Конунг Александр Мазин
        Древняя Русь, Средневековая Франция, Росссийская империя 21 века, викинги в Италии, божественная математика и быль о сибирском оборотне. Все это - в моем первом и единственном сборнике, в который вошли один небольшой роман (альтернативная история), три повести (история, и социальная фантастика), несколько разножанровых рассказов и немного стихов.
        Конунг
        От автора. Конунг. Историческая повесть. Фрагмент первый
        Александр Мазин
        Конунг
        В сборник вошли: историческая повесть «Конунг», альтернативно-историческая повесть «Музыкант», фантастическая повесть «Личное дело поручика Гривы», психологическая проза «Горизонт событий», а также рассказы и стихи.
        От автора
        Эта книга важна для меня не только потому, что я ее готовил многие годы. Она - возможность собрать вместе почти все те жанры, в которых я работаю больше тридцати лет. Почти, потому что здесь нет ни критики, ни публицистики, ни научно-популярной литературы. Только - художественная. История, фантастика, детектив, психологическая проза, стихи… Для меня эта книга - возможность показать вам, мои дорогие читатели, ту сторону моего творчества, с которой вы до сих пор не встречались. Ту сторону, которая стала бы главной, живи я в другое время и в другом мире.
        Оглавление
        КОНУНГ
        Историческая повесть
        МУЗЫКАНТ
        Повесть. Альтернативная фантастика
        Личное дело поручика Гривы
        Фантастическая повесть. Приквел ко Времени перемен
        Рассказы
        Бага
        Средневековая рождественская история
        Воин великой тьмы
        Страх
        Там
        Повелители горних миров
        Петля счастья
        Пятый ангел
        Стихи
        Горизонт событий
        Повесть. Психологическая фантастика
        Конунг
        Историческая повесть
        Ранним утром к городку князя новгородского Ярослава Владимировича подлетел гонец. Забарабанил древком копья в ворота, гаркнул: «Княжье дело!» и, едва отроки на стороже приотворили ворота, стрелой влетел во двор.
        Скинув поводья взмыленного коня в руки дворового раба, взбежал на крыльцо и был остановлен сомкнувшимися плечистыми отроками.
        - Кто таков? - рявкнули они единым голосом.
        - Князя полоцкого Брячислава молодший дружинник! Буди князя! Весть у меня к нему! Злая весть! Давай живо! Я всю ночь гнал! Двух коней запалил!
        - Щас воеводу разбужу, - один из отроков канул в полутьме терема.
        - Что за весть? - поинтересовался оставшийся.
        - Не твоего ума дело! - отрезал полочанин. - Вели испить принести - в глотке сухо.
        - Это можно, - отрок не обиделся на отповедь. - Посиди тут, я распоряжусь.
        Вернулся он вскоре, а чуть позже - девка с чарой холодного квасу. Не успел гонец допить, как, обтирая мокрым рушником лицо, на крыльце появился княжий воевода Улеб.
        - Что за весть у тебя, вой? - бросил он с порога.
        - Борислав идет! - кратко ответил гонец.
        - Как Борислав? - изумился воевода. - Говорили ж, что он помер?
        - Борислав жив, - ответил гонец. - Его видели люди моего князя. Он жив, и еще с ним - огромное войско: множество конных и пеших.
        - Печенеги? - быстро спросил воевода.
        - Они. И другие тоже. Торки, куманы… Много разных. Где пройдут - смерть и разор. Нас минули краем. К вам идут.
        - Беда, - воевода сунул рушник девке. - Давай за мной, вой.
        Князь уже был на ногах. Услыхал шум во дворе и проснулся.
        Пока гонец говорил, князь молчал, только брови хмурил да голову бритую чесал.
        Дослушав, кликнул отрока, велел гонца накормить, наградить и дать ему безвозмездно двух коней из княжьего табуна.
        Тем временем из светелки спустилась княгиня Ингигерд.
        - Борислав жив, - сообщил ей князь.
        - Эймунд говорил тебе, - напомнила княгиня. - И родич мой, Рёгнвальд, говорил то же. Не будь в том уверен, пока не видел могилы брата.
        - Но в Киеве его не видели! - возразил Ярослав.
        - А зачем ему в Киев? - Тонкие губы княгини искривила усмешка. - Киевляне его не любят. За дружбу с печенегами. А дружину его ты сильно проредил. В степь он ушел. Там и отсиделся.
        - Точно! - поддержал княгиню воевода. - Там и рать новую собрал. Огромная рать, княже! Не устоим!
        - Язык придержи! - сердито бросила воеводе княгиня.
        Ингигерд была дочерью свейского конунга Олава, и нрав у нее был, будто она сама - конунг. Кое-кто говорил, что Ингигерд похрабрее да и поумней своего мужа. Хотя это, конечно, была неправда.
        - В прошлый раз хуже было, а выстояли. Ты дело говори!
        - Да я уж сказал все, - проворчал воевода. - Огромное войско. Тысяч десять, не менее. Идут сюда. Через три, самое большее четыре седмицы выйдут к Волхову.
        Ярослав помрачнел. Времени оставалось немного.
        - В осаде не отсидеться, - произнес Ярослав, раздумывая. - Припасов в городе мало. Кабы месяца через два…
        - Вели послать стрелы по землям нашим, - вновь вмешалась Ингигерд. - Пусть люди ополчаются и идут сюда.
        - Не успеют, - буркнул Ярослав. - Можем надеяться только на наших, новгородских. Да еще дружина моя, да твои свеи, да Эймунд со своими. Мало. Тысячи две воев наберем, да людей тысяч пять. Мало.
        - Восемь сотен Эймунда и Рагнара трех тысяч стоят, - заметила Ингигерд. - Пусть поратуют. Зря мы их, что ли, кормим да серебром осыпаем?
        - Они поратуют, - согласился Ярослав. - Да только у Бориса тоже мужи не от сохи. В чистом поле нурманы против степной конницы не встанут. А встанут, так только впустую лягут.
        - За Эймундом пошли, - посоветовала княгиня. - Может, он что посоветует. Только жалованье ему сначала сполна заплати. Не то заберет своих, да и уйдет к брату твоему.
        Ярослав поморщился. С деньгами расставаться он не любил.
        - Добро, - согласился Ярослав. - А ты, - он хмуро взглянул на воеводу, - пошли к дядьке моему Коснятину. Скажи: видеть его хочу. О Бориславе говорить не надо. И тех, кто гонца слыхал, предупреди, чтоб языки придержали.
        - А коли спросит: почто зовешь?
        - Зову, и все тут. Мало ли о чем князь новгородский с посадником новгородским поговорить хочет. Не боись. Придет Добрынич, я его знаю. Но это - вторым делом. А первым - Эймунда ко мне. Этому скажешь: князь желает недоимку вернуть. Пардусом примчится, я нурманов знаю.
        Княжий гридень Олейко с неприязнью оглядел длинный каменный дом, особняком вставший на берегу Волхова. Дом сей по договору выстроил князь Ярослав для нурманского конунга и его дружины. Хороший дом. Большой, просторный, убранный изнутри с немалой пышностью. Не пожадничал тогда скуповатый новгородский князь. Очень опасался, как бы конунг со своими к братьям его не ушел.
        Княжья гридь нурманов не любила. Да и кто их любит, нурманов-то? Еще - завидовала. По ряду с князем получали нурманы еды от пуза и пива - хоть залейся. Да еще серебра втрое против княжьей гриди. Жирно ели, сладко пили и на всех прочих глядели как на шавок подзаборных. А попробуй их не корми! Это ж волки. Пока брюхо полное - спят. Как опустеет - режут всех, кто под клинок подвернется.
        Поперек входа спал нурман. Босой, распоясанный, грязный. Однако едва Олейко оказался в пяти шагах, нурман проснулся и вмиг оказался на ногах. Бодрый, будто и не спал. Встал, подбоченился, глянул на немаленького Олейку с высоты саженного роста:
        - Что надо, людин?
        Это было оскорбление. Олейко, опоясанный гридень, величался не людином (как какой-нибудь купчик мелкий или огнищанин). Олейко - муж.
        Нурман осклабился. Зубов у него явно не хватало, изо рта воняло гнилью и прокисшей брагой.
        - Уйди с дороги, - буркнул Олейко. - Меня князь за конунгом вашим прислал.
        - Вот так тебе Эймунд-конунг вскочил и побежал! - Нурман сплюнул. - Говори, что надо. Я передам, - пошарил в спутанной соломенной бороде, поймал вошь, раздавил ногтем, зевнул. - Может быть.
        - Жалованье, - вспомнил Олейко слова князя. - Серебро. У князя. Будет он брать?
        - Вот так бы сразу и говорил! - Нурман осклабился во всю пасть, хлопнул Олейку по плечу так, что тот аж присел. - Серебро - это мигом. Эймунд!!! - заорал он так, что Олейко снова присел. - Конунг Ярислейв наши марки отдает!
        Эймунд возник за спиной щербатого викинга, словно только того и ждал. В полном облачении, даже кольчуга на груди солнышком сияет.
        - Что орешь, Торд, как морж брачующийся?
        - Ярислейв! Серебро же… - Викинг как-то сразу сник и даже как-то в росте уменьшился.
        Эймунд отодвинул его плечом и, не обращая внимания на Олейку, двинул к княжьему терему.
        Хоть и не любил Олейко нурманов, а конунгом ихним невольно залюбовался: всё в нем ладно и справно, а движется как… Вроде бы и не быстро идет, а Олейке, чтоб за ним поспеть, чуть ли не бежать приходится. А уж в бою каков… Не дай боги против такого в сече оказаться.
        Тем временем дошли до терема. Отроки поспешно подались в стороны, а Эймунд проворно взбежал по ступенькам. Миг - и только кольчуга сверкнула.
        «Как у него так легко получается, - позавидовал Олейко. - Здоровенный ведь, будто мишка, а скачет - чисто белка».
        В горнице князь был один. Услыхав, как скрипнула дверь, повернулся навстречу Эймунду.
        - Здрав будь, конунг!
        - И тебе того же, - ответил Ярослав по-нурмански. - Вот, возьми, тебе и воям твоим, - он похлопал по столу, на котором лежали два тугих мешка. - В них - серебро. По пуду в каждом. Это ведь лучше, чем шкурками, как мы уговаривались.
        - Лучше, - согласился Эймунд, подхватил мешки одной рукой, взвесил и положил на место. - Что, конунг, твой брат уже близко?
        Ярослав даже растерялся от неожиданности:
        - Откуда знаешь?
        - Знаю, - нурман холодно посмотрел на князя. - И тебе говорил, да ты не слушал. Надо было после прошлой победы найти его и добить. И Кенугард занять. Кенугард - очень богатый город… - глаза конунга на миг стали мечтательными. - Знаю, и раньше знал. Я сказал Рагнару, когда ты не захотел платить: худая будет нам слава, если мы уйдем от тебя, когда ты в такой опасности. Если он выплатит нам жалованье, как условлено, то послужим ему еще двенадцать месяцев. Ты выплатил. Мы снова твои защитники.
        - Я рад, - без особой радости произнес Ярослав. - Что посоветуешь?
        - Войско у твоего брата сильное, - Эймунд погладил щетинистый подбородок. - Посильнее твоего. Даже с нами считая.
        - Предлагаешь бежать? - прищурился Ярослав.
        - Мы, нурманы, не побежим. - Зубы Эймунда по-волчьи сверкнули. - Но остальные твои люди? Как они поведут себя, оказавшись пред остриями копий? С Бурицлавом шесть тысяч одной конницы.
        - В осаду сесть?
        Эймунд досадливо мотнул головой.
        - Ты запрешься в городе, а люди твои? Союзники брата твоего злы и алчны: урожай твой сами соберут, а что не соберут, так потравят. Трэлей - в полон, скотину порежут или угонят. Чем будешь зимой кормиться, конунг?
        Ярослав молчал. Верно говорит викинг. До жатвы - месяц.
        - Что предлагаешь? - снова спросил князь.
        Эймунд кошкой скользнул к двери, приоткрыл, выглянул. Затем так же бесшумно - к окну. Удовлетворенный осмотром, вернулся.
        - Войско у брата твоего большое, но дикое, - сказал он вполголоса. - На нем одном и держится.
        - К чему ты ведешь? - насторожился Ярослав.
        - К тому, что не будет конца раздорам вашим, пока вы оба живы.
        - Не понимаю тебя.
        - Допустим, я сумею добраться до конунга Бурицлава, - очень тихо и очень веско произнес Эймунд. - Как мне поступить с ним? Убить его или нет?
        - Как это сделать, не разбив его войска? - недоверчиво спросил Ярослав. - Предлагаешь подослать к нему отравителя?
        - Я нурман, а не ромей, - Эймунд с презрением посмотрел на Ярослава. - Или, может, ты думаешь, что я - женщина?
        - Я так не думаю, - поспешил оправдаться Ярослав. - Ты великий воин, конунг Эймунд! О тебе будут петь саги!
        - Вот! - с удовлетворением произнес Эймунд. - Теперь ты говоришь верно. Но ты не ответил.
        - Скажу так, - осторожно, тщательно подбирая слова, произнес Ярослав. - Я не стану никого винить, если мой брат князь Борислав будет убит.
        - Это все, что я хотел услышать, - кивнул Эймунд. - Можешь больше ни о чем не тревожиться, конунг. Мы, нурманы, защитим твою землю.
        И шагнул к выходу, не забыв прихватить мешки с деньгами.
        В дверях Эймунд едва не столкнулся с княгиней, но успел посторониться и учтиво поздоровался с ней.
        Ингигерд ответила и с беспокойством поглядела на мужа:
        - Что сказал тебе сын Хринга Дагассона?
        - Эймунд? Взял серебро и сказал, чтобы я ни о чем не беспокоился.
        - Что ж, - проговорила дочь свейского конунга, опускаясь в удобное кресло. - До сих пор слово Эймунда Хрингссона было так же крепко, как киль его драккара. Надеюсь, и на этот раз он тебя не подведет.
        Когда Эймунд вернулся к своим, хирдманы уже проснулись, выползли на солнышко и занялись кто чем в ожидании завтрака, который готовили трэли.
        Эймунд приветственно взмахнул мешками с серебром. Ответом ему был дружный рев.
        - Риккиль! - кликнул конунг своего кормчего. - Возьми и раздели как положено. Рагнар! Пойдем со мной. Потолковать надо.
        Нурманы спустились к реке и устроились на берегу.
        - Жарко будет, - глянув в небо, изрек Рагнар.
        Эймунду Рагнар Агнарссон приходился родичем. Дедом его был Рагнар Рюкиль, сын конунга Харальда Прекрасноволосого, правнуком которого был и Эймунд. Вместе они прошли через множество виков, взяли на клинок десятки городов, и не было у конунга Эйрика никого ближе Рагнара. Даже внешне они были похожи: оба высокие, светловолосые, мощные и поджарые, с грубыми обветренными, но чистыми, без шрамов лицами. Последнее говорило об их великом воинском умении. Силой Рагнар ничуть не уступал брату, но Эймунд был быстрее и проворнее. Во всем хирде не было никого, кто мог бы справиться с конунгом. Вторым же был Рагнар.
        - Жарко, - согласился Эймунд. - А будет еще жарче.
        Рагнар вопросительно взглянул на своего конунга.
        - Бурицлав идет, - сказал Эймунд.
        - Ага. То-то Ярислейв так расщедрился. Небось уже полные штаны наложил.
        - Зря говоришь, - остановил брата Эймунд. - Конунг - не трус. В прошлой битве он дрался в первых рядах.
        - Ну да, - согласился Рагнар. - А мы спасли его шкуру, когда Бурицлавов гридь достал его ногу.
        - Он нам платит, - напомнил Эймунд.
        - Вижу я, поход Бурицлава для тебя не новость, - помолчав, заметил Рагнар.
        - Не новость, - согласился Эймунд. - Мой Риккиль еще зимой потолковал с купцами-данами, что ходили в Киев. И у меня есть соглядатай в Смоленске. Месяц назад он прислал весть.
        - А я не знал, - укорил брата Рагнар.
        - А зачем тебе знать? - усмехнулся Эймунд. - Это я из Ярислейва серебро выжимаю.
        - И то верно, - согласился Рагнар. - И много с Бурицлавом воинов?
        - Много. На каждого из нас не менее дюжины придется.
        - Управимся, - беззаботно сказал Рагнар. - И хуже бывало. Да и ты что-нибудь придумаешь.
        - Уже придумал, - сказал Эймунд.
        - Что?
        - Позже узнаешь. Завтра утром мы выезжаем.
        - Все?
        - Нет. Ты, я и еще с десяток хирдманов. Остальные останутся. С собой возьмем Бьёрна Исландца, Гарда Кетиля, Рёгнвальда, Торда Щербатого и Торда Большую Спину. Остальных сам подберешь. Припасов с собой возьмешь - на шесть дней. И лошадям овса - по пуду на голову.
        - Овес-то зачем? - спросил Рагнар. - Травы везде - по пояс.
        - Чтоб проворней были.
        - От степняков все равно не уйдем, - резонно заметил Рагнар.
        - И не надо. Главное - побыстрей до Бурицлавова войска добраться.
        - Зачем? - насторожился Рагнар. - Ты что задумал?
        - А то, о чем потом нашим правнукам скальды петь будут! - рассмеялся Эймунд.
        Рагнар недоверчиво покачал головой, но спорить не стал. В удачу своего конунга он верил безоглядно.
        - Ну все, - заключил Эймунд. - Пойдем брюхо набьем - и за дело.

* * *
        Выехали, как и наметил Эймунд, ранним утром следующего дня. Сам конунг, Рагнар, Бьёрн, Гард, оба Торда и еще шестеро. По мосту переехали Волхов и двинули в сторону Полоцка.
        Ехали весело, налегке, спрятав брони в тюках запасной лошадки. Исландец и Кетиль даже рубахи скинули, подставив свежему ветерку могучие торсы. Нурманы равнодушно относились и к жаре и к холоду. Но все-таки здешний июль был намного теплее, чем в родной Уппландии. Хотя на земле франков, куда не раз наведывались викинги Эймунда, в это время еще жарче.
        Ехали свободно, разобравшись во всю ширину тракта. Встречные повозки и пешцы при виде нурманов поспешно убирались на обочины. Пусть эти и выглядели как купцы, однако все знали, что нурманы скоры на руку. Могли даже и убить. Вира за голову смерда - пять гривен. За людина - двадцать. Однако пойди стребуй ее с нурмана. Скажет: не я. А при нем - две сотни видаков. И все как один - нурманы.
        Рагнар попытался выведать, что задумал конунг, но Эймунд только ухмылялся.
        Конунг. Фрагмент второй. Музыкант. Альтернативная история. Начало
        Так прошло десять дней. Ехали спокойно. В лесах здешних, бывало, пошаливали злые люди, но на дюжину нурманов напасть - это мишкой-шатуном надо быть. Ночевали в селениях и придорожных корчмах. Вели себя тихо. Не безобразничали - Эймунд настрого запретил. Даже девок на ночь брали только по согласию. Словом, вели себя именно как купцы, в которых и рядились.
        К полудню одиннадцатого дня тракт опустел. То был верный признак близости Бурицлавова войска, и Эймунд велел остановиться.
        На сей раз ночевали в лесу. Огня не разжигали и поужинали холодным мясом и пивом, купленным во время последней ночевки.
        Ночью Эймунд с Рагнаром отправились на разведку. Стоянка вражеского войска обнаружилась не слишком далеко. Обширный лагерь, шумный и вонючий. Вокруг паслись кони степняков. Тысячи коней, которые могли учуять чужаков и всполошиться, потому Эймунд с Рагнаром не подходили близко. Убедились, что лагерь - есть. И людей в нем много. Значит, это не передовой дозор, а главное войско.
        Эймунду этого было достаточно. Где войско, там и его предводитель.
        Утром нурманы двинулись назад. Ехали быстро, рысью. К полудню покрыли миль пятнадцать. Никто из спутников Эймунда не знал, что задумал конунг, но они помалкивали. Нурманы умели ждать.
        По пути били дичь, которой в здешних лесах было в избытке. Добыли двух зайцев, и еще Рёгнвальд подстрелил молоденькую косулю, с непонятного перепугу выскочившую на тракт. Это было хорошо, потому что своих припасов у нурманов почти не осталось.
        После удачного выстрела Рёгнвальда решили дать лошадям отдых. Расседлали, сыпанули в торбы овса. Ободрали зайцев и косулю, печень и сердце порезали на всех и съели сырьем, остальное наскоро обжарили на огне, густо посолили и приняли с остатками пива. Поснедав, развалились на травке, наслаждаясь кратким отдыхом.
        Только тогда Рагнар спросил вполголоса:
        - Что ты ищешь, Эймунд?
        - Место, где довольно простора, чтоб встать лагерем большому войску.
        - Мы уже два проехали, - заметил Агнарссон.
        - Близко, они за день не меньше двадцати миль пройдут.
        Вскоре вновь собрались и тронулись в путь. Угостившиеся овсом лошади весело пылили по тракту. Эймунд и Рагнар ехали вдвоем, остальные приотстали. Замыкающий, Бьёрн Исландец, то и дело оглядывался и прислушивался. Кто знает, как далеко вперед уходят печенежские дозоры.
        Миновали опустевшую деревеньку. Маленькую, в десяток хаток. Рагнар кивнул на перепаханный острыми копытами дерн. След уводил в чащу. Эймунд кивнул. Все понятно. Слух о приближении вражьего войска опередил само войско. Этим смердам повезло: успели уйти и угнать скот. Другим повезет меньше. Степняки не дружина соседского князя, которым смердов губить невыгодно - самим пригодятся. Печенеги вырежут всех. Им это по нраву.
        Викинги их не осуждали. Делали так же во время вика.
        Большую поляну проехали, не останавливаясь.
        Рагнар вопросительно поглядел на Эймунда. Тот пояснил:
        - Воды нет. Лошадей поить надо.
        - Так река же близко.
        - А как их туда вести? - Эймунд кивнул на сплошную стену леса, лишь кое-где разделенную узкими тропами.
        На следующей поляне вода была, но Эймунду она все равно не понравилась. На этот раз он объяснять ничего не стал.
        И только пятая по счету обширная прогалина пришлась ему по вкусу.
        От прогалины к реке шла уже порядком заросшая просека. Здесь когда-то брали лес.
        Еще на поляне, почти вплотную к лесу, рос огромный неохватный дуб.
        Спешились. Эймунд обошел вокруг дуба. Молодая трава поднималась почти до колен. По могучим узловатым ветвям со стрекотом метались две облезлые летние белки.
        Эймунд широко улыбнулся. Место ему понравилось.
        - Здесь он его и поставит, - удовлетворенно произнес конунг, притопнув ногой.
        - Кто поставит? Что? - оживились остальные.
        - Конунг Бурицлав - свой шатер.
        Эймунд подошел к одному из вьюков и достал оттуда крепкую веревку. Длинную, локтей сто, судя по толщине бухты.
        - Исландец, Кетиль, Щербатый, Большая Спина - за мной! - скомандовал он и полез в чащу, прихватив с собой смотанную веревку.
        Рагнар последовал за Эймундом по собственному почину.
        Отошли недалеко. Шагах в тридцати Эймунд выбрал подходящую березку, отмахнул от веревки локтей тридцать, сам полез наверх (пока березка не начала крениться), закрепил веревку, сбросил конец вниз и велел:
        - Тяните!
        Четверо викингов ухватились за конец, дружно повисли на веревке, и Рагнар понял, почему Эймунд выбрал именно их. Бьёрн, Гард Кетиль и оба Торда были самыми могучими и тяжелыми в хирде.
        Березка стремительно изогнулась. Эймунд, оказавшийся в шести локтях от земли, спрыгнул, помог подтянуть верхушку к самой земле и закрепил свободный конец. Березка осталась согнутой, как натянутый лук. Эймунд привязал к ней ту веревку, что уходила к дубу.
        Закончив, нурманы отошли дальше по дороге, наскоро доели остатки съестного, спрятали лошадей в лесу, оставив с ними четвертых. Остальные вернулись на поляну и укрылись в чаще. Достаточно глубоко, чтобы их не было видно с дороги, но так близко, чтоб видеть все происходящее на ней.
        Ждать пришлось долго. Нурманы бездельничали, только сам Эймунд, видно от нечего делать, стругал суковатую палку. Он как раз успел выстругать две костылины, когда земля задрожала от поступи тысяч коней, а чуть позже послышался обычный шум, создаваемый войском на марше.
        Вскоре появились и первые вои Бурицлава. Дозорные степняки в простых стеганках с нашитыми бляхами, высоких колпаках, с кривыми сабельками и туго набитыми колчанами. Их мохнатые злые лошадки рысили так бодро, будто и не было позади трудного перехода.
        Дозор проехал вперед, а спустя некоторое время появилась, наконец, и голова Бурицлавова войска: конные дружинники-русы. Все как на подбор крепкие, крупные, в отменных бронях, с круглыми красными щитами у седел. Были среди гридней Борицлава и варяги с длинными усами, и бородатые словене, и выходцы из южных земель - с заплетенными в косы бородами. Попадались и скандинавы. За головным отрядом появилась богатая повозка с фамильным трезубцем Владимировичей.
        Бьёрн Исландец, присевший рядом с Эймундом, презрительно сплюнул. Но оказался не прав.
        Конунг не ехал, как баба, на повозке.
        В одном из всадников нурманы без труда узнали Бурицлава. Конунг ехал с непокрытой головой, а лицо его было хорошо знакомо людям Эймунда. А уж самому Эймунду - и подавно. Еще год назад он едва не отправил Бурицлава в Вальхаллу русов. Чудом конунга отбили собственные гридни.
        Над головой конунга полоскалось знамя - с тем же родовым трезубцем, какой украшал и знамя Ярислейва.
        Выехав на открытое место, Бурицлав придержал коня. Эймунд удовлетворенно хмыкнул: место конунгу понравилось.
        Протрубил рог, собирая войско и объявляя стоянку.
        Не ошибся Эймунд и в главном: шатер конунга поставили прямо под вековым дубом. Шатер у Бурицлава был роскошный: высокий, четырехчастный, на высоком крепком шесте, украшенном сверху золотым шаром с флюгером.
        Стемнело. В шатрах и на открытом воздухе зажглись огни. Вкусно запахло горячей пищей.
        Нурманы сглатывали слюну: у них с обеда крошки во рту не было.
        - Не пойти ли мне разжиться едой? - неожиданно предложил Эймунд.
        Остальные недоверчиво уставились на него.
        - Припасы у нас кончились, так?
        - Так, - согласились остальные.
        - А у конунга еды много.
        - Предлагаешь украсть? - оживился Бьёрн Исландец, большой любитель пожрать.
        - Зачем красть? - Белые зубы Эймунда весело блеснули в темноте. - Сами дадут.
        - Нам?
        - Мне, - скромно произнес Эймунд. - Вот пойду к ним и попрошу.
        - Разума лишился, конунг? - неуважительно проворчал Кетиль.
        - А в зубы? - мягко поинтересовался Эймунд. - Щербатый, подай мне мою сумку.
        В сумке оказалась поношенная одежда из небеленого холста и большая мятая шапка из толстого войлока.
        Эймунд переоделся, передал одежду и оружие Щербатому, затем достал из сумки кудлатую козлиную бороду с завязками, прицепил к подбородку, напялил сверху шапку, и превратился в замшелого деда. Когда же он согнулся в спине, оперся на костылины и, прихрамывая, прошелся меж деревьев, то узнать в нем могучего конунга стало и вовсе невозможно.
        Рагнар наблюдал за братом со скрытой усмешкой: он ожидал от Эймунда чего-то подобного.
        - А второй такой у тебя нет? - спросил он. - Я бы с тобой пошел.
        Эймунд покачал головой.
        - Одному - надежней, - сказал он. - Дайте-ка мне мешок побольше.
        Согбенного старца первыми заметили печенеги и хотели прогнать, но старец ловко уклонился от удара плетью (степняки одобрительно зацокали) и проворно заковылял вглубь лагеря. Останавливать его не стали. Сразу видно: старец безобиден.
        Эймунд брел от костра к костру, тряс мешком, мычал невнятно.
        Воинство у князя Борислава было разномастным. Тут были и разноплеменные степняки, и древляне, и словене, и даже чудины, издавна не упускавшие случая укусить своего господина - Великий Новгород.
        Но калеку больше никто не гнал. Ратники - по широченным плечам и могучим ручищам - сразу признали в нем бывшего воина, искалеченного вражьим железом. Еду давали охотно. Каждый знал: отвернется удача - и сам окажешься на месте вот этого кряжистого старца-калеки.
        В лагере было шумно. Ратники князя не отказывали себе в том, чтобы угоститься пивом и бражкой.
        Когда побирушка добрался до середины лагеря, мешок его был почти полон. Десяток варягов из ближников князя даже пригласил калеку к своему костру и накормил горячим. У старика нашлась собственная ложка - хорошая, серебряная, что свидетельствовало о немалом когда-то достатке. Калека жадно, обжигаясь, выхлебал кулеш, аккуратно съел мясо, сыто рыгнул и задремал.
        Ему не мешали, говорили о своем. Но спал старик не долго. Вдруг проснулся, огляделся заполошенно, вскочил и заковылял… прямо в княжий шатер, чей откинутый полог открывал обширную внутренность, увешанную коврами, с удобными ложами, на которых разместились сам князь и ближники: собственный воевода, два печенежских хана, предводитель тысячи «черных шапок» и старый касожский вождь - из тех касогов, что «пересадил» под Киев еще Святослав.
        Отрок у входа в шатер сунул старику в ноги древко копья. Тот запнулся и растянулся на ковре, просыпав собранную в мешок снедь.
        Схватившиеся было за оружие вожди, увидав безобидного калеку, расслабились и развеселились.
        - Гони его, - брезгливо скомандовал князь.
        Дружинник ухватил старика за ворот (тот еле успел собрать в мешок разбросанное) и поволок прочь. Снаружи передал калеку другому отроку. Тот вытолкал мямлящего, волокущего мешок старика за пределы лагеря, хотел наладить коленом под зад, но пожалел.
        Оказавшись за пределами освещенного лагеря, старик мгновенно преобразился. Костыли полетели прочь, козлиная борода и шапка отправились в кусты.
        Конунг Эймунд выпрямился, бросил в сторону шумной стоянки яростный взгляд и канул в чаще.
        Глазастый Рагнар первым увидел двигающееся во тьме пятно, признал брата и вздохнул с облегчением. Не то чтобы он не верил в удачливость Эймунда, но слишком многие в чужом войске знали его в лицо.
        Обошлось.
        - Угощайтесь, - конунг сунул мешок Бьёрну.
        - Ого! - обрадовался тот. - Да здесь дня на три провизии!
        - А мы тут прирезали одного из этих, - сообщил Торд Большая Спина. - Забрел, видно, отлить, да заплутал.
        - Плохо, - Эймунд скинул нищенскую рвань, облачился в свое. - А что, притаиться нельзя было?
        - Да он прямо на нас выперся, - попытался оправдаться Торд. - На меня чуть не наступил.
        - Где труп?
        - Вот, в кустах.
        Эймунд наклонился над телом, изучил.
        - Ладно, - сказал он. - Это не вой и не разведчик. Трэль или смерд. До утра не хватятся. Сейчас - всем спать. Кетиль - на страже. За ним - Рагнар. Брат, поднимешь нас в последнюю стражу. Нам до свету надо управиться и уйти успеть.
        Рагнар разбудил вовремя. Вокруг царила темнота. Со стороны лагеря тоже было тихо.
        Викинги бесшумно поднялись. Одеваться не требовалось: все спали в бронях и с оружием под рукой.
        Эймунд привел их к согнутой вчера березе.
        - Рёгнвальд и ты, Торд, - сказал он. - Вы умеете рубить крепко. Покажите себя, когда настанет время. Ты, Кетиль, будешь стоять здесь, на просеке. У тебя одно дело - держать веревку. Когда мы закончим, я выберу слабину, и Рагнар трижды ударит по ней обухом топора. Тогда ты дашь знак, чтобы рубили ветку, за которую привязана береза. Мы с Бьёрном и Рагнаром уходим в лагерь. Бьёрн, захвати копье. Остальные - к лошадям. Пусть ждут нас наготове. Как сделаете дело - сразу уходите.
        Дозорных сняли бесшумно. Это было легко - со стороны леса их было всего двое. Незамеченными трое викингов проникли в лагерь. Далеко забираться не пришлось - шатер стоял у самого леса.
        Усталые и перебравшие бражки вои Бурицлава лежали вповалку у костров. Кое-где темнели шатры старших. Шатер Бурицлава был намного больше остальных, так что спутать его было невозможно.
        У входа, опираясь на копья, дремали стражи. Бьёрн сделал на конце веревки петлю и копьем набросил на флюгер. Осторожно выбрал слабину.
        Эймунд подошел к шатру вплотную. Вечером он высмотрел, у какой стенки шатра располагается ложе Бурицлава. Ошибки быть не должно.
        Рагнар трижды ударил обухом топора по натянутой веревке. Четвертый удар - уже острием - пришелся по шее дремлющего стража. Второго прикончил могучий Бьёрн, рубанув по горлу острым краем копья.
        Раздался громкий треск, веревку рвануло, княжий шатер сорвало с места и уволокло к лесу.
        Эймунд, не теряя ни мгновения, бросился к намеченному ложу и, широко размахнувшись, снес голову толком не проснувшемуся, но уже схватившемуся за оружие Бурицлаву,.
        Бьёрн и Рагнар рубили, не разбирая всех, кто подворачивался под руку.
        Эймунд швырнул отрубленную голову в мешок, бросил:
        - Уходим!
        И три викинга растворились в темноте, оставив за спиной всполошившийся лагерь.
        Через четыре дня во двор княжеского кремля въехали двенадцать всадников. Стража пропустила их беспрепятственно, поскольку не пускать княжьего воеводу Эймунда - себе дороже.
        У теремных дверей нурманы спешились, но внутрь вошел только один - сам конунг Эймунд.
        Он молча проследовал к князю, и ему опять никто не препятствовал, поскольку у теремной стражи тоже был приказ: впустить Эймунда в любое время немедленно.
        Князю уже доложили. Он ждал.
        Эймунд развязал мешок, который принес с собой, и выложил на лавку отрубленную человеческую голову. Голова эта, хоть и была смазана для сохранности медом, уже порядком смердела.
        Князь поглядел на голову, потом - на нурмана. Щеки его порозовели.
        - Да, - сказал он. - Это мой брат. Что с войском?
        - Нас никто не видел, - по-нурмански произнес Эймунд (князь хорошо знал этот язык). - Они собрали тинг, долго спорили, подозревая друг друга в убийстве, потом поделили казну конунга и ушли. Сдается мне, тело своего князя они так и бросили там волкам на поживу. - Эймунд посмотрел на князя долгим строгим взглядом. - Сдается мне, - продолжал он, - что мы, нурманы, свое дело сделали. Ты ведь позаботишься, господин, чтобы тело брата было хорошо и с почетом похоронено?
        - Я позабочусь, - кивнул Ярослав. - Сегодня же пошлю людей.
        Эймунд кивнул и молча вышел.
        Князь посмотрел ему вслед и подумал: надо радоваться. Ведь у него нет больше соперников на этой земле.
        Почему же тогда на душе так муторно?
        МУЗЫКАНТ
        Альтернативная история
        Каждому творению подобает время и место, лишь ему одному надлежащее.
        И по власти соединять творение с надлежащим ему познается истинный мастер.
        Откровение Эфраима
        Акль
        Черные всадники на огромных храпящих лошадях. Они вырвались из смешанной с дождем тьмы, как обвал. Задавили лязгом, хрипом, окриками, оскалом лошадиных морд, чавканьем широких копыт, норовящих раздробить ноги. Смрад конского пота и сырой кожи…
        - А! Га! - Перекошенные мокрые лица. - Хаш! Он, крысенок! Я взял, взял! Оп-па!
        Ладонь в заскорузлой рукавице зажала рот. Четыре руки вцепились и разом вздернули вверх. На мгновение я повис над разбитой дорогой, над мешаниной лошадиных ног, по бабки зарывающихся в грязь…
        - Дать ему по башке?
        - Дурак! Петар что сказал? Не бить! Только пасть заткнуть! Стоять, стоять, скотина! Хаш! Вяжи его! Быстрей, косорукий!
        Деревянный кляп разодрал губы. Рывок - лошадиный хребет под животом (оскаленная морда, потянувшаяся к нему - и отдернувшаяся после удара тяжелого кулака), ремни, стянувшие руки и ноги, мотающаяся голова, мелькание черноты внизу, грязь, летящая в лицо, ворчание солдат, выгнанных в дрянную ночь, чтобы изловить какого-то бродягу. Без оружия, без денег (обшарили еще раньше, чем связали), нищего жалкого человечишку! Двадцать всадников. Да одного хватило бы за глаза!
        Музыкант. Глава первая
        МУЗЫКАНТ
        Альтернативная история
        Каждому творению подобает время и место, лишь ему одному надлежащее.
        И по власти соединять творение с надлежащим ему познается истинный мастер.
        Откровение Эфраима
        Акль
        Черные всадники на огромных храпящих лошадях. Они вырвались из смешанной с дождем тьмы, как обвал. Задавили лязгом, хрипом, окриками, оскалом лошадиных морд, чавканьем широких копыт, норовящих раздробить ноги. Смрад конского пота и сырой кожи…
        - А! Га! - Перекошенные мокрые лица. - Хаш! Он, крысенок! Я взял, взял! Оп-па!
        Ладонь в заскорузлой рукавице зажала рот. Четыре руки вцепились и разом вздернули вверх. На мгновение я повис над разбитой дорогой, над мешаниной лошадиных ног, по бабки зарывающихся в грязь…
        - Дать ему по башке?
        - Дурак! Петар что сказал? Не бить! Только пасть заткнуть! Стоять, стоять, скотина! Хаш! Вяжи его! Быстрей, косорукий!
        Деревянный кляп разодрал губы. Рывок - лошадиный хребет под животом (оскаленная морда, потянувшаяся к нему - и отдернувшаяся после удара тяжелого кулака), ремни, стянувшие руки и ноги, мотающаяся голова, мелькание черноты внизу, грязь, летящая в лицо, ворчание солдат, выгнанных в дрянную ночь, чтобы изловить какого-то бродягу. Без оружия, без денег (обшарили еще раньше, чем связали), нищего жалкого человечишку! Двадцать всадников. Да одного хватило бы за глаза!
        - Ну дождище! Ну чертова погодка! Шиш, как там у тебя во фляжке, осталось?
        - Шиш тебе! Потерпишь. Петар, зуб даю, бочку выкатит!
        - Бочку? За этого опарыша?
        Скачка по разбухшей от трехдневного ненастья дороге, задравшаяся рубаха, дождь, хлещущий по голой спине…
        Наконец - ворота, хриплый окрик: «Что за дьяволы?» и в ответ сердитое рыканье: «Открывай, рукоблуд! Шкуру спущу!»
        Надсадный скрип железа, цоканье копыт по камням, треск факела и шипение дождевых капель, падающих в пламя…
        - Ну, братва, ну погодка! Прям шабаш!
        - Быстро обернулись!
        - Так он, дурачина, по дороге и тащился. Иначе нипочем бы не словили…
        - Ну все теперь, теперь пожрать, пива насосаться и на бок!..
        - Хрена он сдался маркграфу? Вот я, на спор, завтра из деревни дюжину таких задохликов приволоку!
        Я был почти благодарен, когда грубые руки стащили меня с лошадиной спины, внесли вверх по лестнице в замок и швырнули на каменный (сухой!) пол.
        - Факел мне!
        Надменное, с хищно прищуренными глазами лицо маркграфа Лилльского Эберта. Того самого, кто пообещал: сделаешь, что скажу, уйдешь свободно. Нищим, без гроша, без флейты, но свободно.
        Думалось: ничего. Он - музыкант. Куда бы ни пришел, накормят, напоят и оденут.
        Крепко слово маркграфа Эберта!
        Вышел он свободно!
        Глава первая. Луи Да Арт, рыцарь и тайный королевский мисси
        Древняя, римлянами проложенная дорога, по обе стороны - молодой лесок. Лет сто назад поблизости были селения. Теперь заброшены. И сама дорога заброшена. Два поколения назад в половине дневного перехода от этого места стоял замок барона Генатуса. Люди барона начисто обирали всех, кто попадался. Вот и стали купцы да паломники давать круг к востоку, к странноприимному аббатству Святого Фомы. Дорога длинней - шкура целей.
        Да Арт рассказывал Аклю, как его отец по велению славного Каролуса Магнуса взломал баронский замок, а самого Генатуса разорвал лошадьми. Но дорогой по-прежнему пользовались редко, разбойничьих шаек и без Генатуса хватало.
        Акль не особенно боялся разбойников. Брать с него нечего, а музыку послушать даже и разбойникам развлечение. Да Арт тоже грабителей не опасался. Герб на его круглом щите - черная бычья голова без короны на зеленом поле. И девиз: «Поберегись!» Если кто умеет читать. Сам Да Арт не умел.
        Справа сквозь редколесье блеснула речушка.
        - Сворачиваем, - сказал Да Арт. - Коней вымоем, да и сами выкупаемся.
        Акль не стал возражать. Странствовать верхом он еще не привык и потому сидеть в седле уставал.
        Да и куда спешить?
        Проехали еще немного, пока не наткнулись на спускавшуюся к реке тропку. Собаки Да Арта, пара брудастых борзых, мощных, на сильного зверя, умчались к воде. За тридцать шагов слышно, как они шумно лакали воду.
        Шагах в тридцати ниже по течению речушки оказалась полуразрушенная запруда. Рядом, на берегу, заливной луг, окаймленный высоким кустарником. Может, в прежние времена там стояла мельница?
        Длинноволосые ивы над песчаным, обмелевшим протоком, подсохший частокол тростника.
        Выше запруды вода стояла высоко и пахла приятно. Да Арт расседлал обоих коней, освободил своего жеребца Ворона от кожаного, с нашитыми металлическими чешуйками вальтрапа, попоны.
        Затем снял рыцарский тяжелый пояс, вынул из ножен меч. У Да Артова меча было женское имя: Солейя, Солнышко. Луи осмотрел радужную поверхность клинка, поцеловал рукоять и вернул в ножны. Акль понимал рыцаря. Он сам почти так же любил свою флейту. Как живое существо. Она обошлась ему в полтора солида. Огромные деньги для музыканта… И ничтожные для такого, как Да Арт. Акль знал, как дороги хорошие мечи. За лучшие платили золотом по весу, а то и вдвое.
        Луи разделся и нырнул в теплую, пахнущую илом воду. Акль глубоко заходить не стал, потому что плавал плохо.
        Да Арт поднялся вверх по течению, на мелководье, и ловко выхватил из воды, одну за другой, три жирные рыбины.
        Две он выпотрошил и, нанизав на ивовый прут, подвесил над костерком. Третью рассек вдоль и бросил собакам.
        Акль с удовольствием смотрел, как его друг разделывает рыбу огромным, в локоть длиной кинжалом. Мускулистое сухое тело Да Арта было испещрено шрамами, как монастырский пергамент - значками букв.
        Разобравшись с обедом, Да Арт выкупал лошадей. Сам, не доверяя Аклю. Потом натянул штаны и присел к костру. Здоровенный комар, которому было наплевать на дым, уселся на щеку Да Арта.
        В кронах старых ив пели птицы. Расседланные кони хрупали сочной травой. Борзые, быстро расправившись со своей долей рыбы, разлеглись в тени, вытянув длинные лапы.
        Акль достал флейту и принялся наигрывать, вплетая мелодию в птичий хор. Он сыграл зарянку, потом - щегла. И настоящий щегол, приняв вызов, раскатился трелью. Да Арт тихо засмеялся. Оба они, рыцарь и музыкант, - бродяги-странники, подумал Акль. Вот, свела дорога у одного костра безродного мальчишку-флейтиста и королевского рыцаря. Луи Да Арт - старше Акля на одиннадцать лет. Объездил не только все земли Каролуса, но и большую часть страны лангов. Был в Риме, Венеции, Константинополе. Дрался с турками и африканскими пиратами. Не ради золота. Родовые земли на севере, которыми правит сейчас его старший брат Доминик Да Арт, граф Гуврский и Мореальский, считаются богатыми. Но младшему Да Арту скучно было год за годом стирать ступени родового замка или кочевать с дружиной из деревни в деревню, подъедая накопившиеся припасы. Родись Луи первенцем - стал бы сеньором в родовых землях, родись вторым - быть бы ему аббатом, а потом и епископом. Луи родился третьим - и получил свободу.
        И как добрый христианин, нынче не поленился сделать крюк в десяток лиг, чтобы поклониться святым мощам. За это, наверно, Господь послал ему дар - спутника.
        Рыба подрумянилась, и Да Арт снял ее с огня. Достал из сумки соль, смешанную с сушеными травами.
        - У меня еще осталось пол-лепешки, - сказал Акль.
        - Доставай, - кивнул Да Арт. - В деревне купим хлеба. В этом году на землях Лилльской марки хороший урожай.
        Акль промолчал. Отец юноши был деревенским старостой, пока его не зарезали солдаты. Каким бы хорошим ни был урожай, а крестьянину останется шиш. Акль был благодарен брату матери, забравшему сироту в Мореаль.
        - Вечером будешь дома, - сказал Да Арт. - Ты рад?
        Юноша пожал плечами. Дядя умер три года назад, оставив в наследство только долги. Поэтому Акль и ушел из Мореаля. Это была идея Луи - навестить родину юноши. Впрочем, у Да Арта была еще одна причина посетить Лилльскую марку. Но о ней он не распространялся.
        Закричала сорока. И борзые, словно по ее команде, вскочили на ноги. Зверь?
        Пока Акль соображал, его друг уже все понял. Будь это зверь, собаки немедля бросились бы в атаку. Значит, люди. Должно быть, друзей выдал запах дыма. Ветер - в сторону дороги. Потому и собаки оплошали, не подняли тревогу вовремя.
        Да Арт вынул меч, перекинул через голову ремень щита - чтобы хоть как-то защитить спину: времени натягивать панцирь не осталось - в десяти шагах затрещали кусты.
        Акль поднялся и отошел назад. В драке он - пустое место.
        Да Арт на коне, с копьем, в панцире из обшитой железом дубленой кожи без труда разогнал бы шайку из десятка разбойников. Но Луи застали врасплох.
        «Может, это просто крестьяне?» - подумал Акль.
        Напрасная надежда.
        На поляну выбрался чернобородый верзила с топором-франциской в руках. А следом еще трое - кто с чем. Борзые взорвались яростным лаем.
        - Лежать! - рявкнул Да Арт.
        Не хватало, чтобы мужичье побило собак!
        Верзила с франциской не спеша, вразвалку двинулся к Да Арту. Трое подручных разошлись в стороны. На Акля никто не обращал внимания.
        Тот, что обходил Луи слева, со стороны леса, бросил быстрый взгляд через плечо.
        «Кто-то там прячется», - сообразил Да Арт.
        Скверно, если попробуют увести коней. Его Ворон чужих не подпустит, а вот второго сведут запросто.
        - Ты это, давай бросай меч! - деловито сказал чернобородый. - Тады живым отпустим!
        - Я помню тебя, - бросил Да Арт верзиле. - А где твой дружок-северянин? Уж не в кустах ли сидит?
        Чернобородый не ответил. Но по тому, как он дернул щекой, Да Арт угадал: нет, не северянин. Это хорошо. Норман - опасный зверь. Да Арт помнил, как они косились в его сторону. Нехорошо так косились. А вот то, что северянина здесь нет, это хорошо.
        Да Арт уже прикинул, что по-настоящему опасны только верзила с франциской (рукоять которой была раза в полтора длиннее обычной) и тот, что подбирался справа, со стороны реки.
        Оба в кожаных шлемах, оба с хорошим оружием (у второго - короткое копье и щит). И держат оружие привычно, сноровисто. Те же, что слева, - отребье. Один с дубиной, второй с тяжелой рогатиной, словно на кабана собрался.
        «Вот с них и начну!» - подумал Да Арт.
        Акль наблюдал за своим другом, остро сожалея, что ничем не может помочь. Он видел затылок Да Арта, его спину, прикрытую щитом с бычьей головой, согнутые в коленях ноги…
        Да Арт сделал быстрое движение влево и тут же метнулся в противоположную сторону. Атакованные разбойники шарахнулись. Один неумело швырнул рогатину - та шлепнулась в реку, второй замахал дубиной и завопил. Да Арт уже был между ними. Отшиб в сторону дубинку и наискось махнул мечом, срубая первого, хлестнул второго, удирающего, поперек спины. И, развернувшись, остановил набегающего разбойника, третьего, широким махом клинка, который тот принял на щит. Щит хрустнул, но выдержал. Этот, третий, оказался проворен. И достать себя так просто не дал, и развернуть спиной к подоспевшему чернобородому не позволил.
        Да Арта взяли в клещи. Зато теперь он мог не опасаться, что чернобородый метнет в него топор. Впрочем, разбойник и без того орудовал франциской с большой ловкостью. Здоровый, дьявол!
        Акль видел, как Да Арт зарубил двоих. В одно мгновение: первый заорал, клинок опустился, швырнув его на землю с глубоко просеченным боком; второй, уронив рогатину, повернулся, успел сделать один шаг - и меч Да Арта с хряском перерубил его позвоночник. Бандит взмахнул руками и ткнулся лицом в землю. А Да Арт уже встретил третьего.
        Увидев, как лихо его друг расправился с двумя разбойниками, Акль воспрял духом. Он ожидал, что и третий тотчас отправится в ад. Но тот сумел защититься, а тем временем подоспел четвертый, здоровый, как медведь, размахивая топором. Вдвоем они насели на Да Арта.
        Быстрый, ослушавшись команды, бросился на помощь хозяину, отлетел, отброшенный пинком, кинулся снова и едва не угодил под удар.
        Да Арт дважды свистнул сквозь стиснутые зубы. Быстрый отпрянул, застыл, поджимая хвост.
        Свист этот люди не слышали. Только собаки. И сам Да Арт. Он выучил псов повиноваться свисту даже лучше, чем голосу. Да Арт знал: больше Быстрый в драку не сунется.
        Здоровяк орудовал франциской с большой сноровкой. Наверняка бывший солдат. А вот второй оказался поплоше. Не по умению - тут он был неплох, а потому что трусил: ширнет копьем и сразу отскочит. Да Арт уже знал: с этими он справится. Если бы не мысль о том, кто спрятался к кустах за спиной, Да Арт чувствовал бы себя почти в безопасности.
        - Здоров ты драться, - пропыхтел чернобородый.
        Пот струился по лицу разбойника, но движения не замедлились. Да Арт тоже мог сражаться еще долго. Вот так, налегке - хоть целый день. Хотя будь на рыцаре доспехи, эти двое были бы уже мертвы. В доспехах о том, в кустах, можно не тревожиться. Да Арт улыбнулся. Он любил биться. И он был лучшим.
        Схватка затягивалась, и Акль встревожился. Вдруг он увидел, как кусты за спиной Да Арта раздвинулись и оттуда выскочил человек, раскручивая пращу.
        - Луи, берегись! - закричал юноша.
        Да Арт услыхал свист пращи раньше, чем вскрик Акля. Рыцарь вовремя присел, и глиняное ядрышко просвистело над головой, угодив в грудь разбойника с копьем. Тот отшатнулся назад, не удержался и плюхнулся в реку, окатив Да Арта водой. Тут уж чернобородый не упустил случая: прыгнул и пнул Да Арта ногой в бок, и тот упал. Разбойник взмахнул франциской…
        У Акля перехватило дыхание. Он увидел, как лезвие топора рассекло воздух, услышал лязг, тупой удар…
        Громко закричал пращник. Да Арт прыжком вскочил на ноги, а чернобородый, напротив, шлепнулся на спину. Топор его глубоко воткнулся в землю, а у Да Арта почему-то не было меча…
        …Увидев падающий сверху топор, Да Арт сделал то, что в ином случае счел бы бессмысленным: попытался парировать мечом удар франциски. Клинок переломился, как сухая ветка, рукоять его вырвало из ладоней Да Арта, но добрый меч все-таки послужил напоследок - отвел удар в сторону. Враг опешил. Он ожидал увидеть разрубленный пополам череп, а не живого противника. Воспользовавшись замешательством чернобородого, Да Арт ударил его ногой в пах и вскочил на ноги. Подхватив с земли камень, метнул разбойнику в лицо…
        …Акль увидел, что вместо меча Да Арт держит здоровенный булыжник. Еще он увидел, как второй разбойник, с перекошенной от ярости рожей, лезет из воды, а третий снова раскручивает пращу.
        Да Арт, вскинув камень над головой, швырнул его в чернобородого. Тот не успел увернуться, и лицо его превратилось в кровавую кашу.
        Мигом позже другой камень, выпущенный из пращи, грохнул в щит, привязанный к спине Да Арта. Луи с трудом удержался на ногах.
        Второй разбойник выкарабкался на берег. Щит он потерял, но копье сохранил. Вопя от ярости, он наскочил на Да Арта. Третий разбойник вложил в пращу новый снаряд, но метнуть не мог. Его приятель оказался между ним и Да Артом. Мокрый, злющий, он пытался проткнуть Луи копьем, но Да Арт с большой ловкостью уклонялся, прыгая то влево, то вправо, а затем, улучив момент, перебросил щит со спины, отбил очередной выпад и краем щита ударил разбойника в переносицу. Тот упал. Свистнул выпущенный из пращи камень, Луи в развороте отшиб его в сторону и выдернул из земли топор чернобородого.
        Второй разбойник поднялся. Усы его были в крови, мокрые волосы облепили голову. Он взмахнул копьем, но Да Арт с легкостью перерубил древко круговым движением франциски и с такой же небрежной легкостью смахнул голову разбойника с плеч. Ударил фонтан крови. Третий, пращник, опрометью бросился в кусты… Но боевой топор оказался проворней. Последний враг рухнул в траву, дернулся пару раз и затих.
        Акль перевел дух. Его друг победил.
        Музыкант. Главы вторая, третья и четвертая
        Глава вторая. Чудо
        Да Арт не испытывал ни малейшей радости от победы. Солейя, верно служившая Луи больше десяти лет, погублена в дурацкой стычке с каким-то придорожным сбродом. Клинок сломан, рукоять лопнула, и теперь ее остается только выбросить. Конечно, хороший кузнец мог бы поправить дело, но прежнего качества у меча уже не будет. Солейя, его Солнышко, - умерла.
        Да Арт чувствовал себя так, словно лишился руки. И что еще хуже - сомнение. Меч рыцаря - это не просто оружие. Это его связь с Господом. Не зря ведь все настоящие клятвы приносят на мече. Сломанный меч - это знак. Знак того, что Господь отвернулся от Луи Да Арта. Но как такое может быть? За что?
        Кинжалом Луи вскрыл горло чернобородому (живучий, однако!) и разбойнику, которого свалил первым ударом. Остальных добивать не требовалось. Обшарил карманы - нашел несколько старых медных и монет и… шестнадцать новеньких денье чеканки Каролуса - в отдельном кошеле.
        Зеус понюхал обезглавленный труп и сердито гавкнул: не любил запаха человеческой крови.
        Второй кобель, Быстрый, вертелся вокруг хозяина, норовил лизнуть бок, оцарапанный сапогом чернобородого.
        Акль тихо сидел в стороне, пока Да Арт разбирался с убитыми, проверял, как там их кони, смывал с себя пот и грязь. Когда друг подсел к костру, юноша протянул ему деревянную флягу с элем.
        Да Арт напился и вернул флягу Аклю.
        - Меч погиб, - сказал он. - Беда.
        Акль сочувственно кивнул.
        Над трупами разбойников, жужжа, роились зеленые мухи.
        Единственное, чем Акль мог утешить рыцаря, - сыграть. Но не решался.
        Да Арт натянул рубаху, поддоспешник, панцирь, подпоясался, грустно посмотрел на пустые ножны. Конечно, он не остался безоружным. У него были копье, кинжал, франциска. Но пустые ножны… Это как дом, в котором умер хозяин, не оставив наследника.
        Акль глядел, как его друг ест рыбу (у него самого начисто пропал аппетит), и думал: неправильно устроен мир. Разве эти люди хотели умереть? У них имелись деньги - значит, было на что купить пищу. Они напали, хотя знали, что могут умереть. Почему? А если бы Да Арт не убил их, то они убили бы Да Арта. И Акля. И он не смотрел бы сейчас на Луи, глотающего белое влажное мясо, а лежал бы на земле, в луже крови, и это над ним гудели бы зеленые мухи.
        - Луи, - позвал юноша. - Ты, когда сражаешься, думаешь о смерти?
        - Что?
        Вопрос застал Да Арта врасплох. Но сообразив, о чем его спрашивает Акль, воин покачал головой.
        - Нет. Когда бьешься по-настоящему, думать некогда.
        - А раньше думал?
        - И раньше. Перед битвой - да, бывали такие мысли. Поначалу. А потом перестал. Столько боев, малыш, - поневоле привыкнешь. Раз уж Господь хранил меня все эти годы, так и нынче не убьют, верно?
        - А какая-нибудь шальная стрела?
        Да Арт засмеялся.
        - Я же не слепой и не глухой. Нет, когда мой час придет - Бог мне подскажет. А не то - вернусь домой, приму у брата Мореальские земли…
        Он усмехнулся и снова взялся за рыбу.
        Аклю трудно было представить своего друга знатным сеньором, со слугами, герольдами, трубачами, важно выезжающим из замковых ворот. Вроде маркграфа Эберта.
        Зато хорошо виделось, как Луи летит на коне навстречу врагу. Акль достал флейту. Этот инструмент почти не годен, чтобы передать топот копыт, звон стали, крики победителя и побежденного, слившиеся в один. Но Акль не спешил, он вчувствовался в то, что встало пред его мысленным взором. Вчувствовался и понял, как должна звучать его флейта. Звук шел изнутри и снаружи одновременно. Акль растворялся в нем, расходился вширь. Но оставался при этом самим собой: юнцом, играющим на флейте. И звук ее был - как дрожащая струна, уходящая в небо. Выше неба…
        Да Арт перестал есть. Ему вдруг показалось: юноша уже не сидит, скрестив ноги, на зеленой траве, а парит над ней.
        Да Арт вскочил, будто услышал рог сенешаля. Недоеденная рыба рассыпалась по траве. «Враг! Враг! Вперед! Бей!» - кричала флейта. Невозможно было поверить, что все это рождает тоненькая - пальцем перешибешь - палочка.
        Да Арт сжал кулаки. Жаркая дрожь прошла по его телу, как бывало лишь перед настоящей битвой.
        Щеки Акля пульсировали, выталкивая воздух. Глаза остановились, тело широкими махами раскачивалось из стороны в сторону. Воздух сгустился и толкнул в лицо. Да Арт, не помня себя, с резким криком взмахнул рукой. Как если бы хотел рассечь недруга мечом от ключицы до седла. Его сжатый, с набухшими от напряжения жилами, кулак описал полукруг… и перерубленная рогатка упала в костер вместе с остатками обеда. Звук флейты оборвался.

* * *
        Акль выдохнул звенящую, зияющую пустоту и закрыл глаза. Оно повторилось. То, что случилось с ним прошлой весной. А потом в начале лета, примерно за месяц до того, как в аббатстве Источника Святого Валентина юноша встретился с Да Артом.
        И ни разу Акль не был уверен, что это - настоящее. Не видение, не грёза. Акль даже предполагал, что это память сыграла с ним шутку. А потрясающее ощущение, когда нечто, возникшее перед мысленным взором, вдруг становится реальным, осязаемым, ощущение это - лишь от невероятно обострившихся чувств.
        Разве не виделся тому бенедектинскому монаху Архангел Гавриил, когда все остальные видели лишь грозовое облако?
        Так же, как тогда, сначала появлялась боль. Острая боль от незавершенности, неправильности бытия. Потом возникала цепочка звуков. Нанизанные на основу жемчужины. Акль выпускал их в мир, и флейта его кричала от боли и наслаждения.
        Что происходило потом, Акль не смог бы объяснить словами. Звуки оплетали, обнимали изъян в ткани мира. Акль не отпускал их, удерживал нитью новых звуков, длил, длил музыку…
        И прореха исчезала. Затягивалась, как царапина на коже. Без следа. В одно краткое мгновение.
        Акль уронил флейту, откинулся назад. Ничего, кроме счастья и пустоты.
        Вечность спустя, когда он открыл глаза, то не сразу осознал, что они видят. А когда осознал, понял, что совершил чудо.
        Глава третья. Дорога на Лилль. Прошлое и настоящее
        Когда до Лилля оставалось лиги четыре, к ним присоединился странствующий монах. Ни Да Арт, ни Акль ничего не имели против попутчика. Акль даже предложил свою лошадь, но монах отказался, сославшись на обет. Был он высокий, рыжий, в выцветшем, потрепанном плаще из грубой шерсти. Шел же не в Лилль, а дальше, на юг, и спешил, потому что опасался: осенние холода закроют перевал. Они с Да Артом немедленно завели умный разговор. Акль помалкивал. Монах жаловался, что праведность ныне измельчала, что в редком монастыре монахи блюдут устав, как подобает, а епископы - и того похлеще. Взять, к примеру, лилльского. Латыни толком не знает, на наставления и проповеди скуп, зато щедр на зуботычины. В прошлом году даже навлек на себя порицание святейшего. За то, что до смерти забил палкой одного из братии.
        Акль, до того как покинул Лилль, видел епископа дважды. На пасхальном шествии и когда сжигали ведьму. Лицом епископ походил на старую щуку.
        Не в том главная беда, говорил монах, что не чужды пастыри светских удовольствий, беда - в невежестве. Вот, к примеру, настоятель аббатства Источника Святого Валентина - в пище неумерен, любимое развлечение - зверя травить, но ведь учен и бедным помогает, и странникам. И монахи у него живут как у Христа за пазухой, и сам Каролус Магнус к слову его прислушивался.
        Да Арт одобрительно кивал. Настоятель приходился ему родственником. Акль тоже прислушался, поскольку отца Бартоломея знал лично. Там же с Да Артом и познакомился.
        Акль
        А было так. Незадолго до полудня за мной пришел служка.
        - Пошли, - сказал, - аббат зовет.
        Прихватив флейту (догадывался, зачем понадобился настоятелю), я покинул барак, где устраивали паломников победней, когда гостиница в самой обители переполнялась, и двинулся за служкой.
        Богат монастырь, и не одними лишь приношениями. На многие лиги - его земля. Поля, рощи оливковые, виноградники. Земли плодородные, королевский дар.
        Недавно выбеленные стены обители сверкали на солнце. Ворота распахнуты: здесь, вдали от моря, в самой середке королевства сильному монастырю бояться некого.
        Проходя мимо Источника (при нем и заложен был монастырь, а прежде, говорят, языческий храм стоял), служка перекрестился, зачерпнув горстью, попил исцеляющей водицы. Я сделал так же. Показалось: от светлой воды, скопившейся в чаше, исходит сияние.
        - Идем, идем! - поторопил служка. - Отец Бартоломей не любит ждать!
        Келейка, в которой трапезничал настоятель, была на удивление мала. Мне уже приходилось услаждать слух благородных господ, и я ожидал увидеть нечто подобное пиршественным залам в сеньоровых замках. Тем более что земель, которыми владел монастырь, хватило бы на несколько файфов. Однако запахи, витавшие в воздухе, и яства, которыми был заставлен стол, посрамили бы любую виденную мной трапезу. Не количеством. Здесь не было ни зажаренного целиком быка, ни дикого вепря, разлегшегося на непомерно огромном блюде, ни пирога в человеческий рост высотой. Зато здесь было все, что может пожелать настоящий гурман. А уж бедному музыканту подобное и не снилось.
        Рот мгновенно наполнился слюной, хотя совсем недавно я съел целую миску чечевицы со свиным салом. Я сглотнул.
        - Э-э-э, сын мой, этак ты и сыграть не сможешь! - пророкотал толстый человек, в котором я признал самого настоятеля. - Положи-ка ему паштету да вот этой рыбки! - велел он служке. - А вина не наливай. Пускай заработает.
        Служка щедро нагрузил едой серебряную миску.
        Пока я ел, настоятель продолжал беседовать с человеком, разделявшим его трапезу. Человек этот даже и сейчас, за столом, был одет в кожаный, обшитый металлическими бляшками доспех, что сразу обличало в нем бывалого воина. А по манерам да и по тому, что сидел он за одним столом с могущественным аббатом, можно догадаться - это не простой вояка, а человек благородный.
        - Неправедность и грехопадение - вот источник постигшего нас наказания, - вещал настоятель, не забывая при этом наполнять свое объемистое чрево. - Что мы можем противопоставить этому? Уравновешенность и смирение. Ибо скромность, как учит нас святой Бенедикт, - мать добродетелей. А посему, - сделал он неожиданный вывод, - велик был Каролус Магнус, но мы, грешные, его недостойны. Вот Господь и призвал его к Себе. Его и его семя. А нам оставил жидконогое потомство Хлодвигова внука.
        - Однако ж и Хлодвиг был добрым воином, - возразил гость.
        - Варвар, - отец Бартоломей махнул рукой, едва не сбросив со стола кубок. - Грешно и сравнивать его с христианским монархом. Эх! Будь Каролус жив, разве ж позволил бы он лангам хозяйничать в Риме?
        - Вряд ли.
        Гость улыбнулся. У него было обветренное лицо человека, много времени проводящего под открытым небом. Длинные, пшеничного цвета усы спускались до подбородка, прямые волосы коротко подстрижены - значит, не королевского рода. Серые, глубоко посаженные глаза, прямые скулы, крепкий подбородок. Он глянул на меня равнодушно и отвернулся. Нежное мясо куропатки занимало гостя куда больше. Покончив с маленькой птичкой, воин бросил под стол объедки. Я услышал звонкий клац челюстей.
        - …Вальбер, прозванный Верным? - переспросил настоятель. - Да, я знаю его. Он останавливался у нас прошлой осенью. Добрый рыцарь и добрый воин Христов, насколько я слышал.
        - Ты правильно слышал, - благородный гость приложился к кубку и поставил его наполовину опустевшим. - А еще он - королевский мисси и брат мой по оружию.
        - Да, я видел на нем перстень королевского беллаторе, - отозвался отец Бартоломей. - Такой же, как у тебя. Но я не знал его полномочий. С ним были только его собственные вассалы, насколько я понял.
        - Да. Король дал ему полномочия, но не людей. Но Вальбер один стоит трех опоясанных рыцарей. Он останавливался здесь только один раз?
        - Да, - подтвердил отец Бартоломей. - По дороге в Лилльскую марку. Надо полагать, для возвращения он выбрал другую дорогу.
        - Очень длинную дорогу. - Бренные останки еще одного одной куропатки отправились под стол. - Такую длинную, что до сих пор не вернулся в столицу. А ведь он знает, что король ждет своего посланника…
        - Вальбер Верный. Попусту таким прозвищем не награждают, - заметил настоятель. - Если он не вернулся, надо думать, с ним приключилась беда. Мавры? Говорят, на землях маркграфа Лилльского они пошаливают?
        - Пошаливают? - Гость приподнял бровь. - Вальбер и его люди пропали бесследно. Если это были сарацинские шалости, то шалунов должно было быть не меньше двух сотен, причем отборных воинов. И как можно скрыть такой отряд от посторонних глаз?
        - Поэтому ты едешь в Лилль, друг мой Луи? - спросил настоятель.
        - Да.
        - Один?
        - Брат предлагал мне людей. Я отказался. Я - человек короля.
        - А что король?
        - Король Руго слишком осторожен. Он не хочет оскорбить маркграфа Эберта необоснованными подозрениями.
        - Да… - вздохнул настоятель. - Как жаль, что Каролус…
        - Жри быстрей! - прошипел в ухо служка, и я поспешно принялся за еду.
        Через несколько минут я опустошил миску, и служка точным движением отправил ее на пол. Из-под скатерти высунулась массивная собачья морда. Лапа размером с мою ладонь придавила миску к полу, язык принялся за дело.
        Я вытер руки о рубашку и вопросительно взглянул на отца Бартоломея.
        - Давай, - милостиво кивнул настоятель.
        Я слеп, когда играл. Верней, видел только музыку. И слышал только ее. За музыкой могли прийти образы: деревья, облака, замки, скачущие всадники, ландышевые поляны. Меняя ручей звуков, я мог управлять ими. Превратить облака в птиц, а всадников - в оленей. Но обычно не осмеливался. Если возникшее совершенно, любая перемена - кощунственна.
        Когда я закончил, то увидел, что настоятель откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, шевелит губами. Гость же, напротив, наклонился вперед и пожирал меня взглядом. И серые глаза его сияли.
        Отец Бартоломей пошевелился, разлепил веки.
        - Я бы оставил тебя при монастыре, - сказал он. - Но ты ведь не останешься, верно?
        - Я свободный человек, - произнес я с достоинством.
        Моя музыка понравилась этому важному монаху, а значит, я мог себе позволить определенную вольность. Он не станет меня наказывать.
        - Будь жив Каролус, я направил бы тебя к нему, - сказал настоятель. - Такой Божий дар достоин королевского двора. Увы, ныне нами правит не Каролус. Да Арт, - отец Бартоломей обернулся к своему гостю. - Дороги нынче небезопасны. Почему бы тебе не взять мальчика в спутники?
        - Ты прочел мою мысль, - отозвался воин.
        И улыбнулся так, что я понял: этому человеку можно доверять.
        - Отлично! - отец Бартоломей хлопнул в ладоши. - Налей ему моего вина! - приказал он служке, который тоже внимал музыке, открыв рот. - А ты, флейтист, гордись! Благородный Луи Да Арт, сын графа Гуврского и Мореальского, доблестнейший из франкских воинов, берет тебя под свое покровительство!
        Я поклонился.
        - Друг мой Луи! - торжественно произнес настоятель, поднимая золотой кубок. - Пью за тебя, благородный рыцарь!

* * *
        Вспоминая прошлое, Акль потерял нить разговора, который вели Да Арт и монах. А между тем беседа их коснулась предмета, к которому юноша имел самое непосредственное отношение. Чудесного меча.
        Глава четвертая. Чудо (продолжение)
        …Кулак Да Арта рассек воздух, и в середине движения ладонь воина ощутила твердую шероховатую рукоять, а мускулы плеча - привычную тяжесть оружия. Неведомо откуда взявшийся клинок с легкостью, словно соломинку, перерубил деревянную рогатку в три пальца толщиной. Поперечина с нанизанной рыбой упала в костер. Взметнулся фонтан искр. Собаки залаяли. Да Арт застыл в изумлении, глядя на то, что держал в руке. Грудь его вздымалась, лицо покраснело.
        Акль возвратился к действительности, когда его друг оторвал взгляд от чудесно возникшего оружия и посмотрел на юношу. То есть первое, что увидел Акль, - не меч, созданный им, а пылающие глаза Да Арта.
        - Ты? - проговорил воин.
        - Что? - юноша не понял, о чем он, пока Луи не поднял руку с мечом.
        Ответа не потребовалось. Лицо Акля отразило то, что он почувствовал, увидев реальное воплощение своих грез.
        Да Арт присел на корточки, разглядывая меч. Клинок его был уже и длиннее, чем у прежнего меча воина. Кроме того, он был слегка изогнут. По темному, в светлых побегах, отполированному до зеркального блеска металлу от середины клинка до самой маленькой гарды шел насеченный серебром узор - дракон, обвившийся вокруг клинка и впившийся в него зубами. Никогда еще Да Арт не видел столь тонкой и совершенной гравировки. В сравнении с ней узор на родовом клинке Да Артов, хранившемся в Гуврском замке, казался работой подмастерья. Гарда чудесного меча была невелика. И не образующая крест поперечина, а непривычная, круглая с серебряной инкрустацией, а вот рукоять, обтянутая шагренем, - почти на полкулака длиннее обычной.
        Да Арт щелкнул ногтем по клинку. Тот отозвался чистым звоном. Воин засмеялся. Как ребенок. Он был счастлив.
        - Кажется, твой обед сгорел, - весело проговорил он.
        Он потянул носом воздух и констатировал:
        - Серой не пахнет. Значит, чары твои не от диавола. А я и не знал, что ты - чародей!
        - Я сам не знал, - смущенно ответил Акль.
        Он встал и подошел к другу, чтобы поглядеть на чудо, рожденное его музыкой.
        Да, меч был именно таким, какой виделся Аклю. Диковинное оружие.
        - Как он, хорош? - спросил юноша.
        Вместо ответа Да Арт двумя руками протянул ему клинок.
        Серебряный дракон на клинке был мало похож на тех, что рисуют в церквях. У него не было крыльев, и голова - совсем другая. Но как искусно нанесена гравировка! Видны даже пушинки на драконьих усах. Акль принял у друга меч… и, вскрикнув, едва не выронил. Там, где клинок (едва-едва) прикоснулся к ладони, сталь глубоко рассекла кожу.
        Да Арт тут же отобрал у него оружие.
        - Осторожней! - сердито сказал он. - Смотри!
        Выдернув волос из своих усов, он слегка дотронулся до лезвия. Волос тут же распался на две части.
        - Дай-ка руку! - потребовал Да Арт.
        Слизнув кровь, воин убедился, что вкус у нее самый обычный. Значит, яда нет.
        - Божий дар, - пробормотал Да Арт. - И то: не стал бы Князь Тьмы творить оружие истинному рыцарю.
        Поднявшись, Да Арт отошел на несколько шагов и, перебрасывая меч из руки в руку, трижды рассек воздух. Оружие повиновалось безукоризненно. Длинная рукоять оказалась на удивление удобной. Никогда еще Да Арт не держал в руках столь совершенного меча.
        - Королевский дар! - сказал он. - Я перед тобой в вечном долгу!
        - Пустое! Ты же спас наши жизни, Луи! - покраснев, ответил Акль.
        Радость друга дала юноше не меньшую радость.
        Но спустя некоторое время он задумался. Хорошо, если друг прав и чудесный клинок дарован божественной силой. А если нет?
        Акль поделился сомнениями с Да Артом, но тот лишь отмахнулся. Он и мысли не допускал, что может расстаться с драгоценным мечом.
        - Мы освятим его - и дело с концом! - заявил он. - А хочешь, вернемся в монастырь Источника и отец Бартоломей всё сделает?
        - Завтра мы прибудем в Лилль! - возразил Акль. - Там есть епископ.
        Да Арт хмыкнул. Слыхал он про лилльского пастыря! Но возвращаться ему хотелось еще меньше, чем Аклю.
        «Может ли дьявол одолеть истинного христианина? - утешил он сам себя. - А еще - выполняющего миссию богопомазанного монарха? Нет, вряд ли».
        Но все же прочел «Отче наш» и трижды перекрестил меч. Меч не испарился и не вспыхнул черным пламенем. Добрый знак.
        - Значит, вот он каков!
        Монах отпустил стремя, за которое держался, чтобы поудобнее взять вложенный в ножны меч. Да Арт придержал коня.
        Из-за легкой кривизны и еще из-за того, что был на ладонь длиннее старого клинка, меч входил в ножны только на две трети. Поэтому часть его с вычеканенным драконом оставалась снаружи. Монах внимательно изучил рисунок.
        - Дракон сей, несомненно, олицетворяет князя Тьмы, - наконец изрек он. - И противоборствует оружию, что также несомненно. По моему разумению, из рисунка следует, что меч направлен против дракона, следовательно - орудие добра.
        - Мудрая мысль, отче! - обрадовался Да Арт.
        - Но, - продолжал монах, - дьявол искусен в обмане, потому мы проверим его более надежным средством.
        Он достал бронзовую ладанку.
        - Здесь, - поведал монах, - частица берцовой кости святомученицы Стефании.
        Прикоснувшись ладанкой к мечу, он пробормотал молитву. Ничего не произошло.
        - Владей, - сказал монах, возвращая меч Да Арту. - И используй во имя Господне. Ибо сказано: по плодам их узнаем о них!
        И снова взялся за стремя.
        Так, за приятной беседой и без всяких помех незадолго до захода достигли они ворот Лилля. Без благочестивого спутника друзья добрались бы быстрей, но зато лишились бы мудрого собеседника, к тому же очистившего чудесно дарованный меч от подозрений.
        Музыкант. Глава пятая
        Глава пятая. Акль. Возвращение
        Серые, слегка обветшавшие стены родного города. Когда Акль уходил отсюда, ему едва минуло четырнадцать. Лилль тогда был центром его мира. Да, пожалуй, и всем миром, если прибавить к нему замок маркграфа в двух лигах к северу и дюжину окрестных деревень. Тогда стены Лилля казались Аклю надежными и неприступными, а солдаты у ворот - грозными и могучими. Сейчас Акль обнаружил, что стены не так уж высоки, а двое вояк, собирающих въездную пошлину, двое обленившихся пьяниц.
        Завидев рыцаря на коне в боевом облачении, стражники приосанились. Да Арт швырнул им под ноги динарий - за себя и за своих спутников - и важно въехал в ворота. Местная шавка, выскочив из какой-то норы, облаяла путешественников. Быстрый, усмотрев в этом покушение на хозяина, метнулся к ней.
        - Назад! - рявкнул Да Арт, и кобель, затормозив, проехался по мостовой на выпрямленных лапах.
        Шавке хватило. С истошным визгом кинулась наутек.
        Солдаты у ворот одобрительно переглянулись. Цена Быстрого равнялась стоимости боевого коня. А о Зеусе, который был на шесть пальцев выше и весил почти столько же, сколько взрослый мужчина, и говорить нечего.
        Словом, въезд Да Арта, пусть и без надлежащей свиты, не остался незамеченным. Лилль, хоть и являлся столицей графства, в сущности, был небольшим городом.
        Дальше монах пошел своей дорогой. Да Арт попрощался с ним сердечно, предложил денег, но тот отказался.
        - Луи, твой друг… Рыцарь, о котором ты говорил с настоятелем… Я мог бы помочь… - предложил Акль.
        - Ты что-то знаешь, друг мой?
        - Я - нет, - ответил Акль. - Я больше трех лет не был дома. Но я знаю человека, который знает многое.
        - Прекрасно. Я встречусь с ним. Но сначала давай решим, где мы будем ночевать. Или ты предпочтешь ночевать дома?
        - Мой дом сгорел вместе со всем нашим кварталом три года назад. Моя мать… Она не спаслась.
        - Беда, - посочувствовал Да Арт. - У тебя не осталось родни?
        - Сестра, - сказал Акль. - Ее муж - подмастерье у медника. Я люблю ее. Но не думаю, что хочу у них жить. Когда я уезжал, у нее уже было трое детишек. И все они ютились в каморке в пять шагов поперек.
        - Значит, ты останешься со мной, - решил Да Арт. - А теперь подумай, есть ли в этом городке гостиница, подходящая для такого, как я?
        - Я думал, такие, как ты, останавливаются в замках, - сказал Акль.
        - Так и есть, - согласился рыцарь. - Маркграф наверняка не откажет мне в гостеприимстве. А еще я могу пойти к городскому старшине и потребовать кров и стол по праву королевского рыцаря. Но ничего этого я делать не стану. Так что говори, где тут приличный постоялый двор? Да побыстрее, потому что я голоден!
        - Я знаю подходящее место, - кивнул Акль. - И хозяином в нем тот самый человек, о котором я говорил.
        - Отлично! - одобрил Да Арт. - Показывай дорогу.
        Грубо вырезанная из дерева лошадиная голова была выкрашена в красный цвет. Аклю помнилось: в прежние времена она была черной.
        Да Арт грохнул в ворота, запертые по причине позднего времени, тупой стороной копья. Внутри вразноголосицу забрехали собаки. Зеус солидно гавкнул в ответ. Спустя некоторое время ворота, заскрежетав, открылись. Увидев рыцаря с гербом на щите, слуга низко поклонился. Затем цыкнул на собак и почтительно произнес:
        - Твоя милость!
        Да Арт въехал во двор. Акль - следом. Двор остался прежним, а вот слуга был новый, юноша его не знал. Можно ли надеяться, что хозяин все тот же?
        - Барсук жив ли? - спросил он у слуги.
        - А как же! Здравствует хозяин! - отозвался тот. - А ты бывал здесь, добрый человек?
        - Бывал. Да тебя что-то не видел.
        - Я здесь недавно.
        Да Арт спешился, слуга принял поводья.
        - Чтоб как следует! - строго сказал воин, погладив Ворона по шее.
        - Позаботимся, накормим, напоим! - заверил слуга. - Эй, червяк!
        На его зов прибежал мальчуган лет десяти.
        - Отведи на конюшню. Да не расседлывай, а не то зашибет! - Он кивнул на черного жеребца Да Арта.
        - Меня? Да ни в жисть! - пискнул мальчонка.
        - Пошел, не болтай! Пожалуйте в дом, ваша милость!
        Закопченный потолок, засаленные столы, кислый запах пива.
        Да Арт выбрал место подальше от очага, такое, чтобы обе двери - во двор и на кухню - были видны. Опустившись на лавку, снял с головы шлем, затем - нашейник, положил рядом с собой, распустил шарф.
        - Тут не очень уютно, - извиняясь, сказал Акль. - Но зато нас не ограбят. У Барсука с этим строго. Вернее, раньше было строго, - поправился он.
        Девушка с поразительно синими глазами и косами без малого с руку толщиной накрыла стол скатертью, водрузила на него сальную свечу. Акль не сразу узнал в круглолицей большегрудой молодке ту, прежнюю…
        А вот она узнала его сразу.
        - Здравствуй, Акль!
        Юноша вздрогнул. Голос низкий, хриплый, как карканье ворона. А какой был раньше? Не вспомнить.
        - Здравствуй, Дуф!
        А она уже повернулась к Да Арту, одарила улыбкой:
        - Не угодно ли вина благородному господину? Очень хорошее вино. Из Бордо.
        - Подавай, - кивнул Да Арт. - И поесть. Только чтоб все свежее! Как ты, красотка.
        - Отец заколет поросенка для благородного господина, - пообещала девушка. - А пока не угоститесь ли солеными оливками с хлебом?
        - Неси, - разрешил Да Арт.
        Девушка ушла на кухню, не забыв, впрочем, оглянувшись через плечо, подмигнуть Аклю.
        - Хороша девка! - улыбнулся Да Арт. - И тебя, малыш, по имени помнит.
        Акль промолчал.
        Три года назад Дуф была тощенькой шустрой девчонкой. И плевать ему было, какой у нее голос. Главное, что она позволяла ему то, в чем отказывали другие. А сейчас вот - красавица. А хрипит, как ворона. Когда слышишь такой голос у нищего или какой-нибудь старухи - не удивляешься. А тут… словно дьявол Творца под руку толкнул.
        Акль
        - Хороша девка!
        - Бери, коль нравится. Она тебе не откажет.
        - Конечно не откажет, друг мой. Но эту рыбку я отнимать у тебя не стану, - Да Арт похлопал меня по руке. Ладонь у него - как из дерева.
        - Ее зовут Дуф.
        - Да хоть Беата. Она твоя, малыш.
        Да Арт вынимает из ножен меч. Трогает клинок, потом поворачивается ко мне и улыбается совершенно как мальчишка. Выдергивает волос, опускает на лезвие. Волос разваливается надвое. Он проделывал этот фокус уже раз двадцать.
        - Так ты станешь лысым, Луи, - говорю я.
        Вольность. Но мне можно. Мы же друзья.
        Да Арт смеется.
        Возвращается Дуф. Приносит маслины, хлеб и обещанное вино в глиняном кувшине. Луи извлекает кинжал и с непостижимой быстротой нарезает хлеб на ломти.
        - Поросенок уже в печи, - говорит Дуф, но не уходит, а садится рядом. - Долго тебя не было, Акль.
        Я чувствую сквозь ткань тепло ее ноги. Странно, что Дуф совсем не смотрит на Луи. А ведь он - рыцарь.
        - Я думала, ты никогда не вернешься.
        Ее голос теперь раздражает меньше. Я привык.
        - Где ты странствовал?
        Губы у Дуф ярко-красные. Наверно, она смазывает их каким-нибудь соком.
        Да Арт пробует вино и одобрительно хмыкает.
        - Кружки принеси, - говорит он.
        Дуф не очень охотно поднимается. Ее деревянные башмаки стучат по присыпанному соломой полу.
        Да Арт очень аппетитно ест оливки. Я присоединяюсь к нему.
        Возвращается Дуф, неся две кружки: деревянную - мне, и оловянную - Луи.
        - А себе, красавица? - спрашивает Да Арт.
        - Меня он угостит, - кивает на меня. - Если благородный господин не против.
        - Акль не слуга мне.
        - А кто?
        Дерзость. Но допустимая. Это не дочь трактирщика спрашивает у благородного сеньора, а женщина - мужчину.
        - Он - друг, - отвечает Луи и гладит переливчатый металл клинка.
        Дуф разливает вино, ждет, пока я отопью.
        - А я думала о тебе, - говорит она. - Как ты играл! У меня душа улетала, когда ты играл!
        Луи подмигивает. А душа? У меня она тоже улетает, когда поет моя флейта.
        Запах Дуф будит желание. Я отворачиваюсь. Смотрю на чудесный меч. Удивительно, что это я его создал. Я, который даже дубины никогда не держал в руках.
        А мог бы я создать живое совершенство? Живое и прекрасное…
        Я дрожу. Я чувствую… Она рядом… У нее голос ангела и синие глаза Дуф. Совсем близко. Взять флейту и позвать…
        Дуф думает, дрожь - из-за нее. Кладет руку на мое бедро. Я сбрасываю. Слишком грубо. Но она прервала…
        - Ваш поросенок, верно, уже поспел, - говорит Дуф и встает. Обиделась?
        - Хорошее вино, - хвалит Да Арт. - Не ожидал.
        Быстрый, цокая когтями, подходит к нему, кладет на колено лохматую голову… И тут входная дверь распахивается.
        Их четверо. По виду - простонародье, но не рабы. Завидев Да Арта, кланяются, и неспешно рассаживаются за дальним столом. Мальчишка, который принимал лошадей, приносит гостям эль и большую миску похлебки. С мясом, судя по запаху. Значит, не так уж плохи дела в Лилле.
        А вот и поросенок! Господи, как я голоден. Дуф и Луи на пару орудуют ножами, брызжет сок.
        - Ешь, дружок, ешь! - Дуф протягивает розовый окорочок с серыми крупинками соли и удобно оголенной косточкой. Затем подносит к моему рту кружку с вином. Она улыбается. Значит, не обиделась.

* * *
        Хлопает входная дверь. Еще один гость. А вот этот здесь точно не завсегдатай.
        Лощеный малый в цветах маркграфа Лилльского оглядывает комнату. Не похоже, чтоб этот пришел поужинать.
        За соседним столом обрывают разговор и даже перестают окунать ложки в похлебку.
        Наглый взгляд маркграфова слуги останавливается сначала на мне, потом - на рыцаре. Но тот - единственный в трактире, кому наплевать на вошедшего.
        Да Арт разрубает кинжалом кость, бросает псам и принимается за новый кусок. С его аппетитом он вполне может управиться с поросенком один. И попросить добавки.
        Малый, вихляя бедрами и ставя башмаки так, словно идет по проволоке, направляется к нашему столу. Останавливается напротив Да Арта. Колеблется. Щит с гербом - на конюшне вместе с поклажей и остальным оружием. Но остроконечный шлем - на лавке, а уж меч, что лежит на столе, может принадлежать только благородному. Тем более такой меч.
        - Ты - рыцарь, который сегодня прибыл в город? - спрашивает малый.
        Да Арт поднимает голову.
        - И что? - произносит он, не прекращая жевать.
        Малый приосанивается.
        - Сиятельный маркграф Лилльский повелевает тебе немедленно явиться в его замок!
        Да Арт невозмутимо срывает зубами последний кусок жирного мяса, швыряет кость под стол и вытирает ладони о шерсть Быстрого.
        Парень начинает беспокоиться, переминается с ноги на ногу. Похоже, сообразил, что взял неверный тон.
        Луи знаком велит Дуф налить вина, пьет, запрокинув голову. На горле у него шрам, оставленный магометанским клинком.
        Да Арт ставит кружку на стол.
        - Твоя милость, - говорит он.
        - Что? - не понимает слуга.
        - Ко мне следует обращаться «твоя милость», пес, - поясняет Да Арт. - Я не расслышал: кто там тебе повелевает?
        - Твоей милости п-повелевает, - произносит малый и бледнеет еще больше.
        Да Арту зарезать его проще, чем Дуф - курицу. Наглый малый это чувствует. Косится на дверь. Возможно, снаружи остались солдаты. Но он не осмеливается позвать их, если они там есть. И уйти тоже не осмеливается.
        Да Арт двумя пальцами поглаживает рукоять чудесного меча.
        - Я - Луи Да Арт, - говорит он. - Праправнук Хлодвига Длинногривого и сын графа Мореальского, а еще я беллаторе короля нашего Руго. И я велю тебе, шавка, передать его сиятельству маркграфу Лилльскому Эберту, что мне насрать на его повеления. А если его сиятельство считает иначе, то мы можем решить это, как и подобает благородным франкам. Слыхал я, что Эберт ловко орудует мечом?
        Да Арт усмехается.
        Посланец открывает и закрывает рот, как выброшенная на берег рыба.
        Луи берет кинжал, отсекает кус поросячьего бока и вгрызается в него. Жир течет по подбородку, пачкая усы, зубы шумно перемалывают сочное мясо.
        - Ну, - прожевав, произносит он. - Что стоишь? Спустить на тебя собак?
        Малый бросает панический взгляд на громадного Зеуса и поспешно ретируется.
        Дуф и остальные смотрят на Да Арта с ужасом и восхищением.
        Маркграф Эберт в Лилле - как Господь Бог. Больше Бога. Ведь Господь далеко и добр, а маркграф рядом и скор на расправу.
        Король Руго - тоже далеко, и, говорят, маркграф не слишком его уважает. И король это терпит. Так говорят. И не удивительно. Ведь Руго Хромой - не Каролус Магнус, и даже не сын Каролуса, упокой Господи их всех. Закон нынче у того, кто сильней. Старшины и даже епископ едят у маркграфа с руки. Луи храбр и силен, как подобает рыцарю, но он - один. А у маркграфа - целое войско.
        Я гляжу на Луи со страхом и восхищением, и друг угадывает мои мысли.
        - Не бойся за меня, малыш, - успокаивает он. - Эберт не прикроется дружиной. Не захочет прослыть трусом. Он или примет вызов сам, или не примет, что скорее всего.
        - А если примет?
        - Тогда я его убью, - беспечно отвечает Луи. - Налей мне еще вина, красавица, - велит он Дуф. - И брось в очаг можжевельник - здесь дурно пахнет.
        А вот и Барсук. Он стал еще толще и совсем седой. Приволок лохань, полную сырой требухи.
        - Собачкам, твоя милость.
        Борзые вопросительно глядят на хозяина. Вышколены, без разрешения не возьмут.
        - Можно, - говорит Да Арт, и псы утыкаются мордами в лохань.
        Запах можжевельника распространяется по комнате.
        - Довольна ли твоя милость? - интересуется Барсук.
        Красная, плохо выбритая рожа - сама угодивость.
        - Вполне. На-ка, - Луи выкладывает на стол две монеты Каролусовой чеканки.
        Барсук смахивает их в карман фартука. На поясе у него - приличных размеров нож. Прежде он его не носил. Хвастался, что любого разбойника голыми руками порвет.
        - Здорово, Акль, - Барсук делает вид, что только сейчас меня заметил. - Вроде ты и не вырос совсем, а? Мы с его дядей-покойником в больших друзьях были, ваша милость, - поясняет он Да Арту. - Ученый был человек, грамоту знал, упокой его Господи.
        - Монах? - с интересом спрашивает Да Арт, который сам читать-писать не умеет. Да и зачем грамота благородному рыцарю?
        - Нет, - говорит Акль. - Лекарь.
        - Вот как?
        - Нет, меня не учил, - отвечаю я, опережая вопрос.
        Барсук наклоняется к нему, шепчет:
        - За дядиной могилкой я приглядываю, и в церкви тоже.
        Меня это не заботит. Такому, как дядька, - прямо в рай. Чистая душа. Но напомнил, спасибо.
        - Луи, - говорю я, - завтра к сестре схожу, ты не против?
        Да Арт пожимает плечами. И впрямь: что ему за дело до моих родичей?
        - Сыграй, малыш, - просит рыцарь.
        - Потом, ладно? - Играть совсем не хочется.
        - Потом так потом, - соглашается друг. - А что, Барсук, какие новости в городе? - спрашивает он.
        - Ну самая большая новость, что ваша милость приехали, - подлизывается тот.
        Да Арт кривит рот.
        - А вчера солдаты маркграфа оборотня поймали! - поспешно сообщает Барсук. - В волка перекидывался.
        - Видели, что ли?
        - Углежоги видели. Они и признали. Так-то он мастеровым прикидывался. По каменному делу.
        - И что?
        - Осиной прибили да сожгли, что ж с ним еще делать. А мы ж думали - перевелись. Лет пять назад, когда голод был, едва ль не каждый день загрызенных да поеденных находили. Особенно - детишек. Вот парень помнить должен.
        Я кивнул.
        - Думаешь - оборотни? - спросил Да Арт.
        - А кто ж еще? - удивился Барсук.
        - А сейчас, значит, сытно живете? - перевел на другое Луи.
        - Да уж четыре года как Бог балует, - Барсук перекрестился.
        - Значит, балует, - задумчиво произнес Да Арт.
        Он думал. Напряженно. Мысли - как белки в ветвях мелькали.
        - Ну а еще какие новости?
        - Купцы приходили из Испании. Диковин всяких привезли. Но всё больше - маркграфу. У нас, сами понимаете, ваша милость, золота нет с ними торговать.
        - Это да, - согласился Луи и нахмурился. - Ладно, - сказал, - устали мы с дороги. Покажи, где наши комнаты.
        - Луи, помнишь, Барсук про оборотней говорил? В голодный год. Куда ж они потом подевались? - спросил я.
        - Оборотни? - Да Арт усмехнулся. - Не думаю, что оборотни.
        - А кто, волки? Прямо в городе?
        - Люди, - сказал Да Арт. - Люди - они опасней волков. Да и оборотней - тоже. Меня сколько раз убить пытались - не сосчитать. И все - люди. Оборотень - ни разу. Вот так-то.
        Помолчали. Потом Луи сказал:
        - Странное дело. В Париже говорят, в Лилльской марке три года подряд недород был. Эберт, говорят, все золото отдал, чтоб людей накормить, в двух аббатствах деньги занимал. Выходит, не все, раз было чем маврам испанским платить. Да и недорода, выходит, не было?
        - Выходит, так, - согласился я, особо не задумываясь.
        У меня свое беспокойство было: живое чудо создать. С голосом ангела и глазами Дуф. Чувствовал, как поднимается внутри сопричастное. Будто идешь по лесу в день жаркий с пустой флягой и чуешь - водой пахнет. Рядом она.
        Разбудило прикосновение. Волосы пушистые да губы мягкие. И запах знакомый, волнующий. Дуф.
        - Пойдем, сладкий мой, - прошептала в самое ухо. - Пойдем, пока рыцарь твой не проснулся!
        И я пошел. А не пошел бы, так и она не ушла б. Да Арт псов своих выучил: если человек в его комнату входит да железом от него не пахнет - пускай входит. А вот выйти…
        Но меня борзые удерживать не стали. Я - друг. А Дуф - со мной.
        Музыкант. Глава шестая
        Глава шестая.
        Благородный Да Арт и десятник лилльской стражи
        Не стал маркграф Лилльский вражду открывать. С утра прислал честь по чести герольда с трубачом. Словно не к трактиру замызганному, а к высокому замку. Тут уж, конечно, Да Арт задираться не стал, ответил с уважением, поблагодарил, пообещал, что непременно. Но не сегодня. И не завтра.
        Вот этого Акль понять не мог: неужели Барсуков постоялый двор лучше? Но он уже привык, что помыслы друга постигнуть трудно.
        К сестре Акль отправился пешком, так привычнее. Шагал по большому старому пути, потом по петлявому отводку, вспоминая знакомые деревца, взгорки, отмечая взглядом всякую перемену: где дерево, бурей опрокинутое, где, напротив, старый пень, давший молодой побег. День был хороший, теплый, но не жаркий. По небу скользили молочные кудрявые облака. Глупый заяц выметнулся из подлеска в десяти шагах, увидел человека и порскнул назад. Дорога домой. С закрытыми глазами узнал бы. По запаху.
        Вот черный валун, под которым в безлунные ночи, как рассказывали, стонет земляной дух. Вот могучий тис, крепко упершийся корнями в сухую землю. Кора сбоку объедена. Олень, должно быть. В коре, в листьях у тиса - яд. Человеку, лошади - смерть. А оленям - хоть бы что.
        Да Арт рассказывал: иные племена отравой тисовой стрелы мажут. Чтоб убивали наверняка. А франки из них только копья ладят да луки. Надежное дерево - тис. Ага! Вот и развилка. На ней - крест каменный. Здесь надобно колени преклонить да молитву прочесть. Теперь - налево, и почти дома.
        Акль достал флейту и принялся наигрывать на ходу. Что в голову взбредет, душу не вкладывая, а так, чтоб шагалось легче. Как там сестренка? Три года - срок большой.
        Еще подумалось: здесь люди лучше живут, чем близ столицы. Здесь почти у каждого - своя земля. Вольная. А там не так. Там меньший господину своему последним кланяется, а кого нищета заест, идет на дорогу с дубинкой и добывает, что удастся. Или добро чужое, или смерть. Впрочем, и здесь воли все меньше. Барсук говорил: маркграф Эберт ближние земли своим воинам раздает, зверя бить запрещает, а на простолюдинов налог новый положил. Сказал - по старинному праву. И грамоту показал Хлодвигову.
        Когда Барсук утром про эту грамоту рассказывал, Да Арт посмеялся. Объяснил: земли эти дед Каролуса захватил. В Хлодвиговы времена здесь франками и не пахло.
        Дорога пуста. Понятно, время летнее, земля работы требует. Впереди - погорелый дом. Здесь Фолк Головастый жил. С домочадцами. Убили его, а дом сожгли. Кто - неведомо. Когда мужики на дым прибежали, уже и крыша провалилась. Фолка нашли - с прорубленной головой. И мать его старую. А жену и детишек - нет. Сначала думали - в лес успели схорониться. Но ошиблись. Было это во второй год правления Руго. Эберт с войском соседнего сеньора воевал, а Лилльскую марку грабил кто придется. В тот год и отца Акля убили. А потом голод начался. Страшное время. В Лилле кто победней - кору ели, хлеб с землей пекли. Вспоминать не хочется.
        Так за мыслями и игрой Акль и не заметил, как пришел. Слева легло ячменное поле, справа пустошь, а впереди - домики и часовня деревянная с красной верхушкой. Дома.
        Луи Да Арт тоже покинул постоялый двор пешком. Щит с гербом оставил, накинул на плечи плащ попроще. Сперва - к оружейнику. Благо рядом, через дом.
        Да Арт еще вчера заметил, в Лилле не как в иных городах: строго по ремеслам не селились. Тут глиняных дел мастер соседствовал с ювелиром, а седельщик - с кузнецом. Вот разве что кожевники с красильщиками жили наособицу. Вони от их ремесла много, кому такое понравится.
        Оружейника посоветовал Барсук. Родича своего. Но мастер оказался неплохой. В этом Да Арт убедился, перебирая кинжалы и навершия копий, выложенные на продажу, пока оружейник снимал мерку с нового меча.
        - Великолепная работа, - произнес он, возвращая оружие рыцарю. - Не наша и не испанская. И на греков непохоже. Чей он, ваша милость?
        Да Арт пожал плечами.
        - Издалека пришел, - уклончиво сказал он. - Взгляни на вот это.
        И выложил обломки собственного меча и лезвие франциски.
        Оружейник внимательно оглядел оружие.
        - Хорош меч, - заметил с уважением. - Мастер ковал. Как же его так?
        - Да вот этим, - Луи кивнул на франциску. И угадал по лицу оружейника: - Что, знакомый топорик?
        - Еще бы. Моя работа. А с хозяином что?
        - Жаловаться не придет, - усмехнулся Да Арт. - А что, знал его?
        - Мне платят, я делаю, твоя милость, - буркнул оружейник. - Иль не знаете, для чего такое оружие куется? Ясно, что не дрова рубить. Мне…
        - Меч починить сможешь? - оборвал его Да Арт.
        - Смогу.
        - Меч, новые ножны, а это, - рыцарь показал на франциску, - в оплату пойдет. По рукам?
        - По рукам, твоя милость! - обрадовался оружейник. - Щедро!
        - Ты уж постарайся, - строго сказал Да Арт. - К ножнам второй ремень сделай, чтоб за спиной можно было носить, длинноват он для пояса. Сумеешь правильно?
        - Не сомневайтесь, ваша милость. Ножны внутри деревом проложу, - пообещал мастер. - И этот, сломанный, хорош, а уж такого никогда клинка не видел. Королевский клинок, ваша милость!
        - Вот и постарайся, - подбодрил Да Арт. - Когда готово будет?
        - Ножны - завтра с утра, а меч - дня через два. Пойдет, ваша милость?
        - Я не тороплюсь. Работай.
        Верно, он не торопился. За два дня нужного не соберешь. Особенно если вызнавать приходится исподволь.
        Скверные времена. Неправильные. При Каролусе Да Арту прятаться не пришлось бы. Приехал бы с почетом, спрашивал по королевскому праву. А уж чтобы мисси королевский пропал…
        Руго - иное. Это при нем Эберт волю взял. Того и гляди оторвет марку от Франкского королевства. Да и не один такой Эберт, маркграф Лилльский. Почуяли слабину хищники. Со всех сторон зубами защелкали. Ланги в Риме укрепились, недобитые саксы тоже головы подняли, еще северяне на своих драконах, авры хищные… До Эберта ли Руго Хромому?
        За что Бог невзлюбил Каролуса? Почему сыновья его умерли, не достигнув зрелости, а сам он погиб от предательского удара? За что Бог невзлюбил Франкию?
        Перед отъездом Да Арт несколько дней дома провел. Много говорил с братом. Доминик твердо стоял за Руго. Понятно почему. Род их - один из семи, подведших под корону Руго Хромого. Тогда он казался удачным королем. Мягким. Такой сеньоров под колено гнуть, вольностей лишать не станет. Так и вышло. Вольности остались прежними, даже поболе, чем ранее. Да Франкия уже не та. Вот и приходится стоять не только за Руго, но и - вместо. А тот - хитер. Там, где Каролус брал силой, Руго правит хитростью да ловкостью. Не может пригнуть - старается рассорить, разделить… Приходится и это терпеть. Доминик Да Арт и сам Луи прекрасно понимают: падет Руго - падет Франкия. Падет Франкия - падут и они. А вот Эберт Лилльский удержится. И сочный кус от пирога отхватит.
        Ничтожная дань, какую, ссылаясь на недород и иные бедствия, присылал королю маркграф, граничила с оскорблением. Руго делал вид, что верит. И мисси в Лилль отправил не столько по собственной воле, сколько под давлением вассалов, коим наглость Эберта была нестерпима. Но и тут схитрил Руго Хромой: отправил в Лилль Вальбера Верного, но своих воинов Вальберу не дал. Сказал: не воевать едет королевский беллаторе, а лишь посмотреть, как обстоят дела в марке. Так что довольно Вальберу и собственной свиты.
        Показал, как же! Пропал королевский посланник. И свита, и воины. Бесследно.
        Луи Да Арт брать с собой вассалов не стал. Приехал один. Мало ли бродит по стране благородных воинов-шевалье? Правда, не всякий из них - благородный брат графа Мореальского.
        Брату Доминику идея сначала не очень понравилась, но король говорил с ним лично и посулил:
        - Если брат твой добудет доказательства, что маркграф моего мисси погубил, Лилльскую марку роду вашему передам. В полное владение.
        И Доминик Да Арт согласился.
        - Тебе там хорошо будет, - сказал он брату. - Ты покоя не любишь.
        Он был прав. Граничные земли не похожи на родовые владения графов Да Артов. И народ здесь иной. Потверже. Небось и рыбку ловят, и оленей промышляют в лилльских лесах, несмотря на запрет маркграфа.
        «А поохотиться недурно бы, - подумал Луи. - Борзые будут рады».
        В последний раз он гнал оленя вместе с преосвященным Бартоломеем.
        «Придется принять приглашение благородного маркграфа Эберта, - решил Луи. - Хотя бы ради Зеуса с Быстрым».
        Акль вернулся к полудню следующего дня. Да Арта не было.
        «Ушел, - сказал Барсук. - А ты как, парень, надолго к нам? - и с намеком: - Мне компаньон нужен».
        Мысли Барсука можно было прочесть на его физиономии.
        При таком покровителе, как Да Арт, Акль наверняка не беден, думал Барсук. Вполне сгодится на роль зятя. А по вечерам пусть играет для посетителей.
        - Нет, - ответил Акль. - Ненадолго.
        - Как сестра? - сразу перевел на другое Барсук.
        - Здорова, - Акль улыбнулся. - И дети тоже.
        - Хорошо, - одобрил Барсук. - Дуф тебя спрашивала. Она наверху.
        Не мытьем, так катаньем.
        Акль кивнул и пошел наверх. Но не к Дуф, а в свою комнату. Ему нужно было остаться одному.
        Юноша задвинул засов. В комнате пахло псиной, хотя собак не было. Должно быть, Да Арт забрал с собой. Выглянув в окно, прикрытое деревянной решеткой, Акль увидел часть двора и мальчишку, присевшего на корточки и сосредоточенно втыкающего ножик в утоптанную землю. Дворовая шавка деловито выкусывала блох. Два белых гуся неодобрительно смотрели на нее.
        Акль задернул льняную занавеску - он любил полумрак - и, взобравшись на кровать, вынул из нагрудного мешочка флейту.
        Акль
        Когда я был еще совсем крохой и лопухи у забора казались дремучим лесом, я был частью мира. Не какой-нибудь одной, как тот же лопух. Разной. Свистел по-птичьи, и превращался в птицу, и становился глиной, когда лепил из нее пузатых человечков. И пальцы мои были того же цвета, что и глина, и можно было складывать из них смешные фигурки. А можно было опустить руку в ручей и глядеть, как налипшую глину смывает с них желтыми дымными струйками и кожа становится белой. Тем белее, чем дольше держать руки в воде. Я думал: если не вынимать ладони из воды долго-долго - они могут превратиться в воду.
        Границей нашей земли была старая протока. Там, в омуте, зарывшись в илистое дно, жил водяной дух. Если ты приходился ему по нраву, он сам нанизывал на крючок жирную рыбу. А если осерчает - ухватит за ногу и уволочёт в глубину. Так говорили. Говорили, что у водяного зеленая кожа и сизая, липкая, как гнилые водоросли, борода. Но я знал: взрослые ошибаются. У водяного духа прозрачное тело, а руки гибкие и меняющие форму каждый миг. И никакой бороды и зеленой кожи. Он ведь дух, а не утопленник. Я знал это наверняка, потому что не раз видел, как водяной поднимается к поверхности и смотрит на меня, сидящего на ивовом корне, опустив ступни в воду. Я его не боялся. В то время я вообще никого не боялся.
        Страх пришел позже, когда я увидел, как солдат ударил топором отца и тот упал, чтобы уже никогда не подняться. Непонятно и страшно. Я видел их издали и совсем не думал, что произойдет что-то плохое. Двое мужчин разговаривали, стоя посреди луга. А потом солдат (я уже знал, что это солдат - только солдаты ходят в железных шапках) взмахнул топором на длинной ручке, и отец упал. И умер.
        Флейта удобно устроилась в руке. Она была легкая и теплая. Там, где стерся лак, проглядывало желтое сухое дерево. Оно принимало в себя дыхание и превращало его в Звук. Маленькие неровные отверстия тянулись вдоль флейты, как следы огненных пальцев.
        «Ты не умеешь ненавидеть», - как-то сказал учитель.
        Я не понял: похвала это или укор. Потому что позже учитель сказал еще: «Кто не умеет ненавидеть, тот не способен любить». Был ли он прав?
        Первый звук был слабым и чистым. Правильным. Я знал, насколько важен именно первый звук. Сфальшивишь - и можно класть флейту обратно. Музыки не будет. Не сфальшивил. Первый звук - творцу. Второй - миру. И только третий - той, о ком мечтается. Все три настолько близки, что не каждое ухо заметит разницу - чуть сдвигается палец, на толщину конского волоса приоткрывая отверстие. Звуки - как ветка, опущенная в поток. Только по ней и видно, что поток - движется.
        В горле стало жарко, а волосы на затылке зашевелились, словно кто-то провел по ним рукой. Я был веткой. Вокруг текла вода жизни, а я остановился. И коснулся дна, не позволив увлечь себя ни новым звукам, ни новым ощущениям. Знал, что могу в них потеряться и тогда ничего не выйдет. Потому вообще перестал думать о том, как играю. Это не сложно. Проще, чем не следить за движениями собственных пальцев.
        Полумрак порождал тени, и тени эти помогали видеть то, что за ними. Та, кого я звал, сделала крохотный шажок навстречу и коснулась разделяющей нас кисеи. Я еще не видел лица, но знал, что голос ее - звон ручья, глаза - цвета утреннего неба, а волосы - как скошенная трава, обожженная солнцем…
        Луи Да Арт
        Над дверью раскачивалась деревянная кружка размером с коровью голову. Тот, кто сделал ее, не слишком заботился о красоте. Да Арт поглядел на разлохмаченную веревку. Если лопнет, кружка вполне способна проломить череп неосторожному посетителю. Да Арт толкнул дверь и вошел.
        В сравнении с постоялым двором Барсука, этот - вонючая дыра. Смердит, как в свинарнике.
        Пожалуй, Луи нашел то, что искал.
        Часть помещения отгорожена барьером. За ним - очаг, поставленные друг на друга бочонки, гора деревянных кружек вроде той, что висела над входом, только поменьше, котел с похлебкой.
        Да Арт не спеша двинулся к барьеру. Зеус и Быстрый - по бокам. Быстрый робел и жался к хозяину, Зеусу - все равно. Да Арт - его бог. Со всем, что из этого следовало.
        Кое-кто из сидевших за столами проводил Да Арта заинтересованным взглядом. Но интерес вызвали скорее огромные псы, чем их хозяин. Простой черный плащ спрятал панцирь, а кожаная шапка, одолженная Барсуком, сменила шлем. Полусолдат-полубродяга, а еще вернее - полусолдат-полуразбойник. Таких нынче во Франкии - сотни.
        Коренастый мужчина с проломленной переносицей грыз кусок вареной баранины и болтал с человеком по другую сторону барьера.
        Да Арт вынул монету, постучал ею по доске, привлекая внимание. Человек за барьером, черноволосый и темнокожий, как мавр, не глядя нацедил эля в кружку и поставил ее перед Да Артом.
        - Дюжина плетей, - сказал он, продолжая разговор, - это ерунда, если только палача задобришь. А не то, сам знаешь, мастер с одного удара хребет перешибить может.
        - Нет, Обугленный, хребет - это вряд ли, - возразил «проломленный нос». - Но мясо до костей посечет. У меня вон…
        Да Арт понюхал содержимое кружки.
        - Эй, - громко произнес он. - Отравить меня хочешь?
        - Только что это был хороший эль, - буркнул человек за барьером. - Не нравится - не пей. Только заплати.
        - Сейчас, - сказал Да Арт.
        Он бросил на стойку денье, позаимствованный из кошелька разбойника. Но когда Обугленный потянулся за монетой, Да Арт мгновенно выхватил кинжал и всадил его в барьер, пришпилив рукав засаленной куртки.
        - Если это был хороший эль, - спросил Да Арт у ошеломленного трактирщика, - то зачем ты в него наблевал?
        И, выдернув кинжал, отправил его в ножны.
        Обугленный сердито посмотрел на Луи.
        - Куртку испортил, - недовольно проворчал он. - Сейчас другого налью, если ты такой нежный.
        «Проломленный нос» тем временем сграбастал монету.
        - Эй, положь на место, - сказал трактирщик. - Не твое.
        - Отдам, не бойся, - «проломленный нос» изучал денье, словно полновесный золотой. - Сдается мне, человек хороший, что я эту «каролинку» уже видел. Вишь, здесь на коронном зубце зазубринка. Что скажешь?
        Да Арт промолчал.
        - Сдается мне, что и у меня такая есть, - продолжал «проломленный нос».
        - Покажи, - Да Арт выхватил у него монету и взамен вручил трактирщику другую.
        «Проломленный нос» порылся в кармане и выудил денье. Один из зубчиков короны Каролуса на ней был выщерблен чем-то острым.
        Трактирщик поставил перед Да Артом кружку. На кружку положил ломоть посоленного хлеба.
        - Уже лучше, - кивнул рыцарь, пригубив. - То же и ему, - кивнул на собеседника.
        - Не надо, - сказал «проломленный нос». - Десятнику стражи здесь бесплатно.
        Надо же. Десятник. Поставить волка овец сторожить… Необычное решение.
        Трактирщик пробормотал что-то сердито.
        - Ась? - «Проломленный нос» сдвинул волосы, приложив ладонь к тому месту, где у него когда-то было ухо. - Что-то я последние годы глуховат, Обугленный, ты вроде что-то сказал?
        - Ничего, - буркнул трактирщик.
        Да Арт понимал, что монета - знак. Но чей?
        - Надо поговорить, - сказал он.
        - Надо, - согласился «проломленный нос». - Не здесь. Здесь много лишних… ушей! - и захихикал.
        Да Арт допил эль.
        - Пойдем, - сказал он.
        - Хорошие у тебя собачки, - заметил «проломленный нос», кивнув на борзых. - Чьи?
        - Мои.
        - Да ладно врать! А то я таких зверюг не видел! У кого увел?
        - А тебе что за дело?
        - Эт верно, - согласился «проломленный нос». - До собачек мне дела нет. - Они зашли за угол покосившегося забора. - А вот до чего есть, так это до денежек, которые Ублюдок за работу взял. Где они? - рявкнул «проломленный нос», хватая Да Арта за рукав.
        Луи сдержался. Надо было узнать побольше.
        Быстрый зарычал, но «проломленный нос» не обратил внимания.
        - Ты о чем? - спросил Да Арт.
        - Тебя же Черный Ублюдок прислал? Вот же урод! Деньги взял, дело не сделал! Что это значит?
        - Что? - переспросил Луи.
        Он и не ожидал, что так повезет. С первого захода взять такого матерого кабана!
        - А то, что теперь весь заклад - обратно! - рявкнул «проломленный нос». - И еще три солида сверху.
        - Сверху-то почему?
        - А как вы, уроды, думаете? Пусть Ублюдок сам придет, я ему объясню почему. А где сам? Небось, струсил?
        - А сам как думаешь? - поинтересовался Да Арт.
        - Думаю, зассал. Дело не сделал, серебришко стратил - и зассал. И пр-рально! - с удовольствием произнес «проломленный нос». - Огель ему кишки через жопу вынет и жрать заставит! Всех вас, сучьих детей! Огель с вас шкуру живьем сдерет!
        - Я так не думаю, - сказал Да Арт, освобождая руку.
        Он уже сообразил, что «проломленный нос» болтлив, потому что изрядно пьян, хотя на ногах стоит твердо.
        - Эй, а ты ваще кто? - «Проломленный нос» с подозрением прищурился. - Ты кто, свинья твоя мама, я тебя не знаю!
        - А вот про матушку мою это ты зря, - негромко произнес Да Арт.
        - Эй, ты чё творишь? - Кинжал Да Арта прижался к шее «проломленного носа».
        Тот оказался человеком бывалым. Луи понял это, когда тот мгновенно отрезвел.
        - Потерпи немного, и всё узнаешь, - пообещал Да Арт, легонько проводя лезвием по грязной шее. - Мы с тобой спустимся на речной бережок и потолкуем. И если мне понравится твой рассказ, я, может быть, тебя отпущу.
        - А если не понравится? - прохрипел «проломленный нос».
        - Уверен, что хочешь это знать?
        - Не хочу, - выдохнул «проломленный нос».
        И пошел, куда сказано.
        К сожалению, знал он немного. Убить Да Арта велел Огель. Тот самый северянин, которого Луи видел в харчевне у дороги. Вряд ли по собственному почину.
        «Нос» сказал: Огель - левая рука капитана Петара, начальника над людьми маркграфа. Левая - потому что для грязных дел. «Проломленный нос» не врал. Он сам тоже был из людей Огеля, который и сделал его недавно десятником городской стражи.
        Да Арт сказанному поверил. Как только «проломленный нос» понял, с кем имеет дело, перепугался до икоты. Увы, о том, что случилось с посланцами короля, «проломленный нос» ведать не ведал. Так, слыхал кое-что. Мол, заблудились мисси со свитой не совсем по своей воле. Но до того, как королевский рыцарь внезапно покинул Лилль, его видели в компании Урисмана-сакса. Наемника из тех, кто и разбоем не погнушается, если с рук сойдет. И если такой, как королевский мисси, снизошел до общения с таким, как Урисман, значит - неспроста.
        «Проломленный нос» даже имя одно вспомнил: Дай-Кошель. Кошель - громила из шайки того же Урисмана-сакса - вскоре после ухода королевского рыцаря вдруг обзавелся дорогим поясом, который раньше видели на одном из королевских шевалье, что вместе с мисси прибыли. Спрашивать, откуда у Дай-Кошеля пояс, ясное дело, никто не рискнул. Люди маркграфа могли бы. Но те как раз вопросов не задавали, что тоже о многом говорило.
        «Проломленный нос» болтал без остановки, надеясь, что благородный рыцарь не станет его убивать. Зря надеялся.
        Музыкант. Глава седьмая, глава восьмая
        Глава седьмая.
        Рожденная музыкой
        …Не так, как меч. Не мгновенно. На сей раз Акль видел всё в мельчайших деталях. Как подернулся зеленой искристой паутинкой полумрак в углу комнаты, между дверью и большим сундуком. Как внутри затрепетало нечто призрачное, пойманное музыкой, наливающееся ею. Музыка, становящаяся плотью. Будто вода, наполняющая невидимый кувшин. Звуки падали, как падают капли дождя на пыльную дорогу. Всё гуще и гуще, пока светлое не станет темным. И каждый звук вливался, падал на нужное место. Уже не Акль играл музыку, а музыка - Акля, и невозможно было остановиться, не доиграв.
        Паутинка вспыхнула и развеялась россыпью светляков. Воздух овеял лицо, колыхнул, сдвинул занавеску, расходящийся конус света пронзил комнату, и Акль увидел.
        Сначала - волосы. Длинные. Ниже плеч, до пояса. Цвета утреннего солнца. Акль знал это, хотя в полумраке цвет лишь угадывался.
        Рожденная музыкой вскрикнула тихонько, вскинула руки, будто защищаясь…
        - Не бойся, - проговорил Акль.
        Отпущенная флейта стукнула негромко о стол: дерево о дерево.
        - Я звал тебя. И ты пришла. - Акль верил и не верил, что это происходит наяву. Хотелось верить. Так, что дыхание замирало и слабость в руках. - Я не обижу тебя.
        Сначала Аклю показалось: она нагая. Ничего, кроме волос.
        Но потом он понял: одежда есть. Непривычная, из тончайшей ткани, облегающая плотно, как вторая кожа. Одежда, которая не прячет тело, а показывает его, подчеркивает прелесть.
        Но была и открытая кожа - светлый животик повыше золотистого пояса, вздрагивающий от частого дыхания.
        Преодолевая слабость, Акль встал. Шагнул к ней. Бережно отвел тонкие руки. И понял, что красота ее - неописуема.
        Так и должно было быть, но Акль застыл, ошеломленный, глядя в синие глаза. И лишь через некоторое время вновь обрел дар речи.
        - Не бойся, - повторил он уже не столько ей, сколько себе. - Не бойся. Я - Акль. Это мое имя. А ты?
        Молчание.
        Акль попытался угадать, прочитать что-то в глазах…
        И тут заговорила она:
        - Кто ты?
        Голос - как музыка. Короткая мелодичная фраза: «Кто ты, Акль?»
        - Я? Я музыкант.
        А затем она рассмеялась.
        - Акль. Акль-музыкант…
        Она словно пробовала его имя на вкус. Даже облизнулась.
        Странная ткань облегала ее так плотно, что Акль увидел, как напряглись ее соски. Рожденная музыкой встряхнула головой, и солнечная грива взметнулась, как трава от порыва ветра.
        Акль замер, оцепенев от восторга. Рука его вдруг оказалась во власти ее пальцев:
        - Музыкант… Ты снишься мне?
        Между грудей ее, поверх тонкой ткани - зеленый камень величиной с ядрышко миндаля. Зеленый в золотой оправе. Аклю показалось, только что его не было…
        Волосы коснулись лица. Акль вдохнул глубоко, ловя их запах… Ничего. Волосы не пахли. Совсем.
        - Акль-музыкант… - Воплощенное музыкой чудо коснулось щеки Акля. - Ты звал меня… Молчи! - Тонкий пальчик коснулся его губ, прошелся по ним, соскользнул к подбородку, ниже, по горлу…
        Акль сглотнул. Ему хотелось схватить, прижать к груди.
        Прикосновения возбуждали.
        - Закрой глаза.
        Акль зажмурился. Доверился ей. Это было… Волшебно. Маленькие ручки обняли его кисть, он ощутил ее губы на своих пальцах, на запястье… Акль улыбнулся…
        И тотчас боль пронзила руку.
        Это было настолько дико и неожиданно, что Акль даже не вскрикнул, лишь открыл глаза.
        Прекрасная дева взирала на него огромными влажными очами. Алые губы.
        - Вкусно… - прошептала она алыми от его крови губами. - Ты пришел в мой сон, хорошенький мальчик Акль… Зачем?
        И вдруг повелительно:
        - Говори!
        Короткое быстрое движение, и еще один укус. В предплечье. Острая боль. Кровь на прокушенном рукаве. Акль, вскрикнув, схватил ее за волосы…
        Она подчинилась с легкостью. Запрокинула голову. И она улыбалась. Боже, как она улыбалась! И как она прекрасна!
        Пальцы Акля разжались…
        Дальше могло случиться всё что угодно. И Акль был уже готов ко всему. К нездешней любви, чужой и чуждой, как весь ее облик. Даже к смерти…
        Но тут дверь с треском распахнулась, бело-черное стремительное, рычащее налетело на них. Акль повалился на сундук, почувствовав, что рука его освободилась. Тонкий пронзительный крик, оборвавшийся хрипом и бульканьем. Мелькнула одна стремительная тень, буро-рыжая, рычание, хруст рвущейся плоти… и могучий рык Луи Да Арта:
        - Зеус! Быстрый! Назад!
        И - внезапная тишина. Лишь тоненький скулеж борзых и хриплое дыхание самого Акля.
        - Ты жив? - Рука Да Арта с легкостью поставила на ноги…
        И он увидел на полу, в луже крови, сотворенное музыкой чудо. Даже сейчас, с вырванным горлом и разодранным псами животом, она была прекрасна.
        А затем мир перевернулся, и Акль его покинул.
        Когда он пришел в себя, его рука уже была перевязана и совсем не болела. Луи сидел рядом и полировал меч. Оба пса спали: Зеус - у дверей, Быстрый - у ног хозяина.
        - Как ты, малыш?
        - Ага…
        Да Арт зажег свечу. Он был спокоен. Словно ничего не произошло.
        - Рука не болит, - сказал Акль.
        - Дуф тебя перевязала. Я сказал: ты пытался отнять у Быстрого кость, он и тяпнул.
        Вранье. Быстрый хоть и молодой, но без приказа человека не тронет. Они оба это знали. Но хотелось верить, что так и было. Что не было… её.
        - Ранка пустяшная, - заметил Луи. - Зарастет - и следа не останется.
        Борзые без приказа никогда не бросятся на человека, да. Тут Акль вспомнил кое-что. Солнечные волосы, которые не пахли. Ничем. Значит - не человек?
        - Что это было?
        - Ты спрашиваешь у меня, малыш? - удивился Да Арт.
        Акль смешался. От лампы было довольно света, чтобы видеть: никаких следов прекрасной и чужой девы не осталось. Ни тела, ни даже крови на полу.
        Только повязка на руке.
        - Где?..
        - Нечисть? Ее сожгли.
        - Кто-то… видел?
        - Здешний сторож. Будет помалкивать. А разболтает - кто ему поверит.
        - Ты сказал… - Акль сглотнул. - Ты сказал - нечисть. Почему?
        - Да уж не ангел Господень, - усмехнулся Да Арт. - Ангелы не кусаются.
        Акль вздохнул. Нечисть или нет, но он чувствовал себя убийцей.
        - В храм тебе надо сходить, - сказал Да Арт. - Но не здесь. Может, тебе в обитель вернуться? Я письмо напишу настоятелю.
        - Ты же не умеешь писать! - удивился Акль.
        - Найду, кто умеет. Хочешь чего-нибудь? Может, поесть?
        - Дай мне флейту, Луи.
        - У тебя же рука забинтована.
        - У меня две руки, - напомнил Акль.
        Когда-то учитель показал ему одну песенку. Совсем простую. Разгоняющую печаль. И хорошо, что она совсем простенькая, потому что, играя ее, невозможно не улыбаться.
        - Как твоя сестра? - спросил Да Арт, когда песенка умолкла.
        - Денег, что я ей дал, хватит надолго.
        - Нужно будет еще - скажи. Мои деньги - и твои тоже. Ты же мой друг. Завтра пойдем на торг, купим тебе куртку получше. И сапоги. Твои совсем истоптались.
        - Да я…
        - Молчи, - перебил Да Арт. - Я в долгу у тебя. А в моем роду в должниках ходить зазорно. Даже у друга.
        И погладил-приласкал дракона на клинке.
        Думал ли Акль, что его когда-нибудь назовет другом знатный сеньор, сын и брат графа? Греет ли его это?
        И признался себе: да, греет.
        А насчет долга… Возможно, Да Арт сегодня спас ему жизнь. И душу.
        Почему же у Акля так щемит сердце?
        Потому что она была прекрасна! Разве такая красота может служить Тьме?
        Да Арт поглядел на юношу, вздохнул и поднялся.
        - Позову Дуф, - сказал он. - И посижу внизу, пока она… сменит тебе повязку.
        Свистнул по-особому, неслышно, но псы тут же вскочили и подбежали к двери.
        «Я сыграю ее еще раз, - решил Акль. - Я должен… Я должен знать».
        - Ты добр к мальчонке, твоя милость, - проворчал Барсук. - Почему?
        - А почему ты спрашиваешь?
        Они сидели за столом в большом зале трактира. В очаге потрескивали угли. Дуф негромко напевала, отскребая ножом соседний стол. А за другим столом два простолюдина тщетно пытались услышать, о чем говорит благородный с хозяином постоялого двора. Тщетно, потому что голосок у Дуф - как лягушачье кваканье. И такой же громкий.
        - Не сердись, твоя милость! Мальчик мне как родной. И дочке моей он нравится, так что, может, и породнимся, если твоя милость не против.
        - Я ему друг, а не отец, - пожал плечами Да Арт. - Скажи мне, Барсук, любят ли в Лилле маркграфа?
        - Маркграф Эберт - благороднейший и добрейший владыка! - рявкнул Барсук, перекрывая пенье дочери. - Преданный вассал его величества короля Руго!
        - За это стоит выпить, - произнес Да Арт. - Хорошего вина. И не здесь.
        - Пожалуй, - согласился хозяин. - Пойдем-ка в мою каморку…
        Каморка Барсука была побольше комнаты, в которую он поселил Да Арта с Аклем. Но места здесь было немного. Все пространство было заполнено ларями, сундуками, бочонками. С потолка свешивались копчености и мешки с зерном.
        Барсук задвинул засов, полез в один из ларей, извлек пару бронзовых кубков. Выволок из-под скамьи-лежанки кувшин с вином. Вскрыл, разлил…
        - Храни нас Господь, твоя милость!
        - Храни Бог! - Пригубил. - Ого!
        - А то! - хвастливо заявил Барсук. - Не хуже, чем на маркграфовом застолье! Хотел что спросить, твоя милость? Спрашивай. Тут лишних ушей нет.
        - Спрошу, - кивнул рыцарь. - А ты ответишь. И учти: я в долгу не останусь.
        - Это само собой, - Барсук вновь наполнил кубки. - Но чтоб ты знал, твоя милость: говорю я с тобой не за деньги, верней, не только из-за них, а из-за сегодняшнего.
        - О чем ты? - насторожился Да Арт.
        - Как о чем? - удивился Барсук. - О бесовке, конечно! Лихо ты с ней разобрался. Прознай об этом епископ наш - быть бы Аклю на костре. Да и мне с дочкой, возможно. Епископ у нас строг. Карает виновных и невиноватых. Говорит: «Бог своих отличит». Весной вот обличил ведьму, так и ее, и дом ее сжег вместе со всем добром. Хорошо хоть, мужа не тронул с детишками. Повезло. Вдвойне повезло, потому что гильдия хлебопеков скинулась: заняли денег, построили новый дом своему человеку. А у меня гильдии нет. Это, - Барсук хлопнул ладонью по столу, - всё добро мое. Вся жизнь моя трудная… Так что спрашивай, твоя милость. Что знаю - отвечу.
        - Королевский мисси, - сказал Да Арт. - И его люди. Что с ними стало?
        - Так и знал, что ты об этом спросишь, - вздохнул Барсук. - Жаль, ничего важного рассказать не могу. Только слухи. А слухи такие: не вышло лада у королевского рыцаря и маркграфа нашего. Слуги маркграфа говорили: ругались они сильно. Едва до поединка дело не дошло. А потом рыцарь королевский вдруг уехал поспешно. Вместе со всеми своими людьми. И всё. Хотя и об отъезде его слухи ходили. Будто посулили королевскому рыцарю что-то такое… важное. Говорят, перед отъездом они о чем-то с наемником одним толковали. С чужаком. А чужак этот капитану Петару служит. И уж не первый год. В делах, о которых не говорят. Потому что бы королевскому рыцарю чужак ни наговорил, не думаю, что это могло пойти во вред маркграфу.
        - Уверен? - спросил Да Арт.
        Барсук засмеялся:
        - Он наверняка говорил то, что Петар ему в уши вложил, а Петар не зря всеми людьми Эберта командует. Он же его брат молочный. Предан ему почище, чем родной братец Эберта Беренар. Вот уж кто хитер, как лис-оборотень!
        - Ты хочешь сказать, что Эберт и Беренар не ладят?
        - Ничего такого я не говорил, - отмахнулся хозяин постоялого двора. - Беренар родную кровь не предаст. Но себя не забудет, так вот. А Петар, если надо, за маркграфа и жизнь отдаст и честь. Эберт его в рыцари посвятил и шпоры золотые подарил, но рыцарь из Петара, твоя милость, как из меня - монах. Так что если говорил тот чужак с подачи Петара, то ничего хорошего для королевского мисси из того разговор выйти не могло. И не вышло, так?
        - Откуда ты знаешь? - нахмурился Да Арт.
        Эх, Вальбер, Вальбер! Всю жизнь был ты прямодушен и честен. И доверчив не в меру… Что ж с тобой сталось, друг?
        - Да вот уж знаю, - ответил Барсук. - Я ж не дурак. Раз ты здесь, твоя милость, и вопросы задаешь, значит, что-то с королевским рыцарем и его свитой приключилось. И уж точно недоброе. Прав я?
        - Так и есть… - Да Арт подумал немного: стоит ли посвящать простолюдина в то, что Вальбер пропал? И решил: вряд ли для врагов короля то, что Вальбер не вернулся в столицу, является тайной. Так что нет смысла скрывать это от Барсука. - Мисси и его люди пропали бесследно.
        - Это чужак! - уверенно заявил Барсук. - И Петар. И еще прихвостень его Огель! Если где злое творят, так Огель непременно замешан. Этот зверь вокруг меня уже не первый год кружит. Хочет, чтоб я ему на постояльцев своих доносил.
        - И ты что?
        - А я ничего, - Барсук засмеялся. - Пусть кружит. Я с Петаром в одном строю против мавров стоял, когда у Петара еще усы не выросли. Дружбы меж нами нет, но рвать меня он своему волчаре не позволит. А вот тебе, твоя милость, Огеля этого следует опасаться.
        - Пусть он меня опасается, - буркнул Да Арт. - У меня в замке немало волчьих шкур висит.
        - А все же будь осторожен, твоя милость. Огель этот - не из тех, что в честном бою славу стяжает. Он - из тех, кто спящему горло перережет. И лучше - чужими руками.
        Да Арт кивнул. С этой стороной жизни белокосого северянина он уже познакомился.
        Глава восьмая.
        Правосудие епископа Лилльского
        Новые сапоги оказались хороши не только с виду. Ногам в них было даже удобней, чем босиком. Не сравнить с грубыми тяжелыми башмаками, что были у Акля прежде. Хорошие вещи - удобные вещи.
        Акля смущало, что Луи потратил на сапоги деньги, которых Аклю хватило бы на два-три месяца, но юноша понимал: даже слуга рыцаря Да Арта не должен ходить в отрепьях, а уж друг - тем более.
        Да и сам Да Арт постоянно напоминал: он не дарит, а отдаривается. И не скоро еще сумеет отдариться, ведь меч, созданный Аклем, это чудо какое оружие.
        «Чудо и есть», - думал Акль.
        Он пытался вспомнить, что он играл, когда творил. Вдруг удастся повторить? Пусть бы меч был не так хорош, как тот, что носит теперь Да Арт, но любой меч - это очень большие деньги для такого, как Акль.
        Увы, мелодия не вспоминалась, только дивное чувство Творения. Музыка же пришла и ушла. Потерялась.
        Задумавшись, Акль не остановился вовремя и уткнулся в спину Луи.
        Что-то случилось?
        Нет, ничего особенного. Да Арт смотрел на позорный столб. Вернее, на преступника, что был к столбу прикован.
        Вокруг места казни толпилось десятка два простолюдинов. Кое-кого Акль знал.
        У столба на деревянной колобахе сидел городской стражник.
        Будь Акль один, пошел бы своей дорогой. Не любил смотреть, как мучают людей.
        Да Арт поступил иначе. Раздвинул зевак и подошел прямо к столбу.
        Акль последовал за ним, пытаясь сообразить: чем привлек Да Арта наказанный, тощий голый человек с запекшейся коркой крови на лице и теле? Преступник был в сознании, но не стонал и не жаловался. И будто не замечал ни мух, ползающих по телу, ни злого слепня, присосавшегося к щеке. Один глаз у казнимого заплыл, только щелочка осталась, зато второй смотрел ясно и спокойно, совсем не так, как должно смотреть страдающему злодею.
        Может быть, этот взгляд и привлек внимание Луи?
        - В чем его вина? - спросил Да Арт сонного стражника.
        Тот, узнав благородного, встал и ответил вежливо:
        - По велению епископа, ваша милость.
        - Я не спросил, кто приказал, - строго произнес Да Арт. - Я спросил: в чем его вина?
        - Это монах, ваша милость, - подал голос кто-то из зевак. - Пришлый монах. Епископа нашего вздумал поносить. Да еще прямо в церкви. Многие слышали. А епископ у нас ух суров! - В голосе простолюдина прозвучала гордость. - Ежели разгневаться изволит - беда. Собственноручно палкой болтуна отходил, да еще высечь велел, а потом вот сюда.
        - А что ж он такое сказал, монах этот? - повернулся к говорливому простолюдину Луи.
        - Да правду сказал, - простодушно сообщил тот. - Епископ давеча, осерчав, служку насмерть убил, а этот ему: грех, мол, для Божьего слуги так поступать. А епископ у нас грозный, страсть! Вот и осерчал.
        - А ты, значит, смотришь, чтоб он не сбежал? - Да Арт вновь обратился к стражнику.
        - Да не, - качнул головой тот. - Куда ему, такому, бечь-то? Я тут - присмотреть, чтоб худого ему не сделали. Чужой он. А народишко, сами знаете, ваша милость, какой. Изобидеть могут до смерти.
        - Надолго его так? - спросил Да Арт.
        - Старшина сказал: на два дня, - сообщил стражник. - Ох и жарища нынче!
        - Тяжело?
        - А то, ваша милость! Да меня уж сменят скоро, так что ничего.
        - Два дня, говоришь? А как часто поить велено?
        - Да вообще не велено, - ответил стражник и вновь почесался.
        Музыкант. Глава восьмая (окончание), глава девятая, глава десятая
        - Надолго его так? - спросил Да Арт.
        - Старшина сказал: на два дня, - сообщил стражник. - Ох и жарища нынче!
        - Тяжело?
        - А то, ваша милость! Да меня уж сменят скоро, так что ничего.
        - Два дня, говоришь? А как часто поить велено?
        - Да вообще не велено, - ответил стражник и вновь почесался.
        - Значит, можно?
        - Не, ваша милость. У нас не велено - значит нельзя. У нас строго.
        - Строго, - согласился Да Арт. - А уверен, что он два дня протянет, не помрет?
        Стражник поглядел на казнимого.
        - Ваша правда, - согласился он. - Вполне помереть может. Ну наше дело такое: сказали сторожить, мы и сторожим.
        - А ведь нет на нем вины, - задумчиво произнес Да Арт. - Получается, погибнет человек безвинно. А он ведь еще и монах.
        - Есть на нем вина иль нет - епископу виднее. А если и нет - еще лучше. Старшина наш так и сказал, - стражник оживился, - мол, если помрет безвинно, так непременно мучеником станет. Может, и святым признают. Так что будет у нас в Лилле свой святой!
        - Складно ваш старшина рассуждает.
        - Так умный потому что, - стражник приосанился, будто его самого похвалили. - Зря, что ль, с епископом дружбу водит? Но тоже - стро-огий!..
        - …А может, и не очень умный, - продолжал с той же задумчивостью Да Арт. - Мы ж христиане. Хорошо ли нам глядеть на муки невинного человека - и не вступиться? Тем более - монаха?
        - Это вы на что, ваша милость, намекаете? - забеспокоился стражник.
        Народ вокруг прислушивался к беседе с большим вниманием. Акль тоже. Знал: такой вот спокойный-спокойный тон у Да Арта - верный признак недоброго.
        - Вот так и в Иерусалиме, - негромко произнес Луи. - Глядели поганые на муки Господа нашего, и никто не вступился.
        - Так ведь предначертано было, - влез в разговор молоденький монашек. - Что Бог решил, то людям не переиначить. И не следует равнять на язык невоздержанного с Господом нашим. Грех это!
        - А ты что скажешь, монах? - обратился Да Арт уже к казнимому.
        - Всё в руках Господа, - пробормотал тот.
        - Эй, эй! - воскликнул стражник. - Говорить с ним не велено!
        - Что ж ты так неосторожно, друг мой, - Да Арт вопль стражника проигнорировал. - Знал же, каков здешний пастырь.
        - Молюсь за него, - прошептал монах, и Акль наконец-то признал в нем того самого монаха, которого они встретили по дороге в Лилль.
        - Вам бы покаяться, сын мой, - снова влез монашек. Акль учуял: от него попахивает вином. - Вот я бы…
        - Покаяться, говоришь? - Да Арт обернулся так быстро, что монашек отшатнулся… И попятился, потому что вид у рыцаря стал страшен. - Не Иисус, говоришь? - Но сдержался и продолжал поспокойнее: - Верно, не Иисус. Но ведь и мы не язычники. - И стражнику: - У тебя от замка ключи?
        - У старшины.
        Акль увидел, как побелели от напряжения пальцы стражника, сжимавшие пику.
        - Акль, - позвал Луи, отстегивая от пояса рог. - Воды принеси. А ты, - это уже стражнику, - давай за старшиной.
        - Ваш-ша милость, мне приказано…
        - Бегом! - взревел Да Арт. Стражник шарахнулся и припустил через площадь.
        - Может, ты и вознамерился в мученики, - сказал Луи казнимому, - но обойдешься. Погубить тебя не дам.
        - Всё в руках Господа.
        Прикрывая ладонью малое отверстие рога, Акль дал ему напиться. Остатки выплеснул на покрытое коркой пыли и крови лицо, согнал присосавшихся слепней.
        Народу прибавилось. Кто-то вышел из церкви, кто-то проходил мимо и остановился поглазеть: развлечений в Лилле немного.
        А вот и судебный старшина. Топочет, поднимая пыль, в сопровождении полудюжины стражников. Акль его знал: негодяй, мздоимец и жополиз. Кабы не дружба с епископом, не в старшинах ему ходить, а в тех, кого старшины палачам поручают.
        Акль догадывался, что сейчас будет, и на всякий случай сделал пару шагов в сторону от столба. Чтоб не зацепили. Да Арт же, напротив, подошел поближе. Встал между монахом и «законом».
        - Кто… тут… безобразит! - Запыхавшийся старшина наставил палец на Да Арта. - Ты?
        Акль заметил, перед тем как орать, старшина сперва огляделся: нет ли рядом с рыцарем челяди и оруженосцев? И лишь убедившись, что тот один, обнаглел.
        Зря.
        - Я - беллаторе короля Руго! Ключи от цепей, пес! - рыкнул Да Арт, проигнорировав оскорбительный тон. - Живо!
        И тут старшина совершил вторую ошибку. Решил, что сила на его стороне.
        - Ты у меня сейчас сам в цепях посидишь! - посулил он. И бросил стражникам: - Взять!
        Стражники наставили на Да Арта пики. По их рожам было понятно: ни малейшего желания нападать на рыцаря у них нет.
        - Хватайте его! - завопил старшина, пихнув двоих подчиненных в спину.
        Один не удержал равновесия и нечаянно ткнул Да Арта копьем в грудь. Хотя Акль не сомневался: Луи подставился сам. И тут же ответил. Но не стражнику. Меч сверкнул стрекозиным крылом, и три копейных наконечника отделились от древков. А мигом позже отделилась от плеч голова старшины. Кровавый фонтан обрызгал стражников, но не самого Да Арта, который успел отскочить. И теперь спокойно ждал, что предпримут стражники: умрут или повременят?
        Стражники умирать не спешили.
        - Зря ты это, твоя милость, - пробормотал тот, что стоял в карауле. - Епископу не понравится. И его сиятельству тож.
        - Только король, - Да Арт махнул клинком, сбрасывая капли крови, - только король может заключить меня под стражу. Ключи сюда, пока я не рассердился!
        Стражник покосился на труп старшины, подумал, что будет, если благородный рассердится, и решил не искушать судьбу. Снял с пояса обезглавленного ключи и освободил монаха.
        - Телегу мне найдите и везите его в гостиницу Барсука, - велел Да Арт стражникам. - Знаете где?
        Стражник кивнул, не рискуя спорить.
        Освобожденный монах лежал на земле, не имея сил подняться. Видать, было ему несладко.
        «Ничего, - подумал Акль, - зато живой. Вот надолго ли?»
        - Я лекаря приведу, - сказал юноша. - Побит он сильно. Дуф не справится.
        Да Арт кивнул, и Акль сорвался с места. С облегчением. В Лилле его знали многие. И смотрели теперь… странно. С уважением и с сомнением одновременно. Будто одежду, что Да Арт ему купил, Акль взял у кого-то на время. Или украл. И ясно читалось в этих взглядах: доверия у лилльцев в этому новому Аклю - нет.
        Лекарь обнадежил. Кости у монаха целы. Отлежится недельку-другую - только рубцы и останутся. Ну да монаху рубцы - к лицу, пошутил лекарь. Но поймал взгляд Да Арта и больше шутить не стал: прощения прошу, твоя милость, глупость сболтнул.
        Однако отлежаться на постоялом дворе Да Арт монаху не позволил. Велел Барсуку нанять повозку и с надёжным человеком отправить монаха в аббатство Святого Фомы. Немедленно. И лично проводил повозку до городских ворот. Верхом. При оружии. Если у стражи и было намерение вновь пленить бедного монаха, то - не рискнули. Рыцарь на боевом коне да при оружии - это смерть.
        - Я бы и тебя отправил, - сказал он Аклю, - да ты ведь не уедешь.
        - Без тебя - нет! - твердо ответил юноша.
        - Тогда пойдем перекусим.
        В харчевне - не протолкнуться. Лишь один стол свободен. Для благородного Да Арта.
        За остальными теснились те, кто желал поглядеть на благородного рыцаря и выразить ему почтение. Судебного старшину в Лилле не любили, а многие - ненавидели. Один взмах меча превратил Да Арта в глазах лилльского простонародья в героя.
        Акль тревожился. Как-то к этой внезапной популярности отнесется маркграф Эберт? Да Арт уже говорил ему, что по законам Франкии покарать беллаторе, королевского рыцаря, не может никто, кроме короля. Но королевский закон - в столице, а здесь закон - сам маркграф.
        А вот Да Арт не беспокоился. Ну да, он войско водил на сарацин, а тут какие-то стражники.
        - Иди спать, - велел он Аклю, увидав, что у того глаза сами закрываются.
        А сам остался и сидел чуть ли не до полуночи. Надо думать, все-таки ждал: пожалуют гости.
        И пожаловали. Только - с восходом.
        Тяжелые удары в ворота. Рык: «Открывайте, песьи дети!»
        Стража епископа. Во всеоружии.
        И епископ. В гневе.
        Да Арт, само собой, прятаться не стал. Вышел. Вернее, выехал. В полном воинском облачении. Словно на ристалище. Епископ, злющий как черт, узрев на щите черную бычью голову Мореалей, опешил. И даже заткнулся. Ненадолго.
        - Безбожник! Сын греха! Сосуд смердящий!..
        Не будь он священником, Да Арт вздел бы его на копье при первом же оскорблении. Однако по Каролусову установлению посягнувший на духовное лицо и проливший его кровь подлежал смерти.
        Говорят, постановление это было направлено против язычников-саксов, однако ж его никто не отменял. Наказать епископа Лилльского мог Папа Римский. Или король.
        Рыцарю же поднять руку на лицо духовного звания - это еще и позор несмываемый.
        Впрочем, убивали и епископов.
        Да Арт - не стал. Послушал, послушал, а потом зычно, голосом ратного вождя, слово в слово процитировал то самое постановление: «Любой, кто посягнет…»
        И от себя добавил, что в законе сказано «любой». А это значит: за пролитие крови посвятивших себя Господу караются не одни лишь миряне, а все без исключения.
        Народ, что запрудил улицу, тотчас загудел одобрительно. И подвинулся ближе.
        А епископ вновь завопил, обличая Да Арта во всех грехах и грозя от церкви отлучить.
        Но Да Арт снова его перебил и заявил, что по законам Франкии следует епископа Лилльского под стражу брать и везти в столицу. На суд.
        Ясно было, что маркграф епископа в столицу не потащит, но от такой отповеди епископ и вовсе взбеленился. Побагровел, слюной забрызгал, принялся кары всякие на голову Да Арта призывать. Одна другой омерзительнее. Очень епископу хотелось на Да Арта стражников спустить, но - боязно. Народ на этом конце города задиристый. Епископа не любят. За что любить? Жадный, недобрый. За людей ни пред маркграфом, ни пред иными утеснителями никогда не вступался. Не то что предшественник его. Вот кто был щедр и благочестив…
        Не любят, но не тронут. А вот стражу могут побить запросто.
        Вот и люди епископа оглядываются с опаской. Нет в них преданности настоящей. Не с чего.
        Епископы всякие бывают. Вон средний брат Да Арта тоже епископом был, пока с лошади на охоте не упал неудачно. Прямо под вепревы клыки.
        А этот, лилльский, лишь на кулачную расправу скор. Не воин. И страже своей платит скупо.
        Да Арт послушал, послушал, как пастырь Лилльский разоряется, а потом угадал акцент и, дождавшись паузы, бросил:
        - Будет тебе брехать, ланг!
        Будто пса одернул.
        Епископ поперхнулся. И тут вспомнили все: а ведь так и есть. Епископ-то - чужак. Да не просто чужак. Ланг. Ланги Рим захватили. Папу Римского своего поставили. А ведь не так давно казалось: кончились ланги в тот день, когда великий Каролус принял от побежденного Десидериуса и корону его и королевство. Стало тогда королевство лангов частью Франкии.
        Но не стало Каролуса Магнуса, и воспряли ланги. Забыли принятые клятвы, отложились от Франкии и сторицей вернули утраченное. И нет на них укорота. Нынешний король вот уж который год войной пойти на них грозится… Да всё не соберется никак.
        Ланг.
        Всё. Сдулся епископ. Кобылу развернул и - прочь.
        А Да Арт спешился и велел подавать завтрак.
        Глава девятая.
        Его сиятельство маркграф Лилльский Эберт
        - Может, ты и впрямь отправишь его на костер, братец, как требует этот баран епископ?
        Благородный Беренар, младший брат маркграфа Лилльского, развалясь в широком, обитом зеленым бархатом кресле, с иронической улыбкой наблюдал за хмурым Эбертом.
        - На костер? Королевского беллаторе? Да ты в своем уме?
        Сиятельный маркграф пойманным волком метался по комнате.
        - Дерьмо - в дерьмо, жрать дерьмо!
        Вероятно, маркграф имел в виду епископа.
        - Не хочешь на костер, тогда давай ему тихонько горло перережем, - с той же тонкой улыбкой предложил Беренар. - На завтрашней охоте.
        Старший брат круто развернулся на каблуках. Алая мантия мотнулась следом и сшибла со стола пустой кубок.
        - Да! - рявкнул Эберт, вперившись в синие насмешливые глаза. - Я бы сам ему глотку вырвал! Лично! Но что будет дальше? Сначала Руго прислал мытарей, теперь вот этого… А потом он придет сам. С войском. И с братом этого! Может, мы и выдержим осаду, но нам его не одолеть. Доминик Да Арт не отступится! Я его знаю!
        - Так сам отступись, братец. Пошли королю дар щедрый - и он отзовет пса. А прежнего никто и искать не будет. Сгинул и сгинул.
        Красив Беренар. Глаза синие, ясные, волосы светлые, ухоженными локонами вдоль лица, кожа гладкая. Но подбородок - решительный, а плечи - не уже, чем у Эберта.
        - Слова труса! - прошипел маркграф.
        Беренар коротко рассмеялся, потом наклонился и поднял кубок. Он не трус, и брату об этом известно.
        - Хочешь, я вызову его на поединок? - предложил он.
        - И он тебя убьет! - мрачно произнес маркграф. - Я видел, как он управляется с копьем.
        - А тебя убьет твое честолюбие. Как думаешь, братец, король позволит мне унаследовать после тебя Лилльскую марку?
        - Руго - дерьмо! Проклятье никчемному хромцу! Если Да Арт вынюхает что-то…
        - Так убьем его, и все, что он узнает, с ним и умрет, - усмехнулся Беренар. - Так какая разница, узнает он или нет? Жаль, что не получилось устранить его до приезда в Лилль. Но этого следовало ожидать. Бродяги-наемники против королевского рыцаря. Надо было Петару самому с ним разобраться. Я тебе говорил, но ты решил, что нападение разбойников выглядит симпатичнее. Они убьют Да Арта, ты их повесишь, и воцарится гармония.
        - Она и воцарится, - пробурчал маркграф. - Благородный Да Арт умрет на охоте, как ты и предложил. А ты, дорогой братец, сделай так, чтобы это выглядело случайностью.
        Глава десятая. Графская охота и графское гостеприимство
        - Вон он, вон он! - заревел Эберт. - Сам, сам беру!
        Псы висели у кабана на ляжках. Зверь вертелся, норовя поддеть клыками.
        Да Арт следил за схваткой, изготовившись, упершись левой рукой в холку охотничьей лошадки. В правой - недлинный, с растопыренными «рогами» охотничий меч. Зеус и Быстрый застыли рядом, дрожа от нетерпения, но не рискуя ослушаться. Да Арт спускать их не собирался. Это не его охота и не его секач. Кабан - опасен. Четыре года назад вепрь запорол брата Шарля. Этот зверь ничуть не слабее. Вот уже две псины бьются на земле, вспоротые клыками, а чуть подальше истекает кровью из раны на бедре маркграфов псарь.
        - Держи его, держи! - Эберт очень ловко, прямо с седла ударил копьем в кабаний бок.
        Секач рванулся к нему. Древко переломилось со звонким хрустом, но обученный конь уже отнес всадника на безопасное расстояние.
        Кабан замер на широко расставленных ногах, будто забыв о псах.
        Да Арт видел: ему очень больно. Но он воин, этот секач. Боль его не остановит. Только смерть.
        Но Эберт не торопился добивать. Ему уже подали новое копье, но он медлил… Почему?
        Да Арт насторожился. Он всегда настораживался, когда происходило что-то непонятное…
        И это не раз спасало ему жизнь.
        Змеи не прыгают, они бросаются. Внезапно. Эта, наверное, была особенной, потому что прыгнула. Да Арт увидел промельк чего-то длинного, слишком медленного для стрелы, а потом кобыла, вскрикнув, рванулась с места. Прямо на кабана. Кабан прянул навстречу. Кобыла шарахнулась, зацепилась за мертвую гончую и грохнулась набок. Однако Луи все же успел выдернуть ногу из стремени, так что хоть и упал вместе с лошадью, его не придавило. Случись такое - и кабан прикончил бы Да Арта в считаные мгновения. Но Луи успел увернуться, и кабаньи клыки пропахали лошадиное брюхо.
        Терзать кобылу секач не стал. Он знал, кто настоящий враг. Но он упустил время. К тому же Зеус и Быстрый тут же повисли у вепря на ляжках и придержали достаточно, чтобы Да Арт обнажил меч. Обнажил и привычным, многажды отработанным движением вогнал клинок в секача. Пробить кабанью щетину и калкан надо уметь. Да Арт умел. И пробил. И уперся, позволив секачу надеться на клинок до самого упора. И держал, пока кабан не сдох.
        Музыкант. Глава десятая (окончание), глава одиннадцатая, глава двенадцатая
        - В первый раз увидел, чтоб змея - прыгнула. - проворчал маркграф. - Должно быть с дерева свалилась. А ты везунчик, благородный Луи! Я уж думал, припорет тебя вепрь. Что б я тогда его величеству говорил, а?
        Да Арт усмехнулся.
        «Так бы и сказал, - подумал он. - Зарезал, мол, твоего беллаторе свирепый кабан. Но правосудие свершилось: убийцу мы казнили и слопали».
        И что-то подсказывало Да Арту: король Руго не вбил бы в глотку маркграфа новость о смерти мисси, а тоже слопал бы, не поперхнувшись.
        - Прыгающих змей я видел, - спокойно ответил Луи. - В сарацинских землях. А вот прыгающих гадюк доселе не наблюдал.
        «Особенно дохлых», - добавил Да Арт мысленно.
        Гадюку ему предъявили. Мертвую. Только вот кровь на змеиной голове уже успела засохнуть.
        Да Арт не стал задавать вопросов. Всем всё понятно. Внешние приличия соблюдены. Случайной смерти не получилось. Что ж… Будь начеку, благородный Луи Да Арт. Мы знаем, зачем ты здесь. Мы постараемся тебя прикончить по-тихому. А если не получится…
        «Не получится, - мысленно пообещал Да Арт, с удовольствием обгладывая ребро едва не запоровшего его кабана. - И напугать меня, светлейший Эберт, у тебя не получится. А вот я тебя, кажется, уже напугал».
        Или нет? Легко ли напугать маркграфа, который, пользуясь слабостью королевской власти, податей не платит и ведет себя так, будто Лилль - независимое герцогство, вроде Бургундии или Аквитании… Гордость? Алчность? Тщеславие? Какой из грехов?
        Напугать такого непросто, но возможно.
        Будь у Да Арта три сотни шевалье и полные права королевского мисси, он бы живо навел тут порядок. Начал бы с богомерзкого ланга-епископа и сразу завоевал бы поддержку простолюдинов. А потом взялся за Эберта. Не так уж много у маркграфа верных вассалов. А сильных вовсе нет. Шушера. Наемники. Триста всадников, и Да Арт взял бы марку на себя.
        Если бы король… Вот король Руго, что правду таить, был трусом.
        «Погляди, - сказал он Да Арту, - может, с его младшим братом будет полегче?»
        Как же! Полегче… Беренар - это еще та сволочь. Хитрая бестия…
        А Руго еще хитрее. Пообещал марку семье Да Артов и тут же прикидывает: не отдать ли ее Беренару?
        Руго хитрит, потому что боится. Не чувствует над собой Божьей Эгиды. И себя не чувствует Божьей Десницей, как Каролус Молот.
        И все недруги Франкии чуют его страх. Север вот-вот вспыхнет, на востоке - сарацины, а в самой Франкии половина герцогств спит и видит возвращение вольницы последних Меровингов.
        Трусит Руго. Во владениях маркграфа пропал королевский мисси со всей свитой, а король ищет повода не трогать лилльского владыку. И не дознавателей посылает с воинским отрядом, а тайного мисси. Зато не кого-нибудь, а Луи Да Арта. Беллаторе.
        Логика есть: не рискнет маркграф публично расправиться с Да Артом. Казнить беллаторе - это привилегия короля.
        Убить по-тихому?
        Сделай это маркграф - и станет сие деяние не только открытым вызовом Руго, но и началом кровной вражды Эберта и Доминика Да Арта.
        А ведь это еще как поглядеть, кто сильней - граф Гувра и Мореаля или лилльский маркграф?
        Может, это и есть план короля Руго? Стравить два сильных рода? Решить проблему независимого маркграфа чужими руками?
        При этом никакого риска, что Луи и Эберт сговорятся. Честь не позволит королевскому беллаторе пойти против своего сюзерена. И с Вальбером они друзьями были, так что поиск его убийц - не только королевский приказ, но и личное дело для Луи Да Арта.
        А если Эберт Да Арта убьет, то король должен будет наказать маркграфа. И никто не скажет, что король злоупотребил властью, наказывая вассала. Напротив, если он не станет мстить, его не поймут другие сиятельные владыки. Сюзерен обязан наказать убийцу своего вассала. Узы верности связывают обе стороны. Если Эберт убьет Да Арта и король не станет мстить - он потеряет и доверие, и честь. Зато если отомстит… Если отомстит, то его действия будут поняты именно как месть за убийство беллаторе, а не как наказание слишком самостоятельного маркграфа. И никто из франкских феодалов не станет думать: «А не я ли следующий?»
        Да Арт швырнул обглоданное ребро под стол, где им тут же занялся кто-то из псов.
        Политика. Причем политика слабой власти. Каролус тоже был политиком, но его политика была политикой сильного. Его власть не балансировала на весах, потому что Молот всегда перевешивал прочие атрибуты.
        Вывод? Да Арт может не опасаться, что маркграф рискнет расправиться с ним напрямую.
        Эберт умен, а Беренар - еще умнее. Оба понимают: открытая конфронтация с Руго не для них. Силенок маловато. Но убить мисси сил хватит. Уже было две попытки. Наемники у реки и сегодня на охоте. Тайное убийство. Случайная смерть.
        Что еще? Может быть, поединок? Благородный вызов? Но - кто? На ристалище Да Арту нет равных здесь, в удаленной марке.
        Пеший поединок? Возможно.
        Но чтобы выбор оружия остался за противником, вызов должен исходить от Луи. Да и с мечом Луи Да Арт умеет управляться получше Эбертовых вассалов.
        Разве что сам Эберт рискнет… Маркграф хорош.
        Но не лучше Луи.
        Значит, всё-таки убийцы. И не здесь, в Лилле, а когда он отправится восвояси. Обойдутся с ним так же, как с прошлым мисси. Во всяком случае, попробуют…
        Ну, поглядим. Луи отхлебнул из кубка и покосился на маркграфа. Маркграф терзал утку. А вот его брат не сводил с Да Арта умных, чуть прищуренных глаз. Увидев, что Луи перехватил его взгляд, тоже поднял кубок, усмехнулся…
        А что это за девушка рядом с ним? Что за прекрасный цветок? А как она улыбается! Ему, Луи Да Арту, улыбается. Зачем?
        На постоялый двор Да Арт вернулся затемно и лишь потому, что не хотел ночевать в замке маркграфа. Догадывался, кто придет к нему разделить ложе. Прекрасный цветок.
        Женщина - опаснейшее из оружий. И отличный повод, чтобы обвинить Да Арта в какой-нибудь гадости.
        Луи повод давать не собирался. И вернулся на постоялый двор.
        Поздно. Но - вовремя. И еще снизу услышал тонкий пронзительный визг - за пределами слышимости обычного человеческого уха.
        Но такова была одна из особенностей Да Арта - он слышал то, что другие не могли.
        И это было удачно, потому что Луи собирался задержаться внизу: посидеть у огня, выпить вина… И сделай он так, как намеревался, то неизбежно потерял бы друга.
        Когда Да Арт вернулся, Акль уже умирал.
        Глава одиннадцатая.
        Суккуба
        Акль
        Весь день я купался в лучах славы. Многие уважаемые жители Лилля приходили на постоялый двор, чтобы выразить почтение благородному королевскому беллаторе. И, не найдя Да Арта, выражали почтение мне.
        Избавиться от «паломников» не было никакой возможности. Лишь незадолго до заката мне наконец-то удалось подняться в комнату. Это было непросто, потому что дареного вина было выпито немало. Кроме того, Дуф вознамерилась сопровождать меня, но от нее удалось избавиться. В том, что я намеревался сделать, Дуф уж точно была лишней.
        Комната качалась и заворачивалась углами к потолку. Умнее было бы отложить задуманное, но я был слишком пьян, чтобы думать. И знал, чего хочу. Девушку. Прекрасную, как Дева Мария на фреске главной церкви аббатства Источника Святого Валентина. Прекрасную, как святая, и доступную, как Дуф. Жаркую, жадную, ненасытную. Хочу ее прямо сейчас.
        Повинуясь мне, пела флейта. Мир качался, плавился, роился видениями. Девушки, обнаженные, прекрасные, желанные, жаждущие, наполняли комнату, тянулись ко мне, звали нежными и певучими голосами.
        Ткань мироздания расплелась, а потом заплелась вновь, явив миру и творцу желаемое…

* * *
        Акля спас Да Арт. Кто же еще? Акль был уже почти мертв, когда друг ворвался в комнату…
        Она кричала тонко, пронзительно, непрерывно. Собаки, первыми вбежавшие в комнату, залаяли, запрыгали вокруг…
        Они не поняли.
        Да Арт понял сразу. Едва увидел девку, скачущую на опрокинутом на спину парне. Худую и мускулистую, как мужчина, визжащую девку с красными короткими волосами, торчащими во все стороны. И Акля под ней, судорожно дергающегося, с закатившимися глазами…
        Дареный меч сам прыгнул в руку, а мгновеньем позже уродливая красная голова девки спрыгнула с плеч и покатилась по полу. На радость борзым.
        Что удивило Да Арта, так это выплеснувшаяся фонтаном кровь - она была ярко-алая, совсем как у человека…
        Останки суккубы тоже сожгли. И вновь, как и в прошлый раз, Да Арт удивился: серой не пахло. Обычное горелое мясо. Впрочем, когда сжигали ведьму, запах тоже был обычный. Значит, не всё дьяволово должно пахнуть адом.
        - Велик твой дар, - сказал Да Арт другу. - Она была почти как человек.
        - Может, она и была человеком? - неуверенно проговорил Акль.
        - Вот когда она заездила бы тебя до смерти, ты бы не говорил такого, - проговорил Да Арт с усмешкой. - Ты бы помалкивал, как всякий покойник.
        Акль не спорил. Он чувствовал себя опустошенным. И душой и телом. Наверное, друг прав. Когда она схватила Акля, он так растерялся, что даже не сопротивлялся. Слишком велико было удивление: и оттого, что она появилась, и оттого, какой она была. Совсем другой видел ее Акль. А когда она начала срывать с Акля одежду, то он в растерянности даже не пытался сопротивляться. И даже не подумал о том, что это бес. Суккуба. Тем более что голос ее звучал именно так, как представлял Акль. Правда, он не понимал ни слова. Да и не требовалось.
        А потом ему было хорошо. Очень. Долго. До самого последнего мига, когда та, кого Да Арт назвал суккубой, содрогнулась в последний раз и поток крови хлынул на Акля.
        - Она была совсем как живая… - пробормотал он.
        - Не все живое - человек, - наставительно произнес Да Арт. - Ты создал тело, но вдохнуть в него душу может только Господь. - И уже другим тоном, застенчиво-мягким: - Скажи мне, друг, а мог бы ты создать что-то еще? Коня? Или золото?
        - Коня - может быть. Золото - нет. Оно неживое. Я его не чувствую.
        Акль покривил душой. Он мог создать и золото. Даже попробовал. Разок. Но вовремя остановился. Узнай кто, что Акль может творить золото, будет беда. И Да Арт не спасет.
        Поверил ли ему Луи? Трудно сказать. Он промолчал. Только рукоять меча погладил. Кто-то мог бы сказать: меч тоже неживой. Но благородный Да Арт понимал разницу. Тот, кто считает свое оружие мертвым, никогда не станет воином.
        Засыпая, Луи Да Арт вспомнил девушку, что была рядом с Беренаром. «Весьма мила. Особенно когда улыбается…» Да что там мила! Настоящая красавица! В глуши порой рождаются дивные цветки.
        Да Арт вздохнул и подумал, что у него давно не было женщины. С самого Парижа. Может, стоило бы остаться в замке? Если эта девушка - невеста Беренара, было бы забавно…
        Но тогда он не сумел бы спасти друга. Значит, все сделано правильно.
        С этой мыслью Луи уснул. Безмятежно.
        Не зная, что этим утром королевское войско выступило. И вместе с королем - брат Луи граф Доминик, который в первый же день похода отправил гонца сюда, в Лилль. Предупредить брата.
        Гонец не проехал и пяти миль.
        Осторожный король Руго предполагал нечто подобное и принял меры.
        Луи Да Арт гарантированно не расскажет Эберту о том, что король выступил, если сам не будет об этом знать.
        Глава двенадцатая.
        Урисман-сакс и его люди. Плен
        - Девушку зовут Алионель, - поведал Барсук. - Тоже, считай, из благородных. Сирота. Ее отец служил отцу маркграфа. Эберт ее крестный.
        - Вот как! - удивился Да Арт. - Должно быть, хорошо служил?
        - Это да, - согласился Барсук. - Маркграф взял девочку в замок. Воспитал как дочь. Наверняка даст за ней хорошее приданое. - И завершил: - Много худого можно сказать о нашем господине, но ни в скупости, ни в неблагодарности его упрекнуть нельзя.
        «Если не считать неблагодарностью злоумышление против сюзерена», - подумал Луи. А вслух спросил:
        - Урисман-сакс. Знаешь такого?
        - Кто ж его в Лилле не знает, твоя милость, - фыркнул Барсук. - Опасный человек. Крови пролил больше, чем воды в моих дождевых бочках.
        - Как мне его найти?
        Барсук поскреб голову.
        - А надо, твоя милость?
        - Надо.
        - Так, может, я скажу кой-кому, чтоб…
        - Нет, - отрезал Да Арт. - Просто скажи, где его найти, и довольно.
        - Это нетрудно, - сказал Барсук. - Если Урисман в городе, то пьянствует вместе со своей бандой в трактире «Щит святого Михаила». Это неподалеку от храма.
        - Я видел вывеску, - кивнул Да Арт. - Благодарю.
        «Щит святого Михаила» был заведением вместительным, шумным и относительно чистым. И публика внутри была в основном приличная. Если не считать тех, кого искал Да Арт - Урисмана-сакса и его людей.
        Урисман оказался здоровенным, грязным и слишком красивым для разбойника. В том, что он разбойник, Да Арт не усомнился ни на миг. Сакс был из тех, кто не потерпит над собой ничьей власти. Кроме власти золота, разумеется.
        Да Арта он не боялся. Рыцарь был один, с Урисманом - целая шайка таких же негодяев. На одном Луи углядел даже золотой рыцарский пояс. Наглец. За такое полагалась очень неприятная смерть. Не исключено, что именно этот злодей и носит кличку Дай-Кошель. Рожа у мерзавца подходящая. Впрочем, это мог быть и другой негодяй.
        - К услугам твоей милости! - осклабился сакс. - Немного маленьких блестящих кругляшек, и твои враги станут нашими. У тебя есть маленькие славные кругляшки с маленькими славными корольками? Нам они очень нужны, твоя милость. Мои друзья хотят кушать. Ты видишь, как они голодны?
        Да Арт видел. Когда он вошел в трактир, головорезы Урисмана жрали, как псы.
        Но не сейчас. Сейчас они глаз не сводили с Луи. И глаза у всех были не собачьи. Так глядят волки, ожидая разрешения вожака - наброситься и рвать.
        Да Арт убивал волков. Однажды зимой он перебил целую стаю - не меньше дюжины. Голодная была зима. Для всех.
        - Деньги у меня есть, - ледяным тоном произнес рыцарь. - Но своих врагов я убиваю сам, - Да Арт погладил рукоять меча. Своего старого меча, который только что забрал у кузнеца. Подарок Акля Луи оставил на постоялом дворе. - Но я кое-что потерял. И хочу отыскать.
        - Убивать нам нравится больше, но искать мы тоже умеем, - отозвался сакс. - Присядь и отведай нашего пива. Оно не так хорошо, как вина на столе у маркграфа, - Урисман подмигнул, - но нам нравится. Верно, ребятки?
        Ребятки утвердительно заворчали.
        Да Арту не хотелось садиться за разбойничий стол. Тем более на место, которое предложил ему сакс. Оно лишало маневра. Но нельзя было показать, что он боится.
        Случайно он поймал взгляд одного из посетителей. Знакомое лицо. Кажется, он видел его на постоялом дворе Барсука? Посетитель едва заметно качнул головой: не делай этого, благородный господин.
        Но Да Арт не внял предупреждению. Не пристало потомку благородного рода и королевскому мисси бояться разбойников. Не внял. А напрасно.
        Сесть он не успел. Только перешагнуть через скамью.
        Два злодея разом вцепились в его плащ, третий - в правую руку. Да Арт попытался выхватить меч левой. Ему врезали по пальцам кружкой, но меч он все-таки схватил. Однако достать не успел. Удар в затылок достал Луи раньше.
        Очнулся Да Арт уже не в трактире - в грязной хижине, достаточно просторной, чтобы вместить шайку разбойников в полусотню голов. Сейчас головорезов было поменьше. Дюжина или около того. Да Арт не видел всех.
        Зато он отлично видел сакса. Тот сидел на столе и глядел на Луи сверху.
        - Доброго утра, твоя милость. Ты ведь хочешь, чтобы оно наступило, верно? Наступило для тебя, я имею в виду.
        Да Арт молчал. Пытался оценить собственное положение. Голова не болела. Больно было только затылку - тому месту, по которому его ударили. И это было хорошо.
        Левой руке тоже было больно, и пальцы ее слушались плохо, но все же слушались.
        В остальном дела обстояли неважно. Справа и слева давили на плечи головорезы сакса, а на поясе Да Арта - ни меча, ни кинжала.
        Да уж, сплоховал королевский рыцарь. Не подумал, что они могут напасть сразу. А надо было подумать. Более того, стоило напасть самому. Первым. Убить всех, кроме главаря…
        Во всяком случае, попробовать. При любом результате его положение было бы лучше, чем сейчас.
        - Молчишь, твоя милость, - Урисман наклонился к Луи, оскалился. Хорошие зубы у сакса. Белые. - Это бывает, твоя милость. Многие молчат. Сначала. Стручок, сунь в огонь клещи, - бросил Урисман, не поворачивая головы. - Его милость никак в себя не придет после нашей ласки. Но я знаю способ взбодрить любого, - сакс наклонился еще ближе, но не настолько, чтобы Луи мог ударить его головой, если бы захотел. - Горячее, а особенно - очень горячее железо, твоя милость. Это средство взбодрит любого: хоть раба, хоть благородного рыцаря.
        Музыкант. Глава двенадцатая (продолжение), глава тринадцатая
        - Горячее, а особенно - очень горячее железо, твоя милость. Это средство взбодрит любого: хоть раба, хоть благородного рыцаря.
        - Чего ты хочешь? - процедил Луи.
        - Ты знаешь, - отозвался сакс. - Кругляшек. Маленьких кругляшек с профилем нашего славного короля. Или другого славного короля. Больше ничего. Такая ерунда для благородного рыцаря. Всяко дешевле жизни, верно?
        Захват на левом рукаве ослаб, и Луи этим воспользовался. Но ударить не удалось. Сакс оказался достаточно ловок, чтобы перехватить руку Да Арта.
        И тут же подручные сакса спохватились: сдернули со стула, опрокинули на стол лицом вниз, завернули правую руку. Левую держал сам Урисман.
        - Ай-ай-ай, твоя милость! Зачем же сразу драться? Мы же просто разговариваем. Пока. Или ты хочешь сделать наш разговор погорячее?
        Да Арт промолчал. Ему было трудно заставить себя говорить с разбойником. Это было унизительно.
        - Глоткорез, поди сюда, - позвал Урисман. - Глянь-ка, сдается, я уже видел такой перстенек, - Урисман вывернул кисть Да Арта так, чтобы его подручному было удобнее рассмотреть. - И перстенек, и птичку на нем…
        - Так и есть, - пробасил Глоткорез. - Точь-в-точь как у того королевского рыцаря, который в болоте утоп!
        Да Арт рванулся, но без толку. Его лишь еще раз приложили лицом о стол. Боли рыцарь не ощутил. Физической. Ее вытеснила другая боль. Вальбер мертв. Теперь уже наверняка. Надежд не осталось.
        - Язык прикуси, Глоткорез! - рявкнул сакс, но тут же успокоился. - Ладно, пустое.
        Оставлять в живых Да Арта он не собирался. Луи знал: таких врагов, как он, такие, как сакс, в живых не оставляют. Чтоб не оказаться потом на колесе.
        Урисман попытался сдернуть королевский перстень с пальца рыцаря. Не получилось. Палец распух, и перстень не поддался.
        Да Арт скрипнул зубами. Прижатый грудью и щекой к грязному столу, он ничего не мог сделать. Только выжидать.
        - Застрял, - огорченно произнес сакс. - Глоткорез, подай мне свой ножик. - И Да Арту, с усмешечкой: - Будет немного больно, твоя милость. Ну и пальчик… Пальчик придется укоротить. Держите крепче, ребятки!
        Руку Луи вдавили в столешницу, Урисман вывернул безымянный палец, взмахнул тяжелым ножом…
        Да Арту удалось сдержать крик.
        - Лови! - Сакс бросил подручному нож и взялся за клещи. Шипение вскипевшей крови, смрад горелого мяса…
        Да Арт едва не потерял сознание, но опять не издал ни звука.
        - Культю непременно прижечь надо было, - наставительно проговорил сакс. - Не то сожрет огневица. Опустите его, ребятки.
        Освобожденный, Луи еще некоторое время не двигался. Боль отняла силы.
        Наконец он распрямился, обтер рукавом мокрое лицо… И поймал взгляд сакса. Уважительный взгляд.
        - Пожалуй, я не стану пытать тебя, твоя милость, - с некоторым сожалением произнес разбойник. - Хлопотно это. Иной, если пятки ему пригреть, сначала грозится, а потом - как все. Визжит, будто свинья недорезанная. Ты не завизжишь, твоя милость, верно?
        - Ты у меня завизжишь, - пообещал Да Арт.
        - Это вряд ли, - сакс махнул рукой.
        Легкость, с которой они пленили Луи, сделала сакса беспечным. Он совсем не боялся рыцаря.
        - Нет, не стану я тебя пытать, твоя милость. Я сделаю лучше: отдам тебя капитану Петару. Вместе с перстеньком. Небось, не поскупится, заплатит не меньше, чем за того благородного шевалье, что с таким же перстеньком красовался, - сакс хохотнул. - Стручок, дай элю его милости. Пусть горло промочит.
        Левая рука Да Арта горела. Боль пульсировала с неистовой силой, но Луи знал, что сумеет забыть о боли, если потребуется. Разбойники, похоже, расслабились. Их было семеро, вооруженных, против одного - безоружного, к тому же - искалеченного. И арбалетчик уже не начеку. Глядит не на Да Арта, а на кружку, которую ему протянул Стручок. Тяжелую деревянную кружку. Глядит, облизывается…
        Эль оказался дрянной, но в голове чуток прояснилось.
        - У меня тоже есть золото, - хрипло проговорил Луи.
        - Вот это уже речь, достойная благородного рыцаря, - оживился сакс. - Истинно благородная речь. Я весь одно большое ухо, твоя милость!
        Совсем расслабились разбойнички. Подтянулись поближе. Рожи алчные…
        - И где оно, твое золото? - спросил Урисман.
        - Здесь, в городе. У надежного человека. Отпусти меня, и оно твое.
        - Много?
        - Четыре полных солида. Отпусти меня меня, и получишь всё.
        Сакс засмеялся.
        - Не пойдет, - сказал он. - Стручок и Дай-Кошель, останетесь здесь. И свяжите его. Сдается мне, его милость ловчей, чем кажется. Я возвращаюсь в трактир. Прослежу, чтоб никто не сболтнул лишку. Там кроме наших еще кое-кто уши грел. Глоткорез! На стрёме. Обугленный, со мной. А ты, твоя милость, не грусти. Золото твое нам оч-чень пригодится.
        - Ты присядь, твоя милость, - сказал Стручок, когда они остались втроем. - И руки - сюда. Да не трясись так, мы тебя сильно мучить не будем. Мы ж не мавры - добрые христиане. Вот кабы твоя милость у его сиятельства маркграфа в темнице оказался, тогда другое дело.
        Стручок накинул веревку на руки Луи. Второй разбойник, Дай-Кошель, в их сторону даже не глядел: изучал собственный сапог, разошедшийся по шву.
        Стручок бормотал успокаивающе, словно лошадь уговаривал. Макушка его, поросшая редкими волосенками с белыми наростами гнид, - на уровне груди Да Арта.
        Вот по этой макушке Луи и врезал кулаком, выдернув из слабой веревочной петли здоровую руку. Разбойник мягким кулем осел на пол.
        Дай-Кошель вскинул голову на звук, тут же запустил в Да Арта сапогом и вскочил, выдергивая из чехла нож.
        Дай-Кошель парень был здоровенный и драться ловок. Именно он свалил Да Арта в трактире метким ударом в висок. Управляться с ножом он тоже умел, в себе был уверен, потому сразу решил Да Арта не убивать. Может, подрезать чуток, чтоб не был таким прытким…
        Это его и сгубило.
        Какое-то время разбойник играл ножом, тесня Да Арта к печи.
        И оттеснил. Луи подхватил прислоненный к стене длинный вертел… И Дай-Кошель осел на пол, пуская кровавые пузыри.
        Да Арт забрал у умирающего нож. Затем огляделся в поисках оружия. Ничего стоящего. Меч, с которым Да Арт явился в трактир, сакс прихватил с собой. Луи качнул в руке нож Дай-Кошеля… Тяжел, неухватист, однако лучше, чем ничего.
        Да Арт подошел в двери, прислушался, потому приоткрыл дверь, выглянул…
        Глоткорез пристроился у изгороди шагах в десяти. Пялился на дорогу. Шум в хижине его не встревожил.
        Да Арт заколебался: что важнее - прикончить разбойника или уйти незамеченным? Будь у Луи меч или хотя бы приличный швырковый нож, он, не раздумывая, выбрал бы первое. Но с кое-как заточенным куском железа - не рискнул. Глоткорез слишком далеко. Может и заорать…
        Да Арт притворил дверь и обнаружил, что Стручок подает признаки жизни. Это было неправильно. Таким, как Стручок, не место в христианском королевстве. Да Арт исправил непорядок, воткнув ему в сердце нож Дай-Кошеля. Потом подтащил Стручка поближе к мертвому приятелю и вложил в руку покойника черен торчащего из Дай-Кошеля вертела. Оглядел то, что получилось. Улыбнулся. Пусть Урисман, вернувшись, гадает, из-за чего передрались его люди.
        Глоткорез по-прежнему глазел на дорогу. Не шевелился. Задремал?
        Да Арт не стал проверять, так ли это. Выскользнул наружу, обогнул хижину, перебрался через изгородь на соседнюю улочку и помчался к постоялому двору, провожаемый ленивым брёхом дворовых шавок. Холодный воздух бодрил. Боль немного отступила. Да Арт перестал обращать на нее внимание. Сейчас куда важнее сакс и его шайка.
        Калитка постоялого двора по ночному времени была на запоре. Да Арт пнул в нее пару раз.
        - Кого черти принесли? - поинтересовались изнутри.
        Луи назвался. Калитка тут же отворилась.
        - Твоя милость! Виноват…
        - Забудь, - бросил Да Арт сторожу и торопливо зашагал в дому. В дверях его встретила Дуф с лампой в руке.
        - Твоя милость! - проговорила она испуганно. Что ж, вид у Да Арта этой ночью был не из лучших.
        - Акль спит?
        - Да, ваша милость. Разбудить?
        - Ни к чему. Поднимись наверх и принеси мое оружие. И что-нибудь перевязать, - Луи поднял искалеченную руку.
        Дуф ахнула.
        - Живее, - велел Да Арт, но Дуф не послушалась.
        Кликнула сторожа и отправила за оружием его. Сама же сбегала за чистой тряпицей и целебной мазью. Вскоре рука Да Арта была забинтована, да так умело, что можно было и щит держать, и даже кинжал. С кинжалом Да Арт тут же попробовал, и получилось. Мазь и азарт умерили боль. Надеть доспехи помог сторож, а Дуф тем временем приготовила Луи горячего вина с медом.
        Да Арт выпил, подождал, пока сторож заседлает Ворона. Теперь Луи чувствовал себя почти хорошо. Но совсем хорошо будет, когда он поговорит с саксом. О, это будет веселый разговор. И очень познавательный!
        Копье Да Арт брать не стал. Чай, не ристалище и не битва.
        Глоткорез был на месте. Похоже, дремал. Да Арт не стал его трогать. Не хотел спугнуть остальных.
        Ждать пришлось не так уж долго. Луна даже не успела пройти четверть пути.
        Десяток разбойников во главе с саксом. Возвращались без опаски, с факелами. С разбойниками был еще один, незнакомый… Хотя нет, знакомый. Белокосый норман. Да Арт улыбнулся хищно: так скверно начавшаяся ночь заканчивалась удачно.
        Увидав Глоткореза, разбойники совсем расслабились. Четверо остались у изгороди, остальные, во главе с саксом и норманом, двинулись к хижине…
        - В бой, - шепнул Луи в Вороново ухо, и боевой жеребец, которому давно надоело пребывать в неподвижности, всхрапнув, пошел вперед, постепенно набирая скорость. Прыгать через изгородь Ворон не стал - вынес грудью хлипкую оградку и начал первым: размозжил подкованным копытом рожу обернувшегося в ужасе Глоткореза. Остальные шарахнулись в стороны, и это было хорошо, потому что обученный жеребец развернулся пару раз на месте и клинок Да Арта подарил ублюдкам незаслуженную честь пасть от руки рыцаря.
        Закончив у ворот, Луи бросил Ворона на Урисмана и остальных. Дивный меч, созданный волшебством Акля, взлетал и падал, и почти каждый удар сопровождался брызгами крови и воплем. Если отведавший стали еще мог вопить.
        Любой конный рыцарь мог запросто разогнать пару десятков простолюдинов, даже если они успели поднабраться боевого опыта. Да Арт же был не любым. Лучшим. В считаные мгновения от шайки сакса не осталось никого, включая, к сожалению, и самого Урисмана, которого Да Арт предпочел бы взять живым, но в горячке боя… Не удержал руки.
        Еще раз Луи огорчился, когда не обнаружил среди мертвых и умирающих нормана. Северянин успел удрать.
        Убедившись, что никто из шайки не способен двигаться, Да Арт при свете факела осмотрел Ворона. Порядок. На вальтрапе парочка новых отметин, но сам жеребец не получил ни царапины. Плащом убитого разбойника Да Арт стер кровь с ног жеребца. Порадовался, найдя в кошеле Урисмана свое кольцо, а на его поясе - свой старый меч. Затем собрал и увязал в другой плащ трофеи.
        В живых осталось лишь двое разбойников: Глоткорез и еще один - с раскроенной головой. Этого Да Арт сразу отправил в ад, с Глоткорезом решил побеседовать. Выглядел злодей неважно: удар Воронова копыта размозжил левую половину разбойничьей рожи, но не убил. И говорить ублюдок тоже мог. И даже смотреть мог: правый-то глаз уцелел. Увидав, как Да Арт добил его приятеля, Глоткорез попытался удрать, но запутался в собственных ногах и рухнул в кусты. Луи выволок его на лужайку и обухом подобранного здесь же топора перешиб Глоткорезу берцовую кость. Больше не побегает.
        Разбойник заорал, но умолк, когда Да Арт наступил ему на грудь.
        - Пощади… - просипел злодей.
        - С вами был норман, - сказал Да Арт. - Как его имя? Я хочу с ним побеседовать.
        - Огель… Его зовут Огель…
        - Кто он?
        - Человек…
        - Я видел, что не медведь. Кому он служит?
        - Капитан Петар - его командир. Огель делает, что скажет Петар.
        - А Петар - что скажет маркграф, верно? - уточнил Луи.
        - Да.
        Да Арт видел, что Глоткорез не врет. Разбойнику очень хотелось жить. Очень.
        - Королевский мисси убит?
        Глоткорез не ответил.
        Да Арт пнул его по сломанной ноге. Злодей взвыл.
        - Ты не молчи, - посоветовал Луи. - Ты продолжай.
        - Выпить дай, - попросил Глоткорез.
        - Сначала ответы, потом - выпивка, - сказал Да Арт. - Королевский мисси. Что с ним случилось?
        - Болото, - прохрипел разбойник. - Он утонул в болоте. Они все теперь в болоте…
        И выложил всё, что знал. Но знал он немного. Мисси со своими поехали к Ведьминой топи. Зачем - неизвестно. Поехали, и всё. Но Петар сказал, куда они поедут и когда.
        Вел кто-то из местных. Вел - и завел. По гатям - в самую трясину. Завел и бросил. А рыцари - они ж тяжелые. Да еще - конные. Некоторых сразу засосало, но многие выбрались. Без коней, без доспехов… А на краю болота их встретили люди Петара. Лучники. И Урисманова шайка - тоже. В общем, добили всех, обобрали и обратно в топь скинули.
        - Что понадобилось королевским рыцарям в вашем болоте? - спросил Да Арт.
        - А я почем знаю? - буркнул Глоткорез. - Вина дай. Во фляжке Урисмановой вино. Ты обещал.
        - Обещал, - согласился Да Арт.
        Сходил за флягой, дал ее разбойнику, подождал, пока тот напьётся, и взялся за топор. Зачем пачкать злодейской кровью благородную сталь, если без этого можно обойтись?
        - Ты ж обещал! - завопил Глоткорез. - Я же рассказал всё!
        - Я обещал тебе вино, - напомнил рыцарь. - И ты его получил. А жизнь - нет, не обещал.
        - По-христиански… - взвыл разбойник. - Дай умереть, как христианину!
        - А жил ты как? По-христиански?
        - Милости, благородный рыцарь! Покаяния прошу! В монахи уйду! Господом нашим!..
        - Кайся, - разрешил Да Арт. - Я, беллаторе короля, отпущу тебе грехи, душегуб. Говори.
        - Чтоб ты сдох! - с ненавистью прохрипел разбойник. - Чтоб ты в дерьме утоп! Чтоб тебя Огель как свинью выпотрошил! Чтоб…
        Топор упал, и хрип перешел в бульканье.
        - Черти тебя охотно выслушают, - сказал Да Арт и свистом подозвал Ворона.
        Глава тринадцатая.
        Замок маркграфа. Отравители.
        - Мальчишка-музыкант, который с ним, определенно колдун! - заявил Петар. - Мне донесли: вчера на постоялом дворе у Барсука сожгли тело какой-то девки. Мальчишка ее к себе зазвал, а после зарезал. И, говорят, эта - не первая. А жгли по приказу этого… рыцаря королевского.
        - За что? - лениво осведомился Беренар.
        - Как за что? За колдовство! У меня свидетель есть. Сторож. Свободный человек, не раб.
        - Петар, Петар, ты, видно, мало спал сегодня, раз такое несешь. Колдовство и королевский беллаторе. Не смеши меня. А что девку убил, так даже если он тебя прикончит, а не девку гулящую, всё равно по закону его арестовать нельзя - только королю пожаловаться.
        - Тогда мальчишку возьмем. Даже если не колдун он, всё равно странный какой-то. Сам из наших, лилльских. Простолюдин. А с рыцарем, как с ровней говорит. Возьму его?
        - На кой мне мальчишка? Мне Да Арт нужен. Что сакс твой? Возьмется еще одного королевского рыцаря к Господу отправить?
        - Взялся уже, - буркнул Петар. - Да не по всаднику жеребец оказался. Закопали сакса без покаяния.
        - Ну-ка, ну-ка… - благородный Беренар поставил кубок на каминную полку и подался вперед.
        - Да убил его рыцарь. И ватагу Урисманову перебил. Разом.
        - Вот! - Беренар поднял палец. - А ты думал, что какой-то наемник справится с королевским беллаторе?
        - Он справился, - возразил Петар. - Взял его. Живым. Отрубил палец с королевским перстнем. Он перстень Огелю показывал. А пока Урисман за Огелем ходил, рыцарь ухитрился людей его рассорить, и те друг друга поубивали. А сам он удрал. А потом вернулся и перебил всех. Огель сам видел.
        - Значит, не всех перебил, раз норман об этом рассказать смог.
        - Так он удрал, Огель, - пояснил Петар. - Как увидел, что рыцарь на коне и в доспехах, так сразу и удрал. Огель же не дурак - на конного рыцаря лезть.
        - А сакс, значит, полез, не струсил?
        - Да куда там! - с досадой проговорил Петар. - Он бы тоже удрал, да не успел. Это ж беллаторе. Налетел, как шквал. Разметал всех, а потом не поленился: спешился и добил.
        - Сразу добил или порасспросить успел?
        - Этого не скажу, ваша милость. Может, и успел.
        - Тогда, может, и неплохо, что Урисман и его подручные в аду, - задумчиво проговорил Беренар. - Что бы Да Арт от них ни узнал, это будут лишь его слова, не более. Но избавляться от него все равно надо. Может, отравить его, как думаешь?
        - У его сиятельства на пиру?
        - На такое братец не согласится. Пусть Барсук этот его и отравит. Поговори с ним, денег пообещай. Сколько захочет, столько и обещай. Платить всё равно не будем. Он отравит беллаторе, а мы его за это казним! - Беренар рассмеялся. - Как тебе, нравится? Надо только придумать: за что он нашего рыцаря траванул? Может, тот его жену обидел?
        - Нет у Барсука жены, - сказал Петар. - Дочка есть.
        - Недурна?
        - Ничего себе.
        - Значит, за поругание дщери Барсук и отомстил.
        - Он не станет, ваша милость, - возразил Петар.
        - Как это не станет? - удивился Беренар. - Скажи: это воля маркрафа!
        - Всё равно не станет. И принудить его трудновато будет.
        - Что ж трудного? Вели Эберту дочку трактирщика забрать да и пригрозить, что худо ей будет, если заартачится. А согласится - и дочь и деньги - всё его станет. Любит он дочку?
        - Любит. И деньги тоже. А всё равно я бы Барсука трогать не стал. В Лилле и без того неспокойно. А Барсука городские уважают. За его обиду могут и взбунтоваться. Вон епископ…
        - Епископ - дурак! - перебил Беренар. - Тем и ценен, что чужой и с горожанами никогда не сговорится, а потому нам будет служить преданно. Ладно, забудь о Барсуке. Сторож твой может яду в рыцарский ужин подсыпать?
        - Это я узнаю, - пообещал Петар.
        Музыкант. Главы 14, 15, 16
        Глава четырнадцатая.
        Рыцарь и музыкант
        Акль играл. Звуки скользили по самому краешку волшебства, но границы не пересекали. Трогали ее, будто усики насекомых. Изучали. Не превращались в то, что рождает непостижимое.
        - У меня от твоей игры, парень, волосы дыбом встают. Глянь! - Да Арт продемонстрировал мощное предплечье, на котором и впрямь встали дыбом короткие рыжеватые волоски. - Слушай, а ты не можешь мне новый палец сделать? Он бы мне пригодился.
        Акль перестал играть. Задумался. Вернее, прислушался к себе…
        - Нет, - с огорчением сообщил он. - Не могу. Ты с пальцем и ты без пальца - это одно и то же!
        Да Арт хмыкнул, но спорить не стал. Рука заживала хорошо, культяпка почти не болела. Так что есть палец или нет его - не так уж важно. Рыцарь Да Арт и без пальца остался рыцарем. Воином Христа. Значит, по сути мальчишка прав.
        - Ты колдовать-то еще будешь? - спросил Луи.
        - Творить, - поправил Акль. - Колдовство - от диавола, а я творю. Музыкой. Ты меч свой освятил, так? И он не исчез, не изошел смрадным дымом, как стало бы с орудием зла.
        - Эк ты сказал! - восхитился Луи. - Может, тебе в монахи податься?
        - Это монах и сказал, - ответил Акль. - А я лишь повторил. Не от зла моя музыка.
        - Ну да! Суккубы эти твои, девки-бесовки, точно уж не от Господа нашего! - фыркнул Да Арт. - Нечисть!
        - А может, и не нечисть, - вздохнул Акль, откладывая флейту. - Их же обеих сразу… Так что, может…
        - Не может! - отрезал Да Арт. - Одна тебя уже жрать начала, вторая… тьфу! - Луи плюнул через левое плечо, на котором, как говорили знающие люди, сидел личный бес-искуситель человека. - Ты когда в следующий раз этакое творить станешь, меня сначала дождись. А то ведь не поспею. Да, забыл сказать, с утра человек из замка прибегал: маркграф нас на пир зовет.
        - Нас? - удивился Акль. - И меня?
        - Я и сам удивился, - пожал плечами Да Арт. - Не похож маркграф Эберт на того, что в своем саду каждую певчую птичку поименно знает. Но вот, позвал. Меня и тебя. Акля-музыканта. Так что повезло тебе. Сыграешь для его сиятельства. Только уж без этого… творения. Понравишься - может, и ко двору тебя возьмет.
        - А ты? - испугался Акль. - Гонишь меня?
        - Думай, что говоришь, - нахмурился Да Арт.
        - Прости! Не сердись! - еще больше испугался Акль. - Я не… Я не понял… насчет придворного музыканта.
        - Я не сержусь, - Луи похлопал друга по спине здоровой рукой. - Со мной опасно. Я - беллаторе короля, но король далеко, а Эберт - близко. Меня он тронуть, может, и не рискнет. А тебя может. Просто чтобы досадить мне. Если ему понравишься, будет безопаснее.
        - Я постараюсь, - пообещал Акль не очень уверенно.
        - А теперь сыграй мне что-нибудь, - попросил Да Арт. - Только без этого… - Он неопределенно махнул правой рукой. - Просто сыграй что-нибудь. Веселое.
        Главный зал замкового донжона мог вместить несколько сотен пирующих. Сейчас здесь было меньше. Человек шестьдесят.
        Акля усадили в самом конце стола - с пажами и юными отпрысками не слишком благородных слуг маркграфа. Не слишком благородных, но имеющих право носить оружие. Акль когда-то тоже имел такое право. По отцу. Который был свободным горожанином и членом гильдии. Отец этим правом не пользовался. Акль - тоже. Его оружием стала флейта.
        Соседи Акля набивали животы. Остатками того, что не доели те, кто сидел повыше. Впрочем, блюд было много, и уйти голодным никому не грозило.
        Акль ел мало. Он смотрел. Пиршественный зал был длинный, узкий и высокий - потолочные балки терялись в темноте, хотя факелов на стенах было довольно. Еще на стенах, порядком закопченных, в обилии висело оружие и охотничьи трофеи: головы оленей, кабанов, медведей. Самое лучшее - ближе к помосту, на котором восседали сам маркграф Эберт, его брат Беренар и еще человек десять из тех, что поблагороднее. Да Арта Эберт усадил по левую руку от себя. Честное место и честь заслуженная. Да Арт ведь не только беллаторе короля, но и потомок одной из знатнейших фамилий Франкии. И земли, которыми сейчас правит его старший брат Доминик Да Арт, пожалуй, побогаче Лилльской марки.
        Аклю было интересно. Нет, на благородных пирах он уже бывал. Не за столом, конечно, а как приглашенный веселить господ музыкант. Тогда разглядывать пирующих Аклю было некогда. Вышел, сыграл - и в людскую, к слугам, где музыкантам вручали плату за веселье: горсть монет, чаще медных, чем серебряных. И тоже кормили остатками с господского стола. Теми, что не подъели нынешние соседи Акля.
        Акль наблюдал и за Луи. Да Арт выглядел веселым. Так же, как и брат маркграфа, его милость Беренар. И девушка рядом с ним. Акль знал, что ее зовут Алионель и она - воспитанница маркграфа. В Лилле об этом знали все. Еще говорили, что она - любовница Беренара, и в это верилось. Они подходили друг другу. Оба веселые, красивые, знатные.
        А вот сам маркграф Эберт не веселился. Глядел сурово, ел много. Пил тоже. И еще: за графским столом не было епископа. Что бы это значило?
        … Кто-то тронул плечо Акля. Слуга.
        - Его сиятельство зовет тебя.
        Зовет - надо идти.
        - Музыкант… - пробормотал Эберт. Глаза у маркграфа тусклые, покрасневшие. Смотрит будто сквозь тебя. - Сыграешь мне.
        Акль поклонился. Низко. Распрямившись, поймал взгляд Алионель…
        И пропал.
        Маркграф сделал знак глашатаю, тот набрал воздуху и рявкнул оглушительно:
        - Тишина! Молчать всем!
        Все замолкли. Даже карлики посреди зала перестали возиться и сели на пестрые задницы. Приказ маркграфа не выполнили только псы, но тут уж ничего не поделаешь.
        - Ну, - рыкнул Эберт, вперив в Акля недобрый взгляд.
        Акль поглядел на Да Арта. Тот ободоряюще кивнул, мол, не робей.
        Но Аклю всё равно было страшно… Пока он не поднес к губам флейту и не взял первый звук. Пока вновь не окунулся в синие глаза Алионель.
        Через пару минут его уже слушали все, даже псы. Музыка взлетала и падала, вилась, плелась и околдовывала…
        Алионель.
        Акль играл для нее. Он играл ее. С трудом удерживаясь на той грани, что отделяет звук от воплощения. Акль помнил, что обещал другу не творить. Но Алионель была божественно хороша. Музыка рисовала ее, как кисть рисует на холсте. Алионель была неизмеримо прекраснее той, кого Акль пытался недавно вызвать из небытия. Прекраснее всего, что он мог представить. Сейчас Акль понимал это и удивлялся, что смел соревноваться с Господом в искусстве творения.
        И он воспевал Божье чудо, не дерзая соперничать со Всевышним.
        Только один раз Акль едва не переступил грань: воздух вокруг обернутой в бархат шейки Алионель затрепетал и заискрился голубым и зеленым - цепочкой драгоценных камней. Девушка на мгновение ощутила тяжесть ожерелья. Рука потянулась к шее…
        Но Акль опомнился. Туман истаял вместе с оправленными в серебро каплями драгоценностей, и ручка Алионель не ощутила ничего.
        Акль не заметил, как расширились глаза Беренара. Беренар увидел…
        Глава пятнадцатая.
        Кто такой беллаторе
        - Дуф говорила, на сегодняшней проповеди епископ говорил о тебе дурное, - сказал Акль. - И даже рискнул порицать маркграфа. И вчера на пиру его не было. Как думаешь, почему?
        - Мне нет дела до глупого ланга, - Луи глянул на зеркало клинка, удовлетворенно кивнул и убрал меч в ножны. - А вот тебе лучше уехать.
        - Почему? Маркграфу не понравилась моя игра?
        - Маркграфу не нравлюсь я.
        - Из-за епископа?
        Луи покачал головой.
        Акль ждал.
        - Ладно, - наконец решился Да Арт. - К чему скрывать то, о чем уже давно известно врагам. Ты знаешь, что я - беллаторе короля Карла?
        - Ты говорил.
        - Знаешь, кто такой беллаторе?
        - Я помню: ты говорил, что судить тебя может только сам король.
        - Так и есть, - подтвердил Луи. - Мы, беллаторе, стражи государя. Мы приносим вассальную клятву ему и только ему. И другой власти над нами нет. Мы убиваем и умираем за короля. И за Франкию. И король доверяет нам то, что не может доверить другим. И сюда я прибыл не как вольный рыцарь, а как тайный королевский посланник-мисси.
        - А почему - тайный? - спросил Акль.
        - Явный мисси уже был здесь. Благородный Вальбер. Тоже королевский баллаторе и мой друг. Прибыл сюда узнать, что на самом деле происходит в марке. Эберт уже третий год не платит положенных налогов, ссылаясь на нападения сарацин и недород. Мисси должен был узнать, так ли это. И доложить королю. Но он не вернулся. И не вернулся никто из его спутников, а ведь с ним были опоясанные рыцари со своими людьми. Король Руго послал гонца в Лилль, к маркграфу Эберту. Эберт ответил, что посланник благополучно отбыл из марки. «Должно быть, он заблудился в наших лесах или наткнулся на недобрых людей», - написал Эберт нашему сюзерену. И еще написал, что во Франкии много недобрых людей, которым не нравится король Руго, а потому он, Эберт, не удивлен случившимся. Очень дерзкий ответ. Будь на троне не Руго, а Каролус, такой ответ стоил бы Эберту головы. У Руго было два пути: сделать вид, что он поверил, или собрать верных, наказать Эберта и поставить маркграфом Лилльским более достойного. Но король выбрал третий путь. Он послал меня. Узнать, действительно ли причастен Эберт к пропаже мисси.
        - И ты узнал? - дрогнувшим голосом произнес Акль.
        - Да, - кивнул Да Арт. - Я узнал. Я узнал, что мисси и его люди погибли. И даже узнал как. И еще я узнал, что в этом замешаны доверенные люди маркграфа. Его капитан Петар.
        - В городе говорят, Петар - очень опасный человек, - с беспокойством проговорил Акль. - Он командует и городской стражей, и войском маркграфа. Эберт верит ему. Они росли вместе.
        - Барсук сказал, Петар - молочный брат маркграфа.
        - Значит, так и есть. Барсук знает многое. И его уважают в Лилле. А Петара боятся. Говорят, Петар и его норман Огель - самые опасные люди в марке.
        - Думаю, так и есть, - согласился Да Арт.
        - Что, если они попытаются тебя убить?
        - Уже, - усмехнулся Да Арт. - И не единожды. Людей, которые напали на нас по дороге сюда, нанял Огель. Я видел его в трактире, где мы останавливались. Помнишь? Здоровенный воин с заплетенной в косы бородой.
        - Я его не рассматривал, - смущенно произнес Акль. - Знаешь, если такой, как я, станет разглядывать такого, как он… Может выйти скверно. Не все, кто носит меч, так благородны, как ты. Лучше быть незаметным.
        - Ты прав, - не стал спорить Да Арт. - Я мог бы сказать: ничего не бойся, ведь ты - мой друг. Но сейчас и здесь быть моим другом опаснее, чем быть никем. Позапрошлой ночью меня снова пытались убить. Им почти удалось - я оплошал. А потом еще раз оплошал, когда позволил норману ускользнуть. Вот почему я хочу, чтобы ты уехал. Я дам тебе денег…
        - Я останусь! - не дослушал Акль и тут же, сообразив, что перебил рыцаря, смущенно добавил: - Прости.
        - Это я должен извиниться, - покачал головой Луи. - Навлек на тебя беду. А ведь ты не из тех, чей долг умирать за Божью Правду.
        - Да, я не из благородных, - проговорил Акль, не поднимая глаз. - Но у меня тоже есть честь. Ты бы не уехал, знай ты, что я - в опасности?
        - Да, я остался бы, - признал Да Арт. - Но я мог бы тебя защитить, а ты меня - нет.
        - Разве это имеет значение, если речь идет о чести? - пробормотал Акль.
        - Мальчик… - Луи вздохнул. - Твоя смерть мне не поможет. Как и твоя жизнь.
        - Кто знает… - прошептал Луи. - Один раз я уже помог. Может, с Божьей помощью…
        Да Арт задумался. Потом сказал так же тихо:
        - Хорошо. Оставайся. Но обещай мне, что не будешь… творить. Без моего слова. И будь осторожен. Очень осторожен. Не выходи никуда. Не хочу, чтобы ты оказался в руках наших врагов. Надеюсь, твое заточение не продлится долго.
        - А что случится? - насторожился Акль.
        - Я намерен пообщаться с капитаном Петаром! - жестко произнес Да Арт. - Заставить его ответить на некоторые неудобные вопросы. Я предполагаю, что он погубил мисси по приказу маркграфа. Но предположения недостаточно. Я должен услышать его признание сам. Только тогда я смогу доложить королю, что маркграф Эберт виновен в измене.
        - А если - нет? - спросил Акль. - Если Петар действовал по собственной воле?
        - Тогда по воле короля маркграф должен его казнить. И я скажу ему об этом, ведь воля короля здесь - это я.
        - И Эберт послушается? Казнит молочного брата?
        - Не думаю. Думаю, он захочет меня убить.
        - Ты хочешь, чтобы тебя убили? - ужаснулся Акль.
        - Я рыцарь. Воин Господа. Мне ли бояться смерти? - Да Арт улыбнулся. - Пусть моей смерти боится Эберт, ведь скрыть ее вряд ли удастся. Король узнает. С Божьей помощью.
        - А Петар? - спросил Акль. - Думаешь, и Петар будет тебя бояться?
        - Он уже меня боится, - усмехнулся Да Арт.
        - Почему ты так думаешь?
        - Не боялся бы - не пытался бы меня отравить. - И пояснил: - Барсук мне рассказал. Этот северянин, Огель, заплатил слуге Барсука и дал ему яд.
        - Кто-то отравился? - воскликнул Акль. - Кто?
        Он подумал о Дуф. Ведь это она готовит им пищу.
        - Никто не отравился, - успокоил его Да Арт. - Слуга не захотел брать грех на душу. Признался, что наушничал северянину о нас, но одно дело - наушничать, а совсем другое - убивать.
        - Барсук простил его? - спросил Акль.
        - Я простил. И велел продолжать докладывать Огелю. То, что я велю.
        - Он согласился?
        Да Арт хмыкнул, и Акль понял, что спросил глупость. Простолюдины не спорят с рыцарями. Они соглашаются или умирают. По-другому никак.
        - Петар меня боится, - заключил Да Арт. - И правильно боится. Потому что я его убью.
        - Потому что он убил королевского мисси?
        - Он убил королевского мисси Вальбера, моего друга! - с нажимом произнес Да Арт. - Поэтому он умрет. И маркграфу придется это проглотить!
        - А если он убьет тебя?
        - Это невозможно! - отрезал Да Арт.
        - Почему?
        - Потому что я рыцарь короля и Господа. Это значит - сам Бог на моей стороне.
        Глава шестнадцатая.
        Божий Суд
        - Он не дурак, наш государь! Знает, что да Арта трогать опасно, потому и запретил его убивать. - Капитан Петар покачал в руке оловянную кружку. - Вот если бы его кабан на охоте запорол - тогда другое дело. Однако не вышло, - Петар вздохнул.
        Он и норман занимали лучший из столов «Щита святого Михаила» - в трех шагах от очага. Большой стол. За ним могли бы устроиться десятка полтора гостей. Однако капитан и северянин расположились вдвоем. И присоединиться к ним никто не смел.
        - Он спасся, потому что с железом хорош, - заметил Огель. - И я пока что только одну слабость у него вижу.
        Петар отхлебнул из кружки.
        - Доброе вино, - отметил он. - И меда в меру. Что может быть лучше доброго вина?
        - Лучше доброго вина только доброе пиво, - важно изрек Огель.
        - Так о какой слабости ты говорил? - спросил Петар.
        - А слабость - его уверенность, - ответил норман. - Таким, как он, всегда кажется, что они неуязвимы. Они столько раз бывали в передрягах, на толщину конского волоса от смерти, и побеждали, что решили: так будет всегда.
        - А с тобой не так? - усмехнулся Петар. - Думаю, тебя тоже убить пытались не один десяток раз. Ты не уверовал в свою неуязвимость?
        - Не-а! - Огель ухмыльнулся. - Я и он - из разных миров. Луи Да Арт родился на шелковых простынях с золотой ложкой во рту. Потому он и думает, что этот мир - его. А я, капитан, вылез из мамки на колючую солому в стране инеистых великанов. И отлично знаю: тот мир - он мой. И там, в моем мире, для таких, как я, закон только один: убей или умри. А ваша добрая земля, она как ваше винцо: ласкает язык, пахнет летом, и ее лоно слишком нежное для таких, как я. Родись я здесь, стал бы таким, как Беренар. Но я пришел сюда из Йотунхейма, и Йотунхейм пришел сюда вместе с мной. Потому меня так трудно убить. А таких, как Да Арт, тех, кто плоть от плоти вашей Франкии, тех, кто думает, что над ними сам Господь наш щит держит… Знавал я таких.
        - И как? - спросил Петар, с интересом глядя на разговорившегося нормана.
        - А то, что дохнут они не хуже прочих. Главное, свой шанс не упустить, когда они решат, что все вокруг принадлежит им, и повернутся к тебе спиной.
        - А как же Бог? - все же уточнил Петар.
        - Бог? В Йотунхейме? - Огель хохотнул. - Тем более и Бог тоже за нас. Вон хоть у епископа спроси.
        Тут уж и Петар засмеялся.
        А потом Огель сказал уже без всякого веселья:
        - Да Арт не должен вернуться в Париж, капитан. И насрать на запрет Эберта. Да Арт знает о смерти мисси Вальбера. Каким бы сыкуном ни был Руго, но такого спустить не сможет. И тогда нам с тобой конец.
        - Нам? - поднял бровь Петар.
        - Нам, капитан. На нас все и свалят, даже не сомневайся.
        - Маркграф не из тех, кто…
        Но северянин перебил:
        - Из тех самых! Из рожденных с золотой ложкой в беззубом рту. Думаешь, если его сиятельству придется выбирать между ими и нами, каков будет выбор?
        Петар хмыкнул.
        - Но если Да Арт сдохнет, доносить станет некому.
        - И по-твоему король…
        - Именно! - вновь неуважительно перебил его северянин. - Король не простит! Но тогда уж все спихнуть на нас с тобой не удастся. Мы все окажемся в тени одного паруса.
        Петар молчал. Он пытался найти брешь в рассуждениях нормана, но не мог. Изощренность ума не была одним из достоинств капитана Петара. Сила, храбрость, дисциплина, гордость… Но не ум. Придумывали другие, он исполнял.
        - Как там наш барашек? - Огель развернулся в сторону очага, попутно пройдясь взглядом по залу. Те, на кого падал этот вгляд, поспешно отводили глаза. Вспыльчивость северяна росла вместе с количеством пива, исчезавшего в его глотке. И всем было ведомо: количество выпитого на твердость Огелевой руки никак не влияло.
        - Дозревает барашек, - сообщил Огель. Порылся в бороде, изловил насекомое и раздавил черным ногтем.
        - Маркграф… - пробормотал капитан. - Я ему всегда доверял.
        - Доверяй и впредь! - заявил Огель невнятно, ковыряясь в зубах. - Он тебя не подведет! Клянусь яйцами моего коняшки!
        - Так он же у тебя мерин, - удивился Петар.
        - Вот именно.
        Оба помолчали.
        - Один королевский мисси сдох, пришла очередь второго, - сказал Огель. - С первым-то ловко получилось. Стоило намекнуть, как он тут же угодил в ловушку.
        - Как Беренар и сказал. - Петар приложился к кружке. - Что может быть слаще для настоящего рыцаря, чем убить сарацина?..
        - Убить сарацина и забрать его золото! - подхватил Огель, и оба вновь захохотали.
        - А что еще он сказал, ты помнишь?
        - …Что умного не назовут Верным? - хохотнул северянин. - Так и вышло. Этот вряд ли умнее, раз приперся сюда в одиночку.
        - Не в одиночку! - возразил Петар. - С личным музыкантом.
        Оба заржали.
        - Чую, дозрел барашек, - принюхавшись, сообщил Огель. - Эй ты! Тащи сюда наше мясо!
        Когда барашек оказался на столе, разговор прервался на некоторое время. Пока оба не насытились.
        - Так что ж с Да Артом делать будем? - рыгнув, первым нарушил молчание Огель.
        - Сам же сказал, - проворчал Петар. - Убивать, что ж еще с ним делать? Помнится, ты говорил: дай мне дюжину ребят, и притащу я тебе Да Арта. Живьем или тушкой, но притащу! И что, притащишь?
        Огель молчал.
        Петар наблюдал за подручным со злорадным интересом. Только что нурман заставил капитана сдать назад. Теперь - наоборот. Не то чтобы Огель струсил, но… опасался. А ведь недавно так уверенно рассуждал о том, что беллаторе надо убить. Хвастал, что уже убивал таких. А теперь, видать, вспомнил, как недавно удирал от рыцаря.
        Огель смутился. Потянулся к кувшину, обнаружил, что тот пуст, и заорал:
        - Эй ты, собачья сыть! Живо вина сюда!
        Трактирщик подлетел - мухой. Сменил пустой кувшин на полный. И испарился.
        - Епископ вчера аж визжал, - сменил тему Огель. - Кто против церкви идет - на костер!
        - Пустое, - отмахнулся Петар. - У Да Арта в церкви такие покровители, что епископа нашего сковырнут, как ты - вшу. Кровью благородных предков Да Арта можно было б дюжину бочек наполнить, и то не хватило бы.
        - Ах ты дьяволово семя и мириад бесов! - вдруг процедил Огель. - Помяни черта - он тут как тут.
        В дверях трактира стоял беллаторе Луи Да Арт.
        - Капитан графской стражи Петар! - от рыка королевского рыцаря многие вздрогнули, а кое-кто даже поперхнулся. - Властью, данной мне Господом и королем нашим Руго, я обвиняю тебя в нарушении рыцарской клятвы и подлом убийстве королевского мисси рыцаря Вальбера! Я вызываю тебя на поединок Божий! До смерти!
        Петар положил на блюдо недоеденный кусок. Не спеша вытер руки, поднялся.
        - Шевалье Луи Да Арт! - произнес он, как сплюнул. - Я принимаю твой вызов! Здесь и сейчас. На мечах! Ты готов?
        Да Арт скривил губы:
        - Я предпочел бы сразиться с тобой, как подобает рыцарям - на ристалище. Но если ты желаешь, чтобы я убил тебя как разбойника, что ж, значит, так тому и быть!
        Он снял шлем и положил его на ближайший стол, потому что у Петара шлема не было.
        Огель ухмыльнулся. Рыцарь на коне - это страшно. Рыцарь на своих двоих - уже проще. А рыцарь без железа на башке… Опасен, да. Но не более. Петар с ним управится.
        Да Арт обнажил меч.
        Петар сделал то же.
        Они двигались по кругу, маленькими шажками, аккуратно огибая мебель. Луи немного не хватало щита, но и Петару его не хватало. Тем более доспехи у капитана похуже и меч - тоже. Зато у Петара руки длиннее и опыта именно таких, пеших, в стесненных условиях, схваток ему не занимать. А двигался капитан хорошо: уверенно и расчетливо, как будто и не было выпитых на пару с Огелем кувшинов.
        Да Арт ударил первым. И это был не пробный финт, а полноценный удар. Насмерть. Петар контратаковал восходящим хлестом, отбил, но клинок Да Арта всё же его достал: прорвал кожу куртки и скрежетнул по железу доспеха. Петар махнул мечом, впустую, чтобы отпугнуть, однако с Да Артом так было нельзя. Он не стал разрывать дистанцию, а шагнул навстречу и рубанул сверху, наискось.
        Такой удар мог бы раскроить Петару голову, но капитан успел-таки подставить клинок: принял на дальнюю треть, отбил. Рука выдержала.
        Не выдержала сталь. Обломок с визгом отрикошетил от каменной каминной кладки и воткнулся в стол в пяди от руки какого-то простолюдина.
        Петар удержал сломанный меч, но ясно было: поединок он проиграл. Даже с равным оружием проиграл бы. Да Арт лучше. Луи усмехнулся. Он мог позволить себе быть великодушным. Вернее, еще немного поиграть с жертвой.
        - Возьми его меч, - разрешил он, кивнув в сторону Огеля.
        Северянин с готовностью вытянул оружие и бросил капитану. Тот поймал. Да Арт повернулся к противнику… И тоже проиграл. Окончательно.
        Потому что в то же мгновение Огель метнул нож.
        Шлем Луи лежал на столе, потому брошенный Огелем нож на пядь воткнулся незащищенный затылок Да Арта.
        Огель не соврал, когда сказал, что уже убивал таких, как Да Арт. Именно так и убивал. Когда не ждали.
        Королевский мисси беллаторе Луи Да Арт умер мгновенно.
        - Отличный бросок, - похвалил Петар. - И своевременный. - Он был совершенно спокоен, как будто не стоял только что один на один со смертью.
        Огель выдернул нож, хотел вытереть об одежду Да Арта, но пожалел дорогую вещь, ухватил за шиворот одного из зевак-горожан и воспользовался его курткой. Тот побелел как снег и обмочился.
        - Упокой, Господи, грешную душу. - Петар поднял меч убитого, примерил по руке - в пору. Отстегнул новенькие ножны, прицепил к собственному поясу, справа, и велел трактирщику: - Труп прибери пока. Передашь моим людям в целости. Пропадет хоть шип со шпоры - кожу со спины спущу от загривка до задницы! Надо же, как хорошо получилось! Беллаторе сам меня вызвал на Божий суд, и я убил его в честном поединке. При свидетелях! - Петар обвел посетителей трактира тяжелым взглядом: - В честом поединке! Вы все это видели. Или кто-то видел другое? А?
        Огель наклонился и срезал с пояса Да Арта кошелек. Пробормотал:
        - Чтоб в грех не вводить, - и протянул кошелек капитану, но тот мотнул головой.
        - Твое, - сказал он. - А сейчас - в замок. Порадуем… нашего господина.
        Музыкант. Главы 17, 18, 19, 20
        Глава семнадцатая.
        Ледяной ад
        - Акль, Акль, не ходи туда, не ходи вниз! - Дуф поймала его на лестнице, вцепилась в руку.
        - Да что такое? Что случилось? Говори толком!
        - Тише, миленький, пожалуйста, тише. - Синие глаза Дуф - огромны и полны ужаса. - Там за тобой пришли… эти. Пойдем отсюда, беги скоренько, я тебя выведу через кладовку.
        - Да что такое? К чему мне бежать? - Акль решительно двинул вниз по лестнице. Дуф не смогла его удержать, вскрикнула тихо…
        За столом, за которым обычно сидели Да Арт с Аклем, - трое. Здоровенный детина с желтыми засаленными косами. И парочка из стражи маркграфа Эберта.
        Удобно расположились. С вином и закусками. Рожи наглые.
        Акль застыл на середине лестницы. Что-то случилось. Что-то случилось с Луи…
        - Ага, вот и он! - Желтокосый увидел Акля, обрадовался. - Иди сюда, малыш! Ты-то нам и нужен!
        Огель. Его зовут Огель. Подручный капитана Петара. Тот, кто подослал людей, напавших на Да Арта по дороге в Лилль. Акль запомнил его. Такого запомнить легко.
        - Акль, миленький! - Дуф попыталась утянуть его наверх.
        - Оставь его, девка! - рычит здоровяк-северянин. - Оставь, я сказал!
        Акль увидел напряженное лицо Барсука. Напряженное и… испуганное. Барсук боится?
        - Да пусть тоже сюда идет, девка-то! - крикнул один из стражников Эберта, чернобородый, со шрамом поперек брови. - Эй, девка! Ко мне!
        Время будто замедлилось.
        Вот Акль медленно освобождает руку, медленно сходит по лестнице, идет меж столами, останавливается напротив нормана. Шея у северянина такая толстая, что цепь на ней сгодилась бы кому другому вместо пояса.
        - Уверен, будь здесь благородный Луи Да Арт, ты вел бы себя иначе, - произносит Акль, глядя прямо в глаза норману.
        Тот щерится:
        - Так и есть, паренек! Будь здесь твой хозяин, я вел бы себя иначе. Так ведь нет его! - И гогочет.
        Стражники присоединяются к нему.
        - Он мне не хозяин, - говорит Акль, когда вояки перестают ржать. - Он - мой друг.
        Норман снова разражается хохотом. Ему весело. Его спутникам - тоже.
        Верно, смешно. Благородный Да Арт и мальчишка-простолюдин.
        - Его здесь нет! - Северянин поднимает оловянную кружку с пивом и выливает в пасть. Желтые струйки текут по бороде.
        Кружка с грохотом опускается на стол, норман вытирает рот ладонью.
        - Нет и не будет, паренек!
        - Почему? - растерянно спрашивает Акль.
        Норман больше не боится Да Арта. Сердце Акля сжимает дурное предчувствие…
        - Почему не будет? Да потому что он - покойник!
        - Откуда ты знаешь? - произносит Акль еле слышно.
        - Да потому что я его и убил, парень! - хвастливо заявляет северянин.
        - Не, не ты! - ревет один из стражников. - Петар его убил! В честном, га-га, поединке!
        - Ага! - басит норман. - Так и есть! В честном поединке! Вот этим ножом! - Он бросает на стол увесистый метательный нож с кольцом вместо рукояти. - Да! Божий суд! Га-га-га!
        Стражники радостно ржут. Или - хрюкают?
        Они пьяны. Огель пьян. И оттого еще опаснее.
        Но Акль не боится.
        «Свиньи, - думает Акль. - Свиньи, которые жрут свиней».
        Мысль была чужая, непривычная. Да Арт. Вот чья это была мысль.
        И внезапно, со всем страшной силой, понимание: Луи больше нет. Нет.
        - Ты заснул, парень? - рычит норман. - Проснись и сыграй нам! Так, как ты играл для нашего маркграфа. Давай, дуй в свою дудку.
        - Это флейта, - говорит Акль.
        - Да хоть сиська Мадонны! Играй, тебе сказано.
        Аклю вдруг кажется: вот сейчас войдет Луи - и всё переменится. Люди маркграфа уберутся из-за их стола, Да Арт кликнет хозяина, закажет гуся и вина…
        И острое, как наконечник копья, осознание: Луи больше нет. Акль - один. И он снова - никто. Музыкант, которому Огель может сломать шею одним движением. И никому до этого не будет дела.
        - Играй, парень, я сегодня добр, - благодушно ворчит северянин. - Если мне понравится, получишь вот это, - на стол рядом с ножом падает серебряная монета. - Играй!
        Аклю страшно. Не за себя. За мир, в котором такие, как Огель, убивают таких, как Да Арт. И это не его страх. Он слишком велик для такого, как Акль. Юноши-простолюдина без родни и защиты.
        «Может, это частица Луи - во мне?» - думает он, а пальцы уже бегут по впадинкам-отверстиям…
        Музыка вьется звуковыми лозами, густеет…
        Акль знает, чего он хочет. Знает, что ему надо сыграть. Да Арта. Живого. За этим самым столом. Улыбающегося. На том самом месте, где только что развалился страшный норман…
        - Я сыграю, - шепчет Акль. - Я тебе сыграю, северянин…
        Флейта вздохнула легко и светло, призывая душу Луи Да Арта…
        И вдруг сорвалась вниз, вниз, в ледяную ночь…
        Огель едва не уронил кружку на стол: показалось, будто обожгла холодом. И на столе - изморозь…
        Огель мотнул головой, сжал в кулак толстые пальцы, уставился на мальчишку. Дохляк. Щелчком пришибешь, но как играет! Будто сердце в груди трогает… холодом.
        Храбр Огель. И знает, что храбр. А тут - кольнуло в груди непонятным страхом.
        Молот Тора! Чего он испугался? Мальчишки с палочкой?
        Огель засмеялся… Хотел засмеяться. Не получилось. Смех застрял в горле, взвихрилась вокруг метель, взвыла по-волчьи. Вспыхнули в белесой тьме зеленые глаза-угли, проступила из мглы черная волчья башка, разинула пасть…
        Музыка оборвалась внезапно. Комната закружилась, Акль ухватился за стол, чтоб не упасть.
        Тишина. Только дрова потрескивают в очаге.
        Да Арта нет. Но кое-что все же изменилось.
        Сначала Акль не понял, что именно. У него было такое же ощущение прозрачной до звона пустоты, когда он сотворил меч для Да Арта. И когда он призывал… тех, суккуб. Акль захотел увидеть, что создала его музыка на этот раз…
        Не увидел ничего.
        Удивился.
        И только несколько мгновений спустя понял: нет, на этот раз он ничего не создал.
        Наоборот. Кое-что исчезло.
        Кое-кто.
        Там, где только что возвышался бычьешеий Огель, было пусто.
        Стражники маркграфа - вот они. На своих местах. Такие же, как раньше, только глаза выпучили. А между ними - пусто.
        Нож метательный так и лежит на столе. И серебряная монета. А нормана - нет.
        Акль вложил флейту в кармашек на поясе, взял со стола серебряную монетку. Стражники так и сидели с раззявленными ртами, пялясь на Акля, не рискуя что-то сделать…
        И когда он повернулся и пошел к лестнице, наверх, в свою, теперь уже только свою, комнату, они не рискнули его остановить.
        Пришли за Аклем позже, ближе к вечеру. Но к этому времени юноши в трактире Барсука уже не было.
        Впрочем, ни спрятаться, ни уйти ему не удалось.
        Когда Барсуку предоставили выбор: дочь или флейтист, он выбирал недолго.
        Глава восемнадцатая.
        Суд человеческий
        - Совет старших города Лилля рассмотрел дело свободного жителя города Лилля Акля, сына Сильвена, и нашел его виновным в колдовстве! - сообщил председательствующий, и старейшины одобрительно закивали. - Ваше преосвященство!
        - От имени святой церкви я требую сжечь колдуна!
        - Уходи прочь, ланг! - выкрикнул кто-то в толпе.
        - Идиот, - пробормотал Эберт. - Надеюсь, мальчишку не очень помяли, когда брали.
        Они с братом наблюдали за судилищем с балкона дома лилльского прево[1].
        - Вообще не били, - ответил Беренар. - Боятся.
        - Ну да. Если хотя бы часть того, что болтают о мальчишке, правда, его стоит бояться.
        - Его стоит беречь как зеницу ока, - заметил Беренар.
        - Петар говорит то же: посадить мальчишку в башню и не спускать с него глаз. Вы оба так уверены, что он колдун? Почему?
        Беренар улыбнулся:
        - Да потому что он и есть колдун. Причем колдун, чье колдовство одобрено церковью! Так что не будем называть его колдуном, ведь колдовство - от дьявола, а тут другое.
        Маркграф нахмурился:
        - Наш епископ считает иначе!
        - Потому что дурак. Да ты и сам знаешь, что парнишка не колдун, иначе не носил бы это, - Беренар кивнул на меч, когда-то принадлежавший Да Арту, а теперь пристегнутый к поясу маркграфа.
        Оружие побежденного в поединке принадлежало победителю, но ни Петар, ни Огель взять чудесный меч не рискнули. Так что он достался их господину и отчасти примирил маркграфа со смертью королевского мисси. Потому что возмездие за эту смерть еще неизвестно, будет ли, а меч - вот он.
        - А как же Огель?
        - Что Огель? Мы оба знаем, кем он был. Отправить грешника в ад вполне богоугодное деяние, - Беренар негромко засмеялся.
        У него было прекрасное настроение.
        - Тогда я склонен согласиться с епископом. От мальчишки надо избавиться. Или ты считаешь себя безгрешным, брат?
        - Я считаю себя умным, - возразил Беренар. - А потому намерен обойтись с ним, как сарацинские заклинатели обходятся с ядовитыми змеями.
        - То есть? - нахмурился маркграф.
        - Вырвать ядовитые зубы!
        - Не понял.
        - Флейта, - пояснил Беренар. - Мы забрали у него флейту. Все дивные истории, которые о нем рассказывают, происходили, когда мальчишка играл. Я так скажу, брат: наш малыш лучше змеи. Ведь зубы змее обратно не вставишь, а флейту можно и вернуть. Когда мы будем уверены в лояльности музыканта. И тогда он будет колдовать уже для нас. И я, брат, ничего не пожалею, чтобы добиться его преданности.
        - Думаешь, окупится?
        - Сторицей. Помнишь, ты велел мальчишке сыграть у нас на пиру?
        Эберт кивнул.
        - Когда он играл, я увидел кое-что на шее у моей милой Алионель.
        - Что же?
        - Нитку превосходных сапфиров, братец. Весьма дорогих и оправленных в превосходное светлое золото. Я видел их так же ясно, как это кольцо, - Беренар постучал по сапфиру собственного перстня. - Они возникли прямо из воздуха и растворились в нем через некоторое время. Но несколько мгновений я видел их очень отчетливо и уверен: мог бы даже потрогать, приди мне в голову такая мысль. И я уверен, что они могли бы стать такими же реальными, как твой меч.
        - Сапфиры, говоришь? - Маркграф ненадолго задумался, потом принял решение, медленно поднялся.
        - Тишина! - мгновенно среагировал глашатай. - Его сиятельство говорит!
        Голос у Эберта был мощный. Другим на поле боя не покомандовать. Потому услышали его все.
        Впрочем, речь маркграфа была краткой.
        - Я забираю преступника, - сообщил всем Эберт. - Петар!
        Народ на площади зашумел. Трудно было понять: одобряя или осуждая. Но это было не важно. Лилль не был вольным городом, и воля маркграфа была высшей.
        Сожжение колдуна откладывалось.
        - Куда его, мой господин? - уточнил Петар. - В темницу?
        - В мое крыло, - ответил вместо брата Беренар. - Найдите там для него хорошую комнату. И ни в чем не отказывайте. Дайте, что пожелает.
        - Кроме свободы? - на всякий случай еще раз уточнил Петар.
        - Разумеется.
        - Будешь жить здесь, - сообщил Аклю капитан, когда юношу освободили от пут. - Скоро тебе принесут горячую воду для мытья, одежду и еду. Молись за его сиятельство.
        Акль промолчал. Внутри была пустота.
        Петар подождал немного, потом все же решился: взял Акля за волосы, запрокинул ему голову, заглянул в глаза и процедил:
        - Ты, щенок, и пальца Огелева не стоишь! Знаешь, почему я тебя не убил?
        Акль молчал.
        - Потому что ты мне его вернешь! Понял, дрянь?
        «Почему я его боялся?» - подумал Акль, глядя на капитана.
        «Истинная власть над вещью лишь у того, кто способен ее уничтожить», - произнес кто-то внутри Акля голосом аббата Бартоломея.
        - Хочешь убить, убей, - сказал он равнодушно.
        Петар выругался сквозь зубы, выпустил волосы и ушел.
        Истинной власти над Аклем у него не было.
        А потом произошло странное. Акля пригласил к себе маркграф и спросил напрямик:
        - Ты хочешь уйти или остаться?
        - Я хочу уйти, - бесстрашно ответил Акль.
        - Хорошо, - кивнул Эберт. - Если исполнишь, уйдешь беспрепятственно. Но тебе придется поработать. Принесите ему флейту…
        Спустя три часа Акль беспрепятственно прошел через городские ворота.
        Смеркалось. Накрапывал дождь. Но Акля это не смущало. Ночевать в лесу ему не впервой. Зато свободен. Он выполнил требование маркграфа, наполнил графскую шкатулку золотыми монетами. Это было нетрудно, ведь шкатулка и была предназначена для хранения золота. Монеты отличались от тех солидов, что чеканили к королевстве, но золота в них было не меньше, чем в королевских, так что маркграф остался доволен.
        К сожалению, флейту Аклю не вернули.
        Глава девятнадцатая.
        Слово маркграфа Эберта
        Черные всадники на огромных храпящих лошадях. Они вырвались из смешанной с дождем тьмы, как обвал. Задавили лязгом, хрипом, окриками, оскалом лошадиных морд, чавканьем широких копыт, норовящих раздробить ноги. Смрад конского пота и сырой кожи…
        - А! Га! - перекошенные мокрые лица. - Он, крысенок! Я взял, взял! Оп-па!
        Ладонь в заскорузлой рукавице зажала рот. Четыре руки вцепились и разом вздернули вверх. На мгновение Акль повис над разбитой дорогой, над мешаниной лошадиных ног, по бабки зарывающихся в грязь…
        - Дать ему по башке?
        - Дурак! Петар что сказал? Не бить! Только пасть заткнуть! Стоять, стоять, скотина! Хаш! Вяжи его! Быстрей, косорукий!
        Деревянный кляп разодрал губы. Рывок - лошадиный хребет под животом (оскаленная морда, потянувшаяся к нему - и отдернувшаяся после удара кулака), ремни, стянувшие руки и ноги, мотающаяся голова, мелькание черноты внизу, грязь, летящая в лицо, ворчание солдат, выгнанных в дрянную ночь. Без оружия, без денег (обшарили еще раньше, чем связали), даже без сапог! Два десятка всадников! Да одного хватило бы за глаза!
        - Ну дождище! Ну чертова погодка! Шиш, как там у тебя во фляжке, осталось?
        - Шиш тебе! Сам же и выжрал! Потерпишь. Петар, зуб даю, бочку выкатит!
        - Бочку? За этого опарыша?
        Скачка по разбухшей от трехдневного ненастья дороге, задравшаяся рубаха, дождь, хлещущий по голой спине…
        Наконец - ворота, хриплый окрик: «Что за дьяволы?» и в ответ сердитое: «Открывай, рукоблуд! Шкуру спущу!» Надсадный скрип железа, цоканье копыт по камням, треск факела и шипение дождевых капель, падающих в пламя…
        - Ну, братва, ну погодка! Прям шабаш!..
        - А он, дурачина, так по дороге и тащился. Иначе нипочем бы не словили…
        - Ну все теперь, теперь пожрать, пива насосаться и на бок!..
        - Хрена он сдался маркграфу? Вот я, на спор, завтра из деревни дюжину таких задохликов приволоку!
        Акль
        - Жрать хочешь, колдун?
        Это я - колдун. Не Акль из Лилля, музыкант. Колдун!
        Капитан Петар. Убийца. Верный пес маркграфа.
        Я слышу его. Семнадцать, нет, шестнадцать звуков. Всего-то. Три раза пробежаться пальцами по флейте.
        - Жрать, говорю, хочешь?
        Нет. Не хочу. Только уснуть. Навсегда.
        - Переодеть его в сухое и отнести в башню. Да глядеть в оба! Шиш! Ты отвечаешь!
        - Не беспокойтесь, капитан, я пригляжу!
        Почему все так… неправильно? Когда началось? С суккубы? Я не хотел так. Не хотел, чтобы чудовище. Я хотел, чтобы - совершенство. Как меч.
        - Что стали, кабаны? Оглохли? Несите колдуна обратно! Бережно! Бошки поотрываю!
        Меня уложили у растопленного камина, на медвежью шкуру, накрыли войлоком. Освободили. Ни веревок, ни кляпа. Правда, в двух шагах - трое солдат. Попробуй-ка, колдун, убери всех сразу!
        Не буду я никого убирать. Никогда. Хватит.
        Глава двадцатая.
        Графское гостеприимство
        - Ты разводишь огонь прямо в пороховом погребе, - сказал Беренар. - Лучше бы солдаты его не догнали.
        - Чтобы другой прибрал его к рукам? Нет уж! Это настоящее золото, брат. И оно теперь наше. Не бойся, я сказал! Дудку у колдуна ты отобрал, три сторожа не сводят с него глаз…
        - Не дудку, - уточнил Беренар. - Флейту.
        - Один черт! Я - воин! Музыка - это по твоей части. Ты же сам сказал: мы его приручим и используем.
        - Сказал. Пока не увидел, как он за пару мгновений наколдовал почти десять парижских ливров золота!
        - Вот именно! Нашего золота!
        - Дьявол! Если он так может, да так быстро, то я уже ни в чем не уверен. Дать ему флейту, что дальше? Дунет разок - и не останется ни тебя, ни меня, ни нашего родового замка. Разве что колдун сам вознамерится здесь пожить. По крайней мере, я на его месте поступил бы именно так!
        - А отдал бы ты оружие, когда тебя собираются поджарить? - язвительно спросил маркграф.
        Беренар покачал головой.
        - А он отдал. Потому что - простолюдин. Чернь. У них в крови повиновение. Крестьянская кляча никогда не станет боевым жеребцом.
        - Эберт, Эберт! - Беренар снова опять засмеялся. - Он больше не чернь. Он - колдун. Его надо устранить. Тихо. Незаметно. Воткнуть маленький ножик вот сюда, - Беренар постучал согнутым пальцем по груди. - И всем станет хорошо.
        - Договориться с ним - это была твоя идея, брат, - напомнил маркграф. - Великолепная идея! Лучшая всех! Одного только наколдованного золота хватит, чтобы нанять тысячу воинов!
        - Это скверное золото, - сморщился Беренар. - Видел письмена на монетах? Дьявольские письмена!
        - Вздор! Золото есть золото! Письмена! Ха! Золото неверных ничуть не хуже того, что чеканит Руго! Если у нас будет золото, Руго конец. И кто мешает выбить на монетах мой профиль?
        - Ты всегда норовил урвать самый большой кусок, - покачал головой Беренар.
        - И ты всегда помогал мне. Ты со мной, брат? - Эберт поднялся. - Ты со мной, принц Беренар?
        Своды в покоях - гулкие, каждое произнесенное слово усиливается и наполняется обертонами.
        - С тобой… мой король. Вот только не слишком ли большой кусок на этот раз? Как бы нам не поперхнуться.
        - Не поперхнемся! - отрезал Эберт. - Подумал бы лучше, как сделать колдуна совсем безопасным!
        - Разве я не сказал?
        Пальцы Беренара совершили изящное движение. Изящное и недвусмысленное.
        Эберт подскочил к брату, схватил, встряхнул свирепо:
        - Живой он мне нужен, живой!
        Беренар отцепил его руки от своего, трехцветного, по фамильному гербу, пурпуэна[2].
        - Кружева изорвешь, - проворчал он.
        - Извини!
        Маркграф снова заметался по комнате: от огромного, с бронзовыми фигурами камина к гобелену, увешанному оружием. Тяжелый, ало-черный плащ Эберта - как крылья демона.
        - Брат! Ты же умен, как старый лис! Придумай что-нибудь!
        Беренар улыбнулся. Похвала доставила ему удовольствие.
        - Мы должны узнать о колдуне побольше. Не о его колдовстве, а о нем самом.
        - Побольше? - Маркграф натужно рассмеялся. - Да мы знаем даже, с какой девкой он первый раз валялся на сене! Старик, который учил его играть на флейте, он, кажется, был придворным музыкантом?
        - Был, - подтвердил Беренар.
        - И как же он оказался в Лилле?
        - Руго дал ему пинка. Когда зарезали Каролуса.
        - Точно, - кивнул Эберт. - Хромой разогнал весь театр Каролуса. Не любит ни музыки, ни лицедейства. А какие у Каролуса были мимы! Жаль, ты не видел, брат!
        - Жаль, - согласился Беренар. - Но мне тогда было пять лет. Наш батюшка намеревался представить меня королю, но не успел.
        - Да что мимы, - вздохнул Эберт. - Каролус был великий государь. А Руго Хромой просто мешок жира.
        - Жира и желчи, - заметил Беренар. - Мог старик научить нашего малыша колдовским штучкам?
        - Петар говорит, старикашка не убьет и муравья своей игрой. И не создаст ничего, кроме дурного запаха.
        - Узнаю речь твоего капитана! - засмеялся Беренар. - Но если так, кто научил нашего гостя?
        - Дьявол его научил! - буркнул Эберт.
        Беренар переплел пальцы, прищурился:
        - Не боишься брать в союзники дьявола, братец?
        - Почему бы и нет? Если Бог не сумел защитить своего главного слугу там, в Риме, не худо заручиться помощью его противника!
        Беренар покачал головой.
        - Не умри Каролус, все было бы иначе.
        - Но Каролуса зарезали, а Руго вот-вот схватит нас за горло. Говорю тебе, брат, Хромой для нашего рода - хуже дьявола. А колдуну убрать его - раз плюнуть. Так почему бы мне не стать вторым Каролусом, а? Так и сделаю. Возьму коронное имя - Каролус Магнус Второй!
        Эберт расхохотался.
        - Дело за малым, - заметил Беренар. - Сущий пустяк: сделать так, чтобы паренек играл нашу музыку. Особенно когда воины Хромого окажутся под этими стенами?
        - Это не скоро, - отозвался маркграф. - Пока он узнает о смерти Да Арта, пока соберется в поход…
        - Есть мысль! - перебил Беренар.
        Эберт уставился на младшего брата.
        - Мне надо поболтать с колдуном, - сказал тот. - Наедине. Без тебя.
        - Зачем? - насторожился маркграф.
        - Я хочу предложить ему кое-что приятное.
        - Я уже предлагал.Я обещал ему все.
        - Все? - Беренар рассмеялся. - Что можно пообещать тому, кто создает золото из воздуха!
        - Я обещал ему защиту и покровительство. Народ, как ты знаешь, скверно относится к колдунам. Епископ охрип, требуя, чтобы совет его поджарил. Не забудь, это я велел отпустить его!
        - Чернь до сих пор волнуется. Епископ желчью плюется.
        - К дьяволу чернь! - сердито крикнул Эберт. - К чертям епископа! Это мой суд! И мой файф! И епископ тоже мой! А теперь выкладывай! Я же вижу, ты что-то надумал!
        Беренар помедлил. Его развлекало нетерпение старшего брата.
        - Первым делом, братец, убери от него солдат, - сказал он наконец. - Я хочу, чтобы он доверял мне, и потому пусть он видит, что и я ему доверяю!
        - Это риск!
        - Эберт! Неужели ты думаешь, что я не способен переиграть какого-то простолюдина? Мне есть что предложить ему!
        - Что же?
        - Алионель.
        Когда Акль проснулся, солдат рядом не было. Зато подле его постели на полу стояли кувшин с элем и блюдо с жареными куропатками, уложенными на пшеничную лепешку.
        И все время, пока Акль ел, в голове у него вертелась фраза, которую он услышал, просыпаясь. Он запомнил ее, хотя забыл, как звучит голос, ее произнесший, чего ранее с ним не бывало. А фраза та была: «Что проку человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет».
        [1] Прево - - - - глава города, назначаемый его синьором.
        [2] Пурпуэн - - - - средневековая одежда. Что-то вроде куртки.
        Музыкант. Главы 21, 22, 23
        Глава двадцать первая.
        Бунт
        - …Попрали законы и забыли заповеданное нам великим королем Каролусом Магнусом, - голос епископа Лилльского, зычный, яростный, грохотал под сводами церкви и выплескивался наружу, на площадь. - Забыли установленное им!
        Костистое лицо епископа сейчас как никогда напоминало щучью морду.
        - Смертная казнь за нарушение неприкосновенности церкви!
        Голос лилльского владыки пробирал до костей.
        - Смертная казнь за несоблюдение великого поста!
        Народ на площади заворчал. Закон есть закон, это понятно. Однако ж…
        - Смертная казнь за сожжение трупа по языческому обычаю!
        Барсук, слушавший проповедь вместе со всеми, нахмурился. Вспомнил, как по приказу Да Арта сжигали убитых им тварей.
        - Смертная казнь за отказ от крещения! И наконец… - Голос епископа стал выше, пронзительней: - Смертная казнь за нарушение присяги на верность королю!
        - Дожили, - сказал кто-то за спиной Барсука. - Ланг хвалит законы Каролуса.
        Барсук узнал говорившего. Хаш. Один из десятников капитана Петара.
        - Пес, - откликнулся другой голос. - Против маркграфа пошел ланг.
        И этого Барсук тоже узнал. Еще один стражник. Из тех, что были с Огелем, когда тот пропал.
        - Обиделся, что не дали ему музыканта сжечь, - произнес Хаш. И повысил голос: - А громко брешет ланг!
        И хлынуло. Придавленная грозным гласом епископа толпа ожила.
        - У меня пес и погромче брешет, когда двор стережет! - подхватил кто-то.
        - Твой пес двор стережет, а этот свою миску обороняет! - крикнул еще кто-то. - Только жрет и гадит!
        Маркграфа на проповеди не было. Зато был капитан Петар. Стоял рядом с пустым графским креслом с суровым лицом.
        «Конец епископу, - подумал Барсук. - И поделом твари!»
        - Святого человека, франка, едва жизни не лишил! - закричал он. - Против нашей святой франкской церкви пошел!
        Толпа взревела.
        - Смерть лангу! - надрываясь, закричал Хаш. - Смерть вероотступнику!
        - Вероотступник!!! - поддержала его сотня голосов.
        Толпа прихлынула к амвону.
        Епископ закричал… Но его голос потонул в реве толпы.
        Петар махнул рукой.
        Десятка два стражников встали между епископом и народом.
        Еще дюжина принялась прокладывать дорогу через толпу для своего капитана.
        Епископ продолжал кричать, но его уже не слышали. Зато многие видели, как подошедший Петар стянул с руки перчатку и ударил епископа по губам.
        Несильно. Крови не было. Но в церкви вдруг стало тихо. Люди, которые только что были готовы сами растерзать ланга, застыли, увидев этот святотатственный удар.
        Но Бог не поразил того, кто оскорбил действием священнослужителя во время проповеди. А сам священнослужитель вдруг съежился, попятился… и перестал быть Гласом Божьим, превратившись в обычного испуганного человечка.
        - Народ Лилля! - громыхнул в наступившей тишине голос Петара. - От имени нашего господина я обещаю: вскоре будет у вас новый пастырь! А эту брехливую шавку мы отправим туда, где ей и место. За перевал!
        - Га-а! - взревел народ. - За перевал!
        Епископа схватили, вытряхнули из облачения и голого погнали через толпу. В него плевали и бросали всякой дрянью.
        Когда волокли мимо Барсука, тот увидел, что епископ плачет.
        Но сочувствия не испытал. Только злую радость.
        - Как поступают с собакой, которая кусает руку дающую? - спросил Эберт, с брезгливостью глядя на скорчившегося у ног епископа. Жалкое волосатое тельце. Вытряхнули из одежек, и стал никем. С ним, Эбертом, такого не было бы. Маркграф напряг мускулы и с удовольствием отметил: ему уже тридцать восемь, а сил ничуть не убавилось. - Что молчишь, ланг, собака?
        - Проклинаю тебя на веки вечные, вероотступник… - чуть слышно просипел епископ.
        Ну да. С веревкой на шее особо не поорешь.
        - Я знаю, что с тобой сделать, - озарило Эберта. - Ну-ка пошлите за мальчишкой!
        Акля привели быстро. Парнишка выглядел испуганным. А когда увидел голого избитого мужчину на полу, испугался еще больше. И признал в нем епископа не сразу, а когда маркграф велел ему приглядеться внимательнее.
        - Снова требовал отправить тебя на костер, - сказал Аклю маркграф. - Забыл, что ты теперь мой друг. А моих друзей не сжигают. Сжигают тех, кто на них покушается. Понял меня, ланг? - Маркграф брезгливо пихнул епископа острым носком сапога.
        - Вы все будете гореть в аду… - просипел епископ.
        - Не думаю. А вот ты - будешь. Отправь его в ад, парень! Прямо сейчас отправь! Верни ему флейту, Петар.
        Капитан замешкался. Глянул вопросительно на господина: правильно ли он понял? Отдать колдуну то, что дает ему силу? А что потом?
        - Немедленно! - рявкнул маркграф. И мягче, Аклю: - Я верю тебе, мальчик. Ты умеешь быть верным. Я это ценю.
        Акль неуверенно взял флейту. Ему было не жаль епископа. Но убрать его… Аклю куда больше хотелось убрать меч Да Арта, висевший на поясе маркграфа. Он не обманывался насчет его «дружбы». Акль чувствовал: в маркграфе куда больше зла, чем в епископе. А еще он слышал епископа и знал, что сыграть его будет нелегко. Очень, очень длинная мелодия. Хватит ли дыхания?
        - Делай, что велено, - злобно прошептал Петар. - И не дай тебе Бог что-нибудь выкинуть. Сдохнешь самой страшной смертью. И ты, и твоя сестра, и трактирщик с его блудливой дочкой.
        «Да он до смерти меня боится», - подумал Акль. Смешно. Капитан Петар, страх всего Лилля, боится его, Акля. И правильно боится. Убрать и его и маркграфа и четверых гвардейцев проще, чем одного епископа.
        Подумалось: как бы так сыграть их всех сразу? Чтобы и исчезли они все разом… Можно ли? Надо поразмыслить.
        Петар ткнул кулаком в спину: играй!
        Епископ скалился. Вот он не боялся смерти. Он ее предвкушал.
        Глава двадцать вторая. Алионель
        Акль
        - Ешь, ешь, друг мой, - ласково проговорил Беренар, собственноручно наполняя кубок. - Мой брат - грубый воин, но я-то понимаю, как ранит насилие такого мастера, как ты. Я тебя понимаю. Что значит колдовство в сравнении с музыкой?
        Я молчал. Верил ли я словам Беренара? Нет. А вот есть буду. Еда отличная. Вино тоже. Вот только налегать на него не стоит.
        Улыбается. Благородный господин Беренар. Светлые локоны, золотая заколка на плече, унизанные перстнями пальцы…
        На мгновение красавец-вельможа распался. Рассыпался на две завитые ниточки звуков. И я знал, что могу их сыграть…
        Дверь открылась, я выпрямился, попытался встать, но рука Беренара мягко удержала меня на месте.
        - Алионель, это Акль, - сказал он.
        - Я помню, - голос нежный, как она сама. Тонкая, гибкая, с небесными глазами и алебастровой кожей. Благородная госпожа. У простолюдинок такой кожи не бывает. Или не госпожа? Взгляд испуганный, как у олененка. Поклонилась. Поклонилась мне! Протянула длинный футляр, крытый черным лаком.
        - Алионель, - сказал Беренар. - Моя… сестра.
        Я уловил эту паузу только потому, что был предельно напряжен.
        - Она хочет сделать тебе подарок.
        В футляре лежала флейта.
        У меня перехватило дыхание. Мне не нужно было искать клеймо мастера, чтобы узнать, кто сотворил это чудо. Чудо для чудес.
        Я поднял голову.
        Беренар и Алионель обменялись взглядами. Понимающими. Мне хотелось верить, что они - не враги. Слишком они красивы, чтобы быть подлыми. И они понимают музыку, я в этом уверен.
        Прежде чем взять флейту и поднести к губам, я вытер руки и рот салфеткой.
        Ух ты! В глазах Беренара больше не было страха. Только предвкушение чудесного.
        Что ж… Я умею быть благодарным.
        Сначала появился ветер. Ветерок. Легкий, свежий. Потом к нему прибавилось солнечное тепло, запах травы и цветов. А потом сами цветы: белые, синие, желтые. Полевые цветы на тоненьких длинных стебельках. Целая охапка цветов. В руках Алионель. Она спрятала в них порозовевшее лицо.
        - Спасибо!
        Голос прозвучал приглушенно.
        - Жаль, но я вынужден уйти.
        Беренар. Слишком красив, чтобы быть подлым? Ну-ну. Он говорит со мной как с равным. Как Да Арт. Но он не Да Арт.
        Печаль нахлынула… и ушла, когда Алионель мне улыбнулась.
        - Ты можешь остаться, сестра. Мастер не причинит тебе вреда. Так ведь?
        Я кивнул. Молча. Слов у меня не было.

* * *
        И они остались вдвоем. Акль смотрел на пальцы, перебирающие стебельки. Нежная маленькая ручка, так непохожая на ладошку Дуф. Два тонких серебряных колечка, и все.
        Вспомнились руки Беренара.
        И тут же флейта сама повела мелодию. Ткань мира заколебалась… Совсем чуть-чуть. Тонкое колечко-перстенек, и на нем голубой камешек в бледно-желтой оплетке. Братик к двум кольцам-сестричкам.
        - Это тебе, - сказал Акль.
        Голос стал хриплым, неприятным.
        И Акль снова взял флейту…

* * *
        - Пусть приносит пользу, - сказал Беренар. - Золото, камни… И попробуй узнать, как у него это получается…
        Алионель кивнула. Сколько она себя помнила, всегда делала то, что велит Беренар. Всегда.

* * *
        - Смотри, Эберт! Смотри!
        - Побрякушки, - пробормотал маркграф. - Но пригодится.
        Эберт смотрел на драгоценности, но видел не женские украшения. Он видел воинов. Много воинов.

* * *
        - Я играю, что чувствую.
        Каштановые волосы Алионель пахли сандалом.
        - Я играю ручей, весь, от бьющего из земли ключа до самой реки, играю зимородка на ветке над ним, траву на его берегу, молодое деревце с такой яркой листвой, что бывает в самом начале лета, я…
        И больше ничего не смог сказать. Алионель закрыла ему рот поцелуем.
        «Я счастлив, - подумал Акль. - Наверное, это неправильно. Луи Да Арт мертв, а я счастлив».
        Но он ничего не мог с собой поделать.
        Маркграф Эберт не сумел превратить драгоценности в воинов.
        Руго Хромой не дал ему на это времени.
        Глава двадцатая третья. Надлежащее место
        - …Король, - сказал Беренар. - Он идет сюда. С большим войском. Это смерть. Моя, моего брата, всей нашей родни. Но ты еще можешь спастись. Зачем тебе умирать, музыкант? Я дам тебе коня, немного денег. С тобой будет флейта. Ты не пропадешь.
        - Алионель? - спросил Акль.
        Беренар покачал головой.
        - Алионель останется. Она нашей крови и умрет здесь. Да ты и не смог бы ее защитить.
        - Я смогу, - твердо произнес Акль. - И ее, и всех вас. Но я должен увидеть ваших врагов.
        И он увидел.

* * *
        У берега им пришлось спешиться. Всадникам не укрыться в винограднике.
        Поднимались вдвоем. Гвардейцы остались ждать внизу, на дороге.
        Королевское войско. Два десятка шевалье, полтысячи пехоты. Лишь немногим больше, чем присоединившаяся к королю дружина графа Доминика Да Арта.
        Акль не разбирался в гербах и штандартах, но мог бы вспомнить, что такой же герб был нарисован на щите Луи. Черная бычья голова. Только без графской короны.
        Но Акль не вспомнил, потому что думал сейчас только об одном: спасти Алионель.
        Сейчас он возьмет флейту, и все это воинство на том берегу реки, все эти сотни людей и коней, палатки, оружие… Все они исчезнут.
        Мир привычно распался на цветные ниточки звуков… И Акль опустил флейту. Он справился, когда играл епископа. Но только потому, что сам епископ хотел уйти. Мир держал его, и держал крепко. Все, что мог Акль - открыть врата. И епископ ушел. Сам.
        Здесь же…
        - Прости, - виновато проговорил Акль. - Их слишком много, я не смогу.
        Беренар задумался, поглядел на Акля, потом на чужой лагерь. Королевские штандарты рядом со знаменами графа Доминика. Брат пришел мстить за брата. Что-то рановато…
        Беренар беззвучно выругался. Нетрудно было сообразить: когда армии Руго и Доминика отправлялись в поход, Луи Да Арт еще даже не добрался до Лилля.
        И тут Беренар увидел короля. Крошечную фигурку на белом скакуне. Лица не разглядеть. Признал только по короне и горностаевой королевской мантии.
        Будь у Беренара арбалет, способный бить на четверть лиги… Хотя нет, вздор! Даже из самого лучшего арбалета не поразить цель за восемьсот шагов.
        Арбалет не способен, но…
        Беренар повернулся к мальчишке, улыбнулся ласково. Это было нетрудно. Беренару паренек нравился. Беренар перестал его бояться и даже сумел полюбить. Искренне. Как любил своего лучшего сокола.
        - Видишь всадника с золотой короной на голове? - спросил он. - На белом коне.
        - Белом с яблоками? - уточнил Акль.
        Надо же. Он оказался зорче Беренара.
        - Да. Его одного сможешь убрать?
        Акль нахмурился… Но лоб его тут же разгладился.
        - Только его? Да!
        - Играй! - велел Беренар.
        Флейта свистнула. Коротко, резко, неприятно.
        И все.
        Белый в яблоках жеребец остался. Но всадника на нем уже не было.

* * *
        - Армия короля ушла, но войско графа Доминика осталось, - сообщил Беренар.
        Он ворвался в спальню маркграфа, как был с дороги: весь в пыли, провонявший конским потом. Перепугал наложницу, отнял у слуги кубок с вином, осушил, отшвырнул.
        - Как это было? - спросил Эберт, жестом отсылая слугу и девку.
        Беренар проводил девку взглядом, одобрительно прищелкнул языком.
        - Говори! - нетерпеливо прикрикнул Эберт.
        - Если кратко, то со всем войском наш малыш не справился, - Беренар уселся на графское ложе, вытянул ноги. - Тогда я предложил ему убрать Руго, что он и сделал. Ух и грызня теперь начнется!
        - Это да, - согласился маркграф. - А что Доминик? Если он остался, значит, уже знает о брате.
        - Но он, скорее всего, уйдет, - заверил Беренар. - Брат братом, но не принять участие в выборе нового короля… Тебе тоже неплохо было бы там быть.
        - Сначала надо разобраться с Домиником, - буркнул Эберт. - Может, и хорошо, что он остался. Попробуешь с ним замириться? Все-таки его брата убили не мы и даже не наш человек, а какой-то норман.
        - Убил, а потом пропал. Кто в такое поверит? - Беренар хмыкнул. - Слушай, а зачем нам с ним мириться? Скажу мальчишке, и не будет графа Доминика.
        - Не стоит, - возразил Эберт. - Сначала Руго, потом Доминик… Если заподозрят в колдовстве, на нас вся Франкия ополчится. Сильное у него войско?
        - Побольше нашего. Но замок наш они вряд ли возьмут. Да и не станут. А вот Лилль разграбят подчистую.
        - Надо его спровоцировать, - сказал Эберт.
        - Как? Выкопать Луи из могилы, отрезать голову и прислать брату?
        - Хоть бы и так.
        - Плохая идея. Если мальчишка узнает, обидится. Он до сих пор переживает из-за Луи.
        - Угу. И на меч мой, я заметил, все время косится.
        - Так не носи его, - предложил Беренар.
        - Я - маркграф! - возмущенно воскликнул Эберт. - Спрятать меч из-за какого-то сопляка! Скажи лучше, что у него с Алионель?
        - Нежность и восхищение, - Беренар усмехнулся. - Подарки и улыбки.
        - Пора ей раздвинуть ноги, - буркнул Эберт. - Так будет надежнее.
        - Или наоборот.
        - Надежнее, - с нажимом произнес Эберт. - Тебе ли не знать, какова она.
        Беренар ухмыльнулся:
        - Может, я ревную?
        - Ты? К нему? Не смеши меня. Ладно, голову отправлять не будем. Тем более он может не повестись. Я бы не повелся.
        - Надеюсь, до этого не дойдет, - усмехнулся Беренар. - Без головы мне будет неуютно.
        - Ну так используй! Придумай что-нибудь! - потребовал Эберт. - Или выиграй нам время, а сам займись наемниками, пока колдовское золото не развеялось!
        - Золото, золото… - Беренар думал. - А знаешь… Может быть, сразу войско? Помнишь, я говорил, мальчишка призвал какую-то бесовскую девку, которую потом прикончил Да Арт. А если не девку? Если сразу боевого демона?
        - Демона? - заинтересовался Эберт. - Неплохая мысль. Но лучше сразу сотню. Сотню здоровенных демонов! Да с ними мы не только Доминика, всю Франкию подогнем!
        - Ты больше не боишься обвинения в колдовстве, брат?
        - Если за нами будет сила, я ничего не боюсь!
        - А спасение души? - прищурился Беренар.
        - Бог всегда на стороне сильных! - отрезал Эберт. - Поговори с мальчишкой. Только о демонах не говори. Скажи: мне нужны воины. Сильные воины. Самые сильные! Иначе… Ладно, чем его прельстить или напугать, сам сообразишь.
        - Уж как-нибудь, - буркнул Беренар.
        Идея брата ему не нравилась, но решать не ему.
        Музыкант. Глава 24, эпилог
        Глава двадцать четвертая.
        Надлежащее время
        Акль
        Она оказалась никем. Пустотой. Даже те… существа, которых он создал, которые пытались его убить, даже они были кем-то. Или чем-то. Алионель была никем. Она не была звуком. И той пустотой, что между звуками, она тоже не была. У нее не было места в мире. Но она была в нем. И я не мог это исправить.
        А когда она ушла, я посмотрел в зеркало и увидел себя. Ровно одиннадцать звуков и шесть пауз. Так просто.

* * *
        - Хочу тебя кое о чем попросить. О том, что касается всех нас. И тебя и… Алионель.
        И замолчал. Смотрел, улыбался. Наблюдал.
        Улыбка у Беренара ласковая-ласковая. Но Акль знал: этот вельможа - не Да Арт. Он - как зверь. Зверь тоже смотрит на пищу с нежностью.
        - Опять кого-то убрать?
        - Нет, нет, совсем наоборот. Вот послушай…

* * *
        Беренар ушел.
        Акль задумался. Ел виноград с серебряного блюда. Виноград был кислый, незрелый. Серебро на его вкус никак не влияло.
        Думал он не о том, чего хотел маркграф. И не о том, почему это случилось с ним, Аклем. Акль думал о своем даре. Раньше он полагал, что дар - его. Для него. Теперь он точно знал: не так. Музыка давала ему то, что он хотел, но только один раз вышло по-настоящему. Когда появился меч. Появился не потому, что Акль хотел его, и не потому, что его хотел Да Арт. Так было правильно.
        Когда мечом завладел Эберт, Аклю сначала показалось, что это неправильно. Но это была его собственная мысль. На самом деле иначе . Меч и Эберт - несовместимы. Вместе им не быть. Так что через некоторое время кто-то из них уйдет. Но это неважно. Важнее понять: чего хочет дар от Акля? Нет, не так. Что следует делать Аклю, чтобы соответствовать дару?
        Акль думал до темноты. Пока не перестал видеть опустевшую виноградную кисть, которую вертел в пальцах.
        Суть открылась, когда в комнату вошла служанка.
        Пока она, опасливо косясь на Акля, расставляла и зажигала дорогие восковые свечи, Акль постиг смысл. Не важно, что он будет делать, что играть. Важно - как.
        Служанка ушла, а спустя некоторое время пришла Алионель.
        Акль не стал ее гнать. Разделил с ней сначала ужин, потом ложе. Тело Алионель радовало взгляд и приятно пахло. Еще она была умелой любовницей и, в отличие от других, больше заботилась не о собственном наслаждении, а о нем, Акле. Таково ее место в мире. Акль понимал теперь: у большинства простых существ есть такое место. Собака сторожит двор, Алионель услаждает мужчин, а меч их убивает. И собака, и меч, и Алионель не имеют собственного качества, как не имеет качества пустота. Хороши они или плохи, определяется их соответствием назначению.
        Алионель была хороша. И Аклю надлежало проявить заботу. Собаку кормят, меч чистят, Алионель украшают.
        - Как же ты меня любишь… - прошептала Алионель, прикладывая нитку жемчуга к обнаженной груди.
        Но то была не любовь. Всего лишь забота.

* * *
        - Я рад, что ты согласился, - рука Беренара обнимала плечи Акля. Спокойно и властно. - Как думаешь, получится?
        - Да, - уронил Акль.
        Полуденное солнце. Желто-серые камни замкового двора, просторного и пустого.
        - Отойди, - сказал Акль, движением плеч сбрасывая руку вельможи.
        Беренар нахмурился, но мешать не стал.
        Акль достал флейту, и Беренар отодвинулся. Он остался наверху, а Акль медленно двинулся вниз по широким ступеням со щербатыми краями. Полуденное солнце грело лицо. Акль правой рукой расстегнул куртку.
        Старые стены, привратная башня… За спиной темный, тяжелый донжон с узкими щелками бойниц…
        Вязкая мрачная мелодия родилась сама. Мир задрожал. Запахло грозой и почему-то п?том. Аклю было все равно. Он играл то, что хотел маркграф. Его светлость получит своих демонов. Но Акля это уже не коснется. Потому что он уже знал, какой будет последняя нитка звуков. Равновесие мира будет восстановлено.
        Каждому творению подобает время и место, лишь ему одному надлежащее.
        Одиннадцать звуков, шесть пауз…
        - Дьявол! - воскликнул Эберт. - Он исчез!
        - Кто мог знать, - пожал плечами Беренар.
        Он тоже был растерян, но не хотел этого показывать.
        - Ты! Ты должен был знать!
        - Уймись, - сказал Беренар.
        Могло ведь быть и хуже. Каждый раз, глядя на дудку в руке мальчишки, Беренар мысленно молился.
        - Ты здесь, и я здесь, - сказал он. - А колдуна нет. Не так уж плохо.
        Брат его не слушал.
        - Дьявол и все его поганое семя! - ревел Эберт. - Где мои воины? Где они?
        - Петар, можешь распустить людей, - сказал Беренар. - Ярмарка закрылась.
        Железные пальцы Эберта впились в камису брата:
        - Ты виноват!
        - Полегче, братец, - начал Беренар… И вдруг запнулся.
        - Господин! - воскликнул Петар.
        Он увидел то же, что и Беренар. То, чего не видел маркграф.
        - Господин!
        - Да обернись ты, безумный! - воскликнул Беренар, освобождаясь от хватки брата. - Обернись!
        Стрелки на стенах без команды подняли луки.
        Над пустым двором появилась сизая дымка. И она сгущалась.
        Эпилог
        Солнце исчезло. Тьма и чудовищный грохот обрушились на Акля. И дьявольский свет. Свет преисподней. Синий, красный, зеленый мечущийся свет. Обливавший ядом все, чего касался. Свет и рев, терзающий уши.
        «Я попал в ад, - подумал Акль без всякого страха. - Выходит, здесь мое место».
        Гигантские тела окружали его. Огромные чудовища, ревущие, трясущиеся, подпрыгивающие, визжащие. С цветными гребнями на головах, с уродливыми гротескными мордами, искаженными диавольским светом. Дергающиеся чешуйчатые спины, топочущие ноги. Они не обращали внимания на Акля. Их взгляды были обращены к холму, из которого выплескивались сводящие с ума рев и грохот. Именно там то вспыхивал, то гас ослепляющий, ранящий глаза свет…
        Что-то ударило Акля в щеку. Шип одного из чудовищ. Это существо было поменьше других. Полуженщина-полумужчина в черных доспехах. Рассеченная спереди латная куртка, под которой - тяжелые подпрыгивающие груди с кольцами в сосках. Лысая голова с огромными черными слепыми выпуклыми глазами, раззявленный рот с собачьими клыками…
        Акль попятился. Но монстр его не видел. Не замечал. Чудовища были так увлечены сатанинским грохотом, что не обращали на него внимания.
        «Надо выбираться», - подумал Акль.
        Он протискивался между спинами и животами, вдыхал запахи пота, дыма и похоти, терпел толчки и удары…
        Пока вдруг не вырвался на свободу. И тотчас что-то уперлось ему в грудь. Короткая черная палка.
        Акль запрокинул голову и увидел каменно-неподвижное лицо великана, расцвеченное полосами ядовитого света. Тяжелая лапа легла на плечо Акля, толкнув обратно: твое место там.
        Акль отшатнулся, споткнулся и сел на сухую колючую землю, теряясь в адском грохоте, вдыхая чуждый незнакомый запах.
        Наверное, он долго так просидел, жалкий, опустошенный.
        А потом что-то произошло у него внутри. Он постиг суть. Вник в суть музыки: грохота, визга, хриплого рева. Этот звук растворял своей чудовищной мощью. Акль понял: душа его гибнет. Но противиться не мог. Флейта сама оказалась в руках. Ее неслышный голос вплелся в музыку преисподней.
        Тишина наступила не сразу. Или Акль не сразу осознал, что наступила тишина. Рева и грохота больше не было. Только свет продолжал неистовствовать, полосуя тьму разноцветными клинками.
        Акль поднял голову и понял, что ад опустел. Вернее, опустело поле, потому что дьявольский холм по-прежнему полыхал жутким светом и пятеро демонов стояли на нем. Стояли и глядели вниз, на сидящего Акля. Стены из спин чудовищ больше не было между ними.
        А потом один из демонов сорвал свою морду, и под ней оказалось обычное человеческое лицо, блестящее от пота, обросшее клочковатой бородой.
        - Редж, - окликнул его другой демон. - Что за хрень? Я не втыкаю. Куда все пропали? Это же не глюк, да?
        Акль слышал его слова будто сквозь надвинутый капюшон. Речь была непривычной, но знакомой.
        Акль удивился. Ему думалось: если в преисподней и говорят на языке людей, то это должна быть латынь.
        - Не глюк, - сказал тот, кого назвали Реджем.
        Голос у демона был хрипловатый, усталый, но Акль его узнал. Именно этот голос недавно ревел, будто десяток оленей в гон.
        Взгляд демона, теперь уже вполне человеческий, остановился на Акле. Демон уронил то, что недавно было его мордой, и начал спускаться. Двухметровый, отблескивающий черной чешуей хвост волочился за ним.
        Демон неторопливо прошел через вытоптанное поле к сидящему на земле Аклю. Остановился. Если не считать вымазанных черным век, он ничем не отличался от человека. Разве что ростом. Даже норману Огелю пришлось бы задрать голову, чтобы посмотреть демону в глаза.
        - Эй, - сказал демон, глядя на Акля сверху. - Какой у тебя забавный прикид.
        Демон присел на корточки, оказавшись вровень с Аклем. Если бы Акль увидел такое лицо в Лилле, никогда не догадался бы, что перед ним демон.
        Акль смотрел на демона. А демон посмотрел на флейту у него в руках, цокнул языком и спросил удивленно:
        - Амиш, ты кто?

* * *
        Тысячеголосый гром потряс воздух.
        - Вот оно… - пробормотал маркграф Эберт, глядя на желтый туман, в котором заметались рыжие и зеленые световые полосы.
        - Господи спаси! - неустрашимый Петар побледнел и перекрестился.
        Туман начал рассеиваться.
        - Тысяча воинов! - с восторгом проговорил Эберт. - Целая тысяча! Не обманул мальчишка!
        - Больше, - Беренар с живым интересом разглядывал толпу, заполнившую двор. - Только я не уверен, что это люди.
        - Да хоть каменные великаны! - воскликнул Эберт. - Они - мои! Они будут сражаться за меня!
        - Доспехи у них странные, - заметил Беренар. - И я вижу среди них женщин.
        - Точно! - подтвердил Петар. - Сразу и не поймешь. Одеты по-мужски. Тьфу, пакость!
        - Потому что они тоже воины! - решительно заявил Эберт. - Все они будут сражаться за меня! Года не пройдет, как я стану конунгом франков! Гляди, какие они здоровенные! Петар! Иди к ним! Скажи им, кто теперь их хозяин! Пусть знают!
        Петар ослушаться не посмел. Подтянул подбородочный ремень, кивнул двоим гвардейцам, чтобы следовали за ним, и двинулся вниз.
        - Это что еще за сраный флешмоб? - спросил один полицейский другого.
        - Не ко мне вопрос, - ответил тот нервно.
        Не они одни недоумевали.
        Та часть толпы, что не была под кайфом, уже освободилась от власти жесткого ритма и с изумлением глядела на возникший непонятно откуда замок и странных людей на стенах.
        - Крутое шоу… - пробормотал кто-то.
        - А забористая дурь! - с восторгом отозвался его сосед. - Конкретно вставило!
        - Вот же, драть его, дерьмо… - пробормотал первый полицейский, высматривая в толпе лейтананта. Их здесь шестьдесят два. Шестьдесят два офицера и сколько-то обычных охранников. Достаточно для того, чтобы разобраться с беспорядками. А беспорядки будут. Что-то явно пошло не так.
        Капитан Петар остановился перед крупным демоном. Тот пялился на капитана сверху. Налобник Петарова шлема находился на уровне черного черепа размером с кулак. Череп висел между мощными грудными мышцами демона, заросшими желтой шерстью. Глазницы черепа полыхали зеленым сатанинским огнем.
        Петару очень хотелось сделать шаг назад. Демон нависал над ним, как осадная башня. Но отступить значило проявить слабость.
        - Маркграф Лилльской марки Эберт приветствует вас! - торжественно объявил капитан.
        - Это кто? - заплетающимся языком спросил Слон у подружки.
        - Рекон это, - ответила та. - Вот же меч у него.
        - Чо? - Слон внезапно взъярился. - Отскочил от меня, мелкий! - рявнул он и отпихнул Петара.
        Толчок отбросил капитана на пару шагов.
        Петара охватило холодное бешенство. Никто не смеет так с ним обращаться. Тем более тварь из преисподней.
        Петар извлек меч, перевернул рукоятью вверх. Узри, тварь, силу Христову!
        Демон креста не испугался.
        Слон увидел, что настырный рекон не унимается. Достал свою пластиковую хреновину, бормочет что-то. На карачки его поставить, так не выше Слонового колена, а какой наглый.
        - Сказано, пшел! - Слон снова толкнул коротышку.
        Но тот не толкнулся. Стоял там же.
        Слон с недоумением поглядел на руку. Опа! А куда девалась кисть?
        Подружка рядом пронзительно завизжала.
        Креста демон не испугался, но добрая сталь не подвела. Взмах - и лапа твари упала на мостовую.
        А потом все исчезло.
        Раздался звук, похожий на щелканье бича.
        - Срань Господня! - взревел Эберт, перекрыв шум во дворе.
        Ошибки не было. Петар лежал на мостовой, а кровь из его головы сочилась на камни.
        Гвардейцы, которые должны были прикрывать капитана, скинули в боевое положение щиты и взяли копья на изготовку. Но понять, кого надо убить, не могли.
        Наконец один из них неуверенно ткнул в живот демона, которому Петар отрубил лапу. Тварь, похоже, не чувствовала боли, но копье вошло в демоново брюхо так же легко, как вошло бы в ничем не защищенный человеческий живот.
        Сильный удар в бок слился с повторным хлопаньем невидимого кнута. Гвардеец закричал.
        Эберт оцепенел. Те, кто должны стать его воинством, убивали воинов маркграфа.
        Беренар соображал быстрее.
        - Именем Господа! - закричал он яростно. - Бей погань!
        И бросился вниз по лестнице, выхватив меч.
        Однако смерть оказалась еще быстрее. Последнее, что услышал Беренар - разрывающие воздух хлопки невидимых кнутов, последнее, что увидел - росчерки стрел, падающие с неба, и само небо, внезапно обрушившееся на него.

* * *
        - Амиш, ты кто? - спросил демон с человеческим лицом у сидящего на земле Акля.
        - Кто я?
        Акль не сразу сообразил, о чем его спрашивает демон, а сообразив, ответил первое, что пришло в голову:
        - Я… Я музыкант.
        Личное дело поручика Гривы. Главы 1, 2
        Личное дело поручика Гривы [1]
        Фантастическая повесть
        От автора. Данный текст был написан в девяностых. И мир, который я тогда писал - альтернативное будущее России тридцать лет спустя. Мир, в котором я хотел бы жить. Жаль, не сбылось. Но может быть когда-нибудь…
        Глава первая
        Моему непосредственному начальнику капитану Свиблову вчера исполнилось тридцать лет.
        Семь часов, прошедших с того момента, когда заказные вертушки унесли по домам изрядно набравшихся, но по-прежнему бравых сотрудников Управления внештатных ситуаций, - вполне достаточный срок, чтобы вывести из организма последствия вчерашнего праздника. По крайней мере - для меня.
        Однако организм капитана Свиблова оказался не столь могучим.
        Надо полагать, поизносился в трудах праведных на благо Государя и русской разведки.
        Судя по несколько порывистым движениям и легкому румянцу, капитан для изгнания похмельного синдрома воспользовался стимом.
        - Как настроение, Артём?
        - Это ты, Лёня, насчет продолжения праздника? - осведомился я. - Так имей в виду: я сегодня вне игры.
        Завтра управленческий ши-фу собирался тестировать мои бойцовские навыки. А это значило, что минимум четверо моих продвинутых коллег будут старательно выбивать пыль из моего спортивного костюма. А поскольку внутри костюма буду я, то придется очень постараться, чтобы серия последовательных спаррингов не превратилась в болезненное и обидное избиение. Так что сегодня меня ждали строгий режим и правильная диета. Никаких праздников.
        - Праздник кончился, поручик, - казенным тоном сообщил Свиблов. - Начались трудовые будни. Есть мнение, что тебе пора набираться опыта.
        - Это в каком смысле? - спросил я, хотя уже догадывался, что имеет в виду Лёня Свиблов.
        - В прямом, - ответствовал мой начальник. - Напомни мне, Артём, когда ты у нас появился?
        - Восемь месяцев назад.
        А то он сам не помнит! Лёня Свиблов, выпускник Высшей Императорской военной школы (так же как и я, только на шесть лет раньше), знал обо мне все. По должности положено.
        - Восемь месяцев… Полагаю, ты уже освоился?
        Вопрос был риторическим.
        - Освоился. Значит, пора попробовать тебя в деле. Ты у нас, насколько я знаю, в аналитики метишь? Не передумал?
        - Нет.
        - Это хорошо. А скажи-ка мне, поручик, нет ли у тебя желания поработать немного «на холоде»?
        - Меня что, переводят из Африканского отдела? - удивился я.
        Свиблов усмехнулся.
        - Пока нет. Это, сынок, выражение такое. И означает оно, что тебе придется послужить Родине вне ее славных границ. Там, где никто не знает и не должен знать о том, что ты - лучший в прошлогоднем выпуске поручик Грива, потомственный дворянин и внук бывшего депутата Государственной думы.
        «И тут деда приплел», - подумал я. Трудно доказывать свою индивидуальность, когда у тебя такие выдающиеся пращуры.
        - Вот теперь понял, - кивнул я. - Шпионом, значит.
        - Фу-у! - скривил губы Свиблов. - Поручик! Ваше благородие! Должен знать, что шпионы - это те, кто на нашей земле неприятностей ищут. А ты, братец, не шпион. Ты - разведчик!
        Был сынок, стал братец. Рост налицо.
        - Не вижу энтузиазма, - насупил брови Свиблов.
        Правильно не видит. Какой, к свиньям, энтузиазм? Я только-только прочувствовал прелесть свободы, молодости и серебряных эполет. Вернее, личной карточки сотрудника Второго департамента, над которым не властны ни полиция, ни даже жандармерия, а девочки тянутся, как кошки к сметане.
        Как раз вчера у меня наметилась замечательная кандидатура для совместного пикника. Прелестная блондинка по имени Инга… Никуда я не хочу уезжать. В Африке жарко. Там людоеды и нехорошие болезни. И есть у меня большие сомнения, что шпионы там трудятся в курортных зонах, где пятизвездочные отели с кондиционером и европейской кухней. В «дикой» Африке я уже бывал. Отец брал в экспедиции.
        Романтика тропической лихородки и мухи цэцэ. Вот что меня ждет.
        То есть если Родина прикажет, то - безусловно. Но бить копытом от радости - извините!
        - Словосочетание Гоба-Лумба тебе что-нибудь говорит? - спросил Свиблов.
        Я нырнул в глубины памяти и нашел искомое.
        - Западное побережье Африки. Протекторат Израиля. Население - два с половиной миллиона. Большая часть бегает в юбках из пальмовых листьев, зато с автоматами. Полезных ископаемых нет. Источники дохода - туристический бизнес, пиратство и внешние субсидии. Формально - парламентская республика, фактически - тирания. У власти - местный людоед. Так называемый парламент состоит из его ближайших родственников.
        - В целом верно, - одобрил Свиблов. - Ты забыл упомянуть, что сравнительно недавно этот людоед проявил нелояльность к России.
        - Это ты о яхте Капуцинова?
        О том, что пираты захватили яхту актера, исполнившего главную роль в самой популярной российской мелодраме, две недели кричали все информцентры мира.
        - Разве этот вопрос не решен? - спросил я. - Насколько мне известно, Капуцинова отпустили. И даже приличную компенсацию выплатили: за моральный и физический ущерб.
        - Выплатили, - согласился Свиблов. - Мы нажали на Израиль, Израиль, в свою очередь, прищемил людоеда, и тот велел отпустить заложников. Компенсацию, кстати, выплатил Тель-Авив - мы проследили перемещения средств. Однако… - тут мой начальник сделал драматическую паузу.
        Я терпеливо ждал. Нельзя сказать, чтобы я очень заинтересовался.
        Свиблов усмехнулся. Подозреваю, он читал мои нехитрые мысли.
        - Не все так просто, Артём, - сказал он. - Успеху наших дипломатов, к сожалению, предшествовал провал другой акции. Силовой.
        - То есть мы попытались освободить заложников - и не смогли?
        - Не совсем мы. Операцию проводил Тихоокеанский отдел. Ты слыхал об этом?
        Я покачал головой и поинтересовался:
        - Какой уровень допуска к информации?
        - Нулевой.
        У меня пока была только единичка, и капитану об этом было прекрасно известно. Узнать о неудачной операции я мог исключительно благодаря личным связям. Например - от своего деда, действительного тайного советника Гривы. Или от кого-нибудь из односкамеечников по математико-информационному отделению Военной Императорской школы.
        Я умыльнулся.
        - Всё путём, Лёня, утечки нет.
        - Я солью тебе инфу, - пообещал капитан. - Ознакомишься. Пока в двух словах. Акция была спланирована очень толково. Но ребят обыграли. И очень профессионально, и очень эффектно. У Гоба-Лумба в принципе не может быть специалистов такого уровня.
        - Израиль?
        - Аналитики полагают - Китай. В процессе проведения операции вскрылись кое-какие методики, которые предпочитают именно они. Но предъявить им мы ничего не сможем. Сделали нас вчистую.
        - То есть пираты были прикрытием? - спросил я.
        - Несомненно. Что скажешь?
        - Удивительно. На кой ляд Поднебесной Капуцинов? Или конкуренция на рынке галопродукции теперь происходит при участии разведки?
        - Капуцинов просто попал под раздачу, - ответил Свиблов. - Цель - не он. Вместе с нашей звездой на яхте находился офицер Главного управления контрразведки. Как раз из китайского отдела.
        - Ничего себе! - удивился я. - А какого хрена он там делал?
        - Она. Это его дочь. Подпоручик Марина Симонова. Оператор подразделения информационного контроля. Лови картинку.
        На двухдюймовом дисплее моего коммуникатора появилось лицо девушки лет двадцати. Милое такое личико с жизнерадостной улыбкой и ямочками на щеках. Нет, не просто милое - чудесное. Я смотрел на голограмму всего полминуты, но уже знал, что сделаю все, чтобы вытащить эту девочку.
        - Почему она - Симонова? - спросил я, пытаясь скрыть от моего начальства, какое сильное впечатление произвела на меня картинка.
        - Потому что Капуцинов - это псевдоним, - ответил капитан. - Это как раз не важно. Важнее то, что в процессе передачи пленных подпоручик Симонова потерялась. Но выяснилось это сравнительно недавно. На тот момент нашей стороне были представлены все пассажиры яхты. В том числе и Симонова. Живая, но вследствие полученной травмы находившаяся в бессознательном состоянии.
        - А потом ее снова украли?
        - Потом наши медики установили, что передали нам не Симонову, а ее клон.
        - Всё страньше и страньше… - протянул я. - В «Аладдин» сообщили?
        - Наверху сочли это преждевременным. Установить, кем изготовлен клон, специалистам не удалось.
        Меня это не удивило. Технологией клонирования владело не меньше сорока держав. Другое дело, что лишь немногие рискнули бы эту технологию воспроизвести. Китай бы рискнул, это точно. Пара сотен тысяч возможных покойников Китай не смутит. Тем более что не факт, что покойники будут китайцами.
        - И что дальше? - спросил я.
        - Дальше к поискам Симоновой подключили наших коллег из Третьего.
        Третий - это Департамент связи и информации. У нас тоже есть свои неслабые спецы по отмыву информации, но у ДСИ мощности несравненно б?льшие. Значит, вопрос сочли достаточно серьезным, чтобы вынести, так сказать, сор из избы. Конкуренция между нами, то есть Внешней разведкой и ДСИ, очень даже неслабая. Однако! А я все не мог отвести взгляд от голограммы. Чем дольше я смотрел на Марину Симонову, тем больше мне хотелось на нее смотреть.
        - Ну и как успехи информационщиков? - рассеянно поинтересовался я. Как раз в Африке наши возможности несравненно больше, чем у ДСИ. В силу традиционной дикости региона.
        - Успешные успехи, - ответил мой начальник. - Похоже, они ее нашли.
        Вот теперь я поднял голову и не без удивления уставился на Свиблова.
        - В Африке?
        - Нет, - покачал головой капитан. - В Запад-Европе.
        А… Ну тогда понятно.
        - Тогда при чем здесь мы? - спросил я, попытавшись скрыть разочарование.
        - А вот об этом, поручик, вам сообщит лично начальник нашего сектора.
        А вот это уже интересно. Сам начальник сектора соизволил обратить внимание на свежеиспеченного поручика. Я почувствовал себя польщенным.
        Молодой и наивный, я тогда еще не знал, что большое начальство проявляет интерес к таким рыбешкам, как я, только в том случае, когда собирается кинуть в котел с зубастыми и голодными хищниками. Капитану Свиблову было об этом прекрасно известно, однако разочаровывать меня он не стал.
        - Так что застегни мундирчик, Артём, и пошли к полковнику.
        - Эй! - воскликнул я. - Лёня, так нечестно! - по его роже я догадался: что-то он знает. - Хотя бы намекни!
        - Намекну, - усмехнулся капитан Свиблов. - Хватит тебе, поручик, пялиться на мониторы. Пришло время поработать ножками.
        Глава вторая
        Нынешняя Запад-Европа - здоровенный котел, в котором булькает солянка из представителей всех земных рас. Преобладает желтая. На втором месте - черная. На третьем - выходцы из арабских стран. Коренное население, еще сто лет назад составлявшее абсолютное большинство, уже почти растворилось в этой разноплеменной массе, когда развитие геотермальной энергетики и последовавшее затем падение цен на нефть существенно ослабили позиции мусульманского мира.
        Но кое-где коренному белому населению удалось удержать бразды правления.
        Одним из таких очажков двадцатого века стала Сицилия, где большинство в парламенте составляли природные сицилийцы. Вообще-то Силиции повезло. Остров располагался аккурат на разломе земной коры. Это означало повышенную вулканическую и сейсмическую активность… И замечательную возможность качать дешевую геотермальную энергию буквально из-под собственных подошв. Правда, сам процесс качки сицилийцы предпочли передать китайцам, которые и возвели на Этне энергетический комбинат. Именно он и был целью моего визита.
        Несмотря на приоритет белого населения, в аэропорту сицилийского города Катанья меня встречал темнокожий. Коренной сицилиец африканского происхождения, носивший гордое и славное имя Мохаммед Махди.
        Махди - наш человек. В смысле - состоит на жалованье российской разведки. Правда, сам он об этом не знает.
        Деньги ему платит палермский филиал московской туристической фирмы.
        Который принадлежит международному сообществу любителей экстремального секса.
        Которое, в свою очередь, основано полтавским клубом женского футбола, члены и членши которого понятия не имеют, что их главным спонсором является Управление контроля внештатных ситуаций Второго департамента…
        В котором имеет честь служить Государю поручик Артём Грива. То есть я.
        - Здравствуйте, Артём! - на хорошем русском поздоровался Махди.
        - Здорово, Махмуд! - тоже по-русски поприветствовал я своего будущего гида.
        То есть не я, а моя «легенда», частный детектив Артём Иванов.
        Я уже несколько дней вживался в образ. Получалось неплохо. Пришло время применить на практике навыки, полученные во время обязательного в Императорской школе курса театрального мастерства.
        В отличие от Гривы, Артём Иванов в языках был не очень силен. От меня Иванову «достались» имя (для облегчения адаптации к новой личности), атлетическое телосложение и выразительные глаза с легким азиатским прищуром. Над прочими чертами моей физиономии поработали наши дизайнеры. Так что теперь даже мой отец не признал бы сына. Общее сходство - да, отметил бы. Но не более.
        Детектив Иванов выглядел лет на десять старше поручика Гривы. На макушке любителя экстремального секса просвечивала загорелая кожа, пухлые губы намекали на сластолюбие, а особая сеточка морщин придавала московскому детективу вид самоуверенного хитрована.
        Биография у моей «легенды» тоже была соответствующая. Отменный послужной список, безупречная репутация и приличный счет в банке.
        В отличие от поручика Гривы Артём Иванов на прекрасный остров Сицилия прилетел не работать, а отдыхать. Экстремально.
        - Здорово, Махмуд! - Детектив игриво шлепнул гида по заду. И тут же успокоил шарахнувшегося сицилийца: - Не боись, шоколадка, я только по бабам.
        - Я проинформирован, - Махди с заметным усилием изогнул губы в подобие улыбки. Он уже чувствовал, что с Ивановым ему придется попотеть. - Позвольте, я распоряжусь, чтобы ваш багаж доставили в гостиницу.
        - Сбегай, - великодушно разрешил детектив, протягивая гиду карточку.
        Пока сицилиец возился у терминала, сгружая заказ транспортной службе, я слонялся по залу, очень осторожно проверяясь.
        «Живой» слежки не было. Аэропорт Катаньи - совсем рядом с городом. В принципе, можно даже обойтись без вертушки: в город проложена специальная линия подземки.
        Над аэропортом, так же как и над городом, высится курящаяся громада Этны. Жители Катаньи живут на вулкане в буквальном смысле этого слова.
        Именно из-за вулкана приехал сюда детектив Иванов. Современному Холмсу взбрендило совокупиться в жерле действующего вулкана.
        Маленькая частная гостиница располагалась над живописной бухтой, обрамленной черными вулканическими наплывами. Традиционных геотермальных вышек в бухте не было, поскольку Сицилия качала энергию буквально из-под собственных подошв.
        Как эта земля, буквально купавшаяся в дешевой энергии, продолжала оставаться одной из беднейших провинций Италии - ума не приложу. Возможно, все дело - в пресловутой мафии, которую нынче никто не видит и не слышит, однако ни один сицилиец не сомневается в ее существовании. Фильмы о ее кознях не менее популярны в галосети, чем мульты о свирепых «аладдиновцах».
        По ту сторону удивительно синего моря, в полутора часах небыстрого лёта располагался Африканский континент, откуда, как мне поведал гид, еще три дня назад дул свирепый сирокко, несущий в Катанью жар и песок африканской пустыни.
        К моему приезду африканский ветер стих и температура упала до приемлемых тридцати градусов.
        Впрочем, как заверил меня тот же гид, на вершине Этны значительно холоднее и условия там вполне комфортны для уважаемого северного гостя. Видимо, он полагал нормальными условиями для русских лютый холод. Желательно с пургой.
        Я не стал разочаровывать Махмуда сообщением о том, что сотруднику Африканского отдела положено активно функционировать даже при сорока пяти градусах в тени.
        А житель морозной Москвы Артём Иванов позволил себе сострить:
        - Ты, Махмуд, еще в нашей бане не был. Вот где настоящая жара.
        Пожелав гостю доброго отдыха, гид сдал меня с рук на руки портье: смуглому сицилийцу с замечательным римским носом, а сам отправился организовывать экстремальный досуг детектива.
        Комната мне понравилась. Уютная и просторная, с балконом, выходившим в маленький тихий дворик с небольшим бассейном. На столе под пленочным монитором в полстены имелся небольшой удобный экран, на котором неторопливо проворачивалась объемная схема отеля и плавало напоминание о том, что ужин состоится ровно в семь. У отеля имелась оборудованная под солярий крыша. Я напялил найденную в шкафу ковбойскую шляпу с мини-кондиционером и на маленьком лифте поднялся наверх. Мне хотелось поглядеть на Этну.
        На крыше оказалось довольно мило. Ажурные беседки, кудрявые деревца, прототипы которых я видел в Бразилии, зеленая травка, а на ней - сюрприз. Две живописно раскинувшиеся дамы средних лет, над головами которых парила крохотная климатическая вертушка.
        Чтобы дамам было совсем комфортно, из специальных сопел их подрумяненные тела периодически опрыскивались ароматной жидкостью. Когда двери лифта открылись, процесс окропления был в полном разгаре и сопровождался некоторым шумом, потому мое появление осталось незамеченным. Это позволило рассмотреть дам раньше, чем они обнаружили мое присутствие.
        Дамы выглядели неплохо. Хотя одна, пожалуй, была немного полновата, а вторая - чуть более мускулиста, чем требовали каноны западноевропейской элиты. Однако я пришел сюда не разглядывать голые женские ягодицы. Меня интересовала Этна.
        Как я уже говорил, примерно треть сицилианской достопримечательности была арендована китайцами, закрыта для туристов и превращена в огромный комбинат по производству электроэнергии. Сейчас энергетический комплекс терялся в облачном тумане. Видны были только серебристые вышки-опоры сверхпроводящих каналов. Одна из таких линий спускалась в Катанью и ныряла в морскую синь там, где кончались черные городские пляжи. Я знал, что вынырнет из средиземноморских вод она уже в Тунисе.
        Там, на Этне, за невесомой дымкой облаков и куда более весомыми периметрами охранных систем производилось три процента мировой геотермальной энергии. И там же, с вероятностью более шестидесяти процентов, находилась сейчас подпоручик подразделения операционного контроля российской разведки Марина Симонова. Девушка с глазами моей мечты…
        Мои романтические размышления прервал пискнувший зуммер. Принимавшие солнечную ванну дамы синхронно перевернулись… Та, что покрупнее, взвизгнула, прикрыв депилированный лобок. Вторая прикрываться не стала, поскольку была в бикини. Она уставилась на детектива очень специфическим взглядом. Примерно так отменно вышколенный алабай моего друга Ваньки Сучкова глядел на случайного прохожего: с приглушенным гастрономическим интересом.
        - Бонжорно, синьориты, - вежливо произнес детектив Артём Иванов, коснувшись края шляпы. - Хороший день, не правда ли?
        Последнее было сказано по-английски, но с сильным русским акцентом. В отличие от меня детектив Грива языками владел посредственно.
        - Ты откуда взялся, парень? - поинтересовалась первая дама. Бюст у нее был весьма выдающийся. Чего нельзя было сказать о ее знании английского.
        - Из лифта, - доброжелательно сообщил детектив. - Меня зовут Арти Айванофф.
        - Ты местный?
        - Нет, - честно ответил детектив. - Я из России.
        - Черт! - с искренним огорчением проговорила сисястая дама по-русски. - А мы думали, Мохаммед наконец нам мальчика прислал. А ты симпатичный, Арти!
        Ее подруга усмехнулась. Бюст у нее был поменьше, но тело - в отличной форме. Похоже, она немало времени проводила в тренажерных залах. Миостимуляция таких результатов не дает - только живые нагрузки.
        Детектив Иванов сделал каменное лицо. Ему не понравилось, что его приняли за жиголо. Голая дама детективу тоже не понравились. Я хорошо помнил, что детектив предпочитает молоденьких девочек невысокого роста, гибких и худощавых. Матрона рубенсовских кондиций его не прельщала.
        - Сожалею, что помешал, - произнес детектив довольно холодно, коснулся края шляпы, развернулся и направился к лифту.
        «Ублюдок Махмуд, - подумал я, вновь оказавшись в номере. - Мало того что поселил меня в одну гостиницу с сексуально озабоченными соотечественницами, так еще и не предупредил».
        [1] Эта повесть - - - - приквел к книгам «Время перемен» и «Утро Судного Дня». Альтернативная Россия первой трети XXI века.
        Личное дело поручика Гривы. Главы 3,4, 5
        Глава третья
        Остаток дня детектив Иванов провел в праздности. Слонялся по городу, посетил кафедральный собор, в архитектуре которого органично смешались Восток и Запад, кушал местные сладости, пил апельсиновый сок и отменный сицилийский кофе в крохотных чашках. Иванов искупался в море, поиграл в волейбол с туристами из Йемена. Удостоился похвалы и предложения приходить еще.
        Пока детектив наслаждался, я работал. Изучал местность, расположение улиц, расположение видеокамер, намечал маршруты, не просматривающиеся со спутника - обилие узких улочек этому благоприятствовало.
        Пока детектив фланировал по побережью, я определил три возможных места погружения. Одним из вариантов ухода был подводный. Вероятность того, что покидать Сицилию придется «неформально», была ничтожна. Но она существовала, и я должен был подготовиться.
        Когда мы с детективом вернулись в гостиницу, Махди уже был там.
        - Ты - сука, Махмуд, - сообщил гиду детектив. - Что это за бабы живут в моей гостинице? Я же ясно сказал: никаких соседей! Я приехал отдыхать, а не отгонять старых шлюх!
        - Они совсем не старые, Артём! - запротестовал Махди. - Очень красивые женщины. Тоже увлекаются экстремальным сексом!
        - Если они тебе нравятся, трахай их сам! - рявкнул детектив. - А меня избавь! Чтоб духу их тут не было! Или я пожалуюсь руководству фирмы!
        Угроза была страшная. Здесь, в Сицилии, шестьдесят процентов безработных. Найти новую работу Махмуду будет очень непросто.
        Тем не менее мой персональный гид не испугался.
        - Прошу простить меня, господин Иванов, но их поселили сюда вчера по личному указанию заместителя управляющего нашей фирмы. Если вы настаиваете, завтра я подыщу вам другую гостиницу.
        Я задумался. Причин, по которым дамочки стали моими соседями, было множество. Как всякий шпион, я в первую очередь должен предположить, что пылкие тетки - не просто туристы, а тоже участники Большой Игры. И постараться выяснить, из какой они команды. Вряд ли они - агенты противника. Все-таки русские… Не исключено, что дамы - из соседнего департамента. Или - из нашего. Контролеры или страховка. В любом случае лишняя активность мне ни к чему. Да и детектив мой тоже не из тех, кто уступает свою территорию посторонним. Не тот он человек, чтобы бегать от женщин.
        - Черт с тобой, - буркнул Иванов. - Завтра, надеюсь, меня тут уже не будет.
        - На завтра все готово, - подобострастно сообщил гид. - Ваша подруга прибывает утром. Заказан катер, необходимое оборудование арендовано и может быть установлено в кратчайшие сроки, наняты люди, которые сделают все как надо и проследят, чтобы вас никто не побеспокоил.
        - А катер - зачем? - удивился детектив.
        - Если желаете, на остров вас можно доставить и вертушкой, но я подумал: катером - романтичнее. Вдруг вы на обратном пути захотите половить рыбу…
        Тут детектив Иванов не выдержал: взял гида за холку и слегка встряхнул.
        - Какую рыбу? - прорычал детектив. - Какой катер? До тебя, дубина, что, не довели? Я желаю иметь секс в кратере действующего вулкана! - Детектив Иванов выволок хрипящего гида на балкончик и развернул в сторону Этны. - Вулкан - там. Что не ясно?
        - Но, господин, господин… - просипел гид, даже не пытаясь высвободиться из железной хватки детектива. - Там тоже вулкан. Очень хороший вулкан! Действующий… На острове… Остров тоже Вулкано называется… Все как в вашем контракте. Секс в кратере действующего вулкана!
        Детектив развернул Махди и точным броском отправил его в комнату, в жалобно хрупнувшее кресло.
        Мне следовало подумать. Неужели Махди - тоже в Игре? Маловероятно. Уж его-то точно проверили. Хотя противник вполне мог использовать Мохаммеда втемную. В разведке, насколько я знал, это обычное дело. Вопрос - что предпринять?
        Если наши враги в курсе моей миссии, то разумней было бы взять нас с поличным. Тепленькими. А так примитивно срывать операцию… Нет, вряд ли.
        - Даю тебе еще один день, - сухо и очень спокойно произнес детектив. - Если завтра я не услышу, что ты устроил мой тур где надо (жест в сторону Этны), то мой адвокат вывернет вашу контору наизнанку. Завтра, ты понял?
        - Боюсь, сеньор, ничего не получится, - Махди очень старался взять себя в руки, но руки эти тряслись так, что вряд ли смогли бы даже пуговицу застегнуть. Изрядно напугал его детектив. Почуял Махмуд: русский действительно готов его задушить.
        - Ну! - рявкнул детектив. - Колись, черномазый!
        - Сейсмологи предупредили: на Этне - опасность извержения, - пролепетал гид.
        Это я и сам знал. Наши аналитики точно рассчитали благоприятный для операции период.
        - Ну ты и дубина! - с чувством произнес детектив Иванов. - А для чего, по-твоему, я лезу в кратер? Пивка попить?
        Детектив взял гида за шкирку, извлек из кресла и легонько встряхнул.
        - И чтоб завтра к вечеру я был наверху, - сказал детектив, проникновенно глядя и выпученные глазки гида. - Или пусть твое начальство пеняет на себя. Глянь в мой контракт, знаешь, какая там неустойка вписана?
        - Какая? - тупо спросил Махди.
        - Достаточная, чтобы тебя вышвырнули на хрен! - отрезал детектив. - А теперь пошел вон, ниггер! И помни, что я сказал!
        Глава четвертая
        К ужину детектив Иванов приоделся. Как и все небедные москвичи простого звания, детектив уделял много внимания одежде. Хотел казаться аристократом.
        Стол был сервирован по русскому образцу. Вероятно, хозяева пансиона хотели сделать приятное гостям. Их самих, впрочем, не было. Слуг - тоже. Подача блюд была полностью автоматизирована.
        Стол был накрыт на три персоны. Иванов пришел первым. Дожидаться своих соотечественниц он не стал. Сделал заказ, вывел на дисплей местные новости и принялся поглощать информацию, запивая ее местным терпким вином. Вино было скверное, но, к моему большому сожалению, детектив Иванов в винах не разбирался. Он бы лучше водки выпил, но это не укладывалось в московский аристократический имидж.
        Махди не соврал. Этна порыкивала. Специалисты в «зеленой» ленте заверяли, что все - под контролем. Лишняя энергия будет скачана, а выброс, если таковой все же случится, направят в безопасном направлении. В «желтой» ленте, правда, намекали, что колебания могут быть вызваны «ифритом». Очень осторожно намекали, чтоб, не дай Бог, под суд не угодить за разжигание паники.
        Детектив Иванов к «ифриту» относился равнодушно. Примерно как к падению местного «крыла» где-нибудь в Гвинее. В России до сего времени явных проявлений «ифрита» не наблюдалось.
        Дамы, чей покой детектив потревожил днем, появились минут через двадцать, когда Иванов уже кушал лангуста, запивая его красным сицилийским.
        Запивать лангуста красным вином - нехорошо. Но «легенда» требовала, и мне приходилось терпеть невежество детектива.
        К ужину дамы явились попросту: вместо вечерних платьев - игривые сарафаны, украшений минимум, прически - проще некуда. Зато легкий макияж сделан безупречно.
        Та, что постарше, выглядела типичной славянкой: натуральной блондинкой, скуластой, чуть курносой, крупнотелой и румяной. Вторая - столь же типичная полукровка: стройная брюнетка с заметным азиатским привкусом.
        Детектив Иванов отметил их аппетитные формы, а я - мягкую пластику и предплечья азиатки. Такая пластика бывает у занимавшихся у-шу, а специфически развитые мышцы предплечий демонстрируют приверженность работе с холодным оружием.
        Чтобы окончательно в этом убедиться, я велел детективу Иванову вскочить и приложиться к женским ручкам. Так и есть: у азиатки на ладони характерные мозоли.
        Очень интересно…
        - Мы не представились, - бархатным голосом сообщила та, что постарше. - Моя подруга Селина, а я - Маргарита.
        - А по батюшке? - поинтересовался детектив.
        - К чему такие формальности, Артём? - Маргарита одарила меня ослепительной (идеальные зубки) улыбкой. - Мы же на отдыхе.
        - Сударыня! - Детектив помог даме сесть, не преминув сунуть нос поближе к грамотно уложенному могучему бюсту, попутно принюхавшись и оценив парфюмерный букет: настоящий боевой коктейль, на три четверти состоящий из активных феромонов.
        Детектив был сражен. А более хладнокровный (и обученный гормональному контролю) поручик Грива отметил, что Селина пахнет куда скромнее, зато уселась так, чтобы контролировать обе двери.
        Ужин протекал в гламурной обстановке. Детектив сыпал комплементами и хвастался профессиональными успехами. Маргарита поддерживала разговор, осушала бокал за бокалом, недвусмысленно демонстрируя детективу свою симпатию. Азиатка помалкивала. Она почти не пила, но кушала очень аккуратно. Правильную пищу и в правильной последовательности. Для телохранителя особы, подобной Маргарите, она была слишком хороша. Профи такого уровня не работают на дамочек, останавливающихся в гостиницах средней руки. Их клиенты - хозяева солидных яхт и закрытых вилл.
        Я исподволь разглядывал Селину. В принципе, в этом не было ничего расшифровывающего. Она куда больше соответствовала вкусам детектива, чем Маргарита. И чем больше я наблюдал за ней, тем больше удивлялся. Ничего, кроме пластики и рук, не выдавало в ней мастера единоборств. Не удивительно, что я при первой встрече упустил этот аспект. Женщина около тридцати, очень ухоженная и весьма сексуальная. Надо быть параноиком, чтобы заподозрить в ней бойца.
        Параноиком или разведчиком.
        Было бы небезынтересно оказаться с ней в постели, подумал детектив Иванов.
        Но я был на работе и не имел права на подобные развлечения. Да и образ Марины Симоновой накрепко засел в моем чувственном центре.
        Посему детектив Иванов с явной неохотой вынужден был в этот вечер отказаться от продолжения знакомства. Пояснил, что завтра у него очень тяжелый день и надо выспаться.
        Маргарита была разочарована и не скрывала этого. Селина, выбрав момент, подмигнула детективу.
        Я подумал, что стоит как следует запереть комнату. На всякий случай.
        Как в воду глядел. Не успело и за полночь перевалить, как дверь мою кто-то тихонько потрогал. Затем более смело подергал ручку. И наконец совсем уже решительно постучал.
        Я бесшумно слился с кровати, тихонечко, стараясь не шуршать ковровым ворсом, подобрался к двери и прислушался. Стук не повторился. Зато сквозь щель явственно потянуло феромонным коктейлем.
        Маргарита пожаловала.
        А ведь сказано дамочке: мужчина желает выспаться.
        Я тихонько прокрался обратно, опустился на кровать и довольно громко проворчал по-английски, что, мол, завтра все, завтра, сплю я.
        Подействовало. Маргарита убыла восвояси.
        Однако мои ночные развлечения на этом не закончились.
        Примерно через час меня опять разбудили. Легонько звякнула цепочка на выдвижной двери балкона. Цепочка эта - «от детей». Открыть ничего не стоит. Однако я так расположил звенья, что снять ее снаружи беззвучно стало весьма затруднительно.
        Я не стал вскакивать и хватать злоумышленника. Изобразил беспечность: заворочался в постели, засопел, сунул голову под подушку. Теперь, чтобы заглянуть мне в лицо, незваному посетителю пришлось бы присесть на корточки. Зато мне в щель было прекрасно видно все, что не выше полуметра от пола. Да и тюкнуть меня по голове стало немного сложней.
        Мой посетитель выждал пару минут (осторожный), и только убедившись, что я больше не ворочаюсь и дышу так, как положено дышать крепко спящему человеку, продолжил вторжение.
        Дверь медленно отползла в сторону, и в поле моего зрения появились две ноги. Женские, судя по небольшим ступням и тонким щиколоткам.
        Одна из этих ножек пересекла желоб балконной двери… Я хрюкнул. Нога замерла в воздухе… Секунд на тридцать. Потом все же пересекла рубеж и вторглась на приватную территорию моего номера. Однако за эти тридцать секунд я кое-что узнал. Во-первых, что хозяйка ножки способна замирать в полной неподвижности (спецподготовка) и появилась не с целью покуситься на жизнь или целомудрие детектива Иванова. В обоих случаях она поспешила бы довести дело до конца.
        Женские ножки между тем проследовали мимо моего ложа, задержавшись лишь на несколько секунд. Мне стоило немалого труда сохранить «правильное» дыхание. Но потом стало легче. Незнакомка, убедившись, что я сплю, занялась, наконец, тем, ради чего явилась в мой номер. А именно - обыском. Планомерным и аккуратным. В ее аккуратности я убедился, когда гостья обследовала прикроватную тумбу. Сначала она просканировала сей предмет мебели детектором, потом пальчиками, потом быстро и тщательно обыскала ящики, последовательно извлекая каждый предмет и возвращая его на то самое место, на котором он находился прежде. После обыска тумба осталась точно в таком же виде, что и до. Средний ящик, задвинутый не до конца, так и остался выдвинутым на те же три миллиметра, и проводок от подпитки моего коммуникатора, помешавший ему закрыться, так и остался прижатым. Точно в том же месте. Не сомневаюсь, что, будь мною оставлены контрольные нити или волоски, они тоже остались бы на месте. Компаньонка сексуальной Маргариты (я узнал ее по рукам), несомненно, прошла классную подготовку. В деле тайного обыска я ей и в подметки не
годился, но сейчас ее усилия были напрасны. Ничего компрометирующего в комнате не было. Только то, что и положено было иметь преуспевающему московскому детективу.
        С моим коммуникатором Селина тоже провозилась не больше нескольких минут. Конечно, защита на нем была не самая высококлассная, однако и не совсем простая - все-таки Иванов был детективом, а не дизайнером. Тем не менее великолепная Селина (или как там ее зовут по-настоящему) вскрыла (именно вскрыла, а не сломала, как я потом убедился) ее за пару минут.
        Примерно через час с небольшим ночная гостья покинула мой номер, не забыв перед уходом накинуть цепочку и задвинуть балконную дверь. Уверен, что зазор между ее краем и упором был сохранен с точностью до миллиметра.
        Глава пятая
        Больше в эту ночь меня никто не беспокоил.
        Зато мне приснилась Марина Симонова. Во сне она была еще красивее, чем на портрете. И я знал, что люблю ее. А она - меня.
        Мы бежали по каким-то подвесным мостам, спасаясь от преследователей, которые мчались за нами на зеленых дельтапланах с бешеной скоростью, но все никак не могли догнать. У меня было оружие, но я не мог им воспользоваться - не знал, как оно стреляет.
        Внезапно мы оказались на маленькой летучей платформе, висевшей над бездной. Дельтапланы кружили над нами, а я стрелял в них, но все время промахивался. А потом я оглянулся и увидел, что Марина стоит на краю платформы и собирается прыгать.
        - Не смей! - закричал я и бросился к ней, но она сказала:
        - Не кричи. Я тебя не слышу. Меня нет.
        И прыгнула.
        Я увидел, как она падает, кружась, будто птичье перо…
        Затем - сильный толчок в спину. И я тоже полетел вниз. Но меня подхватил один из тех, что на дельтапланах. Затем бросил другому… И я летал над бездной, поднимаясь все выше… И все дальше от моей любимой…
        Завтракал я в одиночестве, чем был не очень огорчен. Качество ночного обыска зародило во мне сомнения в собственных силах. Я прошел неплохую подготовку, но опыта у меня - с гулькин нос. Не то чтобы я боялся проиграть матерыми профи, однако мой проигрыш - это провал задания. А это значило не просто провал задания (тут я не очень переживал - не ошибается только тот, что ничего не делает), а то, что Марина Симонова останется в лапах китайцев. Вот это я допустить никак не мог. Это уже не работа, а дело чести и совести дворянина и российского офицера. О том, что могли сделать с девушкой китайцы (не побоявшиеся даже изготовить клон), я даже и думать не хотел. Я вытащу ее. Обязательно.
        После завтрака за мной заехал довольный Махди. Он договорился. Это было непросто и пришлось даже кинуть немного в клюв кому-то из местных чинуш. Махди попытался повесить этот непредвиденный расход на меня, но получил достойный отпор.
        Мы уселись в вертушку и полетели в порт. Там меня ждали моя напарница по экстриму и здоровенный контейнер с оборудованием. Детектив Иванов желал провести сеанс экстремального секса с максимальным разнообразием и комфортом, а поскольку девиз турбизнеса - все для клиента (за деньги клиента, разумеется), то в кратере будет установлена не только удобнейшая кровать, но и еще кое-какие прибамбасы. Например, секс-качели и джакузи.
        Контейнер был укомплектован еще в России. Моя будущая партнерша по экстриму, временный сотрудник туристической фирмы, числилась сопровождающей груз. В паспорте было указано не только ее имя, но и квалификация - мастер-инструктор по скалолазанью. Двадцатитрехлетная брюнетка Верочка Двудивинская была представленным фирмой женским идеалом детектива Иванова. Он уже общался с Верочкой виртуально и остался доволен результатом общения. Верочка - тоже. Особенно - будущим гонораром. Хотя назвать инструктора Двудивинскую проституткой было бы несправедливо. Ее служебной обязанностью было сопровождать клиента в кратер. Насчет секса в ее контракте ничего не было.
        Однако почему бы двум молодым людям, с удовольствием пообщавшимся в виртуале, не закрепить неформальные отношения лично?
        Личное знакомство детектива не разочаровало, о чем он немедленно сообщил госпоже Двудивинской, с чувством пожав руку своей будущей партнерши. Особенно ему понравилось, что очаровательная Верочка - небольшого роста. Детектив Иванов сам был невысок и немножко комплексовал по этому поводу.
        Затем все мы дружно направились в таможню, где Двудивинская, очаровательно смущаясь, уговорила старшего инспектора по возможности ускорить досмотр «специального оборудования». Инспектор, усатый пожилой сицилиец, ознакомился с документами на груз, с целью визита… И решил проверить контейнер лично. Его содержимое, а особенно деликатного свойства качели, произвели на сицилийца благоприятное впечатление. Отозвав в сторону детектива, он поинтересовался, как именно следует ими пользоваться. Детектив объяснил. И даже пообещал на обратном пути подарить качели инспектору. Небольшой взнос в кассу местного политика довершил дело. Поверхностным осмотром все и ограничилось. Контейнер запечатали и погрузили на наземный модуль. Транспортная вертушка стоила дорого, и детектив решил сэкономить. Я его решение одобрил. Торопиться некуда, а привлекать излишнее внимание ни к чему.
        Приближалось время обеда, а затем - традиционной фиесты. Через час после полудня деловая активность в Катанье прекращалась на несколько часов.
        - Перекусим в твоей гостинице? - спросила черноглазая скалолазка.
        - Давай лучше в городе, - возразил детектив. - Муди, подскажи-ка нам, где тут можно пообедать в скромной и спокойной обстановке.
        - Я - Махди! Мохаммед Махди! - уточнил наш гид, покосившись на Верочку. - А покушать вам можно в «Благословении Мадонны». Там отдельные кабинеты и очень хорошая кухня.
        - А какой там у тебя бонус? - с невинной улыбкой поинтересовалась Верочка.
        Гид оскорбленно задрал подбородок… Но затем тоже улыбнулся и ответил честно:
        - Никакого. Это ресторан моей двуюродной тетушки.
        Во время обеда я был задумчив и рассеян. Из головы не шел сегодняшний сон. Надо же, как меня забрало. Скалолазка изо всех сил пыталась флиртовать, но мне было скучно поддерживать ее игру. Когда пришло время десерта, Верочка решительно перебралась поближе, скинула туфельки и положила стройные ножки мои на колени.
        - Ну же! - строго потребовала она. - Или я тебе больше не нравлюсь?
        Тут я вспомнил, что у меня есть долг перед Отечеством. И превратился в детектива Иванова.
        Детектив тут же ухватил инструктора по скалолазанию за крепкие бедра, подтянул поближе и с истинно московской прямотой полез ей под юбочку.
        Однако инструктор действия детектива пресекла.
        - Жарко сегодня, - сообщила она. - Не пойти ли нам в душ?
        - Отличная идея! - одобрил детектив, и через минуту они уже прижимались друг к другу в тесной душевой кабинке.
        - Неплохо задумано, - похвалила Верочка, подтягиваясь на опорной штанге и обхватывая ногами мой торс. - И эрекция у тебя, поручик, тоже неплохая.
        - Служу России! - бодро отрапортовал я.
        Скрытая камера, установленная над нашими головами, обеспечивала отличный обзор, а вот микрофон наверняка спасовал перед шумом поставленного на максимум душа.
        - Какие у нас проблемы, Артём? - осведомилась моя напарница, ласково целуя меня в ухо.
        - Вчера ночью у меня в комнате был негласный обыск, - поведал я. - О-о-о… Нет, не торопись так, это долгий разговор…
        - Вот на нем и сосредоточься, - посоветовала Верочка, совершая бедрами вращательно-поступательные эволюции.
        Я последовал ее совету. Уложился в несколько минут.
        - Твои рекомендации? - спросила Верочка.
        Какая, однако, спортивная девушка. Надеюсь, штанга выдержит?
        - В гостиницу возвращаться не стоит. Надо сообщить нашим по закрытому каналу, чтобы пробили соседок. Одна из них точно не из середняков. Должна быть в базах. У тебя есть канал?
        - Можно выйти по закрытой линии с терминала «вертушки». Но мы этого делать не будем. Не вижу необходимости.
        - А инструкции на вторую часть операции?
        - Все у меня. Зеленый триста восемнадцать бета пять. Расслабьтесь, поручик. Вы поступаете в полное мое распоряжение.
        Код был назван, и в нашей паре мое место оказалось вторым. Однако я не очень расстроился.
        - Слушаюсь, госпожа начальница. Какие будут распоряжения?
        - Я же сказала: расслабьтесь. И получайте удовольствие. Но только после меня.
        Приказ есть приказ. Пришлось подчиниться.
        Впрочем, особенно изнурять меня руководитель нашей диверсионной группы не стала. Силы стоило поберечь до ночи.
        Ночь у нас ожидалась насыщенная.
        Личное дело поручика Гривы. Главы 6, 7
        Глава шестая
        На гору нас доставил тоже наземный модуль: российский полярный вездеход итальянской сборки. Гибкая восьмиколесная гусеница оказалась идеальным устройством для перемещения по лавовым полям. Вертушкой, естественно, быстрее, но китайцы очень неодобрительно относились к полетам в непосредственной близости от своего комбината. Могли и сбить ненароком: ПВО у китайских энергетиков было основательное. Лазерно-ракетный многоуровневый комплекс в доли секунды вскрывал защиту даже боевого разведывательного «крыла». А уж мирную вертушку сдул бы, как говорится, легким пуком.
        Чем-то вулканический пейзаж напоминал ледники. Черные и рыжие наплывы лавы, нагромождения глыб отличались от ледяных торосов одним лишь цветом, да еще - редкими пятнами зелени. А гладкие языки мелкого вулканического пепла - будто следы сошедшей снежной лавины.
        Впрочем, наверху имелся и снег. Грязно-белые слои мерзлоты, проглядывающие из-под пепла и пыли.
        Пока ехали, Верочка неторопливо объясняла мне специфику передвижения по лавовым полям, показывала потенциально опасные места, правила прокладки маршрута. Я впервые играл в такую серьезную игру, однако догадывался, зачем она это делает. Но мысль о том, что кто-то из нас может погибнуть, не укладывалась в моем сознании. До сих пор смерть обходила стороной и меня, и тех, кто был со мной рядом. Мой рассудок признавал ее существование. Чувства - нет. Смерть казалась чем-то обратимым. Как на виртуальном тренажере. Во время обучения я «погибал» много раз. Бывало и сознательно - чтобы спасти других. «Погибал», а потом целый и невредимый приходил в себя в паутине сенсоров ложемента. Настоящая смерть - это нечто другое. А вот к силовым нагрузкам я привык. И перспектива ночного двухкилометрового кросса по горным кручам меня не пугала. Даже с учетом того, что на все про все у нас имелся час с маленьким хвостиком и какую-то часть маршрута предстояло преодолеть, полагаясь исключительно на собственные мускулы. В непосредственной близости от датчиков электромагнитного поля применение спецсредств не допускалось
категорически.
        Но кросс предстоял ночью. А сейчас я просто любовался инфернальным пейзажем и - время от времени - своей напарницей. Я чувствовал, что нравлюсь Верочке. Это было лестно. Не хотелось думать о том, что наши интимные отношения - всего лишь часть работы. Впрочем, мысль о скорой встрече с подпоручиком Мариной Симоновой грела меня несколько больше, чем будущий секс с Верочкой.
        Вездеход вскарабкался на очередной гребень, и я увидел кратер. Гигантскую воронку в черном горбе горы. Со дна кратера поднимался белый густой дымок. Ядовитый, кстати. Однако нам это не угрожало. Когда мы спустимся, включатся воздуходувки, и дымок унесет в сторону. Даже запаха не останется.
        Наверх мы поднимались пешком - для вездехода гребешок слишком узок. Я отметил, что фирмачи поработали как надо. Все оборудование уже установлено: и световые завесы, и звукоулавливатели. Не говоря уже о джакузи и качелях над широченным ложем, застеленным угольно-черным бельем.
        Включились воздуходувки. Выждав минуту, чтобы атмосфера очистилась, мы спустились вниз. Вернее, соскользнули будто на лыжах: пыль внутри кратера была «проклеена» особым составом. Могучая кровать стояла прямо на лаве. Наверху было довольно прохладно, а внизу - вполне комфортно. Я наклонился и потрогал вулканическое дно. Камень был ощутимо теплее руки.
        Затем детектив Иванов поднял на руки инструктора Двудивинскую, уложил на просторное ложе и принялся неторопливо и с удовольствием освобождать ее от одежды. Начал снизу, с горных ботиночек фирмы «Эльбрус-нано-универсал» (удобство, механический массаж, обогрев или вентиляция по мере необходимости, восемьдесят три рубля - пара, сезонная скидка 10 процентов), потом эластичные штаны той же фирмы (самовосстанавливающиеся, что особенно важно там, где нет супермаркетов), затем… Затем детектив на некоторое время прекратил раздевание, потому что трусиков на инструкторе не было, а ножки у инструктора были таковы, что, по мнению детектива, их стоило обследовать потщательнее. Процесс обследования привел детектива туда, где эти замечательные ножки начинались и… Словом, инструктору понравилось. Очень. А спустя некоторое время они поменялись местами, и это было особенно хорошо. А потом…
        Маленькая, с муху размером, мини-вертушка прилепилась к черному обломку лавы. Картина с ее камеры шла замечательная. Причем в таком ракурсе, что женщина, которую детектив Иванов знал под именем Маргариты, невольно облизнула губы.
        - Хорошая девочка, - заметила она. - Старательная. Я бы с ней…
        - А что же мальчик? - осведомилась ее напарница, представившаяся детективу Селиной.
        Маргарита хмыкнула. В отличие от своей партнерши, она была строга в своих предпочтениях… Но тоже никогда не путала работу и удовольствие.
        - Пустышку тянем, - сказала старшая подруга. - А девочка хорошенькая.
        - Нам платят, мы работаем, - со спокойствием философа отозвалась младшая. И, угадав желание подруги, спросила: - Хочешь, мы уберем обоих?
        - Хочу, - старшая снова облизнула губы. - Ты не будешь ревновать?
        - Если ты поделишься, - улыбнулась младшая.
        - Поделюсь, - старшая поиграла сенсором, увеличивая изображение. - Эти русские… Экстремальный секс… - Она фыркнула. - Сейчас они переберутся в джакузи… Скучно.
        - А я бы к ним присоединилась, - с легкой иронией произнесла младшая. - Черная вода - это оригинально…
        - Быстрее, быстрее… - жарким шепотом подгоняла Верочка. - Ну же, еще чуть-чуть… Ах ты, крот! Ищи, ищи точку! Да-а… Есть!
        Компактный, величиной с пивную кружку, подземоход, несущий под титановым панцирем двести граммов жидкой взрывчатки, достиг критической точки. Артём активировал код. Земля под ним еле заметно вздрогнула. Зеленая крапинка на экране стала ярко-алой. И тут же выбросила узкий красный луч, ушедший за пределы маленького экрана коммуникатора.
        - Начали! - приказала Верочка. - У нас ровно пятьдесят три минуты.
        Две фигуры, облитые с ног до головы камуфляжной тканью, две тени, заметные не более, чем дрожание воздуха над разогретым асфальтом, взлетели на край кратера и бесшумно устремились к цели.
        Крохотная мушка ничего не «заметила». У нее не было сейсмодатчиков, поэтому точечный подземный взрыв прошел мимо ее «внимания». Так же как и то, что ему предшествовало. Ее камера продолжала фиксировать и транслировать мирную голограмму: мужскую и женскую головы над бурлящей черной водой.
        Маленькая, с палец, стрелка с наконечником из металлокерамики вонзилась в рыхлый вулканический туф и растопырилась внутри множеством усиков, когда закрепленная на хвостовике нить рванула стрелу назад.
        Всего этого я, конечно, не увидел, только услышал глухой удар и затем низкое гудение натянутой металлической струны.
        Щелчок охватившего струну крепления, и моя напарница, совершив безупречно чистый прыжок, понеслась, стремительно разгоняясь, над темным ущельем. Я прыгнул следом… К сожалению, не так чисто. В воздухе меня занесло вправо, так что я, цепляясь одной рукой, совершил полный оборот вокруг троса и едва не улетел в пропасть. Лишь через пару секунд я сумел зафиксировать тормоз и сбросить вращательный момент. Потеряв еще несколько секунд, я кое-как выровнялся и вставил ногу в стремя.
        Когда я «приземлился», отстав почти на минуту, Верочка уже вскарабкалась метров на десять вверх по склону.
        Еще минута потребовалась мне, чтобы «убрать» переправу. К этому моменту сверху уже упала металлическая нить: Верочка взобралась на гребень. По скалам она лазала как геккон, пользуясь сразу всеми четырьмя парами липучек. У меня так не получалось. Я лез в основном за счет пальцев, почти не цепляясь локтями и коленями. Наверное, потому, что мне было немного страшно висеть над бездной, когда единственное, что отделяло бы меня от падения - крепко прижатый к скале локоть. Камень подо мной ощутимо подрагивал. Так, словно километрах в тридцати от нас отрабатывала артиллерия. Где-то внизу созданный нами кинетический импульс уже достиг разлома коры и чуть-чуть подтолкнул один из слабых слоев. Миллиарды тонн раскаленного камня сдвинулись. Неустойчивое равновесие нарушилось, и магма устремилась вверх…
        Мельком я глянул на комми. Если верить расчетчикам, у нас оставалось примерно минут десять.
        Моя напарница нетерпеливо дернула стропу. Я прибавил и вскоре оказался на площадке.
        Верочка похлопала меня по спине, прижала матовое стекло шлема к моему забралу:
        - Очень хорошо! Ты молодец! Мы в режиме. Еще один бросок. Сможешь?
        - Да.
        С огромным удовольствием я рухнул бы в постельку из слежавшегося вулканического пепла и вздремнул часиков шесть.
        Но моя неутомимая спутница уже полезла вверх, и я последовал за ней, понемногу отставая. Выкладываться полностью не стоило. Самое трудное впереди.
        Мы успели.
        С очередного гребня нам открылся комбинат. Сигнальные огоньки, обозначающие периметр, нити сторожевых лазеров, красные глазки висящих над комплексом вертушек. Главный глаз, впрочем, не там, а наверху. Китайский спутник на геостационарной орбите. Облака ему не помеха. Его детекторы «схватят» даже ящерицу с палец длиной…
        А вот нас он «не видит». Наша «камуфля» отражает и поглощает в точности как геологический материал. Пепел, туф, сера… Надо лишь время от времени сбрасывать лишнее тепло. Впрочем, скоро и в этом уже не будет необходимости, потому что здесь станет жарко. По-настоящему жарко.
        Мы стояли, сомкнув шлемы, обнявшись, как двое влюбленных. Режим молчания. Связь полностью заблокирована. Любой всплеск электромагнитного поля, любая незаэкранированная энергоемкость будет тут же зафиксирована… Но это сейчас. Еще пара минут - и там, внизу все переменится. Кардинально.
        - Они там что, уснули? - недовольно проговорила Маргарита. - Полтора часа уже плещутся.
        - Почему бы и нет? - Селина потянулась. - Куда им торопиться? Слушай, а что там за шум?
        - Поднять жалюзи, - велела Селина комнатному компу. - А… Там, кажется, извержение. Помнишь, в новостях предупреждение было.
        - Не накрыло бы наших голубков.
        Селина встала и вышла на балкон.
        - Нет, - сказала она, вернувшись. - Это новый кратер. Как раз в районе комбината.
        - Точно? Дай-ка мне бинокль…
        - Очень-очень интересно, - процедила Маргарита через несколько минут. - Так. Ты садись за монитор, а я попробую оттестировать запись. Есть у меня нехорошее предположение, что нас все-таки опередили.
        - Кто? Этот теленок? Не верю.
        - Это русские, детка, - сухо сказала Маргарита. - Я работала с ними. И против них тоже работала. Никогда не знаешь, чего от них ожидать. Мне еще вчера показалось, что этот паренек - какой-то неестественный.
        - Думаешь, наигрыш? - усомнилась Селина. - Я же его проверила. Это было совсем легко.
        - Вот именно, - Маргарита похлопала подругу по спине. - Слишком легко…
        Глава седьмая
        Грохнуло качественно. Килотонн на двадцать. Склон треснул и вспучился. В черном дыму зажегся малиновый глаз, и огненный червяк пополз вниз по склону. Маленький такой червячок…
        - Километров двадцать в час, - определила Верочка. - Минут через десять накроет.
        Я кивнул. От нового кратера до периметра - меньше километра, но лавовому потоку потребуется время, чтобы преодолеть защитный барьер…
        И тут грохнуло еще раз. Нет, все-таки замечательные у нас в Управлении специалисты. Второй разлом прошел точно по ограждению комплекса.
        Хоп! И триста метров стены - как корова языком. Красным таким горячим языком.
        Великолепное зрелище. Если наблюдать его с безопасной дистанции.
        Представляю, что там творится. Раскаленный пепел, раскаленные камни, ядовитые газы… Земля под ногами ходит ходуном. А еще лава, наползающая сверху. Надеюсь, китайцы готовы к таким катаклизмам и жертв будет немного. Хотя что их жалеть! Нечего было наших людей похищать!
        Новый толчок - и целый фонтан вулканических бомб взвился в небо. Фильтры шлема быстренько приглушили звук.
        Нет, такой Родиной, как наша, можно гордиться. Этакий фейерверк - ради одного человека. Держись, Маринка, мы идем!
        - Марш! - скомандовала Верочка, и мы устремились вниз, в самое пекло.
        Стену мы преодолели с ходу. Охранные системы приняли нас за очередную пару вулканических бомб. А может, их и вовсе вывело из строя. Только что лава добралась до энергонакопителей и проплавила сверхпроводящие кольца аккумуляторов. Разряд был - молнии обзавидуются. Электромагнитный импульс прикончил всю незаэкранированную электронику. Все шло по плану.
        Тем не менее я был начеку. Электроника электроникой, а человеческий фактор тоже не стоит сбрасывать со счета.
        Обошлось. Несколько мгновений - и мы по ту сторону периметра.
        Внутри царил организованный хаос. Сотни людей метались по территории. Меньшая часть - просто так. Большая - устраняя возникшие проблемы. Наши черные комби идеально вписались в пестроту всевозможных защитных средств. Все, кто оставался на ногах, были в защите. Те, у кого ее не оказалось, валялись у них под ногами. Впрочем, отравленных не бросили помирать. Медицинские команды работали вовсю.
        Верочка органично вписалась в общую суету. Я двигался у нее в кильватере. Мы наконец активировали связь (на одной из здешних частот), и у меня на дисплее шлема высветился участок схемы комплекса. С вектором цели. Но это - на всякий случай. Верочка, судя по всему, отлично знала, куда идти.
        Покрутившись между эстакад, мы нырнули в какой-то тоннель, прыгнули на движущуюся дорожку и бодрой рысью преодолели метров семьсот в мутном от газов и дыма зареве аварийного освещения. Дорожка вывела нас к лифтам, которыми мы не воспользовались. Еще метров сто вверх по лестнице, и перед нами двери. Пост с охранником внутри прозрачной капсулы. Солидные двери. По нашим стандартам - четвертая степень защиты. Но система знакомая. Изучал ее как раз перед «командировкой».
        Верочка обернулась ко мне. И качнула шлемом в сторону контрольной арки.
        Я немедленно воткнул лазерный луч в энергораспределитель над внешней дугой.
        Всё. Система автономного обеспечения накрылась.
        А Верочка тем временем «перечеркнула» линию связи поста. И влепила еще один импульс в край люка, надежно приплавив его к основе.
        Охранник забился внутри, как муха в банке, а я, довершая дело, выпустил все, что оставалось в батарее, в бронированную пластину, под которой прятался контактный замок. Я очень надеялся, что ни охранник, ни те, кто оставался внутри, не успели заблокировать дверь штифтами.
        Надежды оправдались. Подцепленная крюком дверь отворилась и…
        Первого противника я вырубил ударом колена в область спермообразования. Второго приголубил крюком в горло. Третий едва не попортил мой дорогой костюмчик, но Верочка влепила ему импульс в целеискатель пистолета. Это больно. Намного больнее, чем коленом - по мошонке. У бедняги появился реальный шанс на собственном опыте узнать, что такое пересадка сетчатки.
        «Не слабо же охраняют нашу пленницу», - мелькнула мысль. Ошибочная мысль. Место, где мы оказались, меньше всего походило на застенки.
        - На пол!!! Всем на пол!!! Лежать!!!
        Усиленная динамиком шлема команда на китайском и английском ударила по ушам так, что мой комби даже посчитал нужным смикшировать звук. Персонал (четверо в желтой стандартной униформе) выполнил ее так проворно, будто им одновременно врезали под коленки.
        - Прикрывай! - по закрытому каналу скомандовала мне моя партнерша и метнулась к управляющей консоли.
        Я воткнул в лазер сменную батарею, на всякий случай выжег гнезда датчиков слежения, затем взял на контроль зал и сокрушенную нами дверь.
        Честно говоря, я ничего не понимал.
        Верочкины пальцы в черных, матово поблескивающих перчатках выплясывали чечетку на сенсорах сразу двух клавиатур. Судя по скорости, она приняла какой-то стим. Не рано ли? Я бы повременил до тех пор, пока мы не увидим Марину Симонову.
        Верочка решила иначе. По двум дисплеям стремительно катились знаковые матрицы…
        Точно, стим. Причем мощнейший. Я даже не успел зафиксировать момент, когда она прилепила к линзе оптического входа цилиндрик накопителя. Торец его тут же заиграл всеми цветами радуги, оповещая об интенсивном обмене информацией. Я недоумевал. Судя по скорости потоков, в накопитель сейчас ежесекундно вливались терабайты инфы. На кой это, если нам всего лишь нужно выяснить, где прячут заложницу?
        Хоп - и цилиндрик исчез в кармане Верочкиного комби. А на дисплеях возникла объемная картинка черной розы. Роза медленно поворачивалась вокруг своей оси. Черт! Я знал эту картинку. Сережка Буркин показывал. Это была их разработка. Злющий вирусяра, в считаные секунды превращавший в фарш содержимое любой базы. Свежак, который придерживали для чего-то действительно серьезного.
        - Уходим! Быстро! Быстро!
        Подстегиваемая биохимией Верочка буквально приплясывала на месте.
        - Ты выяснила, где она?
        - Кто - она?
        - Как кто? Симонова!
        - Какая Симонова, идиот? Уходим в темпе!
        И она метнулась наружу раньше, чем я успел ее перехватить. Все, что мне осталось, - припустить следом.
        Личное дело поручика Гривы. Главы 7(окончание), 8, 9
        Удержаться за Верочкой, летящей по переходам, было не легче, чем поспеть за ней на склоне вулкана. Если бы на нашем пути время от времени не попадались работники комплекса, я бы отстал безнадежно. Однако необходимость время от времени сносить и размазывать по стенам сотрудников комбината несколько снижала Верочкину скорость.
        Мы выскочили наружу, и я ахнул. Шагах в пятидесяти от нас шестиметровой стеной вздымался подернутый пеплом, полыхающий багровым огнем лавовый вал. На его пути вертелись крохотные человечки в асбестовых костюмах, поливая его основание водой. Там, куда попадали струи, вверх взметывались клубы пара, а багровый огонь угасал, прячась под темной коркой. Но корка трескалась, и вал продолжал ползти. Я увидел, как опрокинутый набок пятитонный погрузчик исчез под ним, смявшись будто восковый. До стены ближайшего корпуса лаве оставалось каких-нибудь пятнадцать метров…
        Тут я опомнился и обнаружил, что не вижу моей напарницы. Пока я глазел, она пропала. Хорошо, что мы были на связи. Я быстренько сориентировался. Заветная искорка двигалась к посадочной площадке. Я помчался туда, где роились в горячем воздухе взлетающие и садящиеся вертушки, не забыв в очередной раз поблагодарить наших аналитиков: в иное время бегущий человек в защите стал бы центром внимания, но сейчас все вокруг были в защите и почти все куда-то бежали.
        Посадочная зона в обычное время охранялась не хуже, чем периметр. Однако сейчас никто не пытался меня остановить. Облаченные в защиту четвертого уровня охранники регулировали людские потоки: шла спешная эвакуация персонала, в первую очередь - раненых. Я невольно восхитился деловитостью китайцев: раненых несли на носилках, в плащах, везли на малой технике, но независимо от способа транспортировки, над каждым пострадавшим уже вздымался пузырь индивидуального обеспечения. Как явствовало из выводимых на мой шлемный дисплей данных, дышать окружающим воздухом было в принципе можно. Но - очень неприятно и очень недолго.
        Искорка, за которой я следовал, внезапно застыла. Я прибавил ходу, и через несколько секунд увидел Верочку. Она лежала ничком у опор санитарной вертушки. Над ней уже был надут прозрачный шатер медпалатки, и двое людей с медицинскими эмблемами на комбинезонах безуспешно пытались снять с нее шлем: секундное дело для того, кто знал, куда нажимать, и практически неразрешимая задача для тех, кто об этом не знал.
        Я подоспел как раз вовремя. Один из медиков уже вознамерился пустить в дело лазерный нож. Сюрприз, который ждал человека, попытавшегося вскрыть лазером активную броню, наверняка привлек бы внимание охраны, даже несмотря на царившую вокруг суматоху.
        Я довольно грубо отпихнул медика и нащупал нужную точку. Забрало шлема ушло вверх… Так и есть. Действие стима закончилось, и моя напарница ушла в фазу релаксации: безмятежный и глубокий сон. Как нельзя вовремя. Черт! Мысль о красавице Марине царапнула коготком мое сердце… Но разум и ответственность возобладали. Я понятия не имел, где искать Симонову. А вот Верочку можно и нужно было вытаскивать отсюда. Да и мне тоже пора было убираться. С минуты на минуту китайские «безы» могли обнаружить, что не одна лишь стихия безобразничает на их территории.
        Медик спросил что-то по-китайски. Я буркнул невразумительно, подхватил Верочку на руки и полез в вертушку.
        Внутри я уложил моего полевого командира на свободное ложе, закрепил ремни, отсоединил шлем и обвил Верочкину шею лентой реанимационного модуля. Тот немедленно принялся за дело. К моей радости, модуль был итальянского производства и вся информация шла на языке изготовителя. Ничего, кроме сильного истощения, электронный диагност у Верочки не обнаружил. И лечение назначил соответствующее. Я блокировать его действия не стал. Чистка крови и немного витаминов девушке не повредят.
        Пока я занимался Верочкой, вертушку догрузили. Один из медиков что-то спросил - вероятно, не желаю ли я выйти.
        Я мотнул головой.
        Он попытался настаивать, но я мотнул головой еще более решительно, и он отстал. Вертушка оторвалась от земли. Очень плавно.
        На шлемном дисплее зажглась тревожная линия. Нас сканировали. Кое-что от систем безопасности все же уцелело. Мой комби в ответ мгновенно закукулился. Хотя я уже сообразил, что проверяли не меня, а вертушку в целом. Поскольку мы продолжали лететь, надо полагать, нас опознали как своих.
        В салоне вертушки кроме нас с Верочкой находились двое медиков, уже избавившихся от защиты, и тридцать шесть пострадавших. Никто из присутствующих не представлял для меня серьезной угрозы. Возможно, у пилотов в кабине имелось оружие, но гражданским пилотам со мной не справиться, даже будь я в шортах, а не в защитном комби. Рассудив так, я поднял забрало и отправился проинспектировать кабину.
        Медики не обратили на меня внимания. Пилоты - тоже. Пилоты, кстати, были не китайцами, а местными. И вертушка была тоже местная. Судя по шильдикам, она принадлежала государственному госпиталю, носившему имя святой Агаты. И летели мы прямиком в Катанью.
        - Клюква, - криво усмехнувшись, сказала та, кого регистратор гостиницы зафиксировал как Маргариту Голющенко. - Развесистая такая клюквища.
        - Что ты имеешь в виду? - спросила ее подруга.
        - Взгляни сюда, - Маргарита показала на дисплей.
        - Ну-у… Эффектно!
        - Я не о том, детка. Этот эпизод они повторяют уже седьмой раз.
        - Да? Завидую девочке!
        - Напрасно. Это репит одной и той же голограммы. Вариации моделируются электроникой. Мой комп распознал алгоритм.
        - Вот дерьмо!
        - Ничего страшного. Бери комми, детка, и поднимай наших людей в ВВК. Ни одна вертушка не должна покинуть Сицилию незамеченной. А я пока попытаюсь выяснить, насколько успешным был рейд нашего русского соседа.
        - А это - как? - спросила азиатка, кивнув на монитор.
        - Это эротическое шоу компьютер запишет самостоятельно. Я очень сомневаюсь, что они рискнут вернуться в свое любовное гнездышко. Как только китайцы узнают о диверсии, даже муравей не спустится с Этны без тотальной проверки.
        Полчаса я потратил на то, чтобы извлечь из госпиталя беспомощную Верочку.
        Это было не так сложно, как хлопотно. Никто мне особенно не препятствовал, но я же не мог вытащить ее прямо во двор.
        Пришлось раздобыть вертушку. Ее я попросту спер: времени покупать или арендовать машину у меня не было. К счастью, это оказалось несложно. На острове большая часть летательных аппаратов не имела системы идентификации. Легко воровать там, где нет воров. Сложность оказалась в том, чтобы отыскать достаточно быструю и неприметную машину.
        Когда я наконец устроил обмякшее тело на сиденье краденой вертушки, до рассвета оставалось около полутора часов.
        В Катанье тоже царила суматоха, так что ни полиция, ни карабинеры мною не заинтересовались. Через двадцать шесть минут я усадил вертушку на склоне вулкана, вытащил Верочку и задал автопилоту обратный курс. Через полчаса вертушка сядет там, откуда взлетела, а вот мне предстоит нехилая прогулка вверх по склону с Верочкой на плечах.
        Я справился. Пришлось прибегнуть в помощи мягкого стима, зато все вышло замечательно. Рассвет мы встретили на ложе страсти. Оно оказалось вполне пригодным для того, чтобы поспать пару часов.
        - Они не покидали острова, - сказала Селина и потерла ладонями утомленное лицо.
        - Это точно?
        - Поиск ничего не дал. На контрольных точках их не было. Мой человек в израильской береговой охране утверждает, что в Африке их нет. Они, ушли, моя дорогая. У них было достаточно времени, чтобы опередить нас.
        - Спорить не буду, - согласилась Маргарита. - Китайцы тоже не сумели никого отследить.
        - Хочешь сказать, китаёзы их уже вычислили?
        - Не знаю. Не уверена. Судя по тому, что я вижу здесь, - женщина постучала по компьютеру, - китайцы просто поставили плотную сеть и ждут. Пока - с тем же успехом, что и мы.
        - Что будем делать?
        - Если мы их потеряли, то шансов у нас нет, - спокойно ответила Маргарита. - Поэтому будем считать, что они еще на острове. Будем ждать. И следить за китайцами. У них возможности больше.
        - Надеешься сыграть на опережение? - Селина потянулась, подошла к балкону и коснулась сенсора, убирая жалюзи.
        - Попробую, - пробормотала Маргарита. Она устала, но сдаваться не собиралась. Ставки велики. - Все-таки у нас есть преимущество, детка. Мы знаем, как они выглядят. По крайней мере, будет что написать в отчете. Хотя я почти уверена, что на острове их нет…
        - А вот тут ты ошибаешься! - перебила ее Селина.
        Маргарита развернула кресло на сто восемьдесят градусов и уставилась на подругу.
        Селина продемонстрировала ослепительную улыбку.
        - Только что, - произнесла она неторопливо, смакуя каждое слово, - неся на руках подружку, наш сосед из Москвы вошел в двери нашей гостиницы!
        Глава восьмая
        В десять утра меня и продолжавшую безмятежно спать Верочку (сицилийские пилоты косились на меня с уважением и завистью) доставили к дверям гостиницы.
        В номере я сгрузил «командование» на кровать. Раздевать не стал, только снял обувь.
        Затем пару минут боролся с искушением связаться с высшим руководством и выяснить, что такое происходит.
        Давило скверное чувство, что меня использовали втемную. Как в анекдоте, который ходил у нас в отделе. О челноке с экипажем из африканца и шимпанзе. Участие афро в процессе пилотирования заключалось в кормежке обезьянки.
        Я посмотрел на мою «обезьянку». Верочка спала. Лицо у нее было безмятежное, как у ребенка. Я умилился бы, если бы не вспомнил о подпоручике Симоновой. А когда вспомнил, то у меня возникло острое желание придушить моего «полевого командира».
        Удержался. И с руководством связываться не стал. Наверное, это была интуиция.
        Засим мне следовало решить, чего мне больше хочется: спать или есть. Решил: есть.
        И отправился вниз.
        Время завтрака давно миновало, а время обеда еще не наступило, поэтому мне пришлось удовольствоваться местными пирожками и стаканом сока. Процесс приема пищи отнял у меня не более десяти минут, однако когда я вернулся в номер…
        - Бонжур, мадемуазель!
        Если я и застал ее врасплох, то отреагировала она просто замечательно. Обернулась неторопливо, улыбнулась так, будто я - ее давно потерянный братец.
        - Ах! - воскликнула она пылко. - А я думала, мы одни!
        И очень мило покраснела.
        По-прежнему спящая Верочка была раздета донага, однако как-то не верилось, что профессионалка Селина проникла в мой номер с целью сексуального насилия. Наверное, потому, что в тот момент, когда я открыл дверь, она занималась не Верочкой, а ее одежкой. Может, она - фетишистка?
        Додумать эту мысль я не успел. За моей спиной шевельнулся воздух, я резко присел и, как выяснилось позже, очень удачно сохранил свой мозг от сотрясения. Затем я выпрямился, одновременно выбросив назад локоть, и локоть этот, опять-таки очень удачно, вошел в нужное место. За моей спиной жалобно охнули. Голос был женский, однако времени выразить соболезнование мне не оставили.
        Моя высокая оценка профессиональных качеств Селины в очередной раз получила подтверждение. Разделявшие нас четыре шага оказались для нее абсолютно несущественной дистанцией. Перед моими глазами мелькнуло что-то красное (ногти?), и, практически одновременно с красной «вспышкой», в мой брюшной пресс воткнулся фаркоп грузового модуля.
        Меня снесло к стене. Я увидел занесенную надо мной стройную ножку в белой матерчатой туфле и…
        Импульсный парализатор - это такая штука, которая генерирует направленное электромагнитное поле определенной частоты. Физическая, равно как и биофизическая сторона вопроса мне неизвестна, зато я прекрасно знаю, что происходит с человеком, в которого всадили парализующий импульс. Он падает. Как мешок с требухой. Именно так упала профессионалка Селина. К сожалению, упала прямо на меня. Пока, борясь с болью и тошнотой (парализатор, к сожалению, расслабляет не только мышцы опорно-двигательного аппарата, но и сфинктеры), я выкарабкивался из-под проворной азиатки, расстановка сил в номере уже определилась.
        На кровати, голая и грозная, восседала Верочка.
        Противостояла ей пышная красотка Маргарита. Очень, очень сердитая.
        Противостояние это было неравным. Гневный взгляд - против парализатора.
        - Надо быть внимательнее, Артём, - укорила мена Верочка. - Ну-ка, посторонись! - И полоснула лучом вдоль пола. Ноги Маргариты подкосились, и она с воплем рухнула на ковер.
        - Раздень ее, - скомандовала Верочка. - Да поосторожнее - эта стервь не тебе чета. Зевнешь - она тебе прямо в глотку ядовитую иглу сплюнет. Верно я говорю, мадам?
        - Я тебе матку вырву, русская сука, - пообещала Маргарита по-английски.
        Произношение у нее сейчас было безукоризненным. Жесткий славянский акцент исчез бесследно. Ноги Маргариты превратилась в кисель, но руки действовали. Так что я принял во внимание рекомендацию Верочки и для начала проверил Маргаритины ухоженные ручки. Ноготки ее оказались необычайно острыми. Не удивительно, если учесть, что вместо лака кончики их были покрыты палладием.
        - Свяжи ее, а одежду срежь, - посоветовала Верочка.
        Но я обошелся без веревок. Тоже кое-чему учен. Пара тычков в нужные точки - и ручки у Маргариты обмякли. Не парализатор, конечно, но на пару минут хватит.
        Верочка оказалась права. Одежды на пышной красотке было немного, однако под скудной одежкой оказался отнюдь не скудный арсенал. Парализатор, иглопистолет, пара кривых, очень неприятного вида ножичков и не меньше дюжины разнообразных шпилек и иголок. Браслет на щиколотке содержал мощный энергоблок. Это был весьма продвинутый коммуникатор (намного круче, чем «комми» на запястье), а по совместительству боевой разрядник с выводом на большой палец ноги.
        К этому арсеналу следовало добавить и валявшуюся на полу дубинку, встречи с которой так удачно избежала моя голова.
        Можно было не сомневаться, что бойкие подружки меня ждали. А я и попался. Как мальчишка. Мне было очень стыдно.
        - Надо бы естественные отверстия тела проверить, - с нехорошей усмешкой произнесла Верочка, грациозно спрыгивая на пол. - Вот и инструментик имеется!
        Наклонившись, Верочка подхватила с пола изогнутый ножичек, бабочкой закрутила между пальцами, присела около распростертой на полу женщины.
        - Ты не против, если я немного порисую на твоей кожице? - Она приласкала острием горлышко Маргариты. Дыхание у нашей пленницы участилось, соски напряглись…
        Верочка улыбнулась. Улыбка у нее была такая, что даже мне стало немного не по себе. Но я не вмешивался, потому что был уверен: пытать Маргариту Верочка не будет. Как-никак она - офицер русской разведки. Кроме того, существуют более гуманные методы получения информации.
        - Нравится? - ласково поинтересовалась Верочка. - Это хорошо. Я не люблю, когда от женщины воняет. Как, например, от твоей подружки. Я предпочитаю тех, у кого крепкие сфинктеры. А ты, Артём?
        Я предпочел бы, чтоб она оделась. Такое количество обнаженного женского тела мешало мне сосредоточиться.
        - Я бы хотел знать, с кем имею дело.
        - Разумно, - согласилась Верочка. - Принеси мой комми. Посмотрим, посмотрим, посмотрим, кто у нас такой сексапильный, - проворковала она, наводя визор на глаз Маргариты. - О-о-о! Очень интересная информация! Взгляни-ка, напарник!
        И впрямь интересно. Хотя я полагал, что это все-таки будут китайцы. Однако китайцы вполне могли выступать в качестве нанимателей. Нет, маловероятно. Если бы китайцы вели нас с самого начала, то вряд ли позволили бы разрушить комбинат.
        Выяснилось, что настоящее имя пышногрудой Маргариты - Элизабет. Элизабет Сим. Красотка Бетти. В шпионские игры мисс Сим играла с шестнадцати лет. Последняя зафиксированная нами информация с ее участием проводилась европейским отделом ЦРУ. Однако до того наша пленница успела поработать и на ЮАР, и на Германию, и даже на Россию, хотя и не по своей воле. Ее застукали на шпионаже, и года полтора она проработала «двойником». Потом ее отправили в Англию, где она ухитрилась соскочить с крючка. Удачно вышла замуж за какую-то тетку из Европарламента. Брак, вернее, последующий развод принес ей небольшое состояние, но образа жизни не изменил. Так что досье в нашей базе оказалось весьма кстати. Отпечатки пальцев, правда, не совпадали, но поскольку пересадить сетчатку намного труднее, чем сменить папиллярный узор, то процесс опознания прошел успешно.
        В файле было еще много интересного. Например, там имелась информация о том, что сексуальные пристрастия Сим лежали исключительно в гомосексуальной сфере. Хотя Красотка Бетти частенько укладывалась в постель с мужчинами, но всегда исключительно для дела, а не для удовольствия.
        Зато она очень любила причинять боль и получать удовольствие от боли собственной. В сводке имелось несколько видео с записью развлечений Бетти. Но просматривать их у нас не было времени.
        Я переместил обездвиженного мастера шпионажа на кроватку, и поскольку мой точечный «наркоз» вот-вот должен был сойти на нет, зафиксировал большие пальцы рук мисс Стим крохотными наручниками из ее же собственного арсенала.
        Пока я трудился, мисс усиленно строила мне глазки. Соблазняла.
        Верочка тем временем попыталась идентифицировать Селину. Безуспешно. Рисунок ее сетчатки в нашей базе отсутствовал. Личико и отпечатки пальцев тоже не идентифицировались. В базе отеля она значилась как Селина Джур. И достоверности в ее личности было не больше, чем в моем Иванове. А удовольствия спросить, как ее зовут, мы были лишены, поскольку Верочка всадила в нее такой импульс, что Селине предстояло еще часов шесть провести в состоянии манной каши. А потом еще часа три ощущать все прелести «отходняка». Но я ей не сочувствовал.
        Вместе с Верочкой мы запихнули Селину в шкаф. Одеваться Верочка не стала.
        Пояснила, что неглиже - лучшая маскировка. Если нагрянет кто-то случайный, то сразу увидит, что он - лишний. Да и понятно, почему видеокамеры в номере отключены.
        А для неслучайного посетителя у нас припасен маленький арсенал. Оружие Сим не имело опознавательных чипов. Хотя я уже немного жалел, что по пути домой «сбросил» наши боевые «комби». Если у Элизабет и Селины имеется соответствующее их уровню прикрытие, то я предпочел бы не иглопистолет, а качественный «броник» с «плазмой» или хотя бы ручной пулемет.
        Утешало лишь то, что самое опасное оружие разведчика - голова, а не импульсник. По крайней мере, меня так учили.
        - Поговорим? - по-английски поинтересовалась Верочка, ласково поглаживая Бетти по щеке.
        - Иди в задницу.
        - Интересное предложение, - еще более ласково проворковала Верочка. - Значит, я тебе действительно нравлюсь?
        Ответная реплика Бетти показала отменное знание женской физиологии.
        - Вот и хорошо, - одобрила Верочка. - Мы обе знаем правила игры. Итак, кто у нас заказчик?
        - Я работаю на «Моссад», - буркнула Бетти.
        - Неправильный ответ, голубушка. «Моссад» не работает с теми, кто контактировал с ЮАР. Даю тебе еще одну попытку, а потом придется воспользоваться химией.
        - Ничего не выйдет! - нахально заявила Бетти. - У меня блок. Почему бы тебе, сучка, не попробовать иголки?
        - Не дождешься. Ублажать тебя будет твоя подружка. Это если мне понравятся твои ответы.
        - Ага! Так я тебе и поверила!
        - Дело, конечно, твое, - Верочка потянулась.
        Надо признать, получилось весьма эротично. Мои гормоны немедленно отреагировали.
        - Сегодня мы отбываем домой, - сообщила Верочка. - Взгляни сюда, - она приблизила к лицу проколовшейся шпионки свой комми. - Видишь? Бронь на три места на русском чартере. Разумеется, имена не наши, но полетим именно мы.
        - А кто третий? - заинтересовалась Бетти.
        - Не ты, - успокоила ее Верочка. - Простая маскировка. Так вот: вечером мы уже будем дома, а ты, моя медовая, останешься здесь. А вот в каком виде - это зависит исключительно от тебя. Лично я не вижу необходимости в полной зачистке.
        - Значит, у вас получилось, - констатировала Бетти.
        Я навострил уши.
        - Получилось, - признала Верочка. - Обидно, да? Не огорчайся. Вскрыть накопитель не смогу даже я.
        Элизабет Сим облизнула полные губки, умело подкорректированные хирургом-стилистом.
        - А ты хороша, русская сучка, - проговорила она хрипло. - Ух я бы тебя потетешкала! Тебе бы точно понравилось.
        - В другой раз - может быть, - усмехнулась Верочка. - Но сейчас я хочу, чтобы твой язычок поработал по прямому назначению.
        Лицо Бетти приобрело безмятежное выражение. Она приняла решение и расслабилась.
        «Сейчас заговорит», - подумал я.
        Вероятно, та же мысль появилась и у Верочки. Она наклонилась над лежащей. Их груди соприкоснулись. Бетти вздрогнула.
        - Поцелуй меня, - неожиданно попросила она. - Один поцелуй - и ты все-все узнаешь.
        - Договорились, - согласилась Верочка. Она сжала ладонями лицо Бетти…
        Та закрыла глаза и чуть приоткрыла рот.
        Верочка прижалась к нему губами. Выражение ее лица было бесстрастным и чуть отстраненным. Ни намека на вожделение. Так целуют не очень близких покойников. Ничего сексуального. Глаза ее были открыты, а плечи напряжены. Пожелай мисс Стим ее укусить - вряд ли получилось бы.
        И все-таки моя напарница ошиблась. Только один раз. Но этого оказалось достаточно.
        Все произошло, когда губы женщин разомкнулись и Верочка начала поднимать голову…
        Губы Элизабет Стим шевельнулись. Почти незаметно. Я услышал свистящий звук - будто кто-то выстрелил из детского пневматического пистолета.
        Верочка вскрикнула, вскинулась всем телом - и, тут же обмякнув, повалилась на Бетти.
        Я бросился к ним, схватил Верочку, перевернул…
        Глаза ее были широко открыты. В правом, в нескольких миллиметрах от зрачка, торчала маленькая - не длиннее ногтя - стрелка. Вокруг нее медленно расплывалось кровавое пятнышко.
        Не знаю, что это был за яд, но я как-то сразу понял: Верочка окончательно и бесповоротно мертва.
        - А теперь убей меня, мальчик, - по-русски произнесла Элизабет Стим. - Разговора у нас все равно не получится.
        Мне было очень жаль Верочку, но, странно, никакой ненависти к ее убийце я не испытывал. Будто ее убил не человек, а вулканическая бомба. Кроме того, я не убиваю женщин.
        Мне потребовалось несколько минут, чтобы собрать вещи. Я был в чужой стране и понимал это. И я был разведчиком, поэтому в первую очередь мне следовало позаботиться не о теле Верочки, а о ее добыче: том самом информационном накопителе, ради которого (а вовсе не ради красавицы Маринки) и был затеян весь этот кровавый сыр-бор.
        Все, что я взял с собой: комми Верочки и накопитель с неизвестной инфой.
        Портье я сказал, что моя подруга решила поиграть в бридж с синьорами из люкса. И подмигнул.
        Портье понимающе ухмыльнулся.
        Бронь на наше «крыло» я использовать не стал. Интуитивно. Взял наземный модуль, по скоростной магистрали махнул на северную оконечность острова, а оттуда, по новенькому мосту через пролив, - в континентальную Италию.
        Домой я вылетел в пять вечера по местному времени на рейсовом «крыле» «Эйр Франс». В Пулково-2 меня уже ждала служебная «вертушка».
        Глава девятая
        - Успокойся, - сказал мне мой непосредственный начальник. - Нет и никогда не было никакой Марины Симоновой.
        - Не понял?
        - А мог бы и догадаться. «Симонова» - виртуальный фантом, заточенный персонально под тебя. Знаю, знаю, она пришлась тебе по душе, - произнес капитан Свиблов добродушно. - Но иначе и быть не могло. Спецы у нас в Управлении все же не лаптем щи хлебают. Поставили им задачу: сформировать такую девку, чтобы поручик Грива на нее повелся. Они и сформировали.
        Мы с капитаном сидели на скамейке в Летнем саду. У наших ног суетились жаждущие лакомств живые белочки, а два малыша пытались оторвать лапки игрушечному медвежонку. Медвежонок жалобно урчал. Он был электронный, но ему все равно не нравилось, когда отрывают лапки.
        - У них получилось, - признал я. - Однако хотелось бы знать - зачем?
        - Личная заинтересованность, Артём, - тон Свиблова был извиняющимся, но это - чистая игра. Я уже достаточно хорошо знал своего начальника, чтобы понимать: для него не существует человеческих чувств. Только - «человеческий фактор». Неужели я сам стану таким через несколько лет? Не хотелось бы. - Личная заинтересованность. Это должно было стать твоим личным делом.
        Я промолчал.
        - Имей в виду, - капитан по-дружески положил мне руку на плечо, и мне потребовалось усилие, чтобы ее не сбросить, - руководство очень довольно результатами операции. Сам начальник Управления выразил удовлетворение твоей работой. Особенно хладнокровием и мужеством, проявленными в последней фазе операции. Ты молодец, Артём! Даже я не удержался бы и прикончил этих сучек, а ты сумел поставить интересы державы выше собственных чувств. Это не я сказал, это генерал так выразился. Орденов у нас не дают, так что копи деньги: скоро будем твои новые погоны обмывать. Что говорить - достоин. Ушел ты замечательно. Знал, небось, что китайцы идут за тобой по пятам?
        Я снова промолчал.
        - Не знал, так чувствовал, - капитан качнул ногой, сбрасывая с туфли особенно надоедливую белочку. - Они опоздали, потому что были уверены, что вы попытаетесь улететь, и все силы бросили на блокаду. А к тому времени, когда вас вычислили, вы уже числились погибшими. Разбившуюся вертушку с вашими телами нашли в десяти километрах от Катаньи.
        - Спасибо, - равнодушно поблагодарил я.
        - За что?
        - За прикрытие.
        - Это не мы. Это Сим с подружкой постарались.
        - Серьезно? - удивился я. - Им-то зачем?
        - Пытались отрезать ведущую к ним ниточку. Но китаёзы все равно их просчитали и теперь ищут. Очень старательно. Так что след ты, Артём, запутал качественно. Генерал сказал: чувствуется наследственность. Яблочко от яблони, как говорится. Они с твоим дедом - односкамеечники, да?
        Я пожал плечами. Первый выпуск Военной Императорской школы - без малого пятьсот человек.
        - А что будет, когда китайцы найдут Сим? - спросил я.
        - Если найдут!
        - Хорошо, если найдут?
        - Да ничего не будет. У Сим - блок против фармакологии. Неснимаемый. Это еще южноафриканцы ей ставили. А острые методы к ней неприменимы. Сам знаешь почему. Так что убедить китайцев, что инфа досталась не ей, наша птичка не сумеет, что бы она ни чирикала.
        Я смотрел, как малыши упорно пытаются изувечить медвежонка. Игрушка была нашей российской, а не китайской подделкой. Лапки упорно не отрывались.
        - Лёня, - сказал я. - А что за инфу мы взяли у китайцев?
        Капитан убрал руку с моего плеча.
        - У тебя какой допуск? - спросил он строго.
        «А то ты сам не знаешь», - подумал я.
        - Первый.
        - Вот! - Капитан поднял палец, и я неожиданно для себя обнаружил на внутренней стороне ногтя тонкую, почти незаметную серебристую полоску: палладиевое напыление. Вряд ли это было оружие. Скорее, наружный контакт какого-нибудь вшитого чипа.
        Нулевой допуск я получил на следующей неделе. Вместе с новыми погонами. Я стал самым молодым штабс-капитаном Пятого управления. Однако содержимое накопителя так и осталось для меня тайной. Я не очень удивился, потому что помнил слова Верочки о том, что даже она не может вскрыть накопитель. А уж у нее нулевой допуск был наверняка. Все-таки ротмистр Полякова прослужила в Управлении одиннадцать лет.
        Настоящее ее имя было - Алевтина. Ее голографический портрет в траурном обрамлении неделю простоял в холле Управления.
        На портрете Верочка, вернее, Алевтина улыбалась. Легко и безмятежно. Я долго стоял перед голограммой, и все, кто проходил мимо, думали, что я скорблю. Это было отчасти верно.
        Но скорбел я не о ротмистре Поляковой, а о никогда не существовавшей Марине Симоновой.
        Смерть Алевтины Поляковой была мне безразлична. Наши самые лучшие психологи перестарались. Тот кусочек моей души, который должен был скорбеть о смерти боевой соратницы, отмер. Хотя кто знает, может, именно этого они и добивались?
        Рассказы: Бага
        Рассказы
        Бага[1]
        (Версия будущего, сгенерированная в 1997 году. Печатается в оригинальном варианте)
        Если вы с первого раза сумели написать программу, в которой транслятор не обнаружил ни одной ошибки, сообщите об этом системному программисту. Он исправит ошибки в трансляторе.
        Фольклор прошлого века
        То был день, который взболтал и выплеснул мою жизнь из антикварного граненого стакана в жаркую глотку реальности. Но утром я еще об этом не знал. Утром я спал, потому что ночью мы дебажили Cевкину прогу. Когда и как лег, не помню, но в полдень уже продрал глазенки. Минутки не понежился: шторы поползли вверх, а в ванной забулькало. Это вшивик запустил джакузи. Прозрачный намек: подъем, хозяин, хорош моську давить!
        Уговорил.
        Встал. Пошел. Плюхнулся. Ништяк!
        - Змий! Ньюз!
        Змий - это мой комп. С детства люблю персонифицировать машину.
        «Вторник. Двенадцатое июня 2030-го. Год Собаки».
        Ну, про Собаку это лично мое. Это я - Собака.
        Так, что там? Боинг грохнулся… Нет, это позавчерашний.
        …Бакс упал на два пункта, евро - на один, юань поднялся, рупь стоит. Вот это правильно.
        …«Майкрософт» опять фиктивно разделился-слился. Тоже правильно. У задницы должны быть две половинки. Так…
        …Украина заявила о своем намерении выйти из НАТО… Счас, разбежались…
        …Президент поздравил участников Санкт-Петербургского кинофестиваля… А я и не знал, что у нас фестиваль. Надо будет анонс взглянуть.
        …Ага, вот это радует. Правительство Китая выражает официальный протест: русские опять вломились в… «Вопреки этическим традициям хакеров…»
        Раз про этику вспомнили, значит, что-то у них опять поперли. Точно, поперли. И покоцали. «Предлагается немедленно восстановить… Вынуждают на жесткие меры…» Ну это вряд ли! «Русский почерк» - это для бульварных рассылок обоснование. Для международного суда - обломится. Кабы знали, кто хакнул, без нот обошлись бы. Может, сами их безопасники и «ломают». А чего хотели? Десять лет со всего мира программеров подсасывают. Любовь за бабки не купишь. Ее за бабки только продать можно.
        Ну ладно, чего у нас по Питеру?
        Погода… Курс… Транспортный прогноз… Астрология… «Уважаемый господин (user name) Павел! Напоминаем вам, что срок вашей блокрекламной карты истекает…» Понял, не дурак. Кстати, как там с денежками? О-о-о! Приход! Никак клиент с утра пораньше!
        Точно, клиент! Милая мордашка - и ссылка. Ну-ка, ну-ка!
        Та-ак! Тинейджеры на любой вкус. Мальчики-девочки-девственницы. Типичный сайтик. А вот и моя крошка-лапушка!
        Снято с трех точек. Камера - в дверях, камера на потолке, а третья, очевидно, прямо в биде заделана. Все три - скрытки, судя по раскованному поведению модели. Ай, как нехорошо! Девочке, на взгляд, шестнадцати нет. Грудка только-только оформляться начала… Совсем нехорошо, господа порнографы! С добрым вас утром! Хотя нет, у вас там, скорее всего, вечер. Значит, с добрым вечером! Будут у вас проблемки… Попозже. Сначала - порнокозлик. Локация места выпаса.
        - Змий, поиск!
        Это и есть моя работа. Мое, так сказать, ноу-хау. Мой маленький немножко незаконный, но общественно полезный бизнес. Стрижка порнушных козлов.
        Завтракал я скромно. Я же программер. Мы, программеры, в пище неприхотливы. Яичница с грудинкой, тосты, кофе по-венски. Яичницу я жарил сам, а кофеваром у меня - Змий. Я ему накодил прогу, а догонял он ее сам. По обратке с моим вшивиком. За пару недель довел дюжину рецептов до моего вкусового максимума. На дальнейшие эксперименты я поставил запрет. Лучшее - враг хорошего.
        Поел сам - накорми товарища. Это мой принцип. Товарищ у меня - в аквариуме. Большом аквариуме, на треть кухни. Кушает мясной фарш. Тоже с яйцом. Товарищ у меня - щука. Точнее, щук. Это потому что я - патриот. Севка, тот варана завел, Мурат - крокодайла и пираний. А я - наше, отечественное животное. Но назвал как все. Гейтсом. Я считаю, что мой щук - самый правильный Гейтс. Поскольку очень старый, очень мудрый, а до хавчика жадный!.. Куда там крокодилу.
        Вообще-то я животных люблю.
        Пока мы с Билли завтракали, моя гениальная прога летала по сетке. При всей одинаковости порнушных козликов, у каждого имелись свои индивидуальные черточки. Например, тщеславие. Или особая стилистика. Или неосторожная привычка использовать один и тот же логотип… Временами поиск занимал не одни сутки. Совсем уж редко не давал ничего, и тогда приходилось идти на поклон к Тише Шуркову, моему невиртуальному коллеге, сыскарю-частнику из бывших оперов.
        Но не в этот раз.
        Сегодня оказалось совсем просто, поскольку у глупого козлика на кубинском сайте была домашняя страничка с дебильным заголовком «Двуликий Анус». И в этом своем Анусе беспечный козлик прямо в титул запузырил шнягу: интерактивное видео с красулькой из тех, чьи слайды сгружал на порносайт. А на страничке, как и положено, имелось «мыло». Но мне даже не понадобилось кидать козлику письмишко, поскольку он, как настоящий ламер, юзал «мыло» через маздай[2], наивно полагая, что если отключить соответствующий флажок в окошке интерактивной поддержки пользователей, то перестанет делать свое черное дело могучая прога-супертроян (изготовленая не без моего участия), вправленная еще на стадии разработки прямо в «Outlook 2027».
        Короче, я еще и кофеек свой допить не успел, а у меня уже было все, что требовалось.
        Козлика звали Дмитрий Дмитриевич Королев. Было ему двадцать шесть лет от роду, то есть на два года больше, чем мне, а проживал он на Большом проспекте Петроградской стороны, то есть буквально в десяти минутах ходьбы. Один проживал, что особенно приятно. Сравнение скачанного с базы КУГИ плана козликовской квартиры с интерьером на козликовских слайдах показало (с большой долей вероятности), что слайды могли быть сделаны именно в этой квартире. Эх, Дима, Дима! Сказано же умными людьми: не гадь, где живешь.
        Пока «линух»[3] думал о чем-то своем, я набрал номерок личной «силовой поддержки».
        - Тупой! Это Павел! Ты где?
        - В пробке, - мрачно ответил мой одноклассник. - На Загородном.
        - Вылезай, паркуйся и давай ко мне. Ты нужен.
        И отключился, не слушая возражений.
        Для Тупого я - Старший Брат, благодетель и единственный шанс избежать работы портовым грузчиком. Поскольку Тупой - он и есть Тупой. И будет. И был. Начиная лет с пяти.
        А Тупым его стали звать уже с первого класса. Тогда он этим даже гордился, поскольку собирался в бандиты, а от Тупого до Крутого - один шаг. Но вторая волна организованной преступности взошла и сгинула задолго до того, как Тупой избавился от подростковых прыщей. А культ физической силы - кунфу - айкюдо пал чуть позже, с распространением вшивиков. Что толку от бугрящихся мышц, если махонькая шняра в ляжке противника способна генерировать импульс, в десять-двадцать раз тормозящий двигательную активность всех, кто имел неосторожность подойти к шняре ближе, чем на пятнадцать метров. Причем не на сознательном уровне, а именно на уровне спинного мозга. То есть на уровне наработанных рефлексов каратиста-мордобойщика. Конечно, вшивик стоил дорого, а профессии, где требовалась физическая сила, были по-прежнему многочисленны. Но Тупого эти профессии не прельщали. А прельщала его собственная фигура, элегантно облокотившаяся на капот длинного-длинного черного бензинового авто.
        Именно такое авто он и купил на заработанные у меня денежки. Идеальная тачка, чтобы наглухо запечатать любой перекресток. Тупой - это пожизненно.
        Еще пара слов о моем благородном бизнесе.
        Началось сие, еще когда я в вузе учился. Некий самодеятельный фотограф отщелкал в разных позах некую девчушку, а «продукт» выкинул в «сетку», на какой-то у-черта-на-куличках-сайт. Полинезийский, если мне память не изменяет. Оно бы и ладно: сайтов таких - как грязи. Но модель приглянулась кому-то из крутых. И оказался девочкин слайд на обложке популярного нетжурнала. Порнушного, разумеется. И закрутилось. В школе у придурков веселье, у предков - траур и гневное: «Кто?» Сама девчушка молчит, как исламский террорист в застенках «Моссада».
        Все бы окончилось традиционно, то есть - никак. Но по стечению обстоятельств ее маман с моей маман в одной фирме работали. Причем ее маман в табели о рангах этак на три чина выше моей. Моя маман, естественно, на меня наехала: вот у вас какие нравы нехорошие! Я ей говорю: козлов везде хватает. По закону все чисто. И ничего не докажешь. Но что-то у меня в интонации такое прозвучало, что маман зацепилась.
        «А что делать? - вопрошает. - Что-то можно сделать?»
        Я говорю: сделать можно. Только мне новая машина нужна. Посильнее.
        Просто так сказал. Хотя машина посильнее мне и впрямь нужна была. А кому она не нужна, хотел бы я знать?
        На следующий день маман будит меня звоночком.
        «Какая машина? - спрашивает. - Сколько?»
        Я спросонья говорю: «Пятерка!» Имея в виду скромный пятисотый пенек.
        Вечером приходит маман и молча кладет на стол пять тысяч деноминированных рубликов. Что по курсу тянет почти на восемь штук баксов.
        Я выпал.
        Но слово - не воробей. Слово программера - тем более.
        В общем, с тем полинезийским сайтом я разобрался сам. Их Полинезия против русской школы сливается. С журналом потрудней было, но тоже управился. Накодили мне друганы червячка, а червячок подгрузил вирусяру покруче. Это сейчас я экономный стал насчет покоцать, а тогда развлекся по-черному. Выждал недельку, проявил постоянных посетителей-порнолюбителей. А на тринадцатый день у каждого на мониторе красивыми буквами на родном языке юзера: «У вас есть двадцать пять минут на то, чтобы стереть все файлы с расширениями такими-то». В противном случае случится большой «бум» ваших информационных носителей. А приятного случая все равно не будет, так что компьютер не выключать, иначе станет еще хуже. И подписался от имени журнальчика. Уж не знаю, кто потер, что сказано, а кто - оставил. Только тот, кто оставил, того ведь предупреждали, что будет еще обиднее. А журнальный сайт я даже не тронул. После такой плюхи он сгорел вполне самостоятельно. Кстати, фотографа я вычислил. Хотя это в моей работе, как потом выяснилось, самое трудное. Тогда мне просто повезло. Козлик, дурачина, денег у журнала попросил. И
деньги, ламер, залил прямо на свой счет. Два часа работы - и у меня уже имелся и телефон его, и домашний адрес, и даже выписка из ЦАБа.
        Сдал голубчика сердитым родителям. Что там с ним дальше было - не интересовался. Чучела козлов меня не возбуждают. Зато сам бизнес мне очень понравился. Правильный.
        Внизу нарисовался Тупой.
        - Жди, - выдал я ему по селектору. - Уже спускаюсь.
        Ждать ему пришлось минуток десять. Весь газончик истоптал копытами.
        - Здорово, хуцкер!
        Это он так шутит.
        - Здорово. Ты зачем шорты надел?
        - Ну-у…
        Тупой уверен, что его ножищи бегемота, густо поросшие рыжей шерстью, неотразимо привлекательны.
        - Ладно. Держи инвентарь! - Я сунул ему сумку с «принадлежностями».
        - Где у тебя тачка? - подобострастно сутулясь (видно, денег совсем нет), спросил Тупой. - Давай подгоню?
        Широкий жест. Из «кармана» пока выедешь - запаришься. Даже на моей крохотной «таун-микро». Нет, видно, придется в этом году вертушку покупать. Или велосипед.
        - Не надо. Пешочком пройдемся, тут близко.
        Шел я не спеша. Улыбался солнышку, бездомную собачонку приголубил. Я вообще добрый. Животных, как сказано уже, люблю, птичек. У меня даже рабочий nickname: Hedgehog. «Ежик» по нашему. И работа у меня благородная. И даже опасная немножко. Зато скольким невинным созданиям я вернул веру в справедливость! Есть чем гордиться!
        Пока я размышлял о возвышенном, Тупой топал сзади. Сопел, шумно чесал стриженую башку. Блохи у него, что ли?
        Народ на него косился. Внешность у Тупого… Как бы это описать поточнее… Если взять гориллу, наскоро побрить и отрихтовать морду кирпичом - получится что-то вроде.
        Пришли. Вход со двора. Это хорошо. Замок кодовый, но код из жэковской базы я скопировал на свой чип. Делов-то.
        На четвертый этаж поднялись пешочком. Лифт старый, шумный, да и сломаться может.
        Пока я присматривался к дверям, Тупой - шкряб-шкряб - чесал череп.
        Меня это раздражало. Не сосредоточиться.
        - У тебя что, гниды?
        - Не! Это когда отрастает, всегда так! А если…
        Тупой убежден, что его физиология страшно интересна окружающим.
        - Ладно, заткнись!
        На двери два замка, Оба механические. Дверь железная. Старая. Примитивный глазок. При всей внешней простоте - вполне надежная система.
        Может, Тупого через крышу погнать? Нет, не стоит. Еще грохнется.
        Пока я думал, мой подручный, простая душа, вытащил клещи.
        «Ладно, пойдем ва-банк».
        - Тупой, стань за косяком, не маячь, - велел я и даванул кнопку звонка.
        Тупой, с клещами, пристроился сбоку. «Клещи, - утверждал он, - это то, что надо. И цепочку перекусить, и по тыкве отоварить…»
        Дверь распахнулась сразу и во всю ширь.
        Открыла ее та самая малявка, чьи фото я изучал сегодня утром. Удивиться я не успел. Только улыбнуться. Перед тем, как эта малолетка шарахнула меня разрядом. Так, лыбясь, и отрубился.
        Очнулся я, сидючи на стуле, голый и дрожащий, посреди просторной пустой комнаты с наглухо закупоренными окнами. Стул, к которому я был очень тщательно прикреплен, стоял на расстеленной по паркету пластиковой пленке. Массивные, с длинными ручками, клещи Тупого лежали на подоконнике. На виду.
        Все это мне совсем не понравилось. Но еще больше мне не понравилось то, что мое правое, с вшивиком, бедро было обернуто полосой металлизированной ткани с нашлепкой статгенератора. Вот так вот, значит. А где же этот здоровый кабан, которого я держу именно для таких вот случаев? Где эта тупая скотина?
        Вот она! «Тупая скотина» сидела на таком же стуле, грустно свесив волосатое гузно и пуская сопли на рельефный подбородок. Горильи глазки «скотины» были красные и слезящиеся.
        - Ты что же, чугунина безмозглая, клювом прощелкал? - злобно зашипел я.
        Тупой смущенно засопел. «Ничего не сказала золотая рыбка…» И то: что тут говорить. Облажался.
        И я тоже хорош! Привык, что клиентура у меня - тихая да задохлая. На вшивик привык полагаться. Забыл, что его разрядником глушит так же, как и меня. Нет, ну девчушка какова! Неужели - подстава? Черт! Когда-то это должно было случиться. Скольким порнодельцам я железо и репутацию попортил за эти годы! И что теперь будет? А будет мне… Ясно что.
        От этой нерадостной мысли меня затрясло еще сильнее.
        За спиной тюкнула дверь, прошлепали по паркету босые пятки. Их обладатель встал за моей спиной. Густо потянуло духами.
        - Ах-ха! - удовлетворенно произнес над моим затылком хрипловатый голосок. - Очухались, мать-перемать! Девки, идите сюда, господа (трах-тарарах) хакеры обресетились!
        Вот этого я не ожидал! То есть я ожидал всякого, но не этого! Спецслужб (своих и нмпортных), частных безопасников, фирмачей, налоговиков, даже обычных бандюг… Но не этих.
        Их было четверо, и всех четверых я уже видел. Причем в самых интимных позициях. Потому что все четверо были моими заказчиками. Вернее, отрабатываемыми объектами. Девочками, чьи «картинки» я выдергивал из сети под жалкие вопли антивирусников и визг возмущенного «железа».
        Самой старшей, гибкой худышке с торчащими синими перьями волос, наверное, тянуло лет на восемнадцать. Самая младшая открывала мне дверь. Она, единственная из четверки, не была размалевана и не сжимала в кулачке бутылки пива. У нее в лапке была банка с клюквенной водкой-тоником.
        Минуток несколько, пока малолетние порномодели наслаждались зрелищем нашего морального и физического ничтожества, я ждал, что в прилегающем пространстве вот-вот прорисуются суровые дяди с мрачными лицами.
        Дяди не прорисовались.
        Четыре босоногие соплюшки в шортиках. Всё.
        Я попытался представить сюрную картину, как эти пипилюшки волочат с лесничной площадки и взгромождают на стул стопятикилограммовую тушу Тупого.
        Не смог.
        Где-то здесь бага.
        [1] От амер. сленг. «Bug» - - - - дефект, ошибка, несоответствие.
        [2] «Виндоуз».
        [3] «Линокс» (сленг).
        Рассказы. Бага. Окончание
        Девочка с синими перьями обошла нас кругом, шлепая по паркету розовыми пятками. На ее черном топике переливалась объемная картинка модной питерской команды «Гипертриппер».
        - Ах вы нехорошие люди! - мелодичным голоском произнесла поклонница «шитмьюзик», останавливаясь напротив меня и покачивая у меня перед носом пивной бутылкой. - Ну что мы вам, ублюдкам паршивым, сделали?
        Собственно, сказала она совсем другими словами. И из этих слов только одно, «мы», соответствовало разрешенной лексике.
        Я остолбенел. Не от формы - от содержания.
        Подружка синеволосой, круглолицее создание с голубыми глазами и пухленькими ляжками (безмятежный детский сон между двумя мужиками (монтаж), маструбация в душе (видеоролик); ее фотографа я так и не сумел найти), обняла синеволосую за талию и изрекла, наивно хлопая ресницами:
        - Ну что ты с ним разговариваешь, трах-тарарах! Он же му… недопользованный! Его же убить мало за его, трах-тарарах, делишки!
        И стрельнула глазами в сторону подоконника. На котором - клещи.
        Я мобилизовался, собрал волю в кулак. Я это умею.
        - Послушайте, девушки, - произнес я спокойно. - Какие ко мне претензии? Наоборот, вы должны быть мне благодарны! Я…
        Закончить мне не удалось! Они завизжали все одновременно. Они визжали так, что у меня заложило уши. Они плевались и дрались. Они дергали меня и трясли, и я тоже заорал, потому что мне было больно, и я всерьез испугался, что мне оторвут что-нибудь жизненно важное.
        К счастью, третья девчонка (спортивный тип, стрижка «сорванец», лучший слайд - пи-пи рядом с действующей водопроводной трубой) облила пивом шорты синеволосой. Бедлам прекратился, и четверка в полном составе удалилась в ванную.
        - Тупой, - сказал я, облизнув поцарапанную губу, - что ты об этом скажешь!
        - Я бы их трахнул, - плотоядно изрек Тупой. И уточнил: - Всех!
        - Как бы они тебя не трахнули, - процедил я.
        - А чё! Пускай! Я не против! - жизнерадостно заржал Тупой.
        Четверка вернулась минут через пятнадцать. Синеволосая теперь щеголяла в серебристых трусиках. Она подошла ко мне и покровительственно потрепала по загривку. Дескать, я больше не сержусь. На ее длинном смуглом бедре я заметил миллиметровую ниточку шрама. Наверняка от вшивика.
        Я покосился на Тупого. Тупой недвусмысленно демонстрировал сексуальный интерес.
        Синеволосая продефилировала по комнате. Сзади на серебряных трусиках имелся небольшой вырез в форме перевернутого сердечка. Как раз в нужном месте.
        Тупой пустил слюни.
        Юные крошки развлекались. Но на меня их девичья магия не действовала. Почти не действовала. Я не Тупой. У меня разум доминирует над животными инстинктами.
        Пухленькая переглянулась с синеволосой и уселась ко мне на колено. Блин! И у этой на бедре - шрамик.
        Неплохо, блин. Даже самый дешевый вшивик тянет на три тысячи российских. Оно, конечно, того стоит. Грамотно отлаженный вшитый чип мало того что существенно облегчает хозяину быт, регулирует физиологию, защищает от хулиганов и сердечного приступа - он в первую очередь обеспечивает непрерывную коммуникацию хозяина с внешним миром, при этом не загружая лишними заморочками. Если привык к вшивику, то без него чувствуешь себя голым и связанным. Вроде как я сейчас.
        - Ну что ты там говорил про благодарность, хакер? - поинтересовалась пухленькая, проводя ноготками по моей бледной, но волосатой груди.
        - Я же вас, дурочек, защищаю, - промямлил я. - От козлов всяких…
        - А зачем?
        - Ну… Мне за это платят! - буркнул я. - Но дело не в этом.
        - А в чем дело, хакер? - проворковал голубоглазый ангелочек, водя трехсантиметровым ноготком по моей щеке в опасной близости от глаза.
        - Мне кажется, это нечестно - выставлять вас напоказ. Вы еще невинные…
        Я сообразил, что загрузил что-то не то, но было уже поздно.
        Как они хохотали! Это не передать.
        Потом «сорванец» уселась мне на другое колено, взяла ладошками мою колючую физиономию, повернула к себе.
        - А ты и вправду «Ежик», - сказала она. - Ты что, Ёжик, не понимаешь? Ты что - в двадцатом веке родился, Ёжик? Таких простых вещей не понимаешь!
        - А может, нам нравится, чтобы нас выставляли напоказ? - проворковала голубоглазая.
        И все четверка снова развеселилась.
        - Маша шутит, - пояснила для нас с Тупым обаяшка в серебряных трусиках. - Вот ты, Ёжик, ты - хакер. Наверняка же интерактивку пробовал.
        - Какую интерактивку? - мрачно спросил я.
        - Ту самую! - сказала «сорванец», дернув меня за то самое.
        - Ну, пробовал, - неохотно признался я.
        - И как?
        - Нормально.
        - А ты знаешь, Ёжик, сколько стоит такой ролик, но не с открытого доступа и даже не с платного сайта, а сделанный по индивидуальному заказу?
        - Нет.
        - А хочешь узнать? - интимно шепнула мне в ухо голубоглазая Маша.
        - Ну, сколько?
        И она шепнула мне - сколько.
        И я завис, как последняя версия маздая на презентации.
        Вот тогда мне и объяснили, чем я занимался все эти годы. И это оказалось совсем не то, о чем мечтала моя благородная душа.
        Подавляющее большинство моих заказчиков были вовсе не оскорбленные стыдливые школьницы. И даже не охваченные справедливым негодованием родители. Практически все, кто переводил деньги на мой счет последние пару лет, были исключительно конкуренты таких вот милых созданий. Я узнал не только розничную цену персонального ролика. Я узнал его себестоимость. И профессиональные сложности. Я узнал о том, как мало настоящих специалистов-режиссеров. И о том, сколько стоит выложить на порносайт по-настоящему качественный слайд, привлекающий заказчиков… Доморощенному папарацци со скрыткой над унитазом такие деньги за полжизни не заработать.
        А когда я все это узнал, мне было сделано предложение, от которого невозможно отказаться.
        Нет, до этого я еще успел спросить: а почему раньше никто мне об этом ничего не говорил? В конце концов, я ведь не только рушил сайты. Я еще и фотографов тряс. Живых фотографов, очень этим опечаленных. Почему же никто из них не открыл мне глаза?
        - А ты слушал? - сердито закричал «сорванец» (ее звали Валюшка). - Ты как будто слушал! Когда твой диплодок (злобный пинок пяткой по ляжке Тупого) моего брата мудохал, он что, трах-тарарах, слушал? Его что, это интересовало? «Где видеокамера?» «Где диски с записями?» Вот что его интересовало!
        Это верно. Мой просчет. Я сам инструктировал Тупого, чтобы не отвлекался на посторонние вещи. Только конкретные вопросы и конкретные ответы.
        А сам я в допросах не участвовал. Не могу я. Душа у меня нежная, не терпит вида насилия.
        И вот тогда синеволосая Аля и сделала мне то самое неотразимое предложение.
        Пойти к ним в подручные. «Держать» для них конкретный кусок сетки. То есть мне, продвинутому программеру, - заделаться виртуал-сутенером. И так мои друзья-коллеги в полный рост веселятся по поводу моего «оплачиваемого хобби». Мурат вот меня уже иначе как порнокиллером и не зовет! Если он узнает (а он узнает - в нашем кругу рано или поздно все всё узнают), даже страшно представить, какой никнейм родит его патологическая фантазия!
        Четыре очаровательные стервочки ласкали меня и уговаривали. Мол, работа практически та же, какой я и так занимаюсь. И денег у меня будет больше. И любить они меня будут нежно. А какой творческий простор для настоящего программера - работать с интерактивным видео! Ведь за ним, нетвидео, - будущее. А лепят его, по сути, дилетанты или обычные видеорежиссеры…
        - Допустим, я соглашусь, - предположил я. - А он? - я кивнул на Тупого, который не столько слушал, сколько пялился на моих(вот уже и моих!) девочек.
        - И он пригодится, - ответили мне. - И его не обидим.
        Девушки перемигнулись, «сорванец»-Валюшка убежала в соседнюю комнату и вернулась с «малым джентльменским набором». Правда, без перчаток.
        Нахолобучила шлем на голову Тупого, натянула «набалдашник», подогнала, подстроила, сунула игровой диск…
        Надо сказать, зрелище это довольно омерзительное. Но, к счастью, диск был совсем коротенький.
        Тупой, в отличие от меня, никогда интерактивки не пробовал. Когда с него сняли причиндалы, по его роже я понял все. А именно: отныне он целиком и полностью принадлежит этим малолетним искусительницам.
        Ладно, с Тупым все было понятно. Но со мной - еще нет.
        - Я вас выслушал, - сказал я милым девушкам. - Предложение, безусловно, интересное. Но давайте подойдем к нему по-деловому. Допустим, мне надо подумать.
        - Не получится, - ласково возразила Аля. - Или да, или нет.
        - А если я скажу - нет?
        - Нашей Ларе, - сказала Аля, успокоительно поглаживая меня по голове, - по личке еще нет шестнадцати. Правда, Лара?
        Малолетка Лара охотно подтвердила.
        - Ага. Второй год уже.
        - А еще она как раз недавно восстанавливала девственность. Для своего нового мальчика. Сколько это тебе стоило, Лара?
        - Пять сотен, - ответила Лара, вскрывая новую банку с водкой-тоником. - Личку править дороже.
        - Большие деньги, - заметила Аля. - Но ради такого дела мы с девчонками скинемся на новую операцию для ребенка. А ребенок сейчас возьмет и трахнет тебя, Ёжик, и твоего толстого приятеля. Ей будет немножко больно, но, поверь, когда она придет в милицию с заявлением об изнасиловании и результатами генетической экспертизы спермы - вам с приятелем будет намного больнее.
        - Ну, этого может оказаться недостаточно, - проворчал я.
        - Уверяю тебя, Ёжик, этого будет вполне достаточно. Это я тебе как юрист заявляю! - синеволосая лучезарно улыбнулась.
        Ах, она еще и юрист! Неужели?
        А вот представьте! Правда, пока только на втором курсе, но пусть меня это не беспокоит. Все, что касается их темы, она проштудировала.
        - Допустим, - не стал я спорить. - А можно мне задать Ларе два вопроса?
        - Ну конечно.
        - Ты действительно это сделаешь? - спросил я.
        - Ты что, тупой? - удивилась моя крошка. - Алька же тебе русским языком сказала!
        - И тебе не будет жалко?
        Малышка задумалась.
        - Будет, - изрекла она. - Будет жалко.
        - Себя или нас?
        - Денег, - последовал мгновенный ответ.
        Больше у меня вопросов не было. Только глубокая печаль.
        Конечно, я ответил: да. С такой-то альтернативой.
        Радость была полной.
        Меня целовали и тискали. Тупого отвязали от стула.
        - А меня? - возмутился я.
        И меня опять принялись целовать и тискать.
        Изолированный от внешнего мира вкусно пахнущими девчонками, я на какое-то время отключился от периферии…
        И снова включился только услышав дружное:
        - Ой!
        Меня перестали тормошить, но я по-прежнему ничего не видел, поскольку сидел спиной к дверям, а оптических датчиков у меня на зытылке не выросло.
        - Тебе же заплатили! - пискнула Лара.
        - Ну это, они, это, больше… - пробубнил за моей спиной голос Тупого, но его тут же перебил другой голос, побасистее:
        - Ты, лялька, не шепести! Ваша гейма всё, овер!
        Обладатель баса прорисовался на моем мониторе. Натуральный двойник Тупого. Спина, шея, бугристый затылок с красной татуировкой. Тут же с другой стороны прописался еще один, и еще. Но мой одноклассник скромно держался вне поля зрения. Картинка стала прорисовываться. То-то мне казалось, что в этой программе - бага.
        Мои девчонки сбились в кучку. Жалкое зрелище. Все вместе они весили меньше, чем любой из этих бычар. Но масса - это еще не все.
        - А ну пошли вон! - закричала Аля, выпрямившись и гордо откинув синеволосую головку.
        Бычары заржали. Зря. Алино личико на какое-то мгновение стало отрешенном, как у человека, который «прислушивается» к процессам своего организма. Я знал это выражение. Организм тут совершенно ни при чем. Девочка отдала команду «вшивику».
        «Сорванец»-Валюшка гибким быстрым движением подхватила с подоконника клещи Тупого. Наверняка у нее тоже был «вшивик», причем отпрограммированный в спарке с чипом подруги.
        «Вот так вам!» - удовлетворенно подумал я. Мясо - это нынче устаревший продукт. Нынче…
        Главный бычара оглушительно загоготал.
        Я удивился. И не я один. Девчонки тоже удивились и даже подались назад. Одна только Валюшка осталась на месте, подняв тяжелые клещи, словно дубинку.
        «Вшивик» не сработал. Почему?
        Через секунду все объяснилось.
        Главный бычара поднял руку. Под мосластым кулачищем обнаружилась серая металлическая полоска: ментовский браслет.
        Да, крутые парни! Такой браслетик на счет раз блокирует фоны самого продвинутого вшивика. Правда, и выдают за его «неправомочное использование» по полной программе.
        Картинка «зависла». Мои девчонки осмысляли происходящее, кореша Тупого наслаждались ситуацией.
        Но Тупой… Ну, Тупой! Взять бабки у этих девчушек, подставить меня, а потом подставить их самих… Нет, такой алгоритм - не по его умишку!
        Картинка сдвинулась. Один из бычар ринулся вперед. Валюшка замахнулась, но мгновением позже клещи полетели на пол, а сама она - животом на подоконник.
        Главный бычара надвинулся на остальных девчонок, загнав их в угол, навис над ними и вещал что-то угрожающее…
        Около меня обрисовался Тупой.
        - Ты это, ты извини меня, Паша, я это, ну ты сам прикинь, они ж соплюшки, ну куда им, это… А пацанов я знаю… Мы, это, железо в одном зале тягаем… Нормальные пацаны, Паш, ну ты ж видишь…
        Я видел, мать его так! Еще как видел!
        Бормоча чушь, Тупой избавлял меня от пут. Двигался он медленно. Алькин вшивик немножко проехался по его нервной системе.
        - Живей шевелись! - прошипел я. - Не развязывай, режь! Нож у тебя в кармане!
        Едва мои руки освободились, я тут же рванул с ноги металлопласт. Липучки разъединились с оглушительным треском. Два кореша Тупого моментально уставились на меня. Третий не стал отвлекаться. Прижав «сорванца»-Валюшку лапой к подоконнику, он второй лапой торопливо расстегивал ремень. На этой самой лапе я с удовлетворением заметил все тот же серенький ментовский блокиратор.
        «Вот и ладушки!» - подумал я и активизировал свой драгоценный вшивик.
        Раз!
        Два!
        Три!!!
        Ах какая сцена!
        Все три мордоворота опали на паркет, как обесточенные «барби».
        Нет, я все-таки крутейший программер! Накодить вшивику ментовские мульки - это у меня был момент великого прозрения! Кто рискнет сказать, что я не гений?
        Мои девочки, бледненькие, перепуганные, еще не поняли. Но они сейчас поймут, это не трудно.
        Вот Валюшка поднялась, охнула. Помял ее этот ублюдок. Одно приятно: ублюдок лежит на полу, задрав кверху символ мужества, и беспомощно лупает глазками. Вот так вот! А нечего моих девочек лапами хватать!
        Однако надо шевелиться. Где-то там, в отделе у ментов уже истошно орет сигнализация, и тренированные парни из СОБРа натягивают броники. Хотя нет, вряд ли они так уж торопятся. СОБРы ведь тоже знают: если браслетик-блокиратор сработал на чужом тельце, то тельце это лежит замороженной тушкой, сохранив только безусловные физиологические функции: дышать, смотреть, пассивно трахаться. Но ручками-ножками шевелить - ни-ни.
        - Барахло мое где? Быстро! - закричал я.
        Аля сорвалась с места и через пару секунд уже вернулась с моими шмотками.
        В бедре у меня покалывало. Вшивик адреналинил организм, чтоб быстрее шевелился. Внешних воздействий от него больше не требовалось. Он свое сделал: восстановил на всех трех браслетах потертую прогу-идентификатор. Браслет, он устроен так, что блокирует любое чужое вмешательство. Но в его защите оставлена щелка, через которую можно оттестировать проц. И устранить баги. Например, восстановить прогу, которая отличает хозяина от хакера. А сама эта прога проста и надежна, как полуось. Обнаружив, что браслет используется «несанкционированно», она тут же мертво замыкает игрушку. И обращает того, кто ее хакнул, в бревно с глазками и пиписькой.
        Конечно, браслет можно снять. Например, распилить алмазной фрезой или разрезать лазером. А если инструментария под рукой нет, то можно взять топор и откромсать руку. Я слышал о таком и считаю, что это вполне разумное действие для того, кто оказался настолько глуп, чтобы купить на авитовском рынке «ломаный» ментовский браслет. Пришить на место отрубленную кисть обойдется намного «дешевле», чем пройти курс психологической реабилитации в Крестах или на Пряжке, а после заполучить в организм успокоительную «торпеду» и пятнадцать лет прожить ухмыляющимся придурком «с подавленной агрессивностью».
        Кстати, для тех, кто не понял - именно такую альтернативу «сотрудничеству» предложили мне девочки четверть часа назад.
        А мы с вялым, как вареная сарделька, Тупым уже были в дверях.
        - Ментов грузите сами, - распорядился я. - Врите, что хотите, только нас не впутывайте. Трясти вас особо не станут: картинка идеальная.
        Девочки быстро закивали, а мы с Тупым затрусили вниз по лестнице.
        - Ёжик! Эй, Ёжик! - синеволосая Аля перегнулась через перила. - А как же мы? Как наш договор, Ёжик?
        Я приостановился, поглядел на нее снизу и засмеялся.
        - Нормально, детка! Все в силе!
        В одном Тупой прав: при всех своих крутых делах они, в сущности, почти дети. Куда им самим - в нашей жестокой реальности?
        Рассказы. Средневековая рождественская история. Воин великой Тьмы
        СРЕДНЕВЕКОВАЯ РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ
        Маленькому Рино было холодно и очень хотелось есть. Кусочек украденного пирога давно растаял в животе. Холодно, голодно и темно… С тех пор, как родители умерли и город поручил Рино заботам мастера Жанлуки, холод, голод и темнота стали для Рино обычными. Обычными, но не привычными. Как к такому привыкнешь? Зато мастер почти никогда Рино не бил. Только по пятницам. Для науки. Потому что Рино - дерзкий. Так и есть, ведь это сказал не какой-нибудь подмастерье, а сам Жанлука, уважаемый член гильдии среброкузнецов города Луны.
        А жена мастера и вовсе относилась к Рино по-доброму. Хотя именно она вчера побила его мокрой тряпкой и заперла в чулане. Рино сам виноват. Украл кусочек пирога, испеченного для Девы Марии. Хозяйка испекла его, чтобы Дева Мария подарила ей ребеночка, а теперь из-за Рино ребеночка у хозяйки не будет никогда.
        А снаружи было шумно и весело. Уже много-много часов. Рино слышал, как громко кричала хозяйка. Раньше он немного пугался, но теперь он знал: она кричит, когда ей хорошо. Так и кричит: «Хорошо! Хорошо! Еще, Лука, еще!»
        Но вот хозяин раньше никогда не кричал. Но это ведь Рождество. В Рождество всем хорошо… Кроме маленького Рино.
        Стукнула задвижка. Кто-то открыл дверь чулана. Кто-то очень большой, намного шире и выше, чем мастер и уж тем более хозяйка. Кто-то огромный…
        Рино забился в угол. Он понял, кто это. Городской стражник. Мастер давно обещал: если Рино не научится смирению, Жанлука позовет стражника и тот выкинет Рино на улицу. К грязным побирушкам и ворам. И там Рино сожрут бродячие собаки.
        Огромный человек наклонился, рявкнул что-то - будто взлаял по-собачьи, - схватил Рино за рубаху, спереди, и поднял над полом.
        - Нет! - заверещал Рино. - Я не хочу! Не надо!
        И, больше с перепугу, вцепился зубами в руку стражника.
        Рино показалось, что он укусил деревянную скамейку. Такой твердой была у стражника ладонь.
        «Сейчас он меня ударит, и я умру…» - в ужасе подумал Рино. Но стражник не выпустил Рино. И даже не ударил его. Наоборот, расхохотался оглушительно громко. Так, будто бочку по булыжной мостовой прокатили.
        - Ты гляди, Снорри, какого я волчонка поймал! - Кнуд Рыжий, хускарл Бьёрна Рагнарссона, держал в вытянутой руке, за рубашонку, крохотного мальца, впившегося зубками в мозолистую лапу Кнуда.
        Снорри поглядел и проворчал:
        - Уж не твой ли это сынок, Кнуд? Он - вылитый ты. Такой же рыжий и свирепый!
        - А верно, похож, - Кнуд поглядел на свою засаленную косу, отдаленно напоминавшую цветом красное золото.
        - У мальчишки та же масть. Это неспроста, - заметил Снорри.
        Кнуд уже отвел руку, чтоб расшибить щенка о стену, но после слов Снорри - передумал. Отнес мальца в большую комнату, аккуратно стряхнул на стол и сунул в тонкие лапки холодную утиную ножку.
        - На, погрызи, зубастик!
        Рино не знал датского. Ему казалось, что эти огромные люди не разговаривают по-человечески, а лают, как псы. Но утку Рино взял. Очень кушать хотелось.
        А чужаки шарили в доме мастера Жанлуки, как будто это был их собственный дом. И мастер не возражал. Он лежал на полу и не шевелился. И признал его Рино только по одежде, потому что лица у мастера больше не было. То, что осталось, больше напоминало обгрызенную собаками голову хрюшки.
        Ступени лесенки жалобно скрипели и прогибались под сапогами Снорри. У дана и без того вес немаленький, а уж с брошенной поперек плеча бабой…
        Спустившись, Снорри скинул бабу на стол, предварительно смахнув посуду и объедки.
        - Хочешь ее еще разок? - спросил Снорри.
        - Сыт, - равнодушно ответил Кнуд. - Спроси ее, где хозяин спрятал золото? - Он сплющил ударом кулака тонкий серебряный кувшин (для экономии места), бросил в мешок, взял с полки большой кубок с птицей на крышке, повертел в руках, решил: за целый дадут больше…
        - Нет у них схоронок, - возразил Снорри. - Или ты забыл, что мы первые добрались сюда? Люди здесь, в Риме, мягкие, жирные и непуганые, как тюлени на северных островах. Было бы у него, - Снорри махнул в сторону тела хозяина дома, - было бы у него золото, он непременно сказал бы. Когда я спрашиваю, никто не может смолчать.
        - Он и не молчал, - буркнул Кнуд, сминая в комок очередую посудину. - Еще бы он молчал, когда ты обстругивал его, как полено. Да только мы с тобой не понимали его визга. Уверен, что он понимал, чего хочешь ты?
        - А что тут непонятного? - удивился Снорри. - Тут и глухой догадался бы, что нам надо. Значит, не хочешь бабу?
        - Нет.
        - Вот и я не хочу, - проворчал Снорри. - Но негоже хирдману самого Бьёрна Железнобокого выказывать мужскую слабость. - Он придавил женщину пятерней к столу и вытащил кинжал. - Как она орала, когда ты проткнул ее своим мечом? - сказал он Кнуду. - Послушаем, как она заорет, когда я воткну в нее меч не из мяса, а из железа…
        Когда большой человек положил хозяйку на стол, Рино на всякий случай отодвинулся подальше. Хозяйка лежала тихонько, не кричала, не ругала Рино за то, что он ест без ее разрешения. И дышала странно так, будто подвизгивала. Как собака во сне. И с одеждой у нее - непорядок. Вся мятая, изодранная, грязная… Как у побирушки.
        Рино вдруг стало ее жалко. Вспомнил, как иногда, по праздникам, она баловала Рино чем-нибудь вкусненьким. И глядела на него, и вздыхала так… жалостливо. А потом Рино увидел, как большой человек с бородой, заплетенной в смешные косички, достал нож…
        Рино замер. Он понял: сейчас большой человек убьет хозяйку. Может, из-за того, что она обижала Рино? Может, он не знает, что на самом деле она - хорошая? А что заперла Рино в чулане, так уж очень ей хотелось маленького ребеночка…
        - Не надо! Нет! - пискнул Рино и вцепился в руку большого человека.
        - Кнуд, твой волчонок опять бросается на людей! - развеселился Снорри. - Такой храбрый! Может, возьмем его с собой? Усыновишь его, будет с тобой в вики ходить?
        Кнуд покосился на щенка, силившегося удержать ручищу Снорри. И впрямь веселуха.
        - Может, и взял бы, - усмехнулся Кнуд, - да он не выдержит плавания. Сдохнет в море. Лучше я вместо него лишний мешок добра увезу. А сыновей у меня и без того будет много. Вернусь - посватаюсь к старшей дочери Гарма Толстого. Как думаешь, отдаст?
        - Конечно отдаст! Ты же теперь такой богач, Кнуд Рыжий, что впору тебя не Рыжим, а Золотым звать. Да и славен безмерно: вместе с Бьёрном, сыном Рагнара, Рим грабил! Как и я! Никто нам не откажет, Кнуд! Женись - жена нарожает тебе столько сыновей, сколько у тебя пальцев на руках! И все будут такие же рыжие и курносые, как ты!
        И оба громко захохотали.
        А потом Снорри бережно отцепил мальца и кинул его на живот бабы.
        - Мой подарок тебе, женщина, - сказал он. - Береги его. Он - воин.
        Хирдманы забрали набитые добром мешки и ушли.
        Пророчеству Снорри не суждено было сбыться. На обратном пути флот данов попал в шторм, и драккар, на котором шли Снорри и Кнут, разбило о скалы неподалеку от Гибралтара. Никто не спасся.
        Примерно в это же время в Генуе появилась почтенная богатая вдова с сыном. Говорили, что мужа ее убили норманы, а сама она чудом уцелела.
        Осенью вдова родила девочку. И это никого не удивило. Более того, ни тогда, ни позже никто не усомнился, что дитя это - не плод греха, а посмертная дочь ее убитого язычниками мужа. Еще бы, ведь девочка была так похожа на старшего брата. Такая же рыжая и курносая…
        ВОИН ВЕЛИКОЙ ТЬМЫ
        …Не очень больно, но унизительно. И все видели. И все смеялись. И на Новый год к Катьке на дачу его теперь точно не позовут. И все - из-за какой-то паршивой крысы. Нет, не из-за крысы. Из-за того, что он, Антон Фитюлин, - вассал Тьмы. Как это гордо звучит: вассал Великой Тьмы! А эти поганые козлы - Зинчук с Корявкиным - еще и издевались: «куда-куда ты, Фитюлька, воссал?»
        Ну, ничего! Он этому поганому Зинчуку сделал: схватил его вонючую крысу и шмякнул об пол! И каблуком! Вот так, суки! Вот так! По-нашему! По-сатанински!
        И все притихли. А Зинчук-слабак сначала челюсть отвесил, побелел весь, а потом слезу пустил. Как девка. Вот тогда Антон тоже засмеялся, грозно так, ин-фер-нально: «Ха-ха-ха!»
        Зинчук на него с кулаками полез, дурак недоношенный! И Антон этому ревушке уже совсем примерился - в лобешник, но Корявкин дружбана удержал. Правильно! Если хилый - не лезь. И все так хорошо было, так классно… И девчонки на Фитюлина так классно глядели - с ужасом и почтением…
        И тут все порушилось. И свет в глазах померк. И кто, Чёбот, лучший кореш, можно сказать! Чёбот, которого Антон Истине учил, к Тьме приобщал дурня, на компе своем играть разрешал, сайты тайные показывал, порнуху для него, долбака, скачивал… Эх, как вспомнишь… Шишка на башке, блин, с полмандаринины. Да что шишка!
        Чёбот, сука!
        «Таких, как ты, на зоне в параше топят!»
        На зоне! С понтом, блин! На зоне! Магнитолу из тачки дернул - и уже на пальцах весь! Бегал потом с этой магнитолой, куда деть - не знал. Ханыгам за две сотни скинул. Дешевка! «На зоне!» Справились, суки! Втроем!
        Изгаженный унитаз, куда Антона макали, прямо туда, лицом, под девчоночье хихиканье… За крысу эту паскудную…
        А он уже даже и не вырывался, только сипел:
        - Ну, все, блин! Ну, вы мне все ответите!
        А Чёбот, с ухмылочкой такой поганой:
        - Ты, парашник, не пугай. Говорил, ты у сатанистов - крутой, да? Ну, если ты у них крутой, так я ваще в законе буду! Га-га!
        И Корявкин, типа, подвякивает:
        - Давай, Фитюлька, веди кодлу свою! Мы вам заплыв устроим! По канализации!
        Потом все ушли, а Антон остался. На карачках у толчка.
        Нет у Антона кодлы. Наврал он тогда Чёботу. Для уважения. Ну и что! Воину Тьмы лгать не зазорно. Наоборот, надо. Когда мелким всяким людишкам лапшу вешаешь - это Сатане приятно. А кодла настоящему сатанисту не нужда. Он сам - кодла. За ним - сам Князь Тьмы.
        Нет, они его еще не знают. Но они узнают, блин! Прямо этой ночью! Ха-ха! Дураки! Оскорбить сатаниста в канун Рождества! Придурки, блин! Полные придурки!
        Антон кое-как встал, дополз до раковины. В битом зеркале отразилась побитая физиономия… Фитюлина вывернуло прямо на умывальник.
        Это был крутой сайт. Тут было все. Кое-что запаролено, но пароль Фитюлин знал. Одна девка на чате проболталась. Антон - тоже крутой. Год уже на службе Великой Тьмы. Многому научился. И не только в сетке. Теперь его время. Время мести и славы.
        Антон прыгал от ссылки к ссылке.
        «Тайный реестр», «Магия», «Магия превращений», «Оборотничество», «Рецепты», «Благоприятные даты»…
        Да, он был прав. Нынче хорошая ночь. Та самая. «Список ингредиентов». Есть. «Слова Силы». Та-ак… «Логин - Слава»… Есть! Блин, опять по-английски. Ничего, переводчик в помощь…
        Зажужжал принтер. Всё! Антон гордо откинулся на спинку кресла… И тут же зашипел! Больно, блин!
        «Ну, козлы, вы ответите! Все! Всех порву! Всех!»
        - Тошенька, я спать ложусь, - из соседней комнаты. Мать.
        - Угу, - буркнул Антон.
        Ему-то что. Так, ингредиенты. Вроде все имеется. Даже лягушка. Правда, маринованная. Антон ее в кабинете биологии стырил. Ничего, это все - ерунда.
        Главное - воля. И Сила. Сатанист не просит у всяких там… боженек! Сатанист берет! И точка.
        Три часа спустя, ровно в 23:42, Антон Фитюлин стоял голый в ванной, держа в руках банку с черным зельем. Зелье, правда, было не черное, а зеленое. Но это - по цвету. Не по сути. Пять черных свечей, слепленных из настоящего животного жира (три часа сало топил с чернилами), изрыгали смрадный дым. Между ними стояла чаша со свежей кровью, пять минут назад выпущенной из живой морской свинки.
        23:44. Антон набрал полную грудь воздуха и четко, с подобающей яростью (сатанист не просит, козлы! сатанист требует!) выкрикнул первые слова. Ровно в 23:59 - слегка охрипший воин Тьмы уронил в гулкую пустоту последнее: Черный сатанинский ключ. И воткнул многократно оплеванный крестик «вниз головой» в черную сальную лужицу. И ощутил, что по-настоящему уверовал в Мощь Зла. И как только он это ощутил, мир перевернулся, и Антон Фитюлин повалился на пол, разбив лбом чашку с остывшей уже кровью.
        Когда он очнулся - все изменилось. О да, все изменилось, как и должно было измениться. Потому что Антон встал. И не на две, а на четыре ноги. Четыре мускулистые ноги дикого зверя. Оборотня!
        Антон медленно развернулся. Ванная сразу стала тесной. Тяжелая мощная голова ширкнула о стену. Могучая шея не гнулась. Правильно, так и должно быть. Волчья шея не гнется. Антон распахнул пасть, издал сиплый кашляющий звук. Пасть захлопнулась, лязгнув огромными клыками. И тут в ноздри хлынул оглушающий поток запахов. Но все перебивал острый сладкий аромат крови. В ванной было темно - свечи погасли. Но ему теперь не нужен свет. Вот она, сила Тьмы! Антон наклонился и жадно слизнул ее с кафеля. Зверь! Он зверь! От восторга хотелось прыгать, кататься по полу… Ну все, теперь они узнают! Он их - в клочья! В клочья! Кишки выпустит! И первым - этому предателю Чёботу!
        В горле опять засвирчало. Антон двинул ушами, ловя тысячи звуков: как ругаются соседи, как журчит вода в бачке, как тараканы бегают по кухне. Он слышал, как дышит мать в своей спальне (еще не знает, каким стал ее сын!), как кто-то поднимается по лестнице…
        Антон привстал на задние ноги, вытолкнул носом крючок и, цокая по кафелю, выбрался из ванной. Он чувствовал, как мощно перекатываются мышцы спины, как легонько подергивается хвост… Он уже видел себя, стремительную смертоносную тень, летящую сначала по ночным улицам, потом - по заснеженным полям. Он уже слышал звон разбитого стекла, когда его неуязвимое могучее тело вышибет окно на Катькиной даче… О, как это будет здорово, когда они все наделают в штаны! А он тогда…
        Его новые глаза видели в темноте. Только серое и черное, но все равно здорово.
        Антон приподнялся на задних ногах, забросил передние на край стула. Новое тело, тело дикого зверя сразу стало непослушным. Еще бы! Он не какое-нибудь двуногое.
        Антон глянул в мутное зеркало. Он так жаждал увидеть себя. Страшную клыкастую морду…
        И он увидел. И от увиденного задние ноги оборотня едва не подогнулись. То, что он увидел, было страшно.
        «Не-ет!» - хотел закричать он. Но из переменившегося горла вырвался, просочился между огромных клыков тонкий сиплый писк. То, что он увидел…
        Да, это было страшно! Потому что прямо над пастью, над широкой пастью, украшенной здоровенными изогнутыми, совсем не волчьими клыками… Над ней, о ужас! Прямо над ней выступал вперед круглый двухдырчатый пятачок молодого подсвинка.
        Антон мигнул. Нет, этого не может быть! Этого не должно быть! Нет!..
        Внутри хрюкнуло. Зеркало помутнело… И - чудо! - в сизой дымке плавало уже не рыльце с пятачком - узкая хищная волчья морда. Подвижные губы разъехались, серый язык свесился набок.
        Антон ощутил такой восторг, что едва сердце не выпрыгнуло. Зверь, страшный, беспощадный, великолепный, зевнул. В близко посаженных глазах вспыхнул зеленоватый огонь, сухие когтистые лапы легли на край зеркала…
        И тут до Антона дошло. Доперло. И мелкая дрожь сотрясла тело. Сам-то он не двигался!
        Нет, уже двигался. Но совсем не так, как тот в зеркале. Пятился неуклюже, скользя копытцами по линолиуму…
        Волк легко перемахнул через край, припал к полу… Антон хотел завизжать, но горло перехватило. Волк ощерился… И мерзко, тоненько захихикал.
        Антон выпрямился. Битое зеркало, заблеванный умывальник - и хихиканье за спиной.
        Антон обернулся, охнул от боли в боку.
        - А ну, валите отсюда! - яростно выдохнул он, и столпившаяся у дверей малышня дернула по коридору.
        «Воин Великой Тьмы» снова, медленно, осторожно повернулся к зеркалу.
        - Кто-нибудь, - прошептал он, - кто-нибудь там, Бог или дьявол, заберите меня отсюда!
        Сказано: искренне обратившийся - будет услышан. И Антон Фитюлин, обратившийся действительно искренне, мог уверенно рассчитывать на успех.
        К сожалению, первым его услышал уже ошивавшийся поблизости дьявол.
        Рассказы. Страх
        Страх
        (1988 год)
        История эта странная, а верней было бы сказать - жуткая, случилась на земле, называемой собирательно - «Сибирь». В литературе принято, что вся она сплошь заросла дремучим лесом и обитают в нем мощнобородые широкоскулые великаны, кладущие на день не более десятка слов. Отчасти верно. Но в поселочке, давшем мне приют, когда, заработав деньжат, решил я малость расслабиться перед возвращением в Питер, такой бородач был только один. Прочие - много мельче. В большинстве - горькая пьянь. Что же до тайги, то вокруг была плоская, как стол, равнина на добрую сотню километров. Впрочем, места красивые.
        Приютом моим стал маленький домик из тесаных бревен с острой, красной, как петушиный гребень, крышей. Дом этот - комната и крохотные сенцы, - расположившийся в дальнем углу обширного подворья, был с любовью и мастерством сложен хозяином его, Алексеем Евграфовичем Гречанниковым, великим деревянных дел умельцем. Он-то как раз и был тем единственным в поселке саженной ширины великаном, немногословным, нежадным и, как узнал я вскоре, весьма азартным. А узнал я это, когда ежевечерне стал бывать в его хоромах, где он и еще двое местных играли в преферанс. Я стал четвертым.
        Одного из местных звали Семеном. Человек тертый, агрессивный, лет что-то сорока пяти, с хищной щербатой улыбочкой и переломленным носом. Когда он сцапывал карты широкой татуированной лапой, то непременно что-нибудь приговаривал по случаю.
        Второй, Саёныч, представившийся мне Игорем, оказался из пришлых. Интеллигент, пьяница горький, сбежавший (из Питера, кстати) от жены и осевший здесь у какой-то своей надцатой тетки-бабки. Именно он научил двух других столичной умной игре.
        Обходительный в разговоре, с лицом хоть и траченым, но не лишенным еще тонкости черт, с мягким, добрым голосом - он, определенно, располагал к себе. Во всяком случае - меня. Об Алексее Гречанникове я уже говорил. Впрочем, Алексеем его никто не именовал - звали попросту Лёхом. А уж рисковый он был в игре - хуже Семена. Обьявить мизер при двух пробоях ему обычное дело. А проигрывался так, что остальным трудно было не быть в плюсе. Зато уж если шел ему фарт - держись! Всех раздевал. Но чаще бывало наоборот.
        Лёха обычные эти проигрыши не огорчали: играли по маленькой, денег у него было - в избытке. Плотник, охотник, всякому делу - мастер. Да и на что их тратить в поселке?
        У Лёха была дочка. Настасья. Девушка лет двадцати, справная, высокая - в отца. Не замужем, что меня удивило. Семен как-то болтнул, что слава у нее в поселке - дурная. Но не за распутство. Бог знает, за что. Не мне спрашивать. Когда садились мы играть, она обычно рукодельничала. На нас если и взглянет, то украдкой.
        Питуху нашему, интеллигенту, Саёнычу, Настя явно по нраву была: то и дело глаз на нее скашивал да слюну глотал. Но скромничал. Разве что улыбнется или, кашлянув, пошутит деликатно.
        Должно быть, Лёха опасался.
        Так прожил я одиннадцать дней. Днем - гулял, читал. Вечером - играл. У Лёха. Да где ж еще? Саёныч? Дома своего нет: угол у хворой бабки. Семен? Жена. Злая, как хорек. А у Гречанникова - жены нет. Умерла. Да и дом - дворец! Мебель самодельная, резная, с придумками. На стенах - шкуры: волчьи, россомашьи… А у тахты - медвежья, густющая, с мордой огромной, оскаленной. Я глядел на нее и думал: вот бы босиком пройтись! Не дом - хоромы!
        В тот вечер играли мы скучновато. Карта не шла никому. Даже Лёх обьявлял без обычного азарта - о другом думал, видно. Завтра он уезжать. Охотничий сезон начинался. Раз так, значит, сядет Лёх в свой мотоцикл с коляской, ружье - поперек - и по длинной дороге, в тайгу. Привозил, говорят, много.
        Игра не шла, и я глядел по сторонам. Вот комод, вот шкура серая распяленная. Вот лайка Лёхова спит. Вот… И поймал случайно взгляд девушки. Особенный взгляд, аж мураши по спине побежали.С чего это она?
        Я, чтоб дураком не выглядеть, улыбнулся ей. И, к моему удивлению, она ответила, да так широко, во весь белозубый рот. Я, что таить, обрадовался. И обеспокоился: Лёх завтра уезжает.
        К женщинам меня особенно не тянуло. Там, откуда я приехал в поселок, подружка у меня была бойкая. Слишком бойкая, если учесть, что не баклуши бил, а вкалывал по десять часов.
        Тут потекла ко мне карта, и я о Насте забыл. Игра началась. А потом мизер пришел. Без прикупа. И еще. В три игры пуля моя за тридцать перевалила. Пошел других закрывать. Оно так: уж если идет пруха, так идет! Доиграли. Уравняли. Посчитали-рассчитались. И к Лёху в баньку пошли.
        А ночью, на простынке чистой ворочаясь, вспомнил я о взгляде Настенькином…
        Утром хозяин разбудил меня рано: попрощаться. Сколько б я у него ни задержался - ясно: не на два месяца. Обнялись по обычаю, расцеловались. Пожелал ему, что следует. Он меня послал. Еще разок обнялись (Лёх, хоть и силы медвежьей, соразмерял - чтоб кости не хрустнули). Я его вправду полюбил за эти дни: вот человек, о котором худого не скажешь! Настасья, после меня, с отцом почаломкалась. Лёх сел на мотоцикл, лайку в багажник посадил и запылил через поселок. Настасья - в дом. Я - на озеро.
        Вода в сентябре холодна. Особенно с утра. Но я взял за правило: плавать, пока жар на коже жаром внутри не станет. Уж тогда вылезал. А дорога назад, в поселок хороша! Справа и слева - поля. Небо белое, низкое, плоское над плоской землей широченной. Солнышко приятным теплом на груди. Чудо как хорошо!
        Позавтракал молоком с белым мягким хлебом и пошел гулять. Шататься по окрестностям, сощипывать терпко-кислые ягоды дикой облепихи, шевелить ногами траву. Левый берег озера сплошь зарос мягкими высокими травами. В ботанике я не силен - названий не знаю. Но поваляться - люблю. Руки разбросать, распластаться: сверху - небо с облаками. Вокруг - эта самая трава. Насекомые жужжат. Иногда прошуршит рядом кто-то живой…
        Прошатался я в тот день почти до вечера. Проголодался. Поесть бы, но… Прежде я у Лёха столовался. Сейчас - как-то неудобно. Без хозяина. Решил кое-что записать да к Семену сходить. Жена у него хоть и злая, но голодным не отпустит. Только сел к столу - стук в дверь: Настя пришла.
        - Что ж вы, Валя, кушать не идете? - с укоризною.
        - Ах, - говорю, - Настенька! Совсем забыл!
        Не поверила. Голову наклонила - улыбается.
        Повечеряли. Вдвоем. А за чаем с брусничным Настя меня разговорила. Незаметно. Я ведь как решил: поем - и сразу уйду. Нечего на девушку тень наводить! А тут разлился соловьем. Снаружи уже звезды высыпали, а я сижу, чаек потягиваю, в глазки широко открытые гляжу, языком плету. Мне она уж и нравиться стала: сам удивляюсь, отчего прежде я ее некрасивой считал? Чем бы закончилось - Бог ведает. Да постучали в окошко. Партнеры мои пришли: Семен с Саёнычем. Играть. Преферанс - дело такое: хоть вчетвером, хоть - втроем. Сунулись ко мне - нету. Ну и - на огонек. Что ж, пожелал Насте спокойной ночи - и пошли. Поиграли. Поговорили. Партнеры мои без Лёха себя свободней почувствовали. Семен в игре наглеть начал. Саёныч вдруг ни с того, ни с сего разошелся: как его женщины любят! Что же, может, и любят. Лицо иконописное. Бородка светлая. Руки хорошей формы. Только ходят ходуном и чистоты не первой. А что бедолага - так это ему в женских глазах только шарму прибавляет: не понятый жизнью человек.
        - Игорь, - говорю, - тебе сколько лет?
        Зыркнул исподлобья:
        - Тридцать восемь! А что?
        На вид - старше. Соврал или хмельная жизнь поизносила? И опять: про женщин, про крутизну свою. Я молчу: тема скользкая. Запросто человека обидеть можно. А вот Семен молчать не стал: начал дразнить да подзадоривать. Язык у Семена едкий, злой. Глаз цепкий. А тут еще проигрыш. Да и Саёныч его побаивается - чего стесняться?
        - Бабник, - говорит, - а что ж ты дешевым котом вокруг Настьки трешься? Как подступить не знаешь? Аль Лёха боишься?
        - Боюсь! - говорит. - Он ведь добрый-добрый - а убьет! Или жениться заставит…
        - Так и женился бы! - и мне подмигивает: - А то вот Валек опередит!
        - А правда, - говорю. - Что б тебе, Игорь, не жениться? Девушка славная…
        Здесь, как в старину, двадцать лет разницы - не препона.
        - Ха! - Саёныч подергал себя за бородку, а потом нашелся: - Глаз у нее дурной!
        - Ум у тебя дурной! - отрезал Семен и опять мне украдкой подмигнул. - Кто тебе наплел?
        - Да все! Бабка моя…
        - Ща! Бабка! Значит, так, Саёныч: Лёха нет. Вернется сам знаешь когда. Вот и карты тебе. Струсишь - нет тебе больше моего уважения!
        - Да она меня пошлет!
        - Пошлет - с меня пузырь! Давай, Саёныч! Что кота за яйца тянуть? Как считаешь, Валек? Или сам на глазок взял? Видали, как ворковали?
        - Хорош болтать! - говорю. - А тебе, Игорь, если девушку обидишь…
        Оба они так и покатились.
        - Сказал! - проговорил Семен, отсмеявшись. - Да она одной рукой Саёныча в узел завяжет, а другой козлинку ему причешет! Обидишь! Ха-ха! Давай, Саёныч, не брызгай! Пошли!
        - Ну и валите! - говорю. - А я спать лягу!
        - Спи, бугор! У тебя, небось, баб - шестью руками не перемять!
        И принялся собирать карты. Сегодня он проиграл. Немного, рубля два. Но - считать не стали. Саёнычу - до того ли? А мне наплевать. Словчил человек - да и Бог с ним! Моих там - копеек шесть. Так и уснул. И нисколько, клянусь, не ревнуя!
        Уснул - проснулся. Как всегда - на озеро. Воротился, умял полбуханки хлеба с молоком теплым и опять ушел.
        Побродил часа три - что-то мне не в кайф. Бывает, знаете, мучит что-то, свербит, а что - не поймешь. Воротился в поселок. Чувствую: неладно. Иду по улочке - навстречу никого. Но во дворах - недоброе какое-то шевеление. Пришел к подворью Лёхову, калитку отворил - Настя. Мимо. На улицу. И тоже: ни «как погулялось?», ни улыбки даже. Зыркнула и отвернулась.
        Вот тут мне совсем неуютно стало, хотя вины за собой не знал.
        «Должно быть, - рассуждаю, - Игорь с Семеном что-то натворили, а мне - за компанию».
        Пришел к себе - Семен!
        Да такой, что мне худо стало: как на десять лет мужик постарел!
        На столе - водка. Пустая почти бутылка. Глянул на меня - глаза красные, несчастные, как у собаки больной. И трезвые.
        - Что ж ты, - говорю, - сам с собой водяру жрешь?
        А он встает, берет молча из буфета второй стакан, еще один пузырь из сумки своей вытаскивает.
        - Помянем, - сипит, - души грешные Игоря и Семена! - наливает по ободок и разом стакан опрокидывает.
        - Ты что, - говорю, - охренел? Ты ж живой!
        А потом смекнул, взял его за шкирку:
        - Эй! Что с Саёнычем?
        - Мертвый! - бормочет. - И я мертвый! Кончено. Кранты. Пей!
        Думаю, спятил.
        - Не буду я пить! - рычу. - Что ты такое мелешь?
        - Правду!
        Посмотрел злобно и тоскливо, взял стакан и выпил, как воду пьют: в три глотка.
        - Нету Саёныча! - и всхлипнул.
        - Как - нету?
        - Не… не знаю… - и рассверепел вдруг: - Медведь задрал! В доме! И его и бабку! Понял?
        И заревел.
        Дико так: мужик - плачет! Самому разнюниться впору. Так меня это поразило, что про Саёныча я сразу и не понял. А когда понял, сам не заметил, как свой стакан опростал.
        Сел с Семеном рядом, обнял его, к себе развернул:
        - Сам, что ли, видел?
        А он мне, с яростью:
        - А то как же! Хошь - и ты пойди, полюбуйся! Из района еще не приехали, не забрали! - И поспокойнее: - Я ж его и нашел! Иди, погляди, коль интересно! Медведя видал?
        - Ну! - говорю. А сам - как будто издали. Как будто - в стороне. Не я, а кто-то другой сидит на лавке, выспрашивает… - Ну?
        - Вот те и ну! Пришел я к нему, верней, ко двору бабкиному, вижу: забор за домом - в щепы, а в огороде - следы медвежьи. Огромные! От самого крыльца. Я в дом. А там… - помолчал. - От Саёныча, считай, одни куски остались… В кровище все… У бабки полчерепа снесено, скальп содран… Слыхал, как медведь бьет? То-то! Как глаза закрою - так все и стоит! Валька! Налей, корешок! Выпьем за душу грешную!
        Смотреть я не пошел. Вы бы, думаю, тоже не пошли. И ужинать, ясное дело, я тоже не пошел. Так сидели. Пили. А уж с третьей бутылки Семен поведал мне, что довел-таки вчера Саёныча до заветной двери. А как тот постучал да впущен был - ушел. Может, Настасья выставила его через минуту, может - ночевать оставила. Это уж только она теперь и знает. Стало мне ясно, отчего она мимо меня сегодня смотрела. Шутка ли? Только был у тебя человек, а тебе говорят: нету его! Медведь задрал… Мерзко было с моей стороны даже и не зайти тем вечером к девушке, но не зашел. Напился страшно, до невменяемости. Ночью проснулся - мордой на грязном полу. Голова - сполошный колокол. Побрел на улицу, отлил, проблевался, голову в бочку с дождевой водой сунул - полегче стало. Поглядел на дом хозяйский: два окна горят. Но никаких мыслей во мне от того не возникло. Напился из той же бочки, побрел в домик. Хотел Семена, что на стуле спал, переложить, - не смог. Ослаб. Упал на постель да в кошмар провалился. Все как Семен рассказывал, да и похуже: тела выпотрошенные, кровь, вой нечеловечий… Кошмар то есть.
        Проснулся поздно, Семен уже ушел.
        Проглотил кружку холодной воды, побрел к озеру. На встречных глядя, понял: не одни мы были вчера с Семеном.
        Солнце уже успело нагреть тонкий слой на поверхности озера, когда я окунул в него вялое тело. Вода, как всегда, помогла. Обратно шел уже человек, а не живые мощи. Насти во дворе не застал и тому не огорчился. Чувствовал себя паскудно. Однако ж она меня не забыла: на столе стоял бидон с молоком, и комнатка моя прибрана. Тогда уж мне вдвойне стыдно стало: за бесчувственность и за свинарник, что после себя оставил.
        Выпил молока, пожевал хлеба, вкуса не чувствуя…
        Сентябрьское солнце за окном разошлось по-летнему. Разморило меня, пока сидел. Потому я разделся, завернулся в одеяло и уснул.
        Кошмары меня не мучили. Зато, проснувшись, я увидел над собой Настю.
        - Что, Настенька? - пробормотал я в том невнятном состоянии, какое бывает, если поспишь днем.
        Что-то мелькнуло в карих глазах девушки. Мелькнуло и пропало, сменившись обычным спокойным выражением.
        - Одевайтесь да пойдемте, покушаете! - сказала она.
        - Угу! Спасибо! - поблагодарил я, но остался лежать, ожидая, пока она выйдет.
        Но Настя не вышла, лишь отошла к двери, все еще не спуская с меня глаз.
        Да. Сплю я, надо сказать, нагишом. Стеснительным себя не считаю, но тут отчего-то смутился. И выйти ее попросить неловко: они ж тут запросто вместе в баньках, да и…
        Словом, не попросил. Откинул одеяло, встал, трусы натянул поспешно, за брюки взялся… Тут уж она вышла. Странная, верно, девушка? Или - нет?
        Со сна мне все каким-то звонким и ненастоящим виделось.
        В большом доме, войдя в незапертую дверь, я по темноватому коридорчику прошел в столовую. Знал, у Лёха так заведено: двое, трое, хоть в одиночку - на кухне не ели. Только в столовой. Так еще дед Алексеев завел. Стол был накрыт и, к своему, незначительному, впрочем, удивлению, я увидел на нем запотевшую бутылку водки.
        - Это еще зачем? - спросил я.
        Для порядка. Не возмущаясь, не протестуя, - любопытствуя.
        - Нужно! - твердо сказала Настя и указала мой стул.
        Правильно: не помешало. Напротив, опростав пару зеленых стопочек, я как будто оттаял изнутри. Заговорил о жизни своей недлинной, где был, что видел. Про юг, про север с западом.
        - Кстати, - говорю, - вкусно ты свинину готовишь! Верь мне, я уж ее всякую ел! И кабанятину. В Прибалтике. Там кабак один есть, кабанятину и медвежатину подают. Я и то, и другое попробовал. И скажу: что кабанятина, что медвежатина, считай та же свинина. Ну да вам здесь медвежатина не в диковинку. Вы ж… - и осекся.
        Лицо Настенькино окаменело. Что ж я сказал такое?
        Вспомнил! О господи! Ляпнул, дурак пьяный!
        - Выпьем! - говорю. И быстренько, глаза спрятав, водку расплескал.
        Скушали, не чокаясь.
        Лицо Настенькино порозовело еще, хоть и прежде румянец у нее был отличный. Даже глаза как-то пошире стали. Нет, она симпатичная! Так-то я скуластеньких не люблю: есть в них что-то плебейское. Это не я, это приятель мой говорит. Я и сам не из бояр-дворян. Оба деда - как есть мужики. Да только посмотрел я на Настеньку иным взглядом. Увидел и шею голую, стройную, и грудь большую, и плечи широкие, но не жиром заплывшие, как бывает, а развернутые красиво, надменно даже.
        «Какие ж ноги у нее?» - подумал. Никак не вспомнить. Длинные, наверно, раз высокая.
        «Все, - думаю. - Надо уходить!»
        Встал.
        - Спасибо, - говорю, - Настенька, за хлеб-соль-угощение! Пойду я. Как-то мне нездоровится.
        - Как скажете! - отвечает. И тоже встает.
        Проводила она меня до дверей. А в сенях, в темноте, уж не знаю, как вышло, - я ее обнял. Обнял - полбеды. Да только она сразу прижалась ко мне телом, меня к себе прижала. Да не просто так: с дрожью, с всхлипом, со взлаем каким-то. И сильная же девица!
        Сам я тоже парень крепкий. Росту немалого. И не ощути я тогда этой ее силы, почти не уступающей, а может, и не почти, моей собственной, повернул бы назад, в дом, зацеловал бы девушку…
        Но сила эта меня насторожила. Высвободился не без труда.
        - Прости, Настенька! Водка кровь баламутит! - и быстро-быстро за дверь. - Спокойной ночи!
        И, едва не бегом, в свой домик. Дверь на крючок и в постель.
        А сон не идет. Днем отоспался. И мысли всякие.
        Чего ж я испугался? Девушки испугался?
        Порылся в себе: точно.
        Ее.
        Не того, что привяжется. И не того, что отец ее, не ровен час, вернется. Ее самой! О господи!
        Долго ворочался. Или - недолго? Бессонное время - длинное. Уснул.
        И проснулся.
        Сидит.
        Сидит, родимая, на стульчике рядышком. Лампочка не горит, но на столе свеча теплится. На плечах - платочек коричневый.
        - Как же ты попала сюда? - спрашиваю. Помню ведь: дверь затворял.
        - Трудно, что ль, крючок откинуть?
        И не улыбнется.
        - Что ж мы теперь делать будем? - говорю.
        - Тебе лучше знать!
        А сама тапочки скидывает и на кровать ко мне забирается.
        Забирается, садится у меня в ногах. Свои, в коричневых носочках шерстяных, под себя подбирает, юбку на коленки круглые, белые натягивает, сидит, смотрит.
        О господи!
        Сел на постели.
        Руки на плечи ей кладу:
        - Настя!
        Сидит. Ладошки под себя подложила. Молчит. Тихая. Покорная. Вот-вот, именно! Покорная!
        Гляжу на нее, а в голове почему-то вопрос вертится. Про Саёныча. Был он с тобой? Не был?
        Вот дурень! Совсем одичал! К нему девушка пришла! Сама пришла, хоть и не гулящая, уж это видно!
        - Настенька!
        Взял в руки лицо ее, в глазки заглянул:
        - Настенька! Лапушка!
        Что-то свеча горит больно ярко! Задуть?
        И вдруг как закричал кто-то внутри:
        «Нет! НЕТ! Не задувай!!!»
        Должно, лицо у меня изменилось.
        Но и у Настеньки переменилось что-то. Ручки из-под себя выпростала, за плечи меня взяла, потянула к себе. Ох, крепкие пальцы у нее! Лицо ее ко мне приблизилось да вдруг - как потекло… Господи! Я отшатнуться хотел - пальцы как клещи. И все. Обессилел. Как помертвело внутри. Враз части свои мужские ощутил: страшно!
        А на лице девичьем - на тени тень. Черточки знакомые вытягиваются, рот приоткрытый как бы вперед и в стороны расходится и… Морда медвежья! Как изнутри проступает.
        Я уж и не трепыхаюсь. Какое там! Обмяк. Господи! Сожрет! Счас обернется и - рвать!
        И тут я со всей ясностью понял: она! Она Саёныча…
        Да, впустила, приняла, а потом…
        О господи! Нету силы моей!
        И тут в мозгу моем опять словно голос чужой, не вкрадчивый, не ласковый, а какой-то холодный совсем, равнодушный:
        «А ты полюби ее, - говорит. - Полюби ее, как есть. Не бойся. Полюби!»
        И душа моя жалкая, в желейном теле, вдруг взошла, как от искры.
        И повернул я мой страх в нежность неописуемую.
        И, нехотя словно, стало переменяться ее лицо. Ушла морда медвежья, проступил облик девичий, ожидающий… И руки (не лапы уже) на плечах помягчели. Она ждала. И я знал, чего она ждет. Меня.
        А страх мой, он не умер, он был где-то внутри, трепетал. Вылезет - и конец мне!
        Но я выгнал его, вытолкнул прочь: люблю - и все тут! И я действительно любил ее! Не как женщину любят, не страстью, а… как детей своих любил бы, если б были у меня дети. Глядел на нее и думал: обратись она сейчас в зверя - все равно любить буду! Все равно!
        И обмякла она, растаяла. Власть над ней стала у меня: пока не боюсь - моя!
        А как понял это, и любовь моя к ней переменилась. Не то что ушла: попроще сделалась. И любопытство появилось: если оборотень она, тело у нее - какое? Может, знаки какие есть?
        И вот что: женщину в ней я меньше хотел, чем чудовище. И мысль такая совсем не смущала, ни капельки! Конечно, я не боялся! Могу - так и бояться нечего!
        Без поспешности раздел ее: кофту толстую, вязаную, блузу, юбку, чулки старомодные, на резиночках, рубашку исподнюю. Раздевал - и все искал, искал. Знаки. Но не было в теле ее ничего. Ничего звериного. Плечи были чисты, груди теплые, тяжелые, гладкие, рука короткопалая, живот… Просто тело женское. Большое, покорное.
        Да, она была покорна, пыталась угадать меня, стать мягче, легче, чем была по естеству.
        И все-таки овладеть ею я не мог! Прости, читатель, за подробности: тыкался без толку, ноги ее перекладывал и так, и этак… И сама она старалась мне помочь - никак!
        Я уж отчаиваться начал. Пыл угасал. Пришлось подогреть его мыслью: не женщина подо мной. Не просто женщина.
        И на меня накатило: понял!
        И сама она поняла: перевернулась, приподнялась: я коснулся ее ног, просто провел руками от колен вверх, к ягодицами, и ощутил не кожу, а грубую шкуру с короткими щетинками прорастающей шерсти…
        Но я не испугался, нет!
        И все вошло, пошло, как по маслу! И стал я… Прости меня, Господи!
        На следующее утро я уехал.
        Автобус подпрыгивал на буграх. Женщины, возвращавшиеся с фермы, судачили об убийстве, о медведе…
        В райцентре оставил рюкзак на вокзале и, поскольку до поезда оставалось часов шесть, заглянул в милицию.
        Там поначалу отнеслись ко мне без восторга: много тут вас! Убийство двойное всколыхнуло весь район. Но когда я сказал, что последним видел убитого (Семен ни словом о Насте не обмолвился!), а сейчас, уезжая, хотел бы…
        В общем, записали они все, что я наговорил. То есть ничего, в общем.
        Потом молоденький лейтинант, смакуя или желая потрясти мои чувства, описал, с подробностями, которые я не буду приводить, состояние останков.
        - Э… - пробормотал я. - Откуда вы знаете, что медведь? Шерстинки, следы, разве нельзя…
        - Нельзя! - отрезал лейтенант. - Отпечатки зубов! И слюна! Ну-ка, где ты раздобудешь медвежью слюну? - и поглядел победоносно.
        Я был посрамлен, и лейтенант предложил мне перекусить у них в столовой. Я согласился.
        Подали нам суп грибной, жаркое, салатик, компот сухофруктный. Хороший обед, только макароны были сыроваты.
        Через несколько часов, договорившись с проводником, я уже ехал в Новосибирск, чтобы оттуда…
        Где ты, На-а-стя?
        Рассказы. Там. Повелители горних миров
        ТАМ
        - Куда ты смотришь? - спросил я.
        - Да вот там интересно, - сказал мой друг. - Смотри!
        Я посмотрел.
        Черный след на асфальте. И на земле - тоже. Содранный дерн.
        - Вот отсюда, - сказал мой приятель. - Вот отсюда он шел. Сел сюда, на краешек, посидел немного, перемогся. Видишь, лужица натекла, под скамейкой. И здесь, на дереве… - Он скребнул ножом по крашеной древесине, пригляделся к бурому натеку. - В живот, - сказал он. - Судя по цвету. Посмотри…
        - Я в этом не разбираюсь, - я покачал головой. - А дальше?
        - Дальше? Посидел он здесь, немного и вон туда пошел, к той подворотне…
        В подворотне было темно и пахло мочой. За подворотней была улица. Конюшенная.
        - Здесь он тоже постоял, - сказал мой приятель. - Плохая рана. Трудная.
        - Угу, - я ему не очень-то верил, хотя знал, что он - специалист. В таких делах.
        - Плохая рана. А там - люди. Надо выйти. Может, машину ловить. Так что здесь он постоял… Ну-ка! - Мой приятель щелкнул зажигалкой. - Ну точно! Гляди!
        На грязной стене отпечатался еще более грязный след ладони…
        И тогда я понял: это не игра. Он действительно стоял здесь. И собирался с силами, чтобы выйти из сумрака арки на улицу…
        - А когда это было? - спросил я.
        - Ночью. Или ранним утром. Часов восемь-двенадцать назад.
        - А крови почти нет… - пробормотал я.
        - Она внутрь уходит. Да он и ладонью зажимал. Ладно, пошли. Еще по двести.
        И мы пошли. На улице я оглянулся. Представил: вот он стоит у края арки, зажимая ладонью дыру, из которой сочится вязкая кровь… Что он думал? Надеюсь, этого я никогда не узнаю.
        - Валер, как ты думаешь, что он думал, когда там стоял? - все-таки спросил я, не удержался.
        - Что? А… Ничего он не думал, - сказал друг. - Не до думанья, знаешь ли… Я таких огнестрелов навидался. Там.
        - Так то там, а то - здесь, - пробормотал я.
        Но тихо. Он не услышал.
        ПОВЕЛИТЕЛИ ГОРНИХ МИРОВ
        (1998)
        На нем был черный фрак, лацкан которого украшал золотой значок размером с рублевую монету. На золоте, крохотными рубинами, - изображение перевернутой чаши.
        - Иван Вольфович Сарасвати-Эверс, - величественно изрек он, протягивая руку, обремененную тяжелым старинным перстнем-печаткой с затейливым гербом. И добавил, когда ладони соединились: - Маг.
        - Всеслав Степанович Беловодинский, - мягко и распевно произнес второй. - Целитель и астролог.
        - Очень приятно, - полные губы Сарасвати-Эверса разошлись, открыв серию отлично подобранных зубов из металлокерамики. - Наслышан.
        - Взаимно, - на Беловодинском был не фрак, а всего лишь костюм-тройка, но зато отличного покроя, и галстук ручной работы, с вышитой руной Вечности. Костюм и галстук были произведены в Испании, куда Беловодинский ездил в качестве эксперта-психолога, сопровождавшего на турнир российскую команду шахматистов. Команда выиграла, и в этом, как полагал Беловодинский, немалая его заслуга. Мнения Всеслава Степановича никто не оспаривал: ни спонсоры, ни сами шахматисты.
        - Давно мечтал с вами познакомиться, уважаемый коллега, - пробасил Сарасвати-Эверс отлично поставленным голосом.
        Некогда Иван Вольфович работал конферансье в Ленконцерте, но это было еще до того, как он обнаружил в себе Высший дар и получил посвящение от настоятеля храма Тройничного Пути в городе Бердянске. С тех пор Иван Вольфович обучался у многих посвященных, и сам обучил и посвятил немало. Мистический талант его был оценен по достоинству, о чем свидетельствовало хотя бы то, что петербургская квартира мага(как он любил называть себя с простотой, присущей только истинным посвященным) находилась на Крестовском острове.
        Его собеседник, Всеслав Беловодинский, тоже вполне преуспел в реализации своих дарований, а в кругах, приближенных к светским, был, пожалуй, еще более влиятелен, чем Сарасвати-Эверс, так как являлся личным экстрасенсом лидера шанкарской группировки Пирамидона. Конечно, Пирамидон не платил ему за консультации ни гроша, зато и Беловодинский никому ничего не платил ни со своих плановых выступлений, ни с трех санкт-петербургских филиалов своей «Всемирной русской школы ведунов-целителей».
        Оба официально признанных волшебника взяли по бокалу с подноса пробегавшего официанта и уединились у оконной ниши.
        - Вполне презентабельный прием, как вы находите? - светски осведомился Беловодинский.
        - О да, - не стал оспаривать Иван Вольфович. - Цивилизованное мероприятие. И место неплохое.
        Место, действительно, было неплохое: Мраморный дворец; и организация мероприятия, действительно, на высоте. Да и как могла быть не на высоте встреча деятелей отечественной культуры, организованная партией «Монолитная Россия».
        - Весна, - задумчиво проговорил Беловодинский. - Помню, лет десять назад вот в это же время мы с моим Гуру… - тут он сделал подобающую паузу, - исследовали в Карелии практики финских шаманов… - Беловодинский причмокнул губами, то ли смакуя коктейль, то ли вспоминая те, давнишние, исследования.
        - Весьма интересно, - пробасил Иван Вольфович. - Я кое-что слыхал об этом, но практиковать не доводилось. Я, знаете ли, более к алхимической школе склоняюсь. Все-таки нам, европейцам, это ближе, чем те же восточные алгоритмы или ортодоксальное шаманство. Но эффективно, не отрицаю. Эффективно и весьма энергетично, весьма. Иной раз я даже обдумывал: а не попробовать ли? Но все как-то недосуг. Я больше, знаете, в Европе. Или в Америках. Там, знаете, тоже любопытные практики, весьма. Вот, взгляните, - Иван Вольфович продемонстрировал один из перстней, заостренный конусом кусочек обсидиана в затейливой платиновой оправе. - Необычайной магической силы вещь. Некогда принадлежала прямому потомку первосвященника Уицтлипочтли. Признаюсь, даже я всерьез опасаюсь ее применять. - Сарасвати-Эверс встряхнул гривой черных волос без малейшего признака седины. - Разве исключительно для астральной защиты. Гигантской силы артефакт. Просто невероятной.
        - Да, да, - покивал Беловодинский.
        «Только зря ты, дорогой, обсидиан в платину запаковал, - подумал он. - Кто ж после этого поверит, что это подлинник».
        - Такое трудно не заметить, - сказал Всеслав Степанович вслух, погладил бритую голову и покосился на обильный волосяной покров Сарасвати-Эверса.
        Сам Беловодинский в последние годы здорово облысел, но брился не поэтому, а исключительно для того, чтобы облегчить доступ высоких энергий в верхние и затылочные области чакры Сахасрары. Будучи основателем истинно российской, северной школы ведовства, он был глубоко убежден, что индийские практики, утверждающие, что именно волосы являются проводниками этих самых высших энергий, в нашем исторически сложившемся климате являются пагубно ошибочными. Но он не стал говорить об этом Ивану Вольфовичу. Он понимал, что им следует не разногласия в учениях выискивать, а, наоборот, общности. Всеслав Беловодинский достаточно скептически относился (и не скрывал этого) к большинству так называемых экстрасенсов, не без оснований полагая их жуликами и профанаторами древних знаний. Но Сарасвати-Эверса он к большинству не относил, более того - считал, что они оба находятся примерно на одной ступени Силы и Власти. Выше - только те, кто окормляется внутри Кремлевской стены, консультируя и целительствуя на уровне Правительства.
        Но Всеслав Степанович не сомневался, что достигнутый им уровень - далеко не предел. У него есть и средства и опыт. Не хватало только всемирного признания. И этот путь Познания Истины ему мог приоткрыть Сарасвати-Эверс, чью деятельность в странах дальнего зарубежья не однажды освещали средства массовой информации, как тамошние, так и отечественные. С другой стороны, Беловодинский обладал крайне полезными для истинного мага контактами внутри отечества. Контактами, связями и информацией. Например, он знал о провале проекта «Пасынок дочери Ванги» и знал, что спонсоры и продюсеры этого проекта сейчас ищут кандидата на роль Великого Магистра Прогнозирования Будущего. Беловодинский был уверен, что Иван Вольфович справится с этой ролью куда лучше, чем младший сын золовки Пирамидона, начисто лишенный не только экстрасенсорных дарований, но и артистизма как такового. Что и привело к провалу «Пасынка». Рекомендация Беловодинского плюс «послужной список» Сарасвати-Эверса - и дело будет решено. Беловодинский позаботился, чтобы кое-кому из ближайших учеников Сарасвати-Эверса намекнули об этом. Но и Иван
Вольфович и Беловодинский знали, что высшее искусство не терпит благотворительности. Только - равноценный энергетический обмен. «Баш на баш», выражаясь более грубым языком.
        - А может, тряхнуть стариной… - задумчиво проговорил Всеслав Степанович и погладил бледный череп. - Время и впрямь располагает…
        - Что вы имеете в виду, уважаемый коллега? - осведомился Сарасвати-Эверс. - Если насчет тантрических торсионных вихрей…
        - Нет, - покачал головой Беловодинский. - Я имею в виду, что как раз наступило сакральное время прорастания активной биомассы, потребление коей входит в исконно русские методики волхвования. Не желаете ли, уважаемый коллега, составить компанию? - и не удержался, уколол: - Сравнить, так сказать, наше отечественное искусство с заморским, коему вы так привержены?
        Иван Вольфович нахмурился было, подумал: не обидеться ли? Решил: не стоит. И басовито хохотнул.
        - Экий вы, право, Всеслав Степанович, у нас биолого-почвенник! Отчего ж не сравнить? Оно ведь никогда не вредно - сопоставить истинное с предполагаемым, с корневым, знаете, народным, так сказать. В родных палестинах, как говорится, и уксус сладок. Когда, где, как? Говорите, уважаемый Всеслав Степанович, я весь внимание. Целиком полагаюсь на ваш обширный опыт шамана и астролога.
        Беловодинский пропустил мимо ушей шпильку насчет «шамана».
        - Думаю, в будущий понедельник - наиблагоприятнейшее время. Вы, я - и по двое избранных учеников. Более не надо: сие, так сказать, весьма интимный сакральный процесс.
        - Понимаю, понимаю… - прогудел Сарасвати-Эверс. - Интимный… Да-а…
        - Только, Иван Вольфович, учеников, а не учениц! - быстро произнес Беловодинский. - Сие есть исключительно кульминация мужских энергий!
        - Понимаю, понимаю… - прогудел маг. - Как не понять…
        «Не издевается ли? - напрягся Беловодинский. - Не разошлись ли слухи?» В последнее время у него в интимной области возникли кое-какие проблемы. Ничего катастрофического, но уже близок был тот возраст, когда более опасаешься готовности женщины, чем отказа. А вот волосатый тантрист Сарасвати слыл неутомимым женолюбцем. Такие охотно распространяют всякие дурные сплетни. Учитывая, сколь значителен был доход целителя и астролога именно от интимных проблем населения, слух о его собственной даже частичной несостоятельности был бы, мягко говоря, неуместен. Пришлось бы вкладываться в рекламную кампанию, нанимать «свидетельниц» своей дееспособности… Ноблесс, так сказать, обязывает…
        - До Сартовалы подъедем на машинах, - деловито проговорил целитель и астролог. - Но до места дороги нет. Придется пешочком, километров двадцать или около того. Осилите? Наш лес - не Версальский парк.
        - Всеслав Степанович! - укоризненно прогудел Сарасвати-Эверс. - По сельве ходили-с! А сельва, знаете, не Карельский перешеек. И флора, понимаешь, и фауна: змеи, индейцы, насекомые…
        «Врешь, - подумал Беловодинский. - Ты же дальше колонии хиппи в Аргентине не выбирался!»
        - Вот и отлично, - произнес он вслух. - Значит, договорились!
        Коллеги скрепили уговор рукопожатием и разошлись по разным концам залы: завязывать и поддерживать контакты.
        Приехали на двух джипах.
        С Сарасвати - два юнца хиповатого вида, с Беловодинским - ребята покрепче, но не телохранители, а ученики. Послушники. Наездов личный целитель Пирамидона не боялся. Не та он шишка, чтобы на него наезжали по-серьезному, а на шелупонь одного имени «Пирамидон» с лихвой хватит.
        Загнав джипы в кусты, дальше двинулись пешочком. Почва уже подсохла. Беловодинский шагал налегке, отодвигая ветки щегольской тросточкой. Рядом вышагивал Сарасвати-Эверс - в дорогом спортивном костюме, с небольшим рюкзаком из тонкой оранжевой кожи.
        Ученики горбатились следом, и рюкзаки у них были не в пример объемистей. Ну так на то и послушание, как же иначе?
        Во время пути, за разговором, познакомились поближе, звали уж друг друга по именам, хотя и на «вы». Притирались понемножку, присматривались. У обоих крепло убеждение: партнерству - быть.
        До места добрались точно в срок: хоть и был здесь Всеслав Степанович лет десять назад, а не заблудился. Память у Беловодинского была превосходная, тем более в молодости, когда в «холодильном» институте учился, разряд имел по спортивному ориентированию. Эх, молодость, молодость… Водочка с буженинкой, да с девочками-проводницами, да под грибочки…
        За грибочками Беловодинский отправил послушника Феодора. Второму, Симеону, поручил руководить разбивкой лагеря. Сами просветленные расположились на складных стульчиках и вполголоса продолжали разговор. Речь шла уже не о лабуде всякой, а о вещах серьезных. Тут, главное, поставить себя правильно: не продешевить.
        Поговорили о литературе. Вышла недавно у Беловодинского серия печатных работ: «Целительные силы стихий», но уходила плоховато. Может, не тех людей Беловодинский писать нанял? Вот прошлая книга, «Психоделические средства и духовный рост личности», продалась миллионным тиражом. На этой почве они с Пирамидоном и познакомились. Правда, Пирамидон ее и «закрыл». Если, говорит, всякий лох станет сам по коноплю в Азию ездить или, там, «винтом», на кухне сваренным, травиться, нехорошо это для бизнеса.
        Сарасвати-Эверс тоже в литературе не последний человек. Как без этого на ниве духовного развития произрастать? Посоветовал издательство сменить. И в академики податься. Назвал две-три академии всероссийского и международного уровня, с раскрученными брендами. Такса там стандартная. Пять сотен - член-кор, штука - академик, три - член Президиума. Вот сам Сарасвати-Эверс, например, действительный член аж двух: Всероссийской космологической академии наук и Международной российской академии информации, не говоря уже о трех европейских и одной американской. Там это даже подешевле, но подход нужен. Он, Сарасвати-Эверс, может пособить по-дружески. А ведь как звучать будет: «Действительный член Парижской академии научного прогнозирования доктор Всеслав Беловодинский». А на визитках - герб Парижа и золотое тиснение. Совсем другой уровень. А без этого за рубежом - никак. Даже портье в гостинице не улыбнется.
        Беловодинский покатал титул на языке, понравилось.
        «Сведу с Пирамидоном, - подумал он. - Полезный мужик».
        Между тем послушники Беловодинского и адепты Сарасвати-Эверса разбили лагерь. Накрыли «поляну». Учителя и ученики расположились вокруг костра, над которым повис котелок с молоком.
        Всеслав Степанович повел неспешный рассказ о древнерусском язычестве, о его древних обрядах, рожденных двадцать тысячелетий назад, задолго до всех известных ныне религий. Поведал и о старинных храмах еще доледниковой эпохи, тех, что в руинах, и других, дивно сохранных, но доступных лишь для особо посвященных, к коим относится, например, человек, посвятивший Беловодинского, но сам Всеслав Степанович сего еще не удостоен, ибо велено ему жить, целить и просвещать в миру двести лет, и лишь после этого позволено взойти на следующую ступень.
        Беловодинский говорил, а Сарасвати-Эверс ни словом не возразил, лишь время от времени встряхивал гривой и загадочно улыбался. Беловодинский оценил и это. Не то чтобы он опасался спора: вера его послушников и так целиком принадлежала ему, а на адептов Ивана Вольфовича он покушаться не собирался, но… Но так проверяются люди. По умению говорить, а главное - по умению помалкивать.
        Тем временем поспело молочко. Беловодинский пошептал над мелкими бледными грибочками, затем послушник Феодор засыпал их в «белую воду».
        Принимали духовную пищу со всем почтением. Сарасвати-Эверс употребил двойную. Изрядной комплекции мужчина: за шесть пудов перевалил.
        После первых глотков Беловодинский оглядел участников медитации, решил: нормально. Его послушники понятия имеют, а если прихиппованные ученики Сарасвати начнут без ума по лесу скакать, так это их проблемы: не сельва, чай. Исконно русские земли: крокодилов и ягуаров нет.
        Ивана Вольфовича уже разобрало: глаза закрыл, слюна по бороде потекла. Тут и Беловодинского затащило. Успел только подумать о приятном: о визитке с гербом Парижа - и воспарил в астрал.
        Должно быть, перебрали немного. Или грибки забористые оказались. Или послушник Феодор «масть» перепутал. Да только длился астральный вояж Всеслава Степановича дольше, чем ожидалось, и проходил с полным отрывом от физического. В полной отключке то есть.
        …С надрывным скрипом выбирался Всеслав Степанович из мира тонкого в мир грубых материй. Мир же грубых материй грубо давал о себе знать: болью в членах, тошнотой и невероятным холодом. Удивился целитель. Боль и тошнота - это понятно. Но холод? Костюмчик на Беловодинском был из козьей шерсти, спецзаказ. Да и куртка-альпийка на гагачьем пуху: в Норвегии покупал. Нельзя в таком замерзнуть…
        Но прорисовывались постепенно реалии бренного мира, и увидел Всеслав Степанович, что нет на нем ни куртки норвежской, но костюмчика, ни ботиночек фирменных швейцарского производства, а одет он исключительно в трусы семейного типа, ничем не примечательные, и футболку белую, китайского производства. Не мудрено, что замерз Всеслав Степанович при температуре воздуха 11 градусов по Цельсию.
        Ежась, Беловодинский привстал и огляделся.
        Первое, что он увидел: голую волосатую тушу великого мага Сарасвати-Эверса. Только не было на маге ни перстней магических, ни цепей золотых с талисманами, ни костюма охотничьего германской работы. Ничего не было на Иване Вольфовиче. Даже срам его ничем не был прикрыт, если не считать внушительного брюха.
        И много чего еще недоставало на поляне. Пропали палатки и рюкзаки. Пропали продукты деликатесные, запасенные в немалом количестве… Да еще ботинки с послушников Феодора и Симеона. А с хиппарей вообще ничего не сняли. И верно, кому это барахло нужно?
        «Нет, нужно! - с тоской подумал целитель и астролог. - Ой как нужно. Нам!»
        И принялся будить остальных астральных путешественников.
        От грозного рева мага минут двадцать дрожали верхушки окрестных сосен. От его проклятий в астрале ходили волны десятибалльной величины, а торсионные поля рвались и сплющивались аж до самой Ладоги. Ученики и послушники, потрясенные, с открытыми ртами, внимали великому гневу. Беловодинский молчал. Да что тут говорить? Мобильники у них тоже шопнули. Хорошо хоть, ключи от джипа он Феодору отдал. Холодно, однако! Целитель и астролог пихнул послушника Феодора.
        Тот закрыл рот и, сообразив, поспешно стянул курту.
        Из лесу выбирались без всякого воодушевления. После грибочков, как всегда, мутило и деревья все норовили раздвоиться.
        Сарасвати-Эверс сначала продолжал гневаться, но потом заткнулся и только мрачно сопел.
        Выбрались. Забились вшестером в один джип (брелок от второго прихватили грабители). Тесно, зато тепло.
        В общем, обошлось. И до Питера доехали без проблем. Запасливый Беловодинский припрятал немного денег в машине, так что купили по дороге в каком-то сельпо штаны и обувку.
        Расстались, впрочем, без обид. Сарасвати-Эверс пообещал, что с помощью древней магии непременно найдет грабителей и имущество пропавшее вернет. Сторицей. Дескать, конек это его - разыскивать пропавшее.
        Беловодинский ничего не обещал, про себя решив Пирамидону ничего не говорить. Пирамидон-то, конечно, воришек найдет, но какой удар по репутации!
        Послушникам же Всеслав Степанович намекнул: мол, он-то заранее все знал. Потому и деньги припрятал. Мол, хотел великого мага в деле проверить. Вот и посмотрим, чего стоит.
        Жаль, сотрудничества не получилось. Правда, академиком Всеслав Степанович все-таки стал.
        А с Сарасвати-Эверсом снова свела его судьба только через два года. На приеме у вице-губернатора по культуре.
        Поздоровались. Беловодинский не удержался, спросил:
        - Ну как, Иван, отыскали наших воришек?
        - А то как же! - самодовольно заявил Сарасвати-Эверс. - Поиски - мой конек. Отыскал и наказал примерно: до третьего колена. Правда, вещи наши они уже успели пропить, да главное мое - сохранилось!
        И предьявил заветный перстень с обсидианом, индейскую реликвию, украшавшую волосатый палец.
        - Восхищен! - изрек Беловодинский, после чего оба раскланились и удалились.
        Сарасвати - с видом надменным и самодовольным, Беловодинский - пряча усмешку.
        Камень-то на перстне был тот же: обсидиан, а вот оправа… Он отлично помнил, что в прошлый раз оправа была не белого золота, а платиновой.
        Петля счастья. Фрагмент 1
        ПЕТЛЯ СЧАСТЬЯ
        1987? 1999
        - Вот и все, Олег Игоревич, сейчас вам станет полегче. А потом - совсем хорошо.
        Улыбка у профессора - искренняя. Интеллигентная такая, хорошая улыбка. Как у моего давно умершего дедушки. Может, из-за этой улыбки я и дал ему денег первый раз, одиннадцать лет назад, когда он еще не был профессором, а был всего лишь нищим начальником нищей лаборатории Института экспериментальной медицины.
        Тогда он смотрел на меня не сверху вниз, как сейчас. И глаза у него были - как у пожилого сенбернара.
        Не то чтобы я ему тогда поверил… Видно, почуял что-то…
        Само собой, я тогда и думать не думал, что окажусь подопытным экземпляром. Многочисленных свинок, собачек и обезьянок можно не считать. Думать не думал, а вот… Не обмануло меня чутье.
        - Постарайтесь расслабиться, Олег Игоревич, - ворковал профессор, пока девочки и мальчики в белом оклеивали меня датчиками и закрепляли ремни.
        Лицо у профессора - спокойное, уверенное. Располагающее. Респектабельное. Но в глазах - тревога и сочувствие. Потому что он знает, как мне больно.
        Вообще-то я неплохо переношу боль. Но действие наркотиков закончилось три часа назад и эта боль меня уже порядком измотала.
        - Все нормально, Сережа, - говорю я.
        Мой голос звучит ровно и спокойно. Мне нравится, как он звучит. Я этим горжусь. Собственной силой воли и терпением. Больше мне гордиться сейчас нечем. Жить мне осталось двадцать семь дней.
        Можно бы и больше. Денег у меня достаточно, а вся эта техника вокруг может поддерживать меня годами: кормить, чистить кровь, массировать и тонизировать. Но это не жизнь. Для меня. Сейчас я, по крайней мере, могу нормально мыслить. Даже несмотря на боль. Хотя полгода под наркотой уже сказываются… Через двадцать семь дней мне исполнится сорок девять. И согласно моему завещанию, вся техника будет отключена. И я умру. Может, не сразу, но - быстро. И ничего не почувствую. Потому что мне будет хорошо. Очень хорошо. Двадцать семь дней я буду жить в чудесном мире моего прошлого. В лучшем из того, что выберет мое подсознание.
        - Все нормально, Сережа, я потерплю.
        Никто не называет профессора Сережей. У них, в медицинском мире, это не принято. Они со студенческих времен - по имени-отчеству.
        Но я - хозяин. Мне принадлежит вся эта научно-целительская роскошь, заполняющая три этажа медицинского центра. И само здание. И два гектара парка. И… Словом, все.
        Одиннадцать лет назад я не собирался на этом зарабатывать. Я просто дал денег на доброе, как мне показалось, дело.
        Дал - и забыл.
        Время было жестокое, но я уже тогда знал, что надо делиться. И делился. С нужными людьми. И просто - с людьми. Жертвовал, помогал… Даже если деньги мои и пропадут, все равно жертвовать на медицину приятнее, чем лопатами грузить лавэ в ненасытные клювы чинуш.
        Я не очень удивился, когда узнал, что лаборатория моего тогда еще не профессора, несмотря на мой взнос, окончательно загнулась. Я, скорее, удивился, что Сергей успел добиться каких-то результатов. Он пришел ко мне с кучей умных журналов на трех языках, где были напечатаны разные статьи, с разными названиями, но одной и той же фамилией автора - «Доктор медицины Сергей Шафир».
        Еще он принес приглашение от какого-то американского фармакологического концерна. На работу.
        Я решил, что мой ученый медик боится, что я не дам ему уехать, пока он не вернет деньги. Смешной. Я никогда не рассматривал благотворительность как вложение. Эти деньги никогда не возвращались. Правда, помогали мне малость скосить налоги. Да и для кого мне копить? Детей нет. С женой развелись десять лет назад. Была, правда, еще одна… сучка. Чуть не женился, но Бог миловал.
        - Езжайте спокойно, Сергей, - сказал я тогда. - Никаких проблем.
        И увидел, что он вместо того, чтобы облегченно вздохнуть и удалиться, стоит и мнется.
        - Да?
        - Мне не хотелось бы ехать, Олег Игоревич, - сказал он. - Я бы хотел продолжить работу в направлении…
        Тут он принялся сыпать всякими научными терминами, но я его остановил.
        - Проще, Сергей. Скажите человеческими словами, что вы ожидаете на выходе. Детали меня не интересуют, я их все равно не пойму.
        Мое добродушие помогло ему собраться. И даже вернуло чувство юмора.
        - На выходе, Олег Игоревич, я ожидаю очень приятную смерть, - сказал он. - А в промежутке - много интересных эффектов, связанных с деятельностью человеческого мозга.
        - Сколько? - спросил я.
        - От двух до пяти с половиной миллионов долларов, - отбарабанил мой тогда еще не профессор. И уточнил: - Примерно.
        Я слегка офигел.
        - В прошлый раз вам хватило десяти тысяч, - напомнил я.
        - В прошлый раз мне требовалось проверить мою гипотезу, - ответил он. - А теперь надо начинать работу.
        Я задумался. Если бы он попросил сто тысяч, я бы не дал. Десятка - это для меня не деньги, а вот сотня - уже заметно. Не дал бы. Однако мне всегда нравились люди с размахом. Костюмчик на ученом докторе… Я таких со школьных советских времен не видел. И - пять лимонов «бакинских»!
        - Можно не все сразу, - заметив мои колебания, проговорил мой «доктор медицины». - Вот я тут кое-что набросал…
        И положил мне на стол пластиковую папочку.
        В папочке лежал бизнес-план.
        Я открыл его, ожидая увидеть на первой странице пункт с зарплатой доктора, однако он оказался не там, а на третьей странице, в разделе «Штатное расписание».
        Конечно, это была не работа профессионала, но более-менее осмысленно. В том, что касается финансирования. А вот научная часть… Тут я был полным профаном. В любом случае это было долгосрочное вложение, перспективы которого я не видел. Не мой профиль.
        Однако - размах…
        Если бы он попросил в сто раз меньше, я сказал бы - нет. Но когда я вижу реквизиты ящика размером с холодильник, который стоит дороже моей спортивной бехи… Я уважаю такие деньги. И не могу не уважать такой «холодильник». И тех, кто его сделал. И того, кто собирается с ним работать. И зарабатывать на нем деньги. Мне. Потому что себе ученый доктор медицины положил зарплату втрое меньше, чем у моего шофера.
        - Я подумаю, - сказал я. - Проконсультируюсь. Приходите через неделю.
        Мы распрощались. Я отдал папочку одному из помощников и забыл о ней. На три дня. Через три дня я получил результаты научной экспертизы. Мои ребята заказали ее в каком-то НИИ РАМН.
        Естественно, я ничего не понял. Велел соединить с непосредственным консультантом.
        Тот (тоже какой-то профессор) понес научную ахинею. Я его притормозил и заставил выражаться проще.
        Оказалось, что профессор предлагает мне купить патенты моего доктора и отдать их ему. Для дальнейшей разработки. А он, со своей стороны…
        - Спасибо, - поблагодарил я и отключился.
        Потом вызвал к себе своего финансового директора и велел подготовить оболочку сделки.
        Через месяц мой доктор получил первый транш.
        Центр начал приносить деньги уже через полтора года. А через пять мне закапала прибыль, и я понял, что пора браться за дело всерьез. Велел своим прикинуть рекламный бюджет… И страшно удивился, когда мой проф (к тому времени он уже стал профессором) заявил, что никакой рекламы ему не надо. И так от клиентов отбоя нет. А если у меня есть лишний миллион евро, то он точно знает, что с ними делать. Ему нужны специалисты. Примерно на сумму около миллиона в год. То есть стоят они дороже, но настолько жаждут поработать с доктором Шафиром, что готовы даже потерять в окладе.
        На всякий случай я эту информацию проверил и убедился, что проф ничего не перепутал. Все эти парни были востребованы, занимали солидные должности и стоили на круг действительно полтора миллиона евро в год. Я дал профу лимон и еще один - на финансирование учебного процесса, потому что уже знал, что дешевле выучить хорошего специалиста, чем купить готового.
        Когда со мной случилась беда, «научно-оздоровительный» комплекс профессора Шафира стал самой важной частью моего имущества. И дело тут было не в деньгах. Денег из него я почти не вынимал. Он дал мне связи, которые никакими деньгами не купишь. Профессор творил чудеса. Например, смог в течение двух недель окончательно и бесповоротно избавить от наркотической зависимости сына одного из кремлевских.
        А самое приятное - никто из жаждущих скушать мое драгоценное имущество не рисковал протянуть к нему жадные лапки. Все знали, что, пока эти часики принадлежат мне, они работают безупречно. А будут ли они тикать, пройдя через желудочно-кишечный тракт рейдерского захвата - большой вопрос.
        Удар был нанесен внезапно и страшно. Я был разбит. Наголову. И не людьми - судьбой. Опухоль мозга. А я слишком долго ничего не знал и спохватился уже тогда, когда стала нарушаться координация. Боль появилась позже. И это была - Боль.
        Медицина оказалась бессильна. Опухоль уже пустила корни-метастазы. Меня кормили какой-то дрянью, делали разные процедуры, но - без толку. Жить мне оставалось не больше месяца.
        - Сейчас, Олег Игоревич, мы подключим вас к системе, - продолжал профессор, - и вот на этом экране вы увидите, как функционирует ваш организм. И то, как постепенно наша аппаратура берет под контроль вашу нервную систему. По мере развития процесса боль, которую вы испытываете сейчас, начнет ослабевать. Она полностью исчезнет, когда вот эта линия, обозначающая ваш спинной мозг, станет зеленой. Одновременно вы полностью утратите ощущения тела, но можете не сомневаться - с ним будет все в порядке.
        Я хмыкнул, и профессор понял, что сказал не то.
        - Я имел в виду, что оно будет функционировать в обычном режиме, только все нервные импульсы будут проходить через электронные фильтры и ваше состояние будет наглядно представлено вот на этой картинке. К этому времени вы уже перестанете воспринимать окружающий мир, Олег Игоревич, потому что вашему мозгу будет предоставлена наиболее оптимальная информационная картина.
        - Чистый кайф? - усмехнулся я.
        - Вовсе нет, - запротестовал мой доктор. - Чистый кайф - это было бы намного проще. Для этого вполне хватило бы одного электрода, введенного в нужное место. Мы дадим вашему мозгу возможность самостоятельно выйти на лучший из вариантов. Мы полагаем, что из вашей долговременной памяти будет извлечена информация о том времени, когда набор внешних раздражителей был наиболее позитивным.
        - А что дальше? - поинтересовался я.
        - А вот это и нам самим очень интересно, - профессор ласково улыбнулся. - Вы - первый хомо сапиенс, который лежит на этом столе. Например, я склонен думать, что ваш мозг сам смоделирует картинку и начнет повторять ее в удобном ему режиме. Создаст этакую петлю счастья.
        - День сурка? - спросил я.
        - Простите, не понял.
        - Фильм такой был, - пояснил я. - О мужике, который просыпался все время в одном и том же дне.
        - Забавная концепция, - одобрил профессор. - Если все окажется именно так, то я засвидетельствую ваш научный приоритет. Надеюсь, вы нам все расскажете.
        Ничего я не расскажу.
        Потому что на этом самом столе и помру.
        Такова наша договоренность. И сколько бы профессор ни делал вид, что у меня есть шанс выкарабкаться…
        - Одно могу сказать точно, - решил подбодрить меня мой доктор. - Всем вашим четвероногим и четвероруким предшественникам было очень хорошо.
        - Да ну? - Я попытался усмехнуться, но улыбка вышла кривоватой. - Неужели никто не пожаловался?
        - Никто, - серьезно ответил профессор. И кивнул кому-то вне моего поля зрения: начинаем. - До свиданья, Олег Игоревич. И помните: у вас есть то, чего не было ни у кого из ваших предшественников.
        - Неизлечимая болезнь?
        - Нет. У вас есть душа.
        - Угу, - сказал я, глядя, как наливается зеленью контрольная линия моего спинного мозга. - Возможно. Скоро я об этом узнаю. Прощайте, доктор Шафир.

* * *
        …Настроение было паршивое. Тухлое такое настроение. Ничего не хотелось. Хотелось куда-то свалить. Из дому. Все равно куда. Депресняк.
        Лучше всего было бы пойти в зал, но - июль. В зале ремонт. В институт тоже не пойдешь. Сессия кончилась. Никого, кроме заядлых двоечников. Пойти девку снять, что ли? Абитуриентку…
        Последнее слово я произнес вслух - как ругательство.
        Взял со стола пачку сигарет… Три штуки осталось. Чиркнул спичкой, затянулся привычно…
        И замер. А затем резко вдавил окурок в пепельницу. Курить я бросил восемь лет назад. Процесс был суровым.
        Пепельница… Хм-м… Консервная банка из-под кильки. Обшарпанный стол, которому место на помойке. Кухня с зелеными облезлыми стенами. Бомжатник какой-то… Что я здесь делаю?
        Все - чужое. И вместе с тем - очень знакомое. Дежавю?
        И тут снова накатил депресняк. Какой-то неправильный, неубедительный… Головной… Но все равно - тухлый.
        Я медленно выдохнул, напряг мышцы, расслабился, а потом - резко и быстро, в «хлыстовой» технике, провел три удара, последний - в крашеную стену. Штукатурка с хрустом промялась… И волна физического удовольствия прошла по телу. И я наконец осознал, что произошло. У меня ничего не болело! Во всех мышцах и внутренностях жила такая чистая незамутненная радость и готовность к действию, что я громко засмеялся.
        Веселье схлынуло так же внезапно, как и возникло. Депресняк накатил снова. Все было противно, податься некуда. Видеть никого не хотелось. Ни друзей, ни подруг… Тем более что настоящих друзей и подруг у меня, Олега Штурмина, и не было. Так, приятели и приятельницы.
        Это были не мои мысли и не мои чувства. Чистая шизофрения.
        - Я - Олег Игоревич Штурмин! - громко произнес я. - Владелец заводов, газет, пароходов!
        В коридоре стояло зеркало. Именно стояло, потому что - двухметровое, старинное, размером с хорошую дверь. Отличное, чуть мутноватое антикварное зеркало - в захламленном коридоре.
        В зеркале отражался молодой парень в обрезанных по колено джинсах, загорелый и мускулистый. Это был я. Но я себя узнал не сразу. Не потому, что стал на четверть века моложе. Лицо у парня было другое. Не мое. Мрачное, жесткое, злое. Но тем не менее это был я. Я, настоящий.
        И тут зазвонил, вернее, задребезжал телефон. Черный такой ящик эбонитового цвета.
        Я машинально снял трубку.
        - Олег?
        - Ну, - чуточку раздраженно буркнул я. Голос был женский, молодой. И я его не узнал.
        - Это Ольга, - в голосе появилась легкая обида. - Я хотела узнать: придешь ты или нет?
        - Куда? - буркнул я.
        - Ко мне. - Вот теперь обида уже была нелегкая.
        Зато я вспомнил. Ольга.
        То есть вспомнил я, настоящий. Я, будущий, плохо помнил даже своих одногруппников.
        Ольга. Такая милая блондиночка из моего потока. У нее еще дедушка - какой-то там номенклатурный директор. Мы ней вместе сдавали сопромат. Я - досрочно, она - со своей группой. И не сдала бы, если бы не я. Или - сдала бы…
        Потом мы немножко погуляли по городу, обменялись телефонами. Я дал этот.
        Параллельно из памяти всплыло: квартира не моя. Тетка попросила пожить, присмотреть, чтоб не обокрали. (Этот эпизод помнил даже я-будущий.) Интересно, что в этом хламовнике можно украсть? Зеркало разве что.
        А вчера Ольга звонила - приглашала что-то там отметить… Будет много интересных ребят…
        Не хочу. Настроение дурное. Я себя в таком настроении знаю. Я-будущий научился обуздывать, я-настоящий - нет. Приду, напьюсь, еще хуже - в морду кому-нибудь дам. Испорчу людям вечер. Лучше уж сидеть тихонько, книжку почитать.
        Но меня-будущего это не устраивало. У меня только двадцать семь дней. Я хочу жить. Жить! Интересно. Разнообразно. Вино, девушки… Черт! Мне же двадцать! Все внутри кипит и переливается! Нет уж!
        - Оленька! - с наигранным (а может, и настоящим, потому что я как бы раздвоился) весельем воскликнул я. - Прости меня, грубияна! Я тут… Занимался. И немного, как бы это выразить… Выпал из реальности.
        - Извини, что отвлекла, - обида уже меньше, но еще есть. - Так ты придешь?
        - Естественно! Прямо сейчас и бегу.
        - Прямо сейчас - не надо. К семи. Помнишь мой адрес?
        Должен помнить. Я же ее провожал. Кажется…
        - Большая Морская…
        - Ага. Номер дома и квартиры запиши. Записал?
        - Угу. Буду к семи. Извини, что стормозил.
        - Стормозил? - удивленно повторила она.
        - Соображал медленно.
        - Извиняю, - голос заметно потеплел. - Прихвати чего-нибудь выпить. Только не водку.
        - Понял.
        Ольга, Ольга… Нет, в моей «будущей» памяти от ее ничего не осталось. Ну ничего, познакомимся. Еще я вспомнил год. 1984-й. Бессмысленное лето 1984-го. Сессия сдана. Собирался поехать в область на халтуру (срубы собирать), но тут подвернулась тетка. И квартира. Своей квартиры у меня до того никогда не было. Как там писал Булгаков насчет жилищного вопроса? Не знаю, испортило ли меня отсутствие хаты как человека, но личную жизнь это мне портило неоднократно. И не только мне.
        Я согласился, потому что мне казалось: будет квартира - будет всё. Вечный праздник жизни. Хрена лысого! Правильным девушкам нужен процесс правильного ухаживания. А неправильные… Это скучно. Что толку в квартире, если даже пьянку с приятелями не устроить. Разъехались приятели.
        Нет, правильно я решил. Нечего жить затворником.
        В магазине было прикольно. Мне-будущему. Я-настоящий уверенно выбрал вино под названием «Айгешат», банку пресловутой кильки и половинку ржаного хлеба. Дома слопал с чаем. Вкусно, однако. Не хуже филе черной трески в моем любимом ресторане.
        Я-будущий расслабился и наслаждался. Я-настоящий быстренько слопал кильку, глянул на часы (17:50) и решил, что пора.
        Были сборы недолги: кинуть в сумку книгу, купленную в воскресенье на «трубе» (Гессе «Игра в бисер»), туда же - бутылку. На плечи - вытертую стройотрядовскую куртку (похоже, будет дождь), вот и все.
        Автобусная остановка - как раз напротив подъезда. Я постоял немного, наблюдая, как проходит очередной автобус, увешанный гроздьями тренированных пассажиров. Когда автобус остановился, толпа на остановке нахлынула на него, забурлила… Полминуты - автобус медленно, весь перекосившись, оторвался от нее. Гроздья заметно укрупнились, отяжелели, но быстро осыпались, обретая прежнюю величину. Автобус поехал дальше.
        «Как мало машин!» - восхитился я-будущий.
        Я-настоящий прикинул, не догнать ли автобус, но передумал. Решил - до метро пешком.
        Воздух был теплым и на удивление свежим. Я-будущий наслаждался. И воздухом, и упругостью молодого тела. Мне-будущему нравилось просто идти. Хоть весь вечер.
        Я-настоящий особого удовольствия от прогулки не получал. Махнул студенческим проездным и нырнул в метро.
        Почитать не удалось.
        «Откуда столько людей?» - шевельнулась во мне-будущем мысль.
        Я-настоящий, который ездил в метро регулярно, не удивился.
        Выдавленный из электрички на нужной станции, я был перенесен толпой к эскалатору, потом, снова толпой, - через стеклянные, свернутые на сторону двери - на улицу. Тут-то я, наконец, смог вздохнуть полной грудью и расправить помятые плечи.
        Пройдя пыльными, серыми (никаких вывесок и реклам) улицами, я пересек площадь и свернул налево. Ага, вот оно. Я толкнул тяжелую двустворчатую дверь нужной парадной, взбежал по широкой лестнице и нажал на белую кнопку звонка.
        Там, за дверью, раздавалось множество голосов. Когда она распахнулась, эти голоса вырвались наружу и тотчас заполнили лестницу.
        - Как славно, что ты пришел!
        Петля счастья. Фрагмент2
        - Как славно, что ты пришел!
        Ольга. Милая девочка. Это все, что могли бы сказать мы, оба Олега. Разве что я-будущий добавил бы: юная.
        - Проходи быстрее, извини, тапочек нет, кончились. Можно так, не снимая.
        Я вручил бутылку и проследовал, куда сказано.
        В комнате расположилось человек десять. В основном парни. Девушки трудились на кухне. Кого-то из присутствующих я-настоящий видел мельком в институте. Но имен не помнил. Я плохо запоминал имена.
        Пройдя ритуал представления, я удобно устроился в большом мягком кресле у журнального столика, взял альбом с тусклыми музейными картинками и, делая вид, что всерьез заинтересован некачественными репродукциями, исподтишка прислушивался и приглядывался к молодежной тусовке. Почти сразу я понял, что компания собралась - разношерстная. Держались кучками. Говорили… В основном - на умные темы. Только в одной компашке терли что-то о бабах. Остальные… Я-будущий изрядно удивился. Наука, мистицизм, философия, даже поэзия… Уже позабылось, как я сам интересовался этим в молодости. В том мире, из которого я пришел, куда актуальней были сплетни, интриги, коварные полунамеки… И за всем этим стояло реальное бабло.
        Наиболее интересными мне-нынешнему показались трое у окна. Девушка и двое парней, бросавшихся в глаза своей абсолютной противоположностью. Один - невысокий, крепенький, с подвижным смуглым лицом и резкой стремительной жестикуляцией. Говорил он почти без остановки, взахлеб. Второй, высокий, мощный, коротко стриженный, сразу напомнил мне-будущему «быка» времен начала девяностых. Я-настоящий, тоже заинтресовавшись, глянул на его руки. Широкие ладони, короткие толстые пальцы… Костяшки не набиты. «Борец», - сделал вывод я-настоящий. Тут здоровяк повернулся, и я увидел его лицо. У бандитов таких лиц не бывает. Спокойное, добродушное, с правильными чертами. Взгляд рассеянный, но одновременно очень внимательный на миг задержался на мне и скользнул дальше. Парень повел широкими плечами, словно пытаясь освободиться от стягивающей их рубашки, и уронил пару слов, вмиг заткнувших фонтан красноречия его собеседника. Девушка тихо засмеялась. Очень стройная и худая, как балерина. Черные волосы ровно падают на спину, лицо испанского типа (отметил я-будущий), интересная девочка… Мне-нынешнему она не понравилась.
Слишком тощая. Занятно, как с возрастом у людей меняются вкусы.
        Зато меня-нынешнего очень заинтересовал разговор. Что-то такое об истоках кантовской философии. Я-нынешний уже почти собрался встать и присоединиться, но тут меня позвала Ольга. На кухне требовалось помощь.
        Мне-будущему кухня показалась крохотной. Я лихо вспарывал банки, развлекал дам анекдотами, которые родились на четверть века позже, старательно выбирая понятные и приличные, и даже выучил, что бойкую темноглазую блондинку зовут Таней.
        Потом все сели за стол, ели, пили и болтали с набитыми ртами. Я какое-то время помалкивал, но после третьей стопки решил, что вполне адаптировался, и даже поинтересовался, как зовут девушку-соседку. Соседку звали Ритой, и она тут же укорила, что мое вот имя помнит. Мы посмеялись, потом выпили на брудершафт и для разнообразия перешли на «вы».
        Застолье разбилось на мелкие очажки, голоса стали громче. Я привычно охмурял соседку Риту. Она таяла от вина, смеха и предвкушения…
        Мне стало скучно. Я оторвался от Риты и от тарелки, повернул голову - и наткнулся на пристальный взгляд похожей на балерину девушки. Глаза ее были огромными и какими-то… Пугающими. Мне (нынешнему и будущему) стало вдруг как-то неловко.
        - Пойду покурю, - сказал я соседке Рите.
        - Я тоже! - немедленно заявила она, поднимаясь.
        Ее качнуло в сторону, я придержал ее за плечо. Рита хихикнула, глянула на меня снизу вверх блестящими, чуть расширенными глазами.
        - Иди, я догоню, - сказал я. - Сигареты возьму.
        В прихожей, извлекая сигарету из пачки, я понял, чего больше всего хочется мне-настоящему. Уйти. Все было предопределено. Скучно. Скучно и противно. Особенно в начале и в конце. Но мне-будущему было любопытно.
        Прикурив, я вышел на кухню. Сюда набилось человек восемь. Было очень шумно и очень дымно, хотя окно распахнуто настежь. Мне пришлось остановиться в проходе под антресолями. Опершись спиной на косяк, я курил и не чувствовал дыма. Мыслей не было. Взгляд бесцельно и рассредоточенно скользил по движущимся и неподвижным объектам. Движущиеся орали, перебивая друг друга, кто-то периодически взвизгивал. Иногда все разом начинали ржать, стуча табуретками. Все лица казались одинаковыми, будто принадлежали одному существу, изрыгающему потоки слов и сигаретного дыма, бессмысленно ворочающемуся в узкой жаркой щели кухоньки.
        Потом из этой шевелящейся массы вдруг выделилось, будто проявилось, лицо Риты, которая, истерически смеясь, отбивалась от здоровенного патлатого парня, жаждущего то ли обнять ее, то ли придушить. Рита легко выворачивалась, потому что действовал патлатый хотя и увлеченно, но с координацией у него было плоховато.
        Я-будущий наблюдал за происходящим с некотором любопытством, а вот мне-настоящему происходящее было абсолютно безразлично.
        Зато прочая публика (трое парней и трое девчонок) взирала на «поединок» с живым интересом и периодически одобрительно взревывала.
        Вдруг Рита вырвалась окончательно и бросилась ко мне. Мимоходом прижавшись животом и грудью (я отодвинулся: горячее прикосновение было неприятным), проскользнула в узкое пространство коридорчика и спряталась у меня за спиной.
        Патлатый рванулся следом и врезался с размаху в мое плечо. Может, не ожидал, что я останусь на месте. Но, скорее всего, плевать ему было на меня.
        В парне было килограммов девяносто, тем не менее я устоял, только пошатнулся. Зрительская масса одобрительно взревела. Патлатый уставился на меня мутными глазами. Спутанные волосы упали на лоб, и он отбросил их, встряхнув головой. Потом пихнул меня, сопроводив движение матерным словцом.
        Ну-ну. Я-будущий не привык к такому обращению. Мне-настоящему это тоже не понравилось. Потому я тоже его толкнул, двумя руками, «волной».
        Парня, само собой, откинуло на полметра.
        Он удивился, но не отступил.
        Подбадриваемый дружным: «Давай, давай, Витек, прорывайся!», патлатый по-бычьи наклонил башку и пошел на таран. Учитывая разницу в массе, я церемониться не стал.
        Встретил жестко, локтем, добавил немного, и здоровяк Витя отлетел назад, приложился к шкафу, задребезжавшему посудой, и малёхо протрезвел.
        Рита за моей спиной хихикнула, но больше никто не засмеялся. На кухне стало тихо, и я понял, что поступил неправильно. Все эти парни были вместе, а я - один. Но не извиняться же.
        А Витя уже двигался на меня, и его намерения читались так же легко, как заголовок «Правды».
        - Лучше не надо, - предупредил я. Но прозвучало как-то неубедительно.
        Не дожидаясь, пока Витя врежется в меня, я, не размахиваясь, резко хлестнул по чисто выбритой Витиной щеке, мгновенно остановив его поступательное движение.
        Увесистый Витин кулак тут же проткнул воздух там, где только что было мое лицо, и сразу второй рукой - в живот (я принял вскользь, потому что уклоняться было - никак: вокруг стены, сзади Рита) и сразу коленом в пах. От колена я ушел качком в сторону и ударил сам: от бедра, с глубокой фиксацией в область солнечного сплетения.
        Вошло неожиданно хорошо: так в бисквитный торт. Так что Витя не просто потерял дыхание, а с грохотом рухнул на колени.
        Тут уж на кухне настала абсолютная тишина. Стали слышны разговоры из комнаты.
        Я вежливо кивнул остальным, взял Риту за руку и вернулся в комнату.
        Когда я садился на место, Ольга спросила:
        - Что там упало?
        - Так, ерунда, - ответил я и налил себе соку из хрустального графина. С водкой сегодня, похоже, пора завязывать.
        А за столом ничего не изменилось. Невысокий парень развлекал блондинку Таню, стриженый что-то говорил своей худощавой подружке. На скуле у стриженого светлой полоской выделялся маленький шрам.
        Те, что были на кухне, о чем-то громко разговаривали.
        Несколько гостей вдруг стали собираться. Ольга вышла их проводить. Совершенно окосевшая Рита привалилась к моему плечу. Я осторожно привел ее в вертикальное положение.
        Девушка, похожая на балерину, грациозно поднялась (стриженый помог ей, отодвинув стул) и тоже вышла. Тут ее друг посмотрел прямо на меня и негромко сказал:
        - Меня зовут Алексей.
        Я пожал протянутую руку:
        - Олег.
        - Судя по звукам, на кухне был небольшой инцидент?
        Я неопределенно пожал плечами, потом подумал немного и признал:
        - Да. Только не знаю, можно ли говорить об этом в прошедшем времени. Хотя мне не хотелось бы, чтоб он имел продолжение здесь, - ответил я с нажимом на последнее слово.
        - Не хотелось бы, - согласился Алексей.
        Я посмотрел на него очень внимательно, пытаясь определить, на чьей он стороне. Если на моей, то это очень кстати, подумалось мне-будущему. От него исходило ощущение спокойной и уверенной в себе силы.
        Алексей улыбнулся. Улыбка у него была очень располагающая.
        - Саша, - Алексей положил руку на плечо чернявого, - ты не мог бы, если, конечно, Танечка не возражает, уделить нам немного внимания?
        - Не возражает! - Блондинка засмеялась. - Но только немного. Потом мы будем танцевать.
        - Слово джентльмена! - заверил Саша. - Говори, Лёха.
        - Если я правильно понял, у Олега случился конфликт с кодлой Жорика.
        - Опа! - воскликнул Саша. - Ну валяй, выкладывай!
        - Спасибо, ребята, но я уж как-нибудь сам справлюсь, - гордо произнес я-настоящий (и мне-будущему это не очень понравилось).
        - Ты это брось! - решительно заявил Саша, но Алексей перебил его:
        - Может, сначала расскажешь, в чем дело?
        - Давай, давай, не стесняйся! - чернявый фамильярно хлопнул меня по плечу.
        Я подумал немного - и выложил. Стараясь по возможности быть объективным.
        - Хотелось бы, - произнес я напоследок, - чтобы ситуация эта как-то… рассосалась.
        - Ну ты даешь! - восхитился Саша. - Дал Витьке по роже за просто так - и рассосалось. Да они тебя по стенке размажут.
        - Это вряд ли, - сказал я.
        - Орел! - совсем развеселился Саша. - Каратэк?
        Я промолчал. Зато обратил внимание, что у Саши костяшки набиты почти как у меня.
        Однако лицо его было мне незнакомо, а ведь я знал добрую половину всех каратэков Питера. Видимо, он относился ко второй половине.
        - Короче, - Саша ухмыльнулся, - совсем убить мы тебя не дадим.
        - Спасибо, ребята, я правда сам. Мебель не хотелось бы попортить…
        Их четверо, но если все они такие, как этот патлатый, я имею маленький шанс. Главное - вырубить парочку сразу.
        Алексей будто угадал мои мысли.
        - Мы тебя не знаем, - сказал он. - Может, наша помощь и не нужна, но хочу предупредить, чтобы не судил об остальных по Вите.
        - Да Витька просто мясо! - воскликнул Саша. - Вот Жорка - этот да! Боец!
        - Поговорили, - сказал Алексей, кивнув на дверь.
        Я оглянулся и увидел группу парней. Они молча пялились на меня. Очень характерно пялились.
        Я встал. В таких случаях лучше быть на ногах.
        От группы отделился крепыш с мелкими усиками и с закатанными по локоть рукавами дорогой джинсовой рубахи. Крепыш подошел ко мне вплотную и ощерил кривоватые зубы, отчего усики его встали под прямым углом.
        - Нехорошо получается, - сообщил он, дохнув мне в лицо водочным выхлопом. - Мы тебя в первый раз видим, а ты вот Витю нашего обидел. Нехорошо. Так, Витя?
        Витя буркнул что-то невнятное, видимо соглашаясь.
        Двое других парней, ростом пониже Вити, но тоже где-то метр восемьдесят, плечистые и накачанные, со спокойными жесткими физиономиями, мне сразу не понравились. Если бы там, на кухне, я разглядел их повнимательнее, возможно, Витя остался бы без оплеухи.
        Особенно мне не понравился тот, кто стоял справа, с худым, похожим на топор лицом. Он неотрывно буравил меня цепким страшненьким взглядом из-под полуприкрытых век. Наверное, это и есть тот самый Жора.
        Крепыш все пялился на меня: искал признаки страха или растерянности. Но я тоже умел держать морду кирпичом. Впоследствии это немало помогло мне в бизнесе.
        Не дождавшись моей реакции, крепыш обернулся к своим:
        - Нехорошо получается, а, Жора?
        - Плохо, - к моему удивлению, отозвался не узколицый, а другой парень. - Надо бы извиниться.
        - Это можно, - легко согласился я. - А дальше?
        - А дальше, - Жора оторвался от стены и сделал шаг вперед, - поговорим.
        Ну да, я чего я ожидал? «Извини, дорогой Витя» - и мир, дружба, жвачка?
        - И кто же будет говорить? - поинтересовался я и (терять мне все равно нечего) усмехнулся: - Витя вон уже наговорился.
        - Говорить будешь со мной, - подал голос парень с худым лицом.
        - Прекрасно, - сказал я-настоящий, а я-будущий подумал: «Ничего себе - самый счастливый день жизни!» - Только лучше бы - на лестнице. Там воздух чище.
        - Молодец, - похвалил Жора.
        Площадка была широкая, и это очень хорошо. Есть место для маневра. Я поглядел в окно. Обычный двор-колодец, узкий и темный, с потрескавшимся асфальтом на дне. Посередине - квадратный газон с пучками соломы, торчащими из земли. Будем надеяться, в окно меня не выбросят.
        Алексей и Саша вышли вместе со мной. Остальным это не очень понравилось, но никто не возразил.
        Худолицый встряхнул кистями, покрутил головой, потопал, потом принял стойку и уставился на меня. Черт! Мне-будущему очень не понравился этот взгляд. Так спустя десять лет смотрели братки, с которыми в силу необходимости мне приходилось общаться. Мне-будущему стало страшно…
        - Что пялишься? - спокойно поинтересовался я-настоящий. - Я к гипнозу не чувствителен. Давай, я тебя внимательно слушаю…
        «Не хочу! - возмутился я-будущий. - Не желаю!!!»
        И все оборвалось…
        …Поставив замок на предохранитель, я прикрыл дверь. Я был в коридоре все той же Олиной квартиры. Из кухни тянуло табачным дымом. Мне-настоящему остро захотелось курить. Так, кое-что во мне изменилось. Ныло бедро, саднили скула и бровь. Руки-ноги слегка дрожали. Значит, я все-таки дрался. Выходит, все не так страшно, как казалось мне-будущему? Здесь действительно не калечат и не убивают. Или это Саша с Алексеем постарались?
        Снаружи, из-за двери доносились голоса. Но уж коли я внутри, а не там, значит, так и надо.
        Я сменил обувь и двинулся на кухню.
        На столе, рядом с горой грязной посуды сидела чуток протрезвевшая Рита и болтала с длинноволосой и длинноногой девчонкой в коротенькой джинсовой юбке и надетой на голое тело тугой майке с отштампованным на груди тигром.
        Обе уставились на меня. Рита улыбнулась неуверенно, длинноногая поправила юбку, окинула меня взглядом и облизнула яркие губки.
        Я сунул руку в нагрудный карман и выяснил, что мои сигареты пришли в негодность - пачка была сплющена до толщины коробки для си-ди.
        - Можно? - я протянул руку к сигаретам на столе.
        - Это… можно, - с усмешечкой протянула длинноногая. - Угощайтесь, мужчина.
        Я закурил. Говорить не хотелось. Девчонки тоже помалкивали. Длинноногая курила и одновременно кушала салат.
        В ванной булькала вода и раздавались женские голоса.
        Я заглянул в комнату. Никого. В углу магнитофон тихо сочился Тухмановым, стол был убран. Посередине, на большом блюде, возвышался пирог. В прозрачных вазочках - сладости, чашки на блюдцах, отливающие серебром мельхиоровые ложечки. В углу тихо посапывал электрический самовар, на вершине которого громоздился густо размалеванный цветами пузатый заварочный чайник.
        Нам обоим, настоящему и будущему, почудился родной запах дома, и у меня-будущего екнуло сердце. В этом времени папа с мамой были живы, и я мог…
        Я-настоящий подошел к магнитофону и стал перебирать ворох кассет. Нашел подходящую, «Дорс», отмотал на начало и прибавил звук.
        Из соседней комнаты появилась Ольга.
        - Куда вы все пропали? - с укоризной спросила она.
        Петля счастья. Фрагмент 3
        Из соседней комнаты появилась Ольга.
        - Куда вы все пропали? - с укоризной спросила она.
        Я повернулся:
        - Покурить выходили.
        Тут она увидела мою слегка попорченную моську, и глаза ее чуть расширились.
        - Что случилось? - спросила она тихо.
        - Ничего, - я пожал плечами и улыбнулся. - А что-то должно было случиться?
        - Я думала… Марина сказала, что вы вроде поругались, но я думала, Леша все уладит.
        - Он и уладил. Ты не беспокойся. Правда, все в порядке.
        Ольга подошла на полшага и коснулась моего лица.
        - Тебе больно? - От ее волос будоражащее пахло духами.
        - Ничуть.
        Глаза у нее были глубокие, синие и очень тревожные. Почти неосознанно я обнял ее, и Ольга, будто ждала, уткнулась лицом в мое плечо.
        - Все хорошо, - прошептал я и провел рукой по ее волосам.
        В прихожей хлопнула дверь. Мы отпрянули друг от друга и заулыбались.
        В комнату вошел Саша, уселся на диван и комфортно закинул ногу за ногу.
        - Оленька, нам повезло! - сообщил он. - Каждый из нас получит вдвое больше этого роскошного пирога.
        - Почему? - растерянно спросила Ольга.
        - Потому что, увы, из-за некоего стечения обстоятельств Жора со товарищи нас срочно покидают.
        - Все-таки что-то случилось! - Ольга укоризненно посмотрела на меня. - Сашка, в чем дело?
        Ответить он не успел. В комнату вошли Алексей, Жора и мой давешний противник Коля, который сразу же опустился в кресло, скрипнув зубами и бросив на меня не очень дружелюбный взгляд.
        - Мы, Оленька, с лестницы прыгали, - ухмыляясь, сообщил Саша. - Кто дальше. Николя тоже прыгал, но он захотел прыгнуть дальше всех, не рассчитал, упал и немного расшибся.
        - Как упал, кто? - спросила Таня, входя в комнату.
        - Николя, поведай дамам, как ты травмировался, - предложил Саша. - Спой, цветик, не стыдись.
        Коля молчал и сердито сопел.
        - Если дамы не возражают, а Николя не против, то я поясню, - Саша ухмыльнулся.
        Коля бросил на него свирепый взгляд.
        - Может, не стоит? - подал голос Жора.
        - Ты так считаешь?
        - Сашка, брось трепаться, - сказал Алексей.
        - Как скажете. Под давлением общественности… - Саша картинно развел руками.
        - Ты нас извини, Ольга, - сказал Жора. - Но мы сейчас этого кадра в трампункт поведем. Есть подозрение, что у него ребро сломано. («Ай да я», - подумал я-будущий.) И назад, скорее всего, уже не вернемся. Там обычно очереди…
        - Жалко, - Ольга качнула головкой. - Может, хоть чаю?
        - Да лучше в другой раз как-нибудь. Давай, прыгун, поднимайся.
        Они вышли, и в комнату тут же заглянул крепыш.
        - Счастливо оставаться! - И исчез.
        Но я успел заметить у него на шее четкий красный отпечаток пятерни.
        - Девчонки, собирайтесь, мы ждем внизу, - раздался в передней голос Жоры.
        Хлопнула дверь. Причина всех зол, патлатый Витя, так и не появился.
        «Подруги» собирались долго, о чем-то договаривались с Таней и Ольгой, которые вышли их проводить.
        В комнату зашла попрощаться одна Рита. Сказала: «До свида-анья», - и улыбнулась мне.
        Я видел, что ей хочется остаться, но не подал знака, и она ушла с остальными.
        Ольга и Таня вернулись.
        - Давайте чай пить.
        - И пирог есть! - алчно воскликнул Саша.
        - Не шуми, - попросил Алексей.
        Таня проворно убрала со стола лишние чашки.
        - Марина! - позвала Ольга. - Иди к нам!
        Было уже часов одиннадцать, и за окнами висели мутные сумерки. Время от времени в комнату врывался звук проехавшего автобуса или грузовика.
        Непривычно пустые дороги, тихие улицы… Я молча пил чай. Мы все пили чай, молчали и смотрели на маленький огонек длинной витой свечки посреди стола.
        - Огонь располагает к медитации, - вдруг глубокомысленно изрек Саша.
        Все засмеялись.
        - Смейтесь, смейтесь, - Саша сделал вид, что обиделся. - Сами скажите что-нибудь умное. Только и умеете, что хлюпать и жевать.
        - Что ж, жевать тоже неплохо, - отозвался Алексей. - Ты вот, к примеру, схрючил уже четыре куска и, судя по всему, пятый тоже тебе по силам.
        Саша едва не поперхнулся…
        - Ты кушай, кушай, - заботливо произнес Алексей. - Копи жирок. В походе пригодится.
        - У меня от твоего голоса аппетит пропал, - буркнул Саша, решительно отодвигая тарелку. - Танюш, пойдем потанцуем?
        А я опять сидел напротив Марины, и когда она посмотрела на меня, опять едва не поплыл.
        - Марина, ваши глаза меня завораживают, - проговорил я, чтобы прогнать наваждение.
        - Это не важно, - серьезно сказала девушка. - Почему вы здесь? Вы же совсем чужой в нашей компании.
        - Меня Ольга пригласила. - Мы говорили очень тихо. Я был уверен, что никто за столом нас не слышит.
        - Олюшке вы нравитесь.
        - Она мне тоже.
        - И все-таки почему вы здесь? У вас нет своих друзей?
        - Есть, - чем больше я смотрел в ее темные огромные зрачки, тем больше мне было не по себе. - Есть, но они сейчас далеко.
        Мне стало совсем не по себе. Я-будущий на мгновение оттеснил настоящего, и сразу стало легче. Передо мной была юная девушка с загадочным взглядом - только и всего.
        Наваждение исчезло, и Марина отвела глаза.
        - Мы могли бы стать друзьями, - предложил я.
        - Нет, Олег, не могли бы.
        - Почему?
        - Потому что я чувствую, что вы - чужой.
        Она встала, а я остался сидеть, держа в руке чашку с остывшим чаем.
        Две пары медленно кружились в полутемной комнате. Тени, длинные, изломанные, изгибались на стене.
        - Тебе невесело, Олег? - спросила Ольга. - Наверное, жалеешь, что пришел ко мне.
        - Ну что ты… - Я смотрел на красные блики пламени на ее лице. - Конечно нет! Знаешь, ты такая… такая…
        - Какая?
        Я молчал.
        - Какая же? - вновь спросила она.
        Я взял ее руку, коснулся губами запястья:
        - Пойдем потанцуем?
        - Пойдем.
        …Вспыхнул свет в коридоре. Затем в комнате.
        - Половина первого! - сообщил Саша. - Нужно поторапливаться, если мы хотим успеть на метро.
        - Кто хочет, может остаться, - предложила Ольга. - Места хватит. Танюша, тебе ведь в Колпино добираться…
        - Спасибо, Олюшка, меня Саша проводит.
        - Марина, Леша, а вы?
        Марина подошла к Ольге, поцеловала в щеку.
        - Мы поедем, - сказала она.
        Потом, к моему удивлению, ее поцеловал Алексей:
        - Пока, сестренка!
        - Шевелитесь, - поторопил Саша. - Без двадцати пяти. Ты идешь, Олег?
        Я колебался не более секунды:
        - А я, видимо, воспользуюсь Олиным предложением, - и вопросительно посмотрел на девушку.
        - Конечно, оставайся, - ответила она после небольшой паузы.
        - Тогда будь здоров! - Саша тут же протянул мне руку. - Увидимся!
        - Непременно. Спасибо!
        - Спасибо! - сказал я и Алексею, пожимая его здоровенную ладонь.
        - Не за что. Вечер был хорош, верно? - И глянул с намеком и чуть крепче сжал мою руку. (Если ты ее обидишь…)
        - Да, все замечательно. (Ни за что!)
        Марина, к моему удивлению, тоже протянула руку.
        - До свиданья, - проговорила она негромко. - И… Будьте осторожны, Олег. (Алексей и Саша, как по команде, разом обернулись и посмотрели на нас.) У вас немного времени, но все равно не торопитесь…
        «Да, - мысленно согласился я. - Всего двадцать семь дней».
        - До свиданья.
        Перед тем как закрылась дверь, я успел услышать возбужденный голос Саши:
        - Маринка, ты что! Накаркаешь…
        Дверь захлопнулась.
        Ольга стояла спиной ко мне. Прямые соломенные волосы стекали на печи. Ниспадающее платье одновременно скрадывало и подчеркивало абрис ее тела и будто лишало его веса.
        Что-то неживое вдруг почудилось мне в ее фигуре… Но ощущение исчезло, едва она повернулась ко мне.
        - Пойдем допивать чай?
        - Пойдем, - согласился я.
        Я пил чай маленькими глотками и молчал. Не то чтобы не находил, что сказать… Просто и так было хорошо.
        - Ты далеко живешь? - спросила вдруг Ольга. Она сидела чуть в стороне от стола, в слишком большом для нее кресле.
        - Полчаса на автобусе от Гражданского.
        - Поэтому ты остался?
        - Да я, собственно, и не собирался ехать домой.
        Вопросительный взгляд.
        - Тут неподалеку - флэт… ну вроде как мастерская моего приятеля. Я знаю, где он хранит ключи, - пояснил я. - Только дело не в этом. Мне не хочется уходить отсюда.
        - Отсюда?
        - От тебя, - я поставил чашку. - Оль, не нужно сейчас говорить об этом. Хорошо?
        Ольга слегка наклонила голову. Маленькая туфля без задника покачивалась на ее ступне. Она качнула ногой чуть сильнее, туфля упала, глухо ударившись об пол, и осталась лежать, будто сломанный кораблик.
        - Включи, пожалуйста, музыку, посмотри, там должен быть Дассен.
        Я отыскал кассету, запустил и вернулся на прежнее место.
        Остановившийся взгляд Ольги терялся в пространстве. Ее синие глаза в полумраке казались темными. Маленькие искры-блики мерцали в них, как отражения звезд на воде.
        - Странный какой вечер, - проговорила Ольга, немного растягивая слова. - Никогда бы не подумала, что все будет… так. Как будто все немного… невзаправдашнее. Будто я в лодке, а меня течением несет куда-то… Забавно, да? - она тихонько засмеялась.
        Я подошел к ней и присел рядом на пол.
        - А мне вот просто хорошо.
        - А я думала о тебе, - вдруг призналась Ольга. - Раньше. А теперь - ты здесь. - Она опустила руку мне на голову.
        - Ты не рада? - Я посмотрел на нее снизу вверх. Она улыбнулась.
        - Олежка. Олеженька… Что ты глупости говоришь? - поставила чашку на журнальный столик и, взяв в ладони мое лицо, наклонилась и поцеловала меня в лоб.
        Ее волосы упали, заслонив нас от света.
        Я легко поднялся, подхватил ее на руки и перенес на диван. Пятнышко света лежало на ее хрупком плече.
        - Олежка, я, наверное, сумасшедшая? - Глаза ее сияли.
        - Мы оба.
        - Это и есть любовь с первого взгляда? - Световые блики вспыхивали на ее зубах.
        - С третьего, - я поцеловал отражение лампы на ее плече. Кожа ее пахла жасмином…
        …Я оторвался от ее губ. Ольга откинулась назад. Она тяжело дышала полуоткрытым ртом. Глаза полузакрыты, на ресницах - крошечные капельки слез. Никогда, ни в прошлом, ни в будущем, я не видел такого лица…
        Я засмеялся от счастья. И она тоже засмеялась. И весь мир смеялся вместе с нами. Комната переворачивалась, а свет свивался сверкающими кольцами, которые лопались и взрывались радужными шарами…
        Всё остановилось. Вещи, очертания которых скрадывал полумрак, казались притаившимися живыми существами.
        Мы смотрели друг на друга, будто заново учились видеть. Мы прикасались друг к другу, и наши руки вздрагивали…
        Мои ладони источали слабый ток. Она сняла их со своих плеч, встала, но пошатнулась. Мне пришлось поддержать ее, и я сам едва не потерял равновесие.
        - Качает, - хрипло проговорила Ольга и повернулась ко мне спиной. - Расстегни молнию…
        Я разделил надвое змейку, шедшую вдоль ее позвоночника. Ольга качнула плечами, и легкое платье соскользнуло на пол. Она перешагнула через него, наклоняясь, подхватила и повесила на спинку стула. Сбившаяся в сторону цепочка крошечного кулона сбегала по ее левой груди. Я взял цепочку двумя пальцами и, путаясь в волне ее волос, снял и положил на стол.
        Взяв за руку, Ольга снова усадила меня на диван.
        - Смотри на меня! - велела она.
        Мягкий тусклый свет бра падал из-за ее спины, и я почти не видел лица - лишь бледное пятно и темные провалы глаз.
        - Ты любишь меня?
        - Да, - сказал я, потому что иначе ответить было невозможно.
        - Никогда, - говорила Ольга, расстегивая пуговицы моей рубашки, - никогда мы не должны лгать друг другу.
        - Да! - сказал я уверенно. - Я люблю тебя!
        - Я люблю тебя! - повторила Ольга.
        Я подхватил ее на руки и закружил по комнате… Задел столик, и стоявшая на нем чашка упала, звякнув об пол, и раскололась.
        Я опустил ее на пол.
        - Чашка разбилась, - проговорил я смущенно.
        Ольга наклонилась, быстро и так грациозно, что у меня перехватило дыхание, подхватила осколки. Чашка раскололась на две, почти одинаковые половинки.
        Ольга протянула их мне на открытых ладонях:
        - Выбирай.
        Я взял один, легкий бело-голубой кусочек фаянса с маленькой золотистой ручкой, повертел и положил на стол. Ольга взяла его, соединила со вторым и аккуратно поставила на скатерть. Чашка не развалилась.
        - Это мы, - сказала Ольга.
        Потом выключила магнитофон и бра. Но в комнате все равно было довольно светло. Белая ночь.
        - Пойдем, - она взяла меня за руку.
        Соседняя комната была спальней. Ее спальней. Мы встали у окна. Внизу, в серых сумерках лежала пустынная площадь с могучим кубом собора.
        Ольга вдруг уткнулась мне в грудь. Плечи ее задрожали…
        - Что с тобой? - испугался я. - Ты плачешь?
        - Нет, - прошептала она, закидывая вверх мокрое сияющее лицо. - Нет. Я не плачу…
        …Полумрак в комнате был густым и тягучим. Он был живым существом, растекшимся между стен и задернутых портьер. Огромным живым существом, в котором не было ничего, кроме нас, ничего кроме нас. А за пределами его была пустота. Там не было ничего, что бы имело значение. Все было здесь, внутри…
        Но так было недолго. До тех пор, пока сумрак не взорвался ослепительным светом, и бешеное солнце зажглось в опустевшем мире. Огромное солнце. Только для нас двоих…

* * *
        Боль вернулась внезапно, и я застонал. От неожиданности и от обиды. Я опять лежал в своей больничной койке. Как же так? Шафир ведь обещал! Еще двадцать шесть дней! Не хочу! На глаза навернулись слезы. Обидно было до невозможности!
        - Не хочу… - прошептал я. - Не хочу…
        После пережитого во сне реальность показалась невыносимой.
        Нет, надо держаться. Я - сильный. Я смогу. Тем более немного осталось.
        Я открыл глаза. Знакомая палата. Те же приборы, капельница…
        Дверь открылась. Кто-то вошел. Слезы на глазах мешали видеть. Я сморгнул и…
        Это была она. Ольга. То есть уже не юная девушка - женщина средних лет. Очень привлекательная женщина. Светлые волосы уложены в замысловатую прическу, одежда… Да какая разница, во что она одета. Откуда она здесь?
        - Олежек! - она бросилась ко мне, с тревогой вгляделась в мое лицо. - Ты прости меня, я поесть вышла. А тут мне сказали, что ты очнулся.
        - Оленька… - Я просто не знал, что сказать. Но это и не требовалось.
        - Хорошо, что ты очнулся, милый! После обеда за тобой придет спецмашина.
        - Зачем? - спросил я механически. Я еще не успел переварить происходящее. Ольга. Ольга здесь. Как? Откуда?
        - Как зачем? - удивилась Ольга. - Мы едем к этому кудеснику. Профессору, который лечит без операции. Ах, у тебя, наверное, амнезия. Бедный! - она погладила меня по щеке. Прикосновение было так приятно, что даже боль отступила. - Я тебе расскажу. Есть такой профессор, который разрушает опухоль гамма-лучами. Надевают тебе на голову такую сложную штуку, кладут в аппарат - и через час все закончено.
        - Гамма-лучи… - я усмехнулся.
        Гамма-лучи убивают все. Хотя какая мне разница?
        - А метастазы? - спросил я, просто чтобы спросить.
        - И метастазы, всё-всё уничтожает. Они запускают много-много лучей, те пересекаются в нужной точке, и всё. Вероятность - восемьдесят процентов, но я уверена: ты выкарабкаешься. Мы же так тебя любим!
        Она наклонилась и поцеловала меня в желтый от химии лоб.
        - Всё будет хорошо, Олежек! Игорь уже съездил все оплатил.
        - Какой Игорь?
        Глаза у нее остались такими же: синими, яркими, живыми. Теперь в них вспыхнула тревога:
        - Игорь! Наш Игорь. Твой сын! Неужели ты забыл и…
        - Не забыл, - поспешно перебил я. - Прости, торможу немного. Как у нас… вообще?
        - Все хорошо, не беспокойся. У Валечки муж все аспирантские экзамены сдал, у Маришки четвертый зубик прорезался. Они с Валюшей к тебе обязательно приедут, когда… - она споткнулась на мгновение, - когда все закончится.
        Она наклонилась ко мне, и я увидел, как сквозь умелый макияж проступает тревога и безмерная усталость…
        - Бедная ты моя… - проговорил я. - Досталось тебе.
        - Ничего, родной, ничего. Главное, чтобы ты поправился.
        - Я постараюсь. Очень постараюсь, - пообещал я и закрыл глаза.
        Боль спряталась где-то на задворках. Я мог обещать все что угодно. Мне было хорошо. Ольга - рядом. Еще у меня есть сын. И дочь. И внучка. Все, о чем я мог бы мечтать. Даже надежда на выздоровление.
        Там, в прошлом, мы обещали никогда не лгать друг другу.
        Но бывают случаи, когда лучше промолчать.
        Хотя себе-то я лгать не стану.
        Спасибо, профессор Шафир! Не обманул своего спонсора.
        У меня осталось еще двадцать шесть дней.
        Рассказы. Пятый ангел
        Пятый ангел
        Это неправда, что конец света приходит ко всем одновременно. К Иринке Максимовой он пришел на три часа раньше, чем к Павлу Небрашу.
        Павел еще выходил из лифта, напевая «We Are the Champions» и бодренько раскручивая на пальце брелок от новенького «Пассата», а для Иринки уже всё, всё закончилось. Она угрюмо посторонилась, пропуская самодовольного дядьку в элегантном костюме при галстуке…
        - Привет! Чего такая кислая? - уже открывая дверь, крикнул дядька.
        Прежде он видел Иринку раз десять (соседка), но ни разу не поздоровался. Может, он считал, что Иринка должна поздороваться первой? Не дождетесь!
        Сегодня у Павла было отменное настроение, день обещал быть замечательным… Хотя Павлу, в его тридцать три, пора бы уж знать, что обещания сбываются далеко не всегда.
        - …Чего такая кислая?
        - Да пошел ты… - пробормотала Иринка.
        Она не думала, что дядька услышит. Да честно сказать, ей было поровну…
        Дядька услышал. И обернулся. Иринка очень хорошо запомнила его лицо с глуповато приоткрытым ртом: такое по-детски удивленное. То ли оттого, что кому-то может быть плохо. То ли оттого, что его, такого славного и успешного, может кто-то послать.
        Сказать он ничего не успел. И Иринка, собиравшаяся шагнуть в лифт, шагнуть не успела.
        Пол под ногами выгнулся, словно плавучий причал под набегающей волной. За дверью вспыхнуло ярко, будто солнечный зайчик в глаз пустили, раздался рев… Сначала не так чтобы очень громкий, но очень, очень страшный.
        Воздух загустел ударил Иринку в грудь и в лицо и зашвырнул в лифт.
        Сюда же, в лифт, мгновением позже, с хрустом и треском вбросило дядьку. Страшный рев накатил, будто прямо на дом спикировал самолет, всё затряслось, накренилось, загромыхало. Иринка увидела, как пол на площадке расходится здоровенной трещиной и в эту трещину летит сначала кусок стены с почтовыми ящиками, а потом, медленно клонясь, валится их лифт…
        Тут хлопнула лампочка, тьма залепила глаза. Иринка почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она закричала и полетела куда-то, но недалеко. Сразу плюхнулась на мягкое. Наверху гремело, скрежетало и скрипело. Снизу тихонько постанывало и охало.
        «Террористы, - подумала Иринка. - Подъезд взорвали. Или самолет врезался. Как там, в Америке. Теперь я умру… И пусть!»
        Однако она не умерла. Спустя некоторое время греметь и грохотать перестало. Зато охи и стоны снизу стали громче. И даже обрели осмысленность.
        - Дура! Слезь с меня! Слезь, тебе говорят!
        Оказывается, все это время Иринка лежала на том дядьке в костюме.
        Ой как неудобно получилось!
        Иринка встала на четвереньки, попыталась отползти подальше, но сразу уткнулась во что-то. Похоже, в стенку лифта. Хотя с дядьки она слезла.
        Иринка услыхала, как тот, кряхтя и охая, как Иринкин прадедушка, возится рядом. Твердая туфля толкнула в бедро.
        - Аккуратней, - сердито сказала она.
        - Извини.
        Дядька перестал возиться, зашуршал. Карманами, наверное. От дядьки пахло дорогим лосьоном и, куда сильнее, мокрой шерстью.
        «Если дом рухнул, то прадедушка наконец-то отмучился», - подумала Иринка.
        Ее собственный мир рухнул и развалился три часа назад, оставив в груди пульсирующую боль и бессмысленную пустоту. Но Иринка всё равно порадовалась, что родители сейчас на работе, а Лешка - в детском саду.
        При мысли о братике Иринка не улыбнулась, как обычно, и это означало, что ей действительно очень плохо.
        Интересно, их откопают или нет? Как-то невесело будет помирать рядом с вонючим дядькой.
        - Черт! - ругнулся дядька. - Где же он? А, вот!
        Вспыхнул синий огонек. У дядьки оказался брелок с фонариком. Иринка поняла, что сидит на боковушке лифта, а в сантиметрах от ее руки чернеет провал в бездну. Хорошо хоть, наклон в другую сторону. А то бы съехала вниз…
        Иринка отодвинулась поближе к стенке. То есть это теперь была стенка, а раньше - потолок.
        Она посмотрела на элегантного дядьку. Да, элегантным его сейчас уже не назовешь. Стильный костюмчик продрался, выпачкался в чем-то зеленом. И лицо ободрано…
        - У вас кровь…
        Дядька схватился за щеку, зашипел: больно.
        Но тут же стиснул губы в ниточку и сделал мужественное лицо. Иринке стало смешно. Перед кем он представляется?
        - Это когда меня о стенку треснуло, ободрал! - бодрым голосом сообщил дядька. Словно о победе сообщил. - Меня Павлом зовут.
        - Ира, - сказала Иринка. - Как вы думаете, что это с нами случилось?
        - Похоже на землетрясение, - сказал дядька по имени Павел.
        - А я думала - террористы. Или самолет упал.
        - Может, и террористы, - не стал возражать дядька. - У нас же платформа. Какое, на хрен, землетрясение. Да еще такое…
        Иринка ничего не поняла. То есть про платформу. Подумала, может, стоит сделать замечание, чтоб не ругался? Решила: не стоит.
        - У меня айфон пропал, - пожаловался дядька. - Видно, выпал. У тебя мобильник есть?
        Иринка равнодушно протянула дядьке телефон.
        Тот повертел его и вернул Иринке.
        - Не ловит, - сказал он. - Наверное, лифт экранирует. Хотя, в принципе, не должен…
        - А вы вспышку видели? - спросила Иринка.
        - Вспышку? - Дядька осторожно потрогал ссадину. - А я думал - это меня так треснуло.
        - Вы не трогайте, - сказала Иринка. - Еще инфекцию занесете.
        - Да, ты права. Надо бы обработать чем-нибудь? У тебя, случайно, нет?
        Когда всё случилось, у Иринки была с собой сумочка. В сумочке - салфетки. Бактерицидные. Только вот где ее сумочка? Наверное, провалилась в бездну…
        - В сумочке было, - сказала Иринка. - А сумочка… наверное, там, - она показала на провал.
        Дядька встал на четвереньки, подполз к краю (осторожно, с опаской), посветил вниз… Сказал с явным облегчением:
        - Сумочки не вижу.
        Верно, сумочки не было. Зато «бездна» оказалась неглубокой: метра полтора. Внизу - потрескавшийся бетонный пол.
        - В подвал провалились, - сказал дядька. - Повезло. Могло прихлопнуть, как жучков. Дом-то, похоже, тю-тю!
        Дядька засмеялся.
        - Что смешного? - удивилась Иринка.
        - Да, понимаешь, я как раз квартиру застраховал. Хотел только машину, но агент уговорил. Мол, оптом скидка большая. Ну я и застраховал оптом: машину, квартиру и дачу родительскую.
        - А родители ваши, они где живут? - спросила Иринка.
        - Не здесь, слава богу. Ой, ё-мое! Это ж сколько народу погибло, если дом развалился!
        Судя по голосу, дядьке было на погибших начхать. Иринку это царапнуло.
        - Ладно, будем вылезать, - сказал дядька и довольно ловко соскочил в дырку. - Прыгай, я поймаю!
        - Я сама, - сказала Иринка, но он всё равно ее подхватил и аккуратно поставил на ноги. Сильный, оказывается. Руки как железные. Спортсмен, наверное.
        - Тут где-то сумочка моя…
        - Да вот она, - дядька подсветил своим крошечным фонариком.
        Иринка первым делом достала зеркальце: фу, чумазая! Она протерла лицо салфеткой из пакетика, потом вспомнила про дядьку, протянула ему вторую такую же. И зеркальце.
        - Протрите, Павел, она - дезинфицирующая.
        - Ага, - он наскоро стер кровь, сунул зеркальце Иринке и принялся изучать место, где они оказались. Дядьке было интересно, а Иринка думала, упал ли весь дом или только их подъезд. И что это было…
        - Интересно, что это было? - сказал дядька. - Может, газ взорвался? Ревело, как гейзер.
        Иринка не знала, что такое гейзер, но не переспросила.
        Они действительно провалились в подвал.
        И, к сожалению, выхода из подвала не было. Все проходы завалило и перекрыло вставшими на дыбы бетонными плитами. Даже странно, что они остались живы.
        «Мне-то всё равно, - напомнила себе Иринка. - Моя жизнь теперь бес-смыс-слен-на!»
        Ей стало грустно-грустно.
        - Телефон не заработал?
        Иринка глянула - всё то же. Нет сети.
        Дядька не унывал. Обшарил всё, потрогал трубы, сказал:
        - Холодная вода идет. Если что - от жажды не умрем. Рвануть как следует - и стык разойдется.
        - Ну рваните, - безразлично пробормотала Иринка.
        - Не сейчас, - покачал дядька головой. - Это на крайний случай, а то еще зальет к чертовой матери…
        Нашел кусок ржавой трубы и принялся шуровать в одном из завалов. Синий свет фонарика, ободранное лицо и рваный костюм делали его похожим на зомби из кинофильма.
        И всё равно даже в таком виде дядька был до отвращения приличный. Респектабельный…
        Иринка тихонько присела в стороне и печально думала о своем.
        Дядьке, видно, надоело шуровать в дыре. Он бросил трубу и плюхнулся на пол рядом с Иринкой.
        - Дай еще салфетку!
        Иринка сунула ему всю пачку.
        - Ничего, - сказал дядька, утираясь. - Я отверстие расширил, воздух свежий к нам идет, вода есть, суток за двое нас точно откопают. Тебе сколько лет?
        - Шестнадцать, - честно ответила Иринка.
        - Шестнадцать… Я в шестнадцать любому приключению радовался. А ты такая кислая.
        - Поищите другую, сладкую, - буркнула Иринка и встала.
        - Да я уже нашел, - сказал дядька и засмеялся. - Прикинь, ее тоже Ирой зовут. Она в банке работает.
        Иринка представила себе такую… в очках и деловом костюме.
        - Мы с ней две недели назад из Испании вернулись. Отлично отдохнули. Взяли в рент яхту…
        Дядьке явно хотелось поговорить. То, что Иринка его не слушала, дядьку не смущало.
        Иринка подошла к завалу, в котором ковырялся дядька. Дырка была размером с суповую тарелку. Из нее ощутимо поддувало. Не сказать, чтоб особо свежим воздухом. По ту сторону было темно. И там кто-то был.
        - …дайвинг роскошный… загорели, как негры… - продолжал делиться впечатлениями дядька.
        Иринка представила: море, яхта, пальмы всякие… Она никогда не была на настоящем курорте. Только - в Сочи раза три. Иринка попробовала представить, будто в кино: она с парнем, красивым, как Киану Ривз. Как они бегут по белому-белому коралловому песку…
        Ничего не получилось. Зато она отлично могла представить на этом песке дядьку с его банкиршей. Загорелых, лощеных, самодовольных…
        Из глаз сами собой побежали слезы. Вовсе не потому, что она завидовала. Из-за несправедливости мироздания.
        «Не любит он ее, - подумала Иринка. - Все они такие. Вместо любви один секс».
        За спиной дядька бубнил и бубнил о том, как у него всё замечательно.
        А может, так и надо? Любовь, не любовь… Какая разница!
        Но разница есть. Пусть весь мир пытается убедить ее в обратном, Иринка все равно не поверит. Любовь - есть.
        Была.
        Снежная королева тронула сердце ледяными пальцами. Иринка всхлипнула.
        Почудилось или нет?
        Мешал дядькин бубнеж.
        - …отличное вино, и по таким ценам, что просто смешно…
        - Помолчите, пожалуйста, - попросила она.
        Дядька сразу умолк. Засопел. Похоже, обиделся…
        Иринка прислушалась… Точно. По ту сторону кто-то тихонько поскуливал. Щенок? Нет, не щенок… Щенки не всхлипывают.
        - Эй, там! - крикнула Иринка. - Иди сюда!
        Тот, за завалом, примолк… А потом заревел. Точно, ребенок.
        Дядька тоже услышал. Подошел, заглянул в дыру, посветил своим брелоком.
        Плач стих.
        - Там ребенок, - сказала Иринка дядьке.
        - С чего ты взяла?
        - А то вы сами не слышите? - сердито сказала Иринка.
        - Вроде скулил кто-то… - не очень уверенно произнес дядька.
        - Плакал! Ребенок там!
        - С чего ты взяла, что ребенок? Откуда там ребенок взялся?
        - А мы - откуда? Да сделайте же что-нибудь! - крикнула Иринка, сама чуть не плача. - Павел! Вы же мужчина!
        - Ладно, ладно, только не реви! - бодро произнес дядька. - Сейчас что-нибудь придумаем.
        Он заглянул в дырку.
        - Эй! - крикнул. - Есть там кто?
        Ребенок опять заплакал. Громче и жалобней.
        - Позови ты, - предложил дядька. - Вдруг он меня боится.
        Иринка позвала. В ответ - только плач.
        - А если его придавило? - предположила Иринка. - Надо туда пролезть!
        - Как ты туда пролезешь? - буркнул дядька. - Вот одна плита, вон вторая. В каждой - тонн по пять. И сверху еще давит…
        Однако под взглядом Иринки он смешался и пошел за своей трубой. Поискав, он нашел еще какую-то железяку, поменьше, и принялся вколачивать ее в плиту…
        Пока дядька долбил и отковыривал кусочки, Иринка сидела поодаль и ждала. По ту сторону завала больше не плакали. Это тревожило…
        Дядьке наконец удалось отломить кусок плиты.
        - Всё! - выдохнул он, плюхнувшись на пол и пыхтя, как пароварка. - Больше не могу!
        Дырка стала побольше. Пожалуй, Иринка смогла бы протиснуться.
        Получилось. Хорошо, что она такая стройная.
        По ту сторону завала оказался точно такой же подвал.
        - Ну как? - крикнул дядька. - Выход есть?
        Иринка выход не искала. Она искала ребенка. И нашла.
        Мальчишку лет двух, может чуток постарше. К счастью, его не придавило. Ему вообще страшно повезло: над ним была огромная куча битых кирпичей, какие-то обломки мебели, а он сидел в почти целой детской кроватке, которую сверху накрыло здоровенным шкафом.
        Вылезти сам он, конечно, не мог. Свернулся клубочком и скулил тихонько. Но, кажется, целый.
        У Иринки аж сердце защемило: как похож мальчишка на братика три года назад. Такой же беленький, глазастый…
        Иринка сунула малышу мобильник. Тот сразу перестал скулить. Заинтересовался.
        Поднатужившись, Иринка выломала пару прутьев из кроватной стенки. На втором пруте шкаф опасно качнулся… У Иринки сердце упало… Но ничего, не поехал.
        - Вылезай, мой хороший!
        Мальчишка, оказавшись у нее на руках, сразу расслабился, приник всем тепленьким тельцем… Но мобильник не отдал, держал крепко.
        - Ну что там? - Дядька у дыры весь извелся.
        - Ничего! Держите! - Иринка отдала ему мальчика. Тот к дядьке не хотел: цеплялся за Иринкину футболку. Оказавшись у дядьки на руках, сразу заревел.
        Иринка полезла в дырку и застряла. Зацепилась петлей брючной. Дядька перехватил малыша под мышку, ухватил за руку и выдернул ее - только джинсы затрещали - из дыры.
        Иринка выругалась сквозь зубы. Ну кто его просил? И бок поцарапала, и на руке теперь синячищи останутся…
        Молча забрала у дядьки мальчика.
        - Писать хочешь?
        Тот помотал пушистой головенкой.
        - Пить хочу!
        Дядька болтался поблизости. Явно не знал, куда себя деть.
        - Он пить хочет! - требовательно заявила Иринка. - Что вы там насчет трубы говорили?
        Дядька молча двинулся к трубе, пошуровал немного, и из стыка с шипеньем ударила струйка.
        - Удачно получилось, - похвалил себя дядька и первым делом напился сам. - Нормальная вода, не отравимся.
        Иринка порылась в сумочке, нашла колпачок от дезодоранта, кое-как напоила малыша. Потом скормила ему кусочек шоколадки - братишка сегодня утром угостил.
        «Братик огорчится, если меня не будет», - подумала Иринка.
        И призадумалась. Может, ей стоит пожить еще немного. Хотя бы из-за братишки. Родителям на нее наплевать, они взрослые, у них свои дела. А Лешка ее любит. Вон, шоколадку честно пополам поделил. Иринка это только сейчас заметила, а утром сунула не глядя в сумку. Утром она только об одном думала. Нет, ну как же все-таки…
        Усилием воли Иринка заставила себя не думать о плохом. Всё равно всё в прошлом. Ничего не исправить. Ничего!
        Дядька погасил фонарик, напевал что-то по-английски. С разговорами больше не лез.
        Малыш пригрелся на руках и заснул. Один раз проснулся, вскинулся, позвал маму.
        Иринка его укачала.
        Так они и сидели в темноте. Шипела бьющая из сломанной трубы вода. Наверху что-то шуршало и поскрипывало…
        Иринка и сама задремала…
        Проснулась от треска и скрежета.
        Зябко поежилась: пол бетонный, холодный, и стена тоже. Только от малыша тепло.
        Дядька тут же зажег свой фонарик.
        - Копают! - обрадованно сообщил он. - Быстро же они!
        - Не кричите, - шепотом попросила Иринка. - Маленький же спит.
        - Да ладно, - мотнул головой дядька. - Сейчас же нас откопают. Давай-ка сюда, в угол, а то еще придавит ненароком.
        Иринка осторожно перебралась в угол. Дядька устроился рядом, большой и приятно теплый.
        Сверху тем временем шла работа. Хрустело, скрежетало, сыпался какой-то мусор…
        А потом между свалившихся балок забрезжил свет: почему-то синий, такой же, как у дядькиного фонарика, и в щель всунулась плоская штуковина, похожая на лапу с четырьмя металлическими когтями.
        Иринка испуганно вздрогнула, но дядька уверенно сказал:
        - Не бойся, дурочка! Это же экскаватор! Откапывает нас. Эгей! - закричал он, вскакивая. - Поаккуратней там! Здесь живые люди!
        Лапа на мгновение остановилась… (Малыш проснулся, открыл сонные глазенки, огляделся непонимающе…) и снова пришла в движение, ловко поддев и сдвинув целую бетонную плиту. В подвал хлынул свет. Сразу много света, очень странного, фиолетово-синего…
        Нет, это был не экскаватор. Совсем не экскаватор.
        Дядька попятился, едва не свалился на Иринку с маленьким, нашарил свою ржавую трубу и встал в самурайскую стойку. Драться собрался. Только ничего у него не получилось. Он только раз махнуть трубой и успел, потом это ухватило дядьку поперек туловища и вздернуло вверх, будто это был не здоровенный мужик, а какая-нибудь мышка…
        Но пискнул дядька точно как мышка. Потом заверещал коротко… И примолк.
        А это метнулось к Иринке. Та успела только отпихнуть подальше малыша (вдруг не заметит) и зажмуриться…
        Ничего не происходило. Иринка осторожно открыла глаза. Это раскачивалось в полуметре от ее лица. Иринке стало еще страшнее, но она помнила о малыше и шагнула навстречу.
        - На! Забирай меня! - звонко крикнула она. Вернее, тонко пискнула…
        Это чуть отодвинулось. Иринке показалось, что это принюхивается. Хотя ничего похожего на нос у этого не было.
        А потом - раз! - и это пропало. Осталась только дыра над головой. Что-то подсказало: отсиживаться бесполезно.
        Трясущимися руками Иринка подняла малыша и, цепляясь за прутья вылезшей арматуры, полезла наверх.
        Наверху было еще хуже, чем внизу. Знакомого двора, домов - ничего не было. Были развалины, из которых поднимался сизый туман. В тумане мелькали какие-то чудовищные… существа, машины?..
        «Может, это инопланетяне напали?» - подумала Иринка. Небо было жуткое. И поверх всего стоял не очень громкий, но очень страшный звук: рёв, который Иринка уже слышала, когда всё началось.
        На куче битого кирпича огромным сломанным манекеном лежал дядька. Это не стало его жрать. Убило и бросило.
        Иринка застыла с малышом на руках, не зная, что теперь делать, куда идти…
        И тут дядька зашевелился. Встал сначала на четвереньки, потом встряхнулся, как собака, и выпрямился во весь рост. Иринка в первый момент обрадовалась, что он - живой, а потом испугалась еще сильнее. Дядькино лицо всё время менялось, будто в жутком мультике. То становилось нормальным, человеческим, то обрастало какими-то шишками. Глаза, в какой-то миг чистые и ясные, в следующее мгновение загорались красным, как у собаки в свете фар.
        Иринка попятилась. Или у нее галлюцинации, или это уже не дядька. Вернее, не тот, как его, Павел, с которым они сидели в подвале.
        А дядька всё менялся и менялся. И - всё жутче и жутче.
        «Чужой», - пришло на ум слово.
        Точно, чужой. Нестерпимо чужой!
        - Ага, - сказал чужой голосом, похожим на голос того Павла, но - только похожим. Голос этот шел как будто не изо рта. - Знакомая девочка. Хорошая девочка. Жаль, что у нас с тобой было мало времени. Мы могли бы неплохо провести время. Вместе! - Чужой осклабился, и стало видно, что во рту у него всё красное. Иринке показалось, что язык у него раздвоенный. А может, это свет так падал…
        - Не будем спешить, детка. Куда спешить, если впереди - бесконечность! Как тебе это, крошка? Бесконечность!
        Чужой не засмеялся - загрохотал и завыл, как вагончик американских горок.
        Иринка не понимала, о чем он. Да и что тут понимать… Малыш на руках обхватил Иринку за шею, спрятал личико у нее в волосах.
        Иринка напряглась, готовая удирать, хотя понимала, что с малышом ей точно не убежать, а бросить его она не сможет.
        - Иди ко мне, - позвал чужой. Голос у него стал масляный.
        Чужой протянул руку… Иринка увидела эту руку близко-близко… На запястье - круглые часы без цифр, только с палочками. На циферблате - крестик, а под крестиком надпись по-английски: « VACHERON CONSTANTIN»…
        Чудовищный рев накатился сверху, ударил, как снеговой заряд: Иринку обдало холодом… Зато чужой отпрянул.
        - Дура! - рявкнул он. - Брось его! Выкинь каку!
        Язык у него уже был не раздвоенный, а обычный. И лицо стало нормальное, человеческое. Очень даже красивое лицо. И мужественное. Почти как у Киану Ривза. Иринка всегда мечтала о таком… друге.
        Нет, не так. Не о лице она мечтала. О любви… «НЕ ВЕРЮ!»
        Личина прекрасного принца осталась, но сквозь нее буграми и сполохами проступал… чужой!
        - Зачем? Не смей! Пропадешь! - Чужой хотел удержать ее, но протягивать руки больше не рискнул. - Идем со мной, дурочка! Со мной, туда… - взмах в сторону дымящихся развалин… И нет никаких развалин. Синь и белизна морского побережья, утопающие в зелени виллы… То, что Иринка никогда еще не видела воочию…
        И не увидит! «Всё равно не верю!»
        Нет там ничего.
        Теплое дыхание малыша согревало шею. Оно было настоящим и отделяло Иринку от морока.
        - Ну, твое дело, - равнодушно сказал чужой. - Каждый видит то, что хочет видеть. А попробуй-ка разглядеть что-нибудь там! - Чужой махнул рукой. Проплывший полупрозрачный клок тумана заслонил его руку, и сквозь него рука эта вдруг показалась Иринке чудовищной, перевитой черными жилами лапой. На которой совершенно неуместными были дорогие стильные часы.
        Чужой повернулся и зашагал прочь. Теперь, со спины, его было не отличить от настоящего дядьки в шикарном костюме. Но Иринка знала, что это тоже морок, потому что костюм был чистенький.
        Но куда теперь идти?
        Иринка оглянулась и не увидела ничего. Белесый туман, в котором взблескивали искры-снежинки.
        Иринка сделала шаг… Грозный рев возник ниоткуда. Он шел со всех сторон. Иринка застыла, страх сковал ее.
        Малыш завертелся на руках, пытаясь высвободиться:
        - Пусти меня! Пусти! Там мама!
        Иринка не видела ничего, кроме искристого киселя, но малыш просил так жалобно, что она всё-таки послушалась: не выпуская крохотной ручонки, поставила малыша на спекшееся крошево, которое когда-то было землей.
        Малыш тут же с неожиданной силой потянул ее вперед.
        Иринка пошла, осторожно переставляя ноги… Туман был вокруг. Он щекотал ноздри и сгущался капельками… Иринка споткнулась. Ручонка выскользнула из пальцев…
        - Эй! - вскрикнула Иринка. - Эй! Подожди… - Она вдруг сообразила, что не знает, как зовут малыша. Почему не спросила?
        Топоток маленьких ног потерялся в тумане. Иринка осталась одна.
        Она обернулась и поняла, что еще может выйти. Темные силуэты проступали сквозь пелену.
        «Нет уж! - с ожесточением подумала она. - Пусть я не вижу, куда мне идти, зато я точно знаю, куда я не пойду!»
        И осторожно начала отступать от границы, от развалин и вилл, от чужого.
        Странно, но граница эта всё никак не удалялась. Иринка пятилась и пятилась… И с каждым шагом ей становилось всё легче и легче. Будто вот-вот с ней случится что-то невыразимо прекрасное…
        Иринка вспомнила это чувство. С таким она сегодня уходила из дома. Красилась, одевалась, прятала в сумочку подаренную Алешей шоколадку.
        И тут за спиной знакомый голосок неуверенно и очень отчетливо произнес:
        - Ивка…
        Иринка вздрогнула и остановилась. Зачем-то закрыла глаза.
        - Ивка! - Намного увереннее, чисто и звонко, радостно: - Ивка!
        Уже не за спиной. Совсем рядом…
        Иринка проглотила комок в горле, открыла глаза… И засмеялась. И побежала, легко и невесомо, вслед за махонькой шустрой фигуркой, радостно подпрыгивающей и приплясывающей, туда, где двигались в голубоватом сиянии неясные, но очень свои… И на бегу она точно так же подпрыгивала и приплясывала от невыразимого бессмысленного счастья, какое бывает только в самом раннем детстве, и не думала ни о чем, потому что знала наверняка: что бы ни случилось с тем миром, в котором она жила прежде, для нее, для таких, как она, всё будет хорошо…
        Стихи
        СТИХИ
        СФИНКС

* * *
        Сфинкс, сочинивший ребус,
        Сводит литые веки.
        Ветер Северной Мекки
        Треплет сухие гребни
        Дюны. Безглазый слепок
        Чайки летит к заливу.
        Сморщив ладошкой сливу,
        Девочка смотрит в небо.
        Бог, окунаясь в море,
        Хной обрамляет камни…
        Грузно качнув боками,
        Тень заслоняет город.
        Чайка, взрывая воздух,
        Звонко кричит по-фински.
        С хрустом сминает сосны
        Желтая лапа Сфинкса.

* * *
        А в комнате пахло смолой.
        Ах, нет, не смолой - канифолью.
        И гнал по паркетному полю
        Колесики пыли сквозняк.
        А в комнате было светло.
        Свет прыгал по комнате, весел.
        А шторы еще не повесил,
        А может быть, вовремя снял
        Ее обитатель.
        Незлой
        Он был и немного наивный.
        Он спал, разметавшись, игриво
        Текла на паркет простыня.
        И зяблик звенел за стеклом.
        Над выпуклым зеркалом лака
        Качались прозрачные злаки
        Вошедшего в комнату дня.
        А в комнате пахло смолой.

* * *
        Мы друзей выбирали по блеску глаз,
        Мы чужих узнавали по их делам.
        И наивно верили в Божью Власть,
        А не в цепкие пальцы земного зла.
        Пусть не выпал крест никому из нас,
        Пусть никто не смог превзойти границ,
        Но зато мы слышали рост зерна
        И биенье крыльев небесных птиц!
        Но зато мы слышали шум ветвей -
        Где едва раздвинули прах ростки.
        И густые токи земных кровей -
        Где столетья зной обжигал пески.
        Чтобы вышла горечь из наших жил,
        Растворившись в жаре кипящих магм,
        Мы сердцами стачивали ножи
        И веками жили в чужих домах.
        Мы себя раздавали за грош и так.
        Но копили звуки скупей скупцов.
        И ожоги бедствий на наших ртах
        Нам дороже верований отцов.
        Пусть не выпал крест никому из нас.
        Пусть никто не смог превзойти границ.
        Но зато мы слышали рост зерна
        И биенье крыльев небесных птиц!

* * *
        Увозили его (Ладо, не ругай!)
        Во чужие, на златые берега.
        Заколдованного - в сытные края.
        (Я вернусь к тебе, коханочка моя!)
        Бай мне, ворон: вой не вой он,
        Лель не Лель?
        (А все ль ты слышал, что Господь тебе велел?)
        Бай мне, ворон: кто он - демон или свят?
        (Ах, не продай меня, как продали тебя!)
        Увозили его за море. (Прости!)
        Не на горе - чтоб утешить, чтоб спасти.
        Чтоб жилось ему безбедно. (Все пройдет.)
        Кто же ведал, что без боли он умрет?
        Бай мне, ворон: вой не вой он,
        Лель не Лель?
        (А все ль ты слышал, что Господь тебе велел?)
        Бай мне, ворон: кто он - демон или свят?
        (Ах не продай меня, как продали тебя!)

* * *
        Пароход уплывает - за смехом, шампанским и танцами.
        За горячими спинами, быстрыми белыми брызгами.
        Отражения неба бегут по железному панцирю,
        Не бегут - убегают, троясь перископными призмами.
        Пароход уплывает - мы, гости, пришедшие за полночь.
        Не осталось ни хлеба для нас, ни Святого Причастия.
        Только мелкая дрожь и - дышать механическим запахом.
        И глядеть на экран и на лица, от пота блестящие.
        Пароход уплывает, сгорает в закате, как замети
        Исчезают домишки, мигнув золотистыми окнами.
        Там и губы, и плечи, и детский мираж на подрамнике,
        И зеленое море, и небо такое высокое!
        Пароход уплывает. Прости не увидевшим гавани
        Их смятенные речи, их боль, их не ставшее будущим.
        Их любовь-нелюбовь и извечно-беспечное плаванье.
        Их незнанье о нашем стремящемся к северу узлище.
        Перекрестье дорог - без дорог. И следа не останется,
        Кроме нескольких грез и обломков, влекомых отливами.
        Пароход уплывает, подай ему, Боже, пристанище!
        И подай нам надежду угнаться за днями счастливыми.
        Пароход уплывает - теряется дымная отчина
        В золотистых барашках и в небе, темнеющем к вечеру.
        Отпусти ему, Боже! И - нам! И бегущим отточиям.
        И белеющим рифам, из дымки встающим навстречу нам.
        Пароход уплывает: скорлупка из красного золота.
        За последним лучом. За последним. И следом, и след его
        Разметают, распашут, растерхают волны тяжелые,
        Чтобы только они, только небо, по-летнему бледное.
        Изгладимы пути: было - нету железного семечка!
        Но оно прорастет, отдарует родимые пажити.
        И - не надо. Не думай. Не тукайся в темечко.
        Не проси ничего. Никого не проси и не спрашивай!
        Пароход уплывает…

* * *
        Наши глаза затуманены камфарным злом
        Серого Времени. Мягкими лапами лет
        Наш позвоночник уверенно взят на излом:
        Только замешкайся - хрусь, - и меня уже нет.
        Только замешкайся - крак, - и тебя уже нет!
        Только не смейся, пожалуйста, это - всерьез.
        Скомканный фантик. Букетик искусственных роз.
        Сердце мое - как разбрызганный шинами пес.
        Серое Время не терпит цветных облаков.
        Сохнут тела искореженных сталью берез.
        Плещется в жиже кораблик страны дураков.
        Только не смейся! До смеха уже далеко!
        Выброшен вымпел печали над красной стеной.
        Серое Время… Из желтых и черных веков
        Мне предложили тебя… Ты побудешь немного со мной?
        Только не смейся! Ну, примем еще по одной
        Стопочке яда! Я просто не помню обид!
        Наши глаза затуманены? Разве? Нет, это - окно.
        Сумерки. Время такое. Мы можем предаться любви,
        Если ты хочешь…
        Над лучшей из наши молитв -
        Марево спиц. Колесо беспокойного сна.
        Милостью Бога у нас ничего не болит,
        Кроме души. А душа для того и дана.
        Значит, все правильно?
        В сердце моем - тишина.
        Искорки памяти плещутся в зеркале мглы.
        Камфарным соком (спасенье?) у самого дна
        В сердце мое изливается кончик иглы.

* * *
        Я часто ухожу туда, где лето.
        Туда, где ели, наклонясь надменно,
        Роняют иглы на стекло воды.
        Я ухожу от лампового света
        В страну, где солнце растворяет тени,
        И где дрожат, колеблемые ветром,
        Паучьи замки. И бредут следы
        Лосиные. В страну, где камни дышат,
        В песок зарывшись, и тепло густеет,
        И черный ил охватывает зыбко
        Ступню. И стайкой - крошечные рыбки…
        Я ухожу,
        Пусть рухнут эти стены -
        Я не услышу.

* * *
        Он был гончар. Кувшинный творец.
        Создатель чаш и божков.
        Таков был дед его, и отец,
        И сам он тоже таков.
        Он трогал комья властной рукой,
        Как воин трогает меч.
        Душа земли обретает покой,
        Войдя в большеротую печь.
        Он был гончар. Деревянный круг
        С восхода и до конца.
        Он плел судьбу свою, как паук
        Плетет оружье ловца.
        В душе земли остается след
        Не глубже снятой вины.
        Он умер ста восемнадцати лет.
        За год до большой войны.

* * *
        В этой стране только мертвые сраму не имут.
        В этой стране только мертвым дано говорить.
        В этой стране, на развалинах третьего Рима,
        Только и свету, что спать да молитву творить.
        В этой стране, где свобода - не больше, чем право
        Сесть наугад в переполненный грязный вагон
        И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
        Лики вождей на полотнах бесовских икон.
        В этой стране никому и никто не подвластен
        Данностью свыше. Где так упоительно тих
        Ветер свобод, а уверенность в будущем счастье
        Лишь у юродивых (Бог не оставит своих).
        Здесь на объездах Истории жирные монстры
        Прут из земли, как поганки под теплым дождем;
        Серое делают белым, а белое - черствым,
        В этой стране…
        Но другой мы себе не найдем.
        Из языческих песен

* * *
        Я - стук каблуков по груди мостовой.
        Я - улиц твоих карусель.
        Я - призрак. Меня, вместе с тенью кривой,
        Сглотнул подворотенный зев.
        Я - желтая лампочка в брюхе двора.
        И смятый ногой водосток.
        И лестницы. Лестницы и номера.
        И липкий, взахлеб, шепоток.
        Я - узкий продавленный пыльный диван.
        И хлюпанье ржавой воды.
        И в мутном окошке, сквозь липкий туман -
        Икринка чердачной звезды.
        Я - их отражение в грязном стекле:
        Сведенные стужей тела.
        Я - ангел забвенья рожденных в золе,
        Задравший обрубок крыла…
        Все просто. Вот пальцы. Вот жесткая шерсть.
        Вот пяльцы. Веретена.
        Не бойтесь. Не смейтесь. Мы живы. Мы есть.
        Покуда вы верите в нас.

* * *
        Он плыл и плакал навзрыд
        Костлявым лицом.
        Он плыл ('Корыто сгорит,
        Так стану тунцом').
        Он плыл, и хлюпал водой
        Блудливый туман.
        Он плыл на юг бородой,
        Он плыл океан.
        Он плыл и бился волной
        В себя изнутри.
        Он плыл, обманутый Ной,
        Сквозь взорванный риф.
        Он плыл сквозь зыбь и грома,
        Стираясь, как мел,
        Он плыл. И ворон дремал
        На ржавой корме.

* * *
        А солнце жжет сухой песок.
        Ему плевать, он мертв.
        Ну, брат, вдохнем еще разок,
        Толкнем густой багровый сок
        По стебелькам аорт.
        Пустыня - старый, жадный рот.
        Вот чертова печать
        На брюхе мира! Плешь. «Вперед!»
        На лошадях вскипает пот,
        И лбы камней трещат.
        В аду для всех один закон:
        - Попробуй не умри!
        Поклон! Поклон! Еще поклон!
        Когда-то здесь издох дракон:
        Не выдержал жары.
        Был город. Всосан. Копоть-плоть
        На вогнутостях чаш.
        Мозоли ног - песок молоть…
        Когда сюда пришел Господь,
        Все было, как сейчас.

* * *
        А нету ни падучей звезды,
        Ни черного толченого льда.
        Есть пригоршня колючей воды -
        Кто выпьет - тому век голодать.
        Лишь солнышко да заячью сныть
        Шершавыми губами срывать.
        И серебро в траву обронить,
        И кисленькое с пальчиков брать.
        Ах, пожалей, красавица, тварь,
        И так изныл, аж скулы свело.
        Мы будем пить дурманный отвар,
        Чтоб нам слюдой глаза замело.
        Чтоб старый дом, пустой и дурной,
        Нам не лупил костями под дых.
        И не бродил, как призрак больной,
        Какой-то недописанный стих.
        Ах, этот шорох рук, или губ,
        Их яблочное нежное дно!
        Растаять в лепестковом снегу
        И растопить всю боль заодно.
        Мы больше никуда не пойдем,
        Мы будем как туман или дым.
        Мы обернемся теплым дождем.
        И смоем снег. И наши следы.

* * *
        Мысли пахнут черешнями, будто дымком - огонек.
        На малиновом яблоке сохнет живая водица.
        Истонченные пальцы, не глядя, листают страницы.
        По расхристанной площади шахматный скачет конек.
        Барабанные палочки спят. (Ах, какой нынче жаркий денек!)
        Все закутано в зной. Не поется и не говорится.
        Белый солнечный воск, отекая, слепляет ресницы.
        Превращается в патоку за позвонком позвонок.
        Под ореховым деревом спит толстоухий щенок.
        Под ореховым деревом так хорошо ему спится!
        Из дверей вытекает душок имбиря и корицы,
        Коренастые куры, кряхтя, подбирают пшено.
        Чей-то дедушка ветхой рукой затворяет окно:
        Он хитер, он решил духотой от жары защититься.
        Дом осел. Зять - балбес. А сынок отвалил за границу -
        Где ты, Персия? Там. Он устал, и ему все равно.
        Выпить чаю, раздеться, дышать и смотреть в потолок.
        (Откормили орленка в могучую злобную птицу.
        Чтобы хрипло кричал, чтобы падал на шеи лисицам
        И коричневым клювом пушистый затылок толок.
        А он слопал все мясо, окреп и, стащив кошелек,
        Улизнул. Слишком жарко. Никто не желает трудиться.)
        Чай горяч. Я все пью его, пью - и никак не напиться.
        Он соленый, как слезы, и ласковый, как мотылек.
        Закатиться в траву, к муравьям, и, грызя стебелек,
        Наблюдать, как ползет, не спеша, по листу гусеница.
        Невозможно ни есть, ни писать, ни любить, ни сердиться.
        Пропылившийся ослик - и тот у дороги прилег.
        Очень жарко!

* * *
        Я пишу его, на краешек присев.
        Не гомеровский накатный перепев.
        Не клешнинка и не раковинный шум…
        Я пишу его, поскольку я - пишу.
        Я дышу его, пашу его и пью.
        Я не меньше, чем себя, его люблю.
        И тоскую без него, как по тебе.
        Как по-жадному! - так ждут не по судьбе.
        Утешай меня, утешь меня, укрой:
        Вот лежит не предо мной моя любовь!
        Море плачет, море гладит берега,
        Причитает, приметает волн стога,
        Каждый камешек обласкан, обелен…
        Обнимаю всех, кто был в него влюблен!
        По шипению, по гальке, по камням
        Бородатым, как по шахматным коням,
        По уключинам, по солони во рту…
        Вот быки его, как облаки в меду!
        Море дарит и хранит свою любовь.
        Море больше и полней материков.
        Море дышит облаками и горит.
        Море - то, что пьет и бьет меня внутри!
        Бархатистое, как ямки у ключиц,
        Море любит нас не более, чем птиц.
        Шелковый путь
        Земля звонка, как тыквеннное дно.
        Дорога спит. Сухой и жаркий колос,
        Вибрирующий, вздыбившийся волос,
        Янтарной плотью впитывает зной.
        Нагретый камень пахнет белизной,
        Не свойственной безногим истуканам.
        На скошенную лысину кургана
        Садится копчик.
        Мутный, слюдяной
        Слой воздуха томится над дорогой,
        Как варево. Отсюда до Европы
        Тридевять верст. Здесь красное вино
        Из жил владык оплескивало глину
        Щедрей дождя. Здесь, в небо запрокинув
        Снопы бород, окрашенные хной,
        Молились разноговорно и длинно,
        Прижавшись трещинами губ к резной
        Поверхности бессчетных талисманов.
        А зной пронзал и танские румяна,
        И дымку пота над худой спиной
        Ползущего разбойника.
        Весной
        Здесь рай. Разводья неба и тюльпаны.
        И ветер.
        Ворс земного океана
        Рождает волны, как давным-давно
        Его живой предшественник. Здесь дно.
        Дорога спит. Молочное пятно
        Окатанного камня - царским креслом,
        И - лежбищем отшельника. Здесь место,
        Где цепь верблюдов с нежным полотном,
        Раскачивая чашки колокольцев,
        Плыла над пыльной кучкой богомольцев,
        Обернутых в лиловое сукно.
        Земля звонка, как тыквенное дно.
        Дорога спит.

* * *
        Мы - последний прыжок оленя,
        Снедь земли.
        Поколение искупленья,
        Нас сожгли,
        Нас развеяли серым пеплом
        В день стыда.
        Ржой - на цоколях наших слепков
        Слово «Дай!».
        Мы - в петле путеводной нити:
        Хочешь - рви!
        Наш естественный избавитель -
        Яд в крови.
        Рать прошла. И под нею скисла
        Мать-Земля.
        Нас лепили потом, без смысла,
        Шутки для,
        Те, кем били и в ком мечтали
        Лучший мир.
        Те, кто выжили, но устали
        Быть людьми.
        Мы - последний прыжок оленя.
        Ров глубок.
        Мы сражаемся на коленях.
        С нами - Бог!

* * *
        - Я - Артафон. Артемиды пес.
        Верный ее аркан.
        Ветер Эгейи меня принес.
        Ветер полдневных стран.
        - Но не быстрее моих колен!
        Мне ль тебя не узнать,
        Пестроголовый мой?
        Я - олень!
        Попробуй меня взять!
        - Я - Артафон. Черномордый бог.
        Бог, терзающий сны
        Ланей. Я - лай. Я - мельканье ног.
        Выгнутый лук спины.
        - Тысячи лет, океан чащоб,
        Века и века подряд
        Я, оглянувшись через плечо,
        Вижу тебя, брат
        И повелитель! Мой верный след,
        Если я не люблю,
        Дай оскорбляющей плоть стреле
        Выпачкать шерсть мою!
        - Да! Бесконечностью дней-погонь,
        Верой, в которой тверд,
        Я - Артафон! Рыжий огонь!
        Я без тебя - мертв!
        Близко. Между - один прыжок.
        - Жена моя и сестра…
        Санкт-Петербург. Подземный мешок.
        Восемь часов утра.
        РОМАНС ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ
        Романс прекрасной даме
        И не петь вам и не плакать
        У огня по вечерам.
        Время - тайна. Время - слякоть:
        Ноги носят по дворам.
        И не петь вам: «Грустно, грустно…»
        Звезды в блюдцах и в глазах.
        В доме - сторож. В доме - пусто.
        В этом доме петь нельзя.
        Не взмахнуть изломом кисти,
        Не встряхнуть копной волос.
        Время смахивает листья
        Книг, ладоней и берез.
        И не жечь Вам свеч бенгальских
        И не мчаться сквозь метель.
        Но сцепив до боли пальцы,
        Слушать скрип дверных петель.
        И, набросив шарф на плечи,
        Не смеяться на бегу…
        Отогрел бы - да ведь нечем.
        Нет ни имени, ни губ…
        Время, время, вечный пахарь
        Лиц, желаний и полей.
        Не лечи, не сделай прахом
        Светлый лик любви моей!
        Даже если я однажды
        Задохнусь от немоты,
        Не спасай меня от жажды,
        Не стирай ее черты.

* * *
        Дом опустел. Опущены жалюзи.
        Как забрала на веках.
        Просто жить и дышать, не жалуясь.
        Просто быть человеком.
        Невидимкой, окошком терема,
        Ангелом на картинке,
        Где врастает живое дерево
        В мертвую половинку.
        Чтоб ни слов, ни долгов, ни времени.
        Чтобы из темноты…
        Вглядываюсь, но подводит зрение.
        Кто это? Ты?

* * *
        Была зима, похожая на сон,
        Где пальцы зачарованной царевны
        Как муравьи карабкались по нервам,
        Но тоненько пиликал телефон,
        И мысль сардинкой прыгала с руки,
        И вдруг, внезапно, становилось душно.
        И домиком встревоживали уши
        Похожие на ящерок зверьки,
        Живущие под письменным столом.
        И кто-то зябкий обморочно ёкал,
        Когда, скользя щетинками вдоль стекол
        И оттопырив бороду углом,
        Из сумерек выглядывал январь.
        И, спутав нити нежной карусели,
        Свистел и скрёб залепленные щели
        И будоражил слякотную хмарь.
        Была зима, похожая на сон.
        Закрой глаза - увидишь, как горбатый
        Бесёнок жжет пергаментные платы,
        Мешая пепел костяным ножом.
        И веселится, ножками суча.
        Должно быть, он не наигрался с нами.
        Но прочь его! Ты здесь. Я вижу пламя
        В твоих огню распахнутых очах.
        Я вижу всё. Ведь это я огонь.
        И я - тот джинн, упрятанный в бутылку
        До времени. На дне. В пыли. В опилках.
        Я вижу там, за стужей, за пургой,
        Скользит по коже розовый виссон,
        Но я не вижу, кто меня встречает.
        Лишь шелк. И запах липового чая…
        Была зима, похожая на сон…

* * *
        …Мы б отправились на рассвете,
        В час, когда поднимают сети
        Рыбаки на большой реке.
        В час, когда величаво-строгий
        Мир в ладонях лежит у Бога,
        Как поводья - в твоей руке.
        Ты была бы - как южный ветер.
        И такой, как никто на свете,
        Чтоб забыть тебя не могли.
        Чтоб рассвет позади - как знамя…
        Но не будет зари над нами.
        И колени твои - в пыли.
        Но ты будешь рожденной дважды.
        И ты будешь - как змей бумажный
        На звенящей тугой струне.
        Помолись же земле и Богу.
        Чтоб открылась тебе дорога
        И не помнилось обо мне.

* * *
        Год лежит на тротуаре,
        Как пустой мешок.
        Не согреет, не ударит.
        Был, горел… прошел.
        Где-то музыка играет,
        Фонари горят.
        Мы с тобой стоим у края
        В пропасть декабря.
        На исписанных страницах
        Тает влажный снег.
        Память как вода струится
        По аортам рек.
        Мы - чаинки в чашке чая.
        Горсть жемчужин-дней.
        Мы с тобой не попрощались…
        И теперь на дне.
        Вот весь выбор. Ты - в неволю.
        В теплый щедрый дом.
        Я - в нетронутое поле
        За седым мостом.
        Через пропасть…
        А оттуда,
        Сколько ни смотри:
        Ты - лишь капля изумруда.
        С искоркой внутри.

* * *
        Поспешно прощались, в глаза не глядели.
        И ждали, как ждут, заблудившись в метели,
        Когда же утихнет круженье слепое
        И сдвинет колеса медлительный поезд?
        И стыли ладони, и прятались взгляды.
        И губы, сойдясь, понимали: «Не надо».
        И точки зрачков светлячками блестели,
        А в сердце: «Успели, успели, успели…»
        - Ну с Богом!
        Рывок в сердцевину вагона.
        Чудовищно вздрогнул конвейер перрона
        И ринулся в прошлое. Темные ели -
        Струясь и сливаясь. И стыки запели:
        «Прощайте, прощайте, начало, начало…»
        А та, что осталась, всё шла и молчала,
        Скользила глазами по радужным лужам
        И тихо шептала: «Не нужен, не нужен…»
        «Не нужен. Вот счастье. Все просто. Все просто», -
        Вторила губам подвагонная россыпь.
        «Все просто…» - как трепет рожденья мелодий.
        И сразу, ликуя: «Свободен! Свободен!»
        Он шел мимо плотно задвинутых норок.
        Он шел напрямик по трубе коридора,
        Враскачку по стертой ковровой дорожке…
        …А сзади, в густой человечьей окрошке,
        Сутулясь под плетью вокзального ветра,
        …Спускалась в бурлящие гулкие недра.
        Икринкой в толпе из чужих и ненужных.
        Гоня эту глупую нервную стужу!
        Спускалась, под мышками спрятав ладони:
        «Прощай. Ты меня никогда не догонишь».

* * *
        Солнце встает. Его пока не видно в метели.
        Это не взлет. Это полет стрелы - к невидимой цели.
        И я внимательно слушаю, как она тихо, почти неслышно поет…
        Как же иначе она сердце мое найдет?
        Время течет. Его никто никуда не гонит.
        Я - отпечаток лица на твоей ладони.
        В боли, в радости, в сумерках и в середине дня.
        Ты посмотри на ладонь - и ты увидишь меня.

* * *
        Нарисованная веточка сосны.
        Тень бумажного дракона на столе.
        Детям часто снятся сумрачные сны.
        Дети знают тех, кто прячется во мгле.
        Дети вырастут, дракон сойдет с ума.
        Сны забудутся, да ну их, все равно.
        Что казалось самым важным, лишь туман,
        Что мы вместе надышали на окно.
        Растворяется от близости тепла
        Нарисованное пальцем на стекле.
        Раздели-ка свою жизнь напополам -
        Та, что до… А там, где после - жизни нет.
        Но качается на ниточке дракон.
        И посверкивает бусинками глаз.
        Это - будет. Но пока что далеко.
        Звякнул ключ. Качнулась штора. Ты вошла.

* * *
        Розовая камея
        В каплях сладчайшей влаги.
        Жалко, что мы - не маги.
        Жалко, что не умею
        Стать океанской солью,
        Тронуть твои колени.
        Чтобы огни и тени,
        Чтобы светло и вольно.
        Чтобы слагались песни
        Брызгами звездной пыли.
        Мы ведь почти не были.
        Как же теперь воскреснуть?

* * *
        Ты - цветок на длинной ножке,
        В шапочке из льна.
        Из слюды твое окошко.
        Путь твой - радужная стёжка,
        Малая страна.
        Ты - цветок пушистовекий,
        Всадница дождя.
        Фея снов, медка и млека,
        Кто, жестокий, в человека
        Обратил тебя?

* * *
        А вчера случайно придумал дождь.
        Было душно и я устал.
        И явился ветер, и листьев дрожь,
        И скольжение тучьих стай;
        На спине у площади пятна луж,
        Гром, распахнутое окно.
        Блестки капель, россыпью, на полу,
        Вниз бегущее полотно
        Голубых, ниоткуда летящих струй,
        Шляпки зонтиков, плеск подошв…
        Я хотел придумать тебя, мой друг,
        А придумал сентябрьский дождь.

* * *
        Если я кормчий на судне моем,
        Значит, ты - ветер, летящий беспутно.
        Но почему ясноглазое утро,
        Только помедли, - окажется днем?
        Только помедли - окажется днем,
        Душным и влажным, ползущим устало
        В настежь раскрытый оконный проем
        Запахом дерна и криками галок?
        Запахом дерна и криками галок
        Вместо терпчайшей вихрящейся пены?
        Ах, почему, почему непременно
        Волны, уйдя, оставляют так мало?
        Вместе мы влагу соленую пьем.
        Мне ль удержать своенравное судно,
        Если ты - ветер, летящий беспутно?
        Если я - кормчий на судне моем?

* * *
        Звезды виснут на потолке.
        Звезды падают на ковер.
        Сохнет желтых цветов букет.
        Так вот, девочка, и живем.
        Раздаем постепенно дни:
        День - веселию, день - тоске.
        Сколько ж там, не опавших, их
        Остается на потолке?
        Мы о будущем не споем.
        Мы оставим его другим.
        Пусть по скатерти чешуей
        Рассыпаются лепестки.
        Пусть не знающий сна гравер
        Вдоль висков - за чертой черту…
        Звезды падают на ковер…
        Это лучше, чём в пустоту.
        Пусть оставшееся вовне
        Шевелит половинки штор,
        Ничего, ведь не пыль, не снег -
        3везды падают на ковер.
        Но, пройдя босиком к столу
        По шуршанью опавших звезд,
        Ты сиреневый лунный луч
        Осторожно в ладонь возьмешь.
        И сквозь серое полотно
        Вдруг сама проскользнет рука,
        И, само по себе, окно
        Распахнется, сдвигая ткань.
        И вольется в остывший дом
        Запах влажной от сна травы.
        И дыханье живых цветов.
        И сияние звезд живых.

* * *
        Бельчонком-лакомкой рука к руке потянется.
        Я буду петь тебе, как пел Хайамов пьяница.
        Тропинкой-лестницей склонюсь, твои шаги неся.
        Нам будет лучше, если небо опрокинется.
        По дну ущелия, где раз в тысячелетие
        Малютка-папоротник выбросит соцветие,
        Мы выйдем к озеру, к воде, из света сотканной.
        А медный шар уже садится между сопками,
        И лес горит! И начинается Предание.
        Моя праща… Открой ладонь - и я отдам ее.
        Брось камень в зеркало - пускай круги расходятся.
        Здесь нет врагов. Здесь наш огонь. И наша Родина.
        А тот, кто следовал за нами, вспыхнет крыльями.
        Он был нам - кров, он был нам - Весть, и я любил его.
        А он хранил меня, как маг - свое растение.
        Он подарил меня тебе, как в день рождения
        Бог дарит миру нас. А миру дарит часть его.
        Одно в одном. От света свет - и будьте счастливы!
        Струя и ветер! Оттолкнись - и время вынесет.
        Нам будет лучше, если небо опрокинется!..
        Дом на склоне холма
        (песня)
        Не дай мне Бог, чтобы ты исчез
        В объятьях ночи слепой.
        Ты входишь в безмолвный лес,
        Я - вслед за тобой.
        Там, в сумрачном сне лесном,
        Лишь ветер и тьма.
        Там, во тьме, затерялся Дом,
        Дом на склоне холма.
        Не дай мне Бог, чтобы ты исчез,
        Ушел, как поутру сон.
        Ты - есть. И я тоже есть.
        Мир будет спасен!
        Два сердца - и мир спасен:
        Развеется Тьма
        В день, когда мы отыщем Дом,
        Дом на склоне холма.
        Не дай мне Бог, чтобы ты исчез,
        Угас, как в бурю - маяк.
        Вот, кровь моя на холсте!
        Кровь только моя!
        Я оптом плачу за все,
        Чтоб развеялась Тьма
        В день, когда мы отыщем Дом,
        Дом на склоне холма!
        ВНУКИ КАИНА

* * *
        В этой комнате, похожей
        На поношенную шляпу,
        Ходят звери - пол в прихожей
        Их когтями исцарапан.
        Их дыханьем пропитались
        Занавески и обои.
        Потому-то в здешних книгах
        Нет ни истин, ни героев.
        В этой комнате, где ветры
        Спят в обнимку с журавлями,
        Из коричневого фетра
        Кем-то вырезано пламя
        И в прореху сонм предвечных
        Проникает ниоткуда.
        А войти сюда - беспечность,
        А уйти совсем не трудно.
        Только мало кто уходит -
        В этой комнате утешно.
        Здесь бесшумно звери ходят,
        И зрачки у них кромешны.
        И поэтому вино здесь
        Не кончается под утро,
        И гостям щекочет ноздри
        Запах лотоса и пудры.
        В этой комнате, где сине
        Под обвисшими полями,
        Большеротая эльфиня
        С кириянскими глазами
        Потеряла черный гребень
        (Это звери виноваты),
        Оттого ли в здешнем хлебе
        Этот кислый вкус утраты?
        В этой комнате из фетра
        Все, что прежде было - камень.
        Гости бродят по паркету
        Между влажными клыками,
        Как погашенные свечи.
        Языки у них шершавы.
        И становится на плечи
        Темнота, в лицо дыша им…
        В этой комнате посуда
        Гибнет как-то непреложно.
        А с уснувшими под утро
        Звери очень осторожны.
        Их глаза из тьмы - как звезды.
        Их усы ласкают кожу.
        Здесь «люблю» звучит, как «воздух»…
        Только жить никто не может
        В этой комнате…

* * *
        'Мы веру приняли от них.
        И вера их жива'.
        Строка седьмая, пятый стих,
        Четвертая глава.
        Одним причастие дано,
        Другим - огонь письма.
        Мы, как горячее зерно,
        Стекаем в закрома.
        Египет, Вавилон и Рим,
        Священство и порок.
        Им храмы строили цари,
        А наш устроил Бог.
        Одни вкусили мед побед,
        Другие - терпкий терн.
        Благодарю тебя, Мой Свет,
        За то, что я не мертв!
        За то, что в славе и в вине
        Я с жаждущими - вровнь!
        За то, что сызмала во мне
        Течет такая кровь!
        За то, что Богу я сродни
        По праву естества!
        Мы веру приняли от них.
        И вера их жива!

* * *
        Когда весь мир, сойдя с ума,
        Вертясь подброшенной монетой,
        Ворвался в сумасшедший март,
        На небеса взошла комета.
        Взошла сквозь сеть астральных карт,
        Затмив размывы млечной каши.
        Как хохотал безумец март!
        Во весь размах небесной чаши!
        Как бил в стошкурый барабан,
        Как ликовал, срываясь с крыши
        И обдавая луч-пуант
        Соленьем подколесной жижи.
        Сам господин Великий Пыл
        Хватал за бороды упрямых,
        Мелькнув сквозь стробоскоп толпы
        Худым лицом Прекрасной Дамы.
        И всех захлёстывал азарт.
        Нещадно смешивая ритмы,
        Крушил стекло безумец-март.
        Комета двигалась к зениту.
        Из «Северных сказок»
        Король был хром.
        Возничий пьян.
        Герольд косноязык.
        - Прошу добром!
        Она моя!
        И дергался кадык.
        - Приду с полком!
        Возьму на щит!
        Обещано - отдай! -
        Король был хром.
        Но знаменит.
        Серьезный государь.
        Отец молчал.
        Народ роптал.
        Дочурка терла глаз.
        Герольд скучал.
        Возничий спал.
        - Прошу в последний раз!
        Добром! Приду - возьму на щит!
        Отец махнул рукой:
        - Приду! Приду! Зачем кричит?
        Гасите факелы. Открой
        Ворота шире. (Ближним:) Тролль
        Всего лишь - тролль. Иди,
        Иди, скажи ему, герольд,
        Иди, скажи ему: Изволь!
        Приди. И не забудь про соль.
        А нет - и так съедим.

* * *
        По Боянову стиху:
        На коричневом меху,
        Заварив чаек-тархун,
        Тужит государь.
        Тощий кот гоняет мух,
        От вина коричный дух.
        - Ах, уходил ты мя, Пастух!
        - Пей да покемарь.
        - Ох, милой, не говори.
        Чрево ссохло изнутри.
        Хоть бы сон меня сморил!
        - Надоть - приберет.
        - Други-слуги - вор да тать.
        Не с кем чарку опростать.
        Сам, да ты, да Божья Мать…
        - Кол да эшафот.
        - Дык, ближних - псов да злых старух!
        Всяк лукав да сердцем сух.
        Верно. Зол я, брат Пастух!
        Жалящ, что змея.
        Губящ, что январский волк.
        Сколь я любых поизвел!
        Ох и зол я, брат, ох зол!
        - Я те не судья.
        - Верой слеп, душою пуст.
        Сколь ни грел молитвой уст,
        А в ушах-то - костный хруст
        Да колесный вой.
        Да скрипенье адских крыл
        Будто. Сам себя забыл.
        Только ты мне, брат, и мил!
        - Верно, я ж чужой.

* * *
        Я возьму тебя в руки тепло, как забытую в книгах тетрадь.
        Ученически тонкую, в рыжей бумажной обложке.
        Ты взбегала по лестницам, трогала стекла ладошкой:
        - Мне хотелось бы это, и это, и это хотелось бы взять…
        Ты умела так искренне, так замечательно врать,
        А потом улыбаться и прятаться в «кто-меня-знает».
        А кровать была узкая, жесткая, в общем, дрянная.
        Ты похожа, мой зайчик, похожа на эту кровать.
        Почему же никто из нас, ну совершенно никто не хотел воевать?
        Только фыркать да ежиться: «Жить-то все хуже и хуже!»
        Мы стреляли глазами. А где-то стреляли из ружей:
        - Экий славный кабанчик! Фу, Хват! Не мешай свежевать!
        Наохотились досыта, нынче хоть всю королевскую рать
        Приведи - Город пуст.
        Прислонись к проржавевшим воротам
        И постой, посмотри, как выходят из марева маршевым - роты…
        …Он уже не проснется. Разбился. Скорлупок - и то не собрать.
        У одних геморрой. У других не хватает ребра. Или печени.
        Тучности нильского ила не хватает нам всем.
        Но малина растет на могилах. И какая малина! Нам хватит на все вечера!
        Он разбился во сне. Что ж, во сне веселей умирать.
        В наш придуманный мир, в наше вечноиюльское утро,
        Хронос-пес, он пробрался, подполз и лизнул мои черные кудри,
        И осыпал их сереньким пеплом чужого костра.
        Подними же лицо свое: веришь - как будто вчера
        Мы расстались.

* * *
        Вечерний путь.
        Блестит обметенный поземкой тротуар.
        Еще чуть-чуть -
        И мы станцуем под биение гитар
        «Слепой ноябрь».
        Слепой ноябрь
        Плывет под розовым фонарным пузырем.
        Сквозь черный табор,
        Где мы танцуем наше таинство вдвоем
        В немой сезон.
        В немой сезон
        Как в ноги катится по наледи луна!
        Вечерний зонг.
        Вот между пальцами уходит тишина
        За ковш огней.
        А там за ней,
        Без очертаний, без теней и без любви,
        Мой вечный Змей
        Поет, колени серой зеленью обвив,
        А мы плывем.
        А мы вращаемся каретным колесом.
        Всегда вдвоем.
        То по себе, то по булыжнику несем
        Вечерний путь.
        Слепой ноябрь.

* * *
        Мне Севера снег - что песок Синая.
        Плыви, мой ковчег, без меня! Я знаю:
        Ты ждал мгновения смены стражи,
        Но ждал напрасно - я слеп от жажды.
        В моих глазах не живет отвага.
        В них есть огонь, но иссякла влага.
        А там, в тени узловатых кряжей,
        Еще никто не смеялся дважды.
        А мне так часто ломали шею,
        Что я привык. Я - чужак, пришелец.
        В любом краю и в любые эры;
        Везде лишь двое нас: я и Beра.
        И все, что есть у меня - лишь право
        Стоять последним у переправы,
        Следить за взмахами длинных весел
        И верить: Ты бы меня не бросил.

* * *
        Сквозь туман - сполошный огонь.
        Шапочка с макушечки - в грязь.
        - Роднинские все - одвуконь.
        Ой не припоздниться б нам, князь!
        Колокол натужно зудит.
        Снял шелом, дороден и лыс.
        - Погоди ишшо, погоди.
        Выждем, шоб там перепились.
        И не одолее, варнак.
        Жди-кось, кочет? на зарю.
        - Так-то оно, князюшко, так,
        Да, боюсь, людишек побьют.
        - Схоронятся, чай, не впервой.
        А не то - других навезу.
        Край-то мой!
        - Твой, князюшко, твой!
        - То! Пущай намутят бузу,
        Тут и мы. Руби, не жалей!
        То-то уж потешимся. Раб!
        Важно слез с коня. Повелел:
        - Всё. Дружине спать! До утра!
        Степь пуста. И нивы пусты.
        Ссыпано зерно в закрома.
        Треплет воздух волчьи хвосты,
        Покрывает прах шелома.
        Острый меч, стрела да петля -
        Кречетом ударить, навзлет.
        Позади - нагая земля.
        Впереди - что Бог ниспошлет.
        Между скул - щербатый оскал,
        На руке - ременная плеть.
        - Правду баишь, табор не мал.
        Зря ты, зря приперся, медведь!
        Жеребец, седой от луны,
        Заходил, задергал башкой.
        - Пир-то наш! И мы - плясуны.
        Ну, братаня, Бог над тобой!
        Ратни спят. Всё Божие - спит.
        Звезды съел клубастый туман.
        Сорок сотен конских копыт -
        И завыл степной барабан.
        - Княже!..
        - Прочь!
        - На, съешь меня, тать!
        Завизжал, затряс железьем.
        - Кабана силком не ымать!
        - А не худо вздеть на копье!
        Степь пуста, сам-сусличий свист.
        Крыт ковылью царь-чернозем.
        Лоб кургана крут и бугрист.
        Золотится край-окоем.
        Ни сельца на версты окрест.
        Разнотравье смыло поля.
        На кургане сломанный крест.
        Не чужая, стал-быть, земля.

* * *
        Я падал, как вскрик потерявшейся птицы.
        И сердце катилось по влажным страницам.
        И листья сминались, и рвалась бумага,
        И пропасть казалась не глубже оврага.
        Я падал синкопами вспененных клавиш,
        На быстрые острые буквы заглавий,
        Потерянных, сумрачных, невероятных.
        Вспухали в глазах разноцветные пятна,
        Я падал сквозь хруст растопыренных пальцев,
        Сквозь когти решеток, всё ближе… всё дальше.
        Стеклом витража в измеренье чужое,
        Где нет ни тебя, ни мечты, ни покоя.
        В холодный мираж рукотворной пустыни.
        Где пахнет железом, тщетой и полынью.
        И ангел мой, он не сводил с меня взгляда:
        Чтоб не был я счастлив. И правильно падал.
        Внуки Каина
        Не встречать, не венчать, не просить.
        Не ползти, отставая, по следу.
        Верность - слишком непрочная нить,
        Чтоб стреножить нас после рассвета.
        Опрокинутый наземь лингам,
        Мертвый сторож у входа в пещеру.
        Кто же знал, что захочется нам
        Отстоять нашу робкую веру?
        Сеть обрядности слишком тускла,
        Чтоб остаться свободной от фальши.
        Занавесь кисеей зеркала,
        Внуки Каина движутся дальше.
        Прозревая священный покой
        И храня опаленную метку.
        Мы растем, как трава над рекой,
        Как кувшинки под ивовой веткой.
        Нам никто не желает добра.
        Но и тронуть никто не посмеет.
        Мы приходим из позавчера
        За твоей головой, Саломея.
        Нас рисуют на черных щитах
        И чеканят на рыжих монетах…
        Мимо храмов из желтого льда,
        Из вечернего тусклого света -
        Внуки Каина. Смутная речь
        И тигриные жесткие скулы
        Над буграми ссутуленных плеч.
        Не дающие тени фигуры.
        Им никто не предложит ночлег.
        Но никто не заступит дороги.
        Лишь глядят из-под каменных век
        Темнолицые местные боги
        На жестокие впадины щек,
        На гранитные плахи ладоней.
        Не хрустит под ногами песок,
        Но храпят взбудораженно кони,
        И десятки встревоженных рук
        Ищут гладкие шейки прикладов.
        И, привычно скрывая испуг,
        Рыщет стража Запретного Сада,
        А глазницы Великих Слепых
        Напрягаются чутко и остро.
        Но сминает колеса Судьбы
        Их по-волчьи неслышная поступь.
        И ни жалость, ни зависть, ни страх
        Не прервут беспощадного бега.
        …Гаснет пламя ночного костра.
        Мерно сыплются звездочки снега.
        Что ж… Нам с ними ночлег не делить,
        И не ждать их у черных оврагов…
        Но когда им захочется пить,
        Кто из нас не протянет им флягу?
        МИНИАТЮРЫ

* * *
        В мире боли и ожесточения,
        В мире «пошло все на фиг»
        Только одно имеет значение.
        Только любовь имеет значение.
        Все остальное - накипь.

* * *
        В этой, главной, игре победителей нет.
        Мир не Текст. И большое спасибо ему за это.
        И еще: я - не жадный, я не сражаюсь за пролитый свет.
        Я открываю глаза, подставляю плечо,
        Не удивляйся. Здесь всегда так ярко и так горячо.
        Тьма - это Власть. Но ее власть только в отсутствие Света.

* * *
        Вечер мутного дня.
        Небо с серым отливом.
        Я - без тебя. Ты - без меня.
        Это… несправедливо.
        Мысли, хриплые, как гобой.
        Я все понимаю. Помню…
        Но место, не занятое тобой…
        Его ничем не заполнить.

* * *
        Знаешь, воля -
        Это когда ни прошлого и ни будущего, и не ждем.
        Только поле, то, которое мы уже никогда не перейдем.
        Память тел,
        Без мыслей, слов, без красного и без сладчайших мук.
        И предел
        Один: день, когда имя любимой превращается просто в звук.

* * *
        Как странно начинается весна.
        Живой клубок из пустоты и света…
        Всё думаю: каким же будет лето?

* * *
        Я смеюсь твоей улыбкой,
        Я дышу твоим дыханьем.
        Я дышу сквозь километры,
        Сквозь пургу декабрьской ночи.
        Там, в норе под одеялом,
        Ты вдохни меня тихонько,
        Нашепчи на хлебный мякиш,
        И все будет, как ты хочешь.
        Пигмалион 20
        И вот: когда она ушла,
        Я вновь смешал раствор.
        Улыбки, волосы, тела…
        Их не было. Я стер.
        Сам Бог водил моим резцом.
        С начала до конца.
        И вот: взглянул в ее лицо…
        И не нашел лица.

* * *
        Пусто в кармашке у мима-обманщика:
        Пара ключей да пятак.
        Сетуй, не сетуй - мы все - одуванчики.
        Только киваем не в такт.
        Встань - и прямехонько в чьи-нибудь пальчики.
        Спрячешься - и невредим.
        Нет! Замечательно быть одуванчиком!
        Дунет - и мы полетим!

* * *
        Все приходит к началу: вот девушка, ставшая пеной.
        Вот зеленая медь. Вот взошедший зерном чернозем.
        Вот Небесный Корабль. Вот блискучая осыпь Вселенной.
        Все приходит к началу. Начало приходит не всем.

* * *
        Из ночи огонь
        Нас не звал с собой,
        Не манил во тьму,
        Не мелькал в дыму,
        Не тонул в пыли…
        Мы по небу шли.
        Горизонт событий Spatium fuga (повесть) ПРИМА
        Горизонт событий
        Spatium fuga
        ПРИМА
        Лев Гнедич
        …А по вечерам за моей стеной играла музыка. Каждый раз - новая. А может, и не новая, просто другая. Слов не разобрать, а мелодии я запоминаю плохо.
        Комнатка у меня небольшая. Из мебели - необходимое: стол, стул, шкаф, диван, кресло. Зато окно - просторное. В нем - скучный темноватый двор, но дальше, между домами, можно увидеть кусочек сквера.
        Питерская коммуналка. Кроме моей комнаты в квартире еще две. Одна опечатана и пустует. Там раньше наркоманы жили. Это соседка рассказала. Хорошая такая бабушка. Блокадница. Мол, жили наркоманы, муж, жена и мальчишка… а потом умерли. То ли газом, то ли дурью своей отравились. Вот счастье-то! Теперь никто пожар не устроит. Это другая бабушка радовалась, которая в моей комнате раньше жила. Так радовалась, что сама вскоре померла. Комнату я уже у ее племянника приобрел. На деньги, что из Дании привез.
        Тогда мне казалось, что самое лучшее в моей жизни - начинается. Ты.
        Я не умею вести себя на официальных приемах. В правилах высшего общества не силен. Я - математик.
        Помню, как ты удивилась моему ответу на «чем я занимаюсь».
        - Математика? - сказала ты. - Неужели за это до сих пор деньги платят?
        - Скорее, делают вид, что платят, - улыбнулся я.
        Полгода назад я не рискнул бы так шутить, но сейчас на мне был приличный костюм и очки за пятьсот долларов. Старые были намного удобнее, но здесь - Европа. Здесь резиночки под дужки не поддевают.
        Успех окрыляет. А я чувствовал себя успешным. И то, что со мной беседует потрясающая женщина - еще одно доказательство.
        Хотя тогда, в посольстве, мне трудно было воспринимать тебя как женщину. Ты была слишком совершенна. Матовая кожа, безупречно «нарисованное» лицо, прическа - волосок к волоску, вечернее платье из черного, как антрацит, блестящего шелка, непонятно как удерживающегося на тебе. Когда ты повернулась ко мне спиной, отвечая на чье-то приветствие, твоя белая голая спина показалась мне фарфоровой. Захотелось даже потрогать, чтобы убедиться - теплая.
        - Профессор, - сказала ты с ударением на последний слог. - Я видела вас во сне. Дайте мне свою визитку. Я вам позвоню.
        И удалилась. Общаться с теми, кому костюмы и смокинги были так же привычны, как мне - свитер домашней вязки.
        Я думал о тебе всю обратную дорогу и еще пару дней.
        Потом перестал. Привычные кафедральные дела, безденежье (датский гонорар за полгода работы ушел на жилплощадь), попытки добиться гранта не увенчались.
        Жизнь мне скрашивала работа. Скрашивала - не то слово. Наполняла смыслом. Творческий подъём, прилив энергии… Я был уверен, что через пару месяцев добью задачу, а там… Собственно, ничего особенного. Статья в академическом вестнике. Наверное. Дежурные поздравления коллег… Частное решение, не имеющее практического применения. Может быть, дадут грант. Крохотный, но я - не ради наград. Мне нравится сам процесс. Крохотный камешек, вложенный в стену одной из галерей дворца, именуемого Математикой, дает законное право считать себя одним из Строителей.
        Ты позвонила.
        - Встретиться? - не столько обрадовался, сколько забеспокоился.
        Таких, как ты, положено вести в дорогой ресторан, а у меня и на обычную забегаловку не хватит. Пробормотал что-то о занятости, делах…
        - Мой професс?р! - Ты рассмеялась колокольчиком, очень искренне. - Ваше самое важное дело - это я! Немедленно назовите мне свой адрес!
        Будь что будет, подумал я. И назвал.
        - Ждите! - воскликнула ты. - С трепетом!
        И бросила трубку.
        Я не спросил, когда ждать, но решил, что час у меня есть. Как раз чтобы чуть прибраться и сбегать в магазин за шампанским, цветами и тортиком.
        Я не успел за тортиком. Мы встретились у подъезда. Ты вышла из такси, элегантная леди в белом. Слишком элегантная для моего переулка…
        И тут я. В серой курточке еще советских времен.
        - Гвозд?ки! Как мило! Мне вечность не дарили гвоздик…
        Ну еще бы! Будь у меня деньги, я выбрал бы розы. Девять. А лучше - пятнадцать…
        Наша лестница мало подходит для белоснежных плащей. Ватник смотрелся бы более органично. Но ты не шла - парила. И вся натасканная с улицы, осевшая на стенах грязь тебя не касалась.
        Я открыл дверь и мужественно проводил к своей клетушке. Ну да, именно клетушке. Которая недавно казалась мне хоромами. Собственная, лично моя жилплощадь!
        - Боже, какая архаика! - воскликнула ты, шагнув через порог. И провела пальчиком по резной дверце буфета, который я две недели назад приволок с помойки.
        Повернулась ко мне спиной, уронила на руки плащ, кивнула на гвоздики:
        - Надо поставить в воду!
        И я умчался на кухню.
        А когда вернулся, то увидел накрытый тобой стол. Нездешние яства на белой бумажной скатерти. Мое шампанское смотрелось, как Золушка на королевском балу после полуночи.
        Тем не менее я уже не чувствовал себя дровосеком, которого посетила принцесса. Ведь на принцессе был мой мешковатый свитер с солнышком на груди, безупречная прическа чуть растрепалась, а сидела принцесса в моем любимом потертом кожаном кресле, доставшемся мне от дедушки. Забралась на него с ногами, поместившись целиком, и улыбалась чуточку лукаво, чуточку виновато.
        - У тебя холодно, - сказала ты с укором. - Я замерзла.
        Шампанское оказалось теплым. Хорошо хоть, пробку удержал.
        Ты подала бокал… Нет, не так. Ты выбросила вперед руку - лихим таким, гусарским жестом: наливай! Я не рассчитал, и пена, вскипев, изверглась из бокала на твою руку. Что меня толкнуло… Не знаю. Обычно я робок, и первым притронуться к женщине мне трудно…
        Шампанское еще текло по твоей руки, когда я отнял у тебя бокал и принялся слизывать пену с твоих пальцев…
        А еще через минуту… Или не через минуту… Время перестало существовать для меня, когда я коснулся твоего запястья… Через одно бесконечное мгновение твои пальцы ожили, ухватили меня за подбородок (острые ноготки проникли сквозь бороду и укололи кожу), а затем ты с неожиданной силой потянула меня к себе. По пути я толкнул стол, едва не опрокинув шампанское, и буквально опрокинулся в твои объятья… И обнимая тебя, вдруг обнаружил, какая ты гибкая и сильная.
        Мои руки как-то сразу оказались под «солнечным» свитером… И под ним ничего не было, кроме изумительной кожи и таких же гладких шелковых чашечек бюстгалтера.
        Я не успел удивиться, куда делась твоя одежда, потому что уже потерял всякую способность удивляться чему-нибудь, кроме факта твоего существования здесь, сейчас, в моих объятьях.
        Некоторое время я путался в одежде, своей и твоей, ты пришла на помощь, мы кое-как избавились от наиболее мешающих предметов (губы наши при этом не размыкались ни на миг), и соединились мы прямо в кресле, наспех… И не очень удачно, потому что я едва успел ощутить себя внутри - и всё.
        То есть это я подумал, что всё, но оказалось - нет, и мы продолжали двигаться - живот к животу, единое целое. Задранный свитер неудобным валиком собрался у тебя под грудью, но - плевать. Ничто не могло стать препятствием между нами, ничто! Просторное кресто оказалось невероятно удобным, а твое тело изогнулось на нем именно так, как нужно, а я… А я впервые увидел это! Увидел, когда закрыл глаза, чтобы острее ощутить наше соединение, и когда реальность, потрясающая, яростно-чувственная, та, в которой наши тела бились и вжимались друг в друга, словно бы разорвалась, вскрылась и выбросила, вынесла меня в другое измерение, в дивное пространство, заполненное полотнищами света, мерцающими цветными поверхностями… И я летел… Или падал… Нет, ты несла меня, несла сквозь водопад…
        Всё оборвалось внезапно и бурно. Но, кажется, на этот раз - как надо.
        - Тебе хорошо? - шепнул я, зарывшись носом в твои волосы и найдя пахнущее духами ушко.
        - Очень, - хрипло проговорила ты. - А тебе?
        - Дивно… - шепнул я.
        Во мне, внутри и вокруг меня вращались, пересекаясь и соединясь, тускнея с каждой секундой, удивительные световые поверхности… Зримые, осязаемые… Будто я наглотался какого-то наркотика. Цветное счастье…
        - Цветное счастье… - прошептал я.
        - Что?
        - Цветное счастье, - повторил я громче.
        Ты засмеялась и потребовала:
        - Отвернись!
        Ирина
        …Такой смешной! Лев. Какой там лев… Терьер. Добродушный, честный пес, с квадратной бородатой мордой. Закомплексованный, уязвимый… Настоящий ученый, одним словом. Господи, спасибо Тебе еще и за это! Я-то думала: будет что-то вроде искусственного осеменения, а он оказался очень даже неплох. Даже больше, чем неплох… Нет, хватит! Ирка, не смей! Хороший секс - это еще не повод для близких отношений. Лев сделает свое дело - лев может уходить. Свободен. Вспомни, кто он и кто ты. Вы - из разных миров! Из разных вселенных!
        - Отвернись! - потребовала я.
        И он покорно отвернулся. Хотя только что глазел, как богомолка - на мироточащую икону.
        Если Ты, Господи, не обманул меня, я пойду в самую большую церковь в этом отсыревшем городе и поставлю десять, нет, сто самых больших свечей Тебе, Господи! Только пусть получится! Не обмани меня! Пожалуйста!
        Хорошо, что он отвернулся и не видит, как я плачу…
        Лев Гнедич
        - Шампанское пить будем?
        Тебя зовут Валентина. Валентина Кузнецова.
        Имя «Валентина» тебе не подходит. Так мне кажется. Я бы назвал тебя иначе. Анной. Или Еленой. А еще лучше - Ириной.
        - Шампанское? Зачем? - Я сам был - как шампанское. Радость во мне кипела и переливалась через край…
        Однако некий крохотный участок мозга сохранил способность мыслить. И он кричал, требовал, чтобы я записал то, что сейчас угасало и тускнело. Я-человек, я-мужчина игнорировал этот вопль меня-ученого… Но он - был. И он всё испортил. Вероятно, ты почувствовала, что мои обьятия уже не такие жадные, вывернулась из моих рук, бросила:
        - Я в ванную! - и, не одеваясь, в тапочках и моем свитере, который был тебе почти по колено, выскользнула из комнаты.
        - Налево и до упора! - крикнул я тебе вслед. И, обрадованный (вот дурак!), схватился за ручку…
        Хренушки!
        Едва я попытался перевести увиденное в символы, всё вмиг пропало. Я аж зубами заскрипел от обиды. Вспомнить… Воссоздать… Впустую! От дивного многомерного танца света остались только неформулируемые ощущения.
        Ирина
        Ветхая старушка с пустым ведром, ковыляющая навстречу по коридору, оказалась для меня полнейшей неожиданностью. О! Так это еще и коммуналка.
        - Добрый вечер, - уронила я по всегдашней европейской привычке здороваться со всеми, оказавшимися с тобой под одной крышей.
        Старушка ответила не сразу. Остановилась, оглядела меня внимательно. Классическая питерская старушенция. Одежка в серо-коричневых тонах, сморщенное личико, поджатые губки…
        И вдруг - улыбка, сразу превратившая тусклую старушонку в добрую бабушку.
        - Добрый, деточка! Добрый, добрый… - и посторонилась, ловко втиснувшись между столетним шкафом и подвешенным на стену цинковым корытом.
        А вот и ванная… Ванная? О Господи!
        Лев Гнедич
        Когда ты вернулась, я еще чиркал ручкой… Скорее, по инерции.
        - Лев! - воскликнула ты. - Ты творишь!
        Я фыркнул. Творишь! Если бы…
        - Ты знаешь все эти значочки! - с восхищением проговорила ты, втискиваясь в кресло рядом со мной и наливая себе теплое шампанское. - Какой ты умный!
        Я покосился в твою сторону, снова фыркнул… И мы оба захохотали, обливаясь шампанским.
        Нет, ну сами подумайте: сидит тридцатилетний мужик. Без штанов. После лучшего в своей жизни… Блин! Нет, после несравненного, потрясающего секса с женщиной, о которой даже мечтать ему бы не пришло в его ученую голову… И пытается сформулировать дифференциальный оператор, который отразил бы кусок его глюка.
        Это уже за гранью ботанического идиотизма.
        - Ты был такой красивый, когда писал свои формулы! - заявила ты, допивая шампанское. - Можно я тебя причешу?
        - А смысл? - поинтересовался я и попытался поднять ее и перенести на диван, споткнулся и рухнул вместе с ней. Хорошо хоть, на диван, а не на пол.
        - Нет! - Ты уперлась кулачками мне в грудь. - Хватит! Отпусти меня! Постели на сегодня хватит! Сейчас мы пойдем гулять. Гулять и разговаривать.
        - А мне кажется, - игриво произнес я, изображая мачо, - что ты совсем не против повторить. И какая постель? Не было постели! Только кресло!
        - Довольно, Лев! - строго, даже холодно произнесла ты. - Отпусти меня.
        И я ее отпустил. Потому что она вдруг перестала быть моей, а вновь превратилась в фарфорово-безупречную леди, какой я увидел ее тогда, на пароме.
        ИринаЧасом ранее…
        …Ужас. Гвоздики. Словно я не женщина, а первомайская демонстрация.
        Зато он - очень органичный. Типичный научный сотрудник советского образца. Нищий, само собой. Хорошо, что я всё с собой припасла, даже бумажную скатерть. Сама по себе нищета - не порок. Благородный дон в стесненных обстоятельствах - это даже романтично. Чувствуется ли в нем некое внутреннее благородство?
        Ни фига! Разве что имя. Неужели вот здесь всё и произойдет - на этом малогабаритном диванчике?
        Не хочу! Ненавижу диванчики! Как раз на таком мерзком выкидыше отечественного мебельпрома восемь лет назад совратил девушку Иришку сокурсник и будущий бывший муж. Блудень и карьерист. Но - красавец, не отнимешь. В самый раз для белокурой дурочки.
        Но ты ведь ему отомстила, Ирка?
        О да! Я ему жестоко отомстила! Я его УНИЧТОЖИЛА!
        Я - его, а он - ту трепетную и нежную, какой я была. Но это еще не беда. Беду я себе сама организовала. Потом.
        Не надо о грустном. Вспомни, зачем ты здесь, и подвигни этого благородного интеллигента к решительным действиям. Не то вы будете час молчать, еще час - возвышенно говорить. Допустим, о музыке… Кстати, что это играет там, за стенкой? Легран? Вполне подходит под мое нынешнее настроение. Ирка, решайся! Если он напьется, то, очень может быть, вообще станет ни на что не годен. Интеллегенты - они такие…
        И я очень хорошо их знаю. Я среди них выросла. Мама, папа… Как они обрадовались, когда я приехала в Ленинград. В Санкт-Петербург. Полтора года прошло. Мама счастлива и очень хочет спросить, не собираюсь ли я замуж. Но - не решается. Папа тоже счастлив. По привычке пытается учить меня жизни. Он. Меня. Господи, как же я их люблю! Очень скучала… Но жить с ними в одном доме - невозможно. Через неделю полезу на стенку, как муха из банки с вареньем. Нет, жилье не проблема. Купить тут квартиру нетрудно. Они здесь дешевые-дешевые. Но осень в Ленинграде… Я не сумасшедшая!
        Это ты-то не сумасшедшая? Ирка-а!!!
        Как он на меня смотрит! Ну давай же! Я всё сделала. Нацепила твой секонд-свитер, приняла позу «развратная школьница». Ну же, дурачок, догадайся, что я под этим уродством - практически голая. Бери меня и делай свое дело!
        - Наливай! - приказываю я. И атакую.
        Днем ранее
        Я - в Ленинграде. Осень… Осень в Ленинграде. Ненавижу! Но это ведь ненадолго? Уверена: недели мне хватит. Если, конечно, ТЫ, мой мистический Голос, не солгал мне там, в Израиле. Но с чего бы ТЕБЕ врать сейчас, если до сих пор всё совпадало до мелочей? Причем малоприятных.
        Месяцем ранее
        …Вердикт израильских врачей обжалованию не подлежит. Это последняя инстанция. Детей у меня не будет никогда. Жизнь бессмысленна. Господи, за что ты меня так?
        День прошел как в тумане. Я даже не напилась. Вошла в номер, упала на кровать и пролежала до темноты. Заказала ужин в номер. Поела через силу, проглотила снотворное и…
        …И мне приснилось нечто… Необъяснимое. Мне явился ТЫ. Нет, не явился - услышался. Голос четкий, как у профессионального диктора, произнес прямо у моего уха:
        - Через пять дней будь в Копенгагене. Русское посольство. Восемь вечера. Его зовут Лев Гнедич.
        Проснулась и вспомнила каждое слово. И как это понимать?
        Нет, я ни секунды не сомневаюсь, что Ты, Господи, есть. С моим-то талантом - как можно сомневаться? Но одно дело верить, а совсем другое - вот так вот услышать. Конкретику. «Пять дней, восемь вечера, русское посольство, Гнедич».
        Бред.
        Будь это где-нибудь в другом месте и в другое время - наплевать и забыть. Галлюцинаций у меня не было никогда. Наркотиками не баловалась. Психика у меня… Нордическая. Закаленная жизнью, как меч Нибелунгов. Существование всякого такого… невероятного допускаю. Опять-таки откуда иначе взялся мой замечательный талант… Но потусторонние голоса - это не ко мне. Это - к умственно деформированным дамочкам.
        Но здесь ведь не Лондон. Здесь - Земля Обетованная. Здесь вспоминается анекдот о телефоне, по которому говорят с Богом. Где-нибудь в других местах - Москве, Вашингтоне, Париже - атомный тариф, а здесь он - местный.
        Лев Гнедич, значит…
        Ирка! Неужели ты поверила? Ну ты дурочка!
        Дурочка и есть. С подростковых лет я точно знала, что у меня будет дочка. Причем гениальная. И жизнь у меня сложится просто прекрасно.
        Жизнь сложилась… Карточным домиком. Вердикт окончателен. Обжалованию не подлежит. А я - да, дура! Но - Голос! Вы бы его услышали - тоже поверили бы. Тем более здесь…
        «Пять дней», - сказал Ты.
        Вскочила, побежала! Ни хрена подобного.
        Валялась в номере (снаружи - жарища, шум, пыль, сексуально озабоченные мужики с оружием и без), читала Библию… Искала аналогии. В конце концов, я далеко не первая, кому что-то там являлось…
        Рассуждала логически. Что мне терять? Ну, слетаю я в эту Данию. Ну - обломаюсь. Моя ставка - несколько дней и тысяча евро. Выигрыш - цель жизни. Несопоставимо. В чем проблема? А в том, что я не хотела в Данию. Там холодно. Там тускло. Тем более - русское посольство… Бр-р-р!
        Вечером третьего дня я решилась. Букнула билет на ближайший рейс до Копенгагена. Угодила в семидесятипроцентную скидку. Сочла, что - добрый знак.
        Прием в посольстве в честь датско-российского научного содружества. Вход по приглашениям, но я нисколько не сомневалась, что журналистское удостоверение « Guardian» откроет мне доступ в сообщество любителей пожрать и выпить на халяву.
        Да я бы и без удостоверения вошла. Пусть бы только попробовали не пустить меня!
        Но если уж в визитке написано, что я не только доктор психологии, но и журналист, то зачем создавать лишние трудности.
        Доктором психологии я стала «по совокупности». Никаких дурацких диссертаций. Талант, он себя всегда покажет. Талант - это я. Спасибо Тебе, Господи, что одарил бедную женщину, не оставил в бедности и безвестности у разбитого корыта супружества! А уж я постаралась. Впахивала, как египетский раб на пирамидах. Зубами рвала гранты, вовсю использовала незаурядные (еще одно спасибо, Господи!) внешние данные. Не в постели, Боже упаси, но на первых интервью мои изумительные глаза и не менее изумительные ножки очень даже пригодились.
        Потом - тоже, но тогда на меня уже работала главным образом репутация. Меня читали. На английском, французском, немецком, испанском… Даже на русском… перепечатывали. Для российских СМИ я была слишком дорогим удовольствием. В России, с моим талантом, я могла бы стать неплохим политическим имиджмейкером, но среднестатистический российский политик - это либо бандит, либо парторг, либо силовик. То есть первым делом норовит затащить девушку в постель, чтобы убедиться в ее лояльности. На фиг! Я - свободная охотница! Я даже в рекламный бизнес не пошла (вот где настоящие деньги!), чтобы оставаться свободной. А ведь с моим талантом я могла бы в миллиардеры выйти…
        Но зачем? Видела я миллиардеров. Вот уж кому не завидую!
        Ах да!
        О таланте. Есть у меня есть замечательная способность: улавливать, угадывать, чувствовать потребности аудитории.
        Вот почему я - такой замечательный журналист.
        Вот почему мне не надо рисковать жизнью и честью в горячих точках или осаждать вип-персон, чтобы дать медиамагнатам то, что они хотят и чем пичкают читателей и зрителей.
        Мне достаточно бегло просмотреть рейтинги (часов двадцать работы), подобрать материалы из Интернета (еще двадцать часов) и написать статейку (часок-полтора), допустим, о корреляции между стоимостью отдыха в Испании и сексуальными расстройствами у подростков графства Эссекс - и всё. Поток отзывов, писем, восторгов - гарантирован. У меня самой начинают брать интервью, а седовласые джентльмены почтительно именуют меня аналитиком. Чушь! Ничего общего у меня нет с этими мошенниками, которые с важным видом предсказывают то, чего никогда не будет, или то, за что им заплатили нехилую денежку. Они «анализируют», а я просто знаю. Спасибо Тебе, Господи! И не остави меня, грешную многократно! И сверши еще одно чудо. Лично со мной. Видишь, я здесь. Как Ты и велел.
        …Неужели это он? Вот уж действительно Паганель какой-то… Костюм из супермаркета сидит как на корове седло. Очки, больше подходящие какой-нибудь старой леди… И постоянно сползают… А чтобы окончательно добить - борода. Всклокоченная. Чудны дела твои, Господи! Неужели я не заслужила ничего лучшего? Не хочу! Да я просто не могу! Лечь в постель с… этим? Родить от этого?
        Спокойно, Ирка! Ты женщина. И ты знаешь, что женщина может внушить себе всё что угодно, если захочет. Лев Гнедич. Имя названо. Остальное - вопрос технический. Тем более что ты ему явно понравилась (еще бы!) и он готов… к употреблению. Так что нечего откладывать. Завлечь, отвезти к себе в гостиницу и отдаться…
        Нет, не могу я так. Не мой стиль. Не умею. Не хочу. А главное, мой внутренний и крайне редко ошибавшийся (бывший муж - не в счет, это - девичье-романтическое) инстинкт полностью одобрял мое «нет».
        Так что прощай, мой, вернее, не мой Паганель-осеменитель. Надеюсь, мы никогда больше не увидимся.
        Но телефон у мсье профессора я всё же взяла. Оставила лазейку.
        Горизонт событий. Секунда, терция, кварта
        СЕКУНДА
        День второй. Лев Гнедич
        Я думал, ты не вернешься. Нет, не так. Я боялся, что ты не вернешься. Ты обещала, но ты - женщина. Опять не так. Ты - Женщина. А я - смешной, неуклюжий, безденежный. Таким, как я, лишь утешать себя анекдотами вроде: «Почему настоящие мужчины никогда не спят с настоящими женщинами?» Валентина… Валя… Валечка… Валюша… Нет, это имя определенно тебе не подходит. Ну какая ты Валюша? Валюша, увалень… Это, скорее, я. А тебе больше подошло бы - Виктория. Александра. Пришел - увидел - победил. Или это о Цезаре?
        Когда раздался звонок, я бросился к двери бегом… Ну, не бегом… Но очень быстро. В нашем коридорчике не разгонишься. В нашей коммуналке только кухня большая. Одна моя… знакомая как-то пошутила: «Выгонит муж - буду у тебя на кухне жить». Не выгнал. К счастью. Не то я бы не встретил тебя…
        Ты пришла! Я чуть не плакал от счастья. Ты… На тебе была такая большая пушистая шуба, вся в капельках-искорках. Я не рискнул поцеловать тебя в губы - неловко клюнул в щеку. Щека - холоднющая. Я бы руку тебе поцеловал (ты ведь - леди), но рука оказалась слишком далеко и в перчатке.
        - Замерзла, - призналась ты, поворачиваясь спиной и сбрасывая шубу мне на руки. - Пешком прошлась. Снег. Всё как в сказке.
        И всё-всё было как в сказке. И я снова - будто в невесомости. И земля вращалась вокруг меня. Ты - моя земля… И мое солнце… И я слышал, как ты кричала… И это было - как песня. Нет, как боевой клич… Ну, глупости всё. Словами не передать. Я ведь не поэт. Я математик. Каждому - свое… Где это было написано? Кажется, в каком-то не очень добром месте… Вот и я… Дурачок. Ловил ускользающую функцию, будто некое сокровище, когда ты, истинное мое… Нет, не мое, просто сокровище, перебирая пальчиками влажные волосы (прошу прощения за невозывшенные подробности) на моей совсем не атлетической груди, проговорила хрипло, чужим непривычным голосом:
        - Пить хочу. Сваришь мне кофе, мой ученый Лев?
        И я забыл всё. Выкинул из головы, потому что моя… (вот опять!) не моя, а просто богиня ХОЧЕТ КОФЕ.
        Господи! Как хорошо было сидеть рядышком на раздвинутом диване и пить кофе с пирожными. Диван, если его раздвинуть, - во всю мою комнату: от стены до шкафа. Мы поставили посередине поднос: черный, с красными выпуклыми тюльпанами. Пирожные принесла ты, а кофе сварил я. Для тебя, а это значит - по-настоящему. Я как раз заканчивал поджаривать зерна, когда ты пришла на кухню в моем, полюбившемся тебе свитере…
        - Что так долго? О, как вкусно пахнет! А где обещанный кофе?
        - Настоящий кофе варится долго, - изрек я подслушанную где-то фразу.
        Горячие зерна обжигали ладонь, когда я засыпал их в ручную кофемолку.
        - Великолепно! - похвалила ты. - Лучшего я в жизни не пила!
        Польстила, наверное. Но мне всё равно ужасно приятно.
        - А у тебя за стеной опять музыка играет.
        Я не очень умею развлекать женщин. И сам я развлекаюсь попросту. Работаю, читаю книги… Шутить, фантазировать, сыпать анекдотами - не мое. По мне, так довольно было бы просто так сидеть тесно, чувствуя тепло твое и каждое твое движение… Но я знал, что надо как-то разговаривать… Я хотел с тобой разговаривать, слышать твой голос… Есть женщины, которые говорят непрерывно. Но ты оказалась не из таких.
        Я подхватил тему и (вот дурень, хоть и ученый) взялся пересказывать тебе бабушкину историю об отравившихся наркоманах. Вот ведь… Решил развеселить любимую женщину.
        Какое счастье, что ты оказалась несуеверна.
        - Привидения наркоманов, играющие привиденческую музыку? А это тема!
        И ты вдруг оживилась. Преобразилась и начала рассказывать сама. О музыке, о музыке смерти и музыке после смерти. Какой-то книге Бардо Тодол (так, кажется) и о путешествии душ в музыкальных пространствах. О том, что люди смертны, а музыка - это то, что остается после того, как душа покидает бренное тело… Ты говорила, говорила… И лицо твое сияло изнутри, а голос сам звучал как музыка, как орган… Я понимал не всё. Многие слова были для меня - как наши математические термины для ребенка. Красивые звуки. Но ты говорила так, что я понемногу начал улавливать то, что было ЗА СЛОВАМИ. Как будто смотришь на водопад, на падающие струи - и видишь вдруг, как позади проступает чей-то величественный лик…
        И я почти вник в это, величественное, когда ты вдруг оборвала пылкую речь, засмеялась, бросила:
        - Ну тебе это вряд ли интересно, мой професс?р. Спасибо за кофе. Восхитительный кофе… И ты… тоже! - быстрый, как взмах, поцелуй, и я не успел тебя поймать, как ты соскочила с дивана и, совсем меня не стесняясь, не требуя отвернуться, как в прошлый вечер, принялась одеваться. Напевая при этом… Кажется, на испанском. И…
        Не успел я опомниться, как ты уже - в шубке. И - «до свиданья, мой северный Лев!»
        - Я провожу тебя! - закричал я, пытаясь тебя поймать, не отпустить, удержать еще хоть на одну глупую минуту… - Подожди! Поздно уже. Опасно!
        - Не бойся за меня, мой Лев! - засмеялась ты. - Меня проводит очень надежный друг. Он защитит меня уж точно не хуже тебя.
        Меня будто ледяной водой окатили. В которую я тут же и вмерз.
        - Друг?
        - Я вас познакомлю! - весело пообещала ты. - Прямо сейчас. - Сунула руку в сумочку и… - Знакомься мой северный Лев. Вот друг, который умеет быть верным!
        Лед треснул. А я открыл рот…
        В твоей руке оказался пистолет. Не очень большой, но такой, как бы это выразиться… НАСТОЯЩИЙ.
        - И ты умеешь им пользоваться? - задал я идиотский вопрос.
        - Не сомневайся! - отрезала ты.
        Хлопнула дверь - и тебя не стало.
        Ирина
        …А как хорошо всё было. Просто великолепно. И секс. И… послевкусие. А потом ты мне подкинул потрясающую тему… Ах, какую тему! Серия роскошных эссе, от которых тетушки будут рыдать, а мои редакторы подвывать от вожделения. Это будет шикарная серия. На многие, многие тысячи долларов и минимум на две серьезные премии. О, моя бессмертная слава! Спасибо тебе, Господи! Ты так потрясающе щедр к своей дщери! Ща! Восхитительный секс, не менее восхитительный кофе, еще более восхитительное озарение… И мерзкая отрыжка. Гнусный мужской шовинизм. Такой до отвращения знакомый… Это было - как плевок в лицо. И ты туда же, мой Паганель в дурацких очках.
        «Ты умеешь им пользоваться?»
        А я-то уже почти раскаялась за свое шутливое: «У меня есть надежный друг».
        Увидела твое закаменевшее лицо…
        И - «умеешь им пользоваться?»
        Так бы и двинула по роже!
        Всё! Ну его на… Прощай, мой дорогой Лев! Живи со своими призраками, гвоздиками и тюльпанами!
        Ирина
        Четырьмя часами позже
        Получилось - супер. От слова до слова. Восемь тысяч знаков по тридцать долларов штука. Дешевле не продам. Потому что - бесценно. Вообще не продам. Устрою аукцион. Тот, кто одарит меня щедрее, тот и получит шедевр. Первый из. А на львенка моего лохматого я зря взъелась. Куснул за больное, но случайно, я уверена. Я помню его лицо, эту бесхитростную терьерскую морду. Счастливую, несчастную, озабоченную… Ни разу не самодовольную и уж точно не подлую. Это мой бывший мог бы. И еще двадцать тысяч самодовольных самцов, оказавшихся в хвосте моей славы и в плену своих похотливых страстишек. Но этот ученый… дурачок (во какой оксюморон получился) на такое не способен. Он пыль у моих ног целовать будет… Только я ему не позволю. У меня тоже есть честь. Услыхали бы мои коллеги - вот бы посмеялись: честь журналистки. Три раза ха-ха. Но - есть. И тем хуже для моего Паганеля, потому что такая преданность, она - обязывает. А я не люблю обязательств. И следовательно: как только, так сразу. Если ты, Господи, не подшутил надо мной. А если подшутил… Я огорчусь, но не обижусь. Еще десять дней - и всё станет ясно. А эти
десять дней… Провести их с удовольствием. Я и мой Паганель. Кто бы мог подумать, что у тебя так здорово получается. Или это ты, Господи, решил подсластить пилюльку? Если так, то у тебя получилось. И потому я торжественно клянусь, что умалю гордыню свою и характер свой… категоричный, и постараюсь сделать тусклую жизнь Паганеля чуточку ярче. На десять дней.
        ТЕРЦИЯ-МИНОР
        День пятый. Лев Гнедич
        Сколько у тебя нарядов? Я уже сбился со счета. Каждый раз ты - другая. Сегодня строгая и сосредоточенная. Длинная черная юбка до середины икр. Белая рубашка… Или блузка. Все же блузка, наверное, рубашки - это у мужчин. Галстук и пиджак. Женщина-администратор. Ослепительная женщина-администратор.
        - Прости, Львенок, я не успела переодеться. Семинар только что закончился.
        У нас тоже бывают семинары. Сейчас, по мере сокращения бюджета, - всё. Только на наших семинарах не бывает таких женщин.
        Сегодня у меня плохой день. Мне не дали грант. Не так. Сегодня у меня был плохой день. А теперь пришла ты. Погладила меня по щеке. Только что выбритой. На запястье - часики. И не удивлюсь, если эти камешки вокруг циферблата - бриллианты. Интересно, если бы я пришел на интервью с тобой, мне бы дали грант?
        Что за дурацкие мысли? Ты плюхнулась в кресло. Деловая строгая юбка тут же задралась.
        - Я устала и голодна. Корми меня. С ложечки.
        И я - кормил. Тем, что она принесла с собой. Деликатесами. И вареной картошкой с жареным луком, которую приготовил я.
        Потом она кормила меня. Моим вареньем. Со своей груди. Ах да, перед этим я ее раздевал. И целовал. Везде. Звучит пошловато, но пошлость - не про тебя.
        И мы снова… Снова, внове, как раньше никогда… Не могу сформулировать. Я математик, а не поэт.
        И еще: сегодня ты не спешила уходить. Лежала рядом долго и тихо. А я наблюдал, закрыв глаза, как соприкасаются, распадаются и уносятся ввысь мои поверхности-полотнища. И казалось: еще немного, и я тоже, с ними… И музыка за стеной играла-играла… Вот ведь странное явление. Наверняка какой-нибудь звуковой канал… Можно объяснить. Но - не хочется.
        Хотелось чуда. И оно, мое личное чудо, лежало сейчас рядышком, щекоча шею волосами, а ноздри - дивным, дивным ароматом. Ароматом женщины. Моей женщины.
        Традиционно пили кофе. А потом ты так же традиционно ушла, не позволив себя проводить. И уже в дверях предупредила:
        - Завтра я не приду, мой северный Лев. Не жди.
        - А… Послезавтра? - проговорил я с трепетом.
        - Жди и надейся! - бросила ты, чмокнула меня в губы быстро, как будто змея куснула. - Жди, мой Лев!
        А после твоего ухода я сел к столу… И ничего не смог. Пустота. Завтра ты не придешь. Это нестерпимо.
        ТЕРЦИЯ-МАЖОР
        День седьмой. Лев Гнедич
        Я прожил тот день. И еще полдня. Но не просто так. Взял все наличные деньги и купил бутылку хорошего арманьяка. Действительно хорошего. В прежние времена я знал толк в подобных напитках. Знал и любил.
        А еще я поехал на рынок и купил розу. Белую. Одну-единственную, но, клянусь, другой такой ни у кого не было. Я долго искал. Потом выгребал все из карманов… Не хватило сущей мелочи, но торговка мне простила.
        - Вы ее очень любите, - сказала она не без зависти.
        Я не ответил.
        Как она пахла, моя белая роза! Почти так же чудесно, как ты…
        Ты пришла.
        На тебе была уже знакомая пушистая шубка. А щеки опять холоднющие. Я попытался согреть их ладонями, но ты отпихнула меня, повернулась, сбросила на руки невесомую шубку.
        - Сегодня у нас праздник! - заявила ты. - Сегодня мы будем гулять! Держи!
        И сунула мне в руку точно такой же коньяк, что стоял сейчас в комнате.
        Ну надо же! Оказывается, у нас есть что-то общее… Кроме нас.
        - О! - Роза ей тоже понравилась. - Боже, как стильно! Лев! Я тебя недооценивала. Ты - Лев!
        И я понял, что истратил до копейки всю мою наличность не зря.
        - Да будет праздник! Сядь и любуйся. Я сама накрою стол.
        Я и любовался. Тому, как споро и ловко у тебя все получалось. Как ровно и с первого раза легла бумажная скатерть, на которой стремительно разворачивалась панорама нашего будущего ужина. Моя робкая попытка нарезать лимон была с негодованием отвергнута.
        - Если в этих бутылках то, что я думаю, лимон осквернит благороднейший напиток, которым мы сейчас насладимся.
        Насладились только наполовину. Во второй бутылке, той, что принесла ты, оказалась подделка. Не то чтобы клопомор, но зауряднейший бренди. «Слынчев бряг», не выше.
        Нам хватило и одной. Могли бы и без нее обойтись. Что-то феерическое… Не то. Феерическое - это обыденно. Потрясающее. Грандиозное. И вправду праздник. Я… Нет, мы… Нет, не буду говорить ничего.
        Когда у нас наконец не осталось сил… Именно так. Мы всё еще хотели друг друга, но пошевельнуться уже не могли. Лежали друг на друге, поперек, как две распластанные черепахи, поверженные собственной тяжестью. Только под такой тяжестью я бы - всегда…
        И ты не ушла. Ты осталась у меня. На ночь. И уснула, свернувшись у стены. Как котенок. А я не спал. Меня прорвало. Несоединимое соединилось. Пространство и время. Прости, старина Гейзенберг. Ты теперь - в прошлом. Я не физик. Я - математик. Причем - в другой совсем области. Но они соединились, и я знал, как это описать. И знал, что это можно, можно воплотить! И я знал, что если я сумею сформулировать, дотянуть до конца, воплотить в строгие формы нисшедшее мне (иначе не скажешь) алогичное, абсурдное - и идеальное в своей элегантной простоте…
        Я писал и писал, исчеркивая карандашом бумажную скатерть. Вдоль, поперек, как придется. Только бы не спугнуть, не прервать, закончить… И я сумел. Последняя, безупречно прекрасная (чтобы понять - не надо быть математиком, довольно только взглянуть) формула, связующая… Связующая всё. Безвременный танец цветных полотен, мистическую музыку за стеной, нас с моей любимой, черные дыры и фракталы… Я свершил то, ради чего мы все занимаемся наукой. Но не у всех получается. У меня - получилось. Я познал Бога. И я стал Богом. И Бог стал мной. Благодаря тебе.
        А потом я лег рядышком и уснул, чувствуя тебя. Чувствуя твое… И я был совершенно счастлив. Потому что завтра я стану знаменитым. И достойным тебя, моя удивительная!
        А утром всё кончилось. Всё. Совсем.
        КВАРТА
        День восьмой. Лев Гнедич
        Я знал, что так будет. Я не знал, почему ты приходишь ко мне. Ты не хотела об этом говорить. Ты четко дала это понять. И я не рискнул настаивать. Боялся спугнуть нечаянное счастье. Тебя.
        Я чувствовал: каждый наш вечер может оказаться последним. И только вчера, нет, не вчера, этой ночью я позволил себе подумать: ты - останешься. У нас есть будущее. Общее будущее, большее, чем еще один неповторимый вечер. Их было шесть. Я помнил каждый до мельчайших подробностей. Но я не знал о тебе ничего, кроме твоего так не подходившего тебе имени и самой распространенной в Советском Союзе фамилии - Кузнецова. Ты приходила ко мне из огромного мира и возвращалась в мир. И больше того: я даже не был уверен, что ты живешь в России. Когда мы с тобой встретились на том посольском приеме, ты была не только прекрасна, но и абсолютно органична в этом… заграничье.
        И вот теперь я сидел на постели, еще пахнущей тобой постели, и в руках у меня была твоя записка. На аккуратном желтом стикере, прилепленном к полной бутылке второсортного бренди.
        «Спасибо за всё, мой северный Лев! Ты был великолепен. Не ищи меня и постарайся забыть. Прощай. Будь счастлив!»
        Мне хотелось порвать записку. В мелкие-мелкие клочки. Но я этого не сделал. Ведь это была записка от тебя. Она и твой запах на смятой постели. Больше у меня ничего не было. Ничего.
        Ирина
        Это жестоко, я понимаю. Но так - лучше. У нас нет будущего. Такой человек не может быть отцом моего ребенка. Стать - смог. Быть - нет. Как вспомню эту ванную… Бр-р-р! А я теперь обязана в первую очередь думать о нем, о моем ребенке. Спасибо тебе, Господи! Ты вновь даришь меня не по заслугам! Надеюсь, о нем ты тоже не забудешь. Я прошу тебя, Господи! Он такой славный. Еще немного - и я бы…
        Но довольно. Сделанное - сделано. Прощай, мой северный Лев. Я знаю: ты будешь меня искать… Но не найдешь. Я об этом позаботилась. От любви не умирают. Во всяком случае, такие, как ты. Я - ушла. Меня - нет. Прощайте.
        Лев Гнедич
        Если бы я мог умереть, я бы умер. Прямо сейчас. Уткнувшись носом в скомканные простыни. Но умереть я не мог и вместо этого напился. Самым маргинальным образом. Сначала выхлебал бренди. Потом занял у соседки-старушки денежку (своей-то не осталось) и купил на всё дешевой водки. Две бутылки. Когда очнулся - через сутки, - жутко болела голова.
        …А «лечение» не удалось.
        Еще повезло (или, наоборот, не повезло), что купленная в ларьке водка оказалась хоть и паленой, но не ядовитой.
        Но лиха беда начало. Занимать деньги у старушки было совестно. Да она и не дала бы, потому залез в куртку и поплелся на улицу.
        Погода была чудесная. Солнце, морозец. Редкость для моего любимого города. Даже я, в своем помраченном состоянии, заценил. Но это лишь разбередило душу. Лучше бы - смог и мрак. Чем хуже, тем лучше.
        Цели я достиг, и - везение висельника - приятель мой школьный когда-то, а ныне процветающий врач гинеколог оказался дома. Потому что - суббота.
        И деньги у него, конечно, нашлись, и дал он их мне без вопросов: во-первых, одноклассник, во-вторых - что ему пара купюр. Он и раньше мне занимал. Кажется, с удовольствием. Демонстрировал превосходство и преуспеяние над когда-то более успешным - мной.
        Я вернулся домой. С бутылками и кругляшом ржаного хлеба, купленным в последний момент и явно под влиянием не здравого смысла (какой там!), а организма.
        Снова напился. Видел сны о тебе. На следующий день трезвел тяжело, больно, и, трезвея, чувствовал: совершаю какую-то грандиозную ошибку… Но тоска оказалась сильнее, и я снова пил, пил… Один. Друзей, таких друзей, у меня не было. Только приятели. А приятели… Деньги у них занимать можно, дружбу - нет.
        Пять дней спустя. Лев Гнедич
        Водка кончилась внезапно. Много пустых бутылок - и ни одной полной. Я удивился. Внове. Никогда раньше не уходил в запой. Ни в компании, ни в одиночку.
        Голова трещала… Но от этого было даже как-то легче. И в целом боль тоже притупилась.
        Выбрался из комнаты, побрел в ванную. По пути наткнулся на соседку… Ожидал осуждающего взгляда, но поймал сочувственный.
        - Я это… Деньги верну, - пробормотал я, протискиваясь мимо.
        Ржавая ванна снизу, ржавая вода сверху. Холодная, потому что нагреватель не справляется. Холодная. То, что нужно.
        Из ванной вышел другой человек. Не брошенный любовник, не пьяное чмо - человек. Кандидат физико-математических наук. Осмысленный. Собранный в пучок. Вместо большущей дыры в груди - нечувствительная заморозка. Сейчас соберусь, приберусь и поеду в институт. Каяться. И денег выпрашивать, потому что с разбитым сердцем жить можно долго, а без денег - никак. А мне еще долги отдавать.
        В комнате срач. Жуткий, вонючий бомжатник. Прочь. В мешки, в ведро, на помойку. Одним движением смел со столика ворох бумажных тарелок в подкисшей дряни, уже тронувшейся плесенью, засранную скатерть туда ж…
        Ох ты, мамочка моя дорогая! Что же я, дебил, идиот, хлюпик запойный наделал!
        Я глядел на скатерть, дрянную, подмокшую, загаженную хуже, чем половичок перед дверью… Лёва, Лёва, растудыть твою порванную натрое душу! Что же ты наделал, Лёва! И женщину единственную, неповторимую, любимую нестерпимо потерял, хряпа капустная, и открытие свое, озарение чудное, плод любви вашей, славу свою нобелевскую, переворот мировоззренческий, эпохальный - просрал, пропил, залил дешевой водкой и бессмысленными слезами. Черт! Черт! Черт!
        Стою пнем, держу в руках загаженное, плачу горько… И так мне скверно, что я даже не могу понять, какая из потерь страшее.
        В институт я не поехал. Расстелил на полу изгвазданную скатерку, высушил феном. Ни хрена не осталось, ни хрена. Карандашом писал. Где мокро, где грязно - ничего не прочитать. Осталось что-то с самого краешка - без начала, без конца. А сверх того - ничего не помню. Формула моя заветная - начисто. Расчеты - жалкими кусочками. Что смог - перенес в тетрадку. Кусочек какой-то мелкий, частный случай, преобразования гармоник, условно применимое, что-то вроде римановского пространства, мелкие области, выдранный с мясом кусок, непонятно откуда, непонятно куда, зато здесь, в узеньком…
        Я поймал жалкий хвостик… и увлекся. Четыре часа спустя у меня был черновик статьи. И условно применимая теория, начинавшаяся из никуда, из того, что кануло в здоровенном буром пятне. Но формула работала. В ограниченном объеме, исключительно для n ? 3, но давала мне возможность сделать следующий шаг. Сотвори я такое неделю назад - вопил бы от восторга. Сейчас же - скрежет зубовный и нехорошие о себе эпитеты. Это как если бы от грандиозной статуи квадриги - с конями, рвущимися ввысь, с безудержно несущейся колесницей, с возничим, ликующим от близости победы, - осталась бы одна только голова левого коня. Отлично вылепленная, очень выразительная, достойная восхищения, но только не для того, кто видел целое. Отрезанная мраморная голова, которая никогда уже не взлетит над восхищенным народом.
        Но всё равно как-то легче стало. Потому что неплохая статья получилась. Очень неплохая. Почти все, что осталось от того, великого. Примерно как твоя записка - от тебя.
        Я положил их рядом: перепечатанную статью - и твою записку. Лучше, чем ничего. По крайней мере, образец почерка. Валентина Кузнецова. Я буду тебя искать, Валентина Кузнецова! Я вложу в эти поиски всё, что у меня есть. Всю свою жизнь. Честный обмен. Жизнь - за тебя. Да обмен ли? Ты ведь и есть моя жизнь…
        На следующий день. Лев Гнедич
        - Сукин ты сын, Лёва! Откуда ты это взял? - Глаза моего начальника, доктора и профессора, загорелись дьявольским огнем. - Это же, это же… Лёва, нет слов! Когда мы это будем публиковать?
        «Мы». Хрен тебе, лысая номенклатурная макака. Не мы, а я. Хватит с меня ваших «Сулимов, Новиков, Распухайчик, Гнедич» над заголовками моих работ. Это у меня возьмут и без твоей протекции. Уже взяли. Вчера отправил, сегодня с утра получил одобрям-с.
        Сначала хотел в «Transactions of the American Mathematical Society» направить, но там ограничение по размеру: не меньше пятнадцати печатных страниц. Так что ограничился американским «Journal of MathematicalPhysics» и немецким «Mathematische Annalen», куда отправил чуть отредактированную версию и на немецком. Благо знаю его в достаточном для данной задачи объеме. Немцы еще думали, а вот американцы, которым статья попала утречком (сдвиг на полсуток), уже ответили, что хотят и будут. Даже мелкую редактуру прислали. И что-то мне подсказывает, что «Математический сборник», в редакционном совете которого состоит доктор и профессор Сулимов, возьмет мою статью без всякой протекции.
        Горизонт событий. Чистая квинта, секста, септима
        ЧИСТАЯ КВИНТА. КОНСОНАНС
        Три года спустя. Лев Гнедич
        - Ну как дела, Паша? - Я опустился в эргономическое кресло, и мои глаза оказались на уровне столешницы, вровень с глазами директора агентства. За это время я научился многому. В том числе и тому, как выбирать место под седалище.
        - Работаем, Лев Борисович. Делаем, что можем. Особенно для вас. Вы же - наше будущее. Цвет российской науки!
        Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду называть полковника милиции, пусть и в отставке, Пашей, а он меня - Львом Борисовичем. Да еще притом, что Паша меня лет на пятнадцать старше.
        - Меня радует, что у вас есть занятие, - поставленным лекторским голосом произнес я. - Но мне хочется констатировать не ваше трудолюбие, а результат.
        - Понимаю ваше недовольство, Лев Борисович, - вздыхает отставной полковник. - Но увы. Слишком мало данных. И фамилия такая… Неудачная. Большое подспорье, что у нас есть образец почерка и особенно отпечаток пальца.
        - И когда я могу рассчитывать?
        - Вот не хочу вас обнадеживать, Лев Борисович. Категорически не хочу. Но все возможные сили брошены, не сомневайтесь. Я задействовал даже особые (понизив голос) резервы. Вот если бы ваша госпожа Кузнецова когда-нибудь привлекалась, но - увы!
        - Да, - согласился я. - Это огорчительно.
        И мы оба рассмеялись.
        Три тысячи евро я плачу этому отставному менту. Три тысячи евро в месяц. Он землю рыть должен. И роет наверняка, потому что премию я ему пообещал поистине царскую. Вся имеющаяся у меня на данный момент наличность.
        Господи, если ты есть! Верни мне ее! Я без нее не могу!
        СЕКСТА
        Лев. Гнедич. Еще шесть лет спустя
        - Лев Борисович, вы помните, что в 14:15 у вас немецкий дизайнер?
        - Спасибо, Машенька.
        Немецкий дизайнер? Занятно, что ему надо от меня? После того как я стал филдсовским лауреатом, моя слава вышла за пределы профессионального сообщества и начала притягивать самых разных людей. Но маститых дизайнеров в моем маленьком офисе пока не бывало. Забавно, если мне предложат порекламировать какую-нибудь бейсболку или комьютер. Не то чтобы я испытывал потребность в деньгах - У лауреатов премии Филдса не бывает проблем с грантами. Но с моими расходами на сыщиков…
        Скажете, стоило столько лет вкладывать деньги в безуспешные поиски? Когда эту фразу три года назад сказал мне мой полковник, я послал его в…
        Понятно куда. Он даже обиделся: предложил ведь из самых лучших чувств, можно сказать, себе во вред.
        Нет, я буду искать тебя, пока не найду. Или пока не умру. Понятие «незаменимых нет» со мной - не сработало. Ни формула «клин клином», ни формула «время лечит»… Незаменимых нет, есть единственные. Поверьте, я пробовал.
        Зато теперь у меня на столе - твой портрет.
        Машенька, мой секретерь-референт, умница с высшим математическим образованием (но выбрал ее именно из-за внешности), увидев твой портрет, ахнула:
        - Лев Борисович, это я?
        - Нет, Машенька. Это моя… дальняя родственница. Пропала без вести десять лет назад.
        - Ой! Извините!
        - Ничего. Ты же не знала.
        Проницательный взгляд:
        - Вы поэтому взяли меня на работу?
        - Угу. Вообще-то мне нужна была трудолюбивая молодая девушка с дипломом по математике, свободным знанием английского и любовью к командировкам. А то, что ты оказалась еще и красавицей, это чистое везение.
        Вспыхнула еще ярче. Я точно знаю: Машенька ко мне неравнодушна. Но мы никогда не окажемся с ней в одной постели. Именно потому, что она - не ты. И будет невероятно обидно, горько, а главное, нечестно обойтись так с Машенькой. Чертовски больно для нас обоих. Так что чем меньше мои эпизодические подруги похожи на тебя, тем правильнее.
        Машеньке со мной тоже повезло. Сразу после университета оказаться в престижнейшей команде. С отличным окладом и в центре жизни. В альтернативе у нее была работа в школе или удачное замужество. Научная карьера ей не светила. Хотя способности есть. И еще какие. Способности есть, нет папы-академика. Никаких шансов.
        Стоит сказать пару слов о том, откуда у меня появился твой портрет.
        Помог мой полковник еще в самом начале нашей работы. Предложил составить фоторобот. Составили. Сходства с тобой в нем оказалось не больше, чем у меня и стреднестатистического бухгалтера. То есть и я и он занимаемся расчетами. На сем сходство и заканчивается.
        Не помог фоторобот. Зато пару лет спустя я узнал о художнике, который недурно рисует портреты по старым дагерротипам. С фотороботом тоже получилось. Пусть эта картина оказалась больше похожа на Машеньку, чем на тебя, но некоторое количество счастья это произведение искусства мне подарило.
        Вернемся к моему германскому визитеру.
        Немецкий я знаю прилично, но от услуг переводчика отказываться не стал. На любых переговорах многое говорится не для перевода. И это, как правило, самое интересное.
        Дизайнер оказался не тем, кого я ожидал. То есть не из мира дефиле и высокой моды, а специалистом по брендированию. Имя - Рихард Вагнер. Нет, не потомок. Всего лишь однофамилец. И тезка, естественно. Герр Вагнер меня удивил. Оказалось, его привел ко мне документальный фильм, в котором я поучаствовал полтора года назад. В фильме была представлена графическая зависимость для одного из частных случаев моей теоремы. И в процессе демонстрации режиссер решил придать графику вращение. Я этого не видел - монтировали без меня и готовый фильм я не смотрел, но Вагнер заявил, что получилось очень эффектно.
        - Когда я смотрю на это, мне кажется, будто меня уносит в бесконечность, - сообщил мне этот господин. - Не хотите ли сами взглянуть?
        И раскрыл передо мной изящный черный ноутбук с надкушенным яблоком на корпусе…
        Мне следовало догадаться. В конце концов, я ведь знал, откуда пришло мое «феноменальное прозрение». Так что сделать это должен был я, а не тот лысый и бородатый ирландец, режиссер-документалист.
        На экране ноутбука лениво вращался клочок того самого…
        - Вот-вот, - прокомментировал мой шок немец. - Так же и со мной. Я хочу купить у вас этот образ. Полмиллиона евро плюс семь процентов со всех доходов, полученных с использованием нашего логотипа. И будьте уверены: я сумею его продать.
        Я молчал. Понимал: открою рот - скажу что-нибудь… неподходящее. Или грохну об пол дорогущую технику. Да, да! Грохнуть что-нибудь об пол. Расколотить… Лучше об собственную голову! Любушка моя! Почему, почему ты меня не отпускаешь? За что?
        - Что с вами, господин Гнедич? - донеслось сквозь туман.
        Озабоченное лицо немца. Искренне озабоченное.
        - Что с вами?
        - Нормально. Все нормально.
        Чуткий какой. Особенно для немца. А я… Я должен держать лицо. Это помогает не сделать то, за что потом будет стыдно.
        - Так вы готовы принять мое предложение? Поверьте, это очень хорошее предложение. Если вы желаете, я могу определить гарантированный…
        - Нет, - перебил я. - Это очень щедрое предложение с вашей стороны. И деньги мне пригодятся на продолжение исследований.
        На поиски тебя, моя любовь!
        - Я мог бы переводить для этого некоторые средства через свой фонд! - однофамилец великого автора «Полета валькирий» явно обрадовался. - До трехсот тысяч ежегодно. Это - сверх уже оговоренных условий. Я с удовольствием пожертвую на хорошее дело. Наша налоговая система позволяет…
        Я не слушал.
        Выпроводил их через пять минут, получив заверения, что контракт будет мне прислан до конца недели.
        - Лев Борисович, что с вами?
        Лицо ее - очень близко. Такое похожее… Я поймал ее руку, потянул к себе… Машенька подалась с такой радостной готовностью, что я опомнился. Всего лишь поцеловал запястье: нежную тонкую кожу с легким запахом жасмина.
        - Прости, Машенька! Я сейчас немножко неадекватен.
        - Что-то плохое? С этими немцами?
        - Наоборот. С немцами все замечательно. Контракт на полмиллиона евро предложили.
        - Так это же здорово! - засмеялась, даже в ладоши захлопала. Очень чистая и очень красивая девочка. Очень воспитанная и умная. Но не ты.
        Чуткая. Оборвала смех, глаза тревожно расширились: что?
        - Не бери в голову. Это по работе. Никак не нащупаю нужный вектор…
        Сразу успокоилась. Вспомнила, что я - гений. А у гениев - во-от такие тараканища в башке живут.
        - Если вам, Лев Борисович, что-нибудь понадобится… Я всегда, всё…
        Действительно, всё. Очень трогательно. Но до такой подлости я, надеюсь, никогда не огрубею.
        Эх, господин Вагнер! Зачем вы ткнули меня в сердце своим креативным ножиком?
        Маша Бойкова
        Как я к нему отношусь? С восхищением. С трепетом. Люблю ли я его? Не знаю. Я люблю то, что он создал. А создал он в том числе и меня. Если бы не он, я бы не пошла на матмех.
        Я помню тот день.
        «Профессор Гнедич приветствует финалистов городской олимпиады по математике».
        Среди финалистов я оказалась случайно. В нашей школе я знала математику лучше всех. Но становиться математиком не собиралась. Мне многое давалось легко. Например, художественная гимнастика. Но это же не повод стать профессиональной спортсменкой.
        С самого детства я знала, что - особенная. Лучше других. Мне об этом говорили. А родители еще и добавляли, что, раз я лучше, значит, с меня и спрос больше. Я не возражала. Старалась. А потом оказалось, что я еще и красивая. И что это не плюс, а минус, потому что к тебе постоянно лезут всякие придурки в школе, а на улице пристают небритые чучмеки. Мои подружки старались одеваться поярче, привлекать внимание, а я - наоборот…
        И тогда, на олимпиаде, я впервые пожалела, что выглядела скромницей. Коричневый глухой свитер, волосы - в пучок, никакого макияжа… Он меня не заметил. Он на меня даже не посмотрел. По-моему, он вообще не смотрел на нас, школьников. Он смотрел куда-то… туда. В бесконечность.
        Но как он говорил! Я тогда понятия не имела, ЧТО ОН СДЕЛАЛ. Но он говорил так, что хотелось всё бросить и немедленно окунуться в науку. У него было такое одухотворенное лицо! А я как раз прочитала Сапковского и потому подумала: «Вот мое предназначение». Этот человек и его наука.
        Семь лет спустя я закончила кафедру высшей геометрии матмеха СПбГУ. К этому времени я уже знала, что он - гений. Несколько раз видела. Издали. Но я ничуть не удивилась, когда он взял меня на работу. Ведь я по-прежнему, несмотря на всю колоссальную разницу между шестнадцатилетней девочкой и выпускницей матмеха, верила в Предназначение.
        И все равно чуть в обморок не упала, когда увидела на его столе себя…
        «Дальняя родственница», - сказал он.
        Я не поверила. Что родственница. Но если это не я, то, значит, где-то в мире есть женщина, как две капли воды похожая на меня.
        «Поэтому вы взяли меня на работу?»
        «Да», - сказал он. И опять солгал, потому что на работу меня взяли по резюме. А там такое фото, на котором я похожа на монашку средних лет. Специально так сфотографировалась. Чтобы отнеслись всерьез. Ничего общего ни с этой смеющейся на портрете, ни со мной теперешней.
        «Мне нужна была трудолюбивая молодая девушка-математик со знанием английского и любовью к командировкам», - сказал он, и вот это было правдой. А когда он добавил: «То, что ты оказалась еще и красавицей, это чистое везение», я готова была броситься ему на шею… Но он не дал повода. И тогда, и потом. Очень корректно. Ни намека на то, что я ему нравлюсь как женщина. А я? Нравится ли он мне как мужчина? Или я люблю не его, а его гений? Стоило бы с этим разобраться… И вот сегодня я - разобралась. И что теперь делать? Он - гений. И я ему - безразлична.
        Лев Гнедич
        На следующий день я позвонил Вагнеру. Потребовал в качестве обязательного условия согласовывать со мной все, что будет наработано.
        Немец удивился. А как иначе? Предложил прислать мне то, что уже сделано, и через три часа курьер доставил мне короткий ролик, продемонстрированный вчера.
        Закольцевав его, я три часа пялился на экран, отменив две встречи, наплевав на тезисы к завтрашнему докладу…
        Очень надеялся, что память проснется…
        Ничего, кроме головной боли и рези в глазах. Ничего.
        Маша Бойкова. Год спустя
        Л. - гений. Но гений он - в математике. А в жизни он - такой же, как тысячи других мужчин, которые оглядываются на меня на улице. Отличие одно: он - мое Предназначение. Сможет ли он меня полюбить, как я - его? Не знаю. Я не жду чуда. Чудо случилось восемь лет назад. Все остальное - обычная цепочка причинно-следственных связей.
        Я знаю, что нравлюсь ему. Больше, чем просто нравлюсь. Я вижу, какое у него лицо, когда он смотрит на меня, думая, что я не вижу. Ни у кого другого нет такого взгляда. Я уже видела похожий: у мужа маминой сестры дяди Димы. Дядя Дима пил, а потом у него случилось что-то с сердцем, и он подшился. Не пьет даже на семейных праздниках. Мой гений смотрит на меня так, как дядя Дима - на водку. Если бы я точно не знала, что у Л. есть женщины, то решила бы, что у него какие-нибудь мужские проблемы. Но даже если проблемы есть - мне всё равно. И к бабам, которые вьются вокруг него и с которыми он иногда спит, я не ревную. Почти не ревную…
        Придет день, когда Л. станет моим. Только моим. Навсегда.
        И вот еще что я заметила: когда Л. рядом, мой ум будто окрыляется. Непонятное становится понятным. Правильные решения возникают сами собой. Задача, с которой я мучилась почти месяц, решилась изящно и очевидно, стоило ему взглянуть на мою работу. Л. даже ничего не сказал. Поглядел на страничку через мое плечо, хмыкнул… И я увидела решение. Гениальность заразна.
        «Умница! - похвалил Л., когда я показала результат. - Увидишь, где мы это напечатаем».
        Он сказал «мы», и я подумала, что это будет наша статья. Тем более что он не только мой научный руководитель, но и решение я нашла благодаря ему. И еще мне очень хотелось, чтобы наши фамилии стояли рядом. «Л. Гнедич и М. Бойкова».
        В декабре он положил на мой стол свежий номер «Американский математического журнала», того самого, раскрытый на нужной странице… Его там не было. Только я. «Mary Boikova. Quasilinear hyperbolic systems…»
        Л. ждал, что я обрадуюсь. А я заплакала. Л. подумал: от счастья. Ах, если бы он меня обнял! Но он похлопал меня по плечу и ушел к себе.
        Ничего. Я терпелива. Я дождусь. И когда он снова возьмет меня за руку, больше он меня не отпустит.
        СЕПТИМА
        Лев Гнедич. Еще два года спустя
        Свадьба получилась хоть куда. Сняли небольшую виллу близ Канн. Только свои. Кому потребовалось, я оплатил дорогу.
        Очень красиво получилось. Машенька была великолепна. Неотразима. Сияла от счастья. Мне все завидовали.
        Кроме меня самого. Объективно: Машенька куда лучше тебя. И красивее, и моложе. У нее дивная фигура, сияющие глаза, и она действительно меня любит. Я это кожей чувствую.
        А как она талантлива… Боже, как она талантлива! Нет, я не завидую. Я восхищаюсь. И втайне надеюсь, что она сумеет сделать то, на что я, увы, уже не способен.
        А какой у нас был чудесный медовый месяц. Вернее, полмесяца. Две недели на Мальдивах. Только мы - и океан. И математика - в качестве пикантного приложения. Маленькой индивидуальной особенности, нашей, только нашей…
        Машенька - чудо. Больше, чем я заслуживаю. Больше, чем я мог мечтать. Я понимаю, что мне невероятно повезло…
        Только одна проблема. Она - не ты.
        Маша Бойкова
        …ловить на себе завистливые взгляды. Хорошо, что там никого не было. Только он и я. И океан. И его Гений. Он позволял мне всё. Все мои мечты… Мы плавали вместе с акулами и занимались сексом под звездами.
        Но это - не главное. В плане секса у меня были мужчины и получше, но ни один не стоил и его мизинца. Потому что только Л. дарил мне возможность творить.
        Намек, знак, набросок идеи… Он подкидывал их моему уму и смотрел, что я с этим могу сделать.
        И так искренне радовался, когда у меня получалось.
        А у меня получалось! Получалось! Я понимала, что сам он мог бы сделать то же самое и быстрее и элегантнее, но отдавал - мне.
        А если мои жалкие способности буксовали и костер затухал, он подкидывал еще одну щепочку, ту самую, ключевую - и я снова взлетала в небо. Я - пламя.
        Каждый день был как год. А значит, мы провели вместе целых четырнадцать лет.
        Когда я просыпалась раньше Л., то смотрела на него и не верила, что могу быть так счастлива. Он выглядел как обычный человек. Обычный мужчина: не красавец, не атлет… Но то была лишь видимость. Я знала, что он - Гений. И если существует Бог, то его земное воплощение было рядом со мной.
        Лев Гнедич
        Возвращались через Германию. Через Мюнхен. Рихард пригласил. По его словам, он получил очень хорошее, потрясающее предложение. Я попросил перенести нашу встречу на весну, когда я приеду читать курс лекций в LMU[1]. Но Рихард настоял. Срочно.
        И вот мы сидели на балконе Рихардова дома. Балконе, достаточно просторном, чтобы сыграть в бадминтон. Машенька, я, хозяин и два парня из Англии. Сэм и Хэм. Сэм - белый. Вернее, рыжий. Богатая мимика, импульсивные движения. Хэм - цветной. Полукитаец-полуафриканец. Томный, пластичный. Выглядели парни, как типичные представители секс-меншинств. Но судя по алчным взглядам, которые они метали в Машеньку, с ориентацией у них всё в порядке. У них вообще всё в порядке. Куча денег, заработанных головой и предприимчивостью. Головокружительный стартап два года назад, а теперь - стремительно набирающая вес компания. Профилирующее направление: новые технологии в музыке. Попутно: инновационные световые решения в оформлении шоу. Словом, всё, что связывает звук и свет. Англичане увидели перспективу в том, что продвигал Вагнер. В том, в основе чего лежала моя частная функция.
        Итак, сказал Рихард, у замечательных парней есть замечательный исполнитель. Трудно поверить, но ей всего тринадцать. Чудесная девочка. Гениальная. Играет цвета, музыку, свет… Делает невозможное.
        Мы открыли ее год назад, подхватил Сэм. Раскрутили. Это оказалось совсем нетрудно: родитель - большая шишка в массмедиа.
        Сэм сказал:…parent… grand person… Машенька так и перевела. Родитель… Большая шишка. Да я и сам так понял. И почему-то решил, что речь идет об отце.
        Но и без «the grand person» всё равно получилось бы, подхватил Хэм. Сейчас под девочку создано специальное оборудование, с которым может управляться только она. Потому что гений. Они показали бы записи ее концертов, но не хотят убивать впечатление. В записи нет главного. Надо - живьем.
        Как я понял, это что-то вроде лазерного шоу под музыку. Красиво, наверное.
        Английские парни очень хотели поработать с моими гармониками.
        Принцип простой, постоянно перебивая друг друга, рассказывали они. В машину забивается базовая функция, общая музыкальная линия, а потом девочка импровизирует.
        До сих пор они работали или со световыми пучками в объеме или с плоскостными изображениями. Хотелось совместить, но получалось громоздко, очень трудоемко, а главное - никак не удавалось найти формулу, которая свела бы всё воедино. А моя теорема - это как раз и есть решение главной проблемы. Они готовы…
        - Стоп! - перебил я темпераметного Сэма. - У меня предложение. За последний месяц мне удалось немного продвинуться в своей работе. Благодаря неоценимой помощи моей супруги, - я улыбнулся Машеньке.
        Англичане заухмылялись. Наверняка в распутных мозгах деятелей шоу-бизнеса уже выстроилась версия, какую именно помощь оказала мне Машенька. Плевать на них. Я-то знаю: именно Машенька сделала основную часть работы. Я лишь время от времени определял направление, а потом корректировал, симулировал блестящую импровизацию… Словом, укреплял в сознании жены образ меня-гения. Ведь она ничего не знала о шпаргалке: каракулях на залитой спиртным, заляпанной жиром и слезами бумажной скатерти, каракулях, частично восстановленных умелыми питерскими криминалистами.
        - Рихард, сейчас я скину тебе файл, а ты его обработай и покажи мальчикам, - по-немецки попросил я.
        Вагнер занялся делом, а все остальные следили, изнывая от нетерпения. Особенно я. Потому что это был тот самый кусочек, который связывал формулу, принесшую мне мировую известность, и финишную прямую, которая вела к бессмертной славе. Только плевать мне было на славу. Вcё, что я хотел - вновь увидеть, как сливаются, схлопываются в одну точку бьющиеся на неощутимом ветру полотнища света и выбрасывают меня… К тебе?
        Думаете, это шутка? Или фигура речи? Ничего подобного! Я был почти уверен, что конечное знание сделает меня если не всемогущим, то уж точно всевидящим. Время обернется вспять, и я смогу познать всё, что угодно. Это было для меня такой же реальностью, как например, тензор Риччи. Потому что я был там и знал…
        Не получилось.
        Нет, и Рихард, и Сэм с Хэмом, и даже моя прекрасная супруга были в восторге. Они кричали и обнимались (Машенька - исключительно со мной), но это был всего лишь новый пазл утраченной картины.
        - Ты - гений… - шептала мне на ухо Машенька.
        - Мы дадим им жару! Ух мы и оторвемся! - вопили англичане, которым вторил Рихард:
        - Мы перевернем мир! Вывернем мозги наизнанку!
        - Мехом внутрь… - пробормотал я.
        Ты и мое потерянное великое уже давно соединились для меня воедино. Я уже давно загадал: стоит мне найти хотя бы одно из двух, и второе придет как следствие.
        Неудача не превратила меня в кисель. Да, я был разочарован, потому что ждал… Всего. Но объективно лишь поднялся еще на одну ступень. И обрел уверенность: рано или поздно я доберусь до тебя. И (быстрый взгляд на ликующую Машеньку) что тогда? Что тогда?..
        [1] Университет Людвига-Максимилиана в Мюнхене.