Имитатор Сергей Лукьяненко
        Сергей Лукьяненко. Имитатор
        Он лег спать человеком. Ритмично билось сердце, прогоняя кровь по сосудам, ныла ушибленная при посадке лодыжка. Две руки, две ноги, загорелая кожа, короткая стрижка... Все как положено.
        Среди ночи он проснулся. Слабый свет из залитого бронестеклом окна падал на стул у изголовья. Поблескивала серебристая нашивка на рукаве куртки: "Ингвар Вистин, 37 лет. Космофлот. ГРИМ".
        "ГРИМ".
        Ингвар полежал, чувствуя, как расползается по телу жгучая, мучительная боль. Словно тысячи крошечных москитов впиваются в него изнутри тонкими отравленными жалами.
        "ГРИМ".
        Все как положено. Он уже четвертый час на планете. Пора...
        Пошатываясь, Ингвар выбрался из комнаты. Идти было трудно - ноги укорачивались, причем неравномерно. Временами коленки подгибались назад.
        Яркие лампы на потолке коридора были почти невидимы. Зато в стенах проступила пронзительно-синяя мерцающая паутина: кабели и провода, линии энергопитания и связи. Он начинал видеть в нечеловеческом спектре.
        Люк шлюзовой камеры Ингвар открывал несколько минут. Пальцы на руках у него уже исчезли, превратившись в длинные, твердые как сталь шипы. Почти таких же усилий стоило закрыть люк. Зато теперь Ингвар оказался у цели.
        С внешним люком он рассчитывал управиться быстрее. Отравленный кислородом воздух жег легкие, голова слегка кружилась. Но люк упорно не хотел открываться. Наконец до Ингвара дошло, что автоматика не собирается выпускать его из станции без скафандра.
        Главный контрольный блок он нашел сразу - квадратное фиолетовое пятно в стене. Компьютер работал, блокируя неразумное поведение человека... Пробив рукой стальной корпус, Ингвар превратил прибор в горстку смятых радиодеталей.
        Люк бесшумно открылся. Ингвар услышал легкий свист входящего воздуха - давление на планете было чуть выше земного. И пошел вперед на коротких, толстых, обросших роговыми пластинками ногах.
        Джунгли подступали к Станции почти вплотную. Лишь в пяти метрах от купола, там, где начиналось действие подавляющего поля, деревья не росли. Здесь они образовывали непроходимую стену: сотни, тысячи сплетенных, ощетиненных иглами стволов.
        Ингвар со всхлипом втянул в себя воздух планеты. Нос - или остатки носа, горло - или остатки горла - обожгла едкая, настоянная на аммиаке и серных парах смесь. Он присел на колени, часто и тяжело дыша. В растягивающемся до ушей рту медленно вырастали клыки. Воздух, словно наждак, ворвался в легкие. Конечно, если они еще не превратились в жабры...
        - Я... почти... - прохрипел Ингвар. У него еще остались голосовые связки, и стоило их сохранить. - Почти... готов... я... ими...
        Он закашлялся. Взглянул на небо, где тлела багровым огоньком Малая звезда.
        Ультрафиолет. Доза смертельна для человека после пятиминутного облучения... Кожа начала саднить, покрываясь топорщащимися полупрозрачными чешуйками. Ингвар обвел глазами джунгли. Изломанные, похожие на переболевший ревматизмом бамбук деревья настороженно следили за ним. Именно следили - он видел теперь черные пятнышки светочувствительных клеток, разбросанные среди бледно-розовых вздрагивающих игл. Это не страшно, деревья не разумнее земных лягушек...
        Он дернулся. Вытянул руки, медленно свел их. Между шипами заструились шелестящие белые молнии. Живительный ультрафиолет лился на аккумулирующие чешуйки. Каскадные жабры, разрастающиеся в груди, жадно впитывали аммиак. К утру Ингвар должен был полностью перестроить обмен. У него еще масса времени...
        ...В коридоре Станции он наткнулся на человека. Не то техник, не то просидевший ночь за приборами ученый неспешно вышел из лифта. И попятился назад, в сдвигающиеся створки лифта, бормоча вполголоса:
        - Господи... Пресвятая дева...
        Ингвар повернул к нему лицо - оно еще оставалось человеческим. И произнес извиняющимся тоном:
        - Я Ингвар Вистин. Я из группы Имитации. Грим. Я прилетел на Станцию вчера, вы могли меня видеть...
        - Хамелеон... - так же тихо продолжал мужчина. - Нелюдь проклятый...
        Дверь за ним сомкнулась. Лифт зашумел, опускаясь в подвальные этажи Станции. Ингвар пошел дальше, в свою комнату. Идти было трудно - ноги стали уже совсем короткими. Но выручало то, что их теперь было четыре.
        Завтрак начался как обычно: с перебранки сменяющихся дежурных. За ночь был перерасход энергии, да еще кто-то сломал автоматику шлюза. Потом, словно цепная реакция, ругань перекинулась на ученых. Решали, кому идти на внешние точки - набитые приборами купола, опоясывающие Станцию. Полкилометра - на любой другой планете это не расстояние. Но на Терфане не стоило удаляться от Станции и на десяток метров.
        Роальд - временный начальник Станции - не вмешивался в происходящее до последнего. Но когда биолог, с багровым от ненависти лицом, начал привставать из-за стола, ему пришлось действовать...
        Никто не обернулся на звук открывшейся двери. Персонал Станции забавлялся - наблюдал, как Роальд наводит порядок. Биолог, уже не красный, а побледневший от боли, валялся на диване в углу столовой. Роальд, с алго-пистолетом в руке, тряс за воротник второго участника конфликта ботаника Ясиньски. Маленький сухощавый поляк молча пытался высвободиться.
        - Три внешних выхода вне очереди! Ясно? Повтори! Три выхода за пределы Станции! Повтори!
        Ясиньски не отвечал. И вдруг, подняв дрожащую руку, указал на дверь. Роальд настороженно обернулся. Вскрикнул. И вскинул пистолет, отшвыривая ботаника в сторону.
        Чудовище.
        Оно было двух метров длиной и не более метра в высоту. Больше всего напоминало крокодила, покрытого прозрачной, слегка поблескивающей чешуей. Короткий и тонкий хвост чудовища заканчивался полуметровой, зазубренной на конце иглой. Вдоль туловища были вытянуты и плотно прижаты длинные, жутковато похожие на человеческие, руки. Вместо пальцев руки заканчивались когтями.
        - Господи... - выдохнул кто-то.
        Чудовище, удивительно быстро перебирая четырьмя толстыми лапами, оказалось у стола. Ему было трудно дышать в кислородной атмосфере, и клыкастая пасть открывалась часто и широко.
        - Я Ингвар, - сказало чудовище абсолютно человеческим голосом. Имитатор. Тот самый, что прилетел вечером.
        Ясиньски истерически засмеялся. Роальд медленно убрал пистолет.
        - Вас могли убить, имитатор, - зло произнес он.
        - Меня трудно убить. Тем более из этой штуки...
        Ингвар вытянул руку. Подцепил со стола солонку, ловким движением переправил в пасть. Пожевал. В уголках пасти застыла пластиковая крошка вперемешку с солью.
        - Не то... - разочарованно сказал Ингвар. Взял металлическую вилку, повертел перед глазами - узкими, прикрытыми немигающими прозрачными веками.
        Столпившиеся у стены люди хмуро смотрела на него.
        - У меня другой метаболизм, - меланхолично объяснило чудовище. Приходится есть... очень странные вещи.
        Оно легко откусило стальной черенок вилки. Качнуло головой. И отправило в пасть остальное.
        - Во, тварь... Убирайся! Тебе здесь делать нечего, это не для тебя!
        - Вы сами меня позвали, - равнодушно ответил Ингвар. - Я имитатор, я специалист по особо тяжелым планетам. Неужели трудно полдня выдержать мое присутствие?
        Никто не ответил. Люди стояли все той же сжатой, настороженной стеной.
        - Я знаю, вы насмотрелись всякого, - уже удивленно продолжал Ингвар. - Мой вид не может вас шокировать или отбить аппетит. Вы просто не из той породы....
        - Это ты из другой породы!
        Роальд поморщился и, обходя Ингвара по кругу, направился к двери.
        - Идемте, имитатор, - бросил он, уже стоя на пороге. - Мы поговорим у меня. И позавтракаете там, если хотите. Металла полно в каждой комнате.
        Комната начальника Станции была побольше других. Да и окно здесь заменяла полностью прозрачная стена - роскошь, если учитывать цены на бронестекло и ничтожный практический эффект от панорамных окон.
        - Вы случайно не работали раньше в цирке, имитатор? - Роальд смотрел на Ингвара с неприкрытым раздражением. - Ваш выход был вполне эффектен, не спорю. И посуду вы жуете здорово...
        - Я не работал в цирке, - равнодушно отпарировало чудовище. - Меня вызывают в те миры, где люди не выдерживают. Ваша планета не первая, истерикой меня тоже не удивить... Я могу начинать работу?
        Роальд пожал плечами.
        - Извольте. Взгляните на карту...
        На стене высветился объемный цветной план. В центре его красной искоркой поблескивала крошечная буква "Л". Обозначение Станции, единый во всем космосе знак. "Л" значит: Люди.
        - Большинство нападений произошло на северном и северо-восточном направлениях от Станции, в старом русле Багряной реки...
        - Она действительно багряная?
        - Да... - Роальд недоуменно разглядывал имитатора. - Вода в ней несет большое количество темно-красного ила... Разве это важно? Названия давала картографическая группа первой экспедиции.
        - Я так и предполагал. Вряд ли ваш персонал способен на такие названия. Продолжайте, командир.
        - Разглядеть существо никому не удалось, даже уцелевшим. По косвенным признакам можно предположить, что оно сравнительно невелико, передвигается на четырех или шести лапах, хорошо маскируется. Охранный робот погибшего геолога был прямо-таки расплавлен...
        Ингвар потянулся - чешуйки на его спине зашуршали, топорщась и налезая одна на другую.
        - Благодарю вас, командир, этого вполне достаточно. Дайте мне что-нибудь металлическое... да, отвертка вполне подойдет. И прикажите открыть шлюз.
        ...Он выбежал из шлюза размеренным, неспешным бегом, легко обрывая цепкие идти вьюнков-паутинок, опутавших купол Станции за ночь. На зеркальной полупрозрачной чешуе появились бурые пятна от клейкого сока вьюнков. Через несколько часов липкая жидкость подсохнет, стянется в маленькие шарики-семена и упадет на землю. Недаром тонкие стебли вьюнков оплетают деревья в самых глухих уголках леса...
        Первые ветви, которые Ингвар раздвинул своим телом, встретили его сильным пружинистым толчком. Иглы скользнули по чешуе, тщетно пытаясь отыскать незащищенное место, несколько острых упругих шипов даже изогнулись, пытаясь войти в щель между твердыми, как сталь, пластинками брони... Чешуйки сжались плотнее, защемляя тонкие хищные жала, и слегка повернулись вокруг оси. С едва слышным хрустом иглы обломились. И сразу же, повинуясь неуловимому для человека сигналу, ветви соседних деревьев поднялись вверх, прижимаясь к стволам. Ингвар, наращивая скорость, мчался, как по туннелю.
        Орг...
        Воздух, свежий аммиачный воздух планеты, нес тысячи запахов - начиная с кислородного зловония Станции и кончая тонким, бодрящим ароматом вьюнкового сока. Но обоняние сейчас было бесполезным - Ингвар не знал запаха зверя. Значит, искать придется по-другому.
        Орг... Его надо найти. Его необходимо догнать. Его необходимо уничтожить. Надо лишь осознать обязательность этого, надо лишь поставить самому себе новую жизненную цель. Сверхзадачу. Чудовище по прозвищу Орг. А дальше пусть выкручивается организм имитатора, превращенный на Земле в сложнейшую биомашину. Имитатор не способен управлять своим телом самопроизвольно, да это и не нужно. Работает лишь подсознание, оценивая окружающую обстановку и максимально приспосабливая к ней человеческое тело.
        Сильным прыжком Ингвар перемахнул через ручеек. Какая-то животная мелочь, резвившаяся на берегах, попрыгала в воду. Но Ингвар несся дальше.
        Что он знает об Орге? Предположения, сообщенные начальником Станции, не стоят ничего. Значит, у Ингвара есть лишь та информация, которая и привела его на планету. "В окрестностях Станции появился агрессивный организм, нападающий на людей".
        Он действительно агрессивен, этот никем не виденный организм. Люди для него не объект охоты и не источник опасности. Но он нападает - для того, чтобы убить, исчезнуть, затаиться в лесу и ждать следующую жертву. Ждать, подвергаясь опасности, но не отходя от Станции в бескрайние планетные джунгли. Какая ненависть должна подстегивать зверя, чтобы превратить его в живую машину смерти...
        Ненависть. Ингвар остановился так резко, что испуганные деревья с шумом отдернули ветви, образуя вокруг него маленькую полянку. Вот он, шанс. Отличительный признак Орга. Багровый уголек, тлеющий в душной темноте джунглей.
        Свернувшись в клубок, словно огромная бездомная собака, Ингвар лег на землю. Чешуя на его боках плавно опускалась и поднималась. Он спал.
        За полтора десятка километров от него, прижавшись лбом к холодной плите бронестекла, Роальд молча смотрел на джунгли. Где-то там скитался сейчас имитатор. Уродец, монстр, созданный земной наукой. Только люди, годами живущие вне освоенных миров, только те, кто в полной мере осознали всю ценность, всю ничтожность человеческой жизни, способны понять и всю трусость человека, давно переставшего быть человеком. Роальд всегда относился к имитаторам с гадливым презрением. Но сейчас от одного из них зависела судьба Станции, судьба научной экспедиции на планету. А еще карьера самого Роальда.
        Ненависть.
        Ингвар, пошатываясь, поднялся с земли. Дикая головная боль раскалывала звериный череп, мешала думать. Но что-то в нем изменилось. Он почувствовал джунгли.
        От деревьев, от каждого листочка-иголочки веяло холодным ветром. На ветках снежинками подрагивали крошечные хищные насекомые.
        Теперь он чувствовал излучение ненависти, наполняющее джунгли, эту биосеть, где было место и полуживым деревьям, и полурастительным организмам, заменяющим на этой планете птиц. А еще Ингвар ощущал замершую в километре от него ледяную глыбу. Глыба подтаивала, источая глухую, тоскливую злобу.
        Орг.
        Ингвар несся к холоду.
        Путь был недолгим и кончился вместе с джунглями. Деревья поредели, прижались к земле, как-то незаметно превращаясь в кустарник. Над головой прозрачное желтоватое небо с двумя солнцами: огромным белым и крошечным красным. Ингвар знал, что на самом деле красный гигант в сотни и тысячи раз превосходит белый карлик, победоносно взошедший на небе планеты.
        В следующую секунду Ингвар забыл об астрономии. Он увидел врага.
        Ровное как стол плато, по которому бежал Ингвар, резко обрывалось, проваливаясь в глубокий каньон. Скалистая пропасть, на дне которой в мешанине серых скал и буро-желтого песка не росло ни одного деревца, казалась перенесенной сюда с какой-то другой, молодой и безатмосферной планеты. На самом краю обрыва, прочно опираясь на широко растопыренные лапы, поблескивая серебристой чешуей, приоткрыв усеянную клыками пасть, подергивая шипастым хвостом, сидел его двойник. Самое совершенное и самое страшное существо на планете. Орг.
        Медленно переступая по стелющемуся кустарнику, Ингвар шел к зверю. С хрустом ломались под лапами стебли, выступившие из подошв когти вспарывали землю, оставляя глубокие борозды.
        Зверь не шевелился. Узкие желтоватые глаза внимательно следили за каждым движением имитатора. Но во взгляде не было ни ненависти, ни злобы. Лишь легкая настороженность.
        "Ты не боишься меня. И не нападаешь". Ингвар остановился в нескольких метрах от Орга. Вгляделся в совершенное, вылепленное миллионами лет естественного отбора тело. Неудивительно, что его не могли поймать. Орг имел наиболее подходящее для джунглей тело. Имитатор невольно повторил его формы...
        Зверь плавно изогнулся, прижимаясь к земле, и мягко прыгнул. Не на Ингвара, в сторону. Так дурачатся кошки, встретив добродушного сородича и приглашая его к игре.
        "Принимаешь за своего? Хорошо. Но что же тебя не устраивает в людях?"
        Два огромных сильных зверя бежали по кромке обрыва. Красные и белые блики мешались на гибкой чешуе. Кустарник торопливо расползался с их дороги, деревья отдергивали ветви. Бегущий впереди часто оглядывался. Второй неотступно следил за ним.
        "Я убью тебя, Орг".
        Вездеход выполз из джунглей, словно гигантское насекомое, прорвавшееся сквозь паутину. Оборванные стебли вьюнков судорожно извивались на скользкой керамической броне, обугливаясь под высоковольтными разрядами защитной системы. Титановые траки перемалывали в грязь зазевавшуюся лесную мелочь. Метрах в ста от края пропасти вездеход замер.
        - Ближе подъезжать опасно, Филип, - рассеянно произнес водитель. Почва на склонах ненадежна, может осыпаться в любой момент.
        Филип кивнул, не отрывая жадного взгляда от экрана. Прошептал:
        - Каньон великолепный. Для геолога, в чьем распоряжении лишь одна бурильная установка, это просто подарок.
        Водитель усмехнулся.
        - Я же тебе говорил, Фил, со мной не пропадешь. Прожил на Станции месяц, а что под боком у нас такая симпатичная ямка, и не подозревал...
        - Отличная ямка. Метров двести глубиной, не меньше. А под боком у нас скорее Орг, а потом уже этот каньон...
        На мгновение Филип замолчал. Подался ближе к экрану, чуть ли не вжимаясь в него лицом и начисто забывая о регуляторе увеличения. Изменившимся голосом сказал:
        - Кстати, об Орге... С кем там резвится наш друг-имитатор?
        Зверь играл. Так радоваться существу одной с ним породы можно было, лишь многие месяцы и годы оставаясь в одиночестве. Увлекаемый восторженным напором Орга, охваченный его возбуждением, Ингвар мчался вдоль обрыва.
        Остановился Орг внезапно. Так, словно в его скользкую шкуру ухитрился вцепиться десяток сильных, крепких рук. Повернул голову, вглядываясь во что-то на другой стороне каньона.
        Ингвар снова почувствовал холод, но шел он не от Орга. Через километровой ширины пропасть на них смотрели две пары ненавидящих человеческих глаз.
        Орг хлестнул свой бок резким, коротким взмахом хвоста. Ингвар рассеянно подумал, что собака на месте Орга начала бы рычать.
        Их захлестывало ледяным ветром. Совершенно непроизвольно, не отдавая себе отчета в происходящем, Ингвар повторил движение Орга. Прикосновение хвоста оказалось неожиданно приятным, наполненным болезненной сладостью. Ингвар ощутил, как его начинает будоражить горячка предстоящей драки...
        Стоп. Какой драки? С Оргом? Или с теми, кто его сейчас ненавидит - с людьми?!
        Издалека, оттуда, где находилась Станция, стал накатывать холод. Не так резко и остро, как от людей в вездеходе, но неизмеримо сильнее.
        Орг завертелся на месте, часто щелкая пастью. Ингвар прижался к земле, пытаясь укрыться от разлитой повсюду ненависти. И вдруг увидел на чешуе Орга длинный шрам старого ожога.
        - Такой простой выход, - умоляюще проговорил Филип. - Нам никогда не удавалось застать его врасплох...
        - А вы сумеете отличить Орга от имитатора? - резко спросил Роальд. Изображение на экране перед ним делилось на две части: на одной - лица Филипа и водителя, на другой - два чудовищных зверя. Секунду длилось молчание. Затем водитель - обстоятельный, аккуратный немец Эрик Нурман сказал:
        - А где вы видите имитатора? Там, над обрывом, два зверя.
        Роальд вздрогнул. Так, словно эта мысль еще не приходила ему в голову. Да, выход был прост и красив. Зверь уничтожен своими силами, а имитатор исчез в джунглях. Не справился... Но поверит ли этой версии руководство Группы имитации, суперэлита космоса...
        - Мы ждем, - почти равнодушно сказал Эрик. - Лично мне в джунгли не выходить, я всегда в кабине. Но Филип считает...
        - Действуйте по обстановке, - оборвал его Роальд. И отключил связь.
        Ингвар шел к зверю, постепенно прижимая его к обрыву. А взгляд его не отрывался от старого ожога - от шрама, который не могло оставить земное оружие. Зато легко мог выхлоп корабельного двигателя. Планетолет, опускаясь, выжигает в джунглях круг стометрового радиуса. И никому из пилотов нет дела до семейства местных хищников, обосновавшихся когда-то на месте посадки.
        Как же он мог забыть, что хищные звери часто живут стаями?
        - Роальд - хитрая скотина, - вполголоса ругался Эрик, манипулируя клавишами на пульте. - В любом случае останется в стороне...
        На обзорных экранах зажглись красные круги прицелов. Загудел гидроподъемник, выдвигая из брони ракетную турель. В широком лотке, покрытые густым слоем смазки, дремали четыре пузатых ракетных снаряда.
        - А в чем, собственно, дело? - Филип непонимающе взглянул на него. Мы же не собираемся трогать имитатора. Пусть он и порядочная скотина, но через пару дней его уже не будет на планете...
        Эрик вытер рукавом рубашки пот со лба. Повернулся к Филипу - все его грузное тело качнулось.
        - На таком расстоянии мы можем достать Орга только ракетой. А ты знаешь, какова мощность вакуумных боезарядов? Садись. Мне этот зверюга досаждает куда меньше, чем тебе. Сам я стрелять не буду.
        Филип растерянно пересел в его кресло. Секунду смотрел на багрово-красные, тускло светящиеся пусковые клавиши. Спросил:
        - А что из этого может выйти, ты понимаешь?
        - Я уже сообщил Роальду, что мы видим двух зверей. А имитатор, очевидно, погиб раньше. Не справился с Оргом, бедняга.
        "Я не могу тебя убить, - как-то слишком уж спокойно подумал Ингвар. Ты виноват не больше, чем мы... Да и необходимости в твоей смерти нет. Парализующий разряд - потом погрузить тебя в грузовой отсек катера и перевезти на другой материк. Туда, где нет и не будет людей - планета не подлежит колонизации. Живи - и не вздрагивай от нестерпимого холода человеческой ненависти. Никто во Вселенной не умеет ненавидеть сильнее нас. Но стоит ли этим гордиться..."
        За чешуйчатой спиной Орга, на другой стороне обрыва, Ингвар видел серебристую капельку вездехода. На плоской крыше кабины подрагивал оранжевый огонек. Вначале Ингвар принимал его за сигнальный маячок, и лишь потом понял, что видит излучение работающей радиоантенны. Наверное, поднапрягшись, он мог бы даже прочитать текст передачи или "поймать" видеокартинку. Но в этом не было никакой необходимости...
        Ингвар подтянул задние ноги, готовясь к прыжку.
        Орг напрягся - почувствовал угрозу?
        Со стороны вездехода дохнуло холодом. Раздался хлопок - звук заработавшего реактивного двигателя. И две металлические сигары, окутанные желтыми бликами работающей системы наведения, прыгнули через пропасть.
        Убежать - невозможно: компьютер в вездеходе выведет ракеты на цель. Значит, промахнуться должен будет сам кибернаводчик.
        Сильное и гибкое тело взвилось в воздух. Ракеты, преодолевшие уже половину расстояния до Орга и Ингвара, качнулись, отслеживая прыжок. Имитатор опустился на землю. Рули высоты повернулись на доли градусов, чтобы компенсировать перемещение Ингвара и снова зафиксировать движение по прямой...
        Между когтями имитатора проклюнулись и распустились голубые цветы электрических разрядов. Десятки киловатт электричества ушли в пространство, заполняя все радиодиапазоны треском и воем.
        Предохранители ракет мгновенно отключили исполнительные механизмы от забитого помехами сигнала наведения.
        Дали градуса, на которые повернулись рули высоты, помноженные на скорость ракет и полукилометровое расстояние. Наведение на цель прекратилось, и снаряды неслись по прямой, медленно склоняющейся вниз...
        Когда обе ракеты, серебристыми черточками мелькнув по экрану, впились в скалистый склон, Филип коротко ругнулся.
        - Что случилось? - Эрик склонился к экрану и замер. - Зачем ты сместил прицел?
        По глазам резануло огненно-багрово-дымным. Склон окутало пылающее облако. Несколько мгновений все казалось застывшим в хрупком, неустойчивом равновесии. Затем дрогнул и начал рассыпаться каменный склон пропасти. Он подламывался, словно вершина сугроба, срезанного ножом бульдозера. Неслись, катились вниз валуны, сыпались ручейки, реки, водопады песка, планировали, кружились в воздухе языки пламени, и где-то среди этого рукотворного селя поблескивала полупрозрачная чешуя чудовищ. Орга - и имитатора Ингвара Вистина.
        - Не знаю, в чем дело, - задумчиво сказал Филип. - Но ракеты ушли вниз, а не попали в цели... Впрочем, целям это не помогло.
        На дне каньона высился теперь каменный холм, полускрытый наполнившей воздух пылью. Эрик невольно отвел глаза. Потом протянул пальцы к клавиатуре прицела, наводя кружки-целеуказатели на склон.
        - Пускай оставшиеся ракеты. Они... эти двое, заслужили высокий памятник.
        ...Он полз. Широкие и твердые лапы-лопасти перемешивали песок и щебень, проталкивая узкое тело сквозь тысячетонный каменный завал. Тихонько попискивал ультразвуковой локатор, определяя единственно возможный путь к поверхности, помогая огибать огромные гранитные плиты, пробиться сквозь которые не смог бы и алмазный бур. Дыхательные щели, разбросанные по всему телу, жадно впитывали ничтожное количество воздуха, замурованного вместе с ним.
        На исходе третьих суток имитатор выбрался на поверхность, под тусклое красное мерцание Малой звезды. С минуту его тело, похожее на обзаведшуюся лапами анаконду, неподвижно лежало на камнях, рывками вытаскивая из скального плена последние сантиметры. Потом он начал изменяться.
        Иглокол имитатора стоял в ангаре Станции. Аккуратная прозрачная пирамидка то ли из хрусталя, то ли из мономерного псевдоалмаза. В глубине пирамидки темнело маленькое кресло и такой же миниатюрный пульт.
        - В годы моего обучения, - задумчиво сказал Роальд, - иглоколы считались разовым транспортом. Машиной в один конец. Они рассыпались после одного-единственного нуль-перехода. Их и использовали-то лишь для заброса разведчиков, посылки правительственных курьеров...
        - Все меняется. - Техник похлопал ладонью по холодной зеркальной плоскости пирамидки. - Этот иглокол состоит из двух кристаллов, совмещенных в один пространственный объем. Он пригоден для двух переходов - туда и обратно... А стоит как десяток обычных иглоколов.
        Роальд пробормотал что-то невнятное и спросил:
        - Мы действительно не можем его использовать?
        - Нет. В механизме входа установлен индикатор личности, который позволяет вход лишь самому имитатору. Да и то после его возвращения к человеческому облику. Это идет с тех времен, когда боялись возвращения на Землю имитаторов, ставших чудовищами. Тогда думали, что под влиянием постоянных изменений тело способно изменить и сознание. Стать нечеловеческим, враждебным людям...
        - А вы в это не верите? - резко спросил Роальд.
        Техник колебался лишь секунду.
        - Нет.
        Роальд повернулся и пошел к выходу из ангара. У двери коротко бросил:
        - Я объявляю вам взыскание. В ангаре бардак, грязь... посторонние предметы. Иглокол сдадите на склад, для консервации.
        Техник дернулся, готовясь ответить... И в это мгновение взвыли сирены.
        Из-за стены, из помещения шлюза, послышался гулкий удар и скрежет сминаемого металла.
        Труднее всего оказалось пробить внешнюю броню. Керамические плиты раскололись лишь с третьего удара. Протиснувшись в узкую щель, Ингвар снес десяток каких-то датчиков, оборвал несколько трубопроводов и кабелей. Его обдало горячей водой и жидким азотом, струей слегка радиоактивного фреона и совершенно безобидным аргоном. Внутренняя оболочка купола трехмиллиметровый стальной лист, покрытый пенопленом, - задержала его ненадолго.
        Он стоял в шлюзовой камере. А у дальней стены, подняв тяжелый десантный бластер, застыл начальник Станции Роальд. Рядом с ним Ингвар увидел одного из водителей - плотного, с выпирающим сквозь комбинезон брюшком Эрика Нурмана и молодого парня в форме технического персонала.
        - Мне очень жаль, - вполголоса произнес Роальд. Под прикосновением его пальца щелкнул предохранитель бластера.
        - Я надеюсь, что вы не совершите самой большой ошибки в своей жизни, Роальд, - вполне человеческим голосом сказал Ингвар.
        - Что ты имеешь в виду?
        - С момента общей тревоги все, происходящее на Станции, начинает фиксироваться телекамерами внутреннего наблюдения. Стереть их запись невозможно. Если вы нажмете курок, Роальд, то я, конечно, погибну, но вы получите пожизненный срок на каторжной планете. Я не случайно выбрал почти человеческую форму...
        - Люди покрыты кожей... а не панцирем.
        - Мелочи, Роальд, мелочи. Узнать во мне имитатора Вистина не представит труда. Нажимайте курок - и осваивайте профессию шахтера на урановых рудниках.
        - Ваша взяла, - тихо сказал Роальд. - Что вы хотите? Рассчитаться со мной?
        - Нет, Роальд, - серьезно сказал Ингвар. - Я хочу свою комнату человеческую комнату. И двенадцать часов, чтобы завершить трансформацию и стать человеком. Мне надоела ваша планета, а еще больше - ваша Станция. Ну, а с Оргом покончено. Кстати, он был почти разумен. Высаживая вас на планету, корабль сжег его сородичей. И Орг мстил - мстил за свою стаю... за свое племя.
        Он лег спать чудовищем. Пульсировали в двух разных ритмах мышечный и нервный контуры лимфоснабжения, зудели исцарапанные о броню руки. Твердый панцирь, универсальный дыхательный аппарат... Все как положено.
        Под утро он проснулся. Яркие блики света, пробившиеся сквозь бронестекло, падали на скинутое ночью одеяло. Ингвар почувствовал, что ему холодно. Тонкая человеческая кожа покрылась пупырышками. Волосы, отросшие сильнее, чем это требовалось, падали на глаза. Очень хотелось есть.
        Ингвар оделся. Пошел из комнаты, слегка касаясь рукой стены. Ноги болели так, словно он без всякой подготовки пробежал марафонскую дистанцию.
        Ангар был пуст, и он мимолетно обрадовался этому. Ему не с кем было здесь прощаться, а позавтракать Ингвар мог и на Земле. Он добрел до хрустальной пирамидки иглокола, прищурившись, полюбовался мягким светом граней... И приложил ладонь к контрольной точке люка.
        Ничего не изменилось. Грань не дрогнула, не сдвинулась в сторону на невидимых глазу молекулярных "петлях", не потемнела, сигнализируя о неисправности механизма открывания.
        Ингвар прижался лицом к прохладной плоскости кристалла. Всмотрелся и увидел на пульте мерцающий зеленый огонек. Значит, иглокол исправен. Не в порядке он сам, имитатор Вистин.
        Вернувшись в свою комнату, Ингвар разделся догола и встал перед зеркалом. Долго вглядывался в отражение, со страхом ожидая увидеть на теле остатки чешуи, несколько минут изучал ладони, пытаясь найти выводы электроразрядников. Но все было в порядке.
        Завтрак проходил как обычно. Ругались сменяющиеся дежурные, решая, кому ремонтировать проломленную имитатором обшивку. Затем геолог отказался выходить из Станции без охраны. Он кричал, что если из завала сумел выбраться Ингвар, то и Орг вполне мог уцелеть. Ну а словам имитатора о том, что Орг убит, геолог не верит...
        Ингвар вошел в столовую, когда заваруха была в полном разгаре. Геолог молча, сосредоточенно отбивался от двоих парней из технического персонала Станции, Нурман прижал кого-то из ученых к стене и методично избивал. Роальд кружил по залу как ледокол с сорванным рулем. Люди, наталкиваясь на него, разлетались в стороны, как льдины.
        Ударили Ингвара совершенно случайно, в пылу драки. Вернее, попытались ударить. Он отбил руку нападавшего совершенно безобидным движением кисти, затем, уклонившись от метко брошенной в него бутылки, сбил с ног двоих, попытавшихся было на него навалиться...
        - Прочь! - резанул вдруг уши крик геолога. - К стенке, к стенке, сволочи!
        Филип держал в руке пистолет. Люди медленно отодвигались в стороны.
        Бегающий взгляд Филипа остановился на Ингваре. И геолог неожиданно улыбнулся:
        - Ты, имитатор... Домой собрался? Не выйдет...
        Мигнуло кроваво-красным, и комбинезон на груди Ингвара вспыхнул. Сквозь неровную выжженную дыру показалась почерневшая кожа. А в самом центре ожога, там, куда попал лазерный луч, сверкало что-то зеркально-чистое, прятавшееся под кожей. Филип растерянно смотрел то на пистолет, то на дымящуюся борозду в потолке, пропаханную отразившимся от Ингвара лучом.
        - Дай сюда, - тихо сказал имитатор, подходя к геологу. Протянул руку, выхватил пистолет, легким движением пальцев смял ствол. В комнате повисла тишина.
        - Ты мне нужен, Роальд. - Ингвар крепко взял начальника Станции за плечо и потащил за собой. Никто не сделал даже попытки ему помешать.
        В своей комнате начальник Станции, казалось, обрел уверенность. Вырвавшись из рук имитатора (впрочем, тот уже не удерживал его), Роальд закричал:
        - Что вы себе позволяете, Ингвар! Что вам нужно? Почему вы не вернулись на Землю?
        И замолчал. Смысл произошедшего наконец-то дошел до него. Черное кровоточащее пятно на груди имитатора медленно зарастало розовой чистой кожей.
        - Я не могу вернуться на Землю, Роальд, - просто сказал Ингвар. - Я не человек сейчас. И не могу им стать.
        - Почему?
        - Потому, что вы не люди. Мой организм не хочет превращаться в человеческий рядом с вами.
        - Но... - Роальд запнулся, - как же теперь...
        На лице Ингвара появилась улыбка.
        - Не стоит беспокоиться. На Станции я не останусь. Имитатору нет дороги к людям, пока он не человек... Карту, Роальд!
        - Карту?
        - Да. Какие еще поселения существуют на планете?
        Роальд замотал головой.
        - Никаких, имитатор. Планета пуста... - Он заметил, как дрогнуло лицо имитатора, и торопливо добавил: - Существует, конечно, с десяток незаконных поселений. Вы же знаете: искатели приключений, беглые преступники, парочки, ищущие в медовый месяц экзотики... Но я даже не предполагаю, где их искать...
        - Я найду сам. - Непонятная тень пронеслась по лицу Ингвара. Отзвук нерожденной улыбки, отблеск не наставшего еще покоя.
        ...Большой зверь, спящий посреди инопланетного леса, свернувшись, в клубочек, как одинокая бездомная собака, поднялся на ноги. Вскинул голову, вглядываясь во что-то, видимое лишь ему одному, что-то, должное привести его к цели.
        Любовь?..
        ...Белое пламя, неощутимое и призрачное, вставало на горизонте, заслоняя собой звезды.
        Одинокий и чистый костер в багровой паутине джунглей.
        Огромный сильный зверь бежал к горизонту, не отрывая от света взгляда человеческих глаз.
        Дорога на Веллесберг
        Ветер гнал над степью запахи трав. В воздухе словно метались разноцветные знамена, даже в глазах рябило. Я сказал об этом Игорю, но тот лишь усмехнулся:
        - Чтобы унюхать то, что ты чуешь, надо собакой родиться. По-моему, воняет гарью.
        Гарь я тоже чуял. От посадочной капсулы стлалось грязно-черное, медленно оседающее полотнище. Там, где опоры впились в почву, ленивыми багровыми гейзерами вспухал запах сгоревшей земли. Наверное, того, кто видел бы это впервые, зрелище могло захватить. Я начал дышать ртом, и цветные пятна в воздухе дрогнули, исчезая. Так гораздо лучше, только рот быстро пересыхает. Но я привык. Не советую, правда, медикам из Центра Совершенствования подходить ко мне с предложением об активации генов моим детям. Могу и не сдержаться. А в общем, я привык.
        Игорь неторопливо поправлял одежду. Особо аккуратным видом он никогда не отличался, а сейчас был встрепан донельзя. Порванная на спине (для вентиляции) рубашка выбилась из обрезанных чуть ниже колен брюк. Сами брюки представляли собой шедевр роддэрской моды - правая половина из джинсовой ткани, левая - из металлизированного вельвета. На груди на тонкой серебряной цепочке покачивался амулет - настоящий автоматный патрон второй половины двадцатого века. Зато волосы были очень тщательно разделены на семь прядей и выкрашены в семь цветов. Игоря можно было с ходу снимать для передачи «Роддэры - новые грани старой проблемы». Впрочем, кажется, он пару раз в ней снимался… Игорь поймал мой взгляд, подмигнул, но ничего не сказал. Скосил глаза на нашего нового спутника тот неловко выбирался из люка капсулы.
        - Эй, как тебя… Рыжик!
        «Рыжик» повернулся. Быть ему теперь Рыжиком на веки вечные. Если Игорь дает прозвище, оно прилипает намертво. Да в новеньком и действительно было все необходимое для такого прозвища: солнечно-рыжие волосы, быстрый, чуть хитроватый взгляд и такая же, немного лукавая, улыбка.
        - Меня зовут Дэйв. А вас?
        Ха! Имя у него тоже было рыжее, солнечное. По-русски Дэйв говорил неплохо, только немного нажимал на гласные.
        - Не, - дурачась, протянул Игорь. - Тебя зовут Рыжик. Его - Чингачгук - можно Миша, - докончил он, увидев мой выразительный жест. - А я - Игорь.
        - Просто Игорь?
        Да, новенькому палец в рот не клади. Он смотрел на Игоря так, словно придумывал ему кличку.
        - Просто Игорь. Тебе сколько?
        Дэйв смущенно пожал плечами, словно не знал, что ответить. Замершее в зените солнце сверкнуло на золотистом кружке, приколотом к его травянисто-золотой рубашке.
        - Одиннадцать.
        - Ясно. Знак давно получил?
        Рыжик скосил глаза на кружок.
        - Недавно. Утром.
        - Во дает! - Даже Игоря такое сообщение лишило иронии. - Получил и сразу слинял? А родители? Сцен не устраивали?
        - Нет. Они, кажется, даже обрадовались.
        Игорь замолчал. Потом заговорил снова, и я обалдел - таким неожиданно мягким, дружеским стал его голос.
        - Ты держись пока с нами, Рыжик. Мы с Мишкой роддэры старые, опытные. По три года по дорогам болтаемся.
        - А вам сколько лет?
        Игорь засмеялся:
        - Учти, Рыжик, мой вопрос о возрасте был провокационный. Роддэры на такие вопросы не отвечают, в лучшем случае говорят, как давно получили самостоятельность. Но ради знакомства скажу - тринадцать. И еще. Спрячь свой знак. Роддэры это напоказ не носят.
        Я усмехнулся, глядя, как торопливо снимает Рыжик свой золотой кружок. Знак действительно делают из золота, запрессовывая внутрь идентификатор и выдавливая на поверхности слова: «Достиг возраста персональной ответственности». На обороте - имя.
        Игорь повернулся ко мне:
        - Ну что, Чингачгук, пойдем в горы?
        Горы неровной гребенкой тянулись к горизонту. Покрытые синеватым снегом вершины заманчиво поблескивали над темной каймой деревьев. Там, в горах, сосны по двадцать метров. И никаких запахов, кроме снега и хвои…
        - Далековато, - небрежно произнес я, уже зная, что пойдем. - Километров сто с гаком…
        - Куда нам торопиться-то, роддэрам…
        Мы с Игорем понимающе смотрели друг на друга. Игорь знает, каково мне. Иначе бы мы не проводили половину года в горах…
        - Да, - повернулся я к Дэйву. - Мы же забыли тебя поблагодарить, Рыжик…
        Назвав его так, я невольно смутился. Не люблю кличек…
        Но Рыжик, похоже, уже привык к своему новому имени.
        - Точно, - подхватил Игорь. - Ты нас спас. А то сели бы мы в лужу.
        Он был прав.
        В пассажирском салоне гиперзвукового самолета могла поместиться великолепная лужа, в которую уселись бы два самонадеянных роддэра. Салон тянулся широченной стометровой трубой, залитой мягким оранжевым светом. В четырех рядах кресел дремали, слушали музыку и смотрели телешоу редкие пассажиры. Самолет летел полупустым, как и положено рейсу из Флориды в самом начале курортного сезона.
        Мы с Игорем сидели рядом со стеклянной кабинкой диспетчера, установленной посередине салона. Наверное, близость к ней и навела Игоря на мысль покинуть самолет. Когда бархатный голосок стюардессы зазвучал из спинки кресел, объявляя, что через пятнадцать минут лайнер пролетит над Скалистыми Горами, Игорь легонько толкнул меня в бок. Я замычал, не раскрывая глаз. Хотелось подремать - всю ночь мы шли по обочине дороги, добираясь из города в аэропорт. Проходящие мимо машины иногда тормозили, сигналили, но мы упорно шли дальше. Настоящий роддэр не садится в автомобиль без крайней необходимости. Из одной машины, сигналившей особенно настойчиво, нас даже беззлобно обругали… Теперь я хотел спать, а Игорь неумолимо тормошил меня:
        - Чинга! Большой Змей! Ну, Мишка!
        Я вопросительно посмотрел на него.
        - Давай возьмем капсулу и смотаемся.
        - Зачем?
        - Просто так.
        Вся прелесть поступков «просто так» в том, что их не надо объяснять даже себе.
        - Давай…
        Мы поднялись с кресел. Как всегда после резкой смены положения, запахи ударили по мне с новой силой. Прежде всего - запах самолета. Трущийся металл, гнущаяся пластмасса, искрящие контакты, подгорелые изоляторы, подтекшая смазка, свежевыкрашенные панели и еще тысячи знакомых и не знакомых запахов сливались, к счастью для меня, в единый, воспринимаемый как шершавое скрипящее фиолетовое пятно над головой. К нему можно было легко привыкнуть и перестать замечать. Но вот аромат резких французских духов, плывущий от женщины в конце салона, оказался неизбежным и неуничтожимым. Он бил прямо в подсознание жаркой багряной волной, и стоило большого труда вынырнуть из-под нее, вновь думать спокойно и без усилий.
        - Прошу выделить нам капсулу для посадки в пролетаемом районе, - вежливо сказал Игорь диспетчеру. Тот оглядел нас и… Я почувствовал, как темнеет его запах - в кровь выплеснулись стрессовые гормоны, на коже проступил незаметный для глаз пот.
        - На каком основании?
        Будь на нашем месте взрослые, диспетчер и спрашивать бы не стал. Что ему, капсулы жалко, что ли?.. Но к роддэрам у многих отношение было не слишком доброжелательное. Игорь вздохнул и вытащил из кармана свой знак самостоятельности. Я - свой. Пассажиры, сидевшие поблизости, уже посматривали на нас с любопытством. Еще бы. Двое мерзких грязных скандальных роддэров требуют, чтобы им, как порядочным гражданам, дали капсулу для индивидуальной посадки.
        - Как мне кажется, серьезных оснований для высадки у вас нет?
        Я понимал диспетчера. Перед ним стояли два пацана. Один - в диком костюме, с разноцветными волосами, загорелый и исцарапанный. Другой поаккуратнее (не люблю выкрутасы в одежде), со светлыми волосами (меня тошнит от запаха краски), светлокожий (ко мне загар плохо липнет)… но все равно - роддэр. И эти роддэры из пустой прихоти передумали лететь в Токио и решили высадиться у подножия Скалистых Гор…
        - Увы. Капсула дается лишь при наличии веских причин. Или если ее попросят не менее трех пассажиров…
        Поединок кончался не в нашу пользу. Роддэров оскорбили и публично продемонстрировали остальным пассажирам их беспомощность. Теперь речь шла уже о том, чтобы спасти лицо. Игорь с надеждой посмотрел в салон. Но никого, похожего на роддэра, не увидел. Лишь рядах в пяти от нас сидел мальчишка. Но уж слишком ухоженный, домашний был у него вид… На всякий случай я кивнул ему. Мальчишка кивнул в ответ и встал. Пошел по проходу, касаясь рукой знака на груди, словно боялся, что тот может исчезнуть. Я успел лишь заметить, что мальчишка рыжий и совсем маленький, не больше одиннадцати лет.
        - Я тоже желаю сойти с самолета здесь.
        Проголодались мы лишь к вечеру: как раз перед тем, как Игорю пришла в голову идея о капсуле, в самолете разносили обед. Весь день мы бодро шли по степи, временами устраивая привалы, болтая, рассказывая разные смешные истории. Говорили в основном мы с Игорем. Рыжик слушал и нерешительно улыбался. Наконец он осмелел и рассказал историю про девчонку, решившую обмануть тест-компьютер и пораньше получить знак самостоятельности. История была с бородой, но мы сделали вид, что не слышали ее раньше. Рыжику было сейчас тоскливо, это мы понимали.
        Солнце уже коснулось горизонта, когда Рыжик взмолился:
        - Ребята, давайте зайдем куда-нибудь, перекусим…
        Игорь засмеялся:
        - Куда?
        Вокруг нас простиралось бесконечное степное море. Трава, мелкие синие цветочки, редкие чахлые кустики. Воздух тихо звенел - какие-то насекомые устроили вечерний концерт. Из-под ног иногда вспархивали птицы. Здесь был настоящий рай для энтомологов или орнитологов, желающих изучить степь в ее первозданном виде. Но кафе или бутербродной никто поблизости не предусмотрел…
        - А куда же мы тогда идем? Здесь что, нет ни одного дома?
        Игорь взглянул на меня. Я - на нежно-розовые облака, дрейфующие в потемневшем закатном небе. Откуда-то справа тянуло домом - теплым, недавно испеченным хлебом, жарящимися котлетами, гидролем - горючим для флаера. Но идти туда мне не хотелось. Какое-то шестое чувство предостерегало от этого.
        - Не знаю, - самым беззаботным тоном ответил я.
        С сомнением хмыкнув, Игорь достал из кармана две маленькие плитки шоколада. С одной хитро смотрел утенок Дональд с шоколадкой в клюве. На другой обертке был изображен Микки-Маус. У него шоколад выглядывал из плотно сжатого кулачка. Вид у мышонка был воинственный, отдавать сладости он явно не собирался.
        - Питайтесь, - тоном заботливого воспитателя в детском саду сказал Игорь.
        Мы с Рыжиком одновременно разорвали обертки шоколадок. Микки на моей обертке зашевелился, разжал ладошку. Глаза у него засверкали, тоненький, знакомый по тысячам мультфильмов голосок произнес:
        - И я, и все мои друзья любим шоколад с орехами фирмы «Байлейс»!
        Запись кончилась. Микки-Маус на картинке опять замер. Шоколадку мышонок протягивал вперед. Даже на рисунке она выглядела аппетитно.
        - А у меня молчит… - обиженно начал Рыжик. Но его прервал пронзительный возглас Дональда:
        - Микки прав, но шоколад «Медовый» фирма «Байлейс» поставляет даже астронавтам Дальней Разведки!
        Игорь задумчиво произнес:
        - А ведь они упрятали в эти обертки не только динамик и синтезатор речи, но еще и блок сопряжения! Будь у нас побольше шоколадок, рисунки переругались бы, выясняя, какой шоколад вкуснее!
        Рыжик рассмеялся: наверное, представил себе ругающиеся обертки. Игорь же продолжал:
        - Чтобы придумать и начать производить эту ерунду, десятки людей годами возились с микросхемами, изобретали рисунки, движущиеся на обычной бумаге…
        - Это жидкокристаллический рисунок, - вставил Рыжик. - Я читал…
        - Я тоже. Ты бы хотел два или три года просидеть в лаборатории, уча Дональда раскрывать нарисованный клюв и ронять нарисованный шоколад?
        - Нет.
        - И я не хочу. И Мишка. Потому мы здесь, в степи. Потому мы роддэры, люди дороги, бродяги и путешественники! Мы не занимаемся бесцельной работой, не делаем вид, что нужны этому миру. Мы просто живем!
        Игорь завелся, я это почувствовал. Сумрак, легкий ветерок, треплющий его семицветные волосы, новый, ошеломленно внимающий слушатель…
        - Потому люди снова и снова бросают дома и выходят на дорогу. А все дороги сливаются в одну, имя которой - жизнь. Потому…
        - Потому мы будем ночевать под открытым небом, - вставил я. Игорь обиженно замолчал.
        - И, кажется, под дождем, - уточнил Рыжик.
        Обычно мы берем с собой палатку и еще что-нибудь из туристского снаряжения. Но на этот раз оказались в дороге слишком неожиданно. Я глядел, как Игорь пытается соорудить шалаш из ни в чем не повинных кустиков. Потом взглянул на Рыжика. Разрекламированный Дональдом шоколад его не утешил. А с севера и впрямь наступали тучи. Где-то далеко, километров за пятьдесят от нас, дождь уже шел.
        Я вздохнул.
        - Игорь, в получасе ходьбы от нас чей-то дом.
        - А?
        - Там сейчас ужинают.
        Игорь пнул ногой свое сооружение, и сплетенные верхушками кустики распрямились.
        - Так чего валял дурака? Большой Змей… Змея ты, а не Чингачгук. Еще мой шоколад лопал…
        Оправдываться я не стал. Даже сейчас мне не хотелось идти в этот дом.
        К ужину мы опоздали. Окруженный маленьким садом каменный двухэтажный дом возникал в степи как мираж. Среди деревьев тускло светилась короткая сигара флаера. Несущие плоскости подрагивали, на бортах мигали сигнальные огни, но в кабине никого не было. Наверное, компьютер проводил тест-проверку машины.
        На лужайке перед домом сгребал в кучу сухие листья рослый загорелый мужчина в закатанных до колен джинсах. Игорь опасливо посмотрел на меня, и я успокоенно улыбнулся: запах горящих листьев меня не раздражал. Мужчина повернулся в нашу сторону, и на его лице появилось нечто вроде удовлетворения. Он оперся на длинные пластиковые грабли и молча ждал, пока мы приблизимся.
        - Здравствуйте, - вежливо произнес Игорь. - У вас не найдется старой палатки и пары банок консервов?
        Мужчина улыбнулся.
        - Нам можно говорить по-русски? - чуть смутился Игорь. - Или…
        - Почему же нет, можно и по-русски, - очень чисто, но явно не на родном языке, выговорил мужчина. - Палатки и консервов нет, но найдутся три пустые кровати и не успевший остыть ужин.
        - Что ж, спасибо и на этом, - вздохнул Игорь. - Хотя дырявая палатка… - он взглянул на хмурящееся небо, - этой ночью была бы романтичнее.
        Мужчина продолжал улыбаться:
        - Я рад, что вы все-таки зашли ко мне. Тимми!
        Из окна на втором этаже появилась мальчишеская голова. Еще через две секунды Тим скатился по лестнице и остановился перед нами. Вид у него был самый обычный: растрепанный, в шортах и футболке, не старше нас с Игорем. Но что-то непонятное кольнуло меня. Я посмотрел на Игоря - глаза у него сузились, словно он целился в кого-то… Черт, что он опять задумал?
        - Тим, проводи ребят в столовую, - обыденным голосом сказал мужчина. Можно подумать, что к ним ежедневно заходят роддэры!
        - Пойдемте, - мотнул головой Тим. - Что вначале: ужин или душ?
        - Ужин, - усмехнулся Игорь. - Веди нас, Кожаный Чулок.
        - Тогда уж лучше Следопыт.
        Мы с Игорем удивленно посмотрели друг на друга. Мало кто сейчас помнит героев Купера. А Тимми уже вел нас по широкому, застланному мохнатым синтетическим ковром коридору. Внутри дом казался гораздо больше, чем снаружи. Мне нравятся такие дома, немножко под старину, ничем не напоминающие «экологические дома» - эти уродливые полурастительные монстры, или не менее мерзкие «модульные дома» - нелепые нагромождения пластиковых пузырей.
        Тим открыл тяжелую деревянную дверь. Именно открыл, потянув за массивную бронзовую ручку, а не надавил кнопку встроенного в стену мотора. Похоже, этой кнопки вообще тут не было.
        Нас окатило волной запахов. Даже Игорь с Рыжиком потянули носами. А я на секунду отключился.
        Ваниль, сдобное тесто, шоколадный крем, цукаты… Жареная индейка, фаршированная яблоками. Лимонное желе, апельсиновый мусс и мороженое с орехами… Старые фильтры в кухонном кондиционере, впитавшие в себя аромат пищи за несколько последних месяцев…
        - Что с тобой, Миша? - Игорь схватил меня за плечи. Я покачал головой.
        - Все… Все хорошо, даже слишком.
        - Чинга… Все правда в порядке?
        - Да.
        Тим с недоумением смотрел на меня. Разглядывая кухню, я ощущал на себе его растерянный взгляд.
        Это была именно кухня - а я-то был уверен, что нас ведут в столовую, где уже суетятся роботостюарды, а из стенного подъемника лифт выплевывает подносы с пищей. Неяркий свет лился из притушенных светильников, потемневшие окна закрывали оранжевые шторы. Темно-коричневые панели, такие же шкафы и столики. Один стол побольше, возле него три стула с высокими спинками. Лишь электронная плита сияла своей подчеркнутой белизной. Перед ней стояла молодая женщина в длинном платье. «Сестра», - автоматически отметил я.
        - Мам, ты нас накормишь? Это те самые роддэры!
        «Мам…» Ладно. Но почему те самые?
        - Тимми, не роддэры, а роуддэры. - Женщина улыбнулась. - Ведь так, ребята?
        - Ваше обращение «ребята» мы принимаем по отношению к своему биовозрасту, - с достоинством ответил Игорь. Женщина снова заулыбалась. - Правильнее называть нас все-таки роддэрами - это название сложилось исторически в начале века. Похоже, вы нас ждали?
        - Нас вызвал по фону пилот стратолайнера, - с готовностью ответил Тим. - Сказал, что трое упрямых роддэров решили высадиться в пустынном районе, где ближайший дом - наш.
        Тим выпалил это с явным восторгом. Даже наше упрямство прозвучало у него как неслыханное достоинство. У Игоря опять недобро блеснули глаза.
        - Тимми, принеси себе стул, - скомандовала женщина. И снова обратилась к нам: - Вы можете звать меня миссис Эванс. Или, как это по-русски… тетя Ли. Меня зовут Линда.
        - Вы очень хорошо говорите по-русски, - быстро вставил я, увидев, что Игорь уже собирается съязвить. - Вы жили в России?
        - О нет. Я большая домоседка. Это… как произнести… увлечение моего мужа. Он лингвист, работает по программе «конвергенция». Немножко учит нас…
        - Папа знает восемнадцать языков, - заявил Тим. Он притащил еще один стул, держа его обеими руками перед собой. - А я - шесть.
        Игорь усмехнулся. Для роддэра шесть языков - не повод для хвастовства.
        - Вы начнете с пирога или подогреть что-нибудь посущественнее? - осведомилась миссис Эванс.
        - Сладкое мы сегодня уже ели, - садясь за стол, ответил Игорь.
        Я проснулся резко, словно от толчка. Обычно такое случалось со мной в минуты опасности. Сейчас опасностью и не пахло. Я улыбнулся понятному лишь мне каламбуру, стараясь по-настоящему вслушаться в запах этого дома. Он не был ни злым, ни жестоким, в нем не чувствовалось ни скрытой враждебности, ни затаенной тревоги. Почему же я ощущаю какой-то холодок? Почему со вчерашнего дня меня не оставляет беспокойство?
        Повернувшись, я посмотрел на соседнюю кровать, где безмятежно спал Тимми. Хороший мальчишка. Хоть и не роддэр, но явно не дурак, похоже, ему немного осталось до знака самостоятельности… А у меня не проходит к нему настороженность.
        Вчера вечером, когда родители Тимми уже легли, а мы еще досматривали развлекательную программу по молодежному каналу, Игорь поинтересовался:
        - А где мы будем спать?
        Не отрываясь от экрана, где герой в сверкающем белом плаще крошил неизменным лазерным мечом исполинских тараканов, напевая при этом о цветах для своей любимой, Тимми сказал:
        - Кто-нибудь со мной, а двое - в соседней комнате.
        Я поймал его взгляд.
        - Отлично, - бодро воскликнул Игорь. - Поболтаем перед сном.
        Я поймал его взгляд и сжал губы. Моему другу явно попала вожжа под хвост.
        - Да, - подчеркивая каждое слово, произнес я. - Ты же собирался рассказать Дэви про роддэрские обычаи…
        Мы с Игорем напряженно посмотрели друг на друга. Это было ничем не хуже разговора.
        «Ты против, Чинга?»
        «Конечно. Нечего дурить мальчишке голову».
        «Ерунда. Он будет наш».
        Обычно, если Игорь решал обратить кого-нибудь в нашу веру, это не занимало много времени.
        - Тимми, покажи, куда идти. Спать хочется… - Я зевнул.
        - Тогда я тоже ложусь, - выбираясь из кресла, произнес Тим.
        А Игорь усмехнулся и слышимым лишь мне шепотом сказал:
        - Он станет роддэром.
        Не знаю, почему я восстал против этого. Никогда раньше мне в голову не приходило мешать Игорю вербовать новеньких. Может быть, опять вмешалось ощущение непонятной опасности?
        - Тимми… - тихонько позвал я.
        Откуда-то из глубины набросанных на соседнюю кровать пледов (кондиционер работал на полную мощность) вынырнула тонкая рука. Затем темноволосая голова.
        - Я ждал, пока ты проснешься, - с готовностью объявил Тим. - Вы же вчера здорово устали.
        Я усмехнулся. Спросил:
        - Что, подъем?
        Тимми поморщился.
        - Холодно… Кто только придумал эту гадость - кондиционеры.
        - Кто только включает их в дождь… - в тон ему ответил я.
        Тимми заерзал в постели.
        - Знать бы, что на завтрак. Решили бы, стоит ли вставать.
        Я втянул в себя прохладный, профильтрованный кондиционером воздух. Еще, еще… Мокрая трава и веточки мяты под окном, комочек клубничной жвачки на тумбочке Тима… Подтекшие и плохо замытые следы вишневого варенья на подоконнике… Сластена… Да куда этому малышу в роддэры?! Еще один вдох… И слабая разноцветная струйка запахов из дверной щели.
        - Оладьи. С апельсиновым джемом, - задумчиво сказал я. - И горячий шоколад. Вставать будем?
        Тимми взглянул на меня веселыми и удивленными глазами.
        - Ты откуда знаешь?
        - Запах, - откровенно ответил я. - У меня хорошее обоняние, не зря прозвали Чингачгуком.
        Спорить Тим не стал. Вряд ли он подумал о том, какое обоняние способно различить запах пищи через два этажа и пять плотно закрытых дверей, в вылизанной кондиционером комнате.
        - А может, ты еще знаешь, сколько сейчас времени? - протянул он. Я неопределенно кивнул головой на стол, где поблескивали экранчиком мои часы.
        Вставать Тимми явно не хотелось. Он покосился на стол, потом медленно вытянул к нему руку…
        Часы с шуршанием поползли по стеклу. На секунду замерли у края, словно набираясь сил, крутанулись и тускло-серой молнией прыгнули в Тиммину ладошку.
        - Полдевятого. Точно, пора вставать, - со вздохом признал Тим.
        Через секунду, сбросив одеяла, я уже стоял у его постели.
        - Тимми! Ты… психокинетик?
        Он кивнул, похоже, даже смущенный произведенным эффектом. А впрочем, стоит ли мне так удивляться? Да, психокинетиков во всем мире не более двухсот. Но я, например, вообще единственный в своем роде.
        - Пошли лопать оладьи, чудотворец. - Я со смехом взял его за руку. И быстро глянул на ладошку.
        Все верно, психокинетик. Трюк исключался начисто - кожу покрывала мелкая, уже исчезающая ярко-алая сыпь. Даже несильное телекинетическое воздействие не проходит для человека бесследно.
        - Только при родителях не проговорись, - попросил Тимми, натягивая шорты и футболку. - Ага? А то они не понимают, что мне нужна тренировка, и ругаются…
        Дверь беззвучно открылась, и мы увидели Игоря. С ослепительной улыбкой, с торчащими во все стороны прядями волос. И со словами:
        - Привет, роддэры, старые и молодые!
        За завтраком миссис Эванс все пыталась нас развеселить. Подтрунивала над Тимми, который совсем не обижался на это, тормошила грустного и задумчивого Дэйва. Мы с Игорем понимали, почему Рыжик старается даже не смотреть на миссис Эванс, особенно, когда та обнимает Тимми, и злились. Но миссис Эванс не прекратила беспечного разговора и после того, как Рыжик торопливо, давясь словами, сказал: «А у моей мамы оладьи никогда не получались…» И Дэйв, к нашему удивлению, постепенно повеселел. В конце концов они с Тимми и миссис Эванс отправились в сад - посмотреть пруд и, может быть, искупаться. Мы остались - Игорь заявил, что нам нужно заказать кое-какие вещи и еду по линии снабжения.
        Разговор я начал, едва закрылась дверь, а Игорь ленивой походочкой подошел к дисплею.
        - Командир, пора сматываться.
        - Что за новый чин? - удивленно-наигранно поинтересовался Игорь. - И в чем причина спешки?
        - Я не знаю, - честно ответил я. - Но не стоит тут оставаться.
        - Чинга, - уже серьезно продолжил Игорь. - Как только я пойму, что Тимми решил уйти в роддэры, мы отсюда слиняем.
        - Что он тебе так сдался? Захочет и сам уйдет.
        - Я его не пойму, Чинга. Обычно сразу видно, станет человек роддэром или нет. А Тима я не пойму. Интересно побороться.
        Мне вдруг стало все равно.
        - Как знаешь, Игорь. Я тебя предупредил.
        Игорь сосредоточенно сопел, нажимая кнопки на терминале доставки.
        - Хочешь икру? - неожиданно спросил он. - Закажем пару коробок.
        - Не люблю синтетику, - резко ответил я. Игорь, похоже, пытался помириться.
        - Какая синтетика? Это дом полноправных членов общества, их снабжение не лимитировано.
        - Нечестно, - упрямо возразил я.
        - Тогда пошли искать хозяина. Поблагодарим за гостеприимство.
        На какое-то мгновение я поверил, что Игорь все-таки согласился со мной и хочет уйти.
        - Пошли.
        Свою ошибку я понял, едва мы ступили в кабинет. Великолепный кабинет - кучи книг в шкафах, груды распечаток возле информационного терминала, заваленный бумагами и дискетами стол. Красота! Сразу видно, что здесь по-настоящему работают. Не потому, конечно, что вокруг был беспорядок. Пустите нас с Игорем в любой приличный дом, мы за полдня устроим то же самое. А вот атмосфера работы у нас не получится. Никогда…
        - Вот как трудятся полноценные люди, - торжествующим шепотом произнес Игорь. Я схватил его за руку, потянул к двери. Но Тиммин папа, сидевший к нам спиной, уже обернулся.
        - А, роддэры… Идите сюда.
        Игорь с радостной улыбкой двинулся вперед. За ним, поневоле, я.
        - Спасибо, - усаживаясь в свободное кресло и стараясь не слишком уж привставать на цыпочки, ответил Игорь. Ну и кресла! Словно специально для издевательства над роддэрами. Пытаясь утвердиться на необъятном кожаном сидении, я особенно остро осознал, что росту во мне метр сорок девять, а веса не хватает и для этих сантиметров.
        - Мы вас на минутку оторвем от дел, если вы не очень заняты, - самым вежливым из своих голосов сказал Игорь. - У нас вышел маленький спор с Мишей. Помогите разобраться, пожалуйста.
        Мистер Эванс кивнул, выключая мерцающий на столе дисплей. Давал понять, что временем не ограничен.
        - Один из нас, - продолжал Игорь, - считает неэтичным пользоваться за ваш счет предметами роскоши. Ну, заказывать килограммами икру, приобретать персональные гравитаторы, делать заказ на строительство такого же дома, как ваш. А другой говорит, что вы такой же бездельник, как и любой роддэр. Только прикрываетесь видимостью работы.
        Меня передернуло. Да, эпатаж - это непременная черта любого роддэра. Но зачем Игорь так построил фразу, что непосвященному в роддэрский сленг человеку покажусь хамом именно я.
        - Как я понял, бездельником меня считаешь ты.
        С добродушной улыбкой мистер Эванс разглядывал Игоря.
        - Резонируешь, - одобрительно кивнул Игорь.
        - По пяти плоскостям, - немедленно отозвался мистер Эванс.
        Этого я уже не понял. Сленг меня мало интересует. Но Игорь уважительно развел руками.
        - Я восхищен. Серьезно, вы отличный знаток. Но зачем ваши знания, а? Кому они нужны, когда достаточно выучить три-четыре языка и общаться с любым, любым человеком в мире?
        - Можно неплохо прожить, зная лишь один язык, - подтвердил Эванс.
        - Тогда зачем нужны вы? Кому поможет ваше знание арабского или, скажем, диалекта гамбургских мафиози начала двадцать первого века?
        - Не знаю. Скорее всего - никому.
        Игорь вздохнул.
        - Значит, прав… Мы живем - или доживаем? - в мире машин и компьютеров. Они вытесняют людей отовсюду, и с этим ничего не поделаешь, это прогресс. Настоящей работой занято меньше двадцати процентов населения. Остальные либо уходят в роддэры, либо… - Игорь сделал паузу, - имитируют бурную деятельность. В тех областях, конечно, где это возможно - литературе, живописи, истории, археологии, филологии… Можно размалевать синей краской полсотни фанерок, развесить их по стенам специально выстроенной картинной галереи и считаться самобытным художником. Общество позволит, оно богатое. Роддэры для общества опаснее, но, в сущности, и они терпимы…
        Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.
        - Ты молодец, дружок, - тихо сказал он. - Мыслишь вполне здраво. Одна беда - с позиции одиночки.
        - Это как? - заинтересовался Игорь. - Ваше обращение «дружок» я принимаю…
        - По поводу биовозраста, - без улыбки закончил мистер Эванс. - Ты прав, мы живем в трудное время. Время беззаботности. Мир всегда двигали вперед считанные проценты людей. Из звериных пещер к далеким звездам мир вытащили гении. Те, кто придумали колесо и тормоз для колеса. Пенициллин и многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры…
        Меня словно холодной водой облили. Не надо про генную инженерию! Дискеты компьютера ударили мне в лицо жесткой коричневой лентой запаха. Пузырек с лекарством на столе - удушливым искрящимся облаком. Не надо!
        А Тиммин отец, не замечая болезненной гримасы на моей физиономии, продолжал:
        - Раньше находилось занятие для всех. Но сейчас не нужны тысячи людей, чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И не нужны еще сотни, чтобы прокормить гения и строителей. И десятки тех, кто лечил, развлекал сотни и тысячи - тоже не слишком-то нужны…
        - Киберюмористов пока не существует, - возразил вдруг Игорь.
        - Да, но это мелочи. Так что в посылках ты прав. Выводы получились неверные.
        Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках авторучку и негромко, словно самому себе, говорил:
        - Таланты могут найтись у каждого, только пока это у нас не очень-то получается. Но есть и другой выход. Заниматься своим делом, даже если таланта в тебе - миллионная доля, а остальное - просто труд и терпение. Заниматься, зная, что никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь останешься одним из миллиона бесталанных, которые пользы-то принесут как один-два настоящих гения.
        - Вы имеете в виду себя? - жестко, не колеблясь, спросил Игорь.
        - Да.
        Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку, выгнувшуюся в его пальцах затейливым вензелем.
        - Я занимаюсь программой «Конвергенция». Это создание единого языка, основанного не на смеси самых известных и простых языков, как эсперанто, а на принципе логем.
        - Логем?
        - Да. Логема - это логическая единица речи, звукосочетание, которое на любом мировом языке имеет одинаковый смысл.
        Игорь рассмеялся.
        - Чушь. Этого не может быть.
        - Может. Выделено уже шестьдесят три логемы. Они понятны без перевода любому человеку в мире. И каждая из этих логем - на счету лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от бога. Возможно, даже наверняка, что в их труде есть доля таких же, как я, есть и мой вклад. Но вычислить его невозможно - настолько он мал.
        Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на дискеты с записями.
        - Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в латышском языке двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю Дежуа или Чери Сайн, я не знаю. Но, возможно, поможет.
        - Шарль Дежуа - это тот, кто расшифровал сигналы Маяка Пилигримов? - задумчиво спросил Игорь. Не дожидаясь ответа, попросил: - А вы не можете произнести хоть одну логему?
        - Могу.
        Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то гримасу, словно разминая щеки, набрал воздуха и произнес… что-то короткое, отрывистое, почти не запоминаемое. И абсолютно бессмысленное…
        - Конечно, непонятно, - засмеялся Игорь. - Вот так логема! На роддэров не действует.
        - Нет, не понял, - с некоторым сожалением ответил я. И тут до меня дошло, что я отвечаю на словно бы и не произносившийся вопрос. Через мгновение это понял и Игорь.
        - Вот так, - улыбнулся мистер Эванс. - Я произнес вопросительную логему понимания. Она показалась вам бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос вы уловили.
        - Хорошо, - после некоторой паузы признал Игорь. - Я беру назад свои слова про бездельника. Но ведь и это не для всех. Многие, очень многие не смогут работать, не видя результатов труда. Им-то что делать? Их будет все больше и больше…
        - А им надо держаться. Жить. Хоть роддэром, хоть художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет управлять самой сложной на свете машиной.
        - Какой это машиной?
        - Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не даст каждому возможность преобразиться.
        - Телепаты-телекины… Люди-молнии, бессмертные, ясновидящие… Так, что ли?
        - Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже есть свои болезни: роддэрство, нелюбимый тобой авангардизм…
        - Это мной-то? - Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной гривой.
        Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это не радовало. Во мне клокотала ярость.
        - Значит, преобразимся? - спросил я. - Расширение возможностей человека - как лекарство от болезней человечества? А вы не слыхали, что есть лекарства опаснее, чем сама болезнь?!
        Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне.
        - Конечно, без случайностей не обходится… Ты имеешь в виду что-то конкретное?
        - Я имею в виду вашего сына.
        У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не знал… У мистера Эванса исказилось лицо.
        - Да, Тим - психокинетик. И разрешение на генную операцию давал я. Но ничего плохого ему эта способность не принесла.
        - Вы видели взрослых психокинетиков? - тихо спросил я.
        Он покачал головой.
        - А я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до самых локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.
        Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не меньше.
        - Я знаю. Слышал… Да меня и предупредили врачи из Центра. Это бывает, если очень сильно перегружаться. Очень… Но что я могу поделать? Вы же теперь все взрослые… Не надо дожидаться пятнадцати… или сколько там было раньше, лет. Сдал экзамен - и можешь распоряжаться собой. Если вы сможете уговорить Тимми - я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы два… Ну, три раза в неделю.
        - Оперирует? - Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем известно, что психокинетики становятся, в основном, хирургами. Только они способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со всеми его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка. Игорь повторил: - Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая ступень. Право на коллективную ответственность…
        В полной тишине мы смотрели на то, как отец Тимми достает из ящика стола знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только слова на нем другие: «Достиг возраста коллективной ответственности».
        - Он его не любит. Отдал мне на сохранение.
        - Ну я дурак… - отчетливо прошептал Игорь. - Дурак.
        Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из комнаты.
        - Если бы их было больше… - как-то безнадежно произнес мистер Эванс. Ухода Игоря он, похоже, не заметил. - Тим ведь понимает - если он не поможет человеку, тот умрет. Вот и делает по три операции в день…
        «А в редкие выходные развлекает своими способностями любопытствующих роддэров», - подумал я.
        - Это ведь оказалось не очень и сложно - телекинез. Синтезировали какое-то вещество, оно позволяет любому стать психокинетиком. Но выпуск его наладить не могут, приборы не позволяют добиться чистоты раствора. Кажется, оно называется псикиноверрином…
        - Псикиноферрином, - автоматически поправил я. - Там молекула гема в цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
        …Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль. Выворачивающие все тело судороги. Фиолетовый туман, в котором плавают раскаленные добела шарики. Вот такой он - запах ПКФ для моего «суперобоняния». Длинный коридор. Белые стены. Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому холодному полу. Навстречу уже бегут - проклятые, ненавистные белые халаты, такие же холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с блевотиной выплескиваются сгустки темной крови прямо на чистые халаты, в сочувственные, встревоженные лица. И я кричу, выгибаясь в поднимающих меня руках: «Забирайте свое дерьмо! Забирайте! Я доварил вашу похлебку, пробуйте! И это, это жрите! Жрите…»
        В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал полгода. Уходя, сказал, что не хочу делать других такими же несчастными, как я сам. Соврал… Меня погнала в роддэры боль.
        Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать расспросы. Откуда это роддэру известно точное название препарата? Но в кабинет ввалились Дэйв с Тимми, и мистер Эванс мгновенно переменился.
        - Пап, пошли купаться, - выпалил Тимми. - Покажешь нам, как плавать на спине.
        Оба они - и Дэйв, и Тимми, были мокрые, взъерошенные и абсолютно счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро встал.
        - Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
        Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо раздумывая, интересно ли настоящему роддэру бултыхаться в десятиметровом пруду. Я усмехнулся и с беззаботным видом поднялся с кресла. Пообещал:
        - Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
        После устроенной беготни я спал, как убитый. И проснулся лишь когда моя кровать начала ездить по полу.
        Возле дверей я оказался, наверное, в один прыжок. Мне доводилось видеть разрушенные землетрясением дома… Но вокруг все было спокойно. Лишь дергалась, как в конвульсиях, кровать. Потом лежащая на столе книга поднялась в воздух и зашуршала перелистываемыми страницами. Я еще ничего не понимал. И только когда Тим глухо застонал во сне, до меня дошло…
        В полутьме не было видно его лица. Я присел на кровать, взял Тимми за руку. Ладонь была горячей и напружиненной, словно он держался за что-то, мне не видимое.
        - А ну, кончай, - тихо сказал я. - Все хорошо. Заканчивай.
        Затрещала разрываемая книжная обложка. Я легонько похлопал Тима по щеке.
        - Тимми, все хорошо… Просыпайся. Или смотри другой сон. Тимми, успокойся…
        Я уговаривал его минут пять. Наверное, надо было просто разбудить пацана. Но мне не хотелось этого делать…
        Когда книжка тяжело осела на пол, а Тимми задышал ровнее, я тихо, не включая света, нашел свою одежду. Быстро оделся. Посмотрел еще раз на Тимми - теперь он спал вполне безмятежно. И вышел.
        В кабинете горел свет. Я чуть поколебался и сказал вполголоса:
        - Мистер Эванс, до свидания.
        Я был почти уверен, что он меня не услышит - за дверью слабо жужжало печатающее устройство компьютера. Но звук исчез, а еще через мгновение мистер Эванс недоуменно посмотрел на меня.
        - Вы уходите?
        Я кивнул.
        - Жаль… - Он беспомощно улыбнулся. - Честно говоря… Тимми вчера так здорово развеселился, когда играл с Дэйвом.
        - Пусть и дальше играют.
        Он понял. И кивнул - не соглашаясь, а скорее с благодарностью. Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
        - Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство. Ты тот самый мальчишка, который однажды довел до конца синтез ПКФ?
        - Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту. - Я попытался улыбнуться. - Да, тот самый.
        Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
        - Это очень трудно, - тихо сказал я. - Понимаете, человеческий мозг не рассчитан на то, что со мной сделали. Ему не хватает каналов восприятия. Ну, он и выкручивается, как может, превращая запахи в свет, звук… Иногда и боль. Очень больно, честное слово. А если просто лишить меня обоняния - я ослепну и оглохну. Все слишком тесно связано…
        - Я верю.
        Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
        - Я вернусь в Веллесбергский Центр, - торопливо сказал я. Мне показалось, что он уже готов уйти. - Я тогда был младше, чем Тимми. А сейчас, наверное, выдержу… Ведь все равно, что бы я ни делал, моя дорога туда. И с нее не свернуть, я понимаю.
        - Тебе очень трудно?
        Я молча кивнул и спросил сам:
        - Тимми выдержит год?
        - Да. А почему год?
        - Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не сможет, никогда не сможет работать так, как вы - в миллионную долю. Только не обижайтесь.
        - Я не обижаюсь.
        - У него характер такой. Ему надо быть или первым, или хотя бы в первом ряду. Если он не найдет своей дороги, то так всю жизнь и останется роддэром. Лучшим роддэром в мире. И многим задурит головы, не со зла, а так… Но это не нужно, роддэры ведь не форма протеста и не поиск нового пути. Мы - боль. Форма боли в середине двадцать первого века. Такие, как я, у которых боль внутри, и такие, как Игорь. Середина, не желающая ей оставаться. А я все верю, что помогу ему найти свое место.
        Мистер Эванс посмотрел мне в глаза. И сказал:
        - Теперь я знаю, что ты вернешься в Центр.
        Я улыбнулся и сделал шаг к спальне. Попросил:
        - Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы уходим, как настоящие роддэры - не прощаясь, тайком.
        Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка, сильная и добрая. Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне она виделась именно такой.
        - Ветра в лицо, роддэр, - сказал он.
        Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логем, чтобы понять друг друга.
        Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам навстречу. Игорь насвистывал какую-то мелодию. Сумка с продуктами и всякой полезной мелочью болталась у него на плече.
        - Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? - спросил он меня, когда дом скрылся из глаз.
        Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые пальцы крепко сжали мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на втором этаже, проснулся Тимми.
        Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.
        Мой папа - антибиотик
        Сквозь сон я услышал тихий гул снижающегося флаера. Тонкое угасающее пение плазменных моторов, шорох ветра, путающегося в плоскостях. Окно в сад было открыто, а посадочная площадка у нас совсем рядом с домом. Папа давно уже грозится перетащить керамические плитки, из которых выложен пятиметровый посадочный круг, подальше в сад. Но делать этого, наверное, не собирается. Если уж ему понадобится сесть бесшумно, то он приземлится с отключенными двигателями. Этого делать нельзя, слишком опасно и сложно, но папа на такие мелочи не обращает внимания.
        Дело в том, что мой папа - антибиотик.
        Не открывая глаз, я сел на кровати. Пошарил рукой по столу, где была сложена одежда, но передумал и побрел к двери прямо в пижаме. Ноги путались в длинном теплом ворсе ковра, но я нарочно старался не отрывать их от пола. Мне очень нравится этот толстенный мягкий ковер, на котором можно кувыркаться, прыгать и делать все что угодно, не рискуя сломать себе шею.
        За окном гулко стукнули посадочные стойки флаера. Сквозь веки просочился тускло-красный свет тормозного выхлопа.
        По-прежнему не размыкая глаз, я открыл дверь, начал спускаться по лестнице. Если папа приземлился «громко», значит, он хочет, чтобы я знал - он вернулся. Но и я хочу показать, что знаю это.
        Шаг, еще шаг. Некрашенные деревянные ступени приятно холодили ноги. Не мертвой стылостью металла, не равнодушным ледяным ознобом камня, - а живой, ласковой прохладой дерева. По-моему, настоящий дом обязательно должен быть деревянным. Иначе это - не дом, а крепость. Укрытие от непогоды…
        Шаг, еще шаг… Я сошел с последней ступеньки, встал на гладкий паркет холла. Забавно определять свое положение по состоянию пола. Шаг, еще шаг. Я уткнулся лицом во что-то твердое и гладкое, как сталь; скользкое и упругое, как рыбья чешуя; теплое, как человеческая кожа.
        - Гуляешь во сне?
        Отцовская рука взъерошила мне волосы. Я уставился в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Ну конечно, папа вошел в дом, не зажигая света.
        - Включить свет, - обиженно сказал я, пытаясь увернуться от отцовской ладони.
        По углам холла начали разгораться желто-оранжевые светильники. Темнота сжалась, убегая в широкие прямоугольники окон.
        Папа, улыбаясь, смотрел на меня. Он был в десантном спецкостюме, и обтягивающий его тело черно-смоляной биопластик уже начинал светлеть. Приспосабливался к изменившейся обстановке.
        - Ты прямо с космодрома? - спросил я, с восхищением глядя на отца. Как обидно, что сейчас ночь и никто из одноклассников его не видит…
        Спецкостюм казался тонким, наверное, из-за того, что мускулы рельефно выделялись под тканью-хамелеоном. Но это только иллюзия. Биопластик выдерживает температуру в полтысячи градусов и отражает очередь из крупнокалиберного пулемета. Ткань, из которой сделан спецкостюм, имеет одностороннюю подвижность. Не знаю, как это устроено, но если дотронуться до комбинезона снаружи - он твердый, словно из металла. А когда надеваешь спецкостюм (папа иногда мне разрешает), - он мягкий и эластичный.
        - Мы приземлились час назад, - рассеянно сказал, ероша мне волосы, папа. - Сдали оружие, и сразу по домам.
        - Все в порядке?
        Папа подмигнул мне, заговорщически оглянулся.
        - Все более чем в порядке. Болезнь ликвидирована.
        Слова были обычными, как всегда. А вот улыбка у папы не получилась. И спецкостюм у него никак не мог успокоиться: поблескивали разбросанные по ткани датчики, мерцала разноцветным непонятным узором индикаторная панель на левом запястье. По цвету спецкостюм уже ничем не отличался от бледно-голубых обоев. Шагни папа к стене - и его невозможно будет заметить.
        - Пап, - чувствуя, как слетает с меня сон, прошептал я. - Трудно пришлось?
        Он молча кивнул. И нахмурился - теперь уж абсолютно по-настоящему.
        - А ну-ка, марш в постель! Два часа ночи!
        Наверное, таким голосом он отдает приказания там, на планетах, пораженных болезнями. И никто не решается спорить.
        - Есть! - четко, в тон папе, ответил я. Но все-таки спросил напоследок: - Пап, ты не видел…
        - Нет. Ничего, теперь сможешь болтать со своим другом снова. Связь с планетой восстановят к утру.
        Я кивнул и пошел вверх по лестнице. Оглянувшись, у самой двери увидел, что папа стоит на пороге и стягивает с себя гибкую голубую броню. Перегнувшись через перила, я смотрел, как перекатываются у него по спине тугие клубки мышц. Я никогда не смогу так накачаться, не хватит терпения. Папа заметил меня и махнул рукой:
        - Ложись, Алик. Подарок покажу только утром.
        Это здорово, подарки я люблю. Папа дарил их мне, еще когда я был совсем маленьким и не знал, кем он работает.
        Когда от нас ушла мама, мне было пять лет. Помню, как она целовала меня - я стоял у двери, никак не мог понять, что происходит. Потом мама ушла. Навсегда. Она сказала, что я могу приходить к ней в любой момент, но я так и не пришел. Потому что узнал, из-за чего они с папой рассорились, и я обиделся. Оказывается, маме не понравилось, что папа служит в Десантном Корпусе.
        Однажды я случайно услышал их спор. Мама говорила что-то отцу - тихо, устало, так говорят, когда доказывают самому себе, а не собеседнику.
        - Неужели ты не видишь, в кого превратился, Борис? Ты даже не робот - для них есть Три Закона, а для тебя ни одного. Ты делаешь то, что тебе прикажут, не думая о последствиях.
        - Я защищаю Землю.
        - Не знаю… Одно дело, когда ваш Корпус сражается с Пилигримскими диверсантами. А другое, когда десантники усмиряют колонии.
        - Я не имею права об этом думать. Решает Земля. Она определяет болезнь, она назначает лечение. А я просто антибиотик.
        - Антибиотик? Верно. Они тоже лупят наобум - и по болезни, и по человеку.
        Они замолчали. Потом мама сказала:
        - Прости, Борис, но я не могу любить… антибиотика.
        - Хорошо, - спокойно сказал папа. - Но Алька останется со мной.
        Мама промолчала. А через месяц мы с папой остались одни. Честно говоря, я даже не сразу это почувствовал. Мама и раньше подолгу не бывала дома - она журналист и ездит по всей Земле. Папа бывает дома гораздо больше, хотя раз или два в месяц уезжает на несколько дней. А когда возвращается, привозит подарки - удивительные вещи, которых нет ни в одном магазине.
        Однажды он привез Поющий Кристалл. Маленькая, сантиметровая пирамидка из прозрачного синего камня тихо, не умолкая ни на секунду, наигрывала странную бесконечную мелодию. Звук Кристалла менялся, когда шел дождь; когда на него падал солнечный свет, становился громче; если Кристалл подносили к металлу, он менял тональность. Он и сейчас поет свою вечную песню, плотно укутанный ватой и запрятанный в самый дальний угол шкафа.
        Были еще лотанские зеркала и рэтские скульптурки - вылепленные из мягкой розовой пластмассы люди взрослели, старились, смотрели то улыбчиво, то хмуро.
        Ну а самым лучшим подарком был пистолет.
        В тот раз папы не было почти неделю. Я ходил в школу, играл со своим другом Мишкой по прозвищу Чингачгук. Ездил с ним и его родителями в соседний город, где начинался праздник Смеха. Мишка даже ночевал у меня насколько раз. И все равно было скучновато. Наверное, папа это понял. Когда он приехал, то даже не стал ничего рассказывать. Порылся в сумке и протянул мне тяжеленный металлический пистолет. Секунду я держал его в руках, не догадываясь, в чем дело. И только когда устала рука и я едва не уронил оружие, до меня дошло - это не игрушка. Ее не стали бы делать такой тяжелой, под силу лишь взрослому.
        - Он не стреляет, - угадав мой вопрос, сказал папа. - Я разбил излучающий генератор.
        Я кивнул, пытаясь прицелиться. Пистолет дрожал в ладони.
        - Откуда он, пап? - нерешительно спросил я.
        Папа улыбнулся.
        - Помнишь, кем я работаю?
        - Антибиотиком! - с готовностью ответил я.
        - Верно. В этот раз мы лечили болезнь под названием «космическое пиратство».
        - Настоящие пираты? - У меня перехватило дыхание.
        - Даже слишком настоящие.
        Конечно, папина работа нравилась мне не только из-за необычных подарков. Мне нравилось, что папа такой сильный, сильнее любого из наших знакомых. Он мог в одиночку поднять флаер, мог пройти на руках весь сад. Каждое утро, в любую погоду, и зимой и летом, он по два часа тренировался в саду. Я к этому привык, а вот те, кто заходил к нам впервые и видел отца, меланхолично подтягивающегося на двух пальцах левой руки или разносящего в щепки толстенные доски, закрепленные в специальных стойках по всему саду, были очень удивлены. Когда же они замечали, что отец движется и наносит удары с закрытыми глазами, то многим делалось не по себе. Отец в таких случаях смеялся и говорил, что его работа на девяносто девять процентов состоит из тренировок. После всего этого шел вопрос: кем же он работает. Папа весело разводил руками: «Антибиотиком». Секунду гость переваривал услышанное, потом понимающе восклицал: «Десантный Корпус!»
        Проснувшись, я первым делом выглянул в окно. Словно проверял, не приснилось ли мне папино возвращение. Но все было в порядке - среди деревьев мелькала быстрая тень. Папа тренировался без всякой скидки на то, что не спал полночи. Слышались глухие удары. Мишеням-деревяшкам приходилось туго…
        Я прошел к видеофону - маленькой матово-белой панели на стене. С тайной надеждой набрал длинный, пятизначный номер. Код планеты. Код города. Номер видеофона…
        Экран засветился бледно-голубым, потом появились строчки: «Служба Связи просит прощения. Связь с планетой Туан отсутствует по техническим причинам».
        Тоже мне, извинения… А уж формулировочка какая гладкая! Конечно, если на планете третий день бушует мятеж и тяжелые танки восставших в упор расстреляли ретрансляторы, это можно назвать технической причиной. Точно так же, как человеческую смерть можно обозвать «преобладанием процесса распада над процессом синтеза».
        Нажав еще несколько клавиш, я вышел из комнаты. Теперь компьютер будет повторять вызов сам, каждые пятнадцать минут. У нас с Арнисом было заведено дозваниваться друг до друга самостоятельно, но сегодня особый случай. Думаю, он не обидится…
        Подарок ждал меня на кухне. На маленьком столике у окна, за которым я люблю завтракать. Рядом с кофейником и нарезанным кексом…
        Вначале я налил себе кофе. Откусил кусок кекса. И лишь потом взял в руки широкий металлический браслет, лежащий на коробке с мармеладом.
        Браслет был странным. Он ничуть не походил на украшение и еще меньше напоминал какой-нибудь хитроумный прибор из десантного снаряжения. Просто сплюснутая трубка из серого металла. Очень тяжелая трубка, она весила почти как пистолет. На браслете не было никаких кнопок или индикаторов, не было даже замка. Хотя нет… Одна кнопка имелась. Большая, овальная, из того же металла, что и весь браслет. Кнопка была нажата и почти сливалась с ровной поверхностью. Я попробовал подковырнуть ее ногтем, но ничего не получилось.
        Непонятный подарок. Допивая кофе, крутил пальцами тяжелое кольцо. Браслет вращался немного неровно, словно внутри него переливалась ртуть или перекатывались мелкие свинцовые шарики. А что, вполне возможно… Но как он надевается на руку - отверстие такое узкое, что даже моя кисть не пролезет?
        Вошел папа. В одних плавках, мокрый от пота. Достал из холодильника бутылочку «колы» и небрежно предложил:
        - Побежали к озеру? Освежимся…
        Что я, ненормальный, что ли? Десять километров через лес. После такого кросса не освежиться захочется, а пролежать остаток дня под ближайшим деревом.
        - Нет… Я не антибиотик…
        Допивая колу - папе потребовалось лишь три полновесных глотка, - он насмешливо улыбнулся.
        - Так и быть, возьмем флаер.
        Я встрепенулся. И снова замотал головой.
        - Папа, я не могу. Я должен узнать, как Арнис.
        Отец понимающе кивнул. Что такое дружба, десантники знали прекрасно, не зря папа никогда не ворчит, оплачивая видеофонные счета.
        - Часа через два связь будет. Мы проезжали мимо ретрансляторов, ничего страшного с ними не случилось. Антенны целы, ну а приборы заменить несложно.
        Я снова посмотрел на отца с восхищением. Так спокойно говорить об этом! Словно они ехали в прогулочных автомобильчиках, а не в покрытых керамической броней боевых машинах десанта. Удивительно! Планета Туан звезды Бэлт. Почти сорок световых от Земли. И мой папа был там. Спасал людей. Лечил болезнь под названием «Мятеж».
        - Пап, а что это такое? - поднял я браслет.
        - Опознавательный знак мятежников.
        Разъяснить ценность подарка - это целое искусство. Не меньше, чем выбрать хороший подарок. Папа умел и то, и другое. Теперь я смотрел на металлическое кольцо с куда большим уважением.
        - А зачем кнопка?
        - Что-то вроде сигнала. - Папа забрал у меня браслет и теперь крутил его двумя пальцами. - Мы так и не разобрались до конца, но, похоже, в этом браслете мощный одноразовый передатчик. Кнопку полагалось нажимать в критической ситуации, после ранения или взятия в плен. Сигнал «Я вне игры», понимаешь? Кнопку можно нажать лишь раз.
        Это я тоже понял. Владелец браслета свой сигнал уже послал…
        - Ты забрал браслет у мятежника?
        Папа кивнул.
        - А как его надеть?
        - Обыкновенно. Всовывай руку, и браслет растянется. Это металл с односторонней податливостью, как и мой комбинезон.
        Я уже приготовился надеть браслет, когда до меня дошло:
        - Папа… а как его снимать? Ведь в обратную сторону он не растянется!
        - Конечно. Придется его разрезать. Возьмешь резак, просунешь его под браслет, включишь. Потом с другой стороны. И получается у тебя две половинки и запах гари в воздухе.
        Папа замолчал, и я почувствовал, почти физически почувствовал его напряжение. Если папа делал какую-нибудь ошибку, то я замечал это сразу. Мы очень хорошо понимаем друг друга.
        - Ладно, я побежал… - Он сделал неопределенный жест.
        - На озеро?
        Папа кивнул, и я остался один. С тяжелым браслетом в руках. Я смотрел на него, никак не решаясь просунуть руку в тугое металлическое кольцо. Разгадка была в браслете…
        Как снять его с руку мятежника не разрезая? Не портя оригинальный подарок?
        Очень просто. Достаточно лишь…
        Я замотал головой. Нет.
        Нет!
        Такого быть не могло. Все гораздо проще. Прямое попадание. Плазменный заряд разрывает на части. И на почерневшей от жары земле остается его опознавательный знак.
        Торопливо, боясь передумать, я надел браслет. Он оказался неожиданно теплым - словно хранящим до сих пор пламя того выстрела. И не слишком уж тяжелым. Походить с ним два-три дня несложно.
        Мы живем в пригороде Иркутска. До города километров сто, так что по ночам видны светящиеся иглы жилых башен на горизонте. Чего я никогда в жизни не хотел - так это жить в таких домах. Километр бетона, стекла и металла, бесцельно тянущийся вверх. Как будто на земле мало места…
        Не один я так думаю. Иначе не окружили бы каждый такой мегаполис двухсоткилометровые пригородные пояса.
        Уютные коттеджи и многоэтажные виллы, перемешанные с лоскутками лесов и редкими зеркальцами озер.
        Я шел по тропинке, ведущей к Мишкиному дому. Тропинка была удобной, даже слишком удобной. Двое мальчишек, пусть даже и бегающих друг к другу по десять раз на день, такую не протопчут.
        Тропинку проложили роботы, следуя тому образу идеальной «лесной дорожки», что содержится в их кристаллической памяти. И она получилась что надо.
        За каждым поворотом дорожки, за каждым ее непредсказуемым изгибом открывалось что-то абсолютно неожиданное. То среди древнего соснового бора оказывалось живописное болотце, опоясанное ивами и ракитой. То за огромным дубом пряталась маленькая полянка, покрытая сочной зеленой травой. Быстрый каменистый ручеек пересекал тропинку - а над ними плавной дугой выгибался крошечный деревянный мостик.
        По этой тропинке можно было ходить бесконечно - она не наскучит. Пятнадцатиминутный путь сжимался в одно мгновение.
        Мишкин дом более всего походит на средневековую крепость. Квадратное здание из серого камня с невысокими башенками по углам. Наверное, его придумали Мишкины родители - они археологи и очень любят всякие древности.
        Мишка ждал меня на пороге. Я не звонил ему, не договаривался прийти заранее. Но ничего странного в Мишкином ожидании не было.
        Дело в том, что он - нюхач.
        Можно, конечно, найти словечко покрасивее, но суть от этого не изменится. Мишка чувствует запахи на порядок лучше любой собаки, не говоря уже о человеке.
        Его родители прошли курс спецлечения, чтобы Мишка родился таким, какой он есть. Но он сам, по-моему, не очень ценит это. Однажды Мишка сказал мне, что чувствовать одновременно сотни запахов - это очень неприятно. Похоже на какофонию из множества одновременно сыгранных мелодий… Не знаю. Мне лично хотелось бы стать нюхачом и догадываться о приближении друзей за добрую сотню метров, ощущая в воздухе их запах.
        Мишка махнул мне рукой.
        - Приехал твой папа! - утверждающе спросил он.
        Я кивнул. Иногда, когда у Мишки хорошее настроение, он любит похвастаться своими способностями.
        - Да. Сильно чувствуется?
        - Конечно. Гарь, танковое горючее и взрывчатка. Очень сильные запахи… - Мишка мгновение поколебался. И добавил: - А еще пот. Запах усталости.
        Я развел руками. Все верно, мистер Шерлок Холмс.
        - Пошли купаться?
        - На озеро?
        - Нет, далеко… К Тольке в бассейн.
        У нашего приятеля, семилетнего Толика Ярцева, самый большой в окрестностях бассейн. Пятьдесят на двадцать метров - не шутка.
        - Пойдем.
        И тут Мишка увидел на моей руке браслет.
        - А это что, Алька?
        - Подарок папкин.
        - Что это, Алька?
        Мишка повторил вопрос, словно и не слышал моих слов.
        - Подарок. Опознавательный знак мятежников на планете Туан.
        - Твой папа вернулся оттуда?
        Мишка смотрел на браслет с непонятным испугом. Я никогда не видел его таким.
        - Ты что?
        - Он мне не нравится.
        Неожиданная мысль пронзила меня.
        - Мишка, что ты можешь сказать про эту штуку? Внюхайся! Ты же можешь!
        Он кивнул с легкой заминкой, словно пытался и не мог найти повод для отказа.
        - Дезраствор, - сказал он через минуту. - Очень тщательная обработка. Ничего не осталось… И немножко озона.
        - Правильно, - подтвердил я. - Мятежника, который таскал браслет, сожгли плазмометом.
        - Выбрось эту гадость, Алик, - тихо попросил Мишка. - Она мне не нравится.
        - Вот еще… Папа привез мне браслет из десанта…
        Мишка отвернулся. Глухо сказал:
        - Не пойду я никуда, Алька. До завтра.
        Тоже мне умник. Я презрительно посмотрел ему вслед. Мишка завидует мне, вот и все. Еще бы… мой папа - антибиотик.
        Купаться к Толику я пошел один. Там мое самолюбие несколько успокоилось. Мальчишка выслушал меня затаив дыхание, а через полчаса уже носился в компании таких же малышей, играя в десантников. Когда я выбрался из бассейна и лениво обтирался тонким розовым полотенцем, из-за дома - модернового нагромождения огромных пластиковых шаров - доносилось: «Ты убит, снимай браслет!»
        Я невольно усмехнулся. Дня на два-три новая игра, с ее громкими выкриками и оглушительными хлопками «бластеров», лишит покоя всех соседей. И это натворил я… Может быть, сказать Толику, что десантники воюют тихо и скрытно, как индейцы?
        Когда я пришел домой, компьютер видеофона продолжал повторять вызов. Связи с планетой Туан по-прежнему не было.
        Папу я нашел в библиотеке. Он сидел в своем любимом глубоком кресле, неторопливо перелистывая страницы книги с глубокомысленным названием «Нет мира среди звезд». На обложке был изображен вертолет, разваливающийся на куски без всякой видимой причины. Я слегка склонил голову - картинка дрогнула и изменилась, переходя в другую фазу изображения. Теперь звездолет стал целым, а в бок его, куда-то между главным реактором и жилыми отсеками, бил темно-голубой луч. Папа продолжал читать, делая вид, что не замечает меня. Я повернулся и тихо вышел из библиотеки. Если папа принимался за старые космические боевики, это было верным свидетельством плохого настроения. Наверное, даже антибиотику бывает грустно.
        У себя в комнате, забравшись с ногами на кровать, я с минуту размышлял, чем бы заняться. На столе валялась недочитанная «Сага огня и воды», старинная книжка про войну, выпрошенная на два дня у Мишкиного папы-археолога. Бумажные страницы книжки обтрепались и были залиты прозрачным пластиком, обложка не сохранилась вообще, но читать ее от этого стало лишь интереснее. Вторая мировая война предстала передо мной в совершенно неожиданном ракурсе. Впрочем, я всегда плохо знал историю…
        Было и другое занятие - на дискетке компьютера третий день дожидались меня невыполненные задачи по математике. Тянуть с ними не стоило - преподаватель мог вот-вот проверить уроки…
        Но вместо того, чтобы взять книгу или подсесть к терминалу школьного компьютера, я сказал:
        - Включить телевизор. Информация по восстанию на Туане за последние шесть часов.
        На стене засветился мягким светом телеэкран. Замелькали, сменяясь с невоспринимаемой быстротой, кадры. Телевизор просеивал тридцать с лишним круглосуточных программ, выуживал все сообщения, где упоминался Туан. Через несколько секунд поиск прекратился.
        - Двадцать шесть передач. Общая продолжительность - восемь часов тридцать одна минута, - сообщил равнодушный механический голос.
        - Начинай с первой, - приказал я, устраиваясь поудобнее.
        На экране мелькнула эмблема развлекательного канала и заставка Виктор-шоу. Молодящийся мужчина жизнерадостно помахал рукой и сказал:
        - Привет! Что вы задумались, как повстанцы перед прибытием Десантного Корпуса?
        Повинуясь невидимому режиссеру, грянул гомерический хохот.
        - Убрать, - с непонятной самому себе гадливостью приказал я.
        Прозвучали торжественные позывные правительственного канала. Возникло изображение огромного зала. Стоящий перед микрофоном мужчина говорил:
        - События на Туане продемонстрировали нам необходимость сохранения финансирования…
        - Переключить.
        Экран наполнился густой чернотой. Из мрака медленно, плавно выплыл медово-желтый колокол. Накатился густой долгий звон. Информационная программа «Взор».
        - Оставить.
        Колокол расплылся, превращаясь в человеческий глаз. Зрачок увеличился, стал прозрачным. Проступили контуры бронетранспортеров, людей с оружием в руках. Знакомый голос Григория Невсяна - знаменитого телеобозревателя - произнес:
        - Мы на Туане, первой планете звезды Бэлт. Трагедия, разыгравшаяся в этом тихом, спокойном мире, не может оставить равнодушным никого…
        Я лежал и слушал. Про экстремистов, рвущихся к власти на Туане. Про обманом втянутых в мятеж жителей. Про десантников, с риском для жизни восстанавливающих порядок.
        - Некоторые назовут преступным применение десантниками оружия. Но разве не преступно вдвойне втягивать в политические игры подростков, детей? - спрашивал Невсян. - На стороне мятежников сражались двенадцати-тринадцатилетние мальчишки. Им дали оружие, им приказали не сдаваться в плен.
        Я почувствовал злость. Это подлость. Мои ровесники - значит, среди них мог быть Арнис. И ему могли приказать не сдаваться…
        - Никто из мятежников, повторяю - никто, не сдался в плен. В безвыходных ситуациях они отстреливались до конца, а затем подрывали себя гранатами. Думается, всем ясно, что такой фанатизм невозможен без гипновнушения.
        - Выключить, - скомандовал я, поворачиваясь на спину. Полежал, глядя в потолок. Наверное, лучше всего мне лечь спать. Заказать спокойную музыку с плавно понижающейся громкостью и незаметным переходом в шорох дождя. А под утро, для пробуждения - что-нибудь задорное и темпераментное…
        Призывно пискнул видеофон. Вежливо сообщил:
        - Вызов принят к исполнению. Установление связи через двадцать секунд.
        Я вскочил. Бросился к экрану. Встал перед круглой голубоватой линзой камеры. Связь через двадцать секунд…
        За сотни, а может быть, и тысячи километров от меня антенны станции связи готовились выбросить вверх, в космос, мой вызов - сжатый до миллисекунд времени закодированный сигнал. Где-то над планетой зависший на стационарной орбите ретранслятор-автомат подхватит эстафету, передав промодулированным лазерным лучом сообщение на Межзвездный передатчик - двухкилометрового диаметра шар, вращающийся по независимой околосолнечной орбите. Там, переведенный на язык гравитационных импульсов, собранный в один пакет с тысячами других сообщений, сигнал уйдет во Вселенную. В космосе, вблизи звезды Бэлт, его примут антенны местной станции. И все пойдет в обратном порядке.
        На экране успокаивающе изумрудным светом светилось: «Ожидайте». Но я не нуждался в уговорах. Я и так ждал целый день. Теперь я не отошел бы от экрана и до утра.
        Экран ожил. Секунду изображение было не в фокусе, потом подстроилось. На фоне облицованной деревом стены я увидел усталое женское лицо. Мать Арниса. На ней был строгий темный костюм, и я вдруг сообразил, что субъективное время наших планет совпадает. Не похоже, конечно, что я вытащил ее из постели… И все равно ужасно неудобно…
        - Здравствуйте… - неловко начал я. - Добрый вечер.
        У меня из головы вдруг начисто вылетело ее имя. И чем усерднее я пытался его вспомнить, тем надежнее забывал.
        Несколько секунд женщина на экране всматривалась в мое лицо. То ли видеофон никак не наводился на резкость, то ли она просто меня не узнавала. Мы видели друг друга раза два или три, и то лишь по видеозаписи.
        - Здравствуй, - безо всякого удивления произнесла она. - Ты Алик, друг Арниса.
        - Да, - обрадованно подтвердил я. И зачем-то добавил: - Мы были в спортлагере прошлым летом.
        Она кивнула. И продолжала молча смотреть на меня. Странно как-то смотреть. Безразлично.
        - Арнис не спит? - неуверенно спросил я. - Он может подойти?
        Голос ее стал еще более бесцветным:
        - Арниса нет, Алик.
        Я понял. Я сразу же понял, может быть потому, что наперекор доводам рассудка боялся этого. Но все равно спросил, упорно не желая верить.
        - Он спит? Или ушел куда-то?
        - Арниса больше нет, - повторила она, добавив лишь одно слово. Решающее. Больше нет Арниса.
        - Неправда, - услышал я собственный голос. И закричал, не понимая, что говорю: - Неправда! Неправда!
        Вот после этих слов она и заплакала.
        Меня всегда пугает, когда взрослые плачут перед детьми. Это что-то ненормальное, противоестественное. Я сразу начинаю чувствовать себя неправым и говорить разные дурацкие вещи вроде того, что исправлюсь, даже если и не виноват ни в чем.
        Но сейчас мне было на все наплевать. Арнис, друг мой, мой самый настоящий во всей Вселенной друг, с которым мы провели два месяца во Флориде и никогда больше не встретимся, мертв. Убит. На войне не умирают от простуды.
        - Расскажите. Расскажите мне, что случилось, - попросил я. - Я должен знать, обязательно.
        А почему, собственно, должен? Потому что Арнис мой друг? Или потому, что мой папа - антибиотик, не успевший вовремя вылечить болезнь?
        - Он был с повстанцами, - тихо сказала она. Так тихо, что дурацкая автоматика видеофона отрегулировала звук, превратив шепот в громкую, почти оглушительную речь.
        Она говорила, не переставая плакать. А я слушал. Про то, как Арнис ушел из дома и она не успела его задержать. Как позвонил домой и, не скрывая гордости, заявил, что ему выдали настоящий боевой пулемет. И как она узнала, что повстанцам выдавали не только пулеметы - но и приборы автоматического уничтожения, после гибели повстанца. И что Арнису, слава Богу, такого прибора не дали - и она сможет его похоронить. А лицо у него спокойное, боли он не почувствовал, нейтринный луч убивает мгновенно. И ран на нем почти нет… только пятнышко красное на груди… куда луч попал… и рука… лазером…
        Она говорила и не думала, наверное, о том, что я с Земли. С великой планеты, откуда явились десантники-антибиотики. Те, кто уничтожил повстанцев, и мальчишек, которым не терпелось поиграть с настоящим пулеметом.
        Во Флориде мы тоже любили играть в войну.
        Она, конечно же, не помнила, кто мой отец. И могла смотреть мне в глаза. А вот я не мог. И когда она перестала говорить, но продолжала плакать, отвернувшись от безжалостного глаза телекамеры, я протянул руку к пульту и отключил связь.
        В комнате стало темно и тихо. Лишь гладила с тихим шорохом оконное стекло раскачиваемая ветром ветка.
        - Свет! - заорал я. - Полный свет!
        Вспыхнули лампы, все, что только были в комнате. Матовые потолочные плафоны, и хрустальная люстра, и ночники из темно-оранжевого стекла, и настольная лампа на гибкой тонкой ножке.
        Свет слепил глаза, резал на кусочки повисшую в комнате тишину. И тишина ожила, подкралась ко мне, вползла в уши. Даже ветка за окном перестала качаться.
        - Музыку! Громко! Программу новостей! Учебную программу! Громко! Перебор радиограмм! Громко!
        Тишина взорвалась, исчезла, превратилась в ничто. Гремел объемным звучанием модерн-рок, сменяли друг друга с трехсекундным интервалом радиопрограммы. На телеэкранах учили тонкостям итальянского языка, объясняли, как выращивать орхидеи, сообщали последние новости…
        - Оставить новости! - закричал я, тщетно пытаясь перекричать многоголосье. - Все отключить, оставить новости!
        Какофония прекратилась. С экрана новостей уже исчезло знакомое название планеты. Теперь нам показывали дымящиеся развалины. Маленькие фигурки людей в блестящих огнеупорных костюмах бродили среди бетонного крошева.
        - …огромной силы. Разрушенным оказалось не только здание морга, но и прилегающий больничный комплекс. Представитель сил безопасности заявил, что не исключает террористическую вылазку. Именно в этот морг доставили сутки назад группу убитых повстанцев, которые, вопреки их обычной практике, не взорвали себя, а погибли в бою.
        Мелькнула заставка «Новости этого часа».
        - Отключить, - автоматически приказал я. И посмотрел на браслет.
        Это очень хорошая идея - устройство, которое взрывается после смерти бойца. С небольшой задержкой, в две-три минуты… чтобы его убийцы успели подойти к телу. Устройство можно сделать в виде браслета, который нельзя снять с руки. Снабдить датчиком пульса… зарядом мощной взрывчатки - а еще лучше, плазмы в магнитной ловушке.
        А еще нужен замедлитель - для тех случаев, когда боец сражается в составе группы, и немедленный взрыв не нужен. Например, кнопка, которая при нажатии откладывает взрыв на сутки. Даже такой взрыв может нанести ущерб врагу, не знающему о секрете. Конечно, лучше всего, чтобы глупый враг снял браслет и прихватил в качестве сувенира. Если он подарит его сыну - тоже не беда.
        Я стягивал браслет изо всех сил. Но трубка, так легко поддавшаяся, когда я всовывал руку, оставалась неподвижной.
        Я попытался поддеть его отверткой, раздвинуть пошире и сорвать. Но и это не получилось… Браслет делали умные, умелые инженеры. Наверное, лишь они могли его снять.
        В бессмысленном остервенении я начал рвать браслет зубами. И почувствовал легкий приятный запах.
        Как я мог подумать, что Мишка уловил запах озона через много часов после выстрела? Озон, трехатомная молекула кислорода, одно из самых нестойких соединений. Зато он выделяется при работе электронной аппаратуры и магнитных ловушек, удерживающих плазму.
        В мою руку вцепилась смерть. Страшная, огненная смерть, не желающая отпускать добычу. Но меня вдруг перестало это пугать.
        Смерть была не моей, она предназначалась Арнису. Папа принес ее мне, пусть и не сознавая, что делает. Немыслимое совпадение стало справедливым благодаря своей немыслимости.
        Медленно, как во сне, я пошел к двери. Мягкий ворс ковра… холодок деревянных ступеней…
        Я толкнул дверь папиной спальни. И вошел в комнату, где мирно спал усталый антибиотик.
        Садясь в кресло у папиного изголовья, я еще не знал, что буду делать. Будить отца; дремать, опустив голову на холодный браслет; или посидеть минуту и уйти в лес подальше от дома. Разницы в этих поступках не было.
        Но папа проснулся.
        Легко соскочив с кровати, он неуловимым движением включил свет. Чуть-чуть расслабился, увидев меня, и тут же напрягся снова. Вопросительно качнул головой.
        - Папка, этот браслет - мина с часовым механизмом, - почти спокойно сказал я. - Объяснять долго я не буду. Но это точно. Он взорвется через сутки после смерти своего первого владельца… примерно. Ты не помнишь, когда вы его убили?
        Я никогда не видел, чтобы папа так сильно бледнел. Через мгновение он уже стоял рядом - и сдирал браслет с моей руки.
        Я взвыл. Мне было очень больно и немного обидно, что мой умный папа делает такую глупую вещь.
        - Папа, его не снимешь. Он же на мальчишку рассчитан… Пап, ты не помнишь, у него не было родинки на левой щеке?
        Папа взглянул на часы. И подошел к видеофону. Я решил, что он собирается куда-то звонить. Ударом руки папа пробил деревянную облицовочную панель слева от экрана. И вытащил из маленького углубления пистолет с длинным, зеркально поблескивающим, топорщившимся теплоотводами стволом.
        Вот теперь мне стало страшно. Десантник, хранящий дома исправное оружие, подлежал увольнению из Десантного Корпуса и крупному штрафу. Если же оружие использовалось - тюремному заключению.
        - Пап… - прошептал я, глядя на пистолет. - Папа…
        Папа подхватил меня, перекинул через плечо. И побежал к двери. Он ничего не говорил - наверное, уже не было времени. Потом мы бежали через сад.
        Потом папа запрыгнул в кабину флаера и начал набирать на пульте программу экстренного вызова. Меня он швырнул на заднее сиденье, через секунду бросил туда же пистолет и аптечку.
        - Введи себе двойную дозу обезболивающего, - приказал он.
        Несмотря на страх, я едва не рассмеялся. Обезболивающее перед взрывом плазменного заряда? Все равно что с перочинным ножиком охотиться на слона.
        Но все же я достал две крошечные ярко-алые ампулы. Раздавив в кулаке, сжал пальцы, чувствуя, как лекарство морозным холодком всосалось через кожу. Голова слегка закружилась.
        А папа управлял флаером, ведя его на предельной скорости. За прозрачным колпаком кабины выл рассекаемый воздух. Неужели он думает, что нам где-то помогут? Успеют помочь.
        Флаер затормозил. Завис в воздухе. Визг форсированных двигателей перешел в мягкий гул. Мы парили в ночном небе, два человека в крохотной скорлупке из металла и пластика.
        - Мы над озером, - сказал папа и непонятно пояснил: - Над лесом нельзя, уйма зверья погибнет. Звери-то ни в чем не виноваты.
        Он что-то нажимал на пульте, набирая незнакомые мне команды. Недовольно пискнул блок безопасности, и колпак кабины медленно откинулся. На километровой высоте!
        Нас гладил прохладный ночной ветерок. Слегка пахло водой. И озоном, проклятым озоном - не от браслета, конечно, от работающих двигателей.
        Папа перебрался на заднее сиденье. Флаер слегка качнулся, и я увидел внизу тускло мерцающую водную гладь.
        - Руку, - скомандовал папа. И я послушно положил руку на бортик кабины. Папа сел рядом, всем телом прижимая меня к спинке сиденья. Взял меня за руку - мои пальцы утонули в папиной ладони. Она была очень холодной. И твердой, как ткань защитного комбинезона.
        - Не бойся, - сказал папа. - И лучше не смотри. Отвернись.
        Мне перехватило дыхание. Тело ослабло. Я понял, что не смогу сейчас пошевелиться. Даже отвернуться не смогу.
        Папа взял пистолет. Еще секунду я чувствовал его пальцы. А потом в темноте сверкнул ослепительный белый луч.
        Никогда раньше я не знал настоящей боли. Вся боль, которую я раньше испытывал, была лишь подготовкой к этой - единственной, настоящей, невыносимой. Той, которую никогда не должен узнать человек.
        Папа ударил меня по лицу, загоняя обратно в легкие крик. Заорал срывающимся голосом:
        - Терпи! Сохраняй силы! Терпи!
        Я даже не мог закрыть глаза, боль заставила веки раскрыться, а тело выгнуться в мучительной судороге. Я видел свою кисть в папиной руке. И нелепый, жалкий обрубок на месте своего запястья. И серебристый браслет, падающий вниз, в озеро, с этого обрубка.
        Прошло секунд пять, не больше. Кабина начала закрываться, а папа нажал на пульте клавишу «03» - срочный полет к ближайшему медицинскому центру. И тут снизу блеснуло - пронзительным, жарким, оранжевым светом. Еще через мгновение флаер тряхнуло. И я заметил, как опадает на красно-оранжевом зеркале озера многометровый, сотканный из пара и брызг фонтан.
        Папа был прав как всегда. Над лесом такого делать не стоило, белкам пришлось бы туго. А звери ведь ни в чем не виноваты…
        Говорят, что чем сильнее люди любят животных, тем больше они любят людей. Наверное, это до какого-то предела. А дальше все наоборот…
        Я пришел в себя на операционном столе. Я лежал раздетый, с присосочками датчиков по всему телу. К столу подходили все новые и новые люди. Папа стоял среди них в белом медицинском халате и что-то вполголоса говорил. Разговаривали и врачи, склонившиеся над моей рукой:
        - Удивительно, как резак оставил такую ровную рану. Крови почти нет, как после лазерного луча…
        - Ерунда, откуда на Земле боевой лазер?
        Кто-то заметил, что я открыл глаза. Нагнулся к самому лицу, успокоительно произнес:
        - Не бойся, дружок, с рукой все будет в порядке. Мы ее вернем на место. Только впредь поосторожнее с инструментами… И добавил, отвернувшись в сторону: - Сестра! Кубик анальгетика… и антибиотик. Лучше октамицин, полмиллиона единиц…
        Я засмеялся. Боль не стала меньше, она по-прежнему жевала руку раскаленными тупыми клыками. Но я смеялся, уворачиваясь от маски с дурманящим наркозным запахом. И все шептал, шептал, шептал…
        - Антибиотик… антибиотик… антибиотик…
        Почти весна
        За толстым холодным стеклом умирала зима. Влажные бесформенные снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за частоколом сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
        Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в пяти. Уж слишком старательно он пытался не смотреть на меня…
        Когда-то я не любил таких, как он, - нерешительных и настойчивых одновременно. Их появление означало неизбежные просьбы и не менее неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор не вызывал никаких эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у меня - лишь одна причина находиться в зале ожидания регионального генетического центра.
        Зал был большим - горькая предусмотрительность строителей. Но обилие модных скульптур из цветного стекла, тропических растений, тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса, неяркий свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято узнавать знакомых. Тут не плачут от горя и не смеются от радости. Здесь просто ждут.
        - Ваш талон, пожалуйста. - Девушка в зеленой форме подошла к моему креслу.
        Я протянул ей маленький белый прямоугольник. Никаких имен, лишь десятизначный номер и фотография.
        - Ваш результат. - В мою ладонь лег запечатанный конверт с тем же номером, что на талоне. - Удачи вам.
        Я кивнул. Слова девушки - формальность, заученная формула вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача… Хотя бы чуть-чуть удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
        - Спасибо, - вполголоса сказал я. - Спасибо…
        И надорвал плотный конверт - осторожно, по самому краю, как делали до меня миллионы, сотни миллионов людей.
        Лист был слишком большим для тех нескольких строчек, которые отпечатал на нем сегодня утром диагностический компьютер. Да и немудрено - в толще бумаги запрессовывались пленочные микросхемы, которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.
        Михаил Кобрин, 18 лет.
        Соматически здоров.
        Экспериментальная мутация на эмбриональной стадии типа ОЛ-63 с положительными результатами. Генотип - 81 % чистых, 19 % слабонегативных. Желтый штамп.
        Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
        Генотип - 67 % чистых, 32 % слабонегативных, 1 % средненегативный. Желтый штамп.
        Взаимная генетическая совместимость:
        Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
        Абсолютные противопоказания.
        Возможность оперативной терапии - 0 %.
        Красный штамп.
        Он стоял ниже - этот самый красный штамп с надписью: «Запрет. Генетический контроль».
        Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или скомкать и кинуть кому-нибудь в лицо. Например, мужчине, который подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой…
        - Красный штамп, Миша?
        Я не кинул в него заключением генетиков. Я беспомощно кивнул. И тут же, проклиная себя за эту беспомощность и желание разреветься, сказал:
        - А вам-то какое дело? Кто вы такой?
        - Тот, кто может помочь. - Он присел на корточки передо мной, сгорбившимся в мягком низком кресле. - Зови меня Эдгар.
        - Мне нельзя помочь, - сказал я с прорывающейся яростью. - Я люблю девушку, с которой генетически несовместим. У нас никогда не будет детей.
        - И тебя это не устраивает?
        - Шел бы ты подальше… - процедил я. Прозвучало довольно жалко, и Эдгара это предложение не смутило.
        - Я действительно могу помочь.
        Напряжение в голосе исчезло. Спокойный тон. Холеное, гладко выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по последней моде. Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное, с двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
        Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить. Конечно, его дружелюбие не бескорыстно… Но красный штамп заставляет цепляться за любую соломинку.
        - Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
        Эдгар пожал плечами. И предложил:
        - Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина. Ты не против?
        Я кивнул. Конечно же не против.
        Он жил в небольшом коттедже на берегу моря. К дому вела узкая бетонная дорога, сооруженная явно для одного. Что ж, высокий статус Эдгара ощущался с первого взгляда. В то же время рядом с домом не оказалось ни ангара, ни взлетной площадки для флаера. Похоже, Эдгар был из нелюдимых домоседов…
        Однако сейчас я видел перед собой гостеприимного хозяина. Он поинтересовался, что я предпочитаю: чай, кофе или пунш. Усадил в удобное, явно любимое кресло возле камина, извинился и исчез на кухне. Через несколько минут вернулся с подносом, где кроме дымящегося кофе стояли миниатюрные бутылочки с коньяком и бальзамом. Осторожно отмеряя ложечку бальзама, я заметил, как Эдгар плеснул в свой кофе коньяку. Гораздо больше, чем необходимо для приятного вкуса. Волнуется? Пускай. Я ведь тоже на взводе, хотя и понимаю, что надежд на Эдгара мало. Мне может помочь лишь чудо.
        Эдгар тем временем взял с журнального столика деревянный ящичек. Открыл, извлек короткую толстую сигару. Потянулся за массивной зажигалкой из такого же красноватого дерева…
        - Не стоит, - негромко попросил я. - Иначе мне прийдется уйти.
        Эдгар торопливо отложил сигару. С улыбкой произнес: - Извини, Миша. Чуть было не забыл, что ты «нюхач». Лучший в мире, если верить газетам.
        - Единственный в мире. «Нюхачи» - просто люди с тренированным обонянием. Они похожи на меня не больше, чем вентилятор на турбореактивный двигатель.
        - Образно, но непонятно. До сих пор ты никак не проявлял своих способностей. Я даже решил, что ошибся и везу к себе вовсе не Михаила Кобрина.
        Вот как. А утверждаешь, что забыл про мои способности. Нет, ты прекрасно о них помнишь, Эдгар. И сейчас размышляешь, смогу ли я сделать что-то, без чего тебе не жить…
        Нарочито не обращая внимания на Эдгара, я вытер о салфетку и без того чистые пальцы. Примерился и быстрыми движениями извлек из ноздрей рыхлые, волокнистые комочки газовых фильтров. Бросил их в камин - синтетическое волокно фильтров теряет способность аккумулировать запахи примерно за полдня. И вдохнул - медленно, глубоко.
        В глазах на мгновение потемнело. Потом зрение вернулось, предметы стали еще более четкими. А в воздухе повисла разноцветная, мерцающая, шелестящая паутина запахов…
        - Уже год, как ты живешь здесь один, - тихо сказал я. - Три раза за это время к тебе приходили женщины. Всегда разные. А раньше ты жил с женой и двумя сыновьями. Они ушли от тебя - так, Эдгар? После этого ты стал пить, очень много пить. Коньяк, водка, виски, вино… Ты куришь - табак, а изредка и травку… С самого утра ты не курил ни того, ни другого, и сейчас тебе довольно неуютно… Что тебе рассказать еще?
        - Хватит, Миша. Вполне хватит. - Эдгар ловко, не глядя, залил остатки кофе в чашечке коньяком. Залпом выпил. - Ты прав, почти во всем прав.
        Странное выражение было у него на лице. Что-то из сказанного причинило ему настоящую, неподдельную боль. А что-то, наоборот, вселило надежду…
        - Только в одном ошибка. Моя семья погибла, Миша. Отказало автоуправление флаера. Говорят, такое случается раз в год. Это оказался их год.
        Он не врал. Очень легко определить, когда человек врет, а когда говорит правду. Меняется запах пота, так резко и неожиданно, словно передо мной внезапно оказывается совсем другой человек.
        - Извини, - смущенно произнес я. - Я должен был понять сам. Все вещи остались в доме, и одежда, и косметика, и игрушки…
        - Ты и это чувствуешь?
        - Да.
        Эдгар не мигая смотрел мне в глаза. Потом вполголоса произнес:
        - Я очень рад, что нашел тебя, Миша. Мы поможем друг другу. Ты вернешь мне сына. А я подарю тебе полноценную семью. Такую, где будет не только твоя любимая девушка, но и ваш ребенок.
        У меня закружилась голова. Запахи, тысячи, миллионы запахов чужого дома навалились на меня с чудовищной силой. Рецепторы, занимающие девять этмоидальных раковин в моей искореженной мутацией носоглотке, жадно впитывали информацию. Запахи людей, погибших год назад. Запахи пищи, съеденной прошлой осенью. Запахи давным-давно выпитых вин… Я даже не мог переспросить Эдгара, не мог узнать, чего он хочет от меня, не мог встать, не мог шевельнуться. В клубящейся какофонии запахов, звуков и цветов почти терялся слабый, далекий голос Эдгара…
        - Ты когда-нибудь задумывался, почему мы все так стремимся иметь детей? Парни твоего возраста влюблялись и мечтали о свадьбе во все времена. Но никто из них не собирался немедленно заводить ребенка. А многие ухитрялись прожить всю жизнь, не имея детей и не чувствуя себя ущербными.
        Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук наливаемого коньяка. Сложный рисунок запаха…
        - Мы - раса уродов, Миша. Раса генетических уродов. Мы исковеркали себя авариями атомных реакторов и химических заводов. Мы проводили мутации, которые должны были сделать нас лучше… Лучше, чем мы могли быть. Ты ведь тоже результат этих экспериментов, Миша. И прекрасно знаешь им цену… иначе не ходил бы с фильтрами в носу, стараясь забыть о даре, которым тебя наделили. Мы здоровы телесно, но в наших телах спят генетические бомбы, проклятие будущих поколений. Дети-дебилы, без ног и пальцев, без ушей и волос. Дети, которые не должны родиться. Вот откуда наши генетические центры, наши проверки на взаимную совместимость. Лишь одна пара из восьми получает право иметь детей друг от друга. Для других - генетические доноры, приемные дети… А то и полная стерилизация. То, что всегда было нормой, стало исключением. Предметом гордости. Показателем собственной полноценности.
        - Не читай мне лекций, Эдгар, - прошептал я. - Да, я хочу быть полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю. Неужели я виноват, что ее предки обитали рядом с хранилищами радиоактивных отходов и чадящими фабриками?
        - Конечно нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это несправедливо.
        - Прошлое не изменишь, - с невольной горечью сказал я. - И что толку в том, справедливо оно или нет.
        - Как знать, Миша.
        Я прикрыл глаза сосредоточиваясь. Задержал на мгновенье дыхание, разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел в лицо Эдгара - посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением «нюхача».
        - Что ты хочешь мне предложить, Эдгар?
        Он колебался. Все еще колебался, разглядывая меня сквозь заполненное алкогольными парами сознание.
        - Вначале ответь, Миша… Ты согласен нарушить закон, чтобы помочь мне и себе?
        - Да.
        - Ты уверен?
        - Да.
        - Скажи… ты смог бы отличить запах моего родственника… например сына, от запахов других людей? Найти его среди тысячи чужих, незнакомых?
        - Я проделал это десять минут назад.
        Эдгар кивнул соглашаясь. И заговорил, быстро, словно боясь передумать:
        - Моя семья погибла, Миша. А еще за два года до этого я попал под облучение. Детей у меня больше не будет. А ведь мой генотип был близок к эталонному. Здоровые предки, никаких мутаций и наследственных болезней. Я даже был генетическим донором три с половиной года… В двух десятках семей растут мои дети, понимаешь?
        - Ты хочешь, чтобы я нашел их? Это не просто незаконно, это невозможно. Я не могу обнюхать миллионы людей.
        - Речь не идет о миллионах. Мне стали известны, абсолютно случайно, дата и город, где родился мой сын. У тебя будет список из тысячи семей, которые нужно проверить. Найди его, найди моего сына! Остальное я беру на себя.
        Я кивнул. Тысяча семей, тысяча мальчишек, не подозревающих, что они приемные дети. Работы на полгода, на год. Я могу совершить эту подлость, могу сравнить их запах с запахом Эдгара. Выделить десяток ароматических групп, составляющих неповторимую индивидуальную карту человека по имени Эдгар. И найти мальчишку, у которого окажется половина из них.
        - А как ты собираешься помочь мне?
        Эдгар подобрался как перед прыжком в холодную воду.
        - Я работаю в Темпоральном Институте. Руководителем экспериментальной группы.
        Я понял. И почувствовал, как по коже прошелся холодок. Я сделаю для Эдгара подлую, незаконную вещь.
        А он совершит подлость для меня.
        Кабина спортивного флаера не отличается комфортом. Одно-единственное кресло, не слишком мягкое и не способное превратиться в кровать. Зато это очень быстрая, маленькая и незаметная машина. Как раз то, что нужно.
        Потягивая через соломинку лимонад - не слишком холодный, мне всегда приходилось беречься от простуды, - я проглядывал отпечатанный на бумаге список. Эдгар не хотел доверять его компьютерам - и был прав.
        В городке, куда я прилечу на рассвете, живут три семьи, внесенные в список «подозреваемых». Сейчас ночь, и они мирно спят, не зная о том, как хрупок их покой. Наше время отвыкло от преступлений.
        Звезды смотрели на меня сквозь колпак кабины - крошечные холодные огоньки. Когда-то мне нравилось повторять слова Канта - про звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Сейчас я был бы рад забыть это сравнение.
        Человек не способен изменить собственное прошлое. Эдгар, имеющий и власть, и доверие в Темпоральном Институте, не мог отправиться на год назад, в прошлое, и спасти семью от страшной, нелепой смерти. Ведь этим он неизбежно изменял свое настоящее, то самое, в котором его семья погибла. Он убивал бы самого себя, знающего о трагедии и пытающегося ее предотвратить. Замкнутый круг, временная петля, осознанная людьми еще тогда, когда машина времени казалась фантастикой. Наверное, он провел не одну бессонную ночь, читал серьезные научные труды и дешевые фантастические романы в поисках выхода… И напивался до потери памяти, понимая, что выхода нет.
        И тогда он решился построить свою семью заново. Найти сына - а в качестве платы тому, кто способен был это сделать, предложить власть над временем. Видимо, это стало его навязчивой идеей - изменить прошлое, переиграть жизнь, пусть даже не себе самому. Иначе он нашел бы другой путь склонить меня к преступлению. Или искал бы сына по-другому…
        Что-то здесь было не так. Слишком сложную, слишком рискованную комбинацию разработал Эдгар. Мое преступление казалось невинной шуткой по сравнению с тем, что должен совершить он.
        Ну что ж, Эдгар мог вести двойную игру. Но если он принимал меня за ошалевшего от любви юнца, то жестоко ошибался. Шестнадцать лет, прожитых в мире, где я был лишним, научили меня диктовать свои правила. И Эдгару еще предстоит это понять. Откинувшись на спинку кресла, я посмотрел вверх.
        И прошептал, подмигнув холодным огонькам в темном небе:
        - Вы не вызываете моего восхищения. Так же, как и я сам.
        Это была сто четырнадцатая семья из списка. И вторая из трех, обосновавшихся в маленьком городке на берегу Енисея. Даже удивительно, как занесло в крошечный, ничем и никогда не примечательный городок сразу трех женщин, ставших десять лет назад матерями в рижских больницах…
        Я обосновался в сквере напротив дома - стандартной двадцатиэтажки, причудливо раскрашенной снаружи и невыразимо обыденной внутри. Скверик был зажат между выездами из подземных гаражей и маленькой посадочной площадкой для флаеров. Площадка заросла травой и казалась порядком заброшенной. Раз в неделю на ней садились такси, раз в месяц - машина «скорой помощи» или коммунальной службы. Раза два в год, возможно, прилетал на собственном флаере преуспевающий родственник кого-нибудь из жильцов… Ну а все остальное время заросший травой кружок принадлежал окрестным пацанам и дворовым кошкам.
        Странно, здесь не было ничего, что могло бы вызывать зависть. И все же я завидовал. Усевшись на старой деревянной скамейке, разглядывая пыльные газоны и канареечно-яркие стены здания, я безумно завидовал живущим здесь мальчишкам. У них было то, чего я оказался навсегда лишенным. У них был двор. Двор, полный чудес, начиная с подвала и крыши размалеванного бетонного монстра и кончая этой самой площадкой, где редко-редко, распугивая недовольных котов, садились чужие сверкающие машины.
        В моем детстве этого не было. Был уютный, ни на что не похожий коттедж в лесу. Были два флаера - один большой, семейный, а другой маленький, юркий, похожий на божью коровку цвета стали. Был ангар за домом, где стояли флаеры и любила ночевать ничейная собака по кличке Рекс. И друзья, жившие поблизости в таких же красивых и дорогих коттеджах… А вот двора, Двора с большой буквы, живущего по своим законам и правилам, не было.
        Наверное, я думал об этом потому, что собирался сейчас отнять у какого-то мальчишки его дом. Его Дом и его Двор - то, чего он, возможно, и не ценит сейчас. А еще - его семью, которую он должен любить. Если, конечно, это не такой балбес, как я, добившийся в одиннадцать лет права на самостоятельность и навсегда ушедший из родного дома…
        Блеснула на солнце, поворачиваясь, стеклянная дверь одного из подъездов. Придерживая за руль легкий спортивный велосипед, во двор вышел мальчишка. Лет десяти, темноволосый, - в вылинявших джинсиках и оранжевой майке. «Подозреваемый»? Вполне возможно…
        Привстав со скамейки, я энергично махнул ему рукой. Не кричать же через весь двор, вызывая любопытство многочисленных соседей.
        Секунду мальчишка колебался, внимательно рассматривая меня. А затем направился к скамейке, прислонив велосипед к стене и всем своим видом показывая, что делает мне огромное одолжение.
        - Привет, - как можно небрежнее бросил я. - Ты случайно не знаешь Марию Денисенко? Она живет в вашем доме.
        В глазах мальчишки мелькнула настороженность.
        - Знаю, - негромко ответил он. - Это моя мама.
        Я обрадованно улыбнулся. Вполне искренне, кстати. Уже через полчаса я смогу начать проверку третьей семьи, а к вечеру, даст Бог, вообще покину этот город.
        - Мне сказали, что она хороший преподаватель химии, - начал я заранее приготовленную легенду. - Собираюсь поступать в университет, вот и решил позаниматься с кем-нибудь перед экзаменами…
        Мальчишка помотал головой - облегченно и в то же время разочарованно.
        - Не-а… Мама преподает физику, а не химию. Вам неправильно сказали.
        Я ругнулся. Высморкался. И засунул в карман платок вместе с тампончиками газовых фильтров.
        - Вот обидно… А я второй час ее поджидаю… Ты точно знаешь? Твоя мама преподает именно физику?
        Я продолжал молоть какой-то вздор. А сам вдыхал запах: разноцветный, непрерывно меняющийся, похожий на узор в калейдоскопе. Запах мальчишки, который пять минут назад дожевывал вчерашние котлеты, а на прошлой неделе рисовал масляными красками. Запах мальчишки, который из всех напитков предпочитает апельсиновый сок. Запах мальчишки, который был сыном Эдгара.
        В Юрмале шел третий час ночи. Даже молодежный пансионат, в котором жила Катя, успел угомониться и лечь спать. А мы все еще разговаривали. О том, какие унылые дожди льют над Балтикой и какая теплая, солнечная весна выдалась в Сибири. О том, что три месяца моего отсутствия тянутся как три года. И о том, как успели надоесть видеофонные разговоры…
        Лицо Кати на подрагивающем, паршивеньком экране флаера казалось таким же, как раньше. Лишь в глазах пряталась упрямая детская обида. Не должен был я так неожиданно и надолго уезжать. Не имел на это ни малейшего права. Тем более сразу после генетической проверки, подтвердившей нашу полную совместимость…
        - Знаешь, Миша, мне иногда кажется, что ты скрываешь от меня какую-то огромную беду. Прячешься, потому что не хочешь врать мне в лицо…
        Я вымученно улыбнулся. Ничего, у Кати в номере видеофон не лучше моего. Попробуй разберись: усмехаюсь я или сдерживаю слезы.
        - Какая может быть беда, Катька? Теперь, после этой проклятой проверки…
        Вытащив из кармана лист генетического контроля, я махнул им перед маленьким глазком телекамеры. Так, чтобы Катя снова увидела бодренькие разрешающие слова и зеленый цвет печати. Заключение я подделал, и не нужно быть специалистом, чтобы распознать фальшивку. Но по видеофону документ смотрелся вполне убедительно.
        - Я понимаю, Миша… И все-таки боюсь.
        Наверное, это неизбежно. Того, кто любит тебя, обмануть очень просто. А того, кого любишь сам, - почти невозможно. Каждая улыбка, каждая уверенная фраза выйдут наигранными и ненастоящими. Словно ты, говоря вполголоса одно, выкрикиваешь при этом совсем другое. Когда любишь, даришь частичку себя.
        А себя не обманешь.
        - Все хорошо. Катя. У нас с тобой все в порядке. Просто оболтус, в которого ты случайно влюбилась, опять понадобился человечеству. Нужно помочь одному великому, но несчастному ученому. Никто другой этого сделать не сможет.
        - И ради несчастного ученого ты три месяца болтаешься по всему континенту?
        - Да.
        - Но зачем? Ты ведь хотел забыть про свои способности! И никогда их больше не применять.
        Я киваю. И виновато разъясняю:
        - Дело в том, что я обязан этому ученому. Очень обязан. Вот и приходится… помогать.
        - Уж не изобретатель ли это газовых фильтров? - Катя наконец-то рассмеялась. Почувствовала, что я говорю правду. Пусть и не всю, но лжи в моих словах тоже нет. Недаром говорят, что, скрывая обман, нужно сказать много настоящей правды.
        - Это пока секрет…
        Мы болтаем еще с полчаса. Катя то успокаивается, то снова встревоженно вглядывается в экран. Мой флаер тихо гудит, поглощая расстояние. А Катино лицо становится все более сонным, расслабляется и кажется теперь совсем детским. Есть у Кати такая особенность. Наверное, весь свой взрослый вид она создает постоянной серьезной гримаской. Но сейчас ей не до этого - она слишком хочет спать.
        Мы желаем друг другу спокойной ночи и прерываем связь. Экран гаснет, я остаюсь в темноте, наполненной мерцанием приборов. Внизу темнота, лишь на горизонте разгорается бледное пламя ночного города. Там ждет меня заказанный накануне номер отеля. И абсолютно не ждут одиннадцать семей - последних «подозреваемых» из списка Эдгара.
        Завтра я закончу проверку. А послезавтра увижу одного великого, но очень несчастного ученого.
        И решу, стоит ли делать его счастливым.
        Коттедж на берегу ничуть не изменился. Да и его хозяин, ждущий меня на пороге, тоже. Правда, сегодня не было дождя и туман рассеялся под теплым солнцем, а бегущие волны казались голубовато-прозрачными, чистыми как стекло.
        Только подойдя ближе, я заметил в лице Эдгара странную неподвижность. Смесь уже наступившего разочарования и еще не погибшей надежды. Но, слава Богу, он хотя бы не был пьян.
        Эдгар молча провел меня в дом. Приготовил кофе. И лишь потом спросил, резко, без предисловий:
        - Итак, ты не нашел его?
        Выходит, я был прав. Абсолютно прав в своих подозрениях. Глотнув кофе, я посмотрел Эдгару в глаза. И ответил:
        - Почему же? Нашел.
        Лицо Эдгара задрожало. Неподвижность сползала с него, уступая место… обиде. Да, именно обиде. Он не ожидал, что его смогут переиграть.
        - Невозможно, - быстро произнес он. - Последний в списке оказался моим сыном? Один шанс из тысячи тридцати двух. Немыслимо.
        - Значит, ты следил за мной, - равнодушно констатировал я. - Электронный жучок на одежде… или в обшивке флаера.
        Эдгар покачал головой. Проигрывать он все-таки умел.
        - Не так тривиально, Миша. Темпоральный зонд. Я кивнул. Этого и следовало ожидать. Слишком уж по-крупному шла игра… Где-то рядом со мной, отставая на долю секунды субъективного времени, неощутимый и бесплотный, крался сквозь пространство прибор-соглядатай. Одна из любимых игрушек Темпорального Института, применение позднее двадцатого века категорически запрещено…
        - Прояви его, Эдгар. Хочется посмотреть.
        Он покачал головой:
        - Невозможно. Зонд раздавит эту комнату и еще половину дома.
        Похоже, он не врал. Действительно, к чему делать миниатюрными машины-шпионы, прикрытые темпоральным полем лучше любого камуфляжа…
        - Тогда поговорим на равных.
        Я вынул газовые фильтры, погружаясь в свой мир - болезненно-реальный мир оживших миражей, разноцветных теней, прерывающихся звуков.
        - У меня есть нужное имя. У тебя… Впрочем, действительно ли ты можешь мне помочь? Вначале план был в том, чтобы выследить, на какой семье я прекращу поиск, и сообщить мне, что затея провалилась… например, тебя уволили из института. Я был бы не в обиде, ведь имя-то сообщить еще не успел. Так?
        - Так.
        - А теперь ты ставишь на другое… На ампулу в правом кармане пиджака!
        Рука Эдгара метнулась к карману. Застыла, вцепившись в ткань. А на лице, впервые за время нашего знакомства, появился страх.
        - Откуда ты взял эту гадость, Эдгар? Надо же… Наркотик правды. Притащил из прошлого?
        - Его и сейчас нетрудно достать… - хрипло прошептал Эдгар. - Ты что, читаешь мысли?
        - Запахи, Эдгар, запахи. Прежде чем ты решишься сделать мне укол, я почувствую это. Я угадаю прыжок, прежде чем ты согнешь ноги, и удар - раньше чем ты замахнешься.
        Он растерялся. Я немного утрировал свои возможности, но растерянность Эдгара почувствовать было несложно. На всякий случай я добавил:
        - И к тому же… Почему ты думаешь, что этот препарат на меня подействует? Я ведь мутант. Я пьянею от эуфиллина и засыпаю от йода. Содержимое ампулы может оказаться для меня отравой или быть не опаснее простой воды.
        - Твоя взяла… - Эдгар деланно развел руками. Но в запахе его тонкой зеленой линией прорезалось облегчение. Он смирился. Позволил себе расслабиться и сдаться. - Все будет по-честному, Миша. Я сделаю то, что обещал, а ты назовешь имя.
        - А вот это мы сейчас решим. - Я почувствовал себя хозяином положения и не смог удержаться от насмешки. - Мне пришло в голову, что ты очень опасный человек. Так что придется спросить, каким способом ты собираешься вернуть себе сына. Нигде в мире не существует документов, доказывающих, что он твой родной сын.
        - Каким способом? Не слишком этичным, Миша. Я изменю его прошлое, изменю так, что к сегодняшнему дню он будет иметь знак самостоятельности. Одновременно он поссорится с родителями, уйдет из дома…
        - …совершенно случайно встретится с тобой, подружится, а потом согласится пройти генетический контроль. Вдруг добрый и хороший дядя Эдгар - его родственник? А дядя Эдгар неожиданно окажется папой. Газеты и ти-ви трубят об удивительной встрече отца и сына, знакомые наперебой поздравляют вас. Ты вновь полноценный человек. Твой маленький, но самостоятельный сын совершенно добровольно живет у тебя.
        - Ему будет хорошо со мной, Миша! - Эдгар побледнел так сильно, что я испугался, не перегнул ли палку.
        - А его приемным родителям?
        - Я же сказал, это будет не самый этичный поступок!
        Мы замолчали. Потом Эдгар вкрадчиво произнес:
        - Впрочем, я могу задать встречный вопрос, Миша. Этично ли то, что ты сделаешь в двадцатом веке?
        Я отвел глаза. И ответил:
        - Хорошо, Эдгар. Я помню наш разговор. И совершу преступление полтораста лет назад… так же, как ты совершишь свое через неделю.
        - Не путай истинное и субъективное время, Миша. Ты нарушишь закон завтра утром.
        Я действительно прекрасно помнил нашу беседу, состоявшуюся три месяца назад. Помнил так, словно мы лишь час назад сидели за пультом компьютера…
        Не знаю, каким образом Эдгар провел в свой дом терминал институтского компьютера. Это было строжайше запрещено. Доступ к любому компьютеру, способному прогнозировать человеческое поведение, давал огромную, бесконтрольную власть. Ну а главный компьютер Института Времени делал такую власть безграничной.
        Возможно, Эдгару помог украденный темпоральный зонд. Но скорее именно советы компьютера помогли ему похитить, объявить пропавшей одну из немногих существующих машин времени.
        Тогда, три месяца назад, набрав на моих глазах длинный ряд цифр - простой, но надежный шифр, Эдгар превратил свой домашний компьютер, простенький маломощный «Балтис-07», в придаток одной из самых сложных машин, созданных человечеством. Набирая на клавиатуре команды - «Балтис» даже не был снабжен речевым адаптером, - Эдгар разъяснял мне свой план.
        - Изменить твое прошлое, Миша, невозможно. Мы опять-таки вызовем временную петлю… Значит, придется работать с предками твоей девушки… Да не смотри ты на меня так! Нам нужно убрать один процент ее генов. Заменить на другие, чистые, совместимые с твоими. Для этого достаточно вмешаться в седьмое поколение ее предков. Пускай какой-нибудь Саша Иванов станет отцом вместо Вани Александрова. Остальное должно остаться прежним. Те же папа с мамой, те же бабушки с дедушками. Мы просто выдергиваем кубик в основании пирамиды - и меняем его на другой. Неважно, что кубики разных цветов, главное, чтобы вся пирамида устояла…
        Даже тогда мне стало не по себе. Жившие давным-давно люди почему-то не казались мне разноцветными кубиками в пирамиде, на вершине которой была Катя. Но Эдгар продолжал говорить, быстро, уверенно, и я поддавался гипнозу его слов. Наверное, очень хотел поддаться.
        - Конечно, новая Катя станет чуть-чуть другой. У нее окажется более сильное сердце или более слабые легкие. Возможно, родинка, которая у нее на щеке…
        Я вздрогнул - у Кати на щеке действительно была родинка.
        - …переместится на шею. Но не более!
        - А где гарантия, Эдгар? Вдруг она станет жестокой или сварливой? Разлюбит путешествовать, а увлечется выращиванием кактусов? Разлюбит меня, в конце концов!
        Эдгар ждал этого вопроса. Он ласково провел ладонью по экрану - плоской, светящейся мягким светом пластине над клавиатурой компьютера.
        - Гарантия здесь, Миша. В этих электронных мозгах да еще в темпоральном зонде, который обследует сейчас Катиных предков. Обследует детально, вплоть до анализа поведения в течение всей жизни. Это займет сотни лет работы зонда… субъективных лет, конечно, и почти выработает его ресурс. Но нам придется подождать лишь пару минут.
        Я взглянул на Эдгара с невольным уважением. Темпоральный зонд, каждая секунда работы которого заносится на кассету с пометкой: «Хранить вечно», - сейчас бесконтрольно мотается по прошлому. А институтский компьютер, чье время расписано на годы вперед, контролирует его, попутно решая простенькую задачку - как скрыть факт своей работы.
        По экрану проплыли какие-то строчки. Замелькали кадры, похожие на старую кинохронику; уродливые машины, однообразные дома. Высветились чьи-то портреты и затейливая вязь генеалогических деревьев.
        - Зонд вернулся из прошлого, - возбужденно прошептал Эдгар. - Сейчас компьютер предложит варианты вмешательства… если они существуют.
        Экран мигнул, еще секунду оставаясь пустым. А затем на нем появились фотографии - девушка, совсем молодая, чуть старше Катьки, и двое парней - темноволосых, смуглых, похожих друг на друга. Прямо по фотографиям, словно перечеркивая их, побежали строчки, так быстро, что я не успевал прочитать и половины. Эдгар общался с компьютером куда быстрее, чем дилетант вроде меня.
        - Вот оно! - Эдгар схватил меня за руку. - Вот он, вариант! Ты только послушай!
        …Девушку звали Галей, и она ничем не походила на Катю. Но в реальном прошлом у нее и Дениса Рюмина, ее мужа, родится дочь. Прабабушка Катиной прабабушки. Тоже не слишком-то похожая на мою невесту… Именно Денис Рюмин нес в себе пораженные гены, обрекающие нас с Катей на неполноценность.
        Но существовал и альтернативный вариант. Неудачливый соперник Дениса по имени Виктор. Его ровесник и двоюродный брат…
        - Вмешательство минимально, Миша! Нам даже нет нужды расстраивать брак!
        …Это было за три дня до свадьбы. Виктор пришел к Гале, чтобы в последний раз выяснить отношения. Визит оказался недолгим…
        - Сейчас мы увидим, как это было.
        Изображение на экране сменилось. Комнатка, заставленная старинной мебелью. Неуклюжий здоровенный телевизор в углу. Хрустальная люстра, заливающая комнату светом. Девушка и парень, сидящие на диване.
        Зонд неплохо выбрал точку съемки. Мы прекрасно видели их лица - наигранно-спокойное лицо девушки и напряженное, закаменевшее - юноши.
        - Витя, это ненужный разговор… Я все тебе объяснила еще месяц назад.
        - Но я люблю тебя… - парень произнес это так беспомощно, что я отвел глаза от экрана.
        - Ну и что из этого?
        Странно, в голосе девушки я почувствовал не столько злость, сколько смущение и вину. Словно она не слишком уверена в своей правоте… Но парень этого не почувствовал.
        Он встал и быстро вышел из комнаты. Девушка осталась сидеть. Через несколько мгновений хлопнула дверь.
        Экран погас.
        - Обидно… - Эдгар искоса посмотрел на меня. - Ребенок мог быть зачат и в этот вечер, а не тремя днями позже.
        - Именно девочка?
        Эдгар приподнял брови.
        - Ну и вопрос… Ты что, считаешь, что пол ребенка зависит от отца?
        - Конечно! Х- и Y- хромосомы, которые определяют пол, - это… так сказать, мужская продукция.
        Эдгар явно развеселился.
        - Не спорю! Но вот фактор проницаемости яйцеклетки, который позволит проникнуть в нее лишь одному сперматозоиду, зависит целиком от женщины. Практического значения это не имеет, фактор определить почти невозможно. Но в том, случившемся уже, месяце Галя могла родить только девочку… Ладно, давай просматривать варианты. Например… - Его пальцы пробежали по клавиатуре. - Виктор был понастойчивее. Мы можем подвергнуть его действию стимулятора перед приходом к Гале.
        Экран засветился снова. Та же комната, то же мнимое спокойствие на лице Гали. И насмешливое, уверенное лицо Виктора…
        - …он же сопляк, рохля! Как ты этого не понимаешь? А я люблю тебя и готов… на все.
        - Прекрати, Витя! Это ничего не меняет! - Девушка заметно нервничала.
        - Ты думаешь? А мы ведь одни в квартире, совсем одни. - Виктор потянулся к девушке, провел ладонью по ее щеке. - Когда-то тебе нравилось со мной целоваться… и не только целоваться… Когда мы были одни, как сейчас.
        Резким движением девушка отстранила его руку. Произнесла звенящим голосом:
        - Не заставляй себя ненавидеть, Витя. А я ведь возненавижу тебя… даже за поцелуй.
        Виктор отвернулся. Медленно, словно делая над собой колоссальное усилие.
        Экран погас.
        - А девушка с характером, - прокомментировал Эдгар. - Что ж, тогда попробуем растормозить их обоих. Распыляем в воздух квартиры амурин…
        - Подожди!
        Я остановил его, словно перед нами была не компьютерная инсценировка, а реально изменяемое прошлое.
        - Эдгар, а что, если в квартире просто погаснет свет? Авария на электростанции, обрыв провода…
        Эдгар пожал плечами. И набрал на клавиатуре несколько слов.
        - …Витя, это ненужный разговор. Я все тебе объяснила еще месяц назад.
        - Но я люблю тебя!
        Люстра мигнула. Свет потускнел и погас. В темный квадрат окна заглядывали звезды. Девушка ойкнула. И виновато произнесла:
        - Пробки, наверное… Ты где, Витя?
        - Здесь… Это не пробки, в соседних домах тоже нет света.
        - Возьми меня за руку…
        Темнота. Шорох. Сдавленный голос Виктора:
        - Все как тогда. Только мы сами погасили свет… Помнишь?
        - Не надо, Витя!
        - А в окне была луна… И магнитофон крутил кассету с битлами…
        Темнота. Шорох.
        - Не надо, Витя…
        Темнота. Шорох. Скрип дивана.
        - Зачем… Это ничего не изменит…
        - Я хочу запомнить тебя всю… Каждую родинку… Я их знаю на ощупь…
        - Витя…
        …Эдгар уважительно посмотрел на меня. Спросил:
        - Включить инфракрасный обзор?
        - Зачем? - Меня стала бить дрожь. - И так все ясно.
        Эдгар снова работал с компьютером. Фотографии, схемы, несущиеся по экрану строчки.
        - Воздействие минимально… Галя даже не будет знать, от кого родится ее дочь. И постепенно уверит себя, что от мужа. И девочка окажется очень похожей на… прототип. Даже замуж выйдет за того же человека, так что повторного вмешательства не потребуется… А к третьему поколению различия почти исчезнут. Надо лишь поработать с Виктором, чтобы он не повторял своих… запоминаний родинок. А то парнишка способен разрушить их семью.
        - А какой окажется Катя?
        Эдгар облизнул пересохшие губы:
        - Я схожу заварю кофе. А ты посиди у экрана. Машина покажет тебе полсотни эпизодов из ваших отношений. Сравнишь сам, много ли отклонений.
        Различия отсутствовали. В новом варианте реальности мы гуляли по тем же дорожкам парка. И поссорились из-за любимой Катиной собачки, которой я наступил на хвост. И ели шоколадное мороженое.
        Я смотрел в экран, боясь увидеть не тот жест, услышать не то слово. Ожидая, что из Катиного лица вот-вот проглянет другой человек, не лучше и не хуже, просто - другой. Но передо мной была Катя. Именно она. С прежней серьезной гримаской, с до боли знакомой улыбкой, так ярко и неожиданно вспыхивающей. С родинкой на правой щеке…
        С чистым генотипом, позволяющим нам жить вместе и иметь детей.
        - Я согласен, Эдгар, - сказал я вполголоса. - Я согласен назвать имя твоего сына и изменить Катино прошлое.
        - Не изменить, нет! Исправить!
        Эдгар стоял за моей спиной. С кофейными чашечками в руках. И коньячным запахом, пробивающимся сквозь фильтры.
        Зонд «проявился» на берегу моря. Утро еще не вступило в свои права, звезды только начинали меркнуть. Воздух был прохладным и влажным, слабый ветерок заставлял меня ежиться даже в застегнутой куртке. Куртка была дурацкой, без терморегуляции и подстройки размеров. Впрочем, как и вся моя одежда.
        Серое металлическое полушарие метров двадцати в диаметре возникло над нами, закрывая собой звезды. Секунду зонд висел неподвижно, контур его то темнел, приобретая объемность, то начинал мерцать, исчезая. Машина входила в истинное время, уравнивая свое темпоральное поле с темпоральными показателями реальности. Но вот мерцание прекратилось, серое полушарие внезапно обрело цвета. Крошечные оранжевые огоньки опоясали корпус, высветили облупившуюся синюю краску. Зонд, созданный пару лет назад, работал без всякого ремонта уже несколько столетий. Металлический купол плавно опустился на песок, в шипящую пену прибоя. Недовольно плеснула волна, разбившаяся о неожиданную преграду.
        - Ты уверен, что это безопасно? - с сомнением спросил я, глядя, как нервно, рывками, открывается овальный люк зонда.
        - Вполне, - быстро, не раздумывая, ответил Эдгар. - У тебя одежда той эпохи, ты знаешь их диалект. В твоих руках техника нашего времени… да плюс еще твои особые способности.
        - Я не о том. Мне лично не грозит опасность?
        Люк наконец-то открылся, тамбур вспыхнул ярким белым светом.
        - А, вот ты о чем… - Эдгар помолчал несколько секунд. Затем продолжил: - Наше вмешательство в прошлое скажется, конечно же, на ходе истории. Изменится судьба Виктора, в меньшей мере - судьба Гали и Дениса. Частично изменения погаснут, пройдут бесследно. Частично - изменят судьбу близких им людей. Мы не можем скорректировать всё. Могут родиться новые люди, могут исчезнуть существующие в нашей реальности. В одном ты можешь быть уверен, это заключение институтского компьютера: нашу судьбу изменения не затронут. В противном случае я бы на вмешательство не пошел.
        Эдгар попался в ловушку собственного страха. Мои опасения в надежности зонда он истолковал как отражение его собственного испуга. Он боялся, что вмешательство не пройдет так уж бесследно, как ему хотелось представить. Разубеждая меня, он невольно выдал то, о чем я и не задумывался.
        И не хотел задумываться.
        - Это похоже на убийство, Эдгар.
        - Совсем нет! Если одна реальность возникнет взамен другой, значит, так и было предопределено. Мы лишь орудия в руках судьбы, хотя и не подозреваем об этом… В конце концов, Миша, невозможно сделать яичницу, не разбивая яиц!
        - Невозможно выдернуть кубик в основании башни без того, чтобы вся башня не зашаталась… - тихо сказал я. И пошел к светящемуся овалу люка. На мгновение у меня мелькнула мысль - не поговорить ли с Катей? Потом я понял, что не смогу посмотреть ей в глаза.
        Броня двери закрылась за мной. Зонд дрогнул, поднимаясь в воздух. Я отправлялся в путь к основанию башни из кубиков.
        Время. Четвертое измерение, привилегия фантастов и историков. Зыбкий океан темпорального поля, в котором плывут островки звезд и планет, архипелаги галактик и рифы нереализованных вероятностей.
        Время. То, что нельзя представить, но можно использовать. В каких угодно целях - как бесконечно высоких, так и бесконечно низких. А в бесконечности пересекаются любые прямые.
        Время. Стремительно уменьшающиеся зеленые цифры на экранах. Гул генераторов, рвущих темпоральное поле.
        Время. Назад и назад, к истокам. Образование федераций и развал империй. Введение контроля за генотипом и мутационные взрывы. Уничтожение атомного оружия и Малый Ядерный конфликт. Открытие универсального иммуностимулятора и Великая Пандемия Контактного Гемо-бластоза. Первая марсианская экспедиция и постройка Лунной базы. Назад, в прошлое. К тихому и патриархальному двадцатому веку.
        Тысяча девятьсот девяносто второй год. Двенадцатое октября. Девять часов вечера. Сорок минут до вмешательства.
        Время.
        Тихонько, напоминающе, загудел зуммер на пульте. Свет в маленькой каюте стал ярче. Поползла вверх бронированная дверь.
        Я пригладил волосы мгновенно вспотевшей рукой. И вышел из зонда в двадцатый век.
        Зонд высадил меня на крыше какого-то здания. Едва я ступил на неровную, залитую темной смолой крышу, как полусфера машины замерцала, растворяясь в воздухе. Зонд скрылся во времени, где-нибудь в прошедшей секунде, невидимый, но готовый прийти на помощь.
        В одном из карманов у меня лежала универсальная отмычка - тонкий цилиндрик из мягкой пластмассы, способной принимать любую форму и становиться твердой как сталь. Но отмычка не потребовалась - одна из дверей, ведущих из подъезда на крышу, оказалась открытой. Зонд не зря выбрал именно это здание.
        Спустившись по холодной железной лесенке, я встал на грязный бетонный пол подъезда. На лестничную площадку выходили четыре двери - деревянные, обтянутые некрасивой синтетической кожей, выкрашенные мрачной темной краской. Под потолком горела маленькая лампочка без плафона. Лифта не было.
        Нерешительно, с невольной брезгливостью переставляя ноги, я пошел вниз. В кварталах любителей старины, в телефильмах на историческую тему все это выглядело куда романтичнее. Здесь же, в лишенном всякого ореола прошлом, грязь оказалась именно грязью, нищета - нищетой, а вонь - вонью.
        Запахи душили меня, пробиваясь сквозь барьер газовых фильтров. Ничего особенного в них не было: подгоревшая пища, синтетические стиральные порошки, человеческий пот. Всего этого хватало и в моем времени. Вот только здесь пища была некачественной, порошки слегка ядовитыми, а люди вовсе не спешили принять после работы душ. Обычному человеку, не «нюхачу», на моем месте было бы проще.
        На улице мне легче не стало. Темнота, с которой безуспешно боролись редкие фонари, скрывала от меня внешнюю неприглядность улиц. Но она не в силах была скрыть ни резкую музыку, несущуюся из окон, ни тем более едкую вонь сгоревшего бензина.
        Тихо попискивающий браслет-целеуказатель вел меня по тротуарам, от дома к дому, к огороженному стальной сеткой бетонному зданию - трансформаторной подстанции. Проходя мимо, я, не останавливаясь, достал из кармана тяжелый шарик электрического разрядника, бросил его через ограду. В назначенный момент он выполнит свою задачу: пережжет предохранители и рассыплется в пыль. С этого мгновения реальность станет другой.
        Возле ничем не примечательного пятиэтажного дома браслет пискнул в последний раз и замолк. Я был у цели. На третьем этаже светилось знакомое по фотографиям окно. Шторы были плотно задернуты, и я насторожился. Но вот в окне мелькнул тонкий силуэт девушки, она раскрыла форточку, раздернула занавески. Взглянув на часы, я успокоился - все шло по плану.
        Минут десять я просидел на скамейке у подъезда, поглядывая на окно. Я знал, о чем шел разговор, знал и то, как он завершится. Невдалеке мучила гитару и переругивалась хриплыми голосами компания подростков, но на меня они внимания не обращали. Ну и правильно делали; в моих карманах нашлось бы достаточно препаратов, чтобы погрузить в сладкий сон целый квартал.
        Именно в эту минуту, слушая умело закрученную грязную ругань и визгливый смех сидящей среди парней девчонки, я перестал колебаться. Уродливость этого времени заглушила совесть. Такой мир не имел права требовать к себе бережного отношения. Он еще слишком мало сделал, чтобы называться человеческим миром. Исправить его было не преступнее, чем отшлепать напроказившего ребенка…
        Браслет моих часов запульсировал, плотно обжимая запястье. Я еще раз взглянул на освещенное окно.
        И наступила темнота. Замолкла на мгновение, а потом загоготала еще громче компания с гитарой. Кое-где в окнах затеплились желтые огоньки свечек, тусклые лучики фонариков. Окно на третьем этаже оставалось темным.
        Башня из кубиков зашаталась.
        Мне показалось, что на секунду все тело пронзила острая боль. Возможно, что и меня коснулась слабая волна меняющейся реальности. А может, просто не выдерживали нервы…
        Башня из кубиков становилась другой.
        В хирургической клинике погас свет и врачи бессильно стояли у операционного стола. Резервный движок никак не хотел заводиться… Водитель, въезжая в темный гараж, помял крыло новенькой машины. Теперь ему предстоит долгая беготня по мастерским.
        Башня из кубиков шаталась.
        Это нервы, успокаивал я себя. Только нервы. Расшалившееся воображение. Свет погас в маленьком квартале - здесь нет ни больниц, ни гаражей. По телевизору идут скучные передачи, которые никто не смотрит. Через девять минут чертыхающийся электрик повернет рубильник, и в домах снова вспыхнет свет. Люди вернутся к своим делам… а Галя, с детства боящаяся темноты, слабо вскрикнет, натягивая на себя покрывало. Но будет уже поздно. Кубик в основании башни сменится. Девочка, которую Денис Рюмин будет считать своей дочерью, передаст потомкам здоровые гены.
        У меня просто шалят нервы.
        Гитара наконец-то перешла в более умелые руки. Послышался медленный, минорный перебор. И тонкий, совсем мальчишеский голос запел:
        В городке ненаписанных писем,
        В королевстве несказанных слов
        Я от прошлого - независим,
        Я пришелец из мира снов.
        Я могу здесь бродить часами,
        Слушать шорохи листопада.
        Только память осталась с нами,
        Но возможно, что так и надо…
        Нервы, нервы. Почему меня бьет дрожь от простеньких, плохо рифмованных слов бардовской песенки? Потому что и я пришелец из мира снов, который независим от прошлого?
        И шепчу я тебе торопливо,
        Словно силясь догнать день вчерашний:
        «Я хочу, чтоб ты стала счастливой,
        Я люблю тебя. Как это страшно…»
        Гитара смолкла. Кто-то опять ругнулся - но потише, словно сомневаясь, стоит ли. А на моем запястье запульсировал браслет.
        В окнах снова вспыхнул свет. Компания подростков встретила это недовольным гулом. Откинувшись на скамейке, я прикрыл глаза. До появления Виктора оставалось восемь минут. Последняя часть моего задания - испортить его впечатление от сегодняшнего вечера. Повторение таких встреч нежелательно…
        Он вышел из подъезда, что-то весело насвистывая. Быстрым и уверенным шагом прошел мимо. Я знал, куда он спешит - к автобусной остановке. И даже помнил номер автобуса, на котором Виктор поедет домой. Но вначале нам предстоит короткая встреча.
        Догоняя его, я вынул из ноздрей фильтры. Так, привычка быть во всеоружии в ответственные моменты… Виктор был старше меня на пять лет - другой вопрос, что физически я развит куда лучше.
        Сокращая дорогу, Виктор шел через парк. Там, на узкой темной аллейке с шуршащей под ногами листвой, я его и догнал.
        Когда нас разделяло несколько шагов, Виктор резко обернулся. Окинул меня оценивающим взглядом и произнес:
        - Что, есть вопросы?
        Я кивнул.
        - Есть. Доволен сегодняшним вечером?
        Он даже не успел удивиться. Кивнул, молча принимая мою осведомленность за аксиому. И ударил, целясь в лицо, сильно, но не так быстро, как требовалось.
        Приседая, уходя от удара, я вдруг понял - он не врет. Он доволен. Его вполне устраивает происшедшее. Он доказал самому себе свое превосходство над кузеном и давним соперником. Его самолюбие спасено. А все слова, произнесенные час назад, - сор, словесная шелуха, стандартный прием.
        На этот раз, правда, сработавший благодаря моей помощи.
        Я осознал все это, подныривая под его руку, коротко и быстро размахиваясь. И удар, замысленный как символический, вышел полновесным. В челюсть, в плотно сжатые губы, в довольное, уверенное лицо.
        Стиснутая в моем кулаке пластиковая ампула лопнула, выпуская облачко бесцветного газа. Виктор судорожно глотнул и повалился на землю.
        Я стоял над ним, потирая саднящие пальцы. Такого удара хватило бы и самого по себе, без наркотика. Но газ давал гарантию, что Виктор проваляется в дурманящем сне не меньше получаса. Впечатление от сегодняшнего вечера надежно испорчено. А мне большего и не надо.
        - Зато у тебя хорошие гены, - вполголоса сказал я. И нажал на часах кнопку вызова.
        За мгновение до того, как я коснулся кнопки, над деревьями парка возникла полусфера темпорального зонда.
        Башня из кубиков устояла. Мир не изменился. Во всяком случае, мой мир и мир Эдгара. Мы снова сидели в его коттедже и пили горячий кофе.
        - Если какие-то изменения и произошли, - философствовал Эдгар, - то они и должны были произойти. Так что не вздумай себя винить.
        - Я и не собираюсь.
        - Помимо всего прочего, мы совершили великий эксперимент. Обидно, что о нем никто и никогда не узнает.
        Я кивнул. И вытащил из кармана генетическое заключение.
        - Эдгар, штамп по-прежнему красный.
        - Конечно. Бумага была с тобой, изолированная темпоральным полем зонда. Это осколок прошлой реальности. Запроси повторное заключение.
        Нагнувшись над видеофоном, я набрал номер генетического центра. Сообщил свой шифр и попросил выдать на экран копию.
        Как ни странно, я почти не волновался. Эдгар нервничал гораздо сильнее. Несколько секунд в архивах шел поиск. Затем появилось изображение.
        - Штамп зеленый, - тихо сказал Эдгар. - Поздравляю, Миша. Я свое обещание выполнил.
        «Разрешено. Генетический контроль». Обезличенная, обтекаемая формула. Право на счастье, право на полноценность. Признание нас с Катей нормальными людьми.
        Я даже не мог радоваться. Я смотрел на зеленый штамп как на что-то само собой разумеющееся. Неужели, побывав во вчерашнем дне, перестаешь радоваться дню завтрашнему?
        - И я сдержу свое обещание, - сказал я. И продиктовал Эдгару имя и адрес мальчишки, который был его сыном.
        - Он похож на меня? - быстро спросил Эдгар.
        Я пожал плечами. Допил кофе.
        - Немного. Я тоже тебя поздравляю, Эдгар. Прощай.
        Он не стал меня задерживать. Когда я выходил из коттеджа, Эдгар уже сидел за компьютером. Готовил задание для темпорального зонда. Я искренне пожелал, чтобы дряхлый автомат выдержал эту последнюю нагрузку.
        Заказанная Эдгаром машина ждала меня на дороге. Вначале я заехал в генетический центр и там из рук улыбающейся девушки получил украшенное зеленым штампом заключение. Затем машина отвезла меня в маленькое прибрежное кафе, где мы всегда встречались с Катей.
        Она ждала меня за нашим любимым столиком. С вазочкой неизменного апельсинового мороженого, которое всегда предпочитала другим сортам. И родинка по-прежнему была у нее на щеке. И улыбка вспыхнула, как раньше. И волосы пахли только Катей, когда она уткнулась мне в плечо.
        - Миша…
        Я закрыл глаза, обнимая ее за плечи. Все хорошо. Штамп зеленый. Я люблю тебя, как это страшно…
        - Миша, никогда не бросай меня больше. Ладно? Я так скучала… А почему ты не звонил вчера? Где ты был?
        Где я был? В городке ненаписанных писем. В королевстве несказанных слов. Бил по морде предка своей любимой.
        - Почему ты молчишь, Миша? Миша! Я люблю тебя!
        Катя осталась такой же, как раньше. Ну, может быть, что-то чуть-чуть изменилось. Невидимое для глаза, неощутимое для моего сверхобоняния. Что-то неуловимое, эфемерное… Один процент. Может быть, мы и любим как раз-то этот неуловимый процент, эту сотую долю, которую не в силах назвать? А может, никому не дано переделывать свою любовь…
        - Все хорошо, Катя, - прошептал я. - Хочу, чтоб ты стала счастливой. Все хорошо.
        Кто-то смущенно кашлянул за моей спиной. Я повернулся и увидел вежливо улыбающегося официанта.
        - Простите, ваше имя - Михаил Кобрин?
        Я кивнул.
        - Вас вызывают по видеофону. Очень просят подойти.
        Я крепко Сжал Катину ладошку. Ободряюще улыбнулся, прошел в маленькую стеклянную кабинку.
        С экрана смотрел куда-то мимо меня Эдгар.
        - У Марии и Андрея Денисенко нет и никогда не было сына, - вялым, бесцветным голосом произнес он.
        - Я видел его. Говорил с ним, - тупо ответил я.
        - И я видел. В записях темпорального зонда, который следил за тобой. Мальчик существовал только в прошлой реальности. В нынешней его нет. Искусственное оплодотворение материалом неизвестного донора десять лет назад не увенчалось успехом. Так сказано в медицинской карте, понимаешь?
        - Наше вмешательство затронуло эту женщину?
        Эдгар кивнул. Сказал, почти переходя на крик:
        - Я и не подумал проверить приемных родителей. Я просчитал на машине только наши с тобой жизненные линии. Понимаешь? У меня осталась лишь пленка. Мальчишка с велосипедом… Он очень похож на моего сына… который погиб. Если бы я увидел его раньше, то догадался бы и сам.
        - Башня из кубиков рассыпалась, Эдгар. - У меня даже не было сил утешать его. - Она упала, а мы под обломками.
        Я повернулся и пошел к девушке, которую мне придется любить.
        Категория «зет»
        Они шли к нам по мокрым от дождя плитам космодрома. Двое впереди, в медленно плывущем луче прожектора, трое чуть в стороне. Я стоял в проеме люка, и резкий порыв ветра хлестнул дождевыми струями. Ощущение было таким, словно меня окатили ведром холодной воды. Мерзкая планета... Передние двое стали подниматься по решетчатым ступеням трапа. Не заходя в корабль, высокий офицер в глянцево-черном комбинезоне с алой нашивкой на рукаве долго изучал мое лицо. Потом вытянулся и отчеканил:
        -- Из рук в руки, исполняя долг.
        Я кивнул и тоже встал смирно:
        -- Из рук в руки. Долг исполню.
        Офицер протянул мне маленький чемоданчик:
        -- Его вещи.
        -- А документы?
        -- Зачем? Категория "зет".
        Он склонился над своим спутником. Ловким движением снял наручники, сковывающие их вместе. С некоторым удивлением я увидел, что это мальчишка. Лет двенадцати-тринадцати, не старше. Офицер поправил мальчишке капюшон, закрывающий лицо, сказал, чуть помедлив:
        -- Счастливого пути, малыш! Не скучай!
        Крутнулся на каблуках и быстро сбежал вниз, даже не взглянув на меня. Я пожал плечами и повернулся к мальчишке. На меня смотрели веселые темные глаза:
        -- Теперь вы будете со мной?
        Черт возьми, конвоир я или охранник? Я посмотрел на молчаливые фигуры, мокнущие под дождем. Конвоир.
        -- Нет. Это ты будешь со мной.
        Люк заварил боевой робот. Теперь служебные помещения корабля, где остались капитан и навигатор, отделены от жилого яруса. Робот замер возле заваренного люка -- две тонны металла и тупой спрессованной энергии. Что бы ни случилось со мной, Дэниэль Линк не покинет корабль.
        Я в последний раз включил видеофон, посмотрел в жесткое морщинистое лицо капитана. Он кивнул мне.
        -- Будь осторожен. Категория "зет" -- это не шутка. Мы постараемся ускорить перелет. Недели две, не больше.
        Я видел -- ему мучительно хочется подбодрить меня. Но он давно разучился это делать. И я улыбнулся, разрывая паузу:
        -- До встречи на Земле.
        -- До встречи.
        Экран погас. Я отошел на несколько шагов, достал предписанный инструкцией лайтинг. Белая вспышка -- и компьютерный терминал с видеофоном превращаются в груду оплавленного металла. Из угла с растерянным гудением вылезла полусфера киберуборщика. Всё. До самой Земли я перестаю быть членом экипажа "Антареса". Дэниэль Линк, категория "зет" станут моей судьбой.
        ...Жилой ярус невелик. Три каюты, столовая, комната отдыха, маленькая оранжерея, пузырем выступающая над броней корабля. Я прошел по коридорам, собирая те немногие инструменты, что здесь нашлись. Отвертки, тестеры, щупы, ультразвуковой резак -- все острое и тяжелое... Я сбросил эту груду металла в жадно раскрытый люк утилизатора. Подумал и отправил туда же лазерный дальномер. Его луч не смертелен, но может ослепить.
        По короткому и узкому коридору я пошел к своей каюте. Постоял секунду, потом открыл дверь.
        Дэниэль сидел на кровати. Он уже успел переодеться -- на нем был синий спортивный костюм, а мокрая куртка висела в шкафу. На столе лежали тонкие книжки в разноцветных обложках. Я взял одну -- это оказались комиксы. Почувствовав тепло руки, жидкокристаллический рисунок ожил. Обвешанный оружием космодесантник мужественно усмехнулся, вскинул деструктор -- армейскую модель, совершенно неподъемную. Ствол деструктора слегка выступил над обложкой. Эффектно... Мальчишка молча смотрел на меня. Я откинул вторую койку:
        -- Будешь спать здесь.
        -- Хорошо.
        -- Без моего разрешения ты не должен выходить из каюты. Желтая дверь -- туалет, голубая -- душ.
        -- Я знаю. А мы долго будем лететь?
        -- Пока не прилетим.
        Я взглянул на часы.
        -- Старт через полчаса, необходимо лечь и пристегнуться...
        -- Я знаю.
        -- Еще через полчаса -- обед. Столовая направо, в конце коридора.
        Дэниэль только кивнул в ответ. Похоже, он немного испугался моего тона -- его лицо побледнело. На секунду мне стало жаль этого мальчишку, не понимающего, в чем его вина. Дэниэль смотрел на меня со слабой надеждой -похоже, он ждал, что я улыбнусь или скажу ему что-нибудь ласковое. Я заставил себя отвернуться и вышел из каюты. Категория "зет". Дэниэль Линк представляет потенциальную угрозу для человечества.
        Мы летели вдали от пассажирских трасс. Война с Лотаном в полном разгаре, и вражеские патрули охотились за такими беззащитными скорлупками, как наш "Антарес". Лишь безвыходная ситуация могла заставить офицеров Службы безопасности Десантного Корпуса использовать нашу посудину для пересылки арестованного. Дни тянулись за днями, неотличимые друг от друга. Утром, когда Дэниэль еще спал, я выходил в оранжерею и пытался определить наши координаты по рисунку созвездий. Отсюда, из двадцатиметрового стеклянного купола, заросшего цветами и самой прозаической картошкой, был прекрасный обзор. Потом мы завтракали, убирали посуду (само собой вышло так, что мы начали делать это по очереди). До обеда я сидел в комнате отдыха и листал старые номера "Космического вестника". Впрочем, после обеда я делал то же самое... А Дэниэль сидел в каюте. Он вообще старался не попадаться мне на глаза. Наводил порядок (а на "Антаресе", где два-три раза в сутки отключалась гравитация, это непросто). Умело пользовался душем, как опытный астронавт дежурил на кухне. Скоро я понял, что он привык к жизни на кораблях. Привык настолько,
что я даже боялся предположить, сколько уже длится его путь к Земле. Да и не нужно мне этого знать. Случай занес Дэниэля Линка в категорию "зет", случай привел на наш корабль, случай сделал меня конвоиром. На Земле я передам его красношевронникам и постараюсь забыть.
        В тот день я опоздал на обед. Я плохо спал ночью, часто просыпался, вслушивался в дыхание Дэниэля. Мне казалось, что он лишь притворяется спящим... Ну не может же человек из категории "зет" вести себя как все! Нормальность Дэниэля была подозрительной... Но ничего в ту ночь не произошло. Зато я не выспался и ухитрился по-стариковски задремать в кресле.
        Дэниэль уже два раза опаздывал к обеду. И оба раза оставался голодным -- выждав положенные двадцать минут, я вываливал его порцию в утилизатор. Теперь у него была возможность расквитаться...
        Я вошел в столовую и сразу увидел Дэниэля. Он читал, сидя у стола. Молча поднялся и стал доставать из термошкафа тарелки. Стараясь не смотреть ему в глаза, я сел на свое место.
        -- Вы будете сок?
        -- Да, спасибо.
        Я крутил в руках ложку, которой предстояло есть бифштекс. Вилки я выбросил в первый день полета, о чем сейчас ужасно жалел. Дэниэль поставил передо мной высокий стакан с густо-оранжевым апельсиновым соком...
        В следующую секунду корабль тряхнуло, мальчишку бросило в угол. Совершенно автоматически я ухватился за настенные фиксаторы. Пол медленно вздыбился, превращаясь в стену, и снова встал на место. Грибной суп, бифштекс и апельсиновый сок смешались на моей рубашке в невиданную кулинарами кашу. Я попытался отряхнуться, потом посмотрел на Дэниэля. Он сидел в углу, держа на весу правую ладонь. Рука у него была в крови.
        -- Дэнни!
        В полной растерянности я наклонился над ним.
        -- Что случилось?
        -- Бокал разбился... -- Он беззвучно плакал. -- Этот чертов бокал разбился. Я так и думал, когда падал, что порежусь...
        -- Но это невозможно... На корабле нет бьющейся посуды!
        Он лишь всхлипнул, и я пришел в себя. Промыл ему руку, осмотрел порезы -- они оказались неглубокими, перебинтовал. Дэниэль как-то весь обмяк, у него разболелась голова. Я помог ему дойти до каюты, затем вернулся в столовую. На полу действительно лежали остатки бокала. Что за чушь? Я взял один из осколков, подсунул под ножку стола, надавил... С таким же успехом можно ломать кусок резины. Этот сорт стекла просто гнется от удара.
        Я постоял, глядя на суетящегося киберуборщика. Потом открыл холодильник. Надо накормить Дэнни, да и мне хотелось есть...
        К вечеру Дэниэль стал таким, как обычно. Хотя нет. Он стал таким, как в первый день на "Антаресе". Робко улыбнулся мне и попросил сыграть с ним в шахматы. Почему-то я не захотел отказываться. Наверное, мне стало его жалко.
        Играл он плохо. Похоже, основными его партнерами были киберпрограммы, а это всегда накладывает отпечаток на манеру игры. Я легко выиграл первую партию, а вторую, презирая себя за слюнтяйство, откровенно отдал. Но Дэниэль этого не понял. Собирая фигуры, он прямо-таки светился от радости. Глядя на него, и я начал улыбаться. И что в нем нашли люди Службы? Обычный пацан, ничего примечательного... Зря я так жестко за него взялся...
        Дэниэль убрал шахматы и нерешительно посмотрел на меня. Ему явно хотелось что-то спросить.
        -- О чем задумался, Дэнни? -- не выдержал я.
        -- Этот толчок... Отчего он случился?
        Я пожал плечами:
        -- Здесь полно метеоритов. Корабль совершил маневр, вот и все.
        -- А это опасно?
        -- Ну, если даст по реактору... В лучшем случае потеряем ход, в худшем...
        -- И это может случиться?
        -- В любой момент, -- со вздохом сказал я. Разумеется, здорово преувеличивая. Защитные поля в состоянии отклонить большую часть метеоритов. Но Дэниэль принял мои слова всерьез. Он о чем-то задумался. А я не удержался и спросил:
        -- Дэниэль, почему тебя отправили на Землю? Он скорчил смешную гримасу:
        -- Я не знаю.
        Наверное, это было правдой. Я не успел подумать. Мигнув, погасло освещение, и одновременно на корабль обрушился удар, в сравнении с которым дневной толчок был абсолютно безобидным. Меня подбросило, и что-то огромное и плоское ударило по спине. Я еще успел сообразить, что это потолок, и потерял сознание...
        Лампы светили вполнакала -- явно от аварийного генератора. Но даже в таком свете лицо Дэниэля было белым как снег. Не представляю, как он сумел подтащить меня к кондиционеру -- хотя гравитация и упала наполовину, его шатало при каждом шаге. Как бы там ни было, струя холодного воздуха привела меня в чувство. Я попытался подмигнуть Дэнни и довольно легко поднялся.
        -- Воздух есть, гравитация, свет тоже... Значит, ничего страшного. Не реви!
        Он действительно расплакался.
        -- Я боялся, что вы умерли...
        -- Не совсем.
        Я толкнул дверь. В коридоре тоже горел аварийный свет. Что ж, видеофон и терминал я уничтожил, как и полагается по инструкции "зет". Но остался еще робот...
        Он по-прежнему заслонял собой закрытый люк. Абсолютно невредимый, как и положено такой машине.
        -- Стоять!
        Без интонаций, без эмоций. Я понимал, что повиноваться мне он не будет. Боевой робот выполняет свою программу, его не переспоришь. Но все-таки...
        -- Связь с рубкой! Обеспечь связь!
        Казалось, выставивший манипуляторы черный шар задумался.
        -- Невозможно. Связи нет.
        -- Почему?
        -- В связи с отсутствием рубки.
        -- Она разрушена?
        -- Нет, рубка катапультирована.
        Таким же тоном робот мог сообщить температуру воздуха. Нет у роботов эмоций. Но я-то не робот... Моя рука медленно легла на рукоять лайтинга. Довольно оригинальный вид самоубийства -- поднять оружие на боевого робота. Но тут я увидел Дэнни. Через секунду я вспомнил и про свой долг. Но остановили меня его глаза...
        Пока мы шли к оранжерее, я еще на что-то надеялся. Чисто по привычке. Мне слишком хорошо известно, в каких случаях катапультируют рубку.
        Стеклянный купол был залит тусклым багровым светом, пробивающимся откуда-то снаружи. Внутреннее освещение оранжереи не работало, и, казалось, мы стоим в самом обыкновенном лесу и смотрим на заходящее солнце. Только это было не солнце...
        Двигательный блок "Антареса", ребристый двадцатиметровый цилиндр с растопыренными стабилизаторами, раскалился уже докрасна.
        Я вернулся к Дэниэлю и сел рядом. В куполе было прохладно, журчал дистиллированной водичкой родничок. Дрожащие на листве деревьев красные отсветы казались совсем не страшными. Я не испытывал даже обиды на капитана и навигатора. Если они покинули корабль, значит, шансов заглушить реактор уже не было. Судьба...
        -- Что это за свет? -- вдруг спросил Дэниэль.
        -- Реактор, -- не подумав ответил я.
        Дэнни вскинул голову, лицо его напряглось.
        -- Мы взорвемся?
        Я взял его за руку, уверенно заявил:
        -- Нет, что ты. Мы не взорвемся. Просто полет затягивается.
        Не люблю врать. Но сейчас мне придется пробыть лжецом всего две-три минуты. Дэнни, кажется, поверил, расслабился. Его тонкие пальцы доверчиво замерли в моих ладонях. Я закрыл глаза... Лопнет, будто бумажный, титановый кожух, и сжатая полем плазма вырвется наружу. Сейчас... Мною вдруг овладела безумная жажда жизни. Где угодно, как угодно, но жить! Я почувствовал, как люблю этот мир, Землю, звезду Антарес, где родился, корабль "Антарес", на котором летал, девчонку с двенадцатой базы, обещавшую подумать до моего возвращения, офицеров Службы, лотанских солдат, Дэниэля Линка, категорию "зет"...
        -- Не хочу! Не надо!
        Дэнни шарахнулся от моего крика и растянулся на клумбе с цветами. Я открыл глаза, закрыл, открыл снова. В куполе было темно. Реактор заглох.
        Корабль, вернее его остатки, продолжал лететь. Куда? Звезды медленно проплывали в овале иллюминатора, сменяли друг друга созвездия -- "Антарес" беспорядочно вращался.
        Потерял ориентацию не только корабль. Потерял ее и я. Я делал то, что запрещено инструкцией "зет". Я думал.
        Чем мог угрожать Земле Дэниэль Линк? Запретной информацией, которую он случайно узнал? Нет. В таких случаях все кончается на месте. Он мог шпионить в пользу Лотана... Чушь. В таких случаях тоже не церемонятся.
        Я думал о Дэниэле, словно это было самым важным в нашей ситуации. Вот уже девять дней, как "Антарес", лишенный хода и управления, дрейфовал в космосе. И каждый день уменьшал наши шансы.
        Свет в каюте был выключен. Лишь над кроватью Дэниэля горела лампа -он, как обычно, читал какую-то книгу. Пользуясь тем, что вокруг меня лежала полутьма, я внимательно разглядывал Дэниэля. Чем он мог угрожать Земле?
        Двенадцать лет. Жил на одной из дальних аграрных планет. Слабенького здоровья -- после катастрофы несколько дней провалялся в постели. Что в нем могло привлечь внимание Службы? Что-нибудь абсолютно фантастическое. Например, способность предсказывать будущее... С минуту я обдумывал эту идею. Почему-то вспомнилась фраза Дэниэля: "Я так и думал, что порежусь". Но, с другой стороны, он давно должен был обнаружить свои способности. А Дэниэль ничем себя не выдает, словно бы и не знает о них... Я вдруг ощутил какую-то, еще неясную, зацепку. В каких случаях человек может не замечать своих собственных возможностей?
        В случае, если проявления этих возможностей для человека вполне обыденны, реальны. Так, например, как для Дэниэля, подогретого моей болтовней, было реально попадание метеорита в реактор.
        Я почувствовал, как на лице у меня выступает холодный пот. Дэниэль Линк, категория "зет"... Вот в чем твоя вина и твоя опасность. Весь наш мир, надежный и неизменный мир, бессилен перед тобой. Тебе достаточно лишь поверить, и небьющееся стекло разобьется, защитное поле не сможет отклонить метеорит, а пошедший вразнос реактор остановится... А где предел твоей веры? Гаснущие звезды? Рассыпающиеся в пыль планеты?
        Я потянулся к поясу. Но так и не взял лайтинг. Глупо, ведь сейчас мне ничего не угрожает. Да и оружие врага сильнее. Дэниэль владел тем, против чего пистолет бессилен. Он владел чудом. Но лишь чудо могло нас спасти...
        -- Дэнни!
        Он вздрогнул, так ласково позвал я его.
        -- Завтра утром к нам прилетит спасательный корабль.
        -- Правда?
        -- Конечно. Робот наладил с ним связь.
        -- Здорово! -- Дэниэль и вправду обрадовался.
        -- Завтра в двенадцать часов.
        Я сказал это самым небрежным тоном. Дэниэль кивнул. Потер лоб и вдруг отложил книгу. С минуту сидел, глядя перед собой, потом растянулся на кровати.
        -- Дэнни... ты что?
        -- Я так... сейчас пройдет. У меня бывало и раньше. Его лицо побледнело. Знакомая картина. Похоже, что чудеса даются ему не даром и погасить звезду он может разве что ценой своей жизни...
        Спасатели пришли ровно в двенадцать. Стоя в переходном тамбуре, я видел, как проступает на стене огненно-алый круг -- автоматы вырезали отверстие для выхода. Я посмотрел на Дэниэля. Он улыбался. Я отвел глаза. Мне не хотелось думать о том, что ждет его на Земле. Об исследовательских лабораториях Службы ходили страшные легенды. Но, в конце концов, я просто выполняю долг. С чавкающим звуком из стены вывалился круглый кусок. И почти мгновенно в отверстие вошли двое в черных скафандрах.
        -- Лейтенант Харвей? Дэниэль Линк? Следуйте за нами.
        В длинной трубе переходника была небольшая гравитация. Мягкие гофрированные стены раскачивались от шагов, но идти было удобно. Один из офицеров остановился, кивнул мне:
        -- Сюда.
        Сбоку открылся люк. Второй офицер Службы, держа Дэниэля за руку, продолжал идти. Дэниэль обернулся:
        -- До свидания!
        В груди защемило. Я кивнул.
        -- Ты мне очень понравился, лейтенант! Ты добрый!
        Я шагнул в люк, сомкнувшийся за спиной. И замер. Цветные пятна поплыли в глазах, закружилась голова. Словно я падал с высоты, не ощущая своего тела... Через секунду это прошло.
        -- Скажите, лейтенант, вы поняли, каковы... э-э... особенности Дэниэля?
        Офицер смотрел на меня не отрываясь. В его глазах плавало отражение черного мундира Службы. Откуда оно? Впрочем, это мой мундир. Ведь я надел форму Службы, согласившись стать тюремщиком.
        -- Если бы я не понял, вы никогда не стали бы искать нас в этом районе.
        -- Да, решение было неожиданным. Мы считали, что корабль погиб.
        Он рассматривал меня с интересом. Почти профессиональным...
        -- Мне бы очень хотелось знать, -- растягивая губы в улыбке, сказал я, -- что будет с Дэниэлем?
        -- Его постараются убедить, что Лотанская федерация погибла, -неожиданно охотно ответил он.
        -- Но Дэнни не сможет этого сделать! Он слабеет после каждого чуда!
        Офицер посмотрел на меня с любопытством:
        -- Даже так? Дэнни? -- Он сокрушенно покачал головой и отчеканил: -Дэнни сможет. Его как раз хватит на звездную систему.
        Так говорят о чем-то неодушевленном. О запасе топлива и патронов в обойме. А офицер снова заговорил:
        -- Недаром мальчик так трогательно с вами прощался...
        -- Недаром, -- оборвал я его. -- А вы никогда не задумывались, что все мы понимаем доброту по-разному?
        Рука офицера метнулась к бедру. Слишком поздно. Заряд лайтинга отбросил его в угол.
        Я прыгнул назад. Люк не поддавался. Приставив ствол к пластине электронного замка, я выстрелил еще раз, навалился плечом. Спасательный корабль невелик, людей Службы здесь немного. Дэнни не могли увести далеко, я догоню их и...
        Его никуда не увели. Он лежал сразу за люком, на мягком коридорном полу, и, увидев его лицо, я все понял. Растерянный офицер суетился вокруг, даже не обратив на меня внимания. А я стоял, опустив оружие, и в мозгу билось: "Как раз хватит на звездную систему" и "Ты добрый!"
        Никогда не думал, что это действительно соизмеримо.
        Визит
        Он спустился по западному склону Диких гор. Мимо Сухой реки, где в клубах серой колючей пыли кружились огромные хищные рыбы. Мимо Горелых равнин, где в чадящих асфальтовых озерах навеки завязли королевские бронеходы. Он шел к Дому.
        В лес капитан Троев вошел поздним вечером, когда лишь тускло-багровая полоска на горизонте напоминала о прошедшем дне. Лес не имел никакого названия -- он был просто лесом. Ведь именно в нем стоял Дом.
        Огонек, мерцающий в окне, капитан заметил, выйдя на поляну. Секунду он стоял, разглядывая едва различимый сквозь листву желтый прямоугольник. Дом. Он дома...
        Боевой комбинезон капитан скатал в тугой плотный узел. В кармане комбинезона остались и электронный пропуск, и бумажник, и ампула с вакциной от степной горячки. Одежду Троев спрятал в дупле самого большого из окружавших поляну деревьев. На дне дупла нашлись просторная накидка из серебристой ткани и мягкие мокасины, заменившие тяжелые десантные ботинки. Лучемет, немного поколебавшись, капитан оставил себе. В сущности, это всего лишь большая и шумная игрушка...
        Он полз к Дому, путаясь в густой, мокрой от вечернего дождя траве. Капитан вымок и устал, перемазался зеленым соком, но бревенчатые стены Дома уже нависали над головой. Ян всегда мечтал о деревянном доме; каменный -- это лишь укрытие от непогоды, нерожденная крепость. И здесь, в этом лесу, он мог позволить себе настоящий Дом... Немного бравируя своей ловкостью, он подобрался к самому окну. Широкие створки были распахнуты, и негромкий разговор сидящих в комнате отчетливо доносился до капитана.
        -- Он не придет. Он редко приходит ночью. Капитан узнал его по первым же словам. Летчика трудно было спутать с другими обитателями Дома -- он всегда говорил неторопливо, слегка задумчиво. Словно человек, пытающийся что-то вспомнить или понять.
        -- Но сегодня шел дождь. А вечерний дождь всегда случается перед его приходом.
        Капитан почувствовал прикосновение к лицу -- теплое, нежное, едва уловимое. Конечно, в действительности ничего не было. Но голос Даны всегда казался Троеву неотличимым от ее рук. Самых нежных в мире рук...
        ...Оранжевое пламя огнемета бьет по тонкой фигурке девушки. Секунду она неподвижна, словно не чувствует жаркой, облепившей все тело, обугливающей кожу смерти. Потом ломается пополам, кружится, пытаясь вырваться из беспощадных объятий боли. Черные волосы окутаны шлейфом красных искр. И сухой пистолетный щелчок -- выстрел милосердия...
        Троев поднял лицо, вжатое в мокрую холодную траву. Подтянул ноги, готовясь к прыжку. Мягко качнулась, роняя каскад водяных капель, задетая ветка. -- Мне кажется... Слышали?
        А это уже Шен. Он всегда был самым чутким. Молодой разведчик из шестой повстанческой бригады...
        ...Десяток вакуумных мин накрывает холм, перемешивая землю, воздух, деревья. И лазер, целых полчаса преграждающий дорогу десантникам, замолкает...
        Он прыгнул. Кувыркнувшись в воздухе, перелетел через подоконник -тело сжато в комок, чтобы труднее было прицелиться. И мягко встал на пол рядом с накрытым к чаю столом, среди растерянных, обрадованных, начинающих улыбаться людей. Летчик, Дана, Шен, Старик, Утан, Арни... А в углу ярко освещенной комнаты, на затертом диване, испуганно глядел на Троева парнишка лет пятнадцати с нежным полудетским лицом.
        -- Капитан, -- тихо, на выдохе, произнес Шен. -- Я знал, ты прийдешь...
        -- И все-таки не смог меня заметить, -- наигранно-укоряюще сказал Троев. -- Шен, пока я отсутствую, ты отвечаешь за безопасность! Я не хотел бы потерять вас.
        "Снова... -- толкнулась в голове непрошеная уточняющая мысль. И еще одна, с едкой смесью горечи и издевки: -- Если это возможно".
        Троев посмотрел на Дану. На улыбающиеся глаза: беззаботные и чистые, как голубое небо, отраженное в кристальной воде горных озер. Прозрачной воде, под которой невидим вечный лед.
        -- Я ждала... -- беззвучно шепнули губы. Троев кивнул. И так же молча ответил:
        -- Я шел.
        Летчик потер лоб. Смущенно улыбнулся. Как будто не знал, стоит ли вообще мешать немому разговору.
        -- У нас новенький, Ян. Мы встретили его у озера днем. Совсем еще мальчишка...
        Капитан повернулся. Медленно, словно боялся его спугнуть. Так вот ты какой, новичок...
        -- Как тебя звать? -- мягко спросил он. -- Ты помнишь?
        Парнишка кивнул. Уверенно ответил:
        -- Рон... это помню. А вот как попал сюда -- нет.
        -- К этому прийдется привыкнуть... -- вяло произнес Старик. А Летчик поморщился. Так, словно в очередной раз ускользнула нужная мысль...
        Они пили чай, для которого Дана нашла десяток сортов варенья, и болтали так, как могут болтать лишь друзья, не видевшиеся много дней. Лампы под потолком померкли -- заряжавшиеся от солнечных батарей аккумуляторы сели, и пришлось зажечь свечи. Комната стала гораздо уютнее. Старик и Утан уселись в углу, рядом с парнишкой. Летчик, наоборот, занял самое освещенное место во главе стола. Каждую секунду Троев чувствовал на себе его взгляд -- не злой и не угрожающий, нет... Задумчивый взгляд погруженного) в себя человека.
        Спать разошлись, когда флегматичный Арни уснул прямо за столом, опустив голову на мускулистые, изрезанные шрамами руки. Шен осторожно спросил:
        -- Что будем делать завтра, капитан? Воевать? Троев слегка вздрогнул. "Ты никак не успокоишься, разведчик, -- мелькнула беспомощная мысль. -- Ты умел лишь воевать, и это умение неистребимо в твоей крови..."
        -- Нет, Шен. Думаю, день будет спокойным, -- выбирая каждое слово, ответил капитан Ян Троев. -- Я уверен.
        ...День будет спокойным. К Дому не подберутся стаи мутантных волков, хриплыми визгливыми голосами предлагающих людям сдаться. Мирный пикник не прервет появление злобных кентавров. Королевские солдаты не перейдут горный хребет, отделяющий лес от их владений. День будет спокойным, потому что так хотел капитан Троев -- самый несчастный человек в Доме.
        Когда коридоры заполнила ночная тишина, Ян Троев вышел из своей комнаты. Тихо подошел к соседней двери, легонько толкнул ее. И ощутил ладони Даны на своем лице.
        Секунду он молчал, зарываясь лицом в мягкие, ласковые пальцы. Потом спросил:
        -- Ты простила меня?
        Даже в темноте Ян почувствовал, как качнулись ее плечи.
        -- О чем ты? Что я должна простить, глупый?..
        "Скажи, что простила меня. Скажи хоть раз, не спрашивая -- за что. Ведь это проще всего. Почему же ты не произносишь короткого слова "да"? Почему?"
        Увлекая за собой девушку, Троев шагнул вперед, к белеющей сквозь темноту постели.
        День был спокойным. Они встали с восходом солнца, но прекрасно выспались, потому что ночь длилась дольше обычного. Торопливо позавтракали, пока Шен, считавший, что есть три раза в день -- глупое излишество, собирал рюкзаки. Ян, первым расправившийся с омлетом, потрепал Рона по голове:
        -- Как спалось на новом месте?
        -- Мне снилось, что я летаю, -- серьезно ответил Рон.
        -- Растешь, -- застегивая туго набитый рюкзак, буркнул Шен.
        -- Здесь не растут и не стареют, -- поправил Утан.
        -- Мне бы понравился такой сон, -- тихо сказал Летчик.
        -- Это был страшный сон, -- разъяснил Рон. -- Было очень больно... и темно. Я куда-то падал и все не мог упасть.
        -- Все равно мне понравился бы такой сон, -- упрямо и твердо сказал Летчик.
        Слова Летчика заставили Яна вздрогнуть.
        -- Нам пора, ребята, -- торопливо напомнил он. -- Пора. Солнце уже всходит.
        В окна ударил первый солнечный луч. Где-то рядом запели птицы.
        Они вышли из Дома. Впереди шел Арни, закинувший на спину самый тяжелый рюкзак и упакованную отдельно палатку. За ним Шен -- с лучеметом Яна в руках. Скорее всего он понимал, что никакой драки сегодня не предвидится. Но пальцы разведчика словно помимо его воли ласкали полированный металл оружия. Троев с Даной замыкали отряд.
        Дорога вела их через Вечерние холмы -- лавируя между гранитными обломками скал, поросшими темно-зеленым мохом, временами взбираясь на опасные узкие карнизы. Рассвет, казалось, отступил -- здесь всегда царил загадочный, необъяснимый полумрак. Но и в сумерках Ян увидел изломанные деревянные крылья, нелепо торчащие из расщелины. Порывы ветра трепали обрывки парусины, обтягивавшей когда-то плоскости. Троев с трудом отвел от них взгляд.
        Летчик не мог жить без неба. Снова и снова строил он свои самолеты -неумело и безнадежно; его учили летать, а не конструировать. Но с каждым разом машины все больше походили на настоящие самолеты. Ян постарался не думать о том, что однажды Летчик может взлететь по-настоящему.
        ...Человек на фоне боевого винтолета кажется пигмеем. И голос Троева, обычно громкий и властный, -- лишь шепот сквозь пение останавливающихся винтов. Нет, он не собирается выполнять приказ, этот мальчишка с офицерскими нашивками, стоящий у своей машины. Он считает, что там нет военных объектов. Да, он знает, что такое неподчинение в боевой обстановке...
        И пистолетный выстрел так тих, словно летчик просто запнулся о сухую ветку -- и упал...
        Вечерние холмы кончились. Может быть, потому, что так хотел Ян. А может, они просто шли очень быстро. Затягивающая небо дымка рассеялась. Впереди блеснула голубая озерная гладь.
        Рон остановился, в немом восхищении любуясь озером. Подошедший сзади Ян с невольной гордостью спросил:
        -- Нравится?
        Парнишка кивнул. Помолчал секунду, обводя взглядом утопающие в зелени берега, желтые пятнышки песчаных пляжей, проглядывающие между деревьев.
        -- Очень нравится. Оно... такое неожиданное, это озеро.
        -- А по-моему, вполне на месте.
        Рон пожал плечами. И вполголоса добавил:
        -- Мне кажется, я очень хорошо умею плавать.
        Они загорали до тех пор, пока Дана не пожаловалась, что скоро сгорит. Через минуту солнце закрыли пушистые белые облака, бросив на озеро легкую тень. Шен и Арни разожгли костер и приготовили еду, заявив, что Дана сегодня обязана отдохнуть.
        Потом они снова загорали. И купались. И ловили форель, которая невесть с чего завелась в озере. И варили уху -- здесь уж Дана взяла все в свои руки и явно собиралась накормить "мальчишек" доваренной и не пересоленной пищей.
        Рон после долгих колебаний решился и переплыл озеро -- туда и обратно. Арни и Утан устроили борцовский турнир -- причем ловкий и гибкий Арни вышел победителем. Старик, с усмешкой наблюдавший за ними, выкурил несметное количество трубок, набитых за неимением табака ароматной травой.
        Летчик, лежа на спине, разглядывал облака и улыбался. Похоже, придумывал новую конструкцию, которая непременно должна была взлететь...
        Ближе к вечеру Ян поймал грустный взгляд Шена, ожидающе и подозрительно озиравшего окрестности. Смущенно улыбнулся, посмотрел на Дану.
        Она пожала плечами. Так, словно все понимала. Так, словно разрешала ему любой поступок.
        Троев вздохнул и лег на траву. Закрыл глаза, сосредотачиваясь. Он вовсе не был уверен в успехе. Ведь день начинался так спокойно, так тихо и беззаботно.
        -- Ложись! -- Выкрик Шена почти слился со злобным скрежещущим визгом. Ян перевернулся на живот, выхватывая из потайного кармана узкий рифленый цилиндрик. Вокруг падали, прижимались к земле люди. Рядом тяжело упал Утан и сразу же изогнулся, выдергивая из кожаного чехла на ноге короткий широкий клинок. Один лишь Шен продолжал стоять, прижимая к груди стальной приклад лучемета.
        Из-за деревьев, похожие на огромные комья грязно-серой, жесткой как проволока шерсти, неслись на них мутантные волки. Бежавший первым зверь взвился в воздух, пытаясь одним прыжком покрыть отделяющее его от людей расстояние.
        Лучемет в руках Шена выбросил ослепительно белый луч, и натолкнувшийся на него волк словно остановился, замер в воздухе. С неприятным сухим хрустом вспыхнула шерсть. Зверь взвизгнул и рухнул на землю -- обгоревший, окровавленный, ничем не напоминающий страшного хищника.
        Шен оскалился в короткой злой ухмылке. И повел стволом справа налево, над головами людей, начисто выжигая передний ряд нападающих.
        Воздух наполнился визгом, рычанием и едва различимыми проклятиями. Вторая волна чудовищ неслась к людям, перепрыгивая через обугленные трупы.
        Ян первым вскочил на ноги. Крикнул:
        -- Спиной к спине! Утан, к Старику!
        Огромный зверь с обезображенной шрамами мордой, с выдранной на спине шерстью бросился к Яну. Четким, почти человеческим голосом произнес:
        -- Ты умрешь! Ты! Ты!
        -- Конечно. Но не здесь. -- Ян кивнул, едва удерживаясь от усмешки. Цилиндрик в его пальцах щелкнул, из торца его вырвался метровый плазменный язык. Пламя слегка гудело, разбрасывая по сторонам оранжевые искры.
        Волк метнулся, уворачиваясь от огня. И тут же свалился под ударом Арни. Тонкая стальная плеть, которой тот дрался, рассекла шею зверя не хуже отточенного клинка.
        Бой длился лишь несколько минут. В плазменном мече Яна кончился заряд, пламя опало, превратившись в маленький тусклый огонек. Лучемет с опустевшим разрядником Шен держал за ствол и дрался им как дубиной. Но и последние уцелевшие волки убегали обратно в лес.
        Троев протянул руку назад, не глядя нащупал ладонь Даны. Они дрались спина к спине -- как и должно было быть. Поискал взглядом Рона.
        Парнишка стоял рядом с Утаном и Стариком, сжимая побелевшими пальцами длинный дюралевый шест от палатки. Концы шеста были темными от подсохшей крови.
        -- Ты мог прыгнуть в воду и отплыть от берега, -- без тени насмешки сказал Ян. -- Эти твари тебе в новинку.
        -- Я не настолько смел, чтобы убегать, -- так же серьезно ответил Рон. -- Мне было бы слишком страшно за вас
        Троев кивнул, словно принимая ответ. Искоса посмотрел на Шена.
        Перемазанный волчьей кровью, в изодранной рубашке и с кровоточащей раной на ноге, Шен счастливо оглядывал поле боя.
        Ян проснулся от скрипа двери -- едва уловимого в ночной тишине то ли звука, то ли намека на звук. В комнате было так темно, что он не мог ничего разглядеть. Просто темнота... часть темноты неподвижна, а часть -перемещается, плавно и бесшумно приближаясь к нему.
        Ян соскользнул с кровати так же тихо и неуловимо. 0н тоже стал частью темноты -- быстрой, смертельно опасной тенью. Мускулы напряглись, сбрасывая остатки сонного оцепенения. Тело замерло, сжавшись в боевой стойке.
        Лезвие сверкнуло даже в темноте. Бледная молния, с треском вспоровшая подушку. Замерев на секунду, клинок скользнул по постели, отыскивая жертву.
        Троев перехватил руку в кисти, вывернул, заставляя разжаться сжимающие оружие пальцы. Нож мягко упал на кровать. Кто-то вскрикнул от боли -- сдавленно, приглушенно, словно сквозь сон. Ян бросил нападавшего на пол, надежным захватом прижимая руки. И лишь после этого позволил себе думать.
        На него напали. Пытались убить. Там, где он всегда был в безопасности. В Доме.
        -- Я узнал тебя, -- прошептал он. -- Узнал. Почему ты это сделал?
        Враг молчал. Долго, словно и не собирался отвечать. Потом Ян услышал тихий, медленный голос.
        -- Потому что ты подлец. Потому что я помню.
        Руки ослабли. Троев почувствовал, как начинает бить тело мелкая, противная дрожь. Упрямо сказал:
        -- Врешь... Это невозможно.
        -- Я помню, лейтенант. Помню. Я не успел взлететь...
        -- Врешь!
        Троев ударил его по лицу. Резко, не замахиваясь. На мгновение задержал руку, борясь с искушением опустить ее ниже, прижать пульсирующие нити сонных артерий... И почувствовал, что веки под пальцами сомкнуты.
        Медленно, осторожно Ян нагнулся. И услышал ровное дыхание спящего человека. Через мгновение он уже тряс лежащего за плечи.
        -- Проснись! Проснись, Летчик!
        Сначала тот застонал. Потом вскрикнул. И тихо спросил:
        -- Где я?
        -- Дома. Ты у себя дома. Летчик, -- ласково и успокаивающе, как ребенку, очнувшемуся от ночного кошмара, сказал Ян. -- В моей комнате.
        Летчик слабо засмеялся: -- Какая чушь... Что я здесь делаю?
        -- Ты ходил во сне. Летчик. И говорил всякий вздор. Пошли, я провожу тебя.
        Летчик запротестовал -- но так неуверенно, что через минуту они уже шли извилистыми коридорами Дома.
        -- Очень болит голова, -- виновато пожаловался Летчик. -- Наверное, мне досталось в драке с волками...
        Ян кивнул. И посоветовал:
        -- Прими снотворное. Пару таблеток.
        -- Я хочу проводить тебя утром, -- безвольно возразил Летчик.
        -- Не стоит. Я уйду через час.
        -- Тогда я не буду ложиться.
        -- Тебе надо уснуть, -- твердо и настойчиво произнес Троев. -Провожать меня не надо. Ложись.
        -- Хорошо. Я лягу. Счастливого пути, Ян.
        Дверь его комнаты закрылась. Ян продолжал стоять, тупо глядя на некрашеную деревянную стену. Ровные, одна к одной, доски. Аккуратно вбитые медные гвозди. Яркое пламя свечей, которые никто не зажигал...
        Сон. Просто-напросто сон. Граница между жизнью и смертью. Где бродит душа, когда человек спит? Какие тайны всплывают из глубин сознания?
        Сон. В нем можно вспомнить врага. Достать оружие и ввязаться в давно проигранную драку. Попытаться победить в споре, для которого когда-то не хватило ни слов, ни сил. Искупить вину -- которую не искупишь...
        Сон.
        Ян двинулся вперед. На секунду остановился у двери, слегка приоткрытой -- в Доме не было внутренних замков. И вошел в полутемную комнатку.
        Старик спал. Лежала на столе недочитанная книга, тускло светила непогашенная лампа. Пахло лекарственными травами -- тоскливый и жалкий запах старости.
        -- Проснись, -- вполголоса попросил Ян. -- Проснись, Старик.
        Мгновение -- и спящий шевельнулся. Посмотрел на Яна -- спокойно и внимательно, с той легкой отстраненностью, которую могут себе позволить лишь очень старые люди.
        -- Что-то случилось, Ян? В Доме беда? -- тихо, но отчетливо прошептал Старик.
        Ян замотал головой:
        -- Нет... Не в Доме... Ты был когда-то врачом, Старик.
        -- Я не помню этого, -- голос стал тверже.
        -- Знаю. Но ты был врачом и сможешь мне помочь.
        -- Как? -- слегка дрогнул голос Старика. -- Я ничего не помню, Ян!
        -- Отвечай не раздумывая, вот и все.
        -- Хочешь заставить работать мое подсознание?
        -- Оно уже работает.
        По лицу Старика скользнула усмешка.
        -- Верно... Я всегда догадывался, что ты знаешь больше, чем мы... Я попробую, Ян.
        -- Меня мучают кошмары, Старик. Нет, наверное, я не прав. Меня мучают сны. Один и тот же сон, который повторяется время от времени. Он... как фильм с продолжением. Я встречаюсь там с людьми... целой группой людей. Путешествую, воюю... Это интересно, и как правило сон идет так, как мне хочется... Ты знаешь про такие случаи?
        -- Да.
        -- Вот видишь. Старик, получается. Я был прав...
        Ян отвел глаза от лица Старика. И продолжил:
        -- Я разговариваю во сне... спорю, советуюсь. Иногда узнаю что-то новое.
        -- Это тебе лишь кажется. Ты споришь и советуешься сам с собой. Ян засмеялся:
        -- Да, пожалуй. Я тоже так считаю. Но понимаешь, иногда во сне происходят неприятные события. То, чего я не хочу. Порой я оказываюсь на волосок от гибели. Этот мир... он живет по моим законам. Но порой трактует их по-своему.
        -- И это возможно... -- Старик присел на кровати. Провел рукой по переносице, словно поправляя несуществующие очки. -- Вероятно, ты был знаком с ними раньше? С героями своих снов? Какой-либо душевный конфликт... сильные переживания, связанные с ними. Мозг пытается осмыслить ситуацию, переиграть ее заново. Оправдать их или, наоборот, обвинить. Отсюда конфликты, неожиданные для тебя самого.
        Ян откашлялся. Сказал неожиданно охрипшим голосом:
        -- Да нет, их не в чем обвинять или оправдывать. Все было справедливо. Может быть, просто тяга к общению с людьми, которые очень далеко... Старик, мне нравятся эти сны... но иногда хочется отдохнуть от них. Ты можешь дать совет?
        -- Принимай снотворное на ночь. Пару таблеток. Ян нахмурился:
        -- Но ведь... Впрочем, понятно. Совет самому себе.
        -- Не понимаю, Ян.
        -- Все в порядке. -- Ян улыбнулся. -- Большое спасибо, доктор.
        -- Не за что, лейтенант,-- задумчиво ответил Старик.-- Случай весьма интересный.
        -- Присматривайте тут за Роном, -- коротко бросил Ян, отходя к двери. -- Мальчишке понравилось купаться, но не стоит пускать его на озеро в одиночку.
        -- Хорошо, лейтенант, -- согласно кивнул Старик. -- Не беспокойся.
        ...Кирпичная стена, вся в выбоинах и темных пятнах. Седой затылок человека, медленно идущего к стене...
        Капитан Ян Троев торопливо прошел по коридору. Лишь у комнаты Даны он замедлил шаги -- но так и не остановился. Щелкнул засов, выпуская его из Дома. Очутившись в ночной прохладе, Ян перешел на бег. На опушке леса он позволил себе остановиться.
        Дом поблескивал синеватым небьющимся стеклом, закрывающим широкие окна. Толстые бревна, грубый камень, кованые ставни, обитая железом дверь. Маленький форпост покоя и счастья в жестоком мире. Дом...
        -- Сны бывают страшными, но покой дают и они, -- негромко сказал Ян. -- Это спор самого с собой.
        В боевом комбинезоне и ботинках бежать стало труднее. Но до самых Горелых равнин капитан Троев не останавливался. Дальше стало легче. Мимо Оранжевых скал, через Стеклянный лес. К той неизменной точке, где тело становилось легким, невесомым, а мысли туманились. Где все сильнее хотелось проснуться...
        Капитан Ян Троев вышел из штабного транспортера еще до рассвета. Продрогшие от ночной сырости часовые подтянулись при его появлении.
        -- Долго я спал? -- ни к кому не обращаясь, спросил Троев.
        -- Час-полтора, -- уверенно ответил солдат с сержантскими шевронами на рукаве. -- Не больше.
        -- Спасибо.
        Часовые переглянулись. Тот, что помоложе, пожал плечами. Сержант ухмыльнулся: "Бывает".
        -- Поселок уже прочесали? -- так же безлично и так же вежливо спросил Троев.
        -- Скорее всего. Полчаса как все стихло. -- Сержант потянулся к кнопке коммуникатора. Но Троев покачал головой:
        -- Не стоит. Я сам проверю патрули. А вы, когда сменитесь, выпейте коньяку. Ночь сегодня холодная... Скажите интенданту, это мой приказ.
        Сержант довольно улыбнулся, представив себе бессильную злость разбуженного под утро интенданта. Его напарник, выждав, пока Троев отойдет от вездехода, сказал:
        -- Капитан у нас со странностями. Но мужик отличный.
        Облокотившись на холодную броню транспортера, сержант достал сигарету. Неохотно ответил:
        -- Да как сказать... Года три назад полковой врач помог бежать пленному. Тот был совсем еще мальчишкой, а Троев пригрозил расстрелять его без суда.
        -- Ну и что Троев?
        -- Расстрелял врача. Без суда.
        -- Все правильно. Сержант щелкнул зажигалкой. -- Говорят, врач был другом его родителей. Лечил Яна с пеленок.
        -- Война, -- неуверенно сказал часовой. Сержант сплюнул.
        -- А наша связистка, Дана... Когда у Вертхола нас взяли в кольцо, она предложила сдаться. Не только Троеву, всем сказала, дуреха... Ну и он по приказу о борьбе с паникерами...
        Затянувшись дешевым крепким табаком, сержант добавил: -- Не хотел бы я носить такой груз, как у него.
        В центре поселка десяток усталых десантников растаскивали свежие развалины. От мокрых обугленных досок, почерневших кусков бетона тянуло гарью.
        -- Мы нашли его, капитан,-- доложил кто-то Троеву.-- Нашли и уничтожили, как вы приказали.
        Ян молча смотрел на кусок брезента, где лежал тот, кого во сне звали Роном. Сгоревшее лицо стало неузнаваемым. В глубине души Ян обрадовался этому. Обидно было бы убедиться, что на самом деле "Рон" был совсем другим.
        -- Ему лет четырнадцать, -- хмуро сказал Троеву десантник. -- На кой черт ему эта война? И ведь знал, на что идет. Сидел с таким боезапасом, весь дом разнесло...
        Отвернувшись от брезента, он добавил:
        -- Не дай Бог во сне увидеть...
        Троев не ответил. Он смотрел на маленький металлический значок, когда-то золотистый, а теперь темно-бронзовый. Приколотый к отвороту куртки, он казался недогоревшим язычком пламени. Выдавленные буквы скорее угадывались, чем читались.
        "Рону, чемпиону школы по плаванию".
        Медленно, но неотвратимо, словно на плечи ему легла тяжесть целого мира, Ян склонился над брезентом.
        Никогда больше он не взберется на льдистые пики Диких гор. Никогда не проплывет по Сухой реке, никогда не встретит утро на Вечерних холмах. Никогда не пройдет по Стеклянному лесу, звенящему под порывами ветра.
        Только во сне можно дружить с теми, кого ты убил. Только во сне можно победить в проигранном споре.
        -- Мне некуда больше бежать, Рон, -- прошептал Троев. -- Я такой же трус, как и ты. Мне будет слишком страшно за вас, если я вернусь в Дом.
        Капитан Ян Троев по-прежнему служит в Десантном Корпусе. Его бригаду перебрасывают с планеты на планету -- и она действует столь же успешно, как раньше.
        Разве что проявляет меньше инициативы -- да и неудивительно, ведь капитан Ян Троев ходит теперь с глазами мутными и стеклянными от выпитого снотворного. Он принимает таблетки каждый вечер, в такой дозе, которую молодой и циничный полковой врач назвал "полусмертельной". Может, он и прав, но на медицинские советы Троев не реагирует. Он говорит, что проиграл какой-то спор, и продолжает принимать лекарство -- в один и тот же час, каждый вечер, перед сном -- в котором капитану Яну Троеву больше нет места.
        Слуга
        Аркадию - с благодарностью
        Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу.
1-е послание апостола Павла
        Я, Эйлар Ваас, говорю, стоя на своей земле. А значит, каждое мое слово - правда. Мое небо над головой, мой песок под ногами, мои слуги на стенах замка. Вы пришли без разрешения, и ваши слуги держат в руках сталь. Я не обязана отвечать на вопросы - тебе, Крий Гуус, друг отца, и тебе, Ранд Ваат, младший брат отца и мой дядя по крови. Тем, кто идет за вами, с длинными, как у рабов, именами и пустыми, как их замки, флагами, я не сказала бы ни слова. Но ты, Крий, извлек меня из чрева матери, приняв на себя выбор жизни и смерти. А ты, Ранд, бился плечом к плечу с отцом - на Золотых барханах и в городе Мертвых. Вы знаете, что он был хороший господин, а я примерная дочь. И если отец лежит в склепе, убитый моей рукой, только вам дано знать правду. Мой отец ошибся, и тень его ошибки упала на весь род. А началось все пять дней назад, когда я возвращалась в замок с весенней охоты.
        Лошадиные лапы мягко ступали по узкой глинистой тропке - единственной ведущей с Северных гор к замку Ваас. Эйлар, дочь господина по крови и праву, дремала, сжимая свитые из лошадиной гривы поводья. Челдар, холодный ветер севера, хлестал ее полуобнаженное тело. Бегущие впереди рабы были одеты в теплые меховые плащи, под которыми едва угадывались взведенные арбалеты. Эйлар презрительно посмотрела на них, на мгновение пробудившись от дремоты. Раб может чувствовать холод и боль, ему позволено быть слабым. Он - раб.
        Глааман, имеющий право спрашивать, догнал лошадь Эйлар перед последним поворотом. Он тяжело дышал, и ритуальные поклоны никак не попадали в такт движению. Эйлар придержала коня.
        - Эйлар Ваас, дочь господина по крови и праву… - начал Глааман. Легким кивком Эйлар позволила ему отбросить остатки титула.
        - Уммилис, слышащий неслышимое, узнал голос Ранда Вааса, нашего господина. Он просит тебя поторопиться, Эйлар Ваас. Он хочет сказать большую новость.
        Глааман умолк, и лишь взгляд его, молодой, откровенно-цепкий, продолжал скользить по телу Эйлар. Она не обратила на это внимания. Раб может желать свою госпожу. Он может даже любить ее. Это не имеет значения.
        - Что еще сказал Уммилис?
        - Ничего, Эйлар. Слова господина были не для наших ушей. Он ждет тебя и просит поторопиться.
        Эйлар окинула взглядом предстоящий подъем. Пять миль вдоль колючего леса, населенного ночными монстрами. А солнце уже садилось, лишь краешек оранжевого диска виднелся между горами. Полагается разбить лагерь - стражники в наружном кольце, больные и раненые во внутреннем, Эйлар, трофеи, рабы с правом голоса - в центре. Так полагалось.
        - Глааман! Скажи стражникам, что они пойдут так быстро, как ходит сильнейший из них. Скажи им, чтобы они убивали чудовищ на тропе. Скажи слабым, что они пойдут за нами - их защитой будет Храм.
        - Что делать с трофеем, Эйлар?
        Девушка оглянулась. Семиметровое, глянцево отблескивающее тело болотного змея несли безымянные рабы. Они уже отстали на три сотни шагов, и двигаться быстрее не в их силах.
        - Пусть ищут расщелину, где можно спрятать змея. Пусть заложат ее камнями - и охраняют до утра. С ними Храм. Скажи, что они получат имена.
        Эйлар хлопнула шипастым браслетом по шкуре лошади там, где опытные рабы удалили чешуйчатую броню. Лошадь перешла на бег, и арбалетчики ускорили шаги. Один из них, распахнув плащ, выстрелил в сторону леса. Темный бесформенный комок сорвался с ветвей и покатился на дорогу, выбрасывая вокруг беспомощные плети щупалец.
        Эйлар снова пришпорила лошадь. Близилась ночь.
        Замок Ваас казался скорее частью скал, чем человеческим жилищем. Его построили много веков назад, и в череде дней затерялось все: имя строителя, если он имел его; имя первого хозяина, если он не принадлежал к роду Ваас.
        Подъемный мост медленно опустился над глубоким рвом, наполненным черной, густой, хлюпающей жидкостью. Эйлар соскочила с коня, бросила поводья подбежавшим конюхам. Обернулась, оглядывая остатки отряда: Го-нууск, начальник стражи, Глааман, Уммилис, еще с десяток слуг, чьи имена были не важны.
        - Теплой воды и мыльного сока, - приказала она в пространство. - Быстрее! Я не могу идти к отцу в таком виде.
        Кто-то из девушек-служанок помог ей снять охотничий пояс и арбалетную перевязь. Другая, совсем еще девчонка, торопливо расшнуровала высокие кожаные сапоги. Глааман, которому младший раб принес чистый плащ, бросил его на каменные плиты внутреннего дворика замка.
        Эйлар стояла на колючем шерстяном плаще, терпеливо дожидаясь, пока служанки натрут ее пенящимся соком и омоют теплой водой. Затем, кивнув Глааману в знак того, что его услуга замечена, надела тонкую тунику и пошла к двери в отцовскую башню. Гонууск, в перемазанных разноцветной кровью доспехах, следовал за ней, словно существовала в мире опасность, способная угрожать Эйлар Ваас в ее собственном замке.
        Стражник у дверей шагнул в сторону, открывая проход. Эйлар потянула на себя тяжелую дверь из каменного дерева - и остановилась.
        В башне пахло чужим ветром. Здесь терялось ледяное дыхание Челдара, едва уловимой нитью доносились болотные зловония замка Гууса, бледным следом угадывалось разнотравье Шелда. Винтовая лестница шла вверх, освещенная редкими смоляными факелами, но даже их пламя вздрагивало и меркло, ощущая дыхание чужого мира.
        - Гонууск, - тихо приказала Эйлар, уверенная, что тот не упустит ни слова. - Если к рассвету я или отец не спустимся вниз - ты уничтожишь башню. Все, кто захочет последовать за нами, лягут в костер…
        Она начала медленно подниматься по ступенькам. Рука то и дело искала оставленный у дверей арбалет. Страх мешал мыслям. Отец наконец нашел другой мир, и в этом была причина, стоившая жизней двух десятков рабов.
        Лестница кончилась. Эйлар постояла у последней двери - тускло-серой, многократно оплавленной. Здесь уже не годились дерево и сталь, только золото и свинец служили защитой от безумия чужих миров. Род Ваас был достаточно знатен и могуществен, чтобы позволить себе свинец.
        Ожидание оказалось хуже самого страха, и Эйлар стала торопливо снимать запоры. Засовы из стали и свинца, золотые клинья в дверных щелях, отравленная паутина вокруг рукояти… Она повернула рукоять, и дверь плавно раскрылась.
        В круглом зале со сводчатым потолком не было обычного набора предметов ученого-господина. Не было стеклянных колб с мутными жидкостями, извлеченными из тел молодых слуг, не было мраморных столов с этими телами. Ранд Ваас был еще молод и не заботился об эликсире бессмертия. В круглых окнах, затянутых тончайшим стеклом, не стояли конусы смотровых труб. Ранд Ваас не любопытствовал деяниями соседей, и даже когда над горами плыли Зеркальные облака, не разглядывал в них мутные отражения чужих владений. Что же до звезд - горячих и холодных, - Ваас слишком хорошо знал прямые пути к ним.
        Путь открывал серебряный обруч - укрепленный на тонких янтарных подставках овал, стоящий посреди зала. В обруче плавала радужная пленка, именно оттуда и шел легкий ветер с запахом чужого мира. Эйлар принюхалась. Гарь, копоть… И сотни незнакомых запахов, не просто мертвых, а и не бывших никогда живыми.
        Отца в комнате не было. Он прошел сквозь овал.
        Эйлар обогнула обруч. Все то же: радужная муть, порывы чужого ветра. Она вздохнула и пошла вдоль стен, разглядывая красочные фрески. Ей слишком редко приходилось бывать в башне отца, чтобы упустить такой момент.
        Вот первая. Самая яркая из всех - ее пощадило пламя, вырвавшееся когда-то из серебряного овала. Замок Ваас, кажущийся не таким старым, как сейчас. Два всадника, два брата, выезжающие из ворот: Ранд Ваат и Ранд Ваас. Длинная вереница слуг, следующих за ними.
        Вторая фреска. Отец и Ваат дерутся спина к спине на Золотых барханах. Серые тени кочевников устилают желтый песок вокруг.
        Третья фреска. Братья в городе Мертвых, в городе, где никто не жил и не будет жить. Слуг с ними совсем мало.
        Четвертая фреска. На нее можно глядеть часами, ибо это фреска с изображением Храма, а немногим дано постичь и передать его величие. Храм огромен, он затмевает полнеба. Собранный из черных и зеркальных квадратов шар висит над землей, опираясь на тонкую каменную руку. Это рука Бога, удержавшего мир от падения в вечное пламя Авук.
        Пятая фреска. Братья стоят в зале, и он так велик, что в нем поместился бы весь замок Ваас. Храм признал их достойными и теперь готов исполнить любую просьбу.
        Эйлар улыбнулась. Она знала просьбу своего дяди - волшебную стену, чтобы оградить его замок от врагов. Храм дал обещанное - и Ранд Ваат навсегда избавился от страха за свою жизнь. И получил клеймо труса - ибо постыдной была просьба. Нет лучшей защиты, чем мужество, нет лучшего оружия, чем доблесть…
        Отец отказался и от защиты, и от оружия. Глядя вперед - ибо никого не встретили братья в Храме и голос богов шел от стен нечеловеческой белизны, - он рассказал свою историю.
        Он был старшим в семье и по праву владел замком. Он умел обращаться с оружием, и никто не смел похитить его слуг или бросить вызов роду Ваас. Он не хотел проливать кровь свободных, присваивая себе их рабов. Но отец желал умереть, прибавив славы своему роду.
        Он попросил у Храма дверь, ведущую в иные миры - туда, где есть и опасность, и слава, и новые рабы для рода Ваас. И Храм исполнил обещанное. Он дал отцу серебряный обруч - и тот превратился в его проклятие.
        Подарки богов тяжелы для людей. Первым понял это Ранд Ваат. Черное облако - волшебная стена - возникало по его воле вокруг родового замка. И ни один враг, пеший и конный, арбалетчик и огнеметатель, не мог одолеть черную стену. Но проходило несколько дней - и в замке становилось душно. Жухла листва на деревьях, тревога одолевала людей. Боевые псы ходили с высоко задранными головами, словно молили перерезать им глотки, а потом умирали. Приходилось снимать заклятие - и драться с врагом, силы которого не подкашивали темнота и мертвый воздух. Лишь однажды черное облако по-настоящему спасло замок Ваат - когда стаи ядовитой саранчи пролетали над горами, Ваат укрыл под черным колпаком всех своих рабов.
        Серебряный обруч Ранда Вааса был дверью в иные миры. Двое суток он отдыхал, выставленный на солнце, а затем мог открыть путь в неведомую страну. Вот только никто, кроме шутников-богов, не знал, куда поведет волшебная дорога.
        Как правило, за обручем оказывалась ледяная темнота, попав в которую люди умирали в муках. Обруч с гулом высасывал воздух из башни, и любая вещь, унесенная ветром, уже не возвращалась. Слуг, которые проверяли такие пути, приходилось привязывать длинной веревкой.
        Иногда за обручем открывался странный пейзаж. Так могли гореть белые или желтые солнца, в лесах или степях бродили незнакомые звери. Воздух в таком мире годился для дыхания - или же убивал, но не сразу.
        Однажды из обруча ударило ревущее пламя, проломившее стену башни и оплавившее свинцовую дверь. Пламя погасло, ибо обруч сам закрыл огненный путь. Но ни разу Ранду Ваасу не удалось найти мир, достойный свободного человека.
        Эйлар стояла перед обручем, пытаясь угадать, чего ждет от нее отец. Помощи? Осторожности? Терпения?
        Даже Уммилис не сумеет понять мысли отца, когда он прошел через обруч…
        Раздался хрип. Совсем близко - за радужной пленкой… Завеса колыхнулась, обтягивая рослое тело. Ранд Ваас, сгорбившись, переступил обруч, неся на плече молодого парня в странной одежде. На руках отца была кровь - своя или чужая, не разберешь. Увидев Эйлар, отец довольно осклабился и бросил ношу на пол.
        - Мир, - хрипло сказал он. - Мир рабов.
        - Я потеряла половину слуг, спеша на твой зов, - ответила Эйлар. - Хороших слуг.
        Отец молча повернулся к обручу. На серебре поблескивали в маленьких лунках разноцветные камни.
        - Запомни узор, - коротко приказал он. - Боги Храма посмеялись надо мной, но я нашел мир, который станет нашим.
        Он вынул самый верхний камень, прозрачный, как горный хрусталь, искрящийся, как бриллиант, скользкий, как ртутный шарик. Мерцающая пленка потускнела и погасла. Теперь сквозь обруч была видна лишь противоположная стена.
        - Этот мир может стать нашим, - сказала Эйлар и с любопытством тронула босой ногой неподвижное тело. - Если только у него еще нет повелителя.
        Ранд Ваас спрятал под кожаный панцирь камень-ключ. И сказал:
        - Мне кажется - если я не сошел с ума, - что это мир одних только рабов. Тебе придется это проверить, дочь.
        Я, Эйлар Ваас, стою на земле, которая моя по праву. Я дочь своего отца, и ошибка его на мне. Моя рука остановила его жизнь, но двигала ею воля отца. Ибо он знал - нет прощения, когда нарушены основы порядка. Не мне повторять их для вас, брат отца Ранд Ваат и друг отца Крий Гуус. Но я повторю - для земли, которой буду владеть, для слуг, которыми буду править, для стали, которую понесу в бою.
        От сотворения земли - и до угасания солнца.
        От рождения человека - и до погребального костра.
        На север и юг, на восток и запад.
        Один закон жизни дан всем. Есть свободные и рабы, есть господа и слуги.
        Свободный может быть трусом и подлецом. Он может быть жалок и смешон, а лицо его уродливо. Не это делает его господином рабов.
        Раб может быть смел и благороден. Он может быть горд и величествен, а лицо его прекрасно. Не это делает его слугой свободных.
        Правда снаружи, а не внутри. Истина приходит лишь через другого человека.
        Нет хуже проступка, чем сделать слугу господином, - кроме единственного: сделать свободного рабом.
        Мой отец забыл истину - и потому я стою перед вами на своей земле. И мои рабы на стенах замка готовы умереть за меня.
        Уммилис, слышащий неслышимое, привел юношу к Эйлар на третий день обучения. Старик шел медленнее обычного, хотя два не имеющих имени поддерживали его под руки. Юноша шел следом, без охраны, но с ящерицей-воротником на горле. Рубиновые глазки ящерицы неотрывно следили за Уммилисом - он имел право приказа. Лишь увидев Эйлар, ящерица переместила немигающий взгляд на свободную.
        - Я отдал ему все, что имел, - тихо сказал Уммилис. - Он понимает язык, может говорить и знает, где находится.
        Эйлар кивнула - она не сомневалась в возможностях Уммилиса. Но хороший труд требовал награды:
        - Ты можешь сократить свое имя, Уммили. Ты доволен?
        Старик кивнул. Но слова Эйлар словно не затронули его.
        - Боюсь, я не обрадуюсь так сильно, как должен, госпожа. Мой разум гаснет - он слишком много отдал… и слишком много взял.
        - Ты хорошо служил роду Ваас, - ласково ответила Эйлар. - Ты можешь спокойно умирать, старик.
        Уммили кивнул.
        - А теперь ответь на последний вопрос, Уммили. Кто его хозяин?
        - Я не знаю.
        Эйлар нахмурилась:
        - Он так глуп? Стоило ли возиться с ним трое суток?
        - Госпожа… - В голосе Уммили мешались почтение и страх. - Он подчинялся многим в своем мире. Очень многим. Но он не считает себя рабом.
        Эйлар вздрогнула. Посмотрела на юношу - тот оставался неподвижен, лишь иногда косился на ящерицу, способную в любой миг разорвать ему горло.
        - Ты хочешь сказать… - голос Эйлар дрогнул, - что он свободный?
        - Нет, госпожа. Он подчинялся многим. У него не было слуг. Но он считает себя свободным человеком.
        Мгновение Эйлар размышляла. Потом кивнула - и ящерица-воротник перескочила на шею Уммили. Юноша потер оставшийся на коже красный рубец.
        - Ты хорошо служил, Уммили, - ласково сказала девушка. - Попрощайся с друзьями. Ты знаешь, что говорить, а что нет. Потом прикажи ящерице исполнить то, что она должна. Старик кивнул.
        - Пойдем, - кивнула Эйлар юноше. - Мы погуляем по саду… и поговорим.
        Я, Эйлар Ваас, клянусь - и клятва моя верна, ибо я стою на своей земле. Во мне не было веры в чужака. Он был рабом - потому что сдался отцу живым. Он был рабом - ибо повиновался нелепым законам неизвестных ему людей. Он был рабом - ведь никто не подчинялся его приказам.
        Но я помнила основы порядка - и во мне проснулся страх. Отец не мог ошибиться - значит, я должна изобличить раба. Ну а потом… Для раба, скрывающего свою сущность, придумано множество видов смерти. Лишь одной нет среди них - быстрой. Я ненавидела чужака - и поклялась доказать его природу еще до захода солнца.
        Я, Эйлар, думала так.
        Сад замка Ваас… Немногие свободные видели его красоту, а что до рабов - какую цену имеет их мнение? Раб может оценить красоту, может создать ее, может стать ее частью. Но лишь свободный способен увидеть прекрасное таким, какое оно есть на деле.
        Эйлар Ваас и чужак из другого мира шли по прозрачным дорожкам из каменной воды, теплой и мягкой на ощупь. Они миновали поляну пылающих цветов, вспыхивающих разноцветным сиянием, когда на них садились огненные пчелы. Они остановились на деревянном мостике, перекинутом через Сиреневый пруд, - и долго стояли там, вдыхая сладкий аромат, рождающий в душе радость и щемящую тревогу о будущем. Они взобрались на Музыкальный холм, и черно-белые камни под ногами вызванивали печальную мелодию, которая рождалась однажды и никогда больше нс могла повториться. И там, на вершине холма, опустились на изумрудную траву, мгновенно сплетшуюся в мягкие, украшенные белыми цветами кресла.
        - Как тебя звать? - спросила Эйлар, хотя и знала ответ. - Александр.
        - Это имя раба, - ответила Эйлар. И почувствовала обиду, что проверка оказалась столь простой.
        - Рабы не имеют имен вообще, так мне говорили.
        - Не имеют имени низшие рабы, им незачем его иметь. Те, кто хоть чем-то может быть полезен, носят имя - слишком длинное для свободного человека.
        - У наших миров разные законы. Впрочем, иногда меня зовут другим именем - Саша.
        - Ты не хочешь признать очевидного, раб, - ответила Эйлар. - Скажи, ведь в своем мире ты подчинялся другим?
        - Да, но лишь тем, кому я согласен был подчиняться. Никто из них не назвал бы меня рабом. И в любой миг я мог стать выше их и отдавать приказы.
        Он смотрел на Эйлар, и в глазах его было больше любопытства, чем страха.
        - Когда мой отец забрал тебя из твоего мира, ты даже не пробовал сопротивляться. Это поступок раба.
        - Это поступок разумного человека. Твой отец был сильнее меня, он вышел из воздуха, словно для него не существовало расстояний. Я не знал пределов его силы, я не хотел рисковать. Но мне было интересно происходящее.
        Эйлар вздрогнула - так мог ответить и свободный. Но перед ней сидел раб!
        - Ты хочешь сказать, что в твоем мире люди одновременно рабы и свободные? - спросила она. - Это невозможно.
        Александр кивнул:
        - Нельзя быть немного несвободным. Мы знаем это.
        Эйлар кивнула:
        - Если вы не можете быть свободными - вы станете рабами. Мой отец завоюет ваш мир.
        Александр улыбнулся:
        - Наверное, это будет очень трудно сделать. Ты не знаешь силы нашего мира. Его злой силы…
        Эйлар не ответила. Она помнила картины, показанные ей разумом Уммилиса, выкравшим их из памяти чужака. Стальные машины, ползущие по земле и выбрасывающие огонь. Стальные птицы, летящие выше облаков и заливающие землю ядом. Стальные корабли, несущие в себе отряды обученных рабов.
        Но и Александр не подозревал о силе ее мира. О том, что скрыто за красотой садов и каменными дверями подземелий. Черные бабочки, такие маленькие, что их трудно увидеть, откладывающие в сталь тысячи крошечных прожорливых личинок. Неделя - и упадут на землю стальные птицы; утонут, рассыпавшись в труху, корабли; развалятся бронированные машины-танки. А потом настанет черед птиц-горноф, мерзких ночных тварей, нападающих только на детей и женщин, плюющих в глаза выжигающим мозг ядом. А потом рабы, не имеющие имен, проглотят скользкие разноцветные личинки сабира и пойдут в бой с оставшимися врагами. И из каждого убитого, разрубленного тела раба вырастет новый боец, получеловек-полусабир, оборотень, жаждущий лишь одного - убивать и вкладывать в плоть скользкие личинки.
        Эйлар посмотрела на чужака. И ощутила что-то похожее на жалость. Раба можно жалеть - от этого он не становится свободным.
        - Расскажи мне о своем мире, - приказала она. - Не то, что ты говорил Уммилису - о правителях-слугах и свободных рабах. Говори о себе: как ты жил и чего хотел. Говори правду - я почувствую ложь.
        И чужак с длинным именем раба начал рассказывать.
        Я, Эйлар Ваас, стою перед вами - свободными людьми, равными мне. И говорю то, что не хотела бы рассказать. Но есть закон, и он требует ответа.
        Свободного можно убить - и он умрет свободным. Убийца может быть наказан, а может быть прощен - кем бы он ни был, слугой или господином.
        Но свободного нельзя сделать рабом. И виновный должен умереть - кем бы он ни был, слугой или господином.
        И от сотворения земли люди смотрели друг на друга, пытаясь понять, кто свободен, а кто раб. Было так до тех пор, пока не пришла истина.
        Правда не принадлежит человеку - она видна лишь другим людям. Истина находит того, кто может ее увидеть. Она заставила меня говорить с чужаком, носящим рабское имя. Мы говорили до вечера, когда над горами поплыли зеркальные облака, и до полуночи, когда звезды, которых он не знал, загорелись над нами, и до утра, когда оранжевый рассвет разбудил птиц в саду. Я поняла, что случилось. Я знала, что должна делать. Но страх ошибиться терзал меня, и я спросила его…
        Сизер, теплый ветер утра, раскачивал цветы в саду замка Ваас. Эйлар спросила, держа руку на поясе-змее, готовом ожить и убить врага:
        - Александр, ты говорил о девушке, которую любишь. Но она далеко. Скажи, ты смог бы остаться со мной? Быть свободным, а не рабом. Править вместе со мной. Ты смог бы полюбить меня?
        Чужак вздрогнул, он не ждал такого вопроса. Посмотрел на Эйлар в оранжевом утреннем свете - свете ясности и жизни. И ответил:
        - Я не могу остаться. Меня любят и ждут. Понимаешь?
        Эйлар еще крепче сжала пояс (змея вздрогнула, пробуждаясь от многолетнего сна) и спросила:
        - Ты считаешь, что я недостойна твоей любви?
        И тогда Александр закричал, словно боялся, что не сможет сказать этих слов тихо:
        - Да пойми наконец! Я боюсь полюбить тебя! Боюсь остаться в твоем мире, пусть даже свободным, пусть даже королем! Есть мир, в котором меня ждут и любят! Не превращай меня в раба своей любви!
        - Я красива? - спросила Эйлар.
        - Да…
        - И ты смог бы полюбить меня?
        - Да, - сказал чужак и отвернулся.
        Эйлар поднялась из травяного кресла и бросила пояс-змею в Сиреневый пруд, жадно проглотивший добычу. Потом она посмотрела на чужака и сказала:
        - Знаешь, ты тоже красив… И я смогла… Пойдем.
        Я, Эйлар Ваас, стою на своей земле, и, значит, мои слова - правда. Я поняла, что отец мой ошибся и будущее стало неизменным. Я отвела чужака с именем раба в башню отца и оставила возле серебряного обруча, холодного и мертвого. Потом я прошла подземным ходом в спальню к отцу. Он ждал меня - возможно, Уммилис предупредил его перед смертью, он иногда видел грядущее… А быть может, отец все понял сам. Он сидел на постели, в углу которой сжались мальчик и девочка, согревавшие его в эту ночь. Меч рода Ваас был в руках отца, и я испугалась. Но истина была со мной. Я подошла к отцовскому ложу и опустилась перед ним на колени.
        - Отец, ты ошибся, - сказала я, чувствуя, как давит горло печаль. - Прости, что я поняла твою ошибку.
        Ранд Ваас взял меч за лезвие, и кровь потекла с его пальцев. Никто не смеет брать мечи великих Мастеров за клинок…
        - Ты уверена, дочь? - спросил он, протягивая меч. - Ты веришь себе и своим чувствам?
        Я вспомнила, как чужак валялся на полу башни под мерцанием серебряного обруча. Вспомнила, как он бродил по дворцу вместе с Уммилисом, постигая наш язык, - его глаза были чисты, как у ребенка, а кожа посерела, как у старика. Вспомнила, как он растирал рукой след от ящерицы-воротника на шее… И провожал взглядом Уммилиса. Я вновь прошла с ним по теплым дорожкам парка и вдоволь надышалась сиреневым туманом. И слушала рассказ про его жизнь, где все было на своих местах - рождение и любовь, зрелость и смерть. Это еще ничего не решало; раб рождается и живет теми же муками и радостями, что свободный. Но потом я вспомнила его улыбку и темные глаза, неотрывно следившие за мной в тишине ночного парка. И легкие касания рук - теплые, живые, которым не удавалось казаться случайными.
        - Да, отец, - ответила я. - Уверена. Ты сделал рабом свободного.
        Рукоять меча легла в мои руки. Отец кивнул и сказал:
        - Бей.
        Я ударила отца - легко-легко, лишь намечая путь для уходящей жизни. Он взялся за эфес, вырвав его из моих рук, и вонзил меч до конца.
        - Пусть моя ошибка умрет со мной, - прохрипел он. - Пусть она не коснется рода Ваас…
        Кровавая пена хлынула у него изо рта - значит, Храм услышал и исполнил его последнюю волю.
        Подозвав мальчика, я зарезала его над трупом отца - ему понадобится красивый и сильный попутчик на дороге Смерти. Девочке я велела прийти ко мне через месяц. Она была в возрасте детства, но случается всякое, и в теле ее могла скрываться новая жизнь, родная мне по крови.
        Из плаща отца я достала прозрачный камень-ключ и поднялась в башню. Александр ждал возле серебряного обруча, и цветной узор камней был сложен по-прежнему. Когда я вложила камень-ключ, радужная дымка затянула обруч.
        - Уходи, - сказала я. - Уходи навсегда - и быстрее! Иначе я заставлю тебя остаться!
        Он подошел ко мне и коснулся губами моих губ. Сказал, и я нашла в его голосе настоящую грусть:
        - Прощай, Эйлар. Я еще пожалею о том, что ухожу. Но меня ждут.
        Шагнув в радужную дымку, он обернулся и крикнул:
        - Прощай! Я почти влюбился в тебя, Эйлар из рода Ваас!
        - Прощай, - сказала я и назвала его именем свободного: - Саша…
        Когда в серебряном обруче померкли последние тени, я подняла меч и превратила подарок богов в мятые серебряные полоски, присыпанные осколками разноцветных камней.
        Потом я вышла на балкон главной башни и велела стражникам собрать всех слуг. Когда молчаливая толпа собралась в маленьком квадратном дворе, я сказала им, что Ранд Ваас ошибся. Я сказала, что он уже идет по дороге Смерти и желающие могут присоединиться к нему. Несколько женщин и двое стражников вышли вперед и пронзили себя мечами. И лишь Глааман, имеющий право спрашивать, решил не вовремя воспользоваться им. Он закричал:
        - Госпожа! Чужак не был свободным, он такой же раб, как и мы! Господин Ранд Ваас погиб напрасно…
        Я кивнула Гонууску, и начальник стражи вскинул арбалет. Глааман упал со стрелой в груди, и я попросила богов, чтобы он догнал отца на дороге Смерти. Такие рабы, как он, порой бывают нужны.
        Так начался вчерашний день, равные мне Крий Гуус и Ранд Ваат. Как он прошел - вам знать не нужно. Я сделала все, что могла, для отца, и путь его по дороге Смерти не будет трудным. А сегодняшний день начался для меня с печали - ибо я узнала, что вы идете к моему замку с отрядами рабов. Но я признаю за вами право вопроса и дам вам знание ответа. Мой отец ошибся, приняв чужака из другого мира за раба. Да, он носил рабское имя и не всегда поступал, как подобает свободному. Но это не важно.
        Правда снаружи, а не внутри, а истина приходит лишь через посредство человека. Я сидела рядом с чужаком под светом неведомых ему звезд, я слушала его рассказы, я чувствовала его дыхание. Я полюбила его, а значит, мой отец ошибся. Ибо раба нельзя любить. Он может стоить уважения и дружбы или ненависти и страха.
        Можно овладеть его телом - или отдать ему свое.
        Но только свободного можно любить.
        От сотворения земли - и до угасания солнца.
        Фугу в мундире
        «Куда девалась моя молодая жена?»
        спросил хозяин.
        - «Пучок зеленой травы
        у рта осла и есть твоя молодая жена»,
        - ответил обезьяна-странник.
        Шихуа о том, как Тринитаки великой
        Тан добыл священные книги.
        1. МЕСТНОСТЬ РАССЕЯНИЯ
        - Арана-сан, - сказал я, склоняясь в поклоне. - Примите мое о-сэйбо по случаю кэдзимэ…
        - По случаю Нового года, - неуверенно поправил меня Валера. - Или не уточняй ни фига. О-сэйбо - оно и есть о-сэйбо.
        Сегодня - двадцать седьмое декабря. Срок, когда я мог исполнить нормы гири, истекал… Да, вы же не знаете, что такое нормы гири… Если на вашем календаре и стоит двадцать седьмое декабря, то год наверняка не тот. Восьмидесятый, или девяносто третий… И ни черта вам неизвестно - ни о гири, ни о ниндзе… Вы их спутаете с гирями и ниндзями. Вам хорошо. Вы живете в России - или в РСФСР. Вы…
        Да ну вас на фиг. Мне дали конверт, который можно отправить в прошлое. Чистый конверт из плотной белой бумаги. Я запишу все, что успею. А объяснять вам про перестройку, про президента Ельцина, про всероссийский референдум о Курилах… Забавный все же вышел у него итог. Два года минуло, а до сих пор смеюсь, как вспомню. И надо же было острякам-русофилам из парламента вставить в текст третий пункт…
        «Референдум граждан России по вопросу территориальной принадлежности Курильских островов Кунашир, Шикотан, Итуруп и Хабомаи.
        1. Я за то, чтобы передать вышеуказанные острова под суверенитет Японии.
        2. Я за то, чтобы сохранить над вышеуказанными островами суверенитет России.
        3. Я за то, чтобы передать Россию под суверенитет Японии».
        Как они веселились, парламентарии последнего созыва, голосуя за третий пункт! Показать абсурдность всего референдума! Острова наши! Наши! Навсегда! А-а-а-а! Девяносто семь процентов? А-а-а-а-а!
        Вот так и живем. В Стране Восходящего Солнца. Очень демократично, и двуязычие по всей Японии введено. Даже в Токио, в столице, большинство вывесок на японском и русском.
        Двуязычье - дружбы два крыла, писал мне друг из сопредельной страны, бывшей СССР-ской республики. Она тоже к нам попросилась. Но Хасэгава Мититаро, наш премьер, сказал, что не раньше середины двадцать первого века. Иначе не осилят. Японцев, коренных, понять можно - они немного растерялись. Три дня в парламенте драки шли: решали, присоединять нас или нет. Решились…
        А двуязычие - это хорошо. И никакой национальной дискриминации. Любой может занимать руководящие должности, все равно, коренной ты японец, русско-японец или беглый грузин. Надо только знать оба государственных языка.
        Мы с Валерой работаем в компании по постройке Садов Камней. Валера каменщик, я садовник. Вокруг Камней должна быть лужайка надлежащей формы и с надлежащей, точнее, произрастающей травкой. Валера ездит на джипе по окрестностям, ищет подходящие камни, привозит, останавливает… У него чутье на хорошие камни, он незаменим. А я потом вокруг камней травку высаживаю. Начальник наш, Арана-сан, как правило, доволен… Впрочем, что я все о себе да о Валере? Главное - рассказать вам о фугу.
        2. МЕСТНОСТЬ НЕУСТОЙЧИВОСТИ
        Арана-сан кивнул, и я начал декламировать:
        Обвита плющом скала…
        В море, в Ивами,
        Там, где выступает мыс
        Караносаки,
        На камнях растут в воде
        Фукамиру-водоросли,
        На скалистом берегу
        Жемчуг-водоросли.
        Как жемчужная трава
        Гнется и к земле прильнет,
        Так спала, прильнув ко мне,
        Милая моя жена.
        Глубоко растут в воде
        Фукамиру-водоросли,
        Глубоко любил ее,
        Ненаглядную мою.
        Но немного нам дано
        Было радостных дней…
        Валерка, сидящий на корточках в стороне, дернулся и прошипел:
        - Ночей, идиот…
        Я уставился на сидящего с полузакрытыми глазами Арана-сана. Он слегка покачивался в такт словам - может быть, проговаривал их на японском? А, хрен с ним. Главное - не замолкать! Мысль мелькнула как молния, и я продолжал:
        Что в ее объятьях спал.
        Листья алые плюща
        Разошлись по сторонам
        Разлучились с нею мы.
        И когда расстался я,
        Словно печень у меня
        Раскололась на куски.
        Господи! У Арана-сан хронический холецистит! Поймет ли он меня правильно? Не примет за скрытую насмешку слова… Дьявол! У него еще и грудная жаба! А мне читать дальше…
        Стало горестно болеть
        Сердце бедное мое.
        И в печали, уходя,
        Все оглядывался я…
        Но большой корабль
        Плывет…
        И на склонах Батари…
        Валерка дернулся - видимо, я опять в чем-то ошибся. Мне и Пушкин в школе давался с трудом. А эти проклятые стихи, без всякой рифмы…
        - Хоросо, Сергей. - Арана-сан улыбнулся. Бог ведает, что за этой улыбкой. - Спасибо, что напомнири о моей неизбывной тоске по родным островам, по рюбимой жене. Спасибо… - Он слегка поклонился. Говорит Арана-сан по-русски здорово, вот только с буквой «л» проблемы. - Рад, очень рад вам…
        Согнувшись в церемониальном поклоне (корпус наклоняется на 20 - 30 градусов и в таком положении сохраняется около двух-трех секунд), я протянул Арана-сану белый сверток - о-сэйбо, новогодний подарок. Слава Богу, справился… Я отошел в сторону, а мое место занял Валера. Поклонился и сказал:
        - Позвольте, Арана-сан, прочесть мои несовершенные строки. Им не сравниться со словами мастера, что нашел Сергей, но их родило мое сердце.
        Арана-сан улыбнулся. И, кажется, куда лучше, чем мне…
        Оттого, что горы высоки,
        Стелется в полях жемчужный плющ,
        Нет ему ни срока, ни конца,
        О, когда бы так же, без конца
        Видеть вас, сэнсэй, я мог!
        Валера протянул Арана-сану свой подарок. А начальник…
        - О-рэй о-мосимас! - воскликнул Арана-сан. - Рошадь узнают в езде, человека - в общении.
        Он снова улыбнулся и повторил пословицу на японском. Я стоял, посрамленный и униженный. Господи! Ну что мне стоило тоже сочинить пятистишье, а не заучивать длинный и скучный текст! Кретин! Поделом! Кто слишком умен, у того друзей не бывает! Захотелось же мне показаться самым умным… Задумал муравей Фудзияму сдвинуть…
        3. МЕСТНОСТЬ ОСПАРИВАЕМАЯ
        - Да плюнь ты! - утешал меня Валерка. - Пошли они все на фиг! Что я им, осел, хокки сочинять? Они сами их не знают. Переделал одну, и дело с концом… А тебе я что советовал?
        Я вздохнул. Спросил:
        - Слушай, а ты не жалеешь?
        - О чем?
        - Ну… как раньше было.
        Валерка покрутил пальцем у виска.
        - Ты чего, псих? Ты бы раньше на «Тойоте» ездил? А я на «Мицубиси» катался? Да мы с тобой на пару за три года на старый «Запорожец» не зарабатывали! А как вкалывали! На птицефабрике проводку чинили по колено в курином дерьме… Еще и вода протекала, помнишь? А у тебя сапог не было, ты по загородкам как обезьяна прыгал… Ну а с книгами, помнишь? Из Москвы к нам, в глубинку, возили спекулировать. Детективы, фантастику… Помнишь Дика, «Человек в высоком замке», как японцы с немцами Америку оккупировали? Вещь! И японцы там правильно описаны, хорошо… Такой сюр!
        Все. О сюре Валерка может говорить часами. Он его любит - во всех формах, особенно в напечатанных… Я вздохнул и поднялся:
        - Слушай, я пойду развеюсь. Может, в бар загляну.
        - Пьянствовать? Да не переживай ты! И Конфуцию не всегда везло!
        Я торопливо вышел. От японских пословиц меня иногда начинало бросать в дрожь. А поскольку Валерка их любит, то пришлось смириться. Мы с ним арендуем трехкомнатную квартиру на двоих, так дешевле выходит. И на работу можно ездить на одной машине - сегодня везу я, завтра Валера. Там он берет служебный джип и мчится искать булыжники. А я сею травку.
        «…что это такое?» - «Не знаю», - последовал ответ. «Здесь у меня на шее мешок с твоими сухими костями, я два раза съедал тебя», - произнес Шэньша. - «А ты, оказывается, совсем ничего не знаешь, - сказал монах. Ведь если ты и на этот раз не изменишь своего поведения, придется тебя уничтожить вместе со всем родом». Шэньша почтительно сложил ладони - он поблагодарил за оказанную милость и проявленное сострадание…
        По голове меня стукнули, едва я вышел из подъезда. Дальше было темно, затем мокро и холодно. Я открыл глаза - светло.
        В каком-то бункерообразном полуподвале с крошечными зарешеченными окошками и грязными бетонными стенами сидели двое мужчин. Один русский, другой… то ли японец, то ли нет. Более полный какой-то.
        - Извините за обращение, - с улыбкой сказал то ли японец. - Грубо, увы… Грубо…
        Он повернулся к своему явно русскому соседу и сказал:
        - Нельзя прощать слугам, если они обидели чужого человека, Андрей. Прощайте слугам, если они обидели вас.
        Андрей кивнул, но не выказал ни малейшего желания броситься наказывать нерадивых слуг.
        То ли японец продолжал:
        - Вас расстроило обращение с вами Арана-сана, не так ли? Увы, когда жадному человеку преподносят золото, он недоволен тем, что ему не поднесли яшму. Люди Поднебесной понимают это.
        Китаец!
        - Скажу откровенно, - начал китаец, - до нас дошло известие о попавшем к вам конверте.
        Он сделал паузу. Хорошо сделал, красиво. Явно русский не сумел бы… Так я и думал! Русский нарушил молчание:
        - Мы просим передать конверт нам - за любое вознаграждение.
        - Зачем? - спросил я. Отрицать факты было глупо.
        - Мы постараемся предупредить нужных людей… в прошлом. Они предотвратят присоединение России к японцам!
        - Как? - Мне стало интересно.
        Явно русский с сомнением посмотрел на китайца. Тот кивнул.
        - Люди… скажем так, резиденты, получат задание любой ценой устранить ряд лиц. Тех, кто настоял на третьем пункте референдума. Тогда история потечет по-другому.
        - А что будет с нами?
        Русский радостно улыбнулся:
        - А мы исчезнем! Станем невозможными!
        Китаец кивнул. И начал:
        - Когда ищешь огонь, находишь его вместе с дымом. Увы, нам…
        - Да пошли вы на хер! - завопил я. - Мне с японцами нравится. Я уже семьдесят иероглифов выучил!
        Про семьдесят я, конечно, приврал. От силы сорок. Но тут меня снова ударили по голове. Сильно. И под ребра. Не слабее.
        4. МЕСТНОСТЬ СМЕШЕНИЯ
        «Острый холецистит - острое неспецифическое воспаление желчного пузыря. Этиология: инфицирование восходящим и нисходящим путем. Симптомы, течение: после погрешностей в диете возникают интенсивные боли в эпигастральной области…»
        - Слушай, а может, и от удара он возникает? - морщась от боли, спросил я.
        - Сергей, кто из нас медицинский кончал? Чего ты пристал? Хочешь, в другом месте почитаю… У тебя живот болит, так… Острый живот… Разрыв желчного пузыря…
        - Эй, кончай! - Я отобрал у него справочник практического врача и учебник травматологии. - Я б уже загнулся. Уж симптомы воспаления брюшины я помню!
        Валерка с уважением посмотрел на меня. Однажды, чиркая спичкой о стекло, за неимением коробка, он отрезал себе с четверть пальца. Я хладнокровно посоветовал залепить ранку бумагой, и с тех пор он утвердился во мнении, что я повидавший всякого врач. Тем более что палец, к моему удивлению, зажил отлично. На Валерке все хорошо заживает, на мне куда хуже. Однажды нам дал по морде один и тот же парень. У меня вылетел зуб, а у Валерки только раскрошился немного. Жизнь странная штука… Я немного подумал, нельзя ли сказать «жизнь - странная штука» Арана-сану как афоризм, потом решил, что это слишком просто. Нужно чего-нибудь добавить… Вот! «Жизнь - странная штука. Восход в ней предшествует закату, но в полдень мы постигаем, как коротка наша тень». Неплохо. Японцам понравится. Китайцам тоже… Я вспомнил китайцев и выматерился.
        - Это зря. - Валерка с состраданием посмотрел на меня. - Русский мат - самый некрасивый пережиток суверенитета.
        - Да брось ты… Словно Арана-сан не матерится.
        - Все равно не надо. Я сейчас позвоню, вызову гейш. Ты при них не ругайся.
        - А мы осилим?
        - Двоих-то? Ну давай одну пригласим…
        - Я не о том! У нас йен хватит?
        Валера усмехнулся.
        - С премиальными можно и погулять. Арана-сан получил большое ниндзе от моего гири… Ну, расщедрился, конечно…
        Я со вздохом отвернулся к стене.
        При виде гейш у меня прошли и бок, и голова. Вообще полегчало. Гейши были маленькие, узкоглазые и в роскошных кимоно. По-русски они говорили совсем неплохо - наверное, специализировались на новых японцах.
        Вначале мы пили сладкое сакэ, закусывая охаги. После третьей чашечки гейши опьянели, да и у меня после всех волнений закружилась голова. Гейша в розовом кимоно встала и вдохновенно прочитала:
        Абунаку мо ари
        мэдэтаку мо ари
        моко ири-но
        юубэ-ни ватару
        хитоцубаси.
        Мы с Валерой переглянулись и вежливо засмеялись:
        - Ва-ха-ха!
        - О-хо-хо, - благопристойным женским смехом такаварай ответили гейши. Затем та, что в розовом, перевела стихи на русский:
        Тут тебе и боязно,
        тут тебе и радостно,
        идя к жениху,
        перейти в вечерней мгле
        по бревну ручей.
        Гейша поклонилась и села на корточки. Мы дружно засмеялись смехом синобиварай:
        - У-ху-ху! У-ху-ху!
        Далеко за полночь, раскачиваясь над сладко всхлипывающей гейшей в розовом (розовое сейчас валялось на полу возле кровати), я шептал:
        - Ты моя вечнозеленая сакура… Ты мой лотос под лунным светом… Всегда любил японских женщин, всегда. Я счастлив с тобой… Трахая тебя, я ощущаю, как вхожу в тело Японии, срастаюсь со Страной Восходящего Солнца…
        Гейша вдруг всхлипнула. И, уже выгибаясь в ликующей дуге оргазма, простонала:
        - Какая же я тебе японка, мудак… Я кыргызка, я в СССР родилась… Бери меня, бери меня еще, любимый! О-о-о!
        - А-а-а! - завопил я, ослабевая.
        5. МЕСТНОСТЬ-ПЕРЕКРЕСТОК
        - Карээда ни карасу но томаритару я аки но курэ, - сказал я. - Прощай, любимая.
        - Фуруикэ я кавадзу тобикому мидзу-но ото, - прошептала она. - Мы еще встретимся, милый.
        Нет, лучше все-таки сказать это по-русски. Вы же японского совсем не знаете, а великого Басе не чтите.
        Повторим заново…
        - На голой ветке
        Ворон сидит одиноко.
        Осенний ветер,
        - сказал я. - Прощай, любимая.
        - Старый пруд…
        Прыгнула в воду лягушка.
        Всплеск в тишине,
        - прошептала, она. - Мы еще встретимся, милый.
        Вот так гораздо лучше.
        Сегодня Арана-сан говорил по-русски совершенно чисто. Видимо, от волнения. Мы делали Сад Камней для самого Саканиси Тадаси и должны были кончить его до завтрашнего вечера. А у нас еще и не все камни подобрались…
        Я копошился вокруг Сада, засевая периметр быстрорастущей зеленой травкой. Легкий предновогодний снежок, словно чувствуя свою неуместность, таял, не долетая до земли. Само пространство Сада уже было засыпано отличной неровной галькой, экспортированной с Капчагайского карьера в Казахстане.
        Урча мотором, подъехал Валерка. Урчал джип, Валерка сиял радостной улыбкой.
        - Арана-сан, - крикнул он. - Нашел! Вот он, главный камень Сада!
        Арана-сан заглянул в джип. Придирчиво осмотрел огромный валун. Послюнявил палец, потер им камень, лизнул… Лицо его раскрылось в довольной улыбке.
        - Хорошо, - сказал он. - Будем устанавливать.
        Они поднатужились и стали выволакивать валун из джипа.
        - Осторожнее, - крикнул я.
        Арана-сан гордо промолчал. Валун вывалился из джипа и радостно покатился на них. Валерку отнесло в сторону, а Арана-сан храбро запрыгал перед валуном, пытаясь притормозить его руками. Валун неумолимо наступал, прижимая Арана-сана к стене дома Саканиси-сана. Я испугался, потом вспомнил, что дом Саканиси-сана сделан из рисовой бумаги, и успокоился.
        У самой стены валун остановился. Арана-сан облегченно вздохнул и прошептал что-то по-японски. С огорчением посмотрел на раскрошившийся край валуна. Вновь обошел вокруг него, осматриваясь. Кивнул:
        - Еще лучше стало. Берись, Валера.
        Рыча от натуги, они поволокли камень.
        - Помочь? - робко предложил я.
        Валера и Арана-сан дружно покачали головами. Я достал новый пакетик с семенами и стал укладывать их в проковырянные специальной иголочкой лунки.
        - Знаешь, чего мне сказала моя? - спросил Валерка на перекуре.
        Я покачал головой.
        - Только мы кончили, как она заявляет: «Хорошо, когда у юноши или малого ребенка пухлые щеки». Я окрысился, ору: «Какие это у меня пухлые щеки? Это у моего напарника пухлые!» А она отвечает: «Глупый, это же слова Сэй-Сенагон! Неужели не читал? Любимая книга премьера Мититаро! Там еще сказано: „Люблю, когда пажи маленькие и волосы у них красивые, ложатся гладкими прядями, чуть отливающими глянцем. Когда такой паж милым голоском почтительно говорит с тобой, - право, это прелестно“. Ну, мне уже и на Мититаро плевать захотелось… - Валерка опасливо огляделся, - я и говорю: „Гомик твой Сэй-Сенагон!“ А она к стене отвернулась, заплакала и говорит: „Это женщина, она тысячу лет назад жила…“ Опростоволосился я…
        Валерка со вздохом загасил окурок о главный камень Сада и сказал:
        - Ну что, вперед, на бабу-Клаву? Работать надо.
        6. МЕСТНОСТЬ СЕРЬЕЗНОГО ПОЛОЖЕНИЯ
        - Сергей-сан, - сказал Арана-сан. Я подпрыгнул. - Сергей-сан, мне стало известно, что у вас есть особый конверт. Отдайте его мне. Я стану вашим вечным должником.
        - Зачем вам-то конверт? - спросил я.
        Помолчав минуту, Арана-сан с улыбкой сказал:
        - Один из моих предков не успел доставить важное известие своему князю. Он задержался в пути, и князь умер, не успев прочитать его. Этот позор лег на весь наш род… Он заставил меня уехать с острова. Если я пошлю письмо вместо него… в этом конверте оно дойдет вовремя.
        - Простите, Арана-сан, - огорченно ответил я. - Но конверт нужен мне самому. - Арана-сан вздохнул и улыбнулся. - И что вы все выпрашиваете конверт? - спросил я. - Наймите якудзу, через час доставят… вместе с моим мизинцем, если надо.
        - Такие конверты нельзя отнять, - тихо сказал Арана-сан. - Их можно только подарить. Извините за беспокойство, Сергей-сан.
        7. МЕСТНОСТЬ БЕЗДОРОЖЬЯ
        В курятнике было тепло и пахуче. Полуметровый слой куриного помета застилал пол. Это не беда, конечно… Но подтекшая вода заставила птичье дерьмо преть, выделяя в воздух калории и ароматы.
        - Как знал, - пробормотал Валера, поправляя высокие, до колен, сапоги. - Ну, а ты чего будешь делать в своих ботиночках?
        Возбужденно кудахтали куры. Матово поблескивали свежие яйца. Я взял ближайшее яйцо и швырнул его в потолок. Валера заорал.
        - Ты чего? - спросил я.
        - Скорлупа в волосы попала… Ну, я пошел. - Валера отважно двинулся напролом. Я стал взбираться на хрупкие рейки курячьих загородок.
        - Офигел! - заорал Валера.
        Но было уже поздно. Доски под ногами хрустнули, и я полетел вниз.
        Падать было мягко.
        8. МЕСТНОСТЬ ОКРУЖЕНИЯ
        - Мне надо уезжать. - Арана-сан потер переносицу. - Справитесь сами?
        - Да конечно! - заявил Валера. - Тут осталось всего-то… два камня поставить.
        - Хорошо. Точки, куда ставить, вы знаете… - Арана-сан придирчиво взглянул на почти законченный сад. - Помните - ни с одной точки нельзя увидеть сразу все девять камней. Это главное.
        Он пошел к машине.
        - Перекур! - радостно объявил Валера, едва шеф уехал. - Работы здесь на час от силы. А Саканиси-сан только вечером придет проверять.
        - Может, сделаем вначале? - спросил я.
        - Фигня… Отдыхай.
        Валера задымил, а я задумчиво побрел по саду. Красиво получается… Я чихнул и полез в карман. Увы, запас одноразовых бумажных платков кончился. И где я ухитрился простыть? Надо было взять обычный матерчатый платок, хоть японцы их и не любят. Им помотай как следует в воздухе - и сморкайся дальше…
        На щебенке валялись какие-то белые лоскутки. Непорядок, зато мне на руку. Я подобрал их и с удовольствием очистил нос. Вернулся к Валерке. Тот посмотрел на лоскутки в моей руке с каким-то невыразимым ужасом.
        - Ты где их взял?
        - В саду валялись.
        - Ты место, где их брал, помнишь?
        - Нет… А что?
        - Ими же Арана-сан отметил, куда камни ставить! Дундук! Козел! Что делать будем?
        - Отсюда видно? - заорал Валера. Он сидел скорчившись в три погибели, изображая восьмой камень Сада. - Все девять?
        - Если тебя считать за камень, то все девять, - отозвался я.
        Валерка выпрямился, плюнул и старательно зарыл плевок ногой. Подошел ко мне с явным желанием уездить по роже, но сдержался. Спросил:
        - Что делать-то будем? Времени уже нет.
        Я пожал плечами.
        - Может, отдашь свой конверт Саканиси-сану? Он простит нам задержку…
        - Нет, - твердо сказал я.
        - Почему?
        - Я его отправлю сам.
        - Кому?
        - Себе самому.
        - Думаешь, поможет?
        - А вдруг.
        Валера замолчал. Потом, воровато оглядевшись, сказал:
        - Слушай, есть одна идейка… Если выгорит, то эти тупые японцы ничего и не поймут. Слушай…
        9. МЕСТНОСТЬ СМЕРТИ
        - Чудесно, - сказала молодая японка. По-русски, из вежливости к нам. Окружающие наперебой зацокали языками. Саканиси-сан медленно обошел Сад Камней и улыбнулся:
        - Да. Откуда ни смотри - ришь восемь камней. У Арана-сана достойные ученики. Русский народ сможет жить как островные японцы…
        Саканиси-сан вдруг побледнел. Медленно вышел на середину Сада. Обернулся вокруг оси. И прижал ладони к лицу.
        - Хана, - коротко резюмировал Валера. - Просек.
        - Здесь ришь восемь камней, - сказал японец, глядя даже не на нас, а на собравшихся гостей. - Примите мои извинения за позор.
        Японцы молчали - они еще не сообразили, в чем дело. Или не желали принимать извинений? Кто их поймет, японцев…
        - Сэппуку, - сказал Саканиси-сан. Снег падал ему на голову, и волосы седели на глазах. - Я не виновен, но я хочу показать вам мою душу.
        Стоящий рядом со мной пожилой японец достал из бокового кармана пиджака маленький перочинный ножик. Раскрыл его и, согнувшись в поклоне, подал хозяину дома.
        Саканиси-сан вздохнул. Глянул на серое небо. И горько сказал:
        - Никогда им не стать нами. Зря мы пришри сюда.
        Коротким ударом он вонзил лезвие в свой живот.
        Сам акт харакири (сэппуку) выполняется разными способами. Вот один из них: кинжал берется в правую руку, вонзается в левый бок и горизонтально проводится ниже пупка до правого бока; затем вертикально от диафрагмы до пересечения с горизонтальным порезом; если не наступает конец, то кинжал далее вонзается в горло. Известны и другие способы.
        Машина мчалась по обледенелой дороге, визжа тормозами на поворотах. Валерка цеплялся за руль, как утопающий за спасательный круг. Девятый камень Сада камней Саканиси-сана тяжело перекатывался в багажнике.
        - Напьемся, - в который раз повторил Валера. - У меня бутылка заначена… Еще старая, завода „Кристалл“… Вдруг не выдохлась.
        - Притормози, - тихо попросил я.
        - Опять тошнит?
        - Нет. Почтовый ящик…
        Валерка затормозил. Неуверенно спросил:
        - Думаешь, надо?
        Я кивнул:
        - Да.
        - Все написал?
        - Почти все.
        - Иди.
        Я вылез из джипа и пошел к почтовому ящику - нарядному, с надписями на русском и на японском. Письмо слабо подрагивало в руке.
        Дойди. Не затеряйся, как письмо предка Арана-сана. Дойди, прошу тебя. Вдруг ты поможешь нам остаться собой. Дойди…
        Пришли в страну Ананасов - то был еще один небесный дворец: прекрасные женщины держались с достоинством, мужчины не отличались от них поведением, подростки шумели и кричали, малыши весело гоняли мяч; львы рядом с драконами мирно урчали, фоянь и тигры посапывали. Увидев, что вся страна преисполнена духа благости и окружающая их картина столь необычна, сложили стихи:
        Страна Ананасов
        небожителей дивный дворец,
        Мужчины и женщины
        в гармонии с миром живут,
        И даже детишки
        каждый подросток-юнец
        Дух истинной мудрости
        с усердием здесь познают…
        Валерка сосредоточенно откупоривал бутылку. Бросил мне мимоходом:
        - Надо что-нибудь на закусь…
        - Я сделаю фугу, - ответил я.
        Валерка вздрогнул. Потом вновь принялся терзать жестяной колпачок.
        - Делай. Фугу так фугу.
        ФУГУ. Блюдо готовится из небольшой рыбы (иглобрюх или фахак), которая, когда ее поймают, надувается и делается круглой. Ее едят в сыром виде и жареной. Фугу должны готовить только искусные повара, имеющие специальные лицензии, поскольку внутренности рыбы содержат сильный яд; от него ежегодно умирают до двухсот человек.
        Оставив позади вершины гор,
        В стране Коси,
        Где снег идет чудесный,
        В какой же, наконец, из этих дней
        Селение родное я увижу?
        ПОЕЗД В ТЁПЛЫЙ КРАЙ
        1. КУПЕ
        - Идет дождь, - сказала жена. - Дождь…
        Тихо, почти равнодушно. Она давно говорила таким тоном. С той минуты на пропахшем мазутом перроне, когда стало ясно - дети не успевают. И даже если они пробились на площадь между вокзалами - никакая сила не пронесет их сквозь клокочущий людской водоворот. Здесь, на узком пространстве между стенами, путями, оцепленными солдатами поездами, метались и метались те, кто не достал билета: когда-то люди, теперь просто - остающиеся. Временами кто-нибудь не то от отчаяния, не то в слепой вере в удачу бросался к поездам: зелено-серым, теплым, несущим в себе движение и надежду… Били автоматные очереди, и толпа на мгновение отступала. Потом по вокзальному радио объявили, что пустят газ, но толпа словно не слышала, не понимала…
        Он втащил жену в тамбур, в очередной раз показал проводнице билеты. И они скрылись в келейном уюте четырехместного купе. Два места пустовали, и драгоценные билеты мятыми бумажками валялись на углу откидного столика. А за окном поезда уже бесновались, растирая слезящиеся глаза, оставшиеся. В неизбежные щели подтекал Си-Эн, и они с женой торопливо лили на носовые платки припасенную минералку, прикрывали лицо жалкими самодельными респираторами. А поезд уже тронулся, и последние автоматчики запрыгивали в отведенный им хвостовой вагон.
        Толпа затихла, то ли газ подействовал, то ли осознала, что ничего не изменишь. И тогда со свинцово-серого неба повалил крупный снег. Первый августовский снег…
        - Ты спишь? - спросила жена. - Будешь чай?
        Он кивнул, понимая, что должен взять грязные стаканы, сполоснуть их в туалете, в крошечной треугольной раковине… Пойти к проводнице, наполнить кипятком чайник - если окажется свободный, или стаканы - если будет кипяток. А потом осторожно сыпать заварку в слегка горячую воду и размешивать ее ложечкой, пытаясь придать чаю коричневый оттенок…
        Жена молча взяла стаканы и вышла. Поезд шел медленно - наверное, приближался к разъезду… «Ничего, - подумал он и сам испугался мыслей они были холодными и скользкими, как дождевые плети за окном. - Ничего, это последний дождь. За поездом идет Зима. Теперь будет лишь снег».
        Где-то в глубине вагона звякнуло разбитое стекло. Захныкал ребенок. Послышался тонкий голос проводницы - она с кем-то ругалась. Несколько раз хлопнуло - то ли стреляли из пистолета, то ли дергали заклинившуюся дверь.
        Он осторожно потянул вниз оконную раму. Ворвался воздух - холодный, прощально-влажный. И дождевые капли, быстрые, хлесткие, бьющие в глаза. Он высунул голову, пытаясь разглядеть состав. Но увидел лишь длинный выгнутый сегмент поезда, скользящий по рельсам, убегающий от Зимы. «Почему они не взрывают пути? - подумал он. - Я бы непременно взрывал. Или так хорошо охраняют?» Он втянулся обратно в купе, взял со столика пачку сигарет, закурил. Экономить табак не было смысла - запасался с расчетом на сына. А сын остался. Опоздал… или не захотел? Он ведь знал истинную цену билетов… Какая разница. У них теперь всего с запасом.
        Вошла жена, с двумя стаканами, чистыми, но пустыми. Вяло сказала:
        - Кипятка нет… Сходишь позже.
        Он кивнул, досасывая мокрый окурок. Дым несло в купе.
        - Что там, в коридоре?
        - Разбили стекло, камнем. В первом купе, где майор с тремя женщинами.
        Жена отвечала сухим, чуть раздраженным голосом. Словно докладывала на каком-то собрании.
        - Майор стрелял? - Он закрыл окно и, запоздало испугавшись, натянул на окно брезентовую штору.
        - Да… Скоро станция. Там заменят стекло. Проводница обещала.
        Поезд покачивало, и купе билось в такт дорожным рытвинам.
        - Почему они не рвут рельсы?
        Он лег на верхнюю полку, посмотрел на жену - она всегда спала на нижней, по ходу поезда. Сейчас она легла, даже не сняв туфли, и на скомканном в ногах клетчатом пледе остались грязные следы.
        - Потому, что это не поможет, - неожиданно ответила жена. - Потому, что ходят слухи о дополнительных эшелонах, которые вывезут всех. Каждый хочет на поезд в Теплый Край.
        Он кивнул, принимая объяснение. И со страхом подумал, не навсегда ли жена превратилась в такую: спокойную, умную, рассудительную чужую женщину.
        2. СТАНЦИЯ
        Поезд стоял уже полчаса.
        Дверь приоткрылась, заглянула проводница. Как всегда, слегка пьяная и веселая. Наверное, ей тоже было непросто устроиться на поезд в Теплый Край.
        - Проверка идет, - быстро сказала она. - Местная выдумка… Охрана решила не вмешиваться.
        - Что проверяют-то? - с внезапным томительным предчувствием спросил он.
        - Билеты. И наличие свободных мест. - Она посмотрела на две незастеленные полки так, словно впервые их увидела. - За сокрытие свободных мест высаживают из поезда.
        - У нас есть билеты. На все четыре места, - зло, негодующе отозвалась со своей полки жена.
        - Неважно. Должны быть и пассажиры. У вас два взрослых и два детских места. Выпутывайтесь.
        - Дверь закрой! - крикнула жена.
        Повернулась к нему, молча, ожидающе. За окном уже не было дождевых струй. Кружилась какая-то скользкая белесая морось, пародия на снег, тот, настоящий, что уже трое суток догонял поезд.
        - Другого выхода нет? - с ноткой интереса спросила жена.
        Он не ответил. Вышел в коридор, осмотрелся. Все купе были закрыты, проверка еще не дошла до вагона. Из-за соседней двери тихо доносилась музыка. Глюк - почему-то решил он. И оборвал себя: какой к черту Глюк, ты никогда не разбирался в классике… Надо спешить.
        Автоматчик в тамбуре выпустил его без вопросов, лишь мельком взглянул на билеты в руках. Маленькие оранжевые квадратики, пропуск в Теплый Край.
        За редкой цепью автоматчиков, перемешанных с местными охранниками, в чужой форме, с незнакомым оружием, стояли люди. Совсем немного, видимо, допуск к вокзалу тоже был ограничен.
        Он прошел вдоль поезда, непроизвольно стараясь держаться ближе к автоматчикам. И увидел тех, кого искал: женщин с детьми. Они стояли обособленно, своей маленькой группой, еще более молчаливой и неподвижной, чем остальные.
        Женщина в длинном теплом пальто молча смотрела, как он подходит. На черном меховом воротнике лежали снежинки. Рядом, чем-то неуловимо копируя ее, стояли двое мальчишек в серых куртках-пуховиках.
        - У меня два детских билета, - сказал он. - Два.
        - Что? - спросила женщина в пальто. Не «сколько», а именно «что», деньги давно утратили цену.
        - Ничего, - ответил он, с удивлением отмечая восторг от собственного могущества. - Ничего не надо. Мои отстали… - Горло вдруг перехватило, и он замолчал. Потом добавил, тише: - Я их провезу.
        Женщина смотрела ему в лицо. Потом спросила, и он поразился вопросу, она еще имела смелость чего-то требовать!
        - Вы обещаете?
        - Да. - Он оглянулся на поезд. - Быстрее, там билетный контроль.
        - А, вот оно что… - с непонятным облегчением вздохнула женщина. И подтолкнула к нему мальчишек: - Идите.
        Странно, они даже не прощались. Заранее, наверное, договорились, что делать в такой невозможной ситуации. Быстро шли за ним, мимо солдат с поднятым оружием, мимо чужих вагонов. В тамбуре он показал автоматчику три билета, и тот кивнул. Словно уже и не помнил, что мужчина вышел из поезда один.
        В купе было тепло. Или просто казалось, что тепло, после предзимней сырости вокзала. Дети стояли молча, и он заметил, что за плечами у них туго набитые зеленые рюкзачки.
        - У нас есть продукты, - тихо сказал младший.
        Жена не ответила. Она рассматривала детей с брезгливым любопытством, словно уродливых морских рыб за стеклом аквариума. Они были чужими, они попали на поезд, не имея никаких прав. Просто потому, что имеющие право опоздали.
        - Раздевайтесь и ложитесь на полки, - сказал он. - Если что, вы едете с нами от столицы. Мы - ваши родители. Ясно?
        - Ясно, - сказал младший.
        Старший уже раздевался, стягивая слой за слоем теплую одежду. Пуховик, свитер, джемпер…
        - Быстрее, - сказала жена.
        По коридору уже шли - быстро, но заглядывая в каждую дверь. Щелчки отпираемых замков подступали все ближе. Дети затихли на полках.
        - Возраст не тот, - тоскливо сказала жена. - Надо было выбрать постарше…
        Дверь открылась, и в купе вошел офицер в незнакомой форме. Брезгливо поморщился, увидев слякоть на полу.
        - Прогуливались? - протяжно спросил он. Не то спросил, не то обвинил… - Билеты.
        Секунду он вертел в руках картонные квадратики. Потом молча повернулся и вышел. Щелкнула дверь следующего купе.
        - Все? - тихо спросила жена. И вдруг совсем другим, жестким тоном скомандовала: - Одевайтесь! И выходите.
        Он молча взял жену за руку, погладил. И тихо сказал:
        - Могут быть еще проверки. Не все ли равно… Может, нам это зачтется… там…
        Смешавшись, он замолчал. Где это «там»? На небе? Или в Теплом Краю?
        Жена долго смотрела на него. Потом пожала плечами.
        - Как знаешь.
        И сказала молчаливо ожидающим детям:
        - Чтобы было тихо. У меня болит голова. Сидите, словно вас нет.
        Старший хотел что-то ответить, посмотрел на младшего и промолчал. Младший кивнул, несколько раз подряд.
        Поезд тронулся. А за стеклом уже падал снег - настоящий, густой, пушистый, зимний.
        3. НАКОПИТЕЛЬ
        Они стояли вторые сутки. Из окна купе были видны горы. Неправдоподобно высокие, с обмазанными снегом вершинами и серыми тучами на перевалах.
        - Некоторые идут пешком, - сказал майор.
        Он заглянул погреться - стекло в его купе так и не заменили. Впрочем, у майора был целый набор «утеплителей» - в обычных бутылках, во фляжках и даже в резиновых грелках. Непонятно было лишь, довезет ли он до Теплого Края хотя бы грамм алкоголя. Сейчас он принес бутылку водки, и они потихоньку пили. Жена выпила полстакана и уснула. «Притворилась», поправил муж себя. А майор, нацеживая в стакан дозу, разъяснял:
        - Туннель один, на столько поездов не рассчитан. Говорят, будут уплотнять пассажиров. Пусть попробуют… - Он щелкнул пальцами по кожаной кобуре с пистолетом. - Я говорил с охраной. Один вагон набит взрывчаткой, если что… Мы им устроим уплотнение. За все уже заплачено. - Залпом выпив, он тяжело помотал головой. Сказал: - Скорей бы уж Теплый Край…
        - А там хорошо? - вдруг спросил с верхней полки старший мальчик.
        - Там тепло, - твердо ответил майор. - Там можно выжить.
        Он встал, потянулся было за недопитой бутылкой, но махнул рукой и вышел. Жена тихо сказала вслед:
        - Скотина пьяная… Полпоезда охраны… Еще и в пассажиры пролезли. Вся армия едет греться.
        - Было бы хуже, если бы охраны оказалось меньше, - возразил муж. Выпитая водка принуждала вступиться за майора. - Нас бы выкинули из поезда.
        Он полез на верхнюю полку. Лег, закрыл глаза. Тишина. Ни снега, ни дождя, ни ветра. И поезд словно умер… Он повернулся, глянул на мальчишек. Они сидели вдвоем на соседней полке и молча, сосредоточенно ели что-то из банки. Старший поймал его взгляд, неловко улыбнулся:
        - Будете?
        Он покачал головой. Есть не хотелось. Ничего не хотелось. Даже в Теплый Край… Он поймал себя на том, что впервые подумал о Теплом Крае без всякой торжественности, просто как о горной долине, где будет тепло даже во время Зимы.
        В купе опять заглянул майор:
        - Разобрались наконец… В каждый поезд посадят половину местных. А половина останется здесь. Охрана согласилась…
        Майор посмотрел на детей и с ноткой участия спросил:
        - Что будете делать? Отправите детей? Мне поручили разобраться с нашим вагоном. Я пригляжу за ними, если что…
        Муж молчал. А младший мальчик вдруг стал укладывать разбросанные на полке вещи в рюкзачок.
        - Это не наши дети, - твердо сказала жена. - Случайные. И билеты не их.
        - А… - протянул майор. - Тогда проще. В соседнем купе трое своих… Вот визгу будет…
        Дети молча одевались.
        - Я выйду, гляну, как там… - неуверенно сказал муж.
        - Через двадцать минут поезд тронется, - предупредил майор. Он взял со столика билеты детей и порвал их. Розовые клочки закружились, падая на пол. - Розовый снег, - неожиданно изрек майор. Схватился за косяк и вышел в коридор. Там уже суетились автоматчики, сортируя пассажиров.
        - Я выйду, - повторил муж и натянул куртку.
        - Не донкихотствуй, - спокойно сказала жена. - Их пристроят. «Красный Крест», церковь. Говорят, здесь тоже можно выжить. Главное - прокормиться, а морозы будут слабыми.
        Снаружи было холодно. Лужи на перронах затягивала ледяная корка. Один поезд уже тронулся, и возле крошечного вокзала стояла растерянная, обомлевшая толпа. Некоторые еще сжимали в руках билеты.
        Он шел вслед за детьми, все порываясь окликнуть их, но понимал, что это ни к чему. Он даже не знал, как их звать. Двадцать минут… Какой здесь, к черту, «Красный Крест»? Какая церковь?
        К детям вдруг подошла женщина: рослая, уверенная, чем-то похожая на их мать. Что-то спросила, дети ответили. Женщина посмотрела на них, задумчиво, оценивающе… Сказала, и мужчина расслышал:
        - Ладно, место еще есть. Пойдемте.
        Он догнал ее, взял за руку. Женщина резко обернулась, опустив одну руку в карман куртки.
        - Куда вы их?
        - В приют.
        Глаза у женщины были внимательные, цепкие.
        - Предупреждаю, взрослых мы не берем. Только детей. Отпустите.
        - У меня билет, я и не прошу… С ними все будет нормально?
        - Да.
        Дети смотрели на него. Младший негромко сказал:
        - Спасибо. Вы езжайте.
        Он стоял и смотрел, как они уходят вслед за женщиной. К маленькому автобусу, набитому людьми. Там были только дети и женщины, впрочем, женщин совсем мало.
        Рядом прошел солдат с автоматом. Форма опять была незнакомая, чужая.
        Мужчина повернулся, к нему:
        - Скажите… - На него повернулся автоматный ствол. Солдат ждал. - Этот приют, куда забирают детей… Кем он организован?
        - Здесь нет приютов, - ответил солдат. Отвернул автомат в сторону. Продолжил, почти дружелюбно: - Нет. Мы здесь стояли месяц, завтра отправка. Приютов нет.
        - Но она сказала… - торопливо начал мужчина.
        - Приютов нет. Только предприимчивые местные жители. Говорят, что морозы будут слабыми, главное - запастись продовольствием. - Солдат погладил оружие рукой в шерстяной перчатке. Добавил: - Стрелять бы надо, но приказа нет… Да и не перестреляешь всех.
        Мужчина побежал. Сначала медленно, потом все быстрее. Было холодно. Зима уже пришла сюда раньше снега, раньше морозов.
        Он догнал женщину у автобуса. Она вела детей, крепко держа их за руки. Мужчина толкнул ее в спину, женщина качнулась. Он вырвал детские руки, потянул к себе.
        Женщина повернулась и достала из кармана пистолет. Маленький, нестрашный на вид. Мужчина не разбирался в оружии.
        - Уходите! - жестко сказала она. - Или я вас застрелю. Дети уже наши.
        - Нет, - хрипло сказал мужчина. Оглянулся, ища поддержки. И увидел, что солдат по-прежнему стоит на перроне, поглаживая автомат. - Не посмеете, - уже спокойнее продолжил он. - Вас пристрелят тоже.
        Он повернулся и пошел от набитого детьми автобуса. Вслед ему тихо, грязно ругались. Но выстрелов не было.
        Сразу несколько поездов тронулось с места. У вагонов началась давка. Солдаты не стреляли, они лишь распихивали остающихся прикладами. Кажется, пошел и его поезд. Но это уже было неважно.
        4. ПЕРЕВАЛ
        Вначале они обходили мертвых - тех, кто упал сам и кого убили по дороге. Дети пугались, а его мутило от тошнотворного запаха. Его вообще стало мутить от запаха мяса - даже консервированного, сделанного давным-давно, когда о приходе Зимы еще не знали.
        Потом они шли прямо. Мертвых стало меньше, а холод не давал телам разлагаться. К тому же дети перестали бояться трупов, а сил у них стало меньше.
        Однажды, на привале, старший мальчик спросил:
        - А золото правда пригодилось?
        - Да, - ответил мужчина. - Не знаю, почему его еще ценят…
        Золото было зашито в детские куртки. Кольца, кулоны, цепочки, браслет с солнечно-желтыми топазами… Они сказали про золото, когда он пытался обменять свою куртку на сухари или рыбные консервы. Мяса на вокзальном рынке было много, и стоило оно дешево.
        Куртку удалось сохранить, и только поэтому он еще был жив. В горах оказалось очень холодно, а спать приходилось на еловом лапнике. Спальник или палатку купить было невозможно ни за какие деньги или ценности. Зато он купил сухарей и консервов, и теплые шапки из собачьего меха, и пистолет - настоящее, мужское оружие - «Магнум». Одну обойму он расстрелял по дороге, учась прицеливаться и гасить мощную, тягучую отдачу. Это оказалось неожиданно легко. Вторую обойму мужчина выпустил по каменистому склону, откуда в них стреляли из дробовика. Они услышали крик, и выстрелы прекратились. Но проверять они не стали.
        Третья, последняя обойма ждала своей очереди. Почему-то мужчина думал, что она пригодится.
        Когда они дошли до снегов, стало совсем трудно. Это был обычный горный снег, а не ледяной шлейф идущей по пятам Зимы. Но все равно идти стало гораздо труднее. Мужчина стал чаще сверяться с картой. Перевал, за которым открывался спуск в Теплый Край, был совсем рядом, и только это придавало силы.
        Топливо для костра найти было почти невозможно, наверное, все сожгли идущие перед ними. Однажды они легли спать без костра, и на следующее утро старший мальчик не смог встать. Он не кашлял, и жара у него не было. Но подняться он не смог.
        Перевал был уже перед ними, затянутый облачным туманом. Мужчина взял старшего мальчика на руки и пошел вперед. Младший шел следом, и мужчина рассеянно думал о том, что надо оборачиваться, проверять, не отстал ли ребенок… Но так и не решился проверить. Двоих он унести не мог, пришлось бы выбирать. А больше всего на свете он ненавидел, когда перед ним вставал выбор.
        Он шел в тумане, и порой ему казалось, что он слышит шаги за спиной, порой - что они исчезли. Мальчик на руках у него изредка открывал глаза. Ему казалось, что он идет уже много часов подряд, но разум холодно опровергал чувства. Он просто не смог бы долго идти со своей ношей.
        Когда идти стало легче, он не сразу понял, что движется под уклон. Туман вокруг начал редеть неожиданно быстро, над головой проявился вначале мутный, а потом ослепительно яркий, чистый диск солнца. Он сел на снег мягкий, рассыпчатый - и положил голову старшего мальчика на колени. Мальчик уже не открывал глаз, но, кажется, был жив. Потом он услышал позади слабые, вязнущие шаги, и младший сел рядом. Туман разрывался на полосы и таял.
        5. ТЕПЛЫЙ КРАЙ
        Когда туман рассеялся и все стало видно, младший мальчик спросил:
        - Это Теплый Край?
        - Да, - сказал мужчина и стал рыться в карманах негнущимися пальцами. Вначале он нашел спички, потом сигареты, а после этого понял, что и то и другое промокло. Тогда он просто устроился поудобнее и стал смотреть.
        Склон уходил вниз - вначале полого, а затем все более круто. Далеко внизу, ярко-зеленая, цветущая, даже на вид теплая, раскинулась долина. Теплый Край. В ней лежал маленький городок, и длинные, блестящие стеклом ряды теплиц, и серые бетонные купола складов. Это действительно был Теплый Край. На десять-двадцать тысяч человек, теплый край.
        Над городком кружил вертолет - ярко раскрашенный, нарядный. Мужчина удивился было этому, но потом понял, что здесь камуфляж не нужен.
        Туннель, по которому шли в Теплый Край поезда, выходил из гор перед глубоким ущельем. Через ущелье был перекинут мост - когда-то длинный и красивый, а сейчас уродливо взорванный посередине. Из туннеля как раз выходил очередной поезд. На обломках моста он начал тормозить, но было уже поздно. Вначале тепловоз, а за ним и вагоны зеленой железной змеей заструились в ущелье. На дне ущелья, пронизанная струями горной реки, громоздилась куча мятого горелого железа. Вагоны сыпались, но звука на таком расстоянии почти не было слышно. Только легкие похлопывания, похожие на вялые аплодисменты.
        Мужчина посмотрел на младшего мальчика. Тот не видел, как падает поезд. Он смотрел на вертолет, который медленно летел вверх над склоном, ведущим к Теплому Краю. Ниже по склону было множество темных точек - тех, кто шел впереди. Некоторые махали вертолету руками, некоторые начинали бегать, некоторые оставались неподвижными. Вертолет на мгновение зависал над ними, доносилось слабое постукивание. Потом вертолет летел дальше. Движение его приводило человеческие фигурки к общему знаменателю - они успокаивались и замирали.
        - Вертолет отвезет нас в Теплый Край? - спросил младший мальчик.
        Мужчина кивнул.
        - Да, конечно. В Теплый Край. Ты лучше ляг и поспи, он не скоро до нас доберется.
        Мальчик подполз к неподвижному брату, лег ему на живот. Он действительно хотел спать, он замерз и устал, когда шел за мужчиной. Он много раз окликал его, просил подождать, но тот не слышал… Мальчик закрыл глаза. Издали пели вертолетные моторы.
        - У нас получилось куда интереснее, чем на поезде, - сказал мальчик засыпая.
        Мужчина с удивлением посмотрел на него. Потом на ущелье, куда вываливался очередной поезд.
        - Да, - согласился он. - Интереснее.
        «Магнум», такой большой и тяжелый, казался игрушкой при взгляде на подлетающий вертолет. Но мужчина все-таки держал его в руках.
        Так было интереснее.
        Хозяин дорог
        Я шел по пустыне второй день. Солнце, огромное и белое, висело в небе, обрушивая удушливый зной. Пустая фляжка легонько хлопала по бедру, назойливым метрономом отсчитывая каждый шаг. Шоколад, которым я собирался пообедать, растаял, превратившись в липкую коричневую жижу в обертке из блестящей фольги и промасленной цветной бумаги.
        Дорога лежала передо мной -- ровная как зеркало, прямая как стрела, узкая, как прихожая малогабаритной квартиры...
        Остановившись, я повторил всплывшие из подсознания слова. Прихожая... малогабаритной... квартиры...
        Нет. Не помню. Не знаю.
        Лишь обрывки образов -- мелькающие где-то на грани реальности и фантазии: полутьма... теснота... спертый воздух...
        Не помню.
        Раскаленный бетон припекал ноги даже сквозь толстые подошвы армейских ботинок. Тоже слова из прошлого. Тоже слова без памяти. Но надо же как-то называть свои вещи: начиная от легкой куртки из непромокаемой ткани и кончая тонким и острым клинком в кожаных ножнах за спиной.
        Бетонная лента среди желтого песка. Пять лет пути назад... И сколько еще впереди?
        Во всяком случае, сейчас я видел впереди Оазис.
        Зелень деревьев казалась такой ненатурально яркой, что я заподозрил морок. Но еще через полсотни шагов воздух наполнился запахом прохлады. Неуловимый, сотканный из дыхания влаги и аромата растущей в тени травы.
        Морок редко бывает таким убедительным.
        Я ускорил шаги. Дорога шла прямо через Оазис, и удобный ночлег был мне обеспечен. Но до заката необходимо обшарить всю рощицу -- поохотиться, избавиться от излишне агрессивной живности...
        Чтоб мне сбиться с Дороги!
        Замерев на месте, я извлек из полупустого рюкзака бинокль. Подкрутил настройку.
        Точно.
        Почти под прямым углом к моей Дороге в Оазис вел еще один путь. Тоже бетонная лента, но не серая, как моя, а желтовато-бурая, почти незаметная на фоне песка. Это обещало много интересного.
        И неприятного -- тоже.
        Поправив перевязь с мечом, я вновь зашагал вперед. Бинокль вернулся в рюкзак -- в мягкие объятия одеял и чистой смены одежды.
        Маленький песчаный вихрь вначале не привлек внимания. И лишь когда желтая, бешено крутящаяся воронка выкатилась на Дорогу впереди, я понял, в чем дело.
        Меч выскользнул из ножен с шипящим свистом. С острия сорвался сноп синеватых искр. Матовые грани клинка заблестели, принимая зеркальность.
        Спасибо тебе, Мастер Клинков, чья Дорога пересеклась с моей много лет назад. Спасибо тебе, Великий Воин, полгода дожидавшийся меня в городе Мертвых -- там, где на площади Ста Дорог ты устроил самый необычный в мире фехтовальный зал. Вы поняли мой Дар -- и подарили частицу своего.
        Зеркалом клинка я поймал беспощадно-жгучий свет белого солнца. И отразил его вперед по Дороге -- на приближающийся песчаный смерчик.
        Раздался негромкий вскрик -- голос боли и отчаяния, обиды и ненависти. С шуршанием осыпался на бетонную гладь песок. Метрах в десяти от меня стоял пожилой мужчина -- с лицом серовато-коричневым, как древесная кора, в плаще зеленовато-буром, как подсохшая листва.
        -- Я Хранитель Оазиса, -- громко произнес он.
        -- Так.
        -- Ты можешь набрать воды в ручье и взять плоды с деревьев. А затем -- уходи.
        -- Так.
        -- Ты не должен ночевать в Оазисе. Я, Хранитель...
        -- Ни один Хранитель Оазиса не станет скрываться в песчаном вихре, -ответил я. -- Это так же верно, как и то, что ты -- Властелин Дорог.
        Я снова поймал плоскостью клинка солнечный луч. Но фантом впереди уже начал таять, не дожидаясь порции Истинного света. Передо мной последовательно мелькнули: улыбающийся рыжеволосый юноша, обнаженная молодая женщина, коренастый мужчина с уродливой козлиной головой, бесформенный монстр, окутанный зеленым светящимся туманом...
        И морок кончился.
        На дороге стоял мужчина. Скорее молодой, чем старый, тщательно выбритый и небрежно причесанный, в потрепанных синих джинсах и пятнистой буро-зеленой куртке. С таким же рюкзаком за плечами -- и обнаженным клинком в руках.
        -- Почему тебе нравится мой облик? -- поинтересовался я, мимоходом бросая на противника блик света. Он остался неизменным. -- Ты ведь убедился, что копия всегда хуже оригинала...
        -- Потому что тебе неприятно убивать самого себя.
        -- Я привык.
        -- Можно привыкнуть лишь к чужой крови. Своя -- всегда внове.
        Он улыбнулся -- всесильный и беспомощный, проклинаемый и восхваляемый, не имеющий сути, но познавший облик. Властелин Дорог.
        -- Мои предложения остаются в силе, -- сообщил он.
        -- И какие же? Их было так много...
        -- Сегодняшнее -- не ночевать в Оазисе. И вечное -- забыть про свой Дар.
        -- Нет, -- я даже смог улыбнуться. -- Конечно же нет.
        -- Ты получишь лучшую в мире Дорогу. Без холода и жары, одиночества и грусти, врагов и...
        -- Нет.
        Властелин Дорог кивнул. Улыбнулся в ответ -- мягко, совсем как человек. Задумчиво сказал:
        -- Сегодня я постараюсь тебя убить. Я повел плечами, сбрасывая рюкзак. И ответил:
        --А я не буду стараться. Но убью.
        Наши клинки встретились -- узкие полосы посеребренной стали, хранящие память бесчисленных поединков...
        Наши взгляды столкнулись -- тверже, чем металл оружия, смертоноснее, чем лезвие мечей...
        -- До скорого... -- не то прошептал, не то подумал я, отбивая стремительный точный выпад, прежде чем мой клинок распорол его горло. И снова повторил, уже стоя над неподвижным телом, медленно тающим, превращающимся в песок пустыни и бетонную крошку Дорог:
        -- До скорого, Властелин...
        Оазис был мал. Настолько мал, что никакого Хранителя в нем не оказалось. Но все же я выполнил положенные ритуалы: очистил от песка и сора родник, собрал с деревьев сухие ветки и сложил их на старое кострище, подобрал с земли опавшие, но не испорченные плоды.
        Рюкзак я повесил на ветке самого большого дерева, между корнями которого расстелил одеяла и вонзил в землю меч. Клинку тоже необходимо набраться сил -- а Властелин до завтрашнего утра не появится.
        -- Спасибо за отдых, -- негромко сказал я, обращаясь то ли к роднику, то ли к дубу, под которым решил заночевать.
        Если твой враг -- Властелин Дорог, то не стоит ссориться с Хранителями Оазисов даже в мелочах.
        Из пустыни внезапно налетел ветер. Короткий, сильный порыв. Деревья гневно зашуршали.
        -- Послушай... -- прошептал мне ветер. -- Подумай...
        Я скосил глаза на меч. Сказал, пытаясь оставаться спокойным:
        -- Это не по правилам.
        -- Правила устанавливал я.
        -- Но не тебе дано их менять.
        -- Я не вмешиваюсь. Я лишь спрашиваю... Зачем тебе твой Дар? Ведь он не приносит счастья -- наоборот. Сегодня ты будешь счастлив, завтра -нет, хоть и сделаешь кого-то счастливым навсегда...
        -- Не подвластным тебе.
        -- И это тоже. Но мелочи не тревожат меня, поверь. Один из миллионов, тысячи из миллиардов... Мелочи, друг мой, мелочи... Ты придаешь моей жизни остроту -- и потому до сих пор жив. Но мне жалко тебя. Послушай... Я выхватил из земли клинок. Рубанул им поперек упругих струй ветра, навстречу вкрадчивым словам и фальшивой жалости. Голос превратился в невнятное бормотание и стих.
        -- Хватит на сегодня! Хватит! -- закричал я, цепляясь за бугристую кору дерева. -- С каких пор Властелин Дорог хозяйничает в Оазисах?
        Дерево вздрогнуло. Ветви дернулись навстречу очередному порыву ветра пустыни. Наступила тишина.
        Я подошел к роднику. Умылся в круглом холодном зеркале прозрачной воды. Сделал несколько глотков -- я до сих пор не мог утолить жажду большого пути.
        -- Сегодня ты опять окажешься не у дел, Властелин, -- прошептал я. -И ничего не сможешь поделать. Правила твои -- но никому не дано их менять.
        Улегшись под деревьями, рядом с тонко журчащей нитью родника, я настроил бинокль. И стал разглядывать чужую Дорогу, пересекающую Оазис. Где в ней начало, а где конец? Один Властелин ведает. Но не зря же он так упорно отговаривал меня от ночлега в Оазисе.
        Я ждал.
        Солнце упало к горизонту, торопливо перекрашиваясь в розовый, а затем и в красный цвет. Наступал вечер, от песка почти мгновенно потянуло прохладой. Резко континентальный климат... Такая Дорога.
        Но в Оазисы не приходят ночью.
        Я коснулся черной кнопки на шероховатом пластике бинокля. Инфракрасный режим. Опять непонятное слово. Но очень простой смысл -можно видеть в темноте.
        Темнота стала синеватым туманом. Песок пустыни -- ровной зеленой гладью. Бетонная лента Дороги -- оранжевой полосой. А по ней медленно двигалась красная точка.
        Человек. Путник, спешащий к Оазису.
        -- Чем он не угодил тебе, Властелин? -- прошептал я. -- Или... и это Носитель Дара?
        Ветер пустыни, уже не горячий, холодно-льдистый, стегнул меня по щекам. Звезды в безлунном черном небе начали затягивать тучи. Опережая их, упали на песок первые капли дождя. Деревья недовольно зашумели.
        -- Не по правилам, Властелин, -- усмехнулся я. -- Паникуешь...
        Красная точка упорно двигалась к Оазису -- по скользкой, мокрой Дороге, сквозь черно-синюю сеть дождя.
        Я встал с колючего песка, спрятал бинокль в футляр. Вынул меч, пристроил его в поясной петле. Когда дерешься среди деревьев, это гораздо удобнее.
        Но уже через минуту я понял: драться не придется.
        По дороге шел мальчишка. Его и подростком-то назвать было нельзя -лет десять, не больше. Мокрая одежда из тонкой светлой ткани облепила худенькое тельце, и я поежился, представив эффект такого компресса. Но пацан словно и не обращал внимания на холод -- шел, запрокинув голову и жадно ловя открытым ртом дождевые капли.
        -- Из родника можно напиться куда быстрее, -- негромко сказал я, когда он подошел поближе.
        Мальчишка мгновенно остановился. Взглянул на меня -- быстро, чуть настороженно. И ответил с едва заметной тенью смущения:
        -- Говорят, от дождевой воды быстрее растешь... -- Говорят, от нее легко простываешь, -- в тон мальчишке ответил я.
        Пацан кивнул. Провел рукой по бедру -- и я вдруг увидел направленный на меня пистолет. Большой, тяжелый, абсолютно неуместный в детских руках.
        -- Это моя Дорога, -- с едва заметным вызовом сказал он.
        -- А это -- моя. -- Я кивнул в сторону своей. Мокрой, глянцевито поблескивающей в полутьме.
        -- Общий Оазис? -- Мальчишка просиял. Пистолет он теперь держал за ствол, будто собирался заколачивать им гвозди.
        -- Да. Мир?
        -- Мир...
        Мальчишка подошел ко мне вплотную. Все с той же нерешительной робостью и полным пренебрежением к ливню.
        -- Вы один на Дороге?
        Я кивнул.
        Мгновение поколебавшись, мальчишка засунул пистолет за пояс. Тонкий кожаный ремешок тут же съехал под тяжестью оружия.
        -- Он не заряжен. У меня давно кончились патроны. Голос дрогнул, словно мальчишка уже пожалел о своих словах.
        Я медленно вышел из-под ненадежной защиты деревьев. Дождевые струи хлестнули по плечам, волосы мгновенно слиплись мокрыми прядями. Осторожно, стараясь не делать быстрых движений, я тронул мальчишку за плечо.
        -- Оазис очень маленький. Здесь нет опасных зверей, я проверил.
        Он кивнул -- но все еще неуверенно. -- Страшно одному в пути? -- тихо спросил я.
        Мальчишка вздрогнул. И прижался ко мне.
        Палатка была маленькой, но для двоих это оказалось скорее преимуществом. Костер горел прямо перед входом, его тепло разгоняло ночной холод. Редкие капли, пробившиеся сквозь ветви деревьев, бессильно барабанили по непромокаемой ткани, шипели, падая на догорающие угли.
        -- А мы не загоримся среди ночи? -- спросил мальчишка.
        Я покачал головой.
        -- Это добрый огонь... огонь Оазиса, дома. Понимаешь?
        -- Нет, -- честно признался мальчишка.
        -- Я и сам толком не объясню. Мы пришли сюда как гости -- и потому не будем чужими. Я собрал для костра сухие ветки, развел огонь на старом кострище... Попросил разрешения. Надо не забывать, что пришел как друг -тогда не станешь врагом.
        -- Понятно, -- не совсем уверенно заявил мальчишка. Мы лежали рядом, лицом к огню, под тонкой крышей палатки, на ворохе опавших листьев, накрытых одеялом. -- Скажите, а правда, что все Дороги однажды кончаются Оазисом? Большим, где живет много людей, пятеро... или даже десять... И уже никуда не надо идти.
        -- Не знаю, малыш, -- поколебавшись признался я. -- Это известная легенда. Но сколько в ней правды... Скажи, ты помнишь что-нибудь другое? -- Какое?
        -- Прошлое или будущее... не знаю. Мир без Дорог. Мир со свободой направлений.
        Мальчишка поежился и осторожно придвинулся ко мне.
        -- Нет... честное слово! Я помню свою Дорогу, Оазисы, перекрестки... воронку, где нашел пистолет. Село, пустое... почти. Там я стрелял.
        Его начала бить мелкая дрожь. Я потянулся за своей курткой -гидрофобная ткань давно уже высохла, не то что остальная одежда. Набросил мальчишке на плечи. Едва заметно покачал головой -- не было ничего особенного в этом мальчишке, бредущем по своей Дороге. Темноволосый, бледный, почти незагорелый. Слабенький и немного неуклюжий. Один из миллиардов. Просто наши Дороги сошлись на краткий миг...
        Но Властелин Дорог пытался убить меня -- свою любимую игрушку. И все ради того, чтобы мы не встретились.
        -- Буду звать тебя Тимом, -- неожиданно сказал я.
        -- Почему? -- Мальчишка взглянул на меня с любопытством. -- Мы ведь не познакомились даже... а меня зовут...
        -- Тим. Тебя зовут Тим -- потому что это Тимоти и Тимур, Тимофей и Тиман. Это имя любого мира, любой Дороги. Поэтому ты Тим.
        -- Ясно, -- серьезно сказал мальчишка. -- Логично... Только знаете, я ведь и в самом деле Тим.
        Я улыбнулся. Почему-то не хотелось допытываться, правду он говорит или подыгрывает мне. Выбравшись из палатки, я торопливо снял с огня тонкие стальные палочки шампуров. С горячего, чуть подгоревшего мяса капал прозрачный жир. Маленькие помидорины, нанизанные вперемешку с мясом, потемнели и сморщились.
        -- Ешь, -- я сунул Тиму пару горячих шашлычных палочек. -- С приправами туго, но соль еще имеется.
        -- Угу, -- пробормотал мальчишка, вгрызаясь в дразняще пахнущее мясо. Над нами сверкнула молния. Мягким прессом навалился гром. Властелин Дорог злился не на шутку... вот только почему?
        Тяжелый выдался денек.
        Я уснул первым, точнее не уснул, а погрузился в свинцово-беспробудную дремоту. И успел почувствовать сквозь сон, что Тим принялся укрывать меня, старательно деля на двоих узкое одеяло. Дерьмовый из меня вышел покровитель.
        Утро выдалось таким красивым, словно Властелин устыдился вчерашней бури... или же решил побыстрее выманить нас из Оазиса на Дороги.
        Я выбрался из палатки. Огляделся.
        Небо -- синеватая голубизна прозрачного стекла. Облака -- белый пух снежных сугробов. Солнце -- оранжево-теплый шарик апельсинового мороженого.
        Отмытая от давней пыли зелень деревьев. Выросшая за ночь трава и спешащие за ней грибы. Беззаботное пение птиц, убедившихся, что вчерашняя буря была лишь сном...
        И обломанные ветви с успевшей пожухнуть листвой, твердо помнящие реальность вчерашней бури.
        Мои пальцы ласково погладили ребристую рукоять меча. После полудня Властелин Дорог сможет вернуться. Но я готов к новой встрече -- готов всегда.
        У Властелина будут основания для злости...
        Тим умывался у родника. Я подошел, присел рядом. Приветливо кивнул -и мимоходом отметил, как бережно мальчишка зачерпывает ладонями воду.
        -- Расскажи про свою Дорогу. -- Я постарался вложить в непристойные слова максимум небрежности.
        Тим вздрогнул. Быстро встал, сердито взглянул на меня. Про Дорогу не спрашивают. О ней рассказывают сами -- щедро пересыпая правду фантазиями, стараясь представить путь куда более красивым и легким, чем он есть на самом деле...
        -- Это моя Дорога, -- твердо сказал он.
        -- Знаю. Расскажи о ней.
        Не знаю, что заставило Тима подчиниться. Авторитет более старшего и опытного путника, робкая тень доверия, возникшая накануне. А может, легкое дыхание пробуждающегося Дара -- дрожь в усталых мышцах, запах грозы в утреннем воздухе, электрический шелест синих искр на острие меча.
        -- У меня скучная Дорога. Через пустыни и степи... мертвые города и пустые села. Тебе обязательно о ней рассказывать? О двух парнях, что ждали меня на перекрестке...
        -- У одного была дубинка, а у другого -- нож.
        -- Цепь. Откуда ты знаешь?
        -- Очень обычная история. Ты стоял перед перекрестком и ждал, пока они уйдут. А они улыбались и поджидали тебя за барьером Дорог -самоуверенные и наглые. И пистолет их не испугал. А когда ты выстрелил в воздух, один из них метнул в тебя нож... то есть нет, не нож... бросил дубинку.
        -- Свинцовый шарик. И попал в плечо.
        -- Тогда ты прицелился лучше. И стал стрелять.
        Я замолчал. Лицо Тима исказилось -- еще секунда, и он бросился бы на меня... или заплакал.
        -- Извини, малыш.
        -- Да пошел ты!..
        Мальчишка подхватил с травы курточку из светлой, песочно-желтой ткани, накинул на плечи. И побрел между редкими деревьями Оазиса -- к своей Дороге, своему пути.
        "Дорога -- всегда пряма, путь -- всегда прав. Никто и никогда не сойдет со своей Дороги", -- сказал когда-то Властелин Дорог. И это стало законом.
        До тех пор, пока не появился Дар.
        -- Стой, Тим!
        -- Я не Тим, -- огрызнулся мальчишка. Но остановился. В нескольких метрах от желтого песка и бурого бетона, от бесконечной ленты Дороги.
        -- Сейчас мы соберем палатку и позавтракаем. А потом ты сделаешь выбор.
        -- Какой еще выбор? -- не оборачиваясь спросил Тим.
        -- Ты слышал легенду о Носителе Дара?
        -- Да, -- тихо, очень тихо произнес мальчишка. -- Тогда ты знаешь, что я тебе предложу.
        Мы стояли перед бетонной полосой. Ветер гнал по Дороге тонкие струйки пыли, извивающиеся, словно стремительные песчаные змеи. Трава у нас под ногами обрывалась четкой зеленой дугой, даже не пытаясь выбраться за пределы Оазиса.
        -- Именем Носителя Дара... -- негромко начал я. Ветер взревел и бросил в меня песчаную дробь.
        -- ...именем ответа, который есть на любой вопрос; именем силы, которая стоит против каждой силы; именем исключения, которое есть в любом законе...
        Ветер стих. Властелин Дорог смирился с неизбежностью.
        -- ...я рассекаю барьер Дороги, я дарю тебе право выбора. Взамен ты отдашь Властелину покой своей Дороги и правильность направления, потеряешь веру в истинность пути и радость отдыха. Согласен ли ты на обмен?
        -- Да...
        -- Еще раз.
        -- Да.
        -- Еще.
        -- Да!
        Я вскинул меч -- и ударил в пустоту перед собой. С клинка сорвалась короткая синяя молния, раздался звук бьющегося стекла. На мгновение воздух над Дорогой стал матово-белым, похожим на очень густой туман.
        Тим не увидел этих картин -- только Носителю Дара открывается путь, которым должен был пройти человек. Это иногда похоже на награду... а иногда на проклятие. Как в этот раз, например.
        Знойная пустыня, по которой бредет уже не мальчишка -- подросток... Юноша, дерущийся на площади города -- не мертвого, живого, в окружении сотен любопытствующих... Он же, с окровавленным, но счастливым лицом, идущий по Дороге рядом с тоненькой смуглой девушкой. И маленький дом на лесной поляне -- в синеватых сумерках, с теплым светом в окнах и легким дымком из очага...
        Дороги, которыми пойдет человек, сам выбирающий свой путь, Носитель Дара не видит. Наверное, потому, что их еще нет. Иногда это похоже на проклятие... а иногда на награду. Как в этот раз.
        -- Ты сам выбираешь свой путь... отныне... -- тихо сказал я. -Постарайся не ошибаться, Тим. Он может оказаться даже хуже прежнего... но ведь это будет твой путь. Верно?
        -- Да, -- Тим почти не слушал. Главным для него сейчас была Новая Дорога. Та, на которую он может ступить, впервые сойдя с заданного навсегда направления.
        -- Мы можем пойти вместе, для начала, -- предложил я. -- По моей Дороге. И на любом перекрестке ты свернешь куда захочешь.
        Тим кивнул. И храбро шагнул на бетон моей Дороги -- едва заметно прищурившись, ожидая мягкого, но неодолимого барьера. "Никто и никогда не сойдет со своего пути..."
        -- На любую силу есть другая сила, -- прошептал самому себе я и пошел следом. Меч подрагивал в руке. Сейчас для Властелина самое время вмешаться. Ведь он так не хотел, чтобы этот мальчишка ушел со своего пути...
        Ничего не происходило. Ветер дул ровно и спокойно. Солнце задумчиво следило за нами с неба. Тим рассмеялся и взял меня за руку.
        -- Хранитель, а кого тебе легче уводить? Детей или взрослых?
        Я поморщился. Но ответил честно: -- Одинаково трудно и тех, и тех. Но взрослые редко соглашаются сменить Дорогу... Побежали наперегонки?
        Секунду Тим молчал, обдумывая новое занятие. А потом бросился вперед. Пистолет за поясом мешал ему -- и он кинул его в песок, коротко и сильно размахнувшись.
        К перекрестку мы вышли под вечер. Тим стер ногу и слегка хромал, мой темп оказался для него слишком быстрым. Последний час мы шли неторопливо, то болтая друг с другом, то просто держась за руки.
        -- Хорошо идти вдвоем, верно? -- уже не в первый раз спрашивал Тим. И я согласно кивал. Сейчас мне было хорошо. Но Властелин был прав, когда напоминал о неизбежной расплате. И на мой Дар есть свое проклятие... Я принялся тихо напевать:
        Я -- хозяин Дорог
        И попутчик вольного ветра...
        Я иначе не мог,
        Ведь позвали меня километры...
        Песня была не моей, я не умею сочинять стихи. У меня свой Дар. А эту песню сложил Володя, музыкант и сказочник, чья Дорога уже дважды пересекалась с моей. Теперь я ношу песню с собой.
        -- Перекресток, -- негромко сказал Тим. -- Никого нет, жалко...
        Он вдруг снова засмеялся. Смеялся он здорово, даже в детстве не все так умеют.
        -- Хранитель... Ведь мы можем свернуть на Новую Дорогу!
        -- Сейчас посмотрим, Тим.
        Краешек солнца еще висел над горизонтом, красноватый, но яркий. Я подставил под закатный луч плоскость клинка и послал Истинный свет вдоль чужой Дороги.
        ...Темно-синий, в белой окантовке прибоя, край моря. Зеленые леса вдоль берега. И город из белого и розового камня, уже зажигающий вечерние огни в окнах и узорчатых уличных фонарях.
        Даже не думал, что такое возможно.
        Я присел перед Тимом, взял его за плечи. Улыбнулся. Осторожно провел ладонью по мягким тонким волосам, заранее зная, что мальчишка досадливо мотнет головой, уворачиваясь от непрошеной ласки.
        -- День прошел неплохо, верно? Он кивнул -- и в глазах зажглась искорка страха.
        -- Это очень хорошая Дорога, Тим. Она ведет к морю, в город, где живут добрые и умные люди. Тебе нужно пойти по ней.
        -- А ты. Хранитель? Ты не хочешь идти? Я молчал.
        -- Хранитель! -- обиженно выкрикнул Тим.
        -- У меня своя Дорога. Я рад, что смог помочь тебе... надеюсь, что смог. Тебя почему-то очень не любит Властелин.
        -- Хранитель, в городе тоже есть Дороги. Подумай, сколько людей научатся выбирать пути... если ты пойдешь со мной.
        Он смущенно замолчал.
        -- Тим, тебе покажется странным, но я не могу сойти с Дороги.
        Ни звука, ни слова. Весь вопрос, все недоверие оказались в глазах.
        -- Я меняю Дороги для других. Моя ведет лишь вперед.
        -- Это потому, что тебя никто не позвал за собой, -- тихо, но твердо сказал он. -- Идем.
        Его ладонь легла в мою. И он шагнул через барьер -- уже не существующий для него, но запретный для...
        Моя рука прошла сквозь невидимую преграду. Я вскрикнул, впервые в жизни почувствовав ветер Новой Дороги.
        Он был чуть влажным и прохладным -- от близкого моря. И солоноватым по той же причине -- я ощутил это кончиками пальцев, оголенными нервами, бьющимся в судорогах Даром. Клинок приплясывал за плечами, рассыпая фонтаны колючих искр.
        Так вот почему тебя боялся Властелин. Я меняю Дороги и рушу барьеры -- а ты умеешь вести за собой. Это твой Дар.
        Я шагнул дальше -- и почувствовал, как барьер напрягся, затвердел. Воздух впереди начал сгущаться, превращаясь в моего двойника, и я выхватил клинок. Темно и нет Истинного света. Но время миражей миновало -- а сталь убивает и в темноте.
        -- Какая милая картина, -- насмешливо сказал Властелин. -- Носитель Дара уходит со своего пути. Все равно как если бы Целитель бросил больных, а Музыкант перестал петь.
        -- Я выбрал Новую Дорогу, Властелин, -- сухо ответил я. -- Это не измена Дару, и ты это понимаешь.
        -- Тебе не дано уйти с Дороги. Барьер удержит тебя.
        -- Мне дано прокладывать пути другим. А мальчик умеет вести за собой. Ты не удержишь нас.
        -- Очень жалею, что не сделал его Дорогу покороче, -- процедил сквозь зубы Властелин.
        Тим крепче сжал мою руку. И сказал:
        -- Наверное, я зря бросил пистолет? Там оставался один патрон, если по-честному...
        -- Пули здесь не помогут, -- стараясь казаться спокойным, ответил я. -- А клинка хватит вполне.
        Властелин презрительно улыбнулся:
        -- Твой меч лишь останавливает меня... на время.
        -- Мне хватит и этого.
        -- Ты хочешь настоящего боя? Ты погибнешь, Носитель Дара. Человек не может победить судьбу.
        -- Ты знаешь, Властелин, -- с внезапным пониманием сказал я, -настоящего боя между нами не будет. Не может быть. Ты не совсем Судьба... а я не просто Человек. Сними барьер!
        -- Нет!
        Властелин сделал к нам несколько шагов -- и остановился, глядя на лезвие моего меча. Поток синего огня с посеребренной сталью в сердцевине.
        -- Если тот, кто прокладывает пути, начнет менять свою Дорогу, наш мир погибнет. А он не так уж и плох! Вспомни судьбу мальчика!
        -- Не думаю, что новая будет хуже.
        -- Стой! -- В голосе Властелина уже не было насмешки или пренебрежения. Только страх. Дикий, нестерпимый страх.
        -- Выслушай меня! Выслушай...
        Его голос сорвался в шепот, и я опустил клинок, по-прежнему сжимая ладошку Тима.
        -- Говори, Властелин.
        -- Мы не можем убить друг друга. Мы -- две части целого. Я храню неизменность пути... а ты учишь людей менять Дороги. Нам никогда не убить друг друга.
        -- Я знаю.
        -- Пусть все и дальше останется так, пусть! Иди по своему пути, он вечен! Учи людей менять Дороги на чужие, учи их не бояться нового пути. Но не сходи со своей Дороги!
        -- Потому что тогда мир изменится.
        -- Он погибнет!
        -- Станет другим. Я помню, каким он был... или будет. А ты знаешь это точно. Тебе в нем места нет.
        Властелин Дорог обмяк. Безнадежно пробормотал:
        -- Ты не веришь... Мир не станет лучше. А для меня есть место в любом мире. Да, этот мир проще, нагляднее, честнее!
        Бетон Дороги дрожал и крошился. Какая-то звезда полыхала на горизонте, превращаясь то в ледяную синюю искру, то в огромный, на полнеба, багровый шар. Горячий ветер пустыни бросал в лицо горсти колючего снега.
        -- Пойдем... Дорога ждет... -- робко попросил Тим. -- Пойдем?
        Его пальцы были горячими и твердыми. Я чувствовал, как бьется тонкая ниточка пульса.
        -- Идем, Тим... -- Я в последний раз взглянул на Властелина Дорог. На позолоту и драгоценные камни, осыпающиеся с плаща. На лицо -- мое лицо! -становящееся бетонной маской. И ударил клинком по невидимому барьеру, разделяющему Дороги.
        Обломки посеребренной стали осыпались на Дорогу. И я шагнул вперед -к запаху моря, шуму прибоя, разноцветным звездам, теплым ладоням в моих руках...
        Полутьма. Тусклая лампочка в настольной лампе, повернутой к стене. Теснота. Узкая и короткая кухня -- крупногабаритный гроб. Табачная вонь, напильником дерущая глаза. Тлеющая сигарета на блюдце рядом с пустой кофейной чашечкой. Старая пишущая машинка с заправленным бумажно-копирочным бутербродом... Я Властелин Дорог и Носитель Дара. Я прокладываю Дороги и учу их менять. Мир прост и понятен.
        И вместо теплых ладоней в моих руках колючие осколки стали.
        Проводник отсюда
        В этом городе нет ничего достойного ненависти. Я подумал об этом, но мысль вышла вялой и неубедительной. Чушь. При чем здесь достоинство - я ненавижу его.
        Последний раз пройдя по квартире, я встал у окна. Ночь. Темнота. Светящееся окно напротив - оно светится всегда. Каждую ночь, блуждая в бетонной однокомнатной клетке, я вижу неяркий свет за плотно задернутыми шторами. И никакого движения. Наверное, там просто живет человек, боящийся темноты.
        Я ее не боюсь.
        Вещи были собраны еще с утра. Рюкзак - маленький, но тяжелый. И спортивная сумка на ремне, набитая едой, одеждой и тем, что могло понадобиться в первую очередь.
        Присев на любимый стул, отреставрированный когда-то в порыве энтузиазма, я оглядел квартиру. Стены, залепленные золотистыми обоями. Бежевый ковер на полу. Маленький телевизор на столике у окна. Кровать, книжные полки, гардероб. Знакомым у меня нравилось.
        Говорят, очень уютно…
        Я плюнул на пол. Пускай в этих восемнадцати квадратных метрах будет уютно кому-нибудь другому. Молодой семье с парочкой детей, например.
        Плевок на полу смотрелся по-идиотски. Я вдруг подумал, что ничего более театрального совершить не мог, и торопливо затер плевок подошвой. Тоже театрально…
        Чушь. Что бы я сейчас ни делал, все станет глупым и фальшивым. И кормление рыбок в маленьком аквариуме, и битье посуды на кухне… Рыбок, честно говоря, стоило отдать соседям.
        Вытянув ноги, я расположился поудобнее. Ждать можно долго - мне сказали только, что Проводник придет ночью. Точное время в таких случаях не переспрашивают.
        Вспоминать, чего стоил мне выход на Проводника, не хотелось. Так не вспоминают процесс получения бесплатной государственной квартиры. Гадко, муторно и тяжко. Но я вынес то, что удается немногим. Я вышел на Проводника. Настоящего, неподдельного Проводника Отсюда.
        Вначале было двое фальшивых Проводников. Надо отдать им должное - специалистов высокой квалификации… Увы, лишь в выколачивании денег из клиента. Потом я вышел на самую настоящую цепочку - вернее, на конец ее. Человек, чей родственник воспользовался услугами Проводника, рассказал мне все, что знал. Бесплатно, может, просто из желания лишний раз поведать занятную историю. Многие сочли бы ее бредом. Но я уже научился отличать правду от лжи.
        Есть в историях о Проводнике детали, которые выделяют их из массы мистической чуши. Во-первых - они не похожи друг на друга. Летающие тарелки никогда не принимают форму кастрюли, снежный человек не забредает на равнины, экстрасенсы важно рассуждают о вампирах и донорах биополя. Каждая устоявшаяся ложь боится нарушить свои рамки. О Проводнике можно было услышать все, что угодно. Имя, внешность, обстоятельства прихода, мир, куда он уводил… Во-вторых, я никогда не встречал человека, верящего в Проводника. Миллионы лечатся у экстрасенсов, тысячи наблюдают летающие тарелки, сотни ловят йети. Никто из повторяющих истории о Проводнике в него не верил. Говорили о друзьях и знакомых, которые - вот простаки - верили в него. Я искал - но цепочка тянулась все дальше, пока не кончалась на человеке, который, по всеобщему мнению, верил в Проводника - но, вот беда, куда-то уехал.
        Но в этот раз я ухватился за цепочку. Выявлял звенья: тех, кто видел уход Отсюда, тех, кто знал окружение Проводника, тех, кто имел с ним связь. И настал миг, когда Последнее Звено цепочки пересчитало купюры и вялым голосом произнесло:
        - Проводник придет к вам в ночь с понедельника на вторник. Его любимая ночь, кстати…
        - Я могу быть в этом уверен? - спросил я, цепенея от собственной наглости. - Вы отвечаете за… сроки?
        Последнее Звено в цепочке подняло на меня мутные глаза. И тихо ответило:
        - Можете быть абсолютно уверены. Я повторяю слова Проводника.
        В мутных глазах был страх. Не передо мной - удачливым, но не более - клиентом Проводника. Пара каменнолицых громил в соседней комнате гарантировала мою вежливость.
        - И что он обещал за обман? - поинтересовался я, чувствуя, что останусь безнаказанным.
        - Смерть, - очень спокойно ответило Последнее Звено. - Не беспокойтесь, он придет к вам.
        - Как он выглядит? - спросил я, стараясь не замечать появившуюся охрану. Телепатически их вызвали, что ли?
        - Как угодно, - без тени иронии ответило Последнее Звено. - Проводите клиента, ребята. Все в порядке.
        И я ушел из резиденции Последнего Звена в сопровождении вежливых, воспитанных убийц…
        То, каким оказался путь к Проводнику, меня не смущало. Самое темное место - под светильником. Чем больше Храм, тем многочисленнее юродивые у входа. То, что Проводник держит в страхе свое окружение, было куда важнее повадок этого окружения.
        Мне оставалось три дня - дни абсолютной свободы. То, кем я был и как вел себя раньше, уже не имело значения. Безликие тени телохранителей Последнего Звена следовали за мной в почтительном отдалении. Я мог пьянствовать и устраивать оргии, делать долги и осквернять могилы. Безликая охрана вытащила бы меня из любой передряги. Я должен был присутствовать в своем доме в ночь с понедельника на вторник. Этого потребовал Проводник - прощающий облепившей его дряни все, кроме прямого обмана.
        Я не пустился в загул. Полдня заняло писание прощальных писем - всем, кто оставался мне дорог. Их оказалось на удивление много - вот только рядом почему-то не было никого. Друзья исчезали из моей жизни и моего города так постепенно, что я не смог этого осознать.
        Сутки ушли на прощание с девушкой - той, что чаще других бывала в моем доме. Полдня - торопливые, словно срок уже истекал, сборы. А потом я просто валялся на кровати, курил, слушал старые магнитофонные записи… Мне стало не по себе, и я всерьез задумался об отзыве заказа. Это несложно, один телефонный звонок - и окружение Проводника начисто забудет мое имя. Но повторно к ним лучше не обращаться.
        Прогулка по городу и короткий просмотр теленовостей привели меня в чувство. Теперь я просто ждал - ждал Проводника, который не мог не явиться…
        Темнота за окном сгустилась до предела и замерла, словно остановленная тусклым звездным светом. Сегодня новолуние - случайно или нет? Говорят, Проводник работает ежедневно… еженощно… Значит, на фазы Луны и прочую астрологическую чушь ему… Проводнику… наплевать…
        Я дернулся и поднялся со стула. Надо заварить кофе. Окунуть лицо в холодную воду. И ждать дальше.
        Звякнуло.
        Обернувшись - сон исчез мгновенно, - я уставился в окно. Стекло перечеркивала змеистая трещина. Со двора бросили камнем - несильно, но прицельно.
        Открывая окно, я чувствовал, как взмокли и похолодели ладони. Смешно… Никогда не считал себя неврастеником.
        Он стоял во дворе - на асфальтовом пятачке между черными квадратами домов. Темный силуэт, запрокинувший голову, вглядывающийся в меня сквозь ночь.
        - Спускайся, - негромко сказал Проводник. В тишине голос был отчетлив и равнодушен. И не вызывал никаких сомнений. Только Проводник мог прийти в эту ночь.
        - Сейчас, - так же тихо ответил я. - Минутку…
        - Спускайся, - повторил Проводник. - Вниз. Никаких лестниц. Можешь найти веревку. Даю тебе восемь минут.
        Вот теперь мне стало страшно. Я понял, чего он хотел. Об этом говорилось во всех историях - правдивых и лживых, без разницы. Преодолеть страх, доказать, что действительно должен уйти… А я-то думал, что моим испытанием станет ночь. Я не боюсь темноты! Не боюсь призрачных теней, тень - это просто изнанка света.
        Боюсь высоты.
        - Спускайся, - равнодушно сказал Проводник. - Семь минут.
        Веревка была скользкой и не могла быть иной. Нейлон. У меня не нашлось времени навязывать на ней узлы… Я болтался на уровне второго этажа, вцепившись в ненадежную раскачивающуюся нить. Второй этаж, чушь… Кто не прыгал в детстве с балкона второго этажа, доказывая свою смелость друзьям и себе самому?
        Я, например, не прыгал…
        Пальцы ослабли, и я заскользил вниз, обжигая ладони, тщетно пытаясь затормозить. Асфальт радостно ударил по ногам, я присел, не выпуская предательской веревки.
        - Одна минута, - сказал Проводник. - Успел. Теперь успокойся, все в порядке. Больше испытаний не будет.
        Рюкзак оттягивал плечи, сумка валялась рядом. Хорошо, что я перелил коньяк в солдатскую фляжку. Как чувствовал. Подняв сумку, я перекинул ее через плечо. И посмотрел на Проводника - благо он стоял рядом.
        Наверное, неподготовленный мог сойти с ума от этого зрелища. Проводник менялся. Его лицо колебалось, словно лист под порывами ветра. Он становился то выше, то ниже; одежда его за несколько секунд проскакивала все цвета радуги и превращалась в зыбкую тень. Конечно, Проводник не был человеком, я знал это. Но таких реальных доказательств не ожидал.
        - Ты очень странный, - сказал Проводник. - Сам не понимаешь, что тебе нужно. Закрой глаза и успокойся.
        - Ты исчезнешь, - прошептал я. - Боюсь.
        - Не исчезну, - почти ласково, голосом, пришедшим из детства, ответил Проводник. - Ты ведь выдержал… почему-то. Закрой глаза.
        Опустившись на колени, я закрыл глаза. Хорошо, Проводник. Как прикажешь. Я слишком долго шел к тебе. Слишком долго учился верить в тебя. Я ненавижу свой город. В нем нет никого, кого можно любить. Если ты исчезнешь… я просто умру, наверное. В уюте бетонной квартиры. В окружении любимых вещей - они не люди, они не могут любить в ответ. Пойми меня, Проводник, даже если я сам себя не понимаю. Подскажи, что мне нужно. Найди дорогу Отсюда… Ты можешь, я знаю. Я верю. Больше, чем Господу Богу, больше, чем господину президенту. Больше, чем друзьям, которые слишком далеко. Ты моя боль и радость, ты моя надежда и безверие. Я шел к тебе через презрение и насмешки, вежливых подонков и злых неудачников. Меня не пьянил спирт и не отрезвлял кофе. Я смеялся и плакал, был плохим и хорошим. Я читал книги о потустороннем мире и разноцветные сборнички фантастики.
        Я шел к тебе, Проводник. Приди же и ты ко мне.
        - Вставай, - тихо произнес Проводник. - Все в порядке.
        Я открыл глаза. Он не исчез, он сидел передо мной. Почти молодой, коротко подстриженный, с усталым, измученным лицом. Мой двойник. Я сам.
        Проводник…
        - Лучший облик, который я смог использовать, - спокойно разъяснил он. - Ты не веришь никому, разве что самому себе. Такие, как ты, обычно находят дорогу сами.
        - Я не настолько находчив, - ответил я, глядя в мутное зеркало его лица. - Мне нужна помощь.
        Проводник кивнул. И посмотрел на снаряжение - рюкзак и сумку.
        - Один человек - один груз, - с ноткой сочувствия сказал он. - Выбирай, что тебе важнее.
        - Я переложу…
        - Нет.
        Я молча смотрел на туго набитый рюкзак. Потом спросил:
        - Ты знаешь, что там?
        Проводник кивнул.
        - Что мне выбрать? Что оставить?
        Ответа не было. Проводник поднялся и медленно пошел по улице. Странно - ни машин, ни припозднившихся компаний. Пустая улица, темные окна…
        Подхватив сумку, я побежал следом. Рюкзак остался лежать на асфальте - ценности, способные пригодиться в любом мире, справочники и семена растений, маленькая пачка фотографий. Кому-то повезет.
        Проводник шел по улице - моей собственной расхлябанной походкой, в моей собственной одежде - комбинезоне защитного цвета, таком нелепом среди серого городского бетона. Я семенил за ним, как наказанный ребенок за строгим отцом, не решаясь отвести взгляд от болтающейся на плече Проводника спортивной сумки. Ее не было раньше. А есть ли она на самом деле? И реален ли Проводник?
        - Вполне реален, - ответил моим мыслям Проводник. - Можешь потрогать. Если хочешь, я даже дам тебе подзатыльник.
        Он обернулся, улыбаясь моей улыбкой. И рассмеялся - как неприятно звучит собственный смех, услышанный со стороны.
        - Кто ты?
        - Проводник.
        - Я не о том. Это твоя роль - а кто ты на деле?
        - Не знаю. Я был всегда. Для тех, кто хочет уйти, для тех, кто не может ждать. Сотни, тысячи лет. Богом, ангелом, дьяволом, магом, шаманом, инопланетным пришельцем, существом из параллельного мира. Тем, в кого верили. Я появлялся, когда чувствовал потребность в себе. Я провожал людей в любой мир. Видел рай и ад, марсианские каналы и обратную сторону Луны. Мне все равно, куда провожать. Это не просто роль, это моя сущность.
        - И ты всем это говорил?
        - Всем, кто спрашивал. Были молчаливые, не задающие вопросов, встречались болтуны, не нуждавшиеся в ответах. Были легковерные и дотошные. Почти все знали, что им нужно. Некоторые, как и ты, не могли решиться на что-то одно.
        - И куда же ты меня ведешь?
        - Не веду - провожаю. Ты решаешь сам.
        Дальше мы шли молча. Я постепенно успокаивался. Медленно, словно отогреваясь под осенним солнцем после холодной воды «бархатного сезона». С Проводником было очень легко - не приходилось замедлять или ускорять шаги, подстраиваться под его ритм. Он был мной.
        - Город как мертвый, - сказал я, когда молчание переросло в тишину.
        - Он мертв.
        - Это ты так сделал?
        - Нет. Ведешь ты, а не я. Эти улицы могли быть заполнены людьми. Если бы ты умел их ненавидеть… или любить.
        - Я умел.
        - Знаю. Когда-то умел. Помнишь этот дом?
        Я вздрогнул и остановился. Старый дом в центре, на углу улиц, столько лет уже носящих другие названия. Третий этаж, крошечный балкон…
        - Она давно не живет здесь, - со странной, неожиданной злостью ответил я.
        - Неправда. Пока ты со мной - она здесь.
        Окно на третьем этаже засветилось. Слабым светом настольной лампы в абажуре из зеленого стекла. Я посмотрел на эмалированную табличку на стене - номер был прежним. И название улицы прежним. А где-то неподалеку застучал на рельсах спешащий в парк трамвай.
        - Ты можешь подняться, - сказал Проводник. Голос был вкрадчив и ласков, скользок и холоден, как змеиная шкура. - Она там. И снова будет тот год. Все можно повторить, все переиграть. Входи в подъезд…
        Я сделал шаг - как загипнотизированный, как приговоренный. Темный провал подъезда. Выщербленные ступеньки.
        Черный кот на диване, старый телефон на столе… Кофе из чайных кружек. Коньяк за четырнадцать пятьдесят… Будет теплая осень.
        И холодный декабрь.
        Стук трамвая затих. Окно медленно угасло. Буквы на табличке задергались, складываясь в чужое слово.
        - Пошли, Проводник. Ты слишком легко хочешь отделаться. Я не играю в проигранные игры.
        - Просто ты нашел меня слишком поздно, - неожиданно возразил Проводник. - Пару лет назад…
        - Значит, я не хотел тебя найти пару лет назад. Идем.
        Мы шли, и улицы бесплотными тенями скользили вокруг. Проводник повесил сумку на другое плечо. И сказал - то ли жалуясь, то ли просто обижаясь:
        - С тобой очень трудно. Ты никак не решишь.
        - Это твоя сущность - провожать, - злорадно ответил я. - Терпи.
        - Может быть, тебе помочь? - Проводник обернулся. И я вдруг понял - его лицо уже не похоже на мое. Кто-то изменился. Он или я?
        - Помоги.
        - Хочешь Верну? Счастливую Верну, где все так, как должно быть? Очень просто - ты отдашь мне все деньги, всю мелочь из карманов, а я вручу билет…
        - Там слишком хорошо для меня, Проводник.
        - Понимаю. Тогда настоящий мир - Земля лишь его тень…
        - Та самая, которую обычно зовут Отражением?
        - Да. Интересный мир, красочный и волнующий. Разнообразный…
        На Проводнике теперь был плащ - черный с серебристым, заколотый серебряной розой. На поясе - тяжелая шпага. Лицо осталось молодым, но глаза оказались старыми, тускло-зелеными, пронзительными.
        - Извини, Корвин, - сказал я. Мне действительно было жаль - нестерпимо, до дрожи в руках - отказываться. - Для меня слишком реальна Земля, твой мир окажется ее тенью.
        - Уверен?
        Над городом поплыли светящиеся лиловые облака.
        Асфальт под ногами превратился в утоптанную землю. В дощатую мостовую. В полотно голубых искр.
        Мимо проскакал всадник на угольно-черной лошади.
        - Уверен, - ответил я. - Чуть раньше - не знаю. Уверен.
        - Жаль…
        Черное с серебром упало с его плеч. Облака угасли. Вновь подступила ночь.
        Проводник словно съежился, стал меньше ростом. Теперь это был просто мальчишка лет двенадцати. Я улыбнулся, и он опустил глаза. Но все же спросил, виновато и с робкой надеждой:
        - Может, ты тоскуешь по детству? Хочешь, я отведу тебя? К поезду до станции «Мост»… Или…
        - Нет. Слишком поздно. Я не нуждаюсь в защите - и не умею защищать. К тому же я боюсь высоты. Извини.
        Проводник не стал выше ростом. Но и мальчишкой он больше не был. Так… не взрослый и не ребенок… полурослик.
        - Есть вещи куда страшнее высоты, - хмуро сказал он. - Пещеры Мории…
        Я присел перед хоббитом на колени. И ласково сказал:
        - Знаешь, я очень тебя любил. И твой мир всегда был для меня настоящим.
        Проводник расслабился:
        - Пойдем, это совсем близко. Я хорошо знаю дорогу.
        - В этом-то вся и беда, Проводник. Ты уже слишком многих туда увел. Я боюсь, что мне не хватит места… и уж точно не найдется еще одного Кольца.
        Он снова стал мной - Проводник Отсюда. Только еще более усталый, чем раньше.
        - Тогда думай сам. Я не стану больше перебирать варианты. Решай - у тебя целая ночь.
        - Она скоро кончится, - сказал я. Мне стало страшно.
        - Не волнуйся. Со мной ночь может длиться вечно.
        - А ты не боишься провожать меня целую вечность?
        - Для меня нет времени. Оно существует для тебя - ты устанешь и захочешь остановиться. Захочешь спать, в конце концов.
        - Идем.
        Улицы вновь кружили вокруг. Словно мы перебирали ногами, а дома торопливо ползли мимо.
        - Мы идем к вокзалу, - вдруг понял я. - Все-таки хочешь усадить меня на поезд?
        - Нет. Это ты хочешь туда прийти. Тебе нужен символ, этикетка, образ дороги.
        - Я просто хочу выпить кофе, - хмуро возразил я.
        Буфет был пуст. Грязный пол, залитые чем-то столики. Проводник подошел к стойке - мне показалось, что на мгновение за ней возникла бесформенная тень буфетчицы, - и вернулся с двумя гранеными стаканами.
        - Я заплатил, - мимоходом сказал он. - Кофе натуральный, молотый.
        Я недоверчиво принюхался. Кофе, настоящий. В вокзальном буфете. Хотя чему удивляться, идя с Проводником?
        - А нормальные чашечки нельзя было взять?
        Проводник пожал плечами:
        - Мы же не в ресторане… Достать через Тени?
        - Не надо. - Я глотнул кофе, в меру горячий и слегка сладкий. Как положено. - Не трави душу, Проводник. Я хотел бы туда уйти, но не могу. Будем считать, что янтарь - не мой камень.
        - Эмбер… - тихо прошептал Проводник. - Я часто провожал туда… последнее время.
        Он явно не собирался пить свой кофе. Я молча забрал у него стакан, выпил залпом, как водку, как горькое лекарство.
        - Это ненадолго тебя взбодрит, - с жалостью сказал Проводник. - Решай быстрее. Ищи.
        - Пойдем, Проводник. Поищем вместе.
        Город давно уже кончился, а ночь все длилась. Мы шли по горной дороге, извилистой и крутой. За спиной упавшим на землю сгустком тьмы притаился город.
        - Я показал все, что знал, - прошептал Проводник. Теперь он шел следом, понурившийся и жалкий, утративший всякое сходство со мной. - Ты видел счастливые миры, ты видел страшные. Тебе нравилось… иногда. Остановись, сделай выбор.
        Ноги болели. Я боялся даже подумать, сколько километров мы прошли за ночь. Боялся взглянуть на часы и узнать, сколько уже длится ночь.
        - Тебе хочется спать, - сказал Проводник. Голос был неожиданно тонким, и я обернулся. За мной брела девушка в потрепанных джинсах и мятой клетчатой рубашке. Со светлыми волосами, разбросанными по плечам. С моей сумкой в руке.
        - А это еще зачем? - устало спросил я.
        Проводник лениво махнула рукой:
        - Какая разница? Давай отдохнем.
        Мы уселись прямо на дороге, на теплом шершавом бетоне. Я достал сигареты, не спрашивая, раскурил пару, протянул одну Проводнику. И замер, разглядывая ее лицо в тусклом свете зажигалки. Язычок пламени дрожал между нами, бросаясь от ее лица к моему и обратно. То ли в такт дыханию, то ли в пересечении взглядов.
        - Всегда хотел встретиться с такой девушкой, верно? - спросила Проводник. - Она будет ждать тебя. Здесь или в другом городе. Где захочешь.
        Я любовался ею. Молча, сосредоточенно. Нет, не было в ее лице идеальности. Не каждый обернулся бы вслед. Эту девушку должен был любить я.
        - Очень надеялся, что у тебя хватит ума не предлагать это, - сказал я. И понял, что голос дрожит. - Есть то, чего нельзя просить или искать. Можно лишь ждать… Зря ты это сделал… Зачем?
        Я снова сидел лицом к лицу со своим отражением. Проводник вздохнул:
        - Мне было жалко тебя… Но я предложу еще. Хочешь стать таким же, как я? Проводником. Вечным Проводником Отсюда?
        - Нет. По-моему, ты уже понял, чего я хочу.
        Проводник кивнул. Положил на колени сумку. И печально сказал:
        - Да, понял. Сразу. Но тебе понадобилась ночь - очень долгая ночь, чтобы понять самому.
        - Да! - Я засмеялся, понимая, как не нужен сейчас смех. - Мне нужна очень долгая ночь, Проводник. Вечный покой. Тишина. Ты пришел слишком поздно, чтобы привести меня куда-то. Я способен лишь уйти.
        - Но не всем для этого нужен проводник.
        - Они верят в покой и тишину. А я боюсь, что их может не оказаться там.
        - Я помогу тебе, - сказал он. - Сейчас… Это несложно.
        Он опять изменился. Неуловимо для глаз - да и слишком темно было вокруг. Но я знал, кем он теперь стал.
        - Это всего лишь оболочка, - прошептал я, потому что теперь мне стало совсем грустно. - И все равно - не смей!
        - Тебе не будет больно, - сказал Проводник. А может - и не он сам. Желтая змейка скользнула с его тонкого запястья и заструилась ко мне по асфальту. Малыш с волосами цвета спелой пшеницы смотрел на меня глазами Проводника. - Я знаю, все случится очень быстро. Она унесет тебя дальше, чем смог бы увести я…
        - Какой из тебя, к чертовой матери, Маленький Принц, - прошипел я. И ударил каблуком по змейке, чей укус убивает в полминуты. Наверное, она непривычно чувствовала себя на дороге. Ей нужен был мягкий песок пустыни - для быстрого рывка, для маскировки. - Мы пришли к началу конца, Проводник. Сбрасывай этот облик! Не смей в нем оставаться!
        Встав лицом друг к другу, мы положили руки на сумки. Одинаковым движением раздернули «молнии» застежек. Сдвинули мягкую шерсть свитеров. И взялись за теплый металл.
        - Ты знаешь, чего я хочу, Проводник. И знаешь свой долг - вести меня до конца.
        Я рассмеялся:
        - Провожай меня в никуда, Проводник! В долгую ночь, в вечный покой. Я подарю тебе отдых - ты заслужил его за тысячи лет. Провожай!
        - Но почему? - Его голос охрип, как у меня при страхе и волнении. - Зачем тебе я? За что?
        - А ты не понимаешь?
        Он знал. Проводник понимал все - он снова был мной. Но я говорил - для самого себя:
        - За что? За все, Проводник. За то, что ты есть. За слухи и разговоры. За веру в то, что можно уйти Отсюда. За всех, кого ты увел. За всех, чьи маски надел, за всех, чьи мысли украл. За меня.
        Он пятился, а я шел, отжимая его к обочине, к обрыву, под которым лежал мертвый город. Пистолет был в моей руке, но это не играло никакой роли. Проводника не убьет падение или пуля. Его нельзя убить - он не человек. Его можно лишь увести в никуда. Он должен сопровождать, он не вправе отказаться. Это сущность, а не роль - быть Проводником.
        - Мы слишком верили в тебя, чтобы любить и ненавидеть. Ты научил нас бегству, Проводник. Ты научил нас прятаться от мира, который мог измениться. Ты увел нас в волшебные сказки, в яркие сны. Ты заставил верить в чужие мечты и повторять не свои слова. Ты сделал фантазии реальностями - лишив их наш мир. Ты наркотик - Проводник Отсюда.
        - Ты не понимаешь, чем это будет - такой уход. - Проводник вдруг улыбнулся. Он стоял на краю обрыва, отступать дальше было некуда. - Это не вечный покой и беспамятство - ты же не веришь в смерть. Это будет бесконечной темнотой… - Он сделал паузу. - …и вечным падением. В никуда, как ты хочешь. В бесконечность.
        Я вдруг почувствовал, какой здесь ветер. На обочине дороги, на краю обрыва. Сколько метров - десять, двадцать? Ерунда. Падать бесконечно - как это? На что похоже? На вечный страх? Можно ли к нему привыкнуть? Ведь привыкают же к боли.
        - Падать вместе с тобой? - спросил я.
        Проводник кивнул. Страх его был настоящим. Таким же, как мой.
        - Пойдем, Проводник. И не надо предлагать альтернатив. Не поможет.
        - Знал, - вдруг проговорил он. - Всегда знал, что однажды так случится. Что придется провожать в вечность, в никуда.
        - Это твоя суть.
        Проводник медленно достал из сумки копию моего пистолета. Нацелил - прямо в грудь.
        - Тебе приходилось убивать? - спросил я.
        И Проводник ответил голосом Маленького Принца, беседующего со змеей:
        - Да. Тех, для кого это было дорогой Отсюда. Но они не требовали их провожать.
        - Идем, - сказал я. И пистолет в руках Проводника дернулся, выбрасывая желтый язычок пламени. Меня ударило в грудь, бросая с откоса, и пальцы сжались, заставляя мой пистолет ответить.
        Город внизу вспыхнул желтыми огнями окон. Я падал, слыша, как затихает стук колес - то ли трамвая из прошлого, то ли поезда до станции «Мост». В небе пронеслись и угасли лиловые облака. Сомкнулась темнота, и в ней потонули звуки - то ли шорох рвущейся бумаги, то ли треск сминаемой кинопленки.
        Остались лишь темнота и падение.
        Я не боюсь темноты.