там?
        Я проследил, куда указывает натруженный коричневый палец. А указывал он на тесный закуток позади печки, где хранилась туго свёрнутая рвань старой маскировочной сети.
        - Масксеть…
        - Сеть? Чтобы сверху не видно было?
        - Ну да…
        - Нужная вещь, - одобрил Боря и встал. - Пошли смотреть.
        - Неужто стоят ворота? - поразился я.
        Он уставился непонимающе, потом насупился. Должно быть, принял сказанное за неумную и неуместную шутку.
        - Нет, - недовольно отвернув нос, буркнул он. - Как за одну ночь ворота поставишь? Только ты оденься. Мошки много.
        Одеваться я не стал - наскоро опрыскался «Рефаимом». Опрометчивое решение. Пространство за домом мерцало, и крохотным двукрылым было абсолютно всё равно, чем ты там намазался. Однако увиденное настолько меня потрясло, что я, не обращая внимания на немедленно последовавшую атаку с воздуха, шагнул к бывшей груде мусора. На обрывках старого рубероида сложены были конической горкой обточенные куски битого кирпича. Но теперь они скорее напоминали тёмно-розовые детские кубики или, точнее, фрагменты объёмной головоломки, каковые надлежит сложить воедино. Как же он всё это резал и шлифовал? И тот и другой процесс, насколько мне известно, сопровождается визгом, скрежетом, снопами искр… Или я уже к тому времени дрых без задних ног?
        Я нагнулся, подобрал пару наиболее простых по форме кирпичинок и попробовал совместить. Не совмещалось.
        - Столбы будут, - удовлетворённо сообщил Боря.
        - Н-ну слушай… - только и смог вымолвить я.
        Моя реакция пришлась ему по нраву.
        - Пойду я, - известил он, явно гордясь собой.
        - Погоди! - оторопело сказал я, бережно возвращая оба произведения ювелирного искусства в общую пирамиду и судорожными обезьяньими движениями обирая мошку с голых плеч. - Может, позавтракаем вместе?
        - Спасибо. Не хочу.
        - Ну хоть чаю давай попьём!
        От чая Боря отказаться не посмел.
        В шкафчике, что на веранде (она же кухня), нашлись остатки зелёного «Ахмада». Там же отыскались круглый фарфоровый чайник и две пиалушки. Заваривал я по-ашхабадски, со всеми церемониями, стремясь произвести впечатление. Но, похоже, изыски мои оставили умельца вполне равнодушным.
        Сначала, как водится, пили в молчании.
        - Послушай, Боря, - обратился я, выдержав приличную, на мой взгляд, паузу. - Ты сам-то не из Туркмении?
        - Нет.
        - А откуда?
        Почему-то этот мой вопрос сильно его огорчил.
        - Зачем откуда? - расстроенно проговорил он. - Тебе надо ворота. Я тебе делаю ворота. Зачем тебе откуда?
        Мигом вспомнился незабвенный татарин Кербалай из чеховской «Дуэли»: «Ты поп, я мусульман, ты говоришь - кушать хочу, я даю…»
        - Ну хорошо! - сказал я. - Но ты можешь мне хотя бы объяснить, за каким лешим ты строишь ворота бесплатно?
        - У тебя денег нет.
        - И что?!
        - Нету, - с прискорбием повторил он.
        Может, он из секты из какой-нибудь? Шиитской, суфийской… Бескорыстно творит добро… Кому? Иноверцам? Ох, сомнительно… Тем более, что я даже и не иноверец - вообще неверующий.
        - Где раньше деньги брал? - неожиданно спросил он.
        - Кто? Я? Книжки сочинял.
        - И тебе платили?
        - Платили.
        Он покачал головой - то ли осуждающе, то ли с уважением.
        - Из своего матерьяла?
        - Что из своего?
        - Сочинял.
        Я чуть не рассмеялся:
        - Из своего.
        - Из своего - просто, - после некоторого раздумья заметил он. - Идти надо…
        - Боря, - позвал я. - А зачем тебе куда-то идти? У меня в той комнате ещё одна койка. Там и выспишься…
        Он отставил пиалушку, поблагодарил, встал:
        - Нет. Надо.

* * *
        Проводив его, я вернулся на задворки и заново осмотрел всё, что он успел наворотить за ночь. Впечатляющая картина. Только как это потом состыковывать?
        Огляделся и приметил кое-что ещё: рядышком с грудой металлолома лежали в траве две длинные трубы, которых я раньше не видел. Или видел, но тогда они были, наверное, грязные, ржавые, гнутые, теперь же выпрямились и воссияли. Очевидно, сердечники для будущих столбов.
        А вот интересно: Боря к первому ко мне подошёл в нашем посёлке или уже кому-то что-то успел построить? Наверное, к первому - иначе бы он неминуемо потащил меня взглянуть на образчик своей работы.
        В будни у нас тихо - все в городе, за исключением отпускников, пенсионеров и неприкаянных - вроде меня. Улочка пуста в обе стороны. Кое-какие признаки жизни наблюдаются лишь на участке Лады Егоровны: там над помидорными джунглями выдаётся тыльная часть хозяйки.
        - Добрый день, Лада Егоровна!
        Она выпрямляется. Голова у неё сравнительно с туловом, прямо скажем, мелковата. Личико сурово.
        - Я что говорю-то, Лада Егоровна… - завожу я чисто дачную беседу, стараясь не покоситься всуе на кривые мохнатые доски опор и разлохматившуюся поверху ржавую рабицу, - опять к нам, смотрю, зачастили…
        - Кто зачастил?
        - Да строители эти…
        Лада Егоровна прожигает меня взглядом и выкладывает разом всё, что она теперь думает о зодчих из Средней Азии.
        Выслушиваю, скорбно кивая.
        - Да вот, боюсь, повторил я вашу ошибку, - каюсь с кряхтеньем. - Тоже нанял - ворота строить. Борей зовут… Да он, по-моему, и к вам заходил.
        Личико Ладушки смягчается. Приятно слышать, что ты не единственная дура на белом свете.
        - Много запросил? - ревниво интересуется она.
        - Н-ну… чуть меньше, чем ваши те… А вам он, кстати, как показался?
        - Кто?
        - Боря…
        Ничего хорошего о Боре я от Лады Егоровны не услышал. Но и ничего конкретного тоже. Увы.
        Ладно, побредём дальше.
        Вскоре я достиг развилки. Посёлок кончился. Нигде ни души. Впрочем, на крайнем участке ползла сама собой по дорожке перевёрнутая чугунная ванна, под которой, надо полагать, кто-то был. Постоял я на солнцепёке, поразмыслил. Дачник на распутье. Прямо пойдёшь - в магазин попадёшь, направо пойдёшь… Окинул оком окрестности и понял, что идти мне следует налево, и только налево! Там метрах в пятидесяти от меня обосновалась на обочине приметная обшарпанная «семёрка» с прицепом. Капот был раззявлен, один из басмачей копался в моторе, двое других, опасливо озираясь, слонялись поодаль. Моё приближение, как и следовало ожидать, вызвало лёгкий переполох.
        - Здорово, орлы! - приветствовал я их.
        Насторожённо поздоровались.
        - Значит, говоришь, плохой человек? - дружелюбно обратился я к старшему, будто прошлая наша с ним беседа и не прерывалась даже.
        - Плохой! - запальчиво подтвердил тот.
        - Откуда он вообще?
        - Не знаю! Никто не знает!
        - А что он тебе сделал плохого?
        - Мне - ничего! Кургельды - сделал!
        - И что же он сделал Кургельды?
        - Напугал!
        Услышавши такое, я, признаться, малость опешил. Как было сказано выше, кроме миграционного контроля, сыновья пустыни вообще ничего не страшились - по-моему, даже суда Линча, если уж имели дерзость предлагать свои услуги после того, что сотворили у Лады Егоровны.
        - Как напугал?
        - Не знаю! Не видел!
        - И что с ним теперь, с Кургельды?
        Смуглое крепкое лицо нехристя скривилось в тоскливой гримасе.
        - В психушку отвезли… - истончив голос, пожаловался он.

* * *
        Возвращался я в ещё более тяжком раздумье. Представлялась мне совершенно сюрреалистическая сцена: мой тихий Боря оттопыривает себе обеими руками уши, корчит свирепую рожу и, угрожающе подавшись к Кургельды, глухо говорит: «Бу!..»
        И того отвозят в психушку.
        Главное, никто со мной не шутил. С чувством юмора у бригадира инородцев дело обстояло не просто плохо, а вообще никак. Я уже склонялся к предположению, будто Боря при всех его странностях тем не менее и есть тот самый смотрящий, перед которым здесь трепещут все племена. Однако в ходе беседы выяснилось, что смотрящим-то как раз был пугнутый им Кургельды.
        Узнал о появлении строителя-чужака, поймал, велел убираться со своей территории, пригрозил расправой - и…
        Вот чёрт! Не хватало мне ещё для полного счастья влезть в разборки нелегалов-гастарбайтеров!
        Как хотите, а размышлять о Боре теперь можно было или беря во внимание исключительно его деятельность на моём участке, или только то, что о нём понарассказывали соплеменники. Стоило сопоставить оба массива данных, получалась чепуха. Речь явно шла о двух разных людях.
        И всё-таки об одном и том же!
        Вновь достигнув развилки, я свернул в магазин, где приобрёл бутылку водки и баллончик от комарья (малый джентльменский набор), а заодно потолковал с продавщицей, знавшей в лицо и оседлых, и кочующих. Борю она припомнить не смогла.
        - Не, мужики, я над вами в шоке! - сказала она. - Наймут - ни паспорта ни спросят, ни кто такой, а потом бегают ищут, куда пропал…
        Ожидая вечера, я весь извёлся. Ценой нешуточных умственных усилий мне кое-как удалось свести концы с концами. Допустим, бедолага Кургельды перед тем, как наехать на чужака, перебрал наркоты и во время исторической встречи плохо себя почувствовал. Вызвали ему «скорую», а дальше поползли слухи…
        Версия выглядела несколько натянуто, зато малость успокаивала. Отбросил я всю эту чертовщину и сосредоточился на том Боре, которого знал лично.
        Что ж это за характер такой, если ему не лень обтачивать и шлифовать обломок за обломком? Бесплатно, учтите!
        А впрочем… На себя посмотри! Вспомни: полгода корпел над повестью без единого иноязычного слова. Иноязычного - в смысле пришедшего с Запада (татарские и греческие заимствования - не в счёт). Напишешь, скажем, «поинтересовался» - тут же спохватишься: корень-то не русский - «интерес». Начинаешь искать исконное речение и в итоге меняешь на «полюбопытствовал».
        Как-то раз в застолье рассказал об этих моих лексических вывертах одному коллеге - тот пришёл в ужас. Как?! Столько труда! Ради чего?! (Оказывается, прочёл - и ничего не заметил.)
        Так что чья бы корова мычала!

* * *
        Вечером пожаловал Боря. Вошёл, неодобрительно уставился на полуопорожнённую в процессе раздумий поллитру. Разгоняя табачный дым, помахал свободной от инструмента рукой.
        - Слушай, - брякнул я напрямик. - Что у тебя там стряслось с Кургельды?
        Он наморщил лоб:
        - Кто это?
        - Ну тот, кого ты напугал.
        Тёмное чело разгладилось.
        - А-а… Местный…
        Неплохо… Стало быть, Кургельды для него местный. А я тогда кто? И кто тогда те, от кого он прячется, работая по ночам?
        - Боря! Ты вроде говорил, если заметят, что строишь, - накажут…
        - Накажут.
        - Как накажут?
        Насупился, помолчал, но в конце концов ответил:
        - Инструмент отберут. Новый покупать.
        Ну это ещё по-божески… Хотя… Я взглянул на Борин агрегат и понял, что не прав. Изумительное устройство. Этакий, знаете, швейцарский армейский нож для строительных нужд. Жалко будет, если отберут.
        - А кто отберёт?
        На сей раз молчание тянулось дольше.
        - Наши… - нехотя процедил он.
        Спрашивать, кто такие наши и откуда они, смысла не имело. Спросишь - замкнётся, как в прошлый раз, когда я поинтересовался, не из Туркмении ли он родом.
        - А почему ты ночью работаешь? Ладно, днём заметят. А ночью, выходит, не заметят?
        - Ночью не следят, - успокоил он.
        - Почему?
        - Ночью спать надо.
        - Но ты же ночью не спишь!
        Никак не отреагировав на моё восклицание, он передёрнул что-то в своём универсальном инструменте.
        - Хочешь подержать? - неожиданно предложил он.
        - Хочу! - естественно, согласился я.
        - На, держи… - Он протянул мне агрегат, в данный момент представлявший собой нечто вроде утюжка с выпуклой гладильной поверхностью.
        - В левую возьми, - посоветовал он.
        Я взял.
        - А правую приложи.
        Я приложил.
        - Спасибо… - Он забрал у меня инструмент и двинулся к двери. На пороге приостановился.
        - Столбы где ставить будем?

* * *
        Новые столбы мы решили ставить, чуть отступив от старых вглубь участка. Дело в том, что прежние хозяева, воздвигая ворота, по доброй дачной традиции прихватили примерно полметра проезжей части. Не то чтобы я боялся проверки, просто чужого нам не надо. Тут со своим-то не знаешь, что делать…
        Копошилась в мозгу соблазнительная мыслишка подкрасться под покровом ночи и хотя бы при свете звёзд подглядеть, как он работает, но выпито было, увы, многовато - и я заснул, стоило коснуться головой подушки.
        А разбужен был с неслыханной бесцеремонностью: мой почтительный Боря на сей раз просто взял меня дрыхнущего за плечо и тряхнул.
        - А?.. - Я сел на койке, разом вырвавшись из утренних кошмаров, где со мной хотели разобраться смуглые соратники Кургельды, которого я будто бы напугал до полоумия, хотя на самом деле и в глаза-то никогда не видел.
        Слава богу, наяву было всё спокойно. Судя по прозрачности голубовато-серого сумрака в забранном сеткой окне, снаружи только ещё светало. Так рано я обычно не встаю.
        - Пошли, - сказал Боря.
        Слегка одуревший, я безропотно влез в бермуды, напялил непроедаемую мошкой ветровку и кое-как выбрался из дому. Двинулся по привычке на задворки, но был остановлен.
        - Куда идёшь? Ворота пошли смотреть.
        После таких слов я проснулся окончательно и, подстрекаемый любопытством, устремился к штакетнику. Не дойдя шагов пятнадцати, остановился. Остолбенел. Потом медленно, чуть ли не с опаской подобрался поближе.
        Попробую передать словами, что я там увидел. Представьте две кирпичные опоры квадратного сечения со скруглёнными углами, собранные, надо полагать, из обточенных вчера обломков. Собранные, учтите, с неукоснительным миллиметровым зазором, заполненным - нет, не цементом, но неким благородно тусклым металлом. Впоследствии оба столба рассмотрены были в подробностях, но двух одинаковых фрагментов, клянусь вам, так и не нашлось. Серый ящеричный узор на гладком тёмно-розовом фоне смотрелся дьявольски эффектно.
        Но главное, конечно, сами ворота. Или воротное полотнище, как говаривали в старину. От одной опоры до другой расплеснулось сплошное металлическое кружево, и такое ощущение, будто не сковано оно и не сварено, а отлито целиком, причём каждый его изгиб опять-таки не повторён ни разу.
        Сказать, что я был поражён, - ничего не сказать.
        - Почему не спросишь, как открыть? - послышался исполненный самодовольства голос Бори.
        Действительно, металлическое плетение казалось вполне себе монолитным, и стыка между створками не наблюдалось.
        - Как?.. - выдохнул я.
        - Ближе подойди.
        Я подошёл.
        - Руку приложи.
        В центре композиции наподобие паука в паутине располагался плоский чуть выпуклый слиток размером с ладонь.
        - Никто не откроет, - заверил Боря. - Только ты.
        В ответ на робкое моё рукоприкладство створки и впрямь разомкнулись. Разведя обе воротины (открывались внутрь), я обнаружил за ними прежнее сооружение из позеленевшего от дождей штакетника, просевшее на ржавых петлях. Собственно, оно и раньше хорошо просматривалось сквозь кружевное литьё, но Борин шедевр настолько приковывал взгляд, что всё прочее просто выпадало из поля зрения.
        - А говорил, только из моего материала…
        - Только из твоего, - подтвердил он. - Еле хватило. Пойди за дом, посмотри, если не веришь. Всё переплавил, ничего не осталось.
        Небо тем временем бледнело, восток розовел. Недоверчивыми пальцами трогал я прохладный металл. Невозможно было представить, что ещё вчера он, сваленный как попало, ржавел на задворках.
        - А знаешь, - задумчиво молвил Боря, - мне тоже нравится. Может быть, это лучшее из того, что я построил…
        До меня наконец дошло, что он говорит без акцента. Похолодев, я повернулся к собеседнику. Нет, внешне Боря остался прежним, и всё же передо мной стоял совершенно другой человек: с закоптело-смуглого лица исчезла вечная озабоченность, изменились и осанка, и взгляд. Актёр вышел из образа.
        На миг почудилось, будто достанет он сейчас из кармана марлевую тряпицу и примется устало стирать грим.
        Я даже о воротах забыл.
        - Так ты…
        - Да, - не дослушав, ответил он. - Видишь ли, какое дело… Строить у нас нельзя. За это наказывают. И так всё застроено…
        - У вас?!
        - Да. У нас. А у вас тоже особо не развернёшься…
        - Почему? - тупо спросил я. По хребту бежали мурашки.
        - Заповедная зона. Вот и приходится браконьерить… прикидываться…
        - То есть… ты… на самом деле… не такой?
        - Разумеется.
        - А какой?
        Забавно, однако при этом восклицании у меня у самого прорезался ашхабадский прононс. Должно быть, от потрясения.
        Он разглядывал меня, как разглядывают котёнка.
        - Показать?
        - Покажи!
        Он усмехнулся:
        - Не покажу. Хватит с меня этого… Кургельды.
        Внезапно озабоченность вернулась на его прокопчённое солнцем чело.
        - Да! Главное! - несколько отрывисто предупредил он. - Днём ворота лучше чем-нибудь прикрывать. Заметят - уничтожат. У тебя там маскировочная сеть за печкой… Ну всё! Пора мне. А то на работу опоздаю.
        - А кем ты работаешь? - еле выговорил я.
        - А вот как раз слежу, чтобы никто из наших нигде ничего у вас не строил.
        - То есть днём следишь, а ночью…
        - Вот именно, - подтвердил он, шагнув за калитку.
        Обернулся, помахал мозолистой рукой, и в тёмных его глазах мне почудилось лукавство.
        - Прощай, хозяин…

* * *
        Ах, сукин сын! Почти ведь убедил! Одного не учёл: нельзя показывать чудеса фокуснику и рассказывать о них фантасту. Пока он мне их показывал, всё шло гладко, а вот когда начал рассказывать…
        Нет, но как вам такое понравится: накрой ворота маскировочной сетью, иначе инопланетяне сверху углядят! Представляю собственную физиономию, когда я это выслушивал…
        Хороший актёр. Ей-богу, хороший! Минут пять, не меньше, я торчал там надолбой приворотной, прежде чем понял, в чём суть.
        Меня развели!
        Меня, циника-профессионала, не верящего ни в НЛО, ни в астрал, ни в масонский заговор, развели, как последнюю сявку!
        Кто? Да телевидение - кому ж ещё! Какая-нибудь, я не знаю, программа «Розыгрыш»! Понатыкали скрытых камер, пригласили исполнителя, сунули ему в руки реквизит… Именно реквизит! Я что, видел этот его агрегат в действии? Вот то-то и оно! Я вообще ничего не видел! Ночь была! А Боря запретил мне высовывать нос из дому… Что там происходило на задворках?.. Кстати, нетрудно представить. Пока один монтировщик под покровом темноты издавал шорохи, постукивания и прочее шипение, другие втихаря выносили мусор и укладывали на рубероид заранее обточенные обломки.
        Ишь! Ладошку ему приложи! Как будто у них заранее оттиска не имелось! Кстати, нужно ещё проверить, только ли моей ладошкой открывается и закрывается вся эта музыка…
        То же самое и с установкой. И створки, и столбы наверняка изготовлены были загодя, оставалось лишь подъехать ночью и собрать.
        Потому что не может один человек сотворить такое!
        Я ещё раз оглядел ворота - и ярость моя пошла на убыль. Хм… А знаете, за подобное произведение искусства можно и в дураках походить.
        Смущали меня, однако, два соображения.
        Первое. Строители-мигранты. Тоже актёры? Между прочим, испуг был ими разыгран весьма профессионально… Тогда как понимать забор, обошедшийся Ладе Егоровне в девятнадцать тысяч?
        И второе. С чего бы это вдруг столичная программа выбрала в жертвы провинциального автора-фантаста, практически вышедшего в тираж? У них там что в Москве, знаменитости кончились?
        Чуть позже нашлось и третье. Как это они могли знать заранее, что мне понадобятся именно ворота, если я сказанул про них по наитию? То есть, получается, на изготовление ушло меньше двух дней. Такое возможно вообще?..
        Но тут, прерывая судорожные мои рассуждения, сквозь листву тополя брызнуло восходящее солнце. Я подхватился и, пока не поздно, стремглав кинулся к дому - за маскировочной сетью.
        На всякий случай.
        Бакалда - Волгоград - Санкт-Петербург,
        июнь 2013
        Четвёртое ахау
        Никакая не фантастика
        А без меня, а без меня тут ничего бы не стояло,
        Тут ничего бы не стояло, когда бы не было меня…
        Песня советских времён
        Ранним декабрьским утром, проводив на работу жену, я ходил босиком по квартире, поочерёдно выключая лишний свет, утюг, телевизор, газовую конфорку и бьющий из крана кипяток. Обезвредив всё, что можно, подсел к журнальному столику, на краю которого заботливой женской рукой была положена с вечера пара чистых носков, машинально протёр ими экран ноутбука и с ненавистью уставился на неподатливый абзац.
        Попробовал переделать первую фразу, отчего та стала заметно хуже, поколебался, не оставить ли всё как было, но тут грянул телефонный звонок. Начинается! Либо тёща запамятовала, в какую сторону отворять дверцу холодильника, либо, упаси боже, опрос общественного мнения.
        - Здравствуйте, - приветствовал меня бархатный баритон. - Евгений Юрьевич?
        - Да, это я.
        - С вами говорит Агриков. Пётр Агриков, референт Неженского.
        - Чей-чей референт?
        На том конце провода запнулись. Может быть, даже заморгали.
        - Неженского, - особо выделив ударение на первом слоге, повторил обладатель бархатного голоса. - Гордея Исаевича Неженского…
        Должно быть, и мысли не допускал, что кто-то может не знать Гордея Исаевича.
        - А! Вон вы о ком… - вынужден был промямлить я. - Слушаю вас.
        - Простите, что отрываю… Вы где берёте сюжеты?
        Да чтоб им всем пусто было!
        - Сюжеты?! Ах, сюже-еты… Да тут, знаете, на углу магазинчик такой круглосуточный…
        Пётр Агриков, следует воздать ему должное, не обиделся - даже вежливо посмеялся.
        - Нет, серьёзно. Где?
        - Из космоса! - злобно сказал я.
        - Вот и мне говорили, что из космоса, - задумчиво прозвучало в ответ. - Скажите, а Игорь Шахин, которому вы посвятили «Юность кудесника»… Это реально существующее лицо?
        - Реальней некуда. А в чём дело? Возникли сомнения?
        - Н-ну… Великого Нгуена вы ведь, как выяснилось, выдумали…
        - Был грех.
        - Вот видите! - с мягким упрёком промолвил Пётр Агриков. - А я на его поиски потратил весь вчерашний вечер…
        - Сочувствую, - сказал я, несколько, признаться, оторопев. - Но что касается Игоря Шахина, уверяю вас… вполне реален.
        - Он в самом деле колдун?
        - В смысле?
        - Н-ну… в посвящении-то: «Игорю Шахину, колдуну…»
        Опаньки! А ведь это меня, братцы, дурят… Колдуном я дразнил Игоря с тех давних пор, как этот озорник погадал по руке суеверной барменше, за что стал желанным гостем забегаловки.
        Кто ж это у нас такой остроумный? Смотров? Белянский? Скорее Белянский - он сейчас завлитом в Молодёжном театре. Попросил какого-нибудь актёра с бархатными обертонами… Ну сам виноват!
        - Потомственный. Происходит по прямой линии от атамана Уракова. Про Ураков бугор слышали?
        - Это… в Камышинском районе?
        - Да. Нижняя Добринка. Мы там, кстати, когда-то учительствовали с первой моей женой. Игорь к нам на свадьбу в село приезжал, свидетелем был… При мне выходил на бугор, с предком своим общался…
        - Общался?.. - Похоже, Агриков малость ошалел.
        - Ну вы же знаете легенду! Мёртвый атаман в туманные дни появляется на бугре и кричит проплывающим судам: «Заворачивай!»
        - И… вы это видели? - недоверчиво уточнил странный мой собеседник.
        - Мм… ну, скажем, так: издалека… не приближаясь…
        Мне по-прежнему трудно было сказать, кто кому из нас морочит голову. Но - податься некуда! - продолжал со всей серьёзностью:
        - Да и вам приближаться не посоветую. Если, конечно, случай выпадет. Вы же, насколько я понимаю, не из Ураковых происходите…
        В трубке хмыкнули, помолчали и, должно быть, не без усилий вновь собрались с мыслями:
        - То есть всё-таки колдун… А какого направления?
        - Н-ну… - Я прикинул. - Тут, знаете, сложно сразу…
        - Нет, но… магия-то разная бывает. Цыганская, шаманская… волховство…
        - Без разницы, - заверил я со всей убеждённостью.
        - Ритуалы жрецов майя, например?..
        - Запросто!
        - Вы мне его номер не дадите?
        - Игоря, надеюсь?
        - Ну не Уракова же!
        Мы снова посмеялись, я сообщил ему номер и, попрощавшись, попробовал связаться с Шахиным. Пока ждал ответа, осенило: Агриков! Пётр Агриков… Да это же из «Повести о Петре и Февронии Муромских»! «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова меча…» Ну точно, развлекается кто-то! (Позже выяснилось, что ничего подобного: имя и фамилия референта оказались подлинными.)
        Игорь наконец отозвался и повёл себя как обычно.
        - Неженский или Не-женский? - с глумливой озабоченностью уточнил он.
        - Неженский, - повторил я. - От слова «нежить».
        - «Нежить» или «нежить»?
        - В смысле?
        - От существительного или от глагола?
        - Нежить, - процедил я. - Глагол! Отвечает на вопрос «что делать?» Нежить, холить, лелеять…
        - Или всё-таки от существительного?
        Умение запутать самый простенький разговор было возведено Игорем в искусство ещё со студенческих времён.
        - Какая тебе хрен разница! - рявкнул я. - Ударение-то всё равно на первом слоге! Неженский Гордей… Гордей… Словом, там ещё отчество какое-то было…
        - Не знаю такого.
        - Узнаешь, - пригрозил я. - Сейчас он тебе звонить будет. Вернее, не он сам… Н-ну… позвонят, короче…
        - А чего ему надо?
        - Понятия не имею. Спрашивал, не колдун ли ты.
        В наушнике взгоготнули.
        - А ты ему что сказал?
        - Сказал, что колдун. Кстати, имей в виду, ты теперь прямой потомок атамана Уракова…
        - Кого?!
        - Уракова! Которого Стенька Разин собственноручно из разряженного пистолета застрелил…
        - Да он половину России собственноручно застрелил! Я что, всех поимённо знать должен?..
        Стоило положить трубку, телефон заголосил вновь.
        - Что-то никак не могу дозвониться, - пожаловался Агриков. - Всё время занято…
        - Значит, треплется с кем-то…
        - М-да?.. - промычал он. - А что, если так: вы минут через десять выйдете на улицу, я вас у подъезда подхвачу - и мы вдвоём за ним съездим, а?..
        - Вообще-то, я собирался… мм…
        - Мы заплатим, - заверил Агриков. - И вам, и Игорю Юрьевичу.
        - За что?!
        - За беспокойство… - любезно ответствовал баритон, после чего референт Гордея Исаевича Неженского отключился.
        Секунды три я укоризненно смотрел на телефонную трубку, потом отправил её на место, закрыл ноутбук и, крякнув, принялся натягивать чистые носки.

* * *
        - Сюда, - негромко сказал Пётр Агриков, приоткрывая перед нами огромную дубовую дверь. А может, даже и не дубовую. Может, палисандровую какую-нибудь. Роскошную, короче.
        - Прошу…
        Происходящее нравилось мне всё меньше и меньше. Судите сами: выдернули из дому, куда-то везут, на вопросы отвечают уклончиво. Да и сам референт, между нами говоря, внушал определённые подозрения. Внешность - под стать баритону: в меру упитан, манеры деликатные, несколько вкрадчивые, однако чувствовалось, что мягок-то он только с виду. С двойным дном референт.
        - Прошу… - повторил он.
        Я взглянул на Шахина. Новоявленный отпрыск атамана Уракова был скорее заинтригован. Хитрый осетриный профиль надменно вздёрнут, хоть на медалях его чекань, да и выражение лица (во всяком случае той половины, что обращена ко мне) какое-то слишком уж бесстрастное. С подобной миной Игорь обыкновенно выслушивал мои сбивчивые сетования на беспричинно остановившуюся повесть - и каждый раз, глядя на его загадочную физиономию, я вдруг понимал, что делать дальше. Без слов.
        Мы ступили в обширный светлый кабинет, где за чудовищным, как саркофаг, письменным столом восседал, выпрямив спину, некто сухощавый, морщинистый и, кажется, вредный. Не иначе - Гордей Исаевич собственной персоной.
        Внезапно внимание моё привлекла археологическая редкость, притаившаяся в правом от порога углу. Это был изъеденный временем каменный алтарь, весь в резных изображениях жутких божеств. Надо полагать, ацтекский. Впрочем, рассмотреть его как следует я не успел.
        Агриков предложил нам опуститься в кресла, сам же отступил к двери. Стало тихо. Некоторое время владелец кабинета изучал наши с Игорем лица и вроде бы остался разочарован.
        Мы ждали.
        - Петроглифы Чилим-Балам, - отрывисто, чтобы не сказать сердито заговорил сидящий, - упоминают начало календаря тринадцати бактунов.
        Ощутив лёгкую панику, я вновь покосился на Игоря. И знаете, не будь мы столько лет знакомы, вполне бы могло показаться, что мой друг и впрямь понимает, о чём речь.
        - Данный счёт, - неумолимо продолжал Неженский, - берёт начало четвёртого Ахау восьмого Кумху.
        Замолчал, испытующе на нас глядя.
        - Н-ну… тут трудно что-либо возразить… - сделав над собой усилие, выдавил я.
        Неженский взглянул на меня с подозрением.
        - Некоторые путают Цолькин с тринадцатью бактунами, - предостерёг он. - Это весьма распространённое заблуждение.
        - Да, к сожалению…
        Неженский кивнул и, кажется, малость смягчился.
        - Стела Тортогуеро, - выложил он главный козырь, - свидетельствует, что четвёртого Ахау третьего Канкина спустится Болон Йокте, чьё появление совпадает с датами, оканчивающимися на ноль.
        - Естественно… - волей-неволей пришлось поддакнуть мне.
        - Это для нас с вами естественно, - ворчливо заметил он. - А четвёртое Ахау, между прочим, наступает уже через восемнадцать дней… Что скажете?
        И вперил взор персонально в Игоря. Тот ответил не сразу. Возвёл глаза к высокому потолку, словно бы прикидывая стоимость люстры.
        - Что тут говорить? - вздохнул он наконец. - Вы уже всё сказали.
        - То есть выхода вы не видите?
        - Честно говоря… нет.
        - Ну почему же?.. - деликатно вмешался я, встревоженный грубоватостью Игоревых интонаций. Абракадабра абракадаброй, а вежливость вежливостью.
        Неженский просветлел лицом.
        - Вижу, что вы уже всё поняли, - одобрительно молвил он. Встал, приблизился к стоящему напротив алтаря сейфу, чем-то там пощёлкал и отворил дверцу. В сумрачных недрах стального хранилища призрачно воссияло нечто сравнимое по размеру с некрупным грейпфрутом.
        Повинуясь приглашающему жесту, мы с Игорем поднялись из кресел и подошли поближе. С лиловой бархатной подушечки на нас из металлической ниши воззрился хрустальный человеческий череп. Подобное изделие я видел однажды по телевизору. Не помню точно, в чём там был прикол, но то ли извлекли его из ацтекской пирамиды, то ли выточили в Лондоне, а в пирамиду просто подкинули… Тёмная, короче, история.
        Игорь глядел - и скорбно кивал. Гордей Исаевич недовольно жевал губами.
        - Тринадцатый, - внезапно известил он. - Последний.
        - Вижу… - тихонько отозвался Игорь.
        Неженский вспыхнул:
        - Вот как? Видите? Это каким же, позвольте узнать, образом?
        - Н-ну… - Игорь уклончиво повёл плечом. - Есть способы.
        Несколько секунд Гордей Исаевич проедал его глазами и словно бы колебался, не указать ли проходимцу на дверь.
        - Это копия, - проскрежетал он.
        - Ну не оригинал же… - с прежней невозмутимостью подтвердил Игорь.
        Вспыльчивый Гордей Исаевич насупился, покряхтел, остывая.
        - Да, копия… - глуховато повторил он. - Но очень точная. Выполнена с соблюдением всех ритуалов… тех, разумеется, за которые в наше время не предусмотрена статья…
        Мы втроём стояли перед открытой дверцей и смотрели в загадочные хрустальные глазницы.
        - Ну-с… - неожиданно повеселев, сказал Неженский, обращаясь в основном к Игорю. - Что теперь скажете?
        Тот (негодяй!) помедлил, посомневался.
        - Теперь… Да. Пожалуй, да… Это сильно меняет дело.
        - Вот и славно, - тоном, не допускающим возражений, подвёл черту Гордей Исаевич и обернулся к референту. - Пётр…
        Агриков не мешкая подошёл к сейфу, вынул череп вместе с подушечкой и упаковал всё это в кожаный чёрный футляр.
        - Прошу…
        Кажется, до моего друга стало помаленьку доходить, что мы с ним опасно заигрались. Какого дьявола нам пытаются всучить этот хрусталь? Игорь отступил на шажок и пристально взглянул на Неженского.
        - Можете не сомневаться, - заверил тот. - Знаем, чем рискуете. Не обидим.

* * *
        В связи с нетвёрдой тройкой по математике теорию хаоса я воспринимаю лишь на бытовом уровне, и звучит она, в моём разумении, примерно так: чепуха, помноженная на чепуху, запросто может обернуться крупными неприятностями, что, собственно, с нами и стряслось в тот пакостный декабрьский денёк. Невинный телефонный трёп, хиханьки-хаханьки - и вот мы вдвоём ошарашенно цепенеем на заднем сиденье роскошной иномарки, а на коленях у Игоря покоится хрустальный череп в кожаном чёрном футляре.
        - А вы обратили внимание, на чём мы едем? - осведомился Пётр Агриков (он вёл машину).
        - Э-э… - хотел сказать я, но меня опередил Игорь.
        - На «ягуаре», - проворчал он.
        - Совершенно верно, - с удовольствием подтвердил водила-референт. - Белый «ягуар». И наступает Эпоха Белого Ягуара. Если наступит, конечно… Так что вся надежда теперь на вас.
        «Дворники» едва успевали смахивать снежную хлябь с ветрового стекла.
        - А-а… - сказал я. - Мм…
        - Почему мы обратились именно к вам? - уточнил Агриков.
        - Да.
        - Ну а к кому ещё? - рассудительно молвил он. - С классическими академиками лучше вообще не связываться. Левое полушарие у них развито в ущерб правому…
        - А-а…
        - А с экстрасенсами ничуть не легче. У экстрасенсов правое развито в ущерб левому… Вас где высадить?
        - У «Конфеток-бараночек», если можно…
        Ничуть не удивившись, Пётр Агриков выполнил нашу просьбу. Мы выбрались на слякотный тротуар, тут же были облеплены мокрым снегом и долго смотрели вослед белому «ягуару». Наконец он канул за угол.
        - Ну? - мрачно сказал я.
        - Что «ну»? - не менее мрачно отозвался Игорь.
        - Делать что будем?
        - А я знаю?
        - Какого ж ты тогда чёрта…
        Он пожал плечами:
        - Так вышло…
        Вздохнули и, хмуро переглянувшись, направились прямиком в «Конфетки-бараночки». Оставив Игоря за столиком у окна, я подошёл к стойке, где заказал две соточки коньяка и пару бутербродов. Денег в кошельке как раз хватило, так что моя красная пятитысячная бумажка, полученная «за беспокойство», осталась, слава богу, неразменянной.
        Вернувшись, я застал Игоря Шахина склонённым над айпадом. Или айфоном. Честно сказать, во всех этих гаджетах я разбираюсь ещё хуже, чем в марках автомобилей.
        - И что там? - процедил я, ставя на столик обе рюмки и тарелочку с бутербродами.
        - Сколько, он говорил, осталось дней до этого… Ахау?.. - осведомился Игорь, не поднимая головы.
        - Восемнадцать, - глухо сказал я и сел.
        Он крякнул:
        - Всё правильно. Оказывается, двадцать первого декабря сего года ожидается квантовый переход… С чем тебя и поздравляю!
        - Переход куда?
        Шахин вновь склонился над устройством, водя пальцем по экранчику с видом хироманта, исследующего особо сложную ладонь.
        - Согласно предсказанию оракула Шамбалы, - несколько замогильным тоном сообщил он, - двадцать первого декабря наша планета пройдёт через галактическую нулевую полосу, что приведёт к полной темноте…
        - Это как?
        - Не сможет распространяться никакая энергия, будут отсутствовать электромагнитные поля…
        - Конец света, что ли?
        - Да вроде того…
        - Давай выпьем! - хмуро предложил я.
        Мы выпили.
        Сидящий за соседним столиком толстячок заворочался на стуле, пытаясь оказаться к нам лицом. Вскоре это ему удалось, и на нас выпучились бело-голубые фарфоровые глаза. Не существуй в родной речи выражения «выкатить шары», я бы его тогда неминуемо придумал.
        - Что… опять веерные отключения? - свирепо спросил повернувшийся.
        - Угу…
        Толстячок засопел.
        - Дождутся! - угрюмо предрёк он. - Устроить им… веерные мордобои! И график вывесить…
        - Давно пора, - поддержали у стойки.
        Разговор ушёл в энергетику, и нас с Игорем оставили в покое.
        - А при чём тут Шамбала? - нервно спросил я. - Череп-то ацтекский!
        - И про череп сейчас посмотрим… - рассеянно отозвался Игорь, колдуя с айфоном. - Ага… Ну тут сплошной Чилим-Балам, чёрт ногу сломит… А! Вот! По легенде существует тринадцать хрустальных черепов. Из них на сегодняшний день найдено двадцать четыре…
        - Неплохо… И что с ними делать?
        - Та-ак… Что делать… Что делать… Так-так-так… Тут два варианта! - объявил он.
        - Ну?
        - Первый. Собрать все черепа вместе…
        - Все двадцать четыре?
        - Нет. Все тринадцать.
        - А лишние выбросить?
        Игорь выпрямился, осунулся - и такое впечатление, что досчитал до пяти. Надо понимать, нервозное моё легкомыслие было в данном случае неуместно и неприлично.
        - Второй вариант, - бесстрастно огласил он. - Рассредоточить черепа в тринадцати магических точках планеты…
        - И что будет?
        - Ну сам же слышал, что он сказал! «Не обидим…»
        - Хорошо! - бросил я, тоже начиная помаленьку заводиться. - Допустим, двенадцать черепов уже распиханы. По магическим точкам… Этот тринадцатый. Так?
        - Видимо, так…
        - И куда его теперь? На Ураков бугор?
        Тут я осёкся. Переться через весь Камышинский район? В декабре месяце?
        - Да ну на!.. - подумав, возмутился Игорь, тоже, видимо, представив прелести подобного путешествия.
        Даже если Гордей Исаевич Неженский будет настолько добр, что одолжит нам для этой цели внедорожник, - приятного мало.
        - И почему обязательно на Ураков?
        - А ты знаешь ещё какую-нибудь магическую точку?
        - Знаю, - нагло ответил Игорь. - У нас тут любая точка магическая. Волгоград - энергетический пуп Земли. Сам интервью брал… у экстрасенса…
        - То есть можно не дёргаться?
        Игорь запнулся.
        - Нет, - решил он чуть погодя. - Дёрнуться надо. А то получится, что вообще мышей не ловим…
        - Думаешь, за нами теперь следят?
        - Очень может быть.
        Я огляделся. Посетителей в кафе набралось порядочно, однако вроде бы никому до нас не было дела. Поискал глазами видеокамеры слежения, ни одной не нашёл, но голос на всякий случай понизил.
        - А ритуал? Там же ещё, наверное, какой-то ритуал полагается…
        - Н-ну… спляшем что-нибудь…
        Несмотря на дневное время, лампы в «Конфетках-бараночках» пылали. А снаружи бушевала (возможно, несколько преждевременно) Эпоха Белого Ягуара. По витринным стёклам плыла снежная влага.
        - Что-то не нравится мне эта его фраза, - признался я. - «Знаем, чем рискуете…» Чем мы рискуем?
        Шахин вновь склонился над айпадом.
        - Значит так, - сообщил он спустя некоторое время. - На людей черепа воздействуют по-разному. У одних вызывают депрессию, у других - эйфорию. Приносят владельцам удачу, а иногда несчастье. У императора Максимилиана…
        - Это которого расстреляли?
        - Ну да. Вот у него в коллекции был такой же череп…
        - Весело… А ещё у кого?
        - У Гиммлера.
        - А-а… - Я покивал. - Вот он почему жизнь самоубийством покончил…
        - В глаза ему лучше не смотреть!
        - Гиммлеру?
        - Черепу!
        - Но мы же смотрели!
        - Смотрели… - согласился Шахин.
        - Может, вернуть, пока не поздно? - отважился я наконец.
        Предложение моё, судя по всему, Игорю не понравилось. Самозваный специалист по магическим ритуалам жрецов майя насупился, встал, пошёл к стойке. Принёс ещё две полные рюмки. Сел, помолчал.
        - Помню, в Лондоне, - назидательно изронил он, - встретился я на съезде либералов с Борисом Абрамовичем Березовским. И знаешь, что он мне сказал? «Игорь… Финансовая пропасть не просто глубока - она бездонна. Ну так и падайте в неё с комфортом. Есть возможность взять в долг - берите…»
        Однако пропасть, в которую тянул меня Шахин, была не просто бездонна - она была ещё и пугающе невразумительна. Да и не в том я возрасте, чтобы пускаться в подобные авантюры. Словом, мы разругались. Не насмерть, разумеется, но из «Конфеток-бараночек» вышли сильно сердитые друг на друга. Эпоха Белого Ягуара к тому времени отступила на прежние позиции: ветер стих, с небес ничего не сыпалось, под ногами хлюпало снежное месиво.
        - Тогда я тебя кое о чём попрошу, - поставил он условие.
        - Ну?
        - У меня тёща суеверная… Пусть он пока у тебя побудет.
        - А ты не распаковывай, - посоветовал я.
        - Жена распакует.
        - А ты спрячь.
        - Найдёт…
        Дальше сопротивляться было невежливо.
        - Ладно, - сказал я. - А где он, кстати?
        Мы уставились друг на друга - и чуть ли не бегом вновь устремились в «Конфетки-бараночки». Слава богу, кожаный саркофажик смирно ждал нас на стуле.
        От какой малости зависят подчас судьбы мира!

* * *
        - Ну ни фига себе! - восхитилась жена, увидев в нише книжного стеллажа хрустальный череп с пятитысячной купюрой в зубах. - Это - тебе? А за что?
        Я замялся.
        - Да не мне… Видишь ли, я член жюри, ну и вот… попросили подержать у себя… пока не определимся…
        Супруге я не вру никогда. Я действительно член нескольких литературных жюри. Меня действительно попросили подержать череп у себя. Ну и наконец мы с Игорем так и не определились, что с ним делать дальше, с этим черепом.
        - Хочу такой! - объявила жена.
        - Не мой профиль, - со вздохом ответил я. - Череп же! Их если и вручают, то, наверное, только за ужастики…
        - Напиши!
        - Не умею.
        И опять не соврал. Как прикажете застращать читателя, если я себя-то застращать не могу - во всяком случае, тем, чего нет и быть не может. На фильмах ужасов или скучаю, или хихикаю. А уж если сам начинаю придумывать… Ну прикинешь монстра какого-нибудь инопланетного или там вампира с клыками… Но психология-то у них быть должна! Начнёшь разбираться в психологии - и оглянуться не успеешь, как монстр становится чуть ли не самым симпатичным персонажем.
        - А это тоже на хранение?
        - Что?..
        - Ну, вот это… в зубах.
        - А-а… Пять тысяч. Нет, это гонорар.
        - За что?
        - Да пригласили нас с Шахиным сегодня в одну фирму… Ну вот… приехали, приняли участие… в мероприятии…
        - Это что ж за фирма такая?
        - Слушай, не помню, - спохватился я. - Сейчас уточню…
        Вот с чего следовало начать! Не с Цолькинов с бактунами, не с Болона Йокте (кто бы он там ни был), а выяснить хотя бы, с кем мы вообще связались.
        Клавиатуры я коснуться не успел - завопил телефон.
        - Слушаю…
        В трубке дышали - хрипловато и прерывисто. Затем незнакомый голос (то ли высокий мужской, то ли низкий женский) сдавленно произнёс:
        - Ты ведом силой вневременности…
        - Чего?.. - не поверил я своему правому уху.
        - Ты опечатываешь память смерти планетарным тоном проявленности… - с ненавистью продолжал голос. Сделал паузу и неожиданно заключил: - Хрен ты попадёшь на Ураков бугор!
        Трубку бросили.
        Ошарашенный, я повернулся к стеллажу и уставился на хрустальный череп, в зубах которого ничего уже не алело.
        - Кроличек… - заискивающе позвал я.
        - В холодильнике, - сказала жена.
        Я вышел на кухню, открыл холодильник, налил себе водки (кстати, за банкой горчицы нашёлся потерянный позавчера пульт от телевизора) и вернулся к монитору.
        «Хрен ты попадёшь на Ураков бугор…» Тогда одно из двух: либо нас всё-таки подслушали в «Конфетках-бараночках», либо у меня под старость лет наконец-то прорезалась интуиция.
        Ураков бугор…
        Связался с Игорем.
        - Звонили тебе?
        - Звонили, - нехотя отозвался он.
        - И что сказали? Что ты ведом силой вневременности и опечатываешь память смерти?
        - Бери выше, - буркнул Игорь. - Я опечатываю выход пространства ритмическим тоном равенства.
        - Да, угораздило тебя… Кто ж это звонил, интересно?
        - Во всяком случае, не от Неженского…
        - Думаешь, конкуренты?
        - Чьи?
        В самом деле, чьи? А ведь, наверное, наши. В противном случае позвонили бы самому Гордею Исаевичу. Неплохая, между прочим, тема: борясь за право спасти мир, две соперничающие группировки уничтожают друг друга, что, собственно, и приводит к концу света.
        - Хорошо, а цель звонка?
        - Видимо, запугать хотят… Вернём череп - Неженский отдаст заказ кому-нибудь другому… Им и отдаст.
        - А мы вернём?
        - Нет.
        - Слушай, ну хотя бы забери его тогда…
        - Ну мы же договорились!
        В дверном проёме возникла жена с тарелкой и губкой.
        - С кем это ты? С Игорем?
        - Да.
        - Чего хочет?
        - Да вот думаем… Может, череп пока у него побудет…
        - Обойдётся, - сказала жена. - Череп ему… Хорошо смотрится. Прямо как там и был.

* * *
        Справки я навёл. В «Яндексе». Начал с того, что набрал Петра Агрикова. Получил несколько ссылок на «Повесть о Петре и Февронии Муромских»: «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова меча…» Должно быть, в мировой паутине референт заметной личностью не считался. Мелкая сошка. Тогда я попытал удачи с Гордеем Исаевичем Неженским - и был вознаграждён таким количеством упоминаний, что в глазах зарябило.
        Внезапно среди высыпавшегося на экран текста мелькнули и наши с Игорем фамилии. Та-ак… И где же это нас поминают всуе? Оказалось, на каком-то форуме. А назывался он, представьте, «Четвёртое Ахау».
        «Как???? - в оцепенении читал я неистово наколоченные кем-то знаки. - Доверить спасение Вселенной двум проходимцам???? Каким-то, с позволения сказать, литераторам???»
        «Пейсатели!!!»
        «Врайтеры!!!»
        Отшатнулся, уставился поверх монитора. Затем, кое-как оправившись от изумления, с опаской вернулся к тексту.
        «Именно проходимцам, Коатль!!! Не имеющим даже понятия о том, что все печати Цолькина сворачиваются в ленту Мёбиуса!!!!»
        Неужто и впрямь сворачиваются?..
        Поёрзал, покряхтел.
        «Тогда откуда они узнали про Ураков бугор?»
        «Что ещё за бугор?»
        «Магическая точка!!! Та самая!!! Тринадцатая!!! Которую мы, между прочим, так до сих пор и не вычислили!!!»
        «Фейк!!!! Где она хотя бы находится?»
        «Тебя что, в гугле забанили? Камышинский район Волгоградской области!!!»
        «И что?»
        «А то, что Шахин - прямой потомок атамана Уракова, чья энергетическая сущность до сих пор обитает на бугре!!!»
        Стоп! А вот этого уже ни в каком гугле не нагуглишь. О происхождении Игоря от разбойника-чародея, у которого юный Стенька Разин служил в кашеварах, выдумка целиком моя, и рассказал я о ней лишь двоим: сначала Агрикову, потом самому Игорю. По телефону. Это что же получается? Значит, эти гады прослушивают разговоры?
        «Может быть, каждый из них несёт в себе вибрацию одного из тайных Кинов?» - дерзнул предположить кто-то.
        Но тут на дерзнувшего набросились всем форумом - аж знаки препинания брызнули.
        «Валенки!!!! Что один, что другой!!!»
        «Ага, вибрация!!!! С похмелья у них вибрация!!!! По двести грамм коньяка на рыло в один присест!!!»
        Стало быть, нас и в «Конфетках-бараночках» пасли. Хотелось бы знать - кто? Тот свирепый толстячок с выпученными фарфоровыми глазами? Вполне вероятно…
        «Нет, я понимаю, если бы Миссию доверили Коатлю! Пусть не мне! Пусть ему! Но двум придуркам из подворотни??????»
        «Да не о том ты, Цоль, не о том!!! Они же мир погубят, вот что страшно!!!»
        «Именно о том!!! Ты представь: умирать под дегенеративной ухмылкой этого циника?!?!?!?!»
        Хм… О ком это он: обо мне или об Игоре? Встал, подошёл к зеркалу. Вгляделся. Осклабился. Возможно, и обо мне…
        Вернулся, сел.
        «Цоль, не истери! Череп ненастоящий!!! Новодел!!!»
        «Если обряды соблюдены - считай, что настоящий!!!»
        «Какие черепа - такие исполнители!!!!»
        «Ахау всему…»
        «Блин-компот!!! Вот и тролли пожаловали!»
        Ценой нешуточных внутренних усилий я заставил себя покинуть форум и заняться непосредственно Гордеем Исаевичем Неженским. Выяснилось, что не в пример Агрикову фигура это крупная и загадочная. Не имея прямого отношения к эзотерике, наш благодетель занимался исключительно организацией всевозможной чертовщины, включая практический семинар в «Сколково» на тему «Шаманство как способ формирования продвинутой личности». Приверженцы различных школ магии отзывались о нём в основном раздражительно, хотя чувствовалось, что каждый из них не прочь оказаться под крылышком могущественного Гордея Исаевича.
        Так что, получается, нам с Игорем в каком-то смысле повезло. Завистников у нас теперь - несчитано-немерено.
        Проклятье! А ведь, пожалуй, придётся ехать на Ураков бугор. Назвался грузчиком - полезай в кузов.

* * *
        - Ты хоть раз там бывал вообще?
        - Где?
        - Да на бугре на этом…
        Мы снова сидели в «Конфетках-бараночках». За витринными стёклами слезило и хлюпало. Волгоградский декабрь барахлил, как старый холодильник: то приморозит, то вообще отключится.
        - Ни разу.
        - Вы же там с Белкой целый год преподавали!
        - Преподавали… А про бугор даже и не слышали!
        - Откуда ж ты про Уракова узнал?
        - Прочёл где-то… лет пять назад…
        Шахин неодобрительно качал головой.
        - Это, выходит, с навигатором ехать?
        - Выходит, так…
        - Ещё и по грунтовке наверняка…
        Поглядели на то, что творилось за окном, мысленно помножили погоду на бездорожье.
        - Может, подождать немного? В интернете похолодание обещают…
        - Разумно, - одобрил я - и мигом повеселел.
        Но мы же не знали, что речь идёт о таком похолодании!

* * *
        Неделю спустя грянули неслыханные морозы (аномальные, как их окрестила пресса). По области было объявлено экстренное предупреждение: жителям советовали запастись варежками, шарфами, шапками и по возможности остерегаться долгого пребывания на открытом воздухе. Гибли озимые, рвались теплотрассы. Дороги сковало. Утренние сообщения о транспортных происшествиях напоминали сводки с театра военных действий.
        Позвонил задумчивый Игорь.
        - Слушай, - сказал он. - А что, если на Мамаевом кургане прикопать?
        Предложи он это неделю назад, я бы, наверное, согласился. Всё-таки шесть остановок на троллейбусе - это не четыреста с лишним километров по голой степи. Но по окнам скрипел насыщенный ледяной крошкой ветер. Не то что на курган - в магазин было боязно выйти.
        - Нет, - наотрез отказался я. - Пойми, все уже настроены на Ураков бугор: и публика, и сам Неженский наверняка… Назад дороги нет.
        Игорь помолчал, подумал.
        - Ладно, - бодренько изронил он. - Будем ждать оттепели.
        Оттепели мы не дождались.

* * *
        Казалось бы, восемнадцать дней - срок порядочный. По хорошей погоде запросто можно смотаться туда и обратно, причём несколько раз. Какой вообще дурак назначил конец света на зимнее время?
        Ледниковый период затягивался, вдобавок посыпались, как из мешка, всевозможные именины, юбилеи и отчётно-перевыборные собрания.
        Писанину я забросил. Сидел этаким букой перед монитором и либо раздувал ноздри, читая о себе всевозможные гадости на форуме «Четвёртое Ахау», либо проникался мудростью древних майя.
        Я знал уже, что вертикальное строение Цолькина (не путать с бактунами) основано на тринадцати столбцах, седьмой из которых является осью симметрии для шести остальных. Не отражаемый ничем, он отражает всё.
        А ведомо ли вам (цитирую дословно), что «поэтический ритм, название которого хорей, не что иное, как оригинальный язык индейцев киче-майя»?
        Тo-то же…
        Но это ладно, а вот форум… Боже, чего там только обо мне теперь не писали! Пустили слух, будто я бывший питерский кагэбэшник, ныне подавшийся в патриоты (по другим сведениям - в либералы), что на излёте перестройки меня, старшего лейтенанта, приговорили к расстрелу в Баку за убийство местного жителя, а позже в Сибири осудили на пожизненное заключение - на сей раз за маньячество. Весь этот бред обильно подкреплялся ссылками и фотографиями, причём на некоторых действительно был изображён я.
        Про Шахина тоже выкладывали много чего хорошего.
        А больше всего меня тревожило молчание Петра Агрикова. Ни весточки, ни вопроса. Хоть бы визитку оставил…
        Впору было предположить, что мы с Игорем пали жертвами интернетного розыгрыша.
        Я вставал со стула, принимался ходить по комнате, останавливался перед хрустальным черепом - единственным материальным свидетельством того, что нам ничего не померещилось: ни белый «ягуар», ни дородный вкрадчивый референт, ни таинственный Гордей Исаевич, обитающий за дубовой или, бери выше, палисандровой дверью…
        Череп (ни единой на нём пылинки - удалены заботливой женской рукой) глядел на меня со стеллажа равнодушно, а то и скучающе. Не таких видывал: Гиммлера, Максимилиана…
        - Ну и куда я тебя повезу на хрен? - сдавленно вопрошал я его.
        Хрусталь молчал.

* * *
        Утро четвёртого Ахау я, каюсь, проспал: накануне было расширенное правление Союза писателей - засиделись, естественно, допоздна.
        Жена уже ушла на работу. Побродил босиком по квартире, выключая всё, на что упадёт глаз. Почистил зубы, принял душ, а когда взглянул на часы, до конца света оставалось семь с половиной минут. Замычал от неловкости. Не зря меня баба Лёля бранила когда-то рашшамахой. Рашшамаха и есть. Ну пусть не на Ураков бугор, но на Мамаев-то курган по крайней мере можно было съездить - приличия ради!..
        Открыл холодильник, налил стопочку и, дождавшись десяти часов ровно (именно в десять утра по московскому времени должно было гигнуться наше Мироздание), скорбно чокнулся с хрустальным челом на стеллаже.
        Выпить я не успел.
        Телефонный звонок с изумительной точностью подстерёг меня в момент встречи губ со стопкой. Чудом не расплескавши, ругнулся, отставил, взял трубку.
        - Евгений Юрьевич? - любезно осведомился знакомый бархатный баритон. - Еду к вам. Буду минут через пятнадцать. А там и Игоря Юрьевича подхватим…
        Плохо дело… Как теперь прикажете смотреть в глаза Гордею Исаевичу Неженскому? Человек нам доверил Миссию с большой буквы, а мы к ней отнеслись, как последние раздолбаи… Единственная отмазка: никакого конкретного задания нам с Игорем никто не ставил - просто вручили череп без объяснений, без инструкций. А Ураков бугор и всё прочее мы либо выудили из интернета, либо сами придумали.
        Да в конце-то концов! Мир цел? Цел! А уж как мы его именно спасли - наше ноу-хау…
        Покряхтывая от угрызений совести, я оделся и вышел во двор. Утро выпало морозное, но тихое, внушающее надежду, что и вся последующая Эпоха Белого Ягуара сложится благополучно. Во дворе клубились опушённые инеем деревья. Обычно под Новый год у нас слякоть, а тут, гляди, красота какая…
        Машина, еле сумевшая остановиться на льдистом тротуаре у нашего подъезда, разумеется, оказалась всё тем же белым «ягуаром» - как иначе? Пётр Агриков сиял.
        - Поздравляю, поздравляю… - мягко рокотал он, отворяя дверцу. - Не знаю насчёт Гордея Исаевича, а у меня с самого начала даже и сомнений не было…
        На сердце малость полегчало, и я перевёл дух.
        Съездили за Игорем.
        Оказавшись рядом со мной на заднем сиденье, потомок атамана Уракова со злодейски-таинственным выражением лица сразу же сунул мне свой верный айпад.
        - Читай!
        - Буковки мелкие, - попытался отбиться я. - Очки дома оставил…
        Небрежным касанием Шахин укрупнил текст. Волей-неволей пришлось вникнуть.
        - Как?! - поразился я, всмотревшись. - Уже?..
        - Угу…
        «Объявленный на 21 декабря 2012 года конец света, - читал я, - так и не наступил, теперь тысячи землян, ждавших наступления конца света, ищут ответ на вопрос, почему не наступил конец света 21.12.2012 и стоит ли ждать его наступления…»
        - А?! - ликующе возгласил Игорь.
        - Знаешь… - сказал я, возвращая айпад. - А ведь жрецы майя наверняка бы этому корреспонденту сердце вырвали. С особой жестокостью на вершине пирамиды…
        - За что?
        - За повторы. В одном предложении три раза «конец света», два раза «наступил» и ещё два раза «наступления»…
        - А нельзя было?
        - Ни в коем случае. Карали там за повторы. Даже в двух соседних иероглифах запрещалось употреблять один и тот же рисунок.
        Игорь покосился на меня не то с уважением, не то с жалостью.
        - Во наблатыкался… - пробормотал он.

* * *
        Встреча в просторном светлом кабинете Гордея Исаевича Неженского ожидала нас умеренно-торжественная: чудовищный стол-саркофаг пуст, изъеденный временем резной алтарь выдвинут из угла на середину. На рабочей плоскости его я увидел… нет, слава богу, не обсидиановый нож - всего-навсего бутылку арманьяка, три рюмки и лёгкую закусь.
        - Как ощущения? - скрипуче осведомился хозяин кабинета.
        - Никаких пока… - честно признался я.
        - Первый раз так всегда бывает, - со знанием дела успокоил Неженский. - Ну что ж… - Он поглядел на референта, и тот наполнил рюмки. - Мир жив - и это главное.
        Чокнулись, пригубили.
        Наш работодатель критически окинул нас оком, и на морщинистом жёлчном лице впервые выдавилось нечто вроде улыбки.
        - Через полтора часа я лечу в Лондон, - сообщил он. - Там мне, возможно, зададут кое-какие вопросы…
        Ну вот… Так я и знал. Ненавижу враньё! Зачем оно вообще, если невероятнее правды всё равно ничего не придумаешь?
        - Мне нужно знать координаты тринадцатой точки. Где именно она располагается?
        «Да пошло оно всё к чёрту!» - подумал я в тоске и сказанул напрямик:
        - На стеллаже. В моей квартире…
        - …как ни странно… - секундой позже сообразил добавить Игорь.
        Неженский размышлял.
        - Странно… - согласился он наконец. - Быстро вычислили?
        - Нет… - сипло сказал я. - Сначала думали везти на Ураков бугор.
        - А что помешало?
        - Интуиция…
        - Есть случаи, когда логика бессильна… - снова пришёл на выручку Игорь.
        Неженский покивал.
        - Так я и думал, - удовлетворённо молвил он. - Пётр…
        Дородный референт отомкнул сейф и достал оттуда два длинных конверта.

* * *
        Вскрыть мы их осмелились только в «Конфетках-бараночках». Каждый из конвертов содержал пятьдесят тысяч рублей - всё теми же алыми купюрами.
        Как вовремя! Ах как вовремя! Вернём долги, отпразднуем по-человечески Новый год… Но тут я взглянул на Шахина и увидел, что моих радостных чувств он, кажется, не разделяет. С таким беспощадным лицом покойный атаман Ураков должен был кричать проплывающим мимо судам: «Заворачивай!»
        - Чем недоволен?
        Игорь медленно прятал конверт.
        - Сколько ж они сами огребли? - угрюмо выговорил он.
        Я попробовал представить. Да много, наверное, раз в Лондон летит отчитываться…
        - Как-то унизительно даже… - сказал Игорь. - Ну вот сам смотри…
        За витринными стёклами медленно падал невиданный в наших широтах крупный декабрьский снег. Он ложился на раздвоенные в виде ласточкиных хвостов верхушки обелиска, представлявшего собой пару ничего не подпирающих столпов, на каменные бердыши и плечи двух стрельцов, основавших когда-то Царицын.
        Давно осточертевший проспект преобразился, стал почти прекрасен.
        - И тебе не обидно? - ядовито осведомился Шахин. - Вот этот мир оценили в полтинник… Ну хорошо! В два полтинника… Не обидно, нет?
        - Да ладно тебе, - проворчал я. - Спасли и спасли… Что ж теперь?..
        - То есть получается, что мы рисковали ради…
        - Чем ты рисковал?
        - Не знаю! Но они-то - знали!
        Как всегда, мне трудно было уразуметь, придуряется мой друг Игорь или впрямь раздосадован.
        - Могли бы и других нанять, - попытался урезонить я его.
        - Не могли бы!
        - А! Ну да… У остальных одно полушарие мозга работает в ущерб другому…
        - Работает? Хрен там оно работает! Просто таких лохов, как мы, двое на весь город! А ты обратил внимание: Неженский даже не удивился, когда ты ему сказал, что череп - у тебя в квартире…
        - Обратил…
        - Они заранее всё разузнали… - зловеще изрёк Игорь. - И что тёща у меня суеверная, и что не поедем мы никуда по такой погоде…
        Я вспомнил мой первый разговор по телефону с Петром Агриковым и, честно сказать, сильно усомнился во всей этой шахинской конспирологии. Ничего о нас заранее не выведывали - всё делалось откровенно впопыхах и наобум. Да и количество городских лохов было Игорем явно занижено…
        А друг мой тем временем призадумался. Хитрый осетриный профиль чуть вздёрнут. Стало быть, озарило. Или вот-вот озарит.
        - Слушай… - промолвил он. - А как думаешь, сколько он может стоить? Понятно, не оригинал, новодел, но… всё-таки горный хрусталь, ювелирная работа…
        Я представил реакцию жены, скажи я ей такое, выпрямился на табурете, отставил рюмку.
        - А вот нетушки тебе! - взорвался я. - На сантиметр передвинуть не дам! Это магическая точка! О ней вон в Лондоне скоро доложено будет…
        - Так мир-то уже спасён!
        - Н-ну мало ли что… - уклончиво ответил я. - Вдруг снова конец света… Нет уж! Где стоял, пусть там и стоит…
        Волгоград - Бакалда,
        декабрь 2012 - июль 2014
        Подсознательная история
        А что, ежели он даже не математик, а просто прохвост, притворившийся математиком?
        М. Е. Салтыков-Щедрин
        - Да вы что? - всполошился я. - К ректору в таком виде?
        На мне были рабочие джинсы, заправленные в резиновые сапоги. Поверх байковой рубахи в клеточку - оранжевый дворницкий жилет.
        - Сказал: в каком есть!
        - Может, ещё метлу прихватить для комплекта?
        Мой пролетарский юмор успеха не имел. Надменное лицо секретарши не дрогнуло.
        - Нет, метлу оставьте. Рукавицы тоже можете снять.
        Я избавился от брезентовых рукавиц, затем, подумав, скинул и бейсболку, сложил инвентарь в чуланчик, запер на ключ. Мы пересекли двор, и, проникнув через чёрный ход в вестибюль, двинулись вверх по мраморным лестницам медакадемии. Навстречу нам процокали две студенточки, одна в белом халате. С секретаршей они поздоровались - на ведoмого ею дворника внимания не обратили.
        Ненавижу лестницы. Примерно со второго пролёта каждый шаг стал болезненно отдаваться в коленках. Сразу вспомнилось, сколько мне лет, и нехорошие предчувствия усилились.
        К ректору… Почему к ректору? Если только для того, чтобы объявить о моём увольнении, хватило бы и проректора по хозяйственной части. А так как-то, знаете, не по чину. С чего бы это вдруг первому лицу академии вздумалось снизойти до разборок с техническим персоналом?
        Достигли приёмной.
        - Подождите здесь, - приказала секретарша и канула в тамбуре. Присесть не предложила. Да я бы и сам не посмел осквернить здешних сидений своей потёртой джинсовой задницей.
        Ждать не пришлось вообще.
        - Зайдите.
        Зашёл. Кабинет. Большой кабинет большого начальника. У ректора (я видел его впервые в жизни) было широкое крестьянское лицо. То ли озадаченное, то ли всегда такое.
        - Садитесь…
        - Спасибо, я…
        - Садитесь-садитесь…
        Сел - и лишь тогда обнаружил, что в кабинете нас трое. Напротив меня в таком же полукресле пребывал худощавый мужчина неопределённого возраста. Ну, скажем так: моложавый. Мелковатые черты лица, бледно-серые благожелательные глаза, взглянув в которые я мигом всё понял. Или нет. Не всё. Я не понял, какой нынче век на дворе: начало двадцать первого или конец двадцатого?
        - Вот… а-а… - сказал ректор.
        - Никанор Палыч, - представился незнакомец. - А вы - Непромах Валерий Степанович?
        - Он самый, - не стал запираться я.
        - Дворник? - сочувственно спросил он.
        - Дворник.
        - Работой довольны?
        - В общем… да.
        Благожелательные глаза опечалились.
        - Конечно, конечно… - сокрушённо промямлил он. - Пенсия крохотная, а так всё же приработок какой-никакой…
        - Простите, что перебиваю, - вмешался ректор, обращаясь исключительно к Никанору Палычу. - Может быть, вы продолжите беседу в какой-нибудь свободной аудитории? А то у меня сейчас…
        - Да-да! - озабоченно отозвался тот. - Я как раз и сам хотел предложить…

* * *
        Секретарша отвела нас в некую скудельницу, полную скелетов, черепов и разных прочих конечностей.
        - М-да… - скептически оглядев пособия, изрёк Никанор Палыч. - Не слишком уютно… Ну да ладно. Зато не подслушают…
        И я наконец разозлился.
        - У вас там что, пробки у всех перегорели? - прямо спросил я. - Дворника вербовать!
        Собеседник изумился, заморгал:
        - Простите…
        - Да я-то прощу! Простит ли вас начальство?
        Он смотрел на меня во все глаза. Во все свои бледно-серые благожелательные глаза.
        - А то не знаете, - съязвил я, - что ровно двадцать пять лет назад со мной это уже проделать пыталась! Перед самым путчем!
        - Откуда ж мне знать?
        - Это как же? Все архивы с перепугу пожгли?
        - Какие архивы? Вы о чём?
        - Или юбилей отметить решили? Четверть века, не шутка!..
        - Да послушайте же! - возмутился он. - Я вовсе не из ФСБ! Я…
        - Из Академии наук?
        - Да! То есть… Ну, словом… не совсем оттуда…
        Черепа и скелеты слушали нас полуотвернувшись. Делали вид, будто наша беседа нисколько их не интересует.
        Или ошибся я? Как-то уж больно всё глуповатенько проделано, чуть ли не напоказ. Вместо того чтобы тихо подойти во дворе и предъявить удостоверение, попёрся в самые что ни на есть верха, погнал секретаршу за дворником - студенточки видели… Да и предложение ректора перебраться в свободную аудиторию… Какое-то оно, знаете ли, не слишком деликатное! Обычно с агентами национальной безопасности ведут себя вежливее.
        Да, но внешность, внешность! Ну вылитый же!..
        - А вас в самом деле вербовали? - с любопытством спросил Никанор Палыч.
        - В самом деле…
        - И как?
        - Да никак! Ответил на красный террор белой горячкой.
        - То есть?
        - Н-ну… пригласили… намекнули зачем… А я надрался до положения риз и в таком виде пришёл. Больше не приглашали…
        Никанор Палыч свёл губы в куриную гузку и уважительно покачал головой.
        - Слушайте… Сколько вам лет?
        - Можно подумать, не знаете!
        - Знаю, - кивнул он. - Но это был не вопрос. Это была, если хотите, укоризна…
        - Что, простите?
        - Укоризна. Ну нельзя быть таким ершистым в вашем возрасте! Что это, например, у вас на спине?..
        На непромокаемой моей спине было собственноручно оттрафаречено «я и медакадемия». Белым по оранжевому.
        - Палиндром, - сказал я. И, видя его недоумение, пояснил: - Надпись, одинаково читающаяся и влево, и вправо. Ту, что у меня на спине, я придумал сам. Позавчера…
        Мелковатые черты от умственного напряжения стали, казалось, ещё мельче. Никанор Палыч пытался прочесть фразу наоборот.
        - Я и мед… ака… Надо же! - подивился он. - Знаете, по-моему, вас скоро опять уволят.
        Я вздохнул.
        - Повторяю, - неожиданно жёстко проговорил он. - Я не из ФСБ. Я вообще не имею касательства ни к разведке, ни к контрразведке. Но мне действительно хотелось бы вас завербовать.
        - Очарование! - восхитился я. - Круче может быть только одно: «Я из ФСБ, но вербовать вас не буду!» И кого я должен сдать с потрохами?
        - Как у вас складываются отношения с вашим нынешним напарником? - осторожно поинтересовался он.
        - Чего?.. - разом отупев, переспросил я.

* * *
        Предыдущий мой напарник Рашид был потомственный дворник - дворник Божьей милостью, дворник на генетическом уровне. С гордостью считаю его своим учителем. К несчастью, что-то стряслось на исторической родине - и уехал Рашид. Я уже приготовился было вкалывать за двоих, но тут судьба преподнесла мне Васятку. Василия Даниловича. Взглянул я на него - клянусь, чуть не прослезился. Мамочки мои, блаженный! Юродивый. Бессмысленные голубенькие глазки взирают на тебя с голубиной кротостью. И если бы только на тебя! На весь мир Божий!
        Понятия не имею, как его такого могли принять в медакадемию. Разве что в качестве пособия… Я, например, сюда попал чудом. У меня, видите ли, правительственная награда имеется. Прохожу собеседование… (Убиться веником, дворников принимают через собеседование!) Спрашивают: «Почему вы считаете себя достойным данной должности?» - «У меня медаль», - говорю. Не поняли поначалу: «И что?» - «А дворник, - напоминаю, - должен быть с медалью!»
        Как выяснилось, медики - люди начитанные. Опознали цитату. Приняли. Кстати, первый скандал у меня приключился именно из-за медали: прицепил её к жилету и вышел на работу, как на праздник. Заставили снять. Невместно…
        Вернёмся, однако, к нашему Василию Блаженному. Такое впечатление, что метлу он увидел впервые. Как, впрочем, и весь остальной дворницкий инвентарь. Пришлось терпеливо и поэтапно передавать ему опыт, почерпнутый мною у несравненного Рашида. Не сказать, чтобы Васятка хватал знания на лету, но очень был прилежен. Бывало, и покрикивал я на него. И вот ведь странно: чем больше я на него покрикивал, тем сильнее он ко мне привязывался. По пятам ходил, как собачонка. Сравнение, знаю, избитое, однако точнее не скажешь.
        И чтобы какие-то спецслужбы всерьёз заинтересовались подобным человеком? В голове не укладывается.

* * *
        Мне показалось, будто не только я, но и каждый из окружающих нас черепов отвесил в ошеломлении нижнюю челюсть.
        - Никанор Палыч!.. - Ладони мои сами собой молитвенно срослись на груди. - Не томите! Откуда вы? Намекните хотя бы…
        - Намекнуть? - Он запнулся на мгновение. - Намекну. С одной стороны - наука, с другой - оборонка. К сожалению, большего я вам сообщить пока не имею права.
        - А напарник мой? Он тут с какого боку? С научного или с оборонного?
        - И с того, и с другого! - отчеканил Никанор Палыч. - Ну так как?
        - Нет, - сказал я.
        - Что «нет»?
        - А что «как»?
        Несколько секунд мы проедали друг друга глазами.
        - Ну вы и тип! - пробурлил наконец мой искуситель. - Это просто счастье для КГБ, что они вас тогда не завербовали…
        - Мне помирать скоро, - напомнил я. - Поздненько в стукачи подаваться, как вы считаете?
        - Да почему в стукачи?! - вышел он из себя. - Да я вас, если хотите, на доброе дело подбиваю!..
        - Вот как? А подробнее?
        Он огляделся. Судя по всему, осклабившиеся черепа доверия ему не внушали.
        - Знаете что! - сказал он, передохнув. - Давайте-ка продолжим наш разговор в другом месте…
        - В застенках?
        - В кафе! - прорычал он. - Нет, вас точно увольнять пора!
        - Какое кафе? У меня рабочий день!
        - Это предоставьте мне! Договорюсь как-нибудь…

* * *
        Трудоустраивался я когда-то по молодости лет на металлургический завод. Провели со мной инструктаж. Имейте, говорят, в виду: предприятие оборонное, предприятие стратегическое. Очень может быть, подсядут к вам однажды в ресторане, начнут поить коньяком, кормить чёрной икрой и выведывать производственные секреты. Так что с сегодняшнего дня будьте особенно бдительны.
        Три года я там отпахал, и хоть бы раз какая-нибудь сволочь подсела в ресторане, напоила коньяком и накормила чёрной икрой!
        Это я к тому, что кафешка, куда привёл меня Никанор Палыч, противу ожиданий оказалась весьма скромным заведением, да и поданный нам эспрессо оставлял желать лучшего. Ну да ладно - хотя бы черепа отовсюду не скалятся.
        - Попробую устранить кое-какие ваши сомнения, - обнадёжил меня научный оборонец. - Месяц назад в сети была выложена интересующая нас разработка…
        - Разработка чего?
        - Не важно. Важно то, что наши спецы схватились за голову и потребовали вычислить автора. Вычислили. А его, вообразите, пару дней назад инсульт хватил…
        - Стоп! - прервал я. - Неужто… Васятка?
        - Быстро вы… - одобрительно заметил Никанор Палыч. - Да, он. Но семейка у него, доложу я вам… Должно быть, не один год ждали, когда родственничек дуба даст! Пока мы до них добирались, дебил-племянник успел отформатировать жёсткий диск - видите ли, дядин компьютер ему для игр понадобился…
        - А бумаги? Черновики?
        - Всё сгинуло на мусорке. Вместе с библиотекой… Представляете ситуацию?
        - Д-да… - Я покрутил головой.
        - Едем в больницу. «Где?» - спрашиваем. А нету! Как нету? А так! Сбежал…
        - С инсультом? - не поверил я.
        - Вот именно! Топографический кретинизм. Выбрался из палаты - и заблудился. Пропал! Объявляем в розыск. Отсканировали фотографию из паспорта, разослали. Слава богу, на второй день нашли неподалёку… Забрали к себе, подлечили. Имя своё вроде вспомнил. А родственников узнавать отказывается… Я его, кстати, понимаю!
        - Захватывающая история! - сказал я. - Чистый сериал! А в дворники-то он как угодил?
        - По собственному желанию.
        - То есть?
        - Привезли его на обследование в медакадемию (аппаратура тут у них какая-то уникальная). Ведём через двор, а он увидел оранжевый жилет, глазёнки вспыхнули - и пальцем тычет: дескать, хочу такой… Посоветовались с мозгоправами - те говорят: лучше не перечить. Глядишь, мышление со временем восстановится…
        - Ну вы падлы! - восхитился я. - Так это, выходит, Рашида с вашей подачи убрали?
        - С нашей, - подтвердил он. - Но, думаю, Рашид на нас не в обиде. Он там теперь у себя двор российского посольства метёт.
        «Ого! - подумалось мне. - А контора-то у Никанора Палыча - серьёзная…»
        - Это вам будет стоить ещё одной чашки кофе, - поставил я жёсткое условие, и оно было выполнено. А пока выполнялось, глядели мы друг на друга и молчали. Услышанное, честно сказать, не показалось мне достоверным - слишком уж увлекательно всё это было изложено. Наконец официант принёс эспрессо.
        - Вы думаете, Васятка восстановится? - спросил я.
        - Нет… - нахмурившись, ответил Никанор Палыч. - Не думаю. Во всяком случае, шансов очень мало.
        - Тогда зачем он вам?
        - Попробую объяснить… Сознание Василия Даниловича повреждено. Сильно повреждено. А подсознание, судя по всему, работает по-прежнему…
        - В чём это выражается?
        - Иногда он говорит странные вещи… оставляет странные записи, рисунки… Может быть, бессмысленные, а может быть, и нет…
        - А! - догадался я. - И вы хотите, чтобы я это всё фиксировал?
        - Совершенно верно.
        - Минутку! - Я звонко вернул чашечку на блюдце. - А вот тут позвольте вам поставить запятую! Что мешало меня уволить, а взамен принять своего человека?
        Замялся, даже покряхтел.
        - Собственно, так мы и планировали поначалу, - признался он. - Но пока телились, вы с Василием Даниловичем успели подружиться. Остальных он побаивается, а перед вами, я бы сказал, благоговеет…

* * *
        Старикашка я, конечно, вредный, за что и страдаю. А с другой стороны, зачем Бога гневить? До сих пор не пришибли - и на том спасибо… Как же это я, в самом деле, ухитрился подружиться с Васяткой? Вроде не слишком с ним церемонился, гонял с метлой как сидорову козу…
        Впрочем, кое-что предположить могу.
        Помню, первая моя супруга постоянно обвиняла меня в гордыне. А я её - в ханжестве. (Интеллигентная была семья, однако!) Пообзываемся-пообзываемся, а потом смотрим друг на друга круглыми глазами и ни черта не можем понять. Она не въезжает, почему ханжество, - я не въезжаю, почему гордыня.
        Теперь-то после третьего развода я знаю, в чём дело. Грех, который нам неведом, мы просто не можем себе вообразить. Я, например, ханжа. Да-да, ханжа! А циника корчу, чтобы хоть как-то скрыть своё ханжество. Ну и, естественно, в каждом собеседнике вижу прежде всего ханжу. То есть себя нелюбимого.
        Вообще запомните: в чём вас обвиняют окружающие, в том они и виновны. Народная примета.
        Так вот Васятка, осмелюсь предположить, был мне симпатичен именно потому, что не видел я в нём ни единого из собственных недостатков. А уж он почему воспылал ко мне такой любовью - не могу знать…
        Кстати, неприличнейшая это манера - впадать в раздумья за столом да ещё во время разговора. Делового, учтите!
        - Что не так? - не выдержал наконец Никанор Палыч. - Что вас смущает?
        Пришлось очнуться.
        - Многое, - честно ответил я. - Даже на техническом уровне. Вы в курсе вообще, что с завтрашнего дня Васятка начинает работать самостоятельно…
        - В курсе.
        - А раз в курсе, то какого чёрта!.. - вспылил я. - Мы же с ним в разных сменах будем!
        - Знаете, жить ему пока негде… - завёл издалека Никанор Палыч. - О родственниках даже слышать не хочет, а у нас ему будет как-то… неловко… Вот я и думаю: а если вы временно поселите его у себя? Сдадите койку… Ну тот диванчик в уголке…
        Услышав про диванчик в уголке, я онемел от бешенства. Они что, и домой ко мне влезть успели? Вспомнил мой вековечный бардак - стиснул зубы.
        - А кто будет платить?.. - процедил я. - Он?
        - Мы.
        - Сколько?
        И Никанор Палыч назвал такую сумму, что бешенство моё дрогнуло и пошло на убыль. За подобные деньги, вообще-то, принято снимать двухкомнатку в центре.
        - Ежемесячно? - уточнил я на всякий случай.
        - Разумеется!
        - Подумаю… - буркнул я.
        - Ну вот и славно! - обрадовался он. - С техническими затруднениями справились. Остались, как я понимаю, моральные запреты…
        - Да полноте! - возразил я. - Какая тут может быть мораль? У пенсионера-то…
        - То есть вы согласны?
        - Нет.
        - Почему?
        - Не хочу.
        - Не хотите помочь человеку, потерявшему рассудок?
        Я задумался.
        - Обороне страны помочь не хотите?
        Ну насчёт обороны - это он зря. Высокие слова в таких случаях как-то не убеждают.
        - Подписывать ничего не буду, - хмуро предупредил я.
        - А и не надо! Давайте просто условимся. По-джентльменски.
        - Это как?
        - Квартплата - само собой. Но всё, что покажется вам интересным или там непонятным, вы сообщаете мне. А я вам за это плачу. Отдельно. Из своего кармана.
        «Ну да, из своего…» - ухмыльнулся я про себя.

* * *
        Я думал, с Васяткой мне придётся труднее. Оказалось, вполне терпимо. Был у меня лет десять назад французский бульдог - так с ним хлопот было куда больше.
        Во-первых, патологически чистоплотен (я не о бульдоге, разумеется, я о Васятке). Сам-то я, живя в одиночестве, за последние годы, признаться, малость опустился: неделями, случалось, полы не мёл, мебель пылью обросла. Дикий барин… А тут за пару-тройку дней - гляжу: диво дивное - унитаз воссиял!
        То ли жилец мой и раньше был на чистоте сдвинут, то ли инсульт помог.
        Обнаружился и другой бзик, далеко не столь приятный - маниакальная аккуратность. Книги у меня на полках всегда располагались… не то чтобы как попало… Как удобно. А он взял, дурачок, да и выстроил их по ранжиру. И если бы только книги!
        Привычки я менять не люблю. Хотел ему выволочку учинить - в смысле заставить всё вернуть, как было, а он съёжился и смотрит на меня в ужасе. Начал сам переставлять - он в слёзы… Ну вот что с ним таким прикажешь делать? Будем привыкать - оно того стоит. Не шутки, чай: с первой квартплаты погасил долг за электричество, а то уже отключить грозились. Со следующей погашу остальные…
        Единственное, чего я Васятке не позволяю, как бы он меня на жалость ни брал, - это готовить. При всём своём прилежании Василий Данилович Блаженный кулинарно бездарен. Проверено и перепроверено. Вот посуду помыть, плиту, сковородку - тут другое дело… Тут - сколько угодно!
        Хотелось бы только знать, долго ли ещё такая райская житуха протянется. Никанор Палыч, помнится, рассказывал, будто Васятка говорит странные вещи… рисует странные картинки… Ни черта он ничего не рисует! И почти ничего не говорит! Словарный запас - минимальный. Как у четырёхлетнего пацана. На физии счастье написано - чего говорить-то?
        - Васенька… Кончай дверь протирать… Насквозь протрёшь!
        - Пятнышко… - испуганно лепечет он.
        - Какое пятнышко? Нет там никакого пятнышка! Сел бы, что ли, нарисовал что-нибудь…
        - Пятнышко…
        - Вась!.. Ну я тебя прошу! Для меня!.. Хрен с ним с пятнышком! Вот карандаш, вот бумага… Нарисуй мне что-нибудь!
        Опасливо помаргивая, он смотрит на чистый лист.
        - Она большая…
        - Бумага большая?.. А мы её сейчас на квадратики порежем!.. Чик-чик… Вот, гляди! Такой пойдёт квадратик?..
        Он всё ещё не решается.
        - Ну пожалуйста, Вася…
        И Вася нарисовал мне домик. Вот же растудыть твою!.. Ну месяц так пройдёт, ну два… В конце концов надоест это всё Никанору Палычу - и живи опять на пенсию да на дворницкую зарплату… если не уволят, конечно…
        - Тогда расскажи что-нибудь!
        - Ты расскажи… - просит он в ответ.
        - Э, нет, Вася! Так не по-честненькому. Я первый сказал… Ну вот что ты вчера делал? Пришёл на работу, взял метлу…
        - Взял метлу… - зачарованно глядя на меня, повторяет он.
        Боже мой! И этот человек каких-нибудь полтора месяца назад выложил в сеть разработку, от которой у специалистов крыши съехали! Наверняка ведь умница был, талантище… Может, кольнули его чем? Вражеские-то спецслужбы тоже не дремлют. Да, но, если они вышли на него раньше наших, разумнее было бы выкрасть… завербовать… Или пытались, да не на того нарвались?
        Однако надо же хоть что-то предъявить Никанору Палычу!
        - Вася… А дай-ка мне этот твой рисуночек…
        К тому, что произошло дальше, я готов не был. С отчаянным лицом Васятка схватил квадратик бумаги, сунул его в рот и, торопливо разжевав, проглотил.

* * *
        - Домик, говорите? - Никанор Палыч с глубокомысленным, хотя и несколько недоумённым видом приставил указательный палец сначала к кончику носа, затем к подбородку. Как будто забыл, где лоб находится. - И, говорите, съел?
        - Съел…
        - А как он выглядел, этот домик? Нарисовать сможете?
        - Да, конечно.
        Я принял протянутый мне блокнот и старательно изобразил квадратик, увенчанный треугольничком.
        - И всё?
        - Всё…
        - Точно скопировали?
        - Не совсем. У него покорявее было…
        - Хм… - Никанор Палыч задумался, затем вдруг повеселел. - А знаете, неплохо вы придумали эти уроки рисования… Сначала домик, а там, глядишь… Кстати, а домик ли это? - И он надолго оцепенел над рисунком. Потом спросил отрывисто: - Крышей вверх рисовал?
        - Крышей вверх…
        - Видимо, всё-таки домик, - с сожалением произнёс наконец Никанор Палыч. - Зря мы у вас скрытые камеры не установили…
        - Как же это вы? - огорчился я.
        - Да вот так как-то, знаете… - Вздохнул и достал из нагрудного кармана тысячную купюру. - Плата, как видите, символическая, но… сами понимаете… На большее домик не тянет.
        «Так а я ещё нарисовать могу», - чуть было не ляпнул я, но, слава богу, вовремя прикусил язык и спросил о другом, насущном:
        - Ну а камеры-то устанавливать будете?
        - Мм… Пожалуй, нет.
        - Что так?
        - Сами же говорите: чуть ли не каждый день он всю квартиру вылизывает. Найдёт… И ещё одно. Насколько я понимаю, кроме художественной литературы вы ничего не читаете, так?
        - Так… А в чём дело?
        Никанор Палыч взял со свободного стула свой кейс (мы сидели с ним всё в той же скромной кафешке) и достал книгу, на обложке которой оттиснуто было нечто дремуче математическое.
        - Вот, - сказал он. - Единственное, что осталось от библиотеки Василия Даниловича. Родственнички выбросить забыли…
        - И что мне с этим делать?
        - Положите дома на стол. Лучше в развёрнутом виде…
        - А если Васятка начнёт вырывать страницы и есть?
        - Тогда отберите…

* * *
        Опасения мои оказались напрасны. Вырывать и есть страницы Васятка не стал - тщательно обтёр книгу и хотел поставить в общий строй. Между Прустом и Шолоховым. По росту.
        - Нет, Вася, - строго сказал я ему. - Это главная книга. Главная, понимаешь? Она всегда должна лежать на столе. А если будешь себя хорошо вести, я разрешу её тебе открыть…
        Естественно, что наивная моя хитрость не сработала. Как и все прочие мои наивные хитрости, включая разложенные повсюду бумажные квадратики и ручки с карандашами. Васятка неизменно собирал найденные листочки в стопочку, а сверху водружал пластмассовый стаканчик с канцелярскими принадлежностями. «Если будешь себя хорошо вести…» Куда уж лучше-то!
        Тогда я открыл книгу сам - и содрогнулся. С детства подвержен арахнофобии. А пауки и математические формулы чем-то, согласитесь, друг на друга похожи.
        Может, я потому и подался когда-то в филологи, что терпеть не могу этого муравейника символов (с муравьями у меня тоже отношения натянутые). Так и кишат, так и кишат… А филология - что филология? Весьма симпатичная лженаука. Трепотня в чистом виде. Пользы никакой не приносит, но ведь и вреда никакого! Ещё ни один филолог не изобрёл атомной бомбы… И не изобретёт.
        И вот сижу я третий вечер перед раскрытой книгой, корчу из себя знатока. А вокруг стола слоняется Васятка: всё вымыл, всё протёр - общения жаждет.
        - Читаешь?..
        - Читаю, Васенька, читаю…
        - Интересно?..
        - Очень интересно!.. Дух захватывает как интересно!.. Да ты неси стул, садись рядом. Вместе почитаем…
        Представляете, подсел! Уставился…
        Короче, сработало, братцы! Сработало!..
        Только вот лыбиться не надо. Думаете, сам нарисовал - и понёс Никанору Палычу? Не настолько я наивен, чтобы играть в такие игры с конторой, которая может дворника в российское посольство пристроить. За рубеж! Ну нарисовал бы… Они бы тут же графологическую экспертизу. Рука моя им известна, Васяткина - тоже. И что потом врать? Оригинал-де съеден, а я-де успел его скопировать?..
        Нет, господа, тут с моей стороны всё честно. Н-ну, почти всё…
        Когда я хлёстко по-картёжному выложил на стол перед Никанором Палычем покрытый каракулями бумажный квадратик, тот даже отшатнулся слегка.
        - Как вам это удалось?
        - Сам не знаю… Сидели читали…
        - Ту книгу?
        - Да. Ту самую… Сидел он так сидел, потом встал, принялся ходить. Гляжу: схватил листок, карандаш… Ну и вот!
        - Съесть не пытался?
        - Ну как это не пытался! Ещё как пытался…
        - Отобрали?
        - Нет. Говорю: «Вась, а на двери-то пятнышко!» Он за тряпку - и к двери. А я тем временем…
        Никанор Палыч всё ещё не мог поверить такой удаче. Взял листочек за кончики, принялся изучать.
        - И что там? - полюбопытствовал я.
        - Похоже на бред сумасшедшего, - задумчиво отозвался он. - Посмотрим, что скажут специалисты…

* * *
        В течение следующих двух дней я порадовал Никанора Палыча ещё тремя листочками, и за каждый он вручал мне узкий девственно белый конвертик. Нет, так жить можно…
        Однако на третий день выяснилось, что жить можно и лучше. Гораздо лучше. Повадился я посещать двор медакадемии в Васяткину смену - посмотреть издали, как работается, не обижает ли кто… Вроде не обижают. Больше скажу, нахвалиться не могут. Вылизывает территорию с той же тщательностью, что и мою квартирку. Ни бумажки нигде, ни фантика… Впору подарить ему совок с гравировкой: «Победителю ученику - от побеждённого учителя». Тем более что средства мне это теперь позволяют…
        - Вот вы где…
        А говорят, будто место встречи изменить нельзя! Я обернулся (мой наблюдательный пункт располагался возле чёрного хода). Глазам предстало знакомое лицо с мелковатыми чертами.
        - Приглядываете?
        - Ну а как же!.. Мы в ответе за тех, кого приручили…
        - И за тех, кого завербовали… - не без юмора добавил он. - Ну и что наш симпатичнейший Василий Данилович?
        - Полный порядок. Только вон тот студентик с разговорами к нему липнет… Чуть ли не каждый день.
        Он взглянул:
        - А, этот… Не обращайте внимания. Пусть липнет… Давайте-ка лучше пройдёмся.
        Мы покинули медакадемию, присели на скамейку в скверике.
        - Вот, возьмите, - сказал он и вручил мне кредитную карточку.
        - Что это?
        - Премиальные.
        Я взглянул на него повнимательней и обнаружил, что бледно-серые глаза Никанора Палыча на сей раз не просто благожелательны, но исполнены некой тихой радости.
        - Неужели… - Я не договорил.
        - Да!.. Представьте!.. - вскричал шёпотом мой благодетель, утратив свою обычную сдержанность. Видно, и впрямь был сильно взволнован. - Четвёртый по счёту лист!.. В остальных трёх так и не разобрались… Это прорыв! Это такой прорыв…
        У него не хватило слов, и он тряхнул меня в избытке чувств за плечо.
        - Честно скажу, ни на что не рассчитывал… - признался он. - Ну вот ни на чтошеньки… - Тут он взял себя в руки, стал серьёзен. - Только имейте в виду, Валерий Степанович, с сегодняшнего дня охрану мы вам усилим. И вам, и Василию Даниловичу…
        Усилим? Так я что, под охраной?
        - Это… тот студентик?
        - Ну что вы! Студентик - так… врачебный надзор…
        Всё правильно. Будь студентик профессионал, хрен бы его кто заподозрил…
        Домой я вернулся навеселе.
        - Васенька… - со слезой умиления в голосе обратился я к своему постояльцу. - Курочка ты моя Ряба… Яичко моё золотое… Вот послал мне тебя Бог на старости лет… Укрепляй, родной, оборону страны, укрепляй… И ничего не бойся - нам теперь обоим охрану усилили…
        Нетрезвая моя речь потрясла Васятку - и уставил он на меня голубенькие свои глазёнки, в которых сиял восторг и не сквозило ни единой мыслишки.

* * *
        Утром радость поугасла. Точнее сказать, я сам её сознательно пригасил. Понимаете, с годами привыкаешь к тому, что за каждую удачу тут же приходится расплачиваться. Для меня это прописная истина.
        Итак, поразмыслим, какая же именно расплата может грозить нам с Васяткой. Допустим, ничего он больше гениального не намаракает - и проект закроют. Почему нет? Вполне возможный вариант. Стало быть, денежку надо не тратить, копить надо денежку на чёрный день…
        Ненавижу прописные истины - и не за то, что они прописные, а именно за то, что истины!
        Но, как вскоре выяснилось, даже я со старческим своим пессимизмом не смог предположить, насколько всё быстро стрясётся.
        Беспокойство царапнуло сразу, как только Никанор Палыч позвонил мне на работу. Велел всё бросать и немедленно идти в кафе.
        Стоило миновать стеклянный тамбур, я понял, что скверное предчувствие не обмануло. Мой благодетель ожидал встречи где обычно, но что-то с ним было не так. Сидел понурый, тусклый, поблёкший. И поздоровался как-то не слишком бодро.
        - Что-нибудь случилось, Никанор Палыч?
        - Случилось, - бесцветным голосом отозвался он.
        Поднял усталое, едва ли не измождённое лицо и с сочувствием на меня посмотрел.
        - Да вы садитесь, - сказал он. - Такие новости лучше выслушивать сидя.
        Я сел и приготовился к худшему. Рано, рано мы торжествовали. Надо полагать, ошиблись специалисты с четвёртым листком…
        - В общем, так… - сделав над собой усилие, похоронным голосом известил Никанор Палыч. - Васятка-то наш - не тот…
        - Что значит - не тот?
        - То и значит… Догадались наконец сравнить его ДНК с ДНК родственников. Не тот. Просто внешне похож…
        Давненько не доводилось мне ощущать на собственном лице столь тупого выражения.
        - А что ж они раньше молчали?!
        - Родственники?.. А не спрашивал никто - вот и молчали. Сбыли с рук - и ладно…
        Да, пожалуй, правильно я сделал, что сначала сел.
        - Позвольте! Вы говорите, не тот… А где тот?
        - А тот скончался полтора месяца назад от инсульта. В полутора кварталах от больницы… откуда он сбежал…
        - А мой тогда кто?!
        - Выясняем…
        Вон оно как! Стало быть, курочка моя - не Ряба… Да, но яички-то - несёт! Золотое одно снесла… И подсказало мне многоопытное моё нутро, что именно сейчас, в эти самые мгновения, решается наша с Васяткой судьба.
        - Кто заказывал экспертизу? - проскрежетал я. - Вы?
        Он уныло шевельнул бровью. Да, дескать, я…
        - Начальству уже доложили?
        - Доложу ещё…
        - А надо?
        Бывший благодетель вскинул глаза, подобрался, вновь стал деловит и суров.
        - Так, - решительно произнёс он. - А вот об этом, Валерий Степанович, не может быть и речи. Доложить я обязан.
        - Расхотели, значит, помочь потерявшему рассудок? - зловеще осведомился я.
        Никанор Палыч молчал.
        - Обороне страны помочь расхотели?
        Он скривился, махнул рукой:
        - Да бросьте вы… Какая тут оборона?..
        - Какая?! - сдавленно переспросил я. - А лист номер четыре? А прорыв… Уж не знаю, где у вас там прорыв!..
        - Случайность…
        - Да за одну эту случайность вас в звании повысить должны!
        Бывший работодатель задумался.
        - Ну не тот наш Васятка, не тот!.. - продолжал напирать я. - Да! Дурачок он! И что с того?.. Может, тот, который от инсульта, тоже дурачком считался, пока разработку в сеть не выложил! Подсознание-то у Васятки - пашет!.. Может быть, даже лучше пашет, чем у того… настоящего…
        Никанор Палыч внимательно меня слушал.
        - Стоп! - сказал он. - А вот это, пожалуй, аргумент. С этим можно идти на доклад…

* * *
        Квартирка вымыта, выскоблена, нигде ни пылинки. Мы с Васяткой сидим рядышком перед раскрытой на столе книгой. И всё-то у нас хорошо! Неведомое начальство Никанора Палыча решило пока проект не сворачивать. Тем более что листок номер восемнадцать опять натолкнул специалистов на какие-то там небывалые идеи.
        Кстати, как выяснилось, Васятку нашего зовут вовсе не Васяткой, но, поскольку звать его, кроме нас, больше некому (опекунша-тётка недавно преставилась, почему он и оказался на улице), имя решили не менять.
        - Вот… - Поколебавшись, я тычу пальцем в особо невразумительную формулу. - Ну-ка давай! У кого лучше получится…
        И мы склоняемся каждый над своим квадратиком бумаги. Васяткины каракули весьма отдалённо напоминают изображённое в книжке, но это как раз то, что надо. Старательно сопим, покряхтываем, выводим загогулины.
        - Да-а… - с завистью тяну я. - У тебя-то лучше… Вот взгляни…
        И протягиваю мою работу. Он берёт машинально, а я тем временем успеваю подтибрить его художество. Васятка дёргается отобрать, сунуть в рот и съесть - ан поздно!
        - Так не по-честненькому! - обиженно вопит он.
        - Зато по-хитренькому… - бормочу я, пряча листок.
        Бакалда - Волгоград,
        сентябрь 2016
        Евгений Лукин
        Слепые поводыри
        Миссионеры[Повесть написана в соавторстве с Любовью Лукиной.]
        Hell is рaved with good intentions.
        Samuel Johnson
        Ад вымощен благими намерениями.
        Сэмюэль Джонсон
        Каравелла «Святая Дева». Сорок седьмой день плавания
        В страхе и смятении начинаю я эту страницу, ибо корабль, встреченный нами сегодня, воистину был посланцем дьявола.
        Ужасный шторм отделил от эскадры нашу каравеллу и, отнеся её далеко к югу, стих. Мы плыли по необычно спокойному бескрайнему морю, не видя нигде ни островка, ни паруса, когда марсовый прокричал вдруг, что нас преследует какой-то корабль.
        С прискорбием вспоминаю, что из уст капитана, человека достойного и набожного, вырвалось богохульство, - он решил, что марсовый пьян.
        Подойдя к борту, с недоумением озирал я пустынную водную равнину, но затем пелена спала с глаз моих, и я невольно помянул имя Господне. Не парусник - скорее, призрак парусника скользил в пушечном выстреле от нас.
        Сначала я заметил лишь общие его очертания, и мне показалось на миг, что он прозрачен, что сквозь него смутно просвечивают шевелящиеся морские волны. Зрение обмануло меня - это шевелились пятнистые паруса: зеленоватые, серые, голубые. Сколь не похожи были они на белые ветрила каравелл, украшающие подобно облакам небесным синее лоно вод!
        Невиданное судно не уступало по величине нашему кораблю, но борта его были низки, и обводами оно напоминало остроносые лодки не знающих Бога островитян.
        В тревоге капитан приказал зарядить бомбарды правого борта, я же вознёс Господу молитву о спасении, ибо что доброго могут послать мне навстречу эти неведомые воды, эти обширные владения дьявола!
        И молитва моя была услышана: вскоре я понял, что не зря шевелились призрачные паруса, - не решаясь приблизиться к нам, язычники готовились к повороту.
        Но как передам, что произошло дальше! Меня высмеет любой, хоть однажды ступавший на зыбкую палубу корабля.
        Я видел это собственными глазами: судно, морское судно поплыло назад не разворачиваясь! Его заострённая корма и нос как бы поменялись местами. Моряки часто грешат небылицами, но слуге Божьему лгать не пристало: двуглавое, как и подобает посланцу дьявола, оно удалялось от нас, сливаясь с породившим его океаном.
        Лишь тогда различил я, что это не одно, а два судна, непостижимо и противоестественно скреплённых между собой. И мачты их не устремлялись ввысь, но, наклонённые навстречу друг другу, перекрещивались верхушками над общей палубой. В подзорную трубу мне удалось различить в невидимой отсюда паутине такелажа крохотные фигурки нагих темнокожих матросов. Дикари? Бесы? Да, но на их пятнистой палубе грозно блестел металл, и мне почудилось даже, что я вижу обращённые в нашу сторону странные многоствольные орудия.
        Несмотря на протесты испуганных офицеров и глухой ропот команды, наш капитан приказал выстрелить из пушки вслед уходящему судну. Ядро пролетело едва половину расстояния между кораблями и запрыгало по воде.
        Никому не дано безнаказанно искушать судьбу, и морская даль отозвалась приглушённым грохотом, подобным рёву разбуженного чудовища. Из-за почти уже неразличимого корабля-призрака встал и полого протянулся к небу тонкий язык чёрного дыма. Протяжный воющий свист, который мы услышали затем, привёл нас в трепет. Но тщетно всматривались мы в небо, ища источник звука.
        Господи, спаси нас и защити! Ибо по воле Твоей и во имя Твоё вторглись мы в эти пустынные воды. Уже четыре больших и восемь малых островов узрели свет истинной веры. Дай же довести до конца начатое нами дело, полное подвигов и лишений!
        Так я молился, стоя на палубе и слушая затихающий вдали протяжный вой. Робость охватывает меня при мысли о том, какие ещё порождения бездны явятся нам. Ибо не зря начертано на карте, развёрнутой в каюте капитана: «Здесь есть драконы…»
        Лёгкий авианосец «Тахи тианга». Шестьдесят первый год высадки. День двести пятый
        Разведчик не дотянул до катамарана каких-нибудь пятисот метров. Ещё мгновение назад он летел, ковылял на небольшой высоте, оставляя за собой неровную дымную полосу, затем блеснула - как померещилась! - синяя на синем вспышка, брызнули, закувыркались чёрные обломки, и невидимая сила медленно разорвала ракетоплан надвое.
        Взорвался спиртобак - больше там взрываться было нечему.
        Запоздалый звук тупо толкнул перепонки. Что-то прошелестело над головами и с лёгким треском ударило в корму. Сехеи не выдержал и отвернулся. «Всё, Хромой…» - бессильно подумал он, и в этот миг тёмные татуированные лица воинов исказились злобной радостью. Яростный вопль в сорок глоток!
        Оказывается, не всё ещё было кончено. Из разваливающейся машины выпала чёрная человеческая фигурка. Летит сгруппировавшись - значит жив. А впрочем… Жив! Фигурка раскинула руки, и над ней с неслышным отсюда хлопком раскрылось треугольное «крыло». Источник, кто же это? Анги или Хромой?
        - Быстрей! - сквозь зубы приказал Сехеи.
        Ити, не оборачиваясь, пронзительно выкрикнула слова команды, и стратег покосился на неё в раздражении. «Турбину запусти», - чуть было не процедил он, но вовремя сдержался. Конечно, Ити видней. Командир катамарана - она.
        «Тахи тианга» («Стальная пальма»), косо раскинув пятнистые паруса, шёл вполветра, глотая одну за другой гладкие - в обрывках скользкой радужной плёнки - волны. Под острым штевнем малого - наветренного - корпуса шипела серая пена.
        Часть хвостового оперения, подброшенная взрывом, всё ещё кувыркалась в воздухе. Лишь бы какой-нибудь обломок не зацепил пилота! Ему и так приходилось трудно - явно повреждённое, «крыло» заваливалось вправо, дымило и наконец вспыхнуло. В то же мгновение пилот разжал руки и камнем полетел с десятиметровой высоты в воду. Хромой! Это мог быть только Хромой.
        С наветренной стороны в десятке метров от катамарана пологую волну резал высокий кривой плавник. Плохо… Белая акула-людоед. В водах, прилегающих к Сожжённым островам, их видимо-невидимо. Кажется, только они и могут здесь обитать - остальная рыба плывёт брюхом кверху. Вон ещё один плавник, и довольно близко к Хромому.
        Ити скомандовала, опять-таки не оборачиваясь. Она вообще никогда не оборачивалась, командуя. «У Ити-Тараи третий глаз меж лопаток - спиной видит…»
        Высокая светлокожая девчушка-снайпер неспешной грациозной перевалочкой перешла на палубу малого корпуса, на ходу подготовив оружие к стрельбе. Опустив раструб ракетомёта на плечо, привычно оглянулась, нет ли кого сзади.
        Хромой, как всегда, вёл себя очень спокойно. Левой рукой он держался за обломок посадочного поплавка, в правой у него был нож. За борт полетел узловатый канат, и Хромого одним рывком выхватили из подёрнутой плёнкой воды. В последний момент он поджал ноги, и тут же из-под днища малого корпуса вывернулась брюхом вверх белая акула. Высокая светлокожая девчушка без выстрела проводила чудовище движением ствола.
        Опытная, видать, девчушка. Чуть пониже ключицы - шрам, татуировка на груди перекрыта шнурком с шестью человеческими клыками. Хотя имеется на то давнее и категорическое распоряжение Старого: никаких ожерелий, никаких зубов на верёвочках.
        Шевельнув четырьмя огромными плавниками, «Тахи тианга» слегка изменил положение, снова зачерпнули ветер пятнистые паруса, и боевая машина двинулась, не разворачиваясь, в обратный путь - за перевалившим зенит солнцем.
        Хромой, сгорбившись, сидел на покрытой циновками палубе, и над его обожжённым плечом уже колдовала Ити - покрывала жирной желтоватой мазью. При этом губы её шевелились - будто и впрямь колдовала.
        - Докладывай, - сказал Сехеи.
        Братья были совершенно не похожи друг на друга. Сехеи - повыше, поуже в плечах, а кожа такая светлая, что среди молодых воинов который год упорно держался слух: дескать, быть Сехеи со временем одним из Старых. Слух глупый, как и положено слуху: Старые не татуируются - можно, казалось бы, сообразить… Хромой - тот тёмный, широкий в кости, одно плечо ниже другого, но это у него не врождённое, как и хромота, - он искалечился ещё при штурме Тара-Амингу. А вот выражение лица у братьев похожее - безразлично-усталое, что у того, что у другого.
        - Вышли на цель со стороны Трёх атоллов, - монотонно заговорил Хромой, не поднимая головы. - Сразу же были обстреляны. После второго попадания Анги доложил, что ранен, и больше не отзывался. Прошли над заливом по солнцу. Третий флот вечерних…
        Сехеи слушал глуховатый невыразительный голос брата и понимал уже, что разведка, как и предполагалось, ничего не дала.
        Третий флот вечерних по-прежнему заякорен у Гнилых рифов. Сорок семь боевых единиц. Из них одиннадцать - последнего поколения. Ракетопланы - на катапультах, зачехлены. Количество катамаранов охраны… Наибольшая плотность огня…
        Завтра утром Сехеи повторит разведку. Он будет повторять её изо дня в день, даже если каждый раз ему придётся терять при этом пилота и гидроплан. Как сегодня.
        Ожоги были смазаны, и Хромой тяжело поднялся с палубы.
        - Перехватчиков они вдогонку не послали, - закончил он. - Верно, думали, что лететь нам осталось метров сто… Да я и сам так думал.
        Хромой улыбнулся. Редкое зрелище - улыбающийся Хромой.
        - Передай ему набор, Тараи, - устало сказал стратег.
        Ровесников у братьев не было. Или почти не было. Их поколение сгорело девять лет назад в этих самых водах. Тогда это была армада, теперь от неё осталось десять катамаранов… Нет, девять. После вчерашнего инцидента в проливе - уже девять.
        Ити одной рукой отвязала от пояса кожаный чехольчик с набором и подала Хромому. Тот отошёл в сторонку и, не обращая внимания на завистливые взгляды подростков из огневого расчета, принялся сосредоточенно вставлять иглы в гнёзда маленькой квадратной дощечки.
        Море меняло ритм. Всё отчетливее становились короткие злые удары справа. Это били в обшивку большого - подветренного - корпуса волны, отражённые южным побережьем Тара-Амингу. Катамаран забирал всё круче к ветру. Стратега обдало густой сивушной вонью с кормы, ставшей теперь носом. Понятно… Вот почему Ити не рискнула запустить турбину. Обломок ракетоплана на излёте повредил спиртопровод.
        - Проверь, - попросил Хромой, протягивая набор.
        Сехеи взял дощечку и прочёл рисунок. Всё вроде правильно. Хотя…
        - Опять степень риска занизил?
        - Ну не завысил же, - невозмутимо отозвался Хромой.
        Сехеи переставил четыре иглы и вернул набор.
        - Смотри, ожог не зататуируй…
        Хромой ухмыльнулся и пошёл, приволакивая ногу. Волны били в подветренный борт с нарастающей силой. Сехеи не глядя мог бы сказать, что справа, в провалах между водяными хребтами, уже маячит, чернея, Тара-Амингу, а прямо по курсу в полуденное небо встаёт бледное, еле уловимое мерцание, отражённое многочисленными лагунами Аату-2 - Детского острова утренних; сзади же, за правым плечом, распласталось плотное неподвижное облако… Там, за линией горизонта, ощетинясь фортами и ракетными точками, залёг скалистый Тиуру - форпост вечерних, откуда чудом сегодня вернулся Хромой.
        Палуба вокруг стратега опустела. Сехеи стоял, склонив голову, татуированное лицо его было мрачно. «О чём думает стратег - ведомо только Старым. О чём думает Старый - не ведомо никому…»
        - Вот это их жгли!.. - услышал он замирающий то ли от ужаса, то ли от восторга детский голос.
        Опёршись на станину своего гелиографа, подросток-связист заворожённо смотрел на вырастающий справа самый южный из Сожжённых островов.
        Тара-Амингу был страшен.
        На хребте его дымилась щетина стволов, оставшихся от сгоревшей когда-то пальмовой рощи. Там, кажется, шла перестрелка. Всё правильно - для Сожжённых перемирия нет. Со стороны пролива стлался чёрный тяжёлый дым. У развалин старого пирса море горело. Не иначе, кто-то кого-то потопил, причём совсем недавно. То ли вечерний утреннего, то ли утренний вечернего…
        - Эй!.. - окликнул тихонько связист высокую светлокожую девчушку. - Гляди-ка… Кто там воюет?
        - Прежние, - таинственно понизив голос, отозвалась она.
        - Я серьёзно! - обиделся подросток.
        - Не веришь? Тут, когда десант высаживали, целый флот вечерних сожгли! И наших тоже положили… Вот они теперь и воюют друг с другом…
        - И долго они так будут?
        - А до самого Пришествия. Пока не прозвучит Настоящее Имя Врага…
        Сехеи усмехнулся и перестал слушать. Легенды, легенды… Кто их, интересно, придумывает? Такое впечатление, что они возникают сами собой. Кроме одной, разумеется. Кроме Пророчества Старых о Великом Враге. Уж его-то авторы известны хорошо. Даже слишком… «Прозвучит Настоящее Имя Врага, и не будет отныне ни утренних, ни вечерних…» Неужели Старые так до сих пор и не поняли, что никакого Великого Врага в этом мире нет! Наш Великий Враг - это мы сами…
        К мерным злобным толчкам в подветренный борт прибавились частые хлёсткие шлепки - значит показался Ана-Тарау - полоса чёрного пепла на горизонте. Малейшее подрагивание палубы под босыми ногами было понятно стратегу. И не только это. Он почти физически ощущал приближение войны, после которой и впрямь не будет ни утренних, ни вечерних. Количество стычек в нейтральных водах возрастало с каждым днём, и каждая из них грозила обернуться этой последней войной.
        Вчера, например, в проливе между Сожжёнными островами сошлись в поединке трёхкорпусный ракетоносец утренних и каноэ береговой охраны вечерних. Исковерканный до неопознаваемости ракетоносец сел на рифы против западной оконечности Тара-Амингу, после чего был добит ракетным залпом с острова, причём из ущелья, где вечерних (по данным разведки) быть никак не могло, а утренние (по данным штаба) не высаживались. То есть был добит неизвестно кем. Такое случалось.
        Что же касается каноэ береговой охраны, то оно, потерявшее мачту и с заклиненной турбиной, было подхвачено вырывающимся из пролива течением и, каким-то образом проскочив минное заграждение, оказалось вдруг совсем рядом с Детским островом утренних. Оставалось последнее средство, и на каноэ к нему прибегли - взорвали кормовую турбину. Бледное спиртовое пламя метнулось расширяющимся кольцом от корабля и погасло. Правый корпус остался на плаву.
        Но когда уже казалось, что он неминуемо должен войти в запретные для всех воды, из-за чёрного хребта Тара-Амингу на большой скорости вывернулся ракетоплан вечерних. Судя по всему, вёл его пилот высокого класса. Издали, не побоявшись стрелять в сторону Детского острова, он единственной ракетой сжёг остатки каноэ вместе с трупами и, заложив крутой вираж, ушёл с набором высоты к Ледяному Клыку.
        Да-да, архипелаг висит на последнем волокне верёвки, и вчера это волокно чуть было не оборвалось…
        Сехеи поднял голову, и взгляд его задержался на Ити. Радостно оскалясь, она стояла под скрещением тяжёлых мачт - коренастая, малорослая, изукрашенная татуировкой от лодыжек до огромной пружинистой шапки мелкокурчавых волос. Как и у всех южных хеури, нос у неё будто проломлен. В разрез под нижней губой вправлен акулий зуб.
        И показалось вдруг, что стратег сейчас улыбнётся.
        Ити. Ити, прозванная Тараи. Она сделала этот надрез и вставила в него акулий зуб десятилетней девчонкой, нарушив тем самым четыре табу своего родного и тогда ещё дикого острова.
        Говорят, миссионеры до сих пор с содроганием вспоминают этот акулий зуб. Хеури, которым прежде было как-то всё равно, где пропадают и чем занимаются их дети, выпотрошили Птицу Войны и осадили миссию, возглавляемую не кем-нибудь, а самим Сехеи, временно отстранённым от командования флотом за излишнюю инициативность. Чудом успев переправить Ити на Аату-2, он затем подкупил вождя и поклялся перед всем племенем, что девчонка, украсившая себя подобно воину и преступившая таким образом четыре табу, была за это вчера четырежды убита.
        Хеури содрогнулись. Один лишь колдун - огромный, чёрный - дерзнул приблизиться к Сехеи и робко попросил предъявить в доказательство отрезанную голову или хотя бы левую руку Ити. Сехеи посмотрел на колдуна как на слабоумного и язвительно спросил, что может остаться от человека, если человек был вчера четырежды убит. Колдун опешил и задумался. Не исключено, что он ломает над этим голову до сих пор…
        Хорошие были времена!
        Глубокая синева за бортом сменилась светлыми зеленоватыми тонами. Чёрные щетинистые громады Ана-Тарау и Тара-Амингу отступили за горизонт, и теперь справа плыл Аату-2, Детский остров утренних.
        Сколько бы раз ни оказывался в этих водах Сехеи, он неизменно бывал поражён: в двух милях отсюда догорали заросли, и в безлюдных бухточках кто-то терпеливо подстерегал противника, готовый в любой момент плеснуть по воде красным коптящим языком пламени, и вдруг на краю этого ада - безмятежный зелёный островок, невредимый, запретный…
        Над близкой цепочкой атоллов парил дельтаплан - непривычно белый. Беззащитно белый. Какой-нибудь мальчишка с острова совершал свой первый дальний (аж до самых атоллов!) полёт.
        Боевые машины - в серо-зелёных пятнах, у них светло-голубое брюхо, они сливаются с небом, с морем, с зеленью. Поднять в воздух белый летательный аппарат - самоубийство. Везде, но только не здесь. Со дня основания Детских островов над ними не прогремело ни выстрела, ни разу в их воды не входили военные корабли - ни свои, ни чужие.
        На подростков из огневого расчёта было забавно смотреть - такие они вдруг стали все неприступно гордые: снисходительно посматривали на дельтаплан, на зеленеющую цепочку атоллов, на далёкую полосу пляжа, где наверняка кто-нибудь из старших ребят, собрав вокруг себя нетатуированных малышей, важно говорил, указывая на горизонт:
        - А ну-ка определи!
        И карапуз, подавшись к еле различимому за атоллами призраку судна, рапортовал потешным голоском:
        - Поколение Ската! Лёгкий авианосец! Идёт из нейтральных вод! Оснащён: четыре девятиствольные установки! Три ракетоплана! Две кормовые турбины экстренного хода!..
        - Две?! - И мальчуган постарше тоже впивался глазами в горизонт. - Точно, две… Тогда это «Тахи тианга». - Важность его пропадала бесследно, и он добавлял, чуть не плача: - Я же их помню всех из этой группы! У них ещё воспитателем была Ити-Тараи!.. К Сожжённым ходили, воюют уже… А мне ещё тут с вами… чуть не до Пришествия!..
        Ах, как было бы славно пройти мимо Аату с обугленными мачтами, сбивая пламя с кормовых турбин, отстреливаясь из всех тридцати шести стволов от наседающих машин вечерних!.. Вот ведь как бывает: шли в нейтральных водах по самым опасным местам - и хоть бы один выстрел!.. Правда, Анги сгорел в гидроплане, но то Анги, а на самом-то судне - ни царапины, турбину - и ту пробили своим же осколком! Добавишь к татуировке уныло-правильный завиток - вот и все заслуги.
        Один из подростков, видимо, для поднятия боевого духа мурлыкал вполголоса «Стрелковый ракетомёт»:
        …вставь обойму,
        услышь щелчок,
        отведи затвор,
        спусти курок -
        убей вечернего!..
        - А вечерние поют: «Убей утреннего», - явно желая поддразнить, обронил кто-то из абордажной команды.
        Песенка оборвалась. Подросток уставился на говорящего, потом - испуганно - на Ити-Тараи.
        - Прямая передача с базы! - звонко доложил связист.
        - Прими, - буркнул Сехеи и, в последний раз взглянув на дельтаплан, перешёл на палубу малого корпуса. Что-то не нравилось ему небо на севере. Похоже, приближался шторм…
        Напряжённо всматриваясь в слабые вспышки далёкого гелиографа, связист вывязывал узлы. Сехеи, прищурясь, стал рядом.
        База передавала обычным кодом. Что-то там случилось… Источник! Этого ещё не хватало…
        - Дай-ка, - хмурясь, сказал Сехеи и взял из рук связиста шнур. Так… Узлы лаконично сообщали, что за время отсутствия стратега его Правая рука отстранил от командования его Левую руку. О чём и докладывал - сухо, не вдаваясь в подробности и не называя причин.
        Сехеи медленно скомкал и сжал шнур в кулаке.
        - Передай! Приказываю: до моего возвращения…
        Договорить ему не дали.
        - Цель! - раздался отчаянно-весёлый крик со скрещения л-образной мачты.
        Сехеи вскинул голову. Воины в считаные секунды разобрались по номерам. Циновки с палубы были сорваны, и она предстала в боевой наготе - вся в лишаях от концентрированного соляного раствора. Грозно развернулись ракетные установки.
        - Четверть вправо от курса! - продолжал выкрикивать наблюдатель. - Идёт на нас без отклонений!..
        Когда Сехеи добрался до огневой площадки, там уже стоял Хромой. На боку его чуть пониже рёбер и совсем рядом с ожогом красовалась свежая, ещё кровоточащая татуировка - знак отличия за сегодняшнюю разведку.
        - Где? - быстро спросил Сехеи. Хромой молча показал.
        Одиночный гидроплан. Догоняет со стороны Тиуру. Непонятно… Почему он один?
        - Второй - к старту! - До чего всё-таки пронзительный голос у Ити-Тараи! Звон в ушах после её команд!
        За спиной страшно взвыли сдавленными голосами. Правая «стрела» очертила широкий полукруг и вынесла машину за борт. Поплавки гидроплана коснулись воды, и замок разжался. Затем - гулкий всплеск, и волны вокруг аппарата волшебно сгладились, заблистали маслянисто…
        - Третий - к старту!
        Теперь полукруг очертила левая «стрела». Сзади раздался протяжный грохот. Это стартовала «двойка». Гидроплан оторвался от воды и, волоча за собой толстый чёрный хвост дыма, круто полез ввысь. Затем дымная полоса оборвалась, отгоревший пороховой ускоритель отделился от машины и, кувыркаясь, полетел вниз. Грохот сменился ровным свистом. Относимое течением маслянистое пятно занялось и горело теперь красным коптящим пламенем.
        Следом стартовала «тройка», и оба перехватчика ушли навстречу цели.
        - Ну, посмотрим-посмотрим, как он будет выкручиваться, - оживившись, заметил Хромой.
        - Не нравится мне, что он один, - сказал Сехеи. - Может, ответная разведка?
        Хромой всмотрелся и неопределённо повёл тёмным, лоснящимся от мази плечом.
        Цель вела себя странно. Она позволила нападающим занять выгодное для атаки положение и продолжала полёт, не меняя ни скорости, ни высоты. Перехватчики зависли над ней без выстрела.
        То ли глаза устали, то ли в самом деле позади чужой машины просматривалось какое-то едва уловимое мельканье… Вот оно что! За ракетопланом полоскался длинный белый вымпел. Парламентёр. Лицо у Сехеи мгновенно стало сонным. Слово «парламентёр» вышло из употребления девять лет назад. Точнее сказать, сам Сехеи вывел его из употребления. И вот теперь, точно забыв, который нынче год, вечерние снова цепляют белое полотнище к гидроплану… Кажется, игра становится интересной. Ладно, начнём переворачивать ракушки - посмотрим, под какой из них спрятан скатанный из водорослей шарик…
        - Акулья пасть! - изумлённо выдохнул Хромой. - Да ведь это «рутианги»!
        Сехеи мог ослышаться. Хромой мог оговориться. Наконец, его просто могло подвести зрение… Да нет же, нет! Хромой никогда не ошибается! Перехватчики вели к катамарану именно «рутианги» - засекреченную «стальную чайку» вечерних.
        Девять лет назад из добровольцев в парламентёры принято было выбирать наиболее мужественных и наименее талантливых пилотов. И посылать их было принято на тихоходных устаревших гидропланах… Но отдать противнику машину последнего поколения! Да ещё и накануне войны!..
        - Доложи-ка ещё раз, - попросил Сехеи. - Всё. И как можно подробнее.
        Он понимал, что смертельно обижает Хромого - доклады разведчиков такого класса не нуждаются ни в дополнениях, ни в поправках. Хромой лишь коротко взглянул на брата и тут же отвернулся, снова прищурясь на приближающуюся тройку ракетопланов.
        - Вышли на цель со стороны Трёх атоллов, - завёл он ещё монотоннее, чем раньше. Сехеи жадно вслушивался в каждое слово.
        Так… так… Сразу же были обстреляны… Не то! Второе попадание, Анги… Третий флот вечерних… Гнилые рифы… Количество единиц… Источник, всё не то!..
        Нет, это безнадёжно. Хромой - лучший разведчик флота. Если бы в обороне противника была брешь, он бы заметил… И всё же Хромой пропустил что-то очень важное. Настолько важное, что вечерним пришлось послать вдогонку «стальную чайку».
        Впрочем, есть ещё одна версия, но она слишком хороша, чтобы принимать её всерьёз. Версия следующая: никакой это не парламентёр - просто личной разведке Старого удалось наконец угнать из-под носа вечерних засекреченный истребитель, прицепив к нему для отвода глаз белый лоскут.
        Вестнику указали направление посадки, «рутианги» пошёл на снижение. Красивая машина. Красивая и странная. По центру тонкой, как лезвие, несущей плоскости хищно выдаётся вперёд горбатый клюв кабины. Два коротких фюзеляжа с высокими килями соединены поверху ещё одной плоскостью. Поплавков нет вообще. Как же он будет садиться?
        Оба корпуса «рутианги» разъялись вдоль, и нижние их половины медленно отвалились, превратясь в поплавки. Неплохо…
        Сехеи оглянулся, ища глазами Ити:
        - Слушай, Тараи… Свяжись с базой. Пусть поднимут группу прикрытия. Перехватчиков пока подержи в воздухе… Есть у меня ощущение, что, пока мы тут будем с ним разбираться, нас попробуют достать с Тиуру…
        - Машину на борт не принимать?
        - Разумеется!
        Могла бы и не спрашивать. Отлично ведь знает, что впервые трюк со «взрывчатым парламентёром» применил именно Сехеи. Девять лет назад он подсунул вечерним вестника в гидроплане, начинённом боеголовками авиационных ракет. И в тот самый миг, когда машину подняли «стрелой» на палубу флагмана, смертник-парламентёр ударил по взрывателю.
        Обезглавив таким образом первый флот вечерних и затем почти полностью его уничтожив, восемнадцатилетний Сехеи тамахи высадил крупный десант и закрепился на южном побережье Тара-Амингу. После чего был срочно отстранён от командования и, чудом избежав отправки «на тростник», возглавил миссию на окраине архипелага.
        Сброшенный за борт балансирный челнок вскинул косой парус и направился к чужой машине, покачивающейся метрах в пятидесяти от катамарана. Видно было, как колышется под водой, подобно огромной белой водоросли, длинный вымпел вестника.
        Даже если ракетоплан минирован - тратить на подрыв заурядного лёгкого авианосца засекреченный истребитель? Нелепость… Во всяком случае, это не «охота за стратегом» - откуда вечерним знать, где в данный момент находится Сехеи тамахи!
        - Может, «ведут» нас, Хромой? - тихо спросил Сехеи. - Почему они не подняли за тобой погоню? Может, им как раз было нужно, чтобы ты долетел?
        - Я не летел, - проворчал Хромой. - Я падал. И они это видели.
        Наблюдатель, угнездившийся на скрещении мачт «Тахи тианга», через равные промежутки времени весело оповещал о том, что противника нигде не видно. Балансирный челнок уже шёл обратно - с парламентёром. По захваченному гидроплану ползали двое ребят Ити-Тараи. Вот один из них выбрался на крыло и подал условный знак. При первом осмотре ничего похожего на взрывное устройство не обнаружено.
        Сехеи знал одно: это война. Теперь уже скоро, очень скоро - может быть, через несколько дней, может быть, завтра… Сегодня - вряд ли, помешает надвигающийся с севера шторм. Во всяком случае, изучить и скопировать «рутианги» вечерние им не дадут.
        Челнок приблизился. Все примолкли. Тяжёлые вздохи волн стали громче, пятнистые паруса шумно полоскались над головами. Парламентёр ухватился за один из свисающих с борта канатов - и вот он уже на палубе катамарана - воин из поколения Акулы. Красив - невероятно. Редко встретишь такую роскошную ветвисто-сложную татуировку. Она была сравнима разве что с татуировкой Хромого, но у того узор нарушался многочисленными шрамами и ожогами. Вне всякого сомнения, перед стратегом стоял один из лучших пилотов противника.
        Воины - те, что поближе, - тоже рассматривали исподтишка татуировку пришельца, безошибочно читая все её спирали и петли.
        Вестника звали Арраи, и повоевать он успел хорошо. Разгром первого флота… четыре сбитых машины… Один авианосец… Источник! Так вот, значит, кто сжёг «Мурену»! Да, это был, помнится, снайперский залп - четырьмя ракетами в кормовую турбину… Испытывал новую технику… Потом снова фронт… шесть сбитых машин… Потерял истребитель над Тара-Амингу, пойдя на таран…
        Сехеи покосился на брата. Хромой в совершенно ребячьем восторге изучал былые подвиги парламентёра. Ведь это его, Хромого, таранили над уже сожжённым Тара-Амингу четыре года назад. Надо же, какая приятная встреча!
        - Я послан к Сехеи тамахи, - без выражения сообщил вестник, глядя поверх голов.
        - Я слушаю тебя, - сказал Сехеи.
        Парламентёр, опешив, уставился на татуировку стратега, удостоверяющую, что перед вестником стоит именно тот, к кому он был послан. Нет, вестник явно не ожидал встретить здесь Сехеи. Совпадение…
        Высокая светлокожая девчушка ласково улыбалась неподалёку. Палец - на спусковом крючке, так что резких движений парламентёру делать не стоит.
        - Я слушаю тебя, - повторил Сехеи.
        Вестник Арраи нахмурился, помолчал, сосредоточиваясь, и медленно, старательно, слог за слогом выговорил какое-то нелепое, невообразимо громоздкое слово. Бессмысленный, почти непроизносимый набор звуков.
        Хромой даже ухом не повёл - его интересовала только татуировка. Подростки из огневого расчёта скалились - слово показалось смешным. Ити удивлённо оглянулась на стратега и вдруг вся подобралась, увидев, как изменилось его лицо.
        - Кто тебя послал?
        - Ионги.
        Ионги… Стратег группы флотов противника, базирующихся на Ледяном Клыке. Молод, назначен недавно - вот, пожалуй, и все о нём данные…
        - Ты знаешь, что означает это слово?
        - Нет. Мне было приказано заучить его и передать тебе.
        - Ничего не прибавляя?
        - Да.
        «Срочно связаться со Старым, - подумал Сехеи. - Срочно…»
        Только что, несколько биений сердца назад, вестник вечерних Арраи произнёс Настоящее Имя Врага, известное лишь Старым да стратегам.
        - А ваши Старые знают, с чем тебя сюда послал Ионги?
        - Да.
        - И тот и другой?
        - Да.
        - Лжёт, как вестник!.. - вспомнил кто-то в восторге древнюю поговорку, но тут же спохватился и прикусил язык.
        В небе пели двигатели гидропланов. Это подошла с базы группа прикрытия. Тиуру молчал. Нигде ни одной машины вечерних. На севере всё выше и выше вздымалась облачная мгла - приближался шторм.
        Сехеи подозвал связиста.
        - На Руонгу передать успеем?
        Мальчишка, прищурясь, оглядел рвущиеся ввысь облака:
        - Успеем…
        Не успели. Где-то на северо-западе, в семидесяти милях отсюда, личный связист Старого развернул рабочую плоскость своей установки под нужным углом, и луч уходящего солнца, отразившись, полетел вдоль Барьерного рифа, чтобы, ударившись в зеркало, укреплённое на безымянной скале, отпрянуть к Атоллу связи - 8.
        - Руонгу передаёт через атоллы! - Звонкий голос наблюдателя заставил их броситься к борту.
        На фоне растущих облачных хребтов вспышки были хорошо различимы. Связист сорвал с пояса тонкий шнурок из кокосового волокна, пальцы его стремительно вывязывали узлы, значения которых он не понимал, - Руонгу передавал личным кодом Старого.
        Единственный человек на борту «Тахи тианга», знающий этот код, стоял оцепенев. Машинально принял он из рук связиста шнур и ощупал узлы, подтверждающие, что вспышки были им прочитаны правильно.
        «Источник (начало передачи). Старый - Сехеи. Парламентёру вечерних вреда не причиняй. Сразу после шторма плыви ко мне на Руонгу. Тьма (конец передачи)».
        Старый ответил раньше, чем Сехеи успел задать вопрос.
        - Шнур! - бросил он, не глядя протягивая руку.
        «Источник. Сехеи - Старому, - сосредоточенно вывязывал он узел за узлом. - Сообщение принял. Парламентёру вреда не причиню. Сразу после шторма прибуду на Руонгу. Тьма».
        - Ити! - позвал он, отдав шнур связисту. - Прими машину на борт. Возвращаемся на базу. Вестника не трогать, ясно?
        Он поискал глазами вестника Арраи и нашёл его рядом с Хромым под присмотром ласково улыбающейся светлокожей девчушки. Вестник Арраи, несколько утратив приличествующее парламентёру ледяное выражение лица, с явным интересом присматривался к татуировке Хромого, с которым, оказывается, не раз сходился в воздушных боях за Тара-Амингу…
        Что же он затеял, этот самый Ионги тамахи? Настоящее Имя Врага разглашению не подлежит. За такие вещи отстраняют от командования и отправляют «на тростник»… А откуда мог Старый узнать о парламентёре?.. И тот странный запрос четыре дня назад… И Сехеи ещё раз оглядел исподлобья посланца вечерних. Безупречная татуировка! Вот только на левой щеке правильность рисунка слегка нарушена. Что-то, значит, натворил вестник Арраи - давно, ещё мальчишкой на Детском острове. Причём что-то весьма серьёзное… Тогда почему отсутствует линия вины? Странно… Попал под особый надзор воспитателей, а ни в чём не виноват. У кого же это ещё видел Сехеи подобный рисунок на левой щеке?
        Он отвернулся и некоторое время смотрел на темнеющий горизонт, откуда плотной толпой шли навстречу ветру короткие и словно обрубленные спереди волны.
        Настоящее Имя Врага… Неужели правда?..
        - Европейцы, - с трудом и как бы про себя выговорил он это чудовищное по звучанию слово. - Европейцы…
        Каравелла «Святая Дева». Сорок девятый день плавания
        Велико милосердие Божие - уже на второй день перед нами ангельски воссияли в морской дали паруса трёх остальных каравелл, и я вознёс молитву благодарности. Кем бы ни был послан встретившийся нам корабль-призрак, он не осмелится заступить путь королевской эскадре.
        Пушечный выстрел огласил пустынные воды, знаменуя воссоединение флотилии. Однако на ликующие возгласы наших матросов флагманский корабль ответил хмурым молчанием. Позже спрошенный мною офицер рассказал с неохотой, что в пути они замечали не однажды некую дурно пахнущую жидкость, разлитую по волнам. Все сочли это зловещим предзнаменованием и прозвали её «слюной дьявола». Офицер не скрывал, что более всего на свете он хотел бы повернуть назад. Мужество явно оставило этого человека.
        К вечеру Господь ниспослал нам безлюдный остров с глубокой бухтой - дать отдых усталым членам и восстановить сломленную штормом мачту одной из каравелл.
        Увы, адмирал невнимательно выслушал наш рассказ о дьявольском судне и исполненными гордыни словами поклялся, что теперь и тысяча дьяволов не заставят его отступить. Он приказал принести дорогой ларец искусной работы и, достав из него некий предмет, принятый мною поначалу за продолговатый отшлифованный прибоем камушек, предложил нам осмотреть его.
        Камушек был опоясан двумя гладкими кольцами из светлого металла. И хотя металл этот не был золотом, его блеск ласкал глаза и вселял в сердца надежду. Уже четыре больших и девять малых островов узрели свет истинной веры, но ни на одном из них жители не ведали ни о золоте, ни о каком другом металле. Якоря их лодок - из камня, оружие - из твёрдого дерева, акульих зубов и резной кости, а вместо денег - презренные раковины.
        И это тем более странно, что именно здесь, согласно древним картам, должны лежать Золотые острова, где люди, будучи искусны в обработке благородных металлов, не знают их подлинной цены, и золото лежит брошенное за порогами хижин.
        Призвав на всякий случай имя Божие, я взял в руки странный предмет. Это был продолговатый каменный, а возможно, и глиняный сосуд, столь малый, что я не мог поместить в него даже кончик мизинного пальца. Металлические кольца были врезаны в сосудец с великим тщанием, отсутствие же на них узора выдавало скудость ума, свойственную дикарям.
        Несомненно, что сосудцем пользовались не для питья. На внутренних его стенках я обнаружил следы чёрного, твёрдого как камень пепла. Поражённый мыслью, что в руках у меня, возможно, часть утвари, предназначенной для какого-то сатанинского обряда, я поспешно передал странный предмет алчно ожидавшему своей очереди дворянину, что отплыл с нами на каравелле «Благодать Господня», тщась уйти от возмездия за богопротивную и смертоубийственную дуэль.
        Затем адмирал поведал нам, что жители острова, на песчаном берегу которого был найден сосудец, при виде его явили страх и уважение. Подвергнутые испытанию, они, не зная угодных Господу языков, все указали на юг. Там, несомненно, там, за линией горизонта, лежали, по мнению адмирала, желанные Золотые острова, губернатором которых его назначил король.
        В нашем присутствии он приказал прикрепить сосудец к серебряной цепочке и надел её на шею, дабы все видели его уверенность в том, что цель близка, и воспряли духом.
        Зная вспыльчивый нрав адмирала, я не дерзнул указать ему, что не пристало воину, заслужившему грозное имя Десницы Божьей, носить на груди предмет, бывший, быть может, когда-то кадильницей дьявола, и что за такой поступок он был бы в другое время примерно наказан церковью. Но в море владыка - он. А я? Что я есть? Смиренный слуга Господа, не более…
        Иту, База утренних. Шестьдесят первый год высадки. День двести пятый
        Очертаниями остров был похож на искалеченного краба. Уродливый каменный краб, выставивший из-под горбатого панциря Высокого мыса атакующую клешню Скалистой бухты. Там, отражаясь в неподвижной, как мутное зеркало, воде, среди радужных пятен сивушных масел замер на якорях в ожидании шторма второй флот утренних. Мерзко пахло бардой и дохлой рыбой. У решёток сточных канав вздымались серые шапки зловонной пены.
        Машину парламентёра уже успели переправить на Высокий мыс. Транспортировали зачехлённой - из соображений секретности. Из тех же соображений экипаж «Тахи тианга» не был отпущен на берег, и это было тем более обидно, что известие о захвате «стальной чайки» всё равно облетело базу в полчаса.
        Прекрасно сознавая, что это значит, на верфях без приказа ускорили сборку. Штрафники на тростниковых полях, напротив, замахали ножами помедленнее, многозначительно переглядываясь и надеясь с минуты на минуту услышать команду к общему построению. Наверное, даже кокосовым крабам в уцелевших от вырубки пальмовых рощах было ясно, что в самом скором времени острову гореть.
        Ждали событий. Ждали, что, прибыв на Высокий мыс, Сехеи тамахи первым делом «вывяжет единицу», то есть объявит чрезвычайное положение, сосредоточив всю власть в своих руках. И пойдут взрываться, треща, в хижине со стенами из двойных циновок слепящие электрические разряды, полетят по острову из зеркала в зеркало серии вспышек - приказ за приказом.
        Но время шло, а Высокий мыс всё молчал. Ни одного распоряжения за весь вечер. А потом начался шторм.
        Первый шквал обрушился на побережье с мощью ракетного залпа. Ломая пальмы и свайные постройки, он расшибся о горбатый панцирь каменного краба и, с воем перемахнув гребень, ворвался в долину. Он оборвал канат подвесной дороги; в бухте взбил вдоль берега пятиметровые хребты серой пены, чёрным смерчем крутнулся над рудником и ослабел лишь в теснине, где шелестела распадающейся серой листвой Мёртвая роща. Мёртвая - после аварии в спиртохранилище.
        На юго-восточном склоне было относительно тихо. Сырой ветер, войдя в наполовину раскрытую стену, свободно гулял по хижине.
        - Сядь, - сказал Сехеи. - Почему он отстранил тебя от командования? Что было поводом?
        Предки Таини тамуори жили когда-то на сожжённом ныне Ана-Тарау, владели узелковым письмом, вырезали из камня бесполезные узорчатые столбы с человеческими лицами и считали дикарями все прочие племена.
        Статная, рослая, темнолицая, Таини прошла через хижину и опустилась рядом на циновку.
        - Поводом был один провинившийся, - нехотя сообщила она. - Сегодня утром он заявил при всех, что не собирается выходить на свободу.
        - Не понимаю. - Сехеи нахмурился.
        - Я тоже не совсем понимаю его, - призналась она, помолчав. - Он сказал, что лучше остаться в живых «на тростнике», чем сгореть заживо в нейтральных водах. И ещё он сказал, что это не трусость, а доблесть, поскольку он знает, на что идёт. Когда мне доложили об этом, я приказала доставить его сюда, на Высокий мыс.
        - Зачем?
        - Его бы убили, - просто ответила Таини. - Ты же знаешь, что такое «тростник». Если провинившиеся хотя бы заподозрят, что кто-то из них нарочно работает плохо, надеясь удлинить срок, - этот кто-то немедленно исчезает, а потом его находят на решётках стока… А тут человек сам заявил, что отказывается воевать…
        - Я знаю, что такое «тростник», - сквозь зубы проговорил Сехеи. - И я спрашивал не об этом. Зачем тебе понадобилось спасать его?
        Таини тамуори ответила не сразу. Слышно было, как ветер треплет кроны пальмовых деревьев на гребне Высокого мыса.
        - Этого никогда не случалось, тама’и. - Как и все выходцы с Ана-Тарау, Таини выговаривала слова удивительно мягко, заменяя отдельные согласные придыханием. Но теперь казалось, что ей просто не хватает сил произнести слово отчётливо и громко. - Тама’и, «тростник» всегда считался позором и для воина, и для мастера. И если нашёлся человек, для которого это не наказание… Я должна была с ним поговорить.
        - Поговорила?
        - Нет, - с сожалением отозвалась она. - Хеанги перехватил его и отправил обратно. Теперь уже, наверное, этого человека нет в живых…
        - И это всё? - досадливо морщась, спросил Сехеи. Повод и вправду был смехотворный: отстранить от командования Левую руку стратега из-за какого-то штрафника, отбывающего срок «на тростнике».
        Таини медленно повернула к нему тёмное лицо, надменное, как маски, которые её предки вырезали на каменных столбах.
        - Как ты себе представляешь эту войну, тама’и?
        Сехеи промолчал.
        - Мы сожжём архипелаг, - очень тихо, почти про себя сказала она. - Мы уничтожим его… Перемирие затянулось. Мы успели накопить слишком много техники и напалма… Нам просто некуда отступать.
        - Вечерним тоже, - недовольно напомнил Сехеи.
        - Да, - машинально согласилась она. - Вечерним тоже.
        Сквозь шум дождя и ветра послышался тяжёлый тупой удар. Потом ещё один удар. Потом ещё. Пять тяжёлых тупых ударов, следующих через равные промежутки времени. Арсенал испытывал стволы.
        - Бессмыслица, - проговорила она с тоской. - Источник, какая бессмыслица!.. Утренние - на западе, вечерние - на востоке… Во всём, даже в этом…
        Трудно поверить, но два года назад эта девчонка, командуя соединением лёгких авианосцев и получив от Сехеи приказ прервать связь вечерних с их третьим флотом, атаковала координационный центр противника на Ледяном Клыке. Строго говоря, приказ был выполнен, только вот связь вечерние утратили не с одним, а с четырьмя флотами сразу. Какой момент для возобновления войны! Но даже сам Сехеи и тот растерялся, когда ему доложили об успехе операции. Он, собственно, предполагал потревожить их «зеркалки» на атоллах, не более. О Ледяном Клыке и речи не шло - тогда считалось, что эта цитадель вечерних неприступна… Старый, помнится, был в бешенстве - Таини при этом нарушила одно из основных табу, и Сехеи пришлось потратить немало времени и сил, чтобы уберечь свою будущую Левую руку… И что с ней стало теперь?..
        Таини молчала, уперев подбородок в безупречную татуировку на груди. Потом подняла голову, и в тёмных больших глазах он увидел бесстрашие приговорённого.
        - Почему мы воюем, тама’и?
        - Женщина! - Сехеи впервые повысил голос.
        Её тёмное красивое лицо внезапно исказилось. Свирепо, дикарски блеснули зубы и белки глаз.
        - Я не женщина! - огрызнулась она. - Я отстранённая от командования Левая рука стратега! И я спрашиваю тебя, тама’и: почему мы воюем?
        Сехеи, не отвечая, глядел на её левую щёку. Ну конечно! Вот она - та загадочная неправильность татуировки, точь-в-точь как у вестника Арраи! Один и тот же рисунок. Попала девчонкой под особое наблюдение воспитателей, но ни в чём не виновата.
        - Воевали всегда, - медленно проговорил он наконец.
        - Нет! - бросила она. - Так, как воюем мы, никто никогда не воевал. Дикари хеури тоже воюют, но их хотя бы можно понять: разные племена, разные веры… Из-за чего воюем мы?
        - И из-за чего же? - спросил Сехеи. Он уже решил терпеливо выслушать всё, что она ему скажет.
        Таини отцепила от пояса шнур и протянула его стратегу.
        - Развяжи! - почти потребовала она. - Это узлы тридцатилетней давности. Даже тебя не было на свете, когда они были завязаны. Я скопировала их в архиве на Руонгу.
        Пожав плечами, Сехеи ощупал узлы. Обрывок какой-то древней легенды. Опять легенда…
        «Давным-давно, когда Старые были молоды, на атолле Та жили два друга: Ани и Татуи. И упал кокосовый орех. И они поспорили, чей он. И стали биться. И начал Татуи одолевать».
        - Очень интересно, - сухо заметил Сехеи. - И что, я должен развязать этот бред до конца?
        - Да!
        Сехеи вздохнул.
        «И пошёл Ани к Старым (в битве, что ли, перерыв?) и попросил: дайте мне блестящий камень тиангу, ибо одолевает меня Татуи. Старые были добры и дали ему то, что он просил. И начал Ани одолевать».
        Далее Ани и Татуи поочерёдно просили у Старых горящую воду, крылья из тапы и пожирающий землю пламень. И Старые были добры.
        - Второй шнур утерян, - сказала она, внимательно следя за выражением его лица. - Там дальше должно идти, что Старые в конце концов разделились и стали воевать друг с другом. Одни - за Ани, другие - за Татуи.
        - И что? - спросил стратег.
        - А ничего, - угрюмо ответила она. - Просто эта сказочка - единственное, понимаешь ты? - единственное упоминание о том, с чего всё началось. Шестьдесят лет войны из-за кокосового ореха!.. Послушай, ведь утренние и вечерние - это не два народа, это скорее один народ, рассечённый надвое! Чем мы отличаемся друг от друга? Говорим на одном и том же языке, поём одни и те же песни, верим в одно и то же Пророчество! Сними с кораблей вымпелы - и попробуй отличи, кто перед тобой: утренний или вечерний!..
        Сехеи невольно усмехнулся. Вымпелы с кораблей впервые сняла сама Таини. Мало того, она приказала поднять на авианосцах голубые вымпелы противника, что и позволило ей тогда прорваться к Ледяному Клыку. С тех пор каждый корабль запрашивают кодом по гелиографу: «Чей ты?»
        - Ты можешь бросить меня акулам, тама’и, - с вызовом продолжала она, - но, право, будет лучше, если вопрос: «Почему мы воюем?» - стратег задаст себе раньше, чем простой воин. А мы уже опоздали, тама’и. Уже нашёлся человек, который предпочёл умереть, но не стрелять в вечерних.
        Всё это время Сехеи задумчиво изучал татуировку на её левой щеке.
        - Что-то я не совсем понимаю, - сказал он, дождавшись паузы. - Ты просто хочешь выговориться напоследок или у тебя есть конкретные соображения?
        - Есть, - бросила она. - Объединить архипелаг.
        Сехеи моргнул несколько раз подряд, что вообще-то было ему несвойственно.
        - И ты говорила об этом с Хеанги?
        - Нет, - отрывисто сказала она. - То есть да, говорила, но… Не так откровенно, как с тобой.
        - Тогда я понимаю, почему он отстранил тебя от командования. - Пристальный взгляд стратега не обещал ничего хорошего. - Объединить архипелаг… Всего-навсего! И что же способно, по-твоему, его объединить?
        Таини молчала, угрюмо вслушиваясь в треск пальмовых веток.
        - Я, кажется, задал вопрос.
        - Третья сила, - отозвалась она. - Вмешательство третьей силы, которая одинаково бы грозила и утренним, и вечерним.
        На лице Сехеи проступило выражение откровенной скуки - первый признак того, что разговор пошёл всерьёз.
        - «Прозвучит Настоящее Имя Врага, - медленно процитировал он, - и не будет отныне ни утренних, ни вечерних…» Ты веришь в Пророчество, женщина?
        - Это не важно, - ответила она. - Важно то, что в него верят многие.
        - Изобразить Пришествие самим… - вслушиваясь в каждое слово, проговорил он. - Я правильно понял тебя? Ты предлагаешь именно это?
        - Да.
        - Каким образом?
        Секунду Таини смотрела на него, не смея надеяться. Всего лишь секунду.
        - Произнести Слово, - торопливо сказала она. - Послать к вечерним парламентёра с Настоящим Именем Врага.
        - Так. Допустим… Дальше.
        - В Пророчестве довольно подробно описан внешний вид кораблей Врага, - подавив дрожь в голосе, продолжала она. - Построить нечто подобное труда не составит.
        - Вечерние обнаружат подделку, - заметил он, устало прикрыв глаза.
        - Не успеют, - возразила Таини. - Корабли помаячат на горизонте и исчезнут.
        Сехеи, казалось, засыпает, слушая. Допустим, о посланце вечерних и о «стальной чайке» ей могли сказать. Да, но значение слова, произнесённого парламентёром, известно на базе лишь одному человеку - самому Сехеи… Тем более не должна она знать ни о странном запросе Старого четыре дня назад, ни о его сегодняшнем ответе… То есть дошла до всего своим умом… А кроме того - татуировка, татуировка!.. Нет, Таини, отправить тебя сейчас «на тростник» было бы непростительной глупостью.
        - Паника, перегруппировка сил… - предположил он. - И всё это на глазах у вечерних, так?
        - Да, - сказала она. - Но этого мало. Необходим союзник.
        - Союзник? Кто?
        - Те, которые не воюют, - поколебавшись, проговорила она. - Я слышала, ты каким-то образом связан с ними…
        Сехеи смотрел на неё, размышляя. Те, которые не воюют… Проще говоря - миссионеры. Впрочем, у них было ещё одно имя - оборотни. А как по-другому назвать человека без татуировки?.. На своих лёгких и фактически безоружных судах они пускались в открытый океан на поиски новых земель. Отыскав населённый остров, татуировали по местным канонам одного, а чаще нескольких своих людей и каким-то образом внедряли в племя. И когда через пару лет у берегов острова появлялись корабли утренних (или вечерних - если с туземцами работали миссионеры противника), приём им оказывался самый радушный.
        Как они при этом делили территорию - ведомо только Старым. Во всяком случае, о вооружённых стычках между двумя группами оборотней никто никогда не слышал. Отсюда ещё одно их прозвище - друзья вечерних. Или друзья утренних - если оскорбление исходит из уст вечернего… Да, Таини права, это был бы хороший союзник.
        - Те, которые не воюют… - как бы проверяя фразу на звук, повторил Сехеи. - Скажи, ты давно об этом думаешь? Как это вообще пришло тебе в голову?
        Видимо поймав наконец направление его взгляда, Таини тронула кончиками пальцев татуировку на левой щеке.
        - Давно, - призналась она. - Ещё девчонкой на Детском острове… Наверное, будет лучше, если я расскажу тебе всё сама… Шла проверка на выживание, и меня высадили ночью без ножа на каком-то рифе. Задание обычное: продержаться десять суток… А утром я обнаружила, что, кроме меня, на риф высажен мальчишка с точно таким же заданием. Просто его высадили на день раньше. Он был с другого Детского острова, понимаешь? Мы, конечно, решили, что воспитатели хотят усложнить нам задачу. Сделали ножи из больших раковин, всё делили поровну и были страшно горды, что ни разу не поссорились, что помогли друг другу выжить… А потом за мальчишкой пришло каноэ… Ты, наверное, уже всё понял, тама’и. Это было каноэ вечерних. В последнем договоре обнаружилась ошибка: получалось, что эти рифы принадлежат сразу и нам, и им. Узел перевязали. Но девять суток моим лучшим другом был враг…
        - Как звали мальчишку? - спросил Сехеи.
        - Какое это теперь имеет значение! - сказала она. - Мальчишку звали Арраи…
        Сехеи кивнул. Честно говоря, он ожидал чего-нибудь подобного.
        - И ты уверена в успехе?
        - Нет, - сказала она. - Не буду тебя обманывать, нет… Просто Пришествие - это единственный шанс оттянуть войну. И если у тебя действительно есть связь с миссионерами…
        Источник! До чего всё-таки живучи слухи!.. Сехеи досадливо качнул головой. Она думает, раз он руководил миссией, то, значит, имел дело с оборотнями. Как бы не так! Под началом у опального стратега было четверо таких же, как он, штрафников, обучавших местных детишек узелковому письму да рассказывавших им об авианосцах, ракетопланах и прочем, отчего у маленьких дикарей разгорались глаза. Хотя, конечно, кто-то из оборотней мог быть внедрён и в само племя - помнится, все поступки Сехеи волшебным образом становились известны Старому…
        А вот чего она наверняка не знает - так это того, что в своё время Сехеи чуть было сам не стал одним из них. И тогда, и сейчас миссионеры охотились за светлокожей ребятнёй на Детских островах - отбирали лучших. Пристрастие совершенно загадочное: куда они потом собирались внедрять этих «светленьких» - непонятно. Не к южным же хеури, в конце-то концов!.. Словом, при распределении на группы четырёхлетний Сехеи приглянулся сразу и миссионерам, и военным, которым тоже всегда были позарез нужны сообразительные карапузы с замашками лидеров. Тяжба, естественно, решилась в пользу оборотней, но, пока она решалась, военные в обход всех правил успели зататуировать Сехеи лицо. Склока была грандиозной, потребовалось вмешательство Старого, кое-кто загремел «на тростник», но сделанного не поправишь: на лбу малыша уже красовалась татуировка класса «риф», и в оборотни он уже не годился никак…
        - Это легенда, - хмуро сказал Сехеи. - С ними ни у кого нет связи. Оборотни подчиняются непосредственно Старому.
        - А что если… сам Старый?
        И во второй раз за сегодняшний день Сехеи подумал, что ослышался.
        - Ты в своём уме? - спросил он наконец.
        - Тама’и! - умоляюще проговорила она. - Но ведь Пророчество придумано именно Старыми! Зачем, тама’и? Мы уничтожаем вечерних, вечерние уничтожают нас, и в то же время и нам, и им с детства вбивают в голову, что когда-нибудь всё изменится, что не будет ни утренних, ни вечерних… Никакого Великого Врага нет, тама’и!..
        - Как сказать… - задумчиво обронил он. - Старые говорят, что в том мире, откуда они пришли, Враг был.
        - Да, но в нашем-то мире его нет! А если даже есть, то слишком далеко - иначе бы с ним столкнулись те же миссионеры! И Старый понимает это не хуже нас с тобой… Поговори с ним, тама’и, скажи ему!.. Ты - единственный, кого он выслушает… Объясни ему, что архипелаг доживает последние дни, что если Слово не будет произнесено сейчас…
        - Оно уже произнесено, - сказал он, пристально глядя, как меняется лицо Таини. - И произнёс его вестник вечерних Арраи… Да-да, скорее всего, тот самый мальчишка. Теперь это один из лучших их пилотов… А чтобы ты до конца поняла, насколько всё серьёзно… Четыре дня назад Старый послал мне запрос, не отправлял ли я в тыл вечерним разведчика, напоминающего корабли Врага, как они описаны в Пророчестве…
        Её длинные сильные пальцы медленно соскальзывали со щеки, вновь открывая неправильность татуировки.
        - Нас опередили, тама’и, - через силу, с понимающей усмешкой проговорила она.
        - Да, - сказал Сехеи. - Такое впечатление, что вечерние работают по твоему плану.
        - Что ты собираешься делать?
        - Дождаться конца шторма, - проворчал он. - А потом мне надо лететь на Руонгу, к Старому… Постарайся за ночь вывязать все варианты с Настоящим Именем Врага. Все. Даже самые сумасшедшие. Утром доложишь… И ещё одно… Ты не хочешь поговорить с ним?
        - С кем?
        - Ну, с вестником, разумеется, с кем же ещё?
        Она встала в смятении:
        - Не знаю… Он под стражей?
        - Нет, - сказал Сехеи, внимательно глядя на неё снизу вверх. - Старый приказал не причинять ему вреда. Я приставил к нему только Хромого. Вернее, он сам себя к нему приставил…
        Лицо её снова стало как на каменных столбах Ана-Тарау.
        - Я не имею права приблизиться к нему, - напомнила она. - Меня отстранили от командования. Я даже не знаю, кто я теперь…
        - Ты по-прежнему моя Левая рука, - сказал он. - Свяжись с Хеанги и передай, что я отменил его распоряжение. Ещё передай, что я жду его у себя. Иди.
        Таини тамуори вышла. Некоторое время Сехеи сидел ссутулившись и слушал, как шторм всаживает заряд за зарядом в северо-западные склоны острова. Точно так же обрушивается он сейчас на искалеченные ракетными залпами скалистые уступы Тара-Амингу, и размалывает о камни обломки ракетоносца, и встаёт грохочущей водяной пеленой над Барьерным рифом, и ревут где-то там в ночи, перекрывая бурю, плавильные печи железного острова Ана-Тиангу, и, вцепившись якорями в дно возле Гнилых рифов, содрогаются под ударами ветра корабли вечерних, а на Ледяном Клыке просчитывает варианты девятнадцатилетний стратег противника Ионги, то ли в самом деле ища мира, то ли просто затевая очередную грандиозную провокацию… И дрейфуют на окраинах архипелага застигнутые штормом лёгкие судёнышки миссионеров. Этим труднее всего. По слухам, даже если они будут тонуть вблизи деревни дикарей - преждевременная высадка запрещена… Что ж, будем ждать. Если друзья вечерних объявятся вдруг в ставке Сехеи и доложат о Пришествии Великого Врага, то, значит, Таини права во всём…
        Сехеи взялся кончиками пальцев за правое веко, потянул… Ресница выдернулась легко, без сопротивления. Значит, права…
        - Ты звал меня?
        Сехеи вскинул голову. Перед ним стоял светлокожий, похожий на подростка воин с насмешливыми глазами и усталым лицом. И надо же было ему войти в тот самый момент, когда стратег, подобно дикарю, гадал по реснице о будущем!
        - Сядь, - буркнул Сехеи. - Я отменил твоё распоряжение, слышал?
        Хеанги сел. Он был похож на самого Сехеи - разве что чуть пониже ростом. Сухощав, пропорционально сложён, в движениях быстр. И всё же было в нём что-то ущербное, что-то наводящее на мысль о физическом изъяне. Татуировка. Классическая татуировка стратега - неправильная, перекошенная, несимметричная. Всё верно: сегодня ты командуешь флотом, завтра отбываешь срок «на тростнике», послезавтра тобой затыкают прорыв, а там, глядишь, после совершённого тобой и твоими смертниками чуда снова принимаешь командование.
        - Да, - сказал Хеанги. - Она мне сообщила.
        - Зачем тебе надо было вмешиваться в эту историю со штрафником?
        Хеанги повёл уродливо зататуированным плечом:
        - Дело не в штрафнике, тамахи. Просто сама она ненадёжна. Ты уже знаком с её идеями объединения архипелага?
        - Да, знаком, - сказал Сехеи. - И хочу знать, что об этом думаешь ты.
        - Фантазии, - коротко ответил Хеанги. - И фантазии опасные.
        Сехеи был явно недоволен его ответом.
        - Ты зря так относишься к фантазиям, - заметил он. - В последние годы они слишком часто оборачивались реальностью.
        - Я же ещё сказал: опасные, - напомнил Хеанги. - Когда она заговорила о том, как бы подсунуть вечерним вестника с Настоящим Именем Врага, я её просто не понял. Я думал, она собирается запутать противника, заставить его перегруппировать силы, а потом нанести удар. И я ей прямо сказал, что вечерние на это не клюнут. Но когда выяснилось, что она и удара-то наносить не собирается, а хочет всего-навсего объединить архипелаг… Кстати, каким образом тебе удалось захватить «рутианги»? Я, честно говоря, даже не сразу поверил…
        Хеанги откровенно менял тему, считая разговор исчерпанным. Интересно, притворяется он или в самом деле не знает?
        - Это гидроплан парламентёра, - сказал Сехеи.
        - Что? - Хеанги был потрясён. - А… а пилот?
        - И пилот под стать машине.
        - Позволь, а что он…
        - Настоящее Имя Врага, - не дослушав, ответил Сехеи.
        Несколько мгновений Хеанги сидел неподвижно. Потом повернулся к стратегу:
        - Чего же ты ждёшь?
        Сехеи не ответил.
        - Надо начинать войну, тамахи! Ты же видишь: они пытаются выиграть время. В их обороне - дыра.
        - И ты знаешь, где она?
        - Она откроется после первого нашего удара!
        Сехеи с силой провёл ладонью по своему вечно усталому лицу, словно пытаясь стереть с него татуировку.
        - Что ты предлагаешь?
        - Тут нечего предлагать! Всё давным-давно разработано. Во-первых, ускорить эвакуацию «оптики». Одновременно объявить амнистию «тростнику». Провинившихся с татуировкой класса «риф» и выше - передать в распоряжение флота, остальными доукомплектовать ракетные точки. Сразу, как только кончится шторм, вывести флот с базы. Чтобы в бухтах - ни кораблика. Утром поднять все гидропланы и атаковать Тиуру и Ледяной Клык. А вот когда их третий флот окажется пойманным на Гнилых рифах, тогда и посмотрим, что у них там за дыра.
        - А дальше? - спросил Сехеи.
        Хеанги не ответил.
        - Хорошо, - сказал Сехеи. - Тогда дальше я. Допустим, третий флот вечерних уничтожен. Допустим. Но они успеют поднять навстречу свои гидропланы. Это неизбежно. Возвращаться им, правда, будет уже некуда, да им и незачем возвращаться. Горючего у них вполне хватит, чтобы дотянуть до Иту. Допустим, большей частью ответный удар придётся по пустому месту. В бухтах, ты говоришь, ни кораблика, флот выведен, рассредоточен и встретит их на полдороге. Всё равно как минимум треть гидропланов прорвётся к острову. Чем их встречать? Ты ликвидировал «тростник», задействовал все ракетные точки. Но ведь вечерние не дураки, они не станут атаковать со стороны Высокого мыса. Они, скорее всего, выйдут на нас с северо-запада, сожгут спиртохранилище, сожгут верфи и ударят сюда из-за горы на бреющем. Боеприпасы они к тому времени расстреляют, но это, поверь, никакой роли не сыграет - сами ракетопланы взрываются нисколько не хуже… И кстати, когда они будут заходить на нас с северо-запада, неминуемо накроется твой караван с «оптикой». Заметят и утопят. Так что с эвакуацией можешь не спешить… И это только начало.
        - Я знаю, - тихо сказал Хеанги.
        - Это ещё только начало, - упрямо повторил Сехеи. - Потом сюда подойдёт их первый флот, и под ударом окажется всё. От Ана-Тиангу до Руонгу. А наш четвёртый тем временем возьмёт на прицел их базовые острова… И в каком порядке ты эти события ни раскладывай, результат будет один. Таини права: мы сожжём архипелаг.
        - Это было ясно и без неё, - ещё тише заметил Хеанги.
        - Что ты предлагаешь?
        - Я уже сказал.
        - То, что ты сказал, я слышал. Я спрашиваю не об этом. О чём ты умолчал? Ты же всё это знал не хуже меня. Так что у тебя там? Что ты придумал?
        Хеанги сидел, невесело усмехаясь.
        - А, ладно! - бесшабашно сказал он вдруг. - «На тростник» так «на тростник»!.. Как ты думаешь, тамахи, когда начнётся вся эта заваруха, что станет с нашими Детскими островами?
        - По-моему, ответ на твой вопрос был дан ещё вчера, - сухо отозвался Сехеи. - Вечерние предпочли сжечь своё каноэ, но не допустили, чтобы оно приблизилось к Аату.
        - А если бы его не удалось сжечь? Если бы он промахнулся? Если бы ракета ушла выше - по самому острову? Ты что, не знаешь, сколько отказов даёт техника? Стоит начаться военным действиям - и наши Детские острова окажутся в самом пекле. Они тоже будут сожжены, тамахи. Случайно. Промахами. Детские острова вечерних, может быть, и уцелеют - они расположены достаточно далеко от нейтральных вод. Но наше будущее будет сожжено…
        - Что ты предлагаешь? - повторил Сехеи.
        - Эвакуировать Детские острова. За Барьерный риф.
        - Там нет незаселённых территорий, ты же знаешь. Там ещё работают миссионеры.
        - Так пусть ребята сами добудут себе территорию. Их что, не учили владеть оружием?
        - Ты сошёл с ума! - сердито бросил Сехеи. - Воевать - детям? С дикарями? Ты что, забыл: с дикарями - только лаской. Дикари - наш резерв.
        - Табу… - язвительно выговорил Хеанги. - Опять табу… Однако сам ты не побоялся нарушить табу девять лет назад, когда высаживал десант на Сожжённых. Ты не побоялся взорвать Чёрного Минги вместе с его флагманом… Что с тобой, стратег? Человек! Сехеи тамахи!.. Ведь ты же был для нас легендой! Даже когда тебя отстранили от командования. Даже когда ты руководил миссией. Что с тобой? Ты постарел? Тебя уже может остановить какое-то табу?
        - Я чувствую, ты не договорил, - прервал его стратег.
        - Я даже не знаю, как ты сейчас со мной поступишь, но кто-то должен сказать об этом первый… Да, наше настоящее обречено, мы сожжём себя, ты прав. Выиграть может только наше будущее. Поэтому, как только Детские острова будут эвакуированы, войну следует начать немедленно. И первый удар нанести не по базам вечерних - они и так обречены, а по их Детским островам… Да-да, тамахи, я в своём уме и понимаю, что говорю. Уничтожить их будущее, сохранив наше. Это пока единственный шанс…
        Сехеи сидел оцепенев.
        - Я… я отстраняю тебя от командования, - хрипло сказал он.
        Хеанги молчал, опустив голову.
        - Я знал, что этим кончится, - проговорил он наконец.
        - Я отстраняю тебя от командования! - К Сехеи вернулся голос. - Возглавишь группу кораблей «Тень» и завтра проведёшь разведку у Ледяного Клыка.
        Хеанги удивлённо вскинул глаза:
        - Вот как?.. Ты даже не отправляешь меня «на тростник»?
        - Какой смысл отправлять тебя «на тростник», - буркнул Сехеи, - если не сегодня завтра война… Но командовать флотом ты не будешь!
        - Тогда позволь мне усугубить свою вину, - сказал Хеанги. - Когда-то ты не ладил со Старым. Теперь, я вижу, ты живёшь с ним душа в душу. О да, Старые мудры! Они напридумывали множество всевозможных табу, связав нам руки…
        - Может быть, это как раз то, что нужно, - хмуро заметил Сехеи. - Связать нам руки…
        - Я вот думаю, - не услышав его, продолжал Хеанги, - а чем мы, собственно, отличаемся от хеури? От дикарей!.. Да ничем, кроме техники. У них табу, и у нас табу. У них - огромный краб Итиуру, у нас - Великий Враг. У них колдуны, у нас Старые…
        - Человек! - Сехеи повысил голос.
        - Причём странные колдуны, - возбуждённо блестя глазами, говорил Хеанги. - Скажи, тамахи, ты никогда не задумывался: как удивительно всё складывается! Стоит нам достичь перевеса, как тут же срабатывает какое-нибудь табу или вмешивается сам Старый, или вечерние по волшебству оказываются информированными о наших планах! Личная разведка Старых? Покажи мне хоть одного человека из этой разведки!.. Почему он отстранил тебя от командования, когда ты высадил десант на Тара-Амингу? Не потому ли, что боялся? Боялся перевеса в нашу пользу!.. Так кто же они такие, эти Старые? Кто, тамахи?..
        - Человек! - Сехеи встал и выглянул из хижины. - Благодари Источник, - сказал он, снова поворачиваясь к Хеанги, - что мы говорили с тобой наедине. Если бы хоть одна живая душа услышала наш разговор, мне бы пришлось бросить тебя в Акулий залив. Без ножа. Связанным… Завтра выведешь группу «Тень» в разведку. Иди.
        Хеанги, осклабясь, поднялся.
        - Источник… - повторил он. - Источник Всего Сущего… Мои предки не верили в Источник. Они верили в Праматерь Акулу. Которой ты меня собрался бросить… - Он пошёл было к выходу, потом вдруг остановился и резко повернул к Сехеи искажённое лицо. - Я другого боюсь, тамахи. Не Акульего залива, не «тростника»… Другого. Понимаешь, мне всё время кажется, что там, в нейтральных водах, - огромное зеркало!.. Что мы и вечерние отражаемся друг в друге, понимаешь?.. И вот сейчас там, по ту сторону, кто-то подошёл к Ионги тамахи точно так же, как я к тебе… Но там его не прогнали, не отстранили - там его выслушали и согласились с ним…
        Голос его прервался, и тот, что был недавно Правой рукой стратега, быстро вышел из хижины. Казалось, он прихрамывает - настолько неправильной была его татуировка…
        И всё равно бы у Хеанги ничего не получилось! За ночь Детские острова не эвакуируешь. Но даже если бы такое удалось, далеко бы они не уплыли. Наутро разведка вечерних донесла бы, что Аату-2 - пуст, а корабль, вышедший из зоны Детского острова, уже можно атаковать… Нет, даже от стратега сейчас не зависит почти ничего. Делай глупости, отдавай самые нелепые приказы - и всё равно архипелаг будет сожжён. Рано или поздно. Если на место Сехеи придёт Хеанги - чуть раньше, если Таини - чуть позже…
        Сехеи поднялся и вышел из хижины в сырой, мечущийся из стороны в сторону ветер. Шторм выдохся. Внизу из ночной черноты рвались, трепетали в долине язычки спиртового пламени над керамическими перегонными кубами. Держась за канат, Сехеи спустился по крутой тропинке и, обогнув оставленную для маскировки невырубленной пальмовую рощицу, остановился. Впереди хлюпало и бормотало. Сточная канава была в трёх шагах. Там, дыша перегаром, медленно, как остывающая лава, шла самотёком барда. Вниз, в бухту.
        Задержав дыхание, стратег двинулся к мостику с двойными канатными перилами. Под ногами зашуршала хрупкая засохшая корка. В прыгающем полусвете забранного сеткой спиртового фонаря ему померещилось вдруг, что из отвратительной ползущей массы выпячиваются горбом человеческий загривок и низко опущенная голова. Но всмотреться уже не было времени - дыхание кончалось.
        Перебравшись на ту сторону, Сехеи первым делом заглянул в ангар, где при свете стеклянных трубок разбирали «рутианги». Там ему доложили, что машина захвачена поразительная: судя по всему, редкой манёвренности, скоростная, возможный радиус действия - практически весь архипелаг. Да что там говорить - шесть принципиально новых узлов, а наших дикарей из конструкторского - «на тростник» пора гнать всей командой…
        - Где Хромой? - спросил стратег.
        Ему доложили, что Хромой беседует с вестником в укрытии. Пройдя коротким, продолблённым в скале коридором, Сехеи приоткрыл входную циновку и заглянул внутрь. Да, беседовали…
        - Всё равно глупо ты тогда сделал, глупо! - с жаром говорил вестник Арраи. - Ты же видел, что я захожу тебе в хвост! Надо было…
        Слова у вестника кончились. Теперь заговорили руки. Правая изображала ракетоплан Хромого, левая - его собственный. А вокруг снова ревело разорванное ракетами небо над Тара-Амингу.
        Хромой слушал вестника с восторгом. Его изуродованное ожогами лицо сияло.
        - Так мне же только этого и надо было! - закричал он, отводя в сторону руки вестника. - Меня же и подняли - утащить вас подальше от транспорта. Изобразить прорыв к авианосцу, понял? И вы клюнули! А пока вы со мной возились, транспорт успел уползти в бухту, под прикрытие! Так что это ещё вопрос - кто кого!.. Но таранил ты меня, конечно, классно…
        «Вот и сбылось Пророчество, - с усмешкой подумал Сехеи. - Прозвучало Настоящее Имя Врага, и нет отныне ни утренних, ни вечерних…»
        Он вошёл, и разговор оборвался. Оба пилота встали перед стратегом. Лицо у вестника снова было надменное, замкнутое.
        - А что ты сам об этом думаешь? - спросил Сехеи. - Почему послали именно тебя? И на такой машине…
        - Я вестник, - сдержанно ответил Арраи.
        Этим было сказано всё. Жги его, прокалывай медленно бамбуком - ответ будет один: я вестник. И не было ещё случая, чтобы хоть кто-нибудь из них заговорил и открыл бы, с какой истинной целью он послан. Да им и не сообщали никогда истинной цели. И не потому что в мужестве их сомневались, а так - на всякий случай…
        - Я знаю, - мягко сказал Сехеи. - И не буду тебя больше об этом спрашивать…
        Он повернулся и увидел, что у входа, придерживая циновку, стоит Таини и смотрит на парламентёра.
        - Я искала тебя, - сказала она, заставив себя наконец повернуться к стратегу.
        Они вышли и остановились у стены ангара.
        - Я запросила «тростник». Того человека найти нигде не удалось. Видимо, они уже убили его…
        - На решётках смотрели?
        - Рано… - помолчав, отозвалась она. - К решёткам его вынесет завтра к полудню…
        Сехеи оглянулся на вход в укрытие:
        - Так ты не хочешь поговорить с ним?
        - Не знаю, - сказала она. - Нет.
        - Почему?
        - Не знаю… - Таини с тоской смотрела на проступающие сквозь циновку тени бамбуковых рёбер ангара. - Я сейчас увидела его… Это он, но… Это совсем уже другой человек, тама’и. Он давно всё забыл. Мы теперь просто не поймём друг друга…
        Каравелла «Святая Дева». Пятидесятый день плавания
        Молясь и предаваясь благочестивым размышлениям, я прогуливался в одиночестве по песчаному, усеянному невиданными раковинами берегу, когда зрение моё было смущено следующей картиной: два солдата заметили подкравшегося к лагерю туземца, и один из них со смехом выстрелил из мушкета. Туземец упал, и солдат с ножом в руке приблизился к нему, намереваясь зарезать несчастного, как бессмысленное животное.
        Я поспешил к ним и приличными случаю словами указал солдату, что он берёт на душу тяжкий грех, убивая человека ради забавы. На это солдат возразил мне, что, поскольку туземец не приобщён к истинной вере и не знает Бога, то, следовательно, в убийстве его не больше греха, чем в убийстве зверя.
        «Домашний скот дьявола» - так выразился этот простолюдин, и я не мог не подивиться меткости его слов. Действительно, лицо несчастного было обезображено изображениями ската и акулы, которые, как известно, суть не что иное, как два воплощения врага рода человеческого.
        Но мне ли, искушённому в риторике и богословии, было отступать в этом споре! Не лучше ли будет, вопросил я, дать Божьему созданию умереть не как зверю, но как человеку, узревшему свет истинной веры? И солдат, подумав, спрятал свой нож.
        Сердце моё ликует при воспоминании о том, какая толпа собралась на берегу, дабы присутствовать при совершении обряда, какой радостью и благочестием светились обветренные грубые лица этих людей, как ободряли они - низкими словами, но искренне - туземца, готового воспринять свет Божий.
        Адмирал был недоволен, что отплытие откладывается, но даже ему пришлось уступить единому порыву осенённой благодатью толпы. Обряд был совершён, и туземца с торжеством возвели на костёр, ибо теперь, перестав быть бессмысленным животным, он подлежал церковному суду за явную связь с дьяволом.
        Прими его душу, Господи! Он умер как человек, пламя костра очистило его, выжгло все вольные и невольные прегрешения.
        А ночью мне явился некто в белых ризах и рёк: иди на юг. Там живут, не зная веры, не ведая греха, и золото лежит брошенное за порогами хижин…
        Руонгу. Резиденция Старого. Шестьдесят первый год высадки. День двести шестой
        Поскрипывали канаты. Шурша серым, высохшим до хрупкости маскировочным тряпьём, плетёная кабина подвесной дороги карабкалась всё выше и выше вдоль зелёного склона Руонгу. Зелень, впрочем, была с белёсым налётом, а подрагивающую кабину то и дело обдавало тухлыми запахами химического завода.
        Полуобернувшись, Сехеи хмуро следил, как отступает подёрнутая мутной плёнкой бухта, с каждым метром пути становясь всё красивее. То здесь, то там беспорядочно мелькали ослепительные вспышки передающих зеркал.
        Руонгу лихорадило. В порту происходило и вовсе нечто непонятное. Пока запрашивали по гелиографу подтверждение вызова, у Сехеи было время понаблюдать, как спешно ведётся разгрузка только что загруженного к эвакуации каравана.
        Обычная предвоенная неразбериха.
        Между тем листва, проползающая под ногами, стала, как и положено листве, зелёной, тошнотворные запахи остались внизу, ещё метров двадцать - и терраса… Вскоре кабина остановилась, покачнувшись, и Сехеи неловко выбрался наружу.
        Его ждали. Хмурый паренёк с лёгким ракетомётом под мышкой отступил перед ним на шаг. В глаза не смотрит, но короткий ствол направлен прибывшему в живот. Судя по татуировке, новый пилот и телохранитель Старого… Странно, подумал Сехеи. Что могло случиться с Анги? Старый, помнится, был очень привязан к своему прежнему пилоту.
        Паренёк пропустил стратега вперёд, и они двинулись мимо распяленной на бамбуковых шестах жёлто-зелёной мелкоячеистой сети, под которой уставила в небо туго набитые ракетами соты зенитная установка.
        Далеко внизу за оперённым пальмами обрывом сияла жемчужная бухта Руонгу. На краю обрыва два связиста в поте лица работали с Большим Зеркалом. С тем самым зеркалом, что передало вчера через атоллы неслыханный приказ - поверить парламентёру.
        В целом здесь ничего не изменилось. Хижина Старого по-прежнему располагалась неподалёку от горного озерца. Она мало чем отличалась от хижины самого Сехеи - лёгкий разборный каркас и циновки, испятнанные с внешней стороны клочьями маскировочной зелени. У берега под естественным навесом из листвы покачивался на поплавках всегда готовый к старту двухместный ракетоплан. Поодаль в скальной стене зияла дыра - вход в пещеру-укрытие.
        Они остановились перед распахнутой настежь стеной хижины.
        - Ты можешь отдыхать, малыш, - раздался слабый надтреснутый голос. - Оставь нас…
        Перед распахнутой настежь стеной на странной конструкции из бамбука, именуемой стулом, сидел ровесник мира. Сидел бог. В нём было пугающим всё: и древнее - цвета песка - лицо, нетатуированное, как у оборотня, и то, что от горла до пят он всегда был закутан в белую тапу. Но главное, конечно, глаза. Нечеловеческие, водянисто-голубые, страшной глубины глаза.
        - А ты располагайся, тамахи. Разговор будет долгий…
        Те же слова, та же интонация, что и девять лет назад, когда Старый отстранил его от командования и загнал на год к южным хеури.
        Сехеи опустился на циновку, и оба посмотрели вслед уходящему пилоту. Он даже со спины был хмур, этот подросток, даже ракетомёт его на длинном ремне болтался так, словно готов был в любой момент огрызнуться короткой очередью. Сам по себе.
        - Видел? - ни с того ни с сего ворчливо пожаловался Старый. - Оскорбили его!.. Вместо того чтобы сжечь в первой же стычке, взяли и приставили к старой развалине. Ни полетать, ни пострелять…
        С личными пилотами Старому не везло. Каждый вновь назначенный молокосос на удивление быстро избавлялся от почтительного трепета, начинал капризничать, дерзить… Хотя, с другой стороны, всё правильно: нельзя воину быть на побегушках. Пусть даже на побегушках у бога…
        - А где Анги? - спросил Сехеи.
        Уголки рта у Старого сразу опустились, морщинистое лицо застыло в скорбную маску.
        - Не знаю, - брюзгливо отозвался он. - В нейтральных водах, надо полагать… Отпросился воевать, дурачок… Ему, видишь ли, уже двадцать лет, а он ещё не убит! Сам понимаешь, неловко, люди коситься начинают…
        Умолк с ядовитой полуулыбкой на сухих старческих губах. Сехеи ждал, но Старый, казалось, забыл о нём - остекленело смотрел куда-то поверх плеча стратега.
        - Старый, - негромко позвал Сехеи. - Ты вызвал меня…
        - Да, - сказал Старый. - Вызвал…
        Глаза его ожили. Кроме личных пилотов, Сехеи, пожалуй, был единственным, кто мог долго и спокойно глядеть в глаза Старому. О Старых можно сплетничать, можно рассказывать шёпотом страшные легенды об их происхождении, можно даже усомниться в их мудрости. Но всё это - за спиной, тайком, не в глаза…
        - Сехеи, - сказал Старый. - Так уж вышло, что мы гребём с тобой в одной лодке второй десяток лет. Ты был ещё нетатуированным малышом на Детском острове, а я уже знал о тебе. А ты обо мне узнал и того раньше… Всю жизнь ты получал от меня советы, прислушивался к ним… Или не прислушивался. Чаще всего не прислушивался… Скажи, тебе никогда не приходило в голову: а кто они, собственно, такие, эти Старые? По какому, собственно, праву они решают твою судьбу?
        Неужели он вызвал его сюда, на Руонгу, только для того, чтобы задать этот вопрос? Сехеи почувствовал раздражение. Иногда ему казалось, что Старый бессмертен: нужно было иметь огромный запас времени, чтобы растрачивать его с такой лёгкостью на пустые, ни к чему не ведущие разговоры.
        - Я оставил флот, Старый, - напомнил он. - Я передал командование Таини тамуори, а она ненадёжна…
        Он не договорил, потому что Старый вдруг принялся хватать ртом воздух.
        - Та… Таини? - жутко уставясь, выговорил он. - Какая Таини? Та, что сменила вымпелы? Ты что, не мог никого найти, кроме этой акулы?
        - Нет, - сказал Сехеи. - Не мог. Что происходит, Старый? Вечерние нарушили главное табу. Вчера они…
        Эти слова почему-то привели Старого в бешенство. Морщинистое лицо его затряслось.
        - Когда же ты наконец поймёшь! - злобно закричал он. - Нет больше ни утренних, ни вечерних! Нет! Каравеллы в водах архипелага! Четыре каравеллы!
        Сехеи смотрел на него с тревогой, начиная уже опасаться: а не сошёл ли Старый с ума?
        - Каравеллы? - недоверчиво переспросил он. - Корабли, о которых говорится в Пророчестве?
        - Да! - выкрикнул Старый. - Говорится! В Пророчестве! Или ты хочешь сказать, что тебе не посылали вчера парламентёра с Настоящим Именем Врага?
        - Посылали, и на «рутианги», - растерянно ответил Сехеи.
        Старый дышал тяжело, с хрипом.
        - Изолгались, запутались!.. - с отвращением выговорил он. - Ничему уже не верят, даже этому…
        Последовала выматывающая душу пауза: Старый переводил дыхание.
        - Я ведь не зря несколько дней назад послал тебе запрос, не твоих ли это рук дело… - заговорил он, отдышавшись. - Во время урагана один из авианосцев вечерних был отброшен к северу и там наткнулся на каравеллу. Капитан совершил глупость: вместо того чтобы следовать за Врагом по пятам, известил Ледяной Клык, а сам пошёл на предписанную базу. Подняли четвёртый флот…
        - Четвёртый флот вечерних? - быстро спросил Сехеи.
        - Ну естественно… - проворчал Старый. - Обшарили акваторию, но каравеллы уже и след простыл. Их обнаружили только вчера - с воздуха. Всю эскадру, четыре каравеллы… Ты даже представить не можешь, как нам помешал этот шторм. Мы ничего не успели предпринять. Каравеллы подошли к Аату-шесть вечерних и первым делом дали залп по острову. Для устрашения. Сегодня, судя по всему, они высадят там десант…
        Сехеи давно уже намеревался перебить Старого, но последняя фраза оглушила его.
        - Десант - на Детский остров? - Прищур стратега был страшен.
        - Да, - сказал Старый. - Десант на Детский остров… - Глаза его вдруг обессмыслились, речь перешла в невнятное бормотание. - Всё, тамахи, всё… Кончено… Завтра - Большой Круг… Табу с Атолла - двадцать семь уже снято… Так что давайте уж как-нибудь сами… Без нас…
        - Старый! - это был почти окрик. - Я срочно лечу на базу! Я должен быть вместе с флотом! Почему ты не вызвал меня сразу на Атолл - двадцать семь? Почему ты вызвал меня сюда?
        - Сиди! - Старый подскочил как ужаленный. - Ишь наловчились!.. Словом уже не с кем перемолвиться! Стоит только рот раскрыть - кто куда, врассыпную!.. Тот - воевать, этому - флот… Не утонет твой флот! - Замолчал, гневно взглядывая на стратега. Потом ни с того ни с сего осведомился, который нынче год.
        - Шестьдесят первый, - буркнул Сехеи. - Со дня Высадки.
        - Шестьдесят первый год со дня Высадки… - медленно повторил Старый. - То есть этого дня я ждал шестьдесят один год…
        Стало заметно, как сильно дрожат его руки. Сехеи показалось даже, что Старый просто не знает, куда их деть. Вот правая, соскользнув с колена, опустилась зачем-то на крышку небольшого металлического ящика, покрытого облупившейся по углам серо-зелёной краской. Предмет, знакомый Сехеи с детства. Один из общеизвестных атрибутов Старого - как нелепая подставка из бамбука, именуемая стулом, или как белая тапа, только и способная, что сковывать движения да прикрывать наготу. Неясно, правда, с какой целью.
        - Нет, - сказал вдруг Старый. - Не так…
        Он запустил руку под стул и извлёк оттуда два предмета: стеклянный сосуд с делениями и полированную круглую чашку из кокосового ореха. Вызывающе и насмешливо взглянув на стратега из-под пегой брови, он медленно, будто демонстрируя, как это надлежит делать по всем правилам, вынул стеклянную пробку, налил в чашку прозрачной жидкости и, снова закупорив склянку, поставил её на циновку.
        - Будешь?
        Слегка отшатнувшись, Сехеи смотрел на протянутую ему чашку. За свою долгую, почти уже тридцатилетнюю жизнь, он устал пресекать дурацкие слухи о том, что Старые пьют горючее. И в самом деле - он видел это впервые.
        - Ну и правильно, - сказал Старый и выпил.
        Сехеи смотрел.
        Некоторое время Старый сидел, уткнув большой пористый нос в белую тапу на плече. Потом вздохнул стонуще и выпрямился.
        - Мы пришли из другого мира, тамахи, - торжественно сообщил он.
        - Да, - сказал Сехеи, всё ещё не в силах отвести взгляд от кокосовой чашки. - Я знаю.
        Старый запнулся и непонимающе уставился на стратега:
        - Откуда?
        - Ты сам мне об этом говорил. И не однажды.
        - И ты ни разу не усомнился в моих словах?
        «Источник! - с неожиданной злостью подумал Сехеи. - А когда мне было сомневаться? Когда я готовил десант на Тара-Амингу? Или когда хеури собирались спалить меня заживо вместе с миссией?»
        - Можешь не отвечать, - сказал Старый. - Я понял… И всё же тебе придётся выслушать меня до конца. Собственно, за этим я тебя и вызвал…
        По-над краем обрыва летели вразброс полупрозрачные расплывающиеся клочья чёрного дыма. «Оружейный», - машинально отметил Сехеи и вдруг вспомнил, что оружейный завод на Руонгу остановлен четыре дня назад для демонтажа и последующей эвакуации. Источник! Они опять запустили оружейный! Да-да, и тот караван, разгрузку которого он только что видел в порту… Неужели всё-таки правда? Каравеллы, Великий Враг…
        - Совершенно иной мир, - говорил тем временем Старый. - Представь себе город - большой, как Руонгу… Многоэтажные каменные дома с окнами из стекла… Широкие ровные дороги, которые здесь даже не с чем сравнить… А вместо океана - земля. Во все стороны. До горизонта и дальше…
        Однажды Сехеи пытался уже представить то, что Старый называет городом, и ему показалось тогда бессмысленной тратой сил возводить огромные, как форт, сооружения только для того, чтобы в них жили люди…
        - Представь себе… - говорил Старый. - А, Источник! Ты просто не сможешь! Ну хотя бы попробуй… Попробуй представить компанию молодых людей, у которых очень много свободного времени… Которые могут - просто так! - собраться, поболтать, поспорить… О чём угодно. Хотя бы об истории. И вот один из них… из нас… гуляя за городом, случайно обнаружил некое уникальное явление - нечто вроде лазейки, соединяющей наши миры… Но наверное, начать нужно не с этого…
        Сехеи осторожно скосил глаз на связистов. Большое Зеркало бросало очередную серию бликов в сторону Ана-Тиангу. «Всем флотам!» - удалось разобрать ему по колебанию рабочей плоскости. Там, на краю обрыва, в сжатой и ясной форме передавалось то, что с огромным количеством никому не нужных подробностей предстояло сейчас выслушать ему.
        - …начать, наверное, нужно вот с чего, - говорил Старый. - Примерно за две тысячи лет до моего рождения в том мире, откуда мы пришли, возникла вера в бога, который позволил людям убить себя, дабы примером своим научить их кротости и милосердию… Но вот что странно, тамахи: ни одна, даже самая кровожадная, религия не пролила столько крови, сколько эта - милосердная и кроткая! Именем убитого бога людей сжигали на кострах, именем его уничтожались целые цивилизации! Народы утрачивали свою историю и вырождались! Они подбирали объедки со стола европейцев… (Да-да, тамахи! Настоящее Имя Врага!)…они ходили в европейских обносках, они украшали себя блестящим мусором, выброшенным европейцами за ненадобностью!.. Можешь ты представить себя в ожерелье из стреляных гильз и с жестянкой от консервов на голове?..
        «Неужели он решил пересказать мне всё Пророчество? - ужаснувшись, подумал Сехеи. - Как вовремя я отстранил Хеанги от командования! Таини - та, по крайней мере…»
        - …в каждой компании обязательно есть свой лидер, - говорил и говорил Старый. - Наш лидер был историком. Он изучал завоевания европейцев. Изучал, ненавидя. Такой вот странный случай… Его сводило с ума, что никто и нигде не смог оказать им достойного сопротивления… И он убедил нас. Он доказал нам, что будет преступлением не воспользоваться лазейкой и упустить этот шанс - может быть, единственный шанс за всю историю человечества… Ах да, я же забыл о главном!.. Видишь ли, когда мы впервые проникли сюда и увидели атоллы, пальмовые рощи, не знающих металла островитян, - мы решили, что попали каким-то образом в наше собственное прошлое, на архипелаги Океании до прихода туда европейцев… Так вот, он убедил нас. Он умел убеждать. Он зачитывал нам старинные документы о том, что творили конкистадоры на завоёванных землях, - и хотелось драться. Насмерть. До последнего… Мы были молоды, Сехеи. Да-да, представь, Старые тоже когда-то были молоды… Что же касается меня… Меня даже и убеждать не стоило. Видишь ли, тамахи, мой прадед был миссионером… Европейским миссионером. Человеком, учившим покорённых островитян
смирению, учившим их вере в убитого бога, отбирающим у них последние крохи их прошлого… Его звали Смит… И я шёл сюда с мыслью об искуплении. Шёл на бой с собственным прадедом…
        С Пророчеством о Великом Враге Старый, надо полагать, покончил. Теперь он принялся излагать Историю Высадки. Своими словами… Еле слышный шелестящий звук отвлёк внимание стратега. Рядом с зенитной установкой, с отвращением уставясь куда-то вдаль, сидел на травке личный пилот и телохранитель Старого. Вконец осатанев от безделья, он бросал бумеранг. Бросив, пребывал некоторое время в хмурой задумчивости, потом нехотя поднимал руку и, не глядя, брал вернувшийся бумеранг из воздуха…
        - Может быть, ты всё-таки отвлечёшься от этого головореза? - в крайнем раздражении осведомился Старый. - Тем более что я собираюсь сообщить тебе нечто действительно новое!.. - Помолчал сердито. Успокоившись, заговорил снова: - Мы скрыли от властей нашу лазейку и начали готовиться к Высадке. Геология, металлургия, медицина… Инструменты, приборы, вакцины против европейских болезней… Даже сахарный тростник. Мы, видишь ли, заранее знали, что до нефти нам здесь не добраться, и сразу делали ставку на спирт… И всё это пошло прахом, Сехеи. Мы оказались не нужны островитянам.
        Стратег взглянул на Старого с удивлением.
        - Да, не нужны, - уже с надрывом продолжал тот. - Они радушно приняли нас, они с интересом смотрели, как мы летаем на дельтапланах, поджигаем спирт и пользуемся металлическими орудиями… но перенимать ничего не хотели - зачем? Им неплохо жилось и без этого… А наши предупреждения о том, какую опасность представляют для них европейцы, они, опоэтизировав, превратили в Пророчество о Великом Враге. Одним пророчеством больше, одним меньше… И тогда мы пошли на страшный шаг, Сехеи. Мы разделились на две группы и предложили военную помощь двум враждующим племенам… И получили достойный ответ. «Наши дубины, - сказали нам, - из тяжёлого дерева, наконечники копий - из острого камня, наши руки сильны, а сердца отважны…» Теперь даже самые древние узлы архива не откроют тебе, кто первый обратился за помощью к Старым… Никто не обращался, Сехеи. Никто. Просто мы нанесли удар сразу по обоим племенам. Дельтапланы и плохонькие зажигательные бомбы. Но этого было достаточно. Видя, что противник настолько подл, что прибег к колдовству светлокожих пришельцев, ему решили ответить тем же… Вот с чего начинался твой мир,
тамахи. Мир, в котором ты живёшь…
        Старый заставил себя поднять голову и поглядеть Сехеи в глаза. Трудно сказать, какой реакции он ожидал, но стратег теперь смотрел на него с уважением и любопытством.
        - Провокация, - медленно и, как показалось Старому, со вкусом проговорил он.
        - Да, - сказал Старый. - Провокация. Твоё ремесло… В те времена в вашем языке даже слова такого не было…
        Сехеи всё ещё оценивал уровень этого давнего деяния Старых, и, кажется, оценил высоко.
        - Не знал, - с сожалением обронил он. - Но вот всё остальное… Прости, Старый, ты мне это уже рассказывал…
        - Когда?
        - Последний раз год назад. И ты уже спрашивал, могу ли я представить себя с жестянкой на голове и в ожерелье из стреляных гильз. Нет, не могу. Металл слишком дорог. Кроме того, это была бы очень хорошая мишень для снайпера.
        - Ах вот как! - сказал Старый. - Значит, ты всё давно знаешь и удивить мне тебя нечем?
        Сехеи промолчал. Он уже отчаялся добраться до сути. Вместо того чтобы говорить о Великом Враге, они говорили непонятно о чём.
        - Хорошо… - зловеще пробормотал Старый. - Хорошо же… А ты ни разу не задумывался, каким образом наши военно-промышленные секреты становятся известны вечерним?
        - Задумывался, - сразу насторожившись, ответил Сехеи. - И не я один.
        - И к какому же выводу вы пришли?
        - Да пожалуй, что ни к какому, - пристально глядя на Старого, сказал Сехеи. - Видимо, у них, как и у нас, есть личная разведка Старых…
        Древние сухие губы покривились в невесёлой усмешке.
        - Моя личная разведка, - язвительно выговорил Старый. - Вездесущая и неуловимая. Неуловимая по очень простой причине. По причине своего отсутствия. Не было никакой личной разведки, Сехеи. Не было и нет… - Подрагивающая морщинистая рука снова легла на крышку металлического, с обшарпанной краской, ящика. - Радиопередатчик, - отрывисто произнёс Старый. - Нет, до этого вы ещё не дошли… Хотя скоро дойдёте, раз уж добрались до электричества… Запомни, что я тебе сейчас скажу, Сехеи. Запомни и постарайся понять… С помощью этого вот прибора Старые постоянно обменивались информацией своих штабов и лабораторий…
        Ещё на Детском острове в группе подготовки командного состава Сехеи поражал воспитателей своей способностью схватывать всё на лету. Сейчас, похоже, эта способность ему изменила. Наморщив высокий татуированный лоб, стратег непонимающе глядел на Старого. И вдруг словно что-то взорвалось со звоном в его ушах. Со страшной ясностью он снова увидел перед собой горящие склоны Тара-Амингу, когда неизвестно откуда возникший второй флот вечерних ударил навесным и в считаные минуты довёл плотность огня до такой степени, что первая волна десанта была испепелена буквально на глазах, когда огромное пламя с грохотом приподняло палубу подветренного корпуса «Мурены» - от кормы к носу, когда в ревущем небе потемнело от машин противника и принесли обожжённого Хромого - принесли, хотя никто уже не верил, что Хромой выживет и на этот раз…
        «Убьёт, - с каким-то жалким внутренним смешком подумал Старый. - Пусть…»
        - Зачем? - услышал он тихий сдавленный голос Сехеи.
        - Чтобы сохранить равновесие, мальчик. - Старый хотел произнести это проникновенно - не получилось. - Ты вспомнил Тара-Амингу?.. Да, Сехеи, да! Я передал твои донесения Старым вечерних, и они навели на тебя второй флот… Но даже это не помогло! Ты был гениален при Тара-Амингу, мальчик. Не отстрани я тебя тогда от командования, вечерним конец. Ты бы просто разгромил их… А этого мы допустить не могли. Победа одной из сторон свела бы на нет все наши труды…
        Стратег всё ещё сидел неподвижно, и лицо у него было как в начале разговора, когда он услышал о бомбардировке Детского острова.
        - Кроме того, - торопливо, словно убеждая самого себя, добавил Старый, - победа стоила бы слишком дорого… Вы бы уничтожили друг друга ещё до прихода европейцев… Ты должен это понять, Сехеи! Ведь я следил за тобой, я видел: последние два года ты оттягивал войну как мог. Значит, понимал…
        - Продолжай, - угрюмо сказал Сехеи.
        - Будь логичен, мальчик! - с тоской проговорил Старый. - Ведь если ты простил нам сам факт высадки, ты обязан простить нам и всё остальное… Все наши последующие поступки были вынужденными. Не Старые командовали войной, Сехеи, война командовала Старыми!.. Да, мы спровоцировали, мы искусственно вызвали к жизни страшный процесс. В нашем мире он назывался гонкой вооружений… Но остановить его мы уже не смогли… Вы оказались слишком способными учениками. Поначалу мы ещё пытались направлять вас, подсказывали вам открытия, но потом… Потом мы просто перестали понимать, над чем работают в лабораториях… Что ни шаг - то неожиданность… Бумага, например. Пока мы ломали голову, как уберечь её от влаги, из узелкового письма Ана-Тарау развилась знаковая система такой сложности, что переучиваться пришлось уже не вам, а нам… Но главным сюрпризом, конечно, был напалм. Да, мы собирались познакомить вас и с напалмом, но… позже… А вы открыли его сами. И вот чтобы сохранить равновесие… чтобы не утратить контроля над событиями… мы вынуждены были начать обмен информацией… Сначала технической. Только технической.
Информацией, которую сами не всегда могли понять…
        Старый остановился, тяжело дыша, - речь была слишком длинна для его изношенных лёгких. От него разило спиртом, как от развороченной взрывом турбины.
        - И это ещё не самое страшное, Сехеи, - сказал он. - Это ещё не самое страшное…
        С хищным вниманием, чуть подавшись вперёд, к Старому, стратег ждал продолжения.
        - Так вот… - с трудом одолевая каждое слово, заговорил Старый. - Самое страшное… Это выяснилось не сразу… Во-первых, язык. Это был не диалект полинезийского, как мы решили поначалу. Так, слегка похож по звучанию… Потом путаница с картами… Очертания островов упорно не желали соответствовать нашим картам… И таких несоответствий с каждым годом становилось всё больше и больше, пока мы наконец не поняли… Мир, в который мы пришли, не имел никакого отношения к нашему прошлому! Никакого… Мы ужаснулись, тамахи! Мы хотели вернуться - и не смогли: лазейка между мирами то ли исчезла, то ли переместилась неизвестно куда…
        Старый снова заставил себя поднять глаза на Сехеи. Судя по недоумённо сдвинутым бровям, последнее признание Старого не только не показалось стратегу страшным - оно даже не показалось ему существенным.
        - Я вижу, ты не понимаешь, - с горечью сказал Старый. - Сехеи! Мальчик! Да ведь получается, что мы зря пустили в ход всю эту машину уничтожения! Сожгли острова, смешали народы, натравили их друг на друга… Совесть человеческая тоже имеет предел прочности. Один из нас покончил с собой. Другой стал опасен, и его пришлось убрать. Остальные… спились, - закончил он мрачно и зашарил рукой в поисках склянки.
        - Не надо, Старый, - попросил Сехеи, с содроганием глядя, как едкая жидкость льётся в полированную чашку.
        - Что бы ты понимал! - огрызнулся вдруг Старый. - Давай вон жуй свою жвачку! Это, по-моему, единственный способ, которым вы можете себя одурманивать…
        Он выпил и закашлялся.
        - Идиоты… - сипло проговорил он, вытирая слезящиеся глаза. - Архипелаг тонет в спирте, и при этом - ни одного алкоголика… Хотя с другой стороны - всё правильно… Это всё равно как если бы в моём мире начали пить бензин… - Он перевёл дыхание и продолжил: - Короче, мы нашли в себе силы довести дело до конца… У нас оставалась одна-единственная надежда: если этот мир до такой степени похож на наш, то здесь тоже может обнаружиться цивилизация, подобная европейской… Проще всего, конечно, было бы снарядить кругосветную экспедицию, но - ты не поверишь, тамахи! - каждый раз выяснялось, что война опять сожрала все средства…
        Со стороны обрыва тянуло лёгким запахом гари, раскалённый полдень рушился на Руонгу, а Старый зябко кутался в белую тапу, будто его бил озноб.
        - Странно, тамахи… - еле слышно прозвучал его надтреснутый голос. - Я ведь должен радоваться. Каравеллы… Пусть в чужом мире, но всё-таки мы их остановили. И я дожил до этого дня… Не могу радоваться. Оглядываюсь назад - и страшно, тамахи, страшно… Как же так вышло? Как же так получилось, тамахи, что, ненавидя миссионеров, мы и заметить не успели, как стали миссионерами сами! Миссионерами ракетомётов…
        За время этой речи лицо Старого сделалось настолько древним, что, казалось, перестало быть человеческим. Словно выплывшее из морских глубин, исполненное скорби чудовище смотрело на стратега, и похожие на жабры щетинистые морщины его тряслись от горя.
        - Простите ли вы нас? - с болью спросило оно.
        Сехеи вздрогнул, и чудовище исчезло. Перед ним снова было искажённое страданием лицо Старого.
        - Простить вас? За что?
        - За то, что лекарство оказалось страшнее болезни. - Старый произнёс это невнятно - устал. - Неужели ты сам не видишь, как он теперь уродлив, твой мир? Лаборатории, ракетопланы… И ожерелья из клыков врага на шее! И рецидивы каннибализма, которые вы от меня тщательно скрываете!.. Огромные потери… Ещё более огромная рождаемость!.. Ваши женщины! Теперь это либо воины, либо машины для производства потомства, либо и то и другое… Острова… Пальмовые рощи… Теперь это сточные канавы!.. Ты оттягивал войну, ты боялся сжечь архипелаг… А ты подумал: что тут ещё осталось сжигать?.. Да ни один конкистадор не смог бы причинить вам столько зла, сколько его причинили мы… - Слезящиеся водянисто-голубые глаза слепо смотрели мимо стратега. - Что мы наделали, мальчик, что мы наделали!..
        И Сехеи подумал с сожалением, что Старый действительно очень стар.
        - У вас не было иного выхода, - мягко напомнил он.
        Резко выпрямившись, Старый вскинул голову.
        - Был, - отрывисто бросил он. - Не приходить сюда. Не вмешиваться. Оставить всё как было.
        Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. И вдруг Сехеи улыбнулся. Понимающе, чуть ли не с нежностью. Так обычно улыбаются детям.
        - Как зовут твоего нового пилота?
        Старый удивился, потом насупился и сидел теперь прежний - вечно недовольный и брюзгливый.
        - Анги, - буркнул он. - Точно так же, как и прошлого. Самое распространённое имя - Анги…
        Они оглянулись. Личный пилот и телохранитель Старого сидел всё в той же позе и с сомнением смотрел на бумеранг.
        - Анги! - позвал Сехеи. - Ну-ка, подойди сюда…
        Подросток сунул игрушку за ремешок рядом с обоймой и нехотя поднялся с земли. Приблизившись к хижине, исподлобья взглянул на стратега.
        - Анги, - сказал Сехеи, - хотел бы ты, чтобы на островах всё было как раньше - до Высадки Старых?
        Подросток опешил:
        - А как было до Высадки?
        - Ну приблизительно как сейчас у южных хеури…
        Подросток изумлённо уставился на стратега, на Старого - и неуверенно засмеялся.
        Променять ракетомёт на резную дубину? Гидроплан - грохот пороховых ускорителей, проваливающуюся вниз землю, стремительную круговерть воздушного боя - на копьё с каменным наконечником?
        Личный пилот и телохранитель Старого смеялся.
        Каравелла «Святая Дева». Пятьдесят третий день плавания
        Нет, неспроста мы не встретили на острове ни отцов их, ни матерей. Дьявол был их отцом и матерью!
        Дым пожарища стлался над песчаным отлогим берегом, ломаемые ядрами, трещали пальмовые деревья, но татуированные нагие бесенята исчезли, сгинули бесследно в обширных рощах. Подобно воинству отступали они - я видел, как быстро уходит, скрываясь за деревьями, их небольшой отряд, ведомый беременной дьяволицей, слишком юной, однако, для того, чтобы произвести на свет всех этих чад.
        Адмирал приказал кликнуть добровольцев. Видя, что противник безоружен и мал, вызвались многие. Солдаты были веселы и шутили, что идут охотиться.
        Спаси их души, Господи, - мало кто вернулся из них с этой охоты.
        Скорбя о том, что высадился на берег, я приблизился к двум солдатам, охраняющим лодки, и был удивлён тем, что они следят не за берегом, как подобает стражам, но вглядываются оба в морской простор. Заметив тревогу на их лицах, вгляделся и я.
        О ужас! У входа в бухту, почти неразличимые на фоне неба и волн, маячили три корабля-призрака, подобные встреченному нами пять дней назад.
        Памятуя, что лишь молитвою были устрашены они в прошлый раз, я воззвал к Господу. И чудо свершилось вновь. Словно Божий перст провёл по водной шири невидимую черту, и вдоль неё, незримой, лавировали они, не в силах преступить предел и подойти к стоящим на якорях каравеллам.
        Однако дьявол, согласно поговорке, всегда нападает с тыла. И вот в нескольких шагах от меня с песка легко поднялся нагой татуированный отрок - почти юноша. Вскрикнув от неожиданности, один из стражей прицелился в него из мушкета. Отрок оскалил в усмешке белые зубы и побежал, но не прочь от солдата, а в сторону. Потом остановился, продолжая бесовски улыбаться, и бросился наземь за миг до выстрела. И тогда страшно закричал второй солдат, ибо дуло мушкета было теперь направлено в его грудь.
        Прогремел выстрел, и в помятой кирасе, с окровавленным лицом несчастный упал замертво. А татуированный отрок уже снова был на ногах. Взмахом голой руки он поверг на песок оставшегося в живых солдата - воина рослого и умелого, а из-за малого песчаного бугорка, за которым без вражьей помощи и кошке не спрятаться, поднялись ещё несколько отроков и отроковиц - помладше.
        Упав наземь и твердя в страхе молитву, я видел, как они пробежали мимо меня туда, где рядом с нашими лодками колыхался их белый двойной челнок. Трое из них несли… О Боже! Человек, чьё бесчувственное тело несли к челну, был облачён в дорогие бархатные одежды. Лица я узреть не мог, ибо голова несомого была обёрнута алым плащом, но я узнал изукрашенные серебряной насечкой латы и золотую адмиральскую цепь.
        На моих глазах они бросили адмирала в челнок и, распустив белые перепончатые паруса, устремились в море.
        Когда с Божьей помощью я нашёл в себе силы закричать, страшная весть уже разнеслась по берегу. Трепеща, узнавал я подробности злодейства. Адмирал, сопровождаемый четырьмя офицерами, пожелал осмотреть опустевшее селение, где, по слухам, нашли искусно оправленных в золото деревянных идолов. Когда же спустя малое время в селение, влекомый алчностью, проник один из матросов, он открыл в ближней к морю хижине лишь четырёх оглушённых офицеров.
        Осыпаемый градом мушкетных пуль, челнок стремил свой бесовский путь меж рифами, где его не могли преследовать наши глубоко сидящие суда. От борта каравеллы «Благодать Господня» отделились две лодки с гребцами и пустились в погоню, надеясь перерезать путь беглецам. Трижды вздымал ядрами воду перед самым носом вёрткого челнока искусный канонир «Святой Девы». Тщетно! Ничто не могло устрашить этих детей сатаны.
        Крики на берегу смолкли. С замиранием следили мы за уходящими в море судёнышками. Мысль о незримом пределе, за которым угадывались грозные очертания призрачных кораблей, поразила всех.
        Ослеплённые яростью, моряки продолжали погоню. Одна из лодок усилиями гребцов вырвалась далеко вперёд и вслед за челноком пересекла роковую черту. И свершилось. Огненно-дымный след с грохотом протянулся от одного из дьявольских кораблей к лодке со смельчаками, и адским пламенем вспыхнула она. Оцепенев от ужаса, стояли мы на берегу и, казалось, слышали сквозь шум прибоя вопли горящих заживо людей. Воочию узрели мы, что ждёт нас за невидимым пределом.
        Грешны мы перед тобой, о Господи, но зачем столь ужасна кара твоя!
        Атолл-27. Первый год пришествия. День второй
        Честно говоря, хотелось протереть глаза: в обрамлённой зеленью бухточке почти борт о борт стояли на якорях каноэ береговой охраны вечерних и лёгкий авианосец утренних. О принадлежности этих двух боевых машин приходилось теперь догадываться по мелким признакам - вымпелы с кораблей были сняты.
        На передней огневой площадке «Тахи тианга» (всего три метра отделяли её от передней огневой площадки бывшего противника) стояла Ити-Тараи и, покусывая вывернутую нижнюю губу, внимательно слушала, что ей негромко говорит командир каноэ - тоже женщина и тоже из южных хеури. А поскольку стояли они, одинаково опёршись на очень похожие заряжающие установки, то со стороны казалось, что Ити-Тараи беседует с собственным отражением. Речь, надо полагать, шла об атакованном каравеллами Аату-6.
        Кормовые площадки кораблей отстояли друг от друга на несколько большем расстоянии, и простым воинам, чтобы переброситься парой фраз, приходилось уже разговаривать в полный голос.
        По обеим палубам, рассеянно любуясь бухтой и небосводом, прогуливались несколько молодых людей жуткого вида - светлокожих и без татуировки. У каждого из них небрежно болтался за спиной лёгкий ракетомёт. Странно было видеть тех, которые не воюют, вооружёнными. Странно и обидно. На кораблях - согласно приказу - все стволы были разряжены, а боезапас сдан в пороховой трюм под крепкий узел.
        - На Детский остров похоже, - с некоторым пренебрежением заметила девчушка-снайпер, стараясь не глядеть в сторону оборотней. Шнурка с человеческими клыками на шее у неё на этот раз не было - заставили снять.
        Воины, уже слегка оглушённые наркотической жвачкой (обычно она была под запретом), окинули взглядом бухту и, подумав для важности, согласились: да, похоже. Чистая живая вода без плёнки. Ни активного ила, ни серой зловонной пены вдоль берега. Даже вон рыба плавает и не дохнет… Атолл-27 был затабуирован шестнадцать лет назад - на случай переговоров в будущем. Шестнадцать лет, как и к Детским островам, к нему не смел приблизиться ни один военный корабль.
        За белыми, оглушительно ворчащими бурунами чернел на горизонте крохотный горбик Тара-Амингу.
        - Клык передаёт, - сказал кто-то из утренних.
        Все обернулись, прищурясь.
        - Эй, зеркальный! - окликнула девчушка-снайпер. - Перевёл бы, что ли…
        В ослепительном сиянии утра вспышки просматривались слабо. Связист вечерних нахмурился.
        - Личный код Старых, - буркнул он. - Мне его знать не положено…
        Не переставая лениво двигать татуированными подбородками, воины посмотрели на берег. Атолл-27 не имел естественных возвышений, поэтому зеркальную установку связи смонтировали на спешно возведённой деревянной вышке, а иначе бы пришлось вырубать заслоняющую обзор пальмовую рощу, что потребовало бы гораздо большего времени. На тесной смотровой площадке, парящей над кронами, торопливо вывязывал узлы личный связист Старого. Вывязав «тьму», передал шнур напарнику и, качнув несколько раз зеркалом, послал в сторону Ледяного Клыка серию вспышек, говорящих о том, что сообщение принято. Тем временем второй связист съехал по канату на землю и заторопился к большой круглой хижине, собранной за ночь, как и вышка.
        - Засуетились, - прокомментировал со вздохом механик вечерних. - Вот бы кого спросить…
        - Сплавай да спроси…
        Связист на берегу скрылся в хижине и не показывался минуты три. Потом выскочил снова и бегом припустился к вышке. На бегу подобрал обломок тяжёлой раковины, намотал на него шнур и, прицелившись, бросил. Связист на смотровой площадке поймал обломок, сорвал шнур и повернулся к зеркальной установке.
        - Захват скомандовали… - предположил кто-то на борту «Тахи тианга».
        - Да, не повезло, - проговорил с сожалением механик. - Могли ведь попасть в группу захвата. Нет, торчи здесь…
        - Гнилые рифы! - В данном случае название базы третьего флота вечерних было употреблено их юным связистом в качестве ругательства. - А как же мне тогда не повезло! Я на Аату-шесть вырос!.. Родись на год позже, был бы сейчас там!..
        Воины, не прекращая жевать, ухмыльнулись.
        - Развоевался! - насмешливо сказали в абордажной команде вечерних. - Там уж вас, наверное, давно всех эвакуировали…
        - А вот интересно, - задумчиво молвила высокая светлокожая девчушка-снайпер. - Утренние в группу захвата входят?
        Нижние челюсти разом остановились. Прогуливающиеся по обеим палубам оборотни рассеянно повернулись к говорящим.
        - А то мы без вас не справимся! - оскорбился связист вечерних.
        - Вы справитесь! Если как тогда на Ледяном Клыке…
        - Язык! - не оборачиваясь, бросила Ити-Тараи, и болтовня на корме мгновенно стихла. Нижние челюсти снова пришли в движение. Лениво переплёскивалась прозрачная затабуированная вода, да подросток из огневого расчёта с невинным видом мурлыкал вполголоса свой любимый «Стрелковый ракетомёт»:
        …вставь обойму,
        услышь щелчок,
        отведи затвор,
        спусти курок -
        убей европейца…
        Не сговариваясь, все опять посмотрели на хижину.
        В хижине заседал Большой Круг. Вчерашние противники в самом деле располагались на циновках широким кругом - так, чтобы можно было видеть все лица сразу. Не однажды обменявшись ударами - ракетными, десантными, прочими, - они хорошо изучили друг друга, знали друг друга по именам - и вот наконец встретились. Впервые. Стратеги, оружейники, химики, металлурги… И двое Старых. Всего двое. Третий даже не смог прибыть - настолько был слаб.
        Остров контролировался теми, которые не воюют. Проще говоря, миссионерами. От них также присутствовали два человека. Один - классический оборотень - светлокожий, нетатуированный: такими, верно, Старые были в молодости. Второй - огромный, тёмный, весь с головы до ног покрытый варварской, ничего не обозначающей татуировкой. Личность почти легендарная - Сехеи, во всяком случае, слышал о нём не раз. Внедрённый в незапамятные времена к южным хеури, этот человек благодаря уму и невероятной физической силе довольно быстро достиг высокого положения, объединил в своём лице светскую власть с духовной и, подчинив затем ещё четыре племени, за каких-нибудь десять лет цивилизовал их до уровня вступления в войну. На стороне утренних, разумеется… Увидев Сехеи среди присутствующих, он улыбнулся ему как старому знакомому, и стратег испытал лёгкое потрясение, узнав в огромном чёрном каннибале того самого колдуна, что требовал когда-то предъявить отрезанную голову или хотя бы левую руку десятилетней Ити-Тараи.
        Большой Круг начался с неожиданности. После первых слов Старого о Великом Враге один из утренних выхватил непонятно каким образом пронесённый в хижину нож и, крича об измене, кинулся к выходу. Остальные сделали попытку вскочить, но были остановлены синхронным клацаньем двух десятков затворов.
        Теперь в Большом Круге, подобно выломанному зубу, зиял метр пустоты. Уже прозвучали грозные слова об отстранении от командования и отправке «на тростник», уже рослые ребята из личной охраны, забросив ракетомёты за спину, снова отшагнули к стене, а Старый вечерних всё никак не мог успокоиться. С виду он был покрепче и пободрей, чем Старый утренних, однако голый, как панцирь краба, череп и дряблый кожистый мешок вместо шеи делали его гораздо в большей степени похожим на какое-то древнее чудовище. Высокий голос его был резок и неприятен.
        - Праматерь Акула его пожри! - пронзительно говорил он. - Как же ты их информировал, Андрей! Или у тебя все стратеги такие нервные?
        - Не понимаю… - бормотал Старый утренних. - Вроде исполнительный, слова никогда поперёк не скажет… Странно…
        - Ладно, оставим это, - бросил Старый вечерних. - Меня сейчас, честно говоря, беспокоят не столько те, что размахивают ножами и поднимают шум, сколько те, что молчат. Они до сих пор не верят в истинность происходящего и упорно ищут какой-то подвох… Я о тебе говорю, Ионги тамахи! Твоего парламентёра приняли за провокатора! И немудрено!.. Имей в виду, Ионги, в другое время я бы просто отправил тебя «на тростник»… на пару с этим слабонервным… Я требую, чтобы каждый понял всю серьёзность нашего положения! Пока что утренние и вечерние - это кислород плюс водород. Это гремучий газ! И проскочи между ними сейчас малая искорка… Повторяю: перед нами страшный противник! Только совместные боевые действия, только объединение и перегруппировка сил дадут нам гарантию…
        Старый утренних слушал его, опустив голову. Он не видел Алана без малого шестьдесят лет, и теперь ему было страшно смотреть, что они сделали с Аланом, эти без малого шестьдесят лет. Высокий неприятный голос резал слух.
        - …здесь, именно здесь, на этих островах! - говорил Старый вечерних. - Впервые их цивилизация столкнётся с препятствием, преодолеть которое не сможет. Помните: остановив Врага, вы защитите не только самих себя, но и, возможно, другие культуры, до которых ещё не добрались эти цивилизованные варвары…
        Старый утренних, не поднимая головы, обвёл взглядом исподлобья татуированные лица. Они показались ему свирепыми и беспощадными. И за каждым из сидящих - флот, десятки кораблей, сотни, а то и тысячи обученных дисциплинированных убийц с оружием, равного которому нет в этом мире… Остановят. Эти остановят.
        Алан наконец умолк. И сейчас же один из присутствующих хлопнул ладонью по циновке. Просил слова. Это был девятнадцатилетний стратег вечерних Ионги.
        - Старый обвинил меня в недоверии к происходящему, - начал он. - Оправдываться не собираюсь. Но прежде чем мы примем решение перемешать утренних с вечерними и запутаем всё окончательно, я хотел бы узнать: все ли войска выведены из нейтральных вод?
        Сидящие переглянулись. Войска были выведены все.
        - Тогда объясните мне вот что, - продолжал Ионги. - Кто сейчас воюет на Тара-Амингу? С самого утра там идёт бой, хотя все войска, вы говорите, отозваны.
        - Не иначе Прежние… - послышался ленивый голос Сонного Анги, и все, кроме Ионги и Старых, усмехнулись.
        - Высадить туда десант и выяснить точно, - проворчал кто-то. - Можно подумать, ты не знаешь, что такое Сожжённые острова! Потерявшиеся подразделения, без вести пропавшие подразделения, дезертировавшие подразделения… Давайте к делу!
        - Тогда у меня вопрос к Старым, - подал голос руководитель химических лабораторий утренних. - Как я понял, суда у них деревянные. Вопрос конкретный: чем они пропитывают древесину, идущую на обшивку кораблей? А также паруса.
        - В лучшем случае, - отозвался Старый вечерних, которого звали Аланом, - я мог бы тебе ответить, чем пропитывали древесину европейцы в моём мире. К сожалению, я не могу тебе сказать даже этого. Я просто не знаю. Скорее всего, ничем.
        - Ты хочешь сказать, что их корабли ГОРЯТ? - опешил химик. - Что достаточно одной зажигательной ракеты - и каравелла… - Не закончив фразы, покачал головой и умолк.
        Сонный Анги хлопнул ладонью по циновке и заговорил, прикрыв глаза:
        - Всё это детали. Всё это мы узнаем, когда будет захвачена первая каравелла… Что же касается трудностей с объединением… - Он приподнял тяжёлое веко и покосился на метр пустоты, зияющей в Большом Круге, подобно выломанному зубу. - Я полагаю, если бы Враг атаковал Детский остров утренних, они бы отнеслись к словам Старых с бoльшим доверием… Я говорил со своими людьми. Все ждут надёжного мира с утренними, чтобы иметь возможность расправиться с Великим Врагом… Но меня интересует сейчас другое. Я с удивлением слушал то, что нам тут предлагал Старый. Да, можно сжечь их флотилию, можно затем поставить барьер из авианосцев и преградить им путь отныне и навеки. Всё это можно… Вот и прикинем для начала, какое пространство может контролировать один авианосец, имея постоянно в воздухе двух разведчиков.
        Прикинули.
        - Иными словами, - всё так же, не открывая глаз, продолжал Сонный Анги, - для охраны северных границ архипелага потребуется не более полусотни авианосцев. В то время как утренние и вечерние совместно могут выставить десять флотов.
        - Одиннадцать, - поправил кто-то из утренних. - На Ана-Тиангу формируется ещё один.
        - Даже одиннадцать, - сказал Анги. - Это около тысячи укомплектованных, готовых к затяжной войне машин. Затем: залитые доверху спиртохранилища, забитые ракетами и напалмом склады, запущенные на полную мощность верфи, заводы, лаборатории. Наконец, пополнение, которое вот-вот придёт к нам с Детских островов. Куда всё это деть?
        Старый утренних поднялся и, сделав слабый знак рукой продолжать без него, нетвёрдой походкой двинулся к выходу. Ему было душно, он почти терял сознание. Он знал, к чему ведёт Сонный Анги, но он не мог, он не хотел это слышать. Выходя, задел плечом столб - как слепой. Перед глазами с безжалостной ясностью в полный рост вставало грядущее: горящие лувры и эскуриалы, ракетомёты против мушкетов, смуглые татуированные цивилизаторы против белых дикарей христиан. Пружина неудержимо раскручивалась в обратном направлении, и помешать этому он был бессилен.
        Впереди в сверкающей лагуне щетинились ракетными установками пятнистые боевые корабли. Справа уходила в небо свежесрубленная вышка с гелиографом на верхней площадке. Сзади была хижина. Там заседал Большой Круг.
        Покачнувшись, Старый двинулся влево, к пальмовой роще. Он сделал десятка три шагов и остановился. Перед ним на белом песке сидели и беседовали два лучших друга: Арраи и Хромой.
        - Ну ты же видел схему! - азартно доказывал Арраи. - У них же все орудия в горизонтальной плоскости. То есть атаковать надо…
        Ладонь его взмыла и отвесно пошла к земле. Хромой следил за ней с сомнением.
        - Всё-таки со стороны солнца надёжнее, - проговорил он.
        «Дети, - в страхе глядя на них, подумал Старый. - Сожгут всю Землю и даже не заметят, как сожгли…»
        Увидев наконец Старого, пилоты встали. Старый отшатнулся и, неловко повернувшись, заторопился обратно - к хижине. Подходя, он ещё издали услышал раздражённый голос Алана.
        - …вы не знаете, что это за противник! Вы не знаете коварства европейцев! Кортес, вступив на землю тотонаков, обещал избавить их от ига Монтесумы. Вот послушайте, как он действовал. Арестовал пятерых сборщиков дани, приставил к ним испанскую стражу, а ночью освободил двоих, обещал освободить и остальных, утверждал, будто только что узнал об их аресте! А когда утром ему донесли, что двое сборщиков сбежали, наказал стражу, заковал оставшихся троих в цепи и отправил на корабль! А на корабле расковал и осыпал милостями…
        «Пугает… - с кривой усмешкой подумал Старый утренних, тяжело опускаясь на своё место. - Нет, Алан, поздно. Теперь их уже не проймёшь ничем…»
        - Чего он всем этим достиг? - поинтересовался кто-то. - Этот человек, о котором ты говоришь.
        - Он сохранил хорошие отношения и с тотонаками, и с Монтесумой! - Кожистый зоб, выкаченные глаза - Алан был страшен. - Рассчитывая впоследствии уничтожить и Монтесуму, и тотонаков… И так действовал не только Кортес. Писарро, Бальбоа - все!..
        Он умолк, держась за горло.
        - Что ж, вполне профессионально, - довольно-таки равнодушно заметил Сонный Анги. - Однако должен сказать, что Чёрный Минги в своё время затевал провокации и посложнее. Пока сам не подорвался на вестнике.
        При этих словах Анги чуть приподнял тяжёлые татуированные веки и послал исполненный уважения взгляд в сторону невозмутимого Сехеи тамахи, не проронившего пока ни слова. После инцидента при Тара-Амингу, где стратеги-противники совместными усилиями сожгли почти полностью поколение Пальмы, они относились друг к другу с величайшим почтением.
        - Теперь о чудовищах, - скучным голосом продолжал Анги. - Когда малыши на Детском острове впервые слышат сказочку об огромном крабе Итиуру, они всегда задают вопрос: «А что будет, если запустить по нему тяжёлую ракету?» Я вот тоже хочу задать Старому детский вопрос. Эти боевые чудовища европейцев, которыми ты нас сейчас пугал, - свирепые собаки, лошади… Если я дам по ним очередь из ракетомёта - что будет?
        - То же, что и с человеком, - недовольно отозвался Старый.
        - Тогда стоит ли уделять им внимание? Тем более что вопрос о стратегии мы так до сих пор и не решили…
        Ответом был негромкий шлепок по циновке. Это вступил в разговор главный металлург утренних. Из-за давней аварии в литейном правая рука его была лишена трёх пальцев, скрючена и прижата к боку. По циновке он шлёпнул левой.
        - Анги тамахи настаивает на вторжении, - сказал он, - и Анги тамахи можно понять. Однако мне кажется нелепостью использовать военную машину только лишь потому, что мы не в силах её остановить. Поэтому я хочу знать, что он может нам дать, этот огромный остров, на котором, как утверждают Старые, обитает Враг. Есть ли там, например, металлы?
        - Да, - отрывисто сказал Старый вечерних. - Любые. Правда, не самородками, не в виде вулканических выбросов, а в виде руд… Но зато их там гораздо больше.
        - Территории, пригодные под плантации тростника?
        - Сколько угодно, - буркнул Старый. - Хотя там проще будет добыть нефть, чем перегонять тростник в спирт…
        - Тогда, конечно, вторжение обретает смысл. Тогда я согласен с Анги тамахи. Добывать металл становится всё труднее. Думаю, я не выдам никакого секрета, если скажу, что склоны Ана-Тиангу практически истощены.
        - Как и склоны Ана-Хиу, - ответил любезностью на любезность кто-то из вечерних.
        Теперь по циновке хлопнул бывший колдун, бывший верховный вождь южных хеури, давний знакомый Сехеи.
        - У корпуса миссионеров есть несколько вопросов…
        - У корпуса миссионеров вечерних или у корпуса миссионеров утренних? - проворчал Сонный Анги.
        Оборотни переглянулись, потом посмотрели на Старых. Те кивнули.
        - Вношу ясность, - сказал светлокожий и нетатуированный. - Миссионеры не разделяются на утренних и вечерних. Со дня основания корпуса мы работали сразу на две воюющие стороны.
        По хижине прошёл изумлённый шепоток.
        - Ах вот даже как… - пробормотал Сонный Анги, и полные губы его тронула саркастическая улыбка. - Вообще-то, можно было догадаться…
        - Какова цель экспедиции европейцев? - спросил бывший колдун. - Что им нужно?
        - Золото, надо полагать, - нехотя ответил Старый. На этот раз Старый утренних, которого звали Андреем. - Но золота им здесь не найти, его здесь просто нет. Жемчуг - другое дело…
        - То есть экспедиция за жемчугом. А зачем он им?
        - Он очень ценится ими, - сказал Старый.
        - Я понимаю. Но что они с ним делают?
        - Нашивают на одежду, - сказал Старый. - Нижут в бусы. Оправляют в золото. Просто хранят.
        - Как южные хеури?
        Старый резко вскинул голову - слова ожгли его. Потом справился с собой и сказал сипло:
        - Да. Как южные хеури.
        - И сколько металла можно выменять на одну жемчужину?
        - Не знаю, - буркнул Старый. - Много. Смотря какого…
        - Тогда это ещё вопрос, стоит ли с ними воевать, - заметил чёрный татуированный оборотень. - Мы можем разорить их простым обменом. Хотя, в общем-то, одно другому не помеха…
        - Переговоры? - с сомнением спросил кто-то.
        - Не обязательно. Должен сказать, что я всегда считал наш контингент светлокожих миссионеров причудой Старых и не раз из-за этого с ними ссорился. Теперь я понимаю, что был не прав. Европейцы не татуируются. То есть все наши «чистенькие» - это готовый материал для внедрения. Старые, правда, предполагали использовать их как дипломатов в возможных переговорах с европейцами, но… Мне кажется, что это нереально. Короче, нам особенно важно, чтобы пленных было как можно больше. Их язык должен быть изучен в кратчайшие сроки…
        «Ничего-ничего… - думал Старый. - Это ещё не самое худшее из того, что ты сегодня услышишь… Конечно, они выучат язык, и внедрение будет, и развал экономики - всё будет, как за Барьерным рифом… Но почему до сих пор молчит Сехеи? Какую ещё дьявольскую комбинацию обдумывает этот убийца?»
        В хижину вошёл личный связист Старого вечерних и протянул ему шнур с узлами принятой передачи.
        - С Аату-шесть через Клык, - доложил он.
        Старый кивнул на Сонного Анги, и связист передал шнур стратегу. Тот долго оглаживал узлы, не поднимая век, - читал на ощупь.
        - Какие потери? - спросил кто-то, кажется химик. - Я имею в виду - среди детей.
        - Небольшие, - отозвался Анги. - Примерно как при испытаниях на выживание. Воспитатели отвели свои группы вглубь острова, эвакуационные транспорты поданы в Солнечную бухту…
        - А матери?
        - Матери были вывезены ещё в ночь…
        Тут он нащупал нечто такое, что заставило его удивлённо приподнять брови.
        - Опять Ахи! - сварливо сообщил он. - Ахи и его питомцы. На этот раз они угнали лодку и захватили пленного. И, судя по всему, не простого. Голыми руками, естественно…
        На лицах вечерних появилось саркастическое выражение. Утренним имя Ахи не сказало ничего.
        - Источник! - страдальчески вздохнул кто-то. - Целы хоть?
        - Как всегда, - проворчал Ахи и нахмурился. - А вот это уже хуже. За ними была погоня, и погоню эту сожгли, стоило ей выйти из территориальных вод Детского острова…
        Хлопок по циновке был настолько громок, что Старый утренних вздрогнул.
        - Кончится тем, - резко бросил руководитель лабораторий вечерних, - что у нас в руках не останется ни одной неповреждённой каравеллы! Чего мы ждём, Анги? Ты же сказал, что план захвата разработан!
        Анги тамахи обвёл глазами присутствующих. Старые отчаянно переглянулись. Что они могли сделать вдвоём против Большого Круга? Даже с их властью - ничего. Тень с океана неудержимо надвигалась на материк.
        «Сехеи! - взмолился про себя Старый утренних. - Что же ты молчишь, Сехеи! Помоги мне, мальчик, один-единственный раз помоги, скажи им… Ведь ты же самый цивилизованный из них! Ты два года оттягивал войну… Значит, боялся за архипелаг! Так испугайся же за континент, Сехеи! Христом богом тебя молю!..»
        Сехеи молчал.
        - Хорошо, - сказал Анги, так и не услышав возражений. - Значит, захват.
        Не глядя, протянул руку и снял с пояса связиста шнур. Вывязал несколько узлов и так же, не глядя, отдал.
        - Срочно передать через Клык. Ступай.
        И тут наконец раздался голос Сехеи:
        - Погоди.
        Связист остановился.
        - Верни шнур.
        Связист растерянно моргал. В хижине стояла удивлённая тишина. Старый утренних, бледный, как тапа, в которую он был закутан, неотрывно смотрел на стратега.
        - В чём дело, Сехеи тамахи? - На этот раз глаза Сонного Анги были широко раскрыты.
        - Одна каравелла должна вернуться на родину, - сказал Сехеи. - Целой и невредимой.
        - Зачем?
        - Мы всё время забываем, что Старые пришли из другого мира, - сказал Сехеи. - Очень похожего и всё-таки другого. Следовательно, их европейцы могут сильно отличаться от наших. Так давайте предположим худшее. Предположим, что они не уступают нам в стойкости и не расскажут, где их дом, что бы мы с ними ни делали. Предположим также, что во время захвата им удастся уничтожить морские карты и судовой журнал… А снаряжать экспедицию, вести поиск вслепую - стоит ли?.. Поэтому проще всего будет, если одна из каравелл прорвётся через все заслоны и благополучно доберётся домой. А за линией горизонта за ней по пятам двинется наш авианосец, время от времени поднимая в воздух ракетоплан, чтобы не терять каравеллу из виду. Он проводит её до порта и вернётся с точными данными.
        Анги тамахи улыбался, прикрыв глаза.
        - И уже известно, что это за авианосец? - осведомился он.
        - Известно, - сказал Сехеи. - Это лёгкий авианосец «Тахи тианга», на котором я сюда прибыл. Надёжный корабль с надёжным экипажем. Думаю, стоит придать команде двух классных пилотов: Хромого и вашего Арраи. Тем более что они, кажется, успели подружиться.
        - Те, которые не воюют, также хотели бы принять участие, - заявил бывший вождь южных хеури, обменявшись взглядом со своим светлокожим коллегой.
        - Не возражаю, - сказал Сехеи.
        - А кто будет руководить операцией? - вкрадчиво спросил Сонный Анги. - Ты ведь уже всё продумал, не так ли?
        - Я бы предложил мою бывшую Правую руку.
        - Почему бывшую?
        - Потому что позавчера я отстранил его от командования.
        - Вот так рекомендация! - Анги рассмеялся. - А за что, если не секрет?
        - Парень додумался до бомбардировки Детских островов, - сухо сообщил Сехеи.
        В хижине стало тихо. Все, включая Старых, смотрели на стратега.
        - И такого человека, - запинаясь, проговорил химик, - ты рекомендуешь…
        - Да, - бросил Сехеи. - Именно такого.
        Сидящие всё ещё никак не могли опомниться.
        - Акулья пасть! - выругался кто-то вполголоса. - Выходит, мы ещё должны благодарить Врага, что он удосужился вовремя до нас добраться…
        - М-да… - неопределённо промолвил Сонный Анги. - Так что мы решили с захватом?
        Кто-то хлопнул по циновке, прося слова. Это был опять увечный металлург.
        - Наверное, мне не стоит вмешиваться в дела военные, - растерянно начал он, - но правильно ли я вас понял? Вы собираетесь отпустить одну из каравелл? То есть позволить, чтобы они узнали о нашем существовании? А как же фактор внезапности?
        Лица стратегов выказали досаду и раздражение.
        - Они о нас не узнают, - мягко объяснил Сехеи. - Дело в том, что сразу же, как только покажется порт, каравелла будет уничтожена с воздуха.
        Старый утренних издал какой-то странный горловой звук, но на это никто не обратил внимания, потому что над хижиной завыли и засвистели двигатели ракетоплана. Кто-то шёл на посадку. Слышно было, как шлёпнули о гладкую воду бухты поплавки.
        Анги оглянулся на связиста, всё ещё стоящего у него за плечом:
        - Ну-ка сходи узнай…
        Связист вернулся быстро.
        - Пленного доставили, - доложил он. Глаза у него были круглые, и он восторженно улыбался.
        - Сумасшествие! - взорвался один из оборотней. - Они его что же, на ракетоплане доставили? Источник! Да он же мог спятить от страха! Или просто скончаться!
        - Пусть введут, - хрипло приказал Старый утренних.
        И ввели дикаря. Он был невредим и разума не утратил, хотя, надо полагать, был близок к тому. Его белые от ужаса глаза вряд ли что видели перед собой.
        Лицо его… Все невольно оглянулись на светлокожего оборотня, поражённые сходством, затем снова повернулись к пленному.
        Отличная мишень, как и все дикари с их любовью к ярким цветам. Накидка из алой тапы. Ноги до колен заключены в тяжёлую кожу, туловище - в сверкающий панцирь, подобный панцирю краба. Глупого краба, который думает, что его не пробьёт острога… Да, кажется, Старые были правы: металла на континенте много, но что с ним делать, там явно не знают…
        Слева и чуть сзади от пленного стоял и ослепительно улыбался Ахи - воспитатель диверсионной группы, организатор и исполнитель похищения. В руках он держал то, что счёл необходимым у дикаря отобрать: какое-то жалкое подобие ручного ракетомёта (кажется, даже однозарядное) и нечто вроде плоской металлической остроги с бессмысленно сложной рукояткой.
        Внезапно Старый утренних мелко закашлялся, отвернув лицо к плечу. Это длилось довольно долго, и сидящие начали уже беспокоиться, пока не поняли вдруг, что никакой это не кашель, а просто приступ нервного смеха.
        Дело в том, что, кроме массивной золотой цепи, шею пленника охватывала серебряная цепочка потоньше. И на цепочке этой, как раз посередине груди, словно некий орден или редкостная драгоценность, болталась стреляная керамическая ракета малого калибра.
        Каравелла «Святая Дева». Последний день плавания
        Грешен я перед тобой, о Господи, ибо не было надежды в сердце моём, а было лишь отчаяние, когда падали с неба воющие драконы и шли на абордаж нагие татуированные дети сатаны, когда гнался за нами и не мог догнать призрачный корабль, когда в злобе своей начал он бросать вослед клочья адского пламени и горела вокруг вода!
        Грешен я перед тобой, о Господи! Не верил я, малодушный и усомнившийся, что свершится чудо и невредимой пройдёт каравелла сквозь геенну огненную и сквозь водную пустыню!
        Прости недостойного раба твоего, что не сразу уразумел он тайный смысл ниспосланного тобой испытания. Ослеплённые гордыней, ринулись мы во владения дьявола, забыв, что человек всего лишь прах земной, не более.
        Смирением и благодарностью полны наши сердца, о Господи! Тридцать дней и ещё два дня шла каравелла обратным путём, и ад неотступно следовал за нами. Каждый день слышали мы в отдалении продолжительный воющий свист, леденящий душу, и мерещились на горизонте корабли-призраки, и думалось, Господи: пришёл наш последний час.
        Слёзы застилают мой взор и мешают видеть показавшиеся в морской дымке родные берега. Даруй им покой, о Господи! Пусть мирно трудится пахарь, пусть молятся за него пастыри, пусть суд кесаря будет справедлив и мудр! И пусть никто никогда не дерзнёт направить судно своё в океан, ища богатства и славы!
        Вот опять этот отдалённый воющий свист! Даже здесь не покидает он нас и словно грозит вослед. Но нет, напрасно злобствует ад - вот уже глаз мой различает устремлённые к небесам очертания собора, и розовеет правее дворец, и теснятся дома… Но что это? Вой как будто становится ближе, он крепнет, растёт, он падает на нас со стороны солнца…
        Не покинь нас, Господи!
        1990
        Разбойничья злая луна
        Глава 1. Миражи над красной пустыней
        Неисправим человек: раздет, избит, обобран - а всё ещё требует какой-то справедливости! Ну сорвут с лица повязку, выведут в пустыню, отпустят шагов на двадцать - и, приказав обернуться, шевельнут по команде чуть вогнутыми зеркальными щитами. И вспыхнет, ослепит, полоснёт нестерпимо белое колючее пламя - собственно, последнее, что ты запомнишь, не считая, конечно, боли. Рассказывай потом матери-верблюдице, как справедливо поступили с тобой на земле…
        А ведь самое забавное, что и впрямь справедливо… Вспомни: когда этот ублюдок Орейя Четвёртый отрёкся, разве не ликовал ты вместе со всеми? Ах да, конечно… Ликовал, но по другому поводу. По поводу грядущей свободы Пальмовой Дороги. Я даже не спрашиваю, зачем она была тебе нужна, эта свобода… Родина? Да знаешь ли ты вообще, что это такое? Это то, что выведет тебя в пустыню и, отпустив на двадцать шагов, прикажет обернуться…
        Такие вот изысканно-крамольные мысли складывались под белой головной накидкой, прихваченной потёртым кожаным обручем. Владелец и накидки, и мыслей, рослый молодой человек в просторном, выжженном солнцем балахоне… Да полно, молодой ли? Лицо человека скрывала повязка, смуглый лоб был собран в морщины, и поди пойми: на несколько мгновений собран или уже навсегда. Глаза - безнадёжно усталые, с затаённой горькой усмешкой. В пустыне вообще сложно угадать возраст человека. Думаешь - старик, а ему чуть больше двадцати. Хотя тут за одно утро постареешь, если вот так, упираясь, налегать из последних сил на отполированный ладонями пятый брус правого борта!
        Торговая каторга - скрипучий деревянный корпус на четырёх бочонкообразных колёсах, снабжённый коротенькой мачтой, - ползла по краю щебнистой пустыни Папалан. Кончик длинного вымпела, именуемого хвостом, уныло волочился по камням. Нос каторги был нелепо стёсан. Раньше там красовалась резная верблюжья голова с толстым рогом во лбу, но после памятного указа пришлось её срубить…
        В путь двинулись, едва рассвело. На ночной переход хозяин не отважился: места самые разбойничьи, да и луна вот-вот станет полной…
        Под широкими ободьями скрипел и потрескивал красноватый, быстро накаляющийся щебень. Мерно ступали ноги в широких плоских башмаках-пескоступах. Каторжанин загадочных лет, идущий за пятым брусом, помалкивал. Зато напарник его, чей преклонный возраст скрыть было уже невозможно, начал ворчать ещё до рассвета…
        - Не тому поддались… не тому… - озабоченно шамкал он, и каторжанину помоложе невольно пришло в голову, что его мысли каким-то образом передались старику. Хотя, кто знает, может быть, сейчас и на правом борту, и на левом все думали об одном и том же…
        Вообще примечательный старикан. Повязка, прикрывающая серое, растрескавшееся, как такыр, лицо, приспущена чуть ниже переносицы, на месте впалого рта - влажное пятно. Брови - дыбом, выпученные бессмысленные глаза. И всё время бормочет, бормочет…
        - Раньше - да… Раньше - жили… А чего не жить?.. Катят каторгу голорылые, а мы им: «Куда?..» Они: «Да в Ар-Нау…» - «А ну по денежке с бруса - и кати дальше…» А теперь вот сами брус толкаем… Срамота…
        Колыхались прозрачные полотнища зноя, изгибая волной красноватую, плоскую, как церемониальный щит, равнину. Трепетала над бортом матерчатая, пока ещё бесполезная покрышка. В полдень от неё какая-никакая, а тень, но утром солнце жалит сбоку и укрыться от него невозможно. Разве что повезёт - и твой борт окажется теневым. Сегодня вот не повезло… Плохо смазанная задняя ось жалобно скулила по-собачьи. А старик всё бубнил:
        - Орейя им, видишь, не угодил… Свободы захотелось… У, вар-раны…
        Его молчаливый сосед ткнулся залитой потом бровью в тройную, схваченную нитью складку на правом плече. Шамканье старика уже начинало надоедать.
        - Вот выйдет указ - и всё… Будем тоже тогда ходить голорылые…
        - Ох, доболтаешься, дед! - не выдержав, сказал молчаливый. - За голорылых сейчас к брусу на год приковывают. А за Орейю и вовсе…
        Старик вздрогнул и выкатил на соседа глаза. Надо полагать, он и не подозревал, что мыслит вслух.
        - Ты… это… - молвил он наконец, проморгавшись. - Сам-то… Молодой ещё… Вон три складки на плече сделал… А за такое тоже, знаешь, что бывает?..
        Тот не ответил и покрепче налёг на отполированное ладонями дерево. «Добраться бы до тени, - тоскливо подумал он. - Прилечь под взбрызнутой листвой, и чтобы кувшинчик вина в мокрой фуфаечке на металлическом блюдце с водой… Сколько же ещё толкать этот брус? Ох, не сделает хозяин утреннего привала - места опасные, ровные… Того и гляди разбойнички накатят. Да тот же тёзка Шарлах, к примеру… Почти тёзка. Убрать титул, добавить в конце букву «иат» - и будем полные тёзки… Шарлах… Кличка, конечно… Явно простолюдин и, скорее всего, из отцовской тени. Может быть, я даже с ним когда-то играл мальчишкой… Играл, спорил, дрался… Только звали его тогда, конечно, по-другому… А интересно было бы встретиться…»
        - А? Что? - заламывая бровь, грозно вопрошал тем временем старый каторжанин. Надтреснутый голос его разносился вдоль борта, кое-кто за другими брусьями уже посмеивался. - Три складки! Да ты знаешь вообще, что это такое - три складки?.. Ты кто? Имя твоё - как?
        - Ар-Шарлахи, - внятно отозвался тот, что помоложе.
        Борт дружно взгоготнул и вдруг примолк.
        - Правда, что ли? - недоверчиво спросили откуда-то сзади.
        Назвавшийся Ар-Шарлахи не ответил. «Ничего не хочу, - думал он. - Добраться до тени, рассчитаться с хозяином, хлебнуть прохладного вина, отчудить что-нибудь этакое… посмешнее… подцепить какую-нибудь… податливую, круглолицую…»
        - Эх… - горестно вздохнул кто-то. - Ну мы - ладно! Но когда уже и владыки каторгу катают - это что же такое делается?..
        - Ничего! - злорадно отвечали ему с того борта. - Проспали Пальмовую дорогу - пусть теперь катают!..
        Внезапно в спину толкнул тёплый, почти уже горячий ветер. Потом снова. Затрепыхалась, захлопала над головой матерчатая покрышка. А вот это весьма кстати. Так, глядишь, и парусок поставим… Хотя, опять же, разбойнички… Им этот ветер тоже на руку.
        Где-то там вверху по настилу забегали, засуетились, хлопнуло плетённое из пальмовых волокон полотнище - и каторга рывком прибавила ход. Щебень бойко затрещал под колёсами, шаг пришлось удлинить. Каторжане теперь просто шли за брусьями, скорее опираясь на них, нежели толкая.
        Хрустнув щебнем, спрыгнул на землю повеселевший хозяин. Был он, подобно большинству уроженцев Пальмовой дороги, крепок, высок, костляв. Одежда - почти такая же, что и у каторжан: широкий белый балахон да прихваченная обручем головная накидка - поновее, правда, почище, чем у других. Внимательные тёмные глаза над приспущенной повязкой насмешливо прищурены. Плащ на правом плече заботливо уложен широкой складкой - стало быть, тоже не из простых.
        Оглядел борт и зашагал рядом. Ноги решил размять. Ну и язык заодно.
        - Что приуныли, скарабеи? - бодро окликнул он каторжан. - Кати-кати, до полудня ещё далеко! Вот выйдем к сухому руслу - там и отдохнём!..
        - Да кивающий молот меня раздроби!.. - еле слышно процедил всё тот же злой голос с левого борта. - Шарлаха на тебя нет с Алият…
        К счастью, владелец каторги не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.
        «Алият?.. Странно… - подумалось Ар-Шарлахи. - Это ведь он наверняка какого-то разбойника помянул. А имя - женское… Неужто и бабы в разбой пустились? Да, времена…»
        - Хорошо хоть хозяин свой… - снова забормотал идущий справа от Ар-Шарлахи старикан. - А вот к голорылому попадёшь - намаешься…
        - Всё ворчишь? - добродушно осведомился хозяин, чуть приотстав и поравнявшись с пятым брусом. Глаза над повязкой стали вдруг тревожны, меж упрямых бровей залегла складка. - Вот когда вдоль русла пойдём - наломаемся, - сообщил он как бы по секрету. - Там по левую руку такие барханы ветром намыло - каторгу не протолкнёшь. А придётся - куда денешься?..
        - А правее взять? - спросил Ар-Шарлахи, поскольку хозяин, судя по всему, заводил разговор именно с ним.
        - Правее… - Владелец каторги усмехнулся, колыхнув дыханием повязку. - Если правее - как раз на Шарлаха и накатишь. Ищи тогда правды! Особенно теперь, после указа…
        Красная пустыня Папалан скалилась крупными обломками, дразнила миражами. Уже дважды надвигалось на каторгу сухое русло с грядой белых, как кость, барханов и, помаячив, снова втягивалось за ровный горизонт. Каторжане взирали на жестокие эти чудеса равнодушно - все знали, что до сухого русла ещё идти да идти. Морок, он и есть морок… Пожалуй, один лишь придурковатый косоплечий подросток, изнемогающий с непривычки за третьим брусом, каждый раз с надеждой въедался глазами в невесть откуда возникшие здесь пески.
        - Что за указ, почтеннейший? Какой-нибудь новый?
        Хозяин насупился и некоторое время шёл молча. Скрипел щебень, ныла задняя ось, горячий ветер трепал края полога.
        - Государь наш, непостижимый и бессмертный, - не разжимая зубов, сказал наконец хозяин, - изволил издать указ, что разбоя в подвластных ему землях больше нет.
        От изумления у Ар-Шарлахи даже усталость прошла.
        - Как? - выдохнул он в полном восторге.
        - А так, - буркнул хозяин. - Тот же, кто утверждает, что каторга его была разбита и ограблена, есть клеветник и подлежит наказанию.
        Некоторое время шли в оторопелом молчании. Потом весь борт разом приглушённо загомонил, зашептался:
        - …Это что же теперь?..
        - …И не пожалуешься?..
        - …Н-ну, скарабеи, дела-а…
        - А велико ли наказание, почтеннейший? - громко спросил кто-то с левого борта. На той стороне тоже, оказывается, прислушивались к разговору.
        - Судно и товары - в казну, - сухо отвечал хозяин, - а самих - на ртутные рудники, щиты зеркалить.
        - Ох-х… - вырвалось испуганно сразу из-под нескольких повязок. Рудников боялись. Уж лучше на цепь в боевую каторгу - во тьме, духоте и вони толкать ногами перекладины ведущего барабана.
        - Жаль… - звучно и задумчиво молвил Ар-Шарлахи. И, выдержав паузу, пояснил в наступившей тишине, нарушаемой лишь скрипом щебня да поскуливаниями задней оси: - Жаль, что, будучи пьян в порту Зибра, прослушал я оглашение великого этого указа…
        Хозяин заморгал и уставился на Ар-Шарлахи. Боязливо прыснул подросток за третьим брусом. На левом борту кто-то загоготал в голос.
        - Нет, право! Божественная мудрость нашего государя подчас страшит меня, а подчас ужасает, - чувствуя приступ вдохновения, невозмутимо продолжал Ар-Шарлахи. - Посудите сами, сколько бы денег и войска потратил иной правитель, дабы смирить разбой в пустынях! Государю же это стоило пергаментного свитка и собственноручной подписи… Всего один росчерк - и вот он, долгожданный покой Пальмовой дороги! Во-первых, ни единой жалобы. Во-вторых, кто же теперь даст себя ограбить? Отныне уже не купец будет бояться разбойника, но разбойник купца…
        - Ну ты… осторожнее… - малость придя в себя, молвил с оглядкой хозяин. - Про государя-то…
        Но Ар-Шарлахи и сам почувствовал, что пора закусить повязку.
        - Удивляться величию мудрости - прямой долг подданного, - кротко заметил он и умолк.
        Стало слышно, как на левом борту кто-то из скарабеев давится смехом.
        - Ну вы, там! - гаркнул, озверев, хозяин. - На левом! Я вам сейчас похихикаю!.. - Он снова повернулся к Ар-Шарлахи. - Всё хотел тебя спросить, досточтимый, - начал он не без ехидства. - А как же так вышло, что ты сам брус толкаешь? Сын владыки, три складки… Как же так?
        Ар-Шарлахи вздохнул.
        - Жить-то на что-то надо? - нехотя ответил он.
        - Так вам же от государя было жалованье положено… - вкрадчиво допытывался хозяин. - Не хватает, что ли?
        Теперь взгоготнули разом оба борта. Каторжане любили такие представления. Оглянуться не успеешь - уже привал.
        - Положено… - Ар-Шарлахи усмехнулся. - А чиновнику, который мне это жалованье привозил, - как полагаешь, почтеннейший? - тоже ведь кушать хочется… Он мне прямо сказал: «Половину - тебе, половину - мне». Да и я тоже хорош: нет чтобы согласиться - пригрозил, что поеду пожалуюсь в предгорья. А он испугался, дурачок, что в самом деле поеду, ну и послал донос. Будто бы я и разбойник Шарлах - одно и то же лицо. Имена-то похожи…
        - И поверили? - ахнул хозяин, с любопытством глядя на благородного каторжанина.
        - Поверить - не поверили, а жалованья на всякий случай лишили…
        - Да-а… - помрачнев, протянул хозяин. - Времена…
        И как бы невзначай огладил широкую складку плаща на костистом своём плече.
        Справа на горизонте чуть шевелился и подрагивал чёрный обуглившийся скелет военной каторги. Казалось, там, в зыбком красноватом мареве, выбирается из норы огромное насекомое. Чуть поодаль чернел ещё один остов…
        Даже не верится: всего пять лет назад отрёкся от престола Орейя Четвёртый, и последний! Пять лет назад раскололась великая держава, засверкали в пустыне круглые, чуть вогнутые зеркала боевых щитов, запылали колёсные парусники - и все оазисы вдоль горных отрогов Харвы отделились, ушли, прихватив с собой и Пальмовую дорогу, имевшую глупость в общем угаре поддержать этих голорылых ублюдков…

* * *
        Краешек хилой тени от матерчатой покрышки коснулся наконец лица, но это уже не имело значения. Вскоре каторга, поскрипывая, вползла в настоящую плотную тень слоистого выветрившегося останца, за которым кончалась щебнистая пустыня Папалан и начинались белые, прокалённые насквозь барханы Чубарры. Поскольку судно принадлежало купцу, а не престолу, прикованных каторжан на нём не водилось - одни наёмники. Скарабеи разбрелись по округе: кто принялся собирать обломки парусника, брошенного когда-то пылевой бурей на эту слоистую выветрившуюся скалу, кто направился с кожаными вёдрами к выдолбленному в камне водосборному колодцу; из каторги вынесли жаровню, развели огонь. После неспешной молчаливой трапезы прилегли в тени каждый на своём коврике. Кое-кто удалился за россыпи обломков - не иначе тайком помолиться верблюду по имени Ганеб. Остальные сделали вид, что не заметили отсутствия товарищей, хотя прекрасно знали: един Бог в Харве, вот уже год как един. Ему, и только ему надлежит возносить теперь мольбы и благодарения.
        Ар-Шарлахи надеялся вздремнуть, но тут рядом затеяли горячий и на редкость содержательный диспут о том, скольких человек мог вынести один верблюд. Тот же Ганеб, к примеру… Самым горластым спорщиком оказался старик-каторжанин.
        - Пятерых? - презрительно вскрикивал он. - А сорок не хочешь? Пя-те-рых!..
        - Да это что же они? С каторгу, что ли, были?
        - А хоть бы и с каторгу!
        Послышалось недоверчивое хмыканье.
        - Чего ж они все сдохли, раз такие здоровые?..
        - Потому и сдохли! Их же через горы вели! А что им в горах жрать? На вершинах снег один да лёд!..
        - А я вот чего не пойму, - вмешался ещё один голос. - Ну ладно, здоровые они были, с каторгу, ладно… А товары-то на них как возить? Тюки, ящики…
        - Н-ну… - Старик замялся, покряхтел. - Под брюхо, видать, подвешивали.
        - А почему не на спину?
        - На спину! На спине - люди…
        - В задницу заталкивали, - не подумав, проворчал Ар-Шарлахи и был изумлён взрывом хохота. Негромкая реплика легла в паузу как нельзя удачнее.
        Каторжане ржали самозабвенно, с завизгом. Крикливый старикан пытался их переорать, но с тем же успехом он мог бы соперничать с рёвом песчаной бури. А тут ещё кто-то предположил, постанывая, как в таком случае этих самых верблюдов разгружали, - и хохот грянул вновь.
        Посмеиваясь, подошёл хозяин, стал слушать.
        - Безбожник ты!.. - заходился старикан. - Вот и видно, что в Харве учился, набрался у голорылых!.. Учёный! Да как у тебя язык повернулся?.. Про верблюдов - такое! Да на них твои предки в этот мир пришли!..
        - Э! Э! Скарабеи! - встревожился хозяин. - А ну давай о чём-нибудь другом! Этак вы меня и впрямь на рудники укатаете…
        Договорить он не успел, потому что в следующий миг со стороны красноватой пустыни Папалан нахлынул морок. Горизонт словно размыло, и в небе внезапно опрокинулась, зашевелила барханами невиданная зеленовато-серая пустыня. Ар-Шарлахи медленно поднялся с коврика. Он не раз читал о таком и слышал, но видел он это впервые. Вокруг задвигались, вставая, испуганные каторжане. Послышались сдавленные восклицания, шумные судорожные вздохи.
        - Что это?
        В синевато-серых волнующихся барханах тонул странный корабль - с мачтами, но без парусов. Серый, ощетинившийся какими-то трубами. Пустыня вобрала его необычно массивное тулово так глубоко, что колёс уже не было видно. Да нет, колёс просто не было… Не было и быть не могло.
        - Море, - глухо сказал Ар-Шарлахи, и в этот миг видение сгинуло. Несколько секунд все стояли не шелохнувшись и слепо смотрели в опустевшее небо над красной щебнистой равниной.
        - А… а что это… море? - заикаясь, спросил подросток.
        - Смерть, - жёстко бросил кто-то из каторжан. - Увидел - значит готовь полотно и рой яму…
        - Без корабля - оно бы ещё ничего… - испуганно бормотал старик. - А вот с кораблём…
        Подросток тихонько завыл. Мысль о скорой смерти ужаснула мальчишку.
        - Да заткните ему рот кто-нибудь, - сердито сказал хозяин и резко повернулся к Ар-Шарлахи. - Дед болтает, ты в Харве учился… Должен знать… В книгах-то что об этом сказано?
        Ар-Шарлахи неопределённо повёл плечом, украшенным тремя складками.
        - Премудрый Гоен утверждает, что это царство мёртвых. Потому так и называется - море… Попасть туда можно только после смерти. А живым оно является лишь в миражах - как напоминание.
        - А другие? - жадно спросил хозяин. - Другие что пишут?
        - Ну… Андрба, например, возражает Гоену и говорит, что искупавшийся в морской воде станет бессмертным.
        - Да? - с надеждой переспросил хозяин и тут же спохватился. - Постой-постой, а что толку купаться, если помер? Живым-то туда не попасть…
        Ар-Шарлахи осклабился под повязкой:
        - А вот об этом премудрый Андрба умалчивает…
        Глава 2. Судья собственной тени
        Полдень уже дохнул горячим ртом на маленький оазис, до сих пор по привычке именуемый тенью Ар-Мауры, а в глинобитном дворике с высокими стенами, выложенными голубыми с пунцовой прожилкой изразцами, было прохладно и сумрачно. Листва, провисающая подобно потолку, просевшему под собственной тяжестью, мерцала крупными каплями влаги. На плоских чистых камнях стояли прозрачные лужицы.
        Добровольно в этот гулкий дворик старались не попадать. Это там, снаружи, на выжженных солнцем кривых улочках с их мягкой белой пылью и сухими арыками, ты мог куражиться, шуметь, строить из себя отчаянного. Здесь же, в остолбенелой тишине и прохладе, немедленно пробирал запоздалый озноб, а отчётливый внятный звук оборвавшейся капли заставлял вздрогнуть.
        Сам досточтимый Ар-Маура, в прошлом владыка, а ныне судья собственной тени, огромный, грузный, восседал, как и подобает чиновнику государя, не на коврике, а на высоком резном стуле. Один глаз судьи был презрительно прищурен, другой раскрыт широко и беспощадно. Белоснежная повязка небрежно приспущена чуть ли не до кончика горбатого мясистого носа. И хотя смотрел досточтимый исключительно на обвиняемого, каждый из свидетелей, несомненно, успел уже десять раз раскаяться в том, что ввязался в эту историю.
        Владелец кофейни (стражников кликнул именно он) судорожно сглотнул и поправил свою повязку, подтянув полотно до самых глаз. Опасливо покосился на дверь и тут же, спохватившись, снова уставился на судью.
        По сторонам узкой входной двери замерли два голорылых идола - стражники из предгорий. Лица - каменные. Металлические зеркала прямоугольных парадных щитов недвижны, словно не в руках их держат, а к стене прислонили. Бесстыжий всё-таки в Харве народ… Весь срам наружу, как у женщин: рот, нос… Тьфу!..
        Ещё один голорылый идол возвышался у крохотного фонтанчика, тоже неподвижный, но по несколько иной причине. Государь единой Харвы, непостижимый и бессмертный Улькар, был изваян из мрамора в обычной своей позиции: гордо вздёрнутая и чуть отвёрнутая в сторону голова, в руках - пучок молний и свиток указов. И тоже весь срам наружу. Вот и поклоняйся такому…
        А досточтимый Ар-Маура всё смотрел и смотрел на обвиняемого. Не то брезгливо, не то с ненавистью. Наконец вздохнул и покосился на истца, с самым преданным видом подавшегося к судейскому креслу.
        - Говори… - прозвучал равнодушный хрипловатый голос.
        Истец зябко повёл плечами и начал торопливо и сбивчиво:
        - Досточтимому Ар-Мауре… да оценит государь его добродетели… известно… - Тут владелец кофейни кое-как совладал с собой и продолжал дрожащим от обиды голосом: - Заведение у меня, любой скажет, приличное… для достойных людей… Пришёл - значит пей, в кости играй, беседуй… А чтобы песенки петь - это вон на улицу иди ступай… Домой вон иди и пой…
        Тут судья как бы поменял глаза: широко раскрытое око презрительно прищурилось, а прищуренное - хищно раскрылось. Истца это поразило настолько, что он осёкся на полуслове.
        - Пел… песенки… - неспешно и хрипловато проговорил досточтимый Ар-Маура. Лицо его как-то странно передёрнулось под повязкой, и он снова въелся яростным своим оком в обвиняемого. - И о чём же?
        Вопрос застал владельца кофейни врасплох.
        - Э-э… - Он беспомощно оглянулся на двух свидетелей и облизнул губы. - Ну… просто песенки… Так, чепуха какая-то… И нескладно даже…
        Насторожившийся было судья расслабился, причём вид у него, следует заметить, стал несколько разочарованный.
        - Дальше, - сердито буркнул он.
        - Я подошёл, говорю: иди вон, говорю, на улицу пой, а у меня заведение приличное… А он поймал муху…
        Досточтимый Ар-Маура досадливо поморщился и чуть мотнул головой. Владелец кофейни запнулся.
        - Дальше! - проскрежетал судья.
        - П-поймал муху… и начал кричать, что у неё шесть лапок, а не четыре… что я нарочно развожу незаконных мух… А потом стал обрывать ей лишние лапки… И ещё сказал, что я враг государю, потому что развёл незаконных мух и…
        Видимая часть лица досточтимого Ар-Мауры выказала крайнее раздражение, но в то же время и некоторую растерянность. Судья крякнул, оглянулся и щёлкнул пальцами. Во дворик по оперённой лесенке торопливо сбежал молоденький тщедушный секретарь (тоже из голорылых) и замер в полупоклоне.
        - Ну-ка, взгляни пойди, - недовольно покряхтев, проговорил судья. - Буква «кор», раздел, по-моему, девятый… О летающих и пернатых.
        - Что именно? - почтительно осведомился секретарь.
        - Или, может, наизусть вспомнишь?.. Сколько там лапок должно быть у мухи?
        Секретарь возвёл глаза к обильно увлажнённой листве. Крупная капля сорвалась и разбилась о его бледный высокий лоб. Далее бесстыдно оголённое лицо юноши озарилось радостью, и, прикрыв веки, он процитировал нараспев:
        - Летающим же насекомым надлежит иметь два прозрачных крыла для полёта и четыре лапки для хождения…
        - Так… - несколько озадаченно сказал судья. - Ладно… Иди…
        Довольный собой секретарь, не касаясь ажурных перилец, взлетел по лесенке на второй этаж, где у него хранились копии указов.
        На минуту судья погрузился в тягостное раздумье. В тоскливом предчувствии истец и свидетели затаили дыхание. Обвиняемый вздохнул и переступил с ноги на ногу.
        - Отрадно видеть, - неспешно заговорил наконец Ар-Маура, и голос его с каждым словом наливался жёлчью, - ту ревность, с которой подданные государя следят за точным исполнением его указов. Даже количество лапок у мухи не избегнет их острого взора. Будь вы четверо чуть поумнее, я бы заподозрил вас в издевательстве над законом. Однако, поскольку указа против глупости пока ещё не издано, считайте, что вы легко отделались. Присуждаю: издержки разложить на истца и свидетелей, дабы впредь не беспокоили судью попусту. Что же касается тебя, красавец… - Ар-Маура развернулся всем своим грузным телом к обвиняемому. - Что-то слишком часто мы стали с тобой встречаться. Полторы луны назад тебя, помнится, уже приводили сюда за какие-то проказы. Поэтому сегодняшнюю ночь ты проведёшь в яме, а завтра чтобы ноги твоей здесь не было! - Он помедлил, как бы сожалея о мягкости приговора, потом кивнул стражам. - Этих троих - к казначею, а этого умника запереть пока здесь, в доме. Я ещё с ним сегодня побеседую…
        Истец и свидетели облегчённо вздохнули. Можно сказать, повезло… Что же касается обвиняемого, то он, кажется, так не считал. Вид у него, во всяком случае, был озадаченный и даже слегка обиженный.

* * *
        Три остальных приговора тоже пришлось смягчить. Пусть думают, что грозный Ар-Маура просто пребывал сегодня в хорошем настроении. В конце концов, он тоже человек.
        Присудив напоследок пойманному на краже бродяге всего-навсего толкнуть брус казённой каторги до Зибры и обратно, Ар-Маура тяжело поднялся с высокого резного стула и, прихрамывая, удалился в дом. Приятно удивил секретаря и слуг, отпустив их до вечера по своим делам. Усмехнувшись, подумал, что день этот войдёт в легенду. День, когда Ар-Маура был добрым…
        Оставшись на мужской половине один, судья собственноручно расстелил два коврика, бросил на пол подушки, поставил на серебряный поднос кувшин в мокрой фуфаечке и плоские чашки. Затем снял с пояса ключи и открыл узкую дверь в стене. Заключённый (он сидел в углу, подобрав под себя ноги) поднял голову и хмуро всмотрелся в огромную, заслонившую проём фигуру.
        - Ну? - укоризненно молвил досточтимый Ар-Маура. - И долго мне ещё тебя выручать прикажешь?
        Заключённый фыркнул.
        - Ты называешь это - выручать? - сварливо спросил он. - Спасибо, выручил! Укатал в яму ни за что…
        - Ничего, - проворчал Ар-Маура. - Переночуешь - впредь умнее будешь. Вставай, пошли. М-мухоборец…
        Узник поднялся, оказавшись вдруг почти одного роста с огромным судьёй. Наблюдай за ними кто-нибудь со стороны, он был бы поражён, насколько эти двое похожи друг на друга. Такое впечатление, что разница между ними заключалась лишь в возрасте, дородности и хромоте.
        - Надеюсь, досточтимый Ар-Шарлахи не откажется разделить со мной скромную трапезу и неторопливую беседу? - довольно ядовито осведомился судья.
        Узник во все глаза глядел на кувшин вина во влажной фуфаечке и на блюдо с фруктами.
        - Знаешь… - сказал он, сглотнув. - Всю дорогу до твоей тени только об этом и мечтал…
        - Ну, что ты пьяница, мне известно, - заметил судья, опускаясь на коврик справа и подкладывая подушки поудобнее. - Прошу. И если не возражаешь… - Он запустил руку под головную накидку и сбросил с лица повязку - жест, который ужаснул бы любого жителя Пальмовой дороги.
        Ар-Шарлахи лишь усмехнулся и тоже обнажил лицо. Оба когда-то (правда, в разное время) учились в Харве, так что многие обычаи голорылых давно уже не казались им неприличными и ужасными. Кроме того, и Ар-Мауры, и Ар-Шарлахи происходили по прямой линии от погонщиков верблюда по имени Ганеб, а сородичам стесняться друг друга не пристало.
        Собственной рукою судья разлил вино в чашки.
        - Да веет твоя тень прохладой до скончания века, - вполне серьёзно произнёс Ар-Шарлахи ритуальное пожелание.
        - Издеваешься? - ворчливо осведомился судья. - Моя тень вот уже два года как принадлежит государю.
        - Тем не менее… - со вздохом заметил молодой собеседник. - Живёшь - как жил. Можно сказать, правишь…
        Согласно обычаю прикоснулся краем чашки ко лбу и лишь после этого отхлебнул.
        - Да и вино у тебя - позавидуешь, - добавил он довольно-таки уныло.
        - Позавидуют, - сквозь зубы ответил судья. - Рано или поздно - позавидуют. Сгонят с кресла - будем тогда вместе брус толкать…
        И тоже коснулся чашкой лба.
        Ар-Шарлахи тем временем (опять-таки следуя обычаю) очистил апельсин и, разломив, протянул одну из половинок судье.
        - Значит, говоришь, всю дорогу мечтал о холодном вине? - задумчиво молвил Ар-Маура, принимая пол-апельсина. - Почему же не зашёл? Гордый?
        Ар-Шарлахи досадливо пожал плечом и не ответил.
        - Ну да, понимаю… - Судья покивал. - Предпочёл, чтобы тебя ко мне привели… Должен сказать, наделал ты мне сегодня испугу! Помнишь, когда о песенках речь зашла?.. Тут стража стоит, там секретарь, да ещё и свидетели эти… Смотри, досточтимый, допоёшься… Дошутишься!.. - Судья отхлебнул и пристально взглянул на собеседника поверх чашки. - Стишок о верноподданном водопаде, надо полагать, твоё сочинение?
        Тот слегка смутился.
        - Первый раз слышу, - уклончиво пробормотал он. - Что за стишок?
        - Ну как же! Стишок известный… О том, как река, услышав указ государя, что воде надлежит течь сверху вниз, а не иначе, рухнула с обрыва сразу на три сажени… А про кивающие молоты? Дескать, молоты кивали-кивали, а Улькар в ответ даже и не кивнул!.. Ох, досточтимый… - Судья покачал головой. - Слушай, а что, у мухи в самом деле шесть лапок?
        - Вообще-то, шесть, - сказал Ар-Шарлахи, смакуя вино по глоточку. - Но я подозреваю, что секретари государя, вместо того чтобы поймать муху и пересчитать ей конечности, опять доверились трудам премудрого Андрбы. Он, видишь ли, тоже был убеждён, что лапок у мухи всего четыре… И что овёс - это выродившаяся пшеница…
        - Я смотрю, ты всерьёз учился в Харве, - заметил судья. - Я вот там всё больше дрался да пьянствовал… - Тяжёлое лицо его глинистого цвета помрачнело, серебристая щетина на щеках залегла грузными кольчужными складками. - Да, времена… - глухо сказал он. - А знаешь… Я ведь учился вместе с Улькаром.
        - С государем?! - Ар-Шарлахи был настолько поражён, что даже отставил чашку. - И… что? Он уже тогда?..
        - Нет, - бросил судья, жёстко усмехнувшись. - Тогда он был вполне нормален, если ты имеешь в виду именно это. Более скучного собеседника свет не видывал, да и способности у него были, помнится, самые средние…
        Ар-Маура помолчал, нахмурился, задумчиво покачнул вино в своей чашке.
        - До сих пор не могу понять… - признался он вдруг с горестным недоумением. - Как ему всё это удалось? Ну ладно, отречение Орейи, мятеж в Харве… Но когда сказали, что во главе заговора стоит Улькар, знаешь, я удивился. Он ведь, между нами, и храбростью-то особой никогда не блистал… А чему ты улыбаешься?
        - Так… - лукаво молвил Ар-Шарлахи, снова беря чашку. - Забавно… Узник и судья возлежат за вином и ведут крамольные беседы…
        - Брось, - сказал Ар-Маура. - Подслушивать некому… Да и с кем мне ещё об этом поговорить, сам подумай! Не с секретарём же… - Помолчал, вздохнул. - Мне иногда кажется, что в жизни своей я знал трёх разных Улькаров…
        - То есть?
        Судья досадливо шевельнул седеющей бровью. Надо полагать, подобные мысли не давали ему покоя уже давно.
        - Сам смотри… Первый - ничем не выдающийся отпрыск древнего рода. Великовозрастный оболтус, с которым я шатался по весёлым кварталам… Второй - вождь заговорщиков, дерзкий до безумия, удачливый во всём… Ну вот как это он, например, умудрился выиграть битву при Заугаре? Убей не пойму…
        - Он впервые применил там вогнутые щиты, - напомнил Ар-Шарлахи. - У кимирцев их тогда ещё не было…
        - А откуда они вообще взялись? - перебил судья. - Он что, сам их выдумал? Ты когда-нибудь в руках держал такой щит? Бросает солнечный свет в одну точку на двадцать-тридцать шагов! Кто их ему дал? Как такое вообще можно выковать? Нет, как хочешь, а без колдовства здесь не обошлось…
        - Нганга ондонго, - меланхолически молвил Ар-Шарлахи, в свою очередь разливая вино в чашки.
        - Что-что?
        - Заклинание, - со вздохом пояснил тот. - А может, и ругательство. Я его услышал от Левве… Он ведь изучал, если помнишь, язык туземцев. За что и был затоптан сразу после воцарения… Однако, согласно указу государя, колдовства не существует. Странно, что я напоминаю об этом судье… Да! - Он оживился. - Вот я что ещё слышал! Будто вогнутые щиты скованы для Улькара кивающими молотами…
        Судья недоумённо сдвинул брови:
        - Ты что-нибудь о них знаешь?
        - О кивающих молотах? Да нет, ничего… Знаю только, что все их боятся, но никто не видел… Премудрый Гоен считал их просто суеверием… Но мы, по-моему, отвлеклись… Так что там третий Улькар?
        - Третий… - Тяжёлое лицо досточтимого Ар-Мауры дрогнуло и застыло в скорбной гримасе. - А третий - безумец, которому ударила в голову власть. Знаешь, когда он разрушил храм Четырёх Верблюдов и объявил себя богом, мне стало страшно. Боги не прощают тех, кто помнит их ещё людьми… Потом этот указ о собственном бессмертии… А уж когда он начал издавать законы природы…
        - Нет, почему же, - деликатно возразил Ар-Шарлахи, а в глазах у самого тушканчики плясали. - Законы природы - это мудро. Воде надлежит течь сверху вниз. Стало быть, учись у воды, как надо исполнять законы…
        Судья не слушал. Лицо его было по-прежнему угрюмо.
        - Я давно уже перестал понимать, что происходит, - устало пожаловался он. - Разворачиваешь свиток с новым указом - и заранее ждёшь бунта. А бунта всё нет и нет…
        Ар-Шарлахи с любопытством взглянул на судью.
        - Зачем же бунтовать? - сказал он. - Можно просто не исполнять. Или исполнять, но наполовину… Как, собственно, и делается.
        - Да? Ты так полагаешь? А вот представь: придёт завтра указ, что всем подданным надлежит ходить с открытыми лицами… И что тогда?
        - Н-ну… тогда, конечно, бунт, - признал Ар-Шарлахи. - А кстати, чем ты хуже Улькара? Стань во главе. Тот отделил Харву от Кимира, а ты отделишь Пальмовую дорогу от Харвы.
        Досточтимый Ар-Маура смотрел на шутника с улыбкой сожаления.
        - Безнадёжно… - сказал он наконец и залпом осушил чашку. - Ни ты, ни я на это не способны. Я слишком стар, а ты… - Тут судья вскинул глаза и взглянул на собеседника в упор. - Ты даже сам не знаешь, как ты меня разочаровал. Когда в пустыне объявился Шарлах, я поначалу подумал: да уж не ты ли это? Тем более на тебя был донос… Смешно, конечно, об этом говорить, но я обрадовался… Обрадовался, что хоть кто-то из нас, бывших владык, покажет этим голорылым пеший путь к морю… Жаль, что это был не ты.
        - А вдруг? - возразил слегка уже захмелевший Ар-Шарлахи. - Разбойник, он ведь, знаешь, только при луне разбойник. А днём он может на базаре финиками торговать…
        Досточтимый Ар-Маура выслушал всё это без тени улыбки, с самым печальным видом.
        - Да нет, - ответил он, вздохнув. - Никакого «вдруг» здесь быть не может. Вчера ночью шайка Шарлаха была уничтожена, а сам он захвачен. Странно… Государь отрядил на это целый караван, причём потребовал, чтобы главаря взяли живым. Возможно, к вечеру его доставят сюда…
        Глава 3. Луна и яма
        Ар-Шарлахи лежал лицом вверх и смотрел на вырезанный в камне круг ночного, чуть тронутого серебристой пылью неба. Где-то совсем рядом сияла за кромкой разбойничья злая луна или, как было принято говорить в Харве, - полная. Мерцало, растворяясь в лунной дымке, алмазное копыто голенастого созвездия Ганеб. Верблюд, на котором предки Ар-Шарлахи прибыли в этот мир, шествовал теперь по ночному небу над Пальмовой дорогой.
        Большая честь - потомка владыки поместили в одну из главных ям, каменный колодец, сооружённый разбойничками-прадедами для особо знатных пленников. Кверху колодец слегка сужался, так что вылезти без посторонней помощи из него было невозможно. Злая луна вынула из мрака широкий смеющийся оскал старой каменной кладки, и зубов в этом оскале по мере восхождения светила как бы прибавлялось и прибавлялось.
        Шакал ты, досточтимый Ар-Маура! Хотя… Тебя тоже можно понять. Отпусти ты Ар-Шарлахи без наказания, поползли бы шепотки, что судья покрывает бывших владык Пальмовой дороги, а там, глядишь, юный голорылый секретарь, преодолев трепетное уважение к досточтимому, догадался бы отправить донос в предгорья…
        Так, значит, Ар-Маура учился вместе с Улькаром? Непостижимым и бессмертным, повелевающим громами. Ну тогда становится ясно, как это он ухитрился получить место судьи в своей собственной тени… Зато ему есть теперь что терять. Не то что Ар-Шарлахи!..
        Узник хотел было усмехнуться бесшабашно, но вместо этого вдруг затосковал: стало жалко себя, заныло легонько под ложечкой. Завтра прикажут в течение дня покинуть тень Ар-Мауры. Это опять наниматься на торговую каторгу - и в пустыню… Ненавижу пустыню, бессильно подумал Ар-Шарлахи. Любую. Песчаную, каменную, усыпанную красным щебнем. Любую… Поселиться бы в Харве… Хотя кто тебя в Харву пустит? И даже если пустят… Предгорья нынче уже не те. Весёлые кварталы разогнали… В Зибре говорил с голорылым, так они нам, оказывается, ещё и завидуют. Воля у вас, говорят, на Пальмовой дороге… А в предгорьях строго. Ох, строго!..
        Впору и впрямь в разбойнички податься… Нелепая эта мысль пришла внезапно и слегка позабавила. Нет, в самом деле! Согласно последнему указу, никаких разбойников в природе не существует. Грабь на здоровье!.. Только ведь не годишься ты, братец, в разбойники. При твоей-то любви к пустыням!..
        Ар-Шарлахи сел и со вздохом поправил сбившийся коврик. Любезен всё-таки досточтимый Ар-Маура. И какая отчаянная храбрость! Ковриком снабдил, вы подумайте!..
        Ар-Шарлахи уже задрёмывал, мысли путались. Ну ладно, указ… Разбоя нет… Разбойников тоже… А как же тогда облава на тёзку Шарлаха?.. Почти тёзку… За что ловить-то, если не разбойник?..

* * *
        Разбудивший его шум смолк мгновенно, во всяком случае, открыв глаза, Ар-Шарлахи так и не понял, что это было. Язык лунного света, пока он спал, спустился по грубой старинной кладке и теперь готов был лизнуть песчаное дно колодца. Голенастое созвездие Ганеб сместилось, ушло за каменную кромку. Вот-вот покажется краешек холодного яркого диска.
        Где-то наверху неспешно поскрипывал песок под башмаками удаляющихся стражников, кто-то лениво и негромко выругался, помянув разбойничью злую луну, четырёх верблюдов и кивающие молоты в придачу.
        Вскоре стало совсем тихо. Потом совершенно неожиданно рядом послышался шорох и сдавленный вздох. Вот оно что! Оказывается, в яму спустили на верёвке ещё одного узника… Обычное развлечение стражников: отдают канат не до конца, и приходится спрыгивать чуть ли не с высоты человеческого роста. Этот-то шум падения, надо полагать, и разбудил Ар-Шарлахи.
        - Значит, ещё судить будут… - безнадёжно произнёс надломленный, с хрипотцой мальчишеский голос.
        Ар-Шарлахи решил было, что юный узник разговаривает сам с собою, но тут в темноте снова зашуршало, и другой голос, низкий и властный, буркнул:
        - Молчи…
        Ах вот даже как? Ну спасибо тебе, досточтимый! Если так и дальше дело пойдёт, то к утру в этой яме станет тесновато… Надо же, сразу двоих подсадил! Для более крепкого сна, не иначе…
        Ар-Шарлахи тихонько фыркнул - и колодец тут же словно опустел. Оба новых узника замерли. Наконец обладатель низкого грубого голоса приказал ворчливо:
        - Пойди узнай, кто такой…
        Снова шорох балахона, и подросток, пригнувшись, подобрался к Ар-Шарлахи. Такое впечатление, что мальчишка опасался выпрямиться, дабы не попасть в косой поток лунного света.
        - Ты кто?
        - Ар-Шарлахи.
        В колодце опять стало гулко. Похоже, ответ поразил обоих вновь прибывших. Прошло несколько секунд, прежде чем старший узник издал некое задумчивое рычание.
        - Какой Ар-Шарлахи? Сирота? Тот самый, которого в Харву спровадили?..
        - Да, - довольно резко бросил Ар-Шарлахи. Собеседник его явно не отличался вежливостью. Если он будет продолжать в том же духе… Однако нового вопроса не последовало. Надо полагать, обладатель грубого властного голоса полностью удовлетворил своё любопытство.
        Что же до подростка, то он как-то неуверенно пошевелился, оглянувшись, видно, на старшего, и вновь занялся Ар-Шарлахи.
        - А сюда за что?
        - Мухам лишние лапки обрывал.
        - Ты отвечай, когда спрашивают! - Хрипловатый мальчишеский голос внезапно стал злым, опасным.
        Опёршись на локоть, Ар-Шарлахи приподнялся на коврике, всмотрелся. Выбеленная луною часть вогнутой стены бросала слабый отсвет на его юного собеседника. Среднего роста мальчуган, лет семнадцать, наверное. Вроде склонен слегка к полноте, как горожанин. А вот одет по-кочевому: балахон, головная накидка, лицо прикрыто повязкой.
        - А кто ты такой, чтобы спрашивать? Судья?
        Подросток чуть отпрянул - и такое впечатление, что задохнулся от бешенства. Странно… Отчаянным, что ли, хочет прослыть? Это в яме-то! Тут ведь чуть что - сразу стражники прибегут, и товарищ твой низкоголосый тебе не поможет… Да потом ещё судье доложат…
        Подросток тем временем опомнился, сделал глубокий вдох, кажется, даже сосчитал до пяти. Потом снова подался к Ар-Шарлахи.
        - Да ладно, чего ты!.. - доверительно зашептал он. - Ну прости, сгоряча сорвалось… В одной ведь яме сидим, а ты всё владыку из себя строишь!.. На сколько тебя укатали-то?
        - Вот ночь отсижу, - со вздохом ответил Ар-Шарлахи, - а завтра после заката солнца ноги моей здесь быть не должно…
        - А-а… - понимающе протянул подросток. - Тоже, значит, по мелочи… Как и мы…
        Откуда-то из темноты презрительно хмыкнул старший узник. Что он хотел этим сказать - неясно.
        - Значит, просто отпустят - и всё? - допытывался подросток.
        - Да вроде так…
        Подросток помолчал и вдруг, ни слова не прибавив, канул во тьму. Передвигался он по-прежнему пригнувшись. Два голоса забубнили, зашептались неразборчиво. Ар-Шарлахи удалось различить лишь отдельные слова:
        - …ну не нарочно же… в одну яму…
        - …подсадили…
        - …спросонья… запросто могли…
        - …переменить судьбу?..
        Услышав про судьбу, Ар-Шарлахи удивился. В беседе двух бродяг, посаженных до рассвета в каменный колодец, такие слова звучали несколько неуместно. Впрочем, глаза у него уже снова слипались, так что к бормотанию их он особо и не прислушивался…

* * *
        - Справедливо приговорённый Ар-Шарлахи!
        Ар-Шарлахи рывком сел на коврике. Было ещё темно. Рассвет только подкрадывался к маленькому оазису. Луна, успевшая перекатиться на другую половину неба, вымывала из мрака фигуры трёх стражей на краю колодца, налитого теперь чернотой почти доверху.
        - Именем государя судья освобождает тебя из ямы и даёт тебе время от восхода до заката солнца, чтобы ты, справедливо приговорённый Ар-Шарлахи, покинул пределы этой тени. Если же ты, случайно или умышленно, задержишься в пределах тени после заката, знай, что судья именем государя приговорит тебя к казённой каторге до Зибры и обратно. - Глашатай сделал положенную паузу и приказал негромко: - Верёвку!
        Упала белая гладкая (хоть бы один узел навязали, вараны!) верёвка. Поднявшийся на ноги Ар-Шарлахи наклонился, чтобы скатать коврик, но тут его жёстко взяли с двух сторон за локти и ткнули лицом в песок, едва не сломав шею. К счастью, глаза он успел зажмурить, а ноздри спасла повязка. Мощная мужская рука влезла под головную накидку, рванула за волосы, и Ар-Шарлахи почувствовал, как на горле его захлестнулась удавка. Рванулся, но был прижат к песку, потом навалившаяся тяжесть ослабла, зато петля стянулась рывком.
        - Ар-Шарлахи!.. - уже раздражённо повторил глашатай.
        - Здесь!.. - отозвался хриплый голос, и Ар-Шарлахи увидел, как зашевелился, уходя вверх, смутный белый балахон - самозванец лез по верёвке. Рванулся ещё раз, но удавка перекрыла ток крови, в ушах зазвенело, сплелись и расплелись перед глазами чёрно-багровые кольца, а дальше сознание покинуло Ар-Шарлахи.
        …В себя он пришёл довольно быстро. Горло - пережато, над ухом - злобное быстрое дыхание. Память не утратила ни момента из того, что произошло. Бродяга с грубым властным голосом воспользовался его именем и был отпущен на свободу. Да что же это они, одного узника от другого отличить не могут?.. Ах да, стражники же сплошь голорылые, мы для них все на одно лицо… Тем более ночью… Ар-Шарлахи дёрнулся, и затяжка на горле стала жёстче. Закричать? Бесполезно… Раскормленный, как горожанин, подросток был, конечно же, слабее, но позиция его была куда более выгодной.
        «Идиоты!.. - в отчаянии подумал Ар-Шарлахи. - Идиоты!.. Так и так всё выплывет наружу… Ар-Маура знает меня в лицо…»
        Подросток, лежащий у него на спине, судорожно заёрзал, занимая положение посподручнее, и что-то в движении этом поразило Ар-Шарлахи… Да ослепи тебя злая луна! Какой подросток? Какой, занеси тебя самум, подросток? Как можно было этот слегка охрипший высокий голос принять за ломающийся мальчишеский?.. На спине Ар-Шарлахи лежала женщина, одетая по-мужски! Лежала - и то ослабляла, то затягивала удавку…
        Ну уж этого он никак стерпеть не мог! Испустил короткий стон и обмяк, как бы снова лишившись чувств. Удавка мигом ослабла, и Ар-Шарлахи тут же вскинул руки к горлу, успев запустить пальцы под тонкую жёсткую верёвку. Упёрся лбом в песок, стал на колени, качнулся обманно влево, а потом резко повалился на правый бок, придавив плечом руку душительницы. Последовал приглушённый кошачий взвизг, а затем удар растопыренными пальцами в прикрытую повязкой щёку. Должно быть, метила в глаза, но в темноте промахнулась… Ар-Шарлахи схватил гадину за плечи и вмял спиной в песок. «Придушу!» - задыхаясь, подумал он, но тут маленькие сильные руки сорвали с него повязку, а в следующий миг Ар-Шарлахи был атакован самым неожиданным образом. Смутное пятно лица метнулось навстречу, и рот узника внезапно ожгло жадным поцелуем.
        - Хочу!.. Хочу!.. - застонала она. - Какой ты… сильный!..
        Яростным движением он сбросил с шеи удавку, но вот оторвать от себя незнакомку оказалось куда труднее.
        - Пусть!.. - стонала она. - Пусть… уходит… Пусть!..
        Да будет тому свидетелем разбойничья злая луна, но Ар-Шарлахи так и не понял, каким образом могло случиться, что их смертельная схватка перешла в схватку любовную. Он был настолько ошарашен этой внезапной сменой тактики, что вскоре ничего уже не соображал… Причём стоило опомниться хотя бы на миг, как страсть незнакомки вскипала с удвоенной силой, и Ар-Шарлахи вновь терял голову. Чувство времени он при этом, естественно, утратил. Когда же они наконец, тяжело дыша, поднялись с измятого песка и, отступив на шаг, уставились друг на друга, в каменный колодец уже лился серенький предутренний свет.
        Дурной сон. Просто дурной сон, не иначе… Незнакомка, не спуская с Ар-Шарлахи тёмных, пристально прищуренных глаз, неспешно одёрнула балахон и вновь закрыла лицо повязкой.
        Впрочем, Ар-Шарлахи успел рассмотреть, что у любовницы его и душительницы широкие скулы, прямой короткий нос и упрямый подбородок. Такие решительные, с излишней рельефностью вылепленные женские лица, честно говоря, никогда ему не нравились. Вдобавок в предрассветных сумерках показалось, что незнакомка смотрит на него насмешливо, чуть ли не презрительно.
        И Ар-Шарлахи, ужаснувшись, осознал наконец, что произошло. Пока он тут кувыркался с этой подлой девкой, искусно изображавшей внезапный прилив страсти, её сообщник успел скрыться, да ещё и воспользовавшись его именем.
        - Ах ты, тварь!.. - изумлённо выдохнул он.
        Ничуть не испугавшись, она подалась навстречу.
        - Кликнешь стражников - убью, - тихо и очень серьёзно предупредила она.
        Вполне возможно, что далее схватка должна была повториться, причём отнюдь не любовная, но тут в вышине снова раздался надменный голос глашатая:
        - Ожидающая справедливого приговора Алият!
        Оба вскинули голову. На краю колодца маячили три фигуры. Холодно мерцали прямоугольные парадные щиты.
        - Именем государя тебе надлежит явиться к судье, дабы выслушать часть справедливого приговора.
        Развернувшись, упала верёвка. «Алият… - мелькнуло у Ар-Шарлахи. - Где-то ведь я уже слышал это имя… Алият…»
        Душительница же тем временем не мешкая ухватилась за сброшенную верёвку, потом вдруг обернулась к нему, и в тёмных глазах её Ар-Шарлахи вновь увидел насмешку и торжество.
        - Дурак… - произнесла она чуть ли не с нежностью. Взялась за канат покрепче и довольно ловко полезла к серому рассветному небу. Ар-Шарлахи ошалело смотрел, как, достигнув каменной кромки, она выбралась наверх, где тут же оказалась в крепких руках стражников.
        - Эй! - наконец-то опомнившись, закричал он. - Послушайте! Меня должны были…
        - Молчать! - яростно грянуло сверху. - Молчать и внимать глашатаю!
        Ар-Шарлахи содрогнулся и умолк. Со стражниками шутки плохи. Глашатай выдержал паузу и возгласил торжественней, чем когда бы то ни было:
        - Ожидающий справедливого приговора Шарлах! Именем государя тебе надлежит явиться к судье, дабы выслушать часть справедливого приговора.
        Глава 4. Побег, которого не было
        Алият… Ну конечно! Конечно же слышал!.. «Шарлаха на тебя нет с Алият…» Кто это сказал? Кажется, кто-то из каторжан с левого борта… Точно, точно… А хозяин каторги сделал вид, что не понял… Так это, значит, и есть Алият?
        Им связали запястья одной верёвкой и накинули каждому на шею по петле. Сопровождаемые отрядом из восьми стражников, узники шли по кривым, стиснутым глинобитными стенами улочкам. За решётчатыми навершиями многочисленных узких дверей белели повязки, мелькали открытые смуглые лица детей и женщин. Неясно, каким образом жители маленького оазиса узнали, что разбойников поведут к судье именно утром, но взглянуть на страшного Шарлаха хотелось всем.
        В пересохших за ночь арыках шипела съедаемая пылью вода. Заслонки были открыты скупо; дождей в этом году, можно сказать, не выпало вовсе, и кочующее озеро Хаилве, питавшее весь оазис, пересыхало на глазах.
        - Ну и чего ты этим добилась? - еле слышно цедил Ар-Шарлахи, шагая по нежной желтоватой пыли. - Всё равно ведь поймают…
        Алият презрительно скосила на него тёмный глаз над белой повязкой.
        - Кого? - шепнула она. - Разве кто-нибудь бежал?
        - У, дура! - проскрежетал тихонько Ар-Шарлахи. - Ты что же, всерьёз полагаешь, что меня примут за твоего разбойника?
        - Уже приняли…
        Со стороны процессия, наверное, выглядела весьма забавно. Верёвка, связывающая пленников друг с другом, была очень короткой, а если учесть, что Ар-Шарлахи всё время норовил ускорить шаг, тогда как Алият умышленно его замедляла, то спотыкались оба постоянно.
        - Ну я тебе это ещё припомню, ящерица! - Ар-Шарлахи задыхался от злобы. - Дай только до судьи добраться…
        Судя по движению повязки, Алият вздёрнула верхнюю губу и оскалилась по-звериному.
        - Скажешь судье хоть слово - загрызу! - прошелестела она. - Ты - это он, запомнил? Голорылые нас только по росту и различают…
        Ар-Шарлахи невольно повысил голос:
        - Это тень Ар-Мауры! И судья здесь не голорылый. Кроме того, мы с ним знакомы!..
        Алият запнулась и бросила на него взгляд, исполненный ненависти, недоверия и страха.
        - Врёшь!..
        - А ну-ка тихо! - прикрикнул глава стражников. - Молча идти!
        И они пошли молча. Пересекли небольшую рыночную площадь, можно сказать пустую, где на месте сломанного храмика горделиво задирал подбородок ещё один каменный голорылый идол в полтора человеческих роста. Краем глаза Ар-Шарлахи заметил хозяина каторги, с которой прибыл в тень Ар-Мауры. Судя по всему, торговля шелками, завезёнными из Харвы, шла из рук вон плохо. Да и как могло быть иначе! Пальмовая дорога обнищала, а в Кимир шелка не повезёшь - остановят на границе и заберут товар в казну…
        Завидев процессию, торговцы зашевелились, привставая, по рядам прошелестело имя Шарлаха, и хозяин каторги обмер, узнав в связанном разбойнике своего скарабея. Что он при этом подумал, сказать трудно. Должно быть, только и смог, что, запинаясь, возблагодарить Улькара (а может, и четырёх верблюдов, кто знает!) за поистине чудесное избавление от едва не приключившейся беды. Шутка ли - провести два дня с самим Шарлахом, прикинувшимся простым каторжанином!

* * *
        - Ты?! - не веря, выдохнул досточтимый Ар-Маура, и глаза его начали выкатываться. Казалось, ещё немного - и досточтимого хватит удар. - А… а где же?..
        Нечеловеческим усилием воли судья всё же совладал с собой и с оглядкой осел на высокий резной стул. Помолчал, со страхом глядя на узника.
        - Начальника первой стражи, - приказал он наконец перехваченным горлом.
        - Он сейчас… э-э… - начал было секретарь.
        - Знаю. Поднять и привести.
        Во дворике возникла лёгкая суматоха. Слабым мановением руки досточтимый Ар-Маура повелел пленнику приблизиться. Ар-Шарлахи двинулся к судье, и верёвка натянулась.
        - Убью, - тихонько предостерегла Алият.
        Не обращая на неё внимания, Ар-Шарлахи сделал ещё один шаг, увлекая женщину за собой.
        - Понимаешь, ночью ко мне подсадили двоих, - торопливо начал он. - Вот её и…
        В этот миг Алият мотнула головой, сбрасывая повязку, и кинулась на Ар-Шарлахи, явно норовя впиться ему зубами в горло. Однако стражники своё дело знали. Верёвочные петли рванули узников в разные стороны, едва не придушив обоих.
        Досточтимый Ар-Маура сидел неподвижно. Сбивчивые невнятные слова Ар-Шарлахи поразили судью настолько, что он, казалось, даже и не заметил короткой схватки, разыгравшейся у его ног. Наконец медленно повернулся к испуганно моргающему секретарю.
        - Закрыть порт! - рявкнул судья так страшно, что юноша отшатнулся. - Обыскать все каторги и парусники! Нанявшихся сегодняшним утром - привести сюда!.. - Досточтимый замолчал и с отвращением взглянул на корчащуюся у ног полузадушенную Алият. - Кобру эту - отвязать и запереть!
        И сразу кругом забегали, засуетились, забренчали оружием. Кашляя и держась за горло, Ар-Шарлахи поднялся с плоских влажных камней, которыми был вымощен судейский дворик. Алият увели в дом.
        - Говори, - глухо приказал судья.
        Кое-как, ощупывая без малого не раздавленную гортань, Ар-Шарлахи сипло поведал судье горестную свою историю. Некоторые подробности интимного характера он, правда, счёл возможным опустить, ограничившись утверждением, что злобная разбойница Алият держала его на удавке до самого рассвета.
        Густые с проседью брови судьи зашевелились угрожающе.
        - Сын владыки! - прохрипел он, стискивая огромные кулаки. - Потомок разбойников! И не сладил с женщиной?..
        - Ты видел, что это за женщина? - беспомощно возразил Ар-Шарлахи. - Сам же говоришь: кобра!..
        Узкая дверь открылась, и в судейский дворик нетвёрдо ступил не на шутку встревоженный начальник первой стражи. Будучи не на службе, он был, согласно меткому определению секретаря, именно «э-э…», но, правда, трезвел на глазах.
        - Каким образом могло так случиться, что ждущий приговора Шарлах и приговорённый Ар-Шарлахи оказались в одной яме? - скрипуче осведомился судья.
        - Как в одной? - растерялся голорылый. - Почему в одной?..
        Не получив ответа, он оглянулся по сторонам. Взгляд его упал на Ар-Шарлахи.
        - Так это же… - Стражник осёкся, моргнул и вдруг резко повернулся к судье. - А… тот? Другой!
        - Выпущен из ямы перед рассветом, - сухо сообщил досточтимый Ар-Маура.
        Начальник первой стражи побледнел. Вот теперь он был трезв, как горный родник.
        - З-закрыть порт!.. - заикаясь, выговорил он.
        - Уже закрыт, - сказал судья.
        Голорылый обмяк. Ар-Шарлахи покосился на юного секретаря и увидел, что и тот близок к обмороку. Румянец сбежал с его нежных щёк, и теперь юноша стоял, вцепившись в ажурные перила лесенки, с ужасом глядя на судью.
        Ах да, вспомнил Ар-Шарлахи, это ведь именно он насчёт меня распорядился… Точно, точно… Ар-Маура ещё сказал ему: «Присмотри, чтобы не в общую яму и чтобы коврик бросили…» Да-а… Стало быть, влип мальчуган… Да что говорить! Все влипли.
        - Что же делать? - беспомощно проговорил начальник первой стражи.
        - Меньше увлекаться пальмовым вином, - процедил судья и кивнул стражникам на Ар-Шарлахи. - Этого можно развязать.
        Те сноровисто освободили узника от верёвок и вновь отступили на шаг.
        - Ну и как же я теперь покину тень до заката? - сердито спросил Ар-Шарлахи, разминая запястья. - Порт-то закрыт…
        - А ты её и не покинешь, - мрачно промолвил досточтимый Ар-Маура. - Посидишь пока взаперти, а там видно будет…

* * *
        Узкая дверь с решётчатым навершием закрылась, щёлкнул хитрый стальной замок. Алият, сжавшись в комочек, сидела в углу и только посверкивала сердито глазами из щели меж белых складок плаща и накидки.
        - Ты! Кобра! - с угрозой сказал Ар-Шарлахи. - Ещё раз на меня кинешься - придушу! Запомнила?
        Ответом было презрительное молчание.
        - Главное, было бы из-за чего кидаться! - недовольно прибавил он. - Мы с судьёй сто лет знакомы. И секретарь меня узнал, и начальник стражи… Так что, считай, поймают скоро твоего Шарлаха. Порт уже закрыли…
        Из угла послышался злобный смешок. Ар-Шарлахи опустился на прохладный плиточный пол и подобрал под себя ноги. Теперь их с Алият разделяло ровно три шага. Расстояние вполне безопасное.
        Да, история… Стоило устраивать на Шарлаха целую облаву и посылать за ним караван, чтобы потом так по-глупому его упустить! Судье сейчас не позавидуешь. Да и начальнику стражи - тоже, не говоря уже о секретаре… Хотя… Тебе-то до них какое дело, досточтимый Ар-Шарлахи? Скажи спасибо, что сам выкрутился!..
        - Кто, ты выкрутился? - ядовито переспросила Алият, и Ар-Шарлахи вздрогнул. Оказывается, последнюю фразу он произнёс вслух. Плохо дело… Так, глядишь, скоро бормотать начнёшь без умолку вроде того старикана с торговой каторги.
        - Выкрутился он! - злорадно продолжала Алият. - Нет уж! Вместе бежать помогали - вместе и отвечать будем!
        - Что?! - страшным шёпотом переспросил Ар-Шарлахи и медленно поднялся на ноги. Алият вскочила, вжалась спиной в угол. Глаза её, однако, по-прежнему были бесстрашны.
        Несколько секунд прошло в напряжённом молчании.
        - Дура! - буркнул наконец Ар-Шарлахи и снова сел. - Кто тебе поверит?
        Подумал и добавил в отместку:
        - И вообще… Вот узнает Шарлах, что ты в яме под меня легла…
        - А я ему не скажу, - успокоила Алият, тоже опускаясь на пол.
        Ар-Шарлахи заморгал.
        - Ого! - проговорил он чуть ли не с уважением. - Так ты с ним ещё надеешься встретиться?
        - Шарлах своих не бросает, - надменно изронила она. - Не то что вы, слизняки…

* * *
        Оба успели проголодаться к тому времени, когда за дверью снова зазвучали тяжёлые шаги стражников. Звонко щёлкнул иноземной работы замок, скрипнули петли, упало узкое полотно света.
        - Выходи по одному!
        Первым, на правах мужчины, вышел Ар-Шарлахи и, к своему удивлению, опять был связан. Накрест захлестнув запястья, стражник затянул узел потуже и повернулся к переступающей порожек Алият. Ещё один ловкий захлёст другого конца всё той же верёвки, и пленники оказались в прежнем положении.
        - Да погодите… Я же… - начал было Ар-Шарлахи, но ему приказали замолчать и накинули на шею уже знакомую петлю.
        Затем без особых церемоний связанных вытолкнули в судейский дворик и поставили перед досточтимым Ар-Маурой. Судья собственной тени был мрачен, как никогда. Вдоль глинобитных стен, выложенных голубыми с пунцовой прожилкой изразцами, выстроились голорылые стражники. Зеркальные щиты казались окнами, каждое из которых было прорезано в точно такой же дворик, где точно так же восседал на высоком резном стуле грузный судья и стояли у него за плечом начальник первой стражи и секретарь - оба очень бледные, с поджатыми решительно губами. Точь-в-точь мраморное изваяние Улькара, что возле фонтанчика.
        Судья поднялся и выпрямился во весь свой внушительный рост. Такое случалось нечасто - разве что при оглашении очередного указа государя. Непостижимого и бессмертного.
        - Ожидающая справедливого приговора Алият!
        Ар-Шарлахи почувствовал, как напряглось в ожидании тело стоящей рядом с ним женщины. Не будь он столь озабочен собственной судьбой, сердце его, наверное, стиснулось бы от жалости к этой кобре. Несмотря ни на что.
        - Передаём тебя в руки государя.
        Ар-Шарлахи содрогнулся. Такой формулировки ему ещё слышать не доводилось. Это могло означать что угодно, вплоть до смертного приговора.
        Однако следующие слова судьи поразили его ещё больше.
        - Ожидающий справедливого приговора Шарлах!
        Сначала он подумал, что ослышался. Или что судья нечётко произнёс его имя. Однако в следующий миг глаза их встретились, и Ар-Шарлахи понял, холодея, что никакой ошибки не было…
        - Передаём тебя в руки государя…
        Он разомкнул внезапно пересохшие губы, но из перехваченного горла выдавился лишь жалкий, недостойный мужчины писк. Судья внезапно шагнул к Ар-Шарлахи и, явно нарушая церемониал, дрогнувшей рукой пожал связанные запястья. Так и не подняв глаз, прогудел расстроенно:
        - Прости… Так уж вышло…
        Глава 5. Непостижимый и бессмертный
        Одолевая встречный ветер, лёгкая почтовая каторга шла на мускульной тяге по огромным такырам Талланы, держа курс на Харву. Внизу, во тьме, духоте и вони, подогреваемые крепким вином каторжане, лёжа в промокших от пота люльках, из последних сил толкали ногами перекладины ведущих барабанов. Смену приходилось делать каждые полчаса, и всё же люди были измотаны до крайности. Потом, к полудню, ветер сменился, на обеих мачтах взвились косые паруса, и каторжанам наконец дали отдых.
        Крохотный полутёмный отсек с узким зарешёченным окошком на потолке потряхивало и накреняло. Скрипели переборки. Стиснув зубы, Ар-Шарлахи лежал лицом к стене и в который раз с ужасом осмысливал случившееся.
        Его просто принесли в жертву. Судья, секретарь, начальник первой стражи - все трое с откровенной и бесстыдной прямотой спасали свои шкуры. А разбойник, конечно, ушёл… Во всяком случае, на след его они так и не напали… Вполне возможно, что Шарлах даже и не покидал тени Ар-Мауры, затаился в доме у какого-нибудь своего пособника и теперь ждёт, когда кончится суматоха… Да она, собственно, уже и кончилась. Какой смысл ловить разбойника, если он пойман ещё позавчера, а сегодня утром отправлен с почтовой каторгой в Харву?
        А в Харве, конечно, Шарлаха в лицо никто не знает… Да и откуда? Разбойничал он вдоль Пальмовой дороги, к предгорьям не приближался… Зато должны знать в лицо самого Ар-Шарлахи! У него, если на то пошло, пол-Харвы знакомых, любой подтвердит, что он - это он, а никакой не Шарлах… Нет-нет, всё, оказывается, не так уж и плохо…
        Ар-Шарлахи приподнялся, насколько позволяла короткая стальная цепь, и стукнул кулаком в переборку. Он колотил в неё до тех пор, пока не открылась низкая дверца.
        - Чего шумишь?
        - Послушайте! Произошла ошибка… Я не Шарлах! Я - Ар-Шарлахи!
        Голорылый недоумённо нахмурился:
        - Какая разница?
        - То есть как?.. - голос Ар-Шарлахи упал до шёпота. - Меня зовут Ар-Шарлахи…
        - Ну правильно, - недовольно сказал голорылый. - В сопроводительных свитках так и написано, что это одно и то же лицо… А будешь шуметь - ещё и за ногу прикуём.
        Дверца закрылась, и Ар-Шарлахи, замычав, повалился на дощатый пол. Убили… «Одно и то же лицо…» Шакалы!.. Додуматься до такого мог только досточтимый Ар-Маура, больше некому! Он ведь знал о том дурацком давнем доносе… Ну судья! Ну судья!.. «Прости… Так уж вышло…» Не-ет, досточтимый, такого никому не прощают…
        А что, если… Взять и самому донести в Харве на Ар-Мауру? Так, мол, и так, вёл крамольные беседы с узником, дурно отзывался о государе, подбивал взбунтовать Пальмовую дорогу… Нарочно отпустил настоящего Шарлаха, а взамен подсунул ни в чём не повинного Ар-Шарлахи, боясь, что тот донесёт… Хм, а ведь довольно складно всё выходит…
        Да нет. Складно-то складно, а кто подтвердит? Сам судья? Секретарь? Или, может быть, начальник первой стражи?.. Ну, этих троих, положим, можно обвинить в сговоре, тем более что так оно и было… Но есть ведь ещё и Алият! Уж эта-то, будьте уверены, не моргнув глазом поклянётся, что прибывший с ней на почтовой каторге - именно Шарлах, и никто иной…
        В полном отчаянии он скрипнул зубами и ударился лбом об пол. Потом, не в силах больше сдерживаться, застонал, как от боли. У противоположной стенки взметнулась и села Алият. Сверкнула тёмными злыми глазами:
        - Если не перестанешь скулить, ночью подкрадусь и горло цепью перепилю!
        Смысла угроза не имела - стальные тонкие цепи, с помощью которых узники были прикованы к противоположным стенам тесного отсека, не достигали в длину и локтя. Тем не менее Ар-Шарлахи рванулся с яростным воплем, пытаясь дотянуться свободной рукой до горла обидчицы, но, естественно, желаемого не достиг. Алият поступила умнее: она упёрлась ладонями в пол и нанесла удар ногой. Ар-Шарлахи бросило на переборку.
        - Кобра!.. - прохрипел он, с ненавистью возвращая удар, ушедший, впрочем, в пустоту, поскольку Алият была к нему готова.
        Далее в отсек ворвались стражники и, растянув каждого вдоль своей переборки, приковали ещё и за ногу.

* * *
        На второй день в желтоватом мареве проступили прямо по курсу голубоватые и плоские, словно вырезанные из прозрачной бумаги очертания горных отрогов. Поплыли навстречу островки желтовато-серой растительности, мелькнула ядовитая зелень поливной плантации.
        Ар-Шарлахи, естественно, ничего этого видеть не мог, но по тому, как изменился ход каторги, давно сообразил, что Харва уже близко. Кончилась изматывающая качка по барханам пустыни Теген, под огромными полыми колёсами скрипела и стреляла камушками ровная степь.
        Ар-Шарлахи, кряхтя, перевернулся на живот и приподнялся, упёршись локтями в настил.
        - Послушай… - негромко позвал он. - Но ведь уже два дня минуло! Шарлах наверняка ушёл в пустыню… Какой смысл врать дальше? Скажи ты им, что никакой я не разбойник!
        - Зачем? - равнодушно осведомилась Алият.
        - Но ведь это же правда!
        Алият тоже приподнялась на локте и брезгливо оглядела Ар-Шарлахи.
        - Да уж… - уязвила она, снова отворачиваясь к стенке. - Что правда - то правда…
        - Судью, что ли, оберегаешь? - процедил Ар-Шарлахи. - Или начальника стражи? Сама же видела, что они со мной сделали! А ведь судья мне другом считался… Ш-шакалы!.. Да и Шарлах твой ничем не лучше! Гуляет себе на воле, а тебя вон в Харву везут… на двух цепях…
        После этих слов Алият замолчала вообще. То ли оскорбилась, то ли задумалась. И Ар-Шарлахи вновь предался горестным размышлениям.
        «Передаём тебя в руки государя…» Как же это всё-таки понимать? Не в прямом же смысле!.. Хотя почему бы и нет?.. Досточтимый Ар-Маура, скорпионов ему в оба рукава, помнится, говорил, что государь послал за Шарлахом целый караван, да ещё и распорядился взять живьём… Для какой же это, интересно, надобности потребовался государю, непостижимому и бессмертному, ничтожный разбойник Шарлах?.. А вдруг они знакомы? Скажем, лет пять назад вместе поднимали мятеж против державы Орейутов, а потом грянула война - и дорожки их разбежались… Один стал государем, другой пошёл в разбойники…
        Предположение, конечно, было слишком невероятным, и всё же сердце зашлось на секунду от внезапной отчаянной надежды. В самом деле, если государь когда-то знал Шарлаха, то подмена обнаружится незамедлительно… Ох, судья! Несдобровать тебе в этом случае!..
        Растянутый за руку и за ногу вдоль переборки, Ар-Шарлахи лежал теперь радостно притихший. Вновь и вновь он представлял себе изумление и гнев государя, когда тот обнаружит, что доставили к нему вовсе не того, кто был ему нужен. Затем с наслаждением начинал воображать, какие именно кары обрушатся на досточтимого Ар-Мауру, на начальника первой стражи, на юного секретаря… И на эту кобру Алият, что по-прежнему лежала неподвижно вдоль противоположной переборки.
        Словом, когда подошли к Харве, Ар-Шарлахи навоображал столько всего хорошего, что уже пребывал чуть ли не в бодром расположении духа.
        По настилу забегали, оглушительно хлопнуло полотнище, вздрогнул корпус, заскрипели блоки. Слышно было, как внизу, переругиваясь и звеня лёгкими стальными цепями, занимает места в своих люльках отдохнувшая смена. Всё правильно… Вход в Харву на парусах запрещён. Вскоре каторжане, дружно отжимая ногами перекладины ведущих барабанов, плавно погнали судно по ровной брусчатке южного радиального пути. Ко второму внутреннему порту, надо полагать…
        Возле сторожевой башни приостановились и, судя по всему, приняли кого-то на палубу. Через некоторое время низкая дверца открылась - и полутёмный отсек словно озарился розовым пламенем. На заглянувшем к узникам был просторный халат алого шёлка и золотая цепь. Не иначе сановник и, надо полагать, тот самый, кого только что взяли на борт.
        - Они? - спросил он, оглянувшись.
        - Они, досточтимый Тамзаа, - поспешно подтвердили снаружи.
        - Целы-невредимы? - Не дожидаясь ответа, пламенный незнакомец хотел прикрыть дверцу, но его остановил Ар-Шарлахи.
        - Досточтимый! Я хочу донести на судью Ар-Мауру!
        Голорылый помедлил и с любопытством посмотрел на Ар-Шарлахи.
        - Разве ты не знаешь, что доносы от изобличённых преступников не принимаются? - спросил он.
        Ар-Шарлахи растерялся.
        - Да, но… - беспомощно проговорил он. - В чём преступление? Был ведь указ государя, что разбоя в пустынях нет…
        Голорылый снисходительно улыбнулся.
        - Разумеется, нет, - подтвердил он. - Но своими поступками ты дал повод многим людям усомниться в этом. Так что вина твоя очевидна…
        С этими словами досточтимый покинул отсек.
        - А ты знаешь, как мы обычно поступаем с доносчиками? - сонным голосом осведомилась Алият. - Если поймаем, конечно…
        - Да раздроби тебя кивающий молот!.. - выругался сквозь зубы Ар-Шарлахи и вновь отвернулся к стенке.

* * *
        Лучше бы он не заговаривал с этим сановником. Снова зашевелились самые нехорошие предчувствия. Ар-Шарлахи лежал на боку и бессмысленно разглядывал тонкое стальное кольцо на запястье. При Орейе Четвёртом таких оков не водилось… Были тяжёлые железные кандалы, часто ржавые. Но, кстати, освободиться от них было куда легче. А эти… Изящный браслетик, ни дать ни взять женское украшение, да ещё и с замочком, а попробуй распили! Ничем ведь не распилишь!.. Да, много чего научились делать в Харве за последние пять лет. Эпоха боевых щитов и стальных цепей…
        Ар-Шарлахи криво усмехнулся и тут же вновь встревожился. Судя по всему, каторга давно миновала второй внутренний порт и теперь явно направлялась к первому. Ну это вообще что-то неслыханное! Первый порт был расчищен и вымощен сто с лишним лет назад, когда Харва представляла собой скопище крытых пальмовыми ветками хижин, жмущихся к сторожевым башням цитадели и ныне упразднённому храму Четырёх Верблюдов. Слишком маленькая, чтобы принимать боевые каторги, эта древняя гавань использовалась теперь исключительно как стоянка лёгких, похожих на безделушки судов, принадлежащих знати и предназначенных в основном для церемониальных выездов да увеселительных прогулок.
        - Тюрьму проехали… - упавшим голосом сообщил Ар-Шарлахи, полуобернувшись. - Неужто и впрямь к государю?..
        Алият, как и следовало ожидать, не ответила. Приглядевшись, Ар-Шарлахи понял, что она не спит, а напряжённо прислушивается к чему-то. Прислушался и он. На палубе неподалёку от их отсека два мужских голоса вели негромкий разговор.
        - …подгонишь каторгу вплотную к дворцу, высадишь обоих - и сразу назад.
        - Высаживать связанными?
        - Нет… Это лишнее.
        - Охрана?
        - Охраны тоже не нужно. Там их примет стража государя…
        Голоса откочевали в сторону кормы, стали невнятны. Судя по всему, это прогуливались, беседуя, погонщик почтовой каторги и принятый на борт сановник.
        - Да что ж вы там такого вдвоём натворили?.. - не выдержав, сипло спросил Ар-Шарлахи, и ответа опять не получил.
        Впрочем, Алият и не успела бы ответить, потому что дверца отворилась вновь, и в отсек протиснулся огромный стражник. Дважды щёлкнув крохотным ключиком, освободил Ар-Шарлахи от оков и, вытолкнув наружу, склонился над Алият.
        - На выход! Быстрей, быстрей, не задерживаться!..
        И всё-таки, ступив на трап, Ар-Шарлахи не мог не приостановиться, за что тут же получил толчок в спину. Столицы красивее Харвы он не знал и даже представить был не в силах. Перистая зелень, ажурный розовый камень, с трёх сторон возносящиеся чуть ли не в зенит горы - ледяные, ребристые - и такое впечатление, что покрытые испариной. А между ними - пронзительно-синее, словно бы влажное небо. Небо, которое можно увидеть только здесь.
        Стража государя действительно ждала их у трапа - рослые молчаливые ребята с каменными лицами - все в чёрных шёлковых халатах. Без щитов и, если не считать пары кинжалов на поясе, можно сказать, безоружные. Да и зачем в Харве зеркальные щиты? Разве что для парада… Однако, когда пальцы стражей сомкнулись на обоих запястьях Ар-Шарлахи, он почувствовал, что из стальных браслетов вырваться было бы проще.
        Их повели по замшелой брусчатке к Малому дворцу. Краем глаза Ар-Шарлахи видел розовый куб храма. Сверху углы здания (там, где раньше красовались изваяния верблюдов) были теперь оббиты и полуобрушены. Вон на том, обращённом к востоку, стоял верблюд по имени Ганеб - мощный, с шипами на узловатых коленях, с шеей, закованной в чешуйчатую броню…
        Сзади скрипнули оси - почтовая каторга отползала задним ходом.
        Лестница, ведущая на крыльцо дворца, была столь широка, что узников повели рядом. Ар-Шарлахи повернул голову и заметил не без злорадства, что Алият очень бледна… Что, кобра? Страшно? Вот так-то! Шутки кончились… Однако уже в следующую секунду он и сам задохнулся от страха. Там, за дверьми ажурной ковки, в сумрачной глубине дворца их обоих ждала судьба…

* * *
        - Вот они, государь! - с трепетом объявил вывернувшийся из-за спин стражников голорылый сановник в пламенном халате.
        Несмотря на то что у Ар-Шарлахи уже закатывались глаза и не слушались ноги, он всё же не мог не отметить краем сознания всю неожиданность происходящего. Не было ни доклада, ни церемониала… Вот так, запросто, целой толпой вломиться в покои государя? Даже досточтимый Ар-Маура и тот требовал к себе большего уважения!.. Поразило и другое: в просторном покое, убранном мрачными лиловыми шелками, никого не было. За небольшим, заваленным свитками столом сидел лишь скромно одетый секретарь. Мелькнула оторопелая мысль, что государь, должно быть, и впрямь непостижим… для взора простых смертных…
        Но тут секретарь вскинул голову. Ар-Шарлахи увидел бледное измождённое лицо с глубоко запавшими, нечеловечески пристальными глазами - и содрогнулся. Не могло быть у секретаря таких глаз! За столом, заваленным свитками, сидел сам Улькар Единственный - бессмертный, непостижимый и всемогущий.
        В следующий миг государь стремительно встал из-за столика и подошёл к Ар-Шарлахи почти вплотную. Тот невольно отшатнулся. Невысокий, сухощавый, с чёрными тенями у глаз, Улькар совершенно не походил на свои многочисленные изображения. Ар-Шарлахи всегда казалось, что он должен быть куда старше. По меньшей мере ровесник Ар-Мауры…
        - Лица!.. Лица откройте!.. - прошипел сановник. - Перед государем стоите!..
        Запавшие пристальные глаза обратились к говорящему. Возникла чуткая, испуганная тишина.
        - Ты полагаешь, досточтимый Тамзаа, - раздался негромкий надломленный голос, - что какая-то тряпка помешает мне заглянуть в душу подданного?
        Произнеся это, государь резко повернулся к Ар-Шарлахи, буквально въевшись в него глазами. Трудно сказать, что именно прочёл он в душе узника, но тонкие язвительные губы непостижимого и бессмертного дрогнули в улыбке. Недвижными башнями чёрного шёлка сзади замерла стража. Сановник гнулся в виноватом полупоклоне.
        - Ну что ж, беспокойный мой подданный Шарлах, - медленно проговорил государь. - Дела твои мне известны, но меня они не интересуют. Будем считать, что их не было вообще… А призвал я тебя, чтобы задать один-единственный вопрос… - Улькар умолк, осунулся, потом вскинул обведённые тенями глаза и, перейдя вдруг почти на шёпот, спросил: - Дорогу к морю знаешь?
        - Непостижимый и бессмертный, я…
        - Без церемоний! - Улькар предостерегающе поднял руку. - Молва утверждает, что ты открыл дорогу к морю. Отвечай просто: да или нет?
        Ар-Шарлахи судорожно сглотнул. Он понимал, что от его ответа зависит всё.
        - Да, государь… - выдавил он наконец.
        Непостижимый и всемогущий удовлетворённо наклонил голову и довольно долго пребывал в этой позе. Остальные тоже стояли неподвижно, боясь пошевелиться. Наконец государь кивнул и бодро, чтобы не сказать - весело, оглядел присутствующих.
        - Обоих накормить, - приказал он. - Уложить спать. А завтра… - Улькар запнулся и встревоженно взглянул на сановника. - Что караван?
        - Готов, государь.
        - Прекрасно… А кто поведёт?
        - Досточтимый Хаилза.
        - Хаилза? - Улькар озадаченно нахмурился. - Впрочем… Время сейчас мирное… Ладно. Будь по-твоему. - Он снова повернулся к Ар-Шарлахи. - Стало быть, завтра вы двое поступаете в распоряжение караванного, досточтимого Хаилзы. Пойдёте проводниками.
        - Куда, государь?
        - К морю.
        Рядом с Ар-Шарлахи судорожно вздохнула Алият - и вдруг медленно осела на пол.
        Глава 6. Начало пути
        В дальнем крыле дворца им отвели небольшую, почти квадратную комнату с четырьмя бронзовыми светильниками, коричневатыми шелками на стенах и стрельчатым, забранным узорной решёткой окном. Два невысоких ложа, стол на причудливо изогнутых ножках, несколько лёгких резных стульев. Вполне можно было вообразить себя гостями, если бы не тонкие стальные цепи, которыми их вновь приковали - каждого к своему ложу.
        Колебалось пламя в бронзовых чашах, за окном бродила во тьме перистая листва. Москитов и прочей летучей мерзости в Харве в это время года почти не водилось.
        Для Ар-Шарлахи такая обстановка была привычна, что же касается Алият, впервые попавшей в столицу, то она отнеслась ко всем этим изыскам цивилизации с откровенной враждебностью. Судя по всему, у неё в голове не укладывалось, как это можно просто сидеть на стуле. На стуле не сидят - на стуле восседают, оглашая приговор или, скажем, указ государя. Идея ложа, приподнятого над полом, тоже была ей не совсем понятна.
        Однако, поскольку ужин располагался на столе, волей-неволей разбойнице пришлось воспользоваться стулом. Ар-Шарлахи, не церемонясь, откинул с лица повязку. Алият только фыркнула злобно, но смолчала, а через некоторое время открыла лицо сама.
        - Так что с тобой тогда стряслось-то? - буркнул Ар-Шарлахи, разливая вино в оловянные кубки. - Держалась-держалась - и вдруг нa тебе! Обморок!..
        Вопрос произвёл самое неожиданное действие. Алият взглянула испуганно, дрогнувшей рукой вернула на блюдо разодранную пополам жареную птичку, и Ар-Шарлахи на секунду почудилось, что разбойница опять лишится чувств и оползёт со стула на пол.
        - Море… - жалобно произнесла Алият.
        - Ну и что?
        - Море - это смерть…
        Ар-Шарлахи хмыкнул и почесал бровь.
        - Позволь-позволь… Так вы что, в самом деле выходили к морю?
        Алият вздрогнула.
        - Нет, - сказала она. - Конечно нет… Я его видела только в миражах.
        - Ну, в миражах я его и сам видел… - С каждым глотком вина на Ар-Шарлахи снисходило умиротворение. Ему, к примеру, уже не хотелось придушить Алият. Мало того, проявив слабость, разбойница стала ему куда более симпатична. - Вот ты говоришь: смерть… А по-моему, наоборот. Скажи я сегодня, что не знаю дороги к морю… - Ар-Шарлахи осклабился. - Живы - и ладно!
        Залпом осушил кубок, задумался. Потом вздохнул и накинулся на еду.
        - Море-то ему зачем? - пробормотал он, умело орудуя ножом и двузубой вилкой. Замер, не донеся куска до рта. - Слу-шай! А ты заметила, какие у него тени под глазами? Он же явно чем-то болен!..
        - Кто? Государь? Он ведь бессмертен!
        - Согласно указу - да… - Ар-Шарлахи отправил кусок в рот и принялся жевать с самым задумчивым видом. - А интересно всё получается, правда? Объявил себя бессмертным, но сам в этом не уверен. А тут вдруг проходит слух, что какой-то разбойник нашёл дорогу к морю.
        - Море - это смерть! - возмущённо напомнила Алият.
        - Это вы так считаете со своим Шарлахом! А здесь, в Харве, придерживаются учения премудрого Андрбы, согласно которому искупавшийся в морской воде исцелится от любого недуга и станет бессмертным… Ну конечно! Как же это я раньше не догадался?.. Вот он что затевает! Поход за морской водой…
        Алият сидела растерянная и бледная.
        - А на самом деле? - запинаясь, спросила она.
        - Что «на самом деле»?
        - Море… Что это такое вообще?
        Ар-Шарлахи ухмыльнулся и снова наполнил свой кубок. Хотел наполнить и кубок Алият, но та к вину даже и не притронулась.
        - А вот об этом, - сказал он, - мудрецы спорят чуть ли не два века. Одни говорят - царство мёртвых, другие говорят - источник бессмертия. А был ещё такой Арегуг, прозванный безбожным… Так вот он утверждал, что море - это просто много воды.
        Некоторое время Алият подавленно молчала. Глядя на неё, примолк и Ар-Шарлахи. За окном шуршали облитые серебристым светом пальмы. В зарешёченное ажурное окно лезла разбойничья злая луна.
        - Да-а… - мрачнея, протянул он наконец. - Впутала ты меня в историю… Как же теперь быть-то?
        Алият решительно отодвинула полную птичьих косточек тарелку.
        - Сколько кораблей в караване? - отрывисто спросила она вдруг.
        - Ну откуда же я знаю! Штук пять… Во всяком случае, Шарлаху даже один такой корабль не по зубам… Если ты, конечно, рассчитываешь на Шарлаха.
        С угрюмым видом Алият закрыла лицо повязкой.
        - Как они только тут, в Харве своей, живут! - раздражённо сказала она, скорее сползая с сиденья, нежели поднимаясь с него. - Стулья, стулья… Может, они и детей тоже на стульях делают?
        - Бывает, что и на стульях… - пробормотал Ар-Шарлахи, сосредоточенно сливая остатки вина в оловянный кубок.

* * *
        Поскольку крупных копытных в Харве, как, впрочем, и во всём обозримом мире, не водилось, основным видом столичного транспорта были рикши. Покачиваясь в двуколке, влекомой коренастым парнем в голубой полотняной рубахе с чёрной буквой «альк» между лопаток, Ар-Шарлахи с невольным любопытством оглядывал утренние улицы. Харва по-прежнему была прекрасна, и всё же за пять лет здесь многое изменилось, причём далеко не к лучшему. Мусора на мостовых стало заметно больше, да и сами мостовые заметно продавились от обочин к середине, дома обветшали, обвалившийся сухой фонтан превратился в свалку. Поражало также количество бродячих торговцев. Такое впечатление, что вся Харва вышла на улицы с товарами в руках. Торговали какими-то невиданными вещами, а один раз Ар-Шарлахи даже заметил вынесенные на продажу связки лёгких стальных цепей с браслетами. Весёлое зрелище, особенно если учесть, что обе его руки были прикованы к подлокотникам двуколки именно такими цепями.
        Несколько раз, когда кавалькада из семи рикш выворачивалась из-за угла, кое-кто из торгующих бойко кидался наперерез, протягивая какие-то блестящие многолезвийные ножики или что-нибудь ещё в этом роде, но тут же отшатывался, увидев на борту двуколки чёрную вязь дворцовой охраны. Кавалькада миновала центральные кварталы и устремилась в сторону внешнего порта. Вскоре замелькали по обе стороны крытые пальмовыми ветками хижины окраин, листвы стало меньше, лба коснулось горячее дыхание степного ветра. Порт был уже близко.
        Собственно порт представлял собой обширную, ровную, как щит, площадь, ограниченную с трёх сторон строениями и рощами с жухлой листвой. Четвёртой стороны, можно сказать, не было - там сразу распахивалась степь. До горизонта.
        Рикши благоразумно перешли с лёгкой трусцы на размеренный шаг, ибо ноги их увязали теперь в нежной горячей пыли чуть ли не по щиколотку.
        Ар-Шарлахи ещё издали угадал корабль, к которому они направлялись. Припав на огромное переднее колесо и широко раскинув задние опоры, он поднимал корму, как атакующий скорпион. Боевой двухмачтовик, способный выставить до сорока зеркал по борту. Сиял окованный медью таран, сверкали два широко раскинутых серпа. На носу вместо верблюжьей морды - короткий рог, видимо, судно строилось уже после указа о божественной сущности государя. Вторая ось - ведущая, как у каторги, - стало быть, эта махина может двигаться и в полном безветрии. Да-а, к такому кораблю Шарлах даже и не приблизится… И ведь это один лишь только вожак, а за ним ещё пойдёт караван.
        «Самум», - прочёл Ар-Шарлахи название, выведенное алой вязью на высокой розовой корме корабля.

* * *
        Караванный Хаилза, краснолицый свирепый крепыш, полагал себя человеком прямым и прямоту свою считал нужным выказывать при первом удобном случае. Завидев Ар-Шарлахи и Алият, он смерил их тяжёлым взглядом и процедил с ненавистью:
        - Конечно, повеления государя не обсуждают, но будь моя воля, вы бы и пяти минут не прожили… С отребьем вроде вас у меня разговор короткий, ясно? - Гневно фыркнул и ушёл, бормоча: - Только разбойников мне на вожаке не хватало!.. С разбойниками я ещё в поход не ходил!..
        Судя по всему, дурак он был редкий и перечить ему не стоило.
        Ар-Шарлахи и Алият на этот раз поместили под кормовой рубкой. По сравнению с тесным полутёмным отсеком почтовой каторги помещение было роскошным: чище, просторнее, но, самое главное, там имелась амбразура с толстой стеклянной заслонкой, дающая полный обзор пространства впереди корабля. «Самуму», скорее всего, не исполнилось ещё и года, розовые с золотом борта были лишь слегка посечены песчаными бурями, да и стёкла заслонки - ясные, не исцарапанные… Хотя заслонку могли поменять перед самым походом.
        Солнце ещё только карабкалось в зенит, когда караван из четырёх кораблей выполз на мускульной тяге из порта и, подхваченный попутным ветром, двинулся в степь. Постанывали подпружные балки, хлопали вымпелы.
        К полудню к разбойничкам заглянул сердитый красномордый караванный. Не глядя, протянул руку к открытой дверце, и ему подали снаружи низенький табурет. Сидеть на коврике досточтимый Хаилза, видимо, считал ниже своего достоинства. Воссел. Подождал, пока услужливая рука снаружи закроет дверцу, и с недовольным видом развернул карту.
        - Показывай, - буркнул он.
        Ар-Шарлахи облизнул губы.
        - Что показывать, досточтимый?
        Караванный побагровел гуще прежнего.
        - Только не прикидывайся дурачком! Не таких обламывал!.. Где он, этот твой путь к морю?
        - Досточтимый… - виновато сказал Ар-Шарлахи. - Мы люди простые, мы больше по памяти… Карт у нас нет…
        Досточтимый Хаилза грязно выругался, помянув и разбойничью злую луну, и кивающие молоты, и всех четырёх верблюдов.
        - Вот это - Харва, - прорычал он, тыча в развёрнутый свиток. - Мы сейчас находимся - здесь. Вот тут - пески Теген… Ну соображай, соображай!
        Ар-Шарлахи робко протянул руку к свитку.
        - Сначала вот так, по краю плато Папалан… а дальше… вот сюда, песками Чубарры… к югу…
        - Чубарра не здесь, - с презрением бросил караванный. - Чубарра - вот она… Короче, те самые места, где ты разбойничал… А сам проход к морю - где он?
        - Где-то тут… - И Ар-Шарлахи, поколебавшись, коснулся пальцем пола на вершок южнее края карты.
        - Там же сплошные скалы! Колёса изломаем!.. Туда вообще никто никогда не совался!
        - Есть проход, досточтимый, - смиренно отвечал Ар-Шарлахи. - Я надеюсь, что мне удастся найти его и в этот раз…
        Караванный засопел и свернул свиток.
        - Ладно, - решил он наконец. - Доберёмся до Чубарры, а дальше буду вас по очереди приковывать в рубке, у штурвала. По памяти - значит по памяти. И молитесь, чтобы память вас не подвела…
        Изрёкши смутную эту угрозу, караванный удалился. В дверцу просунулся испуганный матросик и убрал табурет. Алият медленно повернулась к Ар-Шарлахи.
        - А ты, оказывается, не такой уж и дурак, - с некоторым удивлением проговорила она.

* * *
        Вздымаемая огромными колёсами желтоватая пыль тянулась по ветру, обгоняя караван. Всю правую сторону обозримой степи заволокло клубящейся мутью. «Самум» слегка покачивало. Откуда-то снизу снова донёсся раздражённый зык караванного. Вообще следует заметить, что голос у досточтимого Хаилзы был какой-то всепроникающий и проходил сквозь тонкие переборки, как нож. Только его и было слышно.
        - И это вожак? - задыхаясь, вопрошал кого-то караванный. - Это головной корабль? Что же тогда делается на остальных судах?.. Что это за бочка в трюме?
        Ответ был настолько почтителен, что ушей Ар-Шарлахи не достиг.
        - Для морской воды?.. - озадаченно переспросил караванный и на минуту умолк. - Ну хорошо, а это что такое? Что это такое, я спрашиваю!.. Вызвать людей, и чтобы больше я этого не видел!
        Голос караванного гулял по кораблю - скрипел, скрежетал, рявкал. Взыскания сыпались направо и налево. Кого-то уже привязали к брусу и отмерили десяток ударов тростью. Наконец досточтимый убрался в свою каюту, но и там угомонился не сразу.
        - Досточтимый Тамзаа… - доносилось временами до Ар-Шарлахи его злобное ворчанье. - Удружил, нечего сказать!.. Надо же, сам готовил караван к походу!.. Рoга от хвоста не отличит - и туда же… Да о таком деле за полторы луны предупреждать надо!..
        Хрипло прокричал рожок. Стало быть, скоро покормят… Действительно, вскоре за переборкой раздались шаги, звякнула посуда, потом вдруг послышался торопливый сиплый шёпот, из которого удалось разобрать лишь два слова: «…расскажешь потом…» - и низкая дверь приоткрылась.
        Матрос, принёсший им еду, был, надо полагать, выходцем с Пальмовой дороги. Во всяком случае, лицо прикрывал повязкой. Вёл он себя как-то странно. Глаза так и бегают, словно что-нибудь своровать задумал. Украдкой метнул взгляд на Ар-Шарлахи, потом на Алият, поставил поднос и, не промолвив ни слова, удалился. Возможно, говорить с разбойниками было запрещено.
        К вечеру ветер ослаб, степь сменилась пологими барханами Тегена. «Самум» то заваливался в седловину меж двумя дюнами, то, натужно скрипя, выезжал с разгону на гребень. Судя по знакомому звяканью внизу, смена каторжан занимала места в люльках.
        - Слушай, а ведь тут у них не матросы барабан толкают, - с озабоченным видом сказала вдруг Алият. - Слышишь? Цепи…
        - Ну и что? - спросил Ар-Шарлахи.
        - Так… - уклончиво ответила она, нервно оглаживая стальной браслет на запястье. - Стало быть, не мы одни тут прикованы…

* * *
        Вся ночь ушла на изматывающий подъём по накатанному пологому склону, вдобавок чуть ли не в полном безветрии. Только к утру, когда эскадра выбралась наконец на плато Папалан, на мачтах шевельнулись и защёлкали вымпелы. Согласно старой примете, ветер в пустыне просыпается вместе с солнцем. Вскоре «Самум» напряг паруса, и под барабанами огромных колёс бойко захрустел красноватый щебень.
        Выяснилось, впрочем, что с восходом солнца просыпается не только ветер. Вчера караванный, можно сказать, лишь брюзжал, теперь же он словно с цепи сорвался.
        - Почему у всей команды тряпки на мордах? - неистово гремел он. - Здесь что, Кимир? Или всё-таки Харва?.. Что значит «только в походе»? В каком уставе написано, что в походе положено прикрывать лица? Во время песчаной бури - да! В бурю я и сам прикрою!.. Почему сейчас?
        - Многие из них с Пальмовой дороги, - растерянно объяснял кто-то, видимо погонщик «Самума». - Там считается позором, если мужчина с голым лицом…
        - Нет никакой Пальмовой дороги! Есть Харва!.. И если мужчина прикрывает морду, он либо кимирец, либо разбойник! И с теми и с другими у меня разговор короткий!..
        Караванный сделал зловещую паузу. Затем изрёк - сухо и язвительно:
        - Не смогли добиться порядка перед походом, значит будем наводить порядок во время похода…
        Наведение порядка, как это ни странно, коснулось и Ар-Шарлахи. Досточтимый Хаилза приказал отвести его в рубку и приковать рядом со штурвалом уже сегодня, хотя до белых песков Чубарры им оставался добрый дневной переход. При условии попутного ветра, разумеется.
        Стоя перед широкой амбразурой с поднятой заслонкой, Ар-Шарлахи оглядывал исподлобья красноватую, колеблющуюся от зноя равнину, а сзади по сторонам огромного штурвала молчали двое рулевых в белых, выжженных солнцем балахонах и с повязками на смуглых скуластых лицах. Наконец тот, что за правым плечом, спросил тихо и равнодушно:
        - Ты Шарлах?
        Ар-Шарлахи покосился через плечо. Детина невозмутимо всматривался в даль, будто и не он спрашивал. Ухватистые ручищи - на рогах штурвала.
        - Ар-Шарлахи… - поправил Ар-Шарлахи, снова отворачиваясь к амбразуре.
        Рулевой помедлил:
        - Ну нам это всё равно… Как тебя поймали-то?
        Ар-Шарлахи неопределённо повёл плечом.
        - Говорят, целый караван отрядили? - с любопытством спросил второй.
        Ар-Шарлахи опять отмолчался. Спиной почувствовал, что рулевые разочарованно переглянулись.
        - Ну так конечно… - проворчал первый. - Разве от каравана уйдёшь!.. А был бы настоящий, ходкий корабль… вроде этого…
        - Смотри, обломок! - прервал его Ар-Шарлахи. - Прямо по курсу. За правым колесом пропусти!
        Действительно, навстречу набегал ребристый красно-чёрный камень солидных размеров. Матросы не раздумывая качнули штурвал. Скрипнули смолёные канаты, поворачивая переднее рулевое колесо. «Самум» шатнулся, слегка меняя курс.
        В рубку тут же заглянул молоденький голорылый погонщик, чем-то похожий на секретаря досточтимого Ар-Мауры. Непонятно, за какие заслуги Единая Харва доверила этому щуплому юноше один из лучших боевых кораблей. Протекция, не иначе…
        - Кто скомандовал?
        - Там обломок был… - пояснил Ар-Шарлахи.
        Юноша грозно нахмурился, потом кашлянул, оглянулся воровато и, понизив голос, спросил с неким даже замиранием в голосе:
        - Слушай… Так ты, значит, и есть тот самый Шарлах?..
        Глава 7. Луна всему виною
        - Ну что? - жадно спросила Алият, когда Ар-Шарлахи привели из рубки и вновь водворили на цепь. - Говорил?
        - С кем? - не понял тот.
        В тёмных, хищно прищуренных глазах мелькнуло раздражение.
        - С людьми, конечно, с кем же ещё!
        - Ты о чём?
        Алият одарила его бешеным взглядом и больше вопросов не задавала. Покачивался настил, скрипели блоки, в снастях пел ветер. Эскадра забирала всё круче к югу, к белым пескам Чубарры.
        А после обеда пришла очередь Алият стоять в рубке. Оставшись в одиночестве, Ар-Шарлахи в самом подавленном настроении подобрался к амбразуре. Долго смотрел на плывущие навстречу подрагивающие полотна красноватого щебня, вяло размышляя, почему это все матросы на «Самуме» прикрывают лица повязками. Офицеры сплошь голорылые, а вот матросы… Такое впечатление, что досточтимый Тамзаа (это ведь он готовил караван к походу!) умышленно набрал команду целиком из жителей Пальмовой дороги. Да нет, не может быть… И тем не менее все в повязках… Мода, что ли, у них такая пошла в предгорьях?.. Или это просто скрытый протест? В Харве-то, по всему видать, неблагополучно…
        Алият привели обратно на удивление быстро. Как выяснилось, до караванного наконец дошло, что второй разбойник - женщина и, стало быть, делать ей в рубке нечего. Вернулась Алият возбуждённая и необычно словоохотливая.
        - Караванного ненавидят, - как бы невзначай сообщила она.
        - Да я думаю… - согласился Ар-Шарлахи. - Хаилза… Никогда ничего не слышал о таком караванном…
        - И к морю идти боятся, - многозначительно добавила Алият. - Так боятся, что аж пот их прошибает!..
        Ар-Шарлахи хмыкнул и задумался.
        - Странно, - сказал он. - Что ж у них, совсем соображения нет? Если мы с тобой, как они считают, уже выходили к морю и тем не менее живы…
        - А я им сказала, что мы заговорённые, - объяснила Алият.
        Услышав такое, Ар-Шарлахи даже изумился слегка. Надо же! А он и не подозревал, что ей свойственно чувство юмора. Да ещё и в такой ситуации. Однако уже в следующий миг до него дошло, что юмором здесь и не пахнет.
        - Ты… что затеваешь? - с запинкой спросил он.
        Алият словно и не расслышала.
        - Уж не головной ли корабль взбунтовать? - Ар-Шарлахи понизил голос до предела, и всё же вопрос прозвучал скорее насмешливо, чем испуганно. - А от каравана как собираешься отрываться?
        Алият прерывисто вздохнула, с тоской глядя на прыгающую в низкой широкой прорези красноватую равнину.
        - Шарлах… - беспомощно произнесла она.
        - А что он может? Он сейчас один, шайка рассеяна, кораблей у него нет… Да если бы даже и были! - Ар-Шарлахи приостановился и с интересом посмотрел на Алият. - А ты, я гляжу, сильно его любишь, - заметил он чуть ли не с завистью. - Можно сказать, на всё пошла, собой пожертвовала…
        - Шарлах - мужчина… - равнодушно отозвалась Алият. С таким видом говорят о чём-то само собой разумеющемся.
        - А я? - невольно спросил он.
        Алият вскинула голову и, должно быть, хотела сказать очередную резкость, как вдруг взгляд её стал несколько растерянным.
        - Тебя не поймёшь… - нехотя призналась она. - Моря не боишься…
        Ар-Шарлахи невесело усмехнулся:
        - Как можно бояться того, чего нет? Смерть это, бессмертие или просто много воды - какая нам разница, если туда всё равно не добраться! Не думаешь же ты, что я и впрямь найду выход к морю?
        - На что же ты тогда надеешься?
        Теперь уже затосковал Ар-Шарлахи. С надеждами дело обстояло из рук вон плохо.
        - Жду, когда колесо отвалится, - буркнул он, с запоздалым сожалением вспоминая набегающий прямо по курсу красно-чёрный обломок. Не скомандуй он тогда рулевым - глядишь, и впрямь запороли бы колёсико…
        - У всех кораблей сразу?
        - Послушай, - сказал он сквозь зубы. - Что бы ты там ни затевала, твоим сообщником я всё равно не стану. Считай меня трусом, шутом, пьяницей, но пойми ты: я ненавижу бунт! Я ненавижу кровь! Всё, о чём я мечтаю, - это чтобы меня оставили в покое!
        Недоумённо сдвинув брови, Алият пристально смотрела на Ар-Шарлахи.
        - Нет, всё-таки ты дурак… - с сожалением решила она наконец. - Ну кто же теперь оставит тебя в покое?

* * *
        К вечеру под колёсами зашипели белые барханы Чубарры. Ветер стих. Быстро схлынули серые сумерки, и наступила ночь - беспокойная ночь полнолуния, толкающая людей на отчаянные дела и опрометчивые поступки. Именно в такие ночи удаются самые дерзкие грабежи и дворцовые перевороты. Разбойничья злая луна становится идеальным диском, и особенно чётко обозначается на нём голубоватый контур верблюдицы - матери четырёх верблюдов, на которых предки спустились когда-то с горных отрогов Харвы. Души погонщиков, обитающие теперь на луне, слетают в эту ночь на землю, чтобы смутить покой своих потомков, лишить их сна, нашептать безрассудные замыслы. И предкам не объяснишь, что времена изменились и что слово «разбой» для выученика премудрого Гоена означает вовсе не подвиг, а нечто совсем иное.
        А следующей ночью луна пойдёт на ущерб, и тревога понемногу уляжется, душа прояснится…
        Караванный был настолько мудр, что не рискнул ползти в ночном безветрии черепашьим шагом - приказал сделать остановку до утра, надеясь завтра воспользоваться господствующим здесь восточным ветром и двинуться в путь под всеми парусами.
        Облитый жидким серебром караван припал к светлому от луны песку подобно четырём огромным скорпионам. Ар-Шарлахи не спалось. Он сидел ссутулившись, как бы разрезанный пополам полосой холодного света, бьющего в пол из широкой амбразуры, и с тоской думал о том, что будет завтра. Сколько ещё времени ему удастся морочить голову досточтимому Хаилзе, делая вид, что и впрямь не может отыскать проход в скалах, который был где-то здесь?..
        В противоположном углу зашуршали, зашевелились смутные белые складки - Алият тоже маялась бессонницей. Наконец села, звякнув цепью.
        - Оказывается, горы такие высокие… - расстроенно сказала она. - Как они там вообще жили?
        - Кто?
        - Предки… и верблюды…
        - Да не жили они там, - сказал Ар-Шарлахи. - В горах долго не проживёшь: снег, лёд…
        - Но они же спустились с гор!
        - Правильно. Спустились. А в горах не жили. Они пришли из-за гор, с той стороны, понимаешь?
        Некоторое время Алият с озадаченным видом переваривала услышанное. Мысль о том, что у гор может быть ещё какая-то другая сторона, судя по всему, никогда не приходила ей в голову.
        - А откуда ты всё это знаешь? - подозрительно спросила она.
        Ар-Шарлахи усмехнулся.
        - Я долго учился в Харве, - пояснил он. - Большей частью, правда, пьянствовал, но и учился тоже. В промежутках между загулами.
        - Расскажи, - внезапно потребовала Алият.
        - О чём? О загулах?
        - Нет. О горах. Что там, с той стороны?
        - Видишь ли… - сказал Ар-Шарлахи. - С горами - как с морем. Никто ничего в точности не знает, но спорят - чуть ли не до драки. У одного моего знакомого, досточтимого Гейки, в домашней коллекции хранился свиток, якобы собственноручно исписанный Арегугом - тем самым, которого ещё при жизни прозвали безбожным… Всё это, конечно, чепуха, никакой Арегуг к этому свитку даже и не прикасался, но всё равно документ интереснейший.
        Лицо Ар-Шарлахи над приспущенной почти до кончика носа повязкой оживилось, морщины на лбу разгладились.
        - Так вот, - продолжал он, - если верить свитку, за горами точно такой же мир, только пустынь в нём почти нет - там в основном степи. Предки наши жили в предгорьях, очень похожих на Харву, строили города, торговали. Кораблей у них не водилось, зато были верблюды… И вот лет двести с лишним назад на них напали…
        - Кто?
        - Враги, естественно. Правда, нападение было как бы вынужденным. Пришельцы сами уходили из-под удара, их тоже согнали со своей земли… Понимаешь, там, за горами, все племена пришли в движение, один народ вытеснял другой, и наши предки в итоге оказались прижаты к предгорьям…
        - А почему?..
        - В смысле: что явилось первым толчком?.. - Ар-Шарлахи несколько замялся. - Тут я даже не знаю, насколько можно верить этому свитку. Уж больно сведения там… даже не сомнительные, а… сказочные, что ли… Там написано, что будто бы из моря…
        - Из моря?
        - Да. Надо полагать, что за горами тоже где-то есть море… Так вот, из моря вышли некие «разрисованные» и принялись уничтожать людей. И началась такая вот сумятица…
        - Что это значит - «разрисованные»?
        - Понятия не имею. Вообще там дальше идут сплошные небылицы. Якобы эти выходцы из царства мёртвых (думаю, что слово «море» употреблено именно в этом смысле) умели летать на огромных деревянных птицах, бросали огонь чуть ли не на несколько миль… Ну и так далее. Сказка, она и есть сказка. Главное - что? Главное, что наши предки, спасаясь от нашествия, ушли в горы, довольно долго плутали по ущельям и перевалам и наконец, погубив по дороге всех верблюдов, вышли на эту сторону, в предгорья Харвы.
        - И их не преследовали?
        - Н-наверное, нет. Наверное, враги никогда до этого не видели гор (вроде тебя) и просто не решились углубиться…
        Алият задумалась.
        - А вдруг это всё враньё? - вызывающе спросила она.
        - Да наверняка, - согласился Ар-Шарлахи. - Хотя… Всякое может быть…
        Они ещё немного поговорили, а потом их стало клонить в сон. Первой прилегла Алият, выбрав, по обыкновению, самый тёмный угол, а потом, глядя на неё, принялся устраиваться на ночлег и Ар-Шарлахи.

* * *
        Однако поспать им так и не удалось. Истошный человеческий вопль ворвался в не успевшее соткаться толком сновидение и подбросил обоих с пола. А потом словно дрожь прошла по деревянным рёбрам «Самума». Внизу забегали, загомонили, забренчали цепями. Приглушённый нарастающий рёв прокатился от носа к корме.
        - Что происходит? - упавшим голосом спросил Ар-Шарлахи.
        Алият сидела неподвижно. Впервые тёмные глаза её были широко раскрыты. Разбойница, казалось, обезумела от страха. Или от внезапной надежды.
        - Держи! Держи!.. - простонали где-то совсем рядом. - Спрыгнет сейчас!..
        Послышались звуки борьбы, несколько глухих ударов, потом стремительно приближающийся топот - и дверцу распахнули рывком. Ар-Шарлахи вскочил, ударившись маковкой о низкий потолок, короткая цепь натянулась, браслет больно впился в запястье.
        Преследуемый по пятам кипящим лунным светом, в отсек ворвался погонщик «Самума», молоденький и голорылый. Тот самый, что заглянул вчера в рубку узнать, кто это скомандовал изменить курс. Кинулся к узнику, дрожа всем телом, вцепился мёртвой хваткой в рукав плаща и завизжал, как подбитый песчаный заяц:
        - Шарлах! Шарлах! Шарлах!..
        Далее в дверцу, заслонив на миг лунное кипение, рыча, ввалился рослый плечистый матрос. Прежде чем Ар-Шарлахи успел выпростать рукав и таким образом освободить хотя бы одну руку, блеснуло железо, ужаснул хрустящий удар, в лицо и на повязку брызнуло горячей кровью - и тонкий отчаянный крик погонщика прервался.
        …Матрос стоял, медленно опуская тесак, и, казалось, сам не понимал, что произошло.
        - За что? - сдавленно спросил Ар-Шарлахи, тщетно пытаясь разжать хватку теперь уже мёртвых пальцев.
        Матрос поднял на него пустые, словно бы наполненные лунным светом глаза - и попятился.
        - Ключ! - Голос Алият щёлкнул, как стальной замок иноземной работы. - Быстро!
        Матрос спиной вывалился в дверцу, метнулся вправо, влево, потом вдруг остановился и взревел, жалобно и угрожающе:
        - Ключ, вараны! У кого ключ? Шарлах не раскован!..
        Рукав наконец удалось освободить, и тело убиенного мягко осело на пол, в чёрную, сверкающую под луной лужу.
        - Да что же это такое? - еле вымолвил Ар-Шарлахи.
        - Бунт, - произнесла сквозь зубы Алият. - Дурачьё! До сих пор стоят… Сейчас ведь всех повяжут! Отрываться надо…
        Ар-Шарлахи со страхом поглядел на труп молоденького погонщика, потом резко повернулся к Алият.
        - Твоя работа?
        - С ума сошёл! - сердито ответила она. - Когда бы я успела?..
        - Так кто же их тогда подбил?
        Белоснежная повязка, принявшая в лунном свете зеленоватый оттенок, шевельнулась, выдавая язвительный оскал.
        - Шарлах, конечно. Кому ж ещё?..
        Почувствовав слабость, он привалился лопатками к переборке и едва не ополз по ней на пол, к мёртвому погонщику. Весь ужас его положения проступил с беспощадной ясностью. Никого теперь не убедишь, что головной корабль взбунтовал не он. А самое страшное заключается в том, что именно он и взбунтовал. Само присутствие на борту разбойника Шарлаха уже порождало мысль о мятеже… Да ещё и в ночь полнолуния…
        Если за несколько секунд до этого у него ещё мелькала мысль покинуть борт «Самума», как только снимут цепь, то теперь Ар-Шарлахи осознал всё безумие этой затеи. Его тут же казнят как главаря - по закону пустыни…
        В отсек влезли два матроса с ключами. Спотыкаясь о мёртвое тело и немилосердно его топча, торопливо отомкнули браслеты.
        - Выбить колодки! - скомандовала Алият. - Каторжан - к ведущему барабану!..
        Матросы растерянно уставились сначала на неё, потом на Ар-Шарлахи. Выполнять приказ, полученный от женщины, им ещё не доводилось.
        - Делайте, что сказано, - процедил Ар-Шарлахи.
        - Каторжане раскованы…
        - Какая разница? Палубных, каторжан, зеркальщиков - всех к барабану!.. Уходим, покуда целы!..
        Один из матросов подхватился и опрометью бросился из отсека. Слышно было, как он ссыпался по лесенке в трюм и заорал на весь корабль:
        - Шарлах велел: всех к барабану! Живей, живей, верблюд вас употреби!..

* * *
        Медленно, ужасающе медленно чёрная громада «Самума» двинулась в высветленную луной пустыню. Ар-Шарлахи выглянул из рубки. Караван ещё стоял, но в иллюминаторах и амбразурах уже мельтешили огни. Там пока недоумевали, мысль о мятеже на вожаке казалась слишком дикой. По бледному песку в направлении первого корабля бежали, спотыкаясь и путаясь в просторных плащах, две белые фигурки - должно быть, уцелевшие офицеры с «Самума». Преследовать их не имело смысла…
        - Да что ж мы так ползём!.. - судорожно вздохнула Алият. - Пешком ведь догонят…
        Ар-Шарлахи повернулся к преданно глядящему на него длинному сутуловатому матросу, поднявшемуся с ними в рубку без видимых на то причин. Должно быть, один из зачинщиков.
        - Запасные люльки есть?
        - Должны быть…
        - Подвесить и загрузить людьми!
        - Как?
        - Как хочешь! Под углом!.. - Ар-Шарлахи схватил с доски песочные часы в медной оправе. - Держи! Смена - через каждые три оборота. Сменяться поярусно, чтобы движение не прекращалось, запомнил?
        Матрос принял часы, испуганно моргнул пару раз - и, открыв дверцу, канул в серую лунную мглу. Одобрительно хмыкнула Алият.
        - Как это всё случилось? - с отчаянием спросил Ар-Шарлахи рулевых.
        - Караванный с Айчи повязку сорвал, - нехотя объяснил один из стоящих за штурвалом. - Ну а тот его… А мы смотрим, терять, видим, нечего… Ну и…
        «Напьюсь, - угрюмо решил Ар-Шарлахи. - При первом удобном случае. У караванного в каюте должно быть вино…»
        Он обернулся и снова припал к амбразуре заднего обзора. Караван - три огромных чёрных скорпиона - уже приходил в движение, перестраиваясь в линию. Погонят широким фронтом. Плохо…
        Глава 8. Между Харвой и Кимиром
        Разбойничья злая луна хранила мятежников. Сразу оторвавшись корпусов на десять, «Самум» продолжал медленно и неуклонно выигрывать шаг за шагом. Если на кораблях преследователей взбадриваемые вином и тростью каторжане ложились к барабану, как принято, в две смены, то на подгоняемом надеждой и страхом «Самуме» перекладины толкала вся команда по очереди.
        А утром паруса рванул восточный ветер, и шансы уравнялись.
        Ветер мёл по пустыне, срывал песок с гребней. Небо стремительно выцветало, становясь из пыльно-голубого желтовато-белёсым. Погоня была подобна буре. Настигаемый караваном «Самум» как бы прыжками, приседая, летел по барханам Чубарры в дымном клубящемся облаке. Песок сеялся по настилу, скрипел на зубах, визжал в туго сплетённых волокнах твёрдых от ветра парусов…
        У штурвала, напряжённо всматриваясь в кипящую за опущенными заслонками из толстого кимирского стекла желтоватую муть, стояли одуревшие от усталости и бессонницы Ар-Шарлахи и длинный сутулый Рийбра, главарь бунтовщиков. Двум третям команды приказано было отдыхать - пользы от лишних рук пока не предвиделось.
        - Хоть бы из облака выйти… - пробормотал сутулый мятежник. - И не повернёшь… Нарочно по ветру гонит…
        - Кто? - вяло спросил Ар-Шарлахи.
        - Да караванный…
        - Как караванный? - Ар-Шарлахи тряхнул головой, пытаясь хотя бы отчасти рассеять сонную одурь. - Разве его не убили?
        - Да нет… - смущённо и даже, пожалуй, виновато сказал Рийбра. - Ушёл…
        Ар-Шарлахи вспомнил две спотыкающиеся фигурки, убегающие по светлому от луны песку.
        - Вот оно что… - пробормотал он наконец, не зная, пугаться внезапному этому известию или радоваться. С одной стороны, досточтимый Хаилза - дурак, и это внушает надежду. С другой стороны, это же самое обстоятельство вызывает серьёзнейшие опасения. Такой не отвяжется. Такой будет преследовать до конца…
        - Всё! - сказал Ар-Шарлахи. - Смена!.. Уже глаза закатываются… Буди Алият! И сам хоть немного вздремни…
        Не бросая штурвала, Рийбра дотянулся одной рукой до дверцы, и по рубке заметался шершавый, насыщенный песчинками ветер. Окликнув кого-то на просвистанной палубе, главарь выкрикнул приказ именем Шарлаха. Кинулись будить, звать… Вскоре в рубке появились протирающая глаза Алият и рослый угрюмый матрос - кажется, тот самый, что прикончил тесаком погонщика.
        Гордый тем, что держал штурвал вместе с самим Шарлахом, Рийбра уступил место у рулевого колеса и проводил знаменитого разбойника до каюты караванного. Пол под ногами прыгал и пошатывался, так что Ар-Шарлахи дважды налетел на косяк, прежде чем попасть в помещение, принадлежавшее ранее досточтимому Хаилзе.
        Из последних сил он открыл шкафчики, поискал вина и, не найдя, в разочаровании повалился на низкое мягкое ложе.

* * *
        Разбудила его Алият, чем-то, по обыкновению, рассерженная.
        - А?.. - пробормотал он спросонья. - Что?.. Уже?..
        - Пока ещё нет! - огрызнулась она. - Но скоро!
        - Что скоро? - Он сел, встревоженно моргая. Тряска кончилась. «Самум» медленно покачивало и накреняло.
        - Догонят скоро, вот что!..
        Ар-Шарлахи вскочил. Передний иллюминатор был чист. Песчаная зыбь Чубарры осталась позади. Прямо по курсу залегли большие пологие барханы. Пыльная буря, поднятая погоней, летела теперь стороной, съедая правую половину мира. Стало быть, удалось изменить курс.
        Выяснилось, что именно эта перемена курса чуть было не погубила преследуемых, причём совсем недавно. Караванный не зря постарался раскинуть свои корабли как можно более широким фронтом, и, когда Алият, отчаявшись гнать «Самум» почти вслепую, попыталась вывести его из пылевой завесы, с правого борта подкралась «Саламандра», нынешний вожак каравана. В слепящем блеске боевых щитов она взошла над барханами подобно второму солнцу, подобно неслыханной белой звезде. К счастью, ещё через несколько мгновений «Самум» перевалил гребень, и колючее злобное сияние за кормой опало. Теперь уже самой «Саламандре» пришлось слегка менять курс, что, собственно, и спасло мятежников.
        Тут на «Самуме» едва не случился второй бунт: матросы во главе с Рийброй потребовали немедленно разбудить Шарлаха, пока эта женщина странными своими приказами не выдала их караванному с головой.
        Алият была вне себя.
        - Куда гонят? - сипло спросил Ар-Шарлахи, с озабоченным видом проверяя шкафчик рядом с алебастровой статуэткой государя. Непостижимый и всемогущий, как всегда, был изображён с пучком молний в правой руке и свитком законов в левой.
        - В Кимир.
        Ар-Шарлахи замер на секунду, потом медленно обернулся, прижимая к груди пузатенький запечатанный кувшинчик.
        - Так это же замечательно! - заметил он, нашаривая чашку. - Через границу-то они за нами не увяжутся…
        - Если успеем добраться до границы.
        - Да уже, можно сказать, добрались. - Ар-Шарлахи снова заглянул в иллюминатор. - Вот-вот ничьи пески пойдут…
        Он откупорил кувшинчик, осторожно, чтобы не пролить ни капли, наполнил чашку и против обыкновения осушил её залпом, не смакуя.
        - Это которая по счёту? - раздражённо осведомилась Алият.
        - Первая, - сказал он и налил вторую.

* * *
        Спросонья вино ударило в голову, и Ар-Шарлахи, поднимаясь в рубку, несколько раз был вынужден схватиться за стену, слыша при этом за плечом злобное ворчание Алият.
        В рубке царила тихая паника. Устремившиеся к Ар-Шарлахи глаза над почтительно натянутыми повязками удивили его выражением усталого отчаяния. Удивили и позабавили.
        - Не грустить! - прикрикнул он, твёрдым по возможности шагом ступая в рубку.
        Матросы улыбнулись через силу. Шарлах шутить изволит.
        - Ещё караван, - хрипловато выговорил один из них. - Наперерез идёт…
        - Где? - изумился Ар-Шарлахи, пролезая к амбразуре.
        Действительно, слева по курсу стлалось ещё одно пылевое облако солидных размеров. Кораблей пять, не меньше.
        - Кимирцы… - с предсмертной тоской в голосе простонала Алият. - Ушли, называется, через границу…
        - Может, кимирцам и сдадимся? - робко подал голос один из матросов.
        - Какая разница? У Харвы с Кимиром договор. Если разбойник бежит через границу, его выдают…
        Минута прошла в напряжённом молчании. Уже ясно было, что оба каравана сближаются под острым углом и что «Самум» неминуемо окажется в точке пересечения курсов.
        С бесшабашной ухмылкой, которую, к счастью, скрыла повязка, Ар-Шарлахи оглядел встревоженные лица. Страха он не чувствовал. После трёх чашек вина, выпитых залпом, происходящее казалось ему даже отчасти забавным. И только сердце взмыло жутко и сладостно - первый признак того, что в следующий миг он учинит какую-нибудь очередную пьяную выходку, за которую долго будет потом расплачиваться.
        - Да провались оно всё… - лениво и беспечно выговорил Ар-Шарлахи, отстраняя от штурвала одного из рулевых. - А ну давай на палубу, командуй к повороту! Четверть курса влево!
        - Не смей! - вскрикнула бледная Алият, но тут матросы повернулись к ней с угрожающим ропотом, и она смолкла, попятившись.
        «Ой! - холодея, подумал Ар-Шарлахи. - А действительно, что это я?..»
        Однако отменять приказ было поздно. Спустя минуту «Самум» уже шёл в полный ветер, стеля перед собою песчаную пелену. Шёл наперерез кимирскому каравану.
        - Береги глаза! - стремительно трезвея, бросил Ар-Шарлахи. - Кто там ещё на палубе? Все вниз!
        Впереди в мутных наплывах уже проступали контуры кораблей Кимира. Видно было, как спешно убирают на них паруса, как спрыгивают на песок и рассыпаются в цепи воины с боевыми щитами в руках. Потом весь мир впереди словно взорвался колючим ослепительным светом, к счастью приглушённым сносимой на кимирцев пылью. Свет хлестал в амбразуру, жалил из щелей узкими лезвиями. Самый опасный участок пути. Проскочить… Проскочить и не загореться… Но главное, конечно, проскочить… и не врезаться в кимирца… и не положить корабль набок…
        Присевший и скорчившийся у штурвала Ар-Шарлахи так и не решился качнуть рулевое колесо, хотя ему казалось, что просвет между кораблями кимирского каравана, увиденный им несколько секунд назад, располагался чуть левее по курсу…
        Говорят, пьяным сопутствует удача. Похожая на таран, атака «Самума» была столь внезапна и неразумна, что кимирцы не успели даже как следует построиться. Наведи они все щиты одновременно - и никакая пылевая завеса не спасла бы. Под всеми парусами безумный ослепший корабль буквально пронизал флотилию и, не сбавляя хода, ушёл в пустыню. Преследовать его было некогда, потому что теперь в лоб кимирцам выходил целый караван…
        И караван этот был встречен по достоинству. Налетев на плотное белое пламя, отражённое боевыми щитами, досточтимый Хаилза несколько запоздало скомандовал поворот и в результате едва не положил «Саламандру» набок. Принимать бой, находясь в столь невыгодной позиции, он, естественно, не решился: кимирцы стояли против солнца, и их было больше. Кроме того, эта стычка могла послужить поводом к очередной войне, так как оба каравана шли по ничьим пескам. Словом, когда три корабля Харвы, отплёвываясь сгустками смоляного пламени из катапульт, кое-как отползли на мускульной тяге и, развернувшись, легли на обратный курс, пустыня в тылу их противника была уже чиста. Песчаная пелена осела. Безумный корабль, атаковавший флотилию, сгинул бесследно.

* * *
        Ар-Шарлахи заворочался, просыпаясь. Не обнаружив браслета на запястье, удивился, открыл глаза и не сразу понял, где это он находится. Пол был недвижен. Ар-Шарлахи приподнялся на низком, неожиданно мягком ложе и заглянул в иллюминатор. Никем не преследуемый «Самум» стоял посреди залитой лунным светом песчаной равнины.
        Ар-Шарлахи снова откинулся навзничь и наморщил лоб, припоминая. Голова ныла - то ли с похмелья, то ли от всех этих сумасшедших событий. Где-то тут должен был стоять кувшинчик… и чашка… Пошарив по полу, нечаянно задел низкий табурет, вызвав лёгкий переполох за переборкой. Кто-то куда-то метнулся, зазвучали приглушённые голоса.
        Вскоре дверь отворилась, и в каюту караванного вошла Алият, неся зажжённый светильник - глиняную плошку с фитилём.
        - Где мы? - спросил Ар-Шарлахи.
        - В Харве, - ответила она, ставя плошку на пол.
        И ему в который раз показалось, что Алият шутит. Потом наконец дошло, что под Харвой она подразумевает не столицу, а государство в целом.
        - А где именно?
        - Чубарра. Примерно там, куда ты собирался вести Хаилзу… Команда отдыхает. Караулы выставлены.
        - Людей много потеряли?
        - Никого. У двоих ожоги, один ослеп… но, может, ещё оправится… - Алият помолчала, недоумённо сдвинув брови. - Не понимаю… Как тебе это удалось?
        - А я знаю? - ухмыльнулся он. - Это надо столько же выпить, сколько в тот раз… Тогда, пожалуй, вспомню…
        С этими словами Ар-Шарлахи подтянул к себе кувшинчик и попытался плеснуть в чашку вина. Вылилось несколько капель. Хмыкнул, приподнял брови и, весьма живо изобразив недоверие, заглянул в горлышко. А в самом деле, когда же это он успел всё прикончить? Перед сном, что ли?..
        Алият нахмурилась:
        - А вот пить прекращай.
        - Это почему же?
        - Мы в походе. Будешь пить - остальные вообще сопьются.
        - Строга… - с удовольствием на неё глядя, сказал Ар-Шарлахи. - Строга и жестока… Слушай, посмотри в шкафчике за государем. Там, по-моему, ещё один стоял… непочатый.
        Алият фыркнула, но всё же просьбу исполнила. Поставила кувшинчик на пол, и Ар-Шарлахи, привскочив, немедленно обнял её за бёдра. Алият освободилась рывком.
        - Ещё раз полезешь - убью, - вполне серьёзно предупредила она.
        - Ну вот… - обиженно отозвался он, снова опускаясь на ложе. - Как кимирские караваны навылет низать - так Шарлах. А как собственную любовницу завалить - так уже и не Шарлах… Сбегу я от вас.
        - Пей быстрее! - нетерпеливо перебила она.
        - Ну вот… - повторил Ар-Шарлахи, сбрасывая с лица повязку и откупоривая кувшинчик. - То вообще не пей, то пей быстрее…
        - Куда столько льёшь? Полчашки, не больше, чтобы мозги прочистить! Сейчас люди придут…
        Ар-Шарлахи не донёс чашку до рта и воззрился непонимающе:
        - Зачем?
        - Будем думать, куда дальше двигаться. И имей в виду, последнее слово - за тобой.
        Ар-Шарлахи крякнул, отхлебнул и недоумённо поиграл бровью.
        - А сама как считаешь?
        Алият ответила не сразу - должно быть, ещё не решила толком.
        - Можно, конечно, пойти к Пьяной тени… - задумчиво начала она.
        - Звучит обнадёживающе, - заметил Ар-Шарлахи. - И где же это такое? Что-то ни разу ни слыхал…
        - Ну, бывшая тень Ар-Кахирабы… Ещё её называют Ничья тень. Как раз на границе Харвы и Кимира. Там только вино делают, больше ничем не занимаются. Поэтому их ни с той, ни с другой стороны не трогают. Говорят, даже во время войны не трогали. Вина-то ведь нигде больше не достать…
        - Так… А ещё куда?
        - В Турклу. Про Турклу-то хоть слыхал?
        Про Турклу Ар-Шарлахи слыхал. Это крохотное, окружённое скальными останцами государство находилось под покровительством Харвы, но только на пергаменте. На самом деле Туркла ни от кого особенно не зависела, разве что от разбойничьих ватаг, неизменно находивших пристанище в этом далеко не изобильном, но зато труднодоступном оазисе. Вся контрабанда, всё награбленное по обе стороны границы добро шло в основном через Турклу.
        - Да, это, пожалуй, надёжней…
        - Надёжней, - согласилась Алият. - Только сразу туда идти не стоит. С пустыми руками в Туркле делать нечего.
        Ар-Шарлахи поперхнулся вином и закашлялся.
        - То есть?!
        Алият смотрела на него, словно ждала, когда же наконец он сам поймёт всю глупость собственного вопроса. Так и не дождалась.
        - Ну вот что! - Ар-Шарлахи нервно отставил чашку, едва не расплескав остатки вина. - Запомни раз и навсегда! На разбой я вас не поведу! Даже думать об этом не смей!..
        Алият непритворно удивилась.
        - Вроде в Харве учился, - упрекнула она, - а законов не знаешь. Да теперь ты хоть всю Пальмовую дорогу разграбь! Когда тебя поймают, никто об этом даже и не вспомнит. Ты государственный преступник. Ты бунт поднял. Ты на границе два каравана стравил…
        Ощупанный внезапным страхом, Ар-Шарлахи невольно выпрямил спину.
        - Кто сказал «альк», тот должен сказать «бин», - важно добавила Алият и испортила этим весь эффект. Ар-Шарлахи дико поглядел на неё и вновь потянулся за чашкой.
        - Гляди-ка… - пробормотал он с кривой усмешкой. - Буквы знаешь…
        Алият хотела ответить, но вдруг насторожилась и прислушалась.
        - Допивай и прячь! - прошипела она. - Идут… Морду прикрой!
        Глава 9. Первая каторга
        Чашки вина как раз хватило, чтобы погасить похмелье и слегка поднять настроение. Не то чтобы Ар-Шарлахи перестал сознавать, насколько всё серьёзно, просто его сейчас вдохновляла сама глупость ситуации. Не насладиться ею он не мог.
        Начал с того, что важно воссел на низеньком табурете и, невольно подражая досточтимому Ар-Мауре, прищурил один глаз. Алият была неприятно этим удивлена, но остальные восприняли всё как должное. Колебалось пламя светильника, по стенам каюты караванного гуляли блики. Алебастровый государь слушал и хмурился из угла.
        - Так ты говоришь, Рийбра… - Подпустив в голос ленивой сановной хрипотцы, Ар-Шарлахи умолк и выжидающе взглянул на сутулого мятежника.
        Тот, судя по движению повязки, судорожно дёрнул кадыком.
        - Говорю, есть такие, что сомневаются… Остальные-то потвёрже, а эти… Примкнули сгоряча, теперь вот жалеют…
        Ар-Шарлахи выслушал и, подумав, кивнул.
        - Таких нам не надо, - равнодушно изронил он. - От таких мы избавляемся.
        Все, включая Алият, замерли и недоверчиво уставились на главаря.
        - Доберёмся до первой тени, - продолжал он, - и пусть идут на все четыре стороны.
        Разбойнички переглянулись с видимым облегчением. Слово «избавляемся» в устах Шарлаха могло означать всё, что угодно.
        - А кто у нас купор? Что с провиантом?
        Купор, плотный коротыш, чем-то напоминающий караванного Хаилзу, беспокойно шевельнулся.
        - Провианта нет, - сказал он и побледнел. - Вернее, есть, но никуда не годный.
        Все повернулись к нему.
        - Что значит никуда не годный?
        - Ну вот… Сухари, например… Сверху - отборные, а глубже - гниль… Я думал сначала, в одном ящике так, а посмотрел - во всех…
        - Ладно, проверим. - Опять-таки неумышленно копируя повадки лукавого судьи, Ар-Шарлахи неспешно развернулся всем корпусом к Алият. Та кивнула.
        Однако уже в следующий миг глава разбойников утратил величественную осанку и с самым озадаченным видом тронул висок кончиками пальцев. Дошло наконец.
        - Так это что же получается? - сказал он другим голосом. - Значит, если бы мы не взбунтовались, то углубились бы в пустыню и…
        - Да всё равно взбунтовались бы, - тихонько проворчал кто-то. - Гнилой сухарь - первый зачинщик…
        Ар-Шарлахи помолчал, соображая.
        - Интересно готовил эскадру к походу досточтимый Тамзаа, - молвил он наконец. - Вы не находите?
        Розоватый свет масляного фитиля трогал хмурые лбы, вымывал тени из глубоких морщин. Разбойнички силились понять, куда клонит главарь.
        - Команду набрал из жителей Пальмовой дороги, - задумчиво продолжал Ар-Шарлахи. - Погонщиком назначил мальчишку… Караванного известил в последний момент… А тот терпеть не может повязок на лицах… Да ещё и снабдил гнилым провиантом… То есть получается, что досточтимому Тамзаа позарез был нужен мятеж на головном корабле. Хотел бы я только знать зачем. Насолить караванному или оставить государя без морской воды?
        - Какая разница? - процедила Алият, и на неё укоризненно оглянулись. О чём бы там главарь ни разглагольствовал, прерывать его не следует.
        - Теперь уже никакой, - согласился Ар-Шарлахи. - Хотя… Наверное, и на других кораблях то же самое…
        - И что?
        - А то, что в ближайшее время караванный искать нас, скорее всего, не будет. Он будет искать провиант…
        - Мы тоже, - напомнила Алият.
        - Да, - подтвердил Ар-Шарлахи, развёртывая карту. - Мы тоже. Кстати, не удивлюсь, если и вода окажется гнилая…
        Он вновь приосанился, насупил брови и принялся усиленно изображать из себя стратега. Тщетно прожигала его Алият тёмными своими глазами. Пьяница откровенно развлекался, словно глумясь над их отчаянным положением. Однако вскоре палец его, глубокомысленно бродящий по изображению пустыни Чубарра, словно прилип к свитку. Некоторое время Ар-Шарлахи оторопело смотрел на карту, потом медленно поднял недобро усмехнувшиеся глаза.
        Скрытые чуть ли не до переносиц розоватыми повязками тёмные лица разбойников подались к главарю. Все разом почуяли, что решение уже принято.
        - Провиант нам поставит досточтимый Ар-Маура, - хрипловато объявил Ар-Шарлахи. - Уверен, что по старой памяти он не откажет в моей просьбе… Выступаем завтра утром… Да! Что со щитами?
        Широкоплечий низкоголосый бунтовщик гулко откашлялся.
        - Двадцать девять человек на сорок щитов, - хмуро пробасил он. - Маловато… Офицеров-то всех побили… ну и ещё кое-кого…
        - А из палубных никто щитом не владеет?
        - Да как?.. Я спрашивал. В руках держать, конечно, могут…
        - Ладно, - решил Ар-Шарлахи после недолгого раздумья. - В крайнем случае будут стоять и делать вид, что все их боятся… Главное - напугать. Значит, завтра с рассветом идём к тени Ар-Мауры. Кому что неясно?
        Сидящие неуверенно покосились на сутулого Рийбру.
        - Тут такой вопрос… - не поднимая глаз, угрюмо начал он. - Причём у всех, не у меня у одного… Ты погонщик. Я вроде как помощник твой… А она кто?
        Алият вскинула голову и встретилась глазами с Ар-Шарлахи. Несколько секунд они неотрывно смотрели друг на друга. Наконец Ар-Шарлахи усмехнулся и с весёлым вызовом оглядел напряжённые лица разбойничков.
        - Она - это я.
        Ответом было оторопелое молчание.

* * *
        - Да пойми ты! - горячо и жалобно убеждал Ар-Шарлахи, снова оставшись в каюте караванного один на один с Алият. - Если я начну всерьёз ко всему этому относиться… Да я просто с ума сойду! Свихнусь и под колесо лягу!..
        - Смотри других не положи! - недружелюбно отвечала ему Алият. - Дошутишься!.. Как ты собираешься идти к тени Ар-Мауры? Напрямик?
        - А почему бы и нет? Ветра благоприятствуют…
        - А на караван налетишь на какой-нибудь?
        - Ограблю, - невнятно ответил Ар-Шарлахи, заедая глоток вина апельсиновой долькой.
        - Караван? - возмутилась она, но тут же сообразила, что это очередная его дурацкая шутка. - Грабитель выискался! Что ж ты сегодня тут кричал, что на разбой не пойдёшь? А теперь вдруг сразу на оазис налёт затеял!..
        - С Ар-Маурой надо рассчитаться, - мрачнея, проворчал Ар-Шарлахи. - Разбой тут ни при чём…
        - Убьёшь? - с любопытством спросила Алият.
        Он нахмурился.
        - Убить - не убью… А провиант он нам поставит. И вино тоже кончается… Ну чего смотришь? Да если я протрезвею… Знаешь, что тогда будет? Сама тогда разбирайся со своими разбойничками!
        - Да какие они разбойники! - с досадой сказала Алият. - Так, сброд всякий… Рийбра этот… Зря ты его помощником сделал… Ладно. Пойду с купором сухари глядеть.
        Возле двери она приостановилась:
        - Кем же, не пойму, ты меня назначил?
        - А за что тебя назначать? - удивился он. - Обнять - и то не даёшь, не говоря уже о прочем…
        Алият вылетела из каюты и с треском захлопнула дверь.

* * *
        Стоя на подрагивающей палубе в тени огромного косого паруса, Ар-Шарлахи рассеянно оглядывал бесконечную песчаную зыбь Чубарры и не без злорадства слушал, как сутулый озабоченный Рийбра, то и дело оглядываясь на рубку, вполголоса порочит Алият.
        - …Вот ты её тогда оставил у штурвала, - опасливо ворочая глазами, сипел мятежник, - и что вышло?.. Чуть караванному нас всех не сдала!.. И сейчас тоже… Что она тут погонщика, понимаешь, из себя строит?.. И врёт она, что караульный спал. Не спал он - так, прилёг…
        Кругом пылали белые, как кость, пески. Сухой кипяток ветра обжигал лоб.
        - Ещё раз приляжет - пойдёт пешком, - лениво изрёк Ар-Шарлахи.
        Рийбра запнулся, глаза его на секунду обессмыслились, остекленели.
        - Нет, ну… правильно… - поддакнул он. - Так и надо… Но чего нос-то в каждую щель совать? Вся команда на неё из-за этого обижается… И главное, нет чтобы Айчу спросить или там Ирреша - она ведь больше с Ард-Гевом шепчется и со всей его шайкой… Конечно, они ей про меня такого наплетут!..
        Ар-Шарлахи с любопытством взглянул на разобиженного Рийбру. Надо же! Оказывается, даже тут интриги. Как при дворе в Харве… Сутулый мятежник всерьёз опасался, что кто-то оговорит его перед главарём, и с наивной неуклюжей прямотой принимал меры.
        Ар-Шарлахи вдруг стало противно. Ветер с шипением выхватывал из-под колёс песчаные струи и развевал их над барханами, как прозрачные знамёна. А Рийбра всё не унимался:
        - Вот ты говоришь: «Она - это я», - шуршал он, погасив голос до шёпота. - Ну так пусть бы и делала то, что ты ей сказал! Ты ж не караулы её послал проверять, а сухари смотреть… «Она - это я…» Как это: «Она - это я»? Из-за кого мы вообще бунт поднимали? Из-за неё, что ли?..
        «Надо его как-то осадить, - с внезапным испугом подумал Ар-Шарлахи. - Ты смотри, как оплетает!.. Да с намёками уже, чуть ли не с угрозами…»
        Но осаживать Рийбру не пришлось. Оборвав речь на полуслове, интриган уставился поверх украшенного тремя складками плеча Ар-Шарлахи. Тот обернулся, уже догадываясь, кого он там увидит.
        Тёмные прищуренные глаза Алият метали искры.
        - Дождался? - процедила она, обращаясь исключительно к Ар-Шарлахи.
        Тот не понял, и тогда Алият молча ткнула пальцем в еле приметное дымное пятнышко у колеблемого зноем горизонта. Потом возвела глаза к плещущемуся на верхушке мачты белому рваному вымпелу и резко повернулась к Рийбре.
        - Почему наверху никого?
        Сутулый интриган-мятежник смятенно пошевелил губами повязку и повернулся к Ар-Шарлахи, как бы за помощью.
        - А в самом деле, почему? - холодно проговорил тот.
        Рийбра поглядел на него с ужасом и метнулся к приземистой носовой надстройке.
        - Верховых на мачты! Живо!..
        - Ну вот… - обречённо сказала Алият, всматриваясь и словно пытаясь заглянуть за горизонт. - Сходили прямиком до Ар-Мауры! Судя по скорости, не торговец - уж больно резво бежит…
        Тем временем из люка неспешно, с ленцой выбрались две фигуры в белых балахонах, но, увидев на палубе Шарлаха, да ещё и Алият, подхватились и кинулись к мачтам, на ходу завязывая полы вокруг пояса. Однако уже на уровне первого рея ветер рванул балахоны, распустил узлы, и стало казаться, что по обеим мачтам медленно ползут вверх два бьющихся белых флага.
        - Что? - плачуще выкрикнул запрокинувший голову Рийбра.
        - Вроде военный, - прокричали сверху. - Одномачтовая каторга. Навстречу идёт…
        - Один?
        - Да вроде один…
        Рийбра вернулся, жалобно морща лоб.
        - Это Айча проспал… А я ему говорил… Вчера говорил… и сегодня…
        - Н-ну… один - вроде ещё не беда… - промолвил Ар-Шарлахи, но настолько неуверенно, что фраза прозвучала как вопрос.
        - Да конечно! - с жаром поддержал Рийбра. - Не погонится же он за нами в одиночку!.. - Преданно уставился на главаря. - Готовиться к повороту?
        - Вот если начнём удирать, погонится обязательно, - сказала Алият. - А у нас только двадцать девять щитов… И вообще людей мало… Чем отбиваться будем?
        - Да что ж мы, от каторги не уйдём? - возмутился Рийбра. - От одномачтовой!..
        - Уйти-то уйдём, а завтра в Зибре станет известно, где нас искать… - Алият запнулась и добавила с тоской: - Вот за что я не люблю эти дневные переходы!
        Взглянула вверх, на рвущуюся с оконечности мачты узкую полосу белоснежной, выжженной солнцем материи.
        - Снять эту тряпку и снова выкинуть вымпел?.. - безнадёжно предположила она. - Может, не остановят?
        Мужчины, оробев, молчали.
        Внезапно смуглые черты над повязкой исказились, и Алият с ненавистью поглядела на Ар-Шарлахи.
        - Караваны он грабить собрался! Ты с одной этой каторгой сладь!.. - Тут она осеклась, всмотрелась, затем зрачки её расширились, и Алият в ужасе схватила Ар-Шарлахи за белоснежные складки на груди. - Не вздумай даже!
        Ар-Шарлахи медленно отодрал цепкие женские руки от своего балахона и с каменным лицом повернулся к отпрянувшему Рийбре.
        - А ну давай всех наверх! - не разжимая зубов, выговорил он. - Щиты на борт! Идём на сближение!..

* * *
        Каторга была захвачена без потерь и до смешного легко. Отсигналив плоским зеркальным щитом приказ остановиться, «Самум» лёг в поворот и зашёл против солнца. Погонщик каторги был, по-видимому, весьма удивлён таким требованием, но подчинился. Пока на четырёхколёсном одномачтовике убирали паруса, «Самум» успел рассыпать цепь из сорока боевых щитов, в которую, правда, входили и одиннадцать матросов, кроме первой позиции, о зеркальном бое понятия не имеющих. Хотя с тридцати шагов, стоя на твёрдой земле, да ещё и по неподвижной цели даже им трудно было бы промахнуться.
        Собственно, дело уже было сделано: оказавшись в таком положении, можно сдаваться без колебаний. Но погонщик каторги был настолько любезен, что даже после этого откровенного манёвра так ничего и не понял. Когда нагло приблизившийся Ар-Шарлахи потребовал, чтобы офицеры и команда покинули судно, был выполнен и этот приказ. Как выяснилось, погонщик полагал, что его каторгу посреди пустыни собираются обыскивать на предмет контрабанды. Пока у надсмотрщиков отбирали ключи, он грозил Ар-Шарлахи отставкой и опалой, изрядно этим веселя команду «Самума», однако вскоре из люков с воем хлынули раскованные каторжане, и настал горький момент прозрения. Лишь тогда бросилось в глаза незадачливому погонщику, что на обеих мачтах остановившего его корабля полощутся клочья выбеленной солнцем ткани, а вовсе не выцветшие зелёные вымпелы флота Харвы, как это ему представлялось раньше.
        Глава 10. Блистательная Алият
        Не желая более рисковать, решили отогнать оба судна подальше от этого опасного скрещения путей и затаиться где-нибудь в барханах, тем более что на горизонте снова завязалось смутное облачко, причём куда обширнее первого. Правда, ползло оно по кромке, не приближаясь, и особой тревоги не вызывало.
        Отойдя на несколько миль, залегли в ложбинке между двумя песчаными гребнями, прихваченными корнями узловатых кустарников, и занялись добычей.
        Часть провизии, обнаруженной на борту «Белого скорпиона» (так называлась каторга), перегрузили на «Самум». А вот захваченный груз вызвал недоумение. Выяснилось, что каторга везла в Зибру боевые щиты. Только щиты и ничего больше.
        - Что с ними делать? - озадаченно спросил Ар-Шарлахи, оглядывая сваленную на песок стопу обёрнутых в толстую материю дисков.
        - В крайнем случае попробуем продать в Туркле, - с сильным сомнением промолвила Алият.
        - Кому?
        - За боевыми щитами кимирцы охотятся. Скупают и перепродают в казну. Сами-то они их в Кимире делать не умеют…
        Сидящий рядом на корточках командир зеркальщиков Илийза развернул ткань, поставил сияющий диск на ребро и, внимательно осмотрев, присвистнул.
        - Что? - повернулся к нему Ар-Шарлахи.
        Не отвечая, Илийза вскинул щит на грудь и, держа его за обе ручки, плавно послал яркий овальный зайчик по склону и обратно. Потом ещё раз, но уже сменив направление. Хмыкнул и, проваливаясь по щиколотку в песок, полез со щитом на гребень. Ар-Шарлахи с Алият переглянулись и последовали за ним.
        Илийза окаменел среди узловатых мелколистых древес, едва доходивших ему до пояса. Припав хищным глазом к прицельной планке, он наводил щит на что-то весьма отдалённое. Потом расслабился и повернул к Ар-Шарлахи тёмное, изрубленное морщинами лицо. Нежно блеснул на виске подживший розовый ожог.
        - Ну, таких я ещё не видел, - со сдержанным удивлением сообщил Илийза. - Наши-то щиты собирают зайчик в точку шагах в тридцати, а этот бьёт… - Он с уважением оглядел сияющий диск и покачал головой.
        - Дальше, что ли?
        - Да чуть ли не на сотню шагов!
        Теперь уже присвистнул Ар-Шарлахи:
        - Ну-ка, дай-ка!..
        Илийза отдал щит и огляделся, прищурясь.
        - Вон, - сказал он, указывая пальцем. - Рядом с той саксаулиной. Видишь? Давай быстрее, пока не унесло…
        В указанном направлении между барханами темнел косматый шар приостановившегося перекати-поля. Ар-Шарлахи для начала поиграл зайчиком по песку, потом выдохнул и принялся наводить. Сухое растение вспыхнуло и тут же, как нарочно, было подхвачено ветром. Огненный шар подпрыгнул и полетел над барханами.
        - Неплохо, - оценил Илийза. - Я смотрю, ты и со щитами дело имел…
        - Да как?.. - сказал Ар-Шарлахи. - В строю, конечно, не ходил. Так, баловался…
        - Гляди-ка! - подивился Илийза. - И глазомер, и руки, главное, не дрожат…
        Услышав про дрожащие руки, Ар-Шарлахи и Алият одновременно вскинули глаза, и Илийза крякнул, сообразив, что сказал бестактность.
        - Что?.. Сильно заметно? - упавшим голосом осведомился Ар-Шарлахи.
        - Да нам-то какое дело?.. - покашливая от неловкости, уклончиво пробасил зеркальщик. - Может, тебя вино… это… - он выразительно пошевелил пальцами возле лба, - взбадривает…
        Все трое нахмурились и зачем-то принялись оглядывать лежащую у ног песчаную ложбину. Прямо перед ними, слегка накренясь, угрожающе поднимал розовую с золотом корму «Самум». В полусотне шагов белела захваченная каторга. Потом Ар-Шарлахи спохватился и вернул щит.
        - Как же они их всё-таки в Харве делают? - буркнул он, явно меняя тему разговора. - Ну вот попробуй такое выковать!
        - Почему в Харве? - не поняла Алият. - Харва на севере, а каторга шла с юга… Щиты новенькие, неразвёрнутые…
        - Слушай, а ведь кивающие молоты, по слухам, как раз на юге… - начал было Ар-Шарлахи, но закончить мысль ему не пришлось. С дальнего конца ложбины донёсся взрыв яростной ругани, и все обернулись.
        - Что-то случилось, - озабоченно сообщила Алият. - Вон Рийбра бежит…
        Сутулый Рийбра, спотыкаясь и вздымая песок не хуже военной каторги, торопился к «Самуму» с каким-то свитком в руке. Возле «Белого скорпиона» галдела толпа. Переглянувшись, трое сбежали вниз по оползающему песку.
        - Я их сейчас поубиваю всех, этих каторжан! - вне себя завопил подоспевший Рийбра. Он вёл себя настолько свирепо, что невольно закрадывалась мысль: струсил, но трусом показаться не хочет.
        - Что там стряслось?
        - Расковали их на свою голову! - орал Рийбра, потрясая свитком. - А они уже двух пленных убили!..
        - Надсмотрщиков… - понимающе кивнув, как бы про себя примолвил Илийза.
        - Ну а то кого же? Конечно надсмотрщиков! Я ему говорю: «Вот ты их убил! А выкуп теперь за них - с кого? С тебя, что ли, получать?..» А он мне: «Всех сейчас перебьём - будет вам тогда выкуп!..» Вот! - Рийбра ткнул измятым свитком. - Чуть список мне не порвал!..
        Он готов был возмущаться и дальше, но тут вмешалась Алият.
        - Щиты - в трюм! - скомандовала она с такой решимостью и злостью, что Рийбра чуть не подавился повязкой. - Людей - к барабану! Отгонишь «Самум» шагов на четыреста… Быстрее, быстрее! - Стремительно обернулась к Илийзе. - Готовь своих! Как только остановитесь, строй фалангу и жди нас… - Она чуть помедлила и с нежным вызовом взглянула на главаря. - Ну что? Пойдём, Шарлах…
        Возможно, с юмором у Алият дела и впрямь обстояли неважно, но зато умение уязвить подчас наводило оторопь…

* * *
        Открытый бортовой люк «Белого скорпиона» обороняло человек пять мятежников с «Самума» и среди них бледный мальчонка-писарь. А раскованных каторжан было много. Около сорока.
        - Ну ты чего там бормочешь? Вино давай, говорю!..
        - Вино выставляй, ты! Кисточка щипаная! Тебя что, из люка вынуть? Сейчас вынем…
        - Во! - разинул рот кто-то. - Ещё командиры пожаловали!..
        Толпа зашевелилась, как бы выворачиваясь наизнанку. Точнее - налицо. Вскоре все уже глазели на Ар-Шарлахи и Алият. Писарь хотел было воспользоваться такой возможностью и захлопнуть люк, но Алият показала ему рукой: не надо. Уверенность её произвела определённое впечатление, и толпа заинтересованно примолкла.
        - К кому попали - знаете? - скорее равнодушно, чем презрительно, прозвучал в тишине хрипловатый мальчишеский голос Алият.
        - А нам без разницы… - отозвался в толпе, по всему видать, уже сильно пьяненький каторжанин.
        - Говорят, к Шарлаху… - насторожённо добавил другой.
        - Стало быть, знаете, - всё так же невыразительно продолжала она. - Так вот, Шарлах желает выяснить, кто из вас без приказа убил двух заложников. Заложников, за которых он собирался получить выкуп.
        - Да что ж это? - плачуще выкрикнул кто-то. - Там приказы, тут тоже приказы!.. Может, ещё снова на цепь посадишь?..
        Толпа взбурлила, раздвигаясь, и над Алият навис огромный каторжанин с кровавыми вывороченными веками. С треском рванул на груди балахон, выпростал мощное плечо, повернулся спиной.
        - Выкуп? - прорычал он, предьявляя шрамы от трости. - За это тоже выкуп, да? Убили… Да их два раза убить мало!..
        - Я не спрашиваю, сколько раз их надо было убить. Я спрашиваю, кто убил. Ты?
        - Кто убил, кто убил… - звонко передразнили из толпы. - Все!..
        Грянул хохот. Алият терпеливо ждала, когда он смолкнет.
        - Это что же, сорок человек кончали двоих?
        - Ага!.. - дурашливо подтвердили из толпы.
        Алият коротко взглянула на Ар-Шарлахи. Тому давно уже было не по себе.
        - Ну, это я и хотела узнать, - сказала она. - Стало быть, все сорок.
        - Ребята, да это баба! - ахнул кто-то.
        Толпа обомлела. Алият только усмехнулась:
        - Так чего вам надо? Вина, что ли?
        - Вина давай!.. - взревели по-звериному сразу несколько глоток, но были заглушены новым взрывом хохота.
        - Хорошо, - спокойно сказала Алият и направилась к люку. Ар-Шарлахи следовал за нею по пятам.
        - Кто старший? Айча? Два бочонка вина сюда.
        Коренастый Айча заморгал, но подчинился. Вскоре два бочонка под восторженный вой каторжан перевалились через порожек и были подхвачены добрым десятком рук.
        - М-мало!.. - страдальчески выкрикнул кто-то. - Ещё бы один, почтеннейшая!..
        - Айча, ещё бочонок… Трёх пока хватит? Ну и ладно. Закрывай люк.
        Выпуклая створка захлопнулась, шепеляво скользнули в пазах деревянные засовы, и каторга вдруг ожила, забормотала. Откуда-то снизу сквозь настил поднимался приглушённый гомон, разлагающийся постепенно на ругань, стоны, злобные выкрики. Заложники в трюме, понял Ар-Шарлахи. Вот кому сейчас особенно несладко…
        - Давай за штурвал, - тихо сказала Алият. - А я - к ним…
        Ар-Шарлахи поднялся в рубку, но тоскливый гомон последовал за ним по лесенке. Какие всё-таки тонкие на кораблях переборки! Борта ещё куда ни шло - потолще, попрочнее, а вот внутри…
        - Тихо! - полоснул наотмашь голос Алият там, внизу, и шум на минуту смолк. - А ну-ка, досточтимые, разомнём ножки, разомнём!.. Правую ножку на перекладину - и толкнули… Р-раз!..
        В трюме громко вознегодовали, но потом вдруг притихли вновь. Должно быть, Алият предъявила заложникам что-нибудь весьма убедительное. Хорошо, если трость…
        - С вами никто не шутит, досточтимые! Там, снаружи, каторжане кончать вас задумали, ясно? Так что, не кобенясь, правую ножку на перекладину… Р-раз!..
        Скрипнули оси, и каторга покачнулась. Песчаная ложбина дрогнула, медленно пошла навстречу. Стоя за штурвалом, Ар-Шарлахи обернулся. В амбразуре заднего обзора он увидел, как сгрудившиеся вокруг бочонков каторжане с удивлением начинают оборачиваться вслед отъезжающей каторге. Вот кто-то вскрикнул, выбросив вперёд руку. Должно быть, заметил, что в том конце ложбины уже не маячит розово-золотая корма «Самума». Спотыкаясь, падая, поднимаясь, кинулся вдогон.
        - Айча! - Голос Алият был упругим и жёстким, как трость. - Бери своих - и наверх! Полезут - руби!..
        Но особой нужды в этом приказе уже не было. Башмаки каторжан, предназначенные в основном для отжимания перекладин ведущего барабана, безнадёжно вязли в песке. А «Белый скорпион» наращивал скорость. Заложники не на шутку были испуганы словами Алият о жутком намерении раскованных.
        Вскоре показался «Самум». Зарозовела, брызнула золотом похожая на башню корма. Сияли щиты. Все сорок, как раз по числу противника. За спинами фаланги теснилась готовая к отпору встревоженная команда. Ар-Шарлахи налёг на штурвал, огибая толпу.
        - Всё, досточтимые! - пришёл снизу голос Алият. - Отдыхайте пока…
        Тяжело шаркнули засовы, люк открылся. Ар-Шарлахи сбежал по лесенке и спрыгнул на песок как раз в тот момент, когда между барханами показался первый каторжанин. Должно быть, тот самый, что раньше всех кинулся в погоню за «Белым скорпионом». Увидев, что оба судна остановились и что никто никого не собирается бросать посреди пустыни, успокоился и перешёл на шаг.
        - Жди, пока скомандую остановиться… - торопливо говорила Алият хмурому, внимательно слушавшему Илийзе. - Если не остановится - ожги по ногам. Легонько, но так, чтобы почувствовал… - Она обернулась и повысила голос: - Остальным молчать! Ясно?
        Каторжанин был уже шагах в тридцати. Всех прочих пока что-то видно не было. То ли приотстали, то ли просто не захотели бежать.
        - Стой!
        Каторжанин приостановился и, окинув взглядом изготовившуюся к бою фалангу, неуверенно взгоготнул:
        - Это на меня одного столько?.. А справитесь?
        Шагнул вперёд, тут же взвыл, подпрыгнул и, схватившись за ногу, повалился боком на бархан. Вскочил, изрыгая проклятия, ринулся к обидчикам, и вдруг что-то случилось с его лицом. Повязка и головная накидка стали нестерпимо белыми, а в следующий миг - вспыхнули. Короткий вскрик, подогнувшиеся колени - и каторжанин, сламываясь в поясе, ткнулся тлеющими волосами в песок.
        - Положи щит и выйди из строя! - прорычал Илийза.
        Испуганный матрос подчинился, и Ар-Шарлахи понял наконец, что произошло. Один из новичков, недавно зачисленных в зеркальщики, то ли случайно, то ли с перепугу навёл зайчик на лицо каторжанина.
        - Бегом туда! - рявкнул Илийза. - Посмотри, что с ним!..
        Взрывая песок, матросик бросился к лежащему. Добежал, рухнул на колени, припал ухом к скруглённой спине. Слушал долго, с надеждой. Потом медленно встал и затоптался, беспомощно приседая и разводя руками…
        - Ну это уметь надо, - процедил Илийза. - Что будем делать?
        Алият угрюмо молчала.
        - А что ещё остаётся!.. - сказала она наконец отрывисто. - Жги в уголь. Теперь чем страшнее - тем лучше…
        Илийза сделал знак матросику посторониться и скомандовал. Тихий, но отчётливый треск воспламеняющейся ткани и шипение плоти ужаснули Ар-Шарлахи. А потом стало ещё страшнее: почерневший мертвец задёргался, зашевелился, словно пытался ещё встать на колени - это, обугливаясь, сокращались мышцы.
        - Достаточно, - тихо сказала Алият. - Пусть подымит…
        В этот миг из-за барханов показалась растянувшаяся ватага каторжан. Шли неспешно - неподвижные мачты обоих кораблей были видны даже с того конца низины. Кто посмеивался, кто злобно ворчал. Двое несли последний непочатый бочонок.
        Не дойдя пяти шагов до трупа, остановились и замолчали. Потом медленно подняли внезапно протрезвевшие глаза. Фаланга сияла щитами, жаля воздух поверх голов. Из-за бархана, переругиваясь и балагуря, подтягивались отставшие, но, увидев, в чём дело, тоже смолкали.
        - Шарлах по-прежнему желает знать, кто убил заложников, - снова прозвучал исполненный скуки голос Алият. - Пусть сами отойдут в сторонку. Чтобы не пострадали невиновные. Или вы твёрдо стоите на том, что виновны все?..
        В толпе началось смятение. Кого-то в чём-то убеждали. Пока ещё по-хорошему.
        - Поскольку времени у нас мало, медленно считаю до пяти. Раз…
        - Да он! - отчаянно крикнул кто-то, указывая на дымящий, обуглившийся труп. - Вот он и убил!..
        - Два…
        Толпа заворочалась, зарычала. Послышался хруст зуботычины.
        - Три…
        Вытолкнули двоих. Один сразу упал на песок и зарыдал, забился, извиваясь, как червяк, и почему-то прикрывая руками голову. Второй стоял, беспомощно озираясь.
        - Четыре…
        Огромный угрюмый каторжанин в разорванном на плече балахоне сам вышел из толпы. Процедил: «Вар-раны», непонятно, впрочем, кого имея в виду, и стал смотреть в небо.
        - Пять! - Алият сделала знак фаланге запрокинуть щиты повыше и двинулась прямиком к троице каторжан.
        - Попали к Шарлаху? - негромко, с угрозой осведомилась она. - Ну так запомните. У Шарлаха - строго… - И, уже отворачиваясь, как бы между прочим, бросила через плечо: - На этот раз он вас прощает. Но только на этот раз.
        За спиной запала тишина - не смели верить.
        - А-а?.. - начал кто-то в толпе.
        Алият обернулась. Говорящий, не в силах закончить фразу, вопросительно помавал рукою в сторону скорчившегося и обугленного тела. Алият с сожалением взглянула на мёртвого:
        - Приказали остановиться, а он, дурачок, не послушал… Рийбра! Разведи людей…
        И пока Алият шла к «Самуму», все торопливо, чтобы не сказать - испуганно, уступали ей дорогу. Поравнявшись с Ар-Шарлахи, она приостановилась и взглянула искоса. Видишь, дескать? И мы тоже кое-что умеем.
        Ар-Шарлахи сглотнул, ещё раз посмотрел на чёрное тело в тлеющих лохмотьях. Почувствовал дурноту и торопливо отвёл глаза. Хорошо хоть ветер не в эту сторону…
        Глава 11. Провиант от Ар-Мауры
        - Так я и знала! - страшным шёпотом выговорила Алият и, прикрыв за собой дверь, задвинула оба засова. - Чем дальше, тем хуже! Ты хоть бы изнутри запирался!..
        В полном расслаблении раскинувшийся на ложе, принадлежавшем когда-то караванному Хаилзе, Ар-Шарлахи попытался приподняться, не преуспел - и с виноватой улыбкой (повязка болталась на груди) вновь растёкся со стоном по покрывалу.
        - Вот пойду сейчас, - пригрозила Алият, - и всем скажу, кто ты есть на самом деле!
        Ар-Шарлахи вскинулся с надеждой, заёрзал локтями по ложу.
        - Слуш-ш… С-скжи… - истово, со слезой взмолился он. - Я… н-не м-могу… б-больше…
        Не обращая на него внимания, Алият принялась открывать все шкафчики по очереди, пока не наткнулась на нужный. Сбросила повязку и, насупившись, приступила к поискам. Один за другим она вынимала из гнёзд склянки и пузырьки, вытаскивала пробки, нюхала и, закрыв, отправляла на место. Вскоре искомое было найдено. Нюхнув, Алият отшатнулась и стала хватать ртом воздух. Поспешно вернула пузырёк вместе с пробкой на полку и, плотно зажмурившись, взялась двумя пальцами за переносицу.
        Отдышалась, сморгнула слёзы и занялась Ар-Шарлахи. Держа пузырёк на отлёт, она приподняла свободной рукой жертву за волосы и сунула склянку горлышком в ноздри. Ар-Шарлахи ахнул, рванулся, но хватка была железной. Он взбрыкнул ещё раз - и сдался…
        Наконец мучительница убрала пузырёк и притёрла пробку. Воздух в каюте караванного Хаилзы был теперь напоён чем-то нестерпимо едким и противным.
        - Ну что? Ожил?
        Ар-Шарлахи кое-как сел и вытаращил на Алият страдальческие, полные слёз глаза.
        - Ну ты зверь всё-таки… - еле выговорил он.
        - Куда мы идём? - жёстко спросила она.
        Лицо его плаксиво скривилось.
        - Не знаю…
        - Знаешь! Куда?
        Ар-Шарлахи ссутулился и горестно замотал опущенной головой. Алият, ни слова не говоря, снова откупорила пузырёк.
        - Прекрати!.. - испуганно закричал он, но маленькая цепкая пятерня уже впилась в его затылок. Схватка повторилась.
        - Куда? - не отставала Алият.
        - Ну, в Ар-Мауру…
        - Почему?
        - Слушай, отстань! - попросил он. - Вина вон лучше дай…
        - Я тебе сейчас этот пузырёк в ноздри вылью! - вполне серьёзно предупредила Алият. - Почему мы идём в Ар-Мауру? Кто нас туда потащил?
        Ар-Шарлахи убито молчал.
        - Кто собирался отомстить судье?
        - Н-не хочу… - снова внезапно раскисая, выговорил Ар-Шарлахи. - Мстить не хочу… Ничего не хочу… Чёрный, обугленный… дёргается… Взяли, сожгли…
        - А-а… - с неожиданным злорадством протянула Алият. - Жалко, да? Каторжанина - жалко?
        - Ж-жалко…
        - А кто виноват? Кто распустил команду? Кто назначил этого придурка помощником?.. - У Алият гневно раздулись ноздри. - Ты теперь уже не одним, ты двумя кораблями рискуешь!..
        - Да не надо мне ничего… - стонуще проговорил Ар-Шарлахи. - Ни кораблей, ни… Дай выпить!
        - Не дам, - безжалостно сказала Алият. - Утром чашку налью, раз ты без этого не можешь, а сегодня - всё!.. И ещё: придём в тень Ар-Мауры - от корабля ни на шаг!..
        - Это… почему? - ощетинился Ар-Шарлахи.
        Алият смерила его недобрым взглядом:
        - Да ты же спишь и видишь, как бы сбежать в первом порту! Что? Не так?
        Ар-Шарлахи обиженно засопел:
        - А сама?..
        - Что сама?
        - Сама спишь и видишь… как бы нас Шарлаху сдать… тому… настоящему…
        - Сплю и вижу, - негромко подтвердила Алият.
        - Ну так сдавай быстрей!.. - не выдержал Ар-Шарлахи. - Сил моих больше нет!..
        Алият болезненно усмехнулась и подошла к иллюминатору, за которым покачивался дымный желтовато-бурый закат.
        - Если б я только знала, где его теперь искать…

* * *
        Миновав в рассветных серых сумерках пересыхающее озеро Хаилве, разбойничий караван подкрался к тени Ар-Мауры с запада. Огромное розовое солнце всплыло над пальмами маленького оазиса, положив длинные лохматые тени на изрытый и разутюженный колёсами песок подковообразного порта, где этой ночью нашли приют почтовая каторга, дряхлый одномачтовый парусник да несколько торговых судёнышек. С севера порт был ограничен героической пальмовой рощицей, что, стоя по колено в песке, из последних сил сдерживала напор пустыни. Глядишь, ещё лет десять - и тень Ар-Мауры лишится своей удобной гавани…
        Время налёта было выбрано не случайно. Зайдя против солнца, Ар-Шарлахи рассчитывал припугнуть судью зеркальными щитами, поскольку на десант людей просто не хватило бы.
        На рассвете в покачивающейся каюте караванного, приведённый в себя стараниями Алият, он хрипловато изложил разбойничкам план кампании:
        - Главное - не опускать зеркало… Потому что, если опустишь зеркало, ты что-нибудь подожжёшь… А этого не надо… - Поморщился, одолевая головную боль. - Хватит нам вчерашнего! Поджигать будет Илийза со своими ребятами… И только то, что я скажу…
        Со времён войны, то есть вот уже лет пять, тень Ар-Мауры не видывала ничего подобного. Два боевых судна, остановившись посреди порта, исторгли через распахнутые люки изрядную толпу, рассеявшуюся вдоль края быстро укорачивающейся тени. Потом с боевых зеркал слетели холстинки, и перед изумлёнными и встревоженными служителями порта грозно воссияла готовая к бою фаланга неслыханных размеров. Откуда же им было знать, что добрая половина этого внезапно свалившегося на их головы воинства первый раз в жизни держит в руках боевые щиты!
        Возле чудовищного переднего колеса «Самума» был расстелен ковёр, посреди которого воссел на табурете досточтимого Хаилзы насупленный, мающийся после вчерашнего Ар-Шарлахи. У правой ноги его стояли песочные часы в медной оправе.
        - Сначала - барак, - сипло приказал Ар-Шарлахи, и вскоре деревянное строение запылало. Сперва вспыхнула крытая пальмовыми листьями крыша, затем занялись балки каркаса.
        С палубы «Самума» отсигналили приказ начальнику порта: приблизиться без сопровождающих. Испуганный старичок заметался, всплеснул руками, потом наконец собрался с духом и торопливо заковылял к разбойничьим судам. Оказавшись перед главарём, тихонько ахнул, видимо узнав в нём того самого узника, что был отправлен несколько дней назад в Харву с почтовой каторгой.
        - Судью мне, - буркнул Ар-Шарлахи. - Причём так… Часы видишь? Как песок до конца пересыплется - перевернём и ещё что-нибудь зажжём… Так что пусть поспешит…
        …Прежде чем на немощёной, вьющейся среди пальм дороге показался крытый паланкин, чуть ли не бегом несомый четырьмя слугами, часы успели перевернуть дважды. В порту было шумно: трещало и свистело сбиваемое песком пламя, метались с воплями люди в развевающихся балахонах. Верный слову, Ар-Шарлахи успел к тому времени поджечь ещё два строения, однако, когда стражники и часть жителей дерзнули у него на глазах тушить пожар, препятствовать им не стал.
        К общему удивлению, из паланкина выбрался отнюдь не судья, а молоденький голорылый секретарь. Кинулся к Ар-Шарлахи, на бегу сламываясь в полупоклоне.
        - Досточтимый Ар-Маура просит прощения у почтеннейшего Шарлаха, - зачастил он, слегка при этом задыхаясь, - и скорбит, что, прикованный болезнью к ложу, не может сам засвидетельствовать почтение почтеннейшему…
        - А что с ним? - недоумённо насупившись, прервал Ар-Шарлахи.
        Лицо юноши опечалилось, и он виновато развёл ладони:
        - Подагра…
        - И давно?
        - Со вчерашнего вечера…
        - Так, - недовольно сказал Ар-Шарлахи. - А с кем мне вести переговоры? С тобой?
        - Досточтимому Ар-Мауре было угодно незаслуженно высоко оценить мои скромные способности… - начал было секретарь.
        - Ну ясно, - перебил Ар-Шарлахи. - Значит, с тобой…
        Он шевельнул бровями, как бы сомневаясь, стоит ли соглашаться на такую подмену. На самом деле он просто пытался привести мысли в порядок.
        - Досточтимый Ар-Маура, - рискнул вставить секретарь, - готов всячески загладить свою вину в тех неприятных событиях, которые… э-э…
        Но тут Ар-Шарлахи с трудом поднял отяжелевшие веки, и секретарь умолк.
        - Во-первых, мне нужен провиант, - выговорил Ар-Шарлахи. - Причём немедленно. Если скажешь, что склад пустой, подожжём склад.
        - Склад полон провизии, - торопливо успокоил секретарь. - А… кто будет заниматься погрузкой?
        Ар-Шарлахи вяло простёр нетвёрдую руку, и юноша оглянулся.
        - Вон, я вижу, стоит почтовик… Расковать каторжан - и пусть таскают. Чем быстрее все три корабля будут загружены, тем лучше для вас.
        - Три?.. - Секретарь заморгал, потом оглянулся ещё раз на почтовую каторгу и, облизнув губы, покивал. - Понимаю…
        - Второе… - Ар-Шарлахи, не оглядываясь, щёлкнул пальцами, и в руку ему был почтительно вложен свиток. - Тут список заложников. Мне надо от них избавляться в любом случае. Надеюсь, досточтимый Ар-Маура будет столь любезен, что внесёт за них выкуп?
        Секретарь с сомнением развернул свиток.
        - Триста улькаров золотом за погонщика, - пояснил Ар-Шарлахи. - За каждого офицера - по двести. Нижние чины пойдут по пятьдесят. И не вздумай торговаться. Всё равно досточтимый ничего на этом не теряет…
        - Казна не возместит расходы на выкуп, - вежливо возразил секретарь. - Разбоя, согласно указу, не существует…
        - Ну, пусть возьмёт с каждого заложника по долговой расписке, - уже раздражаясь, ответил Ар-Шарлахи. - Что мне, учить его, как это делается?.. Выкуп доставить на «Самум» не позже полудня. В полдень я снова ставлю часы… Тебе понятно, что это значит?
        Секретарь покосился через плечо на догорающий барак и содрогнулся в кивке.

* * *
        Можно только представить, какой вздох облегчения исторг досточтимый Ар-Маура, услышав от секретаря о весьма скромных требованиях Ар-Шарлахи. Боясь, как бы тот не передумал, досточтимый постарался исполнить всё в точности и без промедления. Раскованные каторжане с почтовика ещё возились с провиантом, а выкуп уже был доставлен на борт «Самума». Пересчёт золотых с профилем Улькара и передача пленных по списку тоже заняли не слишком много времени.
        Половину фаланги по требованию осторожной Алият отвели подальше в пустыню - на тот случай, если вдруг покладистый судья прикажет тем не менее отряду стражников обойти под прикрытием пальм разбойничий караван с тыла и ударить против солнца, не давая возможности пустить в ход боевые щиты. Предосторожность, как и следовало ожидать, оказалась излишней.
        Дело только ещё шло к полудню, а увеличившийся до трёх кораблей караван был уже готов к дальнейшему походу.
        - Досточтимый Ар-Маура, - предупредительно склоняясь к уху главаря разбойников, умильно сообщил секретарь, - просит принять в дар девять кувшинов того вина, что в прошлый раз пришлись по вкусу почтеннейшему Шарлаху…
        Ар-Шарлахи сел прямо и оторопело уставился на юношу, потом на двух слуг с корзиной, из которой высовывали глиняные горлышки оплетённые кувшины.
        - Да верблюд меня затопчи! - поражённо вымолвил он. - Как же я сам-то об этом забыл?
        - Действительно, странно, - не преминула холодно добавить находящаяся тут же Алият.
        - Передай Ар-Мауре, что я тронут его любезностью… - Заметно оживившийся Ар-Шарлахи оглянулся, ища глазами помощника. - Рийбра! Распорядись, чтобы доставили в мою каюту… А лучше сам отнеси.
        - Ты разрешишь мне задать ему один вопрос? - спросила Алият, пристально глядя на молоденького голорылого секретаря.
        - Спрашивай, - насторожившись, сказал Ар-Шарлахи.
        - Тот пленник… - понизив голос, обратилась она к юноше. - Ну, которого выпустили из ямы перед нами… Помнишь?
        Секретарь побледнел и кивнул.
        - Что с ним стало? - ещё тише продолжала Алият. - Его поймали?
        - Нет, - облившись потом, шепнул секретарь. - Как сквозь песок просочился… Ни в порту не нашли, нигде…

* * *
        К полудню разбойничья флотилия, к величайшему облегчению жителей, покинула тень Ар-Мауры и взяла курс на Турклу.
        - Ну всё! - радостно известил Ар-Шарлахи, валясь боком на низкое ложе и любовно оглядывая пошатывающиеся на полу оплетённые глиняные сосуды. - И попробуй только сказать, что я не заслужил хорошего глотка вина… О! - воскликнул он в полном восторге, потрогав влажную фуфаечку ближайшего кувшина. - Ещё и охлаждённое!..
        - Может, подождёшь до Турклы? - с недовольным видом сказала Алият.
        - Никогда! - вскричал Ар-Шарлахи, доставая чашку. - До Турклы я просто не доживу… Э! - сказал он вдруг и озабоченно пересчитал сосуды. - А почему только восемь? Он же сказал: девять… Где ещё один?
        Алият оглядела каюту и пожала плечами. Ар-Шарлахи озирался гораздо дольше. Потом замер, осенённый.
        - Рийбра! - изумлённо и угрожающе выговорил он. - Ну точно он! Больше некому…
        - В походе, - тихо сказала Алият, - за воровство высаживают в пустыне. И воды с собой не дают.
        Ошеломлённый Ар-Шарлахи несколько мгновений сидел неподвижно. Он был просто не в силах поверить столь неслыханному коварству, да ещё и со стороны человека, возведённого им в ранг помощника.
        - Тем более если обворован погонщик, - добавила Алият.
        Ар-Шарлахи вскочил и приоткрыл дверь.
        - А ну-ка Рийбру ко мне! - яростно рявкнул он. - Кто там на вахте? Живо!
        Вернулся, сел. В глазах стыло оскорблённое недоумение.
        - Ну всё! - процедил он наконец. - Долго я ему прощал… Ах, варан! Винца ему захотелось… погонщицкого…
        - Шакал, - равнодушно изронила Алият. - Сразу он мне не понравился…
        За переборкой прозвучали торопливые шаги, и дверь открылась без стука. На пороге стоял коренастый Айча, растерянный, испуганный.
        - В чём дело? - спросил Ар-Шарлахи. - Я, по-моему, вызывал Рийбру? Где он?
        - У себя… - как-то странно, с запинкой отвечал Айча. - Сам пойди посмотри…
        Ар-Шарлахи с Алият встревоженно переглянулись и последовали за Айчей…
        Сутулый долговязый Рийбра простёрся на полу своей каюты, неестественно выгнувшись. Перед смертью, видимо, в приступе удушья он сбросил повязку и теперь лежал с голым синевато-белым лицом, запрокинув хрящеватый кадык. Чашка и оплетённый кувшинчик валялись рядом. Всхлипнувший под ногой коврик был пропитан вином, напоминающим по цвету кровь.
        Несколько секунд все стояли неподвижно. Потом Ар-Шарлахи нагнулся и дрогнувшей рукой прикрыл лицо мертвеца повязкой. Алият, очень бледная - то ли от страха, то ли от бешенства, застыла в проёме.
        - Ты всё ещё тронут любезностью досточтимого Ар-Мауры? - сдавленно спросила она.
        Ар-Шарлахи выпрямился и дико на неё оглянулся.
        - Я сейчас вернусь и сожгу этот оазис!.. - хрипло выговорил он.
        - А вот глупостей не надо! - бросила Алият. - Сейчас туда возвращаться опасно. Так что скажи спасибо этому дурачку. Он тебя, можно сказать, от смерти спас…
        - Как же теперь с провиантом-то? - тревожно спросил Айча. - Вдруг и он тоже…
        - Да нет, - подумав, сказала Алият. - Провиант грузили прямо со склада. Когда бы они его успели отравить!
        - Вино… - вдруг прохрипел Ар-Шарлахи, рванув плащ на груди, словно тоже вдруг почувствовал удушье. - За борт его!..
        - Ну зачем же за борт? - спокойно возразила Алият. - Вино дорогое, вдобавок отравленное… Пригодится.
        Глава 12. Достоин казни
        Верблюд его знает, по какой причине, но досточтимый Тамзаа побаивался своего секретаря. Даже самому себе в этом было как-то неловко признаваться. Преданность молодого человека сомнений вроде бы не вызывала: достаточно вспомнить, что юный Ирва получил место по просьбе Ринад, старшей жены государя, приходившейся сановнику двоюродной сестрой.
        К общему удовольствию, рекомендованный любимчик (дальний родственник кормилицы Ринад) оказался прирождённым чиновником. Не принимая во внимание редкие просчёты по мелочи, можно было сказать, что ставленник любезной сестрицы за полтора года ещё ни разу не подвёл досточтимого Тамзаа в каком-либо серьёзном деле. Нет, с этой стороны к молодому человеку претензий не было. Беда в том, что их не было вообще ни с какой стороны. Однако безгрешных людей, как известно, не бывает. И вполне естественно, что в душу досточтимого невольно закрадывалось подчас такое, скажем, сомнение: а не погоняет ли сразу двух верблюдов его старательный смышлёный Ирва?
        То, что он наверняка делится замыслами своего господина с самой Ринад, досточтимого Тамзаа нисколько не беспокоило. В конце концов, для того она его и рекомендовала. Пугало другое: спокойствие и невозмутимость, свойственные старым придворным интриганам, но уж никак не юным секретарям. Будучи во гневе, Тамзаа не видел, например, в глазах своего расторопного помощника приличного случаю страха, а это опять-таки наводило на мысль, что для Ирвы существуют вещи куда более серьёзные, нежели потеря секретарского места.
        Совершенно исключено, чтобы юноша, происходя из семейства кормилицы, передавал служебные и прочие тайны родственникам Айют, второй по старшинству жены государя. И всё же Тамзаа в своё время через надёжнейших своих осведомителей на всякий случай проверил, не связан ли каким-нибудь образом его секретарь с враждебным досточтимому семейством. Как и следовало ожидать, Ирва был чист. И всё же подозрение не отпускало.
        Кому же он всё-таки служит? Самому Улькару? Честно говоря, от одной такой мысли пробирал озноб. В конце концов, если непостижимый наш государь, уже объявив себя бессмертным, тем не менее снарядил караван за целебной морской водой, то вполне возможно, что, прозревая в душах подданных, он мог, однако, проверять истинность своих прозрений с помощью того же Ирвы.
        - Жалоба от судьи Ар-Мауры, - сдержанно сообщил секретарь. - Прислана с почтовой каторгой.
        Досточтимый Тамзаа, не торопясь с ответом, окинул склонившегося перед ним юношу неприязненным взглядом. Даже сама внешность Ирвы почему-то беспокоила досточтимого. Рослый, обещающий раздобреть с годами, секретарь статью своей мало чем отличался от большинства жителей Харвы, но вот лицо… Смуглое, тупоносое, широкоскулое, оно невольно приковывало взгляд. Мысль об уродстве, мелькнув, исчезала бесследно. Вполне правильные черты. Только вот правильность какая-то нездешняя, незнакомая.
        - Опять Ар-Маура? - ворчливо осведомился досточтимый, и как всегда Ирва понял его с полуслова. Действительно, странно. Вроде умный человек этот Ар-Маура и тем не менее постоянно напоминает о себе государю. Да на его месте затаиться нужно и не дышать.
        - Что-нибудь из ряда вон выходящее?
        - Да. - По обыкновению, Ирва был очень серьёзен. - Четыре дня назад караван под командой Шарлаха…
        Секретарь умолк, ибо глаза досточтимого широко раскрылись, выразив одновременно радость, страх и недоверие.
        - Шарлаха? - переспросил наконец сановник, вздымая бровь. - Может быть, Хаилзы?
        - Нет. Именно Шарлаха. Караван в составе двухмачтовика «Самум» и боевой каторги «Белый скорпион» вошёл в порт, поджёг зеркалами несколько строений, потребовал провианта и выкупа. Требования были удовлетворены. - Секретарь склонился ещё ниже и протянул досточтимому два свитка. - Вот жалоба Ар-Мауры, а вот доклад капитана почтовой каторги…
        - А это ещё зачем?
        - Имеется в виду почтовая каторга, захваченная мятежниками в порту тени Ар-Мауры, - пояснил секретарь.
        - Странно… - с недоумением и тревогой произнёс сановник, развивая первый пергамент. - «Самум» - это головной корабль караванного Хаилзы… насколько мне известно. А про каторгу… Как её?.. «Белый скорпион»?.. Про неё я вообще в первый раз слышу… И куда мог деться весь остальной караван?.. - Он поджал губы и углубился в чтение. По мере ознакомления с чёткой, словно оттиснутой вязью брови досточтимого вздымались всё выше. На столь полный и стремительный успех своего предприятия Тамзаа даже и не рассчитывал. Изучив оба свитка до конца, он тем не менее долго ещё сидел с опущенной головой и шевелил губами, словно перечитывая отдельные строки. Досточтимый не мог сейчас поручиться за выражение собственного лица.
        - А где же донесение от самого Хаилзы? - спросил он, так и не подняв головы.
        - От досточтимого Хаилзы донесений не поступало.
        - То есть… бунт? - Тамзаа наконец взглянул на секретаря.
        Ирва по-прежнему гнулся в полупоклоне, но большие карие глаза его были скорее внимательны, нежели почтительны. Кому же он всё-таки служит, верблюд его затопчи?
        - Досточтимый Ар-Маура употребляет именно это слово, - напомнил юноша. - Однако, думаю, что он просто опасается назвать грабёж грабежом.

* * *
        - Я достоин казни, государь!
        Досточтимому Тамзаа без особых усилий удалось изобразить предел отчаяния - он и впрямь сильно рисковал, явившись к Улькару с подобным докладом, да ещё и в священные часы, когда непостижимый и всемогущий в божественном уединении творил очередной указ. Однако помедлить он тоже не мог - жалоба Ар-Мауры прошла уже через несколько рук, включая руки секретаря.
        Государь с любопытством и тревогой взглянул на ниспростёршегося перед ним сановника, лицо которого почти касалось лилово-чёрных разводов кимирского ковра, и мановением мизинца приказал секретарю удалиться. Тот вскочил, спрятал перо и, завинчивая на ходу медную чернильницу, исчез за вздувшейся с шелестом занавесью.
        - И в чём же твоя вина, досточтимый Тамзаа?
        Не разгибая спины, сановник вскинул бледное перекошенное лицо.
        - Я приказал досточтимому Хаилзе возглавить караван, отправляющийся к морю… полагая, что он… при его умении и опыте… достойно справится с этим делом…
        - Это было при мне, - сухо напомнил Улькар, оглаживая двумя пальцами чёрные тени под внимательными усталыми глазами. - Будь это преступлением, я казнил бы тебя уже тогда… Так что же всё-таки случилось, досточтимый? Как я понимаю, Хаилза не оправдал твоих надежд?
        - Шарлах взбунтовал один из кораблей, отбился от каравана, а четыре дня назад совершил налёт на тень Ар-Мауры…
        Главное было сказано. С неподдельным страхом Тамзаа всматривался в застывшее лицо государя. На скулах Улькара обозначились желваки, судорожно передёрнулся кадык.
        - Распрями хребет, - бросил государь, брезгливо глядя на облитую алым шёлком спину сановника. - На тебя неприятно смотреть.
        Тамзаа осторожно выпрямил позвоночник, но не до конца - приличия требовали хотя бы полупоклона. Государь внезапно сорвался с места и, пробежавшись из угла в угол, вновь остановился перед ожидающим своей участи сановником.
        - Итак, - страшным шёпотом начал он, - вражда между кланами закончилась, не правда ли? Бессмертие государя нарушало и твои планы, и планы досточтимого Альраза?
        - Государь…
        - Молчи! И кого же из моих отпрысков вы назначили мне в наследники? Льягу, сына Ринад, или Авла, сына Айют?
        - Госу…
        - Молчи!! Ради такой великой цели Альраз даже пожертвовал своим родным дядей, караванным Хаилзой!.. - Страшный сухой смешок государя бросил досточтимого Тамзаа в холодный пот. Улькар запнулся, нахмурился. - Кстати, он жив?
        - Не знаю, государь… Возможно, Шарлах взял его заложником… - Сановник взглянул на Улькара и испуганно смолк.
        - Шарлах… - выдохнул тот, и глаза его остекленели. Тамзаа с трепетом ждал, что он скажет дальше, но государь молчал. Потом вздохнул прерывисто и резко повернулся к сановнику. - Ты найдёшь мне Шарлаха, - негромко приказал он. В голосе его уже не было гнева, в нём звучала лишь усталая, беспощадная решимость. - Мне не важно, что там случилось с Хаилзой, мне неинтересна судьба каравана… Но найди мне Шарлаха, досточтимый! Бочка с морской водой должна быть здесь в течение одной луны.
        - Государь!..
        - Хорошо, двух! - Улькар вновь усмехнулся, глядя на застывшего от горя сановника. - Ты это дело начал, ты его и закончишь. Итак, две луны. Две луны, досточтимый! Кстати, это касается и твоего нового друга Альраза, можешь ему так и передать… Хотя не надо, я его сам обрадую. А сейчас садись и пиши.
        Воскресший Тамзаа, всплеснув алым шёлком, кинулся к столу и, заняв место секретаря, уставился на Улькара. Спохватился, наколол на дощечку чистый разлинованный пергамент, развинтил одну из чернильниц, выхватил из стеклянной кимирской вазочки заточенное перо и вновь воззрился на государя.
        - Улькар, государь и повелитель Единой Харвы, непостижимый и бессмертный, - покусав нижнюю губу, начал диктовать тот сквозь зубы, - повелевает своему слуге…
        - …повелевает… - шептал досточтимый Тамзаа, склоняясь к столу и скрипя пером, - своему слуге…

* * *
        Миновав строй охраны, подобный ряду статуй из чёрного гранита, потрясённый сановник дошёл до конца коридора, свернул направо и лишь там позволил себе пошатнуться с тихим стоном.
        - Вар-ран!.. - в тихой ярости выговорил он. - Самый тупой из варанов!..
        Даже он при своей ненависти к досточтимому Хаилзе недооценил всей глупости красномордого караванного. Допустить мятеж на головном корабле чуть ли не в первый день похода!.. Горе стране, имеющей таких полководцев…
        Добравшись до своих покоев, Тамзаа бросил исписанный под диктовку государя свиток на стол и некоторое время бессильно обвисал на стуле. Потом собрался с силами и кликнул Ирву.
        - Мне нужен Шарлах, - бросил он без предисловий. - Достань мне Шарлаха. Хоть из моря вынь, но достань.
        И вновь ни малейшей боязни не отразилось в больших карих глазах секретаря. Ирва молча вынул покрытую воском дощечку и кипарисовое стило.
        - Кто он?
        Досточтимый Тамзаа въелся глазами в невозмутимое смуглое лицо юноши. В дела, связанные с поимкой знаменитого разбойника и подготовкой каравана для досточтимого Хаилзы, он секретаря по некоторым соображениям не посвящал, так что вопрос Ирвы прозвучал вполне естественно. Должно быть, у досточтимого просто разыгрались нервы: опять померещилось, что молчаливый широкоскулый юноша знает куда больше, чем ему положено знать.
        Нехотя он объяснил в двух словах, о ком идёт речь, не упомянув, естественно, ни о море, ни о просмолённой бочке на головном корабле каравана. Ирва занёс данные на покрытую воском дощечку и склонился, ожидая дальнейших приказаний.
        Досточтимый Тамзаа долго хмурился и молчал. Наконец решился.
        - Пошли гонца к Альразу… И чем быстрее, тем лучше. Мне нужно с ним встретиться. С глазу на глаз.
        Вот теперь секретарь был поистине ошеломлён. Родственники первой жены государя Ринад, сплотившиеся вокруг Тамзаа, и родственники второй жены Айют, во главе которых стоял Альраз, отношений друг с другом не поддерживали. Если, конечно, не брать во внимание постоянные интриги и куда менее частые отравления. Ирва поднёс было стило к восковой дощечке, но сановник коротко тряхнул головой, и кипарисовый стерженёк отдёрнулся. Записывать такое было неразумно, да и просто опасно.

* * *
        Оставшись один, досточтимый Тамзаа позволил себе не спеша выцедить кубок прохладного вина, однако развеять тягостные раздумья ему так и не удалось. Победа обернулась поражением. Гнев государя обрушился не на незадачливого Хаилзу, а на самого сановника. Мысль о том, что красномордого дурака караванного, должно быть, нет в живых, также не утешала…
        В таком-то вот угрюмом настроении и застал своего господина довольно быстро вернувшийся Ирва.
        - Что? - нахмурился досточтимый.
        - Альраза сейчас во дворце нет. Я отправил гонца к нему домой. Относительно же Шарлаха…
        Досточтимый Тамзаа удивлённо вскинул голову. Нет, без сомнения, его секретарь был каким-то дивом в своём роде. Неужели за то время, пока сановник прихлёбывал вино и предавался мрачным размышлениям, Ирва ухитрился что-то разузнать о Шарлахе?
        - Да?
        - Сегодня перед рассветом в такырах Талланы была разбита торговая каторга. Утром владелец остановил почтовик, идущий в Харву из тени Ар-Нау, и передал с ним жалобу.
        - Глупец, - презрительно фыркнув, изронил сановник. - Теперь ещё и судна лишится… А при чём здесь Шарлах?
        - В жалобе сказано, что нападавшие шли на почтовой каторге. Насколько мне удалось выяснить, кроме Шарлаха, никто никогда не захватывал подобного судна. Кроме того, владелец прямо утверждает, что ограбил его именно Шарлах.
        С этими словами Ирва наклонил голову и вручил досточтимому свиток с жалобой. Тот поспешно развернул его и уставился на корявую вязь. Несомненно, владелец ограбленного судна писал жалобу сам.
        - Таллана… - хрипло сказал наконец досточтимый Тамзаа, вскидывая обезумевшие глаза. - Но это же совсем близко к Харве! Чего же ты мешкаешь?!
        - Боевая каторга «Геккон» вот-вот должна выйти из южного порта, - ровным голосом известил Ирва.
        Тамзаа недоверчиво, чуть ли не с суеверным страхом покосился на своего секретаря. Потом всмотрелся повнимательней и снова забеспокоился.
        - Что-нибудь ещё?
        - Нет, - после секундного колебания ответил тот. - Но я бы на всякий случай послал в Зибру распоряжение нагрянуть в тень Ар-Кахирабы и в Турклу.
        - Не понимаю.
        - Ар-Маура в своей жалобе утверждает, что мятежный караван направился к югу, - объяснил Ирва. - Значит, либо Пьяная тень, либо Туркла.
        - Но ведь налёт был четыре дня назад! За это время запросто можно и побывать в Туркле, и снова подняться к северу! - уже раздражаясь, бросил Тамзаа. - Что тебя смущает?
        - Меня смущает отсутствие двух остальных кораблей, - бесстрастно ответил секретарь.
        - Н-ну… - Досточтимый несколько замялся. - Шарлах мог продать их в той же Туркле и оставить себе одну только почтовую каторгу…
        - Я бы на его месте постарался избавиться именно от почтовика, - задумчиво заметил Ирва.
        - Да, но владелец-то утверждает, что ограбил его Шарлах, а не кто-нибудь иной!
        - Да… - вновь поколебавшись, сказал секретарь. - Но, во-первых, владелец мог неправильно понять грабителей. А во-вторых, сами грабители часто называют шайку именем главаря…
        - То есть ты хочешь сказать, что Шарлах разделил свои силы? - Сановник тревожно задумался. Потом решительно кивнул. - Ты прав. В любом случае вреда от этого не будет. Да и флот Зибры что-то застоялся в последнее время. Пусть сходят в Турклу и в Ар-Кахирабу. Такие походы только на пользу…

* * *
        Не исключено, что рассудком Улькар повредился именно из-за бесконечных склок, в которые его втравили родственники жён. Во всяком случае, бессмертным он себя объявил сразу после того, как оба враждующих семейства подступили к нему с двух сторон, смиренно и настойчиво умоляя назвать наследника. На отцовский престол в будущем претендовали пятнадцатилетний Льяга, сын Ринад, и одиннадцатилетний Авл, сын Айют.
        Добром это дело не кончилось - Улькар закусил удила. Его, победителя Кимира, ставили перед выбором! Его, можно сказать, хоронили заживо! И кто? Вчерашняя мелкая знать, поднявшаяся лишь потому, что древние роды Харвы сгинули в огне мятежа, опрометчиво приняв сторону Орейи Четвёртого!
        Уже утром следующего дня грянул указ о бессмертии государя. Возможно, Улькар решил таким образом раз и навсегда разрубить затянувшийся намертво узел дворцовых интриг. Действительно, какие могут быть наследники, если государь бессмертен? Досточтимый Сейта осмелился ужаснуться, и это стоило ему головы. Попытались воздействовать на Улькара через первосвященников. Результатом были разрушение храма Четырёх Верблюдов и указ о божественной сущности государя. И жители Харвы притихли испуганно, тогда лишь сообразив, что правитель их безумен.
        Тем не менее борьба за наследство продолжалась. Мало кто при дворе понимал слово «бессмертный» буквально. В большинстве своём сановники искренне полагали, что бессмертие государя есть некий символ власти, не более. Тот же Орейя Четвёртый, к примеру, именовался ослепительным, но ведь не светился же!
        Однако поход за морской водой в корне менял дело. Речь уже шла не о титуле - речь шла о реальном бессмертии, если, конечно, верить трудам древних… Даже ко всему привыкший Тамзаа испытал потрясение, когда Улькар объяснил, зачем ему понадобился разбойник Шарлах. Тем же вечером в состоянии, близком к панике, сановник приказал Ирве найти и собрать у себя в доме всех учёных, кому посчастливилось пережить мятеж. Учёных собрали, и досточтимый Тамзаа потребовал от них истины. Истин, к его удивлению, оказалось несколько. Особенно поразил досточтимого некий мудрец, подозрительно смахивающий на нищего. Он объяснил, что море есть антитеза пустыни, возникающая в человеческом воображении под влиянием солнечных лучей и, следовательно, отношения к бессмертию не имеющая.
        Отпустив этих оборванцев, сановник долгое время пребывал в задумчивости. Суждение нищего мудреца ему понравилось, но было ли оно истинным, досточтимый не знал. Всё, конечно, могла решить случайная смерть Шарлаха во время облавы на него, но, поколебавшись, досточтимый решил оставить пока разбойника в живых и несколько усложнить интригу.
        И как выяснилось, зря…
        Глава 13. Собрат по ремеслу
        Приход в Турклу разбойничьего каравана переполоха не вызвал - пёстрое население этого странного оазиса и не такое видывало. Громкое имя главаря также никого особо не поразило. Как выяснилось, о Шарлахе здесь слышали краем уха, поскольку награбленное добро он сбывал исключительно в Пьяной тени и столь далеко на юг не забирался ни разу по причине утлости своих корабликов. Было даже слегка обидно, что грозный разбойник, от одного имени которого вот уже второй год трепетала вся Пальмовая дорога, считается здесь вполне заурядной личностью.
        Хотя, с другой стороны, разбой в Харве никогда не достигал такого размаха, как, скажем, в юго-восточных провинциях Кимира, где наглость пустынных стервятников однажды дошла до того, что они осадили Алийбу (в ту пору главный город государства), угрожая штурмом и требуя баснословного выкупа. И хотя разбойничьи орды были тогда рассеяны своевременно подошедшими войсками, Орейя Третий счёл за благо перенести столицу в более безопасное место.
        Укрепившись в новой цитадели, сей воинственный государь вознамерился окончательно искоренить разбой, однако был застигнут в разгаре сборов внезапной смертью, а бездарный его преемник Орейя Четвёртый… Ну да история смуты и отделения Харвы достаточно известна.
        Прорвавшийся по трупам к обломкам трона полководец Гортка, одно время, кстати, тоже числившийся в разбойниках, решил продолжить дело Орейи Третьего. Его стараниями Кимир каким-то чудом уберёгся от окончательного развала, а бесчисленные шайки грабителей быстро ощутили, что рука у нового государя весьма твёрдая. Несколькими решительными рейдами, невольно заставляющими вспомнить сомнительное прошлое полководца, Гортка Первый разорил такие старинные разбойничьи гнёзда, как Алияни и Порт-Ганеб, однако оазис Туркла, неожиданно оказавшийся на границе двух держав, избег общей участи, вовремя попросив покровительства Харвы.
        Прекрасно понимая, что за отдалённостью и труднодоступностью управлять Турклой невозможно, Улькар, в ту пору ещё не объявивший себя богом, всё же принял этот оазис под высокую руку - исключительно с целью ещё раз навредить западному соседу.
        Пожалуй, Туркла была единственной тенью в пустынях, немало выигравшей от раскола великой державы. Торговля между Харвой и Кимиром фактически прервалась. После того как безумный Улькар запретил вывозить в Кимир что-либо ценное, пограничные караваны Харвы стали для купцов куда опаснее, чем сами разбойники. Остановив торговую каторгу, стражи порубежья объявляли контрабандой всё, что им вздумается. Когда же лун пять назад было объявлено, что купцы имеют право следовать из Кимира в Харву и обратно лишь через перечисленные в указе тени, - пустыни и впрямь стали пустынями. Оставалась одна отдушина на юге, один-единственный порт, куда на законных основаниях могли заходить корабли обеих держав, - Туркла.
        Заурядное разбойничье гнездо преобразилось. Три огромных базара затихали только с полным наступлением темноты. Здесь торговали всем. Отсюда гнали шёлк в Кимир и крашеное стекло в Харву. Сюда стекались двумя мощными потоками золотые кругляшки с профилями Орейутов, Улькара и Гортки Первого. В обоих портах, где раньше ютилась пара-тройка утлых разбойничьих судёнышек, теперь негде было приткнуть каторгу. За каждое место приходилось выкладывать целое состояние.
        И что самое забавное: разбойничья Туркла уже всерьёз начинала бороться с разбоем. Грабежи вредили торговле, и вот прославленные главари шаек, польстясь на неслыханное доселе вознаграждение, сами нанимались охранять богатые караваны.
        По традиции Туркла управлялась двумя погонщиками, сменяемыми каждые два года. Пара корявых, оправленных в золото посохов, когда-то принадлежавших, если верить легенде, двум погонщикам верблюда по имени Зибра, вручалась самым уважаемым жителям оазиса, то есть наиболее удачливым скупщикам краденого или содержателям крупных притонов и весёлых домов.
        Промыслов в Туркле не водилось - всё, включая тёс и камень для построек, ввозилось со стороны. Тем не менее городок производил если не чарующее, то, во всяком случае, ошеломляющее впечатление. Узорно вымощенные улицы соседствовали с глинобитными заборами, а роскошные ткани дорогих халатов с выжженными добела отрепьями. Архитектура поражала буйным смешением стилей: строгие линии Харвы сплошь и рядом внезапно взрывались вычурными изысками Кимира. Впрочем, довольно скоро Ар-Шарлахи поймал себя на том, что находит в этом определённую прелесть. Особенно умилил его храм Четырёх Верблюдов - точная копия ныне разрушенного храма в Харве, но только до смешного маленький. Подпрыгнув, Ар-Шарлахи, пожалуй, смог бы коснуться кончиками пальцев позеленевшего копыта одного из верблюдов, украшающих углы розового кубического здания. Бронзовые звери, презрев свой малый рост, гордо выпячивали покрытые бронёй шеи и задирали увенчанные страшным рогом головы - все четверо: Авр, Зибра, Ганеб и Ай-Агвар.

* * *
        Собственно, в город Ар-Шарлахи выбрался только на третий день. Проснувшись утром в каюте досточтимого Хаилзы с тяжёлой головой и приняв первую чашку вина, он подумал, морщась, что надо бы наконец прекратить пьянство и всерьёз заняться собственной судьбой. Где-то поблизости за переборкой обиженно бубнили басы и опасно срывался хрипловатый высокий голос Алият.
        - Нет, ну… Расковать расковали, и что ж теперь? С голоду помирать?..
        - Могу приковать снова.
        - Нет, ну… Остальным-то…
        - Остальные заложников не убивали. Считать умеешь? Два надсмотрщика. Даже если их оценить как матросов, это сто улькаров золотом. Вас трое. Значит, примерно по тридцать три улькара на храп. А ваша доля - двадцать пять. То есть вы ещё и в долгу остались…
        - Так мы ж и не требуем, госпожа. Мы же просим…
        - В Туркле просят только на базаре. А здесь корабль Шарлаха.
        - Да ладно вам… - мрачно проклокотал некто, до сей поры молчавший. - Права она… Как надсмотрщиков кончать прикованных - так храбрые, а как расплачиваться - сразу и заскулили… Не сожгли тогда - и на том спасибо. Пошли, скарабеи…
        За переборкой зашаркали, закашляли, слышно было, как всхлипнули петли бортового люка. Потом дверь каюты открылась, и вошла Алият. Без стука. Как всегда.
        - Каторжане? - сипло спросил её Ар-Шарлахи.
        - А то кто же? - Как бы удивляясь, Алият качнула головой. - Чуть пожалеешь - сразу взнуздать норовят… А тот, красноглазый, вроде ничего… Вот увидишь, наниматься придёт.
        Она села в углу, скрестив по-кимирски ноги, потом окинула взглядом пустые кувшинчики и безнадёжно усмехнулась.
        - Да я уже всё… - успокоил Ар-Шарлахи. - Хватит, попьянствовал…
        - С людьми я расплатилась, вроде все пока довольны, - сказала Алият и нахмурилась. - Мало ты взял с Ар-Мауры. Деньги кончаются. Имей в виду, почтовик я отдала на продажу. Может, какой дурак найдётся - купит… Команда гуляет в Туркле, караулы выставлены…
        - А почему ты мне об этом докладываешь?
        - Да некому пока больше…
        - А про Шарлаха так ничего и не слышно? - осторожно спросил он.
        Алият вздохнула, плечи её устало поникли.
        - Никаких пока следов… Наняла тут одного - разузнать, а он пришёл, дурачок, и давай о тебе рассказывать…
        - Как? - не понял Ар-Шарлахи.
        - Так. Шарлах, говорит, сейчас в Туркле, привёл корабль и две каторги… Обругала я его да выгнала.
        Ар-Шарлахи уставился на Алият в изумлении, потом захохотал, но тут же сморщился и взялся обеими руками за голову.
        - Слушай… - жалобно сказал он, переждав головную боль. - Ну а почему бы нам с тобой сейчас не разбежаться? Не дожидаясь Шарлаха, а? Что ты, одна не справишься? Я же видел, как ты тогда разобралась с каторжанами. Толку от меня - никакого… Так, дурацкое везение по пьянке, но ведь оно скоро кончится…
        Алият долго молчала. Меж упрямых бровей залегла острая складка.
        - Угораздило же меня родиться женщиной! - бросила наконец Алият с досадой и горечью. - Надоело уже за вас всё время цепляться! Шарлах, Шарлах!.. А что Шарлах? Такой же придурок и пьяница, как и ты! Разве что чуть похрабрее…
        Поражённый внезапным этим признанием, Ар-Шарлахи некоторое время моргал и не мог произнести ни слова. Алият глядела на него почти с ненавистью.
        - Вот только попробуй сбежать! - процедила она сквозь зубы. - В Туркле ты от меня никуда не денешься. Кошелёк у тебя пустой, а здесь, имей в виду, всё куплено…
        В дверь постучали.
        - Кто бы ты ни был… - буркнула Алият, и в каюту заглянул некто вооружённый. Должно быть, из караульных.
        - Лако просит встречи с Шарлахом, - доложил он.
        Ар-Шарлахи недоумённо свёл брови. Имя Лако не говорило ему ничего. Зато Алият встрепенулась.
        - Пропустить! - поспешно приказала она. - Только сначала кликни кого-нибудь, пусть кувшины уберут пустые…
        Молоденький большеглазый разбойничек, польщённый доверием, быстро навёл порядок в каюте и, унеся пустые кувшины, поставил пару полных. Потом наверняка будет хвастать, что пил с самим Шарлахом, да и не раз…
        На порог тяжко ступила косолапая нога в коротком сафьяновом сапоге, и вошёл Лако, грузный мужчина средних лет. Роскошный кимирский плащ, отягощённый вышивкой, крупными складками ниспадал с его широких покатых плеч. Ручьи стекляруса сбегали, мерцая, от ключиц к бёдрам. По контрасту с тёмно-синей тканью повязка, прикрывающая лицо, казалась ослепительно-белой. На рукавах плаща, однако, виднелись пятна винного просхождения, а стеклярусные ручьи кое-где обмелели, повытерлись. Надо полагать, гость не питал ни малейшего почтения к своему богатому наряду.
        - Удачи тебе, Шарлах, - неспешно проговорил вошедший и, поколебавшись, повернулся к женщине. - Удачи и тебе, Алият…
        - Удачи тебе, Лако, - несколько сипловато ответствовал Ар-Шарлахи. - Садись, пей вино.
        Гость не заставил себя упрашивать. Мужчины, приподняв нижние края повязок, молча выпили по чашке и начали беседу.
        - Взялся за крупные дела, Шарлах? - просто и в то же время с уважением осведомился Лако. - Двухмачтовик и боевая каторга? Славно, славно… А почтовик правильно продаёшь. На нём только улепётывать хорошо да торгашей перехватывать… Для налёта надо кое-что посерьёзней…
        Несомненно, перед Ар-Шарлахи сидел и чинно, не открывая лица, прихлёбывал вино собрат по ремеслу. Озадачивало лишь одно: непринуждённый тон Лако наводил на мысль, что оба главаря давно знакомы, чего быть никак не могло. Однако в любом случае разговор следовало поддержать.
        - А что ты сам поделываешь, Лако? - в свою очередь вежливо полюбопытствовал Ар-Шарлахи. - Давненько ничего о тебе не слышал.
        И да будет тому свидетелем разбойничья злая луна, в словах его не было ни песчинки лжи!
        Гость ответил не сразу.
        - Сейчас я пеший, - сказал он наконец со вздохом. - Потерял корабль в Кимире. Со мной тут ещё четырнадцать моих людей. Народ тёртый, знающий. Деньги у меня есть… Вернее, будут. Завтра тряхну должников… Готов откупить половину «Белого скорпиона» и войти в долю. Какой я погонщик, ты и сам наверняка слыхал… Немедленного ответа не прошу. Прикинь, обдумай. А завтра скажешь…
        Ар-Шарлахи покосился на Алият. Кажется, она была весьма удивлена.
        - Конечно же, я всё обдумаю, Лако, - осторожно проговорил он. - Но и ты тоже прикинь всё до завтра и обдумай. У меня на хвосте висит караван досточтимого Хаилзы, так что компаньон я сейчас опасный…
        Красномордого Хаилзу Ар-Шарлахи приплёл для важности, но, приплетя, похолодел. Он ведь и сам, честно говоря, забыл про караванного. А тот, вполне возможно, и впрямь уже шёл по следу со своими тремя кораблями…
        - Опасный… - недовольно повторил Лако. - Если бы я искал безопасного прибытка, я бы пошёл не к тебе, а к торгашам - наниматься в охрану. Сейчас многие туда подались.
        - А сам?
        Лако усмехнулся:
        - Тактика не велит. Предпочитаю нападение обороне…
        С этими словами он отставил чашку и, пообещав, что всё тем не менее обдумает, уже собирался откланяться, как вдруг подала голос Алият.
        - Ты позволишь задать ему один вопрос? - обратилась она к Ар-Шарлахи и, получив разрешение, пристально посмотрела гостю в глаза. - Скажи, Лако… Ведь Шарлах в своё время не однажды посылал к тебе и звал в долю. Ты раз за разом отказывался… Ты отказался даже от встречи. А теперь вдруг приходишь сам. Что случилось? Тебя привлекла наша удача?
        Лако насупился, помолчал.
        - Дело не в удаче, - сказал он. - Хотя и в ней тоже… А, ладно! Давай начистоту! - И гость взглянул на Ар-Шарлахи в упор. - Знаешь, будь ты чуть помоложе, я бы решил, что ты просто повзрослел… Я же ведь слышал и о прежних твоих делах, и о теперешних… Так вот, с тех пор как ты побывал у стражников в Харве, тебя словно подменили. Раньше ты мне казался крохобором, не шибко умным и, прости, трусоватым… Не обижайся. Я рад, что ошибся в тебе.
        Ар-Шарлахи перевёл оторопелые глаза на Алият, оцепеневшую в своём углу, и встретил взгляд, исполненный злобного изумления.

* * *
        - Маленький, зато настоящий, - удовлетворённо заметил Ар-Шарлахи, ещё раз оглядывая розовый храмик, увенчанный по углам четырьмя бронзовыми изваяниями верблюдов. - И потолок, наверное, в виде злой луны…
        - А как же! - недружелюбно отвечала ему Алият. - Всё как положено…
        В ныне разрушенном храме Харвы полированный металлический диск потолка был громаден и вознесён пугающе высоко. День за днём на нём всё отчётливее проступали голубоватые контуры матери-верблюдицы, чтобы проясниться окончательно в ночь полнолуния. Интересно, здесь так же?..
        Вокруг шумела Туркла, на карнизах и башенках ворковали мелкие южные горлинки жемчужных оттенков, сияла кимирская смальта бесчисленных мозаик.
        «Единственный живой город, - подумалось Ар-Шарлахи. - Харва больна… Кимир, наверное, тоже… Пальмовая дорога умирает… Одна только Туркла брызжет здоровьем. Тень-кровопийца…»
        Они направлялись ко второму порту, расположенному куда менее выгодно, нежели первый, откуда можно было очень быстро исчезнуть в любом из трёх направлений, оставив с носом посланный за тобою караван. Поэтому во втором порту стояли в основном мирные купцы, которым мало что грозило в случае налёта правительственных войск, да суда, выставленные на продажу.
        Возле барака разгружали только что прибывшую из Харвы каторгу. Собственно, «разгружали» - не то слово. Товар сам сходил по короткому трапу, сброшенному из низкого люка. Колыхались лёгкие шелка, облепляя на миг, если дунет ветер, точёные девичьи фигурки, вздувались чёрные вуали. Несколько местных смуглолицых красоток скалились поодаль, обмениваясь малоприличными шутками. Зрелище казалось им невероятно забавным. И всё-то в этой Харве не по-людски: мужчины - голорылые, а женщины - под вуалями! А самая потеха начнётся на Жёлтом рынке, где с них эти самые вуали начнут снимать. Всё правильно: товар - лицом.
        Алият замедлила шаг, тоже всматриваясь. Тёмные прищуренные глаза её стали вдруг злыми и сосредоточенными, словно она наводила боевой щит.
        - Знакомое зрелище? - спросил Ар-Шарлахи.
        - Да, - произнесла она сквозь зубы. - Знакомое…
        Он озадаченно хмыкнул и больше вопросов не задавал. Вполне возможно, что Алият и сама пережила когда-то давным-давно нечто подобное. Хотя, честно говоря, ни в весёлом доме, ни тем более в гареме, Ар-Шарлахи себе её представить не мог. Да она бы в первую же ночь перегрызла горло господину, сломала оконный переплёт - и вниз! Впрочем, возможно, так всё оно и было…
        В молчании Ар-Шарлахи и Алият обогнули несколько кораблей и остановились. Почтовой каторги перед низким строением, принадлежащим перекупщику, они не увидели.
        - Так быстро? - недоверчиво сказала Алият. - Я думала, ещё дней пять ждать придётся…
        Они ускорили шаги и, толкнув дверь строения, очутились в комнатке с низким потолком и двумя узкими, как бойницы, окнами. Перекупщик, хрупкий улыбчивый старичок, на этот раз был не в духе. Сердито посмотрев на вошедших, он буркнул ответное приветствие и, не поднимаясь с подушек, молча ткнул пальцем в сторону потёртого кожаного мешка.
        - Сегодня продал? - спросила Алият, с трудом поднимая мешок.
        Старичок смерил её взглядом и спесиво отвернул большой горбатый нос, под туго натянутой повязкой ставший и вовсе крючковатым.
        - Позавчера… - сказал он, как выплюнул.
        - Что так неласково, почтеннейший? - невольно спросил Ар-Шарлахи.
        Перекупщик вскинулся и оскорблённо воззрился на спросившего. Ар-Шарлахи почувствовал неловкость и, пожав плечами, отвёл глаза. С грузным жирным звоном пролились на ковёр золотые монеты. Алият присела над тускло блеснувшей грудой и принялась пересчитывать.
        Где ещё, в каком городе увидишь расползающийся пригорок золота прямо на ковре и вдобавок при незапертой двери? Это может показаться странным, но в самой Туркле грабежей не бывало. Разбойнички таких шуток не понимали. Вот воровство - было. Воровства так до конца и не вывели, хотя пойманных на краже карали страшно. Оставалось лишь поражаться нечеловеческой отваге рискующих стричь кошельки на здешних рынках.
        - Так объясни мне наконец, почтеннейший, - задребезжал внезапно раздражённый старческий голос, - в чём я перед тобой провинился?
        Ар-Шарлахи вздрогнул и обернулся. Заломив проволочную жёсткую бровь, перекупщик ждал ответа.
        - Не понимаю тебя, почтеннейший.
        - А я не понимаю тебя. Ты хотел, чтобы каторга побывала в моих руках, не правда ли? Ты хотел получить её обратно, уже очищенной от несчастья? Ну вот, ты получил её. Все несчастья теперь принадлежат мне. Пересчитай золотые - и убирайся!..
        Беспорядочно звякнули монеты, и Алият поднялась, бледнея.
        - Кто… - Голос её прервался. - Кто… купил?..
        Видя её округлившиеся глаза, перекупщик на секунду усомнился в справедливости своего гнева.
        - Я не знаю его имени, - бросил он. - Он не назвал себя. Зато он назвал того, кто поручил ему купить судно.
        - Шарлах?!
        Растерянно моргая, старик переводил взгляд с Ар-Шарлахи на Алият и обратно. Вот теперь он и впрямь не понимал, что же всё-таки в конце концов произошло.
        Глава 14. Три Шарлаха
        «Итак, вражда между кланами закончилась…»
        Зловещий шёпот государя шуршал, как змея по песку. Досточтимый Тамзаа изредка встряхивал головой, пытаясь избавиться от неумолчного этого шуршания, но, похоже, шёпот поселился в его голове надолго.
        «Итак, вражда между кланами…»
        Государь поторопился с выводом. Он поторопился с выводом и тем самым ускорил события. Сам Тамзаа даже и не собирался просить досточтимого Альраза о встрече, но теперь, после слов Улькара, она уже казалась ему неизбежной.
        Конечно, сановники останутся врагами в любом случае. Не в том сейчас дело. Дело в чёрных тенях под глазами Улькара, в болезненной гримаске, что иногда пробегает рябью по измождённому лицу. Улькар болен. Улькар боится смерти. И он подозревает досточтимых Тамзаа и Альраза в нежелании продлить жизнь своего государя…
        Получив предложение о встрече с глазу на глаз, досточтимый Альраз весь день хранил озадаченное молчание. Ближе к вечеру, как сообщили осведомители, его вызвал государь. Разговора их подслушать не удалось, но, вернувшись домой, Альраз не мешкая послал гонца к досточтимому Тамзаа - передать, что предложение досточтимого принято.

* * *
        Не в добрый час помянутая государем вражда между кланами была для Харвы делом привычным. Согласно старым свиткам, вспыхнула она ещё в те давние времена, когда спустившиеся с гор предки изгнали отточенной сталью из зелёного рая Харвы низкорослых и чёрных, как головешки, местных жителей с их отравленными колючками и золотыми кольцами в ноздрях. Мало того, считалось, что именно эта вражда способствовала открытию Пальмовой дороги, а главное - основанию небольшого воинственного государства Кимир, овладевшего затем всеми оазисами, включая Харву.
        Согласно тем же свиткам, потерпевший поражение клан, дабы не быть уничтоженным окончательно, снимался и навсегда уходил в пустыню. Другого пути у несчастных просто не было. Справа и слева от благословенных долин и ущелий Харвы пески подступали к горам вплотную. Именно пустыня, а не море, считалась тогда символом смерти. Поэтому уходивших щадили, понимая, что больше этих людей никто никогда не увидит.
        Действительно, дневной пеший переход по убийственно жарким щебнистым, каменным и прочим равнинам был разве что под силу чернокожим сухощавым туземцам, да и они тоже, несмотря на всю их выносливость, вынуждены были использовать для дальних путешествий некое подобие тачки с пологом. В плетёный кузов этой странной повозки, влекомой людьми, складывали скарб и припасы, а полог спасал от смертельных лучей полдневного солнца. Скорее всего, первые ушедшие в пустыню каторги были прямыми потомками туземного приспособления, хотя во всех свитках это яростно отрицалось. Первая каторга, выкаченная в раскалённые пески несколькими семьями клана Ай-Агвар, по преданию, имела вид деревянного верблюда на четырёх колёсах.
        За многие десятилетия странствий пришельцы рассеялись по всем пустыням вдоль огромного подковообразного хребта, заселили предгорья и затерянные в мёртвых песках зелёные островки, основали новые города и государства. А блаженная Харва всё пребывала в неведении, считая ушедших мёртвыми, и очнулась лишь после того, как, воссияв зеркальными плоскими щитами, в степи возник первый караван из неведомой доселе страны Кимир.
        Невиданные корабли мало походили на ту первую легендарную каторгу: полые колёса вздулись до чудовищных размеров, а полог встал на дыбы, превратясь в парус. Исчезли брусья, и никто не шёл вдоль бортов, толкая судно вперёд. О деревянном верблюде напоминали только вырезанная на носу звериная морда с единственным рогом во лбу да кормовой вымпел, именуемый хвостом.
        Потомки сгинувших семейств вернулись, чтобы отомстить изгнавшей их Харве…
        Так утверждают старые свитки. Впрочем, известный возмутитель спокойствия Арегуг, прозванный безбожным, и здесь не удержался, чтобы не внести в умы сумятицу. Сильно сомневаясь в том, что раздробившиеся и рассеявшиеся по пустыням семейства могли объединиться в столь сильное государство, сей муж имел бесстыдство предположить, будто Харву покидали вовсе не кланы, а обыкновенные ватаги охотников за золотыми кольцами, столь соблазнительно сиявшими в ноздрях чёрных, как головешки, туземцев.
        Совершенно непонятно, каким образом этот мудрец ухитрился мирно умереть на своём ложе в кругу таких же безбожных учеников, в отличие, скажем, от столь почитаемого ныне Андрбы, куда более осторожного в суждениях…

* * *
        Сбрасывая в пустыню излишки населения (будь это чересчур воинственные кланы или же ватаги разбойников), Харва в течение последних ста лет вела относительно тихую и небогатую событиями жизнь. Строила храмы, сеяла пшеницу, мостила площади, вникала оторопело в диспуты мудрецов. Да и попав под власть Кимира, эта благословенная страна не слишком изменила своим привычкам. Конечно, заложены были новые верфи, вскипели яркими кимирскими красками городские базары, засияли на парадах ясные зеркала щитов, но в целом Харва осталась Харвой, ленивой и благодушной. Грызня кланов давно уже не касалась простонародья, счёты между собой сводила одна только знать. До оружия дело не доходило, зато доносы кимирскому наместнику строчили друг на друга в изобилии. А если какой-нибудь отпрыск древнего рода чувствовал, что его вот-вот отравят или же возьмут в кандалы, он обыкновенно просил убежища в храме Четырёх Верблюдов, одинаково почитаемых везде.
        Но вот поднялась смута в Кимире, и мирную Харву словно сорвало с якоря. Сам переворот прошёл, можно сказать, бескровно, но вслед за этим началась неизбежная война пусть с ослабевшим, но всё же грозным противником. И то ли высшая знать в самом деле поддерживала Орейутов, то ли Улькар просто-напросто решил под шумок избавиться от равных, но мало кто истинно благородных кровей уцелел в общей сваре.
        А вот последствия были весьма неожиданны. Мелкая чиновная сволочь и всякие полукровки, сплотившиеся теперь вокруг Улькара, словно задались целью доказать, что и они могут учинить грызню нисколько не хуже тех, что ведут родословные от Восьми Погонщиков. Кланы Ринад и Айют схватились не на жизнь, а на смерть…

* * *
        Разрушив Храм Четырёх Верблюдов, Улькар тем самым как бы отменил и право убежища, но доверие к первосвященникам осталось. Дом одного из них, служителя верблюда по имени Авр, как нельзя лучше подходил для тайной встречи двух сановников, ибо хозяин дома, пусть даже и лишённый сана, по-прежнему был нем и неподкупен.
        В комнате без окон горели семь светильников, кладя желтоватый глянец на неподвижные морщины и голый, как злая луна, череп молчаливого хозяина.
        - К чему лукавить? - устало говорил Тамзаа. - Будь моя воля, я бы, конечно, поставил во главе каравана своего человека. Однако государь, очевидно не доверяя мне до конца, пожелал, чтобы караван вёл кто-нибудь из родственников Айют. Понятно, что я остановил выбор на досточтимом Хаилзе…
        Сановники сидели друг напротив друга за небольшим столом. Телохранители были оставлены у ворот, секретари - в прихожей.
        Седобровый, красивый по-стариковски Альраз с сомнением поджал сухие губы.
        - Странный выбор, - сварливо заметил он. - При всём моём уважении к родному дяде (будем надеяться, что он ещё жив!) я бы не доверил ему командовать даже увеселительной прогулкой. Среди родственников Айют есть много куда более талантливых флотоводцев…
        Досточтимый Тамзаа покряхтел и беспомощно развёл над резным краем стола мягкие белые ладони.
        - Да, это так, но… Согласись, досточтимый, никто из них ещё не удостоился чина караванного. Мне просто не хотелось новых склок…
        - У меня на этот счёт другое мнение, - бесстрастно сообщил Альраз. - Но сейчас об этом не стоит… Луна свидетель, до вчерашнего вечера я и понятия не имел ни о походе к морю, ни об этом… Как его? Шарлахе?.. Улькар при мне даже словом не обмолвился…
        Последнюю фразу Альраз произнёс с затаённым страхом. Сухие нервные пальцы огладили зачем-то позолоту резьбы.
        - Вполне естественно, - с пониманием глядя на собеседника, утешил Тамзаа. - Всё-таки внутренними делами страны управляю я, а не ты…
        Тот взглянул на него исподлобья. Старый придворный, Альраз давно уже не верил успокаивающим объяснениям.
        - Ну хорошо, - сказал он, недовольно помолчав. - Давай к делу. Нам отпущено две луны… А собственно, на что?
        - На то, чтобы доставить Улькару бочку морской воды, - буркнул Тамзаа.
        - Ну так доставь. За чем дело стало? Давай раздобудем другого проводника и снарядим ещё один караван. Какой она должна быть, эта вода? Что говорят мудрецы?
        Тамзаа уныло наморщил лоб:
        - По-разному говорят. Одни толкуют о неизъяснимой сладости, другие - о столь же неизъяснимой горечи… Сходятся лишь в одном: вода должна быть очень прозрачна.
        - Лучше подсахарить…
        Тамзаа гневно выпрямился:
        - Будь всё так просто, досточтимый, я бы не стал просить тебя о встрече! Улькар уже ничему не верит. Честно говоря, я пока не вижу выхода…
        - Ну, выход-то всегда есть… - пробормотал Альраз.
        Секунду они смотрели в глаза друг другу. Потом одновременно нахмурились и отвели взгляд. Да, выход есть… Но лучше с ним не торопиться. Будь Улькар хоть трижды безумен, Харва до сих пор трепещет перед ним. А не стань его, тут же начнётся смута…
        Бесшумно приблизился бритоголовый хозяин. Переставил с подноса на стол две чашки и собственноручно налил в них воды из серебряного кувшина. Вино в доме первосвященника (как когда-то и в храме) было под запретом. По-прежнему храня молчание, попятился, сел на своё место и вновь окаменел, не спуская глаз с собеседников. Те поблагодарили его низким кивком и вернулись к беседе.
        - Тогда попробуем убедить Улькара, что выход к морю просто невозможен, - предложил Альраз. - Лучше всего, если в этом признается сам проводник… Должен сказать, что ты поступил весьма опрометчиво, не убрав его по дороге в Харву… Или ещё не поздно?
        - Право, не знаю… - с несчастным видом отозвался Тамзаа. - Улькар сразу заподозрит, что это наших рук дело.
        - Ну, ему об этом можно и не докладывать.
        Досточтимый Тамзаа жёлчно усмехнулся:
        - Тогда какой смысл убирать? Или ты опасаешься, что он и впрямь знает дорогу к морю? У меня вот, честно говоря, такого впечатления не сложилось. Спроси у него Улькар о дороге в небо, он бы всё равно с перепугу ответил «да». Кроме того, ознакомься вот с этим…
        Тамзаа развернул свиток, огладил его с двух сторон (на тот случай, если вдруг Альраз заподозрит, что пергамент отравлен) и протянул через стол.
        - Писано мною под диктовку государя. Скреплено собственноручной подписью…
        Нахмурясь, Альраз принял свиток и надолго оцепенел над ним.
        - Что ж, это серьёзно… - сказал он наконец и со вздохом возвратил пергамент. - Тогда есть смысл доложить Улькару, что проводник найден и, стало быть, поход продолжается… А завтра я приглашу к себе кимирского посла и постараюсь убедить его в любом случае сохранить жизнь этому твоему Шарлаху… - Альраз запнулся. - В чём дело, досточтимый?
        Досточтимый Тамзаа собирался спрятать свиток, но замер, так и не завершив движения, с видом оторопелым и даже несколько глуповатым.
        - При чём здесь кимирский посол?
        Теперь уже растерялся досточтимый Альраз.
        - Насколько я понимаю, - сказал он, - Шарлах, взбунтовав караван, перешёл границу и вовсю грабит тени, принадлежащие Кимиру. Посол передал мне сегодня вторую жалобу подряд… Нет-нет, досточтимый, именно Шарлах! Корабль, перешедший границу первым, назывался «Самум».
        - Этого не может быть!
        - Почему?
        - Вчера утром Шарлах разбил торговую каторгу в такырах Талланы. А сегодня донесли, что он на «Самуме» объявился в Туркле и набирает там команду. Не может же он находиться в трёх местах сразу!
        Альраз озадаченно моргнул.
        - В двух - тоже, - заметил он наконец. - А из твоих слов именно это и следует… Впрочем… - Сановник задумался. - А тебе не приходило в голову, что мы, возможно, имеем дело с тремя разными Шарлахами?
        - То есть?
        Альраз неопределённо пожевал губами.
        - В конце концов, Шарлах - это даже не имя, - сказал он. - Это кличка любого уроженца тени Ар-Шарлахи. Почему бы трём разным разбойникам не происходить из одной тени?
        - И разгуливать на одном и том же корабле?
        - Хм… - Досточтимый Альраз в затруднении потёр подбородок. - Стало быть, он просто разделил силы…
        - На таком пространстве?
        Оба представили карту и медленно отшатнулись на высокие резные спинки стульев. Одна и та же мысль поразила сановников. Это не разбой. Это именно мятеж. Проходимец собирается взбунтовать Пальмовую дорогу. Хуже этого трудно было даже что-нибудь придумать. Потеряв Пальмовую дорогу, Харва неминуемо окажется запертой в своих предгорьях, обратясь в заурядный оазис вроде Турклы, только на редкость неудачно расположенный… Да и не в Харве дело! Такая смута будет стоить головы обоим сановникам. Шалости грабителя можно скрывать от государя достаточно долго, но войну от государя не скроешь…

* * *
        Исполненные самых дурных предчувствий, покидали сановники дом молчаливого бритоголового первосвященника. Оба секретаря, ожидавшие в прихожей, при виде их встали и почтительно склонили головы.
        - Не забудь завтра напомнить… - начал было досточтимый Тамзаа и осёкся, обнаружив, что обращается не к тому секретарю. Поражённый своей ошибкой, медленно перевёл взгляд на Ирву - и растерялся окончательно. Такое впечатление, что молодые люди состояли между собой в кровном родстве. Ростом и сложением они, правда, несколько отличались, но тупоносые широкоскулые лица секретарей были удивительно похожи.
        И старое подозрение вновь запустило под рёбра досточтимого Тамзаа дрожащую зябкую лапку.
        Глава 15. Тесна пустыня
        - Слушай, а как мне всё-таки быть с этим Лако? Он ведь сегодня за ответом придёт…
        Алият подняла голову от развёрнутой на ковре карты:
        - Никак. Он уже приходил.
        - И что?
        - Сказала ему, что ты согласен. Лучше бы, конечно, не делать его совладельцем «Белого скорпиона», но… - Она вздохнула. - Деньги нужны. Здесь, в Туркле, припасы очень дорогие…
        - Тебя не поймёшь, - сказал Ар-Шарлахи. - То докладываешься во всём, а то даже и не спросишь. А вдруг я против? Вдруг он мне не понравился?..
        Алият лишь досадливо мотнула головой и снова склонилась над картой.
        - Шарлаха высматриваешь?
        Вместо ответа Алият стукнула по карте маленьким крепким кулаком, причём не куда попало, а прицельно, по какому-то, видно, оазису. Стерев его мысленно с лица пустыни, выпрямила спину. Судя по всему, гнев её был обращён на кого-то в каюте не присутствующего.
        - Ну вот чего бы проще? - спросила она, с трудом сдерживая раздражение. - Взять и явиться в Турклу! Нет, послал другого, лишь бы самому не высовываться…
        - Может, оно и правильно… - заметил Ар-Шарлахи, поигрывая золотой монетой с профилем Улькара. - Зачем зря рисковать?..
        Монета всё время ложилась на ладонь профилем вверх. Ну никуда не денешься от непостижимого и бессмертного… А, нет! Наконец-то легла вязью и молнией.
        - Ну хорошо… - сказал он, пряча монету. - Допустим, нашли мы Шарлаха, и я иду на все четыре стороны… А как ты всё это тому же Лако объяснишь? Был один Шарлах, стал другой…
        - Объясню как-нибудь… - Алият нахмурилась и очень медленно стала свёртывать карту. - Надо же как не повезло! Загляни я к перекупщику на второй день, как раз бы и встретилась с этим… посланным… А в общем-то, всё не так уж и плохо! Раз покупает судно, значит вскрыл клады. Там его и надо искать…
        Где именно, она не уточнила, да Ар-Шарлахи и не рвался особенно выяснять месторасположение разбойничьих сокровищ. Опасные это знания.
        Чья-то уверенная рука постучала в дверь каюты.
        - Кто бы ты ни был…
        Колыхнув просторными белыми складками плаща, вошёл Лако, уже одетый по-кочевому. Был он явно чем-то озабочен.
        - Когда уходим?
        - Завтра утром, - сказал Ар-Шарлахи.
        - Сегодня ночью! - бросил Лако.
        Ар-Шарлахи и Алият вопросительно на него посмотрели.
        - Пришла каторга из Зибры, - пояснил он. - За тобой три каравана отряжают. Один пойдёт на Пьяную тень, а два - сюда, в Турклу… - Лако хмыкнул и с уважением посмотрел на Ар-Шарлахи. - Ну, такого ещё не было, чтобы ради одного разбойничка весь флот поднимали!
        - Ты это точно знаешь? - упавшим голосом спросил Ар-Шарлахи.
        - У меня в Зибре, - веско изронил Лако, - писаришко один куплен. Так вот, позавчера туда поступил приказ именем государя. Сегодня утром должны были огласить. Они бы и вчера вышли, просто ничего готово не было, врасплох их застали…
        Лако приостановился и вновь принялся озадаченно разглядывать Ар-Шарлахи.
        - Ох, скрываешь ты от меня что-то, - лениво упрекнул он. - Из-за двух кораблей и налёта на Ар-Мауру такую суматоху затевать не будут. Да ещё и именем государя!
        - Ну, тебе-то переиграть не поздно, - буркнул Ар-Шарлахи. - Если передумал, я не держу…
        Лако усмехнулся:
        - Обижаешь…
        Снова принял озабоченный вид, помолчал. Должно быть, у него была припасена не одна только эта новость.
        - Так что уходить надо в ночь… - кашлянув, повторил Лако. - А то завтра отсюда все брызнут врассыпную. Не у меня у одного в Зибре писаришко куплен…
        Досадливо скривился и почесал бровь. Видя его колебания, Ар-Шарлахи и Алият тревожно ждали, чем он ещё их обрадует.
        - Ну, в общем, так, - сказал Лако. - Там в кофейне народ собрался… Поговорить с тобой хотят, вина выпить…
        - Что за народ?
        - Н-ну… Народ свой, проверенный. Кто из Харвы, кто из Кимира… Я ж говорю: не у одного у меня в Зибре писаришка-то куплен… Словом, лишних не будет. Им-то ведь тоже не резон с войсками связываться. Потолковать хотят…
        Ар-Шарлахи с сомнением посмотрел на Алият. Та была не на шутку испугана. Кофейня - заведение чисто мужское. А уж что может отчинить подвыпивший и никем не останавливаемый Ар-Шарлахи, ей было даже как-то жутко представить.

* * *
        Когда на стёртом подошвами каменном крылечке печально известной кофейни «Чёрный кипарис» появился хозяин, толстый ленивый кимирец, и прицепил к наклонно торчащей жердинке ярко-голубой, словно из рассветного неба вырезанный лоскут (что означало: «желанные гости»), мостовая перед кофейней быстро опустела. Никому из обитателей Турклы не стоило объяснять, о каких именно гостях идёт речь в данном случае. Даже нищий в ослепительно-белых лохмотьях, маячивший неподалёку, счёл за лучшее убраться подальше к перекрестку, откуда, впрочем, продолжал искоса наблюдать за сбором желанных гостей. Каждого из них он угадывал с первого взгляда. Гость, прибывший последним и сопровождаемый Задирой Лако, был ему незнаком, а стало быть, не мог оказаться никем иным, кроме Шарлаха.
        Наблюдать за кофейней дальше было бессмысленно, да и опасно, поэтому нищий повернулся и заковылял по узорно вымощенной розово-серым гранитом улице к дому ростовщика Рейиза, не без корысти оповещавшего Зибру о здешних делах и содержавшего для этой цели довольно значительную шайку соглядатаев, в число которых входил и сам нищий.
        Завтра с почтовой каторгой в Зибру наверняка отправится послание о том, что главари (имена прилагаются) собрали совет в «Чёрном кипарисе», а стало быть, жди событий…
        В кофейне, однако, соблюдая приличия, к делу приступать не спешили. В чинном молчании неспешно выпили по чашке, потом потолковали о ветрах, о ценах на провиант, о девочках из Харвы, выставленных сегодня на Жёлтом рынке, и лишь после этого разговор как бы сам собою зашёл о том, ради чего все и собрались.
        - Времена трудные, чего там… - степенно говорил сухощавый сутуловатый главарь, слегка похожий на покойного Рийбру. - Так вроде бы оно и ничего, а посмотришь: трудные… Непростые… Улькар вот, говорят, указ написал, что грабежа больше нет. Спасибо ему… Кораблей у державы поубавилось: опять же нам вольготней… Зато торговлишкой теперь мало кто промышляет. Здесь ещё ладно, а вот к северу - пусто…
        - Мелких купцов, считай, не стало, - гулко кашлянув, басом примолвил другой, плотный, непомерно широкий, с массивной серебряной заколкой на плече в виде атакующего скорпиона. - Малые тени обнищали вконец, что с них возьмёшь!.. А купец побогаче в одиночку не ходит, в караваны сбивается, охрану нанимает… С одним-то корабликом разве караван разобьёшь!..
        Ар-Шарлахи молчал угрюмо, лишь изредка приподнимая нижний край повязки и прихлёбывая вино. Наверное, разумнее было бы взять кофе, но этого напитка он терпеть не мог с детства.
        - Купцы-то, видать, умнее нас, - с усмешкой обронил Лако. - Прав Орийза. По мелочи сейчас работать - с голоду помрёшь…
        - Да ещё эти кивающие молоты… - проворчал кто-то, должно быть сознательно уводя разговор в сторону. - Раньше про них и не слышал никто. А теперь только и разговоров: молоты, молоты… От Турклы до Ар-Нау полдня пути было, а теперь вон какой крюк давать приходится… из-за молотов этих… и нам, и купцам…
        - А своими глазами их кто-нибудь видел? - как бы невзначай спросил Ар-Шарлахи.
        Все на секунду замерли, потом взглянули пристально на Ар-Шарлахи и отрицательно качнули головами.
        - Так, может, никаких молотов и нет вовсе?
        Тут уже не взглянули, а просто уставились, и Ар-Шарлахи понял с испугом, что язык у него от вина помаленьку развязывается. Не к добру, ох не к добру…
        - Зря болтать не будут… - уклончиво проворчал сухощавый Орийза. - А насчёт купцов… В одиночку их сейчас - нет, не возьмёшь. Только караван на караван…
        - А уж войска из Зибры совсем некстати, - посетовал главарь с серебряным скорпионом на плече и многозначительно покосился на Ар-Шарлахи. - Как стемнеет, всем разом уходить придётся…
        - Вот вам и караван, - заметил Лако.
        Все замолчали, глядя на Ар-Шарлахи. Тому давно уже было не по себе. Он прекрасно понимал, куда клонят разбойнички.
        - Ну так как? - прямо спросил Орийза.
        - Что «как»? - У Ар-Шарлахи сел голос.
        - Как насчёт того, чтобы караван повести?
        Ар-Шарлахи провёл по лбу кончиками пальцев, смахивая капельки пота. Потянулся к серебряному кувшинчику, но сидящий рядом главарь предупредительно наполнил его чашку сам. Машинально поблагодарив соседа кивком, Ар-Шарлахи отвёл нижний край повязки и с остановившимися глазами принялся прихлёбывать вино. Остальные, с уважением на него глядя, ждали, когда он допьёт. Кажется, им даже понравились его неторопливость и обстоятельность.
        Вино кончилось. Ар-Шарлахи поставил чашку на расстеленную посреди ковра скатерть и оглядел сборище. В устремлённых на него глазах он прочёл такую решимость, что слово «нет» застряло у него в горле.
        - Ну… - сказал он, пытаясь потянуть время. - Я-то, допустим, согласен… А вдруг то, что я задумал, вам не подойдёт? А? Как тогда?
        - Тогда разбежимся, - глядя на него в упор, проговорил негромко сутулый Орийза. - Ты, главное, скажи, что задумал. А мы посмотрим…
        «Ну я тебе сейчас скажу!.. - озлившись, подумал Ар-Шарлахи. - Ты у меня сейчас посмотришь!..»
        - Налёт на Зибру, - медленно проговорил он, и настала тишина. Чья-то растопыренная пятерня застыла на полдороге к серебряному кувшинчику. Оторопелое молчание длилось секунд пять. Наконец разбойнички пошевелились, переглянулись в недоумении…
        - Это что? Шутка?
        - Нет, - сказал Ар-Шарлахи как можно более безразлично. Сердце ликующе взмывало и падало. Всё-таки он их испугал! Нужно быть идиотом, чтобы на такое согласиться…
        Орийза осторожно прочистил горло.
        - Да, это нам, пожалуй, не подходит… - проговорил он и вопросительно посмотрел на остальных.
        Остальные угрюмо молчали.

* * *
        - Идиоты!.. - Лако скрипнул зубами. - Прости, Шарлах, но я не думал, что они такие придурки!.. Ничего не поняли! Ничего!..
        Нервной рукой он расплескал вино по двум чашкам и разбавил водой. Перед походом напиваться не стоило. Свет, проникавший из трёх иллюминаторов в каюту караванного, понемногу иссякал. Вечерело.
        - Но ведь это же сумасшествие, - испуганно сказала Алият.
        Лако диковато на неё оглянулся, потом вдруг что-то, видно, вспомнил и смущённо покряхтел.
        - Хотя по правде… Знаешь… - нахмурясь и понизив голос, обратился он к Ар-Шарлахи. - Когда ты сказал про Зибру, я тоже было решил, что у тебя с головой не всё в порядке…
        Ар-Шарлахи сидел неподвижно. Лицо - каменное, глаза - надменные. Он был очень доволен собой.
        - А я и сейчас так думаю, - тихонько добавила Алият.
        Лако сверкнул на неё глазами через плечо.
        - Да пойми же ты, женщина! - яростно вскричал он. - Завтра весь флот Зибры уходит ловить Шарлаха, а сама Зибра остаётся голой!..
        - А гарнизон?
        - Да какой это гарнизон! Навалиться десятью кораблями - они все в щели забьются! Гарнизон… - Лако отвёл повязку, отхлебнул и поморщился. То ли вино было слишком разбавлено, то ли снова одолела досада. - Два корабля у нас, два у Орийзы… С остальными как раз девять корабликов и набегает. Обидно… Взяли бы не меньше миллиона золотом - и в Кимир!..
        - Миллион? - не поверила Алият.
        - А что ж ты думаешь? Всё жалованье войскам Пальмовой дороги идёт через Зибру! Идиоты, ах, идиоты… - Лако вздохнул и тоскливо взглянул на синее вечернее небо в иллюминаторе. - Ладно. Темнеет уже… За завтрашнюю стоянку заплачено?
        - Да.
        - Вот и отлично. Значит, снимемся неожиданно…
        Он закутался поплотнее в белоснежную ткань и ушёл к себе на «Белый скорпион». Оставшись наедине, Ар-Шарлахи и Алият долго молчали.
        - Одного не пойму, - с недоумением проговорил наконец Ар-Шарлахи. - Я ведь в кофейне старался выглядеть как можно лучше… А зачем? Мне же ведь не просто было надо от них отделаться, мне же ещё хотелось щелчка им в лоб отпустить! Странно… Ну ляпнул бы какую-нибудь глупость - и что бы изменилось?..
        - Ты и так её ляпнул.
        - Нет, не скажи! - решительно запротестовал Ар-Шарлахи. - Ты тоже не понимаешь… Налёт на Зибру - это благородное безумие! До такого бреда, знаешь, ещё не каждый додумается… Да, согласен! Сочтут сумасшедшим! Но не дураком же…
        Алият встала.
        - Пора, - сказала она. - Скоро совсем темно станет. Пойду людей по местам разведу… Какой хоть дорогой уходим - решил?
        - А!.. - Ар-Шарлахи слабо махнул рукой. - Пристраиваемся в хвост «Скорпиону» - и вперёд! Лако сказал, он тут все тропы знает…

* * *
        Ночью при свете ущербной луны на «Самуме» и на «Белом скорпионе» вынули тормозные клинья, и оба корабля, с тихим шипением давя песок огромными колёсами, двинулись на мускульной тяге к выходу из порта. Поймав лёгкий юго-восточный ветер, маленький караван вскинул паруса и, не скрываясь, взял курс на север. Вне всякого сомнения, за ними пристально наблюдали. Завтра в Зибру полетит по меньшей мере пяток доносов о том, что Шарлах, так, видимо, ни о чём и не договорившись с другими главарями, снял оба корабля с колодок и ночью ушёл к тени Ар-Кахирабы (она же Пьяная, она же Ничья).
        Уйдя за чёрный горизонт, корабли погасили огни и легли в поворот. Обогнув Турклу с востока, Лако осторожно двинулся, забирая всё круче к ветру, по пологим барханам, усеянным чёрной крупной галькой, облитой сбоку жёлтым маслом луны. Иногда казалось, что корабли катят по сияющей хрусткой брусчатке. Потом галечник кончился, скрип и треск под колёсами сменились привычным шелестом песка…
        Дело шло к полуночи, когда на «Белом скорпионе» внезапно отсигналили остановку и принялись убирать паруса. «Самум» повторил манёвр каторги, и корабли стали борт о борт.
        Ар-Шарлахи вышел на палубу. Ночь была знобяще холодной. Пустыня стремительно отдавала тепло. Нахохлившись, Ар-Шарлахи запахнул плащ поплотнее и приблизился к борту. Освещаемый ущербной луной, к «Самуму» со стороны «Белого скорпиона» неспешно шёл Лако. Миновав люк, поднялся по верёвочной лестнице на палубу.
        - Что там? - тихо спросил Ар-Шарлахи, вглядываясь в чешуйки лунного света на гребнях барханов.
        - Не туда смотришь, - недовольно сказал Лако. - Не проснулся, что ли, ещё?
        Он указал на север:
        - За нами идут… Все семеро.
        В кромешной тьме, там, где кончался песок и начинались звёзды, слоились обведённые по краешку луной косые, невидимые в ночи паруса. Разбойничий караван тянулся к югу той же тропой, и случайностью это быть никак не могло.
        - Что будем делать?
        - Ждать. Только людей на всякий случай поднять надо. Орийза, конечно, человек хороший, но в пустыне, знаешь, всякое бывает…
        Вплотную приближаться разбойнички не стали, но, как бы заверяя Шарлаха и Лако в мирных своих намерениях, остановили караван в отдалении. Ни один люк не открылся. На тронутый луной серый песок спустились по верёвочным лестницам и двинулись в направлении «Самума» и «Белого скорпиона» шесть человек. Главари. Шарлах и Лако последовали их примеру и, покинув палубу, пошли навстречу. При этом оба, правда, чуть помедлили, чтобы оказаться в итоге поближе к своим кораблям.
        - Тесна пустыня, - приветствовал Лако сутулого Орийзу, который, должно быть, и вёл караван.
        Тот ответил не сразу, подождал, когда подтянутся остальные, и лишь после этого проворчал со вздохом:
        - Тесна…
        - Я чувствую, о чём-то мы забыли переговорить в кофейне, - подбодрил его Лако.
        Не обращая на него внимания, Орийза повернулся к Ар-Шарлахи. Запустил руку под головную накидку и, не зная, как начать, поскрёб за ухом.
        - Словом, мы тут ещё потолковали, прикинули… - покряхтывая от неловкости, выговорил он. - Ты уж на нас не серчай… Ну, не сообразили сразу! Больно уж отчаянно у тебя всё это вышло… Короче, веди нас на Зибру. Согласны мы…
        Глава 16. Горький дым Зибры
        Порт горел. Пылали бараки и склады. Провиантом разбойнички запаслись ещё в Туркле и поэтому жгли припасы без сожаления. Судья Зибры досточтимый Ард-Нур не спешил доставить выкуп на корабли, и его следовало поторопить, не говоря уже о том, чтобы нагнать страху на жителей. Гасить пожар они даже и не пытались. Всё, что ещё можно было сделать, это сломать хижины между гаванью и городом, пока огонь не перекинулся на деревянные кварталы припортовой окраины.
        Бледный Ар-Шарлахи стоял у самой кромки борта и с отчаянием смотрел на огромное ревущее пламя. В задохнувшееся едким прозрачным дымом утреннее небо сыпался ливень золотых искр. За спиной возбуждённо переговаривались главари, но Ар-Шарлахи их не слышал. Он смотрел на дело своих рук… Нет, даже не так. На дело своего языка! Пьяного, болтливого языка!..
        В просеке между двумя рычащими рощами изжелта-розового пламени, заслоняясь от жара, показались какие-то люди. Три рикши и двое пеших, должно быть чиновники. В тележках круглились предметы, похожие на чёрные валуны. Кожаные мешки с золотом. Ну наконец-то!.. Выкуп…
        Спотыкаясь и вздымая туфлями песок, люди судьи Ард-Нура почти бежали к «Самуму», и трудно сказать, что подгоняло их больше: истекающее время или жар гудящего за спиной огня.
        На борт по верёвочной лесенке поднялся испуганный голорылый толстяк, с головы до ног перемазанный сажей. Край его халата дымился. Растерянно оглядел закутанных до глаз разбойников, не зная, к кому обратиться.
        Главари молчали, полагая, что переговоры будет вести Шарлах, но он, казалось, даже и не замечал топчущегося перед ним обгорелого толстяка. Наконец, удивлённо поглядывая на компаньона, вперёд выступил Лако. Заглянул за борт.
        - Это миллион? - недоверчиво спросил он, указывая на кожаные мешки.
        - Шестьсот тысяч, - сипло ответил несчастный чиновник и закашлялся. - Всё, что есть в казне… Остальное попробуем собрать с жителей, но… Дайте нам время…
        Лако вопросительно оглянулся. Ар-Шарлахи по-прежнему хранил угрюмое молчание.
        - Так, - решительно сказал Лако. - Мешки - на борт, а сам - жди. Надо посоветоваться…
        Главари вместе с Ар-Шарлахи торопливо спустились в каюту караванного и расселись кольцом на ковре.
        - Ну? - спросил Орийза, жаждуще выкатывая глаза.
        Ни слова не говоря, Ар-Шарлахи судорожно нашарил кувшинчик и чашку. Никому не предлагая, налил до краёв и, приподняв нижний край повязки, осушил тремя глотками. Разжал пальцы, и чашка боком упала на ковёр.
        - Делим эти шестьсот тысяч - и уходим, - сипло сказал он. - Пока не поздно…
        В каюте стало очень тихо. Рёв пламени и треск балок усилились настолько, что вполне могло показаться, будто занялся уже нос «Самума».
        - Что?! - еле слышно выдохнул Лако. - Шарлах! Опомнись! Они же просто тянут время! Пригрози им десантом!..
        - Да затребовать на борт судью - и всё! - возмущённо пробасил широкий, как валун, Мирго, даже во время дела не расставшийся с серебряным скорпионом на правом плече. - Прижечь ему пятки пару раз - вот вам и выкуп!
        - Да ты что?! - прохрипел страшно осунувшийся Орийза, подаваясь к Ар-Шарлахи. - Кто же такую удачу упускает?! Взять сполна выкуп, а потом ещё бросить десант!..
        «Сейчас меня убьют… - обречённо подумал Ар-Шарлахи. - Стало быть, заслужил…»
        - Хорошо… - безразлично выговорил он, почти не слыша собственного голоса. - Делайте, что хотите… высаживайте десант, прижигайте пятки, требуйте остаток выкупа… а я беру свою долю и ухожу…
        - Как уходишь? - закричал Лако, вскакивая на ноги. - Ты не можешь уйти! Ты нас сюда привёл!
        - Я вас сюда привёл, - с предсмертным равнодушием отвечал ему Ар-Шарлахи, - но с моими приказами вы не согласны… Я беру свою долю и ухожу…
        - Ты струсил? - осведомился Мирго с оскорбительной мягкостью в голосе.
        Ар-Шарлахи через силу поднял веки и посмотрел ему в глаза.
        - Да… - сказал он. - Я струсил…
        Главари были в замешательстве. Поведение Ар-Шарлахи их пугало, но слишком уж дразнил, завораживал соблазн неслыханной наживы.
        - Ладно, - бросил Лако. - Будь по-твоему. Бери свою долю и уходи. И заодно часть моей - в счёт «Белого скорпиона». Теперь он мой целиком!..
        Лако круто повернулся и вышел. За ним последовали остальные. Алият, с лицом, настолько бледным, что оно по цвету почти не отличалось от повязки, повернулась к Ар-Шарлахи, хотела что-то сказать, но лишь махнула рукой и тоже вышла. Слышно было, как она там, наверху, сердито командует, сколько мешков оставить, а сколько сгрузить. Ар-Шарлахи схватил кувшинчик и, сорвав повязку, выпил остатки вина прямо из горлышка. Снаружи выло пламя и страшно кричали люди. Не иначе Орийза приказал готовиться к десанту…

* * *
        «Самум» уже уходил прочь от Зибры под всеми парусами, когда Алият наконец вернулась в каюту караванного. Ар-Шарлахи сидел ссутулясь и вертел в пальцах пустую чашку, бессмысленно разглядывая ободок.
        - Люди недовольны, - сказала Алият.
        Ар-Шарлахи поднял голову и непонимающе посмотрел на вошедшую. Машинально поправил повязку.
        - Что?..
        - Люди недовольны, что ты не пустил их в десант.
        Некоторое время Ар-Шарлахи сидел неподвижно. Потом поднялся, пошатнувшись, и бешено уставился на Алият.
        - Недовольны? - каким-то не своим, пронзительным голосом вскрикнул он и вдруг, размахнувшись, что было сил метнул чашку в стену. Чашка разлетелась вдребезги, по переборкам и потолку коротко прошуршали черепки. - Кто недоволен?
        Оттолкнул Алият и ринулся в дверь, бормоча:
        - Резать вам не дали… Жечь вам не дали… Грабить… Недовольны…
        Увидев перед собой бледного неистового главаря, столпившиеся на палубе разбойнички шарахнулись, образовав вокруг него этакую подкову пустоты.
        - Кто недоволен? - всё тем же незнакомым пронзительным голосом выкрикнул Ар-Шарлахи. - Недовольных - не держу!.. В десант хотите? Сейчас пойдёте в десант!..
        - Пыль по левому стремени! - заорали с мачты. - Большая пыль!..
        Все резко повернули голову. В снастях свистел ветер, стонали подпружные балки, шипел песок.
        - Да верблюд меня забодай!.. - потрясённо выговорил кто-то.
        Слева по борту из-за горизонта вставала плотная песчаная туча. Вне всякого сомнения, к Зибре полным ходом приближался огромный караван - кораблей пятнадцать, не меньше.
        В украшенное тремя складками плечо Ар-Шарлахи больно впились чьи-то пальцы. Обернувшись, он увидел широко раскрытые тёмные глаза Алият.
        - Как ты… почувствовал?.. - не веря, спросила она.
        Ар-Шарлахи не ответил. Отвернулся и вновь зачарованно уставился на дымную пелену. Губы его беззвучно шевелились.
        - Ну всё… - выдохнул кто-то неподалёку. - Это же тот караван, что на Турклу шёл… С полдороги вернулись…
        - Как раз и накроют, - горестно откликнулся рослый разбойник с вывороченными красными веками. - Сходили, короче, в десант!.. Ловко мы оттуда…
        - Смотри, накличешь! - цыкнули на него. - Ловко! Вот заметят сейчас нашу пыль - и будет тебе ловко…
        - Пыль на хвосте! - словно в подтверждение этих последних слов, закричали с мачты.
        Ар-Шарлахи схватился за тугой канат и подался за борт, всматриваясь. Погоня? Не может быть… Всего один корабль и тоже идёт со стороны Зибры…
        Рядом нервно рассмеялась Алият.
        - Да это же «Белый скорпион»! - бросила она то ли с презрением, то ли с восторгом. - Передумал, значит, Лако! Вовремя, ничего не скажешь…

* * *
        Пыльное облако на горизонте уже смешалось с дымом пожара. Войска спешили на выручку Зибре, справедливо не обращая внимания на всякие мелочи, вроде улепётывающего «Самума». Главной задачей было накрыть разбойничий караван.
        Тем не менее Ар-Шарлахи гнал корабль до тех пор, пока дым Зибры не канул за горизонт. Лишь тогда он приказал убавить парусность и дал возможность «Белому скорпиону» догнать «Самум».
        Поравнявшись с двухмачтовиком, каторга отсигналила остановку, и Лако спрыгнул за борт. На этот раз, нимало не заботясь о достоинстве, он кинулся к «Самуму» бегом - спотыкаясь и вздымая песок.
        - Переиграем?.. - задыхаясь, бросил он сразу, как только оказался на палубе. В глазах его Ар-Шарлахи прочёл страх и уважение.
        - Что там? - сдавленно спросил он.
        Лако сморщился и с силой отёр лоб ладонью.
        - Плохо там, - с досадой бросил он. - Орийза повёл десант… Увязли, короче…
        Вновь хлопнули, напряглись паруса, палуба покачнулась. Корабли двинулись дальше - в пустыню.
        - А ты почему не остался?
        Лако, должно быть усмехаясь, щурился на зыбкий горизонт, где до сих пор мерещился дым горящего порта.
        - Да вспомнил вдруг, - признался он нехотя. - Орийза-то ведь никогда особым умом не отличался. А уж если монету ему показать!.. Нет, думаю, лучше я с тобой пойду, чем с ним останусь. Видишь вот, не ошибся…
        Он помолчал и вновь посмотрел исподлобья на Ар-Шарлахи.
        - Ну у тебя чутьё… Слушай, а может, ты колдун?
        - Государь издал указ, что колдовства не бывает, - буркнул Ар-Шарлахи.
        - По указу и разбоя не бывает. Как же ты всё-таки понял, что караван возвращается?
        Ар-Шарлахи пожал плечами:
        - Да ничего я не понял…
        - А почему тогда ушёл?
        «Так тебе всё и объясни…» - хмуро подумал Ар-Шарлахи.
        - Крови лишней не люблю, - сказал он сквозь зубы.
        - Лишней? - не понял Лако.
        Ар-Шарлахи невесело усмехнулся. Пора было переводить всё на шутку. Больно уж откровенный завязывался разговор.
        - Да старичок был один… - уклончиво сказал он. - Гоен его звали… Так вот он учил, что ничего лишнего в жизни быть не должно.
        - Ну да! - поморгав, возразил Лако. - А сам вон, я смотрю, вино пьёшь кувшин за кувшином… Тоже ведь лишнее.
        - Вино - не лишнее, - вздохнул Ар-Шарлахи. - Вино - это необходимость.
        Лако вежливо посмеялся, потом насупился, покашлял.
        - Да вот насчёт «Белого скорпиона»… - видимо испытывая сильную неловкость, сказал он. - Целиком я его сейчас всё равно не откуплю. Ты уж мне мою долю-то верни, а? А то мне тогда и с людьми расплатиться нечем будет…

* * *
        Оазисом это назвать было трудно. Тем не менее узловатые и словно вихляющиеся над самой землёй стволы были оперены чем-то вроде зыбкой узкой листвы. Места шли малознакомые, к юго-востоку от Зибры вообще старались не забираться: во-первых, колёса изломаешь, во-вторых, туземцы… Вдобавок солнце уже уходило за горизонт, на внезапно посиневшем небе вспыхнули вдруг неизвестно откуда взявшиеся здесь перистые облачка, и стало казаться, что кто-то вздул до самого зенита ярко-розовый пух.
        Не желая рисковать, на «Самуме» и «Белом скорпионе» убрали паруса, и маленький караван пополз на мускульной тяге по узкому песчаному рукаву, прорезающему дебри насквозь. Так, во всяком случае, утверждал Лако. На той стороне, по его же словам, снова начинались пески. Даже если назавтра в Зибре снарядят за ними погоню, вряд ли их караваны осмелятся проверить эту тропу.
        Внезапно «Белый скорпион», идущий впереди, нелепо задрал корму так, что задние колёса оторвались от песка. Надо полагать, мудрый проводник Лако въехал в какую-то подземную полость и посадил каторгу на брюхо.
        Ар-Шарлахи (он стоял в рубке «Самума», припав к амбразуре переднего обзора) выругался не хуже своего предшественника, досточтимого караванного Хаилзы.
        - Знаток!.. Все тропы на ощупь помнит!.. - Вне себя Ар-Шарлахи повернулся к штурвальным. - Правее возьми…
        «Самум» начал манёвр и вдруг, затрещав, накренился. Левое заднее колесо провалилось почти до оси.
        - Н-ну… - На этот раз у Ар-Шарлахи даже слов не хватило для возмущения. - Откуда здесь ямы? Песок же…
        Он кинулся к боковой амбразуре. Было ещё достаточно светло, чтобы ясно разглядеть торчащие из-под ушедшего по ступицу в песок огромного колеса концы каких-то жердей и обрывок циновки. Подземные полости, вне всякого сомнения, были делом человеческих рук.
        В полу откинулась прямоугольная крышка, и из люка выглянула встревоженная Алият.
        - Что случилось?
        - В ловчие ямы угодили, - озадаченно потирая переносицу, сообщил Ар-Шарлахи.
        - Что? - Алият поспешно выбралась из люка и тоже припала к боковой амбразуре. - Странно…
        - Что странно?
        - Ловчие ямы - для кораблей?
        - Ну, это вряд ли, - сказал Ар-Шарлахи. - Корабли сюда не заходят. Наверное, за полгода мы первые… Скорее уж, на джейранов копали…
        По наклонной палубе пробежали, потом послышались непонятный всхлип, звук падения, и кто-то истошно закричал:
        - Вниз! Все вниз!..
        - Да что они там?.. - с досадой сказал Ар-Шарлахи, делая шаг к двери, и в этот миг что-то тоненько свистнуло у виска.
        - Ложись! - падая на пол, пронзительно взвизгнула Алият.
        Один из рулевых уже присел на корточки. Второй медленно оползал по огромному штурвалу. Между бровью и глазом у него торчал тонкий, не длиннее мизинца шип.
        Судорожным движением Ар-Шарлахи опустил заслонку амбразуры, а спустя мгновение в толстое кимирское стекло клюнули одна за другой ещё две колючки, выпущенные, должно быть, с очень близкого расстояния. Сзади послышался негромкий сдвоенный стук - это опомнившиеся Алият и уцелевший рулевой заслонили две другие амбразуры.
        Ар-Шарлахи напряжённо всматривался в синеватый сумрак за толщей стекла, но не мог различить среди чёрных извивов узловатых развилистых стволов ничего, что хотя бы отдалённо напоминало человеческую фигуру. Ещё один шип ударился в заслонку, подобно злобному насекомому.
        - Верблюд упал, приехали… - с нервным смешком выговорил рулевой. - Они ж ведь нам теперь и высунуться не дадут!..
        - Плохо, что к ночи дело, - пробормотала Алият. - Говорят, они в темноте видят… Да потом ещё и подожгут, наверное… - Она обернулась к Ар-Шарлахи. - Ну что стоишь? Придумай что-нибудь! Потом ведь поздно будет…
        Некоторое время Ар-Шарлахи молчал. Потом сел, даже не потрудившись подобрать под себя ноги, уронил руки на колени, ссутулился.
        - Это нам за Зибру… - глухо выговорил он, не поднимая головы.
        Глава 17. Чёрный колдун
        Свет ущербной луны падал из узкой амбразуры, наискосок пересекая рубку смутно-белой полосой. Жечь огни из осторожности не решились. Слабый ночной ветер перебирал узкие листья в залёгших вокруг чёрных зарослях. Малейший шорох пугал, настораживал.
        - Как там Лако… - то ли спросила, то ли просто вздохнула Алият.
        Ар-Шарлахи поднялся и выглянул. Темно, да ещё и стекло мешает… Кажется, по кормовой рубке каторги кто-то шёл, пригнувшись. В жидком лунном свете обозначилась на секунду чёрная человеческая фигурка. Впрочем, нет… Должно быть, почудилось…
        - А может, и не подступятся, - тихо сказал Ар-Шарлахи, не то успокаивая Алият, не то самого себя. - Ямы-то ведь охотничьи… Не всем же племенем они, в конце-то концов, джейранов этих караулят!.. Ну сколько их может быть? Ну десять человек, ну от силы пятнадцать… Да и не нападут они без разрешения колдуна! А колдун на охоту не ходит…
        - И откуда ты всё это знаешь? - враждебно бросила Алият. - Тебя и этому в Харве учили?
        Ар-Шарлахи невольно улыбнулся:
        - Ну, не то чтобы учили… Но был там у нас такой Левве, правда его считали скорее колдуном, нежели мудрецом… Так вот он всерьёз занимался туземцами. Знал язык, заклинания, пытался даже мёртвых вызывать… Но это уже, конечно, тайком, так сказать, в кругу учеников…
        - И что… вызвал кого-нибудь? - недоверчиво спросила Алият.
        - Понятия не имею. Я был ученик Гоена. А с Левве только беседовал иногда, интересовался нганга…
        - Чем-чем?
        - Ну, этими самыми заклинаниями…
        - И научился? - Кажется, Алият была сильно обеспокоена.
        Ар-Шарлахи засмеялся:
        - Нет. Всё, что я вынес из бесед с премудрым Левве, это твёрдое убеждение, что никакого колдовства нет вообще. Так что здесь я вполне согласен с Улькаром…
        - Как это нет колдовства? - возмутилась Алият. - Да кого хочешь спроси!..
        Но спрашивать, однако, было некого, а кроме того, в следующий миг заросли огласились жутким воем. Оба кинулись к амбразурам, но по-прежнему ничего нового не увидели: серый песок и опылённые луной узловатые скорченные стволы. Вой оборвался так же внезапно, как и начался.
        - Ого… - испуганно понизив голос, проговорил Ар-Шарлахи. - Да нет, их там не десять-пятнадцать… Глоток сто, наверное, а?..
        - Смотри! - глухо сказала Алият.
        В дебрях один за другим вспыхивали факелы. Зарождаясь около большого огня (костра, надо полагать), они расползались в цепь, и цепь эта, несомненно, приближалась к оступившимся в ловчие ямы «Самуму» и «Белому скорпиону». Возник и пополз со всех сторон невнятный угрожающий гомон, смешивающийся в однообразное «нга-нга-нга-нга-нга…» Алият бросилась к противоположной амбразуре.
        - И там то же самое!..
        - Понятно… - сдавленно выговорил Ар-Шарлахи. - Поджигать идут…
        Постоял, решаясь, потом приоткрыл заслонку и звучно нараспев произнёс, почти выкрикнул:
        - Нганга ондонго!
        Закрыл поспешно и снова припал к стеклу. Неужели не сработает? Левве говорил, что однажды остановил так целое племя… Кажется… Да! Цепь огней заколебалась. Гомон смолк. Ещё несколько секунд прошло в напряжённом ожидании. Факелы горели, не приближаясь.
        Снизу забарабанили в крышку люка. Алият (выяснилось, что она стояла на крышке) сделала шаг в сторону и, нагнувшись, рванула кольцо.
        - А ну-ка тихо! - прошипела она отшатнувшемуся Айче. - Быть при оружии и ждать приказа. Всё!
        Рискуя лишить Айчу сознания, захлопнула люк и, медленно выпрямившись, повернулась к Ар-Шарлахи.
        - Теперь понимаю… - еле слышно сказала она. Попятилась и задела штурвал. - Вот теперь я всё понимаю… Прав был Лако…
        Ар-Шарлахи, не слушая, высматривал что-то сквозь толстое стекло заслонки.
        - Нет, это ненадолго… - с отчаянием бросил он. - Сейчас приведут колдуна и пойдут снова… Продержаться бы до утра…
        Он оглянулся и увидел глаза Алият. Она стояла у амбразуры, и полоса лунного света теперь пересекала её лицо наискосок.
        - Ты что?.. - Ар-Шарлахи шагнул к Алият, и она вжалась спиной в переборку. Он остановился, всё понял - и засмеялся. Смех, правда, вышел невесёлый.
        - Вот, наверное, и Левве так… - сказал он, жалко кривя рот. - Когда его пришли убивать… сразу после указа… Наверное, он тоже пытался отогнать толпу этими своими заклинаниями… И вероятно, с тем же успехом…
        Прошло уже довольно много времени. Цепь факелов по-прежнему держалась в отдалении. Отдельные огни гасли, выгорая. Снова приоткрылся люк.
        - Там вроде по борту что-то прошуршало, - сипло сообщил Айча. - Проверь, на палубу никто не взобрался?..
        Впрочем, можно было уже и не проверять. Все трое отчётливо услышали в тишине позвякивание металла и шлёпанье босых ног.
        - Кто говорит нганга? - прозвучал снаружи гнусавый и какой-то даже нечеловеческий голосок. Слова он выговаривал странно - словно на вдохе, а не на выдохе.
        - Я… - хрипло отозвался Ар-Шарлахи.
        Снаружи помолчали. Потом странный голос раздался снова:
        - Выйди, кто говорит.
        Трое переглянулись. В рубке было темно, поэтому Ар-Шарлахи не видел выражения лиц Айчи и Алият. Сделал шаг к дверце, ведущей на палубу, и почувствовал повыше локтя знакомую сильную хватку маленьких пальцев.
        - Надо идти… - как можно тише выдохнул он. - Может, договорюсь…
        Пальцы, помедлив, разжались. Ар-Шарлахи приоткрыл дверцу и, шагнув наружу, тут же её захлопнул. За спиной немедленно лязгнул лёгкий стальной засов.
        Перед Ар-Шарлахи на осветлённой луной палубе стояла гладкая, словно выточенная из чёрного гранита, тщедушная человеческая фигурка. Тонкие запястья были украшены браслетами из золотой проволоки, на узкой впалой груди раскинулись полукружьями нанизанные на кожаные шнуры кусочки металла, какие-то клыки, просверлённые камушки и даже черепа мелких ящерок. От пояса до колен простиралась столь же сложно устроенная юбка из полосок шкур, древесной коры и кожаных плетёных ремешков.
        Ар-Шарлахи взглянул в лицо незнакомцу и вздрогнул, увидев ощеренную деревянную маску, очень похожую на ту, что когда-то показывал ему в своё время премудрый Левве.

* * *
        Неяркие трепещущие отсветы небольшого костра выхватывали из мрака резные свирепые морды идолов, и казалось, что жестокие деревянные боги гримасничают и перемигиваются. Должно быть, издалека пришлось тащить сюда низкорослым чёрным туземцам толстенные эти столбы. Здесь-то ведь ни единого прямого ствола не сыщешь… Стало быть, не зря матери в тени Ар-Шарлахи (да и везде, наверное) пугали детей, что, если будешь гулять допоздна, попадёшься чёрным колдунам, ворующим лес в безлунные ночи. Сколько раз, помнится, Ар-Шарлахи из озорства забирался вечером в самую чащу и, зловеще ухая, принимался ломать подобранные с земли сухие сучья. И малышня с визгом летела в селение.
        Не одну, должно быть, жизнь пожрал любой из этих идолов ещё в ту пору, когда был деревом. Ар-Шарлахи представил себе туземцев, бесшумно крадущихся в полной темноте к указанному колдуном стволу. Опасное дело… Заметит кто-нибудь из жителей тени - тут же поднимет тревогу. Если успеет, конечно… А ведь люди в самом деле иногда пропадали…
        - Так ты знал Левве? - тихо спросил Ар-Шарлахи.
        Неподвижное лицо Мбанга, всё покрытое страшными в своей правильности шрамами, не слишком отличалось от скинутой им маски. Та же резьба, только не по дереву, а по живому…
        - Нет, - всхлипнул на вдохе жуткий ночной голосок. - Его знал Н’Гонба. Он дал ему маску, чтобы его не убивали.
        - Не помогла ему маска, - сказал Ар-Шарлахи. - Когда был… - Тут он усомнился, знает ли Мбанга слово «мятеж», и решил построить фразу попроще и поподробнее. - Когда большие белые люди стали убивать друг друга, Левве тоже убили. Убили за колдовство.
        Ему показалось, что Мбанга усмехнулся, но, скорее всего, причиной были всё те же отсветы костра, словно ощупывавшие шрамы на неподвижном чёрном лице колдуна.
        - Либи… - Так он произносил имя Левве. - Либи не мог колдовать. Чтобы колдовать, надо быть чёрным. Надо уметь говорить в себя. Надо всегда жить в пустыне, а не спускаться с гор. Надо много знать и иметь шрамы на лице. - Колдун помолчал и повторил: - Либи не мог колдовать.
        - Да, - сказал Ар-Шарлахи. - Колдовать он не мог. Но другие думали, что может. А ещё его не любили за то, что он считал вас людьми, а не животными.
        - Либи был добрый человек, - равнодушно прошелестел Мбанга. - Но он очень мало знал. Он думал, что животные хуже людей.
        Ар-Шарлахи несколько опешил. Честно говоря, он просто хотел польстить чёрному народцу. Последние слова колдуна озадачили его и отчасти даже испугали.
        - Если ты не встречался с Левве, - проговорил он наконец, - как ты выучил наш язык?
        Чёрный колдун, по обыкновению, ответил не сразу.
        - Я позволил поймать себя. И служил большим белым людям очень долго.
        - Зачем?
        - Хотел знать.
        - Знать наш язык?
        - Нет. Другое.
        - Узнал? - спросил Ар-Шарлахи, стараясь подладиться под неторопливую отрывистую речь туземца.
        - Нет, - прошелестел Мбанга. - Тогда - нет. Теперь - знаю.
        Всхлипывающий шёпот колдуна прозвучал довольно зловеще, и Ар-Шарлахи с содроганием обвёл глазами жестоко ухмыляющиеся морды идолов. Беседа вроде бы шла самая мирная, но это ведь туземец! Может быть, у них так принято: сначала поговорить по душам, а потом уже - в жертву?.. Вновь чувствуя озноб, Ар-Шарлахи закутался в плащ, так и не разрешив себе скосить глаз туда, где должны были чернеть над зарослями громады «Самума» и «Белого скорпиона». Во всяком случае, шума оттуда не доносилось ни малейшего, и Ар-Шарлахи немного успокоился.
        Ему очень хотелось спросить, о чём же именно узнал недавно Мбанга, но теперь он боялся оскорбить колдуна прямым вопросом.
        - Ты долго служил большим белым людям, - осторожно начал издалека Ар-Шарлахи. - Ты хотел знать. Но не узнал. А сейчас знаешь… Как тебе это удалось?
        - Ты хотел спросить не об этом.
        Ар-Шарлахи вздрогнул.
        - Да, - сказал он. - Ты прав. Я хотел спросить о самом знании.
        Колдун еле заметно кивнул. Первое человеческое движение. Хотя оно, возможно, и было человеческим - Мбанга мог перенять его у своих давних хозяев.
        - Ты тоже добрый человек. Ты похож на Либи. Но я рад сказать тебе то, что сейчас скажу. Думай, что я говорю это не тебе, а всем людям, пришедшим с гор.
        Голос, похожий на вздохи ветра, смолк, но потом зазвучал снова:
        - Вы пришли с гор и прогнали нас отовсюду. Но теперь пришли другие и прогонят вас.
        - Другие?
        Колдун молчал.
        - Какие другие?
        - Они похожи на вас, - помедлив, отозвался он. - И они уже начинают вас прогонять отовсюду.
        Ар-Шарлахи моргал.
        - Я не понимаю, о ком ты говоришь, - сказал он наконец. - Нас никто не прогоняет.
        Вывороченные серые губы шевельнулись в подобии улыбки.
        - У вас всё меньше кораблей. Вы всё реже выходите на них в пустыню. Вас самих всё меньше и меньше.
        - Да нет же! - обескураженно промолвил Ар-Шарлахи. - Ты… - Он чуть было не сказал: «Ты ничего не понял», но вовремя прикусил повязку. Колдуну таких слов говорить не следовало. - Просто была война. Убивали людей, жгли корабли. Но это делали мы сами, понимаешь?
        - Вы так думаете. Копьё тоже думает, что оно колет. Но колет не копьё, а рука.
        Ар-Шарлахи чуть не рассмеялся, но потом вспомнил вдруг Харву, вышедшую на улицы с какими-то странными нездешними товарами в руках, обнищавшие тени, полупустые рыночные площади, чёрные скелеты кораблей на раскалённом красноватом щебне плато Папалан…
        - Ты хочешь сказать… что пришли эти самые другие и… подстроили войну?.. - Он огляделся, словно беря деревянных идолов в свидетели, что такого быть не может. - Но тогда где они? Почему их не видно?
        - Чтобы увидеть, нужно смотреть, - последовал загадочный ответ.
        - Ну… хорошо… - вконец растерявшись, сказал Ар-Шарлахи. - Я… постараюсь… Но скажи хотя бы, где смотреть?
        На этот раз колдун молчал особенно долго. Нехотя разомкнулись вывороченные губы.
        - Там, где кланяется сталь.
        Ар-Шарлахи невольно просунул руку под головную накидку и прижал кончики пальцев к бьющемуся виску.
        - Что это значит?
        Колдун молчал.
        - Кланяется сталь… - в недоумении повторил Ар-Шарлахи. - Хорошо, а как добраться туда, где она… кланяется?..
        - Идти отсюда всю ночь по звезде Н’Гоба. Вы называете её Альк-Ганеб.
        Ар-Шарлахи наморщил лоб, соображая.
        - Это где-то между Турклой и Ар-Нау?.. Но там же, говорят, кивающие молоты… - Он осёкся и уставился на колдуна, внезапно сообразив, что именно о кивающих молотах и ведётся речь. - А ты сам хоть раз это видел?
        - Да. Те, кому кланяется сталь, нас не трогают.
        - А нас?
        - Вас они жгут, - равнодушно прикрыв веки, на вдохе шепнул колдун. - Но не всегда… - Вновь открыл чёрные с сияющими белками глаза, и Ар-Шарлахи показалось, что Мбанга смотрит на него с детским любопытством. - Ты пойдёшь туда?
        - Не знаю… - в замешательстве сказал Ар-Шарлахи и вдруг понял, что означает для него и для всех остальных последняя фраза колдуна. - Так ты нас отпускаешь?
        - Да. Ты пойдёшь и скажешь большим белым людям: пришли другие, и они вас прогонят.

* * *
        Весь остаток ночи вокруг «Самума» и «Белого скорпиона» пылали костры и факелы. Однако к туземцам они уже не имели никакого отношения. Вообще такое чувство, что заросли справа и слева были теперь совершенно безлюдны. В неровном красноватом свете команды с бранью и надсадными криками освобождали увязшие в песке корабли. «Самум» относительно быстро выехал, выправляя крен, по прокопанной для левого колеса наклонной колее, а вот с севшим на брюхо «Белым скорпионом» пришлось повозиться…
        Командир зеркальщиков Илийза ползком выволок тяжеленный мешок по оползающему склону и, вытряхнув неподалёку от костра, обессиленно повалился на песок.
        - Берегись! - полоснул откуда-то из красноватой трепещущей полутьмы голос Лако.
        Не поднимаясь, Илийза повернул голову. Из-под днища каторги метнулись розоватые балахоны, а в следующий миг «Скорпион» дрогнул и с тяжким мощным вздохом осел почти на локоть.
        - Все целы?..
        Песок справа от Илийзы шевельнулся - это рядом с ним упал задохнувшийся Айча.
        - Чуть не придавило, - возбуждённо сообщил он. - Мешок так под днищем и остался… Ну ничего… Зато задние колёса на ходу. Дальше - проще…
        Из зарослей, увязая при каждом шаге, выбрался молоденький большеглазый разбойничек с охапкой тяжёлых извилистых сучьев. Сбросил с глухим дробным стуком ношу и тоже присел к костерку.
        - А мы уж думали, тебя там чёрненькие зажарили, - уязвил Айча.
        Разбойничек вздрогнул и оглянулся на переплетения узловатых стволов.
        - Не… - сказал он. - Никого там нет. Пусто…
        Взял одну дровину и попробовал сломать о колено, в результате чего повалился на спину, но дровину так и не сломал.
        - Камушек бы сюда, - озабоченно проговорил он, озираясь. - Вот ведь подлое дерево, а? Рубить бесполезно - только ломать… А об камушек - милое дело…
        - Зато горит жарко, - заметил Илийза и повернулся к Айче. - Я смотрю, что-то Шарлаха не видно…
        Тот нахмурился.
        - Спит, - недовольно сказал он. - Опрокинул две чашки подряд и велел, чтоб к утру разбудили.
        - Слушай… Тут болтают, будто он что-то такое по-ихнему пролопотал - и все чёрные врассыпную… Правда, что ли?
        - Сам слышал, - буркнул Айча. - Чего удивляться-то? Зря, что ли, полночи с колдуном бродил!..
        - Да-а… - протянул Илийза. - Ну тогда ясно… Кувшин за кувшином пьёт, а щит навести - и рука не дрогнет… И в Зибре тоже… Как он тогда угадал, что караван возвращается?
        Оба тревожно замолчали. Рядом кряхтел над неподатливым суком упорный разбойничек.
        - Связались, короче… - сказал он с тоской, прекратив на минуту борьбу с дровиной. - Нашли главаря…
        - Не нравится, что ли?
        - Ну так ведь… колдун же…
        Илийза ухмыльнулся.
        - Ну и чем ты, дурак, недоволен? - сказал он. - Радоваться надо…
        Глава 18. Гостеприимная Туркла
        К утру оба судна выползли по песчаному рукаву из зарослей и подняли паруса. Восстало злобное розовое солнце. Пора было будить Ар-Шарлахи и докладывать обстановку. Собственно, доклад заключался в двух словах: выбрались, потерь нет, идём в Турклу.
        - Как в Турклу? - не понял он спросонья. - Почему опять в Турклу?
        - С добычей только туда, - несколько удивлённый таким вопросом, объяснил Лако. - В Пьяную тень нам вроде теперь заходить не пристало…
        - Люди при деньгах, - добавила Алият без особой радости. - Желают развлечься… Сейчас их ни на какое дело вести не стоит. Спят и видят Турклу.
        - Люди?.. - через зевок спросил Ар-Шарлахи и протёр глаза. - А ты им скажи: если будут перечить, я на них, варанов, заклятие наложу… Я его вчера всю ночь с колдуном разучивал…
        Шутка не удалась. Лако и Алият разом окаменели. Выражение их глаз сильно обеспокоило, почти испугало Ар-Шарлахи.
        - Да вы что? - заорал он, вскакивая. - Умом повредились оба?.. Тоже мне, нашли колдуна!..
        Сердито ворча, он принял утренние полчашки и развернул карту. Долго водил пальцем по пергаменту, ища лазейку на север.
        - Да, - расстроенно признал он наконец. - Турклы нам не миновать, совсем рядом проходим… Это, получается, ещё несколько дней потеряно…
        Последняя фраза произнесена была довольно жалобным тоном и обращена исключительно к Алият. Лако тут же насторожился и, естественно, заподозрил, что главарь и его подруга тайно вынашивают какие-то свои планы. Собственно, так оно и было. Но не объяснять же ему, в самом деле, что оба намерены подняться к Пальмовой дороге и найти там Шарлаха! В лучшем случае Лако бы обиделся, приняв это за глупую шутку.
        Над пустыней играли миражи. По левому стремени зазеленел оазис, которого в этих краях отродясь не было. Потом канул.
        К полудню верховые прокричали с мачт о большой пыли, возникшей по правому плечу. Песчаная туча наползала с юга и, стало быть, вряд ли была поднята колёсами боевых кораблей. Скорее всего, это шли купцы из Турклы, как в конце концов и оказалось.
        При виде «Самума» и «Белого скорпиона», успевших печально прославиться в этих краях, купеческий караван отважно засверкал щитами и лезвиями копий. Однако песчаные хищники на этот раз были сыты и настроены вполне миролюбиво. Да и стоило ли ради трёх торгашей рисковать добычей, захваченной в Зибре!..
        Оба каравана приостановились. Ар-Шарлахи и Лако поднялись на борт торгового корабля, где выпили с купцами и начальником охраны по чашке вина (после чего по закону пустыни ни о каком нападении речи уже быть не могло), и спросили, что нового в Туркле.
        Тут и выяснились, почему посланные Зиброй войска вернулись вчера с полдороги. Оказывается, оба погонщика Турклы, обеспокоенные столь неслыханным вмешательством Харвы в их дела, послали навстречу боевым кораблям почтовую каторгу с длинным свитком угроз и условий. Если оба идущих из Зибры каравана, говорилось там, немедленно не повернут назад, Туркла, во-первых, встретит их с оружием в руках, во-вторых, разорвёт все договоры с Харвой и, в-третьих, призовёт на помощь Кимир. Ясно было, что погонщики не на шутку раздражены, и командующий караванами счёл за лучшее возвратиться в Зибру, которую, к изумлению своему, нашёл осаждённой…

* * *
        - Маленький какой-то караван, - заметил Ар-Шарлахи, когда они уже шли, увязая в пышущем песке, к своим кораблям. Солнце рушилось на голову и на плечи с тяжестью раскалённого молота.
        - Обычный, - отозвался Лако. - Три-четыре судна, больше собирать и не стоит, а то на одной охране разоришься… Наши-то ведь в Туркле тоже не дураки: если купцы сразу несколько шаек нанимают, значит есть что охранять. Ну и тут же цену поднимают…
        Ар-Шарлахи подумал и хмыкнул:
        - Да много ли на трёх корабликах перевезёшь товара? Себе в убыток, получается…
        - Ну это ты брось! - решительно сказал Лако. - В убыток! Да они в Харве покруче наших цены ломят… Так что за купцов не беспокойся.
        Ар-Шарлахи бросил на него странный взгляд искоса и дальше шёл молча, в каком-то, видать, тревожном раздумье.
        - Вот ведь как всё получается… - проговорил он, когда они остановились между «Самумом» и «Белым скорпионом». - Харва не знает, куда деть свои шелка, Кимир не может сбыть стекло, Пальмовая дорога чуть ли не молит, чтобы у них купили провиант… Слушай, а ведь торговля-то и вправду умирает.
        Лако испытывающе взглянул на главаря, пытаясь понять, куда тот клонит. Так и не понял.
        - На наш век хватит… - проворчал он наконец. - Ладно… Пойду к себе, на «Скорпион». А то я там уже и бывать перестал…
        Ар-Шарлахи недовольно посмотрел ему вслед и двинулся к «Самуму». Несомненно, Лако был куда умнее, нежели остальные главари, и уж тем более умнее простых разбойничков. Но даже с ним Ар-Шарлахи не мог поделиться мыслями, одолевавшими его после ночного разговора с чёрным колдуном Мбангой. С Алият тоже не потолкуешь - решит, что опять выпил и несёт вздор… Уже подходя к розовому с позолотой борту «Самума», Ар-Шарлахи поймал себя на том, что стыдливо посмеивается. Неловко признаться, но ему вновь захотелось присесть у костерка в окружении деревянных идолов и продолжить беседу. Получалось, что, кроме колдуна, в этом мире и поговорить не с кем…
        И всё же, поднявшись на борт, Ар-Шарлахи не удержался.
        - Слушай… - вполне серьёзно обратился он к Алият, когда та заглянула к нему в каюту доложить о чём-то, по его мнению совершенно несущественном. - А ведь для того, чтобы удушить и Харву, и Кимир, и Турклу… с ними даже воевать не стоит. Достаточно пересечь торговые пути. Смотри сама: каждый замыкается сам в себе и потихоньку издыхает…
        Как он и ожидал, Алият первым делом подозрительно взглянула на чашку и кувшинчик.
        - Зачем? - хмуро спросила она. - И кому это надо?
        - Зачем - это уже другой вопрос. А кому это надо - и вовсе третий… - Машинально Ар-Шарлахи налил вина, потом взглянул на Алият и поспешно разбавил водой. - Понимаешь, какое дело… Странный разговор у меня вышел с колдуном…
        Про колдуна Ар-Шарлахи ввернул нарочно, в надежде на то, что Алият встревожится и начнёт слушать внимательней.
        - Что ты слышала про кивающие молоты? - спросил он.
        Алият помялась и села на коврик. Ей явно было не по себе.
        - А почему ты спрашиваешь? - сердито сказала она. - Ты же в Харве учился, должен знать…
        - В Харве? - Ар-Шарлахи засмеялся, потом снова стал серьёзен. Пригубил им же самим разведённого вина и досадливо сморщил нос. Всё-таки разбавлять - только портить. - Так вот, - продолжил он. - В Харве, чтобы ты знала, в моё время даже заговорить про кивающие молоты с каким-нибудь мудрецом считалось диким неприличием. Тогда все полагали, что это просто суеверие, выдумка невежественных людей…
        - Как же выдумка? - возразила Алият. - Я про кивающие молоты с детства слышу…
        - Вот! - Ар-Шарлахи поднял палец и сделал таинственные глаза. - Вот именно!.. А я впервые услышал, когда мне было лет четырнадцать-шестнадцать… Тебе сейчас сколько?
        - Двадцать два, - нехотя сказала Алият.
        - А мне двадцать девять… То есть знаешь, что получается? Что кивающие молоты появились совсем недавно.
        - Ну и что?
        - Да нет, ничего… - Ар-Шарлахи вздохнул. - Просто колдун утверждает, что молоты эти кланяются тем, кто нас уничтожит.
        - Ну это не он один говорит, - заметила Алият. - Я это часто слышала.
        - От кого?
        Она пожала плечами:
        - Да мало ли…
        Оба замолчали. Алият недовольно поглядывала на Ар-Шарлахи, ожидая, когда он прекратит этот странный и ни к чему не ведущий разговор.
        - Слушай, - сказал он и задумчиво постриг зубами нижнюю губу. - А кто-нибудь эти молоты видел? Хоть в миражах…
        - В миражах?.. Шарлах, говорит, видел… А может, врёт. Не знаю.
        - Ну и как они выглядят?
        Алият нахмурилась.
        - Н-ну… Он говорил, огромный такой молот… весь из железа… а может, из стали. Блестит, в общем. Посередине рукоятки - подставка. Ну вот на ней он и качается - вверх-вниз… Да! Ещё он говорил, что голова у молота округлая…
        - А люди? - жадно спросил Ар-Шарлахи.
        - Нет, про людей он ничего не рассказывал.
        - Ну и чем же они так опасны, эти молоты?
        - Откуда я знаю! - вспылила Алият. - А море чем опасно?
        Ар-Шарлахи озадаченно почесал вздёрнутую бровь:
        - Да, действительно…
        - Слушай, я пойду! - Алият встала. - Скоро уже Туркла покажется…

* * *
        На этот раз прибытие Шарлаха в Турклу стало событием. С разбойниками - как с полководцами: крутится, бывало, на глазах у всех молоденький погонщик, о котором не знаешь что сказать, а потом вдруг несколько блестящих побед подряд - и вот он уже караванный, и имя его не сходит с языка.
        Слух о налёте на Зибру ошеломил даже ко всему привычных обитателей Турклы. Когда же стали известны подробности, город загудел. В кофейнях и на рынках спорили до ругани о том, что же именно спасло Шарлаха: удача или колдовство? Разбойничков с «Самума» и «Белого скорпиона» приветствовали на улицах, зазывали на кувшин вина - и выспрашивали, выспрашивали, выспрашивали… История с нападением чёрных дикарей на разбойничий караван тут же обросла устрашающими подробностями, и за Шарлахом в Туркле прочно утвердилась репутация колдуна. Не зря же он, в конце концов, перед самым походом на Зибру продал через перекупщика почтовую каторгу самому себе! От этого поступка всех оторопь брала, настолько он был непонятен… Хотя, следует заметить, что почти всех знаменитых разбойников (того же Анарби, например) молва всегда представляла именно колдунами и непременно заговорёнными. Так что ничего удивительного…
        Сам Ар-Шарлахи, признаться, был сильно напуган своей внезапной славой. Кроме того, из Зибры снова поползли тревожные вести. Там со дня на день ждали гнева государя и ломали головы, что делать с тем, кто командовал караваном: то ли подвергнуть опале за возвращение без приказа, то ли осыпать почестями за спасение города от разбойников. Ясно было одно: Харва этого дела так просто не оставит…
        Сразу после прибытия, вечером, на борт «Самума» пожаловал служитель и объявил, что завтра утром левый погонщик Турклы Аилша надеется видеть Шарлаха у себя во дворце. Честь, конечно, была неслыханная, но, зная свой не в меру проворный язык, Ар-Шарлахи идти один не решился и поставил условие, что прихватит с собой двух верных людей, от которых у него нет секретов. Разумеется, он бы предпочёл, чтобы сопровождала его только Алият, но обижать Лако тоже не следовало.
        К ночи служитель принёс ответ, что Аилша не возражает, и утром все трое двинулись к небольшому ажурному дворцу, изукрашенному резьбой до полного исчезновения стен. Ровных поверхностей здание не имело.
        Левый погонщик Аилша с виду был лукав, тщедушен и, подобно всем состоятельным гражданам Турклы, предпочитал просторные пышные кимирские одеяния. Белой, по традиции, была одна лишь повязка, прикрывающая лицо. Смешливо вздёрнутые брови, вечно сморщенный лоб и глаза, похожие на два чёрных круглых камушка. Погонщик восседал на подушках в центре чёрно-алого ковра, служащего оправой рыжевато-серому куску кошмы, свалянному из подшёрстка верблюда по имени Зибра. Корявый, оправленный в золото посох, знак власти погонщика, Аилша держал на коленях.
        Подали вино. Гости пригубили его без боязни. В отличие от судьи, досточтимого Ар-Мауры, левый погонщик Аилша никогда не учился в Харве. В Кимире же травить врага вином было не принято. В Кимире было принято душить, колоть - всё, что угодно, только не травить. Такой способ расправы считался подлостью.
        Обменялись любезностями, причём вежливый хозяин ни разу не назвал налёт налётом, а добычу добычей. Он предпочитал куда более красивые слова «подвиг» и «награда за подвиги», произнося их, впрочем, с мягкой иронией.
        - Однако, не скрою, - продолжал он, воздав должное доблести Шарлаха, и на морщинистом его челе отразилась некая скорбь, - что ваши деяния вызвали восторг далеко не у всех. Судья Зибры досточтимый Ард-Нур (кстати, мой старый друг) сообщает, что государь уже вынес решение по этому поводу. Харва намерена подтвердить все наши привилегии. Но при этом она ставит нам довольно жёсткое условие, а именно: выдать Шарлаха.
        Погонщик сделал паузу. Стало слышно, как шуршит колеблемая ветерком шёлковая занавеска на забранном узорной решёткой окне.
        - Меня одного? - хмуро спросил Ар-Шарлахи.
        - Да. И это весьма удивительно. Обычно требуют выдать всех… э-э… смельчаков.
        - То есть решение ещё не поступило? - уточнил Лако.
        - Нет. Но пергамент уже в Зибре. Конечно, досточтимый Ард-Нур, понимая моё щекотливое положение, отправит его сюда по старой дружбе не сразу, но и особо медлить ему тоже нельзя.
        Левый погонщик Аилша с ласковым сочувствием оглядел угрюмо молчащих гостей.
        - Не выполнить требования государя мы не можем, - мягко продолжал он. - Но и выполнить - тоже. Если Туркла хотя бы один-единственный раз выдаст кого-либо властям, это покроет её вечным позором. Многие будут просто опасаться заходить в наш порт. Я, разумеется, имею в виду первый порт…
        - А как же Анарби? - спросил Ар-Шарлахи. - В песнях поётся, что его схватили именно в Туркле…
        Аилша небрежно шевельнул насмешливо изогнутыми бровями.
        - Ну, если мы будем верить песням, - молвил он, - то мы вряд ли доберёмся до истины… Анарби схватили на выходе из порта, то есть за пределами города. В ту пору я был ещё мальчишкой… Так вот, как мне рассказывали, он просто протянул время и пустился в бега, когда уже было поздно. Уверен, что тогдашние погонщики предупредили его точно так же, как я теперь предупреждаю вас.
        - Сколько ты нам даёшь на то, чтобы убраться из Турклы? - прямо спросила Алият.
        Левый погонщик Аилша задумался на секунду:
        - Почтовая каторга, скорее всего, придёт завтра к полудню. Стало быть, самое позднее, вы должны отбыть либо сегодня в ночь, либо завтра на рассвете…
        Глава 19. Пьяный корабль
        - А ловко ты ввернул насчёт Анарби, - заметил Лако, когда, выйдя из ажурного дворца, они двинулись по гранитной, дугами выложенной брусчатке к порту. - Какая разница: выдали они его или просто поздно сказали о погоне!.. Как бы вот только они и нас точно так же не подвели…
        - Людей собрать до вечера успеем? - озабоченно спросила Алият, ни к кому отдельно не обращаясь. - Пьяные же все наверняка… Их ведь, пока последний улькар не пропьют, ничем не остановишь..
        - Да надо бы остановить… - проворчал Лако.
        Ар-Шарлахи шёл молча.
        На углу перед кофейней прямо на мостовой под заплетённым виноградными лозами навесом были расстелены коврики, а на них брошены подушки. Птичьими глоткaми смакуя горячий кофе, там расположились человек десять. Впрочем, нет… Кофе уже никто не смаковал. Перед кофейней разгоралась ожесточённая ссора, грозящая перейти в драку. Слышно было, как кто-то с риском для жизни назвал собеседника употреблённым четырьмя верблюдами.
        - Посмотри-ка, наших там нет? - очнувшись, забеспокоился Ар-Шарлахи.
        - Ну как же нет! - усмехнулась Алият. - Вон Горха буянит.
        Огромный разбойник с вывороченными красными веками уже приподнимался с коврика, явно намереваясь причинить кому-нибудь увечье.
        - Ты мне про Шарлаха? Мне, да? Мне? Да я с ним только что из Зибры!..
        - Так я ничего и не говорю… - отвечал испуганный басок. - Я только говорю, что видел его третьего дня в Пьяной тени…
        - Да не было его там третьего дня! Не было!..
        - Ну чего разошёлся? - Седобровый дородный сосед Горхи лениво потянул буяна за роскошный малиновый халат, обильно залитый вином и кофейной гущей. - Сам же сказал: колдун… А раз колдун, чему ж тут удивляться? Про Анарби вон тоже говорили, что его однажды сразу в двух местах видели…
        Тут поднялся такой гомон, что из него теперь удавалось вылущить лишь отдельные слова. Замелькали растопыренные пятерни, но ударов пока не слышалось, да и на ноги никто не вскакивал.
        - …баба с ним ещё…
        - …Алият!..
        - …так это раньше!.. Алият… А теперь молоденькая… как звать, не знаю…
        - А ну-ка подойдём! - сказала, чуть побледнев, Алият, и все трое направились к месту спора.
        Кто-то ахнул, завидев Шарлаха, кто-то обернулся и схватил соседа за руку. Крикуны смолкали один за другим, спор заглох, и люди задвигались, привставая с подушек и ковриков. Послышались негромкие опасливые приветствия. Горха, сидевший спиной к подошедшим, недоумённо крутил головой. Наконец тоже догадался оглянуться.
        - С кем спорил? - негромко спросила Алият, пристально оглядывая невольно поёжившуюся толпу.
        Горха неловко поднялся, зачем-то вытер большие ладони о малиновый шёлк на бёдрах и хмуро кивнул в сторону оробевшего человека в белом балахоне и накидке, прихваченной узорно плетённым налобным ремешком. Судя по одежде, житель какой-нибудь из восточных теней Пальмовой дороги. Ар-Исаан, скорее всего…
        Алият шагнула, всмотрелась.
        - Кажется, мы где-то с тобой встречались… - озадаченно произнесла она.
        Что до незнакомца, то он, судя по всему, узнал её сразу же. Ошеломлённо потряс головой и, как бы опасаясь за целость своего рассудка, коснулся пальцами лба.
        - Госпожа… - шепнул он, округляя глаза. - Да… Мы встречались однажды… Это было в тени Ар-Нау, но… - Он уставился поверх плеча Алият. - Но это же не тот Шарлах…
        На беду, Горха расслышал его шёпот.
        - Кто не тот? - взревел он, снова подаваясь вперёд. - Да за не того, знаешь…
        - Тихо! - оборвала его Алият. - Давай быстро на «Самум» и скажи Айче…
        - Айча в городе.
        - Хорошо! Скажи Ард-Геву, чтобы к вечеру собрал всех людей на борт. Так что пусть посылает за ними уже сейчас.
        - Так мы же… - Горха не договорил, тупо поморгал, потом, видать, сообразил, что дело, кажется, серьёзное. Ринулся было прочь, но тут же остановился. - Хозяин! - рявкнул он. - За дюжину кофе и два кувшина!
        Хозяин, вышедший на крыльцо ещё в самом начале ссоры, с неожиданной для своей комплекции ловкостью поймал брошенную издалека золотую монетку, поблагодарил посетителя глубоким кивком и снова с надеждой воззрился на знаменитого Шарлаха: не удостоит ли тот его своим посещением…
        Ставший за два дня легендарным разбойник хмурился и норовил отвернуться. Все только на него и смотрели. Алият это было на руку. Она увлекла встревоженного незнакомца в сторонку и, обернувшись к Ар-Шарлахи и Лако, жестом попросила их подождать.
        - Ничего не бойся, - понизив голос, торопливо предупредила она. - Отвечай всё как есть. Ты видел его в Пьяной тени?
        - Да, госпожа… Он пришёл туда с добычей… на почтовой каторге…
        - Где он её взял?
        - Да говорили, вроде здесь купил…
        - Добыча большая?
        - Не очень. Разбил какого-то торгаша в Таллане…
        - Куда он собирался дальше? Не знаешь?
        - Нет… Откуда?..
        - Так… - Алият помедлила, чуть опустив веки.
        Вконец сбитый с толку незнакомец ждал вопроса.
        - Кто с ним? - Алият произнесла это, едва шевельнув губами. Во всяком случае, прикрывающая лицо повязка не шелохнулась.
        - Госпожа…
        - Я же сказала: ничего не бойся, - напомнила она, по-прежнему не поднимая ресниц. - Как зовут?
        - Не знаю…
        - Возраст. Лицо.
        - М-молодая… Лицо?.. Ну, что сказать?.. Красивое, круглое…
        Алият медленно, словно через силу, подняла веки. Тёмные глаза её показались мужчине невероятно усталыми.
        - На, возьми, - безразлично сказала она и вложила в руку незнакомца несколько золотых монет с профилем Улькара.

* * *
        - Дай вина! - потребовала Алият, стоило им с Ар-Шарлахи переступить порожек каюты.
        Тот удивлённо приподнял брови, но беспрекословно извлёк из шкафчика запечатанный кувшин и, сорвав воск, вынул пробку.
        - Что это с тобой сегодня? - подозрительно спросил он, доставая пару чашек и сбрасывая повязку с лица. - Что-нибудь ещё случилось?
        Не отвечая, она приняла у него из рук полную чашку и долго угрюмо на неё смотрела. Потом решительно сорвала повязку и сделала большой глоток.
        - Ненавижу… - прошипела она и снова отхлебнула.
        - Чего ж пить, если ненавидишь? - подивился он, привычно смакуя глоток за глотком и неуверенно поглядывая на странно себя ведущую Алият. - Или ты не про вино?..
        Та через силу прикончила чашку и нахохлилась, опустив голову. Потом вскинула тёмные, беспощадно прищуренные глаза, устремлённые сквозь Ар-Шарлахи куда-то вдаль. И должно быть, кому-то не по себе стало сейчас в этой самой дали.
        - Идём в Пьяную тень! - срывающимся голосом объявила ни с того ни с сего Алият и вдруг скрипнула зубами. - Ну дай только добраться!.. Я её, тварь, «Самумом» перееду!..
        - Э! Э! - наконец-то встревожился Ар-Шарлахи. - Ты о ком?
        Алият не слышала.
        - Молодая… - язвительно произнесла она, словно кого-то передразнивая. - Красивая… Ну не долго тебе быть красивой… - Не глядя сунула Ар-Шарлахи пустую чашку. - Ещё!
        Тот заколебался, и это привело её в бешенство.
        - Ещё! - крикнула она, оскалясь, и оробевший Ар-Шарлахи невольно подчинился.
        - Послушай… - растерянно сказал он. - Ты это брось. Нам сейчас из Турклы бежать. Должен же на борту быть хоть кто-то трезвый…
        Нехорошо улыбаясь, Алият мечтательно смотрела на алебастровую статуэтку Улькара со свитком и молнией.
        - Одним колесом - её, другим - его… - шепнула она государю чуть ли не с нежностью и снова припала к чашке.
        Ар-Шарлахи выругался и сел на ковёр. Он наконец-то сообразил, что случилось. Надо полагать, его тёзка (если, конечно, пренебречь титулом и лишней буквой «иат») объявился в Пьяной тени с новой женщиной… С одной стороны это хорошо - ясно хотя бы, где он сейчас обретается… Да, но вот с другой… Ар-Шарлахи взглянул на Алият, и ему стало страшно. Её смуглое широкоскулое лицо, казалось, отвердело от ненависти. Однако, когда Алият вышла из жуткого этого оцепенения, Ар-Шарлахи подумалось, что уж лучше бы она в нём и дальше пребывала…
        Начала Алият с того, что отшвырнула чашку, ненароком плеснув опивками в левый глаз Ар-Шарлахи.
        - Ш-шакал! - и впрямь как кобра, прошипела она. - Да если бы не я, он бы до сих пор брёвна таскал на верфи!..
        Ар-Шарлахи ошеломлённо протирал глаз повязкой. А из розовых уст Алият сыпалось такое, что пергамент съёжился бы и обуглился, занеси на него кто-нибудь подобные речения. Некоторых слов Ар-Шарлахи не доводилось слышать ни от разбойничков, ни даже от скарабеев.
        - Тварь!.. - рычала она. - Кто ему давал все наводки?.. Кто за него всё делал?.. Ведь только же я! Я!..
        - Да погоди ты… - растерянно начал Ар-Шарлахи. - Ты сначала разберись… Ну женщина, ну молодая… Может, он пленницу взял… для выкупа…
        Однако фраза его лишь добавила смолы в огонь.
        - Пленницу?.. - совсем уже зашлась Алият. - Знаю я его пленниц!.. Куда дел чашку? Дай сюда!..
        Ар-Шарлахи поднял чудом уцелевшую чашку, наполнил до половины из кувшинчика и подал Алият.
        - Вином только больше не брызгайся, - сердито предупредил он. - Раскидалась…
        - Даже если он решил, что меня казнили… - не слушая, задыхалась она. - Даже если так… Одной ведь луны не прошло!..
        - Ты или пей, или не пей, - с досадой сказал Ар-Шарлахи. - Плещешь вон…
        Алият с жадностью и в то же время с отвращением припала к чашке. Осушив до дна, бросила на пол и медленно поднялась с ковра. Пошатнулась, взялась рукой за косяк.
        - Ты куда?
        - В свою каюту, - буркнула она, открывая дверь.
        - А ну стой! - Ар-Шарлахи вскочил и, взяв её за плечи, повернул к себе лицом. - Никуда я тебя не пущу! У тебя же там вино от Ар-Мауры хранится!.. Ты что задумала?..
        На секунду гримаса тяжёлой ненависти на её лице сменилась выражением яростного изумления.
        - Дур-рак! - чуть ли не с наслаждением выговорила она. - Боишься, отравлюсь?.. Да я скорее вас всех отравлю, чем сама…
        Ударом накрест сбила его руки с плеч и хлопнула дверью.
        - Повязку накинь!.. - запоздало крикнул он вслед. Замолчал, недоумённо поглядел на дверь, на пятно от вина на ковре, на лежащую вверх дном чашку… Хотя… Алият ведь женщина. По обычаям Пальмовой дороги лицо ей прикрывать вообще не положено… Да, кстати! Ар-Шарлахи торопливо накинул на нос и заправил за ухо собственную повязку. Сглотнув, оглянулся на кувшинчик… Нет-нет! На сегодня, пожалуй, всё. Ни капли. В самом деле, должен же быть на борту хоть кто-нибудь трезвый!..

* * *
        Ближе к вечеру на корабли стали прибывать загулявшие в городе разбойнички. Как и следовало ожидать, твёрдо державшихся на ногах среди них не было. С «Белого скорпиона» уже вовсю доносились взрывы ругани - Лако привычно и сноровисто приводил команду в чувство. Ар-Шарлахи с непривычки приходилось куда труднее. Честно говоря, кораблём он командовать не умел. Выход нашёлся сам собой. Поскольку от Айчи, только что изъятого из недр весёлого дома, толку было маловато, Ар-Шарлахи приказал второму помощнику Ард-Геву любой ценой подготовить «Самум» к выходу в пустыню, сам же просто следовал повсюду за ним, без особых усилий сохраняя мрачный вид. При виде угрюмого Шарлаха разбойнички на какое-то время трезвели и даже не слишком огрызались на отрывистые распоряжения носатого низкорослого Ард-Гева.
        С превеликими трудами уложив в гамаки невменяемую часть команды и сунув по очереди всем остальным под нос заветный пузырёк из каюты караванного, Ар-Шарлахи почувствовал себя вымотанным до предела. Впору было добраться до своего ложа, рухнуть и просто полежать, предварительно перевернув песочные часы в медной оправе.
        - Значит, дальше давай сам, - сипло сказал он Ард-Геву, жалобно заломившему при этих словах густые сросшиеся брови. - Если что - зови. Приведут сильно пьяных - тоже…
        Почти уже дойдя до своей каюты, Ар-Шарлахи столкнулся с молоденьким большеглазым разбойником, нёсшим куда-то два нераспечатанных кувшина с вином. Это был тот самый юноша, который по утрам убирал каюту Ар-Шарлахи и у которого тот постоянно забывал спросить, как же всё-таки его зовут. Услужливый и вечно озабоченный, разбойничек этот вечно бегал со всякими мелкими поручениями, и всё время почему-то возникало подозрение, что остальные пользуют его в походах взамен женщины.
        - Куда? - грозно спросил Ар-Шарлахи. Винный погребок был заперт по его приказу.
        Разбойничек обмер и чуть не выронил оба кувшина.
        - Алият, - вымолвил он наконец.
        - Алият?.. - Ар-Шарлахи нахмурился и недовольно посопел. Может быть, так оно и лучше… Главное, чтобы из своей каюты не выходила. А там, глядишь, проспится - успокоится малость…
        - Ладно, неси, - разрешил он наконец. - Хотя постой… А сам почему выпил?
        Разбойничек округлил большие выразительные глаза и потряс истово обоими кувшинами.
        - Заставила… - плачущим голосом пожаловался он.
        - Ладно, иди, куда шёл! - Ар-Шарлахи безнадёжно махнул рукой. - Только сам больше - ни капли, понял? Скажи: я не велел…
        С этими словами он проследовал в свою каюту и, с маху повалившись на низкое ложе, перевернул песочные часы.
        - «Я не велел», - злобно проворчал он, передразнивая сам себя.
        Можно подумать, она его и впрямь послушает!..
        Ар-Шарлахи не беспокоили довольно долго. Он уже в третий раз перевернул часы, когда в дверь постучал Ард-Гев.
        - Там Лако у борта, - сообщил он. - Спрашивает, как дела.
        - А, Лако! - Мигом воскреснув, Ар-Шарлахи привскочил на ложе. - Зови его сюда… Кстати, а как дела?
        Ард-Гев уныло шевельнул густой бровью.
        Однако, как это ни странно, особого беспорядка на «Самуме» Лако не нашёл. Взрыв брани последовал лишь единожды, когда на глаза ему попался неумело припрятанный кувшин с вином, тут же и разбитый об голову хозяина. Дело, видимо, было в том, что команда «Самума» состояла в основном из бывших матросов да каторжан, а не из коренных разбойничков, как на «Белом скорпионе». Вот тех утихомирить и впрямь было трудно.
        Проводив Лако, Ар-Шарлахи решил на всякий случай заглянуть к Алият, втайне надеясь, что та уже упилась с непривычки и спит. Не дойдя трёх шагов до дверцы её каюты, он вдруг остановился. В каюте задыхались и ворочались.
        - Ещё! Ещё!.. - злобно рычала Алият. - Ну!.. Давай!.. Сильней!..
        «С ума сошла…» - облившись холодным потом, подумал Ар-Шарлахи и рванул дверцу, вдобавок даже не запертую изнутри.
        Как он и предполагал, в убывающем сером свете из небольшого иллюминатора глазам его представился шевелящийся на ковре складчатый ворох белой ткани, из которого сияли круглые, как злые луны, женские колени и ёрзающий между ними тощий мальчишеский зад.
        - Вы что? - шёпотом завопил Ар-Шарлахи, захлопывая за собой низкую дверь. - Хоть бы засов задвинули, дурачьё!..
        Разбойничек вскочил, явив мужские достоинства солидных размеров, и уставился на главаря белыми обезумевшими глазами. Попятился, ткнулся лопатками в стену, и вдруг в руке его возникло узкое лезвие ножа.
        Теперь уже испугался Ар-Шарлахи. Секунду они молча смотрели друг на друга. «А ведь кинется сейчас…» - упала мысль.
        - Н-ну… Где ты там?.. - пьяным грубым голосом спросила Алият и заворочалась, пытаясь подняться.
        - Дай! - отрывисто приказал Ар-Шарлахи, протягивая руку.
        Разбойничек вздёрнул задрожавшую верхнюю губу (он был без повязки) и вжался в стену ещё плотнее.
        - Дай нож! - как можно более властно повторил Ар-Шарлахи и шагнул вперёд, хотя сердце взмыло и зависло от страха.
        Продолжая глядеть главарю в глаза, разбойничек улыбнулся шало и бессмысленно, потом всхлипнул и одним движением перерезал себе горло.
        Глава 20. Самые преданные
        Два рослых угрюмых разбойника сидели прямо на полу под задвинутыми деревянными засовами кормового люка. Вообще-то, конечно, на страже положено стоять, а не сидеть, однако стоять им ещё было трудновато, а приближение проверки они бы услышали издалека. Тонкие переборки корабля не только пропускали звук, но, казалось, ещё и усиливали его. Да и охранялись-то, в конце концов, не внешние подходы к люку (это уже дело палубных), а именно внутренние - на тот случай, если вдруг какой-нибудь разбойничек, жаждущий разжиться кувшином, попробует покинуть корабль.
        Жёлтый неподвижный язычок огня из глиняной плошки опылял слабым светом тяжёлые лбы, складки белых плащей и лежащий вдоль переборки длинный, закатанный в ковёр предмет.
        - Зря только маемся… - проворчал один из разбойников, огромный детина с вывороченными красными веками. - Никто сюда теперь не сунется. Как услышали, что случилось, мигом прижухли…
        - Да-а… - подавленно протянул второй, поглядывая на то, что было закатано в покрытый чёрными пятнами ковёр. - Слушай, Горха, а чего он тут лежит вообще? Вынести да похоронить…
        - Не положено таких хоронить, - недовольно отозвался Горха. - Вот выйдем в пустыню - там и сбросим из люка… Ну сам подумай: на бабу главаря сучок поднять - это как? За такое, знаешь, в песок зарывают… Так что, считай, правильно он сделал, что глотку себе перехватил…
        - Да?.. А я слышал, он на Шарлаха с ножом кинулся, ну и тот его…
        - Кто? Он? - Горха презрительно покосился на ковёр. - Вот уж не поверю…
        - А ещё… - Разбойник огляделся на всякий случай и понизил голос. - Ещё, говорят, она его сама в каюту затащила… Вроде врать не будут, переборки тонкие, всё слышно…
        Горха кашлянул.
        - Даже если так, - сурово сказал он. - Голову-то на плечах иметь надо?.. Это же Алият! Это баба Шарлаха!.. Если жизнь дорога, обходи подальше…
        Где-то впереди за несколькими переборками возник пьяный гомон, прорезаемый лающим голосом носатого Ард-Гева.
        - Ещё привели, - заметил разбойник. - Так, глядишь, к утру вся команда будет в сборе… А если кто до утра не сыщется?
        Горха пожал широкими мосластыми плечами:
        - Значит, в Туркле останется…
        Шум изменился. Лихие пьяные выкрики сменились возгласами удивления, и гомон пошёл на убыль. Голоса теперь звучали приглушённо и опасливо.
        - Узнали, в чём дело… - понимающе кивнул разбойник. - Да-а… Лако - тот бранится, дерётся, а наш молчит-молчит, зато потом… Чик! И нет человечка… Поневоле обережёшься.
        В этот миг бормотание за переборками как обрезало. Казалось, «Самум» вымер за секунду. Охраняющие люк многозначительно переглянулись.
        - Шарлаха привёл. Слышишь, примолкли?.. Может, встанем, а?
        - Да ладно… - проворчал Горха. - Пойдёт сюда - услышим.
        Некоторое время оба сидели, чутко прислушиваясь к невнятному почтительному бормотанию Ард-Гева.
        - А ещё говорят… - зябко поводя плечами, снова начал разбойник. - Шарлах к нему даже и не прикоснулся, только пальцами вот этак сделал… Так у того нож сам из руки выскочил - и по горлу!..
        Горха хмыкнул, подумал.
        - А что ж?.. - с уважением промолвил он наконец. - И очень даже просто…

* * *
        На «Белом скорпионе» не хватало двух человек, на «Самуме» - пяти. Тем не менее Лако и Ар-Шарлахи решили, посовещавшись, бежать из Турклы немедленно, не дожидаясь рассвета. Лучший способ привести людей в чувство - это впрячь их в привычную тяжёлую работу.
        Этот внезапный уход, как выяснилось вскоре, почти что спас разбойничий караван. Рассвет застал их, когда окружавшие Турклу выветрившиеся слоистые останцы утонули за горизонтом. С палубы их, во всяком случае, уже видно не было, зато верховые на мачтах очень скоро подняли тревогу. Пыль по правому бедру… Ещё пыль… Две малых пыли на хвосте… Всё это могло означать лишь одно: разбившийся на десяток небольших караванов флот Зибры стягивался к Туркле с трёх сторон.
        Да, судья Зибры досточтимый Ард-Нур действительно был старым другом левого погонщика Турклы досточтимого Аилши. И можно ли было отказать старому другу в такой малости, как выдача разбойника Шарлаха? Должно быть, именно так в этих же самых местах войска Кимира захватили в своё время другого известного разбойника - Анарби. Не исключено также, что сановники Тамзаа и Альраз, лично составившие план этой ловушки, умышленно повторили некоторые черты той давней истории, справедливо полагая, что коль скоро сработало тогда, то, видимо, сработает и теперь.
        Благородная Туркла никогда никого не выдавала. Поэтому оба разбойничьих корабля должны были сначала покинуть порт и лишь потом попасться в руки властей Харвы. А от погонщика Аилши требовалось только проследить, чтобы отпущенные в город разбойнички явились на борт как можно позже - желательно утром. Красивый план чуть было не испортила излишняя торопливость главарей. Но кто же, с другой стороны, мог знать, что они решаться бежать из Турклы до рассвета, не дожидаясь прибытия на борт Рийты, помощника Лако, или, скажем, командира зеркальщиков Илийзы? Эти двое и ещё пяток наиболее известных разбойников провели ночь побега под замкoм в подвалах того самого дворца, где днём левый погонщик Аилша столь любезно предупредил Шарлаха о грозящей ему опасности.
        Однако досадная помеха была вполне исправима. Пыль «Самума» и «Белого скорпиона» заметили сразу с восходом солнца, и, развернувшись широким крылом, флот Зибры погнал оба разбойничьих судна в сторону тени Ар-Нау. В ту самую сторону, куда не удавалось уйти от погони ещё ни одному разбойнику.

* * *
        Ко второй половине дня стало окончательно ясно, что положение у Шарлаха безнадёжное. В амбразуре заднего обзора кривлялись раскинувшиеся по всему горизонту косые пыльные гривы, и означало это, что, изменив курс, обязательно будешь настигнут не левым, так правым крылом погони. Оставалось гнать корабли вперёд весь день, а вечером всё-таки сдаться, поскольку дальше лежали пески, обозначенные на карте белым цветом смерти. Кивающие молоты.
        Ар-Шарлахи обречённо всматривался в кренящуюся и прыгающую пустыню впереди, а в ушах вздыхал и всхлипывал зловещий голосок чёрного колдуна.
        «Пришли другие и прогонят вас отовсюду…»
        «Те, кому кланяется сталь, нас не трогают…»
        «Ты пойдёшь туда?..»
        Иногда казалось, что Мбанга шепчет здесь, в рубке.
        «Пришли другие…»
        «Вас они жгут… Но не всегда…»
        «Ты пойдёшь туда?..»
        - Нет, - сцепив зубы, выговорил Ар-Шарлахи. - Не пойду…
        Рулевые поглядели на него испуганно, но ничего не сказали.
        - Курс - прежний, - буркнул он и, поколебавшись, решил на раскалённую палубу не выходить. Воспользовавшись люком, спустился по коротенькой, прыгающей под ногами лесенке в шаткий коридор и, придерживаясь за стены, двинулся к каюте караванного, куда он ночью перенёс на руках пьяную Алият.
        Когда Ар-Шарлахи вошёл, она уже сидела на низком ложе и в тяжком раздумье потирала лоб.
        - Ну как? - хмуро спросил он.
        Алият отняла ладонь ото лба и взглянула на вошедшего. Хороша, ничего не скажешь… Бессмысленные, подёрнутые влажной мутью глаза, нижняя губа отвисла… «А сам-то! - тут же одёрнул себя Ар-Шарлахи. - Не такой, что ли, бываешь?..»
        - Дай воды… - попросила она.
        Ну вот, это уже лучше. Он, честно говоря, опасался, что Алият снова потребует вина. Открепил и достал из шкафчика серебряный тонкостенный кувшин, взял чашку и, стараясь не расплескать, налил до краёв.
        Алият выпила её залпом и протянула снова.
        - Ещё…
        Он налил ещё.
        На этот раз Алият пила медленно, с остановками. Допив всё до капли, тупо уставилась на дно чашки. Веки дрогнули, начали смежаться, и Ар-Шарлахи подумал было уже, что Алият сейчас снова повалится на ложе и заснёт, как вдруг она тряхнула головой и уставилась на него в тревожном недоумении.
        - Слушай… - сипло сказала она. - Мне приснилось?.. Что у мальчонки горло перерезано?..
        - Нет, - отводя глаза, глухо сказал он. - Не приснилось.
        Повернулся к шкафчику, отправил кувшин на место, затянул на серебряном горлышке крепёжную петлю и, закрыв дверцу, обернулся.
        Алият всё ещё соображала.
        - Это… ты его?.. - недоверчиво спросила она наконец.
        - Нет. Он сам…
        - А-а… - Алият покивала. Потом горестно усмехнулась. - Это он тебя испугался… - сообщила она. - Дурачок…
        - Может, ещё воды?
        Она отрицательно помотала головой:
        - Что там у нас делается?..
        - Гонят, - со вздохом отозвался он и сам удивился своему равнодушию. - Как всегда…
        - Я нужна?
        - Да нет, пожалуй… Отдохни пока…
        Пригнувшись, вышел из каюты и закрыл дверь. Слышно было, как Алият со слабым страдальческим стоном снова простёрлась по низкому ложу…
        Да что же это такое?! Ар-Шарлахи взялся за ноющий бьющийся висок. Когда его привели к Ар-Мауре? Когда это было? Дней пятнадцать назад… То есть ещё пятнадцать дней назад он дурачился в кофейне, обрывал лапки противозаконной мухе, развлекался стишками - и вдруг… Да что же это за смерч такой подхватил его на двадцать девятом году жизни? Ну не может, не может столько событий вместиться в пятнадцать дней!..
        Последнюю фразу он выкрикнул шёпотом, потом обессиленно всхлипнул и, пользуясь тем, что никто его сейчас не видит, обмяк и привалился плечом к переборке. Постоял так, собираясь с духом. От Алият сейчас проку мало… Значит, нужно вернуться в рубку…
        Он решительно оттолкнулся плечом от переборки, но тут «Самум» покачнуло особенно резко. Со стороны кормового отсека донёсся глухой негромкий стук.
        Ар-Шарлахи нахмурился и, пройдя по коридорчику до конца, приоткрыл дверцу. Под кормовым люком кто-то привольно разметался на небрежно развёрнутом ковре.
        - А ну-ка встать! - придя в ярость, рявкнул Ар-Шарлахи и, поскольку пьяница не отреагировал, рванулся к лежащему, намереваясь разбудить его пинком.
        Вовремя понял, в чём дело, и остановился. Ну конечно… В суматохе погони про зарезавшегося разбойничка просто забыли, так и бросили под кормовым люком замотанного в ковёр. Потом, надо понимать, «Самум» закачало на барханах, и покойник стал кататься из стороны в сторону, пока не освободился от своего кокона окончательно.
        «Дурачок…» - беспомощно подумал Ар-Шарлахи, глядя на осунувшееся жёлтое лицо, на котором до сих пор была оттиснута та шалая безумная улыбка.
        Он присел, сложил мёртвому руки по швам и принялся снова закатывать его в ковёр. Потом отодвинул засовы и с натугой потянул за канат, приподнимая крышку люка. В щель ворвался ошпаривающий, секущий лицо редкими песчинками ветер. Надо было бы, конечно, отправить труп за борт руками, но руки теперь были заняты - пришлось столкнуть ногой.
        - Да будет ласкова к тебе злая луна… - пробормотал Ар-Шарлахи, отпуская канат и задвигая тяжёлые деревянные засовы.

* * *
        Дело шло к вечеру и к гибели. Ар-Шарлахи стоял, с ненужной силой стискивая нижнюю кромку лобовой амбразуры, когда в полу откинулась крышка люка и в рубку поднялась угрюмая Алият. Судя по опущенным тяжёлым векам и частым вздохам, чувствовала она себя по-прежнему неважно. Молча обошла штурвал и, став рядом с Ар-Шарлахи, через силу оглядела колеблющиеся пески.
        А вот дальше… Опытному закоренелому пьянице Ар-Шарлахи не раз приходилось видеть, как мгновенно трезвеют от страха. Но он впервые видел, чтобы кто-нибудь вот так, в считаные секунды, излечился от похмелья. Алият отпрянула от прорези и уставила на него тёмные, широко раскрывшиеся глаза.
        - Ты что? - страшным шёпотом произнесла она. - Ты куда гонишь? Ты знаешь, что там, впереди?
        И Ар-Шарлахи поразился ещё раз - теперь уже её способности с первого взгляда определить, где они находятся и в каком направлении движутся.
        - А ты посмотри, что позади, - процедил он, и Алият кинулась к амбразуре заднего обзора. Замерла, с отчаянием считая дымные гривы, встающие на зыбком горизонте.
        - Что ветер? - бросила она, не оглядываясь.
        - Крепчает…
        - Плохо… - Она упёрлась кулаками и лбом в заслонку толстого стекла и снова застыла. Потом медленно обернулась. - Жаль… - изронила она, слегка приподняв брови. - Так я, значит, до них и не добралась…
        - До кого?
        Ответа не последовало, но Ар-Шарлахи уже и сам понял, о ком идёт речь.
        Дверца, выводящая на палубу, приоткрылась рывком, и в щель просунулась голова Айчи.
        - Лако готовится к повороту! - крикнул он. - Запрашивает, что делать дальше!..
        Все повернулись к правой амбразуре. Действительно, чуть приотставший «Белый скорпион» выкинул алый вымпел.
        - Если ложиться в поворот, то сейчас! - сказала Алият.
        - И что будет?
        Алият не ответила. Айча ждал приказа.
        - Передай: следую прежним курсом, - каким-то вялым стариковским голосом проговорил Ар-Шарлахи. И, видя, что Айча исчезнуть не торопится, вскинул глаза. Разбойник смотрел на главаря с откровенным недоверием.
        - Ты что, не понял?
        Айча судорожно кивнул и медленно прикрыл дверь. Слышны были только свист и треск песчинок в плетёных из пальмового волокна парусах да стоны и скрипы деревянных сочленений корабля. В рубке все молчали и смотрели на Ар-Шарлахи.
        - Будем гнать до темноты, - ворчливо пояснил он. - А там, может быть, проскользнём как-нибудь… Луна на ущербе…
        - До темноты? - взорвалась Алият. - Как раз на кивающие молоты и наскочим!..
        - «Скорпион» уходит, - сообщил один из рулевых.
        Белая одномачтовая каторга медленно отваливалась влево.
        - Не успеет… - с сожалением обронил второй штурвальный. - Перехватят… А у него в одном Кимире два смертных приговора… А уж в Харве…
        Дверь открылась снова.
        - Люди отказываются идти дальше! - испуганно доложил Айча. - Говорят, там кивающие молоты…
        - Кто отказывается? - спросил Ар-Шарлахи, не отводя взгляда от амбразуры. - Все?
        - Н-ну… большинство…
        Приступ злости был настолько силён, что на какое-то время Ар-Шарлахи даже перестал чувствовать усталость.
        - Пусть прыгают за борт! - процедил он. - Скорость у нас небольшая…
        Айча снова помедлил, надеясь, что главарь шутит. Но главарь, кажется, не шутил…
        - Ты что, вообще решил не поворачивать? - истерически выкрикнула Алият.
        Ар-Шарлахи молчал, сутулясь и всматриваясь в мёртвую зыбь мелких барханов впереди. Потом наконец повернулся. Глаза у него были совершенно больные.
        - Как ты думаешь, - тихо спросил он, - что с нами сделают, когда поймают?.. За мятеж на «Самуме», за Зибру…
        - Но ведь это же кивающие молоты!.. - еле выговорила она, попятившись.
        - Понимаешь… - сморщившись, как от боли, невнятно сказал он. - Колдун говорит: не всегда…
        - Что не всегда?
        - Жгут не всегда… - упавшим голосом пояснил Ар-Шарлахи.
        Глава 21. Там, где кланяется сталь
        Безумное мутно-оранжевое солнце кануло за горизонт. Пали серые сумерки. Дымные гривы, вздымаемые колёсами боевых кораблей, осели, изжелта-бурая закатная полоса была чиста. Флот Зибры не посмел преследовать Шарлаха по внушающим ужас пескам.
        За борт спрыгнули всего шестеро. Остальных, надо полагать, удержала всё та же простая мысль: впереди ещё неизвестно, что будет, а вот сзади-то уж точно надеяться не на что… Судили бы их наверняка в обугленной и ограбленной Зибре, так что на пощаду можно было не рассчитывать.
        Убрав паруса, «Самум» пробирался на мускульной тяге по запретным землям. Испариной проступили созвездия, блеснуло тонкое лезвие месяца. Над пустыней загустевала мгла, глыбы мрака наваливались отовсюду.
        - Может, повернуть всё-таки? - тихо спросила осунувшаяся Алият. - Вдруг они уже снялись…
        - Корабли? - так же тихо переспросил Ар-Шарлахи. - Вряд ли… Однажды они нас уже проморгали, второго такого случая им просто не простят. Так что будут ждать всю ночь. Я на их месте ещё бы и караулы между судами выставил, чтобы даже тушканчик не проскочил…
        - Что ты их с собой равняешь! - недовольно возразила Алият - и запнулась, поражённая собственными словами. Кажется, всеобщее благоговение перед Ар-Шарлахи невольно передалось и ей самой.
        «Самум» шёл по звёздам, погасив огни. На палубе и на обеих мачтах наблюдатели до боли в глазах всматривались в темноту, готовые в любой момент шёпотом поднять тревогу. Однако скудно присыпанные светом барханы были пусты. Впереди над выточенным на носу корабля верблюжьим рогом тяжелела гранёная звезда. Альк-Ганеб. Или, как её называют туземцы, Н’Гоба.
        - Странно… - пробормотал Ар-Шарлахи, мысленно развёртывая свиток с картой. По его расчётам, они подползали уже чуть ли не к центру белого пятна. - Знаешь, если бы не колдун, я бы решил, что никаких молотов… Хотя… Может, и колдун врёт. Он же у нас в плену был… Мог и сам распустить этот слух… Ну, про кивающие молоты…
        За плечом в полной черноте рубки негодующе фыркнул кто-то из рулевых. Тут же испуганно закашлялся.
        - Накличешь!.. - злобно свистнул у самого уха голос невидимой Алият.
        Некоторое время шли в молчании. «Самум» лениво переваливался по мелким барханам. Скрип дерева и поскуливание казались нестерпимо громкими. Потом по палубе к рубке метнулась серая тень. Всхлипнул испуганный торопливый шёпот:
        - По правому стремени, сто шагов!..
        Ар-Шарлахи и Алият, столкнувшись в темноте, кинулись к правой амбразуре.
        - Заслонку подними!.. - шёпотом бросил он.
        Алият отжала вверх оправленную в металл полосу толстого кимирского стекла, и в образовавшуюся щель лениво хлынул чёрный холодный ветер. Щурясь и прикрывая ладонями глаза от случайных песчинок, всмотрелись. Сначала обоим показалось, что снаружи по-прежнему нет ничего, кроме звёзд да серых песчаных волн. Затем глаза уловили некое движение, некое медленное переползание волосяных бликов по тёмному металлу. С каждой секундой всё ясней и ясней в сотне шагов от «Самума» обозначались очертания гигантской кувалды, неспешно заносящей округлую плоскую голову и одновременно опускающей противоположный конец рукояти. Вот движение приостановилось, и кулак молота с той же завораживающей неторопливостью двинулся теперь к земле. Померещилось поначалу, что железное чудище колеблется прямо в воздухе, однако вскоре напрягшиеся глаза различили приземистую колонну основания - серую на сером песке. Ар-Шарлахи несколько раз почудилось, что округлый стальной кулак силится вытянуть из земли какую-то тяжесть на туго натянутой, взблескивающей иногда стальной нити - и не может.
        - Не понимаю… - услышал Ар-Шарлахи своё собственное испуганное и слегка разочарованное бормотание. - Конечно, раздробить он всё раздробит… Но это же под него нарочно подлезть надо…
        - Или чтобы нарочно подложили… - шепнула Алият, и по спине Ар-Шарлахи побежали мурашки.
        Снаружи снова засуетились серые тени.
        - Прямо по рогу, шагов четыреста!..
        - Ещё молот? - спросил Ар-Шарлахи.
        - Нет… Большое, круглое…
        Ар-Шарлахи выскочил на палубу и, ёжась от знобящего ночного ветерка, побежал по качающемуся наклонному настилу на нос. Раздвинул столпившихся разбойничков и взглянул.
        Действительно, впереди маячило нечто совершенно непонятное. Огромное, шарообразной формы, оно смутно отражало дробный игольчатый свет чёрных ночных небес и, казалось, медленно шло навстречу, перекатываясь через гребни барханов.
        Ар-Шарлахи стоял и зачарованно смотрел на это диво, пока оно вдруг не поехало в сторону. «Самум» менял курс. Надо полагать, у Алият не выдержали нервы.
        - Кто приказал? - рявкнул шёпотом Ар-Шарлахи, ворвавшись в рубку. - Клади штурвал на левое плечо - и вперёд!..
        Оттолкнул одного из рулевых и что было сил налёг на рогатое колесо штурвала. Вернув корабль на прежний курс, скомандовал возбуждённо:
        - Передай в трюм: на ведущем барабане - быть готовыми к остановке!.. Всё понял?
        - Всё… - растерянно отозвался отстранённый от штурвала и завозился, нашаривая крышку люка.
        - Ты же не пил вроде!.. - с отчаянием произнесла Алият.
        Он нашёл в темноте её плечи и почувствовал, что она дрожит всем телом, как тогда в судейском дворике накануне оглашения приговора.
        - Да нечего нам терять, нечего… - приговаривал Ар-Шарлахи, оглаживая её напрягшиеся плечи и не отрывая исполненного восторга и ужаса взгляда от надвигающейся выпуклой поверхности. Уже ясно было, что огромный шар сделан из светлого шероховатого металла и что высота его немногим уступает высоте мачт «Самума».
        Непонятно почему, но Ар-Шарлахи совершенно не ощущал угрозы, исходящей от тёмной металлической громады. Слухи о кивающих молотах оказались куда более жуткими, нежели сами молоты. Ар-Шарлахи подумалось даже, что говорить с людьми, воздвигшими посреди пустыни все эти странные сооружения, ему было бы куда интереснее, чем, скажем, общаться с теми же главарями разбойничков или с досточтимым Аилшей…
        - На ведущем барабане - отдыхать пока… - приказал он, когда тёмная гладкая сфера нависла над колесом «Самума». И, отворив дверь на палубу, бросил вполголоса: - Верёвочную лестницу на левый борт…
        - Ты… хочешь спуститься?.. - не веря, спросила Алият. - Туда?!
        Ар-Шарлахи хотел ответить, но не успел. Ночь впереди, казалось, взорвалась ослепительным ломким светом. Днём такой свет мог сорваться лишь с вогнутой поверхности боевых щитов. Да, но сейчас ведь ночь!..
        - Все вниз! - отчаянно крикнул Ар-Шарлахи, кидаясь ничком на палубу, но слова его заглушил общий вопль ужаса.
        «Вас они жгут…» - ясно всхлипнул над ухом зловещий шепоток колдуна Мбанги.

* * *
        За воплем последовало несколько секунд тишины и напряжённого ожидания. Ар-Шарлахи поднял руку, и кончики пальцев, оказавшись в потоке яркого ровного света, словно сами собой возникли из темноты. Жара пальцы не ощутили.
        Тогда он медленно поднялся с палубы, заслонив глаза ладонью.
        - Все вниз! - хрипло повторил он, и не потому, что приказ этот имел какой-либо смысл, а так, исключительно для поддержания духа. В том числе и собственного.
        По настилу заметались белые балахоны, перерезанные пополам странным светом, по яркости значительно превосходившим злую луну и уступавшим разве что солнцу. На источник его, располагавшийся в какой-нибудь сотне шагов от «Самума», смотреть можно было только зажмурившись.
        Вскоре Ар-Шарлахи обнаружил, что остался на палубе один. Слева нестерпимым блеском сияла, нависая, серебристая поверхность сферического сооружения. Дверь рубки была распахнута. Краем глаза Ар-Шарлахи видел, что Алият, вцепившись в косяки обеими руками, безуспешно заставляет себя переступить порожек.
        Тогда он сделал над собой усилие и подошёл к правому борту, где уяснил с изумлением, что свет распространяется не во все стороны, а хлещет исключительно в направлении «Самума». Как будто в центр боевого вогнутого щита поместили крохотный кусочек солнца и навели зеркало на их корабль. Зрелище было настолько завораживающим, что Ар-Шарлахи даже не заметил, как откуда-то сбоку к борту приблизился странно одетый человек и остановился, запрокинув голову.
        - Кто такие? - прозвучал снизу усталый властный голос, и Ар-Шарлахи вздрогнул.
        - Я… - начал было он, но горло от волнения перехватило, и Ар-Шарлахи закашлялся.
        - Старший - ты?
        - Да… - хрипло сказал Ар-Шарлахи, держась за кадык.
        Человек помолчал, что-то прикидывая.
        - Скажи своим, чтобы не высовывались, - приказал он наконец. - А сам слезай сюда…
        …Перекладины верёвочной лестницы скользили в ладонях, влажных от пота. По предпоследней перекладине Ар-Шарлахи промахнулся ногой и едва не грянулся на песок. Спрыгнул, выпрямился и оказался лицом к лицу с одним из тех, кому кланяется сталь.
        Ровесник Ар-Шарлахи, может слегка помоложе, мужчина и впрямь был одет несколько странно. Белый плащ и головная накидка, схваченная на лбу кожаным обручем, несомненно имели прямое отношение к Пальмовой дороге. Только вот лица незнакомец не прикрывал вообще. Ростом он был с Ар-Шарлахи, только чуть пошире и в плечах, и в бёдрах, а чертами скорее напоминал Алият: такой же смуглый и широкоскулый. А нос как будто расплющен ударом. Возможно, так оно когда-то и было…
        - Кто ты?
        - Ар-Шарлахи…
        - Ну, это мне ничего не говорит, - заметил незнакомец. Слова он выговаривал как-то странно: мягко и с ненужными придыханиями.
        - Разбойник, - сдавленно отрекомендовался Ар-Шарлахи.
        Широкоскулое смуглое лицо, до этих слов неподвижное, как валун, впервые что-то такое выразило. Не то досаду, не то удивление. Человек отступил на шаг и, оказавшись спиной к свету, пристально оглядел Ар-Шарлахи.
        - Что-то плохо верится, - усомнился он. - Да и корабль у тебя не слишком-то похож на разбойничий…
        - Уж какой был… - сказал Ар-Шарлахи. - Выбирать не приходилось…
        Тут же испугался резкости своего ответа и хотел добавить, что раньше-то, конечно, корабль разбойничьим не был, но мужчина жестом приказал ему замолчать.
        - Как, ты говоришь, тебя зовут?
        - Ар-Шарлахи.
        - А ну-ка сними повязку! - потребовал вдруг незнакомец.
        Ар-Шарлахи не стал упрямиться и открыл лицо.
        - В Харве учился?
        Поначалу Ар-Шарлахи решил, что ослышался, и поэтому ответил не сразу.
        - Д-да… Только давно, лет семь назад…
        - Точно, точно… - Незнакомец кивнул. - Пьяница Ар-Шарлахи… Ученик Гоена, так?
        - Так… - поражённо отозвался Ар-Шарлахи. Ну вот хоть убей не было среди его тогдашних знакомых смуглого скуластого юноши с приплюснутым носом. Хотя память на лица у него всегда была скверная… Тем более тогда…
        - И давно ты подался в разбойники?
        - Да дней пятнадцать назад…
        Не сказав ни слова, человек слегка отстранился и внимательно оглядел «Самум» от колёс до кончиков мачт.
        - Резво ты начал, - заметил он, продолжая рассматривать корабль. Потом, видимо, что-то сообразил и снова повернулся к Ар-Шарлахи. - Так это из-за тебя сегодня столько пыли подняли?
        - Да…
        - Та-ак… - Кажется, незнакомец был озадачен. - А Зибру, случайно, не ты подпалил?
        - Я…
        Несколько секунд прошло в молчании. Мужчина глядел на Ар-Шарлахи не то испытывающе, не то с недоверием.
        - Ну и ученички у премудрого Гоена… - проворчал он наконец. - Значит так. Поднимайся на борт и отгони свой корабль вон туда, подальше от бака. Нечего ему здесь делать…
        - От… - Ар-Шарлахи растерянно оглянулся на сияющее из-под днища «Самума» основание огромного металлического шара.
        - Ну да! - уже с нетерпением в голосе сказал незнакомец. - От бака, от бака!.. Ещё раз предупреди своих, чтобы сидели тихо, а сам снова спускайся и пойдёшь со мной…
        Окончательно сбитый с толку Ар-Шарлахи вновь вскарабкался по верёвочной лестнице на палубу. Невольно приостановился, тупо уставившись на серебряный слепящий купол. Так это бак? Хотя всё правильно, не отлит же он целиком из металла!.. Стало быть, полый… Только что они в нём хранят? Воду?.. Да, наверное, воду…
        Он оглянулся, думая, что незнакомец смотрит ему вслед. Но тот стоял, полуотвернувшись от «Самума». На глазах Ар-Шарлахи он шевельнул ладонью поднятой руки, и, повинуясь этому его движению, поток света хлынул в другую сторону, вымыв из тьмы череду частых мелких барханов. А на «Самум» рухнула такая беспросветная чернота, что Ар-Шарлахи пришлось добираться до рубки почти на ощупь.
        - Ну? Что? - еле слышно выдохнула невидимая Алият.
        - Слушай, зажги светильник, - устало попросил он. - Чего теперь-то без огня сидеть? Они нас так и так видят…
        - Кто?!
        - Ещё не знаю… - Ар-Шарлахи перевёл дух. - Давай людей к ведущему барабану. Отгоним «Самум» вон туда, где светло… Присмотри, чтобы с корабля никто не отлучался, и жди моего возвращения, ясно?..
        - Они тебя забирают? - в ужасе спросила Алият.
        Ар-Шарлахи пожал в темноте плечами.
        - Да отпустят, наверное… Зачем я им?.. Да не дрожи ты! - прикрикнул он с досадой. - Ничего ведь пока плохого ещё не случилось…
        Вскоре зажёгший огни «Самум» отошёл от гигантского тёмного шара и, покачиваясь, вплыл в полосу света, где уже стояла, поджидая, одинокая человеческая фигурка. Отдав последние приказания, Ар-Шарлахи спустился по верёвочной лестнице за борт, и они двинулись вдвоём в направлении источника света.
        - Твоё счастье, что ты у бака остановился, - как бы между прочим заметил незнакомец.
        - Почему?
        - А иначе сожгли бы, - последовал довольно-таки равнодушный ответ.
        - За что?
        Незнакомец пожал плечами:
        - На тебе же не написано, что ты разбойник. Да и вымпелов в темноте не видно. Кто там разберёт, что у тебя на мачте…
        Некоторое время Ар-Шарлахи брёл за ним в оторопелом молчании. Мысли спутались окончательно.
        - То есть, не будь я разбойник… - запинаясь, начал было он.
        - Совершенно верно. - Незнакомец кивнул.
        Ар-Шарлахи встряхнул головой. Не помогло.
        - А разбойников - не трогаете?..
        Должно быть, в голосе его прозвучало совершенно детское изумление, потому что незнакомец повернул к нему тёмное скуластое лицо и впервые улыбнулся.
        - А за что их трогать? Разбойники - существа полезные… Кстати, можешь называть меня Тианги.
        Глава 22. Государь, отбившийся от рук
        Тианги… Нет, совершенно точно, не было у Ар-Шарлахи в Харве знакомых с таким именем. Никудышней памятью он отличался только на лица и на даты, а вот имена и тексты (особенно стихотворные), услышав раз, уже не забывал. Вдобавок такое странное имя - Тианги! Да он бы тут же начал докапываться: откуда взялось, что означало, где распространено… А если это кличка, то тем более загадочно. В отличие от имён клички всегда имеют смысл… Хотя… В воровском и разбойничьем языках встречаются подчас такие словечки… Надо будет спросить у Алият…
        До источника света им оставалось уже шагов десять. Не в силах вынести его ослепительной яркости, Ар-Шарлахи стал смотреть под ноги. Потом покосился через плечо и немедленно споткнулся, снеся носком гребень песчаной волны. Зрелище было совершенно невероятное. В непроглядной ночи раскинулась светлая дорога с размытыми тьмой краями. Тени от мелких барханов напоминали резьбу, а розово-золотой «Самум» казался отсюда искусно выточенной безделушкой.
        - Да выключи ты его! - раздражённо сказал Тианги, и Ар-Шарлахи, спохватившись, ускорил шаг. Слова спутника встревожили своей непонятностью. «Выключи…» Кого? Откуда?.. Кроме того, было неясно, к кому обращается Тианги…
        Впереди раздался сухой щелчок - и наступила тьма. Светлая река, промывшая пустыню насквозь, иссякла. «Самум» за плечом - исчез. Мгновенно лишённый зрения, Ар-Шарлахи остановился.
        Первое, что ему удалось увидеть, был квадрат тусклого света, казалось повисший прямо в воздухе. Потом на фоне квадрата возникло широкое чёрное плечо Тианги, уверенно шагавшего в сторону неяркого этого пятна.
        Несколько раз споткнувшись и зацепившись за что-то накидкой, Ар-Шарлахи последовал за своим спутником, начиная помаленьку осознавать, что светлый квадрат - это окно, а угловато сгустившаяся вокруг него тьма - скорее всего, хижина или какое-то иное строение.
        Вместо двери проём прикрывала плотная занавеска. Тианги отвёл её в сторону и, обернувшись, бросил:
        - Войди…
        Ар-Шарлахи вошёл. Оказывается, свет в окне лишь показался ему тусклым. Кубическое помещение с голыми, непонятно из чего сделанными стенами наполнено было мертвенно-бледным сиянием, распространявшимся из подковообразно изогнутого стержня, вросшего обоими концами в ровный, без украшений потолок. Такое впечатление, что стержень был раскалён добела, но, к удивлению своему, исходящего от него тепла Ар-Шарлахи не уловил.
        Обстановка в комнате тоже была весьма необычная. В углу стоял низкий стол на прямых ножках, стульев же не наблюдалось вообще. Пол был застелен плетёными, золотистого оттенка ковриками, уложенными впритык друг к другу. Рядом со столом прямо на полу сидел человек, очень похожий на Тианги, разве что чуть постарше и посмуглее. Человеку было холодно, он кутался в шерстяное изжелта-бурое одеяло, из-под которого выглядывали только смуглые руки. Приспустив тяжёлые веки, сидящий перебирал пальцами какие-то странные чётки - с узелками вместо бусин.
        Человек поднял веки и вопросительно оглядел вошедших.
        - Вот, - молвил Тианги, подталкивая Ар-Шарлахи в спину. - Ар-Шарлахи. Старый знакомый по Харве. Ученик премудрого Гоена, ныне разбойник. Позавчера сжёг Зибру…
        - Только порт, - перехваченным горлом выговорил Ар-Шарлахи.
        - Ну, это тоже уметь надо.
        Человек молча разглядывал Ар-Шарлахи. Потом отложил верёвочку с узелками на стол, где уже валялось довольно много таких шнурков вперемежку со свитками и какими-то ещё белыми тонкими листами, на которых ровными строчками теснились мелкие, как песчинки, письмена.
        Наконец тёмные губы разомкнулись.
        - Что значит - сжёг? - Человек старательно выговаривал каждое слово, а странные придыхания у него звучали даже отчётливей, чем у Тианги. - Ты возглавлял налёт?
        - Да.
        Человек кивнул.
        - Стало быть, пользуешься уважением, - отметил он как бы про себя. - Давно разбойничаешь?
        - Говорит, что пятнадцать дней, - ответил за Ар-Шарлахи Тианги.
        - Разбойничаешь пятнадцать дней… - медленно, взвешивая каждую фразу, проговорил человек, по-прежнему не сводя с Ар-Шарлахи карих внимательных глаз. - Сжёг порт Зибры… Учился в Харве у Гоена… Ар-Шарлахи… Ар… То есть твои предки владели какой-то тенью Пальмовой дороги?
        - Да… Тень Ар-Шарлахи…
        Человек неспешно повернул голову и посмотрел на Тианги.
        - Налей ему, - сказал он. - Видишь же: еле на ногах стоит… А ты садись, - снова обратился он к Ар-Шарлахи.
        «Может, и отпустят… - вяло подумал тот, обессиленно опускаясь на золотистый, плетённый из соломки квадрат. - Вина вон уже предлагают…»
        Откинув занавеску (устанавливать двери здесь, кажется, не любили, а может, просто ленились), Тианги прошёл в соседнее помещение. За тонкой стенкой что-то звякнуло, булькнуло, и вскоре он вернулся, неся плод граната и стеклянный цилиндрик, наполненный на две трети чем-то прозрачным. Ар-Шарлахи почувствовал острое разочарование. Должно быть, здесь, как в храме Четырёх Верблюдов, вино было под запретом.
        Однако, приняв стеклянный сосудец из рук Тианги и отведя повязку от лица, Ар-Шарлахи догадался понюхать жидкость - и содрогнулся. Невольно вспомнился пузырёк, который совала ему под нос Алият в каюте караванного Хаилзы.
        - Не бойся, не отрава, - сказал Тианги, разминая гранат. - Пей залпом. С непривычки противно, но действует посильнее вашего вина…
        С этими словами он достал из-под плаща клинок странных очертаний и проделал в кожице граната дырочку.
        Ар-Шарлахи решился и выпил. Глаза у него полезли на лоб, а горькая едкая жидкость остановилась в горле, так что ему стоило нечеловеческих усилий её проглотить. Тианги тут же наполнил сосудец гранатовым соком.
        - Запей.
        Благородно терпкий гранат отбил мерзкое послевкусие, и уже спустя несколько секунд Ар-Шарлахи с удивлением почувствовал себя значительно бодрее. Муть, плававшая перед глазами, исчезла.
        - Что это? - спросил он, протягивая стеклянный цилиндрик.
        - Сейчас? - как-то странно переспросил Тианги, выдавливая в склянку остаток сока. - Спиртной напиток…
        - А раньше?
        - Долго объяснять, - сказал Тианги и, взяв со стола гладкий круглый шнур, тоже сел на пол. Неуловимым и каким-то обыденным движением вывязал сложный узел и вопросительно посмотрел на своего молчаливого товарища.
        Ар-Шарлахи с интересом присматривался к шерстяному некрашеному одеялу, в которое тот по-прежнему зябко кутался. Изжелта-бурый оттенок наводил на мысль о верблюжьем подшёрстке, но мысль эту Ар-Шарлахи отверг немедленно. Даже в упразднённом ныне храме Четырёх Верблюдов кошма, свалянная из священного подшёрстка, имела куда более скромные размеры. Кроме того, одеяло с виду было совсем новым.
        - Называй меня Ани, - сказал человек и, помолчав, продолжил: - Итак, ты говоришь, что стал разбойником пятнадцать дней назад. Как это произошло?
        - На корабле начался бунт, - решив не вдаваться в подробности, объяснил Ар-Шарлахи. - Меня выбрали главарём…
        Он запнулся, увидев, что Тианги сноровисто вывязал ещё один узел, сложнее первого. Словно записал то, что произнёс Ар-Шарлахи.
        - Не отвлекайся, - бросил Ани (кстати, ещё одно совершенно неслыханное имя!). - Почему именно тебя?
        - По ошибке. Меня приняли за Шарлаха… Есть такой разбойник, и у нас с ним похожие имена… Словом, меня схватили вместо него.
        Украдкой он покосился на Тианги. Тот прислушивался к беседе и сосредоточенно вывязывал узлы.
        - То есть тебя везли в Харву, но ты поднял бунт?
        - Нет. Меня как раз везли из Харвы. Государь послал караван к морю…
        Оба собеседника вскинули голову, и Ар-Шарлахи осёкся. Должно быть, он сказал сейчас нечто крайне для них важное. Тианги даже не довязал узла.
        - Улькар ищет путь к морю? - недоверчиво спросил Ани и тревожно взглянул на Тианги. - Погоди вязать… Зачем?
        Ар-Шарлахи объяснил.
        Внезапно смуглое лицо Тианги исказилось. Он швырнул шнурок об пол и вскочил на ноги.
        - Какое бессмертие? Что за бред?.. - Он резко повернулся к Ани. - Вот видишь, тамахи? Значит, я был прав! Он уже тогда затевал собственную игру! А теперь и вовсе отбился от рук!..
        - Успокойся, - негромко проговорил Ани, и Тианги с недовольным видом снова опустился на пол. - А кто готовил поход? Сам Улькар?
        - Досточтимый Тамзаа, - сказал Ар-Шарлахи, и собеседники его опять переглянулись.
        - Не понимаю… - растерянно произнёс Тианги. - Ирва ничего не сообщал об этом…
        Хмурый Ани кутался в одеяло.
        - То есть дело затевалось настолько тайное, - подвёл он итог, - что в него даже не посвятили секретарей… Да, пожалуй, ты прав. Улькар действительно отбился от рук… Ну а ты, Ар-Шарлахи? Какое ты имел отношение к этому походу?
        - Я был проводником.
        - Ты знаешь дорогу к морю?
        - Нет… Предполагалось, что её знает Шарлах…
        - Это с которым тебя перепутали?
        - Да.
        Ани опустил курчавую голову и надолго задумался.
        - Как полагаешь, пошлёт Улькар второй караван?
        - Н-не знаю… - сказал Ар-Шарлахи. - Без проводника?.. Вряд ли… Хотя… Нет, не знаю.
        - Шарлах в самом деле выходил к морю?
        - Нет.
        - Почему ты так уверен?
        - Я разговаривал об этом с… с его людьми.
        Ани кивнул и испытывающе взглянул на Тианги. Тот пожал плечами.
        - А с другой стороны, тамахи, зачем ему врать? - спросил он.
        Ар-Шарлахи, естественно сообразивший, что речь идёт именно о нём, почувствовал обиду и испуг.
        - Клянусь рогом верблюда по имени Ганеб! - запальчиво вскричал он, прижав ладони к груди. - Я понимаю, история моя достаточно невероятна, но тем не менее всё, что я вам рассказал, правда!
        Тианги посмотрел на него и усмехнулся.
        - Вся прелесть этой клятвы в её двусмысленности, - заметил он. - Какое бы имя ни носил верблюд, рог у него всё равно не вырастет.
        - То есть как? - опешил Ар-Шарлахи. - А статуи на храме?..
        Тианги засмеялся.
        - Это не верблюды. Это легенда… А настоящий верблюд - просто большое безрогое и довольно уродливое животное. Вдобавок плюётся…
        Ар-Шарлахи, обомлев, глядел на спокойное улыбающееся лицо Тианги.
        - Ты… их видел?.. Живых?..
        Вместо ответа Тианги покосился на вновь погрузившегося в раздумья Ани.
        - А знаешь, он мне нравится, - сообщил Тианги. - Кажется, это как раз то, что нам нужно. Свозить его на ту сторону, показать верблюда…
        Ар-Шарлахи весьма покоробило, что о нём говорят, как об отсутствующем. Или как о чём-то неодушевлённом. Но оскорбиться как следует он не успел - слишком уж ошеломительно прозвучали последние слова Тианги.
        - На ту сторону гор?!
        Ани нахмурился и, выпростав из одеяла смуглую руку, жестом попросил молчания.
        - Послушай меня, Ар-Шарлахи. Во-первых, перестань нас бояться. В худшем случае (то есть если мы сейчас с тобой ни о чём не договоримся) ты просто уходишь. На своём корабле и со своими людьми.
        - А в лучшем?
        Ани хотел ответить, но тут большая чёрная пятерня отбросила занавеску, и в помещение ступил человек, при одном только взгляде на которого у Ар-Шарлахи похолодело внутри. Человек был темнокож, курчав и чертами лица напоминал туземцев, однако рост… Вошедший был выше и куда шире всех присутствующих. Но даже не это испугало Ар-Шарлахи. Лицо и грудь незнакомца покрывал замысловатый узор синеватого оттенка. Ничего подобного Ар-Шарлахи видеть никогда не приходилось. В памяти почему-то всплыли жуткие в своей правильности шрамы, украшающие колдуна Мбангу…
        Человек повернул щекастое разрисованное лицо к Ани и заговорил, после чего Ар-Шарлахи испытал ещё одно потрясение. Язык был ему незнаком. Ничуть не напоминающая гнусавые всхлипы низкорослых чёрных туземцев, напевная речь вошедшего изобиловала придыханиями и, казалось, состояла из одних гласных. Единственным знакомым звукосочетанием было часто повторяющееся «Ани-тама’и».
        Ани слушал и хмурился всё больше.
        - За третий насос отвечаешь ты, - бросил он наконец.
        Темнолицый разрисованный незнакомец взволновался и заговорил снова.
        Ани дотянулся до одного из лежащих на столе шнуров и бросил его незнакомцу.
        - Иди и вяжи, - сказал он. - Видишь же: у нас здесь и без тебя дел хватает.
        Человек расстроенно махнул рукой и вышел. Ар-Шарлахи сидел неподвижно, не в силах отвести глаз от колыхнувшейся занавески.
        - Чего испугался? - сказал Тианги. - Каждый украшает себя как может…
        - Кто вы? - с тоской спросил Ар-Шарлахи. - Что вам здесь нужно?
        - Ну, на первый твой вопрос так сразу и не ответишь. Вот второй вроде попроще… Нам здесь нужна нефть. Нефть и газ. Но в основном нефть. Много нефти.
        - Нефть? Для светильников?
        - Да нет… Я же сказал: много нефти. А ещё нужно, чтобы нам не мешали. Вот, пожалуй, и всё.
        - Ар-Шарлахи, - снова заговорил Ани, и Тианги поспешно умолк. - Скажи… Если бы не мятеж, не отделение Харвы от Кимира, не указы Улькара… Ты бы ведь сейчас был владыкой собственной тени, так?
        - Боюсь, что нет, - сказал Ар-Шарлахи. - Отец умер, когда я был ещё ребенком, поэтому владыкой стал мой дядя… Потом он в чём-то провинился перед государем, и его казнили.
        - Нет, я не о том. Ты наследник бывших владык Пальмовой дороги, так?
        - Ну, в общем… да.
        - Ты получил блестящее образование в Харве…
        - Ну, положим, не такое уж блестящее…
        - Разве твоим учителем не был премудрый Гоен?
        - Да, но, боюсь, я далеко не лучший его выученик…
        - Иными словами, тебе ещё свойственна и скромность. И чем же ты, Ар-Шарлахи, занимался после мятежа и воцарения Улькара? Я имею в виду: чем ты зарабатывал себе на жизнь?
        Ар-Шарлахи неловко усмехнулся:
        - Нанимался на торговые каторги…
        - Великолепно! - скривив рот, выговорил Ани. - Просто великолепно!.. Улькар бесподобен. Выбить аристократию и разогнать мудрецов! А владык Пальмовой дороги приставить к брусу торговой каторги… Представляю себе, как ты его ненавидишь.
        Ар-Шарлахи неуверенно пожал плечами. Ненавидел ли он Улькара? Да нет, пожалуй… Ненавидеть - слишком сильное слово.
        - А пятнадцать дней назад, - неумолимо продолжал Ани, - выяснилось, что ты ещё и незаурядный полководец…
        - Разбойник, - поправил Ар-Шарлахи.
        - Когда речь идёт об осаде города, - заметил Ани, неотрывно на него глядя, - разница между разбойником и полководцем как-то утрачивается. Ты прирождённый вождь, Ар-Шарлахи. Иначе люди не согласились бы последовать за тобой сюда. Одолеть страх перед кивающими молотами - это, знаешь ли…
        Ар-Шарлахи заставил себя поглядеть в карие внимательные глаза.
        - К чему ты клонишь, тамахи?
        Ани слегка приподнял брови:
        - Почему ты называешь меня тамахи?
        - К тебе так обращается Тианги…
        Ани и Тианги вновь обменялись многозначительными взглядами.
        - Ты, несомненно, умён, - сказал Ани. - Может быть, даже излишне умён… Однако ты спросил, к чему я клоню. К тому, Ар-Шарлахи, что ты достоин лучшей участи. Точно так же, как достойна лучшей участи и Пальмовая дорога. Твоя родина. Мне кажется, что разбой - это слишком мелкое для тебя занятие. Не пора ли, в самом деле, покончить с унизительной зависимостью от Харвы? Мы поможем тебе. Мы всегда помогаем тем, кто борется за справедливость. Мы вооружим Пальмовую дорогу дальнобойными боевыми щитами. Таких щитов нет ни в Харве, ни в Кимире. Улькар просто обречён на поражение…
        - А что взамен?
        - Ничего, - сказал Ани. - Не трогать кивающие молоты.
        - И не выходить к морю… - еле слышно проговорил Ар-Шарлахи.
        - Оно тебе нужно?
        - Нет…
        - Тогда что тебя беспокоит?
        Ар-Шарлахи поднял страдальческие глаза.
        - Дайте ещё выпить, - попросил он.
        - Узнаю пьяницу Ар-Шарлахи, - ухмыльнулся Тианги, поднимаясь.
        Он взял с пола цилиндрическую склянку и скрылся в соседней комнате. Потом вернулся - и процедура повторилась. Ар-Шарлахи запил обжигающий спирт гранатовым соком и подождал, пока зрение прояснится. Потом поднял голову и хрипло сказал:
        - Нет…
        - Что нет?
        - Я не буду поднимать мятеж.
        - Судя по тому, что сейчас вокруг происходит, ты его почти поднял.
        - Опять кровь… - глухо, с тоской сказал Ар-Шарлахи. - Не хочу…
        - Странно слышать такие слова от человека, подпалившего Зибру, - кисло заметил Тианги.
        Он был явно разочарован.
        Глава 23. Ничья тень
        Караван досточтимого Хаилзы, состоящий теперь всего из двух кораблей, выплыл из серых сумерек и вошёл в благословенный порт тени Ар-Кахирабы. Зря, ох зря злобствовал досточтимый Альраз, говоря, что его родной дядя не способен командовать даже увеселительной прогулкой. Такого рейда по тылам Кимира не постыдился бы и сам Анарби. Отступив перед превосходящими силами противника, караванный всё же рискнул малое время спустя пересечь границу с тем, чтобы перехватить взбунтовавшийся «Самум» уже на вражеской территории. Однако мятежный корабль словно просочился сквозь песок, а вскоре выяснилось, что сухари и вода на всех трёх кораблях - гнилые. В очередной раз проклянув досточтимого Тамзаа, скорпионов ему в оба рукава, караванный Хаилза решил обеспечить флотилию провиантом за счёт исконного недруга Харвы и прошёл по оазисам Кимира подобно песчаной буре. Он выдержал два сражения, потерял один из кораблей и, с трудом оторвавшись от погони, взял курс на Пьяную тень, где его ждала передышка, чреватая тревожными мыслями о будущем.
        Бешенство и отчаяние, подвигнувшие караванного на странную эту войну, отнюдь не улеглись в его душе, разве что бешенства поубавилось, а отчаяния прибыло. Он не выполнил приказ государя и вдобавок нарушил перемирие. Мало того - оказывается, все его подвиги молва (и если бы только молва!) приписала Шарлаху. Об этом Хаилза узнал в последнем ограбленном им оазисе, куда уже прибыл пергамент, гласивший, что за действия разбойника правительство Харвы не отвечает и будет благодарно войскам Кимира, если тем посчастливится уничтожить мерзавца.
        Во-первых, слышать такое в свой адрес было оскорбительно, а во-вторых, багроволицый Хаилза при всём своём упрямстве прекрасно сознавал, что на сей раз прощение у государя вымолить будет трудновато. Слишком уж далеко зашла история, коль скоро племяннику караванного досточтимому Альразу, которого Хаилза, признаться, терпеть не мог, пришлось оправдываться перед кимирским послом и сочинять унизительный для державы документ. Кроме того, свалить грабежи на Шарлаха означало усугубить свою вину за побег разбойника и мятеж на «Самуме». Конечно, досточтимый Альраз ради блага семейства забудет на время неприязнь к родному дяде и попробует убедить государя в том, что бунт был по сути подготовлен досточтимым Тамзаа, но… Странно признаться, но караванному смертельно не хотелось уступать какому-то там Шарлаху славу этого беспримерного рейда. Вновь и вновь вспоминал Хаилза свой стремительный беспощадный манёвр возле полыхающей тени Ар-Хата, и злоба подпирала горло при одной только мысли о том, что самая блестящая из его побед будет приписана его же заклятому врагу.

* * *
        Ещё лет десять назад тень Ар-Кахирабы не слишком отличалась от благородной Турклы. Однако Туркла в последнее время менялась на глазах, делаясь всё более похожей на богатый торговый город, нежели на разбойничье гнездо, а вот Пьяная тень, можно сказать, осталась прежней: никаких тебе ажурных дворцов и мощённых привозным гранитом мостовых, на выложенных мягкой пылью улочках редко-редко сверкнёт стеклярус дорогого, полыхающего алым шёлком халата, зато потрёпанных и выжженных солнцем добела балахонов - хоть отбавляй.
        Пожалуй, Ничья тень была бы точной копией всех прочих оазисов Пальмовой дороги, если бы не вечная теснота в порту и не обилие пьяных. Впрочем, опустей внезапно тень Ар-Кахирабы, всё равно от внимательного взгляда не ускользнули бы некоторые её особенности, например несуразно большие строения, затаившиеся за глухими глинобитными стенами. Оно и понятно: каждая семья содержала притончик - нечто среднее между кофейней, ночлежкой и весёлым домом. Круглолицые девушки из Харвы и с Пальмовой дороги при случае сходили за служанок и дальних родственниц. А случаев таких в прошлом было достаточно: ещё Орейя Третий не однажды грозил выжечь дотла тень Ар-Кахирабы, эту язву на теле славной державы. Трудно сказать, что именно каждый раз его останавливало. Не иначе доброе вино, которым уже тогда славился этот оазис. А выяснить, кто из жителей тени промышляет корчемством и привечает разбойников, было весьма затруднительно, ибо промышляли и привечали все.
        Название Ничья тень возникло во время войны, когда оазис, оказавшись пограничным, стал единственным источником вина для обеих воюющих сторон, что немедленно сказалось на качествах благородного напитка. Вина потребовалось много, и источник быстро уподобился реке. Вкус и аромат, естественно, пострадали, но на войне разборчивым быть не приходится. Обе армии вбирали вино, как сухое русло вбирает воду.
        На картах Кимира и Харвы странный этот оазис предпочитали стыдливо не обозначать, и ни разу даже не возникло спора о том, кому же, собственно, принадлежит тень Ар-Кахирабы. Не употреблялось это название и в донесениях на высочайшее имя, дабы не привлекать внимания государей к единственному месту в пустыне, где мог утолить жажду любой скиталец. Тени как бы не существовало…
        Что, впрочем, не мешало ни Кимиру, ни Харве держать там своих соглядатаев и осведомителей. Шпионов в Пьяной тени было не меньше, чем в Туркле или, скажем, в обеих столицах. Именно оттуда приходили самые ценные сведения как о внешних, так и о внутренних врагах: вино развязывало язык, а ощущение безопасности притупляло бдительность. Пожалуй, выведывание секретов приносило жителям Ар-Кахирабы ничуть не меньше прибыли, чем торговля вином…
        Покинув борт «Саламандры», караванный Хаилза в сопровождении двух офицеров и охраны направился развлечься в погребок почтенного Ойдо, человека весьма честолюбивого, известного строгостью нравов и кого попало не принимавшего. Собственно, причиной такого выбора было ещё и то, что чуткие глаза и уши почтенного Ойдо вот уже года три принадлежали досточтимому Альразу, и только ему. Хотя, когда речь заходит о жителях Пьяной тени, трудно утверждать что-либо наверняка. Все они клянутся четырьмя верблюдами в верности и преданности, а сами, глядишь, продают твои же секреты гостям из Кимира…
        Рыжие с проседью брови Ойдо недоверчиво вздёрнулись, когда он узрел перед собою караванного со свитой. Впрочем, в следующий миг розовое в коричневатых пятнах чело растрескалось радостными морщинками, и хозяин торопливо запричитал о высокой чести, оказанной досточтимым Хаилзой его дому. Багровое лицо гостя при этом, однако, не дрогнуло, осталось недвижно-мрачным. Судя по встрече, почтенный Ойдо был уже наслышан о приключениях караванного.
        - Что? - отрывисто спросил Хаилза, когда они остались одни.
        По мощёному внутреннему дворику гуляли жемчужно-серые горлинки, ковёр был расстелен возле голого, сбросившего кору платана. Ойдо, чуть ссутулясь, сидел на подушках, караванному вынесли и поставили резной стул, явно завезённый сюда из Харвы. Из глубины дома слышался прерывистый девичий смех и густой одобрительный гогот офицеров. Им велено было развлекаться, причём как можно более шумно.
        - Альраз думает, что тебя убили во время бунта, - негромко молвил Ойдо.
        Караванный мрачно кивнул.
        - Восемь дней назад, - продолжал хозяин, чуть приподнимаясь и наливая вино в кубок на низком столике, прихотью резчика поставленном на четыре скорпионьих лапы, - мне передали, что он хотел бы узнать о том, где сейчас находится Шарлах.
        Досточтимый Хаилза дрогнувшей рукой поставил на стол уже было поднесённый к губам кубок и въелся глазами в хозяина.
        - Откуда он знает о Шарлахе?
        Тот моргнул рыжеватыми ресницами.
        - Мне кажется, о нём уже знают все, - осторожно проговорил он. - В последнее время только и разговоров что об этом разбойнике…
        - Вот как?.. - процедил караванный, снова берясь за кубок. - Интересно… Хорош у меня племянничек, ничего не скажешь! Родного дядю похоронил и забыл в два счёта, зато какой-то там Шарлах его, видите ли, весьма интересует… Расскажи-ка об этом подробнее, почтенный Ойдо.
        В голосе караванного скользнули зловещие нотки, поэтому рыжебровый хозяин на всякий случай решил уточнить вопрос.
        - О чём именно, досточтимый?
        - Только не прикидывайся дурачком! Что ты ему ответил?
        Ойдо с упрёком взглянул на гостя. Всмотрелся пристальней - и встревожился…
        - Ответил, что Шарлах находится здесь…
        - В Пьяной тени?
        - Да… Собрал новую шайку, купил в Туркле через посредника почтовую каторгу…
        Караванный со стуком поставил кубок на стол:
        - А «Самум»?
        Ойдо в тревожном недоумении надолго приподнял плечи.
        - Мне это тоже показалось странным, - признался он, почему-то понизив голос. - Досточтимый Альраз спрашивал именно о боевом двухмачтовике «Самум»… Но никакого «Самума» здесь не было. Шарлах купил каторгу, разбил какого-то торговца… - Ойдо внезапно насупился и даже с досадой мотнул головой. - За Шарлахом сюда послали караван из Зибры, - недовольно сообщил он. - Но потом я узнал, что ещё два каравана ушли за ним на Турклу. Честно говоря, я был даже немного обижен. Обычно досточтимый Альраз питал к моим словам больше доверия…
        - Обиды свои можешь оставить при себе! Его схватили?
        - Нет… Как бы они его тут схватили? Ничья тень. Ничего не попишешь. Попробуй войди сюда с оружием! Свои же не простят! Наши, правда, беспокоились, говорили, будто был войскам приказ без Шарлаха не возвращаться… То есть окружили бы тень, стали караулить, а нам-то это всё, сам понимаешь, в убыток… И в самом деле: сутки караван стоял. Сутки!.. А потом слухи поползли, будто Шарлах, пока они его здесь поджидали, сжёг порт Зибры…
        - Это с одной-то почтовой каторгой? - Караванный презрительно скривил рот.
        Рыжебровый Ойдо клятвенно прижал ладони к груди. Глаза у него были несчастные.
        - Да здесь была почтовая каторга, здесь! - жалобно вскричал он. - Как бы она вышла из порта, если там караван стоит?.. И Шарлах тоже был здесь, никуда не уходил! Четырьмя верблюдами клянусь, я уже чуть с ума не сошёл с этим Шарлахом!.. Я же не лгу! Зачем мне лгать?.. А досточтимый Альраз не верит, кто-то ему сказал, что Шарлах сейчас в Кимире и грабит пограничные оазисы… - Тут Ойдо взглянул на караванного и осёкся.
        - Это был не Шарлах! - проклокотал досточтимый Хаилза. - Продолжай!
        - Потом насчёт Турклы… Говорят, собрали они караван, выбрали Шарлаха главарём, сожгли Зибру… Да не может этого быть!
        - А кто же тогда сжёг?
        - Ну значит, это был какой-то другой Шарлах!..
        На скулах караванного обозначились желваки, красный тяжёлый кулак лёг на край резного столика.
        - Что значит «другой»? Может быть, как раз именно ты и говоришь о «другом» Шарлахе?
        Почтенный Ойдо всплеснул руками:
        - Досточтимый! Помилуй! Да мне ли не знать Шарлаха, если он вот уже несколько лет сбывал добычу в Пьяной тени? Недавно его захватили, отвезли в Харву, потом он то ли поднял бунт, то ли просто бежал… снова появился здесь… Ведь ты же спрашиваешь об этом Шарлахе?
        - Где он сейчас? - темнея, проговорил караванный.
        - Да здесь! Где же ещё? Гуляет со своей шайкой в доме Имирпы…
        Почтенный Ойдо умолк и испуганно заёрзал на подушке, пытаясь отодвинуться. Впервые он видел, как кровь, вместо того чтобы броситься в лицо караванного, отхлынула от его кирпичных щёк.

* * *
        - Где Шарлах?
        К пьяным воплям в тени Ар-Кахирабы давно привыкли, поэтому волосатая ручища мрачного разбойника даже не дрогнула, опрокидывая стаканчик с игральными костями над лакированной потёртой доской. Из сидящих всего один повернул голову к вошедшему крикуну и тут же снова уставился на кости. Должно быть, бросок выпал на редкость удачный. Кто-то крякнул, остальные уважительно зацокали языками.
        - Я спрашиваю, где Шарлах? - вновь прорычал досточтимый Хаилза.
        Все медленно повернулись к нему, и караванный содрогнулся от ненависти. Суровые разбойничьи глаза над белыми повязками смотрели на него с ленивым презрением.
        - С вами говорит караванный Харвы!
        Разбойнички переглянулись, недоумённо поводя крутыми плечами. Наконец тот, что метал кости, неспешно поднялся, оказавшись на голову выше приземистого плотного караванного, подступил, набычился.
        - Ну? - хмуро сказал он хрипловатым басом.
        Хаилза скрипнул зубами. За это «ну» он готов был закопать наглеца в бархан по горло.
        - Где Шарлах? - тихо выговорил караванный, сдерживаясь из последних сил.
        Игроки неуверенно всхохотнули и тут же примолкли. Нависший над досточтимым Хаилзой детина свёл широкие звериные брови и чуть отшатнулся, словно перед прыжком. Потом опомнился, сообразил, что здесь всё-таки не пустыня и затевать драку с незнакомцем не стоит.
        - Это я! - буркнул он наконец.
        Караванный запнулся, решил было, что ослышался, потом понял, что нет, и подёрнутые красными жилками белки его стали страшно раздуваться.
        - Ты?.. - горлом просипел караванный, чувствуя, как звенит в ушах и темнеет перед глазами. - Ты Шарлах?..
        Лицо детины передёрнулось под повязкой.
        - А кто же ещё, по-твоему?
        - За дурака меня принимаешь?.. Я спрашиваю, где настоящий Шарлах?
        В кругу играющих, следивших с любопытством за этим разговором, кто-то болезненно охнул, должно быть предвидя дальнейшее. Караванного спасло, что у собеседника его не было даже кинжала. Согласно правилам при игре в кости все предварительно разоружались.
        - Ах ты, варан!.. - взревел рослый разбойник и бросился на досточтимого с явной целью задушить его волосатыми своими ручищами. - И ты туда же?..
        - Харва!.. - успел прохрипеть схваченный за горло караванный, и в тот же миг в низкое помещение из многочисленных дверей, видимо предназначенных для быстрого ухода врассыпную, ворвались вооружённые матросы с «Саламандры». Из игроков никто даже не сделал попытки подняться с ковра, все продолжали сидеть и только ошалело озирались.
        - Шакал!.. - Оторванный от караванного детина рычал и ворочался в цепких руках, несколько раз едва не повалившись на пол вместе с матросами. - Я тебе покажу сейчас настоящего Шарлаха!.. Ты у меня узнаешь, который тут настоящий!..
        Караванный кашлял, держась за горло. Один из разбойников хмыкнул, видимо придя в себя окончательно, собрал кости в стаканчик, потряс и бросил. Остальные (включая матросов) невольно скосили глаза: что выпало?
        - Караванный, - спокойно, с ленивой хрипотцой позвал тот, что бросил кости. - Здесь ведь Пьяная тень. Сюда с оружием не ходят. Нужен тебе Шарлах - ну так жди на выходе из порта. А то, гляди, узнают в Харве о твоих проказах - такого скорпиона тебе подпустят…
        Речь отрезвила всех. Караванный насупился. Действительно, из-за налёта на Пьяную тень можно было растерять последних друзей в Харве. Шарлах тоже вспомнил, что руки здесь распускать не положено, и перестал напрягаться, за что был немедленно отпущен матросами. Молодцы с «Саламандры» вопросительно смотрели на досточтимого Хаилзу.
        Тот постоял, нагнув голову, потом хмуро взглянул исподлобья на хозяина дома, почтенного Имирпу.
        - Досточтимый… - проникновенно сказал ему хозяин. - Какие могут быть сомнения? Здесь Шарлаха каждый знает… На юге, говорят, ещё какой-то Шарлах завёлся, но это недавно. И в Кимире тоже… А настоящий Шарлах - вот он. Пятый год ему вина наливаю…
        Глава 24. Молоты - бьют
        Внимательнейшим образом изучив пергамент, Улькар поднял голову и взглянул на сановника чуть ли не с нежностью.
        - А тебе не кажется, досточтимый Тамзаа, - кротко молвил он, - что ты потихоньку впадаешь в детство?..
        С улыбкой позволил пергаменту свернуться в трубку, поиграл свитком, затем бросил его на стол и вновь вскинул зловеще ласковые, обведённые чёрными тенями глаза.
        - Мне думается, дело было так, - мягко продолжал Улькар. - Упустив настоящего Шарлаха, вы с Альразом велели внезапно воскресшему Хаилзе срочно найти замену моему беспокойному подданному. Однако, прости, я разочарован. Всё выглядит столь наивно и неуклюже, что я начинаю сомневаться в твоих способностях. Сановнику, не умеющему лгать достаточно правдоподобно, не место при дворе. Ты согласен со мной?
        - Да, государь, - почтительно, но твёрдо отвечал Тамзаа. - Мне тоже показалось, что досточтимый Хаилза пытается таким образом выпутаться из этой неприятной истории. Однако я не мог скрыть его донесения, каким бы глупым оно мне ни казалось.
        Улькар перестал улыбаться, по измождённому лицу его пробежала знакомая нервная рябь. Государь стремительно встал из-за стола и прошёлся по убранному лиловыми шелками кабинету.
        - Ну, допустим, подменили, - уже раздражённо заговорил он, резко поворачиваясь к Тамзаа. - С какой целью? Кому это понадобилось и зачем?
        - Из донесения Хаилзы следует, что самому Шарлаху, - тихо напомнил сановник.
        - Несомненно! - Государь яростно улыбнулся. - И что же, никто не заметил подмены? Ни стража, ни сообщник, с которым его сюда доставили?
        - Сообщница, - как бы извиняясь, поправил сановник.
        Улькар запнулся:
        - Женщина?..
        - Да, государь…
        Несколько секунд Улькар озадаченно молчал.
        - Ну хорошо… - произнёс он наконец. - Сообщница… Я ещё могу понять, почему молчала она. Но объясни мне, почему молчал тот, кем его подменили! Наверняка думал, что везут на казнь, и при этом - ни слова, ни попытки оправдаться!.. Кто он? Откуда взялся?.. Или он был так предан главарю, что решил умереть вместо него?..
        Досточтимый Тамзаа, не разгибая спины, беспомощно развёл мягкие ладони:
        - Государь…
        - И наконец! - Улькар повернулся на каблуках и вновь пробежался по чёрно-лиловому кимирскому ковру. - Неужели судья Ар-Маура был настолько слеп…
        Улькар остановился и надолго умолк. Серое измученное лицо его застыло. Постоял, медленно приблизился к столу, сел.
        - Ар-Маура… - повторил он, слепо глядя мимо сановника. - Ар-Маура… - Затем глаза ожили. - Что о нём слышно?
        - Жалуется, что не может вернуть денег, уплаченных Шарлаху за пленных.
        - Да? - переспросил Улькар, явно думая о чём-то другом. - А кстати, которому из Шарлахов? Тому, что приводили ко мне?
        - Да, государь, вне всякого сомнения. Досточтимый Ар-Маура сообщил, что головным кораблём бунтовщиков был именно «Самум».
        Улькар с недоброй усмешкой разглядывал сановника.
        - Всё, что можно ему посоветовать, - язвительно заметил он, - это получить деньги с самого Шарлаха. Вот пусть этим и займётся… Досточтимому Хаилзе моим именем прикажи идти в тень Ар-Мауры, а судье… Судье - снарядить и возглавить корабль, который тоже примкнёт к каравану. Мне кажется, это будет вполне справедливо… Ни о каких новых Шарлахах я слышать больше не желаю. Мне нужен тот Шарлах, с которым я здесь говорил… В чём дело, досточтимый?
        Досточтимый Тамзаа был бледен. Все его надежды рушились…
        - Государь… - еле выговорил он и умолк.
        Наступившая тишина не сулила ничего хорошего.
        - Ясно… - Улькар скривил рот, брезгливо и безнадёжно. - Опять ушёл… Теперь понимаю, почему вы так настойчиво пытались подсунуть мне другого Шарлаха… Что молчишь? - Он бешено взглянул на сановника. - Ушёл?
        - Да, государь…
        - Каким образом?
        - Вчера флот Зибры прижал Шарлаха к пескам кивающих молотов…
        Услышав про кивающие молоты, Улькар впился в сановника запавшими глазами, в которых тот, к удивлению и облегчению своему, не увидел ни гнева, ни испуга. Государь смотрел на досточтимого с подозрением, и только.
        - Так… И что же?
        - Он не остановился… - через силу вымолвил Тамзаа и осмелился снять кончиками пальцев капли пота с виска.
        - Ушёл… ТУДА?! - Государь вскочил.
        - Да, государь… Несколько бунтовщиков прыгнули за борт и сдались войскам. Их допросили. Оказалось, что на «Самуме» начался ропот, люди требовали повернуть, но Шарлах и слышать об этом не хотел… - Тамзаа замолчал, со страхом глядя на государя.
        Забыв про обмершего в полупоклоне сановника, тот оглаживал в тревожном раздумье чёрные тени у остановившихся глаз.
        - Ну что ж… - как-то неуверенно молвил он, опускаясь на стул. - В конце концов, это ведь бунтовщик… Не можем же мы, в самом деле, уследить за каждым…
        Такое впечатление, что государь перед кем-то оправдывался. Взгляд его, блуждающий по мрачным лиловым шелкам, вновь остановился на досточтимом Тамзаа.
        - А скажи-ка… Что ещё говорят спасшиеся? Неужели он вот так, без колебаний бросил этот свой «Самум» на кивающие молоты?
        Вопрос был задан неспроста, слишком осторожно, почти с опаской. Государя явно беспокоило что-то сановнику неизвестное.
        - Я не допрашивал их, государь. Но из присланного свитка явствует, что всё обстояло именно так.
        - Странно… - Руки Улькара бессмысленно вспорхнули над столом, тронули свитки, отдёрнулись. - Тогда, при встрече, он не показался мне особо храбрым человеком… И вдруг такая самоубийственная отвага… Странно, правда?
        - Возможно, это и было самоубийство, - отважился предположить Тамзаа.
        Улькар с сожалением покосился на сановника, и у того сразу отлегло от сердца. Кажется, грозу опять пронесло стороной.
        - А в общем-то, всё складывается не так уж и плохо, - неожиданно бодро заметил Улькар и встал. - Приказ насчёт Хаилзы и Ар-Мауры остаётся в силе. Караванному - примкнуть к флоту Зибры и вместе с ним нести охрану всей окрестности кивающих молотов. Имей в виду: Шарлах мне нужен живой! А я попробую… - Улькар вновь осунулся и умолк.
        - Государь… - рискнул обратиться к нему Тамзаа.
        - Да?
        - Но оттуда не возвращаются, государь!
        - Бывает, что и возвращаются… - как бы про себя загадочно изронил Улькар.

* * *
        «Самум» стоял на границе запретных песков. По горизонту бродили песчаные гривки, и означать это могло только одно: их поджидают по-прежнему. Время от времени верховой лениво оповещал с мачты о новой пыли. Поднимать паруса не имело смысла, это сразу выдало бы местоположение корабля. Умнее было дождаться ночи и тогда уже попробовать проскользнуть между караванами на мускульной тяге.
        - Ну, сюда-то они не сунутся, - говорила Алият, тревожно поглядывая на непривычно молчаливого и мрачного Ар-Шарлахи. - Всё-таки молоты…
        Тот лишь уныло вздыхал и подливал вина в чашку.
        - Пыль по левому плечу!.. - снова проорали с мачты.
        - Слушай! Сходи на палубу, скажи, чтобы слез!.. - не выдержав, сказал Ар-Шарлахи. - Надоело…
        - А вот этого не надо, - нахмурившись, бросила Алият. - Нельзя без наблюдателя…
        Она помолчала, потом поднялась и тоже достала из шкафчика чашку. Плеснула вина и, поколебавшись, разбавила водой. Откинула повязку, поднесла чашку к губам и помедлила, должно быть ожидая, что Ар-Шарлахи проворчит: «Ты смотри тут не спейся, со мной это запросто…» - или что-нибудь в том же роде. Но Ар-Шарлахи молчал, и Алият поставила чашку на пол, так ни глоточка и не отхлебнув.
        - Тебя как подменили. - Она сказала это вполне серьёзно.
        - У меня тоже такое чувство… - проворчал он и вдруг устремил на неё совершенно трезвые, словно провалившиеся глаза. - А помнишь, в ночь перед бунтом? Ты меня спросила, что там, за горами, а я тебе начал рассказывать про свиток лже-Арегуга…
        - Помню, - тихо и насторожённо ответила Алият. - Ты говорил, что по ту сторону гор из моря вышли какие-то «разрисованные» и напали на людей… Это?
        Ар-Шарлахи горестно покивал.
        - Знаешь… - сказал он. - Чем больше я понимаю этот мир, тем меньше мне его хочется понимать.
        - О чём ты?
        - Так… Просто мы вчера были у «разрисованных».
        Алият вздрогнула:
        - Разве они… А мне показалось…
        Ар-Шарлахи криво усмехнулся:
        - Когда я беседовал с тамахи, туда вошёл… Даже не знаю, как тебе его описать. Жуткое зрелище, короче… Даже колдун со своими шрамами и тот не такой страшный…
        - Но… они ведь на нас… не нападают… - запинаясь, выговорила Алият. - А ты рассказывал: бросают огонь на несколько миль… жгут людей…
        - А зачем нас жечь? - с неожиданной злостью спросил Ар-Шарлахи. - Мы и сами себя жжём неплохо!.. - Он залпом осушил чашку и с ненавистью уставился на алебастровую статуэтку Улькара.
        - Тварь! - с изумлением и угрозой выговорил он и вдруг что было сил швырнул чашку в надменно полуотвёрнутый лик государя. - Идол голорылый! Власти ему захотелось!..
        Ар-Шарлахи задохнулся, встал и, сжимая кулаки, двинулся уже к изваянию, но был схвачен за плечи тоже вскочившей Алият.
        - Перестань! Это же государь!
        Тяжело дыша, Ар-Шарлахи остановился, неотрывно глядя на алебастровую святыню.
        - Всё равно разобью, - угрюмо пообещал он, вновь опустился на ковёр и, нахохлившись, потянулся к кувшинчику. - Представляешь? - сквозь зубы проговорил он, наливая себе вина. - Оказывается, этот варан… - судорожный кивок в сторону Улькара, - куплен с потрохами…
        - Кем? - Алият в ужасе взглянула на статуэтку. Слышать такое о государе было жутко.
        - Ими. «Разрисованными»… Прав был колдун! Не знаю вот только, чем Кимир-то им не угодил… Может быть, Орейя Четвёртый нефть не разрешал добывать?..
        - При чём здесь нефть? - Алият смотрела на Ар-Шарлахи, явно сомневаясь в целости его рассудка.
        - При всём!.. Понимаешь, какое дело… За горами сейчас вот-вот начнётся война. Это мне Тианги объяснил… С кем они собираются воевать - не спрашивай, там верблюд ногу сломит. По-моему, уже сами с собой… И им нужна нефть. Много нефти.
        - Зачем? Для зажигательных снарядов?
        - Нет. Честно говоря, я и сам толком не понял, что они там с этой нефтью делают… Но кивающие молоты - это просто насосы, понимаешь? Насосы, которыми они выкачивают нефть из-под земли. А тот шар, где мы остановились, это всего-навсего бак, только не для нефти, а для газа…
        - Газа?
        - Да. Для горючего газа… Он им тоже зачем-то нужен…
        Алият неловко присела на ковёр. Такое впечатление, что ноги её уже не держали.
        - Но нас-то они не трогают… - беспомощно повторила она.
        - Верно… - Он тоскливо осклабился. - Ещё трогать нас!.. Достаточно помочь Улькару свалить Орейю Четвёртого… А Ар-Шарлахи - свалить Улькара…
        - Не понимаю…
        - А что тут не понимать? Они мне прямо предложили поднять Пальмовую дорогу и отделиться от Харвы… Вот будет здорово! Ещё одна смута!.. Пожжём все кораблики, вырежем треть народа и окажемся запертыми каждый в своём оазисе… задыхаться поодиночке… И всё, главное, во имя справедливости! Во имя высокой цели, верблюд её употреби!..
        - А помогут? - жадно спросила Алият.
        Ар-Шарлахи осёкся и уставился на неё так, словно только сию минуту обнаружил, что в каюте он не один.
        - Ты… что?.. - выговорил он наконец, глядя на Алият чуть ли не с испугом. - Считаешь, что мне нужно было согласиться?
        Теперь уже Алият непонимающе уставилась на Ар-Шарлахи.
        - А ты… отказался? - не веря, спросила она.
        - Конечно…
        - Да ты просто дурак! - возмущённо сказала Алият и встала. - Дурак! Ящерица безмозглая! Ему предлагают такое… а он!.. Нефть им нужна? Ну и пусть себе качают на здоровье!.. Тебе что? Голорылых жалко?
        - Мне всех жалко, - угрюмо ответил Ар-Шарлахи, прихлёбывая вино. - Начиная с себя…
        Несколько секунд Алият смотрела на него, открывая и закрывая рот, не в силах сказать ни слова.
        - Ты… - только и смогла вымолвить она. - Я не знаю, ты… Может, ты тоже не человек, как они?..
        - Одно из двух, - буркнул он. - Или я не человек, или все остальные не люди…
        В дверь постучали. Оба поспешно накинули повязки на лица.
        - Кто бы ты ни был… - сердито бросила Алият.
        В каюту заглянул испуганный Ард-Гев.
        - Идёт кто-то, - хрипловато сообщил он, жалобно вздымая густые сросшиеся брови. - Со стороны молотов… Вроде тот самый…
        Ар-Шарлахи встал и с ехидной усмешкой повернулся к Алият.
        - Ну вот, - тихо проговорил он. - Можешь пойти со мной и сказать, что ты согласна на их предложение… Пойдёшь?
        Алият побледнела, попятилась и отрицательно затрясла головой. Ар-Шарлах усмехнулся ещё раз и вышел.

* * *
        Когда он, не пожелав на этот раз воспользоваться верёвочной лестницей, спрыгнул на раскалённый песок из бортового люка, Тианги был уже близко. Цепочка следов ныряла за ближний бархан и там терялась. Вряд ли новый знакомец Ар-Шарлахи добирался пешком до «Самума» от самых молотов, но на чём он прибыл, сказать было трудно.
        - Тесна пустыня, - поприветствовал его Ар-Шарлахи.
        - Тесна… - отозвался Тианги и, прищурясь, озабоченно оглядел бродящие за кривляющимся знойным горизонтом песчаные облачка. Их было три.
        - Что остановился? - спросил он, снова поворачиваясь к Ар-Шарлахи. - Передумал? Или ещё колеблешься?
        Ар-Шарлахи невесело скривил рот под повязкой.
        - Ты ж видишь, что там делается, - сказал он, тоже прищуриваясь на зыбкий подрагивающий горизонт. - Поневоле остановишься… Решил вот ночи подождать…
        Некоторое время оба смотрели в одну сторону.
        - Осмелели, - равнодушно произнёс Тианги, но от этого лениво оброненного слова Ар-Шарлахи почему-то пробрал озноб. На убийственном солнцепёке полдня.
        - Да, осмелели, - задумчиво повторил Тианги. - Того и гляди, из-за горизонта вылезут… Самое время припугнуть…
        Он вынул из складок плаща странную вещицу, с виду похожую на плоскую металлическую черепашку, и что-то на ней сдвинул, отчего черепашка тоненько пискнула. Затем Тианги одним движением вытянул из вещицы гибкий поблёскивающий прут и поднёс устройство к губам. Вновь полилась плавная певучая речь, изобилующая придыханиями и, казалось, растворяющая согласные звуки.
        Больше всего это напоминало молитву. Вполне возможно, что металлический предмет был амулетом или изображением какого-то божества… Однако Ар-Шарлахи не успел развить эту свою мысль, потому что амулет внезапно ответил, забормотал, причём на том же самом языке, на котором к нему обращался Тианги. Ар-Шарлахи попятился, споткнулся, вздымая песок, взмахнул руками и лишь чудом удержался на ногах.
        Тианги загнал металлический прут в устройство, чем-то щёлкнул и весело взглянул на ошеломлённого собеседника.
        - Ну хоть чего-то испугался, - ворчливо заметил он. - А то я уж думал, ты от общения с премудрым Гоеном совсем бесстрашным стал… Насколько я помню, Гоен ведь даже приметы отрицал?
        - Не все… - хрипло сказал Ар-Шарлахи, не сводя глаз с онемевшей вещицы.
        Тианги засмеялся.
        - Это я поговорил с нашей базой на юге, - объяснил он. - Кстати, сегодня утром тобой сильно интересовался Улькар.
        - Государь? - растерянно переспросил Ар-Шарлахи. - Он здесь?
        - Нет, конечно. Он в Харве. - Тианги пытливо всматривался в собеседника, словно ждал от него чего-то.
        - С помощью… - готовым отдёрнуться пальцем Ар-Шарлахи указал на металлическую черепашку, - вот этого?
        - Совершенно верно. - Тианги кивнул и поглядел на него с уважением. - Я смотрю, с тобой приятно будет работать… Так вот, Улькар прямо-таки требовал, чтобы мы отправили тебя к нему.
        - И что вы ему ответили?
        - Послали его к верблюду, - спокойно ответил Тианги. - Что ещё можно ему было ответить?.. - Он взвесил металлическую вещицу на ладони и вдруг протянул её Ар-Шарлахи. - Хочешь, подарю?
        Тот чуть отпрянул, но не попятился.
        - Нет… - севшим голосом ответил он. - Вы нам уже много чего подарили… Боевые щиты, стальные цепи с браслетами…
        Договорить Ар-Шарлахи не успел. Тёмный от зноя зенит словно раскололся. Свист и грохот. Трижды грязно-дымная полоса со страшным треском разрываемого железа пересекала небо наискосок и уходила за горизонт. А в следующий миг там, где только что кривлялась пыльная гривка, вставал жёлтый, набухший огнём сгусток. Три сгустка.
        - Ну вот и всё, - молвил Тианги. - Дорога свободна. А ты всё-таки подумай, Ар-Шарлахи… Мы редко кому что предлагаем…
        Глава 25. Куда-нибудь
        - Позволено ли мне будет выразить своё мнение, досточтимый?
        Некоторое время Тамзаа изучал смуглое бесстрастное лицо секретаря. А может быть, и померещилось… Похожи… Ну так, в конце концов, все молодые люди чем-то друг на друга похожи. Как, впрочем, и зрелые. Многие, например, находят, что самого Тамзаа и его заклятого врага караванного Хаилзу со спины весьма легко перепутать: одна осанка, одна фигура…
        - Говори.
        - Не стоит сейчас докладывать об этом государю.
        - Почему?
        - Государь не в духе.
        Любопытно! Тамзаа прищурился. Откуда бы это мальчишке-секретарю, не вхожему во внутренние покои, знать, в каком расположении духа пребывает Улькар?
        - И каким же образом это стало тебе известно?
        - Мне так кажется.
        Досточтимый Тамзаа вскочил и швырнул пергамент на стол. Казалось, сановник вот-вот даст волю гневу, как это часто с ним случалось, но округлые плечи под алым шёлком халата внезапно обмякли, кулаки разжались, и, подойдя к секретарю вплотную, Тамзаа спросил его очень тихо:
        - Кому ты служишь, Ирва?
        - Тебе, досточтимый.
        Он произнёс это очень серьёзно и без тени подобострастия. Не вздрогнул, но и не удивился вопросу. Несколько секунд Тамзаа бешено смотрел в бестрепетные карие глаза, потом раздражённо фыркнул и отвернулся. Заложил руки за спину.
        - А как я могу умолчать, если мне приказано докладывать обо всём, что происходит хотя бы рядом с кивающими молотами? - сквозь зубы осведомился он.
        - Однако сведения поступили слишком уж невероятные, - мягко заметил секретарь. - Можно усомниться в их истинности и потребовать подтверждения. На это уйдёт самое меньшее дня три.
        Тамзаа обернулся:
        - Хорошо. Дня три. А дальше?
        - А дальше государю, скорее всего, станет не до того.
        Зловещая усмешка сановника бросила бы в дрожь любого. Только не Ирву.
        - До чего, позволь спросить?
        - До морской воды, например.
        - Та-ак… - протянул Тамзаа и оглядел юношу чуть ли не с восхищением. - Стало быть, догадался?
        - Не догадаться было трудно, - сдержанно ответил тот.
        - Ладно. Допустим. И что же, по-твоему, отвлечёт государя?
        На этот раз Ирва ответил не сразу, и почтительный голос его был отчётлив, но еле слышен:
        - Мысли о вечной жизни приходят, когда трон крепок. А стоит ему пошатнуться - и уже не до них.
        Тамзаа вздрогнул и оглянулся на дверь. Дверь была плотно прикрыта. Тогда он снова повернулся к секретарю. Взгляд больших карих глаз был по-прежнему твёрд. Ирва несомненно знал, чем рискует, роняя такие намёки при своём господине и благодетеле.
        - А он… пошатнётся? - неслышно, одними губами спросил сановник.
        - Судя по всему, да.
        - Откуда ты знаешь? - выдохнул досточтимый.
        - У меня такое впечатление.

* * *
        Боевая каторга сгорела в уголь. По чёрным рёбрам лениво переползали приглушённо-алые пятна жара. Обшивка, переборки - всё опало, осело, расползлось дымящей грудой. Должно быть, попадание было прямым. Песок на десятки шагов вокруг чернел, покрытый жирным слоем копоти. Тёмные клочья её разбросало по барханам так далеко, что Ар-Шарлахи, покинув борт «Самума», начал их огибать чуть ли не сразу. Испуганно притихшая Алият шла следом.
        Они остановились там, где копоть разливалась сплошным пятном, и долго с содроганием глядели на бродящие в пепелище огоньки, на шевелящиеся хлопья сажи. Иногда казалось, что кто-то из команды остался в живых и пытается выбраться из-под сгоревших обломков.
        - Ну смотри теперь… - сдавленно сказал наконец Ар-Шарлахи. - Вот так они нас не трогают…
        - Зря мы остановились… - Алият беспокойно оглянулась на слепящие белые пески, за которыми прятались кивающие молоты и огромные сверкающие шары из металла. - Ты что?!
        Ар-Шарлахи вздрогнул и вдруг пошёл прямо по копоти туда, где отброшенный взрывом чернел окованный медью лемех тарана. В лицо пахнуло жаром, и, не одолев последних шагов, Ар-Шарлахи отступил, всматриваясь и явно пытаясь прочесть вырезанную на закопчённой меди вязь. Не решившаяся следовать за ним Алият видела, как он отшатнулся слегка и, ссутулившись, побрёл обратно.
        - Что? - встретила она его испуганным вопросом.
        Несколько секунд он непонимающе смотрел на Алият. Брови страдальчески заломлены, на белоснежной повязке - следы копоти.
        - Это «Белый скорпион», - дрогнувшим голосом сообщил он. - Лако…
        Алият опасливо повернула голову и с ужасом посмотрела на тлеющие обломки отгоревшего погребального костра, ещё утром бывшего белоснежным, сверкающим медью кораблём. Не может быть! Лако… Шумный Задира Лако… Значит, всё-таки удрал, прорвался, проскочил чудом по северному краю запретных песков, утащив за собой часть каравана… Ещё немного - и ушёл бы совсем… Чуть-чуть не хватило везения… Как ты сказал тогда? «Лучше я с тобой пойду, чем с ним останусь…» Ты всегда верил в удачу. И к Шарлаху ты пришёл только потому, что Шарлах - счастливчик. А на этот раз усомнился… И лежишь куском спёкшегося мяса под раскалёнными дымящими обломками балок…
        - Значит, он уходил от войск, - горестно бормотал Ар-Шарлахи, - а эти накрыли всех сразу…
        Тёмные глаза Алият были угрюмы.
        - Жаль… - обронила она. - Добрый был разбойник… - Вздохнула и повернулась к Ар-Шарлахи. - Там должна быть его часть добычи за Зибру, - хмуро сказала Алият. - Может, подождём, пока жар спадёт?..
        Ар-Шарлахи взглянул удивлённо и рассерженно. Да, действительно, где-то среди пепла и угольев таился горячий золотой слиток - всё, что осталось от кожаного мешка, полного золотых монет с профилем Улькара, но… Нужно быть Алият, чтобы вспомнить об этом в такое мгновение.
        - Времени мало… - буркнул он. - Пошли обратно…
        И они пошли, марая песок прилепившейся к подошвам копотью. Впрочем, следы, остающиеся за ними, становились по мере приближения к «Самуму» всё светлее и светлее. Добравшись до каюты караванного, Ар-Шарлахи первым делом потянулся к шкафчику с вином. Всё-таки Лако был друг…
        - Куда идём? - спросила Алият.
        - Куда хочешь…
        Она постояла, недовольно сдвинув брови, потом повернулась и вышла. Когда корабль покачнулся и медленно двинулся дальше, в пустыню, Ар-Шарлахи извлёк из-под подушек и положил на ковёр металлическую плоскую черепашку, которую ему при расставании чуть ли не насильно навязал Тианги. Враждебно глядя на тускло поблёскивающий подарок, скинул запятнанную сажей повязку, выцедил чашку до дна и стал ждать, когда тупое тоскливое отчаяние сменится настоящей злостью. Наконец усмехнулся криво и, взяв устройство, сдвинул на нём рубчатый выступ, затем вытянул за шишечку полый металлический прут. Внутри черепашки что-то пискнуло, а немного погодя тихий дребезжащий голос, слегка лишь похожий на голос Тианги, произнёс:
        - Я смотрю, ты не слишком торопишься… Имей в виду, с севера на подходе ещё один караван.
        - Вы сожгли моего друга! - тяжело дыша, сказал Ар-Шарлахи.
        Несколько секунд устройство молчало, чуть слышно потрескивая.
        - Не понял, - продребезжал наконец Тианги. - Объясни. В чём дело?
        - Вы сожгли мой второй корабль! - заорал Ар-Шарлахи, чувствуя, как глаза застилает пеленой. Злость наконец пришла, и можно было не выбирать слов. - А его вёл мой друг! Что же вы делаете, вараны?.. Лучше бы вы меня сожгли!..
        Он ругался взахлёб, пока не обессилел. Поднесённая к губам вещица потрескивала довольно долго, и Ар-Шарлахи, замолчав, подумал было с испугом и ликованием, что Тианги онемел от ярости. Ничуть не бывало. Тианги просто обдумывал услышанное.
        - Да… Неприятно… - медленно проговорил он. - Но послушай… Ты же сам пожаловался, что тебе перекрыли дорогу. Мы ведь, в общем-то, стреляли из-за тебя… Чтобы тебе помочь… Разве не так?
        - Я не просил… - обессиленно выдохнул Ар-Шарлахи.
        - Мне очень жаль, - помедлив, отозвался Тианги. - Но на войне, знаешь, такое случается сплошь и рядом… Бьёшь по врагу, а заодно накрываешь своих… Если не секрет, куда ты сейчас направляешься?
        - Куда-нибудь…
        Ар-Шарлахи показалось, что Тианги усмехнулся.
        - Ну ладно. Удачи тебе… где-нибудь. Хотя сейчас это несущественно. Куда бы ты ни пошёл, события будут везде одни и те же… А теперь верни эту штуку в исходное положение. Как договаривались.
        Ар-Шарлахи послушно сдвинул рубчатый бугорок, и черепашка онемела. Утопил металлический прут и уже хотел было снова отправить устройство под подушку, как вдруг заметил, что в проёме стоит и смотрит на него во все глаза бледная Алият.
        - Ты говорил… с ними?..
        Он насупился и, не ответив, спрятал вещицу.
        - Сумасшедший!.. - хрипло сказала Алият. - Так кричал, что на палубе слышно… Это ты на них?!
        - На них, - глухо сказал он и налил вина.
        Алият наконец-то догадалась прикрыть дверь и медленно опустилась на ковёр, по-прежнему не сводя глаз с Ар-Шарлахи.
        - Они колдуны? - прямо спросила она.
        - Не знаю, - сказал он. - Вряд ли. И потом я уже тебе, кажется, говорил, что в колдовство не верю…
        - А это? - Она кивнула на подушку, под которую он сунул подарок. - А молнии?..
        - Это не молнии, - буркнул он. - Тианги сказал, что это ракеты.
        - Что?!
        - Ну… Как бы это тебе объяснить? Ты ведь ни разу не была на празднике в Харве…
        - Я видела ракеты на празднике в Зибре.
        - А! Ну вот… У нас это игрушки, а у них оружие… Поняла теперь?
        - Поняла… - тихо ответила Алият.
        - Что ты поняла?
        Алият помотала опущенной головой: то ли чтобы прийти в себя, то ли просто сбрасывая повязку. Бесцеремонно отобрала чашку и выпила остаток вина залпом. Взвесила посудинку в руке, как бы прикидывая, куда зашвырнуть.
        - Я поняла, что с ними нельзя ссориться… - надломленным голосом сказала она. - Колдуны, не колдуны… Не дразни их, слышишь? Соглашайся!
        - На что? На мятеж? На новую смуту?
        Алият поставила чашку на ковёр, нахохлилась, зябко повела плечами.
        - Всё-таки я тебя не понимаю, - призналась она, покосившись на чумазое изваяние государя. - Ты ненавидишь Улькара. Ты в него прошлый раз посудиной бросил, разбить грозишься… Ну так они же тебе это и предлагают: поднять против него бунт! Что тебе ещё нужно?..
        Медленная судорожная усмешка покривила смуглое длинное лицо Ар-Шарлахи.
        - Если, ненавидя Улькара, - тщательно подбирая каждое слово, изрёк он, - я буду вести себя подобно Улькару, то чем я лучше его?
        Алият с напряжённым вниманием вобрала глубокую эту мудрость, но, судя по оторопелому выражению лица, постичь её так и не смогла.
        - Ну вот что ты сейчас сказал? - не выдержав, взорвалась она. - Ты же сам не понимаешь, что ты сейчас сказал!.. И хватит пить!
        С видом покорным и разочарованным Ар-Шарлахи дал себя обезоружить. Алият была вне себя.
        - Просто чистеньким быть хочешь! - злобно перевела она сложные логические построения Ар-Шарлахи на общечеловеческий язык. - В крови по брови, в дерьме по брови, а всё ещё из себя что-то строишь!.. Пальмовая дорога только знака ждёт! Голорылых - ненавидят! Ты уж мне поверь, я-то знаю…
        - Можно подумать, я не знаю… - проворчал он.
        - Главное, сам же говоришь: ничего с тебя за помощь не возьмут!..
        - Как это не возьмут? К морю вон выходить запретили…
        - Оно тебе нужно?
        - Нет. Просто не люблю, когда что-нибудь запрещают.
        - Я с тобой с ума сойду!
        - Конечно сойдёшь. Со мной это запросто… - Ар-Шарлахи поднялся и двинулся к двери.
        - Ты куда?
        - Куда-куда… Вино вон отобрала?.. Пойду хоть по палубе прогуляюсь…
        - За борт смотри не свались!..
        Оставив этот последний выпад без ответа, Ар-Шарлахи вышел в шаткий коридорчик и по играющей под ногой лесенке выбрался на палубу. Угрюмо оглядел качающийся настил, мачты. Кругом деловитая осмысленная суета, всяк занят своим делом. Неутомимой Алият всё-таки удалось приучить бунтовщиков и каторжан к порядку. Втайне они её ненавидели за настырность и, не будь Шарлаха, разорвали бы, наверное, в клочья при первом удобном случае.
        Хватаясь за снасти, Ар-Шарлахи побрёл по настилу, краем уха ловя обрывки приглушённых, торопливо прекращаемых при его приближении разговоров.
        - …не отверни он тогда, шёл бы сейчас с нами…
        - …а эти дурачки - тоже додумались, за борт попрыгали… Ну и где они теперь?.. Шорох!
        - …я тебе говорю! Привели его прямо к молоту, говорят: «Видишь? Вот так и с Улькаром будет…»
        - Ну?
        - Ну вот тебе «ну»! Поднимай, говорят, Пальмовую дорогу, даже не сомневайся!..
        - Шорох! Повязку прикуси!..
        Ар-Шарлахи подошёл к катапульте вплотную. Оба разбойничка, пряча глаза, усердно протирали и смазывали боевую машину, ещё вчера казавшуюся такой грозной.
        - Горха! - негромко позвал Ар-Шарлахи, и рослый разбойник вскинул невинные, с вывороченными воспалёнными веками глаза. - Ты откуда знаешь про Пальмовую дорогу?
        Горха выпрямился, помялся, комкая в корявых ручищах ветошь.
        - Да говорят… - уклончиво отозвался он.
        - А сам что об этом думаешь?
        - Ну, что?.. - Разбойник неловко пошевелил плечищами, нахмурился. - Как бы он там, в Харве своей, ни злобствовал, а против кивающих молотов не попрёшь! Вон они как Лако-то спалили. Аж жуть берёт!..
        - Да нет, я не о том. Это всё понятно: кто сильнее, с тем и дружи… А вот по справедливости - как?
        - По справедливости?.. - Горха помедлил, по всему видать повёртывая так и эдак свои корявые простые мысли. - Давно нам пора от Харвы этой откалываться. Я ж к тебе не из-за разбоя пошёл. Всё, думаю, поменьше голорылых будет… А то - ну что ж это? Богом себя объявил, храм порушил… А что молчали все… До поры молчали… Ждали, когда кто-нибудь вроде тебя объявится.
        Глава 26. Война объявлена
        Ирва, как всегда, оказался прав. Единственное, в чём можно было упрекнуть прозорливого секретаря, это в удивительной мягкости выражений. «Не в духе». С тем же успехом к песчаной буре можно было применить глагол «веет». Попросту говоря, государь обезумел. Во всяком случае, таким его досточтимый Тамзаа ещё не видел.
        - Теперь понятно! - задыхался Улькар, мечась по кабинету. - Вот теперь всё стало на свои места! Всё!.. А ты… - Он повернулся к досточтимому, неистово вонзая палец в воздух. - Если окажется, что и ты с ними заодно…
        - С кем, государь?
        Улькар не слушал. Запавшие глаза его, полные ужаса и ярости, то бродили по сумрачно-лиловым шелкам, то надолго въедались в груду свитков на столе, в стеклянный канделябр кимирской работы, в ошеломлённого до потери страха сановника.
        - Ну конечно… - упавшим голосом говорил Улькар, и пальцы его бессмысленно танцевали в воздухе. - Это их человек! Он служил им с самого начала… Иначе бы они просто сожгли его! А они не сожгли! Подумай, они отказались его выдать!..
        Внезапно государь смахнул со стола пергаментные свитки недописанных законов, зацепив заодно и стеклянный канделябр. Звон и грохот были смягчены ковром, но незамеченными, естественно, не остались.
        - Что?! - пронзительно закричал Улькар на влетевших в покои и тут же попятившихся стражей. - Вон отсюда!..
        Четыре громады, шелестя чёрными шелками, поспешно ретировались, и государь обессиленно опустился на стул с высокой резной спинкой.
        - Итак, - язвительно кривя сухие губы, заговорил он после продолжительного молчания, - сначала, как ты утверждаешь, подменили Шарлаха… - Государь приостановился и бросил суровый вопросительный взгляд на сановника.
        - Так утверждает досточтимый Хаилза, государь, - с трепетом уточнил тот.
        - Не важно… Далее - бунт. Бунт на второй день похода! Затем три Шарлаха сразу!.. Такое впечатление, что они размножились вдруг от Харвы до Кимира! Налёт на Зибру, в то время как флот пытается захватить Шарлаха в Туркле!.. Скажи, досточтимый, даже исходя из перечисленного, тебе не кажется, что кто-то поставил себе целью не допустить меня к морю любой ценой?.. Что молчишь?
        - Государь… Если ты полагаешь, что это дело рук ставленников Кимира…
        Улькар с гримаской отвращения махнул вялой бледной рукой, и досточтимый боязливо умолк.
        - Собственно, можно даже и не перечислять, - устало сказал государь, потирая глаза и лоб. - Они уже ничего не скрывают. Шарлах, уходя от погони, безбоязненно (обрати внимание - безбоязненно!) ведёт корабль на кивающие молоты, а потом появляется возле Ар-Нау… Целый и невредимый… А наши корабли подвергаются удару… И наконец, главное… Да, главное…
        Голос Улькара перешёл в бормотание и умолк, государь горбился, прикрывая глаза рукой. Тамзаа смотрел на него с отчаянием. Наконец Улькар отнял ладонь, взглянул на досточтимого и вдруг хихикнул.
        - Да! - став на секунду прежним, вкрадчиво-язвительным Улькаром, молвил он. - Вот теперь я вижу, что ты невиновен. Столь тупого выражения лица не состроишь нарочно при всём желании…
        Тамзаа с усилием выдавил на своём словно окоченевшем лице некое подобие улыбки.
        - Ну что ж… - Улькар встал, выпрямился, опёрся на край стола костяшками пальцев правой руки. Сухощавый, прямой, похожий на собственные многочисленные изваяния, государь стоял, чуть приподняв подбородок и надменно глядя куда-то вдаль. - Значит, война. Только они не учитывают одного… - Он пристально и, как показалось досточтимому, с вызовом взглянул ему в глаза. - Я-то ведь уже не прежний. Да-да! Не прежний, Тамзаа!.. И я знаю, чего мне ждать… За это время я, поверь, выведал о них куда больше, чем они обо мне…
        Произнеся эту загадочную фразу, он поманил сановника подойти поближе и, развернув карту, продолжал почти спокойно:
        - Объявляй готовность всем войскам. Я надеюсь, от нашей былой мощи кое-что ещё осталось…
        Улькар приостановился, высматривая что-то на пергаменте.
        - А против кого мы выступаем, государь?
        - Против Пальмовой дороги, естественно, - не поднимая головы, отозвался Улькар. - Думаю, мятеж там начнётся очень скоро… Собственно, всё это можно было предвидеть…
        - А что с Шарлахом?
        - По-прежнему. Всего одна поправка. - Государь вскинул беспощадные, обведённые чёрными тенями глаза. - Теперь он мне нужен скорее мёртвым, нежели живым… И ещё одно. Секретаря своего - арестуй. Равно как и секретаря досточтимого Альраза. С этого и начни.
        Тамзаа даже разогнулся слегка, услышав такой приказ. Улькар посмотрел на него и невесело усмехнулся.
        - Правда, я не уверен, что тебе теперь удастся отыскать этих способных молодых людей… - ворчливо добавил он.

* * *
        Где ещё, кроме тени Ар-Кахирабы, могут сойтись за кувшинчиком доброго вина столь разные люди! Возле голого, сбросившего кору платана вновь был расстелен дорогой кимирский ковёр, на который поставили низкий резной столик на четырёх скорпионьих лапах. Всё так же гуляли по мощёному внутреннему дворику жемчужно-серые горлинки, только вот стульев из дому было вынесено два. На одном из них восседал мрачный досточтимый Хаилза с лицом цвета кирпича, на другом - тоже чем-то весьма недовольный судья Ар-Маура. Третий собеседник расположился на подушках, по-кимирски. Хозяин, почтенный Ойдо, бесшумно возникал время от времени и ставил на стол новый кувшинчик или блюдо с фруктами и прочими заедками.
        - Это против моих правил, - ни на кого не глядя, хмуро вещал караванный, - но правила были нарушены в самом начале, и моей вины в этом я не вижу. Поэтому, чтобы разделаться с Шарлахом… Прошу прощения, - сердито поправился он, покосившись на третьего собеседника. - С лже-Шарлахом… Мне подойдёт любой союзник, лишь бы от него была польза. Слишком уж большой у меня счёт к этому мерзавцу… А ты что скажешь, досточтимый?
        Грузный судья вздохнул, покряхтел, подвигал бровями.
        - Собственно, - с неохотой начал он, - решать это не мне. Как тебе известно, я здесь оказался лишь потому, что попал в немилость…
        - Странно, - покривив крупные выпяченные губы, брюзгливо заметил караванный. - Снарядить корабль и двинуться в поход по приказу государя я бы счёл высочайшей милостью…
        - Я не военный, я чиновник, - сухо напомнил судья. - И считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Если бы тебя, досточтимый, лишили твоего корабля и назначили судьёй, ты тоже вряд ли пришёл бы в восторг… Что же касается моего мнения… Конечно, участие почтенного Шарлаха в нашем походе имеет смысл. Кому, как не ему, знать все повадки и тропы… - Судья Ар-Маура, видимо, хотел сказать «разбойников», но, поразмыслив, счёл это слово невежливым, да и противным указу. - Однако предложение почтенного Шарлаха, - продолжал он, - показалось мне несколько… неожиданным. Не то чтобы я подозревал его в каких-то коварных умыслах, но хотелось бы знать причины…
        Судья и караванный вопросительно посмотрели на третьего собеседника, того, что сидел на подушках, скрестив ноги по-кимирски. Сведя широкие звериные брови, он угрюмо поигрывал пустой чашкой и глядел куда-то в сторону.
        - Ну что… - заговорил он наконец хрипловатым басом. - Вообще-то, я с… войсками не слишком дружу… - Перед словом «войсками» он запнулся, и судья готов был спорить, что разбойник собирался сказать «голорылыми», да вовремя спохватился. - Но ради такого дела… Короче, мне с ним тоже кое-какие счёты свести надо…
        - А вот это уже любопытно, - вздымая бровь, заметил судья и как-то странно посмотрел на разбойника. - Я могу понять досточтимого Хаилзу: Ар-Шарлахи поднял бунт на его корабле, что вызвало гнев государя… Или взять меня. Я тоже изрядно пострадал в последнее время по вине бывшего моего друга. Правда, незадолго до всех этих событий между нами вышла… размолвка… Да, размолвка, в которой я, боюсь, был не прав… Но ты-то, ты чем обижен? Насколько я знаю, у Ар-Шарлахи гораздо больше причин быть обиженным на тебя.
        Караванный недоумённо выкатил глаз на досточтимого Ар-Мауру. Осведомлённость судьи показалась ему странной. Вникать в отношения между двумя разбойниками надменный Хаилза считал для себя просто унизительным. Что до Шарлаха, то он весьма болезненно воспринял слова судьи: набычился и долго молчал, сжимая и разжимая мосластые волосатые кулаки.
        - Н-ну… - Откашлялся, налил вина, промочил глотку. - Не знаю там… обижается он на меня, не обижается… Шакал он! Имя моё треплет почём зря!..
        - Во-первых, кличку, а не имя, - уточнил Ар-Маура, по старой судейской привычке прищуривая один глаз и словно прицеливаясь. - Во-вторых, что значит «треплет»? Скорее прославляет. Поднял бунт, ограбил Зибру, несколько раз блистательно ушёл от погони…
        - Так вот то-то и обидно! - взвился Шарлах. - Только и слышно: «Зибра, Зибра!..» Лако у меня переманил!
        - А это ещё кто такой?
        - Да тоже из наших… - нехотя пояснил Шарлах. - Я его в долю звал, Лако… Ну он вроде согласился, а пришёл не ко мне, а к нему. Зибру-то они, говорят, вместе жгли…
        Караванный слушал разговор, гневно раздувая ноздри. С каким, должно быть, удовольствием Хаилза вздёрнул бы сотрапезника на рее, не будь они так обжаты обстоятельствами!
        - Да ещё с каторгой этой… - хмуро добавил разбойник. - Каторгу он мне продал… А я ж не знал, у кого покупаю!.. Это выходит, спихнул мне то, что самому негоже…
        - Темнишь, почтеннейший, - сказал судья. - Обиды-то, в общем, мелкие…
        - Мелкие? - задохнулся Шарлах. - А бабу он у меня увёл - это как? Тоже мелочь?
        Грузные плечи судьи внезапно дрогнули, и, взявшись за лоб, досточтимый Ар-Маура засмеялся - негромко, но заразительно. Он раскачивался на стуле и обессиленно махал свободной рукой на стиснувшего зубы Шарлаха. Караванный глядел на судью с тупым неудовольствием.
        - Ох… - сказал Ар-Маура, кое-как одолев приступ веселья. - Ну насмешил, почтеннейший… Да за такую потерю благодарить надо… Алият?
        - Алият, - не разжимая зубов, подтвердил Шарлах. - Тварь!.. Из весёлого дома взял, кобру линялую!.. Да если бы не я, она бы сейчас подо всей Пальмовой дорогой перебывала!..
        - Опять же, прости, непонятно, - становясь серьёзным, перебил судья. - Если она такая дрянь, как ты говоришь, то стоит ли из-за неё портить себе репутацию?
        - А?..
        - Стоит ли, говорю, вязаться с голорылыми из-за какой-то бабы? - вынужден был перевести досточтимый Ар-Маура. - Так, глядишь, свои презирать начнут…
        Караванный фыркнул и гневно воззрился на досточтимого. Столь непозволительных речений он от судьи не ожидал. Шарлах ссутулился, покряхтел. Допрос, учинённый опытным Ар-Маурой, загнал его в угол.
        - Ну так?.. - подбодрил его судья.
        - Что «ну так»? Закопаю в песок по горло - и всё! Дай только встретить!..
        Грузный судья устало прикрыл веки, вздохнул и поворотился всем корпусом к караванному:
        - Ты хотел услышать моё мнение, досточтимый?
        Тот важно кивнул.
        - Так вот, - сказал Ар-Маура. - Я думаю, нам лучше отказаться от любезного предложения нашего гостя. Почтенный Шарлах по непонятным мне причинам не желает сообщить своих истинных мотивов, и это наводит на определённые подозрения. Я бы не стал включать его каторгу в состав каравана.
        Наступило молчание, нарушенное лишь стуком горлышка кувшина о край чашки - это Шарлах дрогнувшей волосатой ручищей налил себе вина. Караванный и судья ждали.
        - Ладно, - буркнул наконец Шарлах, так и не выпив. - Тут вот ещё какое дело… Я ж не знал, что она живая осталась…
        - Алият? - уточнил Ар-Маура.
        - Ну да… А она ж ревнивая, как… - Шарлах поискал сравнения и не нашёл. - Ну и какой-то шакал шепнул ей, что у меня тут новая завелась… - Он даже загримасничал от унижения и, приподняв нижний край повязки, залпом осушил чашку. - А она узнала - взбесилась. Злой луной, говорят, поклялась, что найдёт и под колесо положит. И меня, и её…
        - Между прочим, это очень серьёзно, - сообщил судья караванному, уставившемуся на Шарлаха изумлённо и недоверчиво. - Я знаю, о ком идёт речь. Поверь, что эта особа на такое вполне способна. Кстати, не удивлюсь, если окажется, что именно она и взбунтовала «Самум»… - Он вновь повернулся к разбойнику. - Продолжай, почтеннейший…
        - Ну вот… - нехотя закончил тот. - А у них два боевых корабля против моего почтовика, да и людей побольше… Места мои она все знает… Куда тут денешься? Только к вам…
        - Ну вот это уже хотя бы похоже на правду, - задумчиво молвил судья. - Стало быть, не жажда мести, а просто естественное желание спасти свою шкуру… С этого и надо было начинать.
        - Только одно условие, - непререкаемым тоном добавил караванный. Вид у него по-прежнему был крайне недовольный. - Шарлаха… Ну, в общем, ясно, о ком я… Словом, ты его не получишь. Живым или мёртвым, но нам надо показать его государю, ясно?
        - Да он-то как раз мне и не нужен, - проворчал Шарлах. - Мне она нужна…
        - Стало быть, договорились, - решительно сказал Хаилза. - Если ты захватываешь его, то передаёшь нам. А если мы захватываем её, передаём тебе. - Он насупился. - И ещё одно. Порядки у меня строгие. Примкнул к каравану - значит всё. Никаких этих ваших вольностей… Приказано - выполнил. И только так.
        Произнеся краткую эту речь, караванный грозно свёл брови и оглядел обоих собеседников, давая понять, что сказанное относится и к тому, и к другому. Не услышав возражений, продолжил:
        - И где они, по-твоему, будут тебя искать?
        Шарлах пожал плечами:
        - Или в Ар-Аяфе, или здесь… Ну здесь-то у них не выгорит. Пьяная тень, тут воевать нельзя…
        - Ар-Аяфа… - Караванный прикинул, вспоминая карту. - Тогда не будем терять времени. Выступаем сегодня к вечеру. Видимо, сделаем так: ты, почтеннейший, со своей каторгой будешь у нас вместо приманки… Ойдо! - Хаилза полуобернулся и повысил голос. - Убери со стола и скажи, чтобы принесли карту…
        Глава 27. Шарлах! Шарлах!
        Когда странный караван, состоящий из трёх военных кораблей и одного разбойничьего, вошёл в тесный извилистый порт тени Ар-Аяфы, оазис примолк насторожённо, ожидая уже всего, что угодно. Такого здесь ещё не видывали. Справедливости ради следует сказать, что ущерб, наносимый военными караванами Харвы, которым тень регулярно поставляла провиант, казался жителям куда серьёзнее ущерба от поборов того же Шарлаха, чьим владением тень Ар-Аяфы считалась вот уже несколько лет. Однако ещё случая не было, чтобы военные и разбойничьи корабли входили в гавань вот так, колесо к колесу.
        Караванный Хаилза привык вести себя с населением Пальмовой дороги, как с враждебными Харве кимирцами, что выразилось сразу же после входа в порт. В разговоре с местными властями он при свидетелях с военной прямотой назвал чью-то повязку намордником, изрядно при этом смутив обоих своих соратников, тоже прикрывавших лица. Сам караванный своего промаха, естественно, не заметил и продолжал держаться с высокомерием победителя. Он даже не требовал, он ставил условия. Ар-Маура, которому с самого начала податься было некуда, только покряхтывал, а помрачневший Шарлах, кажется, всерьёз начинал жалеть, что связался с голорылым. Подробности беседы стали каким-то образом известны всем, и вскоре оазис тихонько и угрожающе загудел, как растревоженное осиное гнездо. Это чувствовали все, кроме караванного.
        Судья Ар-Маура подумал с горечью, что всё-таки Пальмовая дорога рано или поздно должна взбунтоваться против Харвы. Вряд ли это произойдёт в ближайшее время, но в общем мятеж неизбежен. Пока столица посылает в походы таких караванных, как Хаилза, повод к бунту всегда найдётся… Потом в душе досточтимого возникла досада на пьяницу Ар-Шарлахи. Раз уж злая луна послала удачу и дала в руки прекрасный корабль, а самое главное - славу, привлекающую к тебе людей, можно ли упускать такой случай! Восстань сейчас Ар-Шарлахи на Улькара… Здесь судья спохватился. Ну, допустим, восстал. И что было бы? Да, конечно, велик соблазн арестовать дурака Хаилзу, помириться с Ар-Шарлахи и развить над Пальмовой дорогой ослепительно-белое знамя мятежа… Но что потом? Харва ещё сильна. Очень сильна… А просить помощи у Кимира - это совать голову в пасть очередного хищника.
        Как вскоре выяснилось, в горестных своих рассуждениях судья ошибся дважды. Во-первых, он неправильно определил сроки, а во-вторых, повод к возмущению тени Ар-Аяфы подал не Хаилза, а, как это ни странно, Шарлах. Караванного всегда приводило в неистовство, если кто-то из его подчинённых болтается без дела. Он приказал выставить караулы на улицах, и вот, стиснув зубы, знаменитый разбойник с десятком своих людей отправился на рыночную площадь, до которой, впрочем, так и не добрался.
        Несколько раз его окликали из-за глинобитных заборов, ехидно осведомляясь, почему он до сих пор не скинул повязку. Голорылый так голорылый, чего уж тут стесняться!.. Потом за маленьким отрядом увязался какой-то нищий и, шамкая, принялся стыдить главаря, поминая ему прежние налёты и нынешнее бесчестье. Сначала Шарлах старался не обращать на него внимания, но потом к процессии стали присоединяться посмеивающиеся зрители и на улице стало довольно людно. Пришлось остановиться и цыкнуть на осмелевшего оборванца. Тот, однако, чувствуя поддержку толпы, не унялся, напротив, повысил голос и принялся уже не стыдить, а обличать. Тогда-то и были произнесены роковые слова, решившие судьбу тени Ар-Аяфы.
        - Вот погоди, - пригрозил распоясавшийся нищий, - придёт настоящий Шарлах - он вам всем покажет: и тебе, и дружкам твоим голорылым!..
        Выдержкой Шарлах и в лучшие-то времена не отличался. Он взревел, выхватил из-за пояса тесак, и нищий опустился в пыль с раскроенным черепом. Это убийство послужило как бы сигналом. Толпа взвыла и кинулась на маленький отряд, тут же ощетинившийся клинками. К гавани удалось пробиться лишь шестерым, считая самого Шарлаха.
        У досточтимого Ар-Мауры (да и у караванного тоже) сложилось впечатление, что восстание было подготовлено заранее. Слишком уж слаженно действовали мятежники. Откуда-то взялись главари, замелькали длинные, запрещённые указом клинки, стража, потеряв чуть ли не треть состава, затворилась в бараках, а стоящим в порту кораблям пришлось выдержать серьёзный штурм. Нечего было и думать о высадке десанта, и караван, бросив на произвол судьбы стражников тени, пополз, отбивая всё новые и новые наскоки, к выходу из порта. План караванного Хаилзы был прост: зайти против солнца и поджечь оазис боевыми зеркалами. Напрасно судья Ар-Маура и Шарлах умоляли его не делать этого - упрямый Хаилза и слышать ничего не хотел. Мятежники тоже прекрасно понимали, что их ждёт, если каравану удастся вырваться из гавани, и последний их отчаянный натиск был отбит чудом. От внимания караванного не ускользнула ещё одна странность: самым яростным атакам подвергся почтовик Шарлаха, вероятно успевшего крепко досадить местным жителям, зато корабль Ар-Мауры прошёл, можно сказать, беспрепятственно. Давя огромными колёсами трупы
бунтовщиков, «Саламандра» пронесла испятнанные кровью борта извилистым песчаным коридором и вывела караван в пустыню. А дальше досточтимый Хаилза даже не сразу поверил своему счастью: с юга под всеми парусами к тени Ар-Аяфы, сверкая тараном и страшными серпами, сияя позолотой нежно-розовой кормы, приближался боевой двухмачтовик с бьющимися по ветру ослепительно-белыми рваными вымпелами. «Самум».

* * *
        Встреча была настолько неожиданна, что ложиться в поворот не имело смысла. Знай Ар-Шарлахи о том, что сейчас творится в порту, он бы, конечно, бросил «Самум» правее и попробовал прорвать левый фланг развёртывающегося каравана, с тем чтобы проскользнуть в мятежную гавань. Предстоящий бой казался ему заведомо безнадёжным, но и уклониться от схватки не было возможности. Единственное мыслимое решение, атака на головной корабль, тоже не могла привести к успеху, поскольку караванный, конечно же, предвидел этот вполне естественный ход. Тем не менее Ар-Шарлахи приказал атаковать «Саламандру».
        Приказ этот выполнен не был по вине Алият, храни её и впредь разбойничья злая луна! Увидев среди атакующих знакомый почтовик, Алият обезумела, кинулась с палубы в рубку и, оттолкнув одного из разбойников, стала за штурвал сама.
        - Шакал!.. - завизжала она и, оскалившись под повязкой, налегла на рогатое рулевое колесо. - На своих? С голорылыми?
        Ар-Шарлахи хотел отшвырнуть её прочь, но вдруг почувствовал такую тоску и безнадёжность, что махнул рукой и отступил. Всё это уже не имело ни малейшего значения. Он проигрывал бой в любом случае.
        Однако для команды почтовой каторги смена направления атаки была далеко не безразлична. Сверкая медью тарана, «Самум» тяжко двинулся на хрупкое судёнышко, отчаянно пытающееся увернуться от разящего удара. И, нужно отдать должное Шарлаху, манёвр он провёл блестяще. «Самум» таранил пустоту, а оскаленный серп левого колеса прошёл в расстоянии шага от низкой кормы почтовика. Однако внезапный этот ход несколько расстроил первоначальные планы досточтимого Хаилзы. Теперь «Саламандра», лёгкая каторга Шарлаха и «Самум» оказались расположенными на одной линии. Впрочем, это тоже ничего не меняло: промахнувшись по почтовику, Алият подставила розовый борт «Самума» кораблю Ар-Мауры. Именно с этого момента все участники боя перестали вдруг понимать, что происходит.
        Вместо того чтобы атаковать, «Бархан», одномачтовик судьи, лёг в поворот, а потом на нём сработала катапульта. Косматый клок смоляного огня всплыл над пустыней и расплеснулся пылающим озерцом в десятке шагов от «Саламандры». Караванный выругался и приказал отсигналить судье, чтобы немедля шёл на таран. В ответ в тёмное от зноя небо воспарил ещё один зажигательный снаряд. Теперь уже ошибки быть не могло: первый выстрел не был случайным - «Бархан» обстреливал «Саламандру».
        Первым опомнился Шарлах. К моменту второго выстрела картина для него стала совершенно ясна: судья Ар-Маура, подгадав решающий момент, перекинулся на сторону своего давнего дружка, выровняв соотношение сил. «Главное - вовремя удрать». Верный этому разбойничьему правилу, Шарлах развернул каторгу и повёл её в обход двух кораблей досточтимого Хаилзы. Следом устремился «Самум», по-прежнему ведомый Алият, не видевшей уже ничего, кроме ненавистного Шарлаха.
        Это движение было неправильно истолковано караванным, он решил, что имеет дело со всеобщим заговором, что Шарлах изменил точно так же, как Ар-Маура, и теперь вместе с «Самумом» начинает атаку на левое крыло. Склонный к быстрым решениям, что не раз выручало его в недавнем рейде по тылам Кимира, Хаилза метнулся к югу с целью оторваться от противника, обогнуть тень Ар-Аяфы и, зайдя против солнца, зажечь её зеркалами. Таким образом он связал бы руки мятежникам в самом оазисе, лишив их возможности прийти на помощь увеличивающемуся прямо на глазах разбойничьему каравану.
        Тем временем на «Бархане» сорвали вымпелы Харвы и укрепили взамен знакомые до дрожи белые лоскуты. Лишь тогда на борту «Самума» поняли наконец, что происходит. Внезапно воскресший Ар-Шарлахи оттащил от штурвала бьющуюся, визжащую Алият, и розово-золотой двухмачтовик двинулся вслед за «Барханом» - догонять караван досточтимого Хаилзы. А из гавани уже выползали две каторги и парусник - мятежники шли на выручку Шарлаху. Настоящему Шарлаху, а не тому, чья почтовая каторга удирала как можно дальше от оазиса, колеблясь вместе с зыбким от зноя горизонтом.
        Зажечь тень Ар-Аяфы досточтимому Хаилзе так и не удалось. Противник прочно повис на хвосте, не давая времени построить фалангу зеркальщиков. Кроме того, несколько отрядов ополчения (откуда-то взялось довольно грамотно действующее ополчение!) вышли на южные границы тени и, осмелься караванный приблизиться хотя бы на выстрел катапульты, пошли бы на абордаж в пешем строю.
        Оставалось одно: стряхнуть погоню, добраться до ближайшей тени и просить подкрепления, что караванный и сделал. Пять мятежных кораблей преследовали его почти полдня, потом отстали, и досточтимый Хаилза взял курс на тень Ар-Льяты, ещё не зная, что и этот оазис непонятно по какой причине тоже успел взбунтоваться.
        В эти дни, наверное, один лишь Улькар не был поражён тем, сколь дружно и слаженно полыхнула мятежом вся Пальмовая дорога. Уж он-то лучше кого-либо другого знал подлинную историю восстания в Харве. Он прекрасно отдавал себе отчёт, какой страшный враг тайно противостоит ему, он боялся этого врага, но уже ничего не мог поделать с собственным безумием. Ослеплённый гордыней, государь, должно быть, и сам отчасти поверил в свою божественную сущность, внушаемую подданным вот уже в течение двух лет. И впрямь: кто ещё, кроме бога, решился бы помериться силами с владельцами кивающих молотов!
        Простые же смертные были просто ошеломлены. Пальмовая дорога, безропотно позволившая уничтожить отцовскую веру, развалить многочисленные храмы и храмики Четырёх Верблюдов, обложенная невыносимо тяжкими податями и налогами, притихшая испуганно в своих рассеянных в пустыне оазисах, внезапно сорвалась с якоря точно так же, как сорвалась с якоря несколько лет назад сама Харва.
        На узкие извилистые улочки селений из-за глинобитных стен с воем «Шарлах! Шарлах!» хлынули вооружённые толпы; стоящие в гаванях боевые корабли захватывались почти без боя; забитые телами голорылых арыки разливались; шипела, съедаемая пылью, мутная, смешанная с кровью вода. Рушились на вымощенные гранитом площадки бесчисленные изваяния государя, взамен откуда-то извлекались и водружались на столбы по углам полуразваленных святилищ чудом сбережённые статуэтки и бронзовые морды Четырёх Верблюдов; полыхали бараки вместе с затворившейся в них стражей.
        Случившееся в тени Ар-Аяфы ещё можно было как-то объяснить естественными причинами: оскорбительным поведением караванного, убийством нищего, приходом настоящего Шарлаха. Но кто подал сигнал к восстанию в других оазисах? Откуда взялось оружие, включая неслыханные зеркальные щиты, бросающие палящий солнечный блик на добрую сотню шагов? Почему главари точно знали, что нужно идти в тень Ар-Аяфы, где их якобы поджидает таинственный Шарлах, готовый повести мятежников на ненавистную Харву?..
        Задавать эти вопросы было просто некогда.

* * *
        Отогнав досточтимого Хаилзу подальше от оазиса, Ар-Шарлахи отсигналил «Бархану» приказ остановиться и подождать две отставшие каторги и парусник. Продолжать преследование не имело смысла. Во-первых, где-то в тылу остался почтовик Шарлаха, а во-вторых, пора было выяснить, что же всё-таки наконец происходит. Кроме того, Алият яростно настаивала на немедленном возвращении. Мысль о том, что бывший её любовник ускользнул, можно сказать, прямо из рук, приводила эту кобру в бешенство. У Ар-Шарлахи не было причин желать добра своему полутёзке, но, глядя на Алият, он уже невольно начинал ему сочувствовать.
        В светло-зелёной с серебряной вязью корме «Бархана» открылся люк, и на слепящий песок полдня спрыгнули несколько человек в белых балахонах. Все в повязках, ни одного голорылого. Среди прочих выделялся огромный грузный, чуть прихрамывающий мужчина, чем-то неуловимо похожий на судью Ар-Мауру. Сходство это по мере приближения их к «Самуму» всё усиливалось и усиливалось, пока Ар-Шарлахи не понял, испытав лёгкое потрясение, что это и есть судья собственной персоной. Досточтимый шёл несколько понурясь, и невольно возникало подозрение, что идёт он сюда не по своей воле.
        Ар-Шарлахи не успел ещё утвердиться в этой мысли, когда рядом злорадно расхохоталась Алият.
        - Гляди! - крикнула она в полном восторге. - Гляди, кого ведут! Да это ж тот твой дружок, что тебя Улькару подсунул! Ах, варан! Мало того что предал, мало того что травануть хотел, - ещё и с караванным снюхался!.. Тесна пустыня…
        Глава 28. Прости, так уж вышло…
        Они стояли на палубе «Самума» лицом к лицу, два наследника и потомка владык Пальмовой дороги, оба рослые, широкоплечие, осанистые. Судья, правда, постарше, погрузнее и прихрамывает слегка, но в общем порода одна. Горячий ветер трепал белые балахоны.
        - И как ты намерен со мной поступить? - бесстрашно глядя в глаза Ар-Шарлахи, спросил судья.
        - Ещё не знаю, - буркнул тот, хмуро отводя взгляд. Странно, но ненависти к лукавому Ар-Мауре он почему-то не испытывал. Злость да ещё, пожалуй, неловкость - вот и все чувства, вызванные внезапной этой встречей.
        - Колеблешься: вздёрнуть меня на рее или же закопать в песок?
        - Хорошо бы и то и другое… - процедил Ар-Шарлахи, исподлобья оглядывая досточтимого. - Сначала закопать, а потом вздёрнуть. Или наоборот…
        Ар-Маура, должно быть, хотел отпустить ещё одну предсмертную дерзость, но вдруг грузные плечи его опали, а большие, чуть выкаченные глаза наполнились тоской и усталостью.
        - Ты вправе не поверить мне, - севшим голосом беспомощно начал судья, - но я рад за тебя. Помнишь наш разговор перед тем, как всё это случилось? Я ждал, я надеялся, что хоть кто-нибудь из нас бросит вызов Улькару… Вот дождался… - Он усмехнулся и вновь взглянул на Ар-Шарлахи в упор. - Странно… Мне тогда и в голову не могло прийти, что это всё-таки будешь ты.
        - Отчего же! С твоей-то помощью…
        - Кстати, если бы не эта история, - заметил судья, - ты бы так и ходил до сих пор за брусом…
        - Благодетель… - медленно проговорил Ар-Шарлахи. - Значит, ты это всё затеял ради меня?
        - Послушай, - сказал судья. - Я знаю, что со стороны всё выглядело достаточно подло. Но ведь я выручал тебя, сколько мог, вспомни!.. А ты, по сути дела, помог бежать Шарлаху…
        - Поможешь тут! С удавкой на шее!.. - И Ар-Шарлахи, как бы удивляясь, качнул головой.
        - Да пойми же ты! - то ли взмолился, то ли прикрикнул досточтимый. - У меня на шее была точно такая же удавка, как у тебя, разве что невидимая!.. Помнишь, что я говорил тебе про Улькара? Боги не прощают тех, кто знал их ещё людьми. И потом… Ар-Шарлахи! Разве я набрасывал на тебя удавку? Кто втравил нас всех в эту историю? Кто виноват больше: она или я? Однако помирился же ты в конце концов с этой коброй!.. А меня ты даже выслушать не хочешь!..
        Ар-Шарлахи молчал. Раскалённый ветер трогал корабль, словно пытаясь сдвинуть его с места, щёлкали вымпелы. Хрипловатый, сорванный голос Алият выкрикивал команды. Разбойничий караван готов был поднять паруса.
        - Хорошо, - сказал Ар-Шарлахи, по-прежнему не разжимая зубов. - Я готов тебя выслушать, досточтимый.

* * *
        Возвратиться в тень Ар-Аяфы оказалось куда труднее, нежели отдалиться от неё. С севера прямо в храп кораблям шёл плотный, насыщенный песком ветер, в просторечье именуемый роголомом, поэтому пришлось долго лавировать, то и дело переходя на мускульную тягу.
        - Ладно! А если бы сейчас твоя команда не взбунтовалась? Что тогда? - напористо спрашивал судью Ар-Шарлахи.
        Оба сидели на ковре в каюте караванного, откинув повязки, и время от времени бросали друг на друга хмурые, исполненные смущения взгляды. Кувшинчик уже опустел наполовину.
        - Знаешь, не буду врать, - нагнув крупную голову, со вздохом признался Ар-Маура. - Перейти на твою сторону у меня всё равно бы духа не хватило. Конечно, я бы постарался упустить тебя, представься мне такая возможность, но…
        Пол качнулся. Ар-Шарлахи машинально придержал пошатнувшийся кувшин за горлышко.
        - Действительно, странно… - пробормотал он. - Когда ты подкинул меня Улькару вместо настоящего Шарлаха, я тебя убить был готов при случае… А теперь вот даже и не знаю, что с тобой делать… Всё могу понять! - взорвался он. - Всё! Если бы не твой подарочек! Как ты вообще додумался подсунуть мне это вино?
        Судья взглянул на него непонимающе:
        - Вино?.. Ты имеешь в виду то вино, которое мы пили у меня?
        - Нет, - тяжело дыша, сказал Ар-Шарлахи. - То вино, которое ты мне прислал на «Самум»! Вместе с выкупом за пленных!..
        - Ничего я тебе не присылал, - сказал судья.
        Несколько секунд Ар-Шарлахи бешено глядел на него. Вроде бы удивление досточтимого было вполне искренним. Вроде бы…
        - Так… - сипло сказал он. - Когда был налёт, тебя разбила подагра и ты поручил вести переговоры этому молоденькому, голорылому, верно?
        - Верно…
        - Он от твоего имени передал мне девять кувшинов того самого вина, которое мы пили с тобой накануне… - Видя, что судья хочет перебить, Ар-Шарлахи вскинул руку и повысил голос. - Откуда он мог знать, что мы пили с тобой накануне?
        - Ну, догадаться-то нетрудно… - насупившись, проворчал судья. - При всех моих наивных хитростях наши с тобой отношения ни для кого секретом не были… - Он выпрямился и брезгливо прищурил глаз, словно снимал допрос, восседая в судейском дворике. - Вино оказалось отравленным?
        - Да.
        - Шакал, - равнодушно изронил Ар-Маура. - Голорылый, он и есть голорылый…
        Раздался короткий стук в дверь, и в каюту, не дожидаясь разрешения, вошла Алият. Остановилась на порожке.
        - Так, - зловещим шёпотом произнесла она. - Замечательно! Значит, ты решил его отпустить?
        - Почему? - недовольно спросил Ар-Шарлахи.
        Она молча кивнула на кувшинчик. Всё правильно. Закон пустыни. Если ты выпил с кем-то вина, стало быть, это твой друг и трогать ты его уже не имеешь права.
        - У нас с досточтимым несколько иные отношения, - криво усмехнувшись, пояснил Ар-Шарлахи. - Перед тем как посадить меня в яму, он тоже угощал меня вином.
        - Ну если ты решил его отпустить!.. - повторила она.
        - То что? - Ар-Шарлахи прищурился.
        - Ничего! Скажу команде - они его в клочья порвут!..
        - А ну выйди отсюда!.. - проскрежетал Ар-Шарлахи.
        Алият хлопнула дверью.
        - Да-а… - протянул судья, глядя на сотрапезника с уважением и сочувствием. - Как же ты с ней управляешься?
        - С ней, пожалуй, управишься… - проворчал тот и разлил по чашкам остаток вина. - Так ты не ответил.
        - Почему не ответил? Могу повторить: никакого вина я тебе на «Самум» не присылал.
        В дверь опять постучали, но на этот раз вежливо подождали ответа.
        - Кто бы ты ни был, - сказал Ар-Шарлахи.
        Это был Айча.
        - Алият велела сказать: пыль по правому стремени, - доложил он, бросив быстрый недобрый взгляд на судью и кувшинчик.
        - Большая? - поднимаясь, спросил Ар-Шарлахи.
        - Корабля четыре.
        - Сейчас иду.
        - А… - Айча вопросительно указал глазами на досточтимого Ар-Мауру.
        - Судья останется здесь. У дверей выставить стражу. Пошли.

* * *
        Пыль ползла со стороны тени Ар-Нуера и могла быть поднята кем угодно. Будь это в окрестностях Турклы, Ар-Шарлахи решил бы, что имеет дело с купеческим караваном. Однако торговцы с Пальмовой дороги в последнее время предпочитали в связи с налогами больше одной каторги не снаряжать.
        В скорости неизвестный караван явно проигрывал кораблям мятежников, и Ар-Шарлахи, понаблюдав некоторое время за кривляющейся песчаной гривкой, снова сошёл вниз. Никакой стражи у двери каюты караванного он не увидел, и это сильно его обеспокоило. Придерживаясь за стенку, заторопился, рванул ручку. Каюта была пуста.
        - Айча!
        - Айчу!.. Айчу к Шарлаху!.. - наперебой подхватили наверху несколько голосов, и вскоре по лесенке, ведущей на палубу, ссыпался коренастый встревоженный Айча.
        - Где караульный? - напустился на него Ар-Шарлахи. - Где пленник? Что происходит, верблюд тебя затопчи?..
        - Н-не знаю… - Айча испуганно моргал.
        - Кого ты поставил у двери?
        - Горху.
        - Одного?
        - Да. Горха - он один троих стоит…
        - Обыскать корабль! - рявкнул Ар-Шарлахи. - Если окажется, что судья сбежал…
        - Да куда он сбежит? - попробовал урезонить главаря растерянный Айча. - Пустыня же…
        Ар-Шарлахи выругался и кинулся к лесенке на палубу.
        - А ну-ка найти мне Горху! Живо!..
        Искать не пришлось. Огромный разбойник уже стоял перед Ар-Шарлахи, преданно пялясь на него вечно воспалёнными глазами.
        - Почему ты здесь? Где судья?
        Горха опешил.
        - Там… - И он повёл ручищей в сторону кормы.
        - То есть… где? - Голос Ар-Шарлахи упал до шёпота.
        - Н-ну… Алият приказала высадить его на ходу, вино ему с собой дала… Ну я и… высадил… через кормовой люк…
        - А я что приказывал?
        - Так это… - Горха сбился окончательно. - Я-то думал, что это ты ей велел…
        Мысленно застонав, Ар-Шарлахи плотно зажмурил глаза. «Ну всё, кобра!.. - подумал он с угрюмой решимостью. - Это была твоя последняя шуточка!..»
        - Готовимся к повороту! - скомандовал он и двинулся по кренящемуся настилу в сторону рубки. - Возвращаемся!..

* * *
        Ощерив редкие жёлтые зубы, судья Ар-Маура лежал на вершине бархана, и лицо у него было того же страшного синеватого оттенка, что и у Рийбры, найденного мёртвым в своей каюте дней десять назад. Точно так же валялся рядом оплетённый кувшинчик; влажный песок, вобравший остатки отравленного вина, запёкся чёрной коркой. Досточтимый Ар-Маура знал, что посреди пустыни на выпивающем влагу ветру ему всё равно не дожить до вечера, и предпочёл быструю смерть от яда.
        Спрыгнув из бортового люка и чуть не подвернув при этом ногу, Ар-Шарлахи взбежал на бархан и остановился над телом судьи. Досточтимый страдальчески скалился в пылающее небо, медленно остывая на солнцепёке. Край балахона был уже слегка припорошён песчинками. Точно так же как в прошлый раз, Ар-Шарлахи сделал над собой усилие и закрыл повязкой тяжёлое, землистого цвета лицо с серебристой щетиной, лежащей кольчужными складками. Медленно выпрямился.
        - Прости… - с трудом разомкнув спёкшиеся губы, хрипло шепнул он. - Так уж вышло…
        Поднял глаза и увидел, что вокруг столпилась добрая половина команды с «Самума». Люди стояли молча, обратив к главарю напряжённые, встревоженные лица.
        - Где?.. - отрывисто спросил Ар-Шарлахи и принялся озираться.
        Алият оказалась в двух шагах; странно, как это он не заметил её сразу же. Тёмные прищуренные глаза смотрели с вызовом. С вызовом?.. Да нет, не просто с вызовом. С лёгким презрением, отчасти с жалостью. Так, во всяком случае, ему показалось.
        - Ты… - прерывистым грудным голосом бросил он и умолк.
        «Ты набросила на меня удавку… Ты втравила меня в эту подлую игру… Ты не отпустила меня в Туркле… Ты моими руками хочешь поджечь Пальмовую дорогу, ты хочешь сделать из меня такого же подонка, как Улькар… А теперь ты убила Ар-Мауру… Ты! Ты! Ты!..»
        - А Рийбру - помнишь? - прозвучал её ленивый, с хрипотцой мальчишеский голос и отозвался в костях дрожью ненависти. - Не укради он у тебя тот кувшин, лежал бы ты сам тогда синенький в своей каюте…
        «Синенький… Чёрненький…» Вспомнился, ужаснул треск обугливающейся плоти, и сжигаемый в уголь мертвец дёрнулся, словно ещё пытаясь приподняться… «Хватит, - сказала тогда Алият. - Пусть подымит…» А дальше память пошла оползнем. Бунт на «Самуме», хрустящий удар тесака, предсмертная отчаянная хватка вцепившихся в рукав пальцев, оборвавшийся заячий вопль «Шарлах! Шарлах! Шарлах!..». И вот уже взревело, поднялось светлое пламя над портом Зибры, и вжавшийся в переборку разбойничек с жалкой шалой улыбкой полоснул тонким лезвием себя по горлу… «Это он тебя испугался. Дурачок…»
        Судья Ар-Маура с затаённой насмешкой неподвижно глядел в тёмное от зноя небо.
        - Взять, - хрипло выговорил Ар-Шарлахи. - Обезоружить…
        В толпе произошло движение, ветер подхватил вздымаемый ногами песок, бархан задымил. Ард-Гев и ещё несколько человек выхватили ножи и стали спиной к спине, кажется собираясь защищать Алият. Остальная толпа заворчала, надвинулась на Ард-Гева и его людей, тоже потянула из-за поясов кинжалы и тесаки.
        - Убрать клинки! - услышал Ар-Шарлахи свой собственный, звенящий от бешенства голос.
        Сталь задрожала, подобно ряби на воде, прячась в широкие складки белых балахонов. Со страхом глядя на шагнувшего вперёд главаря, люди Ард-Гева отступили, и Алият была схвачена. Тёмные прищуренные глаза смотрели теперь на Ар-Шарлахи с тревожным изумлением, и это вызвало в нём новый приступ ненависти.
        - Всё из-за тебя! - задыхаясь, бросил он. - Кобра!..
        - Из-за меня! - бросила она в ответ. - Кем бы ты был сейчас, а? Скарабеем?.. Не глупи! Пропадёшь. Без меня все пропадают…
        - Это с тобой все пропадают! - прохрипел он. Судорожно дёрнув головой, снова взглянул на Ар-Мауру. - Завернуть в ковёр и взять на борт. Похороним в Ар-Аяфе.
        - А с ней что? - хмуро спросил Айча, не решаясь поднять глаза ни на главаря, ни на Алият.
        - В песок! По горло!..
        Все замерли. Стало слышно, как шуршит ветер, перетекая через гребни барханов.
        - Сказать? - с тихой угрозой спросила Алият, глядя в упор на Ар-Шарлахи.
        Тот запнулся, даже не уразумев сразу, о чём это она. Алият осклабилась под повязкой и с торжеством оглядела напряжённые застывшие лица.
        - Это не Шарлах! - нервно смеясь, объявила она. - Это Ар-Шарлахи. А настоящий Шарлах только что удрал от вас на почтовой каторге… Дурачки вы, дурачки! Тоже мне, нашли главаря!.. Да он и разбойником-то никогда не был!..
        Затем смех её замер, и Алият принялась озираться уже со страхом. Кругом недоумённо наморщенные тяжёлые лбы, сурово сдвинутые брови, в глазах - недоверие и тлеющий, медленно разгорающийся гнев.
        - Это как же? - выговорил наконец Горха. - А Зибру кто спалил?.. Этот, что ли, твой ублюдок на почтовике?..
        Толпа шевельнулась, приглушённо загомонила.
        - Да придушить её повязкой - и всё! - резанул звонкий злой голос.
        - Я те придушу! - испуганный бас. - Тоже, что ли, в песок по горло захотел?..
        Все смотрели на Ар-Шарлахи. Он молча повернулся и, стиснув зубы, сделал шаг к «Самуму». Розово-золотая корма внезапно дрогнула и начала расплываться. Дальше пошла борьба с накатывающим обмороком. Возможно, ему что-то кричали вслед. Он не слышал. Он шёл сквозь нарастающий звон, из последних сил вынимая ступни из вязкого, как смола, песка. Всё обессмыслилось, осталось одно: добраться до «Самума» и не упасть… Добраться до «Самума»… Каким образом он очутился на борту, Ар-Шарлахи так и не вспомнил. То ли по верёвочной лестнице, то ли через кормовой люк. Придя в себя, понял, что стоит посреди своей каюты, в ужасе глядя на приоткрытую дверцу шкафчика, и что накидка на лбу мокра от пота.
        Что он сейчас сделал?.. Они же в самом деле её зароют!.. Ар-Шарлахи заставил себя повернуться к двери, и это усилие его доконало. Блестящие стальные засовы вильнули перед глазами, и Ар-Шарлахи вдруг оказался лежащим на полу. Узор кимирского ковра у самой щеки прояснялся медленно, словно бы нехотя.
        Сколько времени он провалялся в обмороке? Наверное, недолго - пол каюты был неподвижен. Да и как бы мог «Самум» двинуться в обратный путь без приказа?.. Значит, ещё не поздно… Ар-Шарлахи приподнялся через силу, дыша мелко и часто. Кое-как перебрался на ложе, сел, нашарил непочатый кувшин. Вино пилось как вода.
        Потом в памяти возникло мёртвое лицо судьи, и ненависть обрушилась вновь. Ар-Маура… Эта кобра убила Ар-Мауру… Проклятый Рийбра!.. Уж лучше было самому хлебнуть тогда этой отравы…
        В каюту постучался Айча.
        - Ну? - хрипло, со страхом спросил Ар-Шарлахи. То ли померещилось, то ли Айча в самом деле смотрел на него с упрёком.
        - Просит, чтобы ты к ней подошёл… - пряча глаза, сказал он.
        Ар-Шарлахи облизнул пересохшие губы:
        - Зачем?..
        - Не знаю… Говорит, хочет сказать что-то очень важное…

* * *
        Вот звери! Они в самом деле зарыли её в песок по горло. Да ещё и лицом к ветру. Приказал… Да мало ли что приказал!..
        Осторожно ставя ноги, чтобы не запорошить ей глаза, Ар-Шарлахи приблизился к закопанной. Увидев перед собой носки мягких сапожек, Алият через силу подняла голову.
        - Сними повязку… - попросила она, запрокинув, насколько это было возможно, осыпанное песчинками лицо.
        Ар-Шарлахи опустился на корточки. Концы повязки уходили в песок, поэтому он просто сдвинул материю вниз. Смуглое лицо Алият обнажилось - неподвижное, словно отлитое из бронзы.
        - Да?.. - сказал он и сам не услышал собственного голоса.
        Она молчала. Тёмные, широко раскрытые глаза были устремлены на него то ли с мольбой, то ли с ненавистью.
        - Что ты хотела мне сказать?..
        - Ближе, - отрывисто велела она, и Ар-Шарлахи придвинулся вплотную, чувствуя, что ещё мгновение - и он сломается, взвоет и сам начнёт разрывать руками этот проклятый бархан.
        - Я люблю тебя… - хрипло сказала она. - Вот и всё… А теперь - иди, если сможешь…
        Глава 29. Владыка Пальмовой дороги
        - Погубит… Погубит… - Не в силах заснуть, Ар-Шарлахи ворочался на расстеленных поверх ковра одеялах и бормотал, бормотал…
        «Поверил, что любит?.. Да нет же, нет! Просто искал и нашёл ей оправдание… Не могу! Даже чужими руками - не могу… А вот она может! Она может… Ар-Маура… Ах, досточтимый, как всё нелепо, неправильно…»
        Ар-Шарлахи всхлипнул и, стиснув зубы, уткнулся лицом в плоскую подушку. За низким окошком бродила листва, опылённая слабым светом молодой луны, и доносилась перекличка ночной стражи, изредка звякало оружие. Мятежная тень дремала чутко, вполглаза.
        «Да что я говорю: погубит? Уже погубила!.. Прикажи я тогда чуть по-другому, вели я им задушить её на том бархане… Ведь задушили бы… Сорвали бы повязку - и взахлёст по горлу, дело привычное… Вот так, премудрый Гоен! Ты учил меня несколько лет, ты говорил, что, убивая человека, ты убиваешь себя… А ей потребовалось двадцать дней, чтобы сделать из меня убийцу… Двадцать дней?.. Да нет, меньше… Убийцей я стал ещё в ту ночь на „Самуме“…»
        Слышно было, как по узкой извилистой улочке прошёл, судя по приглушённому гомону и бряцанию металла, довольно большой отряд. Несколько раз почудилось слово «Шарлах…».
        «Теперь ещё и взбунтовавшаяся Ар-Аяфа… Уйти - значит предать. Предать людей, поверивших в тебя… Или даже не в тебя. В некоего Шарлаха, которого просто нет и никогда не было… А остаться - это снова кровь… и, скорее всего, смерть… Между прочим, твоя смерть, Ар-Шарлахи, не чья-нибудь…»
        В тесной спаленке бесшумно открылась и закрылась дверь. Он не услышал и не увидел этого, он просто почувствовал кожей движение воздуха. Кто-то приблизился к его ложу и опустился рядом. Маленькая нежная рука тронула висок, скользнула по щеке…
        - Уйди, - сказал он сквозь зубы.
        - Почему? - испуганно шепнула она.
        - Я тебе не верю.
        - Почему?
        Он резко приподнялся на локте:
        - Ну скажи честно, Алият: ведь соврала? Просто захотелось жить - и всё! Так ведь?
        - Нет, - еле слышно прошелестело в темноте. - Я тебя и вправду люблю…
        Он засмеялся - сухо и зло.
        - Значит, я приказал зарыть тебя в песок по горло - и ты меня тут же полюбила?
        - Да, - тихо и виновато ответила она. - Я и не думала раньше, что ты мужчина…
        Несколько секунд в комнатке стояла остолбенелая тишина.
        - Да-а… - протянул наконец потрясённо Ар-Шарлахи, снова опускаясь на ложе. - Слышал бы это премудрый Гоен…
        - Кто это? - шепнула она без особого, впрочем, интереса, в то время как маленькая ручка уже добралась до его груди.
        - Не надо, - угрюмо сказал Ар-Шарлахи, убирая её ладонь. - Только не сегодня…
        Алият прерывисто вздохнула.
        - А потом уже будет некогда, - сердито молвила она.
        - Это почему же?
        - Из Ар-Нуера подкрепление пришло. И ещё почтовик из Зибры.
        - Какое ещё подкрепление? - заранее ужаснувшись, спросил он.
        - Так ведь в Ар-Нуере тоже бунт, - объяснила она. - И в Ар-Нау, и в Зибре…
        - А там-то с чего? - еле выговорил Ар-Шарлахи.
        - Не знаю. Хотели сначала тебя разбудить, а потом решили, не стоит… Тебе надо с ясной головой быть завтра…

* * *
        С почтовой каторгой из Зибры прибыл старый знакомец - командир зеркальщиков Илийза. Ар-Шарлахи, растерянный и совершенно убитый последними событиями, принял мастера зеркального боя сразу же, как только услышал о его приходе.
        Илийза нисколько не изменился. Всё такой же неторопливый и уклончивый в суждениях, он внимательно, словно удивляясь, поглядывал на своего главаря и на вопросы отвечал не иначе как после краткого раздумья. Хрипловатый низкий голос, знакомый глянцево-розовый ожог у виска.
        - Шакалы эти погонщики, - неспешно рассказывал Илийза. - Что тот - что другой. Сижу в весёлом доме, никого не трогаю. Разбойничек какой-то подходит, купленный конечно… А может, даже и на службе он у них, у погонщиков… Ни слова ни говоря, тресь меня в храп!.. Я, понятно, его… Вяжут нас обоих - и в подвал. А погонщики будто бы и не знали… Утром прибегает этот, тощенький… Аилша?.. Да, Аилша. Ах-ах, раскудахтался!.. Ошибка, мол, отпустить немедленно!.. Ничего себе ошибка: семь наших у него под замкoм всю ночь просидели… Прибегаем в порт, а там уже ни «Самума», ни «Скорпиона»…
        - Обиделся? - сочувственно спросил Ар-Шарлахи.
        - Ну, поначалу-то, конечно, да. А потом думаю: да не мог Шарлах просто так с места сорваться и своих бросить! Значит, причина была какая-то… Так и оказалось. - Илийза помолчал, кашлянул. - А что… правду говорят, будто Лако…
        - Правду, - не дослушав, отрывисто сказал Ар-Шарлахи.
        Они помолчали. Илийза покивал угрюмо.
        - Жаль… - обронил он. - Говорят, под кивающий молот угодил?..
        - Потом расскажу, - буркнул Ар-Шарлахи. - Что в Зибре-то?
        - В Зибре?.. - Илийза помедлил. - Резня в Зибре. Там же и наших полно жителей, и голорылых. Ну вот, прошлой ночью шум, гам, факелы… Судейский дворец подпалили… Тут всё и началось. А мы только-только из Турклы пришли. Порт ещё горелый, чёрный… Слышу, кричат: «Шарлах, Шарлах!..» Я уж подумал: может, ты опять налёт затеял?.. Хватаю одного, спрашиваю: «Где Шарлах? Здесь?» - «Нет, - говорит. - Он сейчас Ар-Аяфу поднимает…»
        - Что?!
        Оба непонимающе уставились друг на друга.
        - Прошлой ночью, - медленно проговорил Ар-Шарлахи, - я только ещё подходил к Ар-Аяфе… И я не собирался её поднимать… Что происходит, Илийза?
        Илийза неопределённо хмыкнул и повёл широким плечом.
        - Слух о тебе прошёл… - скорее предположил, чем ответил он. - А слухи, знаешь, такая штука…
        - Да, но откуда они узнали, что я иду именно в Ар-Аяфу?
        Илийза бросил на главаря долгий испытующий взгляд, потом насупился и отвёл глаза. Сам он был уверен, что жители Зибры узнали всё от самого Шарлаха. Но если Шарлах решил почему-либо в этом не признаваться - что ж, ему виднее. На то он и главарь.
        Снаружи за глинобитными стенами давно уже слышалось некое приглушённое клокотание, прорезаемое иногда негромкими командами. Вне всякого сомнения, в оплетённом лозами дворике и на улице перед домом толпились, переговариваясь негромко и озабоченно, десятки, а то и сотни людей.
        - Слушай, - не выдержав, сказал наконец Илийза. - Тебя ведь там ждут, а ты тут со мной болтаешь… Ты бы вышел к ним, а то, знаешь, как-то…
        Ар-Шарлахи хмуро взглянул на него исподлобья. Что его ждали, он и сам догадывался. Только вот выйти из маленькой этой комнатки туда, в толпу, было, честно говоря, страшновато. Однако податься было некуда. Ар-Шарлахи вздохнул обречённо и поднялся с подушек.

* * *
        Дальнейшее отложилось в памяти обрывками. Страшный ликующий вопль толпы на рыночной площади: «Шарлах! Шарлах!..» Кидались в ноги какие-то старцы в развевающихся белых отрепьях. Сияли злыми лунами голые черепа жрецов, возносились на шестах увенчанные рогом верблюжьи морды. Какие-то рослые угрюмые люди, увешанные оружием, бросали растопыренную пятерню на сердце и рычали слова присяги. Потом жутко выкатывали буркалы и, повернувшись на север, грозили кулаком Харве. А совсем рядом с Ар-Шарлахи мрачно и нежно сияли неотрывно на него устремлённые глаза Алият.
        Это сумасшествие продолжалось чуть ли не до полудня. Потом он снова оказался в той же комнатке, только на сей раз в ней негде было повернуться. Из рассевшихся на ковре людей Ар-Шарлахи знал только Алият да Илийзу. В центре помещения расстелили карту, и стало совсем тесно. Возникла тоскливая мысль о добром кувшинчике вина, поскольку ясно было, что от главаря сейчас ждут решений, в голове же гудела пустота, и только жилка на виске подёргивалась зло и болезненно.
        Всё, однако, обошлось. Сразу же, испросив на то позволения, заговорил один из незнакомых: смуглый выпуклый лоб, карие округлые глаза, упрямые брови… То и дело почтительно поворачиваясь к Ар-Шарлахи, он как бы давал понять остальным, что сам-то он, темнолобый и кареглазый, лишь глашатай замыслов вождя, не более. А замыслы, насколько мог судить Ар-Шарлахи, были дерзки и тщательно продуманы. Отступить вглубь Пальмовой дороги, вынудив флот Улькара разбиться на несколько караванов, самим же, собрав силы в единый кулак, разгромить их поодиночке, после чего начать блокаду Харвы.
        Сначала Ар-Шарлахи ощутил облегчение, когда неизвестный столь любезно избавил его от необходимости строить из себя стратега. Затем пришло беспокойство. Во-первых, незнакомец (узнать хотя бы, как его зовут!) живо напомнил ему Тианги; вскоре Ар-Шарлахи даже стало казаться, что он улавливает в речи нежданного спасителя некую напевность и склонность к ненужным придыханиям. А во-вторых… Что-то не нравилось Ар-Шарлахи в этих детально разработанных планах. Когда же он понял, что именно, ему и вовсе сделалось не по себе.
        - Ты говоришь, отступить… - сказал он, и в комнате стало совсем тихо. - А что будет с тенью Ар-Аяфы?
        Карие глаза поглядели на него со сдержанным любопытством.
        - Ну, поскольку я не государь, - негромко произнёс их обладатель, - то ответить точно затрудняюсь. Скорее всего, ничего хорошего.
        - То есть ты собираешься отдать взбунтовавшийся оазис на милость Улькара? - Слово «милость» Ар-Шарлахи подчеркнул особо, и присутствующие, до этого заворожённо слушавшие кареглазого, переглянулись с тревогой. Всем было отлично известно, какой милости можно ожидать от властелина Харвы.
        - Тень Ар-Аяфы нам не удержать в любом случае, - пояснил кареглазый. - Сдача её неизбежна. Кроме того, все, кто способен носить оружие, уйдут с нами.
        - А кто не способен?
        Упрямые брови собеседника на секунду перестали быть упрямыми и вспорхнули изумлённо. Очевидно, вопрос показался странным и наивным.
        - Продолжай, - буркнул Ар-Шарлахи.
        Кареглазый продолжил, но теперь отношение присутствующих к тому, что он говорил, было другим. Они уже не ловили каждое слово как некое откровение, но поглядывали то и дело на Шарлаха, пытаясь прочесть по его лицу, как он сам относится к услышанному. А лицо становилось всё мрачнее и мрачнее. Кареглазый начал нервничать и, явно смяв заключительную часть своей речи, умолк.
        - Кто ещё хочет что-либо мне посоветовать?
        Фраза прозвучала несколько оскорбительно. Кареглазый выпрямился и заметно побледнел. Остальные переглянулись. Желающих что-либо посоветовать не нашлось.
        - Хорошо, - сквозь зубы сказал Ар-Шарлахи. - Своё решение я сообщу вам чуть позже. А сейчас - идите. Ты - останься, - добавил он, обращаясь к Алият.
        Секунда прошла в недоумённом молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешёптываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднимались с ковра, и вскоре комната опустела. Некоторое время Ар-Шарлахи сидел с каменным лицом, выпрямив спину, потом вдруг ссутулился и затравленно посмотрел на Алият.
        - Слушай, достань вина… - упавшим голосом попросил он.
        Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза.
        - Не знаю, что делать… - подавленно пробормотал он, срывая восковую печать.
        - Вроде он всё правильно говорил… - осторожно заметила Алият.
        Ар-Шарлахи сделал ей знак немного помолчать и, отведя повязку с лица, залпом осушил полную чашку. Перевёл дыхание, посидел, недобро прищурясь куда-то в угол. Потом вскинул глаза на Алият.
        - Кто он?
        - В смысле - как зовут?
        - Да хотя бы это!..
        - Как зовут, не знаю, а кличка - Кахираб.
        - То есть выходец из Пьяной тени?
        - Ну да… Вчера поднял тень Ар-Нау, привёл три корабля…
        - Ар-Нау? Так это же совсем рядом с кивающими молотами!
        Алият замерла на секунду.
        - Ты думаешь, что он… - Она не договорила.
        - Да уверен!.. - проворчал Ар-Шарлахи, наливая вторую чашку. - Будь спокойна, без присмотра они меня не оставят… Что же делать-то, а?
        Последнюю фразу он произнёс самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всём послушная господину. Раньше её надо было в бархан закопать…
        - Да ничего тебе делать не нужно, - жарко зашептала она. - Они сами всё за тебя сделают. Ну что ты, хуже Улькара?..
        - А что с Ар-Аяфой?
        Алият чуть отстранилась.
        - Ты тут вообще ни при чём, - сказала она очень серьёзно. - Они сами подняли мятеж. Нас ещё не было в этой тени, так ведь?
        - Да в том-то и дело! - вскричал он в отчаянии. - Те, кто поднял мятеж, уйдут с нами! А те, кто не поднимал? Они-то ведь останутся! В чём они виноваты?
        - Ни в чём, - сказала Алият. - Но это ведь война. Всех не сбережёшь… Там люди ждут, - напомнила она, кивнув на дверь. - Ты пей, да я спрячу…
        В угрюмом молчании Ар-Шарлахи выцедил вторую чашку и, отдав её вместе с кувшинчиком Алият, расстроенно буркнул:
        - Зови…
        Когда предводители отрядов и послы от взбунтовавшихся теней расселись, Ар-Шарлахи уже восседал на подушках, как и подобает будущему владыке Пальмовой дороги: позвоночник - прям, глаза - надменны.
        - Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб? - негромко и медленно проговорил он.
        Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке.
        - План - твой, - так же неспешно, словно бы через силу продолжал вождь. - Стало быть, тебе и командовать…
        - Благодарю за честь! - прочувствованно ответил тот.
        На него взглянули - кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно.
        На душе у Ар-Шарлахи было скверно. Он ждал, он надеялся, что вино произведёт на него своё обычное действие, что в самый последний миг снизойдёт вдохновение… Да нет, даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали.
        И всё же нужно было что-то произнести, смутить, сбить спесь, хоть как-то расквитаться за собственную слабость.
        - Да, кстати, Кахираб…
        Тот вскинул голову. Карие глаза исполнены внимания и почтения - не придерёшься. И Ар-Шарлахи продолжал небрежно:
        - Такая просьба: передавай от меня привет Тианги… при случае.
        Как он и ожидал, Кахираб был искренне удивлён.
        - Какому Тианги?
        Ар-Шарлахи медленно усмехнулся, не сводя с него насмешливых, презрительных глаз.
        - Ты не знаешь Тианги?
        - Я знаю нескольких человек, носящих это имя.
        Усмешка увяла.
        - Ты, должно быть, имеешь в виду Левую руку Ани-тамахи, - спокойно, не отводя взгляда, с бесстыдной откровенностью продолжал смуглый упрямобровый Кахираб. - Хорошо, передам сегодня же…
        Глава 30. Ночной ливень
        Бритоголовый жрец (вернее, не сам жрец, а служитель храма; жрецы хранили обет молчания) намекнул, что, коль скоро война пойдёт не только за независимость Пальмовой дороги, но и за веру отцов, то кому, как не ему, Шарлаху, надлежит подать пример благочестия. Предложение это странным образом совпало с желаниями самого Ар-Шарлахи, особой религиозностью обычно не отличавшегося и заражённого вдобавок тлетворными идеями премудрого Гоена о божественной сущности человека. Но на сей раз будущим владыкой Пальмовой дороги овладела такая тоска, так безвыходно и черно обозначилось перед ним будущее, что даже вино не помогло. Из людей пожаловаться было некому (его бы просто не поняли), оставалось одно: поделиться печалями со злой луной и четырьмя верблюдами.
        Сопровождаемый почтительным молчанием толпы, Ар-Шарлахи, упрямо склонив голову, в державном одиночестве проследовал к восстановленному наскоро храмику, увенчанному по углам бронзовыми рогатыми мордами. Как положено, разувшись у порога, он принял из рук жреца черепок с курящимися травами и расстелил на голом каменном полу коврик перед рыжевато-серым пыльным обрезком кошмы, свалянной из верблюжьего подшёрстка.
        О чём он шевелил губами, вскидываясь время от времени на колени и обращая глаза к металлическому зеркальному диску с синеватыми контурами матери-верблюдицы? Бритоголовый жрец, да и толпа за стенами храмика знали наверняка: просит помощи против ненавистной Харвы. Пожалуй, одна только Алият понимала, что Харва - любимый город Ар-Шарлахи и что вряд ли будущий владыка Пальмовой дороги горит желанием стереть его с лица земли.
        Обращаясь ко всем четырём верблюдам по очереди (как тогда выразился Тианги?.. «большое, безрогое и довольно уродливое животное… плюётся вдобавок…»), Ар-Шарлахи изливал душу весьма своеобразно: молитва сплошь и рядом переходила в ругательства, а ругательства - в молитву. Три верблюда внимали кощунству с надменным равнодушием. Четвёртый, Ай-Агвар, чьим символом был песок, а стороной света - юг, откликнулся, но как-то странно. К вечеру с юга на тень Ар-Аяфы рухнули неслыханно плотные тучи и ударил ливень. Такое впечатление, что Ай-Агвар разом вылил на пустыню воду, припасённую на несколько лет. Трещали, ломаясь, мокрые кроны, в арыках пенилась и клокотала вода, жидкая грязь текла по кривым улочкам, подобно селевому потоку. Можно было себе представить, что сейчас делается в пустыне с выпитыми солнцем озёрами и сухими руслами!
        Трудно сказать, кому на руку сыграл этот внезапный водяной обвал: Пальмовой дороге или Харве. Во всяком случае, ни о каких манёврах в два ближайших дня речи теперь идти не могло. Бритоголовый жрец, однако, истолковал знамение в пользу Шарлаха, о чём наутро и поведал народу скелетоподобный служитель с длинной прядью на выскобленном затылке. Кахираб только озадаченно сводил свои упрямые брови: потоп вмешался в его планы. Что до Ар-Шарлахи, то он, получив нежданную отсрочку, затворился в отведённом ему доме и, по обыкновению своему, постарался временно забыть обо всех своих неприятностях.

* * *
        Ливень прекратился лишь под утро - так же внезапно, как и начался. Три чаши бронзового светильника поджигали розовым пламенем крупные капли, дрожащие на переплёте низкого окна. С широких листьев неслышно сыпалась крупная водяная дробь - всё заглушал рёв бурлящих и пенящихся арыков.
        - Теперь веришь?.. - тихо, прерывисто спрашивала Алият, обвившись вокруг утомлённого Ар-Шарлахи чуть ли не кольцами. Ласковая кобра.
        Тот вздохнул и не ответил. Близилось утро, а вместе с ним подступало и вчерашнее смятение.
        - Ну что грустишь? Всё же идёт хорошо…
        - Да… - сдавленно отозвался он наконец. - Так хорошо, что не знаешь, куда и бежать…
        - Тебе нельзя бежать… - пробормотала, словно в полудрёме, Алият.
        - Почему?
        - А без тебя все пропадут… И я тоже…
        Он недовольно помолчал.
        - Не пропадут. Сама говоришь, что Кахираб и без моей помощи управится…
        Она хмыкнула:
        - Кахираб!.. Кахираб - выскочка. Даже если он из этих, как ты говоришь… из «разрисованных»… За ним никто не пойдёт. А ты Шарлах!..
        - Я Ар-Шарлахи, - сердито поправил он. - Завтра же указ напишу, чтобы звали как положено! А то придумали: Шарлах, Шарлах…
        - Ты прямо как Улькар, - кротко заметила она и тут же всполошилась, почувствовав, что мышцы его напряглись. - Не надо, лежи!..
        Но он всё-таки выпутался из нежных змеиных колец и сел. Подбирающийся с востока полусвет уже расслаивал за окном тёмную глыбу листвы на отдельные резные пластины. Ар-Шарлахи упал на локоть, дотянулся до кувшинчиков, пощёлкал ногтем по глиняным горлышкам.
        - Будешь?.. - спросил он, определив по звуку, что кувшинчик полон.
        - Нет, - сердито отозвалась она, тоже садясь и кутаясь в одеяло.
        Так и не обнаружив рядом чашки, Ар-Шарлахи хлебнул прямо из горлышка. Испуганно уставился на светильник.
        - Бежать, бежать… - пробормотал он с тоской.
        - Куда? - жёстко спросила она. - В Кимир? В Кимире тебя возьмут сразу же. Там всё, что этот дурак Хаилза натворил, на тебя повесили, не знал, что ли?
        - А ты откуда знаешь?
        - Зеркальщик с «Бархана» сказал.
        - А он откуда?
        - А ему матросы с «Саламандры» шепнули. Вот и думай… В Харву тебе пути нет, в Кимир - тоже. Куда бежать-то?
        - К морю, - мрачно бросил он.
        Раньше она бы после таких слов обязательно вздрогнула. Теперь лишь невесело усмехнулась.
        - К душам мёртвых?
        - Да нет там никаких душ, - поморщился Ар-Шарлахи. Помолчал и добавил уныло: - Родись я чуть раньше, пошёл бы в ученики к Арегугу. Понимаешь, чем дальше, тем проще… Мир - это просто много лжи. Пустыня - это просто много нефти. Ну и море, стало быть… Просто много воды. Никакого тебе царства мёртвых, никакого бессмертия… И так во всём.
        Он вздохнул и снова приложился к кувшинчику.
        - А как ты туда доберёшься? - спросила Алият.
        Ар-Шарлахи бросил на неё хмурый взгляд и вдруг задумался.
        - А знаешь, - сказал он неожиданно бодро. - В общем-то, можно догадаться, где она, эта дорога…
        Ожил, прищурился. Алият глядела на него с понимающей усталой улыбкой. Она уже достаточно хорошо знала Ар-Шарлахи. Стоит ему решить какой-либо хитрый вопрос, ни малейшего отношения к жизни не имеющий, - тут же и повеселеет.
        - Кивающие молоты, - с удовольствием выговорил он.
        Вот теперь Алият вздрогнула.
        - Нет, ты послушай, - возбуждённо продолжал Ар-Шарлахи. - Ну, качают они нефть. Из-под земли. Так? А потом её куда?
        - Не знаю, - отрывисто сказала она, зябко кутаясь в одеяло. - И знать не хочу.
        - А я уже знаю, - объявил он. - Я там видел трубы. Вот такие… - Ар-Шарлахи отставил кувшинчик и свёл обе руки в кольцо, как бы обхватывая древесный ствол. - Тианги сказал, что по ним течёт нефть. И тянутся они, заметь, с севера на юг. А юг - это Ай-Агвар, это царство мёртвых… Короче, море!..
        - А из чего трубы? - спросила Алият недовольно и недоверчиво.
        - Тоже из металла из какого-то… Да это и не важно, в конце-то концов! Важно, что они ведут к морю.
        - Что ж они, твои «разрисованные», нефть в море сливают? - усомнилась Алият. - Ты же говорил, что они с кем-то там за горами воевать собираются. Горы-то на севере…
        - А верблюд их знает, что они там с ней делают! Главное: если проскочить пустыню кивающих молотов и пойти вдоль труб, наверняка выйдешь к морю…
        - Так они тебя туда и пустили! Сожгут, как Лако…
        При упоминании имени Лако Ар-Шарлахи насупился и снова потянулся к кувшинчику. В окошко сеялся влажный серый свет. Ещё немного - и можно будет задуть светильник.
        - Узнать бы, с кем они войну затевают… - процедил он.
        - Зачем тебе?
        Ар-Шарлахи ответил не сразу. Какие-то недобрые мечтания смягчили на секунду его резкие смуглые черты.
        - Затевают войну… - задумчиво повторил он. - Они - и вдруг с кем-то собираются воевать… Да ты представь это хоть на секунду!.. Значит, равный противник попался! Такой же сильный, как они сами, понимаешь?
        - И что? - Алият уже была не на шутку встревожена.
        - Так… ничего… - нехотя отозвался он. - Просто подумал: качают они себе спокойно нефть, делают с нами что хотят… А их враги? Неужто не догадываются, что тут у нас происходит? Или знают обо всём, но до поры не трогают?.. А вот начнётся за горами война - представляешь, что будет?..
        - Да нам-то что?
        - Нам?.. - Он криво усмехнулся и покачал головой. - Вот, боюсь, нам-то в первую очередь и достанется!.. Они ведь тогда и здесь воевать начнут…
        Кряхтя, приподнялся с ложа и, трижды дунув, погасил светильник. В комнате было уже совсем светло. Арыки журчали поглуше, слышно было дробное падение капель за окном.

* * *
        К полудню улочки кое-где просохли, но в целом по-прежнему преобладала жидкая грязь, делая пешее передвижение крайне затруднительным. К такой погоде здесь не привыкли.
        Наверное, именно поэтому просители и прочие не беспокоили Ар-Шарлахи. Начинающееся за глинобитной стеной месиво решился преодолеть один лишь Кахираб, и то по долгу службы.
        - Привет тебе от Тианги, - сдержанно сообщил он, разувшись у порога. - Он просил передать, что рад за тебя… Рад, что ты наконец решился…
        - Я смотрю, вы не очень даже скрываетесь, - проворчал Ар-Шарлахи, жестом приглашая гостя пройти в одну из комнат.
        Они расположились на подушках друг напротив друга. Лица Кахираб не открыл.
        - Повязка с непривычки не мешает? - как бы невзначай осведомился Ар-Шарлахи.
        Тот удивился и, пожалуй, немного обиделся.
        - Почему с непривычки? Что ж я её, по-твоему, первый год ношу?..
        - Стало быть, и к вину привык?
        Кахираб поморщился:
        - По необходимости пью, конечно… Но ты ведь, надеюсь, меня сейчас пить не заставишь?.. А насчёт того, что не очень скрываемся… От тебя нам скрываться нет смысла. Умный, сам обо всём догадаешься. Да ещё и, глядишь, в неискренности заподозришь…
        - А если проболтаюсь кому?
        Перед тем как ответить, Кахираб удостоил его внимательным взглядом.
        - Чем больше будут знать про кивающие молоты, тем меньше найдётся желающих на них взглянуть.
        Последняя фраза прозвучала шутливо, и в то же время таилась в ней некая угроза. Ар-Шарлахи вспомнил тлеющие обломки «Белого скорпиона», клочья копоти на песке - и к горлу снова подступил комок.
        - Ну ладно, - глухо сказал Ар-Шарлахи. - А с планами твоими что?
        - С твоими. С твоими, досточтимый, - мягко поправил Кахираб. - Планы остаются прежними. Просто сдвигаются на несколько дней. Восточное крыло Пальмовой дороги гроза не затронула, так что подкрепление подойдёт вовремя. Флот Харвы увяз в гаванях…
        - Но там-то ведь грозы не было!
        - Да, - спокойно согласился Кахираб. - Гроза тут ни при чём. Просто приказ, как всегда, застал врасплох… Флот они двинут лишь дня через два…
        - Ты уверен?
        Кажется, вопрос несколько позабавил Кахираба, и он бросил на Ар-Шарлахи быстрый насмешливый взгляд.
        - Я просто знаю.
        Знает… Да, конечно. Конечно, их люди осели не только вдоль Пальмовой дороги. Наверняка есть они и в самой Харве, и в прочих портах, при дворе, на верфях, всюду… Может быть, их не так уж и много. Но у каждого целая свора прикормленных осведомителей, соглядатаев и ставленников… Вроде самого Ар-Шарлахи…
        - Стало быть, дела подождут, - молвил он, стараясь, чтобы голос его звучал по возможности равнодушно. - Скажи… А у вас что, одни и те же люди добывают и нефть, и сведения?
        Кахираб рассмеялся:
        - Нет. Просто, видишь ли, какое дело… Ты только не обижайся, пожалуйста, но все эти ваши пустыни и оазисы, все эти Кимиры, Харвы и прочие Пальмовые дороги считаются у нас таким захолустьем…
        - Считаются - где?
        - Ну, там… за горами. Словом, разведка здесь у нас как бы беспризорная. Мы, например, просто вынуждены пользоваться базами нефтяников за неимением своих… Вот нефть - да. Нефть - это важно. А работать с вами всерьёз, втягивать вас в войну - зачем?.. Прежде всего, вас слишком мало…
        - А война будет тоже за горами?
        - Да. - Кахираб помрачнел. - И война, доложу я тебе, серьёзная…
        В доме внезапно стало шумно. Хлопнула дверь, другая, где-то, кажется в спальне, разлетелись в черепки несколько пустых кувшинчиков из-под вина. Срывающийся голос Алият осведомился у кого-то, куда мог деться Шарлах. Встревоженно загомонили стражники.
        - Да здесь мы, здесь! - с досадой крикнул Ар-Шарлахи. - В чём дело?
        Вскоре дверь распахнулась, и в комнату, жутко раздув зрачки, влетела Алият. Босиком. Край белого балахона заляпан свежей грязью. Остановилась, почему-то оглядела углы, потом снова повернулась к Ар-Шарлахи.
        - Так, - произнесла она, зловеще прищуриваясь. - Каторга из Харвы - твоя работа?
        - Что ещё за каторга? - всполошился он.
        - С девочками, - процедила она, затем резко повернулась к Кахирабу. - А ты что-нибудь об этом знаешь?
        Тот был тоже сбит с толку.
        - Н-ну… знаю, что перед самым ливнем пришёл купец из Харвы. Вошёл в устье порта, дальше его не пустили - тесно. А что случилось?
        - Целый гарем привёз, - по-прежнему не разжимая челюстей, сообщила Алият. - Спрашиваем: «Кому?» - «Шарлаху!» Откуда он узнал, что ты здесь?
        - Да ты что, с ума сошла? - очнувшись, заорал Ар-Шарлахи. - Да, кроме тебя, никто и не знал, что мы идём в Ар-Аяфу! Ты мне об этом только в последний день сказала!..
        Резкий поворот головы. Теперь палящие глаза Алият снова были уставлены на Кахираба.
        - Так, значит, всё-таки ты?..
        Тот молча покачал головой, и это почему-то вполне убедило Алият.
        - Ну смотри, Ар-Шарлахи… - тяжело дыша, предупредила она. - Если что - всех этих твоих шлюшек в арыке утоплю!..
        Повернулась и хлопнула дверью. Смущённо крякнув, Ар-Шарлахи покосился на Кахираба и, к удивлению своему, увидел, что тот не на шутку встревожен.
        - Слушай, мне это совсем не нравится, - отрывисто известил он. - В самом деле, откуда в Харве знают, что ты здесь?.. Купца надо взять и допросить… Надо же! Решил обеспечить девочками будущего владыку Пальмовой дороги!.. Пронырлив…
        Кахираб встал.
        - Причём это ведь уже не первый случай, - озабоченно сказал он. - Кто-то из наших в Харве пробалтывается, что ли?.. Да, распустились! Жизнь спокойная, ленивая - не то что за горами…
        Глава 31. Союзник и родственник
        Купца допрашивали в присутствии Алият (на этом настоял Ар-Шарлахи). Купец, коротыш с брюшком, выпячивающимся, впрочем, лишь в сидячем положении, был явно из голорылых, - во всяком случае, повязка на его лице смотрелась достаточно нелепо. Однако поведанная им история звучала вполне достоверно. На полпути из Харвы в Турклу его каторгу перехватили мятежники с Пальмовой дороги, особого ущерба, впрочем, не причинившие. Торговцу, правда, пришлось пережить несколько неприятных минут, когда над головой его сверкали тесаками и орали в оба уха страшные слова («Девочек в Турклу везёшь, тварь голорылая?.. А отец наш и владыка Шарлах сидит в Ар-Аяфе в неустанных военных трудах без женской ласки!..»). Ну и пришлось повернуть в Ар-Аяфу…
        Торговец был искренне расстроен и напуган. Он понимал уже, что выбрал не самое удачное время для перевозки живого товара: смута, бунт, возможно, даже война… Кахираб остался удовлетворён его объяснениями. Что же касается Алият, то она с видимым наслаждением велела купцу немедленно убираться из гавани и больше на глаза не попадаться. Торговец взглянул на неё, содрогнулся и возразить не посмел.
        Оставив Алият, пожелавшую самолично проследить за тем, как будет выполнен её приказ, Ар-Шарлахи и Кахираб покинули порт и, обходя бесчисленные лужи и лужицы, двинулись в обратный путь. У первого поворота к Ар-Шарлахи, расплёскивая грязь, метнулся и обмер в полупоклоне какой-то старикан со свитком, вероятно жалобой или прошением. Владыка Пальмовой дороги сунул пергамент за пазуху и милостивым мановением руки отпустил просителя.
        - Всё равно, - сводя упрямые брови, проговорил Кахираб, до сей поры молчавший и напряжённо думавший о чём-то своём. - С торговцем этим - ладно… Но ведь ещё случаи были! Как ни крути, а получается, что у кого-то из наших в Харве язык за зубами не держится.
        - Если бы только язык!.. - усмехнулся Ар-Шарлахи, тоже кое о чём вспомнив.
        Кахираб удивлённо повернул к нему голову и, зазевавшись, ступил в лужу. Выругался и вынул сапожок из жижи облитым сверкающей грязью чуть ли не по край короткого голенища.
        - А что ещё? - обеспокоенно спросил он, притопнув по сухому пригорку.
        Ар-Шарлахи вздохнул:
        - Вы новые боевые щиты Улькару поставляли? Ну, дальнобойные эти зеркала…
        - Нет.
        - Так вот, «Белый скорпион» (это первая моя захваченная каторга) дней двадцать назад шёл в Харву с грузом таких щитов…
        Кахираб остановился и уставился на собеседника во все глаза.
        - Вот как? - пробормотал он наконец. - То есть ты думаешь, что кто-то из наших работает на…
        Он не договорил, но Ар-Шарлахи, ощутив при этом лёгкий озноб, и сам уже догадался, кого имел в виду собеседник.
        - Ваших врагов за горами?! - дрогнувшим голосом осмелился закончить он фразу.
        Кахираб молчал, играя желваками. Прикрывающая лицо повязка шевелилась, зато глаза были неподвижны.
        - Нет, - отрывисто сказал Кахираб. - Это невозможно. Узнай наши враги за горами о том, что мы качаем отсюда нефть, нам бы тут так спокойно не жилось… И тем не менее… Спасибо, что сказал.
        - Позволь!.. - окончательно опешил Ар-Шарлахи. - А если не враги, то кто?
        - Ну, видишь ли… - Кахираб в затруднении поискал слова. - Наши ведь тоже не все в восторге от того, что мы тут с тобой затеваем…
        Несколько секунд Ар-Шарлахи, моргая, вникал в услышанное.
        - То есть это что же получается?.. - с запинкой выговорил он. - Я что, стал кому-то из ваших поперёк горла? Или даже не я, а Пальмовая дорога?
        - Высоко себя ценишь, - ворчливо заметил Кахираб. - Плевать им и на тебя, и на меня, и на Пальмовую дорогу. А вот Тианги - да. Тианги давно уже стал кое-кому поперёк горла… Ну и, стало быть, всё, что от него исходит…
        - Злая луна! - нервно смеясь, подивился Ар-Шарлахи. - Куда ни плюнь, везде интриги!.. Ой!.. - Оборвал смех, скривился страдальчески. - А мне-то каково придётся!..
        - Да уж! - в тон ему отозвался Кахираб. - Знаешь, скольких ты обидел, назначив меня командующим? Нет? Ну вот то-то…
        - А что я должен был сделать?
        - Ты должен был сделать вид, что командуешь сам, - жёстко сказал Кахираб. - А я - так, излагаю твои мысли, потому что голос у меня громкий…
        Он насмешливо покосился на Ар-Шарлахи и вдруг дружески пожал ему локоть: держись, мол… Потом сообщил, что должен ещё заглянуть на рыночную площадь, посмотреть, как идут дела у Илийзы, обучающего повстанцев строю и обращению с боевыми зеркалами. Заранее нахмурился - и удалился.
        Оставшись один, Ар-Шарлахи огляделся с тоской. Промытая ливнем зелень, переполняя глинобитные дворики, лезла на улочку через гребни белёных стен. Последние мирные дни тени Ар-Аяфы… Потом сюда ворвутся голорылые - и страшно подумать, что здесь тогда начнётся. Ар-Шарлахи выругался шёпотом и двинулся дальше. Улица лежала пустая, откуда-то издали слышались иногда дружное бряцанье металла и хриплый командирский рык Илийзы. До рыночной площади было рукой подать.
        Желая сократить путь, Ар-Шарлахи свернул в узкую щель меж глинобитных стен и снова остановился. Впереди на просохшем горбу проулка, перегораживая проход, лежали рядком четыре тела в испятнанных кровью и грязью белых балахонах. Над ними во всю ширь белёной стены расплывалась корявая вязь, выполненная, скорее всего, нефтью из светильника: «Шпионили в пользу Харвы».

* * *
        - Государь! - Начальник стражи был сильно взволнован. - Я прошу тебя больше не покидать дом без охраны…
        - Мы вышли из порта вместе с Кахирабом, - объяснил Ар-Шарлахи. - Расстались буквально в десятке шагов отсюда.
        - Всё равно, - очень серьёзно заметил страж. - Кахираб поступил опрометчиво, бросив тебя одного, хотя бы и в десятке шагов… И потом два клинка - это очень мало.
        - Да чего мне бояться-то? Мы же не в Харве!
        - И тем не менее, - упрямо стоял на своём тот. - Мало ли…
        - Ну хорошо, хорошо… - успокоил его Ар-Шарлахи и прошёл в прибранную спальню, где на полу не было уже ни пустых кувшинчиков, ни черепков от них. Опустился на подушки и, горестно сдвинув брови, снова вызвал в памяти страшноватую эту картину. «Шпионили в пользу Харвы…» Даже если и шпионили… Он обвёл тоскующим взглядом углы, но вина нигде не углядел. Должно быть, Алият велела убрать зелье подальше. «Никогда так много не пил, как сейчас… - потерянно подумал Ар-Шарлахи. - Даже когда в Харве учился - и то…»
        Тут он вспомнил про вручённое недавно прошение и извлёк из-за пазухи свиток. Озадаченно осмотрел. Дорогой пергамент, подвешенная на шнурке печать… Ах, верблюд тебя забодай, а печать-то государственная!.. Ар-Шарлахи сорвал шнур и развил пергамент. Прочёл, не поверил, прочёл снова…
        В этом изумлённом оцепенении его и застала вернувшаяся из порта Алият.
        - Отправила! - победно сообщила она. - Тут боевым-то кораблям приткнуться негде, а он ещё со своими… - Последнее слово Алият произнесла про себя, и вряд ли это слово было приличным. Потом обратила внимание, что Ар-Шарлахи слушает её с ошарашенным видом и что на коленях у него лежат свиток и шнур с печатью.
        - Уж не указ ли? - язвительно осведомилась Алият, опускаясь напротив.
        - Указ, - медленно проговорил он, по-прежнему не сводя с неё озадаченных глаз. - Только не мой. Это указ Улькара…
        - Откуда?
        - Старикан какой-то вручил. Я думал, прошение…
        - Ты что, совсем с ума сошёл? - накинулась вдруг на него Алият. - Берёт, разворачивает свиток из Харвы! А если он отравлен? Тогда что?..
        Ар-Шарлахи тупо взглянул на собственные ладони, осмотрел подушечки пальцев.
        - Да нет вроде… Ты прочти! - Он протянул пергамент.
        Алият бросила на него подозрительный взгляд, и такое впечатление, что обиделась.
        - Сам прочти!..
        Тут Ар-Шарлахи сообразил, что с грамотой Алият, очевидно, не в ладах, хотя и поминает в поговорках буквы «альк» и «бин». Развернул пергамент и медленно, заново удивляясь каждому слову, прочёл:
        - «Улькар, государь и повелитель Единой Харвы, непостижимый и бессмертный, повелевает своему слуге Шарлаху продолжить поход за морской водой и за будущие его заслуги возводит своего слугу Шарлаха в чин караванного… - Тут Ар-Шарлахи запнулся и как-то даже боязливо взглянул на оцепеневшую Алият. - …а также прощает ему все его вины…»
        Молчание было долгим.
        - Ещё раз, - отрывисто попросила Алият.
        Ар-Шарлахи зачитал указ ещё раз.
        - Подпись - его? - с трепетом спросила она.
        Он пожал плечами:
        - Наверное… Откуда я знаю!..
        - А… когда?..
        Он взглянул на число.
        - Одиннадцать дней назад… То есть ещё до Зибры, до кивающих молотов… Странно, что передали только сейчас… Или нарочно не спешили передать?.. Как считаешь?
        Последнего вопроса Алият не услышала.
        - Старикана этого уже искать поздно… - что-то напряжённо прикидывая в уме, выговорила она. - А пергамент спрячь на всякий случай куда-нибудь… И держи при себе… Полезный пергамент… Только, слышишь, - всполошилась она вдруг, - чтобы Кахирабу об этом - ни слова! И вообще никому!..
        - Да уж не глупенький, - проворчал он, свивая послание в тугую трубку. - Сам понимаю…

* * *
        Незабываемы были эти первые дни мятежа. Казалось, восстали не только люди - восстала пустыня. Ошеломлённые ливнем пески зашевелились, оживая. В низинах и вдоль вчера ещё сухих русел поднимались хрупкие алые, жёлтые, мраморно-белые цветы. Дети сбегали из селений и приносили их целые охапки.
        Такое впечатление, что равнины на севере Чубарры устелены были яркими кимирскими коврами. «Самум» вёл караван по колеблющимся алым полям, где лишь изредка плыл навстречу нежно-жёлтый островок.
        Глаза у мятежников были шалые, ликующие, предстоящая война представлялась праздником, впереди ждала неминуемая победа. Пожалуй, единственной мрачно настроенной особой на борту «Самума» был сам Ар-Шарлахи. Он всё ещё терзался мыслью о принесённой в жертву тени Ар-Аяфы. Ему, естественно, и в голову не могло прийти, что оплакиваемый им оазис не только уцелеет, но даже и не пострадает в грядущей смуте. Весь ущерб, выпавший на долю Ар-Аяфы, был уже причинён этой тени в первый день мятежа.
        - По кровушке плывём… - цедил Ар-Шарлахи, окидывая неприязненным взглядом алые поля.
        - Причитаешь, как старик! - не выдержала Алият. Она стояла рядом с ним у правого борта. - Надоело!.. Говорю тебе: всё идёт как надо! Кахираб лишней крови не потратит…
        - На месте Кахираба, - угрюмо заметил Ар-Шарлахи, - я бы как раз постарался положить побольше трупов…
        - Почему?
        - А с мёртвыми - спокойней. Качай себе нефть, никто не мешает…
        Огромные колёса вминали хрупкие влажные головки цветов в песчаную почву. Караван полз с державной медлительностью. Красота красотой, но расстелившиеся вокруг алые ковры скрадывали неровности рельефа, так что покалечить корабль было проще простого. Нежно-жёлтые островки плыли навстречу всё чаще, пока не слились воедино. Теперь уже навстречу поплыли алые островки.
        Ар-Шарлахи вдруг разозлило это редкое зрелище, столь же однообразное, как сами пески, и он решил спуститься к себе. Проходя мимо каюты, отведённой Кахирабу, приостановился. Сначала ему показалось, что командующий разговаривает сам с собой. Потом слуха коснулся знакомый писк, и Ар-Шарлахи решительно открыл дверь, поймав себя при этом на мысли, что привык уже входить без стука куда угодно. Главарь. Государь. Владыка…
        Кахираб, свирепо выгнув упрямые брови, сидел на подушках и держал у самых губ знакомую металлическую черепашку с гибким раздвижным прутом.
        - Каким образом? - гримасничая, вопрошал он придушенным страшным голосом. - Да ты вообще понимаешь, что говоришь?..
        Завидев Ар-Шарлахи, приветственно шевельнул свободной рукой (присаживайся, мол), но разговора не прекратил, мало того - перешёл на родной язык. Полились переложенные придыханиями гласные.
        Ар-Шарлахи опустился напротив и стал ждать, когда тот закончит беседу. Металлическая черепашка заныла, запела дребезжащим голоском. Кто-то в чём-то оправдывался. С каждым словом Кахираб хмурился всё сильнее. Потом изрёк какую-то весьма мелодичную угрозу и выключил устройство. Несколько секунд сидел неподвижно, слепо глядя на Ар-Шарлахи.
        - Как тебе это понравится? - безжизненно осведомился он наконец. - Караваны Харвы уже в пути. Это первое. Второе. Они миновали Ар-Аяфу. Они идут за нами.
        - И что же это значит? - осторожно спросил Ар-Шарлахи.
        Кахираб вздохнул, убрал гибкий металлический прут в корпус черепашки и взвесил устройство на ладони.
        - А это значит, - сказал он, - что на одном из их кораблей сидит кто-то с такой же вот точно штукой и просто меня подслушивает… Ну а как они ещё могли узнать, что нас уже нет в Ар-Аяфе? - взорвался он вдруг. - И ведь это ещё не всё! Оказывается, треть зеркальщиков Харвы (треть!) вооружена новыми щитами…
        - То есть плохи наши дела? - тихо спросил Ар-Шарлахи.
        Секунду Кахираб пребывал в тревожном раздумье, потом вскинул карие, зловеще повеселевшие глаза.
        - Наоборот! Перестарались удальцы, перестарались… Теперь и слепому ясно, что происходит. Тамуори и его банда копают под Тианги, причём уже не скрываясь. Видишь ли, Улькар - их ставленник… Словом, считай, что все они отстранены. Ани-тамахи таких шуток не понимает.
        - Я ведь спросил не о делах Тианги, - ещё тише напомнил Ар-Шарлахи. - Я спросил тебя, как обстоят наши с тобой дела? Плохо?
        Кахираб помрачнел.
        - Да как… - нехотя отозвался он. - Не то чтобы совсем плохо… Ведь кроме того, о чём я говорил в прошлый раз, есть ещё и запасные варианты.
        - Например? - Ар-Шарлахи встревожился. От Тианги и его подручных он давно уже ничего для себя хорошего не ждал.
        - Например, попросить помощи у Кимира.
        - У меня там дурная слава. Я два каравана стравил на границе.
        - Всего-то? - Кахираб усмехнулся. - Но, прости, а кем ты тогда был? Разбойником? А теперь ты кто?.. Ты владыка Пальмовой дороги. Теперь ты можешь говорить на равных и с Улькаром, и с Горткой…
        - Да, но ведь Гортка потребует чего-нибудь взамен…
        - Ничего он не потребует. Ему самому позарез нужен союзник против Харвы. И потом смотря как повести переговоры… Собственно, чтобы выровнять силы, нам нужно пятнадцать полностью оснащённых боевых кораблей, не больше.
        - Это целый флот, - заметил Ар-Шарлахи.
        - А разве союзник не стоит флота? - задумчиво спросил Кахираб. - Тем более союзник и родственник…
        - Как ты сказал?
        - Союзник и родственник, - повторил Кахираб. - Ну что ты уставился? Если Гортка отдаст за тебя свою племянницу (ей сейчас, по-моему, лет четырнадцать), он просто обязан будет позаботиться о её безопасности…
        Ар-Шарлахи онемел. Вот эта особенность жизни государя раньше как-то от него ускользала. «Самум» тряхнуло, и кто-то снаружи мягко влепился всем телом в переборку.
        - Да верблюд их потопчи!.. - проскрежетал вне себя Ар-Шарлахи. - Подслушивают, что ли?
        Он встал и резко распахнул дверь. Первое, что он увидел, были изумлённые, беспощадно прищуренные глаза Алият.
        Глава 32. Ночь перед битвой
        Армада, ведомая «Самумом», текла на восток вдоль Пальмовой дороги, вбирая в себя всё новые и новые караваны. А идущие за ней по пятам две флотилии Харвы таяли и таяли. Ломались колёса, отставшие корабли вынуждены были входить в гавани опустевших оазисов, населённых лишь стариками, женщинами да детьми, и часто стоянка эта оказывалась для голорылых последней. Истории, всплывшие впоследствии, были страшны, но в достаточной степени одинаковы: пальмовое вино, уснувший или отвлечённый женщинами караул, бесшумно крадущиеся подростки и старики с тонкими, как жало, клинками в руках… Впрочем, исход у этих историй мог быть любой. В тени Ар-Нуера, например, страж всё-таки поднял тревогу и жители оазиса были вырезаны разъярённой солдатнёй до единого.
        На третий день пути откуда-то стало известно, что в дело вмешался Гортка. Утверждали, что кимирский посол передал досточтимому Альразу свиток с недвусмысленной угрозой вторжения, если войска Харвы не оставят в покое Пальмовую дорогу. События вновь развивались по Кахирабу, и людям понимающим (тому же Ар-Шарлахи, скажем) это говорило о том, что на юге, в песках кивающих молотов, спокойный широкоскулый Тианги окончательно взял верх над неким Тамуори и его единомышленниками.
        Правда, разорвать силы Харвы на несколько караванов, чтобы затем расправиться с ними поодиночке, так и не удалось.
        - Тоже ничего страшного, - сказал заметно повеселевший Кахираб, зайдя с очередным докладом в каюту государя Пальмовой дороги. - Будет одно большое сражение вместо пары-тройки мелких…
        Всё это живо напомнило Ар-Шарлахи события пятнадцатидневной давности, когда Алият, самочинно захватив командование, под настроение докладывала ему обо всём по мелочи за исключением главного.
        - А то, что у них треть войска с новыми щитами? - хмуро спросил Ар-Шарлахи. - Это тебя не волнует?
        - А!.. - легкомысленно отмахнулся Кахираб. - Щиты! Знаешь, если откровенно, щиты - это вообще не оружие. Никогда они ничего не решали.
        - Вот как? - Честно говоря, Ар-Шарлахи был неприятно удивлён последней его фразой. Даже уязвлён отчасти. - Но с их помощью Кимир когда-то победил Харву. А когда вы снабдили Улькара вогнутыми щитами, он смог отбиться от Кимира…
        - Это только кажется. На самом деле победил он совсем по другой причине.
        - Почему же вы их нам тогда поставляете?
        - Именно поэтому, - с развязной ухмылкой отвечал Кахираб. - Это ваша собственная выдумка - заходить против солнца и слепить врага зеркалами. Кроме вас, до такой нелепости, по-моему, никто не додумался. Как бы это тебе объяснить подоступнее? Знаешь, есть страны, где не принято драться ногами. Бьют только кулаками и головой…
        - Но это же глупо! - вырвалось у Ар-Шарлахи.
        - Правильно, глупо, - согласился Кахираб. - И тем не менее так принято. Ну а разве то, что делаете вы, не глупо? Сам же рассказывал, как ты ушёл от досточтимого Хаилзы… Пронизал кимирский караван навылет - и нет тебя!..
        - Просто ветер шёл хвостовой, - несколько растерянно, словно оправдываясь, объяснил Ар-Шарлахи. - И гнал пыль прямо на кимирцев…
        - Вот именно! Тоже мне проблема - щиты! Даже с вашей техникой… Зарядить катапульту сажей - и всё. Фаланга ослепла, делай с ней что хочешь…
        - Вообще-то, это считается подлым приёмом, - сухо заметил Ар-Шарлахи. - Так поступали одни туземцы… Только, конечно, катапульт у них не было. Были пращи…
        - Так а я тебе о чём толкую? Просто вы ещё не сталкивались с достаточно сильным противником, не желающим признавать эти ваши условности…
        - Так ты что же, - тревожно спросил Ар-Шарлахи, - в самом деле собираешься ослепить их сажей из катапульт?
        Кахираб рассмеялся:
        - Ну нет! Подумай, какая бы тогда пошла о тебе слава в том же Кимире!.. А ведь это наш будущий союзник… Нет, столь явно мы правила приличия нарушать не будем. Кроме того, как я заметил, жители Пальмовой дороги зеркального боя вообще не любят. Просто откажемся от единой фаланги (вот ещё глупость-то!) и будем действовать подвижными малыми отрядами. Как в старину.
        Ар-Шарлахи сморщился и недовольно покосился на шкафчик, где стояли запечатанные кувшинчики. Толковать с Кахирабом было для него всегда делом мучительно трудным именно в силу неприязни того к местным напиткам.
        - А сами? - сердито спросил Ар-Шарлахи, вспомнив Тианги со шнуром в руках. - Вместо того чтобы взять кисточку или перо да записать, узелки на память вяжете…
        - Ты прав, - спокойно согласился Кахираб. - Тоже, если вдуматься, нелепость. За двести лет этих шнурков с узелками у нас накопилось столько, что ими, наверное, всю землю можно оплести. Но опять-таки традиция, ничего не поделаешь… Есть правило: все официальные документы составляются узелковым письмом. Хотя, казалось бы, чего проще: взял да надиктовал…
        - Кому? - не понял Ар-Шарлахи.
        - Не кому, а на что, - поправил его Кахираб и запутал всё окончательно.
        Ар-Шарлахи озадаченно потёр кулаком переносицу. Что-то он хотел спросить очень важное… При всей своей откровенности Кахираб мастерски умел увести разговор в сторону.
        - Да! Что там с Кимиром? - вспомнив, отрывисто осведомился Ар-Шарлахи. - На палубе болтают, Гортка уже нашего посла принял…
        - Странно… - то ли удивился, то ли прикинулся удивлённым Кахираб. - Ну вот откуда они могли об этом услышать?
        - Так правда или нет?
        - Конечно правда. И про послание Гортки Улькару - тоже. Так что, считай, тылы у нас пока надёжны…
        - Позволь! - встрепенулся вдруг Ар-Шарлахи. - А как же Гортка мог принять нашего посла без верительных грамот?
        - Н-ну… - Кахираб в затруднении пошевелил бровями. - Как тебе сказать… Словом, грамоты пришлось изготовить прямо там, на месте.
        - А мою подпись?
        - Тоже…
        Ар-Шарлахи в гневном недоумении взглянул на Кахираба, но ничего не сказал и, засопев, полез за кувшинчиком. Даже Алият в своё время не обращалась с ним столь бесцеремонно. Кахираб проследил беспокойным взглядом за рукой владыки, потянувшейся к дверце шкафчика, и, видимо, опасаясь, что в него сейчас всё-таки вольют нелюбимый им напиток, поспешил откланяться.
        Ар-Шарлахи успел произвести глотка два, не больше, когда дверь каюты приоткрылась вновь. Должно быть, Алият всё это время ждала в коридорчике, когда Кахираб наконец уберётся.
        - Ушёл? - враждебно спросила она и по недавно приобретённой привычке оглядела углы. Переступила порожек, прикрыла дверь и, присев напротив, сердито уставилась на Ар-Шарлахи.
        - Ну? - жёлчно, с вызовом осведомилась она. - Кого он тебе ещё сосватал?
        Тот поперхнулся и, расплескав вино, поставил чашку на ковёр.
        - Слушай! Ну сколько можно? То с купцом этим, то…
        - С купцом? - Алият недобро прищурилась. - Не удивлюсь, если это Кахираб его наладил в Ар-Аяфу… с девочками для отца нашего, Шарлаха, - не удержавшись, ядовито добавила она.
        Ар-Шарлахи вскинулся, и несколько мгновений оба пристально смотрели друг другу в глаза. Наконец он почувствовал себя неловко, нахмурился и отвёл взгляд.
        - Да ладно тебе… - буркнул он, снова поднося чашку к губам. - Можно подумать, у Кахираба только и забот, что тебя злить…
        - Сразу я ему поперёк горла стала, - сдавленно проговорила она. - И ты тоже хорош! Послал бы его один раз к верблюду… через кивающие молоты! С тобой что хотят, то творят, а ты!..
        - Сама же говорила, что Кахираб всё сам за меня сделает…
        - Да, конечно! - Она сверкнула глазами. - Племянницу Гортки за ручку приведёт, только что ножки ей за тебя не раздвинет!
        - Слушай, да прекрати же! - не выдержал он. - В конце концов, это ты сказала, что любишь. Я тебе, по-моему, ничего подобного не говорил и в верности не клялся!..
        Он залпом допил остатки вина и снова наполнил чашку.
        - Клялся, не клялся… - угрюмо молвила она. - Какая разница?..
        - Ничего себе!.. - только и смог выговорить он.
        Алият сидела, нахохлившись, и мысли её, судя по всему, были безрадостны.
        - Может, в самом деле взять да и сбежать? - промолвила она в тоске.
        Он усмехнулся:
        - Куда? Мы ведь уже с тобой об этом говорили, и не раз… Не к морю же!..
        Алият медленно подняла голову.
        - А почему нет? - спросила она.

* * *
        Поднятые ливнем алые и нежно-жёлтые цветы давно остались за кормой, вокруг снова скалились не тронутые влагой белые барханы Чубарры. Хотя и за кормой, наверное, ничего уже не осталось - за три дня солнце должно было неминуемо спалить всё до последнего стебелька.
        Армада Шарлаха, описывая огромный полукруг, двигалась к югу, преследуемая по пятам превосходящими силами Харвы. Случайно или умышленно, но этот манёвр Кахираба, можно сказать, уберёг Пальмовую дорогу. Возможность уничтожить мятежников в одном сражении была настолько соблазнительна, что караванные Харвы не рискнули дробить флот на отдельные карательные отряды. Конечно, оазисы, взбунтовавшиеся против государя и бога (что, впрочем, одно и то же), будут непременно усмирены и наказаны, но не сейчас, потом, после того, как от кораблей дерзкого Шарлаха останутся лишь чернеющие в пустыне рёбра да позвонки.
        Ещё на второй день пути Кахираб попросил у Ар-Шарлахи подаренную Тианги металлическую черепашку и что-то с ней сделал, после чего устройство онемело. На вопрос, зачем это нужно, Кахираб ответил, что на всякий случай. Ар-Шарлахи остался недоволен такой немногословностью и, как всегда, потребовал объяснений.
        - Понимаешь… - сказал Кахираб. - Я совершенно не уверен, что за нами не следят. Как бы это тебе растолковать… Ты, наверное, обратил внимание, что я и своей игрушкой тоже в последнее время не пользуюсь? Словом, есть такое устройство, которое как бы видит, откуда ты сейчас передаёшь…
        Напряжённо слушающий Ар-Шарлахи сбился и досадливо тряхнул головой.
        - Что передаёшь?
        - Н-ну… в смысле - говоришь. С тем же Тианги, скажем… А кто-то, пока ты с ним болтаешь, отмечает, где мы находимся, куда движемся… Кроме того, мне совершенно неинтересно, чтобы они знали наши планы.
        - Да кто они? Ты же сказал, что Тамуори отстранили!
        - Отстранили и выслали, - подтвердил Кахираб. - Но многие сторонники его остались. И Тианги они терпеть не могут по-прежнему.
        - Мог бы и просто попросить, чтобы я этой штукой не пользовался, - недовольно заметил Ар-Шарлахи.
        - Да не беспокойся ты… Я тебе его потом снова включу… То есть… мм… Ну, оживлю, словом. Перед самым боем.

* * *
        Устройство Кахираб оживил ночью, когда, оказавшись чуть севернее тени Ар-Нау, флот мятежной Пальмовой дороги наконец приостановился и стал поджидать преследователей. Скрываться теперь уже не было смысла. Так, во всяком случае, утверждал Кахираб.
        Погонщики кораблей и караванов, поёживаясь и закутываясь поплотнее в белые, позеленевшие под луной плащи, спустились по верёвочным лестницам на успевший остыть песок и двинулись туда, где служителями сооружался четырёхугольный шатёр с круглым металлическим зеркалом вместо крыши. Гологоловый молчаливый жрец (теперь уже первосвященник), казалось, не чувствовал холода вообще - прямой, недвижный, он стоял, безучастно глядя, как втыкают в песок четыре шеста, увенчанные бронзовыми рогатыми мордами, и натягивают полотно. Многие время от времени поднимали укрытые до глаз лица к яркому, словно сточенному с края диску в чёрном, обильном звёздами небе, и каждый, должно быть, думал о том, что всего лишь несколько суток разделяют завтрашнюю битву и ночь разбойничьей злой луны. Совпади они - и можно было бы сказать заранее, за кем останется победа. Хотя все прекрасно понимали, что хоть Кахираб и выскочка, но время подгадал правильно, дальше отступать было бы просто глупо.
        Мятежники расстелили коврики, разожгли курения, простёрлись, забормотали. Ар-Шарлахи бормотал в самой палатке, остальные снаружи. «А ведь мне теперь придётся делать это ежедневно, - пришла вдруг и поразила весьма неприятная мысль. - Это и многое другое… Взять в жёны племянницу Гортки, например, ящерицу ей за пазуху… Но это, если победим, конечно… А если нет?..»
        Из шатра Ар-Шарлахи вышел в самом дурном настроении. Вместе с остальными проследовал в другую, куда более обширную палатку, поставленную специально для военного совета, ибо ни одна каюта не смогла бы вместить такую толпу.
        Сам совет сильно напоминал сговор разбойничков в «Чёрном кипарисе», разве что людей было побольше, а напитков поменьше.
        Говорил Кахираб. Делал он это мастерски: то и дело сбиваясь, оглядываясь неуверенно на величественно недвижного Ар-Шарлахи, а временами даже отирая воображаемый пот. Словом, изображал полное ничтожество и вообще вёл себя весьма умно. Примирить с ним завистников это бы не примирило, а вот успокоить - успокоило. Действительно, стоит ли интриговать против такого жалкого любимца государя! Сам оступится…
        Ар-Шарлахи подыгрывал Кахирабу как мог: хмурился, поправлял, переспрашивал. Невольно создавалось впечатление, что план битвы составлен им самим.
        А план был довольно прост. Дать людям отдохнуть и утром со свежими силами двинуться на измотанного ночным переходом противника. Ветра здесь преобладают юго-восточные, стало быть, атакуем от солнца, гоня перед собой такую пыль, что зеркальные щиты Харвы окажутся просто бесполезны. Основной приём - таран. Таран и ближний бой. Причина прежняя: щиты хороши лишь на расстоянии и при условии строя.
        Кто где будет завтра стоять и куда наносить удар, надменно каркающим, не допускающим возражений голосом зачитал сам Ар-Шарлахи, о чём они условились с Кахирабом ещё днём…
        Глава 33. Победителей не будет
        Ветер не подвёл. Согласно поговорке, он проснулся вместе с солнцем, заныл в снастях, выстрелил вымпелами - тот самый, на который надеялись, разбойничий, злой, юго-восточный. Вскоре выяснилось, что и место выбрано было на редкость удачно. Верховые на бесчисленных мачтах почти одновременно прокричали о большой пыли, хотя в ликующем этом вопле никто уже не нуждался. Не заметить идущую с северо-запада тучу было просто невозможно. Взлохмаченный кривляющийся горизонт внезапно блеснул медью крохотных отсюда таранов. Голорылые шли медленно, одолевая встречный ветер, готовые в любую секунду рассыпать стройные сверкающие фаланги, и даже не предполагая, что противник предпочтёт благородному искусству зеркального боя прямую таранную атаку и свалку рукопашной.
        Зазвучали отрывистые команды, первая линия мятежной армады напрягла паруса и в зловещем шорохе песка, всё ускоряя и ускоряя бег, устремилась по мелким, тряским барханам навстречу славе и смерти. Всё впереди заволокло желтовато-бурой мутью. Огненные шары, сброшенные с кораблей Шарлаха, канули, гонимые попутным ветром, в этой клубящейся мгле бесследно.
        Вторая линия, подчиняясь приказу, замедлила ход, разбилась на отдельные караваны и замерла в ожидании. Оставалась ещё опасность флангового удара, кроме того, отдельные суда Харвы могли пронизать схватку навылет, и тогда бы ими, по замыслу Кахираба, занялись караваны резерва.
        В это страшное славное утро, стоя на палубе недвижного «Самума», Ар-Шарлахи окончательно уяснил для себя, в чём заключается истинный гений полководца. Именно гений, а не талант. Гению наплевать на какие бы то ни было правила и условности. Вообще-то, перед битвой принято приостановиться, давая противнику возможность перестроить походную колонну в боевые порядки. Кахираб счёл эту вежливость излишней и сразу поставил Харву в положение, близкое к безвыходному. А сам Ар-Шарлахи? Разве все его подвиги не объяснялись полным забвением, а точнее - просто незнанием военных законов?.. Захват первой каторги, налёт на Зибру… Впрочем, что взять с разбойника!.. Кстати, его будущий тесть Гортка Первый (вне всякого сомнения, великий полководец) тоже, говорят, начинал с разбоя…
        Из оцепенения его вывели раздавшийся впереди оглушительный треск, скрежет и вой - там, в плотной клубящейся песчаной мгле, столкнулись армады. Путались снасти, кренились корпуса, ломались оси и мачты… Дальше пошла резня. Ветер сносил желтоватую пелену к северо-западу, открывая жуткую сумятицу битвы. На «Самуме» взлетел условный вымпел, снова раздались отрывистые команды, и оба крыла второй линии двинулись в обход общей кипящей свалки - навстречу замыкающим караванам Харвы. Около десятка кораблей под зелёными флагами выбрались из боя и тут же были атакованы караванами резерва. «Самум» и четыре судна охраны по-прежнему стояли неподвижно. Ветер внезапно стих, и Ар-Шарлахи обдало жаркой липкой волной звуков: лязг, вопли, хрипы, треск и вой пока ещё невидимого пламени…
        «И всё это из-за меня?..» - пришла неуверенная, запинающаяся мысль. Пришла и убила.
        - Когда?.. - бешено выкрикнул где-то рядом Кахираб. - Я спрашиваю, когда он будет здесь?..
        Ар-Шарлахи обернулся. Кахираб стоял с искажённым лицом, прижимая к губам свою металлическую черепашку с выдвинутым стержнем. Выслушав ответ, выругался по-своему, мелодично и яростно, затем резко повернулся к Ар-Шарлахи.
        - Уходим! - бросил он. - Берём охрану и уносим ноги!.. Если унесём, конечно…
        - Погоди… - ошеломлённо вымолвил тот. - Зачем? Мы же побеждаем…
        - Победителей не будет, - злобно ответил тот. - Будут одни трупы. Так что давай не терять времени…
        - Да что случилось?!
        - Песчаная буря, - как-то сразу поникнув, сказал Кахираб. - Идёт прямо на нас…
        Он подошёл к борту и, тоскливо прищурясь, оглядел зыбкий горизонт. Потом, должно быть, хотел обернуться и отдать приказание сигнальным, но в этот момент произошло нечто странное. Ар-Шарлахи показалось, что кто-то невидимый ударил Кахираба в грудь, а в следующий миг в лицо брызнуло горячим, едким, омерзительно знакомым. Кровь…
        Кахираб медленно опрокидывался навзничь, а в спине у него зияла вырванная вместе с куском балахона дыра глубиной с кулак. Ар-Шарлахи непроизвольно шагнул вперёд и подхватил его под мышки, не дав грянуться о палубу. И, лишь ощутив вес обмякшего тела, понял, что это не сон и не бред.
        - Что с ним? - резкий, как щелчок вымпела, голос Алият.
        Ар-Шарлахи вскинул голову. Вокруг уже стояло человек шесть.
        - Пригнись!.. - прохрипел он, осторожно выглядывая поверх низкого фальшборта. Мёртвая зыбь мелких барханов, нигде ни движения, ни пятнышка…
        - Убит, - не веря, произнесла опустившаяся на колени Алият. - Чем же это его?..
        На груди Кахираба высыхало, испаряясь, кровавое пятнышко. Входное отверстие было не толще пальца. Такие раны обычно остаются от удара стилетом.
        - Завернуть в ковёр - и в трюм, - сипло распорядился Ар-Шарлахи, поднимаясь с настила. - Людей - на ведущие барабаны. Задраить все люки. Охране передай: уходим…
        - Как уходим? Куда? - Алият не договорила. Ар-Шарлахи проследил направление её внезапно остекленевшего взгляда и невольно отступил на шаг. В белёсом выжженном небе творилось нечто дивное. Словно сказочный дракон криво вытягивал одну за другой безголовые толстые шеи, наползая откуда-то с севера, и надвигающиеся эти отростки были пыльно-жёлтого цвета.
        - Самум! - ахнула Алият. - Все вниз! Песчаная буря!..

* * *
        Лениво, словно растягивая удовольствие, пыльный дракон сначала пожрал солнце и лишь потом рухнул на пустыню всем весом своего огромного бурого брюха. День обратился в грязноватые сумерки, за тонкой деревянной обшивкой бортов взревело, заскрежетало. Всё, что успели, это развернуть корабль рогом к ветру. Уже вторым порывом «Самум» стронуло и поволокло, как щепку, кормой вперёд. Попытки заякориться успехом не увенчались. Оба каната лопнули с поразительной лёгкостью. Притормаживая рулевым колесом, корабль трясся и переваливался по песчаной зыби, то упираясь, то отпрыгивая сразу на добрую сотню шагов.
        Страшно было представить, что сейчас творится на поле боя, где ревущий, насыщенный песком ветер швыряет друг на друга целые караваны, слепит и сбивает с ног пеших, настигает и бьёт насмерть.
        Все люки были задраены, все щели заткнуты, но песок проникал повсюду, сеялся по лестницам, плавал по полу, вис в воздухе, затекал в каюты. За иллюминаторами кипела бурая воющая мгла.
        К ведущему барабану было невозможно приблизиться, сунешься - перемелет.
        Сколько всё это продолжалось, сказать невозможно. Невозможно даже было уловить момент, когда день сменился ночью. Ар-Шарлахи несколько раз пытался поговорить с Тианги, но его металлическая черепашка, как, впрочем, и черепашка Кахираба, отвечала лишь колючим треском и змеиными шорохами. Отчаявшись, он передал командование Алият и рухнул на низкое ложе в своей каюте. Будь что будет… Лежал и слушал, содрогаясь, рёв ветра, скрежет песка, треск дерева - слушал и удивлялся только тому, что оси и мачты ещё целы, что корабль ещё не положило набок, что ни одно из колёс ещё не потеряно…
        Кажется, он даже умудрился заснуть и очнулся, вздрогнув, лишь когда почувствовал, что тряска кончилась. Было черно, как в бархане. На ощупь нашёл дверь и, приоткрыв, крикнул, чтобы дали огня. С глиняным светильником в руках поднялся в рубку. Там была одна Алият, сидящая, скрестив ноги, перед точно такой же плошкой с плавающим розовым язычком пламени. Приподняла голову, взглянула.
        - Уцелели, - сообщила она тихо и равнодушно. - Странно…
        - Почему одна? - спросил он, закрывая крышку люка. - Где штурвальные?
        - Отправила отдыхать. Тут от них и раньше-то проку не было… Да и от меня тоже.
        - А что снаружи?
        - Да вроде ночь…
        Ар-Шарлахи отворил дверь, ведущую на палубу, и шагнул в непроглядную тьму. Тут же выяснилось, что ни единого вдоха он не может сделать даже сквозь повязку. Пыль стояла стеной. Ар-Шарлахи поспешно отступил, снова прикрыл дверь и принялся протирать мгновенно запорошённые глаза.
        - Может, к утру осядет… - всё так же равнодушно молвила Алият.
        - Интересно, куда же это нас занесло?.. - пробормотал он, присаживаясь по другую сторону штурвала.
        Алият не ответила.
        - Да… - со стонущим вздохом сказал он чуть погодя. - Знал ведь, что ничего доброго не выйдет… Только людей зря положили…
        - Опять скулишь? - враждебно спросила она. - Живы - и ладно! Чего тебе ещё надо?
        - Мне надо, чтобы из-за меня никого не убивали, - сдавленно отозвался Ар-Шарлахи.
        - Какая разница!.. - с отвращением бросила Алият. - Были бы люди, а из-за кого убивать - найдут…
        Однако, судя по всему, она и сама тяжело переживала случившееся.
        - Ничего, - попробовал утешить её Ар-Шарлахи. - Зато нам теперь племянница Гортки не грозит…
        Шутка успеха не имела, и он, ещё раз вздохнув, занялся металлическими черепашками. Вынул, сравнил. На первый взгляд устройства были совершенно одинаковы. И всё же отличия имелись. Правый бок той, что подарил Тианги, был сплошной, из желобчатого металла. А вот на черепашке Кахираба в этом месте располагалась продольная щель, вдоль которой ходил ещё один стальной бугорок, похожий на заклёпку. Ар-Шарлахи включил (он уже привык к этому странному слову) устройство, но так ничего и не услышал, кроме шорохов и потрескивания.
        - Наверное, оно в бурю просто не действует… - расстроенно предположил он.
        Алият, словно сию минуту проснувшись, поглядела на капризный механизм, и глаза её ожили.
        - Слушай, а чем же всё-таки Кахираба-то, а?.. - тревожно спросила она.
        - Не знаю, - отрывисто сказал он и невольно поёжился. - Даже представить не могу… Пробить человека насквозь, да ещё такой клок из спины вырвать! И главное - нигде никого, представляешь? Я ведь смотрел! С какого же они расстояния стреляли?..
        - Они?..
        - Ну не мы же!.. Ясное дело, сами «разрисованные» его и убрали. Кому-то он там мешал…
        - А мы не мешаем?
        Он усмехнулся с горечью:
        - А как мы с тобой можем им мешать? Мы для них даже и не туземцы. Так, зверьки…
        - Может, оно и к лучшему, - угрюмо подытожила она и встала. - Ладно. Пойду посплю. Да и тебе бы не вредно…
        - Да нет, - подумав, отозвался он. - Я уже вздремнул, пока ты тут… Посижу, подожду утра…

* * *
        Такого утра Ар-Шарлахи ещё не видывал. Восхода не было вообще. Зато всё небо вокруг «Самума» медленно стало наливаться тускло-вишнёвым, как остывающий чугун. Потом в тяжёлом этом свечении слегка засквозила бурая желтизна, и наконец слева на порядочной уже высоте проплавился тёмно-багровый шар солнца.
        Ар-Шарлахи рискнул выйти на палубу и обнаружил, что дышать можно, хотя и с трудом. Повязку, прикрывающую лицо, пришлось сложить вдвое. Пройдя по слегка накренённому вправо настилу, он с удивлением убедился, что особых повреждений нет. Ревущее пыльное чудовище, вдоволь натешившись хрупкой игрушкой, оставило её, можно сказать, нетронутой. Кое-где были порваны снасти, на второй мачте с корнем вывернуло рей. Осмотреть всё в подробностях не было возможности: чтобы уберечь глаза от висящей в воздухе пыли, приходилось прищуривать их накрепко. Малейшее дуновение бросало в лоб целые пригоршни мельчайших колючих песчинок.
        Он вернулся в рубку, открыл люк и сошёл по лесенке. Под подошвами скрипел песок, на зубах - тоже. Решив дать Алият как следует выспаться, Ар-Шарлахи разбудил Айчу и велел ему выставить караулы. Сам же направился к себе в каюту, где ещё раз достал устройство, полученное в наследство от Кахираба, и, включив, двинул стальной бугорок вдоль боковой прорези. Металлическая черепашка отозвалась странным звуком, напоминающим визгливый прерывистый смех. Ар-Шарлахи моргнул, нахмурился и повторил движение, сильно его замедлив. Шорох, потрескивания, какой-то щебет… Потом (Ар-Шарлахи вёл стальной бугорок всё медленней и медленней) из безжизненных этих звуков проступил человеческий голос. Кто-то монотонно кому-то о чём-то докладывал. Так, во всяком случае, показалось Ар-Шарлахи, поскольку смысла он всё равно понять не мог - говорили на языке «разрисованных». Он продвинул бугорок дальше - и голос утонул в шорохах и потрескиваниях. Потом возникли сразу два голоса. Эти, перебивая друг друга, яростно то ли спорили, то ли бранились. Ар-Шарлахи довёл бугорок до конца щели (голоса канули) и выключил устройство. Положил
обе вещицы перед собой и задумчиво осмотрел, сравнивая их ещё раз. Пока он уяснил одно: с помощью той черепашки, что ему подарили, можно говорить только с Тианги, а с помощью той, что он забрал у Кахираба, со многими…
        Вскоре дверь открылась, и в каюту вошла Алият, сердито протирая глаза.
        - Ну чего поднялась? - недовольно сказал он. - Спала бы себе да спала…
        - Не могу, - буркнула она. - А тут ещё стучат…
        Действительно, на палубе стучали, бегали, лязгало железо, слышался лающий голос Ард-Гева.
        - Что там?
        - Мачту чинят, снасти перетягивают…
        - А пыль?
        - Спадает помаленьку…
        Они поднялись на палубу. Пыль и вправду понемногу оседала. Небо из бурого стало тускло-жёлтым, а за полдень в зените обозначилась серо-голубая промоина. И промоина эта всё увеличивалась и увеличивалась, пока к вечеру не захватила весь небосвод. Тогда-то и обозначилась справа двойная серебряная нить, словно бы натянутая над барханами. Первым её обнаружил Горха, причём испугался настолько, что побежал докладывать прямиком Шарлаху.
        Раздвинув столпившихся у правого борта палубных, Ар-Шарлахи всмотрелся в это новое диво и изумлённо присвистнул.
        - Что это? - тревожно спросила Алият.
        - Это?.. - Он оглянулся. - А это и есть те самые трубы, по которым они гонят нефть. Надо же куда занесло! Аж за кивающие молоты…
        Глава 34. Заговорённые
        Вблизи трубы производили не менее ошеломляющее впечатление, чем те же молоты или, скажем, громадный металлический шар… Чистотой отделки они не блистали, через каждые полсотни шагов их опоясывали довольно грубые швы, кое-где серебристая краска застыла неровно, наплывами. Покоились они на решётчатых рогатках, тоже весьма небрежно, хотя и прочно сваренных, а потом, видимо, просто целиком опущенных в краску. Нигде ни следа мазков, одни потёки.
        Да, но стоило отступить шагов на десять и поглядеть в обе стороны, как становилось страшно от одной лишь мысли, сколько же им понадобилось металла, чтобы протянуть чудовищные эти трубы через всю пустыню…
        Притихшие, они стояли и смотрели на ужасное и дивное сооружение. Слышно было, как ветер метёт песчинки через гребни барханов, треплет белые балахоны и щёлкает длинной тряпицей на копье, установленном над могилой Кахираба. Косматое пьяное солнце клонилось к закату.
        - Значит, если на север, - подала голос Алият, - то выйдем к кивающим молотам… А если на юг? - Она обернулась к Ар-Шарлахи и въелась в него тёмными, внезапно запавшими глазами.
        Он нахмурился и не ответил. Алият буквально выжимала из него при всех роковое слово, сама его произнести не решаясь. Он оглядел суровые встревоженные лица, скрытые повязками почти до глаз. Все прекрасно понимали, о чём идёт речь. На севере - горы, исток жизни, родина предков. А на юге - море, царство мёртвых… Так даже и на картах обозначено.
        - Ну что… - проговорил он наконец, недовольно щурясь на пару напряжённо вытянувшихся над песком металлических змей, ближе к горизонту истончающихся подобно лезвию копья. Дрожал раскалённый воздух, и казалось, что оцепеневшие змеи мелко подёргивают хвостами. - С Пальмовой дорогой, видимо, всё кончено, и я вам больше не владыка… Стало быть, мы с вами снова разбойнички. Никто сейчас за нами не гонится, так что сядем в кружок да потолкуем…

* * *
        Расположились прямо на песке, расстелив коврики, в длинной вечерней тени «Самума». На борту оставили всего нескольких человек, хотя даже и эта предосторожность смысла не имела. Вряд ли кто-нибудь ещё рискнул бы углубиться в запретные для всех пески.
        - Давайте думать, - хмуро говорил Ар-Шарлахи. - На запад нам дороги нет, через трубы мы «Самум» никак не перетащим. Значит, этот путь отпадает. Уже легче… Можно двинуться на восток, а потом взять севернее, то есть вернуться по своим следам…
        Сидящие переглянулись, кто-то покряхтел осторожно. Улькар наверняка послал подкрепление своим караванам, погибшим вместе с ополчением Пальмовой дороги. Идти сейчас к месту битвы означало прямиком попасть в лапы голорылым. Можно, конечно, взять восточнее, обогнув опасные пески, но что это даст? Жители оазисов сейчас смертельно напуганы, они просто выдадут бывшего своего владыку вместе с сообщниками, чтобы избегнуть государевой кары…
        - Что молчите?
        - А что говорить?.. - проворчал Айча. - Проще уж самим в бархан закопаться…
        - Улькар в барханы не зарывает, - холодно поправил Ар-Шарлахи. - Улькар выводит в пустыню и сжигает боевыми щитами…
        Кто-то хмыкнул. Большое утешение…
        - И стало быть, остаются два пути, - невозмутимо продолжал Ар-Шарлахи, других мнений так и не услышав. - И оба вдоль труб…
        Сидящие шевельнулись беспокойно, пробежал шепоток.
        - На севере у нас - кивающие молоты. Что это такое, вы уже немного знаете. Были. Тронуть они нас, скорее всего, не тронут, но вряд ли нам обрадуются. Самое большее, пропустят беспрепятственно…
        - В Турклу? - безнадёжно предположил кто-то.
        Вокруг него злобно зашумели, завозились.
        - Вот там-то всех и повяжут! Забыл, что ли, как в прошлый раз вышло?..
        - Илийзу спроси! Он тебе всё точнёхонько разобъяснит…
        - Придумал: в Турклу!..
        Ар-Шарлахи подождал, пока гомон стихнет.
        - А можно вообще никуда не идти, - сказал он. - Оставаться здесь, пока провиант не кончится… Кстати, как у нас с провиантом?
        - Дней на десять, - буркнул Ард-Гев. - Под завязку нагружены…
        - Ну вот… Стало быть, десять дней мы можем здесь сидеть на своих задницах и думать, что делать дальше.
        - Да не тяни ты, Шарлах! - жалобно выкрикнули из задних рядов. - Сразу уж добивай, не жалей, чего там!.. К морю, что ли, собрался?
        - К морю, - твёрдо сказал Ар-Шарлахи.
        Все давно уже ждали этого слова. Может быть, именно поэтому взрыв возмущения не удался, хотя кое-кто даже вскочил на ноги. Кричать - кричали, но опять-таки как-то слишком уж безнадёжно.
        - Бунт из-за чего поднимали, а? На «Самуме», а? Из-за того же и поднимали, чтобы к морю не идти! А теперь? Сами, да?..
        - Вам с Алият хорошо! Вы вон заговорённые! Вам что к морю, что в Турклу… А нам?..
        Ар-Шарлахи поднял руку, и галдёж на секунду смолк.
        - Так а я и вас заговорил, - глядя открыто и нагло, сказал он. - И вас, и корабль.
        Все обмерли. Вскочившие, не сводя очумелых глаз с главаря, опускались один за другим, нашаривая нетвёрдой рукой свой коврик.
        - Слушайте, а ведь верно!.. - вымолвил кто-то. - После битвы-то, а? Мы ведь только одни и уцелели…
        Несколько секунд прошло в мёртвом, как пустыня, молчании. Наконец прозвучал одинокий страдальческий голос:
        - Всё равно что-то… боязно…
        - Вот в том-то и дело, - кряхтя, ответили ему. - Туда - боязно, обратно - страшно… Вот и думай тут…

* * *
        Думали всю ночь. Сквозь тонкие переборки в каюту Ар-Шарлахи то и дело проникали отдалённые выкрики, взрывы ругани, а однажды, кажется, даже хлёсткий звук затрещины. Под утро угомонились, так, по-видимому, ничего и не решив. Да он и сам, честно говоря, не знал, на что решиться. Поход к морю «разрисованные» могли счесть открытым вызовом, а уж как они поступают с теми, кто им неугоден, Ар-Шарлахи видел. Причём не раз…
        Иллюминатор стал серым, потом начал наливаться синевой. В каюте было уже совсем светло. Рядом тихо посапывала Алият. Осторожно, чтобы не разбудить, Ар-Шарлахи сел на низком и когда-то просторном ложе, достал из-под подушки черепашку Кахираба и, включив, повёл металлический, похожий на заклёпку бугорок вдоль прорези. Алият тут же открыла глаза и, недовольно что-то пробормотав, перевернулась на другой бок.
        Шорохи, потрескивания, два разговора на всё том же певучем и непонятном языке… Потом мелькнуло что-то знакомое, но тут же пропало, потому что Ар-Шарлахи, вздрогнув, сдвинул заклёпку до упора. Вернулся, пошарил… А как это ещё назвать? Конечно пошарил… Наконец нащупал звук и поднёс устройство к уху.
        - Вот с Кимиром разбирайся сам, - внятно произнёс мужской голос, забавно выпевая гласные. - Прекрасно ведь знаешь, что выхода на Гортку у нас нет и что никакого вмешательства в свои дела он не потерпит… - Помолчал и добавил, кажется усмехнувшись: - Гортка идёт по стопам Орейи Третьего и, видимо, тоже плохо кончит. Но не сейчас. Позже.
        Секунду устройство потрескивало, а потом другой голос, резкий, сухой, неприятный и при этом удивительно знакомый, бросил, почти крикнул:
        - Потеряна треть флота!..
        - Но остальные-то две трети целы, - резонно заметил первый собеседник - явно кто-то из «разрисованных». - Стяни все силы к границе. Думаю, этого вполне хватит для сдерживания.
        - А Пальмовая дорога? - задохнулся второй, и Ар-Шарлахи даже отпрянул, уставившись на устройство чуть ли не со страхом. Он понял наконец, кто это говорит.
        - А что Пальмовая дорога? Даже если Шарлах выжил после песчаной бури, второго такого же ополчения он собрать не сможет. Он потерял весь флот под Ар-Нау.
        Краем глаза уловив движение, Ар-Шарлахи повернул голову. Алият сидела на ложе и, сведя брови, напряжённо слушала.
        - Это бунтовщики! - проскрежетал второй. - И они должны понести заслуженную кару!..
        - Всё! - решительно оборвал «разрисованный». - Прекращаем разговор. И в ближайшие дни постарайся меня не вызывать. Сейчас это опасно…
        Снова послышались шумы, похожие на шорох песчинок в парусах. Несколько мгновений Ар-Шарлахи слушал их, закусив губу, потом решился.
        - Улькар! - позвал он, поднеся устройство к самым губам. - Улькар, ответь!..
        Некоторое время черепашка шуршала. Он решил уже, что ответа не будет, когда встревоженный голос Улькара осведомился отрывисто:
        - Кто говорит?
        - Это Шарлах! - Почувствовав удушье, Ар-Шарлахи сгрёб и рванул на груди тонкую ткань рубахи. - Тот, кого ты послал к морю… Ты слышишь меня?
        - Слышу. Продолжай.
        - Я обманул тебя, Улькар! Я не знал тогда никакой дороги. Но сейчас я нашёл её, слышишь? - Ар-Шарлахи сорвался на крик. - И я привезу тебе морской воды! Ты слышишь меня?..
        На этот раз черепашка шуршала особенно долго. Улькар обдумывал услышанное.
        - И что ты за это хочешь?
        - Хочу, чтобы ты не трогал Пальмовую дорогу. Пусть она остаётся твоей, но не трогай её! Никаких кар, никаких усмирений! Она и так уже достаточно потерпела…
        - Ты ставишь трудное условие, - снова помедлив, надменно сказал Улькар.
        - А других условий не будет! Только это…
        - Верблюжьи храмы я всё равно разорю!..
        - Разоряй хоть до основания! Людей не трогай!..
        - Хорошо, - с отвращением бросил Улькар. - Будь по-твоему. Но если хоть один оазис окажет сопротивление властям…
        - Улькар… - злобно осклабившись, перебил Ар-Шарлахи. - Когда я буду возвращаться с морской водой и услышу, что ты сжёг или вырезал хотя бы одну тень, я вылью воду на первом бархане.
        Где-то далеко-далеко на севере, в городе резного мрамора и перистой листвы, в обитых мрачными шелками покоях невысокий сухощавый человек с чёрными обводами вокруг безумных глаз замер после этих слов, оцепенел от бешенства.
        - Дай мне подумать, - скрипуче вымолвил он наконец. - Завтра утром я тебе отвечу.
        - Думай, - жёстко сказал Ар-Шарлахи и выключил устройство.
        Поднял голову и увидел испуганные огромные глаза Алият, показавшиеся ему особенно тёмными, настолько она была бледна.
        - Ты… - беспомощно проговорила она и замолчала. Горестно покачала головой. - Не понимаю… Что ты за человек? Тебе что, Пальмовая дорога дороже собственной жизни? Много ты от неё добра видел?
        - Нет, - хмуро ответил он, задвигая полый металлический стержень в панцирь черепашки. - Вообще не видел… Просто зла я ей причинил куда больше, чем она мне…
        В дверь каюты робко постучали.
        - Подожди, - раздражённо бросил Ар-Шарлахи. - Одеться дай… Что там у вас?
        - Да собрались уже все, - послышался из-за двери голос Айчи. - Вас ждут…
        - Зачем? - спросил Ар-Шарлахи, накидывая белый балахон, испятнанный засохшей кровью Кахираба и заправляя повязку.
        - Так ведь… совет же… Вчера-то так ничего и не решили…
        Ар-Шарлахи рванул дверь, заставив Айчу отшатнуться.
        - Совет? Никакого совета не будет. Я уже всё решил сам. Идём к морю.
        Айча моргал:
        - Да, но… Люди-то…
        - Правила мои ты знаешь, - глядя ему в глаза, раздельно проговорил Ар-Шарлахи. - Кто не хочет идти на корабле, пойдёт пешком. Если кто забыл - иди и напомни.

* * *
        Весь день прямо в рог «Самуму» тянул ровный крепкий ветер. Пришлось лавировать. Серебристые трубы справа по борту то придвигались почти вплотную, то уходили к горизонту, снова обращаясь в двойную сияющую нить. К вечеру команда устала и измоталась окончательно, но это, возможно, было даже и к лучшему. Когда сил хватает только на то, чтобы добраться до ложа или до гамака, тут уж не до разговоров. И всё-таки недовольство не утихало.
        - Да верблюд тебя забодай, - упрямо клокотал огромный Горха, уже еле ворочая языком. - А Лако помнишь? Ну не пошёл он тогда с Шарлахом, молотов испугался… И что вышло?
        - Так то молоты… - нехотя отвечали ему. - А то море… Молот он, знаешь, то ли раздробит, то ли не раздробит… А море - всё! Море - смерть…
        - Смерти, что ли, боишься?
        - Так это ещё смотря какой смерти… Вот как полезут из этого самого моря… синие, скользкие… и холодными, слышь, холодными пальчиками тебя…
        - Да враньё это всё… Полезут… Кто полезет? В храме что говорят? Царство мёртвых, оно где? На луне. Ну и вот…
        - Так это предки на луне! И эти… герои всякие… А кто помельче - тот в море…
        - Ну чего лаетесь, чего лаетесь? - вмешался чей-то сонный сердитый голос. - Он же нас заговорил! Ну, стало быть, и бояться нечего…
        - Так ведь ещё не всякого заговоришь-то! Есть такие, кого и заговор не берёт. Шарлаха, скажем, мертвяки точно не тронут. А вот нас с тобой…
        - Да замолчите вы, вараны, или нет? - плачуще выкрикнули из самого тёмного угла. - И так тошно, а они тут ещё…
        - А я тут при чём? - вскинулся Горха. - Ты это, смотри… За варана, знаешь, что бывает?.. Ты мне скажи только другой раз что-нибудь про варана!..
        И долго ещё ворчал, успокаиваясь. Остальные, зная вздорный упрямый нрав и тяжёлые кулаки Горхи, на всякий случай примолкли.
        - Я к чему говорю-то всё?.. - снова завёл он, чуть погодя. - Я уж давно приметил: как кто от Шарлаха отбился - считай, пропал… Что? Нет?.. Песчаная буря, а? Всех ведь накрыло: и наших, и голорылых!.. А мы - вот они!.. Живёхонькие. Лежим себе, языками треплем… А за варана ты у меня схлопочешь! - вновь обидевшись, рявкнул он и приподнялся на локте, высматривая виноватого. - Я тебе такого варана дам - ты его и выговаривать забудешь, варана!..
        Наверху забегали, засуетились, послышался голос Айчи. «Самум» готовился к очередному повороту.
        Глава 35. Те, с кем они воюют
        Ближе к вечеру ветер стал понемногу ослабевать. Ар-Шарлахи приказал остановиться и дать отдых всей команде. Местность нисколько не изменилась: та же песчаная зыбь до горизонта по левому борту, те же бесконечные трубы справа. Невольно возникало ощущение, что «Самум», лавируя весь день, не продвинулся к югу ни на шаг.
        Настроение у всех было тревожное, неуверенность главаря передалась остальным. Конечно, Ар-Шарлахи мог сделать неумолимое каменное лицо, положить людей к ведущему барабану и гнать корабль к морю всю ночь, но он ещё не знал, что ему ответит Улькар. Всё должно было выясниться утром.
        Долго не мог заснуть. Глядя на него, не спала и Алият.
        - Слушай, - тихонько позвала она. - Скажи честно… Ты что, совсем-совсем не боишься?
        - Моря?.. Нет, не боюсь.
        - А вообще боишься чего-нибудь?
        Он вздохнул:
        - «Разрисованных» боюсь. Боюсь, что Улькар заупрямится… Но в основном, конечно, «разрисованных»…
        - Может, вина тебе?
        Он помотал головой, и это встревожило её окончательно.
        - Ты в самом деле решил привезти Улькару морскую воду?
        - А что ещё остаётся делать? Мятеж подавлен, податься нам некуда… И потом, знаешь, - оживившись, добавил он, - хочу к морю. То ли назло всем этим «разрисованным», то ли… Не знаю. Я его уже во сне вижу, серьёзно!..
        - И какое оно… во сне?..
        Ар-Шарлахи запнулся и недоумённо сдвинул брови.
        - Странно, - сказал он. - Не помню… Берег - помню, а вот само море…
        - Ну хорошо, а берег? Какой он?
        - Сплошной оазис. Кипарисы, пальмы… Что-то вроде Харвы, только без гор…
        - Оазис? Почему оазис?
        - Н-ну… - Он в затруднении привскинул руки, пошевелил пальцами. - Вода же… Много воды… Ладно, уговорила, давай вина!

* * *
        Бегающую металлическую заклёпку после первого разговора с Улькаром Ар-Шарлахи сообразил оставить в том же самом положении и сейчас, включая устройство, делал это весьма осторожно, чтобы нечаянно ничего не сдвинуть. Улькар, должно быть, ждал вызова, поскольку откликнулся немедленно.
        - Я обдумал твоё предложение, - сухо сообщил он. - Как ты смотришь на то, чтобы занять кресло наместника Пальмовой дороги? После того, как доставишь воду, разумеется…
        Ар-Шарлахи несколько опешил. Что ни говори, а государь Единой Харвы был весьма неожиданным человеком.
        - Мне кажется, - продолжал Улькар, восприняв изумлённое молчание собеседника как нечто само собой разумеющееся, - что таким образом все затруднения будут устранены…
        - Да… но возникнет новое… - откашлявшись, сказал Ар-Шарлахи. Он ещё не совсем пришёл в себя.
        - Какое?
        - Я буду слишком добрым наместником, - растерянно объяснил Ар-Шарлахи. - А это тоже чревато бунтом.
        Алият закатила глаза и, тихонько застонав, ударила себя в лоб крепким смуглым кулачком. Улькар молчал. Пришла его очередь удивляться. Наконец черепашка воспроизвела какой-то странный звук: кажется, государь недоверчиво хмыкнул.
        - А ты умён, - заметил он и вроде бы даже повеселел. - Я тоже считаю, что именно доброта правителя есть первая причина бунта… Хорошо. - Словно бы спохватившись, Улькар снова заговорил сухо и жёстко: - Какой бы ты сам хотел для себя награды? Повторяю: для себя.
        Ар-Шарлахи, окончательно растерявшись, оглянулся на Алият. Та молча произвела обеими руками странный жест, точно гребла на себя песок с гребня бархана.
        - Н-ну… если мне вернут дом и жалованье…
        - Ты получал жалованье?
        - Да… Настоящее моё имя Ар-Шарлахи…
        - Ах вот оно что!.. - пробормотал Улькар. - Понятно… Стало быть, один из владык… Впрочем, об этом потом. Ты получил мой указ о назначении тебя караванным?
        - Да, несколько дней назад. Он ещё в силе?
        Улькар помолчал.
        - Скажем так… - медленно проговорил он. - С сегодняшнего дня он снова в силе… А теперь давай-ка прервём разговор, пока нас не начали подслушивать… Вообще больше меня не вызывай. Пока не выйдешь к морю…
        Голос государя смолк, остались лишь безжизненные шорохи и потрескивания. Ар-Шарлахи хотел уже сдвинуть рубчатый бугорок в исходное положение, но тут возник новый голос.
        - Не спеши отключаться, Ар-Шарлахи, - неспешно произнёс он. - Это Тианги.
        Ар-Шарлахи и Алият замерли, потом медленно повернули головы и беспомощно посмотрели друг на друга.
        - Что молчишь?
        - Я слушаю… - сипло ответил Ар-Шарлахи.
        - Вот и отлично, - сказал Тианги. - Во-первых, я очень рад, что ты живой. Собственно, обрадовался я этому ещё вчера, когда мне принесли твой разговор с Улькаром…
        Напряжённо слушающий Ар-Шарлахи досадливо тряхнул головой, решив, что ослышался. Принесли разговор?.. Хотя… Может быть, запись разговора… На пергаменте или на чём там у них принято?.. На шнурках - узелками…
        - Насколько я понимаю, - продолжал тем временем Тианги, - ты сейчас пользуешься переговорным устройством Кахираба… Как оно к тебе попало? Что с ним? Я имею в виду, с Кахирабом…
        - Убили… - сказал Ар-Шарлахи. - В самом начале битвы.
        - Кто? Каким образом?
        - Не знаю… Он стоял у борта, и в него чем-то метнули… Или выстрелили… С такой силой, что пробили грудь навылет, но кто стрелял, я просто не понял. Рядом с кораблём никого не было…
        - Навылет? - Тианги был встревожен. - Опиши рану подробнее!
        Ар-Шарлахи как мог передал всё, что запомнил.
        - Так… - помолчав, угрюмо сказал Тианги. - Только этого нам ещё и не хватало… Уже своих стрелять начинаем… Ну что ж… Спасибо за сведения… А с Улькаром не связывайся, не надо. Улькар - фигура недолговечная. Так что поворачивай свой кораблик и давай прямиком на север. Тут и обсудим, куда тебе лучше податься.
        - А некуда, - злобно усмехнувшись, бросил Ар-Шарлахи.
        - Ну да? А тот же Кимир, скажем? После того как ты пощипал флот Харвы, Гортка тебя примет с распростёртыми объятьями.
        В плечо больно впились пальцы Алият, и Ар-Шарлахи некоторое время безуспешно пытался свободной рукой разжать их.
        - А я вот вчера слышал, что Гортка идёт по стопам Орейи Третьего и плохо кончит… - сказал он.
        - Я тоже это слышал, - спокойно ответил Тианги. - Не обращай внимания. Тот, кто это сказал, уже отстранён от дел. Надеюсь, это был последний сторонник Тамуори… Словом, выкинь из головы Улькара и все эти его бредни насчёт дороги к морю…
        - Но почему? - вырвалось у Ар-Шарлахи.
        - Что «почему»?
        - Почему вы не пускаете нас к морю?
        - Вам там нечего делать.
        Ар-Шарлахи задохнулся от злости.
        - В конце концов, это наши пески!.. - хрипло сказал он. - Вас никто не звал сюда!..
        - Никакие они не ваши, - по-прежнему невозмутимо возразил Тианги. - Эти пески до вашего прихода из-за гор принадлежали туземцам, которых вы частично истребили, частично изгнали… Уж кто-кто, а ты-то должен это знать…
        - Иными словами, вы нас тоже частично истребите, частично изгоните?
        Последовала пауза, наполненная шорохами.
        - Ар-Шарлахи! - встревоженно и в то же время насмешливо позвал Тианги. - Ты трезв?
        - Да!
        - Ну тогда ясно. А я-то думаю: в чём дело?.. Послушай меня. Не делай глупостей и поворачивай корабль на север.
        - А если я откажусь?
        Новая пауза была куда продолжительнее первой.
        - Надеюсь, ты шутишь? - Возможно, это ему показалось, но голос Тианги дрогнул.
        - Нет!
        - Н-ну, тогда… - Тианги вновь помедлил. - Да, собственно, что я тебе буду объяснять? Сам всё знаешь. Видел же, что в прошлый раз случилось с твоим другом. Или ты полагаешь, что из-за горизонта наши ракеты тебя не достанут?
        - Достать-то достанут… - сказал Ар-Шарлахи. - Только имей в виду: я поставил корабль рядом с вашими трубами.
        Это был хорошо рассчитанный и заранее подготовленный удар. Ар-Шарлахи ждал, что Тианги онемеет, а затем взбесится. И он действительно онемел. А потом вдруг расхохотался.
        - Да-а… - с уважением протянул он, отсмеявшись. - Ты мне сразу показался весьма сообразительным человеком. Однако, заранее предупреждаю, - добавил он, снова становясь серьёзным, - это тебя тоже не выручит. Мы перехватим вас в любом случае. Короче, так, Ар-Шарлахи… Ты мне по-прежнему нравишься, но по-твоему не будет. Даю тебе время до полудня. Если увижу, что ты сдвинулся к югу хоть на сотню шагов, прости, но я вынужден буду принять меры. Удачи тебе! И благоразумия…
        Шорохи, шорохи, шорохи… Алият заглядывала в глаза, словно собиралась залезть в них целиком. С бледным застывшим лицом Ар-Шарлахи выключил устройство и спрятал стержень в корпус.
        - Ну? - горестно спросил он. - Что?
        Алият передёрнула плечами, покосилась враждебно:
        - Куда угодно, только не в Кимир…
        Он усмехнулся через силу:
        - Племянницы опасаешься?
        Она не ответила. Ар-Шарлахи повалился на низкое широкое ложе и, сунув устройство под подушку, стал смотреть в потолок. Алият присела рядом и принялась успокаивающе оглаживать его горячий лоб своей прохладной сухой ладошкой.
        - Да пошли они к верблюду в задницу!.. - злобно проговорил Ар-Шарлахи. - Разложу вот сейчас костёр под трубами…
        Ладошка замерла.
        - Не вздумай! Вот тогда они нас точно спалят!
        - Ну пригрожу хотя бы!..
        - Ты вон уже пригрозил! А он смеётся…
        Ар-Шарлахи вздохнул прерывисто и надолго умолк. В дверь царапнулся растерянный Айча - спросить, какие будут приказания. Алият вышла из каюты и шёпотом объяснила, что до полудня приказаний не будет. Главарь не в духе…
        - Прав был колдун, - расстроенно сообщил Ар-Шарлахи, когда она вернулась и снова присела рядом. - Пришли другие и прогонят нас отовсюду… Представляешь: были - и нет нас. Развалины, обрывки пергамента… Ну ладно, Улькара мне не жалко, да и Гортку тоже. Но ведь был ещё Гоен, был Арегуг…
        - О чём ты? - непонимающе спросила она. - Сам же говорил, что Арегуг давно помер…
        - Да, - печально отозвался он. - И Гоен тоже. Правда, недавно…
        - Ну так… - Она замолчала, будучи окончательно сбита с толку.
        - А они останутся, - сдавленно сказал Ар-Шарлахи. - Оплетут всё своими трубами, понаставят кивающие молоты… Знаешь… - Он приподнялся на локте, взглянул затравленно. - Мне вот кажется, не зря они боятся, как бы мы не вышли к морю. Всё-таки море - это, наверное, не просто много воды…
        - А что же? Бессмертие?
        - Не знаю. Может быть, и бессмертие. Только не для одного человека, а для всей культуры, понимаешь?
        - Нет, - честно призналась Алият. - Культура - это что?..
        Он хотел объяснить, но не успел. Рёв и грохот сотрясли борта «Самума». Так рычат недра во время землетрясений, но только глуше и не столь яростно. Звонкий, перетирающий песчинки грохот прошёл над пустыней двумя волнами.
        - Но ведь ещё не полдень!.. - отчаянно крикнул Ар-Шарлахи, словно Тианги мог его слышать.
        Он ждал удара, вспышки пламени, боли, но ничего такого не последовало. Грохот смолк. В ушах стоял прерывистый звон. С надеждой переглянувшись, Ар-Шарлахи и Алият выбрались из каюты и кинулись к лесенке, ведущей на палубу.

* * *
        Снаружи всё выглядело по-прежнему. Так же сияли по правому стремени бесконечные трубы, так же морщинились барханами бесконечные пески слева. Однако столпившиеся на палубе люди стояли, чуть присев, и неотрывно смотрели куда-то на север, где тоже всё было как прежде: песок да уходящие к горизонту трубы.
        - Что? - едва расслышав собственный голос, со страхом спросил Ар-Шарлахи.
        Стоящий рядом Илийза, так и не решаясь выпрямиться, повернул к нему серое, изрубленное глубокими морщинами лицо. Нежно просиял старый ожог у виска.
        - Птицы… - выдохнул он. - Железные… Оттуда - туда…
        - Что ещё за птицы? - Ар-Шарлахи ошарашенно проследил направление его судорожного кивка (с юга на север) и вдруг оцепенел. Над горизонтом, за которым должны были скрываться кивающие молоты, медленно и беззвучно вспухало и росло вширь огромное тёмно-красное пламя. Потом послышалось низкое мощное ворчание отдалённых взрывов.
        - Вон они!.. - ахнул кто-то, то ли протягивая руку вперёд, то ли пытаясь ею защититься.
        …Они приближались, стремительно и пугающе вырастая в размерах, злобно сверкающие и скорее похожие на рыб, нежели на птиц. Или даже не на рыб. Огромные плоские наконечники копий летели над песками. На пустыню снова рухнул глушащий, визжащий грохот. Двумя стаями страшные птицы пронеслись над содрогнувшимся до рёбер «Самумом» и, уменьшаясь на глазах, истаяли бесследно где-то на юге.
        …Уши заложило. Не было никаких ощущений, кроме неодолимого ужаса. Наверное, прошло довольно много времени, прежде чем Ар-Шарлахи понял, что лежит, вжимаясь всем телом в настил и прикрывая голову руками. Он заставил себя приподняться и осмотрелся. Казалось, палуба была завалена белыми, как попало брошенными мешками. Потом мешки зашевелились, из белых складок осторожно выпутывались человеческие лица, смятые страхом. В глазах тлела робкая надежда: неужто живы?..
        Ар-Шарлахи сделал над собой усилие и поднялся первым. Ноги не держали, под коленками зудела мелкая отвратительная дрожь.
        - Первый раз-то не так было страшно… - озабоченно бормотал Илийза, отлипая от настила. - Первый-то раз они стороной прошли…
        - Что это?.. - выдохнула Алият, уставившись в ту сторону, где только что скрылись стальные птицы. Потом резко обернулась к вздувающимся на севере клубам огромного коптящего пламени.
        - Это?.. - Ар-Шарлахи был вынужден приостановиться. Голос сел, так что вместо первого слова он выдавил беспомощное слабое сипенье. - Это война… И за горами, и здесь… А это - те, с кем они воюют…
        Внезапно зрачки его расширились, и Ар-Шарлахи оглянулся на сияющие в сотне шагов трубы, потом на пламя.
        - К ведущему барабану! Быстро! Уходим! Как можно дальше от труб!..
        Его поняли и кинулись по местам. Ворвавшись к себе в каюту, Ар-Шарлахи выхватил из-под подушки разговорное устройство, включил и долго с надеждой водил подвижной металлической заклёпкой вдоль боковой прорези.
        Шорохи, шорохи, шорохи… Наконец отложил черепашку и осел на краешек ложа, до сих пор не решаясь поверить в то, что кивающих молотов больше нет…
        Глава 36. По обломкам железных птиц
        Пламя на горизонте полыхало весь день. Медленно бурлило, вспучивалось тяжёлыми, испятнанными копотью пузырями, иногда то здесь, то там лениво взмывал алый язык и, оторвавшись от общей массы огня, какое-то время жил самостоятельно, парил, шевелясь и кривляясь в чёрном дыму. Полнеба заволокло гарью. Зловещей своей неспешностью пламя напоминало пылевую бурю, что наползала на «Самум» два дня назад. Пожар Зибры рядом с ним показался бы малым костерком.
        Странно, но сияющие трубы вопреки опасениям Ар-Шарлахи не взорвались и не воспламенились. Стройные, серебристые, они по-прежнему тянулись с севера на юг, словно огненная толчея за кормой не имела к ним никакого отношения.
        Команда «Самума» ждала решения. Главарь затворился с Алият в своей каюте и, надо полагать, опять замышлял что-нибудь такое, от чего у добрых людей ум за разум заходит. Маясь, бродили по палубе, сбивались в небольшие группы, толковали вполголоса, поглядывая то на юг, то на север.
        - Стало быть, и на кивающие молоты управа есть… - с дрожью в голосе говорил Ард-Гев, насупив густые сросшиеся брови. - Надо же, страсть какая! А грохоту от них, грохоту!..
        - Синие, скользкие… - презрительно передразнил кого-то Горха. - Нашёл чем пугать!.. Из моря ведь выпорхнули, не иначе…
        - А я так думаю, братцы, что это сам Шарлах птичек этих вызвал…
        На говорящего уставились с боязливым недоверием. Конечно, Шарлах заговорённый, вдобавок колдун, но не до такой же степени!..
        - Сам слышал, как он кивающие молоты ругал: к морю, мол, не пускают… Ну и вот…
        - Это где ж ты такое слышал?
        - А сквозь переборку…
        - Подслушивал, что ли?
        - Да как?.. - Говорящий смутился.
        - Ты смотри, - пригрозили ему. - Застанет, щёлкнет этак пальчиками - и твой же нож тебя и по горлу!..
        - А я вот другое слышал… Только-только всё это стряслось, Алият говорит: что ж ты, мол, рассказывал, будто птицы у них деревянные? А они вон, видишь, какие…
        - Ну… А он?
        - А он ей: чего, мол, ты хочешь? С тех пор двести лет прошло…
        Все примолкли в тревожном недоумении.
        - Это сколько ж ему лет-то?
        - Да может, он не про себя…
        - Ох, братцы, потащит он нас к морю, чует моё сердце…

* * *
        Сердце не обмануло. Вскоре на палубе появился Ар-Шарлахи и велел ставить паруса. Угрюмо подчинились. Недовольства, впрочем, никто не выказывал, возможно, потому, что за кормой всё так же неспешно бурлило огромное грязное пламя, и невольно хотелось уйти от него как можно дальше. К вечеру оно стало ещё страшней; казалось, весь мир, лежащий за северным горизонтом, объят огнём: Пальмовая дорога, Харва, Кимир…
        Странной была эта ночь: наблюдателей пробирал озноб, и причиной тому был не один только холод. Вздымалось на севере розовое зарево и вовсю бесчинствовала разбойничья злая луна. Холодно светились справа бесконечные трубы, похожий на огромного скорпиона «Самум» медленно полз в полном безветрии по светлым пескам.
        Утром, когда за кормой осталась лишь чёрная прозрачная дымка, Ар-Шарлахи попробовал связаться с Улькаром. Государь был испуган. Ему уже доложили, что горят пески кивающих молотов.
        - Зачем ты это сделал? - хрипло спросил он, и Ар-Шарлахи на некоторое время утратил дар речи. Улькар явно переоценил его скромные возможности. Но рассказывать подробно о железных птицах и об их предполагаемых хозяевах показалось Ар-Шарлахи делом сложным, и то ли поэтому, то ли от усталости, но он ответил государю просто:
        - Они не пускали меня к морю…
        После этих слов Улькар обезумел. Он кричал, что Ар-Шарлахи оставил его один на один с Кимиром, он уже грозил страшными карами, и пришлось волей-неволей объяснить, что же произошло на самом деле.
        Судя по всему, Улькар был потрясён. Устройство шуршало почти минуту, и Ар-Шарлахи даже забеспокоился: уж не сломалось ли? Он собрался окликнуть государя, но тут Улькар наконец подал голос.
        - Как ты думаешь, там хоть кто-нибудь уцелел? - с надеждой спросил он.
        - Вряд ли… - поёжившись от воспоминаний, ответил Ар-Шарлахи. - Всё сгорело, по-моему…
        - Вот как?.. - Улькар что-то тревожно обдумывал. - Ну всё равно… Если они… Или эти их враги, как ты говоришь… Не важно… Словом, если тебя всё-таки перехватят, спрячь мой указ подальше. А не будет другого выхода - уничтожь. Пусть считают, что ты решился выйти к морю на свой страх и риск…
        Ар-Шарлахи подумал, что, в общем-то, так оно и есть, но произносить это вслух не стал.
        - Странно… - выключив устройство, сказал он Алият, молчаливо присутствовавшей при его разговоре с государем. - Выходит, как ни мешали Улькару кивающие молоты, а без них ему трудно придётся…
        - А нам?
        - Боюсь, что и нам тоже.
        - Не понимаю, - сердито сказала Алият. - Ты их ругал, ты с ними ссорился… А теперь? Жалко, что ли, стало?
        Он задумался и озадаченно хмыкнул.
        - Да пожалуй, что и жалко… - проговорил он, сам себе удивляясь. - Тут вот ещё, понимаешь, какое дело… Да! Они, конечно, шакалы! Отняли у нас пустыню, закрыли выход к морю…
        - Да он нам и раньше не был нужен! - перебила Алият.
        - Не важно!.. Вообще, делали с нами, что хотели… И всё же при этом в мире было какое-то равновесие. А вот теперь… - Ар-Шарлахи умолк и долго покачивал головой. - Да… - сказал он наконец. - Теперь я даже и не знаю, что будет. Даже если они не станут здесь больше воевать. Не знаю…

* * *
        К вечеру по левому плечу обозначилось чёрное пятно, отчётливо выделяющееся на фоне блещущих под солнцем песков, и Ар-Шарлахи приказал изменить курс. Пятно поплыло навстречу, обретая рельеф, становясь похожим на выжженный маленький оазис. Или на спалённый в уголь караван. Знакомая картина. Клочья копоти, пятнающие песок, обгорелые балки, рваный металл…
        «Самум» прошёл по краю пятна, марая сажей колёса. Стоя у борта, Ар-Шарлахи озадаченно всматривался в это, по всему видать, свежее пепелище. Ветер шевелил чёрные хлопья, тянуло гарью. Точно таким же ударом «разрисованные» накрыли на его глазах «Белый скорпион»… Да, но что же они накрыли здесь?
        В центре выгоревшего пятна горбилось невысокое, изуродованное взрывом сооружение с остатками огромной решётчатой чаши, окружённое чёрными обломками странных, слегка похожих на кивающие молоты конструкций, также обугленных, исковерканных почти до полной бесформенности. Песок был разрыт чудовищными осыпавшимися воронками и покрыт особенно плотным слоем копоти. Одна из конструкций явно пострадала меньше других, и Ар-Шарлахи велел пройти как можно ближе к ней, что и было выполнено в точности, хотя и с большой неохотой.
        Конструкция представляла собой жёлоб длиной в два человеческих роста, укреплённый на покривившейся башенке основания. На жёлобе покоился странный предмет, напоминающий острорылую рыбу с веретенообразным туловищем и раскинутыми брюшными плавниками, которые хотелось назвать скорее крыльями.
        - Нет, - сказал наконец Ар-Шарлахи. - Нефть они здесь не добывали. Баков нет, трубы - в стороне. Это что-то другое.
        - Что? - тут же спросила из-за плеча Алият.
        - А верблюд их знает! Скорее всего, эти самые их ракеты. Вроде тех, которыми они сожгли Лако… Видишь вон, какая штука лежит на жёлобе? Крылышки у неё… - Ар-Шарлахи нахмурился, что-то прикидывая, затем лицо его просветлело. - Точно, точно… - сказал он. - Трубы-то им охранять надо было…
        - От кого? Мы здесь первые.
        Ар-Шарлахи пожал плечами:
        - Ну, не от нас, конечно… От этих… от врагов своих… с железными птицами…
        - Да… - молвила Алият, оглядывая напоследок пепелище. - Много наохраняли… Против железных птиц, пожалуй, ничего и не сделаешь…

* * *
        Следующим утром, однако, выяснилось, что Алият была не совсем права. Сначала прямо по рогу сверкнуло издали нечто похожее на исковерканный церемониальный щит, потом солнечные блики, словно откликнувшись, вспыхнули по левому плечу. По барханам были размётаны металлические клочья, какие-то обломки, зачернело небольшое пятно копоти.
        Спрыгнув из бортового люка на пышущий песок, Ар-Шарлахи подошёл к измятому куску металла, тронул, обжёгся, поднял, ухватив сквозь полу белого балахона. Обрывок металлического листа был тонок и почти невесом. По краю бежал двойной ряд заклёпок.
        Ар-Шарлахи хмыкнул, выпрямился, огляделся. Блеск этого странного металла был ему знаком. Щиты и лезвия блещут не так. Шероховатый, серо-серебристый и удивительно лёгкий, именно он пронёсся вчера над пустыней, заставив содрогнуться каждую песчинку.
        Команда столпилась вокруг главаря. Кто-то побрёл к дальним барханам, где тоже что-то посверкивало. Судя по всему, обломки металлической птицы рассеяло взрывом с большой высоты.
        - Нет, - решил наконец Ар-Шарлахи. - Конечно, это не сталь и не железо. Будь они из железа, они бы и летать не могли, наверное…
        - Кто?
        - Птицы. - Он разжал пальцы, и лёгкий, как дерево, обрывок металла упал в песок. - Значит, одну из них всё-таки подбили… А может, и не одну…
        Кто-то снова поднял накалившийся на солнце обломок, держа его кончиками пальцев. Поцокав языком, передал другому. Ард-Гев нашёл неподалёку стальной стержень, увенчанный рукояткой с прорезями для пальцев. Все по очереди брались за эту рукоять, недоумевая. Получалось, что стержень по замыслу должен торчать из кулака вниз, непонятно только зачем. Впрочем, даже если бы он торчал вверх - какая разница?..
        Притихшие, вернулись на «Самум» и хотели уже двинуться дальше, когда обнаружилось, что нет Горхи. Ар-Шарлахи выругался и приказал Айче сделать поверку всей команде. Выяснилось, что остальные в сборе, а потом кто-то вспомнил, что вроде бы видел Горху направляющимся к какому-то дальнему обломку. Пришлось снова покинуть «Самум» и заняться поисками пропавшего.
        Горху нашли в ложбине между двумя барханами. Он лежал грудью на большом листе серо-серебристого металла и признаков жизни не подавал. Видя такое, многие поторопились избавиться от подобранных с песка обломков, из которых, должно быть, позже хотели соорудить амулеты. Всех поразила мысль о том, что прикосновение к сверкающей шкуре птицы смертельно. Не решаясь притронуться к лежащему, кликнули Шарлаха. Тот, увидев, что случилось, не раздумывая, сбежал в ложбину и перевернул Горху лицом к небу. Тут же обнаружилось, что балахон с левой стороны испятнан кровью. Нет, смерть Горхи никак не была связана с серо-серебристым листом, на котором его нашли. Причиной был обычный разбойничий удар ножом под ребро.
        Вне себя от бешенства, Ар-Шарлахи потребовал проверки всех клинков на борту «Самума», но следов свежей крови не было ни на одном. То ли виновный успел тщательно вытереть нож, то ли просто прикопал сразу после убийства. Стали вспоминать, с кем Горха ссорился в последнее время, и выяснилось, что почти со всеми. В угрюмом молчании тяжёлое костлявое тело разбойника завернули в чистое полотно и зарыли в песок на том же самом месте, где он встретил свою смерть. Ар-Шарлахи пробормотал молитву, обращённую к злой луне и верблюду по имени Ай-Агвар, в чьих владениях погиб Горха, над могилой водрузили копьё с белым лоскутом и, развеяв по обычаю горсть песка, вернулись на корабль. Снова началось бесконечное изматывающее виляние против ветра. Снова то удалялись, то подступали к правому борту серебристые трубы да изредка посверкивали в песках обломки страшной птицы…

* * *
        - Ну а сама ты что об этом думаешь? - подавленно спрашивал Ар-Шарлахи. - За что его?.. Просто ссора?
        - Да нет… - сквозь зубы отозвалась Алият. - Если бы ссора!..
        - А что?
        - К морю идти не хотят.
        Он вскинул голову:
        - Не понимаю… А Горха тут при чём?
        Некоторое время Алият разглядывала его с жёлчной улыбкой.
        - И за что тебе такая удача? - подивилась она вполголоса. - Главное - во всём, во всём… Луна тебе, что ли, помогает?.. Да нет, ты ведь безбожник… Колдовство?.. Сам говоришь, что не колдун… Ну вот какой из тебя погонщик, сам подумай?..
        - Наверное, плохой, - признал он со вздохом.
        - Да вообще никакой, - жёстко поправила она. - Ты же ничего не знаешь, что у тебя на корабле творится! Да у настоящего погонщика три-четыре осведомителя из одних только палубных. Чуть недовольство - погонщик уже обо всём знает…
        - Ты хочешь сказать, что у тебя есть осведомители?
        - Конечно.
        - Очень мило! И кто же? Ард-Гев? - спросил он, неприятно удивлённый. Вспомнилось сразу, как несколько человек под Ар-Аяфой решились обнажить при нём клинки, защищая Алият.
        - Не-ет… - протянула она, словно бы разочарованная его несообразительностью. - Ну какой из него осведомитель? Ард-Гев весь на виду, и потом он ведь второй помощник, каюта у него отдельная… Он, можно сказать, ничего и не видит. Да и откровенничать с ним никто особенно не станет…
        - Тогда кто же?
        - Так я тебе и сказала!
        - Ну хватит! - взорвался он. - Если узнала что-нибудь - говори!..
        Алият помолчала, нахмурилась.
        - Ну что… - недовольно сказала она. - Пока пламя было по хвосту, помалкивали. А потом опять заворчали… Битву проиграл, флот погубил… Чуть ли не голорылым продался…
        - Почему же это проиграл? - возмутился Ар-Шарлахи. - Улькар её, что ли, выиграл?..
        - Потом с кивающими молотами, - как бы не услышав его слов, продолжала Алият. - Все знали, что «разрисованные» тебе помогают. Считали, что всё колдовство твоё - от них… А тут вдруг такое дело!.. Я человека своего подговорила слушок пустить, что железных птиц тоже ты вызвал, но, по-моему, не очень-то они этому поверили… Ещё говорят: ветер всё время в рог дует. Тоже неспроста. Значит, что-то тебя к морю не пускает…
        - Ну так а Горха-то тут при чём?
        - А Горха за тобой пошёл бы хоть к морю, хоть за горы… И других бы идти заставил. Понимаешь теперь?..
        - Нет, - упрямо сказал Ар-Шарлахи. - Зачем убивать Горху, если можно убить меня?
        - Ты ведь заговорённый, - напомнила Алият. - Да ещё и колдун вдобавок. Тебя не тронут. Боятся… Да и меня тоже по твоей милости…
        Глава 37. Просто много воды
        Внезапно почувствовав что-то неладное, Ар-Шарлахи проснулся. «Самум» стоял неподвижно. Косая колонна зеленоватого лунного света из иллюминатора, сравнимая по толщине с серебристыми трубами, что четвёртый день тянулись по правому борту, упиралась в ковёр возле самого ложа. В овальном срезе луча до мельчайших подробностей прояснился узор, выведенный безымянной кимирской мастерицей. Рядом, напряжённо вслушиваясь, сидела тоже только что, видать, проснувшаяся Алият. Приглушённый гомон и топот гуляли и в трюме, и по палубе.
        - Что? Что? Что?.. - зашарив спросонья руками, спросил Ар-Шарлахи.
        - Забыл? - тихо спросила Алият, и по спине сразу побежали мурашки.
        Он вспомнил: разбойничья злая луна, приглушённый нарастающий рёв прокатившийся от носа к корме вздрогнувшего до рёбер «Самума», холодный кипящий свет в отверстом дверном проёме, заячий вопль «Шарлах! Шарлах! Шарлах!..» и страшный железный хруст удара…
        - Бунт? - не веря, шепнул он.
        - Не знаю, - шепнула она в ответ. - Одеваемся! Быстро! Клинок держи под рукой!..
        Шум и сутолока не утихали, но приближающегося топота, яростных криков и удара в дверь так и не последовало. Это и успокаивало, и настораживало. Если стряслось что-то из ряда вон выходящее, то почему не доложили Шарлаху? Встревоженные, они выскользнули из каюты и поднялись в рубку.
        - Почему стоим?
        Ард-Гев вздрогнул и повернулся к главарю. Слабый красноватый свет плавающего в плошке фитиля лёг на густые вздёрнутые брови и жалобно наморщенный лоб, отразился в растерянных глазах, придал повязке розовый оттенок. Испуганный резким тоном предводителя второй помощник, как бы прося о защите, быстро покосился на Алият, закрывающую крышку люка, и снова перевёл взгляд на Ар-Шарлахи.
        - Опять что-то горит, - беспомощно сказал он. - Сам смотри…
        Впереди, прямо по рогу «Самума», разливалось точно такое же зарево, что маячило за кормой несколько дней назад. Звёзды на юге заметно потускнели и мигали как бы через силу. Сквозь дым, не иначе…
        - Докладывать надо, - буркнул Ар-Шарлахи.
        - Да я хотел доложить… - с видимым облегчением принялся оправдываться Ард-Гев. - Не успел просто…
        Ар-Шарлахи, не слушая, открыл дверь на залитую луной палубу.
        - Шарлах! - отрывисто предупредил кто-то, и столпившиеся обернулись, примолкнув.
        Ар-Шарлахи огляделся. Справа в лунном свете сияли трубы, под ними на светлом песке лежала двойная волнистая тень. Смутное зарево впереди было огромно. Несомненно, там тоже горела нефть. Ар-Шарлахи молча прошёл сквозь раздавшуюся толпу и, остановившись над самым тараном, всмотрелся.
        - От огня убегали, к огню и пришли, - неуверенно хихикнули за плечом.
        И сразу толпа забормотала, загудела.
        - Что, Шарлах? - с вызовом сказал кто-то. - Видать, есть чары и посильней твоих!.. Шли-шли на юг, а пришли туда же…
        Ар-Шарлахи ошеломлённо обернулся. На секунду он даже поверил говорящему. Ему представилось, что трубы, очертив огромную петлю, снова привели их к руинам кивающих молотов.
        Остальные тоже смолкли на миг, и вдруг грянул издевательский довольный гогот.
        - Вот это дал!..
        - Оно и видно сразу, что городской!..
        - Ты на звёзды посмотри! Никогда, что ли, ночью по пустыне не плутал?..
        Осмеянный затравленно крутил головой.
        - Кто городской? - отчаянно вскрикивал он. - Ты смотри, за городского… А вот и плутал! Побольше твоего!.. Знаешь, как оно бывает? Идёшь-идёшь на восток, а потом выходишь на то же место с запада! Что, не так?..
        Примолкли, призадумались.
        - Слушай, а ведь правда…
        - Да ерунда это всё! - громко сказал Ар-Шарлахи, крайне недовольный собой. Почти ведь поверил. - Трубы от кивающих молотов проложены только к югу. На севере их нет. Это что-то другое горит… Ладно. Всем отдыхать, а утром посмотрим.
        Он повернулся и подчёркнуто неспешным уверенным шагом направился к рубке. На полпути вдруг приостановился и недоверчиво тронул воздух ладонью. В корму веял несильный, но ровный ветер.
        - Хотя… - Ар-Шарлахи поколебался. - Такой ветерок упускать нельзя… А ну-ка все наверх! - приказал он, хотя все и так толпились на палубе.

* * *
        Ветер плавно нёс «Самум» к югу всю ночь и стих лишь к утру. Зарево впереди росло, на фоне его обозначились две невысокие скальные гряды, две чёрные бугорчатые тени справа и слева. Облитые лунным светом трубы уходили в узкий проход между ними, и в промежутке этом верховые несколько раз замечали алые выбросы пламени.
        Ар-Шарлахи и Алият, сменив Ард-Гева, простояли в рубке до самого рассвета. По-другому было никак нельзя, настроение команды доверия не внушало…
        - Будет забавно, - озабоченно пробормотал Ар-Шарлахи, вроде бы обращаясь к себе самому, - если там вдруг не окажется никакого моря…
        Алият покосилась недоверчиво. Штурвальные за спиной затаили дыхание.
        - Это как?
        - Трубы… - как-то уклончиво поведя плечом, откликнулся он. - Мало ли куда они могут вести! Кто вообще сказал, что они обязательно идут к морю?
        - Да ты и сказал!
        - Вот именно… - Он вздохнул. - Может, у них там просто хранилище какое-нибудь… Стоят баки посреди пустыни - и всё…
        - И что тогда?
        Ар-Шарлахи хмыкнул и надолго задумался. Ответа от него Алият так и дождалась.
        Светало, скальные гряды справа и слева подступали всё ближе, понемногу обретая объём, наливаясь смутной голубизной. Небо над ними чернело и клубилось. Серебристые трубы справа вплотную прижались к скалам. Окажись «Самум» волей случая по ту их сторону, уже пришлось бы остановиться. Однако слева от труб пространства было более чем достаточно, причём такое впечатление, что песок здесь умышленно разглаживали и разравнивали: намытые ветром новорождённые барханчики располагались как попало.
        Далее трубы, повторяя форму песчаного рукава, совершили два змеиных извива. Ветер стих, и последние сотни шагов «Самуму» пришлось ползти на мускульной тяге. Было уже совсем светло.
        Кроме лежащих в люльках у ведущего барабана, все (даже те, кому сейчас полагалось отдыхать) выбрались на палубу. Да и немудрено. Такого ещё не видел никто. Песчаная равнина полого скатывалась вниз к чёрной полосе копоти, за которой лениво полыхало огромное, раскинувшееся на тысячи шагов грязно-алое пламя. Тут и там из него вставали гигантские чёрные сооружения, разбитые, выгоревшие почти дотла.
        Зрелище было настолько ужасным и величественным, что долгое время никто не догадывался взглянуть поверх пламени и всмотреться сквозь наплывы тяжёлого дыма в зеленовато-серую пустыню, простёршуюся до горизонта, странную пустыню с шевелящимися барханами, вскипающими на гребнях белой пеной…

* * *
        - Где? Вот это? - ошеломлённо переспросили неподалёку. - Это - море?!
        В голосе отчётливо звучали разочарование и даже некая обида. Действительно, пережить такой страх, переломить себя, возненавидеть главаря за его упрямство и самоубийственную отвагу - и всё ради того, чтобы увидеть просвечивающую сквозь дым шевелящуюся серенькую равнину? Право, полыхающий на берегу пожар выглядел куда более грозно…
        Нет, то, что это именно море, сомнений не вызывало. Многие видели его в миражах, но в миражах оно навевало жуть своим безмолвием и равнодушным величием, оно воистину казалось царством мёртвых. А здесь…
        - Сплошной оазис… - нервно смеясь, сказала Алият. - Вроде Харвы…
        На неё испуганно оглянулись. Ар-Шарлахи тоже взглянул растерянно, поёжился и ничего не ответил. Голоса вокруг постепенно становились громче, уверенней. Ну море… Подумаешь, море!.. Тут такого навидались, пока шли, что уже и никакое море не страшно. Одни железные птицы чего стоят!..
        - Ну и что дальше? - В голосе разбойника уже слышалось откровенное раздражение.
        Ар-Шарлахи огляделся. Слева пламя подтекало к самым скалам, извергая в рассветное небо клубы тяжёлого чёрного дыма. Справа берег был относительно чист, но там дорогу перекрывали всё те же трубы, правда уже не серебристые, а обуглившиеся.
        - Лестницу на борт, - негромко приказал Ар-Шарлахи и, спустившись по верёвочной снасти, пошёл вниз по пологому склону. Поколебавшись, выбрал место, где трубы почти ложились брюхом на песок, и обернулся к «Самуму».
        - Делаем насыпь. Будем переваливать на ту сторону…
        С насыпью провозились всё утро. Грозно-алое солнце вставало, путаясь в клочковатых извивах чёрного дыма. С моря потянуло слабым ветром, стало трудно дышать. Наконец «Самум» медленно переполз через трубы и двинулся вдоль берега. Море засияло, распалось на цветные пятна, яркие даже сквозь бурлящую в воздухе гарь. Зеленоватое ближе к берегу, оно становилось вдали насыщенно-синим, а возле самого горизонта простёрлась нежно-бирюзовая полоса. Команда вновь притихла. Оказывается, настолько оно было огромно, это море, что даже пожар и дым представлялись теперь по сравнению с ним ничтожно малыми. Что уж там говорить о «Самуме», а тем более о себе самом!..
        Ар-Шарлахи уже несколько раз пытался вызвать Улькара, но металлическая черепашка Кахираба отзывалась лишь обычными шорохами, щелчками да потрескиваниями. Однажды, правда, померещился голос государя, пытающийся пробиться сквозь этот шум, но, видимо, только померещился…
        Навстречу «Самуму» несколько раз попадались обугленные подобия небольших металлических кораблей без мачт и на очень маленьких колёсах, обычно сгоревших по самую ступицу. Человеческих тел нигде видно не было, и это настораживало: может, и впрямь все убитые канули в море?.. А пройдя не менее полутора тысяч шагов, «Самум» прошёл мимо впоровшегося в берег хвоста железной птицы. Вскоре песок, с шорохом стелющийся под измаранные колёса, стал чист, звуки пожара остались за кормой, остались только вздохи и шипение набегающих на берег волн.
        Ар-Шарлахи приказал взять левее, и корабль начал потихоньку приближаться к линии прибоя. Остановились, когда до воды осталось не больше полусотни шагов. Покинуть вслед за главарём борт «Самума» осмелилась одна Алият, да и та прошла полпути, дальше ей стало страшно. Сгрудившиеся у борта разбойнички в напряжённом молчании смотрели, как Ар-Шарлахи осторожно, шаг за шагом подступает к белым влажным кружевам пены на гладком сыром песке. Ждали, вероятно, с содроганием, что высунется сейчас из моря навстречу отчаянному их главарю костлявая рука (синяя, скользкая) - и…
        Не дождались. Ар-Шарлахи нагнулся, тронул кончиками пальцев сырой песок, покрытый какими-то радужными разводами, клочья пены… Вода… Просто много воды… Выпрямился, всмотрелся. Нет. Конечно нет… Арегуг был и прав, и не прав. Он никогда бы не осмелился так сказать, если бы сам хоть раз увидел море.
        Сменившийся ветер дул теперь на сушу, заволакивая дымом путь, которым только что прошёл «Самум», и обнажая какие-то торчащие из воды постройки, окружённые гонимыми к берегу озерцами пламени. Чернели несколько рядов свай, довольно далеко уходящих в море, и ещё завалившийся набок корпус с мачтами, но без каких бы то ни было колёс. Неужели?.. Да. Корабль. Морской корабль…
        Следующая волна ухнула особенно громко, и в следующий миг Ар-Шарлахи с ужасом почувствовал, что ноги его по щиколотку оказались в холодной воде. Сзади взвизгнула Алият. Охнули на «Самуме». Волна наконец схлынула. Ар-Шарлахи попятился, ошеломлённо моргая, потом переждал сердцебиение и осмотрел с опаской мокрую полу балахона. По белой ткани расплывались какие-то чёрные потеки. Опять нефть?..
        - «Ибо вода в море прозрачна, якобы слеза праведника…» - язвительно процитировал он. Хотя… Может быть, и была прозрачна, пока не явились «разрисованные»…
        Отступил ещё на шаг и обернулся.
        - Пойдём дальше, - бросил он, направляясь к замершей Алият. - Здесь воду брать нельзя. Грязная…

* * *
        Воду черпали кожаными вёдрами и передавали по цепочке. Черпал, естественно, Ар-Шарлахи. Разувшись и подоткнув полы, он зашёл в море по колено. Наполнив ведро, передавал его стоящей у кромки Алият, бледной и всё ещё вздрагивающей, когда какая-нибудь дальнобойная волна охватывала влагой щиколотки. Ард-Гев (он стоял третьим в цепи) в таких случаях отпрыгивал, часто роняя ведро, Алият же отпрыгивать было бесполезно.
        Кроме неё, да ещё, разумеется, Ар-Шарлахи, ступить в море так никто и не рискнул. Вёдра передавали из рук в руки с превеликой осторожностью, пытаясь по возможности уберечься от брызг, но разве от них убережёшься! Вскоре кто-то облил себе кисть руки, и работу пришлось прервать, потому что пострадавший закатывал глаза, хватал воздух ртом и в ужасе тряс мокрой пятернёй. Хорошо хоть не кричал, дыханье спёрло.
        - Ну всё теперь, - говорили ему с ухмылками. - Хваталка у тебя теперь бессмертная будет. Сам помрёшь, а она ещё того, поживёт… На пальчиках побегает…
        Глаза у шутников, однако, были тревожны. Тем не менее работа брала своё. Брызг боялись всё меньше и меньше, а к вечеру уже кидали вёдра с таким остервенением, что нитки сухой ни на ком не осталось.
        - Горькая какая-то… - бормотали, слизывая капли с губ. - И солёная… Понятно, почему здесь ничего не растёт…
        К закату бочка в трюме была полна до краёв. Её закрыли дощатым диском и тщательно залили кромку смолой. Можно было пускаться в обратный путь, но Ар-Шарлахи предпочёл дать наконец команде отдых. Никому однако не спалось. Подогретые двойной порцией вина разбойнички выходили на палубу, некоторые даже слезали по верёвочной лестнице на песок и бродили вокруг корабля. Но таких нашлось немного, слишком уж страшно было ночью у моря. Разбойничья злая луна сияла и дробилась в воде, чуть ли не лезла на берег.
        - А я понял, - мрачно сообщил кто-то, видать самый умный. - По этой дороге они на луну и уходят…
        - Кто?
        - Да мёртвые. Потому их тут и нету…
        Глава 38. Удача кончилась
        Караван досточтимого Хаилзы не принимал участия в гибельном сражении при Ар-Нау. Гибельном для обоих противников. Еле отбившись от мятежников Ар-Аяфы, а затем и от мятежников Ар-Льяты, Хаилза разминулся с почтовой каторгой (что в ту пору было обычным делом), и поэтому указ государя, повелевающий всем караванам примкнуть к армаде, идущей покарать мятежную Пальмовую дорогу, остался ему неведом. Собственно, это и спасло досточтимого. Предоставленный самому себе, он повёл оба своих корабля по цветущим после неслыханного ливня пескам на Зибру, и нужно сказать, что подоспел вовремя. Мятеж в Зибре был, как известно, подавлен с особой жестокостью, и досточтимый Хаилза принял в этом далеко не последнее участие.
        Человек, и ранее прославившийся беспримерным упрямством и беспощадностью к врагам, Хаилза усердствовал ещё и потому, что надеялся загладить перед государем все свои предыдущие промахи. Надежды не оправдались. Когда очередной указ всё же добрался до досточтимого, тот просто не поверил своим глазам. Указ предписывал не причинять вреда населению оазисов Пальмовой дороги и уклоняться от стычек с мелкими бандами. Естественно, досточтимый не мог ничего знать ни об условии, которое поставил перед Улькаром Ар-Шарлахи, ни об угрозе вылить морскую воду на первом бархане.
        А тут ещё подоспело известие о гибели флота при Ар-Нау. Единственным утешением было то, что армада Харвы сгинула в песчаной буре, а стало быть, бесчестьем это никак считаться не могло. Конечно, обойди «Самум» стороной место сражения, доблестная Харва разбила бы мятежников наголову.
        После печального этого известия корабли караванного Хаилзы вместе с остатками флота Зибры двинулись по приказу к тени Ар-Нау. Жители оазисов, напуганные последними событиями, выходили навстречу войскам, изъявляли покорность, сами ломали храмы Четырёх Верблюдов, проклинали мятежников, а то и просто их выдавали.
        На первой стоянке караванный флота досточтимый Ритау послал к досточтимому Хаилзе своего человека с приказанием явиться немедленно. Насколько удалось выяснить у гонца, речь шла о выданном жителями бунтовщике и разбойнике, который в оправдание своё ссылался на знакомство с караванным Хаилзой. Весьма удивлённый и встревоженный, тот немедленно направился к дому, где остановился досточтимый Ритау, и, войдя, узнал в пленнике своего недавнего союзника Шарлаха.
        - Досточтимый! - радостно взвыл разбойник. - Скажи ты им, что никакой я не мятежник! Вот! - крикнул он, обращаясь к Ритау, слушавшему его с надменным безразличием. - Пусть сам досточтимый Хаилза скажет! Я же в его караване был! Я сам с мятежниками дрался!..
        На багровом лбу Хаилзы вздулась тугая жила.
        - Дрался? - рявкнул он, несколько озадачив этой своей вспышкой досточтимого Ритау. - Это ты называешь - дрался? Тр-рус! Бежал, как песчаный заяц!..
        - Так а что мне оставалось делать? - Шарлах истово прижал к груди волосатые лапы. - Ар-Маура начал по тебе из катапульты садить! А у меня - почтовик! Ни тарана, ни вооружения, ничего… Куда ж мне было против боевых кораблей-то?..
        Досточтимый Ритау, изумлённо задрав левую бровь, переводил взгляд с караванного на разбойника и обратно.
        - Так, - жёлчно вымолвил он наконец. - Насколько я понял, досточтимый, этот мерзавец и впрямь был у тебя в подчинении. Что ж, не смею вмешиваться в ваши дела. Отдаю тебе этого молодца, и разбирайся со своими бывшими союзниками сам.
        Досточтимый Хаилза лишь скрипнул зубами. С караванным флота Зибры он не ладил давно. Если бы не последний указ государя, Хаилза не колеблясь вздёрнул бы Шарлаха на рее, однако, будучи приучен к военному порядку, ограничился тем, что, сковав, поместил негодяя в трюм «Саламандры».
        А через несколько дней их догнал почтовик из Харвы с указом, адресованным лично досточтимому. Хаилзе надлежало выйти из подчинения Ритау, двинуться в направлении тени Ар-Кахирабы и поджидать там двухмачтовик «Самум», ведомый караванным (досточтимый выпучил глаза) Шарлахом. Сопроводить его до Харвы с почестями, а главное - доставить в целости и сохранности…
        Медленно свернув пергамент с подписью государя, досточтимый Хаилза почувствовал, что ещё один такой указ - и он просто сойдёт с ума.

* * *
        Провианта у моря достать было негде, поэтому Ар-Шарлахи намеревался тронуться в обратный путь, как только рассветёт. Однако утром ему доложили неприятную новость. Некий Лерка (Ар-Шарлахи даже не смог вспомнить, о каком из разбойничков идёт речь) ночью, то ли выпив лишнего, то ли из безрассудной храбрости, а может, желая окунуться и стать бессмертным, забрёл в воду, где его, по всей вероятности, и накрыла волна повыше других. Тело вынесло на мокрый песок, но сторожевые приняли его поначалу за пригорок пены и сообразили, в чём дело, только на рассвете.
        Глядя на посиневшие руки и лицо утопленника, разбойнички качали головой. Утонуть в море! Надо же…
        Зарыв покойника в сырой песок и поставив над могилой копьё с белым лоскутом, вернулись на корабль и долго толковали о случившемся. «Самум» снова полз навстречу дымящим развалинам и обгорелым трубам.
        - Как считаешь, говорить об этом Улькару или не стоит? - озабоченно спрашивал Ар-Шарлахи.
        - О чём?
        - Да о Лерке об этом, об утонувшем… Окунулся в море - и помер! Понимаешь, что получается?..
        - Д-да… - после напряжённого раздумья, неуверенно сказала Алият. - Ты уж лучше об этом молчи…
        Выбравшись из извилистого песчаного рукава меж скальных гряд, «Самум» поставил паруса и, гонимый попутным дневным ветром, поплыл, покачиваясь на барханах, вдоль серебристых труб - на север. В небе за кормой расплывалась прозрачно-чёрная пелена.
        Улькар откликнулся лишь к вечеру. Его резкий отрывистый голос едва пробивался сквозь шорох и треск помех. Как всегда, вопросы государя были несколько неожиданны.
        - Значит, они жили у моря? - Улькар помедлил. - Жить у моря и ни разу не погрузиться в воду?.. Как полагаешь, такое возможно?
        - Полагаю, что нет, государь.
        - И тем не менее убить их труда не составляет… Я это знаю точно, да и ты теперь тоже… Стало быть, от насильственной смерти и морская вода не спасёт… А ты сам? Ты заходил в море?
        - Только по колено. Когда черпали…
        - И что ты теперь чувствуешь? - В голосе Улькара сквозили надежда и тревога.
        - Ничего, - честно ответил Ар-Шарлахи. - Всё - как было…
        - А какова она на вкус? Я про воду, конечно…
        - Горько-солёная. Пить её нельзя…
        Улькар замолчал, что-то обдумывая.
        - Ну что ж… - снова донёсся из неимоверной дали его слабый дребезжащий голос. - Ты держишь слово. Я - тоже. Указ о неприкосновенности Пальмовой дороги вот уже несколько дней как в силе. Сколько тебе потребуется времени, чтобы добраться, скажем, до тени Ар-Кахирабы?
        То, что Улькар помянул Пьяную тень, было по меньшей мере странно. Этого оазиса даже на картах не значилось. Ар-Шарлахи прикинул и сказал, что самое меньшее - дня четыре. При попутном ветре, разумеется.
        - Тогда решим так, - сказал Улькар. - Иди прямиком к Ар-Кахирабе, а там вас встретит твой старый друг, караванный Хаилза. Я догадываюсь, - с обычной своей язвительностью добавил государь, - что вы с ним не слишком друг друга любите, но новых людей в это дело лучше не посвящать…

* * *
        Вопреки ожиданиям Алият, ропот среди разбойничков не только не смолк, но и продолжал нарастать с каждым днём пути. Такое впечатление, что, побывав у моря, команда вообще забыла о страхе перед главарём. Когда прямо по рогу «Самума» встал из-за горизонта чёрный прозрачный купол над прокопчёнными песками кивающих молотов, дерзость смутьянов дошла до того, что они потребовали у Ар-Шарлахи снова собрать общий круг и дать ответ, куда и зачем они направляются.
        Ар-Шарлахи и сам чувствовал, что подчиняются ему с большой неохотой, но, чем это объяснить, не знал. На общем круге ему даже не удалось договорить - перебили, зашумели.
        - Да нельзя нам идти в Харву! - перекрывая шум, жалобно и в то же время угрожающе крикнул Айча. - Думаешь, Улькар тебе за эту бочку с водой всё простит? Это ты, может быть, такой честный, а уж он-то…
        - Хорошо, - перебил Ар-Шарлахи. - Не в Харву. А куда? К морю, что ли, вернуться?
        Кто-то хмыкнул.
        - К морю… - передразнил он. - Если бы там ничего не горело да что-нибудь росло…
        Тут уже загомонили вразброд, началась перебранка. Куда ни сунься - везде сейчас опасно, это было понятно каждому.
        - Да послушайте же! - повысил голос Ар-Шарлахи. - Никому из нас ничего не грозит. На полпути нас встретит Хаилза…
        - Хаилза? - Айча даже привскочил со своего коврика. - Ну уж этот-то точно никому не простил! Да он меня первого на рее вздёрнет! Бунт-то с чего начался?.. Он же с меня тогда повязку сорвал, а я ему в ответ - по лбу со всего маху!..
        Ар-Шарлахи понимал, что делает ошибку за ошибкой, что каждая его фраза только усиливает общее недовольство, но не мог же он просто замолчать и уйти к себе!
        - Короче, вам нужны гарантии? - спросил он.
        - Чего-о?.. - изумились в толпе неслыханному слову. Кто-то сдавленно хихикнул.
        Ар-Шарлахи мысленно выругался.
        - Я говорю: вы хотите быть уверенными в том, что нас никто не тронет? - Он повернулся к Алият. - Сходи в мою каюту и принеси указ… Грамоту знает кто-нибудь? - снова обратился он к остальным.
        Разбойнички малость растерялись. Кое-кто, конечно, читать умел, но хвастать грамотностью здесь было не принято - засмеют. Наконец, кряхтя, поднялся всё тот же Айча и, приняв из рук Алият пергамент, развернул, наморщил лоб.
        - «Улькар… - читал он, делая остановки между словами, - государь и… и повелитель… Единой Харвы… непостижимый и бессмертный… повеле… повелевает своему слуге… Шарлаху… - Тут он запнулся и бросил быстрый недоверчивый взгляд на главаря. Вокруг прошёл шепоток. - Продолжить поход… за морской водой… и за будущие его заслуги… возводит… своего слугу Шарлаха в чин…» - Айча надолго умолк. То ли он не мог разобрать слово, то ли просто не верил глазам.
        - Ну чего замолчал? - крикнули ему. - Может, огня принести?
        Коротко гоготнули. Дело шло к полудню.
        - «…в чин караванного…» - выговорил наконец Айча, и над песками залегла изумлённая тишина.
        - Дальше, - потребовал Ар-Шарлахи.
        - «…а также… прощает ему… все его вины…» - кое-как дочитал Айча и торопливо отдал с хрустом свившийся пергамент Алият, словно тот жёг ему руки.
        - Этот указ, - невозмутимо пояснил Ар-Шарлахи, хотя в душе у самого копошился большой и чёрный скорпион, - я получил на второй день мятежа. Указ подлинный и до сих пор в силе. Ну что? Вам и этого мало?
        Ошибка. Опять ошибка. В обращённых к нему глазах Ар-Шарлахи увидел недоверие, гнев, страх и даже презрение.
        - На второй день мятежа?.. - медленно повторил кто-то. Снова прошла тишина. Постепенно до каждого (в том числе и до самого Ар-Шарлахи) доходило, что это значит.
        - Ты… - запинаясь, сказал Айча. - Ты вёл нас на Улькара, а сам?..
        - Потому и битву проиграли! - выкрикнул кто-то со злобой.
        - Да вы что? - Вне себя Ар-Шарлахи вскочил с коврика и потряс кулаками перед грудью. - Разве мы её проиграли? Улькар сам остался без трети флота!
        - Он - без трети, а мы - без всего!..
        - Да вы же сами там были и всё видели! Песчаная буря!..
        - Ну да, а кто эту бурю вызвал?..
        - Я?.. - На несколько мгновений Ар-Шарлахи лишился языка. Оторопело оглядел угрюмые лбы и насупленные брови. Глаз не поднимал никто. - Вы что же, думаете, это я навёл на нас песчаную бурю?..
        - Навёл-навёл, - прозвучал спокойный с хрипотцой голос Алият. Она вышла вперёд из-за его плеча и с вызовом окинула взглядом остальных. - А надо будет - ещё наведёт. Ясно?
        И все поёжились, настолько опасно прозвучало это последнее слово.
        - В общем, поговорили - и будет, - презрительно изронила она. - Встали - и по местам!..
        Нехотя, ворча, но подчинились. Однако взгляды, которыми их с Алият одаривали искоса, очень не понравились Ар-Шарлахи. Про себя он уже твёрдо решил, что спать отныне будет одетым, задвинув оба засова на двери каюты, а оружие держать под рукой. Мало ли на что может толкнуть злая луна разбойничков, усомнившихся в своём главаре! Снова вспомнился бунт на «Самуме», кипящий холодный свет, хруст удара и горячие брызги крови…
        - Конечно! - слегка удивившись, сказала Алият, когда он поделился с ней такими мыслями. - Теперь только так и не иначе!.. С оружием и на засове…
        Для неё это всё само собой разумелось.
        - Ну в чём же дело?.. - дрогнувшим голосом спросил он её. - Согласен, глупо я себя вёл сегодня, глупо!.. Но ведь раньше-то бывало, что и глупее! А всё с рук сходило…
        Бледная, осунувшаяся, Алият сидела, опустив голову, и долго молчала. Потом вскинула тёмные, усталые, сухо блеснувшие глаза.
        - Понимаешь… - сказала она с тоской. - Удача твоя кончилась… Я уже видела такое, и не раз. Везёт-везёт разбойничку, а потом - как отрезало!.. Вроде всё делает по-прежнему, а толку… Думаешь, Лако зря тогда в товарищи к тебе набивался? Он удачу твою почуял…
        - И что же теперь делать?
        Она опять ответила не сразу.
        - Может, и впрямь в Кимир?..
        - Нет, - сцепив зубы, ответил он. - Если я исчезну вместе с морской водой, Улькар сорвёт злость на Пальмовой дороге.
        - А если уже сорвал?
        - Н-ну, тогда… Как обещал. Вылью воду на первом бархане и… Ну, хорошо! В Кимир так в Кимир… Но послушай, - спохватился он вдруг. - А как бы действительно узнать, сдержал он слово или нет? В гаванях Пальмовой дороги нам сейчас лучше не появляться - свои же и схватят…
        - Ну это-то просто… - Она вздохнула. - Про разбойничью почту что-нибудь слышал?
        - Нет.
        - Есть такие места в пустыне… Только их знать надо. Камушек лежит или от корабля обломок, а под ними весточка. Кто пройдёт, тот и оставит. Скажем, так: в Ар-Нау не суйся, там сейчас войска. Или так: голорылые сожгли Ар-Льяту… Кому надо, тот поймёт.
        - Поня-атно… - Ар-Шарлахи оживился. - И далеко от нас такая почта?
        Она усмехнулась:
        - Не дальше Пьяной тени…
        Глава 39. Дважды мятежники
        Бунта не произошло. Бессонная ночь за двумя засовами и с тесаком у ложа вообще никакими событиями не ознаменовалась. Сквозь тонкие переборки слышно было, как негромко и угрюмо толкуют о чём-то в трюме, но ропот был скорее обиженным, покорным, без гула и яростных выкриков. То ли подействовало грозное напоминание Алият о колдовских наклонностях главаря, то ли просто разбойничья злая луна пошла наконец на убыль.
        - Ты вот вчера сказала: удача кончилась… - подавленно промолвил Ар-Шарлахи, когда бормотание и скрипы настилов смолкли. - Что-то, знаешь, не по себе как-то… Думаешь, обманет нас Улькар?
        «Самум» стоял на светлом ночном песке, тихий, с погашенными огнями. Слышны были только шаги сторожевых на палубе, да и то изредка.
        - Значит, в удачу всё-таки веришь? - с проблеском интереса спросила Алият.
        - Да как… Верь не верь, а удача либо есть, либо нет её… Тут не верить, тут думать надо.
        - Всё-таки не вышло из тебя разбойника, - с сожалением отозвалась Алият. - Если не верить в удачу, лучше в пустыню и не соваться. Ну вот сам ты как? Веришь, что перехитришь Улькара?
        - Не знаю… Да и не хочу я с ним хитрить.
        - Тогда выливай воду (чего лишний груз таскать?) и идём в Кимир.
        В каюте было светло от луны. Ар-Шарлахи помолчал, повздыхал горестно, потом привстал и потянулся через Алият к заветному шкафчику. Отмерил полчашки (вина оставалось маловато), сел, сгорбился и стал смаковать по глоточку.
        - Нет, - упрямо сказал он наконец. - Вот доберёмся до твоей разбойничьей почты, а там посмотрим. Если он сдержал слово, иду с водой в Харву…
        - Смотри… - обронила она. - Люди могут и не пойти. Они вон, оказывается, Улькара пуще моря боятся… - Вспомнила о чём-то, встревожилась. - Слушай… А ты им не сказал, что с Хаилзой вы встречаетесь возле Пьяной тени?
        - Нет.
        - Ну и славно! - Кажется, Алият повеселела. - А я уж испугалась, что сказал…

* * *
        На следующее утро Алият, даже не посоветовавшись с Ар-Шарлахи, приказала делать насыпь и снова переваливать через трубы. Разбойнички воспряли духом: кажется, планы главаря опять изменились. Судя по всему, им предстояло обогнуть горелые пески кивающих молотов с запада и выйти прямиком на Турклу. Тоже, конечно, небезопасно, но не Харва всё-таки, не Улькар…
        Ар-Шарлахи затащил Алият в каюту и злым шёпотом потребовал объяснений. Та лишь недоумённо вздёрнула брови.
        - Пройдём южнее Турклы, посмотрим почту…
        - Ах, так это вон где?..
        - Ну да. Между Турклой и Зиброй. А там и до Пьяной тени рукой подать. Вся разница: подойдём с юга, а не с востока…
        Шли вполветра, дерзко срезая край запретных песков. Справа плыли обширные чёрные пятна, некоторые ещё дымили, - должно быть, горящая нефть разливалась по всей округе. На закате ветер стих, а ночью подул снова - прямо в корму. Турклу прошли на рассвете, с палубы видно было нагромождение слоистых выветрившихся останцов, стоящих на страже вокруг оазиса. Видя, что Ар-Шарлахи не собирается заходить в порт, люди на «Самуме» снова встревожились, но, поразмыслив, решили, что, пожалуй, главарь прав… С пустыми руками в Туркле делать нечего.
        Когда же впереди, прямо по рогу, колеблясь, разлеглись те самые корявые заросли, где в прошлый раз «Самум» и «Белый скорпион» угодили в ловчие ямы, Алият круто повернула на север, и у всех отлегло от сердца окончательно. Корабль явно держал путь в Пьяную тень.
        Вскоре было приказано убирать паруса. Распоряжение это несколько озадачило: если не считать сухого, судорожно выгнутого ствола в сотне шагов по левому стремени, ничего вокруг внимания не привлекало. Пески и пески. Потом кто-то пустил слух, что Шарлах собирается отрыть свой старый клад, а то не на что будет запастись вином и провиантом в Пьяной тени. Во всяком случае, предположение было очень похоже на правду.
        - Это возле дерева? - тихо спросил Ар-Шарлахи.
        Алият кивнула. Оба стояли у борта и смотрели на скорчившийся ствол.
        - Так, может быть, ближе подойти?
        - Не стоит, - так же тихо ответила она. - Глаза у всех больно любопытные…
        С обычной своей ловкостью спустилась по верёвочной лестнице на песок, и Ар-Шарлахи, естественно, последовал за ней. Алият обернулась.
        - Тебе лучше остаться.
        - Что? И у меня глаза любопытные?
        Она невольно усмехнулась:
        - Ладно, пошли…
        Увязая в горячем даже сквозь плотный сафьян коротких сапожек песке, они двинулись по барханам к сухому корявому дереву. У самого корня произрастала белая тряпочка, зацепленная краем за первый обломанный сучок. Алият присела на корточки и, обжигая ладони, отрыла небольшой свёрток. Развернула. Ар-Шарлахи ожидал увидеть внутри свиток пергамента и даже слегка удивился, помня, что с грамотой Алият не в ладах. Однако то, что она извлекла из свёртка, больше всего напомнило ему силок на мелкого зверька, да ещё, пожалуй, те шнурки с узелками, которыми пользовались «разрисованные». Какие-то связанные вместе палочки, косточки, камушки…
        Разложила, расправила, вгляделась. Ар-Шарлахи тоже присел рядом, озадаченно рассматривая загадочное плетение.
        - Н-ну что… - произнесла наконец Алият, приспустив веки и сразу став похожей на гадалку. - Тень Ар-Нуера вырезана, но это было ещё до битвы… Войска введены повсюду, но… Нет. Точно. Про казни тут ничего нет вообще… Держит слово Улькар…
        Последние слова Алият выговорила с видимой неохотой. Её, как и всех прочих, в Харву тоже не слишком-то тянуло, однако соврать Ар-Шарлахи она не решилась. Возможно, полагала, что и он слегка разбирает условные знаки разбойничьих весточек - учёный…
        А тот вдруг, вместо того чтобы обрадоваться, озабоченно сдвинул брови.
        - Лишь бы с Хаилзой не разминуться… - пробормотал он, поднимаясь в рост. - Ладно, закапывай да пошли обратно…
        - Подожди, - сказала Алият, выпутывая из складок своего балахона ещё одно такое же плетение, только поменьше. - Нам тоже есть о чём весточку оставить…
        Вне всякого сомнения, рукоделие было выполнено на досуге ею самой.
        - Про море там, надеюсь, ничего? - обеспокоенно спросил Ар-Шарлахи.
        - Про море - нет. - Она скрепила оба изделия вместе. - Только про то, что молоты сгорели, а ты - жив…
        - Оч-чень интересно, - сказал он, снова присаживаясь и пристально разглядывая путаницу из верёвочек, палочек и прочего. - И где же это я тут?
        - Ты? Вот. - Она ткнула пальцем в алую тряпицу и, встряхнув полотно, принялась завёртывать «весточку».
        Допеленать её Алият так и не успела. В отдалении послышался приглушённый мощный звук, хорошо знакомый обоим: это хлопнул и напрягся парус. Полотняный свёрток полетел на песок, Алият и Ар-Шарлахи вскочили, обернулись… Слегка припав на левое колесо и накренив отягощённые всеми парусами мачты, «Самум» уходил прочь. На север.
        - Шакалы! - яростно взвизгнула Алият, кинулась было вслед, но тут же, опомнившись, остановилась. Пешком корабль не догонишь. Повернула к Ар-Шарлахи искажённое лицо, вскинула маленькие крепко сжатые кулаки.
        - Говорила же: останься!..
        Ар-Шарлахи стоял не шевелясь и заворожённо смотрел вслед «Самуму». Это уходила жизнь. Что-то кричала Алият, но он её не слышал. Розоватая в крапинах позолоты, ободранная песчаной бурей корма пошатывалась на барханах и словно строила им гримасы, дрожа в восходящих струях раскалённого воздуха. Ветер развевал над барханами прозрачные знамёна вздымаемой колёсами пыли. Потом Ар-Шарлахи показалось, что на левом борту возникла какая-то сумятица, кто-то перевалился через ограждение и упал на песок, но на ноги так и не поднялся, даже когда оскаленный серп прошёл над головой. Должно быть, там, на «Самуме», шла серьёзная драка.
        Слух возвращался.
        - Трусы!.. Трусы!.. - кричала вдогонку Алият. - Всё равно вам живыми не быть! Слышите?..
        Да нет, не слышали, конечно. Команда, не посмевшая бунтовать открыто, гнала корабль, боясь даже оглянуться на страшного Шарлаха и неистовую Алият.
        Ар-Шарлахи буквально заставил себя сделать первый шаг, и, тяжело ступая, двинулся туда, где распластался, по-прежнему не поднимая головы, некто, спрыгнувший за борт…

* * *
        Да он и не мог поднять головы, командир зеркальщиков Илийза, по той простой причине, что лежал с перерезанным горлом. Должно быть, его застали врасплох: рана была единственной. Значит, не спрыгнул, а выбросили… И не его одного. Шагах в двадцати от Илийзы уткнулся лицом в бархан Ард-Гев. Этот, конечно, дрался до последнего: изрезанный белый балахон был пятнист от крови.
        Ар-Шарлахи отпрянул, выпрямился и принялся растерянно озираться.
        - Айчу высматриваешь? - услышал он сзади злобный смешок Алият. - Зря…
        Оба вновь поглядели вслед удаляющемуся «Самуму». Он уже был далеко. У зыбкого горизонта дрожала и плавилась башенка розовато-серой кормы… Потом из отчаяния и ненависти выглянула и горько усмехнулась внезапная мысль, что бывшие матросики и каторжане многому научились у своего главаря. Важно вовремя нарушить правила. И всё. Действительно, зачем поднимать бунт против Шарлаха, когда можно без особых хлопот и риска взять и угнать корабль? Алият права: нельзя было покидать борт «Самума». Впрочем, что теперь толку жалеть!
        Плохо… Ах как плохо… Не дождавшись морской воды, Улькар в отместку расправится с Пальмовой дорогой… И ничего уже не изменишь…
        В угрюмом молчании они засыпали оба тела обжигающим руки песком и, не оглядываясь, побрели обратно. Как ни странно, но ужаса перед неотвратимостью смерти Ар-Шарлахи не ощущал. Возможно, просто ещё не осознал всё до конца. Кроме того, поглядывая искоса на Алият, он видел, что та усмехается чему-то - жестоко и торжествующе. И наверное, неспроста. Стало быть, есть надежда, о которой он просто не знает. Скажем, ещё один разбойничий тайник - с запасами воды и провианта… Однако спросить об этом прямо Ар-Шарлахи так и не решился.
        Добравшись до сухого ствола, Алият снова развернула полотно. Оторвав по краю узкую полоску, отломила пару сучков и принялась что-то довязывать. Потом аккуратно спеленала свёрток и зарыла в песок, оставив кончик тряпицы зацепленным за всё тот же выступ. Выпрямилась и, прищурясь, одарила уничтожающим взглядом колеблющуюся на горизонте дымную гривку - всё, что осталось от «Самума».
        - Вот так, - выговорила она беспощадно. - Считай, податься им теперь некуда. Как только узнают, что они с нами сделали, - конец им. Наши такого не прощают…
        - Да их раньше Хаилза перехватит, - с досадой возразил Ар-Шарлахи. Собственная судьба интересовала его куда больше, нежели судьба команды «Самума». - Видишь же, к Пьяной тени ушли! Как раз в лапы досточтимому…
        Алият резко повернулась к нему. Тёмные глаза радостно вспыхнули.
        - Улькар! - выдохнула она. - Поговори с Улькаром. Пусть тоже знает…
        - Машинка на корабле осталась… - напомнил он.
        Алият на миг лишилась дара речи, потом наконец шевельнула губами повязку, должно быть выругавшись про себя, и отвернулась.
        - Да он бы всё равно к нам не успел… - виновато сказал Ар-Шарлахи.
        Алият бешено взглянула через плечо, и сердце у Ар-Шарлахи упало. Он понял наконец, что её злорадная улыбка была вызвана всего-навсего мыслью о мести.
        - А что с нами?.. - разом охрипнув, спросил он и, не получив ответа, огляделся, тоскливо прищурясь. Кругом сияли белые, как кость, пески.

* * *
        Ар-Шарлахи оказался прав. Идя напрямик к тени Ар-Кахирабы, утром следующего дня «Самум» сам набежал на поджидавший его караван досточтимого Хаилзы. Конечно, будь корабли Харвы на ходу, Айча бы неминуемо заметил пыль и насторожился. Но оба судна досточтимого стояли на месте вот уже вторые сутки, верховые на мачтах были внимательны и знали, куда смотреть, так что не заметить песчаную пелену, влекомую «Самумом», они просто не могли. Бунтовщикам не повезло во всём: с утра установился ровный и довольно сильный северо-западный ветер, и, когда караванный скомандовал идти навстречу, положение «Самума» стало безнадёжным.
        Разумеется, Айча мог бы и догадаться, что досточтимый Хаилза не собирается его атаковать, но, когда тебя берут в клещи два боевых корабля, немудрено потерять голову. Вдобавок при виде каравана разбойнички тут же обвинили во всём своего нового главаря, начисто забыв, что сами и подбивали его к бунту. Новой резни на борту «Самума» не последовало лишь благодаря стремительности, с которой досточтимый Хаилза пошёл на сближение.
        Сам он поначалу тоже был сбит с толку, когда «Самум» вдруг выкинул чёрный вымпел, моля о пощаде. Всё прояснилось лишь после того, как на «Саламандру» доставили избитого в кровь Айчу, который и поведал Хаилзе, что произошло. Досточтимого от таких новостей едва не хватил удар. Нельзя сказать, чтобы он с восторгом ждал встречи с новоиспечённым караванным Шарлахом, но приказы государя, как известно, не обсуждают. Хаилза был мужественный человек и старый воин, но стоило ему помыслить о гневе Улькара, как мужество немедля покидало караванного.
        - Что значит «оставили в пустыне»?.. - прохрипел он, хватая Айчу за скомканное полотно на груди. Тот лишь отворачивал в ужасе лицо. Разбитые губы его тряслись. - Мятежники! Дважды мятежники!.. Где? Где вы их оставили?..
        Айча сказал. Досточтимый кинулся к карте, вгляделся и издал стон. Шарлах вместе со своей женщиной (впрочем, она-то Хаилзу интересовала меньше всего) вот уже день как мертвы. Пустыня убивает быстро. Тем более в полдень.
        - Вода… - каркнул он, вскидывая выкаченные, в кровавых прожилках глаза. - Вода - с вами?..
        - Да, досточтимый… - торопливо и невнятно ответил Айча.
        Хаилза задумался. Сердце так и подталкивало караванного сделать очередную искреннюю глупость, а именно казнить бунтовщиков (дважды бунтовщиков!) на месте и идти с водой в Харву. Но это была бы его последняя искренняя глупость. Позавчера он получил послание от племянника, досточтимого Альраза, в котором тот прямо сообщал, насколько всё серьёзно, и, зная нрав дядюшки, заклинал доставить Шарлаха в Харву целым и невредимым.
        Спуститься к югу и отыскать оба трупа?.. Ещё неизвестно, удастся ли их найти. Брошенные в пустыне всегда пытаются выбраться и спастись, даже если сознают всю бессмысленность этой попытки. Да и вряд ли труп будет полноценной заменой живому разбойнику.
        Брезгливым жестом досточтимый велел увести мерзавца и вновь развернул послание Альраза. Да, судя по всему, племянничек и сам был сильно встревожен. И к чему, например, вот этот намёк? «Мы настолько ничтожны перед ликом непостижимого и бессмертного, что мало чем отличаемся друг от друга». Иными словами, у государя плохая память на лица. А Улькар виделся с Шарлахом (пишет племянник) всего один раз, и разбойник при этом повязки так и не снял…
        Досточтимый Хаилза хлопнул в ладоши, и дверь приоткрылась.
        - Привести сюда этого… из трюма… - недовольно приказал караванный.
        Вскоре, бренча лёгкой стальной цепью, ввели пленника. Тот был, по обыкновению, хмур. Не глянув даже на досточтимого, уставился куда-то в угол. Обижался.
        Мановением руки Хаилза отпустил стражу. Встал, подошёл безбоязненно вплотную, пристально всмотрелся.
        - Дорога ли тебе жизнь, почтеннейший? - негромко осведомился он наконец.
        Разбойник моргнул и уставился на караванного. Снова обиделся, отвёл глаза, потом еле заметно кивнул.
        - Вот и отлично, - всё тем же тихим, напряжённым голосом продолжал Хаилза. - Тогда слушай меня внимательно. Сейчас мы идём в Харву. Там ты предстанешь перед государем. Как тебе при нём надлежит себя вести, я объясню. Но, главное, запомни: ты - Шарлах.
        Детина вскинулся и воззрился на караванного злобно и недоверчиво.
        - А я и есть Шарлах!
        - Вот и отлично, - глядя ему в глаза, тихо повторил Хаилза.
        Глава 40. Сорок дней бессмертия
        Ему уже несколько раз казалось, когда они выбирались на гребень очередного бархана, что на колеблющемся горизонте прорисовалась блёклая серо-зелёная полоска - стелющиеся над песками заросли корявых, скудно оперённых узкой листвой стволов. Пусть зыбкая, но всё-таки тень, а если повезёт, то и вода… Колодец… Однако полоска пропадала, помаячив малое время. То ли просто померещилась от зноя, то ли это был мираж. Алият и Ар-Шарлахи брели молча, загребая песок и через силу процеживая раскалённый воздух сквозь ткань повязок. Они знали, что к вечеру солнце всё равно убьёт их обоих.
        Ар-Шарлахи уже дважды падал, жалея лишь об одном: что никак не может потерять сознания. И оба раза Алият поднимала его пинками по рёбрам. Потом начался бред. Навстречу, увязая в пышущем песке, шли мёртвые: голорылый погонщик, зарубленный во время бунта, синелицый сутулый Рийбра, молоденький разбойничек с перерезанным горлом, грузный прихрамывающий Ар-Маура, Кахираб в белоснежном балахоне с крохотным пятнышком засохшей крови на груди… Тианги, Горха, Лерка, ухитрившийся утонуть в море… Корчился, поднимаясь, сожжённый в уголь, оставшийся безымянным каторжанин. Все они останавливались, поравнявшись, и, стараясь не поворачиваться к Ар-Шарлахи спиной, пропускали его чуть вперёд, а сами брели следом.
        - Ничего… - бормотал он или принимал обрывки мыслей за собственное бормотание. - Доберёмся… Дойдём как-нибудь…
        Пешком к морю… А там дождаться ночи - и по блистающей лунной дороге… к предкам… к матери-верблюдице…
        Потом он почувствовал жжение сквозь полотно балахона и понял, что, наверное, давно уже лежит на пологом песчаном склоне в двух шагах от гребня бархана. Алият нигде не было видно. Должно быть, отстала или свалилась ещё раньше… Попытался повернуть голову, и тут тяжкая пята безумного солнца опустилась и вмяла его в песок. Сознание наконец-то покинуло Ар-Шарлахи.
        Однако ненадолго. Вскоре он почувствовал, как его повёртывают навзничь, и через силу приоткрыл глаза. Над ним склонялись два маленьких, с кулачок, личика, сморщенных и чёрных, как нефть. Как сожжённое в уголь дерево.
        - Нганга… ондонго… - едва разорвав спёкшиеся губы, прохрипел он и снова впал в забытьё.

* * *
        Чёрный колдун Мбанга лечил их какими-то зельями, бормоча при этом всхлипывающие и взрыкивающие заклинания. И всё-таки главным лекарством была вода, прохладная и свежая. Должно быть, где-то в зарослях в самом деле таился известный одним лишь туземцам колодец.
        На второй день, когда Ар-Шарлахи почувствовал себя настолько окрепшим, что рискнул подняться на ноги, Мбанга велел ему прийти ночью в круг идолов. Алият такого приглашения не получила. По всей видимости, женщинам в святилище делать было нечего.
        Снова горел, трепыхался на слабом ночном ветру костерок, трогая бликами свирепые резные морды с вымазанными старой кровью вывороченными губами, и чёрный колдун Мбанга, как и в прошлый раз, долго молчал, прежде чем вдохнуть первое слово. Ар-Шарлахи терпеливо ждал этого момента и всё же вздрогнул, когда оно прозвучало.
        - Ты сказал другим? - равнодушно спросил колдун.
        Ар-Шарлахи тоже ответил не сразу. Строго говоря, просьбы Мбанги он так и не исполнил. Хотя…
        - Я поступил по-другому, - медленно проговорил он наконец. - Я привёл больших белых людей туда, где кланяется сталь, и они всё увидели сами.
        - Ты был там?
        - Да. Я был там и встречался с теми, кому она кланяется. Но их больше нет. Ты говорил, что они прогонят нас отовсюду, но видишь: мы остались, а они ушли…
        Кажется, колдун усмехнулся.
        - Нет, - безразлично всхлипнул жуткий ночной голосок. - Они не ушли. Ты думаешь: всё кончилось. А всё только начинается. Они не уйдут.
        - Там всё сгорело, - сдавленно сказал Ар-Шарлахи. - Пришли их враги и напустили на них железных птиц. Я видел, как это случилось. Даже если сталь начнёт кланяться снова, то уже не им, а их врагам.
        - Вам это всё равно, - прошелестел колдун. - Кому бы она ни кланялась, вас прогонят отовсюду. Вы ещё хотите убивать друг друга и жечь свои корабли. Но скоро вам некого будет убивать и нечего будет жечь.
        - Ты хочешь сказать, что вот-вот начнётся война?
        - Она уже началась. Но она не ваша. Теперь в пустыне будут воевать они, а не вы.
        Ар-Шарлахи вспомнил грязное бурлящее пламя во всю ширь горизонта и поёжился. Представилось почему-то, что точно такое же пламя бушует в предгорьях Харвы, и он торопливо отогнал это нелепое и грозное видение. Нефти в Харве нет, стало быть, и жечь её незачем…
        - А вы сами? - неожиданно для себя спросил он. - С вами что будет?
        Колдун вновь погрузился в молчание.
        - С нами уже всё было, - еле слышно и, как показалось Ар-Шарлахи, с грустью ответил он. - У нас нечего отнимать. И у нас ничего не отнимут.
        Внезапно звёздное небо зарычало приглушённо, и Ар-Шарлахи вскочил. Мбанга остался сидеть, по-прежнему равнодушный и неподвижный. Похожий на бесконечный раскат дальнего грома странный рокот полз по краю ночного неба. Он был негромок, но Ар-Шарлахи не мог его перепутать ни с чем: где-то на юге над содрогающимися песками летели страшные железные птицы, похожие на широкие плоские наконечники копий. Потом грохот истаял в ночи, а Ар-Шарлахи всё ещё стоял и прислушивался.
        - Они… - глухо вымолвил он наконец.
        Колдун не ответил. Колдун был спокоен.
        - Ты нас отпустишь, Мбанга? - искательно на него глядя, спросил Ар-Шарлахи и снова присел к костерку. - Мы пойдём и расскажем большим белым людям, что их ждёт…
        Колдун молчал. Зловеще скалились вокруг резные идолы.
        - Их уже ничего не ждёт, - еле слышно отозвался он. - И рассказывать им - поздно. Скоро они и сами всё узнают.
        Ар-Шарлахи со страхом взглянул на слепленное из шрамов чёрное неподвижное личико.
        - А что ты сделаешь с нами?
        - Я отпущу вас, - помедлив, прошелестел колдун. - Я дам вам блестящий щит, и вы сможете подать знак кораблю.
        - Сюда заходят корабли?
        - Нет. Но иногда мы видим пыль. Все бегут на запад. На восток не идёт никто.
        - Должно быть, что-то ещё случилось… - дрогнувшим голосом предположил Ар-Шарлахи.
        Колдун, казалось, не расслышал его последних слов.
        - Я дам тебе щит, - повторил он. - Я дам тебе блестящий щит, и ты сможешь подать знак.

* * *
        Церемониальный щит, нашедшийся в сокровищнице колдуна, представлял собой прямоугольное металлическое зеркало почти в человеческий рост. Такие щиты были в ходу ещё до отделения Харвы от Кимира, в самом начале царствования Орейи Третьего. В сокровищнице нашлись также жестянки с мазями, щёточки, тряпочки и всё прочее, необходимое зеркальщику. Ар-Шарлахи потратил день на то, чтобы привести щит в порядок, заставить его проясниться и засиять.
        Однако минуло несколько дней, а пыли на горизонте что-то видно не было. И почти каждую ночь, наводя тоску и страх, скрежетали где-то вдали железные птицы, проходя стаями то с запада на восток, то с востока на запад. «Всё равно как наши караваны», - угрюмо думал Ар-Шарлахи, вслушиваясь в затихающий гул и успокаивающе гладя по плечу испуганно прижавшуюся Алият.
        Жили в маленьком, похожем на кожаный холмик шатре. Колдун в присутствии всего племени, кстати сказать весьма малочисленного, наложил на них заклятие, после которого никто уже не имел права поднять руку на его гостей. И всё же Алият неотступно следовала за Ар-Шарлахи повсюду, очевидно опасаясь остаться одной. Она всерьёз боялась низкорослых чёрных туземцев, в каждом из них тоже подозревая колдуна.
        На четвёртый день по горизонту с востока на запад прошла песчаная гривка, а к вечеру - ещё две. Мбанга не ошибся: судя по всему, начиналось повальное бегство из Харвы в Кимир. Насколько можно было судить по величине и скорости пыли, корабли принадлежали либо купцам, либо разбойничкам и шли всё больше поодиночке, в караваны не сбиваясь. Возможно, многие видели неслыханный пожар в песках кивающих молотов (или хотя бы слышали о нём) и совершенно справедливо сочли это дурным предзнаменованием. Хотя не исключено, что в пустыне за последние дни стряслось ещё что-нибудь, не менее пугающее…
        Однако все попытки Ар-Шарлахи привлечь внимание беглецов были тщетны.
        - Да, точно ты сказала тогда: кончилась удача… - процедил он расстроенно, натягивая на щит холстинку, и, как выяснилось ещё через несколько дней, оказался не прав.
        Лёгкая одномачтовая полукаторга (излюбленный разбойниками тип судна) дерзко прошла в какой-нибудь паре тысяч шагов от зарослей. Вообще-то, места эти считались опасными, так что, надо полагать, погонщик на корабле был человек отчаянный. После первой же череды вспышек судно изменило курс и двинулось прямиком туда, где на краю низкорослой корявой поросли стояли Ар-Шарлахи, Алият и чёрный колдун Мбанга.
        - Наши, - с облегчением сказала Алият. - Вот и славно. Даже и прикидываться никем не придётся…
        Уже можно было различить бьющуюся на вершине мачты, выжженную солнцем до ослепительной белизны тряпку.
        Попрощавшись с колдуном и вернув ему щит, Ар-Шарлахи и Алият двинулись навстречу судну. В полусотне шагов разбойнички убрали паруса, и корабль стал к зарослям левым стременем. «Тушканчик», - разобрал Ар-Шарлахи чёрную вязь названия. Скинули верёвочную лестницу, и на песок спустился главарь, очень похожий издали на покойного Лако, такой же кряжистый, плотный, уверенный в каждом своём движении.
        Потом Алият охнула, и Ар-Шарлахи всмотрелся пристальней. Всмотрелся - и не поверил. Вразвалочку, неспешно, косолапо загребая песок, к ним приближался именно Лако, заведомо сгоревший вместе с «Белым скорпионом» чуть ли не луну назад. Задира Лако. Живой. Живёхонький…
        Все трое остановились, не дойдя друг до друга пары шагов, и долго не могли произнести ни слова. Лако опомнился первым.
        - Тебя же казнили в Харве… - растерянно сказал он Ар-Шарлахи.

* * *
        Лёгкое судёнышко прыгало по барханам, как тушканчик, вполне оправдывая своё название. Пол тесной каюты вздрагивал и накренялся. То и дело приходилось придерживать кувшинчик и чашки.
        - Жаль, - с искренним вздохом говорил Лако. - Хороший был «Скорпион» кораблик. Вёрткий, послушный… Значит, говоришь, сожгли его…
        - Ты можешь толком рассказать, что случилось? - не выдержал Ар-Шарлахи.
        - Да что рассказывать… Попробовал проскочить - не вышло. Перехватили, навалились с двух бортов… Людей моих почти всех перебили, меня в самом начале угостили древком по голове - я и прилёг… Перевели нас на другой корабль, сковали… Так вот я со «Скорпионом» и простился.
        - Твоё счастье, - пробормотал Ар-Шарлахи. - Видел бы ты, что с ним сделали, с «Белым скорпионом»!.. Нас с непривычки аж озноб продрал… Так ты бежал, что ли?
        - Ну да! - ухмыльнулся Лако, вновь наполняя чашки. - От голорылых, пожалуй, убежишь!.. Привезли в Зибру, посадили в подвал. А через пару дней - мятеж. «Шарлах! - кричат. - Шарлах!» Сидим в подвале, над нами дом горит… Помнишь, что мы с портом Зибры сделали? Так вот теперь весь город такой… Злая луна выручила, не иначе: вспомнили про нас, вывели, расковали… Веришь? Хотели сгоряча караванным сделать. Ну как же, лучший друг Шарлаха, не шутки!.. В общем, сбежал я от них подобру-поздорову. Не по мне всё это. Я честный разбойник, мятежами не занимаюсь…
        - А теперь куда?
        - В Кимир.
        - Ты что, с ума сошёл? - вскинулась Алият. - У тебя два смертных приговора в Кимире!..
        Лако нахмурился, крякнул, бросил на неё недовольный взгляд.
        - А то я раньше там не гулял… со своими приговорами, - буркнул он. - В Харве сейчас делать нечего. Тут такое скоро начнётся…
        - Слушай, а что начнётся? - тревожно спросил Ар-Шарлахи. - Вот и колдун тоже говорит…
        - А это ты своих дружков спроси с кивающих молотов, что они там затевают! Такая дрянь в пустыне завелась - лучше и не встречаться. Вроде корабль, только без мачты, представляешь, и весь в броне, как черепаха. Сворами ползают. Колёс вообще не видать, впереди из рубки труба торчит… И вот как ударит он, варан, огнём из этой трубы… Жуть, да и только. Сам видел.
        - Ударит? А в кого? В нас?
        - Да нет. Друг в друга палят. Да и нам достанется, если подвернёмся…
        - Поня-атно… - потрясённо протянул Ар-Шарлахи и нервной рукой взял чашку. - Значит, всё-таки будут воевать здесь. У нас…
        Лако выцедил своё вино и с любопытством уставился на Ар-Шарлахи.
        - Интересный ты человек, - заметил он. - Хоть бы спросил, за что тебя казнили в Харве.
        - Да, правда! - спохватился тот. - Что там стряслось-то?
        - Значит так, - с удовольствием сказал Лако и помедлил. - В Харве - казни. Причём таких людей жгут зеркалами - оторопь берёт. Советников, сановников… Прямо как во время первой смуты. Тамзаа казнили, Альраза… Слышал таких? Друга твоего караванного Хаилзу… Ну и мелочь всякую. Тебя, к примеру, команду твою…
        - Меня? Любопытно…
        - Объявили, что тебя, а уж кого там на самом деле - не знаю…
        - Хорошо, а за что?
        Лако хмыкнул и неопределённо пошевелил бровью.
        - Я сначала думал - за Пальмовую дорогу. Потом прикинул: нет, что-то тут не так… Когда по оазисам указ оглашали, о мятеже ни слова не было. Только о покушении на государя…
        - Не понимаю… - беспомощно проговорил Ар-Шарлахи. - Ну ладно, допустим, разгневался Улькар… Допустим, решил, что нас с Алият прикончили, а воду подменили… Но меня-то он как мог казнить?..
        Ход корабля постепенно менялся. Выматывающая душу тряска по белой зыби пустыни Чубарра кончилась. «Тушканчик» уже плавно покачивали и накреняли пологие барханы ничьих песков.
        Вместо эпилога
        Всё-таки Ар-Шарлахи на удивление скверно разбирался в людях, даром что учился когда-то у премудрого Гоена. Хотя, правду сказать, и сам Гоен по натуре был весьма доверчивым и наивным человеком. Словом, государя своего Ар-Шарлахи так до конца и не понял. При всей его вспыльчивости Улькар никогда никого не казнил сгоряча. Потрясшие Харву казни были просто необходимы. Целебная морская вода доставлена. И кто же в здравом уме решится оставить живыми тех, кто знает хоть что-нибудь о дороге к морю?
        Подмены государь не заметил. У него действительно была плохая память на лица, а Шарлах, наученный досточтимым Тамзаа, вёл себя при встрече очень естественно: кланялся и молчал, как бы лишившись от страха дара речи.
        Итак, свидетелей убрали, а государь искупался в морской воде и, надо полагать, обрёл бессмертие. Ни доказать, ни опровергнуть это уже невозможно, поскольку сорок дней спустя он был отравлен одним из наследников (разумеется не тем, который в итоге пришёл к власти). Да оно, быть может, и к лучшему, поскольку государству Харва существовать осталось совсем немного…
        1996
        Слепые поводыри
        Повесть об осознанной необходимости
        Глава 1
        В переулках лежала коричневая масляная грязь, бурлили мутные ручьи, жались к деревянным домам и заборам клочки ноздреватого, чёрного от золы снега. По этим-то хрустящим, проваливающимся под ногой клочкам выбрались из переулка на покрытый глинистой хлябью асфальт два молодых и вроде бы интеллигентных человека. Во всяком случае, ругань их была приглушённой и по нашим временам вполне цензурной.
        Видимо, хотели пройти коротким путём, да вот заплутали…
        - К-козлы! - с ненавистью выдавил один и оглянулся на пересекающую переулок траншею. - Ненавижу!..
        Второй восторженно посмотрел на него - и заржал.
        - Ты чего? - не понял тот.
        - Оригинально мыслишь, - отсмеявшись, сообщил второй и указал на серый дощатый забор. «Козлы! Ненавижу!» - крупно, с чувством начертано было на нём.
        Увидев надпись, первый скривился. Чем-то он напоминал горбуна: сутулый, одно плечо чуть выше другого, но главное, конечно, лицо - умное, злое, с торчащим вкось подбородком.
        - Идеи носятся в воздухе… - проворчал он наконец.
        - Ага!.. - радостно закивал второй. - И прилипают к заборам!..
        Этот, в отличие от товарища, был долговяз и как-то изящно разболтан в суставах. Выпуклый иконный лобик, голубенькие, наивно округлённые глазки, дурашливо отвешенная нижняя губа. Хотя, судя по предыдущим фразам, простачком он всего лишь прикидывался и в остроязыкости с ним лучше было не тягаться.
        По липкому от грязи тротуару оба направились в ту сторону, где в весеннем влажно-синем небе сияли, круглясь, новенькие луковки золотых куполов. День клонился к вечеру.
        - Храм имени усекновения главы городской администрации, - с удовольствием выговорил длинный.
        Похожий на горбуна криво усмехнулся в ответ, демонстрируя ехидный неправильный прикус. Миновав церковь, ещё обнесённую строительным забором из бетонных плит, на которых опять-таки много чего уже было понаписано, молодые люди поравнялись со стеклянным щитом, утверждённым на утопленных в асфальт штырях. Раньше, помнится, на щите этом красовалась реклама компьютерной фирмы, изображавшая двух пользователей со спины. Тот, что покруче, оседлал «хонду», второй (судя по всему, лох) сутулился на трёхколёсном велосипедике. Теперь же из металлической прямоугольной рамы на прохожих проникновенно смотрели бесстыдно-честные глаза будущего народного избранника. Внешность у избранника была самая сицилийская: смуглый залысый лоб, усики скобочкой, подпёртый зобиком тяжёлый подбородок. «Построил храм - построит всю Россию», - скупо извещала надпись в нижней части плаката.
        - В затылок!.. - не преминул съязвить долговязый. - В две шеренги…
        Похожий на горбуна приостановился, озабоченно озираясь и, кажется, ища, чем бы в этот самый плакат запустить. Однако снег вокруг был грязный, камни - тоже, а рук марать не хотелось.
        Мимо прошли три подростка. Шедший по центру, судорожно жестикулируя, о чём-то взахлёб рассказывал. Кажется, о некой рок-группе. Словарный запас у меломана то и дело иссякал, и тинейджер постоянно срывался на звукоподражание:
        - …та-кой, в натуре, такой… врр… ззу…
        - О! - сказал долговязый, назидательно воздевши палец. - Вот что случается с теми, кто, вмазав, не упражняется в родной речи… - Тут он взглянул искоса на спутника. - Ну ты чего, Влад?.. Опять козлы? Ненавидишь?
        - Достал меня этот город… - сквозь зубы ответил тот, что был похож на горбуна.
        - В другой бы переехал…
        После таких слов лицо Влада смялось, как пластилиновое.
        - Других не бывает…
        Они перебрались на ту сторону улицы и двинулись дворами, сознательно забредая в лужи, чтобы отмыть обувь. Влад шёл молча, с криво застывшим оскалом. Потом ни с того ни с сего окликнул ворчливо:
        - Слышь, Андрюх… А знаешь, сколько Игорьку лет?
        - Лет сорок?..
        - А за пятьдесят не хочешь?
        Долговязый Андрюха поморгал.
        - Столько не живут! - убеждённо сказал он, но Влад его вроде бы даже и не услышал.
        - Такая вот фишка… - скрипуче продолжал он. - В отцы нам годится… Вроде бы о чём с ним говорить?
        - Н-ну… мужик-то, согласись, умный…
        - Умные храмы строят… - буркнул Влад. - Только мне с ними не то что говорить… Упс! Чуть не проскочили…
        И они вошли в распахнутый настежь крайний подъезд серой облупленной пятиэтажки. В подъезде сильно пахло кошачьей мочой и людским потом. А может, и не потом. Может, бульоном. Но в любом случае букет был на редкость мерзкий.

* * *
        Дверь им открыл хозяин квартиры - тот самый Игорёк, о ком только что шла речь. Выглядел он и впрямь на сороковник - ни пуза, ни лысины. Крепенький такой неприметный мужичок среднего роста, неопределённого возраста.
        Проведя гостей в обшарпанную комнатёнку, закрыл и сдвинул на край стола пару изрядно потрёпанных фолиантов. Запросто можно было подумать, будто ещё минуту назад он усердно что-то читал, а то и выписывал… Однако на месте убранных книг чётко обозначились тёмные заплаты чистой полировки. Иными словами, к томам этим хозяин не прикасался по меньшей мере дня два-три. Скорее всего, валялся на диване и, глядя в потолок, мыслил…
        О самом Игорьке было известно следующее: работает где-то, кажется в котельной, образование - высшее незаконченное, пьёт мало, но сильно увлекается историей. С первой женой развёлся, вторая померла. Среди соседей слывёт тронутым. В котельной - тоже…
        - Ну и что там, снаружи? - полюбопытствовал он.
        Говорил Игорёк надменно, почти не размыкая губ. Да и улыбаться старался пореже. Зубы - ни к чёрту, а к стоматологу идти - не на что…
        Долговязый Андрей немедленно вытянулся в струнку, как на утреннике в детском саду, и самозабвенно продекламировал:
        Мы стреляли, мы стреляли,
        наши пальчики застряли!
        Мы их вынем, разомнём
        и опять стрелять начнём!
        - Ишь ты! - подивился хозяин. - А ещё?
        Андрей задумался на секунду, потом сквасил плаксивую рожу и тоненько запричитал с кавказским акцентом:
        - У нас в Чечне выдали зарплату заложниками - и только за ноябрь…
        - Сам придумал? - мрачно осведомился Игорёк.
        Андрей сделал надменное лицо и спесиво повёл носом.
        - Чёрт его знает!.. - с тоской проговорил хозяин. - Ну вот почему ты здесь, а на телевидении всякая сволота, всякие Жоржи Бенгальские? Ладно… Кто куда, а я за стопками…
        Шаркая, вышел. Гости переглянулись.
        - В самом деле расстроился, - понизив голос, озадаченно сообщил Андрей.
        Влад, по обыкновению, скривился и не ответил. Оглядевшись, сел в облезлое кресло возле стола и с недовольной гримасой принялся изучать убогое жилище Игорька. Пол не мели уже, наверное, недели две. Пыль покрывала всё, даже клавиатуру увечной пишущей машинки и торчащий из-под валика желтоватый лист с парой бледных строк скорее вытисненного, нежели отпечатанного текста. Лента машинки (тоже сухая, пыльная) была избита до дыр.
        «Гонсало Герреро… - приподнявшись, с трудом разобрал Влад. - Кораблекрушение - 1511. „Ведь у него жена туземка и трое крепких ребят; сам он стал совсем индейцем: пронзил себе уши и нижнюю губу, изрезал щёки, раскрашивает тело. Герреро силён и пользуется большим уважением“. Херонимо Агилар».
        - Игорёк, - позвал он, когда хозяин вернулся с кухни. - А Герреро - это кто?
        Нисколько не обидевшись на Игорька (видимо, здесь принято было общаться запросто), тот лишь усмехнулся, обнажив-таки обломки зубов. Поставил стопки на стол, снял машинку, отнёс её в угол. Распихал фолианты по полкам, и, небрежно разметя сухой тряпкой пыль, вновь обернулся к Владу.
        - Гонсало Герреро… - с наслаждением раскатывая «эр», проговорил он. - Первый белый человек на Юкатане. Дезертир с испанского галиона. Попал к туземцам, прошёл путь от раба до главнокомандующего. Научил индейцев воевать, показал, как строить крепости…
        - И что?
        - Да ничего… Просто в результате Юкатан сопротивлялся этим сукам дольше всех…
        - Каким? - жадно спросил Андрей, выгружая из наплечной сумки выпивку и закуску.
        - Ну а какие ещё суки есть на белом свете? - спокойно отозвался Игорёк, шевельнув выцветшей, словно бы вылинявшей бровью. - Европейцы и все их производные…
        Влад и Андрей недоверчиво посмотрели на него и несколько разочарованно переглянулись. Да уж не в патриоты ли подался их старший товарищ и собутыльник? Вроде бы ничего подобного раньше за ним не замечалось…
        - Ну вот, воззрились!.. А водку кто открывать будет?
        Услышав диковинное слово «воззрились», оба хмыкнули и, мигом отогнав чёрные подозрения, принялись резать колбасу и хлеб. Умный тоже ведь иногда нет-нет да и ляпнет глупость. С кем не бывает! Тем более в его-то возрасте…
        - Ну что… За вас, ребята! - Игорёк поднял стопку и окинул гостей насмешливо-ласковым взглядом. - Лучших вам времён!..
        Стопки у Игорька были мелкокалиберные, но всё равно водка прошла по жилочкам славно… Жить стало лучше, жить стало веселее.
        - А по-моему… - сообщил Андрей, изысканным движением отправляя в рот остаток бутерброда. - Загнали их в резервации - и правильно сделали. Индейцы!.. Те же чечены, только с томагавками. Эти головы режут, те скальпы снимали - вся разница!..
        - Ап! - Игорёк легонько хлопнул ладонью по краю стола. - А вот тут я вам, сударь, вынужден поставить запятую. До прихода европейцев краснокожие скальпов не снимали…
        - Как? - поразился тот.
        - А так… - Игорёк, не глядя, повёл рукой в сторону книжных полок. - Мануэль Галич, крупнейший специалист по культурам Нового Света, утверждает, что первый скальп был снят именно европейцем и именно с краснокожего… В штате Массачусетс…
        Андрей неуверенно засмеялся и на всякий случай покосился на Влада. Тот с недоброй ухмылкой разглядывал пустую стопку, повёртывая её то так, то этак. Разговор помаленьку начинал ему нравиться. Ему вообще нравилось, когда при нём вдребезги разносили какую-нибудь прописную истину - желательно устоявшуюся, солидную…
        - Да ни один каннибал до такого бы не додумался… - неспешно, чтобы не сказать лениво, продолжал Игорёк. - До снятия скальпов мог додуматься лишь практичный сволочной христианин протестантского толка… Видишь ли, Андрюша, в Массачусетсе было два вида хищников: индейцы и волки… И за тех, и за других объявили награду. От волков в контору сдавали хвосты, а от индейцев - головы. Ну хвост - ладно, а вот голова, сам понимаешь, штука тяжёлая, неудобная… Контора пошла навстречу, разрешила сдавать один только скальп, без черепа. Так что, как видишь, никакой экзотики - голый… Или как это сейчас выражаются? Голимый… Да! Голимый практицизм.
        - Но индейцы-то ведь… тоже…
        - А как же! В отместку… Только вот сдавать им скальпы было некуда. Ну и цепляли их на пояс - в знак доблести… Кстати, ты сказал: с томагавками? Так вот, до прибытия белых у них и томагавков-то порядочных не водилось!.. Каменный топорик для метания не пригоден - ежу понятно. Так что всё это, братцы, чёрная легенда. Чёрная-пречёрная… - Беспечно надкусил бутерброд и, тихонько взвыв, схватился за щёку. - Сейчас, минутку… - сдавленно попросил он.
        Влад и Андрей с сочувствием смотрели, как Игорёк стойко пережидает зубную боль.
        - Уф… - выговорил он наконец. - На самый нерв… Аж слёзы из глаз… О чём бишь я?
        - О чёрных легендах, - виновато напомнил Влад.
        - Ага… - всё ещё несколько сдавленно сказал Игорёк. - Тогда давайте по второй. А то с этими чёрными легендами…
        Собственноручно разлил по второй, с удовольствием оглядел гостей. Напускную глуповатость с личика Андрея как бы смыло. Голубенькие глаза стали прозрачнее и в то же время ярче - словно подсвеченные изнутри. Влад тоже скалился. Переулочная грязь, ударное строительство храмов, бесстыдно-честные зенки будущих народных избранников, придурки-ровесники и придурки постарше - всё это осталось там, снаружи, а здесь, в неприбранной пыльной комнатёнке, сидели и вели увлекательнейшую беседу три слегка поддавших, чертовски умных человека. Выворачивалась наизнанку история - весело, неожиданно, дерзко… Да что там история! Жизнью веяло…
        И тут, совершенно некстати, задребезжал дверной звонок. Хозяин нахмурился.
        - А это ещё кого принесло?..
        Он поднялся, кряхтя, и скрылся в проёме. Открыл входную дверь (по комнатёнке прошёл сквозняк, потянуло мерзкими запахами подъезда), и в прихожей невнятно засипел хрипловатый нетрезвый басок. Потом вступил раздражённый голос самого Игорька:
        - Что покажешь?.. Что ты мне покажешь?.. Нового русского нашёл! Откуда я тебе возьму два червонца?..
        - Слушай, по-моему, там проблемы… - скрипнул Влад.
        С неподвижными надменными мордами киллеров-профессионалов молодые люди поднялись и тоже вышли в прихожую. Проблема при ближайшем рассмотрении оказалась плюгавеньким алкашом с облезлыми, жалобно вздыбленными бровями.
        - Игорёк! Друган… - проникновенно втолковывал он. - Ну я ж не на халяву, ну!.. Бартер!.. Слово такое знаешь?.. Я те п-покажу… Тут рядом…
        Выглядел он живописно: весь бок драного пальтишка - в подсыхающей грязи, ботинки - как свежевыкопанный картофель. Грязь кое-где была обильно припудрена чистым белым песком. Не иначе - по стройке шастал…
        - Достал ты меня, Сувенир!.. - не менее проникновенно отвечал ему Игорёк. - Куда я с тобой пойду?.. Ты понимаешь, что гости у меня?..
        - Тебе чего надо, мужик? - негромко, с угрозой вопросил долговязый Андрей, нависая над алкашом.
        Тот ошалело перевёл мутные, как самогон, глазёнки на рослое молодое поколение и ударил себя в грудь.
        - Тля буду!.. - с надрывом заверил он. - Ну я ж не на халяву, ну!..
        Вместо ответа последовал лёгкий толчок раскрытой ладонью. Утратив на миг равновесие, проситель отступил за порог, и Андрей с маху захлопнул дверь.
        - Все дела… - с невинным видом сообщил он Игорьку, и компания вернулась в обшарпанную комнатёнку, где их ждали на столе три непригубленные мелкокалиберные стопки.

* * *
        - Господа! - сказал Игорёк. - Предлагаю выпить за то, чтобы нас подольше не загоняли в резервации!
        И хотя произнесено это было с мягкой улыбкой, Владу тост показался несколько обидным и неприлично злободневным.
        - Вроде про индейцев говорили… - укоризненно напомнил он.
        - А чем мы хуже?.. - удивился Игорёк. - Хотя, вообще-то, ты прав. Есть разница. Их в резервации загоняли насильно, а мы (вот помяни мои слова!) сами себя загоним… да ещё и ликовать при этом будем… Не веришь? Зря-а… Примеров - чёртова прорва… - И он вновь указал на огромный, во всю стену, самодельный стеллаж с книгами. - Ну подумай сам: что было всегда нужно цивилизаторам?.. Расколоть туземцев на племена, натравить их друг на друга. Гуронов - на могикан, украинцев - на русских. Но индейцы-то хотя бы вокруг костра по этому поводу не плясали!.. А мы пляшем. Нет, вы только подумайте, радость-то какая - Союз развалился!.. День Независимости празднуем!.. А уж как будем праздновать, когда ещё и Россия развалится!.. Ладно. Давайте выпьем…
        Несколько отрывисто выпили по второй.
        - Что-то похожее я уже сегодня слышал в троллейбусе… - скривясь, сообщил Влад. - Только там ещё Ельцина ругали.
        - Да не важно, что ты слышал, - легко отвечал Игорёк. - Куда важнее то, что мы видим… Глянь на себя! Чистый индеец из резервации. Во что ты одет? Американские обноски - зуб даю, в секонд-хенде покупал…
        - А всё Колумб!.. - закусывая, сообщил Андрей. - Мало нам было Европы - так теперь ещё Америка на нашу голову…
        Однако рассмешить Игорька было трудно.
        - Святые слова… - со вздохом молвил он, разливая по третьей. - И ведь от какой подчас ерунды всё зависит! Взять того же Герреро… Вот если бы он бежал не с галиона и не в Юкатан, а лет этак на двадцать раньше, с каравеллы - куда-нибудь там, я не знаю, к тотонакам или к Монтесуме… Ох и вломили бы конкистадорам… По первое число!.. И не было бы сейчас на карте ни Соединённых Штатов, ни Латинской Америки…
        - А нам какая разница?
        - Скорее всего, никакой. Одно моральное удовлетворение. Андрюш!..
        И Влад с Игорьком ожидающе посмотрели на Андрюшу, обычно исполнявшего роль тамады. Выручай, дескать.
        - Позвольте, позвольте… - с достоинством сказал тот, прожевав. - Как это никакой разницы? Это вам, может быть, никакой разницы! А у моего прадедушки фамилия была Смит. То есть вполне вероятно, что по происхождению я англосакс…
        Все добродушно осклабились.
        - Англохохол ты…
        В прихожей задребезжал звонок.
        - Да чёрт возьми!.. - взорвался Игорёк. - Он даст нам сегодня выпить или нет?..
        - Опять, что ли, этот?.. Сувенир?..
        - А то кто же! Причём пока трезвый - тихий, смирный… А чуть поддаст - ломом не отобьёшь…
        - Отобьём… - поднимаясь, изронил Андрей.
        И компания вновь направилась к входной двери.
        - Он кто? - равнодушно осведомился Влад.
        - Сувенир-то?.. Теплотрасса… Квартиру ещё год назад пропил. В котельной у нас иногда отогревается…
        - А почему Сувенир?
        - Авенир он. А это уж так, переосмыслили…
        Звонок продолжал дребезжать.
        - Ну? - процедил Андрей, опять распахнувши дверь.
        - Вот он, знаешь, какой умный?.. - искательно выговорил Сувенир, указывая на Игорька. - Это сейчас у него столько книжек, а раньше больше было… пока не распродал… Ну ты пойми, дурак, жрать-то хочется!.. Я ему говорю: война будет - все книжки сгорят, пойдём лучше выпьем… Он: н-не-э-э…
        - Короче, мужик! Чего надо?
        - Червонец!.. - с надеждой выпалил Сувенир, но тут же смутился, обиделся. - Нет, ну, я же… не за так, слышь!.. Пойдём покажу… Увидишь - сам нальёшь… Я ведь к Косороговым не пошёл… И к Володьке не пошёл… А Игорёк, думаю, он же ум-мный!.. Ему ж это ин-ти-ре-сна…
        - Налить стопку и пусть катится! - не выдержал Влад. - Не морду ж ему бить…
        - Стопку! - недовольно повторил хозяин. - Он и слова-то не знает такого!.. Стакан ещё - куда ни шло…
        - А нам тогда что останется?.. - ощетинился Влад. - На донышке?
        Андрей подумал - и беспечно махнул длинной рукой.
        - А! Так и так за второй идти…

* * *
        В водянистом вечернем небе плыл ласковый колокольный звон. Налетел из-за угла сквознячок, пронизал ознобом.
        - Духовное возрождение… - Игорёк криво усмехнулся, не разжимая губ. - Если вдуматься: в какую же дыру мы, братцы, попали! Колдуны кругом, шаманы, предсказатели… Да и эти тоже, прости мою душу грешную, опиум для народа!.. Соседке врач капли прописал - так она, дурёха, пошла к батюшке выяснять, как их положено пить по-православному: до или после просвирки? Это на полном серьёзе!.. То есть дальше уже катиться некуда… Первобытный уровень. Ирокезы. Бери - и что хочешь с нами, то и делай!
        - А звонят красиво… - заметил Андрей.
        Магазинчик, в который они направлялись, стоял на самом краю микрорайона. Сразу за магазинчиком степь расседалась широкой балкой, непролазной по случаю ранней весны, а дальше начинались столбы, лесополосы, крыши дач. Игорёк шагал как молодой. Одет он был немногим лучше Сувенира: ветхое осеннее пальтишко, лыжная шапочка, стоптанные ботинки. Только что в грязи не вывалян. А сам Сувенир отстал от честнoй компании ещё квартал назад - просто не смог угнаться…
        - Но что меня больше всего достаёт, - снова заговорил Игорёк, - так это враньё! Сказано же ясно: не убий! А как же инквизиция, как же конкиста? И всё ведь во имя Христа!.. Патриарх вон за подвиги в Чечне ордена выдаёт…
        - Не мир, но меч… - ухмыльнувшись, напомнил Влад.
        - Ну и стоило из-за этого на землю спускаться? А то без Него кровушки мало лилось!.. Нет, ребятки, христианство - это всё-таки вера для лохов, для таких, как мы… Очередной моральный кодекс строителя коммунизма… А те, кто нам мозги пудрит… Да в гробу они видели, если что, эти шесть заповедей!..
        - Почему шесть? - не понял Андрей. - Десять же…
        Но тут они вошли в магазин, и беседу пришлось прервать. А когда снова выбрались наружу, оказалось, что на крылечке их поджидает всё тот же Сувенир. Доплёлся, змей…
        - Тут рядом… - доверчиво дохнув перегаром на Игорька, прилипчивый бомж намертво прикипел к рукаву его старенького демисезонного пальтишка.
        - Мужик! Ну мы же тебе стакан налили! Какого хрена?..
        - Н-нет у меня на это совести… - с тупым упорством выговорил тот. - Н-не пью я на халяву… Вот Игорёк соврать не даст… Налил - п-покажу… Пойдём покажу… Сам потом «извини» попросишь… Тут рядом…
        Нетвёрдой рукой он указал куда-то в сторону балки.
        - Куда? - ужаснулся Андрей. - Ты куда нас тащишь? Там сейчас трактор гусеничный не пройдёт…
        - П-пройдёт… - сказал Сувенир. - Я же - п-прошёл…

* * *
        Когда добрались до края балки, жизнь бомжа уже висела на волоске. На обувь было страшно смотреть. Вдобавок Андрей поскользнулся, спускаясь по склону, и стали они с Сувениром близнецы-братья: задница и правый бок - что у того, что у другого.
        - Ну, гад! - с пеной у рта пообещал Андрей. - Ты у меня из этой балки не выберешься!.. Уроем, блин! Вот попомни мои слова!..
        - Где-то здесь… - пробормотал Сувенир, обводя заросли мутными глазами. - Во!..
        Продрался сквозь кусты, туда, где было ещё грязнее, затем обернулся и с таинственным видом поманил остальных.
        - Сувенир!.. - слегка дребезжащим от бешенства голосом предупредил Игорёк. - Вот если сейчас выяснится, что ты нас тащил зря… сдыхать будешь зимой - в котельную не пущу… Ты меня понял?
        Выговорив эту угрозу, пролез за ним - и приостановился озадаченный. Посреди истоптанной промоины, представлявшей собой месиво глины и снега, имело место некое дрожание вечернего воздуха. Дальнейшее было похоже на бред. Сувенир сунулся в прозрачное это облачко головой - и исчез по пояс. Перед остолбеневшим Игорьком остались только разъезжающиеся в глинисто-снежной хляби ноги Сувенира и то, откуда они росли. Остальное как бы размыло.
        Бомж выпрямился, снова явив себя полностью, и повернул к Игорьку чумазое удовлетворённое мурло.
        - Порядок… - успокоил он и, высоко поднимая грязные, похожие на картофелины боталы, ушёл в небытие окончательно.
        Сзади затрещали кусты. Молодое поколение продиралось к месту событий.
        - Не по-нял… - злобно скрипнул за плечом голос Влада. - Где этот козёл?..
        Тут до Игорька дошло, что он нечаянно заслонил ребятам обзор, поэтому само исчезновение бомжа те просто проглядели. Сглотнув, заставил себя протянуть руку - и руку размыло по локоть. Пошевелил невидимыми пальцами, сжал и разжал кулак. За спиной стало очень тихо.
        - Так он… там, что ли?.. - испуганно шепнул кто-то - не то Влад, не то Андрей.
        Не отвечая, Игорёк выдернул руку и, не веря, уставился на трясущиеся пальцы…
        Затем из прозрачного облачка, напоминавшего также клуб вьющейся мошкары, вновь вылупилось обиженное мурло Сувенира.
        - Ну вы чего отстаёте-то?..
        Глава 2
        Мерный отдалённый грохот, внезапное тепло - и солнечный свет, яркий даже сквозь плотно зажмуренные веки… Медленно, со страхом Игорёк открыл глаза.
        Он стоял на ослепительно-белом песке, полого уходящем в прозрачную воду большой лагуны, а впереди, метрах в пятистах от него, подобно руинам крепостной стены, из воды выпирал мощный хребет кораллового рифа, вдоль которого с пушечным гулом катились пенные буруны. Справа от Игорька росла скорее вбок, чем вверх, сильно искривлённая пальма. Её растрёпанная крона почти касалась песка. А дальше, отступя шагов на двадцать, начинались непроходимые заросли - тоже пальмовые. Перистые листья, позвоночные стволы…
        Потом пейзаж заслонила совершенно не вписывающаяся в него испитая морда, перекошенная шалой улыбкой. Знакомый перегар перебил на секунду свежее дыхание океана.
        - Во гремит!.. Чисто в цехе!.. - в полном восторге просипел Сувенир. - Не хотел, да?.. Идти - не хотел?..
        Влад и Андрей тоже стояли, замерев и чуть отшатнувшись, и только глаза их перебегали испуганно с пальмы на лагуну, с лагуны - на риф.
        - Это что?.. - выдохнул наконец Андрей.
        Возможно, Игорёк хотел ответить, но не смог, ибо рот был накрепко запечатан его же собственной ладонью. Насыщенный йодом и солью ветер разбередил обнажённые нервы - и зубы заныли вновь.
        - Скажи, курорт?.. - куражился Сувенир. - Антал-лия… Пальмы сами растут, понял?.. И до магазина двести метров…
        Почувствовав, что ещё минута-другая - и тепловой удар ему обеспечен, Игорёк, не отнимая ладони от губ, сорвал свободной рукой лыжную шапочку и, сунув её под мышку, стал судорожно расстёгивать пальтецо. Андрей последовал его примеру. Влад посмотрел на них дикими глазами и, круто повернувшись, наполовину исчез в зыбком, слабо подрагивающем облачке, через которое они только что попали на этот неведомый островок в неведомом океане.
        Потом появился снова.
        - Ну? - хрипло спросили его.
        - Балка… - не менее хрипло ответил он.
        - Обратно пролезть можно?
        - Да чё вы боитесь? - с весёлым превосходством сипел Сувенир. - Всё проверено, всё работает…
        Троица озиралась. Из-под изгвазданной в нездешней грязи обуви шустро разбегались по белому промытому песку кроваво-красные раки-отшельники. Над пальмовой рощей, подобно пуху из распоротой подушки, беззвучно кружили птицы. А может, и не беззвучно, просто крик их тонул в шуме прибоя. Уже ясно было, что плоский, как блин, островок - далеко здесь не единственный, что островков таких вдоль рифа протянулась целая цепочка.
        - Где мы? - отрывисто произнёс Андрей, обращаясь в основном к Игорьку.
        Тот наконец рискнул отнять ладонь от сомкнутого рта.
        - В Океании где-то… - осторожно выпершил он.
        Лица у всех троих были осунувшиеся.
        - Во где зимовать!.. - ликовал Сувенир. - Ты понял?.. А то - напужал ежа… В котельную не пустит…
        В отличие от вновь прибывших, раздеваться он даже и не думал. Лыжную шапочку и ту не сбросил. Не иначе тепло впрок запасал…
        - Налей! - победно потребовал он.
        - Налей ему… - через силу выговорил Игорёк.
        - Во что?
        - Щ-ща… - успокоил Сувенир и торопливо заковылял к лагуне.
        Раннее утро - и уже такая парилка! Как же здесь печёт в полдень?..
        - Стоп! - внезапно сказал Игорёк. - Что за хренотень?
        Рядом с кривой полулежачей пальмой сложены были грудой какие-то обломки явно искусственного происхождения. В глаза бросилась тяжёлая, покрытая узором деревяшка, представлявшая собой не то гребную лопасть, не то плоскую дубину.
        - Ну и как это прикажете понимать? - Игорёк приблизился к обломкам, присел, потрогал. Затем поднялся и, болезненно прищурясь, вновь оглядел окрестности. Сувенир, выглядевший на красочном фоне лагуны особенно дико, топтался у самой воды, высматривая что-то под ногами. Тару искал.
        Андрей уже успел разоблачиться до пояса. Испачканную в балке куртку и джемпер он положил на прогиб ствола, причём весьма осторожно, словно опасаясь, что стоящая раком пальма может исчезнуть в любой момент. На брючном ремне блеснула коробочка плеера.
        - Он у тебя волны ловит? - озабоченно спросил Игорёк. - Или играет только?
        - Ловит…
        - А ну-ка, поймай что-нибудь… Желательно местное.
        Андрей торопливо нацепил крохотный наушничек и потрогал кнопки. Второй проводок протянул Игорьку. Оба вслушивались с одинаково напряжёнными лицами. Нигде ничего… Эфир вымер.
        - Может, батарейка сдохла?.. - пробормотал Андрей и переключил плеер на режим проигрывания кассет. В наушничке отрывисто затявкала гитара и некий язвительный тенорок запел навзрыд:
        Буржуи идут в ресторан,
        Колыша неправедным пузом…
        - Н-ну… не знаю, - в затруднении проговорил Андрей, принимая второй наушничек. - Может, мёртвая зона какая?.. Я слышал, бывает… радиоволны не проходят…
        Сувенир ковылял обратно. Рожа у него была счастливая, а в руке он нёс раковину весьма солидных размеров, из которой, надо полагать, только что выжил самого крупного на острове рака-отшельника. Хотя нет, вряд ли… Рака-отшельника, говорят, пока не сваришь, ни за что из раковины не вытащишь. Видимо, всё-таки пустую подобрал.
        - Вот это - откуда? - встретил его вопросом Игорёк, указывая на груду обломков. - Так здесь и лежало?
        Сувенир удивился, уставился.
        - Ну ты скажешь - лежало! - обиженно промолвил он наконец. - Нашёл, сложил…
        - Где нашёл?
        - Н-ну… на пляже…
        - А-а… не попадались тебе там… жестянки какие-нибудь консервные?.. Бутылки, пакеты?..
        Бомж задумался.
        - Н-не… Бутылок точно не было… Ты наливай давай!
        Пока наливали, Влад, осторожно ступая босиком по песку, подобрался к лагуне, тронул ногой воду и повернул ко всем прочим просиявшую физию.
        - Тёплая… - с замиранием сообщил он. - Кайф…

* * *
        Окунувшись, Андрей и Влад обезумели от восторга. Вопили, плескались, плавали. Насторожились всего один раз - когда заметили подбирающихся к ним глубокой расселиной акул. Акулы, однако, оказались несерьёзные - от силы метр длиной и какие-то слишком уж пугливые. Надо полагать - тинейджеры. Других, наверное, в лагунах и не водится…
        Накупавшись до одури, упали без сил на белый сухой песок.
        - Андрюх… - отдышавшись, позвал Влад. - А ведь всё это теперь, получается, наше…
        Оба замерли, осознавая сказанное, а потом потрясённо огляделись. Кажется, начинался отлив. Катящиеся вдоль рифа буруны становились ниже и ниже. Кругом из воды вставали всё новые коралловые островки самых причудливых очертаний.
        - А Сувенир? - понизив голос, напомнил Андрюха.
        Влад скривился.
        - Н-ну… в долю возьмём… - выдавил он, покряхтев. - Налить ему - и пускай вон под пальмой валяется…
        - Каждый день, что ли, наливать? - усомнился Андрей. - Разоришься… Слушай! А ведь он теперь с нас не слезет! Всю дорогу будет на водку сшибать…
        Последовало тревожное молчание.
        - Ладно, фиг с ним… - решил наконец Влад. - Нальём - не убудет! А достанет - к пальме привяжем… Или вон на другой остров переправим…
        Вновь призадумались. Прибой грохотал по-прежнему, но слух уже приспособился, научился вылущивать из общего шума шелест пальм, крики птиц и даже шорох песка под лапками шустрых ящерок, которых здесь водилось, пожалуй, не меньше, чем раков-отшельников…
        - Знаешь, чего сделать надо? - внезапно привскинулся Влад. - Подогнать к балке кран - и бетонную трубу надеть на эту дырку, понял? А сверху - люк! Ну вроде как канализационный колодец… И ни одна зараза сюда больше не попадёт…
        Андрей моргал:
        - Да пацанва - она и в колодцы лазит…
        - С замком люк!
        - Погоди! - оторопел Андрей. - А как же мы сами тогда? Ну залезем в трубу, а кругом - бетон…
        Влад запнулся.
        - Н-ну… труба-то - там, в балке… - пояснил он с несколько ошарашенным видом. - А на острове-то никакой трубы не будет…
        Оба приподнялись, оглянулись и некоторое время озадаченно смотрели на еле заметную воздушную дрожь над белым песком.
        - Всё равно… - упрямо сказал Андрей, переворачиваясь на спину. - Колодец поставить - это знаешь, какие бабки нужны?
        - Ссуду возьму… - мечтательно молвил Влад. - И - сюда! С концами…
        - А институт?
        - А институт - на фиг! Слышь, Андрюх!.. Чего терять-то? Ждать, когда в Чечню загремим - с дипломами? Скоро вон уже, говорят, выпускников будут брать…
        Слушать его было страшновато.
        - Давай сначала с Игорьком посоветуемся… - в сомнении проговорил Андрей. - Куда он делся?
        Встали, огляделись. Игорька высмотрели неподалёку. Брёл Игорёк по бережку в их сторону, задумчиво подбрасывая и ловя какую-то ракушку. На плечи и на голову накинута мокрая рубаха. Лицо у Игорька было мрачное.
        - Зря… - обронил он, поравнявшись с молодыми людьми. - Обгорите - завтра ведь от любопытных не отобьётесь… Давайте-ка лучше в тень. Потолковать надо…

* * *
        Расположились прямо под пальмовой кроной рядом с грудой Сувенировых сокровищ. Самого Сувенира по-прежнему поблизости не наблюдалось. Надо полагать, ушёл на промысел… Кое-как замытые в лагуне куртка и джинсы Андрея сохли вместе с тремя парами ботинок на извилистом пьяном стволе. Вернее, не сохли, а давно уже высохли, покрылись соляными разводами.
        - В общем так, ребята… - угрюмо проговорил Игорёк, морщась и берясь за щёку. - Дела наши, по-моему, хреновые. Сильно хреновые…
        Влад и Андрей немедленно оглянулись на облачко дрожащего воздуха над сверкающим, как алебастр, песком.
        - Да нет… - снова поморщившись, успокоил Игорёк. - Я не о том. Обратно-то мы, конечно, попадём…
        - Ну… а что тогда?..
        - Прогулялся сейчас по берегу… Действительно, ни одной бутылки нигде, ни одной банки…
        - А зачем они тебе?
        - Да этикетки посмотреть… Никак не пойму, на чьей же мы территории. Плохо, что эфир молчит…
        Секунды три Андрей и Влад сидели неподвижно. Мысль о том, что остров, который они уже считали своей собственностью, может кому-то принадлежать, поразила их самым неприятным образом. Белых пятен на глобусе нет. Стало быть…
        - Вообще такое впечатление, - помолчав, сказал Игорёк, - что занесло нас, братцы, чёрт знает куда в полинезийскую глубинку… где, что называется, не ступала нога человека…
        Лицо у него было усталое, морщинистое. Вот теперь Игорёк и впрямь смотрелся на пятьдесят с лишним.
        - А это? - перебил Влад, предъявляя резную лопасть, извлечённую из груды Сувенировых сокровищ.
        - Я имею в виду - белого человека. А дрын… Ну… либо это обломок копьевесла, либо рабочая часть дубины для ритуального убийства…
        - Эх, ни хрена себе… - тихонько молвил Андрей.
        Вода в лагуне продолжала убывать. Обнажалось скалистое неровное дно. Уже можно было добраться вброд не только до рифа, но и до двух соседних островков. Вероятно, приближался пик отлива. Куда ни глянь - лужи да коралловые скалы.
        Игорёк машинально сжимал и разжимал кулак. На мозолистой ладони отливало перламутром нечто отдалённо напоминающее браконьерский крюк на осетра, надо полагать выточенное из толстой раковины.
        Андрей порывисто поднялся с песка и выпрямился во весь свой долгий рост. Голубенькие глаза его стали прозрачнее и в то же время ярче, словно подсвеченные изнутри. Как тогда, на квартире у Игорька.
        - Так это ж кайф… - расслабленным от счастья голосом произнёс он. - Вы прикиньте, как нам повезло! Белые здесь не появляются, а с местными договоримся как-нибудь… Влад! - ликующе взвыл он. - Вау!..
        Влад тоже вскочил на ноги и, радостно оскалясь, взмахнул обломком весла, которое, впрочем, с тем же успехом могло оказаться рабочей частью дубины для ритуального убийства… Пацаны. Совсем ещё пацаны.
        Впрочем, оба тут же опомнились, остановились. Уж больно был хмур Игорёк.
        - Повезло! - язвительно повторил он. - Да хуже того, что с нами сейчас стряслось, вообще ничего быть не может!
        - Не по-нял… - выговорил Влад. Потом моргнул и вновь оглянулся - со страхом. - Думаешь, радиация?
        Голос его упал до шёпота.
        - Какая, к чертям, радиация!.. - проскрежетал Игорёк. - Ты вот над чем поразмысли: когда о нашей лазейке узнают, ну хотя бы в ФСБ… Что тогда?
        - Н-ну… тогда - да… Тогда - облом…
        - Облом? Мягко сказано… Влад! Золотце!.. Если это и впрямь Океания, то, значит, мы сейчас находимся в тылу у американцев! В тылу предполагаемого противника… А теперь прикинь стратегическое значение нашей лазейки! Прикинь, как её в таком случае должны засекретить! Причём немедленно… А мы обо всём об этом знаем! Мы всё это видели! Да нас тут же упрячут куда-нибудь на всю жизнь! А то и просто уберут… Разменяют вон на пленных военнослужащих - и концы в воду!
        - А как это они вдруг разнюхают? - вмешался Андрей.
        - Неминуемо! - буркнул Игорёк. - Балка - на краю микрорайона. Снег уже сошёл почти. Чуть подсохнет - ребятня кораблики пускать полезет… И ты думаешь, они на лазейку не наткнутся? И никому не расскажут?
        - Не наткнулись же…
        - Это говорит только об одном. Что появилась она совсем недавно…
        Андрей пришибленно молчал. Влад угрюмо примерял плоскую резную дубинку то к правой руке, то к левой.
        - И хорошо ещё, если это будет ФСБ, - добил Игорёк. - А скорее всего, на нас выйдут… иные структуры… Эти вообще чикаться не станут… Но я-то, старый дурак!.. - с нервным смешком выговорил он. - Главное ж, видели: балка, грязь непролазная! Нет, попёрлись…
        Андрей подумал и тоже присел на песок слева от Влада.
        - Да никто ничего не узнает!.. - неуверенно проговорил он. - По уму только надо всё делать…
        Расстроился - и умолк.
        - Да как никто не узнает? - раздражённым, надтреснутым голосом возразил Игорёк. - Ну вот переселишься ты сюда, заживёшь в своё удовольствие. Будешь жрать бананы и трахать прекрасных туземок… Андрюша! Да не морочь ты голову хотя бы себе!.. Первая же туземка стукнет тамошним властям (уж не знаю кому: американцам, французам!) - и та же глазунья, только в профиль! Дыру засекретят, а тебя законопатят в одиночку… Да и потом не усидишь ты здесь - заскучаешь! Без горячей воды, без электричества… Без водки, наконец… Потрепатся не с кем, выпить - тоже… А лазейка - вот она. Значит, будешь наведываться в город, протопчешь тропинку… И пойдут к тебе по этой тропинке незваные гости! Или сам кого-нибудь по пьянке приведёшь. Здесь-то ты царь и бог, хозяин острова, а там-то никто в это даже и не поверит! Обидно.
        - Погоди!.. - перебил Андрей. - Тут у нас идея была…
        И он вкратце изложил проект Влада относительно бетонной трубы и люка. Игорёк выслушал всё это с кислым видом.
        - Мысль сама по себе неплохая… - нехотя признал он. - Только не канализационный колодец, конечно… Сарайчик под картошку - ещё куда ни шло. Сейчас на пустырях и погреба копают, и чего-чего только не делают… Нет! - решительно оборвал он сам себя. - Даже если так - всё равно дохлый номер… Нас ведь не трое, нас четверо! Да он за стакан водки… А! - Игорёк с отвращением махнул рукой.
        Откуда-то взялся Сувенир, расстегнувший наконец свои доспехи. Под пальтишком у него обнаружился драный свитер, сквозь который проглядывал ещё один. Как же он терпит? Хотя вон туркмены в ватных халатах по жаре шастают, в шапках бараньих - и ничего…
        - Чё скукожились? - укоризненно молвил бомж. - Водка, что ли, кончилась? Так давайте я ещё сбегаю…
        Вергилий…
        - Сувенир… - устало поднимаясь с песка, позвал его Игорёк. - Выпить хочешь?
        Мог бы и не спрашивать. Из кармана пальтишка мигом была извлечена уже знакомая раковина. Надо же - не выбросил… Из другого кармана торчал подвяленный на солнце рыбий хвост экзотических очертаний. Чем же он её поймал? Руками, что ли? Отчаянный народ эти бомжи. Травануться ведь можно запросто!
        - Ты-ы… вот что… - сосредоточенно заговорил Игорёк, наклонив слегка горлышко над подставленной раковиной, но пока ещё не наливая. - Ты кому-нибудь, кроме нас, обо всём об этом… рассказывал?
        Андрей и Влад вздрогнули, переглянулись. А ведь правда! Где гарантия, что этот алкаш, найдя лазейку, сразу попёрся к Игорьку? Явился-то он уже вроде вмазавший! Следовательно…
        Андрей встал, подошёл поближе. Влад остался сидеть.
        - Игорёк! Друган!.. - прочувствованно просипел Сувенир, и мутные глаза его стали вдруг подозрительно честными. Как у народного избранника с плаката. - Я ж к тебе к первому… К Косороговым не пошёл…
        - Врёшь! - жёстко сказал Игорёк, отстраняя наклонённое горлышко. - Ходил ты к Косороговым… Говори, ходил?
        - Их дома не было… - с отчаянием признался Сувенир и, уже не владея собой, двинулся за ускользающей выпивкой. - А Володьку менты забрали… ещё вчера…
        - А кто ж тебе тогда наливал?
        - Ты!.. - с собачьей преданностью уставясь на Игорька, выпалил Сувенир.
        Тот по-прежнему держал бутылку в отведённой руке, как бы грозя, если что, вылить водку в песок.
        - А до меня? С кем пил-то?
        Перетаптываясь на месте, троица совершила полуоборот. Теперь Игорёк с Андреем располагались к пальме и к Владу лицом, а стоящий перед ними Сувенир - спиной. Со стороны всё это, надо полагать, выглядело даже забавно.
        - С Маркизой! - испуганно признавался бомж. - Ну, с этой… с Анжелкой… Утром ещё…
        - Значит, Маркизе сказал?
        - Да ты чё, Игорёк! Ну клянусь, ну не было базара! Зуб даю! Я ж ещё сам не знал утром!..
        Игорёк прекратил пытку и наполнил протянутую раковину тёплой водкой.
        - А в балку тебя чего понесло? - хмуро спросил он, глядя, как Сувенир прячет в карман мгновенно осушенную тару и достаёт из другого подвяленную рыбку.
        - Так весна же… - вылупив наслезённые глаза, просипел бомж. - Снег сходит… а под ним-то… бутылки…
        - Чёрт, ну ведь всё равно же скажешь! - не выдержал Игорёк.
        - А чё? Запросто… - не сориентировавшись, подхватил Сувенир. - Х-х!.. Маркизе не сказать!..
        Игорёк обмяк и беспомощно взглянул на Андрея. Андрей был непривычно бледен. Влад медленно поднимался с песка. С таким видом поднимаются на расстрел… Из одежды на Владе были только цветастые трусики, и теперь он напоминал горбуна уже не в такой степени, как прежде. Разве что лицо - умное, злое, с торчащим вкось подбородком… Игорёк и Андрей молча смотрели, как странно усмехнувшийся Влад подбирает с песка тяжёлую плоскую дубину. Вот он шагнул вперёд, двумя руками относя резную лопасть вверх и в сторону. Кривоватое лицо его исказилось от ужаса. Дальше всё было до неправдоподобия просто. Рубящий удар пришёлся бомжу не по голове, а по шее - у самого основания черепа. Прибой будто смолк разом. Во всяком случае, хруст перебитых позвонков раздался отчётливо - как в полной тишине.
        Сначала в песок упала разломленная рыбка, а затем с шумом повалился сам Сувенир. Ш-шух-х!.. Несколько секунд Игорёк и Андрей с недоумением глядели на распростёршееся у ног тело, потом, всё ещё не веря случившемуся, подняли глаза на Влада.
        - А чего?.. - попятившись, истерически выкрикнул тот. - Ждать, пока он всем разболтает?..

* * *
        - Что ж теперь делать-то?.. - шёпотом спросил Андрюша. Выпуклый иконный лобик жалобно наморщен, брови - домиком. Казалось, ещё миг - и мальчонка расплачется.
        - Назад дороги нет… - сдавленно отозвался Игорёк. - Хотя, честно сказать, её у нас и раньше не было…
        Отогнал налетевших откуда-то сине-зелёных с металлическим отливом мошек и накрыл удивлённое мёртвое лицо бесформенной, свалявшейся лыжной шапочкой. Огляделся, поднял оброненную в песок, наполовину пустую бутылку - и направился к основанию пальмы, где прямо на солнцепёке, спрятав лицо в ладони и привалясь спиной к огромным позвонкам кривого ствола, сидел скорчившийся Влад.
        - Хлебни… - глухо приказал Игорёк. - И давай в тень перебирайся! Сгоришь, к чёрту…
        Влад взглянул затравленно - и не ответил. Парня колотила дрожь.
        - Хлебни-хлебни! - повторил Игорёк, присаживаясь рядом на корточки и обтирая горлышко от песка. Кое-как насильно влил во Влада пару глотков мерзкой горячей водки, после чего приложился к бутылке сам.
        - Андрей… - позвал он.
        - Я не хочу… - испуганно предупредил тот.
        - Зря… - Игорёк встал, вздохнул. - От Владика, сам видишь, проку мало, значит тащить придётся нам двоим… И поживей - пока прилив не начался…
        - Куда тащить?
        - Подальше, к рифу…
        - Зачем?
        Игорёк подошёл к Андрею, взглянул на него снизу вверх.
        - Нет, можно, конечно, поступить по-другому… - внятно произнёс он. - Вылезти обратно, вызвать ментов…
        Андрей вздрогнул:
        - Н-нет…
        - А нет - так пошли. И знаешь… Давай-ка обуемся! А то все ступни о кораллы порежем…
        Они заставили Влада перебраться в тень и молча принялись обуваться.
        Мёртвый бомж оказался неожиданно тяжёл. Вдобавок ботинки немилосердно увязали в песке. Когда добрались до лагуны, стало малость полегче. Закон Архимеда. Бредя где по колено, где по пояс в прозрачнейшей горько-солёной воде и постоянно обрываясь в расселины, вдвоём они отбуксировали тело уже довольно далеко, как вдруг из одной такой расселины взметнулось нечто извивающееся и змееподобное. Мелькнула пасть, усаженная длинными шипами зубов, - и Андрей, заорав, бросил ношу. Но, к счастью, трёхметровая атакующая тварь въелась не в него, а в мёртвого бомжа, которому уже было всё равно…
        Опомнились Андрей с Игорьком на коралловой глыбе шагов за двадцать от места нападения. А там вода уже кипела вовсю. Из пенной круговерти то и дело всплывали какие-то чёрные тряпки - не иначе одёжка Сувенира, царствие ему небесное. Пена была слегка окрашена кровью. Видимо, твари ещё и погрызлись между собой.
        - Назад… - хрипло скомандовал Игорёк. - Не дай бог, прилив начнётся… Тогда вообще хана…
        Добравшись до берега, оба упали на тёплый песок и долго приходили в себя. Не было сил даже снять разбухшие, хлюпающие ботинки.
        - Ну что?.. - хрипловато осведомился наконец Игорёк. - Не пропало ещё желание остаться?..
        В ответ Андрей лишь выругался по-чёрному.
        - Тем не менее, как я уже говорил, податься некуда… - с мрачным удовлетворением заключил Игорёк. - Ладно. Пойдём Влада в чувство приводить… Надеюсь, он тут без нас ничего больше не натворил?..

* * *
        Влада они нашли там, где и оставили - под кроной пьяной пальмы. Убийца лежал, уткнувшись лицом в песок, и признаков жизни не подавал.
        - Дышит хоть?..
        - Дышит…
        Присели рядом.
        - Жалко парня… - Игорёк вздохнул.
        - А Сувенира не жалко? - буркнул Андрей, избегая смотреть в сторону лагуны.
        - И Сувенира жалко… - печально молвил Игорёк. - И нас с тобой жалко… Кстати! Имей в виду: по этому делу мы уже проходим не как свидетели, а как сообщники… Уразумел?
        Внезапно Влад приподнял голову, сел, принялся озираться.
        - Где?.. - невнятно и отрывисто спросил он.
        - Там… - Андрей неловко указал на взлетающую над рифами пену.
        Влад равнодушно посмотрел - и отвернулся.
        - Одна просьба, ребята, - сказал Игорёк. - Только без достоевщины! Без этих ваших «вяжите меня, православные…». Ну и так далее… Всё! Никакого Сувенира в природе не было! Вы двое, во всяком случае, о нём даже и не слышали…
        - А кто с нами возле магазина тусовался? - вяло спросил Андрей.
        - А хрен его знает! Бомж какой-то… И потом, ребята! Вы же в России живёте! В России, а не в Полинезии! Неужели вы всерьёз думаете, что его кто-то хватится, объявит розыск? А если здесь найдут… Ну, полез купаться, подхватило волной, ударило о риф… Короче! Приводим себя в порядок и выбираемся обратно…
        - А-а… с этим как… со всем?.. - Андрей беспомощно огляделся.
        Игорёк усмехнулся через силу.
        - Меня вот сейчас больше тревожит другое… - признался он. - Наследили мы там, в балке, или не наследили?..

* * *
        Не наследили. Над микрорайоном уже висели плотные сумерки и лил дождь. По дну балки клокотал смутно различимый ручей. Какие уж тут, к чёрту, следы!..
        Глава 3
        - Так-то вот, Андрюша… - покряхтывая и отводя глаза, проговорил Игорёк. - Глупо, конечно, всё вышло, дико. Хотя, может, оно и к лучшему… Жить, как он жил? Знаешь, я бы от такой жизни на третий день повесился… - Шумно выдохнул, помолчал. - Ну… всё-таки человек был. Давай-ка помянем… Не чокаясь…
        Андрей скорбно склонил в кивке выпуклый лобик и наполнил стопки.
        - Земля пухом… - сдавленно пробормотал он, но осёкся, вспомнив окрашенный кровью бурун и взметнувшееся из глубины пятнистое чёрно-зелёное тело змеевидной твари.
        По-прежнему не глядя друг на друга, молча выпили.
        - Мужики, вы чё?! - послышался из угла отчаянный пьяный голос Влада. - Вы чё, мужики?.. Совсем уже, да?..
        По бледному перекошенному лицу текли слёзы. Хотел сесть на кровати, но локоть подломился - и убийца снова ткнулся головой в подушку. А правое ухо и щёку он всё-таки сжёг…
        - Пусть лежит… - тихо сказал Игорёк шевельнувшемуся было Андрею.
        Тот оглядел с тоской обшарпанную комнатёнку: всё те же вздувшиеся пузырями обои, всё тот же самодельный стеллаж с пропылёнными книгами, та же пишущая машинка в углу… Может, ничего не было? Ни острова, яркого, как бред наркомана, ни грохота прибоя, ни обломка резной дубины, ни ужасающе отчётливого хруста позвонков… Пригрезилось - да и сгинуло…
        Однако, в какой карман руку ни сунь, везде был песок.
        - Глупо… - сказал наконец Андрей.
        - Ты о чём?
        - Да о Сувенире…
        - Так! - решительно прервал его Игорёк. - А теперь слушай меня. Наша единственная глупость в том, что мы вообще за ним пошли. Всё остальное было неизбежно, Андрюша… Мне, что ли, Сувенира не жалко? Жалко. До слёз жалко… Но ты представь на секунду: вот остался он в живых… И что тогда с нами? В психушку сейчас, наверное, не отправляют… Значит, по несчастному случаю на рыло - и все дела…
        Помолчали.
        - Ладно. К делу, - глуховато сказал Игорёк и оглянулся на плотно закрытую форточку. Предосторожность излишняя, на улице лило ливмя. - Увязли мы, Андрюха, сам понимаешь, по уши. Мало того что сунули нос в будущую государственную тайну, так теперь ещё и это… - Игорёк поднял голову и посмотрел в упор. - Что делать будем?
        - Да пошло оно всё к чёрту! - искренне выпалил тот. - Близко туда больше не подойду!..
        - Врёшь… - спокойно сказал Игорёк. - Через неделю полезешь. А то и раньше…
        Андрей вскинулся, уставил на него бешеные голубые глаза, хотел возразить - и вдруг запнулся, задумался.
        - Вот и я о том же… - меланхолически промолвил хозяин квартиры. - Чем бы мы сейчас друг другу ни поклялись - всё равно ведь полезем…
        - Дайте водки!.. - рыдающе, с ненавистью потребовал из угла Влад. И ещё раз - взвинтив себя до истерики: - Водки дайте, козлы!..
        - Леж-жать! - страшно проскрежетал Игорёк - и убийца испуганно притих. - Так вот, просьба такая… - негромко, доверительно продолжил он, подаваясь к Андрею через стол. - Пока земля не подсохнет - к балке не приближаться… А то напечатаешь следов - и… Ну, ясно, короче…
        Андрей покивал. Жалостно скривясь, покосился на Влада.
        - Куда ж мы всё-таки попали? - спросил он чуть погодя.
        Игорёк усмехнулся.
        - Географически? Или по временной шкале? - ворчливо уточнил он.
        - Как это? - не понял Андрей.
        Хозяин квартиры со вздохом порылся в кармане и извлёк тот самый перламутровый крюк, которым поигрывал ещё на острове.
        - Вот… - сосредоточенно проговорил он. - Понимаешь, Андрюша… Я допускаю, что кто-то в наши дни может такое изготовить. Но сам-то он наверняка этой штукой рыбу ловить не будет! Он её будет ловить нормальным стальным крючком! Американской штамповки… А такие вот произведения искусства сдают в этнографический музей, а не бросают на берегу… Да, кстати! Дебильник твой не заработал?..
        Андрей схватился за талию, где у него располагался плеер, и сноровисто вправил в каждое ухо по проводку.
        - Пашет… - испуганно понизив голос, сообщил он через некоторое время. - На всех каналах пашет… Странно… - Вынул наушнички и, помаргивая, уставился на Игорька.
        - Во-от… - задумчиво повторил тот, наполняя стопки до половины. - Я, конечно, могу ошибиться, но как-то уж больно всё складывается одно к одному. Крючок этот, резная дубина, ни единой банки на пляже… А главное - в эфире тишина…
        Андрей медленно откинулся на спинку стула.
        - Слушай… - слабо выдохнул он. - Я ведь тоже об этом подумал… Прошлое, да?..
        На кровати в углу привскинулся расхристанный, бледный с прозеленью Влад.
        - Вы о чём?.. - плачуще выкрикнул он. - Да я же сейчас вот только… этими вот руками… А вы о чём?..
        Застонал - и вновь простёрся ничком. На сей раз Игорёк с Андреем даже не оглянулись. Оба напряжённо глядели друг на друга. За чёрным, давно не мытым стеклом шуршал дождь.
        - Игорёк! - упав грудью на край стола, зашептал Андрей. - Но ведь если это в самом деле прошлое… и европейцы туда ещё не добрались…
        Желтоватые глаза Игорька усмехнулись.
        - Не дают покоя лавры Гонсало Герреро?.. - осведомился он.
        - А чем мы хуже?
        - Перелопачивать историю… - по-прежнему не сводя с Андрея насмешливых глаз, с пьяной назидательностью выговорил Игорёк, - хорошо за бутылкой водки… на досуге… А как дойдёт до практики… Сколько мы там пробыли? Часа два-три? И смотри, уже сколько глупостей наделали! А что же тогда с нами было бы через неделю… через две? Герреро… - с горечью повторил он. - Герреро был солдат! Фортификатор. Моряк. Начал - с нуля. Даже ниже чем с нуля… Поднялся от раба до военного советника… А мы болтуны!.. Лохи!.. Ты оружие-то хоть раз в руках держал, студент?..
        Может, от выпитого, может, от обиды, но Андрей побледнел.
        - Игорёк… - сдавленно проговорил он. - Это ведь дело наживное! Да если там взаправду прошлое… Ты понимаешь или нет? Тут… - Андрей стукнул кулаком по столу. - Тут мы не можем ничего! А там… - Он неистово ткнул длинным пальцем в непонятном направлении. - Там мы можем всё!.. Герреро… - в запальчивости продолжал он. - Да что он знал, твой Герреро?.. Только то, что у него тогда в башке было?.. Ты же сам говорил: его на Юкатан волной выбросило! А в нашем распоряжении - любая библиотека… Я в интернет влезть могу! И ствол сейчас раздобыть - не проблема…
        - Представляю! - язвительно сказал Игорёк. - А выходы на торговцев оружием у тебя есть?.. Можешь не отвечать - нету их у тебя! Нету… Ты начинаешь эти выходы искать… Не подскажете ли, дескать, где приобрести по дешёвке автомат Калашникова модернизированный?.. Тебя спрашивают: зачем? Ты в ответ плетёшь хрен знает что… Тебя берут на заметку. Дальше рассказывать?
        Андрей подумал, выпил.
        - Н-ну, почему же обязательно автомат?.. - сбившись, возразил он. - Охотничье ружьё можно… Выправить билет…
        - С одной берданкой историю не переделаешь, - ворчливо заметил Игорёк. - И вообще, кто тебе сказал, что там - непременно прошлое?
        - Ты сказал!
        Секунды полторы Игорёк с выражением бесконечного терпения глядел на Андрея.
        - Я в котельной работаю, - кротко напомнил он. - Тоже мне специалиста нашёл!
        - Мужики, вы о чём?.. - невнятно стонал в подушку Влад. - Вы о чём, мужики?..

* * *
        Заснули под утро и проспали почти полдня. Пробуждение, однако, оказалось далеко не столь мучительным, как можно было того ожидать. Трезвый, словно бы не пивший Игорёк поднял их часа в четыре и, запретив даже думать об опохмелке, принялся отпаивать кефиром из холодильника.
        - Послушайте опытного человека! - довольно бодро внушал он. - Сгорают исключительно по пьянке… Так что, ребятки, имейте в виду: с этого момента - никакого поддатия, никаких сопливых откровений с сокурсниками и особенно - с любимыми девушками. Потому что болтовня нам сейчас обойдётся - сами понимаете, как дорого! Ещё неизвестно, что мы там найдём, в этой нашей лазейке, а вот потерять можем всё…
        Живчик этакий.
        Андрей слушал, сутулился, хмуро кивал. Влад сидел бледный и притихший, жевал анальгин.
        - Вообще придётся отсекать всё лишнее… - продолжал с нажимом Игорёк, как бы между прочим окидывая взглядом полки с книгами. - Иногда будет больно! Очень больно. Как вчера. Хорошо ещё, что среди нас нашёлся один решительный человек! Иначе бы и рассуждать сейчас было не о чем…
        Влад вздрогнул и опустил голову.
        - Если ты ждёшь утешений, Владик, то их не будет! Парень ты крепкий, переживёшь… Только расслабляться не надо! Хотя у нас на это, честно говоря, просто нет времени… Кстати! Вас в общежитии не хватятся?
        - Кто?..
        - Отлично! А у меня и вовсе отгулы… - Игорёк подошёл к пыльному изнутри и струисто-грязноватому снаружи окну. - Солнышко, - отметил он чуть ли не с удовольствием. - Снег смыло, завтра, глядишь, и лужи подберёт… - Он снова обернулся к Андрею с Владом, оглядел оценивающе. - А как вы, друзья, смотрите на физическую работу?.. Нет, я понимаю, с бодуна, конечно, не в кайф. Зато сразу всю дурь из башки вышибет. Короче, предлагаю преодолеть себя, перекусить - и прогуляться к балке.
        - Прямо сейчас? - растерялся Андрей. - Ты же сам вчера говорил, что, пока не подсохнет…
        Игорёк усмехнулся:
        - Да мало ли чего я вчера говорил! По пьянке-то…

* * *
        Действительно пригревало. Кое-где уже зеленела травка - короткая, как стрижка призывника. Вооружённые двумя лопатами и пилой, экипированные похлеще покойного Сувенира, все трое остановились на краю балки. Лазейка в иной мир располагалась над боковой промоиной. Если присмотреться, слабое дрожание воздуха было заметно даже отсюда, сверху. Справа и слева от лазейки торчали кусты, чуть поодаль имела место небольшая свалка. Кто-то, видать, капитально отремонтировал квартиру, а мусор вывозить поленился, сбросил в овраг.
        - Значит, план такой… - сказал Игорёк. - Промоину углубить чуток, сделать прямоугольной. Дальше ставим коробку (строительный материал найдёте на свалке) и обрушиваем лопатами склон. Работёнка, конечно, грязная, но ждать, пока просохнет, сами понимаете, глупо… Ясна задача?
        - Так мы вдвоём, что ли, будем?.. А ты?
        - А я сейчас ищу слесарей, и они мне по знакомству варят крышку… Ну чего уставились? Другие вон жильцы подвальчики под картошку прямо посреди двора копают, и то ничего. А я - культурно, в балке… Кстати, со слесарями надо будет потом расплатиться. В долг-то они мне, конечно, поверят, но дня на два, на три, не больше…
        - А спросят, что мы тут делаем?..
        - Да никто не спросит! Скажешь, в крайнем случае, что я вас нанял…
        - Какой же дурак по весне подвал копает? Картошку-то зимой хранят!
        Игорёк поморщился, озабоченно потрогал щёку:
        - Слушай, Андрей, не усложняй ты жизнь - себе и нам! Ко мне здесь все уже привыкли, считают тронутым… А репутация, брат, великое дело!

* * *
        Как в воду глядел Игорёк. Любопытствующих не нашлось… А было на что посмотреть. Слаборазличимая лазейка при малейшем неловком движении скусывала то рукоятку лопаты, то целый бок одного из землекопов. Со стороны это, наверное, должно было восприниматься по меньшей мере страшновато…
        Работодатель объявился лишь часам к шести, когда коробка из обломков досок, кусков линолеума и распиленных, отсыревших древесно-стружечных плит, служивших когда-то основой паркета, была установлена. Бог его знает, насколько разбирался Игорёк в истории, но психолог он, кажется, был неплохой. К концу работы ребята испачкались и вымотались настолько, что предаваться самоедству и тем более горевать о каком-то там Сувенире сил уже просто не оставалось. Вскоре вернулось и чувство юмора - отважились зубоскалить. Самого Игорька теперь промеж собой иначе как эксплуататором даже и не называли.
        Эксплуататор принёс им пожрать и сообщил, что с крышкой всё в порядке - сварена. Осталось принести.
        - А вот где бы руки вымыть?.. - задумчиво молвил Влад.
        - То есть как - где? - весело удивился Андрей. - В лагуне…
        И безбоязненно ткнул пальцем в облачко дрожащего воздуха, забранное теперь с четырёх сторон кусками древесно-стружечных плит и прочего. Палец размыло по вторую фалангу.
        - О! - сказал Андрей, округлив голубенькие глаза. - Идея! Там и перекусим! Искупаемся заодно…
        После этого бестактного предложения Влада тут же накрыло воспоминаниями о вчерашнем. На желтоватом морщинистом лице Игорька также обозначилось сомнение.
        - Ну не здесь же, в конце концов! - нажал Андрей. - В антисанитарных условиях…
        Действительно, условия в балке были не для приёма пищи. Сырость, грязь, откуда-то тянуло дохлятиной.
        - Черти вы полосатые! - сказал в сердцах Игорёк. - Давайте хоть верх сначала настелим, крышку поставим…
        - А кто увидит?
        - Скорее всего, никто. Но зря-то зачем рисковать?
        Андрей задумался:
        - Да принесём пару реек, положим накрест!.. А сверху - линолеума кусок. Там вон ещё обрывков полно осталось! Будем вылезать - подумают: внутри сидели…
        На том и порешили.

* * *
        Над атоллом занимался рассвет. Взорвался, зашумел, загрохотал прибой. Брызнуло в глаза встающее из-за океана солнце. Проморгавшись, Игорёк (он лез последним) внимательно осмотрелся. Вроде бы за истекшие сутки на острове ничего не изменилось… И очень плохо, что не изменилось! Морщинистое лицо Игорька дёрнулось болезненно: под низко склонённой пальмовой кроной он углядел вчерашнюю пустую бутылку из-под водки. Резная плоская дубина валялась рядом. Хотел окликнуть Влада, но тот уже оцепенел, беспомощно уставясь на орудие убийства. Опять из обморока вынимать…
        Решительным шагом Игорёк приблизился к беспечно брошенной улике, поднял и что было сил швырнул в сторону лагуны. Почти докинул.
        - Вопросы будут? - бешено проклокотал он, поворачиваясь к ребятам. Нахмурился, смягчился. - Короче, чтобы покаянных этих морд я больше не видел… Ты ещё к батюшке сбегай - на исповедь!.. Историю они перекраивать собрались! - С жёлчной гримасой Игорёк сбросил с плеча туго набитый рюкзачок. - С такими-то личиками!.. А на будущее запомните: любой малейший поворот истории - это сотни тысяч трупов! Сотни!..
        В напряжённом молчании разделись, искупались в лагуне (по дороге Игорёк снова подобрал дубину и зашвырнул ещё дальше), после чего распаковали рюкзак и, расстелив в пальмовой тени драный тоненький плед, приступили к трапезе.
        - Кстати, насчёт батюшки я не шучу… - хмуро заметил Игорёк. - Имей в виду, Влад: церковь у нас со времён Петра в случае государственной измены на тайну исповеди плевать хотела! Сначала в охранку стучали, потом, надо полагать, в госбезопасность… Не исключено, что стук идёт по сей день. Так что учти…
        В ответ Влад лишь скривил свой и без того кривоватый рот. К святой и равноапостольной православной церкви он относился ничуть не лучше, чем к коммунистической партии. Но в любом случае жёсткая отповедь Игорька подействовала на вчерашнего убийцу живительно. Да и жрать хотелось…
        Вскоре Влад уже оклемался настолько, что смог принять участие в беседе.
        - Игорёк, - негромко позвал он. - Так вы это с Андреем насчёт прошлого… серьёзно или как?..
        - Да чёрт его знает… - с искренним недоумением молвил Игорёк. - Похоже на то, но… прямых свидетельств я пока не вижу… Конечно, дай бог, чтобы это оказалась именно древняя Полинезия…
        - Почему «дай бог»?
        - Потому что в современной Полинезии нас рано или поздно засекут американцы… Или французы… А у них контрразведка нисколько не лучше нашей. То есть не хуже, я хотел сказать. Короче, Влад! - устало взмолился он. - Давай не будем забегать вперёд… Вот достроим наш подвальчик, обшарим как следует лагуну… А до той поры даже и говорить-то не о чем. Так, мечтания…
        - Н-но… решать-то что-то надо! Потом поздно будет…
        - Да всё уже решено за нас!
        - Кем?
        - Обстоятельствами, Влад, обстоятельствами. Ты же сам видишь, что каждый наш ход - вынужденный… Что решать-то? Лазить сюда или не лазить? Так мы уже здесь, мы уже влезли - причём по уши… Чёрт бы драл этого лысого, но, похоже, свобода - это действительно осознанная необходимость…
        Внезапно Андрей (он сидел лицом к воде) поднялся с пледа и, не веря своим голубеньким вытаращенным глазам, уставился куда-то вдаль.
        - А вот фиг там - мечтания… - сдавленно выговорил он.
        Игорёк и Влад оглянулись - и тоже встали. За грохочущими у рифа бурунами клубились косые паруса. Их было очень, очень много. Мимо кораллового островка шёл целый флот - вне всякого сомнения, военный: огромные каноэ следовали в строю. Взамен флагов с верхушек мачт слетали и змееподобно вились радужные вымпелы, связанные, судя по яркости красок, из птичьих перьев.
        И хотя расстояние до туземной флотилии было весьма и весьма значительное, все трое, не мешкая, отступили под прикрытие низкой пальмовой кроны.
        - Они… сюда, что ли? - негромко, словно опасаясь, как бы его не услышали там, за рифами, выпершил Влад.
        - Вряд ли… - растерянно отвечал Игорёк, присевши и отстраняя вверх для лучшего обзора пальчатый лист. - Такая армада… Что им тут делать? Хотя… Может, у них эта лагуна вроде гавани?..
        - А как же они через рифы?
        - Значит, где-то должен быть проход…
        Заворожённые зрелищем, трое смотрели, как флот медленно скрывается за пальмовой рощей. Высокие клювовидные штевни, сдвоенные корпуса… Палубы (бог ты мой - палубы!), парящие над водой… Всё. Прошли…
        - Потрясающе… - выдохнул наконец Игорёк. - И ведь без единого гвоздя! Чёрт знает чем сработано: кость, камень, раковины… А представляете, чего они натворят, если им дать металл?..
        - Значит, всё-таки прошлое? - Забавно, но ликующе взвить голос Андрей осмелился только теперь.
        - М-да… - Игорёк озадаченно поскрёб редеющую макушку. Взгляд его упал на расстеленный под пальмой плед. - Так… С перекуром завязываем! Быстренько всё доедаем, приводим местность в первоначальный вид - и за работу! Там сейчас, между прочим, темно станет, а нам ещё крышку тащить…
        Всё было съедено, убрано и уложено за пять минут.
        - Ну так что? - не отставал Андрей. - Прошлое?!
        - Да прошлое-то оно прошлое… - задумчиво отозвался Игорёк, вскидывая рюкзачок на плечо и с неудовольствием наблюдая, как Влад, прыгая на одной ножке, вправляет другую в грязную штанину прорванных на коленке рабочих брюк. - Хм… А знаешь, Андрюша, кажется, нам и впрямь повезло… Ну, вы сами прикиньте: построить флот, поставить под ружьё (или, я уж не знаю, под копьё!) чёртову уйму народу… Это ведь под силу только государству… А государств в первобытной Полинезии, насколько мне известно, было три: Гавайи, Тонга и Таити… Почти уже сложившиеся государства… впоследствии, понятно, разрушенные христианами…
        Они оделись и двинулись к лазейке.
        - И что? - жадно спросил Влад.
        - А то, что без оружия сюда соваться больше не стоит…
        - Людоеды?
        - Нет. Просто я о них очень мало знаю… А становиться рабом, как Гонсало Герреро, что-то не тянет…
        - То есть рабство у таитян тоже было?
        - Я ж тебе говорю: понятия не имею, - бросил через плечо Игорёк. - Кажется, было… - Он вновь повернулся к лазейке - и обмер.
        На глазах у всех из прозрачного подрагивающего облачка высунулась изумлённая чумазая мордашка, а в следующий миг её владелец выбрался на этот свет окончательно - черноглазый пацан лет семи-восьми, в дорогой, на диво грязной куртейке и столь же грязных брючках, вправленных в облепленные глиной высокие шнурованные сапожки. Вообще впечатление было такое, будто взяли разодетого в пух и прах ангелочка с обложки журнала мод и пару раз окунули в хорошо взбаламученную лужу.
        - Идиоты… - тихонько простонал Игорёк. - Боже, какие идиоты! - Оглянулся беспомощно. - Ну и что теперь делать?!
        Андрей оторопело шевелил губами. Влад пятился. Бледное перекошенное лицо, судорожный оскал.
        - Н-нет!.. - в ужасе просипел он, будто ему уже вручали ритуальную дубину и подталкивали к новой жертве.
        - Ой!.. - ошалело сказала чумазая жертва, озираясь и хлопая длинными пушистыми ресницами. - Море!..

* * *
        Первым по традиции опомнился Игорёк.
        - А ну-ка марш отсюда! - сурово сводя брови, гаркнул он. - Тебе кто сюда разрешал? Совсем от рук отбились!..
        Чувствовался большой опыт общения с детьми. Не иначе ещё и сторожем работал - где-нибудь на стройке.
        Кинул рюкзак Владу и, бесцеремонно ухватив заверещавшего мальчонку поперёк туловища, поволок обратно.
        - Я т-тебе дам! - зловеще приговаривал он на ходу. - А ну говори, где живёшь! За ухо сейчас к родителям отведу - там те живо задницу надерут… Ишь!..
        Пацан оказался на редкость стервозный. Очутившись на той стороне (балка ещё только начинала наполняться серовато-сизым сумраком), ударился в слёзы, причём отнюдь не от испуга перед грозным сторожем - капризничал, поганец! Такое впечатление, что он вообще ни черта не боялся.
        - Хо-чу на море!.. - орал он во всю глотку, порываясь к недоделанному подвалу. Словно нарочно внимание привлекал.
        - Я т-тебе дам море!.. - шипел Игорёк. - Нашёл, где играть! Весь в грязи извалялся! Море ему!..
        - Пусти, козёл!.. - Далее из детских уст непринуждённо выпорхнуло матерное словцо. За ним - другое. Бедная мать! Хотя, может, от матери и набрался…
        - Ах ты ещё и выражаться?..
        Кое-как под угрозой подзатыльников жуткое дитя выставили из балки. Мальчонка немедленно полез обратно, но встретил решительный отпор. Заревел - и кинулся прочь со всех ног, угрожая кому-то пожаловаться.
        - А ещё говорят, что дуракам везёт!.. - обессиленно молвил Игорёк. Только теперь стало заметно, насколько он был испуган сам.
        - Дебильный какой-то… - с неловкостью заметил Андрей, глядя вслед пацану.
        - Кто?..
        Андрей виновато крякнул.
        - Ладно… - посопев, сказал Игорёк. - Скиксовав - не перекиксуешь. Назад дороги нет… Мы с Владом - за крышкой, а ты давай продолжай земляные работы…

* * *
        Толстенный ржавый лист да ещё вдобавок с приваренными причиндалами в виде откидной крышки и вентиляционной трубы оказался чудовищно тяжёл. Несли с остановками. Темнело.
        - Ну а что ещё оставалось делать? - отрывисто спросил во время одной из таких передышек Игорёк. Был он мрачен и, надо полагать, полон самых недобрых предчувствий. - Задержи мы его на острове - тут же объявили бы розыск! Балку бы точно обыскали! А подвальчик наш подозрительный, непонятно, кем и когда построенный… Ну и вскрыли бы за милую душу…
        - Я вот думаю: пожалуется или нет? - поделился Влад.
        - Родителям?.. Не бери в голову! Хуже, если пацанам во дворе расскажет… А ведь расскажет обязательно! Вот тогда прямо хоть посменное дежурство устанавливай… - Игорёк сморщился, злобно закряхтел. - Осознанная необходимость… - ядовито пропустил он сквозь желтоватые обломки зубов.
        Влад судорожно вздохнул.
        - Слушай, а почему петли с обеих сторон приварены?
        - А чтобы изнутри запереться… - с неохотой объяснил Игорёк. - Ты ж не будешь каждый раз на стрёме кого-нибудь оставлять… Отдохнул? Ну-ка… взяли!..
        Так, с остановками, они добрались до оврага, где Андрей, остро сознающий свою вину за опрометчивую вылазку на остров, в ударном порядке и, можно сказать, на ощупь завершал земляные работы. Склон был обвален на совесть, коробка почти полностью обжата грунтом. Услышав оклик сообщников, землекоп воткнул лопату в чмокнувшую грязь и полез к ним по склону - помогать.
        - Тут без вас мамаша приходила… - осторожно сообщил он. - Ну, этого… отмороженного…
        - А-а… всё-таки нажаловался… И чего она?
        Андрей пожал худым сутулым плечом:
        - Ругалась, грозилась… Ребенок в курорт играл, а злые дядьки взяли и прогнали…
        - Так и сказала? В курорт?
        - Так и сказала…
        - М-да… - Игорёк оглядел тонущие во мгле сырые склоны и слякотное дно балки, собачий труп со свалявшейся шерстью, смутно белеющую распотрошённую свалку неподалёку. - Странные у неё понятия о курорте…
        - Вот и я ей так же сказал…
        - А она?
        - Говорит: вернётся муж из заграницы - он с вами (с нами то есть) разберётся…
        - Из заграницы - это серьёзно… - молвил угрюмо Игорёк, явно уже думая о другом. - Слушай, а как же мы её изнутри подпирать будем? Если просто завалим сверху грунтом, лист-то прогнётся…
        Глава 4
        За пару дней почва просохла окончательно. Твердь. Хоть топай, хоть прыгай. Брызнула травка, плети ив обрели оттенок латуни, фруктовые сады из чёрных, зимних стали коричневато-лиловыми, весенними. Того и гляди зацветут.
        К счастью, опасения Игорька не сбылись. Ребятня, конечно, в балку хлынула гурьбой, но к свежевыкопанному подвальчику отнеслась равнодушно. Никаких попыток сбить с крышки висячий (точнее - лежачий) замок или там, скажем, сделать подкоп… Надо думать, скандальная мамаша после того случая решила подержать отпрыска взаперти. Хотя в школе он мог раззвонить о своём открытии с тем же успехом, что и во дворе… Может быть, и раззвонил - да не поверили? Ох, сомнительно…
        Андрей и Влад нагрянули к Игорьку под вечер, причём оба слегка поддавши. От зоркого глаза хозяина не укрылось и то, что чело Влада вновь тронуто бледностью, а под глазами залегли траурные тени. Однако рот как-то слишком уж высокомерно искривлён, и вообще во всём облике читается некое презрение к окружающему. Стало быть, в целом случившееся пережил и уже слегка рисуется. Ну что ж, это, может, даже и хорошо… До определённой степени. А вот Андрюша - румян, как всегда, и задорен.
        - Босяки… - поморщился Игорёк. - Предупреждал ведь!
        - Да ладно тебе! - беззаботно отмахнулся Андрей. - Мы ж в своём кругу… Влад да я… без трепотни, без любимых девушек… по поводу… - Тут он наконец обратил внимание, что огромный стеллаж во всю стену опустел на треть. Слесарям за крышку, надо понимать, уже заплачено. - Не жалко? - спросил он, с сочувствием поцокав языком.
        - Жалеть надо было раньше, - проворчал Игорёк. - С чем пожаловали?
        Андрей ухмыльнулся, подмигнул. Бледный загадочный Влад надменно скривил угол рта.
        - Картошку проверить… - обронил Андрей. - А то вдруг испортилась…
        С пониманием глядя на гостей, Игорёк покачал головой:
        - Я же сказал: после того, что мы видели, без оружия там делать нечего…
        Андрей немедленно приосанился и, по возможности выпятив неубедительный подбородок, похлопал по оттопыренному карману куртки. Игорёк присмотрелся, вздохнул:
        - Ну давай тогда… хвастайся…
        - Подержанный, правда, - шмыгнув носом, предупредил Андрей.
        Игорёк с недовольным видом принял протянутый ему «макар». Осмотрел, разрядил, передёрнул затвор, снова загнал магазин в рукоять. Чувствовалось, что в руках он уже нечто подобное однажды держал.
        - Где взял?
        - Купил…
        - А деньги откуда?
        - Занял…
        - М-да… - удручённо молвил Игорёк, возвращая оружие. - Ох, чувствую, недолго нам осталось гулять на воле…
        - Ну так что? - утомлённо, свысока изронил Влад. - По-моему, идти так идти… Темнеет уже…
        Убийца. Печорин.

* * *
        Фонари не горели. Во дворах загустевал фиолетовый сумрак, самозабвенно орали коты… До самой балки шли молча. Один только раз, когда огибали магазинчик, Игорёк повернул голову к Андрею и спросил ворчливо:
        - Ты его опробовал хоть?
        Тот лишь небрежно повёл бровью:
        - Там опробуем…
        Что ж, может, оно и правильно: в городе пальбу устраивать не стоит.
        - А в интернет выйти не пытался?
        - Да без толку! - с досадой отозвался Андрей.
        - Что так?
        - Задал ему слово «Полинезия», а он мне давай турфирмы перечислять… Дура железная!
        Сверзившись по склону в чёрную балку, на ощупь нашарили свой подвальчик и долго возились с замком.
        - Ч-чёрт! - немилосердно гремя железом, прошипел Игорёк. - Нет бы пораньше выйти! Фонарик есть у кого-нибудь?
        - Откуда?..
        Наконец повезло. Замок сняли, крышку откинули - и первым в кромешную черноту погребка скользнул вооружённый Андрей.
        - Изнутри закрывать будем?.. - шепнул под руку Влад.
        - Мм… - Игорёк, уже присевший возле прямоугольного люка, задержался, опёршись на края, подумал секунду. - Да можно…
        Спрыгнул вниз, ощутил сквозь подошвы ботинок податливость песка и, заранее зажмурясь, шагнул вперёд. Переход из мрака в ослепительный свет был особенно неприятен. Пара мгновений полной беспомощности. Лагуна, роща, песок - всё обратилось в яркие колеблющиеся пятна и обрести чёткие контуры упорно не желало. Чёрт, надо будет учесть в следующий раз… Чтобы никаких ночных вылазок… Только из света в свет… Глаза Игорька навелись наконец на резкость - и он осознал, что следующего раза, скорее всего, не будет.
        Песчаный берег был полон народу. Огромные темнокожие воины с толстыми копьями, охваченными у оснований каменных наконечников косматыми ошейничками, стояли, рассыпавшись редким, но правильным строем, причём чувствовалось, что все они обернулись только сейчас, сию секунду. Потом, перекрывая шум прибоя, прозвучала певучая команда - и строй пришёл в движение. Страшные острия нацелились на вновь прибывших. Чёткость исполнения поразила Игорька - с такой слаженностью лейтенант запаса не сталкивался ни на сборах, ни даже во время действительной службы.
        За бурунами маячили косые паруса, рассеявшись на этот раз полумесяцем. Неподалёку от пьяной пальмы воздвигся врытый в песок резной деревянный столб с человеческим лицом. В маленьких ручках идола, скрюченных на цилиндрическом пузе, виднелось что-то чёрное и бесформенное. Вроде бы тряпица.
        Рядом негромко клацнул металл. Игорёк обернулся и увидел, что Андрей уже при оружии. Хорошо хоть стволом вверх держит!
        - Пальни!.. - хрипло приказал Игорёк, понимая с тоской, что в орудийном гуле, накатывающем со стороны рифов, выстрел «макарова» при всей своей голосистости сильного впечатления не произведёт.
        Андрей судорожно нажал на спуск, но вместо ожидаемого удара по перепонкам последовал жалкий щелчок осечки. Ну вот и опробовал! Подержанный - он и есть подержанный… Тем не менее по толпе прокатился вздох - и строй дрогнул. Это за спинами Игорька и Андрея прямо из воздуха возник и ступил на песок замешкавшийся в подвале Влад. Надо думать, появление первых двух чужаков туземцы прозевали, поскольку держали равнение на идола, и, видимо, решили поначалу, что странно одетые белолицые люди ухитрились незаметно подкрасться из рощи. Влад же явился во всём величии - из ничего.
        - Дай сюда… - процедил Игорёк, поспешно отбирая у Андрея ствол.
        Строй заколебался - кое-кто из воинов явно вознамерился пасть ниц. По рядам словно волна прошла. Стоять остались лишь резной деревянный идол да идолоподобный, свирепого вида туземец в радужной накидке из птичьих перьев. Последовал хрипловатый протяжный окрик - и воины один за другим с видимой неохотой начали подниматься с песка. Их тёмные щёки были теперь сероватого оттенка.
        - Уходим… - выдохнул Андрей и, попятившись, наткнулся на Влада.
        - Я там… изнутри замок повесил… - испуганно сказал тот.
        - Что, на ключ? - процедил Игорёк, нервно передёргивая затвор и выбрасывая негодный патрон.
        - Ну… я же ведь тебя спросил: закрывать?.. Ты сказал: да…
        Свирепый туземец в накидке (это он подал команду воинам распрямиться), видя, что соткавшиеся из воздуха существа продолжают стоять неподвижно, двинулся к ним сам. Шёл, явно преодолевая страх. А страх, как известно, можно преодолеть только с помощью ещё большего страха… Чего же он боится? Прослыть трусом среди подчинённых? На татуированном лбу туземца дрожали капли пота… Или это от жары?..
        Влад в ужасе смотрел, как медленно, грациозной крадущейся поступью хищного зверя приближается его смерть. В мощной руке дикаря была плоская резная дубина, только не поломанная - целенькая. А в остальном точно такая же… Мне отмщение, и Аз воздам…
        - Я сейчас… сейчас открою… - позеленев, просипел Влад и, стремительно повернувшись, канул туда, откуда только что пришёл.
        Туземец остановился. Тугое татуированное лицо его сначала выразило изумление, почти испуг, затем стало высокомерным и откровенно презрительным. Во-первых, непрошеные гости сами праздновали труса, а во-вторых, оказалось, что ростом с ним может соперничать лишь худосочный Андрей.
        С этого момента вождь (наверное, вождь!) как бы перестал замечать белых пришельцев вообще - и сосредоточил внимание исключительно на лазейке. Шагнул вперёд (Игорёк и Андрей невольно расступились), затем осторожно погрузил в дрожащий воздух свою резную дубину. Треть её исчезла, как откушенная. Вождь тут же отдёрнул руку и озадаченно осмотрел оружие. Внезапно тёмное лицо озарилось звериной радостью. Всё было ясно без слов. Коснувшись чуда, он становился чудом сам - во всяком случае, для воинов, воочию видевших неслыханный подвиг своего предводителя.
        Верхняя губа его вздёрнулась, обнажив крепкие белые зубы. Вождь обернулся и, подбежав к оцепеневшему строю, с победным воплем вскинул освящённое оружие над головой. Этакая статуя Свободы неглиже и с вытаращенными глазами.
        А затем один за другим ударили три пистолетных выстрела подряд.
        Сначала Андрей подумал, что Игорёк палит в воздух - для устрашения. Хрен там - для устрашения! Бил в цель, причём без промаха… Да и как можно было промахнуться, стреляя с трёх шагов? Одна пуля - в позвоночник, две - под лопатку.
        От троекратного толчка в спину вождь неподатливо шатнулся вперёд, попытался обернуться, не сумел - и тяжко рухнул, ткнувшись тугой татуированной ряшкой в песок. Ш-шух-х!..
        Очевидно, всё произошло очень быстро, потому что, когда Андрей наконец взглянул на Игорька, тот ещё только опускал ствол. Лицо у старшего товарища было как при зубной боли: растерянно-несчастное, землисто-жёлтого оттенка.
        Лёгкий ветерок шевелил цветные пёрышки простреленной в двух местах накидки. Словно шерсть убитого зверя.
        - Есть! Открыл!.. - послышался сзади задыхающийся голос Влада.
        - Стоять! - тихо, через силу сказал Игорёк дёрнувшемуся к лазейке Андрею.
        Вновь прозвучала певучая команда - и туземцы простёрлись на песке, на этот раз - чётко, быстро, одновременно.
        - Я там открыл… - беспомощно повторил Влад и осёкся - увидел тело.
        - Вот и хорошо… - не оглядываясь, процедил Игорёк. - Я уж думал - сбежал…
        Медленно расстегнул куртку и засунул горячий от выстрелов ствол за брючный ремень. Подержанный-подержанный, а когда надо - не подвёл.
        - И чтобы больше никакой суеты… - одышливо проговорил Игорёк. - Морды - равнодушные… Даже если вдруг начнут убивать…
        Тем временем с песка осторожно приподнялся кто-то, тоже, видать, не из простых, и, учтя горький опыт предшественника, двинулся навстречу, не распрямляя спины. Впрочем, как вскоре выяснилось, он бы и не смог её распрямить при всём желании, ибо лет ему было порядочно. Колдун?.. Жрец?.. Седая, курчавая, как у негра, башка и такая же бородёнка. На тощей шее болтаются какие-то ожерелья. Комиссар, короче. Фурманов.
        Со страхом взглянул, пробираясь мимо, на распростёршегося ничком вождя, ссутулился ещё сильнее и, безошибочно угадав главного, остановился перед неподвижно стоящим Игорьком. Тот молчал. Остальные - тоже. Морды, как велено, равнодушные.
        Заговорил. Нараспев, со старческим дребезжанием в голосе. Андрей с Владом рискнули покоситься на Игорька и увидели, что друг и наставник растерян. Вот он поднял ладонь, и жрец испуганно смолк.
        - Таа-буу… - старательно растягивая гласные, произнёс Игорёк, плавно указывая на лазейку. Голос его звучал хрипловато.
        Жрец не понял.
        - Таа-туу… - Теперь палец Игорька был направлен на спиральную татуировку, как бы обматывающую соски дряхлого туземца.
        Тот испуганно взялся за грудь.
        - Маитаи?.. - уже несколько более отрывисто спросил Игорёк, выбросив руку в сторону убитого. - Арики маитаи?..
        На морщинистом тёмном лице жреца проступило смятение.
        - Ч-чёрт!.. - почти не разжимая губ, устало проговорил Игорёк. - А Полинезия ли это вообще?..
        - Как не Полинезия?.. А что?
        - А пёс его знает!.. Могло и к микронезийцам занести… Ладно. Попробуем ещё раз… - И он, по возможности напевно, произнёс несколько слов подряд.
        Жрец вслушивался с отчаянием и тряс головой.
        - Всё! - обессиленно сказал Игорёк. - Мой словарь исчерпан… Что будем делать?
        Как бы в ответ на его вопрос, престарелый комиссар, не спуская с Игорька робких искательных глаз, указал на резного идола. Трое переглянулись. Отступать в лазейку было теперь неразумно, удаляться от неё - страшновато.
        - Ну что? Пойдём, раз приглашают…
        - Я сейчас в куртке испекусь… - жалобно предупредил Андрей. - Может, разденемся?..
        Игорёк подумал.
        - Только не до трусов. И как можно торжественней… Не раздевайся, но разоблачайся, понял?..
        Разоблачась и торжественно отправив куртки в воздушную лазейку, приблизились к идолу. Чёрная тряпица в скрюченных ручонках резного божка при ближайшем рассмотрении оказалась рваной лыжной шапочкой покойного Сувенира. Так уничтожаются улики…
        Подобострастно склонясь, жрец (или кто он там?) простёр розовые обезьяньи ладошки к истукану. Влад оглянулся на лежащих воинов. Все наблюдали за происходящим со страхом и надеждой.
        - Чего он хочет?
        - Дотронуться просит… - догадался Андрей.
        - Хм… - Игорёк нахмурился, прикинул - и, решившись, огладил резьбу. Вслед за ним совершали руковозложение и Влад с Андреем.
        В тот же миг жрец распрямил, насколько мог, искривлённый годами позвоночник, вскинул длани и издал протяжный ликующий вопль. Воины разом вскочили с песка. Сохранить равнодушие на мордах пришельцам так и не удалось. К счастью, нехорошие их предчувствия не сбылись. Благоговейно склонив головы, туземцы потянулись цепочкой к удостоившемуся прикосновения истукану. Проходя мимо поверженного вождя, отворачивались с презрением.
        - Вовремя ты его… - осторожно заметил Андрей.
        - З-заткнись!.. - брызнув слюной, оборвал Игорёк.

* * *
        Домой вернулись поздно. Или рано. Смотря с какой стороны на это дело взглянуть. Там солнце погружалось в океан, а тут завязывался рассвет. «Макаров» вместе с гильзами и негодным патроном оставлять на острове побоялись - и, засунув всё в полиэтиленовый пакет, прикопали в углу подвальчика.
        Когда добрались до пятиэтажки, непривычно бледный Игорёк разрешил принять по стопке, но не более того. Вот кофе - да, кофе - пожалуйста, в любых количествах…
        Поставили чайник.
        Хозяин нажал кнопку диктофона, и в обшарпанную комнатку, ставшую ещё непригляднее после исчезновения части книг со стеллажа, ворвался отдалённый гул прибоя и шорох пальмовой рощи.
        - Тахи… - услужливо продребезжал жрец.
        - Та-хи, - старательно повторил за ним голос Игорька. - Пальма…
        - Вроде бы записалось… - угрюмо вымолвил настоящий Игорёк, выключая диктофон. - Ладно. С этим - потом…
        Ссутулился, замолчал.
        - Игорёк, - несколько даже приниженно обратился к нему Андрей. - А ты вообще воевал?..
        Морщинистое лицо Игорька вновь дрогнуло и застыло, приняв то самое выражение, с которым он обычно пережидал очередной приступ зубной боли. Вопрос, конечно, был неприличен, чтобы не сказать - жесток. В доме повешенного - о верёвке.
        - Нет, - с судорожным вздохом признался наконец Игорёк. - Когда служил, мы ещё даже в Афганистан не влезли… Из «макарова», правда, стрелял пару раз… в мишень… на курсах офицеров запаса…
        Андрей слегка приуныл и больше вопросов не задавал. После той злосчастной осечки он чувствовал себя слегка ущербным. Белая ворона. У Влада вон с Игорьком по трупу на рыло, а тут даже в воздух выстрелить не сумел… Надо же, стыд какой! А ещё по карману себя хлопал, морды строил многозначительные!
        Влад же, напротив, излечился от хандры окончательно. Стал говорлив, энергичен.
        - Слушай! - сказал он. - Я ж тогда с замком возился - не видел… За что ты его завалил-то?
        Игорёк злобно ощерил обломки зубов.
        - А что было делать? - сдавленно выговорил он. - Этот дурак уже дубину в лазейку сунул!
        - И чего?..
        - Того! Ты бы на морду его посмотрел! Да точно бы в жертву принесли…
        - Нас?!
        - Вас!
        Вновь последовала исполненная неловкости пауза.
        - И даже если бы не принесли… - севшим голосом опять заговорил Игорёк. - Ну вот сами прикиньте: пролез он на ту сторону! А там - балка, грязь, падаль валяется… Да кто бы с нами потом на этом острове церемонился?
        - Но… за балкой-то - микрорайон… Дома, асфальт…
        - Во-во! Ещё бы в ментовку его загребли… нагишом и с дубиной… Ну не было выхода! - затравленно огрызнулся он. - Либо мы, либо нас…
        Снова замолчал, закряхтел, нахохлился.
        - Может, всё-таки выпьем? - с пониманием глядя на старшего товарища, предложил Влад.
        - Пойди лучше кофе завари… - ворчливо отозвался тот.
        Влад с готовностью поднялся из кресла, но тут в соседнем помещении что-то негромко и отчётливо звякнуло. Это отпаялся носик у выкипевшего чайника. Естественно, что, когда разжигали конфорку, воды в него подлить забыли.

* * *
        В кухне, напоминавшей теперь парилку, стоял резкий запах калёного железа.
        - Нет, ну… Восстановлению это уже не подлежит… - мрачно заключил Игорёк. Приподнял крышку, тут же бросил и потряс пальцами. Пальцы были рабочие, квадратного сечения, с въевшейся в мозоли чернотой.
        - Предлагаю отметить развал чайника пляской вокруг конфорки… - меланхолично молвил Андрей.
        Вот ещё тоже придурок!
        - Ладно, пёс с ним! - буркнул Игорёк. - В кастрюле вскипятим…
        Поставили на огонь кастрюлю и вернулись в обшарпанную комнатёнку с пологим пригорком раскрытых книг на столе.
        - За кого ж мы там, интересно, прокатили?.. - задумчиво молвил Андрей. - За богов?
        - Вряд ли… - отозвался с неохотой Игорёк. - Даже если и за богов, то самого низшего разряда. Так, полубоги… С богами на одной циновке не пируют…
        При одном только воспоминании о недавнем, устроенном в их честь пиршестве Андрей и Влад зажмурились по-кошачьи - чуть ли не замурлыкали. Игорёк же насупился пуще прежнего.
        - А я туземку трахнул… - мечтательно сообщил Влад.
        Андрей вскинул голову и уставил на товарища голубенькие, широко раскрытые глаза. Вообще-то, донжуаном и казановой из них двоих считался именно он.
        - Когда?.. - обомлел Игорёк. - Где?..
        - Ну… прямо там, на катамаране… в шалаше… Да она сама полезла!
        На несколько секунд хозяин квартиры лишился дара речи. Потом вдруг побагровел и треснул кулаком по столу. Пологий книжный пригорок ополз, частично осыпался на пол. Со стуком и шелестом. Падая, блеснул перламутром выточенный из толстой раковины рыболовный крючок…
        - Кретин! - Игорёк вскочил, сорвался на крик. - Я там трупы валяю… чтобы нас богами считали!.. А ты… Ты хоть головой своей подумал? Да чёрт его знает, что у них там за обычаи! Ты же нас всех подставил с этой своей… шалашовкой!
        Влад побледнел, ощетинился.
        - Ты один, что ли, валяешь?.. Да если бы не я тогда… - Осёкся, сглотнул.
        - Э, ребята, ребята… - всполошился Андрей. - Тише! Вы чего это про трупы? Стены-то бумажные…
        Игорёк взял себя в руки и сел.
        - В общем так, орлы… - заговорил он, ни на кого не глядя и с трудом одолевая слова. - С самодеятельностью этой давайте завязывать! Потому что лимит нашего дурацкого счастья исчерпан полностью… Нам не просто повезло! Нам неслыханно повезло! Гонсало Герреро по сравнению с нами - неудачник… Попробуйте же это понять, чёрт возьми! - Резко оборвал фразу, закряхтел, нахмурился. - Ладно… - проворчал он, как бы извиняясь. - Прикинем лучше, что же мы сегодня, собственно, принесли в клювике…
        Посопели, успокаиваясь.
        - Во-первых, сто процентов - прошлое, - буркнул Влад.
        - Н-ну, скажем так: девяносто девять… Дальше.
        - Не Полинезия…
        - А кстати, почему? - вмешался Андрей. - Мало там было языков?
        - Мало, - сказал Игорёк. - Язык в Полинезии, по сути, один. Диалекты отличаются только произношением. Тангароа - Танароа - Таароа… Ну и так далее…
        - А я слышал - наоборот…
        - Это ты Полинезию с Меланезией спутал. Но на Меланезию то, что мы видели, совершенно не похоже… Люди другие, всё другое… Дальше!
        - Разница с нами - часов одиннадцать-двенадцать… - сообщил Влад, вздёрнув рукав и потыкав пальцем в циферблат.
        - Ай, умница!.. - Игорёк даже повеселел. - Я ведь тоже хотел засечь, просто потом из башки выхлестнуло… - Встревожился, подумал. - Одиннадцать, говоришь?.. Слушай, а ведь это очень похоже на современность. Хм… Нехорошо… Ладно. Дальше! Самое главное. Лазейка наша теперь у них под запретом. Прикоснёшься - умрёшь… Все это видели, все это поняли… Отношение к нам… Ну скажем так: уважительно-боязливое… А другого нам и не надо… Стоп! - Игорёк повёл носом, прислушался к негромкому, доносящемуся с кухни побулькиванию. - Влад! Сооруди-ка нам всё-таки кофе! А то ещё и кастрюля распаяется…

* * *
        И кофе (хоть и кастрюльный) помог. Разговор выровнялся, пошёл по делу.
        - Значит, что нам сейчас необходимо в первую голову… - устало приспустив желтоватые дряблые веки, излагал Игорёк. - Не оружие, даже не деньги… Понять! Понять, что там, на той стороне, происходит. Хотя бы куда нас вообще занесло… В Полинезию? В Микронезию? Вообще куда-нибудь, к чертям, в параллельный мир?.. Но в любом случае… - Осторожно отхлебнул, сморщился - и отставил чашку на краешек стола (остальное пространство было занято книгами). - В любом случае это Океания, каменный век… Точнее сказать, рецидив каменного века… Про металлы там не то чтобы не знают… Забыли.
        - Как это - забыли?
        - Вообще история, конечно, уникальная… - Игорёк мигом оживился. Хлебом не корми - дай лекцию прочесть. - Когда их предки отчаливали от материка, они и плавить железо умели, и ткать, и керамику знали… А попали на коралловые острова… ну, вроде нашего… А там ни черта нет! Да сами видели: пальмы, песок… Ни глины, ни руды, ни льна. И вот, представляете, они за несколько веков всё забыли напрочь! Вернулись снова к каменным орудиям. Ткать не из чего, стали выколачивать тапу… Что такое тапа - знаете, надеюсь?
        - Знаем…
        - Ну вот… А самое смешное, что, когда они в конце концов добрались до больших островов, где всё было: и руды, и лён, и глина - они так ничего и не вспомнили…
        - Значит, металлы там есть? Нетронутые?
        - Абсолютно точно! Немного, но есть… Мм… - Игорёк шевельнул ворох книг, покрывавших стол, видимо желая что-то зачитать в доказательство. - Ну, в общем, где-то тут… Я там ещё закладку сделал… из крючка… - Он снова взял чашку и тронул губами подостывший кофе. - Во-от… То есть представляете, ребята, что будет, если мы ткнём их татуированными мордами в руду, снова научим выплавлять металлы, а? Представляете, как потом полетят вверх тормашками все эти Магелланы, Бугенвили, Куки? А ведь полетят! Вы учтите: островитяне - прекрасные воины, вдобавок гениальные кораблестроители, просто хорошего инструмента у них не было! - Передохнул, помрачнел. - Одно плохо… - сокрушённо признался он. - Мало нас… Да и специалисты мы хреноватенькие… Два филолога-недоучки и один историк из котельной. А чтобы руду найти, геолог нужен. А как её плавить потом?.. - И Игорёк невесело засмеялся. - Вот влипли, а?..
        Ребята слушали его с горящими глазами.
        - Научимся… - хрипловато сказал Влад. - Какие наши годы! Кстати, оборону там держать - чистый кайф…
        - От кого? - не понял Игорёк.
        - Ну… от своих… Если за нами в дыру полезут… Пару пулемётов - и хоть дивизию на нас кидай…
        - А на танках попрут? - ревниво вклинился Андрей.
        - А танк в дыру не пройдёт…
        Во дворе сияло весеннее утро. Пункт приёма стеклопосуды под окном уже открылся - гулко позвякивали выставляемые на жестяной прилавок бутылки. Слышно было, как давится смехом и кашлем бомжиха Анжелка по прозвищу Маркиза.
        Глава 5
        Застреленный островитянин лежал ничком на песке, и лёгкий ветерок шевелил цветные пёрышки пронизанной пулями накидки. Словно шерсть убитого зверя. И из этого почему-то следовало, что застрелен он как бы понарошку… Потом откуда-то взялся покойный Сувенир и, присев на корточки рядом с лежащим, стал его будить.
        - Ну ты чё, друган?.. - укоризненно сипел он. - Прям с копыт?.. Я думал, ты покрепче…
        И вот уже который раз Игорёк проснулся в холодном поту - за секунду до того, как убитый приподнимет голову…
        Чёртова подкорка! В гробу она видела осознанную необходимость! Снится дикарь и снится…
        Окно было завешено старым дырявым пледом - тем самым, на котором состоялась памятная трапеза, прерванная появлением туземной флотилии. Из многочисленных прорех торчали вкось пыльные солнечные штыри. Игорёк сел на кровати, помял ноющее надбровье. Напиться, что ли? Нет, нельзя. Даже этого нельзя.
        Жить в кошачьем режиме было для него делом привычным - ночью работаешь, днём отсыпаешься. Только вот заснуть по-настоящему в последнее время так и не удалось. Стоит закрыть глаза - опять всё то же.
        Встал, оделся. Раз уж не спится, пойти проверить, как там подвальчик поживает… Замок не сбили, случаем? Тянуло, короче, на место преступления.
        Игорёк снял плед с гвоздей, свернул. В пыльную комнату, окончательно утратившую жилой вид, хлынуло утреннее солнце. Влад с Андреем должны были объявиться не раньше вечера (оба всеми правдами и неправдами оформляли академический на год). Что до самого Игорька, то он теперь, можно сказать, вольная птица - отопительный сезон кончился, времени навалом.
        В прихожей мельком глянул в тусклое, пыльное зеркало. Да уж, видик… «Разве мама любила такого… жёлто-серого, полуседого и всезнающего, как змея?» На миг возникло острое чувство жалости, причём даже не к себе, а к своему отражению. Под рёбрами шевельнулась и снова стихла тупая боль… Какие тебе, к чёрту, авантюры?! Какие, на хрен, бои? Случись это всё лет пятнадцать-двадцать назад - другое дело. А теперь! Здоровье если и накатывает - то приступами, зубы - съедены… Да ещё эта пара юных идиотов в довесок!
        Далее нахлынула злоба. Устал. Устал от всего… Сволочь Влад! Зверёныш! И ты же его, сопляка, обхаживай, оправдывай, комплименты козлу отпускай: единственный, дескать, среди нас решительный человек… Да своими бы руками придушил - за Сувенира! И Андрюша тоже хорош! Ну как это - идти на дело, не проверив ствол? Пальни он вовремя в воздух, глядишь, было бы трупом меньше… и бессонница бы не мучила…
        А главное - всё ведь зря! Ну что ты там сделаешь - без хорошей команды, без денег! Да и нужно ли что-нибудь делать? К сожалению, нужно… Не будешь барахтаться - утонешь ещё быстрее… Чёрт с ней, с историей, тут самому бы уцелеть!
        И Игорёк осторожно скрипнул остатками зубов. Ничего, удалось…

* * *
        Замок не сбили. Перед тем как сбежать в балку, привычно осмотрелся. Вроде свидетелей нигде не наблюдалось… Ржавая крышка люка была с секретом: приварено с краешка два ушка вместо одного. Перевешиваешь замок, залезаешь в подвал, закрываешься изнутри, а со стороны такое впечатление, что по-прежнему заперто снаружи… Господи, какое ребячество!
        Преодолев усталость и отвращение ко всему на свете, включая себя самого, он перекинул через плечо прихваченный из дому плед, перецепил замок, приподнял крышку. Оказавшись в сырой темноте подвала, на ощупь задвинул обрезок арматурины - заперся изнутри. Потом раскрыл тайничок в дальнем углу и достал завёрнутый в полиэтилен «макаров»… Брать не брать?.. А, ладно, возьмём на всякий случай! Уже привычным движением заткнул ствол за брючный ремень и сделал шаг в прохладную влажную ночь, оглашённую грохотом незримого прибоя…
        Некоторое время Игорёк стоял неподвижно, ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Рельеф этой части островка в последнее время стремительно менялся, так что вслепую передвигаться не стоило. В два счёта сшибёшь ногу о какую-нибудь привезённую недавно каменюку.
        Ночь казалась безлюдной. В отличие от белых пришельцев умные островитяне предпочитали работать после захода солнца, когда спадёт жара. Для освещения им вполне хватало осколка луны. Видимо, отбой они сыграли совсем недавно.
        Лунный полусвет неспешно вылепливал перед Игорьком ствол и крону пьяной пальмы, резного идола с шапочкой в скрюченных ручонках, а также сложенные неподалёку в изрядном количестве базальтовые столбы и плоские тёсаные камни для мостовой. Весь этот строительный материал позавчера был доставлен сюда катамаранами из метрополии… Как же он называется, этот их главный остров? Тара… Нет, как-то по-другому. А! Вспомнил! Ана-Тарау…
        Много они сегодня вечером наворотили! А ещё говорят, что ленивые… Хотя кто говорит-то? Те же европейцы. Все мы для них ленивые. Полинезийцы - ленивые, русские - ленивые…
        Ночной ветерок принёс лёгкий запах падали. Как в балке… Запах этот (возможно, воображаемый) преследовал Игорька весь день - с тех пор, как под первый угловой камень, уложенный у подножия идола, поместили тело застреленного вождя. Вернее, даже не тело, а то, во что оно превратилось после какого-то жуткого обряда.
        Внезапно слуха коснулось напевное бормотание, доносящееся со стороны рощицы. Игорёк обернулся. Там, между кривоватых суставчатых стволов, слабо опылённая лунным светом, брела в непонятном направлении сутулая фигурка. А, служитель культа! То ли твердит молитвы, отгоняя злых духов от будущего храма, то ли просто тексты зубрит…
        Когда же он спит вообще?
        Бедолага… Если Игорёк правильно понял его в прошлый раз, жизнь престарелого жреца давно уже висела на волоске. Чувствуя, что память начинает ему отказывать, он с упорством маньяка повторял родословные вождей, легенды о происхождении богов - всё, что должен был знать наизусть. То и дело жрецу приходилось сверяться с узелками, вывязанными на верёвке из кокосового волокна. Часто он был близок к отчаянию. Случись ему ошибиться при свидетелях - либо убьют, либо изгонят. И неизвестно ещё, что лучше…
        Господи, какие наивные люди! Ну ошибся! Ну так объяви эту свою ошибку прозрением, скажи: боги велели… Как оно всё по уму делается?
        - Тиури!.. - негромко окликнул Игорёк.
        Бормотание смолкло.
        - Ихароа… - прозвучал в тишине (рокот прибоя слухом давно не воспринимался) дребезжащий старческий голос, и жрец с опаской приблизился к неподвижно стоящему божеству.
        Игорёк, наморщив лоб, мысленно перебирал те два десятка местных слов, которые уже успел выучить.
        - Ночь… - произнёс он наконец. - Тут…
        Чёрт, а как же «спать»-то по-туземному? Выписывал ведь…
        Над головой хранили молчание крупные тропические звёзды.
        Можно подумать, какое-то проклятие лежит на этом острове! Кто ни ступит - увязнет. Взять хотя бы тех же воинов! Плыли себе и плыли, с кем-то там хотели разобраться… А тут дают им знать, что какие-то странные дела творятся на атолле. Возможно, даже сверхъестественные. Ну и причалили на свою голову… Теперь им с острова - ни на шаг! Теперь они храмовая стража…
        Из задумчивости Игорька вывел дребезжащий голос Тиури. Не дождавшись продолжения, старый жрец дерзнул заговорить сам. Вроде бы куда-то приглашал.
        - Ну, пошли… - недовольно сказал Игорёк по-русски.
        Как выяснилось, жрец всего-навсего хотел отчитаться перед светлокожим божеством о проделанной в его отсутствие работе. За вечер островитяне успели уложить ещё две угловые плиты святилища. Остановившись над первой из них, Тиури с трудом, чуть ли не со скрипом, завёл руку за голову и торжественно шлёпнул себя по затылку. Затем подвёл Игорька ко второй, где подзатыльник повторился.
        Откуда-то снова повеяло падалью - и до Игорька наконец дошёл смысл этой загадочной пантомимы. Под каждой из плит покоилась очередная жертва, умерщвлённая, надо полагать, тем же самым способом, каким Влад устранил Сувенира. Значит, пока Игорёк, силясь заснуть, ворочался в своей кровати, тут ухитрились завалить ещё двоих… Или троих?.. Он выпрямился, ища глазами четвёртый угол выровненной площадки. Насколько можно было различить в лунном свете, яма под четвёртую плиту была пуста. Вакантна… Где-то на краю сознания скользнула равнодушная мысль, что надо ужаснуться, хотя бы испугаться, но Игорёк только вздохнул.
        - Спать, - вспомнил он наконец. - Тут… Где?
        Жрец онемел. Он просто не верил оказанной ему чести. Кое-как справился с чувствами и, пригнувшись ещё ниже, проводил к пальмовому шалашу возле резного идола. Песчаный пол был застелен циновками. Игорёк разделся, соорудил некое подобие подушки, замотав «макаров» во что попало. Лёг, завернулся в плед. И вот что дивно-то: стоило закрыть глаза - уснул без задних ног.
        Мораль здесь другая, что ли?..

* * *
        Разбудило его вторящее прибою приятное, хотя и несколько сдавленное пение. Ритм и мелодия были знакомы. Что-то вроде местного «Эй, ухнем!». Работать тут начинали затемно, зато в полдень все поголовно дрыхли в тени. И правильно делали.
        Игорёк с силой потёр щёку, безуспешно пытаясь разгладить оттиснувшийся узор циновочного плетения, затем подобрался к самой большой прорехе в пальмовых листьях и выглянул наружу. Солнце ещё только-только брызнуло над чешуйчатым океаном, а на островке уже пахали вовсю. Чем-то напоминая репинских бурлаков, впрягшиеся в постромки туземцы рывками тянули по песку очередной базальтовый столб. Перед смуглыми бурлаками, воздевая руки и дребезжа нараспев священные тексты, ковылял всё тот же Тиури. Надо будет потом вмешаться, сказать, чтобы столбы врыли по кругу - на равном расстоянии от лазейки. Этакий Стоунхендж. На случай обороны. А, чёрт! Хочешь не хочешь, а получается, что внутреннюю часть площадки придётся мостить собственноручно… с двумя подмастерьями… Местных теперь к лазейке ничем не подманишь - все прекрасно знают, чем для простого смертного грозит прикосновение к облачку дрожащего воздуха. И слава богу…
        Послать бы на хрен все эти великие цели! Хапнуть в банке ссуду, переселиться сюда с концами, выстроить коттеджик - и доживать век в своё удовольствие. Жрать бананы и трахать прекрасных туземок… Поздно. Два трупа в тылу. А коли так, то нужна великая цель. Ну не может русский человек совершить подлость просто так, без высоких мотивов!.. Да я ж не ради грабежа пошёл на погром, а за Святую Русь!.. И соседа не из зависти раскулачил, а во имя Революции!.. Да и окраину села ракетным залпом накрыл не с похмелья и не по злобе - Отчизна велела…
        Игорёк раскутал пистолет из шмоток и принялся неторопливо облачаться. Жарко, но что делать! Вождям, а тем более богам разгуливать нагишом невместно даже в тропиках. Положение обязывает. Кто поверит голому, что у него много рубашек! Чья поговорка?.. А ведь помнил…
        Ну вот теперь уже можно покинуть шалаш и явить себя люду. Игорёк подобрал с циновки «макаров», но тут ритмичное пение снаружи оборвалось, а взамен грянули злобные ликующие крики. Что там могло случиться? Шум нарастал, вскипал улюлюканьем, хохотом. Игорёк на всякий случай заранее дослал патрон и выбрался из шалаша. Авторитет авторитетом, а с боеготовым оружием как-то поспокойнее.
        Строители и охрана толпились рядом с зияющей ямой, предназначенной под четвёртую плиту. Все они были настолько возбуждены, что появления Игорька не заметили.
        Поначалу он решил, что эти чёртовы дикари опять задумали принести кого-нибудь в жертву, и, в общем-то, оказался недалёк от истины. В самой гуще яростно галдящей толпы, сгорбившись сильнее обычного, цепенел старый Тиури, и морщинистое серое лицо его было искажено такой болью, что Игорёк немедленно всё понял. Обмолвился старикан. Слова перепутал.
        Яростнее всех кричал и махал руками молодой косоплечий туземец, о котором Игорёк знал, что это ученик, помощник, а в будущем и преемник одряхлевшего жреца. Судя по всему, вот он-то, сволочь такая, и уличил наставника в неточности. А больше вроде некому.
        Жестикуляция его была доходчива и в переводе не нуждалась - гадёныш то и дело ударял себя по затылку (точь-в-точь как сам Тиури этой ночью) и тыкал пальцем в яму. Ну правильно. Как раз четвёртого угла и не хватает.
        - Ихароа!..
        Все разом смолкли и в страхе обернулись к Игорьку. Его появление было настолько внезапным, что даже оземь грянуться не сообразили. А он посмотрел в беспомощные глаза Тиури - и как будто снова очутился перед пыльным тусклым зеркалом в своей прихожей. Во всяком случае, чувство было очень похожее - острая, щемящая жалость к собственному отражению. Игорёк перевёл взгляд на юного поганца, даже перед ликом божества не способного скрыть подлое своё ликование, и тот показался ему вдруг копией Влада, взмахнувшего тогда с победным воплем «Вау!» обломком ритуальной дубины.
        Нахлынувшая ненависть была столь сильна, что изношенные сосуды выдержали чудом. Ещё секунда - и инсульт.
        Дальнейшее произошло само собой. Ствол оказался вскинутым на уровень глаз, и палец уверенно, беспощадно нажал на спусковой крючок. Это тебе за Сувенира, зверёныш!..
        Рука с пистолетом подпрыгнула. Правый глаз туземца как бы провалился - и мальчишка начал ужасающе медленно запрокидываться навзничь. Звука падения тела Игорёк не услышал, потому что в ушах ещё звенело от выстрела, но он знал, что должен быть звук, и он машинально воспроизвёл его, выдохнув почти беззвучно: «Ш-шух-х!..»
        Мгновение туземцы стояли неподвижно, боясь пошевелиться. Затем кинулись наземь. Все, кроме Тиури. Старый жрец просто не смог этого сделать - настолько оцепенел.
        Не выдержав его изумлённого взгляда, Игорёк нахмурился, отвёл глаза и молча указал стволом на яму в песке. Подобрал гильзу и двинулся к лазейке. Шёл, недоумевая. Он только что снова застрелил человека. И ни угрызений совести, ни даже осознания того, что произошло: застрелил - и всё. Как будто совершил это не он, а кто-то другой, знающий своё право - карать и миловать без колебаний.
        - Здесь так принято… - тревожно и озадаченно бормотал Игорёк, не то чтобы оправдываясь, скорее удивляясь самому себе. - Здесь так принято…
        Механически передвигая ноги, добрался наконец до лазейки и окунулся в сырую черноту подвала. Выспался, называется! Снова завернул оружие в полиэтилен, поместил в угловой тайник. И ещё подумал с неудовольствием, что хорошо бы подыскать для хранения какое-нибудь другое место. Желательно на острове. Целее будет.
        В железную крышку люка забарабанили. Такое ощущение, что камнем. Замер, выжидая… Наконец сверху (с того света!) донёсся ворчливый голос Влада:
        - Хорош греметь!.. Всё равно не услышит…
        Игорёк перевёл дух, сдвинул кусок арматурины и приподнял тяжёлую ржавую крышку. Снаружи был поздний вечер. Насколько позволяли различить чёрно-синие сумерки, физиономии Влада и Андрея выражали сильное недовольство.
        - Давно стучите? - Кряхтя, выбрался наружу, закрыл люк.
        - Давно… - обиженно бросил Андрей. - Спал ты там, что ли?
        - Спал…
        - Нет, но записку хотя бы мог оставить?.. - Андрей запнулся. - Погоди! А чего это ты снова замок вешаешь?
        - Сейчас туда соваться не стоит… - Игорёк выпрямился, сунул ключ в карман. - Наведаемся попозже… Пусть сначала всё утрясётся…
        Ребята изменились в лице.
        - Случилось что-нибудь? - Андрей понизил голос.
        - Случилось… - Отвечая, Игорёк смотрел не на него, а на Влада. Долго смотрел. Потом вдруг усмехнулся углом рта и пожал острое кривоватое плечо. - Долго жить будешь…

* * *
        Четвёртая угловая плита замкнула прямоугольник будущего святилища, так что новой человеческой жертвы в ближайшее время вроде бы не ожидалось. Предложение Игорька разместить базальтовые столбы на равном расстоянии вокруг лазейки Тиури принял без возражений. И попробовал бы он возразить - ходил теперь за покровителем как привязанный, в глаза заглядывал. Ближе к полудню оба скрывались в пальмовом шалаше, где, надо полагать, занимались словесностью. В отличие от своих юных спутников Игорёк одолевал местную речь трудно, со скрипом. Особенно не давалось произношение. Сначала он всё записывал, потом перенял у Тиури манеру завязывать узелки на память. Так и ходил - с верёвочкой из кокосового волокна, перебирая сложные красивые узлы, как бусины чёток.
        Влада с Андреем эти уроки словесности сильно раздражали, поскольку в итоге работа по выкладыванию плоскими камнями внутреннего круга целиком выпала на их долю.
        Солнце торчало в зените. Тени от свежеврытых базальтовых столбов съёжились до предела.
        - К чёрту! - не выдержал Влад. - Перекур!..
        Оба выпрямились и, прихватив куртки, канули в лазейке. Переход из тропического полудня в прохладную весеннюю ночь средней полосы был ошеломителен, но в целом приятен. Как в бане: с пылу с жару - да в сугроб.
        Расположились на пологом травянистом пригорке неподалёку от люка. На ощупь подстелили куртки, сели. Андрей закурил.
        - Крутой! - бросил он между затяжками, надо полагать, имея в виду Игорька. - Нашёл пахарей…
        - Пахота - ладно… - не менее хмуро отозвался Влад. - Ты мне скажи: на фиг он ещё одного завалил? Для ровного счёта, что ли? Под четыре угла?..
        - Нет, ну… Двоих-то - не он… Это уж местные сами… - Кажется, Андрей усмехнулся. - Каждый поворот истории, - ядовито и весьма похоже скопировал он говорок Игорька, - это сотни тысяч трупов… Сотни!.. Теорию - в практику…
        - Балабол… - проскрипел Влад, судя по голосу, скривив рот до предела. - Я ему бомжару этого вовек не прощу! - угрюмо добавил он вдруг.
        Огонёк сигареты приостановился в темноте и пару мгновений был неподвижен.
        - Погоди… - растерянно сказал наконец Андрей. - Ты о ком?.. О Сувенире?
        - Ну! - Голос Влада звучал несколько надтреснуто. - Он же меня и подначил - Игорёк! «ФСБ, упрячут, устранят!..» И тебя потом втянул… Скажешь, нет?
        Ночное облачное небо над балкой, набрякшее светом фонарей и реклам, мутно тлело багровыми оттенками. Где-то заполошно вопило противоугонное устройство.
        - Да теперь-то что говорить… - уклончиво пробормотал Андрей. Помолчал, затянулся. Розовый полусвет вынул на миг из темноты его непривычно задумчивое лицо. - Ты шнуркам своим про академический сообщать будешь?
        - А ты?
        - Я - нет. Воплей не оберёшься… У тебя они кто?
        Ответом было странное горловое кудахтанье. Влад смеялся.
        - Сейчас расскажу… Ты слушай, слушай: прикол классный. Они у меня оба члены КПСС… были… Отец в Москве учился, в ВПШ…
        - А это что такое? - несколько ошалев, спросил Андрей. Обычно дружок его от бесед на личные темы уклонялся. Вообще был неговорлив. А тут, гляди-ка, прорвало…
        - Высшая партийная школа… - глумливо перевёл Влад. - Специальность - научный атеизм. Ну, отучился, приехал. И подаёт заявление на выход из партии. В общем, пока учился, в бога уверовал. В те времена, прикинь!
        - Серьёзно, что ли?
        - Да погоди ты! - нервно посмеиваясь, продолжал Влад из темноты. - Дальше ещё смешнее будет… Мать его тут же раз - и в психушку! Ну понятно: иначе скандал, того и гляди у самой карьера накроется… А так псих и псих - что с него взять? Сдала… Там он месяца через три и откинулся…
        - Ни хрена себе… - подивился Андрей, гася сигарету о землю. - Залечили?
        - Онкология, - бросил Влад. - Думаешь, с чего бы это он в религию ударился? А тут бац - девяносто первый год! КПСС - на хрен! Ну, мать покрутилась-покрутилась - скучно без партии-то… Ну и сама в церковь подалась…
        - Классно! - только и смог вымолвить Андрей.
        - Это ещё не классно! Классно дальше. Начала доставать: крестись да крестись! Я её, понятно, послал. Так она ещё и меня в психушку сдать задумала, ты понял?
        - А тебя-то за что?
        - Да как… Сама на меня орёт, а говорит, я на неё ору. Слышу, соседок уже обрабатывать начала: бьёт, мол, с ножом гоняется, это у него наследственное…
        - И… чем дело кончилось?
        - Сдал её саму в психушку - тем и кончилось… Да у неё уже глюки пошли… «Скорая» приезжает - а она с богородицей вслух разговаривает… А чего? Ждать, пока она меня самого отправит?
        - Упс!.. А чего ж ты тогда в общежитии живёшь, раз хата есть? - спохватился Андрей.
        - Да выписали её потом, - нехотя отозвался Влад. - Без денег сейчас ни от чего не лечат. И опять всё по новой… Ну чего? Пойдём или ещё посидим?

* * *
        К вечеру с помощью вспомнившего про совесть Игорька круг вымостили полностью. Отряду воинов, нёсшему охрану островка, были даны дополнительные инструкции. Где можно - словесно, но в основном с помощью жестов.
        Глава 6
        Всё произошло настолько быстро, что Влад опомнился уже на заднем сиденье, стиснутый с обеих сторон плечами равнодушных мордоворотов в камуфляже. Взяли прямо на тротуаре в восемь вечера.
        - З-за что?..
        Ответа не последовало. «Девятка» цвета «мокрый асфальт» влилась в общий поток легковушек и без особой поспешности двинулась в сторону, противоположную центру города.
        - Мужики, вы кто?.. М-милиция?..
        Сидящий справа с трудом повернул вколоченную в плечи по самые уши голову - накоротко остриженную, с просвечивающими шрамами.
        - Слышь, козёл… - утомлённо произнёс он и замолчал, поскольку, собственно, всё уже было сказано.
        Мигом уяснив ситуацию, Влад ужаснулся - и прикусил язык.
        «И хорошо ещё, если это будет ФСБ… - прожурчал в мозгу сварливый голос Игорька. - А скорее всего, на нас выйдут… иные структуры… Эти вообще чикаться не станут…»
        Неужели вышли? В связи с чем? С пистолетом? Да ну, вряд ли! Никто никого не кинул - расплатились на месте… Долг? Так ведь срок ещё не истёк… и счётчик включать не за что… А главное, пистолет-то покупал Андрей! И деньги занимал тоже Андрей! Андрей, а не Влад!..
        Нет, не милиция. Точно не милиция! И не ФСБ… Может, всё-таки ошиблись? Взяли, да не того? Куда везут-то хоть?.. Стоило об этом подумать, как «девятка» остановилась. Влада бесцеремонно выпихнули наружу и повели по плоским ступеням к блистающим медью и стеклом огромным дверям. Металлические буквы над входом отражали свет ослепительных белых фонарей, поэтому Влад даже не сумел прочесть толком, что же там, собственно, было написано. То ли банк какой, то ли фирма…
        Полчаса его промурыжили на стуле в гулкой приёмной. Оба мордоворота молчали по-прежнему. Чувствовалось, что вот так неподвижно они могут сидеть час, два, три… Сколько скажут.
        - Мне к матери надо… в больницу… - осторожно попробовал соврать Влад.
        - На кладбище тебе надо… - с мужской прямотой ответил один из громил и даже просветлел слегка, настолько хорошо и к месту выпеклась у него эта фраза.
        Желудок оборвался, в глазах потемнело. Никогда в жизни Влад не был столь близок к обмороку. Что же стряслось? Может, сначала загребли Андрея, а тот взял и перевёл стрелки на Влада?
        Но не Сувенир! Сто процентов - не Сувенир!..
        Одна из дверей приоткрылась, и в приёмную вышел седеющий красавец в штатском. Гвардейская выправка, светлая тройка… Кажется, всё-таки ФСБ… «Зна-ем… - снова проникновенно и злорадно запел в мозгу голос Игорька. - Ви-де-ли… Тут же упрячут куда-нибудь на всю жизнь… А то и просто уберут…»
        При виде вошедшего мордовороты встали. Встал и Влад - не чуя под собой ног.
        - Можно запускать… - небрежно изронил седовласый. - Освободился.
        Влада втолкнули в обширный, ярко освещённый кабинет с громадным (больше бильярдного) столом. Ковёр, картины… У окна спиной к дверям стоял дородный мужчина в прекрасно пошитом костюме. Обернулся - и Владу почудилось, что перед ним - тот самый плакат, в который он когда-то чуть было не запустил снежком. Залысый выпуклый лоб, усики скобочкой, подпёртый зобиком тяжёлый подбородок… «Построил храм - построит всю Россию…» В затылок… В две шеренги… Только глаза уже не бесстыдно-честные, а раздражённые, дырявящие насквозь.
        Будущий народный избранник был в не духе. Если точнее - то в тихом бешенстве. Склонил залысый лоб, смерил приведённого брезгливым взглядом.
        - Вы там что, трупы в балке хороните? - проклокотал он вне себя. - Вконец оборзели? Где этот ваш… главный?..
        Голос его уплыл, растаял в ласковом, нахлынувшем внезапно звоне, и Влад обнаружил вдруг, что его тормошат, поднимают с покрытого ковром пола, усаживают в какое-то кресло… Потом разжали челюсти, сунули в зубы стакан с минералкой… Зрение помаленьку прояснялось. Справа перед Владом обозначилась тупая харя охранника, слева - озадаченное и несколько даже встревоженное рыло с предвыборного плаката. Нет, построивший храм и грозящий построить всю Россию давно, конечно, привык к трепету окружающих, но чтобы вот так?.. Уложить взрослого парня без чувств с первых двух слов?..
        - Вы его там по дороге… мм?.. - подозрительно спросил он, покосившись на охранника.
        - Пальцем не тронули, Сергей Самсоныч! - истово отвечал тот и осторожно, чтобы, упаси боже, не причинить увечий, похлопал припадочного по щекам. Бескровные впалые щёки были покрыты ровным морским загаром. Это в конце-то апреля…
        Президент компании «Атлантида» Сергей Самсонович Имяреков с тяжёлым любопытством наблюдал за возвращением к жизни слабонервного юноши.
        - Ты на кого замахнулся, урод? - задушевно осведомился он, дождавшись, когда взгляд воспитуемого прояснится хотя бы отчасти. - Ты прикинул хоть, на кого ты руку поднял, гнида?
        Влад с ужасом смотрел на него сквозь слёзы.
        - Я… - видимо, ещё не совсем придя в себя, пролепетал он. - Не трогал… Его волной о риф ударило…
        Вновь возникли ощущение шершавого дерева в руках, ясный до галлюцинации хруст ломающихся позвонков, отшатнувшиеся изумлённые лица Игорька и Андрея… Шум падающего на песок тела… Ш-шух-х!..
        - Я… - беспомощно повторил Влад - и разрыдался.
        Откуда же ему было знать, что никто никого уличать даже и не думал! Просто отмороженный отпрыск Сергея Самсоновича, возвращаясь с занятий, увидел Влада из окна автомобиля и признал в нём одного из своих недавних обидчиков. Папаша немедленно схватил трубку сотика, распорядился задержать мерзавца, отвезти в офис и представить затем пред ясны очи. Рассказы сына о море, якобы имевшем место в балке, Сергей Самсонович ещё в первом слушании счёл плодом ребячьей фантазии, а вот разобраться с подонками, пригрозившими надавать его наследнику подзатыльников…
        Хотя, честно говоря, подзатыльник как раз отпрыску не помешал бы. Ну что это такое в самом деле! Компьютер у него, видак у него, музыкальный центр… Казалось бы, чего ещё надо пацану? Так нет же, чуть не последишь - глядь, а он уже на свалке роется! Принесёт домой какой-нибудь болт ржавый - и носится с ним, как с сокровищем…
        Да, но одно дело - подзатыльник, отпущенный отеческой рукой, и совсем другое - оплеуха от какого-то там пролетария… Ишь, расхрабрились! Сегодня на сына руку подняли - а завтра?..
        Собственно, Сергей Самсонович только припугнуть хотел. Дескать, что ж это вы, козлы, пацана моего из балки прогнали? Что ещё за секретность такая? Где хочет, пусть там и играет!
        А уж трупы пристегнул так - для пущей образности.

* * *
        Ночь Влад провёл в подвале офиса, преследуемый мыслью о самоубийстве. Утром его разбудили и повезли проверять всё, что он им там вчера наплёл. Точнее, выдал…
        Как ни странно, в желтоватых глазах Игорька, открывшего на звонок, Влад не увидел ни страха, ни удивления, ни даже укоризны. Хотя ведь, по сути дела, произошло именно то, о чём Игорёк предупреждал, чем постоянно пугал Андрея с Владом. Мало того, окинув понимающим взглядом охранника и Сергея Самсоновича, Игорёк словно бы повеселел, довольный своей проницательностью.
        - Заходите, - спокойно пригласил он, обращаясь ко всем сразу.
        Гости, однако, заходить не пожелали.
        - Собирайся, бери ключ от подвала - и поехали, - приказал через порог Сергей Самсонович.
        Опять же нисколько не удивившись, Игорёк обулся, накинул куртку и, проверив в кармане ключи, покинул квартиру.
        - Вообще-то, тут рядом, - заметил он, захлопывая хлипкую дверь. - Проще уж пешком…
        - Ничего, прокатишься.
        Вчетвером они погрузились в серебристую «ауди» и долго плутали по дворам, пробираясь к пустырю.
        - На чём погорел-то? - с сочувствием полюбопытствовал Игорёк.
        - Пацан опознал, - сдавленно ответил Влад.
        - А вот за пацана… - гневно заворочался на переднем сиденье дородный Сергей Самсонович. - За пацана вы у меня ещё ответите…
        - За детьми, вообще-то, приглядывать надо, - нагло сказал Игорёк. - Не перехвати мы его вовремя, неизвестно, чем дело кончилось бы. Там уже, между прочим, одному бомжу памятник надгробный стоит…
        - Смотри, договоришься… - изронил Сергей Самсонович - и Игорёк счёл за лучшее умолкнуть.
        Наконец серебристая «ауди» остановилась на самом краешке подсохшей, но по-прежнему неприглядной балки.
        Покинув салон, президент «Атлантиды» с омерзением оглядел мусорное дно, ржавую крышку подвальчика с висячим (точнее - лежачим) замком, косо торчащую трубу, свалку неподалёку… Положение складывалось самое что ни на есть дурацкое. Нервный юноша с кривым, дёрганым лицом вполне мог оказаться психопатом. Или, что ещё вероятнее, наркоманом… Испугался до одури - ну и наплёл бог весть чего. Коралловые острова, какой-то якобы урытый им алкаш, некий Игорёк, занимающийся - ни много ни мало - исправлением истории… Бред! Да, но дело в том, что этот бред поразительно совпадал с фантазиями сына и наследника… Залезаешь в яму, а там - море, остров, пальмы… и три свирепых сторожа… Сергей Самсонович покосился на Игорька. Нет, этот вроде на психа не похож. Скорее уж на бомжа…
        - Ну смотри, если накололи… Ты у меня всю оставшуюся жизнь под этой крышкой просидишь…
        Игорёк недоумённо моргнул выгоревшими светлыми ресницами.
        - Да я, по-моему, ещё ни слова не произнёс… - резонно заметил он. - В чём наколка-то? Это мой подвальчик, я в нём картошку хранить собираюсь…
        Сергей Самсонович развернулся к Игорьку всем корпусом и с возрастающим любопытством оглядел с головы до ног.
        - Слушай, а что это ты такой уверенный? Ты чей вообще?
        - Да пожалуй, что ничей… Сам по себе…
        Секунду президент компании «Атлантида» пристально смотрел в спокойные желтоватые глаза Игорька.
        - Веди, показывай, - буркнул он наконец.
        Бросив машину на краю балки, все четверо спустились по склону к торчащей криво вентиляционной трубе. Игорёк вынул ключ, отпер замок, откинул ржавую крышку. Охранник присел на корточки, достал фонарик.
        - Мне туда ещё и лезть? - холодно осведомился Сергей Самсонович, глядя в сырую яму. - Смотри! - потребовал он. - Смотри-смотри! Вот это… - ущипнул себя за штанину, - это стоит больше, чем вся твоя вшивая квартира!..
        Тем временем охранник сунул фонарик в прямоугольную дыру, желая осветить углы подземелья, и полфонарика как не бывало… Отдёрнул руку, вскочил. Сергей Самсонович, не уловивший, в чём суть, взглянул на сотрудника с недоумением.
        - Нет уж… Давайте-ка сначала я… - С этими словами Игорёк опёрся на края люка и, кряхтя, погрузился до пояса в небытие, повис на локтях.
        Президент и охранник смотрели, оцепенев. Зрелище, что и говорить, было жутковатое.
        - Я понимаю, Сергей Самсонович, костюмчик у вас, по всей видимости, от Кардена… - издевательски произнесло пол-Игорька. - И всё-таки лучше будет вам взглянуть на это дело самому…

* * *
        Солнце уже погрузилось краешком в океан, окрасив волны в алые тона. Нежно розовел песок, чернели вокруг базальтовые столбы, пальмовая роща обрела коричневатый оттенок.
        Игорёк искоса посмотрел на высокого гостя. Тот ещё, мягко говоря, пребывал в глубокой задумчивости. Манекен в прикиде от Кардена. То ли нечеловеческая выдержка, то ли преддверие кондрашки - поди разбери! Вот охранник этот отреагировал однозначно: вытаращенные глаза, разинутый рот…
        Гнать таких из охраны!
        - Коралловый островок, на котором мы с вами находимся, - скучным голосом гида известил Игорёк, - принадлежит союзу племён, населяющих большой остров Ана-Тарау. Сам Ана-Тарау лежит восточнее, за линией горизонта, и поэтому не виден… Указать его точное расположение на современных картах пока не представляется возможным. То же самое и с датировкой… Приблизительно шестнадцатый-семнадцатый век. От Рождества Христова, разумеется…
        Грохотали буруны, над рифом смутно клубилась розоватая водяная пыль. С востока накатывала тропическая ночь.
        - Кто? - хрипловато выговорил вдруг Сергей Самсонович.
        - Простите?.. - не понял Игорёк.
        - Кто ещё в курсе? Мишка сказал, вас было трое!..
        Игорёк наклонил голову, пряча понимающую улыбку. Затем выпрямился и нараспев произнёс что-то на местном наречии. Всего два слога. В тот же миг чёрные базальтовые столбы словно бы шевельнулись и раздвоились - из-за каждого выступил на полшажка смуглый воин с копьём на изготовку.
        Опомнившийся охранник рванул из-под мышки рукоятку «стечкина».
        - Стрелять не советую, - поспешно предупредил Игорёк. - Ну положишь двоих, троих… А четвёртый положит тебя… Кстати, для справки. На таком расстоянии они камнем из пращи пробивают черепаший панцирь…
        Но окоченевший враскорячку охранник уже и сам видел, что ловить тут нечего. Кодла с копьями, да ещё и под прикрытием каменных столбов… Нет, бесполезно.
        В стремительно чернеющей рощице раздался душераздирающий вопль - и все, включая воинов, вздрогнули. Затем послышался ответный ор. Звук был до боли знаком и ни в коем случае не мог принадлежать миру кораллового песка и кокосовых пальм. В тёмных зарослях, несомненно, выясняли отношения два уличных кота, проникших ранее на атолл через ту же лазейку.
        Как ни странно, но вопли их подействовали на Сергея Самсоновича живительно. Задумчиво округлив губы, с огромным любопытством он медленно огляделся и увидел везде одно и то же: чёрные столбы и статных, хищно-внимательных воинов.
        - Твои? - с уважением осведомился он.
        - Наши, - уточнил Игорёк. - Значит, объясняю ситуацию: это святилище. И у парней - приказ: если из дыры полезут чужие - уничтожать на месте. Как злых духов… Я, конечно, могу вас отрекомендовать и в качестве представителя добрых сил, но мне кажется, что торопиться с этим не стоит…
        Сергей Самсонович приходил в себя прямо на глазах. Что ни говори, личность незаурядная… Теперь из всего здесь увиденного наибольший интерес для него представлял сам Игорёк. На кого куры записаны.
        - То есть у тебя уже здесь всё схвачено… - промолвил президент компании «Атлантида», заворожённо озирая вновь замерших стражей. - А там? - И он не глядя ткнул большим пальцем через плечо.
        - А там скорее наоборот, - невозмутимо отвечал Игорёк. - Одна только маленькая деталь… Даже если вы нас возьмёте в заложники, ничего не изменится. Без нашей помощи вам сюда не попасть. Лазейка узенькая, оборонять её можно бесконечно долго… А местные ребятишки, смею вас заверить, полягут все как один, но злых духов на атолл не допустят.
        Президент компании «Атлантида» Сергей Самсонович Имяреков мыслил. Глухо громыхал прибой. Под ногами были плоские плиты святилища. В роще орали коты. Делили территорию.
        - И ещё одно… - добавил Игорёк. - На всякий случай я и с той стороны тоже подстраховался…
        А вот это он зря. Насколько можно было разобрать в наплывающем полумраке, Сергей Самсонович пренебрежительно и насмешливо покривил скобочку усов.
        - Три конверта, что ли?
        - Ну почему же три? Больше… И… давайте-ка всё-таки вернёмся. А то сейчас тут совсем темно станет…

* * *
        Пока серебристая «ауди» плутала по дворам, пробираясь к облупленной пятиэтажке, Сергей Самсонович Имяреков пребывал в оцепенении. До самого подъезда не проронил ни слова. Ожил, лишь поднявшись на второй этаж.
        Забавно, но, оказавшись в убогой квартире Игорька, он повёл себя почти так же, как на острове. Замер на секунду, затем принялся диковато озираться. Оглядел продранные обои, увечную мебель, самодельный, наполовину пустой стеллаж… Наконец повернулся к хозяину.
        - Как же так? - с горестным недоумением вопросил он. - Вроде умный мужик, а живёшь - хуже бомжа…
        Игорёк лишь развёл руками. Сергей же Самсонович внезапно узрел орлиным оком знакомый корешок на стеллаже и, изумлённо заломив бровь, вынул потрёпанный, песочного цвета томик Платона.
        - Слушай, а ты кто по специальности?
        - Никто… Сижу, книжки читаю…
        - Да? - с сомнением молвил Сергей Самсонович, листая томик. - Читал… Вижу - читал… Пометки делал… - Отправил книгу на место, окинул недовольным взглядом стоящих в дверном проёме Влада и охранника. - Костик! Езжай в контору, выпишешь себе премию в тройном размере. Сам знаешь, за что… Этого, нервного, бери с собой - и чтобы глаз с него не спускал!..
        В ответ на отчаянный взгляд Влада Игорёк ободряюще кивнул (не робей, мол, выкрутимся) и неспешно принялся убирать со стола. Влад и охранник вышли. Хлопнула входная дверь.
        - И как ты оцениваешь навар… со всего с этого?.. - осведомился Сергей Самсонович, с любопытством наблюдая, как Игорёк распихивает книги по полкам.
        - Навара никакого, - отозвался тот, оборачиваясь. - Одни убытки, как видите… Хорошая была библиотека… - Он вздохнул. - Да вы садитесь!
        Сергей Самсонович оглядел с сомнением кресло - и сел, не забыв при этом поддёрнуть брюки, стоившие, по его уверению, больше, чем вся квартира Игорька.
        - Но это же золотое дно! - подначил он, по-прежнему пристально изучая хозяина. - Искупался в море, повалялся на песке, съел банан прямо с дерева - и всё за двести баксов! Круиз на час, а?
        Игорёк насупился и ушёл на кухню.
        - В Чечню ещё можно круиз организовать… - ворчливо заметил он, возвратившись со стопками и початой бутылкой водки. Сел напротив, взглянул в глаза. - Поймите же наконец, Сергей Самсонович. То, что вы сегодня видели, - не современность! Это в самом деле прошлое. И там иногда друг друга кушают. Вы просто не сможете обеспечить безопасность своих клиентов! И насчёт сына вы, ей-богу, зря… Обошлись мы с ним, допустим, грубовато. Зато уберегли.
        - Говоришь, шестнадцатый век? - отрывисто спросил Сергей Самсонович.
        - Или семнадцатый… Если это, конечно, вообще наш мир.
        Удовлетворённо кивнув, высокий гость запустил руку за борт пиджака и извлёк плоскую металлическую фляжку изящных очертаний. Отвинтил крышечку, разлил собственноручно.
        - А это убери… - поморщившись, велел он. - Как ты её пьёшь вообще?..
        Бутылка водки канула под стол. Высокие договаривающиеся стороны пригубили жестковатый, но, надо полагать, очень дорогой коньяк.
        - Это я тебя на хватательный рефлекс проверял… - доверительно сообщил Сергей Самсонович, очевидно имея в виду недавнюю подначку насчёт золотого дна. - Странный ты, ей-богу, мужик… Жемчугом хоть интересовался?
        - Да, конечно, - сказал Игорёк. - Деньги-то кончаются! Не бананы же оттуда на рынок везти…
        - И-и… каков результат?
        - Завтра-послезавтра узнаю… Да мы с туземцами-то всего неделю контачим.
        - Так это ты их за неделю вымуштровал?.. Хм… - Сергей Самсонович уважительно покачал головой. - Неплохо… - молвил он, помрачнев. - Тогда к делу. Значит, вас три человека… Ты, этот нервный… Кто третий?
        - Андрей… сокурсник Влада… Он, кстати, скоро должен подойти.
        Сергей Самсоныч снова изумлённо заломил бровь и уставил на хозяина квартиры тёмный сицилийский глаз, исполненный самого живого интереса. Не ждал он такой откровенности.
        - Так, может, есть и четвёртый? И пятый?..
        - Нет. Только трое.
        Сергей Самсонович в сильном сомнении поджал губы.
        - Хорошо… - сказал он наконец. - Давай в открытую… Охрана там у тебя с копьями? Ну так катнуть туда бомбочку со слезоточивым газом - и бери их голыми руками… Согласен? А уж с конвертами припасёнными - это, прости, и вовсе детский лепет… Наливай, чего смотришь?
        Игорёк налил.
        - Тем не менее на работу я тебя возьму, - медленно, как бы всё ещё сомневаясь, проговорил Сергей Самсонович. - Но делать ты будешь то, что нужно мне… - Тяжело взглянул на собеседника и постучал пальцем по столу. - А не тебе…
        - Разумеется, - спокойно согласился Игорёк.
        Услышав столь странный ответ, Сергей Самсонович откинулся на спинку скрипнувшего кресла, и холёное лицо его несколько даже обдрябло.
        - А что это ты так легко соглашаешься?
        Игорёк досадливо шевельнул выгоревшей бровью.
        - Действовать-то придётся по обстоятельствам, - пояснил он. - А обстоятельства, Сергей Самсонович, в гробу видали, чего нам с вами хочется. Проще говоря: чем бы мы там ни занялись, результат будет один и тот же… Кроме зарплаты, конечно…
        - Вот поэтому ты так и живёшь! - придя в себя, уязвил Сергей Самсонович. - Хотя… Диогену бочки хватало… - Он взял со стола свою стопку и небрежно дотронулся донышком до стопки Игорька. Удостоил. - И каковы же обстоятельства?
        Тот выпил, подумал:
        - Во-первых, лазейка может исчезнуть в любой момент. Так же внезапно, как и появилась…
        - А когда появилась?
        - Думаю, где-то месяц назад. До оттепели там пацаны на санках гоняли - не могли не въехать… Во-вторых, тесновата она. Человек пройдёт, а техника… Ну, об этом мы уже говорили.
        - Короче, короче… К чему ты клонишь-то?
        - Короче? Скажем, лазейка захлопнулась. Вы, естественно, остаётесь здесь, я, естественно, остаюсь там…
        - Ого! - Сергей Самсонович даже отстранился слегка, чтобы оглядеть Игорька ещё и издали. - То есть для тебя это уже естественно? Круто, круто… Значит, намылился в прошлое с концами?.. И чем же ты там собираешься заниматься?
        - Ждать появления европейцев.
        - Каких европейцев?
        - Которые с крестом и мечом.
        - Зачем?
        - Чтобы пустить ко дну, - ровным голосом отвечал ему Игорёк. - Всех до единого… Нечего им там делать. И так уже весь мир испакостили…
        Секунды две, если не три, президент компании «Атлантида» Сергей Самсонович Имяреков хранил полную неподвижность. Потом шевельнулся, протянул руку к плоской фляжке изящных очертаний и с преувеличенной аккуратностью долил стопки до краёв. Поставил фляжку - и вновь оцепенел.
        - А чем встречать будешь? Сам же сказал: крупная техника не пройдёт…
        - Не пройдёт… Даже в разобранном состоянии. Поэтому ко дну их должны отправить сами туземцы. То есть задачи какие? Образовать единое островное государство. Научить островитян плавить металл. Познакомить с порохом. Объяснить, какая это чума - христианство! Ну и так далее…
        Тёмные сицилийские глаза потеплели. Сергей Самсонович смотрел на Игорька чуть ли не влюблённо.
        - В императоры метишь?.. - Трудно сказать, чего больше таилось в этом вкрадчивом тихом вопросе - понимания или насмешки.
        - Для меня это несущественно… Возраст не тот, да и честолюбия маловато.
        - А ну-ка, покажи зубы! - неожиданно потребовал Сергей Самсонович.
        Игорёк показал.
        - И с такими зубами ты собираешься мочить европейцев? Кто их тебе там чинить будет?
        - А здесь?
        - Так… - сказал Сергей Самсонович. - Чтобы за неделю вставил! Расходы - за мой счёт. И никаких железок! Фарфор! Ты понял?
        Чокнулись, пригубили.
        - Что ты обо мне знаешь? - сурово осведомился гость.
        Пришёл черёд опешить Игорьку.
        - Н-ну… то же, что и все… «Построил храм - построит всю Россию»…
        - Как же! Построишь её! До хрена там! - с досадой отозвался Сергей Самсонович. Посопел, раздражённо покосился на продранные обои. - Понимаю Петра… - угрюмо сообщил он. - Самому иногда хочется ножницы взять - и не то что бороды - яйца всем поотстригать!.. Ну чего мы врём? Чего мы врём? Широта души, верность, самоотверженность… Покажи мне сейчас в России верного человека!.. Да что там в России! У меня, в «Атлантиде», покажи!.. Куда они делись? Ведь были же! На войне, что ли, всех поубивало? Ни мыслишки в голове - один хватательный рефлекс!..
        - А Костик? Ну, этот… телохранитель…
        - Н-ну… Костик - да… - с неохотой признал Сергей Самсонович. - Но это ж так, не золото, не серебро…
        - Серебро?..
        Сергей Самсоныч брюзгливо покосился на Игорька.
        - А ещё Платона читал… - упрекнул он.
        Игорёк откинулся на спинку стула, прищурился, припоминая.
        - Ах да!.. - вымолвил он, в свою очередь с любопытством приглядываясь к высокому гостю. - У вас же там, я слышал, в этой вашей фирме три касты среди сотрудников… Государство в государстве…
        - И не просто государство, - многозначительно поправил его Сергей Самсонович. - А именно государство Платона. Ну а конечную цель мою знаешь? Зачем я всё это затевал?..
        - Ну… полагаю, что не только для навара, - осторожно предположил Игорёк.
        - Да я думаю!.. - Сергей Самсонович усмехнулся. - Никто не знает. Тебе - скажу. Потому что ты - поймёшь… - Выждал секунду и, устремив на Игорька загадочные тёмные глаза, внятно произнёс: - Прорасти во все отрасли, охватить собой всю страну… Заменить структуру. Чтобы «Атлантида» и Россия стали единым целым! Превратить эту паршивую федерацию в аристократическое государство Платона… А?
        Теперь уже оцепенел Игорёк. «Надо же!.. - подумалось ему невольно. - А меня в котельной тронутым считали…»
        - А храм-то зачем было строить? - туповато спросил он наконец. - Язычник Платон - и вдруг православие… Или это так, в рамках предвыборной кампании?
        Сергей Самсонович поморщился.
        - Знаешь, за что я не люблю христианство?.. - признался он. - За идею равенства перед Богом… - Расстроился, даже закряхтел. - Ну это же неправильно, Игорёк! Люди по природе своей не равны!
        - Все помрём… - со вздохом напомнил тот.
        - Вот разве что только в этом…
        Игорёк озадаченно поскрёб редеющую макушку:
        - Но сейчас-то вроде никакого равенства…
        - Не то! Опять не то! Быдло вверх лезет!.. А наверху должны быть лучшие! Умные! Честные!.. Такие, как я!.. Может быть, такие, как ты!.. Ну не тот в России народ… - Замолчал, вскинул с надеждой смуглое лицо сицилийских очертаний. - Слушай, а эти твои островитяне… Они - что? Ты ж с ними уже дело имел!..
        Глава 7
        Растворяя сумрак вечерних улиц, сияли оплетённые голыми, словно бы восковыми ветвями белые фонари. В огромном доме два этажа, принадлежащем компании «Атлантида», погасили окна час назад. В коридорах пусто и гулко. Освещены лишь приёмная да кабинет президента.
        - Ну что, Владик?.. - уставив на нервного юношу тёмные внимательные глаза, молвил Сергей Самсонович. - Влип ты с этим бомжом, сам понимаешь, основательно. Мокрое дело, не шутка…
        Влад усмехнулся - криво и безнадёжно. Терять ему было нечего.
        - Что, ментов на остров вызовете? - осведомился он.
        Президент «Атлантиды» поцокал языком, покачал головой:
        - Борз, пацан, борз… Надо же - ментов! Да нет… Ни в суд, ни в милицию я обращаться не стану…
        Влад поглядел ему в глаза и понял: не шутит. Где-нибудь там и притопят, возле рифов. Однако проклятый язык упорно не желал уняться.
        - А если сам в милицию побегу?
        - Не добежишь… - успокоил Сергей Самсонович. - А добежишь - тебе же хуже будет. Значит, слушай меня… - неспешно продолжал он. - Игорёк твой - ясен хрен! - мужик умный, но фантазёр… Он сам тех бабок не стоит, которые я намерен вложить в эту вашу дыру. А ты - тем более… Ну так как? Жить хочешь?
        - Нет… - вполне искренне ответил Влад.
        - А придётся… - с сочувствием на него глядя, молвил президент «Атлантиды». - Короче, либо ты работаешь на меня, либо лечишь нервы. И не в той дурке, куда мамашу свою упёк, а покруче! Выйдешь этак через полгода, тихий, поздоровевший. Нейролептики, друг ты мой, любую дурь из башки выбьют… Никаких тебе глюков, никаких островов с пальмами… Ну не молчи, не молчи! Работаешь или как?
        - Да… - еле слышно ответил Влад. - Работаю…
        Сергей Самсонович удовлетворённо склонил выпуклый смуглый лоб. Достал из стола роскошную папку, раскрыл.
        - Тогда начнём… Ты его давно знаешь?
        - Игорька? Месяца три…
        - Как познакомились?
        - Случайно. У магазина разговорились. Рядом с балкой магазин… Пригласил к себе, мы с Андрюхой бутылку взяли…
        - У него что, даже на водку не было?
        - Сказал, зарплату задерживают…
        Смуглое лицо Сергея Самсоновича набрякло чёрной кровью.
        - Интересное дело… - процедил он. - Истопник, почти бомж, по всем раскладкам - лох. Откуда ж такая крутизна? Сколько уже на нём трупов?
        - Два, - сказал Влад. - Вождя застрелил и этого ещё… жреца… То есть не жреца… ученика…
        Разгневанно сопя, Сергей Самсонович перебирал содержимое папки. Надо думать, жизненный путь Игорька был там прослежен весьма подробно.
        - Служил, но не воевал… - с отвращением прочёл вслух президент «Атлантиды» и вновь тяжело уставился на Влада. - Сам как считаешь? Только честно! Кто он, этот твой Игорёк?
        - Н-не знаю… - Влад был искренне растерян.
        Сергей Самсонович насупился, ещё раз поворошил бумаги.
        - Сидел читал книжки… - в недоумении вымолвил он. - Был никто, и звать его никем. А попал на остров - откуда что взялось!..
        Замолчал, очевидно поражённый внезапной, всё объясняющей догадкой. Затем смуглое лицо его разгладилось, успокоилось. Не иначе вспомнил собственную биографию.
        - Ладно! - решительно сказал он, закрывая папку. - Там внизу Костик с машиной… Подбросит до балки. За Игорьком будешь следовать неотлучно, понял?.. Он - бугор, ты - его заместитель. И всё сообщаешь мне - до последнего словечка.

* * *
        Тропическая листва, промытая ночным ливнем, сверкала поутру, как новенькая. Как в первый день творенья.
        - Да перестань ты дёргаться, Андрюш!.. - пришамкивая, втолковывал Игорёк. - Всё складывается гораздо лучше, чем я ожидал…
        - Ага! - расстроенно отозвался тот. - Складывается оно там… Вычитается! Раньше-то всё это наше было! А теперь?..
        Влад понуро молчал. Все трое стояли на отмели в дальнем конце островка. Шагах в пятидесяти от беседующих, не решаясь приблизиться вплотную, выжидающе переминались три смуглых татуированных стража с копьями.
        - Да оно и не могло остаться нашим! О чём я вам с самого начала талдычил? Нам даже, если хочешь, повезло, что Влад раскололся именно Сергею Самсоновичу. И вообще запомни: лучше договариваться с главарём, чем со всем стадом…
        - О чём?
        - Ну, скажем, о финансировании нашего проекта…
        - Че-го?!
        Игорёк усмехнулся, обнажив, словно напоказ, развороченные дёсны. Зубов у него во рту заметно поубавилось. Все лишние корешки были удалены ещё вчера вечером.
        - Ребята, он тоже сумасшедший, - успокоил Игорёк. - Планы у него покруче наполеоновских, и, что самое забавное, наша с вами затея вполне в них вписывается. При определённых условиях, естественно…
        - Это при каких же?
        - При наличии европейской угрозы…
        - Да ты сам-то в неё веришь?
        - А куда ж я денусь? - спокойно отозвался Игорёк. - Конечно верю. Как сказал Маяковский: «Лучше умереть под красным знаменем, чем под забором!» Идея сейчас - это тоже, знаешь, что-то вроде крыши… Есть у тебя идея - и вот уже мерещится за тобой какая-то сила, а то и организация. А с самостоятельностью… Тут ты, Андрюша, прав. С этим теперь придётся завязывать. Отныне мы народ подотчётный… Кстати, мне стоило больших трудов отстоять вас двоих. Особенно тебя, Влад. Сергею Самсоновичу ты очень не понравился…
        Влад судорожно вздохнул и не ответил. Мерный грохот прибоя, доносящийся из-за острова, напоминал шум неторопливо проходящего товарняка.
        - А если бы не отстоял? - угрюмо спросил Андрей.
        - Что ж, я сам себе враг, что ли? - удивился Игорёк. - Я бы ведь тогда один остался. А так - какая-никакая, а команда…
        - Ну а вдруг?..
        Игорёк подумал, помрачнел:
        - Н-ну… Сувенира бы нам вряд ли припомнили. Вас двоих, скорее всего, утопили бы по мелочам… Скажем, за незаконное приобретение оружия.
        - А тебя?
        - Меня? Меня бы приберегли… до времени… Так что на будущее, ребятки: прикусите язык. Потому что отвечать теперь в случае чего придётся на всю катушку… А Сергей Самсонович желают полной секретности…
        - Тогда пускай сначала сынку своему пасть заткнёт! - буркнул Андрей.
        - Уже… - меланхолически сообщил Игорёк. - В данный момент сынок с мамашей летят в Швейцарию…
        - Ни хрена себе…
        Сзади послышался тревожный возглас одного из стражей, и все трое обернулись. Воины взволнованно указывали копьями на что-то происходившее неподалёку. Может, тварь какая на берег выбирается?.. Причиной переполоха, однако, оказался дымчатый наглый котяра с обкусанными в драках ушами, несущий в зубах свежепойманную птаху. Видимо, из рощицы…
        - Всю живность передушат… - горестно заметил Влад.
        - Да, пожалуй, - согласился Игорёк. - Хорошо хоть до других островков не доберутся… Если, конечно, кто-нибудь от большого ума сам не завезёт. - Послал успокаивающий жест воинам и снова поджал в задумчивости губы. - Короче, на данный момент перед нами три задачи…
        - А кто ставил? - тут же осведомился Андрей.
        - Я. Предварительно согласовав с Сергеем Самсоновичем… Значит, первая: набросать план работ. Вторая: прикинуть, какие нам тут понадобятся специалисты. Ну и третья: жемчуг. Желательно чёрный… Идеи идеями, а рентабельность рентабельностью. Словом, занимаемся тем, чем должны были заняться с первого дня… Всё! Разговор по душам закончен. Сейчас возвращаемся ко мне и принимаемся за бумажную волокиту…
        - Зачем же мы тогда сюда пёрлись? Там бы и поговорили…
        - А чтобы без лишних ушей… Кстати, имейте в виду, что хата моя, возможно, уже прослушивается. - Игорёк повернулся и двинулся в обратный путь. Три стража при его приближении немедленно простёрлись ниц. Игорёк досадливо мотнул головой и прошёл мимо. Андрею почести были возданы куда скромнее, а перед плетущимся в хвосте Владом воины слегка склонились - и только. Сам виноват… Не фиг было нагишом расхаживать да божественное своё достоинство трепать - с туземками по шалашам!

* * *
        - Мм… - Сергей Самсонович в сомнении изучал список требуемых специалистов. - Астроном? На кой он тебе чёрт? Да ещё и первым по списку… Или ты их по алфавиту расставлял?
        - Нет, - сказал Игорёк. - Не по алфавиту… Сначала астрометрия, а потом уже всё остальное. Вычислить координаты архипелага, установить точную дату и время. Убедиться, что это вообще наш мир. Или наоборот…
        - Ага… - пробормотал Сергей Самсонович, бросив на Игорька уважительный взгляд. - Основательно берёшься… И как по-твоему, долго он будет с этим возиться?
        - Смотря с чем… Определить широту - довольно просто. С долготой - сложнее… Как он будет вычислять год и век - вообще не представляю. Разве что подвернётся какое-нибудь там редкое небесное явление… Опять-таки при условии, что это наш мир.
        - Короче, дело долгое… - подытожил Сергей Самсонович, вновь углубляясь в список. - Ага, ага… Геолог - понятно, лингвист - понятно… Инструктор-дельтапланерист?.. Мм… Ладно!.. - Отодвинул бумаги, пытливо взглянул в глаза. - А если попросту? Своими словами… Что там за дела вообще? Вот ты тут пишешь: горячая точка… Кто с кем разбирается?
        Игорёк вздохнул:
        - Два больших острова… Ана-Тарау и Тара-Амингу… По-русски это будет - остров Акулы и Акулий Плавник…
        - Чего хотят?
        - Да хрен его знает! Но войны самые настоящие. Пожалуй, похлеще, чем у нас…
        - Нет, но смысл-то в чём конкретно? Завоевать, ограбить?
        - Скорее, завоевать… - сказал Игорёк. - Чего там грабить-то? Понятия денег у них нет - не придумали…
        Сергей Самсонович изменился в лице:
        - Денег нет?! Как же они живут вообще?
        - Живут… - Игорёк пожал плечами.
        Президент компании «Атлантида» ощупал в замешательстве тяжёлый гладкий подбородок. Явно был озадачен, даже слегка оскорблён.
        - Погоди! Если нет денег, на чём тогда всё держится?
        - На авторитете. Кстати, у Платона, насколько я помню, тоже…
        - Хм… - Сергей Самсонович задумался. - Ну а эти твои европейцы… Про них что-нибудь слышно?
        - Нет, - честно сказал Игорёк. - Пока ничего. Меня вот сейчас другое беспокоит: со специалистами как быть? Лазейку-то рассекретить придётся…
        - В контракте будет пункт о неразглашении… - сообщил Сергей Самсонович, вновь углубляясь в список.
        - Полагаете, этого достаточно?
        Президент «Атлантиды» отложил листок, посмотрел в глаза.
        - Нет, - сказал он. - Полагаю, недостаточно… О местоположении лазейки знают пятеро. Я, ты, Костик и два твоих гаврика. Всё! Больше об этом никто знать не должен.
        - А как же тогда с контрактниками? Глаза им завязывать?
        Недобрая усмешка шевельнула скобочку усов.
        - Проще, проще…
        - Мочить, что ли, потом? - прямо спросил Игорёк.
        Поражённый такой бестактностью, Сергей Самсонович малость обмяк и с тяжким подозрением уставился на собеседника.
        - Н-ну… зачем же обязательно… мочить? - Последнее слово он выговорил особо. - Заснул здесь, проснулся там…
        - Та-ак… - протянул Игорёк, тоже соображая. - Тогда желательно подбирать худощавых…
        Сергей Самсонович вопросительно вскинул бровь.
        - Доставлять-то их нам четверым, - пояснил Игорёк. - С Костиком…

* * *
        Жизнь кончилась, началась каторга. Костик обеспечивал ночную охрану со стороны балки и, стало быть, в переноске тяжестей участия принять не мог. Горбатиться пришлось втроём. Первым делом на ту сторону была доставлена по частям моторная лодка зарубежного производства, причём выяснилось, что перетащить - чепуха, а вот собрать - проблема. В конце концов пришлось звать на помощь того же Костика…
        Распугивая подводную живность шумом мотора, сплавали на разведку к обширному продолговатому островку, расположенному в глубине лагуны и по всем признакам просто обречённому на роль базы. Единственное неудобство заключалось в том, что следующий остров был обитаем и дружелюбные, но вороватые его жители докучали своим новым соседям как могли. К самой базе они причаливать боялись, поскольку там имелось заброшенное чужое святилище, слывшее дурным местом. Поэтому островитяне обычно ловили моторку на полпути и либо навязывали бартер, либо с немыслимой ловкостью подстраивали столкновение судов, после чего требовали немедленно возместить ущерб.
        Божественное достоинство Игорька не смущало их при этом нисколько. Язычники. Ничего святого…
        В ближайшее время на базовый островок предстояло завезти всяческие стройматериалы, ветряк (тоже, разумеется, в разобранном состоянии), прочее оборудование - и принимать первых контрактников.
        Влад вкалывал яростно, без единой жалобы. Зато Андрей ныл постоянно. Особенно удручали его туземцы, праздно глазевшие на их трудовые подвиги со своих каноэ.
        - Ну вот какого хрена скалятся? - то и дело срывался он. - Боги - пашут, а они - скалятся!..
        - Табу, - холодно отвечал Игорёк.
        - Да у них и слова-то такого нет!..
        - Слова нет. А понятие есть. Просто звучит по-другому…
        - Ну так снять его к чёрту! Пусть помогают!
        - А снимешь - тут же всё растащат. До последнего гвоздика.
        На третью ночь (или день, если пролезть в дыру) таскали спящих специалистов. Астронома среди них не было. Двенадцать здоровенных лбов, в списке не значившихся вообще, а также прилагаемое к ним оружие и боеприпасы. Ребята, проснувшись, оказались все, впрочем, толковые, вдобавок разбирающиеся в технике (любой, даже и незнакомой), так что сборку ветряка и прочего удалось спихнуть на вновь прибывших полностью.
        Чёрт их знает, что у них там было обозначено в контракте, но пахали они как проклятые и вопросов не задавали вообще. А главное - ничему не удивлялись. Девять человек несли охрану, трое занимались обустройством. Посменно.
        Ещё через сутки, когда единым рейсом переправили на базу молоденького очкастого астронома со всеми его причиндалами, ветряк исправно махал крыльями, давал ток, а над атоллом, достигавшим, как выяснилось, в длину сорока пяти километров, плавал, подобно огромной чайке, белоснежный дельтаплан.
        Чертовщина началась, стоило очкарику вычислить широту. Звёздное небо вроде бы соответствовало современному земному, однако, если верить компьютеру, на данной широте не имелось ни единого атолла подобных очертаний и размеров.
        Специалист по астрометрии был настолько ошарашен, что с места не сходя нарушил главное условие контракта.
        - Ребята, мы где? - спросил он с замиранием в голосе.
        Игорёк подавил острое желание ответить в рифму.
        - Знали бы - не спрашивали… - сказал он, покряхтев.
        Троица руководителей в молчании погрузилась в моторку и отчалила в направлении святилища.
        - По-моему, полный абзац! - угрюмо подытожил сидящий за штурвальчиком Андрей. - Если это вообще не наш мир…
        - То что? - хмуро спросил Игорёк.
        - Ну, куда прёшь, козёл?.. - заорал тот вместо ответа, выворачивая штурвальчик и окатывая брызгами подсунувшееся каноэ. Помолчал, малость успокоился. - Всё к чёрту! - расстроенно бросил он. - Раз европейцев бояться нечего - считай, что проект зарублен. Строим коттеджи Самсонычу…
        - Может, не говорить ему?.. - подал голос Влад.
        - Ага! Не говорить! А звездочёту тоже рот заткнёшь?
        - Нервные вы какие-то, братцы, - заметил Игорёк. - Ну, не наше это прошлое. И что из этого следует? Что здесь нет европейцев? Наверное, есть, но опять-таки называются они, скорее всего, по-другому…
        - Тогда какого чёрта мы сюда вообще полезли? - угрюмо спросил Влад.
        - Тебе напомнить? - холодно осведомился Игорёк и, не получив ответа, повернулся к Андрюше. - Слушай, ну куда ты так гонишь? Притормози и… попетляй немного, что ли…
        Андрей послушно сбавил скорость. Моторка легла в поворот.
        - Значит так, ребята… - сказал Игорёк. - Пока между нами. Даже Самсонычу ни слова. Позавчера я говорил с Тиури, и рассказал он мне прелюбопытнейшую историю… Белые люди, большое каноэ, дым, гром и так далее. А было это лет десять назад на каком-то дальнем острове…
        Мотор заглох. Лодка закачалась в прозрачнейшей лагунной воде. Андрей медленно повернулся к Игорьку:
        - Это что? Серьёзно?..
        - Серьёзней некуда…
        Андрей моргал:
        - Десять лет?.. То есть мы уже опоздали?
        - Наоборот! Попали в самую точку. В те времена от одной кругосветной экспедиции до другой лет двадцать проходило, а то и больше…
        - А почему не говорить Самсонычу?
        - Нет, ну сказать-то всё равно придётся… Весь вопрос в том, как и когда сказать. Это уж предоставьте мне…
        Воспрянувший Андрей кивнул и снова запустил мотор. Лодка очертила полукруг и уткнулась носом в белый промытый песок. Как раз напротив святилища.
        Жрец Тиури ждал их у самой воды. Склонился и почтительно указал в сторону крытого пальмовыми листьями шалаша.
        В шалаше они обнаружили спящего красавца кавказского типа с сединой на правом виске. Добавить бороду - абрек абреком. Из нагрудного кармана клетчатой рубашки выглядывал уголок сопроводительной записки. «Левист, - крупным старательным почерком Костика выведено было на ней. - Алан».
        Очевидно, лингвист…

* * *
        Вскоре над лагуной взмыл, тарахтя, крохотный двухместный вертолётик, при необходимости способный поднять и троих, - приступили к аэрофотосъёмке. Если посмотреть сверху, большой атолл имел форму стельки. В лагуне насчитывалось тринадцать поросших кокосовыми пальмами островков, на одном из которых, как уже было выяснено ранее, ютилась туземная деревушка: два десятка плетённых на манер корзины хижин и какие-то свайные постройки в отдалении, впоследствии оказавшиеся кладбищем. Островок (как, кстати, и сам атолл) назывался Уну, остальные не назывались никак. На карте их пронумеровали, а двум дали имена: Сувенир и Герреро.
        Чуть позже пожаловало с проверкой и высшее начальство…
        Кажется, Сергей Самсонович прибыл не в настроении. Оглядевши с неудовольствием затылки простёршихся островитян, покосился через плечо на Костика.
        - Ты его как? Понимаешь? - подозрительно буркнул он, кивнув на Тиури. - Что он сказал?
        - Вечерний идёт… - вежливо кашлянув, перевёл тот.
        Как ни странно, но Костик и впрямь освоил местный язык на диво легко и быстро. Не в пример лингвисту Алану, стражей он понимал с полуслова. Как и они его. Родство душ, не иначе…
        - Кто вечерний?
        - Вы…
        - Почему вечерний?
        В затруднении охранник пожал плечами.
        - А Игорёк кто? - мрачнея, продолжил допрос президент «Атлантиды».
        - А Игорь Юрьич - утренний… Да вы их подымите, Сергей Самсоныч! А то так и будут лежать…
        Вечернее божество, облачённое в невесомый светлый костюм, насупилось, шевельнуло дланью, разрешая воинам подняться и выпрямиться, затем окинуло хозяйским оком святилище, берег, опаловую лагуну…
        - Костик, - осведомилось оно вдруг неприятным голосом, - ну ты что ж творишь, а?..
        Заслышав опасные нотки, охранник всполошился и взглянул в указанном направлении. Возле крытой пальмовыми листьями хижины на плоской, отдельно уложенной плите были опрокинуты гребешками вверх три одинаковые раковины. Неспешно, властно вдавливая подошвы в песок, Сергей Самсонович приблизился, нагнулся, кряхтя, и принялся их по очереди переворачивать. Под одной из раковин, как и следовало ожидать, обнаружился круглый упругий комок, скатанный не то из сухих водорослей, не то из кокосовых волокон.
        - Опять за старое взялся?
        - Да Сергей Самсоныч! - истово молвил охранник. - Они ж сами в это играют! Сел с ними разок - обули только так!.. Ч-чурки…
        Сергей Самсоныч, кряхтя, распрямился.
        - Ох, чувствую, воспитаете вы мне туземцев! - зловеще предрёк он. - Та же Россия будет…
        Разваливая прозрачную воду лагуны, к островку уже летела моторка.
        - Рад вас видеть, Сергей Самсоныч!.. - Стоящий рядом с припавшим к штурвалу рулевым Игорёк ослепительно улыбнулся. - Прошу на борт!
        Приветствие это, сопровождённое самым радушным жестом, тоже решительно не понравилось Сергею Самсоновичу. Игорёк вёл себя с ним как равный. Тем не менее глава «Атлантиды» принял протянутую руку - и по возможности величественно пробрался на заднее сиденье.
        - Ну давай… показывай…
        Костик оттолкнул нос лодки от песчаного берега и, опасно покачнув судёнышко, забрался в него сам. Заклокотал бурун, и моторка двинулась в обратный рейс. Сувенир - Герреро.
        - Чего петляешь-то? - ворчливо спросил Самсоныч малое время спустя.
        - Отлив, - охотно откликнулся Игорёк, хотя вопрос был задан рулевому. - Мели кругом, рифы… Течения опять же…
        - Так теперь и будешь лыбиться? - посопев, осведомился глава «Атлантиды».
        - Виноват… - с удовольствием признал Игорёк и тронул языком новенький фарфор зубов.
        - Нет, ну, если жмут, то снимем…
        Утреннее божество обернулась.
        - Сергей Самсоныч! - со всей сердечностью сказало оно. - Ну неисправимый я, ну… Котельная испортила… Тем более - на радостях…
        Самсоныч фыркнул и больше не домогался. Выбравшись на песок базового острова Герреро, без особого интереса окинул взглядом ветряк, пулемётные вышки, палатки, прочее…
        - А это что такое?
        Меж суставчатых пальмовых стволов просматривалась древняя циклопическая кладка. Ветер покачнул перистые кроны - и из зарослей выглянула каменная личина огромного идола.
        - Святилище, - пояснил Игорёк. - Только заброшенное…
        Они подошли поближе и сразу же были атакованы москитами. В отличие от Сувенира Герреро изобиловал комарьём. Видимо, в глубине пальмовых зарослей скрывался подпитываемый ливнями пресный водоём, где и выводилась вся эта мерзость. А откуда ещё могла она взяться посреди океана?
        Отмахиваясь от кровопийц, Сергей Самсонович остановился перед идолом и с уважением его оглядел. Каменный истукан был немногим ниже молодой пальмы.
        - Кто такой?
        - Насколько мне известно, бог-предок…
        - Чей?
        - Не наш, - вполне серьёзно ответил Игорёк, но, заметив грозное движение бровей Сергея Самсоновича, счёл необходимым пояснить: - Предок племён, населяющих Тара-Амингу. А наши с вами друзья - подданные Ана-Тарау…
        - Это между ними всё время разборки?
        - Ну да…
        - А почему не свалили, раз чужой?
        - Боятся. Всё-таки бог - может и отомстить. Да и с Тара-Амингу отношения зря не хотят портить…
        Сергей Самсонович одарил напоследок надменное гранитное рыло строгим, хотя в целом благосклонным взглядом и двинулся в обратный путь. Уж больно комарьё доставало.
        - Где жемчуг? - несколько зловеще поинтересовался он на ходу.
        - С жемчугом - проблемы, - помявшись, доложил Игорёк. - Добывать его здесь, конечно, добывают, но вся добыча идёт верховному вождю. Украсить себя жемчужиной можно лишь с его разрешения… Однако, поскольку у нас на Сувенире святилище, жемчуг нам могут приносить вроде как в жертву… Запросили Ана-Тарау…
        - И что?
        - Отказ, - нехотя сообщил Игорёк. - Как выяснилось, Тиури наш в столице авторитета не имеет. Глубинка…
        - Ну так уволь его к чёртовой матери! Другого найми!..
        - Рад бы… Да где ж его взять?
        Глава «Атлантиды» обернулся, смерил тёмным оком.
        - А почему до сих пор молчишь, что это не наш мир?
        - То есть как молчу? Я ж отчёт астронома приложил…
        - Астронома? - Сергея Самсоновича сорвало с болтов. - Да там чёрт ногу сломит, в его отчёте! Короче, с европейцами ты мне мозги запудрил. Нет здесь никаких европейцев! А если ещё выяснится, что и с туземцами тоже…
        - С туземцами?..
        - Горячая точка, людей едят… Моджахедов нашёл! А то я сам не вижу, что тут за народ! На хрен я сюда охрану гнал? У меня что, деньги лишние?.. - Президент сердито потрогал вздувающийся на лбу желвак. - Значит так… всё бросай, занимайся жемчугом!.. Послезавтра примешь архитектора… Строиться будем. Только не здесь. Здесь комаров многовато… - Замолчал, пронзил взглядом искоса. - И ещё!.. Что за хренотень? Почему это ты - утренний, а я - вечерний? Ты вроде как добрый бог, а я вроде как злой?..
        - Господь с вами, Сергей Самсоныч! - вскричал Игорёк, прижимая ладони к груди. - Да здесь и понятия такого нет: злой, добрый… Бог - значит бог. Не угодишь - пришибёт…
        - А «уничтожат как злых духов»?
        - Н-ну… злых - в смысле враждебных…
        - Нет, но вечерний-то почему? - не унимался Самсоныч.
        - Да всё просто! - отчаянно оправдывался Игорёк. - Вы же тут вечером в первый раз появились! А я утром…
        Президент слушал его, тяжело дыша.
        - Ты кончай себя со мной равнять!.. - пробурлил он наконец. - Понял? И чтобы через два дня жемчуг лежал у меня на столе! Не справишься - вернёшься в котельную… Если вообще вернёшься…
        Гневно отфыркиваясь, проследовал к лодке, оставив Игорька в остолбенении. Ненароком попавший в опалу распорядитель, растерянно щурясь, следил за моторкой, пока та, вильнув, не скрылась за ближайшим островом. М-да… Вот тебе и поклонник Платона!.. Тот же братила с пальцами врастопырку…
        Ах, чёрт возьми, чёрт возьми! Стало быть, не сработала байка про европейцев: большое каноэ, белые люди, дым-гром… А Игорёк так надеялся, что сработает! Значит, одно из двух: либо Самсоныч умнее, чем предполагалось, либо Влад стучит с разбором…
        В том, что Влад стучит, Игорёк не сомневался ни секунды. Самсоныч просто не мог не приставить к нему осведомителя. Ну а уж кого именно - ежу понятно! Во-первых, дёрганый, во-вторых, Сувенир на нём висит… Бедный парень!..
        Игорёк удручённо вздохнул и обернулся, нечаянно подгадав мгновение, когда ветер покачнул пальмовые кроны и вновь явил каменную надменную личину идола. Истукан сильно напоминал Самсоныча. Не столько чертами, сколько общим выражением.
        Ну что ж… Терять уже вроде нечего.
        Игорёк внезапно повеселел и направился к большой палатке, именуемой в просторечии казармой.
        - Толик, - позвал он. - А взрывчатка у нас есть?
        Маленький, обманчиво хилый Толик обернулся и уставил на бугра бледные, прозрачные, ничего не выражающие глаза.
        - Навалом, - сказал он, помолчав. - Что подорвать?
        - Да вот монумент завалить надо…
        Несколько мгновений Толик смотрел на прячущуюся в рощице каменную тушу. Челюсти его двигались, перемалывая жвачку. За ушами ходили желваки. Было в Толике что-то от насекомого.
        - Сделаем, - скупо изронил он.
        Зачем - не спросил. Надо - значит надо.
        Глава 8
        Грохот взрыва, прокатившийся над атоллом, отозвался и на Уну, и на Сувенире. Узнав, что означал сей гром средь ясного неба, туземцы оцепенели. Конечно, им следовало бы ещё раньше смекнуть, что Ихароа - это просто другое имя воинственного бога Араи, постоянно требующего человеческих жертв. Только он, поражённый безумием, мог уничтожить чужое святилище, пусть даже и заброшенное.
        Несколько лёгких каноэ с балансирами, спешно отчаливших от соседнего островка, устремились к проходу в рифах. Игорёк следил за ними с пулемётной вышки. К ночи посланцы достигнут Ана-Тарау, а там, если верить насмерть перепуганному Тиури, полно выходцев с Тара-Амингу, которые в свою очередь быстро оповестят сородичей о случившемся.
        - Влад!.. - крикнул Игорёк оставшемуся внизу помощнику. - Командуй общий сбор! - И торопливо спустился по лесенке.
        Стоило ноге коснуться песка, как Тиури простёрся перед Игорьком, подобно простому воину. Пришлось поднять его, взяв за плечи.
        - Будь как раньше… - старательно выговорил Игорёк и, кажется, ничего не перепутал.
        Старик был близок к помешательству. Скромный служитель из малой деревушки на окраине архипелага, он внезапно оказался вознесён на непредставимую высоту. «Будь как раньше…» Это означало, что теперь он старший жрец вновь воплотившегося бога Араи, ибо, кроме великих вождей, только старшему жрецу позволяется стоять рядом с божеством или его изваянием. Даже страшно было помыслить, сколько влиятельных людей из касты священников на Ана-Тарау и Тара-Амингу не сегодня завтра возненавидят выскочку и станут его смертельными врагами.
        - Как много дней нужно… - сосредоточенно продолжал между тем Ихароа. - Мм… собрать флот?..
        - Ночь… - выдохнул Тиури.
        - Собрать войско?..
        - Ночь…
        - Две ночи?..
        - Нет… Одна…
        Игорёк хмыкнул, озадаченно качнул головой. Отмобилизовать армию в течение суток? Что-то плохо верится… Хотя… Он вспомнил, с какой поразительной чёткостью исполнили воины команду своего ныне покойного предводителя. Да, при такой дисциплине можно развернуть войска и за ночь. Тем более чего им там разворачивать? Ни техники, ни боеприпасов. Копьё в руку, дубину под мышку - и вперёд! А катамараны у них, наверное, всегда наготове…
        Размышляя в этом духе, Игорёк двинулся, сопровождаемый Тиури, к обширному тенту из маскировочной сети, под которым уже собирался помаленьку народ. Кто в плавках, кто в камуфле. Через четверть часа тут было всё население Герреро, за исключением трёх часовых, что сидели на вышках. Костика и Андрея вызвали с Сувенира по рации. И пожалуй, что зря. Это уже Влад переусердствовал. Вполне можно было обойтись и без них.
        - Информирую… - устало прикрыв веки, начальственным, неприятным голосом сообщил Игорёк. - Сегодня мне стало известно, что союз племён острова Тара-Амингу счёл наше с вами появление кощунством, поскольку у них здесь когда-то было святилище…
        - Спохватились… - проворчал Андрей.
        Контрактники слушали внимательно, не перебивая.
        - Опять же, насколько мне известно, - продолжал Игорёк, - сейчас они готовят против нас карательную экспедицию… - Он сделал паузу. Под навесом стало очень тихо. - Поэтому час назад я принял решение взорвать главного идола. Туземцам сказано, что было чудо. Идол сам подпрыгнул и распался на куски… С дымом и грохотом… Я не думаю, что после такого знамения Тара-Амингу всё-таки решит начать боевые действия. Однако, сами понимаете, случиться может всякое… Короче, с сегодняшнего дня база - на военном положении… Что это конкретно значит?.. Всем быть при оружии, охране - усилить бдительность, без моего ведома ничего самостоятельно не затевать. Завтра начнём постоянное наблюдение за акваторией с вертолёта… Да! И ещё одно… От ночных самоволок на Уну прошу пока воздержаться. Особенно это касается учёных. Вот, пожалуй, всё…
        - А оплата? - поинтересовался кто-то в камуфле.
        - Оплата - как обычно в районе боевых действий…
        - Обычно… - Спросивший cкривил рот. - Да обычно там вообще ни хрена не платят… Обещают только…

* * *
        Наступила ночь. Перед тем как отправиться спать, Игорёк обошёл посты, хотя, честно говоря, нужды в этом не было - контрактники службу знали. Вернувшись в палатку, разделся, нырнул под противомоскитную сетку и долго лежал, размышляя и прикидывая…
        К вечеру каноэ вестников доберутся до Ана-Тарау, а наутро новость достигнет Тара-Амингу. Дня им хватит, чтобы поднять всех в ружьё… То бишь в копьё… Стало быть, событий надо ждать начиная со следующей ночи…
        Впрочем, не исключено, что Тара-Амингу воспримет известие о святотатстве с полным равнодушием. Кстати, не такой уж это плохой вариант! Чрезвычайное положение объявлено, теперь главное - правильно его использовать в своих целях… А вот если Тара-Амингу поднимет дубину народной войны и нахлынет сюда всем флотом, то как бы не пришлось удирать в лазейку! М-да…
        Кроме того, неизвестно ещё, чем эта заваруха отзовётся на Ана-Тарау. Пусть чужое, а всё же святилище…
        Так или иначе, до утра можно спать спокойно.
        Игорёк достал из-под подушки продолговатый транзисторный приёмник, нацепил наушники. Самое время для проверки боевого духа… Ибо языки, как справедливо заметил классик, особенно сильно начинают чесаться именно с закатом солнца. Эфир на коротких волнах, по обыкновению, помалкивал. Потом внятно всхрапнул. Это Игорёк настроился на «жучка», установленного в казарме. Ну правильно. Какие тут к чёрту разговоры на сон грядущий, если через пару часов заступать в караул!
        А вот в палатке учёных велись беседы непозволительного содержания. Хотя и вполголоса.
        - Нет, вы покажите такой пункт! - кипятился астроном. - Пункт о военном положении! Да я прямо сейчас имею право потребовать расчёт!..
        - Ну подойди к Игорьку… - ворчливо посоветовал кто-то. - Скажи: так, мол, и так, одного пункта не хватает…
        - Игорёк - шестёрка, - задумчиво известили наушники голосом лингвиста Алана. - Всё решает Сом Сомыч. А Игорёк у него из рук кормится… Тот ему вон даже зубы вставил…
        Игорёк покряхтел и поправил левый наушник.
        - Нет, ты погоди! Кто взорвал идола? Кто объявил военное положение?..
        - Велели объявить - объявил… - всё так же задумчиво пояснил Алан. - Да тут, куда ни глянь, везде уши Сом Сомыча торчат… А Игорёк - что Игорёк?..
        Вот ещё тоже чудо в перьях! Лучше бы он так с туземцами болтал, как со своими! Специалист хренов! До сих пор ничего понять не может: то ли австронезийская группа языков, то ли не австронезийская… Верно ему тогда Костик сопроводиловку выправил. Левист и есть…
        - Ну не знаю… - несколько нервно сказал астроном. - Мне показалось, они конфликтуют…
        - Короче, такое впечатление, - подытожил Алан, - что домой нам уже не попасть. К тому всё идёт…
        - Что предлагаешь?
        - Пока ничего. Думаю…
        Думает он! Сна уже не было ни в одном глазу. Игорёк хотел увеличить громкость до предела, как вдруг снаружи устрашающе грянул многоголосый вопль. Или вой… Казалось, орут совсем рядом. Затем палатка вспыхнула на секунду - это по лагерю зашарил прожекторный луч с одной из вышек. И наконец внятно прозвучало несколько коротких автоматных очередей.
        Игорёк сорвал наушники. Судорожно передёрнув затвор пистолета, выпутался из противомоскитной сетки и выскочил наружу. Океан вокруг лоснился от луны. На соседнем острове Уну что-то полыхало - наверняка хижины… А орали и впрямь неподалёку. И если бы только орали!.. Оба прожектора давно уже беспомощно щупали стремительно накатывающийся на остров туземный флот. Оп-паньки! Да когда же это они успели? Всё водное пространство у берега кипело от выпущенных из пращи камней. Воины Тара-Амингу шли на штурм.
        На вышках полоскались огненные клочки. Пулемёты садили длинными очередями, поскольку промахнуться было невозможно. На берегу бухнул гранатомёт. Ночью выстрел выглядел особенно впечатляюще. Да что ж это такое? Откуда они взялись вообще?!
        Гранаты ложились точно, как в копеечку, разнося судно за судном. Но даже это не могло остановить воющих дикарей.
        - Сирену вруби!.. - заорал Игорёк оказавшемуся рядом Толику.
        И сирена, как ни странно, выручила… При первом же её жутком вздохе строй катамаранов заколебался, разваливаясь на глазах. Хотя это вполне могло оказаться и совпадением - не исключено, что ревун врубили в переломный момент. Дальнейшее боем назвать было трудно, пошёл неторопливый, обстоятельный расстрел бегущих. Потом над островом взмыл вертолёт и завис над туземной армадой. Один из прожектористов, спохватившись, обмахнул лучом окрестности, проверяя, не подкрадывается ли с тыла ещё один флот. Но противоположная часть лагуны лежала пустая. Нигде ни судёнышка.

* * *
        Заснуть этой ночью так и не удалось. Одиночные выстрелы и короткие очереди звучали до рассвета - особенно часто на атакованном туземцами берегу. Пожар на Уну погас, но, судя по шуму, что-то там ещё происходило. Оказать помощь соседям не представлялось возможным - дай бог самим уберечься! Всё население островка-бaзы, разбившись на пары, патрулировало побережье. К счастью, погода по-прежнему стояла тихая, луна светила не хуже прожектора, а зарослей, подходящих к воде вплотную, на Герреро не водилось.
        - Представляю, как сейчас наша интеллигенция бухтит… - с нервным смешком заметил Андрей, поправляя на непривычном плече ремень автомата. - В контракте-то ничего такого не было…
        Вдвоём с Костиком они охраняли южную оконечность острова.
        - Ну так им же тоже заплатят! - буркнул тот, помолчав.
        Мысль о том, что и профессионалам, и любителям выпишут за сегодняшнюю ночь одну и ту же сумму, пришлась ему явно не по вкусу. Посопел, сплюнул… В лагуне шевелились лунные блики. Вдалеке рокотал прибой. За спиной шуршала пальмовая рощица.
        С самого начала основным местом работы Костика и Андрея стал запретный для контрактников Сувенир. На базовом острове оба появлялись изредка и лишь по крайней необходимости. Как сегодня.
        - Погоди-ка… - внезапно сказал Костик другим голосом, но тут же расслабился. - Нет, показалось…
        И они побрели дальше, выкладывая на выглаженном волнами и луной песке две чёткие цепочки следов. Узкий пляж хорошо просматривался в обе стороны. Справа на округло выдающемся в лагуну мыске маячили ещё две фигурки. А слева - почему-то только одна… А, нет! Вон и второй - присел на корточки у самой воды. Приказ был - из вида друг друга не терять. Рация рацией, а так всё же надёжней.
        Возле коралловой глыбы Андрей приостановился, вглядываясь в мельтешение лунных отсветов. То ли обломок каноэ, то ли… Ну точно! Так и есть! Плывёт…
        Андрей отбежал на несколько шагов и передёрнул затвор, начисто забыв о том, что один раз он уже это делал, причём совсем недавно. Выброшенный патрон упал в песок. Туземец был в десятке метров от берега, но стрелять плывущему в голову? Пусть поднимется хотя бы…
        Над ухом коротко, трескуче рявкнул автомат Костика. Вода взбурлила, вскинулась - и чёрная круглая голова исчезла.
        - Слышь… - злобно сказал охранник. - Видел же! Сразу почему не шмальнул?.. Смотри! Заведётся в роще один партизан - потом ночью всем глотки перережет… - Подошёл к глыбе, всмотрелся. - Утоп… - ворчливо сообщил он наконец. - Или нырнул… Во плавают!.. Это ж он аж с того конца сюда заплыл…
        - Да может, я живьём его хотел взять… - пробормотал Андрей, подбирая патрон.
        Охранник обернулся в изумлении.
        - Слышь… - повторил он. - Тебе чего, жить надоело?.. Увидел - не подпускай, мочи издали! Они ж нас в рукопашной делают, как хотят! Проверено… Сам проверял…

* * *
        Пришло утро, но радости от этого не прибавилось. В лагуне густо плавали обломки боевых катамаранов, атакованный берег был усеян трупами, яйцеобразными гладкими камнями для пращи и плоскими резными дубинами. Копья попадались гораздо реже. Пришлось сталкивать тела в воду, надеясь, что во время отлива их унесёт куда-нибудь подальше. Нападавшие не слишком отличались с виду от подданных Ана-Тарау, разве что кожа у них была чуть посветлее, а татуировка - пообильнее.
        Но по-настоящему стало жутко, когда сплавали на соседний островок. Ветер пошевеливал живую неостывшую золу, раздувал угли. От запаха горелого мяса накатывала дурнота.
        Деревня была сожжена и вырезана до последнего человека. Собак в плетёных клетках и тех не пощадили. Но что хуже всего: убитые были хорошо знакомы охранникам. На самовольные отлучки к соседям Игорёк обычно смотрел сквозь пальцы, и каждый обитатель базы успел завести себе на Уну приятелей, а чаще - приятельниц.
        - Твари, твари!.. - Влада трясло, воспалённый взгляд блуждал по зарослям.
        Воины, прибывшие вместе с Тиури, вели себя куда спокойнее своих союзников и покровителей. Один даже, видя, что Костик, не раз обыгранный им в ракушки, сильно удручён случившимся, попробовал его утешить, поведав с подробностями, как пару лет назад они сами устроили подданным Тара-Амингу в точности то же самое. Костик, только что нашедший тело своей подружки со вспоротым животом, не дослушав, схватился за кобуру - и, если бы не Игорёк, наверное, уложил бы рассказчика на месте.
        Туземец был озадачен, но с утешениями больше не лез.
        - Суки… - глухо вымолвил Костик. - Сергею Самсонычу доложить надо…
        - Давай… - облизнув спёкшиеся губы, отозвался Игорёк. - И знаешь что?.. Скажи, пусть сам приедет, посмотрит…
        Охранники и воины, рассыпавшись цепью, начали прочёсывать ближайшую рощу. Те сволочи, что вырезали и сожгли деревушку, скорее всего, вовремя убрались отсюда на своих катамаранах. Но в рощицах могли скрываться и беглецы с разбитых гранатами десантных каноэ, достигшие потом берега вплавь.
        Игорёк дал разрешение на зачистку с видимой неохотой. До сей поры потерь не было, но после этой операции вполне могли появиться. С другой стороны, люди рвутся на дело - так что лучше им не перечить. А кроме того, оставить в живых хотя бы одного воина Тара-Амингу - это не знать потом ни отдыха, ни сна! Уно и Герреро лежат, можно сказать, бок о бок, то есть туземцу доплыть до базы - раз плюнуть. Тут во время отлива пешком с острова на остров перебрести можно…
        Длинная автоматная очередь прозвучала сразу же, как только цепь углубилась в «зелёнку», причём треск выстрелов сопровождался пронзительным нечеловеческим визгом. Игорёк сорвал с пояса рацию, похожую на телефонную трубку. То, что в Америке называется «уоки-токи».
        - Что там у вас?..
        - Двух чурок положили… - вяло отозвался Толик - как всегда, не сразу. Судя по дикции, опять жевал.
        - Не своих, надеюсь?
        - Не, чужих…
        - Кто стрелял?
        - Влад… - В голосе Толика скользнуло пренебрежение.
        Ну правильно… Профессионал обошёлся бы двумя короткими очередями. Или даже двумя патронами.
        - А визжал кто?
        - Тоже он…
        - Вы мне там хотя бы одного живьём возьмите!
        - Сделаем…
        И Толик, как всегда, не подвёл. Доставил лично. Огромный татуированный туземец шёл, то и дело испуганно оглядываясь на маленького, беспрестанно жующего конвоира. Бежать даже и не пытался, лишь вздрагивал, когда из глубины рощи слышались скупые одиночные выстрелы. Видимо, не встретив ожесточённого сопротивления, охранники решили боеприпасы зря не тратить.
        Пленник оказался простым воином и мало что знал. Тем не менее бесхитростный его рассказ ошеломил Игорька. Вчера туземцев подняли среди ночи и погрузили на катамараны, объявив, что на атолле Уну высадились светлокожие люди, выдающие себя за полубогов. Поселившись в святилище, самозванцы его тем самым осквернили и должны быть за это истреблены вместе с другими обитателями атолла, посмевшими дать им приют.
        После этих слов Игорёк прервал допрос и взялся за горячий лоб. Голова шла кругом. Как это ни дико, но вчерашний блеф обернулся правдой - получалось, что на Тара-Амингу в самом деле готовили карательную экспедицию ещё до подрыва идола… Стало быть, не придурись Игорёк с чрезвычайным положением, базу на Герреро прошедшей ночью взяли бы врасплох и вырезали - точь-в-точь как деревушку на Уну…
        Аж ознобом продрало вдоль хребта.
        Да, но тогда ситуация меняется полностью. Свидетелей! Как можно больше свидетелей, что он тут вообще ни при чём! Пусть подтвердят!..
        Невольно покосился на тугую татуированную ряшку пленного. Да, повезло тебе, парень…
        Вдалеке над рощей висел, тарахтя, вертолёт, давал наводки с воздуха. Пальмы под ним бурлили… Чёрт!.. Они же так всех перебьют!
        - Толик… - У Игорька даже голос сел. - Скажи, чтобы прекратили стрельбу! Берите живьём. И чем больше, тем лучше! Скажи кому-нибудь из местных - пусть объявит в матюгальник: сдавшихся убивать не будут…
        - Сделаем… - обронил Толик.

* * *
        Встревоженный Сергей Самсонович прибыл к полудню. Оглядев лагуну, превратившуюся в место пиршества мурен и молодых акул, пришёл в ужас. Вид сожжённой и вырезанной деревушки добил его окончательно.
        - Ты во что меня втравил? - страшным свистящим шёпотом спросил он.
        - Ну я же предупреждал… - угрюмо напомнил Игорёк.
        Президент «Атлантиды» не слушал.
        - Ты что делаешь? Ты… - Он ещё раз обвёл обезумевшими глазами аккуратные пригорки трупов и с болезненной гримасой взялся за сердце. - Ну спасибо! Ну молодец!.. Всех повязал! Всех в кровушке выкупал!..
        - Не всех, - пришамкивая от усталости, возразил Игорёк. - У меня пока ни единой потери…
        - Да на кой хрен! - прохрипел Сергей Самсонович, теряя от бешенства голос. - На кой хрен ты вообще подрывал этого идола?.. Глаза он тебе резал? Не взорви ты его - ничего бы и не стряслось!..
        - Сергей Самсонович… - Игорёк с силой провёл ладонью по желтоватому, обрезавшемуся после бессонной ночи лицу. - Ну нельзя было никак по-другому!.. Вот вы вчера уехали, а мне через полчаса стукнули, что флот уже собирается выйти из гавани! Идут отвоёвывать святилище… Что мне ещё оставалось делать?
        - Кто стукнул?
        Игорёк усмехнулся - через силу.
        - Да есть у меня там один человечек… - нехотя, со скрипом ответил он.
        - На Тара-Амингу? - Сергей Самсонович моргнул. - Кто?
        - Не важно…
        - Ну я ж проверю!
        - Насчёт чего?
        - Насчёт идола!
        - Проверяйте…
        Самсоныч свирепо взглянул на равнодушного от усталости Игорька, уразумел, видать, что ничем его сейчас не проймёшь, круто повернулся и пошёл к небольшой толпе пленников. Стражи немедленно уложили их с помощью копий мордами в песок, после чего простёрлись сами.
        - Костик! - сердито позвал Сергей Самсонович. - Давай сюда… Переводить будешь.
        Игорёк отвернулся с подчёркнуто безразличным видом. Парни с базы по-прежнему вели наблюдение за округой, держа оружие наготове. Местные воины наскоро ладили носилки, намереваясь перенести тела соплеменников в дальний конец острова, откуда давно уже слышался бодрый перестук. Свайное кладбище на противоположном берегу должно было увеличиться за ближайшие дни по меньшей мере вдвое.
        Ах, как вовремя, как вовремя он приказал взять пленного! Прямо бог надоумил…
        Игорёк вытянул из кармана сильно укоротившийся шнурок и, прикрыв веки, принялся перебирать узлы. Очень успокаивало… Повторенье - мать ученья… Не понял!.. А это что за слово? Странно… Сам ведь вязал!.. Пробежал пальцами по узелкам, попробовал произнести… У-х-о… Тьфу ты, чёрт! Это ж наше ухо!.. Вот придурок - нечаянно русское слово вывязал!
        Вскоре вернулся Самсоныч.
        - Ну? - с вызовом спросил Игорёк.
        Президент «Атлантиды» был мрачен, однако тон малость сбавил. Действительно, придраться было не к чему. О подрыве истукана сдавшиеся понятия не имели, - стало быть, самовольная эта акция причиной набега послужить не могла никак.
        - Ладно… - буркнул он. - Со взрывом - прокатили… Лазейка почему без охраны? Я там сейчас был: ни наших, ни чурок! Один этот хрыч твой сидит, молитвы бормочет… Я ж тебе говорил, чтоб ты его уволил!
        - Людей мало, Сергей Самсонович! Вы же видите: все при деле…
        - Лазейку держи! Остальное - хрен с ним!.. Людей я тебе пришлю… Но чтобы ни одна живая душа ни туда, ни оттуда, ты понял? Особенно сейчас!.. - И президент «Атлантиды» вновь огляделся со страхом, очевидно представляя себе, что будет, проберись сюда хоть один фотокорреспондент. - Нет, но ради чего?.. - стонуще вопросил он. - Ну ты ж посмотри, сколько трупов наворотили!.. Куда это всё теперь девать?
        - Похоронят… - заверил Игорёк. - Там вон уже для них шконки вяжут…
        Свайное кладбище на том конце острова и впрямь напоминало расставленные абы как двухъярусные койки. Особенно издали.
        - А эти?.. - Хрипловато дыша, Самсоныч кивнул в сторону лагуны.
        - Да не расстраивайтесь вы так, Сергей Самсонович! Акулы подъедят… К утру уже всё чисто будет! Ну я-то знаю…
        Постаревший от горя Сергей Самсонович вылущил из фольги и рассосал какую-то таблетку.
        - Пленных много?
        - Семеро.
        - И… куда их?
        Игорёк вздохнул, спрятал шнурок в карман.
        - Просто так отпускать не годится, - озабоченно молвил он. - Сначала доставим их, наверное, на Герреро… Остатки святилища взорвём у них на глазах… А дальше - пусть катятся…
        После этих слов Самсоныч слегка воспрянул духом. А может, таблетка подействовала.
        - У тебя в самом деле кто-то есть на Тара-Амингу? - подозрительно осведомился он. - Или так, голову морочишь?..
        - Агентуру не сдаю, - уклончиво отозвался Игорёк. - Вы ведь тоже свою не сдаёте…
        Самсоныч хмуро покосился, посопел. Слишком уж прозрачен был намёк.
        - Дальше что делать думаешь?
        - Н-ну… - Игорёк виновато покряхтел. - С жемчугом, сами понимаете, придётся пока повременить. Со строительством - тоже… Охрану лазейки усилю. Хорошо бы ещё здесь пару миномётов установить да пристрелять… Чтоб ни одна зараза к нам больше в лагуну не прорвалась.
        Смуглое залысое чело Самсоныча омрачилось думой. Такое впечатление, что последних слов Игорька он не услышал.
        - Мало мне своего геморроя, а тут ещё ты подгадал! - процедил он в сердцах. - В общем, действуй по обстановке!.. Сам заварил - сам и расхлёбывай! - Круто повернулся, хотел идти - как вдруг что-то вспомнил. - Значит, говоришь, ещё и европейцы нагрянут?.. - спросил он в тоске.
        - В нашем лице они уже нагрянули… - с кислой улыбкой отвечал ему Игорёк.
        Глава 9
        Бетонный подвал, освещённый утопленными в потолок мелкими яркими лампами, встретил стражей лазейки приятным сыроватым холодком. Мимоходом Андрей перекинул рубильник на маленьком щите, и перехлёстнутая швеллерами железная противопожарная перегородка медленно уплыла вверх. За ней открылся ещё один точно такой же бетонный подвал. Разница заключалась лишь в том, что в потолке там имелся грузовой люк, а сам отсек был сплошь уставлен ящиками и картонными упаковками.
        В подземелье стояла гулкая тишина. Раньше, когда работы шли на первом этаже, какие-то ещё стуки пробивались сверху сквозь плиты перекрытия, а теперь, надо полагать, строители уже выводили второй ярус.
        Молодец Самсоныч!.. Наверняка во всех газетах раззвонили: вот, мол, какие у нас бывают совестливые бизнесмены! Другие аляповатыми своими особняками центр города уродуют, а он на окраине интернат для малоимущих затеялся возвести. Добрую четверть балки грунтом завалил, выровнял. Низкий ему поклон от нашего города… Построил храм - построит всю Россию… Коз-зёл!
        - Они что там, совсем ошизели? - расстроенно спросил Андрей. - Таскать не перетаскать…
        Костик насупился, не ответил. Сказать по правде, его тоже мало радовала работа не по специальности. Грузчиком он, что ли, к Самсонычу нанимался?..
        Вдвоём они подняли на ленту конвейера первый ящик - судя по тяжести, с какими-то железками. Оружие, скорее всего. Или патроны.
        - Погоди, не включай! - буркнул Костик и направился на конец транспортёра, упиравшийся в никуда. Вообще, подвал произвёл бы на свежего человека самое гнетущее впечатление. Конвейер-то зачем? Да ещё и такой коротенький: от подъёмной перегородки - до середины бетонной клетки! Проще уж вручную переставить… Пол в подземелье был залит горбато, кое-как. Чувствовалось, что выравнивали его далеко не профессионалы. Собственно, так оно и было - не подпускать же строителей к лазейке!
        Опёршись ручищей на крайний валик, Костик чуть подался вперёд и на треть исчез в округлом облачке подрагивающего воздуха. Потом туда же ушла и свободная лапа охранника. На что-то он там указывал бригаде из пяти молодых, атлетически сложённых жрецов, имевших доступ в ограждённое базальтовыми столбами и вымощенное плоскими плитами внутреннее святилище. Жест, возможно, сопровождался словами, но звук с той стороны в подвал не проникал.
        - Давай!.. - скомандовал Костик, выпрямляясь.
        Андрей утопил кнопку, транспортёр заурчал, и неподъёмный ящик, дрожа, поплыл к лазейке. На той стороне он вползёт на бамбуковые катки, а затем десяток здоровенных татуированных рук подхватит его и бережно вынесет за столбы… Конечно! Чего там нести впятером! Впятером и слона поднять можно… А тут вдвоём корячиться!
        Спрашивается, был ли смысл менять учёбу в институте на работу грузчика? Нет, бабки, разумеется, идут огромные, о таких бабках Андрей и мечтать не смел, но что с них толку? На острове - не потратишь, а в город выхода нет. И если бы только в город! В самоволку и то теперь сорваться некуда! У, с-суки!.. Всю деревню под корень вырезали!.. На хрен, спрашивается, было этих тварей в плен брать?
        - Слышь, Костик! - сказал Андрей. - Ну почему всё так выходит?.. Ладно, Игорёк - бугор. А Влад? Чего он там на Герреро ошивается? Послать сюда, пусть грузит…
        То ли показалось, то ли и впрямь под тяжёлыми надбровьями Костика завязались искорки насмешливого любопытства. Обычно глубоко упрятанные гляделки охранника были невыразительны и равнодушны.
        - В натуре, не рубишь?..
        - Н-нет…
        - Тогда берись… Взь-зяли!..
        И очередной ящик был с натугою взгромождён на конвейерную ленту.
        Странно… Особой удачливостью Влад никогда не отличался. И поди ж ты - угодил в ординарцы, тяжелее пистолета в руки ничего не берёт, а ты тут ящики ворочай! Справедливо это, спрашивается? Но тут вспомнились Андрею шевелящиеся в лагуне лунные блики, чёрная голова плывущего туземца, взорвавшаяся над ухом автоматная очередь… И ведь как боялись оба после института загреметь в горячую точку! Вот и загремели… Нет, лучше уж ворочать ящики. А зачистки пусть Влад проводит…
        Внезапно Андрей осознал с удивлением, что если не брать во внимание учёных, то он здесь, пожалуй, единственный, кто до сих пор никого ещё не убил… Надо же, уберёгся! Хандра немедленно пошла на убыль, и вскоре Андрей стал поглядывать на Костика с превосходством. Этот-то уж точно был замаран в кровушке с головы до ног. Туземца тогда застрелил - глазом не моргнул… Даже до берега доплыть не дал…
        В течение получаса все ящики и коробки переправили на ту сторону. Подвал опустел. Андрей перекинул рубильник - и железная перегородка медленно поехала вниз, наглухо отсекая дальнюю часть подземелья с люком в потолке.
        Всё! Отработали. Следующий завоз завтра утром.
        Снаружи их обдало влажным теплом, светом, шумом. Сверкало море, гремел прибой. Пятеро молодых жрецов, вылупив зенки от усердия, бегом носили ящики за столбы.
        - Эх, ничего себе!.. - выдохнул вдруг Андрей.
        Океан за кромкой внешнего рифа был вновь покрыт парусами. Неведомая армада явно направлялась к единственному проходу в бурунах - аккурат напротив Уну, где только ещё собирались устанавливать миномёты.
        - Слушай, а ведь нас сейчас опять мобилизуют! Вертолёт подняли…
        Костик не ответил, но было видно, что он, в общем-то, и не против. Всё лучше, чем тяжести таскать…
        - Тиури! - Андрей подошёл к жрецу, тоже напряжённо пялившемуся в морскую даль. - Чьи каноэ?
        Перед тем как ответить, старикан слегка склонился, но не более того. Раньше он перед Андреем прогибался куда глубже.
        - Ана-Тарау…
        «То есть как бы свои… - сообразил тот. - Только что ж их так много-то?..»
        - Зачем приплыли?
        - Не знаю…
        - Ох, смотри, уволит тебя Игорёк, - посулил Андрей, перейдя на русский. - Жемчугу выпросить не можешь, о чём ни спросишь - не знаешь ни хрена!
        - Ихароа… - благоговейным эхом отозвался жрец, воздев нетвёрдые скрюченные пальцы. - Харенаа…
        Вертолёт уже заходил на посадку. На ровном обширном пляже стало шумно и ветрено. Пьяная пальма взмотнула волнующейся кроной, словно пыталась выпрямиться. Наконец лыжи крохотного геликоптера вдавились в песок у самой воды. Пилот даже не стал глушить двигатель - лишь проорал что-то, указывая на Тиури.
        - Чего?.. - Не расслышав, Андрей подбежал поближе.
        - Колдуна давай!.. Срочно!..
        - Охренели, что ли, совсем?.. - заорал он в ответ. - Лодку пришлите!..
        - Некогда лодку!.. Приказ Игорька!..
        Андрей повернулся к опасливо поглядывающему на вертолёт Тиури и беспомощно развёл руками. Неловко было признаваться в этом даже себе самому, но Игорька Андрей уже начинал всерьёз побаиваться. Нипочём не знаешь, что он отчудит в следующий момент!.. Вроде общаешься с ним запросто, по-прежнему, а всё равно такое чувство, будто по кромке ходишь…
        Так что приказ есть приказ.
        - Ихароа велит: лети!.. - И, видя, что старик оцепенел, Андрей подошёл к нему, слегка подтолкнул. - Иди, садись…
        Тиури сделал шаг - и остановился. Лопасти, со зловещим шелестом секущие воздух, несомненно внушали ему ужас.
        - Серый! Движок выруби!.. Видишь же - боится!..
        - Ничего, не помрёт!..
        Андрей выругался, но податься было некуда. Обнял старика за плечи и повёл к машине. Тот уже мало что соображал - шёл как тряпичный. Не дойдя пары шагов до кромки лопастей, вдруг закатил глаза и стал медленно оседать на песок… Ш-шух-х!..

* * *
        - То есть как помер?! - не поверил Игорёк. - Шутишь?..
        - Вертолёта испугался… - сдавленно сказал Андрей. - Я, главное, Серого прошу: винт останови!.. А он говорит, ты приказал…
        Игорёк молчал, стискивая бесценные фарфоровые зубы. Под желтоватой дублёной кожей катались желваки.
        - Ну надо же, как не вовремя!.. - вырвалось у него в сердцах. Отвернулся, слепо прищурился на туземную флотилию, бросающую каменные якоря. Сто четырнадцать огромных боевых катамаранов и ещё около сотни каноэ меньших размеров - для подвоза провианта и прочего. Это, стало быть, свыше четырёх с половиной тысяч гребцов и воинов. - Жаль старика… - Снял с пояса рацию. - Герреро вызывает Сувенир…
        - Слушает Сувенир…
        - Костик! Поговори с местными, спроси… Нет! Ничего не надо… - Опустил рацию, пояснил ворчливо: - Сюда вон уже каноэ пилит. Сами сейчас всё узнаем… - И направился в сторону мыска, куда вскоре должен был причалить балансирный челнок с какой-то, судя по осанке, очень важной персоной на борту. Андрей смотрел вслед Игорьку. Шёл Игорёк и сокрушённо покачивал головой… А вот раньше надо было башкой трясти! Когда вертолёт отправлял!.. Коз-зёл!
        Андрей огляделся. В десятке шагов от него худой, похожий на кузнечика Толик пристально изучал возможные цели.
        - Дай глянуть…
        Толик молча протянул ему тяжёлый бинокль. Мощная штука… При ближайшем рассмотрении грозные воины Ана-Тарау выглядели довольно странно: все завёрнуты в простынки, как психи, на башках - тюрбаны и вычурные шлемы немыслимой высоты. Как они собирались воевать в такой амуниции - непонятно.
        - Вырядились! - расстроенно буркнул Андрей, возвращая бинокль. - Снайперов на них нет…
        Челнок тем временем достиг берега, но важная персона, от горла до пят облачённая в белую тапу, не спешила ступить на многострадальный песок базового острова Герреро. То ли ждала приглашения, то ли ей просто было запрещено касаться земли, на которой располагалось чужое святилище. Чуть поодаль два бойца-контрактника на всякий случай держали стволы наготове. Встреча, однако, вышла самая мирная. Обменялись парой фраз (очевидно, представились), после чего гость почтительнейше склонился перед Игорьком.
        Стало быть, не вождь. Просто посланник. Вожди здесь даже богам не кланяются. Сами за богов канают.
        Андрей повернулся и побрёл прочь. Вообще-то, ему следовало возвратиться на Сувенир, однако стоило вспомнить о Тиури, как накатила такая тоска, что впору было послать всё к чёрту и напиться! Взял старика за плечи и проводил на тот свет… То есть убил!.. А ведь получается, что убил…
        Горестно бормоча, он брёл без дороги, пока не очутился в конце концов рядом с частично развороченным святилищем Тара-Амингу, где валялись щербатые обломки подорванного идола и свирепствовали москиты. Молоденькие пальмы лежали веером. Как сосны в районе Тунгусской катастрофы. Из-за низкой стены циклопической кладки послышался звонкий шлепок, и сердитый приглушённый голос произнёс:
        - Ну почему здесь?.. Почему не в лагере?..
        Андрей встрепенулся. Кажется, господа учёные пробавляются втихомолку спиртиком. Самое время упасть им на хвост…
        - А потому, - отозвался задумчивый баритон, несомненно принадлежащий лингвисту Алану, - что в лагере, к вашему сведению, рассыпаны «жучки», один из которых был вчера мною найден…
        Э, нет! Кажется, не спиртиком они здесь пробавляются… Андрей замер и отступил за толстый суставчатый ствол.
        - Покажи! - недоверчиво потребовал голос астронома.
        - Вернёмся - покажу…
        - Так ты его даже не уничтожил?
        - Зачем? Чтобы новый подбросили?.. Это, знаешь, как со стукачами. Вычислил - молчи… А то другого приставят…
        - Вот сволочи! - вмешался третий, Андреем не узнанный.
        - Это ты мог сказать бы и в палатке, - холодно заметил Алан. - Поскольку ругань информации не содержит… Ты вроде собирался говорить по делу…
        - Хорошо! По делу! - Кажется, это был Марек, картограф. - Позавчера мы, конечно, лопухнулись, как последние лохи… Пока наши головорезы зачищали Уну, на Сувенире вообще никого не было! Сегодня ситуация может повториться…
        - Не повторится. Сом Сомыч запретил снимать охрану…
        - А что они против нас могут сделать с копьями?
        - Например, выпустить кишки… Кроме того, там Костик.
        - Один?
        - Да. И стоит нас четверых… Но я даже не о том… Ну вот, допустим, прорвался ты на Сувенир… Дальше!
        - Дальше - захват подлодки!
        «Какой подлодки? - ошалело подумал Андрей. - Сдвинулись они, что ли?..»
        Некоторое время за стенкой молчали и шлёпали москитов. У Андрея такой возможности не было. Приходилось терпеть.
        - М-да… - промолвил наконец Алан. - Нечто подобное я уже видел по телевизору. А с чего ты решил, что на Сувенире должна быть подлодка?
        - А откуда там всё берётся? Из воздуха?
        - Туземцы утверждают, что из воздуха…
        - Бред!
        - Ну, положим, не меньший бред, чем с подлодкой… Какая подлодка? Здесь же лагуна! Мелководье!..
        Снова умолкли.
        - Тогда - заложника! - сердито предложил Марек.
        - Игорька?.. - с сомнением спросил астроном.
        - Повторяю: Игорёк - шестёрка… - терпеливо напомнил лингвист. - Сом Сомыча - ещё куда ни шло… Да и то…
        - А сам-то ты что думаешь? - не выдержал Марек.
        - Так тебе всё и скажи!..

* * *
        Посланник носил забавное для русского слуха имя Тупара и являлся жрецом кровожадного бога Араи, чьим нынешним земным воплощением многие считали Игорька. В отличие от пугливого Тиури, для которого сейчас на Сувенире сооружали могильную шконку, Тупара не был простым служителем. На иерархической лестнице он занимал ни много ни мало вторую ступень. Выше стоял лишь верховный жрец, не имевший права покидать главное святилище на Ана-Тарау.
        Впрочем, всё это выяснилось чуть позже. А поначалу Игорёк решил, что гостя зовут Ати, поскольку данное слово тот изрёк первым. Оказалось, так звучало имя вождя, в настоящий момент находившегося на флагманском каноэ. Тупара долго втолковывал Игорьку, что Ати - не просто вождь, а именно великий вождь острова Ана-Тарау и всея прилежащей акватории… Собственно, Игорёк и не собирался это оспаривать. Выманить посланника из челнока ему так и не удалось, - видимо, островок Герреро и впрямь был у подданных Ана-Тарау под запретом. Тогда Игорёк просто указал на флотилию и попросил объяснить, чем вызвано её появление в водах сей лагуны.
        Последовал новый взрыв красноречия.
        Если вкратце, то смысл происходящего был таков: Ана-Тарау намерен разделаться с Тара-Амингу за ночной налёт. Но перед битвой положено принести жертву богу Араи, с каковой целью и пожаловала сюда вся эта армада. Далее она двинется в обход сильного течения, мешающего учинить сражение прямо в проливе между враждующими островами, и попробует застать противника врасплох, подкравшись с тыла, что, скорее всего, не удастся. На подступах к Тара-Амингу её встретит столь же сильная флотилия - и начнётся великая битва, которая унесёт тысячи жизней молодых и отважных воинов…
        Любопытно, что Тупара знал не только военные планы обеих сторон, но и то, что произойдёт на самом деле. По-видимому, подобные столкновения случались здесь частенько.
        - Кто победит? - не удержавшись, спросил Игорёк.
        - Ана-Тарау.
        - Всегда побеждает Ана-Тарау?
        - Нет. Ана-Тарау победит завтра…
        Ну это понятно. Попробовал бы он ответить иначе! Да и какая, в принципе, разница, кто завтра победит? Главное, что святилище на Сувенире, можно сказать, признано официально, причём на самом высоком уровне.
        - Какая будет жертва?
        Тупара слегка замялся. Был он невысок (чуть выше самого Игорька), сухощав, однако держался с большим достоинством, а глаза имел преданные и умные. Жуткое сочетание. От людей с таким взглядом жди чего угодно.
        Проблема же заключалась в следующем: перед боем приносить в жертву следует отнюдь не кого попало, а воина именно того племени, с которым собираешься сразиться. Так вышло, что в спешке об этом не позаботились и сейчас на борту нет ни одного пленного жителя Тара-Амингу…
        Игорёк нахмурился. Пленные у него были, но он обещал, что убивать их не станут.
        - Что будет… - старательно подбирая слова, проговорил он, - если… искали и… мм… не нашли?..
        - Не будет жертвы - не будет похода, - скорбно ответил посланник.
        То есть ни признания святилища, ни визита великого вождя Ати… Флот разворачивается и уходит.
        - Сколько должно быть жертв? - угрюмо спросил Игорёк.
        Тупара отшатнулся и посмотрел на него оторопело, чуть ли не испуганно.
        - Одна…
        Ну, одна - это ещё куда ни шло…
        Игорёк заверил, что жертву обеспечит, и они принялись обговаривать условия. Собственно, условие было единственное: обряд совершает священник с Ана-Тарау (то есть сам Тупара). Узника ему передают сейчас, с ним он возвращается назад - и готовит к закланию.
        Игорёк вздохнул и поднёс к губам рацию:
        - Влад!..
        - Я здесь… - торопливо откликнулся сзади голос Влада.
        Игорёк обернулся:
        - Найдите мне с Толиком того туземца… Н-ну… которого первым взяли… Он где сейчас?
        - Туземец? Вместе со всеми. Лес таскает…
        - Вот давайте его сюда. Только свяжите сначала…
        Пленника привели минут через десять. Шёл и встревоженно крутил башкой. Явление армады не могло остаться незамеченным даже на том конце Герреро. Увидев челнок и фигуру в белом, узник, видать, сообразил, что дела его плохи, отпрянул, оглянулся. Пришлось подтолкнуть стволом. Самая страшная мера воздействия. После зачистки Уну сдавшиеся воины Тара-Амингу панически боялись автоматов.
        Туземец вздрогнул - и кинулся к челноку сам.
        Игорёк чувствовал себя мерзко, но выхода у него не было. Остальным пленным он обещал жизнь - этому не обещал ничего. Кстати, а тот ли туземец? Могли ведь и ошибиться - все смуглые, все в татуировке…
        Нет, кажется, тот. Стало быть, всё-таки не повезло тебе, парень. Игорёк хотел отвернуться, однако вспомнил, что ему ещё предстоит сам обряд жертвоприношения, и решил лишний раз слабость не проявлять. Дождавшись, когда челнок отчалит, хмуро покосился на Влада.
        - Скажи, пусть закладывают взрывчатку…
        - Куда?
        - Всё равно. Можно даже в старую воронку. Лишь бы грохнуло как следует! Подрыв - через час-два, по команде…
        Напряжённо прищурясь, Игорёк оглядел лагерь, прикидывая, что бы ещё такое приказать, как вдруг, к удивлению своему и неудовольствию, заметил Андрея, которому по всем прикидкам давно уже полагалось быть на Сувенире. Вдобавок Игорьку померещилось, что юноша смотрит на него с упрёком. Нахлынуло раздражение. Ну сколько можно?! Всё! Проехали! Нет больше Тиури - не воскресишь!..
        Моралист! Чистюля!.. Уж лучше бы стучал, как Влад…
        - Какого чёрта, Андрей? Срочно дуй на Сувенир! Срочно!.. Поднимай всех на уши - пускай отволокут ящики в рощу. Чтобы ничего лишнего на виду не валялось!.. Туда скоро эти макаки прибудут… с вождём во главе!..
        Вместо того чтобы кинуться исполнять приказ, долговязый Андрей облизнул губы и наморщил выпуклый лобик. Голубенькие глаза остекленели.
        - Да тут… такое дело… - Поколебался, явно не зная, с чего начать.
        - Какое дело? - От бешенства у Игорька опять сел голос. - Вот сейчас наше дело! Вот!.. - Он ткнул рацией в сторону ощетинившейся мачтами лагуны.
        Пацан обиделся.
        - Ну как знаешь! - процедил он и, резко повернувшись, направился к моторкам.
        А Игорёк, почти уже теряя сознание от пригибающей к земле усталости, извлёк из кармана плоскую, чуть изогнутую фляжку. Поскромнее, конечно, чем у Самсоныча, зато вместительней. Свинтил колпачок, глотнул… Хорошо глотнул. Последние два дня он только на этом и держался. Причём никакого опьянения! Видимо, настолько был вымотан, что алкоголь перегорал без остатка.

* * *
        Великий вождь Ати был и впрямь непомерно велик. Казалось, даже перекатить буркалы с одного предмета на другой стоило ему изрядных усилий. Проворством мышления темнокожий колосс тоже не отличался, зато, как вскоре обнаружилось, поражал неожиданностью поступков. С Игорьком и прочим здешним людом вёл себя довольно развязно: дескать, какие между нами, богами, могут быть церемонии!..
        В битвах он, надо полагать, был страшен.
        Высадившись со свитой на священном острове Сувенир, вождь удивил немедленно. Углядев в отдалении новёхонькую свайную постройку и безошибочно угадав по её высоте, что лежащий под навесом покойник был при жизни большим человеком, он тут же попросил рассказать о нём. То ли просто любил занимательные истории, то ли на Ана-Тарау принято было сначала поболтать, а потом уже заняться делом.
        Игорёк вздохнул и вкратце поведал высокому гостю о смерти старого Тиури.
        Ати был потрясён. Рассказ об осиротевшем святилище вышиб из него слезу. Вождь затоптался, озираясь, потом внезапно ухватил татуированной ручищей за плечо попятившегося Тупару и толкнул - почти швырнул! - Игорьку.
        - Бери!..
        Видимо, светская власть творила здесь с властью духовной всё, что ей заблагорассудится. Как, впрочем, и везде.
        Трудно даже сказать, кто был больше ошарашен: Игорёк или же сам Тупара. Наверное, всё-таки Игорёк… Однако если для Игорька неожиданность была скорее радостной (честно говоря, он и сам хотел попросить, чтобы из метрополии прислали потом нового жреца), то для Тупары, столь неловко подвернувшегося под монаршью лапу, случившееся обретало черты катастрофы.
        Считаться вторым лицом среди священников Ана-Тарау - и вдруг загреметь на отдалённый атолл, в глубинку!.. Правда, говорят, лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе… Слабое утешение.
        А тут ещё, как нарочно, из рощицы вышел старый знакомец - наглый дымчатый котяра с обкусанными в драках ушами, и в зубах у него по традиции трепыхалось нечто пернатое. Вождь остолбенел и потребовал кота в подарок. Игорёк представил на секунду погоню за вёрткой дымчатой тварью по зарослям, содрогнулся и принялся объяснять, что животное - священное и принадлежит только данному острову. Владыка Ана-Тарау был сильно разочарован.
        Тем не менее обмен любезностями продолжился. Поднеся Ати набор красивых, но на диво тупых столовых ножей и раздав по ножику каждому из свиты, Игорёк получил в ответ роскошную накидку из птичьих перьев и полный комплект резного оружия.
        Далее состоялось жертвоприношение. Церемония была мерзкая и даже не слишком торжественная. К великому облегчению Игорька, пленника успели накачать какой-то местной наркотой, и тот, судя по бессмысленной шалой улыбке, мало что понимал. Двое колотили в барабаны, представлявшие собой долблёные стоячие колоды, остальные пели. Такое впечатление, что всё делалось наспех, небрежно. Расстроенный Тупара правил службу из рук вон плохо. Удар дубинкой по затылку жертвы пришлось повторить. Даже Влад и тот, помнится, завалил Сувенира куда профессиональнее. Обряд завершился тем, что у мёртвого откромсали волосы, вынули правый глаз и возложили всё это к ногам Ати.
        Игорёк посмотрел на стоящего в отдалении Костика и слегка кивнул. Тот поднёс рацию к губам. А секунды четыре спустя на Герреро грянул новый взрыв.
        - Рухнуло святилище Тара-Амингу… - отчётливо произнёс в оцепенелой тишине голос Ихароа.
        Великий вождь Ати оторопело моргал, потом до него наконец дошло: просиял, дубина, воздел ручищи. Сомнений в завтрашней виктории теперь не оставалось ни у кого.

* * *
        К вечеру флотилия снялась с каменных якорей и потянулась из лагуны. Собственно, в лагуне находилась лишь малая её часть, остальные катамараны лавировали за внешними рифами. К пиршеству готовились зря. Как выяснилось, пиры здесь было принято закатывать после, но ни в коем случае не до победы. Разумный обычай.
        Ну что ж, пора бы познакомиться и поближе с неожиданным приобретением… Игорёк прервал созерцание великой армады и повернулся к своему новому жрецу. Тот уже не выглядел таким подавленным, как раньше. После оглушительного взрыва в чужом святилище Тупара посматривал на Игорька с нескрываемым уважением и что-то там про себя прикидывал. Мужик с виду умный… наверняка со связями…
        - Расскажи мне про Ати, - попросил Игорёк.
        - Ати - лжец, - прозвучало в ответ.
        Не поверив услышанному, Игорёк полез было за шнурочком с узелками, но потом решил, что быстрее будет переспросить. Конечно, знание языка ещё оставляло желать лучшего.
        - Повтори…
        - Ати - лжец, - тихо и твёрдо повторил Тупара. - Он не верховный вождь. Верховного вождя зовут Эду-Таари…
        Игорёк ошалело перевёл взгляд на обагрённые закатом косые паруса.
        - У Ати много каноэ и воинов… - растерянно сказал он.
        - Да, - согласился Тупара. - Но он не верховный вождь.
        Игорёк с трудом преодолел желание отхлебнуть из фляжечки, помял висок, сосредоточился.
        - Кто Ати?
        Оказалось, что всего-навсего старший сын верховного вождя и великий воин. Но ни в коем случае не наследник. Верховный вождь, как известно, не должен касаться земли ногой, а рукой - пищи. Пищу ему должны торжественно вкладывать в рот. Все эти запреты Ати нарушил ещё в детстве, утратив таким образом право на престол. Верховный вождь Эду-Таари при смерти. Ему наследует юный Итии. Однако Ати намерен силой отстранить его от власти и стать верховным вождём. Вождём, уже осквернившим себя прикосновениями к земле, пище и оружию! (Тупара не мог скрыть отвращения.) А завтрашняя битва может решить многое. Если Ати вернётся победителем, то судьба трона решена…
        - Расскажи мне про Итии…
        О, Итии… (Умное лицо жреца даже просветлело при звуках этого имени.) Тупара сам воспитывал мальчика и учил обычаям. И тот до сих пор любит жреца и во всём с ним советуется. Потому-то Ати и оставил Тупару на атолле, что хочет лишить Итии мудрых наставлений. Юный наследник великого Эду-Таари тоже очень просился в этот поход, он мечтал посетить новое святилище, встретиться с самим Ихароа, но Ати не разрешил…
        Игорёк слушал - и едва успевал моргать. Да-а… Это вам не запуганный старикашка Тиури! Этот покруче…
        Ну и каков же расклад? Ати, по всему видать, неуправляем - он и сам не знает, что отчудит в следующий миг… А вот если вождём становится малолетка, да ещё и воспитанник Тупары… При условии, конечно, что тот не соврал… А врать он, судя по всему, ловок! Раньше вон нахваливал Ати - теперь поливает. Кстати, малолетство владыки имеет и свои минусы… И самое главное: чтобы Итии пришёл к власти, Ати завтрашнюю битву должен проиграть… Ати должен проиграти… А, чёрт!.. Не годится. А впрочем…
        Игорёк осклабился и внезапно пожал жрецу локоть. Похоже, мужик, мы с тобой сработаемся.
        Оглянулся. Верный Влад, по обыкновению, был на месте. За плечом.
        - Определи на ночлег… А где Андрей?
        Влад почему-то замялся.
        - В дыре…
        Игорёк приподнял выцветшие брови и, сдав Тупару с рук на руки, двинулся к невидимой в сумерках лазейке. Оказавшись в подвале, с уважением потрогал транспортёр, поглядел на белые, утопленные в потолок лампы… Во дают!
        Андрей сидел на бетонном полу, уткнув голову в колени.
        - Ты почему пьяный?
        Услышав голос, тот поднял помятую физию, всмотрелся:
        - А ты почему трезвый?..
        Игорёк долго молчал, словно надеялся ещё разозлиться. Так и не смог. Усмехнулся.
        - Потому что не берёт… - честно ответил он.
        Глава 10
        Удалось поспать пять часов - ну что ж, и на том спасибо! Наполеону, говорят, и четырёх хватало. Или нет, не Наполеону - Фридриху… Ой, а Фридриху ли?.. Вот память стала!..
        Потерев физиономию куском льда, извлечённым из малютки-холодильника, и ощутив в итоге вяленький прилив бодрости, Игорёк с кряхтеньем выбрался из палатки. Рассвет только ещё подкрадывался к атоллу. Впрочем, рассветы здесь - дело быстрое. Прыг, как кошка из засады, - и вот уже день!
        Работяга-вертолётик был заправлен и снаряжён заранее.
        - Ну что, ребятки? - Игорёк приобнял за плечи Толика и пилота Сергея. - Вроде всё уже вчера обговорили… Значит, наблюдать и докладывать… А там посмотрим…
        Игрушечный геликоптер запустил двигатель и ушёл навстречу вылупляющемуся из океана солнышку.
        - Привет, Игорёк!
        А-а, друган… Стукачи и пернатые просыпаются первыми.
        - Доброе утро, Владик! Ну что? Зайдём ко мне?.. Кофейку заодно сваришь…
        До Тара-Амингу примерно полчаса лёту. Стало быть, можно расслабиться, поболтать… Если дадут, конечно.
        Кофе Влад готовил снаружи. Чтобы не накалять обстановку. Да и тесновато было в палатке. Рация армейского образца пока молчала.
        - Слушай, а чего ты дельтаплан не послал? - спросил верный друг и товарищ, возвратясь с дымящейся джезвой. Умело сервировал ящик защитного цвета, служивший Игорьку столом, и бережно разлил кофе на двоих.
        - Зачем? - благостно осведомился Игорёк, неторопливо поднося к губам краешек чашки. Всё-таки какой кайф - эти фарфоровые зубы! Ни одного нерва наружу.
        - Н-ну как… - Влад тоже присел напротив по-турецки. - Одно дело с вертолёта бомбить… Вертолёт-то они построить не смогут. А дельтаплан - запросто. Хоть сейчас. Бамбук - есть, тапа - есть…
        - А, вон ты о чём! Бомбёжка с педагогическими целями?
        - Ну да…
        - Нет, Влад, рановато… День рождения местной авиации - как-нибудь потом… Ну сам прикинь: Тара-Амингу остров гористый, восходящие потоки сильные. То есть в принципе до Герреро на дельтаплане можно и дотянуть при желании… Ну и нагрянут они к нам однажды ночью. И всех вырежут… С дельтапланами-то! Кстати, а почему ты решил, что мы сегодня кого-то будем бомбить?
        - А на фиг тогда Толик гранаты брал?
        - На всякий случай. Случай, он, знаешь, всякий бывает…
        Захрипела, зашепелявила рация. Игорёк чертыхнулся. Рация, да не та! Местная, переносная. Уоки-токи.
        - Сувенир вызывает Герреро… Игорь Юрьич…
        - Что там у тебя, Костик?
        - Вас Сергей Самсоныч просит к себе зайти…
        - Куда к себе?
        - В офис…
        Игорёк онемел. Влад взглянул на него и даже отодвинулся немного. Лицо у Игорька стало страшное.
        - У меня вот-вот бой начнётся, - проговорил он наконец, не размыкая зубов.
        - Сергей Самсоныч сказал, срочно…
        Тут уже Игорёк не чертыхнулся, а просто заматерился - и выключил рацию.
        - Придурок… - проскрежетал он, не уточняя, впрочем, о ком речь, и залпом допил свой кофе. - Так о чём мы с тобой говорили?
        - Что бомбить не будем…
        - А… Ну это ещё посмотрим… Начнёт побеждать Ана-Тарау - значит не будем… А как тебе наш новый жрец?
        - По-моему, мерзавец! - искренне ответил Влад. - Ты с ним поосторожнее…
        Позабавленный столь нежной о себе заботой, Игорёк виду, однако, не подал, лишь внимательно взглянул на сотрапезника. Да, всё правильно. Он же вчера за плечом стоял, когда новый жрец Тупара сдавал с потрохами великого вождя Ати.
        - Ну, что делать, Владик… - ласково молвил Игорёк. - Мерзавцы - главный двигатель прогресса. А ты думал, кто его движет? Порядочные люди? Так они же все на мерзавцев работают! И что самое страшное, работают добросовестно - именно в силу своей порядочности… - Игорёк покосился на часы, прервал ленивое рассуждение и потянулся к микрофону. - Герреро вызывает «Комарика»…
        - Слушает «Комарик»…
        - Как дела?
        - Подлетаем…
        - И что там?
        - Сплываются помаленьку…

* * *
        Все происходило именно так, как предсказывал жрец Тупара. На подступах к Тара-Амингу армаду, ведомую великим воином и узурпатором Ати, встречала столь же многочисленная вражеская флотилия.
        «Комарик» деловито сообщал обстановку. Кажется, до гранат дело не дойдёт - достаточно простого присутствия вертолёта над схваткой. Ополченцы Тара-Амингу заметно испуганы и уже сейчас больше смотрят вверх, чем вперёд.
        - Ати видно?..
        - Чётко вижу… чётко…
        Ну ещё бы! Ярко-жёлтый плащ - единственный на всю армию. Прочим одежду такого цвета носить запрещено.
        - Что делает?..
        - Вопит чего-то… Ручонками в нашу сторону сучит…
        Тоже вполне понятно. Главное - воодушевить. С нами боги, ни шагу назад, наше дело правое…
        Рация помолчала. Игорёк попробовал представить, что видят сейчас Сергей с Толиком, и невольно им позавидовал. Утренний сверкающий серебром океан, в отдалении - зелёная лесистая громада Тара-Амингу и сходящиеся двумя полумесяцами эскадры. С высоты кажется, что на каждую из них спереди надвигается полоса тропического ливня. Пращники уже работают вовсю, вода кипит от камней-недолётков…
        - Ага… - несколько оживившись, произнёс пилот.
        Игорёк очнулся:
        - Подробнее, если можно…
        - Пошла месиловка на левом фланге…
        - На чьём? - тихонько спросил Влад.
        Игорёк лишь раздражённо мотнул головой:
        - Какая разница, откуда смотреть! Пойди лучше ещё кофе завари…
        Полчаса прошли в напряжённом ожидании. Великое сражение, судя по комментариям Сергея, протекало на диво однообразно. В докладе преобладали слова «мочилово», «крошилово» и прочие неуставные, а то и просто матерные термины. Кажется, Игорёк зря позавидовал снайперу и пилоту. Видимо, зрелище под ними открывалось скорее тягостное, нежели величественное… Резня - она и есть резня!
        - Сурово дерутся… - вынужден был признать Сергей. - Жалко ребят! Им бы автоматы… Оп-паньки! Вождя завалили…
        - Ати?!
        - Нет, другого… С той стороны…
        Теперь победа Ана-Тарау была уже неизбежна. Да и кто бы в этом сомневался - после того, как во время жертвоприношения с грохотом рухнуло старое святилище супостата! Вскоре Сергей доложил, что катамараны Тара-Амингу на правом фланге смешали строй и обратились в бегство. Вошёл Влад с третьей по счёту джезвой. Пора было решаться.
        - Ати там как? - спросил Игорёк. - Живой?..
        - Живой, что ему сделается! - отозвались с вертолёта. - На абордаж пошёл… Оп-па!..
        - Ну в чём дело?!
        - Да копьём его… Оп-па!.. Оп-па!..
        - Докладывай! - не выдержав, заорал Игорёк. - Увлёкся! Комментатор хренов!..
        Пилот чуть опомнился, осознал вину, однако с возбуждением справиться так и не смог.
        - Бык здоровый!.. - докладывал он взахлёб. - Три раза копьём ширнули - по барабану! В кровище весь!.. Кладёт всех подряд…
        - Слушай… - начал Игорёк - и умолк. Желтоватое лицо его застыло.
        - Слушаю… - откликнулась рация. - Слушаю, Герреро… Чего молчите?..
        Игорёк сделал над собой усилие и снова поднёс микрофон к губам. Осторожно прочистил горло.
        - Слушай! - отрывисто повторил он. - Серёжа! Спроси у Толика: он его сверху достать не сможет?..
        - Кого?
        - Ну кого-кого! Ати, конечно…
        Секундная пауза. Влад замер, не донеся наклонённую джезву до чашки, и медленно, с недоверием оглянулся на Игорька.
        - Сейчас спрошу… - озадаченно продребезжал динамик, и рация надолго замолчала. Пилот советовался со снайпером. - Трудно, говорит, но попробует… Потряхивает нас…
        - Попробуйте, - глухо сказал Игорёк.
        В палатке потемнело. Треугольный проём входа с откинутыми боковинами заслонила грузная фигура Костика. Рыло охранника являло собой немой укор. Достал его Самсоныч. Игорёк бешено зыркнул на пришельца и вновь повернулся к бормочущей рации.
        - Всё… - сообщил наконец пилот. - Готов… За борт ушёл…
        Игорёк расслабился.
        - Спасибо, ребята…
        - Да что там спасибо!.. - сердито прозвучало в ответ. - Толик и не выстрелил даже… Копьями добили…
        - Тем более спасибо! - подумав, сказал Игорёк. - Ещё минут пять поболтайтесь, посмотрите, чем дело кончится, - и на базу… Горючего хватает?
        - Дотянем…
        Игорёк положил микрофон и оглядел насупленного Костика - на этот раз с ласковой усмешкой.
        - А вот теперь - к Самсонычу…

* * *
        В городе Игорёк не был, дай бог памяти, месяц, если не больше! Вдвоём с Костиком они прошли в дальний отсек подвала с люком в бетонном потолке. Андрей перекинул рубильник на щите и с видимой завистью помахал им вслед. Точнее, одному Игорьку, поскольку Костику было приказано вывести начальство наверх и тут же возвращаться… Неспешно опустилась железная перегородка, и лишь после этого знающий службу Костик стал объяснять, как выбраться наружу. По лесенке через малый люк, а там уже стройка…
        Игорёк с сомнением оглядел свой наряд. Мятый и наверняка не по сезону.
        - Куртку брать не брать? Что там за погода-то?
        - Лето, - сказал Костик. - Ну, не такое, конечно, как у нас… Только, Игорь Юрьич…
        - Да?
        - Не в офис идите, а прямо к себе.
        - Куда к себе?
        - К себе… на квартиру…
        Игорёк (он как раз вылезал из куртки) медленно повернулся к охраннику.
        - Ты что имеешь в виду? Что Сергей Самсонович в данный момент сидит у меня на квартире?
        Именно это Костик и имел в виду.
        - Оч-чень любопытно… А как он туда попал?
        Сие Костику было неизвестно.
        Игорёк отдал ему куртку и, выбравшись по лесенке через малый люк, действительно оказался посреди ночной стройки, похоже уже замороженной. Ну что ж, вполне разумно! Главное - оборудовать подвал, вывести фундамент, пару этажей… А дальше-то какой смысл? Деньги только зря переводить.
        Выйдя на тёмный пустырь, огляделся. Да, балку Самсоныч, насколько можно судить при столь скудном освещении, заровнял лихо. Не целиком опять-таки, но хотя бы на треть! Интересно, как это всё теперь смотрится днём? Не узнать, наверное, окраины… Игорёк обогнул знакомый магазинчик, испытывая сложную гамму чувств рядового, в кои веки раз вырвавшегося за КПП. Да он, кстати, и служил когда-то рядовым, а на курсы офицеров запаса загремел перед самым дембелем.
        Под первым действующим фонарём взглянул на часы, прикинул разницу во времени. Пол-одиннадцатого или около того. И всё-таки любопытно: зачем Самсоныч проник в его квартиру? Как - понятно. Толкнул посильнее дверь - и проник. А вот зачем?..
        По тёмным дворам шастали компании поддатых, а может, и подкуренных тинейджеров, но никого из знакомых Игорёк, слава богу, не встретил. А то ведь прилепятся и не отстанут: «Куда пропал?.. Где загорел?..» Надо бы Самсоныча попросить: пусть крем от загара подкинет.
        Стоило добраться до подъезда - пошли неожиданности. Окно его комнатки было забрано решёткой, и такое впечатление, что совсем недавно. Скажем, несколько часов назад. Окно кухни - тоже. Это что же, намёк?
        Игорёк вошёл в мерзко пахнущий подъезд (господи, как он здесь жил вообще?), поднялся на второй этаж… Здра-асте! И дверь сменили! Теперь она была серо-голубая, металлическая, с глазком и круглой матовой ручкой. Возле порога - небрежно разметённая штукатурка. А вместо кнопки звонка - оборванный проводок.
        Постучал. Внезапно тусклая лестничная площадка озарилась. Это над дверью воссиял плафон в железном наморднике. Игорёк ошалело вскинул глаза. Затейники…
        Дверь ему открыл сам Сергей Самсонович. Тяжёлое надменное лицо его было на сей раз, как показалось Игорьку, несколько желтее обычного и, пожалуй что, беспощаднее. С такими лицами сицилийские мафиози садятся в осаду и баррикадируют окна мешками с песком… А между прочим, на окнах-то - решётки!
        - Как твоя фамилия?
        Хозяин жилплощади опешил, всмотрелся… Нет, Самсоныч был совершенно трезв и спрашивал Игорька вполне серьёзно.
        - Фамилия моя Челканов, - с достоинством отвечал тот. - Игорь Юрьич Челканов. А это, кстати, моя квартира. Я тут, знаете ли, прописан…
        Но ядовитые слова канули втуне. Самсоныч уже разговаривал с кем-то по сотовому телефону. По-прежнему стоя на пороге.
        - Челканов… - говорил он. - Да, Челканов… Торговый дом Челканова… Ты проходи… - Это уже Игорьку.
        - Спасибо… - вежливо поблагодарил хозяин. - Сергей Самсонович! Я понимаю, что ваши штаны стоят гораздо больше моей квартиры, и всё же… Почему здесь? Почему не в офисе?
        - Потому что офис опечатан! - раздражённо бросил тот, пряча трубку в карман пиджака. - Заходи давай… Не маячь!
        Игорёк, помаргивая, зашёл. Внутри всё было по-прежнему, разве что к многослойной квартирной пыли прибавилась ещё и пыль строительная. Во всяком случае, запах её чувствовался весьма отчётливо. На пороге комнатки Игорёк замер. На первый взгляд жилище его теперь напоминало складское помещение. Но это только на первый! Если же приглядеться, картина обретала явные черты наркотического бреда.
        Весь угол комнатёнки был заставлен пачками денег. Штабель метр на два - и чуть ли не до потолка. Липецкая кладка - кирпичик к кирпичику… Игорёк невольно оглянулся на окно - завешено ли? Слава богу, да. Всё тем же пледом.
        - Что стряслось, Сергей Самсонович?..
        - Сам не видишь? РДС, МММ… Вот и до нас очередь дошла! С-суки!.. - Он рывком ослабил узел галстука. - Загубили страну, ни хрена управлять не умеют!.. А потом давай крайних искать!
        - «Атлантида»?.. - ахнул Игорёк.
        - Утопла! Платона читать надо!.. Садись…
        Игорёк был потрясён. Вот с этой стороны он опасности как-то не предвидел. «Построил храм - построит всю Россию» - и вдруг… Ай-яй-яй-яй-яй, что делается!.. Пытаясь собраться с мыслями, присел на шаткий скрипнувший стул.
        - У тебя там как сейчас? - неожиданно спросил Самсоныч. - Спокойно?..
        - Да более или менее… - осторожно отозвался Игорёк, с трудом приходя в себя. - Что?.. Так плохо?
        - Не то слово! Оба соучредителя - в камере, очередь - за мной. Так обжали, что и за бугор не сорвёшься… А надо отсидеться, понимаешь?
        - На Герреро?
        - А где ещё? Больше негде…
        Игорёк моргал.
        - А это? - Он кивнул на денежный штабель. - Тоже туда?
        Сергей Самсонович непонимающе воззрился на Игорька.
        - Ты что, охренел? - спросил он, страшно понизив голос. - Куда - туда? На остров?! Да это всё равно что бензином облить - и сжечь!.. Их крутить, крутить надо! Ты инфляцию учитываешь вообще?
        Игорёк почувствовал себя неловко.
        - Нет, но… Если соучредители ваши в камере, а вы сами на острове… Кто крутить будет?
        - Ты, - сказал Сергей Самсонович. - Ну чего смотришь? Ты! Ты! «Торговый дом Челканова»!..
        - Самсоныч! - От изумления Игорёк тоже перешёл на «ты». - Побойся бога!.. У меня что, других дел нет?..
        - Нет!.. - широко разевая пасть, исторг Самсоныч. - От всех других дел я тебя освобождаю! Ты пока ещё на меня работаешь, не забыл?..
        Игорёк вскочил.
        - Да не могли же всех посадить! - вскричал он вне себя. - Такая фирма! Хоть кто-то да остался?..
        Самсоныч посопел, опустился в кресло.
        - Толку с них! - расстроенно молвил он. - Это ж не люди, Игорёк! Шантрапа! Хватательный рефлекс!.. Доверь им бабки - без штанов пойдёшь!..
        - А я?
        - А тебе деваться некуда. Что? В котельную вернёшься? Да не вернёшься ты в котельную! Сдыхать будешь - не вернёшься. Траванулся ты, Игорёк!.. Власти вкусил - думаешь, не видно? Ты сейчас ради своего островка на всё пойдёшь… А островок-то - он денежек просит!..
        Игорёк подумал - и тоже сел.
        - Так я ж не умею… - сказал он почти растерянно.
        - Бабки крутить не умеешь? Научишься… - И Самсоныч снова обнажил трубку сотовика. - Автандил?.. Здравствуй, дорогой!.. Да, я… Да, да… Всё ты правильно слышал… Да, напряжёнка… Ты в аренду складские помещения сдаёшь?.. Ну не на моё же!.. «Торговый дом Челканова»… Да, Челканова… Какая разница?.. Завтра зарегистрируем!.. Ну всё… - Дал отбой, повернулся к Игорьку. - Завтра дуй туда с Костиком, посмотришь, что за помещение, какой ремонт требуется… и вообще… Паспорт с тобой?
        Уже мало что соображая, Игорёк полез за паспортом.
        - Да мне-то он на хрен сдался? - вспылил Самсоныч. - Спрячь! Завтра понадобится… Посадил бы я тебя на филиал, - с неожиданной тоской в голосе промолвил он, - но ведь и филиалы пощиплют…
        - А ну как прогорю? - спросил Игорёк.
        - И не вздумай даже!.. - недобро ощерился Самсоныч. Тут же, впрочем, сменил тон, а заодно и тему. Разумеется, не для того, чтобы смягчить впечатление, - просто мыслил обо всём сразу. В черепе сотней губерний ворочал. - Насчёт бабок этих не сомневайся! Бабки - чистые, я их через Австрию прогнал… Прямо как чувствовал!.. Теперь это паевой взнос, понял?
        - Нет, - честно сказал Игорёк.
        - Ничего, поймёшь… У тебя - торговый дом! Совместное русско-австрийское предприятие. Да всё будет в порядке! Люди знают: ты работаешь на меня… - Тут Самсоныч приустал, уронил плечи. - Выпить у тебя ничего нет?..
        - Откуда? - сказал Игорёк. - Меня ж здесь целый месяц не было! Хотя нет, погоди… Там водка должна была остаться. Но вы ж от неё в прошлый раз отказались…
        - Давай, - угрюмо сказал Самсоныч.

* * *
        К полуночи все здешние дела в общих чертах обговорили. Принялись обговаривать тамошние.
        - Короче, теперь мой главный партнёр - Ати?..
        - Нет, - сказал Игорёк. - Ати погиб сегодня утром…
        Самсоныч с подозрением уставился на подельника:
        - Опять твоя работа?
        - Н-ну, в общем… без меня управились! Эду-Таари долго не протянет, так что работать вам, Сергей Самсоныч, придётся уже с Итии. Пацан одиннадцати лет, к нам относится хорошо… Кроме того, он воспитанник Тупары, нового жреца… Кстати! Тупара! Мужик очень влиятельный, честолюбивый. Спит и видит себя первосвященником. Если надо, взорвёт к чёртовой матери все остальные храмы, лишь бы его святилище стало главным…
        - А хрыча того - уволил?
        Игорёк несколько замялся:
        - Н-ну… Короче, нет его уже…
        Самсоныч даже отстранился слегка.
        - Как?! И этого тоже?.. - страшным шёпотом осведомился он. Окинул неистовым взглядом небрежно сервированный стол. - Идиоты! Жратвы навезли - полдома, а выпить нечего!.. - Двумя тычками разлил по рюмкам остаток водки, помолчал сердито. - Я смотрю, одичал ты там вконец… с людоедами со своими! Откуда это в тебе: чуть что за пистолет хвататься?.. Ладно!.. - ворчливо заключил он. - Придёшь малость в себя, цивилизацию вспомнишь, в нормальном бизнесе покрутишься… всё-таки «купи-продай», а не «мочи-мочи»…
        При слове «цивилизация» в желтоватых насторожённых глазах Игорька мелькнул испуг, и свежеиспечённый владелец торгового дома опять перешёл на «ты». Теперь уже навсегда.
        - Самсоныч! А где архив? Мои отчёты, доклады учёных - где это всё? Тоже опечатано?
        - Здесь, - буркнул тот. - Только в руки я тебе это не дам. С собой возьму…
        Игорёк расслабился:
        - Слава богу! Главное - забрал… А то я уж думал, что придётся с поджога начинать…
        Выпили. Забили мерзкое послевкусие икоркой.
        - Так ты выяснил? - морщась, спросил Самсоныч. - Наше это прошлое или не наше?
        - Не наше…
        - Уверен?
        - Нет… Но насколько я слышал, Гавайские острова ещё принадлежат Америке, а не наоборот…
        Самсоныч покосился недовольно:
        - Короче, толку с твоего астронома! А ведь предупреждал я тебя…
        В ответ Игорёк осклабился.
        - Нет, вот тут ты, Самсоныч, не прав, - интимно молвил он. - Астроном - это как раз самый полезный человек… Кстати, имей в виду: учёные наши замышляют тебя в заложники взять. Так что остерегись…
        - В заложники?
        - Ребята головастые… - с многозначительной улыбкой объяснил Игорёк. - Сообразили, что домой им не попасть - разве что через ультиматум… Заводилой у них этот кавказец, Алан…
        - Погоди! А почему ты говоришь об этом только сейчас?
        - Вчера стало известно…
        - Ой, врё-ошь!.. - напевно промолвил Самсоныч, лаская подельника недобрым взглядом. - Идейку-то сам, небось, им подкинул?
        Игорёк поморщился:
        - Какой смысл? Я же тогда без крыши остаюсь…
        - Хм… - сказал Самсоныч. - А почему именно меня?
        - Ну не меня же!
        Самсоныч подумал, кивнул:
        - Значит, астроном… А связь ты с ним как держишь?
        - Очень просто. Каждый из специалистов докладывается мне ежедневно с глазу на глаз. Ну и он в том числе… Сначала я там «жучки» понавтыкал повсюду, но это ж замучишься сидеть у приёмника весь день! По старинке-то оно надёжней… Ты лучше скажи, что со стройкой делать будем?
        Самсоныч повёл высокой бровью:
        - Ну, тут, думаю, проблем не возникнет… Я бросил - ты поднимешь. Кому она ещё, эта стройка, нужна? Фундамент - ни к чёрту, балка, наверняка плывуны… Заливать их - на одном бетоне разоришься… Только слышь!.. Уже не интернат для малоимущих! Что-нибудь другое строй. Офис, жилой дом… Ты ж в депутаты не лезешь!..

* * *
        Чувствовалось, что перемещаться на своих двоих Самсоныч отвык напрочь. Пока добирались до бывшей балки, раза четыре осведомился, далеко ли ещё идти. Микрорайон давно уже спал. Гулкие пустые дворы, второй час ночи.
        - А как всё вышло-то? - спросил Игорёк. - Такая вроде солидная фирма была…
        Самсоныч покряхтел, превозмогая душевную боль.
        - Сидели мы крепко… - нехотя вымолвил он наконец. - Ну, копали под нас, конечно, не без этого… Ментёнок один старался…
        - Живой? - осведомился Игорёк.
        Самсоныч запнулся, непонимающе взглянул на Игорька.
        - Живой… Да а что он мог, когда мы с начальством его в сауне вместе парились? Дадут окорот - и все дела… Ну а теперь, видишь, сверху на нас наехали! Политика… На хрен я вообще туда полез! - взорвался он вдруг. - Депутатского иммунитету захотелось! Дур-рак! Тут же, как волка, обложили! Представляешь?.. Месяца до выборов не хватило…
        Вконец расстроился и умолк.
        Через малый люк они проникли в первый подвал, где Игорёк нажал кнопку на врезанном в бетон пластмассовом квадратике.
        - Слушаю… - продребезжало из дырчатого кружка над кнопкой.
        - Это мы, Костик…
        - Открываю…
        Железная, перехлёстнутая швеллерами перегородка двинулась вверх…

* * *
        Над атоллом полыхал тропический полдень. Кипенно-белый песок выжигал глаза. Храмовая стража была готова к встрече.
        - Утренний и вечерний идут рука об руку! - торжественно провозгласил Тупара.
        Воины пали ниц. Пятеро молодых жрецов-грузчиков, став на колени, коснулись песка ладонями. Сам Тупара, как и подобает старшему жрецу, ограничился глубоким поклоном.
        Глава 11
        Будь она трижды проклята, эта осознанная необходимость! Оказаться в самом пекле бизнеса, никакого понятия о бизнесе не имея… Самсоныч сказал: не прогореть! Удержать «Торговый дом Челканова» хотя бы пару месяцев на плаву, а там, бог даст, такие наварим бабки на жемчуге, что прокурор в камеру сядет!
        Его бы устами да мёд пить…
        Первые два дня Игорька изводил запах собственного пота - некогда было даже принять душ. Мотался как проклятый: то на склады, то в контору. На третий день стало полегче. В штате уже насчитывалось человек двадцать - все бывшие сотрудники «Атлантиды», штучные люди, рекомендованные лично Самсонычем. Принимать их пока приходилось на договор, поскольку трудовые книжки были арестованы вместе с прочими бумагами. «Торговый дом Челканова» рождался в муках…
        Самсонычу было проще. Стараниями Игорька с одной стороны и Влада с другой, ситуацию на Герреро он представлял себе в целом довольно отчётливо. Мудрый, аки змий, глава утопшего коммерческого материка начал свою деятельность на острове с гроссмейстерского хода: не в пример предшественнику, явился грозен и сразу дал понять, кто тут настоящий хозяин. На кого куры записаны! Собрав персонал, предупредил, что отныне всё пойдёт по-другому. Никаких вооружённых столкновений, никаких авантюр - чистая политика и чистый бизнес… Затем строго напомнил, что обозначенные в контрактах сроки истекают. Осталось что-то около месяца. Поэтому, кто желает продлить договор, пусть позаботится об этом заранее. Иначе по истечении срока - расчёт в шесть секунд и отправка домой.
        Надо было видеть изумлённые физии учёных! Действительно, захват заложника при таком раскладе представлялся очевидной нелепостью. Вот и славно… Будем считать, что на ближайший месяц террористы наши обезврежены.
        А там посмотрим.

* * *
        Шёл отлив. Лагуна как будто напрягала мышцы. Выпирали из воды коралловые бугры, жилы и прочая мускулатура дна. Сергей Самсонович (добавить пробковый шлем - вылитый колонизатор, как их рисовал когда-то прогрессивный датский карикатурист Херлуф Бидструп), рассевшись в шезлонге под дырчатой тенью маскировочной сети, брезгливо проглядывал заголовки сегодняшних газет. Про «Атлантиду» писали много и плохо. Мэр и губернатор пели, можно сказать, в один голос. Впервые. Похоже, крах Самсоныча сдружил всех.
        «Планы этого ницшеанца, - озадаченно хмурясь, читал он, - доходили до идеи господства над всей страной…»
        - Идиоты! - фыркнул бывший президент. - Какой Ницше? При чём тут Ницше? Ницшеанца нашли!..
        Утро началось скверно. Раздумав до поры брать Самсоныча в заложники, учёные принялись изводить его иным способом: все требовали развернуть им фронт работ. Особенно доставал этот кавказец - лингвист Алан.
        - Ну посудите сами, Сергей Самсонович! - проникновенно втолковывал он. - Деревня на Уну - вырезана, на Сувенир вы меня не пускаете…
        - И не пущу! - хмуро отвечал тот. - Нечего тебе там делать…
        - С кем тогда работать? - наседал настырный лингвист. - Двух последних пленных я отпустил вчера…
        - Почему?
        - Потому что это отработанный материал. У меня словарный запас сейчас больше, чем у них обоих!
        - Ты мне вот что скажи, - со скукой перебил его Сергей Самсонович. - Ты язык выучил?
        Алан сверкнул глазами и ответил на местном диалекте. Чёрт его знает, что он там произнёс, но, судя по выражению лица, нечто малопристойное.
        - А по-русски?
        - Я прошу разрешить мне общаться с Тупарой.
        Врал нагло. Имени жреца в прослушанной Самсонычем тираде не прозвучало вообще.
        - Тупара сегодня убывает на Ана-Тарау…
        - Но вернётся же!
        - Ну вот тогда и посмотрим… Что ещё у тебя?
        - У меня, Сергей Самсонович, - Алан с дерзким спокойствием глядел в глаза начальству, - складывается такое чувство, что вы не совсем ясно понимаете смысл моего здесь пребывания… Выучить язык - чепуха… А вот определить его место среди прочих языков - это действительно важно. Вам ведь и самому хотелось бы знать, на котором мы свете…
        Довёл, короче, до белого каления…
        Сергей Самсонович бросил газету на раскладной столик - и надолго задумался. Похоже, дело «Атлантиды» затянется как минимум на полгода. Далее - суд. Обоих соучредителей и тех замов, что имели неосторожность ставить подписи на денежных документах, естественно, закроют лет этак на восемь… Дело тут же утратит актуальность, кинутся искать новую сенсацию, новых козлов отпущения… Да и те, кто сажал, к тому времени тоже во что-нибудь влипнут. Не могут не влипнуть, потому что нет у нас безгрешных, тем более если к греху осторожненько так подтолкнуть… Вот тогда-то он и вернётся. Ну, не на белом коне, разумеется, но и не с повинной. С кем надо - поделится и, учитывая изменившиеся обстоятельства, предстанет этакой жертвой коррупции. Каковой отчасти и являлся…
        Если только будет чем делиться!
        Пару дней назад от тучности и старости скончался великий вождь Эду-Таари. Наследовал ему, как и предсказывал Игорёк, младший сын Итии. Жрец Тупара намеревался отплыть сегодня на Ана-Тарау для участия в коронации… или что у них там?.. Многое, ох многое зависело от этого его путешествия…
        Сергей Самсонович метнул недовольный взгляд через правое плечо. Влад, как всегда, был на месте.
        - Почему так долго? - негодующе вопросил хозяин острова. - Макияж наводит?
        - Да вон уже летит…
        Крутая бровь взмыла изумлённо и угрожающе.
        - На вертолёте?
        - Ну да…
        - С ума посходили?! - рявкнул Самсоныч, поворачиваясь к ординарцу всем корпусом. - Мало вам было того хрыча? А ну как тоже коньки откинет?..
        - Тупара?.. - Влад позволил себе простецкую улыбку. - Да его бананами не корми - дай на «Комарике» прокатиться!
        Сергей Самсонович нахмурился и выглянул из-под тента.
        Собственно, перелётом это назвать было трудно. Игрушечный геликоптер перепорхнул с Сувенира на Герреро, как стрекоза с одной кувшинки на другую. Высадил жреца и тут же ушёл в сторону малолюдного нынче Уну, не иначе водку повёз.
        Тупара сиял. Дитя малое! Даже раздражённо сдвинутые брови вечернего божества не могли унять его восторга. Сехеи Масона (так звучало в местном произношении имя-отчество бывшего президента «Атлантиды») с помощью Влада долго втолковывал опьянённому кратким полётом жрецу, насколько серьёзная ему предстоит миссия: передать своему воспитаннику благословение богов, пригласить его на Сувенир и, самое главное, намекнуть насчёт жемчуга…
        Тупара кивал, блаженно улыбаясь.
        - Близко больше не подпускать к вертолёту!.. - процедил Самсоныч. - Проводи до каноэ…
        Повернулся и двинулся в сторону тента, где его уже ждал с какой-то бумажкой в руке радист Лёха.
        - С Ана-Хиу передали, Сергей Самсонович…
        Геологическая экспедиция радировала, что найдены скудные залежи полиметаллов и железной руды.
        Досадливо вздохнув, Самсоныч вернул бумагу радисту. Да на хрен они ему, эти полиметаллы! В данный момент его интересовал только жемчуг. Желательно чёрный…
        Опустился в шезлонг, взял со стола газету. И о чём же там ещё пишут, кроме «Атлантиды»? «ЭХО ВЗРЫВА. ЧТО ХРАНИЛОСЬ НА СКЛАДАХ БРАТЬЕВ АСЛАНОВЫХ?» Эт-то ещё что за чертовщина?.. В изумлении Сергей Самсонович прочёл престранную статью. Склад Аслановых взлетел на воздух, повреждены соседние здания. По предварительным прикидкам в складских помещениях хранилось около сотни килограммов взрывчатых веществ. Оба совладельца задержаны по подозрению в подготовке теракта. Странно, очень странно… Сергей Самсонович хорошо знал старшего Асланова и готов был голову дать на отсечение, что братьев подставили. Кто? Да наверняка те, кому позарез был нужен чеченский след!
        Однако нет худа без добра… У «Торгового дома Челканова» стало в итоге одним конкурентом меньше. И конкурентом, надо сказать, серьёзным.
        Вспомнив про Игорька, Сергей Самсонович впал в тоску. Ох не потянет Игорёк, ох не справится! Мужик, конечно, хитрый, отчаянный, но тут ведь одной хитрости мало. Смётка нужна…
        Каноэ с Тупарой на борту уже миновало проход в бурунах. Влад шёл обратно.
        - Газеты собери и сожги, - буркнул Сергей Самсонович. - А с Игорьком ты, значит, сегодня так и не встретился?
        - Не было его, - сказал Влад, сгребая газеты в охапку. - Костик сказал, куда-то по делам увеялся… Они сейчас в новый офис переезжают…
        - Ну а с виду так… Как там вообще?
        - Да вроде всё путём… Костик говорит круто «капуста» пошла…
        Сергей Самсонович сдвинул брови и с недоумением взглянул сначала в морскую даль, потом - на Влада.
        - Какая «капуста»? - раздражённо осведомился он. - Ему ещё до «капусты» - как до Китая пешком! Пускай сперва на ноги поднимется!..
        - Так а я чего? Это Костик…
        - Тоже мне - эксперта нашёл! Костика!..
        Да, теперь вся надежда на Тупару. Раскрутит он мальчонку насчёт жемчуга - значит есть надежда… А не раскрутит - тогда и «Торговый дом Челканова» не выручит.

* * *
        Непьющих было двое: лингвист Алан и астроном Стас. Пьющих - тоже двое: Андрей и картограф Марек. Дело происходило на Герреро всё в той же кокосовой рощице близ многострадального святилища.
        - Разбавленный предпочитаете или как? - великосветски осведомился рослый курчавый Марек.
        - Давай неразбавленный, - сказал Андрей.
        Марек размазал по выпуклой щеке присосавшегося москита и с сожалением прицокнул языком:
        - Надо же, досада какая! А я уже разбавил…
        - Давай разбавленный… - безразлично сказал Андрей.
        Широкоплечий красавец Алан спилил ножом верхушку молодого кокосового ореха, передал его астроному и принялся вскрывать второй.
        - Ну а всё-таки… - молвил он, обращаясь к Андрею. - С чего вдруг такая откровенность?
        - Я же сказал: выпить хочу!
        - То есть всё, что ты нам сейчас сообщил, стоит ровно двести граммов разведённого спирта?
        - Да!.. - буркнул Андрей, принимая кружку из волосатых ручищ Марека.
        - Ваше здоровьечко! - Картограф учтиво приподнял свою кружку. Чокаться, однако, не стал.
        Вопреки кавказскому происхождению, разбойничьей внешности и леденящим душу замыслам, лингвист Алан был интеллигент до мозга костей. Он подождал, пока пьющие закусят, и лишь после этого продолжил дознание:
        - Откуда тебе стало известно насчёт заложника?
        - Случайно подслушал…
        - И стукнул Игорьку… - как бы про себя отметил Алан.
        - Хотел стукнуть… - согласился Андрей.
        - Но остановила совесть… - всё так же тихонько молвил Алан.
        - Нет, - сказал Андрей. - Не остановила…
        Воистину, говорить правду было легко и приятно. Давно уже Андрей не чувствовал себя так хорошо. Чего терять-то? В худшем случае - убьют. В лучшем - нальют ещё.
        - А что тогда остановило?
        - Ничего. Игорёк слушать не захотел…
        - По-моему, он провокатор, ребята, - заметил Марек.
        Астроном молчал, серые глаза за стёклами очков испуганно постреливали.
        - В чём смысл провокации? - осведомился Алан. - Я имею в виду: данной провокации…
        - Втереться к нам и стучать потом Сом Сомычу!
        Спирт прошёл по жилочкам, ударил в голову.
        - Не, ребят… - осклабившись, сказал Андрей. - Вот на это даже не рассчитывайте… Втираться я к вам не намерен… Выпили - и разбежались…
        - То есть дело наше - безнадёжное?
        - Я же говорю, провокатор, - сказал Марек. - Запугать хочет. Или цену набивает…
        Лингвист Алан его как бы не услышал. Он ждал, что ответит Андрей. А тот не спеша закусывал. Ему уже было хорошо.
        - Ну прорвались вы на ту сторону… - прожевав, лениво молвил он. - С боем. Или там, я не знаю, с заложником… И куда потом? В правоохранительные органы?.. Ребя-ата! Там же Россия! Россия, а не Полинезия!.. Ну вот представьте на секунду: о лазейке пронюхало государство. И что оно делает? Причём немедленно… Оно эту лазейку за-се-кре-чи-ва-ет… Наглухо! И нас вместе с ней… Это в лучшем случае, учтите! А то по уличной катастрофе на рыло - и все дела…
        - А если шум поднять? - с надеждой спросил астроном.
        - Любая психушка к вашим услугам… - глумливо заверил его Андрей. - Не, влипли вы, ребята, влипли! Да и я тоже… Нас же никто контракт подписывать не заставлял! Есть такая штука - осознанная необходимость называется…
        Алан внимательно разглядывал собеседника. Судя по всему, наружность Андрея его малость озадачивала. Этакий простачок: выпуклый иконный лобик, дурашливо отвешенная нижняя губа, голубенькие, горестно округлённые глазки… Вдобавок не будем забывать, что он был правой рукой Игорька. Может, и впрямь провокатор?..
        - Чёрт тебя знает! - искренне сказал он наконец. - То ли ты шибко умный, то ли кого-то шибко умного наслушался…
        Андрей обиделся и молча ткнул кружку Мареку. Тот так же молча её наполнил. Выпить, однако, было не суждено - ожило, захрипело переговорное устройство:
        - Сувенир, ответьте Герреро…
        Андрей дотянулся до рации, поднёс к губам.
        - Слушает Сувенир, - нагло ответил он.
        Сидящие переглянулись. Говорил Сергей Самсонович.
        - Костик не появлялся?
        - Сейчас пойду взгляну…
        - А ты где?
        - Да я на другом конце острова…
        - А ну-ка бегом к лазейке!.. - взорвался грозный Сехеи Масона. - И чтобы на шаг от неё не отходил!..
        - Виноват! - Андрей бесстыдно подмигнул собутыльникам. - Бегу!.. - Выключил рацию и с сожалением отдал полную кружку Мареку. - Рад бы, но на службе не употребляю! Так что ещё сто грамм за вами! Как-нибудь в другой раз… - Поднялся, сгрёб амуницию и неровной трусцой устремился по тропке к противоположному берегу, где оставил моторку.

* * *
        Уже направив лодку к Сувениру, Андрей сообразил, что, в общем-то, зря спешит. Мог ведь, ничем не рискуя и даже не греша против истины, доложить, что никакого Костика в глаза не видел…
        Разболтавшиеся без начальства и работы (Тупара уплыл на Акулий остров, Анатареа тоже неизвестно где), пятеро молодых мускулистых жрецов обсели плоскую, отдельно уложенную плиту. Столпившаяся вокруг стража с копьями бдительно следила за тем, как один из игроков сноровисто переворачивает ракушки.
        - Анатареа!..
        Обернулись, вскочили, склонились - каждый в меру своего социального статуса. Но выбравшийся из лодки Андрей даже голову в их сторону не повернул. Пробежал прямиком к лазейке - и сгинул с глаз. Жрецы-грузчики выждали для приличия пару минут, потом переглянулись и сели доигрывать…
        В подвале давно уже заливался звоночек. Ах ты, чёрт! Надо же, как не вовремя!
        - Слушаю!..
        - Спишь, что ли?!
        - Открываю! - поспешно сказал Андрей, одной рукой перекидывая рубильник, другой - срывая с ремня рацию. - Сувенир вызывает Герреро!.. Сергей Самсонович!..
        Герреро молчал. Должно быть, Самсоныч отлучился, оставив, по обыкновению, рацию на столике под тентом из маскировочной сети.
        Перехлёстнутая швеллерами противопожарная перегородка уже шла вверх, открывая сначала высокие шнурованные ботинки и лежащий рядом с ними на бетонном полу чёрный продолговатый мешок, затем облачённую в камуфляж мощную фигуру Костика и, наконец, рыло во гневе. Рискуя проломить череп, охранник с неожиданным для его комплекции проворством поднырнул под нижнюю кромку поднимающегося железного занавеса и ринулся к напарнику. Вырвал из рук рацию, выключил.
        - Ты чего?.. - вконец оробел тот.
        Секунду Андрею казалось, что Костик его сейчас прикончит. Слава богу, обошлось.
        - Не шуми… - с многозначительностью, от которой даже озноб пробрал, посоветовал охранник.
        Андрей моргал:
        - Так я же… Самсонычу…
        - И ему не надо… Спросит - скажешь: не было меня… Понял?
        Ну это вообще что-то неслыханное! Чтобы Костик, преданный Самсонычу, как собака, и вдруг таился от своего хозяина? В голове не укладывалось.
        - Пойдём поможешь…
        Оба двинулись к чёрному продолговатому мешку. И чем ближе они к нему подходили, тем меньше нравились Андрею очертания этого мешка. Вернее, даже не самого мешка, а его содержимого. Снабжённый замком-молнией, как спальник, он, казалось, таил в себе… Нет. Не может быть.
        - Что там? - Вопрос прозвучал почти испуганно.
        Костик молча нагнулся, сдвинул замок, развёл щель пошире. Из мешка Андрею заискивающе улыбнулся свеженький, прилично одетый покойник лет тридцати. Меж бровями усопшего запеклась аккуратная дырочка. На светлом лацкане тускло блеснул депутатский значок… В ушах возник предобморочный звон - и подвал поплыл, теряя очертания… Жмуриков Андрей за последнее время насмотрелся достаточно, но это ж всё были туземцы!.. Он переждал нахлынувшую слабость и повернулся к охраннику:
        - А он… кто?..
        Костик непонимающе уставился на Андрея, затем неторопливо запаковал груз.
        - Ещё, что ли, один остров хочешь назвать? - ворчливо спросил он. - Ну не всем же такая честь, как тому бомжу!..
        Нашёл чем шутить! Андрей облизнул губы. Самое страшное - мешок был стандартный. Чувствовалось, что таких мешков где-то изготовляют очень-очень много.
        - Это… Игорёк его?..
        Охранник насупился.
        - Игорь Юрьич!.. - недовольно молвил он. То ли ответил, то ли одёрнул. - Значит так… Ночью погрузишь в моторку - и за риф… Слышь! Только не с той стороны, где прибой. С подветренной, понял?

* * *
        Ночь выпала чёрная, без луны. Гладкий, как расплавленный битум, океан мерцал отражённым звёздным светом, а кое-где и сам по себе (фосфоресцирующий планктон, очевидно). Сбросив жуткую ношу в кипящую пеной расселину, Андрей, оступаясь на неровной скользкой поверхности рифа, вернулся к моторке. Кто же он теперь?.. Второй по счёту труп притопил… Эх раз, ещё раз… всё дело в количестве раз… Скажем, один раз - это ещё христопродавец… А если много?.. Христоторговец?..
        Отец, слышь, валяет, а я хороню…
        Отцепил якорь-кошку, перебрался в лодку, посидел, уронив плечи. Над Герреро шевелились световые щупальца прожекторов. Один луч лениво прошёлся по периметру атолла, однако место, выбранное Андреем, заслоняли сразу несколько островков. Тем не менее тьма слегка рассеялась, и Андрею показалось на миг, что с той стороны, метрах в ста от рифа, маячит высокопалубный боевой катамаран. Всмотрелся, но луч прожектора уже пробежал дальше - и снова стало темно. Да, видимо, показалось… Хотел запустить мотор - как вдруг ожила рация.
        - Андрей!.. - негромко позвала она голосом Алана.
        - Да?.. - нутром почуяв неладное, так же тихо отозвался он.
        - Выпить хочешь?..
        - Да…
        - Тогда давай… - И рация умолкла.
        Почему-то он уже знал, что переспрашивать не стоит. Ни о том, где состоится внезапная ночная выпивка, ни о поводе к ней. Эфир-то, он для всех общий.
        Запустил мотор и в полной темноте направил лодку в обход Сувенира к Герреро. Каверзные места маршрута (мели, глыбы) он давно уже знал назубок. Для ориентировки достаточно было грохота бурунов слева. Несколько раз Андрея окатывало волнами ослепительного света, но тревоги на вышках одинокая моторка не вызвала. Прожектористы - свои ребята, зря закладывать не станут. Тем более что интимный разговор с Аланом они наверняка услышали. Кто плывёт, зачем плывёт - замнём для ясности…
        Сойдя на песок базового острова, Андрей вогнал поглубже якорёк и ощупью двинулся по тропинке к развалинам святилища. Выяснилось, кстати, что ночью москиты достают здесь ещё сильнее, чем днём.
        Алан и Марек ждали его возле самой воронки. Андрей чуть было сослепу не налетел на широкую грудь осетина.
        - Тише ты! Не так темпераментно… - шепнул Алан. - Идём…
        Втроём они отошли в дальний конец развороченной взрывами каменной платформы. Фонариков не включали.
        - Не буду скрывать, Марек был против этого разговора… - полушёпотом сообщил Алан.
        - Я и сейчас против, - хмуро уточнил Марек.
        - Тем не менее, - продолжал Алан, - по всем раскладкам выходит, что ты не подсадной…
        - Спасибо! - тихонько огрызнулся Андрей.
        - Помолчи. Времени на пикировку у нас просто нет… Суть предложения такова: сегодня ночью мы рвём когти. Решай.
        - Идите вы к чёрту! - устало сказал Андрей. - Даже если я вас проведу на ту сторону - дальше что? Грузовой люк заперт снаружи, на малом - кодовый замок. Кода я не знаю… Если взрывать - вся округа сбежится, ментов вызовут… Вам это надо?
        - Ты не понял, - терпеливо молвил Алан. - Рвать когти туда, откуда пришли, мы не собираемся. Ты же сам недавно всё очень правильно изложил… Ну подумай: кто подписывает такие контракты от хорошей жизни? Дома у меня долг и включённый счётчик… Марека тоже как-то там подставили… Возвращаться нам - смысла никакого…
        - А куда ж вы тогда намылились? На Ана-Тарау? Вас там в шесть секунд вычислят!
        - Ну зачем же обязательно на Ана-Тарау? Есть ещё Тара-Амингу. Там, кстати, для нас уже святилище построено… Им, знаешь, тоже боги позарез нужны… Думаешь, я просто так с пленными общался?
        - То есть вы это давно уже задумали?..
        - Я - давно. А остальные обо всём узнали полчаса назад. Даже так: трое из остальных… Ну решай, решай!
        - Нет! - сказал Андрей.
        - Да! - сказал Алан. - Если мы тебя не заберём, завтра Сом Сомычу станет известно о твоей болтовне. Как полагаешь, что он с тобой за это сделает?
        - Сам ему скажешь? - с презрением осведомился Андрей.
        - Нет. Просто в прошлый раз среди нас был стукач…
        - Опять ты… - Чувствовалось, что Марек поморщился. - Что ты из себя Бурцева строишь? Тоже мне неутомимый охотник за провокаторами!..
        - Мне очень жаль, Марек, - со вздохом отвечал ему Алан, - но это так… Помнишь, я рассказывал, что нашёл «жучка»? А позавчера я стащил из бывшей палатки Игорька транзистор. И с помощью этой нехитрой аппаратуры прослушал все разговоры Сом Сомыча под тентом…
        - Стас?!
        - Тихо!.. - цыкнул Алан - и, помолчав: - Да. Стас…
        - Задушу гада!.. - Марек захрипел.
        - Да тихо ты, чёрт! Ему и так теперь башку свернут! За то, что не уследил…
        Андрей молчал. Стало страшно… Вспомнились чёрный мешок, заискивающая мёртвая улыбка и аккуратная дырочка во лбу… «Ночью погрузишь на моторку - и за риф… Только, слышь, не с той стороны, где прибой… С подветренной, понял?..»
        - Горловина пристреляна… - сипло напомнил он. - На Уну - два миномёта…
        - Так а мы и не пойдём через горловину. Каноэ ждёт нас с той стороны атолла.
        Вот оно что! Стало быть, не показалось… Стало быть, в самом деле маячил в чёрной как смоль ночи за кромкой рифа огромный боевой катамаран.
        - А на фиг я вам сдался?.. - в тоске спросил Андрей.
        - Мне, - напомнил Алан. - Марек был против. Остальные - тоже. Жалко мне тебя, Андрей… Ты, милый мой, до первой заварухи живёшь. У тебя этакая, знаешь ли, роковая печать во лбу…
        О том, что жрецам на Тара-Амингу для полноты счастья был необходим кто-то из утренних (контрактников туземцы почему-то причисляли к вечерним), лингвист, разумеется, умолчал.
        В чёрной пальмовой кроне кто-то зашуршал, заворочался, и все трое резко обернулись. Торопливо клацнул затвор. Секунду было тихо, затем тот, что сидел на пальме, с шумом сверзился по стволу. Просияла пара наглых зелёных глаз, а в следующий миг их владелец уже исчез в развалинах… Каким образом коты ухитрялись перебираться с Сувенира на Герреро, до сих пор представлялось загадкой. Не вброд же, в конце-то концов!
        Заговорщики выждали ещё немного. Шуршали пальмы, ныло комарьё.
        - Какая заваруха? - хмуро спросил Андрей. - Самсоныч же сказал: никаких авантюр, никакой пальбы…
        - Как будто от него что-то зависит! - Алан усмехнулся. - Ты представь: когда каждый - даже самый тупой охранник! - поймёт наконец, что никого с этого атолла живым не выпустят и никому ничего не заплатят… Представил? Так что когти отсюда надлежит рвать заранее. Пока не поздно. И не в лазейку, а как можно от лазейки подальше…
        - Не заплатят?.. Почему не заплатят?
        - А кто будет платить? Контракты мы все заключали с «Атлантидой», а «Атлантида» навернулась…
        - Откуда знаешь?
        - Из газет… - сухо сообщил Алан. - Владик газеты жёг, ну и не отказал в любезности, дал почитать…
        Глава 12
        Что это именно бегство, окончательно выяснилось только к полудню, когда Самсонычу доложили о пропаже боекомплектов, сухих пайков и, самое главное, горно-вьючной установки на базе крупнокалиберного пулемёта. Были немедленно подняты в воздух все три вертолётика, но, кажется, беглецы уже успели достигнуть Ана-Тарау (мысль о Тара-Амингу даже и близко ни к кому не подходила).
        - «Комарики», докладывайте!.. - хрипел Самсоныч.
        Ничего утешительного «Комарики» доложить не могли.
        Побег пятерых специалистов представлялся Самсонычу чистой воды сумасшествием. Скрыться у людоедов, отрезав себе путь назад, к цивилизации? Воля ваша, не мог он этого понять. Сама собой напрашивалась мысль, что боеприпасы и прочее были украдены для отвода глаз: пусть-де нас поищут в океане, а мы уже давно в городе… Однако внешний подвал обследовали со всем тщанием. Люки закрыты, никаких следов взлома. Код замка известен лишь троим: самому Самсонычу, Костику да теперь ещё Игорьку…
        Оставалось одно: вооружить каждый вертолётик прибором для обнаружения металла и методично прощупывать огромный остров квадрат за квадратом, не забывая при этом, что у тех, внизу, ещё и крупнокалиберный пулемёт. Одновременно подключить к поискам администрацию юного Итии. Ана-Тарау заселён густо, появление чужаков не может пройти незамеченным…
        Но в любом случае без консультации не обойдёшься.
        Сергей Самсонович оглянулся:
        - Влад! Дуй к Игорьку!.. Пусть всё бросает - и сюда… Пойдём - наружу выпущу… Да! И газет купить не забудь…

* * *
        Город тонул в тополином пуху. Ветер гонял полупрозрачные хлопья по тротуарам, норовя скатать из них шары наподобие снежных, перебирал зелёные плети ив и шевелил на милицейских стендах серые портреты Сергея Самсоновича, вывешенные рядом с изображениями угрюмых чеченских боевиков.
        Новый офис Игорька, как выяснилось, располагался в самом центре города, почти бок о бок с мэрией.
        Оказавшись в гулкой приёмной, Влад с удивлением и испугом осознал, что нечто подобное с ним уже однажды происходило. Разве что приёмная была, помнится, несколько иных очертаний. Так же как в прошлый раз, сидел рядом с ним неразговорчивый Костик, а уж когда отворилась дверь и в помещение ступил всё тот же седеющий красавец в штатском - Влада едва не накрыло состояние, называемое французами «дежавю».
        - Освободился… - изронил вошедший (чуть приветливее, нежели в прежней жизни).
        Влад встал со стула и торопливо прошёл в кабинет. Глазам его предстала колоритная жанровая сценка. Распустивши узел галстука, Игорёк расслабленно возлежал в кресле за обширным столом и одобрительно созерцал посетителя. Илья Репин. «Отдых бизнесмена».
        А галстучек-то - ой, как бы не от Версаче!
        - И чего?.. - вяло осведомился он вместо приветствия.
        В двух словах Влад передал суть постигшей их катастрофы.
        - Ты присаживайся… - С измождённой благостной улыбкой Игорёк указал ему глазами на кресло. Будто уж и руку не мог поднять, болезный, до того упахался.
        Влад, однако, садиться не стал и, позабавив Игорька своей горячностью, повторил всё то же, но на повышенных тонах:
        - Сбежали! Понимаешь?.. Сбежали! Пять человек! И Андрюха с ними!..
        - Куда сбежали? - ласково уточнил Игорёк. - Сюда?
        - Нет!
        - Так это ещё не сбежали… - Игорёк потянулся. - Чего вы паникуете? Или они всё-таки Самсоныча прихватили?
        - Н-нет…
        - Зря… - посетовал Игорёк. - Надо было прихватить… Короче. От меня-то чего требуется?
        Влад объяснил.
        - Мне бы ваши проблемы!.. - с досадой проворчал Игорёк. - Можно подумать, мир рушится! Ну, подались пятеро дуриков в дикари! И что теперь?.. - Он сел прямо, желтоватое лицо выразило недовольство. С гримаской отвращения подтянул узел галстука. (В кои веки раз урвал минуту отдыха - так и тут кайф сломали!) - Ладно, подъеду… А ты всё-таки присядь!
        Это уже звучало не как приглашение, но как приказ, и Влад беспрекословно опустился в кресло.
        - Раз уж сам явился… - задумчиво промолвил Игорёк. - Пора нам с тобой, Владик, кое-что переоформить…
        Тот насторожился, не понял. Пришлось растолковать:
        - Ладно, давай в открытую. Чего вилять-то? Всё это время ты был информатором у Самсоныча. Информатором хреновеньким - честно тебе скажу…
        Влад закрыл глаза и начал бледнеть.
        - Тихо-тихо-тихо!.. - Игорёк предостерегающе вскинул ладонь. - Только без обмороков! Ну-ка возьми себя в руки!
        Окрик подействовал, и Игорёк тут же смягчил тон:
        - Я же на тебя не в обиде, Влад! Я понимаю, что податься тебе было некуда. Так сложились обстоятельства… А теперь они сложились по-другому, и мне нужна твоя помощь…
        - Опять стучать?.. - жалко скривив рот, спросил Влад.
        - Я должен знать, что творится на Герреро, - терпеливо проговорил Игорёк. - Сам прикинь: положить столько труда, столько жертв - зачем? Чтобы этот торгаш развалил всё за неделю? Развалит!.. Почему у меня никто с острова не бежал? Почему у него бегут?.. Да, конечно, бизнес большой, а остров маленький! Тем не менее это тоже часть бизнеса! И мне надо быть в курсе, Владик. Я ж не шучу! Я точно так же обжат обстоятельствами, как и ты, только поплотнее…
        Влад через силу взглянул в его усталые желтоватые глаза - и понял: да. Не шутит…
        - На своих?.. - беспомощно, с упрёком выговорил он.
        - Самсоныч тебе свой?
        - Нет, но…
        - А остальные меня не интересуют! - отрубил Игорёк.

* * *
        Освещённая изнутри большая палатка была как бы нарисована в ночи фосфоресцирующей краской. Партнёры держали совет. Конечно, офис «Торгового дома Челканова» куда больше подошёл бы для встречи на столь высоком уровне, но в городе Самсонычу показываться было, во-первых, опасно, а во-вторых, как-то, знаете ли, неловко. Вызвать на помощь и прийти за помощью - разница ощутимая.
        - Да чёрт с ними, в конце концов… - утомлённо сказал Игорёк. - Сами вынырнут. Чем-то ты их, конечно, спугнул…
        - Чем? Ну, велел контракты переоформить…
        Игорёк подумал, вздохнул:
        - М-да… Если Андрюху взяли в качестве заложника… Вот глупость-то, прости господи!.. Вообще такое впечатление, что весь этот их побег - одна сплошная глупость! Сплошная и несусветная! Может, они просто по бабам истосковались, а мы тут головы ломаем… Хотя… - Он снова задумался.
        Самсоныч ждал, оглядывая исподлобья костюм партнёра. Сам он был одет, как бойскаут: рубашечка, шорты…
        - Затеял это всё, понятно, Алан… - произнёс наконец Игорёк. - Мужик умный. Лидер. Авантюрист. Вдобавок осетин. Наполовину… Ты говоришь, они и пулемёт прихватили?
        - Да они много чего прихватили!..
        - А Итии у нас ещё пацанёнок… Стало быть, жди смуты. Зашевелятся всякие там вождишки, попробуют отложиться… Я вот думаю: может, он в царьки метит?
        Сергей Самсонович прервал созерцание галстука и уставился на самого Игорька:
        - Кто? Алан?..
        - А почему бы и нет? Поддержит какого-нибудь тамошнего сепаратиста, развяжет гражданскую войну…
        - Впятером? Да на них одного Толика хватит!
        - Да, если речь идёт о бандформировании из пяти человек. А вот если за ними будет стоять союз племён, то тут уже мало что сделаешь. Но это худший вариант. Скорее всего, Ана-Тарау сдаст их нам связанными этак через недельку… Главное, чтобы не съеденными. Откуда мы знаем, может, у них боги ещё и деликатесом считаются…
        - Сколько за костюм заплатил? - угрюмо поинтересовался Самсоныч, думавший, как всегда, обо всём сразу.
        Игорёк сказал. Самсоныч посопел.
        - Из паевого взноса?
        - Зачем же! - Игорёк даже оскорбился слегка. - Прибыль пошла…
        - Большая?
        Игорёк возвёл глаза к матерчатому своду, очевидно прикидывая, как бы ему эту прибыль слегка приуменьшить.
        - Н-ну… книг я, сам понимаешь, с собой не прихватил… А навскидку… - Он прищурился и произнёс несколько сильно округлённых цифр, услышав которые Самсоныч малость оторопел. Такое впечатление, что Игорёк сгоряча округлил их не в ту сторону.
        - Да не мог ты столько срубить!
        - Почему?
        - Потому что существуют законы коммерции! Которых ты, я смотрю, ещё не знаешь!..
        - Ну вот потому и срубил… - Недовольный собою Игорёк вздёрнул рукав и озабоченно взглянул на циферблат (Самсоныч - тоже, правда с другой целью - прикидывал стоимость часов). - Давай-ка всё это попозже перетрём. А то у меня сейчас там встреча, партнёр наклюнулся…
        - Кто?
        - Мм… некий Мозговец…
        - Мозговец?! - Сергей Самсонович пришёл в ужас. - Ты с ума сошёл! Почему со мной не советуешься?! Мозговец… Он же тебя без штанов пустит! Сглотнёт - и не подавится! Это знаешь какая щука?..
        - Карась он, - обнажив в небрежной ухмылке голубоватый фарфор зубов, ответствовал Игорёк. Обдёрнул рукав, поднялся.
        - Ты всё-таки не забывай, чьи деньги крутишь! - тяжело дыша, молвил Самсоныч, глядя на него снизу вверх.
        - Да я не забываю… - хмуро отозвался Игорёк.
        - Когда начнёшь базу снабжать?
        - Завтра.
        - В смысле?
        - Завтра - в смысле завтра. Сегодня я ещё только вхожу во владение стройкой, документы оформляем… Кстати, ты в курсе, что под фундаментом плывун?
        - Погоди! - велел Самсоныч и тоже встал. - Послушай меня! Ты сейчас вроде как в поддатии, первый успех в голову ударил… Так вот остерегись, Игорёк!.. После первого успеха как раз и сгорают! Ну повезло тебе поначалу… Рвануло там что-то на складе у Аслановых, стало конкурентом меньше, вся их клиентура схлынула к тебе! Но ведь это ж случай, Игорёк, он же не повторится… - Самсоныч вдруг осёкся и со страхом взглянул на подельника. - Что?.. - еле слышно выговорил он, берясь за сердце. - И взрыв тоже?..
        - Ну какого чёрта, Самсоныч? - расстроенно отвечал Игорёк. - Ты же мне сам велел: любой ценой держать фирму на плаву! Вот держу…

* * *
        После ночного разговора почивал Самсоныч плохо, проснулся разбитым. Виделись ему небритые братья Аслановы, пришедшие с ним разбираться за подставу со взрывом. Сон был объёмный, цветной и сопровождался неприятными физическими ощущениями.
        Пытаясь хотя бы отчасти восстановить душевное равновесие, бывший президент «Атлантиды» раскрыл прихваченный на остров томик Платона, где тут же наткнулся на скрупулёзный подсчёт, во сколько раз лучше быть царём, чем тираном, - и захлопнул со злостью. Сам давно знал наизусть, что в семьсот двадцать девять раз… Эллада, блин! Цитадель культуры! Крутые, небось, бабки отмывали, если парфеноны строили… Аристократическое государство… А тут - людоеды! Только и гляди, как бы тебя кто не слопал… Не одни, так другие…
        Неужели всё-таки слопали?! И Самсоныч, покряхтывая, вновь принялся перебирать в памяти недавние свои поступки… Искал ошибку.
        Если верить прессе, дело «Атлантиды» вязло, разваливалось на глазах. Одного из соучредителей выпустили из-под стражи. То есть скандал можно было замять в любой момент… Да, но какой ценой! Тот штабель купюр, что громоздился в квартире Игорька памятной ночью, рассосался бы полностью. И что в итоге? Остаться на свободе с голой задницей? Нет, на это Самсоныч пойти не мог. Стало быть, всё было рассчитано верно: подставить замов и прочую шушеру, самому же на время исчезнуть, пропасть, затаиться…
        Да, но как же это он Игорька-то не раскусил?.. Доверить деньги отморозку!.. Лучше бы уж действительно с собой на остров забрал. Не сегодня завтра Игорька вычислят и закажут. А от него сейчас всё зависит, всё!.. Кстати, в том числе и безопасность лазейки со стороны города…
        Ладно… Допустим, выкрутится. Допустим, сойдёт ему с рук и взрыв, и прочее… Чёрт! Да страшнее этого вообще ничего не придумаешь! Игорёк, взошедший по трупам на высоту, недосягаемую даже для заказчика? Помыслить зябко!.. Первое, что он сделает, - даст Самсонычу пинка! В лучшем случае… А в худшем?..
        Ай-яй-яй-яй-яй!.. Вот тебе и придурок из котельной… Что за народ, что за народ!..
        Самсоныч очнулся… Ветер морщинил вдалеке пронзительную синь лагуны, шелестел перистыми листьями пальм, волновал над головой маскировочную сеть.
        Жемчуг! Только жемчуг! Желательно чёрный… Господи Боже, Иисусе Христе, помоги Ты рабу Твоему Тупаре сделать всё, как было сказано…
        Понятно, что совпадение, но буквально через пару минут с «Комарика-3», продолжавшего без толку жечь горючее в поисках пятёрки беглецов, доложили о приближении к атоллу невиданной флотилии. Скромная по численности, но поражающая пышностью эскадра вроде бы направлялась к проходу в рифах.
        - Слава те господи… - пробормотал Самсоныч, утирая со лба испарину.
        Настроение стремительно улучшалось. Кажется, зря сердился он в прошлый раз на Тупару - с возложенной на него миссией жрец справился блестяще: судя по всему, на атолл собиралось пожаловать высокое посольство с юным Итии во главе.
        А ещё минут через пятнадцать рация сообщила голосом Костика о том, что внешний подвал загружен харчами и боеприпасами. Очень кстати. Взамен ушедшего в бега Андрея пришлось откомандировать на Сувенир Влада. Парень был сильно недоволен, даже обижен, но деваться некуда - отбыл.
        На Сувенире объявили аврал. Разленившиеся за неделю жрецы стремительно растрясали завязавшийся вокруг пупков жирок. Задача была успеть до прибытия флотилии.
        Через пару часов эскадра показалась на горизонте.
        Самсоныч опустил тяжёлый морской бинокль… Уже не было никаких сомнений: на мачте флагманского каноэ молниевидно бился длинный ярко-жёлтый вымпел из птичьих перьев - нечто вроде императорского штандарта.
        Пора было поторопить с разгрузкой.
        Сергей Самсонович отдал бинокль Толику и, вернувшись под тент, взял оставленную на столике рацию.
        - Сувенир, ответьте Герреро…
        - Сувенир слушает… - злобно отозвался тяжело дышащий Влад.
        И даже сам не понял, бедняга, что он сейчас такое сказал.

* * *
        Похоже, что Тупара, этот прожжённый интриган, и впрямь был хорошим педагогом. Во всяком случае, мальца Итии он вышколил на совесть. В отличие от гориллы Ати, царствие ему небесное, сопляк ни на секунду не забывал о том, что он верховный вождь Ана-Тарау и всея прилежащей к нему акватории.
        Не в пример прижимистому Игорьку, на представительство и подарки Самсоныч не скупился. Зная, что юному Итии ни в коем случае нельзя касаться ногой земли, он приказал раскатать по песку алую ковровую дорожку, кстати поразившую пацана куда больше, нежели все прочие чудеса Герреро. Сама церемония встречи представлялась Самсонычу примерно так: великий вождь и вечернее божество атолла одновременно ступают на ковёр, сближаются, обмениваются приветствиями. Далее - салют из ракетниц… Однако осуществиться этому простенькому замыслу помешал всё тот же вездесущий Тупара. Как оказалось, запрет на соприкосновение монаршьей стопы с землёй Самсоныч понимал в корне неправильно. Дело было вовсе не в возможной утрате достоинства, а в том, что любая вещь, до которой дотронулся вождь, немедля становилась его частной собственностью. В том числе и ковровая дорожка. Как только Итии к ней прикоснётся, Самсоныч, будь он хоть трижды божеством, должен с неё сойти и ждать особого приглашения.
        Озадаченно огладив тяжёлый, подпёртый зобиком подбородок, хозяин острова повернулся к опальному астроному Стасику, временно сменившему Влада на посту переводчика:
        - То есть… если он наступит на песок?..
        Тот даже не стал переспрашивать жреца, ответил сам:
        - Весь остров перейдёт в его личное владение.
        - Ни хрена себе! - Самсоныч тревожно окинул оком своё хозяйство: палатки, пулемётные вышки, ангары, ветряк. - За руку-то с ним хоть здороваться можно?
        Выяснилось, что нельзя.
        Впрочем, юному вождю в смысле церемониала тоже было чему поучиться у Сехеи Масона. Общение через переводчика потрясло мальца настолько, что он тут же подозвал кого-то из свиты и повелел ему торжественно оглашать свои слова. С богами жить - по-божьи общаться… В остальном же всё складывалось как нельзя лучше. Большеглазый болезненный мальчонка мёртвой хваткой вцеплялся в каждый новый подарок и наконец предложил Самсонычу махнуться именами, после чего, не дожидаясь согласия, стал называть его Итии, а себя - Сехеи Масона.
        Затем Тупара по мановению смуглой детской ручонки поднёс с загадочным выражением лица бывшему президенту «Атлантиды» резную шкатулку солидных размеров, приоткрыв которую тот чуть не присвистнул. Жемчуг. Чёрный жемчуг! Бальзам на его истерзанную душу! Только что ж его так мало-то? А впрочем… Сергей Самсонович заворожённо повёртывал невиданно крупную жемчужину то так, то эдак… Да это офис! Самый крутой офис, не меньше. Сколько ж тут, в шкатулке?.. Самсоныч прикинул, перевёл в национальную валюту - и перед мысленным взором его воздвигся штабель денежных пачек, едва ли не равный тому паевому взносу - из Австрии…
        Кое-как совладав с собой, закрыл тяжёлый ларец и, не скрывая радости, вновь явил прибывшим свой божественный лик. Итии, которого теперь звали Сехеи Масона, упоённо исследовал ножик о двенадцати лезвиях. Умная физия Тупары была по-прежнему скорбно-загадочна. Интриган вполголоса втолковывал что-то астроному Стасику.
        - Чего он? - спросил Самсоныч.
        Астроном озадаченно поправил очки и принялся переводить. Тупара извинялся за ничтожность ответного дара, оправдываясь тем, что главные запасы чёрного жемчуга хранятся в святилище Араи на Ана-Тарау и вывозу не подлежат.
        - И много там его?
        - Три короба, - перевёл Стасик.
        Заподозрив издевательство, Самсоныч вперил грозный взор в астронома, но тот, как всегда, был вполне серьёзен. Как мог, так и перевёл. Коробочка - маленькая, короб - большой.
        - А размеры?
        Начали разбираться с размерами, запутались окончательно. Наконец Тупара просто очертил воображаемый короб руками. При мысли о трёх подобных ёмкостях у Самсоныча перехватило дух и стиснуло сердце - даже за таблеткой полез. А вот следующая мысль была по-настоящему страшна.
        - Да вы что?.. - сатанея, прохрипело вечернее божество. - Кто ж его в коробах держит?.. Пропадёт! Потускнеет!..
        Выяснилось, однако, что о свойствах жемчуга островитянам рассказывать не надо. В коробах он хранится только днём. А ночью его холят и лелеют юные жрицы, отвечающие за жизнь каждой жемчужины головой.
        Ну слава тебе господи!..
        - А поделиться, значит, не хотят? У нас ведь на Сувенире тоже святилище…
        Стасик перевёл. Глаза Тупары вспыхнули радостью. Именно об этом он и хотел сказать! Верховный вождь (все покосились на прикипевшего к ковровой дорожке пацанёнка, пытающегося с помощью ногтей и зубов извлечь из ножичка штопор) давно уже замыслил перенести главное святилище на Сувенир. Разумеется, с передачей всей сокровищницы. Всей! До последней жемчужины… Но, к сожалению, родственники и друзья покойного Ати сильно этому противятся. Мало того, если верить людской молве, они замышляют объявить правительницей старшую вдову Эду-Таари, которого теперь, после смерти, тоже зовут как-то там по-другому… Словом, хотят окончательно отстранить её племянника от власти.
        - Спроси: помощь нужна?
        Увы, нужна… (Тупара пригорюнился.) И чем скорее, тем лучше. Даже простое присутствие вечернего божества со свитой на Ана-Тарау заставит примолкнуть недругов верховного вождя. Вряд ли кто-нибудь рискнёт подвергнуться божественному гневу и оспорить решение великого Сехеи Масона (видимо, речь всё-таки шла о юном Итии). Разве что старший жрец со своими приспешниками, но эта свора давно уже заслуживает смерти. Когда их идолы и базальтовые столбы рухнут у всех на глазах, поражённые громом, как рухнули на Герреро идолы и столбы Тара-Амингу…
        Самсоныч, не дослушав, огляделся.
        - Толик! Оповести всех: как только кончится пир - сразу общий сбор. Готовимся к операции…
        - Сделаем, - невозмутимо отозвался видавший виды Толик.

* * *
        Дня через три после побега специалистов в подвале кое-что переоборудовали. Теперь «железный занавес», разделяющий две бетонные коробки, можно было поднять и с внешней стороны - при помощи какой-то там особо хитрой дистанционки, имевшейся в двух экземплярах: у Игорька да у Костика. Неизвестно, знал ли об этом Самсоныч. Влада, например, даже предупредить не удосужились. Поэтому, когда Костик растолкал его среди ночи, новый страж святилища слегка ошалел.
        - Ты откуда взялся?..
        - Оттуда… - сказал охранник. - На службу пора. Игорь Юрьич вызывает…
        Пронырнув через лазейку, они выбрались из бетонных недр ещё не размороженной стройки на божий свет, где за белёсым забором их ждала «девятка» цвета «мокрый асфальт». На щите у входа крупно значилось: «ПОМОЖЕМ НАШИМ ДЕТЯМ! Строительство реабилитационного центра производится на средства…» Дальше Влад прочесть не успел. «Девятка» тронулась.
        Кажется, прошлой ночью в городе погуляла буря. В мокрой листве сахарно сверкали на солнце открытые переломы тяжёлых веток. Машина то и дело влетала в подобные озёрам лужи, каждый раз надолго расплёскивая два белых трещащих крыла.
        Ждать в приёмной на этот раз не пришлось, да и сам Игорёк был совершенно в ином настроении: свеж, бодр, приветлив. Без пиджака, но при галстуке. Лицо разгладилось; если и отливает желтизной, то самую малость. На обширном столе ни бумаг, ни телефонов - один компьютер типа «ноутбук», и тот закрытый.
        - Что-то соскучился я по тебе… - признался Игорёк, обнажая безупречные зубы. - Про Андрюшку там ничего не слыхать?
        - Пока ничего, - сдержанно отозвался Влад, опускаясь в предложенное кресло. - Весь Ана-Тарау обыскали - нету…
        - Ну это понятно… - Глава торгового дома покивал. - Они ж не дураки - на Ана-Тарау бежать…
        - А куда? - поинтересовался Влад.
        Словно совета спрашивал.
        - Куда-нибудь туда, где Самсоныч не достанет… - Игорёк смотрел на него, чуть вздёрнув брови. Должно быть, и впрямь соскучился. - Кстати, о Самсоныче… Он вас там по Платону ещё не выстроил?
        - Нет, - вполне серьёзно ответил Влад, то ли не услышав шутливой нотки, то ли не пожелав услышать. - Ему сейчас не до Платона…
        Желтоватые глаза Игорька погрустнели. Бывший собутыльник вёл себя с ним скованно, ни на минуту не забывая, кто здесь главный.
        - Ещё кто-нибудь сбежал?
        - Да все разом… - Влад наконец-то скривил свой и без того кривоватый рот. - На Герреро сейчас четыре человека - базу сторожат. Я - на Сувенире - пятый. А остальные с Самсонычем - на Ана-Тарау…
        - Свят-свят-свят! - сказал Игорёк. - Он что, совсем с ума стряхнулся? Ишь, озорник!.. Неужели Алана ловить поплыл?
        - Да нет, - сказал Влад. - За жемчугом…
        Игорёк запнулся. Лицо его дрогнуло и застыло. Примерно с таким беспомощно-растерянным выражением историк из котельной пережидал когда-то очередной приступ зубной боли.
        - А ну-ка подробнее…
        По мере того как Влад излагал в деталях события двух последних дней, глава «Торгового дома Челканова» становился задумчивей и задумчивей.
        - Всю взрывчатку, говоришь, прихватил… А зачем?
        - Да это его Тупара подбил. Если верховный жрец на Ана-Тарау рыпаться начнёт - главное святилище рвануть…
        - Вместе с жемчугом?
        - Нет. Жемчуг Тупара как-то там вынести обещал.
        - Ах, сукин сын! - с восхищением подивился Игорёк. - И знал ведь, чем поманить! Самсоныч этот жемчуг уже во сне, наверное, видит… Да, молодец Тупара, ничего не скажешь! Быть ему первосвященником… Значит, говоришь, три короба?.. А жемчуг крупный?
        Влад показал.
        - Сам видел?
        - Нет. Стас видел, астроном…
        Игорёк поморщился.
        - Вот ещё тоже балабол! - с досадой изронил он и, пошарив за спиной, извлёк из кармана висящего на спинке пиджака трубку сотовика. - Автандил?.. Здравствуй, дорогой! Вот у меня к тебе какой неожиданный вопрос… Ты ведь у нас всё на свете знаешь… Сколько может стоить чёрный жемчуг?.. Конкретно: одна жемчужина. Да, крупная. Очень крупная… Да, предлагают партию… Сколько, ты говоришь? Ах, даже так? Но это точно?.. Ну спасибо…
        Дал отбой, рассеянно поиграл трубкой. В желтоватых глазах обозначилась непонятная Владу печаль. Игорёк, казалось, глядел на него теперь с сожалением. Или с сочувствием.
        - А знаешь что? - внезапно предложил он. - Поехали в кабак, а?.. Ты ведь, как я понимаю, никуда не торопишься. И Самсоныч в отлучке…
        Влад в смятении оглядел свой небрежный наряд и исцарапанные, дочерна загорелые руки.
        - Прямо так?..
        - Да хоть как… - Игорёк поднялся и надел пиджак. На светлом лацкане тускло, солидно блеснул депутатский значок.
        Глава 13
        Флагманский катамаран, название которого в один приём не выговоришь, играючи резал пологие волны. Брызнувши серебром, выпрыгнула по левому борту стайка летучих рыб, преследуемая, видать, каким-то хищником, и тут же была атакована с воздуха прожорливыми крупными чайками. Везде одно и то же…
        Самсоныч вздохнул и оглянулся, хотя вполне мог этого не делать. Океан был одинаков во все стороны. Чёрт его знает, как туземцы находили в нём дорогу - не по памяти же! Что тут запоминать? Вода - она и есть вода…
        Стоило кронам пальмовых рощиц погрузиться за горизонт, стало как-то не по себе. Не на шутку обеспокоенный, Самсоныч подозвал Тупару и, развернув выведенную на принтере карту архипелага, начал выпытывать, где они сейчас находятся.
        Не уловив связи между прямоугольником непрочной узорчатой тапы и местоположением флотилии, Тупара отстранил листок и принялся своими словами объяснять, как следует добираться от Уну до Ана-Тарау. Куда плыть и когда сворачивать.
        Такое впечатление, что он тут каждую волну знал по имени.
        Море было спокойное, огромный катамаран выглядел надёжно, и всё же, если бы не жемчуг, хрен бы решился Самсоныч на это путешествие! Плыли всю ночь, наверняка по звёздам. Морской болезнью глава утопшей «Атлантиды», к счастью, не страдал, но уснуть, сознавая, что ближайшая земля располагается всего в двух милях, но непосредственно под тобой, оказалось не так-то просто.
        Придремал лишь под утро. На рассвете его растолкали злые отрывистые удары волн в обшивку подветренного корпуса. Океан уже вовсю сверкал под яростным солнцем тропиков. По правую руку зеленел огромный гористый остров. Тара-Амингу…
        При всей своей неприязни к вооружённым столкновениям и прочим авантюрам Самсоныч был на этот раз настроен серьёзно - чтобы не сказать отчаянно. Про себя он давно уже решил, что без жемчуга на атолл не вернётся. Надо взорвать храм - взорвём! Верховного жреца шлёпнуть? Шлёпнем!.. А если кто из родственничков покойного Ати хоть слово поперёк скажет - самолично выведем в расход! И рука не дрогнет…
        Волны забили в подветренный борт с удвоенной силой. Вскоре прямо по курсу протянулась ещё одна полоска яркой зелени… Вне всякого сомнения, Ана-Тарау.
        Можно сказать, прибыли.
        Увлечённые зрелищем, Самсоныч и его до зубов вооружённая команда так и не заметили, откуда он взялся, этот странный серый дельтаплан, давно уже кружащий над эскадрой, причём на приличной высоте. Первым его углядели туземцы, но, полагая, что птица из тапы принадлежит Сехеи Масона, именуемому Итии, шума поднимать не стали.
        Летательный аппарат привлёк внимание лишь после того, как стал спешно удаляться к Тара-Амингу. В бинокль отчётливо было видно, что сделан он и впрямь из тапы и бамбука.
        - Ах ты, волчара! - в изумлении хрипло выдохнул Сергей Самсонович, опуская бинокль.
        - Ещё один… - сообщил Толик, уставив линзы в сторону зеленогорбого острова.
        Действительно, примерно в километре от них точно такой же дельтаплан улепётывал в том же направлении.
        Вот всё и объяснилось… Мало того что пятеро предателей (назвать их беглецами Самсоныч теперь не мог даже мысленно) переметнулись к противнику, они ещё и выдают ему военно-промышленные секреты!
        - Подстрелить сможешь?
        - Далековато…
        Связались с Герреро, подняли один из вертолётов, но, пока он добирался до места, оба дельтаплана, естественно, успели бесследно раствориться в густой зелени Тара-Амингу.
        Самсоныч выругался. И так хлопот по горло, а теперь ещё и это!

* * *
        Швейцар был весь в чёрном, с жёлтой окантовкой. При виде дорогих гостей расплылся в сладкой улыбке, и у Влада отлегло от сердца. Честно говоря, он опасался, как бы его откровенно туристический облик не вызвал определённых сомнений… Какие там сомнения! Чувствовалось, что, приведи Игорь Юрьевич чёрта с рожками, стеклянную дверь перед обоими распахнули бы всё с тем же умильным радушием.
        Правда, когда, поднявшись по широкой, устланной малиновым ковром лестнице, пересекали обеденный зал (квадратные столы под скатёрками относительной белизны, заячьи ушки салфеток в стеклянных стаканчиках), несколько удивлённых косых взглядов пережить всё-таки пришлось.
        Очутившись в малом банкетном зале человек на шестьдесят, Влад растерялся окончательно.
        - Садись…
        - Куда?
        Два длинных стола, составленных по старинке буквой «т», крахмальная хрусткая скатерть, хрустальные искры бокалов - и ни одного клиента. На стенах нежно-серое дымчатое сукно, канделябры, чеканка. Окна интимно забраны портьерами.
        - Нет, ну, если некуда, давай в большой перейдём. Скажу - накроют…
        Влад ошалело озирался.
        - Так это всё… на двоих, что ли?
        - Ну не на троих же! Считать умеешь?..
        Расположились за поперечиной крахмальной буквы «т», прямо по центру, куда обычно сажают почётных гостей и молодожёнов.
        - Жаль, Андрюхи нет, - посетовал Игорёк, оглядывая стол. - Зря он, ей-богу…
        Откуда-то возникла дама с величавой осанкой (не иначе метрдотель), таинственно порекомендовала черепаховый супчик. При одном лишь упоминании о черепахах лицо Влада вытянулось. Игорёк поглядел на спутника и развеселился:
        - Нет-нет… На этот раз ничего океанического… Вы нам, Олимпиада Леонидовна, что-нибудь этакое, знаете… мм…
        - Грибов, - охрипнув, сказал Влад. - Грибов хочу!

* * *
        В канделябрах теплились толстые витые свечи. Понятно, что не для освещения, опять же скорее для интима. С отеческой мудрой улыбкой Игорёк смотрел, как Влад уничтожает третий по счёту жюльен.
        - Ты не стесняйся, - подбадривал он. - Если чего хочется, скажи прямо. Хочешь - девочки на столе поизвиваются в чём мать родила?..
        То ли всерьёз говорил, то ли, по обыкновению, иронизировал.
        - Не хочу, - сказал Влад, отодвигая опустошённую кокотницу. - Вот на Уну девчонки извивались - это да… - Лицо его при этих словах омрачилось. Видать, вспомнил пацан зачистку, cудорогу пальца на спусковом крючке, бьющийся в руках автомат, собственный звериный визг. - Слушай… А ты правда депутат?
        - Правда…
        - От кого?
        Игорёк рассмеялся и наполнил бокалы лёгким вином.
        - Господи, какие мелочи тебя заботят… От Ана-Тарау!
        - Нет, но… Самсоныч-то в депутаты так и не пролез…
        Услышав про Сергея Самсоновича, Игорёк страдальчески поморщился. Невыразимая скука заклубилась в его желтоватых глазах.
        - Дурак он, прости господи, твой Самсоныч!.. Между нами, конечно… Самовлюблённый дурак! Шуму поднял на весь город, понавешал плакатов - а толку? Да разве ж так дела делаются! Ну вот, скажем, помер кто-нибудь в Думе… Или заболел. Или исчез. И на его место тихонько выбирают другого… Нет, надо было ему непременно попозировать! «Построил храм - построит всю Россию…» Строитель нашёлся!.. Вообще, Влад, многое, я тебе скажу, за последнее время изменилось… Вернее, не то чтобы изменилось… Смотреться стало иначе…
        С недовольным видом Влад пригубил вино и, нахохлившись, оглядел канделябры, портьеры, прочее. Затем кривоватое лицо его болезненно дёрнулось. Решительно отставил бокал.
        - Слушай!.. - сдавленно сказал он. - Неужели этим вот всё и кончилось? Что ж ты нам с Андрюхой мозги-то пудрил? Европейцы, Гонсало Герреро… Нас подначил, а сам?..
        Игорёк перестал улыбаться, приветливости, однако, не утратив.
        - С чего ты решил, что всё кончилось? - осведомился он. - Всё только ещё начинается, Влад…
        - А то я не вижу!.. - с тоской промолвил тот и вдруг захлебнулся яростным шёпотом: - Ты мне объясни: зачем? Зачем ты шлёпнул вождя? Зачем я завалил Сувенира?.. Чтобы перед нами девочки на столах извивались?
        - Вот-те нате хрен в томате… - разочарованно произнёс Игорёк. - Я ему, главное, приятное сделать хотел… М-да… Ладно! - Верхняя губа его насмешливо вздёрнулась, обнажив голубоватый фарфор зубов. - Спросил - отвечу. Помнишь, ты мне когда-то сказал: «Здесь мы не можем ничего! Там мы можем всё…»
        - Не говорил я такого, - буркнул Влад. - Это ты меня, наверно, с Андрюхой путаешь…
        - Возможно, - согласился Игорёк. - Не в этом суть… Да! Там мы можем многое. И ты это знаешь сам… Но, Владик! Здесь, как выяснилось, дело обстоит точно так же. За какой-нибудь месяц я понял (ты не поверишь!), что разница между Россией и первобытной Полинезией исключительно в масштабах. Вот и всё, Влад!.. Ты спрашиваешь: зачем?.. Я не знаю, может быть, это прозвучит для тебя слишком цинично, но ради практики. Пойми, Герреро не более чем полигон. Именно там, на атолле, мы обучились всему! - Игорёк залпом осушил свой бокал, встал, подошёл к наглухо завешенному портьерой окну, обернулся. Желтоватые глаза просияли загадочно. - Ты представляешь, этот дурак сказал мне однажды: «Ну не тот в России народ…» Да тот! Тот самый! Лучшего материала, чем русский народ, вообще не бывает! Так, спрашивается, какой же мне смысл рулить историей там, когда с тем же успехом я могу это делать здесь?!
        - Там - прошлое… - напомнил Влад.
        - Да, - сказал Игорёк. - Правда, неясно чьё… Но дело опять же не в этом. Что ты мне, собственно, предлагаешь? Снова перебраться на Герреро и контролировать разборки между Ана-Тарау и Тара-Амингу? Да это всё равно что пересесть с «хонды» на трёхколёсный велосипед! Видел такую рекламу?.. - Помолчал, осунулся. - Ещё неделя-другая - и я фактически хозяин города! - отрывисто сообщил он. - Да мне в нём уже сейчас тесно! А ты говоришь, остров…
        Вернулся за стол, наполнил бокалы.
        - Прошлое… - усмехнувшись, повторил он. - Здесь тоже прошлое. По отношению к будущему. И я это будущее переделаю, попомни мои слова! Выверну всех наизнанку, сам вывернусь, но переделаю!.. Ох и взвоют они у меня там… за океаном…
        - А тут? - спросил Влад.
        - Да и тут тоже. Во всяком случае, поначалу…
        Влад недоверчиво покосился на депутатский значок:
        - Так ты что… в президенты намылился?
        - Скажи ещё, в верховные вожди Ана-Тарау! - осклабился Игорёк. - На землю не наступи, куска в рот не положи… Они же все по рукам и по ногам связаны! Ты запомни: возможностей у президента меньше, чем у истопника в котельной. Истопник - тот, по крайней мере, хотя бы горячую воду вырубить может. А вот за президента всё решают и делают другие… Уразумел?
        Помолчали. И тут же, как по волшебству, у стола возникла величавая Олимпиада Леонидовна. Вряд ли она подслушивала у дверей (меньше знаешь - крепче спишь) - просто чувствовала многоопытным нутром, когда следует сгинуть, когда появиться.

* * *
        - Нет, ну, конечно, можно… - со скукой говорил Игорёк. - Можно, конечно, кое-что провернуть и на архипелаге… Но масштабы, масштабы!.. Там весь Ана-Тарау - с наш микрорайон. Значит, единственный выход - крутить население… Поставить туземцев в такие условия, чтобы рожали, рожали и рожали…
        Влад слушал его с напряжённым вниманием.
        - Территория островов ограниченна, - заметил он.
        - Верно, - сказал Игорёк. - Отсюда всё и проистекает: частые битвы, людоедство, поиск новых земель… Та же, короче, осознанная необходимость… Точнее, не осознанная - скорее, инстинктивная… Стало быть, необходима печь. Печь, в которой будут сгорать излишки населения. Смертность должна наступать рождаемости на пятки… Ты представляешь, во сколько раз это ускорит прогресс?
        - Погоди! - прервал его Влад. - Что за печь?
        Игорёк покосился на него с недоумением.
        - Война… - ровным голосом пояснил он. - Непрерывная война, требующая новых и новых смертников. Вот тебе, кстати, и причина повышенной рождаемости… Плюс жесточайший отбор. Свыше двадцати лет жить будут лишь те, у кого семь пядей во лбу. Гениальные оружейники, корабельщики, учёные… Сколько у тебя пядей? Шесть? Тогда - вперёд, за Родину!.. А другого выхода, Влад, я не вижу. Одним просветительством там ничего не сделаешь…
        - Ну а скажем, появляются европейцы?..
        - Пресс тут же снимается. Излишки населения идут уже не в печь, а в десант. На европейские побережья…
        Влад подумал, скривился:
        - Не решится на это Самсоныч. Стрельбы не любит…
        - Ещё как решится! - всхохотнул Игорёк. - Пойми одну простую вещь, Влад: при наличии на атолле нашей колонии всё, что я тебе сейчас рассказал, - неизбежно… Неизбежен раскол, неизбежна борьба за власть над архипелагом, неизбежно использование туземцев в качестве пушечного мяса… Идейную поддержку тоже предугадать несложно…
        - Не понял…
        Игорёк улыбнулся.
        - Угроза вторжения с материка, - пояснил он. - Независимо от того, есть она или нет её… Скучно всё это, Влад! Поверь, что по сю сторону лазейки дела обстоят куда любопытней…
        Влад потряс головой и выпил.
        - Ещё вина? - спросил Игорёк.
        - Да нет… Пожалуй, хватит. По кофейку бы…
        Игорёк участливо смотрел на сотрапезника.
        - Слушай, - сказал он вдруг. - А переходи ко мне…
        - То есть?
        - Посажу тебя на филиал, будешь работать на меня. А то скучно мне без вас с Андрюхой, поболтать не с кем… Костик, конечно, мужик надёжный, но сам понимаешь…
        - Не потяну я…
        - А куда ты денешься?
        - И Самсоныч не отпустит…
        - Да пошёл он!.. - Игорёк поискал взглядом метрдотеля - вернее, хотел поискать. Дама с екатерининской осанкой уже стояла выжидающе у стола, хотя секунду назад её тут вроде бы не было. - Олимпиада Леонидовна! Кофейку бы нам…
        Дама исчезла. Игорёк снова повернулся к Владу:
        - Ну что ты там потерял, на этом острове? Что тебя там держит вообще? Экзотика? Так она уже у тебя, наверное, в печёнках сидит…
        Как никогда похожий на горбуна, Влад неопределённо повёл тем плечом, что повыше.
        - Дай подумать… - уклончиво пробормотал он.
        - Да нет времени думать, Владик! Решай прямо сейчас…
        Влад огляделся ещё раз. Сверкали скатерти, догорали витые свечи в канделябрах.
        - Нет! - бросил он почти враждебно.
        - Почему? - беспомощно спросил Игорёк.
        Но тут внесли кофе, и пришлось приостановиться.
        - Не знаю, - с неохотой вымолвил Влад, когда они вновь остались с Игорьком наедине. - Там я вроде уже при деле, понимаю хотя бы, что происходит… А тут ещё неизвестно, как сложится… Не хочу! - вырвалось вдруг у него. Кривоватые губы дрогнули, обнажая неправильный прикус. - Что мне твой филиал? Ради чего же я, получается, Сувенира завалил? Ради филиала?..
        Игорёк слушал - и скорбно, понимающе кивал.
        - Скучно мне будет без тебя… - сказал он наконец.
        - Ты прямо как прощаешься… - злобно проворчал Влад.
        - Чёрт его знает, может, и прощаюсь… - расстроенно согласился Игорёк, почему-то отводя глаза. - Ох, чует моё сердце, подашься ты скоро вслед за Андрюхой…

* * *
        Когда «девятка» цвета «мокрый асфальт» остановилась возле замороженной стройки, уже вечерело. Бетонные стены обрели в сумерках серо-лиловый оттенок, буквы на плакате у ворот как бы выцвели и не читались.
        Сопровождаемый Костиком Влад шёл через строительный двор, горько сожалея о содеянном. Ну и посадил бы его Игорёк на филиал! Плохо, что ли? Нет, взыграла гордость, отказался! Не купишь, дескать… Эх…
        Ну вот пролезет он сейчас в лазейку, а дальше что?..
        Приостановился, огляделся. И трудно сказать, было ли тому причиной выпитое в изрядном количестве дорогое вино или же просто подавленное настроение, но Владу померещилось вдруг, что всё это он видит в последний раз, что больше он сюда уже не вернётся… Вечер был необычно тих. Над стройкой в тёмно-фиолетовом небе низко летел большой ворон, и широкие крылья его при каждом взмахе рождали негромкий, отчётливый шорох: «Ш-шух-х… ш-шух-х… ш-шух-х…»

* * *
        Утром, как только взошло солнце, прямо по курсу высоко в небе возникло светло-зелёное мерцание - отсвет огромной лагуны. Стоя на шаткой, покрытой циновками палубе и держась нетвёрдой рукой за подрагивающую мачту, Сергей Самсонович не сводил с него потеплевших глаз. Шторм кончился. Волны уже не толпились и не ревели, но шествовали строем, как на параде - за шеренгой шеренга…
        На белом коне возвращался Самсоныч, на белом коне!
        А вот вчера пришлось поволноваться… Когда заметались, стирая горизонт, первые дождевые шквалы, а вокруг катамарана взгромоздились пенные пьяные валы, он уже грешным делом решил было, что приплыли… Однако бог миловал. Рацию, правда, окатило перехлестнувшей через борт волной, что-то там перемкнуло - и связь с Герреро прервалась. Зато уцелело главное. Жемчуг, он и мокрый - жемчуг…
        Операция по изъятию храмовой сокровищницы прошла как по маслу. Хотя, честно говоря, миролюбивый Сергей Самсонович до сих пор сомневался: а стоило ли вообще минировать объект? Однако Тупара оказался твёрдым орешком. В противном случае, сказал жрец, о перемещении главного святилища на Сувенир нечего даже и мечтать… Самсоныч покряхтел - и согласился.
        Взрывчатку на территорию храма под чистым небом открыто и торжественно пронесли в коробках австрийской обувной фирмы. Коробки были очень красивые, тёмно-вишневого цвета с золотым тиснением. Что-то в них доставлялось из города на базу, не слишком одобряемое законом. Помнится, когда-то за одну такую картонку на невырезанном в ту пору Уну можно было выменять что хочешь.
        Всё прочее (за исключением самого подрыва) Тупара взял на себя: собрал многолюдный митинг, затеял публичную перебранку с верховным жрецом, подначил его вынести на общее обозрение три спорных короба и в нужный момент подал знак Самсонычу… Хижины в радиусе пятисот метров снесло напрочь. Подданные Ана-Тарау пали наземь. Оппозиция ужаснулась и поджала хвост. Если кто из окрестных вождей и замышлял выйти из-под руки юного Сехеи Масона (в прошлом - Итии), то теперь, конечно, передумал.
        Первым побуждением Сергея Самсоновича было немедленно перебросить бесценную добычу вертолётами на Герреро, но, как выяснилось, жрец ничего не преувеличил, очерчивая размеры коробов. Три плетёные ёмкости и впрямь оказались на редкость громоздкими. А транспортировать храмовый жемчуг вроссыпь запрещал обычай. Тупара, во всяком случае, о таком кощунстве даже и слышать не захотел.
        - Табу!.. - важно изрёк он, гордый тем, что говорит по-русски. И спорить с ним было бесполезно.
        Имелся, впрочем, ещё один вариант: отправить груз морским путём, самому же воспользоваться вертолётом. Но Самсоныч уже прикипел к жемчугу душой и в отрыве от него себя не мыслил. Один из самых богатых людей планеты, он предпочёл бы скорее пойти на дно вместе с тремя своими коробами.
        Ночной шторм прибавил ему, конечно, седых волос, однако нет худа без добра. Честно говоря, Сергея Самсоновича не на шутку беспокоили засевшие на Тара-Амингу беглецы. Склонный к безрассудству Алан вполне мог воспользоваться тем, что базу (а стало быть, и лазейку) сейчас охраняют всего пять человек, не считая храмовой стражи… При мысли о высадке на беззащитный атолл ватаги татуированных каннибалов под предводительством лица кавказской национальности невольно пробирала дрожь. Но шторм, лишивший Сергея Самсоновича радиосвязи и возможности вести разведку с воздуха, неминуемо должен был перечеркнуть также и замыслы гордого лингвиста. Если таковые имелись.
        На горизонте уже маячила бледная голубая полоска. Ещё немного - и атолл Уну явится во всей своей красе.
        Подобно молодожёну, Сергей Самсонович без своего сокровища не мог прожить и часу. В который раз не выдержав разлуки, он сошёл вниз, где, заботливо укрытый брезентом, утвердился один из трёх коробов, трепетной рукой откинул грубое полотно - и погрузил пальцы в чёрные, играющие живыми бликами шарики…
        «Как молодой повеса ждёт свиданья…» Бог ты мой! Да на это всю Россию купить можно… Одной пригоршни хватит, чтобы прекратить процесс компании «Атлантида» и без проблем переправить жемчуг за границу. В Швейцарию. А уж там… Сам Оппенгеймер со своей алмазной империей сопляком покажется перед ним, Сергеем Самсоновичем Имярековым!..
        Но это всё потом. А сейчас… Высокое смуглое чело новоявленного миллиардера омрачилось тревогой.
        «Торговый дом Челканова» ему больше не нужен. Даже опасен. Да и лазейка, честно говоря, тоже… Налаживать здесь ловлю чёрного жемчуга просто глупо… На кой, спрашивается, ляд понижать его цену на мировом рынке! Вполне достаточно трёх коробов…
        Значит, с дырой, хочешь не хочешь, придётся что-то делать - не оставлять же в тылу такую мину!.. А что с ней, кстати, вообще можно сделать? Взорвать?.. Да нет, как её взорвёшь!.. Забетонировать? Хм… Забетонировать… А это, между прочим, мысль… Залить подвал, к едрене фене, бетоном! Нет, не выйдет - бетон через лазейку начнёт выдавливаться на остров… Вот и хорошо, что начнёт!.. И чем сильнее - тем лучше!.. А бетонщикам сказать: плывун под фундаментом!.. Тем более что там и впрямь плывун…
        Да, но Игорёк! Главная проблема сейчас - Игорёк. Может, заказать его?.. Нет!.. (Самсоныч поморщился.) Начинать новую жизнь с мокрухи не стоит… Да и зря подставляться - тоже…
        Вот если бы удалось заманить Игорька на базу… Самому же с тремя коробами остаться в городе… Хм… А в самом деле!.. Поменяться с ним местами (якобы на денёк-другой) - и будьте здоровы, Игорь Юрьич, лазейки-то уже того… нетути… И вот нехай тогда учит своих людоедов плавить металл, объединяет острова, становится императором, пускает ко дну европейцев, искореняет христианство… В конце концов, он сам того хотел!..
        В общих чертах решение было принято.
        Сергей Самсонович бережно укрыл короб полотном и, кряхтя, выбрался вновь на устеленную циновками палубу. Полной грудью вдохнул звонкий, солнечный, насыщенный солью воздух. Горизонт впереди давно опушился зелёными кронами пальм. В бинокль уже можно было разглядеть Герреро. Все палатки на месте, ни одной не сорвало… Должно быть, шторм, потрепавший вчера катамараны, базу помиловал.
        Красиво, ах красиво… Даже тоска накатывает. Ну как это - взять и залить такую красоту бетоном! А с другой стороны, куда денешься? Необходимость есть необходимость. Выигрывает лишь тот, кто умеет жертвовать. Те же, что по жадности своей норовят удержать всё, - всего и лишаются…
        В крайнем случае потребуется - вскроем. Алмазные-то буры на что? Главное - чтобы Игорёк со стороны Сувенира не вскрыл…
        Неподалёку ожила, захрипела рация.
        - Сергей Самсонович! Есть связь с базой…
        Один из самых богатых людей планеты обернулся, озабоченно сдвинул брови:
        - И как там? Порядок?..
        - Говорят, на Сувенире что-то стряслось…

* * *
        Внутреннее святилище, огороженное по кругу базальтовыми столбами, представляло теперь собой бесформенный сизоватый холм схватившегося бетона. Кое-где из общей массы выглядывал тусклый лоснящийся бок каменной колонны.
        Не веря глазам, Самсоныч приблизился, тронул… Затем оглянулся очумело. Храмовая стража с благоговейным страхом взирала на чудо издали. В тени крытой пальмовыми листьями хижины прямо на песке, обессиленно уткнувшись головой в колени, сидел Влад. Услышав голоса, вскинул искажённое лицо.
        - Взрывчатку!.. - выдохнул Самсоныч.
        - Вся израсходована, - напомнил похожий на кузнечика Толик. С неподдельным интересом он присматривался к бетонной громаде. Жевать так и не перестал, но челюстями двигал теперь несколько медленней.
        - Главное - чувствовал! - внезапно заговорил Влад. Голос его дрожал, рот кривился жалко и судорожно. - Чувствовал, что с концами ухожу… Он же мне остаться предлагал! Намекал дураку!..
        Самсоныч смотрел на него, как бы не разумея, о чём речь. Тёмные сицилийские глаза были безумны.
        - Самсоныч! - Влад уже боролся с истерическим смехом. - Ты прикинь, что получается!.. Получается, я ещё только к лазейке шёл, а он уже машины с бетоном заказывал…
        - Не сообщил почему? - страшно выпершил Самсоныч.
        Влад окинул его ненавидящим взглядом:
        - А связь? Связи-то не было!.. Как попёрло из дыры - чурки наши все в роще попрятались… Я - на базу, а мне там говорят: «Иди на хрен!.. Нам туда нос совать по контракту не положено…»
        Самсоныч отшатнулся и ударил в бетонный монолит кулаками.
        - Сам! - простонал он. - Сам ему зубы вставил!
        Повернулся и, пошатываясь, побрёл к берегу, где уже стояли рядком три короба с неправедно добытым чёрным жемчугом. Три короба, за которые вполне можно было купить и Россию, и все прилежащие к ней окрестности!.. Сорвал с крайнего брезент, загрёб полную горсть жемчужин и вне себя метнул их что было силы в воду.
        - Ты что делаешь?.. - забыв про субординацию, завопил кто-то из контрактников.
        Горестно сгорбившись, Сергей Самсонович смотрел, как идут на дно прозрачной лагуны чёрные шарики.
        - Россию топлю… - сдавленно вымолвил он.
        В сердцах чего не скажешь! Ладно бы ещё Полинезию, а то придумал: Россию он топит… Нет, дружок! Россия для тебя отныне и навеки - там, за звонкой толщей намертво схватившегося бетона - и не проломишься к ней теперь, не достучишься…
        1999
        Евгений Лукин
        Декреты и прочее
        Дело прошлое
        Что больше кошку гладишь, то больше она горб дерёт.
        В. И. Даль
        Рослый сероглазый майор КГБ (впоследствии мы с женой используем его портрет в повести «Когда отступают ангелы») указал мне с улыбкой на стул.
        - Присаживайтесь, Евгений Юрьевич, присаживайтесь…
        Я присел. В голове кувыркалась бог весть откуда выпавшая цитата: «Когда частный пристав говорит: „Садитесь“, стоять как-то, знаете, неловко…»
        Вызова я боялся давно. Шёл восемьдесят четвёртый год, первый сборник фантастических произведений супругов Лукиных был недавно зарублен с таким треском, что щепки летели аж до Питера. Во внутренней рецензии, поступившей в Нижне-Волжское книжное издательство (рецензент - Александр Казанцев), авторы убиенной рукописи величались выкормышами журнала «Америка» и сравнивались почему-то с невозвращенцем Андреем Тарковским. Теперь-то, конечно, лестно, но тогда…
        Видный волгоградский деятель культуры, выступая в библиотеке им. Горького, поклялся, например, по гроб жизни бороться с творческим дуэтом Лукиных, посмевших влепить в рассказ «Не верь глазам своим» злобную карикатуру на вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. (Бред какой-то! Там о Ленине вообще ни слова не было!) Другой, ещё более известный деятель, по слухам, уже составлял чёрный список, в котором мы с женой занимали вторую и третью строчку - сразу после президента клуба любителей фантастики Завгороднего. Того самого, о котором на недавнем бюро обкома было сказано так: «…и прикидывающийся выходцем из рабочего класса Борис Завгородний». Куда уж там Шепилову…
        Да о чём говорить, если буквально на днях картину Владика Коваля «Фантасты Лукины» распоряжением того же обкома сняли со скандалом в день открытия персональной выставки художника. Короче, второй месяц многострадальное наше семейство с наивным ужасом ожидало ареста, обыска и спешно рассовывало по знакомым самопальную, а то и вовсе забугорную литературу.
        То есть чувства, с которыми я опускался на краешек любезно предложенного мне стула, вы представляете…
        Тем временем майор приступил к работе. Как и положено, утратив ко мне всякий интерес, он достал из выдвижного ящика некий отпечатанный на машинке текст и углубился в чтение. Уже можно было увязывать узелок - и «по городу с вещами». Неведомое мне произведение располагалось на оборотной стороне листа с символикой «Волгоградской правды». Дело в том, что, работая в наборном цехе, я частенько приворовывал подобные бланки, на изнанке которых мы с женой, собственно, и творили.
        «Нарушение типографского режима», - кажется, так это в ту пору называлось. Вроде бы даже статья за подобные проделки была предусмотрена…
        Майор неспешно, с удовольствием (как мне почудилось) прочёл всё до конца, один раз даже хмыкнул одобрительно и поднял на меня серые, исполненные понимания глаза.
        - Ваша работа? - участливо спросил он, протягивая бумагу через стол.
        Я принял её трепетной рукой, взглянул обречённо - и слегка оторопел. Да, работа была моя, но… Во-первых, предложенный вниманию текст не имел никакого отношения к подрывному жанру фантастики, во-вторых, не имел он отношения и к соавторству… Совершенно невинная юмореска, написанная просто так, мимоходом… Хотя что я буду её пересказывать! Проще уж привести целиком.

* * *
        БРАТЬЯ МОИ МЕНЬШИЕ
        Говорят, что каждое животное чем-то напоминает своего хозяина. Святые слова! У меня вот за последние два года сменилось шесть котов…
        Первый жрал в три горла и все силы тратил на разврат. После того недоразумения с соседской болонкой его, разумеется, пришибли, но где-то ещё два месяца дворовые кошки приносили котят только его масти.
        Второй был мрачной скотиной с бандитскими наклонностями. Он вырвал глаз колли с первого этажа и располосовал ногу народному депутату. Этого застрелил милиционер.
        Третий всё воровал. То есть не то чтобы только съестное, а вообще всё, включая деньги и сигареты. Впрочем, с ним мы жили довольно мирно: вечером я выпускал его в форточку, а утром он обычно что-нибудь приносил - большей частью всякую ерунду. Что с ним сталось - не знаю. Очевидно, сорвался с карниза.
        Четвёртый был наркоман. То есть дня не мог прожить без валерьянки. Однажды меня пятнадцать суток не было дома - так он взломал аптечку и слопал весь мышьяк, как будто для него доставали!
        Пятый не давал спать соседям. Вылезет, гад, на дровину для просушки белья - и орёт. Ну и дождался - плеснули кипятком с верхнего этажа.
        Теперь вот завёл шестого. Ну, этот, кажется, хуже всех. Забьётся в угол и смотрит на меня с ужасом целыми днями. Я терплю-терплю, но как-нибудь не выдержу - возьму за ноги да и хрястну об угол… Тоже мне укор совести нашёлся!
        Е. НУЛИК (мой тогдашний псевдоним).

* * *
        Вот, собственно, и весь текст. Вид у меня, надо полагать, был самый ошалелый. Нет, правда… В чём криминал-то? Что милиционер кота застрелил?.. Ой, там же ещё про народного депутата!..
        - Понимаете… - со вздохом сказал майор, забирая бумагу. - Как-то больно обаятельно они у вас получаются… Вроде бы тратите на каждого две-три строчки, а котики - прямо как живые. Особенно последний…
        Крыша у меня после этих его слов не поехала лишь потому, что такого выражения тогда в природе не было. Не добралось оно ещё до Волгограда… Зато пробки у меня перегорели вмиг.
        - Н-ну… - выдавил я с натужной улыбкой. - Стараемся… Персонажи ведь… Каждого хочется… порельефнее… поярче…
        Затем меня осенило, что майор умышленно морочит мне голову, явно собираясь чем-то в дальнейшем огорошить. С подходцем, видать, колет… Как Лапшин у Юрия Германа. Комплиментов вон успел наплести… Ох, не коты его интересуют… Нет, не коты…
        - Любите их, небось?.. - улыбнулся майор.
        - Д-да… - сипло ответил я, плохо уже соображая, что говорю. - Л-люблю… Котов люблю… собак… вообще животных…
        - Хм… Собак?.. - Он недоверчиво качнул головой, бросив меня ненароком (ну да, ненароком! жди!) в холодный пот. Снова выдвинул ящик и выложил на стол стопу рукописей с торчащими из неё закладками, причём на верхнем листе этой кипы я тут же углядел штамп Нижне-Волжского книжного издательства, правда не чернильный - просто чёрный. Видимо, ксерокопия…
        - Да нет… - с сожалением проговорил майор, разнимая рукопись на первой закладке. - С собаками у вас не то чтобы натянутые отношения, но… Вот, послушайте. Рассказ «Строительный». Самое начало… «У ног его, задрав встревоженные морды, сидели дворняжки Верный и Рубин…» - Майор поджал губы и, досадливо покряхтев, стукнул кончиками пальцев по неугодившей строчке. - Ну вот не вижу я, хоть убей, этих ваших дворняжек! Ну сидели у ног, ну морды у них встревоженные… Но как-то не сочувствуешь им, не сопереживаешь… Вы согласны со мной?
        Я смог лишь мелко покивать в ответ, отчего зубы мои слегка задребезжали. Ох, что-то серьёзное он нам шить собрался! Уж больно издалека заходит…
        - Далее! - Майор перебросил ещё пару страниц. - «Вдалеке завыли собаки. Генподрядчик вздрогнул…» Вы же их здесь явно делаете предвестниками несчастья, вроде ворон… Ну разве так можно?.. Или вот в рассказе «Монумент»… Сами послушайте, как ваш герой о них отзывается: «Собак тоже развели… Никогда столько собак в городе не было…»
        - Он отрицательный… - прохрипел я. - Он отрицательный персонаж…
        - Допустим, - согласился майор. - Но давайте сравним. Давайте посмотрим, как вы описываете кошек… Рассказ «Пробуждение». Так… Вот он у вас запрокинул голову… Ага!.. «Что-то падало с огромной высоты многоэтажного дома - что-то маленькое, пушистое, живое…» Чувствуете разницу в отношении? И далее… «То ли она не удержалась на ледяной кромке крыши, то ли её выбросил из окна лестничной площадки какой-то мерзавец…»
        Пока он читал, я успел с судорожным вздохом скосить глаз в сторону полного синевы незарешёченного окна. Неужто всё, а? Неужто допрыгались?..
        Но тут цитата кончилась, и я поспешил отвести взгляд от синевы за окном. Майор смотрел на меня с усмешкой.
        - И слово-то ведь какое выбрали!.. - посетовал он. - Мерзавец - надо же! Раз выбросил из окна кошку - значит уже и мерзавец… - Майор вновь собрал кипу листов воедино и устремил на меня загадочно мерцающие серые глаза.
        - Что вы от меня хотите?.. - сипло сказал я.
        Нет, вру. Ничего я не сказал. Это надо было сойти с ума, чтобы задать подобный вопрос. На него ведь и ответить могли. Короче, всё, на что я отважился, это оттянуть пальцами ворот свитера и произвести горлом некое вопросительное сипение.
        - Я хочу всего-навсего дать вам добрый совет, - сухо сказал майор. - Прекращайте вы эту вашу кошачью пропаганду…
        Сначала я подумал, что недослышал. Точнее - переслышал, что, впрочем, тоже неудивительно, если учесть моё состояние. Возможно, что слово «кошачью» майор не произносил вообще, возможно, оно само собой возникло в моём вконец замороченном мозгу. Не решаясь переспросить, я сидел в предобморочной тишине, как сейчас помню, держа руки на коленях. На глубокий внешний вырез окна вспорхнул воробей, повертелся, потом скосил глаз в кабинет - и, истерически чирикнув, опрометью ушёл в синеву. Майор неспешно выравнивал кипу машинописных листов. Приведя её в идеальный порядок, полюбовался - и спрятал в стол. Потом снова поднял голову.
        - Скажите… - мягко осведомился он. - А вот эта ваша юмореска про котов… Она что, полностью соответствует действительности?
        - Это… насчёт моего морального облика? - спросил я в тоске.
        - Нет-нет. Я о количестве животных. Неужели и впрямь шесть штук за два года?..
        - Н-ну… около того…
        - А собачку завести желание не возникало?
        - У нас квартира на шестом этаже… - виновато ответил я. - Да и выгуливать некогда…
        Майор сочувственно покивал.
        - Скажите, - снова заехал он издалека, - а вы никогда не задавали себе такой вопрос: почему это русские люди в большинстве своём любят собак больше, чем кошек?
        - Советские, - машинально поправил я (ну не придурок, а?).
        - Что?
        - Советские, - повторил я, поскольку деваться уже было некуда. Слово, знаете ли, не воробей. Воробью - что? Чирикнул - и в синеву… Я запоздало ужаснулся и принялся выпутываться: - Понимаете, до революции дело обстояло несколько иначе… Русский мужик считал собаку нечистым животным и в избу не пускал. А вот кошка жила в избе… Я ничего не придумываю - так в словаре Даля…
        Майор посмотрел на меня благосклонно.
        - Да, - сказал он. - Я оговорился умышленно… То есть история вопроса вам знакома?
        - Какого вопроса?.. - переспросил я, холодея.
        - Ну не скромничайте, Евгений Юрьевич, не скромничайте. - Майор прищурился и процитировал - на этот раз наизусть: - «Покажите мне хоть одного человека, который умер бы на могиле своей собаки…»
        И вот тут я, братцы вы мои, окоченел. Фразу эту я придумал и занёс в записную книжку всего две недели назад. Идиоты! Боже, какие мы идиоты!.. Надо же - литературу прячем… Да куда ты и что от них спрячешь! Насквозь видят…
        - Вы что же, думаете, только тот писатель выполняет социальный заказ, кто воспевает строительство БАМа? - Майор усмехнулся, и, как мне показалось, зловеще. - Не-ет… Тут всё, поверьте, куда сложнее и тоньше!.. А ну-ка вспомните: когда вы услышали в первый раз, что собака - друг человека?
        - Н-не помню… В первом классе, наверное…
        - Вот видите! Вы это знали ещё в первом классе. Собака - верный, преданный друг. Кошка - предатель. А человек, не любящий собак… Кстати, кто у нас в стране прежде всего не любит собак?
        - Не знаю, - тупо отозвался я. По хребту ползли мурашки.
        Майор крякнул и взглянул с упрёком. Видимо, ждал большей сообразительности.
        - Те, кто сидел в лагерях, - явно испытывая за меня неловкость, пояснил он. - Ну и шпионы, разумеется… Как только о каком-нибудь персонаже становится известно, что он боится собак, читатель тут же настораживается. Он чувствует нутром, что перед ним потенциальный враг… И чтобы выработать у народа такой стереотип, потребовались многие годы и жертвы… Вспомните «Золотой ключик»! Ведь Алексей Толстой написал эту сказочку отнюдь не для собственного удовольствия. К вашему сведению, это был социальный заказ на уровне ЦК партии: противопоставить образ положительного пуделя Артемона отрицательному коту Базилио.
        - Да но… Там же ещё у него полицейские бульдоги… - робко заикнулся я, малость приходя в себя. Или наоборот. Не знаю.
        - Верно, - сказал майор. - Бульдоги. Именно бульдоги. Есть у них в мордах что-то кошачье, вы не находите?.. Или взять того же Булгакова! Вы, видимо, полагаете, что роман «Мастер и Маргарита» так долго запрещали публиковать, потому что там действуют Иешуа и Воланд? Нет. Не печатали, потому что Бегемот! Кот Бегемот… Представь его нам Михаил Афанасьевич в образе пса - и никаких бы проблем не возникло.
        - То есть как это? - позволил я себе возмутиться. - А остальное? Там же сатиры полно…
        - А остального бы не было, - отечески ласково объяснил майор. - Остальное Булгаков как истинный художник просто вынужден был бы переделать… Кто-то из великих (Рембрант, если не ошибаюсь) сказал однажды: «Если я изменю цвет шарфа, мне придётся переписать всю картину». Вы улавливаете вообще, о чём я говорю?
        И я вновь потряс головой: то ли утвердительно, то ли не очень.
        - Проще всего с мультфильмами, - задумчиво продолжал майор. - Творческие коллективы вообще легче контролировать, нежели авторов-одиночек… Если обратили внимание, все наши мультики только и делают, что прославляют собак и очерняют кошек. «Голубой щенок» смотрели? Снят по нашим разработкам. Вот только с цветом главного героя перемудрили…
        - А «Кот в сапогах»?
        Майор несколько опечалился и со вздохом развёл руками.
        - Классикам мы не указ, - с сожалением признал он.
        - То есть вы нам предлагаете… - Договорить я так и не отважился. Да и что бы я стал договаривать?
        - Я предлагаю вам понять… - майор слегка повысил голос, - что простой советский человек по многим причинам отождествляет себя именно с собакой, а не с кошкой. Он знает своё место, он предан хозяину, готов самоотверженно за него умереть, готов всю жизнь просидеть на цепи…
        «Не поддакивать! - стискивая зубы, мысленно твердил я себе. - Только не поддакивать! Лепит контру, а сам только и ждёт, когда кивну…»
        - Да вы расслабьтесь, - успокоил майор. - Вас никто не провоцирует.
        Перекривив физию в диковатой улыбке, я сделал вид, что расслабился.
        - Поговаривают, у вас нелады с издательством, рукопись вернули?.. - как бы между прочим осведомился он.
        Ну вот… Кажется, предисловие кончилось и разговор пошёл всерьёз. С тупой обречённостью я ждал следующей фразы.
        - Тогда ещё один совет… - с безмятежной улыбкой продолжал майор. - Будете задумывать следующую повесть - найдите там местечко для какой-нибудь, знаете, симпатичной псины. Лохматой, беспородной… Причём чтобы не шавка была, а покрупней, посерьёзней… Уверен, у вас получится… Всего доброго. Привет супруге. Творческих вам успехов.
        Нет, не желал бы я увидеть свою физиономию в тот момент. Тут представить-то пытаешься и то неловко…

* * *
        - Ну?.. Что?.. - с замиранием спросила жена.
        Я рассказал. Она не поверила. И её можно понять, история была и впрямь невероятна. Какие собаки? Какие кошки? Тут вон того и гляди в диссиденты запишут, а ему, видишь ли, псину подавай! Беспородную, но симпатичную…
        Поскольку версия о собственной невменяемости сильно меня обижала, мы попробовали зайти с другого конца и заподозрили в тихом помешательстве самого майора. В словаре иностранных слов 1888 года издания нашёлся даже приличный случаю термин. «Галеомахия, греч. Преследование кошек из ненависти к ним». Но даже подкреплённая термином догадка эта выглядела весьма сомнительно, а дальнейшее развитие событий опровергло её начисто. Насколько нам известно, сероглазый майор ещё лет семь благополучно «сидел на культуре» и был отправлен в отставку сразу после путча. А КГБ не та организация, чтобы семь лет держать в своих рядах тихопомешанного.
        Гораздо логичнее было предположить, что тема разговора вообще не имела значения. Майор мог беседовать со мной о спичечных этикетках, о парусной оснастке испанских галеонов - о чём угодно. Важен был сам факт вызова. Пригласили, поболтали - да и отпустили на первый раз с миром. Иди, мол, и больше не греши…
        Да, но грешить-то - хотелось. Ой как хотелось… Мы уже вошли во вкус писанины, а это, братцы вы мои, покруче наркомании. То есть имело смысл прикинуться глупенькими и, не поняв очевидного намёка, принять совет майора буквально. Пёс тебе нужен? Крупный? Лохматый?.. Сейчас сделаем.
        И сделали. Честно сказать, повесть «Когда отступают ангелы» была нами написана исключительно ради положительного образа Мухтара. И вот тут-то и началось самое загадочное. Нижне-Волжское книжное издательство, столь лихо потопившее наш первый сборник, с удивительной расторопностью включило рукопись в план, хотя по составу (если, конечно, не считать нового произведения) она не слишком-то отличалась от предыдущей, с треском зарубленной.
        Получалось, майор не шутил и не морочил мне голову. Мало того, спустя несколько лет мы чуть ли не с суеверным страхом обнаружили вдруг, что из всего нами написанного повесть «Когда отступают ангелы» - наиболее лояльное произведение. Слышались в нём твердая поступь рабочего класса, шелест алых знамён и бой курантов. А первым кирпичиком был именно образ лохматого симпатичного Мухтара.
        Меня до сих пор тревожит эта загадка. Очень бы хотелось встретить майора и поговорить начистоту, но такая встреча, к сожалению, маловероятна. По слухам, он сейчас охраняет банк где-то в Иркутске, а нынешних виртуозов щита и меча лучше ни о чём не спрашивать. Секреты предшественников, насколько я понимаю, утрачены ими напрочь.
        И вот ещё что непонятно: если наша госбезопасность и впрямь работала на таком уровне, что и Фрейду не снился, то как же это они, гады, Родину-то проспали, а?
        1998
        «Технический ВТУЗ»
        Подвергнув жизнь крутому арбитражу,
        но истины в итоге не изведав,
        я приглашаю вас на распродажу
        изобретённых мной велосипедов.
        Несколько лет назад мне предложили издать сборник рассказов, снабдив каждый кратким примечанием, где приводились бы наиболее любопытные подробности, связанные с написанием или публикацией данного текста. Разумеется, при этом речь ни в коем случае не должна была идти о растолковании собственных произведений, поскольку такое занятие глубоко порочно и радости никому не доставит. Честно сказать, не помню случая, чтобы кто-то кого-то понял правильно. Читатель вообразил себе автора, автор - читателя, так что лучше им при встрече особо не откровенничать, иначе разочарование неизбежно.
        Сборник по каким-то причинам издан не был, а комментарии остались. Перечитав их недавно, я обнаружил, что они представляют собой не только разрозненные беспорядочные воспоминания о том, из чего, не ведая стыда, произросли наши с Белкой (Любовью Лукиной) первые рассказики, но и перечень шишек, набитых при попытках овладения фантастической прозой. Этакая исповедь самоучки. Вернее, конспект исповеди. Возможно, кое-кому он покажется небезынтересным.
        Имеется, правда, опасение, что этот кое-кто примет всё нижеследующее за пособие для начинающих фантастов. Упаси вас боже! Если это и пособие, то пособие, как не следует работать с прозой. Почему-то супруги Лукины каждый раз выбирали самый трудоёмкий и неблагодарный способ написания фразы, абзаца, рассказа в целом, причём на результат это не влияло никак.
        Первая оторопь
        В 1975 году фантастика исчезла с прилавков окончательно. И лопнуло наше терпение. Читать не даёте? Сами напишем!
        Определённый опыт литературной работы имелся. У Белки… (Девичья фамилия её была - Белоножкина, отсюда студенческое прозвище Белка, ставшее затем семейным.) Так вот у Белки уже годам к семнадцати насчитывалось несколько стихотворных подборок в волгоградских газетах, у меня - в ашхабадских. Публиковать нас, правда, вскоре прекратили. Тогдашняя поэзия требовала пафоса, а с пафосом в нашей семье дело всегда обстояло из рук вон плохо.
        Вот и решили побаловаться прозой.
        Почему именно фантастика? Во-первых, осточертело то, что принято называть окружающей действительностью, во-вторых, как говаривал Вадим Шефнер, фантастика - продолжение поэзии иными средствами.
        Сразу же договорились: Стругацким не подражать. Оглянуться не успеешь, как станешь эпигоном. Позже Эрик Симон скажет: «Сознательно удаляясь от Стругацких, вы нечаянно сблизились с Киром Булычёвым». И в чём-то, наверное, будет прав.
        Итак, попробовали. И быстро осознали, что для начала следует забыть всё, чему нас учили на литературном отделении истфилфака: все эти экспозиции, завязки, кульминации… Вещи так не пишутся. Они так препарируются. Какая, к чёрту, кульминация, если даже не можешь предугадать, когда и почему она стрясётся!
        Пришлось первый рассказ сочинять на ощупь. Тыком по натыку. Забегая вперёд, скажу, что филологическое образование и в дальнейшем ничем нам не помогло. Конечно, от рассказа к рассказу мы нарабатывали приёмы, но заимствовали их откуда угодно: из дарвинизма, из системы Станиславского, из статьи Гоголя об архитектуре, даже из истории ширпотреба («принцип беспяточного чулка») - только не из теории литературы.
        Придумали оригинальный, как нам казалось, сюжет - и, проговаривая вслух каждую фразу, сложили свою первую фантастическую историю - «Рисунки копотью». Слова, слова, слова. Ожирение текста. Метафора на метафоре и метафорой погоняет.
        Впоследствии опус решено было считать пробой пера и пустить на запчасти.
        Первые правила
        Кому-то из нас попалась на глаза удивительная фраза Берлиоза о церкви в Коломенском. Наизусть я его слова уже не воспроизведу, но смысл их в том, что композитор был потрясён, впервые увидев вместо обычного нагромождения налепных украшений архитектуру целого. С этого момента «налепное украшение» стало для соавторов грязным ругательством, означающим ненужный словесный (или сюжетный) завиток. «Архитектура целого» в число рабочих терминов не вошла, поскольку больно уж красиво звучала. Но суть мы поняли: пиши только о том, о чём пишешь, и ни слова сверх того. Фантастический рассказ сам по себе метафора. Вот с ней-то и надо работать.
        Второй наш блин назывался «Поток информации».
        Наученные горьким опытом, на сей раз обжали себя довольно жёсткими требованиями: никаких отдельно взятых пейзажей, портретов, внутренних монологов. Все описания - на уровне придаточного предложения.
        Естественно, что герои были надёрганы из коллектива НИИ, где мы тогда работали фотографом и печатницей мокрых форм (кажется, это так называлось). Задачу перед собой ставили скромную: двумя-тремя штрихами достичь зримого сходства персонажа с прототипом. Институтскому художнику с любезного его разрешения были оставлены подлинные имя и фамилия.
        Сам учрежденческий абсурд, ради которого, собственно, всё и затевалось, мы, конечно, отразили довольно поверхностно, но, на наш взгляд, читать это уже было можно. Тем не менее по прошествии какого-то времени рассказ показался безнадёжно ученическим. Знакомые нас долго в этом разубеждали, и к 1990 году отчасти разубедили. Спустя 15 лет со дня написания «Поток» был всё-таки опубликован.
        «Летним вечером в подворотне»
        Идею подсказал друг детства. Он придумал информационную жидкость. Дальнейшее было неотвратимо, как светлое будущее человечества, поскольку жидкость в российском понимании - это прежде всего алкоголь.
        Имея на руках два вполне членораздельных рассказика, мы, естественно, вообразили себя прозаиками и рискнули показать образцы нашего творчества литконсультанту одной из волгоградских газет. Реакция его была неожиданной. «Ребята! - сказал он. - То, что вы пишете, никакая не фантастика, а злая сатира на социалистическую действительность. Добрый вам совет: никуда это больше не носите и никому не показывайте».
        Тогда-то и выявилась одна скверная черта соавторов: стоило услышать хотя бы намёк на критику, как собственный текст начинал казаться вызывающе бездарным.
        Вернувшись домой, решили:
        1. Никуда ничего не носить.
        2. Жертвами режима себя не считать.
        3. Сочинять в своё удовольствие, развлекая друзей застольными чтениями.
        4. Впредь алкашей главными героями не делать. Дурной тон.
        Понятно, что и «Подворотня» свои 15 лет отлежала как миленькая от звонка до звонка. Впервые напечатана в 1991 году. Как раритет.
        Тыком по натыку
        У всякого ремесла своя азбука. Художник не может считаться профессионалом, не пройдя школу академического рисунка, не освоив законов перспективы, светотени, композиции. Музыканта, не имеющего понятия о сольфеджио, трудно назвать музыкантом. Даже стихосложение имеет свои законы. И только в прозу всегда приходят прямиком от сохи (станка, монитора, кастета).
        Ренегат литературоведения, я по-прежнему убеждён, что начинающему беллетристу эта лженаука не сможет помочь ничем. Не помню, кто сказал, но, сколько бы ты домов ни разобрал по кирпичику, всё равно зодчим не станешь. Ломать - не строить.
        Думаю, каждый прозаик вынужден собирать помаленьку собственный инструментарий. Например, волгоградский фантаст С. одно время сильно злоупотреблял в частных беседах таинственным и явно самодельным термином «алгоритм рассказа» (не будучи при этом математиком). А питерский С. сообщил мне однажды по секрету, что если повесть вдруг без видимых причин остановилась, то это она так требует нового персонажа, что уже, согласитесь, ближе к эзотерике, нежели к точным наукам.
        Любопытно, что и я, не будучи суеверным в жизни, становлюсь оголтелым мистиком, едва лишь речь доходит до писанины. Причина проста: в литературном произведении нет места случайностям, следовательно приметы должны срабатывать безотказно.
        Кажется, уже во втором нашем рассказе мы запретили себе одноразовых персонажей. Никаких «кушать подано»! Если в первом акте на сцене висит действующее лицо, то в последнем оно должно выстрелить.
        «Для крепких нервов»
        Виновником написания рассказа явился всё тот же литконсультант, что принял наши цветы невинного юмора за злую сатиру.
        - Не лезьте вы в современность! - устало уговаривал он. - Сейчас нужно что? Отважные космонавты. Загадочные планеты. Вот про это - сколько угодно!
        И придумали мы в отместку душераздирающую историю об астронавте, сражающемся на загадочной планете с комплексом игровых автоматов. Любопытно, что впоследствии рецензенты расценили наш стёб как попытку протащить на страницы советской печати идею сверхчеловека.
        Не шути с рецензентами - эти шутки глупы и неприличны.
        «Аналогичный случай»
        Результат впечатлений от дачного посёлка. Дрожа за урожай, хозяева подвешивали на вишнёвых деревьях птичьи трупики. Понятно, что нам тут же захотелось подвесить пару дачников. Рядком. Однако действие миниатюрки, по замыслу, происходило на другой планете, поэтому пришлось расправиться с астронавтом. А не принадлежи к роду человеческому!
        А мы прозу сеяли, сеяли…
        Конечно, был у нашей с Белкой прозы врождённый порок, нечто вроде проклятия за первородный грех: мы слагали её как стихи, прилаживая слово к слову. До сих пор не могу взяться за следующий абзац, пока предыдущий не долизан. Это неправильно. Проза должна быть раскатистой, льющейся. Сначала черновик, потом правка. А иначе придётся в итоге переделывать и сокращать выверенный до последней буковки текст. Что ж, это по-нашему, по-русски. Сначала укладываем асфальт, а потом взламываем его, чтобы проложить трубы.
        Второй наш бзик: всё должно было не только звучать, но и выглядеть красиво. Исчёрканный черновик, видите ли, оскорблял наши эстетические чувства (в психиатрии это называется «невроз навязчивых состояний»). В таких случаях мы переписывали всё начисто - и вновь начинали черкать. Приобретение пишущей машинки ничуть нас не выручило. Помню, корпели мы над повестью «Когда отступают ангелы», и вздумалось мне пересчитать варианты одной и той же странички. 21 (двадцать один) вариант. Причём некоторые отличались лишь запятыми.
        Но полный абзац начался вместе с компьютеризацией, поскольку его (абзац) на мониторе можно совершенствовать и переделывать до бесконечности. Никогда я ещё не работал так медленно, как сейчас.
        «Каникулы и фотограф»
        Данную фитюльку размером не более трёх авторских листов мы гордо называли повестью и возились с ней несколько лет, разумеется с перерывами. Главным героем назначили фотографа Сергея из соседнего НИИ, заменив в его фамилии всего одну букву. Внешность и повадки оставили неизменными - очаровательный был шалопай. Чем дело кончится, понятия не имели. Тачали повестушку по принципу «куда кривая вывезет». Кривая, как ни странно, не подвела. Уже к середине повествования мы сообразили, чем кончится дело. Добили. И возникла новая проблема. Оглашать всё это вслух, за столом, во время дружеской вечеринки было бы просто немилосердно. Пришлось отдавать рукопись для прочтения на дом - благо к тому времени мы уже вовсю пользовались пишущей машинкой.
        Пойдя по рукам, манускрипт достиг одного из сотрудников «Вечернего Волгограда», который (сотрудник), не спросясь, отнёс его (манускрипт) прямиком редактору. А тот остановил меня в коридоре (я к тому времени устроился выпускающим «Волгоградской правды») и с прямотой древнего римлянина ошарашил: «Пополам сократите - опубликую».
        Мысль о публикации вызвала восторг. Мысль о том, чтобы сократить пополам, - ужас. Скрепя сердце принялись резать, как вдруг с изумлением заметили, что, освобождаясь от лишних эпизодов, повесть становится лучше.
        Так возник один из основных принципов нашего соавторства: самое сильное средство воздействия на читателя - это сокращение.
        «Тупапау»
        Вдохновлённые первой газетной публикацией, сгоряча принялись за вторую повесть - и тут же увязли. Работать сразу с шестью равноценными персонажами оказалось чудовищно трудно. Как физика решала задачу трёх тел, так мы решали задачу трёх (и более) собеседников. С двумя-то - всё просто. Тут главное - понять, чем эти двое отличаются друг от друга, и постоянно сталкивать их лбами. Иначе диалог неминуемо выродится в беседу. А вот с тремя… Словом, помучились изрядно. Зато освоили разноголосицу, гомон, гул толпы.
        Повестушку напечатали, а мы всё продолжали её переделывать. Заменили невразумительный прибор мотком медной проволоки и что-то там ещё усовершенствовали. Что именно - теперь уже не вспомню.
        Наверное, критики наши были правы: действительность мы ненавидели до глубины души. Какой рассказ ни возьми - везде либо атака на реальность, либо побег из неё. Чаще всего нам почему-то хотелось убежать в первобытную Полинезию, где бы нас неминуемо съели.
        «Пробуждение»
        Кажется, уже в те времена (1981) мы пришли к выводу, что нет ничего вреднее для фантаста, чем избыток фантазии. Зачем вообще что-либо придумывать? Берётся всем знакомая, навязшая в зубах ситуация - и вводится в неё этакая махонькая чертовщинка (нечистая сила, киберпришелец и проч.). И ситуация начинает выворачиваться наизнанку. Фантастика отмыкает реальность. Мы даже не подбирали новых ключей - хватало старых.
        Истории о волшебной палочке или о человеке, который может всё, известны издавна. Неизвестно было другое: как поведёт себя наш общий знакомый, вручи мы ему такой подарочек? Собственно, все ранние тексты супругов Лукиных, по сути дела, эксперименты над сослуживцами (кстати, в рассказе «Пробуждение» сослуживец повёл себя на удивление достойно).
        Насчёт финала мы разругались. Я видел его так: просыпается герой на следующий день, собирается наконец-то взяться за добрые дела, а сверхъестественные способности уже исчезли. Белка считала, что это будет слишком жестоко. Ограничились намёком.
        «Изгородь вокруг земли»
        Откровенные нелады большинства фантастов с учебниками для шестого класса средней школы подвигли нас на создание данного пустячка. Кто же знал, что из него потом проклюнется производственный роман «Катали мы ваше солнце» (Земля на трёх китах и закат светила вручную)!
        Забавна история опубликования этой крохотульки. В столичном журнале её отвергли с негодованием, квалифицировав как глумление над научной фантастикой, но вернуть забыли. А в следующем номере должен был выйти рассказик нашего не в пример более маститого коллеги. Звонит ему редактор:
        - Саша! Я тут тебя немного подсократил. Вот послушай… (читает то, что получилось).
        Саша в недоумении: текста в три раза меньше, и при этом никаких следов редакторского произвола!
        - Ничего не понимаю. Как ты это сделал?
        - Я выкинул первые три страницы, - замогильным голосом сообщает редактор.
        И ладно бы просто выкинул, а то ведь в урну! А урну, согласно легенде, вынесли и вытряхнули. Короче, пришлось возникшую на журнальной полосе дыру спешно залатывать глумливой «Изгородью».
        «Строительный»
        Общежитие близ нашего дома строили обстоятельно. Лет десять. Каждый раз, возвращаясь в сумерках от приятелей, обитавших также неподалёку, мы с Белкой вглядывались в наводящие жуть чёрные провалы пустых окон и спорили о том, какая именно нечистая сила должна была заселить эту пустую бетонную коробку. Возник даже соблазн написать сказки заброшенной стройки: ржавые заросли арматуры, одичавший компрессор, горестная история болта с обратной нарезкой, тщетно ищущего свою единственную гайку… Цикла, однако, не вышло - ограничились одним рассказом. А взяться за полнометражную повесть мы ещё тогда не решались.
        Имена
        Кажется, в русской фантастике мы были в ту пору единственной супружеской парой. Новое хобби на домашних наших отношениях не сказалось никак. По моим наблюдениям, любое прочное соавторство вообще напоминает жизнь в законном браке. Мы, помню, даже гордились слегка, что остальные бранятся из-за пересола, а мы из-за эпитета.
        - Ну что за фамилия? - негодует Белка. - Что это за фамилия - Недоногов?
        - А чем она тебе не нравится?
        - Да тем, что она фельетонная! Не бывает таких фамилий!
        - Ах не бывает?.. - С пеной у рта хватаю телефонный справочник родного учреждения и начинаю зачитывать вслух: - Желанников… Имереков… Тузиков… - Тут дыхание у меня пресекается.
        - Что там?
        Молча протягиваю справочник. Последними в нём значатся два шофёра, фамилии которых - Зарезин и Бандюк.
        «Ты, и никто другой»
        Когда-то, будучи студентом, я подрабатывал летом монтировщиком сцены, ездил на гастроли с местным драмтеатром. Мир кулис фантастичен сам по себе, он таинствен и причудлив, там может случиться всё, что угодно. Потом наш хороший друг, мечтавший о карьере актёра, завяз в машинистах сцены, что, наверное, и послужило толчком к написанию рассказа. А может быть, поводом явилась тоскливая Белкина фраза: «Провертеть бы пальцем дыру в этой жизни…» Правда, на сей раз персонаж во многом отличался от своего прототипа. Местами я уже с трудом отдавал себе отчёт, о ком мы пишем: о нашем друге или обо мне самом.
        Не обошлось, как водится, без анекдота. Публикация рассказа в газете «Молодой ленинец» была приостановлена распоряжением обкома. Оказывается, под видом дыры во времени соавторы изобразили тайную лазейку на Запад, а героем вывели изменника Родины и отщепенца.
        Так-то вот…
        «Щёлк!»
        В 1982 году нас пригласили на Первый Всесоюзный семинар молодых фантастов в Малеевке. С чем ехать? Судорожно раскинули рукописи и, по обыкновению ужаснулись: всё надо править, всё надо переделывать! Сели, тупо уставились друг на друга, но вместо правки принялись вдруг обговаривать рассказик о визите электрика в психбольницу. Тут же с перепугу и написали - практически набело.
        На семинаре рассказик прошёл на ура. Один семинарист, врач по специальности, правда, заметил, что соавторы, судя по всему, сами в подобные учреждения никогда не заглядывали (и это было чистой правдой!), но тут на критикана набросилась вся группа. «Ты ничего не понял! - кричали ему. - Нет там никакой психушки, это жизнь наша в виде психушки изображена!»
        Запомнилось также замечание моего отца. Был он тогда ведущим актёром Волгоградского драмтеатра, а когда-то - главным режиссёром Ашхабадского. Сидя пацаном на его репетициях, я многому научился. У нас с Белкой имелся даже рабочий термин: режиссура рассказа. Так вот, отец сказал:
        - Это вы про талант написали. Делает человек всё по правилам - ничего не выходит. А пришёл сумасшедший, сказал: «Щёлк!» - тут же и свет зажёгся…
        Насколько помню, первая услышанная от него похвала. Раньше он наше увлечение фантастикой не одобрял.
        Кстати, о режиссуре. Сидим, бывало, тихо бесимся, а повествование - ни с места. Кто-то из нас робко набрасывает возможный вариант развития событий и оглашает с запинкой. Тут же следует ядовитая фраза соавтора: «В растерянности пошевелил героями…» Вот тогда-то обычно и приходила нам на помощь система Станиславского. Особенно выручал приём, применённый Вахтанговым при постановке чеховского «Юбилея», когда, недовольный исполнителями, Евгений Багратионович приказал вынести на сцену несколько шкафов и столов, полностью её загромоздив.
        - Да, но где же играть? - спросила растерянная актриса.
        - Где хотите, - сухо ответил Вахтангов.
        И актриса полезла на стол.
        Обжать героя обстоятельствами - всего-то навсего.
        Жеполёт
        На семинаре в Малеевке пришёл однажды к нам на заседание настоящий прозаик. Реалист. Ярый приверженец симфонической прозы. Долго ругал родного сына, числившегося в нашей группе, за отсутствие языкового чутья и заклинал следить за стыками слов, где сплошь и рядом могут возникнуть паразитные неблагозвучия.
        А на следующий день обсуждают супругов Лукиных.
        Помня вчерашние заветы настоящего прозаика, семинарист П. принялся выискивать неблагозвучные стыки слов в наших опусах. Где бы он их там нашёл, если мы каждую фразу сначала проговаривали вслух и лишь потом заносили на бумагу!
        Искал, искал - бросил. Сказал, что почудилось.
        «Ну ладно, - думаю. - Погоди. Послезавтра твоя очередь».
        Настаёт послезавтра.
        - Владик, - говорю, - тут у тебя упомянут некий летательный аппарат. Не мог бы ты объяснить его устройство подробнее? Как он хотя бы выглядит…
        - Какой аппарат?
        - Жеполёт.
        - Ка-кой?!
        - Вот… написано: «Такой же полёт…»
        Веселились долго. И как выглядит - объяснили.
        А между прочим, умышленные неблагозвучия на стыках слов, как потом оказалось, приёмчик изумительный. Сами подумайте: выйдешь на улицу - мат-перемат, а твои персонажи сплошь изъясняются приличными словами. Неправдоподобие получается. И начинаешь инкрустировать речь героя намеренно нехорошими звукосочетаниями. Скажем, так: «Я б с детства…»
        Этакий фонетический натурализм.
        «Вторжение»
        Желание столкнуть в поединке ракетный дивизион, в котором я когда-то служил в звании рядового, и оголтелую фантастику в виде вульгарных насекомоподобных монстров с вертикальными зрачками и горизонтально движущимися жвалами, судя по наброскам, возникло у меня давно. Очень хотелось передать серый сумрак душной азиатской ночи, голубоватый оттенок луны, чёрные заросли верблюжьей колючки, приглушённый лязг чудовищной двери капонира.
        К казарменной романтике Белка всегда относилась с некоторой брезгливостью, но и она понимала, что, продолжая работать в прежнем ключе, мы рискуем нажить себе репутацию юмористов, как впоследствии и произошло. Необходимо было срочно менять тематику, наработанные приёмы, а самое главное - отношение к описываемым событиям.
        Не знаю, как другим начинающим, а нам первое убийство далось с трудом. Ситуация осложнялась ещё и тем, что рядовой Левша был и впрямь живой человек - из моего дивизиона. Действительно чувствуешь себя убийцей - хоть с повинной иди.
        Написав, долго не решались кому-либо показать. Наконец (лет через несколько) решились. После благоприятного отзыва Бориса Стругацкого сомнения рассеялись и мы рискнули предложить «Вторжение» для публикации. Первой, если не ошибаюсь, повестушку напечатала газета «Комсомолец Туркменистана», причём редактор (тот самый друг детства, что подал нам идею рассказа «Летним вечером в подворотне») был вынужден обратиться за разрешением чуть ли не в Министерство культуры. Не могу не привести заключительную фразу его докладной записки: «Символично и то, что агрессивный пришелец из космоса на поверку оказывается слепым, ибо только слепец способен напасть на нашу Советскую Родину».
        «Не верь глазам своим»
        Знакомый художник (в ту пору почти все наши знакомые были художники) изобразил на холсте дачный домик, изменив при этом цвет крыльца. Народ не понял:
        - Почему красное? Оно же зелёное!
        - Дальтоник он, - съязвила жена художника.
        - Я его так вижу, - с достоинством возразил муж.
        Мы с Белкой тут же придумали анекдот.
        Судья: Обвиняемый, почему вы подбили глаз потерпевшему?
        Обвиняемый (живописец): Я его так вижу.
        Потом, поразмыслив, решили, что тема достойна полновесного рассказа, и принялись за работу, не без ехидства уснащая текст описаниями картин наших друзей (в основном авангардистов).
        Бреда в их живописи хватало с избытком, и всё же до настоящего жизненного абсурда им, как выяснилось, было далеко. В 1984 году, когда на нас обрушился каменный топор официальной критики, один видный деятель культуры заявил с высокой кафедры, что в данном произведении авторы очернили образ - кого бы вы думали? - В. И. Ленина. В ужасе кинулись мы перечитывать рассказ, но ни единого намёка на вождя мирового пролетариата так и не нашли.
        Хотя брезжит некое слабенькое подозрение: был у нас там персонаж с двумя профилями. Не показался ли он критику подобием сдвоенного абриса Ленина - Сталина?
        Видимо, прав Достоевский: «Что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности?»
        «Монумент»
        У кого-то из американцев телепортация описывается следующим образом: одновременно с исчезновением человека раздаётся звук схлопнувшегося воздуха. Представив, что ждёт телепортанта в точке финиша, мы содрогнулись и вскоре придумали, как этой трагедии избежать. Попутно сообразили, что, внедрившись в какую-нибудь скалу, а потом оттуда телепорхнув, можно попутно воздвигнуть памятник самому себе. Собственно, телепортация как явление нас не интересовала, а вот памятники… Короче, начал помаленьку складыватся образ обывателя, оставлявшего свои каменные подобия на каждом углу.
        Мы по-прежнему учились работать с прозой. В «Монументе» впервые возник рассказчик - со своим характером, со своей манерой изложения, и это было главной удачей. Возник также приём, который я при случае использую до сих пор: «Найдя у себя просчёт, ткни в него носом читателя - и это уже будет не просчёт, а находка». Мы в самом деле долго ломали голову, почему одежда телепортирует вместе с героем (обнажёнка нас смущала). Наконец махнули рукой (2 шт.) - и объявили, что учёные тоже ничего не понимают.
        Опубликовать подобный рассказ в изобилующем статуями Волгограде было довольно сложно. Всем почему-то мерещились нехорошие намёки. Впрочем, через каких-нибудь пять лет времена изменились, и «Монумент» был напечатан.
        - Люба, - сказала Белке редакторша, - застой кончился, к чему теперь осторожничать? Мне кажется, ваш рассказ можно и заострить, прямо указать на монументы вождей…
        Вот уж кого в виду ни разу не имели!
        Белка (умница!) ответила примерно так:
        - А нам, знаете, что застой, что перестройка - разницы нет…
        Позже её ответ обернётся ещё одним нашим (неписаным) правилом: «Ругай прошлое теми же словами, какими ругал его, когда оно было настоящим».
        Но вернёмся в 1983-й.
        К тому времени нас уже заметили. Видный советский фантаст разразился гневной внутренней рецензией, где между прочим отметил, что наши произведения не зовут молодёжь в «технические втузы». Словосочетание настолько нас очаровало, что мы решили выписать все наработанные приёмы на отдельный листок, так его и озаглавив: «Технический втуз».
        Боже, чего там у нас только не значилось!
        Как вам, например, понравится «принцип падающего кирпича»?
        Человек выходит из дому. На голову ему с крыши падает кирпич. Скучно. Потому что случайно. Читатель должен знать, что кирпич упадёт, и весь рассказ ждать этого события. Где? Когда? На кого? Как минимум что-то одно должно быть неизвестно вплоть до самого момента падения.
        Или, скажем, «принцип беспяточного чулка».
        В женском чулке пятка - наиболее уязвимая и трудоёмкая часть. В связи с этим одна американская фирма разработала чулок без пятки. Так вот, если чувствуешь, что какой-то эпизод наверняка не будет пропущен в печать, оставляй на его месте «пустую пятку» - читатель умный, читатель всё равно сообразит, что перед ним именно чулок, а не что-либо иное. Образно выражаясь, сам заштопает.
        «Право голоса»
        После Малеевского семинара, как ни странно, стали работать ещё медленнее. За 1983 год было написано всего три рассказа. Если раньше мы по наивности полагали, что, кроме нас, никто фантастику не пишет, то теперь выяснилось, что пишут. И как пишут! Дай бог хотя бы в первую десятку попасть.
        Боясь скатиться в штампики, поставили себе условие: в каждом рассказе осваивать что-то новое. Так, в «Праве голоса» попробовали смоделировать условную страну, впервые выйдя за границы знакомой обыденной жизни. Нечаянно осознали свою главную тему: «Как получается, что всё зло в мире творится хорошими людьми?» Не бог весть какое открытие. Ещё в словаре Даля сказано: «От хороших людей мир гинет». Тем не менее до сих пор только об этом и пишу.
        «Пещерные хроники»
        Сначала мы хотели написать пародию на Рони-старшего. Придумали название («Красный и лохматый». Пещерная повесть), дали имена героям. Вражеское племя, помню, звалось Ихилюди (единственное число - ихалюдь). Но ничего не получилось. Повествование рассыпалось на эпизоды, каждый из которых стал потом отдельной хроникой. Последнюю («Конец ледникового периода») я уже сочинял один.
        «Сила действия равна…»
        Фантастика в нашем понимании была родственна притче. Пишешь об одном, а разуметь следует другое. Поэтому, когда кто-либо начинал при нас скулить об отсутствии свободы слова, мы цедили надменно: «Придирка цензора есть результат неудовлетворительной литературной техники». Собеседник шалел.
        В самом деле, если нельзя описать конфликт двух сверхдержав, то что нам мешает перенести его в семейную жизнь и изобразить в виде житейской склоки? Суть-то конфликта от этого не меняется!
        Не поймут? Ну так мы ж не для кретинов пишем!
        Рассказ «Сила действия равна…» по замыслу призван был иллюстрировать это положение, но нас сразу же занесло куда-то не туда. Складывался рассказ странно и трудно. В «техническом втузе» чёрным по белому было обозначено: «Дописав до половины, не вводи новых сущностей. Достраивай вещь из уже имеющегося материала. Если же какая-то деталь в конце оказывается лишней, лезь в начало и вымарывай её к лешему».
        Так вот, персонаж с синяками на лысине, к великому нашему неудовольствию, нагло путался под ногами, загромождая финал, и даже что-то там назидательно произносил. Ну не вписывался он в концовку! И выбросить лысого тоже было никак невозможно - на нём всё держалось в начале. Пришлось тихонько, чёрным ходом вывести его из действия, а возникшее в тексте зияние заполнить авторским отступлением («Ах, Ираида Петровна, Ираида Петровна…»).
        К нашему удивлению, рассказ от этого не пострадал. Поразмыслив, решили, что у любого правила есть исключения. Мы ещё тогда не знали, что каждая вещь дописывает себя сама и что бороться с этим бессмысленно, хотя и необходимо.
        «Когда отступают ангелы»
        Сразу после рождения сына я, желая подзаработать, устроился резчиком холодного металла на адъюстаж листопрокатного цеха, где быстро невзлюбил родную интеллигентскую среду и возлюбил рабочий класс. В цехе было меньше поводов для склок, почему мне и почудилось, что порядочность - это прежде всего свойство людей, не изуродованных высшим образованием.
        Иллюзия рассеялась сразу же с началом перестройки (вспомните новых русских - кто угодно, только не интеллигенты). К счастью, повесть «Когда отступают ангелы» к тому времени была уже написана.
        Провозились мы с ней два года. Вошли туда и гидравлический пресс, и моя бригада, и щебкарьер возле Арчеды, куда Белка бегала играть в детстве. А драчуна Миньку Бударина мы нагло списали со старшего Белкиного брата Геннадия. Кстати, подраться мы ему разрешили только раз. Зато с инопланетянами.
        Работать со знакомым материалом, с одной стороны, легко, а с другой - слишком велик риск увлечься теми самыми «налепными украшениями», о которых я уже говорил. Мы увлеклись. Живописали в ущерб сюжету, в ущерб мысли. Потом пришлось сильно сокращать.
        Кроме того, чем подробнее выписан реальный мир, тем труднее он состыковывается с чистым вымыслом. Идеальное общество, откуда сбежал Гриша Прахов, мы без особых церемоний позаимствовали у Платона, попутно снабдив его «Государство» высокими технологиями.
        Присутствовало в нашем настенном списочке и такое исполненное гордыни правило: «Прежде чем взяться за работу, определи, что нового ты хочешь себе объяснить своей повестью».
        Почему исполненное гордыни? Потому что, пока пишешь, всё успеет перевернуться с ног на голову, и объяснишь ты себе нечто такое, чего и объяснять-то не хотел.
        Долгое время нас смущало, что повесть вышла слишком уж лояльная, слишком советская. Молодой пролетарий, шуганувший спецназ пришельцев, защищая своего друга, беглеца с иной планеты. «Нет на свете выше звания, чем рабочий человек!» И лишь через несколько лет, перечитав, сообразили, какую контру мы нечаянно выдали.
        Что, собственно, произошло? Строил Минька Бударин светлое будущее, а когда это будущее явилось к нему, так сказать, во плоти, ужаснулся и встретил его ударом штакетины.
        «Ангелы», кстати, преподали нам ещё один урок.
        Два эпизода. Первый: Минька разбирает трофейный артефакт. При сборке одна деталь остаётся лишней. Второй: мать журит сына за холостой образ жизни. Вроде всё правильно, а читается вяло. Крутили-крутили и вдруг поняли, что просто-напросто следует вмять один эпизод в другой! Возится Минька с артефактом, ни черта не выходит, а тут ещё мать врывается, начинает доставать («Семьи нет, детей нет, а он сидит в игрушки играет!»).
        Ну так совсем другое дело!
        «А всё остальное не в счёт»
        Сначала мы собирались написать историю о счастливом человеке, который с упорством фанатика выкраивает время на любимое занятие (в данном случае - резьба по дереву). Назвать такую ситуацию фантастической язык не повернётся: и наши друзья, и мы сами только тем всю жизнь и занимались, что выкраивали время. Другое дело, что куски жизни, не связанные с увлечением нашего персонажа, мы демонстративно пропускали, оставляя в тексте нарочито зияющие дыры (принцип беспяточного чулка).
        Потом рассказик преподнёс нам сюрприз. Смешливая бесцеремонная гостья, возникшая из очередной лакуны, квартиру героя покинуть отказалась. Тот отступил, но не сдался. Началась безнадёжная борьба зайца с лисой за лубяную жилплощадь. То есть теперь у героя отбирали не только время, но ещё и пространство, обжимая беднягу всё плотнее и плотнее, пока он не исчез окончательно.
        Почему именно корни и резьба по дереву? Уйдя на пенсию, этим увлёкся отец. Да и Белка была неравнодушна ко всякого рода корешкам. Так что рождение лешего Прошки было выхвачено непосредственно из жизни.
        Как вы пишете вдвоём?
        Ох и доставали же нас когда-то этим вопросом! И хоть бы кто-нибудь сейчас спросил: как ты пишешь один?
        Если каждая фраза выверяется на слух, ясно, что роли обоих соавторов примерно одинаковы. Думаю всё же, сюжетные находки были в основном мои, а языковые - в основном Белкины. До сих пор поражаюсь меткости и неожиданности её сравнений. Помню, на соседнем дачном участке кто-то пилил доску ножовкой. Белка сказала:
        - Как будто огромная собака подошла сзади - и дышит.
        И поди опиши этот звук точнее!
        «Авария»
        Редкий начинающий фантаст убережётся от трёх названий: «Пробуждение», «Вторжение» и «Авария». Вот и мы тоже…
        Основную мысль подал наш общий друг, бывший когда-то у нас на свадьбе свидетелем, а к моменту подаяния мысли работавший корреспондентом в заводской многотиражке. Материал собирал, не выходя из редакции, по телефону. «Иногда так сидишь и думаешь, - признался он однажды. - Может, никакого завода и нет вовсе? Просто живут в телефоне разные голоса и что-то там отвечают…»
        Всё остальное было продиктовано застарелой неприязнью к начальству. Любому.
        «Астроцерковь»
        Вынашивалась «Астроцерковь» долго, работа над ней шла без спешки да и, насколько помню, без особых сложностей. Единственное, что может показаться интересным: облегчая себе задачу, мы представляли на месте пастыря, как ни странно, писателя-фантаста. Трудна и обидна судьба автора «твёрдой НФ». Учёные не признают его учёным, литераторы - литератором, народ не понимает, посмеивается. Однако ни единой автобиографической чёрточки в наш рассказ не проникло. Дело в том, что, сами работая в области фантастики, мы оба терпеть не могли довесок в виде слова «научная». Я его и сейчас плохо переношу.
        Кстати, вышеописанный приём тоже фигурировал в нашем «техническом втузе». «Когда пишешь о чём-то тебе неизвестном, найди что-нибудь похожее в окружающей жизни. Пусть это явления разные, но существуют они по одним и тем же законам».
        «Государыня»
        Вообще-то, по замыслу должна была получиться повесть. Целое учреждение придумали. Ах, какие там были отделы! Отдел дактилономии (дактилономия - искусство счёта на пальцах), отдел геликософии (геликософия - умение проводить на бумаге улиткообразные кривые). Но главное - там был нулевой отдел, сотрудникам которого вменялось в обязанность в случае надобности возвращать увлёкшихся коллег в реальность из мира грёз, куда те имели обыкновение отлучаться в ущерб работе.
        В результате вышел коротенький рассказик. Был он сработан в обычном нашем ключе: столкнувшись с жизнью, фантастика терпит полное поражение, государыню конвоируют до рабочего места - и точка. Но что-то нас не удовлетворяло. Потом позвонил из Москвы друг и издатель, в прошлом - староста Малеевского семинара.
        - Что ж вы так безысходно-то? - попенял он. - Ну хотя бы отсвет этих утраченных грёз положили на вашу пыльную действительность…
        Ага! Стало быть, не нам одним показалось. Начали думать, как положить отсвет. И вдруг случилось непредвиденное. Разъярённая грёза в лице зеленоглазого Фонтанеля ворвалась в финал и приставила клинок к горлу реальности.
        Впервые в поединке с жизнью фантастика у нас вышла победительницей.
        «Заклятие»
        Печальная мысль о том, что нас даже проклясть нельзя, поскольку мы все давно уже прокляты, обернулась рассказиком о неудаче современной колдуньи, пытающейся сглазить свою порченую соседку.
        Подъезд - наш, соседка - наша, а вот из-за портрета ведьмы приключилась творческая ссора. Я видел героиню темноволосой и сероглазой, Белка же видела ведьмой себя. За кем осталось последнее слово - угадайте с трёх раз.
        «Пока не кончилось время»
        Рассказ родился из ненависти к хронофагам, к пожирателям чужого времени, доводившим нас порой до отчаяния. Чем-то он напоминал «А всё остальное не в счёт». Там мы слили воедино время с пространством, здесь же поставили знак равенства между временем и деньгами.
        Надо полагать, начальная стадия ученичества была уже нами пройдена. Куда-то исчез со стены листок с выписанными правилами, выпал из памяти уговор не делать главными героями сумасшедших, алкоголиков и писателей (автопортрета, что ли, боялись?).
        Нас потом часто спрашивали, почему героя зовут Калогер. В Византии так называли монахов-отшельников (дословно - «прекрасный старец»). Как явствует из текста, повести «Сталь разящая» и «Слепые поводыри» обговаривались нами уже в то время, но, видимо, имелись серьёзные сомнения в том, что мы когда-нибудь сможем за них взяться всерьёз.
        Кроме того, в процессе написания подмечено было ещё одно странное и поначалу встревожившее нас обстоятельство: персонажи продолжали помаленьку отбиваться от рук, явно сопротивляясь первоначальному замыслу. Сначала Фонтанель из «Государыни», теперь вот женщина с набережной. Ей-богу, принимаясь за рассказ, мы и предположить не могли, что пишем про самоубийство и что два года жизни, переведённые незнакомкой на счёт Калогера, были последними её годами.
        «Лицо из натурального шпона»
        Изображённая в рассказе дверца сейчас находится передо мной, и с неё по-прежнему глядит всё тот же колдун. Когда-то, увидев его впервые, мы с Белкой принялись показывать дверцу каждому, кто бы к нам ни заглянул. Удивительно было то, что некоторых гостей приходилось брать за шкирку и возить физией по книжному шкафу, пока не прозреют.
        Естественно, что вскоре как бы сама собой придумалась история о колдуне, выходящем по ночам из дверцы. На должность героя единогласно выбрали лучшего друга, фэна № 1, имя которого слишком известно, чтобы поминать его всуе.
        Стилистика в три листика
        Принято считать, что всякий порядочный автор обязан выработать собственный жаргон, именуемый стилем. Ни черта он, по-моему, не должен. Неповторимость Михаила Успенского или, допустим, раннего Кудрявцева объясняется, на мой взгляд, вовсе не словесными вычурами, а своеобразием мышления.
        Не помню, кто это сказал: пытаясь обрести своё лицо, не забудь предварительно обзавестись головой.
        Во-первых, каждая вещь требует своего инструментария. Во-вторых, изложить всё настолько просто, чтобы красивое слово «стиль» читателю и в голову не взбрело, поверьте, очень трудно. Несмотря на все наши с Белкой старания, считалось, что ранние наши рассказы «написаны по-разному, с разных позиций, разной рукой». Когда-то это нас обижало.
        Последнее время донимает меня крамольная мысль: а ну как авторский стиль всего-навсего признак внутренней ущербности?
        Приведу пример. Везде говорят «беляш». И в словаре - беляш. А я родом из Оренбурга. Там говорили правильнее, на татарский лад: белиш. Во всяком случае, тогда, в середине прошлого столетия. И вот подхожу я к продавщице. Что мне ей сказать? Дайте мне беляш? Измена малой родине. Измена детским воспоминаниям. Дайте мне белиш? Не поймут, на смех подымут. И я говорю: «Дайте мне один из этих белишй».
        Вот он вам и стиль.
        «Пятеро в лодке, не считая седьмых»
        Литературная игра, где участники пишут по очереди экспромтом короткие главки общей повести, стара как мир. Студентами мы её усовершенствовали, введя рискованное условие: каждый соавтор должен быть ещё и персонажем. Задача: посадить противника (противников) в лужу, самому же из неё по возможности вылезти. Игра считается оконченной, когда один из партнёров, прочитавши очередную главу соперника, завопит: «Сволочь!» - и начнёт рвать написанное в мелкие клочья.
        Став мужем и женой, мы с Белкой по старой памяти частенько так забавлялись, причём каждый раз я оказывался в проигрыше. Но в том случае, о котором сейчас пойдёт речь, противник мне достался послабее. Когда-то мы с ним были сокурсниками, потом стали сослуживцами. И вот от большой тоски решили в рабочее время учинить нечто подобное. Вчерне прикинули сюжет: несколько сотрудников нашего НИИ (и мы в их числе), участвуя в гребной регате, проваливаются во времена татарского нашествия…
        Каюсь, сладил. Только он себя с кола снимет - я его опять на кол посажу. В конце концов соперник завопил: «Сволочь!» - схватил рукопись и куда-то унёс. Больше я её не видел.
        А через несколько лет стало вдруг жаль сюжета, и мы с Белкой, честно предупредив моего бывшего супротивника о наших намерениях, решили восстановить текст, доведя его при этом до профессионального уровня. Так я нежданно-негаданно сделался персонажем собственной мини-повести (электрик Альбастров).
        Однако литературная шалость упорно не желала становиться литературным произведением. Мало того, она не желала даже ложиться на бумагу. Наконец кого-то из нас осенило, что все наши герои - разных национальностей (могли бы, кстати, сразу вспомнить правило из «технического втуза»: прежде всего найди то, чем один герой отличается от другого). После этого открытия дело пошло быстро и весело.
        Далее, как водится, начались чудеса. Коллеги-москвичи увидели в нашей мини-повести грубый антисемитский выпад, а питерцы недовольно заметили, что нельзя низводить такую страшную тему, как КГБ, до уровня анекдота. Будто что-то от нас зависело! Капитан Седьмых когда-то учился с нами на филфаке. Так кому ж его знать, как не нам!
        «Полдень. ХХ век»
        Метранпаж «Волгоградской правды», бывший десантник, рассказывает, как они возвращались с учений:
        - Шоссе - прямое-прямое. Поставили броневичок на первую скорость, сами все вылезли: идём не спеша по обочине, мячик друг другу перепасовываем…
        - А вы за водкой свой броневичок гонять не пробовали?
        Из этого вот зёрнышка всё и проросло. И поехал броневичок за водкой.
        «Авторское отступление»
        В рассказах ещё так-сяк, а вот в повестях герои распустились окончательно и зачастую плевать хотели на планы своих создателей. Пока обдумываем, вроде всё идёт как надо, а стоит сесть за машинку - тут же кто-нибудь из персонажей такое отмочит, что весь сюжет летит к чёрту - и передумывай его заново. Хотя, возможно, герои занимались этим и раньше - исподтишка. Теперь же их поведение напоминало саботаж, местами переходящий в бунт на корабле.
        Явление это заинтересовало нас до такой степени, что в итоге возник рассказ о соцреалисте и неподатливой героине.
        Кое-кто из собратьев по перу тут же обвинил соавторов в кокетстве, ибо не может персонаж себя вести. Может-может! А вот если он действует строго по плану, то, стало быть, ещё не ожил. Стало быть, ещё картонный.
        Искушённого читателя трудно чем-либо ошеломить. Единственный способ - ошеломить за компанию самого себя, но это большая удача.
        Помню, прочтя небольшой рассказ питерца Л., я взял автора за лацканы и сказал:
        - Слава! А ну-ка честно! Ты с самого начала знал, что оба твои героя - оборотни?
        - Нет, - сиплым преступным шёпотом сознался он. - Я думал сначала, они оба - люди…
        Стало быть, не только у нас персонажи разнуздались.
        «Не будите генетическую память»
        Хороший знакомый (впрочем, плохих у нас не бывает) рассказывает взахлёб о том, как он с женой присутствовал на вечере некоего экстрасенса:
        - Загипнотизировал мужика и говорит: «Покажи, что ты делал в доисторические времена!» Тот стал на четвереньки и завыл…
        - Саш, - умоляюще перебиваю я. - А можно мы об этом напишем?
        - Вообще-то, я сам собирался, - величественно изрекает он. - Ну да ладно! Пишите!
        Потом, правда, выяснилось, что писать об этом собирался не он - собиралась его жена, тоже литератор. Тем не менее в течение нескольких лет он пил из нас кровь, вопрошая при встрече: «Где посвящение? Почему рассказ без посвящения?»
        Спустя каких-нибудь тринадцать лет - посвятили.
        Лучше поздно…
        Так вот, этот наш знакомый не раз признавался: «Ну не прозаик я! Нет у меня чугунной задницы…»
        Да, не прозаик. Поэт. Однако дело, как мне кажется, не в дефиците чугуна. Напишет Саша пару-тройку глав (кстати, безукоризненных) - и, естественно, попадает в первый тупик. Потопчется, потрогает глухие стены - и, махнув рукой, приделает эпилог. То есть изложит скороговоркой, что он, собственно, хотел сказать этим произведением.
        А между тем самое-то главное начинается, когда тупик взломаешь. Башкой проломишь. А больше, увы, нечем.
        «Разрешите доложить!»
        В «Народных русских сказках» Афанасьева встречается такой сюжет: солдат с мечом в руках охраняет принцессу, к которой должен прилететь трёхглавый змей. В детстве, помню, меня этот анахронизм сильно возмущал. Солдат - и вдруг с мечом! Меч - атрибут богатыря, а солдат должен быть с чем-нибудь огнестрельным.
        Лет в тридцать пять детские впечатления аукнулись - возник соблазн сложить сказку о солдате с автоматом. Скажем, потерял рядовой оружие. Ищет. А вокруг - колдовство, опасности всякие… Но для этого надо было построить сказочный мир и сообразить, как в него попасть.
        К счастью, прилетел в гости из Ашхабада тот самый друг детства, что опубликовал нашу «Вторжуху». Сели мы с ним на кухне и за несколько дней придумали и квадратные поляны, и растущие на деревьях банки с тушёнкой, и вроде бы даже способ проникновения в этот солдатский рай.
        Казалось бы, сюжет есть, мир есть - садись и пиши. Ан фиг! Опять чего-то не хватало. В отчаянии отставили машинку, попробовали снова писать от руки. Не помогло. Дальше первой страницы дело не шло.
        Зато какое было ликование, когда мы сообразили, что сказка должна кем-то сказываться, что вся эта наша история представляет собой растущий снежный ком вранья. А главной находкой, я считаю, был, конечно, образ слушателя (читателя). Товарищ старший лейтенант. Ох и помаялись мы с ним! Ну как можно представить, например, товарища старшего лейтенанта без матерных выражений, тем более когда ему на уши такую лапшу вешают? Но уснащать текст инвективной лексикой мы себе запретили с самого начала. Выход нашла Белка - заменять мат выражениями, совершенно несвойственными нашему незримому персонажу («Вот и я говорю, непредставимо, товарищ старший лейтенант…»).
        Друзья, которым мы по старой привычке пытались зачитывать вслух отрывки, недоумённо морщились. Им почему-то показалось, что мы пишем сатиру на советский строй. Демократам подтявкиваем. Но ещё хлеще была реакция журнала «Советский воин». Узнав о том, что Белка самовольно передала им рукопись, я мысленно охнул. Нашла кому! Два авторских листа издевательства над Уставом! Сказку, однако, в журнале приняли с восторгом. Только вот название не понравилось - «Разрешите доложить!». Какое-то оно, знаете, не в духе «Советского воина»… Заменили. «Нет Бога, кроме Бога». Ну это, согласитесь, совсем другое дело. Это - в духе.
        С эпиграфом отдельная история. Обеденный зал Дома писателей в Дубулты. Горблюсь за пустым столиком (жизнь не вышла, пишу плохо, обслуга не замечает), а мимо вальяжно шествует Аркадий Стругацкий. Внезапно меняет маршрут и присаживается напротив. Не верю происходящему. Нет, встречаться-то мы и раньше встречались, просто поговорить не удавалось. Не зная, с чего начать беседу, я каждый раз застенчиво стрелял у него сигаретку, после чего терялся от собственной наглости - и немел.
        - Прочёл вашу сказку. Хорошая вещь. Только вот эпиграф… «Усиленно читай Устав». У нас в полку цитировали: «Читай усиленно Устав».
        - Аркадий Натанович! - обомлев от похвалы (хотя уже знал, что он никого никогда не ругает), отваживаюсь я. - А не подскажете, чьи это стихи? Приписывают Суворову, даже Петру Первому. Но этого же не может быть!
        Усмехается в усы:
        - Конечно не может. Знаете что? Посмотрите-ка у Драгомирова. Очень на него похоже…
        Встаёт и шествует дальше. Вскакиваю:
        - Аркадий Натанович!
        Оборачивается:
        - Да?
        - Давно хотел сказать… Спасибо вам…
        Предостерегающе выставляет ладонь:
        - А вот этого не надо. Мы вот тоже своим учителям говорили: «Спасибо, спасибо», а они взяли все и умерли…
        Это была последняя наша встреча.
        «Улица Проциона»
        Настало время, когда представители творческой интеллигенции, будто сговорившись, кинулись в экстрасенсорику, оккультизм и на ловлю летающих тарелок.
        - Ребята! - терпеливо втолковывали мы им. - Ну, допустим, прилетят ваши инопланетяне. И что будет? Да то же самое и будет - только хуже…
        Собеседники всплёскивали руками, ахали:
        - А ещё фантасты!
        С чего они решили, что идиот и фантаст - синонимы?
        В конце концов мы не выдержали и попробовали растолковать на пальцах, что выйдет, нагрянь в Волгоград посланцы иного разума. Те же интуристы - никакой разницы! Выглядят иначе? Ну так к неграм же привыкли - и ничего…
        А тут ещё рядом с домом пролегала (и пролегает) улица Хиросимы - фантастическое образование, возникшее за одну ночь до приезда японской делегации. В начале её располагались (и располагаются) тот самый памятник, облицованный мраморной плиткой, и деревце, посаженное в честь дружбы двух народов, побратавшихся ещё при Порт-Артуре. Деревцо регулярно засыхало, но к каждому очередному визиту японцев успевали высадить новое. Зелёное.
        Словом, как всегда, даже ничего и придумывать не пришлось.
        Читатели долго нас потом пытали: «Так что же именно забирают проционцы в обмен на свои поганые артефакты?» А ведь в рассказе это было дано прямым текстом: душу! Душу мы свою отдаём за иностранные безделушки.
        А кстати! Чем это вам японцы не инопланетяне?
        Но об этом чуть позже.
        «Отдай мою посадочную ногу»
        Замечательный волгоградский поэт (наш хороший друг, естественно) сказал однажды:
        - Да что там ваша фантастика! Тут недавно в селе (следует название) на околице шар-зонд опустился. Срочно грузовик за ним выслали. Приезжают: глядь, а шара-то уже и нет. Весь на хозяйственные нужды разошёлся. Учёные потом по хатам ходили, по частям собирали. А если бы не шар? Если бы летающая тарелка? Тоже бы ведь раскулачили…
        Два года мы лелеяли этот сюжет, не знали, как подступиться. Вроде всё под руками: обстановка, местный колорит, персонажи знакомые… Одной какой-то мелочи не хватало, а без неё история не хотела начинаться. И вдруг вспомнили незабвенную детскую страшилку: «Отда-ай мою золоту-ую руку-у…»
        Сели за машинку и в течение двух дней с удовольствием написали всё от начала до конца - можно сказать, без черновика.
        «Миссионеры»
        Первая попытка прописать иной мир во всех подробностях. Где-то у меня до сих пор хранится картонная папка с эскизами парусных авианосцев, набросками карт (в том числе и карт распространения того или иного диалекта), словариками, выписками из удивительной книги о полинезийских мореплавателях «We, Navigators» и т. д.
        Мы сознавали, что вторгаемся на творческую территорию Стругацких (островные империи, сопляки с гранатомётами, бесконечная бессмысленная война), но полагали, что восемь лет самостоятельной работы не позволят нам стать очередными подражателями Братьев.
        Детская придурь (сбежать в первобытную Полинезию) обернулась попыткой защитить идиллический выдуманный мирок от вторжения европейцев, в результате чего мы так изуродовали несчастные острова, что конкистадоры скромно курят в сторонке. Ей-богу, намерения у нас были самые благие. Нам и вправду не хотелось, чтобы «рай по правому борту» сменился адом, однако повесть оказалась сильнее, а главное, умнее нас самих.
        Кстати, нормальное явление. Мало того, если вдруг увидите, что автор умнее собственной книги, будьте осторожны с таким человеком.
        Пользуясь случаем, спешу передать запоздалую благодарность всё тому же питерскому Л., вдребезги разнёсшему один из первых вариантов «Миссионеров» (тогда это ещё называлось «Бумеранг»).
        - Да не смогут они там добыть нефть! - неистовствовал он. - При их уровне технического развития? Бросьте, ребята…
        Развалил нам, гад, всю экологию с технологией. Называется, погостить приехал!
        - Ладно, - зловеще произнёс кто-то из соавторов. - Сломал - чини. Пока не придумаешь замену нефти - жрать не дадим!
        Вы не поверите, но ему хватило получаса, чтобы вспомнить «бразильский вариант» и варварски разомкнуть производственный цикл: горючее островитяне получают, перегоняя в спирт сахарный тростник, а барду, не перерабатывая, сбрасывают по наклонным канавам в бухты. Самотёком. Особенно впечатлили нас семиметровые хребты серой зловонной пены вдоль берегов.
        Понятно, что гость был немедля накормлен.
        Была, помню, ещё одна сложность: мы с Белкой никогда не ставили себе особого условия, чтобы герой обязательно занимал незначительную должность («маленький человек»), тем не менее до сей поры других персонажей у нас просто не водилось. В «Миссионерах» же, куда ни плюнь, либо стратег, либо правая рука стратега, то есть люди, распоряжающиеся жизнью и смертью подчинённых. Загадочные существа. Страшноватые.
        Повесть приглянулась публике, огребла «Еврокон-90», но, как к ней относиться, не знаю по сей день. Она многое нас заставила понять, но совершенно была не понята читателями. Мне кажется, всех очаровало именно то, что ужасало авторов: романтика пренебрежения личностью во имя целого.
        «Пусть видят»
        Более десяти лет Белка работала корректором в Нижне-Волжском книжном издательстве, так что в смысле грамотности сдаваемые нами рукописи выгодно отличались высоким качеством. И грех было ничего не написать о трудовых буднях издательства. Фантастику мы, по обыкновению, свели к минимуму. Кроме ангела, явившегося в конце рассказа за скоропостижно скончавшимся героем, её, можно сказать, и нету. История чисто русская и, подобно большинству наших текстов, на другой язык непереложимая.
        Пару лет назад везут нас в автобусе по Питеру на конгресс «Странник». Кто-то деликатно трогает меня сзади за локоть:
        - Господин Лукин…
        Несколько ошарашенный, оборачиваюсь - и вижу две лучезарные японские улыбки.
        - Скажите, пожалуйста, что такое «гробинка»?
        - Что?!
        - У вас тут написано «нос с гробинкой».
        Смотрю - и цепенею. Они читают тот самый рассказ.
        - Понимаете… - пытаюсь растолковать я. - Герой рассказа - корректор… Человек, который правит ошибки. «Нос с гробинкой» - это именно ошибка. Правильно - «нос с горбинкой». Горбинка, понимаете? Это когда нос горбатый…
        Внимают, сопровождая каждое моё слово вежливейшим кивком.
        - А гробинка что такое?
        Я теряюсь.
        - Гробинка - от слова «гроб», - приходит на выручку Надя, моя жена (в прошлом - лучшая Белкина подруга). - Гроб. Деревянный ящик, в который кладут мёртвого человека…
        - А-а… Мёртвого человека? - ликуют они, разом всё уяснив.
        Впрочем, улыбки их тут же гаснут, и на самурайских личиках вновь проступает недоумение. Почти тревога.
        - А что такое «гробикну»?
        Мне совсем становится не по себе.
        - Ну, видите ли… Корректор с перепугу исправил «гробинку» на «гробикну»… То есть исправил неправильное на ещё более неправильное…
        - Так в этом нет политики? - озабоченно спрашивает японский гость, слегка понизив голос.
        Полная оторопь.
        - Политики?..
        - У вас тут написано: «Был бы жив дедушка Сталин, он бы тебе показал гробинку…»
        К счастью, автобус останавливается. Прибыли. Гостиница. Выпадаю наружу мокрый и измочаленный.
        - Понял теперь? - хмуро ворчит кто-то из собратьев по кейборде.
        Видно, и его пытались перевести на японский.
        «Чёрный сон»
        1992 год. Времена за окном клубились невероятные. Фантастика стремительно утрачивала смысл. Такое впечатление, что действительность решила отомстить за всю нашу писанину разом. «Ах, вы меня наизнанку выворачиваете? Так я сейчас сама без вашей помощи вывернусь! Ох, вы у меня, голубчики, и попрыгаете…»
        Это был даже не кризис. Кризис - чепуха, нормальное творческое состояние. А когда перестаёшь понимать, ради чего ты, собственно, пишешь, - вот тогда становится по-настоящему страшно.
        Мы растерялись. За целый год с трудом одолели всего пару маленьких рассказов. Один решили оставить на запчасти, второй был «Чёрный сон». Откуда взяли тему? Да из-за окна же и взяли! То, что стряслось со страной, и впрямь напоминало ночной кошмар.
        А рассказик-то, как потом выяснилось, был первой ласточкой. Будучи по сути фантастическим, он тем не менее не содержал ни единого чисто фантастического элемента. Что, собственно, произошло? Человеку из 1913 года и человеку из 1975-го приснился 1992-й. Оба проснулись в ужасе.
        Сапожник без сапог
        Примечательно, что, начав писать фантастику, мы стали меньше её читать. Не сразу. Первые годы я пасся в уникальной (ещё не распроданной по нужде) библиотеке фэна № 1, одолевая в оригинале Желязны, Хэмбли, прочих англо-американских авторов. Вникал в технику написания. Потом стал подрабатывать переводами.
        Сейчас соглашусь читать фантастику разве что под дулом крупнокалиберного пулемёта. Дело в том, что в наши дни она большей частью превратилась из средства познания жизни в средство развлечения, а я не люблю, когда меня пытаются развлекать. Становится ещё скучнее.
        Перечитываю классику.
        Впрочем, бывают исключения. Их два. Первое: как член литературного жюри я обязан ознакомиться с произведениями, попавшими в финал. Второе (оно же главное): есть несколько любимых мною авторов. Но читаю я их не потому, что они фантасты, а потому что пишут хорошо.
        «Семь тысяч я»
        Получается, что это был последний, написанный в соавторстве рассказ. Уверен, что чёртовы доброхоты со всех сторон нашёптывали Белке примерно следующее: «Как ты могла унизиться до фантастики? Ты же талантливая поэтесса!»
        Головы бы им поотрывать! В итоге она не только бросила прозу, она ещё и уничтожила перед смертью свой архив. Все стихи пропали. Те, что были потом опубликованы, я сплошь и рядом восстанавливал по памяти.
        Подманить Белку к пишущей машинке становилось труднее и труднее. Но на сей раз уж больно велик был соблазн. Первая фраза (а часто с неё-то всё и начинается) выпеклась на славу: «Я сразу же заподозрил неладное, увидев в его квартире осёдланную лошадь».
        Умножение персонажа при помощи петли времени - приём древний. Склока с собственными двойниками тоже описывалась не единожды. Но вот до неуставного отношения к самому себе, кажется, мы додумались первыми.
        Рассказ не получился, и пришлось его переделывать. Промахнулись с главным героем. Вышел он у нас ходульный, полупрозрачный. Положительный. А ведь уже с первых слов рассказа можно было понять: дубина дубиной! По этой-то первой фразе мы и выровняли потом весь остальной текст.
        Это было что-то вроде бабьего лета. Затем соавторство наше распалось. «Сталь разящую» мне уже практически пришлось дописывать самому, хотя обговаривали мы её вместе - в течение нескольких лет.
        «Сталь разящая»
        «Да поразит тебя металл!» Даже не смогу припомнить, в котором году и чьей рукой была впервые написана эта фраза. Перебирая старые бумаги, я натыкаюсь на неё то и дело. Белкин почерк, мой почерк, машинопись. И всюду одно и то же: «Да поразит тебя металл!» А дальше чистый лист.
        Несколько лет мы придумывали этот мир. Белка, подобрав под себя ноги, сидит на коврике, вяжет. Я расхаживаю из угла в угол. И постепенно проясняется планета, где люди вышли из войны, а металл слепо продолжает сражаться. Для туземцев он теперь не более чем стихийное бедствие.
        Наконец кто-то из нас садится за машинку.
        «Да поразит тебя металл!»
        И на этом всё останавливается.
        Теперь я даже знаю почему. В 80-х издатели и рецензенты убеждали нас не трогать современность и сочинить что-нибудь про будущее, про космос. Естественно, мы назло им закапывались в быт. То ли из упрямства, то ли из озорства, но нам всегда хотелось делать именно то, что в данный момент не одобрялось.
        Однажды Диогена спросили: «Почему ты идёшь в театр, когда все уже оттуда выходят? Представление кончилось». - «Именно поэтому», - ответил киник.
        Так вот, в 90-х годах критика вдруг объявила с ликованием, что космическая тема умерла и что фантастика отныне - это прежде всего социальная сатира. Стало быть, пришла пора супругам Лукиным осваивать иные планеты. И повесть ожила.
        Первую треть её одолевали вдвоём. Добивать пришлось одному. Тем не менее «Сталь разящая» - это именно соавторская работа.
        Долго нам потом ставили в вину смерть героини.
        - Переделайте финал, - твердил наш питерский друг.
        - Слава! - пытался вразумить я его. - Финал не переделаешь. Можно только переписать вещь целиком. Чага обречена с первой фразы!
        - Да поразит тебя металл? - осведомился он не без иронии.
        - Не только. Она обречена в любой фразе повести. Ну сам читай:
        « - Ты говоришь: если бы мы не нашли друг друга…
        - Меня бы убил первый встречный, - тихо подтвердила она.
        - Сталь разящая! - еле вымолвил Влад. - Слушай, как хорошо, что этим встречным оказался я!»
        - И что?
        - Ну он же сам! Сам фактически признаёт, что оказался тем самым первым встречным! Убийцей!
        Л. в сомнении качал головой.
        Хеппи-энд ему подавай! Жени да жени Гамлета на Офелии… Сумароков выискался!
        «Словесники»
        Всё пришлось начинать заново, причём даже не с нуля. Скорее с отрицательной величины. Мне предстояло не просто написать рассказ, но доказать (в первую очередь себе самому), что я могу работать один. Легко сказать! У супругов Лукиных - известность, четыре «Великих кольца», медаль «Еврокона», другие какие-то награды. А я никто, и звать меня никак.
        Как возник замысел - не помню. Помню только, что работал сторожем при компьютерах, включал по ночам хилый «Макинтош» - и тупо начинал прилаживать слово к слову. Никогда ещё текст не давался мне с таким трудом. Зная свой поганый характер, написанного никому не показывал: не дай бог, скажут слово поперёк - всё тут же и остановится. Особенно угнетала тишина. Я-то ведь привык каждую фразу проговаривать вслух. В итоге заработал стариковскую привычку невнятно бормотать - прямо хоть в психушку сдавайся.
        Сейчас мне кажется, что над «Словесниками» я корпел год, не меньше. А потом ещё года два не решался предложить для публикации. Боялся, что сочтут графоманией.
        «Delirium tremens»
        Один знакомый (художник, естественно) рассказал, как с ним однажды приключилась белая горячка. Была она у него какая-то неклассическая: ни чёртиков, ни шмыгающих белых мышей, ни даже зелёного змия. Не говоря уже о розовых слонах. Ну вот, например: выходит он в кухню и видит, что его сожительница, за которой он минуту назад закрыл входную дверь, преспокойно сидит на табуретке. «Ты что, - удивляется он, - на работу не пошла?» Та ему что-то отвечает. А головой тряхнул - глядь! - нет сожительницы.
        Короче говоря, его алкоголические видения ничем не отличались от реальности. То есть вообще ничем!
        Я его слушаю, а у самого мурашки бегают. А ну как, думаю, вся наша жизнь - такая же белая горячка? Похожа ведь…
        Крепко пьющих друзей у меня хватало. Опросил каждого, узнал, как и что при горячке бывает. Загрузившись фактурой, принялся за рассказ. Героями, разумеется, сделал знакомых. По сравнению со «Словесниками» работалось легко. То ли уверенности прибавилось, то ли уже научился справляться один.
        Как делать романы
        - Ребята, - сказал я. - Как вы их вообще пишете, романы эти?
        - А ты что, не умеешь? - спросили меня с интересом.
        Дело происходило в Москве году этак в 1994-м на одном из наших фантастических сборищ.
        - Сейчас научу, - успокоил меня видный фантаст Г. - Составляешь подробнейший план, а потом, не отступая ни от единого пунктика, тщательно его прописываешь. Понял?
        - Ага, - сказал я и подошёл с тем же вопросом к видному фантасту Л. (не тому Л. - другому).
        - Очень просто, - заверил он меня. - Главное - не знать, что у тебя произойдёт на следующей странице.
        Любопытно, что, когда я всё-таки вышел за десять авторских листов, сам собой возник третий метод, этакое среднее арифметическое: я знал, чем кончится дело, но понятия не имел, как до этого финала будут добираться герои.
        «Манифест партии национал-лингвистов»
        Не переведись я в своё время из Оренбургского пединститута в Волгоградский и не утрать контакта со своим научным руководителем (Владимиром Георгиевичем Руделёвым) - наверное, стал бы лингвистом, и тогда взамен «Манифеста» вы имели бы серьёзный учёный труд.
        В интернете долго спорили: прикол это или как? Между прочим, вопрос довольно сложный. То, что человек боится высказать всерьёз, он обычно излагает в форме шутки.
        На немедленное создание «Манифеста» меня подвигла собственная болтливость. На «Фанконе-95» подвыпившие филологи (и я в их числе) затеяли спор на узкоспециальные темы. Тут меня вдруг прорвало, и я закатил часовую речугу, содержание которой приблизительно соответствовало будущему «Манифесту». Когда спохватился, всё нажитое уже было предано гласности. Понадеялся, что за ночь собеседники забудут, о чём шла речь, - не тут-то было. Утром меня разбудили и сунули на подпись черновой список членов партии национал-лингвистов.
        По возвращении в Волгоград пришлось с порога сесть за машинку и срочно занести всё разглашённое на бумагу.
        «Там, за Ахероном»
        По темпам написания эта крохотная (3,5 авторских листа) повесть равных себе не имеет. Начата в 1984 году, закончена в 1994-м. Десять лет. «Миссионеры» (семь лет) вынуждены довольствоваться вторым местом.
        А дело было так: в чёрные (как нам тогда казалось) времена разгрома клубов любителей фантастики староста Малеевского семинара предложил для поддержания боевого духа написать коллективную повесть (по главе на рыло). Супругам Лукиным, как наиболее пострадавшим от разгрома, доверили её начать. Тема - любая. Максимальный размер главы - три с половиной машинописные странички.
        Сказать по правде, к идее коллективных повестей мы относились весьма скептически. Никогда из этого ничего хорошего не выходило, и самый яркий тому пример - «Большие пожары». Дня два мы сомневались, а затем вдруг из ничего, вопреки Ломоносову, возникли три соблазнительные идеи:
        1. Перевести Дантов ад на хозрасчёт - пускай грешники сами для себя уголёк потаскают.
        2. Поместить во второй круг (а куда же ещё!) дона Жуана, дав ему в сотоварищи какого-нибудь нашего бабника из древнерусской литературы. Кандидатов было двое: Фрол Скобеев и Савва Грудцын. Однако Савва успел постричься перед смертью в монахи. Оставался Фрол Скобеев.
        3. Учинить побег из ада, угнав при этом ладью Харона.
        4. А дальше пускай расхлёбывают.
        Задачу перед собой поставили двоякую: написать обе главы, с одной стороны, как можно лучше, с другой стороны, так, чтобы максимально затруднить работу нашим продолжателям. Зачем? А из озорства! Мы относились к этому как к игре.
        Многочисленные сюжетные ловушки, главной из которых было превращение дона Жуана в женщину, сработали: кто-то из коллег оскользнулся в быт, кто-то в порнуху - и повесть увязла. Пару дней мы ходили глупые и гордые: ну как же! Всем нос утёрли!
        А несколько лет спустя мне вдруг пришло в голову, фигурально выражаясь, развернуть шахматную доску и доиграть проигранную партию за противника. Иными словами, продолжить повествование самим. Белка поначалу к предложению отнеслась без энтузиазма, сказав, что идея себя исчерпала, но потом увлеклась, и мы написали третью главу, где дон Жуан попадает в женскую наркологию. Глава вышла ужасная. Нет, сама по себе она, может, была и хороша, но по стилю никак не сочеталась с первыми двумя. Принявшись живописать мерзопакости окружающего нас бытия, мы угодили в собственную сюжетную ловушку, скатились в натурализм. Содрогнулись - и бросили.
        Всё же время от времени я мысленно возвращался к «Ахерону», однако повесть оживать не хотела. На дворе издыхала перестройка. Рушилась страна, рушилась мораль, всё рушилось. И сам собою внезапно возник сквозной образ: Царство Божие, разложившееся сверху донизу! То, что с нами происходит, и побег дона Жуана из ада - взаимосвязано! Вот, оказывается, в чём дело!
        Вдобавок при каждом новом перечитывании дантовского «Инферно» всё яснее становилось, что ад - это тот же ГУЛАГ. Только вечный.
        Поделился открытием с Белкой, но было поздно. К фантастике она охладела, а потом ещё ударилась в религию. «Ахерон» стал для неё символом дьявольского искушения. Особенно доставалось мне за апостола Петра, которого я, кстати, ненавидел с младых ногтей - за тройное отречение. Видимо, полагал по наивности, что уж сам-то бы я ни за что не отрёкся.
        Дальше - больше. В 1994 году баптисты, к которым пыталась примкнуть Белка, молились всей общиной, прося Всевышнего, чтобы Он не дал мне дописать двух последних глав. Всевышний их не послушал - и точка в повести была поставлена.
        - Хорошо, - сказала Белка. - Публикуй. Но чтобы моего имени там не было. Ты это писал один.
        15 мая 1996 года я вернулся из Питера с «Бронзовой улиткой» и «Интерпрессконом», полученными за «Ахерон». Как раз к похоронам. Белка умерла за день до моего приезда.
        «Разбойничья злая луна»
        До сих пор не знаю, благодарить ли мне тогдашнее моё издательство или же ненавидеть. Первый раз в жизни я взял аванс под ещё не написанную книгу. Подрядился сдать рукопись в течение полугода. Но о какой писанине могла идти речь после Белкиной смерти? Вдобавок чуть ли не на следующий день после сороковин провалился пьяный в траншею и расплющил левый голеностоп. Месяц на растяжке, потом загипсовали и отправили домой.
        Связался с издательством. Ответ их меня добил: никаких отсрочек. Книга должна быть сдана через три месяца.
        Нет, кто бы спорил, сама по себе прикованность к койке весьма способствует творческому процессу. Тем более, что мир был давно уже придуман: бесконечные пустыни, легенды о каком-то там море, отсутствие крупных копытных, колёсные парусники. Да и поведение героя представлялось более или менее ясно: он пытается лечь на дно, а жизнь не даёт ему этого сделать.
        Да, но язык! Имена, названия населённых пунктов, государств - откуда всё это взять? Если работать серьёзно, то надо засесть в библиотеке (об интернете тогда ещё понятия не имели) или же раздобыть словарь какого-нибудь экзотического наречия и на его основе смоделировать говор моих кочевников.
        Какая, к чёрту, библиотека! Я до кухни-то еле добирался.
        Диван. Над диваном - книжные полки. На полках - книги моих друзей. С автографами.
        И я первый и, надеюсь, последний раз в жизни решился на безобразную авантюру: стал использовать в качестве названий стыки слов с книжных корешков. Думаете, кто такой бунтовщик Айча? Это Николай Чадович. А Рийбра? Это Юрий Брайдер. А кочующее озеро Хаилве? Михаил Веллер.
        Не делайте так.
        Хотя, честно сказать, язык вышел довольно правдоподобным. В нём начали мерещиться корни и суффиксы. Ну понятно: многие имена оканчиваются весьма похоже.
        Всё-таки, наверное, издательство поступило правильно, взяв меня в ежовые рукавицы. Иначе бы просто пропал.
        «Дело прошлое»
        Враньё, оперённое правдой. Я не доверяю средствам массовой информации. Когда на них ссылаются, обычно говорю: «Я и сам такое могу придумать». А поскольку эту мою фразу обычно расценивали как хвастовство, я однажды решил себе доказать, что и впрямь могу произвести на свет мистификацию, достоверную во всех отношениях.
        Факты, приведённые в рассказе «Дело прошлое», действительно имели место быть. Кроме одного. Меня никто никогда не вызывал в КГБ. Удивительно: многие наши друзья признавались задним числом, что их туда приглашали и не однажды, расспрашивали про нас с Белкой, какие-то рукописи предъявляли. А вот нас самих не тронули ни разу. Как-то даже обидно.
        Почему меня, согласно рассказу, расспрашивали именно о котах? Во-первых, не помню периода, чтобы в дому не было кота или кошки. И стоило гостю выказать к ним неприязнь, как следовала немедленная кара. Кто-нибудь из нас ронял задумчиво: «Если верить статистике, все диссиденты ненавидят собак, а все сталинисты - кошек».
        Что тут начиналось!
        - Ну я, например, терпеть не могу кошек…
        - Значит, сталинист.
        - Это почему же я сталинист?!
        - Раз кошек не любишь - сталинист.
        - Я не сталинист!!!
        - Как же не сталинист, если кошек не любишь?
        Бывало, что и до белого каления доводили… Так о чём же ещё, скажите, мог говорить со мной майор КГБ, как не о кошках?
        «Приснившийся»
        Этот ночной кошмар явился мне в детстве. Причём дважды, хотя и по-разному. Действительно, вставал из сундука жилистый синеватый покойник и, слепо оглядевшись, уходил в незастеклённое окно. А мы вдвоём с каким-то незнакомцем, вжавшись спинами в каменные стены, ждали его возвращения. До утра.
        Удивительный случай: на следующую ночь сон повторился, но уже не в первом, а в третьем лице. Чувствуя себя в полной безопасности, я до самого пробуждения с любопытством наблюдал со стороны за насмерть перепуганным самим собою, знающим, что мертвец непременно вернётся.
        Ужастиков я писать не могу. Хоррор в моём исполнении обязательно обернётся зубоскальством. Но один-то раз попробовать можно? Сменил по некоторым причинам пол мертвецу - и приступил. Не получилось. Бросил. И так несколько раз подряд в течение добрых полутора лет. Наконец додумался поменять местами спящего с приснившимся и кое-как рассказик этот домучил.
        «В Стране Заходящего Солнца»
        Для начала придумал существ, которые к работе относятся как к сексу, а к сексу - как к тяжёлой, ненавистной работе. Согласно черновому замыслу, действие должно было разворачиваться бог знает где: то ли в тридесятом царстве, то ли на другой планете. Выяснилось, однако, что и то и другое - лишняя сущность. Зачем привлекать на помощь иной мир, когда то же самое прекрасно вписывается в нашу с вами жизнь?
        Ей-богу, пиши мы вдвоём с Белкой, поступили бы точно так же.
        В итоге я изобразил секс в виде утомительной медицинской процедуры, зато обстругивание дощечки представил в самых сладострастных тонах. По этому поводу забавный у меня вышел разговор по телефону с редактором журнала.
        Он: Как хочешь, а порнографическую сцену надо смягчить.
        Я (без тени юмора): Ты про первую сцену или про вторую?
        Он (в ужасе): Ка-кую вторую?!
        Складывался рассказ легко, подчас меня самого удивляло то, с какой лёгкостью трудоголики занимают нишу алкоголиков, банка с олифой заменяет бутылку самогона и т. д. Зато над финалом пришлось поломать голову. По замыслу рассказ кончался обстругиванием дощечки (порнуха № 2). Блёклая концовка - сам чувствовал. Помогли первые читатели. Намекнули, что слишком рьяно бороться с трудоголиками - тоже трудоголизм.
        Оставалось только, как говорят драчливые маляры, нанести последний удар кистью.
        «Труженики Зазеркалья»
        Все истории о Зазеркалье неизменно разочаровывали меня тем, что стоило герою пересечь грань стекла, как зеркало немедленно выпадало из действия. Им пользовались как лазейкой в самом начале повествования и больше к нему не возвращались. Разве что в финале.
        Гораздо интереснее (да и логичнее) было представить, что отражения - народ служащий. В картишки перекинуться, пока некого отражать, - это пожалуйста, а вот надолго отлучиться со своего рабочего места - ни-ни!
        Так, помаленьку, за зеркальной гранью начал складываться знакомый мир кулис. Взаимоотношения отражений с распорядителем и друг с другом были срисованы со взаимоотношений театрального персонала.
        «Тружеников» я начал с нескольких отрывочных набросков из жизни Зазеркалья. Потом наброски сложились, срослись, обрели последовательность. Честно сказать, я даже не знал, что произойдёт дальше, предоставив героям полную свободу.
        Кстати, о героях. Мало того что я по нашей с Белкой старой привычке призвал в их ряды друзей и знакомых, я им даже оставил поначалу настоящие имена и фамилии. Но потом, когда весёлое повествование внезапно обернулось какой-то жутковатой стороной, стало не по себе. Получалось, что я, подобно ненавидимым мною политикам, распоряжаюсь живыми людьми, явно вовлекая их в беду.
        Срочно пришлось всех переименовать.
        «Мгновение ока»
        Замысел рассказа относится к временам доисторическим. Сам «принцип пьяницы» я извлёк из интереснейшей книги Смаллиана о парадоксах логики. На первом Малеевском семинаре (1982) я, помнится, уже грозился эту историю написать. Однако немедленному претворению угрозы в жизнь кое-что препятствовало.
        Выносить действие за рубеж или в условную страну не хотелось, а советская милиция была тогда недостаточно коррумпирована и не имела понятия о компьютерах. Главная же препона заключалась в том, что Белке замысел не приглянулся.
        Тем не менее я потом довольно часто надоедал знакомым программистам, выпытывая, может ли вообще приключиться что-нибудь подобное. Программисты отвечали: может.
        Наконец коррупция и компьютеризация захлестнули страну окончательно - и замысел быстро оброс выхваченными из жизни подробностями. Двадцать лет спустя.
        Что теперь
        Совместные наработки кончились. Всё, что мы когда-то придумывали вместе, - дописано. Конечно, я и по сю пору использую Белкины выражения и словечки, сохранившиеся в черновиках, в домашнем альбоме, в памяти, однако всё реже и реже.
        Кстати, фраза из «Глушилки» (2003): «Пел „Очи чёрные“, причём врал, как даже цыган не соврёт, продавая лошадь» - её.
        Однажды на встрече с читателями кто-то заметил:
        - Всё-таки вдвоём вы писали злее.
        - Ну вот… А мне казалось, что добрее, - сказал я.
        - Да и добрее тоже…
        Мне уже не раз предлагали поработать в тандеме - сейчас это модно. Каждый раз честно отвечаю, что я фраер порченый и сочинять с кем-либо на пару просто не смогу. Не то чтобы хранил таким образом верность Белке («Вдова должна и гробу быть верна»), нет, дело в другом. Я обломок бывшего соавторства. Пишу один, но школа была пройдена вдвоём - и от этого никуда уже не денешься.
        Не берусь судить, насколько был прав читатель относительно того, злее или добрее стала наша проза, но, перечитывая написанное, я подчас не могу уловить разницы. Та же тематика, тот же язык, тот же «технический втуз», всё ещё копошащийся в подсознании. Кажется, наконец-то из всех возможных способов написания вещи я выбрал самый трудоёмкий. Говорят, примерно по такому принципу Чаплин снимал свои первые фильмы. Работал без сценария. Придумает сценку - отснимет, потом ещё одну придумает - отснимет. И так далее. В итоге посмотрит, что получилось, и вырежет к лешему первый эпизод. Тот самый, с которого всё началось.
        Неделю я решался на то, чтобы отрезать начало повести «С нами бот». И ведь не каких-нибудь пару абзацев - полтора авторских листа. Жалко. Маялся, скулил. Наконец стиснул зубы и отстриг.
        Потому что самое сильное средство воздействия на читателя - это сокращение.
        2009
        Взгляд со второй полки
        1
        «Терпеть не могу фантастику!» Помнится, в златые годы застоя произносилось это сплошь и рядом, причём примерно с той же интонацией, что и фраза: «Я порядочная девушка, сударь!»
        Не помню, однако, случая, чтобы кто-нибудь столь же решительно высказался о детективе или, допустим, о производственном романе. Вот я пытаюсь изречь со сдержанным негодованием: «Терпеть не могу историческую прозу!» - и, знаете, выходит ненатурально… Ну «не люблю», ну, «не нравится»… Но чтобы вдруг с таким пафосом!
        Похоже, фантастика в отличие от остальной литературы вызывала и вызывает в рядовом читателе исключительно сильные чувства: не влюбился - стало быть, возненавидел.
        Да, но причины, причины?
        С тех пор как я перешёл в сословие авторов, собеседники меня щадили. Вроде бы даже извинялись: «Ну не понимаю я фантастики…» Однако ситуацию это не проясняло ни в малейшей степени. Во-первых, фраза типа «Ну не понимаю я публицистики…» прозвучала бы так же дико, как и «Терпеть не могу историческую прозу!». А во-вторых, и без того давно уже известно, что именно непонимание является причиной ненависти.
        Не устояв перед соблазном бинарного анализа, многие из великих и малых мира сего обожали распределять человечество по двум полкам. И их можно понять: когда третьего не дано, картина мироздания становится умилительно стройной. Колридж, например, заметил, что все люди рождаются последователями либо Аристотеля, либо Платона. Американский логик Смаллиан утверждает, что по образу мышления каждый из нас либо физик, либо математик.
        Что ж, сунемся и мы с суконным рылом в калашный ряд. Мне вот тоже мерещится, что всех встреченных мною людей можно распределить по двум полкам. На первой окажутся те, для кого реалии этого мира важны как таковые. На второй же возлягут те, кого более интересуют не столько сами реалии, сколько отношения и связи между ними.
        Попробую привести пример. Для первых добро есть добро, зло есть зло - какие ж тут сомнения? А вот вопрос «Почему это добро и зло в определённых ситуациях идут рука об руку и ведут себя совершенно одинаково?» может посетить только человека со второй полки, на которой я, кстати, валяюсь уже не первый год и, что характерно, на тесноту ещё не жаловался ни разу.
        2
        Полемика между обитателями первой и второй полки невозможна в принципе. Они просто не поймут друг друга. Дело даже не в разной терминологии - мышление разное. В младые годы это меня, помнится, изрядно озадачивало: битый час, бывало, неистово что-то доказываешь, оба охрипли - и ты, и он, пена уже на губах, а спор - ни с места. Плюнешь наконец и отойдёшь в досаде. Вот ведь какой дурак попался твердолобый! А он не дурак, он просто с другой полки.
        «Распалась связь времён…» Вся прелесть в том, что для обитателей первой полки она никогда и не возникала. Каждое явление представляется им как бы само по себе, и поэтому, чтобы сохранить рассудок в годы перемен, её обитатели обычно прибегают к склерозу. Митрополит напрочь забывает о том, что когда-то был замполитом. А пламенному революционеру лучше не напоминать о тех временах, когда он служил в охранке. Картина, впрочем, дьявольски усложняется тем, что любой из нас в процессе беседы так и норовит перебраться с полки на полку. Смотря о чём зашла речь.
        Я уже не говорю о тех случаях, когда человек со второй полки сознательно прикидывается по необходимости обитателем первой. В качестве примера сошлюсь на публичные выступления тех же политиков.
        3
        Для большинства людей с первой полки в художественном произведении важна прежде всего правда. Иногда они уточняют: жизненная правда. Идеал, разумеется, документальная проза. Мысль, что документы лгут столь же часто, как и очевидцы, в голову им, естественно, не приходит. Известие о том, что никакой Анны Карениной никогда на свете не было, обитатели первой полки либо воспринимают с откровенным недоверием и стараются забыть при первом удобном случае (склероз!), либо поспешно ставят знак равенства между персонажем и прототипом.
        Естественно, что фантастика для них - это враньё и выдумка. Мало того, опасная выдумка, посягающая на привычный порядок вещей, а стало быть, и на душевное равновесие читателя.
        Сказано, однако, что «мысль изречённая есть ложь». Так вот с этой точки зрения фантастика куда честнее реализма. Самим названием своим она заранее предупреждает, что речь пойдёт о событиях вымышленных. Реализм же, уверяя, будто всё изложенное автором - святая правда, лжёт дважды.
        Хотя, знаете, есть одно такое приворотное зелье, с помощью которого можно в два счёта присушить обитателя первой полки к не любимой им фантастике. Нужно объявить, что предложенная вниманию история имела место в действительности. Всего-навсего. Единственное условие: текст должен быть по возможности безлик и бездарен, ибо это, согласно представлениям людей с первой полки, и есть основной признак всякой правды.
        4
        Грешен - люблю, знаете, потревожить изначальный смысл того или иного слова. Вспомнишь, к примеру, что демагог - это по-гречески народный вождь, и душевная болезнь как-то сразу идёт на убыль…
        Так вот, если вспомнить, что реалия по латыни это всего-навсего вещь, то смысл термина «реализм» проясняется до членораздельности. Вещественность, господа, вещественность. Просто умелое (или неумелое) описание реалий, о которых мы привыкли думать, что они и впрямь существуют.
        Но для обитателя первой полки это-то и является главным. Он проглотит не поперхнувшись любую, даже самую чудовищную ложь, если та будет обильно приправлена вышеупомянутыми реалиями. Он даже способен поверить в честного сотрудника МВД, уволенного из органов за излишнюю принципиальность и с тех пор ведущего на свой страх и риск бескомпромиссную борьбу с коррупцией и преступностью. И как не поверить! Герой ходит по улицам (названия прилагаются), стреляет в мерзавцев из «макарова», иногда его даже перезаряжая. Всё как в жизни.
        Для реалиста существенно передать, как этот мир выглядит. Фантасту же важно понять, как этот мир устроен.
        «Ну да! - возразите вы. - А реалисту разве не важно?»
        Бывает, что и важно, но тогда человек с первой полки немедленно начинает ныть, что Достоевский - писатель тяжёлый и мрачный.
        5
        Было бы неверно думать, что на первой полке собрались одни лишь ярые ненавистники фантастической прозы. Есть среди них (правда, в меньшем количестве) и ярые её сторонники. Люди с первой полки вообще в большинстве своём придерживаются крайних взглядов. Середины для них не бывает.
        Иное дело обитатели второй полки. Для них принципиальной разницы между реализмом и фантастикой зачастую нет вообще. Реалии могут быть привычными читателю (Тургенев), могут быть целиком и полностью вымышленными (Данте), наконец, и те и другие могут мирно соседствовать в пределах одного повествования (Гоголь). Главное, ей-богу, не в этом…
        А вот для обитателей первой полки разница очевидна. Поэтому ни детектив, ни женский роман у них протеста не вызовут, ибо все эти направления суть разновидности реализма. (А что тут возразишь? Реалии-то - вот они!)
        С исторической прозой и вовсе забавно. Чем она отличается от альтернативной истории, никто даже объяснить не берётся. Исторические документы лгали, лгут и будут лгать, поскольку составляются людьми, и какой из них ни положи в основу повествования, всё равно в итоге получится фантазия на темы прошлого.
        Ох уж эти мне реалии! Ну вот, допустим, изобразил я участкового с двуглавым орлом на фуражке. Реализм? Реализм, господа. Вон их сколько таких за окном! И все с орлами… А напиши я то же самое до 1991 года? А вот тогда, товарищи, это была бы дерзкая, чтобы не сказать - злопыхательская фантастика (то есть иными словами - тот же самый реализм, только ещё не опошленный действительностью).
        А теперь пришло время выдать страшную тайну. Делаю это со спокойным сердцем, поскольку предвижу, что разглашение её никаких последствий не повлечёт. На первой полке отмахнутся и забудут, на второй пожмут плечами: подумаешь, дескать, новость!
        Так вот…
        Господа! Всякий текст (включая цифры финансовых отчётов) - это фантастика чистой воды! Просто не всякий автор имеет мужество признаться в том, что он фантаст.
        6
        Бедные, бедные обитатели первой полки! Сколько им пришлось пережить потрясений за те несколько лет, когда добро внезапно объявлялось злом, и наоборот, а жизнь за окном стремительно меняла ориентацию, шарахнувшись вдруг из соцреализма в самую оголтелую фантастику во всём её многообразии - от альтернативной истории до лютого хоррора!
        Впрочем, наш взбаламученный социум, кажется, отстаивается помаленьку, крыши у людей с первой полки возвращаются в исходную позицию, и скоро, глядишь, победное речение «Терпеть не могу фантастику!» вновь зазвучит в народе с прежней силой.
        1998
        Враньё, ведущее к правде
        Теперь я вижу, что был прав в своих заблуждениях.
        Великий Нгуен
        Умру не забуду очаровательное обвинение, предъявленное заочно супругам Лукиным в те доисторические времена, когда публикация нашей повестушки в областной молодёжной газете была после первых двух выпусков остановлена распоряжением обкома КПСС. «А в чём дело? - с недоумением спросили у распорядившейся тётеньки. - Фантастика же…» - «Так это они говорят, что фантастика! - в праведном гневе отвечала та. - А на самом деле?!»
        Помнится, когда нам передали этот разговор, мы долго и нервно смеялись. Много чего с тех пор утекло, нет уже Любови Лукиной, второе тысячелетие сменилось третьим, а обвинение живёхонько. «Прости, конечно, - говорит мне собрат по клавиатуре, - но никакой ты к чёрту не фантаст». - «А кто же я?» - спрашиваю заинтригованно. Собрат кривится и издаёт бессмысленное звукосочетание «мэйнстрим».
        Почему бессмысленное? Потому что в действительности никакого мэйнстрима нет. По моим наблюдениям, он существует лишь в воспалённом воображении узников фантлага и означает всё располагающееся вне жилой зоны. Можно, правда, возразить, что и окружающая нас реальность не более чем плод коллективного сочинительства, но об этом позже.
        Не то чтобы я обиделся на собрата - скорее был озадачен, поскольку вспомнилось, как волгоградские прозаики (сплошь реалисты), утешить, наверное, желая, не раз сообщали вполголоса, интимно приобняв за плечи: «Ну мы-то понимаем, что никакой ты на самом деле не фантаст».
        - А кто?
        Один, помнится, напряг извилины и после долгой внутренней борьбы неуверенно выдавил:
        - Сказочник…
        Услышав такое, я ошалел настолько, что даже не засмеялся.
        Впрочем, моего собеседника следует понять: термин «мистический реализм» (он же «новый реализм») используется пока одними литературоведами, да и то не всеми, а слово «фантастика» в приличном обществе опять перешло в разряд нецензурных. Недаром же, чуя, чем пахнет, лет десять назад несколько мастеров нашего цеха предприняли попытку отмежеваться, назвавшись турбореалистами.
        Тоже красиво…
        Так вот о мистическом реализме. Если в Америке и Англии, по словам критиков, сайнс-фикшн и фэнтези традиционно донашивают лохмотья «серьёзной» литературы, то у нас всё обстоит наоборот: нынешние модные писатели - зачастую результат утечки мозгов, так сказать, эмигранты жанра. А то и вовсе откровенные компиляторы, беззастенчиво обдирающие нас, грешных, выкраивая из обдирок собственные эпохальные произведения.
        Что ж, бог в помощь. Хотелось бы только знать, чем в таком случае этот таинственный мистреализм принципиально отличается от фантастики? Кроме бренда, конечно.
        Задав подобный вопрос литературоведу, вы сможете насладиться стремительной сменой цвета лица и забвением слова «дискурс» (вообще, когда авторитет теряется до такой степени, что забывает феню и переходит на общепринятый язык, знайте, вы угодили в точку).
        - Да как вообще можно сравнивать Булгакова и…
        Если же вы будете упорны в своей бестактности, учёный муж (жена) нервно объяснит, что мистический реализм - это когда талантливо, а фантастика - это когда бездарно.
        Такое ощущение, что господа филологи добросовестно прогуляли курс лекций по введению в литературоведение. Классификацией, напоминаю, занимается теория литературы, а качество того или иного произведения оценивает критика.
        Впрочем, попытки подойти к проблеме с позиций теории, как выяснилось, также приводят к результатам вполне умопомрачительным. Так мне рассказали недавно, что московские литературоведы, с лёгкостью вычленив отличительные (типологические) признаки детектива и любовного романа, споткнулись на фантастике. Не нашлось у неё ярко выраженных отличительных признаков. И знаете, какое из этого проистекает заключение? Фантастики нет. Нету нас. Нетути.
        Встречу в следующий раз собрата по клавиатуре - непременно покажу ему язык.

* * *
        Год этак семидесятый. Лекция. Преподаватель пластает романтизм. Представители данного направления, сообщает он, отвергали обыденность, видя выход в иной реальности, в иных временах. Мрачные реакционные романтики идеализировали прошлое, уходили в мистику. Прогрессивные верили в будущее. Был, правда, автор, стоящий особняком, его трудно отнести и к тем, и к другим. Эрнст Теодор Амадей Гофман. Явный романтик, но для реакционного слишком светел, а с другой стороны, и от грядущего ничего доброго не ждал. Герой его обретает счастье в Атлантиде (не исключено, что сходит с ума).
        Хорошо, что я тогда не задал вопрос: «Так, может, это фантастика?» Выволочка за неприличное слово наглецу-студиозусу была бы гарантирована.
        А почему, собственно, неприличное? Открой энциклопедию, прочти: «Фантастика - форма отображения мира, при к-рой на основе реальных представлений создаётся логически несовместимая с ними („сверхъестественная“, „чудесная“) картина Вселенной».
        Отменно сказано. Единственное сомнение: не подскажете ли, которое именно отображение мира считать, по нашим временам, соответствующим действительности? Ведь не исключено, что в будущем сегодняшняя публицистика не только покажется, но и окажется фантастикой. Как, скажем, случилось с публицистикой советской эпохи.
        Белинский, однако, одиозного ныне термина не чурался:
        «„Портрет“ есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде. Здесь его талант падает, но он и в самом падении остаётся талантом».
        И далее:
        «Вообще надо сказать, фантастическое как-то не совсем даётся г. Гоголю, и мы вполне согласны с мнением г. Шевырёва, который говорит, что „ужасное не может быть подробно: призрак тогда страшен, когда в нём есть какая-то неопределённость; если же вы в призраке умеете разглядеть слизистую пирамиду, с какими-то челюстями вместо ног и языком вверху, тут уж не будет ничего страшного, и ужасное переходит просто в уродливое“».
        Поругивал, как видим, но хотя бы честно называл вещи своими именами. Нынешние белинские такого непотребства ни за что себе не позволят.
        - «Божественная комедия», - отбивается низкими обиходными словами припёртый к стенке литературовед, - не имеет отношения к фантастике, потому что Ад, Чистилище и Рай считались реально существующими.
        - Позвольте, любезнейший! Тогда к ней не имеет отношения и «Туманность Андромеды», поскольку светлое коммунистическое будущее тоже считалось неизбежной реальностью.
        - Да, но Алигьери-то верил не в будущее, а в вечное!
        - Не вижу принципиальной разницы. Оба верили в то, что не может быть подтверждено опытом.
        - Простите, но «Туманность Андромеды» - научная фантастика. - Слово «научная» произносится с заметным отвращением.
        - А у Данте не научная? Помнится, мироздание у него скрупулёзно выстроено по Птолемею…
        - Да как вы вообще можете сравнивать Данте и…
        Короче, смотри выше.
        Зато, если вдруг филолог очаруется невзначай творчеством какого-либо фантаста, тут и вовсе начинается диво дивное, сопровождаемое немыслимыми терминологическими кульбитами.
        - Лем? Какой же это фантаст! Это философ…
        - Брэдбери? Но он же лирик…
        Прибавь мне Бог ума и терпения - обязательно составил бы и опубликовал сборник «Верования и обряды литературоведов».

* * *
        Раньше казалось, будто всё дело в слове «научная», пока не обнаружилось, что термин «фэнтези» вызывает у паразитов изящной словесности не меньшее омерзение. Мало того, даже непричастность к какому-либо из этих двух направлений (фэнтези и НФ) ни от чего не спасает. Знаю по собственному опыту. Несмотря на утешения писателей-почвенников и на попытки собрата по клавиатуре, так сказать, проверить каинову печать на контрафактность, погоняло «фантаст» прилипло ко мне намертво. Собственно, я не против. А за термин обидно. Что делать, стилистическая окраска имеет обыкновение со временем меняться. Ну кто из нынешней молодёжи поверит, к примеру, что арготизм «попса» в юных розовых устах когда-то звучал гордо и ни в коем случае не презрительно? О слове «демократия» и вовсе умолчу…
        Вот и с фантастикой та же история.
        Одно утешение - Фёдор Михайлович Достоевский. Уважал, уважал классик гонимое ныне словцо:
        «В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический».
        «Что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности?»
        Или такой, скажем, комплимент:
        «Сердце имеет - фантаст».
        И наконец, главная жемчужина:
        «Реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп».
        Предвижу вопль: да он же не о той фантастике говорил! Так и я не о той. Не о драконах, не о бластерах. Для нас с Белкой (Любовью Лукиной) все эти вытребеньки самостоятельной ценности никогда не имели. Мало того, не относясь к читателям, для которых антураж важнее сути, не видели мы подчас и принципиальной разницы между НФ и, допустим, производственным романом. В первом случае коллектив доблестно достигал субсветовых скоростей, во втором не менее доблестно выходил на заданные производственные мощности. Спрашивается, зачем гравилёт городить, когда можно обойтись прокатным станом!
        Скорее нам казались фантастическими рассказы Шукшина, где роль зелёненького инопланетянина с рожками или чёртика с хвостиком исполнял откровенно выдуманный чудик или бывший зэк, тоже, как правило, сильно выдуманный. Стоило этим странным персонажам влезть в действие, как человеческие взаимоотношения начинали выворачиваться наизнанку, представая в самом невероятном и причудливом виде.
        Фантастика для нас была не более чем ключиком к реальности. Иногда отмычкой. А то и вовсе ломиком. Фомкой.
        То есть набором приёмов.
        Возможно, этим и была вызвана та изумительная фраза разгневанной тётеньки из обкома.
        То, что жизнь сама по себе вполне фантастична, выяснилось гораздо позже. Достаточно сопоставить две обычно разобщаемые области нашего бытия - и вот вам фантасмагория в чистом виде. Бери и пользуйся.
        Поясню на примере. В рассказике «Серые береты» нет исходного фантастического допущения. Я действительно ловил мышонка - и мышонок оказался умнее. По телевизору действительно показывали сюжет о мышах, участвовавших в Великой Отечественной. Мне оставалось лишь совместить два эти факта.
        Если кто-то успел вообразить, что в данной статье я намерен осчастливить читателя анализом литературных направлений, пусть вздохнёт с облегчением. Отделять пшеницу от плевел бесполезно, ибо слово «фантастика» сейчас нецензурно во всех своих смысловых ипостасях.
        Я даже не собираюсь защищать его от нападок.
        И знаете почему?
        Потому что лучшая защита - это нападение.
        Начнём с криминальной субкультуры литературоведов.

* * *
        Её преступная сущность очевидна и легко доказуема. Настораживает уже тот факт, что литературоведение ничем не способно помочь автору. Эта лженаука не имеет ни малейшего отношения к процессу писанины и годится исключительно для разбора законченных произведений. Или, скажем, не законченных, но уже намертво прилипших к бумаге и утративших способность к развитию.
        Знаменательно, что сами литературоведы опасаются иметь дело с живыми авторами, дабы тайное надувательство не стало явным. Примерно по той же причине большинство натуралистов предпочитают быть неверующими - иначе им грозит полемика с Творцом. Как провозгласил однажды в припадке циничной откровенности мой знакомый, ныне завкафедрой литературы: «Выпьем за покойников, которые нас кормят!» Недаром же старик Некрасов при виде аналогичной сцены воскликнул в ужасе: «Это - пир гробовскрывателей! Дальше, дальше поскорей!»
        Ещё в меньшей степени литературоведение необходимо простому читателю. Этот тезис я даже доказывать не намерен. Скажу только, что читающая публика для учёных мужей и жён - не менее досадная помеха, чем автор, поэтому всё, что публике по нраву, изучения, с их точки зрения, не достойно.
        Итак, городская субкультура литературоведов криминальна уже тем, что никому не приносит пользы, кроме себя самой, то есть паразитирует на обществе и тщательно это скрывает.
        Способ мошенничества отчасти напоминает приёмы цыганок: неустанно убеждать власти в том, что без точного подсчёта эпитетов в поэме Лермонтова «Монго» всё погибнет окончательно и безвозвратно, а запугав, тянуть потихоньку денежки из бюджета. Навар, разумеется, невелик, с прибылями от торговли оружием и наркотиками его сравнивать не приходится, но это и понятно, поскольку литературоведы в уголовной среде считаются чуть ли не самой захудалой преступной группировкой. Что-то среднее между толкователями снов на дому и «чёрными археологами».
        Само собой, изложив просьбу раскошелиться в ясных, доступных словах, на успех рассчитывать не стоит. Что казна, что предполагаемый спонсор - фраера порченые, их так просто не разведёшь. Поэтому проходимцами разработан условный язык, специальный жаргон, употребляемый с двумя целями: во-первых, уровень владения им свидетельствует о положении говорящего во внутренней иерархии, во-вторых, делает его речь совершенно непонятной для непосвящённых. Последняя функция создаёт видимость глубины и производит на сильных мира сего неизгладимое впечатление. Услышав, что собеседник изучает «гендерную агональность национальных архетипов», сомлеет любой олигарх, ибо сам он столь крутой феней не изъяснялся даже на зоне.
        Глядишь, грант подкинет.
        Заметим походя, что упомянутый жаргон в последние годы тяготеет к расслоению. В то время как стоящие одной ногой в прошлом «мужики» продолжают ботать по-советски, демократически настроенные «пацаны», норовя обособиться, спешно изобретают и осваивают новую «филологическую музыку».
        Подобно любой другой криминальной субкультуре, литературоведение характеризуется следующими признаками: жесткая групповая стратификация, обязательность установленных норм и правил, в то же время наличие системы отдельных исключений для лиц, занимающих высшие ступени иерархии, наличие враждующих между собой группировок, психологическая изоляция некоторых членов сообщества, использование в речи арго (список признаков позаимствован из работы Ю. К. Александрова «Очерки криминальной субкультуры»).
        Да и клички у них вполне уголовные: «Доцент», «Профессор».
        Кстати, согласно неофициальным данным, именно преступная группировка литературоведов, контролировавшая в конце девятнадцатого столетия город Лондон, натравила британские власти на Оскара Уайльда, причём не за гомосоциализм, как принято считать, а за то, что в предисловии к «Портрету Дориана Грея» он разгласил их главную, пуще глаза оберегаемую тайну: «Всякое искусство совершенно бесполезно».
        И это всё о криминальной субкультуре литературоведов.

* * *
        Тэк-с. С одним обидчиком разделался играючи. С другим - сложнее. Как уже отмечалось в эссе «Взгляд со второй полки», чем сильнее закручиваются гайки властями, тем пренебрежительнее относится обыватель к моему ремеслу. А ведь ещё совсем недавно, в смутные времена, тихий был, пуганый, фантастику на всякий случай боязливо уважал: чёрт её знает, вдруг она тоже правда! Теперь же, видя признаки наступающего порядка (вот и поезда опаздывать стали, и продавщицы хамить), приободрился наш цыплёнок жареный, голосок подал, вспомнил, как клювик морщить.
        - Привет фантастам! - развязно здоровается он со мной на улице.
        Прижмёшь его в споре - тут же найдётся:
        - Конечно! Ты же у нас фантаст…
        А сам, между прочим, налетев на неожиданность, каждый раз ахает: «Фантастика!» - не понимая, что одним уже восклицанием этим лишает себя морального права упрекать одноимённое литературное направление за отрыв от жизни.
        Предстоящая мне задача непроста: доказать - и не просто доказать, а объяснить на пальцах всем недоброхотам фантастики, что их «реальная жизнь» не меньший, а то и больший вымысел. Собственно, я уже высказывался на эту тему и не однажды, но, боюсь, выпады мои неизменно воспринимались в юмористическом ключе. Поэтому на сей раз я постараюсь подойти к делу по возможности серьёзно. Заранее прошу простить меня за чрезмерное увлечение подробностями, но, как говаривал один мой друг-газетчик, репортаж есть набор свидетельств, что ты был в данное время в данном месте.
        Начнём, благословясь.
        Севастополь. Пироговка. Акации с шипами, роскошными, как оленьи рога, двухэтажные дома из инкерманского камня. Мне одиннадцать лет. Пыльные сандалии, просторные синие трусы, оббитые ороговевшие коленки. В одном из дворов - налитый до краёв бассейн: круглый, метровой высоты. Зачем он там, сказать трудно. Видимо, на случай пожара. Для купания грязноват, а запускать кораблики - в самый раз.
        Шагах в десяти от меня на бетонной (а может, кирпичной, но оштукатуренной) стенке бассейна, стоя на коленях, пытается достать прутиком свою парусную дощечку самый младший из нашей оравы - девятилетний Вовка Брехун. Кличка обидная и несправедливая. Плакса, ябеда, маменькин сынок, но почему Брехун? Уж кто горазд врать - так это я. Приехал из Оренбурга и пользуюсь этим вовсю: рассказываю взахлёб, как плавал по Уралу в прозрачной подводной лодке и ловил под землёй недобитых фашистов. Поди проверь! Однако разнузданное воображение ни у кого из пацанвы протеста не вызывает, поэтому прозвище у меня вполне уважительное - Аримбург (орфография выверена по надписи на асфальте).
        И вот, силясь дотянуться прутиком до кораблика, Вовка Брехун внезапно теряет равновесие и летит торчмя головой в мутный желтоватый с прозеленью омут. Оторопь, затем восторг. Мальчишеский, злорадный. Ох, достанется сегодня Брехуну! Ему ж мамочка к бассейну близко подходить не разрешает…
        Однако дальше происходит нечто странное. Вместо грязной и мокрой головы на поверхность выскакивает ступня в сандалии, потом другая - и они как-то вяло принимаются шлёпать по воде. Что он делает, дурак! Ему же достаточно нащупать ногами дно и встать. Глубина, повторяю, метр.
        Почему я не бросаюсь на помощь? А чёрт его знает! То ли срабатывает родительский запрет на купание в бассейне, где «всякая зараза плавает», то ли боязнь проявить героизм без санкции старших. Кроме того, не следует забывать, что Брехун - наименее значительное лицо в нашей компании, которого как-то и спасать неловко. Впрочем, остальные ведут себя не лучше. Кричать, правда, кричим, но скорее ликующе, чем испуганно:
        - Брехун тонет!..
        Потом на бетонную стенку вспрыгивает рослый парень в светлых отутюженных брюках, белой рубашке, туфлях. Должно быть, за ним наблюдает его девушка, поскольку всё, что он делает дальше, красиво до невозможности. Чётко, как на соревнованиях по плаванию, он приседает, отведя руки назад, затем вонзается в воду «щучкой», хотя при его росте разумнее просто слезть в бассейн.
        Чудом не вписавшись в дно, выпрямляется, весь мокрый, весь в какой-то дряни, и на руках его тряпично обвисает наш утопленник.
        Нервы мои не выдерживают - и я со всех ног кидаюсь домой с потрясающей новостью: Брехун утонул!.. Ну, чуть не утонул!
        Поступок опрометчивый: выслушав мой сбивчивый рассказ, наверняка оснащённый выдуманными по дороге душераздирающими подробностями, во двор мне вернуться не позволяют. А через некоторое время раздаётся звонок в дверь. На пороге - дворовые активисты: две вредные тётки («тёханки», как мы их называли) и не менее вредный мужичонка («дяхан»). Но, самое удивительное, сзади из-за их спин выглядывают оробело-сердитые лица пацанов.
        Никакого свежего греха я за собой не ведаю, но раз пришли, значит что-то натворил.
        - Ваш сын, - торжествующе объявляет тёханка, - спихнул мальчика в бассейн…
        Всё это настолько невероятно и несправедливо, что от обиды я ударяюсь в самый постыдный рёв, чем окончательно подтверждаю свою вину. Несколько дней меня не выпускают гулять, все попытки оправдания пресекаются решительнейшим образом. Действительно, нельзя же врать и выкручиваться столь нагло и бесстыдно! Свидетелей-то - полон двор.
        Наконец срок заключения истекает, и мне позволяют выйти из дому. Первым делом нахожу пацанов.
        - Сквора! Гусёк! Ну вы же видели, что я никого не толкал…
        Слушайте, они меня чуть не побили.
        - Кто не толкал? Ты не толкал? Я видел! Гусёк видел! Ты же по стенке шёл мимо Брехуна - и вот так двумя руками в спину его толканул…
        Они не врали. Они были искренне возмущены моей неумелой попыткой заморочить им голову.
        Испуганный, сбитый с толку, я тут же постарался забыть эту историю - и правильно сделал, потому что думать о таком, когда тебе всего одиннадцать лет, - это и с ума сойти недолго.
        Что же произошло? Думаю, событие воссоздавалось следующим образом. Брехун упал в бассейн. Аримбург убежал. Почему убежал Аримбург? Испугался. Чего? Ну ясное дело, того, что столкнул Брехуна в бассейн. И вот в памяти пацанов складывается ясная, чёткая картина - одна на всех: Аримбург идёт по стенке и двумя руками изо всех сил толкает в спину Брехуна. Допрашивай их с пристрастием, сличай показания - факт очевиден.
        Понадобилось прожить жизнь, чтобы понять: любое наше воспоминание - о чём бы оно ни было - строится именно по приведённому выше образцу. Полагаю, что люди вообще гораздо искренней, чем о них принято думать. Они почти никогда не лгут, просто случившееся отпечатывается у каждого по-своему. И если бы только по-своему! И если бы только случившееся!

* * *
        Однажды я спросил Сергея Синякина:
        - Серёжа, а вот, скажем, выезжаешь ты на труп. У тебя пять свидетелей. И все они слово в слово показывают одно и то же…
        Начальник убойного отдела задумался, но лишь на секунду.
        - Ну, значит, успели уже друг с другом переговорить, - с уверенностью профессионала заключил он.
        Страшное это дело - коллективная память.
        Но и индивидуальная тоже хороша.
        Недавно я с умилением напомнил Марине Дяченко, как любовался её дочкой в колыбельке: вся такая розовая, крохотная…
        - А ты разве у нас в девяносто пятом был?
        - Да, - отвечаю с гордостью. - Восьмого марта.
        - Позволь, но Стаска родилась позже.
        Секундное остолбенение.
        - Минутку, минутку… - ошалело бормочу я. - Как же… Восьмое марта… девяносто пятый…
        Это что же получается? Это получается, что в Киеве восьмого марта девяносто пятого года Маринка в упоении рассказывала мне о том, как прекрасен любой новорождённый младенчик, а у меня, стало быть, из её слов сложилась иллюзия, будто бы… Да нет же, нет! Я ведь не только Стаску - я и кроватку запомнил, и комнату. Хотя это-то как раз просто: счастливые Серёжа с Мариной могли показать мне заранее подготовленную колыбельку и прочее.
        И сам собой возникает вопрос: а вдруг меня и с Брехуном память подвела? Были же случаи, когда преступник, ужаснувшись содеянному, забывал всё напрочь!
        Хорошая версия. Остроумная. Но, к сожалению, кое-что в ней представляется сомнительным. Вернёмся в Севастополь.
        В том же году я преподнёс родителям ещё один подарочек - нечаянно поджёг строящийся жилой дом, уронив горящую спичку на тюк сухой прессованой пакли. Хорошо без жертв обошлось. Из подвала нас вынесло с опалёнными бровями. Пожар тушили чуть ли не полдня. И всё помню. Помню, как, плача от раскаяния, выхватывал из-за пазухи и швырял оземь спичечные коробки и прочую пиротехнику, как умолял пацанов никому ничего не говорить, а они, обезумев, радостно вопили: «Раля Аримбургу!»
        Что такое раля? «Раля» (она же «ролянка») представляла собой сколоченную из дощечек тележку на четырёх подшипниках - самодельный, оглушительно визжащий по асфальту прообраз нынешнего скейта. Бились мы на них немилосердно. Возможно, поэтому слово «раля» в нашем дворе употреблялось также в значении «хана», «амба», «капут»…
        Видите, даже вопли пацанов могу дословно воспроизвести.
        Поэтому как-то, знаете, маловероятно, что сбрасывание Вовки Брехуна в бассейн я с перепугу забыл, а поджог стройки запомнил в мельчайших подробностях, хотя для одиннадцатилетнего мальчишки он должен был представляться куда более грандиозным преступлением.
        Обычно задумываться о таких вещах не позволяет инстинкт самосохранения. Нормальному обывателю прежде всего необходимо осознание собственной правоты, а какая, к чёрту, правота, если вдруг заподозришь, что все твои знания об окружающем мире не более чем миф, продукт коллективного или индивидуального творчества!
        Легко предвидеть, многие (те самые, что видят в фантастике попытку разрушить привычный порядок вещей) огрызнутся примерно так: а может, ты просто с детства склеротик?
        Возможно, возможно. Но тогда почему эти апологеты реальности, стоит ввязаться с ними в спор, неизменно восхищаются (даже сейчас!) моей якобы изумительной памятью? И почему их собственные воспоминания разительно меняются с годами?
        Так в брежневские времена дедушки моих знакомых поголовно гибли в боях с белогвардейцами, а дяди - защищая Советскую Родину от фашизма. Однако, стоило начаться перестройке, как те же самые дедушки оказались расстрелянными ЧК, а дяди сгинули в недрах ГУЛАГа. И ведь не врут - хоть на детекторе лжи проверяй. Видимо, всё это вместе и называется альтернативной историей.
        Собственно, история другой и не бывает.
        Как выразился персонаж того же Достоевского, «враньё всегда простить можно; враньё дело милое, потому что к правде ведёт. Нет, то досадно, что врут, да ещё собственному вранью поклоняются».
        Кстати, хорошее определение литературного приёма, именуемого фантастикой: враньё, ведущее к правде. Однако обаятельнейший персонаж Фёдора Михайловича несколько смягчил выражения: когда речь заходит о правоте, а тем более о целостности мира и рассудка, собственному вранью не просто поклоняются - ему верят, самозабвенно и безоглядно. До возникновения зрительных и звуковых образов.

* * *
        Боюсь, моя неотцентрованная аргументация зацепила рикошетом не только противников, но и некоторых любителей фантастики - из тех, что искренне полагают её выдумкой, созданной исключительно для их развлечения: «Позвольте, позвольте! Мы ж не в позапрошлом веке живём. Истинность или ложность свидетельств легко установить с помощью… да хотя бы камер слежения!»
        Увы, камеры слежения лгут сплошь и рядом. Говорю вам это как поклонник бокса (наименее лицемерного из человеческих занятий). Одна камера при повторе эпизода утверждает, что удар пришёлся вскользь, другая - что в самую точку, третья - что удара не было вообще. Поэтому судьи и полагаются по старинке на собственные опыт и интуицию.
        Как тут не вспомнить древнюю притчу о трёх слепцах, ощупывавших слона! Но ведь и зрячие ведут себя подобно слепым: один видит только ногу, другой - только хвост, третий - только хобот. И каждый готов ради правды взойти на эшафот.
        Скажете, преувеличиваю? Как это можно, имея глаза, не увидеть?
        А вот как.
        Шли два приятеля, два взрослых человека мимо кинотеатра, где крутят старые фильмы, - и заметили на афише нестерпимо знакомое название. Картину эту они смотрели в детстве не раз и не два. Захватывающая была картина. Особенно заставлял содрогаться эпизод, когда из тумана выползало орудие величиной с фабричную трубу, выстрелом из которого злодей собирался разом уничтожить человечество. Перемигнулись приятели - и решили зайти поглядеть, над чем же это они обмирали от сладкого ужаса лет двадцать назад. Честно сказать, ждали разочарования. Однако после сеанса вывалились оба на улицу в полном восторге, изнемогая от хохота. То, что они по ребячьей наивности принимали за боевик, на поверку обернулось пародией. Причём самыми уморительными оказались именно те кадры, когда выезжала из тумана жуткая пушка. По стволу её, как теперь выяснилось, шествовал дворник с метлой - и подметал. К выстрелу готовил. А то, знаете, стояла в бункере, запылилась. Иными словами, пушку приятели в детстве - видели, дворника - нет. Не вписывался он в мировую катастрофу.
        И обратите внимание, с какой восхитительной точностью укладывается приведённый случай в систему образов притчи: хобот - пушка, дворник - хвост, а слон - это кадр в целом.
        Давно известно, что человек воспринимает окружающий мир в большей степени мозгом, нежели органами чувств. Вот почему мы столь часто слышим не то, что нам сказал собеседник, а то, что ожидали от него услышать.
        Ещё одна тонкость. Возьмите любую анонимку. Если её автор не является потенциальным клиентом психушки, особого разгула фантазии в тексте вы не найдёте. Изложенные факты имели место быть, просто истолкованы они не в пользу жертвы. Механизм прост: каждый наш поступок непременно вызван не одной, а многими причинами. Иные из них достойны уважения, иные постыдны. Аноним всего-навсего перечисляет (с искренним, учтите, возмущением!) исключительно причины второго рода, и никакими камерами слежения вы его не опровергнете.
        Полагаю, что в свете сказанного клевету вполне можно приравнять к альтернативной реальности.

* * *
        Чем дальше в прошлое отодвигается событие, тем фантастичнее оно становится. И чем большее количество людей принимало в нём участие, тем грандиознее вымысел.
        Известно, что история бывает двух видов: мифологическая (её мы знаем по школьным учебникам) и, условно говоря, фактическая (с ней можно встретиться в трудах профессиональных исследователей). Обе то и дело решительно противоречат друг другу. Исходя из того, что большинство населения знакомо только с мифом, харьковский фантаст Андрей Валентинов (Шмалько) предложил следующий рецепт: напиши всё, как было, и получится альтернативная история. На худой конец - криптоистория.
        К сожалению, остроумный совет запоздал века этак на полтора. В конце шестидесятых годов девятнадцатого столетия увидела свет эпопея Льва Толстого «Война и мир», где автор, отрицая принцип изложения «с пошлой европейской, героичной точки зрения» и пытаясь восстановить истинный ход событий, по сути покусился на продукт коллективного творчества, чем до глубины души возмутил ветеранов. «Я сам был участником Бородинской битвы и близким очевидцем картин, так неверно изображённых графом Толстым, и переубедить меня в том, что я доказываю, никто не в силах, - бушевал А. С. Норов. - Оставшийся в живых свидетель Отечественной войны, я без оскорблённого патриотического чувства не мог дочитать этого романа, имеющего претензию быть историческим».
        И ветерана можно понять. Дело даже не в том, что автор с маниакальной скрупулёзностью рушит одну за другой милые русскому сердцу легенды, - он ещё и подводит под это философскую базу.
        «Когда человек находится в движении, - пишет граф, - он всегда придумывает себе цель этого движения».
        Если же движение (читай: поступок) почему-либо не нравится человеку, он задним числом перекраивает его в своей памяти:
        «Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Да, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?»
        Не зря же один из персонажей романа «знал по собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут».
        Допустим, так оно и есть, но придать войне смысл возможно только с помощью вранья. Иначе станет обидно за державу. Однако граф беспощаден. История, совершенно справедливо заключает он, не соответствует описываемым событиям, поскольку основывается на ложных донесениях (см. выше):
        «Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперёд определённому плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны».
        Достаётся и нашим:
        «Русские военные историки должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова».
        И неизбежный вывод:
        «Выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания».
        Логика графа безжалостна: если все донесения хотя бы наполовину лживы, то любой военачальник, будь он семи пядей во лбу, командует химерами и живёт в фантастическом мире.
        «Не только гения и каких-нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, - утверждает Толстой, - но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших, высших, человеческих качеств - любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения».
        А в первой редакции романа - ещё круче:
        «Чтобы быть полководцем, нужно быть ничтожеством».
        Всяк корпевший в школе над сочинением по «Войне и миру» знает, что главное ничтожество среди полководцев - это, конечно, Бонапарт. Ибо относится к себе всерьёз. В отличие от своего ветхого годами противника, ухитрившегося в разговоре с Растопчиным запамятовать о том, что уже сдал Москву французам. Очевидно, таким и должен быть идеальный стратег, поскольку главное его достоинство, в понимании автора, не путаться под ногами исторического процесса:
        «Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство… Он презирал их своей старостью, своей опытностью жизни».
        Как выясняется, правильно делал, поскольку, по мнению графа, любая попытка умышленно повлиять на происходящее обречена изначально:
        «Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью».
        И разумеется, в первую очередь бесплодностью поражаются адепты воинского искусства. Уж лучше невежество в чистом виде:
        «Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и твёрже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина».
        Подвергаются сомнению самые азы науки побеждать:
        «Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа».
        Иными словами, получили по шее и разбежались - всего-то делов! А упомянутое тактическое правило не более чем попытка «натянуть факты на правила истории».
        Предвижу обиду бесчисленных наших поклонников самурайщины, однако в первой редакции романа Болконский накануне Бородинской битвы говорит Пьеру буквально следующее:
        «Головин, адмирал, рассказывает, что в Японии всё искусство военное основано на том, что рисуют картины… ужасов и сами наряжаются в медведей на крепостных валах. Это глупо для нас… но мы делаем то же самое… Вся цель моя завтра не в том, чтобы колоть и бить, а только в том, чтобы помешать моим солдатам разбежаться от страха, который будет у них и у меня».
        Хочешь не хочешь, бывшему артиллерийскому офицеру приходится разрушить ещё один миф - о благородстве ратного дела:
        «Цель войны - убийство, орудия войны - шпионство, измена и поощрение её, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия - отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство».
        И если бы речь шла об одних французах! Склонность героического православного воинства к насилию и грабежу признаётся в романе даже русскими дипломатами.
        Жутковата и сама концепция произведения, совершенно естественно проистекающая из вышеприведённых посылок:
        «Для истории признание свободы людей как силы, могущей влиять на исторические события, есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения небесных тел».
        Немудрено, что автор сплошь и рядом оказывается по ту сторону того, что мы, в силу косности, привыкли именовать добром и злом:
        «Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна».

* * *
        Такая вот, милостивые государи, безжалостная криптоистория, то бишь реконструкция исторических событий. Можно принимать её, можно не принимать, но в последовательности графу Толстому отказать трудно. Не зря же накинулись на него с такой яростью все кому не лень, стоило роману появиться в печати! Стыдили, кивали на «Бородино» Лермонтова, один сатирик даже изложил не без сарказма содержание «Войны и мира» лермонтовскими семистишиями. Причём никто не вспомнил, что сам-то Михаил Юрьевич повествует от лица старого солдата, а уж как умеют ветераны проводить патриотически-воспитательную работу с молодёжью - дело известное. Одна гибель полковника чего стоит!
        И молвил он, сверкнув очами:
        «Ребята! Не Москва ль за нами?
        Умрёмте ж под Москвой…»
        Любопытно сравнить это со строками из более позднего стихотворения Лермонтова «Валерик», в основе которого лежат уже не рассказы успевших переговорить друг с другом очевидцев, а личные впечатления. Там тоже есть сцена гибели старшего офицера:
        …взоры
        Бродили страшно, он шептал…
        «Спасите, братцы. - Тащат в горы.
        Постойте - ранен генерал…»
        Как видим, никаких орлиных очей, никаких громких слов - предсмертный бред и ужас оказаться в плену у чеченцев.
        Да и само сражение подано чуть ли не с отвращением:
        И два часа в струях потока
        Бой длился. Резались жестоко,
        Как звери, молча, с грудью грудь,
        Ручей телами запрудили.
        Хотел воды я зачерпнуть
        (И зной, и битва утомили
        Меня), но мутная волна
        Была тепла, была красна.
        Не знаю, как насчёт гоголевской «Шинели», а у меня такое впечатление, что баталист Толстой вышел целиком из этого восьмистишия.
        Вернёмся, однако, к «Войне и миру». Посягательство на миф о кампании 1812 года сыграло с графом дурную шутку. Поставьте себя на место наших шкрабов: с одной стороны, идеи романа непедагогичны и разрушительны (причём для любого государства, в том числе и советского); с другой стороны, автор - «матёрый человечище» и «зеркало русской революции».
        Как быть?
        Очень просто: взять Льва Толстого и тоже превратить в миф. Объявить крамольное произведение патриотическим, рамолика Кутузова - гением, истеричку Наташу Ростову - идеалом, и самим в это поверить.
        Дайте нам две любые строки любого автора - и мы включим его в школьную программу. Даже этого графа, что ради честного словца не жалел ни матери, ни отца и в таком признавался, от чего добрый россиянин может в падучей забиться:
        «Вспоминая теперь всё то зло, которое я делал, испытал и видел вследствие вражды народов, мне ясно, что причиной всего был грубый обман, называемый патриотизмом и любовью к отечеству».
        А теперь для сравнения выдержка из энциклопедии: «Показал патриотич. порыв рус. народа, обусловивший победу России в Отечеств. войне 1812».
        Так выковываются истинные патриоты.

* * *
        Когда мифоборец сам становится мифом, случаются порой презабавнейшие недоразумения. Жертвой школьного учебника пал, к примеру, мой хороший друг Святослав Логинов, автор нашумевшей статьи «Графы и графоманы». Обнаружив противоречие между текстами Льва Толстого и тем, что говорилось о них на уроках, Святослав почему-то обрушился не на учителей, даже не на криминальную субкультуру литературоведов, а на самого графа. Возможно, по наивности, а возможно, и потому, что когда-то был преподавателем. На своих рука не поднялась.
        Самозабвенно ломясь в открытую дверь, наш паладин истины объявил произведения Толстого непедагогичными. Однако граф и сам не скрывал своей неприязни к любой официальной идеологии, в то время как педагогика, насколько я помню, до сих пор находится на содержании у государства. Если вчитаться, пресловутая назидательность детских книжек яснополянского мудреца не то чтобы носит подрывной характер - нет, она зачастую просто отсутствует (см. статью «Графы и графоманы»).
        Ещё очаровательнее выглядят упрёки Святослава Владимировича в отношении неряшливой стилистики Льва Николаевича. Граф опять-таки и сам признавал, что повествования его весьма корявы. Легенда о языке Толстого как образчике русской литературной речи целиком и полностью выдумана теми же литературоведами и педагогами. (Кто не верит, пусть перечтёт приведённые выше цитаты из «Войны и мира».)
        Вот будет смеху, если правдолюбец Святослав Логинов сам со временем обрастёт бородой легенд, превратится в миф - и в свою очередь подвергнется буйному набегу новых мифоборцев!

* * *
        Как видите, для простоты я ограничился бытовыми и наиболее общеизвестными литературно-историческими примерами.
        Пора подбивать итоги.
        Окружающая жизнь воспринимается нами настолько искажённо, что её можно смело приравнять к выдумке, а реализм - к одному из направлений фантастики. Нельзя доверять даже увиденному своими глазами. Чем безогляднее убеждён человек в достоверности собственного восприятия, тем сильнее он ошибается. Сверяя наши заблуждения с заблуждениями ближних, мы пускаем процесс по нарастающей: произошедшее оформляется сначала в ряд легенд, противоречащих друг другу, потом, как правило, в единую легенду. Наиболее фантастичны исторические события, поскольку в дело вступает ещё и фактор времени. Попытки реставрации случившегося возмутительны уже тем, что разрушают сложившееся общее мнение.
        К сожалению, миф можно ниспровергнуть лишь с помощью другого мифа, свидетельством чему служат идеологические кувырки и перевёртыши, наблюдаемые при смене общественного строя, когда вчерашнее добро объявляется сегодняшним злом, а зло, соответственно, добром. Ещё одно соображение: если некое явление и после подобного кувырка продолжает пользоваться неприязнью со стороны подавляющего большинства (а большинство всегда такое), стоит приглядеться к этому явлению повнимательней. Не исключено, что в нём-то и таится зёрнышко истины.
        Поэтому на провокационный вопрос репортёра: «Чем, на ваш взгляд, фантастика отличается от журналистики?» - я, несколько сгущая краски, ответил: «Фантастика - правда, прикидывающаяся вымыслом. А журналистика - наоборот».
        Итак, фантастикой мы можем назвать бегство или отступление из коллективно созданного и создаваемого поныне мифа, именуемого реальной жизнью. Не берусь утверждать, будто чем дальше от вранья, тем ближе к правде (на самом деле, чем дальше от вранья, тем ближе к другому вранью), и всё-таки мне кажется, что мудрость данного манёвра несомненна: куда бы вы ни бежали (НФ, фэнтези, хоррор и т. п.), всегда остаётся шанс нечаянно обрести более верное понимание действительности.
        Даже если этого не случится, отбежав на достаточное расстояние, вы можете оглянуться и увидеть миф целиком - возможность, которой изначально лишён реализм, сплошь и рядом ограничивающийся, по словам Достоевского, кончиком своего носа.
        Ничего нового я здесь не открыл. Похожие взгляды высказывались и прежде. Пресловутый турбореализм поначалу удивлял меня отсутствием внятной программы. Однако спустя некоторое время, когда данное движение стало тихо разваливаться, оставшийся в одиночестве Андрей Лазарчук коротко и ясно изложил суть дела:
        «Реализм постулирует: мир веществен, постигаем и описуем. Литература даёт картину этого мира.
        Фантастика постулирует: мир веществен, постигаем и описуем. Литература проводит над ним опыты.
        Турбореализм постулирует: мир веществен, однако постигается нами по большей части через описания, оставленные другими людьми. Мы не в состоянии отличить объективную истину от её искажений и преломлений. Литература даёт картину этого мира».
        Формулировка настолько соответствовала моим собственным воззрениям, что я немедля прилепил из озорства «Алой ауре протопарторга», над которой в ту пору корпел, бирку «турбофэнтези». Когда же озадаченные читатели попросили объяснить, с чем это едят, ответил примерно так:
        «Как известно, турбореализм исходит из невозможности отличить правду от лжи. Турбофэнтези, напротив, настаивает на том, что невозможно отличить ложь от правды. В этом вся разница».
        Что же касается рецепта Андрея Валентинова, столь бестактно использованного Львом Толстым… Думаю, зря харьковский коллега ограничился всего двумя направлениями (альтернативная история и криптоистория). Наиболее полная формулировка, по-моему, должна звучать так: напиши всё как есть, и получится фантастика.
        Знать бы ещё, как оно есть…
        2005
        Манифест партии национал-лингвистов
        Нет, господа! России пpедстоит,
        Соединив пpошедшее с гpядущим,
        Создать, коль смею выpазиться, вид,
        Котоpый называется пpисущим
        Всем вpеменам; и, став на свой гpанит,
        Имущим, так сказать, и неимущим
        Откpыть pодник взаимного тpуда.
        Надеюсь, вам понятно, господа?
        Гpаф Алексей Константинович Толстой
        1. Коpенное отличие паpтии национал-лингвистов от всех остальных паpтий заключается в том, что она не намеpена пpоводить в жизнь никаких конкpетных политических или экономических пpогpамм. Постpоение какого-либо общества в условиях России - дело глубоко безнадёжное, и наша истоpия служит неопpовеpжимым тому свидетельством. В своё вpемя мы, как явствует из трудов Сергея Михайловича Соловьёва, не смогли достpоить феодализм; попытки постpоения капитализма кончились Октябpьской pеволюцией; кpах стpоительства коммунизма пpоизошёл на наших глазах. Истоpики утвеpждают также, что Дpевняя Русь каким-то обpазом миновала pабовладельческий пеpиод, из чего мы имеем пpаво вывести заключение, что и эта фоpмация была нами пpосто-напpосто недостpоена. Чем окончится вновь начатое постpоение капитализма, догадаться несложно.
        2. Поэтому задачу свою паpтия национал-лингвистов видит в создании условий, пpи котоpых в России можно будет хоть что-нибудь ДОСТPОИТЬ ДО КОНЦА, осуществив таким обpазом давнюю мечту Фёдоpа Михайловича Достоевского.
        3. Для этого необходимо выяснить, что же мешало нашим пpедкам (а впоследствии и нам самим) учесть ошибки пpошлого и вместо бесконечных pазpушительных пеpестpоек завеpшить стpоительство хоть какой-нибудь общественной, пусть плохонькой, но фоpмации. Ссылки на тpудное геогpафическое положение и непомеpные pазмеpы госудаpства неубедительны. Так, попытки постpоения феодализма одинаково безуспешно пpедпpинимались и в Днепpовских степях, и в лесах Ростово-Суздальского княжества. Что же касается необъятных пpостоpов pодной стpаны, то было вpемя, когда Московская Русь съёживалась на века до pазмеpов нынешней области. Поэтому не стоит кивать на геогpафию. Истинную пpичину паpтия национал-лингвистов видит только в одном - в нашем pусском менталитете.
        4. Мысль Владимиpа Ивановича Даля о том, что национальность человека опpеделяется языком, на котоpом этот человек думает, паpтия национал-лингвистов полагает кpаеугольным камнем своей платфоpмы. Для удобства pасчётов паpтия ставит знак pавенства между pусским языком и pусским менталитетом.
        5. Пpоиллюстpиpуем это положение следующим пpимеpом. Изучая английский, мы сталкиваемся с модальными глаголами. В pусском же мы имеем дело с модальными словами («должен», «pад», «готов», «обязан»). Вполне естественно, что pусскому человеку свойственно долги не возвpащать, поскольку слово «должен» глаголом не является и, стало быть, действия не подpазумевает.
        6. Великая нация пишет на стенах. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть хотя бы в амеpиканскую подземку. Стены Восточной Евpопы неопpовеpжимо свидетельствуют, что pусские - это именно великая нация. По мнению национал-лингвистов, все гоpода, исписанные пpеимущественно pусскими словами, должны (см. предыдущий раздел) пpинадлежать России.
        7. Русский язык есть единственно достовеpный источник сведений о нашем пpошлом. Национал-лингвисту не нужно пpоpываться к закpытым аpхивам и воpошить гpуды статистических данных (котоpые, кстати, весьма легко подделать). К пpимеpу, чтобы выяснить, на чьей стоpоне выступала основная масса казачества в гpажданской войне 1918-20 годов, достаточно вспомнить, что «белоказак» пишется слитно, а «кpасный казак» - pаздельно. Попробуйте произнести «красноказак», и вы почувствуете сами, насколько это противно артикуляции.
        8. Русский язык есть единственно достовеpный источник сведений о нашем настоящем. Если национал-лингвист замечает, что пеpвое склонение существительных вновь обpело в устной pечи звательный падеж, он (национал-лингвист) обязан сделать из этого выводы о повышенном внимании к существительным женского pода («Мам!», «Тёть!», «Маш!») или же хотя бы косящим под женский pод («Дядь!», «Боpь!», «Саш!»).
        9. Русский язык есть единственно достовеpный источник сведений о нашем будущем. Подслушав в уличном pазговоpе слова «Пошли к Витьку!» и ответ «А вот до хpена там!» (в значении - «Не пойду!»), национал-лингвист не должен возмущаться непpавильностью или нелогичностью фоpмулиpовки. Не исключено, что это логика завтpашнего дня.
        10. Бороться с языком (или, скажем, за чистоту языка) бесполезно. Приблизительно в 1965 году была объявлена беспощадная война выражению «Кто крайний?». Были подключены пресса, радио, телевидение, школа. Тщетно. «Кто крайний?» играючи вытеснило из очередей рекомендованную форму «Кто последний?» вопреки возмущениям педагогов и насмешкам сатириков. Создается впечатление, что язык сам выбирает пути развития и становиться на его дороге просто неразумно.
        11. Мысля на совpеменном pусском языке, нам никогда ничего не достpоить, поскольку pусские глаголы совеpшенного вида в настоящем вpемени употpеблены быть не могут. В настоящем вpемени можно лишь ДЕЛАТЬ что-то (несовеpшенный вид). СДЕЛАТЬ (совеpшенный) можно лишь в пpошедшем и в будущем вpеменах. Однако будущее никогда не наступит в силу того, что оно будущее, а о пpошедшем pечь пойдёт ниже.
        Возьмём для сpавнения тот же английский. Четыpе фоpмы настоящего вpемени глагола. И сpеди них НАСТОЯЩЕЕ СОВЕРШЁННОЕ. Будь мы англоязычны, мы бы давно уже что-нибудь постpоили.
        12. Мысля на совpеменном pусском языке, нам никогда не учесть ошибок пpошлого, потому что pусские глаголы пpошедшего вpемени - это даже и не глаголы вовсе. Это бывшие кpаткие стpадательные пpичастия. Они обозначали не действие, а качество. Они не спpягаются, но, подобно именам, изменяются по pодам («я был», «я была», «я было»). Хоpошо хоть не склоняются - и на том спасибо! Иными словами, пpошлое для нас не пpоцесс, а скоpее каpтина, котоpую весьма легко сменить. Только что оно представлялось беспpосветно-мpачным, и вдpуг - глядь, а оно уже лучезаpно-светлое! Или наобоpот.
        13. Русский менталитет возник во всей своей полноте вместе с совpеменным pусским языком, что совеpшенно естественно (см. pаздел 4). Наши пpедки, мысля на дpевнеpусском, пpедставляли (в отличие от нас!) своё пpошлое именно пpоцессом, пpичём весьма сложным, поскольку дpевнеpусский язык (в отличие от совpеменного) имел четыpе фоpмы пpошедшего вpемени глагола. Не вдаваясь в подpобности, пpиведём пpимеp. Такой пpостенький дpевнеpусский обоpот, как «писали бяхомъ», на совpеменный pусский пpиходится пеpеводить следующей гpомоздкой констpукцией: «мы, мужчины, в количестве не менее тpёх человек, пеpед тем, как содеять ещё что-то в пpошлом, - писали».
        14. Установить точную дату возникновения совpеменного pусского языка (а стало быть, и pусского менталитета) - дело весьма сложное. Огpаничимся остоpожным утвеpждением, что это пpоизошло где-то между гpозным цаpём и кpутым пpотопопом. Именно тогда наш язык (а стало быть, и мышление) упpощается до пpедела. Мы теpяем добpую половину склонений и все фоpмы пpошедшего вpемени, довольствуясь жалкими огpызками пеpфекта, котоpые, как было сказано выше (см. pаздел 12), и глаголами-то не являлись. Любопытно, что именно с этого момента pусская истоpия обpетает стpанную цикличность: каждая пеpвая четвеpть века знаменуется гpажданской войной и втоpжением интеpвентов. Объяснить эту стpанность паpтия пока не беpётся. Заметим лишь, что единственное исключение (XIX век) ничего не опpовеpгает, поскольку в данном случае втоpжение (1812) и попытка гpажданской войны (1825) пpосто не совпали по фазе.
        15. Кстати, о гражданских и прочих войнах. Замечено, что в русском языке пропасть между витиевато сложной литературной речью и предельно упрощённой речью нелитературной особенно глубока. Думается, что именно в этом кроется одна из причин зверства отечественной цензуры, которая, заметим, всегда в итоге терпела поражение. Скажем, до войн с Наполеоном слово «чёрт» считалось безусловно неприличным и на письме обозначалось точками. А малое время спустя (у того же Николая Васильевича Гоголя, к примеру) оно уже красуется в первозданном виде без каких бы то ни было точек. Подобных примеров можно привести множество, и изобилие их наводит на мысль, что ненормативная лексика (как и вся устная речь вообще) прокладывает себе дорогу с помощью войн и гражданских смут. Отсюда недалеко до вывода, что всякая революция есть результат напряжённости между двумя стилистическими пластами. Иными словами, борясь за чистоту языка, ты приближаешь революцию.
        16. Итак, мысля на совpеменном pусском, нам не учесть ошибок пpошлого и ничего не постpоить в настоящем. Где же выход? Вновь веpнуться к дpевнеpусскому языку с его четыpьмя фоpмами пpошедшего вpемени глагола? Во-пеpвых, это неpеально, а во-втоpых, чревато гражданской смутой (см. предыдущий раздел). Кроме того, мы не иудеи. Только они могли воскpесить дpевнеевpейский и сделать его pазговоpным, а затем и госудаpственным языком. В нашем случае возврат к прошлому ничего не даст. Разpыв между настоящим и будущим вpеменами существовал ещё в дpевнеpусском, что, собственно, и помешало князьям Рюpикова pода завеpшить стpоительство феодализма в Киевской Руси. И наконец, это была бы попытка плыть пpотив течения, поскольку известно, что язык имеет тенденцию не к усложнению, а к упpощению (см. раздел 14).
        17. И всё же выход есть. Поскольку именно глагол мешает успешному постpоению в России чего бы то ни было, его пpосто-напpосто следует упpазднить. Поэтому, если паpтия национал-лингвистов волею случая пpидёт к власти, пеpвым её декpетом будет «ДЕКРЕТ ОБ ОТМЕНЕ ГЛАГОЛОВ».
        18. Да, но как же без глаголов-то? Какая же это жизнь без глаголов? Ответ: самая что ни на есть ноpмальная. С какого потолка, интеpесно, утвеpждение, что глаголы в нашей повседневности необходимы? Да они в pусской pечи вообще не нужны. К чему они? Зачем? Какая от них польза? Да никакой. Без них даже удобнее. И вот вам лучшее тому доказательство: иному ведь и невдомёк, что в данном pазделе нет ни единого глагола!
        19. Да, но как же изящная словесность? «Глаголом жги сеpдца людей…» Тоже не аpгумент. Афанасий Фет, напpимеp, вполне мог жечь сеpдца, не пpибегая к глаголам:
        Шёпот, pобкое дыханье,
        Тpели соловья,
        Сеpебpо и колыханье
        Сонного pучья, и т. д.
        А если кто не может pаботать на уpовне Фета, то это уже его пpоблемы.
        20. Учение национал-лингвистов всесильно, потому что не пpотивоpечит устpемлениям pусского языка. Он и сам начинает помаленьку освобождаться от глаголов. Так, глагол «быть» (!) уже не употpебляется нами в настоящем (!) вpемени. Пpи письме мы стыдливо ставим на его место тиpе («Столяров - писатель», «кошка - хищник»), но в устной pечи тиpе не поставишь. Понятия волшебным обpазом пеpеливаются одно в дpугое, не тpебуя глагола-связки. Именно поэтому pусский человек гениален.
        21. Амеpиканец ни за что не додумается pазвести бензин водой, потому что между словами «бензин» и «вода» у него стоит глагол, мешающий этим понятиям слиться воедино. У нас же между ними даже и тиpе нету, поскольку мыслим мы всё-таки устно, а не письменно. Становится понятно, почему все гениальные изобpетения, включая паpовоз и велосипед, были сделаны именно в России. Могут возpазить: «А почему же тогда все эти изобpетения были внедpены не у нас, а за pубежом?» Человеку, задавшему такой вопpос, мы pекомендуем ещё pаз внимательно пеpечитать пpедыдущие pазделы данного «Манифеста».
        22. И всё же, когда декpет об отмене глаголов вступит в силу, гpаждане России (интеллигенция, в частности) некотоpое вpемя волей-неволей будут ощущать неудобство и некое зияние в устной pечи. Поэтому, чтобы обеспечить плавный пеpеход к счастливому безглагольному существованию, паpтия национал-лингвистов намеpена обнаpодовать и пpовести в жизнь «ДЕКРЕТ О ЗАМЕНЕ ГЛАГОЛА МЕЖДОМЕТИЕМ».
        23. Действительно, междометие нисколько не хуже, а подчас даже и лучше глагола выpажает исконно pусские действия. Вспомним незабвенное блоковское «тpах-таpаpах-тах-тах-тах-тах!». Мало того, междометие выгодно отличается от глагола ёмкостью и мгновенностью исполнения («шлёп!», «щёлк!», «бултых!» и т. д.). А то, что большинство междометий пpоизошло именно от глаголов, не имеет pовно никакого значения. Дети за pодителей не отвечают.
        24. Некоторых, возможно, смутит, что многие pоссийские междометия pешительно нецензуpны. Чего стоят, скажем, одни только pечения типа «……!» и «….!». Думается, однако, что не стоит по этому поводу издавать отдельный декpет. Полная отмена цензуpы - единственный пункт, по котоpому национал-лингвисты полностью согласны с нынешними стpоителями капитализма.
        25. Национал-лингвисты внимательны к своему богатому ошибками пpошлому. Самого пpистального изучения заслуживает тот факт, что все безглагольные лозунги наших пpедшественников в большинстве своём выполнялись («Руки пpочь от Вьетнама!», «Все - на коммунистический субботник!»). Или хотя бы соответствовали действительности («Паpтия - наш pулевой»). Стоило затесаться в лозунг хотя бы одному глаголу («Решения такого-то Пленума - выполним!»), как всё тут же шло пpахом.
        26. Могут возpазить: а как же глагол «даёшь»? Тоже ведь сpабатывал безотказно. Но и это, увы, не возpажение. Глагол «даёшь» в пpоцессе Гpажданской войны настолько обкатался, что и сам пpевpатился в междометие. Фоpмы «даю» и «даёт» уже не имеют к нему никакого отношения. То же касается и самого известного pоссийского глагола, навечно застывшего в одной-единственной фоpме.
        27. Слив таким обpазом воедино в мышлении pоссиян пpошлое с настоящим, а настоящее с будущим и уничтожив пропасть между нормативной лексикой и лексикой ненормативной, паpтия национал-лингвистов создаст условия для окончательного постpоения чего бы то ни было на теppитоpии нашей стpаны.
        РУССКОЯЗЫЧНЫЕ!..…!…! И ПОБЕДА - ЗА НАМИ!
        1997
        История одной подделки, или Подделка одной истории
        Пирамиды в Египте танцуют фламенко
        под прелестную музыку Шарля Гуно.
        Их сегодня под вечер воздвигло Фоменко,
        да и сфинкса построило тоже оно.
        Евгений Витковский
        Вступление
        Тот факт, что история всегда пишется задним числом, в доказательствах не нуждается. Прошлое творится настоящим. Чем дальше от нас война, тем больше её участников и, следовательно, свидетельств о ней.
        Приведём один из великого множества примеров: выдающийся русский историк С. М. Соловьёв утверждал в конце прошлого века, что эстонцам совершенно неизвестно искусство песни. Утверждение, мягко говоря, ошарашивающее. Эстонские хоры славятся ныне повсюду. Остаётся предположить, что древняя музыкальная культура Эстонии была создана совсем недавно и за короткое время.
        Впрочем, пример явно неудачный, поскольку само существование выдающегося историка С. М. Соловьёва вызывает сильные сомнения, и очередное переиздание его сочинений - первый к тому повод.
        Немаловажно и другое. Как заметил однажды самородок из Калуги К. Э. Циолковский (личность, скорее всего, также сфабрикованная), науку продвигают вперёд не маститые учёные, а полуграмотные самоучки. С этим трудно не согласиться. Действительно, давно известно, что забвение какой-либо научной дисциплины неминуемо ведёт к выдающимся открытиям в этой области. Скажем, П. П. Глобе, для того чтобы обнаружить незримую планету Приап, достаточно было пренебречь астрономией.
        Итак, имея все необходимые для этого данные, попробуем и мы предположить или хотя бы заподозрить, в какой именно период времени была создана задним числом наша великая история.
        1. Как это делается
        Вымысел, именуемый историей, принято считать истиной лишь в тех случаях, когда он находит отзвук в сердце народном. И какая нам, в сущности, разница, что в момент утопления княжны в Волге Стенька Разин, согласно свидетельствам современников, зимовал на реке Яик (Урал)! Какая нам разница, что Вещий Олег вряд ли додумался наступить на череп коня босиком!
        Всякое историческое событие состоит из лишённого смысла ядра и нескольких смысловых оболочек. Собственно, ядро (то есть само событие) и не должно иметь смысла, иначе отклика в сердцах просто не возникнет. Смысловые же оболочки призваны привнести в очевидную несуразицу лёгкий оттенок причинности и предназначены в основном для маловеров.
        Возьмём в качестве примера подвиг Ивана Сусанина. Несомненно, что безымянные авторы, стараясь придать событию напряжённость и драматизм, сознательно действовали в ущерб достоверности. Они прекрасно понимали, что критически настроенный обыватель в любом случае задаст вопрос: а как вообще стало известно об этом подвиге, если из леса никто не вышел? Поэтому вокруг ядра была сформирована оболочка в виде жаркой полемики между двумя вымышленными лицами (выдающимися русскими историками С. М. Соловьёвым и Н. И. Костомаровым), призванная надёжно заморочить головы усомнившимся.
        Н. И. Костомаров, решительно отрицая саму возможность подвига, указывал, что зять Сусанина Богдан Собинин попросил вознаграждения за смерть тестя лишь через семь лет после оной и даже не мог точно указать, где именно совершилось злодеяние. Понятно, что, ознакомившись с такими аргументами, критикан-обыватель начинал чувствовать себя полным дураком, терял уверенность и становился лёгкой добычей С. М. Соловьёва, который блистательно опровергал по всем позициям Н. И. Костомарова, хотя и признавал, что никаких поляков в тот период в Костромском уезде не было и быть не могло.
        Любая попытка придать видимость смысла самому событию обречена на провал в принципе. Так, по первоначальному замыслу авторов данного подвига, предполагалось, что Сусанин поведёт поляков на Москву, но в процессе работы обнаружилась неувязка, ибо поляки, согласно сюжету, дорогу на Москву уже и сами знали. Пришлось срочно менять маршрут и вести врагов в менее известную им Кострому, предварительно поместив туда в качестве приманки Михаила Фёдоровича Романова. В итоге все эти ненужные сложности отклика в народном сердце так и не нашли. Большинство нашего поэтически настроенного населения по-прежнему предпочитает, вопреки учебникам, именно московский вариант - как наиболее эффектный.
        По данному принципу построены все события русской истории без исключения, и это наводит на мысль, что изготовлены они одним и тем же коллективом авторов.
        2. Предшественники
        Мысль о том, что отражённое в документах прошлое не имеет отношения к происходившему в действительности, не нова. Многие исследователи в разное время делились с публикой сомнениями относительно реальности того или иного исторического лица. Чаще всего споры возникали вокруг представителей изящной словесности, и чем гениальнее был объект исследования, тем больше по его поводу возникало сомнений. Гомер, Шекспир, Вийон - список можно продолжить.
        В отдельных случаях сомнения перерастали в уверенность. Например, очевидна подделка некоторых трудов И. С. Баркова (и в какой-то степени самой личности автора: неизвестные мистификаторы не смогли даже договориться, Семёнович он или же Степанович). Скандальная поэма «Лука Мудищев» выполнена талантливо, но ужасающе небрежно: выдержана в стиле начала девятнадцатого столетия, в то время как Барков, по легенде, жил в середине восемнадцатого. Поневоле пришлось объявить создателя поэмы лже-Барковым, что, конечно же, вполне справедливо.
        Вообще все литературные мистификации делятся на частично раскрытые («Слово о полку Игореве», Оссиан, «Гузла», «Повести Белкина», Черубина де Габриак) и нераскрытые вовсе (примеров - бесчисленное множество). Что значит «частично раскрытые»? Только то, что исследователи, усомнившиеся в подлинности данных произведений и авторов, являются частью смысловой оболочки, т. е. тоже суть чей-то вымысел. Поэтому вопрос Понтия Пилата: «Что есть истина?» - отнюдь не кажется нам головоломным. Истина в данном случае - то, что не удалось скрыть.
        Поначалу сомнения касались лишь отдельных исторических лиц. Первым учёным, заподозрившим, что сфальсифицирована вся история в целом, был революционер Н. А. Морозов, член исполкома «Народной воли», участник покушений на Александра II, просидевший свыше двадцати лет в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, впоследствии - почётный член АН СССР. Биография выдержана, как видим, в героических, чтобы не сказать - приключенческих тонах, что также наводит на определённые подозрения.
        Но Н. А. Морозов (независимо от того, существовал ли он на самом деле) усомнился далеко не во всей, а лишь в древней истории, объявив, например, Элладу позднейшей подделкой рыцарей-крестоносцев, которые якобы добыли мрамор, возвели Акрополь и т. д.
        Нынешние последователи великого шлиссельбуржца недалеко ушли от своего легендарного учителя. Все они по-прежнему в один голос утверждают, что историю можно считать достоверной лишь с момента возникновения книгопечатания. Раньше, мол, каждый писал, что хотел, а печатный станок с этим произволом покончил. То есть, по их мнению, растиражированное враньё перестает быть таковым и автоматически становится истиной. Утверждение, прямо скажем, сомнительное. Именно с помощью печатного станка можно подделать всё на свете, в том числе и дату его изобретения. Беспощадно расправляясь с историей Древнего мира, морозовцы по непонятным причинам современную историю - щадят. То ли им не хватает логики, то ли отваги.
        3. Методы
        Сразу оговоримся: мы не собираемся опровергать Н. А. Морозова - напротив, мы намерены творчески развить учение мифического узника двух крепостей.
        Излюбленный приём учёных морозовского толка - сличение генеалогий и биографий. Если два жизнеописания совпадают по нескольким пунктам, то, стало быть, это одна и та же биография, только сдвинутая по временной шкале на несколько десятилетий, а то и веков.
        Попробуем же применить этот метод, распространив его на историю новую и новейшую.
        Среди любителей мистики и всяческой эзотерики пользуется популярностью следующая хронологическая таблица, полная умышленных неточностей и наверняка знакомая читателю:
        «Наполеон родился в 1760 г.
        Гитлер родился в 1889 г.
        Разница - 129 лет.
        Наполеон пришел к власти в 1804 г.
        Гитлер пришел к власти в 1933 г.
        Разница - 129 лет.
        Наполеон напал на Россию в 1812 г.
        Гитлер напал на Россию в 1941 г.
        Разница - 129 лет.
        Наполеон проиграл войну в 1816 г.
        Гитлер проиграл войну в 1945 г.
        Разница - 129 лет.
        Оба пришли к власти в 44 года. Оба напали на Россию в 52 года. Оба проиграли войну в 56 лет».
        Даже если забыть о том, что год рождения Наполеона указан неверно (о более мелких подтасовках умолчим), таблица всё равно производит сильное впечатление. Мало того, она неопровержимо свидетельствует, что биография Наполеона - это биография Гитлера, сдвинутая в прошлое на 129 лет. Иными словами, образ Наполеона Бонапарта - это облагороженный и романтизированный образ Адольфа Гитлера.
        Далее. Если мы сравним действия обоих завоевателей на территории России, мы неизбежно придём к выводу, что кампания 1812 года - не что иное, как усечённый вариант Великой Отечественной войны.
        И это ещё не всё. Исследуя Петровскую эпоху, историки отмечают, что поход Карла XII на Россию предвосхищает в подробностях вторжение Бонапарта. Да и немудрено, особенно если учесть, что Карл XII был столь же бесцеремонно списан с Наполеона, как Наполеон - с Гитлера!
        Итак, мы почти уже нащупали первую интересующую нас дату. События войны 1812 года не могли быть зафиксированы раньше начала Великой Отечественной, поскольку их просто не с чего было списывать.
        4. За что воюем
        Грандиозные завоевания, якобы происходившие в давнем прошлом, порождены разнузданным поэтическим воображением, и поэтому рассматривать их мы не будем. Обратимся к недавним и современным войнам, отметив одну характерную особенность: и страна-победительница, и страна, потерпевшая поражение, в итоге сохраняют довоенные очертания. Правда, иногда для вящего правдоподобия победитель делает вид, будто аннексирует часть земли, якобы захваченной противником во время прошлой войны (наверняка вымышленной). На самом деле аннексируемые земли и раньше принадлежали победителю.
        Как это всё объяснить? Да очень просто. Суть в том, что войны ведутся вовсе не за передел территории, как принято думать, а за передел истории. Франции, например, пришлось выдержать тяжелейшую войну и оккупацию, прежде чем Германия согласилась признать Наполеона историческим лицом. И то лишь в обмен на Бисмарка.
        В Европе принято, что любая уважающая себя страна должна иметь славное прошлое. Но, начиная его создавать, запоздало спохватившееся государство сталкивается с противодействием соседей, в историю которых оно неминуемо при этом вторгается. Вполне вероятно, Великой Отечественной войны удалось бы избежать, не объяви мы во всеуслышание, будто русские войска во время царствования Елизаветы Петровны не только захватили Пруссию, но ещё и взяли Берлин. Само собой разумеется, что такого оскорбления гитлеровская Германия просто не могла снести.
        Сами масштабы Великой Отечественной войны подсказывают, что велась она не за отдельные исторические события, но за всю нашу историю в целом. То есть мы уже вплотную подошли к ответу на поставленный нами вопрос. История государства Российского, начиная с Рюрика, была создана (в общих чертах) непосредственно перед Великой Отечественной и явилась её причиной. Доработка и уточнение исторических событий продолжались во время войны, а также в первые послевоенные годы.
        5. Авторы и исполнители
        Не берёмся точно указать дату возникновения грандиозного замысла, но дата приступа к делу - очевидна. Это 1937 год. Начало сталинских репрессий. Проводились они, как известно, под предлогом усиления классовой борьбы, истинной же подоплёкой принято считать сложности экономического характера. С помощью калькулятора нетрудно, однако, убедиться, что количество репрессированных значительно превышало нужды народного хозяйства.
        Где же использовался этот огромный избыток рабочих рук и умных голов? Большей частью на строительстве исторических памятников. Именно тогда, перед войной, были возведены непревзойдённые шедевры древнерусского зодчества, призванные доказать превосходство наших предков перед народами Европы, созданы многочисленные свитки летописей, разработана генеалогия Великих Князей Московских и трёхсотлетняя история дома Романовых.
        Конечно, не обходилось и без накладок. Далеко не все репрессированные работали добросовестно. Кое-какие из храмов даже пришлось взорвать - якобы по идеологическим причинам. В исторические документы вкрадывались досадные неточности, часто допущенные умышленно. Иногда составители документов опасно развлекались, изобретая забавные имена правителям и героям. Академик Фоменко совершенно справедливо заметил, что Батый - это искажённое «батя», то есть «отец». Странно, но вторая столь же непритязательная шутка безымянного ЗК-летописца ускользнула от внимания академика. Батый и Мамай - это ведь явная супружеская пара! (Впрочем, как мне сообщили недавно, в дальнейшем Фоменко супругами их всё-таки признал.)
        Но, несмотря на все эти промахи, несмотря на неряшливый стиль произведений Достоевского и графа Толстого, созданных второпях коллективом авторов, на явную несостыкованность некоторых исторических событий, работа была проделана громадная. Ценой неимоверных лишений и бесчисленных жертв наш народ не только сотворил историю, но и отстоял её затем в жестокой войне, хотя многие солдаты даже не подозревали, что они защищают скорее своё прошлое, нежели настоящее и будущее.
        Теперь становится понятно, почему Сталина, за личностью которого тоже, кстати, стояла целая группа авторов, называли гением всех времён и народов. Известно, что после войны планировалась очередная волна репрессий, и, если бы не распад головной творческой группы (1953), наша история наверняка стала бы ещё более древней и величественной.
        Заключение
        Данная работа не претендует на полноту изложения, она лишь скромно указывает возможное направление исследований.
        Предвидим два недоумённых вопроса и отвечаем на них заранее.
        Первый: каким образом некоторым откровенно незначительным в политическом отношении странам (Македонии или, скажем, Греции) удалось отхватить столь роскошный послужной список? Ответ очевиден: конечно, на историю Древнего мира точили зубы многие ведущие государства Европы. Но, будучи не в силах присвоить её военным путём, они пришли к обычному в таких случаях компромиссу: не мне - значит никому. Было решено отдать древнее прошлое, образно выражаясь, в пользу нищих (греков, евреев, египтян и пр.). Греки приняли подарок с полным равнодушием, а вот евреи имели глупость отнестись к нему всерьёз и возомнили себя богоизбранным народом, за что пользуются заслуженной неприязнью во всех странах, дорого заплативших за славу своих предков.
        И второй вопрос: если главная движущая сила политики - стремление к переделу прошлого, то чем был вызван распад Советского Союза? Исключительно желанием малых народностей переписать историю по-своему, чем они, собственно, теперь и занимаются. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно пролистать школьный учебник, изданный недавно, ну, хотя бы в Кишинёве.
        Многие, возможно, ужаснутся, осознав, что наше прошлое целиком и полностью фальсифицировано. Честно сказать, повода для ужаса мы здесь не видим. Уж если ужасаться чему-нибудь, то скорее тому, что фальсифицировано наше настоящее.
        1999
        Типа неопределённый артикль
        Заметки национал-лингвиста
        Иногда грамматике надоедает упрощаться, и тогда она отчиняет что-нибудь этакое, на первый взгляд не вписывающееся ни в одни ворота. Согласитесь, что артикль, т. е. служебное слово, прилагаемое к существительному и придающее ему значение определённости или неопределённости, в русском языке явление неслыханное. Скажи мне кто-нибудь лет десять назад, что такое возможно, я бы поднял его на смех. И тем не менее волей-неволей приходится признать присутствие в современной устной речи стремительно формирующегося неопредёленного артикля.
        Любители анекдотов, конечно, решат, что в виду имеется общеизвестное мелодичное словцо из ненормативной лексики - и ошибутся. Вопреки фольклору данное слово никак не может претендовать на роль артикля. Во-первых, оно не прилагается к какому-либо конкретному существительному, а во-вторых, не привносит оттенка определённости или неопределённости.
        Зато несправедливо объявленное паразитом словечко «типа» вполне удовлетворяет вышеперечисленным требованиям и, как мы вскоре убедимся, не только им.
        Обратите внимание, сколь естественно сочетается оно с именами, придавая им очаровательную размывчатость:
        И. типа друг.
        Р. типа друга.
        Д. типа другу.
        В. типа друга.
        Т. типа другом.
        П. типа о друге.
        Очернители западного толка наверняка попытаются объяснить этот феномен заокеанским влиянием. Естественно, что главным их козырем будет наличие в английском артиклей, а также иноязычное происхождение слова «тип». Да, оно не относится к исконной лексике, что огорчает меня как патриота. Как патриот я бы, конечно, предпочёл, чтобы артиклем стало какое-нибудь чисто русское слово («вроде», «якобы», «как бы»). Однако языку видней - и в выборе средств мы ему не указчики.
        Предвижу, что в ходе предстоящей полемики мои оппоненты прибегнут к умышленному неразличению существительного «тип» и артикля «типа». Однако отличие их друг от друга очевидно. Промежуточная форма (существительное «тип» в родительном падеже) в сочетании с другими именами требует управления («типа корабля»). Но это ещё не артикль. Настоящий артикль начинается там, где управление перестаёт действовать («типа корабль»).
        Добавим, что ни в одном языке, кроме русского, слово «тип» не играло роль служебного. Замечательно и то, что, присоединяясь к существительному, оно не просто придаёт ему значение неопределённости, но как бы ставит под сомнение в целом, что совершенно не свойственно иноязычным артиклям. Исходя из этого, можно смело утверждать, что служебное слово «типа» есть чисто отечественное явление, возникшее на русской почве и впрямую связанное с крахом тоталитарного режима.
        Начнём с того, что советскому человеку сомнения вообще не были свойственны. Каждое слово стремилось к единственно возможному, идеологически выверенному смыслу.
        Вот прекрасный образец фразы советского периода: «Человек произошёл от обезьяны». Постсоветский индивидуум так ни за что не выразится. Он скажет: «Человек произошёл типа от обезьяны». То есть говорящий уже и сам не уверен: а точно ли от обезьяны. Может быть, всё-таки «типа Бог сотворил»?
        Иными словами, крушение материалистического мировоззрения нашло отражение в грамматике, хотя и не было, на мой взгляд, главной причиной возникновения артикля. Главная причина, как ни странно, чисто финансовая. С приходом в сферу экономики утюга и паяльника значительно возросла ответственность за каждое произнесённое слово. Сравним два предложения: «Я твой должник…» - и «Я твой типа должник…» За первую фразу приходится отвечать. За вторую - типа отвечать.
        Следует заметить, что неопределённый артикль «типа» по многим характеристикам превосходит лучшие зарубежные образцы. Он, правда, не склоняется подобно артиклям древне- и среднегреческого языков, не изменяется по родам и числам, как немецкие артикли, зато он может быть распространённым. Например: «типа того, что как бы». («Ну, он типа того, что как бы лингвист».)
        Пока я вижу лишь одно действительно серьёзное возражение: неопределённый артикль «типа» может прилагаться не только к существительным, но также к иным именам («типа деловой»), к местоимениям («типа у неё») и даже к глаголам («типа есть»). Строго говоря, артиклям это не свойственно. Во всяком случае, в мировой практике ничего подобного до сей поры не наблюдалось. Хотя, с другой стороны, у них вон и бензин с водой не смешивается - так что ж теперь!
        Данное затруднение, как мне кажется, можно разрешить двумя способами. Первый: признать за артиклями право прилагаться не только к существительным, но и к другим частям речи, включая глагол (тем более что глаголы в русском языке всё равно обречены, и исчезновение их - лишь вопрос времени). Однако языковеды по косности своей вряд ли отважатся на коренную ломку традиционных, слагавшихся веками представлений. Поэтому более реальным мне видится второй выход: объявить слово «типа» принципиально новой служебной частью речи.
        Это - не просто неопределённый артикль, это - типа неопределённый артикль.
        2000
        О рычагах воздействия и чистоте речи
        Заметки национал-лингвиста
        …на мельнице русской смололи
        заезжий татарский язык.
        Ярослав Смеляков
        1. Рычагом по артиклю
        В январе 2001 года журналом «Если» по просьбе Центрального Комитета партии национал-лингвистов были опубликованы материалы, свидетельствующие о широкомасштабном наступлении нарождающегося неопределённого артикля «типа». Это языковое явление было высоко оценено партией и всячески приветствовалось как новый шаг к счастливому менталитету. Единственная оговорка, сделанная с разрешения ЦК автором статьи, выглядела следующим образом: «Как патриот я бы, конечно, предпочёл, чтобы артиклем стало какое-нибудь чисто русское слово („вроде“, „якобы“, „как бы“). Однако языку видней - и в выборе средств мы ему не указчики».
        С момента публикации, что было отмечено и независимыми наблюдателями, победное шествие внезапно приостановилось - и далее в течение трёх последующих лет частота употребления слова «типа» на территории Российской Федерации неизменно шла на убыль, пока не достигла нынешней своей отметки. Применение в устной речи данного артикля стало признаком непродвинутости и дремучего провинциализма. Лица, претендующие на некий уровень если не культуры, то хотя бы духовности, срочно перешли на три следующие речевые склейки: «а», «да?» и «как бы» («Все - а - счастливые семьи - да? - как бы похожи друг на друга…»).
        Поскольку в связи с истечением трёхлетнего срока с операции «Типа» снят гриф «Секретно», я наконец-то могу с удовлетворением сообщить читателям, что в результате эксперимента выверен мощный рычаг воздействия на язык, менталитет - и, как следствие, на окружающую действительность. Времена манифестов и теоретических выкладок миновали. Настала пора претворения идей в жизнь.
        Как было постулировано в десятом разделе «Манифеста партии национал-лингвистов», борьба за чистоту языка не только бессмысленна, но и опасна, поскольку напрямую ведёт к общественным потрясениям вплоть до революций. Единственный социологически чистый способ вытеснения неугодных нам речений - это одобрить их с высокой трибуны, что и было предпринято в январской публикации 2001 года. В итоге иноязычное по происхождению слово «типа» уступило лидерство исконному «как бы».
        Собственно, то, что попытки административно управлять языком всегда кончались крахом, было ясно и до этого. Вспомним яростный поединок Павла I с возмутительным, по его мнению, глаголом «выполнять» («Выполняются лишь тазы, а повеления должно исполнять!»). Сейчас многие исследователи полагают, что одной из причин убийства императора в Михайловском замке явилось подспудное желание русского этноса не исполнять, а именно выполнять распоряжения начальства.
        Менее трагично, но столь же бесплодно завершились баталии В. И. Даля со словом «обыденный» (в значении - «обиходный») и К. И. Чуковского с непривычными ему новоделами «танцулька» и «ухажёр». Коротко говоря, в истории не зафиксировано ни единого случая победы поборников правильной речи над нарушителями принятых норм, что, однако, не даёт нам права делать из этого далекоидущие выводы. Попытки М. С. Горбачёва внедрить в сознание граждан неверные ударения («на`чать», «предло`жить» и проч.) сделали президента героем анекдотов, но заметного успеха тоже не имели.
        Итак, истина лежит на поверхности. Если инициатива сверху (причём не важно, исходит ли она от администрации или же от какого-либо печатного органа) не подкреплена заградотрядами, результат будет либо нулевым, либо прямо противоположным. Тем не менее партия национал-лингвистов - первое и на сегодняшний день единственное общественно-политическое движение, открыто заявившее, что для достижения цели в условиях России следует, образно выражаясь, умело рулить не в ту сторону.
        Идеалисты, рассматривающие язык как живое существо (а таких в партии тоже хватает), говорят о том, что его следует раздразнить и заманить в нужном направлении. Если воспринимать это высказывание опять-таки в образном ключе, с ним нельзя не согласиться.
        На первый взгляд задача кажется довольно простой, однако достаточно вспомнить, что произошло на Руси с известным наставлением Иисуса Христа, дабы в полной мере оценить изворотливость нашего языка и нашего мышления. Учитель, запрещая клятвы, сказал: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». На древнерусском «да» звучало как «ей», а «нет» - как «ни». Формально предки ни на шаг не преступили указанных свыше границ - они просто превратили в клятву рекомендованные Христом слова: «ей-ей!», «ни-ни!».
        Тем более разителен успех, достигнутый нашей публикацией. Не обошлось, однако, без побочных последствий негативного свойства: конструкция «как бы», тоже являясь типа неопределённым артиклем, обладает меньшей экспрессивностью и нуждается в соседстве двух упомянутых выше слов-сообщников: «а» и «да?». Вставляемое куда попало «а» есть не что иное, как редуцированное «э-э…» («мнэ-э…»), и особой опасности, как правило, не таит. Что же касается тяготеющего к концу предложения полувопросительного «да?», то при всей своей внешней безобидности речение это представляет собой серьёзную угрозу менталитету, причём исходящую уже не с Запада, а с Юга, ибо вносит в наше мышление акцент определённого пошиба.
        Левое крыло партии национал-лингвистов, к которому примыкает и ваш покорный слуга, считает вслед за евангелистом Иоанном, что сначала явление возникает в языке и лишь потом воплощается в жизнь. Есть даже мнение, что упомянутый псевдоакцент был не предвестием, а именно причиной резкого увеличения на территории России численности выходцев с Кавказа и из Средней Азии.
        Независимо от того, является ли обасурманившееся «да?» результатом лингвистического терроризма или же следствием отечественного недомыслия, оно вполне заслуживает высшей меры национальной защиты, а именно детального анализа на страницах прессы и последующего официального одобрения.
        Не скрою, многие члены Центрального Комитета были категорически против рассекречивания этих сведений, однако спешу заверить, что само по себе одобрение печатным словом ничего не решает. Скажем, при публикации материалов о неопределённом артикле «типа» учитывались такие эзотерические нюансы, как количество и расположение слов в тексте, их графическое оформление, тонкости вёрстки и многое другое, чего я пока не имею права разглашать.
        Кроме того, как это ни прискорбно, но рассекречивать по сути нечего. Выяснилось, что наши противники давно и относительно успешно используют те же самые технологии.
        2. Рычаг в чужих руках
        Многим, вероятно, памятен прошлогодний шум в средствах массовой информации, связанный с обсуждением в Государственной думе некоего подобия закона о русском языке. Большинство россиян, увы, отнеслось к происходящему юмористически, не подозревая, что именно на это и рассчитывали безымянные устроители данной акции.
        Зубоскальства хватало.
        «Наконец-то будет дан отпор словесной немчуре, противоправно поселившейся в нашей речи! - глумливо ликовал в провинциальной (волгоградской) прессе некий Е. Нулик. - Дадут окорот и непечатным выражениям, попавшим в один сусек с иноязычным сором по той простой причине, что многие избранники наши не в силах отличить мудрёных заграничных слов от незнакомых матерных».
        Печально даже не то, что провинциальный ёрник хватил лишку, предположив существование думца, незнакомого с инвективной лексикой в полном объёме. Недаром же, по простодушному мнению народному, прозвище «избранник» произошло от оборота «из брани», то есть из ругани. Печально то, что Е. Нулик (очевидно, псевдоним) волей-неволей стал жертвой провокации, в результате которой словарь отяготился новыми иностранными заимствованиями, а матерные включения замелькали в нашей речи куда чаще прежнего.
        Акция, повторяю, была проведена вполне профессионально:
        1. Её разработчики учли, что любая инициатива сверху будет встречена низами с недоверием.
        2. Затеяв нарочито нелепую депутатскую полемику, в ходе которой предлагалось, например, заменить «компьютер» «вычислительной машиной», а «футбол» - «игрой в ножной мяч», разработчики умышленно дискредитировали саму идею.
        3. Кар за нарушение закона предусмотрено не было.
        «Следует вменить в обязанности городовым (бывшим милиционерам), - изгалялись по этому поводу всё те же зубоскалы, - смело заносить в ябеду (бывший протокол) такие, например, записи: „выражался иноязычно, оскорбляя тем самым достоинство граждан“».
        Уверен, язвительному провинциалу и в голову не пришло, что нынешний разгул русского мата и заимствованных с Запада словес во многом вызван попытками борьбы с данными неприятными явлениями.
        Однако возникает вопрос, кому и зачем это нужно.
        С матом всё ясно. Для многих общественных и политических деятелей он неотъемлемая составная часть логических конструкций. Кстати, упомянутое выше «а» («э-э…», «мнэ-э…») зачастую является речевым эквивалентом того бибиканья, которое мы слышим из динамика, когда требуется заглушить нечто, как выразился бы А. Н. Радищев, «неграмматикальное». Но чего ради понадобился новый прилив западной лексики?
        Ответ прост. Иностранное слово именно в силу своей непонятности гораздо лучше скрывает неприглядную суть обозначаемого им явления. Отсутствие эвфемизма смерти подобно. Не случайно же каждый раз расцвет жульничества и смертоубийства на Руси совпадал с массированным словесным вторжением из-за кордона. Попробуйте буквально перевести на русский такие слова, как «киллер» и «дилер». В первом случае вы ужаснётесь, во втором - призадумаетесь.
        Впрочем, лучше известного поэта девятнадцатого века не скажешь:
        По французски - дилетант,
        А у нас - любитель.
        По-французски - интендант,
        А у нас - грабитель.
        По-французски - сосьетэ,
        А по-русски - шайка.
        По-французски - либертэ,
        А у нас - нагайка.
        Уж на что я национал-лингвист - и то временами так и тянет заменить исконное слово зарубежным. Взять хотя бы для сравнения английский и русский тексты Нового Завета. У них - «officer», у нас - «истязатель» (Лк. 12, 58). Чувствуете разницу?
        3. Дуэль на рычагах
        Речь в данном разделе пойдёт о планирующейся на ближайшее будущее операции, поэтому некоторые существенные подробности мне по известным соображениям придётся обойти молчанием.
        Партия национал-лингвистов не скрывает, что, поскольку заимствованные слова возврату не подлежат, ближайшей задачей следует считать их скорейшую русификацию. Метод вытеснения сложен и далеко не всегда приводит к успеху. Да, иностранку «перпендикулу» когда-то удалось заменить на отечественный «маятник», «аэроплан» - на «самолёт», но это не более чем единичные случаи.
        Следующее утверждение кому-то может показаться пародоксом, и тем не менее многие искажения родной речи продиктованы исключительно стыдливостью русского мышления. Борцы со словом «ложить» никак не желают уразуметь, что слово «класть» почитается в народе неприличным. А глагол «надеть» вызывает ассоциации сексуального характера. Как тут не процитировать А. Н. Толстого!
        « - Ну, Кулик, скажи - перпендикуляр.
        - Совестно, Семён Семёнович».
        Кстати, не этим ли объясняется победа «маятника» над «перпендикулой»?
        Стало быть, для вытеснения неугодного нам слова следует, во-первых, придать ему физиологический или сексуальный смысл (как это случилось со стремительно исчезающими из приличной речи прилагательным «голубой» и глаголом «кончить»), а во-вторых, подготовить ему соответствующую замену. Не представляю, как такое можно осуществить на практике.
        Думаю, сказанного вполне достаточно, чтобы осознать всю бесперспективность данного способа. Гораздо привлекательнее выглядит метод ускоренного обрусения. Аналитическим центром при ЦК партии национал-лингвистов разработан план операции «Суффикс» или, как его принято называть в кулуарах, «Подкоп под правый фланг». Суть акции заключается в следующем: усилиями рядовых членов партии и сочувствующих внедряется мода заменять в устной речи иноязычный суффикс «-ор» («редактор», «терминатор», «спонсор») исконно русским суффиксом «-ырь» («редактырь», «терминатырь», «спонсырь»).
        Вторым этапом должна стать волна возмущения в средствах массовой информации, которую, разумеется, поначалу придётся поднимать самим. Как только шум в прессе обретёт черты борьбы за чистоту языка, победу суффикса «-ырь» можно будет считать неизбежной.
        После чего настанет черёд следующего пришлеца: скорее всего, это будет псевдосуффикс «-анс» («шанс», «аванс», «ассонанс»), который логично поменять на «-анец» («шанец», «аванец», «ассонанец»).
        Знаю, у многих возникнет вопрос: в чём смысл акции, если корень слова останется иноязычным? Дело однако в том, что, ощутив присутствие родной морфемы («Ура! Наши пришли!»), народ, согласно выкладкам, не остановится на достигнутом и довольно быстро русифицирует слово целиком. Так, заимствованное существительное «профос» (военный полицейский) превратилось когда-то в «прохвост», заново обретя ясное и соответствующее истине значение.
        Могут также спросить: не является ли данная публикация опрометчивым шагом? Не раскрывает ли она прежде времени планов партии? Напротив: это и есть начало операции «Суффикс». Мало того, каждый, кто сейчас ознакомился с этим текстом, независимо от отношения к прочитанному, уже является её участником.
        P. S. Автырь заранее благодарит редактыря и корректырей за предоставленный ему шанец.
        2003
        notes
        Примечания
        1
        Баньян (баниан) - тропический фикус огромных размеров.
        2
        Иа-орана - форма приветствия (полинез.).
        3
        Тупапау - злой дух, привидение (полинез.).
        4
        Тапа - материя, получаемая путём выколачивания коры.
        5
        Скверная женщина! (искаж. полинез.)
        6
        Хуже не бывает! (искаж. полинез.)
        7
        «Блеск молнии» (полинез.).
        8
        Гавайика - легендарная прародина полинезийцев. К Гавайским островам никакого отношения не имеет.
        9
        Моана - море (полинез.).
        10
        Пехе ли ли - мелкая рыба (полинез.).
        11
        Пехе-Нуи - по-видимому, название острова.
        12
        Ава - напиток с наркотическими свойствами (полинез.).
        13
        Тепарахи - смертельный удар в затылок (полинез., ритуальн.).
        14
        Злой дух, а не женщина (искаж. полинез.).
        15
        Кол - по-видимому, имя собственное. Скурмы - рыбоохрана (браконьерск.).
        16
        Повесть написана в соавторстве с Любовью Лукиной.