Грехи наши тяжкие (сборник) Евгений Юрьевич Лукин
        Звездный лабиринт
        Каждый раз, открывая очередной сборник Евгения Лукина, читатель предвкушает увлекательное путешествие в неизведанные миры. И путешествие тем интереснее, что миры эти находятся буквально на расстоянии вытянутой руки. Это наше вероятное будущее. Это наше гротескное настоящее.
        Лукину, как никакому другому автору, удается удивить и заинтересовать читателя с помощью обычной магии слова «если».
        Что, если собрать в одном городе-государстве весь криминальный мир?
        Что, если объявить беспощадную войну пришельцам из будущего и самому этому будущему?
        Что, если гаджеты-шпионы проникнут в жизнь каждого человека и ни одну секунду частной жизни невозможно будет скрыть от окружающих?
        Читайте - и переживайте вместе с автором.
        Читайте - и задумывайтесь.
        Читайте - и наслаждайтесь!
        Евгений Лукин
        Грехи наши тяжкие (сборник)
        
        Грехи наши тяжкие
        Вся рожа наруже.
        В.И. Даль
        Погожим майским утром в редакции культуры муниципального телевидения прозвучал телефонный звонок. Мстислав Оборышев снял трубку.
        - Мстиша… - недовольным голосом известил Авенир Аркадьич. - Тут к тебе сейчас направляется… э-э… человек…
        - Надо же! - не преминул съязвить ядовитый Оборышев. - Кого к нам только не заносит… И как мне с ним поступить?
        - Н-ну… не знаю, - замялся Авенир, что вообще-то было ему не свойственно. - Выслушай… а там сам решай… Может, в курьёзы воткнёшь…
        Похоже, несмотря на неусыпную бдительность железной Аси, в здание проник некто неадекватный. А по давней и тем не менее отвратительной традиции принято было сплавлять таковых либо в редакцию культуры, либо в редакцию науки. Это, конечно, в случае тихого помешательства. В случае буйного приглашали охранников.
        Вскоре послышался деликатный стук в дверь.
        - Войдите.
        Вошёл незнакомец, при первом взгляде на которого Мстиша чуть отстранился и брезгливо прищурился. Красивые мужчины вызывали в нём не меньшее омерзение, чем умные женщины. И то, и другое в понимании Оборышева являлось верхом неприличия.
        Так вот, вошедший был неприлично хорош собой.
        - Присаживайтесь, - справившись с неприязнью, проскрипел Мстиша. - И представьтесь заодно.
        Тот поблагодарил и сел. Красавец. Хорошо хоть не красавчик - черты лица крупные, мужественные. Другая подробность, отчасти обелявшая пришельца в глазах Оборышева, - на диво небрежный прикид. Чувствовалось, что одёжку свою посетитель приобретал давно и явно не в бутиках.
        - Вожделея, - сказал он.
        Мстиша приподнял брови.
        - Чего-чего делая?
        - Вожделея, - виновато повторил тот. - Это моя фамилия. Егор Трофимович Вожделея. Вот… - Он достал и раскрыл паспорт.
        Оборышев бросил беглый взгляд и вдруг, заинтересовавшись, взял документ в руки. Лицо на фото было то же самое, но отталкивающе безобразное. Надо полагать, Егор Трофимович расплачивался за свою вызывающую красоту полным отсутствием фотогеничности. Вспомнились строки Достоевского: «Фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя».
        - Так что вы мне хотели сообщить, Егор Трофимович? - спросил Мстиша, возвращая паспорт владельцу.
        - Мне надо выступить на телевидении, - сказал тот.
        - По какому поводу?
        - По поводу того, что со мной случилось… Это очень важно, поверьте…
        - Верю. - Мстиша кивнул. - И что же с вами случилось?
        - Вчера ночью, - известил пришелец, - мне был голос…
        «Охрану, что ли, сразу вызвать? - вяло прикинул Мстиша. - Да нет, пожалуй, не стоит… Вроде смирный…»
        - И по этому поводу вы хотите…
        - Да.
        - Это не так просто, как вам кажется, - с сожалением глядя на помешавшегося красавца, заметил Мстиша. - Вот вы говорите, голос. Чей голос?
        - Н-ну… я полагаю… - Посетитель с трепетом взглянул в потолок, отчего стал ещё прекраснее.
        - Вы верующий?
        - Да, - истово сказал он. - С сегодняшнего дня. Точнее, со вчерашней ночи…
        - И сразу направились к нам?
        - Н-ну… как видите…
        - А у батюшки были?
        - У батюшки?..
        - Вам был голос, - напомнил Мстиша. - Голос, насколько я вас понял, принадлежал Богу… Так?
        - Так.
        - Логично было бы обратиться к специалисту… А вы сразу на телевидение. Что Он вам сказал, если не секрет? Открыл истину?
        - Ну, в общем… Да. Открыл.
        - И велел поведать её остальным? Урби, так сказать, эт орби? Градам и весям…
        - Да. Велел.
        - Ну и, естественно, - уже с откровенной скукой продолжал Мстиша, - именно вам предстоит стать во главе нового учения…
        - Нет.
        Оборышев моргнул.
        - Как «нет»? - не поверил он.
        - Так «нет». Просто сообщить - и всё…
        Мстиша озадаченно потёр ладонью подбородок.
        - Хорошо! Вы можете в двух словах изложить сейчас эту вашу истину?
        - Конечно. Он сказал… - Прекрасные глаза пришельца слегка затуманились. - Отныне…
        - Простите, - уточнил въедливый Мстиша. - Отныне - это когда?
        - Ну… с того момента, как человек услышит от кого-нибудь… узнает…
        - Понял. Извините, что перебил. Продолжайте.
        - Отныне, - провозгласил новоявленный пророк, - телесная красота будет соответствовать красоте духовной…
        Мстиша Оборышев приоткрыл рот и медленно откинулся в потёртом своём полукресле, влюблённо глядя на посетителя. Ка-кая прелесть!
        - А дайте-ка ещё раз паспорт!
        Взял, раскрыл, вновь сличил лицо с фотографией.
        - Таким я был несколько лет назад… - вроде бы застеснявшись, пояснил Егор Трофимович. - И вчера ещё был…
        - К батюшке! - решительно сказал Мстиша и встал. - К батюшке, к батюшке, к батюшке! Всё настолько серьёзно, что без благословения иерархов я просто не имею права… Вот ваш паспорт, давайте пропуск, сейчас я его подпишу… А сами - срочно в церковь! Слышите? Срочно! Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее мы с вами выйдем в эфир…
        - Да, но…
        - Никаких «но», Егор Трофимович, никаких «но»! Жду вас с благословением от наших пастырей…
        Мягко, но опять-таки решительно выставив обескураженного красавца за дверь, Мстиша выждал секунд двадцать и снял трубку.
        - Ася?.. Это Оборышев. Редакция культуры… Знаю, что знаешь!.. Вожделею Егора Трофимовича… Это фамилия! Так вот, Вожделею Егора Трофимовича (он сейчас выйдет) больше на территорию не пускать! Ни при каких обстоятельствах! И сменщицам тоже передай… Вожделея Егор Трофимович. Вож-де-ле-я… Записала? Ну и славно…
        Отдуваясь, бросил трубку, достал сигареты. Двинулся к двери (курить полагалось только снаружи, у чёрного хода), глянул мельком в зеркало - и чуть не споткнулся. Не веря глазам, подошёл поближе, всмотрелся. Вроде бы черты лица остались прежними, но… Нет, красавцем себя Мстиша никогда не считал. Да и никто его таковым не считал! Однако более гнусного отражения Оборышеву видеть ещё не доводилось.
        Минуту, не меньше, он цепенел, глядя в собственные нагловато-вручие глаза, затем уронил курительные принадлежности и снова кинулся к телефону.
        - Ася?.. Ещё не выходил Вожделея?.. Нет?! Всё отменяется, Ася! Верни его! Слышишь? Верни!

* * *
        - Вызывали? - Надменная статная Акулина Истомина вторглась в кабинет Авенира Аркадьича без стука. Впрочем, подобным образом она вторгалась в любой кабинет, разве что за исключением председательского.
        Поступью топ-модели, с презрительным видом вихляя челюстью, плечами и бёдрами, приблизилась к столу, затем вскинула глаза - и приостановилась, слегка озадаченная.
        - Сколько ж вы вчера выпили? - недоверчиво спросила она.
        Мужчины (в кабинете их было двое) судорожно сглотнули и переглянулись. Ну ладно, скукоженное личико Авенира Аркадьича и раньше состояло большей частью из морщин, в которых, казалось, гнездились все пороки мира, но вот Оборышев… Пару секунд Акулина зачарованно вникала в странно исказившиеся черты своего давнего друга и любовника, потом, словно бы в поисках эталона, перевела взгляд на висящий позади стола портрет.
        По сравнению с коллегами Президент показался ей душкой.
        - Тут, собственно… - промямлил наконец Авенир и беспомощно обернулся к Оборышеву. - Мстиша…
        Тот шумно выдохнул и с силой отёр ладонью лицо, отчего оно, впрочем, ничуть не похорошело.
        - Значит, так, - решительно сказал он. - Псих пришёл. Вот думаем, не воткнуть ли его в «загранку»…
        - Ну и втыкайте. Я-то при чём?
        - Посоветоваться хотели…
        - Прости, не поняла. Что за псих?
        - Боговидец, - напряжённо пояснил Оборышев. - Точнее, богослышец. Утверждает, что с сегодняшнего числа внешность человека будет соответствовать его моральному облику…
        При этих словах оба мужчины так и впились глазами в Акулину. Известие, однако, особого впечатления не произвело - скорчила пренебрежительную гримасу, вскинула плечи.
        - Нет, господа, вы точно вчера перебрали! Какое я имею отношение к вашим психам?
        - Что посоветуешь?
        - Похмелиться, блин!
        Мужчины сглотнули вновь. Было уже ясно, что гримаса, исковеркавшая черты надменной Акулины, останется с ней навсегда. Равно как и окривевшие плечи.

* * *
        Узнав, что его собираются воткнуть именно в курьёзы (официально рубрика называлась «За гранью культуры»), Егор Трофимович Вожделея нисколько не обиделся.
        - Это всё равно, - кротко молвил он. - Главное, чтобы услышали.
        Справедливо рассудив, что терять ему уже нечего, краткую беседу с божьим человеком провёл перед камерой сам Мстислав Оборышев. Вопросы в основном задавал натужно-игривые, внутренне обмирая при мысли о том, как он с нынешней своей рожей будет смотреться на экране.
        Акулина Истомина рыдала в гримёрной.
        Переснимать не пришлось. Внезапно подурневшая Маня, ассистент режиссёра, дала отмашку - и дамский любимчик Рудик отнял от окуляра ошеломительно мерзкую харю прожжённого альфонса и сутенёра. Обезумевшим взглядом Мстиша Оборышев обвёл присутствующих. Каких-нибудь пять минут назад все они выглядели вполне прилично, даже обаятельно. Теперь это была кунсткамера.
        - Спасибо! - выпалил он, вскакивая. - У меня к вам, Егор Трофимович, ещё пара вопросов наедине… если позволите…
        Выволок за рукав растерявшегося Вожделею в коридор, и следует сказать, очень вовремя, потому что из студии послышались уже первые вскрики.
        - Так, - хрипло сказал Мстиша. - Вот ваш пропуск - и быстро на проходную!
        - Но…
        - Нигде не задерживайтесь! И вообще мой вам совет: на люди не показываться. Хотя бы пару дней… Да! Передача - в шесть тридцать по местному времени. Вообще-то в шесть ровно, но пока дело дойдёт до «загранки»… Шесть тридцать! Не пропустите…
        Глаза его внезапно стали незрячи, и он снова оцепенел, представив, что стрясётся с телезрителями в эти самые шесть часов тридцать минут, когда истина безвозвратно уйдёт в эфир.

* * *
        Домой Мстиша вернулся к восьми, изрядно выпив для храбрости. Несмотря на многочисленные заходы налево, жену свою он любил и со страхом гадал заранее, какая гарпия предстанет его глазам. Внешность у Светы, следует заметить, была самая невзрачная: серая мышка, воробышек. Что же с ней будет теперь? Акулину-то вон как перекривило!
        Ключ упорно не желал вставляться в прорезь замка. Наконец хозяйка, не выдержав, открыла дверь сама - и трудно даже сказать, кто из супругов был поражён в большей степени. Вне всякого сомнения, передачу Светлана посмотреть успела, ибо перед Мстишей возникла на пороге маленькая хрупкая женщина ангельской красоты. Оборышев протрезвел от ужаса. Он почувствовал себя раздетым донага. Все его обманы, измены и заначки были теперь оттиснуты на физиономии и в комментариях не нуждались.
        Пауза длилась и длилась.
        - Боже… - с жалостью глядя на мужа, выдохнула волшебно похорошевшая Света. - Бедняжка ты мой… Сколько же вам приходится врать на этом своём телевидении!..
        Трудно сказать, откуда и зачем берутся на белом свете порядочные люди, если их появлению естественный отбор, мягко говоря, не способствует. Но вот берутся откуда-то и даже иногда умудряются дожить до совершеннолетия, а то и до преклонных лет, хотя одному богу известно, чего им это стоит. Порядочный человек - публичная пощёчина обществу. Своим поведением он как бы опускает окружающих, напоминая им о том, кто они такие. Думается, именно поэтому Христос завещал творить добро втихомолку и ни в коем случае не напоказ. Иначе пришибут.
        Естественно, что, стоило схлынуть первому потрясению, Оборышев почувствовал себя оскорблённым. Нет, но как вам это понравится: опять он весь в экскрементах, а она вся в белом! А уж наивное восклицание Светы и вовсе уязвило до глубины души. К счастью, Мстише хватило ума обиды своей не выдать и покорно испить горькую чашу до дна.
        Светлана утешала мужа весь вечер, так что в конце концов он чуть ли не сам уверовал, будто поразившее его безобразье вызвано скорее профессиональными, нежели бытовыми проступками.
        На следующее утро позвонил Авениру, сказался больным. Телефон отключил. Пил и смотрел телевизор. Вчерашний сюжет муниципалка прокрутила трижды. В полдень благолепный Вожделея и неподобный Оборышев возникли в столичных новостях.
        А ближе к вечеру за Мстишей пришли.

* * *
        Визитёров пожаловало двое, оба в штатском. Судя по их обличью, с истиной они тоже ознакомились: у той страхолюдины, что повыше, были глаза маньяка и рот садиста; у той, что пониже и потолще, - жабья физия похабника и сластолюбца.
        Слава богу, Светлана к тому времени ещё не вернулась с работы.
        - Как же это вы? - посетовал маньяк и садист, устремляя на Оборышева ласковый взор и словно бы видя уже собеседника в пыточной камере. - Опытный вроде работник - и так подставились…
        Голос его показался знакомым.
        «Подставился?.. - жёлчно подумал Мстиша. - Нет, ребята, не подставился - это я вас всех подставил! А то что ж мне, одному пропадать?..»
        - В суд на вас подают.
        - Кто?
        - Вам всех перечислить?
        - А-а… по какой статье?
        - Да мало ли! За нанесение ущерба деловой репутации, за причинение вреда здоровью, за оскорбление чувств верующих…
        Похабник и сластолюбец помалкивал с матерным выражением лица. Садист продолжал:
        - Где вы раскопали вообще этого вашего Вожделею?
        - Нигде. Сам пришёл.
        - Но кто-то же его к вам направил?
        - Авенир Аркадьич. Порекомендовал воткнуть в курьёзы…
        - Вот как? - Двое переглянулись. - Ну, с Авениром Аркадьичем разговор будет отдельный. А вот вы…
        - А что я?
        - Нет, но предварительную-то беседу вы с Вожделеей проводили? И что же, не заметили после этого изменений в собственной внешности?
        - Знаете… в зеркало я смотрюсь редко…
        - Не свисти! - неожиданно посоветовал похабник и сластолюбец. - В зеркало он не смотрится! А в гримёрке?
        - Даже и в гримёрке! Нет, ну… заметил, конечно, что скверно выгляжу…
        Заврался, запутался, приуныл.
        - Шуму много? - спросил он в тоске.
        - Не то слово! С двенадцати часов народ как с цепи сорвался. Уровень преступности в два раза сиганул…
        - Почему? - Мстиша оторопел.
        - Красивых бьют.
        - За что?!
        - За то, что красивые!
        Судорожным движением Оборышев выхватил сотовый телефон, но был пойман за руку.
        - Кому?
        - Жене!
        - Она что? Тоже…
        - Да!
        Хватка разжалась. Связаться со Светой, впрочем, не удалось - шли короткие гудки. Застонав, Мстиша спрятал сотик.
        - Собирайтесь, - сказали ему.
        - Куда?
        - К ответу, - исторг садист, осквернив и без того циничную мордень кощунственной ухмылкой. - Крови вашей жаждут…
        - Ну да, конечно… - окончательно угасая, горестно помыслил вслух Мстиша. - Политики… бизнесмены…
        - Политики? Бизнесмены? - хмыкнул маньяк. - Бизнесмены - это ещё полбеды. Да и политики тоже: как были уроды - так уродами и остались. А вот жёны олигархов…
        - Ох-х… - болезненно выдохнул Оборышев.
        - Вот именно, - мрачно подтвердил собеседник.

* * *
        Привезли Мстишу отнюдь не в полицию, как он ожидал, и даже не в ФСБ, а прямиком в областную Думу. В небольшом зальце с идеологически выдержанной потолочной лепниной собрались жаждавшие крови Оборышева. Повеяло картинами Босха, в частности - «Несением креста». Утешало лишь то, что за овальным столом не восседало ни единой разгневанной мегеры - сплошь мужской пол. Надо полагать, жёны олигархов, не решаясь теперь показаться в свет, взамен прислали своих адвокатов, мерзости чьих образин давно уже ничто не могло повредить.
        - Вот, пожалуйста, - сказал конвоир, придерживая Мстишу за локоток. - Первый виновник, прошу любить и жаловать…
        И началось беснование. Все вскинулись, все обрушились с угрозами, самой мягкой из которых было увольнение. Оборышев только успевал облизываться да озираться.
        Наконец главный Квазимодо, подозрительно смахивавший на губернатора, треснул ладонью по столу - и всё смолкло.
        - Как такое, понимаешь, могло случиться? - мёртвым голосом осведомился он в мёртвой же тишине.
        Ну точно - губернатор.
        Пришлось поведать историю с самого начала, по возможности перекладывая ответственность на плечи отсутствующего здесь Авенира Аркадьича. Поначалу Мстише казалось, что участников пандемониума, обсевших овальный стол, он видит впервые, однако мало-помалу из жутких личин начинали вытаивать знакомые черты. Вскоре он угадал почти всех. Элита. Побитый градом цвет общества.
        - И как теперь, понимаешь, быть? - угрюмо осведомился главный Квазимодо, дослушав Оборышева.
        Тот заискивающе улыбнулся и беспомощно развёл руками.
        Губернатор засопел.
        - Как шкодить, - ворчливо упрекнул он, - так все, понимаешь, горазды, а как отвечать, так, понимаешь… Что скажешь, Олег Аскольдыч?
        И посмотрел на садиста и маньяка. Оборышев вздрогнул и тоже уставился. Олег Аскольдович? Ни-че-го себе! Вот это его перековеркало…
        - Я связался с нашей епархией, - сухо доложил тот. - Владыка тоже склоняется к мысли, что нас постигла Божья кара…
        - Кого? Меня? - взревели за столом. - Ты за базаром-то - следи! Знаешь, сколько я на храм пожертвовал?
        Взревевшего одёрнули.
        - У меня создалось впечатление, - как ни в чём не бывало продолжал Олег Аскольдыч, - что владыка совершенно спокоен…
        - Да я думаю! - фыркнули за столом. - Им-то чего беспокоиться? У них вон бороды от самых глаз - поди различи, что у них там под бородами!
        Одёрнули и этого.
        - Что касается учёной братии, тут полный разброд во мнениях. Психотропное оружие, гипнотическое внушение, кодовые слова… Ну и так далее.
        - Погоди, Олег Аскольдыч, погоди! А этот… Вожделея! Он-то сам что говорит?
        - Ничего. В данный момент Егор Трофимович Вожделея находится в отделении реанимации. Больничный комплекс, травматология.
        «Стало быть, всё-таки нарвался… - просквозила скорбная мысль. - А ведь предупреждал я его… Господи, лишь бы Светка убереглась!»
        - Выживет?
        - Врачи говорят, да. Состояние стабильно среднетяжёлое.
        Квазимодо издал приглушённый досадливый рык.
        - А сам что думаешь?
        - Думаю, независимо от того, что с нами случилось, ситуация необратима.
        - То есть?
        - То есть, хотим мы того, не хотим, а придётся приспосабливаться к новым условиям.
        Последовал новый взрыв возмущения - и глава областной администрации был вынужден повторно треснуть ладонью по столу.
        - Ты это… понимаешь тут… Как тут приспособишься?
        Прежде чем ответить, Олег Аскольдович впервые помедлил, должно быть, подбирая слова.
        - Ситуация, по-видимому, необратима, - с невозмутимостью, за которой мерещилось извращённое удовольствие, повторил он. - Но не смертельна. Кстати, в прямом смысле. Пока у нас по области, слава богу, ни одного трупа. Для сравнения: в Москве их час назад было уже три.
        - Да что вы нам тут про трупы?.. - вскипел очередной потерпевший. - Вот с этим что делать? С этим вот! - И он ткнул себя скрюченными пальцами в совершенно инфернальное мурло.
        - Боюсь, тут уже ничего не поделаешь, - с сочувствием отвечал Олег Аскольдыч. - Независимо от рода деятельности грешить всё равно приходится, причём грешить профессионально. Не будешь грешить - прогоришь. То есть каждый из нас сейчас перед выбором: либо стать красавцем, но без штанов, либо в штанах, но…
        Договорить не дали - и последовало третье по счёту тресновение державной ладонью по столу.
        - Предлагаю больше не упоминать о том, чего мы не в силах изменить, - выждав, сколько следует, вновь заговорил ужасный Олег Аскольдыч. - В конце концов, внешность - личное дело каждого. Главное сейчас - стабилизировать обстановку в городе. В частности, остановить самосуды. Силы полиции приведены в повышенную готовность, им даны соответствующие указания, думаю, порядок скоро будет восстановлен. Потенциальные жертвы берутся на учёт, их, кстати, не так и много…
        - Да что она сейчас сможет, полиция? - усомнился некто особо монструозный. - Даже и фоторобота не составишь! А уж словесные портреты…
        - Словесные портреты - прежние.
        - Да ладно, бросьте…
        - Прежние, прежние. Такие критерии, как красота и безобразие, в словесных портретах не учитываются… - Олег Аскольдыч приостановился, окинул взглядом собравшихся. - А теперь я прошу внимания. - В голосе его зазвучали властные нотки, и чудовища, порождённые сном разума, невольно притихли. - Я разделяю ваши чувства, но поймите наконец: то же самое происходит сейчас по всей стране. Не исключено, что и во всём мире - ещё не уточнял. Конечно, можно найти крайних… - Он бросил взгляд на Мстишу. - Найти, публично высечь, но симпатичнее от этого никто из нас не станет. Я советую отнестись к случившемуся как к кризису, тем более что это и есть кризис… Собственно говоря, что произошло? Сменились критерии. Всего-навсего. Постарайтесь это понять, - мягко, как малым детям, втолковывал Олег Аскольдыч. - Возьмите любую из нынешних фотомоделей. В позапрошлом веке (даже и в прошлом!) она бы нам показалась уродиной: костлявая, длинная, жердь жердью… Или, скажем, загар. Когда-то белизна кожи считалась первым признаком аристократизма. Теперь наоборот. Раз загорелый, значит, отдыхал где-нибудь на Гавайях…
        Чудовища вида ужасного, напряжённо слушавшие оратора, ожили, переглянулись. И то ли движение это вышло у них как-то больно по-человечески, то ли испуг прошёл, но не такими уж и звероподобными показались они на сей раз Оборышеву. Секрет, должно быть, заключался в том, что не с кем их было сравнивать. А может, просто успел привыкнуть.
        - Я полагаю, - закруглил неторопливую речь Олег Аскольдыч (он тоже не то чтобы похорошел, но хотя бы стал узнаваем), - всё рано или поздно утрясётся само собой. Но, поверьте, в наших интересах, чтобы утряслось как можно скорее. Стало быть, что? Стало быть, задействовать средства массовой информации: газеты, рекламу, телевидение - и помаленьку-полегоньку ориентировать население, какая именно внешность в данный момент соответствует…
        - Мы ж тут все разные… - осмелился возразить кто-то.
        - Несущественно, - заверил Олег Аскольдыч. - Важно дать понять, что сейчас НЕ является нормой. Всё остальное - приветствуется…
        Главный Квазимодо издал трубный носовой звук (присутствующие замерли) и страшно воззрился на Мстишу.
        - Всё понял? - рявкнул он. - Иди работай. Приучай народ к своему рылу…

* * *
        Когда отпущенный с миром Оборышев вернулся домой, давно стемнело. Света навстречу не вышла. Она сидела в кухне, уронив руки на скатерть, лицо - на руки. Заплаканный ангел.
        - Ланочка… - Мстиша кинулся к жене, оторвал от стола, осмотрел лоб, скулы. Слава богу, ни синяка нигде, ни ссадины. - Ну что ты, родная, что ты?
        Всхлипнула, утёрла слёзы.
        - Мстиша… - покаянно призналась она. - Меня уволили…
        Выдохнул с облегчением.
        - Всего-то? Ну и чёрт с ними! Другую работу найдёшь…
        - Не найду, - со страхом сказала Светлана, и ангельские глаза её вновь наполнились слезами. - В том-то и дело, что не найду… Знаешь, за что меня?
        - За что?
        - За это! - И она, застонав, двинула себя кулачком в лицо, чудом не разбив свой очаровательно вздёрнутый носик. - Как увидели, как вскинулись… Директоршу позвали! Нам, говорят, амбициозные нужны, деловые… А не лошицы всякие…
        - Кто?
        - Лохи! Женского рода… Пошла к хирургу - там очередь…
        - К какому хирургу?
        - К пластическому…
        - Ты что, дефективная?! - заорал Мстиша. Светлана вздрогнула. Спохватился, заворковал, оглаживая с нежностью ангельское личико: - Не вздумай… Даже не вздумай, Светка… Ты мне такая нужна, именно такая…
        - Безработная? - с горечью спросила она.
        - Да чёрт с ней, с работой! Выживем, Свет! Уж меня-то с моим рылом теперь точняк не уволят… Сам губернатор сказал! - Запнулся, застигнутый внезапной мыслью. - А что за очередь у хирурга? Неужели…
        - Да нет. Одни дуры богатые. Все в истерике. Чуть не побили…
        - А что хирург? В смысле - ты его спрашивала?
        - Говорит, бесполезно. Говорит, это как с отпечатками пальцев: сколько кожу с подушечек ни срезай, всё равно потом то же самое нарастёт…
        - Почему он так уверен? У них же в практике подобных случаев не было!
        Ангелочек шмыгнул носом, судорожно вздохнул.
        - Не знаю… Может, просто отделаться хотел побыстрее…
        Умолкла, поникла, должно быть, переживая заново сегодняшний день.
        - Ну почему? - с болью произнесла она. - В чём виновата?
        - В том-то и дело, что ни в чём, - угрюмо ответил муж.
        - Господи, - растроганно сказала Света. - Какой ты у меня добрый… - Отстранилась, расширила глаза. - Слушай! А ты, по-моему, похорошел…
        Мстиша содрогнулся.
        - Упаси боже… - пробормотал он. - Только не сейчас!

* * *
        Перед тем как отправиться на кухню и выпить свой утренний кофе, Оборышев долго стоял над супружеским ложем, всматриваясь в безгрешное личико спящей жены. Измученное. Прекрасное.
        Бедные вы, бедные… Совестливые, застенчивые, беззащитные. Вам врут - и вы верите, вас предают - и вы прощаете. Даже имя ваше у вас отобрано: звание порядочных людей принадлежит теперь брюхоногой крутизне, разъезжающей на «Лексусах» и загорающей на Гавайях… Вроде бы всё уже сделано, чтобы извести вас под корень, а теперь ещё и это…
        Мстиша повернулся к зеркалу - и стало стыдно до судорог. Одно утешение: с сегодняшнего числа сия мордень - его хлеб, его рабочий инструмент.
        Стиснув зубы, прошёл на кухню. Пока варил кофе, включил маленький плоский телевизор, убрав звук, чтобы не разбудить Светлану. Взглянул на экран - и чуть не обварился полезшей из джезвы пеной: по дорожке подиума, вихляя челюстью, плечами и бёдрами, стремительно шла Акулина Истомина. Отставил джезву, приблизился. Нет, не Акулина… Хотя очень похожа. Гримаса - один в один. И плечи кривые.
        Выходит, прав был Олег Аскольдыч: во всём мире творится то же самое.
        Ладно. Попьём кофе и пойдём приучать народ к своему рылу…
        В прихожей висело ещё одно зеркало. Не удержался - бросил взгляд. Да уж, хорош, нечего сказать.
        - Охо-хонюшки… Грехи наши тяжкие…
        Выбравшись на проспект, огляделся с затаённым страхом. Однако стесняться было некого: все такие, никто не краше. Оборышев повеселел и, с интересом рассматривая встречные хари, направился к трамвайному кольцу.
        Внезапно внимание его привлёк мужчина, прижавшийся спиной к рекламной стойке. Мужчина был красив и бледен. Смятенный, растерянный, встретившись случайно взглядом с кем-нибудь из прохожих страшилищ, он тут же прятал глаза. Блаженного не трогали. Похоже, обстановку в городе и впрямь удалось стабилизировать - неподалёку маячили двое полицейских, явно следя за тем, чтобы никто не обидел беднягу.
        Мстиша крякнул, нахмурился, порылся в карманах и, подойдя, сунул убогому червонец.
        Бакалда, июль 2013
        Дело о причиндалах
        Есть женщины в русских селеньях…
        Н.А. Некрасов
        Внешне она ничуть не напоминала персидскую княжну, однако, стоило познакомиться с ней поближе, возникало острое желание вывезти на стрежень и утопить, к едрене фене. На редкость самозабвенная особа - шла в бой за правду по любому поводу, невзирая на место, время и обстоятельства, причём, если не ошибаюсь, поражения не потерпела ни разу - возможно, потому, что в тактическом плане предпочитала всегда лобовую атаку.
        - Кто поставил стакан на край стола? Глядеть надо, куда ставишь!
        Это в том случае, если стакан был сшиблен её локтем. Если же, упаси боже, чьим-либо иным, а стакан на краешек поставила она сама, то виновнику влетало за растопыренные грабли, не промытые с утра глаза и отсутствие очков.
        И не восклицала, обличая, а бубнила - вот что страшно-то! Обладай она азартом или даже темпераментом, возник бы шанс срезать, подсечь, поставить перед фактом. Однако, уродившись тормозом, та, о ком идёт речь, была неуязвима для аргументов - пропускала их большей частью мимо ушей и продолжала наступление с неотвратимостью асфальтового катка.
        Помнится, в то роковое утро никто ещё ни в чём не проштрафился, но чувство собственной правоты требовало выхода, и сослуживица наша обрушилась на некоего буржуина, дошедшего в бесстыдстве своём до того, что дерзнул воздвигнуть у входа на дачный участок двух позолоченных львов, чем бросил вызов всем честным людям и ей лично.
        - На пьедесталах! Перед воротами! Это что?! - с гневной занудливостью вопрошала она, оглядывая наш маленький офис.
        Надо было что-то отвечать.
        - Прямо напротив? - посочувствовал кто-то.
        - Напротив чего?
        - Ну… дачи твоей…
        - Да нет! Метрах в пятидесяти.
        Сотрудники обменялись скорбными взглядами. Стало быть, даже пятьдесят метров нельзя считать гарантией безопасности. Ладно, учтём.
        - А львы - они как? Мальчики? Девочки? - полюбопытствовал мой друг Лёша Вострых - единственный человек, умевший сбить правдоискательницу с панталыку.
        Сбил. Замерла, припоминая. Так и не припомнила.
        - Гривы у них есть? - дал наводку Лёша.
        Вспомнила, ожила.
        - Есть! Гривы есть…
        - Значит, мальчики. Стоят, сидят?
        - С-сидят… Нет! Стоят.
        - Тогда просто, - сказал он. - Мазут в хозяйстве имеется?
        - Мазут?..
        - Можно битум, - позволил Лёша. - Или даже баллончик со спреем. Желательно чёрным. Тут, видишь, какая история… Стояли у нас перед театром до войны два гипсовых льва…
        - Да они и сейчас там…
        - Нет, это уже другие. Тем какой-то хулиган причиндалы дёгтем намазал. До войны белили, после войны белили - так до конца забелить и не смогли… Проступает дёготь - и всё тут! Новых ставить пришлось.
        Тревожно задумалась.
        - Но это же не побелка, - неуверенно возразила она. - Это позолота…
        - Да, - с сожалением вынужден был признать он. - С позолотой сложнее. Сквозь позолоту никакой дёготь не проступит… Зато она дороже, позолота. Как им буржуин причиндалы по новой вызолотит, ты их опять баллончиком. Под покровом ночи, а? По-моему, выход.
        При этом Лёша был настолько дружелюбен и серьёзен (да и мы внимали ему без улыбок), что заподозрить нас в издевательстве она просто не посмела. Во всяком случае, вслух.
        Знай мы заранее, чем обернётся Лёшина попытка унять правдивые речи, заткнули бы ему рот и покорно выслушали всё, что нам этим утром причиталось. Увы, узреть воочию будущее (хотя бы и ближайшее) не дано даже Ефиму Голокосту, нашему знаменитому земляку. Пока не дано. На той неделе его опять по телевизору показывали: если не врёт, прошлое он наблюдать уже научился.

* * *
        Вошла - и резко остановилась, боднув воздух. Она всегда так ходила - стремительно, лбом вперёд, не поднимая взора. Пока в кого-нибудь не впишется. Мы, понятно, старались загодя убраться с её дороги, что, кстати, удавалось далеко не каждый раз. Идти с ней рядом было ещё опаснее: размахивала руками, словно бы разгребая окружающую действительность.
        - Значит, чёрным спреем? - зловеще спросила она Лёшу.
        Тот удивился, снял очки, всмотрелся в её пышущее от возмущения лицо.
        - Ты о чём, лапушка?
        - О причиндалах!
        - О чьих, прости, причиндалах?
        - О львиных!
        Вы не поверите, но кто-то в ночь с субботы на воскресенье под покровом темноты и вправду воплотил в жизнь преступный умысел Лёши Вострых, очернив из баллончика мужские достоинства обоих приворотных львов. Ничего, на мой взгляд, сверхъестественного - обычное совпадение мыслей, вполне напрашивающийся поступок.
        - Ты ж вроде радоваться должна!
        - Радоваться? - Редкий случай - у правдоискательницы перехватило дыхание. - А на кого теперь подумают?
        - Ну не на тебя же!
        - Именно что на меня! Зачем ты это сделал? Тебя просили?
        - Лапушка! - вскричал Лёша. - Да я даже не знаю, где твоя дача находится!
        - Вот только врать не надо! Не знает он! Что ж они, сами почернели?
        Мало-помалу, слово з? слово, проступили подробности происшествия. Встал утром буржуин - глядь, а львы-то обесчещены! Позор на всю округу - уж лучше бы ворота дёгтем вымазали! Заказать пригрозил диверсанта.
        - Минутку! - на свою беду вмешался я. - А почему обязательно Лёша? Он это предложил, согласен. Но нас-то здесь, кроме него, было пятеро. И каждый слышал…
        Развернулась ко мне всем корпусом (иначе у неё не получалось), просверлила взглядом.
        - Значит, ты?
        - У меня - алиби, - поспешил откреститься я. - Кстати, у Лёши - тоже. В ночь с субботы на воскресенье мы с ним вместе пьянствовали…
        - Ну, значит, вдвоём и…
        - Да погоди ты! С чего ты вообще взяла, что подумают на тебя? Ты что, разболтала кому-нибудь? На даче…
        Запнулась, воззрилась в пустоту. Ну точно, разболтала.
        - Нет, - решительно отрубила она. - Эти не могли.
        - Кто?
        - Соседи.
        - А мы могли?
        - Вы - могли.
        К счастью, сотик, носимый ею на кожаном гайтане, даря нам с Лёшей отсрочку, заиграл нечто бравурное. Вышла.
        Мы переглянулись. И начал до нас помаленьку доходить весь ужас сложившегося положения. Это ж вам не стакан, сбитый с краешка стола чьим-то неловким локтем, - это львы, ещё и позолоченные! Съест ведь. Сгложет. Методично и неотступно изо дня в день будет долбить и долбить в одну точку, требовать чистосердечного признания, пока в наших замороченных головах не возникнет уличающе подробная картинка ночного кощунства, в котором мы затем и покаемся.
        По телефону она говорила довольно долго. Оробелая тишина стояла в офисе. Наконец хрупкая, похожая в профиль на сайгака Лина Эльбрусовна устремила на нас влажные выпуклые глаза и произнесла испуганным баском:
        - Ребята… А в самом деле, зачем вы это сделали?

* * *
        В ночь с субботы на воскресенье мы действительно - чем хотите поклянусь! - пьянствовали у Толи Чижика в связи с недавним отъездом его Людмилы на пару дней в санаторий. Собственно, пьянкой это можно было назвать лишь с большой натяжкой - так, мальчишник, посиделки бывших сокурсников. Болтали обо всём на свете, обсуждали мировые проблемы, ну и, как водится, не могли не схватиться по поводу знаменитого нашего земляка, изобретателя хроноскопа Ефима Голокоста. Лёша придерживался версии о жульнической сути его исследований, мы же с Толиком полагали, что он просто ненормальный.
        Свалились под утро - скорее от утомления, нежели от выпитого.
        Когда на исходе следующего дня я нагрянул к Толику на квартиру, та уже была приведена в исходное состояние и блистала чистотой. Нигде ни единой улики.
        - Толик, - сказал я. - Ты не мог бы подтвердить, что мы всю ночь просидели у тебя и никуда не отлучались?
        В глазах Толи Чижика засветились разом испуг и нездоровое любопытство.
        - С ума сошёл? Людка завтра вернётся - башку оторвёт.
        - А иначе нам с Лёшкой башку оторвут.
        - А ему-то за что?
        - А мне за что?
        Толик заморгал.
        - Н-ну… я думал, тебя Томка твоя к кому приревновала…
        - Никто нас не при… не приревновывал! Алиби обеспечь.
        - В полицию? - Толик замер.
        - Если бы! Дуеву Дуню знаешь?
        Знал ли Толик Дуню Дуеву? Ох, знал… Его Людмила, как, между прочим, и моя Тамарка, работали с ней когда-то в одной фирме (тесен мир) и до сих пор часто перемывали ей косточки. Дура. Прямая, как шпала. Живёт не ради радости, а ради принципа. Если вбила себе что-нибудь в голову - ничем не вышибешь. Потом неизбежно принимались жалеть. Бедняжка. Муж сбежал. От дочери из Питера - эсэмэска раз в полгода. Но что ни говори, а такие люди необходимы. Она и ответственная по подъезду, она и член дачного правления… Другая бы триста раз плюнула, рукой махнула, а эта - нет, эта не отступит. Да и в конце-то концов, должен же кто-то бороться за справедливость!
        В принципе, с последним высказыванием я согласен. Кстати, с предыдущими - тоже. Единственная оговорка: пусть себе борется с кем угодно, лишь бы не со мной! Сдаюсь заранее…
        Однако признать свою вину в данном случае означало попасть из огня в полымя: заказать нас буржуин, допустим, не закажет, а в суд подать может. Оно нам надо?
        Забегая вперёд, скажу: я преклоняюсь перед Толей Чижиком. Сохранить юношеские идеалы до такой степени, чтобы ради старой дружбы, рискуя расположением супруги, во всеуслышание огласить правду, - это, признайтесь, не каждому дано.
        Уламывал я его, не скрою, долго, но в итоге уломал.
        Назавтра выяснилось, зря я это сделал.

* * *
        Недобрые предчувствия возникли у меня сразу же, стоило переступить порог офиса. Шелестели бумаги, шуршала клавиатура, за окном шла утренняя склока воробьёв. Правдоискательница безмолвствовала - победоносно и загадочно. Наконец разомкнула уста.
        - Мне вчера звонил муж Людмилы, - скрипуче объявила она.
        Шелест, шорох, чириканье - всё смолкло.
        - Надо же! Дружка подговорили, чтобы он их отмазал, - как вам такое понравится?
        - Дуня! - хрипло сказал я. - Толя Чижик - честнейший человек.
        - Как же честнейший, если врёт? Нагло причём!
        Умный Лёша помалкивал. А я сорвался:
        - Сколько тебе свидетелей надо? Пять? Десять? А вот запросто! Мы с Лёшей спиртное в угловом магазине брали - знакомых полно…
        - Знакомых… - хмыкнула она. - Эти уж точно подтвердят!
        - И продавщицы подтвердят! Они нас там в лицо знают!
        - Да я думаю…
        - И было это перед самым закрытием! Как бы мы оттуда до твоей дачи добирались? Среди ночи! Тридцать километров от города…
        - Вы же не знаете, где моя дача находится, - с холодным презрением напомнила она.
        - Тогда - не знали! Теперь - знаем!
        - Ой!.. - внезапно сказала Лина Эльбрусовна и с ошеломлённым видом взялась кончиками пальцев за крылья своего сайгачьего носа. Влажные, чуть выпуклые глаза выразительны как никогда.
        Все повернулись к ней.
        - Дуня… - виновато и растерянно призналась она. - А ведь они правду говорят. Я тоже в субботу видела, как они из этого магазина выходили… С покупками… В десятом часу…
        Лина Эльбрусовна осеклась, но было поздно. Правдоискательница смотрела на неё с укоризной.
        - Значит, и тебя уже обработать успели, - горестно подбила она итог. - Ну, Лина… От кого, от кого, а уж от…
        Всё-таки удивительное это изобретение - сотовый телефон. Сколько раз он выручал меня в трудные мгновения! Выручил и на этот раз. Услышав знакомую мелодию, сопровождаемую биением в нагрудном кармане, я извинился и поспешно вышел в коридор, чем спасся от грядущей разборки. Зато нарвался на другую. Звонил Толя Чижик, и был он близок к истерике.
        - Да идите вы все! - захлёбываясь, кричал этот честнейший человек. - С вашими львами, с вашими… Людка вернулась - разговаривать со мной не хочет!
        - Дунька стукнула? - упавшим голосом спросил я.
        - А то кто же! Алиби им подавай!
        - Господи, что же делать? - проскулил я.
        - Что делать, что делать!.. К Голокосту обратись - прошлое он уже наблюдать научился! - жёлчно посоветовал Толик.

* * *
        Избитая фраза «В каждой шутке есть доля шутки» кажется мне излишне заболтанной и нуждается в сокращении. «В каждой шутке есть доля» - так, на мой взгляд, куда короче и точнее.
        Доля ты наша, доля…
        Дверь нам открыл Ефим Голокост - собственной персоной. Описывать подробно внешность самородка, думаю, не стоит - сами, чай, не раз по телевизору видели. Типичный выходец из Ура халдейского. Правда, был он на сей раз чем-то сильно встревожен: глаза выпучены, шевелюра - дыбом, седеющая борода торчит клочками. Но это даже придавало ему импозантности: учёный-безумец в чистом виде. Или - бери выше! - кто-то из малых пророков.
        - Ну я же сказал! - с болью в голосе произнёс он. - К вечеру всё демонтирую…
        - Добрый вечер, Ефим Григорьевич…
        - Ну хорошо! - вскричал он. - Не к вечеру - к ночи…
        - Да мы, собственно…
        Взгляд его перекочевал с каменного лица Дуни Дуевой на интеллигентного очкастого Лёшу.
        - А! - с облегчением сказал Голокост. - Так вы не из полиции?
        - Нет.
        - Тогда пошли вон!
        - Ефи-им Григорьич!..
        Голокост был неумолим. Я хочу сказать, был бы неумолим, не прихвати мы с собой Дуню. Поначалу она собиралась хранить гордое молчание, но, услышав незаслуженное «пошли вон»…
        Короче говоря, наш асфальтовый каток медленно развёл пары и двинулся на гениального изобретателя. В течение следующих пяти минут создатель хроноскопа только извинялся и оправдывался, выдавая с перепугу такое, что нам и не снилось. Оказывается, сегодня утром к Голокосту заявилась полиция. Странно, что она не сделала этого раньше.
        - Правда, - говорят, - прошлое видишь?
        - Правда.
        - Дай, - говорят, - посмотреть, кто племянника мэра замочил.
        Дал. Посмотрели. Ужаснулись.
        - Слышь, - говорят, - мужик! Если не хочешь неприятностей, демонтируй, на фиг, этот свой прибор - и чтоб никому ни словечка. Всё понял?
        Голокост был понятлив от природы. Заверил, будто сегодня же всё демонтирует, а сам, как это свойственно высоким натурам, предался отчаянию.
        Дальше ему оправдываться перед нами не пришлось: Дуню Дуеву развернуло на новую цель - и полетели на головы коррумпированных стражей порядка обвинение за обвинением, сопровождаемые точными указаниями, что надо сделать и в какие инстанции обратиться. Вплоть до канцелярии Президента.
        Зачарованный гневным Дуниным занудством, Ефим Григорьевич слушал её с приоткрытым ртом. Было в ней, было всегда нечто гипнотическое.
        Словом, когда мы изложили нашу просьбу, он беспрекословно провёл нас в свою скинию, где полез под кровать, извлёк оттуда бог весть что, два крупных неопрятных кристалла, этакие, знаете, урим и туммим, каковые и подключил к ноутбуку. Кажется, мы с Толиком ошибались, да и Лёша был не прав - насчёт Голокоста. Судя по тому, что замелькало на мониторе, никакой он не жулик и уж тем более не псих. Ну разве что чуточку, как и подобает гению.

* * *
        Однако вскоре чувство благоговения, с которым я следил за священнодействиями нашего знаменитого земляка, переросло в оторопь, а затем и в панику. Выходит, впервые в жизни по телевизору сказали правду… Опасливо наблюдал я со стороны, как выдающийся человек, следуя подсказкам Дуни Дуевой, определяется с координатами на местности - елозит «мышкой» по всему дачному посёлку. Не по какой-нибудь там компьютерной графике - по живому елозит! Кошмар: радиус действия хроноскопа был даже больше тридцати километров, на которые отстояла от города Дунина дача.
        Полезли пугающие мысли о дальнейшей судьбе человечества. Видеть прошлое… Но это же страшно! Этого нельзя делать! Оставьте нам хоть что-нибудь тайное, Ефим Григорьевич, не выворачивайте нас наизнанку… Упаси боже, запустят ваш хроноскоп в производство, станет он обычной бытовой электроникой вроде компьютера - и… Тамарка со мной точно разведётся. А уж о судьбе Толи Чижика и помыслить жутко…
        Права полиция! Слышь, мужик! Демонтируй! И чем быстрее, тем лучше… Хотя нет! (Я взял себя в руки.) Сначала пусть покажет, кто нас с Лёшей подставил, а там уже…
        Тем временем выбрали точку наблюдения - аккурат напротив буржуинских ворот впритирку к противоположному забору. Изображение было зеленоватое, мерцающее, ночное, иногда разрываемое помехами неизвестного происхождения. Но гениталии обоих львов чернели весьма отчётливо.
        К счастью, взгляд мой упал на заранее торжествующую Дуню - и панические мысли схлынули. Пододвинулся поближе к экрану.
        Там уже выбирали время. Для начала Голокост кликнул ноль-ноль часов между прошлыми выходными - и причиндалы воссияли. Значит, рано. Назначили час ночи - то же самое. Два часа… Есть! Черны как смоль. Точнее - как спрей…
        Стали ускоренно отматывать назад - и на мониторе обозначилось некое шевеление.
        - Стоп! - сипло скомандовал кто-то из нас.
        Мы впились глазами в неподвижный ноктюрн (ночь тогда, надо полагать, выдалась безветренная) - и ёкнуло сердчишко. Пригрезилось нечто невероятное, но от этого ничуть не менее ужасное: сейчас на экране, может быть, слева, а может, справа, покажемся, воровато озираясь, мы с Лёшей - и у каждого в руках по баллончику…
        Лёша, как он признался позже, ожидал увидеть на экране саму Дуню.
        Оба, как водится, промахнулись.
        Я же говорил, что мысли у всех совпадают! Какой-то мальчишечка лет одиннадцати, по всему видать, местный Том Сойер, сноровисто обработал сначала одного льва, потом другого - и сгинул.
        Несколько секунд все молчали.
        - Вот… - с трагической ноткой в голосе промолвил наконец Ефим Григорьевич. - А они говорят: демонтируй…
        Мы сдавленно поблагодарили нашего знаменитого земляка и, простившись, вышли в поздний августовский вечер. Горели фонари, шуршали акации, по асфальту гуляли смутные тени. Я украдкой покосился на Дуню Дуеву. В неверном ночном освещении лицо её показалось мне смущённым - и я понял вдруг, чту она сейчас должна чувствовать. Первое поражение в борьбе за правду… Да это же катастрофа! А тут ещё вспомнилась читанная в интернете мулька о том, как с помощью гипноза вылечили некую тётеньку от склочности, вороватости, клеветничества, а та пошла и утопилась. И что-то стало мне совсем скверно. Не дай бог…
        В молчании добрались до перекрёстка. Зажёгся красный. Дуня Дуева очнулась, вздохнула и, словно бы дивясь испорченности нашего мира, покачала крупной своей головой.
        - Ну, значит, и прошлое уже подделывать научились… - удручённо сказала она.
        Бакалда, июль - август 2013
        Розыгрыш
        - А теперь попросим виновника торжества!
        Испытывая сильнейшую неловкость, выхожу на сцену. Должно быть, вид у меня самый что ни на есть нелепый, поскольку зал отзывается одобрительным гулом.
        Стою и озираюсь с глупейшей улыбкой.
        Как же меня провели!
        Потом замечаю, что на сцене я не один: шагах в пяти возвышается девушка с букетом, и самодовольно жмурится ведущий.
        - Надеюсь, вы на нас не в обиде? - дружески осведомляется он на весь зал.
        В обиде ли я на них? А ведь пожалуй что и в обиде. Уж больно жесток был розыгрыш. Впрочем, столько во мне сейчас намешано взаимоисключающих чувств, что поди пойми, которое из них сильнее. Тут и досада на собственную доверчивость, и злость на устроителей, и счастье при мысли о том, что весь приключившийся со мной кошмар оказался не более чем шуткой.
        - Вы действительно полагали, будто страна, в которой вы живёте, взяла вдруг и рухнула?
        Зал освещён не менее ярко, чем сцена. Нахожу глазами актёра, исполнявшего роль Горбачёва. Он откидывается на спинку кресла и приветливо машет мне ладошкой.
        - Да… - сипло признаюсь я.
        - И вас не удивило, с какой лёгкостью это произошло?
        - Удивило…
        - И тем не менее вы ничего не заподозрили?
        - Нет…
        - Почему?
        - Знаете… - В горле становится шершаво, я откашливаюсь. - Всё было так достоверно…
        - Поаплодируем исполнителям! - восклицает ведущий - и публика отвечает рукоплесканиями.
        - Ну хорошо, - продолжает он. - Девяностые годы! Танки палят по Белому дому… И неужели ни разу в ваше сердце не закралось сомнение в подлинности происходящего? Чтобы глава государства расстрелял из танков Парламент! Да и сама мысль, будто ведущую мировую державу может возглавить алкоголик, не отвечающий за собственные поступки…
        Актёр, игравший Ельцина, с благостной широкой улыбкой кивает мне сединами из зала.
        Я виновато развожу руками. Мне нечего сказать.
        - Тогда поприветствуем тех, кто создавал эти замечательные спецэффекты! Танки! Выстрелы! Горящий Белый дом!
        Гром оваций.
        - А люди? - дождавшись относительной тишины, укоризненно вопрошает ведущий. - Вы же знали их бог знает сколько времени! И вас не смутило, что ваши знакомые, вчерашние борцы с религией, словно по мановению волшебной палочки, все как один стали ревностными православными? Все эти бывшие комсорги, парторги, преподаватели научного атеизма… Так бывает вообще?
        - Своими глазами видел… - смущённо бормочу я.
        В зале весёлый смех.
        - Как же вы плохо думали об окружающих! - насмешливо сетует ведущий. - Вы полагали, будто они и впрямь, дай им волю, способны разграбить родную страну, разорить своих лучших друзей, даже подсылать к ним наёмных убийц… Вслушайтесь! Сами термины: «обуть», «заказать», «развести»… Мы ведь нарочно подбирали самые нелепые, самые, извините, дурацкие глаголы. Мы ждали, что вы по меньшей мере насторожитесь! А вы приняли всё как должное…
        Я готов провалиться сквозь настил - вроде пушкинского Дон Гуана.
        - Аплодисменты сценаристам!
        Аплодисменты.
        - Вот в зале сидит ваша бывшая сокурсница, - слышу я патетический голос ведущего. - Вы её хоронили…
        - В закрытом гробу… - сдавленно подтверждаю я.
        - Да! - жёстко отзывается он. - Ну и как вам могло вообще прийти в голову, что найдётся человек, способный запытать её до смерти? За какие-то бриллианты!..
        Светка сидит во втором ряду. Живёхонькая, рот до ушей, и показывает мне в восторге большой палец.
        - Ваша простота приводила нас в отчаяние, - нарочито трагически изрекает ведущий. - Я не знаю, кем нужно быть, чтобы поверить, будто, избавившись от надзора Советской власти, братские народы немедленно перессорятся. Мы инсценировали распрю русских с молдаванами из-за Приднестровья - и вы поверили! Потом распрю с Чечнёй! С Грузией! Вы и в это поверили… Тогда мы пошли на откровенный бред: стравили (якобы, разумеется, стравили!) русских с украинцами… Казалось бы, что может быть абсурднее! Но вы поверили и в это… - Он приостанавливается и, выдержав паузу, сухо, чуть ли не с брезгливостью приказывает помощнице: - Вручите ему букет!
        Оркестр играет туш. В руках у меня оказывается огромный букет, заслоняющий ползала. Украдкой скашиваю глаз за кулисы, где теснятся радостно скалящиеся рабочие сцены, - и страшная мысль поражает внезапно мой разум.
        А ведь при Советской власти не было таких телепрограмм!
        Неужто всё это розыгрыш?!
        02.06.2014
        Клопики
        Просыпаюсь, переворачиваюсь навзничь, и первое, на чём останавливается взгляд, - два «клопика» на потолке. Один - прямо надо мной, другой - поближе к люстре.
        Свежие, тёмно-розовые. Минут через пятнадцать сольются с окружающим фоном, вылиняют, поблёкнут.
        - С добрым утром, - приветствую их, потянувшись. - Милости просим в наши пенаты. Увлекательных зрелищ не обещаю, но…
        Пришельцы безмолвствуют и вообще делают вид, будто сказанное к ним не относится. Выбираюсь из-под простыни, влезаю в тапки и в чём мать родила, не таясь, дефилирую в туалет. На косяке аккурат напротив унитаза расположился ещё один «клопик», побледнее. Должно быть, чуть раньше приполз. Чей же это, хотелось бы знать, десант? Кто вас, «клопики», ко мне запустил: соседка слева или соседка справа? Наверное, слева. Ту, что справа, голые мужики вроде бы уже интересовать не должны.
        - Ай-ай-ай… - укоризненно говорю я микроскопическому соглядатаю. - И не стыдно?
        Воссевши на стульчак, запрокидываю голову, оглядываю чистые белёные углы. Удивительно, однако с некоторых пор (сами знаете, с каких) куда-то подевались пауки: то ли механическая мелюзга достала их радиоволнами, то ли самим фактом своего присутствия. Соседка (та, что справа, пенсионерка) тревожится, говорит, будто паук - к деньгам, стало быть, отсутствие пауков - к безденежью. Мне бы её заботы!
        Не знаю, кто окрестил «клопиков» «клопиками», но словцо настолько всем пришлось по вкусу, что официальное их название забыто напрочь. Кругленькие крохотульки, в неактивированном состоянии сохраняющие рубиновый оттенок, - конечно, «клопики». Вдобавок состоят в близком родстве с «жучками». Разница в чём? «Жучок» только подслушивает, а «клопик» ещё и подсматривает.
        Дверной (точнее, бездверный) проём, разделяющий коридорчик и комнату, прорублен прежними владельцами квартиры чуть не до потолка и превращён в турник. Большое им за это спасибо!
        Прежде чем стать на цыпочки и ухватиться за металлическую трубу, обметаю её веником, а то был уже случай: взялся не посмотрев и раздавил одного, причём с омерзительным влажным хрустом. Чёрт знает, из чего их делают: внутри что-то липкое и клейкое, как сироп.
        Итак.
        Веник - в угол, пять раз подтянуться прямым хватом, пять раз обратным, двадцать раз отжаться от пола на широко раскинутых руках, мельком взглянуть в зеркало и с удовлетворением отметить, что отразившийся там обнажённый мужчина молод не по годам. Рыло, правда, не новое, но тут уж ничего не попишешь.
        Оба «клопика»-новосёла успели к тому времени порядком обесцветиться, хотя врождённой розоватости не утратили.
        - А? - подмигиваю им. - Ничо смотрюсь?
        Странно. С кем из ровесников ни поговори, все стоном стонут от их нашествия, а мне хоть бы хны. Приятно, знаете, тешить себя иллюзией, будто кому-то ты интересен. Раньше на что только не шёл человек, лишь бы привлечь внимание к собственной персоне: с крыш прыгал, в Интернете скандалил, врал о встречах с инопланетянами… Теперь это, на мой взгляд, лишние хлопоты. Готовишь ли ты яичницу из двух яиц, моешь ли посуду, слоняешься ли из угла в угол - всё под присмотром, причём неизвестно чьим. И почему бы, кстати, не предположить, будто в данный момент Ольга Марковна хмуро сидит перед монитором, оценивает под разными углами зрения нынешний рельеф моих грудных мышц и, чем чёрт не шутит, может, даже осознаёт с тоской, какой она была дурой, подав на развод…
        Когда-то по молодости лет я упорно пытался начать новую жизнь с понедельника. До обеда меня хватало, а дальше всё шло как раньше. Однажды осенило: а что, если начинать новую жизнь с утра? Ежедневно! И знаете, почти получилось: в течение месяца я жил до обеда по-новому, а после обеда по-старому. Потом надоело - махнул рукой и больше не рыпался.
        А теперь вот появились «клопики».
        Так что есть и от них какая-никакая, а польза. Не подглядывай они за мной, вряд ли бы я столь вызывающе вёл здоровый образ жизни, всем назло корячась по утрам на перекладине турника. Наконец-то в долгом списке моих привычек завелась хотя бы одна хорошая. Курить бы ещё бросить…

* * *
        Раздаётся звонок в дверь. Накидываю халат, иду открывать. Соседка по этажу. Не та пенсионерка справа, что беспокоилась насчёт исчезновения пауков, - другая, бальзаковского возраста. Постбальзаковского. Та, что слева. Утренний марафет наведён, звёздчатые глазёнки гневно растопырены.
        - Вы что себе позволяете!
        - А что я себе позволяю?
        - Нет, но как вам это нравится! - возмущённо взывает она к потолку прихожей, где, слившись с побелкой, наверняка притаились всё те же ползучие объективчики. - Расхаживает средь бела дня нагишом - и спрашивает!
        - Вообще-то на мне халат.
        - Сейчас - да!
        - И это моя квартира. В чём хочу, в том расхаживаю.
        - Ой… - презрительно кривится соседка. - Вот только не надо мне ля-ля… Зря стараетесь! Вы вообще не в моём вкусе. «Ничо смотрюсь?» - с ядовитым присвистом передразнивает она меня.
        - Идите к чёрту, девушка, - миролюбиво предлагаю я. - И «клопиков» своих, если можно, прихватите…
        - Моих?!
        - Ну не моих же…
        - Именно что ваших! - взрывается она. - Вы - эксгибиционист! Вы их сами по стенам рассаживаете!
        Моргаю, шалею, потом начинаю хихикать самым неприличным образом - и никак не могу остановиться.
        - На порносайт выложу… - злобно шипит соседка. Отступает на шаг и хлопает моей дверью, словно своею собственной. От сотрясения на голову мне с потолка падает «клопик»-переросток. Со стуком рикошетирует на пол, белый, как таблетка, шустро переворачивается и суетливо ползёт к стенке, до которой, между прочим, полметра. Подсадить, что ли? Нет, не стоит. Сам доберётся. И так вон уже меня из-за него в эксгибиционисты определили!
        На порносайт выложит! Туда ещё поди пробейся - на порносайт… Не думаю, чтобы кого-либо привлекла такая скукотища, как утренняя гимнастика. Хотя бы и нагишом.
        Я поворачиваюсь и в задумчивости иду в кухню готовить яичницу из двух яиц.

* * *
        Та-ак… А куда же это, хотелось бы знать, запропала моя любименькая чугунная сковородочка? На конфорке нет, в холодильнике тоже. Да и что ей там делать, в холодильнике? Наверняка стоит где-нибудь на виду, ухмыляется втихаря… И свалить, главное, не на кого - живу один: ни кошки, ни жены.
        Для того чтобы предмет исчез, мне, как правило, достаточно его переложить или хотя бы передвинуть. Может, машинально засунул в сушилку для посуды? Тоже нет. Странно…
        Податься некуда - врубаю компьютер, вызываю на плоский обширный экран общий план моей кухоньки, командую обновить картинку… Эк, сколько вас, оказывается, за ночь понаползло - весь монитор в красных метках, как из пульверизатора брызнули! А которые тут со вчерашнего дня шпионят? Ага… Стало быть, ты, ты и ты… Остальные либо новички, либо выбрали невыгодную для наблюдения позицию.
        Ужинал я вчера поздно, часов этак в одиннадцать… Копирую коды нужных «клопиков», ввожу дату, время, прокручиваю отснятый материал… Стоп! Теперь помедленней. Ну конечно! Поставил вымытую сковородку на подоконник и накрыл тарелкой - попробуй угляди её теперь без современных технических средств…

* * *
        Если хотите, облейте меня презрением, но нынешнюю власть я уважаю. По-настоящему мудрый правитель никогда не станет делать того, что могут с успехом проделать сами подданные. Взять, скажем, Оруэлла с его Министерством Правды (или какое там у него министерство слежкой занималось?). Мало того что пришлось каждое помещение оснастить за казённый счёт телевизором с видеокамерой - к этой механике же ещё и штат наблюдателей нужен, и каждому наблюдателю, будь любезен, содержание обеспечь! Так, пожалуй, и по миру пойдёшь… То ли дело теперь! До сих пор не пойму, расценивать ли случившееся как свидетельство великого ума наших государственных мужей или же, напротив, полного отсутствия такового. Всего-то-навсего позволили ввозить «клопиков» беспошлинно, благо Китай и Америка у себя их запретили. А русского человека хлебом не корми - дай подглядеть, чем сосед занимается. В итоге ни копейки из бюджета не потрачено, а вся страна - под колпаком у всей страны.
        Ох, какой, помню, поднялся визг в Парламенте, когда до самих наконец дошло, что они натворили! Однако поздно было визжать - уж больно крутые бабки закрутились. Всем пришлось приспосабливаться: от домохозяйки до министра…
        Сам я ни разу эту электронную мелюзгу никому не подпускал, и не потому, что сильно порядочный - скорее из экономии: зачем тратиться, когда можно и к чужим объективчикам прицепиться? Вот и цепляюсь. Тем, кстати, и живу…
        Размышления мои вновь прерывает дверной звонок. Отправляю вымытую тарелку на проволочный стеллажик сушиться, иду к двери. На сей раз Мирон с третьего этажа. Седоватый клинышек бородки, торчащий почему-то не вниз, а вперёд, оскаленные кривые зубы, горестный вопрошающий взгляд сквозь большие старорежимные очки. В руке - непрозрачный пластиковый пакет с цилиндрическим содержимым. Не рановато ли?
        - Трудишься или?.. - осведомляется он.
        - Или. Проходи.
        Мы проходим в кухню. Вернее, прохожу один я - Мирон обмер в дверном проёме.
        - Да что ж ты опять делаешь! - болезненно охает он. - Где веник?
        - Под турником. В углу.
        Пакет бережно ставится на порожек кухни, а мой закадычный друг исчезает в коридорчике. Вернувшись во всеоружии, принимается обметать стены и потолок. Дробно сыплются белёсые «клопики», особенно хорошо различимые на тёмном ламинате. Всех их Мирон беспощадно сметает в любезно предложенный мною совок и топит в унитазе, не поленившись спустить воду три раза подряд.
        - Ну вот, - удовлетворённо объявляет он, хищно оглядывая кухоньку, не затаился ли где ещё один механический свидетель. - Теперь Большой Брат тебя не видит.
        - Он меня и раньше в упор не видел, - хмыкаю я, включая электрочайник. - Кому я, на фиг, нужен?
        Мирон смотрит на меня с жалостливой гримаской.
        - Наивный, ой наивный… - сетует он. - Видит он тебя, видит! Причём за твой же счёт…
        - Ага, жди! - ухмыляюсь я. - За чей угодно, только не за мой. Ни разу эту дрянь не покупал…
        - Вот именно! - Мирон таинственно округляет глаза. - Значит, подозрительная ты личность, если не покупал ни разу. За такими-то вот и следят… Ты пойми, - переходит он на жутковатый шёпот, - там… - Оглядевшись, воздевает палец к обезвреженному потолку. - Там наверняка списки уже составляются. Чёрные…
        Воды в чайнике мало, вскоре он издаёт громкий щелчок. Мирон вздрагивает, ощерившись при этом ещё сильнее.
        Смешной он человек. Родился в двадцатом веке - в нём и застрял. Иногда я спорю с Мироном, но этак, знаете, деликатно, без нажима, чтобы, боже упаси, ненароком не переубедить. Допусти он на миг, будто никакие спецслужбы его не пасут, смысл жизни окажется утрачен, а самооценка упадёт ниже государственного уровня. Нет, пусть уж и дальше воображает себя значимой фигурой.
        - Чёрные, говоришь? - Я разливаю чай, открываю сахарницу, втыкаю в неё ложечку. - Слушай, а по какому принципу они составляются? Кто вообще в эти списки попадает? Тебе с лимоном?
        - В том-то и штука, что неизвестно! Всё засекречено!.. Ты же знаешь, я с лимоном не пью, - добавляет он, запоздало понизив голос.
        - Да ладно тебе… Как ты теперь что засекретишь?
        В принципе, я неплохо осведомлён, как и что можно засекретить в наши дни, но хочется соседушку поддразнить.
        Мирон подсаживается к столу и, загадочно на меня глядя, размешивает ложечкой пустой чай.
        - Сейчас покажу, - несколько даже угрожающе обещает он. - Взгляни-ка в пакете…
        Я встаю, беру с порожка непрозрачный пластиковый пакет и достаю из него отнюдь не бутылку, как поначалу ожидалось, но серый цилиндр с сенсорной панелькой управления в торце. На невскрытой фабричной упаковке логотип фирмы «Цимицифуга». Постановщик помех. Он же «клопогон», он же «клоподав». Имеются у него и другие прозвища, но все они малоприличны.
        - Вот так-то! - ликует Мирон. - Думают, они одни крутые! На Кремль выходил хоть раз? Или хотя бы на мэрию нашу? Глушат как хотят… А мы с тобой чем хуже?
        - Тебе что, денег девать некуда?
        - Левый, китайский, - с конспиративной оглядкой поясняет Мирон. - В два раза дешевле, только без гарантии. По знакомству предложили.
        - А зачем тогда потолок обметал? Включил бы - и все дела. Проверил бы заодно…
        - Да не решил ещё, - в тоске признаётся Мирон. - Брать, не брать?..
        - Не брать, - решительно говорю я.
        Мирон поправляет старомодные свои очки и смотрит на меня с недоверием.
        - Почему?
        - А ты сам прикинь. Вот врубишь ты помехи. Ага, подумают! Значит, есть ему что скрывать…
        Мирон цепенеет. Собственно, произнося слово «подумают», я имел в виду снедаемых любопытством обывателей, но он-то, параноик, наверняка решил, будто речь идёт о высших сферах и тайных канцеляриях, которые так и норовят внести его, Мирона, в чёрные списки.
        - Тут же запросят номер устройства, - со скукой продолжаю я. - А нету номера! Значит, пользуешься нелицензионным оборудованием, из-под полы купленным… А кто таким оборудованием пользуется? Один криминалитет! В бизнесе-то и в политике всё зарегистрировано…
        Дрогнувшей рукой Мирон снова принимается размешивать чай, хотя сахару в него он так и не положил.
        - Ну и главное. Помехи-то не только на «клопиков» действуют. Вся твоя бытовая электроника тут же заглючит: сотик, компьютер, стиральная машина. Легонько так, но заглючит. Да ещё, не дай бог, у соседей та же хрень начнётся. Хорошо, если морду бить придут, а ну как сразу настучат? Оно тебе надо?
        Мирон убит. Не допивши чаю, горестно благодарит за угощение, кладёт устройство в пакет и уходит в глубокой задумчивости.

* * *
        Когда-то я работал репортёром. Существовало такое ремесло - основа журналистики, то бишь второй древнейшей профессии, четвёртой власти… и прочая-прочая-прочая. А потом стряслось с нами, неутомимыми поставщиками новостей, примерно то же, что и с литераторами: репортёром возомнил себя каждый.
        Хотя почему возомнил? Скорее уж стал. Действительно, какой смысл посылать на место происшествия (да ещё и за счёт редакции!) специального корреспондента, если сенсация спустя каких-нибудь пять минут с момента её возникновения уже гуляет в Сети, и каждый может увидеть всё воочию и с любой точки!
        Ни тебе командировок, ни зарплаты, никуда не нужно лететь сломя голову (всё равно опоздаешь) - сиди перед монитором, наудачу подключаясь то к одному «клопику», то к другому, пока не набредёшь на что-либо способное заинтриговать хотя бы крохотную часть почтеннейшей публики.
        Разбиваю монитор на шесть окошек и запускаю поисковик. Система давно отлажена. Не в пример дилетантам, мечущимся от Камчатки до Экибастуза и остающимся в итоге ни с чем, я пасусь исключительно в нашем районе, поскольку свято уверен, что везде происходит одно и то же. Впрочем, левый нижний экранчик у меня всегда в свободном поиске (вдруг повезёт!). Время от времени картинка исчезает, залитая серебристо-серым мерцанием, - стало быть, где-то врублен «клоподав». Он же - «клопомор». Иногда сквозь мельтешение искорок слабо проступают контуры людей и предметов. Видимо, работает объективчик последнего поколения, способный кое-как с помехами справляться.
        Вот потому я и не советовал Мирону приобретать левак китайской сборки. «Клопики»-то ведь тоже совершенствуются, прогресс на месте не стоит…
        Полупрозрачный серенький снегопад помех внезапно перечёркивается чёрным косым крестом, и поставленная неделю назад программа тут же переключается на другой канал. Стало быть, заподозрила, что с данной точки ведётся наблюдение некой силовой структурой. Ну и пусть себе ведётся. Государству я не конкурент.
        Остальные пять прямоугольничков исправно выдают изображение вполне приличного качества. На правом верхнем занимаются любовью. Механический шпиончик расположился на потолке весьма удачно - как раз над койкой. Ничего интересного, но я на всякий случай даю увеличение и прибавляю звук. Очень вовремя. Женщина (она снизу) кричит, злорадно оскалясь, прямо в объектив:
        - Смотри-смотри!.. Вот это мужик! Не то что ты, огрызок!..
        Должно быть, тоже тешит себя надеждой, что бывший её супруг скрежещет зубами перед монитором.
        Машинально прерываю поиск, набираю код. Порнуха с крайнего правого экранчика исчезает, а взамен обозначается знакомая до боли спаленка. Сосредоточенная Ольга Марковна сидит за трельяжным столиком и хмуро вглядывается в экран, временами трогая клавиатуру. Что у неё там, хотелось бы знать? Перебираю все возможные углы зрения, но заглянуть через Оленькино плечо мне так и не удаётся.
        Разочарованный, снова переключаюсь на поисковик.
        Да-а… Не волна, даже не девятый вал - цунами разводов прокатилось пару лет назад по всей стране. Так тряхнуло, что все скелеты в шкафах загремели. Забавно, однако распались в основном семьи, слывшие благополучными. Неблагополучные, в большинстве, убереглись. Наш с Марковной союз, как сами догадываетесь, многие знакомые считали идеальным.
        Откуда угодно ждали катастрофы: из космоса, из-под земли - а она, тихая, будничная, взяла, да и пришла из магазинчиков бытовой электроники. Рождаемость, насколько я слышал, упала чуть ли не до нуля, да и как не упасть! Попробуй воспитай ребёнка, если ребёнок всё о тебе знает!
        Кстати, о детях: дочурка наша (сейчас она, представьте, замужем) после развода родителей почему-то приняла папину сторону. Должно быть, тоже вышла на «клопиков» и такое о маме разведала, что мои собственные похождения показались невинной шалостью. А я вот, дурак, так ничего насчёт Марковны и не выяснил - стоило тайному стать явным, растерялся, чуть не рехнулся от стыда и раскаяния, а когда опомнился - поздно, брат! Память-то у «клопиков» в те времена была коротенькая - с нынешней не сравнить, и до архивов ещё не додумались. Пропустил момент - ничего уже потом не восстановишь.
        Так-то, господа правдолюбки: хотели прямоты во всём - получите и распишитесь. А уж кричали-то, кричали: нам скрывать нечего, вот они мы - все на виду! Теперь, надеюсь, прижухли…
        А впрочем… Что это я? Не прижухли и никогда не прижухнут. Так уж устроен наш обывателиус вульгарис, полагающий главными своими достоинствами честность и правоту. За неимением иных достоинств.
        - То есть как это ни в чём не виноват? - говоришь такому. - Вот же запись!
        - Подделка!
        - Да невозможно запись подделать!
        - Значит, уже возможно!
        - Ничего себе! Это, выходит, на всех пятнадцати «клопиках» подделка? Со всех ракурсов?
        - Со всех!
        Пена у рта - и ничего ему не докажешь. Все кругом виноваты, только не он. А потом будет рассказывать, что за правду пострадал.
        Семейные скандалы стали своего рода искусством: всяк работает на зрителя, причём вдохновенно, чувствуя себя как на подмостках. Иногда возникает подозрение, что об этом-то они всю жизнь и мечтали. Сам я мысленно разделяю наблюдаемых на «шпионов» и «актёров». «Шпионы» вечно таятся, лица - каменные, в глазах - испуг, каждое слово, каждый жест продуманы и осторожны. «Актёры» же (вроде меня) ощущают себя под приглядом вполне уютно, подмигивают «клопикам», заводят с ними беседы, часто препохабнейшего содержания - и правильно: не подсматривай!

* * *
        Внезапно что-то на среднем экранчике снизу привлекает моё внимание, хотя вроде бы ничего там особенного не происходит: запрокинул человек искажённое лицо и ораторствует прямо в объектив. Однако за два года ловли сюжетов чутьё у меня обострилось изрядно. Раздвигаю изображение в полный формат, включаю звук.
        - Ты думаешь, ты первый? - с ненавистью, прожигая взглядом, обращается ко мне с экрана тот, кому я дал слово. За спиной его распахнутое настежь окно, в котором ни крыш, ни проводов - одно лишь синее небо. Должно быть, дело происходит примерно на уровне девятого этажа. - Ты не первый! Были и до тебя такие - покруче! Вот… - И оратор, задыхаясь, потрясает перед «клопиком» раскрытой книгой.
        Библия. Плохо… Нынче ведь все политкорректные стали: чуть коснётся дело религии - ни на один сайт такой сюжет не продашь. Однако типаж довольно странный. Кто он? «Актёр»? Да нет, скорее сорвавшийся с болтов «шпион». Бывает и такое…
        - Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдёшь от меня, - взахлёб читает он с листа, - доколе не дашь мне проглотить слюну мою?..
        Скучновато. Я уже готов убрать звук и уменьшить изображение, но что-то опять меня останавливает.
        - …ибо вот, - обессиленно выдыхает тот, на экране, - я лягу во прахе… завтра поищешь меня… и меня - нет…
        Библия летит на стол, а её владелец, забравшись на подоконник, упирается раскинутыми руками в пластиковые стойки.
        - Нету… - с нежностью сообщает он напоследок и вываливается наружу - в синее небо, спиной вперёд.
        Надо бы ужаснуться, но счёт пошёл если не на секунды, то, во всяком случае, на минуты. Запрашиваю расположение всех «клопиков» - и тех, что в квартире, и тех, что на улице. Отслеживаю падение тела и даже (повезло!) момент удара об асфальт - на сайте его наверняка повторят несколько раз и непременно с нарастающим замедлением. Теперь посмотрим предысторию события. Речугу он, скорее всего, закатил огромную, просто я самый её кончик поймал. Тирада, разумеется, содержит выпады, оскорбляющие чувства верующих, но стричь её нет времени - сами вырежут, коли что не так. Быстрее, быстрее! Опередить неведомых конкурентов, предложить материал хотя бы минут на десять раньше, чем прочие стервятники… И не забыть стукнуть в полицию.
        Всё. Слепил. Можно отправлять. Ударив по клавише, откидываюсь на спинку кресла-вертушки - и жду. Душа моя полна скорби. Ну как, скажите, можно, не очерствев, выжить в подобном мире? И парень-то, главное, молодой ещё - лет тридцать на вид, если и старше, то ненамного…
        Далее скорбь моя прорезается вспышкой радости - поступил ответ сразу с трёх сайтов: сообщение принято. Что ж, будем надеяться…
        Выпить, что ли, за упокой души? Или нет… За упокой души - через девять дней. А пока асфальт ему пухом, прости мне, Господи, невольный цинизм. Я ведь, признаться, и сам пару лет назад по краешку ходил, прощальную записку обдумывал. А теперь вот даже и записки не надо: высказал всё, что накипело, ближайшему «клопику» - и в синеву… Спиной вперёд.
        Клопики мы, клопики… С этой унылой мыслью я собираюсь уже принести спиртное, когда одно за другим приходят три сообщения подряд: отказ, отказ, отказ… А потом ещё и четвёртое в довесок - примерно того же содержания - из полицейского участка. Отшатываюсь и долго моргаю. Невероятно, но меня обставили… Вот ведь невезуха! Кто же это, интересно, такой шустрый?
        Сейчас разберёмся. Двух минут мне хватает на то, чтобы навести справки и выявить ошарашивающий факт: самоубийца собственной персоной - вот кто меня, оказывается, обскакал! Ну конечно, дал компьютеру прощальную команду подключиться к таким-то и таким-то «клопикам», после чего отправить отслеженный материал на такие-то и такие-то сайты. Денег он за это, понятно, не получил и не получит, зато до самого асфальта летел уверенный, что падение его в Лету не канет…
        Ну и кто он после этого?

* * *
        И всё же пару-тройку сюжетов нынешним утром мне продать удаётся. Не могу назвать улов обильным, но бывали и вовсе пустые дни, так что грех жаловаться. Прервёмся на ленч. Тем более все расползлись по офисам, а я в основном специализируюсь на чисто бытовых, домашних происшествиях. Платят за них поменьше, зато берут охотнее.
        Трапезу прерывает тихая лирическая мелодия. Кто-то жаждет общения. Возвращаю к жизни ослепший монитор. Гляди-ка, дочурка проклюнулась! Вспомнила о биологическом отце… Вновь располагаюсь в кресле-вертушке, трогаю клавишу.
        - Па, привет! А я смотрю, у тебя вроде перекур, ну и…
        Удивительно тактичная девочка. Чтобы не отрывать папу от дел (или от чего другого), предварительно подглядела, чем он занимается, а потом уже вышла на связь… Насколько всё-таки изменилось значение слова «такт»!
        - Ничего не случилось?
        - Не-а! Всё путём. А ты как? Денежку не подкинуть?
        - Да нет, спасибо. Выкручиваюсь пока.
        Мордашка, как всегда, развесёлая, я бы даже сказал, разудалая. Короткая каштановая стрижка, синий китель - или что там у них, у следователей?
        Удачно она выбрала специальность. С оперативными работниками приключилось примерно то же, что и с нами, бедолагами, а вот судебный следователь - по-прежнему профессия востребованная. Кто-то же должен приводить в надлежащий вид бесчисленные видеоматериалы, поступающие от потерпевших! Тем более что далеко не все старые кадры сумели приспособиться к новой жизни.
        Казалось бы, повсеместное подглядывание (а значит, и доносительство) должно было если не уничтожить, то хотя бы уменьшить преступность. Увы, ничего подобного!
        - Я?! Утопил любовницу? Да вы что, с ума сошли? Она из лодки выпала, а я её спасал! Сам чуть не утоп!
        - Запись свидетельствует, что вы её толкнули.
        - Удержать хотел! Вижу - падает…
        - Ну вот же ясно видно, как вы её толкаете.
        - Нечаянно! Равновесие потерял…
        Или взять крупные хищения. А то мы и раньше, до нашествия «клопиков», не знали, кто крадёт! Крал, крадёт и будет красть, покуда в высших эшелонах власти не дадут добро на возбуждение уголовного дела. А в частном порядке такого коррупционера не изобличишь, поскольку от нашего с вами любопытства подобные особи надёжно защищены «клоподавами», то бишь постановщиками помех (я про настоящие лицензионные устройства, а не про то китайское барахло, что приносил мне сегодня Мирон).
        Опять же не будем забывать, что крадущий миллиарды в отличие от нас, клопиков, личность историческая. А к исторической личности и подход другой. К примеру, документы свидетельствуют: чем больше казнокрадствовали птенцы гнезда Петрова, тем храбрее и хладнокровнее дрались они на поле брани, тот же, скажем, Алексашка Меншиков под Полтавой. Так что попустительство властей вполне объяснимо. Выдающихся людей надо беречь: раз отважно ворует, значит, и родную державу защитит не менее отважно.
        Словом, с крупными стяжателями - понятно. Но что помешало покончить с мелкой преступной сошкой, если «клопики» фиксируют каждую улику? Думаете, возможность истолковать любую запись в пользу обвиняемого? А вот и нет! Количество правонарушений. Половину страны пришлось бы взять под стражу, а кто будет брать? Где вы отыщете столько юристов и тюремщиков, чтобы учинить эту безумную акцию? Даже учитывая, что по меньшей мере треть бывших оперов спешно подалась в судебные исполнители, маловат контингент. Кое-какие преступления пришлось даже срочно изъять из Уголовного Кодекса и объявить вполне законными деяниями, иначе бы суды просто захлебнулись. И всё равно бесконечная очередь дел, требующих рассмотрения, как я слышал, растёт и растёт, разбухает наподобие автомобильной пробки. И которому из них дать ход, решает следователь.
        Дальше рассказывать, или сами всё сообразите?
        - С мужем-то как живёшь? - не удержавшись, спрашиваю я.
        - Включи да посмотри.
        Надо же, как у них теперь с этим просто!
        - Да нет, я о другом… Ты правда всё о нём знаешь?
        - Всё знаю, - подтверждает она.
        - А он о тебе?
        - И он обо мне.
        - Как же вы так живёте?!
        - Да нормально…
        - Оба такие честные?
        Дочурка смотрит на меня изумлённо.
        - Ну ты динозавр! - чуть ли не с восторгом говорит она.

* * *
        Да, наверное, динозавр… Вымирать пора. Живу в чужом непривычном мире, прозрачном насквозь. Всё изменилось - не только Уголовный кодекс. Мораль стала иная - какая-то… чукотская, что ли?.. Насколько мне известно, обитатели Севера облачались в меха, лишь выбираясь из чума на мороз. А в чуме было жарко, в чуме они расхаживали телешом, ни друг друга не стесняясь, ни чад своих, на глазах у близких справляли нужду, новых детишек строгали. И что самое забавное: мораль-то у них при всём при том оставалась строгой, построже нашей. Просто нормы морали были другие.
        Так что зря я над Мироном посмеиваюсь - сам такой же.
        И с каждым днём жизнь вокруг становится непонятнее, невразумительнее. Сколько раз, увидев ужаснувшую меня сцену, я не мог её никому продать, потому что, как выяснялось впоследствии, ужасала она меня одного. То же самое и с преступлениями. Поди пойми: законно это теперь, незаконно? Я ж не специалист…
        По тем же причинам и в бизнес нынешний не лезу - там чёрт ногу сломит. Избегаю шпионить за молодёжью - этих, похоже, вообще ничем не смутишь, по барабану им, подглядывают за ними или не подглядывают. Временами я даже задаюсь вопросом: а сохранилось ли у них в лексиконе само слово «стыд»? Наверное, сохранилось, просто неизвестно, что оно сейчас означает… Короче, объект моих наблюдений - такие же, как я, перестарки, безумно забавные своими потугами скрыться от бесчисленных взоров или же, напротив, выставить себя напоказ.
        Не дай бог, повымрут раньше меня - на что жить буду?

* * *
        Поговорив с дочуркой, извлекаю из ведра переполненный пакет, выхожу на площадку, спускаюсь к мусоропроводу. На обратном пути сталкиваюсь с той соседкой, что справа. Чем-то старушенция взволнована: морщины трясутся, глаза безумны.
        - Скоро, говорят, электрический метеорит упадёт, - жалуется она.
        - Как это - электрический?
        - Не знаю. Говорят.
        - И что будет?
        - Все телефоны отключатся, все телевизоры…
        - А «клопики»?
        - И «клопики» тоже. Всё отключится.
        - Так это ж замечательно! - бодро говорю я. - Будем жить, как раньше. Сами вон плакались, что следят за вами всё время…
        Пенсионерка чуть отшатывается, даже морщины трястись перестали. Что за ней следить прекратят - чепуха, а вот что сама она ни за кем подсматривать не сможет… Беда.
        У порога своей квартиры (дверь я оставил полуоткрытой) приостанавливаюсь. Рядом с лифтом на кафельном полу приютилась плоская вскрытая баночка, над которой время от времени мерещится белый парок. Подхожу поближе, присаживаюсь на корточки, всматриваюсь. Так и есть: никакой это не парок - скорее пушинки, словно бы от одуванчика. Взмывают и, подхваченные сквозняком, втягиваются через дверную щель на мою территорию.
        Да, вот он, прогресс в действии. Раньше «клопиков» продавали кассетами - уже взросленьких, каплевидных, а теперь, стало быть, в виде таких вот зародышей, способных перемещаться по воздуху, как паучки на паутинках. Прилепится, надо полагать, этакий путешественник к стенке или к потолку - ну и начнёт развиваться: глазик отрастит, лапки, передатчик…
        И кто бы эту баночку сюда, интересно, подкинул? Пенсионерка вне подозрений, хотя и попалась навстречу, хотя и разговор отвлекающий завела… Вряд ли ей такая роскошь по карману. Значит, опять та, что слева.
        Я возвращаюсь к себе и плотно прикрываю дверь. Хватит мне соглядатаев. Нет, я не против, милости просим, всех приму, но это, согласитесь, будет с моей стороны чистейшей воды эгоизм - надо же и другим хоть что-нибудь оставить. Да и лестничная площадка в присмотре нуждается.
        Представляю, что за переполох поднимется (если уже не поднялся) во всех учреждениях - частных и государственных. Только-только оборудовали помещения герметичными дверями, а тут вдруг этакая летучая гадость! Она ведь, наверное, и через вытяжки просочится, и через кондиционеры…

* * *
        А собственно, что изменилось с тех недавних, но уже доисторических пор? Да ничего, по сути. Кто попроще - перемывал косточки ближним на лавочке перед подъездом, кто поинтеллигентнее - за столиком в кафе. Потом занялись тем же самым в Интернете. Тем же занимаемся и нынче. Просто раньше сами подглядывали - теперь с помощью «клопиков».
        Да и я тоже, если честно, каким был, таким остался. Ежедневно начинаю с утра новую жизнь. Часиков до двенадцати веду себя безукоризненно: отважно лезу на турник, учиняю уборку, прилежно работаю, добываю хлеб насущный. А после двенадцати - катись оно всё под гору…
        Сейчас уже двенадцать тридцать. Откидываю спинку у кресла-вертушки, приношу из холодильника спиртное, закусь и, развалившись перед экраном, предаюсь куда более постыдному занятию, нежели утреннее любование собою в зеркале. Для начала ещё раз уточняю коды прописавшихся у меня «клопиков», после чего смотрю, кто и куда выложил подробности моей скудной интимной жизни.
        На платных гадючниках, естественно, ничего, и, уж конечно же, ни намёка на порносайты. Удостоился лишь нашей подъездной «Завалинки». Кое-какие физиологические подробности обнародованы соседкой слева, кое-какие - соседкой справа, а кое-что, как ни странно, Мироном. Обитатели других этажей, судя по отсутствию отзывов, моими секретами не слишком интересуются. Обидно. А самое обидное, что Марковна не клюнула на меня ни разу. Дочка - да, дочка заходила, но, как уже вам известно, исключительно для того, чтобы выяснить, сильно ли папа занят.
        Вот соседушка слева - та зафиксирована во всех видах, и виды, следует заметить, один откровенней другого. Готов поспорить, сама себя на сайт выкладывает… Остальным не до того - вторую неделю травят супружескую чету с шестого этажа, всё никак развести не могут.
        Нет, пожалуй, я всё-таки «шпион», а никакой не «актёр». И развязность моя - напускная, и броня - тонюсенькая. Не зря говаривал классик: «Я бы никак не мог представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?» Каторжанин… Все мы теперь каторжане. Ни секунды себе не принадлежим, ни мгновения! Интересно, помнит ли кто-нибудь первоначальное значение слов «позор», «позорище»? Пребывание на виду у всех. Мудры были предки. Знали, чего бояться…
        Хотя и потомки тоже мудры. По-своему. Если тебя никто не видит, приходится взнуздывать себя самому, а это, поверьте, занятие мучительное. Под надзором как-то оно полегче.
        Но я-то динозавр! Для меня это пытка - постоянно держать круговую оборону, не расслабляясь ни на миг. Странно, ей-богу… Никогда не бываю один - и вою от одиночества. Зато всю правду обо всех знаю… Ненавижу правду! Из-за неё я лишился работы, из-за неё расстался с Марковной, из-за неё обитаю в обшарпанной однокомнатке…
        Что он там зачитывал перед тем, как вывалиться в окно? Что-то насчёт слюны… Бумажной Библии в доме нет, впрочем, с электронным её вариантом даже удобнее. Выхожу в Сеть, вызываю текст на экран. «Слюна» для Священного Писания слово редкое, так что нужный стих обнаруживается почти мгновенно. «Книга Иова». Ну да, конечно, Иов…
        «Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?»
        Ах, самоубийца-самоубийца, глаза твои суицижие, как же ты разворошил давнюю мою тоску…
        В руке у меня непочатая рюмка водки. Глушу её единым махом, резко выдыхаю. Меланхолически закусив, наливаю ещё.
        Будьте вы прокляты, придумавшие эту хренотень, и вы, позволившие продавать её на каждом углу…
        Встаю, подхожу к подоконнику, гляжу вниз. Нет, ну с девятого этажа чего не прыгнуть? А у меня-то второй. Скорее искалечишься, чем убьёшься…
        Возвращаюсь, наливаю третью.

* * *
        Выпить её мне, правда, не удаётся. Кто-то истерически трезвонит в дверь. Потом начинает стучать кулаком. Что стряслось?
        Поспешно встаю, открываю. Соседка слева. Мечта Бальзака. Ни слова не промолвив, толкает меня на косяк и устремляется в моё логово.
        - Где?! - в ярости вопрошает она, неистово озираясь по углам.
        - Кто?
        - Он ещё спрашивает! - Её трясёт от бешенства. - Вы что творите? Вы думаете, вам и это с рук сойдёт?
        Тут только я замечаю, что монитор мёртв. По тёмному экрану бегут редкие искорки. Бросаюсь к клавиатуре, пытаюсь воскресить. Бесполезно.
        Соседка тем временем успевает осмотреть кухню, где, понятно, тоже ничего не обнаруживает. Появляется вновь.
        - Где он?
        - Вы о чём вообще?
        - О «клоподаве»!
        В голосе её, однако, прежней уверенности не слышно. Должно быть, мой очумелый вид красноречиво свидетельствует о полной невиновности.
        - Да нет… - растерянно бормочу я, всё ещё стуча пальцем по клавиатуре. - Какой «клоподав»? «Клоподав» помехи ставит, а это не помехи… Это, наверное, перегорело что-нибудь…
        - И у меня тоже перегорело?
        - Как? И у вас?
        Смотрим друг на друга во все глаза.
        - Господи! - говорю я, нервно смеясь. - Уж не электрический ли метеорит упал? Или закон против «клопиков» приняли?
        И как-то, знаете, не по себе. А вдруг и впрямь что-нибудь этакое… Выйти бы в Сеть, выяснить, но как теперь выйдешь, если вся электроника приказала долго жить?
        Зачем-то включаю и выключаю свет. Горит, естественно.
        В приоткрытую входную дверь просовывается трясущееся обвислое лицо соседки справа.
        - Упал, упал… - горестно кукует она. - Говорили, упадёт, - и упал…
        И то ли от двух принятых подряд рюмок, то ли от её причитаний, но делается мне совсем жутко. Стою столбом. Представляю на миг, что нас, клопиков, ждёт в грядущем, - и озноб вдоль хребта! На что жить прикажете? Снова в репортёры? Снова беготня, командировки, начальство… Да и кто меня теперь в штат примет? В мои-то годы!
        Затем приходит спасительная мысль: а что на других этажах? Вдруг только у нас такое? Отпихиваю старушенцию и, оставив дверь нараспашку, стремглав взбегаю на третий. Два лестничных пролёта - дистанция короткая, но, пока я её одолеваю, в голове успевает прокрутиться череда жутких видений - хоть на продажу предлагай.
        Мир без «клопиков»? Да это всё равно что ослепнуть! Я-то - ладно, а вот дочурке, дочурке-то каково придётся! Впрочем, следователь - он и без «клопиков» не пропадёт. Двуногих завербует…
        Звоню.
        Дверь отворяет Мирон.
        - У тебя электроника пашет?
        Отвечает не сразу. Неспешно, с глубоким удовлетворением обнажает кривые зубы, что должно означать таинственную улыбку.
        - Не-а…
        Я всматриваюсь в его ликующее мурло, и всё становится ясно.
        - Идиот!.. - хриплю я. - Говорили тебе, не врубай ничего китайского?
        Глаза за толстыми линзами озадаченно моргают.
        - А что такое?
        - Да то, что тебя сейчас весь подъезд линчевать придёт!
        - А почём им знать, что это я?
        - Узн?ют! Ко мне вон уже приходили…
        Мирон пугается и, втащив меня в прихожую, судорожно запирает дверь на два оборота. Кидается к столу, в центре которого, игриво помигивая сенсорной панелькой, стоит серый цилиндрик. Руки у соседушки трясутся, так что устройство приходится отобрать. Выключаю на ощупь, засунув за пазуху, потому что «клопики» тут же прозреют и всё, гады, зафиксируют.
        Просвечивающая сквозь ткань панелька гаснет. Вокруг начинает попискивать оживающая бытовая электроника.
        - Уфф… - Я позволяю себе расслабиться. - Ну ты вредитель… И китаёзы твои тоже хороши! Он же, оказывается, не просто помехи ставит - он аппаратуру гасит… Додумались!
        И нисходит на меня успокоение. Всё в порядке, господа, слава богу, всё в порядке… Можно жить дальше.
        - Нагнал ты страху… - окончательно придя в себя, насмешливо говорю я Мирону. - Ладно, террорист. Пойдём ко мне, а то у меня там дверь не заперта. Выпьем заодно…
        Февраль - март 2013
        Из материала заказчика
        Когда б вы знали, из какого сора…
        А.А. Ахматова
        - Хозяин… - позвали сзади.
        Произнесено это было жалобно и с акцентом. Я обернулся. Как и предполагалось, глазам моим предстал удручённый жизнью выходец из Средней Азии: жилистый, худой, низкорослый и смуглый до черноты, смуглый даже по меркам Ашхабада, где прошли мои отрочество и юность. В те давние времена таких там именовали «чугунами», что, поверьте, звучит куда оскорбительнее, нежели «чучмек», ибо подчёркивает ещё и сельское происхождение именуемого. Городские - те посветлее. А этот будто прямиком с чабанской точки.
        - Строить будем, хозяин?
        - Из вашего материала? - понимающе уточнил я.
        Неспроста уточнил. В отношении дешёвой рабсилы год выдался в определённом смысле переломный: очевидно, развал Советского Союза дошёл до мозгов не только у нас в России. Раньше мигрант был какой? Старорежимный. Маниакально добросовестный, почтительный, трудолюбивый. Аллаха боялся, начальства боялся. Здороваясь, к сердцу руку прикладывал. Не забуду, как один из Бухары, расчувствовавшись, поведал мне самое замечательное событие своей жизни: на спор вспахал непомерное количество гектаров за три дня. Причём спорил не он - о нём спорили.
        - Хозяин говорит: «Вспашешь?» - вспоминал он чуть ли не со слезой умиления. - «Вспашу!» - «Два касемьсота. Бери любой». Посмотрел. «Этот», - говорю. Ночь не спал. Проверил, заправил, смазал. Утром выехал в поле, баранку поцеловал…
        Баранку поцеловал! Вы вникните, вникните…
        А нынче какой мигрант пошёл? Молодой, наглый, ничего не умеет и ничего не боится. Разве что миграционного контроля. Ходят голые до пояса, чего никогда себе не позволял дехканин старой выделки. «Строим из нашего матерьяла» - это у них кодовые слова такие. «А что строите?» - «Всё строим. Дома строим, заборы строим. Из нашего матерьяла…»
        Соседка Лада Егоровна не устояла - согласилась на забор и калитку. Вроде бы дама опытная, всю жизнь экономистом проработала, а девятнадцать тысяч выдала на руки. Авансом. Теперь мимо Ладушкина дома я хожу с застывшим рылом, сомкнув зубы, чтобы не взгоготнуть, - обидеть боюсь хозяйку. Ржавеющая рабица уныло провисает меж мохнатых досок, кривовато вмурованных в цементный раствор, а уж калитка… Нет, словами этого не передашь. Это видеть надо.
        То есть смысл моего уточнения вы поняли.
        - Из вашего материала?
        - Нет! - почему-то испугался «чугун». - Зачем из нашего? Из твоего…
        Мы стояли посреди узкой дачной улочки, выжигаемой послеполуденным солнцем. Я - в бермудах, шлёпанцах, ветровке на голое тело и с удочкой, он - в спецовке, клетчатой рубашке и пыльных ботинках. В руках какой-то инструмент.
        - Да откуда ж у меня матерьял?
        - Совсем нету? - огорчился он.
        - Совсем. Один битый кирпич.
        - Кирпич много?
        - Битый, тебе говорят!
        - Покажи.
        Ну знаете! Я смотрел на него, озадаченно прикидывая, к какому из двух известных мне подвидов принадлежит данная особь. Судя по одёжке и по взгляду - честный до наивности совок, а по прилипчивости - новый чурка. Из тех самых, что забор соседке сладили. Возраст… Возраст, скажем так, переходный. Ни то ни сё.
        - Знаешь что? - сказал я наконец. - Вон там, через два участка, живёт Лада Егоровна. Забор у неё совсем худой. Поди спроси, может, захочет новый поставить…
        Жестоко? Да, пожалуй. Но что-то разозлил он меня этим своим «покажи». Вот народ! Лишь бы на участок проникнуть! Впрочем, поблагодари он меня за добрый совет, я бы наверняка устыдился и остановил его, однако слов благодарности не прозвучало. Повернулся мой «чугун» и молча пошёл к Ладе Егоровне. Видимо, всё-таки из этих… из новых… Ну, поделом ему.

* * *
        Если человек, с детства равнодушный к рыбалке, тем не менее берёт удочку и идёт на пруд, значит, плохи его дела.
        Мои дела были плохи. Ремесло, на которое я потратил жизнь, умирало. Издательства закрывались, а уцелевшие предлагали за рукопись сущие гроши. Тиражи падали. Редакторы причитали, что виной всему сетевое пиратство: стоит полиграфическому изделию появиться на прилавке, текст тут же отсканируют и выложат в Интернете. Книжек никто не покупает - какой смысл, если можно скачать и прочесть бесплатно? Возможно, так оно всё и обстояло, но я-то прекрасно сознавал, что главная беда не в этом. Всяк, кто был сегодня способен, по словам классика, «безобидным образом излагать смутность испытываемых им ощущений», внезапно обрёл право называть себя писателем.
        Понабежало литературных чурок: ничего не умеют и ничего не боятся.
        Как это ни печально, однако сочинительство вот-вот утратит статус профессии и превратится в общедоступную забаву. Вроде рыбалки.
        Разлив этой весной ГЭС нам устроила долгий и обильный. По слухам, в озёра зашёл сазан. Уж не знаю, один он туда зашёл или с приятелями, но вдруг повезёт! Хотя вряд ли. Отец у меня был рыбак, сын - рыбак, а на мне, видать, природа отдохнула.
        Но теоретически подкован. Червяков выбирал острых, вёртких, красных. С белыми тупоконечными - лучше и не пытаться.
        На подступах к пруду свирепствовала мошка. Она лезла в глаза и уши, набивалась в шевелюру, а в случае чего прикидывалась перхотью. Я побрызгался из баллончика с каким-то библейским названием (не то «Рефаим», не то «Рафаил»), воссел на мостках, наживил, забросил. Поплавок с придурковатым молодечеством замер по стойке «смирно» в ожидании дальнейших приказаний, а я вернулся к горестным своим раздумьям.
        Такое впечатление, что переход беллетристики от ремесленной фазы к промышленной почти завершён. Забавно: стоило дать свободу слова, исчезла свобода мысли. Никто не хочет шевелить мозгами бесплатно - кого ни спроси, либо работают на заказ, либо участвуют в проектах. Что такое проект? Берутся деньги, берётся тема, нанимаются литераторы - и творят, что велено. Ещё и гордятся, если в проплаченную белиберду иной раз удастся протащить контрабандой что-нибудь своё, заветное, личное.
        Подумать только, когда-то потешались над Северной Кореей: дескать, книжки бригадами пишут! А у нас теперь не так разве? Нет, кое-какие различия, понятно, имеются. Там работают за идею, тут - за бабло. У них честно печатают на обложках: «Коллектив авторов номер такой-то» - у нас порой доходит до того, что на роль автора назначается супруга спонсора.
        А куда прикажете податься тому, кто по старинке, прилаживая слово к слову, лепит нетленку?
        А вот сюда, на пруд с удочкой.
        Да-а… Что не удалось коммунизму, то удалось рынку.
        Стержень поплавка дрогнул и покачнулся, но только потому, увы, что на него присела стрекоза. Должно быть, выбрала самый надёжный на пруду объект. Ось мира. Всё движется, она одна не шелохнётся.
        Вот странно… У кого ж я это читал? У Ницше? Да, кажется, у Ницше. То, что раньше считалось жизненно необходимым занятием, становится со временем развлечением на досуге: охота, рыбалка… Даже продолжение рода.
        А теперь, выходит, ещё и литература.
        Противомоскитное зелье помаленьку выдыхалось, мошка наглела, стрекоза на поплавке чувствовала себя вполне безмятежно. Могла бы, между прочим, и комарьём заняться… Наконец нервы мои не выдержали - я плюнул, встал, вытряхнул червей в пруд и принялся сматывать удочку.

* * *
        - Хозяин…
        Опять он. В тёмных глазах безработного мигранта мне почудилась укоризна, и, представив, каких ему чертей с моей подачи выписала разгневанная Ладушка, я почувствовал угрызение совести.
        - Не согласилась?
        Он вздохнул.
        - Нет. Очень сердитая. А забор правда совсем худой.
        - Как тебя звать-то? - спросил я.
        Зря. Спросил, как зовут, - почти что нанял.
        Он встрепенулся.
        - Боря зовут.
        - Это по-нашему Боря. А по-вашему?
        - По-нашему ты не выговоришь, - сокрушённо ответил он.
        - Ну почему же? - с достоинством молвил я. - Я, можно сказать, и сам из Ашхабада…
        Опять-таки зря! Земляков-то положено выручать. Но податься уже было некуда, и я продолжал:
        - Чего там выговаривать? Если Боря, то, значит, или Берды, или Батыр, или Байрам… Верно?
        - Нет, - с грустью сказал он. - Зови Боря.
        Ну, Боря так Боря…
        - Значит, так, - обрадовал я его. - Боря! Строить я ничего не собираюсь. Не на что. Денег нет.
        - Деньги есть, - с надеждой заверил он. И полез в оттопыренный нагрудный карман своей клетчатой рубашки.
        Движения его я не понял.
        - Погоди! Ты чего хочешь?
        - Строить хочу, - последовал истовый ответ.
        Я тряхнул головой.
        - Погоди! - с досадой повторил я. - Речь же не о твоих деньгах… О моих деньгах речь! Ты ж не собираешься строить бесплатно, правда?
        - Зачем бесплатно? - залепетал он. - Я денег дам. Разреши, хозяин…
        - Что разреши?
        - Строить разреши.
        Одно из двух: либо передо мной сумасшедший, либо… А собственно, что либо-то? Не жулик же, он в самом-то деле, - жулики так глупо себя не ведут. Значит, сумасшедший…
        - Знаешь что, Боря?.. - вымолвил я, вновь обретя дар речи. - Иди-ка ты, Боря, на фиг!
        Повернулся и пошёл к своей калитке.

* * *
        Сумасшедший. Хорошее слово. Сразу всё объясняет, не объясняя притом ничего. Ненормальный - словцо поточнее. Вполне можно, согласитесь, сойти с ума, в то же время оставаясь в пределах общепринятой нормы. Тем более если вокруг сплошное сумасшествие.
        А вокруг сумасшествие. Фантастика вторглась в быт и обесценилась как литературный приём. Стоит придумать что-либо небывалое, тут же сопрут - и в жизнь! Экстрасенсы воруют, эзотерики воруют, наука нетрадиционной ориентации ворует… И немалые, надо полагать, денежки заколачивают.
        Но гастарбайтер, пытающийся нанять работодателя, это что-то ещё неслыханное в мировой практике. Не знаю, как вы, а я на всякий случай предпочту держаться от таких гастарбайтеров подальше.
        Запер калитку изнутри и удалился в дом с твёрдым намерением не показываться наружу в течение часа как минимум, пока этот чокнутый не найдёт себе новую жертву. Отправил снасти в угол, открыл холодильник, налил стопочку, сварганил бутерброд с варёной колбасой, подсел к столу, задумался, хмыкнул.
        Воля ваша, а что-то с этим Борей изначально не так. Акцент, например. Какой-то он у него… смешанный, усреднённый. Городской. Примерно так изъяснялись в Ашхабаде, где обитало около сотни национальностей и наречия перемешались, как в Вавилоне.
        Но какой же он горожанин? Хлопкороб хлопкоробом.
        Я поднёс стопку к губам - и вдруг засмеялся. Сообразил наконец, что именно мне напомнило Борино поползновение всучить деньги. Попытку публикации за свой счёт. Смеялся я долго. Даже стопку отставил, чтобы не расплескать.
        Потом приступ веселья прошёл, но настроение улучшилось.
        «Ну и чего ты ноешь? - благодушно увещевал я сам себя, зажёвывая водку бутербродом. - Подумаешь, публиковать тебя перестали! Всю жизнь сочинял в своё удовольствие, да ещё и гонорары за это получал… У других вон и того не было».
        Так-то оно так, но жить на что? Запасной профессии - нет, да и возраст поджимает. Немало лет, а дальше будет больше…
        Умей я тачать романы из материала заказчика, жил бы сейчас припеваючи: гнал бы продолжение Мондье или Шванвича. Предлагали ведь, и не раз… Не умею. Могу, простите, живописать лишь то, чему был свидетелем сам, как это ни странно. Даже если действие у меня происходит на другой планете…
        Взгляд мой упал на удочку в углу. Да. Когда рыбалка была ремеслом, а не развлечением, о подобной снасти и мечтать не приходилось. Раздвижной хлыст из чего-то там углеродистого, съёмная катушка с неестественно тонкой и прочной леской, стальные крючки… А когда человек шёл на ловлю ради жратвы, он брал дрын и дратву, а крючок выгибал из проволоки.
        Интересно, какое ещё из так называемых серьёзных занятий станет забавой в будущем? Сельское хозяйство? Так давно уже вроде… Взять, к примеру, дачников. Та же Лада Егоровна - кто она? Фермер-любитель. Овощеводство… садомазоводство… Причём никакой прибыли - одни расходы.
        А что на очереди? Политика? Бизнес? Армия? Вот это уже любопытно. Конгрессмен-любитель… Над этим стоит поразмыслить.
        Тени за окном переместились, день клонился к вечеру. Надо полагать, ушёл мой Боренька. Другого заказчика побрёл искать.
        Покинув дом, я направился по застеленной линолеумом дорожке к штакетнику. Отомкнул калитку, выглянул на всякий случай.
        - Хозяин…

* * *
        - Ну и что ты из этого сможешь построить?
        Мы стояли над пыльным курганчиком обломков, оставшихся после уничтожения обвалившейся подсобки. Прежние владельцы участка когда-то хранили в ней дрова. Неповреждённых кирпичей в общей груде не наблюдалось.
        Он поднял на меня тёмные, радостно вспыхнувшие глаза.
        - Всё могу. Чего надо?
        Я не выдержал и ухмыльнулся.
        - Да мало ли чего мне надо! Ворота вон надо…
        Он встревожился, огляделся.
        - Железо есть?
        - Ржавое.
        - Покажи.
        И двинулись мы с ним к сваленному неподалёку дачному металлолому, изрядно, как я и предупреждал, поглоданному коррозией. Там имелось всё: от дырявого ночного горшка до велосипедной рамы.
        Восторгу Бори не было предела.
        Разумеется, я совершил непростительную глупость, позволив этому этническому психу войти в калитку. Ну вот как его теперь выставишь такого!
        Воздух за домом был накрест простёган мошкой. Отмахиваясь от мелкой летучей пакости сигаретой, я хмуро следил за тем, как нарастает идиотизм ситуации. Мой мигрант, не обращая внимания на кровососущих, суетился вокруг ржавых останков и с умным видом прикладывал инструмент то к замшелому ротору бывшего электромотора, то к половинке гигантской дверной петли. Измерял, что ли…
        Кстати, об инструменте. Во-первых, понятия не имею, что это за штука. Во-вторых, мне казалось, будто сначала, когда мы сегодня с Борей встретились впервые, в руках у него было нечто иное: курбастенькое, отдалённо схожее со слесарными тисочками. А то, чем он в данный момент тыкал в мою ржавь, скорее напоминало цельнометаллический молоток, по короткой рукоятке которого за каким-то дьяволом шла крупная резьба.
        Готов допустить, что это два разных устройства. Тогда где он таил второе? И куда дел первое?
        На моё счастье, за штакетником послышалось фырчание автомобильного мотора. Кажется, кто-то притормозил напротив калитки.
        - Ну ты пока здесь смотри давай… - барственно, как и подобает владельцу имения, распорядился я. - Там ко мне вроде прибыли…
        И тронулся на звук, искренне надеясь, что, пока буду идти до забора и обратно, авось соображу, как мне поступить с неодолимым Борей.
        Неужели всё-таки жулик? Тогда в чём смысл жульничества?
        Вышел на улицу - и чуть не присвистнул от изумления. Ай-ай-ай-ай-ай! Ну кто же так делает? Даже дети малые знают: нельзя возвращаться на место преступления.
        Возле штакетника стояла обшарпанная «семёрка» с прицепом, из которой высаживались те самые башибузуки, что всего за девятнадцать тысяч возвели уникальный забор, мимо которого я теперь прохожу, стиснув зубы, чтобы не заржать. Впрочем, в их оправдание следует сказать, что остановились они, осмотрительно не доехав до участка Лады Егоровны метров этак тридцать.
        - Хозяин, строиться будем? Из нашего матерьяла…
        - Ну-ка, поди сюда, - сказал я.
        Старший басурман (лет двадцати на вид) почуял неладное и на всякий случай отступил к открытой дверце «семёрки».
        - Да ладно тебе! - пристыдил я его. - Подойди. Дело есть.
        Поколебавшись, подошёл.
        - Ваш? - спросил я, указывая в сторону дома, из-за которого очень кстати показался Боря, сосредоточенно высматривающий что-то под ногами.
        Голый по пояс заборостроитель остолбенел. Смуглые щёки его стали пепельно-серыми.
        - Нет! - хрипло выдохнул он. - Не наш.
        Порывисто повернулся ко мне.
        - Прогони его, хозяин!
        - Почему?
        - Плохой человек!
        - Ты его знаешь?
        Но тот уже метнулся за руль. Взволнованно каркнул что-то по-своему, дверцы захлопнулись - и «семёрка» рванула с места.
        Вот это да!

* * *
        В дачной улочке оседала белёсая пыль, а я всё смотрел вослед бултыхающемуся по ухабам прицепу и пытался собраться с мыслями. Собственно, что мне удалось выяснить? Они с ним знакомы, и они его боятся. Тихого тронутого втирушу Борю… И ведь не просто боятся! Я вспомнил их искажённые лица за пыльными стёклами - и что-то стало мне зябко.
        Плохой человек… Хотелось бы знать, что это означает в понимании проходимца, ободравшего на девятнадцать тысяч Ладу Егоровну!
        - Хозяин…
        Я вздрогнул. Настолько был весь в себе, что даже не заметил, как он подошёл.
        - Пойду я, хозяин… - смиренно доложился Боря.
        - Ты ж вроде строить собирался! - вырвалось у меня.
        - Нет, - вздохнул он. - Сейчас - нет. Ночью.
        - Почему не днём?
        - Днём заметят.
        - Кто заметит?
        - Заметят, - уклончиво повторил он.
        - И что будет?
        - Накажут.
        - За что?
        - За то, что строю…
        Да-а, с ним точно не соскучишься.
        - Так тебя уж заметили!
        Удивился слегка. Но, кажется, не испугался.
        - Кто?
        Я объяснил. Боря наморщил низкий закоптело-коричневый лоб.
        - Забор это они строили? - несколько отрывисто уточнил он.
        - А то кто же! Они…
        Сокрушённо покачал головой.
        - Наказывать надо… - с упрёком молвил он.
        В памяти немедленно всплыли искажённые смуглые лица в салоне «семёрки».
        - Так ты их уже наказывал?
        - Нет, - сказал он. - Других один раз наказывал.
        Ни слова больше не прибавил - и пошёл.
        - Постой! - ошеломлённо окликнул я его. - Ты куда? Мы ж с тобой ещё ни о чём не договорились!
        Обернулся с детской обидой в глазах.
        - Как не договорились? Договорились! Ты мне не платишь - я тебе не плачу. Ты мне разрешаешь строить ворота - я тебе строю ворота… Как не договорились?

* * *
        С кем же я связался?
        Будь он, допустим, аксакал вроде того тюрка из Бухары, который за три дня вспахал сколько-то там гектаров, это, конечно, пусть не всё, но хотя бы многое объяснило… при том, разумеется, условии, что молодые отморозки, разъезжающие на обшарпанной «семёрке» с прицепом, ещё почитают старших.
        Однако Боря-то и сам довольно молод!
        «Один раз наказывал…» Кого он мог наказать? Скорее уж таких, как он, наказывают…
        Но ведь испугались же они его, чёрт возьми!
        И что это за чушь с ночными сменами? Почему нельзя строить днём? «Заметят…» Кто заметит? Башибузуки, как видим, отпадают… Стало быть, приходится допустить наличие некоего смотрящего, чья обязанность - контролировать деятельность всех строителей-агарян на территории поймы…
        Стоп! Опять чепуха получается. Если Боре запрещено строить, почему он так спокойно отнёсся к тому, что о его присутствии стало известно тем же башибузукам? Они же смотрящему стукнут!
        А самое главное - наши с ним денежные взаиморасчёты. «Ты мне не платишь - я тебе не плачу». Пожалуй, самым, с моей стороны, разумным было бы временно отбросить версию о Борином сумасшествии. От сумасшедшего можно ожидать чего угодно, а меня это никак не устраивает. Мне бы, знаете, хотелось большей определённости.
        Тогда прикинем возможный ущерб. В худшем случае ничего он не построит, а старые ворота сломает… Ну и шут с ними, с воротами! Они и сами скоро развалятся…
        А вдруг наводчик? Прикидывается тронутым, а сам высматривает, как бы дачу ограбить… Да на здоровье! Дача у меня под стать воротам. Ноутбук я оставил в городе (за ненадобностью), а здесь единственный ценный предмет - подаренная сыном удочка.
        За ветхой пластиковой сеткой распахнутых окон сгущался сумрак и безумствовала мошка. Я выцедил последнюю на сегодня стопочку, закусил, прислушался. Ни звука. Похоже, наколол меня Боря. Может, оно и к лучшему…
        Стоило так подумать, в дверь постучали.
        - Хозяин…
        Откинул крючок, открыл. Вошёл Боря, опять-таки держа в руках нечто странное. К тому времени я был уже не то чтобы навеселе - во всяком случае, чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы задавать прямые, а то и просто бестактные вопросы.
        - Слушай, - сказал я. - Что это у тебя?
        - Инструмент.
        - Я понимаю. Как называется?
        Он посмотрел на меня, словно бы усомнившись в моих умственных способностях.
        - Инструмент, - с недоумением повторил он.
        - Ну допустим. А что ты им делаешь?
        Наверное, открыто пожать плечами показалось ему невежливым, но мысленно он ими, точно говорю, пожал.
        - Так - шлифую, - объяснил он. - А так… - Боря что-то сдвинул, что-то вывернул, отчего агрегат преобразился полностью. - Так - режу…
        - Надо же, что придумали! - подивился я. - Дорого стоит?
        - Дорого… - с кряхтением признался он.
        А я почему-то покосился на стоящую в углу собранную удочку. Как хотите, а было что-то общее в этих двух предметах. Ну понятно: цена, дизайн, способность к трансформации… И что-то ещё.
        - Японская, чать? - полюбопытствовал я.
        - Нет, - сказал Боря и, помявшись, добавил: - Работать надо, хозяин… Ночи короткие…
        - Ну пошли! - бодро сказал я.
        - Куда? - всполошился он.
        - С тобой. Посмотреть хочу.
        - Как ты будешь смотреть? Темно!
        - А ты как?
        Вместо ответа он достал и надел какие-то хитрые очки с круглыми сетчатыми стёклами. Должно быть, для ночного видения.
        - А-а… если с фонариком?.. - заикнулся я.
        Насупился мой Боренька, стал суров. Даже очки снял.
        - Тогда не буду работать, - сердито сказал он. - Так не договаривались.

* * *
        Всю ночь за домом шуршало, постукивало, временами шипело. Поначалу я то и дело вставал с постели и, пробравшись ощупью в заднюю комнатку, припадал к залатанной скотчем оконной сетке. Ночь, как назло, выпала безлунная, а свет Боря включать запретил. Увидят.
        За окном пошевеливалась тьма, а рассеянное сияние уличного фонаря пролепляло только верхушку старой вербы у пруда.
        Я лежал на спине, глядел в чёрный дощатый потолок и поражался тому, с какой лёгкостью мы подчиняемся любому абсурду и начинаем играть по его правилам. Ведь это же бред в чистом виде: помешанный, которого я впервые вижу, предлагает мне за свой счёт превратить кучу мусора в ворота, ничего не прося взамен, кроме права на труд в кромешной темноте, - и я соглашаюсь! И лежу, как дурак, в собственном доме, не смея включить свет!
        Потом уснул, и приснилось мне, будто прихожу я в издательство и с ашхабадским акцентом прошу позволения что-нибудь сочинить, предлагаю деньги, канючу. Редактор смущается, опасливо поглядывает на дверь…
        А ведь не исключено, что сон-то - вещий. Так оно и будет со временем.
        Проснулся я, когда солнце уже встало. Тарахтели сороки, с некоторых пор занявшие нишу ворон, откочевавших в город, в пруду заходились лягушки. А вот производственных звуков из-за дома было что-то не слыхать.
        - Долго спишь… - с сожалением произнесли рядом.
        Я взглянул. Возле печки на низком табурете, смирно сложив руки на коленях, сидел мой труженик. Входную дверь я на ночь оставил открытой - вряд ли меня пришибут во сне, если на задворках копошится работник. Разве что сам пристукнет.
        - Доброе утро, Боря!
        - Доброе утро, хозяин… Что у тебя там?
        Я проследил, куда указывает натруженный коричневый палец. А указывал он на тесный закуток позади печки, где хранилась туго свёрнутая рвань старой маскировочной сети.
        - Масксеть…
        - Сеть? Чтобы сверху не видно было?
        - Ну да…
        - Нужная вещь, - одобрил Боря и встал. - Пошли смотреть.
        - Неужто стоят ворота? - поразился я.
        Он уставился непонимающе, потом насупился. Должно быть, принял сказанное за неумную и неуместную шутку.
        - Нет, - недовольно отвернув нос, буркнул он. - Как за одну ночь ворота поставишь? Только ты оденься. Мошки много.
        Одеваться я не стал - наскоро опрыскался «Рефаимом». Опрометчивое решение. Пространство за домом мерцало, и крохотным двукрылым было абсолютно всё равно, чем ты там намазался. Однако увиденное настолько меня потрясло, что я, не обращая внимания на немедленно последовавшую атаку с воздуха, шагнул к бывшей груде мусора. На обрывках старого рубероида сложены были конической горкой обточенные куски битого кирпича. Но теперь они скорее напоминали тёмно-розовые детские кубики или, точнее, фрагменты объёмной головоломки, каковые надлежит сложить воедино. Как же он всё это резал и шлифовал? И тот, и другой процесс, насколько мне известно, сопровождается визгом, скрежетом, снопами искр… Или я уже к тому времени дрых без задних ног?
        Я нагнулся, подобрал пару наиболее простых по форме кирпичинок и попробовал совместить. Не совмещалось.
        - Столбы будут, - удовлетворённо сообщил Боря.
        - Н-ну, слушай… - только и смог вымолвить я.
        Моя реакция пришлась ему по нраву.
        - Пойду я, - известил он, явно гордясь собой.
        - Погоди! - оторопело сказал я, бережно возвращая оба произведения ювелирного искусства в общую пирамиду и судорожными обезьяньими движениями обирая мошку с голых плеч. - Может, позавтракаем вместе?
        - Спасибо. Не хочу.
        - Ну хоть чаю давай попьём!
        От чая Боря отказаться не посмел.
        В шкафчике, что на веранде (она же кухня), нашлись остатки зелёного «Ахмада». Там же отыскались круглый фарфоровый чайник и две пиалушки. Заваривал я по-ашхабадски, со всеми церемониями, стремясь произвести впечатление. Но, похоже, изыски мои оставили умельца вполне равнодушным.
        Сначала, как водится, пили в молчании.
        - Послушай, Боря, - обратился я, выдержав приличную, на мой взгляд, паузу. - Ты сам-то не из Туркмении?
        - Нет.
        - А откуда?
        Почему-то этот мой вопрос сильно его огорчил.
        - Зачем откуда? - расстроенно проговорил он. - Тебе надо ворота. Я тебе делаю ворота. Зачем тебе откуда?
        Мигом вспомнился незабвенный татарин Кербалай из чеховской «Дуэли»: «Ты поп, я мусульман, ты говоришь - кушать хочу, я даю…»
        - Ну хорошо! - сказал я. - Но ты можешь мне хотя бы объяснить, за каким лешим ты строишь ворота бесплатно?
        - У тебя денег нет.
        - И что?!
        - Нету, - с прискорбием повторил он.
        Может, он из секты из какой-нибудь? Шиитской, суфийской… Бескорыстно творит добро… Кому? Иноверцам? Ох, сомнительно… Тем более что я даже и не иноверец - вообще неверующий.
        - Где раньше деньги брал? - неожиданно спросил он.
        - Кто? Я? Книжки сочинял.
        - И тебе платили?
        - Платили.
        Он покачал головой - то ли осуждающе, то ли с уважением.
        - Из своего матерьяла?
        - Что из своего?
        - Сочинял.
        Я чуть не рассмеялся.
        - Из своего.
        - Из своего - просто, - после некоторого раздумья заметил он. - Идти надо…
        - Боря, - позвал я. - А зачем тебе куда-то идти? У меня в той комнате ещё одна койка. Там и выспишься…
        Он отставил пиалушку, поблагодарил, встал.
        - Нет. Надо.

* * *
        Проводив его, я вернулся на задворки и заново осмотрел всё, что он успел наворотить за ночь. Впечатляющая картина. Только как это потом состыковывать?
        Огляделся и приметил кое-что ещё: рядышком с грудой металлолома лежали в траве две длинные трубы, которых я раньше не видел. Или видел, но тогда они были, наверное, грязные, ржавые, гнутые, теперь же выпрямились и воссияли. Очевидно, сердечники для будущих столбов.
        А вот интересно: Боря к первому ко мне подошёл в нашем посёлке или уже кому-то что-то успел построить? Наверное, к первому - иначе бы он неминуемо потащил меня взглянуть на образчик своей работы.
        В будни у нас тихо - все в городе, за исключением отпускников, пенсионеров и неприкаянных - вроде меня. Улочка пуста в обе стороны. Кое-какие признаки жизни наблюдаются лишь на участке Лады Егоровны: там над помидорными джунглями выдаётся тыльная часть хозяйки.
        - Добрый день, Лада Егоровна!
        Она выпрямляется. Голова у неё сравнительно с туловом, прямо скажем, мелковата. Личико сурово.
        - Я что говорю-то, Лада Егоровна… - завожу я чисто дачную беседу, стараясь не покоситься всуе на кривые мохнатые доски опор и разлохматившуюся поверху ржавую рабицу, - опять к нам, смотрю, зачастили…
        - Кто зачастил?
        - Да строители эти…
        Лада Егоровна прожигает меня взглядом и выкладывает разом всё, что она теперь думает о зодчих из Средней Азии.
        Выслушиваю, скорбно кивая.
        - Да вот, боюсь, повторил я вашу ошибку, - каюсь с кряхтением. - Тоже нанял - ворота строить. Борей зовут… Да он, по-моему, и к вам заходил.
        Личико Ладушки смягчается. Приятно слышать, что ты не единственная дура на белом свете.
        - Много запросил? - ревниво интересуется она.
        - Н-ну… чуть меньше, чем ваши те… А вам он, кстати, как показался?
        - Кто?
        - Боря…
        Ничего хорошего о Боре я от Лады Егоровны не услышал. Но и ничего конкретного тоже. Увы.
        Ладно, побредём дальше.
        Вскоре я достиг развилки. Посёлок кончился. Нигде ни души. Впрочем, на крайнем участке ползла сама собой по дорожке перевёрнутая чугунная ванна, под которой, надо полагать, кто-то был. Постоял я на солнцепёке, поразмыслил. Дачник на распутье. Прямо пойдёшь - в магазин попадёшь, направо пойдёшь… Окинул оком окрестности и понял, что идти мне следует налево и только налево! Там метрах в пятидесяти от меня обосновалась на обочине приметная обшарпанная «семёрка» с прицепом. Капот был поднят, один из басмачей копался в моторе, двое других, опасливо озираясь, слонялись поодаль. Моё приближение, как и следовало ожидать, вызвало лёгкий переполох.
        - Здорово, орлы! - приветствовал я их.
        Насторожённо поздоровались.
        - Значит, говоришь, плохой человек? - дружелюбно обратился я к старшему, будто прошлая наша с ним беседа и не прерывалась даже.
        - Плохой! - запальчиво подтвердил тот.
        - Откуда он вообще?
        - Не знаю! Никто не знает!
        - А что он тебе сделал плохого?
        - Мне - ничего! Кургельды - сделал!
        - И что же он сделал Кургельды?
        - Напугал!
        Услышавши такое, я, признаться, малость опешил. Как было сказано выше, кроме миграционного контроля, сыновья пустыни вообще ничего не страшились - по-моему, даже суда Линча, если уж имели дерзость предлагать свои услуги после того, что сотворили у Лады Егоровны.
        - Как напугал?
        - Не знаю! Не видел!
        - И что с ним теперь, с Кургельды?
        Смуглое крепкое лицо нехристя скривилось в тоскливой гримасе.
        - В психушку отвезли… - истончив голос, пожаловался он.

* * *
        Возвращался я в ещё более тяжком раздумье. Представлялась мне совершенно сюрреалистическая сцена: мой тихий Боря оттопыривает себе обеими руками уши, корчит свирепую рожу и, угрожающе подавшись к Кургельды, глухо говорит: «Бу!..»
        И того отвозят в психушку.
        Главное, никто со мной не шутил. С чувством юмора у бригадира инородцев дело обстояло не просто плохо, а вообще никак. Я уже склонялся к предположению, будто Боря, при всех его странностях, тем не менее и есть тот самый смотрящий, перед которым здесь трепещут все племена. Однако в ходе беседы выяснилось, что смотрящим-то как раз был пугнутый им Кургельды.
        Узнал о появлении строителя-чужака, поймал, велел убираться со своей территории, пригрозил расправой - и…
        Вот чёрт! Не хватало мне ещё для полного счастья влезть в разборки нелегалов-гастарбайтеров!
        Как хотите, а размышлять о Боре теперь можно было или беря во внимание исключительно его деятельность на моём участке, или только то, что о нём понарассказывали соплеменники. Стоило сопоставить оба массива данных, получалась чепуха. Речь явно шла о двух разных людях.
        И всё-таки об одном и том же!
        Вновь достигнув развилки, я свернул в магазин, где приобрёл бутылку водки и баллончик от комарья (малый джентльменский набор), а заодно потолковал с продавщицей, знавшей в лицо и оседлых, и кочующих. Борю она припомнить не смогла.
        - Не, мужики, я над вами в шоке! - сказала она. - Наймут - ни паспорта не спросят, ни кто такой, а потом бегают ищут, куда пропал…
        Ожидая вечера, я весь извёлся. Ценой нешуточных умственных усилий мне кое-как удалось свести концы с концами. Допустим, бедолага Кургельды перед тем, как наехать на чужака, перебрал наркоты и во время исторической встречи плохо себя почувствовал. Вызвали ему «Скорую», а дальше поползли слухи…
        Версия выглядела несколько натянуто, зато малость успокаивала. Отбросил я всю эту чертовщину и сосредоточился на том Боре, которого знал лично.
        Что ж это за характер такой, если ему не лень обтачивать и шлифовать обломок за обломком? Бесплатно, учтите!
        А впрочем… На себя посмотри! Вспомни: полгода корпел над повестью без единого иноязычного слова. Иноязычного - в смысле пришедшего с Запада (татарские и греческие заимствования - не в счёт). Напишешь, скажем, «поинтересовался» - тут же спохватишься: корень-то не русский - «интерес». Начинаешь искать исконное речение и в итоге меняешь на «полюбопытствовал».
        Как-то раз в застолье рассказал об этих моих лексических вывертах одному коллеге - тот пришёл в ужас. Как?! Столько труда! Ради чего?! (Оказывается, прочёл - и ничего не заметил.)
        Так что чья бы корова мычала!

* * *
        Вечером пожаловал Боря. Вошёл, неодобрительно уставился на полуопорожнённую в процессе раздумий пол-литра. Разгоняя табачный дым, помахал свободной от инструмента рукой.
        - Слушай, - брякнул я напрямик. - Что у тебя там стряслось с Кургельды?
        Он наморщил лоб.
        - Кто это?
        - Ну тот, кого ты напугал.
        Тёмное чело разгладилось.
        - А-а… Местный…
        Неплохо… Стало быть, Кургельды для него местный. А я тогда кто? И кто тогда те, от кого он прячется, работая по ночам?
        - Боря! Ты вроде говорил, если заметят, что строишь, - накажут…
        - Накажут.
        - Как накажут?
        Насупился, помолчал, но в конце концов ответил:
        - Инструмент отберут. Новый покупать.
        Ну это ещё по-божески… Хотя… Я взглянул на Борин агрегат и понял, что не прав. Изумительное устройство. Этакий, знаете, швейцарский армейский нож для строительных нужд. Жалко будет, если отберут.
        - А кто отберёт?
        На сей раз молчание тянулось дольше.
        - Наши… - нехотя процедил он.
        Спрашивать, кто такие наши и откуда они, смысла не имело. Спросишь - замкнётся, как в прошлый раз, когда я поинтересовался, не из Туркмении ли он родом.
        - А почему ты ночью работаешь? Ладно, днём заметят. А ночью, выходит, не заметят?
        - Ночью не следят, - успокоил он.
        - Почему?
        - Ночью спать надо.
        - Но ты же ночью не спишь!
        Никак не отреагировав на моё восклицание, он передёрнул что-то в своём универсальном инструменте.
        - Хочешь подержать? - неожиданно предложил он.
        - Хочу! - естественно, согласился я.
        - На, держи… - Он протянул мне агрегат, в данный момент представлявший собой нечто вроде утюжка с выпуклой гладильной поверхностью.
        - В левую возьми, - посоветовал он.
        Я взял.
        - А правую приложи.
        Я приложил.
        - Спасибо… - Он забрал у меня инструмент и двинулся к двери. На пороге приостановился.
        - Столбы где ставить будем?

* * *
        Новые столбы мы решили ставить, чуть отступя от старых в глубь участка. Дело в том, что прежние хозяева, воздвигая ворота, по доброй дачной традиции прихватили примерно полметра проезжей части. Не то чтобы я боялся проверки, просто чужого нам не надо. Тут со своим-то не знаешь, что делать…
        Копошилась в мозгу соблазнительная мыслишка подкрасться под покровом ночи и хотя бы при свете звёзд подглядеть, как он работает, но выпито было, увы, многовато - и я заснул, стоило коснуться головой подушки.
        А разбужен был с неслыханной бесцеремонностью: мой почтительный Боря на сей раз просто взял меня дрыхнущего за плечо и тряхнул.
        - А?.. - Я сел на койке, разом вырвавшись из утренних кошмаров, где со мной хотели разобраться смуглые соратники Кургельды, которого я будто бы напугал до полоумия, хотя на самом деле и в глаза-то никогда не видел.
        Слава богу, наяву было всё спокойно. Судя по прозрачности голубовато-серого сумрака в забранном сеткой окне, снаружи только ещё светало. Так рано я обычно не встаю.
        - Пошли, - сказал Боря.
        Слегка одуревший, я безропотно влез в бермуды, напялил непроедаемую мошкой ветровку и кое-как выбрался из дому. Двинулся по привычке на задворки, но был остановлен.
        - Куда идёшь? Ворота пошли смотреть.
        После таких слов я проснулся окончательно и, подстрекаемый любопытством, устремился к штакетнику. Не дойдя шагов пятнадцати, остановился. Остолбенел. Потом медленно, чуть ли не с опаской подобрался поближе.
        Попробую передать словами, что я там увидел. Представьте две кирпичные опоры квадратного сечения со скруглёнными углами, собранные, надо полагать, из обточенных вчера обломков. Собранные, учтите, с неукоснительным миллиметровым зазором, заполненным - нет, не цементом, но неким благородно тусклым металлом. Впоследствии оба столба рассмотрены были в подробностях, но двух одинаковых фрагментов, клянусь вам, так и не нашлось. Серый ящеричный узор на гладком тёмно-розовом фоне смотрелся дьявольски эффектно.
        Но главное, конечно, сами ворота. Или воротное полотнище, как говаривали в старину. От одной опоры до другой расплеснулось сплошное металлическое кружево, и такое ощущение, будто не сковано оно и не сварено, а отлито целиком, причём каждый его изгиб опять-таки не повторён ни разу.
        Сказать, что я был поражён, - ничего не сказать.
        - Почему не спросишь, как открыть? - послышался исполненный самодовольства голос Бори.
        Действительно, металлическое плетение казалось вполне себе монолитным, и стыка между створками не наблюдалось.
        - Как?.. - выдохнул я.
        - Ближе подойди.
        Я подошёл.
        - Руку приложи.
        В центре композиции наподобие паука в паутине располагался плоский, чуть выпуклый слиток размером с ладонь.
        - Никто не откроет, - заверил Боря. - Только ты.
        В ответ на робкое моё рукоприкладство створки и впрямь разомкнулись. Разведя обе воротины (открывались внутрь), я обнаружил за ними прежнее сооружение из позеленевшего от дождей штакетника, просевшее на ржавых петлях. Собственно, оно и раньше хорошо просматривалось сквозь кружевное литьё, но Борин шедевр настолько приковывал взгляд, что всё прочее просто выпадало из поля зрения.
        - А говорил, только из моего материала…
        - Только из твоего, - подтвердил он. - Еле хватило. Пойди за дом, посмотри, если не веришь. Всё переплавил, ничего не осталось.
        Небо тем временем бледнело, восток розовел. Недоверчивыми пальцами трогал я прохладный металл. Невозможно было представить, что ещё вчера он, сваленный как попало, ржавел на задворках.
        - А знаешь, - задумчиво молвил Боря, - мне тоже нравится. Может быть, это лучшее из того, что я построил…
        До меня наконец дошло, что он говорит без акцента. Похолодев, я повернулся к собеседнику. Нет, внешне Боря остался прежним, и всё же передо мной стоял совершенно другой человек: с закоптело-смуглого лица исчезла вечная озабоченность, изменились и осанка, и взгляд. Актёр вышел из образа.
        На миг почудилось, будто достанет он сейчас из кармана марлевую тряпицу и примется устало стирать грим.
        Я даже о воротах забыл.
        - Так ты…
        - Да, - не дослушав, ответил он. - Видишь ли, какое дело… Строить у нас нельзя. За это наказывают. И так всё застроено…
        - У вас?!
        - Да. У нас. А у вас тоже особо не развернёшься…
        - Почему? - тупо спросил я. По хребту бежали мурашки.
        - Заповедная зона. Вот и приходится браконьерить… прикидываться…
        - То есть… ты… на самом деле… не такой?
        - Разумеется.
        - А какой?
        Забавно, однако при этом восклицании у меня у самого прорезался ашхабадский прононс. Должно быть, от потрясения.
        Он разглядывал меня, как разглядывают котёнка.
        - Показать?
        - Покажи!
        Он усмехнулся.
        - Не покажу. Хватит с меня этого… Кургельды.
        Внезапно озабоченность вернулась на его прокопчённое солнцем чело.
        - Да! Главное! - несколько отрывисто предупредил он. - Днём ворота лучше чем-нибудь прикрывать. Заметят - уничтожат. У тебя там маскировочная сеть за печкой… Ну всё! Пора мне. А то на работу опоздаю.
        - А кем ты работаешь? - еле выговорил я.
        - А вот как раз слежу, чтобы никто из наших нигде ничего у вас не строил.
        - То есть днём следишь, а ночью…
        - Вот именно, - подтвердил он, шагнув за калитку.
        Обернулся, помахал мозолистой рукой, и в тёмных его глазах мне почудилось лукавство.
        - Прощай, хозяин…

* * *
        Ах, сукин сын! Почти ведь убедил! Одного не учёл: нельзя показывать чудеса фокуснику и рассказывать о них фантасту. Пока он мне их показывал, всё шло гладко, а вот когда начал рассказывать…
        Нет, но как вам такое понравится: накрой ворота маскировочной сетью, иначе инопланетяне сверху углядят! Представляю собственную физиономию, когда я это выслушивал…
        Хороший актёр. Ей-богу, хороший! Минут пять, не меньше, я торчал там надолбой приворотной, прежде чем понял, в чём суть.
        Меня развели!
        Меня, циника-профессионала, не верящего ни в НЛО, ни в астрал, ни в масонский заговор, развели, как последнюю сявку!
        Кто? Да телевидение - кому ж ещё! Какая-нибудь, я не знаю, программа «Розыгрыш»! Понатыкали скрытых камер, пригласили исполнителя, сунули ему в руки реквизит… Именно реквизит! Я что, видел этот его агрегат в действии? Вот то-то и оно! Я вообще ничего не видел! Ночь была! А Боря запретил мне высовывать нос из дому… Что там происходило на задворках?.. Кстати, нетрудно представить. Пока один монтировщик под покровом темноты издавал шорохи, постукивания и прочее шипение, другие втихаря выносили мусор и укладывали на рубероид заранее обточенные обломки.
        Ишь! Ладошку ему приложи! Как будто у них заранее оттиска не имелось! Кстати, нужно ещё проверить, только ли моей ладошкой открывается и закрывается вся эта музыка…
        То же самое и с установкой. И створки, и столбы наверняка изготовлены были загодя, оставалось лишь подъехать ночью и собрать.
        Потому что не может один человек сотворить такое!
        Я ещё раз оглядел ворота - и ярость моя пошла на убыль. Хм… А знаете, за подобное произведение искусства можно и в дураках походить.
        Смущали меня, однако, два соображения.
        Первое. Строители-мигранты. Тоже актёры? Между прочим, испуг был ими разыгран весьма профессионально… Тогда как понимать забор, обошедшийся Ладе Егоровне в девятнадцать тысяч?
        И второе. С чего бы это вдруг столичная программа выбрала в жертвы провинциального автора-фантаста, практически вышедшего в тираж? У них там что, в Москве, знаменитости кончились?
        Чуть позже нашлось и третье. Как это они могли знать заранее, что мне понадобятся именно ворота, если я сказанул про них по наитию? То есть, получается, на изготовление ушло меньше двух дней. Такое возможно вообще?..
        Но тут, прерывая судорожные мои рассуждения, сквозь листву тополя брызнуло восходящее солнце. Я подхватился и, пока не поздно, стремглав кинулся к дому - за маскировочной сетью.
        На всякий случай.
        Бакалда - Волгоград - Санкт-Петербург
        Июнь 2013
        Они тебя защитят
        Постигнете ли вы, приличные мерзавцы,
        Шары бездарные в шикарных котелках,
        Что сердце, видя вас, боялось разорваться,
        Что вы ему внушали страх?!
        Игорь Северянин
        - Ты! Прессованный! - хрипло сказали из темноты.
        А он так надеялся благополучно миновать этот сгусток мрака у второго подъезда… Господи, взмолился он. Там же темно, там ничего не видно… Что тебе стоит, Господи! Помести туда двух миролюбивых алкашей… Сидят на лавочке, толкуют меж собой… и у кого-то из них кликуха Прессованный…
        - Оглох?.. Стоять!
        Зря… Зря ты так, Господи…
        Остановился. Заискивающе улыбнулся во мрак.
        - Вы… мне?..
        Омерзительный хриплый смешок, вылупившийся из тьмы, ничего доброго не сулил.
        - Тебе-тебе…
        Должно быть, там, во мраке, встали со скамьи и двинулись навстречу жертве, поскольку чернота у подъезда зашевелилась - и вдруг со звоном начала разбухать, поглощая поочерёдно семиэтажку, скудно освещённый двор, звёздное небо над головой, а заодно и нравственный закон внутри обмякшего разом Никанора Вдовина.
        «Может, оно и к лучшему… - беспомощно успел подумать он, оседая наземь. - Станут бить - ничего не почувствую…»

* * *
        Будучи приведён в сознание, Никанор обнаружил, что сидит на скамье, что лампочка светит вовсю, а над ним склоняются два относительно молодых человека вполне интеллигентной наружности. Один держал руку на пульсе, другой внимательно смотрел в глаза.
        - Вы в порядке?
        - Да… - слабо отозвался потерпевший. - А где… эти…
        - Какие?
        - Понимаете… - сказал он. - На меня хотели напасть…
        - Никто на вас не нападал, - хмуро ответил тот, что проверял наличие-отсутствие сердцебиения, и Никанор чуть не вздрогнул, услыхав знакомую хрипотцу. - Вы позволите?
        Молодой человек укрепил на запястье Никанора тоненько пискнувший браслет, достал плоский приборчик, включил.
        - Однако! - подивился он. - Ничего себе реакция… Вы всегда такой нервный?
        Возвращённый к жизни обиделся, снял браслет, вернул.
        - Спасибо за помощь! - буркнул он и хотел встать.
        - Погодите! - последовал приказ - и Вдовин замер, уразумев, что беды его ещё не кончились.
        Молодые люди коротко посовещались.
        - Что скажешь? - обратился один к другому.
        - Чуткий больно… - уклончиво отозвался тот. - Слишком хорошо - тоже нехорошо…
        - На тебя не угодишь! - Хриплый спрятал аппаратуру и снова повернулся к Вдовину. - Тут за углом круглосуточное кафе. Вы не против, если мы зайдём туда и выпьем по чашечке кофе? Понимаете, у нас к вам деловое предложение…
        «Сейчас похитят», - ахнуло внутри, и Никанор едва не потерял сознание вторично.

* * *
        Не похитили. Действительно привели в кафе, однако сердчишко продолжало неистово колотиться. Было от чего. Расположились почему-то не в зальчике, а в чьём-то служебном кабинете, выглядевшем, следует сказать, довольно странно. Вместо плафона с невысокого потолка свешивался беспилотник о четырёх пропеллерах, да и на письменном столе тоже громоздилась какая-то загадочная машинерия. Это в кафе-то!
        Пришла снулая девица с подносом, освободила от бумаг стеклянный журнальный столик, расставила чашки, вышла. Хриплоголосый (назвавшийся, кстати, Александром) поднялся и прикрыл за ней дверь поплотнее.
        Стало совсем не по себе.
        - Да вы пейте, пейте…
        Может, отравить хотят? Нетвёрдой рукой Вдовин взял чашку с блюдца, поднёс к губам. Вроде капучино как капучино, среднего достоинства, никаких подозрительных привкусов.
        - Часто вообще привязываются? - услышал он сочувственный вопрос.
        - Вот… в прошлом месяце…
        - И в позапрошлом тоже… - как бы про себя добавил Александр. - А что, если мы обеспечим вам охрану, Никанор Матвеевич?
        Вдовин заморгал.
        - На какие шиши? - вырвалось у него.
        - На казённые, - невозмутимо прозвучало в ответ. - И позвольте перед вами извиниться. Честное слово, мы не думали, что дело дойдёт до обморока… Просто решили подстраховаться, проверить, тот ли вы человек, который нам нужен…
        Господи, да уж не вербуют ли?
        - Вам? - отважился переспросить Никанор. - Кому это - вам?
        Александр замялся.
        - Знаете, мне бы не хотелось упоминать конкретные имена и названия организаций… Раскручивается проект. Солидный проект, круто проплаченный… Введи в курс, Виталий.
        Сухопарый Виталий отставил чашку и возвёл глаза к потолку.
        - Некая зарубежная фирма, - нарочито занудливо начал он, - разработала электронную систему индивидуальной защиты граждан от уличного криминала. Систему необходимо испытать в городских условиях. Требуется доброволец. Собственно… всё.
        - Нет, не всё, - сердито поправил Александр. - Испытателю причитается денежное вознаграждение. Ежемесячно. Не ахти какое, но тем не менее…
        - И вы хотите… чтобы я…
        - Да, Никанор Матвеевич. Именно этого мы и хотим.
        Вдовин был удивлён, обрадован и, пожалуй, польщён. Потом насторожился вновь.
        - А-а… что от меня…
        - Ничего. Живите как жили. Просто теперь вы будете под защитой.
        - А-а… каким образом…
        - Значит, как работает система, - сказал сухопарый Виталий. - На запястье вам надевают браслет. С виду часы и часы… Ну, тот самый, что мы уже вам примеряли. Противоударный, водонепроницаемый. Можете в нём купаться, нырять, кувыркаться… Правда, сами вы снять его уже не сможете…
        - Вообще? - испугался Вдовин.
        - Пока не будет расторгнут контракт, - уточнил Виталий. - Вот, допустим, выходите вы из дому. Браслет тут же даёт об этом знать - и над районом взлетает беспилотник. Ваш телохранитель. Или, если хотите, ангел-хранитель…
        Вдовин опасливо покосился на то, что свисало с потолка.
        - Нет, не этот. Это вообще макет… Короче, каждый ваш шаг отслеживается сверху. Данные поступают в компьютер, программа оценивает ситуацию…
        - А браслет?
        - А браслет считывает и передаёт наверх данные о вашем самочувствии. Вот вы попали в переделку. Учащается пульс, прыгает уровень адреналина… Ну и система срабатывает.
        - Как… срабатывает? - еле выговорил Вдовин.
        Виталий достал и предъявил блестящий стерженёк. Нечто вроде короткой тупой иглы-хомутовки, только без ушка.
        - Браслет даёт команду беспилотнику, и тот выпускает с воздуха по вашему обидчику такую вот штуковину.
        - И?!
        - Что «и»? Нападающий нейтрализован.
        - А если промахнётся?
        - М-м… - Виталий озадачился. - Вообще-то промах маловероятен. Видите ли, поначалу это была чисто военная разработка - испытана в Пакистане, так что…
        - Ну а вдруг!
        - Наверное, выстрелит ещё раз. Боезапас у него порядочный. Но вы-то в любом случае ничего не теряете! Ну, не сработало там что-то, ну, промахнулся, ну, начистили вам, я извиняюсь, рыло… Вам бы его так и так начистили. А тут хоть небольшая, а зарплата! Опять же больничный…
        - А если в подъезде нападут? - охваченный беспокойством, спросил Вдовин.
        Виталий посмотрел на Александра. Тот развёл руками.
        - Вы слишком многого от нас хотите, Никанор Матвеевич, - с упрёком молвил он. - Система предназначена исключительно для уличных разборок. В замкнутых помещениях вы уж как-нибудь сами себя поберегите…
        - А вот ещё… - Вдовин запнулся. - Вы сказали: на казённые… А фирма-то, наверное, частная…
        - Частная, - согласился тот. - Но богатая. Так что муниципалитет наш, считайте, куплен на корню, препятствий чинить не будет… Вас что-то ещё смущает? Спрашивайте-спрашивайте, не стесняйтесь…
        Смущало ли Никанора Матвеевича что-нибудь ещё? Да, смущало, причём настолько сильно, что пришлось перед тем, как задать вопрос, прочистить горло глотком остывшего кофе.
        - А что же они там… у себя, на Западе… - выдавил он. - Почему сами всё не испытали? Почему у нас?
        После этих его слов Александр насупился, крякнул. Встал, подошёл к беспилотнику, с недовольным видом поправил один из четырёх пропеллеров, помолчал.
        - Суки они там, на Западе, - не оборачиваясь бросил он в сердцах. - На своих-то испытывать - хлопот не оберёшься, а на наших - чего ж не испытать?

* * *
        То, что Никанора Матвеевича хотели когда-то представить к медали «За отвагу», возможно, прозвучит анекдотически. Тем не менее это чистая правда. Произошло возгорание на складе боеприпасов, кинулись все врассыпную - и угораздило рядового Вдовина набежать прямиком на страшного капитана Громыко.
        - Куда?! - рявкнул капитан. - Тушить! Бя-гом!..
        Рядовой ужаснулся, бросился на склад и, самое удивительное, потушил. Потом, правда, сообразили, что огласка никому добра не принесёт, и сделали вид, будто никакого возгорания не было вообще. А так бы ходил с медалью…
        Любопытно, что, вернувшись к мирной жизни, Никанор Матвеевич никогда об этом не рассказывал. Во-первых, сам героический поступок в памяти не оттиснулся - всё заслонила ощеренная пасть капитана. А во-вторых, после душераздирающих подробностей, которыми знакомые Вдовина оснащали свои устные мемуары о Чечне и Афгане, деяние его как-то блёкло, съёживалось, и упоминать о нём становилось просто неловко.
        Разумеется, Никанору Матвеевичу в голову не приходило, что знакомые сильно приукрашивают своё участие в исторических событиях и что подвиги их если и были совершены, то с ещё большего перепугу.
        А с другой стороны, как иначе? Страх страхом вышибают. На том стояла и стоять будет земля Русская…
        Вернёмся, однако, к прерванному повествованию.

* * *
        Калерия Павловна лежала на свежевыметенном утреннем асфальте в странной позе, подогнув ногу и чуть разведя ладони, словно пыталась присесть в реверансе, но в последний момент была опрокинута навзничь. К месту происшествия сбегался народ.
        - Чего пялишься? - вопила бабушка из третьего подъезда. - Телефон у тебя есть? В «Скорую» звони давай!
        - Нету… - сипло признался Вдовин. - Дома оставил…
        - Да что ж это за мужчины пошли такие! - Вне себя пенсионерка выхватила из кармана халатика свой собственный сотик. - Ну так помоги иди! Довёл женщину до инфаркта - и хоть бы хны ему…
        К счастью, обошлись и без Вдовина. Обездвиженную дворовую активистку подняли под мышки с асфальта и перенесли на лавочку. Пользуясь тем, что никто на него не смотрит, Никанор Матвеевич наклонился и украдкой извлёк из-под правой своей подошвы блестящий металлический стерженёк, похожий на короткую тупую иглу-хомутовку. Потом выпрямился и боязливо вознёс глаза к утреннему ясному небу, где подобно коршуну над птичьим двором плавало в вышине тёмное пятнышко беспилотника.
        Зачем-то отряхивая ладони, со стороны скамейки приблизился Сергуня из тридцать восьмой квартиры. Глаза у него были круглые, физия - восторженная. Заметив, что сосед стоит с запрокинутой головой, понимающе покивал.
        - Во-во! - подтвердил он злорадным полушёпотом. - От Боженьки не укроешься. Дооралась горластая…
        Кажется, истинных причин происшествия никто не заподозрил: заслуженная кара пала с небес совершенно бесшумно - ни свиста, ни грохота, ни треска электрического разряда, лишь отскочивший от активистки стерженёк об асфальт звякнул.
        Как вовремя догадался Никанор на него наступить!
        «Скорая» прибыла на диво быстро, и всё же Александр с Виталием её опередили. Не на шутку встревоженные кураторы выскочили из машины, кинулись к Вдовину.
        - Кого?
        - Вон… её… - Никанор Матвеевич указал робкими глазами на толпу у скамейки.
        Виталий сходил посмотрел. Вернулся задумчивый.
        - Жива хоть? - угрюмо спросил его Александр.
        - Да шевелится вроде, - процедил тот. Закурил, обернулся к Вдовину. - Как всё вышло-то?
        - За электричество не так заплатил… - покаялся бледный Никанор.
        - Как не так?
        - По счётчику. Надо было семь цифр считать, а я - шесть. А она набросилась, раскричалась… Я испугался… А он… - И Вдовин вновь взглянул с упрёком на блуждающий в вышине беспилотник.
        Александр тихонько выругался. Виталий хмыкнул.
        - Весело… - оценил он случившееся. - Слушайте, Никанор Матвеевич, я понимаю, вы, конечно, человек с тонкой нервной организацией, но… всё-таки старайтесь держать себя в руках. А ну как в следующий раз участкового испугаетесь!
        - Вот чёрт! - сдавленно сказал Александр. - Этак он нам вместо криминалитета всех официальных лиц перещёлкает…
        - Можно подумать, велика разница! - съязвил Виталий.
        К тому времени во двор въехала «Скорая» - и молодые люди, прервав разговор, двинулись ей навстречу.
        - И что теперь?.. - дрогнувшим голосом окликнул их Вдовин. Стерженёк он по-прежнему судорожно сжимал в кулаке.
        - Постараемся уладить, - бросил через плечо Александр. - А может, и само уладится…

* * *
        Уладилось само. Списали на сердечную недостаточность.
        А Виталий, кстати, как в воду глядел: следующим утром раздался звонок в дверь, и на пороге Вдовина возник юноша в одеждах правозащитного цвета. Крупные заячьи зубы юноши были обнажены в старательной приветственной улыбке.
        - Здравствуйте, Никанор Матвеевич, - сказал он, преданно уставясь на владельца квартиры. - А я ваш новый участковый… Вот знакомлюсь с жильцами… Это моя обязанность… Служебный долг, так сказать…
        Испугаться его было невозможно в принципе, да и, кроме того, охранная система, по словам Александра, предназначалась исключительно для уличных разборок и в замкнутом помещении просто бы не сработала. Даже если беспилотник примет сигнал бедствия, стерженьком стенку не прошьёшь.
        Непривычный к куртуазности властей Вдовин впустил служителя закона в дом, усадил в кресло.
        - Какие-нибудь претензии, пожелания… - с трепетом осведомился тот.
        Застигнутый врасплох Никанор Матвеевич наморщил лоб, помычал, но так ничего и не придумал.
        - Н-нет, спасибо… Всё замечательно…
        Улыбка пошла на убыль.
        - Ну а вот… утром вчера…
        - Вы… про Калерию Павловну?
        - Да не обращайте вы на неё внимания! - с жаром взмолился юный блюститель порядка. - Вздорная баба, что спросишь! Выйдет из больницы - обязательно примем меры…
        - Да нет… зачем же… - окончательно сбитый с толку, пробормотал Никанор Матвеевич. - Я не в обиде… Тем более сердечная недостаточность у неё…
        - Ну, хорошо… - малость успокоившись, продолжил гость. - А вот, скажем, Корявый… и вся эта его шатия… Не беспокоят? Я имею в виду: в последнее время…
        - А кто это Корявый?
        Участковый недоверчиво посмотрел на Вдовина.
        - Фанат, - пояснил он. - Футбольный фанат…
        И тот вспомнил. Действительно, месяца полтора назад на подходе к дому его остановили какие-то полуголые личности в шарфах. Ущерба здоровью, правда, не причинили, однако заставили крикнуть «Ротор» - чемпион!», причём несколько раз, пока не достиг должной громкости.
        - Нет… Нет-нет… Не беспокоят…
        - Если что - обращайтесь… Хоть ночью, хоть днём! Тут же примем меры… Часики у вас стильные, - подобострастно добавил он, кивнув на браслет.
        Проводив гостя и замкнув за ним дверь, Никанор Матвеевич задумался. При всей своей наивности он ясно видел, что визит нанесён неспроста. Обычно участковые ведут себя не так. Да и этот прощальный намёк насчёт часиков… Одно из двух: либо юный страж закона сам догадался о чём-то, либо какие-то распоряжения поступили свыше.

* * *
        Случись кому в те дни посетить недавно открывшийся супермаркет и повнимательнее приглядеться к молчаливым служителям в зелёных жилетах, он бы наверняка заметил с удивлением, что лица у всех слегка надменные, а то и оскорблённые. Униженное достоинство сквозило в каждом жесте тружеников торговли.
        Дело в том, что в городе грянули сокращения, а поскольку высокий процент безработицы причинял властям душевную боль, уволенных распихивали куда попало. Вот и довелось некоторым бывшим клеркам напялить зелёную робу с клеймом на спине и ламинированной картонкой напротив сердца.
        Числился среди них и некий Никанор Матвеевич Вдовин.
        Пастырь добрый, он расхаживал вдоль ряда касс и, найдя заблудшую тележку для покупок, возвращал её в общее стадо. Произведя соитие хромированных конструкций воедино, катил получившуюся вереницу ко входу в торговый зал, причём следует заметить, что глаза Никанора Матвеевича, не в пример прочим, явно содержали при этом какую-то вполне конкретную мысль, а не просто скорбь. Вот уже второй день подряд.
        Вчера он получил аванс за участие в проекте, и оказался этот аванс вдвое больше его нынешней зарплаты. Возник вполне естественный соблазн послать всё к чёртовой матери и настрочить заявление по собственному желанию. Слава богу, хватило ума сообразить, что проект не вечен: испытают систему, поблагодарят - и снова ищи работу…
        Да, но ведь её, как ни крути, придётся искать в любом случае.
        Если честно, не нравилось Вдовину в супермаркете. Особенно удручал напарник - дебильный отпрыск главного бухгалтера, возмечтавший стать охранником. От катания тележек великовозрастный оболтус злостно уклонялся: если и катал, то с таким видом, будто просто решил помочь - по доброте душевной. В основном же ходил и всех подозревал. Раздобыл где-то испорченную рацию и время от времени сообщал в неё шпионским придушенным голосом:
        - Первый, первый… Я - второй… Всё спокойно?..
        Но главное - стучал. Как и подобает охраннику. А стукнуть на него в ответ означало поссориться с главным бухгалтером и, возможно, вылететь птичкой из списка сотрудников.
        Казалось бы, что толку обижаться на дефективного! Однако ведь и на комара бессмысленно обижаться, а достанет - взвоешь…
        Погрузившись в раздумья, Вдовин достиг стеклянных дверей и углядел брошенную снаружи тележку - стояла сиротка в десятке шагов от входа и дробно сияла на солнце. Вообще-то собирать каталки, брошенные вне супермаркета, в обязанности Никанора Матвеевича не входило, но ведь накалится - в этаком-то пекле…
        Добрый пастырь вышёл сквозь расступившиеся двери на солнцепёк и направился к неприкаянному транспортному средству. Взялся за горячую пластиковую ручку - и вдруг осознал, что, покинув замкнутое помещение, он невзначай очутился под охраной. Действительно, вскоре в слепящем зените возник тёмный абрис четырёхвинтового ангела-хранителя. А мгновение спустя стеклянные двери вновь разошлись - и глазам Вдовина предстал его слабоумный напарник с прижатой к правому уху рацией. Докладывал небось воображаемому шефу, что Никанор Матвеевич Вдовин опять превысил служебные полномочия.
        А потом ещё и начальству наябедничает…
        Вот поганец! Вдовина затрясло. Пульс участился, уровень адреналина в крови, надо полагать, подпрыгнул, и Никанор Матвеевич вскинул глаза. Беспилотник снизился уже настолько, что, казалось, было видно, как расходятся сегменты на его брюшке, предъявляя набор металлических жал. Сейчас жахнет… Ну?!
        Но тут что-то дрогнуло в мужественном (кроме шуток, мужественном) лице рослого недоумка - и он поспешно отшагнул назад. Стеклянные двери супермаркета сомкнулись.
        Надо же! Дебил-дебил, а что-то, видать, почуял…
        - Твоё счастье… - презрительно процедил Вдовин - и вдруг похолодел на солнцепёке, осознав, что секунду назад искренне желал кому-то удара, боли, чуть ли не смерти. Да что там желал - он радовался, он предвкушал то, что должно было случиться!
        Стало нестерпимо стыдно.
        «Да что ж мы за народ такой… - мысленно взвыл Никанор Матвеевич, перекладывая вину, как это у нас принято, на всю людскую громаду. - Ну, уволили тебя, ну, запихнули в подсобные рабочие… унизили, оскорбили… Ну так и ненавидь того, кто унизил… А ты - кого?!»
        Резко выдохнул и покатил тележку в супермаркет.

* * *
        Дома его ожидало ещё одно огорчение - заело замок. Вдовин вынул ключ из прорези, недоверчиво осмотрел бородку, попытался открыть ещё раз. Безрезультатно.
        В прихожей стукнуло, брякнуло - и дверь отворилась сама. В проёме стояла Марьяна.
        - Не вижу радости, - сказала она. - Чего уставился? Дочь вернулась.
        Никанор Матвеевич спрятал ключ и приветствовал наследницу улыбкой паралитика.
        - Здравствуй, Марьяночка… - вымолвил он. - В гости или как?
        - Или как, - последовал ответ. - Ты заходи, не стесняйся…
        Плотная, смуглая, широкоскулая - вылитая мать. Впрочем, Никанор Матвеевич застал ещё времена, когда такие тяжеловатые лица считались чуть ли не образцом женской красоты. Особенно в провинции.
        Жениться его угораздило на окультуренной бессарабской цыганке. Страшный, если вдуматься, случай. Суровые законы табора забыты напрочь, а норов-то строптивый по-прежнему кнута требует! Замучила ревностью, потом оставила совместно нажитую дочь ошарашенному супругу и ушла к другому. А там и другого бросила, но уже с двумя дочерьми. Теперь, говорят, замужем за третьим.
        - Только я не одна, - честно предупредила Марьяна.
        - С Костиком? - не поверил Вдовин.
        Действительно странно. Родители Костика купили молодым отдельную квартиру. Ссориться вроде бы не с кем, разве что друг с другом. А если оба заявились вместе…
        - Ага, с Костиком! - огрызнулась она. - Пойдём познакомлю…
        - Постой! Так ты развелась, что ли?
        Махнула рукой.
        - Успеется!
        И они прошли на кухню, где за шатким столом восседал широченный детина с лицом убийцы. Дорогой спортивный костюм, кожаные шлёпанцы из бутика - словом, одет по-домашнему. Возле правого локтя, хозяйски утверждённого на скатёрке, непочатая бутылка «Хеннесси».
        - Это Фёдор, - объявила Марьяна. - Да ты не волнуйся, всё в порядке. Он уже два месяца как освободился.
        Вдовин окоченел.
        - Значит, так, - веско изрёк два месяца как освобождённый Фёдор. - Если ты её при мне хоть пальцем тронешь - пеняй на себя. Уразумел?
        Естественно, что не уразумел. В полной растерянности Никанор Матвеевич взглянул на дочь. Та прикинулась, будто ничего не слышала, с беззаботным видом отвернулась к настенному шкафчику, открыла, достала рюмки.
        Сколько ж она успела наврать о родном отце нынешнему своему сожителю! «Хоть пальцем тронешь…» Деспота нашла!
        И удивительная мысль поразила вдруг Никанора Матвеевича: а ведь самое гиблое место для него теперь, выходит, собственная квартира! На улице и только на улице будет он отныне чувствовать себя в безопасности…

* * *
        Миновав очередной фонарь, Вдовин вновь увидел свою тень. Сначала она путалась под ногами, тёмная, плотная, потом вытянулась, побледнела, стала прозрачной и принялась вышагивать впереди по ночным асфальтам, долговязая, мелкоголовая, как в юности. За истекшие пятьдесят без малого лет ничуть не постарела и, казалось, принадлежит подростку.
        Да и сам Никанор Матвеевич, если смотреть со спины, вполне мог сойти за представителя молодёжи: живота не наел, в талии не раздался. Не исключено, что именно это обстоятельство и было причиной многочисленных недоразумений - уличные отморозки принимали его издалека за ровесника, да и начальство не слишком с ним церемонилось.
        Маленькая собачка - до старости щенок.
        Хотя справедливости ради следует заметить, что в молодости коротышкой Вдовин не считался - народ в те времена был помельче… Вот и плохо, что не считался! Ущемлённое самолюбие коротышек - двигатель мощный: кого в олигархи выведет, кого в президенты, а кого и вовсе в императоры…
        Никанор Матвеевич взглянул на табло браслета. Час ноль восемь. Пожалуй, пора возвращаться домой - Марьяна с Фёдором наверняка уже улеглись…
        - Ай, часики… - гортанно восхитились неподалёку.
        Обмер, взглянул. Дорогу Вдовину перекрывало лицо сильно экзотической национальности.
        - Подари, да? - то ли пошутило, то ли не пошутило оно.
        Пульс зашкалило.

* * *
        Первым делом бросился к поверженному: дышит, нет? Вроде дышит… Ну и что теперь делать? Огляделся. Безлюдная ночная улица шевелила чёрными тучами акаций. Ах да, «Скорую» вызвать! Полез в карман за сотиком - нету. Надо полагать, опять дома забыл. К счастью, вспомнилось, что буквально в двух шагах располагается круглосуточное кафе - то самое, где пару дней назад его вербовали Александр с Виталием. Ринулся туда, потом спохватился, вернулся и почти уже заученным движением подобрал с асфальта стреляный стерженёк. На всякий случай.
        В кафе его узнали.
        - Вы, наверное, к Александру Филипповичу?.. - догадалась официантка. - Пойдёмте, я проведу…
        За дверью кабинета похрипывал знакомый голос:
        - То есть как это никого? Может, врачи?.. Ах, ещё не приехали… Ну, значит, сам ушёл… Как-как! Ногами…
        Вдовин не без робости переступил порог и вновь очутился в служебном помещении, где с натяжного потолка свисал макет беспилотника. Сам Александр Филиппович сидел на свободном краешке письменного стола, поигрывая сотовым телефоном. Только что, видать, отключился.
        - А вот и вы! - весело приветствовал он Вдовина, ничуть не удивившись его появлению. Хотя среди прочей оргтехники там на столе был раскрыт огромный, как фолиант, ноутбук, куда, надо полагать, поступала с беспилотника вся информация о перемещениях и контактах подопытного. - Чем порадуете, Никанор Матвеевич?
        Тот сбивчиво объяснил, в чём дело.
        - Всё в порядке, - заверил Александр. - Никуда звонить не надо. Ни сейчас, ни потом. Сигнал принят, уже выехали…
        - Кто?
        - И полиция, и «Скорая»… Мы с ними вчера поделились, так что они в курсе…
        В каком смысле поделились? Информацией или…
        - Что было, тем и поделились, - угадав мысли посетителя, сказал Александр. - Даже аппаратурой… На кого нарвались-то?
        Вдовин затосковал.
        - Да вроде мигрант какой-то…
        - А… мигрант… - несколько разочарованно отозвался Александр. - Что ж, меньше хлопот… Попытка ограбления?
        - Не знаю… - горестно вымолвил Никанор Матвеевич. - Я вот думаю теперь… Может, он просто поговорить подошёл, а я…
        - Во втором часу ночи? Не самое удачное время для разговора. Да и место, согласитесь, тоже… Вы только из-за этого, или ещё какие-то вопросы возникли?
        - Возникли, - сказал внезапно осмелевший Вдовин. - Почему вы в кафе сидите?
        - А где я должен сидеть?
        - Н-ну… - Вдовин опешил.
        Александр рассмеялся, спрятал телефон.
        - А поддержим-ка традицию, Никанор Матвеевич, - предложил он. - Что, если по кофейку, а?
        И они переместились за стеклянный журнальный столик.
        - Значит, интересуетесь, почему в кафе… - задумчиво молвил Александр, пододвигая Вдовину одну из чашек, принесённых всё той же снулой девицей. - Как я уже говорил, муниципалитет наш куплен с потрохами, но при этом хочет остаться чистеньким. А кафе принадлежит моему родственнику… Как видите, всё просто.
        - И полиция, вы говорите, в курсе… А участковый?
        - И участковый предупреждён.
        - Не проболтается?
        - Да хоть бы и проболтался!.. Что вас ещё беспокоит?
        Никанор Матвеевич осунулся, помолчал.
        - Скажите… Вы именно меня выбрали, потому что…
        - Нет, - решительно прервал его Александр. - Вы нисколько не трусливее других. Вы даже, если хотите, храбрее. Все хорохорятся, строят из себя смельчаков, а вот честно признать себя трусом… На это, знаете, отвага нужна!
        - Как же храбрее… В обморок-то вон…
        - Между прочим, в той ситуации - единственно верный поступок. Букашек в детстве ловили? Видели, как они в случае опасности мёртвыми прикидываются? Инстинкты - великое дело, Никанор Матвеевич…
        - И всё-таки - почему?
        Александр вздохнул, покосился насмешливо.
        - Законопослушный вы, Никанор Матвеевич, - то ли похвалил, то ли посетовал он. - На таких, как вы, мир держится. Вы пустую улицу на красный свет не перейдёте…
        Вдовин оскорбился.
        - Ну почему же… - возразил он. - Переходил, и не раз…
        - Два раза, - согласился Александр. - А теперь представьте на секунду, что под охрану взяли… ну, скажем, эту вашу Калерию… как её?..
        Никанор Матвеевич представил - и содрогнулся.
        - Геноцид, - подтвердил Александр. - Все бы неотложки с колёс послетали… Оно нам надо?
        Вдовин ссутулился над чашкой, шевельнул ложечку.
        - С ним всё благополучно? - глуховато спросил он.
        - С кем?
        - С мигрантом…
        - Вас это так заботит?
        - Да.
        - Очнулся до приезда «воронка» и, скорее всего, дал дёру, - сообщил Александр. - Видимо, придётся усилить заряд…
        - Заряд? - всполошился Вдовин.
        - Ну да, заряд. Скажем, стрелять дуплетом, двумя стерженьками сразу. А то полиция обижается: приехали, а забирать некого…
        - Да, но… ведь это, наверное, может повредить здоровью…
        - А нарушение закона вообще вредит здоровью… В ряде случаев.
        Никанор Матвеевич помолчал, решаясь.
        - Может, другого найдёте? - выдавил он наконец.
        Изумлённо глядя на подопытного, Александр медленно вернул чашку на блюдце.
        - Не понял… - с искренним любопытством выговорил он. - Вы хотите разорвать контракт?
        - Понимаете, - беспомощно сказал Вдовин. - Мне всё время кажется, что это я сам их… своими руками…
        - Да-а… - с уважением протянул Александр, откидываясь на спинку стула. - Вас в «Красную книгу» заносить надо, Никанор Матвеевич! Я думал, таких уже не осталось…

* * *
        Одно из двух: либо избегать людей, что невозможно, либо…
        Либо перестать их бояться, что тоже невозможно. По телевизору вон передали: девяностые возвращаются, опять стрельба, опять разгул преступности… Буржуи пируют, народ злобствует…
        - Матвеич… - нежно позвали из мрака (лампочка над подъездом почему-то опять не горела). Остановился, озабоченно прислушался к собственным ощущениям. Сердцебиение, понятно, слегка участилось, но не более того. Всё-таки незримое присутствие беспилотника над головой вселяло какую-никакую, а уверенность.
        Тем временем из темноты выступили четыре смущённых орясины с одинаковыми клубными шарфами на склонённых шеях. Не решаясь приблизиться к Вдовину, стояли и кривовато улыбались ему издали.
        - Матвеич… - умильно повторил тот, что постарше и покряжистей. - Ты на нас, говорят, обижаешься… Мы ж не со зла, Матвеич! Вот извиниться пришли, если что не так…
        А участковый-то и впрямь болтун.

* * *
        Слухи о том, что с Никанором Матвеевичем лучше не связываться, вскоре достигли и домочадцев. В Фёдоре внезапно пробудилась сыновья почтительность, да и Марьяна засуетилась, не знала уже, чем угодить. Подарила майку с девичьей мордашкой на груди и английской надписью на пузе. Избранника своего расхваливала как могла.
        - Ты не думай… - щебетала она. - Он не по бакланке, он на себя чужую вину принял - за авторитета срок отбывал… Его теперь знаешь как уважают!..
        Любопытная личность был этот Фёдор. Ни за что не подумаешь, что человек явился прямиком из мест не столь отдалённых: ни татуировки, ни мата, ни жаргонных словечек… Завязалась привычка посидеть вечерком на кухне за рюмочкой «Хеннесси». Беседовали на равных.
        - Значит, говоришь, батя, - задумчиво гудел кандидат в зятья, - двумя теперь стерженьками отстреливать будут?
        - Двумя…
        Никакой государственной тайны Вдовин не разглашал. Причастность городских властей к проекту - вот единственное, о чём Александр с Виталием категорически запретили упоминать.
        А то бы сам никто не догадался!
        - Ну, вот испытают… - мыслил вслух Фёдор. - А в продажу когда?
        - Что в продажу? - оторопело переспросил Вдовин.
        - Ну… это… - И будущий зять указал сперва на браслет, затем на потолок кухни.
        У Никанора Матвеевича остановились глаза - он представил себе небо, чёрное от роящихся беспилотников. Пришлось даже тряхнуть головой, чтобы видение распалось.
        - Да никогда, наверное… - с запинкой предположил он. - Мы ж не для себя, мы для заграницы испытываем…
        Нахмурился Фёдор, посопел.
        - Ну, ясно… - сказал он. - А вот, скажем, дача у тебя… Он что, за тобой и на дачу полетит?
        - Смотря где дача… Если недалеко от города, может, и полетит…
        - Слушай, батя! А возьми завтра отгул. На природу съездим, с хорошими людьми познакомлю…
        Произнесено это было спроста, добродушно, и всё же внезапное предложение показалось Никанору Матвеевичу крайне подозрительным. Ох, что-то затевает зятёк… Не дай бог, завезёт подальше, куда беспилотник не достанет… да и пришибёт, глядишь…
        Надо бы с Александром посоветоваться.

* * *
        - Езжайте, - сказал Александр. - Вообще расширяйте территорию присутствия. Не ограничивайтесь своим районом. Во дворе вас теперь наверняка либо за версту обходят, либо в друганы набиваются. Да и шеф ворчит: вон уже сколько времени прошло, а всего два выстрела! Один по домохозяйке, другой по мигранту. Смехота…
        - А если далеко заедем…
        - Не заедете. Увидим, что удаляетесь от города, - оповестим гаишников: тормознут, вернут… Ещё и оштрафуют.
        - А вдруг не за что?
        - Ну как это не за что! Найдётся…
        Вдовин взял отгул, принарядился. Подаренная Марьяной маечка пришлась впору.
        Хорошие люди прибыли на двух джипах: крупные ребята с суровыми упитанными лицами. Неговорливые, обходительные, дорого и скромно одетые. И опять-таки ни татуировочки ни на ком. Вот ведь времена пошли! Криминалитету особые приметы ни к чему, зато чёртова прорва добропорядочных граждан щеголяет в татушках. Скоро встретишь этак кого без наколки и подумаешь: да уж не с зоны ли?
        Лагерной фени в их речи также не слышалось. Пока ехали по городу, один лишь раз проскользнуло раздумчиво, с ленцой:
        - Не, братва, блокироваться надо с креативными людьми…
        И всё.
        Никанор Матвеевич почти уже освоился в новой для него компании: сидел молчал. Тем более что с разговорами к нему и не лезли.
        Замелькали окраины. Хороший человек, восседавший рядом с водителем, опустил стекло, выглянул.
        - Висит, - сообщил он. - Как приклеенный.
        И одобрительно покосился на Вдовина.
        В виду, надо полагать, имелся беспилотник.
        На втором километре джипы свернули с трассы на грунтовку и въехали в рощицу, разваленную надвое обширной поляной. Судя по всему, прибыли. Так оно и оказалось. Покинув салон, Никанор Матвеевич первым делом взглянул вверх, убедился, что винтокрылый на страже (висит, как прикленный), и лишь после этого обозрел окрестности. А обозревши, моргнул. Возникло ощущение зеркальности: в противоположном конце поляны стояли два точно таких же джипа, и из них выгружались точно такие же люди.
        - Вовремя, - оценил Фёдор. - Ну что, бать? Пойдём поздороваемся…
        И дружески подтолкнул в спину.
        Приблизились.
        - Здравствуйте… - испытывая неловкость, одиноко произнёс Никанор Матвеевич.
        На него смотрели будто бы в оцепенении - причём не столько в лицо, сколько на маечку с девичьей мордашкой на груди. Наконец громадный, волоокий, тот, что стоял впереди всех, туповато спросил:
        - Ты кто?
        - Э-э… Вдовин… Никанор… э-э…
        - Я не понял, - с неподдельным недоумением объявил волоокий. - Кто будет говорить? Ты?
        Никанор Матвеевич догадался обернуться.
        Хорошие люди, с которыми он прибыл на поляну (Фёдор в их числе), приотстав, стояли поодаль и с нездоровым интересом наблюдали за развитием событий.
        - Я не понял!!! - теперь уже гневно громыхнул волоокий. - Что за дела?!
        «Да это ж меня на разборку привезли!» - с ужасом сообразил Вдовин - и так зажмурился, что уши заложило. Сердце металось по грудной клетке, не зная, где спрятаться. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Никанор Матвеевич осмелился разъять веки.
        У ног его на смятой траве валялась груда тел да поблёскивали среди стебельков стреляные стерженёчки. Их было много. Должно быть, беспилотник, согласно установке, на этот раз бил дуплетом.
        Не в силах больше смотреть на этакую страсть, Вдовин шарахнулся туда, откуда пришёл, чем произвёл изрядный переполох среди бывших попутчиков: не дожидаясь его приближения, хорошие люди кинулись по машинам.
        Развернулись - и уехали.

* * *
        Когда Никанор Матвеевич, спотыкаясь, выбрался на трассу, в нагрудном кармане расплакался телефон. Достал, нажал кнопку.
        - Бать! - услышал он ликующий голос будущего зятя. - Я тобой горжусь! Мы теперь, батя, первые люди в городе! Ты понял? Первые…
        У Вдовина переклинило связки - ответить не смог.
        - Ты прости, что мы тебя там бросили, - как ни в чём не бывало продолжал Фёдор. - Ты ж ещё не в себе был… Ты давай в себя приходи - и к нам!
        Заквакала, приближаясь, сирена - и мимо Вдовина промчался микроавтобус с мигалкой. Потом ещё один. Сбросили скорость - и свернули с трассы на грунтовку. Тела подбирать.
        - Ага, слышу… - подтвердил Фёдор. - Укройся, батя… Вечером перезвоню…
        Укрываться было поздно, да и незачем. Одинокий прохожий на пыльной обочине, судя по всему, подозрения у полицейских не вызвал. Хотя вполне может так случиться, что вызовет ещё… По сути, принял участие в войне двух банд.
        При этой мысли стало совсем плохо. «Господи, помоги…» - мысленно исторг Вдовин, становившийся верующим исключительно в минуты опасности. Даже глаза к небу воздел.
        Бога в небесах не было. Был беспилотник, быстро удаляющийся в сторону города. А навстречу ему летел точно такой же. Вот оно что! Стало быть, смена караула у них. Ну, правильно, им же, наверное, дозаправка нужна… или там дозарядка…
        Почему-то достаточно одного трезвого умозаключения, чтобы религиозный экстаз отступил, а умственные способности - вернулись.
        Принял участие… Принял участие… А кто докажет? Беспилотник?.. Проклятье! А ведь докажет, хрень винтокрылая… Видеозаписи - вот они! Прибыл на стрелку в составе одной из банд…
        Отчаянные мысли были прерваны плаксивым сигналом сотика.
        Не буду отвечать, решил Вдовин. Однако звонил не Фёдор - звонил Александр.
        - Никанор Матвеевич! - В хрипловатом голосе куратора сквозила паника. - Что же вы натворили, Никанор Матвеевич!
        - Ну так я же… - пролепетал он, судорожно пытаясь придумать себе хоть какое-нибудь оправдание. - Вот… обезвредить помог… органам…
        - Так в том-то всё и дело… - простонал Алекандр. - Это же воеводинская группировка! А вы её в полном составе полиции сдали… Знате, что теперь с нами шеф сделает? Уволит он нас, Никанор Матвеевич… И нас, и Виталика… - крякнул, помолчал. - Потом свяжемся… - горестно распорядился он и дал отбой.
        Вдовин пару раз промахнулся сотиком мимо кармана, наконец запихнул - и запинающимся шагом двинулся в направлении города. От сердца малость отлегло: увольнение - это ещё не самое страшное, что может случиться с человеком.
        Шеф… Что ж это за шеф, хотелось бы знать… Какая-нибудь шишка из муниципалитета… купленная на корню и с потрохами… А вообще, конечно, удивительно: за Калерию Павловну - никому ничего, а за настоящих бандитов - увольняют…

* * *
        Александр перезвонил минут через пять. Но это уже был другой Александр: никакой растерянности, никаких трагедийных восклицаний - решителен, сосредоточен, разве что несколько угрюм.
        - Вы где? - отрывисто спросил он. - Ах да! Вижу, вижу… Значит, так. Никуда не уходите. Сейчас вас подхватит Виталий, отвезёт в город… По дороге всё объяснит.
        Ну, слава богу! А то бы так и пришлось шкандыбать пешком до самого кольца трамваев.
        Вскоре объявился Виталий - осунувшийся, с безумными глазами. Резко затормозил, распахнул дверцу, велел пристегнуться - и, развернувшись, дал по газам.
        - Шеф рвёт и мечет, - неотрывно глядя на дорогу, сообщил он сквозь зубы. - Между прочим, вашей головы требует…
        Сердце оборвалось. Головы? А вот это уже не просто увольнение - это хуже…
        - Чёрт! Чёрт! Чёрт! - сдавленно произнёс Виталий, при каждом чертыхании неистово рубя воздух ребром правой ладони и ведя машину одной левой. - Двух дней не хватило! Его ж отстранить собирались… Хапнул, козёл, не по чину… А с заместителем его мы бы горя не знали…
        Спохватился, понял, что говорит не о том. Опомнясь, продолжил с отдышкой:
        - В Думе встречаться нельзя… Передам вас с рук на руки Саше, а там уж он сообразит, как быть…
        Показался бульвар, где Вдовина и высадили.
        Очутившись на тротуаре, он перевёл дух и попытался собраться с мыслями. В Думе встречаться нельзя… С кем нельзя встречаться в Думе? Наверное, с шефом… Зачем шефу личная встреча со Вдовиным? Уволить? Отругать?
        Выяснилось, что отругать. Вскоре напротив переминающегося у бровки Никанора Матвеевича остановилась машина, за рулём которой сидел Александр. Рядом с ним громоздился кто-то неведомый. Шеф?
        Стекло передней дверцы ушло вниз - и взору Вдовина явилась страшная голова с раздутыми ноздрями.
        - Проект нам сорвать хочешь? - прорычала она. - Ты что себе позволяешь? Тебя для чего на работу брали? Чтобы ты нужных людей подставлял? Бомжей тебе мало?..
        Изливши первый гнев, незнакомец умолк, откинулся на спинку сиденья, и, если бы не два стерженька, брякнувшие об асфальт, запросто могло бы показаться, что начальство вполне удовлетворено произведённым впечатлением и готово следовать дальше.
        Александр отстегнул свой ремень безопасности, пощупал пассажиру пульс, приподнял веко - и, скорбно кивнув, достал телефон.
        - У нас тут ЧП, - сообщил он кому-то. - Ехали мы с Петровичем, а навстречу, как на грех, наш подопытный. Петрович увидел, велел остановиться, дверцу открыл - ну и отчихвостил… по своему обыкновению… Да! Дуплетом… Без сознания. В больницу везу…
        Нажал кнопку, поглядел на оцепеневшего Вдовина.
        - Всё путём, Никанор Матвеевич, - утешил он. - Увольнений не будет. Работаем дальше…

* * *
        Ну и кто он теперь? Киллер? Именно так. Скромно оплачиваемый киллер… Сначала - банду, потом - шефа, а завтра, глядишь, какая-нибудь соседка посообразительней объявит мужу, будто изменяет со Вдовиным, разъярённый супруг налетит во дворе на Никанора Матвеевича с кулаками - и…
        Уволиться? Что это изменит?.. Нет, изменить-то, конечно, изменит, но к худшему! Кто поверит, что человек в трезвом уме и здравой памяти способен отказаться от охраны, за которую ещё и зарплата причитается? Будут подставлять точно так же, а защитить-то уволившегося уже некому…
        Бежать! Бежать…
        Куда? В монастырь?
        Хм… А это, между прочим, мысль…
        - Гражданин! - с омерзением окликнули его. - Эй, гражданин!..
        Обернулся. Перед ним стояла сплочённая группа чистенько одетых то ли студентов, то ли старшеклассников, в которую почему-то затесались также две кряжистые злобные тётки.
        - Чего?.. - У него сел голос.
        - А вот позовём сейчас полицию, тогда узнаешь «чего»! - пригрозила, сверкая глазами, одна из тёток. - «Чего»!
        Смуглый горбоносый юноша с полупрозрачной мефистофельской бородкой сделал шаг вперёд.
        - Вы оскорбляете чувства верующих, - торжественно выговорил он.
        - Я?.. - изумился Вдовин.
        Чтобы он оскорбил чувства верующих? Да он сам, если на то пошло, только что в монастырь собирался…
        - Что это на вас?
        Вдовин упёр подбородок в грудь - уставился на незнакомую девичью мордашку и непонятную иноязычную надпись. В перевёрнутом виде они показались ему ещё более незнакомыми и непонятными.
        - Да чего с ним разговаривать! - грянула тётка. - Зови полицию! И наших веди!
        Кто-то куда-то метнулся. Никанор Матвеевич отнял взгляд от маечки - и обомлел. Столько правоты было в широко раскрытых глазах, такой решимостью дышали молодые лица, что Вдовину почудилось, будто он стремительно съёживается до микроскопических размеров. Ещё мгновение - и его просто не станет.
        «Бежать…» - беззвучно шевельнулись губы.
        Вдовин повернулся - и побежал.
        - Держи его! - послышался крик, но был прерван оглушительным бренчанием, словно на асфальт сыпанули с высоты добрую сотню крупных гвоздей.
        А навстречу бегущему шла уже целая толпа разгневанных молодых людей в белых рубашечках - и с ними двое полицейских.
        Вдовин закричал, кинулся вспять - и успел увидеть, как скрывается за кронами возвращающийся на базу беспилотник, а взамен ему на цель заходит второй.
        Очевидно, у первого кончился боезапас.
        Четвёртое Ахау
        Никакая не фантастика
        А без меня, а без меня тут ничего бы не стояло,
        Тут ничего бы не стояло, когда бы не было меня…
        Песня советских времён
        Ранним декабрьским утром, проводив на работу жену, я ходил босиком по квартире, поочерёдно выключая лишний свет, утюг, телевизор, газовую конфорку и бьющий из крана кипяток. Обезвредив всё, что можно, подсел к журнальному столику, на краю которого заботливой женской рукой была положена с вечера пара чистых носков, машинально протёр ими экран ноутбука и с ненавистью уставился на неподатливый абзац.
        Попробовал переделать первую фразу, отчего та стала заметно хуже, поколебался, не оставить ли всё как было, но тут грянул телефонный звонок. Начинается! Либо тёща запамятовала, в какую сторону отворять дверцу холодильника, либо, упаси боже, опрос общественного мнения.
        - Здравствуйте, - приветствовал меня бархатный баритон. - Евгений Юрьевич?
        - Да, это я.
        - С вами говорит Агриков. Пётр Агриков, референт Неженского.
        - Чей-чей референт?
        На том конце провода запнулись. Может быть, даже заморгали.
        - Неженского, - особо выделив ударение на первом слоге, повторил обладатель бархатного голоса. - Гордея Исаевича Неженского…
        Должно быть, и мысли не допускал, что кто-то может не знать Гордея Исаевича.
        - А! Вон вы о ком… - вынужден был промямлить я. - Слушаю вас.
        - Простите, что отрываю… Вы где берёте сюжеты?
        Да чтоб им всем пусто было!
        - Сюжеты?! Ах, сюже-еты… Да тут, знаете, на углу магазинчик такой круглосуточный…
        Пётр Агриков, следует воздать ему должное, не обиделся - даже вежливо посмеялся.
        - Нет, серьёзно. Где?
        - Из космоса! - злобно сказал я.
        - Вот и мне говорили, что из космоса, - задумчиво прозвучало в ответ. - Скажите, а Игорь Шахин, которому вы посвятили «Юность кудесника»… Это реально существующее лицо?
        - Реальней некуда. А в чём дело? Возникли сомнения?
        - Н-ну… Великого Нгуена вы ведь, как выяснилось, выдумали…
        - Был грех.
        - Вот видите! - с мягким упрёком промолвил Пётр Агриков. - А я на его поиски потратил весь вчерашний вечер…
        - Сочувствую, - сказал я, несколько, признаться, оторопев. - Но что касается Игоря Шахина, уверяю вас… вполне реален.
        - Он в самом деле колдун?
        - В смысле?
        - Н-ну… в посвящении-то: «Игорю Шахину, колдуну…»
        Опаньки! А ведь это меня, братцы, дурят… Колдуном я дразнил Игоря с тех давних пор, как этот озорник погадал по руке суеверной барменше, за что стал желанным гостем забегаловки.
        Кто ж это у нас такой остроумный? Смотров? Белянский? Скорее Белянский - он сейчас завлитом в Молодёжном театре. Попросил какого-нибудь актёра с бархатными обертонами… Ну сам виноват!
        - Потомственный. Происходит по прямой линии от атамана Уракова. Про Ураков бугор слышали?
        - Это… в Камышинском районе?
        - Да. Нижняя Добринка. Мы там, кстати, когда-то учительствовали с первой моей женой. Игорь к нам на свадьбу в село приезжал, свидетелем был… При мне выходил на бугор, с предком своим общался…
        - Общался?.. - Похоже, Агриков малость ошалел.
        - Ну вы же знаете легенду! Мёртвый атаман в туманные дни появляется на бугре и кричит проплывающим судам: «Заворачивай!»
        - И… вы это видели? - недоверчиво уточнил странный мой собеседник.
        - М-м… ну, скажем, так: издалека… не приближаясь…
        Мне по-прежнему трудно было сказать, кто кому из нас морочит голову. Но - податься некуда! - продолжал со всей серьёзностью:
        - Да и вам приближаться не посоветую. Если, конечно, случай выпадет. Вы же, насколько я понимаю, не из Ураковых происходите…
        В трубке хмыкнули, помолчали и, должно быть, не без усилий вновь собрались с мыслями:
        - То есть всё-таки колдун… А какого направления?
        - Н-ну… - Я прикинул. - Тут, знаете, сложно сразу…
        - Нет, но… магия-то разная бывает. Цыганская, шаманская… волхвовство…
        - Без разницы, - заверил я со всей убеждённостью.
        - Ритуалы жрецов майя, например?..
        - Запросто!
        - Вы мне его номер не дадите?
        - Игоря, надеюсь?
        - Ну не Уракова же!
        Мы снова посмеялись, я сообщил ему номер и, попрощавшись, попробовал связаться с Шахиным. Пока ждал ответа, осенило: Агриков! Пётр Агриков… Да это же из «Повести о Петре и Февронии Муромских»! «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова меча…» Ну точно, развлекается кто-то! (Позже выяснилось, что ничего подобного: имя и фамилия референта оказались подлинными.)
        Игорь наконец отозвался и повёл себя как обычно.
        - Неженский или Не-женский? - с глумливой озабоченностью уточнил он.
        - Неженский, - повторил я. - От слова «нежить».
        - «Нежить» или «нежить»?
        - В смысле?
        - От существительного или от глагола?
        - Нежить, - процедил я. - Глагол! Отвечает на вопрос «что делать?». Нежить, холить, лелеять…
        - Или всё-таки от существительного?
        Умение запутать самый простенький разговор было возведено Игорем в искусство ещё со студенческих времён.
        - Какая тебе хрен разница! - рявкнул я. - Ударение-то всё равно на первом слоге! Неженский Гордей… Гордей… Словом, там ещё отчество какое-то было…
        - Не знаю такого.
        - Узнаешь, - пригрозил я. - Сейчас он тебе звонить будет. Вернее, не он сам… Н-ну… позвонят, короче…
        - А чего ему надо?
        - Понятия не имею. Спрашивал, не колдун ли ты.
        В наушнике взгоготнули.
        - А ты ему что сказал?
        - Сказал, что колдун. Кстати, имей в виду, ты теперь прямой потомок атамана Уракова…
        - Кого?!
        - Уракова! Которого Стенька Разин собственноручно из разряженного пистолета застрелил…
        - Да он половину России собственноручно застрелил! Я что, всех поимённо знать должен?..
        Стоило положить трубку, телефон заголосил вновь.
        - Что-то никак не могу дозвониться, - пожаловался Агриков. - Всё время занято…
        - Значит, треплется с кем-то…
        - М-да?.. - промычал он. - А что, если так: вы минут через десять выйдете на улицу, я вас у подъезда подхвачу - и мы вдвоём за ним съездим, а?..
        - Вообще-то я собирался… м-м…
        - Мы заплатим, - заверил Агриков. - И вам, и Игорю Юрьевичу.
        - За что?!
        - За беспокойство… - любезно ответствовал баритон, после чего референт Гордея Исаевича Неженского отключился.
        Секунды три я укоризненно смотрел на телефонную трубку, потом отправил её на место, закрыл ноутбук и, крякнув, принялся натягивать чистые носки.

* * *
        - Сюда, - негромко сказал Пётр Агриков, приоткрывая перед нами огромную дубовую дверь. А может, даже и не дубовую. Может, палисандровую какую-нибудь. Роскошную, короче. - Прошу…
        Происходящее нравилось мне всё меньше и меньше. Судите сами: выдернули из дому, куда-то везут, на вопросы отвечают уклончиво. Да и сам референт, между нами говоря, внушал определённые подозрения. Внешность - под стать баритону: в меру упитан, манеры деликатные, несколько вкрадчивые, однако чувствовалось, что мягок-то он только с виду. С двойным дном референт.
        - Прошу… - повторил он.
        Я взглянул на Шахина. Новоявленный отпрыск атамана Уракова был скорее заинтригован. Хитрый осетриный профиль надменно вздёрнут, хоть на медалях его чекань, да и выражение лица (во всяком случае, той половины, что обращена ко мне) какое-то слишком уж бесстрастное. С подобной миной Игорь обыкновенно выслушивал мои сбивчивые сетования на беспричинно остановившуюся повесть - и каждый раз, глядя на его загадочную физиономию, я вдруг понимал, что делать дальше. Без слов.
        Мы ступили в обширный светлый кабинет, где за чудовищным, как саркофаг, письменным столом восседал, выпрямив спину, некто сухощавый, морщинистый и, кажется, вредный. Не иначе - Гордей Исаевич собственной персоной.
        Внезапно внимание моё привлекла археологическая редкость, притаившаяся в правом от порога углу. Это был изъеденный временем каменный алтарь, весь в резных изображениях жутких божеств. Надо полагать, ацтекский. Впрочем, рассмотреть его как следует я не успел.
        Агриков предложил нам опуститься в кресла, сам же отступил к двери. Стало тихо. Некоторое время владелец кабинета изучал наши с Игорем лица и вроде бы остался разочарован.
        Мы ждали.
        - Петроглифы Чилим-Балам, - отрывисто, чтобы не сказать сердито заговорил сидящий, - упоминают начало календаря тринадцати бактунов.
        Ощутив лёгкую панику, я вновь покосился на Игоря. И знаете, не будь мы столько лет знакомы, вполне бы могло показаться, что мой друг и впрямь понимает, о чём речь.
        - Данный счёт, - неумолимо продолжал Неженский, - берёт начало четвёртого Ахау восьмого Кумху.
        Замолчал, испытующе на нас глядя.
        - Н-ну… тут трудно что-либо возразить… - сделав над собой усилие, выдавил я.
        Неженский взглянул на меня с подозрением.
        - Некоторые путают Цолькин с тринадцатью бактунами, - предостерёг он. - Это весьма распространённое заблуждение.
        - Да, к сожалению…
        Неженский кивнул и, кажется, малость смягчился.
        - Стела Тортогуеро, - выложил он главный козырь, - свидетельствует, что четвёртого Ахау третьего Канкина спустится Болон Йокте, чьё появление совпадает с датами, оканчивающимися на ноль.
        - Естественно… - волей-неволей пришлось поддакнуть мне.
        - Это для нас с вами естественно, - ворчливо заметил он. - А четвёртое Ахау, между прочим, наступает уже через восемнадцать дней… Что скажете?
        И вперил взор персонально в Игоря. Тот ответил не сразу. Возвёл глаза к высокому потолку, словно бы прикидывая стоимость люстры.
        - Что тут говорить? - вздохнул он наконец. - Вы уже всё сказали.
        - То есть выхода вы не видите?
        - Честно говоря… нет.
        - Ну почему же?.. - деликатно вмешался я, встревоженный грубоватостью Игоревых интонаций. Абракадабра абракадаброй, а вежливость вежливостью.
        Неженский просветлел лицом.
        - Вижу, что вы уже всё поняли, - одобрительно молвил он. Встал, приблизился к стоящему напротив алтаря сейфу, чем-то там пощёлкал и отворил дверцу. В сумрачных недрах стального хранилища призрачно воссияло нечто сравнимое по размеру с некрупным грейпфрутом.
        Повинуясь приглашающему жесту, мы с Игорем поднялись из кресел и подошли поближе. С лиловой бархатной подушечки на нас из металлической ниши воззрился хрустальный человеческий череп. Подобное изделие я видел однажды по телевизору. Не помню точно, в чём там был прикол, но то ли извлекли его из ацтекской пирамиды, то ли выточили в Лондоне, а в пирамиду просто подкинули… Тёмная, короче, история.
        Игорь глядел - и скорбно кивал. Гордей Исаевич недовольно жевал губами.
        - Тринадцатый, - внезапно известил он. - Последний.
        - Вижу… - тихонько отозвался Игорь.
        Неженский вспыхнул.
        - Вот как? Видите? Это каким же, позвольте узнать, образом?
        - Н-ну… - Игорь уклончиво повёл плечом. - Есть способы.
        Несколько секунд Гордей Исаевич проедал его глазами и словно бы колебался, не указать ли проходимцу на дверь.
        - Это копия, - проскрежетал он.
        - Ну не оригинал же… - с прежней невозмутимостью подтвердил Игорь.
        Вспыльчивый Гордей Исаевич насупился, покряхтел, остывая.
        - Да, копия… - глуховато повторил он. - Но очень точная. Выполнена с соблюдением всех ритуалов… тех, разумеется, за которые в наше время не предусмотрена статья…
        Мы втроём стояли перед открытой дверцей и смотрели в загадочные хрустальные глазницы.
        - Ну-с… - неожиданно повеселев, сказал Неженский, обращаясь в основном к Игорю. - Что теперь скажете?
        Тот (негодяй!) помедлил, посомневался.
        - Теперь… Да. Пожалуй, да… Это сильно меняет дело.
        - Вот и славно, - тоном, не допускающим возражений, подвёл черту Гордей Исаевич и обернулся к референту. - Пётр…
        Агриков не мешкая подошёл к сейфу, вынул череп вместе с подушечкой и упаковал всё это в кожаный чёрный футляр.
        - Прошу…
        Кажется, до моего друга стало помаленьку доходить, что мы с ним опасно заигрались. Какого дьявола нам пытаются всучить этот хрусталь? Игорь отступил на шажок и пристально взглянул на Неженского.
        - Можете не сомневаться, - заверил тот. - Знаем, чем рискуете. Не обидим.

* * *
        В связи с нетвёрдой тройкой по математике теорию хаоса я воспринимаю лишь на бытовом уровне, и звучит она, в моём разумении, примерно так: чепуха, помноженная на чепуху, запросто может обернуться крупными неприятностями, что, собственно, с нами и стряслось в тот пакостный декабрьский денёк. Невинный телефонный трёп, хиханьки-хаханьки - и вот мы вдвоём ошарашенно цепенеем на заднем сиденье роскошной иномарки, а на коленях у Игоря покоится хрустальный череп в кожаном чёрном футляре.
        - А вы обратили внимание, на чём мы едем? - осведомился Пётр Агриков (он вёл машину).
        - Э-э… - хотел сказать я, но меня опередил Игорь.
        - На «Ягуаре», - проворчал он.
        - Совершенно верно, - с удовольствием подтвердил водила-референт. - Белый «Ягуар». И наступает Эпоха Белого Ягуара. Если наступит, конечно… Так что вся надежда теперь на вас.
        «Дворники» едва успевали смахивать снежную хлябь с ветрового стекла.
        - А-а… - сказал я. - М-м…
        - Почему мы обратились именно к вам? - уточнил Агриков.
        - Да.
        - Ну а к кому ещё? - рассудительно молвил он. - С классическими академиками лучше вообще не связываться. Левое полушарие у них развито в ущерб правому…
        - А-а…
        - А с экстрасенсами ничуть не легче. У экстрасенсов правое развито в ущерб левому… Вас где высадить?
        - У «Конфеток-бараночек», если можно…
        Ничуть не удивившись, Пётр Агриков выполнил нашу просьбу. Мы выбрались на слякотный тротуар, тут же были облеплены мокрым снегом и долго смотрели вослед белому «Ягуару». Наконец он канул за угол.
        - Ну? - мрачно сказал я.
        - Что «ну»? - не менее мрачно отозвался Игорь.
        - Делать что будем?
        - А я знаю?
        - Какого ж ты тогда чёрта…
        Он пожал плечами.
        - Так вышло…
        Вздохнули и, хмуро переглянувшись, направились прямиком в «Конфетки-бараночки». Оставив Игоря за столиком у окна, я подошёл к стойке, где заказал две соточки коньяка и пару бутербродов. Денег в кошельке как раз хватило, так что моя красная пятитысячная бумажка, полученная «за беспокойство», осталась, слава богу, неразменянной.
        Вернувшись, я застал Игоря Шахина склонённым над айпадом. Или айфоном. Честно сказать, во всех этих гаджетах я разбираюсь ещё хуже, чем в марках автомобилей.
        - И что там? - процедил я, ставя на столик обе рюмки и тарелочку с бутербродами.
        - Сколько, он говорил, осталось дней до этого… Ахау?.. - осведомился Игорь, не поднимая головы.
        - Восемнадцать, - глухо сказал я и сел.
        Он крякнул.
        - Всё правильно. Оказывается, двадцать первого декабря сего года ожидается квантовый переход… С чем тебя и поздравляю!
        - Переход куда?
        Шахин вновь склонился над устройством, водя пальцем по экранчику с видом хироманта, исследующего особо сложную ладонь.
        - Согласно предсказанию оракула Шамбалы, - несколько замогильным тоном сообщил он, - двадцать первого декабря наша планета пройдёт через галактическую нулевую полосу, что приведёт к полной темноте…
        - Это как?
        - Не сможет распространяться никакая энергия, будут отсутствовать электромагнитные поля…
        - Конец света, что ли?
        - Да вроде того…
        - Давай выпьем! - хмуро предложил я.
        Мы выпили.
        Сидящий за соседним столиком толстячок заворочался на стуле, пытаясь оказаться к нам лицом. Вскоре это ему удалось, и на нас выпучились бело-голубые фарфоровые глаза. Не существуй в родной речи выражения «выкатить шары», я бы его тогда неминуемо придумал.
        - Что… опять веерные отключения? - свирепо спросил повернувшийся.
        - Угу…
        Толстячок засопел.
        - Дождутся! - угрюмо предрёк он. - Устроить им… веерные мордобои! И график вывесить…
        - Давно пора, - поддержали у стойки.
        Разговор ушёл в энергетику, и нас с Игорем оставили в покое.
        - А при чём тут Шамбала? - нервно спросил я. - Череп-то ацтекский!
        - И про череп сейчас посмотрим… - рассеянно отозвался Игорь, колдуя с айфоном. - Ага… Ну тут сплошной Чилим-Балам, чёрт ногу сломит… А! Вот! По легенде, существует тринадцать хрустальных черепов. Из них на сегодняшний день найдено двадцать четыре…
        - Неплохо… И что с ними делать?
        - Та-ак… Что делать… Что делать… Так-так-так… Тут два варианта! - объявил он.
        - Ну?
        - Первый. Собрать все черепа вместе…
        - Все двадцать четыре?
        - Нет. Все тринадцать.
        - А лишние выбросить?
        Игорь выпрямился, осунулся - и такое впечатление, что досчитал до пяти. Надо понимать, нервозное моё легкомыслие было в данном случае неуместно и неприлично.
        - Второй вариант, - бесстрастно огласил он. - Рассредоточить черепа в тринадцати магических точках планеты…
        - И что будет?
        - Ну сам же слышал, что он сказал! «Не обидим…»
        - Хорошо! - бросил я, тоже начиная помаленьку заводиться. - Допустим, двенадцать черепов уже распиханы. По магическим точкам… Этот тринадцатый. Так?
        - Видимо, так…
        - И куда его теперь? На Ураков бугор?
        Тут я осёкся. Переться через весь Камышинский район? В декабре месяце?
        - Да ну на!.. - подумав, возмутился Игорь, тоже, видимо, представив прелести подобного путешествия.
        Даже если Гордей Исаевич Неженский будет настолько добр, что одолжит нам для этой цели внедорожник, - приятного мало.
        - И почему обязательно на Ураков?
        - А ты знаешь ещё какую-нибудь магическую точку?
        - Знаю, - нагло ответил Игорь. - У нас тут любая точка магическая. Волгоград - энергетический пуп Земли. Сам интервью брал… у экстрасенса…
        - То есть можно не дёргаться?
        Игорь запнулся.
        - Нет, - решил он чуть погодя. - Дёрнуться надо. А то получится, что вообще мышей не ловим…
        - Думаешь, за нами теперь следят?
        - Очень может быть.
        Я огляделся. Посетителей в кафе набралось порядочно, однако вроде бы никому до нас не было дела. Поискал глазами видеокамеры слежения, ни одной не нашёл, но голос на всякий случай понизил.
        - А ритуал? Там же ещё, наверное, какой-то ритуал полагается…
        - Н-ну… спляшем что-нибудь…
        Несмотря на дневное время, лампы в «Конфетках-бараночках» пылали. А снаружи бушевала (возможно, несколько преждевременно) Эпоха Белого Ягуара. По витринным стёклам плыла снежная влага.
        - Что-то не нравится мне эта его фраза, - признался я. - «Знаем, чем рискуете…» Чем мы рискуем?
        Шахин вновь склонился над айпадом.
        - Значит, так, - сообщил он спустя некоторое время. - На людей черепа воздействуют по-разному. У одних вызывают депрессию, у других - эйфорию. Приносят владельцам удачу, а иногда несчастье. У императора Максимилиана…
        - Это которого расстреляли?
        - Ну да. Вот у него в коллекции был такой же череп…
        - Весело… А ещё у кого?
        - У Гиммлера.
        - А-а… - Я покивал. - Вот он почему жизнь самоубийством покончил…
        - В глаза ему лучше не смотреть!
        - Гиммлеру?
        - Черепу!
        - Но мы же смотрели!
        - Смотрели… - согласился Шахин.
        - Может, вернуть, пока не поздно? - отважился я наконец.
        Предложение моё, судя по всему, Игорю не понравилось. Самозваный специалист по магическим ритуалам жрецов майя насупился, встал, пошёл к стойке. Принёс ещё две полные рюмки. Сел, помолчал.
        - Помню, в Лондоне, - назидательно изронил он, - встретился я на съезде либералов с Борисом Абрамовичем Березовским. И знаешь, что он мне сказал? «Игорь… Финансовая пропасть не просто глубока - она бездонна. Ну так и падайте в неё с комфортом. Есть возможность взять в долг - берите…»
        Однако пропасть, в которую тянул меня Шахин, была не просто бездонна - она была ещё и пугающе невразумительна. Да и не в том я возрасте, чтобы пускаться в подобные авантюры. Словом, мы разругались. Не насмерть, разумеется, но из «Конфеток-бараночек» вышли сильно сердитые друг на друга. Эпоха Белого Ягуара к тому времени отступила на прежние позиции: ветер стих, с небес ничего не сыпалось, под ногами хлюпало снежное месиво.
        - Тогда я тебя кое о чём попрошу, - поставил он условие.
        - Ну?
        - У меня тёща суеверная… Пусть он пока у тебя побудет.
        - А ты не распаковывай, - посоветовал я.
        - Жена распакует.
        - А ты спрячь.
        - Найдёт…
        Дальше сопротивляться было невежливо.
        - Ладно, - сказал я. - А где он, кстати?
        Мы уставились друг на друга - и чуть ли не бегом вновь устремились в «Конфетки-бараночки». Слава богу, кожаный саркофажик смирно ждал нас на стуле.
        От какой малости зависят подчас судьбы мира!

* * *
        - Ну ни фига себе! - восхитилась жена, увидев в нише книжного стеллажа хрустальный череп с пятитысячной купюрой в зубах. - Это - тебе? А за что?
        Я замялся.
        - Да не мне… Видишь ли, я член жюри, ну и вот… попросили подержать у себя… пока не определимся…
        Супруге я не вру никогда. Я действительно член нескольких литературных жюри. Меня действительно попросили подержать череп у себя. Ну и наконец, мы с Игорем так и не определились, что с ним делать дальше, с этим черепом.
        - Хочу такой! - объявила жена.
        - Не мой профиль, - со вздохом ответил я. - Череп же! Их если и вручают, то, наверное, только за ужастики…
        - Напиши!
        - Не умею.
        И опять не соврал. Как прикажете застращать читателя, если я себя-то застращать не могу - во всяком случае, тем, чего нет и быть не может. На фильмах ужасов или скучаю, или хихикаю. А уж если сам начинаю придумывать… Ну прикинешь монстра какого-нибудь инопланетного или там вампира с клыками… Но психология-то у них быть должна! Начнёшь разбираться в психологии - и оглянуться не успеешь, как монстр становится чуть ли не самым симпатичным персонажем.
        - А это тоже на хранение?
        - Что?..
        - Ну, вот это… в зубах.
        - А-а… Пять тысяч. Нет, это гонорар.
        - За что?
        - Да пригласили нас с Шахиным сегодня в одну фирму… Ну вот… приехали, приняли участие… в мероприятии…
        - Это что ж за фирма такая?
        - Слушай, не помню, - спохватился я. - Сейчас уточню…
        Вот с чего следовало начать! Не с Цолькинов с бактунами, не с Болона Йокте (кто бы он там ни был), а выяснить хотя бы, с кем мы вообще связались.
        Клавиатуры я коснуться не успел - завопил телефон.
        - Слушаю…
        В трубке дышали - хрипловато и прерывисто. Затем незнакомый голос (то ли высокий мужской, то ли низкий женский) сдавленно произнёс:
        - Ты ведом силой вневременности…
        - Чего?.. - не поверил я своему правому уху.
        - Ты опечатываешь память смерти планетарным тоном проявленности… - с ненавистью продолжал голос. Сделал паузу и неожиданно заключил: - Хрен ты попадёшь на Ураков бугор!
        Трубку бросили.
        Ошарашенный, я повернулся к стеллажу и уставился на хрустальный череп, в зубах которого ничего уже не алело.
        - Кроличек… - заискивающе позвал я.
        - В холодильнике, - сказала жена.
        Я вышел на кухню, открыл холодильник, налил себе водки (кстати, за банкой горчицы нашёлся потерянный позавчера пульт от телевизора) и вернулся к монитору.
        «Хрен ты попадёшь на Ураков бугор…» Тогда одно из двух: либо нас всё-таки подслушали в «Конфетках-бараночках», либо у меня под старость лет наконец-то прорезалась интуиция.
        Ураков бугор…
        Связался с Игорем.
        - Звонили тебе?
        - Звонили, - нехотя отозвался он.
        - И что сказали? Что ты ведом силой вневременности и опечатываешь память смерти?
        - Бери выше, - буркнул Игорь. - Я опечатываю выход пространства ритмическим тоном равенства.
        - Да, угораздило тебя… Кто ж это звонил, интересно?
        - Во всяком случае, не от Неженского…
        - Думаешь, конкуренты?
        - Чьи?
        В самом деле, чьи? А ведь, наверное, наши. В противном случае позвонили бы самому Гордею Исаевичу. Неплохая, между прочим, тема: борясь за право спасти мир, две соперничающие группировки уничтожают друг друга, что, собственно, и приводит к концу света.
        - Хорошо, а цель звонка?
        - Видимо, запугать хотят… Вернём череп - Неженский отдаст заказ кому-нибудь другому… Им и отдаст.
        - А мы вернём?
        - Нет.
        - Слушай, ну хотя бы забери его тогда…
        - Ну мы же договорились!
        В дверном проёме возникла жена с тарелкой и губкой.
        - С кем это ты? С Игорем?
        - Да.
        - Чего хочет?
        - Да вот думаем… Может, череп пока у него побудет…
        - Обойдётся, - сказала жена. - Череп ему… Хорошо смотрится. Прямо как там и был.

* * *
        Справки я навёл. В «Яндексе». Начал с того, что набрал Петра Агрикова. Получил несколько ссылок на «Повесть о Петре и Февронии Муромских»: «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова меча…» Должно быть, в мировой паутине референт заметной личностью не считался. Мелкая сошка. Тогда я попытал удачи с Гордеем Исаевичем Неженским - и был вознаграждён таким количеством упоминаний, что в глазах зарябило.
        Внезапно среди высыпавшегося на экран текста мелькнули и наши с Игорем фамилии. Та-ак… И где же это нас поминают всуе? Оказалось, на каком-то форуме. А назывался он, представьте, «Четвёртое Ахау».
        «Как??? - в оцепенении читал я неистово наколоченные кем-то знаки. - Доверить спасение Вселенной двум проходимцам??? Каким-то, с позволения сказать, литераторам???»
        «Пейсатели!!!»
        «Врайтеры!!!»
        Отшатнулся, уставился поверх монитора. Затем, кое-как оправившись от изумления, с опаской вернулся к тексту.
        «Именно проходимцам, Коатль!!! Не имеющим даже понятия о том, что все печати Цолькина сворачиваются в ленту Мёбиуса!!!»
        Неужто и впрямь сворачиваются?..
        Поёрзал, покряхтел.
        «Тогда откуда они узнали про Ураков бугор?»
        «Что ещё за бугор?»
        «Магическая точка!!! Та самая!!! Тринадцатая!!! Которую мы, между прочим, так до сих пор и не вычислили!!!»
        «Фейк!!! Где она хотя бы находится?»
        «Тебя что, в гугле забанили? Камышинский район Волгоградской области!!!»
        «И что?»
        «А то, что Шахин - прямой потомок атамана Уракова, чья энергетическая сущность до сих пор обитает на бугре!!!»
        Стоп! А вот этого уже ни в каком гугле не нагуглишь. О происхождении Игоря от разбойника-чародея, у которого юный Стенька Разин служил в кашеварах, выдумка целиком моя, и рассказал я о ней лишь двоим: сначала Агрикову, потом самому Игорю. По телефону. Это что же получается? Значит, эти гады прослушивают разговоры?
        «Может быть, каждый из них несёт в себе вибрацию одного из тайных Кинов?» - дерзнул предположить кто-то.
        Но тут на дерзнувшего набросились всем форумом - аж знаки препинания брызнули.
        «Валенки!!!! Что один, что другой!!!»
        «Ага, вибрация!!!! С похмелья у них вибрация!!!! По двести грамм коньяка на рыло в один присест!!!»
        Стало быть, нас и в «Конфетках-бараночках» пасли. Хотелось бы знать кто. Тот свирепый толстячок с выпученными фарфоровыми глазами? Вполне вероятно…
        «Нет, я понимаю, если бы Миссию доверили Коатлю! Пусть не мне! Пусть ему! Но двум придуркам из подворотни??????»
        «Да не о том ты, Цоль, не о том!!! Они же мир погубят, вот что страшно!!!»
        «Именно о том!!! Ты представь: умирать под дегенеративной ухмылкой этого циника?!?!?!?!»
        Хм… О ком это он: обо мне или об Игоре? Встал, подошёл к зеркалу. Вгляделся. Осклабился. Возможно, и обо мне…
        Вернулся, сел.
        «Цоль, не истери! Череп не настоящий!!! Новодел!!!»
        «Если обряды соблюдены - считай, что настоящий!!!»
        «Какие черепа - такие исполнители!!!!»
        «Ахау всему…»
        «Блин-компот!!! Вот и тролли пожаловали!»
        Ценой нешуточных внутренних усилий я заставил себя покинуть форум и заняться непосредственно Гордеем Исаевичем Неженским. Выяснилось, что не в пример Агрикову фигура это крупная и загадочная. Не имея прямого отношения к эзотерике, наш благодетель занимался исключительно организацией всевозможной чертовщины, включая практический семинар в «Сколково» на тему «Шаманство как способ формирования продвинутой личности». Приверженцы различных школ магии отзывались о нём в основном раздражительно, хотя чувствовалось, что каждый из них не прочь оказаться под крылышком могущественного Гордея Исаевича.
        Так что, получается, нам с Игорем в каком-то смысле повезло. Завистников у нас теперь - несчитано-немерено.
        Проклятье! А ведь, пожалуй, придётся ехать на Ураков бугор. Назвался грузчиком - полезай в кузов.

* * *
        - Ты хоть раз там бывал вообще?
        - Где?
        - Да на бугре на этом…
        Мы снова сидели в «Конфетках-бараночках». За витринными стёклами слезило и хлюпало. Волгоградский декабрь барахлил, как старый холодильник: то приморозит, то вообще отключится.
        - Ни разу.
        - Вы же там с Белкой целый год преподавали!
        - Преподавали… А про бугор даже и не слышали!
        - Откуда ж ты про Уракова узнал?
        - Прочёл где-то… лет пять назад…
        Шахин неодобрительно качал головой.
        - Это, выходит, с навигатором ехать?
        - Выходит, так…
        - Ещё и по грунтовке наверняка…
        Поглядели на то, что творилось за окном, мысленно помножили погоду на бездорожье.
        - Может, подождать немного? В Интернете похолодание обещают…
        - Разумно, - одобрил я - и мигом повеселел.
        Но мы же не знали, что речь идёт о таком похолодании!
        Неделю спустя грянули неслыханные морозы (аномальные, как их окрестила пресса). По области было объявлено экстренное предупреждение: жителям советовали запастись варежками, шарфами, шапками и по возможности остерегаться долгого пребывания на открытом воздухе. Гибли озимые, рвались теплотрассы. Дороги сковало. Утренние сообщения о транспортных происшествиях напоминали сводки с театра военных действий.
        Позвонил задумчивый Игорь.
        - Слушай, - сказал он. - А что, если на Мамаевом кургане прикопать?
        Предложи он это неделю назад, я бы, наверное, согласился. Всё-таки шесть остановок на троллейбусе - это не четыреста с лишним километров по голой степи. Но по окнам скрипел насыщенный ледяной крошкой ветер. Не то что на курган - в магазин было боязно выйти.
        - Нет, - наотрез отказался я. - Пойми, все уже настроены на Ураков бугор: и публика, и сам Неженский наверняка… Назад дороги нет.
        Игорь помолчал, подумал.
        - Ладно, - бодренько изронил он. - Будем ждать оттепели.
        Оттепели мы не дождались.

* * *
        Казалось бы, восемнадцать дней - срок порядочный. По хорошей погоде запросто можно смотаться туда и обратно, причём несколько раз. Какой вообще дурак назначил конец света на зимнее время?
        Ледниковый период затягивался, вдобавок посыпались, как из мешка всевозможные именины, юбилеи и отчётно-перевыборные собрания.
        Писанину я забросил. Сидел этаким букой перед монитором и либо раздувал ноздри, читая о себе всевозможные гадости на форуме «Четвёртое Ахау», либо проникался мудростью древних майя.
        Я знал уже, что вертикальное строение Цолькина (не путать с бактунами) основано на тринадцати столбцах, седьмой из которых является осью симметрии для шести остальных. Не отражаемый ничем, он отражает всё.
        А ведомо ли вам (цитирую дословно), что «поэтический ритм, название которого хорей, не что иное, а оригинальный язык индейцев киче-майя»?
        Ту-то же…
        Но это ладно, а вот форум… Боже, чего там только обо мне теперь не писали! Пустили слух, будто я бывший питерский кагэбэшник, ныне подавшийся в патриоты (по другим сведениям - в либералы), что на излёте перестройки меня, старшего лейтенанта, приговорили к расстрелу в Баку за убийство местного жителя, а позже в Сибири осудили на пожизненное заключение - на сей раз за маньячество. Весь этот бред обильно подкреплялся ссылками и фотографиями, причём на некоторых действительно был изображён я.
        Про Шахина тоже выкладывали много чего хорошего.
        А больше всего меня тревожило молчание Петра Агрикова. Ни весточки, ни вопроса. Хоть бы визитку оставил…
        Впору было предположить, что мы с Игорем пали жертвами интернетного розыгрыша.
        Я вставал со стула, принимался ходить по комнате, останавливался перед хрустальным черепом - единственным материальным свидетельством того, что нам ничего не померещилось: ни белый «Ягуар», ни дородный вкрадчивый референт, ни таинственный Гордей Исаевич, обитающий за дубовой или, бери выше, палисандровой дверью…
        Череп (ни единой на нём пылинки - удалены заботливой женской рукой) глядел на меня со стеллажа равнодушно, а то и скучающе. Не таких видывал: Гиммлера, Максимилиана…
        - Ну и куда я тебя повезу, на хрен? - сдавленно вопрошал я его.
        Хрусталь молчал.

* * *
        Утро четвёртого Ахау я, каюсь, проспал: накануне было расширенное правление Союза писателей - засиделись, естественно, допоздна.
        Жена уже ушла на работу. Побродил босиком по квартире, выключая всё, на что упадёт глаз. Почистил зубы, принял душ, а когда взглянул на часы, до конца света оставалось семь с половиной минут. Замычал от неловкости. Не зря меня баба Лёля бранила когда-то рашшамахой. Рашшамаха и есть. Ну пусть не на Ураков бугор, но на Мамаев-то курган, по крайней мере, можно было съездить - приличия ради!..
        Открыл холодильник, налил стопочку и, дождавшись десяти часов ровно (именно в десять утра по московскому времени должно было гигнуться наше Мироздание), скорбно чокнулся с хрустальным челом на стеллаже.
        Выпить я не успел.
        Телефонный звонок с изумительной точностью подстерёг меня в момент встречи губ со стопкой. Чудом не расплескавши, ругнулся, отставил, взял трубку.
        - Евгений Юрьевич? - любезно осведомился знакомый бархатный баритон. - Еду к вам. Буду минут через пятнадцать. А там и Игоря Юрьевича подхватим…
        Плохо дело… Как теперь прикажете смотреть в глаза Гордею Исаевичу Неженскому? Человек нам доверил Миссию с большой буквы, а мы к ней отнеслись, как последние раздолбаи… Единственная отмазка: никакого конкретного задания нам с Игорем никто не ставил - просто вручили череп без объяснений, без инструкций. А Ураков бугор и всё прочее мы либо выудили из Интернета, либо сами придумали.
        Да в конце-то концов! Мир цел? Цел! А уж как мы его именно спасли - наше ноу-хау…
        Покряхтывая от угрызений совести, я оделся и вышел во двор. Утро выпало морозное, но тихое, внушающее надежду, что и вся последующая Эпоха Белого Ягуара сложится благополучно. Во дворе клубились опушённые инеем деревья. Обычно под Новый год у нас слякоть, а тут, гляди, красота какая…
        Машина, еле сумевшая остановиться на льдистом тротуаре у нашего подъезда, разумеется, оказалась всё тем же белым «Ягуаром» - как иначе? Пётр Агриков сиял.
        - Поздравляю, поздравляю… - мягко рокотал он, отворяя дверцу. - Не знаю насчёт Гордея Исаевича, а у меня с самого начала даже и сомнений не было…
        На сердце малость полегчало, и я перевёл дух.
        Съездили за Игорем.
        Оказавшись рядом со мной на заднем сиденье, потомок атамана Уракова со злодейски-таинственным выражением лица сразу же сунул мне свой верный айпад.
        - Читай!
        - Буковки мелкие, - попытался отбиться я. - Очки дома оставил…
        Небрежным касанием Шахин укрупнил текст. Волей-неволей пришлось вникнуть.
        - Как?! - поразился я, всмотревшись. - Уже?..
        - Угу…
        «Объявленный на 21 декабря 2012 года конец света, - читал я, - так и не наступил, теперь тысячи землян, ждавших наступления конца света, ищут ответ на вопрос, почему не наступил конец света 21.12.2012 и стоит ли ждать его наступления…»
        - А?! - ликующе возгласил Игорь.
        - Знаешь… - сказал я, возвращая айпад. - А ведь жрецы майя наверняка бы этому корреспонденту сердце вырвали. С особой жестокостью на вершине пирамиды…
        - За что?
        - За повторы. В одном предложении три раза «конец света», два раза «наступил» и ещё два раза «наступления»…
        - А нельзя было?
        - Ни в коем случае. Карали там за повторы. Даже в двух соседних иероглифах запрещалось употреблять один и тот же рисунок.
        Игорь покосился на меня не то с уважением, не то с жалостью.
        - Во наблатыкался… - пробормотал он.

* * *
        Встреча в просторном светлом кабинете Гордея Исаевича Неженского ожидала нас умеренно-торжественная: чудовищный стол-саркофаг пуст, изъеденный временем резной алтарь выдвинут из угла на середину. На рабочей плоскости его я увидел… нет, слава богу, не обсидиановый нож - всего-навсего бутылку арманьяка, три рюмки и лёгкую закусь.
        - Как ощущения? - скрипуче осведомился хозяин кабинета.
        - Никаких пока… - честно признался я.
        - Первый раз так всегда бывает, - со знанием дела успокоил Неженский. - Ну что ж… - Он поглядел на референта, и тот наполнил рюмки. - Мир жив - и это главное.
        Чокнулись, пригубили.
        Наш работодатель критически окинул нас оком, и на морщинистом жёлчном лице впервые выдавилось нечто вроде улыбки.
        - Через полтора часа я лечу в Лондон, - сообщил он. - Там мне, возможно, зададут кое-какие вопросы…
        Ну вот… Так я и знал. Ненавижу враньё! Зачем оно вообще, если невероятнее правды всё равно ничего не придумаешь?
        - Мне нужно знать координаты тринадцатой точки. Где именно она располагается?
        «Да пошло оно всё к чёрту!» - подумал я в тоске и сказанул напрямик:
        - На стеллаже. В моей квартире…
        - …как ни странно… - секундой позже сообразил добавить Игорь.
        Неженский размышлял.
        - Странно… - согласился он наконец. - Быстро вычислили?
        - Нет… - сипло сказал я. - Сначала думали везти на Ураков бугор.
        - А что помешало?
        - Интуиция…
        - Есть случаи, когда логика бессильна… - снова пришёл на выручку Игорь.
        Неженский покивал.
        - Так я и думал, - удовлетворённо молвил он. - Пётр…
        Дородный референт отомкнул сейф и достал оттуда два длинных конверта.

* * *
        Вскрыть мы их осмелились только в «Конфетках-бараночках». Каждый из конвертов содержал пятьдесят тысяч рублей - всё теми же алыми купюрами.
        Как вовремя! Ах как вовремя! Вернём долги, отпразднуем по-человечески Новый год… Но тут я взглянул на Шахина и увидел, что моих радостных чувств он, кажется, не разделяет. С таким беспощадным лицом покойный атаман Ураков должен был кричать проплывающим мимо судам: «Заворачивай!»
        - Чем недоволен?
        Игорь медленно прятал конверт.
        - Сколько ж они сами огребли? - угрюмо выговорил он.
        Я попробовал представить. Да много, наверное, раз в Лондон летит отчитываться…
        - Как-то унизительно даже… - сказал Игорь. - Ну вот сам смотри…
        За витринными стёклами медленно падал невиданный в наших широтах крупный декабрьский снег. Он ложился на раздвоенные в виде ласточкиных хвостов верхушки обелиска, представлявшего собой пару ничего не подпирающих столпов, на каменные бердыши и плечи двух стрельцов, основавших когда-то Царицын.
        Давно осточертевший проспект преобразился, стал почти прекрасен.
        - И тебе не обидно? - ядовито осведомился Шахин. - Вот этот мир оценили в полтинник… Ну хорошо! В два полтинника… Не обидно, нет?
        - Да ладно тебе, - проворчал я. - Спасли и спасли… Что ж теперь?..
        - То есть получается, что мы рисковали ради…
        - Чем ты рисковал?
        - Не знаю! Но они-то - знали!
        Как всегда, мне трудно было уразуметь, придуряется мой друг Игорь или впрямь раздосадован.
        - Могли бы и других нанять, - попытался урезонить я его.
        - Не могли бы!
        - А! Ну да… У остальных одно полушарие мозга работает в ущерб другому…
        - Работает? Хрен там оно работает! Просто таких лохов, как мы, двое на весь город! А ты обратил внимание: Неженский даже не удивился, когда ты ему сказал, что череп - у тебя в квартире…
        - Обратил…
        - Они заранее всё разузнали… - зловеще изрёк Игорь. - И что тёща у меня суеверная, и что не поедем мы никуда по такой погоде…
        Я вспомнил мой первый разговор по телефону с Петром Агриковым и, честно сказать, сильно усомнился во всей этой шахинской конспирологии. Ничего о нас заранее не выведывали - всё делалось откровенно впопыхах и наобум. Да и количество городских лохов было Игорем явно занижено…
        А друг мой тем временем призадумался. Хитрый осетриный профиль чуть вздёрнут. Стало быть, озарило. Или вот-вот озарит.
        - Слушай… - промолвил он. - А как думаешь, сколько он может стоить? Понятно, не оригинал, новодел, но… всё-таки горный хрусталь, ювелирная работа…
        Я представил реакцию жены, скажи я ей такое, выпрямился на табурете, отставил рюмку.
        - А вот нетушки тебе! - взорвался я. - На сантиметр передвинуть не дам! Это магическая точка! О ней вон в Лондоне скоро доложено будет…
        - Так мир-то уже спасён!
        - Н-ну мало ли что… - уклончиво ответил я. - Вдруг снова конец света… Нет уж! Где стоял, пусть там и стоит…
        Волгоград - Бакалда
        Декабрь 2012 - июль 2014
        Витёк с планеты Земля и его питомец
        Памяти Ийона Тихого
        Хороший санаторий. И планета хорошая. Но отдыхающих маловато. Причина проста: местные жители свихнулись на экологии - оберегают такие виды, каким бы, на мой взгляд, вовсе на свет не появляться. Временами кажется, что забота о наиболее мерзких созданиях природы давно уже стала здесь чем-то вроде религии.
        Растительность вокруг санатория весьма живописна, однако в этой самой растительности обитают в изобилии грабли и осьмизубли. Перепутать их невозможно, тем не менее обе твари относятся, представьте, к одному и тому же виду, поскольку осьмизубель - не что иное, как неполовозрелый грабель, отчего, впрочем, менее опасным он не становится.
        Быть съеденным у аборигенов считается доблестью. Это у них называется «слиться с природой». Что такое кладбище или, допустим, колумбарий, им неизвестно. Достигнув преклонных лет, местный житель прощается с близкими и идёт (точнее - ползёт с помощью сорока двух своих ложноножек) в дебри, где его немедленно употребляют в пищу, и чем мучительнее смерть, тем большее блаженство он обретёт в загробной или, точнее, в зажелудочной жизни.
        А туристы прибыли отдохнуть, и подобная перспектива их как-то, знаете, не прельщает. С защитой природы здесь, повторяю, дела обстоят превосходно, зато с защитой от природы - можно сказать, никак. Если приезжий носитель разума случайно или умышленно прикончит какую-нибудь здешнюю пакость, ему грозит крупный штраф. Поэтому каждому отдыхающему разрешается взять с собой домашнее животное, обеспечивающее безопасность владельца.
        Видите ли, неразумное существо, согласно здешним законам, имеет право умерщвлять себе подобных совершенно безнаказанно и в любых количествах. Причём хозяин убийцы при этом никакой ответственности не несёт, даже если сам отдал команду - словом или жестом.
        Странные, что и говорить, обычаи.
        Хотя в последнее время введены кое-какие ограничения. Так, например, ввозимое животное должно быть обязательно многоклеточным. Требование это возникло сразу же после того прискорбного случая, когда некий турист привёз сюда ручного вируса в колбочке, в результате чего выморил целый вид, обезглавив таким образом местную пищевую пирамиду.
        Планета до сих пор в трауре.
        Хотел я об этом потолковать с моим соседом по номеру - крохотным саблезубым гуманоидом, сопровождаемым повсюду членистоногим страшилищем жутких размеров. В результате беседы выяснилось, что страшилище - это и есть сосед, а клыкастый двуногий карлик - свирепая трудноприручаемая тварь, отзывающаяся на кличку Ухрл.
        Такой вот конфуз.
        Вообще должен признаться, что гуманоиды - моя слабость. Удивительнейшие создания! При встрече с ними я замираю и, забыв приличия, глазею на эту, простите, эквилибристику. Они действительно передвигаются с помощью всего двух ног, попеременно балансируя на одной из них и при этом не падая. Каждый раз мною овладевают жалость и восхищение. Как вообще можно обходиться парой глаз, ушей, ноздрей, вдобавок располагающихся столь близко друг к другу, что становится непонятно, в чём смысл такой парности. Но вот обходятся как-то и, судя по всему, неплохо себя чувствуют!
        А из настоящих (разумных) гуманоидов у нас только Витёк с планеты Земля, но о нём речь пойдёт позже.
        Самому мне защитник без надобности: так вышло, что внешне я напоминаю ту самую жертву ручного вируса, по которой планета скорбит поныне. Завидев меня, здешняя живность, включая граблей и осьмизублей, поспешно впадает в кому, поскольку помнит, что сопротивляться бессмысленно. Однако если отдыхающий заявится сюда без домашнего любимца, на въезде начинается бюрократическая волокита - и я счёл за лучшее прихватить с собой безобиднейшего ресничника по имени Ю. Теперь у него репутация самого надёжного телохранителя. Нет, вру! Самой надёжной считается та зверушка, что привёз с собою Витёк с планеты Земля.
        Насколько мне известно, одиночный въезд был разрешён лишь одному оригиналу, которого никто из нас в глаза не видел, поскольку прибыл он с весьма отдалённой планеты с метановой атмосферой и постоянно пребывает в ракообразном скафандре высшей защиты. Там такая броня, что её не только грабель - кислород не проест. Честно сказать, не понимаю я, в чём прелесть такого отдыха. Видимо, будет потом хвастаться, с наслаждением вдыхая свежий метан и попивая охлаждённый углеводород, в каком гибельном месте он рискнул провести отпуск.
        Хотя числится у нас ещё один постоялец, прибывший без домашнего питомца, но он негуманоид растительного происхождения, поэтому беречься ему надо скорее травоядных, нежели хищников, и пустили его сюда с непременным условием: взять напрокат что-нибудь здешнее. Дрессированный грабель показался дороговат, так что приезжий выбрал осьмизубля. Прицепился к нему усиками и использует тварь в качестве транспортного средства, безбоязненно забираясь в такие дебри, куда осмеливаемся проникнуть лишь я да обладатель ракообразного скафандра. Ну и, разумеется, Витёк с планеты Земля. Правда, возникли как минимум два серьёзнейших неудобства: во-первых, согласно правилам, на территории пансионата осьмизубель, пусть даже и дрессированный, должен быть в нажальниках, а их, между прочим, восемь штук. Второе неудобство связано с моим присутствием: встретившись со мной, жуткое создание лишается чувств и довольно долго приходит в себя.
        Как зовут осьмизубля, не знаю. Как-то, наверное, зовут…
        Морока с этими домашними животными. Сплошь и рядом оказывается, что виды, вселявшие ужас на родной планете, здесь абсолютно беспомощны, отчего многие отдыхающие безвылазно сидят в санатории, опасаясь высунуться за ограду.
        Бывает и так, что содержание питомца влетает в куда более крупную сумму, нежели стоимость самой путёвки. С ресничником у меня никаких хлопот - неприхотлив, ест со стола хозяина, а вот Витёк с планеты Земля вынужден был тащить с собой целый ящик продолговатых жестянок с лакомством для своей зверушки. К счастью, она почти всегда пребывает в спячке (видимо, климат не тот), и в случае опасности владельцу приходится грубо её расталкивать - сам видел. Очень странное существо! Плохо, что его надо постоянно держать на руках, однако гуманоиды любят трудности - так уж они устроены. Недавно я спросил Витька, есть ли у его питомца имя. Оказалось, есть, но такое длинное, что повторить удалось лишь с третьего раза:
        Автомат Калашникова Модернизированный.
        26.08.2014
        Понерополь
        Попытка утопии
        Законность есть народное стесненье,
        Гнуснейшее меж всеми преступленье.
        А.К. Толстой
        1. Арина
        «За пропаганду правды и добра - ответишь!»
        На проседающих ногах Влас Чубарин подобрался поближе к синей эмалированной табличке, укреплённой на одиноко торчащем из асфальта полосатом штыре, и, не веря, перечёл грозное предупреждение. Нет, на чью-либо дурацкую шутку это совсем не походило. Явно заводская работа, в единственном экземпляре такое не изготавливают. Влас взглянул на основание штыря. Увиденное его не обрадовало: складывалось впечатление, что железку с табличкой установили ещё до того, как положили асфальт. Вновь возвёл очумелые глаза к тёмно-синему эмалированному прямоугольнику. Под основной надписью белела другая - помельче:
        «Отсутствие закона не освобождает от ответственности».
        Резко обернулся, высматривая автобус, из которого его, бесцеремонно растолкав, высадили несколько минут назад, но того уже не было. Успел отъехать.
        События вчерашнего вечера обнажались в памяти нехотя, как бы стыдясь самих себя. Родители увеялись на недельку в Пловдив, и одуревший от восхитительного чувства свободы Влас не нашел ничего лучшего, как учинить на опустевшей территории дружескую попойку. Впрочем, начиналось всё довольно прилично, даже интеллигентно. Спорили, правда, яростно, но только о высоком.
        - Да любое государство - от дьявола! - упорствовал Влас.
        - Обоснуй! - запальчиво требовал Павлик.
        - Мамой клянусь! - подсказывал смешливый Сашок.
        Приведённая Павликом девица скучала и налегала на коньяк.
        - Да иди ты! - Отмахнувшись от зубоскала, Влас повернулся к Павлику. - Доказать? Запросто! Третье искушение дьяволово! А? Когда дьявол Христу предлагал все царства и славу их… Поклонись, говорит, мне - и всё твоё будет!
        - Ну?
        - Что ну? Если предлагал, значит, чьи они, царства?
        - Да, может, он чужое предлагал! Нашёл кому верить!
        - Чужое - в смысле Божье?
        - Ну да…
        - А почему тогда Христос его не уличил? Сказал бы: «Что ж ты, козёл, чужое мне впариваешь? Это Отцу Моему принадлежит, а не тебе!»
        - Н-ну… - Павлик замялся.
        - Так он Ему какие царства впаривал? - пришел на выручку Сашок. - Языческие!
        - О! - воспрял Павлик. - Точно… Других тогда и не было!
        Злорадно осклабившись, Влас вкусил коньяку и снял наручные часы (мешали жестикулировать).
        - Так… Языческие… А чем языческое государство отличается от христианского? - И не давая оппоненту вставить хотя бы слово: - Наверное, тем же, чем язычник от христианина? Так?
        Павлик призадумался. Нутром он чуял грядущий подвох, но в чём этот подвох заключается, пока ещё не уловил.
        - М-м… Ну, допустим!
        - Значит, христианским называется такое государство, которое живёт по Христу… Согласен? Та-ак… «Не убий!» А у каждой державы - армия! «Не укради!» А у каждой державы - наложка…
        - Ну, налоги - это скорее вымогательство, чем кража, - недовольно заметил Павлик.
        - Хорошо, пускай вымогательство… Дальше! «Не лжесвидетельствуй!» А политика? А пиар? А дипломатия? Врут и не краснеют!.. Что там ещё осталось? «Возлюби ближнего, как самого себя»? Ну покажи мне одну такую страну, чтобы возлюбила… Да хотя бы союзников своих! Но так же, как себя! А? Во-от… Стало быть, нет на свете христианских государств. Нет и не было! Называются христианскими, а по жизни - языческие… То есть от дьявола!
        - А «не прелюбодействуй»? - с нездоровым интересом осведомился Сашок.
        Девица очнулась, зрачки её разом навелись на резкость, затем расширились. Видимо, пыталась представить прелюбодеяние в межгосударственном масштабе.
        - Да! Не прелюбодействуй и чти отца с матерью! Вот эти две заповеди, согласен, ни одна страна никогда не нарушит. Потому что не сумеет при всём желании. Отца-матери нет, гениталий - тоже…
        - А Президент?
        - В смысле - отец народа?
        - Нет, во втором смысле…
        И как могла столь глубокая, отчасти даже богословская полемика перейти после третьей бутылки в безобразную, бессмысленную драку?
        Очнулся Влас под креслом. Подбородок саднило. Пышущий лоб овевало прохладой из полувывернутого из стены окна. Пол был покрыт скрипучим стеклянным крошевом, в которое обратились фужеры, тарелки, щегольские очки Павлика и наручные часы самого Власа. Голый стол пребывал в стоячем положении, но чувствовалось, что на ноги его подняли относительно недавно. По тёмной полированной столешнице пролегала неизгладимая ослепительная царапина.
        И никого. Надо полагать, опомнились, ужаснулись содеянному - и бежали.
        Но что такое был их ужас по сравнению с ужасом самого Власа, не в пример безбатюшным государствам панически чтившего отца и мать! Представив на секунду возвращение родителей из Пловдива, грешный отпрыск опять впал в беспамятство и выпал из него уже в тёмном гулком переулке, ведущем прямиком к сусловскому автовокзалу.
        Дальнейшее восстановить не удалось.
        Наверное, купил билет до Баклужино.

* * *
        Влас Чубарин замычал и, открыв глаза, вновь увидел всё ту же устрашающую табличку. Не могло быть в Баклужино таких табличек! Такие таблички могли быть только в… Страшное слово вертелось в мозгу, но Влас не решался произнести его даже про себя.
        Нетвёрдым шагом он вышел из-под огромного навеса, обрешёченного с изнанки чудовищными металлическими балками на столь же чудовищных болтах, и запрокинул страдальчески сморщенное лицо. По краю козырька выстроились богатырские объёмные буквы. То самое слово, которое он не осмеливался выговорить.
        ПОНЕРОПОЛЬ.
        Обмяк - и торопливо заковылял в сторону кассы.
        - Сусловскими принимаете? - сиплым преступным голосом осведомился он.
        - Да хоть тугриками, - последовал равнодушный ответ.
        - А когда следующий на Баклужино?
        Юная кассирша вскинула голову и уставилась на Власа.
        - Привет! - сказала она. - Ты откуда такой?
        Тот внутренне напрягся, с мукой припоминая, не было ли в последнее время какого-нибудь международного конфликта. Наверное, не было, раз автобусы ходят…
        - Да вот… из Суслова…
        - Второгодник… - с нежностью вымолвила она. - Ты географию в школе учил вообще? Отсюда в Баклужино - только через Лыцк, а они границу ещё год назад закрыли. Это тебе обратно надо. - Постучала по клавишам, бросила взгляд на монитор. - Есть места на шестичасовой. Берёшь?
        Влас поспешно сунул руку в карман - и обомлел, не обнаружив там бумажника.
        - Я подумаю… - ещё более сипло выдавил он и, отойдя на пяток шагов, проверил всё, что можно было проверить. Нету.
        Украден. Ясное дело, украден. В Понерополе - да чтоб не украли? Поскуливая чуть ли не вслух - от отчаяния и от головной боли, - Влас шаткой поступью пустился в обратный путь, к полосатому штырю с синей эмалированной табличкой. Обогнул бетонную опору - и не поверил глазам: бумажник преспокойно лежал на асфальте, никем пока не присвоенный. Правда, в нескольких метрах от него стояли двое местных и с презрительным видом поглядывали на оброненную вещь.
        Ускорив шаг, насколько это было в его силах, Влас достиг едва не утраченной собственности, но нагнулся над нею слишком резко - в голову вступило, перед глазами заклубилась мгла, так что пальцы бедолага смыкал уже на ощупь. Превозмогая дурноту, медленно выпрямился. Мгла потихоньку рассеялась, снова явив злорадные физии обоих аборигенов. Один - сухощавый, пожилой, в мятых летних брюках и рубашке навыпуск. Правая кисть у него отсутствовала - ручонка завершалась лаконичным глянцевым скруглением. Второй - помоложе, покрепче: покатый лоб, плавно переходящий в затылок, ухватистые лапы (полный комплект), тенниска набита мускулами, как мешок картошкой. Возможно, отец и сын.
        Оба, не скрывая ехидства, смотрели на Власа и, казалось, что-то предвкушали.
        - Это моё… - пояснил он на всякий случай.
        - Твоё-твоё… - ласково покивал пожилой.
        Тот, что помоложе, гнусно ухмыльнулся.
        Заподозрив неладное, Влас открыл бумажник. Деньги были на месте. Пересчитывать не стал. Испытывая сильнейшую неловкость, отправил бумажник в карман, опять взглянул на странную парочку и заметил, что лица обоих помаленьку утрачивают выражение превосходства, мало того - проступает на них беспокойство, даже растерянность. Заморгали, заозирались…
        - Правда, что ль, его? - спросил молодой.
        Непонимающе уставились друг на друга, затем на Власа - теперь уже с обидой и злобным изумлением.
        - Ну, я-то ладно, а ты-то… - недоумевая, выговорил тот, что с культяпкой.
        - А что я? - вскинулся молодой. - Лежит на виду! Думал: нарочно…
        Внезапно тот, что с культяпкой, уставился поверх плеча Власа, морщинистое лицо исказилось.
        - Салочка! - сипло выдохнул инвалид.
        Оба кинулись наутёк. Влас испуганно обернулся и вновь пережил приступ дурноты. Асфальтовое пространство дрогнуло, подёрнулось мутью. Что именно испугало аборигенов, осталось неизвестным. Вокзальный динамик оглушительно сыграл первые такты «Мурки», и женский голос объявил о скором отправлении очередного автобуса на Гоблино.

* * *
        Вернувшись к стеклянному оконцу кассы, Влас обнаружил, что весёлая девчушка, обозвавшая его второгодником, сдаёт смену напарнице, надменной пергаментной особе предпенсионного возраста. Почему-то бросилось в глаза, что правая рука особы облачена в чёрную кожаную перчатку и что дел? особа принимает одной левой. Протез? Странно… Не слишком ли много калек для одного автовокзала?
        При виде Власа молоденькая кассирша заулыбалась и послала ему сквозь стекло не то приветственный, не то предостерегающий знак - словно бы потрогала кончиками растопыренных пальцев невидимую стену. Чубарин не понял. Кажется, ему не советовали приобретать билет.
        Поколебавшись, отступил в сторонку. Через несколько минут появилась сдавшая смену девчушка. Подошла вплотную, оглядела бесцеремонно.
        - Ну, ясно, короче! - торжествующе объявила она. - Назюзюкался и влез не в тот автобус! А хорошо они с бумажником… Я аж залюбовалась…
        - Билеты кончились?.. - обречённо спросил Влас.
        - Да отправлю я тебя, отправлю! Чего переживаешь?
        Влас взялся за горячий лоб, сглотнул. Мышление отказывало.
        - Поняла, - весело сообщила кассирша. - Сейчас вылечим.
        Подхватила под руку - и они куда-то пошли. Шли довольно долго. Пересекли площадь, где на невысоком пьедестале стоял некто бронзовый, слегка позеленевший, в античных доспехах. Из поясняющей надписи в одурманенном мозгу оттиснулись всего два слова: «Основатель» и «Македонский». Потом возник скверик с фонтаном. Наконец Влас был усажен за столик в летнем кафе и на удивление быстро обслужен.
        - Залпом! - скомандовала девчушка. - И закусывай давай!
        Жизнь возвращалась. Целительный ветерок потрагивал лицо, поигрывал листвой вязов. За низкой вычурной оградой пролегала неширокая улица. На противоположной её стороне в разрыве между кронами виднелся треугольный фронтон не то музея, не то театрика. В центре фронтона белел овечий профиль Пушкина, а под ним - две постепенно проясняющиеся строки:
        Тьмы низких истин мне дороже
        Нас возвышающий обман.
        - Ну как? - с пониманием спросила кассирша. - Ожил? Или ещё заказать?
        Влас осознал, что ведёт себя неприлично, и, сделав над собой усилие, перенёс взгляд с надписи на свою спасительницу. Мордашка у спасительницы была ничего, обаятельная, хотя и несколько скуластая. Степная.
        - Спасибо, достаточно…
        - Тебя как зовут?
        - Влас. А тебя?
        - Арина. Ты закусывай…
        Улыбка у неё была - до ушей.
        Само по себе воскрешение - никто не спорит - процесс приятный, если бы не одно прискорбное обстоятельство: вместе с жизнью возвращаются и проблемы. Разгромленная квартира, гнев грядущих из Пловдива родителей, нелепое бегство в зловещий таинственный Понерополь…
        Влас отодвинул пластиковую тарелку - и пригорюнился, заново осознавая все свои беды.
        Арина вгляделась в его лицо - и, полуобернувшись к стойке, вскинула указательный палец:
        - Повторить!
        Это было мудрое решение. В результате ощущение бытия осталось, а проблемы временно отступили. По крайней мере домашние.
        - Слушай… - Влас оглянулся, понизил голос. - А эта табличка на автовокзале…
        Вздёрнула брови:
        - Что за табличка? Почему не помню?
        - Ну, там… за пропаганду правды и добра… ответишь…
        - А, эта… Да их у нас двенадцать штук! По числу платформ.
        Влас помрачнел.
        - А как ответишь?
        - Не знаю. Никак, наверное…
        - Почему никак?
        - А не за что…
        Повеяло пропагандой. Но, пожалуй, не той, за которую здесь отвечают. Случившееся внезапно предстало перед Власом во всей своей странности. С какой вообще стати она на него запала, эта Арина? Просто приглянулся? Уродом себя Влас не считал, но после пьянки, драки и тряского сна в автобусе первое впечатление он должен был на неё произвести скорее отталкивающее, нежели привлекательное. Может, служба такая? Может, им по должности положено приезжих обрабатывать? Вот, мол, мы какие хорошие…
        Цитата на фронтоне приковывала взгляд.
        Тогда другой, прямо противоположный вариант: вдруг они тут все невыездные? А он-то какой-никакой, а иностранец! Да, в этом случае поведение кассирши обретает смысл: быстренько окрутить, пока не перехватили, сменить подданство - и уехать подальше от грозных табличек! Хоть куда! Хоть в Суслов…
        - Слушай… - выдавил он. - А эти двое… Ну, убежали которые… Чего они?
        Арина засмеялась.
        - Правильно убежали. Вовремя.
        - А если б не убежали?
        - Осалили бы обоих.
        Осалили? Неведомый жаргонизм прозвучал настолько жутко, что Влас содрогнулся. Почему-то представилась ему свиная туша, обжигаемая паяльной лампой.
        - Как это… - Голос упал до шёпота.
        - Так! Чтоб клювом не щёлкали.
        - Так никто же не щёлкал, - растерянно сказал Влас. - Они ж, наверно, думали, что я нарочно им бумажник подбросил…
        - Этот, что ли? - Арина полезла в сумочку и вынула оттуда потёртое изделие из натуральной кожи. Влас в изумлении взялся за карман. Пусто.
        - Ничего себе… - пробормотал он, принимая из умелых рук собеседницы своё столь легко движимое имущество. - Как это ты?
        - А так вот, - небрежно пояснила она. - Мелкую моторику у нас с детского сада развивают. Нет, конечно, карманная кража, по нашим временам, не профессия, но для общего образования…
        - А кассирша - профессия?
        Арина уставила на Власа серые дерзкие глаза.
        - Да хороший ты мой! - восхитилась она. - Кассирша - это не профессия, это отмазка…
        - То есть?
        - Ну, чтобы обмануть, надо же сначала честным прикинуться! Простой студенткой, простой кассиршей…
        - И ты, значит, со мной сейчас прикидываешься?
        Совсем рассмешил.
        - Ой, не могу! С тобой-то чего прикидываться?
        - Ну а вот, допустим, я хочу узнать, кем человек работает…
        - Так и спрашивай: какая у тебя отмазка?
        - Как же вы тут живёте? - жалобно сказал он.
        Пожала плечиком.
        - Да нормально живём… - Покосилась на ошалелую физию собеседника, ухмыльнулась. - Историю в школе учил? При советской власти за спекуляцию в тюрьму сажали. Представил? Купил дёшево, продал дорого - и тебя за это закрывают года на три, а?
        - Ну, так… тогда же этот был… тоталитаризм…
        - Ага! - весело согласилась Арина. - А потом свергли советскую власть, разрешили спекуляцию…
        - Бизнес, - недовольно поправил Влас.
        - Ну, бизнес! - с вызовом согласилась она. - А кражу почему-то не разрешили. И грабёж не разрешили. Справедливо это?
        Вон их чему, оказывается, в школах-то учат…
        - Нет, погоди! - возмутился он. - Тут разница! Вот ты говоришь: купил - продал… Но за свои же деньги покупал!
        - А пистолет ты не за свои покупал? - не задумываясь, возразила бойкая Арина. - А инструменты для взлома - не за свои?.. Вот вы говорите: свобода… (Ничего подобного Влас не говорил.) Это у нас свобода! А у вас там в Суслове тоталитарный режим… Кстати! Бумажник-то свой забери…
        И она опять достала из сумочки всё то же многострадальное портмоне.
        Влас вспыхнул. Благодеяние благодеянием, а девчонка определенно зарывалась. Следовало срочно поставить её на место, тем более что самочувствие это уже позволяло. Сто граммов водки вернули Власу ту волшебную раскованность, в результате которой, возможно, и была разнесена вчера его квартира.
        - Значит, за пропаганду добра, говоришь, отвечают… - медленно выговорил он. - А за само добро?
        Задумалась на секунду.
        - Да тоже, наверное…
        - Та-ак… - Влас откинулся на спинку стула, на устах его играла уличающая улыбка. - И не боишься?
        - Чего?
        - Н-ну… - Он выразительным жестом обвел столик. - Добро ведь творишь…
        - Ой! - Арина скроила пренебрежительную гримаску. - Отм?зок… - Она выразительно провела ребром ладони по горлу.
        - Ну, например?
        - Во-первых, я тебя спаиваю.
        - Как это спаиваешь? Спасаешь!
        - Одно другому не мешает, - отмахнулась Арина. - А во-вторых, ты ж не знаешь, что я насчёт тебя задумала…
        Влас поперхнулся.
        - Спокойно! - сказала она. - Я тоже ещё не знаю…
        Приподнялась и с кем-то поздоровалась. Влас взглянул. За соседний столик присаживалась супружеская чета: оба чистенькие, седенькие, улыбчивые. Махонькие - как птички. Что-то в их облике показалось тревожно знакомым. Влас присмотрелся и внутренне охнул: вместо кисти правой руки у каждого имел место аккуратненький протезик.
        2. Раздрай
        Где-то поблизости некая мелкая бытовая электроника приглушенно пропиликала начало мелодии «По тундре, по железной дороге…» - и все, включая бармена и седенькую супружескую чету, не сговариваясь, схватились за сотовые телефоны. Выяснилось, однако, что звонили Арине. Чертыхаясь, она запустила руку в сумку, но, видимо, писклявое устройство заползло из вредности на самое дно кожаного чёрного мешка, поэтому содержимое его пришлось вытрясти прямо на стол. Посыпалась со стуком мелочь, ключи, косметика, щётка для волос, смятые странного вида купюры, короткоствольный револьвер, смахивающий на девятимиллиметровый «Детектив спешиэл», россыпь патронов к нему и, наконец, сам телефон, вопящий во всё свое электронное горлышко: «По тундр-ре, по железной дор-роге…»
        - Да! - крикнула в трубку Арина.
        Влас потянулся было к револьверу, но, перехватив недовольный взгляд своей новой знакомой, раздумал и взял патрон. Патрон посмотрел на Власа тупо и равнодушно.
        - Да? - кричала тем временем Арина. - Поняла: грабят! И что?..
        То ли связь была неважная, то ли собеседник глуховат.
        - Так они всегда этого числа приходят - пора бы уж привыкнуть!.. Раньше никогда? Как это никогда?.. А! Вон когда… Ты бы ещё «до грехопадения» сказал! Ладно, короче. Сейчас приду разберусь…
        Раздосадованная, она бросила телефон в сумку. Туда же полетели револьвер, щётка для волос и всё прочее, включая отобранный у Власа боеприпас.
        - Зла не хватает! - сообщила она, поднимаясь и вскидывая на плечо ремешок сумки. - Дед - чисто дитё малое! Всё думает, что при старом режиме живёт… Знаешь что? Ты посиди здесь пока. Только не напивайся. Или пойди погуляй. Тогда на вокзале встретимся.
        - Помощь нужна? - тихо спросил он, встревоженный зловещими словами «грабят» и «разберусь».
        Арина удивленно взглянула на Власа. Потом, что-то, видать, вспомнив, сунула руку в сумку.
        - Держи, расплатишься, - бросила она, кладя на стол широкую купюру цвета беж. - Ты ж свои-то ещё не менял… - И устремилась к выходу из скверика.
        Влас проводил её ошарашенным взглядом, затем, когда провожать уже стало некого, взял купюру, осмотрел. С бумажки целился в него сосредоточенный снайпер. Левая половина лица киллера была деловита и беспощадна, правая - скрыта оптическим прицелом. «Один заказ, - содрогнувшись, прочёл Влас. - Подделывать можно. Попадаться - нельзя».
        - Предъявите оружие… - равнодушно прозвучало за спиной. Чубарин едва не выронил зловещий денежный знак. Обернулся. Два мордоворота в одинаковых серых куртках, каждый с коротеньким автоматом, болтающимся у бедра, выжидающе созерцали приезжего. Глаза у обоих были не выразительнее давешнего патрона.
        - Ка-кое оружие? - спросил ощупанный страхом Влас.
        - Желательно огнестрельное.
        - У меня нет…
        Этот невинный и честный ответ произвел на подошедших неожиданно сильное впечатление: опешили, недоверчиво сдвинули брови.
        - То есть как это нет?
        Спасение явилось из-за соседнего столика.
        - Э-э… молодые люди… - продребезжало оттуда, и мордовороты коротко взглянули на однорукого старичка. - Насколько я понимаю, - с благостной улыбкой известил он, - юноша только что прибыл из-за границы…
        - Вот… - робко промолвил Влас, протягивая паспорт.
        - А-а, Суслов… - смягчаясь, проворчал страж. - Так бы и сказал сразу…
        Второй оживился.
        - Слышь! - полюбопытствовал он. - А как вы там живёте вообще? В Суслове своём…
        На левом отвороте его куртки серебрился значок в виде грозно вытаращенного глаза. У первого - тоже.
        - Живём… - виновато выдавил Влас.
        - Без оружия?!
        - Ну, так это… чтоб друг друга не убивали… не грабили…
        На лицах обоих стражей сначала оттиснулось туповатое недоумение, потом оба взгоготнули.
        - Ну, вы мудрецы! - насмешливо протянул один. - Оружия людям не давать… Так это ж как раз грабь - не хочу!

* * *
        «Да, попал… - растерянно думал Влас, глядя в широкие спины удаляющихся стражей. - Ещё, что ли, добавить?.. Нет, наверное, лучше не надо…»
        Он встал, подошёл к стойке, над которой немедленно всплыл атлетический торс бармена в незапятнанно-белой рубашке и при галстуке, а то, что Влас поначалу принял за подтяжки, вблизи оказалось сбруей от наплечной кобуры. Из-под мышки виднелась тыльная часть рукоятки тяжеленного пистолета. А вот лицо бармена внимания как-то не приковывало.
        «Один заказ… Интересно, сколько это будет в сусловских - один заказ? Наверное, много, если сказала: смотри не напейся…»
        - Я расплатиться… - пояснил Влас.
        Коротко стриженная голова важно кивнула с высоты торса.
        - А-а… М-м… Тут ещё на чашечку кофе хватит? С сахаром…
        Бармен не выдержал и усмехнулся.
        - Я принесу, - сообщил он, принимая купюру.
        Влас хотел вернуться за свой столик, но был задержан седенькой улыбчивой четой.
        - Да вы подсядьте к нам, юноша… Что вы там, право, в гордом одиночестве?
        Влас подумал и подсел.
        - Нуте-с, добро пожаловать в наши криминалитеты, - приветствовал его старичок. - Раздрай. Аверкий Проклович Раздрай, прошу любить и жаловать. А это супруга моя - Пелагея Кирилловна.
        Влас представился. Бармен принес кофе и ворох сдачи.
        - Итак, вы у нас впервые, - констатировал Аверкий Проклович, с любопытством разглядывая молоденького иностранца. - И каковы впечатления?
        Влас откашлялся.
        - Да я пока… присматриваюсь только…
        Раздрай покивал.
        - Замечательно, - одобрил он. - Я, кстати, смотритель местного краеведческого музея, так что пользуйтесь случаем…
        - Тоже отмазка? - не подумавши брякнул Влас.
        Старичок округлил глаза.
        - О-о… - с уважением протянул он. - Да вы, я смотрю, на глазах в нашу жизнь врастаете… Совершенно верно, именно отмазка. И отмазка, я вам доложу, превосходная! Делаю вид, будто честно тружусь, - комар носа не подточит… - Раздрай чуть подался к собеседнику и, лукаво подмигнув, понизил голос до шёпота. - Между нами говоря, личина-то приросла давно - в самом деле честно тружусь, однако поди докажи! А кроме того… - Дребезжащий старческий тенорок снова обрёл внятность. - Пенсия по инвалидности. Вот! - И смотритель музея чуть ли не с гордостью предъявил протез. - Всё это, молодой человек, избавляет меня от печальной, на мой взгляд, необходимости…
        - Аверкий! - укоризненно прервала Пелагея Кирилловна. - У мальчика кофе стынет.
        - Да-да, - спохватился супруг. - Простите…
        Терпения его, однако, хватило только на то, чтобы дождаться, пока Влас сделает пару глотков.
        - А позвольте полюбопытствовать, - живо продолжил он, стоило поставить чашку на блюдечко, - что о нас говорят в Суслове? Бранят небось?
        - Да нет, не особенно так чтобы… - выдавил интурист.
        - Неужто хвалят?
        Влас окончательно пришёл в замешательство. Во-первых, не хотелось никого обидеть ненароком, во-вторых, он и впрямь не знал, что ответить. Как ни странно, о ближайшем соседе сусловчане были осведомлены крайне скудно. Поговаривали, будто поначалу, то есть сразу после распада области на суверенные государства, в Понерополе царили законность и порядок, а потом к власти пришла преступная группировка. Однако так, согласитесь, можно выразиться о любой стране, пережившей внезапную смену политических ориентиров. Тут всё зависит от точки зрения.
        Куда больше известно было об отношении к Понерополю прочих сопредельных держав. Лыцкая партиархия объявила бандитское государство врагом номер три. И естественно, что суверенной республике Баклужино, являвшейся для Лыцка врагом номер один, ничего не осталось, как признать Понерополь вторым своим союзником наравне с Соединёнными Штатами Америки.
        Суслов по обыкновению придерживался нейтралитета и ни с кем ссориться не желал. Пресса безмолвствовала. То, что передавалось из уст в уста, доверия не внушало.
        - М-м… - сказал Влас, чем привёл старичка в восторг.
        - Что вам вообще известно о Понерополе? - задорно, чуть ли не задиристо осведомился тот. - С виду, согласитесь, провинция, а между тем один из древнейших городов Европы. Знаете, кем он был основан?
        - Говорят, Александром Македонским, - осторожно сказал Влас, вспомнив бронзовый памятничек на площади. - Только это, по-моему, легенда…
        - Конечно, легенда! - радостно вскричал старичок. - Какой Александр? При чём здесь Александр? Город основан Филиппом Македонским! Филиппом, запомните, юноша. Александр тогда ещё под стол пешком ходил… - Личико Раздрая внезапно заострилось. - Сложность в том, - озабоченно добавил он, - что на свете есть несколько Понерополей, и каждый, так сказать, претендует на подлинность. Мало того, есть вообще не Понерополи, которые тем не менее претендуют…
        - Аверкий… - простонала Пелагея Кирилловна.
        - Нет-нет… - вежливо запротестовал Влас. - Мне самому интересно…
        - А интересно - спрашивайте.
        Влас оглянулся. Оба давешних мордоворота маячили неподалёку от фонтана и со скукой выслушивали яростные оправдания некой дамы средних лет. Тоже, наверное, без оружия на улицу вышла.
        - Кто они?
        - Смотрящие, - пренебрежительно обронил Раздрай. - Они же салочки.
        - Почему салочки?
        - Сами сейчас увидите…
        Влас снова уставился на троицу, причём очень вовремя. На его глазах задержанная злобно махнула рукой, признав, надо полагать, свою вину. Один из мордоворотов немедленно разоблачился и протянул ей куртку вместе с автоматом. Дама высказала напоследок ещё что-то нелицеприятное и с отвращением стала влезать в рукава.
        - Так это… - зачарованно глядя на происходящее, заикнулся Влас.
        - Совершенно верно! - подтвердил Аверкий Проклович. - Щёлкнул клювом - изволь принять робу, оружие и стать на стражу. А вы думали, легко поддерживать преступность на должном уровне?
        Влас моргнул.
        - То есть… не только за оружие?..
        - За отсутствие оружия, - строго уточнил старичок. - Разумеется, не только.
        - Скажем, мог украсть, не украл - и тебя за это…
        - Вот именно!
        - А если… все могли украсть - и украли?..
        Раздрай запнулся, попытался представить.
        - Эт-то, знаете ли… маловероятно… Ну не может же, согласитесь, так случиться, чтобы человек был виноват во всём! Хоть в чём-то он да неповинен! Хоть в чём-то его да уличишь! В супружеской неизмене, скажем… - При этих словах Аверкий Проклович приосанился и как бы невзначай бросил взгляд на Пелагею Кирилловну.
        Тем временем дама и второй мордоворот, ведя неприязненную беседу, покинули сквер, а обезоруженный счастливец с наслаждением потянулся, хрустнув суставами, и двинулся к стойке.
        - Сто грамм коньяка свободному человеку! - огласил он во всеуслышание ещё издали.
        - Мои поздравления… - ухмыльнулся бармен, неспешно поворачиваясь к ряду бутылок и простирая длань.
        - Нет, погодите… - опомнился Влас. - А вдруг это отмазка была? Вдруг я для виду клювом щёлкал?
        - Может, и для виду… - согласился Раздрай. - Но смотрящего это, знаете, не впечатлит. Ему бы амуницию с автоматом сдать побыстрее…
        Влас одним глотком допил остывший кофе и отставил чашку.
        - Этак и за пять минут смениться можно!
        - Э, нет! - погрозив пальчиком, сказал старичок. - Тут как раз всё продумано… Если осалишь кого в течение первого часа, будь добр, составь отчёт с подробным изложением причин… который, кстати, обязательно будет опротестован…. Оно кому-нибудь надо - с клептонадзором потом разбираться? Проще отгулять часок, а после уж можно и так… без отчёта…
        - А у вас при себе оружие есть?
        - Вот ещё! - поморщился Раздрай. - Тяжесть таскать…
        - А привяжутся?
        - Не привяжутся, - успокоил смотритель и с нежностью огладил свой протезик. - Мы ведь тоже государство, Влас, - виновато улыбнувшись, добавил он. - А государство без глупостей не живёт… Ну, вот и надо этим пользоваться! Хотя… - Раздрай насупился, пожевал губами. - Наложка, честно говоря, достала… - посетовал он.
        - Наложка? - поразился Влас. - А у вас-то тут какие налоги?
        Раздрай чуть не подскочил.
        - Какие?! - оскорблённо вскричал он. - А на кражу налог? А на разбой? На аферу? На взлом? Да на взятку, наконец!.. Это у вас там за границей всё бесплатно, а у нас тут извольте платить!..
        Похоже, старичок осерчал не на шутку. Хрупкий, взъерошенный, теперь он неуловимо напоминал не то Суворова, не то старого князя Болконского.
        - Аверкий, Аверкий… - увещевала Пелагея Кирилловна. - Не кипятись…
        Аверкий Проклович разгневанно оглядел столик и вдруг успокоился - так же стремительно, как и вспылил. Откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, морщинистое личико его стало вдохновенным.
        - «Воры взламывают сундуки, шарят по мешкам и вскрывают шкафы, - продекламировал он нараспев. - Чтобы уберечься от них, надо обвязывать всё верёвками, запирать на замки и засовы. У людей это называется предусмотрительностью… - Раздрай приостановился, помедлил и снова завёл, по-прежнему не открывая глаз: - Но если придёт Большой Вор… - в голосе смотрителя послышался священный трепет, - …он схватит сундук под мышку. Взвалит на спину шкаф. Подхватит мешки и убежит. Опасаясь лишь того, чтобы верёвки и запоры не оказались слабыми. Не развалились по дороге… - Смотритель позволил себе ещё одну паузу и с горечью завершил цитату из неведомого источника: - Оказывается, те, кого называли предусмотрительными, лишь собирали добро для Большого Вора…» - Он вскинул наконец веки и сухо пояснил: - В данном случае - для государства…
        - Какая память… - тихонько проговорила Пелагея Кирилловна, зачарованно глядя на мужа.
        - А-а… если не платить? Н-ну… налоги… - с запинкой спросил Влас.
        Раздрай ответил загадочной улыбкой.
        - Это от полиции можно укрыться, - назидательно молвил он. - А от своих не укроешься, нет… Так ведь и этого мало! Потерпевший обязательно даст знать в клептонадзор, будто кража (или там грабёж) была произведена не по понятиям, а то и вовсе непрофессионально… А как он ещё может отомстить? Только так! Дело передаётся из клептонадзора в арбитраж. На вас налагается одна пеня, другая, третья… И прибыль ваша съёживается до смешного - дай бог в убытке не оказаться! Вот и гадай, что выгоднее: честно жить или бесчестно… Впрочем, что же мы всё о грустном? - спохватился он. - Вернёмся к корням, к истокам… К тому же Филиппу Македонскому… Вы не против?
        - Нет…
        - Тогда послушайте, что пишет Мишель Монтень. - Старичок вновь откинулся на стуле, прикрыл глаза и принялся шпарить наизусть: - «Царь Филипп собрал однажды толпу самых дурных и неисправимых людей, каких только смог разыскать, и поселил их в построенном для них городе, которому присвоил соответствующее название - Понерополис…» Город негодяев, - любезно перевёл он.
        - Не далековато? - усомнился Влас. - Где Македония и где мы…
        - Далековато, - согласился смотритель. - Так ведь и Сибирь, согласитесь, далековата от Москвы, и Австралия от Лондона… Тем мудрее выглядит поступок Филиппа: если уж отселять, то куда-нибудь в Скифию… Однако я не закончил. «Полагаю, - пишет далее Монтень, - что и они (то есть мы) из самых своих пороков создали политическое объединение, а также целесообразно устроенное и справедливое общество…» Что, собственно, и видим, - торжествующе заключил Раздрай. Смолк, ожидая возражений.
        Возражений не последовало.
        - А вы думали, Влас, - несколько разочарованно вынужден был добавить он, - у нас тут всё новодел, лагерно-тюремная субкультура?.. Нет, молодой человек, традиции наши, представьте, уходят корнями в античность… Мы просто к ним вернулись…
        Трудно сказать, что явилось тому причиной: парадоксальность суждений или же подавляющая эрудиция собеседника, - но голова опять загудела, и Влас почувствовал, что всё-таки без третьей стопки, пожалуй, не обойтись. Оглянулся на бармена. В глаза опять бросились ременчатая сбруя и рукоять пистолета под мышкой. Интересно, почему это все, которые не салочки, прячут оружие, а он напоказ выставляет?
        Влас повернулся к Раздраю.
        - А вот если я, положим, попробую уйти не расплатившись?
        - Будь вы понерополец, - с безупречной вежливостью отозвался тот, - и представься вам такая возможность, вы бы просто обязаны были так поступить…
        - А бармен?
        - А бармен был бы обязан открыть огонь на поражение.
        Сердце оборвалось.
        - Что… в самом деле открыл бы? - пробормотал Влас.
        - Вряд ли, - успокоил Раздрай. - Понятия у нас соблюдаются примерно так же, как у вас законы. Ну, вот подстрелит он вас, не дай бог, - и придётся ему потом доказывать, что с его стороны не было попытки грабежа… Неудачной, обратите внимание, попытки! То есть облагающейся пенями…
        - А если не докажет?
        - Господи! Кому ж я тут всё рассказывал? Заплатит налог. А налог с уличного грабежа, повторяю, серьёзный. Куда серьёзнее, чем та сумма, на которую вы бы задарма попили-поели…
        - А докажет?
        - Докажет - тогда всё в порядке, и вы виноваты сами. Но ведь действительно, согласитесь, виноваты…
        - Аверкий, - вмешалась Пелагея Кирилловна. - Прости, что прерываю… Сколько времени?
        Влас машинально вздёрнул запястье горбиком, однако наручных часов, само собой, не обнаружил. Часы были растоптаны в крошку ещё вчера вечером.
        Раздрай выхватил сотовый телефон, взглянул, охнул.
        - Через десять минут начнётся… Вот это мы заболтались!
        3. Руки
        Да, скорее всего, третья стопка не повредила бы, но заказать её Влас не успел - растормошили, уговорили, подняли со стула и повлекли туда, где что-то вот-вот должно было начаться. Шёл, едва поспевая за шустрой супружеской парой. Вдобавок снова дал о себе знать похмельный синдром: пошатывало, подташнивало, угрюмое воображение норовило предъявить все неприятности, поджидавшие Власа в Суслове, куда в любом случае придётся вернуться. К счастью, говорливый Раздрай и на ходу не умолкал, что хоть как-то да отвлекало.
        - А я вам объясню, в чём дело, - возбуждённо журчал он. - Добро самодостаточно! В отличие от зла ему не нужна структура! Но если вдруг добро в оборонных или иных благих целях начинает выстраивать собственную систему, оно перестаёт отличаться от зла даже внешне…
        Господи, о чём он вообще?
        - Словом, какой бы исходный материал вы ни взяли, в итоге у вас всё равно получится государство со всеми его прелестями…
        Ах вон он куда гнёт… Примерно о том же, помнится, толковали они вчера с Павликом и Сашком, пока заскучавшая девица налегала на коньяк… А вот запер ли Влас дверь, покидая разорённую квартиру? Будем надеяться, что запер…
        - Опаздываем! - встревоженно бросила Пелагея Кирилловна - и престарелые супруги устремились прямиком в самую гущу транспорта.
        Когда-то здесь, несомненно, была «зебра» перехода, о чём свидетельствовали фрагменты белой краски на асфальте. Автомобилей в Понерополе насчитывалось, пожалуй, поменьше, чем в Суслове, но гнали они как попало. Не решившись повторить самоубийственный манёвр Аверкия Прокловича и Пелагеи Кирилловны, Влас задержался на кромке тротуара в надежде, что стеклянное бельмо на той стороне улицы когда-нибудь вспыхнет. Бесполезно. Светофор, надо полагать, ослеп давно и навеки.
        Сделал первый шаг - и слева послышался визг тормозов. Потом ещё один. Потом ещё. Странно, однако матерными возгласами это почему-то не сопровождалось. Не исключено, что за невежливые выражения здесь тоже отвечают.
        Пересёкши останки осевой линии, Влас почти уже обрёл уверенность - и тут его чуть не сбили. Должно быть, водитель решил не тормозить, а сманеврировать. С бьющимся сердцем Влас кое-как достиг тротуара.
        - Почему вдогон не стрелял? - буркнул кто-то неподалёку.
        Обернувшись, увидел хилого очкарика в просторной куртке, с отворота которой на виновного таращился сердитый металлический глаз. Всё с тем же недовольным видом смотрящий, ни слова не говоря, сбросил ремень автомата с неширокого плеча, явно готовый расстаться с амуницией. Прощай, оружие.
        - А надо было? - Влас нервно хихикнул.
        - Слышь!.. - обиделся очкарик. - Вот только интуристом тут не прикидывайся! Это мы уже проходили… - Затем вроде бы усомнился и раздумал вылезать из рукавов. - А впрочем… - Быстро огляделся и понизил голос: - Можем и договориться… - совсем уже конфиденциально добавил он.
        Кажется, Власа подбивали на какую-то сделку. Они отошли к облезлому стволу светофора, к которому приклёпана была табличка из нержавейки со следующими словами: «Так они ограничивали нашу свободу передвижения».
        - Слышь, друг… - зашептал смотрящий. - Первокурсник я, в поликриминальном учусь, а завтра зачёт по гоп-стопу…
        - И что? - оробело спросил Влас, тоже перейдя на шёпот.
        - Жертва нужна. Первого встречного стопорить - сам понимаешь, неизвестно ещё, на кого нарвёшься… Денег дам. Половину - тебе, половину заберу обратно… когда грабить буду… Как, согласен?
        - Да я вообще-то… в самом деле интурист… - промямлил Влас. - Утром прибыл…
        Лицо за очками окаменело, стало беспощадным.
        - Документы!
        - Вот… - Влас достал и протянул паспорт.
        Смотрящий бросил недоверчивый взгляд, принял книжицу, раскрыл, листнул, но в отличие от давешних салочек отнюдь не развеселился - приуныл. Потом скорбно принялся кивать.
        - Да… - выдохнул он наконец. - Надо же! А я-то думал… Спасибо, что предупредил!
        - А то бы что?
        Глаза за линзами очков стали точными подобиями металлического ока на лацкане.
        - То есть как что?! Иностранца грабануть! Это ж полная дисквалификация! Всё равно что ребёнка обидеть…
        - Неужели бы отчислили?
        - Со свистом!
        Вернул документ, сокрушённо вздохнул ещё раз.
        - Ну, привет Суслову. Трудно вам там, наверно, приходится…
        С сочувствием похлопал по плечу и двинулся дальше, высматривая очередного кандидата в завтрашние жертвы. Некоторое время Влас озадаченно глядел в его сутулую спину, потом спрятал паспорт и осознал наконец, что, кажется, потерялся.
        - Послушайте… - окликнул он.
        Салочка обернулся.
        - Тут где-то поблизости, говорят… что-то вот-вот должно начаться…
        Очкастый страж беспредела нахмурился, припоминая. Затем лицо его прояснилось.
        - А! Так это, наверно, у Фили… Там вроде правдолюбки митинг собирают…
        - У Фили? - беспомощно повторил Влас. - У какого Фили?
        Очкарик наконец-то улыбнулся. Всё-таки что ни говори, а наивные они, эти иностранцы!
        - У Македонского, у какого ж ещё? Филя у нас один…

* * *
        Митинг на площади шёл вовсю. Люди стояли плотно, пролезть в середину не представлялось возможным. Некто невидимый что-то вещал в микрофон - проникновенно, местами навзрыд. Далеко разнесённые динамики накладывали фразу на фразу и так перетасовывали слова, что понять, о чём речь, было весьма затруднительно. Вдалеке зеленел над головами пернатый шлем бронзового Фили.
        Приглядываясь, Влас обошёл толпу. Ни Аверкия Прокловича, ни Пелагеи Кирилловны высмотреть не удалось, зато на глаза попался один из тех двоих аборигенов, что первыми встретились ему в Понерополе, а именно - пожилой инвалид в мятых летних брюках и рубашке навыпуск.
        Влас глядел и пытался мысленно влезть в его шкуру - там, на автовокзале, возле полосатого штыря с грозной табличкой. Не поднимешь оброненное - смотрящие засекут. А поднимешь - изволь делиться с государством, да и неизвестно ещё, что окажется больше: неправедная прибыль или сам налог со всякими там издержками… Кроме того, бумажник и впрямь могли не обронить, а именно подбросить…
        Ничего себе свобода! Шаг влево, шаг вправо - стреляю! Не можешь быть свободным - научим, не хочешь - за ставим…
        В следующий миг Власа обдало со спины ознобом - прозрел интурист: такое впечатление, что на площади собрались одни калеки - у каждого отсутствовала правая рука. И как прикажете это понимать? Очкарик сказал: правдолюбки… Иными словами, те, кто любит правду… А за пропаганду правды и добра… Господи! Неужели вот так?!
        Тогда почему Арина на его вопрос о мере ответственности легкомысленно отмахнулась: дескать, никого… никогда… ни за что… Врала?
        И вот ещё что озадачивало: вроде бы митинг протеста, а физиономии у всех скорее праздничные. Собравшиеся возбуждённо шушукались, словно бы предвидя нечто забавное.
        Со стороны переулка к Власу приближалась девушка, издали похожая на колобок в расстёгнутой серой куртке и с крохотным автоматиком. Приблизившись, она скорее напомнила валун диаметром чуть меньше человеческого роста.
        - Опоздал, правдолюбок? - с пониманием спросила смотрящая. - Ну, теперь к микрофону не прорвёшься. Раньше надо было приходить…
        А у самой в глазах светилось радостное: «А-а… вот кому я сейчас амуницию сдам…»
        - Скажите… - сипло взмолился Влас. - А почему они все безрукие?
        - Ух ты! - восхитилась она. - Из-за границы, что ль?
        Влас признался, что из-за границы.
        - А как насчёт того, чтобы натурализоваться? - игриво осведомилась грандиозная дева. - У нас тут прикольно…
        - Н-нет… - выдавил он. - Я на один день сюда… Вечером обратно…
        - Жаль, - искренне огорчилась она. - И я, главное, не замужем! Жаль…
        Откуда-то взялась ещё одна салочка - только поменьше, постройнее.
        - Гля-а! - засмеялась она. - Люська инлоха подцепила! Ни на минуту оставить нельзя… Слышь, ты ей не верь! Окрутит - горя знать не будет. А я-то - иззавидуюсь…
        - Почему они все безрукие? - с отчаянием повторил Влас.
        - Почему все? - удивилась подошедшая. - А правдолюбки?
        - Где?
        - Да их просто не видно отсюда, - объяснила она. - Возле Фили кучкуются, у микрофона. А пострадальцы как раз митинг срывать пришли…
        Они стояли неподалёку от динамика, и речь того, кто рыдал в микрофон, звучала поотчётливее.
        - …сила правды… - удалось расслышать Власу. - … власть закона… торжество справедливости…
        - Почему вы их не трогаете? - вырвалось у него.
        - За что?
        - Н-ну… за пропаганду… правды и добра…
        Грандиозная дева пренебрежительно скривила рот и махнула свободной от автоматика рукой.
        - Да врут всё… За что их трогать?
        Кстати, автомат был как автомат, а автоматиком казался лишь в связи с огромными размерами придерживавшей его длани.
        - Кто за то, чтобы законность и порядок к нам вернулись… - Незримый оратор повысил голос.
        Толпа зашевелилась - все торопливо отстёгивали протезы.
        - …поднимите руки!
        И над бесчисленными головами взмыли бесчисленные культи. Лишь вдали возле бронзового шлема Фили скудно произросла рощица неповреждённых рук. Секундная пауза - и всё потонуло в хохоте, визге и свисте.
        Площадь колыхнулась и померкла.

* * *
        К тому времени, когда Власа привели в чувство, митинг был уже сорван: однорукие пострадальцы разошлись, у подножия бронзового Фили хмурые правдолюбки сматывали провода и разбирали трибунку, по розовато-серой брусчатке шаркали мётлы. Сам Влас полусидел-полулежал в плетёном креслице под матерчатым навесом летнего кафе, а пудовая ладошка смотрящей бережно похлопывала по щекам.
        - Вроде очнулся… - услышал он. - Что ж вы все слабонервные такие?..
        Слабонервным Влас не был. Видимо, сказались похмелье, недосып, многочисленные потрясения вчерашнего вечера и сегодняшнего утра, а жуткий лес воздетых культяпок явился лишь последней каплей. Теперь ко всему перечисленному добавился ещё и жгучий стыд.
        - Дай ему выпить чего-нибудь! - предложила вторая салочка - та, что поменьше и постройней.
        В пострадавшего влили рюмку чего-то крепкого.
        - Спасибо… - просипел он, принимая более или менее достойную позу.
        - Может, в больничку?
        - Нет… - Влас резко выдохнул, тряхнул головой. Последнее он сделал зря: опустевшая площадь дрогнула, но, слава богу, не расплылась - вновь обрела чёткость. - Что это было?
        - Митинг.
        - Да я понимаю, что митинг…
        Грандиозная дева с сомнением потрогала плетёное креслице и, решившись, осторожно присела напротив. Напарница её, видя такое дело, тоже отодвинула кресло и плюхнулась третьей. Оба автомата со стуком легли на круглый стол.
        - Значит, так… - сказала грандиозная. - Для тех, кто не в курсе. Лет двадцать назад, когда область распалась, к власти у нас пришли правдолюбки…
        - Кто они?
        - Партия высшей справедливости. Обещали криминал уничтожить, коррупцию… Калёным железом выжечь. Ну и купился народ! Особенно понравилось, что за воровство будут руки рубить…
        Вот оно что! Влас украдкой оглядел кафе. Свободных столиков не наблюдалось - за каждым сидели примерно по четыре понеропольца: все пожилые и все с протезами. Надо полагать, праздновали срыв митинга. На Власа поглядывали с любопытством…
        - Короче, года не прошло - скинули козлов! - ликующе вместила весь рассказ в одну фразу вторая салочка.
        - А теперь они, значит, снова?.. - окончательно прозревая, проговорил Влас. - В смысле - голову подымают…
        Как выяснилось, к разговору их внимательно прислушивались.
        - Да нет же! - вмешались с соседнего столика. - Тех правдолюбков мы ещё во время переворота поушибали. Это уже нынешнее поколение с ума сходит… - Метнул взгляд на девушек, крякнул, поправился: - Н-ну… не все, конечно… Так а что с них взять? Они ж ничего этого не видели…
        - Вы его, красавицы, - посоветовал кто-то, - к памятнику жертвам справедливости сводите. Оч-чень, знаете ли, впечатляет…
        - Щаз всё бросим и сводим! - огрызнулась грандиозная. - Мы ж салочки!
        - Ну так из нас кого-нибудь осаль и своди… Делов-то!
        - Ага! Пострадальцев осаливать! Додумался…
        Спор грозил перерасти в перепалку, когда под матерчатый навес ворвался взъерошенный озирающийся Раздрай.
        - Вот вы где! - вскричал он, найдя глазами Власа. - А мы там с Пелагеей Кирилловной с ума сходим! Пропал человек…

* * *
        Памятник жертвам справедливости и впрямь впечатлял: что-то вроде облицованного чёрной плиткой прямоугольного надгробия, из которого вздымались белые мраморные руки с выразительно скрюченными или, напротив, растопыренными пальцами. Влас попробовал сосчитать изваянные конечности - и сбился. Примерно столько же, сколько было воздето правдолюбками на митинге - возле бронзового Фили. Во всяком случае, не больше.
        «В борьбе с обезумевшим беспощадным добром, - гласила надпись на светлой табличке, - положили вы их на плаху».
        - Только правые рубили? - хрипло спросил Влас. - И только за кражу?
        - В основном правые, - подтвердил Раздрай. - А вот что касается кражи… Нет. Разумеется, не только за кражу… За всё. Просто большинство правонарушений, сами понимаете, совершается рабочей, то есть правой рукой… - Старческое личико внезапно выразило злорадство. - А со мной они промахнулись, - сообщил он как бы по секрету. - Я-то - левша, а они по привычке - правую…
        - То есть… - Влас даже скривился от сочувствия. - Ваша тоже тут… захоронена?..
        - Нет, что вы! Ничего тут не захоронено. Это не более чем мемориал…
        - Пелагея Кирилловна! - послышался женский возглас - и все трое обернулись.
        К памятнику спешила сильно взволнованная дама.
        - Пелагея Кирилловна! Как хорошо, что я вас встретила! Собиралась уже в школу идти выяснять… Что там мой Стёпа?
        - Да как вам сказать… - Хрупкая седенькая Пелагея Кирилловна посуровела, строго вздёрнула клювик. - С наглостью и жестокостью у вашего ребенка всё обстоит благополучно. А чего ему катастрофически не хватает, так это трусоватости и угодливости…
        Влас решил было, что супруга Раздрая иронизирует, но дама, к его удивлению, восприняла услышанное всерьёз и пригорюнилась.
        - Это да… - пролепетала она. - Это я и сама замечаю…. А вот насчёт успеваемости…
        - Нет, - решительно прервала Пелагея Кирилловна. - Насчёт успеваемости я сейчас говорить не готова. Давайте встретимся завтра, пригласим хакера, медвежатника…
        Мужчины отошли подальше, чтобы не мешать беседе.
        - Она у вас что, учительница? - шепнул Влас Раздраю.
        - Заслуженная, - с гордостью уточнил тот. Тоже шёпотом.
        - А что преподаёт?
        - Теорию музейной кражи.
        - А вы - смотритель музея?!
        Раздрай рассмеялся.
        - Удачное сочетание, не правда ли? Почти стопроцентная гарантия, что уж краеведческий-то ограблен не будет… Хотя, между нами говоря, что там грабить? Щит Македонского? Так это муляж…
        - Теория музейной кражи… - затосковав, повторил Влас. - А настоящие предметы? Физика, информатика…
        - Ну а как же! - изумился Раздрай. - Вы что же, считаете, пришёл мальчонка на урок взлома - ему сразу фомку в руки и на практическое занятие? Не-ет… Сначала, мил человек, извольте физику освоить, механику, сопротивление материалов изучить. И лишь овладев теорией… А хакерство! Вы что же, не имея понятия об информатике, им займётесь?.. Да взять хотя бы Пелагеюшкин предмет! У вас, если не ошибаюсь, он называется искусствоведением… Вот вы, Влас, вроде бы недавно из школы… А сможете отличить фламандскую живопись от голландской?
        Влас вынужден был признаться, что не сможет.
        - Вот видите! А её выпускники - запросто… Кроме того, учтите разницу между вашей системой преподавания и нашей. Ваша-то как была оторвана от жизни, так и осталась. Ну, выучатся ребятишки отличать голландцев от фламандцев. А зачем? Так, для общей эрудиции… А у нас-то - для дела!
        - Погодите… - попросил Влас, берясь за страдальчески сморщенный лоб. - Хорошо… Допустим… А воспитание?
        - Что воспитание?
        - Ну, вот… сейчас говорили… наглость, угодливость…
        - А! Понял. Вас смущает, что вещи названы своими именами. Ну, хорошо! Назовите наглость отсутствием комплексов, а угодливость - вежливостью. Суть явления не изменится, согласны?
        - Нет, - упёрся Влас. - Не согласен.
        Раздрая это ничуть не расстроило.
        - Понимаю вас, - с сочувственной улыбкой молвил он. - Позитива хочется… Знакомое дело. Поэтому то, что раньше называлось совестью, теперь зовётся кризисом самооценки, не так ли?
        - Знаете что, Аверкий Проклович! - в сердцах ответил Влас. - Я слышал, если человека стотысячный раз назвать свиньёй, он станет на четвереньки и захрюкает…
        Этот не совсем вежливый выпад восхитил Раздрая. Судя по всему, спорить Аверкий Проклович любил и умел.
        - То есть вы полагаете, - вкрадчиво осведомился он, - что, переназови мы болонку бульдогом, она тут же прибавит в росте и весе?.. Впрочем… - Старичок задумался на секунду. - В том случае, если её не просто переименуют, а ещё и переведут на бульдожий рацион… Да, тогда это, возможно, обретает смысл. Пусть не для самьй болонки, но хотя бы для того, кто этот рацион распределяет. Так что в чём-то вы, Влас, правы… Понерополь тоже ведь не в пустоте живёт. Находясь в окружении пресловутых цивилизованных государств, использующих ханжескую лексику, мы, сами понимаете, вынуждены им подражать. Называем общак социальным фондом, крышу - налоговой службой, рэкет - коммунальными платежами, лохов - народом… Так что, думаю, недалеко то время, когда и у нас вместо «Мурки» на автовокзале начнут исполнять…
        Но Влас так и не узнал, что начнут исполнять на автовокзале вместо «Мурки», - к беседующим подошла Пелагея Кирилловна, закончившая разговор со Стёпиной мамой.
        - Какие у вас планы? - прямо спросила она.
        Раздрай вынул сотовый телефон, взглянул, который час, и болезненно скривился.
        - Ой… - сказал он. - Мне ж через полчаса криспинаду принимать. Как некстати…
        - Что-что принимать? - не расслышал Влас. - Лекарство?..
        - Криспинаду, - повторил старичок. - Это, видите ли, жил в третьем веке такой римлянин Криспин. Однажды он украл шкуру, сшил из неё башмаки и бесплатно раздал бедным… То есть криспинада - это, грубо говоря, благотворительность за чужой счёт. У вас, насколько я помню, подобные приношения называются спонсорством… Пелагеюшка, как у тебя со временем?
        - Боюсь, что тоже никак, - призналась она. - Урок.
        - Вот ведь незадача! - огорчился Раздрай. - А что, если так, Влас? Вы часика полтора погуляйте, а потом подходите ко мне в музей…
        - А где он…
        - Где находится? А вот как раз там, где мы с вами кофе пили. Ну, то зданьице с профилем Пушкина…
        - Ах, это…
        - Ну да! А я с огромным, кстати, удовольствием всё вам покажу и расскажу…
        Оставшись у памятника в одиночестве, Влас достал бумажник и, поколебавшись, переместил его в задний карман брюк - уголком наружу. Судя по тому, что недавно проделывала с приезжим Арина, прятать деньги смысла не имело - напротив, следовало вызывающе выставлять их напоказ. Пусть вокруг думают, будто он нарочно…
        Выходя с площади, оглянулся. Белые мраморные руки, воздетые над чёрной плитой, казалось, махали вслед. Скорее всего, оптический обман - просто самого Власа слегка ещё пошатывало.
        4. Вован
        Один. Слава богу, один. Арина, Раздрай, супруга его - люди, конечно, приятные, но обилие впечатлений подавляло. Необходимо было выпасть из общения и хотя бы попытаться осмыслить весь этот бред. К тому моменту, когда Влас Чубарин, покинув площадь имени Жертв Справедливости, выбрался на Хлопушинский проспект, способность рассуждать к нему почти уже вернулась.
        Приятные… А почему они такие приятные? Сами утверждают, будто умение расположить к себе - не более чем способ влезть в душу, а стало быть, и в карман ближнего… Но это же глупость - предупреждать жертву о своих преступных замыслах! Или здесь расчёт на то, что жертва просто не поверит подобному признанию и сочтёт его шуткой?
        Мелькнула и сгинула забавная мыслишка, что, чем хуже общество, тем лучше люди. Мозг просто не справлялся с накопленной информацией. И Влас побрёл по странному городу Понерополю, надолго останавливаясь перед рекламными плакатами. С одного из них глянул и прожёг интуриста большими выразительными глазами сердитый юноша с папиросой в правой руке. В нижней части щита располагались веером игральные карты. Шевелюра шулера (наверное, шулера) была слегка взлохмачена, на шее болтался огромный бант, а между картами и бантом белело следующее четверостишие:
        И когда говорят мне, что труд и ещё и ещё,
        будто хрен, натирают на заржавленной тёрке,
        я ласково спрашиваю, взяв за плечо:
        «А вы прикупаете к пятёрке?»
        Влас озадаченно хмыкнул и двинулся дальше.
        Будь он мистик - возможно, решил бы, что вчерашний спор относительно сатанинской (языческой) сути любого государства не случайно закончился дракой и бегством в страну, до которой в своё время почему-то не добрался Лемюэль Гулливер. Такое впечатление, будто Богу надоели логические выверты Власа Чубарина и Он предпочёл разрушить их простым предъявлением фактов. Влас любил парадоксы. Но одно дело парадокс в устном виде и совсем другое, когда ты с ним сходишься, так сказать, лоб в лоб.
        Обнажать язвы общества в дружеской компании, никто не спорит, дело приятное, озорное, ибо любая держава старается выглядеть физически здоровой и очень не любит разоблачений. Теперь же Власа угораздило столкнуться с общественной формацией, не просто обнажавшей собственные язвы, но ещё и делавшей это с гордостью!
        И попробуй тут не растеряйся! Попробуй обличить порок, если он считается добродетелью! Это даже не Джельсомино в Стране Лжецов - там всего-навсего переклеили ярлыки. Здесь же никто ничего не переклеивал - просто люди предпочли болезнь лечению.
        Кстати, о лечении… Самое время вспомнить о тех случаях, когда лекарство оказывалось опаснее самого недуга… Тут ведь всё зависит от дозы…
        Хм… Болезнь как форма жизни…
        Размышляя в таком духе, Влас достиг второго рекламного щита. Плакат был, надо полагать, из той же серии, что и первый, - изображал опять-таки юношу, но совсем уже в ином роде: этакого паиньку с мечтательно-бездумным взглядом. Заботливо уложенные светлые локоны, в ребячески припухлых губах - мундштук пустой курительной трубки (очевидно, для красоты), на плече - трость с белым набалдашником. Однако доверять столь умилительной внешности, видимо, не стоило, потому что надпись на щите честно предостерегала: «Я такой же, как ты, хулиган».
        Влас Чубарин огляделся, прислушался. Нигде ни криков о помощи, ни выстрелов на поражение по тем, кто попытался бы уйти из кафе, не расплатившись… Никто не предлагал перекинуться в картишки, поскольку-де одного партнёра не хватает… Прохожие ничем не отличались от сусловчан.
        Здравый смысл подсказывал, что государство, сознательно насаждающее преступность, обречено изначально. Хотя… Смотря что считать преступностью и что - здравым смыслом. Есть, например, страны, где разрешены азартные игры и проституция, где нет закона против наркомании. И ничего, живут…
        Третий по счёту рекламный щит заставил Власа остолбенеть.
        С плаката скорбно взирал молодой человек (чуть старше первых двух). Слегка вьющиеся волосы цвета спелого ореха ниспадают до плеч, лоб ясен и чист, на челе - терновый венец.
        «Был сопричислен к разбойникам», - скупо гласила надпись.
        Да они что тут, совсем с ума посходили?
        Кого ж они, интересно, изобразят на следующем щите?
        К великому его разочарованию, серия портретов кончилась - четвёртый плакат был без рисунка. «Лечим от правозависимости!» - значилось на нём аршинными буквами. Ниже - номер телефона. И всё.

* * *
        Бумажник у него вынули прямо на проспекте, причём произведено это было настолько топорно, что Влас почувствовал. Движением, каким обычно прихлопывают севшего на ягодицу слепня, поймал преступную руку (та, правда, тут же выпустила добычу и вырвалась), обернулся. Глазам предстал громадный детина с пропорциями младенца: пухлый, щекастый, и голова голая. Вдобавок увесистое личико злоумышленника сияло поистине детской радостью. Так счастлив может быть лишь карапуз в песочнице, сию минуту присвоивший чужой совочек.
        - Ага?! Замечтался, братан?.. - победно вскричал незнакомец, дразня Власа растопыренными пятернями. Как выяснилось, он ещё и пришепётывал слегка и картавил. - Ну и что ты теперь?! Салочек кликнешь? В клептонадзор побежишь?..
        Влас стоял столбом посреди тротуара и только помаргивал, не зная, как себя вести и что, собственно говоря, происходит.
        - Так тебя же там самого прищучат, - продолжал измываться странный воришка. - Клювом-то, считай, щёлкнул… Скажешь, нет?
        Влас нагнулся и подобрал бумажник.
        - Сдвинулся совсем? - неуверенно упрекнул он, выпрямляясь. - Интуриста шмонать! Тебя ж дисквалифицируют, на фиг!..
        Честно сказать, бездарного карманника запросто можно было дисквалифицировать за один только внешний вид. В отличие от Арины и Раздрая, доверия он не внушал ни малейшего. Ну вот не чувствовалось в нём ни добропорядочности, ни безобидности - каждая черта (от стриженной наголо башки до золотой цепуры на бычачьей шее) заставляла насторожиться и заподозрить в недобрых умыслах.
        Услышав про интуриста, детина отшатнулся и приоткрыл рот.
        - Земляк?.. - не веря счастью, выдохнул он. Далее с физией его приключился ряд волшебных изменений: казалось, ещё момент - и по выпуклой растроганной мордени потекут слёзы умиления. - Откуда?
        - Из Суслова…
        - А я из Баклужина!
        - А говоришь, земляк…
        Детина был вне себя от радости.
        - Какая разница! Суслов, Баклужино… Хоть из Африки! Всё равно земляк… земеля… зёма…
        Каждое последующее слово шепелявилось нежнее предыдущего.
        - Слушай… - чувствуя себя неловко, сказал Влас. - Чего мы так… посреди улицы? Вон скверик - пойдём, что ли, на лавочку присядем…
        Он прямо-таки чуял нутром угрозу жизни, исходящую от гигантского дитяти с цацкой на шее. Младенцы, они ж не смыслят, что можно, что нельзя: потянется поиграть - и сломает.
        - Нет! - вздрогнув, сказал земляк. - Ты чего? Там салочек полно! Давай лучше во двор куда-нибудь…
        - А чего тебе салочки? - не понял Влас. - Они ж приезжих не трогают…
        - Они-то не трогают… - как-то больно уж уклончиво согласился тот.
        - Н-ну… хорошо… Давай во двор…
        И они пошли широким тротуаром навстречу натянутому над проезжей частью баннеру, приглашавшему всех желающих на послезавтрашний финал соревнований по спортивному вскрытию банковских сейфов.
        Поравнявшись с первой аркой, Влас свернул под низкие сыроватые своды, когда обнаружил вдруг, что спутник его исчез. Просто исчез, и всё. Сбитый с толку Влас возвратился на улицу. Пусто.
        Чертовщина какая-то… Снова нырнул в туннельчик, выбрался во двор. Пока озирался, земеля возник снова - бесшумно ступая, вышёл из арки.
        - Извини… - сдавленно сказал он.
        Двинулись к лавочкам возле детской площадки. Но тут дверь ближайшего к ним подъезда отворилась - и спутник Власа с удивительным для его комплекции проворством метнулся в сторону, присел за клумбой, благо цветы росли высоко и плотно. Тревога, судя по всему, оказалась ложной - из подъезда выпорхнула голенастая девчушка с матерчатой сумкой. Массивный зёма выпрямился, перевёл дух.
        - Ты чего? - недоумевая, спросил Влас.
        - Наследить успел… - гримасничая от унижения, признался тот.
        - Так это тебя теперь, значит… - У Власа даже голос упал. - Клептонадзор ловит?
        - Ага! Клептонадзор! - огрызнулся земляк. - Клептонадзор на заднице сидит по кабинетам - кляузы разбирает…
        - А кто ж тогда?
        - Да уж есть кому… - мрачно откликнулся он.
        Оба присели на крайнюю лавочку.
        - Вован, - шмыгнув носом, представился детина.
        - Влас, - сказал Влас.
        - А ты-то здесь чего?
        Влас вспомнил, чего он здесь, и снова впал в тоску.
        - Тоже, что ль, в бегах? - сочувственно осведомился Вован.
        - В бегах, - уныло подтвердил Влас.
        Вован крякнул и достал плоскую металлическую фляжку. Выпили по очереди, после чего окончательно ощутили себя родственными душами.
        - А сюда почему?
        - Не в тот автобус сел, - честно признался Влас.
        - Умный… - с завистью промолвил Вован. - Рассеянный, а умный… А я вот нарочно, прикинь! - что было сил ударил кулаком по коленке и продолжал с надрывом: - Главное, предупреждали, предупреждали меня пацаны! Куда угодно, только не сюда… Не послушал! А чего, думаю, почему нет? У власти, говорят, преступная группировка, вместо законов - понятия… А самый кайф, что беглых не выдают! Вернее, как? - поправился он. - Политических - выдают, уголовных - хрен… А меня в Баклужине в розыск объявили… Куда ж, думаю, как не сюда!..
        С пухлых губ нечаянно спрыгнуло неприличное слово. Вован испуганно захлопнул рот, глянул через одно плечо, через другое. Но подслушивать было некому. Да, наверное, давешняя догадка, осенившая Власа, когда он перебегал улицу, пришлась в точку: за словесные излишества здесь, скорее всего, отвечают.
        - За что в розыск?
        Замкнулся Вован, насупился.
        - Да за всё сразу… - нехотя отозвался он.
        - А чем здесь конкретно плохо? - прямо спросил Влас. - Ни ментовки, ни…
        Так и не успев произвести очередной глоток, уголовный эмигрант повернулся к земеле и злобно вылупил глаза.
        - В том-то вся и хрень! - придушенно рявкнул он. - Отбора нет! Понимаешь? Отбора!.. Откуда тут реальные пацаны возьмутся? По ящику вон однажды показывали: выбили в тундре всех волков - и что ж ты думаешь? Тут же олени дохнуть начали! А почему?.. Да потому что волки - они ж крутых не режут… Крутого оленя ещё попробуй догони! Вот так-то вот… Зря, что ли, ментов волками кличут?
        - Позорными… - хихикнув, уточнил Влас.
        - Да хоть бы и позорными! Волк он и есть волк… Санитар леса!
        - А мент, значит, санитар преступного мира?
        - Допёрло, да? Сам прикинь! В нормальных странах как? Если ты дурак, если отморозок - заметут ведь… Не сегодня, так завтра - заметут!.. А лохи наши? - вопросил Вован, страшно тараща глаза. - Им, что ли, скажешь, не хочется банк грабануть, соседа замочить? Ещё как хочется… А страшно! Потому что ментовка рядом! Вот и сидят, пришипившись… Ты понял, какой у нас отбор? Жёсткий! Правильный! А тут… - Хлебнул из фляжечки, малость поуспокоился. - Ничего не боятся! Риск ушёл, азарт… У, козлы! Всё загубили! Нет им за это прощения… - глуховато закончил он. - Нет и не будет…
        - Ностальгия одолела? - осторожно пошутил Влас, принимая протянутую фляжечку. - Кстати! - сообразил он вдруг. - А правда! Ментовка-то здесь куда делась?
        - А ты что, не знаешь? - удивился Вован.
        - Нет…
        Подался поближе, зашептал:
        - Хотели её после переворота просто ликвидировать… А менты, слышь, чего удумали: мы, говорят, организованная преступная группировка! Можем, говорят, доказательства предъявить… А чего, нет, скажешь? У них там что ни дело, то доказательство…
        - Да, в общем… - Влас поскрёб за ухом. - Чего тут доказывать? Так оно и есть…
        - Вот! Трогать их, короче, не стали, зато издали указ об отделении полиции от государства… Ну и всё! Поначалу, говорят, одна из самых авторитетных группировок была…
        - Поначалу? А потом?
        - Ну, потом… Потом начали они промеж собой разбираться, подробились на мелкие банды… Тоже, короче, на нет сошли!
        Влас озадаченно уставился на стволик с внешней резьбой, так и не донесённый до рта. Сделал над собой усилие, глотнул, вернул фляжечку. Бренди было неплохое, правда, малость сладковатое. «Краденое слаще» - услужливо всплыло в мозгу.
        - Конечно… - пробубнил Вован, став ещё сильнее похожим на обиженного губошлёпого младенца. - Если бы меня вот так тоже с детства натаскивали… Боксом когда-нибудь занимался? - неожиданно спросил он.
        - Н-нет…
        - А я вот занимался… - доверительно сообщил Вован и в доказательство произвёл по воздуху короткий хук с левой (в правой была фляжечка). - Покрутился-покрутился в любителях, думаю: чего ж я бесплатно-то кулаками тычу? Решил в профессионалы продвинуться… Знаешь, какая разница? Небо и земля! В первом же раунде челюсть сломали… - Болезненно сморщась, тронул полым металлом левую щёку. - Вот и здесь так же… - сокрушённо добавил он.
        - Слушай… - Влас преодолел наконец смущение и рискнул задать давно уже крутившийся в голове вопрос. - Но ты ведь не карманник, так?
        Вован поглядел на него с недоумением.
        - Ну!.. - надменно подтвердил он.
        - А сегодня-то чего ж?
        Тот нахмурился, крякнул.
        - Да понимаешь… Достало меня это всё! До того народ довели, что на скамейку деньги положи - не возьмут, испугаются. А тут ты идёшь - все сбережения наружу… Ну, я и… - Вован встряхнул с досадой опустевшую ёмкость и, обиженно сопя, принялся завинчивать крышечку. - Тунеядцы, дармоеды… - гневно пробурлил он. - Учили их, учили, а они… Ишь! Высшее криминальное у него… Ну, образование… А что толку, если он высшее криминальное получил, а работать по специальности не хочет?! - Спрятал фляжку, угрюмо подвигал подбородком. - Процента два населения честно воруют, а остальные… - безнадёжно махнул рукой. - Баннер на улице видел?
        - Это который… финал по взлому сейфов?
        - А?! - вскричал Вован. - Ничего себе, да? И если бы только по взлому! Тут у них по всему соревнования проходят… Игрушки им, понимаешь…
        - Зато от государства поддержка… - ещё более неловко пошутил Влас, чем сильно уязвил Вована.
        - Государство? - жутко просипел тот. - Да оно до чего коснётся - всё на корню загубит! Пока с криминалом боролось - процветал криминал! А как насаждать принялось - всё вразнос пошло… Нет, ну это ж надо было придумать, чтобы конкретные пацаны под администрацией ходили! Так ведь хуже, братан, хуже: из самих пацанов администрацию сделали!..
        От возмущения у Вована перемкнуло связки, и он вынужден был замолчать. В наступившей тишине во двор откуда-то издалека забрёл неспешный колокольный звон.
        - Погоди-ка! - всполошился Влас. - А церковь?
        Вован прочистил горло, вернув себе отчасти дар речи.
        - Что церковь?..
        - Церковь-то в Понерополе как уцелела? Её ж тоже прикрыть должны были… за пропаганду правды и добра…
        - Н-ну… - Огромное дитя тревожно задумалось. - Наверное, как и менты, отмазались… Дескать, никакой пропаганды… Обман, дескать, опиум для народа…
        Осёкся, выпрямился, суетливо перепрятал фляжечку из бокового кармана во внутренний, а там и вовсе за пазуху. Видя его беспокойство, вскинул голову и Влас. Причиной тревоги оказалась всё та же девчушка с матерчатой сумкой, направлявшаяся через двор прямиком к расположившимся на лавке взрослым дяденькам.
        - Вставай, пошли отсюда! - испуганно выдохнул Вован. Вскочил, сдёрнул собеседника со скамейки. - Точняк говорю, салочки навели! Всем уже про меня раззвонили…
        - Погоди… - бормотал увлекаемый за руку Влас, пытаясь оглянуться на голенастую пигалицу. - А что она тебе может сделать?
        - Откуда я знаю!..
        Они проскочили противоположную арку и оказались на параллельной проспекту неширокой улочке.
        - Молодой человек… - раздался рядом вихлявый старушечий голос.
        Земляки обернулись. Перед ними с просительной умильной улыбкой опиралась на палочку архаически одетая бабушка, этакая старая барыня на вате: шляпка, ридикюль, жакет и всё прочее в том же роде.
        - Молодой человек, - великосветски проблеяла реликтовая старушенция, вцепляясь в локоть Вована. - Будьте столь любезны, помогите мне перейти дорогу…
        Того прошиб цыганский пот.
        - Так машин же… - беспомощно начал он.
        - А вдруг появятся? - кокетливо возразила она.
        При этих её словах в младенческом лице Вована проступила обречённость.
        - Да… - хрипло сказал он. - Да, конечно…
        И они двинулись на ту сторону. Влас, помаргивая, смотрел им вослед. Со спины парочка выглядела весьма забавно: огромный неуклюжий Вован и хрупкая старушка с палочкой. Один из двадцать первого века, другая - из начала двадцатого. Шли бок о бок и, кажется, даже о чём-то тихо переговаривались. Ни одной машины на проезжей части так и не возникло.
        - Спасибо, молодой человек! Дальше я сама…
        Старушка с палочкой поковыляла прочь, а Вован пустился в обратный путь. Что-то было неладно с земляком. Так ходят по минному полю: опустевшие глаза, серое лицо и ожидание смерти на каждом шагу.
        - Ушла?.. - беззвучно спросил он, достигнув тротуара, причём обернуться так и не решился.
        Влас взглянул. Нелепой старомодной шляпки нигде видно не было. Странно. Вроде далеко уковылять не могла.
        - Ушла… - подтвердил он, тоже невольно понизив голос. - Что это было?
        - Ограбление, - сипло сказал Вован.
        - Да ладно, брось… - не поверил Влас.
        - Бросишь тут… - последовал злобный ответ. - Когда ствол к рёбрам приставят…
        - Так она со стволом была?!
        - Ну!..
        - Это что же… ты её сейчас вёл, а у самого - ствол у рёбер?
        - Ну!..
        - А что взяла?
        - Фляжку…
        - Фляжку?!
        - Ты понял, что творят? - Вован задыхался от бессилия. - На пару сработали. Пацанка нас с лавки спугнула, а эта рухлядь уже здесь ждала… У, Ш-шапокляк!.. Точняк говорю, салочки навели…
        - Но их же за это дисквалифицируют обеих!.. Ты ж иностранец!..
        - Иностранец, - безобразно скривив рот, то ли согласился, то ли передразнил Вован. - А знаешь, как тут с иностранцами? Пока ты лох, тебя не трогают… А начал жить по понятиям - всё! Считай, своим стал…
        - Вроде как статуса лишился?.. - сообразил Влас.
        - Ну! Играться начинают! Как кошка с мышкой… И знаешь, что обидно? По мелочи шелушат! Нет, чтобы сразу всё забрать…
        - Фляжка-то ей зачем? - Влас оторопело вытянул шею, ещё надеясь высмотреть на той стороне престарелую разбойницу.
        - На комод поставит! - буркнул ограбленный. - Трофей, блин… Хорошо хоть допить успели… Упс!..
        Удивлённый этим внезапным возгласом Влас обернулся, но Вована уже нигде не было, Вован исчез. Должно быть, вновь учуял приближающуюся опасность. Влас постоял, подождал, когда соплеменник вернётся, но так и не дождался.
        5. Проспект
        В нагрудном кармане внезапно ожил чудом не разрядившийся за ночь сотовый телефон. Не иначе родители из Пловдива! Номер, правда, обозначился незнакомый, но это как раз естественно - купили, скорее всего, за границей новую симку, чтобы зря деньги не жечь… Понерополь со всеми его нелепостями, Вован, Раздрай, зловещие старушки со стволами - всё отступило вмиг далеко-далеко, зато разнесённая вдребезги квартира придвинулась вплотную.
        - Да?.. - заранее помертвев, вымолвил блудный сын.
        - Ну ты как там без меня?.. - услышал он в ответ задорный девичий голос. - Не окрутили ещё?
        И Влас Чубарин обомлел от счастья - ни дать ни взять приговорённый, которому объявили, что казнь отсрочена.
        - Арина?.. - переспросил он. - Как же ты…
        - Как номер вычислила? - Она прыснула. - Девять сусловских симок на весь Понерополь - чего ж не вычислить!.. А что это за блондинка с тобой на фотке?
        - Н-на… ка-кой…
        - В телефоне у тебя фотка.
        Ой, мама! Стало быть, они тут не только по чужим карманам шарят. По чужим телефонам - тоже…
        - Это… м-м… - в панике произнёс Влас, чувствуя себя раздетым донага. - Одноклассница…
        - Ну, одноклассница - ладно, - подумав, милостиво разрешила Арина. - Одноклассница - это святое… Чем занимаешься?
        - Вот… земляка встретил…
        - Вована, что ли?
        Влас остолбенел. Арина рассмеялась.
        - Скажи, клоун, да? Второй день всех развлекает… Приехал! В Тулу со своим самоваром… Ты смотри, - озабоченно предупредила она. - Начнёт на дело звать - ни-ни!..
        - Да он уже… сбежал куда-то…
        - Вот и хорошо, что сбежал. Планы у тебя какие?
        В двух словах Влас передал свой разговор с Раздраем.
        - Так ты уже с Проклычем познакомиться успел? - В голосе Арины зазвучали уважительные нотки. - Ну, правильно… Они ж в прошлый раз с Пелагеей Кирилловной за соседним столиком сидели. Классный старикан! Когда, ты говоришь, вы встречаетесь? Через час? Слушай, я тогда, если получится, тоже в музей забегу… Ты сейчас где?
        Влас отступил на пару шагов к поребрику, высматривая табличку на стене дома.
        - Бени Крика, четыре.
        - А, так это рядом с проспектом! Значит, так. Выйдешь к перекрёстку, - не допускающим возражений тоном определила Арина дальнейший жизненный путь Власа. - Там справа будет заведеньице. Деньги не все пропил? Вот и славно. Приведёшь себя в порядок. А то разит, как от бомжа…
        - Ладно, - буркнул Влас. Выслушивать о себе такое было не слишком приятно, однако что тут возразишь!
        - Держись там! - пожелала напоследок Арина. - Будут дамы приставать - не поддавайся!
        Власу мигом припомнились игривые поползновения грандиозной девы в куртке и с автоматом, а также двусмысленные подначки её стройной напарницы.
        - А что… часто пристают?
        Арина всхохотнула.
        - Ну а как же! У нас тут каждый дурачок на вес золота! До встречи, короче…
        Скажи такое Власу кто-нибудь другой, без обиды бы не обошлось, а вот Арине почему-то всё уже сходило с рук. Любая бестактность в её устах звучала столь беззаботно и легкомысленно, что сердиться не имело смысла.
        Влас посмотрел, сколько осталось заряда, и, ошалело покрутив головой, спрятал телефон. Ещё раз оглядел округу. Похоже, Вован и впрямь исчез надолго, если не навсегда.

* * *
        Выйдя на перекрёсток, замялся. Ни парикмахерской, ни химчистки нигде не обнаружилось. По правую руку - только одно заведеньице, но называлось оно «Уничтожаем улики». В дверном проёме, прислонясь к косяку, стояла и величественно курила тонкую длинную сигарету роковая дама с чувственным ртом.
        - Правильно, правильно, молодой человек, - ободрила она, видя колебания Власа. - Судя по вашему внешнему виду, вам сюда… Драка? Похмелье? Супружеская измена?
        - Всё сразу, - признался Влас. - Кроме супружеской измены, конечно…
        Она загадочно усмехнулась и погасила сигарету.
        - Как знать, как знать…
        Через каких-нибудь пятнадцать минут Влас не просто почувствовал себя другим человеком - он стал им.
        - Совсем иное дело! - по достоинству оценила свою работу роковая дама, обходя клиента со всех сторон и пристально его оглядывая. - Папиллярные линии поправлять будем?
        - Зачем?
        - А, ну да… - согласилась она. - Действительно, зачем?..
        - Скажите, - отважился он. - А с настоящими… я имею в виду, с серьёзными преступлениями… часто обращаются?
        - Всё реже и реже, - меланхолически отозвалась она. - Но я не жалуюсь, работы хватает… Много вызовов. В основном уборка помещений… После нас ведь ни отпечатков, ни потожировых…
        - Не обидно?
        Пренебрежительно повела тонко вычерченной бровью.
        - Обидно, конечно… Ну да что делать! Времена меняются - уж не знаю, к лучшему ли, к худшему… Взломщик думает не столько о взломе, сколько о том, какой процент в случае удачи придётся отчислить в профсоюз, какой в клептонадзор… То же самое и с форточниками, и с аферистами… Предпочитают жить на отмазку.
        - А что, обязательно надо состоять в профсоюзе?
        - Если жизнь дорога - обязательно.
        Влас хотел сочувственно покивать, как вспомнил вдруг, что и в Суслове бывшие бандиты охраняют банки, а бывшие хакеры отвечают за неприкосновенность электронных баз…
        - Вы ведь иностранец, не так ли?
        - А что, видно?
        - Невооружённым глазом, - заверила она. - Я для вас, сами видите, старовата, так что мой совет будет совершенно бескорыстен. Осторожнее с местными девушками. Белый секс…
        - Это как?
        - Ну… дамы приглашают кавалеров… Словом, держитесь построже.
        - Почему?
        - Потому что бесплатный секс бывает только в мужеловке. А в школах у нас преподают методику семейных дрязг…
        - Ничего себе! - поразился Влас.
        - Да, представьте… Как обмануть супруга, как найти заначку, как изменить и не попасться… А иностранцы - это ж идеальные мужья! Они как дети! Малые наивные дети…
        В памяти немедленно всплыл недавний разговор по телефону с Ариной. А ведь и впрямь бойкая кассирша уже вовсю распоряжалась Власом Чубариным, как законным супругом. Ладно, будем осторожнее.
        - Удачи вам, молодой человек…

* * *
        Такое впечатление, будто не только Власа - весь Хлопушинский проспект умыли, побрили, подстригли, избавили от пятен. Листва стала зеленее, солнышко - ярче.
        Белый секс… И захотелось вдруг белого секса. Собственно, почему бы и нет? Если даже вывалившись с похмелья из утреннего автобуса, беглец произвёл такое впечатление на здешних невест, то теперь, благоухающий и ухоженный, он должен был стать для них неотразимо притягательной приманкой.
        Методика семейных дрязг, говорите? А до семейных дрязг и не дойдёт - вечером он всё равно уезжает.
        Кстати, Арина собиралась забежать через час в музей. Арина… А ведь хороша Арина-то! Фигурка точёная, личико обаятельное… Да и кроме того, сама первая начала…
        Замечательно! А пока суд да дело, прогуляемся Хлопушинским проспектом.
        С прохладой во рту и заряженным телефоном в кармане Влас Чубарин двинулся обратным путём, предвкушая грядущие приключения и рассматривая всё те же рекламные щиты, но уже с изнанки. Сначала на него трагически уставился похмельный красавец с высоко взбитой шапкой волос и больными тенями у глаз. «Я пригвождён к трактирной стойке, - прочёл Влас. - Я пьян давно. Мне всё - равно».
        «А вот пить надо меньше… - предостерёг себя праздный гуляка. - А то что-то я здесь… В кафешке - стольник… Потом на митинге - грамм пятьдесят… Да ещё и с Вованом из фляжечки… Так и на девушек сил не хватит…»
        Перед следующим портретом пришлось приостановиться, поразмыслить. На тёмном фоне был запечатлён сребробородый патриарх: тонкие резные черты лица, строгий взгляд. Казалось бы, чт? такого предосудительного мог изречь сей величественный старец? Тем более обескураживающе смотрелась приведённая ниже цитата: «Не за то москаля бьют, что крадёт, а за то, чтобы концы прятал!»
        Москаля? В Суслове так называли обычно приезжих из Москвы, но здесь, надо полагать, слову придавался более широкий смысл.
        Затем внимание Власа привлёк симпатичный магазинчик под вывеской «Скупка краденого». Просто и мило. Зайти, что ли?..
        Поколебался и зашёл.
        Магазинчик как магазинчик. В основном сувениры, хотя стояли там и предметы мебели, и бытовая техника, и даже несколько разнокалиберных сейфов. Стоило звякнуть дверному колокольчику, к посетителю устремился молоденький улыбчивый служитель.
        - Добрый день! Хотите что-то приобрести?
        - Да вот… - смешался Влас. - Краденого бы чего-нибудь…
        Улыбка несколько поблёкла.
        - А, понимаю, - протянул служитель, чем-то неуловимо напоминавший того бармена, что обслуживал Власа в кафешке у фонтана. Хотя почему неуловимо? Очень даже уловимо: белая рубашка с коротким чёрным галстуком, наплечная кобура со сбруей и торчащая из-под мышки рукоять пистолета. - Вы, очевидно, турист? Хотели бы что-нибудь на память о Понерополе?
        - Д-да…
        - Тогда вам лучше заглянуть в «Хабар» - это в двух кварталах отсюда… Специализированный мини-маркет, как раз для туристов. А мы в основном население обслуживаем…
        - Но… на вывеске-то у вас… «Скупка краденого»!
        - Да, - с достоинством подтвердил служитель. - В том числе и краденого! Скупка, продажа… Но видите ли… - Приветливое лицо его малость омрачилось. - В последние дни товары поступают с перебоями. Это бывает… иногда… Понимаете, поставщики работают индивидуально…
        - Позвольте! - ошеломлённо сказал Влас и обвёл широким жестом окружающее изобилие. - А это всё откуда?
        - От торговых фирм.
        - То есть приобретено легально?
        - Разумеется. Почему это вас смущает? Кража у нас тоже легальна.
        - Я понимаю… Однако если нет ничего ворованного… Получается, у вас тут честный бизнес - и всё?!
        Молодой человек улыбнулся ему, как ребёнку.
        - Да чем же вам бизнес хуже кражи? - спросил он, позабавленный, видать, наивностью посетителя. - Бизнес, если хотите знать, высшая, наиболее цивилизованная форма криминала! Кража, разбой, грабёж - всё это, строго говоря, лишь грубые попытки того же бизнеса…
        Воспитанный в иных традициях Влас дёрнулся было возразить, но потом решил, что не стоит лезть в чужой монастырь со своим уставом. Не Суслов, чай, - Понерополь.
        - Стало быть, ничего предложить не можете…
        Служитель замер. Кажется, его осенило.
        - Слушайте! - воскликнул он шёпотом, таинственно округляя глаза. - Буквально перед вами дама одна кое-что сдала… Подождите минутку. Я сейчас…
        Исчез из виду и тут же появился вновь.
        - Вот, - сказал он, предъявляя сувенир. - По-моему, именно то, что вам нужно. Миленькая вещица, сто процентов краденая. Сейчас выпишем справочку о происхождении товара… Берёте?
        - Беру, - промолвил Влас, неотрывно глядя на то, что ему предлагали приобрести. - Только знаете… В графе о происхождении лучше напишите «грабёж», а не «кража»…
        Это была плоская фляжечка Вована.

* * *
        Он брёл Хлопушинским проспектом, размышляя над словами Аверкия Прокловича о том, что государство без глупостей не живёт.
        Да, наверное, всякой державе Бог судил совершить строго определённое количество нелепостей. Диву порой даёшься: вроде бы и народ уже весь под корень спился, и власть прогнила, а страна стоит себе и не рушится. Стало быть, не вся ещё дурь исчерпана. А бывает и наоборот: вроде бы и броня крепка, и танки быстры, но вот, глядишь, отчинил кто-нибудь ту крохотную последнюю бестолковщину - и где он, Вавилон? Где она, Ниневия?
        В обломках. Жуткое зрелище. Кого-то придавило, кто-то, сам того не чая, очутился сверху. Непридавленные оглядываются ошалело и, быстренько смикитив, что к чему, уговариваются считать случившееся славной победой. В ответ из-под развалин державы доносится приглушённый мат большинства. Но тут на руинах подобно сорнякам успевает подрасти юное поколение, ничего другого не видевшее. Эти поверят во что угодно. Даже в то, что приход криминала к власти и есть подлинное торжество свободы.
        И отсчёт глупостей вновь начинается с нуля…
        Нечто знакомое ласково коснулось слуха. Влас выпал из раздумий и осознал внезапно, чего ему так не хватало в Понерополе. С того самого момента, когда беглец выбрался из автобуса, его одолевало странное ощущение нереальности происходящего. Влас как будто оглох, но оглох, если можно так выразиться, частично. Некий внутренний голос тревожно нашёптывал ему: что-то не то, что-то вокруг не то… Но что именно?
        Теперь он понял.
        Слуха коснулось первое матерное слово. И не просто слово, а заключительная часть сложнейшего многоэтажного оборота, произнесённого ломающимся детским голосом.
        Влас замер, затем пошёл на звук.
        Четверо подростков стояли кружком возле окольцованного узорчатой решёткой древесного ствола и обменивались с запинкой чудовищными площадными ругательствами, то и дело при этом сверяясь с планшетами.
        - К зачёту готовитесь? - несколько натянуто пошутил Влас.
        Школьники сердито поглядели на подошедшего.
        - Митирогнозию завтра сдавать… - буркнул один.
        Ну вот! А ведь действительно хотел пошутить…
        - Ну… ни пуха ни пера, - ещё более натянуто пожелал Влас.
        В ответ один из подростков раскрыл розовые пухлые губы и вместо канонического «к чёрту» выдал в рифму такое, что уши чуть не свернулись. Отличник, наверное.
        - Достали уже этой митирогнозией, - пожаловался другой. - Скорей бы сдать и забыть…
        Влас постоял, поморгал и двинулся дальше. Надо же - сдать и забыть… Хотя, с другой стороны, логику вон тоже учат и сдают, а сдавши выкидывают из головы и никогда больше ею не пользуются.

* * *
        Аверкий Проклович ожидал Власа на скамейке в сквере. Журчал фонтан, в разрыве между кронами виднелся треугольный фронтон с профилем Пушкина.
        - И всё-таки я с вами не согласен, - объявил Влас вместо приветствия.
        Раздрай поглядел на воинственного юношу с любопытством.
        - Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, Влас…
        Влас присел.
        - И в чём же вы со мной не согласны?
        Сказать «во всём» было бы невежливо, пусть даже и честно. И Влас решил зайти издалека:
        - Что производят в Понерополе?
        - В смысле?..
        - Как тут вообще с промышленностью, с сельским хозяйством? Вы же смотритель краеведческого музея - должны знать…
        - Боюсь, что с промышленностью у нас неважно, - опечалившись, ответил Раздрай. - Заводы, фабрики… Всё либо остановлено, либо на грани останова… Чувствуете, какая свежесть в воздухе?
        - Вот! - сказал Влас. - Этого-то я и не понимаю. Заводы остановлены, все друг у друга что-то переворовывают, а откуда оно берётся?
        - А в Суслове? - поинтересовался старичок.
        - Что в Суслове?
        - В Суслове с промышленностью как?
        Влас Чубарин осёкся, свёл брови.
        - Да, в общем, так же… - с некоторым даже удивлением проговорил он.
        - То есть все что-то перепродают, а откуда оно берётся, тоже неизвестно?
        Влас не нашёлся, что ответить.
        - Вы перепродаёте, мы переворовываем, - задумчиво молвил Раздрай, - причём граница между этими двумя деяниями подчас неуловима… Знаете, для меня это тоже загадка.
        Играючи загнал оппонента в тупик, однако успеха развивать не стал. Видимо, полагал это ниже своего достоинства.
        - Зашёл сейчас в скупку, - жалобно поведал Влас, так и не дождавшись продолжения, - а там из краденого одна фляжка… Вот. То есть у вас даже и с воровством неважно?
        Раздрай вздохнул.
        - Возможно, я выдаю государственную тайну, - удручённо молвил он, - однако уровень преступности у нас, представьте, самый средненький. Ничего выдающегося, в чём легко убедиться, оглядевшись по сторонам…
        И он действительно огляделся. Видя такое дело, огляделся и Влас. Фонтан. Фронтон. Вычурная низкая ограда.
        - И что? - снова повернулся он к Раздраю.
        - Райцентр, - безнадёжно произнёс тот. - А вот будь народ поамбициознее и воруй по-настоящему, здесь был бы Каир. Или Чикаго… Архитектура, Влас, может поведать о многом. Чем больше строят, тем больше крадут. И наоборот: чем больше крадут, тем больше строят. Честный народ хоромы возводит редко…
        - Но у вас же здесь всё разрешено… - напомнил Влас.
        - Так-то оно так, - сказал старичок. - Но когда воруют поголовно - это всё равно что никто не ворует… Став общепринятым, воровство вырождается. И не только воровство. Скажем, если вы намерены угробить литературу, сделайте литературное творчество обязанностью, всеобщей повинностью… Или возьмём Древний Рим. Император хочет ослабить сенат. Как он в таком случае поступает? Он удваивает число сенаторов… Мудрее не придумаешь! Кроме того, существует ещё одна тонкость: каждый запрет бьёт лишь по законопослушным гражданам, а уничтожение запрета - напротив, исключительно по тем, кто и раньше законов не соблюдал…
        Нечто подобное Влас уже слышал недавно, просто Вован излагал это несколько иными словами.
        - Понимаете, - задумчиво продолжал Раздрай, - крупная кража возможна лишь там, где нормой считается честность… Помните купеческую мудрость? «Украдёшь рубль - прокляну, украдёшь миллион - благословлю». Позвольте ещё один исторический пример. В Древних Афинах карали за любую кражу, иными словами, только за мелкую… Сами прикиньте: хапнувший в особо крупных размерах всегда имеет возможность откупиться… скажем, пожертвовав на какое-нибудь грандиозное строительство: на Парфенон, на Акрополь… Если уж великий Солон сравнивал им же самим принятые законы с паутиной: шмель вырвется, муха увязнет, - то о чём говорить?.. А вот вам прямо противоположный случай - древняя Спарта, где все были равны и воровство поощрялось…
        - В Спарте?!
        - В Спарте, в Спарте… - покивал старичок. - Там оно рассматривалось как одно из воинских искусств, и обучались ему сызмальства. Историки об этом почему-то стараются не упоминать. Хотя, в общем-то, понятно почему… Слышали историю, как спартанский мальчик украл лисёнка и спрятал под рубаху? В школе её на уроках приводить любят…
        - Нам что-то не приводили, - признался Влас.
        - Украл и спрятал под рубаху, - с удовольствием повторил Раздрай. - А наставник как на грех возьми да и скомандуй: «Смирно!» Принял мальчонка стойку, а лисёнок давай ему живот грызть… Нет, чтобы просто выскочить из-за пазухи и убежать! Ну да понятно, легенда есть легенда, тут не до правдоподобия… А мальчик терпит. Так и терпел, пока не упал замертво… - Старичок не выдержал и хихикнул. - Кровищи-то, кровищи было - я представляю… Куда только наставник смотрел? Однако суть не в этом… История сия приводится как пример мужества. А вот слово «украл» в памяти слушающих, увы, не откладывается. Некоторые даже меняют его на «поймал». А суть вот в чём: воровать-то было можно, а вот попасться на краже считалось у спартанцев самым страшным позором. Бесчестьем на всю жизнь. Всё равно что расписаться в собственном неумении! Как, кстати, и у нас…
        - Не за то москаля бьют, что крадёт, - медленно выговорил Влас Чубарин, - а за то, чтобы концы прятал?
        - О! - просиял Раздрай. - Я смотрю, вы и в словарь Даля заглядываете?
        - Да нет… - смущённо признался Влас. - На рекламном щите прочёл…
        - А, вот как! Ну да не важно… Вернёмся к Спарте. Неудивительно, что при таких порядках у них даже на городскую стену средств не хватило!
        - Так они ж говорили: самые надёжные стены - это мужество граждан… - возразил Влас, давая понять, что не такой уж он и профан в вопросах древней истории.
        - А что им ещё оставалось говорить? У них, кстати, и роскошь якобы под запретом была, и каменные дома им якобы строить запрещалось… Воровал каждый, но по мелочи. Вот и поди возведи что-нибудь монументальное при такой нищете… Однако что же это мы на лавочке-то? Пойдёмте в музей. Там оно как-то всё нагляднее…
        - А-а… Арина уже там? - снова затрепетав от предвкушений, спросил Влас.
        - Обещала зайти? - обрадовался Раздрай.
        6. Музей
        Арины в музее не обнаружилось.
        Они вошли в комнатку с первой экспозицией. Гипсовый бюст Филиппа Македонского, шлем и щит под стеклом. Недоглоданные коррозией артефакты в изрядном количестве, пара живописных полотен, на пюпитрах - книги, раскрытые на нужных страницах.
        - Ну-с… - промолвил Раздрай, поправляя манжету на протезике. - Начнём, пожалуй… С основной версией о возникновении Понерополя вы уже знакомы. Так она изложена в школьных учебниках. Однако бытует также мнение, что Монтень вслед за Плутархом, как бы это помягче выразиться, поддался очарованию легенды. Утверждают, будто бы на самом-то деле Филипп Македонский просто-напросто расширял территорию и строил военные поселения. Хотя, знаете, Влас, особой разницы я тут не вижу. Кто из порядочных людей бросит дом, родню и попрётся к чёрту на рога осваивать новые земли? Те, кому нечего терять на родине, так ведь? Возьмём завоевателей Нового Света: Дрейка, Писарро… Кто они? - Раздрай приостановился и одарил единственного слушателя очаровательной улыбкой. - Бандиты… Кстати, за атаманом Кольцо, сподвижником Ермака, к моменту покорения Сибири числилось ни много ни мало два смертных приговора. Да и сам Ермак, между нами говоря… - Старичок махнул ручонкой. - Словом, так уж сложилось, Влас, что цивилизацию по необъятным просторам нашей планеты несли именно разбойники и проходимцы…
        - Как же они сюда добирались? - подивился Влас, разглядывая останки меча в стеклянной витринке. - В те времена…
        - Примерно так же, как сынишка Филиппа Александр добрался до Индии. И потом учтите, что всё делалось, так сказать, поэтапно… Как я уже упоминал, Понерополей было несколько. Наш - крайняя точка… Форпост. Фронтир.
        - А что стало с остальными?
        - Как правило, были стёрты с лица земли… Либо местными племенами, либо последующими историческими событиями. Но кое-что осталось… Разумеется, я не о Ростове-на-Дону. Ростов - самозванец, и претензии тамошних краеведов я, например, расцениваю как откровенную наглость. У них там, видите ли, где-то рядом находятся руины древнегреческого поселения! И этого, полагаете, достаточно?
        - М-м… полагаю, нет… - согласился из вежливости Влас.
        - Вот и я так полагаю! - отозвался смотритель. - На сегодняшний день, запомните, существуют всего два Понерополя, сумевшие доказать свою подлинность. Однако наш… э-э… зарубежный город-брат (да, скорее брат, чем побратим, поскольку от одного отца происходим) сменил имя, так что мы теперь единственные в своём роде… Разумеется, не сам сменил - жители сменили…
        - А почему сменили? Застеснялись?
        Седенькие бровки вспорхнули, лобик пошёл морщинами.
        - Возможно… - без особой уверенности допустил Раздрай. - Уж больно, знаете, давно это было… - Он прошествовал к пюпитру, на котором возлежал глянцевый туристический альбом. - Вот, пожалуйста… «За прошедшие столетия название города изменялось не однажды… В 359 -336 годах до нашей эры город упоминается под названием Понерополис…» - На сей раз Аверкий Проклович читал не наизусть, а с листа. - Так… так… - Он пробросил несколько строк. - А, вот! «Но в анналах истории более часто город фигурирует под названием Филипополис. Такое название закрепилось за городом с легкой руки Полибия…» - Вскинул седой хохолок и победно взглянул на Власа. - Кстати, бывшая столица Фракии… - присовокупил он.
        - А теперь-то он как называется?
        - Пловдив, - сказал Раздрай. - Да-да, тот самый, что в Болгарии! А вы не знали? - Всмотрелся, встревожился. - Что с вами, Влас? Вы как будто побледнели…
        - Ничего… - хрипло выдохнул тот. - Продолжайте…
        Неуверенно взглядывая на отчаянное лицо юного грешника, сознающего, что прощения ему нет и быть не может, смотритель краеведческого музея двинулся к следующему постаментику, на котором бледнело алебастровое чело древнегреческого философа.
        - Казалось бы, - всё ещё несколько озадаченно огласил он, - Понерополис есть противоположность Аристополиса, иными словами, идеального государства Платона… - Снова не выдержал, всмотрелся. - Нет, с вами точно всё в порядке, Влас?
        - Да точно, точно…
        - Ну, хорошо! - Смотритель отринул сомнения и продолжал: - Но если вникнуть, зло ничем не уступает добру в качестве сырья для государства, а в смысле количества намного его превосходит. Истинно мудрые правители знали, что опираться следует на людские пороки, потому что на людские добродетели толком не обопрёшься. В противном случае… - Он скроил скорбную гримаску и воздел протезик. - Вот что бывает, когда справедливость торжествует в полной мере. Не зря говаривал Анатоль Франс: «Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны».
        Аверкий Проклович приостановился и выжидательно поглядел на Власа. Тот смолчал.
        - Ну, вот… - шутливо попенял смотритель. - Я-то думал задеть вас за живое… В прошлый раз вы, помнится, настаивали, что добра из зла не сотворишь…
        - А я настаивал?
        - Ещё как! И в чём-то были правы. Зло не может творить добро, но оно вынуждено его культивировать. Мошенник заинтересован в увеличении поголовья честных людей… Звучит парадоксально, не правда ли? Но только на первый взгляд! Возьмите лисицу… Лисице выгодно, чтобы вокруг было поменьше лис и побольше зайцев… Вот и мошеннику тоже. А если мошенничество достигает высокого статуса государства, оно получает возможность разводить добропорядочных граждан в питомниках, именуемых учебными заведениями, и пользуется этим вовсю. Я бы определил государство как то главное, становое зло, на котором распускаются в итоге цветы добра…
        - А вы здесь, в Понерополе, кого разводите? - Слушатель уже пришёл в себя настолько, что способен был иронизировать.
        - Честных карманников, - с тонкой улыбкой отвечал ему Раздрай. - Честных аферистов. Честных грабителей… Это всё профессии, Влас! Не более чем профессии… Не путайте нравственные устои и род занятий. Если на то пошло, в уголовной среде мораль куда более строга - просто нормы её иные…
        - Понятия? - криво усмехнувшись, уточнил Влас.
        - Совершенно верно! Понятия. Это те же моральные нормы… Почему вас не возмущают такие словосочетания, как «честный риелтор», «честный имиджмейкер»?.. «Честный депутат», наконец!.. Должен вам заметить, Влас, - добавил он как бы по секрету, - что на самом-то деле от предписанных свыше моральных норм мало что зависит. Какой бы строй вы на людей ни напялили, они всё равно растянут его, разносят, где надо, увяжут, где надо, ушьют - и будет сидеть как влитой… А теперь пройдёмте в следующий зал…

* * *
        Следующий зал был ничуть не просторнее и не светлее предыдущего. На стенах висели увеличенные до распада изображения чёрно-белые фотографии с какими-то мрачными трущобами вперемежку с не менее мрачными храмами, а в витринках угнездились всевозможные безмены, гирьки, древний телефон с вертушкой и даже ножная швейная машинка «Зингер» вычурного литья. В глаза бросился плакат, явно предназначавшийся для уличного рекламного щита. Опознать личность того, кто был запечатлён на нём, труда не составило. Лев Толстой. Цитата, чернеющая на фоне седой размётанной бороды, гласила: «Добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как целомудренная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник».
        - Шли века… - лирически известил Раздрай. - А название города оставалось неизменным. Каким образом мы убереглись от переименования в советские времена, даже не берусь судить. Должно быть, выручило слабое знание властями греческого языка. Ну, сами подумайте: строительство социализма - и вдруг город негодяев!
        - А что, Павел Первый имел какое-то отношение к Понерополю? - спросил Влас, задержавшись перед небольшим портретом курносого самодержца.
        - Прямого - нет, - отозвался Раздрай. - Заслуга романтического нашего императора, как величал его Александр Сергеевич, в ином. Павлу мы обязаны принципом, на котором, собственно, всё у нас и держится: наказывать наказанных. Сам-то принцип, разумеется, был известен и раньше, но именно Павел применил его с подлинно российским размахом…
        - Если можно, подробнее, - попросил Влас.
        - С удовольствием! Знаете, как он уничтожил речной разбой?
        - А он уничтожил?
        - По сравнению с тем, что было? Да! Несомненно… Он стал карать не разбойников, а ограбленных купцов. Причём карать жестоко - конфискацией и Сибирью. Дал себя ограбить - значит, преступник. А? Каково?
        - И?!
        - И всё. И разбоя не стало. Во всяком случае, на бумаге.
        - А на самом деле?
        - На самом деле разбоя поубавилось. Разбойнички несколько утихомирились, остереглись - ремесло-то становилось всё опаснее: купцы озверели и сами начали уничтожать грабителей. Обратите внимание, Влас, умный государь никогда не станет делать того, с чем и так могут самостоятельно справиться его подданные, - какой смысл? Возьмите Сталина! Ну не сам же он, согласитесь, писал доносы на соседа…
        - И у вас здесь было… то же самое?
        - В общем… да, - с некоторым сожалением признал Раздрай. - Особенно поначалу… Где-то даже хуже девяностых… Но, знаете, тоже утряслось… со временем… Практически за десять лет выбили почти всех отморозков, маньяков… Тех, короче, кто совершал преступления вопреки понятиям…
        - И правдолюбков?
        - Этих - поменьше. Они ж в большинстве своём мигом покаялись, перековались…
        - А вы уверены, что все маньяки, кого тут выбили, действительно были маньяками? Самосуд, знаете, такая штука…
        - Нет, - довольно-таки бодро отозвался смотритель музея. - Совершенно не уверен… А вы уверены, Влас, что все, кого у вас бросают за решётку, действительно виновны?.. Думаю, ошибок везде хватает… Однако я, с вашего позволения, продолжу. После смерти Александра Македонского и распада империи пограничный Понерополь, увы, утрачивает самостоятельность и самобытность. Такова плата за выживание. Сначала он входит в состав Хазарского каганата, затем - Золотой Орды и, наконец, становится заурядным провинциальным городком Российской империи. Меняются религии, меняются законы, и только название напоминает о его древнем происхождении… Пройдёмте дальше…
        Следующая экспозиция была целиком посвящена известным историческим личностям, в то или иное время посетившим Понерополь. Со стен глядели Ванька Каин, Кудеяр, атаманы Баловень и Неупокой-Карга, Стенька, Емелька, Алексашка Меншиков, Сонька Золотая Ручка, Мавроди, Мишка Япончик…
        - А это кто такой? - не понял Влас.
        На портрете был представлен в профиль пухлый восточный мужчина, увенчанный чалмой.
        - Арудж Барбаросса, первый султан Алжира.
        - Неужто и он…
        - Нет. В Понерополе он не был ни разу, если вы это имеете в виду. Просто не успел, да и не до того ему было… Здесь он присутствует как создатель пиратского государства. Вообще-то, конечно, пиратов в Алжире хватало и до него, но сделать пиратство основой экономики удалось лишь Аруджу и младшему его брату Хайраддину… Теперь направо, пожалуйста…

* * *
        Притолока дверного проёма, ведущего направо, была декорирована следующим изречением: «Если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности». А.С. Пушкин, «Капитанская дочка». Чуть выше располагалась небольшая копия барельефа, что украшал собою фронтон.
        Влас переступил порог и приостановился, неприятно поражённый открывшимся зрелищем. Помещение было уставлено и увешано орудиями пыток и казни. Шипастые цепи, колодки, дыбы, железные клетки, незатейливые кнуты и плахи, соседствующие с куда более изощрёнными гарротами и коленодробилками. Кое-что проржавело, тронулось трухлецой, но кое-что выглядело как новенькое - отшлифованное, умасленное и вроде бы готовое к употреблению.
        - Таким вот образом, - с прискорбием произнёс Раздрай, - одно государство за другим в течение многих веков выжигало, вырывало и выламывало с корнем древние наши традиции, тщетно пытаясь исказить душу народную…
        - Экспонаты часто пропадают? - поинтересовался Влас.
        - Почему вы спрашиваете?
        - Да вон там… - Они приблизились к стеклянному ящичку, снабжённому вселяющей дрожь надписью: «Ложка глазная острая жёсткая». Ящичек был пуст.
        - Ах, это… - Такое впечатление, что Раздрай несколько смутился. - Не обращайте внимания… - сказал он, снимая табличку и пряча её в карман. - По ошибке выставили… Это не орудие казни, это медицинский инструмент… Проделки моего бывшего помощника - порезвился мальчуган напоследок…
        - Напоследок? - встревожился Влас. - А что с ним стряслось?
        - Ничего, - невозмутимо отозвался Раздрай. - Решил сменить отмазку. По-вашему говоря, уволился, нашёл другую работу… Послушайте, Влас! - оживился он. - А что, если вам натурализоваться, осесть в Понерополе, а? Я бы вас в музей принял помощником смотрителя… Юноша вы умненький, языкастый…
        Странно. Второй случай за день, когда Власу предлагали сменить гражданство.
        - Вы не спешите с ответом, вы подумайте, - не отставал Раздрай. - Посмотрите, какие перед вами сразу открываются возможности… Криспинада вам гарантирована!
        Влас чуть не вздрогнул - и неудивительно, если учесть окружающее обилие пыточных приспособлений с мудрёными названиями, но тут же, слава богу, вспомнил, что речь идёт не о роде казни, а всего лишь о спонсорстве.
        - На что криспинада?
        - На издание книжки!
        - Какой?
        - Напишете! Взгляд на Понерополь со стороны. Свежим, так сказать, незамыленным глазом… Знаете, как сразу уцепятся!
        - Так я ж хвалить не стану!
        - Замечательно! Когда нас перестают ругать, наступает всеобщее уныние. Становится непонятно, зачем живём. Так что ругань нам необходима! Я бы даже сказал, живительно необходима! Видимость смысла, знаете ли…
        Влас улыбнулся.
        - Хорошо, подумаю…
        - Подумайте. А сейчас давайте вернёмся в фойе, а оттуда уже в зал, посвящённый двадцатому веку…

* * *
        Коридорчик, соединявший залы, напоминал просеку в ало-золотых зарослях знамён. По сторонам дверного проёма стояли подобно караульным два небольших бронзовых вождя. Точнее - выкрашенных под старую бронзу. Над притолокой распластался транспарант, возвещавший: «В лозунге «грабь награбленное» я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова «экспроприация экспроприаторов», то почему же нельзя обойтись без латинских слов?»
        - Начинала советская власть хорошо… - заверил Раздрай, поправляя бахрому стяга. - Временами казалось даже, что большевики и впрямь скажут нечто новое. То есть вспомнят хорошо забытое старое. Борьба государства с преступностью, да будет вам известно, самая беспощадная форма конкуренции. К восемнадцатому году она была фактически прекращена, однако после гражданской войны вспыхнула с новой силой. Советское правительство, повторяя ошибку своих предшественников, торжественно отреклось от криминалитета и принялось искоренять его, причём гораздо успешнее, чем Российская империя, Золотая Орда и Хазарский каганат вместе взятые…
        Они ступили в зал, свидетельствующий об успехах индустриализации и ужасах ГУЛАГа.
        - Опять помощник нашкодил? - сообразил Влас, увидев в очередном стеклянном ящичке пару столовых ножей: один - мельхиоровый, не подлежащий заточке, со скруглённым кончиком, другой же - вполне современный, широкий, бритвенно острый, хищных очертаний.
        - А вот и ошиблись, - сказал Раздрай. - Данная экспозиция наглядно показывает, насколько советская власть старалась обезвредить своих граждан. Не то что снайперского ружья - порядочного ножа не раздобудешь! - Аверкий Проклович открыл стеклянную крышку ящичка и достал изделие из мельхиора. - Смотрите сами. Разве таким ножиком кого-нибудь убьёшь? Хлеб разрезать - и то затруднительно. А теперь обратите внимание на вторую кухонную принадлежность. Сразу после краха коммунизма в России подобные клинки поступили в продажу, причём сотрудники милиции со свойственным им юмором тут же прозвали их оружием массового поражения. Именно ими было совершено в те времена большинство бытовых убийств. Поэтому сохранение запрета на свободную торговлю пистолетами и револьверами кажется мне откровенной нелепостью… Да что там ножи! - с горячностью воскликнул он. - Что там пистолеты! Какой смысл было их запрещать, если с девяносто первого года в руки людей попало самое страшное оружие - деньги! Наймите киллера, а уж он как-нибудь сообразит, чем конкретно ликвидировать неугодного вам человека… Словом, как всегда,
остановились на полпути… - жёлчно заключил Раздрай. Затем личико его смягчилось, обрело несколько мечтательное выражение. - Но бог с ним, с прошлым… Перейдём к настоящему…

* * *
        Настоящее Власа не впечатлило - так, что-то вроде того магазинчика под липовой вывеской «Скупка краденого», где он приобрёл фляжечку Вована. Предыдущие залы, следует признать, смотрелись поинтереснее. Тем не менее старческий теноришко Аверкия Прокловича торжественно взмыл, зазвенел:
        - И лишь обретя независимость, став самостоятельным государством, мы наконец очнулись, вспомнили наконец, что не безродные мы, что у истоков наших стоит не кто-нибудь, а сам Филипп Македонский… Однако нам предстоял ещё один горький урок, надеюсь, последний. Помните мемориал?
        - Не только мемориал, - сказал Влас. - Я ещё и митинг помню. Когда культяпками голосовали…
        - История не знает сослагательного наклонения, - с печальной язвительностью изрёк Раздрай. - Вот почему эта дура каждый раз остаётся на второй год! Сколько ещё нужно примеров, чтобы понять: справедливость не может без кровопролития! Я даже не о революциях и гражданских распрях… Любая война развязывается исключительно во имя справедливости! Не верите - спросите победителей…
        - Ну и вы тоже кровушки порядком пролили… - заметил Влас. - Правдолюбков-то - поушибали. Отморозков, маньяков…
        - Да, - признал Раздрай. - Но это в прошлом, и я считаю, что ни о чём жалеть не стоит. В итоге мы обрели самих себя, вернули утраченные культурные ценности… В чём главная наша заслуга? - Аверкий Проклович обернулся и вперил взор в молодого экскурсанта. - Мы создали государство не из того, что должно быть, а из того, что было… Было, есть и будет!
        Смотритель выждал, пока мысль усвоится, и продолжил тоном ниже:
        - Обратите внимание, Влас: любая современная держава, считающая себя цивилизованной, тоже мало-помалу идёт на уступки криминалитету: смягчаются кары, многие деяния изымаются из уголовного кодекса. Но только Понерополь смог совершить такой скачок в будущее, разом слив государственные и уголовные структуры, так сказать, в единую банду… Нет, Влас! Всё-таки нам есть чем гордиться…
        - Вы разрешите, Аверкий Проклович? - прозвучал под низковатыми сводами зала девичий голос.
        В дверях стояла Арина.
        7. Похищение
        - Хотела раньше, да вот задержалась, - сказала она. - Ну и как экскурсия? Понравилась?
        - Не то слово! - в восторге вскричал Раздрай, покуда Влас только ещё намеревался открыть рот. - Не то слово, Ариночка! Видели бы вы его лицо, когда он услышал, что Пловдив в прошлом тоже именовался Понерополисом… - Смотритель осёкся. - Ну, вот… - испуганно молвил он. - Что с вами опять такое, Влас? В чём дело? У вас что-то личное связано с Пловдивом?
        - Родители у него сейчас в Пловдиве, - негромко пояснила Арина, с интересом изучая окаменевшие черты Власа.
        Тот уставился на неё, тщетно пытаясь припомнить, говорил он ей о родителях или не говорил.
        - И что? - не понял Раздрай.
        - Пока не знаю… - сказала она.
        Бедняга облизнул губы. Он всё ещё пребывал в столбняке. Видя такое дело, Арина тут же сменила тему.
        - Хорошо постригли, - заметила она, огладив приведённую в порядок шевелюру Власа. - Много заплатил?
        - Н-нет… - выдавил тот.
        - Обедал уже?
        - Н-нет… - Под ложечкой заныло - то ли от голода, то ли от страха. Умей Арина читать по глазам, она увидела бы в расширенных зрачках раскуроченное окно, стеклянное крошево на полу и голый полированный стол с неизгладимой ослепительной царапиной.
        - Ах я лапоть!.. - горестно воскликнул Раздрай. - У вас же, Влас, с той самой чашечки кофе небось маковой росинки во рту не было, а я вам тут зубы натощак заговариваю… Слушайте, так может быть, мы с Пелагеей Кирилловной вас обоих на обед к себе зазовём? Что скажете?
        - Нет-нет, - сказала Арина. - Мы тут уже кое-что придумали.
        - А, понимаю! - Аверкий Проклович разулыбался, даже подмигнул. - Что-нибудь романтическое, при свечах?..
        - Да, что-то в этом роде…

* * *
        Ресторанчик назывался «Алиби», счета там подавались в виде справок для предъявления, а сразу после оплаты официант прикладывал к бумаге печать. Непонятно, правда, было, кому потом следует отдавать подобный документ - не в клептонадзор же! Разве что супруге…
        - Ты с ним давно знакома? - спросил Влас.
        К тому времени он уже насытился и малость отмяк.
        - С Проклычем? Я у него школьницей практику проходила…
        Над кованым причудливым канделябром посреди столика колебались янтарные язычки свечей. Иногда в полумраке подвальчика обозначалась белая рубашка официанта, перехлёстнутая чёрными ремешками от наплечной кобуры. Должно быть, в Понерополе так одевался весь обслуживающий персонал.
        - А что за практика? Музейная кража?
        - Да… - словно бы нехотя отозвалась Арина. - Очень я тогда высоко себя ценила…
        - Высоко? - усомнился Влас. - Здесь же вроде не Париж - Лувров нету, один краеведческий, наверное…
        - Здесь - да, - согласилась она. - А меня как раз в Лувры тянуло, за границу…
        - И что помешало?
        - Произношение, - со вздохом призналась Арина. - Не даются мне языки. А там ведь чуть понеропольский акцент возле музея услышат - только что сирену не врубают. Наши везде уже поработать успели…
        Влас озадаченно крутнул головой. Сам бы он нипочём не отличил понеропольский акцент от… Да от сусловского хотя бы!
        - И сразу устроилась на вокзал?
        - Ну почему же… Сначала собиралась в поликриминальный поступать…
        - По какой специальности?
        - Строительная афера. Но там предметы - замучишься: начерталка, теоретическая механика, архитектура, геодезия… Решила, куда попроще…
        - То есть сейчас учишься?
        - Заочно… - Арина взяла со стола тонкий высокий бокал и сделала глоток, не сводя с сотрапезника пристальных серых глаз. - Я смотрю, понравился ты Проклычу. В музей затащил, экскурсию устроил…
        - Я думал, он с каждым так… В смысле - с каждым приезжим…
        - Да нет, к тебе он, по-моему, питает особо нежные чувства. Ничего не предлагал?
        - Ну как это не предлагал! Помощник у него уволился…
        - Неужто в помощники звал?
        - Ну да… Книжку о Понерополе просил написать…
        Арина ревниво фыркнула. Ей, должно быть, ничего подобного не предлагали ни разу.
        - А ты что сказал?
        - Сказал, что подумаю… А что я ещё мог сказать? Ну, сама прикинь: какой музей? Мне вечером в Суслов возвращаться!
        - А Вован говорит, сбежал ты оттуда…
        Десертная вилка с дребезгом упала на пол, и Влас неловко сунулся под столик. Подобрал, дрогнувшей рукой положил на место.
        - Ты что, с Вованом виделась?
        - Да как… Поймала, вытрясла из него, что знал…
        Влас недоверчиво покосился на Арину, оценивая хрупкое девичье сложение, потом припомнил девятимиллиметровый «Детектив спешиэл», обитающий в её сумке, и мысленно посочувствовал зёме.
        - Тогда передай при случае… - Он высвободил из тесного заднего кармана злополучную фляжечку.
        - Это его?
        - Ну да…
        - А к тебе она как попала? Не слямзил, надеюсь?
        - Да грабанули его… Старушка одна грабанула… А я потом в скупку зашёл случайно… Вот, кстати, справка. О происхождении товара…
        - Ладно, передам. При случае… - Фляжечка вместе с документом канула в недра кожаной чёрной сумки, и Арина вновь устремила на Власа внимательно-ласковый взгляд. - Ты разговор-то в сторону не уводи, ты рассказывай… - посоветовала она. - Что у тебя там дома случилось?
        Язычки свечей мигом померкли, настроение упало. Пришлось изложить всё в подробностях. История Арине понравилась. Слушала - рот до ушей, глаза восторженно сияют, несколько раз даже хихикнула, причём не к месту. Как будто правила сюжет на ходу, делая его ещё смешнее. Власа это изрядно раздражало, но он произвёл над собой усилие и с вымученной ухмылкой довёл рассказ до конца.
        Арина согнала с лица улыбку, сосредоточилась.
        - Что врать будешь? - спросила она с женской прямотой.
        - Не знаю… Не придумал ещё…
        - Тогда придумывай давай, пока время есть.
        Снова захотелось надраться и решить тем самым все свои проблемы. Однако пили они лёгкий коктейль, а им ещё поди надерись!
        - Кого больше боишься: отца или мать?
        - Отца… Хотя… - Влас задумался. - Характер у него, конечно, тяжёлый, зато в душу не лезет, не выпытывает ничего…
        - А мать?
        - Мать - ангел… - с невольной улыбкой ответил он.
        - …но в душу - лезет, - тихонько добавила Арина.
        Ответом был прерывистый вздох.
        - Нормальная ситуация, - утешила она. - Типичная. Может, тебе им сразу позвонить, признаться?
        - Нет! - Он вздрогнул.
        - Всё равно ведь придётся.
        - Знаю… - уныло откликнулся Влас.
        - Так, - решительно сказала Арина, с твёрдым стуком опуская кончики пальцев на край столешницы. Словно аккорд на рояле взяла. - Прежде всего… Чего ты конкретно боишься? Последствий? Или родителей огорчить?
        - Пожалуй… огорчить…
        - Уже огорчил. Дальше.
        - Дальше… - Плечи Власа опали, голос стал невнятен. - Не знаю, что дальше…
        - Так, - повторила она. Достала из сумочки гелевую ручку, положила перед собой салфетку и разделила её надвое вертикальной чертой. - Слева пишем все плюсы и минусы, если ты возвращаешься в Суслов…
        - А справа? - встрепенулся Влас.
        - Справа - если не возвращаешься.
        - Да ты что? - ошалел он. - С ума сойдут! Вернутся - меня нет, мебель раздолбана… Что они подумают?!
        - Могу тебе сказать совершенно точно, - с невозмутимым спокойствием известила Арина. - Если не позвонишь, подумают, что квартиру ограбили, тебя убили, а труп вывезли…
        Влас даже не застонал - он заскрипел.
        - Вызовут полицию, - безжалостно продолжала она. - Полиция поймёт, что ограбления не было, а убийство, может, и было… Заведёт дело…
        - Перестань… - взмолился он.
        - Короче, звони давай. Свяжешься, скажешь: нашёл работу за границей… Кстати, в Суслове ты чем занимаешься?
        - Да ничем пока… Провалил сессию, отчислили…
        - Как это ты?
        - Да так… - с досадой признался Влас. - Закрутил там с одной… с Маней… учёбу забросил…
        - Это та, что на фотке? Якобы одноклассница?
        - Ну да…
        - А родители?
        - Чьи?
        - Твои.
        - Достали…
        - Ага… - глубокомысленно промолвила Арина, склоняясь над салфеткой и ставя справа плюс, а слева минус. - Тут - есть чем заняться, там - нет…
        - А жить я здесь буду где?! - заорал выведенный из терпения Влас - шёпотом, чтобы внимания не привлекать.
        Арина взглянула на него с каким-то даже опасливым недоумением, словно бы усомнясь в нормальности собеседника. Снова склонилась над белым квадратиком салфетки: слева поставила плюс - и справа плюс. Поровну.
        С каждой новой пометкой происходящее всё меньше и меньше нравилось Власу. Такое ощущение, будто в зыбучем песке увязаешь. Снова вспомнились предостережения роковой дамы с чувственным ртом.
        - Да не в том же суть… - попытался трепыхнуться он. - Я ж здесь не выживу!
        - Почему?
        - Воровать не умею!
        - А и не надо. Отмазка есть - и ладно. Чего ты волнуешься? У нас тут с иностранцами знаешь как нянчатся! Души не чают… Забавные они…
        - А как же таблички… на автовокзале? Это ж для приезжих, наверное!
        - Да кто на них вообще внимание обращает! Торчат и торчат…
        - А если я к честной жизни привык?
        - Честная жизнь? - И она опять взглянула на него с тревожным недоумением. - Да ты хоть знаешь, что это такое? Это когда все следы так заметены, что ты и сам про них забыл!
        - Да я не о совести, я о понятиях! Вот, скажем, «мог украсть - не украл»? Я ж тут из салочек вылезать не буду!
        - Иммигрантов не осаливают!
        - О господи… - обессиленно выдохнул Влас и ослабил ворот рубашки. - А можно чего покрепче выпить?..
        У возникшего из сумерек пожилого официанта было мудрое отрешённое лицо, а наличие пистолетной рукоятки под мышкой делало его ещё мудрее. Приспустив дряблые веки, седой гарсон с почтительнейшим видом выслушал заказ, затем исчез и возник снова.
        - Вы слушайте её, молодой человек, слушайте… - учтиво шепнул он, переставляя полный коньячный бокал с подносика на скатерть. - Хорошему не научит…

* * *
        Салфетка была исчёркана почти донизу, причём минусов слева накопилось заметно больше, чем плюсов. Справа - наоборот.
        - Ну? - сказала Арина. - По-моему, всё очень наглядно…
        Влас закряхтел.
        - Сколько можно на шее сидеть у папы с мамой! - надавила она.
        - Хочешь, чтобы я на твою пересел?
        - Тебе не нравится моя шея?
        Влас посмотрел. Стройная была шея, нежная, чуть загорелая. С ямочкой под горлом.
        - Ладно… - глухо выговорил он. - Допью сейчас и позвоню…
        - Может, сначала позвонишь, потом допьёшь?
        Влас решительно помотал головой.
        - Нет. Перед расстрелом - положено…
        - Ну, давай тогда я позвоню.
        - С ума сошла?
        - Власик… - глядя на него с умилением, укоризненно произнесла Арина. - У меня будущая специальность - бытовая интрига. А ты сейчас всё испортишь… Нет, вы только посмотрите на него! Его же выручить пытаешься, а он…
        - Ты их ещё больше напугаешь…
        - Конечно, - с достоинством подтвердила она. - А ты как думал? Сначала напугать, потом обрадовать… Первое правило.
        Подозвала официанта и о чём-то с ним пошепталась.
        - Посиди пока, - велела она, поднимаясь. - И кончай нервничать! Дело-то пустяковое… Сейчас всё уладим…
        Оставшись один, Влас схватил фужер и единым махом добил остаток коньяка.

* * *
        Солидный этот глоток вернул его из угрюмого будущего в романтическое настоящее - успокоился страдалец, расслабился, чему, кстати, и обстановка способствовала. Да не так уж всё плохо и складывается! Говорит, уладит сама? Никто за язык не тянул - пусть улаживает… В конце концов, в затруднительных случаях принято обращаться к профессионалу. Арина, конечно, заочница, но чему-то же их там учат! Бытовая интрига - с ума сойти…
        И на истерзанную душу скитальца сошли беспечность и умиротворение. Мысли, посетившие Власа, не отличались благородством, но были приятны. А ведь такое чувство, что Арина и впрямь на него запала, опутывает вовсю… Дамы приглашают кавалеров… А кавалер вот возьмёт и позволит себя опутать! Лови его потом в Суслове…
        Однако через пару минут целительная сила коньяка иссякла, и тревога нахлынула вновь. «Сначала напугать, потом обрадовать…» Брякнет ведь напрямую, не подготовив, не… С её-то бесцеремонностью? Запросто! Уж лучше и впрямь самому позвонить, пока не поздно…
        Влас Чубарин сунул пальцы в нагрудный карман - и похолодел: пусто. Неужто в музее выронил?.. Э, нет! Тут не выронил - тут другое… Вспомни, с кем ты сейчас сидел за одним столиком! Судорожным движением проверил прочее имущество. Бумажник на месте, ключи на месте, паспорт… А телефон исчез.
        Янтарные язычки свечей померкли вновь - настолько был силён приступ бешенства. Потерпевший вскочил, неистово огляделся, однако вокруг лениво перебирала оттенки ресторанная полумгла, а кроме того, поди ещё пойми, в какую именно сторону ушла Арина.
        - Официант!
        Над столиком склонилось отрешённое мудрое лицо.
        - Где она?!
        Старый гарсон шевельнул седеющими бровями.
        - Должно быть, пудрит носик, - уважительно предположил он. - Полагаю, вскоре вернётся…
        Клокоча от возмущения, Влас Чубарин опустился на стул.
        Прошло ещё минут пять, прежде чем из плавной круговерти бликов и теней явилась победно улыбающаяся Арина. Присела напротив, взглянула на Власа - и тотчас перестала улыбаться.
        - Что ещё стряслось?
        Тот простёр к ней растопыренно-скрюченную пятерню (точь-в-точь как на памятнике жертвам справедливости) и, не в силах выговорить ни слова, потряс ею.
        - Где?.. - удалось наконец прохрипеть ему.
        Арина подалась через столик навстречу, с комической озабоченностью тронула лоб и щёки Власа - не температурит ли?
        - Кто «где»? Ты о чём вообще?
        В горле опять запершило, и онемевший Влас с маху ткнул себя в сердце. Палец подвихнулся, упёршись во что-то более твёрдое, нежели грудная мышца. Разумеется, телефон.
        Ну не поганка ли? Когда успела? Пока лоб трогала?
        Он открыл было рот, собираясь высказать всё, что о ней думает, однако из нагрудного кармана грянула бравурная мелодия. Выдернул сотик, нажал кнопку.
        - Влас?! - жалобно выпалили в ухо. Настолько жалобно, что он даже голоса не узнал.
        - Кто это?
        - Да Павлик, Павлик!.. - плаксиво закричали в крохотном динамике. - Ты где сейчас?
        - В Понерополе… - злобно выговорил Влас.
        Испуганная тишина. Кто-то неподалёку от микрофона спросил упавшим голосом: «В Понерополь увезли?..» Должно быть, Сашок.
        - А как же у тебя… - Павлик был окончательно сбит с толку. - И телефон не отобрали?..
        - Телефон - вернули, - ещё более злобно процедил Влас, дырявя взглядом Арину.
        Та улыбалась.
        - Так ты что… на свободе?
        - Если это можно так назвать…
        Тут Павлик, по-видимому, вообразил, будто связь может прерваться в любую секунду.
        - Ты прости, что всё так вышло - пьяные были… - торопливо запричитал он. - Ущерб возместим! Ты только скажи им, чтобы в полицию не обращались…
        - Кому сказать?
        - Да родителям же - кому ещё? С кого выкуп требуют!..
        Влас лишился дара речи. Рука с телефоном сама собой опустилась на край стола. Словно кость из неё вынули.
        - Там же наши отпечатки кругом… - отчаянно тарахтело из сотика. - Загребут же… А мы ни при чём… мы раньше ушли…
        Палец правой руки никак не мог попасть по кнопке. Пришлось дать отбой левой. Кое-как справившись с этой операцией, Влас угрожающе повернулся к Арине.
        - Ты что? - страшным шёпотом осведомился он. - Хочешь, чтобы я с собственных родителей выкуп за себя содрал?..
        Та поглядела на него разочарованно, чуть ли не с сожалением.
        - Ну, это слишком просто… - упрекнула она. - Как-то даже, прости, банально… Выкуп за тебя уже заплачен.
        - Кем?!
        - Мной.
        - Кому?!
        - Вовану.
        Влас Чубарин снова схватил фужер, но коньяка в нём уже не осталось ни капли.
        - А Вован об этом знает?
        - Знает.
        - Он что, псих - похищение на себя брать? Приедет потом в Суслов, а там его…
        - Так в полицию же никто не обращался, - напомнила она. - А тут ему прямая выгода. Уважать будут. Главное, чтобы не проказничал больше… крутого из себя не строил…
        Лежащий на краю столика телефон подпрыгнул, разразился бравурной мелодией, и кнопку отбоя пришлось нажать повторно.
        - Ты ему в самом деле заплатила?
        - С какой радости? Обеспечила статус уголовного эмигранта - и я же плати?
        - Да его и так в Баклужино в розыск объявили!
        - Ага! Объявили его! Нашёл кому верить!
        Влас Чубарин стиснул зубы и помолчал, подбирая слова.
        - Значит, так, - угрюмо выговорил он через силу. - Ты, конечно, специалист… будущий специалист… всё продумала, всё прикинула… Только… Арина! По-твоему не будет! С Павликом и Сашком я разберусь, с Вованом разбирайся сама… А вот родителям моим - никаких звонков! Всё поняла?
        Он поднял на неё беспощадные, как на лацканах у салочек, глаза и увидел, что Арина смотрит на него с весёлым удивлением.
        - Ты что?.. - в страхе вымолвил он. - Уже позвонила?..
        Телефон заголосил снова, но на сей раз это был не Павлик.

* * *
        - Влас?.. - Задыхающийся мамин голос. - С тобой всё в порядке?..
        - Да…
        - Слава богу!.. Со здоровьем как? Ты цел?
        - Цел-невредим…
        - Не врёшь?
        - Н-нет…
        - Слава богу… - обессиленно повторила она. - Какое счастье, что всё так обошлось!..
        - Мам… - Он помедлил, собрался с духом. - Там у нас… посуду побили… кое-какую… мебель…
        - Да бог с ней, с мебелью! Бог с ней, с посудой! Главное - сам жив… Арина там далеко?
        - В-вот… рядом…
        - Трубку ей передай!
        И Влас Чубарин выпал из происходящего. Словно бы отступив на пару шагов от себя самого, он с каким-то даже любопытством созерцал очумелое выражение собственного лица. Он видел, как рука с телефоном неуверенно протянулась через стол, а разжаться не пожелала, и Арине пришлось приложить определённое усилие, чтобы вынуть сотик из пальцев суженого.
        - Капитолина Николаевна? - обомлев от счастья, переспросила она и надолго замолчала. На обаятельной скуластой мордашке отразились поочерёдно радостное внимание, растерянность и, наконец, возмущение.
        - Нет! - чуть ли не в испуге воскликнула Арина. - Капитолина Николаевна, нет! Об этом даже речи быть не может… Никакой компенсации! Никто никому ничего не должен! Вы просто обижаете меня, Капитолина Николаевна…
        Была перебита и покорно выслушала ещё одну долгую взволнованную речь. Пару-тройку раз порывалась возразить, но безуспешно.
        - Да поймите же… - поймав-таки паузу, взмолилась она. - Я это не ради вас и даже не ради Власа… Я ради себя… Капитолина Николаевна! Ну, как бы это вам объяснить… - Беспомощно умолкла. Влас не слышал маминого голоса, но мимика Арины вполне подлежала переводу. Загорелое степное личико заочницы-интриганки то становилось несчастным, то вспыхивало смущённой улыбкой.
        Кротко глядя на Власа, она протянула ему телефон.
        - Ну, что, шалопай? - послышался насмешливо-грозный баритон отца. - Допрыгался? Я бы на месте этой твоей дуры гроша ломаного за тебя не дал… - доверительно пророкотал он. - Впрочем, ей видней - любовь зла…
        Наверное, хотел добавить что-то ещё, но мама отобрала у него сотик.
        - Знаешь, сынок… - проникновенно призналась она. - Насколько я не одобряла эту твою Маню, настолько я… Повезло тебе… Просто повезло… Я так за тебя рада, Влас!.. Поверь материнскому сердцу…
        Кое-как завершив разговор, он спрятал телефон и взглянул в серые окаянные глаза Арины.
        - Ты… - начал он - и замолчал.
        - Да, милый… - послушно откликнулась она.
        За каких-нибудь десять минут сплести подобную интригу? Ну да, от силы десять-пятнадцать минут, не больше… Как это ей удалось? Всё же белыми нитками шито: похищение, выкуп… Бред! И тем не менее… Ну, если тут такое творит заочница, то на что же способны дипломированные специалисты?
        - Ты что наделала? - тупо вымолвил он.
        - Может быть, даже курсовую работу, - задумчиво, если не сказать - мечтательно ответила сероглазая озорница. - Осталось оформить…
        - В загсе?!
        - Почему бы и нет?
        - Ну, ты даёшь! - Он задохнулся. Потом вдруг кое-что сообразил. - Постой-ка… Ты же не имела права! Я ведь иностранец! Пока я здесь живу как порядочный человек, меня не трогают…
        - Порядочный? - удивилась она. - Ты хочешь сказать, что ни разу не собирался затащить меня в койку, а потом смыться в Суслов?
        - Нет! - буркнул он и густо покраснел. К счастью, окружающая полумгла была куда гуще его румянца. Хотя какая разница! Ясно же, что не мог не покраснеть.
        - Нет, ты ненормальная… - безнадёжно вымолвил он. - Ты же меня совсем не знаешь…
        - Знаю… - нежным эхом прозвучало в ответ.
        - А вдруг я импотент? - пустил он в ход последний козырь.
        - Ну, это легко проверить… - утешила она. Не сводя с него влюблённых глаз, воздела руку, словно бы желая поправить прядь за ушком, и умудрённый жизнью официант вложил в её пальцы ключ от номера. Очевидно, кроме ресторана, здесь имелась ещё и гостиница.
        Волгоград - Бакалда - Волгоград
        2006 -2015
        Прошка с большой буквы
        Глава 1,
        - Ой! - Мамка вскочила, едва не скинув со стола клавиатуру, и кинулась на кухню, откуда давно уже тянуло чем-то палёным. - А ты чего сидишь молчишь? - досталось и мне мимоходом. - Нюх отшибло?
        - У меня насморк, - буркнул я.
        Отложил мамкин планшет, встал, подошёл к монитору, поглядел, что пишут. Имею право: компьютер - мой, аккаунт - мой. И с кем же это она тут сцепилась? Ага… С каким-то Будильником.
        Будильник: С точки зрения будущего, Вы давно мертвы.
        Прошка: А Вы, с точки зрения настоящего, даже и не жили.
        Будильник: С кем же Вы тогда сейчас спорите? С воображением со своим?
        Прошка: Такое вот у меня больное воображение.
        Будильник: А другого у Вас и быть не может.
        Прошка: О как! Опускаетесь до неприкрытого хамства? Хотя чего ещё ждать от грядушки!
        Будильник: Уважаемый Прошка, не выкручивайтесь. Вы спорите со мной. Стало быть, я существую.
        Прошка: Не факт.
        Будильник: А что?
        (минутная пауза)
        Будильник: Вы озадачены?
        Ну да, озадачена! Просто на этом самом месте мамка почуяла гарь и кинулась к плите. Запах палёного усилился, в кухне громыхало, оглушительно шипело, временами слышались ругачки. Ох, вернётся - выпишет чертей этому самому Будильнику.
        Кстати, по-моему, никакой он не грядушка - так, грядушечник. Да и мамка, ясен хрон, не Прошка. Прошка - это я.
        В кухне грохнуло напоследок, и мамка ворвалась в комнату. На щеке сажа, в руке тряпка. Кинула тряпку на пол и, смахнув меня с дороги, плюхнулась на стул перед монитором. Затрещали клавиши. Я заглянул через мамкино плечо, прочёл:
        Прошка: Да ты не только грядушка, ты ещё и дегенерат клинический!
        - Мам, - позвал я. - Можно я пойду погуляю?
        В ответ - досадливое мычание и треск клавиатуры.
        Значит, можно.

* * *
        Странно, я ведь застал времена, когда грядушкой называлась спинка кровати. Теперь так не говорят: спинка и только спинка. Чтобы мебель не обижать.
        Было мне тогда года четыре. Помню, посадил меня папка на плечи и понёс на митинг. Сижу выше всех - весело, страшно. Толпа, плакаты, динамики ухают. Вокруг огромные взрослые головы - как разинут пасти, как гаркнут: «Смерть грядушкам!»
        Думаю: на чём же я теперь спать буду? Прямо на пол матрасик положат? А что, думаю, прикольно…
        Вернулись домой - первым делом полировку на обеих своих грядушках гвоздиком исцарапал. Отругали, даже в угол поставили. Спрашивают: рехнулся ты, что ли? Стою в слезах, растерянный, испуганный, и трясущимися губёнками лепечу: «Смерть грядушкам…»
        Рассмеялись, простили. «Дурачок, - говорят, - ничего ты не понял. Дяденьку из будущего поймали. Он к нам на машине времени проник. А они там, в будущем, плохие. Они нас работать на себя заставляют, чтобы им лучше жилось…»
        А мамка ещё пошутила: «Не зря мы тебя, выходит, Прохором назвали…»
        По-моему, зря. В школе мне из-за этого оценки по поведению то и дело снижали. Окликнет кто-нибудь: «Эй, Прошка!» Я в ответ: «Что, Грядушка?» Тот: «Ты кого грядушкой назвал?!» Ну и драка…
        Наконец учителке это надоело, оставила нас после уроков - всем влетело, и мне тоже.
        «Как ты смеешь, - кричит, - стесняться своего имени? В нём отзвук нашего славного прошлого! И вы тоже хороши! Вы с кем ряды смыкаете? Сами-то вы кто? Тоже прошки! Все мы прошки! Только он с большой буквы пишется, а мы с маленькой…»
        Призадумались, зауважали. Да и сам себя зауважал. Тем более выбрали меня после этого старостой класса - за то, что с большой буквы пишусь.
        Хорошие были времена: учиться некогда, каждый день что-то новенькое. Будущее время глагола отменить хотели. Я уже и страничку из учебника вырвал, а они взяли и раздумали.
        Самих грядушек я ни разу не видел - разве что по телевизору, когда машину времени подобьют, а пилота захватят. Вроде человек как человек, только лицо на экране размыто, но так нарочно делают, для секретности. Зато грядушечников развелось столько, что их уже и ловить перестали. А раньше, когда я ещё в школу не ходил, ловили и сдавали в участок. Помню, вели одного такого - рвётся, настоящерами обзывается. А потом ещё и песню запел: «Завтра будет лучше, чем вчера…»
        Грядушка - это который из будущего. А грядушечник - он из настоящего, как мы с вами, но предатель. Оказалось, бывший наш Президент - и тот грядушечник. Выступал по телевизору - прокололся: «Да, - говорит, - трудностей много, но мы обязаны их преодолеть ради того, чтобы потомки наши жили счастливо…»
        Тут же разоблачили, сделали козлу импичмент, судить хотели, только он в Америку сбежал. Америка-то будущему с потрохами продалась - весь Сенат завербованный.
        Десанта ждали, армию на уши поставили - так и не дождались. Струсили, видать, грядушки. У них там и машины времени, и нанотехнологии покруче… Зато мы духом сильнее!
        Тогда они другое придумали: влезли в социальные сети - и давай нас оттуда чернить почём зря. То ли, не знаю, к Интернету можно прямо из будущего подключаться, то ли это они грядушечников подговорили, но всё равно обидно. Отечество наше вчерашкой прозвали - ничего себе? Чуть социальные сети из-за них не запретили. Хотя как их запретишь? Ну и стали у нас говорить наоборот: дескать, мировая паутина - главное наше идеологическое оружие.
        Дружно выйдем в Интернет,
        Скажем будущему: «Нет!»
        Классно я устроился. Играю себе в «Смергр-2» на мамкином планшете, а «будущемунет» за меня мамка говорит - с моего аккаунта. Увлеклась, хозяйство забросила - сидит целыми днями перед монитором, по клавишам стрекочет и только шипит от злости. А в школе думают, будто это я такой примерный.
        Ну так ведь староста класса! И с большой буквы пишусь.

* * *
        Во дворе никого из наших не было. Только в песочнице копошились три карапуза под присмотром двух бабушек на скамейке.
        - Да просто сволочи! - возмущалась одна. - За что они нас так ненавидят? Что мы им сделали?
        - Я вам больше скажу, Марья Гавриловна, - подхватывала другая. - Чиновники-то наши…
        - Воруют?
        - Да если бы просто воровали! Президент вчерась по телевизору прямо сказал: в будущее смотрят - потому и воруют!
        - На чёрный день запасаются…
        - Да уж… - Пригорюнилась. - Нам с вами, Марья Гавриловна, и до чёрных деньков не дожить! Сами смотрите: у нас отнимают, а в промышленность вкладывают…
        - Нет, но… промышленность-то тоже нужна…
        - А кому она потом достанется, промышленность эта? Нам, что ли? Грядушкам и достанется… У, чтоб им там всем провалиться в этом их будущем!
        Пришлось поздороваться. А куда денешься - я ж староста, на меня другие равняются.
        Отошёл подальше. При виде меня карапузы прикинулись испуганными и спрятались за борт песочницы.
        - Гъядуська!.. - в радостном ужасе завопил один.
        - Сам ты грядушка! - буркнул я - и остановился.
        Вот хрон сушёный, и спрятаться некуда! Через двор навстречу мне шла Улька Глотова, моя заместительница. Жаба очкастая. Третий год мечтает меня из старост скинуть, а сама старостой стать.
        И ведь скинула почти. Дома у нас раздрай случился. Нет, ругачек и раньше хватало, но всё из-за денег. А тут однажды мамка чего-то такое купила, а папка возьми да и скажи: «Ты бы хоть о завтрашнем дне подумала!» Ну та и взвилась: «Тоже в грядушечники подался?» А он ей: «Да уж лучше грядущее, чем такое настоящее!»
        Ну и началось. Что ни день - скандал. Чуть он о тратах заикнётся, она тут же на хронополитику переводит. И как-то незаметно заделался наш папка взаправду грядушечником.
        - Всё равно ведь придёт и наступит! - кричит.
        - Не наступит! Не позволим! Как жили, так и будем жить! Вон и в гимне поётся: на все времена!
        - Прошлячка!
        - Будило Господне!
        Развелись, короче. А Улька пронюхала, что папка грядушечник, шум подняла. На собрании меня разбирали. А мне что? Ну скинут из старост - подумаешь, беда! Самому уже надоело…
        Не скинули. Опять училка всё наизнанку вывернула. Полчаса за душу брала.
        - Распад, я бы даже сказала, разлом между настоящим и будущим, - щебечет, - прошёл через всё наше общество. Вот он расколол семью Прохора. Это трагедия, ребята. И Прохор с честью выдержал это испытание, оставшись с мамой, а не с папой…
        Как будто меня кто спрашивал, с кем я останусь!
        Нет, папку, конечно, жалко. Захожу к нему иногда тайком от мамки. Живёт в хрущёвке на окраине, пенсию получает по инвалидности, ждёт, когда дом под слом назначат. Лежит целыми днями на раскладушке, бормотуху из картонок пьёт. На водку не хватает.
        Увидит меня - приподнимется на локте, пальцем погрозит.
        - Имей, сынок, в виду: твой отец - мужчина с критическим складом ума. Потому и страдает…
        Потом ещё подначивать примется:
        - Ну что, староста класса? Вот уничтожите вы будущее, а сами потом куда, если некуда?
        - А они первые начали! - огрызаюсь. - Мы ж к ним не лезем!
        - Да я думаю! - усмехается. - Нам машину времени соорудить - ума не хватит…
        - Вот видишь! - говорю. - Значит, это они нас хотят уничтожить, а не мы их!
        - А им-то какой смысл нас уничтожать? Они ж так и самих себя, получается, уничтожат…
        - Значит, завоевать хотят!
        - Так будущее нас в любом случае завоюет! Рано или поздно. Безо всякой машины времени…
        Ну, тут я уже даже и не знаю, что ему отвечать.
        - Вот! - удовлетворённо говорит папка. - Так что запомни, сынок: отец твой - мужчина с критическим складом ума…
        И так пока не отрубится.
        Глава 2,
        - Почему я всё должна за тебя делать? - злобно сказала Улька. - Кто староста класса, ты или я?
        - А что ты за меня делаешь?
        - Всё!
        - Ну например?
        - Я в сентябре уже три мероприятия провела! А ты сколько?
        - Не помню, - соврал я. - Дома у меня всё записано.
        - Ничего у тебя не записано! Нам отчитываться послезавтра! Только и знаешь, что с Петькой своим Безотечества корешиться!
        - Я его перевоспитываю.
        - Ты?! Перевоспитываешь?! А ты знаешь вообще, что Петечка твой Безотечества сегодня натворил?
        - Что он натворил?
        - То и натворил! «Гостью из будущего» скачал!
        «Подумаешь!» - чуть было не ляпнул я. Сам-то я «Гостью из будущего» полгода назад скачал. Прикольный фильмец. Во всех киношках грядушки - уроды, а там - няшка.
        - Откуда знаешь? Компьютер ему взломала?
        - Он её на уроке смотрел! С планшета!
        - А до тебя только сейчас дошло?
        - Так я ж не знала, что это за фильм!
        - Врага надо знать в лицо, - важно промолвил я, и жаба очкастая даже и не нашлась, что ответить. Зато я нашёл, что спросить: - А кто тебе сказал, что это «Гостья из будущего» была?
        - Фроська сказала!
        - А она откуда знает? Тоже скачала?
        Тут заместительница моя обмерла. Фроська-то - подружка её.
        - Значит, - говорю, - двоих будем на собрании разбирать!
        Не стал я ждать, пока она проморгается, и пошёл себе к выходу на улицу имени журнала «Наш современник».
        А с Петьки теперь должок.

* * *
        В Петькином дворе была такая же тоска, как и в моём: разве что карапузов в песочнице насчитывалось на одного меньше, а вместо двух бабушек на скамеечке сидели две мамы. И плакат на доме другой: у нас - «Сохраним и приумножим наше прошлое!», а у них - «Минуя грядущее - к счастью!».
        - Врут! Всё врут! - восклицала одна из мам. - Ничего у нас нет своего! Ничего не можем! Гаджеты…
        - Что гаджеты?
        - Гаджеты у нас откуда?
        - Из-за границы.
        - А за границей они откуда?
        - Н-ну… там их, наверное, и делают, за границей…
        - Собирают их там, а не делают! А сами детали им из будущего гонят хроноконтейнерами…
        Грядушечницы, однако.
        Повернулся я и побрёл прямиком на спортплощадку. Там народу было побольше: по кольцевой дорожке вокруг стадиона култыхала необъятная тётенька в голубеньком трико - думала, что бежит. Три старшеклассника сидели на брусьях, смотрели, как четвёртый из последних сил подтягивается на перекладине. А на лавочках возле стенда гражданской хронообороны собралась целая толпа, человек десять - и все, разинув рты, слушали, что им плетёт мой дружок Петька Безотечества.
        Всё-таки многое зависит от того, как тебя зовут. Я вот Прошка - и староста класса. А у Петьки такая фамилия, что с ней только в грядушечники. Он её, если не врёт, от какого-то своего прапрапра… от пращура, в общем, унаследовал. Пращур за какую-то чепуху на каторге сидел, а имя скрывал, чтобы за что посерьёзнее не влететь.
        Безотечества! Ну и чем не Грядушка с большой буквы? Отечество - оно ж всегда в настоящем. Учителка нам, помню, на классном часе втюхивала: «Родина, - говорит, - это то, что сейчас. Если раньше, то это Советский Союз, а он уже не Родина. А если позже, то там и вовсе бог знает что…»
        Ох и дрались мы с Петькой поначалу из-за прошек-грядушек! Обоих из школы выгонять хотели. До того додрались, что к шестому классу взяли и подружились.
        Уголок гражданской хронообороны - действительно уголок. Правый передний уголок школьного двора. Пять лавочек и два щита с плакатами: всякие там призывы к бдительности, инструкции, что делать, если вдруг машина времени нарисуется. Куда бежать, кому звонить…
        Подошёл, тоже стал слушать.
        - Вот когда я вроде вас в четвёртом классе учился, - снисходительно сказывал Петька, - нас с уроков то и дело снимали - в хронопатруль. Грядушки тогда вторжение готовили…
        Врёт, конечно. В патруль брали одних старшеклассников, и то не всех, а только спортсменов - они нам потом сами рассказывали. А может, тоже врали.
        - Оружие давали? - с трепетом спросил белобрысый малец, а глазёнки у самого чуть не выпрыгивают.
        Петька задумался, но лишь на секунду.
        - Давали, - решительно сказал он. - Как без оружия?
        - Автоматы?
        - Не-ет… - Петька Безотечества пренебрежительно поморщился. - Из автомата грядушку не уложишь. У них это… - Он провёл ладонями по пузу сверху вниз. - У них такой… энергожилет… Выстрелишь в него, пуля отскочит - и в тебя…
        - Вау… - потрясённо выдохнул кто-то.
        - Во-от… Давали нам такую секретную штуку… протоплазмой стреляет. Бац - и нету защитного поля, бери его голыми руками! Ты понял?
        Ну насчёт протоплазмы Петька, по-моему, того… загнул. Плазмой, наверное, хотел сказать… Но ничего, проглотили.
        - А как… голыми руками? Они ж здоровые…
        - Кто? Грядушки? - Петька прикинул. - Н-ну… в общем… Да. Здоровые. Но слабые. У них же там, в будущем, всё роботы делают, сами-то они пальцем не пошевельнут… Во! - Рассказчик оживился. - А знаешь, на чём их агенты всегда сгорали? - Оглядел открытые рты, круглые глаза и остался доволен увиденным. - Вы вот не знаете, а нас нарочно учили, как их разоблачать…
        - У них энергожилеты… - сообразил кто-то.
        - У шпиона-то? - Петька взгоготнул. - Они ж не дураки по городу в жилетах шастать! Не, тут у них всё тик в тик… Тут другое. Остановится перед дверью и стоит пень пнём, ждёт по привычке, когда сама откроется. Как увидишь такого, сразу взрослых зови. А если хочешь совсем разоблачить, подойди к нему и спроси чего-нибудь…
        - А чего спросить?
        - А чего хочешь. «Дяденька, дай закурить!» Если заикой прикинется - точно, считай, грядушка!
        - А почему… заикой?
        - А у них никто наших слов выговорить не может. Дебилы… Вот у нас в азбуке сколько букв?
        Всполошились, заморгали, вспоминая. Так и не вспомнили.
        - Вот! - ликующе заключил Петька Безотечества. - А у них - только одиннадцать знаков, и все смайлики!
        - А как же они?..
        - А вот так! И ещё хотят алфавит совсем до восьми смайликов сократить, а то детишкам, говорят, в школе учиться трудно.
        Облизнули губёшки, переглянулись. Я так понимаю, что всем захотелось в будущее. Ну, тут Петьку вообще понесло - не удержишь.
        - Вот, допустим, стоят разговаривают два… - вдохновенно завёл он. - Или две… Там их фиг различишь: пацан, девчонка… Ну, не важно… Стоят, короче, разговаривают. «Чухчух?» - спрашивает. А тот… или та… в ответ: «Чухчухнах! Бибибля!»
        - А что это?
        - Не понял, что ли? Одна грядушка на поезде поехать предлагает. А вторая говорит: «Не надо на поезде, лучше на автомобиле…»
        - А где это они так… разговаривают?
        Опомнился Петька. А и впрямь: где? Если у нас, то это они себя так в два счёта разоблачат. А если у них в будущем, то как туда попал Петька Безотечества?
        - А! - сказал он наконец. - Так я к чему веду-то?.. Послали, короче, нас в хронопатруль…
        Тут он заметил меня. Оба смутились.
        - А чего? - чуть ли не оправдываясь, сказал я. - Так оно и было. Нас вот и послали на пару с ним… Идём… с протоплазмерами…
        Ребятня жаждуще повернулась ко мне. Петька, весь пунцовый, крякнул, встал.
        - В другой раз доскажу… - буркнул он, отряхивая задницу.
        - У-у… - обиженно взвыли в ответ.
        Мы с Петькой двинулись к воротам. Кто-то (кажется, всё тот же белобрысенький) проговорил с гордостью:
        - В моём подъезде живёт…
        - Ну ты что ж творишь? - прошипел я, когда мы отошли подальше. - «Гостью из будущего» на уроке смотреть! Дома, что ли, не насмотрелся? Вот отберёт учителка планшет…
        - А он всё равно не мой, - шмыгнув носом, успокоил Петька. - Я его у Авдея взял…
        Ага, думаю, совсем пролетела Уленька. В крайнем случае свалим на Авдея - его не жалко.
        - Погоди! У Авдея же другой планшет!
        - Другой… - подтвердил Петька. - А этот он у кого-то во дворе отобрал.
        Я аж пальцами прищёлкнул.
        - Во! - говорю. - Точно! Мероприятие, да?.. Ну будет ей мероприятие…
        - Кому?
        - Да есть тут одна… Знаешь, что ты сделал? Ты грядушечника разоблачил!
        - Кого? Авдея?
        - Ну! Ты ж у него почему планшет отобрал? Потому что там вражеская идеология была! «Гостья из будущего»! Пропаганда, прикинь! Собираем завтра собрание: ему - выговор, тебе - благодарность…
        - Слышь! - ощетинился Петька. - Ты чего, стукача из меня сделать хочешь?
        Ой, думаю, чего это я вправду… Аж стыдно стало. Покряхтел, оглянулся зачем-то на уголок гражданской хронообороны. Мелюзги на скамеечках поприбавилось, а перед ними приплясывал и размахивал руками белобрысенький. Петькину историю, видать, пересказывал. А может, свою уже придумал.
        - Тогда так, - сказал я. - Давай запишу, что ты сейчас хронопатриотическую беседу провёл с младшими классами.
        - Кто? Я? - Петька прибалдел.
        - А что, нет?
        - Да ну… - забоялся он. - Смеяться будут…
        - Так это ж для отчёта! - не отставал я. - Нам с Улькой отчитываться послезавтра, а у меня ни одного мероприятия! Пойду сейчас спрошу, из какого они класса… Хорош малодушничать! Друг ты мне или нет?
        Петька помялся, потом махнул рукой и сказал, что ладно.
        - А вот насчёт смайликов там… чухчухов разных… - спросил я. - Сам придумал?
        Дружок мой обиделся.
        - Ага, сам! - огрызнулся он. - Ничего не сам! Ветеран один в магазин попросил сбегать…
        - Что ещё за ветеран?
        - Настоящий ветеран, из хроноразведки… Тут рядом живёт… Так вот его внедряли туда, прикинь! Давай лучше к нему сходим, расспросим… А ты себе мероприятие запишешь.
        Возле сваренных из прутка школьных ворот приткнулась тачка, на багажнике которой было нацарапано «Будущее ждёт тебя».
        Вконец обнаглели грядушечники.
        Глава 3,
        Увидев ободранную входную дверь, я даже моргнул пару раз. Напомнила мне она кое-что. Кнопка - и та была точно такая же и тоже, наверное, сломанная, потому что Петька не позвонил, а постучал. Подождал полминуты и постучал снова. За дверью закряхтели, завозились.
        - Кто? - спросили сиплым баском.
        - Да я это, Мундыч. С другом вот пришёл…
        - А кто это - я?
        - Да Петька! Безотечества…
        За дверью хмыкнули.
        - Ну, если без отечества…
        Дверь открылась. На пороге стоял небритый дядечка в отвислых трениках и майке-алкоголичке. Точь-в-точь папка мой, только морда другая.
        - Пива принёс?
        Петька полез в сумку и вынул оттуда пластиковую полторашку.
        - Ну заходи тогда…
        Прошли мы в комнату, и я опять растерялся - так она была на папкину похожа: раскладушка, бутылки в углу… Ничего себе ветерана Петечка откопал!
        - Как ты его зовёшь? - шёпотом переспросил я.
        - Мундыч, - тоже шёпотом ответил Петька.
        - Почему Мундыч?
        - Н-ну… сначала Эдмундычем дразнили, а потом уж Мундычем - для краткости… А вообще-то он Феликсович.
        Ничего не понял.
        Мундыч тем временем растянулся на раскладушке, свинтил крышечку, пива в стакан плеснул.
        - Ну что, молодое поколение? - осведомился он между глотками. - О чём рассказать?
        - Как тебя в будущее внедряли… - попросил Петька.
        Начал Мундыч не сразу - сделал задумчивое лицо, помолчал.
        - Ну что? - хрипловато заговорил он. - Никто меня, конечно, туда не внедрял. Просто лет пять назад оттепель была… хронополитическая… Короткая, правда, но оттепель. Нам будущее любить разрешили, им - прошлое. Первыми, понятно, они спохватились: дотумкали, значит, будуары хроновы, что, чем больше они нам вреда причинят, тем самим же хуже и станет. А там и до нас помаленьку доходить стало…
        Я сидел тихо, только табуретка подо мной поскрипывала.
        - А у меня диплом на носу, - продолжал Мундыч. - Вы что ж, думали, я тут всю жизнь на раскладушке провалялся? Не-е…
        - А вы где учились? - отважился я задать первый вопрос.
        - Вот те хрон! - взгоготнул он. - В высшей следственной, понятно, где ж ещё? Хроноразведки тогда ещё не было. Ну так вот… Вызывают меня к ректору, говорят: диплом подождёт, решили тебя на стажировку послать…
        - К грядушкам? - с трепетом перебил Петька.
        - Ну! Первого! Первого, прикинь! До меня ещё к ним никого не посылали… Ну я, понятно, спрашиваю: почему меня? И что оказалось…
        Пиво в стакане кончилось. Мундыч взял с пола пластиковую баклажку и принялся наливать - долго-долго. Мы с Петькой аж извелись, пока он наливал. И пил нарочно медленно. Наконец утёр щетину вокруг рта, продолжил:
        - Оказалось, в дипломной работе дело. Тема, оказалось, подходящая - устремлённая, так сказать, в перспективу: детская преступность. Дети, как это раньше говорилось, наше будущее… Жаргоны опять же изучал дошкольные, стало быть, и с языком проблем не возникнет…
        - И не возникло?
        - Не-ет… Да и у вас бы не возникло. Там язык-то… А тебя как зовут?
        - Прошка, - сказал я.
        - Староста класса, - уважительно добавил Петька.
        - Так вот запомни, Прошка. В будущем язык вообще не нужен. Я тебе больше, Прошка, скажу: вякнешь там что-нибудь вслух - запросто могут привлечь за оскорбление чувств окружающих…
        - Как это? - не понял я.
        - А так! Ты ж вроде малец сообразительный. Вот и прикинь: с каждым годом приличных слов у нас становится всё меньше и меньше. Чего далеко за примером бегать? Возьми хотя бы слово «голубой». Раньше оно оттенок означало, а теперь что означает? А?! Вот то-то же… И дошли они, значит, у себя в будущем до жизни такой, что все слова стали неприличными. Все!
        - А как же они между собой говорят?
        - А никак! Картинки друг другу показывают, сюжеты, смайлики…
        - И всю дорогу молчат?!
        Осклабился Мундыч.
        - Ага! Молчат… Мы, что ли, никогда не материмся? Ну вот и они так же… Ой, а с заборами… - Мундыч не выдержал - загыгыкал, даже стакан на пол отставил.
        - А что с заборами? - жадно спросил я.
        - Знаешь, как они в будущем на заборах пишут, на стенах? Нет? Ну вот слушай. Подойдёт, ткнёт пальчиком… и нарисуется на заборе клавиатура…
        - Как на планшете?
        - А у них там любая стенка - планшет. Да что стенка… Ты себе съедобный дисплей представить можешь?
        - Нет.
        - А я вот ел. Берёшь, скажем, пиццу, тычешь в неё пальчиком…
        - И чего?! Клавиатура обозначается? Прям на пицце?
        - Угу.
        - Так она ж остынет, пицца, пока ты на ней…
        - Остынет, - одобрительно подтвердил Мундыч. - А ты её опять разогрей. Опять пальчиком ткни, назначь нужный градус, нажми Enter, обожди минутку - и приятного аппетита… Так-то вот. - Он с сожалением приподнял баклажку. Пива в ней оставалось совсем немного.
        - Мы ещё сбегаем, - заверил Петька. - Ты рассказывай давай!
        - А что тебя конкретно интересует?
        - Ну вот как тебя туда доставили? Машиной времени?
        - Не знаю, - признался Мундыч. - Ректор говорит, давай, мол, по коньячку на дорожку… Выпил я - и отрубился. А очухался - уже там… - хмыкнул, качнул головой, будто заново удивляясь своим же воспоминаниям. - Знаешь, что странно показалось? - внезапно спросил он, обращаясь в основном ко мне. - Мошки полно! Столбами ходит, крутится. Кусать не кусает, а лезет повсюду. В глаза, за шиворот… Причём везде: на улице, в помещении… Думаю: что ж они гадость эту не потравят? Охрана природы? И что оказалось… - Мундыч вылил остаток пива в стакан. - Оказалось, никакая это не мошка, а махонькие такие беспилотнички, не больше комарика. Всё видят, всё пишут… - Допил, утёрся. - Это ж какой, думаю, кайф оперативным работникам! Ни наружки никакой не надо, ни свидетелей! Делов-то: скачал все данные - и, считай, дело раскрыто… И что оказалось…
        Но мы с Петькой так и не узнали, что там ещё оказалось: глаза Мундыча заволоклись, рот приотворился - и ветеран неожиданно всхрапнул. Первый раз в жизни я видел, чтобы кто-то храпел с открытыми глазами. Потом локоть подломился, стакан стукнул об пол, а сам Мундыч распростёрся на раскладушке и тут уж задал храпака всерьёз. Глаза закрылись.
        - Всё, - с сожалением сказал Петька Безотечества и встал с табурета. - Теперь только вечером очухается… Пошли!
        - А дверь? - спохватился я. - Что ж мы, уйдём, а дверь открытой оставим?
        - Да что у него тут брать!

* * *
        Забыл сказать: на улице был сентябрь, летели паутинки. Много паутинок. Поглядел я на них, поглядел - и проснулась во мне бдительность.
        - Петьк, - говорю, - а помнишь, в июле мошка кончилась, а в августе снова началась? Клубами ходила…
        - Ну?
        - А кусаться уже не кусалась. Может, это вовсе не мошка была, а?
        - А чего?
        - Может, это грядушки к нам беспилотничков своих напустили? Подслушивать, подглядывать…
        - А потом они куда делись, беспилотнички?
        - Н-ну… не знаю… Осень, дождями выбило…
        - Так дождей-то ещё не было.
        - Или попрятались. Чтобы не разоблачили их… В сентябре-то мошки не бывает…
        - Да и фиг с ними, - беззаботно решил Петька. - Пускай на нашу жизнь глядят и завидуют… Лишь бы не кусались!
        - Или вот паутинки, - говорю, а самому уже страшновато. - Поди разбери, паутинки это летят или что…
        Петька посмотрел, подумал.
        - Учителка вроде рассказывала, на паутинках паучки летают, - вспомнил он. - Бегает по ней туда-сюда - и вроде как рулит… вверх-вниз… влево-вправо…
        - А вдруг не паучки? Вдруг тоже что-нибудь такое… оттуда…
        - А давай поймаем!
        Поймали одну, стали на ней паучка искать. Не нашли. То ли спрыгнул, то ли самоликвидировался. А может, обратно в будущее слинял. А что? Грядушки же…
        Глава 4,
        Но отчёт у меня получился - я тебе дам! Там и забота о ветеране, и встречи с ветераном… Улька чуть не разревелась от зависти. Мамке спасибо: навострилась на форумах на своих - такого наподсказывала… Всё ты, говорит, Проша, правильно делаешь, только редко очень. Лентяй ты, Проша! Тут даже врать незачем. Просто что бы с тобой ни стряслось - вноси в список мероприятий. Главное - умей оформить. Подрался? Пиши: провёл воспитательную работу с идеологически несознательным элементом. Результат - положительный. Или там отрицательный - если самому досталось…
        Ну я примерно так и поступил. Учителка очень довольна была. Особенно её поразило, что мне Петьку Безотечества к общему делу привлечь удалось.
        Прочла отчёт, отложила, принялась на меня смотреть. Смотрит и головой качает. А потом говорит этак задумчиво:
        - Может, в тебе педагог дремлет?
        Ага, думаю, дремлет! И долго ещё дремать будет.
        А Мундыч, конечно, клад. Золотое дно. Мероприятие многоразового использования. Вот только пива на него не напасёшься. Хорошо ещё, что у Петьки сеструха в мини-маркете работает, а то ведь спиртные напитки малолеткам снова продавать запретили.
        И ещё одно меня смущало.
        - Слушай, - говорю Петьке (мы как раз к Мундычу направлялись), - но ведь он же алкаш! Как его из органов не попёрли?
        - Почему не попёрли? - обиделся Петька. - Именно что попёрли! Только там всё наоборот было. Сначала попёрли, а потом уже алкашом стал.
        - А за что ж его тогда?
        - Оттепель кончилась, - объяснил Петька. - Отозвали обратно, начали проверять, перевербованный он или не перевербованный…
        «Даже так?» - думаю.
        - Ну? И что оказалось?
        - Оказалось, всё путём. А Мундыч обиделся, что не доверяют, ну и запил…
        - Так, может, он нам по пьянке государственные тайны выдаёт?
        Тут и Петька встревожился. Замолчал, задумался.
        - Не-е… - уверенно протянул он наконец. - Так бы его давно закрыли. А раз не закрывают, значит, можно…
        - А вдруг он всё придумывает? - как-то само собой вырвалось у меня.
        Петька Безотечества обернулся, уставился. Мне бы спохватиться, а я вот не спохватился. Говорю:
        - Вдруг никто его никуда не отправлял? Ни в какое будущее… Ты ж вон сам малышне что гнал… про хронопатруль…
        - Ты прикалываешься или как?.. - Дурной признак - голос у Петьки стал квакающим. Обычно после этого прилетала первая плюха.
        Я мигом припомнил все наши с Петькой драки в начальных классах и сказал, что прикалываюсь.

* * *
        Но какие-то, видать, сомнения я в дружка своего заронил.
        - Слышь, - говорит, - Мундыч… А тебя как, просто на стажировку отправляли или ещё для чего?
        Улыбнулся ветеран, крышечку с баклажки свинтил. И жизнь налаживается, и вопрос в тему.
        - У нас просто ничего не бывает, - подмигнул, выпил. - Я тебе знаешь что скажу? После моего отчёта вся наша борьба с грядушками на сто восемьдесят градусов развернулась.
        - Это как?
        - А так!.. Поначалу-то мы сгоряча хотели их в техническом плане догнать. А потом сообразили, что сами себе хуже делаем. Как ты будущее в техническом плане догонишь? Не догонишь ты его… Вот, допустим, наш машиностроительный…
        - Так он же остановлен давно!
        - Именно! А иначе в будущем на базе этого завода развернули бы производство машин времени. И пропали мы с вами! Потому-то он и остановлен, завод. А вовсе не потому, что разворовали…
        - Но ведь машины времени всё равно делают!
        - Делают, - согласился Мундыч. - Но не в таком количестве… - Тут он растроганно вздёрнул брови и поглядел на нас с умилением. - Эх, ребятня… - вымолвил он. - Вот беседуете вы тут со мной, а ведь и сами не знаете, чем вы мне обязаны… - расчувствовался окончательно, чуть слезу не пустил. - Я ж ведь оттуда список их выдающихся учёных привёз… Вернее, не привёз - наизусть заучил…
        - И что?
        Мундыч аж пивом поперхнулся.
        - То есть как - что? - возмущённо переспросил он. - Как - что? Раньше-то, до меня, всех подряд в оборот брали… - Ветеран хроноразведки приподнялся на раскладушке, лицо его стало суровым. - На будущее, сучонок, работаешь? - страшным свистящим шёпотом осведомился он. - В завтрашний день смотришь? Мы те покажем будущее! Увидишь небо в алмазах…
        Мне аж не по себе стало. Впрочем, лицо Мундыча тут же смягчилось, и он снова откинулся на плоскую подушку без наволочки.
        - Вслепую работали, - сокрушённо молвил ветеран. - Вот, скажем, талантлив ты в математике. А вдруг из тебя гений вырастет? Вдруг именно ты эту самую машину времени и придумаешь? Значит, к логопеду тебя, а там и вовсе в интернат для дефективных… Жутко помыслить, сколько ни в чём не повинных ребятишек туда загремело! - Насупился Мундыч, крякнул. - А тут я со стажировки вернулся… И с той поры - только тех, которые в списочке… Остальных не трогали…
        - Но машину-то времени всё равно изобрели!
        - Изобрели… - признал ветеран хроноразведки. - А как бы я тебе полный список раздобыл? Кого смог, того запомнил…
        И что-то тоскливо нам стало от такого разговора.

* * *
        - Слушай, ты лучше про стажировку расскажи…
        Встрепенулся Мундыч, ожил.
        - А стажировка такая… - с удовольствием начал он. - Сидим это мы, скажем, в ихнем полицейском участке, вызова ждём. Если вдруг что серьёзное случится…
        - А если несерьёзное?
        - Ну, если несерьёзное, беспилотнички и без нас справятся.
        - Как?
        - Кусаться начинают. Я, покуда к законам ихним не привык, весь в сыпи ходил…
        - Ты ж говорил: они не кусаются!
        - Н-ну… так это поначалу, пока меня на учёт не поставили…
        - Чо? Прям до крови кусают?
        - Да нет… На самом-то деле они даже и не кусаются вовсе - так… током бьют слегка.
        Переглянулись мы с Петькой - опять про мошку вспомнили.
        - Сидим, короче, ждём. Делать, сам понимаешь, нечего. Бывало, соберутся вокруг меня сослуживцы мои, кураторы, просят: «А скажи что-нибудь по-вашему…»
        - Ты ж говорил: у них там вслух ничего нельзя…
        - Нельзя… - соглашается Мундыч. - Ну так ведь полицейский участок - все свои, никто не стукнет… «Замучитесь пыль глотать, - говорю с выражением. - А то в сортире замочим!» И сразу лица у всех - мечтательные-мечтательные. Чувствуют, падлы, какую красоту утратили… какой мелодичный язык потеряли…
        - А если вызов?
        - Ну вот я как раз и хочу про первый свой вызов рассказать, а ты всё перебиваешь… Вякнул сигнал, диодики замигали. Где-то там какая-то улика важная обнаружилась. Прямо на тротуаре валяется. Координаты такие-то и такие-то. Подхватились мы - и на выход…
        - На геликоптер какой-нибудь? - с завистью предположил Петька.
        - Ка-кой геликоптер? - презрительно осадил его Мундыч. - Дороги - электромагнитные, штаны - ферромагнитные! И до места преступления - со свистом, по воздуху, как на салазках. Без машины, без ничего…
        - Клёво…
        - Это, когда привыкнешь, клёво! А поначалу, доложу я тебе, Петенька, жуть берёт. Представь: шоссе! Ни разметки на нём, ни светофора… А навстречу впритирку к полотну дурики вроде тебя летят. Абы как! Со свистом! Вмажешься в кого - и всё! И в холодильник…
        - Часто сталкиваются? - опасливо спросил я.
        - В том-то, и штука, что никогда! В штаны-то ещё и лоцман встроен.
        - У каждого?!
        - У каждого. А управляются общим гаишным компьютером. Он-то всех и разводит, понял? Кого надо - притормозит, кого надо - ускорит.
        - Ну вас-то, наверно, не тормозили?
        - Да я думаю! Пять минут - и всё! И на месте! Прибыли… Урна. Возле урны улика валяется. Окурок. Наш старшой - к нему. Присел на корточки, ткнул пальцем в асфальт… Вернее, не асфальт, у них там из чего-то другого тротуары делают… Бац - клавиатура!
        - На тротуаре?!
        - Ну так шоссе и есть общий гаишный компьютер! И тротуар тоже… Обвёл старшой окурок пальцем, запросил экспертизу. И ты не поверишь: выскакивает прямо под ногами и фамилия того, кто улику оставил, и адрес, и портрет, и где сейчас находится, и всё что хочешь… Мы - туда! Брать…
        В горле у Мундыча пересохло - пришлось промочить. Промочив, помрачнел, стал головой мотать.
        - Но брали его - жестоко, - признался он. - Мордой в тротуар, чуть руки из плеч не вынули… У нас - и то человечнее берут.
        - Круто, - оценил Петька. - А за что его так?
        - Вот и я тоже не понял, - оживился Мундыч. - Чего ж он такого натворил, думаю. И что оказалось… Вы не поверите! - вскинул глаза и обвёл нас наивным младенческим взором. - За окурок и взяли, - горестно молвил он и, достав из-под плоской засаленной подушки пачку сигарет, чиркнул зажигалкой.
        - Да ну… - не поверил я.
        - Две статьи на нём было… - глуховато поведал Мундыч между затяжками. - Во-первых, наносил вред своему здоровью, во-вторых, мимо урны бросил…
        - Ни фига себе… - потрясённо выдохнул Петька. - И на сколько его за это закрыли?
        - Ни на сколько, - меланхолично отозвался Мундыч, подливая пива в стакан. - Обмерили, взвесили и отпустили…
        - А если второй раз на том же поймают?
        - Обмерят, взвесят и отпустят… У них только так. А нас они за варваров держат, говорят, что мы преступников мучаем: в тюрьму сажаем. Зато ихние опера при задержании своё навёрстывают. Два ребра тому сломали, чей окурок… А не наноси вред здоровью!
        - Слушай, а чего она кончилась? Оттепель эта…
        У Мундыча отвисла губа, глаза остекленели. Я уже решил, что сейчас всхрапнёт, но ветерана хроноразведки так просто не свалишь - крепкий народ.
        - Оттепель?.. - озадаченно повторил он, словно впервые слыша это слово. - Оттепель… да, кончилась…
        Хотел погасить сигарету в старой консервной банке, но не догасил - всхрапнул и прилёг навеки. То есть до вечера.
        Глава 5,
        Раньше я удивлялся, почему это на хронополитзанятиях о будущем каждый раз по-другому рассказывают: то у них все грядушки наркоманы с дефектным генофондом, то сплошь терминаторы - из гранатомёта не прошибёшь, то кретины слюнявые, то умные сплошь да коварные. Спросил однажды хроновоенрука, а он меня за это отжиматься заставил. Ну ладно, думаю, лысый, я тебе ещё отомщу.
        Отомстил. На уроке хронотактики.
        - Допустим, десант из будущего! - говорит. - Налёт машин времени. Я - командир. Вот меня, допустим, убили… Прохор! Твои действия.
        Встаю. Рапортую:
        - Ползу за знаменем!
        - Зачем?
        - Похоронить вас с почестями!
        Мамку в школу вызывали. Учителка головой качала.
        - Эх ты, - говорит. - А ещё староста…
        В общем-то сам виноват. Нашёл кого спрашивать! Мундыча бы спросить, но Мундыч второй день невменяемый - Петьку за ректора принимает.
        И ещё одно мне непонятно. Вот дебилы они, азбука из восьми смайликов. А почему ж у них тогда дороги электромагнитные, штаны ферромагнитные, заборы из планшетов?..
        Соврал мамке, что мероприятие у нас, а сам отправился к папке. Спросить, правда, тоже ни о чём не получилось - гляжу: что-то странное с папкой. В комнате, правда, как обычно, бардак, зато сам трезвенький, побритенький, при параде - стоит перед зеркалом, охорашивается.
        - Вовремя заглянул, - говорит. - В гости пойдём - к интересным людям. А то ты там, наверное, одурел уже вконец среди этих своих рудиментариев…
        Ого, думаю, а ведь это он меня к грядушечникам сейчас потащит. Лишь бы никого знакомого там не встретить! Потом вспомнил мамкины советы - и успокоился. Ну грядушечники, ну и что? Во вражеское логово иду, вроде как на разведку. Чтобы знать их, гадов, в лицо! Глядишь, ещё и в отчёт вставлю…
        Нет, конечно, с отчётом - это я так, сгоряча. Следующий раз нам с Улькой только через месяц отчитываться.
        Вышли мы с папкой со двора, свернули в Антикварный переулок и добрались до бульвара, где на бетонном пьедестале торчит который год раскуроченная прямым попаданием трофейная машина времени. С виду - обыкновенный металлолом, только зачем-то в зелёный цвет выкрашенный. Приостановился папка, губы поджал.
        - Вот смотри, сынок, - говорит он мне с горечью. - Так мы встречаем будущее.
        Ну а что, думаю. Правильно встречаем. Как на уроках хронотактики учат.
        На бетонном цоколе табличка, на табличке выбито: «Уничтожена такого-то числа такого-то года хронобойщиком таким-то».
        А вот интересно, как она выглядела, эта самая машина времени, до того, как по ней хронобойщик врезал?
        Постояли так, постояли, двинулись дальше. Отыскали нужный дом, поднялись на второй этаж. Круто живут интересные люди: огроменная квартира - вся в мебели. Люстра в прихожей - как в ресторане. Ну понятно: прошлое-то своё с настоящим будущему продали, футурня безродная - вот и денежки. А сами почему-то на кухне заседают.
        Я папку спрашиваю, почему на кухне. Во-первых, говорит, не на кухне, а в кухне, а во-вторых, традиция такая давняя… Во дают! Нас архонавтами дразнят, а у самих традиции, ещё и давние…
        В кухне кресло, а в кресле расплывается бабуся в очках. Суетятся вокруг неё, ликёр в чаёк подливают. Остальные по углам жмутся, на подоконнике. Представил меня папка - вот, говорит, сынок мой, староста класса, между прочим. Осклабилась бабуся, заворчала, зашепелявила:
        - Знаем, знаем, чему вас в школах учат! Батюшка небось на уроках Закона Божьего только одно и твердит: «Не заботьтесь о дне завтрашнем». А про то, что «чаю жизни будущего века», небось и не вспомнит даже…
        Папка опечалился, руками развёл.
        - Мы тут сейчас, - говорит, как бы извиняясь, - перед машиной времени подбитой стояли… смотрели… Какие мы всё-таки варвары!
        Та тётенька, что бабусе ликёр в чаёк подливала, чуть бутылку не выронила.
        - Мы?! - кричит. - При чём тут мы? Это прошки! Настояшки! Детоубийцы! Вот стреляет он из своего хронотомёта! Он понимает вообще, что, может быть, в правнука своего стреляет? Или во внука даже!
        - Не понимает… - со вздохом отвечают ей. - И не поймёт. Все зомбированы…
        Ишь, как вывернули! Это получается, подрастёт тот, скажем, белобрысенький, что Петьку Безотечества в школьном дворе, раскрыв ротишко, слушал, сядет за рычаги боевой машины времени - и-и как нам даст… А что? Я бы и сам не отказался - за рычаги-то… Жалко вот, родился рано…
        - Хорошо ещё, что это беспилотник был, - с умным видом вякнул кто-то из-за холодильника. - А то бы и череп потомка на шест водрузили.
        - И никакого эдипова комплекса!
        - А при чём тут Эдип? Он же не сына, он отца убил…
        А, думаю, вон в чём дело… Беспилотник. Да и с беспилотником прикольно: сидишь перед монитором, джойстиком шуруешь, а беспилотник за тебя всем чертей даёт…
        А вокруг уже галдят о героических грядушках: дескать, себя не щадят, проникают к нам, бандитам, ради нашего же блага. Оказывается, и не воюют они с нами вовсе, а гуманитарную помощь оказать пытаются. Они, говорят, эти… соционавты… Я тихонько папку спрашиваю: а кто такие соционавты? А он мне так же тихонько в ответ: обществолазы… Всё равно ничего не понял. Но ляпнуть такое на уроке - точняк из старост вылетишь… Знаем мы эту их гуманитарную помощь - Мундыч мне в прошлый раз всё подробненько растолковал…
        Тут я кое-что сообразил. Проникают… То есть всё-таки как-то проникают… Насторожился, начал по-шпионски глазами водить. Да нет, вроде никто из себя ни заику, ни глухонемого не корчит. Значит, все свои, предатели. Хотя сидел там в углу один такой тихий-тихий, но он потом самым громким оказался.
        Наконец бабусе надоело, видать, что про технику одну талдычат, - тоже встряла.
        - Наш-то, - пришепётывает, - видный палеолитический деятель что вчера отчинил! Так прямо на весь эфир и объявил: дескать, люди будущего настолько выродились, что даже родным языком не владеют…
        - И правильно делают! - брякнули из угла. - Владеть языком - пережиток каменного века!
        Примолкли, уставились. А тот, что брякнул, разгорячился, вскочил, руками стал размахивать.
        - Великий Свифт! - кричит. - Всё предвидел! Всё! Вспомните путешествие Гулливера на летающий остров Лапуту! Как у него там беседовали истинные учёные? Чем они оперировали? Названиями вещей? Нет! Самими вещами!..
        - Этак вещей не напасёшься, - ехидно заметил кто-то с подоконника.
        - А-а?.. - злорадно протянул вскочивший. - Громоздко, да? Хлопотно, да? - Осёкся, подумал, сел и вроде бы малость успокоился. - Согласен… - с сожалением выдавил он. И тут же снова вспылил: - Но вещи-то всё компактнее, всё легче становятся! Посмотрите на молодёжь! А это ведь, между прочим, будущее наше! Покажет один другому новую фенечку - и всё без слов понятно…
        - Тогда уж проще деньги с собой носить, - продолжали покусывать с подоконника. - Или кредитную карточку. Как ни крути, эквивалент вещей…
        - Зря смеётесь! Истинная роль денег нами до сих пор не осознана! Деньги - не только синтез духовного и материального, это ещё и смысловая единица. Скажем, в ресторане, в магазине - да где угодно! Не надо никакого языка - достаточно купюры и жеста…
        Огроменная бабуся в очках сидела и слушала всё это, малость прибалдев. Потом шевельнулась, заморгала, пришла в себя.
        - Да-да… - сообразила. - Мир есть текст…
        Тот, что в углу, уставился на неё в восторге и снова вскочил.
        - И наконец! - взвизгнул он. - При всей своей гениальности, смартфона Свифт не предвидел! Сами подумайте! Зачем вещь, если есть изображение вещи? Уже сейчас мы вполне способны отказаться от бессмысленного сотрясения воздуха словесами…
        - Бессмысленного? - опять уязвили с подоконника.
        - Да! В большинстве случаев. И сейчас, кстати, именно такой случай… Я имею в виду эти ваши замечания, уважаемый Будильник. Привыкли там у себя на форумах троллить…
        Будильник? Так вот он какой, Будильник! Если это, конечно, тот самый… Стал я к нему приглядываться. Дядечка как дядечка, с бородкой. Но языкастый… Всех сажает! С мамкой только моей справиться не может…
        - Событие!.. - надрывается тот, из угла. - Событие, изложенное словесно, перестаёт соответствовать самому себе, даже если оно изложено в жанре протокола… А вещь не обманет!
        И началось! Гвалт - как на митинге. Места мало, вот-вот залепят кому нечаянно. Одному, кстати, залепили. Удивился, ощупал физию и говорит растерянно:
        - Это как-то даже… недискурсивно…
        Не услышали его - шумно было. Я-то думал, грядушечники хотя бы друг с другом мирно живут, а они вон чего…
        - Господа будетляне! - вопит та тётенька, что поначалу вокруг бабуси увивалась. - Да прекратите же! Что вы тут устроили? Не уподобляйтесь прошкам!..
        Мы с папкой сидим помалкиваем. Поставили перед нами чай и ликёр - другим-то не до того. Смотрю, на боку холодильника плакатик прилеплен:
        «Будущее может занимать только опасных мечтателей; негодяй же довольствуется тем, что составляет насущную задачу дня!»
        Ничего себе, думаю. Это кто ж такое сказанул? Присмотрелся, а там внизу в скобочках: «М.Е. Салтыков-Щедрин».
        Тоже, наверное, грядушечник какой-нибудь.
        А за папкой я так и не уследил. К чаю он, конечно, не прикоснулся, а ликёр почти весь выпил. Ну всё, думаю, пора вести домой, покуда никто не заметил… Не заметили. Даже на то, что мы уходим, внимания не обратили.
        Свёл я папку по лестнице, вывел на улицу. Идёт - ноги под ним гуляют, а сам пальцем грозит тротуару.
        - Так и запомни… - внушает. - Отец твой - мужчина с критическим складом ума…
        Глава 6,
        - …а в будущее мы попали так. Может, видели: в скверике на окраине подбитая машина времени стоит на пьедестале?.. Ну и вот… Идём это мы с Петькой мимо, и Петька говорит: а что, если её починить? Я говорю: как ты её починишь? Вся раскурочена, и три слоя краски на ней… А мы подожгём, говорит. Краска вся выгорит, а механизм весь останется…
        - Ты ж говорил, что вы её и подбили, - робко напомнил кто-то из малышни.
        - Подбили, - сурово подтвердил я. - Из хронотомёта. А у нас её потом сразу отобрали, покрасили - и на пьедестал… Ну и вот… Влезли мы с Петькой наверх, облили бензином, подожгли…
        - А она всё равно покрашенная, - жалобно сказал тот же голосишко. - Мы там вчера с сестрой были, смотрели…
        - По новой потом выкрасили, - отмахнулся я, а в следующий миг увидел Петьку.
        Стоит, гад, прислонился плечом к щиту, слушает и ухмыляется. А над ним на стенде два слогана: «Грядушку проворонишь - свою честь уронишь!» и «Прошлое предать - негодяем стать!».
        Всё-таки подкараулил он меня.
        Один - один.
        Отбились кое-как от ребятни, вышли за ворота.
        - Слушай, - говорю сердито, а у самого щёки горят. - А сколько у нас вообще в городе этих машин времени? Ну, подбитых…
        - Три.
        - Откуда знаешь?
        - Так на стенде же карта нарисована… Одну в скверике грохнули, другую - у «Плюсквамперфекта», а третья - тут рядом, возле салона красоты… Ну этого… «Остановись, мгновенье»…
        - Может, сходим пойдём?
        Сходили. В общем-то, мы уже там бывали, и не раз - и с экскурсией, и просто так… Примерно то же самое, что и в сквере, только обломков поменьше и постамент не бетонный, а гранитной плиткой облицованный. А перед табличкой стоят дяденька и тётенька - приезжие, видать.
        - Бож-же! - стонет она. - Масляной-то краской зачем? Ещё и зелёной!
        - Чтоб никто починить не смог, - отвечает Петька. А морда у самого - серьёзная-серьёзная. Поглядел на него - чуть плюху не отвесил, честное слово!
        - Ну вот видишь? - порывисто поворачивается она к мужу своему, или кто он ей там. - Умеют же люди славу героям воздать! Своим, местным… А почему у нас в Питере ни одной такой машины не поставили? Тоже ведь, наверное, подбивали…
        - Ставить некуда, - буркнул он. - Все пьедесталы заняты.
        - Так и у нас тут раньше Циолковский стоял, - не выдержал и вмешался я.
        - Циолковского-то за что? - ужаснулся он.
        - А чтоб в будущее не заглядывал! - огрызнулась она.
        Тоже, наверное, разведутся скоро. Как мамка с папкой.

* * *
        Взяли мы с Петькой в мини-маркете полторашку (Мундыч к тому времени вроде как уже в себя пришёл, узнавать нас начал). Принесли, расспросили кое о чём. Он аж глаза вылупил.
        - Вы что, - говорит, - вчера, что ли, родились? Да кто ж настоящую машину времени, хотя бы и подбитую, на пьедестал поставит? Настоящую машину, чтоб ты знал, который год в подвалах хроноразведки по винтикам разбирают - и всё без толку… А то, что на постаменте, - так, муляж. Местный скульптор соорудил.
        - Один в один?
        Усмехается Мундыч:
        - Жди! Один в один! А секретность? Вообще ничего похожего… И всё равно воруют. То одну детальку с постамента сопрут, то другую…
        - А как она вообще выглядит, машина времени? Если не поломанная…
        - Да кто ж её знает! - сказал Мундыч. - Я ведь в полиции стажировался…
        - Ну расскажи что-нибудь!
        - Что рассказать?
        - Н-ну вот… самое крупное твоё дело там какое было?
        Неспешно выцедил стакан, утёр губы, начал:
        - Крупное, говоришь? Было и крупное… Техника техникой, а я ведь тогда шустрее беспилотничков оказался… Иду, никого не трогаю…
        - Ты ж говорил, там дороги электромагнитные…
        - И чего?
        - Так зачем идти? Можно же…
        - Можно, - не дослушав, кивнул Мундыч. - Поэтому у них, у грядушек, с ногами всегда проблемы. Как у меня сейчас. А тогда я за собой следил. Пешком гулял… Иду, короче, и вдруг выскакивает мне навстречу какое-то чудо в перьях. То есть без перьев, конечно. Голое. И кричит…
        - Кричит?
        - В том-то и дело. Голый - ладно. Там треть народа телешом расхаживает. А этот ещё и кричит… Непорядок. Оскорбление чувств окружающих… Связался я с участком… Ты понял? Беспилотнички среагировать не успели, а я уже стукнул! И меры принял! Скрутил крикуна, а вскоре и наши подоспели. И что оказалось…
        Мы с Петькой давно уже привыкли к тому, что после слов «и что оказалось…» следует долгая пауза. Но на этот раз Мундыч, клянусь, побил все свои рекорды: минуту пробку свинчивал, минуту завинчивал, мордень - загадочная, глаза - полуприкрыты.
        - Про умные вещи - слышали?
        - А как же! - говорю. - По телику всё время рекламируют. Умный пылесос, умная стиральная машина…
        - Так по сравнению с ихними вещами, - многозначительно изрекает Мундыч, - наши вещи - дебилы клинические. Даже самые продвинутые. А у них - да, у них - и впрямь умные. Помните, я рассказывал про штаны с лоцманом? Вот что-то в этом роде… Или, допустим, выдали мне в участке робу. Смотрю, а она чуть ли не шестьдесят восьмого размера. Я её грядушкам показываю - дескать, что это вы мне такое даёте? А они по плечу похлопывают: надевай, мол, не тушуйся… Надел. Хожу вроде клоуна. Потом к обеду смотрю: а роба-то - ужалась! Сидит как на меня шитая и ещё в движениях помогает! Понял, что творят?
        - Ух ты!
        - Перчатки выдали нитяные. Я им пытаюсь втолковать, что мне без них удобнее… Зачем они вообще в участке? Чтобы отпечатков не оставить?.. А они - ни в какую! Надевай - и всё! Положено. Ну положено так положено. Надел. Сел за пульт. И ты не поверишь: пальчики сами по кнопкам забегали… Ни фига ни в чём не смыслю, а пальчики бегают. И не промахнулись ни разу!
        - Классно…
        - Так вот есть у них там, в будущем, такая одна проблемка - интеллектуальный диссонанс называется. Это когда шмотки оказываются умнее своего носителя.
        - И чо?
        - Ну так шмотки-то - они же друг с другом контачат! Обувь со штанами, штаны с пиджаком… А тут уж и до заговора недалеко! Бунт вещей, прикинь! Столковались, короче, и вытряхнули из себя того дурика… ну, которого я задержал… Вытряхнули - и пошли искать кого поумнее.
        - Нашли? - обмирая от любопытства, спросил я.
        - Ага! Нашли! - ощерился Мундыч. - Много ты там таких найдёшь! А тут ещё закономерность: чем грядушка слабоумнее, тем он одеться покруче норовит… - Выпил, подмигнул. - А прикид этот его взбунтовавшийся мы ещё месяц ловили…
        - А чего там ловить? - опешил Петька. - Видно же: шмотки - а в них никого…
        - Ну как это никого? - лукаво прищурился Мундыч. - Я ж тебе говорю: вещи - ум-ны-е! Заложника взяли…
        - Ни фига с-се… - выдохнул Петька. - Это как?
        - А так… Проникли в хату ночью, пока он голый спал, наделись на него - и вперёд. А он-то, бедолага, даже на помощь позвать не может - всё у них под контролем… Мало того! Они ему карьеру сделали - в главари мафии вывели! А чего? Одёжка - последнего поколения! Подумаешь там - мафию возглавить… Мы троих крёстных отцов задержали - троих! - пока сообразили, что люди тут вообще ни при чём… что это прикид шкодит…
        Мы с Петькой сидим ошалелые, представить пытаемся. Потом Петька с запинкой говорит:
        - А вот машины времени… тоже умные?
        - Умнее всех! - чуть ли не с гордостью заверяет Мундыч. - Ты думаешь, почему до сих пор ни одну подбить не удалось?
        Осёкся, да поздно. Смотрим на него во все глаза. Крякнул Мундыч, взгляд отвёл.
        - А, ладно! - говорит. - Только, ребята, никому ни слова… Это я вам нечаянно служебную тайну выдал… Короче, так. Никто никого никогда не подбивал…
        - А-а… что же тогда на этих… на пьедесталах?..
        - Известно что! - хмуро объясняет Мундыч. - Дали заказ скульптору, съездил он на автомобильное кладбище, набрал обломков, перекурочил, покрасил… Ну и водрузил.
        - Зачем?
        - Ну вот! - всхохотнул Мундыч. - Зачем! А ещё староста класса! Чтобы хронопатриоты глядели и гордились…
        Надо же! А я, главное, удивляюсь, почему это у машины времени - и вдруг фордовский бампер, только помятый сильно.
        Глава 7,
        А дня через два забрали нашего Мундыча. «Скорая помощь» приехала - и забрала. Будто бы в наркологию. Только, я думаю, никакая это была не «Скорая помощь». Разболтался Мундыч, государственные тайны выдавать начал - вот и упрятали, чтоб язык не распускал.
        - Как бы, - говорю, - они и до нас не добрались…
        - А чего до нас добираться?
        - Ну как… Начнут всех трясти, с кем он контачил, ну и вот…
        Задумался Петька.
        - Слышь, - говорит, - а вдруг это не наши его? Вдруг грядушки?
        Сказал - будто лягушку за шиворот запустил.
        - А что?.. - придушенно сипит Петька, а сам глаза таращит. - Чего он там про нас рассекретил? Вот про них он рассекретил - это да! И про беспилотничков, и про дороги электромагнитные… и что дебилы они там все поголовно…
        - Так он же не только нам с тобой! Он, как вернулся, обо всём в хроноразведку доложил…
        - Ну вот за это его и…
        - Почему не сразу?
        - Ну… - замялся Петька. - Выжидали…
        - Так «Скорая помощь» же… - бормочу.
        - А то у грядушек в «Скорой помощи» своих людей нету! Все завербованные… Пригнали машину времени, подвезли на «Скорой» - и туда!
        Совсем зябко стало. Потом сообразил, говорю:
        - Ты чо? Сейчас бы знаешь какой переполох был! В хроноразведке… Ты чо! Бывшего сотрудника грядушки украли! Всех бы свидетелей трясли - и нас тоже…
        - Да о нём уже забыли все! - убеждает Петька. - Кому он нужен? Подумаешь, отставник, пенсионер… Только мы одни к нему и ходили! А грядушки - они ж мстительные, сам знаешь…
        Поговорили так, поговорили и решили всё это дело проверить. Вдруг он и вправду ни в какой не в больнице, а исчез бесследно!
        Пришли навестить, банку пива под мандарины заныкали, а нам в приёмном покое говорят: нету его - был, но перевели в госпиталь. Значит, не грядушки, значит, всё-таки наши его упекли… Поехали в госпиталь, а там сидит этакая тётя Стёпа в белом халате и никого не пускает. Вернее, пускает, но только своих.
        Сели на лавочку, съели по мандарину. А вокруг чистота, порядок, аж не по себе становится: кустики пострижены, дорожки выметены, вдоль бордюра - плакатики, вроде как в уголке гражданской хронообороны. На том, что напротив нашей скамейки, грядушечник спящим притворяется. И надпись крупными буквами: «Не всяк спит, кто храпит».
        Ну понятно - госпиталь хроноразведки!
        И тут подсаживается к нам на лавочку улыбчивый такой кругленький в больничной пижаме - и ласково на нас смотрит. Румяный. Седенький. На колобка похож. Мы уже хотели на всякий случай удрать, а он вдруг интересуется:
        - Феликсовича навестить пришли?
        Растерялись, кивнули.
        - Ты - Пётр Безотечества? - спрашивает.
        - Да… - отвечает мой дружок, слегка перетрусив. Обычно ж как? Раз Петром назвали, а не Петей, значит, опять из школы исключать собираются.
        А улыбчивый этот - весь в щёчках и ямочках - поворачивается ко мне.
        - А ты, стало быть, Прохор… староста класса… Что ж, молодцы, ребята, молодцы! Хорошая смена растёт! Я уж, честно признаться, думал, Феликсович опять мёртвых душ в отчёт насовал - чертей хотел ему выписать… А вы, оказывается, и впрямь в природе существуете… Он мне вас как ценных работников охарактеризовал. В частности, тебя, Прохор…
        - Меня?!
        - Ценный, говорит, кадр, - подтвердил он. - Неделю назад внедрён по заданию в тайную ложу грядушечников…
        - Это мы с папкой в гости ходили… - пролепетал я.
        - Папка? - обрадовался улыбчивый, даже ладошки потёр. - Папка - это здорово, папка - это прикрытие…
        Петька вмиг обиделся, наежинился. Ну понятно: вся слава мне, а ему - хрон сушёный…
        - Что же касается Петра Безотечества, - видя это, говорит колобок, причём таким голосом, будто правительственную награду вручает, - то в отчёте он особо отмечен как перспективный агент влияния…
        Теперь уже и Петька просиял.
        - О! И гостинцы принесли… Давай передам! - Взял у нас пакет, заглянул, нахмурился. - А что ж пиво не догадались в бутылочку от чего-нибудь безалкогольного перелить? Тоже мне юные опера! Учить вас ещё и учить… Значит, так, друзья! Феликсович пока прикован к постели, связь с ним держать будете через меня. Спросите в приёмном покое Герундия Петровича, позовут - выйду.
        - А что с Мун… то есть с-с… с Феликсовичем? - спрашиваем робко.
        - Так, - говорит, - профилактика…
        Встал и пошёл. Я ему вслед гляжу и думаю: ничего себе! Значит, я Мундыча в свой отчёт вставляю, а он меня - в свой?
        А плакатик, что напротив нашей скамейки, так в глаза и лезет. «Не всяк спит, кто храпит!» Да уж…
        - Это он нас завербовал, что ли, получается?
        - А чего нас вербовать? Мы и так хронопатриоты!
        - Слушай, а ведь этот нас операми назвал…
        - Юными…
        - А какие ж мы ещё?
        Встали, гордые, и подались на выход.
        - А вдруг нам задание дадут, а? Настоящее!
        - Какое настоящее?
        - Ну… к грядушкам забросят…
        Замолчали. Представили. Аж дух захватило.
        - Да нет… - говорю. - Мы ж ещё в школе учимся…
        - Ну! Вот в ихнюю школу и внедрят! Вроде как «Гостья из будущего», только наоборот…
        А что, думаю, запросто! Подумаешь, одиннадцать смайликов выучить! Главное, язык за зубами держать, и чтобы ни одного слова по-нашему. Ну скажешь разок: «бибибля»… или там «чухчухнах» - и всё… Зато кайф какой: по электромагнитной дороге на заднице, как с ледяной горки… Даже рулить не надо - шоссе за тебя всё само разрулит…
        Потом смотрю, а Петька идёт и лоб морщит.
        - Слушай, - говорит, - а что такое агент влияния?
        - Фиг его знает, - отвечаю. - Ты вон в Мундыча пиво вливал всю дорогу… ну и вот… Агент влияния.
        - Да иди ты! - вскинулся Петька, но вдруг обмер и уставился на плакат - крайний, тот, что перед самыми воротами.
        Смотрю, а на плакате нарисована машина времени. Настоящая. Не подбитая. Вроде часового механизма, в который кресло и рычаги засобачили. Вот она, значит, какая… А может, и не такая. Может, её для секретности нарочно по-другому нарисовали… С двух сторон на эту самую машину со зловещим видом облокотились двое грядушек. На одном написано «Уэллс», на другом - «Макаревич». Наверное, они её и придумали, потому что на плакате ещё подпись была: «Сон разума рождает чудовищ. Франсиско Хосе де Гойя».
        Не знаю, кто такой, но сразу видно, что наш человек.

* * *
        Во дворе было всё по-прежнему. Ничего не изменилось: те же три карапуза в песочнице, те же две бабушки на скамеечке.
        - И лезут, и лезут!.. - возмущается одна. - Никакой бдительности не хватит!
        - А слышали, Марья Гавриловна? - подхватывает другая. - По телевизору передали: ещё один задержан… Глухонемым прикидывался…
        Та поджала губы.
        - Ну, тут тоже осторожность нужна, - предупредила она. - Вдруг правда глухонемой?
        - Так его же глухонемые и разоблачили - акцент выдал!..
        Поздоровался, нырнул в подъезд.
        Дома тоже всё как обычно: мамка - за монитором, в кухне чайник со свистком надрывается - чисто полицейский. Сходил выключил, вернулся в комнату, заглянул через плечо. Опять небось с Будильником тёрки трёт? Нет, на этот раз не с Будильником - с каким-то Элоем-Морлоком…
        Прошка: Да у Вас вон браки с бытовой техникой разрешены! Уму непостижимо: променять женщину на электронную швабру!
        Элой-Морлок: Смотря что за женщина и что за швабра! Сейчас, я Вам доложу, такие швабры пошли продвинутые…
        Плюхнулся на диван, планшет мамкин включать не стал - не до планшета. Подумаешь, «Смергр-2»! Тут, глядишь, скоро самого к грядушкам внедрят… Интересно, в одну мы школу с Петькой попадём или в разные? Хорошо, если в одну… Хотя нет, в одну - не получится. Если в одну, мы там в два счёта себя выдадим: болтать друг с другом начнём, драку затеем…
        Опаньки! А имя? Имя-то мне тогда сменить придётся… В будущем - и вдруг Прошка! Дразнить начнут… опять драка…
        А ведь у них, наверное, у хроноразведчиков, какое-нибудь тайное совещание в госпитале - потому их туда сразу всех и отгрузили. А что? Конспирация на высшем уровне… Ишь, к койке он прикован! А сам наверняка начальству о нас докладывает…
        Узнать бы: этот кругленький седенький… колобок этот… он только над Мундычем начальник или вообще надо всеми ими? Вот бы надо всеми…
        Стоп! А как же они нас туда внедрять будут? Оттепель хронополитическая кончилась, а своих машин времени у нас нету… До сих пор в подвалах хроноразведки по винтикам разбирают - и без толку… Да нет, что это я? Ни одной же не подбили пока…
        Глава 8,
        Подошли мы с Петькой к реабилитационному корпусу - и задумался я вдруг: почему реабилитационный? От чего реабилитируют? Ну побывал Мундыч в будущем, вернулся со сдвинутой крышей - так это когда было? Или их каждый год на повторное обследование укладывают? Ладно, думаю, у тёти Стёпы в приёмном покое спрошу. Хотя из неё ведь слова не вытянешь…
        Но вместо тёти Стёпы сидела там совсем другая тётенька в белом халате - одна-одинёшенька. Мы ещё не спросили её ни о чём, а она уже затараторила:
        - На процедуре ваш Ерундий… Ишь, повадились! Тоже мне, шпионы нашлись! Щаз всё бросят и отправят вас к грядушкам! Ишь, губёнки раскатали! По физиям ведь вижу!
        Вот это, думаем, ничего себе! Откуда знает, если мы её раньше не встречали? Может, по словесным портретам угадала?
        А она знай себе тарахтит:
        - Главврач уже сердиться начинает! Весь лечебный процесс, говорит, псу под хвост! Какой это корпус? В школе вас читать учат? Ре-а-били-тации! Так почему же вы пациентам реабилитироваться мешаете?
        - Как это мы мешаем? - ощетинился Петька.
        - А так! Вышли они в отставку, болезные наши, а куда себя приткнуть - не знают. Вот и норовят по привычке того завербовать, этого разоблачить… Другому-то ничему не обучены! А мы их из такого состояния потихоньку выводим, в нормальную жизнь возвращаем. Так что давайте, давайте отсюда, пока врач не заметил…
        Вышли наружу, не знаем, что и сказать. Вот это мы, получается, пролетели… Думали, хроноразведка, а тут, оказывается, дедушек от глюков лечат.
        - Понял! - глухо говорит Петька. - Всё понял! Это они для конспирации…
        Посмотрели мы друг на друга, прикинули. Может, и для конспирации. Главное-то - что? Главное - врага с толку сбить. Пусть думает, будто чокнутые все тут, безвредные…
        И вдруг слышим - вроде суматоха прошла по этажам: зашумели, забегали. Выскакивают из дверей корпуса четыре санитара с вылупленными глазами - и бегом в разные стороны. Один жалобно кричит:
        - Да никуда он с территории не денется!..
        И нырь в заросли!
        - Слышь, - говорю, - Петьк! Вроде сбежал кто-то у них… Удирать надо! А то ещё загребут вместо него…
        - Думаешь, мы на больных похожи?
        - На свидетелей мы похожи!
        Перепрыгнули через кусты, ушли в зелёнку. Перебежками от дерева к дереву добрались до изнанки какого-то плаката, присели, прислушались. А вокруг беготня, сучья хрустят, листва шуршит, санитары перекликаются.
        - Знаешь, что… - зловеще сипит Петька мне в ухо. - Никакой это не госпиталь. Это тюрьма такая засекреченная. Здесь захваченных грядушек держат. А один взял и сбежал…
        - Ага! - говорю. - Грядушек! Мундыч, по-твоему, грядушка? Герундий - грядушка?
        - Мундыча сюда для опознания привезли, - упирается Петька. - Шпиона ихнего опознать. Он же после стажировки своей всех грядушек в лицо знает. А Герундий тут за старшего, точно говорю!
        Кто-то пробухал ножищами по аллее, остановился напротив плаката, за которым мы прятались, а в следующий миг из-за кромки щита выглянуло беспощадное рыло огромного санитара.
        - В пижаме не видели? - отрывисто спросил он. - Тощий такой, потасканный…
        Мы с Петькой съёжились, помотали головами, и сгинул санитар, не тронул.
        - Давай к воротам пробираться, - предложил я.
        Отлепились мы от щита, начали пробираться к воротам. Почти уже миновали густую плакучую иву с листьями до земли, как вдруг из её нутра послышался сдавленный шёпот:
        - Прошка…
        Чуть не подпрыгнули, обернулись. Ивовые плети раздвинулись, и увидели мы нашего Мундыча, тощего, потасканного и в пижаме. А глаза - как у маньяка.
        - Тише… - шикнул он, видя, что мы уже открыли рты для приветствия. - Пиво с собой?
        Петька судорожно сунул руку в сумку и достал металлическую банку.
        - Вскрой… - хрипло выдохнул Мундыч.
        Сам бы он, пожалуй, не смог - руки тряслись. Припал к банке и не отрывался, пока не осушил. Уронил опустевшую ёмкость, перевёл дух.
        - Раньше чего не приходили?
        - Как не приходили? Приходили! И пиво приносили…
        - Кому отдали?
        - Герундию Петровичу…
        - Нашли кому!
        - А он что, не передал?
        - Садюги! - вместо ответа не то пожаловался, не то похвастался беглый Мундыч. - К койке привязали, прикинь! Вот манеру взяли: чуть накроет - к койке привязывать… Слышь, я от них чуть с койкой не ушёл…
        Вон, значит, что… Значит, всё-таки его здесь от запоя лечили… Шума вокруг стало поменьше, беготня и крики сместились в сторону ворот.
        - Вот возьму сейчас и выдам! - пригрозил невменяемый Мундыч.
        - Что выдашь? - не понял я.
        - Всё выдам!
        - Кому?
        - Вам!
        Мы с Петькой переглянулись. Боязно стало. А ну как вправду такое разгласит, что нас после этого тоже под врачебный надзор упрячут!
        Поблизости затрещали кусты - и опытный ветеран хроноразведки снова нырнул в листву. Выждал, пока запоздалый преследователь убежит подальше, высунулся, поманил подойти вплотную.
        - Значит, так… - лихорадочно зашептал он. - Никакой оттепели не было, и никто меня в будущее не отправлял…
        Честно говоря, остались мы с Петькой разочарованы: ждали чего пострашнее.
        - А как же… ты же сам рассказывал…
        - Это я вам дезинформацию гнал…
        - Зачем?
        - По долгу службы.
        - Всё сам придумал?!
        - Ну да сам! У нас там отдел специальный сидит, будущее сочиняет…
        - То есть ты грядушек и не видел даже… - разочарованно тянет Петька.
        - Да их никто никогда не видел…
        А вот после таких слов мы и впрямь одурели малость.
        - Как это никто?! Да я сам по телевизору…
        - То-то и оно, что по телевизору, - презрительно скривясь, говорит Мундыч. - На то он и телевизор…
        - Нет, погоди! Но машины-то времени…
        - Нет никаких машин времени. Нет, не было и не будет! Пропаганда одна…
        - Чья?!
        - Наша! Чтобы народ от рук не отбивался! Знаешь, как Наполеон говорил? «Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую!» Вот и мы тоже… Кто не хочет сидеть в родной тюрьме, будет сидеть во вражеской! Кто не хочет, чтобы его расстреляли свои, будет расстрелян оккупантами!..
        - Нет, но… придумывать-то зачем? За границей вон настоящих врагов полно!
        - Так в том-то и штука! С настоящим врагом хлопот не оберёшься! А с придуманным как хочешь, так и воюй…
        - А как же… если нет грядушек… почему тогда заводы остановлены?
        - Нормальная коррупция… сами остановились… Надо ж это было как-то оправдать! Ну и вот…
        У меня чуть крыша не съехала. Еле на место вернул.
        - Слышь! - говорю. - Мундыч! Ну ладно. Грядушек придумали. Но грядушечники-то - есть?
        - А как же! - говорит. - Чего-чего, а уж этого добра у нас…
        - Откуда ж они тогда взялись?!
        - Из воздуха! Сам, что ли, не знаешь, откуда пятая колонна берётся? У тебя вон у самого папка грядушечник… Оттуда и взялись!
        Снова зашуршало, захрустело - и Мундыч поспешно подался в своё лиственное укрытие. Однако было поздно.
        - Вот он! - раздался вопль. - Держи его!
        На поляну ворвались трое в белых халатах и кинулись к иве. Беглец выскочил, метнулся прочь, но куда там! Два санитара мигом перехватили его и, обездвижив, повлекли в сторону реабилитационного корпуса. Третий повернулся к нам.
        - Говорил о чём-нибудь? - с подозрением спросил он.
        - Н-нет… - испуганно отозвался Петька. - Так, бред какой-то нёс… Пиво отобрал…
        Тот наклонился и поднял с травы пустую банку из-под пива. Почему-то вид её убедил санитара в нашей искренности. Сокрушённо качнул головой и с банкой в руках двинулся вслед за ушедшими.
        Не чуя под собой ног, мы достигли ворот и покинули территорию госпиталя. Долго молчали. Вот это да! Вот это он нам выдал… Да такого даже самый злобный вражина придумать бы не смог… Нельзя никому такое придумывать! Если всё будущее сочинили в каком-то там специальном отделе, это не только прошкам - это и грядушечникам хана! За что бороться? От кого моральные ценности защищать? Тоже мне ценности, если их даже защищать не от кого?
        - Давай поклянёмся, - предложил я наконец. - Что никому не скажем.
        - Чего не скажем?
        - Ничего не скажем.
        - Давай!
        - А на чём?
        Петька порылся в кармане и достал какую-то коническую шестерёнку, покрытую зелёной масляной краской. С наплывами.
        - Это что?
        - Да от машины времени деталька… в прошлый раз с пьедестала спёр…
        Я поглядел на него с уважением, а на шестерёнку, пожалуй что, и с завистью. На ней и поклялись.
        - Клянёмся… - озабоченно начал Петька. - Ты повторяй давай…
        - Клянёмся… - глуховато отозвался я.
        - …никому ни слова…
        - …никому ни слова…
        - …на все времена…
        - …пока не вырастем! - вставил я.
        Петька не понял.
        - Почему? - туповато спросил он.
        - Н-ну… вырастем, а там уже и будущее придёт…
        Волгоград - Бакалда
        Январь - май 2015
        Полюшко-поле
        А надежда - почти что на одного Бога: «Авось, дескать, пошлёт нам какую-нибудь общую идейку, и мы вновь соединимся!»
        Ф.М. Достоевский
        - Либераст!!! - Звонкое, как пощёчина, слово выскочило из открытых дверей бара в пустой актовый зал и, отразившись от стен, разлетелось на мелкие отголоски.
        Я приостановился. Похоже, братья-писатели опять превращают мирную попойку в политический митинг.
        - Кто либераст?
        - Ты либераст!
        - Я - либераст?!
        - Всем низкий поклон, - сказал я, входя. - И кто у нас тут либераст?
        - А вот он либераст!
        - Сам ты либераст!
        Я оглядел коллег, коих за обеденным столом насчитывалось ровно двое.
        Прозаик Блудов. Неуклюж. Губошлёп. Симулируя деревенское происхождение, прикидывается слабоумным. А может, уже и не прикидывается даже. Привычка, знаете, вторая натура.
        С лёгкой руки Ивана Алексеевича Бунина принято думать, что истинный писатель обязан обладать зоркостью, чутким слухом, тончайшим обонянием. Блудов - дальтоник с хроническим насморком, лёгкой глухотой и усечённым словарным запасом. Однако всё перечисленное уравновешивается главным его достоинством: Блудов пишет правду.
        Второй - лирический поэт Лёха Тушкан. Недавно закодировался, и это, поверьте, трагедия. Ибо что может быть противоестественнее трезвого антисемита! В итоге зол на всех, а на меня в особенности - за дружбу с Ефимом Голокостом.
        М-да… Если в ряды либеральной интеллигенции уже и таких верстают, значит, до тотальной мобилизации рукой подать.
        - А почему он либераст? - спрашиваю Тушкана.
        - Он не любит русский народ! - патетически восклицает Лёха.
        Внимательно смотрю на обиженно отдутые губы Блудова.
        - Странно… - говорю. - Вроде ко мне он всегда хорошо относился…
        И это правда. Отношения у нас с Блудовым неплохие. Дело в том, что мою ненависть к городу он сплошь и рядом принимает за любовь к деревне.
        - А ты тут при чём?
        - Так а я и есть русский народ, - объясняю, присаживаясь.
        - Не показывай на себе - сбудется… - мстительно изрекает Лёха Тушкан.
        Памятлив, однако. В прошлый раз я поймал его на эту фразу, когда спорили о Пушкине. Жарко спорили. Как будто в Союз писателей Александра Сергеевича принимать собирались. И Лёха имел неосторожность выразить жестами величие пушкинского таланта.
        Окоченевший от обиды прозаик Блудов внезапно являет признаки жизни: смотрит на меня, на Лёху.
        - Знаешь, кто либераст? - угрюмо вопрошает он. - Вот кто!
        И тычет в мою сторону.
        Я усмехаюсь.
        Ни тот, ни другой, разумеется, и понятия не имеют о том, что таится у меня в правом кармане пиджака.

* * *
        Долгое время чемпионом по рассеянности среди гениев заслуженно считался Норберт Винер. А потом явился на свет Ефим Григорьевич Голокост и всех затмил. Знаете, как он женился?
        Однажды пришла к нему дама, причём, согласно легенде, ничего личного, вполне деловой визит. Галантный хозяин встретил гостью в прихожей, помог снять пальто (сам по обыкновению витая в облаках), затем по инерции расстегнул блузку, совлёк юбку… Когда спохватился, приятно удивлённая дама была уже в одних колготках.
        Естественно, что, как честный человек, он просто обязан был на ней жениться. Брак, кстати, не удался. Жить с великим изобретателем уровня Теслы, сами понимаете, не каждой женщине по силам. Тем более что способы, с помощью которых Ефим Григорьевич пробовал наладить гармонию в быту, неизменно поражали своеобразием и неожиданностью решения.
        Позвонивши вчера в дверь давнего своего знакомца, я опять застал его в полной прострации. Мировая скорбь глядела на меня с порога выпуклыми тёмными глазами.
        - Что-нибудь случилось, Фима?
        Голокост траурно кивнул и отступил, пропуская меня в квартиру. Почуяв недоброе, я первым делом бросил опасливый взгляд на стену прихожей, где висел политбарометр, самое, пожалуй, зловещее из Ефимовых изобретений. Однако длинная тонкая стрелка устройства если и приблизилась к отметке «революция», то на полделения, не больше.
        - А-а… - догадался я наконец и скроил сочувственную мину.
        Три траурных кивка в ответ.
        Стало быть, догадка моя верна. Отчаявшись найти общий язык с супругой, Ефим Григорьевич на прошлой неделе сконструировал очередной приборчик. С виду портсигар портсигаром, а по сути довольно мощный генератор социального поля. Стоит включить, как начинается процесс слипания отдельно взятых человеческих личностей в единое целое.
        Нет-нет, никакой политики! Собирая данное устройство, Голокост преследовал исключительно личные цели - хотел, так сказать, затянуть супружеские узы потуже.
        - И что?!
        - Ушла к соседу… - мрачно сообщил изобретатель.
        - Насовсем?!
        - Наверное…
        Что ж, если вдуматься, всё правильно: слипание происходит хаотично, абы как - и трудно сказать заранее, кто с кем слипнется. В любом случае утешать Ефима не стоило. Неплохо изучив его за время нашего знакомства, я понимал, что расстроен он не столько утратой супруги, сколько неудачей эксперимента.
        - Выключить не пробовал?
        - Выключил сразу, что толку? - последовал унылый ответ.
        - Но поле-то - исчезло!
        - Поле - исчезло! А сосед остался…
        - И что ты теперь собираешься делать? - небескорыстно полюбопытствовал я. - С этим своим прибором…
        Голокост трагически вскинул плечи. Наверняка отправит в кладовку, где много уже чего пылилось подобного.
        - Слушай, а подари мне его!
        - Да пожалуйста…
        И, пока Ефим не передумал, я взял со стола похожую на портсигар вещицу и сунул её в правый карман пиджака.

* * *
        Раздробился народ, озлобился… Когда это было такое видано, чтобы два литератора, сойдясь за рюмкой водки (пусть даже одной на двоих, поскольку Лёха в завязке), сразу со склоки начали! Обычно как? Быстренько поклянутся в любви - и давай перемывать косточки отсутствующим коллегам! А тут с лёту политику друг другу шьют, только что в драку не лезут…
        Причина, как мне иногда кажется, ясна. Оставшись в одиночестве и, упаси боже, задумавшись, человек обязательно усомнится в том, во что свято верил при свидетелях. Спасение одно: быстренько найти несогласного, затеять с ним ругань - и чем она яростней, тем быстрее вернётся ощущение собственной правоты. Нечто подобное мы обычно видим на ток-шоу.
        Нет, не зря я позаимствовал у Голокоста его изделие. Надо, надо как-то восстанавливать людское единство, хотя бы в пределах Союза писателей. Ефим, конечно, гений, но, на мой взгляд, беда его в том, что неправильно он использует свои изобретения. Да и не он один. Взять электричество. Ведь сколько веков подряд считалось, будто оно только для фокусов и годится: бумажку примагнитить, искорками потрещать…
        Заказал я стопочку и, предвкушающе огладив потаённый в кармане приборчик, стал ждать, когда народу в баре поприбавится.
        Время было обеденное. В бар заглянула сильно располневшая от постов детская писательница Стенькина и с беспокойством оглядела присутствующих. В прошлом году она издала книжку о зверятах «Выдрочки» и с тех пор считала всех своих коллег-литераторов похабниками и зубоскалами.
        При виде её поэт с прозаиком примолкли, перестали обзывать друг друга либерастами и, посопев, спросили у барменши по котлете с гречкой.
        Затем в актовом зале гулко грянули зычные, неотвратимо приближающиеся голоса - и вскоре в бар вторглись два сильно враждующих земляка-станичника: Захар Чертооседлов и Кондрат Односисий. Первый идеологически представлял собой белое казачество, второй - красное.
        - Ахушпос?.. - страшно кричал Кондрат, заголяя зенки. - Ахушпос?..
        Присутствующие взглянули на него с привычным ужасом, однако сегодня мордень буйного Кондрата скорее пылала весельем, нежели гневом.
        - А хошь посмеяться? - одолел он наконец фразу.
        Уяснив, что на фронтах гражданской войны перемирие, а стало быть, свары в данный момент не предвидится, все выдохнули и вернулись кто к еде, кто к закуске. Я поднялся и, извинившись, покинул бар - настроить приборчик.
        Как уже было сказано, изделие имело сходство с портсигаром, что, впрочем, неудивительно, поскольку за основу конструкции Ефим взял именно портсигар. Откинув латунную крышку, я обнаружил под ней штук восемь пальчиковых батареек и пару-тройку чипов… или как там эта чепуха называется? Спаяно всё наспех, ничего не понять, зато отчётливо различим переключатель с процарапанными иголочкой цифрами от нуля до четырёх. В данный момент рычажок пребывал в нулевой позиции.
        Стоило его тронуть, разноголосица в баре оборвалась, и палец мой испуганно отдёрнулся. На всякий случай я выждал несколько секунд. Из отверстого дверного проёма доносилось лишь неловкое покряхтывание. Видимо, всё-таки не прикосновение к регулятору было причиной этого краткого безмолвия - просто, надо полагать, красный казак Кондрат Односисий привёл в исполнение свою угрозу рассмешить.
        Наконец к сотрапезникам вернулся дар речи - Стенькина попросила передать ей солонку. Успокоившись, я перевёл рычажок на единичку, защёлкнул латунную крышечку и, спрятав устройство, вернулся в общество.

* * *
        Кондрат сидел бука букой - шуток не понимают. Увидев меня, оживился, повеселел.
        - У татарина - что у собаки, - немедленно оскорбил он моё национальное достоинство, - души нет - один пар!
        Следует пояснить, что, по словам бабы Лёли, среди моих предков затесался крещёный казанский татарин, о чём я однажды имел неосторожность проговориться.
        Но и за мной тоже не заржавело.
        - У наших казаков обычай таков, - бодро ответил я поговоркой на поговорку, - поцеловал куму - да и губы в суму!
        В отличие от прочих мы с Кондратом обмениваемся колкостями скорее из спортивного интереса, не вкладывая душу и не разрывая аорты.
        - А как мы вас на Куликовом поле! - не отставал он.
        - А мы вас на речушке Калке!
        Чокнулись, выпили.
        - Кстати, - вспомнил я. - Сделал вчера лингвистическое открытие. Слово «казак», во-первых, исконного происхождения, во-вторых, произведено от глагола. Ну сам смотри: верстать - верстак, тесать - тесак…
        - Казать - казак?
        - Вот именно! Стало быть, казачество - это то, что кажется. То есть глюк. Самый известный глюк российской истории…
        Похоже, генератор социального поля, даже работая на единичке, и впрямь провоцировал общее примирение. Тема-то, согласитесь, скользкая, а все по-прежнему незлобивы, кушают с аппетитом, никто ни на кого не обижается…
        Приятная эта мысль так и осталась незавершённой.
        - Можно подумать, кроме казачества, и людей на Руси не было! - вспылил внезапно Лёха Тушкан. - Беглые все! Соху бросит, семью бросит и айда на Дон в разбойнички - сабелькой махать!
        - Слышь ты, кацап! - окрысился Захар Чертооседлов. - Да если б не мы, кто б тебя тогда от турок защищал?
        - Ага! Защищали вы там! - вмешался обидчивый прозаик Блудов. - Чуть державу не загубили! Не зря вас на Урале до сих пор Разиным отродьем кличут…
        - На Урале?! Чья бы корова мычала! Пугачёвщину вспомни!
        - А кто Романовых на трон возвёл? - запоздало взревел Кондрат Односисий, начисто забыв, что не пристало ему, красному казаку, ссылаться на свергнутое самодержавие.
        - Вернулися поляки… - не устояв перед соблазном, язвительно продекламировал я. - Каз?ков привели…
        Спохватился, осёкся. Ишь, рот раскрыл! Сиди, молчи и слушай - хотя бы ради чистоты эксперимента.
        - Пошли сумбур и драки, - ликующе подхватил цитату Лёха. - Каз?ки и поляки… Поляки и каз?ки… Нас паки бьют и паки… Мы ж без царя, как раки, горюем на мели…
        - Так то ж воровские были казаки!
        - А других и не бывает!
        Тщетно детская писательница Стенькина пыталась вернуть беседу в идеологически правильное русло.
        - Масоны! Это всё масоны!.. - в отчаянии повторяла она, но кто бы её услышал! Глотки и у кацапов, и у казаков - лужёные, а сама Стенькина изъяснялась в основном с помощью щебета. Прощебетала пятьдесят лет кряду. Потом разом погрузнела, устала, щебет стал глух и невнятен, но изъясняться по-другому она уже не могла.
        В некотором замешательстве я раскрыл под столом портсигар. Рычажок по-прежнему стоял на единичке. Странно… Обычно изобретения Ефима Голокоста при всей их внешней простоте отличались надёжностью и безотказностью. В чём же дело? Почему вместо того, чтобы сплотиться, все кинулись друг на друга? Хотя, с другой стороны, сплотились - и кинулись…
        Слипание отдельных личностей воедино пошло, как видим, по этнической линии: станичники, отринув политические разногласия, стремительно ополчались против осмелевших лапотников. Про басурманов, с которых всё началось, забыли, но кацап Лёха (по глазам вижу) готов уже был примкнуть к писательнице Стенькиной.
        - Три недоделанные нации! Хохлы, казаки и евреи! И качают права, и качают! Можно подумать, других не притесняли - только их…
        Одно из двух: либо мне следовало вернуть регулятор в нулевое положение, надеясь, что склока угаснет сама собой (ох, сомнительно!), либо рискнуть и перевести рычажок на двойку.
        Я решил рискнуть.

* * *
        На секунду все примолкли и, словно бы очнувшись, заново оглядели друг друга.
        - Ты лучше скажи, за что вы моего деда раскулачили? - ни с того ни с сего проклокотал белоказак Захар Чертооседлов. - И расстреляли в тридцать седьмом!..
        - Позво-оль!.. - взревел красный Кондрат. - Ты ж говорил, он у тебя под Сталинградом погиб!..
        Действительно, до девяносто первого года Захар Чертооседлов утверждал, будто дед его защищал Сталинград и был убит фашистским снайпером, но потом к власти пришла демократия и начала с того, что погасила Вечный огонь на Аллее Героев. Вы не поверите, однако уже на следующий день дедушка Захара оказался расстрелянным в тридцать седьмом за принадлежность к зажиточному казачеству.
        Ладно, расстрелян и расстрелян, да вот как на грех (лет через несколько) государство опомнилось и спешно принялось восстанавливать опрометчиво утраченные ценности: вновь запылал Вечный огонь, вновь замерли в почётном карауле школьники со скорлупками ППШ в руках - и растерялся Захар Чертооседлов, сам уже не зная, где же всё-таки погиб его дедушка.
        - Так у меня ж два деда было! - нашёлся белоказак. - Один в тридцать седьмом, другой под Сталинградом…
        И такое тут началось обостренье классовой борьбы… Вдобавок слово «Сталинград» откликнулось в подсознании именем Сталина. Загомонили все. Равнодушных не осталось.
        - А что сказал Черчилль? А?! Что он сказал? Сталин принял Россию с сохой, а оставил…
        - Без сохи?
        - С атомной бомбой!!!
        - Да подавись ты своей атомной бомбой! Кто крестьянство уничтожил?
        - Уничтожил?.. А вот те и уничтожили, кто вместо того, чтобы землю пахать, в писатели полезли!..
        Получалось, что, усилив напряжение социального поля в нашем баре (и, как выяснилось впоследствии, не только в нём), я тем самым уменьшил число враждующих сторон, зато накалил обстановку. Раньше точек зрения насчитывалось как минимум три (антиказаки, антикацапы и антисемиты). Теперь компания раскололась надвое: одни - за коммунизм, другие - против.
        - Вот скажут: ты умрёшь, а Советский Союз возродится… - неистово гремел Кондрат. - Ни минуты не поколеблюсь, умру, но вы, суки, снова будете жить в Советском Союзе!
        Итак, механизм явления, можно сказать, обнажился: перевод регулятора с цифры на цифру сплачивает людей в группы. Беда, однако, в том, что группы эти люто ненавидят друг друга… Хотя позвольте! А если взять и перейти на следующее деление? По логике, две фракции должны слиться в одну. Браниться станет не с кем - и вот оно, долгожданное согласие!
        Я снова раскрыл портсигар и решительно сдвинул рычажок.

* * *
        Как и в прошлый раз, все запнулись - возникла краткая пауза. Затем над стойкой взмыло разгневанное личико барменши.
        - Вот вы тут орёте, - бросила она в сердцах, - а через неделю нас, может, выселять придут!
        - Откуда выселять?
        - Отсюда! Из Дома литераторов!
        - С какой это радости?
        - А с такой радости, что племяннику вице-мэра помещение под офис потребовалось!
        - Не имеют права! Мы - общественная организация!
        - Союз художников - тоже общественная! И Союз композиторов - общественная! А выселили как миленьких!
        - Сейчас Год литературы!
        - Вот в честь Года литературы и выставят…
        Бар взбурлил.
        - Сволочи! Разворовали страну, разграбили! Всё им мало!
        - Беспредел! Одно слово - беспредел!
        - Мочить их, козлов! - завопил кто-то пронзительнее всех, и лишь мгновение спустя до меня дошло, что это я сам и завопил.
        Вздрогнул, огляделся со страхом. Вокруг налитые кровью глаза, криво разинутые орущие рты. Вот оно, единомыслие.
        Но я ещё владел собой, я ещё был вменяем. Последним усилием воли заставил себя откинуть латунную крышечку, собираясь вырубить к едрене фене дьявольское устройство, однако пальцы вместо того, чтобы перевести рычажок в нулевое положение, сами (клянусь, сами!) сдвинули его на четвёрку. То есть на максимум.
        А дальше…

* * *
        А дальше, ваша честь, всё представляется мне как-то смутно и обрывчато. Будто в бреду, ей-богу! Помню - вскочили, помню - рванулись к выходу, охваченные единым яростным порывом.
        Улица была запружена народом. Асфальт - в осколках стекла, неподалёку - опрокинутый эвакуатор. Надо же! Крохотное ведь устройство, в портсигаре умещается, а накрыло весь квартал! Разъярённые люди выскакивали из арок, из переулков, потрясая кулаками, скалками, бейсбольными битами…
        И кинулись мы всей оравой громить мэрию.
        Бакалда - Волгоград
        Июнь - июль 2015
        Словесники
        Солнце останавливали словом,
        Словом разрушали города.
        Николай Гумилев
        Лаве и раньше частенько доставалось на рынке, но сегодня… Радим даже отшатнулся слегка, завидев её на пороге. «Ах, мерзавки…» - подумал он изумлённо и растерянно.
        Неизвестно, с кем Лава поругалась на этот раз, но выглядела она ужасно. Шея - кривая, глаза - косят, одно плечо выше другого и увенчано вдобавок весьма приметным горбиком. Цвет лица - серый с прозеленью, а крохотная очаровательная родинка на щеке обернулась отталкивающего вида бородавкой.
        - Вот! - выкрикнула Лава. - Видишь?
        Уронила на пол корзину с наполовину зелёными, наполовину гнилыми помидорами и, уткнув обезображенное лицо в ладони, разрыдалась.
        «Что-то с этим надо делать, - ошеломлённо подумал Радим. - Чем дальше, тем хуже…»
        Ушибаясь, он неловко выбрался из-за коряво сколоченного стола (как ни старался Радим переубедить сельчан, считалось, что плотник он скверный) и, приблизившись к жене, осторожно взял её за вздрагивающие плечи.
        - Не ходить бы мне туда больше… - всхлипывала она. - Ты видишь, ты видишь?..
        - Дурочка, - ласково и укоризненно проговорил Радим, умышленно оглупляя жену - чтобы не вздумала возражать, и Лава тут же вскинула на него с надеждой заплаканные младенчески бессмысленные глаза. - Они это из зависти…
        - Ноги… - простонала она.
        - Ноги? - Он отстранился и взглянул. Выглядывающие из-под рваного и ветхого подола (а уходила ведь в нарядном платье!) ноги были тонки, кривы, с большими, как булыжники, коленками. С кем же это она побеседовала на рынке? С Кикиморой? С Грачихой? Или с обеими сразу?
        - Замечательные стройные ноги, - убеждённо проговорил он. - Ни у кого таких нет.
        Зачарованно глядя вниз, Лава облизнула губы.
        - А… а они говорят, что я го… го… гор-ба-тая!.. - И её снова сотрясли рыдания.
        - Кто? Ты горбатая? - Радим расхохотался. - Да сами они… - Он вовремя спохватился и оборвал фразу, с ужасом представив, как у всех торговок на рынке сейчас прорежутся горбы, и, что самое страшное, каждой тут же станет ясно, чьего это языка дело. - Никакая ты не горбатая. Сутулишься иногда, а вообще-то у тебя плечики, ты уж мне поверь, точёные…
        Он ласково огладил её выравнивающиеся плечи. Упомянув прекрасный цвет лица, вернул на впалые щёки румянец, а потом исправил и сами щёки. Покрыв лицо жены мелкими поцелуями, восхитился мимоходом крохотностью родинки. Парой комплиментов развёл глаза, оставив, впрочем, еле заметную раскосинку, которая в самом деле ему очень нравилась. Лава всхлипывала всё реже.
        - Да не буду я тебе врать: сама взгляни в зеркало - и убедись…
        И, пока она шла к висящему криво зеркалу, торопливо добавил:
        - И платье у тебя красивое. Нарядное, новое…
        Лава улыбалась и утирала слёзы. Потом озабоченно оглянулась на корзинку с негодными помидорами. С них-то, видно, всё и началось.
        - А насчёт помидоров не беспокойся. Сам схожу и на что-нибудь обменяю…
        - Но они теперь… - Лава снова распустила губы. - А я их так хвалила, так хвалила…
        - А знаешь что? - сказал Радим. - Похвали-ка ты их ещё раз! Умеешь ты это делать - у меня вот так не выходит…
        И, пока польщённая Лава ахала и восхищалась розовеющими на глазах помидорами, он вернулся к столу, где тут же зацепился локтем за недавно вылезший сучок.
        - Хороший стол получился, гладкий, - со вздохом заметил он, похлопывая по распрямляющимся доскам. - И дерево хорошее, без задоринки…
        Сучок послушно втянулся в доску. Радим мрачно взглянул на грязную глиняную плошку.
        - Чтоб тебя ополоснуло да высушило! - пожелал он ей вполголоса. Плошка немедленно заблестела от чистоты. Радим отодвинул посудину к центру стола и задумался. Конечно, Лаве приходилось несладко, но в чём-то она, несомненно, была виновата сама. Изо всех приходящих на рынок женщин торговки почему-то облюбовали именно её, а у Лавы, видно, просто не хватало мудрости отмолчаться.
        - Знаешь, - задумчиво сказал он наконец. - Тут вот ещё, наверное, в чём дело… Они ведь на рынок-то все приходят уродины уродинами - переругаются с мужьями с утра пораньше… А тут появляешься ты - красивая, свежая. Вот они и злобствуют…
        Лава, перестав на секунду оглаживать заметно укрупнившиеся помидоры, подняла беспомощные наивные глаза.
        - Что же, и нам теперь ругаться, чтобы не завидовали?
        Радим снова вздохнул.
        - Не знаю… - сказал он. - Как-то всё-таки с людьми ладить надо…
        Они помолчали.
        - Вот, - тихо сказала Лава, ставя на стол корзину с алыми помидорами.
        - Умница ты моя, - восстановил он её мыслительные способности, и, наверное, сделал ошибку, потому что жена немедленно повернула к нему вспыхнувшее гневом лицо.
        - Я тебя столько раз просила! - вне себя начала она. - Научи меня хоть одному словечку! Не захотел, да? Тебе лучше, чтобы я такая с базара приходила?
        Радим закряхтел.
        - Послушай, Лава, - сказал он, и жена, замолчав, с сердитым видом присела на шаткий кривой табурет. - Ты сама не понимаешь, о чём просишь. Предположим, я научу тебя кое-каким оборотам. Предположим, ты сгоряча обругаешь Грачиху. Но ведь остальные услышат, Лава! Услышат и запомнят! И в следующий раз пожелают тебе того же самого… Ты же знаешь, я - мастер словесности! Нас таких в селе всего четверо: староста, Тихоня, Черенок да я… Видела ты хоть однажды, чтобы кто-нибудь из нас затевал склоку, задирал кого-нибудь? Ведь не видела, правда?..
        Лава молчала, чему-то недобро улыбаясь.
        - Ну я им тоже хорошо ответила, - объявила она вдруг. - У Грачихи теперь два горба.
        - Два горба? - ужаснулся он. - Ты так сказала?
        - Так и сказала, - ликующе подтвердила Лава. - И прекрасно без тебя обошлась!..
        - Постой, - попросил Радим, и Лава встала. Он потёр лоб, пытаясь собраться с мыслями. - Два горба! Да как тебе такое в голову пришло?..
        - Мне это… - Лава не договорила. В глазах у неё был страх. Видно, сболтнула лишнее.
        Радим тоже встал и беспокойно прошёлся по вспучившимся доскам пола.
        - То-то, я смотрю, сегодня утром: то зеркало искривится, то сучок из стола вылезет… Мы же так со всем селом поссориться можем! Не дай бог, придумают тебе кличку - тут уж и я помочь не смогу… Два горба!.. - Он осёкся, поражённый внезапной и, надо полагать, неприятной догадкой. Потом медленно повернулся к отпрянувшей жене.
        - Ты от кого это услышала? - хрипло выговорил он. - Кто тебе это подсказал? Со словесником спуталась?
        - Нет! - испуганно вскрикнула Лава.
        - С кем? - У Радима подёргивалась щека. - С Черенком? С Тихоней?
        - Нет!!
        - А с кем? Со старостой?.. Ты же не могла это сама придумать!..
        Следует заметить, что от природы Радим вовсе не был ревнив. Но вздорная баба Кикимора с вечно прикушенным по причине многочисленных соседских пожеланий языком однажды предположила вслух, что Радим - он только на людях скромник, а дома-то, наверное, ух какой горячий!.. С того дня всё и началось…
        - Староста! - убеждённо проговорил Радим. - Ну конечно, староста, чтоб его на другую сторону перекривило!.. Нашла с кем связаться!
        Редко, очень редко прибегал Радим в присутствии жены к своему грозному искусству, так что Лава даже начинала подчас сомневаться: а точно ли её муж - словесник? Теперь же, услышав жуткое и неведомое доселе пожелание аж самому старосте, она ахнула и схватилась за побледневшие щеки. Тем более что со старостой Лава и вправду связалась недели две назад - в аккурат после того, как супруг сгоряча её в этом обвинил. В общем, та же история, что и с Черенком…
        «Спаси бог сельчан - словесник осерчал», - вспомнилась поговорка. Лава заметалась, не зная, куда схорониться. Но тут Радим запнулся, поморгал и вдруг ни с того ни с сего тихонько захихикал. Видно, представил себе Грачиху с двумя горбами.
        - А ловко ты её!.. - проговорил он, радостно ухмыляясь. - Допросилась-таки, языкастая…
        Не иначе кто-то на рынке в сердцах обозвал его дураком.
        - Два горба… - с удовольствием повторил резко поглупевший Радим. - Не-е, такого сейчас уже и словесник не придумает… Видать, из прежних времён пожелание…
        Испуганно уставившись на супруга, Лава прижалась спиной к грубо оштукатуренной стенке. А Радим продолжал, увлёкшись:
        - Во времена были! Что хочешь скажи - и ничего не исполнится! Пожелаешь, например, чтоб у соседа плетень завалился, а плетень стоит себе, и хоть бы что ему! Зато потом…
        Он вновь запнулся и недоумённо сдвинул брови.
        - О чём это я?
        Видно, на рынке зарвавшегося ругателя одёрнули, поправили: ума, что ли, решился - словесника дураком называть? А ну как он (словесник то есть) ляпнет чего-нибудь по глупости! Это ж потом всем селом не расхлебаешь! Не-ет, Радим - он мужик смышлёный, только вот Лаве своей много чего позволяет…
        - Ты… о прежних временах, - еле вымолвила Лава.
        Вид у Радима был недовольный и озадаченный. Мастер словесности явно не мог понять, зачем это он накричал на жену, обидел старосту, смеялся над Грачихой…
        - Прежние времена - дело тёмное… - нехотя проговорил он. - Считается, что до того, как Бог проклял людей за их невоздержанные речи, слова вообще не имели силы… Люди вслух желали ближнему такого, что сейчас и в голову не придёт…
        - И ничего не сбывалось?
        - Говорят, что нет.
        Глаза Лавы были широко раскрыты, зрачки дышали.
        - Значит, если я красивая, то как меня ни ругай, а я всё равно красивая?
        - Д-да, - несколько замявшись, согласился Радим. - Но это если красивая.
        Лава опешила и призадумалась. Красивой становишься, когда похвалят… Можно, конечно, и родиться красивой, но для этого опять-таки нужно чьё-нибудь пожелание… И чтобы соседки на мать не злились…
        Радим смотрел на растерявшуюся вконец Лаву с понимающей улыбкой.
        - Так что ещё неизвестно, когда жилось лучше, - утешил он, - сейчас или в прежние времена…
        - А… а если какой-нибудь наш словесник, - как-то очень уж неуверенно начала она, - встретился бы с кем-нибудь из… из прежних времён… он бы с ним справился?
        Радим хмыкнул и почесал в затылке.
        - М-м… вряд ли, - сказал он наконец. - Хотя… А почему ты об этом спрашиваешь?
        Лава опять побледнела, и Радим смущённо крякнул. «Вконец жену запугал», - подумалось ему.
        - Однако заболтался я, - сказал он, поспешно напустив на себя озабоченный вид. - Напомни, что нужно на рынке выменять?
        - Хлеба и… - начала было Лава, но тут со стен с шорохом посыпались ошмётки мела, а зеркало помутнело и пошло волнами.
        - Это Грачиха! - закричала она. - Вот видишь!
        - Ладно, ладно… - примирительно пробормотал Радим, протягивая руку к корзинке. - Улажу я с Грачихой, не беспокойся… Кстати, глаза у тебя сегодня удивительно красивые.
        Съехавшиеся было к переносице глаза Лавы послушно разошлись на должное расстояние.

* * *
        В вышине над селом яростно крутились облака: одним сельчанам нужен был дождь, другим - солнце. Временами заряд крупных капель вздымал уличную пыль и, только и успев, что наштамповать аккуратных, со вмятинкой посередине коричневых нашлёпок, отбрасывался ветром за околицу. Мутный смерч завернул в переулок, поплясал в огороде Черенка и, растрепав крытую камышом крышу, стих.
        Дома по обе стороны стояли облупленные, покривившиеся от соседских пожеланий, с зелёными от гнили кровлями. С корзинкой в руке Радим шёл к рыночной площади, погружая босые ноги то в тёплую пуховую пыль, то в стремительно высыхающие лужи и поглядывая поверх кривых, а то и вовсе завалившихся плетней. Там на корявых кустах произрастали в беспорядке мелкие зелёные картофелины, ссохшиеся коричневые огурцы, издырявленные червями яблоки - и всё это зачастую на одной ветке, хотя староста ежедневно, срывая и без того сорванный голос, втолковывал сельчанам, что каждый плод должен расти отдельно: лук - на своём кусте, картошка - на своём. Как в прежние времена.
        Уберечь огород от людской зависти всё равно было невозможно, поэтому владельцы не очень-то об этом и заботились, придавая плодам вид и вкус лишь по пути на рынок. Впрочем, в обмене тоже особого смысла не было - меняли картошку на яблоки, яблоки на картошку… А на рыночной площади собирались в основном поболтать да посплетничать, даже не подозревая, насколько важна эта их болтовня. Волей-неволей приходя к общему мнению, рынок хранил мир от распада.
        Радим шёл и думал о прежних временах, когда слова не имели силы. Поразительно, как это люди с их тогдашней невоздержанностью в речах вообще ухитрились уцелеть после божьей кары. Ведь достаточно было одного, пусть даже и не злого, а просто неосторожного слова, чтобы род людской навсегда исчез с лица земли. Будучи словесником, Радим знал несколько тайных фраз, сохранившихся от прежних времён, и все они были страшны. Словесники передавали их друг другу по частям, чтобы, упаси боже, слова не слились воедино и не обрели силу. Вот, например: «Провались всё пропадом…» Оторопь берёт: одна-единственная фраза - и на месте мира уже зияет чёрная бездонная дыра…
        - Чумазый!
        - Ты сам чумазый!
        - А ты чумазее!..
        Отчаянно-звонкие детские голоса заставили его поднять голову. На пыльном перекрёстке шевелилась куча-мала, причём стоило кому-либо из неё выбраться, как ему тут же приказывали споткнуться и шмякнуться в лужу, что он немедленно и делал под общий сдавленный хохот. Потом раздался исполненный притворного ужаса крик: «Словесник! Словесник идёт!..» - и ребятня в полном восторге брызнула кто куда. Остался лишь самый маленький. Он сидел рядом с лужей и плакал навзрыд. Слёзы промывали на грязной рожице извилистые дорожки.
        - Чего плачешь? - спросил Радим.
        Несчастный рыдал.
        - А… а они говорят, что я чу… чума-азый!..
        Точь-в-точь как вернувшаяся с базара Лава. И ведь наверняка никто его сюда силком не тащил, сам прибежал…
        - Да не такой уж ты и чумазый, - заметил Радим. - Так, слегка…
        Разумеется, он мог бы сделать малыша нарядным и чистым, но, право, не стоило. Тут же задразнят, пожелают упасть в лужу… Радим потрепал мальчонку по вздыбленным вихрам и двинулся дальше.
        Ох, Лава, Лава… Два горба… Вообще-то в некоторых семьях из поколения в поколение передаются по секрету такие вот словечки, подчас не известные даже мастерам. Как правило, особой опасности они в себе не таят, и всё же…
        А действительно, кто бы кого одолел в поединке - нынешний словесник или человек из прежних времён? Между прочим, такой поединок вполне возможен. Коль скоро слова имеют силу, то вызвать кого-нибудь из прошлого не составит труда. Другое дело, что словесник на это не решится, а у обычного человека просто не хватит воображения. И слава богу…
        А как же у Лавы хватило воображения задать такой вопрос?
        Мысль была настолько внезапна, что Радим даже остановился. Постоял, недоумённо сдвинув брови, и вдруг вспомнил, что этак полгода назад, открыв для себя эту проблему, он сам имел неосторожность поделиться своими соображениями с супругой. Зря! Ох зря… Надо будет пожелать, чтобы она всё это и в мыслях не держала. Незачем ей думать о таких вещах.
        Радим досадливо тряхнул головой и зашагал дальше.

* * *
        Рыночная площадь, как всегда, была полна народу.
        - Здравствуйте, красавицы, - с несокрушимым простодушием приветствовал Радим торговок.
        Те похорошели на глазах, но улыбок на обращённых к нему лицах Радим не увидел.
        - Да вот благоверная моя, - тем же простецким тоном продолжал он, - шла на рынок, да не дошла малость…
        Он наконец высмотрел Грачиху. Горб у неё был лишь один, да и тот заметно уменьшился. «Плохо дело, - встревоженно подумал Радим. - Всем рынком, видать, жалели…»
        Выменяв у хмурого паренька три луковки на пять помидорин, Радим для виду покружил по площади, пытаясь по обыкновению переброситься с каждой торговкой парой весёлых словечек, и вскоре обнаружил, что отвечают ему неохотно, а то и вовсе норовят отвернуться. Потом он вдруг споткнулся на ровном месте, чуть не рассыпав заметно позеленевшие помидоры, - кто-то, видать, пробормотал пожелание издали. «Да что же это! - в испуге подумал Радим, хотя и продолжал простодушно улыбаться сельчанам. - Ведь и впрямь со всеми поссорит!»
        Как бы случайно оглянулся на Грачиху и замер, уставясь на корзину с червивыми яблоками.
        - Эх! - сказал он с восхищением. - Посылала меня благоверная моя за хлебом, но уж больно у тебя, Грачиха, яблоки хороши! Наливные, румяные, ни пятнышка нигде, ни червячка… Меняем, что ли?
        Сурово поджав губы, Грачиха глядела в сторону.
        - Шёл бы ты лучше, словесник, домой, - проговорила она наконец. - Учил бы ты её и дальше словам своим… Только ты запомни: каким словам научишь - такие она тебе потом и скажет!..
        - Каким словам, Грачиха? Ты о чём?
        Грачиха спесиво повела носом и не ответила. Радим растерянно оглянулся. Кто смотрел на него осуждающе, а кто и с сочувствием. Он снова повернулся к Грачихе.
        - Да молодая она ещё! - жалобно вскричал он. - Не сердись ты на неё, Грачиха! Сама, что ли, молодой не была?
        Но тут на краю пыльной площади возникла суматоха, торговки шарахнулись со вскриками, очистив свободное пространство, в котором, набычась, стояли друг против друга два человека. Драка. Ну и слава богу - теперь о них с Лавой до вечера никто не вспомнит.
        - А-а… - повеселев, сказала Грачиха. - Опять сошлись задиры наши…
        Радим уже проталкивался сквозь толпу к месту драки. Задир было двое: один - совсем ещё мальчишка с дальнего конца села, а второй - известный скандалист и драчун по кличке Мосол. Оба стояли друг против друга, меряя противника надменными взглядами. Сломанные корзинки лежали рядом, луковицы и картофелины раскатились по всей площади.
        - Чтоб у тебя ноги заплелись… - процедил наконец Мосол.
        - …да расплетясь - тебя же и по уху! - звонко подхватил подросток. Тело его взметнулось в воздух, послышался глухой удар, вскрик, и оба противника оказались лежащими в пыли. Потом вскочили, причём Мосол - держась за вспухшее ухо.
        Торговки снова взвизгнули. Радим нахмурился. Слишком уж ловко это вышло у мальчишки. «Да расплетясь - тебя же и по уху…» Такие приёмы раньше были известны только словесникам.
        - Да где же староста? - кричали торговки. - Где этот колченогий! Кривобокий! Лопоухий!.. Вот сейчас староста приковыляет - он вам задаст!
        В конце кривой улочки показался староста. Весь перекошенный, подёргивающийся, приволакивающий ногу, он ещё издали гаркнул:
        - Прекратить! А ну-ка оба ко мне!
        Драчуны, вжав головы в плечи, приблизились.
        - Вы у меня оба сейчас охромеете! - пообещал он. - И хромать будете аж до заката! Ты - на правую ногу, Мосол, а ты, сопляк, на левую!
        - Дождались, голубчики! - послышались злорадные женские крики. - Это ж надо! На рынке уже драку учинили!..
        Припадая на разные ноги, притихшие драчуны заковыляли к своим корзинкам. Мальчишка утирал рукавом внезапно прохудившийся нос. Перекошенный староста потоптался, строго оглядывая площадь из-под облезлых бровей. Потом заметил Радима.
        - Мальчишка-то, - ворчливо заметил он, когда они отошли подальше от толпы. - Видал, что вытворяет? Чуть не проглядели… В словесники его и клятвой связать…
        - Хорошо выглядишь, - заметил Радим. - Нет, правда! И ноги вроде поровней у тебя сегодня, и плечи…
        Староста понимающе усмехнулся.
        - Брось, - сказал он. - Зря стараешься. Чуть похорошею - такого по злобе нажелают… Я уж привык так-то, скособочась… А тебе, я гляжу, тоже досталось - подурнел что-то, постарел… Сейчас-то чего не вмешался?
        Радим смутился.
        - Да хотел уж их остановить, а потом гляжу - ты появился…
        - Понятно, - сказал староста. - Красоту бережёшь… Ну правильно. Старосте - ему что? Увечьем меньше, увечьем больше - разницы уже никакой… Видишь вон: на другую сторону перекривило - опять, значит, кому-то не угодил… - Он помолчал, похмурился. - Насчёт жены твоей хочу поговорить. Насчёт Лавы.
        Радим вздрогнул и с подозрением посмотрел на старосту. Староста крякнул.
        - Ну вот, уставился! - сказал он с досадой. - Нашёл соперника, понимаешь!.. Сам виноват, коли на то пошло… Кто тебя тогда за язык тянул?
        Радим устыдился и отвёл глаза. Действительно, вина за тот недавний случай была целиком его. Мог ведь сослагательное наклонение употребить или, на худой конец, интонацию вопросительную… Так нет же - сказанул напрямик: живёшь, мол, со старостой… А старика-то, старика в какое дурацкое положение поставил!.. Радим крякнул.
        - Ладно, не переживай, - сказал староста. - Да и не о том сейчас речь… Тут видишь что… В общем, ты уж не серчай, а поначалу я на тебя думал. Ну, что это ты её словам учишь…
        - Это насчёт двух горбов? - хмуро переспросил Радим. - Сам сегодня в первый раз услышал…
        Староста переступил с ноги на ногу - как будто стоя спотыкнулся.
        - Два горба… - повторил он с недоброй усмешкой. - Что два горба! Она вон Кикиморе пожелала, чтоб у той язык к пятке присох.
        Радим заморгал. Услышанное было настолько чудовищно, что он даже не сразу поверил.
        - Что?! - выговорил он наконец.
        - Язык к пятке! - раздельно повторил староста. - Присох! Уж на что Кикимору ненавидят, а тут все за неё вступились. Суетятся, галдят, а сделать ничего не могут… Глагола-то «отсохнуть» никто не знает! Хорошо хоть я вовремя подоспел - выручил…
        Радим оторопело обвёл взглядом рыночную площадь. Кикиморы нигде видно не было. Торговки смотрели на них во все глаза, видимо, догадываясь, о чём разговор. Староста вздохнул.
        - Был сейчас у Тихони…
        - У Тихони? - беспомощно переспросил Радим. - И что он?
        - Ну ты ж его знаешь, Тихоню-то… - Староста поморщился. - Нет, говорит, никогда такого даже и не слыхивал, но, говорит, не иначе из прежних времён пожелание… Будто без него непонятно было! - Староста сплюнул.
        - Сам-то что думаешь? - тихо спросил Радим. - Кто её учит?
        Глава словесников неопределённо повёл торчащим плечом.
        - Родители могли научить…
        - Лава - сирота, - напомнил Радим.
        - Вот то-то и оно, - раздумчиво отозвался староста. - Родители померли рано… А с чего, спрашивается? Стало быть, со всеми соседями ухитрились поссориться. А словечки, стало быть, дочери в наследство…
        Радим подумал.
        - Да нет, - решительно сказал он. - Что ж она, мне бы их не открыла?
        Староста как-то жалостливо посмотрел на Радима и со вздохом почесал в плешивом затылке.
        - Ну тогда думай сам, - сказал он. - Словесники научить не могли? Не могли. Потому что сами таких слов не знают. Родители, ты говоришь, тоже… Тогда, стало быть, кто-то ей семейные секреты выдает, не иначе. Причём по глупости выдает, по молодости… Ты уж прости меня, старика, но там вокруг неё случаем никто не вьётся, а? Ну, из ухажёров то есть… - Староста замолчал, встревоженно глядя на Радима.
        Радим был недвижен и страшен.
        - Пятками вперед пущу! - сдавленно выговорил он наконец.
        - Тихо ты! - цыкнул староста. - Не дай бог подслушают!..
        Радим шваркнул корзину оземь и, поскользнувшись на разбившейся помидорине, ринулся к дому. Староста торопливо заковылял следом.

* * *
        Лава испуганно ахнула, когда тяжело дышащий Радим появился на пороге и, заглянув во все углы, повернулся к ней.
        - Говори, - хрипло приказал он. - Про два горба… про язык к пятке… откуда взяла? Сама придумала?
        Лава заплакала.
        - Говори!
        - Нет… - Подняла на секунду глаза и, увидев беспощадное лицо мужа, ещё раз ахнула и уткнулась лицом в ладони.
        - От кого ты это услышала? - гремел Радим. - Кто тебе это сказал? Я же всё равно узнаю!..
        Лава отняла пальцы от глаз и вдруг, сжав кулаки, двинулась на супруга.
        - А ты… Ты… Ты даже защитить меня не мог! Надо мной все издеваются, а ты…
        - Постой! - приказал сквозь зубы Радим, и Лава застыла на месте. - Рассказывай по порядку!
        Лицо у Лавы снова стало испуганным.
        - Говори!!
        И она заговорила, торопясь и всхлипывая:
        - Ты… ты сам рассказывал… что раньше все были как словесники… только ничего не исполнялось… Я тебя просила: научи меня словам, тогда Кикимора испугается и не будет меня ругать… А ты!.. Ты!..
        Радим закрыл глаза. Горбатый пол шатнулся под его босыми ступнями. Догадка была чудовищна.
        - Лава… - выдохнул он в страхе. - Ты что же, вызвала кого-то из прежних времён?!
        - Да!.. - выкрикнула она.
        - И они… говорят на нашем языке? - еле вымолвил обомлевший Радим.
        - Нет! Но я ему сказала: говори по-человечески…
        Радим помаленьку оживал. Сначала задёргалась щека, потом раздулись ноздри, и наконец обезумевший от ревности словесник шагнул к жене.
        - У тебя с ним… - прохрипел он, - было что-нибудь? Было?
        Лава запрокинула залитое слезами лицо.
        - Почему меня всё время мучают! - отчаянно закричала она. - Коля! Коля! Приди, хоть ты меня защити!..
        Радим отпрянул. Посреди хижины из воздуха возник крепкий детина с глуповато отвешенной нижней губой, одетый странно и ярко.
        - Ну ты вообще уже, - укоризненно сказал он Лаве. - Хоть бы предупреждала, в натуре…
        Трудно сказать, что именно подвело такого опытного словесника, как Радим. Разумеется, следовало немедля пустить в ход повелительное наклонение и отправить страшного гостя обратно, в прошлое. Но, то ли поражённый внезапным осуществлением мрачных фантазий о словесном поединке с человеком из прежних времён, то ли под впечатлением произнесённых соперником жутких и загадочных слов (кажется, впрочем, безвредных), мастер словесности, как это ни прискорбно, растерялся.
        - Чтоб тебе… Чтоб… - забормотал он, отступая, и детина наконец обратил на него внимание.
        - А-а… - понимающе протянул он с угрозой. - Так это, значит, ты на неё хвост подымаешь?
        И Радим с ужасом почувствовал, как что-то стремительно прорастает из его крестца. Он хотел оглянуться, но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге возник вовремя подоспевший староста. Возник - и оцепенел при виде реющего за спиной Радима пушистого кошачьего хвоста.
        - Во! - изумился детина, глядя на перекошенного остолбеневшего пришельца. - А это ещё что за чудо в перьях?
        Что произошло после этих слов, описанию не поддаётся. Лава завизжала. Радим обмяк. Детина, оторопев, попятился от старосты, больше похожего теперь на шевелящееся страусиное опахало.
        - Что ты сделал! Что ты сделал!.. - кричала Лава.
        Продолжая пятиться, детина затравленно крутил головой. Он и сам был не на шутку испуган.
        - Что ты сделал!..
        Детина уткнулся спиной в стену. Дальше отступать было некуда.
        - Да что я такого сделал?.. - окрысившись, заорал он наконец. - Я тут вообще при чём?.. Что вам от меня надо!.. Да пошли вы все в…
        И они пошли.
        Все.
        1993
        Там, за Ахероном
        И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.
        Лука, 16, 9
        Глава 1. На хозрасчёте
        ЛЕПОРЕЛЛО:
        Да! Дон Гуана мудрено признать!
        Таких, как он, такая бездна!
        ДОН ГУАН:
        Шутишь?
        Да кто ж меня узнает?
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Во втором круге было ветрено. Как всегда. Насыщенный угольной пылью ревущий воздух норовил повалить тяжёлую тачку и, врываясь в многочисленные прорехи ватника, леденил душу.
        Душа, она ведь тоже, как и тело, способна испытывать и боль, и холод. Разница лишь в одном: душа бессмертна.
        Обглоданная ветром скала заслонила низкую, сложенную из камня вышку, и дон Жуан остановился. Навстречу ему порожняком - в тряпье, в бушлатах - брела вереница погибших душ. Подперев свою тачку булыжником, дон Жуан отпустил рукоятки и, надвинув поплотнее рваный треух, стал поджидать Фрола.
        Фрол Скобеев был, как всегда, не в духе.
        - В горние выси мать! - злобно сказал он, тоже останавливаясь. - Сколько было баб у Владимира Святого? А? Семьсот! И всё-таки он - Святой, а я - здесь! Эх, начальнички…
        За четыреста лет дружбы с Фролом дон Жуан изучил русский язык в совершенстве. Но в этот раз Скобеев загнул нечто настолько сложное, что дон Жуан его просто не понял. Что-то связанное с Великим Постом и посохом патриарха Гермогена.
        - За что страдаем, Ваня? - надрывно продолжал Фрол. - Ну сам скажи: много сюда нашего брата пригнали в последнее время? Да вообще никого! Плюют теперь на это дело, Ваня! За грех не считают! Так за что же я почти пятерик отмотал?!
        Над обглоданной ветром скалой появилось ехидное шерстистое рыло охранника. Правое ухо - надорвано, рог - отшиблен.
        - Эй! Развратнички! - позвал он. - Притомились, тудыть вашу? Перекур устроили?
        - Обижаешь, начальник, - хрипло отозвался дон Жуан. - Портянку перемотать остановился…
        Свою легендарную гордость он утратил четыреста лет назад.
        - Сбегу я, Ваня, - сказал сквозь зубы Фрол, снова берясь за рукоятки своей тачки. - Ей-чёрт, сбегу!
        Размышляя над этими несуразными словами, дон Жуан довёз тачку до третьего круга. Холодный, рвущий душу ветер остался позади. Его сменил тяжёлый дождь с градом. Крупная ледяная дробь разлеталась под ногами. Тачку занесло. Грешники третьего круга перегрузили уголь на салазки и покатили под уклон - в глубь жерла. Там, в четвёртом круге, грузный мокрый уголь свалят на корявые плоты и вплавь по мутному и тепловатому уже мелководью Стикса - на тот берег, туда, где над чугунными мечетями города Дит встает мартеновское зарево нижнего Ада.
        - Запомни пригорочек, Ваня, - со странным блеском в глазах зашептал Фрол, когда их тачки снова встретились. - Пригорочек, а? За которым мы в прошлый раз остановились! За ним ведь низинка, Ваня! И с вышки она не просматривается…
        - Да ты повредился! - перебил его дон Жуан. - Бежать? Куда? В Лимб? В первый круг? Заложат, Фрол! В Лимбе - да чтоб не заложили!..
        - Зачем же в Лимб? - И шалая, опасная улыбка осветила внезапно лицо Фрола. - Можно и дальше…
        - Дальше - Ахерон, - холодно напомнил дон Жуан - и вдруг понял: - Ты что затеял, Фрол? Там, за Ахероном, - жизнь! А мы с тобой тени, кореш! Тени!
        - Я всё продумал, Ваня, - сказал Фрол. - Тебе одному говорю: у них в первом круге есть каптёрка. Сам слышал - начальник охраны и этот, с обломанным рогом, беседовали… Они же, когда на дело идут, в «гражданку» переодеваются, Ваня! И у них там есть каптёрка! Тела, понимаешь? Новенькие! На выбор!
        - Но ведь она же, наверное, охраняется! - ошеломлённо сказал дон Жуан. - И там же ещё Харон!..
        - ЗАКОНЧИТЬ РАБОТУ! - оглушительно произнёс кто-то в чёрном клубящемся небе. - У КОГО В ТАЧКАХ УГОЛЬ - ДОСТАВИТЬ ДО МЕСТА И ПОРОЖНЯКОМ ВОЗВРАЩАТЬСЯ В КАРЬЕР. ОБЩЕЕ ПОСТРОЕНИЕ.
        - Что-то новенькое… - пробормотал дон Жуан.

* * *
        Их выстроили буквой «П», и в квадратную пустоту центра шагнул начальник охраны с каким-то пергаментом в когтях.
        - В связи с приближающимся тысячелетием Крещения Руси Владимиром… - начал он.
        - Амнистия! - ахнули в строю.
        Дон Жуан слушал равнодушно. Ему амнистия не светила ни в каком случае. Как и все прочие во втором круге, он проходил по седьмому смертному греху, только вот пункт у него был довольно редкий. Разврат, отягощённый сознательным потрясением основ. Кроме того, выкликаемые перед строем фамилии были все без исключения славянские.
        - Скобеев Фрол!..
        Дон Жуан не сразу понял, что произошло.
        - Ваня… - растерянно произнёс Фрол, но его уже извлекли из общей массы. Он робко подался обратно, но был удержан.
        - Ваня… - повторил он - и вдруг заплакал.
        Дон Жуан стоял неподвижно.
        Колонна амнистированных по команде повернулась нале-во и двинулась в направлении третьего круга. Через Стигийские топи, через город Дит, через Каину, через Джудекку - к Чистилищу.
        В последний раз мелькнуло бледное большеглазое лицо Фрола.
        - ПРИСТУПИТЬ К РАБОТЕ! - громыхнуло над головами.
        - Сучий потрох! - отчаянно выкрикнул дон Жуан в бешено клубящийся зенит. Очередной шквал подхватил его крик, смял, лишил смысла и, смешав с угольной пылью, унёс во тьму.
        Глава 2. В «гражданке»
        МОНАХ:
        Мы красотою женской,
        Отшельники, прельщаться не должны,
        Но лгать грешно: не может и угодник
        В её красе чудесной не признаться.
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Сверзившись в низину вместе с тачкой, дон Жуан припал к земле и замер. Если расчёт Фрола верен, то его падения никто не заметит. А заметят? Ну, виноват, начальник, оступился, слетел с тачкой в овражек…
        Вроде обошлось.
        Дон Жуан стянул с головы треух и вытер лоб. Жест совершенно бессмысленный - души не потеют.
        Тачку он решил бросить, не маскируя. Угольная пыль проела древесину почти насквозь: что земля, что тачка - цвет один.
        Пригибаясь, дон Жуан добрался до конца Фроловой низинки и, дождавшись, когда охранник на вышке отвернётся, вскочил и побежал. Ветер здесь был сильнее, чем в рабочей зоне. Сразу же за бугром сбило с ног, и пришлось продолжить путь ползком…
        Обрыв, по которому беглецу предстояло вскарабкаться в Лимб, был адски крут. Правда, на противоположной стороне круга есть удобный пологий спуск, но лучше держаться от него подальше. Дон Жуан имел уже один раз дело с Миносом, и этого раза ему вполне хватило.
        Первая попытка была неудачна. Ватник и стёганые штаны сыграли роль паруса, и дона Жуана просто сдуло с кручи. Он сорвал с себя тряпьё и полез снова - нагая душа меж камнем и грубым, как камень, ветром.
        В конце концов он выполз на край обрыва и некоторое время лежал, боясь пошевелиться, оглушённый внезапной тишиной. В это не верилось, и всё же он достиг Лимба.
        Странные души населяли первый круг Ада. Мучить их было не за что, а в Рай тоже не отправишь, ибо жили они до Рождества Христова и об истинной вере понятия не имели. Так и слонялись, оглашая сумрак жалобами и вздохами.
        Сквасить печальную рожу, став неотличимым от них, и, стеная, выйти к Ахерону - труда не составит. Вопрос - что делать дальше? Каптёрка наверняка охраняется. Если она вообще существует… Эх, Фрола бы сюда!
        Дон Жуан поднялся и, стеная, побрёл сквозь неподвижные сумерки круга скорби.
        К Ахерону он вышел неподалёку от переправы. Над рекою мёртвых стоял туман - слепой, как бельмы. В страшной высоте из него проступали огромные знаки сумрачного цвета:
        Стр: 291
        Чуть левее переправы располагалось неприметное приземистое здание из дикого камня. Каптёрка?
        Подобравшись к зияющему проёму входа, дон Жуан осторожно заглянул внутрь. На каменном полу грудой лежали пыльные тела. В глубине помещения белела какая-то массивная фигура. Присмотревшись, дон Жуан с содроганием узнал в ней статую командора, в которой его приходили брать.
        Одноглазый каптенармус сидел сгорбясь у подслеповатого слюдяного окошка и со свирепой сосредоточенностью крутил, ломал и вывёртывал невиданный доном Жуаном предмет, представляющий собой яркий мозаичный кубик небольшого размера.
        Тут на берегу грянули крики, и дон Жуан отпрянул от проёма. Каптенармус досадливо качнул рогами, но головы не поднял.
        Дело было вот в чём: Харон только что перевёз на эту сторону очередную партию теней. Нагие души, стуча зубами и прикрываясь с непривычки, выбрались из ладьи. Все, кроме одной. Она забилась на корму, истошно крича, что это ошибка, что анонимки написаны не её рукой, что простым сличением почерков… Скверно выругавшись, Харон огрел душу веслом - и, выскочив на берег, душа, вереща, припустилась вдоль Ахерона - в туман.
        - Куда? - взревел Харон и, подъяв весло, кинулся вдогонку.
        Вот он - шанс!
        Не теряя ни секунды, дон Жуан натянул первое попавшееся тело и вылетел из каптёрки. Сердце, запущенное с ходу на полные обороты, прыгало и давало перебои. Протаранив толпу брызнувших врассыпную теней, он упёрся в тяжёлый нос ладьи и оттолкнулся ногами от берега. У него ещё хватило сил перевалиться через борт, после чего сознание покинуло дона Жуана.
        Покачиваясь, ладья выплыла на середину Ахерона и растворилась в блёклом тумане. Там её подхватило течение и, развернув, увлекло в одну из не упомянутых Данте и тем не менее многочисленных проток.

* * *
        Разговор, вырвавший дона Жуана из забытья, вёлся на родном языке Фрола Скобеева. Говорили об обнажённых женщинах.
        Он открыл глаза и тут же зажмурил их - после четырёхсот лет мрака солнце показалось ему особенно ярким. Шумела вода. Он лежал на палубе, и над ним склонялись загорелые лица людей. Над бортом покачивалась на шлюп-балке ладья Харона.
        - Как вы себя чувствуете? - Судя по всему, к нему обращался капитан корабля.
        - Спасибо… Хорошо… - услышал дон Жуан свой слабый голос. Услышал - и ужаснулся. Понимая уже, что случилось непоправимое, он рывком поднял край простыни, которой был прикрыт, и лёгкая ткань выскользнула из его внезапно ослабевших пальцев.
        Там, в каптёрке, он впопыхах напялил женское тело! Молодое. Красивое. И всё-таки женское.
        - Кто вы такая? Как вас зовут?
        Но дон Жуан уже взял себя в руки.
        - Жанна, - глухо сказал он. - Жанна… - и чуть было не добавил «Тенорьо».
        - Гермоген, - выговорил он наконец, вспомнив наиболее заковыристое ругательство Фрола. - Жанна Гермоген.
        Глава 3. По этапу
        ДОН ГУАН:
        Ах, наконец
        Достигли мы…
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        В восьмом круге амнистированных построили под обрывом и после поверки передали новому конвоиру - чёрному крылатому бесу по кличке Тормошило, созданию мрачному и настроенному откровенно садистски.
        - Кто отстанет или с ноги собьётся, - сразу же предупредил он, - буду кунать на пятом мосту! Шагом… арш!
        Колонна голых чумазых душ двинулась вдоль скальной стены. Бушлатики на амнистированных сгорели ещё на марше через город Дит, где из каменных гробниц с воем рвалось прозрачное высокотемпературное пламя.
        Мрачный Тормошило подождал, когда колонна пройдёт мимо полностью, затем с треском развернул нетопырьи крылья и, перехватив поудобнее чёрный от смолы багор, прянул ввысь.
        Фрол Скобеев шёл, не сбиваясь с ноги, правильно держа дистанцию и всё более утверждаясь в мысли, что второй круг, в котором он отмотал без малого пятерик, - далеко не самое жуткое место в преисподней. А навстречу этапу уже лезли из мрака глыбастые чугунные скалы Злых Щелей.
        Додумались начальнички: православных - в Чистилище! Что хотят - то творят…
        - Эх, Ваня… - тихонько вздохнул Фрол.
        - Разговорчики! - немедленно проскрежетало над головой, и шорох перепончатых крыльев унёсся к хвосту колонны.

* * *
        Вскоре они достигли обещанного пятого моста. Внизу побулькивала чёрно-зеркальная смола, из которой то здесь, то там всплывал взяточник и тут же опрометью уходил на дно, страшась угодить под багор какого-нибудь беса-загребалы. Тянуло жаром.
        - Стой! - взвизгнуло сверху. Колонна стала.
        - Ты что же, нарочно надо мной издеваешься? - истерически вопил Тормошило. - Ты уже который раз споткнулся, гад?
        Затрещали крылья, мелькнул острый крюк багра, и сосед Фрола, подхваченный под плечо, взмыл из строя. Трепеща перепонками, Тормошило завис над чёрно-зеркальной гладью и дважды макнул провинившегося в смолу.
        - В строй!
        Чёрная, как негр, душа, подвывая от боли, вскарабкалась на мост и заняла своё место.
        - Продолжать движение! - с ненавистью скомандовал Тормошило и спланировал на основание одной из опор, где, свесив копыта, сидел ещё один бес-загребала по кличке Собачий Зуд.
        - Зря ты… - равнодушно заметил он опустившемуся рядом Тормошиле. - Амнистированных всё-таки в смолу кунать не положено. Смотри, нагорит…
        - С ними иначе нельзя, - отвечал ему нервный Тормошило. - Им поблажку дай - роги отвернут в два счёта… А что, Хвостач здесь?
        - В город полетел, - отозвался Собачий Зуд, притапливая багром высунувшуюся из смолы грешную голову. - Насчёт дёгтя…
        Тормошило насупился.
        - Скурвился Хвостач, - мрачно сообщил он. - Как тогда начальником поставили - так и скурвился…
        Собачий Зуд притопил ещё одного грешника и с любопытством поглядел на товарища.
        - А что у вас с ним вышло-то?
        - Да не с ним! - с досадой сказал Тормошило. - Третьего дня дежурю в реанимации… Ну из-за этого… Да ты его знаешь! Там взяток одних… Всё никак помереть не может!
        - Ну-ну!
        - Ну вот, стою, жду, багорик наготове… И вдруг - фрр! - влетают…
        - Кто?
        - Да эти… пернатые… с Чистилища! Один зелёный, с первого уступа, а второй, не знаю, с седьмого, что ли?.. Блестящий такой, надраенный… О, говорят, а ты что тут делаешь? - Как что, говорю, грешника жду. - Ты что, говорят, угорел? Грешника от праведника отличить не можешь? - Это где вам тут праведник, спрашиваю, это он, что ли, праведник? Вы на душу его посмотрите: копоти клок - и то чище!.. А они, представляешь, в рыло мне смеются: ладно, говорят, отмоем… А? Ничего себе?
        - Д-да… - Собачий Зуд покрутил головой.
        - Ну я разозлился, врезал одному багром промеж крыл… Короче, я - на них телегу, а они - на меня…
        Собачий Зуд слушал, сочувственно причмокивая и не замечая даже, что во вверенном ему квадрате из смолы торчат уже голов десять с приоткрытыми от любопытства ртами.
        - Ну а душа-то кому пошла?
        - Да никому пока… - расстроенно отозвался Тормошило. - Опять откачали… Может, ему мученик какой родственником приходится, откуда я знаю!.. Нет, но ты понял, что творят? Начальнички…
        - А Хвостач, значит, связываться не захотел?
        Тормошило открыл было рот, но тут сверху послышался треск крыльев и звонкий поцелуй пары копыт о каменное покрытие моста. Головы грешников мгновенно спрятались в смолу.
        - О! - Скривившись, Тормошило кивнул рогом. - Легок на помине. Сейчас начнет орать, почему колонна без присмотра…
        Над гранитной кромкой показалось ликующее рыло Хвостача.
        - Эй, загребалы! - позвал он. - Посмеяться хотите?
        - Ну? - осторожно молвил Собачий Зуд.
        - У Харона ладью угнали! - распялив в восторге клыкастую пасть, сообщил Хвостач. - Ох и начнётся сейчас!.. - Ударил крыльями и понёсся ласточкой к следующей опоре.
        Загребалы ошарашенно переглянулись. Первым опомнился Собачий Зуд.
        - Бардак… - безнадёжно изронил он и притопил со вздохом очередного не в меру любопытного взяточника.
        Глава 4. Командированные
        ЛЕПОРЕЛЛО:
        Проклятое житьё. Да долго ль будет
        Мне с ним возиться? Право, сил уж нет.
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Грязный отвратительный буксир, впряжённый в допотопную ржавую баржу, стоя, можно сказать, на месте, с тупым упорством рыл зеленоватую волжскую воду. Злобился и ворчал бурун. На баке над распростёртым телом товарища стояли и беседовали два матроса. Один - коренастый, насупленный, весь поросший густым проволочным волосом. Другой - румяный красавец с придурковатым, навсегда осклабившимся лицом.
        - Ишь! - злобно цедил коренастый, с завистью глядя на привольно раскинувшееся тело. - Залил зенки с утра - и хоть бы хны ему!
        - Да тебе-то что?
        - Мне - ничего. А тому, кто на его место придёт, думаешь, сладко будет с циррозом печени? Надо ж немного и о других думать!
        - Мнится: ангельские речи слышу, - глумливо заметил румяный. - А сам-то что ж ревизоршу багром закогтил? Всех ведь, считай, подставил!
        Коренастый насупился, закряхтел.
        - Не устоял, - сокрушённо, со вздохом признался он. - Да и домой что-то потянуло…
        Капитан (громила с длинным равнодушным лицом), возложив татуированную длань на штурвал, нехотя доцеживал сигарету. Гладкие волны, как в обмороке, отваливались от мерзкого судна.
        Ничто, казалось, не предвещало грозы, когда из безоблачного неба пала с шелестом разящая чёрная молния. Ударом ветра развернуло линялый флаг и сохнущее на снастях бельё. Матросы остолбенели. На палубе, распялив кожистые крылья и злорадно скаля клыки, стояло адское создание с шерстистым уродливым ликом.
        - Отцепляй, в превыспреннюю, баржу! - гаркнуло оно капитану, ударив в настил чёрным от смолы багром.
        Спящий на баке матрос приподнял всклокоченную голову, поглядел заплывшим глазом - и снова заснул. То ли крылатый бес был ему уже знаком по белой горячке, то ли матросик принял его спросонья за кого-нибудь из команды.
        На обветренных скулах капитана обозначились желваки. Двумя пальцами он изъял изо рта окурок и, выщелкнув его за борт, процедил:
        - Борода, штурвал прими…
        И, не сводя с адского творения неприязненных глаз, спустился по железной лесенке на палубу. Безбоязненно приблизился почти вплотную.
        - Что за дела, Хвостач? - угрожающе выговорил он, подавая звук несколько в нос. - Там ты меня доставал, здесь достаёшь… Что за дела?
        - Баржу отцепляй, - ласково повторил гость из бездны.
        Сняв с красного щита по противопожарной принадлежности, подошли оба матроса. Борода (кстати, не то чтобы гладко выбритый, но, уж во всяком случае, не бородатый) с нездоровым любопытством следил за ними из-за штурвала.
        - А ты мне здесь кто? Начальник? - не менее ласково осведомился капитан. - Баржу ему отцепляй! Да в этой барже одних бушлатов на весь второй круг! Сдам только Харону и каптенармусу. Под расписку.
        - Да не отсвечивай ты, Хвостач! - хмурясь, проворчал коренастый. - Вон с берега уже пялятся! За рубку зайди.
        Вчетвером они отошли за рубку.
        - Ну в чём дело?
        - Побег, - сказал Хвостач. - У Харона кто-то ладью угнал. В общем, так: руби концы - и полным ходом на Баклужино. Может, он ещё из протоки не выплыл…
        - Так кто бежал-то?
        - А я знаю! Если бы Харон сразу спохватился! А то гонял два дня веслом какую-то душу по берегу - делать ему больше нечего!..
        Кто-то присвистнул.
        - Два дня? Так это ладью уже наверняка в Волгу вынесло…
        - Значит, всю Волгу обшарь, но найди!
        - А сам-то чего ж? - осклабившись сильней обычного, осведомился румяный. - На крыльях-то, чать, сподручней…
        - Посоветуй мне, посоветуй! - огрызнулся Хвостач. - Придумал: на крыльях! Средь бела дня!
        - А что ж на палубе стоял, светился, раз такой осторожный?
        - Ну хватит! Поговорили! Отцепляйте баржу!
        - Да пошёл ты!.. - лениво сказал капитан. - Вот вернёмся в Злые Щели - там и покомандуешь.
        - А что ж ты думаешь? - злобно сказал Хвостач, прожигая его взглядом. - И покомандую. Попомни, Забияка: ты у меня в Злых Щелях из обходов вылезать не будешь!
        Прянул в воздух и стремительным шуршащим зигзагом ушёл в зенит. Чёрной молнии подобный. Плеснуло сохнущее на снастях бельё.
        - Настучит… - со вздохом обронил Борода.
        Запрокинув равнодушное лицо, капитан смотрел в небо.
        Смотрел не щурясь. Зрачки - с иголочное остриё.
        - Начальнички, - проворчал он наконец и, сплюнув за борт, снова полез в рубку. - Один одно командует, другой - другое… Не знаешь уже, кого слушать.
        - Это точно, - отозвался румяный матрос, вешая топорик на пожарный щит.
        Борода, уступивший штурвал капитану, заржал.
        - Сижу это я раз в одном бесноватом, - начал он, спускаясь по лесенке на палубу, - и приходят эти… заклинатели. Штук семь. «Именем, - говорят, - того Иисуса, Которого Павел проповедует, приказываем тебе выйти из этого человека». А я им и говорю: «Иисуса знаю, Павла знаю, а вы кто такие?» Как дал им, как дал! Они от меня два квартала нагишом драли!
        - И что тебе потом было?
        - А ничего не было. Похвалили даже. - Борода ощерился и махнул рукой. - Так что, может, и сейчас прокатит…
        Не прокатило.

* * *
        И получаса не прошло, как с ясного неба на палубу метнулись, шурша, уже две молнии - одна чёрная, другая - ослепительно-зелёная.
        Ангел в изумрудных одеждах с ужасным от гнева лицом шагнул к попятившимся матросам. Огненный меч в его деснице сиял, как язык ацетиленовой горелки.
        - Пр-роклятый род! - возгласил он громоподобно. - Во что ещё бить вас за гордыню вашу? Уже и грешники бегут из преисподней! Уже и собственным начальникам отказываетесь повиноваться!.. - Он передохнул и приказал сухо и коротко: - Баржу отцепить. Полным ходом в протоку.
        - Я им говорю, мол, так и так, побег, мол… - робким баском объяснял из-за крыла Хвостач.
        - Так бушлаты же… - начал было оправдываться капитан. - Люди свечки ставили, панихиды заказывали…
        - Бушлаты?! - С пылающим от гнева лицом ангел в зелёных одеждах стремительно прошествовал на корму и одним ударом огненного меча перерубил трос.
        Глава 5. На приёме
        ЛЕПОРЕЛЛО:
        Ого! Вот как! Молва о Дон Гуане
        И в мирный монастырь проникла даже,
        Отшельники хвалы ему поют.
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        - Прошу вас, владыко, садитесь…
        Архиерей сел. С торжественностью несколько неуместной (дело происходило в кабинете начальника милиции) он воздел пухлые руки и, сняв клобук, бережно поместил его на край стола. Остался в чёрной шапочке.
        Генерал хмурился и в глаза не глядел. В негустую и рыжеватую его шевелюру с флангов врубались две глубокие залысины, норовя повторить знаменитый манёвр Ганнибала.
        - Про баржу слышали? - отрывисто спросил он наконец.
        С несчастным видом владыка развёл мягкие ладони.
        - Обрубили трос, - сдавленно сообщил генерал. - Баржу снесло на косу. А местные жители, не будь дураки, вскрыли пломбы и принялись расхищать бушлаты. Если прокуратура (а она уже занимается этим делом) копнёт достаточно глубоко, то с полковником Непалимым придётся расстаться… Как прикажете дальше работать, владыко? С кем работать прикажете?
        - Сказано: аще и страждете правды ради… - начал было архиерей.
        - Правды ради? - Генерал жёлчно усмехнулся. - Утром Склизский прибегал - каяться. Бушлаты-то отгружал именно он… И если бы только правды ради!
        Архиерей ошеломлённо схватился за наперсный крест.
        - Вы хотите сказать?..
        - Вот именно. - Голос генерала был исполнен горечи. - Под прикрытием богоугодного дела гнал ценности на ту сторону. Вместе с бушлатами. Отсылал на хранение каптенармусу, с которым, как сам признался, связан уже давно…
        - Господи помилуй! - В страхе архиерей осенил себя крестным знамением. - Вот уж воистину: яко несть праведен никтоже…
        - Праведен! - сказал генерал. - Покажите мне одного праведника, который бы мог разом списать столько бушлатов! Вы же знаете, что в прокуратуре сплошь сидят наши с вами противники, и если всплывёт хоть одна зашитая в бушлаты ценность, нам останется уповать лишь на вмешательство Петра Петровича. Склизский - ладно, а вот Непалимого жалко…
        Генерал вздохнул.
        - А на будущее, владыко… - сказал он, потирая левую залысину. - Простите великодушно, но что-то с вашими речниками надо делать. Так дальше нельзя. Взять хотя бы тот случай с ревизоршей… Уму непостижимо: багром! Женщину! Интеллигентную! Пожилую!.. А у неё, между прочим, национальность! Сначала демократы здание пикетировали, потом патриоты с плакатом! «Одолжи багор, матросик!» Ну вот как его теперь отмазывать прикажете?
        - Так ведь контингент-то какой!.. - беспомощно проговорил архиерей. - Одно слово: бесы. Да и ревизорша, между нами, взяточница. А у него, как на грех, багор был в руках. По привычке зацепил, без умысла…
        - Послушайте, владыко, - взмолился генерал. - Ну присоветуйте вы там, я не знаю, чтобы хоть меняли этих речников время от времени…
        - Так ведь и так меняют! Меняют что ни рейс!
        - Простите?.. - Помаргивая рыжеватыми ресницами, генерал непонимающе смотрел на служителя культа. - Как же меняют, если люди одни и те же?
        - Люди - да. А бесы в них - каждый раз новые. Я же и говорю: контингент такой… Что у вас, что у нас… Но вот с баржей - здесь их вины, поверьте, нет. Приказали трос обрубить - они и обрубили.
        - Приказали? - поражённо переспросил генерал. - Зачем?
        Перед тем как ответить, архиерей боязливо оглянулся на дверь кабинета. Дверь была плотно прикрыта.
        - Великий грешник бежал из обители скорби, - тихо и страшно выговорил он.
        Генерал откинулся на спинку стула. Рыжеватая бровь изумлённо взмыла.
        - Как?.. Оттуда?
        Архиерей скорбно кивнул, и в этот миг грянул телефон. Генерал уставился на аппарат, словно видел подобное устройство впервые. Затем снял трубку.
        - Слушаю, - отрывисто известил он. - Сволокли с косы?.. Что?! - Лицо его внезапно осунулось. - Когда?.. Час назад?.. - На глубоких генеральских залысинах проступила испарина. - Срочно выясни, где в этот момент находились речники… Ну а какие же ещё? Конечно, наши!
        Он бросил трубку. Владыка смотрел на генерала, широко раскрыв глаза.
        - Час назад теплоход «Богдан Собинин» таранил баржу с бушлатами, - несколько севшим голосом сообщил тот. - Оба судна затонули.
        - Свят-свят-свят! - только и смог выговорить архиерей.
        Глава 6. В подвале
        ВТОРОЙ:
        Какие звуки! Сколько в них души!
        А чьи слова, Лаура?
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        То ли здесь, во сне, то ли там, наяву, кто-то тихо и нежно произнёс его имя. Вздрогнув, дон Жуан открыл глаза - и сразу попал в липкую душную черноту четвёртого круга. Сердце прянуло испуганно… Но нет, это был не Ад - в Аду никто никогда не спит. Это был всего лишь подвал - точное подобие Стигийских топей близ раскалённых стен адского города Дит. Справа из темноты давили влажным теплом невидимые ржавые трубы. В углу, наполняя тесное подземелье удушливым паром, бил слабый родник кипятка.
        Шли третьи сутки со дня бегства с борта теплохода «Богдан Собинин». Что-то подсказывало дону Жуану, что судно, принявшее на борт ладью Харона, недолго продержится на плаву.
        В итоге - подвал. А тихий нежный оклик ему приснился, не иначе… Дон Жуан со вздохом опустился на ветхое влажное ложе из пакли и тряпья, но тут голос возник снова:
        На заре морозной
        Под шестой берёзой,
        За углом у церкви
        Ждите, Дон-Жуан…
        Он не сразу понял, что это стихи. Резко приподнялся на локте и вдруг плотно, страшно - как будто не себе, а кому-то другому - зажал рот ладонью. А голос продолжал:
        Но, увы, клянусь вам
        Женихом и жизнью…
        Она - улыбалась. Даже не видя её лица, он знал, что, произнося это, она улыбается - нежно и беспомощно. Неслышно, как во сне, он поднялся с пола и двинулся к лестнице, ведущей из подвала в подъезд.
        Застенок подъезда был освещён мохнатой от пыли скляницей. Без лязга приоткрыв дверь из сваренных накрест железных прутьев, дон Жуан шагнул наружу.
        На каменной коробке подъёмной клети теснились глубоко вырубленные непристойности и выражения, дону Жуану вовсе не знакомые. Богохульства, надо полагать… В подвале журчал и шипел кипяток, откуда-то сверху сквозь перекрытия приглушённо гремела дикарская музыка, а девичий голос на промежуточной площадке всё ронял и ронял тихие, пронзающие душу слова:
        Так вот и жила бы,
        Да боюсь - состарюсь,
        Да и вам, красавец,
        Край мой ни к чему…
        Он решился и выглянул. Короткая лестница с обкусанными ступенями упиралась в обширную нишу высотой чуть больше человеческого роста. Скляница там была разбита, и ниша тонула в полумраке. Задняя стена её представляла собой ряд квадратных и как бы слившихся воедино окон с треснувшими, а то и вовсе вылетевшими стёклами.
        Девушка сидела на низком подоконнике. Зеленоватый свет фонаря, проникавший с улицы, гладил её чуть запрокинутое лицо, показавшееся дону Жуану невероятно красивым.
        Ах, в дохе медвежьей
        И узнать вас трудно, -
        Если бы не губы
        Ваши, Дон Жуан…
        Голос смолк. И тут на подоконнике шевельнулась ещё одна тень, которой дон Жуан поначалу просто не заметил.
        - Не, Аньк, я над тобой прикалываюсь, - проскрипел ленивый юношеский басок. - Донжуан-донжуан!.. Читаешь всякую…
        Фраза осталась незаконченной. Низкий и страстный женский голос перебил говорящего.
        - Ещё! - то ли потребовал, то ли взмолился он.
        Парочка, расположившаяся на подоконнике, вздрогнула и уставилась вниз. Там, на первой ступеньке, прислонясь к стене пролёта, ведущего в подвал, маячил женский силуэт. На молодых людей были устремлены исполненные мрачной красоты пылающие тёмные глаза. Парочка переглянулась озадаченно.
        - Ну я тащусь! - скрипнул наконец басок, и его обладатель, всматриваясь, подался чуть вперёд - из тени в полусвет. Дона Жуана передёрнуло от омерзения. Молодой человек был мордаст, глазёнки имел наглые и нетрезвые, что же до причёски, то раньше так стригли одних только каторжан и умалишённых: затылок и виски оголены, зато на макушке стоит дыбом некое мочало.
        - Тебе тут что, тётенька, концерт по заявкам, да? - издевательски осведомился он, и рука дона Жуана дёрнулась в поисках эфеса. Четыреста лет не совершала она этого жеста… Однако взамен рукоятки пальцы обнаружили упругое женское бедро. Его собственное.
        Столь жуткого мгновения ему ещё переживать не приходилось.
        - Простите… - пробормотал он, опуская глаза. - Простите ради бога…
        Он повернулся и побрёл: нет, не в подвал - на улицу, прочь, как можно дальше от этого подъезда, от этого дома…
        - Э, так ты бомжиха? - в радостном изумлении скрипнул басок. - Да ты хоть знаешь, сучка, в чей подъезд зашла? Стишков ей! Давай-давай вали отсюда, пока в ментовку не сдали!
        Дон Жуан был настолько убит, что безропотно снёс бы любое оскорбление. Слово «сучка» тоже не слишком его уязвило - во втором круге за четыреста лет он ещё и не такого наслушался. Но то, что грязное слово было произнесено в присутствии девушки, только что читавшей стихи о нём… Он стремительно повернулся на пятке и легко взбежал по лестнице.
        Пощёчина треснула, как выстрел.
        Глава 7. Бой
        ДОН ГУАН:
        Когда за Эскурьялом мы сошлись,
        Наткнулся мне на шпагу он и замер,
        Как на булавке стрекоза…
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Пощёчина треснула, как выстрел, и мордастого отбросило к мусоропроводу. Секунду он очумело смотрел на взбесившуюся красавицу бродяжку, затем лицо его исказилось злобой, и, изрыгнув матерное ругательство, юный кабальеро кинулся на обидчицу, занося крепкий увесистый кулак.
        Дона Жуана не удивило и не смутило, что на женщину (хотя бы и после пощёчины!) поднимают руку, поскольку в гневе он начисто забыл, в чьём теле находится. Грациозным движением пропустив нападающего мимо, он проводил его ещё одной затрещиной, от которой тот вкололся в выщербленную стену напротив.
        Это уже было серьёзно.
        - Ах ты!.. - взвизгнул мордастый и вдруг, ни слова не прибавив, кинулся вверх по лестнице - то ли за оружием, то ли за подмогой.
        Дон Жуан порывисто повернулся к девушке, оцепеневшей от изумления и испуга.
        - Чьи это стихи? - спросил он, но тут адская музыка громыхнула во всю мочь, почти заглушив его вопрос, - это соперник рванул наверху дверь своей квартиры.
        - Бегите! - умоляюще шепнула девушка, не в силах отвести глаз от странной незнакомки. - Там вечеринка! У него отец - полковник милиции!
        Словно в подтверждение её слов музыка наверху оборвалась, несколько здоровенных глоток взревели угрожающе, загрохотали отбрасываемые пинками стулья - и по лестнице лавиной покатился топот.
        Первым добежал полковничий сынок (остальные, видимо, задержались, увязнув в дверях).
        - Ну, овца! - с пеной у рта пообещал он. - Я ж тебя сейчас на дрова поломаю!
        И с фырчанием крутнул двумя палками, связанными короткой верёвкой. Дон Жуан оглянулся. На подоконнике лежал недлинный железный прут, которыми, похоже, был усеян весь этот мир. Пальцы сомкнулись на рубчатом металле. Мордастый же, увидев чумазую бродяжку в фехтовальной позиции и с арматуриной в руке, споткнулся, зацепил «чаками» за перила и с отскока звучно влепил себе деревяшкой по колену. Взвыл и бросился наутёк. Дон Жуан с наслаждением отянул его железным прутом по упитанной спине, но тут на верхней площадке показалась подмога - человек пять юнцов с каторжными стрижками.
        - Вы - прелесть, - с улыбкой сказал дон Жуан девушке и, не выпуская из рук оружия, шагнул в разбитое окно. Он знал, что там, снаружи, вдоль всего здания пролегает какая-то труба, по которой, придерживаясь за стену, вполне можно добраться до плоской крыши пристройки.

* * *
        Дверь подъезда распахнули с такой силой, что чуть не сорвали пружину. Под фонарём заметались вздыбленные двухцветные макушки.
        - Где она, зараза?
        - Да вон же, вон! По трубе идёт!
        Кто-то нагнулся, подбирая что-то с тротуара, и четвертинка кирпича взорвалась осколками в локте от дона Жуана. Но пристройка была уже совсем рядом. На глазах у преследователей хулиганка с неженской ловкостью вскарабкалась на крышу магазина и, пригнувшись, исчезла за парапетом.
        - Колян! Давай к складу! Там по воротам залезть можно!
        Дон Жуан огляделся. Под ногами была ровная, шероховатая, как наждак, поверхность, густо усеянная битым стеклом и всякой дрянью. Не распрямляясь, он пробежал вдоль ряда низких балконов до угла, и крыша магазина распахнулась перед ним - огромная, как обугленные пустыни седьмого круга. Изнанка неоновой рекламы напоминала груду тлеющих углей, которую кто-то разгрёб и разровнял по кромке вдоль всего здания.
        В это время из-за дальнего угла на крышу выскочила человеческая фигурка - надо полагать, взобравшийся по воротам Колян. За ней - другая.
        Не теряя ни секунды, дон Жуан перемахнул облицованное грубыми изразцами ограждение угловой лоджии. Дверь, ведущая внутрь дома, была открыта, и в ней шевелилась портьера.
        - То есть не-мед-ленно! - гремел за портьерой властный мужской голос. - Да, по моему адресу! Да! Усиленный наряд!.. Что? Насколько опасна?.. Да она моего сына изуродовала!..
        И со страхом, похожим на восторг, дон Жуан понял, что попал в квартиру полковника - ту самую, где агонизировала сорванная им вечеринка.
        Спрыгивать на крышу было теперь просто неразумно. Разумнее было затаиться. Портьеру шевелило сквозняком - следовательно, сообразил он, входная дверь распахнута настежь…
        - Вот она! - истошно завопили на крыше. - Вон, на лоджии!
        Дон Жуан отбросил портьеру и, не выпуская из рук железного прута, шагнул в комнату. Человек, только что кричавший в телефон страшные слова, с лязгом бросил трубку, вскинул голову и остолбенел.
        Это был крупный, склонный к полноте волоокий мужчина лет сорока - в шлёпанцах, в брюках с красной полоской и в майке.
        - Вы?.. - как бы не веря своим глазам, проговорил он. - Это вы?..
        Краска сбежала с его лица. Бледный - в синеватых прожилках - полковник милиции с ужасом смотрел на странную гостью.
        И дону Жуану показалось, что полковник сейчас пошатнётся и грузно рухнет поперёк ковра.
        Но тут в комнату с топотом ворвался полковничий сынок, теперь более мордастый слева, нежели справа.
        - Па! Она на балконе!.. - заорал было он - и умолк.
        Полковник зажмурился, застонал и вдруг, развернувшись, отвесил сыну оплеуху - куда более увесистую, чем первые две.
        - Сопляк! - снова наливаясь кровью, гаркнул он. - Вон отсюда! Все вон! Тунеядцы! Короеды! Вы на кого руку подняли!..
        На лоджии кто-то ойкнул и спрыгнул, видать, на крышу. Полковник плотно прикрыл дверь за вылетевшим из комнаты отпрыском и снова повернулся к гостье. Крупные губы его тряслись.
        - Накажу… - истово говорил он. - Примерно накажу… Только ради бога… Это недоразумение… Ради бога…
        - Да я, собственно, не в претензии, - преодолев наконец оторопь, промолвил дон Жуан. - Конечно же, недоразумение…
        Глава 8. Наутро
        ДОНА АННА:
        Вы сущий демон. Сколько бедных женщин
        Вы погубили?
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Утро за нежными апельсиновыми шторами рычало, как Цербер. Коротко вскрикивал металл. Иногда, сотрясая воздух, под окном проползало нечто невообразимо громадное.
        По ту сторону двери кто-то скрипнул паркетиной и испуганно замер. Дон Жуан усмехнулся. Закинув руки за голову, он лежал на чистых тончайших простынях и с выражением вежливого изумления на посвежевшем лице думал о вчерашних событиях.
        Получалось, что тело, которое он присвоил, уже уходило за Ахерон, и не раз… Но полковник, каков полковник! Принимать у себя дома гостей с того света… На безумца вроде не похож, да и душу дьяволу явно не продавал, поскольку живёт небогато…
        А ведь принимал постоянно. Не зря же ноги сами принесли дона Жуана именно к этому дому, именно в этот подъезд…
        Дон Жуан откинул плед и в который раз с отчаянием оглядел своё новое тело.
        В дверь постучали, и осмотр пришлось прервать.
        - Я слышу, вы уже проснулись, дорогая? - произнёс мелодичный женский голос. - Доброе утро!
        Обворожительно улыбаясь, в комнату вошла пепельная блондинка в чём-то кружевном и дьявольски обольстительном. Жена полковника, и скорее всего, вторая. Уж больно молода, чтобы быть матерью мордастого кабальеро… Вчера за ужином она, помнится, вела себя как-то странно… Да и сейчас тоже… Дверь вот зачем-то прикрыла…
        - Ну как спалось?
        Слова прозвучали излишне любезно и отчётливо. Видимо, кто-то стоял и подслушивал в коридоре.
        - О, благодарю вас! Превосходно!
        Блондинка присела на край постели и уставила на дона Жуана синие с поволокой глаза. Мысленно застонав, он попробовал обмануть себя рассуждением, что вот приходилось же ему переодеваться в своё время и монахом, и простолюдином… Однако в глубине души дон Жуан прекрасно сознавал, что сравнение - лживо. Трижды лживо! Ах, если бы тогда, в каптёрке, у него нашлась одна-единственная минута - осмотреться, выбрать…
        - Что? Никакой надежды? - умоляюще шепнула блондинка.
        - Как же без надежды? - пересохшим ртом отвечал дон Жуан, не в силах отвести взгляда от её свежих, чуть подкрашенных губ. - Надежда есть всегда!
        О чём идёт речь, он, естественно, не понимал, да и, честно сказать, к пониманию не стремился. Когда говоришь с женщиной, смысл не важен - важна интонация.
        - Я - про кору, - уточнила она.
        - Я - тоже…
        Синие влажные глаза просияли безумной радостью, и в следующий миг, к изумлению дона Жуана, нетерпеливые ласковые руки обвили его шею.
        - Значит, всё-таки любишь?.. - услышал он прерывистый шёпот.
        В горние выси мать! А тело-то у него, оказывается, с прошлым! Да ещё с каким!..
        В смятении он оглянулся на дверь.
        - А… муж?
        - Пусть скажет спасибо за баржу… - хрипло отвечала блондинка, бесцеремонно внедряя руку дона Жуана в кружева своего декольте.
        «Какая ещё, в преисподнюю, баржа?» - хотел вскричать он, но рот его уже был опечатан нежными горячими губами.
        Ай да тело! Ай да погуляло!..

* * *
        Волоокий дородный полковник маялся в коридоре. При параде и даже при каких-то регалиях. Увидев выходящих из спальни дам, резко обрёл выправку.
        - Спасибо вам за баржу, - прочувствованно выговорил он. - Только вот… - Чело его внезапно омрачилось. - Уж больно глубина там небольшая. Не ровён час, поднимут. С баржей-то с одной, может, возиться бы и не стали, но вот теплоход…
        - «Богдан Собинин»? - в озарении спросил его дон Жуан.
        - Ну да… Таранил который…
        Чуяло его сердце! Стало быть, ладья Харона тоже на дне.
        - Даже проплывать над ними, - тихо и внятно вымолвил дон Жуан, глядя в выпуклые, как у испуганного жеребца, глаза, - и то никому бы не посоветовал.
        - Слава богу… - Полковник облегчённо вздохнул, но тут же встревожился вновь. - Потом с корой… - беспомощно проговорил он. - Вы ведь в прошлый раз сказали, она полсотни заварок выдерживает…
        Супруга его томно оправила пепельные волосы и возвела глаза к потолку. Розовые губы чуть приоткрылись, явив влажный жемчуг зубов. Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать? Ах, полковник, полковник! Ну, сам виноват…
        - Полсотни, говорите? - рассеянно переспросил дон Жуан.
        Полковника прошиб пот.
        - Это я округлил, - разом охрипнув, поспешил исправиться он. - На самом деле, конечно, около сорока… Но всё равно, заваркой больше - заваркой меньше… Как вы полагаете?
        - Полагаю, да, - серьёзно ответил дон Жуан - и воскрес полковник.
        - Завтрак на столе! - радостно брякнул он, потирая большие ладони. - Прошу.

* * *
        То ли за четыреста лет научились лучше готовить, то ли дон Жуан давно не пробовал ничего иного, кроме скрипящей на зубах угольной пыли, но завтрак показался ему превосходным. Стоило потянуться за чем-либо, как асимметрично мордастый пасынок (ну не сын же он ей, в конце-то концов!), видимо, извлёкший из вчерашнего все возможные уроки, вскакивал и, чуть ли не пришаркнув ножкой, подавал желаемое. Весьма способный юноша, с лёгким омерзением отметил дон Жуан. Далеко пойдёт…
        - Грибочки, рекомендую, - приговаривал полковник. - А там, бог даст, и шашлычком из осетринки попотчуем. Пётр Петрович-то вот-вот нагрянет… - Полковник приостановился и дерзнул всмотреться в надменное смуглое лицо гостьи. - Так что подзаправимся - и к генералу. Ждёт с нетерпением.
        - Генерал? - Дон Жуан насторожился. Ко всяким там генералам, командорам и прочим гроссмейстерам он питал давнюю неприязнь. Были на то причины.
        Глава 9. У генерала
        ПЕРВЫЙ ГОСТЬ:
        Клянусь тебе, Лаура, никогда
        С таким ты совершенством не играла.
        Как роль свою ты верно поняла!
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        - Вовремя, вовремя… - Сухонький, чтобы не сказать - тщедушный, генерал милиции вышел из-за стола, чтобы самолично усадить гостью в кресло - то самое, в котором сиживал недавно владыка. - И с инфарктом - тоже вовремя. Вы даже представить не можете, как вы нас выручили с этим инфарктом… Добрались, надеюсь, без приключений?
        Дон Жуан лукаво покосился на затрепетавшего полковника.
        - Благодарю вас, превосходно… - На доне Жуане был светло-серый английский костюм и французские туфельки на спокойном каблуке - всё из гардероба полковницы.
        Генерал тем временем вернулся за стол и, лучась приветом, стал смотреть на гостью. Глаза его, однако, были тревожны.
        Странное лицо, подумалось дону Жуану. Лоб, нос, глаза, несомненно, принадлежали мудрецу, аналитику и - чем чёрт не шутит! - аристократу. Рот и нижняя челюсть наводили на мысль о пропащих обитателях Злых Щелей.
        - Ну, как там Пётр Петрович? - осведомился наконец генерал.
        - О-о! Пётр Петрович!.. - молвил дон Жуан с многозначительной улыбкой.
        Генерал понимающе наклонил прекрасной лепки голову. По обеим глубоким залысинам скользнули блики.
        - Да, - признал он. - Что да - то да. Так вот, возвращаясь к инфаркту… Работа, должен признать, безукоризненная. Но с баржей, воля ваша… того… переборщили. Нет, я прекрасно вас понимаю. Бушлаты - на дне. Тот, кто списывал, суду уже не подлежит. Полковник Непалимый, сами видите, по гроб жизни вам благодарен…
        Дородный красавец полковник растроганно шевельнул собольими бровями. Генерал вздохнул.
        - Но теплоход-то зачем? - продолжал он, морщась и потирая залысину. - Шума теперь - на всю страну. Утром соболезнование от правительства передавали, назначают комиссию, опять же водолазы вызваны… Но это, я надеюсь, вы сами уладите. - Он замолчал, покряхтел. - Теперь насчёт коры…
        - Да что, собственно, кора? - сказал дон Жуан. - Заваркой больше, заваркой меньше…
        Генерал вздрогнул. Полез в боковой карман, достал платок и, не спуская с дона Жуана зеленоватых насторожённых глаз, медленно промокнул обе залысины.
        - Так-то оно так, - внезапно осипнув, проговорил он. - Однако после кончины очередного нашего… - Генерал кашлянул. - Словом, кое у кого возникли подозрения, что речь уже шла не о двух-трёх, но о десятках заварок… Кусок коры взяли на экспертизу. - Глава милиции вздёрнул рыжеватую бровь и смерил полковника глазом. - Фёдор Прокофьич, распорядись насчёт кофе.
        - Сию минуту. - Полковник повернулся и скрылся за дверью.
        Генерал дождался, пока она закроется, и подался через стол к дону Жуану.
        - Кора оказалась дубовой, - сообщил он сдавленным шёпотом.
        - Да что вы!.. - тихонько ахнул Дон Жуан и откинулся на спинку кресла.
        - А вы не знали? - с подозрением спросил генерал.
        - Я же только что прибыл… ла, - напомнил дон Жуан, мысленно проклиная родной язык Фрола Скобеева, в котором глаголы прошедшего времени чёрт их знает почему имели ещё и обыкновение изменяться по родам.
        - А… Ну да… - Генерал покивал. - Представьте себе, оказалась дубовой… Теперь будут проверять всю цепочку и начнут наверняка с нас. Но вы-то, я надеюсь, подтвердите, что на нашем участке подмены быть не могло… - Он запнулся и снова уставился на гостью. - Простите… Это ведь, наверное, не вы у нас были в прошлый раз?
        Времени на колебания не оставалось.
        - Разумеется, нет, - ровным голосом отвечал дон Жуан, хотя сердце у самого проехало по рёбрам, как по стиральной доске.
        Генерал не на шутку встревожился.
        - А ваш предшественник? Он согласится подтвердить - как считаете?
        - Какие могут быть разговоры!
        Дверь приоткрылась, послышался знакомый бархатный баритон: «Не надо, я сам», - и в кабинет вошёл полковник с подносиком, на котором дымились две чашки кофе.
        - Ну и слава богу! - Генерал заметно повеселел. - Стало быть, с корой тоже уладили… Что же касается розыска… - Он сочувственно прищурился и покачал головой. - Должен сказать прямо: трудная задача. Трудная. Ну посудите сами: мужчина, предположительно молодой, внешность неизвестна, развратник…
        Дон Жуан вздрогнул и пристально посмотрел на генерала.
        - Да таких сейчас полстраны! - проникновенно объяснил тот. - Ну положим, испанский акцент. Положим. Я, правда, не уверен, что обычный оперуполномоченный сумеет отличить испанский акцент шестнадцатого века, скажем, от современного армянского… Сам я пока вижу лишь одну зацепку: что ему делать в России? Как это у Марины Ивановны?.. «Но, увы, клянусь вам женихом и жизнью, что в моей отчизне…» М-да… Стало быть, попробует выбраться на историческую родину и, не зная наших порядков, наделает глупостей… Что с вами? Обожглись? Ну что ж ты, Фёдор Прокофьич, такой горячий кофе принёс!..
        - Марина Ивановна? - переспросил дон Жуан, дрогнувшей рукой ставя чашку на стол. - А кто это, Марина Ивановна?
        - Просто к слову пришлось, - пояснил несколько озадаченный генерал. - Поэтесса. Покончила жизнь самоубийством…
        «Значит, сейчас в седьмом круге, - машинально подумал дон Жуан. - Жаль, разминулись…»
        Глава 10. С прогулки
        ДОН ГУАН:
        Что за люди,
        Что за земля! А небо?.. Точный дым.
        А женщины?
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        К вечеру он вышел на разведку. Чудовищный город вздымал к залапанному дымами небу прямоугольные каменные гробницы - каждая склепов на триста, не меньше. Заходящее солнце тлело и плавилось в стеклах. Трамвай визжал на повороте, как сто тысяч тачек с углем.
        Похоже, пока дон Жуан горбатился во втором круге, мир приблизился к гибели почти вплотную. Все эти дьявольские прелести: тесные, как испанский сапог, автомобили, трамваи и особенно грохочущие зловонные мотоциклы - неопровержимо свидетельствовали о том, что Ад пустил глубокие корни далеко за Ахерон. Непонятно, куда эти четыреста лет смотрела инквизиция, как она допустила такое и чем вообще сейчас занимается. Скажем, те же генерал с полковником…
        И всё-таки уж лучше это, чем угольные карьеры второго круга.
        - Прошу прощения, - с истинно кастильской любезностью обратился дон Жуан к хорошенькой прохожей. - Будьте столь добры, растолкуйте, если это вас не затруднит, какой дорьгой мне лучше… - Он смолк, видя на лице женщины оторопь, граничащую с отупением.
        - Набережная где? - спросил он тогда бесцеремонно и коротко - в лучших традициях второго круга.
        Лицо прохожей прояснилось.
        - А вон, через стройку!
        С женщинами тоже было не всё в порядке. Какие-то озабоченные, куда-то спешащие. Кругом - изжёванные буднями лица, обнажённые локти и колени так и мелькают, но вот почему-то не очаровывает эта нагота. Даже уже и не завораживает.
        Дон Жуан сердито посмотрел вслед прохожей, потом повернулся, куда было сказано. Если окружающий мир лишь слегка напоминал преисподнюю, то стройка являла собой точное её подобие. Вдобавок среди припудренных ядовитой пылью обломков стоял прямоугольный чан, в котором лениво побулькивала чёрно-зеркальная смола.
        Чтобы не попасть в клубы липкого, ползущего из топки дыма, дон Жуан решил обойти смоляной чан справа.
        - Эй, кореш! - негромко окликнули его на полпути мяукающим голоском.
        Дон Жуан оглянулся - и отпрянул. На краю чана сидел полупрозрачный чертёнок.
        - Чего шарахаешься? - хихикнул он. - Шепни генералу, что с водолазами всё улажено, понял?
        Ужаснувшись, дон Жуан кинулся к чану и, ухватив бесёнка за шиворот, с маху швырнул его в смолу. Отскочил, огляделся, ища рубчатый железный прут.
        Чёрный как смоль бесёнок с воплем вылетел из чана. Взорвавшись воронёной дробью брызг, отряхнулся по-кошачьи и злобно уставился на обидчика.
        - Ты чего?.. - взвизгнул он. - Ты!.. Ты на кого работаешь?
        Дон Жуан подобрал арматурину и метнул наотмашь. Бесёнок с воплем нырнул в смолу.
        Дон Жуан повернулся и сломя голову кинулся прочь.

* * *
        «Двум смертям не бывать», - повторял он про себя, нажимая седьмую кнопку подъёмной клети. Однако если вдуматься, то вся его история была прямым опровержением этой любимой поговорки Фрола Скобеева.
        Вдобавок чертёнок его даже и не выслеживал - напротив, явно принял за кого-то своего. Зря он его так, в смолу-то… Хотя, с другой стороны, уж больно неожиданно всё получилось.
        Выйдя на седьмом этаже, дон Жуан достал из сумочки крохотный зубчатый ключик и открыл дверь. Эх, где она, тиснёная кордовская кожа на стенах, бело-голубые мавританские изразцы в патио, прохладные даже в самый жаркий полдень, и мягкий, огромный, занимающий полгостиной эстрадо! Ну да после подвала и голая кровать без резьбы покажется Раем.
        На столе брошены были документы, полученные им прямо в кабинете генерала. Дон Жуан раскрыл паспорт, посмотрел с тоской на миниатюрный портрет жгучей красавицы брюнетки. «Жанна Львовна Гермоген, русская…» - прочёл он, с трудом разбирая кириллицу.
        В Испанию или, как выразился генерал, на историческую родину пробираться пока не стоит. Кстати, не исключено, что там его тоже разыскивают. Вряд ли Ахерон впадает в одну только Волгу…
        Послышалось мелодичное кваканье, и дон Жуан огляделся. А, понятно… Он снял телефонную трубку, припоминая, каким концом её прикладывал к уху полковник, когда вызывал усиленный наряд. Вспомнив, приложил.
        - Жанна Львовна? - радостно осведомился взволнованный знакомый баритон.
        - Да, это я.
        - Сразу две новости! И обе приятные. Во-первых, Пётр Петрович завтра прибывает… Из Москвы… Ну, это вы, наверное, уже и сами знаете.
        - А вторая?
        - Чупрынов застрелился! - благоговейно вымолвил полковник.
        Чупрынов? Это ещё кто такой? Впрочем, какая разница…
        - И что же тут приятного?
        - Как… - Полковник даже слегка растерялся. - Так ведь проверки-то теперь не будет! Выяснилось, это он кору подменил! А ещё министр…
        Кора. Опять кора… Такое впечатление, что все повредились рассудком.
        - У меня тоже для вас новость, - вспомнив чертёнка, сказал дон Жуан. - Передайте генералу, что с водолазами улажено.
        В трубке обомлели.
        - По-нял, - перехваченным горлом выговорил полковник. - Спасибо… Спасибо, Жанна Львовна! Бегу докладывать.
        Трубка разразилась короткими гудками. Дон Жуан посмотрел на неё, пожал плечом и осторожно положил на рычажки. Однако стоило отойти от стола на пару шагов, как из прихожей послышался шепелявый щебет устройства, заменявшего здесь дверной молоток.
        Дон Жуан встрепенулся. Это могла быть жена полковника. Роскошная пепельная блондинка обещала зайти за вещами и поговорить о чём-то крайне важном. Не иначе, о коре… Не сразу справившись от волнения с дверным замком, дон Жуан открыл. На пороге стояла и растерянно улыбалась невзрачная русенькая девушка, вдобавок одетая как-то больно уж по-мужски.
        - Здравствуйте, - робко произнесла она, не спуская испуганных серых глаз со смуглой рослой красавицы, чем-то напоминающей Кармен.
        - Здравствуйте, - удивлённо отозвался дон Жуан. - Прошу вас…
        Он провёл гостью в комнату и предложил ей кресло. Совершенно точно, раньше он её нигде не видел… Может, от генерала посыльная?
        - Я не знаю, что со мной происходит, - отчаянным надломленным голосом начала она. - Я запретила себе думать о вас. Вы мне снитесь с того самого дня. Я вас боюсь. Вы колдунья, вы что-то со мной сделали… От вас исходит такое… такое… Я всё про вас узнала!
        - Вот как? - Дон Жуан был весьма озадачен. - И что же вы обо мне узнали?
        - Ничего хорошего! - бросила она, уставив на него сердитые серые глаза. - Мне всё про вас рассказали. И что вы с матерью Гарика, и всё-всё… Вы ужасная женщина… Вы… Вы с мафией связаны!.. А я вот всё равно взяла и пришла…
        - Простите… Но кто вы?
        Гостья тихонько ахнула и прижала к губам кончики пальцев.
        - Вы меня не узнаёте?
        Он виновато развёл руками.
        - На заре морозной… под шестой берёзой… - жалобно начала она.
        - Вы?
        Дон Жуан попятился. Посмотрел на свои тонкие смуглые руки, на едва прикрытую грудь…
        - Нет! - хрипло сказал он, в ужасе глядя на гостью. - Ради бога… Не надо… Нет…
        Глава 11. На лоне
        ЛАУРА:
        А далеко на севере - в Париже -
        Быть может, небо тучами покрыто,
        Холодный дождь идёт и ветер дует.
        А нам какое дело?
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Неправдоподобно синяя Волга распластывалась чуть ли не до горизонта. По сравнению с ней Ахерон показался бы мутным ручейком, и только, пожалуй, Стикс в том месте, где он разливается на мелководье, мог соперничать с этой огромной рекой.
        - В прошлый раз… - галантно поигрывая мышцами и стараясь не распускать живот, говорил волоокий полковник, - Пётр Петрович в Подмосковье пикник заказал. И всё равно без нас не обошлись. Отправили мы им туда пьяного осетра…
        - Пьяного осетра? - переспросил дон Жуан. Они прогуливались по тёплому песку, настолько чистому, что он даже привизгивал, если шаркнуть по нему босой подошвой. В синем небе сияло и кудрявилось одинокое аккуратненькое облачко. Погоду, казалось, специально готовили к приезду высокого гостя. Кстати, впоследствии дон Жуан узнал, что так оно и было.
        - Пьяного, - радостно подтвердил полковник. - Старая милицейская хитрость. Поишь осетра водкой - и в самолёт. Трезвый бы он до Москвы три раза сдох, а пьяный - ничего, живёхонький… А то ещё под видом покрышек от «Жигулей». Свёртываешь осетра в кольцо, замораживаешь, пакуешь - и опять же в самолёт. Колесо колесом, никто даже и не подумает…
        Лицо его внезапно исказилось ужасом; живот, оставшись без присмотра, выкатился.
        - Струна! - плачуще закричал полковник. - Ты что ж смотришь? Ты погляди, что у тебя на пляже делается!
        По сырой полосе песка, оттискивая полиграфически чёткие следы, нагло прогуливалась взъерошенная серая ворона.
        Заботливо промытая ночным дождём зелень взбурлила, и из неё по пояс возник ополоумевший сержант милиции. Размахнулся и метнул в пернатую нечисть резиновой палкой - точь-в-точь как дон Жуан в чертёнка арматуриной.
        - Карраха! - выругалась ворона по-испански и улетела. Следы замыли.
        - Слава богу, успели, - с облегчением выдохнул полковник. - А вон и Пётр Петрович с генералом…
        Белоснежная милицейская «Молния», выпрыгивая вся из воды от служебного рвения, летела к ним на подводных крыльях. Сбросила скорость, осела и плавно уткнулась в заранее углублённую, чтобы крылышек не поломать, бухточку. Скинули дюралевый трапик, и, любезно поддерживаемый под локоток тщедушным генералом, на берег сошёл Пётр Петрович - бодрый, обаятельный старичок.
        - Лавливал, голубчик, лавливал, - благосклонно поглядывая на генерала, говорил он. - Помню, на Геннисаретском озере с Божьей помощью столько однажды рыбы поймал, что, вы не поверите, лодка тонуть начала. Но осётр - это, конечно, да… Осётр есть осётр.
        На трёх мангалах, источая ароматный дымок, готовились шашлыки из только что пойманной рыбины.
        - Пойма Волги, Пётр Петрович, - заискивающе улыбаясь и заглядывая в глаза, отвечал генерал. - Райский уголок.
        Пётр Петрович приостановился, с удовольствием вдыхая терпкий и упоительно вкусный запах. Одобрительно поглядел на ящики дорогого французского коньяка.
        - Ну это вы, голубчик, не подумавши, - ласково пожурил он. - Рай… Ну что… Рай - оно, конечно, да… Однако ж, наверное, скучно в Раю всё время-то, как вы полагаете?
        Дон Жуан усмехнулся. Просто поразительно, с какой лёгкостью берутся рассуждать люди о таких вещах, как Рай и Ад. Им-то откуда знать, каково там!
        - Нет, голубчик, кое-чего в Раю вы при всем желании не отыщете, - продолжал журчать живой старичок. - Шашлычка того же из осетринки, а? Из свежей, животрепещущей, можно сказать. Коньячка вам опять же там никто не нальёт, нет, не нальёт, даже и не рассчитывайте… И бесполо всё, знаете, бесполо… А тут вот и прекрасные… э-э… - И Пётр Петрович плавно повёл сухой дланью в сторону смуглой рослой красавицы в бикини.
        Взгляды их встретились, и дон Жуан чуть не лишился чувств. Мудрые старческие глаза Петра Петровича были пугающе глубоки. Дон Жуан словно оборвался в пропасть. Захотелось изогнуться конвульсивно, пытаясь ухватиться за края, остановить падение…
        Пётр Петрович поспешно, чтобы не сказать - испуганно, отвернулся.
        - Да, кстати… - озабоченно молвил он и, в свою очередь подхватив генерала под локоток, увлёк прочь. Встревоженно шушукаясь, оба скрылись в зарослях тальника.
        Всё ещё чувствуя предобморочную слабость, дон Жуан потрясённо глядел им вслед. Оставалось лишь гадать, кто же он - этот Пётр Петрович. Должно быть, после смерти такой человек высоко вознесётся, а если уж падёт - то, будьте уверены, на самое дно преисподней. Глаза-то, глаза!.. Полковник сказал: из Москвы… Ох, из Москвы ли?..
        Сзади под чьими-то осторожными шагами скрипнул песок. Дон Жуан хотел обернуться, но в следующий миг его крепко схватили за руки, и на лицо плотно упала многослойная марля, пропитанная какой-то дурманящей мерзостью.

* * *
        Очнувшись, он первым делом изучил застенок. Всюду камень, нигде ни окна, ни отдушины. Единственный выход - железная дверь с глазком. Должно быть, подземелье.
        Итак, его опознали… Конечно же, не из какой он не из Москвы, этот Пётр Петрович, а прямиком из-за Ахерона… Мог бы и раньше догадаться!
        Да, но если дон Жуан опознан, зачем его посадили в подземелье? Не проще ли было изъять тело, а самого вернуть во второй круг? Или даже не во второй, а много глубже - за побег и угон ладьи…
        Что тут можно предположить? Либо его хотят лишить тела в особо торжественной обстановке, что весьма сомнительно, либо… Либо опять приняли за кого-то другого. Ошибся же тогда чертёнок…
        Утешив себя такой надеждой, дон Жуан поднялся с жёсткой койки и ещё раз осмотрел камеру. Отсюда и не убежишь, пожалуй… Ишь как всё законопатили!..
        Счёт времени он потерял очень быстро. Освещение не менялось. Приносившие еду тюремщики на вопросы не отвечали. Наверное, прошло уже несколько дней, когда в коридоре послышались возбуждённые голоса, и сердце оборвалось испуганно: это за ним.
        Лязгнула, отворяясь, железная дверь, и в камеру вошли двое. В коридоре маячило ошеломлённое рыло охранника.
        - А? Застенки! - ликующе вскричал вошедший помоложе и простёр руку к дону Жуану. - Самые настоящие застенки! Полюбуйтесь! Держать женщину в подвале, даже обвинения не предъявив! Как вам это понравится?
        Тот, что постарше, хмурился и покряхтывал.
        - Почему вы знаете, что не предъявив?
        - Потому что уверен! - с достоинством отозвался первый и вновь повернулся к дону Жуану. - Скажите, вам было предъявлено какое-либо обвинение?
        - Нет, - с удивлением на них глядя, отозвался тот. - Генерал…
        - Ге-не-рал? - Тот, что помоложе, запрокинул лицо и расхохотался сатанински. Оборвал смех, осунулся, стал суров. - Недолго ему теперь ходить в генералах. За все свои злоупотребления он ответит перед народом. Хватит! Пора ломать систему!
        Глава 12. Под следствием
        ДОНА АННА:
        Так это дон Гуан?
        ДОН ГУАН:
        Не правда ли - он был описан вам
        Злодеем, извергом…
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        - Стало быть, никого из этих людей, - склонив упрямую лобастую голову, цедил следователь, - вы не знаете и даже никогда не встречали… Вы присмотритесь, присмотритесь!
        Дон Жуан присмотрелся. Совершенно определённо, этих четверых он не встречал ни разу, а если уж совсем честно, то предпочёл бы и дальше не встречать. Один - какой-то всклокоченный, с заплывшим глазом, другой - коренастый, волосатый, насупленный, третий - румяный, придурковато осклабившийся красавец, четвёртый - громила с татуированными лапами… И воля ваша, а веяло от всех четверых неким неясным ужасом.
        - Стало быть, не видели, - помрачнев, подытожил следователь. - Ладно, уведите…
        Незнакомцев увели.
        - Смотрю я на вас - и диву даюсь, - играя желваками, продолжал он. - Почему вы, собственно, так уверены в своей безнаказанности? Да, генерал волевым решением поместил вас в подвал, и генерал за это ответит. Как и за многое другое. Вы хотите здесь сыграть роль жертвы? Но в подвал, согласитесь, могли попасть и сообщники генерала, что-то с ним не поделившие. Вы улавливаете мою мысль?
        Дон Жуан был вынужден признать, что улавливает.
        - Кто такой Пётр Петрович? - отрывисто спросил следователь.
        - Понятия не имею.
        - Имеете!
        Дон Жуан смолчал. Так и не дождавшись ответа, следователь устало вздохнул.
        - Хорошо, - сказал он. - Давайте по-другому. Ваше последнее появление. Как всегда, вы возникаете неизвестно откуда, и генерал принимает вас с распростёртыми объятьями. Совершенно незаконно он снабжает вас документами на имя гражданки… - Следователь неспешно раскрыл и полистал паспорт. - Гермоген… - Запнулся, словно подивившись неслыханной фамилии, затем вновь нахмурился и кинул паспорт на стол. - Поселяет вас в ведомственной квартире, снабжает роскошными туалетами… С чего бы это, Жанна Львовна? Вы уж позвольте, я буду пока вас так называть. В прошлый раз ваше имя-отчество, помнится, звучало несколько по-другому - это когда вы прибыли в город с бригадой речников, которых теперь даже узнавать отказываетесь…
        «Значит, на зону… - угрюмо думал дон Жуан. - Кажется, здесь это тоже так называется… Ну что ж, не пропаду. Бегут и с зоны…»
        - А куда кору дели? - с неожиданной теплотой в голосе полюбопытствовал следователь.
        О господи! И этот туда же!
        - Какую ещё кору?
        Следователь крякнул и прошёлся по кабинету. Косолапо, вразвалку, склонив голову и сжав кулаки. Мерзкая походка. Как будто тачку катит. С углем. Остановился, повернул к дону Жуану усталое брезгливое лицо.
        - Ту самую, что в прошлый раз вы давали заваривать гражданке Непалимой, вашей давней любовнице. - Следователя передёрнуло от омерзения. - Ваше счастье, что нынешнее наше законодательство гуманно до безобразия. Будь моя воля, я бы вас, лесбиянок…
        Он скрипнул зубами и, протянув руку, медленно сжал кулак.
        - Нет, ну это что ж такое делается! - с искренним возмущением заговорил он. - Педерастов за растление малолеток - сажают, а этим, розовеньким, даже и статью не подберёшь! Нету! Ну, ничего… - зловеще пробормотал он и, подойдя вразвалку к столу, принялся ворошить какие-то бумаги. - Ничего-о… Найдётся и на вас статья, Жанна Львовна. Я понима-аю, вам нужно было выручить ваших дружков с буксира… Вот и выручили. И думали небось, все концы - в воду? Ан нет, Жанна Львовна! Вы что же, полагаете, с «Богдана Собинина» никто не спасся после того, как вы проникли в рубку и таранили баржу теплоходом? Шланги водолазам, надо полагать, тоже вы обрезали?
        - Нахалку шьёшь, начальник! - хрипло проговорил дон Жуан.
        Лицо следователя изумлённо просветлело.
        - Ну вот… - вздымая брови, тихо и счастливо вымолвил он. - Вот и высветился кусочек биографии… Отбывали? Когда? Где? По какой?
        «Да чего я, собственно, боюсь-то?» - с раздражением подумал дон Жуан.
        - Во втором, - презрительно глядя в глаза следователю, выговорил он. - По седьмому смертному.
        Несколько секунд следователь стоял неподвижно, потом у него внезапно подвихнулись колени. Сел. По выпуклому лбу побежала струйка пота.
        - В горние выси мать! - Голос его упал до шёпота. - Ванька?..
        - Фрол?!

* * *
        - Проходи, садись, - буркнул Фрол Скобеев, прикрывая дверь. - Хоромы у меня, как видишь, небогатые, ну да ладно… Погоди-ка!.. - добавил он и замер, прислушиваясь.
        Похлопал по шторам, посмотрел с подозрением на стол. Наклонился, сунул руку. Под столом что-то пискнуло и забилось.
        - Ага… - сказал он с удовлетворением и выпрямился, держа за шкирку извивающегося полупрозрачного чертёнка.
        - Чего хватаешь? Чего хватаешь? - вопила тварь, стреляя слюдяными копытцами.
        Насупившись, Фрол скрылся за дверью туалета. Загрохотала вода в унитазе.
        - Достали, шестёрки, - мрачно пожаловался он, вернувшись. - Ну так кто первый рассказывать-то будет?
        Глава 13. Рассказ Фрола
        ЛЕПОРЕЛЛО:
        А завтра же до короля дойдёт,
        Что Дон Гуан из ссылки самовольно
        В Мадрит явился…
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Уступ пылал. Рассыпавшись цепью, грешные сладострастием души истово шлёпали в ногу сквозь заросли алого пламени. Пламя, впрочем, было так себе, с адским не сравнить, и обжигало не больней крапивы.
        - Раз, два, три!.. - взволнованным шёпотом скомандовали с правого фланга.
        Фрол Скобеев с отвращением набрал полную грудь раскалённого воздуха.
        - В тёлку лезет Паси-фая! - грянула речёвка. Прокричав эту загадочную дурь вместе со всеми, Фрол не удержался и сплюнул. Плевок зашипел и испарился на лету.
        - Гоморра и Со-дом! - жизнерадостно громыхнуло навстречу, и из пламени возникла ещё одна цепь кающихся. Далее обеим шеренгам надлежало обняться в умилении, затем разомкнуть объятья и, совершив поворот через левое плечо, маршировать обратно.
        Встречная душа с собачьей улыбкой уже простёрла руки к Фролу, когда тот, быстро оглядевшись по сторонам, ткнул её кулаком под дых и добавил коленом.
        - У, к-козёл!.. - прошипел он безо всякого умиления.
        Грешников из встречной шеренги Фрол не терпел. Особенно этого, о котором поговаривали, что он и здесь сожительствует с одним из ангелов. Ну и стучит, конечно…
        Выкрикивая речёвку за речёвкой, кающиеся домаршировали до конца уступа. Внезапно заросли розового пламени раздвинулись, и перед Фролом возник светлый ангел с широкой улыбкой оптимиста. В деснице его сиял меч.
        - Грешник Скобеев?
        - Так точно… - оробев, отвечал Фрол. Ангел был тот самый. О котором поговаривали.
        Они вышли из пламени и двинулись к высеченному в скале ветвисто треснувшему порталу. Трещина эта появилась относительно недавно - когда в Чистилище на полном ходу сослепу врезался «Титаник».
        Войдя внутрь, Скобеев опешил. Навстречу им, качнув рогами, поднялся начальник охраны второго круга. «А этому-то здесь какого дьявола надо?» - озадаченно подумал Фрол.
        - Огорчаете, огорчаете вы нас, грешник Скобеев, - ласково заговорил ангел, прикрывая дверь и ставя меч в угол. - Создаётся такое впечатление, что в Рай вы не торопитесь. Вчера изрекли богохульство, сегодня вот плюнули… Вам, может быть, неизвестно, что за каждое нарушение накидывается ещё сотня лет сверх срока? Впрочем, об этом потом…
        Цокая копытами по мрамору пола, подошёл начальник охраны.
        - Кореш-то твой, - с каким-то извращённым удовлетворением сообщил он, - сорвался…
        Ничем не выдав волнения, Фрол равнодушно почесал вырезанную на лбу латинскую литеру «Р».
        - У меня корешей много…
        - На пару когти рвать думали? - Хлестнув себя хвостом по ногам, глава охраны повысил голос.
        - Чернуху лепишь, начальник, - угрюмо возразил Фрол.
        - Ну что за выражения… - поморщился улыбчивый ангел. - Какая чернуха, о чём вы? Просто мы полагали, что вас заинтересует это известие. Но раз оно показалось вам скучным… Вы свободны, грешник Скобеев. Можете маршировать дальше - вплоть до Страшного Суда. А мы поищем другого кандидата…
        - На что кандидата? - не понял Фрол.
        - А вот это уже проблеск интереса, - бодро заметил ангел. - Грешник Скобеев! Скажите, как вы отнесётесь к тому, чтобы вернуться в мир и прожить там ещё одну жизнь?
        Ответом было тупое молчание.
        - Мы предоставим вам в пользование тело, - продолжал ангел. - Хорошее тело, лет двадцати-тридцати…
        В глазах Фрола забрезжило понимание.
        - Ваньку, что ли, сыскать? - криво усмехнувшись, спросил он.
        - Ванька - это… - Ангел посмотрел на начальника охраны. Тот утвердительно склонил рога. - Да, неплохо бы…
        - А убегу?
        - Куда? - удивился ангел. - Куда вы от нас убежите, грешник Скобеев? Лет через пятьдесят вы так или иначе скончаетесь и опять попадёте к нам.
        - А Ванька, выходит, не попадёт?
        - Да что ваш Ванька! - с неожиданной досадой бросил ангел. - Тут уже не в Ваньке дело… Хотя, конечно, угнать ладью Харона - это, знаете ли… скандал. До самых верхов скандал. - Он помолчал, хмурясь. - Короче, после побега вашего дружка в каптёрку нагрянули с ревизией и вскрыли недостачу тел, умышленную небрежность в записях, ну и ещё кое-что… Вы понимаете, что это значит? Это значит, что через Ахерон постоянно шла контрабанда, что мы имеем дело с преступной организацией, пустившей разветвлённые корни и на том, и на этом свете. Харон и бывший каптенармус сейчас находятся под следствием по обвинению в халатности. Пока. Согласитесь, что на фоне таких фактов выходка вашего друга при всей её дерзости несколько меркнет… Словом, если вам удастся выполнить хотя бы часть того, о чём мы вас попросим, - грешите хоть до конца дней своих. В любом случае Рай вам будет обеспечен. Вам что-нибудь неясно?
        - Почему я? - хмуро спросил Фрол.
        - Резонный вопрос. - Ангел вновь заулыбался. - Почему именно вы… А вы нам подходите, грешник Скобеев. Взять хотя бы прижизненную вашу биографию. Ту интрижку со стольником Нардиным-Нащокиным вы, помнится, провернули очень даже профессионально. Да и после кончины показали себя весьма сообразительной личностью. Ну чего уж там, давайте честно, между нами… Ведь план-то побега - целиком ваш?
        Глава 14. Снова вместе
        ДОН ГУАН:
        Только б
        Не встретился мне сам король. А впрочем,
        Я никого в Мадрите не боюсь.
        А.С. Пушкин «Каменный гость»
        - Ну ладно, с телом - понятно, - озадаченно проговорил дон Жуан. - Но как ты в следователи-то попал?
        Фрол усмехнулся. Тело ему досталось крепкое, кряжистое и, надо полагать, весьма расторопное. Но главное, конечно, мужское.
        - В Москве документ выдали. Всё честь по чести: следователь Фрол Скобеев. Да нас тут целая комиссия работает.
        - И все из-за Ахерона?
        - А ты думал!
        Дон Жуан лишь головой покрутил.
        - Слушай, а я ведь тебя и впрямь за судейского принял. Ловко ты…
        - Наблатыкался, - ворчливо пояснил Фрол. - Да и не впервой мне… Хаживал по приказным делам, хаживал… - Он помрачнел, крякнул, поглядел сочувственно. - Тебя-то как угораздило?
        - Впопыхах! - Смуглая красавица сердито сверкнула глазами. - Не трави душу. Скажи лучше, кто такой Пётр Петрович.
        Перед тем как ответить, Фрол вновь озабоченно оглядел комнату - не прячется ли где ещё один чертёнок.
        - Да не Петрович, - подаваясь вперёд, жутко просипел он. - Не Петрович! А просто Пётр. Он же Симон. Он же Кифа… За взятки в Рай пускает, понял? Ключарь долбаный!
        Плеснув обильными волосами, дон Жуан откинулся на спинку стула.
        - Опомнись, Фрол! - еле выговорил он. - Какие в Раю взятки? Чем?
        - Чем? - Фрол прищурился. - А пикничками на лоне природы? С шашлычком, с коньячком, с девочками, а? Вечное блаженство, оно тоже, знаешь, иногда надоедает, встряхнуться хочется… Ты думаешь, генерал зря перед ним в пыль стелется? Царствие небесное зарабатывает, шестёрка! Ну он у меня заработает!..
        Дон Жуан с ужасом глядел на друга.
        - Фрол! Ты сошёл с ума! Ты думай, под кого копаешь! Да Пётр трижды от Христа отрёкся - и то с рук сошло!..
        - Тише ты! - шикнул Фрол. - Я, что ли, копаю?
        - А кто?
        - Ну, натурально, Павел! - возбуждённо блестя глазами, зашептал Фрол. - У них ещё с тех самых пор разборки идут… Про перестройку слышал, конечно?
        - Про что?
        Фрол даже растерялся.
        - Ну, знаешь… - вымолвил он. - Я смотрю, ты тут только и делал, что с полковницей своей забавлялся да с той малолеткой…
        - Анну не трогай! - с угрозой перебил дон Жуан.
        - Ты ещё за шпагу схватись, - сказал Фрол. - Перестройка его из подвала освободила, а он о ней даже и не слышал… Ваня! Милый! Пойми! Всё, что творится в этом мире, - это лишь слабый отзвук того, что делается там…
        Дон Жуан озадаченно посмотрел на потолок, куда указывал крепкий короткий палец Фрола.
        - Нашествия всякие, усобицы, смуты, партии-хартии… - Скобеев презрительно скривил лицо и чуть не сплюнул. - А это всё та же разборка продолжается, понял? Взять хоть Россию. В нынешнем правительстве раскол - почему? Одни - за Петра, другие - за Павла. Просто некоторые сами об этом не знают…
        - Позволь! Я слышал, они сплошь неверующие…
        - Ваня… - укоризненно молвил Фрол. - Да не будь же ты таким наивным! Грешник ты, ангел, верующий, неверующий - кому сейчас какая разница!.. За кого ты? - вот вопрос. На кого работаешь? Ты что же, до сих пор полагаешь, что идёт борьба добра со злом? Рая с Адом? Это же одна контора, Ваня! Ты сам четыреста лет уголь таскал - вроде было время поумнеть! Ты слушай… Шишку в правительстве держали сторонники Петра. Ну и он, конечно, старался, чтобы протянули старички подольше, корой снабжал…
        - Да что за кора такая? - не выдержав, вскричал дон Жуан. - Только и слышу: кора, кора…
        - Кора древа жизни, чего ж тут не понять? Из Эдема.
        - А почему не плоды?
        - Плоды! - Фрол хохотнул. - Плоды все пересчитаны. С плодами - строго… Весло у Харона - видел? Имей в виду, рукоятка - долблёная. Вот в нём он, собака старая, и переправлял кусочки коры на этот берег, понял? Пока баржу не пустили. А с баржей тоже история… Люди за умерших свечки ставят, панихиды заказывают. Стало быть, надо как-то участь грешников облегчить. А как? Муки-то в Аду - вечные!..
        - Про бушлаты можешь не рассказывать, - предупредил дон Жуан. - Сидел, знаю.
        - Ну вот… А идея была - Петра. Насчёт бушлатов. И нам во втором круге малость потеплее, и ему с бригадой речников кору переправлять сподручней…
        - А, это те четверо?
        - Ну да. Хотя вообще-то пятеро… Подпили однажды матросики всей бригадой - да и подписали договор с похмелья. Пять душ - за ящик водки. Дурачки… - Фрол сокрушённо покачал головой. - В тела, конечно, понасажали бесов - и пошло-поехало: туда - с бушлатами, обратно - с корой. И всё правительство только на этой коре и держалось - жили чёрт знает по скольку… Одного не учли - народ-то всё умнее становится! Сам смотри, какая цепочка: матросики передают кусок коры начальнику речпорта, тот - полковнику, полковник - генералу… Ну и так далее. А у всех, обрати внимание, жёны. Взять хоть эту твою полковницу. Сколько ей лет, как полагаешь?
        - Двадцать два… Двадцать пять…
        - А за сорок не хочешь? Вот и считай: одна себе заварила, другая заварила, пятая, десятая… И приходит кора в Кремль уже вываренная. Солома соломой… И как начали они все там мереть! Один за другим. А сторонники Павла (до этого-то они тихие были), видя такое дело, тоже зевать не стали… И вопрос сейчас: кто кого?.. Самого Петра, ты прав, нам не свалить, но шестёрок его - под корень, Ваня! Под корень! Вообще всё, что было, - всё под корень! Это и есть перестройка.
        Дон Жуан с любопытством его разглядывал.
        - Ну допустим, - осторожно сказал он. - Но тебе-то самому от всего от этого что за выгода?
        - Погоди, - сказал Фрол и встал. - Погоди, дай сначала выпьем да закусим…
        Глава 15. На пару
        ДОН ГУАН:
        …он человек разумный
        И, верно, присмирел с тех пор, как умер.
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        На столе воздвиглась хрустальная ладья с осетровой икрой, из которой торчал затейливый черенок большой серебряной ложки.
        - Что пить будешь? - спросил Фрол.
        - А что у тебя есть?
        - А всё!
        - Ну вот… - Дон Жуан улыбнулся. - А говорил, живёшь небогато…
        - А то богато, что ли? - возразил Фрол, оглядывая комнату, обставленную с наивной трогательной роскошью. - Вот тёзка твой, тот - да, тот - живёт… Все жульё, что было на крючке у генерала, теперь у него на крючке. Ну, кое-какие крохи и мне, видишь, перепадают…
        - Что ещё за тёзка?
        - Так я же тебе говорил: мы сюда из Москвы целой комиссией нагрянули… А старшим следователем у нас - Ванька Каин…
        - А, это из седьмого круга?
        - Ну да. Седьмой круг, первый пояс… Сыщик - дай боже, не нам чета. Малюта ещё просился, но тому, видишь, отказ вышел. Не те, говорят, времена… Не знаю, как насчёт времён… - Фрол открыл резной поставец и, озадаченно нахмурясь, осмотрел заморские зелейные скляницы, - но народишко у нас, гляжу, прежний… Только что словечек нахватался да одёжку сменил. Кого ни возьми - либо шпынь ненадобный, либо вовсе жулик… Вот, - сказал он с некоторым сомнением, выбирая замысловатой формы бутыль. - Романея… Владыка принёс, архиерей тутошний. С генералом в пополаме работал, теперь вот, видишь, отмазывается. Ну, посмотрим…
        Сосредоточенно сопя, разлил розоватое зелье в два кудрявых хрустальных кубка. Сел. Отхлебнул. В недоумении пошевелил бровями.
        - Слабовато, - посетовал он. - Не иначе водой развёл, плут. В подвал его посадить, что ли?..
        Помолчал, повесив голову, потом вдруг раздул ноздри и, ахнув кубок залпом, со стуком поставил на стол.
        - Какая выгода, спрашиваешь? - Налёг широкой грудью на край стола и яростно распахнул глаза, наконец-то став хоть немного похожим на себя прежнего. - Ваня! Я почти пятерик отмотал! Я больше не хочу таскать уголь! Обрыдло, Ваня… В конце-то концов, могу я себе устроить нормальную вечную жизнь?
        Он схватил бутылку за горлышко и снова набурлил себе полный кубок.
        - Рай, стало быть, зарабатываешь… - задумчиво молвил дон Жуан. - Скажем, поймал ты меня, а они тебе за это - вечное блаженство?
        Фрол поперхнулся.
        - Не поймал… - с недовольным видом поправил он. - А нашёл! Нашёл и предложил вместе работать на Павла. И ты, имей в виду, согласился!
        - А вот этого я что-то не припомню, - спокойно заметил дон Жуан, тоже пригубив вина, кстати сказать, весьма недурного.
        - Да в превыспреннюю твою растак!.. - Фрол вскочил и неистово огляделся, ища, по славянскому обычаю, что разбить. Не найдя ничего подходящего, махнул рукой и снова сел. - Ну, может, хватит, Ваня, а? Хватит шпажонкой-то трясти? С девочки на девочку перепрыгивать - хватит?.. Не те сейчас времена, Ваня, не те! Пропадёшь один! Вот те крест, пропадёшь!..
        - Фрол, - с жалостью глядя на друга, отвечал дон Жуан. - Ну продадут же! Кому ты поверил? Ты же их не первую сотню лет знаешь! Своих - да… Своих за шиворот в Рай тащить будут… Сам говорил: сколько баб было у Владимира Святого!..
        - Не-ет… - Фрол даже отстранился слегка. В глазах - испуг. - Не должны… С чего им нас продавать? Да и кому? Петру, что ли?
        - А вот увидишь! - Смуглая красавица зловеще усмехнулась и залпом осушила свой кубок. - Чуть что не так - всё на нас свалят, а сами чистенькими окажутся, попомни мои слова! И ангел этот твой, и начальник охраны…
        Фрол тяжко уставился на хрустальную ладью с икрой. В сомнении пожевал губами.
        - А с чего ты взял, что будет не так? - спросил он вдруг и тут же повеселел. - Брось, Вань! Всё будет как надо… Да тебе, между нами, и податься-то некуда… У Петра шестёрок много. И все, кстати, думают, что ты давно уже на Павла работаешь…
        - Это почему же?
        - Почему! - Фрол ухмыльнулся. - А ладью у Харона кто угнал? Я, что ли?.. Ревизия в каптёрку из-за кого нагрянула?.. Нет, Ваня, нет, друг ты мой сердечный, дорожка у нас теперь одна…
        Он снова потянулся к заморской склянице.
        - Фрол, а мне?.. - проскулил кто-то у порога.
        Дон Жуан взглянул. В дверном проёме переминался с копытца на копытце давешний полупрозрачный чертёнок.
        - Пшёл вон! - не оборачиваясь, сказал Фрол. - Вот хвост на кулак намотаю…
        Чертёнок понурился. Видно было, что его раздирают какие-то сомнения.
        - Я передумал, - надувшись, пробубнил он. - Я на вас работаю…
        - Работничек… - сказал Фрол. - Сам уже не знает, на кого стучать!
        - А то расскажу, о чём вы тут столковывались! - пригрозил чертёнок.
        - Кому ты расскажешь? Я ж всех посадил!
        - За Ахероном расскажу, - пискнул чертёнок.
        Фрол Скобеев наконец обернулся.
        - Ты зачем, сукин кот, водолазам шланги перегрыз? А?! Двурушник поганый!.. Ладно, иди лакай…
        Всё ещё хмурясь, Фрол налил вина в хрустальную миску и поставил на пол. Чертёнок заурчал и, приблизившись дробным галопцем, припал к посудине. Сноровисто замелькал розовый кошачий язычок.
        Глава 16. Тут и там
        ДОНА АННА:
        Нет, нет. Я вас заранее прощаю,
        Но знать желаю…
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Пустых зелейных скляниц на столе заметно приумножилось. Смуглая, побледневшая от выпитого красавица с ослепительной, хотя и несколько застывшей усмешкой разливала коньяк по стаканчикам.
        - Ба! - сказала она, стремительно, по-мужски сыграв бровями. - Да я смотрю, у тебя целая библиотека… Вот не думал, что ты у нас ещё и книжник!
        - Как же без книг-то? - разлокотясь во всю ширь столешницы, хрипловато отвечал слегка уже охмелевший Фрол. - Розыск чиним по-старому, а словечки - новые… Мне без них - никак…
        - «В круге первом», - склонив голову набок, с удивлением прочёл дон Жуан на одном из корешков. - В Лимбе, что ли?
        - В каком в Лимбе!.. - Фрол скривился. - Тут, Вань, видишь, какое дело: пока мы с тобой уголёк катали, на земле с дура ума тоже чуть было Царствие Божие не построили. Насчёт Рая, правда, врать не буду, но Ад у них вышел - как настоящий… - Фрол ухмыльнулся и лихо погасил стаканчик. - Н-но, - добавил он с презрительно-злорадной гримасой, - не их рылом мышей ловить! Тоже мне Ад! Помучался-помучался - и в ящик… Нет, ты поди до Страшного Суда в пламени помаршируй… или с тачкой во втором круге побегай… - Он зачерпнул серебряной ложкой остатки икры - и вдруг тяжко задумался. - Но кто ж всё-таки баржу теплоходом таранил, а? Этот тоже говорит: не топил…
        Оба взглянули на крестообразно распластавшегося возле миски чертёнка. Было в нём теперь что-то от охотничьего трофея.
        - Да он бы и сам утонул, Фрол… С ладьёй Харона на борту долго не проплаваешь…
        - Так-то оно так… - вздохнул Фрол Скобеев. - Но, однако же, не в берег, заметь, врезался, не в мост какой-нибудь, а именно в баржу с бушлатами… Нет, Ваня, нет, милый… - Фрол помотал головой и пальцем, причём в разные стороны. - Нутром чую, рука Петра… Не теплоход они топили, а именно баржу. Ты что ж думаешь: в ней одни бушлаты плыли?.. Не знаю, как у вас в Испании, а у нас так: своровать - полдела, ты ещё спрятать сумей… И прячут. Так прячут, что ни одна ищейка не найдёт. В каптёрке за Ахероном, понял?..
        - Каптёрка - ладно… - заламывая красиво вычерченную бровь, прервал его дон Жуан. - Но от меня-то вам какая польза? Я ведь не ты - по приказным делам не хаживал…
        - Ишь, б-бела кость… - пробормотал Фрол и вдруг ляпнул ладонью по столу, заставив хрусталь и серебро подпрыгнуть. - Чего задаёшься-то? - плачуще закричал он. - Я, если на то пошло, тоже дворянин! И ничего - кручусь…
        Смолк, насупился по-медвежьи.
        - Думаешь, у Петра одни дурачки собрались? - пожаловался он. - Ты посмотри, как работают! По рукам и по ногам меня связали! Баржа - на дне. Матросиков колоть - сам понимаешь, без толку: все из Злых Щелей, сами кого хочешь расколют… А главный воротила, тот, что бушлаты списывал и брильянты в них зашивал, - они ему, представляешь, инфаркт устроили… А без его показаний я ни генерала, ни полковника за жабры не возьму, можешь ты это понять?
        - Пока нет, - сказал дон Жуан.
        - Так помер же человек!
        - Помер… Мало ли что помер! Что ж, теперь и допросить его нельзя?
        Фрол моргнул раз, другой - и вдруг изумлённо уставился на дона Жуана. Хмель - как отшибло. Пошатываясь, поднялся на ноги.
        - А ну хватит спать! - гаркнул он, сгребая за шиворот жалобно замычавшего чертёнка. - Чтобы одна нога здесь, другая - за Ахероном…
        Оборвал фразу и вновь уставил на дона Жуана таинственно просиявшие глаза.
        - Допросят - там… - выдохнул он, ткнув чертёнком в люстру. - А на пушку я их буду брать - здесь! - Шваркнул тварь об пол. - В-ваня!.. Дай я тебя… - Полез было через стол лобызаться, но, наткнувшись на бешеный взгляд, попятился и тяжко плюхнулся на стул. - Ваня… Прости дурака… Забыл… Ей-чёрт, забыл…

* * *
        Невиданное нежное сияние омыло глыбастые скалы Злых Щелей, огладило торчащие из смолы головы с круглыми дырами ртов. Но никто не когтил нарушителей - бесы-загребалы и сами стояли, запрокинув заворожённые рыла. Светлый ангел Божий снижался над пятым мостом. За ним, почтительно приотстав, чёрной тенью следовал Хвостач.
        - Багор! - коротко приказал ангел, ступая на каменное покрытие и складывая белоснежные крылья.
        Смола оглушительно взбурлила и вновь стала зеркально-гладкой.
        Не боясь испачкаться, ангел принял страшное орудие из услужливых когтей Хвостача и, присев на корточки, погрузил багор в смолу почти на всю длину древка. Потыкал, пошарил и, удовлетворённо кивнув, умело выкинул на камни скорченную чёрную душу. Та вскочила, дёрнулась шмыгнуть обратно, но мост уже был оцеплен загребалами.
        Ангел не глядя отдал багор Хвостачу. Видно было, как с ладоней небесного посланника, не в силах противиться свету истины, исчезают смоляные пятна.
        - Нет, ты понял?.. - расстроенно шепнул Тормошило Собачьему Зуду.
        - А чего?..
        - Да душа-то - та самая… Из-за которой у меня тогда разборка вышла… Неужели заберут? Ну, такого ещё не было…
        - Да нет… - рассудительно прошептал Собачий Зуд. - Ангел-то - другой… Вроде из наших…
        - Могли и сговориться, - буркнул Тормошило.
        Ангел взял затравленно озирающуюся душу под смоляной локоток и отвёл в сторонку. Приподняв левое крыло, извлёк из-под мышки нездешнюю с виду бумагу.
        - Ознакомьтесь, грешник Склизский…
        Осторожно, чтобы не закапать смолой документ, душа приблизила лицо к бумаге. Прочла и, спрятав руки за спину, решительно замотала головой.
        - Вас что-нибудь не устраивает? - ласково осведомился ангел.
        - Тут двадцать первое, - тыча смоляным пальцем в дату, хрипло сказала душа. - А я скончался двадцать второго… Не подпишу.
        - Вам так дороги ваши сообщники? - задушевно спросил ангел. - Напели небось про вечное блаженство, а сами подстроили инфаркт, опустили в смолу…
        Душа нахохлилась и пробормотала что-то вроде:
        - Дальше не определят…
        - Это верно, - согласился ангел. - Определить вас дальше Злых Щелей никто не имеет права. Вы не предатель, вы - всего-навсего мздоимец. А вот ближе…
        Душа медленно подняла голову и недоверчиво воззрилась на ангела.
        - Всё дело в мотивации ваших поступков, - пояснил тот. - Мне вот, например, кажется, что взятки вы брали вовсе не из любви ко взяткам как таковым, а исключительно из жадности. Можно даже сказать, из скупости. А скупцы, как вам известно, обретаются в третьем круге. Тоже, конечно, далеко не Эдем: дождь, град… Но не смола же!
        Душа для виду покочевряжилась ещё немного - и попросила перо для подписи…

* * *
        Сначала воспарил ангел, потом канул в чёрное небо и недовольный Хвостач, унося грешника Склизского в сторону третьего круга.
        - Ну что хотят - то творят! - Тормошило сплюнул и в сердцах ударил багром по каменному покрытию.
        Глава 17. На прицеле
        ДОН ГУАН
        (целуя ей руки):
        И вы о жизни бедного Гуана
        Заботитесь!
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Автоматная очередь наискось вспорола лобовое стекло, и ослеплённый шофёр что было сил нажал на тормоза. Завизжали покрышки, машину занесло и ударило багажником о придорожный столб.
        Фрол сидел рядом с шофёром, дон Жуан - на заднем сиденье, и выбрасываться пришлось вправо, на мостовую, прямо под автоматы лихих людей. Катясь по асфальту, дон Жуан успел узнать в одном из них мордастого кабальеро, которого он вытянул когда-то вдоль спины арматуриной. Второй ему был незнаком.
        Затем в промежутке между убийцами засквозило зыбкое сияние, быстро принявшее очертания светлого ангела. Дон Жуан видел, как различимый лишь его привычному глазу ангел раскинул руки и, взявшись за стволы, резко вывернул их вверх и в стороны. Обе очереди ушли в стену. Душегубы ошалело уставились на бьющиеся, вставшие дыбом у них в руках автоматы, что-то, видно, сообразили и, бросив оружие, кинулись наутёк.
        Сзади страшно ухнула машина, обращаясь в косматый воющий факел - наподобие тех, что бродят, стеная, в восьмом круге.
        - Ты видел? - ликующе заорал Фрол, вскакивая с асфальта. - Ангела - видел?
        Лицо его было посечено осколками.
        - А чему ты радуешься? - буркнул дон Жуан, держась за разбитое колено.
        Но Фрол его даже и не услышал.
        - Вот это мы их достали, Ваня! - в полном восторге захлёбывался он. - Вот это мы им разворошили муравейничек! Убийц подослали - надо же!
        - Имей в виду, мордастого я знаю, - сказал дон Жуан.
        - Да кто ж его, дурака, не знает? Ты второго бойся! Небритого. Знаешь, это кто? Борода, десятник из Злых Щелей! Речник с буксира. Четверых-то я заарестовал, а этот ушёл, чёрт перепончатый!.. В общем, Ваня, считай: Царствие Небесное мы себе уже обеспечили… Ангел-то, а? Как он им стволы развёл!..
        - Ладно, - сказал дон Жуан, сгибая и разгибая ногу. - Пойду я.
        - Куда?
        - С Анной попрощаться. А то, знаешь, ангел этот твой… Сегодня успел стволы развести, завтра не успеет…
        Он повернулся и захромал прочь, огибая воющее пламя.
        - Вань! - окликнул его Фрол.
        Дон Жуан обернулся.
        - Слушай… - Окровавленная физия Фрола была несколько глумлива. - А у тебя с этой малолеткой… Неужто ничего и не было? Так всё стишки и читаете?..
        Дон Жуан оскорблённо выпрямился и похромал дальше.
        Фрол только головой покачал, глядя ему вослед. Потом вздохнул завистливо и пошёл посмотреть, что там с шофёром.

* * *
        Пустынный скверик так вкрадчиво шевелил листвой, что за каждым деревом невольно мерещился душегуб с автоматом. За чугунным плетением невысокой ограды шумела улица.
        - Почему в последний раз? - испуганно спрашивала русенькая сероглазая Анна. - Тебя снова хотят арестовать?.. Слушай, Жанна, у тебя платье порвано… И здесь тоже…
        Смуглая рослая красавица пристально оглядывала ограду. Стрелять по ним удобнее всего было именно оттуда, с улицы.
        - Зря я тебя сюда вызвал, - процедила она наконец. - Со мной сейчас гулять опасно…
        - Не вызвал, а вызвала… - машинально поправила Анна. - А почему опасно?
        Смуглая красавица не ответила и, прихрамывая, двинулась дальше.
        - Слушай, Анна… А прочти-ка ты что-нибудь напоследок!
        - О дон Жуане? - беспомощно спросила та, тоже невольно начиная озираться.
        Дон Жуан остановился, всмотрелся с улыбкой в её маленькое, почти некрасивое личико. Глаза, одни глаза…
        - Я смотрю, ты много о нём знаешь… А скажи: слышала ты что-нибудь о таком Фроле Скобееве?
        Анна удивилась.
        - Да, конечно. Это следователь из Москвы. Но его, говорят, скоро самого посадят…
        - Да нет, я о другом… У вас в России лет четыреста назад жил дворянин Фрол Скобеев…
        Анна мучительно наморщила лоб.
        - Не помнишь? А ходок был известный. Стольничью дочь соблазнил. Тоже, кстати сказать, Анной звали… О нём даже повесть осталась. Так и называется - «Повесть о Фроле Скобееве»…
        - Ой… - виновато сказала Анна. - Что-то слышала…
        - Странный вы, ей-богу, народ, - молвил он задумчиво. - Чужих - знаете, своих - нет… Так что ты хотела прочесть?
        - Это из Бодлера, - словно оправдываясь, сказала Анна. Помолчала, опустив голову, и замирающим, как от страха, голосом начала:
        Едва лишь Дон Жуан, придя к реке загробной
        И свой обол швырнув, перешагнул в челнок…
        Строки ошеломили. Скверик исчез. Снова заклубился белёсый туман над рекою мёртвых, надвинулось вплотную шерстистое рыло Харона, зазмеился вкруг злобных очей красный пламень, мелькнуло занесённое весло…
        А голос звучал:
        …За ними женщины в волнах тёмно-зелёных,
        Влача отвислые нагие телеса,
        Протяжным воем жертв, закланью обречённых,
        Будили чёрные, как уголь, небеса…
        И распахнулись впереди угольные карьеры второго круга, встали обглоданные ветром скалы, закрутились чёрные вихри…
        Анна увлеклась. Негромкий надломленный голос забирал всё выше:
        …И рыцарь каменный, как прежде, гнева полный,
        Взрезал речную гладь рулём, а близ него,
        На шпагу опершись, герой смотрел на волны,
        Не удостаивая взглядом никого…
        Анна умолкла и вопросительно посмотрела на подругу. Та стояла неподвижно. В ослепших, отверстых глазах её клубилась жуткая угольная мгла.
        - Жанна!..
        Смуглая рослая красавица прерывисто вздохнула, но глаза всё ещё оставались незрячими.
        - Жанна, что с тобой?
        - Не так… - поразил Анну хриплый сдавленный шёпот. - Всё не так… Шпага… Какая шпага после шмона?.. Нас в этот челнок веслом загоняли, Анна…
        Она попятилась и в ужасе всмотрелась в искажённое страданием надменное смуглое лицо.
        - Ты?..
        Ответом была жалкая судорожная усмешка.
        - Я… Прости… Так вышло…
        За низкой оградой сквера заливисто заржали тормоза, хлопнула автомобильная дверца, и над чугунным плетением возникло заплатанное матерчатыми наклейками лицо Фрола.
        - Ага! - сказал Скобеев и, перемахнув ограду, беглым шагом пересёк газон. - Время вышло, свидание кончено! Давай в машину, Ваня! Ох, и кашу мы с тобой заварили…
        Глава 18. На воздусях
        ЛЕПОРЕЛЛО:
        Всех бы их,
        Развратников, в один мешок да в море.
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        - Гони сразу в аэропорт! - плюхнувшись на сиденье, приказал Фрол шоферу, чьё круглое лицо тоже обильно было залатано пластырем. - Ну ты как чувствовал! - бросил он через плечо дону Жуану. - Проститься хоть успел?
        Машина рванула с места. Не отвечая, дон Жуан припал к тёмному заднему стеклу, пытаясь разглядеть напоследок растерянное бледное лицо Анны.
        - И как её вообще занесло в этот мир? - печально молвил он.
        - Как занесло, так и вынесет, - сердито ответил Фрол. - Все там будем… В общем, так, Ваня: в Москву летим…
        - Позволь… Что нам там понадобилось?
        - Нам - ничего. Мы понадобились… Слишком крепко хвост Петру Петровичу прищемили, понял? Думаешь, у нас у одних лапа в Москве? Там до сих пор его шестёрок - полный Кремль!.. Да и тут их тоже хватает. В один день целый чемодан ябед настрочили, веришь? И взятки-то я беру, и по морде бью…
        - А что, не бьёшь?
        - Н-ну… случается иногда. Они, что ли, не бьют?.. На Каина Ваньку вон на восемнадцати листах телегу толкнули! А тут ещё речники эти!..
        - Это в которых бесы?
        Фрол обернулся и, укоризненно посмотрев на дона Жуана, шевельнул глазом в сторону водителя. Дескать, что же ты при посторонних-то…
        - Пришло, короче, распоряжение, - буркнул он. - Всех погрузить в один самолёт - и в Москву на доследование…
        Машина выбралась на прямое шоссе и, наращивая скорость, ринулась к аэропорту.

* * *
        Салон самолёта заполнялся быстро. Дон Жуан лишь успевал крутить головой. Похоже, здесь решили собраться все, кого он узнал в этом мире: тщедушный рыжеватый генерал, дородный волоокий полковник (оба в штатском), испуганная пепельная блондинка - жена полковника… Были, впрочем, и личности, дону Жуану вовсе не знакомые, - то и дело осеняющий себя крестным знамением архиерей и ещё какой-то мрачный, широкоплечий, о котором Фрол шепнул, что это и есть старший следователь Иван Каин.
        Потом ввели под руки четверых речников. С ними явно творилось что-то странное. Идиотически гмыкая и норовя оползти на пол, они хватали что ни попадя и роняли слюну. Дон Жуан встретился взглядом с татуированным громилой и содрогнулся, увидев безумие в глазах речника.
        - Что с ними? - шепнул он.
        - А ты не понял? - мрачно ответил Скобеев. - Подловили меня с этими речниками! Взяли, да и отозвали из них бесов. Тело - здесь, а души в нём - нет, вот так! Ни бесовской, ни человеческой… Открываем утром камеру, а они сидят пузыри пускают… Ну а на меня, конечно, поклёп: дескать, накачал барбитуратами до полной дурости…
        - Чем накачал?
        - А!.. - Фрол раздражённо дёрнул щекой и умолк.
        Последними в салон впустили мордастого кабальеро и пятого речника, судя по поведению, всё ещё одержимого бесом по кличке Борода. Каждый был скован за руку с большим угрюмым милиционером.
        Вообще, как заметил дон Жуан, представители власти в большинстве своём хмурились. Подследственные же, напротив, глядели с надеждой, а то и злорадно усмехались втихомолку.
        Больше, видимо, ждать было некого. Люк закрыли. Самолёт вздрогнул и двинулся, влекомый тягачом, к взлётной полосе.

* * *
        Как выяснилось, Фрол тоже летел впервые. В прошлый раз комиссия добиралась из Москвы поездом.
        - Чёрт его знает… - ворчал он, то и дело привставая и силясь заглянуть в круглое окошко. - Не то летим, не то на месте стоим… Что там снаружи-то?
        Дон Жуан (он сидел у иллюминатора) выглянул. Снаружи синело небо, громоздились облачные сугробы и колебалось серебристое крыло. Ныли турбины.
        - Рай, - сообщил он. - Четвёртое небо пролетаем.
        - Да иди ты к бесу! - обиделся Фрол. - Смотри, дошутишься…
        И тут в проходе между парами кресел словно взорвалась слепящая молния. По отпрянувшим лицам пассажиров скользнули изумрудные и алмазные блики. Два разъярённых космокрылых ангела возникли в салоне. Голоса их были подобны грому.
        - Кто ни при чём? Ты ни при чём? - орал ангел в растрёпанных изумрудных одеждах. - А тот? Вон тот, у окошка?..
        Он ухватил второго за взъерошенное лучезарное крыло и поволок по проходу - туда, где, обомлев, вжимались затылками в спинки кресел дон Жуан и Фрол.
        - Вот это! Это! Это!.. - остервенело тыча перстом в грудь дона Жуана, изумрудный зашёлся в крике. - Вот это кто здесь сидит?! Почему он здесь?..
        - Который? Этот? - заорал в ответ светлый ангел, тоже воззрившись на дона Жуана. - Да он же… Он же сам бежал! Из второго круга! Угнал у Харона ладью - и бежал!..
        - Ах сам?.. - задохнулся изумрудный. - Ладно!.. А этот? Вот этот, этот, рядом! Он сейчас в Чистилище, на седьмом уступе маршировать должен! Что он здесь делает?..
        Светлый ангел открыл было рот, но, видно, ответить ему было нечего, потому что он вдруг обернулся в раздражении и обрушился на пассажиров, чей визг и вправду мог отвлечь кого угодно.
        - Да перестаньте визжать! - грянул он. - Всё равно самолёт сейчас войдёт случайно в зону манёвров и будет по ошибке сбит противовоздушной ракетой!..
        Визг на секунду прервался, затем взвился вновь - громче прежнего. Прикованный к потерявшему сознание милиционеру Борода приподнялся на сиденье и с ухмылкой оглядел обезумевший салон.
        - Так а чего я сижу тогда? - весьма развязно спросил он у ангела в зелёных одеждах.
        Далее из небритого речника, никого уже не стесняясь, выбрался и с наслаждением распрямил нетопырьи крылья чёрный бес, чьё рыло и впрямь было на редкость косматым - даже по меркам Злых Щелей.
        - В общем, пошёл я… - сказал он и махнул прямо сквозь переборку - наружу.
        Небритый речник загыгыкал и уставил на беснующихся пассажиров невинные круглые глаза идиота.
        Дон Жуан и Фрол медленно повернулись друг к другу.
        - Ну что, Ваня… - беспомощно вымолвил Фрол. - Бог даст, на том свете свидимся…
        Глава 19. Тот свет
        ЛЕПОРЕЛЛО:
        …что тогда, скажите,
        Он с вами сделает?
        ДОН ГУАН:
        Пошлет назад.
        Уж верно, головы мне не отрубят.
        А.С. Пушкин, «Каменный гость»
        Над рекою мёртвых стоял туман - слепой как бельмы. В страшной высоте из него проступали огромные знаки сумрачного цвета:
        ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!
        Нигде ни души. Видимо, Харон только что отчалил. Нагие жертвы авиационной катастрофы, стуча зубами и прикрываясь с непривычки, жались друг к другу и в ужасе перечитывали грозную надпись. То и дело кто-нибудь, тоскливо оскалясь, вставал на цыпочки и тщетно пытался различить противоположный берег. Кто-то рыдал. Кто-то и вовсе выл.
        На Фрола Скобеева было жутко смотреть. Вне себя он метался по склону и потрясал кулаками.
        - Продали! - бешено кричал он. - Ваня, ты был прав! Продали, в горние выси мать! За медный грошик продали!..
        Дон Жуан, которому смерть вернула прежний - мужской - облик, стоял отдельно от всех. Губы его беззвучно шевелились. «На заре морозной… под шестой берёзой…»
        - Жанна Львовна… - робко позвал кто-то. - Это ведь вы, Жанна Львовна?..
        Дон Жуан обернулся. Перед ним стояла измождённая невзрачная душа с жалобными собачьими глазами, в которой он с трудом признал полковника Непалимого.
        - Вы, я гляжу, на второй срок… - с заискивающей улыбкой проговорила душа полковника. - А не знаете… сколько дадут?
        - Всем поровну! - злобно ощерился через плечо Фрол Скобеев.
        Душа вздрогнула и со страхом уставилась на Фрола.
        - Я… понимаю… - сказала она. - А… куда?..
        Так и не дождавшись ответа, понурилась и побрела обратно, в толпу, где уже заранее слышались плач и скрежет зубовный.
        - По какому ж мы теперь греху с тобой проходим? - процедил Фрол, всматриваясь с ненавистью в блёклый туман над тёмными водами. - У тебя - побег, да ещё и угон ладьи… Мне, наверное, тоже побег пришьют, чтобы отмазаться… Оскорбление божества?
        Дон Жуан прикинул.
        - Седьмой круг, третий пояс?.. Позволь, а в чём оскорбление?
        - Ну как… Бог тебе судил быть в Аду, а ты бежал. Стало быть…
        Оба замолчали подавленно. В третьем поясе седьмого круга располагалась раскалённая песчаная пустыня, на которую вечно ниспадали хлопья палящего пламени…
        - Да ещё, может быть, сеянье раздора навесят, - расстроенно добавил Фрол.
        - Между кем и кем?
        - Между Петром и Павлом, понятно! А это уже, Ваня, прости, девятый ров восьмого круга. Расчленят - и ходи срастайся. А срастёшься - по новой…
        - Не трави душу, Фрол, - попросил дон Жуан. - В Коцит не вморозят - и на том спасибо!
        - А почему нет? С них станется… А то и вовсе влепят вышку по совокупности деяний - и вперёд, в пасть к Дьяволу!
        - Да полно тебе чепуху-то молоть! - уже прикрикнул на него дон Жуан. - Что ж они, Иуду вынут, а тебя вставят?
        Берег между тем заполнялся ждущими переправы тенями. Слышались рыдания и злобная брань. Потом подвалила ещё одна толпа - тоже, видно, жертвы какой-нибудь катастрофы…
        Харон запаздывал. Как всегда.

* * *
        За Ахероном их построили, пересчитали и повели колонной сквозь неподвижные сумерки Лимба. Местность была пустынна. Обитатели круга скорби страшились приближаться к этапу. А то, не дай бог, загребут по ошибке, и ничего потом не докажешь…
        Фрол и дон Жуан шли рядом.
        - Не обратил внимания: у Харона ладья новая или всё-таки старую подняли? - хмуро спросил дон Жуан. Не то чтобы это его и впрямь интересовало - просто хотелось отвлечься от дурных предчувствий.
        - Новая, - буркнул Фрол. - Старая вся изрезана была. Именами. Я там тоже, помню, кой-чего в прошлый раз нацарапал…
        Колонна брела, оглашая сумрак стонами и всхлипами. В присутствии рогатых конвоиров выть уже никто не решался, поэтому вести разговор пока можно было без опаски - не таясь, но и не напрягая голоса.
        - Знаешь, что ещё пришить могут? - озабоченно сказал Фрол. - Подделку естества. Восьмой круг, девятый ров…
        - Что в лоб - что по лбу… - Дон Жуан криво усмехнулся.
        Дорога пошла под уклон. Недвижный до этого воздух дрогнул, заметались, затрепетали знобящие ветерки. Сумрак впереди проваливался в непроглядную угольную тьму.
        Достигнув скалы, на которой, оскалив страшный рот, грешников ждал Минос, колонна заколебалась и расплылась в толпу. Наученные горьким опытом первого срока дон Жуан и Фрол сунулись было вперёд, пока злобный судия ещё не утомился и не пошёл лепить Коцит всем без разбору. Но тот одним движением длинного, как бич, хвоста отодвинул обоих в сторону.
        - Плохо дело… - пробормотал Фрол. - Напослед оставляет…
        По земной привычке лихорадочно облизнул навсегда пересохшие губы и огляделся.
        - Слушай, а где архиерей? - спросил он вдруг. - И в ладье я его тоже не видел…
        - В Раю, надо полагать, - нехотя отозвался дон Жуан. - Будь у нас такая лапа, как у него…
        Минос уже трудился вовсю. Наугад выхватывал очередную душу, ставил рядом с собой на скалу и, невнимательно выслушав, хлёстко, с маху обвивал её хвостом. Количество витков соответствовало порядковому номеру круга. Затем следовал мощный бросок - и душа, вскрикнув от ужаса, улетала во тьму. Толпа таяла на глазах.
        - Ого!.. - испуганно бормотал Фрол. - Глянь, генерала в Злые Щели засобачили! Хотя сам виноват… Эх, а полковника-то!..
        Вскоре впадина под судейской скалой опустела. Фрол и дон Жуан остались одни. Минос подцепил хвостом обоих сразу, что уже само по себе было нехорошим предзнаменованием: преступный сговор - как минимум…
        Гибкий мощный хвост взвился, рассекая воздух, и опоясал их первым витком, безжалостно вмяв друг в друга. Раз… Второй виток. Два… Обмерли, ожидая третьего.
        Третьего витка не последовало. Не смея верить, покосились на Миноса.
        Тот опасливо поворочал глазами и повёл хвостом, приблизив грешников вплотную к оскаленной пасти.
        - Значит, так, парни… - хрипло прошептал он, стараясь не шевелить губами. - Поработали хорошо, но больше пока ничего для вас сделать не можем… И так шуму много… Потаскаете до времени уголёк - а там видно будет…
        Хвост развернулся, как пружина, и оба полетели во тьму.

* * *
        - Так это что же?.. - кряхтя после удара оземь, проговорил Фрол. - Выходит, Минос тоже на Павла работает?..
        - Выходит, так… - болезненно морщась, откликнулся дон Жуан.
        Оба поднялись на ноги. Хлестнул страшный с отвычки насыщенный угольной пылью ветер. Ожгло стужей. Вокруг чернели и разверзались карьеры второго круга. Навстречу порожняком - в тряпье, в бушлатах - брела вереница погибших душ.
        - До времени… - недовольно повторил Фрол слова Миноса. - До какого это до времени?
        Не отвечая, дон Жуан обхватил руками мёрзнущие плечи.
        - Слушай, зябко без бушлатика-то… - пожаловался он.
        - Одолжат, - сквозь зубы отозвался Фрол, вытаскивая из общей груды тачку полегче и покрепче. - Попросим - одолжат. Мы ж с тобой, считай, по второй ходке…
        1984 -1994