Убить отступника Олег Владимирович Мазурин
        В декабре 1825 года в Санкт -Петербурге, столице Российской империи, произошло восстание заговорщиков, которых позже назовут декабристами. Мятеж был подавлен, но, как известно, «декабристы разбудили Герцена», а тот «развернул революционную агитацию», что имело весьма существенные последствия - как для нашей страны, так и для всего мира в целом… Достаточно сказать, что эстафету Герцена через некоторое время подхватили такие серьезные и ответственные товарищи, как Ленин и Сталин.
        Но кто разбудил самих декабристов, и почему они так рвались всех осчастливить - даже ценой жизни? Что они могли принести России на самом деле? Какие мотивы ими двигали, что это были за люди? Жертвы или заложники обстоятельств? Необычный взгляд на проблему декабристов предлагает Олег Мазурин в альтернативно - историческом романе. Текст в известной мере провокативен, но читается на одном дыхании…
        Такими декабристов мы еще не знали. Об этом мы еще не слышали.
        Олег Мазурин
        Убить Отступника

* * *
        Для чего же русский народ и русское воинство несчастно?
        Оттого, что цари похитили у них свободу.
        Что делать христолюбивому российскому воинству?
        Ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу в России.
        А кто отстанет, тот, яко Иуда, предатель, будет анафеме проклят. Аминь!
        С. Муравьев-Апостол «Православный катехизис»
        Пролог
        ОН видел все как бы со стороны…
        Полупустой зал, паркетный пол. На полу - недвижимые тела его товарищей, накрытые белым холстом. А вот и его тело… Боже праведный, как же он плохо выглядит! Посиневшее лицо, вывалившийся язык, выпученные глаза. Смерть точно не красит человека. Тем более если она насильственная. Смерть подобного рода всегда запечатлевает на лице убиенного страшные гримасы.
        ОН умер. Это очевидно.
        Но… если ОН умер, то почему ОН так ярко видит эту картину? Почему ЕГО сознание свободно и легко парит под потолком? Почему ОН мыслит? Тела нет, а он мыслит. ОН существует? Cogito ergo sum. Но что это за состояние?.. Душа отделилась от тела? Это его душа видит?..
        Что же с НИМ происходит?..
        Светлой прохладной ночью 14 июля 1826 года к зданию Училища торгового мореплавания подъехала большая телега, на которой стоял огромный, высотою в два аршина и длиною в три, свежевыструганный сосновый ящик.
        Извозчик крикнул привычное «тпру» и сильнее натянул вожжи - лошадь послушно встала у солдатского пикета.
        - Стой, кто идет! - крикнул кто-то из служивых.
        - Свои! - отозвался возничий.
        - Кто свои?!
        - Свои, здешние!
        - Кому и дьявол свой! Далее нету хода! Слазь!
        Извозчик ухмыльнулся.
        - Вона как меня ласково здесь привечают.
        - А ты что думал, - парировал солдат. - Мы свою службу крепко знаем. Посторонних мы здесь не потерпим. Можем и пальнуть для острастки…
        - Ишь ты…
        - А то! Кто таков?! Отвечай взаправду!..
        Караул подступил к извозчику плотнее. Угрожающе блеснули стальные штыки…
        - А ну, погодь, братец… - из сумерек вынырнул старший караула - сержант, который и признал в возничем торговца из мясной лавки.
        Вчера утром именно этот торговец по негласной договоренности с полицмейстером Дершау привозил к училищу тела пятерых казненных декабристов. А сегодня ночью мяснику предстояло забрать их обратно. Забрать и отвезти в условленное место. За это торговцу полицмейстер обещал заплатить хорошие деньги. А еще Дершау строго-настрого наказал торговцу держать язык за зубами и не распространяться о том, куда он путь держит и что за груз он везет. Не дай бог сболтнет кому-нибудь об этом - сразу в каземат бросят, а потом и в Сибирь сошлют на рудники. Ни за грош пропадет человек! Ведь казненные в Петропавловской крепости преступники - птицы высокого полета, а их похороны - тайна государственной важности. И никто не должен знать об этом, никто.
        - А, это ты, Никодим! - поздоровался с возницей сержант, и солдаты тут же отвели штыки.
        Торгаш ощерился.
        - А кто ж еще? Конечно я. Окромя меня в такой час никто сюда и не пожалует.
        - Так оно-то так, да на всякий случай поспрошать-то надобно. Служба есть служба… Значит, стало быть, за грешными душами прибыл?
        - За ними самыми, за ними. Как договорено.
        - Тут в нашем воеводстве полный порядок. Лежат господа офицеры. Друг подле друга. Смирненько так лежат, тихо. Не балуют и не озоруют, упокой их душу, Господи.
        Сержант перекрестился.
        - Не озоруют, говоришь, - снова ощерился торгаш. - Так, дык, отозоровались они уже. Ишь какую смуту затеяли. И жизнью поплатились за то. Помогите-ка лучше, служивые, погрузить жмуриков. Сам-то я в одиночку не справлюсь с эдаким делом.
        - Это можно. Щас, только подмогу позову… Эй, солдатушки, браво-ребятушки, а ну-ка живо ко мне!
        Рядом с сержантом мгновенно, словно из сказки, возникли двое рядовых. Двое из ларца, красные с лица. Мужики дюжие, гренадеры! Встали в струнку: мол, что надо, старый хозяин?
        - А ну-ка, молодцы-удальцы, давайте-ка выносите покойников по одному! Во-он к той телеге, - приказал им сержант.
        - Слушаюсь, - ответили двое из ларца и, перекинув ружейные ремни через шею, понесли тела к телеге.
        В это время извозчик, взяв топор, принялся выдергивать гвозди из досок. Вскоре он снял крышку.
        Вынесли первого казненного.
        Сержант с мясником, стоя на возу, приняли покойника за руки и за ноги и небрежно, словно куль с картофелем, забросили в ящик. Мертвое тело с грохотом стукнулось об дно.
        - Один на месте, язви его! - крикнул сержант. - Давайте, братцы, другого!
        Солдаты снова метнулись в здание. Вынесли второго покойника, третьего, четвертого… Вскоре тела всех пятерых казненных заговорщиков перекочевали из просторного и торжественного зала в тесный и жуткий гроб. Почти сутки Училище торгового мореплавания служило мертвецкой для государевых преступников.

…И вот доски снова заколочены. Гроб закрыт. Теперь путь наемного возницы лежал к Васильевскому острову. Служивые угрюмо отступили назад, а сержант махнул рукой вслед извозчику: мол, езжай, торгаш! И прощай! Прощайте и вы, благородных кровей покойнички! Лежали вы в училище, как последние бродяги, безымянные, не отпетые, не оплаканные. Может, хоть похоронят вас по-человечески. Дай бог снизойдет государь император до такой милости. Не зверь же он, в конце концов.

…Когда импровизированный катафалк доехал до Тучкова моста, из будки вышли вооруженные солдаты и полицейские-офицеры. Поодаль в зашторенной карете сидели полицмейстер, полковник Карл Федорович Дершау, военный министр, граф Петр Каземирович Дубов и его адъютант, пехотный капитан Павел Макаров. Именно этим людям высочайшим повелением было поручено организовать и провести тайное захоронение декабристов. Экипаж с важными лицами охранял конный отряд из казаков и жандармов.
        Один из полицейских, помощник квартального надзирателя Богданов, смело схватил лошадь под уздцы и крикнул извозчику:
        - Тпру! Стой! Это я, Богданов. Узнаешь, Никодим?
        - Как не узнать вас, ваше благородие. Узнаю.
        - Все ли благополучно, любезный? Все пятеро здесь? - кивнул на ящик офицер.
        Мясник утвердительно затряс головой.
        - Ага, туточки, ваше благородие, вся пятерка. Лежат смирно, не шелохнутся.
        - Тогда вот что, братец, слазь! Вместо тебя поедет другой. Телегу и лошадь вернем. Как только управимся. А покамест посиди здесь в будке, подожди немного. Эй, Дубинкин, залазь на телегу, бери вожжи… Повезешь этих… - Богданов запнулся, не зная, как обозвать казненных. Подумал, подумал и добавил: - Мятежников. Понял, братец?
        - Как скажете, ваше благородие.
        Мясник без излишних возражений слез с воза, и его отвели в будку. На место возницы сел другой квартальный надзиратель, Дубинкин, унтер-офицер с пышными усами.
        Молчаливая траурная процессия двинулась в сторону острова Голодай. Впереди четверо конных жандармов. За ними - та самая телега с жутким грузом. За ней - тарантас с тремя солдатами инженерной команды Петербургской крепости, двумя палачами и одним лекарем. За телегами - возок с четырьмя надзирателями. Замыкала процессию карета Дубова и трое всадников-казаков.
        - Поделом этим мерзавцам, - продолжил прерванный разговор граф. - Вот что удумали, подлецы, посягнуть на государственные устои, на самого государя императора, помазанника Божьего. Ах, злодеи. Да я бы на месте его величества четвертовал бы всех главных смутьянов, причем прилюдно, а остальных отправил бы на виселицу или шпицрутенами засек до смерти, а наш монарх, откровенно говоря, проявил неслыханное великодушие. Не стал казнить, а лишь выслал в Сибирь. Весьма мягко поступил. Весьма. Уверяю вас, сударь, сии якобинцы его величество вряд ли бы пощадили, попади он им в руки тогда.
        - Вы правы, ваше сиятельство, - как-то неохотно согласился с министром Дершау. - А объяснить великодушие нашего императора к мятежникам мне отнюдь не трудно. Не секрет, что многие из бунтовщиков в прошлом боевые офицеры, которые храбро сражались как с французами, так и с турками. И на этих войнах они отличились, причем с самой наилучшей стороны. И за свои подвиги герои получили награды, чины, именное оружие, продвижение по службе. Вот почему монарх был так добр с ними, Петр Каземирович…
        Голубые глаза министра засверкали яростной злобой.
        - Сие… бред сивой кобылы, милейший Дершау! Простите, коли я невежлив! Я тоже воевал, имею награды, ранения. И что из сего полагается, сударь? Я же не бунтую, не веду крамольных речей, не призываю к свержению существующего строя. А они бунтуют! А им никто не давал права затевать революцию. Никто! Коли ты истинный патриот, то должен быть верен отчизне всегда, при любых обстоятельствах, даже самых затруднительных. Коль ты защищал Россию-матушку, то тем более не вправе губить ее. А они, несомненно, учинили бы сие злодеяние, утопив страну в море крови и людских страданий. Ах, злодеи! Ах, бандиты!
        - Так точно, ваше сиятельство, потопили бы все в крови, - скрепя сердце, согласился Дершау.
        Полицмейстер не стал больше спорить с министром: что толку препираться с начальником, ведь, как известно, вышестоящий чин всегда прав. Дершау было жалко казненных бунтовщиков. Некоторых он даже хорошо знал. Это были яркие, неординарные личности, превосходные вояки, настоящие офицеры. Да, безусловно, они виноваты перед молодым императором, но они не были злодеями, по крайней мере, не такими, как их рисует общественное мнение. Их вина от заблуждения ума, а не от испорченного сердца. А эти пятеро, что теперь по-скотски свалены в ящик, погибли во цвете лет. Самому младшему из них, Бестужеву-Рюмину, было всего лишь двадцать пять, а самому старшему - Пестелю - тридцать три года. Им бы еще жить и жить.

«Господи, отпусти им грехи! Ибо не ведали, заблудшие души, что творили!»
        Дершау незаметно перекрестился, а Петр Каземирович все никак не унимался:
        - Возомнили себя якобинцами, благородными революционерами, тоже мне Робеспьеры и Мараты! Бунтовщики, они и есть бунтовщики. Разбойники с большой дороги! Злодеи, мерзавцы, негодяи! Казнить их мало! На месте нашего монарха я бы выкорчевал сию пакость с корнями - и все тут! Чище бы стало в армии, пристойнее, да и в обществе тоже! Поутихли бы позеры-революционеры и их восторженные и экзальтированные последователи.
        - Как вы правы, ваше сиятельство, - поддакнул адъютант Макаров и преданно посмотрел на шефа.
        Дершау на этот раз промолчал.

…Телега дернулась. Дубинкин оглянулся на мертвецов. Ему показалось, что один из них открыл глаза. Озноб страха пробил полицейского. Он отвернулся и перекрестился.
        Свят, свят, свят! Чур, не меня!
        Только не оглядываться назад!.. Только не оглядываться. Скорее бы придать покойников земле, и тогда успокоятся их души. Унтеру по-человечески было жалко господ. Ведь за народ они шли, за правду-матушку. За это и пострадали, горемычные! При казни унтер стоял возле одного из них. Кажется, его звали Петр… Точно, Петр. Петр Каховский. Единственный, кто перед казнью сильно оробел. Вцепился в батюшку, да так крепко - насилу оттащили к эшафоту. Помощник надзирателя Карелин стоял около Пестеля, старший караула - квартальный Богданов - подле Бестужева, помощник Попов - возле Муравьева. Перед тем как им накинули мешки на голову, взглянули господа мятежники в последний раз на небо, да так жалостливо, что у всех надзирателей все внутренности перевернулись, аж мороз продрал по коже! Подопечному Дубинкина явно не подфартило. Во время казни веревка Каховского оборвалась, но его снова повесили. Как и двух других. А по русскому обычаю, если преступник сорвался с виселицы - значит, по всевышней воле не виновен и подлежит помилованию. А его повторно казнили. Не по-божески царь поступил, не по-божески, раз повесил
его снова.
        Свят, свят!..
        Дубинкин снова перекрестился.
        Только не надо оглядываться назад. Не должны его мертвецы тронуть. Никак не должны. Он же им не сделал зла. О, Боже Иисусе, сохрани и помилуй бедного надзирателя!
        Свят, свят, свят!..
        ОН продолжал созерцать себя со стороны…
        ОН видел все в мельчайших подробностях. Свое недвижимое тело в синяках и кровоподтеках, застывшую гримасу смерти на лице, веревочный след на шее, окоченелые руки.
        Боль не ощущалась, присутствовала лишь легкая эйфория. Боль была тогда, когда веревка захлестнула горло. Сильнейшая боль. Потом резко отпустило - и сразу кромешная темнота, затем черная труба. И ОН летит по ней вверх. Там виден свет. Свет все ближе и ближе. И вот он заполонил все пространство. Стало невероятно блаженно и хорошо. Душа ЕГО воспарила над землей легче облака. Сознание стало ясным и свежим. И это состояние все никак не проходило. ОН продолжал все ясно видеть вокруг…
        Вот он, вернее его бездушное тело, а вот и его товарищи в импровизированном гробе. Смерть их примирила. Разногласия остались за роковой чертой. Неужели это и есть та загробная жизнь, о которой в миру все рассуждают и спорят? Выходит, за Харона - усатый унтер, а в качестве лодки - телега? Интересно, куда их везут? В царство мертвых - Аид? Или в рай?.. Как забавно, господа!
        Процессия остановилась. Из кареты вылезли согласно ранжиру адъютант, полицмейстер и министр.
        Дубов осмотрел пустынный остров и на минуту задумался… Озабоченно погладил свою вспотевшую лысину, почесал двойной подбородок, пощипал пышные светло-русые бакенбарды, поморщил лоб, нахмурился, еще раз кинул взгляд на безлюдное пространство и указал место для захоронения. Солдаты с палачами дружно взялись за лопаты и стали копать яму. Полицейские с казаками с помощью веревок спустили гроб с телеги на землю. Снова оторвали доски. Трупы закидали негашеной известью, гроб закрыли крышкой и забили гвоздями. Когда яма была готова, ящик на тех же веревках спустили в могилу. Всех пятерых спустили, а именно: отставного подпоручика 12-ой конной роты 1 резервной артиллерийской бригады Кондратия Рылеева, отставного поручика Астраханского кирасирского полка Петра Каховского, подполковника Черниговского пехотного полка Сергея Муравьева-Апостола, полковника Вятского пехотного полка Павла Пестеля и подпоручика Полтавского пехотного полка Михаила Бестужева-Рюмина. В мундирных сюртуках, в белых рубахах.
        - Закапывайте! - дал команду граф. - Поторапливайтесь, канальи! Скоро утро!
        Дубов вытер лысину платком.
        Уф! Ну и удружил ему император службу - врагу не пожелаешь! Заведовать похоронным обрядом - еще не доводилось ему в своей долгой и насыщенной жизни. Хлопотно это все, суетливо, неприятно.
        Уф, жарко!.. Скорей бы домой да на мягкую постельку с белоснежными шелковыми простынями.
        - Шевелитесь быстрее, служивые!
        Солдаты засуетились. Лопаты послушно вонзились в грунт. Комья свежевскопанной земли вперемежку с песком полетели в яму. Постепенно черно-буро-серая масса заполняла последний приют декабристов. Вскоре под толстым слоем земли скрылся ящик… Ускоренный обряд погребения завершился. Могила готова. Правда, ни креста на ней, ни памятника, ни дощечки, даже ни камня могильного. Словно бездомных собак похоронили, а не офицеров русской армии. Отныне эта могила будет считаться безымянным захоронением. Тайной за семью печатями. Секретом государственной важности. Так повелело его величество. И так будет исполнено.
        - Выставить караул, хорунжий! - распорядился граф. - Никого сюда не подпускать.
        - Есть, ваше сиятельство, - подчинился хорунжий, и четверка казаков осталась у могилы в похоронном карауле.
        Как интересно! ОН существует отдельно от тела. Тело погребено, а сознание существует. И куда же его Боженька определит? В рай? А может, в ад? Да, право, какая разница, милостивый государь! А Дубов? Вот порядочная сволочь! Сам сочувствовал нашим идеям, а теперь за государя императора, за этого тирана проклятого, глотку рвет, нас поносит. Какая же он первостепеннейшая сука! Мразь!

…Внезапно в воздухе появился светящийся шар. Он вращался и пускал в разные стороны серебристые лучики. Лошади испуганно шарахнулись, некоторые встали на дыбы и заржали. Все открыли рот от изумления и стали усердно креститься.
        Знамение?!
        Чудо?!
        Шаровая молния?!
        Сатана?! Что это?!
        Кто-то бросил лопату и упал на землю, прикрывая голову руками. Кто-то встал на колени и молился. Дершау открыл в ужасе рот, глаза его широко округлились. Раздался сдавленный крик. Хотел осенить себя крестным знамением, но рука застыла в воздухе. Дубов схватился за сердце и повалился на землю. К министру кинулся поручик. Он первым очнулся от ступора.
        - Немедленно, сию минуту лекаря сюда! - крикнул Макаров. - Ну, живо! Что стоите, ротозеи?! У его сиятельства удар! Спасайте его! Что же вы?! Лекарь! Где же он? Ну! Не стойте истуканами, живее!..
        А Дубов уже закатывал глаза: он умирал от сердечного приступа. Все кинулись искать врача. Еле отыскали. Бедняга лекарь забился под телегу и трясся от страха: так его напугала шаровая молния. Врача взяли под белы рученьки и подвели к графу.
        - Ну, давай, давай же! Что ты медлишь, братец, спасай его сиятельство! - прикрикнул на врача Макаров.
        Эскулап упал на колени, расстегнул верхние пуговицы министерского мундира…
        - Сейчас, сейчас, господин офицер, я уже осматриваю больного…
        Снова уставившись на шар, побледневший эскулап машинально нащупал пульс у его сиятельства. Пульс еле бился. Сердце министра все слабее и слабее качало кровь, хлипкие его толчки постепенно затихали. Человеческий двигатель ломался на глазах, душа постепенно покидала тело. А шар все выше и выше поднимался в небо. Наконец остановившись в одной точке, он на секунду ярко блеснул и мгновенно исчез, словно его и не было.
        - Все кончено, господа! - громко сказал врач и встал с колен. - К глубочайшему сожалению, его сиятельство, Петр Каземирович Дубов, скончался.
        Все охнули. Теперь внимание всех присутствующих устремилось на неподвижно лежащего министра. Кто-то снял головной убор и скорбно склонил голову, кто-то уронил слезу, кто-то перекрестился.
        - Какое несчастье! - воскликнул Дершау. - Как же так? О боже!
        - Не может быть! - чуть не заплакал Макаров.
        Адъютант никак не хотел верить в скоропостижную смерть его сиятельства. Он до последнего надеялся, что шеф все-таки оживет. И чудо свершилось! Когда шефа переносили в карету, сердце министра неожиданно затрепыхалось. Дубов открыл глаза и застонал. Значит, приступ не до конца сразил генерала. Его сиятельство переборол смерть!
        Все вновь были потрясены, но теперь уже этим происшествием, и даже на какой-то миг забыли о зловещем шаре…
        Дубова в сопровождении жандармов, казаков и лекарей срочно повезли домой. Вскоре карета министра, не сбавляя скорости, миновала будку на Тучковом мосту. Приблизительно через полчаса мимо поста проследовал тарантас с солдатами, а еще через десять минут к будке прибыли две телеги: одна пустая - с унтер-офицером Дубинкиным, другая - с его сослуживцами. Богданов по поручению Дершау заплатил мяснику деньги и разрешил забрать свою повозку. Торговец удивленно взглянул на унтера: вояка заметно поседел.
        - Вот беда! Беда-то какая! Страху видимо натерпелись, господин офицер? - взволновано заговорил торгаш. - Аж поседели как лунь. Мертвецы всегда жуткое зрелище. Вот беда…
        Подавленный унтер молча кивнул, потрогал свои волосы. Движения его были замедленными, механическими. Человек явно пребывал в шоковом состоянии. Даже стал немного заикаться.
        - Пос-се-дел… гов-в-воришь?..
        - Да, засеребрился весь… Хорошо, что меня туда не отправили, насмотрелся бы всякой жути, опосля ночами не спал, кошмары бы мучили. Все мы там будем. Нам ли, людям смертным, переживать об том. Все равно никто живой из этой жизни не вышел. То-то. Но-о!.. - философски изрек торговец и подстегнул лошадь.
        Колеса натужно заскрипели, и телега, покачиваясь и громыхая, покатилась прочь от сторожевой будки. Мясник был несказанно рад, что так удачно от всего этого отделался: во-первых, не участвовал в жутком спектакле под названием «погребение заговорщиков», а во-вторых, еще и деньги получил.
        - Прощевайте, люди добрые! Не поминайте лихом! - крикнул напоследок торгаш и снова подстегнул лошадь.
        Животина пошла шибче.
        Унтер ничего не ответил. Перед глазами как наяву все стоял и стоял этот загадочный серебряный шар. Даже смерть министра не так взволновала унтера, как это необычайное явление. Но что же это? Чертовщина какая-то? Или Божий знак? А может, знамение? Так или иначе, Дубинкин до конца жизни будет помнить об этой дьявольщине. Если конечно проживет эту жизнь, жизнь хорошую, долгую. Да чтобы он еще раз согласился присутствовать на казни или похоронах жмуриков такого разряда - да ни за что на свете! Нет, нет и еще раз нет! И пусть за неповиновение сошлют в Сибирь или на Кавказ. Пусть отходят шпицрутенами по спине, пусть прогонят сквозь строй! Любое наказание приемлет. Пусть! Но не будет Дубинкин участвовать в таких делах, не будет! И все тут! Хоть режь его!
        Дубинкин с благоговейным страхом посмотрел на небо.

«Не к добру сей шар! Предзнаменование, что ли? Неужто сызнова какой-нибудь Наполеон Бонапарт объявится? Тогда перед началом войны люди огненную комету в небе видели. То было настоящее знамение. И оно же сбылось! И шар оный - тоже знамение? Пожалуй, так. Представляю, каково будет тем казачкам служивым, что остались у страшной могилы. Вот страху натерпятся! Я бы ни за что там не остался - хоть стреляй! И так побелел как снег. Хватит с меня чудес чудных!»
        Надо на время забыться, избавиться от этих ужасных впечатлений - иначе с ума можно сойти. Придя домой, квартальный надзиратель сразу же достал штоф с водкой. Выпив стакана три, Дубинкин упал на кровать и моментально отключился.
        А у безымянной могилы декабристов на острове Голодай еще четыре месяца стоял караул. А пока стоял, мистические явления продолжались. Пару раз появлялся серебряный шар, раза три - призрак в военном мундире, а однажды воющий бестелесный дух. За это время от увиденного двое солдат точно с ума сошли, трое поседели навсегда, остальные пережили сильнейший эмоциональный стресс, который потом лечили ударной дозой спиртного. И когда похоронный пикет оттуда сняли, солдаты караульной службы вздохнули с огромным облегчением.
        А что потом на этом месте происходило, уже никто не видел. И никто не мог поведать об этом. Лишь только небо, солнце и река, как вечные и немые свидетели всех без исключения исторических событий, происходящих на Земле, могли поведать, но не хотели. Природа умеет хранить чужие тайны, умеет и скрывать следы человеческих преступлений. Пройдет время - и она с помощью ветра, дождя и песка сравняет безымянную могилу с землей и навсегда скроет от человечества ее точное местонахождение.
        Глава 1
        Конец лета в Енисейской губернии выдался на редкость дождливым и холодным. Вот и сегодня, 13-го августа 1831 года, в уездном городе Белояре к вечеру поднялся порывистый ветер, налетели свинцовые тучи, громыхнул раскатистый гром, серебристые молнии кривыми клинками разрезали непроницаемую темень - и над избами пронесся косой и шумный ливень.
        Ближе к ночи дождь сбавил свой натиск и нудно забарабанил. По крышам, по крылечкам, по ставням, по окнам. Батюшка-Енисей, осыпаемый дождевой дробью, рокотал и катился вдоль черных утесов, играя, как малое дитя, вихрастыми волнами…
        Бывший казачий острог, убаюканный монотонным дождиком, плавно растворился в мирном покойном сне. В изголовье город бросил антрацитовое небо, вместо перины - мягкую песчаную площадь, а вместо одеяла - ночной покров. Глаза-ставни, бесчисленные и разноцветные, прикрыл до самого рассвета. Город заснул сном праведника…
        В одном из бревенчатых домов, что находился на краю города, бодрствовал постоялец. Он сидел за круглым столом в комнате, служившей ему одновременно кухней, обеденным залом и гостиной, и что-то увлеченно сочинял. В соседней комнате спали жена и полуторагодовалый сын. Свеча на столе догорала. В доме царила мирная тишина, был слышен лишь торопливый скрип гусиного пера и шелест бумаги.

«Хватит заговоров! Хватит тайных союзов! Достаточно уже пролито крови! Не надо больше загубленных жизней! И сломанных судеб тоже не надо! Пришло время созидать! Пора браться за реформы и воспитывать общественную мысль! Революцией ничего не изменишь, только навредишь…»
        От прилива вдохновения сердце возбужденно стучало. Перо размашистым почерком стремилось донести до читателя вскрывшийся порыв мыслей, чувств и воспоминаний.

«В оное время, меж многочисленных тайных союзов и уний существовала еще одна организация вольнодумцев. Она была строго засекречена и являлась самой мощной среди всех обществ революционного толка. Мощнее даже, чем Северное и Южное общества. А возглавлял ее генерал-губернатор М. А. Милорадович. В нее входили его личный адъютант А. П. Башуцкий, а также всеми известный…»
        Залаяли собаки. Ссыльный закончил предложение, поднял голову, прислушался. Но вскоре собачий лай прекратился, и ссыльный вновь склонился над рукописью… Окунул кончик пера в чернильницу, отряхнул и быстро вывел на бумаге новое предложение: «Именно сия персона после трагической кончины графа Милорадовича взяла на себя руководство оным Союзом…»
        Скрипнула дверь. Послышались чьи-то шаги. Перо в руке застыло…
        - Фекла?.. - не повернув головы, спросил декабрист.
        Ответа не последовало. Значит, это не служанка. А кто? Ссыльный недоуменно оглянулся… Вместо служанки в комнату вошел неизвестный мужчина в крестьянской одежде. Его лицо скрывали поднятый воротник и надвинутый на лоб картуз. Ссыльный, бывалый вояка, не оробел и нарочито грозно спросил:
        - Кто вы, любезный? И что вам здесь надо?..
        Незнакомец ничего не ответил. Вдруг декабрист удивленно поднял кустистые брови. Он, кажется, узнал таинственного гостя.
        - В такой час?.. Да что за надобность, извольте спроси…
        Ссыльный не успел договорить. В руках крестьянина блеснул нож - и острое лезвие вонзилось в шею. Кровь брызнула горячей струей. Убийца выдернул нож и для верности ударил жертву со всей силы в бок. Ссыльный охнул и с шумом повалился на пол. Душегуб хотел было вытащить нож, но лезвие прочно засело в теле.
        - Черт, - тихо выругался неизвестный.
        - Михаил?.. - послышался встревоженный женский голос.
        Это от шума проснулась жена ссыльного. Она не успела ничего понять - убийца подскочил к ней и стал душить. Жертва попыталась освободиться от цепких рук, но тщетно…
        Кажется, все. Она не дышит…
        Убедившись, что женщина мертва, преступник снял с ее безымянного пальца обручальное кольцо. Покрутил украшение в руке, полюбовался и сунул в карман. У ссыльного тоже забрал кольцо, вернее, содрал. С трудом, чуть ли не с кожей. Рукопись преступник тоже не обошел своим вниманием: схватил ее со стола, пробежался глазами по страницам, удовлетворительно хмыкнул и сунул за пазуху. Пошарил глазами по комнате… Чем бы еще поживиться?
        Ага, кажется, нашел…
        Под кроватью виден деревянный сундук с большим навесным замком. Надо проверить. А ну-ка!..
        Преступник с трудом вытащил его из-под кровати. Нашел под подушкой ключ, открыл сундук и пошарил внутри…
        Есть!
        Убийца набил добычей карманы и снова осмотрелся. Подошел к люльке, где безмятежно спал младенец, взглянул на него и на минуту задумался. Постоял, постоял и вышел из дома. Бросил мимолетный взгляд на приоткрытую дверь во времянку: там лежали зарубленные топором служанка и ее муж. Во дворе валялись отравленные собаки. Преступник удовлетворенно хмыкнул: Степан не подкачал!
        Убийца притворил калитку, оглянулся по сторонам и нырнул в начинающийся прямо за забором сосновый подлесок. Там его уже поджидал подельник. Рябое лицо, мощный подбородок, косая сажень в плечах. На лбу выжжена буква «В», а на щеках - буквы «О» и «Р». Степан держал за поводья пару гнедых коней. За спиной - охотничий карабин, а за поясом торчал топор. Увидев главаря, каторжник радостно осклабился:
        - Ну, так как? Все прошло гладко?
        - Само собой, Степан. Гляди-ка, да у тебя вся одежа в крови.
        - Да и у вас тоже кровь на рукаве.
        - Ничего, почистим.
        - Знамо дело, нужно двигать… Добыча-то, чай, добрая, а?
        - Добрая.
        Злоумышленники, сев на лошадей, направились вдоль реки. Дождь припустил еще сильнее. Стихия постепенно уничтожала свидетельства злодеяния. Отъехав версту, убийца остановил коня и огляделся… Подельник натянул удила и вопросительно взглянул на него.
        - Что-то, Степан, пить хочется, - сказал главарь.
        - После дела, понятно, жажда мучит, - закивал головой подручный.
        Всадники спешились…
        Внимательно осматривая каменистый берег, главарь подошел к темной реке. Оглянулся - его подельник осматривал коней. Убийца незаметно взял увесистый камень и спрятал за спину. Подошел к Степану, изловчился…
        - Однакож, дождь, кажись, кончае… - тот не успел договорить фразу, как главарь резко и точно ударил его камнем в висок.
        Мужик вскрикнул, пошатнулся и, словно могучее дерево, сраженное молнией, рухнул замертво…
        Главарь забросил далеко в воду карабин, топорик, торбу, схватил остывающее тело под мышки и поволок к Енисею. Каждый шаг давался с трудом. Вот еще одна сажень, другая… Вот и край реки. Преступник чуть не упал. Чертыхнувшись, отер ладонью пот со лба и с висков…
        - Ну, боров, тяжелый, зараза… Уф…
        Едва вода стала по пояс, главарь пустил труп вниз по течению.
        - Плыви, дурень, плыви, - недобро усмехнулся он.
        Бурная река, подхватив недвижимое тело, быстро сплавила его до ближайшего водоворота. Будто легкое бревнышко. И могучая пенистая воронка, черная и страшная, напоминающая собой гигантскую беззубую пасть, с чудовищной силой впилась в мертвеца и, закрутившись стремительным волчком, утащила на самую глубину черной бездны. Душегуб переоделся в чистую одежду, а старую, запачканную кровью, набив речной галькой и завязав крепким узлом, закинул далеко в воду.
        - Свобода и процветание, - сказал убийца и сел на коня. Взяв под уздцы другого, лихо поскакал в сторону города.
        А капли дождя усердно били по окровавленным камням, смешивая кровь с песком и грязью, уничтожая последние улики человеческого вероломства.
        Кап, кап, кап, кап…
        Всадник постепенно растворился в темноте.

* * *
        В Москве заканчивалось бабье лето…
        День выдался ясным и безоблачным. Но тучи все равно присутствовали. Пасмурные, тяжелые, непроницаемые. Правда, не на небе, а на челе генерал-майора Василия Боташева. У него было дурное настроение, и выражение «мрачнее тучи» как нельзя лучше подходило для его душевного состояния. Боташев неторопливо мерил шагами свой кабинет и о чем-то напряженно думал. Вот он подошел к распахнутому окну и выглянул на Петровку… Быть может, уличная панорама отвлечет от мрачных дум?
        Как всегда после полудня на Петровке царило оживление. В спешащей по своим делам толпе то и дело мелькали скромные картузы, разноцветные шляпки и капоры барышень, строгие черные цилиндры господ, разномастные фуражки и кивера военных.
        То и дело раздавался цокот лошадиных копыт, гремели по мостовой неповоротливые крестьянские телеги и водовозки с огромными деревянными бочками, с грохотом, гиканьем и свистом проносились коляски лихих извозчиков и возки разудалых купцов, плавно, тихо стуча, проплывали рессорные экипажи состоятельных господ. За ними иногда бежали чумазые мальчишки и своры бродячих собак.
        Сумрачный Боташев тяжело вздохнул и отошел от окна. Жизнь идет своим чередом, и никому нет дела до его переживаний. Месяц назад он покинул свою дивизию в Тульчине и приехал в Москву в отпуск. Но вот из далекой Сибири пришло ужасное известие: его горячо любимого брата Михаила и его жену убили беглые каторжники. Слава Богу, ребенка не тронули. Душегубов ищут, но они словно испарились куда-то. Да и где их найдешь, если сибирская тайга непомерно велика, там не только добрая тысяча людей может затеряться, а целые страны, подобные Испании и Франции вместе взятым.
        Матушка, батюшка, сестры - все они безутешны от великого горя. Василий успокаивал родных как мог, но разве можно было их утешить! Не дай бог что-то с ним самим случится, они же не переживут…
        От этой мысли генералу стало не по себе. Он поежился. Осторожным тихим шагом в комнату вошел камердинер. Вежливо произнес:
        - Барин, завтрак готов-с, пожалуйте-с к столу. Барыня ждет-с.
        Генерал кивнул. Подавленный и сумрачный он спустился в зал. Там, за накрытым столом, сидели его жена и две дочери. Далее последовал традиционный обмен приветствиями.
        Поцелуи в щечку. Чмок, чмок, чмок… Генерал немного просветлел: дети всегда утешают.
        За столом прислуживали три лакея под присмотром дворецкого. Генералу поднесли омлет с ветчиной. Боташев отрезал ножом кусочек, подцепил вилкой, вяло пожевал: аппетита что-то не было. В последнее время резко ухудшилось здоровье. Он положил приборы на тарелку и отодвинул ее. Это означало, что обед он закончил. Генеральша, заметив этот жест, всерьез обеспокоилась:
        - Дорогой, отчего ты не ешь? Заболел? Или, может, невкусно приготовили?
        - Что ты, матушка, право не стоит обо мне так беспокоиться. Блюдо приготовлено превосходно, просто аппетита нет. Да-с… Я, пожалуй, поднимусь в кабинет, а вы кушайте, кушайте на здоровье. Да, вот что… Скажи Маше, пусть принесет мне горячий чай, а листья для заварки пусть непременно возьмет из желтой коробки, той, что я привез из похода. Распорядись приготовить, Натали, не забудь.
        - Хорошо, дорогой. Непременно.
        Генерал поднялся в свой кабинет.
        Вскоре в кабинет впорхнула принятая две недели назад огненно-рыжая горничная по имени Маша. Молоденькая, милая, аккуратная, и… очень соблазнительная. Вид ее красивой волнующей груди и потрясающего зада вызывал у Боташева нескромные желания. Переживания переживаниями, а организм требовал свое. Генерал уже давно не спал со своей раздобревшей женой. Дабы не утратить мужскую силу, он развлекался с горничными.
        Ему прислуживала миловидная девица Глафира, покорная, безотказная… Жаль, что Глаша уехала в деревню на похороны своего отца, затем неожиданно слегла, и пришлось временно взять новую служанку - Машу. Эта девица явно обещала райское наслаждение: упруга телом, ненасытна, свежа, да и пригожее Глаши. Иногда генерал оглаживал ее, как сноровистую молодую кобылку, шутливо прижимал к себе, тискал, щипал. Маша же, принимая игру, не особо сопротивлялась, но и не торопилась расстаться с честью.
        Горничная ласково проворковала:
        - Попейте чая, Василий Николаевич.
        - Спасибо, Машенька.
        Генерал привычно ущипнул горничную. Служанка деланно засмущалась.
        - Ой, что вы делаете, Василий Николаевич? А что ежели ваша жена увидит сие безобразие, мне, поди, тогда доподлинно несдобровать.
        - Не бойся, Машенька, не увидит. Подойди поближе…
        - Ой, я пойду, хорошо, барин? У меня поручений много, да и барыня зачем-то звала.
        - Верно обманываешь меня, плутовка? Никаких поручений у тебя и в помине нет, да и барыня вряд ли звала. Да, ладно, ступай, ангел мой. После поболтаем, после.
        Маша, стрельнув глазками и вильнув своим восхитительным задом, упорхнула из комнаты.
        Настроение у генерала немного улучшилось. Боташев взял щипчиками кусочек сахара и положил в дымящийся густой чай. Размешал его серебряной ложечкой и сделал пару осторожных глотков. Несладко. Добавил еще кусочек сахара.
        Попробовал.
        Теперь в самый раз!
        Чай генерал любил пить сладкий, крепкий и горячий. Не остужал на блюдце, как его жена или дочери, а пил прямо из чашки. Что поделаешь: привычка походной жизни. А какой аромат от заморского напитка! Еще пара осторожных глотков. Какое блаженство!..
        Неожиданно генерал почувствовал себя плохо. Его резко затошнило, в глазах потемнело. Он присел на диван, с трудом дотянулся до колокольчика и позвонил. Тут же примчалась Маша. Она сразу заметила, что с хозяином творится что-то неладное.
        - Что с вами, барин?
        Резко побледневший Боташев прошептал:
        - Машенька, пошлите за доктором, да поскорее. Что-то плохо мне стало. Сдавило сердце. Трудно дышать.
        - Сию минуту, барин!
        - И позо… ви… Ната… лью… Сергеевну…
        - Хорошо, барин! Я щас!..
        Горничная убежала. Вскоре в кабинет влетела перепуганная генеральша, за ней дочери и многочисленная челядь.
        - Василий, что с тобой?! - в ужасе закричала Наталья Сергеевна.
        - Сердце! Задыхаюсь… Больно мне…
        Наталья Сергеевна засуетилась подле супруга. Но все напрасно. Боташев уже закатывал глаза…
        - Василий!!! Не умирай! - заголосила генеральша. - О господи! Помогите кто-нибудь! Помогите!..
        Прибывший вскоре врач лишь констатировал смерть генерала от сердечного удара. А рано утром обнаружили, что куда-то исчезла горничная Маша. Никто из прислуги не знал, где она и что с ней. Все недоумевали. Сбежала, что ли? В кабинете генерала кто-то взломал ящик стола и полностью его опустошил. Но что именно оттуда взяли, никто не знал, даже генеральша. Этот ящик Боташев запирал, а ключ всегда носил с собой. Он никому его не доверял. Все это настораживало и вызывало подозрение. И вдова решила вызвать полицию…

* * *
        Горничная Маша, а в действительности - Анастасия Буковская, авантюристка и шпионка польских кровей, никуда не исчезала. И не могла исчезнуть. Она попросту ушла. Вежливо, тихо, не прощаясь, взломав секретный генеральский ящик и прихватив с собой его содержимое. Переждав некоторое время в квартире аптекаря, она переоделась в роскошное платье, с рассветом взяла извозчика и отправилась в условленное место у стены Китай-города.
        Буковская отпустила извозчика и оглянулась по сторонам… В руках у нее была белая коробка из-под шляпки. Вроде слежки нет, посторонних и подозрительных лиц поблизости тоже не наблюдается.
        Мужчина, приветливо улыбаясь, двинулся Буковской навстречу.
        - Рад вас видеть, мадмуазель, поверьте, очень рад.
        Он почтительно склонился перед Анастасией и поцеловал ей руку.
        - Я тоже, милостивый государь, - с вежливой улыбкой ответила Буковская.
        - И как наши успехи, мадмуазель?
        - Я все сделала, как вы велели. С генералом покончено, драгоценности, деньги, а также бумаги изъяты. Сколько это мне стоило, только Бог знает. Для начала я испортила свои чудные волосы персидской хной, - она демонстративно потрепала свои кирпичные пряди. - Вот видите?..
        Мужчина кивнул, усмехаясь.
        - …Затем мне постоянно приходилось изображать простушку, говорить деревенские словечки, что очень трудно для моей утонченной особы. Хорошо, что у меня великолепный русский, и почти не заметен акцент. Я изъяснялась как простолюдинка весьма недурно. И на мое счастье генерал не узнал меня. Ведь он однажды видел меня в кабинете Диктатора, но видимо не запомнил. Святая Мария, что мне пришлось вытерпеть за все это время! Генерал приставал ко мне постоянно, еще немного, и он бы меня приголубил в своем кабинете, вряд ли я смогла бы противиться сильному мужчине, да еще барину.
        - Мимо вас равнодушно не пройдет ни один мужчина, поверьте мне. Вы всегда очаровательны и соблазнительны, даже в крестьянском сарафане или в наряде монашки. Один только ваш чародейственный взгляд растапливает самый толстый лед мужской неприступности…
        Буковская польщенно улыбнулась.
        - Ах, сударь. Какие комплименты, право, какие реверансы… Я сию минуту растаю от них.
        Наперсник Диктатора улыбнулся ей в ответ.
        - Помилуйте, но это правда, Анастасия. Оттого Союз и поручает вам самых несговорчивых господ. А за сложность поручения мы хорошо доплачиваем. Причем всегда. И вы это, сударыня, прекрасно знаете…
        Буковская кивнула.
        - …Диктатор вами весьма доволен, Анастасия.
        - Мерси.
        Она протянула ему коробку.
        - Тяжеленькая, - констатировал он. - И как вы ее несли, Анастасия, ведь вы такая хрупкая и воздушная?
        - Своя ноша не тянет. Так вы, русские, говорите?
        - Так…
        Буковская развязала алую ленту, скреплявшую коробку, и сняла крышку. Там была шкатулка, пачки ассигнаций и какие-то бумаги. Заговорщики оглянулись по сторонам - вроде ничего подозрительного. Мужчина достал шкатулку и открыл - глаза его озарились восхищенным блеском.
        - Вот они, те самые бриллианты, которые послужат нашей великой цели. Красивые, правда, Анастасия?
        - Роскошные… Я бы, право, не отказалась от парочки таких камешков.
        - Со временем вы их получите. Бумаги все взяли, сударыня?
        - Да, все те, что были в тайнике.
        - Спасибо, мадмуазель, вы неплохо справились с заданием.
        Тайный цербер положил шкатулку на место.
        - Закрывайте, сударыня.
        Буковская накрыла коробку крышкой и завязала.
        Собеседник протянул ей небольшой сверток.
        - Это вам, Анастасия. Оговоренные деньги и пара изумительных золотых сережек. Так сказать, ваша награда за труд плюс за моральные мучения. Пожалуйте сегодня экстренно в Париж, там отсидитесь, а после вернетесь в Россию. Через месяц или полтора. А может быть, и раньше намеченного срока. Скоро, скоро наступит пора решающих сражений.
        - Хорошо, господин Максимилиан. Я буду ждать дальнейших указаний.
        - До скорой встречи, Анастасия! Вас ждет экипаж с нашими людьми.
        - Свобода и процветание!
        - Свобода и процветание!

…Смерть генерала вызвала много пересудов и толков в высшем свете Москвы и Петербурга, но в основном мнения сводились к одному: Боташев умер от сердечного приступа.
        Давнишний друг братьев Боташевых и несостоявшийся их зять, капитан лейб-гвардии Московского полка Александр Голевский, узнал о смерти Василия поздно: того уже отпели и похоронили на кладбище Новодевичьего монастыря. Александр еще не успел отойти от переживаний по поводу трагической смерти младшего Боташева. С Михаилом он служил в одном полку, дрался бок о бок при Бородино. Их обоих тогда наградили орденом Анны 4 степени и золотой шпагой за храбрость. И вот теперь обоих братьев нет в живых…
        Расстроенный печальными известиями капитан взял увольнительную из полка, поутру велел кучеру Фролу закладывать лошадей и, взяв с собой еще слугу Игната, поспешил в Москву, чтобы выразить соболезнования родителям братьев Боташевых. Хотя решение ехать в Белокаменную далось Александру Дмитриевичу отнюдь не легко. Существовали некоторые обстоятельства, из-за которых он долгое время избегал встреч с этим семейством.

* * *
        До Златоглавой Голевский добрался без особых приключений. Проехав Красные ворота, Покровку и Маросейку, коляска капитана свернула на улицу Солянка. Впереди замаячило здание Опекунского совета…
        А это мостик через реку Яузу. Здесь они целовались с Верой Боташевой, ныне - графиней Переверзевой.
        Немного в горку - и вот оно, родовое гнездо князей Боташевых. За чугунными ажурными решетками и высокими воротами громадный двор. Посреди него - величавый и огромный особняк с мощными мраморными колоннами и красивым фронтоном. На каменных опорах ворот застыли свирепые бронзовые львы. На самом здании - красивая лепнина, барельефы, декоративные изыски, балкончики, статуи. Перед домом тихо журчал фонтан, были разбиты клумбы. Дворец-великан Боташевых гордо и надменно возвышался над двухэтажными домами-карликами, принадлежавшими другим московским вельможам. В 1812 году, когда французы захватили Москву, в этом доме поселился неаполитанский король и любимчик Наполеона маршал Мюрат. Поэтому дом не особо пострадал, как множество других московских построек, хотя при отступлении французы много что разграбили и утащили.
        В этот дом Голевский был когда-то вхож, часто обедал, проводил вечера. Здесь жили его задушевные друзья - братья Боташевы. А также его невеста - Вера Боташева, дочь князя и сестра однополчан. Красивая, статная, милая, остроумная, образованная… Голевский любил с Верой бродить по берегу Яузы. Тайно шептались, ворковали, слушали чудесный перезвон колоколов… Жаркие поцелуи сводили влюбленных с ума, они уже думали о свадьбе. Но он стал заговорщиком. «Союз Спасения», «Союз Благоденствия», «Северное общество»… А там арест, Главная гауптвахта, Петропавловская крепость, Алексеевский равелин…
        Напрасно он ожидал, сидя в сыром каземате, какого-нибудь известия от любимой, какой-нибудь записки, клочка бумаги, слова, фразы. Поддержки. Вера отреклась от него. Капитан уперся в стену глухого и упорного молчания. А эта стена казалась намного страшнее, чем стена каземата. Позднее от ее брата Василия он узнал все. Вера полагала, что ее жених полностью потерян для приличного общества, а она мечтала о блестящем будущем. Тем более они не были даже помолвлены. К тому же она еще молода, красива, богата. По ее словам, Голевский был лишь мимолетным увлечением, да и только.
        Предательство Веры стало для капитана сильнейшим ударом. Казалось, что смерть на виселице - это лучшее средство от душевных и физических страданий, но монарх его пощадил. Его принадлежность к тайным обществам в ходе следствия не подтвердилась. Никто из товарищей его не предавал, бумаг, где бы он фигурировал в качестве заговорщика, не отыскалось, свидетелей его преступной деятельности также не нашлось, и Голевский был высочайшей милостью оправдан. Деяния старшего Боташева тоже высочайше было повелено оставить без внимания, а вот младшего осудили по 7 разряду, дали четыре года каторги. Сначала сопроводили в Читинский острог, а затем перевели на поселение в Белояр. Вера спешно вышла замуж за богача и кутилу графа Переверзева. Этим самым она поставила окончательную точку в отношениях с Голевским. С тех пор Александр прекратил посещать княжеский особняк, реже стал встречаться с Василием Боташевым, стал избегать тех светских вечеров, где бы, по его сведениям, должна была присутствовать Вера. Ничто не должно было в ту пору напоминать Голевскому о бывшей возлюбленной. Он старался забыть ее, хотя это было
нелегко.
        Однажды в Петербурге состоялась мимолетная встреча Голевского с Василием Боташевым. Генерал-то и рассказал другу, что сестра несчастлива в браке и часто вспоминает о Голевском. Она даже и настоятельно просила брата при случае разыскать Александра Дмитриевича и пригласить бывшего жениха к ней в гости. После этой встречи на капитана напала сильнейшая хандра, от которой он очень долго отходил. Он не внял приглашению, хотя порой подмывало съездить к Вере и хоть одним глазком посмотреть на нее. Потом Голевский на время отвлекся от сердечной раны, поучаствовав в русско-персидской войне и русско-турецкой. Александру Дмитриевичу светил чин подполковника (в гвардии не существовало звания «майор»), но бумаги с просьбой о производстве затерялись где-то в канцелярии штаба армии. Видимо, в Зимнем дворце посчитали, что бывшему заговорщику пока еще рано надевать полковничьи эполеты, пусть отличится еще разочек, а там их сиятельства решат, давать Голевскому очередной чин или нет.

…И вот предстоит встреча с семейством Боташевых. Спустя шесть лет. Да и она могла бы и не состояться, не случись череда трагических смертей в княжеской фамилии.

…Наконец слуги открыли ворота, и Голевский въехал во двор. Там уже стояла карета с гербом графа Переверзева. Выходит, Вера здесь? Любопытно, она приехала одна или с мужем?..
        Капитан, войдя в парадную, отдал кивер, перчатки и саблю услужливому швейцару.
        - Доложи-ка, любезный, князю, что прибыл капитан Голевский.
        - Слушаюсь, барин.
        - Да поживее, голубчик.
        Швейцар исчез…
        Голевский посмотрелся в огромное зеркало, поправил воротник, галстук, мундир, пригладил черные как смоль волосы, потрепал расческой бакенбарды. Остался доволен увиденной картиной. Он - мужчина в самом расцвете сил. Всего лишь тридцать шесть лет. Мужественное лицо, волевой подбородок, серые бесстрашные глаза, безупречная офицерская выправка.
        Александр Дмитриевич четким, уверенным шагом вошел в роскошную гостиную и окинул ее взглядом… Почти ничего не изменилось с тех пор. Все та же огромная зала, дорогая мебель из красного дерева, персидские ковры, зеркала в позолоченных рамах, статуэтки, парадные картины известных живописцев. Только бархатные портьеры теперь стали другого цвета - красного, тогда они были темно-зеленые.
        Волнение охватило капитана с новой силой: ведь скоро он увидит Веру!
        Край портьеры колыхнулся. Вот появилась бледная женская ручка… А вот и ее обладательница собственной персоной. В строгом черном платье, печально улыбающаяся, бледная.
        Гвардеец вздрогнул - это была Вера!
        Сердце его чуть не выпрыгнуло из груди от внезапно нахлынувших чувств. Оно так учащенно забилось, забилось, но… потрепыхавшись, начало помаленьку успокаиваться… Первоначальное волнение уступило место легкой досаде и нарастающему разочарованию.
        Да, Вера сильно изменилась, но, увы, не в лучшую сторону. Истаяла, поблекла, осунулась. Лицо худое, глаза заплаканные, под глазами - темные круги. Явно смерть братьев вкупе с несчастным браком отразилась на ее здоровье и внешности. Что и говорить, потеряла Вера свое былое очарование. А какой она раньше была красавицей!
        Вера сделала шаг вперед. Ее первым порывом было бурно разрыдаться, но заметив холодность и сухость гостя, Вера сдержалась. Правда, крупная слеза все же скатилась по ее бледной щеке. Голевский сдержано поцеловал Вере ручку.
        - Вот мы и свиделись, любезная княжна, о, пардон, графиня. Через почти шесть долгих и непростых лет.
        - Да, свиделись, Александр Дмитриевич, и то благодаря печальным обстоятельствам, - Вера говорила тихим, подавленным голосом. - Я, поверьте, весьма рада, что вы приехали к нам. Как вы поживаете? Не женились еще?
        - Служу пока. Дела идут прекрасно. А жениться после того случая я весьма опасаюсь. Зачем мне новые сердечные раны.
        Вера опустила глаза и покраснела. Намек на «тот случай» она прекрасно поняла. Это был упрек, но она его заслужила.
        Голевский, пользуясь тем, что Вера сконфузилась, принялся внимательнее разглядывать ее. Он пытался отыскать в ее чертах, фигуре, движениях что-то знакомое, родное - все то, что когда-то привлекало его и заставляло терять голову. Искал, искал… но, увы, никак не находил. Пытался извлечь из глубин души былые чувства к ней, но, увы, из этой затеи тоже ничего не вышло. Вот беда так беда: не за что было даже зацепиться. Вот так проходит первая любовь.
        - Сашенька!.. - в гостиной появился, хромая, князь Боташев.
        Старик Боташев явно сдал. Исхудал, тяжело дышит, болезненный вид. Всклоченные седые волосы, взор потухший, лицо пожелтевшее, испещренное множеством морщин. Лихой вояка, ученик великого Суворова уже не тот, каким был прежде. Годы и переживания берут свое. Неотвратимо, бесповоротно.
        Князь положил руку на плечо Голевскому и опустил голову. Слезы закапали из глаз - и у Голевского комок подступил к горлу. Плачущим голосом князь заговорил:
        - Сашенька, я рад, что вы приехали. Вы знаете, какое горе нас постигло… Не стало моих любимых Мишеньки и Васеньки.
        - Примите мои соболезнования, любезный Николай Николаевич.
        - Спасибо за слова утешения.
        - И вы, Вера Николаевна, примите мои соболезнования.
        - Спасибо, - еле слышно сказала она.
        - Простите, что не смог приехать на похороны: служба-с.
        - Ах, право, не стоит. Не казните себя, Сашенька. Не смогли так не смогли. Вы - военный человек и подчиняетесь приказам. Если уж вас не отпустили тогда из полка, значит, на то были веские причины. Уж я-то, отставной офицер, это прекрасно знаю.
        - Да, это так. Я что-то не вижу княгини Анны Михайловны. Что с ней? Она больна?
        Князь тяжело вздохнул.
        - Да, любезный Сашенька. После ужасного известия о смерти Михаила она слегла в постель, а после того как узнала о смерти Васи, чуть не хватил удар, еле вернули с того света. Вот так-с. Правда, разбил паралич всю левую половину тела. Не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
        - О, это ужасно! Как я вам сочувствую!
        - Папа!..
        В гостиную впорхнула юная красавица в модном платье и шляпке. Запыхавшаяся, разгоряченная. Щеки пунцовые то ли от смущения, то ли от быстрого бега. Белокурые локоны разметались по мраморным плечам. Высокая грудь, гибкий, стройный стан, тонкая талия, совершенные формы превосходных, манящих бедер. А походка! Грациозная, легкая, волнующая, но в то же время полная благородного достоинства.
        Голевский встрепенулся…

«Кто эта писаная красавица?! Неужели Даша?!.. Боже мой! Вот так сюрприз так сюрприз! Невероятно! Но как она изменилась! Он помнил ее белокурой девчушкой, вечно путающейся под ногами, в ту пору, когда он ухаживал за ее сестрой. Но теперь она совершенно взрослая. И… невероятно красивая! Вот так неожиданность!»
        Дарья сразу же затмила сестру. Голевский вмиг забыл о бывшей возлюбленной и с восхищением уставился на сияющую девушку. Он явно испытал глубокое потрясение, граничившее с немым восторгом. Вера, заметив это, закусила губу от досады, ревниво нахмурилась. Ей было неприятно повышенное внимание гостя к сестре и полное невнимание к ней. Былые чувства к капитану неожиданно стали воскресать в ее сердце.
        А Даша щебетала с радостной и открытой улыбкой:
        - Александр Дмитриевич? Не может быть! Это вы?! Как я счастлива, что вы приехали! Вы так давно у нас не были! Вы меня, наверно, совсем не помните?
        - Как… не помню… помню… - он, словно во сне, поцеловал ей руку. Голевский ошеломленно смотрел на девушку. Легкая улыбка коснулась ее красиво очерченных губ. Словно солнце выглянуло из-за туч.
        - Что с вами, Александр Дмитриевич?
        - Да, нет, ничего, не извольте беспокоиться. Просто… что-то в горле пересохло…
        - Я принесу воды.
        Свежее личико, пышущее здоровьем, молодостью и красотой. Бархатный голосок, бархатные ресницы. Большие изумительные глаза, широко распахнутые, немного наивные, удивленные. Цвета самой яркой лазури. Голевский почувствовал, что стремительно улетает в глубокую синюю бездну.
        Князь расценил внезапное замешательство офицера как следствие печальных переживаний и приказал усадить гостя на диван.
        - Саша, тебе плохо? - заботливо спросил старик.
        - Да, нет, все нормально, любезный Николай Николаевич. Благодарю за участие.
        Голевский начинал помаленьку приходить в себя. А тут и княжна со стаканом воды появилась. Журчит плавным небесным голоском, упрашивает попить, а глаза так и сияют неземной синевой. От них уж точно не укроешься за бруствер - достанут! Непременно достанут!
        - Вот, выпейте, Александр Дмитриевич, пожалуйста… Вам станет лучше…
        - Благодарю… Даша… Вы так любезны…
        Капитан отпил из стакана и протянул его Даше. Еще одно прикосновение к ее нежной руке, еще один взгляд… Вот оно, свершилось! Упал все-таки в синюю бездну! Упал. Лежит на самом дне ее безжизненным пластом, а бедная душа - точно на мелкие кусочки разбилась! На самые-самые что ни на есть мелкие…
        - Даша, как вы изменились, - выцедил из себя капли-слова капитан. - И смею уверить, в самую наилучшую сторону.
        Вера состроила недовольную гримасу.
        - Даша, распорядись насчет обеда. И веди себя скромнее, сделай милость.
        Девушка приняла смиренный вид, но глаза ее счастливо светились. Она была явно рада неожиданному гостю. Сколько лет она не видела Александра Дмитриевича. И сколько ждала его появления!..
        За обедом Голевский не сводил глаз с Даши, а она то и дело поглядывала в его сторону. Вера с плохо скрываемым неудовольствием наблюдала за ними. Из рассказа князя капитан понял, что смерть Василия наступила внезапно, и есть подозрения, что его могли отравить. Таинственным образом исчезла и новая горничная. Возможно, она в этой истории была замешана. Чем здесь пахнет? Уголовщиной, политическим заговором? Или смерть генерала произошла от естественных причин? Шеф московских жандармов генерал-майор Апраксин засвидетельствовал свое почтение князю Боташеву, погостил в его особняке, пообещал разобраться в этой странной истории самым тщательным образом. Приезжал к старику и генерал-губернатор Голицын. И тоже сулил князю расследовать это дело. Вот такие дела.
        Время обеда пролетело быстро. Князь, сославшись на плохое самочувствие, удалился в свой кабинет. Прощаясь, попросил Голевского бывать у них чаще. Капитан заверил князя, что непременно будет это делать. Даша сопроводила старика наверх и больше не появлялась. Тогда Голевский решил откланяться. Провожала его только Вера.
        - Даша задержалась у постели больной матери, - объяснила капитану она.
        Потом пристально и с грустью взглянула на капитана. Из ее груди вырвался тяжелый вздох. Голевский щелкнул каблуками и кивнул.
        - Позвольте попрощаться, Вера Николаевна. Уже поздно.
        - Да, да, Александр Дмитриевич, поезжайте. Но непременно обещайте, что будете чаще бывать у моих родителей и наконец-то примете приглашение отобедать у нас, в родовом особняке Переверзевых. Мой муж будет рад с вами познакомиться.
        - Хорошо, обещаю посетить вас, как только представится случай.
        - Послезавтра я, мой муж и Даша едем в Петербург. Мы с сестрой - для того чтобы проведать наших родственников, а граф - по своим делам. А в среду моя тетушка, Мария Андреевна, дает бал. Вполне вероятно, что вы там сможете с нами увидеться. Вы будете на балу, Александр Дмитриевич?
        Голевский учтиво склонил голову.
        - Непременно я там буду, Вера Николаевна. Не сомневайтесь.
        - Право, Александр Дмитриевич, мне так неловко. Отчего вы меня зовете по отчеству? - смущенно улыбнулась Вера. - Это ужасно. Я при этом ощущаю себя весьма древней старушкой. Разве вы не можете называть меня как и прежде - Вера.
        - Увы, нет. С тех пор многое изменилось, Вера Николаевна, - нарочно еще раз уколол графиню капитан.
        Боль отразилась в глазах графини. Они вмиг потускнели.
        - Я вас понимаю, - потухшим голосом сказала она.
        С лестницы сбежала взволнованная Даша.
        - Слава Богу, Александр Дмитриевич! - воскликнула княжна. - Я думала, вы уехали, не попрощавшись со мной. Признайтесь, сие было бы нехорошо с вашей стороны.
        Вера строго посмотрела на сестру.
        - Даша!..
        Голевский улыбнулся.
        - Что вы, Дарья Николаевна, как я бы мог так поступить. Этого бы я себе никогда не простил, - княжна сделала реверанс. - До свидания, милая princesse. До свидания, графиня. В столице, сударыни, я думаю, мы еще увидимся.
        - Непременно, Александр Дмитриевич.
        - Всего хорошего.
        Когда они остались одни, графиня так зло взглянула на свою сестру, что та невольно смутилась.
        - Что с тобой, Вера?! Отчего ты так странно смотришь на меня?
        - Скромнее нужно вести себя, Даша, скромнее…
        - А я и веду себя скромнее…
        - Как бы ни так!
        - Но Вера…
        Графиня, больше ничего не сказав, с недовольной миной вышла из парадной…
        Даша проводила сестру недоуменным взглядом. И чего это сестра так бесится? Почему так злится на нее? Разве она виновата в том, что Александр Дмитриевич так любезен с ней и нарочито равнодушен к Вере. Раз нет уже былой привязанности между нею и Александром Дмитриевичем, так в чем ее, Даши, вина? Вера же сама оставила гвардейского капитана ради своего благополучного будущего и сама выбрала этого глупого и отвратительного Переверзева. Так пусть злится только на себя и казнит только себя, а не ее, свою сестру. Какая она злюка!
        Даша томно вздохнула. Когда же она снова увидит Александра Дмитриевича? Ей хотелось, чтобы это произошло как можно скорее. Лучше всего на каком-нибудь балу. Он бы пригласил ее на полонез и… Даша мечтательно закрыла глаза.

…Голевский вышел от Боташевых в полном смятении чувств: он думал только о Даше. Вот поистине не знаешь, что ожидать от жизни. Ехал к одной женщине, а встретил другую. И кажется, влюбился в нее бесповоротно и окончательно. Потом мысли Александра Дмитриевича ненадолго переключились на братьев Боташевых. Он размышлял о преднамеренном характере их гибели, о некой таинственной организации, о недругах, решившихся на столь дерзкое злодеяние. Но вскоре поток мыслей снова переключился на милый образ княжны.
        Даша, Даша, как она повзрослела! Какой же она стала красавицей! Как это произошло, что он неожиданно влюбился? Столько лет чувства дремали в нем и, казалось, умерли навсегда, но вот чудо произошло, и они воскресли! Воспарили над пронзенными стрелами Амура сердцами, обрели глубину и мощь. Словно крылья за спиной появились!
        Голевский долго раздумывал: не задержаться ли ему в Москве еще хотя бы на один денек и тайно встретиться с Дашей, но потом решил все-таки тронуться в путь. Служба есть служба. Да и княжна приедет скоро в Петербург, там они и повидаются.
        Глава 2
        В столице он квартировал в самом ее сердце - на Невском проспекте. В скромном двухэтажном особняке с мезонином. Дом с четырьмя небольшими мраморными колоннами на фронтоне был выкрашен в жизнерадостный ярко-желтый цвет. На вид жилище казалось вполне уютным. Оно принадлежало родной тетушке гвардейца - Варваре Аркадьевне Полозовой, вдове прапорщика Конногвардейского полка Сергея Полозова. Своего жилища в столице у Голевского не было. Имением Соловьево в Пензенской губернии - 50 душ крестьян - заправлял его старший брат Никита, армейский поручик в отставке. Братья Голевские были разными людьми и по интересам, и по характерам. Иногда ссорились, но быстро мирились. Они души не чаяли друг в друге - все-таки родная кровь! Но переписывались нечасто и редко виделись.
        Так что Александр с 1816 года почти безвылазно жил у тетки в Петербурге. Особняк с мезонином стал для него почти родным. Варвара Аркадьевна по обыкновению летом уезжала в свое тульское имение и возвращалась в столицу лишь под Рождество, с вереницей саней, где было мясо домашней скотины и птицы, бочки с солениями, запасы меда, свежемороженой ягоды, масла, сыра, сметаны, творога. В свое отсутствие тетка предоставляла возможность любимому племяннику похозяйничать в доме. Ее родной сын Андрей женился и уехал в Казань служить чиновником по особым поручениям у местного губернатора. Он редко приезжал в Петербург, только по каким-нибудь делам…
        После ужина Александр прилег на софу в гостиной.
        Мысли Голевского снова вернулись к Даше.

«Как бы мне ее снова повидать? А может, написать ей письмо? Или лучше обожать мой предмет страсти на расстоянии? Говорят, платоническая любовь во много крат сильнее физической. Напишу ей послание в стихах и подпишусь таинственными инициалами. Пусть гадает, кто сочинил. А там поглядим, промелькнет ли искоркой ее страсть, или возгорится в душе большое пламя? Эх, отвлечься мне надобно. Почитать, что ли, на сон грядущий великого Шиллера? Или как? Все же почитаем».
        - Эй, Игнат, - позвал старика Голевский. - Принеси-ка мне, голубчик, книжку в коричневом переплете. Она лежит в моем кабинете на столике. Так вот, не закрывай ее. Понял, братец? Хорошо понял?
        Слуга закивал.
        - Будет сделано, барин. Не сомневайтесь.
        Расторопный слуга умчался и вскоре принес требуемую книгу. Капитан взглянул на нее… Так и есть, открыта на любимой странице. Попробовал почитать. Ничего из этой затеи не получилось. Мысли мешали сосредоточиться. Все грезилась Даша.

* * *
        Александр Дмитриевич ворочался, пытался снова заснуть, но сон упрямо не шел к нему.

…Уже рассветало, и капитан не стал зажигать свечу. Отдернул портьеру, слабый свет упал на стол - вполне сойдет. Нетерпеливое перо поспешно вывело на чистом листе черные буквы: «Из Шекспира. Посвящено Д***». Появились и первые строки:
        Глаза моей любви на солнце не похожи.
        Коралл затмил бы чудные уста…

…Когда Голевский отложил перо, наступило утро. Вдруг дверной колокольчик требовательно зазвенел, и капитан отложил перо.
        - Кого же это принесло в такую рань? - удивился Голевский.
        Игнат пожал плечами.
        - Не могу знать, барин.
        - Так пойди, открой.
        - Сию минуту.
        Игнат быстро исчез и вскоре появился на пороге кабинета. Доложил:
        - Барин, к вам гости пожаловали, какой-то офицер.
        - Офицер. А как он представился?
        - Представился, представился, барин. Поручик Снетков, кажись.
        - Когда кажется, крестись, голубчик. Проси его, я сейчас подойду.
        - Хорошо, барин.
        Голевский вошел в гостиную. Там его ожидал незнакомый офицер. Золотистые адъютантские аксельбанты украшали ярко-голубой мундир. Офицер щелкнул каблуками - звякнули шпоры.
        - Капитан Голевский?
        - Да, это я… - кивнул капитан, а у самого сердце похолодело.

«А вдруг он по мою душу? Вдруг это арест?.. Да вроде не за что? И он без фельдъегерей или унтер-офицеров. Нет, это не похоже на арест. Так что это?..»
        - Честь имею представиться, адъютант генерала Бенкендорфа, поручик Снетков.
        - Чем обязан, поручик?..
        - Вам письмо от его превосходительства, - жандарм торжественно вручил гвардейцу белый конверт. - Велено передать вам лично в руки. Честь имею!
        Снетков козырнул. Голевский кивнул ему в ответ.
        - Честь имею. До свидания, поручик…
        Адъютант ушел, а Голевский облегченно вздохнул:

«Слава Богу, что это не взятие под стражу!»
        Он спешно распечатал пакет, быстро пробежал глазами по строчкам…
        Любезный Александр Дмитриевич, приглашаю Вас на аудиенцию ко мне во вторник, к 12 часам.
        С уважением,
        начальник III отделения собственной Его
        императорского величества канцелярии
        А. Х. Бенкендорф.
        Голевский вздрогнул от неожиданности…
        Бенкендорф Александр Христофорович? С какой стати он понадобился главному жандарму России?
        Гвардеец хорошо знал генерала, какое-то время Голевский служил в Павлодарском пехотном полку под началом Бенкендорфа, прежде чем перейти в лейб-гвардии Московский полк (бывший Литовский). А после 14 декабря 1825-го года они оказались по разные стороны баррикад, бывший командир уже лично допрашивал Голевского в Следственном комитете. Правда, без особого пристрастия.
        Голевского опять охватило волнение. Зачем он понадобился его превосходительству? А что если его заново арестуют, осудят и сошлют в глухую Сибирь? Может, кто-то оговорил его, или всплыли какие-то порочащие его особу документы? Но все компрометирующие документы он сжег сам лично. Да и пять лет назад Верховный уголовный суд под председательством князя Лопухина определил окончательные сроки наказания всем подследственным. В том числе и Голевскому: его освободили по высочайшему повелению. Тогда что это за срочное дело? Тем более шеф жандармов прислал к нему не обыкновенного фельдъегеря, а личного адъютанта. Что-то весьма важное? Но что?..
        Он отправился на набережную Фонтанки, где располагались казармы Московского полка, поговорил с командиром генералом Эдельманом, сослался на плохое самочувствие и отделался от дежурства. Чтобы избавиться от гнетущих мыслей и переживаний, он вечером поехал в офицерское собрание к полковнику Горохову. Там поиграл в вист, затем в бильярд, выпил шампанского, а потом, вернувшись домой, упал на софу и уснул как убитый.

* * *
        На следующий день в полдень Голевский, томимый мрачными предчувствиями, прибыл на своей коляске к зданию номер 16, что стояло на пересечении улиц Фонтанки и Пантелеймоновской. Там размещалось III отделение его императорского величества канцелярии. В приемной в ожидании аудиенции пришлось прождать минут тридцать. За это время капитан успел сыграть партию в шахматы с одним штабным офицером. Едва шахматисты разыграли дебют новой партии, как вышел поручик Снетков:
        - Господин Голевский?..
        Капитан поднялся с кресла и кивнул.
        - Прошу вас в кабинет. Его превосходительство вас ожидают-с… А вы, сударь, еще немного подождите, - обратился поручик к штабному. - Его превосходительство вас непременно примет. Уже скоро…
        Штабной понимающе кивнул и не возражал.
        Голевский вошел в кабинет. (Тут же Снетков прикрыл за ним двери и остался снаружи). В глубине кабинета за бюро стоял человек невысокого роста с правильными чертами лица, аккуратно подстриженными бакенбардами и усами, молодцеватый и подтянутый. Несмотря на возраст, генерал был полон сил и энергии. Его взгляд излучал доброжелательность и уверенное спокойствие.
        - Рад вас видеть, капитан, в полном здравии. Поверьте, очень рад.
        - Я тоже, ваше превосходительство. Честь имею.
        - Ну-с, хорошо. Не буду вас долго томить вас, а сразу перейду к делу. Так-с, я пригласил вас, любезный Александр Дмитриевич, чтобы обсудить некоторые вопросы государственной важности.
        - Слушаю вас, ваше превосходительство, я весь внимание.
        - Позвольте напомнить. Вы в силу ваших заблуждений сносились с заговорщиками, но были помилованы…
        Голевский учтиво кивнул.
        - Итак, бунт был подавлен, мятежники приговорены к различным срокам наказания, а пятеро самых опасных и отъявленных преступников казнены. Казалось, мы покончили с бунтовщиками. Но сдается мне, что это не так, что не все заговорщики арестованы, и кое-кто их них затаился до срока, лелея преступные замыслы. Помните дело братьев Критских, которое случилось четыре года назад? Слава Богу, их тайное общество не было столь многочисленно и сильно, как предыдущие. Но они хотели истребить царскую фамилию. А вот недавний пример. Заговор мелкопоместного дворянина Сунгурова и его родственника, студента Гурова. Их арестовали в июне, и они пока под следствием. Заговорщики утверждают, что действовали от имени какого-то Союза Свободы. Вот что они удумали, мерзавцы…
        - И что же, позвольте полюбопытствовать?
        - …Разослать по всем губерниям прокламации к народу для возбуждения ненависти к государю и правительству, внушить, что цесаревич Константин Павлович (царство ему небесное) жив и идет на Россию с войсками польскими для того, чтобы отобрать всех крестьян от помещиков и сделать их вольными. Не платить никаких податей, а жить всякому для себя - кто как хочет! Они хотели составить шайку тысяч в пять, пойти к Туле и взять оружейный завод, где работают до шести тысяч оружейников… В военных поселениях неспокойно, там тоже зреет смута. Вспомним хотя бы июль сего года. Мятеж в Новгородском поселении. Офицеры убиты, лекари тоже. Мятежники хотели даже ехать в Грузино, чтобы убить его сиятельство - графа Аракчеева и разграбить весь его дом. Но одумались…

«Жаль, что его не убили», - подумал Голевский.
        Капитан презирал Аракчеева - этого угодливого царедворца и карьериста, к тому же еще труса. Голевский все никак не мог забыть рассказ своего товарища по Союзу Благоденствия Павла Сергеевича Пущина (его тоже оправдал Следственный комитет) о том, как Аракчеев «отличился» при Бородинской битве. Тогда граф, адъютант при штабе, прискакал к Пущину, в то время еще капитану лейб-гвардии Семеновского полка, чтобы узнать обстановку на батарее. В это время французы стали стрелять из пушек. Услышав, как неподалеку от него что-то разорвалась, он спросил капитана: «Что это?» - «Граната», - спокойно ответил Пущин. Граф побледнел как полотно и, ни слова не говоря, лихо ускакал обратно в ставку главнокомандующего.

«Трус, трус, трус! И не единожды трус!..»
        - Вы слушаете меня, милостивый государь? - вывел из задумчивости капитана Бенкендорф.
        - Ах, да, ваше превосходительство… - встрепенулся Голевский. - Я вас слушаю…
        - Вот я и говорю, а европейские потрясения? Во Франции, в Царстве Польском?.. Оттуда проникает к нам, в Россию, революционная зараза и поражает умы общества. Слава Богу, что мы усмирили поляков. Вынужден признать, что дух мятежа, распространившийся в Царстве Польском и в присоединенных от Польши губерниях, имел вообще вредное влияние и на расположение умов. Вредные толки либерального класса людей, особливо молодежи… В Москве обнаружились даже и преступные замыслы. Нет сомнения, что при неудачах в укрощении мятежа в Царстве Польском дух своеволия пустил бы в отечестве нашем сильные корни. Ситуация, право, непростая. После пяти лет спокойствия господа карбонарии оживились. Значит, существуют и тайные союзы. Пусть малочисленные… Везде заговорщики, везде.
        - Согласен, ваше превосходительство.
        Бенкендорф замолк. Внимательно взглянув на собеседника, он спросил:
        - Братья Боташевы, вы же их знали, капитан?..
        Голевский снова кивнул.
        - …Они убиты. Михаил Боташев заколот кинжалом, а его брат отравлен.
        - Отравлен?
        - Да-с, отравлен, милостивый государь.
        - И каким же ядом, позвольте узнать?
        - Эксперт фон Шульц предположил, что это мышьяк, яд, не имеющий ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Излюбленное оружие семейки Борджиа. Кстати, Наполеона англичане тоже отравили мышьяком, ведь они так боялись его! Мышьяк по праву считается королем ядов. В небольших количествах в течение длительного времени вызывает слабость, помутнение сознания, паралич, тошноту, рвоту… пардон, понос, снижение кровяного давления - и затем, накапливаясь в организме, наносит ему смертельный удар. Предположительно генерала отравила горничная, она загадочным образом исчезла прямо после смерти Боташева.
        - Все это ужасно и дико.
        - Ко всему прочему, в доме старшего Боташева, как предполагается, имелся тайник, и там наверняка были какие-то ценности, какие-то бумаги. Но при осмотре там ничего не оказалось, видимо, все похищено. Его жена даже не знала о существовании тайника, тем более о том, что там находилось. Оба брата когда-то принадлежали к тайным организациям. Что вы на это скажете, Александр Дмитриевич? Вы же с ними общались.
        Голевский на минуту задумался, затем сказал:
        - Покойный Михаил Боташев, царство ему небесное, мне когда-то, еще до декабрьских событий, признался, что состоит в некой тайной масонской организации, более мощной и многочисленной, чем другие общества. И его брат Николай, кажется мне, тоже принадлежал к ней. Они контактировали с Северным обществом. Насколько я знаю, их цели - это насильственный приход к власти, безоговорочное убийство нашего монарха и многих министров…
        Бенкендорф изобразил негодование на лице.
        - Боже правый! Каковы мерзавцы!
        - Да, да, ваше превосходительство, убийство его величества и министров. Они были против преждевременного выступления в двадцать пятом году. Хотели создать отряды из простого народа и крестьян, во главе их поставить умелых и храбрых офицеров с боевым опытом, особенно партизанской борьбы. Повсеместно во многих городах. Но эта организация строго засекречена. Из этой организации я знал только братьев Боташевых. Михаилом упоминалось вскользь имя Милорадовича. И он говорил, что в их союзе влиятельные лица, но вот их имена он, к сожалению, не назвал.
        Бенкендорф нахмурился. Он выглядел явно озабоченным.
        - Жаль, что не назвал. Да-с, худо в карты играть, коль козырей не знать. А насчет генерала позвольте с вами не согласиться, Александр Дмитриевич. Генерал был превосходным полководцем, преданным нашему отечеству и нашему государю, и я свято верю в его невиновность. Он и погиб за нашего императора…
        Голевский учтиво кивнул.
        - …Вряд ли он принадлежал к этим бунтовщикам. То, что его доверием пользовались враги государства Якубович и Глинка, это бесспорно. Но я далек от мысли, что он знался с бунтовщиками. Да, я полагаю, что, возможно, существует эта таинственная организация. И меня очень интересует вопрос, кто они? Не замышляют ли они новый переворот? Его величество не хотел глубоко копать тогда, но теперь видно, что корень зла не удалось вырвать, он вновь дал ростки крамолы и бунтовского духа. Поэтому необходимо как можно скорее найти этих таинственных революционеров, пока снова не пролилась кровь.
        - Ваше превосходительство, может быть, это обыкновенное ограбление? Вероятно, в столе лежали деньги, драгоценности и их просто-напросто похитили. Допросите прислугу, вдруг кто-то из них дерзнул осуществить это злодеяние? Вполне это могла сделать и исчезнувшая горничная. Она наверняка действовала не одна, а с какими-то сообщниками. А те, вероятно, и убили генерала и завладели добычей.
        - Возможно, возможно, но… а вдруг, предположим, Боташев-старший до сей поры оставался членом той самой тайной организации, о которой вы говорили. Смею предположить, что Боташев желал самым решительным образом покинуть это общество и за это был приговорен к смерти. Как отступник, как предатель, как ренегат. Здесь есть какая-то логика, но вот не пойму одно. За что убили младшего Боташева?
        - Если принять во внимание вашу версию, граф, то вероятно за… за… мемуары, я так полагаю.
        - ?..
        - Я переписывался с Боташевым-младшим, и в последнем письме он сообщил, что приступил к созданию книги воспоминаний, которая поможет России освободиться от будущей кровавой революции. Я тогда не придал значения этому письму, думал, это бравада, но теперь я понимаю, что зря не обратил внимание на слова моего друга.
        Бенкендорф взволнованно заходил по комнате.
        - Боже правый, милостивый государь, как не придать значения такому известию. Это весьма, весьма важно… А где письмо? У вас?..
        - Да-с, так точно-с, дома. Я могу съездить за ним, если вы изволите.
        - Сделайте милость, любезный Александр Дмитриевич, съездите за ним. Причем не медля ни минуты. Я дам вам в сопровождение парочку унтер-офицеров. Для сохранности письма.
        - Благодарю… Я скоро буду.

…Через час капитан привез письмо и передал генералу. Шеф жандармов с трепетом взял его в руки, будто это был старинный манускрипт. Казалось, одно неосторожное движение - и ценный листочек рассыплется в прах!
        - Любопытно, любопытно, - сказал Бенкендорф, бережно разворачивая письмо. - С вашего разрешения, любезный Александр Дмитриевич?
        - Конечно, конечно, ваше превосходительство.
        - Так-с… «Любезный друг, Александр…»
        - Нет, вот здесь, ниже.
        - Ага, вот… «В глухой сибирской тиши, когда время растянуто до бесконечности, я много размышлял над тем, что же произошло с нами тогда в 25-м. И вот что я понял, мой друг. Я совершил роковую ошибку…» Так-с, далее. «Ныне я увлекся сочинительством - пишу мемуары и хочу обнародовать некую тайну. Пусть она заденет высокопоставленных людей, но только так можно спасти Россию от новой кровавой революции. Мой братец, кажется, тоже прозревает…» Так, так. Все ясно.
        - Александр Христофорович, позвольте мне туда поехать и на месте разобраться во всем. Все-таки Боташевы были моими друзьями. Может быть, я ухвачусь за ниточку, которая приведет к разгадке их гибели. Попробую найти мемуары Михаила, а может, и его письма, что прольют свет на истинную причину его смерти. А если повезет, то выйду и на след таинственной организации.
        Генерал явно оживился, снова зашагал по кабинету.
        - Превосходная идея, милостивый государь! Поезжайте непременно туда и разберитесь. А я вам обещаю содействие везде, где вы будете. Я выделю деньги вам на дорогу. И похлопочу о вашем отпуске - примерно на два месяца - ведь дело государственной важности. А чтобы завуалировать сию секретную миссию, вы, любезный Александр Дмитриевич, должны говорить всем вашим знакомым и сослуживцам, что якобы едете в Сибирь…
        - Чтобы посетить могилу Боташева, своего друга…
        - Да, и еще…
        - Исследовать природу Урала и Сибири для написания статей в известные отечественные издания. Ведь я еще и журналист. Скажу, что хочу заняться после отставки писательским трудом.
        - Отлично, отлично. Превосходно придумано, капитан. Вот это и будет вашей легендой. Узнайте все и постарайтесь найти эти мемуары, Александр Дмитриевич. Хорошо?..
        - Непременно, ваше превосходительство.
        - Да благословит вас Бог!
        После аудиенции взволнованный Голевский сразу же поспешил домой. По приезде в особняк он первым делом распорядился подать кофе, прошел в свой кабинет, уселся за стол, схватил тетрадку, перо… Обмакнул перо в чернильницу. Раскрыл тетрадь и на минуту задумался…

«О, сколько же этих тайных обществ существовала тогда. Дюжина, две дюжины, три! А может статься и сотни! «Орден Русских рыцарей», «Общество соединенных славян», «Тайное Оренбургское общество», «Согласные братья», «Южный союз», «Северный Союз», «Свободные садовники», «Зеленая лампа» и прочее. Все в двадцать пятом разгромили. Но все ли? Вот в чем вопрос! Возможно, какой-то союз уцелел и, по всей видимости, тайно действует. Причем весьма дерзко и опасно. И так вероятно они будут действовать впредь. Так что это за организация? А вдруг это тени за спиной покойного Милорадовича? Его единомышленники, друзья, товарищи?»
        В тетради со стихами Голевский живо изобразил профиль Милорадовича в шляпе с султаном. Обвел кружочком. Написал под ним: «убит в 1825 году»…
        Есть факт, что еще 12 декабря императору принесли списки заговорщиков, и тот отдал их Милорадовичу. Генерал обещал разобраться во всем этом, но никто не был арестован, а мятеж состоялся. Если предполагать, что Милорадович сам возглавлял этот таинственный союз… Почему бы нет. Ведь он хвастал драматургу Шаховскому, что, имея 60 тысяч штыков под рукой, заставить Николая присягнуть Константину не составит труда. Он, в конце концов, это и сделал. А девятого декабря говорил принцу Вюртембергскому, что гвардия симпатизирует Константину и может вмешаться в дележ власти. И это тоже факт. Сохранился ли этот союз, или создана новая тайная организация? Кто за ним стоял и сейчас стоит - неизвестно. К сожалению, гибель генерала оборвала ниточку, связывающую его с заговорщиками.
        Голевский изобразил еще одну окружность… Другую, третью, четвертую, пятую… Обозначил их так: «Фогель» (начальник городской тайной полиции и в то время и сейчас), «Башуцкий» (адъютант графа, служил потом у нового губернатора Кутузова-Голенищева), «братья Боташевы» (убиты в 1831 году), «Якубович» (сейчас сослан в Иркутскую губернию). «Федор Глинка» (герой войны, адъютант Милорадовича по особым поручениям, держал связь между Милорадовичем и декабристскими организациями, член Совета Благоденствия, был дважды арестован и дважды по высочайшему повелению оправдан, в настоящее время на гражданской службе, советник губернского правления в Твери) и «Другие заговорщики». Кружочки - «Милорадович», «братья Боташевы», «Якубович» - зачеркнул крест-накрест. Над другими поставил знак вопроса. Над кружочками капитан изобразил кружок большего объема, вписал слово «Alliance»[1 - Союз (франц.)] и все тот же знак вопроса. Протянул стрелки от маленьких кружков к большому и снова задумался…
        Башуцкий? Нет, он лоялен и предан нынешнему императору. Если он и участвовал в мятежных интригах, то сейчас он отошел от них. Он вряд ли захочет повторять прежние ошибки. К тому же его бывший шеф - Милорадович - унес за собой в могилу те сведения, которые могли бы скомпрометировать адъютанта.
        Глинка?..
        Тоже нет, он постоянно под надзором агентов Бенкендорфа. Так было в Петрозаводске, с 1826-го по 1830 год, куда он был переведен в чине коллежского советника, так и сейчас в Твери. За ним следят… Нет, он не может возглавить это таинственное общество.
        Хотя, может, стоит их допросить? Все же Бенкендорфу виднее. Кого допрашивать, за кем следить и кого подозревать.
        Да, и где эта та самая желанная нить, нить Ариадны, с помощью которой он мог бы, пройдя через лабиринты тайн и загадок, найти тот самый засекреченный союз? Ее пока нет. И предвидится ли?

* * *
        Пока Голевский думал, в огромном особняке на Английской набережной на внеочередное заседание собралось руководство Союза Свободы и Процветания.
        В большой зале царил таинственный полумрак. За огромным круглым столом из дуба сидели девять человек. Диктатор в золотистом плаще с капюшоном, консул - в пурпурном плаще, семеро сенаторов - в белых. Одно кресло пустовало. За спиной Диктатора висел флаг - алое полотно с гербом. На гербе были изображены скрещенные фашины и шпага, вверху - шлем легионера, на гребне - российский двуглавый орел, внизу - яблоня с плодами, буквы «ССП». Своеобразный римско-российский симбиоз. На мраморном полу был выложен мозаикой герб Союза и лозунг «Свобода и процветание!»
        И вот Диктатор взял в руки золотистый жезл с символикой Союза и заговорил. Громко и торжественно:
        - Итак, Совет Десяти, на сей момент Девяти, считаю открытым. Здесь собрались все консулы и сенаторы?.. Все. Кроме одного консула, о нем поговорим позже. Итак, первое. Спешу выразить благодарность нашим братьям, главе тайной полиции Максимилиану и прокуратору Катилине, за проделанную работу. Устранены Изменник номер один и Изменник номер два, бывший наш консул. Они хотели предать наши идеалы и выйти из организации, но у них ничего из этого не получилось…
        Диктатор повысил еще голос:
        - …Так будет с теми, кто нарушает священную клятву нашего Союза и кто предает своих братьев. Запомните, выход из нашей организации только один - смерть! Вы прекрасно знаете, что провал других организаций случился благодаря плохой конспирации, благородным слюнтяям и подлым предателям. И мы не будем повторять их промахи, а именно: несогласованность, недоверие, неорганизованность. А еще слабость. Слабость сродни болезни. Ею можно заразиться и заразить других. Трубецкой и им подобные были слабыми руководителями и заразили своей беспомощностью тысячи человек. Они не стали ни новыми Робеспьерами, ни новыми Маратами. Михаил Бестужев, охраняя за день до мятежа покои царя, не убил его. Каховский, Булатов, Якубович - позеры и трусы!
        Диктатор сделал паузу.
        - Запомните, братья, только сильная рука, только сильные люди могут устроить решительный военный переворот! Власть надо брать силой, с оружием в руках! Воспитание общественного мнения?! Чушь! Крепостнический и политический гнет никогда не ослабнет, пока царствует Разрушитель Отечества! Он окружил себя остзейской дрянью и не помышляет о благе России. Смерть императору!
        - Смерть императору! - дружно закричали заговорщики.
        Диктатор пафосно продолжал:
        - Мы направим народный гнев на Разрушителя и на неугодных нам особ! Бунт должен быть управляем. Народ поможет войскам установить диктатуру Совета Десяти, чтобы создать республику в России.
        Диктатор обвел немигающим, холодным как сталь взглядом лица консулов. Те преданно смотрели на него.
        - Касса организации переходит к консулу Сулле.
        Один из консулов, седовласый мужчина важно кивнул головой. Диктатор продолжил:
        - Сегодня мы назначаем вторым консулом, члена нашего Союза, известного как брат Сципион. Многие из вас хорошо с ним знакомы. За шесть лет пребывания в рядах нашей организации он проявил себя с наилучшей стороны…
        В зал вошел бравый генерал в сопровождении Максимилиана.
        - За Сципионом закрепляются Тамбовская и Пензенская губернии. А теперь принесите меч Цезаря!..
        В залу вошел человек в черном плаще и передал в руки Максимилиана короткий меч в ножнах. Тот отдал его Диктатору. Верховный вождь встал со своего места, бережно извлек из бронзовых ножен старинный меч и возвышенно сказал:
        - Этот меч принадлежал когда-то великому императору Гаю Юлию Цезарю. И он священен. С этим мечом он покорял народы и страны. Мне передали его в знак дружбы итальянские друзья из масонской ложи «Форум». С этим мечом мы непобедимы, братья! Верно?!
        - Верно, верно, наш Диктатор! - дружным хором отозвались все.
        - Максимилиан, принеси Пурпурную книгу и консульский плащ.
        Максимилиан быстро исполнил приказание Диктатора, и толстая книга в пурпурной обложке оказалась в распоряжении главы организации. Это был Устав Союза.
        - Брат Сципион, подойди ко мне. Положи руку на Устав и повторяй за мной слова священной клятвы.
        Генерал, волнуясь, приготовился, а Диктатор начал:
        - Присягая на Пурпурной книге и занимая пост консула Союза Свободы и Процветания, клянусь, что буду добросовестно выполнять свои обязанности…
        Клянусь, что обязуюсь сделать все возможное для свободы, могущества и благоденствия России. Не предавать своих братьев и строжайше хранить тайну…
        Когда клятва прозвучала, генерал встал на одно колено, склонил голову, а Диктатор трижды коснулся ее священным мечом Цезаря.
        - Во имя свободы и процветания России! Аве! Итак, брат Сципион, ты отныне консул нашего Союза. С чем и поздравляю.
        Облаченный в тогу Сципион занял пустующее кресло, а Диктатор продолжил:
        - Итак, ряды наши пополняются. И ныне мы как никогда сильны и сплочены. Мы победим! Виват, Россия!..
        - Виват, виват, виват!..
        - Свобода и процветание!..
        - Смерть императору!
        Глаза заговорщиков горели безумным огнем, огнем будущей революции. Диктатор взмахнул священным мечом Цезаря и призвал заговорщиков к решительным действиям. Потом все запели:
        Отечество наше страдает
        Под игом твоим, о, злодей!
        Коль нас деспотизм угнетает,
        То свергнем мы трон и царей.
        Свобода! Свобода!
        Ты царствуй отныне над нами,
        Ах, лучше смерть, чем жить рабами:
        Вот клятва каждого из нас!..
        Затем все заговорщики тепло попрощались друг с другом, облобызались и, соблюдая конспирацию, по очереди разъехались по домам.
        Глава 3
        Узнав, что сестры Боташевы прибыли в столицу, капитан пригласил их к себе на обед. Они приехали с графом Переверзевым. Даша была в красивом тонком платье черного цвета, легкий розовый платок обвивал ее прелестную шейку, а на голове красовалась розовая очаровательная шляпка. На груди золотая изящная цепочка с медальоном. Вера же прибыла в зеленом платье, в украшениях из бриллиантов и золота. Сегодня она выглядела хорошо. Умело наложенные пудра и румяна скрывали ее болезненные черты и мелкие изъяны и придавали лицу милый и цветущий вид. Она улыбалась и кокетничала. Граф Переверзев представлял собою пожилого мужчину с залысинами и седыми бакенбардами, одетого в отлично сшитый сюртук малинового цвета.
        - Monsieur Golevskij, permettez-moi de vous presenter mon mari[2 - Разрешите представить вам моего мужа (франц.)], - сказала Вера.
        Граф нарочито равнодушно пожал Голевскому руку, хотя взглянул на хозяина с некоторым интересом. Мол, неужели это тот самый капитан, что когда-то так безуспешно волочился за его будущей женой. Голевский тоже с интересом посмотрел на Переверзева.

«И как Вера могла променять меня, такого бравого офицера, на этого отвратительного Сатира, пусть и состоятельного», - подумал капитан, а вслух сказал:
        - Bounjour, mon comte. Enchante de faire votre connaissance[3 - Здравствуйте, мой граф. Я рад с вами познакомиться (франц.)]. Спасибо, Андрей Платонович, что откликнулись на мое приглашение и приехали.
        - Я тоже рад с вами познакомиться, любезный Александр Дмитриевич. Вера много о вас рассказывала.
        - Надеюсь, самое положительное.
        - Разумеется, сударь, - усмехнулся Переверзев.
        Обменявшись дежурными любезностями с графом, Голевский пригласил всех к столу. Гости расселись и приступили к трапезе. Блюда на столе выглядели весьма аппетитно. Здесь был и осетр, запеченный в сметане со шпинатом, и стерляжья уха с расстегаем, и телятина с чесноком, и поросенок, фаршированный гречкой, а также присутствовали соленья, блины с икрой семги и говяжий язык.
        Голевский был доволен. Повар Кузьма сегодня на славу постарался. Он умел удивить своим поварским искусством даже самого искушенного гурмана.
        Дополняли угощения клюквенный морс, лимонный квас и самое хорошее французское шампанское.
        - Я хотя и не утонченный гастроном, но ясно понимаю, что обед приготовлен на славу. Все так вкусно, - похвалил хозяина граф.
        Сестры его тоже поддержали. Голевский был польщен.
        Тут же он рассказал пару свежих анекдотов - и сестры еще больше развеселились. Граф с юмором изрек какую-то светскую сплетню. Обед плавно перешел в непринужденный разговор. Голевский замечал заинтересованные, даже чересчур, взгляды Веры и Даши, порой требовательные, порой страстные, и чтобы не обидеть сестер, пытался поочередно уделять им внимание. Наконец Голевский решился сообщить сенсационную весть.
        - Дорогие гости, то, что я хочу сейчас сказать, вас весьма удивит, но я должен объявить мое решение, и вы будете первыми…
        Гости заинтригованно замерли.
        - …Дело в том, что я в скором времени отправляюсь в весьма длительный вояж…
        Граф не выдержал:
        - Позвольте полюбопытствовать, сударь, куда? За границу? Если не секрет?..
        - Нет, не заграницу, а в далекую и суровую Сибирь…
        На лицах гостей отразилось сильное недоумение.
        - …Цель моя - поклониться праху моего друга Михаила и написать заметки о тамошней природе, а после издать их. Также постараюсь составить краткий словарь пословиц, поговорок и загадок народов Урала и Сибири. Я выпросил двухмесячный отпуск, а потом возможно выйду в отставку. Устал я от военной службы. Шутка ли - столько лет в армии! Хочу попутешествовать по России, заняться более серьезно писательским трудом… Не век же мне носить офицерский мундир, пора сменить его на партикулярный сюртук.
        Александр Дмитриевич замолк. Легкое замешательство среди гостей, на лицах - сильное изумление. Вера даже всплеснула руками. Послышались удивленные возгласы.
        Голевский украдкой взглянул на Дашу. Княжна заставила себя улыбнуться, потом объявила то ли в шутку, то ли всерьез:
        - Ах, если бы моя матушка с батюшкой позволили отправиться вместе с Александром Дмитриевичем в это нелегкое путешествие! И не только чтобы посетить последний приют брата… Михаил писал, что там чудная и великолепная природа и такие отзывчивые люди…
        Вера укоризненно посмотрела на сестру.
        - Дарья, полноте, что за шутки, право! Какая дикость! Выкинь эту чепуху из головы! Матушка и батюшка не отпустят тебя ни при каких обстоятельствах!
        И обратилась к Голевскому:
        - Я полагаю, что мои родители, узнав о вашем благородном поступке, попросят вас, Александр Дмитриевич, поклониться от нас праху Михаила, а также забрать его вещи, книги, письма. Вы это сделаете?
        - Конечно, конечно, графиня, непременно.
        - Как мы будем вам благодарны за это…
        - А вы, сударь, не боитесь отправляться в столь далекое и опасное путешествие? - вступил в беседу граф Переверзев. - Морозы, дикие звери, разбойники, кровожадные туземцы?..
        - Я, граф, ничего не боюсь. Я прошел всю войну, трудности и опасности меня не пугают. Морозов тоже не страшусь, просто оденусь потеплее - и в путь.
        - Достойный ответ. Однако ж сколько дней вам предстоит путешествовать до Сибири?
        - Доберусь дней так за пятнадцать-восемнадцать, это в лучшем случае, в худшем - около месяца.
        - И все же я бы вам не советовал кидаться в такую авантюру, молодой человек… Знаете, всякое бывает…
        - Благодарю вас, граф, за вашу трогательную заботу о моей персоне, но я все же с Божьей помощью решусь на это путешествие, пусть оно и будет чрезвычайно опасным.
        Граф с сочувствием посмотрел на капитана.
        - И все же это безрассудство…
        - Пусть вас хранит Бог, - пожелала Даша.
        - Спаси и сохрани, - добавила Вера.
        - Благодарю, - расчувствовался Голевский.
        Даша бросила в сторону капитана мимолетный взгляд, полный немого восхищения и обожания.
        Спустя час гости решили откланяться. Голевский дал слово сестрам, что непременно заедет к ним по пути в Сибирь.
        Вот хлопнула парадная дверь, и Голевский выглянул в окно…
        Гости вышли на крыльцо. Кучер уже подогнал экипаж. Лакей услужливо открыл дверцу кареты… Несколько мгновений, прощальный взгляд - и княжна скрылась. Кучер натянул вожжи, и лошади тронулись с места. Карета выехала на Невский проспект.
        Капитан с трудом оторвался от окна. Теперь уже сердце заныло от боли. Неизъяснимой, сладкой, щемящей… Вот она, любовь. Извольте, сударь! Получите! Пришла неслышным шагом, словно невидимка, не предупредив, не сказав ни слова, ни полслова. А просто молча схватила и заключила в свои цепкие, но сладостные объятья - вовек не вырваться…
        Вошел Игнат с конвертом в руке.
        - Барин, вам письмо от молодой барышни. Той, что была у нас в гостях, вот только недавно.
        Голевский оживился, пульс учащенно забился.
        - Да? Ну-ка, давай-ка, братец, его быстрее.
        - Вот, пожалуйте…
        Слуга отдал конверт. Голевский поспешно распечатал его, развернул письмо… Повеяло неизъяснимым ароматом. От сильного волнения пальцы дрожали, листок слегка трясся, а строчки прыгали перед глазами. Послание с трудом читалось:
        Милый Александр Дмитриевич!
        Пожалуйста, не осуждайте меня! Я решилась на это, не в силах больше совладать со своей страстью. Вы можете меня осудить, наказать, заклеймить. Это Ваше право. Но я хочу признаться Вам, что люблю Вас! И поверьте, искренней, благоговейною любовью. Вы думаете, что я по-прежнему ребенок, но глубоко ошибаетесь. Я уже взрослая, а посему мои слова обдуманны, мысли взвешены, а чувства правдивы.
        Позвольте поведать Вам, дорогой Александр Дмитриевич, мои детские воспоминания. Мне десять лет. У нас грандиозный бал. Музыка, веселье, торжество. Мне пора спать, но я умоляю няню хоть одним глазком посмотреть на бал. Я украдкой наблюдаю за Вами. Вы словно сияющее солнце! Вы танцуете вальс с моей сестрой. Удивительно красиво танцуете. Ощущение незабываемого праздника. Когда мне было двенадцать лет, я жутко ревновала Вас к моей сестре, глупая. Просто ужасно! Следила за Вами. Когда Вы целовались с Верой на берегу реки, я мечтала быть на месте сестры! Когда звучали мелодичные переливы церковных колоколов, я представляла, что мы венчаемся в этой церкви. Помню, как я безутешно рыдала, когда Вас арестовали. Как я осуждала Веру за то, что она отвернулась от Вас, как я ее ненавидела! Но Бог внял моим молитвам, и вот мы встретились…
        Позвольте сказать еще вот что. Вы, Александр Дмитриевич - сильная личность. Вы - удивительный человек. Я восхищаюсь Вами. Сейчас совершенно другое поколение и, по моему глубокому убеждению, оно хуже, чем Ваше. Им только кажется, что они любят, но это не настоящая страсть, это иллюзия любви. Жертвовать собой ради предмета обожания? Нет уж, увольте! Это не для них! Им дороже свой покой и благополучие.
        А Вы, напротив, гораздо лучше их…
        Признаюсь еще раз: я Вас люблю. Моей привязанности и страсти восемь лет, и оно только крепнет изо дня в день. Вручаю свою судьбу в руки провидения, и с нетерпением ожидаю Вашего ответа.
        Ваша Д***
        Голевский, ошеломленный неожиданным признанием, чуть не выронил его из рук.

«Она меня любит! Она меня любит!!! Лю-ю-бит!!!»
        Он был готов повторить это слово тысячи раз. От него так сладостно замирало сердце. Говорят, что лучшее средство от несчастной любви - это новая сердечная привязанность. Может быть. Но зарубцуется ли старая сердечная рана? И надолго ли новое счастье? Исчезнет ли оно завтра или продлится целую вечность? Но что завтра будет - неважно! Важно, что в этот день и этот час он счастлив!
        Голевский воздел руки к небу. Счастливая улыбка не сходила с его сияющего лица.

«Благословляю судьбу за ее промысел! Благодарю за любовь!» - Он был готов сойти с ума от любви к Даше.
        Ведь она его любит!
        Любит!!!
        Лю-ю-ю-бит!!!

* * *
        Пока Голевский наслаждался неожиданным счастьем, Диктатор спешно вызвал к себе в особняк Максимилиана. Глава тайной полиции тотчас же примчался к главнокомандующему. Разговор тет-а-тет происходил в роскошном кабинете, обитом пурпурными французскими обоями, обставленном античными статуями, бюстами, дорогой мебелью. В голосе Диктатора чувствовалась обеспокоенность. Уловив это, Максимилиан изобразил на лице участие:
        - Что-то случилось, мой Диктатор? Я вижу, вы чем-то встревожены.
        - Да, случилось…
        - Осмелюсь спросить, что же-с?..
        - Наш человек из тайной канцелярии донес, и это подтвердил другой наш достойнейший брат - брат Катулл, ты его знаешь…
        - Конечно, знаю.
        - …Что некто Александр Голевский, капитан лейб-гвардии Московского полка, кстати, бывший член Северного общества, а также лучший друг ныне покойных Изменников, по поручению Бенкендорфа едет с секретной миссией в Белояр…
        Максимилиан встрепенулся, брови его изумленно изогнулись.
        - Белояр?! Вот так петрушка!
        - Да, Белояр. Голевский едет туда, но с какой целью, зачем, для чего, наш человек не знает, и это, признаться, меня тревожит. Бенкендорф - хитрая лиса. Как ты думаешь, зачем тот отправляет в столь далекое путешествие гвардейского офицера?
        - Осмелюсь предположить следующее, мой Диктатор. Генерал отправляет офицера, чтобы узнать тайну гибели Изменника № 1. Вдруг он проговорился еще кому-то…
        - Катилина передал нам мемуары с верным человеком, и я лично их сжег, это бесспорный факт. Но мне все равно не нравится эта мышиная возня. А вдруг что-то произойдет, вдруг что-то отыщется, появится? Этот агент будет проезжать города, где есть наши ячейки, наши братья. Он будет как ищейка вынюхивать и искать наших людей. Совершенно недопустимо, чтобы из-за какой-то мелочи все наши планы рухнули. Ведь в скором времени наступит Великий День.
        - Да, это верно.
        - Так что присвоим ему имя… имя… имя… Допустим, «Отступник». Он же предал идеалы революции, значит «Отступник», - Максимилиан согласно кивнул. - И займемся им вплотную.
        - Слушаюсь, мой Диктатор.
        - Поезжай за ним и сделай так, чтобы он никогда не вернулся в Петербург. Ни при каких обстоятельствах. Отступник должен умереть. Заодно проверишь наши поволжские, уральские и сибирские филиалы, их готовность к Великому Дню, финансовое состояние, отвезешь деньги тем нашим ячейкам, кто нуждается в средствах на подготовку революции. Срочно вызывай на всякий случай Буковскую из Парижа. Пусть займется Голевским, она-то, если что, выведает у Отступника все его тайны и покончит с ним…
        - Слушаюсь.
        - Я отпускаю тебя в поездку. Действуй.
        - Есть, мой Диктатор. Отступник далеко не уйдет. Его остывшее тело скоро привезут в столицу. У меня уже возникла неплохая мысль. А что если для начала им займется центурион Фабий, и тогда нам не придется вызывать Буковскую из Франции. Черт с ней, с этой целью миссии, может и не стоит нужды узнавать ее, а просто убить этого гвардейца и дело с концом!
        - Фабий? - оживился Диктатор. - Отличная идея! Это решительный малый. Я в него верю. Пускай он возьмется за дело. И тогда Отступник будет обречен, у него не будет ни единого шанса на спасение. Да, пусть это будет брат Фабий - это хорошо придумано.
        - Так точно, мой Диктатор, - довольно заулыбался Максимилиан. - Отступнику, так сказать, отступническая смерть.
        - Это верно. Ступай, разыщи Фабия. Как сделаешь дело, доложи мне.
        - Есть! - радостно воскликнул Максимилиан и, круто развернувшись на каблуках, вышел из кабинета.
        Он был вполне горд собой. Придумать такую простую и вместе с тем эффективную комбинацию - это не каждому под силу. Какое же это наслаждение - разрушать коварные планы врагов, опережать их, иногда на шаг, на полшага, строить против них интриги. Он всегда должен быть на высоте. В любой ситуации, при любых обстоятельствах.
        Он - хищная птица. Безжалостная, кровожадная. Если он не будет ею, то его братья не победят, и не наступит Великий День.
        И Максимилиан с двумя верными людьми отправился в Ахтырский гусарский полк.

…Диктатор довольно потер ладони. Прав Максимилиан. Разрубить Гордиев узел! Нет человека - нет проблемы. Если граф выбрал именно Голевского для тайного поручения, значит, оно весьма важно. И, возможно, гибельно для Союза. Голевский - достойный враг, которого надобно уничтожить. Необходимо уничтожить. Ради Великого Дня.

* * *
        И вот наступило утро 1 октября. Среда. Точка отчета для гвардейского капитана Голевского. Небо нахмурилось, посерело, подул неприятный холодный ветер. Поплыли, зашуршали вдоль улицы стайки желтых и багряных листьев. Пора было собираться в дорогу. В трудное и далекое путешествие.
        Вчера Снетков привез Голевскому в конверте оплаченную подорожную. Капитан вскрыл пакет и увидел напечатанные строчки:

«Объявителю сего (далее вписано красивым почерком) КАПИТАНУ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ МОСКОВСКОГО ПОЛКА ГОСПОДИНУ АЛЕКСАНДРУ ГОЛЕВСКОМУ из состоящих в ведомости Почтамтов двенадцати лошадей от Санкт-Петербурга (снова вписано) ДО КРАСНОЯРСКА И ОБРАТНО со всех почтовых станций без наималейшего замедления и остановки давать за указанные прогоны почтовых лошадей во уверении сего при подписании Почт-Директора, с приложением Санкт-Петербургской Почтамта печати, дана сия подорожная». Сбоку, рукой главного почтмейстера России написан номер подорожной. Внизу, той же рукой - «СЕНТЯБРЯ», «30-ГО» и печатными буквами «ДНЯ 1831 ГОДА». Бумагу удостоверяла печать столичного Почтамта и витиеватая подпись почт-директора.
        - Вот и славно, поручик, - сказал Голевский.
        Снетков протянул ему еще четыре конверта.
        - Что это, сударь?
        - Этот конверт с красным сургучом - дозволение посетить могилу Боташева, другой - разрешение на двухмесячный отпуск, в третьем - особый бланк, выданный начальником всех сибирских почт для быстрой подачи лошадей на станциях, а в четвертом - две тысячи рублей на непредвиденные расходы. Деньги выделены из Казенной палаты, в коих по возвращению следует дать отчет. Сударь, вы понимаете, что мы не можем вас сопровождать открыто, с казаками или жандармами. Миссия весьма секретна.
        - Понимаю.
        - Но за вами будет тайно ехать наш человек, жандармский поручик Фокин в партикулярном платье, а с ним еще двое наших агентов, переодетые в слугу и кучера. Поручика вы узнаете по тайному паролю. А пароль таков. Начинает он первый. Вопрос: «Сударь, вы не из Петербурга, кажется, лицо мне ваше знакомо». Вы отвечаете: «Нет, я из Москвы, но в Петербурге я жил когда-то, на улице Морской». Он: «Вот как, а я жил на Невском». Запомнили?
        - Да.
        - Также будете общаться с помощью писем и записок. На бумаге в верхнем правом углу будет надпись по латыни стоять «Dum spiro, spero!»[4 - Пока дышу, надеюсь! (лат.)] Так же вы, если хотите предать Фокину письменное донесение или сведение, то тоже указывайте в условном месте условный девиз. Оставлять на тех почтовых станциях, где побывали, на имя господина Уварова. Уяснили, сударь?
        - Вполне, поручик.
        - Секретные депеши относительно вас мы разослали по городам, где вы проследуете. У Фокина будет на руках ордер от имени графа с правом арестовывать любого, на кого вы укажете как на заговорщика. Поручик будет слать нам курьерами известия из каждого города, где вы остановитесь. Так что его превосходительство будет всегда знать о ваших передвижениях и возможных успехах.
        - Хорошо. Завтра же я отправляюсь в путешествие.
        Снетков доброжелательно посмотрел на капитана. Слова прозвучали вполне искренне.
        - Удачи вам, капитан. Храни вас Бог.
        - Спасибо.
        Вот что было вчера. А сегодня поутру Голевский написал письмо своей тете о том, что надолго уезжает и оставляет все на управляющего Аристарха. Тетя уже собирается в Петербург, но видимо, не суждено им свидеться после многомесячной разлуки. Увидятся после вояжа, если все будет благополучно. Не забыл написать Александр и краткое послание своему брату. Сын Кузьмы по-мальчишечьи шустро сгонял на городскую почту, отнес письма. Игнат помог Голевскому собрать чемодан, Александр Дмитриевич взял шкатулку, любовное признание Даши, Евангелие, с десяток любимых книг. Подошел к иконе. С надеждой взглянул на лик божий.
        - Спаси и сохрани. - И начал молиться.
        Вошел Игнат и доложил:
        - Барин, лошади готовы.
        - Хорошо, Игнат. Ступай, голубчик, я позову тебя.
        Старик кивнул и вышел. Голевский дочитал псалом, сказал «аминь!» и перекрестился.
        Посидели на дорожку, вздохнули, встали. Кухарки и горничные всплакнули, даже управляющий Аристарх прослезился. Все вышли во двор. Игнат вынес чемодан, погрузил в почтовую кибитку. Голевский сел в нее, Игнат - рядом.

…Северная Пальмира осталась позади.
        Голевский погрузился в сон. Двадцать две версты - и вот уже почтовая станция София. Следом другая, третья… Заночевать он решается в славном городе Новгороде, в гостинице.
        Глава 4
        Утром 2-го октября Голевский покинул Новгород. Проехав Крестцы и Валдай, капитан заночевал в селе Хотилово. На следующий день снова отправился в путь. Проскакав верст сто, остановился на почтовой станции Медная. В тридцати верстах отсюда была уже Тверь. Александр Дмитриевич решил немного передохнуть и перекусить. Коляску так трясло на ухабах, что ему чуть не сделалось плохо. Станционный смотритель, седой худощавый старик, встретил его любезно. Посмотрел подорожную, кивнул.
        - Лошади сейчас будут готовы, ваша милость. Не изволите ли чаю? А может, и покушать?
        - Да распорядись, голубчик, я чертовски голоден.
        - Сию минуту. Глаша!..
        Жена смотрителя, тоже худенькая, косоглазая старушка, поняла мужа с полуслова и наказала дочери насчет чая. Дочка метнулась разжигать самовар. Игнат остался на улице у коляски. Присмотреть за ней и помочь ямщику запрячь лошадей.
        Почтмейстер не успел вписать в книгу номер подорожной капитана, как в дом вихрем влетел бравый обер-офицер в гусарском ментике и доломане темно-синего цвета. Голевский сразу же узнал лихого кавалериста. И как его было не узнать! Известный бретер Цаплин. Поэт, кутила, храбрый вояка. Когда-то любимчик великого полководца Н. Н. Раевского. Семь лет назад на глазах Голевского от выстрела поручика скончался родной брат известного декабриста Ивана Анненкова - Григорий. Голевский был секундантом на той злополучной дуэли. На лице гусара виден шрам от сабли французского кирасира. За одну из дуэлей Цаплина, тогда ротмистра Павлогорадского гусарского полка, отправили рядовым-драгуном на Кавказ в действующую армию, он достойно сражался с горцами, отбыл наказание, снова заслужил офицерское звание и снова числится в гусарах, только уже Ахтырского полка.
        Цаплин не стал отдавать честь капитану, хотя по званию был младше Голевского. Это было вполне типично для того времени. Отдавать честь или подчиняться приказу старшего по званию, но только другого полка, пусть даже и того же рода войск, не очень любили в армейской среде. Поэтому кавалерист Цаплин лишь небрежно кивнул и тут же грозно гаркнул смотрителю.
        - Лошадей, каналья! Живо! Ну!..
        Старик съежился и с немой мольбой посмотрел в сторону Голевского, как бы ища его поддержки. Запинаясь, проговорил:
        - Никак, нет-с, господин офицер, лошади отданы, вот-с господин капитан, он прибыл ранее вас и посему берет-с коней. Остальные в разгоне. Вот так-с…
        - Что-о-о?! Нет перекладных?! Как так?! Сгною в Сибири!..
        Бедный старик потупил взор, не решаясь взглянуть в сверкающие бешенством зрачки поручика, но все же осмелился повторить свой отказ.
        - Лошадей нет-с, они отданы господину капитану. Да-с, вот так-с.
        Тогда офицер с чувством собственного превосходства посмотрел на Голевского.
        - Черт возьми! Надеюсь, вы уступите мне коней, капитан?
        - А по какому такому праву, поручик, не изволите ли объяснить?
        - Мне нужнее! Мне срочно!
        - И мне весьма необходимы лошади, сударь. Я тоже тороплюсь.
        - Что же, выхода нет. В таком случае мы будем стреляться, господин капитан, - будничным тоном произнес гусар, как будто пригласил выйти погулять или выпить по бокалу шампанского. И объявил: - Победитель получает лошадей. Вот такой менуэт получается, да-с.
        Смотритель и его жена открыли рот от удивления, а Голевский, ошеломленный столь неожиданным вызовом, какое-то время приходил в себя (вот попал в историю!), но потом собрался с мыслями и натянуто улыбнулся:
        - Вот как. Интересное предложение. А стоит ли овчинка выделки, поручик? Драться по такому пустяку? Не глупо ли?
        - Струсили, сударь? - хладнокровно поинтересовался гусар-забияка.
        - Я?! - продолжил улыбаться Голевский. - Отнюдь, поручик. Отчего вы так решили?
        - Значит, будем стреляться?
        - Конечно!.. Дабы вы не усомнились в моей смелости. А то подумаете бог знает что… Но, однако ж, позвольте, поручик, что за моветон драться без секундантов?.. Как это, сударь, право, не понимаю?
        - Так точно, будем драться без оных. Да и зачем они нам, капитан? Офицерская честь не позволит нам слукавить при проведении поединка. И лишние очевидцы нам ни к чему. Неужели я не прав, капитан?
        - С вами трудно не согласиться, поручик. Но позвольте узнать, на скольких шагах будем стреляться? Да и как? По жеребью или на счет, или по знаку?
        - По знаку. Зачем полагаться на случай? И на тридцати шагах. По десять до барьера, каждому, и десять шагов для убойной дистанции. Осечка считается за выстрел. Если мы оба промахиваемся, то дуэль возобновляется вновь. До полной сатисфакции одной из сторон. Ну, как, идет, милостивый государь?
        - Хорошо, я принимаю сии условия, сударь. А позвольте узнать, а что же послужит нам знаком для выстрела, ведь у нас нет секундантов?
        - У меня есть часы с боем. Заведем их, и третий удар часов будет означать для нас команду «сходиться!»
        - C'est excellent, monsieur. Je n'ai rien contre. Je suis d'accord[5 - Это великолепно, сударь. Я не возражаю. Я согласен (франц.)].
        - Вы воспользуйтесь своими проверенными пистолетами, капитан?
        - Конечно, сударь.
        - Я тоже…
        Дуэлянты, прихватив оружие, вышли во двор…
        Эх, дуэль, дуэль!.. Будь она неладна! На веку Голевского было всего две дуэли. И они не имели для него каких-либо неприятных или серьезных последствий, вроде ссылки на Кавказ или в Сибирь. Одного франта он ранил в ляжку, второго пощадил, выстрелив в воздух. Но что будет на этот раз? Только Богу известно. А ведь ничто не предвещало такого поворота событий. Ехал, никого не трогал. А тут…
        Голевский призадумался.

«А кто сказал, что путь будет легким? Да и случайна ли эта дуэль? Вполне вероятно, что ее могли подстроить».
        Цаплин бросил черную лайковую перчатку на пожухлую траву, обозначая край дистанции, и отсчитал от нее ровно десять шагов.
        - Десять! - воскликнул он азартно и воткнул саблю в землю. - Это послужит вам барьером, сударь!
        - Благодарю за заботу, поручик! - насмешливо крикнул Голевский и добавил. - Пусть будет так!
        Гусар отмерил от сабли такое же расстояние… Скинул доломан на проплешину и громко объявил.
        - А это мой барьер, сударь!
        Голевский кивнул.
        - Раз, два, три, четыре, пять, шесть… десять! Вот и ровно тридцать шагов! Это мой край!
        Вторая черная перчатка полетела на траву.
        Поручик достал свой кавалерийский пистолет, а Голевский свой - армейский, чей ствол обычно немного длиннее кавалерийского. Дуэлянты проверили свое оружие, прочистили, зарядили пулями, насыпали пороху на полки, взвели курки.
        - Вы готовы, капитан? - осведомился Цаплин.
        - Да.
        - Сходимся, как и договорено, после третьего удара. Целимся и стреляем в произвольном порядке.
        - Хорошо, поручик!
        Голевский перекрестился, поцеловал крест. Цаплин завел часы и положил у доломана.
        - Расходимся, капитан! - крикнул гусар. - Трехминутная готовность!
        - Хорошо!
        Офицеры встали на исходную позицию. Боком к друг другу, чтобы уменьшить зону обстрела, правую руку с оружием согнули в локте, а левой, как опытные дуэлянты, прикрыли бок. Поручик был на редкость спокоен и невозмутим, видимо был абсолютно уверен, что подстрелит Голевского как куропатку. А капитан, напротив, волновался.

«Надо успокоить дыхание, дышать ровно. Шагов навстречу делать не буду, останусь на месте. Просто прицелюсь и выстрелю. Вот такая нехитрая стратегия. Главное, чтобы пистолет не подвел в нужный момент. Только бы не осечка!»
        Часы подали первый сигнал.
        Бом!..
        Испуганный Игнат упал на колени и, закрыв глаза, усиленно молился за спасение своего господина. Голевский приготовился…
        Бом!!

«Даша! Прощай, милая!»
        Бом!!!

«Господи, сохрани!»
        Голевский остался на месте. Он выровнял дуло, прицелился… Поручик сделал пару шагов вперед и вскинул пистолет. Капитан быстро нажал на курок, лишь на доли секунды опередив Цаплина. Ударил кремень, искра вылетела, воспламенился порох на полке…
        Ба-бах! Выстрел!
        Ба-бах! Ответный выстрел…
        Голевский почувствовал горячее дыхание пули у виска. Промах?!!

«Жив! Ура! Виват! Слава Всевышнему!»
        Бом!..
        Часы замолчали. Дым рассеялся. В воздухе запахло пороховой гарью и свежей кровью. Игнат плакал от счастья. Капитан увидел, что Цаплин упал и корчится в судорожных муках, всхрапывая как лошадь. Ранен? Гвардеец подошел ближе… Увидел, что пуля прошла чуть пониже гортани, и кровь хлестала… Поручик судорожно схватился за горло, словно пытаясь заткнуть ее. Голевский понял, что противник уже обречен на смерть. Агония длилась недолго. Гусар резко затих, и его черные зрачки застыли в одной точке. Голевский скорбно склонил голову.

«Ну что ж, упокой душу, раба Божьего, Цаплина, кажется, Кондратия, отчество не помню».
        Вдруг по телу гусара прошла судорога… Он открыл глаза! Безумный невидящий взгляд уперся в капитана… Труп ожил?! Голевский в ужасе отскочил от Цаплина! Мороз побежал по коже.
        - Что за чертовщина! Это проделки сатаны! - воскликнул капитан, пятясь назад.
        Цаплин встал. Весь его мундир был залит кровью. Он выдернул саблю из земли и двинулся на Голевского.

«Нечистая сила! Сгинь, сгинь!» - попятился гвардеец.
        Оцепенение продолжалось недолго. Голевский все же взял в себя в руки. Кем бы поручик ни был, сатаной или колдуном, капитан будет с ним драться. Голевский обнажил свою острую саблю и встал в позицию… Он был готов к нападению…
        Поручик-мертвец приближался к нему…
        Абсолютно непроницаемое бледное лицо, остекленелый взгляд, зловещий оскал. Капитан зашептал отрывок из двадцать шестого псалма.

«Господь - свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут…»
        Вот Цаплин все ближе…

«…Надейся на Господа, мужайся, и да укрепляется сердце твое, и надейся на Господа!» - с этими словами Голевский ринулся в бой.
        Схватка с нечистой силой началась! Сталь ударилась об сталь, да так, что искры посыпались в разные стороны! Заскрежетал, зазвенел смертоносный металл!
        Выпад, еще раз выпад!..
        Цаплин теснил Голевского, нанося яростные удалые удары - поручик лихорадочно отбивался.
        Удар, еще удар!..
        Противники разошлись и снова закружились в незримом и опасном хороводе. В атаке уже капитан. Ряд хитроумных фехтовальных комбинаций, но ни один удар не причиняет поручику никакого вреда.
        Противники вновь отступили на исходные позиции. И снова клинки сцепились с неистовой силой! Звенят, лязгают, скрежещут. Дуэлянты рубятся, рубятся, рубятся…
        И вот Голевский шагнул вперед.
        Ловкий прием… Свист рассекаемого клинком воздуха.
        Есть! Отрубленная кисть гусара вместе с саблей упала на землю! Гусар схватился за обрубок и недоуменно уставился на Голевского. Затем - на отрубленную руку. Что-то в его мозгу щелкнуло. Цаплин наклонился, чтобы подобрать саблю другой рукой. Но Голевский не стал ждать новой атаки, а ловко срубил голову. О боже, тело без головы продолжало двигаться! Оно все же подняло оружие и размахивало им наугад. Как в жмурках. Цаплин не видел Голевского, но пытался поразить его. Капитан шагнул в сторону и рубанул мертвеца под колени - тот упал. Сухожилия были перерезаны, и мертвец не мог уже больше подняться. Он подергался, подергался и затих.
        Капитан подозвал насмерть перепуганных Игната и смотрителя. Те унесли Цаплина за сарай. Отрубленную голову и кисть завернули в узелок и положили рядом с телом. Голевский строго-настрого наказал старику хранить в тайне этот поединок.
        - Запомни, меня здесь не было. И ничего такого сверхъестественного здесь не происходило. Скажешь, что на офицера напали разбойники в масках. Убили, ограбили. Понял?
        - Как скажете, барин.
        - Ты меня не записывал же. Так ли?
        - Не успел, барин.
        - Запиши под другим именем. Смотри, почтенный смотритель, держи язык за зубами, или в Сибирь поедешь на вечную каторгу.
        Старик испуганно закивал. Голевский дал ему сто рублей и спешно покинул станцию. Игнату он строго-настрого наказал молчать о происшествии. Тот поклялся всеми святыми, что будет нем как рыба и об увиденной дуэли не скажет никому ни слова. Могила! А в одной из деревенских церквей, что встретилась по дороге, Голевский поставил свечку за спасение своей души и заказал благодарственный молебен. После этого он истово помолился, прочитал 90-й псалом и на время успокоился. Правда, ненадолго. В дороге не мог ни заснуть, ни подремать, бессонница надолго овладела им: призрак Цаплина витал над ним, не давая отвлечься или погрузиться в сон. Игнат предложил проверенное лекарство - шкалик водки. Капитан воспользовался советом слуги - и тут же уснул как убитый.

* * *
        На четвертый день своего путешествия Голевский прибыл в Москву. Капитан все никак не мог отойти от дуэли. Его трясло. Он все прокручивал и прокручивал в голове жуткие эпизоды поединка. Картина была настолько ярка, будто он видел ее наяву.
        Вот они сходятся…
        Вот он стреляет…
        Вот умирающий поручик…
        Агония… Застывшие зрачки - и вдруг судорога! Мертвец оживает, встает! Безумный, страшный нечеловеческий взгляд вперяется в него. Просто чертовщина. Мистика! От такого сразу и не отойдешь. Жуть-то какая!
        - Барин, кажись, приехали!
        Капитан очнулся от возгласов Игната и посмотрел направо… Точно, приехали. Вот знакомая улица, знакомый особняк, привычные глазу люди. Боташевы были рады его видеть. Голевский был тронут теплым приемом, чуть слезы не выступили на глазах. Растворившись в море любви и внимания, на какое-то время отвлекся от тяжелых мыслей по поводу всякой чертовщины.
        Даша при виде капитана сильно смутилась, потупила свой прелестный взор и покраснела. Девичьи щеки расцвели пунцовой розой. Она заметно волновалась. Сквозь декольте красивого жемчужного платья было видно, как бурно вздымается ее грудь.
        Княжна старательно отводила глаза, стараясь не встречаться с пристальным и призывным взглядом Голевского. Казалось, этот взгляд прожигает ее насквозь, как самый жаркий и пронизывающий луч солнца. Этот взгляд взывал, настаивал, просил, умолял о снисхождении: «Ну же, сударыня, посмотри на меня! Умоляю! Хоть одним глазком…»
        Наконец княжна, не выдержав страстного немого натиска Александра Дмитриевича, подняла свои глаза - и взоры влюбленных пересеклись…
        Даша замерла в немом ожидании… Голевский широко улыбнулся и ласково на нее взглянул, лицо ее оживилось, глаза счастливо заблестели.
        Виват любви! Она помилована!
        Князь заметил эти переглядывания и внутренне улыбнулся. Кажется, он понимал природу этих немых, но выразительных взглядов. Старик по-отечески похлопал капитана по плечу.
        - Благодарю тебя за то, что решился на сию поездку. Я уже старик, часто болею… А ты молод, Александр, молод, ты выдержишь сие путешествие. Поезжай, друг мой любезный, поклонись от нас всех могилке Мишеньки, царство ему небесное, помяни товарища, поставь свечку в местной церкви, дай денег церковнослужителям, дабы ухаживали за могилой и стерегли. А также если сможешь, привези его личные вещи, какие там остались, сделай милость… Жаль, что перстень наш фамильный украли эти подлецы…
        Княгиня одобрительно закивала, соглашаясь со словами мужа.
        - Так выполнишь просьбу старика, а, Саша?
        - Непременно, Николай Николаевич.
        - Узнай также о сыне Мишеньки, как там его здоровье. Я заберу его из Сибири, воспитаю. Выхлопочу лично у его императорского величества разрешение. Хочу отдать впоследствии в юнкерское училище.
        - Хорошо, князь.
        - Там, говорят, ужасно дикие морозы.
        - Да, это так.
        - Прохор, принеси мой подарок.
        (Княгиня снова согласно закивала и улыбнулась).
        - Слушаюсь, барин.
        Слуга, рябой верзила с длинными ручищами, кивнул, быстро исчез и также быстро появился с роскошной медвежьей шубой на руках.
        - Дорогой Александр, это шуба - мой тебе подарок.
        - Что вы, Николай Николаевич! Не надо, право, таких дорогих подарков!
        - Уважь старика, Саша. Ты нам как сын. Прохор, принеси мою шкатулку.
        Слуга снова исчез и вернулся со шкатулкой. Князь открыл ее и достал пачку ассигнаций.
        - Вот эти пятьсот рублей для Ивана… А эти две тысячи рублей тебе, Саша. На дорогу.
        - Что вы, что вы, светлейший князь! Не надо мне этих денег.
        - Не прекословь старику, а то я обижусь! Ты же едешь и по нашей надобности.
        - Но все же…
        - Не возражай, Саша.
        Поговорив и отужинав, Голевский засобирался домой. Княгиня подала знак своей служанке. Та понимающе кивнула. Появилась она с иконой Божьей Матери. Передала в руки барыни. Голевский преклонился на одно колено, поцеловал икону. Княгиня поцеловала его в лоб и осенила крестным знаменем. На ее глазах застыли слезы. Князь, снова всплакнув, обнял, расцеловал Голевского, махнул ему рукой: дескать, до скорого свидания, дорогой мой друг!
        Князь кивнул Даше.
        - Доченька моя, Дашенька, проводи Александра Дмитриевича до дверей. Сделай одолжение.
        - Avec plaisir[6 - С удовольствием (франц.)], папенька!
        Княжна проводила гостя до передней. Там влюбленные стали прощаться. Смущенные и тихие, они преданно смотрели друг на друга и молчали. Нужные слова почему-то не находились в этот момент, пауза затягивалась…
        Наконец Голевский не выдержал.
        - Даша, - сказал он и взял княжну за руку. Рука ее была так нежна и горяча.
        Княжна тоже заговорила:
        - Дорогой мой, милый мой Александр Дмитриевич, я хочу признаться вам вновь и вновь, что… люблю вас. Да, да, люблю искренно и страстно. А вы?.. Что вы молчите, Александр Дмитриевич?..
        Она пристально взглянула в его глаза. Изящное гибкое тело подалось ему навстречу. Дыхание ее замерло. Видя ее великое нетерпение, Голевский невольно улыбнулся.
        - Конечно, Даша, я люблю вас! Какие могут быть сомнения!
        - Ах… - вздох облегчения вырвался из ее груди.
        Капитан бережными, нежными движениями привлек княжну к себе. Губы их нетерпеливо сблизились и слились в упоительном и продолжительном поцелуе…
        Они минут пять самозабвенно целовались, не размыкая страстных объятий. И все никак не могли насладиться друг другом. Так бывает, когда в жаркий солнечный день постоянно хочется холодной воды: пьешь, пьешь ее и все не можешь вдоволь напиться. Вот и наши герои не могли насытиться любовью. Но пришло время расставаться. Голевский заглянул в печальные и преданные глаза девушки…
        - Au revoir[7 - До свидания (франц.)], милая княжна. Надеюсь, мы еще свидимся. За это я буду молиться нашему Господу Богу. Ежедневно, еженощно.
        - Помилуйте, Александр Дмитриевич, право, что за речи! Конечно же, мы увидимся. Непременно увидимся. Иначе и быть не должно. Я полагаю, судьба нас свела не для того, чтобы мы расставались. Я тоже буду молиться нашему всемилостивому Господу за наше счастье, за вас. Я люблю вас, Александр Дмитриевич!
        Слеза скатилась по щеке Голевского, в горле вмиг запершило. Он застыл как статуя, княжна тоже замерла. Соленая влага выступила и на ее глазах.
        - Я тоже вас люблю, милая Даша.
        - Я буду писать вам письма. Я буду вас ждать.
        - Ждите, Дашенька, я приеду. Обязательно приеду, - он протянул ей запечатанный листок. - Это стихи, посвященные вам.
        - Мне? - искренне обрадовалась княжна.
        - Да, вам, - подтвердил Голевский. - Можете переписать их в свой альбом. А впрочем, как вам будет угодно, княжна.
        - Благодарю, Александр Дмитриевич… А это вам, - она сняла с шеи и протянула капитану золотой медальон на изящной золотой цепочке. - Возьмите. Там мой портрет.
        - Благодарю.
        - Сегодня к нам приезжал граф Дубов… - вдруг печально сказала княжна.
        - Дубов? - нахмурился Голевский.
        - Да, он самый, Петр Каземирович.
        - Мерзкий тип. Я помню его по допросам в Зимнем, тогда, в двадцать пятом году. О нем у меня сохранились только неприятные воспоминания. И что ему угодно от вас, Дарья Николаевна?
        - Он сватается ко мне.
        - Ах, вот оно что. В таком случае я его вызову на дуэль и убью, и тогда он никогда не сможет жениться на вас, - то ли полушутя, то ли всерьез сказал Голевский.
        Даша запротестовала:
        - Прошу вас, не совершайте сего безумного поступка, Александр Дмитриевич, в этом нет никакой необходимости, министр не опасен для меня. Я сама дам ему со временем от ворот поворот.
        - А как ваш отец смотрит на это сватовство?
        - Отрицательно. Он недолюбливает этого фанфарона, а посему вряд ли выдаст меня за Дубова. К тому же папенька догадывается о нашей страсти…
        - Да?
        - …И будет ждать вашего возвращения, и если вы попросите моей руки, то он непременно согласится на это.
        - Как это благородно с его стороны!
        И снова жаркие объятия и поцелуи. Влюбленные простились.
        Не успел Голевский отъехать от особняка, как ему путь перегородила карета со знакомым гербом. Из нее выпорхнула графиня Переверзева. Вся запыхавшаяся, возбужденная, взвинченная. Капитана встревожил ее вид, и не напрасно. Вера цепко схватила капитана за руку и воскликнула голосом трагической актрисы:
        - Саша!
        - Вера!
        - Слава Богу, я вас застала.
        - Что-то случилось?
        - Нет, нет, что вы… Право, я не хотела, я… Я… о боже, я вся в великом смущении…
        - Что с вами происходит, сударыня?
        - Не обращайте на меня внимания.
        Графиня вспыхнула, щеки ее покраснели.
        - Александр Дмитриевич, вы уезжаете, не попрощавшись со мной.
        - Так получилось, графиня… Время не терпит. Надобно ехать.
        - Да, конечно, я понимаю… Стало быть… Нет, нет, я не должна сие говорить… Вы меня, боюсь, не поймете…
        Вера еще больше зарделась и протянула какой-то конверт бывшему жениху.
        - Послание для вас. Вскройте его на ближайшей станции… Что же еще, Александр Дмитриевич?.. Ах вот… Bon voyage, Александр Дмитриевич! И храни вас Бог! - графиня торопливо поцеловала его в щеку, слезы навернулись на ее глаза, и она, сев в карету, быстро уехала.
        Недоумевая, Голевский долго смотрел карете вслед, затем машинально положил письмо в карман и продолжил свой путь. Через час, на станции, он вскрыл письмо Веры. В нем оказался листок бумаги и 500 рублей ассигнациями.
        Голевский быстро прочел короткое послание:
        Дорогой Александр Дмитриевич!
        Простите за все, коли сможете! Деньги не возвращайте, я их все равно не возьму, а сызнова отправлю вслед за Вами. Они Вам там весьма пригодятся. Это то единственное, что я могу сделать для Вас. Если в будущем Вам понадобятся деньги, то напишите мне обязательно! Ваша просьба будет выполнена.
        Не забывайте! Пишите!
        Да хранит Вас Бог!
        С любовью, Ваша преданная Вера.
        Голевский внутренне улыбнулся.

«Вот те раз! Неужто классический любовный треугольник со мной приключился?! То нет любви, то сразу две. Разрешу эту проблему по возвращении. Хотя, право, я немного забежал вперед. Еще надо вернуться из Сибири живым и здоровым».
        Мысли Голевского с Веры переключились на княжну.

«Эх, Даша! Однако же ей сейчас нелегко. Испытание выпало невероятное! Надо же - встретить свою любовь и тут же расстаться с ней. Выдержит ли она сие? Не охладеет ли к моей особе? Дождется ли меня? Правда, надобно сказать, в таком же, как и она, невразумительном положении нахожусь на данный момент и я. Мне тоже придется нелегко. Но… все знают: разлука гасит огонь легкого увлечения, но раздувает пожар истиной любви».
        Рассуждения Голевского прервал прибывший на станцию взмыленный курьер. Нарочный прямо с порога обратился к капитану:
        - Извольте полюбопытствовать, сударь, вы, часом, не господин Голевский Александр Дмитриевич?
        - Да, это я, а что вам угодно, милейший? - насторожился капитан.
        - Вам срочный пакет, сударь.

«Интересно, от кого? - подумал Голевский. - А может, узнали о дуэли и просят вернуться в Москву? А там посадят на гауптвахту, а потом в крепость? И все! Конец вояжу и службе. Но в этом случае прибыл бы фельдъегерь с жандармами».
        - Подайте. Благодарю.
        И вот печать сломана, конверт открыт. В углу - условный девиз: «Dum spiro, spero!» О, это весточка от Фокина. Вот и первое знакомство с поручиком. Интересно, что он пишет…

<Дорогой <друг!
        Думаете, <что <сказочные
        эльфы <не устали
        роиться <возле лилий <и <роз?
        Нескучно <им? Простите, старина,
        но <вы <не <правы. <Да-с!

<Им все <надоело. <Как <и <мне.

<Все <никак <мне <не <удается
        уладить <свои <отношения <с женой.
        Позавчера ездил жаловаться <на <нее <к теще.
        Бес припутал! <Вернее, <попутал. <А <в пятницу

<я <у старого верного <товарища ночевал, <играл

<в < карты, <пил <шампанское. <Весело <было!

<Вот <и <все <новости. <С <нижайшим <поклоном,

<твой <Федор.
        Итак, первая строчка письма…
        Читаются первые две буквы слова, не отмеченного знаком «<». Вторая строчка - первые три буквы. Третья строка снова две первые буквы, четвертая - три и так далее.
        Голевский взял карандаш и стал подчеркивать нужные буквы. И вот перед капитаном появился окончательный текст тайного послания, который гласил следующее:
        ДУЭЛЬ ЗАТЕЯНА НЕСПРОСТА.
        НО ВСЕ УЛАЖЕНО.
        ПОЕЗЖАЙТЕ БЕСПРЕПЯТСТВЕННО.
        Голевский облегченно вздохнул. Это бумажка - индульгенция от Бенкендорфа за смерть бретера-гусара. И негласное разрешение на следующую дуэль. А также на уничтожение врагов государства. То есть разрешение на любое другое преступление, за которое обыкновенный гражданин, не обладающий такой полицейской защитой, как Голевский, понес бы жесточайшее наказание. Все будет прощено гвардейскому офицеру ради успеха тайной миссии, все будет оправдано. Ведь он под покровительством государства. И это придавало капитану уверенности и дополнительные силы.
        Через два часа Голевский поехал дальше.

…Почтовая тройка резво бежала. Колокольчик переливчато звенел над дугой. Дорога была жутчайшая. Грязь, ухабы, ямы. Кибитку то и дело сотрясали толчки, она перепрыгивала то один ухаб, то другой. Чем дальше уносила капитана Голевского почтовая тройка от Москвы, тем все грустнее и грустнее ему становилось.
        Позади любовь, спокойная жизнь. А что впереди?
        Опасности? Испытания? Смерть? Или успех предприятия?
        Может, зря он ввязался в эту авантюру? Да нет, не зря. Найти убийц друга - это дело чести! Он никогда не малодушничал и сейчас не будет. Так его воспитали.
        Так что давай, ямщик, погоняй лошадей! Пусть несут гвардейского офицера быстрее! Навстречу судьбе, навстречу опасностям, навстречу холодной и мглистой неизвестности!
        А там как повезет.
        Глава 5

7-го октября Голевский прибыл в Казань.
        В этом городе заканчивался Московский тракт, и начинался Сибирский. Граница эта проходила по мосту через овраг. Когда-то на этом мосту состоялась историческая встреча двух графов, двух заклятых врагов - Миниха и Бирона. Бирон возвращался из сибирской ссылки, организованной ему Минихом, а последний по распоряжению императрицы Елизаветы Петровны направлялся в город Пелым. Гвардейский капитан Александр Дмитриевич Голевский в отличие от знаменитых графов вступал на Сибирскую дорогу добровольно да и ни с кем из своих старых знакомых, как из числа заклятых врагов, так и из числа верных друзей, не пересекся на этом мосту. Ему попался навстречу только какой-то мужичок на телеге.
        В Казани капитан, что было естественно, остановился у своего двоюродного брата Андрея Полозова. Тот обрадовался приезду столичного родственника. Представил его своей жене, сыновьям и дочерям.
        - Как там meine liebe Mutter?[8 - Моя любимая матушка (нем.)] - поинтересовался Полозов.
        - Я ее уже давно не видел, - сказал Голевский. - Где-то с середины мая. Но хочу заметить, что письма мне твоя матушка довольно-таки исправно и регулярно присылает. И во всяком письме пишет, что все у нее в полном порядке. И дела, и здоровье, как душевное, так и физическое. Жду ее к рождеству, ежели конечно сам успею вернуться из сибирского вояжа.
        - Мне она тоже пишет, но я ей редко отвечаю. Не любитель я писать письма, а она обижается.
        - И право есть за что, мой друг. Разве можно забывать и обходить должным вниманием свою родную матушку, самого дорогого, единственного и неповторимого человека на всем белом свете.
        - Веришь ли, нет, мой дорогой кузен, но от твоих слов мне стало невероятно стыдно. Но что поделаешь, на работе приходится столько писать, что на родственную переписку просто сил не остается.
        - Это лень, батюшка, а не нехватка сил. Лень! И не более. Мог бы и написать пару строчек родной маман.
        - Не ругай меня, мой кузен, мне и так неловко. Напишу я ей письмо, напишу, верь мне, Александр. Кстати, ты как раз вовремя приехал. Сегодня будет бал у губернатора. Поедешь со мной или отдохнешь перед дальней дорогой?
        - Пожалуй, съезжу. Мне любопытна ваша провинциальная светская жизнь. А передохнуть? Поспал в дороге.
        - Я ознакомился с письмом из тайной канцелярии. Там сообщается, что ты едешь в Красноярск инкогнито, у тебя особое поручение?
        - Да, это так, - улыбнулся Голевский. - Надеюсь, ты избавишь меня от нужды отвечать, в чем оно заключается?
        - Боже упаси, конечно же, мон шер, я не любопытен. Я понимаю, сие государственная тайна. В любом случае рассчитывай на мое содействие и содействие его превосходительства, нашего губернатора.
        - Благодарю.
        - Ибрагим, покажи гостю комнату, - распорядился Полозов. - Там приведешь себя в порядок. Увидимся позже. Скоро у нас обед.
        Сухощавый слуга-татарин проводил Голевского наверх, в одну из комнат для гостей.
        Комната была уютной и блестела чистотой. Шторы и обои голубого цвета вкупе с лазурным шелковым бельем делали помещение еще больше уютным, спокойным и располагали к отдыху. Игнат притащил чемодан с личными вещами хозяина и распаковал. Голевский отослал Игната разведать обстановку, а сам, оставшись наедине, снял дорожный сюртук, расстегнул ворот рубашки, достал книгу Байрона «Корсар» и прилег на софу. Почитал, вздохнул. Да, Байрон, бесспорно, великий поэт. Как точно он сказал про женские слезы: «Для женщины и меч и щит». Голевский открыл крышку медальона с миниатюрным портретом возлюбленной. Вспомнил сцену прощания, мокрые глаза Даши, ее тоскливый взгляд. Сжалось сердце.

«Верь, моя ненаглядная Дашенька, я вернусь из вояжа, непременно вернусь. И тогда мы повенчаемся, у нас будет куча детей мал мала меньше. Будем жить долго и счастливо…»
        Лирическое настроение капитана нарушил вежливый стук в дверь и голос Игната.
        - Барин, приглашают к столу! Извольте отобедать!

«Как не вовремя объявился Игнат!»
        - Хорошо, голубчик, я сейчас выйду. А ты достань мой мундир и почисти. А также шляпу и ботинки.
        Голевский решил сегодня вечером покрасоваться перед казанским обществом во всей гвардейской красе.
        - Будет все исполнено в наилучшем виде, барин, не беспокойтесь.
        День пролетел быстро. Прошел обед, послеобеденный сон, и вот уже поздний вечер. Экипаж советника губернатора подан к подъезду. Семья Полозовых в сборе. Посылают слугу за капитаном. И вот Голевский выходит в гостиную…
        На нем темно-зеленый мундир с красными обшлагами и воротником, золотистые сияющие пуговицы, галуны, эполеты. На шее - золотой крест ордена св. Владимира 2 степени и серебряная восьмиконечная звезда этого же ордена, прикрепленная на левую сторону груди. На правой стороне груди - золотой крест на ленте св. Георгия 4 степени. Золотой крест ордена св. Анны 3 степени на муарово-желтой ленте в петлице. На боку - сабля с надписью «За храбрость» с алмазами, к эфесу которой привинчен орден св. Анны 4 степени. К наградному иконостасу прибавлены несколько иностранных орденов и медалей, среди них - австрийский орден Леопольда III степени и баденский Карла Фридриха. К тому же плюс военные медали за русско-французскую и русско-турецкую кампании. На руках - белые новенькие замшевые перчатки, а на ногах - парадные башмаки.
        При виде родственника-орденоносца Полозов не мог сдержать восхищения, аж всплеснул руками.
        - Маша, голубушка, боже мой, ты только взгляни на нашего Александра! Каков молодец, а! Каков гвардеец! Он просто великолепен! - его жена согласно закивала. - Герой, герой, что и говорить! Ахиллес! Сотни казанских красавиц будут сегодня вечером у твоих ног, дорогой Александр.
        - Мне необходима лишь одна, и она, увы, осталась в Москве.
        - Поверь мне, дорогой кузен, наши барышни ни в чем не уступают вашим, столичным штучкам. Когда-то одна премилая нимфа похитила мое сердце и до сих пор не отдает его мне, - Полозов многозначительно посмотрел на свою жену, и та смущенно отмахнулась. - Вот так-то, милый Александр.
        - Попробую устоять пред чарами ваших Афродит и Венер.
        - Желаю удачи!

…К десяти вечера Голевский и чета Полозовых прибыли к дому губернатора. Там уже присутствовало множество самых разнообразных экипажей - на бал съехалось все высшее общество города. Все приглашенные на бал толпились в шикарной гостиной. Мраморные колонны, блестящий паркет, роскошные хрустальные люстры из тысячи горящих свеч. В одной из зал дома был сооружен буфет. Там стояли в вазах фрукты и сладости, и можно было угоститься кофеем и ликером. В другой зале находились карточные столы. Слух присутствующих услаждал заезжий итальянский тенор.
        Полозов представил родственника губернатору, его жене и дочке. Генерал тоже воевал против французов. Под началом Барклая-де-Толли, поэтому особенно тепло приветствовал капитана.
        - Рад вас видеть, милостивый государь, у нас, в провинциальной глуши, - сказал губернатор.
        - Я тоже рад вас видеть, ваше превосходительство.
        - Я слышал, ваш вояж в Сибирь, капитан?
        - Да.
        - Героический поступок.
        - Avez-vouz bien voyage?[9 - Как вы доехали? (франц.)]
        - Je Sui un peu fatigue apres le voyage[10 - Я немного устал от поездки (франц.)].
        - Вам, милостивый государь, Андрей не показывал наши местные достопримечательности? Кремль, храмы, башня Сююмбеки?
        - Не успел, ваше превосходительство, великодушно простите, - вклинился в разговор Полозов. - Завтра, право, надеюсь, будет на это время, и наш гость оценит красоты города.
        - Да, да, конечно, - согласился Голевский.
        - Наш город имеет славную историю, - продолжил губернатор. - Про Ивана Грозного я и не буду распространяться, поди, наслышаны. А вот что великий Державин, царство ему небесное, родом отсюда, мало кто знает.
        - Что вы говорите?
        - Да, да, из этих мест. Село Сокуры, Лаишевский уезд. Учился в здешней гимназии, пока не поступил на службу в Преображенский полк.
        - Вот оно что! А я и не знал.
        - Кстати, в прошлом году нас удостоили чести посетить его величество с цесаревичем. И им весьма понравилось в нашем городе. Казань не последний город в России, это факт.
        - Да, да, так и есть. Его императорское величество хвалил наш город, - снова поддержал своего патрона Полозов.
        - А вы не слышали новость, милостивый государь? - обратился генерал к Голевскому. Все столичное общество обсуждает ее.
        - Осмелюсь спросить, какую же? - заинтригованно спросил капитан.
        - Все только и говорят о гибели известного бретера Цаплина. Его смерть была ужасна! Его убили из засады…
        - Убили?!
        - …Так точно, капитан, убили. Где-то в деревенской глуши, на одной из почтовых станции. И мало того, что умертвили, так его еще изрубили на мелкие кусочки. Даже голову отсекли! Вот как!
        - Надо же!
        - Говорят, что ему отомстил какой-то обманутый им муж. Ведь не секрет, что поручик был отъявленным Дон Жуаном. Но всем известно, как веревочке не виться, конец ее все равно будет виден… И вот, извините меня за грубое слово, допрыгался! Видимо, некий супруг, обесчещенный и униженный в свое время бравым гусаром, затаил обиду на ловеласа и подкараулил того и дерзко отомстил. Да, отмщение было ужасным. Отрубить голову человеку - на это способен только решительно сумасшедший человек.
        - Что вы говорите… - Голевский немного взволновался. - Полиция ищет мстителя?
        - Ищут, да где его найдут. Молва идет, что их было трое. Или четверо. А может статься и пятеро. В общем, отряд. И все в масках, в плащах. Сделали свое черное дело и ускакали. Поверьте мне, капитан, это были наемные люди. А тот, кто удумал эту расправу, весьма богатый и влиятельный человек. Не хотел он раскрывать свое имя, вот и нанял убийц. Щедро им, видимо, заплатил.
        Голевский внутренне улыбнулся.

«Ах, умница Фокин! Пустил слух о мести. Отлично придумано…»
        Полозов представлял и представлял Голевского казанскому обществу. Постепенно Голевский оказался в центре внимания провинциального света. И не мудрено! Столичный дворянин, герой войны, гвардейский чин, бывший заговорщик. Голевский порой ловил на себе любопытные и заинтересованные взгляды местных красавиц.
        За вальсом последовала мазурка.
        Во время мазурки Голевский обратил внимание на женщину потрясающей красоты. Вокруг нее вились местные франты. Она с улыбкой отвечала на комплименты мужчин, одаривая каждого кокетливым взором. Голевскому показалось, что эта Афродита заинтересовалась им.
        - Кто это? - спросил у Полозова капитан.
        Тот охотно ответил:
        - Какая-то польская княжна. Она приехала сегодня утром и остановилась в гостинице Дворянского собрания. По всей вероятности, в нашем городе у нее нет знакомых и родных, раз она поселилась в гостинице.
        - Она хороша собой, ты не находишь, Андрей, а? Что скажешь?
        - Вполне согласен с тобой, мой дорогой родственничек. Хороша девица, ай да хороша. Да-с… Говорят, она едет к своему ссыльному брату в Красноярск.
        - Что ты говоришь, Андрей! Оказывается, нам по пути. А она мужественная женщина, раз отважилась на столь безумный поступок. Ехать в такую даль… Право, слов нет, восхищаюсь ею.
        Голевский не спускал глаз с княжны. Да, эта полька в его вкусе. Настоящая красавица. Белокурые локоны. Синие яркие глаза. Гордо изогнутые брови, сочные пухлые губы. Красивый овал лица. Соблазнительная улыбка.
        Княжна достала из-за пояса веер с изображением рыцаря и замка, с ручкой из золота, инкрустированной бирюзой, и стала обмахиваться. Голевский, пользуясь простотой здешних обычаев, подошел к польской красавице и поклонился. Та с интересом и легким кокетством посмотрела на капитана.
        - Имею честь представиться, Александр Голевский.
        - Мария Вербицкая.
        - Разрешите вас на тур вальса, сударыня?
        - Ах, пан капитан, извините, но я обещала сей танец другому кавалеру.
        - Ах, простите…
        Раздосадованный капитан хотел было отойти в сторону, но княжна воскликнула:
        - Пан капитан, не огорчайтесь, у меня еще есть один свободный танец. Где моя carte de bal?[11 - Бальная книжка (франц.)] Ах, вот она…
        Княжна взяла в руки миниатюрную бальную книжечку с золотыми вставками и застежками и прикрепленный к ней цепочкой золотистый карандаш и записала номер танца и фамилию гвардейца.
        - Благодарю, сударыня.
        Она ничего не ответила, лишь таинственно улыбнулась и медленно переложила закрытый веер в левую руку. Этот негласный тайный знак веерного этикета Голевский прекрасно знал. Он означал: «Приходите, я буду весьма рада». Голевский приободрился.
        А княжна тут же закружила в вальсе с губернатором. Через тур объявили французскую кадриль, и Голевский подошел к польке. С достойным видом поклонился и сказал:
        - Позвольте, сударыня, но сейчас обещанный вами танец.
        - Вот вы и дождались своей очереди, - очаровательно улыбнулась она.
        - Готов был ждать весь вечер, лишь бы потанцевать с такой обворожительной и чудесной красавицей.
        - О какие слова, право, я сейчас растаю.
        - Так отчего мы теряем время, сударыня, обопритесь о мою руку и пойдемте танцевать.
        - С удовольствием…
        Она снова чарующе улыбнулась. Скрипки и контрабасы заиграли первую фигуру кадрили, а дирижер закричал «commencez!»[12 - Начинайте! (франц.)] Голевский и княжна двинулись навстречу своим визави. Ими оказалась чета Полозовых. Во время танца Голевский все никак не мог отвести взгляда от польки: ее красота поражала насмерть. И хотя кадриль считалась не таким интимным и романтичным танцем, как вальс, и разговор во время ее чаще велся на официальные отвлеченные темы, Голевский умудрился принудить даму к легкой веселой болтовне. После танца отправились в буфет выпить по бокалу шампанского. Шампанское сделало их общение более раскованным.
        - Извините меня за нескромный вопрос, сударыня, но ваш вояж в Сибирь или в Россию?
        - Я еду в Красноярск. Проведать брата. Он - ссыльнокаторжный. Участвовал в польском восстании.
        - Какое невероятное совпадение. Я тоже еду в Красноярск, но по другому делу. Кстати, я в свое время принимал участие в декабрьской революции, но был оправдан.
        Княжна одарила капитана восхищенным взглядом и в невольном порыве коснулась его руки.
        - Вы участвовали в декабрьской революции?! Как это романтично! Вы - необыкновенный человек!
        - Вы льстите мне, княжна. Я - самый обыкновенный человек.
        - Мой брат тоже мятежник. Я вас еще познакомлю.
        Они весело поболтали. В два часа ночи княжна решила покинуть гостеприимный дом губернатора.
        - Вас проводить, сударыня? - осведомился у нее Голевский.
        - Да. Но только до кареты. А далее - не стоит себя затруднять.
        - А где вы остановились, княжна? У знакомых или…
        - В гостинице Дворянского собрания.
        - Понятно. Простите меня за нескромную настойчивость, княжна, но могу ли я завтра с вами увидеться?
        - Несомненно. Я приму вас у себя. В какое время, я еще не знаю, сообщу позднее. Хотела бы попросить вас сопровождать меня в Красноярск. Я боюсь путешествовать одна.
        - С удовольствием. Мы это обсудим.
        Он подсадил полячку в карету и взял княжну за руку.
        - Прелестная Мария, вы подарите мне один поцелуй? Он мне так нужен, иначе я буду плохо сегодня спать.
        - И я… Зажмурьте глаза…
        Он зажмурился. Ее теплые и страстные губы коснулись его губ. Польская Афродита поцеловала гвардейца… Голевский торопливо ответил. Губы их слились в упоительном и долгом поцелуе. А когда они разомкнулись, обоих влюбленных трясло от сильного возбуждения.
        - До встречи, месье капитан! Благодарю за чудесный вечер! - попрощалась с Голевским княжна и приказала кучеру трогаться с места.
        Княжна уехала, а Голевский вернулся в дом. Полозов не преминул подколоть своего родственника.
        - Александр, ты делаешь потрясающие успехи. Вот что значит петербургские кавалеры - ни одна из женщин не устоит пред ними. Самая крутая скала женской неприступности разобьется о твой напор, мой друг. То дочке губернатора вскружил голову, то этой польской княжне.
        - Ты преувеличиваешь, мой милый друг. Вынужден тебя огорчить, княжна мне отказала.
        - Не может быть. Она так на тебя смотрела, бедняжка, что я уже было решил, что у тебя с ней наметился полный шарман.
        - Вот и не угадал, братец. Это все нелепые домыслы.
        - Да? Хм, а я думал… Ладно, оставим эту маленькую тайну в покое.
        Полозовы решили покинуть бал и позвали его домой. За что он был им безумно благодарен. Он устал, он хотел спать.

…На следующий день, отобедав с семейством Полозовых, Голевский велел Игнату отнести записку в гостиницу к польской княжне и дождаться ответа. А в записке капитан написал:
        Сударыня!
        Помню о данном Вами накануне обещании и посылаю к Вам гонца за благоприятным ответом. Надеюсь, Вы не откажете мне в аудиенции. Ежели Ваш ответ будет отрицательным (что для меня будет сильнейшим ударом), или Вы будете медлить с приглашением, то дуло пистолета будет приставлено к моему сердцу! В великом нетерпении -
        Ваш страстный поклонник.
        И Фокину на всякий случай отправил записку, куда пойдет. Вряд ли это ловушка, но береженого Бог бережет.
        Вскоре Игнат вернулся с запиской от княжны:
        Сударь!
        Я желаю всеми своими силами спасти Вашу драгоценную жизнь! Приходите немедленно и оставьте ради бога Ваш пистолет в покое! Такими вещами не шутят, милостивый государь! Номер 33.
        Ваша всегда страстная поклонница
        Голевский самодовольно улыбнулся: княжна не против маленькой интрижки. Что же, путь до Красноярска с этой дамой будет явно нескучным. А если еще ответить взаимностью - то путешествие будет нескучным вдвойне.

* * *
        Голевский объявил Полозову, что срочно уезжает. Родственник всплеснул руками, прослезился и стал упрашивать остаться еще погостить. Но Голевский был непреклонен. Сердечно с кузеном простился, приказал Игнату собрать вещи и снарядить кибитку и отправился на улицу Воскресенская. За квартал до гостиницы он оставил экипаж с Игнатом и прошелся пешком.
        У входа в гостиницу капитан оглянулся: не следит ли кто-нибудь за ним. Убедившись в отсутствии поблизости каких-нибудь подозрительных лиц, он смело вошел внутрь. Портье указал номер 33, и капитан поднялся на третий этаж. Дверь открыл слуга. За его спиной маячила невзрачная служанка. Прислужник Голевскому сразу не понравился. Что-то не похож он на простолюдина. Взгляд уклончивый, изучающий, но не лакейский. И ведет себя нераболепно. Словно он вовсе не слуга, а вельможа. Возгордился, что ли, голубчик. Особая примета у лакея - нос с горбинкой.
        Слуга что-то буркнул по-польски и указал вглубь комнаты. Голевский прошел туда и нашел княжну, сидящей в кресле. Она была очаровательна. В легком розовом платье с рюшами, волосы собраны в высокую прическу и украшены розовыми лентами. На пальчиках ее сверкали кольца с драгоценными камнями. Изящно подперев прелестную головку ручкой, она держала в другой руке томик Ларошфуко и делала вид, что читает. Она будто не заметила появления бравого офицера. Голевский мгновенно оценил данную ему диспозицию и в начале маневра выдал заранее заученную фразу:
        - Трудно дать определение любви…
        Княжна вздрогнула и оторвала взгляд от книжки.
        - …О ней можно лишь сказать, что для души - это жажда властвовать, для ума - внутреннее сродство, а для тела - скрытое и утонченное желание обладать, после многих околичностей, тем, что любишь.
        - Ах, это вы, пан капитан! - улыбнулась княжна. - Я и не заметила, как вы вошли. Признаюсь, не знала, что вы тоже почитатель этого великого французского остроумца, - глаза княжны засияли, как небесная лазурь. - Проходите, проходите. Я очень рада, что вы приняли мое приглашение.
        - Покорнейше благодарю за сие приглашение, сударыня.
        Она протянула руку для поцелуя, капитан с трепетом припал к ней губами… Вербицкая теперь уже обратилась к своим слугам. Ее лицо на миг сделалось строгим:
        - А вы оба быстренько пойдите прочь! Слышите! Я вас позову, если надо.
        Слуги шмыгнули за дверь, все затихло. Лицо княжны снова приняло свое прежнее приветливое выражение.
        - Поверьте, пан капитан, я действительно искренне рада, что вы пришли. Надеюсь, вы будете сопровождать меня, беззащитную женщину, в далеком и опасном путешествии. Я так боюсь разбойников. А с вами, с храбрым, опытным боевым офицером, мне будет совсем нестрашно. Даже один ваш мужественный вид меня успокаивает.
        - Спасибо за комплимент. Всегда к вашим услугам, сударыня.
        - Благодарю за поддержку. Извините за скромные апартаменты, пан офицер. Увы, это не мой родовой замок, где все сверкает роскошью, а убогая захолустная гостиница. Тут все скромно и прозаично. Что же, приходится привыкать к трудным обстоятельствам. Такова участь любого путешественника. Но я думаю, вам будет здесь уютно. Не правда ли, пан капитан?
        - Свет вашей красоты затмевает скромность любого жилища. Я вижу этот восхитительный свет, остальное меня нисколечко не интересует.
        - О, вы так любезны…
        Он взял ее снова за руку.
        - Даже эти драгоценные кольца не могут скрыть ваши изящные и тоже драгоценные пальчики. Посмотрите, как они милы, нежны, чувственны и порой шаловливы и настойчивы. Даже оду можно им посвятить.
        Голевский, не отпуская ее руки, принялся любоваться.
        - Вам нравятся?
        - Весьма…
        Он поцеловал ее средний палец. Княжна вздрогнула… Капитан стал перебирать ее пальцы, мягко теребить, нежно поглаживать, целовать - княжна млела, полузакрыв глаза: ей явно доставляла удовольствие эта ласка. Голевский решился поцеловать ее запястье, где кожа значительно чувствительнее. Княжна затаила дыхание. Не отняла руки - Голевский приободрился. Вперед, кавалерия! Он стал покрывать поцелуями ее чудесную бархатную ручку, поднимаясь все выше и выше… Локоток… Предплечье… Плечо…
        - Ах, что вы делаете? - притворно возмущалась княжна.
        Она была в его власти.
        Дыхание княжны становилось все прерывистее. Голевский коснулся ее мягких благоухающих волос, погладил… Медленно провел ладонью по щеке - княжна замерла. Привлек к себе… Его губы трепетно коснулись ее губ и поцеловали, княжна ответила глубоким поцелуем. Таким завораживающим и страстным, что по телу Голевского пробежала дрожь… Ее жаркое дыхание, теплые губы, благоухающая нежная и шелковистая кожа - все это сводило с ума! Желание обладать этой страстной женщиной нарастало в нем с невероятной быстротой. Будто несущаяся с гор снежная лавина, которая грозилась вот-вот накрыть его целиком.
        - Какой вы нетерпеливый! - засмеялась полька.
        - Мы, гвардейцы, - народ храбрый и настойчивый, - дерзко усмехнулся Голевский. - Атакуем сразу и самым решительным образом. И идем до конца.
        - Что вы говорите, капитан…
        Он коснулся ее груди, княжна вздохнула и замолчала. Он стал ласкать ее. И вот платье, шурша шелком, сползает с плеч, обнажая упругую ухоженную грудь с сочными вишневыми сосками… На ощупь - гладкая, прохладная, приятная… Развязывая шнуровку платья, он не забывает целовать открытый беззащитный затылок княжны, шею, лопатки…
        - Ах, ах… - в сладостном восторге замирает Мария.
        И вот платье падает на ковер. За ним следует прозрачная сорочка. На княжне - лишь кружевные белые панталончики чуть ниже колен и бежевые чулки. Голевский слегка удивлен. Надо же, как упростили для него задачу неизвестные портные. Все предусмотрели эти прозорливые швецы. Честь им и хвала! Оказывается, нет никакой необходимости снимать с дамы нижнее белье. У панталон отсутствует шов посредине, и все интимные прелести доступны. Но Голевский хочет ощутить все ее тело целиком. И вот панталончики на полу. Полька остается в одних чулках и туфлях. Вид обнаженной женщины так возбуждает гвардейца, что он уже не выдерживает и бросается к ней. Он атакует! Подхватывает княжну на руки и бросает на белоснежную постель.
        О, райское блаженство, ты все-таки есть на земле!..
        А полька знает толк в любви. Горяча как вулкан! Извивается, мечется, стонет, кричит! Пылает дикой страстью. Совершенное гибкое тело неутомимо и энергично. Какая княжна ненасытная - ей все мало!
        Еще одно движение!
        Еще!..
        Голевский закрывает глаза - и вот она, яркая вспышка наслаждения. И тут же торжествующий крик княжны!.. Она тоже бьется в сладостных конвульсиях. И вот любовники, словно испустив дух, замирают недвижимыми, расслабленными телами на постели…

* * *
        Голевский пришел в себя.
        Под ним - смятая в угаре страсти белоснежная простыня, рядом - обнаженное и разгоряченное женское тело. Ноги польки бесстыдно и широко раскинуты, щеки и грудь порозовели, роскошные волосы разметаны по подушке. Княжна прекрасна в своей наготе. В воздухе порхают флюиды любви и блаженства.
        Глаза княжны закрыты. Кажется, она спит.
        Капитан встал, придвинул кресло к камину. Сел в кресло и расслаблено вытянул ноги.
        Вдруг послышался легкий стон и шорох. Голевский обернулся… Это пробудилась полька. Она улыбнулась гвардейцу, встала, надела на голое тело изумрудный капот и подошла к Голевскому сзади. Обвила его шею руками и прижалась к нему своей жаркой и сладострастной грудью.
        - Вы были просто великолепны, Александр…
        Последовало два ее легких и нежных поцелуя. В шею и щеку.
        - Благодарю вас за весьма сладостные мгновения. Давно я не испытывала такого райского наслаждения. Знайте, Александр, я вас никуда не отпущу. И не надейтесь.
        И снова два нежных поцелуя. Только теперь в губы.
        - Впереди у нас будет долгая и волшебная ночь, капитан. Так давайте-ка выпьем за это!
        - Не возражаю, Мария! - погладил ее по руке Голевский.
        Княжна надела капот, позвонила в колокольчик - и вмиг примчался слуга.
        - Марек, принеси вина, и самого лучшего, - распорядилась полька.
        - Добже[13 - Хорошо (польск.)], пани, - кивнул тот и умчался исполнять приказание.
        Слуга принес французское вино и два наполненных бокала. Что-то капитана опять насторожило. Но что именно, он не знал. Может быть, недобрый взгляд? Но это неудивительно. Давно уже известна жгучая неприязнь поляков к русским. Тогда что?
        И тут Голевский заметил, что княжна и Марек едва заметно переглянулись. Капитана будто обдало холодом, аж мурашки пошли по коже.

«Какой же я олух! - стал распекать себя Голевский. - Размяк как последний слюнтяй! В вино наверняка что-то подсыпали. Хорошо, ежели снотворное, а коли яд в бокале? Выпил - и ты уже на небесах, во врата рая стучишься. Княжна явно что-то замышляет. Возможно, она подослана заговорщиками. Ах, мерзавка, погоди у меня! Я тебя выведу на чистую воду!»
        Как только слуга исчез, княжна протянула капитану бокал с вином, а себе взяла другой.
        - Согласно русской традиции, давайте чокнемся, Александр? - засмеялась княжна. - По-моему, так говорят у вас?
        - Чокнемся, сударыня. Отчего бы нет.
        - Вот и славно, пан капитан.
        Хрусталь протяжно зазвенел. Княжна пригубила напиток, а Голевский вообще не стал пить. Ее красивые брови удивленно изогнулись. Она спросила:
        - Почему вы не пьете, mon amie, Alexsandre?[14 - Мой друг, Александр (франц.)]
        Он пристально посмотрел ей в глаза - княжна была невозмутима - и холодно сказал:
        - Потому что вино отравлено.
        Кажется, попал в цель!
        Удар был неожиданным. Княжна побледнела. Возникло напряженное молчание. Но она быстро овладела собой и принудила себя улыбнуться. Правда, улыбка была кислой, а тон наигранным.
        - Вы, верно, mon amie, Alexsandre, начитались авантюрных романов и вообразили, что я хочу вас отравить? Право, это смешно. Или это такая игра? Тогда объясните правила?
        - Может, и игра. Но чтобы рассеять мои сомнения, выпейте из моего бокала, княжна. Ради нашей любви…
        Голевский впился пристальным взглядом в ее глаза. Какова реакция княжны? Хваленая выдержка лопнула как мыльный пузырь! Она не смогла скрыть мгновенной растерянности, даже ужаса. Словно удар гильотины обрушился на хрупкую девичью шею.
        И вот жалкий лепет во имя спасения своей великолепной шкуры, вернее шкурки, гладкой, нежной, пахучей.
        - Ma, mon amie, Alexsandre! C'est impayable![15 - Это несносно! (франц.)] Это уже становится не смешно…
        Жесткая ухмылка инквизитора.
        - Ne craignez rien, madame![16 - Не бойтесь, сударыня! (франц.)] Пейте!
        Он крепко обнял женщину за талию, прижал к себе и поднес бокал к ее губам. Та отчаянно сопротивлялась. И Голевский уже совсем грубо закричал:
        - Пей! Ты меня не обманешь, мерзавка!
        - Нет! Nie chce[17 - Не хочу! (польск.)], - взвизгнула она и выбила из рук капитана бокал.
        Красные брызги попали ей на халат.
        - Dranstwo![18 - Сволочь! (польск.)] - в ярости выкрикнула она.
        - Ах, ты, дрянь!.. - Голевский сильно тряхнул ее, и княжна, потеряв равновесие, упала. - Кто тебя подослал? Кто?! Отвечай!
        - Отстаньте, пан офицер! Я закричу! На помощь!
        Вдруг сильный удар обрушился на голову капитана. В глазах померкло, и он отключился…
        Когда Голевский очнулся, то первым делом увидел серый гостиничный потолок. И паутину. Голова сильно болела и гудела. Подташнивало. Он повернул голову налево и… обмер от ужаса. Польская «княжна» лежала без движения на ковре. Вся в крови и совершенно голая. Неестественно запрокинутая голова, широко открытые, застывшие глаза и оскал-полуулыбка на лице. Она была мертва.
        Капитан почувствовал, что в правой руке зажат какой-то предмет. Похоже на рукоятку ножа, кортика, а может, стилета? Он привстал и увидел, что сжимает окровавленный кинжал. Он в ужасе отбросил его в сторону. Но было поздно. В комнату вошли жандармы, а с ними ротмистр.
        - Вот он, убийца! Попался, душегубец! Вяжите его, ребятушки! Крепко вяжите! Чтоб не сбежал! - крикнул ротмистр, и жандармы гурьбой навалились на ошеломленного капитана.
        А Голевский и не думал оказывать сопротивление. Он был так глубоко потрясен случившимся, что и не думал о нем. Вскоре капитан был связан и доставлен на гауптвахту.
        Глава 6
        Гауптвахта. Мрачный и подавленный Голевский сидит на стуле, а возле офицера мельтешат следователь и полицмейстер. У слуг закона напряженные и бледные лица. Тут же насмерть перепуганный Полозов в ужасе восклицает:
        - Боже праведный, Александр! Изволь нам объяснить, что же на самом деле произошло в этой треклятой гостинице?! Тебя, о страх господний, застали с кинжалом в руке. Неужели ты убил ее? Как же так? Что случилось?
        Голевский пошевелил затекшими руками - толстая веревка надежно связывала их. Раздраженно ответил:
        - Господа, клянусь честью, я не убивал княжну. Знаю лишь одно: на меня покушались, меня хотели отравить. Я видел, как в вино подсыпали какое-то зелье. Я пытался допросить княжну - кто заставил ее учинить такое злодейство. Но кто-то ударил меня по голове. Дальше я ничего не помню. Очнулся на полу с кинжалом в руке. И она рядом - мертвая. И вся в крови.
        - Наисквернейшая ситуация, - покачал головой родственник. - Как же так? Все против тебя, кузен. Вина в номере нет… Оно отсутствует…
        - Как нет?!
        - В номерах мы не обнаружили ни бутылки, ни бокалов.
        - Должны остаться винные пятна на капоте. Она его пролила.
        - Мы посмотрим. Но одежды на ней вообще нет. Совершенно нагая.
        - Черт! Тогда ищите пятна на гостиничном ковре. Допросите ее слуг, они все скажут. Там был еще такой горбоносый слуга-поляк! Кажется, она назвала его Марек. Ищите его, господа, делайте что-нибудь! Покуда вы будете возиться с моей особой, настоящие убийцы могут благополучно скрыться!
        - Слуги исчезли, как сквозь землю провалились, но их ищут. Ищут, Голевский, - вступил в разговор полицмейстер. - Ковер мы, обещаю, внимательнейшим образом осмотрим. Поищем и платье, и капот.
        - Черт побери! Ищите их, ищите. Иначе мне конец.
        - Да, скверная ситуация. Тебя нашли с кинжалом в руке. Именно этим оружием убили княжну. Очевидцев преступления тоже нет. Вот и твоя записка к княжне. Узнаешь? - Полозов протянул ему знакомую бумажку.
        Голевский мельком взглянул на записку и горестно вздохнул.
        - Да, то мой почерк. Однако ж сие не означает, что я лишал жизни польскую куртизанку.
        - Все против тебя, кузен.
        - Да, действительно, все против меня. Но верь, Андрей, я ее не убивал. Не убивал, клянусь! Прошу тебя только об одном. Покуда будет следствие, я хотел бы, чтобы все сохранялось в тайне. Я не нуждаюсь в огласке. Уголовное дело - это не политическое дело. Оно для нашего брата, офицера, чрезвычайно губительно. Может статься, что пострадает моя честь. Пусть лучше быть трижды заговорщиком, чем единожды уголовником.
        - Хорошо. Губернатор распорядился отписать секретное донесение в столицу. Ожидаем указаний насчет тебя. Будем уповать на Господа нашего, чтобы все обошлось. Скверная ситуация… Унтер, отвезите господина офицера в тюрьму. Подальше от людских глаз.
        - Позаботься об Игнате, Андрей, - попросил Полозова капитан. - Он служил еще при моем отце.
        - Хорошо. Все устроим, - заверил его кузен.
        Жандармы - фельдъегерь и унтер-офицеры - посадили Голевского в закрытый экипаж и отвезли в тюрьму. Там его посетил комендант, какой-то старик с боевым орденом, сказал «милости просим», пару дежурных фраз и удалился. Затем Голевского отвели в камеру.
        В камере посередине стоял деревянный стол с двумя табуретами. По углам находились два деревянных топчана с жидкими грязными матрасами, с грубыми холстяными простынями, серыми одеялами из колючего сукна. Виднелся угол печи. Было темно и сыро. Через узкое оконце с решеткой едва пробивался дневной свет. На одном из топчанов Голевский рассмотрел здоровенного мужика, фельдфебеля по званию, с окладистой черной с проседью бородой, хмурого и неприветливого.
        - Как зовут? - спросил сокамерника Голевский.
        Тот исподлобья посмотрел и неохотно ответил:
        - Порфирий.
        - За какую такую провинность бросили сюда?
        - Свого барина зашиб до смерти. Пришел на побывку в деревню и зашиб.
        - Да за что же, голубчик? - изумленно спросил Голевский.
        Порфирий снова посмотрел исподлобья.
        - Младшего приказал наказать плетьми. А они, сучьи душегубы, запороли его насмерть, опосля умер у меня на руках.
        - А чем же провинился твой сын перед барином?
        - Двух карасей словил в хозяйском пруду.
        - Ясно. А каким образом, голубчик, ты умертвил барина?
        - Вилами. Пропорол насквозь, силушка у меня немалая. Вилы - вещь хорошая. И в хозяйстве сгодится, и для рати. Я французиков любил вилами колоть. А еще ножичком. Как поросят их свежевал. А еще хитростью извергов брал, когда они драпали из России-матушки. Давал им выпить и закусить. Но чаще колол или рубил. Ненавидел я их, извергов.
        - Так ты голубчик, воевал против французов? - оживился Голевский.
        - Да, ваше высокоблагородие. Воевал. И в пехоте, и в партизанах. А в партизанах у Василисы, слыхали? У Кожиной. Попал под Смоленском в плен, бежал и к ней потом попал.
        - Молодец, Порфирий. Дай-ка я тебя расцелую за это. Я тоже воевал. Ты - мой боевой товарищ!
        Они обнялись как братья. Порфирий оттаял и стал разговорчивее и доброжелательнее.
        - А вас за что упекли сюда, ваше высокобродь?
        - Да ни за что, - замялся Голевский. - Без вины виноватый.
        - На Руси так испокон веков. Арестовывают невиновных, а злодеи живут на свободе.
        - Ты прав, братец.
        Голевский не стал распространяться о своих злоключениях. Не стоит посвящать незнакомого человека в свои дела. Александр Дмитриевич сразу перевел разговор на тему о войне, ведь о ней можно вести беседы до бесконечности. А времени у них теперь предостаточно. Сокамерники всю ночь проговорили, вспоминая былые времена и сражения.
        На следующий день Порфирия куда-то увели. Отсутствовал он долго, а когда привели, был хмур и задумчив.
        - Что случилось, голубчик? - поинтересовался у него Голевский.
        Порфирий отвел глаза, ничего не сказал, а лишь глубоко вздохнул. Лег на кровать, свернулся калачиком и отвернулся к стенке. Капитан не стал его беспокоить. Мало ли у человека горя. Может, объявили ему о скором отправлении в Сибирь?
        Ночью Порфирий почти не спал. Только все ворочался на лежанке и тяжело вздыхал. Голевский сквозь сон слышал это, но не стал задавать лишних вопросов. Переживает человек, но чем ему поможешь. Чужая душа - потемки. А через два дня товарищи по несчастью расстались: Порфирия заковали в кандалы и отправили по этапу в Сибирь. Точно угадал Голевский причину тяжелых вздохов и молчания сокамерника. А Александр Дмитриевич остался дожидаться своей участи.

* * *
        Раздались быстрые и гулкие шаги по коридору. Зазвенели шпоры, забряцала шпага. Ошибиться здесь было нельзя: это поступь адъютанта Снеткова. Бенкендорф оторвал взгляд от бумаг и вышел из-за любимого бюро. Генерал уже по звуку шагов определял, какого характера донесение его ожидает. Если неспешные чеканящие шаги - значит, ничего экстренного или существенного. А если торопливые и быстрые - то значит, что-то важное и срочное. Сегодня, выходит, что-то срочное у Снеткова, раз так спешит. Так и есть. Двери резко приоткрылись, и появилась обеспокоенная и растерянная физиономия поручика. Озабоченным голосом он отрапортовал:
        - Ваше превосходительство, важное донесение от казанского губернатора. Дело касательно капитана Голевского.
        - Брависсимо! Что там? - генерал схватил письмо, быстро прочитал и удовлетворенно хмыкнул. - Ага, мерзавцы, зашевелились! Жареным запахло?!.. Я чувствую, Голевский на верном пути. Он, как хорошая гончая, взял правильный след. И, стало быть, хитроумная комбинация с этой польской княжной затеяна неспроста. Убрать нашего агента всевозможными способами, сбить его со следа - вот их первостепенная задача! Покамест у них это великолепно получилось, гвардеец в каземате и обвинен в тяжком преступлении. Но заговорщики рано радуются. Да, Голевский в каземате, но он-то жив и невредим. Пройдет время, он окажется на свободе и возьмет нужный след. Так что Голевского надо беречь как зеницу ока. Понимаете, поручик? Он не должен сгинуть в казанской темнице.
        - Так точно-с, ваше превосходительство! - гаркнул адъютант и щелкнул каблуками. - Будем беречь капитана.
        Зазвенели шпоры, Снетков вытянулся в струнку, а Бенкендорф недовольным тоном продолжил:
        - Фокин не углядел за Голевским. Это явно его вина. И сие обстоятельство меня откровенно тревожит. Послушайте, Снетков, необходимо послать к Голевскому еще одного дельного жандармского офицера с двумя, а то и с тремя агентами. Надо усилить его негласную охрану. Нельзя манкировать его безопасностью. Кого порекомендуете, поручик?
        - Я думаю ротмистра Шепелева и еще трех агентов.
        - Шепелев? Что же, дельный офицер. Его и направь.
        - Вот еще что… Словесный портрет польской княжны Марии Вербицкой точь-в-точь совпадает с описанием Анастасии Буковской.
        - Буковская? Понятно… Непревзойденная шпионка. Она в свое время работала и на нас. Жаль, что она так печально закончила свою жизнь. Следует узнать, с кем она общалась в последнее время. Установите этих лиц.
        - Слушаюсь, ваше превосходительство.
        - Вы свободны, поручик… Да, вот что… Пошлите кого-нибудь к вдове Боташева со словесным портретом Буковской, пусть почитают. Сдается мне, что горничная Маша и эта авантюристка - одно и то же лицо. Проверьте это и сразу доложите мне. К вечеру, а сейчас я поеду к его величеству. Вели подать карету к подъезду. А Андреев и Фрост пусть меня сопровождают.
        - Слушаюсь, ваше превосходительство.
        Снетков откланялся, а Бенкендорф взволновано заходил по кабинету. Руки заложил за спину, склонил голову, а взгляд устремил в пол.

«Да-с! Буковская - серьезная штучка. Те, которые подослали ее к капитану, противники нешуточные. Не раз я встречался с этой бестией. По государственным, тайным делам, а также по личным, любовным. Вот тут она хорошо запомнилась. Что она вытворяла в постели - уму непостижимо! Ее вряд ли забудешь… И чертовка умна. Как она влюбила в себя в свое время Рылеева! В то время он уже состоял в тайных обществах и благодаря ей уже был на заметке у Фогеля. Голевский тоже не устоял, ясно…»
        Генерал остановился.

«…И все же ставка на Голевского оправдывается. Он именно тот человек, который добьется истины. Значит, что-то важное он может обнаружить в Белояре, раз так его боятся. Ясно, что существует тайная организация. И ее люди есть даже у меня в канцелярии. Откуда тогда они узнали, что Александр Дмитриевич послан от меня? Они преследуют его от Петербурга. Вот канальи! Да, тайная полиция, сыск - это не военные действия. Там все просто. Здесь - свои, там - враги. Иди в атаку, руби сплеча, коли, режь, убивай! Бери в плен. Враг очевиден. А здесь вроде все свои, где друг, где враг - не разберешь! Противник хитер и скрытен. Волей-неволей приходится подозревать всех подряд. Приходится выманивать их, как зверей из берлог. Окопались, иуды!»
        Бенкендорф рубанул воздух воображаемой саблей.

«Я все равно вас достану, мерзавцы! Берегитесь, братья-карбонарии, горе-заговорщики! Всех вас изловлю и перевешаю».
        Вечером Снетков приехал к Бенкендорфу домой. Принимал адъютанта генерал в своем кабинете. Лицо поручика сияло.
        - Ваше превосходительство, вы были совершенно правы в своих предположениях. Горничная Маша, что отравила Василия Боташева, и есть Буковская. Вдова Боташева, дочери и слуги узнали в ее словесном портрете горничную Машу. Все как один твердят: это она. Только волосы другого цвета.
        - Сие пустяки. Волосы можно сто раз перекрасить. Переодеться в другое платье, поменять говор. Стало быть, Буковская. Отлично, отлично. Вот она, ниточка, за которую можно потянуть. Она-то и приведет нас к заговорщикам. Итак, продолжаем вести комбинацию, поручик.
        - Есть, ваше превосходительство. Разрешите идти?
        - Иди.
        Снетков откланялся.
        Бенкендорф с довольным видом заходил по кабинету. Генерал ликовал.

«Ах, до чего же хорошие вести принес мой Снетков! Цены им нет! Итак, теперь очевидно, что Василий Боташев принадлежал к тайному обществу и был устранен ее членами. Буковская - непосредственный исполнитель. Она хотела лишить жизни и Голевского. А вот здесь у нее ничего не получилось. Лишь на время задержала вояж капитана в Сибирь. Михаила Боташева тоже убрала эта таинственная организация. Не составить ли записку государю императору? Пожалуй, пока не стоит. Чай, не следует пугать его величество раньше времени. Слишком свежи в его памяти воспоминания о декабрьском мятеже двадцать пятого года. Вот поймаю революционеров, тогда и доложу. За раскрытый заговор он мне простит. Ведь победитель получает все. И награды. И титулы. И почести. На то он и победитель. А проигравший пусть плачет».
        Бенкендорф это знал. И он терпеливо будет ждать своего часа. Часа своей оглушительной виктории или сокрушительного поражения.

* * *
        Бывает, что судьба жестоко смеется над человеком.
        Даст она порой человеку клюнуть наживку, а тот - наивная душа, эдакий дуралей безмозглый, возьмет да и заглотнет ее целиком! А судьба-пересмешница раз его крючком за губу - и подсечет! Выкинет жертву на берег, а она хватает ртом воздух, ищет спасение, бьется об камни, вот-вот скоро смерть наступит, а судьба в это время раздумывает: отпустить ли ей добычу в воду, или пусть еще помучается? А может, пусть и умрет? Ай, нет, жалко ей станет добычу. Передумает судьба и отпустит дуралея. Пусть, дескать, живет пока. То великодушный жест, небесная милость. Но надолго ли? Бывает и ненадолго. И вот проходит годик, два, и вскоре опять фортуна горемычного ловит. Только ловит уже на другую наживку, более яркую и заманчивую. И опять мучает, и опять издевается над беднягой. Что и говорить, нравится фортуне изгаляться над людьми!
        Эх, судьба, судьбинушка!
        Привередливая ты какая! И что ты еще удумаешь сотворить с гвардейцем, кто знает?

…Голевский ворочался на неудобной кровати, а в голову все лезли разные мысли. О несчастливой судьбе, о неумолимой фатальности, о превратности и несправедливости жизни. Лезли, как вредные насекомые. Заполняли жужжащим роем весь мозг, кусали его, грызли, жалили и почти до основания его высасывали.
        В каземате было промозгло и прохладно. Голевский укутался одеялом, пытаясь хоть немного согреться. Вдруг загрохотала, заскрипела железная дверь и тяжело отворилась. В проеме появилась коренастая фигура тюремщика, солдата Прокопа. С ним был еще один стражник.
        - Изволите кушать, - буркнул Прокоп, поставил миску с едой и вышел.
        Голевский с неохотой поднялся. Зевая, взял ложку. Ковырнул в тарелке… Кажется, каша. Перловая. Сваренная на воде. Без соли и сахара. И хотя капитан был голоден, осилил лишь половину.
        Он стал нервно мерить шагами камеру. Тоска, злость, безысходность…

«Хоть волком вой, - загрустил гвардеец. - И сколько же мне здесь придется пробыть? Месяц, два? Год? А может, и всю жизнь? Ежели, не дай бог внезапно скончается сам Бенкендорф, пиши пропало - вовек мне, горемычному, не выбраться из каземата!»
        Шесть лет назад он уже вкусил прелести тюремной жизни. Едва здоровье тогда не подорвал. А мог и сгинуть вовсе. Как бы здесь не стать трупом хладным и безмолвным. А это гвардейца никак не устраивало. Он решительно подошел к двери и постучал по окошечку.

«Где же тюремщик, черт возьми!»
        Нет ответа. Голевский задолбил по двери сильнее. Его услышали. Окошечко открылось, и появилась простоватая физиономия стража. Солдат вопросительно посмотрел на арестанта и проворчал.
        - Чего шумите, господин офицер? Чего изволите?
        - Послушай, голубчик, пойди, расспроси коменданта, можно ли мне подать в камеру перо и бумагу? И книги какие-нибудь, журналы? Будь добр, молодец, узнай.
        - Узнаю, отчего не узнать. Григорий, подмени меня, я к коменданту изволю!
        Стражник ушел. Спустя минут двадцать он вернулся и доложил:
        - Комендант сказал, что вам не положено книжки да всякие такие журналы читать. Вот так и сказал. Не положено, - а потом шепотом добавил. - Я бы принес, но за это могут и сквозь строй прогнать. Вы же знаете.
        - Благодарю, любезный, что сходил и узнал. Как-нибудь выкрутимся, и не в таких переделках бывали.
        - Жалко вас, ваше высокобродие, чай, не по доброй воле сюда попали. А могут и безвинно осудить и на каторгу послать.
        - Да, могут. Да что поделать, ежели судьбу-злодейку порой не объедешь и не обойдешь. Встанет на дороге, как верстовой столб… А тебя-то как звать-величать, солдат?
        - Прокоп.
        - Хороший ты человек, Прокоп. А довелось ли тебе повоевать с французами?
        - Нет, не довелось, в резерве я был в казанском ополчении. Ладно, ваше высокобродие, пойду я, а то увидят, что я с вами беседую - враз всыплют.
        - Что же, иди, голубчик…
        Окошко в двери захлопнулось. Заскрежетал замок. И снова наступила невыносимая тишина. А с ней - и невыносимое одиночество. Александра Дмитриевича это угнетало. Но что делать? Сочинять стихи? Петь песни? Голевский ничего лучше не придумал, как вспоминать самые интересные и запоминающиеся истории из своей жизни: баталии с французами, офицерские пирушки, пикантные приключения с дамами и прочее, прочее, прочее…
        Голевский мечтательно заулыбался. Неужели это все было когда-то? Да, выходит, было. Сколько же приятных и незабываемых воспоминаний хранит его память. Сколько же их залегло в сердце! Все же, несмотря ни на что, жизнь у него получилась богатой на события.
        Он вздрогнул от неожиданности. Сквозь блаженные мечтания прорезался противный крысиный писк, он-то и вернул капитана к реальной действительности. Гвардеец открыл глаза, улыбка сползла с его лица. Мерзкая тварь сидела в углу камеры и вертела мордочкой.
        - Пошла вон! - взревел в ярости капитан и швырнул в нее миску. Миска загрохотала по каменистому полу, а крыса юркнула в дырку.
        Мечтать арестанту расхотелось.
        И снова нахлынули одиночество, безысходность, тревога. И снова медленно потянулось время. Как эти минуты были тяжелы и невыносимы для гвардейца! Уж лучше сражаться с врагом, зная, что ты погибнешь, чем прозябать в каземате.
        К ночи Александр Дмитриевич заснул тревожным и беспокойным сном.

* * *
        И вот наступило 18 октября. Этот день оказался решающим в тюремной эпопее Голевского. После полудня тюремщик Прокоп открыл дверь, и его громкий радостный голос пробудил капитана от печальных дум.
        - Александр Дмитриевич, пожалуйте на выход! Кажись, ваши мучения закончились. Вас освобождают.
        Солдат улыбался во весь рот и светился от счастья: он был рад за офицера. Крепко сдружились они за это время. Едва Голевский услышал благоприятные вести, тут же подскочил к стражнику.
        - Это правда, голубчик?! Откуда ты знаешь?!
        - Так, это… грех попутал, ваше благородие, подслушал я нечаянно разговор господ. Какая-то бумага насчет вас пришла из Петербурга. Вот я и грешным делом подумал, что вас будут вскорости вызволять из каземата.
        - Благодарю, голубчик, за столь радостную весть! Дай-ка я тебя расцелую! Буду помнить тебя, Прокоп, всегда.

…Когда Голевский вышел из каземата, то зажмурился на время: глаза отвыкли от дневного света. Его уже ждали комендант, полицмейстер и советник губернатора. Все предупредительно и дружески улыбались. Полозов картинно заключил в объятья измученного родственника.
        - Любезный Александр Дмитриевич, поздравляю! Вы свободны! Следствие во всем скрупулезно и внимательнейшим образом разобралось и вынесло решение: вы не виновны. Еще раз вас сердечно поздравляю.

«Не виновен!!! Ура!!! Виват!!!»
        Эти слова, словно глоток свежего воздуха. Голова едва не закружилась от счастья. Комок встал в горле, и капитан еле выдавил:
        - Благодарю, господа… Премного благодарен… за участие в моей судьбе…
        Голевский вышел от коменданта в сопровождении Полозова. Здесь бывшего узника ждал его экипаж и счастливый Игнат. Старик, плача, кинулся капитану на грудь.
        - Барин, вы живы! Радость-то какая, радость несусветная! Слава Царице небесной! Александр Дмитриевич цел и невредим вернулся!
        - Все нормально, Игнат, не переживай. Жив я, здоров.
        - Ну-с, дорогой Александр, не желаешь ли ко мне домой откушать, отдохнуть, привести себя в порядок, а завтра, если пожелаешь, тронешься в путь, - предложил Полозов.
        - Нет, благодарю, любезный Андрэ, я тотчас же отправлюсь в дорогу. Хочу бежать отсюда из этого несчастливого для меня города, хочу поскорей забыть этот весь кошмар.
        - Я понимаю…
        - Заеду в какую-нибудь глухую деревню, где меня никто точно не знает, схожу в баню с кваском, отдохну и забуду все, что было со мной. Дозволь, я все же поеду.
        - Ну что же, поступай, как знаешь, Александр. Прощай. Не держи обиды на меня. При случае заезжай на обратном пути, буду рад.
        - Непременно, Андрэ. А скажи, что говорят в городе об убийстве польской княжны? Что за слухи ходят?
        - Мы разместили в нашем «Вестнике» такое объяснение по поводу смерти заезжей полячки. Дескать, княжну такую-то убили и ограбили ее собственные слуги. Они нынче в бегах, их разыскивает полиция, приметы такие-то. Вот и все.
        - Что же, благодарю за помощь… И прощай…
        - Прощай… Ах да, постой, чуть не забыл. Вот письмо на твое имя из Москвы. От Дарьи Боташевой. Если мне не изменяет память, твою невесту звали Вера Боташева, а здесь Дарья. Неужто сестра ее?
        - Да, это ее сестра. Младшая.
        - Как знаешь, тебе виднее. Желаю тебе удачи, братец.
        Родственники сдержанно обнялись. Голевский сел в экипаж, а Полозов уехал вместе с полицмейстером на его коляске. Ямщик хотел было натянуть вожжи и стронуть коней с места, как вдруг какой-то чумазый мальчишка подскочил к капитану и сунул ему в руку записку.
        - Сие вам, барин!
        - Мне?
        - Вам, вам, господин офицер!
        - Постой, ямщик, не трогайся с места. Эй, малец, на копеечку за услугу.
        - Премного благодарен, барин! - и мальчуган стремглав умчался.
        Голевский развернул записку и увидел знакомое крылатое выражение в углу бумажки. Dum spiro, spero! Это зашифрованное известие от Фокина:
        Будь <здрав, <друг <мой!

<Слыхал-то, дьякон <наш теперь <службу оставил

<и тоже рожь жнет. Вбил <в <голову, <что <его удел
        - <крестьянство. <В ущелье <мужики <с Емельяновки

<корову <задранную <нашли. Словом, <дерут <и едят

<нашу <скотину <лесное <зверье. Уют зато вам <и мир

<вашему <дому.

<С <приветом, <Федор.
        Александр Дмитриевич достал тетрадь и карандаш.

«Значит, так, подчеркиваем первые две буквы слов, не отмеченных значком… Угу. Любопытно… Теперь соединим слова… Что получается?..»
        БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ В БУДУЩЕМ. СЛЕДУЮ ЗА ВАМИ.
        Прочитав записку, капитан тотчас же разорвал ее на мелкие кусочки и пустил по ветру. После этого вскрыл письмо от Даши - и сразу первые строки приятно порадовали. Княжна страшно обеспокоена долгим отсутствием от него известий, не случилось ли что-нибудь с ним? Пишет еще, что любит по-прежнему, даже сильнее. Умоляет написать ей хоть пару строчек. Радостно на душе оттого, что кто-то тебя любит и ждет… И к тому же искренне беспокоится. Капитан несколько раз поцеловал конверт с милым ему почерком и спрятал на груди.
        Глава 7
        Днем Вера приехала проведать родителей.
        Она была очень раздражена и зла. И было отчего. Она уже на дух не выносит своего благоверного. Как же он ее нервирует. Как опротивела его самодовольная и глупая физиономия. Вчера граф опять всю ночь играл в карты у барона фон Колцига и пил… А может, и развлекался с куртизанками. Обидно пропадать под бременем семейного брака, в расцвете лет чувствовать себя старухой. Ведь ей всего двадцать пять! Тяжко жить с нелюбимым человеком. Тяжко страдать неразделенной любовью. Тяжко! До боли обидно, но свою несчастливую долю она сама избрала. Господи, за что ей все это!
        Неожиданно ей навстречу попался слуга Федор со свежей почтой.
        - А что, любезный, письма есть? - спросила у него Вера.
        Из вороха газет, журналов и визиток слуга выудил пару конвертов.
        - Как нет, барыня, конечно есть. Вот, пожалуйте, получите… Вот письмо и вот…
        Вера повертела в руках конверты. Одно письмо для князя: приглашение на обед от сенатора Лопухина. Другое… Графиня принялась читать имя отправителя… Боже, это от Александра Дмитриевича! Вера обрадовалась, но, увидев имя адресата, огорченно закусила губу. Это же ее сестре! Похоже, их роман развивается! Ревность снова вспыхнула в ней ярким пламенем.
        - Ступай, Федор, я более не держу. Сии письма для меня, - сказала графиня, и слуга исчез…
        Вера в смятении вертела в руках письмо. Душу одолевали сомнения, она колебалась. Ей не хотелось отдавать письмо сестре: ведь она ее соперница! Ревность разрывала Веру на тысячу частей, а мысль о том, что Голевский, возможно, еще ее не разлюбил, не давала ей покоя. По крайней мере, Вере хотелось в это верить. И надеяться. Тогда что ей делать? Спрятать письмо? Или лучше сжечь?.. Сжечь - и дело с концом! Нет его и никогда не было. И никто не узнает. И все же это решение не годится. Сжечь - это нехорошо, низко. Отдать Даше? Пусть сестре больше повезет в этой жизни, чем ей. Нехорошо отбивать кавалера у родной сестры… Она-то в чем виновата? Вот же насмешка судьбы: сестра влюбляется в того же человека, что и она… И все же нельзя любовь делить, надо бороться за нее. Верно? Если верить великому философу Ларошфуко, то ревность до некоторой степени разумна и справедлива, ибо она хочет сохранить нам наше достояние или то, что мы считаем таковым.

«И я желаю сохранить, а точнее, вернуть мое достояние - Александра. А в сражении за внимание кавалера все средства хороши. Пускай даже на пути к счастью стоит моя собственная сестра!»
        Рука с конвертом опасно приблизилась к огню. Рыжие ненасытные языки пламени хищно потянулись к добыче. Еще мгновение - и любовное послание кануло бы в неизвестность… Вдруг сзади раздался окрик:
        - Вера!
        Графиня вздрогнула от неожиданности и обернулась… Это был ее отец! Застигнутая врасплох, она резко отдернула руку от огня. Сильный испуг отразился в ее глазах.
        - Mon Dieu! Боже мой! - невольно вырвалось у графини.
        Старик Боташев, видя неожиданное замешательство дочери, строго спросил:
        - Потрудись, дочь моя, ответить, что сие означает?.. Что у тебя в руке? Письмо? Давай-ка его сюда… Отчего ты так напугана?.. Изволь отвечать!
        Вера стояла перед отцом, ни жива ни мертва. Старик Боташев выдернул письмо из ослабевших пальцев и поднес близко к глазам… Прочитал имя адресата… отправителя… Затем медленно поднял голову… Вера страшно побледнела.
        - Да как ты посмела? - спросил Боташев.
        - Батюшка! - вскрикнула Вера и упала на колени. - Пожалей меня!
        Крупные слезы брызнули из ее глаз, и она бурно разрыдалась. Сквозь безудержный плач, мощными волнами сотрясавший ее тело, время от времени прорывалось лишь два слова «прости» и «папа». У Веры была настоящая истерика. Князь так и застыл с письмом в руке…
        Плачущая Вера подползла к отцу, обняла его ноги и запричитала:
        - Папочка, прости меня, пожалуйста! Папочка, родненький! Прости!
        И слезы, слезы, слезы… Боташев тоже прослезился, поднял дочку, прижал к груди, стал гладить по голове.
        - Успокойся, доченька. Я тебя не трону, обещаю. Но ответь мне, старику, на один вопрос. Отчего ты хотела сжечь чужое письмо?
        - Я его люблю-ю-ю! А графа ненавижу!
        Князь покачал головой.
        - Поздно, доченька, поздно… Ты сама упустила свое счастье. Вернее, отказалась. И оно ушло к твоей сестре. Бог так рассудил. Сашу я люблю как сына и уважаю как человека. Я безумно рад, что он и Даша полюбили друг друга. И я не буду против их помолвки. Вот помоги только Бог вернуться ему из Сибири. А тебе следует смириться и радоваться счастью сестры. Дай бог, я дождусь в этой жизни внуков…
        Вера лишь всхлипывала.
        - …Успокойся, дочка. Смири свои чувства и отнеси письмо Даше.
        - Будет исполнено, папенька.
        - Иди…
        Но перед тем как пойти к сопернице, графиня сначала припудрила под глазами. Вытерла слезы, натерла виски духами, и с временно смиренным, но отнюдь не примиренным сердцем понесла письмо сестре. Дашу она нашла в веселом настроении. Она читала какой-то женский журнал.
        - А тебе, сестричка, послание. - Вера протянула письмо.
        - Мне? И от кого? От Александра Дмитриевича?! Какая прелесть!
        Щеки ее заалели от смущения и радости. Даша, сгорая от любопытства, быстро развернула письмо. Глаза ее озарились счастливым блеском.
        - Вера, взгляни. Это стихи! Они посвящены мне! Браво!
        - Я рада.
        - Послушай, сестрица!..
        - Слушаю, - Вера кисло улыбнулась.
        Даша, не обратив внимания на реакцию сестры, начала читать вслух:
        О, взор, пленяющий меня!
        Глубины сини поднебесной.
        Ты полон дивного огня
        И непорочности прелестной.
        Оков лазурных жалкий раб
        Охвачен страстью роковою.
        Я пред тобою дивно слаб,
        Но гордость призываю к бою!
        Сдаваться сразу мне претит,
        Но мой рассудок понимает:
        Сей взор никак не отразить!
        Душа пиита погибает!
        Нижний Новгород, 1831
        - Великолепные стихи! - воскликнула Даша и невольно прижала листок к груди. Словно пыталась согреть свою душу этими горячими от любви стихами.
        - Чудесные, - согласилась Вера и помрачнела.
        - Извини, мне перечесть их охота, - засмущалась Даша и счастливая убежала в свою комнату.
        Вера, загрустив, присела на диван, взяла Дашин журнал, рассеяно пробежала глазами по страницам… Вдруг лицо ее сморщилось, губы обиженно надулись, задрожали, глаза предательски увлажнились. Вера в сердцах бросила журнал на пол и горько заплакала.
        Она страдала! Ей было жалко себя. Брошенную, несчастную, бедную. Она сожалела о прошлом, в котором она когда-то была по-настоящему счастлива. В том прошлом присутствовали дикая сумасшедшая влюбленность, блестящий красавец-офицер, великолепные балы, интересная насыщенная жизнь, неповторимая молодость, былая девичья красота и свежесть, которую, увы, уже не вернуть. Если бы она тогда не сделала свою роковую ошибку, отрекшись от Александра Дмитриевича, то была бы счастлива сейчас, как Даша. Была бы, но… не получилось.
        Вера страдала и плакала. Хорошо, что никто ее не видел в эту минуту: выглядела она весьма неприглядно. Сморщенное, покрасневшее лицо, сжатые от обиды губы, тоскливые, заплаканные глаза.
        Едва графиня успокоилась, вытерла слезы, как вошел Федор и громогласно доложил:
        - Барыня, прибыл граф Дубов! Желает видеть вас с Дарьей Николаевной! Изволите принять?
        - Петр Каземирович? Ладно, проси. И предупреди о прибытии его сиятельства Дарью Николаевну.
        - Слушаюсь, барыня.
        Вера поморщилась.

«Даша не обрадуется этому визитеру. Граф безумно влюблен в нее, мечтает, чтобы она вышла за него замуж. Но Даше он безразличен, Голевский - вот ее герой. Голевский - вот ее суженый».
        Так и получилось. Даша была недовольна приездом влиятельного жениха, но вынуждена была согласиться принять его. Дубов - напыщенный горделивый мужчина лет пятидесяти шести с ледяным тяжелым взглядом - весь вечер восторженно смотрел на Дашу, говорил ей пышные витиеватые комплименты, намекал о серьезности своих чувств и намерений, а она откровенно зевала и сухо ему отвечала. А потом вздохнула с облегчением, когда его сиятельство, недовольный и обиженный, решил откланяться.
        Даша, увидев в окно, как карета министра выезжает из ворот особняка, радостно воскликнула:
        - Слава Богу, что он уехал! Терпеть его не могу!
        - Эх, Даша, - поморщилась Вера. - Это весьма уважаемый и знатный человек. К тому же достойный для всякой столичной барышни жених.
        - Еще скажи завидный.
        - Я полагаю, всякая приличная девушка мечтает о таком женихе.
        - Он стар для меня. Самодоволен и важен. К тому же не забывай, Верочка, у меня уже есть жених. И я люблю его, а он - меня.
        - А вдруг твой жених не вернется из вояжа?
        - Как ты можешь так говорить! - сердито воскликнула Даша. - Что бы ни случилось, я буду ждать Александра Дмитриевича. Я не предам его, как некоторые!
        - Что? Кто это некоторые? Сей укол в мою сторону? Это ты про меня так насказала? Да как ты смеешь разбрасываться такими подлыми словами, дерзкая девчонка! - возмутилась Вера.
        Княжна покраснела и замолчала. А Вера разбушевалась не на шутку: так ее задело замечание сестры.
        - Ты ничего не понимаешь, глупая! Голевский не знатен, не богат, как мы. А родство с нами сделает его значимым в обществе. Как ты этого не понимаешь! Может, он тебя и не любит вовсе! Поди, ему нужен твой титул, а не твоя распрекрасная душа. Ах, как неумно с твоей стороны верить в вечную любовь! Тоже мне Тристан и Изольда!
        - Ты не вправе так говорить, Вера! Возможно, это для тебя много значат титулы и богатства женихов. А для меня вполне достаточно, что мой суженый - незаурядная личность и то, что я люблю его. Сие немаловажно. Александр Дмитриевич красив, мужественен и благороден. На него можно положиться, - княжна перешла в наступление. - Он не жалок, как твой Переверзев, не пьет как последний сапожник и не изменяет направо и налево…
        - Замолчи, немедленно замолчи, слышишь! Я, право, не желаю об этом знать!.. - задергалась Вера. - Прекрати сию клевету!
        А Даша, зло сверкнув глазами, кинулась добивать сестру колкими фразами:
        - И что толку от твоей выгодной партии, Верочка! Посмотри на себя! В кого ты превратилась! Ты угасаешь на глазах! Ты только мучаешься в этом будто бы счастливом замужестве…
        - Замолчи! - не выдержала графиня. - Как ты смеешь! Прекрати немедленно! Слышишь?!
        Сестры обижено отвернулись друг от друга, и в комнате воцарилось тягостное молчание. Но оно продолжалось недолго. Вера поняла, что зашла слишком далеко и тут же сменила гнев на милость. Она кинулась обнимать Дашу, целовать.
        - Прости, сестренка, я не хотела. Прости, моя дорогая! - приговаривала Вера.
        Но Даша явно не собиралась прощать свою сестру. Она обиженно молчала и отворачивалась. Графиня после безуспешных попыток вымолить прощение у сестры сказала в сердцах «Ну, как знаешь!» и уехала домой.
        Княжна, вытерев мокрые глаза платком, достала стихи и письма Голевского и принялась их перечитывать. Постепенно горькая обида на сестру сошла на нет, и у Даши улучшилось настроение.

* * *

20-го октября Голевский, переправившись через широкую реку Кама, прибыл в губернский город Пермь (настоящая глушь!). Пермь - бывшая (до 1723 года) деревня Ягошиха, а затем поселок вокруг медеплавильного завода. Отсюда купцы Строгановы отправляли на завоевание Сибирского ханства отряд Ермака Тимофеевича. Пермяки порадовали капитана своей приветливостью и открытостью. Помогали вытаскивать из луж застрявшую коляску: накануне прошел сильнейший дождь со снегом, улицы города превратились чуть не ли в грязевое болото, и проехать было проблематично.
        За Пермью верст через сто пошли Кунгурские лесостепи. Проехали сам городок Кунгур, пустились вдоль широкой реки Сылва. Затем лесостепь сменил гористо-холмистый ландшафт. Припустил нудный дождь. Причем надолго. Впору было похандрить. Но придаваться унынью не давала красивая уральская природа. Да и было на что взглянуть. Вековые сосны, ели, березы. Скалистые горы, покрытые изумрудной травой. Холмы безбрежного леса. Светло-зеленые, темно-зеленые, ближе к горизонту иссиня-черные. Виднелись хребты Среднего Урала.
        Вдруг колесо отскочило, и кибитка, вздрогнув, накренилась набок.
        - Тпру-у-у! - натянул вожжи ямщик. Лошади покорно остановились. - Эх, язви ее, это проклятущее колесо. Не выдержало дороги.
        - Эх, барин, оказия какая! - воскликнул сокрушенно Игнат. - Надо чинить.
        - Чините, голубчики, чините, - вздохнул Голевский, вылез из экипажа и осмотрелся…
        Какая здесь дивная, чудная природа! Прямо-таки девственная. Кажется, что сюда не ступала нога человека. Огромные сосны, ели… Прохладный сумрак, солнце едва пробивается сквозь кроны деревьев. Человек просто маленькая букашка перед такой темно-зеленой громадиной.
        Капитан подошел к исполинской сосне, вокруг которой валялось множество шишек, и потрогал шершавый ствол. В воздухе пахло смолой и хвоей.

«Ай да красавица! - восхитился деревом Александр Дмитриевич. - Сколько же ей лет? Сто, двести, триста? Сколько она на своем веку повидала людей - не перечесть! Наверняка и казаков-первопроходцев видала. Возможно, и их предводителя - Ермака Тимофеевича! Право, он мог здесь стоять и тоже о чем-то думать… Видя сию красавицу, девственный лес, сразу ощущаешь бренность проходящей жизни. Миг - и тебя нет! А сосна будет стоять еще лет двести, а может, полвека. Натура вообще вещь вечная. Дар Господа Бога. И отчего люди не живут вечно? В особенности, когда они счастливы и любят друг друга. И когда случается такое блаженное состояние души, вот тогда хочется жить вечно. Страшно хочется!».
        Пока кучер чинил кибитку, Игнат развел костер и вскипятил воду в чугунном чайнике.
        - Чаю изволите, барин! А то и поесть не мешало бы.
        - Отчего бы нет, - согласился Голевский.
        Игнат купил за гроши у местного рыболова-мальчишки ершей, окуня, плотвы и сварил великолепную уху, часть рыбы пожарил в углях. Также испек в золе и картошку. Достал сыр, копченую говядину и овощи, те, что купили в Перми: помидоры, огурцы, лук. Уселись на поваленный ствол и вкусно поели. Голевский остался доволен ужином. Сразу накатила ностальгия. Вспомнил свою походную жизнь. Бивуаки, костер, отбитое о лафет и запеченное на шомполе мясо. Вино, разговоры, байки, прибаутки. Славное было время. Время великих испытаний и подвигов.
        Как сладко слипаются очи. Поспать бы. Но ночевать в лесу опасно. Вдруг лихие люди или дикие звери. И путешественники тронулись в путь.
        Ехали всю ночь, а к утру добрались до станции. Едва приехали - как сломалось дышло, а один конь потерял в пути подкову. Игната Голевский отправил договариваться с кузнецом насчет починки экипажа, а сам направился в избу станционного смотрителя. Разбудил того, и смотритель, зевая и сонно хлопая глазами, особо не спеша, поставил самовар. Тут же приехал другой постоялец - какой-то уральский купец. Окладистая борода. Глаза зеленые, нос большой картошкой. Посмотрел с интересом на офицера, а тот - на купца. Что-то знакомое показалось капитану в обличье негоцианта. Но что именно, Голевский никак не мог понять.
        Торгаш поинтересовался у Александра Дмитриевича:
        - Откуда вы и куда, мил человек?
        - До Красноярска мой вояж. Из Петербурга еду.
        - Батюшки, из самой столицы?
        - Да, именно так.
        - Ни разу не бывал там. В Казани был, в Нижнем Новгороде был, во Владимире был, даже в Москву возил свои товары, продавал, а вот в Петербурх не угораздило съездить. Говорят, красивый город. Так ли, господин офицер?
        - Весьма красивый город, это верно.
        - А я сукном торгую. Своя фабрика в Перми. Жуков меня величать. Иван Федорович. Купец первой гильдии. Здесь на Урале все меня знают.
        - Александр Голевский. Капитан лейб-гвардии Московского полка.
        - Рад знакомству.
        Смотритель переминался, не решаясь влезть в разговор. Наконец вклинился:
        - Извините, ваше высокоблагородие. Не угодно почивать? Ведь всю ночь не спали. Кровать свободна.
        - Да, можно и отдохнуть. Извините.
        После бессонной ночи и сытного завтрака капитана потянуло в сон. Веки отяжелели, блаженное тепло разлилось по всему телу. Купец сказал, что отправляется в дорогу. Голевский поинтересовался:
        - Как это, голубчик, не страшно? Разбойники, крутые дороги, а вы вроде без охраны?
        - Спешу, мил человек, дело-то безотлагательное. Мы, люд торговый, все прибыток ищем, какую-то выгоду. Найдем - и тому рады. Остальное меня мало тревожит. Ведь жизнь такова: сегодня в порфире, а завтра в могиле. Сколько господь мне отмерил, столько и проживу. Вам-то самому не страшно, господин хороший? Незнакомые края, лихие люди? Неровен час, сгинете. А дома, небось, жена, дети… Ждут не дождутся.
        - Никто меня, кроме любимой, не ждет. И нет мне дороги назад, голубчик. Еду я на могилу к другу, однополчанину, хочу помянуть его.
        - Смелая ты душа, мил человек. Ну, ладно. Будете у нас в Перми, милости просим ко мне в гости. Меня там все знают. Остановитесь на ночлег, угощу отменно, по-уральски. Ну, прощайте. Бог даст, свидимся.
        - Возможно. Прощайте.
        Купец отбыл. Голевский лег на кровать и заснул как младенец. Проспал часа четыре. После сна почувствовал бодрость и свежесть. Появилось хорошее настроение. А Игнат уже докладывает:
        - Барин, а барин, кузнец в лучшем случае только завтра возьмется за нашу кибитку. Когда я пришел - он опохмелялся, а недавно проведал - он уже бревном лежит, пьян. Толку от него нет никакого. Местные говорят, он может так целую неделю куролесить без продыху.
        - Вот каналья сей кузнец! - в сердцах воскликнул капитан. - Что же выходит, снова принужденная остановка?! Стало быть, мое путешествие возобновится не скоро. Черт побрал бы этого пропойцу! Ох уж это мужичье!
        Голевский сокрушенно вздохнул. Пока местный Гефест протрезвеет, точно неделя пройдет. А значит, вояж опять затянется.
        Вдруг хлопнула входная дверь, и в избу вошел незнакомый офицер. Высокий, статный, с рыжими бакенбардами. Капитан внутренне напрягся: кто это? Случайный путешественник, человек по казенной надобности, курьер, друг, враг, кто-то еще? Теперь, после Казани, все встречающиеся на его пути сразу попадают под его подозрение. Вдруг этот незнакомый офицер из стана заговорщиков и пришел лишь для того, чтобы его убить? Да нет, вроде руки держит свободно. И холодного оружия нет. Только стянул перчатки, сцепил замерзшие пальцы и греет их горячим дыханием: продрог в пути.
        - Погода просто ужасная! - сказал незнакомец, приближаясь к печке. - Сударь, вы не из Петербурга, кажется, лицо мне ваше знакомо?
        Голевский вздрогнул от неожиданности, внимательно взглянул на незнакомца и после непродолжительной паузы ответил:
        - Нет, я из Москвы, но в Петербурге я как-то жил, на улице Морской.
        - Вот как, а я на Невском.
        Голевский встал из-за стола и тепло пожал руку офицеру. Тихо спросил:
        - Поручик Фокин?
        - Так точно-с. Фокин Владимир Андреевич. Честь имею.
        - Очень приятно, капитан Голевский.
        Они сердечно обнялись. Словно братья. Важность предприятия и постоянная, незримая опасность делала их самыми близкими друзьями.
        - Хозяин - наш человек, - предупредил Фокин. - Так что можно не опасаться, что нас могут увидеть или подслушать. Если приедет вдруг какой-нибудь путешественник, он даст знать. И мы сделаем вид, что незнакомы.
        Они выпили вина, поговорили по душам и остались довольны друг другом.
        - Вот моя фамилия, - Фокин протянул Голевскому портрет жены и сына. - Это Светлана, а это Всеволод. Ему всего два года.
        - Красивые лица. Я вам завидую. Я пока не обрел свое семейное счастье. Но у меня есть невеста. И дай бог вернуться к ней после этого опасного вояжа. Тогда можно и подумать о помолвке.
        - Семья - это прекрасно, Александр Дмитриевич, уверяю. Домашний уют, любовь близких - отдых от душевных переживаний. Кстати, я жду со дня на день прибавления в семействе.
        - Поздравляю, поручик. И кого вы более желаете, сына или дочь?
        - Сын уже есть, пожалуй, пусть дочурка. И жена мечтает о девочке.
        - Девочка. Тоже славно.
        - Когда-нибудь, капитан, и у вас будут малыши, и вы поймете, какое это счастье - иметь детей.
        Они еще с час поговорили о том о сем, после чего Фокин предложил Голевскому:
        - Не угодно ли вам, Александр Дмитриевич, взять мою кибитку, ибо она у меня добротная, хорошая, почти новая. А я воспользуюсь вашей, починю и догоню вас. Надеюсь, что кузнец выйдет из запоя. Однако же вам следует спешить, капитан.
        - Вы правы, поручик, воспользуюсь вашей кибиткой. Прикажу Игнату, чтобы перетащил мои вещи в ваш экипаж, а ваши вещи - в дом. И тогда тронусь в путь. Сия казанская история сделала мое путешествие более продолжительным. А время не ждет. Следует как можно быстрее изобличить заговорщиков. Коли мы возвратимся в Петербург, то приглашаю ко мне на обед со всем вашим семейством.
        - Непременно приду, - заулыбался Фокин.
        - Ловлю вас на слове, Владимир Андреевич, - улыбнулся в ответ Голевский. - Визитную карточку посылать вам не буду, приезжайте в любое время, обойдемся без экивоков, всегда буду вам рад.
        - Благодарю за честь.
        Сборы были недолги. Игнат перетащил вещи Фокина в дом, загрузил багаж своего хозяина в новую кибитку, запряженную свежими и сытыми лошадями, и доложил о готовности экипажа.
        После короткого прощания с поручиком капитан отправился в путь.

* * *
        Все те же дремучие уральские леса. Вокруг - темно-изумрудные горные хребты… Сосны, ели, березы… Извилистая горная дорога.
        Ухабы, кочки, ямки…
        Кибитку трясло, но Фокина это не волновало: он спал глубоким сном. О чем мечталось, то и снилось. Жена, сын, родители, а также родной дом. Затем привиделся какой-то званый вечер, бал, парад… И снова грезы о семье…
        Вот жена улыбается… Сын тянет к нему ручки… Поручик идет к ним навстречу… И вдруг, о ужас, Фокин проваливается в какое-то болото. Прямо посреди залы. Бурая вязкая жижа. Его начинает постепенно затягивать в трясину, он пытается выскочить, хватается за край суши, но бесполезно, руки словно ватные, не слушаются. Он тонет, его засасывает по пояс, затем по грудь… Фокин кричит - но крика не слышно. Он в панике, жена в ужасе, ребенок плачет, и тут с грохотом падает на пол огромная картина…
        Ба-бах!!!
        Оглушительный треск, но уже наяву. Поручик вмиг пробудился. Сонно захлопал глазами.
        - Что случилось?! - крикнул он жандармам.
        - Оказия какая, ваше благородие! Сосна упала на дорогу! - прокричал в ответ кучер, унтер-офицер.
        Действительно, огромное дерево, рухнув поперек дороги, перегородило ее напрочь. Снежное покрывало вмиг слетело с сосны и, рассыпавшись в мельчайшую пыль, заклубилась, заискрилась в воздухе. Унтер-офицер натянул поводья, и лошади встали. Неожиданно из-за деревьев раздались выстрелы.
        - Разбойники, поручик! - предупредил Фокина унтер-офицер и достал из-за пазухи пистолет, но не успел даже взвести курок.
        Вражья пуля, прожужжав, вонзилась смертоносным жалом в его полушубок и, вырвав клок овчины, достала до груди. След от пули тут же обагрился кровью. Унтер вскрикнул, дернулся, шапка слетела с головы, и он, завалившись набок, слетел с облучка и больше не двигался… Другой жандарм спрыгнул с козлов и кинулся наутек. За ним погнались двое разбойников. Один с кистенем, а другой с пикой. Теперь Фокин оказался лицом к лицу с целой шайкой отпетых головорезов. У него оставался только один выход. Занять скорее место кучера и, развернув лошадей в противоположную сторону, постараться уйти от погони.
        Поручик открыл дверь, выпрыгнул из кареты. Покатился по земле кубарем - и вовремя! Дружно бабахнули ружья и пистолеты. Над ним тотчас прожужжал рой пуль. И все мимо! Слава Богу, цел Фокин! Послышались злобные и яростные выкрики.
        - Держи его, а то уйдет!
        - Хватай его!
        - Стреляй в него!
        Поручик быстро вскочил на ноги, но до кучерского места не смог добраться: помешали. Кто-то кинулся к офицеру с ножом. Фокин не растерялся и ударил двумя ногами в живот нападавшему - тот отлетел в сторону. Нож выскочил из рук разбойника и, блеснув серебристой рыбкой, воткнулся дерево.
        Фокин успел подняться и встать на одно колено… Не прицеливаясь, выстрелил. Летевший на него второй разбойник с рогатиной упал как подкошенный. К поручику бежали еще трое. В шагах двадцати от него…
        Поручик живо кинулся обратно в купе: достать секретное оружие. Его он приготовил именно для таких случаев. То был редкий по изготовлению немецкий пистолет с четырьмя поворачивающими стволами и с четырьмя полками для затравки. Правда, с двумя курками… Громоздкий, но эффективный.
        Разбойники приближались…
        Поручик лихорадочно взвел курки…
        Бах, бах, бабах! Бах!
        Четыре выстрела прозвучали кряду. В двоих разбойников поручик попал, и те упали, кто раненый, кто убитый. Кто-то выпалил в Фокина. Пуля просвистела рядом с виском. Поручик выхватил саблю и обрушил клинок на голову злодея. Тот отбил удар кистенем. И тут пуля от карабина больно толкнула поручика в грудь. Он упал. Виски сжало как тисками, сердце разрывалась на части, а в глазах потемнело… Сильная, жуткая боль. Он выронил саблю и повалился на холодную землю…
        К раненому поручику подошел… купец с носом-картошкой. Тот самый, что представился Голевскому торговцем сукна Жуковым. А еще ранее он играл роль польского слуги Марека. И неудивительно, Максимилиан был неплохим лазутчиком и тайным агентом. И лицедеем. Он умел перевоплощаться в разных людей, примерять их маски. Накладывать грим, усы, бороду, парики. И каждый раз делался неузнаваемым.
        Максимилиан отклеил накладной нос и вновь стал горбоносым. Внимательно всмотрелся в лицо умирающего… Вдруг раздраженно нахмурился и выругался…
        - Что за черт, это не он!
        К нему подвели пойманного жандарма. Тот испугано смотрел на грабителей и жалобно причитал:
        - Братцы, не убивайте, пощадите, я ведь вам не делал зла! А, братцы?! Не убивайте! Детей моих сиротами не оставляйте, Христом Богом прошу. Их у меня пятеро. Христом Богом прошу, не лишайте меня жизни! А хотите, вам послужу, а, братцы?!
        - Заткнись, собака! - прикрикнул на агента Максимилиан.
        - Братцы!.. Господин хороший! Пощади!
        - Атаман, что с ним делать? - спросил кто-то из толпы.
        Максимилиан презрительно взглянул на трясущегося от страха пленного.
        - Уведите, я потом им займусь, допрошу его, - распорядился главный заговорщик.
        Пленного увели…
        Поручик силился приподнять голову, но никак не мог. Пытался сказать что-то, но ничего не получалось: губы не шевелились. Глава тайной полиции Союза с грозным видом склонился над Фокиным.
        - Говори, мерзавец, кем послан? Бенкендорфом? Фогелем? Или кем-то еще? Что ты вынюхивал? Кто твои кураторы? Говори!
        Фокин обессилено уронил голову и закрыл глаза…
        - У, каналья! - выругался заговорщик. - Не желаешь разговаривать! Я тебя заставлю, царский прислужник!
        Максимилиан обыскал поручика и нашел какую-то бумагу, но та уже намокла от крови, и ничего нельзя было разобрать. Ни строчки, ни буквы, ни знака.
        - Черт! - снова в сердцах выругался Максимилиан и брезгливо отбросил в сторону бумагу. - Вот не везет, хоть убей! И человек не тот, и документ пришел в негодность.
        Поручик с трудом открыл глаза и уставился на лжекупца… Не может быть! Неужели это он? Фокин узнал горбоносого, и ему стало понятно, что за люди стоят за его спиной. Итак, загадка разгадана, но он уже не сможет об этом никому рассказать. Он чувствовал, что умирает. Силы таяли с каждой секундой.
        Максимилиан тоже узнал поручика. Когда-то они вместе сражались в летучем отряде Бенкендорфа под Вязьмой. Максимилиан служил в гусарах, а поручик в уланах. Теперь многое стало ясно. Значит, сам Бенкендорф послал его к Голевскому. Но почему они поменялись кибитками? Непонятно. Военная хитрость? Возможно. Значит, что-то заподозрили. Или что-то их спугнуло? Но что? Впрочем, теперь какая разница. Дело сделано. И пусть в его хитроумно расставленные сети не попался сам Отступник, но зато он, Максимилиан, перехватил его тайного помощника! И теперь враг должен умереть. Чем меньше врагов Союза, тем ближе Великий День - день освободительной революции.
        Максимилиан поднял пистолет и нацелил на Фокина.
        - Умри, жандармский прихвостень! - и нажал на курок.
        Раздался выстрел. Из дула пистолета на мгновение высунулся смертоносный язычок пламени и больно ужалил поручика прямо в голову. Фокин погрузился в вечную темноту… Убийца медленно опустил пистолет…
        Полетела мелкая снежная крупа. Она кружилась, падала, падала, но не таяла.
        Максимилиан вернулся к своим людям.
        - Уберите трупы в овраг, - распорядился он и зашагал в сторону спрятанных за деревьями возков.
        Сейчас он вытрясет у этого жандарма нужные сведения.

…Двое разбойников схватили мертвого Фокина за руки и потащили к глубокому оврагу. За трупом потянулась кровавая полоса. Она змеилась до самого оврага. Там, на краю обрыва, разбойники принялись спихивать поручика вниз. Толкали, толкали и, наконец, сбросили труп. Тело, с треском ломая сучья и ветки кустарников, скатилось на дно оврага. Голова мертвеца угодила прямо в студеный ручей. Вскоре холодная вода окрасилась в розовый цвет.

…Максимилиан допросил пленного жандарма. Но этот допрос еще больше обозлил заговорщика. Ничего ценного агент не смог сообщить. Жандарма задушили веревкой, а потом, раскачав, тоже закинули в овраг.
        Итак, враги уничтожены. Но главная цель - устранение Отступника - не достигнута. И тем не менее эту операцию Максимилиан мог занести себе в актив. Ведь устранив, пусть и по ошибке, жандармских агентов, он тем самым оставил Голевского без прикрытия. Теперь гвардеец лишился поддержки могущественного Бенкендорфа и стал намного уязвимее. Вот этим и воспользуется Максимилиан. Ведь один в поле не воин.

* * *
        Снег уже выпал повсюду. Полосатые верстовые столбы проносились мимо со скоростью лихих скакунов. Верста за верстой, верста за верстой. Только снежная пыль летит из-под копыт!
        За спиной - чудесные уральские горы, дремучие леса, великие реки. А впереди - лесостепи, замершие болота, снежные просторы. Впереди Тобольская губерния, города: Тюмень (бывший татарский город Чинги-Тура, взятый дружиной Ермака) и Ялуторовск…
        Еще одна верста, и вот Ялуторовск.
        А здесь на поселении бывшие товарищи - чех Василий Враницкий, бывший полковник квартирмейстерской части, страдающий душевными расстройствами. Подполковник Андрей Ентальцев, бывший командир 27 конноартиллерийской роты. Ентальцева осудили по 8 разряду с формулировкой: «Знал об умысле на Цареубийство, принадлежал к тайному обществу со знанием цели и знал о приготовлениях к мятежу». Четыре года каторги, а потом поселение.
        Первым, кого посетил Голевский в городе, оказался Ентальцев.
        Полковник радушно встретил Голевского, угостил чаем, жадно выслушал свежие столичные сплетни и сказал, что подавал прошение на имя его величества, хотел, чтобы его перевели на Кавказ рядовым, но прошение отклонили. Пожаловался, что местный городничий Смирнов - порядочная сволочь, как и губернский секретарь Портнягин, строчат на его доносы. Голевский откланялся, сказал, что спешит, что не станет проведывать Враницкого, и вскоре покинул гостеприимный город.

25-го октября Голевский добрался до главного города губернии - Тобольска, а 27-го проехал окружной город Омск - форпост сибирского казачества и резиденцию Западносибирского генерал-губернаторства. Это все еще была Тобольская губерния. В Омске Голевский пробыл всего четыре часа и отправился дальше…
        Потянулись березовые в желтых одеяниях леса, а потом их сменили унылые Барабинские лесостепи, озера, болота…
        Внезапно мглистые небеса разверзлись, и пошел снег. Сначала мелкий, затем крупный. Потом за небесными кулисами появился Создатель и занавесил землю сплошною снежною стеною…
        Снега навалило много, образовались приличные сугробы. Капитан на одной из станций пересел в крытые сани и тронулся в путь. По зимней дороге ехать было гораздо быстрее, чем по осенней, раскисшей от дождя и грязи. Полозья скользили по белой глади легко и невесомо, отчего тройка лошадей стремительно и без особых усилий все уносила в снежную даль тяжелую неповоротливую кибитку. А утоптанный толстый слой снега сглаживал все неровности дороги и делал поездку намного комфортней. Теперь пригодился и подарок князя Боташева - медвежья шуба. Голевский укутался в нее, и стало теплее. Из лета в зиму приехал! Вот как бывает. Сибирь она и есть Сибирь.

31-го к вечеру Голевский достиг города Томска - центра молодой российской губернии - Томской, выделенной из Тобольской губернии по реформе 1804 года. В городе в основном были деревянные дома, только у влиятельных и богатых людей - каменные. Губернаторский дом, как полагалось по чину, был каменным, большим и самым красивым в Томске. Голевский отметился у губернатора, откушал и отправился дальше.
        Максимилиан следовал за ним по пятам. Но неожиданно Диктатор вызвал Максимилиана в Санкт-Петербург по срочному делу. Шеф тайной полиции вынужден был поручить операцию Катилине, который отвечал за Енисейский филиал и город Белояр и уже проявил себя перед Союзом в деле устранения Боташева-младшего. Через верных людей Максимилиан послал ему зашифрованную записку. На ней был начертан круг из букв, а в центре круга красовался нарисованный скорпион. Скорпион выглядел боевито. Агрессивно расставлены клешни, хвост с жалом угрожающе поднят вверх. А буквы там были такие:
        А Г Л О Е Л К Е С В А С Н К Д И Р Й
        Несведущий человек принял бы все это за абракадабру. Но то была тайнопись. А расшифровалась она очень просто. Во-первых, скорпион означал слово «смерть». Во-вторых, если читать через букву слева направо, то можно узнать имя человека, приговоренного к смерти, - Александр Голевский. Все просто.
        А Максимилиан сел в кибитку и отправился в путь. Он возвращался в столицу, явно недовольный собой.
        Порученную миссию он почти провалил. Как он не старался, ему не удалось устранить Отступника. Комбинации: «Цаплин», «Буковская», «Уральская засада» потерпели фиаско. Голевский ловко обошел все ловушки. И до сих пор обходит. Ему пока фантастически везет. Но будет ли ему благоволить фортуна в дальнейшем? Кто знает? Когда-нибудь удача отвернется от него, и тогда прощайте, месье Голевский. Вся надежда на Катилину. Он именно тот человек, кто отвадит госпожу Фортуну от удачливого капитана. А разговор с Диктатором будет явно нелицеприятным…

…Через двенадцать дней Максимилиан прибыл в Петербург. Диктатор резко вскочил с кресла, забегал по кабинету и, брызжа слюной, начал отчитывать провинившегося подчиненного.
        - Теряешь хватку, мой верный брат, теряешь! - кричал глава Союза на Максимилиана. - Не узнаю тебя. Где былой напор, реакция, хитроумие! Отступник до сих пор жив!
        - Стечение обстоятельств, мой Диктатор, - оправдывался Максимилиан, застыв перед Диктатором, как нашкодивший лицеист: голова опущена, взгляд виноватый, руки по швам. - Кто знал, что он поменяется кибитками с этим жандармским поручиком, что Буковская допустит оплошность и что Голевский окажется ловчее самого искусного дуэлянта Цаплина. Он будто неуязвим.
        - Уязвим, неуязвим. Повезло, не повезло. Вздор! Чушь! Как бы то ни было, за успех операции «Отступник» отвечать придется тебе, как ее руководителю.
        - Я отвечу, мой Диктатор. Операция продолжается, дело по устранению Отступника я поручил брату Катилине.
        - Катилина? Что же, это правильное решение. Катилина неплохо себя проявил в нашем деле. Может, он окажется ловчее и хитрее Отступника.
        - Я полагаю, что он справится с заданием.
        - Смотри, Максимилиан, разжалую в легионеры, если провалишь эту операцию.
        Глава тайной полиции снова понурил голову. Ему совсем не хотелось быть разжалованным. Положение главы тайной полиции Союза его устраивало и льстило его самолюбию. Пусть маленькая власть, но все-таки власть. А если они победят в революции, а они победят, он нисколько не сомневается, то он станет шефом полиции всей России. И тогда наступит звездный час для его честолюбия. Это же какая власть! А если его Диктатор разжалует, то не видать ему этого лакомого поста как своих ушей. И все из-за этого окаянного гвардейца! Будь он проклят!
        Максимилиан сжал от злости кулаки. И посмотрел с нескрываемой ненавистью куда-то вдаль, будто пытаясь разглядеть за тысячи верст своего врага и поразить его взглядом в самое сердце.
        - Что же, милостивый государь. Расскажите нам в мельчайших подробностях о ваших подвигах на бескрайних российских просторах, что вы замышляли против Отступника и что осуществляли, а я послушаю, - саркастически усмехнулся Диктатор и уселся в кресло.
        Он немного отошел от гнева. И ждал объяснений. Возможно, он помилует шефа своей полиции.
        Максимилиан скорбно вздохнул и начал повествовать о своих злоключениях. Диктатор внимательно его слушал, иногда делая пометки карандашом. Кажется, Голевский действительно умен, хитер и удачлив, раз умудряется обойти самые хитроумные ловушки и самые опасные капканы. И Максимилиан если здесь и виноват, то только в малой степени. Он сделал все, что мог. Просто Голевский страшно везуч. Но до поры до времени.
        Глава 8

3-го ноября Александр Дмитриевич, переправившись через реку Чулым, прибыл в бывший казачий острог Ачинск. Задержался лишь на час, чтобы перекусить в лучшей ресторации города, а потом отправиться дальше.
        А 4-го ноября гвардеец-путешественник добрался до другого бывшего казачьего острога - Красноярска. Этот город в 1822 году отобрал у Енисейска статус главного города губернии. Здесь Голевский остановился на постой в скромной двухэтажной гостинице.
        На этот раз с гвардейцем ничего такого особенного не приключилось. Никто не покушался на его жизнь, никто не соблазнял, не вызывал на дуэль и не пытался отравить. И слава Богу! Правда, это несколько настораживало. Наивно полагать, что враги его успокоились и не замышляют новые диверсии. И Фокин почему-то давно уже не выходил на связь. Он послал ему записку в конверте, но она осталась без ответа. Что-то явно случилось. Может, его миссия уже не нужна, наверху все переиграли? Так почему не трубят отбой?
        Капитан встретился с губернатором Степановым, а затем со знакомыми декабристами. Например, с Семеном Григорьевичем Краснокутским, бывшим обер-прокурором Сената. Тот в сентябре из Белояра отправился лечиться на Туркинские минеральные воды, но, остановившись в Красноярске, слег из-за паралича обеих ног. Он рассказал многое о Белояре и его жителях, а также о живущих там ссыльных. Об убийстве Боташева не сказал ничего ценного. Считает, что это трагическая случайность. О мемуарах ничего не слышал и их в глаза не видел. Сказал еще, что их товарищ Николай Бобрищев-Пушкин содержится в доме для умалишенных. Туда он был переведен из Красноярского Спасского монастыря. Четыре года назад он помешался в рассудке. А однополчанин Голевского - унтер-офицер Александр Луцкой - совершил побег и семь месяцев скитался по Сибири. Затем был схвачен казаками и наказан шестнадцатью ударами плетьми. Сидел в тюрьме, а теперь снова очутился на рудниках, где-то под Красноярском.
        Краснокутский сказал, что до Белояра лучше добираться через Ачинск, через степи, через ездовые дороги, а не через Саянские горы. Через хребет ехать - опасный и трудный путь. И вот на следующее утро, 5-го ноября, Голевский взял ямщика, казака Григория и отправился на юг губернии. Проехал снова Ачинск, затем село Назаровское, город Ужур, бывший татарский улус.

8-го ноября наконец-то Голевский прибыл в Усть-Абаканское - главное село абаканских татар, иначе хакасов. Кругом скромные домишки русских, юрты азиатов. Легкий морозец встретил Голевского. Капитан щедро расплатился с Григорием и дал на водку. Ямщик горячо его поблагодарил и поехал в трактир. Теперь капитан нанял другого ямщика, бородатого могучего сибиряка, немногословного и молчаливого. Они тронулся в путь.
        Миновали реку Абакан. От нее верст десять - и снова Енисей. Правда, здесь он был намного уже, чем под Красноярском. Низины берегов покрылись снегом и льдом. А по серой воде плыли маленькие льдины. Шел пар от водной глади. Голевский переправился на лодке через Енисей. На том берегу степь уже сходила на нет, и начинался лес. В основном преобладали сосны, ели, березы. Еще десять верст, в горку, с горки - и вот как на ладони Белояр. Маленький уездный городишко. До 1810 года здесь было поселение Белоярское, а затем его преобразовали в город.
        Прибыв в Белояр, Голевский первым делом принялся искать дом окружного начальника Кузьмичева Александра Андреевича. Местные жители подсказали, где его жилище. Окружной в это время был дома и гостеприимно принял нежданного путешественника. Кузьмичев был высоким, толстым мужчиной лет сорока, немного рябым, но приятным в общении и добродушным. К тому же он был весьма умен, образован и начитан. Боташев писал, что Кузьмичев воспитывался в лесном корпусе.
        - Честь имею представиться, капитан лейб-гвардии Московского полка Голевский Александр Дмитриевич, друг покойного Михаила Боташева. Приехал посетить его могилу и по просьбе его отца, князя Николая Ивановича Боташева, забрать вещи покойного. Другие мои цели таковы: попутешествовать по Сибири, написать несколько статей о природе сего дивного края и его людях. Посетить бывших однополчан, что находятся на поселении.
        - Весьма похвально, милостивый государь, что вы посетили наш славный город. Не всякий бы отважился на столь опасное и длительное путешествие. К тому же время года для вояжа вы выбрали неудачное. Вот приезжали бы летом, тогда бы и оценили наши местные красоты, нашу дивную природу. Летом у нас тепло, даже порой жарко. Купаться даже можно. Правда, лишь в протоках или озерах, коих здесь великое множество. И не поверите, здесь поспевают даже арбузы и дыни, правда, небольшие, но все поспевают, что уже несомненное чудо.
        - Арбузы и дыни?.. Невероятно.
        - Они самые. Не говоря уже о вишне, сливе и яблоках, которые произрастают здесь в изрядном количестве. А сейчас что. Морозы, снег, холод. Хотя у нас и зимой великолепно. Зимняя рыбалка и охота ничуть не хуже, чем летняя. Убедитесь сами… Кстати, вы доехали благополучно?
        - Да, слава Богу.
        - Сие хорошо. А то в наших местах разбойники безобразничают. Да-с, разбойники. На горе Тарасовка озорничают. Почем зря грабят честной народ. Почем зря убивают. И откуда они только берутся? Знамо дело, что многие из беглых и сосланных. Ловим их, ловим, да все схватить не можем. Неуловимые… Налетают на легких возках, делают свое темное дело и быстро исчезают. Лихие люди. Атаманом у них ходит какой-то Никола Дикой или Дикий.
        - Интересные дела творятся у вас, господин Кузьмичев. Хотя чего тут удивительного. Соловьев-разбойников по всей стране хватает. Впредь буду осторожен. Я вот что хотел узнать, любезный Александр Андреевич… Не у вас ли в Белояре отбывает ссылку бывший мичман Гвардейского экипажа Федор Мухин?
        - Да, у нас. Достойный он человек, ничего не скажу, но вот беда с ним одна приключилась. Осмелюсь предварить вас насчет ее.
        Голевский насторожился.
        - Какая беда, позвольте узнать?
        Кузьмичев горько вздохнул.
        - Сломался душевно. Видит все в лимонном цвете, беспрестанно хандрит. Совсем пристал к водке. Нередко пьет до беспамятства. Кричит, все рвется на Сенатскую площадь. До сих пор воюет. Попеняйте ему при случае.
        - Что вы говорите! Печальный случай.
        - Печальный, печальный. Видимо, неудача в двадцать пятом году, казематная жизнь в Петропавловской крепости, а затем ссылка в Сибирь сильно повлияли на него. Особливо на его душевное состояние. Осмелюсь полюбопытствовать, милостивый государь, как долго вы будете оставаться у нас?
        - Точно не знаю. Но особенно торопиться не буду. Я к тому же журналист. Буду писать статьи. Может, читали мои статьи в столичных газетах?
        - А я-то думал, часом вы не родственник журналиста Голевского?
        - Возможно, и на охоту соизволю сходить. Говорят, на медведя в этих местах увлекательная охота?
        - Увлекательная, но опасная. Каждый год кто-то из охотников гибнет.
        - Помилуйте, что вы говорите!
        - Да, это так. А-а… если вы собираетесь в Белояре жить подолее, я вам найду хороших хозяев, они недорого берут.
        - Весьма любезно с вашей стороны, сударь. А сегодня с вашего позволения я переночую у Мухина.
        - Не возражаю. А ныне я приглашаю вас отобедать у меня.
        - Благодарю.

…Отобедав и рассказав кучу последних светских сплетен из жизни Москвы и Петербурга, Голевский покинул гостеприимных хозяев и пошел с Игнатом разыскивать дом Мухина.
        С Мухиным капитан познакомился у Рылеева на очередном собрании Северного общества. Мичман сразу понравился Голевскому. Смелый, честный офицер, умный собеседник, человек твердых принципов и убеждений. Заговорщики пару раз встречались на собраниях, как-то просидели всю ночь у Голевского в беседах о переустройстве России, о ее судьбе, затем пересеклись в качестве мятежников на Сенатской площади, а после, уже арестантами, свиделись несколько раз в Зимнем дворце и в Петропавловской крепости… И то недолго. После того как Голевского оправдали и выпустили из каземата, они уже не встречались. И вот предстояла новая встреча, после шести долгих лет. Каким, интересно, стал Мухин? Изменился ли? Если верить словам окружного, то изменился. Причем в худшую сторону, пьет горькую.

…Погода на улице стояла хорошая. Легкий морозец бодрил. Искристый снег хрустел под ногами. Воздух сухой, рассыпчатый. Дыши в удовольствие. Как-то легко и радостно было на душе у Александра Дмитриевича. Выпитая кедровая настойка за обедом у Кузьмина тоже способствовала прекрасному настроению. За каменными купеческими домами - жилища бревенчатые, крестьянские. Из труб курился дым, все топили печки. Местные жители и указали на дом, где квартировал Мухин. Дом тот был на двух хозяев. А калитка одна. Щеколда скрипнула, и Голевский с Игнатом вошли во двор.
        Из просторной облупившейся будки вылез лохматый пес. Он был беззлобен, ленив и неагрессивен. С интересом посмотрел на неизвестных, дружелюбно тявкнул и завилял хвостом.
        Голевский и Игнат вошли в горницу.
        - Федор, ты здесь?! - прокричал вглубь комнаты капитан.
        Да, он был здесь. Сидел за столом. Выглядел он ужасно. Опухшее лицо, преждевременные морщины, темные мешки под глазами - сдал мичман, постарел. Федор сидел за столом, сгорбившись, с грустным, потухшим взором, низко склонив голову. Темно-русые волосы взъерошены, усы обвисли. На столе царствовал штоф водки и нехитрые закуски: соленые огурцы, квашеная капуста со свеклой, рыба, хлеб, вареный картофель в чугунке, миска с черемшой. Простая крестьянская еда. А в прежние времена гвардеец-моряк пил шампанское и ел изысканные блюда. На полу стоял незаконченный игрушечный фрегат, рядом с ним - материалы и инструменты… И куча стружки.
        - Федор, это ты, голубчик! Узнаешь меня?
        Мичман с трудом поднял глаза на вошедших гостей. Мутный взгляд через мгновенье сделался осмысленным. Удивлению Мухина не было конца. И радости тоже. Он явно не ожидал увидеть своего товарища в этой глуши. Мичман буквально расцвел: морщины разгладились, взор ожил, лицо просветлело, плечи расправились - стал совсем другим человеком. Мухин бросился к капитану, крепко обнял и расцеловал. Язык Федора, правда, заплетался. И не мудрено, пьян он был изрядно.
        - Голевский?! Саша?! Какими судьбами?! - радостно тряс за плечи Голевского мичман. - Сослали к нам, что ли? Или как? Какой оказией?! Рассказывай!..
        - Нет, не по этапу я, голубчик, приехал, а по своей воле. Хочу поклониться могиле нашего общего друга Боташева.
        - Дело, конечно, благородное, но охота ли было ехать сюда за тридевять земель, а, Голевский?
        - Видимо, была. А часто ли ты пьешь, голубчик? Окружной говорит, что ты порой перебарщиваешь с этим делом. Сие правда?
        И снова хмельная улыбка мичмана.
        - А-а, Кузьмичев? Право, славный он дядька, но грешен: любит иногда приукрашивать действительность. Ты лучше послушай меня, дорогой Александр. Знай, что это все сплетни. Пью я лишь по настроению. А они, - Мухин тихо рассмеялся, - завидуют мне, вот и распускают слухи. А, шут с ними, Голевский! Давай-ка лучше к столу присаживайся. Наполним наши бокалы, пардон, чарки водкой и выпьем за нашу встречу? Столько лет мы не виделись! Шесть?
        - Шесть… - подтвердил капитан.
        - Как там, столица, Саша?
        - Все по-прежнему. Процветает. Дамы и барышни зевают от скуки на балах. Кто-то женится, кто-то умирает, как и везде. Исаакиевский собор все еще строят.
        - Вот как.
        Бывшие соратники выпили, разговорились. За окном стемнело.
        После нескольких здравниц и тостов Мухину стало нехорошо. Он кинулся во двор, к сараю… Мичмана вырвало. Он умылся ключевой водой и несколько протрезвел. Мухин попросил старуху затопить баню, та вместе с Игнатом это сделала. Мичман шепотом сказал Голевскому:
        - С хозяйкой мне повезло, не жалуюсь. Правда, судьба у нее злосчастная. Муж умер, одинока, вот и сдает мне, несчастному каторжанину, комнату. И мне хорошо, и ей. Моя выгода в том, что не надо самому готовить, убирать, стирать, все она делает, а я доплачиваю. А ее выгода такова: денежки получает исправно, да и я в доме - душа живая, есть с кем поговорить. Хотя сильно не любит, когда я пью. Наутро все выговаривает, стыдит, учит, а мне неловко перед ней, прощу прощения, и она прощает.
        - Вполне допускаю, что ей не нравится твоя чересчур рьяная дружба с веселым Бахусом. Люди пьют - честь да хвала, а мы попьем - стыд да беда. Так, что ли?
        - Выходит, так, - засмеялся мичман. - Ну что, идем в парную? Банька поспела.
        - С превеликим удовольствием.
        Когда они раздевались в предбаннике, Голевский обратил внимание на красивый золотой крест, что висел на золотой цепочке на шее мичмана. Посередине креста сверкал голубой красивый камешек. Кажется, драгоценный.
        Мухин, заметив неподдельный интерес товарища к его украшению, с довольным видом сказал:
        - Красивый крест? Нравится? Особливо роскошен сей чудесный камешек. Аквамарин. Мне его подарила одна красавица-бразильянка в знак любви и признательности. Это приключилось в то время, когда мы с Лазаревым, Завалишиным и другими путешествовали вокруг света. И было дело, что мы пришли в Бразилию. Так вот, одна туземка, дочь местного богатея, положила на меня глаз во время приема у тамошнего правителя. Прислала даже слугу-мальчика с просьбой о встрече. Я не мог устоять против столь роскошной женщины, гибкой как лиана, дикой как пантера и глазастой как газель. Наше любовное рандеву состоялось под тайным покровом ночи прямо на берегу океана. Туземка оказалась неутомимой и пылкой. Вулкан страсти! У меня сроду таких не было. А засим я уплыл, она плакала вслед, обещала ждать. Верно, до сих пор ждет. Бедняжка.
        Голевский улыбнулся.
        - Отчего не ждет. Бесспорно, ждет. Как испанка Кончита своего ненаглядного графа Рязанова. Кстати, говорят, он умер где-то в этих краях и там же похоронен. Это так?
        - Это так. Он похоронен в Красноярске.
        - Буду там, обязательно навещу его могилу. Великий был человек. А по правде признайся, Федор, то, что ты сейчас рассказал - это очередная морская байка, а?
        - А ты думаешь, только гвардейцам везет в любви? Морякам тоже иногда благоволит судьба. Честно признаться, мой друг, сия бразильянка лишь только камень мне подарила, а вот полюбить друг друга нам не удалось: пришлось срочно отплыть, - Мичман снял крест и положил на полочку. - То-то…
        Мухин заметил, что Голевский снял с шеи изящный женский медальон и тоже положил на полку.
        - Тоже подарок от дамы сердца? И кто она, если не секрет?
        - Ты не поверишь, но это сестра моей бывшей невесты - Даша. За шесть лет она из смешливой девчонки превратилась в чудную, красивую девушку.
        - Да, действительно, чудеса. И как же тебя угораздило?
        - Любовь не спрашивает нас, когда ей прийти. А получилось все прозаично. Приехал в гости к князю Боташеву, увидел Дашу и… влюбился.
        - А Веру видел?
        - Видел, она как раз была у отца.
        - Ну и?..
        - Я понял, что у меня не осталось былых чувств к ней. Тем более она уже давно замужняя дама. Да к черту все, давай лучше париться!
        Товарищи взяли по березовому венику и пошли в парилку. Кваском каменку поливали, пару подавали, вениками друг друга от души похлестали. И затем голышом в снег! Повалились, повалялись и снова в парилку. И так несколько раз.
        - Куда без бани солдату! - подытожил довольный Голевский.
        - Это точно. Баня - милое дело. Для нас, вояк, да и для любого другого человека. Всякую хворь отваживает, организм очищает.
        Они еще раз попарились, помылись, оделись и пошли в дом. Стол был уже прибран, а на нем стояла новая закуска и бутыль настойки из крыжовника. Молодец, старуха, проворно на столе убралась и подсуетилась с угощением. Мичман почти протрезвел после бани. Разговор продолжился уже на серьезные темы. Голевский заговорил об убийстве Боташева.
        - Федор, что ты думаешь по поводу его смерти?
        Мухин пожал плечами.
        - Что думаю?.. Скажу прямо, весьма странная смерть. Весьма. Его здесь любили многие местные, кто мог поднять на него руку? Вот вопрос.
        - А тебе известно, что Михаил писал мемуары о декабрьской революции?
        - Мемуары? Да, знаю. Какие-то воспоминания о тех злосчастных событиях. Пару раз он как-то обмолвился о них. Я просил его дать мне их почитать. Он сказал, что сделает это непременно, но только после того, как допишет.
        - Да? Но черновиков же не нашли после. Их наверняка похитили.
        - Возможно. И сие обстоятельство наводит на мысль о том, что смерть Михаила была преднамеренна. И вот что хочу сказать тебе, дорогой Саша. Нас всех убьют здесь, помяни мои слова. А коли ты будешь выяснять, кто и за что лишил жизни Боташева, то тебя скорее погубят. Поверь мне. Здесь места глухие. Люди исчезают с концами. Уезжай как можно скорее отсюда, вот тебе мой совет.
        Голевский опешил.
        - Да что ты, Федор, типун тебе на язык! Твои слова, голубчик, откровенно попахивают водочкой. Знай, я отсюда не уеду до тех пор, пока не докопаюсь до истины. Ты же меня прекрасно знаешь. Я никогда не останавливаюсь на полпути. Это долг чести - узнать, кто убил моего друга.
        - Вот за это тебя и лишат жизни.
        - Дурак ты, голубчик. Все это вздор, ерунда, чушь!
        - Это не чушь, Голевский, это правда.
        - Ладно, оставим это. Ты лучше расскажи мне о здешних декабристах. Кто они? Чем живут? Чем занимаются? Я их не всех знаю.
        - Кто они и чем живут? Мы часто собираемся у братьев Рощиных, заводила - старший Рощин, Николай. Верховодит нашими пирушками.
        - Николай Рощин?..
        Голевский вспомнил этого человека. Как-то он приезжал в Санкт-Петербург на заседание Северного общества вместе с Пестелем. Рощин - бывший ротмистр Мариупольского гусарского полка. Говорят, лихой вояка, отличился при Бородино у Багратионовских флешей. К тому же заядлый дуэлянт, любимец женщин, легкий и живой собеседник.
        - Николай - лучший танцор в городе, - рассказывал Мухин. - Любвеобилен. Ходит то к одной вдовушке, то к другой. Знает кучу анекдотов, любим в городе местным обществом. Душа компаний и светских вечеров. Обожает охотиться на таежных зверей и птиц. Порой уходит на охоту весьма надолго. По три-четыре дня он отсутствует, а то и неделю или две. Кузьмичев разрешает. Рощины - любимцы енисейского вице-губернатора, они какие-то его родственники. Николай имеет большое влияние здесь. По просьбе купцов и золотопромышленников занимается закупками хлеба и вина. Младший его брат Иван, бывший поручик того же полка, помогает ему в оном предприятии. Есть еще полковник Журавлев. Завтра я тебя с ними познакомлю.
        Здешняя жизнь в чем-то схожа со столичной. Чиновники играют в карты, их жены обсуждают наряды, общество иногда танцует под скрипку, на святки играют в фанты, потешно наряжаются. Фортепиано только одно в городе, у исправника Гридинга, на инструменте играют его жена и дочь. Люди здесь премилые, добрые, хлебосольные. Все приглашают друг друга то на именины, то на крестины, на обед, на ужин. И всегда танцы, обильное щедрое угощение, всегда крепкая наливка к чаю. Я уже привыкаю к этой провинциальной жизни и нахожу в ней много прелестного… А, шут с этой местечковой жизнью, давайте-ка, любезный Александр Дмитриевич, лучше сходим на могилку Боташева. Взглянем на последний приют нашего задушевного друга, помянем раба Божьего, Михаила Николаевича. Только возьмем факел и лопату, надо могилку почистить: снегом наверняка занесло.
        - Так уже темно, поздно.
        - Возьмем факел. Только надень вместо твоей бесполезной для этих мест шинели этот прекрасный овчинный полушубок. Здесь тебе, милый друг Голевский, не Россия, а Сибирь - в одночасье околеешь.
        - Благодарю за заботу, друг.
        - Дарю. Носи на здоровье. После подарю тебе еще и валенки. Тоже ценная вещь.
        Голевский надел полушубок. Мичман прихватил водку и чарки, Голевский - хлеб, Игнат - лопату и факелы. Пешком добрались до городского кладбища. Мухин указал Голевскому на две могилы с сосновыми крестами. На крестах имена «Боташев Михаил Николаевич. 1789 -1831» и «Куприянова Екатерина Мефодьевна. 1803 -1831». Голевский три раза перекрестился, коснулся могилы.
        - Вот они, горемычные… - печально вздохнул мичман. - Это Миша… Приветствую тебя, Миша. А это Катерина. Здравствуй, Катюша.
        - Упокой рабов Божьих, - добавил Голевский.
        Друзья скорбно застыли у могил. Игнат перекрестился, воткнул в снег факел, взял лопату и расчистил надгробья от снега.
        - Помянем, - предложил мичман и налил в кружки водки.
        - Помянем, - согласился Голевский. - И ты, Игнат, давай с нами.
        Налили и слуге. Выпили, как и положено, не чокаясь. А после еще раз…
        А потом мичман так напоминался, что принялся орать во все горло:
        - Я моряк, Голевский, моря-я-як! Понимаешь? Настоящий моряк! Я ходил на фрегате «Проворный» в Исландию, Англию, Францию, Гибралтар. Весь мир прошел! Левый галс! Правый! Эй, боцман! Сюда скорее!
        Мухин схватил Голевского за ворот полушубка.
        - Боцман! Это ты?!
        - Успокойся, Федор! - Голевский крепко обнял Мухина, лишая его маневра.
        Это мичману не понравилось.
        - Не трогай меня! Я воевал, в конце концов! Я - герой Кульмского сражения! Слышишь, боцман! Отпусти меня! Я награжден черным крестом лично прусским королем Вильгельмом Вторым. Королем, понимаешь?! Я стоял в каре на Сенатской площади. Я - настоящий заговорщик! Я - мятежник! Я…

«Никак горячка у нашего героя, - отметил про себя Голевский. - Да, вот до чего докатился наш герой, подружившись в ссылке с ядреными напитками».
        Мухин кричал, кричал, выпил еще чарку и через мгновение как стоял, так и рухнул столбом на снег. Распростерши объятья, раскинув ноги и закрыв глаза.
        Голевский испугался: не расшибся ли боевой товарищ?
        Да вроде нет. Голова цела, крови не видно, верно, лисья шапка смягчила удар. Капитан со слугой принялись поднимать Мухина, но тот не стоял на ногах и все время падал. Рядом проезжал какой-то мужик на санях. Остановился, помог поднять и забросить мичмана в сани. Отвезли невменяемого Мухина до избы, Голевский заплатил мужику, тот уехал. Голевский с Игнатом перенесли Мухина в дом и положили на кровать. Едва мичман очутился на постели, тут же захрапел.
        - Умаялся, бедный, столько откушать, - сокрушался Игнат.
        - Напился, - проворчала старуха-хозяйка. - Когда трезвый, то спокойный, молчаливый, а как напьется, сразу начинает куролесить. Сладу с ним нету.
        Голевский промолчал. Он вышел во двор освежиться. Голова кружилась. Но почему-то на душе было весело. Ясное черное небо, крупные блестящие звезды, ярко-желтый месяц, пузатый как самовар. Дивная природа. Первый день в Белояре неплохо прошел, хотя и не без эксцессов.

* * *
        На следующее утро Голевский побывал у Кузьмичева, а потом направил свои стопы к исправнику Тимофею Гридингу.
        Гридинг когда-то служил комиссаром на военном корабле, заведовал всеми корабельными материалами и провизией. Поэтому когда он узнал, что вновь прибывший на поселение ссыльный Федор Мухин служил на флоте, то оказал ему радушный прием. Они сделались неразлучными товарищами. Они свободно ходили друг к другу в гости, бывало, и выпивали вместе. Исправник, как и мичман, тоже любил это дело. Правда, будучи человеком весьма набожным, не пропускавшим в праздники ни заутрени, ни обедни и щедро подававшим милостыню, он гневно, особенно по утрам, осуждал себя за губительную страсть к чарке и рьяно каялся. Порой он мог совладать со своим пороком и не пить неделями, но если пил, то пил до упора. Мичман сказал Голевскому, что с исправником можно иметь дело и что тот может оказать содействие в расследовании загадочного убийства Боташева. Вот поэтому капитан и пришел к исправнику.
        Рыжий здоровяк с пышными усами радушно встретил гвардейского офицера.
        - Честь имею, Тимофей Леопольдович Гридинг. Милости просим, сударь. Ждал вас. Не скрою. Премного наслышан о вас от Александра Андреевича.
        - Очень приятно, Александр Дмитриевич Голевский.
        - Проходите, - предложил исправник и, как водится у сибиряков, сразу провел к столу, где стоял горячий самовар и всевозможная еда.
        - Жаль, что моя благоверная и дочка поехали в гости к жене казначея, он живет напротив церкви, а то бы с удовольствием вас познакомил.
        - Непременно познакомлюсь с вашим семейством. Только в следующий раз.
        - Конечно, конечно. Я знаю, что вы ночевали у вашего друга Федора Мухина. Полагаю, он вам сказал, что мы задушевные приятели.
        - Да, да, говорил…
        - Прошу к столу…
        Гость и хозяин уселись за стол. Голевский не стал откладывать дело в долгий ящик и сразу поинтересовался у исправника:
        - Мне сказали, что у вас находится нож, которым убили Боташева?
        - Да, совершенно верно, он у меня.
        - Покажете?..
        - Отчего же не показать, сделаю сие незамедлительно.
        Исправник принес какой-то сверток и положил на стол.
        - Взгляните, Александр Дмитриевич, - сказал Гридинг.
        - Благодарю.
        Голевский бережно и медленно развернул сверток… В нем лежал большой нож с засохшими каплями темной крови.
        - Вот этим ножом и лишили жизни вашего друга неизвестные душегубы, - сказал Гридинг. - Принадлежало сие оружие беглому каторжанину Степану Богрову. Злодеев было аккурат двое: по следам определили. И на двух лошадях уехали. А вот куда? Неизвестно. Следы затерялись у реки. А способствовал сокрытию важных улик дождь. Он как раз начался в это время - будь он неладен! После убийства сей злодей Богров нигде не объявлялся, и никто его не видел. Люди говорят, якобы он скрылся в тайге. А в тайге, поди, сыщи человека? Там целые поселения староверов сокрыты - никогда в жизни не отыщешь, а человека и подавно.
        Голевский внимательно осмотрел нож, особенно рукоятку. Вырезана она была из дерева в форме вставшего на дыбы медведя. Никаких инициалов, никаких насечек, никаких отметок - в общем, никакой дополнительной информации о владельце.
        - А каким образом, сударь, вы определили хозяина клинка? Ведь на оружии не выгравировано никаких букв, монограмм, знаков…
        - У нас тут старик один имеется, мастер делать такие ручки. Вот я ему и показал сей нож. Мастер сразу признал свою работу и описал наружность того, кто заказывал оную ручку. А эти приметы точь-в-точь совпали с приметами беглого Богрова.
        - Ясно.
        - Сию минуту, Александр Дмитриевич… - Гридинг сходил в другую комнату и принес какой-то узелок. Протянул капитану. - А вот и личное имущество вашего друга. Трубка, книги, журналы, часы…
        Капитан развернул узелок, с грустью посмотрел на вещи Боташева и снова завернул.
        - Благодарю вас, сударь. Я отвезу сии вещи его родителям. Они настоятельно просили об этом.
        - Что же, забирайте, коли они хотели. Эх, хорошим человек он был. Славным. Мою дочку математике обучал. Искренне жаль его. Только вот документик напишем, что вы у меня взяли сии предметы. И что за предметы, какие и в каком количестве. Опишем в точности, честь по чести.
        - Я не возражаю. Пишите…
        Они составили опись имущества, и Голевский, внимательно прочитав, подписал его. Потом поинтересовался у исправника:
        - Как вам кажется, сударь, смерть Боташева случайная или преднамеренная?
        - Случайная. Разбойников у нас хватает. Атаман Никола Дикий орудует в округе. Вам о них, я полагаю, Александр Андреевич подробно рассказал. Ищем их, ищем, да все не можем этих мерзавцев поймать. Утекают как сквозь пальцы вода. Намедни вот купца Гусева ограбили. Злодеи безобразничают. Но мы найдем на них управу. Может, еще чайку-с? Покушаете?..
        - Нет, спасибо. Я тороплюсь по делам.
        Голевский понял, что больше ничего ценного исправник ему не сообщит, и предпочел откланяться.

* * *
        Вечером того же дня Мухин повел Голевского к Рощиным в их новый дом (прежний дом по лету сгорел, пришлось отстраивать избу заново). Помимо хозяев там присутствовал Журавлев. Прослышав про новоприезжего гостя из Петербурга, они жаждали с ним увидеться и поговорить.
        Мухин представил Голевского своим товарищам, а те сердечно его приветствовали. Как водится, выпили за знакомство. Начали с розового вина с корицей, проще глинтвейна, пунша, потом - славная настойка из вишни. Закурили трубки, рассказывали смешные истории, военные байки. Рощин играл на скрипке. Мухин как всегда налегал на алкоголь. Потом играли в шахматы, в карты и продолжали гусарить. Голевскому понравился старший Рощин. Веселый, остроумный, интересный собеседник. Вьющиеся, густые, черные как вороново крыло волосы, бирюзовый решительный взгляд. Гордая осанка, широк в плечах, тонок в талии. По таким красавчикам женщины сходят с ума.
        Так оказалось, что Голевский и Николай Рощин вышли на крыльцо освежиться.
        - Вы дружили с покойным? - спросил капитан у Рощина.
        - Да. Он был моим лучшим другом. Как жаль, что он так трагически погиб.
        - А что вы думаете, милостивый государь, по поводу его убийства. Были ли у него недруги?
        - Недруги? Право, не замечал таковых в его окружении. Со всеми он был любезен, добр. И все его тоже любили.
        - И что врагов у него вовсе не имелось?
        - Может, отчасти с Журавлевым у него были натянутые отношения. Боташев не выносил Дмитрия Святославовича, как и тот Боташева. Накануне убийства они крупно поссорились.
        - Что вы говорите, сударь? Это становится интересным. А позвольте полюбопытствовать, какова же природа их дикой неприязни? И отчего они так крупно повздорили?
        - Дмитрий Святославович еще до мятежа был командиром Кременчугского пехотного полка. Он довольно-таки частенько путал личный карман с казенным. Удерживал часть жалования солдат и офицеров. Когда Боташев в чине поручика перевелся в Кременчугский, за вызов одного поручика на дуэль, но вы-то должны это знать, Голевский, как-никак Михаил был ваш старинный приятель…
        - Да, я прекрасно помню эту историю. Кажется, это был поручик-кирасир Жадобин.
        - Так точно, Жадобин. Так вот деньги, причитающиеся Михаилу за службу в Московском полку, получил Журавлев и якобы забыл их отдать Боташеву. А Миша пожаловался в штаб армии. Командующий послал в полк ревизора, и тот обнаружил там серьезные финансовые злоупотребления. Журавлева тогда чуть не осудили и не разжаловали в солдаты. Тот попросил у родственника взаймы денег и покрыл растрату.
        - Понятно… Мухин говорил, что Михаил писал какие-то мемуары, но на месте преступления их якобы не нашли, будто в воду канули.
        - Вы верите Мухину? Полноте! Мичман пропил все свои мозги и несет всякую околесицу, а вы ему верите, милостивый государь. Право, это забавно. Я, например, в первый раз слышу о каких-то мемуарах.
        - Неужели? Как так, вы же были его лучшим приятелем в этом городе.
        - Послушайте, Голевский, вы пытаете меня, словно представитель Следственного комитета. Забавно.
        - Поверьте, Рощин, мне просто самому интересно разобраться в этой истории, да и старый князь Боташев просил узнать более подробно о гибели сына. Не буду скрывать, сударь, это князь дал мне денег на путешествие в Белояр.
        - Вот как? Я думал, Александр Дмитриевич, вы по собственному волеизъявлению сюда пожаловали.
        - И по собственной воле, и по воле князя. Вас это устраивает?
        - Вполне…
        Тут на крыльцо вышел полковник Журавлев. Крупный телом, седовласый, круглолицый, пучеглазый, с толстыми губами, с красными пятнами на пухлых щеках, он был похож на жирного губастого окуня.
        - Господа, позвольте к вам присоединиться. Какое звездное небо! - воскликнул полковник. - Вы не находите?
        - Трудно с вами не согласиться, милостивый государь, - сказал Голевский. - Действительно, удивительно красивое небо.
        - Да, да, - поддакнул Рощин.
        Журавлев вдруг ни с того ни сего процитировал:
        Долго ль русский народ
        Будет рухлядью господ,
        И людями,
        Как скотами,
        Долго ль будут торговать?
        По две шкуры с нас дерут,
        Мы посеем - они жнут,
        И свобода
        У народа
        Силой бар задушена.
        А что силой отнято,
        Силой выручим мы то.
        И в приволье,
        На раздолье
        Стариною заживем…
        - Рылеев?.. - на всякий случай уточнил Голевский.
        - Он самый, - кивнул Журавлев. - Как жаль, что мы в двадцать пятом не были едины, поэтому и упустили победу из рук. А причина довольно-таки проста: не смогли поделить власть. Все тогда хотели быть лидерами. Пестель с Муравьевым-Апостолом делили власть в Южном обществе, тот же Пестель боролся с Рылеевым за безусловное влияние среди всех организаций, Рылеев воевал с Завалишиным за лидерство в Северном обществе. Пестель не сумел привязать к себе солдат полка и, располагая целой армией, допустил себя арестовать самым постыдным образом. Оболенский, вместо того чтобы принять меры о замене сбежавшего Трубецкого, заботился о том, чтобы успокоить графиню Коновницину насчет ареста ее сына и не сумел освободить конно-артиллерийских солдат из-под ареста, когда те только и ждали, чтоб тот подал сигнал к тому. А Якубович? Переметнулся к императору, хотя грозился убить его. Да ну их, этих позеров и фанаберистов!
        Журавлев досадливо махнул рукой.
        - Только bavardage atroce[19 - Болтовня! (франц.)], а не реальные действия. Болтуны! А могли бы и победить, Голевский. Не так ли?
        - Могли, да что с того. Увы, оные события уже в прошлом, милостивый государь. Не хочется ворошить былое, ибо излишне печальны и тяжелы воспоминая о минувших днях.
        - А вы что изволите сказать, Николя? - полюбопытствовал Журавлев у Рощина. - Ваша позиция какова по сему вопросу?
        Бывший ротмистр грустно усмехнулся.
        - Вы верите в фатум, Дмитрий?
        - Да, я фаталист.
        - Тогда к чему все эти сентенции, любезный Дмитрий. Произошло то, что и должно было произойти. Мы тогда не могли победить, решительно не могли. А все отчего? Да потому что звезды так сложились. Вот так, господа.
        - Надеюсь, что когда-нибудь придет лучшее время, нас амнистируют и разрешат возвратиться в Россию. Не хочу во цвете лет гнить в Сибири, - сказал Журавлев и снова процитировал:
        Горит напрасно пламень пылкий,
        Я не могу полезным быть;
        Средь дальней и позорной ссылки
        Мне суждено в тоске изныть.
        - «Войнаровский»? - предположил Голевский.
        - Да, он самый. Прекрасная поэма Кондратия.
        - Не спорю, - согласился Голевский. - Послушайте, господин Журавлев, разве вам здесь так плохо? Я, наверное, с удовольствием прожил бы тут остаток своей жизни.
        - Однако ж это вы говорите, милостивый государь, оттого что не жили здесь какое-то время. Вот поживете и поймете, что лучше Петербурга нет ничего на свете. Да-с, нет, и никогда не будет. Этим городом можно бесконечно восторгаться, удивляться, наслаждаться, писать о нем восторженные оды, поэмы, стихи. Он неповторим, он бесконечен, он невероятен. И я люблю Петербург до безумия. Как мне хочется хоть на часок, хоть на мгновение вернуться в родную столицу. Весьма часто я вижу ее во сне. Невский проспект, набережные Невы, смеющиеся барышни в модных шляпках. Балы, театры, офицерские пирушки… Я прав, Николя?
        Рощин, тряхнув пышными кудрями, вскинул голову. Его лицо приняло насмешливое выражение. Он криво улыбнулся.
        - Ты как всегда прав, любезный Дмитрий, ибо более прекрасного города, чем Петербург, не найти на всем белом свете. Мне он тоже часто снится, и я не прочь вернуться в Северную Пальмиру, но, увы, это все покамест неосуществимо в силу ряда тяжелых обстоятельств. Мы здесь вечные пленники. И свободы нам не видать как своих ушей. Вам, Голевский, везет. Скоро вы вернетесь в нашу розовую мечту и останетесь там навсегда. А мы с Дмитрием будем уповать лишь на то, что когда-нибудь однажды в нашей судьбе все решительным образом изменится, взойдет на престол новый император, великодушно простит нас, и мы в качестве бывших сибирских узников с превеликой радостью вернемся домой.
        - Можно убыстрить это событие, - усмехнулся Журавлев. - Просто поехать и убить императора.
        - Вы шутите, Журавлев? - удивленно вскинул брови Голевский.
        - Какие, извольте, милостивый государь, могут быть здесь шутки. Кто-нибудь один из нас пожертвует собой, зато сотни других, таких как мы, будут на свободе. Неплохая идея, а, друзья?
        Рощин слегка тряхнул за плечо Журавлева.
        - Остынь, любезный Дмитрий, а то люди чего доброго подумают, что ты действительно замышляешь цареубийство, донесут властям на тебя, и тогда прощай, Белояр, здравствуй, Петровский завод. Это в лучшем случае. В худшем сам знаешь, что с тобой сотворят. Вспомни ужасную участь великолепной пятерки.
        - Да, ты прав, Николя. Я зашел далеко в своих измышлениях. Простите, Голевский, но я пошутил.
        - Я так и подумал. Смею уверить вас, и это без иронии, что день, когда вы вернетесь в Россию, все же наступит. Я думаю, амнистия когда-нибудь да будет.
        - Дай бог, - вздохнул Журавлев. - Будем на это надеяться. А природа здесь действительно чудная. И люди здесь хорошие. Но… всегда ведь тоскуешь о том, к чему привык.
        Мухин уже спал, сидя на стуле. Откинув голову и открыв рот, он смачно храпел. Ему уже ничего не надо было. А пирушка возобновилась с новой силой и затянулась до утра.

* * *
        Вера зашла в спальню, достала портрет Голевского, который она тайно взяла у сестры, и стала его с любовью рассматривать.
        - Мой милый, дорогой, единственный, Саша, где ты? Отчего ты меня позабыл, отчего не пишешь? Что с тобой? Ведь я тебя так люблю. Ты, право, не знаешь, как я тебя люблю. Еще сильнее, чем прежде. Прости меня, Сашенька, милый, прости! И за мою тогдашнюю слабость, за неверность, за легкомысленность. Неразумная я была тогда, вот и наделала глупостей. Прости меня и вернись ко мне, мой Сашенька. Прошу тебя, вернись.
        Графиня поцеловала портрет… И вдруг за ее спиной раздался ужасный крик:
        - Ах ты дрянь!.. Ты, ты, ты!..
        Вера испугано оглянулась и враз обмерла…
        Ее муж! Пьяный, расхристанный. С безумными и страшными глазами. С перекошенным ртом. Галстук на боку, ворот сорочки расстегнут, винные пятна на дорогом сиреневом сюртуке. Переверзев стоял в дверях спальни и задыхался от бешенства. Казалось, вот-вот и с ним случится сердечный приступ.
        Вера недоумевала: откуда граф взялся?! Ведь он должен был кутить по обыкновению всю ночь. А тут? Бросил попойку, бросил карты, бросил своих сомнительных порочных друзей и примчался домой. Как будто что-то подозревал или чувствовал.
        - Ты, ты!.. Ты любишь его по-прежнему! Как ты смела?! Как ты могла! - орал в неистовстве Переверзев.
        Он подскочил к жене, вырвал портрет и, бросив на пол, стал в ярости топтать.
        - Ах ты, мерзавка! Ах ты, дрянь! - брызгал слюной граф. - Как ты можешь его любить! Это же ничтожество! Заговорщик, позер, мерзавец! Любить его?! Ты!.. Ты - полнейшая дрянь! Ах!..
        Оскорбительные речи мужа возымели на графиню противоположный эффект. Совсем не тот, на который рассчитывал бурлящий от гнева граф. Он наивно полагал, что графиня испугается его, душевно сломается и будет ползать на коленях и просить у него пощады. А она не сломалась. Не встала на колени. Не испугалась, не заползла как трусливая улитка в свое убежище-ракушку. Наоборот, это только ее сильней раззадорило и придало твердости.
        Вера, упрямо сверкнув глазами, закричала:
        - Да, дорогой граф, я люблю его! Люблю, любила и буду любить! И никто, никто, вы слышите, не вправе мне это запретить. А вас, мой ненаглядный муженек, я ненавижу! Не-на-ви-жу. Поняли? Ненавижу!!! Я вышла за вас замуж по ошибке. Я вас никогда не любила, граф! Никогда!
        Резкие беспощадные слова Веры поразили Переверзева прямо в сердце. Былая ярость тут же уступила место сильной растерянности и беспомощности. Граф схватился за сердце и жалостливо сморщился. И едва не заплакал.
        - Как?! Ты это серьезно?! Нет, нет, этого не может быть! Скажи, что пошутила… Ведь пошутила, верно? Ведь ты просто мне назло так сказала. Верно, Верочка?
        Переверзева с яростью выкрикнула прямо в лицо мужа.
        - Я ненавижу вас, граф! Вы поняли! Не-на-ви-жу!
        Видя его растерянное, по-детски огорченное лицо, она с мстительным наслаждением произнесла еще раз:
        - Не-на-ви-жу!
        Супруг, упав на колени, стал осыпать руки жены поцелуями.
        - Прости, Верочка, прости! Я отравляю твою жизнь пагубными привычками. Я исправлюсь! Я люблю тебя! Давай уедем за границу, развеешься?
        - Ах, нет. Оставьте меня, граф.
        - Как же я тебя оставлю, дорогая, как оставлю! Это невозможно! Хочешь, я не поеду сегодня, душечка моя, к князю Вранковскому?
        - Ах, граф, поезжайте, куда вам заблагорассудится. Верьте, мне отныне все равно.
        - Нет, я останусь, дорогая, непременно останусь!
        - Я хочу спать. Соблаговолите оставить меня в покое, граф. Я очень прошу!
        - Мне уже все равно. Поверьте, граф.
        Вера ушла, а граф с ненавистью посмотрел на растоптанный портрет соперника и выругался.
        - Чтобы ты издох в своей Сибири и никогда не вернулся оттуда! Издох как последняя и ничтожная собака! Тьфу на тебя, фанфарон чертов! - Переверзев смачно плюнул на портрет и растер плевок по бумаге.
        Вера, придя в спальню, тут же расплакалась. Но не от той сцены, что устроил ей муж, а от ощущения острой безысходности. Ревность пылала в ней как огонь, жгла ее изнутри жарким невыносимым пламенем. Как же ей, Вере, графине Переверзевой, выйти из этой ситуации? Как ей вернуть Голевского, как устранить соперницу - собственную сестру? Есть ли приемлемые варианты?
        Графиня задумалась…
        Изрядно измучившись от переживаний и проведя бессонную ночь, Вера на следующий день поехала к одной знахарке. Ее когда-то рекомендовала княжна Чуркина. Бабка приворожила ей хорошего жениха - красавца, адъютанта какого-то генерала от инфантерии. Они встретились на балу и влюбились друг в друга с первого взгляда. Скоро уже их помолвка. Чуркина теперь на седьмом небе от счастья.
        Вера нашла листок с адресом этой старухи, надела скромное, неброское платье, шляпу с вуалью и, поймав извозчика, стала разыскивать старуху. Приблизительно через час на окраине столицы графиня отыскала невзрачный бревенчатый дом. Графиня попросила извозчика подождать ее и постучала в дверь.
        Дверь долго не открывалась, затем противно заскрипела и отворилась. На свет Божий вышла старуха в черном чепце и черном заношенном платье. Вера содрогнулась. Чем-то старуха напоминала ей ведьму из сказок. Костлявые плечи, длинный нос, всклоченные седые волосы, пристальный неживой взгляд.
        - Что изволите, госпожа? - проскрипела старуха. - По какой такой надобности? Приворот, отворот? Вернуть суженого? Соперница? Порча на кого-то? Сглаз?
        - Соперница… Собственная сестра.
        - Сестра? Ничего, барыня, и такое бывает. Я вам помогу. Заходите в дом. Осторожно, низкий потолок, пригнитесь. Вот так… Сначала деньги.
        В комнате было сумрачно, круглый стол посередине. На столе книга, свечи. Образов не было.
        Вера протянула колдунье несколько рублей.
        - Благодарствую, госпожа. Так что вашей сопернице учинить? Порча, болезнь? Что-то другое?..
        - Болезнь. И крайне опасную. Дабы долго болела и…

«Пусть умрет!» - мстительно подумала графиня и добавила:
        - …Покинула мир иной. Но так сделайте, чтобы никто не смог заподозрить меня. И чтобы она, умирая, при этом не испытывала жутких болей. Я буду весьма сильно переживать, если буду видеть ее мучения. Все же сестра она мне. К тому же душа моя слабая, могу не выдержать ее страданий…
        - Я все поняла, матушка. Не переживайте, все сделаю в наилучшем виде.
        Скрипучий голос замолк. Старуха исчезла в кладовой и вскоре принесла оттуда холщевый маленький мешочек с каким-то порошком. Костлявая рука колдуньи протянула склянку Вере.
        - Возьмите, матушка.
        - А что мне с ним делать?
        - Слушайте внимательно, матушка, и точь-в-точь запоминайте, что я буду говорить.
        - Запоминаю…
        - Сей порошок схож с сахарной пудрой, но не пудра оное вовсе, а смертельное зелье! Надобно хранить мешочек в темном сухом месте и быть очень осторожной. Обязательно надевать перчатку - зелье весьма ядовитое. А когда придет время, купите любое пирожное, торт, сладость и посыпьте сверху этим зельем, пусть ваша соперница отведает. С чаем или с кофеем. Все равно. Ежели испробует хоть один кусочек пирожного, в этот же день случится с ней болезнь. Захворает как от чахотки и умрет. Ни один доктор не определит причину недомогания. Ровно неделя недуга - и нет вашей соперницы.
        - Она будет мучиться?
        - Нет. Умрет легко, как во сне.
        - Прекрасно! - воскликнула Вера.
        С такими черными мыслями мстительница вскочила в экипаж и приказала извозчику возвращаться. Она вышла за несколько домов от особняка. Никто не должен был знать о поездке к чернокнижнице. Никто. Вера никем не узнанная окликнула дворнику Фому, чтобы тот открыл калитку.
        Фома, открывая калитку, засуетился.
        - Где вы были, барыня, вас его сиятельство искали. Спрашивал, куда, мол, изволили уйти. Экипаж вроде бы не закладывали. А дома вас и нету. Весь испереживался, места не находит. Вы бы, барыня, соизволили поговорить с его сиятельством, пущай успокоится.
        - Хорошо, ступай, Фома, я поговорю с графом. Где он?
        - Поди, в своем кабинете.
        Недовольный граф встретил супругу ее в гостиной.
        - Дорогая, где ты была? Я сбился с ног, разыскивая тебя. Слуги не знают, твоя горничная тоже. Карету ты не закладывала.
        - Дорогой, я ходила по лавкам, магазинам, кондитерским. Присмотрела себе пару обновок.
        - Хорошо, Верочка, но в следующий раз предупреждай меня о своих замыслах. Чтобы я понапрасну не волновался. Ладно, мой ангел?
        - Хорошо.
        - Душечка моя, я сейчас отъеду к графу Лаббе. Буду поздно вечером. Отпускаешь?
        Вера недовольно сморщилась.
        - Ах, граф, поезжайте, куда вам заблагорассудится. Отчего вы меня спрашивайте о разрешении? Разве вы когда-нибудь меня слушаете.
        - Но ангел мой, что ты сердишься?..
        Переверзев хотел было поцеловать жену в щечку, но графиня ускользнула от лобзания. Переверзев пожал плечами, натянуто улыбнулся и пошел переодеваться во фрак. Вера с ненавистью посмотрела вслед супругу.

«Ты будешь вторым, кто умрет от зелья весьма легко и безболезненно. Отравы вполне хватит и на тебя, мой ненавистный муженек. Будут тебе карты и куртизанки. Но сначала погибнет Даша».
        Вера поднялась в спальню и спрятала мешочек в столике.

* * *
        В отличие от Веры ее сестра Даша заснула намного раньше, без беспокойных мыслей, но среди ночи неожиданно проснулась от легкого шума.
        Она привстала с постели и прислушалась…
        Кто-то ходил по комнате. Самого человека не было видно, но звук шагов его был отчетливо слышен. Княжне стало жутко. Шаги стали приближаться к ней. Она физически ощутила присутствие рядом с собой какой-то энергетической субстанции. И это была отрицательная энергия, нехорошая. Она это чувствовала.
        - Кто здесь? - испугано прошептала княжна. - Марья, ты ли это?.. Отчего ты меня пугаешь, негодница? Отзовись, отчего молчишь?..
        Никто не ответил княжне. Выходит, это не служанка. А кто тогда?.. Дарью прошиб пот. Что за дьявольские проделки! Кто здесь?!
        И вдруг пред ней возник прозрачный силуэт… Дарья в ужасе вскрикнула. Какое-то видение, фантом. Похож на мужчину. Только воздушен, неестественен. Бледное лицо. Парадный военный мундир. Медали, ордена.

«ЭТО ЖЕ ПРИЗРАК!!!»
        Глаза у призрака были неживые, они смотрели сквозь княжну, как через стекло. Голос видения звучал как бы издалека. Тихо и печально.
        - Ради бога, не бойтесь, княжна, я не причиню вам зла.
        - Кто вы? - дрожащим от страха голосом произнесла Даша.
        Она вот-вот готова была лишиться чувств, но что-то ее удерживало от этого поступка. Наверное, Даша боялась потерять сознание. К тому же у княжны внезапно появился просто дикий интерес к незваному гостю: ведь она впервые встречалась с настоящим привидением.
        - Скоро я назову свое имя, княжна. Дайте срок. А покамест… Я знаю, что к вам сватается военный министр Дубов, и то обстоятельство, что он вам крайне противен и неприятен. Не так ли, сударыня?
        - Он мерзок.
        - Еще я осведомлен, что у вас есть жених Александр Дмитриевич Голевский.
        - Откуда вам известно про него?
        - Я все знаю. В настоящее время находится в далекой и заснеженной Енисейской губернии, в городе Белояр.
        - Да, он в Сибири. А что с ним?
        - Отчего вы так беспокоитесь о нем? Неужели вы всерьез его любите? Он недостоин вас.
        - Да, я его люблю. Так что с ним? Вы не ответили на мой вопрос.
        - Вам кажется, что вы питаете к нему самые нежные чувства, на самом же деле - это обыкновенная романтическая влюбленность. Это все несерьезно, уверяю вас. Вы вообразили его героем своего романа. На самом деле он таковым не является…
        - Прекратите, сударь, ваши измышления о человеке, которого я выбрала. Я не позволю вам так о нем отзываться, и на том прекратим. Так что с ним? Отвечайте, сударь, незамедлительно!
        - Сейчас во здравии, но вынужден огорчить вас, Дарья Николаевна, он не вернется из вояжа. Верьте мне, княжна. Он погибнет, вы погорюете немного, а затем выйдите замуж за меня.
        - За привидение?! Это становится забавным. Александр Дмитриевич не умрет, он вернется ко мне целым и невредимым. Моя любовь к нему так сильна, что даже за тысячи верст она сбережет его и отведет от него все опасности. А то, что вы говорите, это неправда. Я не верю вам! Уходите сию минуту отсюда! А лучше растворитесь в ночи, ведь вы же призрак!
        - Я-то уйду, но хочу вас предостеречь, княжна! Ни в коем случае не ешьте завтра пирожное, которое предложит вам ваша сестра Вера. Пирожное будет отравлено. Вера безумно ревнует вас к Голевскому и посему хочет вас сжить со свету.
        - Это гнусная ложь! Сестра меня обожает. Она никогда не причинит мне зла. Как сие можно?! Сгинь, нечистая! Сгинь!
        Княжна стала усиленно креститься и читать «Отче наш».
        Привидение лишь рассмеялось и растворилось в воздухе. Даша бросилась на колени и стала еще усерднее молиться. Всю ночь она не сомкнула глаз, обращалась за помощью к Господу Богу. И, кажется, он княжне помог. По крайней мере, призрак больше не объявлялся.
        А поутру княжна упросила отца послать за батюшкой в церковь.
        - Что случилось, Даша? - встревожился старый князь. - Вид у тебя весьма неважный. Неужто ночью не спалось?
        - Я глаза не сомкнула.
        - А что так, ангел мой?
        - Ночью я видела призрака, - сказала княжна. - Мужчину. В военном мундире. При орденах и медалях. Даже шпага на боку была.
        - Fantome[20 - Призрак (франц.)]? Офицер? Бог с тобой, как это привидение? Может, тебе, моя душа, это все пригрезилось?
        - Нет, папа, не пригрезилось. Я с ним даже разговаривала.
        - Разговаривала? - князь с сомнением покачал головой. - Вот так-так. А не угодно ли тебе, доченька, вызвать лекаря? Что-то мне не нравится сегодня твой цвет лица и твое душевное состояние. Оно меня весьма встревожило.
        - Я не шучу, батюшка, я действительно видела призрак. Но это был не Александр Дмитриевич, точно не он, хотя лицо этого офицера мне показалось знакомым. Когда-то я его уже видела.
        - Хорошо, доченька, я велю позвать батюшку из нашей церкви. А заодно и врача. Пусть тебя посмотрят.
        Князь отчески обнял дочку и погладил по голове.
        - Успокойся, Даша. У тебя есть отец, он тебя в обиду не даст никому, тем более какому-то привидению.
        К обеду пришел дородный батюшка и освятил комнату. Князь отблагодарил священнослужителя, и тот удалился. Потом приехал и врач. Осмотрел Дашу, дал какие-то пилюли, посоветовал не нервничать и чаще бывать на воздухе.
        После полудня приехала Вера. Веселая и оживленная.
        - Дашенька, сестренка моя, какое платье я видела на Кузнецком мосту! Это marvellous![21 - Прекрасно (англ.)] Просто прелесть! Жемчужное, воздушное, красивое! Там такой вырез на спине - все кавалеры будут моими! Его я куплю к рождественскому балу в Аничкове. Ладно, о нарядах после! А теперь мы, сестричка, будем пить чай с вишневым пирожным из кондитерской Ренье. Оно такое вкусное! Я не могла удержаться и уже съела одно такое прямо там, в магазине! Оно такое вкусное - пальчики оближешь! Поешь его - и сразу хорошее настроение! Так оно действует.
        Княжна тут же вспомнила слова ночного гостя. Вспомнила, насторожилась и отказалась от предложения сестры.
        - Послушай, Верочка, я не хочу пирожного. Я совсем недавно откушала мармелад. Съешь его сама.
        Графиня недоуменно посмотрела на сестру. Веселость ее сошла на нет.
        - Недавно ты говорила, что тебе так хочется покушать какого-нибудь хорошего пирожного. А ныне отказываешься. Неужто я зря его привезла?
        - Благодарю за заботу, Вера, но я действительно его не хочу. Съем после. А коли хочешь, забери его с собой. Дома скушаешь. Ведь оно тебе так нравится. Я совершенно не обижусь. Поверь, Верочка, я так наелась мармелада, что меня до сих пор тошнит. Мне теперь явно не до сладостей. Уж прости.
        - Что же, душа моя… После так после. А впрочем, ты права, моя милая сестричка, я прихвачу с собой сие угощение. Оно мне так нравится. Где я еще найду такое в Москве. Тем более у господина Ренье эти пирожные были последние. И если они появятся, то только завтра с утра. Так ты не возражаешь, Даша, я заберу назад свое угощение?
        - Ах, конечно, нет. Сделай труд, забери.
        Вера досадливо закусила губку, но сделала вид, что ничего не случилось. Что произошло? Непонятно. Тем не менее облегченно вздохнула. Все же она не стала душегубкой. Значит, так тому и быть. Там на небе Ему виднее.
        - Ладно, сестренка, оставим чаепитие, - вновь обрела непринужденный вид Вера. - Я дома попью чай и съем пирожное. Давай лучше обсудим то платье, что я видела на Кузнецком. Или поговорим о недавнем бале у Шуваловых.
        - Отчего бы нет, сестрица… - согласилась Даша.
        Сестры поболтали еще пару часов, и Вера отправилась домой. По дороге она попросила слугу выкинуть отравленное пирожное. Слуга спустился к Яузе и выбросил коробочку с губительным угощением в реку. Теперь Вера вздохнула свободно. Улика уничтожена, и теперь никто не узнает о ее преступных намерениях. Хорошо, что она не стала убийцей своей собственной сестры. Как бы она с таким камнем в душе потом жила? Измучилась бы вся. Могла бы и руки на себя наложить или испробовать этого же порошка. Надо искать другие способы по завоеванию бывшего суженого.
        Вера попросила свернуть к Донскому монастырю. Зашла в церковь, поставила свечку за упокой рабов Божьих - Михаила и Василия, а также свечку за здравие любимого - Александра Дмитриевича. Помолилась и с облегченной и просветленной душой отправилась домой в особняк на Мясницкую.
        День у Веры Переверзевой выдался непростой. Но хорошо, что он закончился для нее не тяжким злодеянием, а доброй и продолжительной молитвой вкупе с искренним покаянием. И только поэтому Вера заснула в эту ночь очень рано и проспала часов десять самым глубоким и безмятежным сном. Ведь совесть ее была чиста - она не стала убийцей!

…После отъезда Веры Даша глубоко задумалась. Предложение сестры съесть пирожное - совпадение это или нет? Неужели и вправду Вера хотела ее отравить? И что это за привидение, которое знает все наперед? Приходится поверить, что призрак реально существует, и он приходил, чтобы предостеречь ее и смутить дерзкими словами. Но кто он? Или что оно? Так или иначе, она не желала больше встречаться с ним, несмотря на то что он, возможно, спас ей жизнь. Ночи Даша ждала с опаской. Оставила в спальне Марью и еще одну служанку.
        Но на этот раз княжну никто не потревожил. И на следующий день тоже, и на следующий…
        Видение больше не приходило. И Даша успокоилась.
        Глава 9
        Голевский напряжено думал: так кто же все-таки убийца Боташева? Кто?! Рощины, Журавлев, Мухин?.. Мухин точно отпадает…
        А Журавлев?
        Журавлев - вот кто главный подозреваемый. Так говорил старший Рощин, так думал и Голевский. И капитан решил прощупать полковника: имеет ли тот какое-нибудь отношение к громкому убийству? Есть железные мотивы в пользу этой версии. Во-первых, личная неприязнь полковника к штабс-капитану. Во-вторых, революционные речи полковника, тоска по бунту. А не принадлежит ли случайно Журавлев к тайному союзу? Следует пойти в гости к предполагаемому убийце и поговорить с ним наедине. О том о сем. Пара точных наводящих вопросов - вдруг полковник проговорится или выдаст себя чем-нибудь? Или сказать, что входит в некую тайную организацию, главная цель которой есть устранение монарха? Авось поверит?
        Итак, Голевский появился в доме подозреваемого в тот момент, когда тот увлеченно пришивал к листу бумаги сосновую веточку.
        - А, Александр Дмитриевич, - с радостной улыбкой встретил гостя Журавлев. - Милости просим к нашему биваку. Заходите… Вот, изволите видеть, собираю гербарий. Хочу написать книгу о флоре и фауне Енисейской губернии. Времени свободного уйма - вот и стараюсь.
        - Что ж, похвальное стремление, полковник.
        - А сейчас, дорогой друг, я покажу вам нечто занимательное. Ручаюсь, такого вы никогда не видели в своей жизни. Уверяю…
        - Да? - Голевский заинтригованно наблюдал за действиями хозяина.
        Журавлев подошел к шкафчику, снял со второй полки большую стеклянную банку и поставил на стол прямо перед Голевским.
        - Смотрите же, Александр Дмитриевич… - торжествующе сказал полковник. - Вот видите?..
        Капитан присмотрелся - в банке какой-то клубок коричнево-рыжеватой шерсти. Пряжа, что ли? Вдруг клубок зашевелился… Голевский так и обмер. Волосы чуть не встали дыбом от ужаса. Действительно, такого он не видел никогда в своей жизни. В банке зашевелилось мохнатое чудовище размером чуть ли не с блюдце!
        Голевский невольно вскочил со стула.
        - Что это?! Что за черт! Вот это чудище!
        Журавлев, довольный произведенным эффектом, рассмеялся:
        - Не пугайся, любезный Александр. Это не мифическое чудище, а простой паук. Здешний вид. Называется он тарантул. По-латыни звучит так: «Lucosa species». У этой твари восемь глаз и восемь ног. Представляете? Это редчайший экземпляр. Самый большой из тех, которых я видел в этой местности. Чем питается это чудовище? Рацион прост. Кормлю мухами, мотыльками, тараканами. Правда, только живыми. Мертвыми он не будет питаться - уж такая привередливая бестия. Вот и домик ему стеклянный справил. Туда и песочек подсыпал. Как перезимует мой лупоглазенький - так выпущу на волю. А может, и нет. Это еще надо посмотреть.
        - А он ядовитый? - опасливо покосился на банку Голевский.
        Журавлев улыбнулся.
        - Ядовит, но своих не кусает. Шутка.
        - Знаешь, дружище, ничего не боюсь на этом свете, а таких тварей опасаюсь. Как увижу ненароком - так какое-то гадливое чувство перекашивает меня. Просто трясет от этих многоножек!
        - А меня решительно нет. Есть у меня еще и уж, и гадюка…
        - Бр-р… И какая охота тебе держать дома разных аспидов, Дмитрий? А коли тебя самого покусают? Каково будет?
        - Не покусают. Эти существа - увлечение души, мой дорогой Александр. К тому же грабить меня никто не захочет - все знают, что ядовитых тварей держу, посему побоятся сие делать.
        - Что же, какая-то логика в этом есть. Жаль, что у Боташева таких тварей не было, живой остался бы.
        - Возможно… Александр, я тут пару статеек про местную природу написал. Может, напечатаешь в каком-нибудь столичном журнальчике? Под псевдонимом, естественно.
        - Что же, давай. Попробую показать моим знакомым издателям - вдруг придется ко двору.
        - Заранее благодарен, Голевский.
        Александр Дмитриевич снова перевел разговор на Боташева.
        - Как ты думаешь, его смерть намеренная или нет?
        - Непреднамеренная. Такие происшествия, как с Михаилом, время от времени случаются в Белояре. А вы, Александр Дмитриевич, слышали об атамане Николе Диком?
        - Да, уже наслышан.
        - Здесь в округе очень много каторжников, ссыльных. Есть добропорядочные люди и среди них. Но есть и те, кто более не старается встать на путь исправления, а лелеет преступные замыслы и убийства, а засим, исполнив их, сбегает в тайгу. При этом грабят бывших хозяев, воруют у них коней, оружие, вещи. Но и в тайге несладко им. Староверы их не привечают, а аборигены ловят или убивают за награду от власти. Девять рублей - за живого, пять рублей - за мертвого.
        - Вот как. Объяснение исчерпывающее. С ним трудно не согласиться. Значит, случайная смерть?
        - Случайная.

«Хитрит?» - подумал Голевский, а вслух сказал:
        - А мне сдается, что смерть нашего товарища предумышленная. К нему подослали убийц.
        И посмотрел пристально на Журавлева. Какова же будет реакция на эти слова. Но полковник ничуть не смутился. Превосходная выдержка!
        - Да?.. А отчего вы так полагаете, любезный Дмитрий Александрович?
        - Он писал какие-то мемуары. А после убийства они исчезли. Как в воздухе растворились. Сие разве вам ни о чем не говорит?
        - Всякий из нас что-то пишет, милостивый государь. Пишет от духовной тоски, от творческой. В конце концов мы здесь в сибирской глуши бумагу мараем ради того, дабы мозги наши не усохли от умственного бездействия. И каждый горазд сочинять то, что пожелает. Рощин-старший - стихи, переводы, я - статейки, а кто-то и воспоминания. Боташев, выходит, писал мемуары. Но сие же не означает, что нас всех должны убить за это.
        - Давайте без излишних экивоков, полковник. Мне сказали, что вы в свое время служили с Боташевым в одном полку и что между вами произошла некая стычка, превратившая вас в заклятых врагов. Сие, сударь, правда?
        Журавлев тихо рассмеялся.
        - Вы полагаете, милостивый государь, что это я его убил? Право, сие утверждение смешно, ей-богу… Да, я не скрою, мы служили вместе. Да, мы поссорились, погорячились, наговорили друг другу много предубежденных и скверных слов и расстались отнюдь не закадычными друзьями. Но я человек немстительный, поверьте, Александр Дмитриевич. И, встретившись через много лет с Михаилом здесь, в глухой Сибири, мы снова подружились как ни в чем не бывало. Будто вовсе и не было нашей старой размолвки. Ведь мы оба тогда оказались несчастными жертвами переменчивой фортуны. А мемуары? Да были ли они на самом деле? Возможно, что и нет.
        - Смею уверить вас, полковник, они были. Про них Михаил писал мне в одном письме.
        - Не знаю, я их не видел. Может, они и были, не буду оспаривать сие утверждение. А ежели и были. Ведь допустима и такая картина. Боташев, разочаровавшись в своем творчестве, мог спокойно сжечь сии записки в печке или выбросить в выгребную яму. Отчего бы нет. Может статься, именно такое и произошло в реальной действительности. Вот посему мемуары и не нашли. А не посему, что их кто-то украл.
        Голевский пожал плечами.
        - Может и так.
        Больше темы убийства Александр Дмитриевич не касался. Разговоры свелись к погоде. Еще древние приметили: если собеседникам нечего сказать друг другу, они обычно говорят о погоде.
        Едва дверь за Голевским закрылась, полковник саркастично усмехнулся, подошел к банке с тарантулом и постучал по стеклу.
        - Не спишь, аспид? - ласково проворковал Журавлев.
        Паук не шелохнулся.
        - Видал, чудище, какие люди бывают? Глупейшие. Тоже мне представитель Следственного комитета. Кто вы, месье Голевский? Агент третьего отделения? Слишком вы, месье шпион, любите совать нос не в свои дела. А здесь могут, не ровен час, и оторвать его, нос этот любопытствующий. Вот так-с. Ты согласен со мной, чудище лупоглазое?
        Журавлев снова постучал - паук шевельнулся. Довольная усмешка мелькнула на губах полковника.
        - Так-то. Я всегда прав. Ну, спи, мой родненький, спи, мой хорошенький. Силы нам еще понадобятся…
        Паук стал хаотично ползать по дну банки. И зачем его потревожили? Для какой цели?

* * *
        От Журавлева капитан прямиком направился к Мухину.
        Мичман встретил товарища весьма гостеприимно. Предложил ему выпить, и Голевский не отказался. Выпили по первой, по второй, третьей. Разговорились. Гвардейца-моряка потянуло на политические рассуждения.
        - Как удивительно случилось! К мечам рванулись наши руки, и лишь оковы обрели!.. - сокрушенно продекламировал известные строки Мухин. - М-да-а… И все же мы могли победить, Голевский. Могли! Да-с! Ежели бы Розен и Бистром были чуточку решительнее, то Финляндский и Егерские полки были бы с нами. Ежели бы Якубович с Булатовым не струсили, ах, ежели бы кавалергарды поддержали нас… Эх, ежели бы все выступили одновременно, смело и решительно, то Николашке наступила бы амба.
        - Да, ежели бы да кабы. Это уже далекое прошлое, Федор. Для какой такой надобности его следует ворошить, я не понимаю вовсе. Нравится заниматься самобичеванием?
        - Хочется, Саша, хочется. Ах, порой как хочется - просто сил нет! До боли, до хруста, до крови желаю возвращения прошлого. Недаром нас называют людьми четырнадцатого декабря. Для нас никогда не наступит пятнадцатое. Хоть и пройдет десять, пятнадцать, тридцать лет.
        Голевский с сочувствием посмотрел на товарища.
        - Хочется? Ну, раз хочется, то силь ву пле. Только пятнадцатое декабря уже давно наступило - лет шесть назад. Как не горько нам это осознавать… Федя, я вот что желал бы тебя спросить. Есть одна жуткая тайна, которую я должен разгадать…
        - Какая же?
        - Знаешь, когда я сидел в каземате в Петропавловской крепости, то от многих наших товарищей слышал, что якобы Милорадовича убил отнюдь не Каховский, а совсем другой человек.
        - Не Каховский? Вполне возможно. Я, правда, далече стоял от Милорадовича. Но поговаривают, в него стреляли двое. По крайней мере, я слышал два выстрела. Они прозвучали почти одновременно. Утверждают, что Каховский не стоял в каре, а скрывался среди толпы зевак. Оттуда он и подкрался к губернатору… А тот, что стрелял вторым, находился среди нас, революционеров. Понимаешь?
        - Да, загадка.
        - Еще какая.
        Мухин налил себе водки.
        - Тебе налить? - спросил он Голевского.
        - Нет, больше не буду, да и тебе не советую. Вам, сударь, уже достаточно.
        - Ах, отстань, Саша. Я лечу. Душу и тело. А теперь слушай внимательнее. Боташев как-то перебрал хмельного и стал говорить странные вещи. Революция, дескать, отнюдь не проиграна, что учтены все ошибки декабрьского восстания, и вскоре в России настанет Великий День, воссияет в небе звезда свободы, народ освободится от императора, все станут братьями и сестрами и заживут прекрасной жизнью.
        - И на обломках самовластья напишут наши имена. Понятно.
        - Да ты не смейся, Голевский. Я тоже сначала подумал, что он бредит. Но он стал говорить о тысячах смелых людей. И что меж них много высокопоставленных людей. Какая-та тайная организация, какой-то союз.
        - Союз? Вот это уже интересно. Рассказывай.
        - Михаил призывал меня вступить в сей союз. Обмолвился, что имеется некая таинственная заимка в ста верстах от города, и коли я соглашусь стать под знамена этой организации, они меня уведут в город Солнца и примут как родного брата. В общем, подарят мне свободу.
        - Город Солнца? Это весьма любопытно. И где же сия таинственная заимка находится?
        - Не знаю, он не успел рассказать - заснул. А засим как-то времени не было поговорить с ним. И вдруг случилась его неожиданная смерть. Тогда, ежели честно, я не поверил рассказу. А теперь, кажется, верю. Я полагаю, что такой город в тайге существует. И заимка имеется. Стало быть, Боташев знал этих таежных людей или держал связь с ними через кого-то. Кто они - повстанцы, разбойники, беглые каторжники? Кто же их знает. Говорят, что Михаила убили какие-то каторжники. То есть свои. Я этого не исключаю.
        - Я тоже этого не исключаю.
        - Твой интерес к этому делу мне понятен, Александр. Ты неспроста приехал в Белояр. Не надо отпираться. Я вижу, как ты самым тщательнейшим образом расследуешь сие дело. Так? Только дурак набитый может думать, что ты прибыл сюда, в эту дикую глухомань, лишь по просьбе старого князя Боташева. Тебя сюда отправляли совсем другие люди, а не князь, и эти люди занимают важные государственные посты. Просто так из Петербурга не приедет сюда инкогнито, гвардейский офицер. Там… - Мухин принял таинственный вид и показал пальцем наверх, - делу Боташева придают серьезное значение. И убийцы нашего товарища весьма интересуют столичных высокопоставленных людей и рассматриваются ими как серьезные противники. Сие верно?
        - Может и так, а может и не так, - уклончиво ответил капитан.
        Губы мичмана тронула легкая усмешка.
        - Увиливаешь. Ну-ну. Дело твое. Неужели ты, Александр, перешел в стан к нашим политическим врагам, неужели ты поменял свои убеждения?
        - Если я и поменял убеждения, то в лучшую сторону. Главное, что цель у меня осталась прежней - благоденствие, могущество и благополучие моей отчизны. И я все сделаю для того, чтобы моя страна процветала и была свободной и просвещенной.
        - Ладно, это твое дело, Александр, можешь ничего не говорить об истинной цели твоей миссии, я не настаиваю. Я давно тебя знаю как порядочного и благородного человека. И знаю, что любовь твоя к родине безгранична. И коли ты приехал сюда и что-то предпринимаешь - значит, сие во благо России. А я тебе в том окажу посильную помощь, не сомневайся, мой бесценный товарищ.
        - Благодарю, мой друг, - расчувствовался Голевский. - Ежели бы я тебя не знал, Федор, я бы не был с тобой так откровенен.
        Мухин разлил водки по рюмкам.
        - А давай выпьем за нашу дружбу, Александр.
        - Давай.
        Они выпили, Мухин помрачнел.
        - А знаешь, Саша, у меня такое чувство, будто кто-то следит за мной. Поверь мне. И есть другое чувство. Будто скоро я умру. Какая-то тревога на сердце. Неспокойно мне.
        - Изволь не говорить ерунды. Эти дурные мысли возникают в твоем мозгу от слишком частых возлияний.
        - Нет, меня мое чутье не обманывает никогда. Я знаю точно - я умру. Умру и все тут. Вот так-то, драгоценный мой товарищ. А ты станешь плакать, Голевский, ежели я отдам Богу душу? Скажи правду, Александр.
        - Не шути так, друг. Я не верю в твою скорую смерть…
        - А зря…
        - Брось сие занятие. Ты лучше скажи, дружище. Вот как ты полагаешь, Журавлев мог убить Боташева? Допустим, не сам, а подослав наймитов. Я думаю, что у этих убийц был соумышленник здесь, в Белояре. И он должен был тесно общаться с Боташевым. Я считаю, это мог быть кто-то из наших ссыльных товарищей. Есть у меня такая догадка.
        - Не думаю, что Журавлев мог расправиться с Михаилом. Хотя, зная эту историю с ревизией в полку… Все возможно. Но… все-таки нет.
        - А Рощин-старший?
        - Не думаю. Он же был близким другом Боташева. Я никого из ссыльных не стал бы подозревать в оном злодеянии.
        - Может, прощупать здешних чиновников. Гридинга, Бахарева, Кузьмичева?
        - Гридинг - прекраснейший человек. И мой наилучший друг. Мы, моряки, всегда родственные души. Даже ежели бывшие. Мы с Гридингом не раз выпивали, не раз вели и задушевные разговоры. Он честный человек и славный. Нет, только не Гридинг, я его хорошо изучил. Он не способен на такое ужасное злодейство, да и политикой он не интересуется.
        - А Кузьмичев?
        - Кузьмичев? Наш окружной вне подозрений. Он добрейшей души человек и самых честных правил. Был как-то на поселении в Белояре декабрист Лобов, свитский офицер. Он на следствии сам на себя оговорил, за это и получил большой срок. Когда капитана сослали в Сибирь, теща соврала его жене, что тот умер. Та, поверив ей, вышла замуж за другого. А бывшая теща, терзаемая, видимо, муками совести, прислала бывшему зятю пятьсот рублей сюда, в Белояр, а тот не взял. Недолго Лобов здесь пробыл, написал прошение на высочайшее имя, и вскорости ему разрешили перевестись рядовым на Кавказ в действующую армию. Так Кузьмичев дал ему взаймы на дорогу триста рублей. Вот какой молодец. Он к нам хорошо относится.
        - Ясно. А вот Бахарев?
        - Бахарев вообще старается никуда не лезть. Он всего боится. Как бы что не случилось, как бы что не произошло. Печется о своем положении, опасается его потерять. К тому же он персона тихая, домашняя. Я на него никогда не подумаю.
        - А кто тогда?..
        - Да ну тебя, Голевский, водка стынет, давай лучше помянем наших товарищей, которых уже нет с нами!
        Крепкая горькая жидкость обожгла их нутро. Мичман от удовольствия крякнул, захрустел соленым огурцом.
        - От души настойка. А помнишь? - Мухин стал заливаться веселым смехом. - Как Дельвиг звал Рылеева к девкам. «Я женат», - отвечал Рылеев. «Так что же, - сказал Дельвиг, - разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?» Ха-ха…
        Вдруг за окном послышался лошадиный топот и громкий окрик.
        - Федор, ты дома?!
        Мичман тут же, прервав свой рассказ, кинулся к окну. Протер сквозь заснеженные узоры дыру и, увидев на улице трех всадников, страшно обрадовался.
        - Приехали, братцы!
        - Кто такие? - поинтересовался Голевский.
        - Местные казаки. Фрол и Аристарх. Мои задушевные друзья. Их станица в трех верстах от Бело-яра. Сейчас я тебя им и представлю…
        Дверь в избу открылась… Ворвался морозный пар, и, низко пригнувшись, вошли двое казаков и девушка. Казаки в папахах, в полушубках из овчины, в синих шароварах с красными лампасами. При саблях, при кинжалах и карабинах.
        Первый казак - лет сорока, черноволосый, бородатый, с мохнатыми кустистыми бровями, сросшимися на переносице и строгим колючим взглядом, второй - моложе, лет тридцати, русоволосый с небольшой бородкой. Взгляд мягче и добрее, чем у первого. Гости сняли полушубки - под ними оказались темно-синие мундиры с эполетами. У первого на эполетах четыре звездочки - значит, подъесаул, у второго - с три (это сотник).
        Девушка была одета в платье и полушубок. На голове - цветастая шаль Девушка была редкостной красоты. Природа-матушка точно выделила ее из сотни тысяч других сибирячек. На девушку действительно можно было заглядеться: васильковые большие глаза, длинные, густые ресницы, красиво изогнутые брови. Черные как воронье крыло волосы, заплетенные в тугие косы. Видно, лихая девушка, раз на плече охотничий карабин. Настоящая амазонка. Но, увидев человека другого круга, и притом симпатичного, с благородной осанкой, держащегося уверенно и достойно, воинственная сибирячка немного смутилась.
        - Мир вашему дому, - сказал казак постарше.
        - А, друзья! - бросился обниматься и целоваться с казаками Мухин. - Знакомься, Голевский. Подъесаул Фрол Рогожин.
        Мичман указал на черноволосого казака.
        - Потомок енисейского атамана, подьячего Максима Перфильева, что в далеком семнадцатом веке воевал с местными князьками. Фрол - с недавних пор родственник Боташева. Это его сестра была замужем за Боташевым. А это Аристарх, сотник. - Мухин кивнул в сторону светловолосого казака. - Он потомственный запорожский казак. Его деда Остапа записали в сибирские казаки за разорение пограничных польских земель. А это наша местная Ундина, сестра Фрола - Анна. А это, прошу любить и жаловать, Александр Голевский, мой друг, товарищ, гвардейский капитан, участник войны, герой!
        - Ах, оставь сии хвалебные оды, Федор, зачем понапрасну смущать твоих гостей, а то и взаправду подумают, что я герой. У нас в России, коли на то пошло, все герои. Отчизна у нас героическая.
        - Ладно, не скромничай, Александр, боевые награды и шпаги за храбрость не всем раздают.
        Мичман предложил всем выпить за знакомство и чтобы согреться. Никто не отказался, даже казачка пригубила водки.
        - Это у них воспитывается сын Боташева - Иван, - осведомил товарища Мухин.
        - Вот как?! - обрадовался Голевский. - Замечательно! Я все собирался приехать в вашу станицу и познакомиться с родственниками Михаила, то есть с вами. Но искренне поверьте, подъесаул, времени пока на то не было. Князь и княгиня настоятельно попросили меня узнать об Иване.
        Фрол улыбнулся. Погладил свою бородку.
        - А что, хорошо поживает. Жив-здоров, кушает нормально, играет, растет. Моя мать с ним нянчится, а когда и Анюта.
        - Я рад, что с мальчиком все в порядке. Постойте, - Голевский достал кошелек и извлек из него пачку купюр. - Вот, это деньги для Ванюшки. 300 рублей. Князь передал.
        - Премного благодарны, - взял ассигнации растерянный Фрол.
        Растерянными выглядели и Аристарх с Анною. Казаки не ожидали такого щедрого подарка от высокопоставленного и весьма дальнего родственника.
        - Передайте ему нижайший поклон от нас и огромную благодарность. И заверьте, что с мальчиком будет все в порядке.
        - Я передам. И еще одна радостная весть. Князь имеет виды на мальчика. Впоследствии он хочет забрать его к себе в Петербург. Вот похлопочет пред нашим государем императором и заберет. Непременно заберет. Я уверен в том.
        Казаки снова удивились. Фрол с волнением произнес:
        - Раз надо, значит надо. Там ему будет премного лучше.
        - Так точно, - поддакнул Аристарх.
        Александр Дмитриевич посматривал в сторону Анны, а казачка - в его.

«Хороша девица!» - отметил про себя гвардеец.
        - Зинаида, приготовь покушать. У нас гости! - крикнул Мухин и добавил улыбаясь. - И выпить!
        Вышла старуха-хозяйка, поворчала, принесла бутыль водки и пошла готовить.
        Посидели. Поговорили. О казаках, о крае, о Боташеве. Фрол предполагает до сих пор, что Боташева убили люди разбойника Николы Дикого.
        - Он это учинил, как не ему. Какой год за ним гоняемся - все без толку, никак не можем поймать. В том году двоих моих казаков убил. Они сопровождали в Енисейск одного золотопромышленника. А эти антихристы прознали как-то, подкараулили и напали из засады. Всех перекололи. Золото забрали и скрылись. Посему атаман Дикий - мой должник. Не успокоюсь, пока не изловлю эту тварь двуногую и не уничтожу.
        - Сказывают, он со своими людьми скрывается в тайге, - подержал разговор Аристарх. - Там чуть ли не целый острог воздвигнут. И разбойников тьма-тьмущая. Но где это место находится, никто не знает. Пробовали некоторые смельчаки искать бандитское логово, да только все напрасно - сгинули без вести в лесной глухомани.
        - Острог? Весьма любопытно, - Голевский сделал вид, что в первый раз слышит об этом.
        Казаки пригласили капитана в гости, и тот пообещал заглянуть к ним в станицу.
        - Лучше, ежели бы ваше высокоблагородие приехали седьмого декабря, - сказал Фрол. - В день Святого Николая Чудотворца, на наш общевойсковой казачий праздник. Будут состязания, веселье, послушаете наши казачьи песни.
        - Обязательно, Фрол, приеду, не сомневайтесь, - заверил Голевский.
        - Добро.
        Казаки уехали. Мухин предложил продолжить застолье, на что капитан согласился.
        - А понравилась ли тебе Анна? - спросил у друга Мухин. - Трудно в нее не влюбиться.
        Голевский улыбнулся.
        - Пожалуй, ты прав. Хороша девица, ничего не скажешь. Красавица. А что, она замужем или как? Нареченный есть?
        - Вдова она. Был у нее когда-то муж, казак молодой, удалой, да погиб трагически. В Енисее утонул. Всего-то полгода замужней побыла. А на данный момент одинока. Многие сватаются к ней, да всех она спроваживает. Крутой нрав у нее, как у необъезженной кобылицы. Как что-нибудь не по ней, так сразу брыкается. Очень горда, знает себе цену, поэтому нелегко ей найти достойного мужа. Ей бы генерала или бы, на худой конец майора, только генералы и майоры ищут девиц своего круга, побогаче да познатнее.
        - Оно верно.
        На этом разговор о казачке Анне закрыли. Продолжили застолье и стали вспоминать военное время. Легли спать далеко за полночь.

* * *
        Игнат шумно втянул ноздри…
        Ах, какой запах, у-у… Вкуснотища!
        В руках у старика лукошко со свежевыпеченными пирожками. Сейчас он угостит своего хозяина. Вот он, барин, сидит на стуле, читает какой-то журнал и еще не ведает о лакомом гостинце. Но сейчас он узнает, что принесли и от кого. От такого аромата и вправду не устоять!
        Как вкусно! У-у!..
        - Барин, вам пирожки! - радостно воскликнул Игнат.
        Голевский оторвал взгляд от журнала и заинтересованно спросил:
        - Пирожки? От кого же, голубчик?
        - Какой-то мальчишка передал. Сказал, что от Анны - казачки со станицы. Вы ее знаете.
        - От Анны? - удивился Александр Дмитриевич.

«Вот так сюрприз!»
        - От Анны, барин, от Анны.
        - Как вкусно пахнут, это ж надо!
        Капитан внутренне улыбнулся.

«Казачка Анна? Эта чернобровая красавица? Неужто роман начинается? Весьма занятно. Гвардейский офицер и казачка. Интересный сюжетец для сибирской глубинки. Да, но за этой казачкой грех не приударить. Точно спелая ягодка. Словно распустившийся весенний цветок. Наполненная силой земли и света. Красавица-женщина! Так и тянется навстречу любовным приключениям. Может, и я соизволю пойти ей навстречу. Как знать».
        - А ну-ка, любезный, сделай одолжение, неси-ка их сюда, - поторопил слугу Голевский. - Записки там никакой не прилагается, а?
        - Нету, барин. Никак нет-с.

«Обворожительная ундина ничего не написала? Понятно. Наверняка грамоте не обучена, что неудивительно для сих глухих краев».
        - Угостись-ка сам, голубчик, пирогами.
        - Благодарствую, барин. Отведаю сию стряпню… Хоть один пирожок да съем…
        - Да хоть десять.
        Игнат запустил руку под платок, пошарил в корзинке и вдруг как заорет:
        - А, етить ее в дышло! Кто-то укусил меня, барин! Жжет! А-а-а!..
        - Да что ты придуриваешься, голубчик! Прекрати немедленно!
        Голевский грозно взглянул на слугу: мол, что это он вытворяет. Но Игнат был вполне серьезен и напуган.
        - Да я и не шуткую, барин, истинный крест, какая-то тварь хватила. Словно иглой пронзило. Жжет, ай, больно!
        Игнат резко отбросил от себя корзину и отскочил в сторону. Лукошко упало, пирожки раскатились по половицам веером, а из корзины выпрыгнул рыжий мохнатый комочек.
        О, Матерь Божья, он шевелится!
        Это же гигантский тарантул! Вот это да!
        - Что за дьявольщина! - вскочил с места оторопевший от неожиданности Голевский.
        Вот так сюрприз!
        Увидев страшное восьмиглазое чудовище, слуга дико заорал и стал кататься по полу.
        - А-а-а! Чудище! Дьявол! А-а-а!..
        Паук встал на задние лапы, а передние поднял вверх. Готовится к броску?! Капитан застыл на месте. Словно окаменел. Ужас!
        - Барин, берегитесь! - вывел из оцепенения Голевского голос слуги. - Укусит! А-а-а, умираю!
        Голевский отступил к печке. Нащупал кочергу, крепко сжал в руке. Паук стоял в угрожающей позе.
        Голевский сделал шаг вперед…
        - Ну, тварь, держись! Пришел твой конец! У-у!
        Судорожный короткий взмах!.. Удар!
        Звяк!
        Пол загудел! Мимо! Снова короткий замах…
        Чвак!..
        Есть! Попал!
        Голевский принялся наносить быстрые и яростные удары, стараясь попасть по мерзкому чудовищу. Бил, бил, пока не размазал коричневый комок по полу. А Игнат все причитал:
        - Умираю, барин! Умираю!..
        Голевский отбросил кочергу и кинулся на помощь слуге. А у того - рвота, судороги, лицо посинело. Глаза как плошки. Страшно: умирать-то не хочется! Схватил за руку хозяина, что-то жалобно лепечет про небеса, Бога и последний приют. Голевский чуть не обезумел от горя: Игнат умирал. Теплые кончики пальцев старика холодели.
        - Игнат, голубчик, прошу, не умирай! Не умирай! - закричал Голевский. - Есть лекарь?! Найдите лекаря! Лекаря!!!
        Хозяйский пацан понесся за местной знахаркой. Та прибежала скоро, дала что-то выпить Игнату, и тот тут же впал в забытье. Озноб прекратился.
        - Еще немного, и его уже ничто бы не спасло. Долго будет лечиться, как бы инвалидом не остался, - сказала бабка.
        Капитан вытащил пару рублей из кармана и протянул знахарке.
        - Вот тебе деньги. Поухаживай за ним. Вылечи его, голуба.
        Бабка благодарно кивнула и взяла рубли.
        - Не извольте беспокоиться, барин, выхожу. Имеется у меня одна травка сокровенная, токмо она чересчур сильнодействующая. Ее надобно помаленьку хворому давать. Главное - не перебрать с порциями, чуть переберешь - ядом сразу становится. Сгинуть можно от оной травушки. Вот какая она сильная, силушка земная таежная в ней заключена. Будто живая вода. Звери выживают опосля гибельных ран, ежели покушают сию травку. А люди тем более. Но кто не знает секрета ее приготовления - смерть мгновенная.
        - Хорошо, хорошо, давай ее Игнату.
        Голевский машинально натянул на себя тулуп, как во сне вышел во двор. Мороз привел в чувство капитана. Закусал уши, нос, пальцы…
        Голевский кипел от негодования:

«Сия подлость учинена Журавлевым! Это его паук! Значит, его рук дело. Мерзавец, я его уничтожу!»
        Расстояние от своего дома до дома Журавлева капитан преодолел с невероятной быстротой. В бешенстве Голевский влетел к не подозревающему ничего Журавлеву и, схватив того за грудки, стал трясти как грушу.
        - Ты это сделал! Ты! Убью, мерзавец!
        Журавлев опешил, испуг промелькнул на его лице. Вид капитана был поистине ужасен: грозно сдвинутые брови, сверкающие ненавистью зрачки, зло стиснутые зубы, до хруста сжатые кулаки. Монстр, да и только! Полковник попытался вырваться, закричал:
        - Что с тобой, Голевский?! Опомнись!.. Что ты делаешь?!..
        Александр вместо ответа отвесил Журавлеву смачную оплеуху. Полковник сшиб по дороге табуретку и, перекувырнувшись через нее, с грохотом распластался на полу.
        - Это тебе за Игната, мерзавец! - воскликнул капитан. - Завтра будем драться! Вызываю тебя на дуэль! Ах, каков же ты подлец! Каков подлец!
        Глаза Журавлева еще больше округлились.
        - Да ты что ополоумел, Голевский! Что с тобой?!
        - Ты отравил моего слугу, а видимо, метил меня отравить?! Признавайся, мерзавец! Ах ты, белоярский Борджиа! Я тебе покажу, где раки зимуют!
        - Что за чушь ты несешь, Голевский! Кого я хотел отравить?!
        - Я тебе покажу чушь! Ах ты, прикинулся невинной овечкой! Волк ты в шкуре овечки, вот ты кто! Мерзавец! - капитан подскочил к Журавлеву, схватил за грудки, рывком поднял его на ноги и снова принялся трясти.
        Полковник взмолился о пощаде.
        - Да ты меня убьешь, Голевский! Прекрати! Стой же! Объясни, в конце концов, в чем же дело?!
        Голевский еще пару раз крепко тряхнул жертву и только затем все рассказал. Как только Журавлев узнал, что Игната укусил паук, то сразу же бросился к банке. Естественно, она была пуста. Натуралист растерянно произнес:
        - Верь, Голевский, я не причастен к этому злодеянию. Какой-то мерзавец украл у меня паука. Я точно не убивал слугу, тем более не покушался на твою особу. Клянусь Богом! К чему мне сие? Для чего? Объясни!
        - Так я тебе поверил! А, чай, не ты убил Боташева?
        - Да ты в своем уме, Голевский! Совсем, что ли, ополоумел?! Такие обвинения выдвигаешь! Знаешь, за эти слова я потребую тебя к ответу.
        - Разберемся!
        Голевский в сердцах хлопнул дверью и ушел.
        - Сумасшедший, - только и вымолил Журавлев, поставил табуретку на место, сел на нее и в задумчивости потер красную щеку.
        В это время Голевский стремительно шел по улице в распахнутом тулупе, не обращая ни малейшего внимания на лютый мороз, и напряженно размышлял.

* * *
        И вот прошло три дня после описываемых событий.
        Голевский так и не рискнул арестовывать Журавлева. Доказательства вины его были ничтожны. Фокин пока тоже не объявлялся. Капитан решил скрасить одиночество в компании Мухина, зашел к тому, а мичман, оказалось, в очередной раз пьянствовал. Причем пил водку прямо из штофа, закусывал квашеной капустой из глубокой деревянной миски и мастерил свой корабль.
        Увидев Голевского, мичман заорал:
        - А, месье Голевский! Александр Дмитриевич! Заходи, милости просим! Пропустишь чарку со мной?
        - Что-то расхотелось, Федор. Коли был бы ты трезв, то непременно бы выпил с тобой. А так, изволь.
        - Хозяин - барин. Наше дело предложить - ваше дело отказаться. Что же, больше мне достанется.
        - По-моему, тебе уже хватит, Федор.
        - Не проси меня, Александр, не отстану я от хмельного, ну никак не отстану. Люблю сие дело!
        - Не разлюбишь сие дело, в могилу сгинешь.
        - Мы все рано или поздно сгинем. К великому сожалению, человек смертен. А может, и к счастию.
        - Я бы хотел побывать на том свете лет так эдак через пятьдесят.
        - Пятьдесят? Ну, ты, мой друг, загнул. Коли останешься в Белояре, ты и месяца не протянешь.
        Голевский насторожился.
        - Сие из чего следует, позволь узнать?
        Мичман хмельно улыбнулся.
        - А, забудь, Голевский, о моих словах. Это я вздор несу. Ты лучше взгляни сюда! Какой великолепный фрегат, а!.. «Мичман Мухин» называется. Вот увидишь, уплыву я на нем назло всем в город Солнца! А давай, назовем его в честь тебя «Капитан Голевский»?! Ха-ха! Поплывешь, Александр, на этом фрегате? Я вместе с Лазаревым плавал вокруг света. С Завалишиным Дмитрием Ирихоновичем. Смешное отчество - Ирихонович. Я - герой. Слушай, Голевский, поплывешь в город Солнца? Вот на этом фрегате.
        - Да у тебя, голубчик, горячка! Охолонись! - прикрикнул на товарища капитан.
        Окрик на мичмана не подействовал, он глотнул горячительного, закашлялся, взгляд его сделался бессмысленным. Он посмотрел сквозь капитана, будто того не существовало. Мичман начал бредить.
        - Здравствуйте, господа мерзавцы. Честь имею, герой войны Мухин. Не ожидали? Ха-ха. Ясно, вы не ожидали, а я вот и приплыл в ваш город Солнца. Ха, город Солнца, неоригинально, господа, неоригинально. А ну-ка, покажите мне, кто из вас убил моего задушевного друга Михаила! Вот этот. Эй, ты, подлец, иди сюда!.. Ты - убийца! Я тебя сейчас покалечу. А ну, иди!
        Мичман вонзил безумный взгляд в капитана и стал угрожающе надвигаться на него. Вид точно как у сумасшедшего. Еще немного, и он подлетит и вцепится в горло Голевскому. Капитан серьезно воспринял угрозу, исходящую от пьяного мичмана, и на всякий случай отступил на шаг.
        - Успокойся, голубчик! Слышишь, охолонись!
        - Убью, мерзавец!
        Лицо Мухина исказила гримаса ненависти. Мичман кинулся с кулаками на капитана. Но Голевский толкнул дебошира в грудь. Тот потерял равновесие и полетел в угол печи. Загремели горшки, полетели, один из них разбился вдребезги. Тут же примчалась старуха и громко запричитала:
        - Ой, батюшки мои, что же это деется? Опять моряк буйным сделался! Господи, опять лихорадка! Утихомирьте его, барин, а то опять все разнесет и побьет!
        - Попробуем, голубушка.
        Мухин не торопился вставать. Сначала он заплакал горючими слезами, а потом, взяв паузу, засмеялся нехорошим смехом.
        - А, окружили меня. Думаете, коли вас тут великое множество, то можете сладить со мной? Право, ошибаетесь, господа! Вы меня еще плохо знаете, меня, героя войны, гвардейца, храбреца Федора Мухина. Меня сам Вильгельм, король награждал… Черным крестом. Ясно?! Ничего вам не ясно. А ну вас… Я вас, подлецов, давил и давить буду. Усекли?!..
        Мичман медленно встал. На его губах играла безумная улыбка. Голевский спокойно наблюдал за ним, но был в полной боевой готовности. От перепившего и свихнувшегося на этой почве товарища можно было ожидать всякого. Ведь этот безумец в пьяном угаре не соображает, что творит.
        Предчувствия не обманули капитана. Мухин вдруг схватился за топор и заорал на всю горницу:
        - Зарублю подлецов! Всех до одного зарублю!
        - Ой, батюшки, - вплеснула руками старуха и метнулась в сени. - Он нас нынче всех поубивает!
        Голевский отступил на шаг назад, чуть согнул ноги в коленях и выставил руки вперед. Он готовился провести против бузотера один хитрый и ловкий прием, который до сих пор не раз выручал его в рукопашной драке, в том числе и на войне.

«А, ну, буян, попробуй-ка меня взять!»
        - Щас я тебя прикончу!.. - дико зарычал мичман.
        Мухин замахнулся топором и ринулся на Александра Дмитриевича. Но капитан не дремал. Резко развернувшись, капитан подсел под мичмана и, подбив того бедром, кинул через себя…
        Мухин с грохотом, словно куль с картошкой, рухнул на пол - и топор вылетел из рук. И пока мичман приходил в себя и осмысливал, лежа на полу, что же с ним произошло, Голевский живо скрутил его.
        Спустя минут пять примчалась старуха с подмогой.
        - Живой барин? - спросила старуха, но, взглянув на недвижимое тело моряка, снова обеспокоилась. - Чай, не убился Федор наш?
        - Да что ему будет. Полежит немного да проспится. Давайте веревку, вяжите его, голубчика. Да покрепче, а то придет в себя, заново в драку полезет.
        Добровольцы навалились на моряка всем гуртом и связали его веревкой. Мухин, поорав, вскоре отключился. Его бережно перенесли на кровать.
        - Развяжите его немного погодя, - сказал Голевский хозяйке. - Пусть покрепче уснет. Поняла, голубушка, погодя развяжите, а не то, не проспавшись, сей безумный тиран учинит вам еще один спектакль.
        - Поняла, поняла, барин, чего тут не понять. Али я дура какая-нибудь. Все понимаю. И спасибочки вам, господин хороший, утихомирили его, а то натерпелись бы мы тут страха разного, точно бы натерпелись, - поблагодарила гвардейца старуха.
        Голевский вышел со двора, прошел метров сто и свернул в переулок. Вдруг капитана кто-то окликнул.
        - Господин Голевский?!
        Александр, вмиг очнувшись от неприятных дум, поднял глаза…
        На его пути стоял незнакомый мужчина. Черноусый, пучеглазый. В длинной дохе. Невдалеке маячили двое подозрительных крестьян с военной выправкой. За ними топталась киргизская лошадь, запряженная в сани. Голевский насторожился.

«Кто такие? Что им надобно? Может статься, наемные убийцы? Сейчас ударят ножом прямо в сердце среди белого дня и скроются? Неужто западня? А я, как назло, не взял с собой пистолет. Но, слава Богу, хоть нож не забыл. Находится, как и положено у местных крестьян, за голенищем валенка…»
        - Что вам угодно, милостивый государь? Вы меня знаете? - осторожно спросил капитан у незнакомца.

«…Ударю внезапно, быстро, а там посмотрим. Главное, вовремя увернуться, не пропустить выпад».
        - Сударь, вы не из Петербурга, кажется, лицо мне ваше знакомо? - вдруг выпалил черноусый.
        Голевский вздрогнул, услышав знакомый пароль, изумленно посмотрел на незнакомца.
        - Нет, я из Москвы, но в Петербурге я жил когда-то, на улице Морской.
        - Вот как, а я жил на Невском. Честь имею, я ваш новый куратор. Фаддей Шепелев, ротмистр жандармерии.
        - Простите, ротмистр, но мне нужны еще и письменные доказательства ваших полномочий. Вы понимаете, сие дело сверхсекретной важности. Слишком много в последнее время подозрительных и странных вещей происходит вокруг меня, меня хотят уничтожить. Я никому не доверяю. Извините за столь резкий тон.
        - Я прекрасно вас понимаю, капитан. Вот мои бумаги, - ротмистр достал из-за пазухи вчетверо сложенную бумагу. - Надеюсь, подпись его превосходительства вам знакома?
        Голевский внимательно изучил документ.

«Точно, бумаги подлинные. Подписан сей документ рукой генерала Бенкендорфа».
        - А позвольте узнать, милостивый государь, где же мой драгоценный друг Фокин? Где поручик? Что с ним? Отослали в столицу? Прошу, не томите меня, сударь, немедленно отвечайте…
        Шепелев принял скорбный вид и соболезнующим тоном произнес:
        - Да, вы же не знаете, сударь… Да и откуда вам знать… Беда приключилась, такая беда…
        - Да говорите же, сударь, не томите!
        - …К глубочайшему сожалению… поручик жандармского корпуса Фокин был подло убит.
        - Что?! Убит?! - воскликнул Голевский. Его глаза потемнели от неожиданного известия. - Не может быть! Как это произошло?! Расскажите, сударь, прошу вас.
        Ротмистр отвел взгляд.
        - Он погиб в уральских лесах. Там была засада. С ним погибли два наших агента. Вы же поменялись с ним кибитками. Верно, Александр Дмитриевич?
        - Да, сие верно, ротмистр.
        - Так вот, злодеи-то не знали, что вы поменялись экипажами, и напали на вашу кибитку, думая, что вы там. А там оказался поручик. Выходит, метили в вас, а убили Фокина. Так что вам повезло, дорогой Александр Дмитриевич. А так ваша миссия трагически бы закончилась уже на Урале.
        - По всей вероятности, да. Как жаль Фокина. Ведь у него молодая жена, дети.
        - Да, жаль его. Храбрый офицер был. Слышал, у вас умер слуга?
        - Укусила какая-то ядовитая тварь. Но он не умер, он чудом выжил, сейчас лечится, правда, не встает пока. Слишком слаб.
        - Жаль беднягу. Кстати, вашу докладную записку относительно бывшего полковника Журавлева, о его якобы принадлежности к таинственным заговорщикам, я получил и покамест попридержал, решил не отсылать к его превосходительству. Я думаю, рано арестовывать полковника с целью допроса, мы можем спугнуть более крупную рыбу.
        - Это верно, ротмистр.
        - Ну что же, если что появится у вас нового, сообщите мне.
        - Непременно, ротмистр.
        Они немного поговорили. Капитан почувствовал, что не стоит делиться важными сведениями о ходе следствия. Почему-то он не испытывал доверия к новому куратору. Может, потому что он его совершенно не знал. Так или иначе, раскрывать свои карты Шепелеву он пока не торопился. Если и рассказывать все, то только уже самому генералу Бенкендорфу.
        Только где он? За тысячи верст отсюда.
        Добраться бы до него.
        Выжить бы.
        Шепелев, прощаясь, сказал:
        - Белояр - город маленький, здесь я буду на виду, лучше я поеду в Красноярск, там имеются и воинские силы, и власть. Пришлете курьера с просьбой о подмоге - я прибуду тотчас же в Белояр с подкреплением. Письма шлите на имя мещанина Ивана Ивановича Кольцова. Запомнили, ваше высокоблагородие?
        - Не беспокойтесь, ротмистр.
        - Коли курьера надежного со срочным донесением решите послать, то шлите к дому мещанина Гуреева, что у часовни Параскевы Пятницы на горе. Там я буду под именем Кольцова. Запомните.
        - Запомню.
        - Прощайте, капитан!
        - Прощайте, ротмистр!
        Шепелев запрыгнул в сани, махнул рукой в знак прощания, и сани помчались прочь. Вскоре они скрылись за ближайшим поворотом, но звон колокольчиков еще долго слышался в отчетливой морозной тишине, пока не затих окончательно.
        Голевский побрел к дому.

«Да, весьма жаль Фокина, - рассуждал капитан. - Как все нелепо. Замышляли убить меня, а убили поручика. И весьма вероятно, эти злодеи готовят новое покушение. Покамест превосходство на их стороне, что худо. У нас много важных потерь, а у них одни ничтожные. Они знают нас в лицо, а мы их - нет. Мы сражаемся в полном неведении, где наш враг, а они видят нас, стоят за спиною и в каждую минуту могут нанести удар кинжалом в спину. Кто же будет следующей жертвой? И с чьей стороны? Я обязан найти убийц Боташевых, отомстить им, разоблачить заговорщиков и жениться на самой прекрасной девушке на свете - Дарье Боташевой… Правда, на все есть Божья воля, он знает, кому умирать в этот миг, кому через многие лета».
        Голевский ускорил шаг. В глазах его читались решимость и целеустремленность.
        Глава 10
        В этот день, 21 ноября 1831 года, к капитану домой пришли братья Рощины и Журавлев. Огорченные, побледневшие, тихие. Они прятали грустные глаза и молчали. Никто из поселенцев не решался заговорить первым. Сердце Голевского наполнилось тревогой и беспокойством. Впечатление - будто его обвила холодная и склизкая змея. До чего противное чувство!
        - Господа, что произошло? Не угодно ли вам сказать мне об этом? Отчего вы все молчите?
        Пауза затянулась. Первым ее нарушил Журавлев.
        - Мухин… наш Федор…
        - Что с ним?! - чуть не подпрыгнул на месте Голевский.
        - Угорел в бане поздно ночью, - ответил за всех полковник.
        Голевский резко побледнел. Обвел всех глазами и упавшим голосом спросил:
        - Как же так… Как же сие случилось?
        - Пьяным был. Вот и угорел мичман, - подал голос Рощин-старший.
        - C'est abominable![22 - Это ужасно! (франц.)] - только и вымолвил Александр Дмитриевич.
        Капитан заметно сник. Это известие поразило его в самое сердце. Как же так, друг?! Как же ты не уберегся, Федор! И все из-за этого проклятого пристрастия к хмельным напиткам.
        - Боже мой, какая нелепая кончина…
        - Ужасная кончина, капитан, - согласился Рощин-старший.
        Голевский задумался.

«Значит, предчувствия Мухина не обманули его - смерть действительно бродила поблизости. Что-то здесь не так. Все это весьма подозрительно. Только Федор поведал о заимке и городе Солнца, так тут же скоропостижно скончался. Все не угорал в бане, не угорал, а тут раз - и угорел! А не слишком ли много совпадений за последнее время? Нельзя недооценивать врага. Он мог что угодно подстроить. Враг жестокий, коварный, подлый, и он где-то рядом. Рядом. Очень близко. Но кто-то из них? Рощины, Журавлев?»
        Но надо идти и отдать последние почести старинному другу. И Голевский вместе с товарищами отправился к дому Мухина.
        Около его дома толпились местные жители со скорбными лицами, о чем-то тихо шептались. Некоторые женщины плакали. Выла собака. Момент был жутким. Зашли в горницу. Здесь уже были Гридинг, Бахарев и даже Кузьмичев. Офицеры молча поздоровались с ними.
        В горнице в красном углу под образами стоял гроб с покойником. В комнате царила чистота, пахло ладаном. Казалось, Мухин не умер, а крепко уснул. Спокойное лицо, умиротворенное, только мертвенная бледность покрыла его. Руки сложены. Зажженная свечка, вставленная между тонкими бледными пальцами. Казалось, мичман спит, отдыхая от праведных трудов.
        Декабристы обступили гроб…
        - Отмучился наш мичман, - тихо произнес Журавлев.
        - Жаль, что умер, славный был малый, - высказался Рощин-младший.
        - Хороший человек… был. Царство ему небесное.
        Погоревали и разошлись. Голевский остался у гроба.
        Заглянула старуха…
        - Я побуду с ним, - сказал капитан, старуха согласно кивнула и исчезла.
        Голевский, выждав минуты две, посмотрев опасливо на дверь, подошел к покойному. Прислушался: не стоит ли кто у двери. Вроде никого. Александр Дмитриевич ослабил узел галстука на умершем и, поочередно отгибая края воротничка сорочки, внимательно осмотрел шею. Подозрения подтвердились. В области сонной артерии видны были какие-то пятна, похожие на синяки. Это свидетельствовало о том, что мичмана душили. Задрал рукава сюртука - на запястьях тоже синяки. Кто-то держал за руки. Он сопротивлялся. Итак, его задушили. Но кто? Братья Рощины? Журавлев? Кто-то еще? Ясно одно: тот, кто задушил Мухина, причастен и к смерти Боташева.
        Капитан зажег факел, дошел до бани. Внимательнейшим образом осмотрел баню и прилегающий к ней забор. Здесь ничего нет.
        И здесь тоже нет.
        Покрутился у поленницы дров…
        Виват! Есть! Кажется, что-то нашел.
        Голевский смел рукавицей свежевыпавший снег и увидел чьи-то покрытые ледяной корочкой следы. Огромная лапа. Тот, кто душил Мухина, обладал недюжинной физической силой.
        Но куда же ведут следы?
        Так, возле бани имеется запасная калитка. Вот через нее убийца и мог подкрасться к бане, а затем, улучив удобный момент, зайти в парилку и задушить Мухина. Тем самым сымитировав естественную смерть мичмана от печного угара. А затем скрылся с места преступления через эту же калитку.
        Голевский то ногами, то руками стал разгребать свежевыпавший снег, отыскивая большие следы. Они вели за забор.
        Как их не обнаружил Гридинг? Уму непостижимо! А может, и видел следы исправник, но решил промолчать? Ведь милое дело - списать смерть ссыльного на несчастный случай, и все шито-крыто. И эта уловка Гридинга понятна. Если вышестоящие власти узнают, что ссыльный Мухин умер не своей смертью, то Гридингу несдобровать, как и несдобровать его соратникам по городской власти Бахареву и Кузьмичеву. Вторая смерть поднадзорного за короткий срок. Тут же распорядится енисейский губернатор назначить инспекцию в Белояр. Приедут чиновники из Красноярска и нароют здесь всякого такого… А могут и из Петербурга прислать. Еще интереснее будет. Получат белоярские по первое число.
        А следопыт Голевский двигался дальше. Он шел зигзагами, внимательно осматривая снег. И кое-где находил следы. Особенно тщательно изучал места, защищенные от ветра кустом или поваленным деревом. Здесь следы не скоро заносятся.
        Вот сломанная ветка…
        Значит, убийца прошел здесь?
        Через пятьдесят шагов человеческие следы терялись. Зато отыскались лошадиные и следы от полозьев. Видимо, убийца пересел в сани. Возможно, преступников было двое. Но куда они поехали? Вот загадка. Капитан обратил внимание на то, что у лошади на одной из подков обломан конец. Вот она, зацепка! Голевский пошел в примерном направлении по широкой наезженной дороге. В узкие переулки убийцы вряд ли бы сунулись: не проехать.
        Голевский осмотрелся.
        Наверняка направились сюда… А теперь сюда… Пучок сена, а под ним след. Вот она, сломанная подкова. Значит, все правильно, туда сани поехали. Тогда вперед! По следу!
        Постепенно Голевский вышел на окраину Бело-яра. Заприметил крестьянскую избу, стоящую чуть далее других. Возле ворот стояла низкорослая лошадь, запряженная в сани. Капитан почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. И точно, из-за сарая вышел какой-то остроносый чернявый мужичок с маленькой бородкой. Взгляд подозрительный, но притворно приветливый.
        - А кого вы ищете, господин хороший? - спросил мужичок.
        - А ты здесь живешь, любезный?
        - Да, я. А что? Акакием меня кличут. Заходите в гости, не побрезгуйте угощением. Вы, кажись, тот самый офицер, что недавно приехал к нам из самого аж Петербурха.
        - Надо же, потрясающе. Слухи обо мне распространяются с невероятной быстротой.
        - Так, дык, ваш высокбродь, здесь деревня большая, а не город, все друг о дружке знают. Лицо мне ваше незнакомое, а других господ офицеров знаю, и наших, и сосланных. Значит, это вы и есть.
        - А Боташева, голубчик, ты знал? Ссыльнокаторжного офицера, которого убили летом?
        - Знал, как не знать. Добрейшей души человек был.
        - А как ты думаешь, голубчик, отчего его убили? И кто?
        - Да как кто. Разбойнички, конечно. Они иногда здесь появляются. Или в округе. Атаман Дикий озорничает.
        - Говоришь, разбойники…
        - Они, они самые, - закивал Акакий.
        - А кроме тебя здесь кто-нибудь еще живет?
        - Да никого, кроме меня. Жена да четверо детей. Так в гости не хотите?
        - Спасибо за приглашение, голубчик, как-нибудь в следующий раз.
        Уже темнело. Голевский распрощался с любезным крестьянином и побрел домой весь в думах.
        Когда капитан вернулся на квартиру, за окном уже стемнело, хотя было около шести пополудни. Голевский сел за стол, положил перед собой чистые листы бумаги и жадно схватился за перо. Сначала подробная записка Шепелеву о неожиданной смерти Мухина. Там он выразил свои сомнения в естественной кончине мичмана. Правда, не написал об обнаруженных следах и подозрительном доме…

«Но что предпринять? Посылать курьера к Шепелеву? Или пока подождать… Или все же послать?.. Нет. Все же нет. Рано. Надо еще хорошенько поразмыслить над этой ситуацией».
        Не решался капитан посылать нарочного за ротмистром. Что-то все-таки сдерживало Голевского от подобного шага. Объяснить он пока не мог. А вдруг он зря грешит на Журавлева, может, действительно разбойники?
        Голевский захлопнул тетрадь…

* * *
        На третий день Мухина отпевали в местном храме.
        На отпевание пришли местные жители, все ссыльные и все местное начальство: Кузьмичев, Бахарев, Гридинг. Приехали из станицы Фрол, Аристарх, Анна и еще человек пять казаков. Церковь не могла вместить всех желающих, человек сто стояли на улице. Все, кто был внутри храма, держали зажженные свечки и внимательно слушали батюшку.
        - Мрут как мухи, - шептались в народе. - Впервой этого, женатого на казачке из станицы, убили. Тепереча морячок отдал Богу душу.
        - Точно!
        - Взаправду говоришь, бабка!
        - Сильно они достали царя.
        - Бедняги. Жалко их.
        - Хорошие люди.
        И опять вздохи сожаления и скорби. Шепчется народ. Ему-то власть глотку не заткнет. Он же сибирский! Вольный, справедливый, рассудительный. На все свое мнение, независимое и меткое, иногда ядреное. Все-таки потомки каторжан да лихих казаков. Не любят они власть, не любят ей покоряться. Вот и говорят вслух, никого не боясь.

…И вот батюшка закончил отпевание. Народ хлынул из храма. Впереди несли гроб с телом мичмана. Гроб погрузили на сани и повезли на кладбище. Траурная процессия двинулась вслед за санями.
        Дошли до погоста - а там уже выкопана глубокая яма. Неподалеку от могилы Михаила Боташева. Пришлось изрядно повозиться с могилой. Земля промерзла и с трудом поддавалась.

…Шел снег, все скорбно молчали, зябко ежились на пронизывающем ветру и хмурились. Батюшка прочитал молитву. Гроб опустили в могилу. Все бросили по горсти мерзлой земли, перемешанной со снегом. Могильщики взялись за лопаты… Женщины заплакали, мужчины прослезились. Голевский все поглядывал в сторону Журавлева, но тот ничем себя не выдал. Ну, погоди, господин полковник, я выведу тебя на чистую воду!
        Голевский глубоко вздохнул…
        Слезы навернулись на глаза.

«Уходят герои четырнадцатого декабря. Уходят… Федор Григорьевич Мухин. Сорок четыре от роду. Воспитанник Морского кадетского корпуса. Герой войны, путешественник, карбонарий. Хотел блага для России, но был сослан за это в Сибирь. Не мог смириться со своим положением, оттого и пытался с помощью крепких напитков уйти от реальной действительности. Жил в пьяном угаре, вернее существовал. Не завел ни жены, ни детей. И погиб насильственной смертью. И вот печальный итог его жизни - скромная могила и крест в далекой заснеженной Сибири. Господи, упокой душу раба твоего, Мухина Федора Григорьевича. Аминь! Но кто же твой убийца, мичман? Будем искать его. Исправнику высказать свои сомнения? А может, он заодно с убийцами, почему бы нет. Здесь нельзя никому не доверять».
        Голевский злился на себя. Он думал о том, что за таинственное поселение в тайге - город Солнца! Не там ли живут разбойники и их атаман? Побывать бы в этом логове. Капитану почему-то казалось, что именно там и находится разгадка смерти его товарищей. Там живут их настоящие убийцы. Или те, кто может указать на них. И тогда Голевский узнает всю правду о гибели друзей. Но как попасть в этот таежный Китеж-град, как отыскать его? Хотя бы для начала найти таинственную заимку?
        Вот он насущный для него вопрос. И нет пока на него ответа.

* * *
        На следующий день после поминок Голевский пошел в избу к хозяйке Мухина: та в это время убиралась.
        - Добрый день, бабушка-голубушка, - поздоровался с порога капитан.
        Хозяйка разогнулась. Положила совок и веник на пол. Вроде прибралась.
        - День добрый, барин. Как спалось?
        - Замечательно. Казаки уехали?
        - Рано утром все уехали.
        - Ясно. Голова вот соизволит болеть, голубушка…
        Старуха посмотрела сочувственно на Голевского, сходила за бутылью настойки из крыжовника, поставила ее на стол и принесла квашеную капусту с клюквой.
        - После вчерашнего, небось, голова болит, барин. Вот выпейте крыжовничка, вам полегчает. Знамо дело, полегчает.
        Голевский выпил - и действительно самочувствие намного улучшилось.
        - Благодарю, голубушка. Весьма хорошее лекарство - этот ваш крыжовничек. А я вот с какой просьбой пришел, бабушка. Хотелось бы мне фрегат тот забрать, что мастерил покойный Федор. Нужен он мне как ценная память о товарище.
        - А, эта лодка, да забирайте, барин, забирайте. У меня и без этой игрушки много хлама. Будет пылиться без толку, а засим выброшу.
        - Благодарю, голубушка. У меня-то эта игрушка не будет пылиться, я ее доделаю. Будет стоять у меня в память о моем друге.
        Старуха проворчала насчет того, что ее мучения наконец-то закончились, как и мучения мичмана.
        - Небось, Бог примет его на небесах, - вздохнула она.
        Капитан забрал фрегат. Принес домой, хотел было поставить его на стол, но уронил на пол. После вчерашнего пальцы плохо слушались, вот и не удержали игрушку. Корабль ударился об пол, да так сильно, что несколько дощечек палубы отлетело в сторону.
        Что ж! Придется приделать дощечки заново. Голевский поднял поврежденный фрегат с пола и заметил, что внутри палубы что-то белеет. Это его заинтересовало. Капитан решил оторвать еще пару игрушечных досок.
        Хрусть, хрусть - и полпалубы нет!
        Теперь можно свободно достать интересующий предмет. Кажется, это какая-то бумага, только свернутая в трубочку.
        Голевский с волнением развернул ее…
        Так, так. Это почерк мичмана.
        Весьма интересно.
        Прелюбопытная записка:
        Искренний мой друг Федор!
        Ежели вдруг со мной что-нибудь случится, я имею в виду мою неожиданную или странную смерть, то ищи моих убийц в городе Солнца. Покамест сии люди живут в Белояре, но в любой момент могут скрыться в тайге, в оном поселении. Как идти туда, я расскажу. Запоминай!
        Белояр. Мельница Карпова.
        От нее - на северо-восток. Пройти 14 верст. Деревня Акулиха.
        От деревни к северу. 13 верст. Будет огромный и длинный так называемый Волчий овраг.
        От оврага - к востоку 13 верст. Идти от двух сросшихся огромных сосен, опаленных сверху молнией.
        Заимка. Хозяина зовут Захар. От нее мимо болот строго на восток. 16 верст. Этот Захар - проводник, он и покажет правильный путь.
        Там Озеро Безымянное. От него еще 24 версты на Север. Здесь острог. Город Солнца.
        Пароль для хозяина заимки: «Верую в город Солнца. Свобода и процветание!»
        P.S. Лучше записку сожги, иначе можешь поплатиться за нее жизнью. Оные люди весьма опасны и не остановятся ни перед чем.
        Береги себя!
        Твой задушевный товарищ, Михаил
        Голевский чуть не подпрыгнул от радости! Сердце так бешено застучало в груди, что казалось оно хочет выпрыгнуть наружу.

«Виват, Александр! Ура! Ура! Ура! Вот он, кончик ниточки! Вот она, разгадка! Молодец, Мухин! Запрятал послание весьма надежно и хитро. Вот о чем он намекал, когда предлагал уплыть на игрушечном корабле. Федор рассчитывал на мою смекалку. И как я не догадался с самого начала? Но отчего он не открыл тайну сразу? Неужели не доверял мне до конца? Думается, просто знал, что искать город Солнца безумно опасно. Теперь в моих руках ключ к разгадке. Но надобно ли сообщать Шепелеву об этой находке? Может рискнуть самому? Взять с собой Фрола, Аристарха, проводника из местных и парочку казаков и пойти на разведку в таежную глушь.
        Голевскому стало жарко от внезапно охватившего возбуждения, и чтобы остудить свой азартный пыл, он быстро вышел на улицу… Побрел с горочки к Енисею. Оказавшись на берегу, ахнул. Вид закованной в ледяной панцирь реки его сильно поразил.
        Вот это красотища!
        Сегодня был первый день, когда батюшка-Енисей окончательно замерз. Ледяные живописные узоры разбежались по всей замершей речной глади и напоминали гигантское полотно кисти неизвестного художника. Теперь можно было добираться до другого берега по льду.
        Голевский спустился к застывшей реке, осторожно ступая по белой окаменелой глади. А вдруг где-то лед тонок и может подломиться? Раз - и провалился в студеную реку. А купаться зимой в ледяной воде явно не входит в планы Голевского. У проруби он увидел здоровенного мужика, черпавшего воду ведром. Услышав скрип шагов, мужик обернулся…
        Не может быть!
        Голевский искренне удивился. Вот уж кого не ожидал здесь встретить. Перед ним стоял… его казанский сокамерник Порфирий.

«Как он здесь оказался? Уму непостижимо! Вот гримасы фортуны!»
        Кажется, мужик тоже был ошеломлен появлением здесь Голевского.
        - Порфирий. Братец, ты ли это? - воскликнул изумленный капитан. Мужик радостно осклабился.
        - Господин хороший, это вы?! Вот так встреча! Так вас освободили? Признали невиновным?
        - Нет, я сбежал, - почему-то решил схитрить Голевский.
        Интуиция подсказывала ему, что не стоит слишком доверяться Порфирию. Даже несмотря на то, что они когда-то были в приятельских отношениях. Сначала надо узнать у Порфирия, как он здесь оказался, а затем уже решать, доверяться бывшему сокамернику или нет.
        - Вот добрался до Белояра, - продолжил рассказывать капитан. - Здесь у меня товарищи - ссыльные, они не выдадут. А ты как здесь, голубчик, оказался?
        - Так это… Я тоже сбежал. С этапа в районе Ачинска. Со мной бежали еще трое. Скитались мы, бродили долго. По разным деревням, хуторам. Потом один из местных ссыльных шепнул, что недалеко от Белояра хозяйничает удалой атаман Никола Дикий. Вместе с этим ссыльным и подались мы к атаману. Долго искали, но нашли. Одного человека встретили в кабаке, вот он нам и помог. Сам он давно служит у Дикого. Увел нас к нему. Встретил атаман нас ласково и дружелюбно. Расспросил, выслушал. Записал нас к себе в войско. Там, ваше высокоблагородие, в тайге много людей. Кто, как я, сбежал с каторги, кто добровольно захотел - лихость свою и удаль некуда девать, а кто, как вы, бывшие заговорщики, прячутся от царских ищеек…

«Тепло, горячо, совсем горячо! Вот он, град Солнца! Удача сама плывет ко мне в руки! Значит, сей городок, то ли острог, то ли поселение, в реальности существует!» - возликовал Голевский.
        - Но главный тоже из господ офицеров. Звать как, не ведаю.
        - А как тот офицер выглядит? Крупный, губастый с круглыми глазами?
        - Да я его видел только мельком, не запомнил. Он в штабную избу заходил.
        - А что ты в Белояре делал?
        - Атаман приказал одно дельце обстряпать. Завтра возвращаюсь на заимку. А там проводник решит, когда идти. Без него в острог никак не дойти, заплутать можно.
        - Мне тоже надо уходить из Белояра. Меня же разыскивают. Вдруг кто-то донесет про меня исправнику. И тогда снова на каторгу. И на сей раз надолго.
        - Так пойдемте со мной. В остроге и укроетесь. Там уже вас не сыщут. Наверняка не сыщут. Будете там, так вас и к делу хорошему определят. Там требуются служивые бывалые люди. Будете командовать каким-нибудь отрядом. А завтра поутру, когда еще не рассветет, тронемся в путь. Сначала на лошадях, а потом на лыжах. У вас есть лыжи, ваше высокобродие?
        - Найдем, голубчик. Где встречаемся?
        - У мельницы Карпова.

«Значит, Боташев верно написал про мельницу».
        Они распрощались. Голевский тут же попросил у хозяина коня и поскакал в станицу. Нашел дом Фрола. Там его с радостью встретила Анна. Она давно испытывала огромную симпатию к офицеру, как и тот к ней. Но романа между ними пока не получалось.
        - Александр Дмитриевич! Какими судьбами? - просияла казачка.
        - Аннушка, дорогая моя, поверь, мне сейчас некогда. Я тороплюсь. Где Фрол?
        - Что-то случилось?
        - Да нет, ничего не случилось. Так где он?
        - В соседней избе, у Антипа.
        - До встречи, - коротко бросил Голевский и умчался.
        Анна с тревогой посмотрела ему вслед.

«Что-то все-таки произошло».
        И расстроилась.
        Голевский бросился к дому Антипа, где и нашел подгулявшую компанию казаков во главе с Фролом.
        - А, ваше высокоблагородие, Александр Дмитриевич, милости просим к нашему столу.
        - Благодарю за приглашение, подъесаул, но некогда мне чаи распивать, дело есть.
        Капитан быстренько вывел есаула на крыльцо и тут же принялся с жаром объяснять.
        - Я вынужден тебе открыться, Фролушка. Кроме тебя мне и некому поручить это дело. Ты был другом Федора, значит ты и мой друг, я тебе доверяю. Я приехал в Белояр совсем неслучайно. И, кажется, кое-что разузнал. Но мне надо срочно передать важные и секретные сведения одному человеку. Сможешь?
        - Коли это важно, то, пожалуй, смогу…
        - Важно, голубчик, весьма важно. Это нужно для нашего с тобой отечества, для ее пользы, а не для меня ради.
        - Раз надо, так надо…
        - Так вот, бери лошадей и скачи как можно скорее в Красноярск. Сие письмо вручишь господину Шепелеву лично в руки. Лично, слышишь, Фролушка. И никому более. Понял?
        - Понял, как не понять, Александр Дмитриевич.
        - Он живет у мещанина Гуреева, недалеко от часовни. Спросишь Кольцова, это и есть ротмистр Шепелев, люди покажут. Пусть ротмистр летит пулей к губернатору и просит отряд из казаков и солдат для немедленной отправки в Белояр. Мы сами не справимся с разбойниками. Коль Шепелев будет медлить, иди сам прямиком к губернатору, добейся его аудиенции. Нужно из Красноярска человек сто пятьдесят-двести. А также можно из Енисейска взять служивых, из Ачинска, из Усть-Абаканского, из Белояра. Если повезет, еще человек сто соберем. Чем больше людей, тем лучше. И дюжину орудий придется взять, установить на санки. Да и стены острога, полагаю, из толстенных и прочных бревен. С наскока не возьмешь таежную крепость - придется постараться! По всей вероятности, там находится твой кровный враг - сам атаман Никола Дикий.
        - Атаман Дикий? Вот удача так удача! - обрадовался подъесаул. - Наконец-то я его сыскал. Нынче этот злодей от меня никуда не денется!
        - Несомненно, никуда не денется, Фролушка, отомстишь ему с лихвой за все. Спасибо нашему покойному другу Федору. Я пойду на разведку прямо в логово врагов. Ищите меня там. Только поспешите, вдруг мне несладко будет. Возьми эту схему и смотри не потеряй.
        - Будет исполнено, Александр Дмитриевич.
        - Скачите сию минуту. Выручай, братец. Отечество тебя не забудет.
        - До встречи, ваше высокоблагородие! Я возьму Аристарха и Антипа. А еще и Селивана.
        - Возьми, возьми. Так надежнее будет. Ну, до встречи, подъесаул! Только вернись с хорошими вестями. Береги себя, Фрол!
        - Казак нигде не пропадет, на то он и казак! Вернусь, не сомневайтесь, Александр Дмитриевич!
        Казаки ускакали. Голевский зашел к Анне попрощаться.
        - Куда вы отправили брата с казаками? Что-то случилось?
        - Дело очень важное и не терпит отлагательств. Но одно скажу: все это делается на благо России. И если все благополучно завершится, то твой брат и казаки получат новые чины и награды. Вот так-то…
        - Хорошо, я больше не стану спрашивать за Фрола. Вы уезжаете? Может, останетесь? - с надеждой спросила она.
        Голевский печально покачал головой.
        - Завтра мне поутру в дорогу, Анна. Дорога трудная, опасная. Надобно собраться, поспать немного.
        - Мне кажется, что я больше вас никогда не увижу.
        - Не выдумывай, голубушка, все это вздор. Судьба покамест ко мне милостива, и у меня имеется очень сильный ангел-хранитель. Мы с тобой, душа Анна, еще встретимся, непременно встретимся.
        - Дай бог. Останьтесь хоть на часок. Часок ничего не изменит. Я очень прошу…
        - Не изменит. Несомненно…
        Голевскому стало жалко казачку. Он лукавил, говоря, что они когда-нибудь снова увидятся. Вряд ли… Зато останутся незабываемые воспоминания. У нее и у него.
        Ее сладкие губы потянулись к его губам. Крепкий поцелуй разбудил сильную страсть. Сняв тулуп, Голевский присел на край кровати. Анна затушила свечи…
        И вот первое прикосновение его ладони к ее лицу…
        Анна вздрогнула. По ее телу прошла сладкая мелкая дрожь. Она расстегнула на нем сюртук, затем рубашку… Сняла. Он раздел ее донага…
        Руки сплелись в жаркие объятья, обнаженные разгоряченные тела тесно соприкоснулись, губы слились в один продолжительный и упоительный поцелуй. Наступило для любовников райское блаженство. Казалось, время застыло навечно, так хорошо им было…
        Но через час уже он скакал в Белояр: утром встреча с Порфирием! И каким бы ни было сладостным рандеву с прекрасной сибирячкой, и как она ни уговаривала гвардейца остаться с ней, Голевский все равно торопился. Разве он мог забыть о цели! Нет, он никак не мог: совесть не позволяла, а главное, честь. Развязка дела близка. Оставалось сделать только один шаг.

* * *
        Голевский, хотя и спал всего три часа после ночного путешествия, все же встал вовремя. Встал, быстро собрался и поскакал к мельнице Карпова. Игната капитан оставил дома. Слуга хоть и выздоровел и слезно умолял Голевского взять его с собой, но капитан наотрез отказал ему. Приказал ждать его возращения с охоты.
        У мельницы Александра Дмитриевича уже поджидал Порфирий. На пегой крепкой лошади. Вооруженный топором, ружьем и двумя большими ножами. Не медля более, бывшие сокамерники отправились в путь. До деревни Акулиха они добрались без приключений. Там оставили лошадей у одного крестьянина.

…И вот уже Акулиха осталась далеко позади.
        Голевский и Порфирий катят по лесу на коротких охотничьих лыжах. За спиной ружья, котомки за плечами, за поясом у каждого - охотничий нож, большущий и очень острый, топорики. Шипит снег под широкими лыжами, искрятся сугробы. Ночью была метель, и ветры настолько уплотнили поверхность снега, что лыжи скользили по насту легко, почти не оставляя следов. Настроение было замечательное.
        Добрались до Волчьего оврага.
        Голевский остановился, с наслаждением вдыхая хвойный воздух.
        - Какая красота здесь, Порфирий! Дивная природа!
        - Лепота, господин офицер.
        - Чудный лес, чудный воздух! Славно, что я очутился в Сибири. Вот и на тайгу взгляну. В общем, есть о чем рассказать, если вернусь в столицу.
        - И я тоже впервой здесь много чего увидел. Нравится мне в Сибири шибко. Свободно, просторно, радостно живется в оных краях. Чудная природа, хорошие люди. Но сей лес еще не тайга, господин хороший, настоящая тайга-то впереди. Вот где действительно чудно и дивно. Сами увидите.
        - Верю…
        Они проехали еще с версту. Порфирий хотел сказать капитану что-то важное, но все никак не решался. Что-то его тяготило, рвалось наружу, он это сдерживал. Голевский видел муки каторжанина. Такое уже случалось с Порфирием. Как тогда, в Казани. Любопытно, откроется ли его бывший сокамерник? Или нет?
        Наконец Порфирий не выдержал и сказал:
        - Раз мы сызнова воюем против общего недруга, то я должен покаяться, господин офицер. Вы уж не взыщите с меня строго. Чего уж там, грешен я перед вами.
        - Да я вроде не священник, чтобы ты мне, голубчик, каялся.
        - Да знамо дело, что не священник. Но все же подмывает признаться.
        - Так скажи, голубчик. Облегчи душу.
        - Помните, когда вместе в каземате сидели?
        - Помню, как же не помнить…
        - Так вот тогда я вас должен был… задушить. Во как…
        - Что же ты такое говоришь, Порфирий. Неужели это так?
        - А то и говорю. Правду говорю. Не брешу нисколечко. Меня вызвал комендант, а там барин один… Он мне денег посулил и обещал свободу. Ежели я вас жизни лишу. Я сперва согласился, а опосля засомневался и попросил дать мне время на размышление. А там передумал.
        - Ночью передумал?
        - Ага, ночь всю промучился, не спал, но все же не решился на смертоубийство.
        - Что же тебя остановило, голубчик?
        - Эх, да воевали мы, Александр Дмитриевич, вместе, вместе били французских супостатов. Как же я мог однополчанина убить? Если бы кто другой, взял бы грех на душу. Это точно.
        - Благодарю тебя, Порфирий, голубчик мой, от всей души благодарю. Не решился ты на душегубство и правильно сделал… А как выглядел тот барин, что предлагал тебе выгодную сделку?
        - Как выглядел, говорите? Да крепкий такой, шустрый. Хоть и в гражданской одеже, но выправка военная.
        - А своеобразные черты лица? Что-то приметное в нем?
        - Приметного? Пожалуй, приметного было… Да, верно, было, горбоносый он был.
        - Горбоносый?
        - Выходит, так. Орлиный нос, что и говорить. Схож вам сей барин с кем-то али нет?
        - Да, так, напоминает мне одного человека…
        Голевский призадумался.

«Опять этот горбоносый! Слуга Буковской, барин, что предлагал Порфирию удушить меня - одно и то же лицо! Кто же вы, месье Преследователь? А комендант, значит, принадлежит к Союзу. Или его купили? Так или иначе, он на стороне заговорщиков. Раз он привел убийцу польки в комендатуру и устроил свидание с Порфирием. Надо занести коменданта в списки подозреваемых лиц, а засим доложить Бенкендорфу».
        Порфирий продолжал:
        - И вот еще, ваше высокоблагородие. Вдруг что со мной случится…
        - А что с тобой может случиться, голубчик? Жизнь впереди долгая, рано о смерти думать.
        - Ну, медведь там загрызет али какая другая оказия. Так вот, ежели что и вы без меня доберетесь до заимки, то там будет нужный человек. Он-то и проведет вас в острог. И скажите ему такие слова: «Я верую в город Солнца. Свобода и процветание». А вам должны ответить так: «Свобода и процветание. Здравствуй, я твой брат». Запомнили, ваше высокоблагородие?
        - Запомнил.
        - Добро.
        - Ах, какая бестия!..
        Капитан заметил скачущую по сосне пушистую черно-рыжую белку. Его охватил охотничий азарт. Он снял с плеча ружье и прицелился…

«Сейчас я тебя, голубушка, подстрелю», - подумал Голевский.
        Вдруг раздался истошный вопль Порфирия и дикое звериное рычание. Голевский оглянулся и ужаснулся. О боже! Каторжника подмяла под себя огромная пятнистая кошка с длинными черными кисточками на ушах. То была владычица тайги - рысь, хищница почти в два пуда весом с острыми, как бритва, клыками и когтями. Эта тварь до поры до времени сидела на дереве в засаде. Долго сидела. Терпеливо ждала подходящую жертву. И вот дождалась. Прыжок на спину «двуногому зверю» - и тот беспомощно барахтается под хищницей. Теперь она была хозяйкой положения.
        - Убейте ее, барин! - вопил несчастный Порфирий. - Она же меня разорвет! А-а, больно!..
        Голевский тщательно прицелился…
        У него не было право на промах. Если он не убьет эту тварь с первого выстрела, то она растерзает его вместе с Порфирием. Вряд ли пятнистая хищница даст ему возможность перезарядить ружье. Капитан водил стволом, пытаясь поймать на мушку крутящегося на месте зверя…
        Черт тебя побери! Да стой же на месте, проклятая бестия! Не крутись! Ну!!! Стой же! Дай хорошо прицелиться.
        - Стреляйте, барин, скорее! - истошно орал окровавленный Порфирий.
        Голевский наконец-то уловил момент, когда рысь на миг замерла, и потянул курок указательным пальцем…
        Раздался долгожданный выстрел.
        Раскатистое эхо отразилось от вековых сосен и елей и растаяло в пространстве. Пуля точно попала в цель. Хищник, подпрыгнув от боли, завертелся на месте и упал на бок. Дрыгнувшись пару раз, зверь навечно затих. Кровь била фонтаном. Истекал кровью и Порфирий. Восковая бледность покрыла его лицо. Жизнь с каждым мгновением уходила из него.
        Голевский склонился над ним…
        - Как чувствовал, что смерть не за горами, - с трудом выдавил из себя каторжник.
        - Ты еще выздоровеешь, голубчик, - начал успокаивать умирающего капитан. - Сейчас я тебя перевяжу.
        Порфирий закатил глаза и замолк. Капитан схватил его за плечо и начал трясти.
        - Порфирий, отчего замолчал?! Говори! Ты только не умирай, слышишь!..
        Порфирий не без усилий открыл глаза. Он ничего не мог сказать, а лишь растерянно и жалостливо смотрел на офицера, будто смертельно раненое животное. Губы его побледнели, он с трудом прошептал:
        - Отжил я, барин…
        И испустил дух. Голевский решил на всякий случай обшарить Порфирия. Удача! За пазухой - маленький холщевый сверточек. Интересно, что в нем? Капитан не спеша стал разворачивать тряпицу. Один уголок отогнут, второй… Но что это? Какой-то блестящий желтый металл. Не иначе золото? Точно, золотой крестик с голубым камушком и цепочка! Голевский сразу же установил владельца этого драгоценного украшения. Господи, да это же крест мичмана Мухина! Бесспорно, его!

«Так вот какое злодеяние учинил Порфирий в Белояре. Вот он, убийца мичмана собственной персоной. Задушил Мухина - и на дно! Скрывался у своего подельника. У которого лошадь со сломанной подковой была. Эх ты, Порфирий, был ты в моих глазах героем-партизаном и крестьянином-мучеником, а теперь стал навеки разбойником и душегубом. Знал бы ты, кого жизни лишал! Такого же, как ты, участника войны и патриота Родины. И тоже каторжанина. Послали тебя на черное дело злодеи, а ты и расстарался!
        Голевский опять завернул крестик в тряпицу и положил себе за пазуху. Отыскал яму от поваленной сосны и оттащил туда безжизненное тело Порфирия. Закидал могилу сучьями, ветками, шишками и снегом. Последний приют партизана готов. Креста только на нем нет!
        Теперь Александр Дмитриевич не чувствовал жалости к беглому каторжанину. Он узнал имя убийцы мичмана, и справедливо, что Господь пусть и не его, Голевского, руками, но все же наказал Порфирия. Воздал по заслугам.
        Внезапно небо посерело, начался снегопад. Обильный снег густыми крупными хлопьями повалил на землю, стремительно занося следы кровавой схватки между человеком и зверем. Капитан посмотрел вперед: ничего не видно, сплошная снежная стена. Оглянулся назад - тоже ничего нельзя различить. Путь отрезан другой снежной стеной. Какое-то внутреннее беспокойство охватило его: куда идти? Еще не поздно повернуть назад. Как ему теперь без Порфирия? Не мудрено и заблудиться. Но нет, повернуть на полпути, когда уже разгадка близка, не в его правилах, не в его характере. Итак, цель остается вся та же - заимка, а затем и таинственный острог, логово разбойников.

«Искать, голубчик, искать!»
        Александр Дмитриевич глубоко вздохнул и решительно двинулся вперед…

* * *
        Снегопад прекратился. Смеркалось.
        Голевский все дальше углублялся в тайгу. Постепенно им начало овладевать отчаяние. Кажется, он безнадежно заблудился. Но несмотря на это, Александр Дмитриевич упорно шел вперед. Вперед и только вперед! Только не останавливаться. Ни на минуту, ни на секунду. Если он остановится, то не сможет идти дальше, а захочет отдохнуть, а там и вздремнуть. А если начнет засыпать - замерзнет. Глядишь - а там и смерть рядом! Враз пронзит морозным смертельным жалом. Встретить бы какого-нибудь охотника… Но где его найдешь в громадном лесу? Один шанс из тысячи.
        Усталость помаленьку накрывала гвардейца с головой. Свинцом наливались ноги, плечи, спина, руки… Силы Александра Дмитриевича постепенно таяли. Дыхание становилось все тяжелее и тяжелее. В мозгу полыхали яростные мысли: «Где же эти две чертовы сосны, опаленные молнией. Где?! Где эта чертова заимка?!»
        Но вскоре ярость уступила место внезапной опустошенности и обреченности.

«Неужели все?! Неужели это конец?! Умереть так глупо. Вот насмешка судьбы! Выжить в войне, уцелеть в казематах, а умереть в дикой тайге по собственной глупости. Похоже на дешевую трагикомедию. И что самое ужасное - ведь никто не найдет мое хладное тело! А ежели никто не отыщет - значит, и не будет сдержанных похорон и скромного креста на могиле. И некуда будет прийти друзьям помянуть мою усопшую душу. А Даша?! Что станет с ней? Неужели я больше не увижу мою суженую?! Господи, за что ты меня так наказал!»
        Гвардеец чувствовал, что дыхание смерти все ближе и ближе. Голевский по инерции скользил на лыжах вперед. Жадно глотал холодный воздух…
        Еще один шаг…
        Еще…
        Кажется, уже нет сил… Передохнуть бы!
        Капитан, вконец обессилив, на время прислонился к кедру-великану. Исполинский темный чешуйчатый ствол, громадные сучья, огромные хвойные лапы с сохранившимися еще с весны большими шишками. А кругом темнота. И звенящая тишина.
        И никого!.. Вообще никого.
        Голевский уже не дышал, а хрипел затравленным зверем. Захотелось присесть. Он скинул лыжи и сел на снег. Как устали ноги, словно на них тяжелые кандалы. Отчаяние достигло своего апогея…
        И вот вдруг капитана отпустило, он перестал плакать. Ему стало все безразлично. Совершенно безразлично. Умирать так умирать. Значит, на то есть Божья воля. А Даша погорюет, погорюет и выйдет замуж за другого. У нее вся жизнь впереди, а у него она уже закончилась. Что ж, хорошую жизнь он прожил, есть что вспомнить.
        Видно, действительно настало время умирать. Как ни крути, но от судьбы не уйдешь. Смерть, смертушка, тоже предопределена всем. Сколько можно уходить от нее? Остался жив на войне - раз, промахнулся Цаплин - два, полька не смогла отравить - три, Порфирий ночью не решился задушить - четыре, разбойники могли убить вместо Фокина - пять, здесь, в Белояре, хотели отравить с помощью паука - шесть… И вот сейчас… Счастливая цифра семь. Везенье до поры до времени. Александру Дмитриевичу почему-то вспомнился несчастный Рылеев. Ему тоже была назначена смерть. Он тоже, как и Голевский, мог погибнуть не единожды. Первый раз - на войне. Второй - когда ружье выстрелило в него в упор, и весь заряд волчьей дроби врезался в стену, хотя хозяин, станционный смотритель, уверял, что оно не заряжено, старо и ржаво. Третий раз, когда упал за борт лодки и чуть не утонул, если бы не лоцман, который сумел его удержать на быстрине. Четвертый и пятый раз - когда стоял напротив пистолетных пуль на дуэлях. Шестой - когда дуэлировал на саблях. Седьмой - когда его вешали, и веревка оборвалась под весом его тяжести. И, наконец,
восьмая попытка - она-то и оказалась роковой. Смерть от виселичной веревки. Окончательная и вечная. Видимо, таков закон судьбы. Семь раз везет - на восьмой уже нет, на восьмой раз старуха-смерть с косой придет. Заглянет в твои очи своими бездонными глазницами, захохочет отвратительным зловещим смехом - и как вжикнет острым лезвием по горлу! И кровавый фонтан польется темными брызгами, и наступит вечная темнота…
        Видимо, действительно, пора на небеса. А интересно, куда же его соизволят послать небесные силы? В рай или ад?
        Не все равно ли теперь?
        Голевскому вдруг стало хорошо, блаженно, тепло. Он засыпал. И в то же время замерзал. Он видел в последний раз прекрасный сон. Особняк Боташева. Множество гостей, тысячи горящих свечей. Красивая приятная музыка. Дарья в белом бальном платье…
        - Даша, родная, милая. Какое на тебе белоснежное платье. Какая ты красивая. Иди ко мне, милая, я прижму тебя к груди, расцелую…
        Александр Дмитриевич явно начал бредить. Холодное дыхание смерти становилось все ближе и ближе…
        Куда-то исчезла Даша. Исчез и бал. Испарились люди. Чье-то ангельское личико, такое приятное и миловидное, ласково улыбалась ему. Кругом все белоснежно чисто. Белые облака, белое небо, белые крылья, белые одежды… Ангелов становится все больше. А вот среди встречающих его родные матушка и батюшка. Они приветливо машут ему руками. Мол, сынок, иди к нам. Сынок!
        Он тянется к ним…
        Батюшка, матушка! Я вас обожаю! Я с вами! Я иду к вам!
        А вот и Мухин, и братья Боташевы. Они тоже приветствуют Голевского.
        Кажется, он мертв. Он на небесах. Оказывается, смерть - такая приятная и сладостная штука. А он боялся умирать. Что же, Даша, прости, не быть нам мужем и женой на этом свете, свидимся на том.

* * *
        Золотой пятисвечный канделябр на высокой ромбовидной ножке, стоя на столике, озарял мягким колеблющимся светом прекрасный девичий лик. Даша в простом домашнем платье лилового цвета полулежала на диване и читала модный журнал. Она медленно перелистывала страницы, пробегала по ним рассеянным взглядом - точно ничего интересного!
        Вдруг ее сердце сжалось от дурных предчувствий. Голова закружилась, в глазах потемнело, и неожиданно стало плохо. Журнал выскользнул из рук и упал на ковер. В голове завертелись тревожные мысли:

«Что-то произошло с Александром Дмитриевичем! Несомненно, что-то приключилось! Там, в Белояре! Боже мой! Его немедленно надо спасать!»
        Ведь от него давно нет вестей. Почему он задерживается? Почему он молчит! И отчего ей так плохо?! Не оттого ли, что суженый нуждается в ее помощи? Причем в немедленной помощи! Быть может, он опасно ранен или смертельно болен. Да, да, именно так. Он в крайне затруднительном или смертельном положении. И взывает к ней с мольбой через много тысяч верст. Спасай меня, любимая! Именно это княжна и почувствовала сердцем.

«Ах, к чему эти сентенции! Необходимо что-то предпринимать! Необходимо действовать! Причем безотлагательно!»
        Княжна кинулась в гостиную. Отец ее сидел у камина и дремал.
        - Батюшка! - Даша дернула отца за рукав халата, отчего князь мигом пробудился.
        Поначалу старик встревожился, но, убедившись, что перед ним его родная дочь, успокоился.
        - О, господи, как ты меня напугала, дочь моя. Что-то приключилось? Пожар? Наводнение? Говори, не молчи!
        - Батюшка, выслушай меня! Только ничему не удивляйся. И право не думай, что я сумасшедшая. Я совершено здорова. Уверяю. И сразу покорнейше прошу вас, отец, не отговаривайте меня никоим образом! Дело в том, что я незамедлительно должна ехать в Сибирь к Александру Дмитриевичу…
        - ?
        - …Я чувствую, что он попал в какую-то беду. Моя душа болит и вся переворачивается наизнанку. Возможно, ранен или тяжело болен. Поверьте, батюшка, мое сердце не ошибается никогда. Дозволь, отец, тотчас отбыть…
        Князь, услышав взволнованный рассказ дочери, пришел в сильное смятение. Лицо его побагровело.
        - Нет, нет, нет! Я не перенесу сей авантюры. Мы с матушкой похоронили только что Мишу и Николая, а коли ты пропадешь где-нибудь на бескрайних просторах Сибири? Ты представляешь, дочь моя, что с нами будет?! Мы точно не выдержим такого горя и тут же отдадим Богу душу. Ты этого хочешь?..
        - Но батюшка, я же люблю его! Я чувствую, что с ним приключилась какая-то беда. Он нуждается во мне. Батюшка, дозволь!
        - Нет, нет, и не проси!.. Не позволю!
        - Но папа! - слезы навернулись на девичьи глаза.
        - …А то велю запереть тебя в спальне. Марш туда, и больше не приставай ко мне с подобными просьбами!
        - Но батюшка! - Даша заплакала.
        - Я кому велел! И не смей перечить родительской воле, иначе прокляну тебя! Эй, Марья! - князь позвал служанку. - Отведи Дарью в ее комнату. Пусть ложится спать!
        Служанка заботливо обняла барышню за плечи и чуть не насильно отвела в спальню. Вот там княжна и дала волю своим чувствам. Порыдала, порыдала, а потом успокоилась. Вытерла слезы и призадумалась… Слезами ведь горю не поможешь? А сидеть и ждать у моря погоды? Тоже негоже. Здесь надо решительно действовать. Раз отец категорически запрещает ей вояж в Сибирь, значит, она попросту сбежит из дома. Она прекрасно понимала, что своим дерзким поступком причинит своим родителям боль и прибавит им немало седых волос. Но что не сделаешь ради любви. Александра Дмитриевича надо спасать!
        Срочно!
        Даша с трудом уговорила слугу Прохора отправиться с ней в Сибирь, наказала строго-настрого хранить в тайне их отъезд и стала ждать благоприятного момента. И этот момент вскоре наступил. Причем буквально на следующий день. Старому князю наскучило дома сидеть, и он решил поехать в гости к генерал-губернатору Голицину. Тот давно приглашал Боташева перекинуться в бостон, а также посплетничать, попить кофе с ликером, покурить заморские сигары и сыграть пару партий в шахматы. А главное, рассказать о том, насколько полиция продвинулась в следствии по делу о скоропостижной смерти его сына - Николая.
        Княжну разрывали двойственные чувства.
        С одной стороны, ее дико мучила совесть. Как же! Ведь она ослушалась, обманула отца, вдобавок бросила его с матушкой на произвол судьбы - в общем, поступила ужасно дурно. А с другой стороны, она ехала к любимому. И этот благородный порыв для нее сейчас был главнее всех мук совести. И сильнее страха перед родительским гневом. Жертвовать собой во имя любви и ради любимого - вот цель ее жизни. Так она понимала свое предназначение. Княжна в данный момент следовала негласным правилам того времени. Так, как она, поступила бы всякая по-настоящему влюбленная и искренне преданная своему избраннику барышня.
        Итак, все мосты были сожжены! Рубикон перейден! Впереди либо слава, либо погибель!
        И княжна это прекрасно понимала. Потому была настроена весьма решительно и хранила в душе непоколебимую уверенность в том, что непременно спасет Александра Дмитриевича. Обязательно спасет! Если бы княжна была гусарским прапорщиком времен войны с Наполеоном, то сражалась бы не хуже любого прославленного рубаки. Как, допустим, знаменитая героиня войны Наталья Дурова. Ведь и характер у Даши есть, и смелость, и решимость. Все есть! Значит, впереди у нее удачная дорога.
        Только бы успеть на помощь к любимому.
        Только бы успеть.

«Нет, нет, все будет хорошо, - утешала себя Дарья. - Господь не допустит гибели Александра Дмитриевича. Ведь они должны непременно встретиться и пожениться. И в этом будет высшая справедливость!»
        Стало быть, надо спешить. Спешить изо всех сил! Эй, кучер, давай живей погоняй коней! А ну, выручайте, залетные!
        Летите стрелою! Летите молнией!
        Быстрокрылою птицей летите!
        Эх!..
        Глава 11
        Захар крикнул на всю тайгу.
        - Байкал! Леший! Цыганка! Где вы?!
        Заливистый собачий лай заставил смотрителя заимки выйти из избы. Зверь какой-то объявился? Или лихой человек?! А может, нечистая сила. Захар взял на всякий случай факел, ружье и пошел на лай.
        Собаки брешут все ближе и ближе… Вот они. Три пушистые здоровые лайки. Бегают вокруг какого-то человека, прислонившегося к дереву.
        Захар осторожно подошел к нему и осветил. Незнакомец, запорошенный снегом, был неподвижен, глаза закрыты, зубы стиснуты от холода.
        - Цыц, Байкал! На место, Леший! Цыганка, назад! Нишни вы у меня, проклятые! - осадил собак смотритель.
        Псы послушно отступили, но продолжали предупредительно гавкать. Захар осмотрел человека. Незнакомец вроде птица высокого полета. Справный полушубок, благородное лицо. Но как он попал сюда, в дремучую тайгу? И откуда? С города? Кто он? Замерз насмерть или живой? Захар нащупал у окоченевшего незнакомца сонную артерию: вроде пульс бьется слабо, но все же бьется!

«Живой, чертяка! Может еще можно спасти? Срочно надо санки - и в избу его! Иначе конец горе-путешественнику. Еще немного, замерзнет - и пиши пропало! Не оживить, не вылечить. Ни живой водою, ни мертвой. И чудо не поможет».
        Захар бегом помчался к заимке и вернулся с санями, в которых возил дрова или туши убитых животных. Положил на них незнакомца и домчал, как резвый савраска, прямо к избе. Затащил в горницу, положил на широкую скамью. Жарко натопил печь. Снял полушубок с незнакомца - под ним увидел офицерский сюртук.
        Смотритель озадаченно почесал голову.

«Эхма, кажись, офицер. Откуда он здесь взялся? Может, беглый? Сколько их сослали в Сибирь - не перечесть! А сколько их нынче пересылают по Сибири. С одной губернии в другую. Тоже много. А может, это наш брат? Его послали наши же люди в град Солнца? Коли так, то отчего его не сопроводили сюда? Странно. Ну, ладно, посмотрим, что за птица».
        Захар раздел незнакомца и начал растирать целебной настойкой, потом медвежьим жиром.

…Голевский очнулся и увидел, что лежит на скамье, в какой-то мужицкой избе, раздет догола. Печь жарко натоплена. Его грудь, ноги растирает вонючим жиром бородатый старик. Суровый, молчаливый.

«Где это я? - первым делом подумал Голевский. - Явно не в раю. Значит, я живой? Но где я?»
        - Кто ты и откуда ты, мил человек? - спросил его бородач.

«Неужели я на той самой заимке? Но как я сюда попал? На всякий случай скажу пароль, а вдруг это и есть проводник, о котором писал Боташев».
        Голевский с трудом произнес пароль:
        - Я… веру… ю… в го… род… Солнца… Сво… бо… да… и… про… цве… та… ни… е…
        Бородач смягчился. Ответил, как положено:
        - Свобода и процветание. Здравствуй, я твой брат. Ну ты и выкинул коленце. Чуть не замерз на моих глазах.
        Голевский попытался улыбнулся, не смог.
        - Было дело… Я уже почти на том свете побывал. Все кругом бело. Рай, ангелы, мои родители. Все встречают меня. Машут мне приветливо. Смеются.
        - И как там, на том свете?
        - Блаженно, покойно, но все же, мне кажется, на этом свете лучше… Голубчик, ты что за гадостью меня растираешь?
        - Жиром. Медвежьим. Целителен он для здоровья, мил человек. Весьма. А то хворать вам никак нельзя. Как звать-то вас, величать?
        - Александром.
        - А я Захар. Как вы сюда попали?
        - Я шел с братом нашим Порфирием…
        - Порфирием? И где же наш брат Порфирий? - поинтересовался Захар. - Что с ним? Он должен был вернуться в город Солнца как можно скорее.
        - Он был со мной, пока на нас не напала огромная рысь.
        - Рысь?
        - Да, приличных размеров тварь. Она кинулась ему на спину и загрызла. Я ранил ее из ружья, а затем добил ножом…
        Захар с сомнением посмотрел на капитана.
        - Значит, Порфирия нет в живых, - погрустнел смотритель. - А ты, мил человек, беглый?
        - Да.
        - Из дворян-офицеров?
        - Точно. Везли далее, в Иркутск, но я сбежал.
        - Молодец. На каторге несладко. Не каждый выдерживает. Лады, а покамест полежи маленько, подремли, наберись сил, а я кашеварить стану.
        Голевский устал говорить. Глаза слипались. Капитан заснул, а когда пришел в себя, то смотритель уже приготовил суп из засушенных грибов и чай из таежных пахучих трав. Голевский с благодарностью поел. Стали пить чай, взбодрились.
        - Чай-то хорош? - поинтересовался у офицера смотритель.
        - Очень! Вкусный и запашистый, - согласился с хозяином Голевский. - Первый раз в жизни такой пью.
        - Да где вам, ваш высокобродие, пить такой чай в Петербурге. Там тайги нет. А в тайге вся сила земли. Не сила, а самая что ни на есть силище! В ее растениях, травах, деревцах. В траве здешней вся польза мира, всякого человека враз восстанавливает.
        - А давно ли здесь проживаешь, голубчик?
        - Да лет десять уже. Отбыл каторгу, вышел на поселение - а далее сюда, в тайгу. Тута покойно, вдали от людских глаз. Сторонюсь я людей с давних пор, мне по душе затворническая жизнь. Привык я к ней, не хочу другой.
        - Если не тайна, голубчик, за что тебя сюда сослали?
        - Да особливого секрета нет. Была у меня жена-молодка, пригожая лицом, стройна станом. Все бы ничего - да вот моему барину приглянулась. Добился, старый хрен, чтобы меня на каторгу упекли.
        - А что с супругой сталось?
        Захар помрачнел, тяжело вздохнул:
        - Барин взял ее силой, а она опосля удушилась в сарае: не снесла такого срама. Четверо ребятишек у меня осталось в деревне. Там, в Симбирской губернии.
        - Горе-то какое! Вот так ужасная развязка истории. Соболезную.
        - Хотел все бежать с каторги да убить злодея, но пришла весточка, что он отдал Богу душу. Подавился куском мяса. Глупый человек - глупая смерть.
        - А что дети? Что с ними?
        - У брата моего живут.
        - Да, печальная история… А что это за город Солнца? Что там за люди проживают?
        - Хорошие люди. Те, кто ценит свободу превыше всего и кто не привык гнуть перед кем-то спину.
        - А почему назвали его городом Солнца?
        - Атаман назвал. Говорит, наш град, как солнце. Сильный, могучий.
        - Атаман? Никола Дикий? Я слышал, он грабит местных купцов, отбивает от жандармов каторжников и приводит под свои знамена. Так это он?
        - Он самый. Правда, имеется еще одна персона, что наравне с атаманом верховодит таежной вольницей.
        - Кто же сей таинственный господин?
        - Он редко появляется в остроге. Кличут его все Комендантом. А как его настоящее имя, никто не знает. Да и ни к чему знать. Мы люди маленькие.
        - А сей комендант случайно не из Белояра, голубчик?
        - Не знаю. Вот приедете в город Солнца, там вам все и расскажут. И всех, кого нужно, вы там повидаете.
        - Выходит, так…
        На этом гвардеец и смотритель заимки закончили разговор и легли спать.

…Через два дня Голевский полностью выздоровел, и проводник принял решение вести беглого в город Солнца.
        Встали рано поутру.
        Собрались.
        Захар взял ружья, котелок, спички, сменную одежду, фляжки с водкой и водой, навьючил крепких низкорослых лошадей мешочками с провизией, и «братья по Союзу» тронулись в путь.
        В дороге их сопровождали спасительницы Голевского - лайки. Байкал, Леший, Цыганка. Они бежали вслед за хозяином, весело помахивая хвостами. Без собак в тайге худо. Как-никак помощницы. Вовремя предупредят хозяина о любом звере или человеке, не побоятся броситься на защиту от медведя или волка, помогут отыскать любую дичь. Захар ценил своих собак. Хорошо кормил их и лелеял. Знал, что отплатят ему тем же. С дюжину щенков от Цыганки он передал в вольный град Солнца. Выросли они уже, теперь верно служат людям.
        Захар взглянул на Голевского…
        Серьезен офицер, озабочен… Глаза задумчивы, приспустил поводья, блуждает в самом себе.
        Что же, их полку прибыло! На одного брата больше.

* * *
        Путники ехали долго.
        Иногда они делали короткие привалы. Наскоро ели, подкармливали собак, поправляли амуницию, ружья, седла, подпругу - и вперед. Когда лошади вязли в глубоком снегу, путники спешивались и вели их под уздцы. Потом снова садились в седла.
        И вот уже тридцать с гаком верст позади. Тайга становилась все гуще и непроходимее. Зигзагами горбатились сопки. Вековые, исполинские кедрачи с высоты махали приветливо людям мохнатыми зелеными лапами, обсыпанными снегом. Все деревья в снегу - гигантские ели, сосны, пихты, березы… Под ногами - снег, сучья, стволы упавших деревьев. Темно, мало света. Но воздух здесь ароматный, пьянящий, сладкий… И тишина. Звенящая, чистая. Кажется, крикнешь, и за несколько десятков верст тебя будет слышно. Голевский несмотря на долгий и трудный путь чувствовал себя превосходно.
        Вдруг откуда-то донеслись человеческие голоса.
        Не разбойники ли это?..
        Точно, они. За кедрами, похоже, дозор. Значит, где-то здесь поблизости острог?
        - Эй, кто идет? - послышался окрик из-за дерева. - Пароль или будем стрелять!
        - Не стреляйте, братцы, это я, Захар! Свобода и процветание!
        - Свобода и процветание! А это кто с тобой?
        - Наш брат, беглый офицер. Едем к атаману.
        - Проходи!
        Голевский увидел первого дозорного. Бородатый мужик в горностаевой шапке и в белой овчинной шубе. Появился он из-за кедра. В руках - карабин, за кушаком пистолет и нож. Маскировка у этого фланкера что надо! В такой одежде его среди снежных сугробов сразу и не приметишь. Еще трое разбойников высунулись из своих укрытий, приветливо замахали ружьями проводнику.
        - До встречи, братья! - помахал им карабином Захар.
        Лесной пикет остался позади. Еще одна верста, и вот он, острог - город Солнца. Вокруг сопки - добротный укрепленный частокол из толстых мощных бревен. За частоколом изб двадцать пять. Они опоясали сопку гигантской змеей. Один уровень, второй, третий… На самом верху сопки самый большой и длинный барак - это комендантская изба или штаб. Около штаба деревянная часовня, она же - дозорная башня. Избы все срублены добротно, на совесть. В остроге имелся цейхгауз, амбар с провиантом, конюшня, свинарник, коровник.
        - Впечатляет, - сказал Голевский Захару. - Посреди девственной тайги неожиданно появляется древнерусский острог. Китеж-град сибирский. А сколько тут жителей, если не секрет?
        - Человек семьдесят мужиков, а с женщинами и детьми все сто будет.
        Вот и атаман Никола Дикий собственной персоной. Явно не похож на разбойника. И точно не из крестьян. Офицерская выправка, благородный облик. Речь правильная, но вперемежку с мужицкими словами. Наглые колючие глаза. Манеры наполовину благородные, наполовину крестьянские. Годы, проведенные в разбойничьем окружении, дают о себе знать.
        Атамана по-настоящему звали Николай Чувалов. Чувалов - бывший подпоручик 37 егерского полка. На каторгу попал за то, что отходил одного драгунского полковника бильярдным кием за нечестную игру, даже глаз ему выколол в ярости. За это и осудили подпоручика на вечную каторгу. Но Чувалов не захотел гнить в расцвете лет и бежал. Ушел в тайгу, собрал вокруг себя лихих людей и принялся разбойничать. Назвался атаманом Николой Диким. К нему начали стекаться беглые. Общими усилиями построили два барака, затем избу, возвели вокруг строений высокий крепкий частокол. Вскоре острог разросся и получил название «город Солнца»…
        - Кто вы? - спросил у Голевского атаман.
        - Капитан лейб-гвардии Московского полка Александр Дмитриевич Голевский.
        - За что вас, господин капитан, определили в ссылку?
        - Открылись новые обстоятельства моей заговорщицкой деятельности в 1825 году. Тогда меня помиловали, и вот теперь почти через шесть лет решили осудить.
        - Хорошо, завтра проверим. Как вы попали на заимку, сударь? Кто указал путь к ней?
        - Я случайно старого знакомого встретил, в Белояре. Порфирием кличут.
        - Порфирий? Недавно он был у нас.
        - Вот именно он и направил меня сюда. Мы вместе в Казани в каземате сидели.
        - Да, было дело. Рассказывал он нам о Казани и об одном офицере говорил. Так это, оказывается, были вы, милостивый государь? Вот так забавная штука!
        - Да, это был я, собственной персоной.
        - А где же он сам, Порфирий? Он должен был вернуться в острог.
        - Он и возвращался со мной, но случилось несчастье.
        - Несчастье? И какого же рода несчастье?
        - Рысь загрызла.
        - Рысь? - с подозрением посмотрел на капитана Дикий.
        - Да, рысь, огромная, кровожадная. Я убил ее из ружья. Потом заблудился и чуть не замерз.
        - Я его обнаружил случайно, - вступил в разговор Захар. - Собаки помогли. А так бы преставился мил человек. Уже засыпал навечно. Два дня его отпаивал и ставил на ноги.
        Атаман выслушав Захара, хмыкнул, что-то прикинул в уме и спросил уже капитана:
        - Порфирий ничего не рассказывал о каких-нибудь делах в Белояре?
        - Сказал, что обстряпал какое-то дельце, - охотно ответил Голевский. - А больше ничего не говорил. Только сказал пароль. Так, на всякий случай. Вдруг, говорит, медведь меня загрызет. Я еще посмеялся над его страхами. Думал, шутит. А тут как насмешка судьбы - огромная рысь.
        - Значит, он справился… Молодец. Жалко его. Нам крайне необходимы бывалые люди. Особливо боевые офицеры. Солдат у нас хватает, а вот с командирами беда. Нет их. А кто оными головорезами будет командовать? Я, что ли, один? Нет, увольте, тут помощь нужна толковая. Вот вы и пригодитесь, Александр Дмитриевич. Засим вечером я подробно изложу вам о наших благородных целях. Поиграем в карты, в шахматы. А пока грейтесь, поешьте, отдыхайте. Прошка, отведи нашего гостя в избу нумер десять.
        Прошка - могучий рябой каторжник - молча кивнул. Едва за Голевским закрылась дверь, атаман обратился к проводнику:
        - Захар, возвращайся назад, отыщи то место, о котором этот офицер рассказывает, проверь, правда ли это. Коли не лжет гвардеец, то труп Порфирия и туша хищника лежат там. Куда им деться. Как говорится, доверяй, но проверяй.
        - Я все понял, атаман. Подкреплюсь и отправлюсь обратно в путь.
        Никола Дикий одобрительно похлопал проводника по плечу.

…Прошка отвел Голевского в избу, которую занимали пять несемейных разбойников. Встретили мазурики гостя доброжелательно, накормили, дали настойки. Отвели место на нарах. Для вольницы все едино, крестьянин ты, или беглый офицер, или разорившийся дворянин - главное, разделяешь взгляды лихой братвы и любишь свободу.
        Ночью Голевский долго не мог заснуть, его одолевали думы. Под дружный храп и посвист разбойников он размышлял о своем теперешнем положении…

* * *
        Прошка растолкал Голевского спозаранку.
        - Ваше высокоблагородие, вас в штаб кличут, - извиняющимся голосом проговорил разбойник.
        - Кто кличет, голубчик? - неохотно спросил капитан, сонно хлопая глазами: эх, поспать бы чуток.
        - Атаман.
        - Подожди, я сию минуту, - капитан смачно зевнул и не спеша стал собираться.

…Не прошло и пяти минут, как дверь в избу открылась, и, низко пригибаясь, вошел Никола Дикий. За ним в горницу ворвался холодный пар и морозная свежесть. Разбойник отряхнулся от снега и ухмыльнулся.
        - Ну вот, Александр, приехал наш долгожданный Комендант, он здесь главный. Ты должен его знать, раз встречался в Белояре со ссыльными. Он тоже офицер. Сейчас встретитесь, он и определит твое место в нашей партизанской армии. Прошка, ставь самовар! И неси что-нибудь поесть.
        Прошка услужливо кивнул и пошел разжигать самовар.
        Голевского охватило легкое волнение. Он стал застегивать сюртук, но пальцы капитана плохо слушались, и пуговицы с трудом и после нескольких попыток пролезали в прорези.

«Надобно бы мне немного успокоиться», - подумал про себя Голевский.
        Хладнокровие ему не помешает. Сейчас он увидит Журавлева собственной персоной - настоящего убийцу Боташева. То-то полковник будет удивлен. Интересно его, Голевского, сразу прикажет убить или помучают? Убьют его, непременно убьют. Если что, он вырвет из-за пояса атамана пистолет и застрелит Журавлева. Убийца будет наказан.
        Дверь в избу хлопнула, и снова повеяло морозным холодом. Зашел… Рощин-старший! Голевский удивлено открыл рот. Вот кого он не ожидал здесь увидеть, так это Николая! Небывалые дела! Выходит, зря он на полковника грешил. Оказывается, не Журавлев погубил Боташева, а Рощин-старший.
        Что ж, тогда здравствуйте, месье душегуб!
        Вслед за бывшим ротмистром-гусаром вошел его брат. А с ними еще один мужичок. Его Голевский тоже узнал. Это же Акакий. Это к его дому привели следы убийцы мичмана, то есть Порфирия. Вот, оказывается, у кого скрывался Порфирий, когда организовывал покушение на Мухина.
        Да-а…
        Николай Рощин, увидев ошеломленного Голевского, хищно улыбнулся. Заметив неадекватную реакцию капитана на появление Коменданта, Дикий насторожился.
        Рощин-старший, довольный произведенным эффектом, с притворной радостью воскликнул:
        - Боже, какой приятный сюрприз! Голевский, это вы! Я рад, что вы живой и дошли до нас. Просто невероятно! Я думал, вы сгинули в тайге. А вы живчик. Там, в Белояре, все переполошились: Кузьмичев, Гридинг, Бахарев. Куда, мол, исчез наш дорогой гость из Петербурга? А он, сердешный, у нас в гостях. Мы вас приветствуем, Александр Дмитриевич, в нашем городе Солнца!
        Голевский нахмурился.
        - Выходит, это вы, господин Рощин, организовали убийство своего друга Боташева? Так как он вам безраздельно доверял, то вы, несомненно, знали о его мемуарах. И конечно понимали, что этими воспоминаниями может рассекретить вашу организацию. За это вы подло его убили. А сие преступление вы завуалировали под рядовой грабеж. Не так ли, месье убийца?
        - Эй, полегче, капитан! - заорал атаман. - А то я тебя сейчас вздерну на первой попавшейся сосне!
        - Оставь его, Никола!.. Отойди, Иван, не беспокойся, гвардеец меня не тронет…
        Дикий и Рощин-младший отступили назад.
        - Да, возможно, вы и правы в ваших догадках, но поверьте, право, это не столь важно в сей час. Вы, Голевский, попали в организованную мною западню, и отсюда вам никак не выбраться. А теперь послушайте, милостивый государь. Мне хорошо известно, что вы, сударь, прибыли в Белояр с весьма секретной миссией. Цель ее, я предполагаю, была такова: найти убийц Боташева, а также его письма. Надобно отдать должное вашим умственным способностям, Александр Дмитриевич, вы уже были почти близки к успеху, но… в последний момент удача отвернулась от вас. И миссия провалилась. И вот вы в наших руках. Теперь вас интересует только один вопрос: что же мы предпримем супротив вашей особы? Не знаю. И хотя мы по нашей воле и казним и милуем, мы покамест не ставим перед собой цели убивать вас. Вы, капитан, с вашим боевым опытом пригодились бы нам, то есть нашему Союзу…
        - Союзу? Все-таки он существует! Значит, я был прав.
        - Да, Александр Дмитриевич, представьте себе, он существует. И весьма долгое время. Наша тайная организация охватила всю Россию, как гигантский спрут. Скоро, весьма скоро, мы захватим абсолютную власть в России. И не только в России, но и в Сибири, в Европе, на Аляске. Спасибо покойному графу Рязанову за русский аванпост на чужеземной земле. Так что честь имею, господин Голевский, перед вами будущий генерал-губернатор Сибири Николай Андреевич Рощин. Это вице-губернатор Иван Андреевич Рощин. А это Николай Мефодьевич Чувалов, бывший подпоручик 37-го егерского полка. Офицер, как и мы. Будущий окружной начальник Белоярского уезда. Вместо Кузьмичева.
        - Вы подлец, сударь, - сказал Голевский.
        - А вы подумайте. В вашей безвыходной ситуации лучше примкнуть к нам, а не артачиться. Тем более предстоят военные баталии. Впереди революция.
        - Революция? Безумцы! Вам недостаточно той, что случилась в двадцать пятом году? Хотите утопить Россию в крови? Революция лишь усугубит ситуацию. Нужны реформы, а не переворот. К власти со временем придут достойнейшие люди, они преобразуют страну. Можно положить на алтарь высоких идей сотни тысяч людей, но это не спасет Россию, а лишь усложнит положение.
        - Вы, право, заблуждаетесь, капитан. У вас неправильные представления о будущем России. Но у вас будет время подумать о своих ошибках. Я вам дам шанс. И вы поймете, что вы были не правы.
        - Не дождетесь, господин душегубец. И пусть вам кажется это странным, я весьма тверд и решителен в своих убеждениях. Я не буду выступать на вашей стороне, тем более на стороне убийц моих друзей.
        - Не горячитесь, капитан. Несмотря на ваши резкие высказывания, я буду терпелив и настойчив. Посидите, подумайте. Вы бы не были так злостно упрямы и категоричны, Александр Дмитриевич, если бы знали, что наши бывшие товарищи Михаил Сергеевич Лунин и Василий Львович Давыдов - достойные храбрые люди - поддерживают наш Союз. Да, да, поддерживают. Я наладил с ними связь, они здесь, в Сибири, на Петровском заводе.
        - Опасная затея. Это безумие, - с сомнением покачал головой капитан.
        Рощин лишь снисходительно улыбнулся на замечание.
        - …Сие не безумие, Голевский, сие хорошо продуманный план. Наши люди повсюду. В Белояре, Красноярске, Енисейске, Иркутске и во многих других сибирских городах. И в этом наша сила! В назначенный час мы выйдем с оружием в руках и возьмем власть по всей Сибири. А Сибирь - это фитиль свободолюбия. Сотни тысяч людей пойдут с нами. По всей России тоже вспыхнут локальные восстания. И эти ручейки народного возмущение сольются в один мощный и бурный поток революции, который смоет с лица земли этот деспотичный режим и его приспешников. А когда сатрапа свергнут и казнят, новые власти амнистируют всех наших товарищей, и они вернутся из ссылки. В стране установят республику, землю разделят, каждому достанется свой кусок. Крепостного права не будет! Россия расправит плечи. Ну как, Голевский, впечатляет наша великая цель?
        - Цель действительно великая, но у вас ничего не получится. Я думаю, вы преувеличиваете свои возможности, Рощин. Да и здравый смысл вам ни о чем не говорит? Например, здесь в Сибири люди неплохо живут. Крестьяне имеют по 200 -300 голов скота. Зачем им бунтовать?
        - Поверь, Александр, им всем захочется, ох, как захочется быть свободными, по-настоящему свободными.
        - У вас ничего не получится, Рощин. Вспомните участь наших товарищей в двадцать пятом году.
        - Смею вас уверить, Голевский, у нас на сей раз все получится, не сомневайтесь. Только вот что мне любопытно. Когда мы победим, где же вы будете, мой любезный друг? В каком стане? Во вражеском или в нашем? А как бы неплохо звучало: генерал-майор от кавалерии Александр Голевский, командир Енисейского Драгунского полка.
        - Вы - наивный мечтатель, Рощин. И убийца. Мне с вами больше не о чем разговаривать.
        Рощин и бровью не повел. Пропустил мимо резкое обвинение бывшего товарища.
        - Отведите его в каземат, - приказал он. - Пусть поразмыслит о своем будущем. Даю вам, месье Голевский, срок два дня. Не надумаете перейти на сторону патриотов России, мы вас повесим. Причем при стечении большого количества народа. И скажите мне спасибо, что я вас пока не казнил. Мне был дан ясный и точный приказ уничтожить вас. И этот приказ до сих пор никем не отменен. В Белояре вам повезло, капитан, вы обошли смерть несколько раз. Но здесь, в городе Солнца, у вас нет ни единого шанса на спасение.

* * *

…Вечером Рощин-старший в сопровождении своего брата зашел попрощаться с Голевским.
        - Как ваше настроение? - поинтересовался комендант.
        - Настроение? - мрачно улыбнулся капитан. - Лучше некуда.
        - Это хорошо, милостивый государь, когда в вашем умонастроении царит оптимизм. Значит, вы еще не сломались окончательно. Да и по правде говоря, я не верю, что вы сломаетесь. У вас сила воли о-го-го! Вы - кремень, а не человек! Притом вы такой же участник войны, как и я. А мы, боевые офицеры, прошли всякое: жестокие сражения, обстрелы, штыковые, рубки, голод, лишения, боль, страдания. Я полагаю, что мы поймем друг друга и договоримся. Не так ли, капитан?
        - Вряд ли.
        Рощин усмехнулся.
        - И все же я надеюсь на ваше благоразумие, Александр Дмитриевич. Что касается нас с братом, то мы завтра возвращаемся в Белояр. Скажем окружному, что искали вас в тайге, но не нашли. Будете покамест числиться как без вести пропавший. А вы пока поразмышляйте над своей судьбой. Она дает вам шанс пойти правильным путем. Подумайте еще неделю.
        - Не беспокойтесь, господин убийца, я не передумаю.
        - Напрасно хорохоритесь, Голевский. Смею вас уверить, милостивый государь, что спустя неделю, когда я вновь появлюсь в городе Солнца, вы уже перемените свои взгляды. Поймите, положение ваше безвыходное.
        - Нет безвыходных положений, вы же знаете, Рощин.
        - Мне вас искренне жаль, Голевский. До встречи…

…Рощин перед отъездом строго предупредил Дикого насчет пленника.
        - Ты его покамест не трогай, атаман, он мне нужен живой.
        - Да я…
        - Я знаю твой вспыльчивый характер, посему сразу предупреждаю тебя, смотри не выкинь какого-нибудь номера.
        Дикий хмуро потупился.
        - Да не трону я его… Но коли он сам начнет бунтовать или попробует сбежать али иной фокус… То я не ручаюсь за себя, право, не ручаюсь, Комендант.
        Рощин повысил голос.
        - Повторяю для глухих, он мне нужен живой. Капитан отнюдь не факир, и фокусы показывать тебе он доподлинно не будет. Посему он не должен никуда сбежать и не должен на тебя невзначай броситься. Он обязан быть живым. И невредимым. Коли я приеду, а он будет мертв, а в руках у него будет зажат пистолет или сабля, а ты скажешь, что он хотел поубивать тебя вместе с твоими бравыми корсарами, то вряд ли, мой друг, я поверю в сию галиматью. Хотя я вполне могу предположить, что он действительно может порубать человек десять наших. Если ему попадет в руки сабля, он точно сей подвиг совершит - фехтовальщик-то он весьма умелый. Так что за ним глаз да глаз нужен. Не расслабляйтесь с ним ни на мгновение.
        - У меня не забалует.
        - Надеюсь, атаман.
        Глава 12
        Диктатор, удобно развалившись в кресле, курил чужеземную сигару. Чай с ромом остывал на столе. Только что прибыл Максимилиан со срочными вестями. И вот что он докладывал:
        - Мой Диктатор, наш человек, недавно внедренный в прислугу Боташева, сообщил, что невеста Голевского - княжна Дарья Николаевна Боташева вчера отправилась на поиски своего суженого, то есть сбежала. Князь безутешен, княгиню окончательно парализовало.
        Кресло загрохотало. Диктатор вскочил как ужаленный.
        - Что? Что ты сказал? Княжна Боташева?! Не может быть! Как сие произошло?! Так, так. Весьма, весьма неожиданный сюрприз. Убежала на поиски своего возлюбленного? Занятно. Эта выходка - в духе романтически настроенных барышень. Поехать на поиски своего героя. Excellent![23 - Отлично! (франц.)] Пущай едет. Туда ей и дорога! Все к лучшему. И оную ситуацию мы переиначим в нашу пользу… И вот что я решил…
        - Я весь внимание.
        - Значит, такова диспозиция. Слушай внимательно…
        - Слушаю…
        - …Выследить, захватить невесту Голевского и отвезти в мое Владимирское имение Учаево. Она послужит нам заложницей. Охранять и беречь как зеницу ока. Она нам весьма необходима. Посуди сам, даже если Голевский отыщет что-нибудь супротив нас, то не посмеет доложить Бенкендорфу, иначе потеряет свою невесту навеки. А он ее безумно и горячо любит и все сделает ради нее. Его даже можно привлечь на нашу сторону. И все из-за этой девки.
        - Отличная идея, мой Диктатор!
        - Так коли отличная, то воплощай ее в жизнь незамедлительно. На кого из братьев ты предполагаешь возложить сию ответственную миссию? Есть кандидатуры?
        - Мой Диктатор, рекомендую вам Франческо Бозатти - брата Августа. Итальянец по происхождению. Во время войны с французами попал к нам в плен, перешел на нашу сторону и уже сражался против Бонапарта. Потом на стороне греков сражался против турок. Награжден за храбрость орденами и золотой шпагой. Малый - отчаянно смелый, славный, правда, иногда авантюрный. Но в хорошем смысле. Отвечает за французское и итальянское отделение нашего Союза.
        - Хорошо, пусть брат Август действует, - согласно кивнул Диктатор. - Но чтоб без излишнего шума и как можно секретнее. И повторяю еще раз для особо одаренных. Княжну беречь как зеницу ока. Ни один волосок не должен упасть с ее головы. Ни один! Запомнил?! И передай это нашему авантюрному брату Августу.
        - Слушаюсь, мой Диктатор…
        Максимилиан вызвал курьера и послал к Бозатти со срочным донесением.
        Глава тайной полиции удивлялся.
        До чего глупа эта княжна! Сидела бы дома, читала романтические истории наподобие «Новой Элоизы», мнила себя бы Юлией Вольмар, писала слезливые письма, сплетничала с подружками или танцевала на балах с разодетыми франтами - все хорошо бы было для обычной столичной барышни, все умно, благочестиво. А она вон что удумала! Сбежать из дома и отправиться на поиски своего суженого. Обрекая тем самым себя на погибель, лишая себя блестящего будущего? При таких богатых и знатных родителях, такой красоте и воспитании она могла бы удачно выйти замуж. Разве это девичье дело - участвовать в авантюрах? Вот сумасшедшая!
        Диктатор допил ром и нажал под столом рычажок - секретный механизм пришел в движение. Шкаф с книгами отъехал и встал перпендикулярно к стене.
        За шкафом имелись секретная карта, зашторенная двумя пурпурными занавесками. Диктатор отдернул их - и взору его предстал большущий лист с изображением Европы, России, Сибири, Азии, Аляски и Калифорнии. На карте было воткнуто множество бумажных флажков алого цвета.
        Диктатор гордо и победоносно посмотрел на карту.
        Крепнет, расширяется его организация. И это замечательно! Скоро, уже совсем скоро наступит время решающих сражений и великих испытаний. Не за горами судьбоносный день в российской истории. Скоро, очень скоро его имя прогремит на всю Европу. Нет, на весь мир! Не больше и не меньше. «Смерть императору! Смерть узурпатору! Россия, я тебя освобожу! Непременно!..»
        Виват, Россия!

* * *
        Многие петербуржцы знали это строение. Четырехэтажное бледно-желтое здание с коричневой крышей - так называемый дом Котомина. Оно находилось на стыке Полицейского моста, Невского проспекта и набережной Мойки. На этом здании чуть выше уровня второго этажа прикреплена большая и длинная вывеска. На ней крупными буквами выведено: «С. ВОЛФЪ и Т. БЕРАНЖЕ». А сбоку - еще одна вывеска, но только поменьше. Она гласит: «Cafe Chinois» (Китайская кофейня). Это знаменитый на всю столицу кофейный дом Вольфа - пристанище любителей газетного и журнального чтения, дорогих сигар и крепкого ароматного кофе. Вход в заведение украшают четыре колонны. Внутри - четыре больших комнаты. Одна - для курильщиков, другая - для самого хозяина, где он принимает самых важных клиентов. Остальные две - для прочих посетителей. Здесь богатые канапе, обитые бархатом, огромные зеркала, на стенах красивые обои, на потолке - великолепная живопись, на дверях - бронза и позолота.
        Сегодня в этом заведении должны были встретиться два графа, два закадычных друга, Переверзев и Дубов.
        Министр пришел в кофейню раньше сенатора и предпочел комнату для некурящих. Знал, Переверзев не привержен этой пагубной привычке и не переносит табачный дым. Петр Каземирович заказал кофе со сливками, бисквит, попросил «Северную пчелу» и отослал адъютанта Макарова по одному поручению.
        Наконец прибыл граф Переверзев.
        Дубов отложил журнал, отставил чашечку кофе. Приятели сердечно обнялись и расцеловались.
        - Пожалуй, здесь недурственно, но я все же предпочитаю кондитерскую Малинари, - сказал Андрей Платонович.
        - Чем же детище Малинари лучше детища Вольфа и Беранже?
        - Чем?.. Там тебя встречает смазливая итальянка с большим декольте, улыбается, хлопочет вокруг тебя. А в сие декольте так и подмывает залезть шаловливыми пальчиками. Перси южанок просто притягательны своими размерами и видом. Эх, да-а!.. Так вот сия прелестница приносит марципаны, баварауз с сиропом, щербет шоколадный и, естественно, отличное ирландское кофе. Ущипнешь ее - а она только смеется. А у тебя настроение сразу поднимается. Желаешь отобедать - милости просим, а желаешь себя дорогого потешить - пожалуйста, садись за фортепьяно и музицируй, сколько твоей душе угодно. Шахматы, шашки, домино, карты - только играй! Все для дорогого гостя! Даже камины с пылающими углями. И самое главное, что привлекает меня в оной ресторации, - там не продают, пардон, эти вонючие цигарки, пахитоски, сигареты, табак. Не выношу курильщиков.
        - Весьма заманчивое описание кофейни, Андрей Платонович. Но как бы вы ее ни расхваливали, я не променяю лавку Вольфа на итальянскую. Немецко-французское творение мне больше по душе. Смотри, каков он молодец, этот Вольф, все здесь переделал. Роскошно, просторно, свежо, высоко. Однако вы хотели мне рассказать новости…
        Переверзев состроил серьезную мину и обратился к министру.
        - Сия весть, я полагаю, расстроит вас, милый граф.
        - Что случилось, мой благородный друг?
        - Ваш предмет обожания, моя родственница Дарья Николаевна тайно покинула отчий дом и удалилась в неизвестном направлении. В общем, сбежала, одним словом.
        - Как это?! Отчего?! Куда?! - Дубов даже чуть привстал из-за стола: так его удивило известие о побеге княжны.
        - На поиски своего возлюбленного Голевского, этого гвардейского хлыща, - охотно пояснил Переверзев.
        - Вот так известие! Стало быть, она на пути к Сибирскому тракту? В таком случае у нее есть только два пути в Сибирь: либо через Ярославль, либо через Владимир.
        - Совершенно верно, Петр Каземирович.
        - Я отправлю своих людей на поиски Дарьи Николаевны, дабы они отыскали беглянку и вернули князю. Да, бедный старик. Сколько он пережил. Утрата двух сыновей, тяжелая болезнь княгини и исчезновение младшей дочери. Дарья Николаевна - не подарок. Но тем интереснее завоевать ее сердце. Я не отступлюсь от нее. Но для начала нам надобно ее отыскать. И тем самым я завоюю расположение старого князя. Ведь он - мой будущий родственник. Вы, граф, отозвались о Голевском весьма уничижительно. Что за перемена? Он вам уступил такую красивую невесту - Верочку, за это его надо благодарить, а вы чем-то обижены на него.
        - Обижен - не то слово! Ненавижу всей душой. Вы не поверите, Петр Каземирович, но моя благоверная до сих пор любит его. Каково?!
        - Любит? Вот конфуз!
        - Вот так. Я застал ее с портретом этого капитанишки в руках. Она молилась на него, словно на икону. Естественно, я был вне себя от злости. Вера под моим страшным давлением призналась, что до сих пор без ума от Голевского. Какое предательство, какое коварство! И что меня окончательно добило, сударь, так это ее слова о том, что… она меня вовсе не любит. Я был потрясен.
        - Как же это?
        - Да-с, не любит и не любила никогда.
        - Каково, а! Вот так известие. Но не расстраиваетесь, милый граф. Не вам одному мучиться от неразделенной любви. Вы хотя бы физически владели предметом своего обожания, а я не удостоился даже поцелуя в щечку.
        - Не знаю, кто из нас несчастнее в своей любви. И что в нем находят Даша и Вера? Чем он, этот якобинец, лучше нас? Незнатный, не имеющий приличного поста, и звание-то всего - капитан. К тому же запятнал себя связями с заговорщиками.
        - Ах, Андрей Платонович, Андрей Платонович, разве вам незнакомы некоторые женские причуды? Дамы испокон веков наивны, слезливы, влюбчивы. Они стойко верят в романтические отношения, вечную любовь и преданную дружбу. Посему такие персоны, как мятежники, дуэлянты, пираты, разбойники, герои романов и великих сражений всегда у них в почете. Рыцарь Львиное Сердце, Корсар, Робин Гуд, Квирога, Ипсиланти, Риего и прочие, прочие, прочие. Подобные романтичные герои умиляют их до слез, селятся в их душах и грезятся в сновидениях. Вот когда, мой дорогой друг, мы станем настоящими заговорщиками, тогда нас сразу полюбят дамы со всего света.
        - C'est vrai[24 - Это правда (франц.)], Петр Каземирович, женщины обожают героев. И моя жена в том числе. Она - заблудшая овечка, мне ее искренне жаль! Но я постараюсь избавить мою благоверную от излишней романтичности и влюбленности.
        - Что же вы сделаете, мой друг?
        - Я увезу ее в Париж.
        - In Paris?[25 - В Париж]
        - Да, в Париж. Причем супротив ее воли. Увезу, несмотря на ее слезы, мольбы, причитания. Там она забудет про него. Ведь, как известно, время лечит. Не правда ли, Петр Каземирович?
        - Что ж, хорошая мысль, мой милый друг, весьма хорошая. Придет время, увезете. А пока… не пожелаете ли вы прибыть ко мне завтра в гости, Андрей Платонович? Каково вам мое предложение?
        - Непременно приеду, Петр Каземирович. Не сомневайтесь.
        - Выпьете чашечку кофе? Я закажу.
        - Нет, благодарю, Андрей Платонович, только что отобедал у Малинари.
        - Что ж, не смею вас задерживать, мой милый друг. Тогда до завтра?
        - До завтра, Петр Каземирович.
        Переверзев ушел, а Дубов остался допивать кофе. Посидел, подумал. Подозвал адъютанта.
        - Макаров, подгоняй карету к кофейне, едем в особняк к Боташевым.
        - Как же, ваше сиятельство, вы хотели принять приглашение барона Раича…
        - Отложим визит до лучших времен. Мне необходимо побывать у старого князя - дело не терпит отлагательств.
        - Слушаюсь, ваше сиятельство.
        Вскоре карета была подана, и министр отправился проведать старого князя Боташева. Дубову не терпелось узнать подробности исчезновения из отчего дома предмета его страсти.

* * *
        Княжну искали поголовно все: полиция, жандармы, агенты, люди Дубова, ищейки Диктатора, люди князя. А преуспел в этом деле человек Диктатора - центурион Бозатти. Он со своим отрядом выследил княжну, нагнал ее по дороге и без единого выстрела захватил экипаж. Чтобы не оставлять лишних свидетелей, Бозатти собственноручно зарубил саблей Прохора и кучера. Дарья очень испугалась, когда услышала конский топот и крики и увидела лихих незнакомцев. Когда экипаж остановился, дверь распахнулась и в кибитку залезли два офицера. Один смуглый с черными как маслины глазами, большим губастым ртом и черными кудрявыми волосами. Второй ничем не запомнился.
        - Che fortuna![26 - Какая удача! (итал.)] - воскликнул смуглый, нагло оглядев княжну.
        - Кто вы, господа? Разбойники или жандармы? - в страхе воскликнула Дарья. - Что вам надобно от меня?!
        - Мы не разбойники, мы - благородные рыцари, - ответил, оскалившись белозубой лошадиной улыбкой, губастый. Это был Франческо Бозатти. - Сеньорита, разрешите представиться, сеньор Синяя Борода. А это корнет… корнет… он просил не называть своего имени. И это понятно. Ведь это тайная операция по вашему похищению. Отныне вы - наша пленница.
        - Что за шутки, сударь!
        - Это не шутки, сударыня. Вы похищены.
        - Кем похищена и куда вы меня везете?
        - Это тайна. Завяжите ей глаза, корнет. И руки, дабы не царапалась как кошка.
        Дарье завязали глаза черной повязкой, связали руки. Бозатти потрепал княжну по бархатной щечке.
        - Какая у нас хорошенькая пленница, не правда ли, корнет? Просто настоящая красавица!
        - Не прикасайтесь ко мне, поручик! - возмутилась Даша.
        Корнет попытался вступиться за пленницу.
        - Поручик, не позволяйте себе лишнего. Ее приказали не трогать и беречь как зеницу ока.
        - Сам знаю. А все-таки какая у нее чудесная грудь. Так и хочется потрогать. Как это у вас у русских говорят… «Сиськи»? Да, сиськи у нее прекрасны.
        - Поручик! - снова одернул зарвавшегося итальянца корнет.
        Бозатти громко расхохотался.
        - Все-таки русские синьоры весьма милы. И соблазнительны, так и хочется приласкать. А вы, корнет, прекратите свои одергивания. Я возглавляю эту операцию и лучше вас знаю, что говорить и что делать. Соблюдайте ранжир. Cosi…[27 - Вот так (итал.)]
        Корнет потух и больше не одергивал распоясавшегося командира, хотя имел огромное желание проткнуть его шпагой.
        - Santo cielo![28 - Боже мой! (итал.)] А все-таки как она хороша. Я бы наверняка женился бы на ней, если бы встретил ее раньше, допустим, в Москве, на бале в Доме Благородного собрания или в Большом театре, а может в Петербурге, в том же Зимнем дворце на Рождество или в Аничковом дворце. Вы бывали там, синьора? Что-то ваши милые черты знакомы. Можете не отвечать, я знаю, несомненно, бывали. И не раз, и не два. А какое на вас было тогда платье? Розовое, из газа? Или шелковое зеленое? А может, оливковое? Оливковый - мой любимый цвет. А веер какой у вас был? Модный, китайский? Или из страусовых перьев? Вот бы мне, гвардейскому офицеру, посмотреть на вас тогда. А лучше станцевать тур вальса. И был бы я тогда molto contento. Bella![29 - Очень доволен! Красавица! (итал.)]
        Княжна, отвернувшись от беспардонного итальянца, стоически молчала. Бозатти продолжал развлекать пленницу и себя. А потом успокоился и задремал.
        - Куда же вы меня все-таки везете? - спросила княжна у корнета. Как ей показалось, у него можно было найти хоть какое-то сочувствие и поддержку.
        - Не могу знать, - неохотно ответил тот.
        Дарья горячо зашептала ему на ухо:
        - Я - дочь влиятельного человека, самого князя Боташева, спасите меня, ради бога. Я вижу, вы - порядочный человек, и вы - русский офицер.
        Корнет было встрепенулся от этих пламенных слов, но, искоса взглянув на спящего командира, снова потух.
        - Да, я - русский офицер, вы правы, сударыня, но я еще принадлежу и к истинным патриотам России.
        - Каким патриотам? Что за бред!
        - Я не могу пока вам открыться, сударыня. Придет время, и вы еще узнаете о нас. Кто мы и за что мы боремся. Скажу так: у нас великая цель - сделать Россию могущественнее и свободнее. У нас был негласный эдикт - похитить вас. Но зачем, для чего, почему, я совершенно не знаю. Так нам предписали наши командиры, и мы не можем их ослушаться. Невыполнение приказа у нас карается весьма сурово - вплоть до смертной казни! Как в древнем Риме. Вспомните Муция Сцеволу!
        Даша гневно сверкнула глазами.
        - Что вы такое говорите, корнет! Это же полнейший вздор! Причем здесь Древний Рим? Муций Сцевола? Чем я, хрупкая беззащитная женщина, помешала вашему тайному союзу? Я вообще далека от каких-либо политических убеждений и воззрений.
        Корнет смущенно отвел глаза.
        - Простите, сударыня, но больше я вам ничего не скажу, и так я довольно много открылся, меня могут за это… приговорить к смерти.
        Больше корнет ничего не сказал, молчал всю дорогу и тяжело вздыхал.
        А Дарья думала, как же ей выбраться из этой крепкой западни и что с ней будет дальше. Все, что с ней сейчас происходило, казалось каким-то нелепым и отвратительным сном. Как будто пред ней оживали страницы иностранного романа о похождениях благородных рыцарей. Сюжет-то больно похож. Внезапное похищение героини. Таинственный обожатель. Заточение в неприступном замке. Склонение злодеем героини к браку. Угрозы, уговоры, посулы. И наконец, спасение героини красивым и благородным героем, обычно бедным рыцарем. Роскошная свадьба в присутствии короля. Герои счастливы. Похоже-то похоже, но вот в чем загвоздка: будет ли кто-то ее не в придуманном, а реальном мире спасать?

…Через три часа княжну Боташеву привезли в одну из усадеб Диктатора. Ей сняли повязку с глаз и развязали руки. Управляющий усадьбы, отставной седеющий прапорщик, выслушав Бозатти, приказал запереть пленницу в восточном флигеле под домашний арест.
        - Княжна, я еще вернусь! - крикнул на прощание Бозатти и ускакал с отрядом.

«Чтоб ты никогда не возвращался сюда, мерзкий итальяшка! Чтоб я тебя никогда уже не увидела! Господи, помоги мне!» - мысленно кричала вслед главарю похитителей Дарья.
        Княжну бесцеремонно завели в одну из комнат флигеля и заперли на ключ.
        Даша, очутившись в маленькой комнате, постепенно пришла в себя. Разминая затекшие руки, она оглядела комнату, обстановку. Набор мебели здесь вполне скромный: стол, диван, кресла. Но весьма дорогой. Роскошная обивка, позолоченные ручки… Неизвестный злодей богат как Крез.
        Княжна тяжело вздохнула. Отныне она узница некого замка… Вот только какого? Хотя какая разница. Темница она и есть темница, как ее красиво и поэтично не назови. Самое главное, как ей из этой неволи выбраться?
        Как?!
        И еще ее мучает один вопрос. Кто же ее таинственный похититель? Ее тайный воздыхатель? Наверняка это весьма знатный человек, раз нанял целый отряд драгун. И видимо, человек военный. Возможно, генерал. Но он точно из тех патриотов, о которых говорил корнет. То есть он - заговорщик. Не надеялся на взаимность, так прибег к похищению? Но только с какой целью? Ведь каким-то таинственным образом погибли ее родные братья, может, очередь дошла и до нее? По-видимому, какой-то злодей лелеет мечту лишить жизни всех из рода Боташевых? Почему бы нет? От этой мысли Даше стало не по себе, и княжна в ужасе закрыла лицо руками. Нет, нет, она не желает себе такой судьбы! Необходимо срочно выбираться отсюда! Прямо немедленно! И во что бы то ни стало остаться в живых и найти своего любимого, только ни при каких обстоятельствах не оставаться заложницей неизвестного душегуба.
        Ведь выход какой-нибудь должен быть!
        Дарья обошла комнату. Дверь заперта, на окнах крепкие надежные решетки. Комната вроде темницы. Неужели ей никогда не выбраться отсюда?! Княжна разволновалась, и ей внезапно сделалось плохо. Порой такое бывало с ней. Ни с того ни с сего вдруг наступала резкая слабость, ноги подкашивались, жутко начинала болеть голова, и возникало острое желание немедленно прилечь. Вот и сейчас ее потянуло срочно отдохнуть. Даша, не медля более, легла на диван с атласной обивкой. Под голову подложила подушечку с ярко-желтой бахромой. Слабость накрывала ее с головой.
        Неожиданно дверь отворилась, и в комнату зашел какой-то здоровяк в мужицкой одежде. Грубое лицо, соломенные волосы из-под шапки, угрюмый вид, тяжелый взгляд. Княжна в ужасе вскочила с дивана, инстинктивно схватила подушку и прижала к груди. Неужели этот мужлан пришел сюда, чтобы лишить ее жизни? Сейчас достанет огромный нож и полоснет по нежному горлу… Ее обдало леденящим холодом. Она попятилась в угол.
        - Кто вы?! - срывающимся от испуга голосом спросила княжна. - Что вам угодно?! Вы не посмеете меня убить, я - княжеская дочь!
        Великан миролюбиво замычал и показал жестами, что он немой и придан ей в услужение. Лишь только тогда Даша облегчено выдохнула и села на диван. Уф, отлегло от сердца.
        - Желаю покушать, - распорядилась она.
        Здоровяк закивал головой и принялся растапливать печь. Поставил самовар, принес посуду, еду - телячью котлету с картофелем. Даша заметила, как немой кидает на нее восхищенные взгляды. Негодующее взглянула на слугу, и тот виновато опустил взор.
        Вскоре здоровяк ушел.
        Первый раз в жизни ей никто не прислуживал. Она ухаживала сама за собой. Попила чай и снова прилегла на диван. Ближе ко сну ее темницу посетила рябая девица. Она принесла с собой огромный деревянный ушат. Служанка делала все молча.

«Тоже немая?» - подумала княжна.
        Девица поставила большой чан на печь, убрала посуду, вытерла со стола. Снова появился немой. Он натаскал в чан холодной воды, и когда она вскипела, вылил ее в ушат. Из сеней принес ледяной воды и добавил в кипяток. Вода в ушате стала приемлемой для купания. Немой, снова кинув восторженный взгляд на барышню, удалился.
        - Помыться с дороги не желаете, барыня? - наконец-то раскрыла рот девица.

«Оказывается, сия девица отнюдь не глухонемая», - отметила про себя княжна, а вслух сказала:
        - С превеликим удовольствием. А как тебя звать-величать, голубушка?
        - Маруся. Более не пытайте меня барыня, ничего не скажу, мне велено молчать.
        И действительно, больше она и рта не раскрыла. На расспросы княжны, чья это усадьба и кто ее барин, Маруся прятала глаза и упорно молчала. Лишь качала головой. В ее глазах читался животный страх. Девица взяла ковш, мыло, мочалку, помыла княжну, вытерла, помогла переодеться. Пожелала спокойной ночи и ушла.
        На следующий день все повторилось снова. Тот же немой, та же безмолвная девица. Молча услужили, молча исчезли и закрыли княжну на замок. Похититель пока не объявлялся. И где она и в чьей усадьбе, она до сих пор не знала и не ведала.
        Наступил третий день, четвертый…
        За это время Дарья составила план действий. Для начала решила привлечь на свою сторону немого. Знала: она ему нравится. От Маруси узнала, что его зовут Григорий. Пыталась с ним заговорить, пообщаться. Была любезна и мила. Но Гриша не сдавался. Показал жестами, что за разглашение тайны, кто здесь хозяин, его могут высечь и отправить на каторгу. Тогда княжна зашла с другого бока.
        На пятый день неволи княжна показала Грише портрет Голевского.
        - Это мой жених. Он в Сибири. Я ищу его. Меня похитили.
        Он прочитал по губам. Понимающе закивал. Он жестикулировал и мычал, выражая, как мог, сочувствие.
        - Помоги мне бежать. Бежать помоги, ради бога. Прошу и умоляю тебя, добрый человек. Я заплачу тебе много…
        Гриша испуганно замотал головой, замычал и убежал. Княжна испугалась.

«Как бы меня не выдал этот великан-немтырь, тогда точно окна и двери заколотят, не убежать тогда, не вырваться».
        Но немой ее не выдал, и Даша успокоилась.
        Дни тянулись унылой чередой.
        Неволя тяготила…
        Княжна потихоньку стала привыкать к Григорию. Как и тот к узнице. Ей казалось, что он ей сочувствует, оказывает знаки внимания и уже привязался к ней. Но какая ей польза от этой привязанности? Пока никакой. Гриша, несмотря на почти каждодневные уговоры Дарьи, не хотел ей помочь. Или, что всего вероятнее, боялся это делать. Дарье начали потихоньку приносить книги и журналы. И хотя чтение скрашивало ее пребывание в импровизированной темнице, но отнюдь не утешало. Плен все больше и больше ее угнетал, так как неизвестно было ее будущее. И княжна панически боялась этой неизвестности.
        Охраняли Дашу два солдата, которые через сутки меняли друг друга. Служивые вообще не вступали ни в какие разговоры с пленницей, хранили гордое молчанье.
        А дни продолжали ползти медленной гусеницей…

* * *
        Уж скоро заимка.
        Захар повеселел и приспустил поводья. Лошадь сама знает дорогу к дому. Сейчас он натопит печь, отогреется, попьет чая.
        Вдруг собаки подняли лай. Зверь какой там впереди али человек? Тут из-за деревьев внезапно высыпали вооруженные люди. То были казаки, солдаты и жандармы. Пешие и конные. Несколько человек отрезали Захару дорогу назад.
        - А ну стой! Стой, кому говорят! - орали служивые опешившему смотрителю.
        - Не балуй, братец! Отдай ружье!..
        - Сдавайся, подлец!
        - Подними руки, а то стрельнем невзначай!..
        - Да стой, лихоимец!..
        Солдаты, наперебой крича, плотным кольцом окружили Захара и заставили слезть с лошади. Выхватили из рук ружье и забрали нож. Забрали также и котомку с топором. Проводника отвели к заимке, но не стали заводить внутрь. Вскоре дверь избы открылась, и оттуда вышло все командование отряда: Тимофей Гридинг, Шепелев и Фрол.
        - Здоров, Захар, - недобро поздоровался со смотрителем заимки исправник.
        - Мир вашему дому, ваше высокоблагородие, - сник Захар.
        - Не ожидал я от тебя, братец, не ожидал. Якшаться с людьми Дикого - сие страшное преступление. Мы его с ног сбились уже ищем столько лет, а ты его укрываешь. Знаешь и укрываешь. Нехорошо, братец, ой как нехорошо. Отпираться не советую, это бессмысленно. У нас есть веские доказательства твоей вины… Причем в письменном виде. Но об этом позже, нас сейчас интересует Никола Дикий и его пленник - капитан Голевский Александр Дмитриевич. Посему показывай скорее дорогу к острогу. У нас крайне мало времени. Мы бы и сами нашли путь к логову мерзавца-атамана, у нас и карта имеется, но сам понимаешь, с тобой это будет намного быстрее и проще. Ты же все тут знаешь. Всякую тропинку, всякую стежку.
        Захар еще больше поник головою. Кажется, в его судьбе произошел крутой перелом, причем не в лучшую сторону. Прощай, свобода! Это в лучшем случае, в худшем - смерть! Как пособнику бандитов. Черт его дернул связаться с этой таежной вольницей.
        - Офицер, чай, там? - с надеждой спросил Гридинг.
        - Да, там, - негромко ответил.
        - Живой?! - в один голос воскликнули Шепелев, Гридинг и Фрол.
        - Живой.
        - Слава Богу! - снова хором воскликнули командующие отряда.
        - Коли покажешь дорогу по своей воле, - сказал исправник, - то отделаешься батогами, обещаю, что похлопочу за тебя, дабы не ссылали тебя на рудники как соумышленника разбойников. А коли упрешься, как бык, то не сносить тебе головы. В лучшем случае вечная каторга, а в худшем - виселица! Понял, братец? Отчего ты молчишь, окаянный?! Запамятовал, кто делал для тебя послабления на поселении, а?! Кто в конце концов выхлопотал для тебя разрешение жить на заимке?! Кто!
        Захар понуро ответил:
        - Вы, ваше высокоблагородие.
        - Значит, так ты платишь мне за мое добро…
        Бывший ссыльный еще ниже опустил глаза. И вправду Гридинг сделал ему немало хорошего. Душевно к нему относился. Добился разрешения жить не в городе, а на заимке в тайге. А Захар так его подвел.
        - Так каков твой будет ответ? - не унимался Гридинг. - Будешь продолжать укрывать мерзавцев или помогать нам?!
        Захар поднял голову. Зыркнул, как затравленный волк. И снова понурился. Кажется, он сдался.
        - Я покажу… - сказал он упавшим голосом.
        - То-то… - удовлетворительно произнес исправник: все-таки его взяла!
        Пусть теперь ведет их к логову разбойников. Схитрит - сильно пожалеет об этом! И Захар не стал хитрить. Не было смысла ему лукавить. И выбора тоже не было. Поэтому и повел он уверенно отряд вперед. Прямо к долгожданному острогу.

* * *
        Отряд приближался к острогу, разбившись на несколько групп. Это было сделано специально. Никто из разбойников не должен был ускользнуть из облавы.
        Дозор разбойников из пяти человек, обнаружив одну неприятельскую группу, стал пятиться назад и попал прямо в руки зашедших им в тыл казакам. Не успели разбойники вступить в бой, их закололи кинжалами и ножами. Тихо и быстро.
        Ближе к острогу отряд соединился. К городу Солнца подошли неслышно и осторожно.
        Окружили его…
        Распрягли лошадей…
        Здесь по глубокому снегу животные были бесполезны. Поэтому сани с пушками тащили упряжкою из трех человек.
        Расставили орудия с трех сторон, зарядили ядрами. Зарядили ружья и пистолеты… Достали сабли и ножи…
        Топорами ничего не рубили, не стучали, костров не зажигали - зачем себя раньше времени обнаруживать. Удар по негодяям должен быть внезапным и мощным.

«Скорей бы в бой, хоть немного согреемся», - шутили казаки и готовили к штурму осадные лестницы, что смастерили у заимки из молодых деревьев.
        Гридинг и Шепелев заметно волновались. Но старались на людях храбриться. Первый раз в своей жизни они руководили такой крупной военной операцией. Гридинг возглавил отряд, что наступал на острог с северной его стороны, Шепелев - с южной, Фрол - с восточной, а Аристарх - с западной. У каждого отряда, кроме Аристархова, было по пушке и один опытный канонир. Самый меткий оказался у Гридинга, какой-то бывший ссыльный артиллерист, участвовавший во французской кампании 1812 года.
        До штурма оставались считанные минуты. Все ждали условного сигнала.
        И вот он прозвучал!
        Казаки и солдаты пришли в движение.

…Александр Дмитриевич вздрогнул. Он явно услышал беспорядочные ружейные выстрелы. Голевский принялся их считать про себя:

«Один, два, три, четыре, пять… Напились, что ли, лихоимцы и от пьяной дурости палят в воздух? Или они между собой делят что-то?»
        Но выстрелов становилось все больше и больше. Затем послышались дружные залпы. Голевский заметно оживился: идет настоящая перестрелка!

«От кого же разбойники отбиваются?! Может быть, пришла долгожданная помощь от Фрола и Шепелева!? Неужели это казаки?! Неужели они успели?! Ай да Фролушка, ай да молодец! Все-таки исполнил поручение, привел спасательный отряд!»
        Капитан заметно повеселел: неужели он спасен?!
        Когда началась пальба, обитатели десятого нумера повскакивали с нар, схватились за оружие. Голевский дернулся было вперед, но цепь, звякнув и натянувшись, удержала его на месте.
        - А ну не балуй, господин хороший! - закричал Прошка и нацелил на капитана ружье. - Сиди смирно, а не то продырявлю твою поганую башку!
        - Да убей его, Прохор, и дело с концом! - посоветовал другу заполошный Кузьма.
        Он все искал свой пистолет.
        - Оно-то так, Прохор, Кузьма дело говорит, - поддержал товарища Акакий. - Умертвить его надобно, вдруг господин сбежит. Каково нам опосля от атамана будет. Растерзает нас тады заживо.
        - Повеления лишать его жизни еще не поступало от нашего атамана или коменданта, - возразил жаждущим офицерской крови разбойникам Прошка. - Вот будет нужное повеление - враз прикончим его высокоблагородие! Не сомневайтесь, братцы. Так оно и будет, коли атаман прикажет. Эй, Кузьма, будь живее! Враг у ворот! Акакий, давай шибче, хватай ружья и сабли! Щас мы их перестреляем!
        - И перережем как курят! Кровищи-то будет! - поддержал Прохора Кузьма.
        - А кого и передушим! - поддакнул Акакий и зло посмотрел на Голевского. - Ничего, мы еще вернемся к вам, господин офицер. Вот перебьем ваших людей и вернемся - пощекочем тебя ножичком! То-то забава будет!
        Акакий выругался смачно, но не решился тронуть пленника. Надо было спешить на помощь к своим. Разбойники выбежали из избы…
        Голевский снова с силой дернул цепь - но кольцо в стене не поддавалось. Хорошо его вбили в бревно супостаты - не вырваться! Капитана охватило отчаяние: сидит здесь, как бычок на привязи. Ни тебе шаг влево, ни тебе шаг вправо. Не ровен час, загорится изба, и погибнет он здесь как миленький. Что явно нежелательно. Не для того сюда он полз на карачках и замерзал насмерть.
        Капитан снова напряг все свои силы и дернул руку… Звякнула цепь, но все попусту! Вбитое кольцо держало цепь крепко и надежно. Эх, не поддается зараза! Ну, никак! И что бы такого придумать для освобождения от ненавистных оков.
        Голевский крепко задумался…
        А в это время в бой вступила артиллерия.
        Ба-бах!!! - это с северного направления ударила пушка. Ядро с противным свистом вонзилось прямо в фас бревенчатого острога и взорвалось. Полетели в разные стороны щепки, бревенчатые ошметки - в стене образовался проем. В него засвистели жаждущие живых тел пули.
        Вторая пушка выстрелила с южного крыла - ядро улетело за стены острога. Попала в избу - и та загорелась. Получится ли у казаков с наскока завладеть разбойничьим форпостом? Разгон задан, осталось дело за малым - повязать злодеев.
        Снова с севера ударило ядро в поврежденную стену, полетели доски и щепки. Проем явно расширился. Теперь туда мог пробраться человек. С криком «ура!» казаки и солдаты бросились в проем - их встретили плотным ружейным огнем. Атака тут же захлебнулась.
        Гридинг подсчитал потери: один солдат убит, двое казаков ранены.
        - Заряжай! - закричал канониру Гридинг.
        Бывший унтер и его помощник-казак зарядили пушку. Фитиль воспламенил заряд. Раздался оглушительный грохот. Ядро со свистом полетело в сторону укрепления.
        Выстрелили и пушки с других направлений.
        - Бах! Бах! Ба-бах! - понеслось со всех сторон.
        - За царя, отечество! Вперед! - поднял в атаку исправник свой отряд и сам побежал в проем, размахивая саблей.
        Вспыхнул залп, сверкнули молнии, передний ряд штурмующих упал, кто убитый, кто раненый. Но вторая волна влилась в проем и просочилась внутрь укрепления. Еще одно ядро завизжало над головами. Разбойники бросились к проему. Стальная щетина штыков кинулась им навстречу… Закипел отчаянный бой.
        Разбойники не стушевались в рукопашном бою, они умело дрались против солдат и казаков. Помимо ружей и сабель они использовали топоры, ножи, кистени, вилы, рогатины. Правительственные отряды тоже ожесточенно рубились в рукопашной. Потери несли обе стороны.
        С другого края, приставив лестницы к стенам крепости, солдаты с жандармами перелезли в острог и тоже сцепились с разбойниками. Здесь впереди всех бежал Шепелев с саблей в руке. В крепости уже горело много изб.
        Отряд Фрола, сломив отчаянное сопротивление обороняющихся, проник в город Солнца. Казаки устремились прямо к центру острога.
        - Вперед, братцы! - закричал Фрол. - За царя, за батюшку! Постоим за отчизну!
        - Ура-а-а!!! - завопили казаки.
        На них налетело человек десять мужиков с вилами и саблями. Завязалась жестокая драка. Бандитов возглавляли небезызвестные Прохор и Кузьма. Фрол кинулся с пистолетом к Прошке.

…Раздался оглушительный грохот. Дверь в избе выбило. Голевского швырнуло на пол так, что цепочка разъединилась почти у самого наручника. Теперь Голевский был свободен! Двое разбойников упали навзничь у порога. Несколько бревен свалилось сверху. Вспыхнула солома, и потянуло дымом. Чтобы не сгореть заживо, Голевский кинулся в оконный проем через начинавшийся заниматься огонь. Кашляя от дыма, капитан бросился на снег. Ему удалось сбить с себя пламя. Гвардеец выбежал на площадь…
        Ба! Вот и его знакомые сторожа. Прохор, Кузьма… Прохор лежал на спине, сраженный пулей, ружье валялось рядом. Кузьма, видимо, раненый казацкой пикой, держался за живот и стонал. Кровь бежала ручьем. Возле него валялись, крепко обнявшись и застыв, казак и разбойник. Оба они были мертвы. Похоже на то, что, сцепившись в яростной схватке, они оба одновременно погибли. Один пырнул другого ножом, а тот в ответ - кинжалом. Капитан пригляделся к убитому разбойнику… Так это Акакий собственной персоной! Что ж, поделом ему, мерзавцу! Ведь на нем тоже была кровь Мухина.
        Раздался выстрел. Пуля просвистела над головой. Капитан отвлекся от созерцания трупа врага. Голевский тут же подхватил чью-то саблю, кажется, Кузьмы, и помчался вперед…
        В остроге царила паника, по площади бегали в ужасе люди - женщины, старики, дети. Многие избы горели. Вперемежку валялись убитые и раненые. Как и с правительственной стороны, так и с разбойничьей. Кровь, стоны, крики, мычание, ржание. Свистели пули, скрежетала сталь. Это был ад! Все походило на настоящую войну.
        Давно забытый азарт сражения охватил Голевского целиком. Он словно окунулся в свою стихию. Сейчас он был на войне, он ощущал это, поэтому он действовал, как подобает боевому офицеру. Эх, вспомним 1812 год. Вспомним Бородино!
        Голевский, услышав топот за спиной, резко обернулся…
        Какой-то мужик в одной порванной окровавленной рубахе летел на него с рогатиной…
        Голевский подпустил поближе разбойника… Заметив неприятельский выпад, капитан ушел с линии атаки, клинком уводя рогатину в сторону… Тут же взмахнул саблей…
        Мужик, держась за пораженную шею, упал на снег, окропив его фонтаном крови. Кажется, ему конец! Ну, кто еще смелый - подходите. Отведайте боевого гостинца.
        И тут капитан увидел чумазого и измазанного кровью Фрола, а рядом - Шепелева, Гридинга и Игната. Они бросились к Александру Дмитриевичу со всех ног, заключили в тесные дружеские объятья, принялись хлопать его по плечам, спине, трясти.
        - Александр Дмитриевич, вы живы! Слава Богу! - закричал Гридинг.
        - Живой! Живой! Вот чертяка! А мы уже не чаяли вас живым застать! - радостно орал Шепелев.
        - Благодарю, Никола Угодник! - не скрывал своего счастья Фрол. - Наш Александр Дмитриевич жив!
        Игнат тоже счастливо причитал:
        - Батюшки святы, барин, вы во здравии! Ай, какая радость, какое счастье для нас! Благодарствую, Господи!
        Голевский чуть не расплакался от нахлынувших чувств.
        - Здоров я, Игнат, совершенно здоров! Не переживай! Благодарю за выручку, братцы! Спасли, что и говорить. А где же Рощин-старший, господа! Ищите Рощина! Он нужен нам живой! Он на стороне бандитов!
        - Рощин! - изумился Гридинг. - На стороне бандитов?! Ах, какой пассаж! Невероятно! Да он, оказывается, мерзавец, сущий мерзавец! Подлец!
        Шепелев тоже удивился.
        - Вот уж не думал. Рощин? Да-а… Иуда.
        - После будем рассуждать, господа, о нашем предателе-товарище. Для начала его надобно поймать и с пристрастием допросить.
        - Уж он-то у меня попляшет, негодяй! - вознегодовал Гридинг.
        - Точно, - поддакнул ротмистр. - Как пить дать попляшет!
        Все резко засуетились, закрутили по сторонам головой, будто пытаясь рассмотреть в черном дыму сражения бывшего гусара. Голевский вовремя сориентировался.
        - Господа, извольте двигаться к штабу! Вон тот здоровенный дом. Рощины могут быть там! И Никола Дикий! Фрол, со мной! Шепелев! Давайте живее, господа!
        - Да он уже горит, Александр Дмитриевич! - закричали ротмистр и есаул.
        - Вижу! - воскликнул капитан. - Надобно быстрее пожар потушить! Там могут быть не только сии мерзавцы, но и нужные для нас секретные бумаги! Коли мерзавцы сгорели - мне их не жалко, жалко будет сгинувших в огне документов. Без них нам беда.
        Человек десять самых быстрых служивых кинулось к избе.
        Когда Голевский подбежал к горящему штабу, то понял, что опоздал: Николай Рощин был убит. Он лежал бездыханный, зажав в руках саблю и пистолет. Чья-то меткая пуля вошла ему прямо в сердце. Теперь он точно ничего не расскажет следствию. Его брату, Рощину-младшему, вообще не повезло: оторвало взрывом голову. Обезглавленное тело валялось в луже крови, а в трех саженях от него - окровавленная голова с выпученными глазами и мертвым оскалом.
        - Ищите бумаги, ребятушки! Тушите пожар! Давайте живее! Григорий, Фрол, Аристарх! - кричал Голевский и метался вокруг пылающего дома.
        Набежал народ, и пожар с грехом пополам затушили. Раскидали баграми тлеющие бревна и доски. Закидали их снегом. Проникли в штаб. Вскоре вынесли бездыханное тело атамана, жутко обгоревшего. На него упало бревно и прибило насмерть. Расплющило голову. Ужасное зрелище!
        Голевский сам забежал в дом, помогал служивым выносить вещи из избы. Кругом на снегу валялись обгоревшие ассигнации, листовки и прочие бумаги. Золотые и серебряные украшения сильно оплавилось. Какой-то казак сокрушался, тыкая пикой бумажки.
        - Эх, как бы не сгорели, быть нам, братцы, богатыми.
        - Ваше благородие, шкатулка! - подбежал к капитану другой казак, кажется, хорунжий.
        - Давай-ка, сюда, голубчик! Скорее, скорее!
        Голевский с нетерпением открыл чуть почерневшую шкатулку…
        Вот так удача! Это же фамильный перстень, что украли у Михаила Боташева! На нем красуется родовой герб князей Боташевых. А вот какие-то бумаги…
        Листок из мемуаров! Голевский взглянул и понял - вот оно то, что нужно!
        ЭТО ОН!
        Точно он!!!
        Долгожданный и весьма желанный ключ к разгадке!!!
        Именно за ним и приехал Александр Дмитриевич за многие тысячи верст. Именно за ним он и охотился все это время. Охотился вопреки смерти, назло обстоятельствам и наперекор трудностям. Эта бумажка гораздо важнее, чем кипа самых тайных документов и досье, и ценнее, чем куча самых дорогих бриллиантов и драгоценностей. Этот листок - спасение России от кровавого бунта!
        Голевский еще раз взглянул на текст. Да, знакомая фамилия! Так вот кто возглавляет заговорщиков! Это точно не мелкая рыбешка, а целый кит! Нет, не зря сюда капитан приехал! Крайне знатным получился улов!
        У гвардейца бешено заколотилось сердце от радости. Голевский тут же спрятал листок в карман. И тут словно из-под земли вынырнул Шепелев. Сивка-бурка, вещая каурка, встань предо мной как лист перед травой!
        - Нашли что-нибудь, сударь? - спросил агент.
        - Кажется, нашел. Вот…
        Голевский протянул Шепелеву другие бумаги: философские размышления Рощина-старшего, дневник, списки членов Союза всего уезда, всей губернии. Тетрадь с надписью «Свобода и процветание!»

«Листок я вам покамест не соизволю показать, господин Шепелев, - про себя решил Александр Дмитриевич. - Я отныне никому не доверяю. И в том числе вам, дорогой ротмистр».
        Шепелев прочитал первый листок дневника:

«Разрешите представиться, господа, я - Катилина!..»
        А вот и середина дневника:

«Пришел приказ от Максимилиана. Изменник должен быть устранен в кратчайшие сроки».
        Это про Боташева. Приказ был выполнен. Рощин об этом пишет в своем дневнике. А дальше:

«Прибыл человек от Максимилиана. Сказал, что Союз мною весьма доволен. Я произведен в чин подполковника. Виват!.. Почти все чиновники мои люди. Не за горами поход на Красноярск. Буду действовать решительно и быстро… Как легендарный Риего».
        - Аллилуйя! Вот оно то, что мы искали, Голевский, - торжествующе воскликнул Шепелев. - Списки заговорщиков, свидетельства их преступлений, планы на будущее. Этим документам цены нет! Срочно скачем в Петербург!
        - Безусловно поскачем. Да, берегите документы как зеницу ока, ротмистр! Разбойники не дремлют, могут и похитить их.

…Голевскому сняли наручник с коротким обрывком цепи. В это время из цейхгауза казаки вытаскивали оружие, грузили на сани. Бочки с порохом, ножи, сабли, пики. Много попадалось самодельного оружия, самопальных пуль. Была даже небольшая старинная пушка без лафета и без ядер.
        Уцелевших разбойников согнали в одну толпу, а их жен и детей - в другую. Мужчин опутали веревками и поставили цепочкой друг за другом. Если побежит один - упадут почти все. Нескольких раненых бандитов кое-как перевязали. Жителям острога предстоял нелегкий путь пешком в Белоярский каземат. Лишь над женщинами и детьми решили сжалиться и отвезти их на санях и лошадях. Перед тем как отбыть из охваченного огнем вольного города, капитан отыскал исправника и тепло с ним попрощался.
        - Рад был нашему знакомству, Тимофей Иванович.
        - И я весьма рад.
        - А теперь, стало быть, прощайте! Дозвольте нам с ротмистром отбыть в Петербург. Миссию мы с успехом выполнили и возвращаемся в столицу с хорошими вестями. Если что, отпишите мне в Петербург, как ваши дела, буду рад всякому известию от вас.
        Гридинг ничего не сказал в ответ, только помрачнел, смахнул слезу с глаз, душевно обнял Александра Дмитриевича.
        - С Богом, друзья. Не пристало вам здесь околачиваться, поспешайте в Красноярск и далее. Я дам вам лучших лошадей и… Захара. Он быстрее вас выведет к Белояру. Берите казаков, Фрола, Аристарха. Поспешайте, господа, экстренно, ведь дело государственной важности.
        Гридинг остался в разоренной крепости, а Шепелев с Голевским тронулись в путь. Их сопровождали жандармские агенты и казаки. Естественно среди них были и Фрол, и Аристарх, и Григорий.
        - Арестовывать покуда никого не будем, - сказал ротмистр Голевскому. - Дабы не вспугнуть более крупную рыбу. Его превосходительству господину Степанову доложим, что секретный наш вояж Бело-яр преследовал одну цель - поиск и разгром лихой шайки атамана Николы Дикого. И цель мы сию с успехом выполнили. Атаман с большинством разбойников убит, остальные взяты в плен, а острог их сожжен. Вот и все. О заговорщиках ни слова. Рощины дескать не были связаны с Николой Диким, а погибли при штурме, находясь на нашей стороне. Привезем все бумаги его превосходительству в Петербург, пусть сам разбирается и принимает решения. Кого арестовывать, кого сажать, кого миловать. Вы поддерживайте меня, капитан?
        - Да, я полностью вас поддерживаю, ротмистр. Если начнем арестовывать енисейских заговорщиков, то бишь мелкую рыбешку, следственно, спугнем и петербургских заговорщиков, более крупную рыбу. Голова гидры там, в столице, и ее до поры до времени не стоит трогать. Но надо спешить. Не будем ждать, когда Кузьмичев нам выделит отряд для охраны, а поскачем до Красноярска своей группой.
        Проезжая Белояр, Голевский решил оставить Игната дома. От греха подальше. Чего доброго, не вынесет старик лихой скачки, возьмет да и помрет в пути. Что было нежелательно: верный слуга еще пригодится. Капитан лишь забежал на пять минут к Журавлеву, чтобы попрощаться и извиниться. Ошибался ведь в нем Голевский: оказалось, никакой он не убийца, а честнейший и порядочный человек.
        Полковник был дома и как всегда возился с засушенными растениями. Голевский обнял его как брата и по-дружески сказал:
        - Прости, Журавлев! Я подозревал тебя в смерти Михаила, но напрасно! Теперь я знаю, что это сделал не ты. Убийц я нашел, вот посему экстренно возвращаюсь в столицу. Смерть Мухина тоже на совести этих негодяев. Но жаль, что ни один из убийц не предстанет перед судом, всех их убили при штурме некого острога посреди тайги.
        - Так кто это был, Голевский?!
        - Никогда не догадаешься, мой любезный друг! Этим негодяем оказался, кто бы ты думал, Рощин-старший…
        - Не может быть! - изумился полковник.
        - Тем не менее, это был он… и его родной брат. Оба, стало быть, имели самые тесные сношения с шайкой атамана Николы Дикого. Кстати, и этот мерзавец убит. И что удивительно, этот бандит тоже офицер, только каторжник и к тому же беглый.
        - О господи наш Иисусе! Как же это низко, как это подло с их стороны! Как они могли! Где же их честь офицера. Невероятно! И зачем им это было нужно?! Какие мотивы?..
        - Долго рассказывать, господин полковник. Я напишу вам об этом в письме.
        - Ловлю вас на слове, Александр Дмитриевич! Подождите, я сейчас…
        - У меня мало времени, полковник!
        - Сию минуту, я быстро!
        Полковник снял с шеи ключик и кинулся к кованому сундуку, что лежал под кроватью. Открыл его, и, лихорадочно переворошив, извлек из него небольшой прямоугольный сверток, перетянутый суровой красной веревочкой. Протянул этот сверток капитану.
        - Вот, любезный Александр Дмитриевич, здесь мои статьи, наброски, заметки о природе Енисейской губернии, особенно юга. Будьте любезны, передайте хорошим издателям: вдруг опубликуют. Повсюду в статьях я подписывался псевдонимом «Аркадий Сибирский». Так будет лучше и для вас, и для меня. Ведь третье отделение не дремлет.
        - Хорошо, передам.
        - Поговаривают, что Кузьмичеву скоро дадут отставку и что приедет новый окружной начальник.
        - Жаль, хороший он человек.
        - Увидимся ли мы еще? - горестно вздохнул Журавлев.
        - Увидимся, - уверено сказал Голевский. - В Петербурге через несколько лет. Амнистия, я полагаю, не за горами.
        - Дай бог. Может, и сократят нам сроки. По крайней мере, покамест общаться мы будем с помощью эпистолярного жанра. Так что, любезный друг Александр Дмитриевич, пишите мне, не забывайте. И если опубликуют какую-нибудь мою статью, то обязательно перешлите ее мне. Обещаете?
        - Хорошо, если что-то у меня получится с изданием, то обязательно перешлю парочку экземпляров! Ах да, не забудьте, полковник, забрать с моей квартиры потешный фрегат Мухина. Доделайте его, убедительно прошу, у вас ведь много свободного времени. Пусть память нам будет о мичмане. После пришлите мне оказией, или сами привезите в столицу, когда отбудете ссылку.
        - Не переживайте, Александр Дмитриевич, все будет хорошо. Фрегат я непременно заберу, доделаю и привезу.
        - Увидимся у меня за обедом, в Петербурге, - снова напомнил Журавлеву капитан.
        - Будем надеяться, - тяжело вздохнул Журавлев: как бы он сейчас хотел оказаться на месте капитана и умчаться вольным человеком в столицу!
        Офицеры сердечно попрощались. Голевский сел в кибитку и с отрядом отбыл в сторону Усть-Абаканского. Всего в экспедиции в Россию участвовало восемь человек: Фрол, Аристарх, Антип, Григорий, Шепелев с двумя агентами и Голевский.
        Через два дня они добрались до Красноярска. Там их уже поджидал присланный отряд из десяти казаков. Теперь численность сводного отряда Голевского возросла до восемнадцати человек. Путь по-прежнему лежал на запад. Голевскому нужно было торопиться. Каждый час был на вес золота.
        Глава 13
        И снова Санкт-Петербург.
        У парадного подъезда особняка Диктатора вертится взмыленный жеребец. Изо рта пена. Удила закусил. Хрипит, крутится. С него лихо соскакивает не менее взмыленный всадник. Это Максимилиан. На лице шефа полиции паника. Пот бежит ручьями по вискам. Всадник бросает поводья солдату. Бежит вверх по лестнице… Максимилиан влетает вихрем к изумленному Диктатору и с порога выпаливает:
        - Мой Диктатор, Голевский объявился в Казани, с ним отряд казаков и жандармов! Отступник приближается к Москве! Прокуратор Енисейской губернии Катилина убит, убит и его брат, легионер Гораций!
        Диктатор вскочил с кресла как ужаленный.
        - Что-о-о?! - взревел он. - Что ты сказал?! Ах, какая сволочь этот Голевский! Он все-таки жив! Жив несмотря ни на что! Так, так. Дело принимает серьезный оборот. Вот что, любезный мой Максимилиан, экстренно направь в Казань надежный отряд гусар и драгун. Самых отъявленных и ловких кавалеристов! Пусть порубят на куски этих негодяев! Никого не оставлять в живых. Никого! А Голевского в первую очередь покрошить в капусту!
        - Есть!
        Максимилиан выбежал из кабинета. Бешеными прыжками преодолел ступеньки парадной лестницы и, толкнув что есть силы парадную дверь, вылетел во двор.
        - Коня! Срочно! - заорал шеф полиции.
        Ему тут же подвели свежую лошадь. Он вскочил в седло и дал шенкеля. Лошадь галопом понеслась к ближайшей заставе. За главой полиции Союза хвостиками приклеились двое надежных всадников. Почетный эскорт. Максимилиан спешил. Надо скорее отдать приказ на уничтожение Голевского. Диктатор прав: этот гвардеец просто дьявол во плоти! Он неуязвим, он неуловим, он просто заговоренный! Живуч, как гидра. Отрубишь голову - отрастает новая! Ну, держись, Отступник, Максимилиан наконец-то отрубит твою голову и прижжет. Собственноручно. И тогда закончится твоя везучесть и уязвимость. Если не сделает этого, не видать ему поста главы тайной полиции России. Это точно!
        Когда Максимилиан выбежал, Диктатор в ярости ударил кулаком по бюро.
        - Будь ты проклят, полицейский прихвостень Голевский! Он неуязвим, тысячи чертей! Так где же его ахиллесова пята? Где?!
        Четыре года назад ищейки Бенкендорфа уничтожили Нижегородскую ячейку Гурова и Снегурова по их же глупости. Нынче нанесен губительный удар по Енисейской армии. Убит ее командир Рощин-старший, он же - Катилина. Отсечен палец, но не вся рука. Капитан Голевский - вот кто несет погибель Союзу. Его надо уничтожить любой ценой. Задушить как маленького кутенка!
        - Ах, какая сволочь!
        Диктатор в бессильной злобе скомкал бумагу и швырнул в угол. Как он в эту минуту ненавидел Голевского. Если бы его сейчас привели к нему на допрос, то он бы самолично разорвал на куски этого капитанишку!
        Пока Диктатор ходил по кабинету, как тигр в клетке, поручик Снетков уже докладывал Бенкендорфу:
        - Ваше превосходительство, хорошая весть. Голевский и Шепелев движутся к Казани с отрядом енисейских казаков. Везут какой-то важный документ. Прислали срочно курьера.
        Бенкендорф чуть не подпрыгнул на месте от радости.
        - Отлично, отлично! Это действительно хорошая весть, Снетков! Надобно срочно, не откладывая ни на секунду, выслать навстречу Голевскому отряд гусар и жандармов на подмогу! Повторяю, срочно! Ступай, возьми павлоградцев и жандармов из бывших кирасир или драгун. Поезжай с ними и руководи.
        - Слушаюсь, ваше сиятельство.
        - Чует мое сердце, заговорщики предпримут попытку остановить отряд Голевского и убить его, а документы похитить. Снетков, головой отвечаешь за операцию! Голевского нужно непременно встретить. Кровь из носу! Иначе его перехватят заговорщики. И тогда полетят наши погоны к чертовой матери.
        - Хорошо, ваше превосходительство, я бегу, - и поручик исчез.
        Вскоре сводный отряд гусар, драгунов и жандармов во главе со Снетковым поскакал к Казани.
        К Голевскому экстренно шла помощь.
        А в это время Бенкендорф стоял у окна в своем кабинете и усиленно молился за здравие отряда Снеткова и в первую очередь за здравие капитана лейб-гвардии Московского полка Александра Голевского. Вот кто нужен был ему живым и только живым. Именно от этой героической личности зависел успех хитроумно разработанной операции, а также дальнейшая карьера сиятельного генерала. Или грудь в крестах, или голова в кустах! За успех - точно крест или орден, за неудачу - точно отставка! Император не будет шутить! Он спросит, еще как спросит. И не сносить действительно Бенкендорфу головы, если он провалит тайную миссию.
        Так что будь здрав, капитан Голевский! Будь здрав! Да поможет тебе крест и сила небесная!
        Аминь!

* * *
        Пока экстренная правительственная помощь двигалась быстрыми темпами к Казани, отряд Голевского уже перебрался за Волгу. На том берегу остался Казанский Кремль и гостеприимный город.
        - Вот и Казань позади, Шепелев! - крикнул ротмистру довольный капитан. - Скоро будем в Москве!
        - Не будем бежать впереди саней, капитан. Надобно еще добраться до Белокаменной, заговорщики ведь не дремлют. Порой мне кажется, что они повсюду, караулят нас, сидят в засадах, заряжают ружья, точат сабли, как пить дать караулят нас, - начал осторожный Шепелев.
        - Доберемся, - уверенным тоном заявил Голевский. - Непременно доберемся. Иначе зачем все это. А бояться заговорщиков не стоит. Пусть они нас боятся. Знаешь, ротмистр, одну такую поговорку?..
        - Какую?
        - Русак на трех сваях крепок: авось, небось да как-нибудь. Как-нибудь прорвемся к Москве, и не в таких переделках бывали. Вспомните, Шепелев, острог Солнца.
        - Так-то оно так, - пугливо озирался по сторонам Шепелев. - И все же нам надо осторожнее быть.
        - Непременно будем, ротмистр, непременно.
        Голевский был уверен, что сейчас ничего не должно с ним случиться. И так он вынес много испытаний. Сердце у капитана радостно билось. Скоро он увидит Москву, Петербург. За два месяца он уже успел соскучиться по родным улицам и местам. А самое главное, наконец-то увидит свою ненаглядную Дашу!
        В европейской части России не так сурово, как в Сибири. Градусов девять мороза. Тепло!
        - А ну, запевай, казачки, - распорядился Голевский. - Эй, Фрол, давай командуй! Гряньте какую-нибудь удалую песню, чтоб пробило душу до слез. На боевые подвиги настроимся.
        - А то и верно, братцы, - оживился Фрол. - Аристарх, запевай нашу походную.
        - Ага…
        Казаки приосанились, и песня грянула:
        Как решил султан турецкий
        С нами шутку пошутить,
        Он собрал господ пашей-начальников,
        Стал им речи говорить,
        Раз, два, три,
        Стал им речи говорить…
        - Во дают казачки, забирает до косточек. Ай да песня! - подивился Шепелев.
        - Что и говорить, молодцы сорвиголовы, - согласился Голевский.
        Я султан, султан турецкий
        Всему царству голова…
        Песня звенела в воздухе. Вдоль дороги потянулся густой величественный ельник, припорошенный легким снежком. Вдруг из-за деревьев зазвучали оглушительные выстрелы и вылетели вооруженные всадники. Это был люди Максимилиана. Песня враз смолкла. Раздались крики: «Засада!»
        - Я же говорил, Голевский! Заговорщики не дремлют! - завопил Шепелев.
        - Да ну вас, ротмистр! - в сердцах воскликнул Голевский. - Не паникуйте раньше времени. Лучше-ка приготовьтесь к бою!
        И выскочил из кибитки.
        - Братцы, постоим за Россию-матушку! Умрем, но не отступим! - крикнул он казакам.
        Фрол и развернул лошадь в направлении противников. Пика подъесаула грозно нацелилась на приближавшихся всадников.
        Едва казаки успели опомниться, как двое из них были ранены, а один убит. Завязалась настоящая сеча! Заскрежетала сталь, захрипели лошади, заорали устрашающе рубаки. Бились изо всех сил. Фрол проткнул какого-то гусара пикой. Одного ранил. Но вот еще один казак упал, сраженный саблей. Потери несли обе стороны.
        Голевский вскочил на бесхозную лошадь и пришпорил ее. Она вылетела навстречу двум драгунам. Гвардеец выхватил из седельных кобур пистолеты и выстрел в неприятелей. Попал только в одного. Но весьма удачно. Всадник слетел с лошади в снег и остался совершено недвижимым. Ранен или убит, не все равно ли. Лишь бы вышел из строя. Зато второй противник чуть не срубил капитану голову. Гвардеец вовремя пригнулся к гриве лошади. Клинок просвистел над головой совсем близко. Голевский скинул пистолеты на снег и выдернул из сугроба чью-то пику. Развернув лошадь, он, как рыцарь на турнире, выставил пику и помчался навстречу неприятелю. Драгун тоже успел развернуться и устремился на капитана, размахивая саблей.
        Голевский сжал зубы, напряг тело…
        Враг все ближе и ближе. Видно его яростное лицо, бешеные глаза, злобный оскал.
        Ну, держись, голубчик!
        Голевский направил оружие прямо в грудь заговорщику…
        Удар! Хрясть!.. Лезвие копья воткнулось прямо в горло драгуну, древко переломилось. Кровью оросило капитана. Драгун слетел с лошади. На двух бойцов стало меньше у неприятеля. Кажется, теперь преимущество на их стороне. Эффект внезапности у заговорщиков уже потерян.
        Максимилиана кто-то из казаков вышиб из седла сломанным древком пики. Заговорщик кубарем покатился по земле, но отделался лишь легкими ушибами и царапинами и сумел быстро подняться.
        К нему уже летели спешившиеся с коней казаки. Один из них держал в руках веревку, желая пленить главу тайной полиции Союза. Но Максимилиан оказался не так-то прост. Он достал свое тайное оружие - «терцероль» - английский карманный пистолет с привинченным штыком. Выстрелив в одного нападавшего, он ударил штыком второго, да так, что штык застрял в животе у бедняги. Два казака рухнули. Кто мертвый, кто раненый. Максимилиан подобрал казацкую шашку.
        Слава Богу, он жив!
        Виват Диктатору!
        А капитан все теснил одного рыжего ротмистра. Тот лихорадочно отбивался и пятился. Вот ловкий удар бывалого рубаки - и эполет драгуна срезало как бритвой. Заговорщик выругался крепким словечком. Пару раз отбил мощные сабельные удары. Но в одно мгновение он потерял концентрацию и не смог отразить хитроумный удар капитана. Сверкнул острый клинок - и Голевский рассек голову ротмистру. Неприятель упал с коня, застряв одной ногой в стремени. И когда конь потащил за собой безжизненное тело ротмистра, по снегу заструилась длинная кровавая полоса.
        Голевский увидел, как Максимилиан расправился с двумя казаками и поскакал к нему. Максимилиан не стал избегать рандеву с Отступником. И вот капитан оказался напротив главы тайной полиции Союза. Гвардеец не спешил убивать заговорщика.
        - Я вас узнал, милостивый государь! А борода купца была вам к лицу!
        - Изменник! Ты предал наши идеалы и умрешь!
        - Я к вашим услугам, господин убийца! Но я слезу с коня, чтобы быть в равных условиях.
        - Мне все равно! Готовься к смерти, мерзавец! - воскликнул шеф секретной полиции.
        Голевский соскочил с коня и обнажил саблю. Но Максимилиан оказался хитрее. Откуда-то в руках у него появился пистолет - английский карманный револьвер Коллиера производства 1810 года. Шеф тайной полиции поднял его на уровни груди капитана. Он целился прямо в сердце.
        Голевский застыл на месте от ужаса.
        Все! Это конец! Сейчас раздастся выстрел, и он погиб! Как глупо…
        Капитан заворожено уставился на вороненое дуло пистолета. Миг показался вечностью.
        И вот раздался выстрел…
        - Ваше высокобродие, берегись! - крикнул кто-то и закрыл своим телом капитана.
        Пуля попала в спасителя и сразила того насмерть.
        То был красноярец Григорий.

«Эх, Гриша, не уберег ты себя, но ценой собственной жизни спас меня! Вечная слава тебе, казак!»
        - Ах ты, подлая особа! - кипел капитан. - Страшишься честного боя! Так берегись, вероломный подлец! Я тебя искрошу в куски!
        - Как бы не так, сударь хвастун! Попробуй меня достать! - запальчиво воскликнул полковник.
        Капитан ринулся на полковника. Сабля гвардейца со всей силы обрушилась на голову Максимилиана, но тот, хотя и с трудом, но отразил резкий выпад. Яростные и мощные удары посыпались на шефа тайной полиции Союза со всех сторон. Трагическая смерть Григория придала капитану дополнительные силы. Словно открылось второе дыхание. И хотя полковник фехтовал весьма умело, капитан был все же искуснее него. Полковник не думал об атаке, он лишь защищался и отступал.
        Но вот последовал решающий удар! Хитроумный, точный, мощный, стремительный. Клинок, скользнув по клинку, попал в цель. Макимилиан вскрикнул, выронил саблю и, заливаясь кровью, упал на снег.
        Голевский, тяжело дыша, склонился над заговорщиком. Мерзавец был еще жив, хотя рана получилась ужасная.
        - Вас повесят, полковник! - мстительно прокричал Голевский. - Непременно повесят как последнюю собаку!
        - Не повесят, капитан, не повесят… Я скоро умру… Я чувствую это… Силы куда-то уходят. Я слабею…
        - Послушай, облегчи душу пред смертью. Изволь сказать, кто на самом деле убил Милорадовича? Ведь это был отнюдь не Каховский, ведь так?… Так кто же?
        - Я.
        - По приказу вашего великого Диктатора? То есть… - Голевский что-то прошептал на ухо умирающему. - По его приказу, не так ли, милостивый государь?
        - Откуда вы узнали о нем, Голевский? Его фамилию знают только наши консулы, сенаторы и я.
        - Я нашел в Белояре то, что нужно. Единственную бумажку, где черным по белому указано его имя. Это самый последний недописанный лист из мемуаров Боташева, на нем есть даже капли крови штабс-капитана. Это лист дорогого стоит, цены ему нет. Эту бумагу Катилина, он же Николай Рощин, почему-то не отослал вашему Диктатору, а сохранил. Возможно, как козырь в хитроумной игре под названием «борьба за власть». Я думаю, на тот случай, если бы Диктатор принял решение устранить его. Ведь у Катилины были честолюбивые планы. Он вообще хотел быть правителем Сибири.
        - Понятно… Тогда слушайте далее…
        - Я весь внимание.
        - Милорадович был… нашим первым Диктатором, а этот… не захотел быть вторым в Союзе, хотел абсолютной власти… Он и приказал мне убить графа, когда узнал, что тот поехал уговаривать мятежников. Я быстро переоделся в солдатскую шинель, нацепил усы, взял два пистолета. Я видел, как Каховский нервничал, то вскидывал пистолет, то опускал… Наконец изготовился… А я тут как тут. Я не мог полагаться на отставного поручика как на искусного стрелка. Ведь он оставил службу в девятнадцатом году и не имел достаточной стрелковой практики. А промах был нежелателен. И я чуть опередил поручика. Это был великолепный выстрел. Я всегда… метко стрелял. А Каховский попал в руку. Он вошел в историю, а я нет, жаль… Зря его повесили. Я, как и Каховский, тогда был влюблен в Софью Салтыкову и тоже хотел жениться на ней. Выходит, поручение Союза пересекалось с моими интересами. Выполнив поручение, я заодно устранил соперника. Но… все зря. Софья предпочла нам Дельвига, а этим летом вышла замуж за Баратынского.
        - Ясно. Буковская - ваша работа?
        - Да. Она не справилась с заданием и могла попасться жандармам, а там и в лапы к Бенкендорфу, а он бы развязал ей язык. Она знала много, могла выдать нас. Это она отравила по заданию Союза генерала Боташева.
        - Горничная Маша?
        - Она самая.
        - Какие еще важные сведения вы можете сообщить?
        - Ростовцев по указанию Диктатора и при негласном одобрении Милорадовича сдал императору Рылеева, Оболенского и всю их компанию. Они не хотели признавать наше первенство и тянули всех на погибель. Так пусть лучше один перст отрежут, чем всю руку, сказывал наш покойничек Цезарь, то есть Милорадович. Тайного агента Шервуда тоже вели мы. Это наш человек под видом кучера организовал убийство любовницы Аракчеева, и поэтому граф так и не прислал к Шервуду своего курьера, а тот не смог передать важные сведения о заговоре, поэтому и состоялось выступление на Сенатской площади этих самонадеянных глупцов. Якубович был нашим разведчиком в стане заговорщиков на Сенатской. Оттого он ничего и не предпринимал стоящего, а его сочли за труса. Булатов не пошел на крепость, потому что выполнял приказ Милорадовича, а убил Булатова в камере наш человек, плац-майор Куропаткин по приказу Диктатора, ударив того несколько раз головой об стенку. Списали на самоубийство. Мол, совесть его замучила.
        - Да, приходится сказать, что это ценные сведения. Они проливают истинный свет на природу декабрьского заговора. Прощайте, господин полковник. Бог вам судья.
        - Увидимся на том свете, капитан. Вы были достойным соперником, жаль, что вы были не на нашей стороне. Но вас не пустят в Петербург. Вас убьют, это очевидно. Не может вам, Голевский, все время везти. Вы - баловень судьбы. Пули не берут, сабли тоже. Сколько я делал попыток устранить вас, и все тщетно, все безуспешно. Вы словно заговоренный, капитан… Но, берегитесь, Голевский, удача скоро отвернется от вас… Волк всегда попадает в охотничью яму. И вы тоже капитан попадете-е-е…
        Это были последние слова полковника. Глаза его закрылись, он дернулся, последний вздох - и заговорщик испустил дух.
        - Кого берегись?.. Кого?! Говори!.. - Голевский тряс безжизненное тело полковника.
        Гвардеец во что бы то ни стало хотел знать, кого же ему опасаться на пути в Петербург. Что за враги его ждут, где следующая засада и где очередная ловушка. Но увы, полковник был уже мертв и поэтому ничего не мог сказать Голевскому. Прощайте, месье Максимилиан! Вы тоже были достойным соперником.
        Прибежал запыхавшийся Шепелев с саблей в руке. Без полушубка, шапки, сюртук порван, царапина на лице.
        - Ну и сеча, как на войне! Еле отбился. Уф… Ну, что поведал этот мерзавец? Что-нибудь ценное успел сказать?
        - К сожалению, ничего не успел сказать. Испустил дух прямо у меня на руках, - соврал капитан.
        - Жаль, что не поведал. Многое могли бы узнать.
        - Поскакали быстрей, месье Шепелев. Время не терпит.
        - Да, действительно не терпит. Если будем медлить, нас всех перерубают на кусочки, и, поди, сложат как мозаику. Садитесь в кибитку!
        - Сей же час, ротмистр!
        Фрол отозвал Голевского. Подъесаул подытожил потери отряда.
        - Несколько раненых, шестеро убитых, среди них один агент, Аристарх в том числе.
        - Аристарх?! Быть не может!
        - И Григорий.
        - Я знаю про Григория. Он умер у меня на глазах. Герой заслонил меня от вражеской пули. Коли не он, я бы был уже убит… Жаль казаков! Храбрые были воины. Вот выполню поручение, непременно замолвлю слово об этих казаках, пусть их близким двойною пенсию определят. А что за наших противников? У них какие потери?
        - У них восемь убитых и семеро раненых. Трое или четверо ускакали.
        - Пиррова победа, - сказал Голевский.
        Это древнее крылатое выражение было как раз к месту. Да, сражение выиграно, но какой ценой!
        - Да, пировать еще рано, - не понял своего командира Фрол.
        - Оставим раненых здесь. Надо двигаться далее.
        - Что-то, Александр Дмитриевич, мне не нравится этот господин от жандармерии. Чует мое нутро, гадкий он человек, нехороший.
        - Мне он тоже не нравится.
        - Давай сделаем вот что, ваше благородие…
        Он заговорщицки подмигнул Голевскому и зашептал что-то на ухо. Капитан одобрительно закивал головой.
        Шепелев вскочил на коня. Возле ротмистра крутился оставшийся в живых агент.
        - Я поскачу вперед за подкреплением! - крикнул ротмистр. - А вы покамест, Александр Дмитриевич, ждите меня здесь. Без охраны нам непозволительно оставаться. Сил у нас мало. А вдруг впереди еще засада? Кто знает?
        - Удачи вам. Мы будем ждать, - помахал ему рукой капитан.
        Когда Шепелев ускакал, капитан подозвал Фрола.
        - Мы не будем ждать его, Фролушка. Приведет ли он подкрепление или нет - еще неизвестно. А промедление в нашем предприятии - смерти подобно. Надо спешить в Петербург. Время идет не на часы, а на мгновения. Заговор надо предупредить. Отечество в опасности.
        - Так точно, ваше высокобродие. Токмо следовало бы расседлать коней хотя бы на час, облегчение им учинить, скакали они воно скоко, бились. К тому же надо смазать им ссадины и раны.
        - Ты прав, братец, лошади измотаны, но часа слишком много в нашей непростой ситуации, хватит и полчаса. Отбери самых лучших лошадей.
        - Есть, ваше высокоблагородие.
        - Фрол, сколько нас еще осталось в строю?
        - Мы с вами, господин капитан, да еще четверо казаков. У одного легкая царапина, у другого незначительная рана - до свадьбы доживет.
        - Берем их с собой.
        - Слушаюсь, ваше высокобродь.
        - Ничего, прорвемся. Бог не выдаст, свинья не съест, добрый конь не подведет.
        - И то верно, Александр Дмитриевич, Илья пророк нас защитит.
        Фрол поспешил к казакам с приказом расседлать лошадей на полчаса и готовить кибитку к отъезду.

* * *
        Кибитка мчалась все быстрее и быстрее.
        Комья снега летели из-под саней. В купе экипажа - сам Голевский, на облучке кибитки - казак-хорунжий. Служивый хлестал лошадей вожжами, подгонял, кричал на них: «Но, родимые, давайте, выручайте!» За экипажем мчались, не отставая еще трое казаков. Все они спасались от погони. За ними гнался подоспевший на помощь к заговорщикам еще один отряд кавалеристов. А возглавлял их не кто иной, как… предатель Шепелев, он же - Красс! Прав был Фрол, ох как был прав, что не доверял этому жандарму.
        Более свежие кони заговорщиков начали догонять подуставших лошадей казаков. Погоня приближалась. Заговорщики начали доставать оружие. Теперь расстояние уменьшилось до пистолетного выстрела…
        Бабах! - раскатисто прозвучал первый выстрел.
        Ба-бах! - взвизгнул второй.
        Вразнобой захлопали остальные выстрелы.
        Один казак упал с лошади. Жив он или мертв, никто не знал. Двое смельчаков-казаков развернули своих жеребцов и помчались навстречу отряду. Надо задержать преследователей. Пусть кибитка уйдет подальше. И вот в двоих бесстрашных казаков врезался многочисленный отряд. Схватка, увы, была жестокой, но скоротечной, оба казака пали смертью храбрых. Но перед тем как погибнуть, они успели убить одного преследователя, а другого ранить. Что и говорить, настоящие вояки, герои. И погибли как герои. Казаки никогда не отступают и не сдаются. В том-то их сила.
        А кибитку все продолжали преследовать… То настигали, то отставали. То снова настигали. Снежные комья летели из-под копыт. Пар из лошадиных ноздрей. Топот, ржание, окрики, свист, выстрелы.
        Вдруг на повороте одно колесо зацепилось за корни здоровенной сосны. Раздался ужасный треск. Колесо отлетело в сторону и врезалось в ствол другой сосны. Кибитка накренилась набок и перевернулась. Разлетелась. А справа - крутой каменный обрыв!
        Вылетел Голевский из разлетающегося на куски экипажа - и в обрыв! А там под снегом - острые камни! Лошади понесли ямщика. Тот запутался в вожжах и погиб мучительной смертью. Долго тащили лошади мертвое изодранное в кровь тело возницы.
        Шепелев осадил разгоряченного коня около перевернутой кибитки.
        - Эй, братья, живо сыщите саквояж с документами! Тщательно осматривайте каждый сугроб, каждый пень, каждую кочку.
        Заговорщики спешились с коней и рассыпались по лесу. Вскоре нашли ценную вещь и отдали Шепелеву. Один из преследователей, переодетый в мужицкое платье драгун, встал на краю обрыва и посмотрел вниз.
        Ротмистр крикнул ему:
        - Проверь, что с ним, прапорщик?
        Драгун еще раз посмотрел вниз:
        - Готов, ваше высокоблагородие!
        - Точно готов? Погляди внимательнее!
        - Да, точно готов! Мертвее не бывает. Разбился, весь в крови. Мундир - в клочья. Вместо рожи - кровавое месиво. О, господи, ужасная смерть, себе не пожелаю. Лучше умереть в бою, чем так по глупости.
        - Ясненько. А где этот казак, как его, Фрол, его среди убитых нету. Сыщите его обязательно! Вдруг ему капитан что-то передал важное. Он не должен от нас уйти. Возвращаемся!
        Отряд дружно поскакал назад. Теперь первостепенной задачей заговорщика Шепелева стал поиск и задержание подъесаула Фрола Рогожина.

* * *
        К Диктатору вошел расстроенный прапорщик Измайловского полка Хронов, он же - Гораций. Четко доложил главнокомандующему:
        - Мой Диктатор, смею доложить, что прибыл курьер от Красса и Максимилиана.
        - Так, так и что же?
        - Отступник убит, уничтожен и весь его сопровождавший отряд. Документы захвачены, приказ выполнен. Все.
        - Ах, какие молодцы! Ай да, молодцы, дай-ка я тебя расцелую, - осчастливленный долгожданным известием глава Союза троекратно расцеловал прапорщика. Заметив печальные глаза гонца, поинтересовался. - А почему ты расстроенный, что-то случилось? Ну, говори.
        - Максимилиан…
        Диктатор встревожено взглянул на Горация.
        - Что с ним?
        - Погиб.
        - Как погиб?!
        - В стычке с Отступником и казаками.
        - Ох уж этот Голевский! Всю кровь из меня высосал, негодяй! Чтоб ему пусто было! Вот подлец, ему мало, что он убил мою лучшую лазутчицу, моего лучшего бретера. Он еще убил моего верного Максимилиана, мою правую руку. Черт возьми! Максимилиан… Как же ты себя не уберег!
        Диктатор сокрушено вздохнул.

«Какая потеря. Максимилиан был превосходным воином. Но зато Голевский-Отступник наконец-то уничтожен, а найденные им секретные документы вернутся ко мне. Назначу Красса главой тайной полиции».

* * *
        Бозатти влетел в имение со своим денщиком Бруно поздно вечером. Взгляд безумный, страшный. Лошади все в мыле. Управляющий выскочил навстречу незваным гостям в распахнутом халате и ночном колпаке.
        - Что случилось, капитан? Что за срочность? - встревоженно воскликнул управляющий.
        Бозатти поднял жеребца на дыбы.
        - Эй, синьор, я должен забрать княжну в другое имение! Приказ Диктатора. Ее необходимо перепрятать, иначе ее найдут. Жандармы идут по пятам. С минуту на минуту они будут здесь. Кто-то указал на это имение. Распорядитесь заложить лошадей и соберите пленницу. Пошевеливайтесь!
        - Мне нужно письменное распоряжение от Диктатора или хотя бы от Максимилиана.
        - Бумаги, какие бумаги, вы мне не верите? Mama mia! Senta! Ho poco tempo![30 - Мать моя! Слушай! У меня нет времени! (итал.)] Дело срочное, пока поедет курьер, пройдет немало времени. А у меня нет времени! Это экстренное устное распоряжение Диктатора. Вы что, мне не верите, своему брату? Или вы хотите, чтобы нас всех вздернули на виселице? Вы это хотите, старый упрямый осел!
        Исправник помялся. А вдруг действительно дела обстоят так, как описывает этот темпераментный итальянец. И вскоре сюда нагрянут жандармы и арестуют всех. А его - седого старца - бросят в каземат, а потом пошлют на вечную каторгу в Сибирь. Он же не выдержит на старость лет такого тяжелейшего испытания. Возьмет да помрет на пути в Сибирь. А если еще хуже - возьмут и предадут смертной казни. Да и не простит ему Максимилиан. За преступную медлительность могут лишить жизни. Достанут даже и на каторге.
        Старик сдался.
        - Хорошо, капитан! Делайте, что вам приказывают! Иван, закладывай лошадей. Эй, девки. Что встали, собирайте княжну!
        На Дашу надели соболий салоп. Собрали сундук, вещи. Бозатти усадил ее в кибитку. К Даше кинулся Иван. Стал размахивать руками.

«Возьмите с собой!»
        - Что ему надо, этому убогому?! - воскликнул Бозатти.
        Княжна сердито сказала:
        - Это мой новый слуга. Я без немого не поеду. Я привыкла к нему. Вы же убили моего прежнего слугу. Кто будет ухаживать за мной? Таскать вещи, топить печь, смотреть за лошадями?
        - Бруно.
        - Бруно? Ваш денщик не умеет готовить русские блюда, а Иван может. Он будет еще и поваром.
        - Повар, повар, - проворчал капитан. - Пусть лучше будет кучером.

«Немой подойдет, - подумал капитан. - Никому не сболтнет лишнего. А устранить его можно в любой момент».
        - Берем! - сказал Бозатти.
        Иван радостно замычал и залез на облучок.
        Бозатти сказал Даше:
        - Andiamo a Roma[31 - Едем в Рим. (итал.)]. На мою родину. Но сначала Париж. Non sono sposato[32 - Я не женат (итал.)]. Вы будете составлять мое счастье. Мой замок к вашим услугам. Ты будешь синьорой Дарьей Бозатти. Звучит. Я всегда мечтал увезти из России какую-нибудь милую барышню. Я никого и ничего не боюсь. Я сам по себе. Я служу тем, кто больше платит. Хоть черту, если надо.
        - Я помолвлена, - соврала Дарья.
        - Это нестрашно. Ты примешь католичество и будешь моей веры. Нас повенчают по нашим законам.
        - Я даже не попрощалась с батюшкой и матушкой. Она у меня больна. Сестра тоже будет переживать, что меня нет.
        - Они приедут к нам в гости. Но потом.

…Остановились в какой-то избе. Хозяева, взяв деньги за постой, предоставили продукты и ушли во времянку, чтобы не мешать. Капитан, его денщик и княжна расположились в доме. Немого Бозатти отправил к хозяевам. Нечего здесь мешаться, следи лучше за лошадями, чтоб не украли. Бруно приготовил поесть. Княжна отказалась от ужина. Итальянец в расстегнутой рубахе сидел за столом и пил вино. Одна кружка, вторая, третья - вот и бутылка опустела. Лицо Бозатти покраснело. Он достаточно опьянел.
        - Зря вы отказались пить вино. А я вот пью. Я праздную нашу помолвку, княжна!
        Он подошел к ней. Она сидела пред иконой и молилась. Он криво ухмыльнулся.
        - Моя милая принцесса, что вы плачете. Не плачьте. Вы думаете, ваши Боги спасут вас. Как бы не так. Мои Боги сильнее, потому что наша вера, католическая, самая истинная. Как бы не хотели, но вы будете моей женой. Вот возьмите кольцо моей madre[33 - Матери (итал.)]. Оно обручальное.
        - Ах, отстаньте! - гневно сверкнула глазами Даша и в сердцах бросила кольцо на пол.
        Кольцо со звоном покатилось.
        - Ах, так! - рассвирепел темпераментный итальянец. - Porca madonna![34 - Проклятье! (итал.)] Подумаешь, какая недотрога!
        Он схватил ее за руку.
        - Не прикасайтесь ко мне! Отпустите, мне больно! - стала сопротивляться княжна.
        - Больно?! Это хорошо. Я люблю причинять боль, - он швырнул ее на кровать. - Ты - моя жена, а это будет первая наша брачная ночь!
        Княжна в ужасе закричала:
        - Помогите!
        - Кричи, кричи, здесь тебе уже никто уже не поможет.
        Княжна отбивалась как могла, брыкалась. Но мерзавец был явно сильнее. Он схватил ее за волосы и перевернул на живот, заломил ей руки за спину, пояском от платья скрутил их. Стал задирать подол платья… Какие у нее стройные ноги! А это…
        Глаза негодяя зажглись похотью.
        Вот перед ним лежит одна из красивейших девушек Петербурга и Москвы. Особа из высшего света, особа знатного рода. Перед ней трепещут все лучшие женихи Европы, мечтая хоть на миг прикоснуться поцелуем к ее нежной щечке или ручке. Они, глупцы, пишут ей восторженные оды, посвящают романтические поэмы, напыщенные витиеватые стихи. И вот эта гордая, холодная богиня, блистающая надменной красотой, в его власти. Беспомощная, беззащитная, и он может делать с ней все, что захочет. Он - флибустьер, разбойник, сорвиголова. Ему все нипочем! Ему не страшны ни Диктатор, ни император, ни Папа Римский, ни сатана, ни даже Иисус Христос! Сейчас он, Франческо Бозатти, уроженец Неаполя, бывший капитан мюратовской гвардии, - властитель мира. А эта княжна - его законная добыча! И он ею сполна воспользуется. Победитель получает все!
        Бозатти торжествовал.
        Вот он, желанный миг победы! Вскоре он вкусит этот сладкий и запретный плод. Плачь, бейся, как рыбка в сетях, драгоценная княжна! Ничто тебе не поможет. И никто! Потной ладонью насильник с вожделением гладил девичье тело.
        Сейчас все свершится…
        Aspetta un momentino, bella![35 - Подожди секундочку, красавица! (итал.)]
        Княжна извивалась, плакала. Слезы лились из ее глаз ручьем. Она была беспомощна. Вот-вот ее честь будет потеряна. Тогда ей не стоит жить после этого. Такого позора она не вынесет…
        Вдруг послышался резкий звук.
        Будто ударили топором. И тут же - нечеловеческий крик.
        Княжна почувствовала, как тяжелая туша сползает с нее и с грохотом падает на пол.
        Что произошло?!
        Кто-то стал развязывать ей руки. Кто ее спаситель? Знакомое сопение и мычание. Это же Иван! И вот руки свободны. Она обернулась, привстала с кровати. Точно Иван! Кто бы мог подумать, что он придет ей на помощь. Алые пятна крови везде - на лице Ивана, на руках, одежде. На полу - недвижимо лежащий мерзавец Бозатти. Вся голова его залита кровью. Широко открытые глаза остекленели навечно, гримаса ужаса застыла на ее лице. Рядом валялся окровавленный топор.
        Поняв, что насильник мертв, княжна вскрикнула от ужаса. Постепенно пришла в себя и спросила:
        - Иван, это ты сделал?
        Глупый вопрос, но это была первая фраза, пришедшая ей на ум.
        Слуга радостно закивал и замычал.
        - Ты его убил?
        Опять глупый вопрос. Но это все от пережитого потрясения.
        Снова счастливое кивание. Он стал показывать знаками, что нужно бежать.
        - Бежать? - догадалась Даша. - Стало быть, говоришь, бежать? Да, да, ты прав, надо бежать. Как можно скорее.
        Он закивал головой. Схватил ее сундучок и вынес к кибитке. Пока Дарья надевала верхнюю одежду и повторяла про себя как заклинание слово «бежать», Иван перетаскал к экипажу все ее вещи.
        Когда они проходили сени, княжна снова закричала от страха: там лежал убитый Бруно. Это тоже была работа Ивана. Слуге итальянца хватило и одного удара ножом. Удар был нанесен сильно, прямо под лопатку. Бруно даже не смог предупредить хозяина.
        Перескочив через труп Бруно, княжна в ужасе вылетела на улицу и кинулась к экипажу. Иван летел следом. Едва Дарья села в кибитку, как тут же вспомнила:
        - Господи, Иван! Моя шкатулка! Она осталась там! Ваня, милый, извольте принести ее мне, там самое мое ценное и дорогое: письма, фамильные драгоценности. Ваня, пожалуйста!
        Немой услужливо закивал и побежал в дом. Вошел в комнату, где лежал убитый Бозатти и нашел шкатулку.
        И вдруг оглянулся… Чуть не лишился рассудка!
        Перед ним стоял… Бозатти! Весь в крови, но живой! Правда, взгляд недвижимый, как у настоящего мертвеца. Немой невольно попятился. Бозатти подскочил к нему и, вцепившись ему в горло, стал душить. Иван еле разжал ледяные, холодные пальцы. Бозатти засмеялся зловещим смехом. Схватил нож. Немой в ужасе отступил.
        Это дьявол! Точно дьявол!
        Немой перекрестился. Достал топор из-за пояса - и вовремя! Бозатти со страшным криком кинулся на немого…
        - Хрясть! - острое лезвие вонзилось промеж глаз офицера.
        От сильного удара итальянец упал, топор и так и остался торчать между глаз. Невероятно, но Бозатти никак не хотел умирать. Живуч как сказочное чудо-юдо о трех головах. Рубил ему головы Иван-крестьянский сын, рубил, все вроде срубил, вроде смерть чудищу, а Змей Горыныч чирк огненным пальцем по кровоточащим шеям - и головы снова на месте, и чудовище снова в строю. Отруби сейчас Иван-глухонемой сын итальянскому злодею голову - насильник и без нее будет жить! Это точно.
        Бозатти снова рассмеялся могильным смехом, попытался встать, поскользнулся в луже собственной крови и упал. Но поднялся. Иван содрал штору, отделявшую кухню от горницы, и накинул на злодея. Схватил свечку и, навалившись на Бозатти, поджег штору. Материя загорелась, загорелся и Бозатти. Он вскочил на ноги, запнулся, снова упал, причем с оглушительным грохотом. А в это время Иван сообразил поджечь занавески и кинуть в Бозатти свечу. Сам Иван вылетел из дома, схватил первое попавшееся бревнышко и подпер дверь. И сделал это вовремя! В запертую дверь уже ломился охваченный пламенем Бозатти.
        - Скорей, Иван, скорей. Ехать нужно! - звала его уже княжна.
        Если бы она увидела ожившего Бозатти, она точно бы умерла от сердечного приступа.
        Немой с безумными глазами вскочил на козлы и хлестанул лошадь по хребту. Кибитка со скрипом сорвалась с места и помчалась вперед.
        Из окон избы уже вылетали снопы пламени, пожар набирал силу. Вскоре дом запылал, как гигантский факел. Из окна выскочило обугленное тело Бозатти и упало замертво. Больше он не шевелился. Выходит, победил итальянского змея Иван-крестьянский сын.

* * *
        Кибитка, проехав верст десять, вдруг встала.
        Княжна тут же насторожилась.

«Отчего Иван остановился? Что-то случилось? Какое-то препятствие, овраг, мост, река? А может быть, разбойники, мятежники? Или опять появились люди таинственного похитителя?»
        Если это они, то княжна этого больше не переживет. Сердце ее бешено заколотилось в груди. Страх неумолимо вползал в ее душу. Но вроде не слышно ржания чужих лошадей, звука выстрелов или звона сабель. Там нет разбойников. Тогда что там? Что за пугающая неизвестность!
        - Иван, что там?
        Открылась дверь. Слава Богу, это слуга. От сердца княжны сразу отлегло. Хорошо, что не бандит. Если бы к ней сунулась какая-нибудь зверская рожа оголтелого головореза, она бы не пережила, сошла с ума наверно. А тут молчаливо-простодушная физиономия преданного Ивана. Слуга мычал и показывал куда-то вперед.
        - Что случилось, Иван?
        И снова мычание, и снова знаки.
        - И кто тебя право поймет, горе ты мое, - пожурила слугу княжна, но все же вылезла из кареты.
        Немой указывал рукой на дорогу. Там стояла какая-то лошадь. Откуда здесь лошадь? Чья она, и где ее хозяин? Княжна, натянув поглубже меховой капор, придерживая одной рукой поднятый воротник салопа, а другой - полы платья, твердо и решительно зашагала по заснеженным рытвинам и ямкам. Иван семенил рядом, забегая то с левой, то с правой стороны. Хотя он ничего не мог сказать княжне, он вел с ней мысленный диалог.

«А я, стало быть, гляжу, чья-то кобыла стоит, а возле нее, батюшки, лежит какой-то человек. Да, вот странно, на снегу лежит и не шевелится. Убили, что ли. А с другой стороны, думаю, не засада ли это, не притворяется ли человек. Вдруг выйдем из экипажа, а на нас как из-за деревьев выскочат супостаты похлеще предыдущих! И в самом деле опаска у меня была в этот раз. Осмотрелся, ан нет, не засада это, позвал вас».
        И ему показалось, что барыня понимает и кивает ему в ответ. Дескать, молодец, Иван, правильно сделал.
        Княжна со слугой приблизились к лежащему на снегу человеку. В руке его зажаты поводья. Ясно, что всадник выпал из седла. Но в результате чего? Почему он не подает признаков жизни? Его убили, ранили? Может, незнакомец замерз? Он все-таки живой или мертвый? И кто он такой? По одежде вроде казак.
        - Иван, посмотри, что с ним? - попросила слугу княжна.
        Немой согласно кивнул и перевернул всадника навзничь. Смахнул рукавицей прилипшие комья снега с его лица. Незнакомец застонал, открыл глаза. Живой! Все-таки он живой!
        - Пить, - попросил оживший.
        - Потерпите, сударь, сейчас.
        Княжна вгляделась в лицо всадника. Черты до боли знакомые. Если убрать бородку, то это…
        Незнакомец, похоже, тоже узнал княжну. Глаза его удивленно расширились, он попытался улыбнуться, но не смог: замерзли губы.
        - Даша, - простонал казак, и веки его закрылись.
        - Ах, - только и воскликнула княжна и потеряла сознание.
        Иван мигом привел княжну в чувство, потерев ее виски снегом. Едва она поднялась на ноги с помощью слуги, тут же бросилась на колени перед незнакомцем, принялась обнимать и целовать казака. Слезы радости брызнули из глаз. Она узнала незнакомца. Это был ее суженый Голевский!
        - Александр Дмитриевич? Вы живы! Как я вас искала. Как переживала за вас! Как я люблю вас! Боже, ты услышал мои молитвы!
        - Даша, родная! Голубушка! Радость моя. Мы все-таки встретились.
        Слезы вновь обретенного счастья выступили на его глазах. И поцелуи, поцелуи, поцелуи… Торопливые, жадные, страстные, ненасытные.
        Он держал ее лицо в своих ладонях и счастливо шептал:
        - Меня пытались раз десять убить, но я всему наперекор выжил, потому что я во что бы то ни стало хотел увидеть тебя, моя любушка, Дашенька, светоч мой. Я люблю тебя.
        - Я тебя тоже.
        Она жадно поцеловала его в губы.
        - Мы никогда не расстанемся, - сияла Дарья.
        - Никогда и ни при каких обстоятельствах, - твердо уверил ее Голевский.
        - Я искала вас по всему свету.
        - Я знаю.
        И снова нежные поцелуи.
        Голевский прослезился. Потом вздохнул.
        - Путешествие благополучно завершилось, то, что я искал, я нашел. Мы благодаря небесному провидению все же встретились. Единственное, жалко Фрола.
        - Какого Фрола, дорогой?
        - Ты его не знаешь, он был моим лучшим другом там, в Сибири. Если бы не он и его казаки, я бы не избежал смерти. Мы обманули наших преследователей. Фрол переоделся в мой мундир, а я - в его. Он отвлек заговорщиков. Наверняка его догнали и убили. Я получил ранение при стычке с заговорщиками. В дороге у меня неожиданно открылась рана, засочилась кровь, я потерял много сил и, видимо, упал с лошади. Если бы не ты, моя любимая, я бы погиб на этой Богом забытой дороге. Вот что, Даша, спрячь меня в какой-нибудь деревне, а сама скачи прямо в Петербург, к генералу Бенкендорфу. Я везу важный документ, отдай его ему. Лично в руки. Только ему и больше никому. Береги себя, ибо много людей заинтересовано, чтобы завладеть этой бумагой. Спрячь ее подальше. Милая Даша…
        Голевский прервал фразу и потерял сознание…
        - Иван, неси господина капитана в кибитку.

«Есть!» - оживленно затряс головой слуга.
        Он взвалил капитана на руки и понес к экипажу. Теперь уже Даша шла рядом, с любовью вглядываясь в родное лицо.
        Достигнув ближайшей станции, княжна первым делом нашла местного лекаря, тот перевязал капитана, дал ему попить настой из трав. Дарья, уступая настойчивым просьбам суженого, оставила его и направилась в Петербург.

* * *
        Вот и Санкт-Петербург. Знакомый дом на Фонтанке. Приемная шефа жандармов.
        - Княжна Дарья Николаевна Боташева! - громко докладывает ошеломленный Снетков.
        В приемную входит… юный казак! А где же, собственно, княжна Боташева? Непонятно. Генерал строго смотрит на адъютанта, не шутит ли тот, но поручик невозмутимо кивает в сторону служивого.
        Бенкендорф присматривается внимательнее к бравому казачку… Неужели это девушка? Точно девица, только переодетая в мужское платье. Изумленный Бенкендорф шагнул навстречу княжне Боташевой. На Даше был явно великоватый для ее комплекции казацкий мундир, в руках она сжимала большущую папаху.
        - Княжна Боташева? - воскликнул генерал. - Это вы? Где же вы скрывались, сударыня? Вас же сыскивают по всей огромной России. Вас нигде нет, а ваши родители сходят с ума, переживают, плачут. У вас каменное сердце, княжна. Неужели вам не жалко своих родных? И что это, сударыня, за маскарад? Мужское платье, казацкое, объясните? Зачем вам это? И почему вы так взволнованы?
        - На это есть ряд важных причин, сударь. Во-первых, я не скрывалась, а занималась поисками моего жениха Александра Дмитриевича Голевского. Во-вторых, меня похитили.
        - Кто?
        - Сие не столь важно. Какие-то разбойники. Один из них итальянский офицер. Волею небес я вырвалась из плена и благодаря невероятному стечению обстоятельств и необъяснимо редкому везению отыскала Александра Дмитриевича.
        - Он живой?! - обрадовался и взволновался Бенкендорф. Подскочил к княжне и схватил ее за руку. - И где же он, сударыня?!
        - Недалеко от Москвы, на одной почтовой станции. Раненый.
        - Раненый?! Боже мой! Что с ним?
        - Не беспокойтесь, ваше превосходительство, он в сознании, там с ним лекарь. Александр Дмитриевич просил на словах передать вам, что Шепелев - предатель.
        - Вот как?!
        - Да, это так. А еще он сказал, что на них напали из засады. И срочно послал меня передать вам одну важную бумагу. А в казацкий мундир я облачилась для маскировки. Вот, прочтите. Это он вам передал. Это то, за чем вы посылали его в Сибирь. Он сказал, что этот листок - разгадка тайны заговора.
        - Так, где же эта бумага?! - в великом волнении воскликнул генерал.
        Даша извлекла из-за пазухи вчетверо сложенный листок, помятый и с пятнами крови.
        - Вот, возьмите, сударь.
        - Боже, Всевышний, это его кровь! Он несомненно герой! Ай да молодец! Ахиллес, да и только!
        Граф дрожащими руками, бережно, словно это был знаменитый алмаз Орлова, взял листок и медленно развернул его. От сильнейшего эмоционального возбуждения он поначалу не мог прочитать ни одной строчки: пальцы дрожали, бумага тряслась, строчки так и прыгали перед глазами. Но вскоре Бенкендорф взял себя в руки и, уняв сердцебиение, приступил к чтению. По мере прочтения текста лицо его удивленно вытягивалось и мрачнело. Внезапно его глаза грозно заблестели, и он негодующе воскликнул:
        - Не может быть?! Что за черт! Вот уж никак не ожидал. Мерзавец, а?! Каков мерзавец! Ох, извините, княжна, за грубые слова. Все это солдафонская несдержанность.
        - Что вы, ваше превосходительство, я не придала значения.
        - Благодарю.
        Бенкендорф позвонил в колокольчик. Тут же примчался Снетков. Генерал быстро отдал поручику распоряжения:
        - Вот что, милейший друг, скачите к генерал-губернатору, пусть распорядится, чтобы командиры полков срочно отправлялись по казармам и поднимали гвардию в ружье. Пошли фельдъегеря к московскому губернатору с тем же поручением. Над отчизной нависла опасность. Вот список генералов-заговорщиков, которые могут поднять в любую минуту мятеж… А к особняку этой фигуры пошлите особый отряд. И чтобы взяли его живым. Понятно? Ах, каков подлец! Мерзавец!
        - Слушаюсь, ваше превосходительство!
        - Так же срочно направь ротмистра Зыкова с отрядом в семь, нет, десять человек, а также лучшего лекаря на почтовую станцию к Голевскому. Как ее название, сударыня?..
        Даша назвала.
        - И пусть охраняют его как зеницу ока, - приказал генерал адъютанту.
        - Есть! - гаркнул Снетков и умчался.
        Бенкендорф тут же обратился к княжне:
        - А вам, сударыня, тысяча благодарностей. Вы сделали весьма важное дело. Вы вместе с Александром Дмитриевичем спасли Россию. Именно спасли. От напрасной ненужной крови, от злых людей. Государь император век не забудет вашего с Александром Дмитриевичем подвига.
        - Я спасала своего любимого, милостивый государь. И только. И вовсе не думала, что сим поступком я спасаю наше государство. Здесь я ни при чем. Это Александр Дмитриевич - молодец. Его и надо благодарить. Его и только его несгибаемое мужество, решительность и смелость помогли вам, ваше превосходительство, раскрыть сей подлый заговор.
        - Я его еще отблагодарю, княжна. Впрочем, как и наш император. Он тоже отблагодарит его. Со всей монаршей щедростью и размахом. Не сомневайтесь, сударыня.
        - Я нисколько не сомневаюсь в этом. Щедрость его величества безгранична.
        Княжна подняла глаза вверх и молитвенно сложила руки. Бенкендорф кивнул.
        - Виват императору. Нашему благодетелю и властителю…
        - Виват.
        - Хорошо, что я не ошибся в вашем женихе, Дарья Николаевна. Покамест в отчизне есть такие герои, как Голевский, нас не победить неприятелю. Уверяю, не победить…
        - Я знаю, сударь.
        - …А вас, любезная беглянка, сию минуту доставят к вашим родителям в Москву. Князь за вас волнуется, княгиня, сестра…
        - Но Александр Христофорович, я бы хотела как можно скорее отправиться к моему жениху. Он нуждается во мне. Не для того я спасала его, чтобы снова оставить.
        - Дарья Николаевна, голубушка, красавица, я хотел бы, чтобы вы как можно скорее прибыли к родителям. Сейчас наступает опасное время - время подавления разветвленного заговора. Вы должны постараться их предупредить, дабы они не выходили в ближайшее время из дома. Как и вашу сестру. Возможны уличные бои, стычки. В минуту опасности надобно быть рядом с ними. Они так нуждаются в вас и скучают по вас. А Александра Дмитриевича вы еще увидите. Его обязательно привезут в Петербург. А пока ему нужен покой, врачебный уход и сильнодействующие лекарства. Вы его еще не раз увидите. А сейчас немедленно к родителям.
        - Но…
        - Никаких но, езжайте.

…Подали карету. Княжну сопровождал слуга Иван и сводный отряд жандармов и драгун. Путь Боташевой лежал обратно в Белокаменную. К своим папеньке и маменьке. А потом княжна поедет к Голевскому. Наверняка уже скоро. Вот подавят мятеж заговорщиков, и она поедет.
        А Бенкендорф уже мчался на доклад к Николаю I в Зимний дворец.
        Раскрыт крупнейший заговор - и это его заслуга. Государь император, несомненно, примет это обстоятельство во внимание, осмыслит и наградит генерала по заслугам. Император лишний раз убедится, что Бенкендорф самый что ни на есть преданный ему человек и что он всегда искренне печется о благе России и монаршем троне. После этой виктории шефу жандармов можно помечтать и о долгожданном графском титуле, а после и о новом чине или должности.
        Возок его мчал уже по заснеженной Дворцовой площади. И даже противный холодный ветер с Невы не остужал его счастливый пыл. Приближалась его встреча с монархом, приближался его звездный час.
        Бенкендорф мчался к славе…
        И она уже была близка.
        Глава 14
        Дубов перечитывал «Записки о галльской войне» своего любимого Цезаря, когда вбежал подпоручик Лалин, он же - брат Марий.
        - Мой Диктатор, сюда идут солдаты! Целый отряд! Это преображенцы и московцы!
        Через минуту влетел встревоженный прапорщик Костин, брат Гораций.
        - Диктатор, нас окружили со всех сторон и нам не вырваться. Я думаю, это арест! Там кавалергарды еще в придачу. Из канцелярии Франк прислал с курьером записку, где сообщается, что Голевский жив и передал через княжну Боташеву Бенкендорфу какой-то важный документ. Шепелев уже арестован. Арестованы и многие другие наши братья.
        Дубов вскочил как ужаленный.
        - Что?! Как это так?! Голевский живой! Дарья Боташева в Петербурге? Как это? Нет, не может быть! Что за черт!
        Он выглянул в окно… Офицеры тоже прильнули к окнам. Точно, солдаты. Отряд уже ломал ворота, кто-то полез на решетку. Раздался выстрел со стороны усадьбы, и солдат рухнул замертво. В ответ раздались поспешные выстрелы.
        Диктатор на миг онемел.
        - Что делать, Диктатор?! - спросил его брат Гораций.
        И все заговорщики уставились на главу Союза в ожидании дальнейших распоряжений.
        Диктатор сумел себя взять в руки.
        - Братья! - воззвал он к членам Союза. - Лучше умереть в неравном бою, чем подвергнуться позорному аресту, издевательствам и пыткам от рук царских палачей. Знайте, братья, погибнуть за свободу России, за свои убеждения и за своих товарищей - сие дело святое! Отчизна никогда не забудет ваш подвиг! Вперед, друзья! Задержите этих мерзавцев хоть на некоторое время! Мне надобно уничтожить важнейшие документы. Ежели я их не уничтожу, то многие наши товарищи благодаря этим бумагам пойдут на каторгу или на виселицу.
        - Задержим, не сомневайтесь, ваша честь!
        - Умрите, друзья с достоинством!
        И отовсюду понеслось:
        - Слушаюсь, мой Диктатор!
        - Есть, мой Диктатор!
        - Не беспокойтесь за нас, наш Диктатор, мы умрем достойно!
        Дубов обнял каждого из офицеров и по-отечески поцеловал в лоб.
        - Благодарю за службу, братья. Встретимся на небесах.
        - Союз и процветание!
        - Союз и процветание!
        Офицеры вышли. Дубов услышал, как кто-то из них крикнул:
        - Постоим за братьев наших! За свободную Россию! За командира нашего!
        И нестройный хор голосов в ответ:
        - Постоим, постоим, ваше высокоблагородие!..
        У Дубова в усадьбе был небольшой отряд солдат, охранявший министра. А также скрытый от посторонних глаз отряд из отставных, разжалованных, беглых солдат, матросов и офицеров, добровольцев. Все они были хорошо вооружены и обучены. Так что правительственным войскам придется несладко при штурме особняка министра.

«А может прорваться с отрядом и скрыться?» - подумал Дубов, но, увидев в окно, как к усадьбе подтягиваются все новые правительственные отряды, отказался от этой идеи.
        Все потеряно! Это конец!
        И тут Дубов дал волю эмоциям. Он дико заорал.
        - Нет, нет, нет!!! Так не должно быть!
        Его сознание отказывалось принять поражение. Как же так! Все, к чему он стремился, потерянно. Оставалось сделать всего лишь один шаг к цели и… вот такой финал. Какой-то Голевский, разнесчастный капитанишка, разрушил все его планы, перечеркнул многолетнюю работу по подготовке к перевороту. Словно заговоренный, прошел через все преграды и ловушки, расставленные его лучшими людьми, перехитрил, переиграл их, и нанес сокрушительный удар по союзу, причем по самому главному человеку заговорщиков - ему, Дубову, будущему правителю России. И он, колосс на глиняных ногах, рухнул. Рассыпался в пыль!
        Ярость обуревала его. Он в бешенстве схватил саблю и стал крушить все подряд: канделябры, стулья, картины, статуэтки… Дубов выл, как смертельно раненый зверь. Рычал. Кричал. Страшно, пронзительно! Он не мог смириться с поражением. Но что он против рока… Маленький ничтожный человек!
        Послышались дружные ружейные выстрелы. Их становилось все больше. Начался штурм. Окно со звоном осыпалось. Ворота вынесли, и толпа солдат устремилась через двор к дому. Несколько человек упали на бегу, кто раненый, кто убитый. Выстрелы гремели теперь, не переставая.
        Дубов бросил саблю на пол и закрыл лицо руками.

«Нет, нет, нет, так не должно было случиться! Это несправедливо! Шесть лет каторжной работы, и все коту под хвост! Проклятый Голевский! Все, это конец!»
        Пальба ни на миг не прекращалась. Яростный бой уже закипел на первом этаже.
        Военный министр печально посмотрел на портрет Даши. В последний раз взглянуть на это прекрасное лицо.

«Прощайте, моя сердцу милая Дарья! Знайте, я любил вас очень сильно. Ваш жених и мой соперник не только уничтожил меня, но лишил смысла жизни - вас, Дарья. Он отнял у меня любовь. А также отнял власть. Увы, теперь мне уже не быть Диктатором, не властвовать в России. А вам, Дарья, не быть моей женой и не быть самой влиятельной женщиной России. Он забрал у меня все, буквально все. И теперь у меня, некогда всемогущего Диктатора, нет ни любви, ни власти, ни будущего, а значит, нет и жизни!»
        Выстрелы становились слышнее. Бой уже шел на лестнице второго этажа.
        Дубов достал из ящика пистолет, взвел курок и приставил к виску…
        - Все кончено, новой революции не получилось, - обречено сказал несостоявшийся правитель России и зажмурился… - Позабавим людишек, мон шер, а?.. Позабавим…
        Палец потянул спусковой курок. Секунда - и грохнул выстрел. Из дула потянулся дымок. В пустых глазах Дубова застыла смерть.
        В это время Снетков ворвался в кабинет… За ними бежал, топая и громыхая ружьями, отряд солдат. Увидев застывшего в кресле министра, окровавленного, с гримасой ужаса на лице, Снетков невольно остановился. Замерли на месте и солдаты.
        - Черт! - выругался поручик. - Не успели! Застрелился, мерзавец!
        Снетков подошел к столу. Взгляд поручика уткнулся в женский портрет. «Вот так фокус! Это же портрет княжны Боташевой! Да, дела… Дубов был влюблен в Дарью Боташеву!»
        Снетков приказал выгрести бумаги из камина. Солдаты бросились штыками выковыривать горящие бумаги. К счастью, половина их уцелела. Снетков строго следил, чтобы ни один документ не пропал. Не уничтоженные Диктатором бумаги складывали в один большой саквояж.
        Неожиданно появился серебряный шар. Ярко вспыхнув, он стал вращаться. Солдаты и поручик застыли в оцепенении.
        - Свят! Свят! Свят!
        - Чур, только не меня!
        - Святая Богородица, защити!
        - Спаси и сохрани!
        - Иисусе, что это?
        Но шар так же быстро исчез, как и появился. Может, его и не было вовсе, может, всем показалось.
        - Что это было? - ни к кому не обращаясь, спросил Снетков. Солдаты стали наперебой гадать:
        - Чертовщина какая-то.
        - Молния что ли?
        - Чудо какое-то.
        - Без штофа не разберешь.
        Снетков размышлял о природе увиденного зрелища и недоумевал: разве бывает зимой шаровая молния? Обычно она появляется летом после грозы, вслед за ударом линейной молнии. А тут посреди декабря самое что ни на есть настоящее искровое шаровидное тело? Что это? Непонятно.

* * *
        И вот Голевский снова в столице. Все тот же знакомый дом с мезонином. Голевский отлеживается на диване с перевязанной рукой. Рана еще не зажила. Даша сидит у изголовья больного. Игнат подбрасывает поленья в камин. Огонь разгорается, становится теплее. Бессменный и самый преданный слуга Голевского прибыл недавно из Сибири с вещами хозяина. Привез и фрегат. Журавлев доделал эту игрушку и не захотел оставлять себе, отдал Игнату. С ним передал и свое письмо. В нем полковник желал товарищу всего наилучшего и просил принять в подарок завершенный макет корабля.
        Княжна приехала проведать суженого и хлопочет над ним как может.
        - Попейте этой микстуры, Александр Дмитриевич, - уговаривает она Голевского.
        - Не хочу. Надоели эти лекарства, - морщится капитан. - Ах, милая Даша, лучшее лекарство от моих недугов - это ты. Кстати, завтра приезжает тетушка с целым обозом продуктов, она тоже замучает меня своими пилюлями и порошками, а также чрезмерной и ненасытной заботой.
        - Вы несправедливы к ней, Александр. Она вас любит как сына и даже больше.
        - Это точно. Я ей как сын. Игнат, оставь нас наедине!
        - Слушаюсь, барин.
        Голевский взял Дашину руку и прижал к щеке. Даша ласково погладила его по волосам. Он поцеловал ее руку, затем губы. У Голевского разом захватило дух! Ух-х-х!.. Словно он с крутой горки на санках мчался! Летел, как в пропасть! Дух замирал, стыла кровь, нервы и ощущения были обострены до предела. Казалось, он забыл все на свете, кроме этих знойных и долгих поцелуев… Все его естество растворилось в них. Влюбленные долго целовались и обнимались. Наконец оторвались друг от друга. Глаза их сияли блаженством и любовью.
        - Как я счастлив, Даша! - воскликнул Голевский.
        - Я чуть не сошла с ума. Тогда. Я боялась, что вы умрете, я бы не пережила этого. Я бы умерла наверно. Зачахла и умерла. Я бы не смогла жить без вас.
        - Что ты говоришь, Даша, помилуй, не надо умирать. Вот я, живой и невредимый.
        Он покрыл ее лицо поцелуями.
        - Дашенька, милая, ответьте еще раз, вы любите меня?
        - Да, да, да. Я люблю вас.
        - Вы выйдете за меня замуж?
        - Да.
        - Как только я поправлю свое здоровье, то сразу же отправлюсь к твоему батюшке просить твоей руки. Непременно.
        - Он будет этому весьма рад, уверяю. А так как он подумывает навестить тебя здесь в Петербурге, то тебе отпадает необходимость ехать за разрешением в Москву. Попросишь его здесь.
        - Вот и славно!
        Они снова поцеловались.
        Вдруг в комнату словно ошпаренный влетел Игнат. Взгляд безумный, речь нечленораздельная, руками размахивает, жестикулирует. Голевский насторожился. Княжна тоже не на шутку обеспокоилась.
        - Что-то случилось, Игнат? - спросил Голевский.
        - Там, барин, там… Барыня, там… - продолжал махать руками слуга.
        - Что там? Наводнение, пожар? Или моя тетушка на три дня раньше объявленного срока вернулась к нам из имения?
        - Нет, барин, там…
        - Привидение, вурдалаки?
        - Там, там прибыли такие господа, генералы, полковники. От орденов и золотого шитья глаза просто слепнут. Хотят вас видеть.
        - Хорошо, голубчик, проси…
        Голевский привел в порядок пятерней волосы, запахнул шлафрок. В комнату вошел сам граф Бенкендорф с приветливой улыбкой на губах. Капитан попытался встать, но граф знаком остановил Голевского.
        - Дарья Николаевна, мое почтение. - Бенкендорф галантно склонил голову перед княжной и поцеловал ей ручку. - Александр Дмитриевич… Не вставайте, ради бога. Вам необходимо лежать. Я привел вам хорошего лекаря.
        - Как там с заговорщиками? Их всех взяли под стражу?
        - Да, почти всех. В Красноярске заключен в каземат вице-губернатор - родственник Рощиных. В Томске, Тобольске, Казани, Перми, Екатеринбурге схвачен ряд высокопоставленных заговорщиков. Их всех свозят в Петропавловскую и Шлиссельбургскую крепости. Следственная комиссия непрерывно заседает. Начались задержания заговорщиков и за границей. Их тоже вывозят в Россию. Его величество будет жестче, чем прежде. Ваш будущий родственник Переверзев, так называемый брат Катулл, жалок. Раскис на допросах. Граф всецело оправдывает поговорку «Блудлив как кошка, труслив как заяц». У нас теперь весь список заговорщиков. Во многих городах планировались восстания. Да, это была мощная сеть. Они хотели убить царя, всю его семью, готовилась специальная группа самых опытных и искушенных в диверсиях офицеров. Они хотели повесить многих министров, генералов, без суда и следствия, а меня четвертовать прилюдно. Я - двенадцатый по списку. Схватить меня было поручено нашему знакомому Шепелеву. Предатель! А я ему доверял всецело. Вот мерзавец!
        - Так точно, ваше превосходительство, мерзавец!
        - Пожалуй, хватит, господа, распространяться нам об этой дряни, давайте поговорим о хорошем. Намедни я был на аудиенции у нашего государя императора…
        Все присутствующие многозначительно и с почтением посмотрели на Бенкендорфа.
        - Его величество весьма хвалил вас, Александр Дмитриевич, благодарил за службу, за проявленный героизм. Сказал, что как только вы поправитесь, он вас непременно пригласит к себе на аудиенцию.
        Голевский приободрился.
        - Благодарю.
        - Наш монарх сказал, что таких верных государю и отечеству, как вы, Александр Дмитриевич, надо поощрять и приближать, - генерал откашлялся и тожественно заговорил. - Так вот посему, дорогой вы наш Александр Дмитриевич, высочайше повелено… наградить вас Орденом святого Владимира первой степени…
        - Благодарствую…
        - Дать вам имение во Владимирской губернии. И это еще не все. Самое главное, его величество распорядился присвоить вам титул графа.
        Голевский, удивленный и польщенный, просиял.
        - Mais non![36 - Да что вы! (франц.)]
        И гаркнул от избытка чувств:
        - Да здравствует наш государь император! Виват! Служу Отечеству!
        - Виват императору! - прокричали все офицеры.
        Княжна смотрела на своего кумира с немым восхищением. Что там Ахиллес, Ганнибал, Цезарь или Александр Македонский. Голевский - вот ее герой! И какой герой! На все времена и столетия. На ее глазах заблестели слезы умиления и восторга. И если бы не генеральская свита и сам шеф жандармов, то княжна бы в восторженном порыве кинулась к любимому на грудь. Бенкендорф пожал руку новоиспеченному генералу.
        - Выздоравливайте, любезный Александр Дмитриевич. Государь с вами еще побеседует. Честь имею, Дарья Николаевна.
        Бенкендорф вышел из помещения, а за ним двинулась и вся его свита. Только Снетков задержался на мгновение у постели раненого героя, торопливо пожал Голевскому руку и, сказав «выздоравливайте», поспешил за шефом.
        Едва посетители ушли, княжна подскочила к жениху и заключила того в нежные и сладкие объятья. Он прижался к ней сильней, поцеловал.
        - Мой милый Сашенька! - в порыве восторга воскликнула Дарья.

«Милый!» Как ласкает это слово. Оно словно гладит по голове. Словно перебирает нежнейшими пальчиками и взъерошивает волосы…
        - Дашенька! Вот видишь, моя душечка, государь достойно оценил мои усилия. И не придется мне отныне краснеть перед твоими богатыми и родовитыми родственниками за свои дырявые штаны и за свой чин.
        Княжна отпрянула от него, счастливо заглянула в его глаза, заразительно рассмеялась и снова прижалась к нему всем телом.
        - Даже если бы ты не получил все эти милости и почести от императора, я бы не перестала тебя любить и не отказалась от тебя никогда, даже ни при каких обстоятельствах, затруднениях, лишениях. Ты мой герой, ты мой суженый, и я люблю тебя, и у нас все будет замечательно. Ведь мы любим друг друга. Правда?
        - Конечно, моя дорогая.
        Губы влюбленных сблизились и слились в упоительном и весьма продолжительном поцелуе…

* * *
        Графа Переверзева лишили состояния, прав, титула, заменили виселицу бессрочной каторгой и сослали в Сибирь. Шепелеву дали 20 лет каторги. Вера, сломленная арестом мужа и злословием света, сделалась затворницей, резко заболела и слегла. Вот уж поистине ирония судьбы - отреклась от любимого человека, чтобы избежать осуждения высшего общества, а вышла замуж за нелюбимого человека, который выставил ее на посмешище. Желала неизлечимой болезни сестре, а сама заполучила подобную хворь.
        Даша попросила капитана приехать проведать больную сестру.
        - Она тает на глазах, - с грустью в голосе сказала княжна.
        - Что говорят врачи? - искренне поинтересовался Голевский.
        - Ничего утешительного… Вера просила вас приехать к ней… проведать. Она ждет тебя с нетерпением.
        - Eh bien, ma cher[37 - Хорошо, моя дорогая (франц.)], я поеду к ней, но только завтра. Сегодня у меня важные дела.
        - Как знаешь… - сникла княжна.
        На следующий день Голевский, как и обещал, нанес визит своей бывшей возлюбленной.
        В комнате полумрак, мало свеч, лампада под образами. Запах лекарств, ладана. Вера лежала в глубине перины, лицо заострилось, исхудало, только глаза горели лихорадочным блеском. Волнистые пряди волос разметались по подушке. Рядом склянки, банки, кружки, пилюли. Увидев Голевского, она слабо улыбнулась.
        - Bonjour, Вера.
        - Bonjour, Александр Дмитриевич. Ах, как я рада, что вы приехали.
        - Avant tout dites moi comment vous allez?[38 - Прежде всего, скажите как ваше здоровье? (франц.)] Что говорят эскулапы?
        - Я безнадежна, я знаю. Бог меня жестоко наказал.
        - Полноте, Вера. За что, позвольте спросить, он вас наказал? Вы поправитесь.
        Она отрицательно покачала головой.
        - Меня Бог наказал. И стало быть, за дело… А помните, Александр Дмитриевич, как мы стояли на берегу Яузы? Целовались, болтали и все мечтали о свадьбе? - вдруг погрустнев, спросила она.
        - Помню, - отвел взор Голевский.
        В ее глазах промелькнула затаенная боль.
        - Я до сих пор не могу забыть то время. Начать бы жизнь сначала, все было бы по-иному. Если бы не моя слабость… Ты никогда не простишь меня?
        - Я простил.
        Крупные, искрение слезы продолжали катиться из ее глаз.
        - Даша проживает мою жизнь и получает то, что я могла бы получить. Но я рада за сестру, она сильная, выстрадала свое счастье, а я получила то, что заслуживала. Прости… Еще хочу покаяться перед тобой. Я пыталась сжечь твое письмо к Даше, но отец не дал. Я ездила к знахарке и покупала ядовитую траву, я хотела отравить ее…
        - Как? Не может быть!
        - Да, да, хотела отравить, но в последний момент Бог меня уберег от этого злодеяния. Я тогда обезумела от слепой ревности, я потеряла голову от жуткой ненависти к своей родной Даше, я желала во что бы то ни стало вернуть тебя. Прости, Александр, если сможешь. И умоляю тебя, ничего не говори об этом Даше. Хорошо?
        - Хорошо.
        Тут графиня горько заплакала.
        У Голевского комок встал в горле. Свело скулы. Скупые слезинки просочились из уголков глаз. Он не мог сердиться на нее, ее было жалко.
        - Я умру, я чувствую дыхание смерти.
        - Ты поправишься. Непременно.
        Вдруг ее глаза озарились решительным блеском, и она сказала:
        - Поцелуй меня, Саша. В последний раз. Пожалуйста.
        Его сердце кольнуло.
        Он прикоснулся губами к ее лбу - горячий, как огонь! Поцеловал. А она взмолилась:
        - Нет, нет, в губы…
        Ее бледные руки птицами вспорхнули вверх, обняли его за шею, притянули к себе. Губами она нашла его губы. Слабый, но долгий и пламенный поцелуй. Вздох облегчения вырвался из ее слабой груди. Голова обессилено упала на подушку. На глазах ее появились слезы. Она счастливо улыбнулась. Он никогда не видел ее такой счастливой.
        - Теперь и умирать нестрашно. Пусть сестра будет счастлива. Скоро будет Рождество, Новый год. Балы, балы… Жаль, что мне уже не суждено будет станцевать мазурку или вальс в Благородном собрании. А знаешь, Александр, жизнь оказывается на самом деле такая короткая… Она пролетела как один миг. Будто словно ее не было. Будто это мимолетный сон. А может вся жизнь - это и есть сон.
        - Перестань, Вера. Ты выздоровеешь.
        Она отрицательно покачала головой.
        - Нет, я чувствую это. А теперь уходи. Прощай… Помни, я любила тебя всегда.
        - Прощай, Вера!
        Голевский вышел из комнаты в полном смятении чувств. Он решил было уехать, залез в карету, но подбежал лакей. По щекам его текли крупные слезы.
        - Ваше превосходительство, вас зовут. Вера Ивановна скончалась.
        Голевский вздрогнул.
        - Как это скончалась?! Вот только она была жива. Как же так? Не может быть…
        - Только вы ушли, барин, а она повздыхала, повздыхала и испустила дух. Только промолвила: «Сие просто сон». Горе-то какое, господи! Барыня такая молодая еще была. Ей бы жить да жить, а она, эхма, померла. Вот горе…
        Голевский сокрушено вздохнул:

«Даша расстроится. А что будет с князем и княгиней? Третью смерть они вряд ли переживут. Могут не выдержать их израненные сердца. Михаил, Николай, Вера… Говорят, тяжелее всего пережить смерть своего ребенка, а это уже третья по счету. Что станет с бедными стариками? Лучше бы им ничего не сообщать. Так бы было гуманнее…»

…Вера, закрыв глаза, неподвижно лежала, умиротворенная, будто спала. Еще несколько минут назад она была жива, они так доверительно и искренне беседовали, а теперь ее нет…
        В спальне воцарилась гнетущая тишина. Только было слышно, как кто-то из служанок всхлипывал за дверью.
        Генерал приблизился к смертному одру. Низко склонился, поцеловал бывшую невесту в уже остывающий лоб.
        - Прости, Вера, за все. Прости… Не сложилось у нас с тобой ничего, значит, так было Богу угодно. Еще раз прости…
        Вдруг в комнате появился серебристый шар. Он потрескивал, поблескивал, пускал искристые лучики. Тихо и плавно кружась, он опускался все ниже и ниже. Наконец приблизился к покойнице. У Голевского пропал дар речи, волосы встали дыбом.
        Опять проделки дьявола?!
        Внезапно шар исчез, и тут же мертвое тело задрожало и затряслось…
        Голевский в ужасе вскочил со стула: глаза покойницы открылись!
        Генерал застыл на месте… Казалось, вот-вот и он умрет от разрыва сердца. Таких жутких, леденящих кровь картин с ожившей покойницей он не наблюдал. Был, правда, восставший из мертвых Цаплин. Но там до конца не ясно. То ли гусар действительно был серьезно ранен, но в пылу дуэли вскочил на ноги и полез на Голевского, или действительно был убит наповал, но ожил чудесным образом.
        Неожиданно раздался потусторонний мужской голос. Этот голос показался Александру Дмитриевичу знакомым. Когда-то он уже слышал его. Но когда?
        - Послушайте, Голевский, но только ничему не удивляйтесь! - сказал неведомый голос.
        - Кто здесь? - скованными от страха губами еле слышно прошептал Голевский.
        Невидимый собеседник продолжал:
        - …С вами, милостивый государь, разговаривает отнюдь не умершая Вера Боташева, а я, Павел Иванович Пестель. Вернее, мой дух, или моя энергетическая субстанция. Я просто использую тело вашей бывшей невесты, дабы донести до вас мою исповедь. Исповедь умершего телом человека, но покамест живого душой. Когда я закончу свой рассказ, вы увидите серебряный шар, излучающий свет. Не пугайтесь, это - я, вернее, моя нынешняя оболочка. Сильные духом личности имеют мощную энергетику, поэтому светятся. Чем сильнее личность, тем ярче свет. Присаживайтесь, пожалуйста, Александр Дмитриевич. В ногах правды нет…
        Голевский, словно будучи под гипнозом, механически подчинился. С трудом державшие его ноги подогнулись. В жилах застыла кровь. Казалось, он не выдержит такого зрелища. А потусторонний голос продолжал вещать.
        - …Как вы поняли, Александр Дмитриевич, телесно я умер еще тогда, на эшафоте, но тотчас же вознесся над землей и увидел себя как бы со стороны. Сначала я удивился своему состоянию, но засим привык и даже нашел свое положение весьма занятным. Я отчетливо видел мое бездыханное тело, как меня везли, как закапывали. Было весьма любопытно наблюдать сие зрелище. Поймите, Голевский, земная жизнь - это низшая ступенька бытия. И, кстати, умирать, оказывается, вовсе не страшно. То состояние, в котором я сейчас пребываю, именуется вторым уровнем. Небесно-земным. Каждый умерший может остаться на оном уровне, а после вселиться во всякое тело в течение девяти дней или сорока. Человек имеет право вернуться на землю. Но надобно подгадать с телом. Лучше вселяться в умирающих людей. Вроде человек умирает, но потом как бы воскресает. Но никто не догадывается, что душа в теле присутствует не покойника, а другого человека. Вот посему порой человек, пережив смертельный приступ, начинает жить совершенно по-новому, удачливее и счастливее, чем ранее. Он резко меняет взгляды, убеждения, привычки. Некоторые из них
становятся ясновидящими. Они могут легко переключаться на небесно-земной уровень. Но сие не прежний человек, лишь его тело, а душа-то другого человека. Со второго уровня дозволяется вернуться на землю. Ежели там остались весьма неотложные дела. Кто-то возвращается в мир, а кто-то становится смотрящим за своими родственниками, возлюбленными, приятелями. В миру их называют ангелами-хранителями. Хранители уберегает от многих бед. Для этого они делают смертным тайные знаки, приходит во сне в виде загадочных образов, предупреждают через разные явления или предметы. Сон - это когда твоя субстанция отделяется от физической оболочки и взлетает до второго уровня, тогда человек может общаться с умершими и живыми душами. Хранители могут меняться в течение жизни человека… Рылеев сразу пожелал уйти на третий уровень. Бестужев-Рюмин вселился в какого-то помещика и тихо и скромно поживает. Муравьев-Апостол все вселяется в каких-то предводителей освободительных движений. Но только не в России. Не захотел объединяться со мной. Слабые по энергетике субстанции сбиваются, смешиваются в пучки низкой энергии - сие,
милостивый государь, топливо. Они подпитывают нас. Как солнце растения. Слабые субстанции опускаются на землю. Они тяжелые, а мы легкие.
        - Невероятно!
        - Теперь о земной жизни. О графе Дубове и о заговоре. Граф скончался еще 14 июля 1826 года, присутствуя на наших тихих и скромных похоронах. Моя субстанция оказался мощнее и вторглась в его тело. Так я стал жить в чужом теле. Одно время меня все тянуло на остров Голодай взглянуть на братскую могилу. Я являлся туда, то энергетической субстанцией в образе шара, то эфирной субстанцией в образе офицера-призрака. Но засим мне наскучило пугать добрых и честных людей - чем они-то провинились передо мною! Особенно после того неприятного случая, когда двоих солдат после моего появления в образе офицера поместили в дом для умалишенных. Тогда я решительно прекратил посещения тайного погоста. А после того, как подневольный дозор сняли, я снова стал приходить на могилку. Сейчас уже прихожу реже. Раз в полгода. Мне повезло. Ладно, это лирическое отступление, продолжим о Дубове и о заговоре…
        После непродолжительной паузы голос Пестеля снова зазвучал.
        - Я еще раньше знал, что Дубов состоит в тайной организации Милорадовича и является его правой рукой. Если бы не медлительность и не нерешительность господина генерал-губернатора, мы бы тогда осуществили переворот. Они не захотели присоединяться к нам. Да и Бог с ними. Все получилось так, как и получилось. Дело не в том… Оказывается, это Дубов убил своего шефа. Не сам, конечно, а с помощью верного ассасина. Убил в тот момент, когда понял, что мятеж не удастся, и все провалено. Устраняя Милорадовича, тем самым Дубов заметал следы и спасал организацию. К тому же им двигала еще одна цель, и весьма честолюбивая: занять место главы тайного союза. Делить власть с генерал-губернатором он не захотел. Убийство бесстрашного серба тогда приписали Каховскому. Знаете, Голевский, мы его не простили за это чудовищное преступление даже перед самой смертью. Бедняга, оказывается, он был не виноват. А застрелил генерала капитан Макаров, иначе Максимилиан - глава моей, а ранее, Дубовской тайной полиции. Это он вас преследовал почти до самого Красноярска.
        - Я знаю.
        - От Макарова?
        - Да.
        - Он вам все рассказал? И о Булатове и Якубовиче?
        - Да… Перед смертью.
        - Ладно, черт с ним, с этим Макаровым. Вернемся к графу Дубову. Он, несомненно, был порядочной сволочью, но в одном деле он оказался молодцом, да еще каким! Он единственный в России сумел сохранить свою организацию. Я принял это к сведению. Наличие в подчинении у меня тайной боеспособной организации подвигло меня к следующему шагу. Я решил организовать заговор против императора. Так сказать, предпринять вторую попытку. Я был всецело уверен в успехе. Я же обладал невероятными неземными возможностями. Так отчего бы мне не попробовать еще раз осуществить революцию. Ведь это шанс! Да еще какой! Мне, право, стоило немалых земных и неземных усилий, дабы не растерять членов общества. Но я успешно справился с этой задачей. Я даже умудрился расширить число членов этой организации и насадил в ней жесткую дисциплину. А чтобы не повторять старых ошибок, предателей, отступников и колеблющихся я безжалостно уничтожал. Такая участь постигла братьев Боташевых и еще несколько человек. Я рассчитывал начать переворот 1 января 1832 года. Ведь именно первого января шесть лет назад я и мои товарищи, кстати, как и вы,
Александр Дмитриевич, хотели поднять восстание.
        - Если бы вы победили в революции, что бы это дало нашей многострадальной матушке-России?
        - Многое. Закон и порядок. Конституцию. Свободу для всех граждан. Но, право, есть ли теперь смысл об этом дискутировать. Вы, Александр Дмитриевич, разрушили мои замыслы, несмотря на все мои старания.
        - Так оживший Цаплин - это ваша субстанция?
        - Моя. Еще я вселялся в мертвого Бозатти, когда тот преследовал Дашу. Я влюбился в княжну, так же как и вы, Голевский. В тот миг, когда я увидел ее на одном балу год назад. Потом решил ее украсть, но этот Бозатти спутал мне все карты. Да, я потерпел поражение. Надо уметь достойно проигрывать. Вы оказались сильнее меня, пусть вы и земной человек, но с неземным везением и силой духа. Выйти живым и невредимым из таких переделок - это уму непостижимо! А Даша? Если бы не ее любовь, то вы бы погибли в тайге. После Дубова я пожил в теле скончавшегося дворянина Усольцева. Я следил за тобой. Хотел отомстить, но потом остыл. А тут еще Рылеев стал звать меня на третий уровень. Он в поэтическом департаменте Земного разума. Там с ним сосуществуют все знаменитые поэты прошлых лет: Омар Хайям, Шекспир, Байрон и другие. Вернее, их энергетические субстанции. Кондрат говорит, что я зря стараюсь. Он утверждает, что буквально через столетье в России совершится революция для народа, но она не принесет этому народу истинной свободы. А принесет много крови и людских жертв… Будет расцвет страны, а засим снова наступят
мрачные времена. После - временная стабильность, а потом - опять революция. Все движется по кругу. Россия есть Россия. Российское сознание таково, что любит создавать трудности и героически их преодолевать. Терпеть, терпеть иго, а потом в одночасье делать революцию. Я хотел уйти, не прощаясь. Но решил из уважения открыть вам, сударь, глаза на устройство мира. Кто еще кроме меня это сделает. Я уважаю достойных соперников. А тут кончина Веры Николаевны случилась. Я решил воспользоваться неожиданно представившейся мне возможностью. Хотя, по правде говоря, шел на небывалый риск, не всякое, даже храброе сердце, выдержит такое зрелище: женщина-мертвец разговаривает мужским голосом. Браво, Александр Дмитриевич, у вас отличная выдержка и самообладание.
        - Да уж, - только и вымолвил генерал. - Еще чуть-чуть, и я бы умер от разрыва сердца.
        Мертвые губы Веры растянулись в улыбке - дух Пестеля рассмеялся.
        - Извините, Александр Дмитриевич, что не успел предупредить вас о своем перевоплощении. Хотел вам сюрприз сделать.
        - Благодарю, Павел Иванович, сюрприз удался вам на славу, что и говорить.
        Самообладание уже вернулось к Голевскому. Ну и потусторонняя субстанция, ну и нечистая. По крайней мере, она настроена миролюбиво к нему и не хочет причинить зла.
        Энергетическая субстанция продолжала:
        - Что я хотел сказать еще. Надоело мне, Александр Дмитриевич, скитаться по чужим телам. Не стал я властителем России, да и Бог с ним. Через сорок дней, если я не вселюсь в кого-нибудь, а я точно не вселюсь, надоели эти шестилетние страдания, я перейду на третью ступень бытия - небесную. Оттуда нельзя вернуться в земную жизнь. Это слой - это весь земной разум, история, все знания, прошлое, будущее. Там далее четвертый уровень - вселенский. Индусы называют эту энергию праной. От него питается все живое. Это положительная созидательная энергия. Это заблуждение, что смерть примиряет всех, здесь всем воздается по заслугам. Души с более сильной энергетикой уходят выше. Мы кирпичики вселенского разума - единая система. Мы - это Он, а Он - это мы.
        - А как вы, Павел Иванович, покидали тело на время? Ведь кто-то из слуг мог посчитать, что вы умерли и запаниковать, вызвать лекаря.
        - Я под страхом смерти приучил слуг и Макарова не входить ко мне, покамест не прозвенит колокольчик. На всякий случай запирался изнутри в своем кабинете: вдруг кто войдет, а я бездыханный лежу. В основном покидал свое тело ночью. Но вы, Голевский, своей неутомимой активностью и нечеловеческой неуязвимостью заставили меня даже днем покидать мое телесное пристанище. Тогда я выдумал для прислуги еще и послеобеденный сон.
        - Ясно.
        - Будете на том свете, Голевский, тоже привыкнете к мертвецам, как и я. А покамест желаю вам земного счастья, Александр. Как и Дарье Николаевне. Я полагаю, о нашем разговоре не следует распространяться: все равно никто вам не поверит. Пусть Бенкендорф думает о заговоре графа Дубова, а не о заговоре № 2 давно упокоенного Пестеля. Пускай этот «патриот России» вешает себе ордена на грудь. Но вам можно вешать, вы заслужили. Я умею достойно проигрывать. А теперь прощайте, Голевский! Я еще подумаю, уходить мне окончательно на следующий уровень или подождать… А пока о'ревуар, месье Голевский!
        Голова покойницы, невольного медиума, безжизненно упала на подушку. Тело замерло…
        Капитан вздрогнул. Из макушки умершей вдруг закурился серебристый дымок, завился красивой тонкой спиралью, поднялся вверх и превратился в серебристый шар. Он так ярко светил, что Голевский прикрыл глаза ладонью. Шар просверкал, просверкал какое-то мгновение - и исчез.
        Когда Голевский вышел из спальни, на нем не было лица. На голове прибавилось седых волос. Его трясло. Присутствующие в доме решили, что он потрясен смертью Веры. Он их не стал разуверять. …Дух Павла Ивановича с насмешкой наблюдал за Голевским с высоты своего неземного полета.
        Ему хотелось крикнуть напоследок капитану: «Запомни, Голевский, мы - это ОН, а ОН - это мы!», но не было для этого подходящего тела. И дух полетел прочь. Легко, свободно. Серебряный шар поднимался все выше и выше, пока не исчез в сумрачных облаках зимы.
        Он видел как бы все со стороны…
        Эпилог
        Осенью 1832 года состоялась свадьба Дарьи Боташевой и Александра Дмитриевича Голевского. На торжественном празднике присутствовали: сам государь император Николай Павлович, члены его семьи, великий князь, сенаторы, губернаторы и конечно шеф жандармов Бенкендорф. Генерал получил от императора графский титул и весь светился от радости.
        Приехал на торжество и родной брат Голевского - Никита. С женой и с детьми. Была на свадьбе и тетушка. Из Казани прибыл ее сын - Андрей со всем своим семейством.
        Свадьба была роскошной. Было море цветов, поздравлений, подарков. Старый князь Боташев был безумно рад торжеству и горд присутствию на нем императорского величества и всего высшего света. Старый суворовец будто помолодел лет на десять. Так он был доволен счастьем своего единственного оставшегося чада. Жаль, что княгиня не дожила до этого светлого часа: не выдержав смерти Веры, она вскоре скончалась.
        Через год у четы Голевских родился прекрасный сын, похожий на Александра Дмитриевича, а год спустя - прелестная дочь, точная копия Дарьи Николаевны.
        Голевский выпустил книгу «Пословицы, поговорки и сказания народов Урала и Сибири» и написал кучу статей. Потом вышел в отставку и уехал в свое имение. Стал писать романы, которые пользовались огромным успехом у столичной публики. Дарья Николаевна сосредоточилась всецело на воспитании и обучении своих детей.
        Сын пошел по стопам отца и вступил в гвардию, в Измайловский полк, дослужился до генерал-майора, дочь Голевского удачно вышла замуж за родственника Мордвинова и родила впоследствии пятерых детей.
        Князь Боташев умер в 1841 году. В том же году скончался и сиятельный жандарм граф Бенкендорф. Графа Переверзева постигла та же участь, но год спустя. Он отдал Богу душу в 1842 году в городе Енисейске. Умер от туберкулеза.
        Сын Михаила Боташева - Иван, рожденный в далекой Сибири, был привезен в Петербург и устроен по протекции Голевского в Морской кадетский корпус, затем Иван стал морским офицером. Погиб в Севастополе во время войны с англичанами.
        Журавлев женился на местной жительнице, она родила ему троих детей. Амнистировали полковника, как и многих оставшихся в живых декабристов, в 1856 году по высочайшему указу Александра II-го. Разрешили вернуться в Россию. Журавлев выбрал Нижний Новгород. Там находилось имение его родителей. Впоследствии Голевский со своим отпрыском пару раз посещал Журавлева. Полковник издал книги «Воспоминания о сибирской ссылке», «Быт абаканских татар» и «Флора и фауна Енисейской губернии».
        Дух Пестеля - серебряный шар - больше не появлялся на пути Александра Дмитриевича. Видимо, перешел на следующий уровень или, передумав, вселился в какого-нибудь заговорщика или Диктатора. Голевский вспоминал о субстанции Пестеля как о необычном сне. Но иногда предательская мысль посещала его: действительно ли в том потустороннем мире все так, как описал полковник? Ведь он говорил так правдоподобно. Или все там по-другому? А может, это фантом? И не было никакого духа Пестеля. Вероятнее всего, это было временное помрачнение рассудка от пережитого горя, такое же бывает.
        Так или иначе, но одна фраза духа Пестеля, реально существовавшего тогда или причудившегося наяву, хорошо врезалась в память Голевскому: «Мы - это ОН, а ОН - это мы». В это высказывание он точно поверил и верил до конца жизни.
        notes
        Примечания

1
        Союз (франц.)

2
        Разрешите представить вам моего мужа (франц.)

3
        Здравствуйте, мой граф. Я рад с вами познакомиться (франц.)

4
        Пока дышу, надеюсь! (лат.)

5
        Это великолепно, сударь. Я не возражаю. Я согласен (франц.)

6
        С удовольствием (франц.)

7
        До свидания (франц.)

8
        Моя любимая матушка (нем.)

9
        Как вы доехали? (франц.)

10
        Я немного устал от поездки (франц.)

11
        Бальная книжка (франц.)

12
        Начинайте! (франц.)

13
        Хорошо (польск.)

14
        Мой друг, Александр (франц.)

15
        Это несносно! (франц.)

16
        Не бойтесь, сударыня! (франц.)

17
        Не хочу! (польск.)

18
        Сволочь! (польск.)

19
        Болтовня! (франц.)

20
        Призрак (франц.)

21
        Прекрасно (англ.)

22
        Это ужасно! (франц.)

23
        Отлично! (франц.)

24
        Это правда (франц.)

25
        В Париж

26
        Какая удача! (итал.)

27
        Вот так (итал.)

28
        Боже мой! (итал.)

29
        Очень доволен! Красавица! (итал.)

30
        Мать моя! Слушай! У меня нет времени! (итал.)

31
        Едем в Рим. (итал.)

32
        Я не женат (итал.)

33
        Матери (итал.)

34
        Проклятье! (итал.)

35
        Подожди секундочку, красавица! (итал.)

36
        Да что вы! (франц.)

37
        Хорошо, моя дорогая (франц.)

38
        Прежде всего, скажите как ваше здоровье? (франц.)