Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Манаков Кирилл : " Хроники Последнего Лета " - читать онлайн

Сохранить .
Хроники последнего лета Кирилл Янович Манаков
        Чего только не услышишь в Москве! Говорят, например, что в администрации российского президента совершенно официально работают самые настоящие чёрт и ангел. Но мы-то с вами - разумные люди и не будем верить во всякую ерунду, правда?
        Кирилл Манаков
        Хроники последнего лета
        I
        Действительный государственный советник первого класса, заместитель главы Администрации Президента, дважды герой России Виктор Сергеевич Загорский вошел в свой кабинет.
        Из-за строгих гардин пробивались тонкие полосы пронзительного июньского солнца. Легкомысленные зайчики отражались в благородной полировке наборного паркета и намертво застревали в коротком ворсе красной ковровой дорожки. Великий реформатор Столыпин с портрета на стене неодобрительно оглядывал помещение, предпочитая, по-видимому, более гармоничные интерьеры.
        С недавних пор здание Администрации на Старой Площади вызывало у Виктора Сергеевича острую неприязнь. Ему не нравилось все: длинные коридоры с затертым паркетом и казенными дверями, особый, едва уловимый запах многолетней пыли, мутные плафоны с тусклыми лампочками, равнодушные охранники в полицейской форме на входе…
        Виктор Сергеевич понимал, что, в сущности, здание тут ни при чем, а раздражение вызвано накопившейся многодневной усталостью. Как, скажите, сосредоточиться на решении мировых проблем, если в затылке растекается тягучая боль? Давно пора провериться, но для Загорского визит к врачу всегда был сродни вызову на допрос в инквизицию.
        В кабинете на гостевом диванчике удобно расположился совершенно лысый человек. Он вытянул ноги, словно желая продемонстрировать стоптанные до блеска подошвы коричневых туфель. При появлении Виктора Сергеевича гость быстро поднялся, поправил галстук, поклонился ниже, чем следовало по обычному офисному этикету, и бодро сказал:
        - Виктор Сергеевич, мое почтение!
        - Здравствуйте, Аркадий Львович.
        Начальник общего отдела Аркадий Львович Колушевский был одним из немногих гражданских чиновников, к которым Виктор Сергеевич испытывал нечто, похожее на уважение. Многочисленные проверки, как открытые, так и, само собой разумеется, негласные, подтверждали принадлежность Колушевского к редкой породе государственных служащих, работающих «за идею».
        Аркадий Львович шаг за шагом поднимался по служебной лестнице вплоть до нынешней высокой должности начальника отдела, призванного заниматься вопросами, которые сам Виктор Сергеевич называл «мутными».
        Утренние доклады в исполнении Колушевского были по-настоящему интересны, он умел невероятно точно препарировать любое событие, найти его первопричину и предсказать последствия. Разве это не ценное качество? Талантом аналитика способности Аркадия Львовича не ограничивались. Он виртуозно организовывал решение проблем самого деликатного свойства, за что также ценился руководством.
        Как только Загорский опустился в кресло, бесшумно появился референт, толкающий перед собой покрытый белой скатертью столик со стаканом чая в серебряном подстаканнике и блюдечком слегка обжаренных лесных орешков. Виктор Сергеевич попробовал - все как положено: настоящий Цейлон, щепотка чабреца, долька лимона, два кусочка сахара, а орешки хрустят, но не отдают горечью. Отпив несколько глотков, он кивнул, отпуская референта.
        Аркадий Львович начал доклад.
        И сразу же обнаружилась информация, проливающая свет на некоторые любопытные события последнего времени. Молодец, все-таки Колушевский, умеет работать головой!
        Вот, например, компания тюменского вице-губернатора приобрела ремонтную базу тяжелых бульдозеров. Мелочь, кажется, недостойная внимания высокого руководства, но только на первый взгляд. База - единственная в регионе, а это означает, ни много, ни мало, монополию на рынке. Тюменские давно положили глаз на строительство новой ветки нефтепровода в Китай, Транснефть еле отбилась, так нет же, решили, значит, обходным маневром прорваться. Ребята они настырные и жадные, так что придется меры принимать. Не спеша, аккуратно, скоро выборы в области, так что лишний шум не к чему. Хотя, имеет смысл подумать, может перед выборами и стоит их… по полной программе. Словом, есть над чем поразмыслить.
        В Москве все по-прежнему. Воруют, конечно, но пока в рамках, с учетом, разумеется, столичных масштабов. Новый градоначальник, похоже, привел своих в чувство. Ладно, посмотрим, как он сумеет удержать ситуацию - у местных ребятишек аппетиты сложились нескромные, как-то они переживут сокращение бюджета?
        В Питере, напротив, жизнь бурлит и бьет ключом. Мусульманская фракция в гордуме при поддержке решительных бородатых пикетчиков, потребовала ввести ношение хиджаба в присутственных местах. В ответ великорусские патриоты-почвенники поставили на голосование законопроект о проведении обязательного утреннего коллективного молебна во всех городских учреждениях. Воспользовавшись случаем, оба прошедших в думу либерала с подозрительным единодушием подняли крик о разрешении однополых браков.
        Конец безобразиям положил глава Администрации Эльдар Рамильевич Рогов. Последовал вызов в Кремль, и после непродолжительной, но энергичной беседы, умиротворенные питерские смутьяны, сплоченные полученной трепкой, вернулись на берега Невы, горя желанием укреплять российскую государственность. Эльдар Рамильевич на этот раз очень грамотно отработал.
        У замминистра финансов обнаружились красивые счета в Сингапуре. И это еще полбеды - уж как-нибудь разобрались бы по-тихому. Так нет, кто-то из фээсбэшников сначала наехал на почтенного финансиста, а потом, столкнувшись с профессиональным упрямством, слил информацию в прессу. Придется реагировать. Похоже, Кудлатов неважно справляется с контролем своей конторы. Слишком уж часто ребятишки из ФСБ вредную личную инициативу проявлять стали!
        Очень неприятная история. Замминистра - человек самостоятельный, непростой, но ведь свой, работает в команде. Понятно, заигрался, но ведь не для себя же! И ниточки потянуться, прежде всего, к министру обороны, Гарику Баранову. Свои же ребята, а мы своих не бросаем…
        Виктор Сергеевич несколько раз прерывал Колушевского и задавал уточняющие вопросы. Аркадий Львович отвечал кратко и четко, заглядывая иногда в толстый блокнот.
        Внезапно Колушевский замолчал.
        - У вас все? - спросил Виктор Сергеевич.
        - Никак нет, - хотя Колушевский никогда не служил в армии, военные обороты в его речи мелькали довольно часто, - еще вот…
        Аркадий Львович раскрыл объемную папку, достал оттуда несколько листков бумаги и через стол протянул Загорскому. Виктор Сергеевич быстро пробежал глазами. Этого только не хватало! Некий автор, несомненно, яркий и даже талантливый, написал несколько заметок, касающихся бурной деятельности на поле благотворительности Анечки Баренцевой - умницы, красавицы и очень способной девочки. Нет, прямых намеков на их связь не было, но весь смысл написанного сводился к тому, что не случайно юная студентка, без году неделя приехавшая в столицу из Рязани, получила в управление огромные средства. Отдельно автор прошелся по расходам фонда и образу жизни его руководительницы, причем сделал это очень убедительно и занимательно. Талантливый сукин сын… или сукина дочь?
        Ну, надо же! Только вчера Анечка каким-то образом связалась по телефону с супругой, Риммой Владимировной, и между ними состоялся долгий и нелицеприятный разговор. Как обычно в таких ситуациях последствия сказались главным образом на Викторе Сергеевиче, которому все это было совсем ни к чему, особенно сейчас. И так проблем выше головы, президент уже выказал свое неудовольствие положением дел с выполнением поручений…
        Виктор Сергеевич, механически рисовавший на листке бумаги во время доклада Колушевского, наконец, обратил внимание на свои художества. Он неосознанно изобразил в левой части несколько пятиконечных звезд разного размера, а в правой - десяток крестов, от простенького плюсика до египетского анка. Виктор Сергеевич отбросил ручку и с раздражением спросил:
        - Это что?
        - Статья, - спокойно ответил Колушевский.
        - Это как раз понятно. Откуда?
        - С утра гуляет по сети.
        - По сети, значит… И кто автор?
        - Выясняем. На девяносто процентов - художество Рудакова.
        - Рудаков? Этот… - тут Виктор Сергеевич, не удержавшись, добавил, против своих правил, сочное непечатное выражение, - он еще и статейки пишет?
        - Да. Похожее уже проходило, естественно с другим содержанием. Ребята работают, точное авторство установим за пару часов.
        - Много читают?
        - Вовсю. Самая цитируемая публикация.
        Виктор Сергеевич наклонился вперед и забарабанил пальцами по столу, как всегда делал в минуты сильного душевного волнения. Взгляд его сразу же стал жестко-колючим.
        - Разберитесь с этим. И поскорее.
        Аркадий Львович аккуратно сложил бумаги в папку.
        - Разрешите идти?
        - Минуту.
        Виктор Сергеевич вызвал по селектору референта.
        - Слушаю, - немедленно отозвался в динамике подчеркнуто-официальный голос.
        - Личные вызовы были?
        - Так точно. Восемь звонков от Риммы Владимировны и два от Анны Михайловны.
        Началось! Сегодня вечером предстоят минимум два неприятных разговора. Можно, конечно, сказаться занятым и остаться на работе или отправиться в служебную резиденцию, тем более, что график, действительно, весьма насыщенный, но Виктор Сергеевич, как человек сильный и волевой, считал унизительным скрываться. Ситуация складывалась досадная, несправедливая и потому вдвойне обидная. Этот самый Рудаков уже выпустил несколько ехидных заметок, но все же не переходил грани, отделяющей жесткую критику от личного оскорбления.
        Виктор Сергеевич отключил селектор и решительно заявил Колушевскому:
        - Разберитесь.
        Аркадий Львович, внимательно наблюдавший за начальником, кивнул и ответил очень серьезно:
        - Будьте покойны, непременно разберемся.

* * *
        Посыпавшиеся со всех сторон неприятности и ужасное самочувствие наложили отпечаток на весь день. Временами боль вступала в затылок с такой силой, что перед глазами колыхалась желтая пелена, а желудок скручивали сухие спазмы, оставляя во рту отвратительный кислый привкус. Сопровождавший Виктора Сергеевича пресс-секретарь администрации сразу заметил сумрачно-подавленное состояние руководителя и даже рискнул предложить пересмотреть рабочий график. Загорский ответил резким отказом, о чем вскоре пожалел.
        На показательном круглом столе с молодыми активистами он чуть ли не первый раз в жизни запутался в словах и не смог правильно произнести название известной молодежной организации. После такого конфуза Виктор Сергеевич резко прервал выступление и дальше мрачно слушал бодрые речи будущих политиков. Мероприятие закончилось, и он, не прощаясь, вышел из зала, охрана ловко отсекла желающих пообщаться энтузиастов, а опытный пресс-секретарь побежал к телевизионщикам давать указания по облагораживанию эфирной картинки.
        Утопая в мягких подушках заднего сиденья бронированного лимузина, Загорский размышлял, не позвонить ли ему прямо сейчас Римме и Анечке и не объясниться ли так, на расстоянии. Рассудив, однако, что женская натура все равно потребует излияния эмоций при личной встрече, окончательно решил перенести разговоры на вечер.
        Как ни странно, такая отсрочка не только не успокоила, а скорее добавила смятения в мысли. На обеде с китайскими нефтяниками Виктор Сергеевич отрешенно ковырял вилкой утиную грудку под клюквенным соусом, автоматически кивая излияниям товарищей из Поднебесной, пребывающим в эйфории от подписанных контрактов и вдохновленных комплиментом от принимающей стороны - стопочкой драгоценной женьшеневой настойки.
        Сам Виктор Сергеевич, прохладно относившийся к алкоголю, ограничился грейпфрутовым соком с минералкой. Он поднимал бокал, механически улыбался и не обращал внимания на громкий смех китайцев, распробовавших женьшеневку. Как оказалось впоследствии, начальник протокольного отдела, увидев, что шеф не выказывает особого желания общаться с гостями, приказал выставить на стол все наличные запасы волшебного дальневосточного напитка. Он же произнес два первых обязательных тоста - «за партию» и «за руководство», после чего китайская делегация перешла к неорганизованным возлияниям.
        По окончании обеда Виктор Сергеевич отменил несколько малозначительных аудиенций и рассчитывал некоторое время побыть в одиночестве. Но к несчастью, тут же по спецсвязи позвонил министр обороны и начал нудно рассказывать план совместной с ФСБ операции по ликвидации чьей-то базы в горах Таджикистана. Мало того, что министр сильно шепелявил, он еще крайне плохо умел выражать собственные мысли, поэтому разобраться в сути его вопроса было решительно невозможно. Обычно Загорский молниеносно вникал в проблему, но в нынешнем состоянии никак не мог уловить смысл. Наконец, Виктор Сергеевич понял, что военные с фээсбэшниками собираются кого-то бомбить и спрашивают его мнения. Он раздраженно сказал, чтобы разбомбили все к чертовой матери и повесил трубку.
        Но самым досадным оказалось то, что не получалось полностью сосредоточиться на переговорах с сенатором Макдауэллом. Интересный, между прочим, субъект этот сенатор. Серьезный человек, очень серьезный. Представляет таких людей… даже не людей, а деньги, на которые можно купить весь этот мир, и еще останется. Неофициальный визит готовился очень давно и сопровождался многочисленными согласованиями, взаимными требованиями и уступками. По большому счету финальная договоренность означала бы создание нового альянса, способного открыть невиданные прежде горизонты, но…
        Макдауэлл походил на добродушного фермера со среднего Запада, из тех, кто всегда предпочтет поджаренный на собственном дворе стейк с кровью и порцию бурбона разогретым в микроволновке замороженным полуфабрикатам под стерилизованное пиво и диетическую колу. Желтый замшевый пиджак, тоненький шнурок на серебряной застежке вместо галстука и даже перстень с черепом никак не позволяли разглядеть в этом человеке одного из самых влиятельных политиков в мире.
        Вначале Виктор Сергеевич довольно удачно поддерживал беседу, сумев даже точно и к месту процитировать Скотта Фиджеральда, но стоило перейти к вопросам практического характера, то сразу же потерял всяческий интерес к разговору. Это особенно стало заметно, когда энергичные и улыбчивые гарвардские консультанты посыпали цифрами и цитатами из готовящегося текста договора. Виктор Сергеевич с отсутствующим видом кивал, будто бы соглашаясь с каждым их словом.
        Видя разобранное состояние шефа, на помощь ринулись советники - Карл Иммануилович Гофман и Иван Степанович Добрый-Пролёткин.
        Карл Иммануилович более всего походил на типичного немца, точнее на образ немца, с Петровских времен укоренившийся в сознании русского человека. Высокий, худой, с гладко выбритым вытянутым лицом и уложенными на пробор волосами, одетый в наглухо застегнутый костюм-тройку, он отличался исключительной педантичностью, столь свойственной немецкому роду. Господин Гофман имел превосходную дикцию и всегда старательно выговаривал слова, что создавало впечатление легкого иностранного акцента. Впечатление, надо сказать, обманчивое: согласно анкетным данным, Карл Иммануилович не владел иностранными языками, за исключением нескольких общеупотребительных фраз. А поскольку анкету многократно и очень внимательно проверяло ведомство компетентное и уважаемое, то сомневаться в этом не было никаких оснований.
        Иван Степанович представлял ярчайший контраст своему долговязому коллеге. Маленький, упитанный, румяный, с русыми волосами, стриженными под горшок, он признавал только светлый льняной костюм с обязательной косовороткой. Поговаривали, что несколько лет назад многоуважаемый советник носил также скрипучие хромовые сапоги, и потребовалось личное вмешательство президента, чтобы заставить его переобуться в ботинки. Но и здесь возобладала русофильская натура господина Доброго-Пролёткина: изготовленные на заказ туфли из крокодиловой кожи имели тиснение в виде узора с петушками.
        Стоит задаться вопросом, каким образом эти яркие и незаурядные личности вообще попали на работу в администрацию президента. Увы, есть вопросы, ответы на которые простым смертным знать не суждено. Или, по крайней мере, не положено.
        Советники немедленно перешли в наступление, выплеснув на американцев ответный поток цифр. Гофман очень быстро говорил по-русски, ничуть не смущаясь тем, что переводчик не успевает за его речью, а Добрый-Пролёткин изъяснялся на превосходном английском, четко модулируя голосом наиболее важные моменты. Неожиданная атака привела в оторопь оппонентов, включая заматеревшего в переговорных баталиях сенатора.
        После непродолжительной дискуссии стороны решили перенести принятие окончательного соглашения на месяц ввиду недостаточной проработки вопроса. При этом Макдауэлл бросал такие взгляды на гарвардских умников, что не было никаких сомнений: даже американская сторона именно на них возлагает ответственность за фактический срыв переговоров.
        Быстро попрощавшись, сенатор оправился восвояси, а советники с двух сторон окружили Загорского и, участливо наклонившись, заговорили, перебивая друг друга:
        - Виктор Сергеевич, вы выглядите ужасно, вам просто необходимо показаться доктору…
        - Ах, Карл Иммануилович, что вы говорите, какие доктора! Где вы видели нормальных докторов? Залечат, а потом скажут, что так и было. В баньку надо! Немедленно в баньку!
        - Это, знаете ли, форменное мракобесие! Состояние здоровья должно постоянно контролироваться.
        - Да ну вас с вашим контролем. Баня все лечит. Помните мудрую пословицу: «пар костей не ломит»?
        - Что вы, Иван Степанович! При некоторых заболеваниях баня абсолютно противопоказана, даже такая мягкая, как турецкий хаммам. Что же говорить о русской парной?
        - Вы ставите врачевание тела выше умиротворенности разума и покоя души! Ошибаетесь, сударь!
        - Опять вы о душе! Хочу напомнить, что так называемые «душевные болезни» - явление серьезное и крайне неприятное, и их лечение с помощью бани - настоящее шарлатанство! Любые расстройства и недомогания требуют внимания квалифицированных специалистов!
        - Это все ваша слепая вера в так называемых специалистов! Вам знакома статистика врачебных ошибок?
        - Но здесь же не районная поликлиника в еврейской, простите, автономной области! Здесь работает лучшая профессура и установлено первоклассное оборудование.
        - Ага, вот вы и подняли еврейский вопрос! Даже сейчас не смогли промолчать! Глубоко все-таки в вас, генетическая память засела!
        - Помилуйте, Иван Степанович! Я вовсе не в том смысле! Просто привел пример отдаленного региона…
        - Знаем мы ваши смыслы! Наплетут сначала, а потом на русских наговорят с три короба.
        - Ну, любезнейший, я просто вынужден отметить, что не мы еврейскую тему начали, не мы!
        В таком ключе беседа продолжалась несколько минут. Наконец советники пришли к непростому компромиссному решению о том, что господину начальнику необходим срочный отдых. Виктор Сергеевич, оказавшийся в положении несчастных гарвардцев, впал в прострацию, вызвал пресс-секретаря и велел отменить все запланированные на вечер мероприятия.
        После ухода Гофмана и Доброго-Пролёткина Виктор Сергеевич еще некоторое время сидел в кресле, размышляя, куда лучше направиться вначале - к жене или подруге сердца. Рассудив, что ночевать все равно придется дома, приказал готовить выезд на Кутузовский, где в прекрасно обставленной пятикомнатной квартире под круглосуточной охраной ФСО проживала умница и красавица Анна Баренцева.

* * *
        За два года знакомства Виктор Сергеевич научился безошибочно предсказывать поведение Анечки. Сейчас он ошибся только в одном: несчастная умница и красавица лежала с мокрым полотенцем на лбу не в спальне, а на диване в гостиной. При этом коротенький халатик раскрывал ровно столько, сколько нужно для создания образа прекрасного умирающего лебедя. Этому же способствовало страдальческое выражение на прекрасном личике. Не подлежит сомнению, что современная медицина могла бы предложить куда более действенные средства от головной боли, чем холодный компресс, но ни одно из них не выглядело бы так драматично.
        Анечка, не открывая глаз, произнесла слабым голосом:
        - Зачем ты пришел?
        Отвечать на этот бессмысленный по сути вопрос необходимости не было, Загорский сел в кресло и стал выслушивать вполне ожидаемые упреки. Однако неожиданно разговор пошел в непредвиденном направлении: у Анечки случилась настоящая истерика, и Виктор Сергеевич попросту не знал, что делать. Кто бы мог подумать, что у этой хрупкой девушки окажутся голосовые связки, достойные примы Большого Театра!
        Виктор Сергеевич, будучи не в силах справиться со шквалом женских эмоций, испытывал острейшее чувство унижения и обиды. Как будто он сам написал проклятую статью!
        Когда Анечка немного пришла в себя, беседа приняла совсем неприятный оборот: умница и красавица категорически потребовала определиться, «стать, наконец, мужиком и принять решение». Обычные рассуждения Виктора Сергеевича об особенностях его положения во внимание не принимались, а в качестве примера приводился президент Франции, меняющий жен безо всякого ущерба для имиджа.
        Попытки обнять, прижать к груди и погладить по головке на сей раз были отвергнуты с негодованием. Анечка с необыкновенной твердостью заявила, что отныне позволит к себе притронуться только после того, как Виктор Сергеевич объяснится с женой.
        Одним словом, заместитель главы Администрации Президента Российской Федерации Виктор Сергеевич Загорский вышел от любовницы кипящим от обиды и негодования. Он был настолько возбужден, что перед уходом изменил своим принципам и залпом выпил полстакана теплого виски. Все произошедшие неприятности, включая головную боль и недовольство президента, воплотились в образе журналиста Рудакова. Встретить бы мерзавца прямо сейчас и разобраться на месте, жестко, по-мужски. Интересно, что он собой представляет - скорее всего, типичная гламурная паскуда, привыкшая безнаказанно бросаться словами. Явственно представилось - вот он идет навстречу, останавливается… без лишних слов левой - в печень, и сразу правой - в скривившуюся от боли физиономию.
        По пути домой Виктор Сергеевич изо всех сил старался держать себя в руках и не выплеснуть накопившееся раздражение на ни в чем не повинных ребят из охраны.
        После разговора с Анечкой, когда он не смог предугадать ее бурную реакцию, встреча с женой вызывала естественные опасения.
        В отличие от Анечки, Римма Владимировна выглядела абсолютно спокойной, и это заставляло Виктора Сергеевича нервничать. Однако странное спокойствие супруги тут же разъяснилось: перед ней на столе стояла полупустая бутылка коньяка, подаренного во время какого-то визита во Францию. Уникальная, кстати, бутылочка, столетняя. Почему-то не к месту вспомнились слова Анечки о женах французского президента.
        Между тем, выглядела Римма Владимировна превосходно, если не сказать неотразимо. Обтягивающее платье, коралловые бусы и антрацитово-черная роза в волосах. Виктору Сергеевичу показалось, что это искусственный цветок-заколка, но долетевший тонкий аромат убедил его в обратном. Между прочим, супруга на десять лет моложе…
        - Устал, дорогой? - Римма Владимировна приветливо улыбнулась и картинно поднесла к губам бокал.
        Виктор Сергеевич пробормотал что, да, чертовски устал, был тяжелый день, столько встреч…
        - Бедный ты мой, - посочувствовала жена, - заработался… а я целый день кино смотрю.
        Она взяла со стола пульт и нажала кнопку. На огромном, в полстены, экране замелькали кадры с их последнего отдыха в Испании. Ездили в Марбелью лет семьь назад, очень неплохо провели время.
        - А ты ничего, - одобрительно сказала Рима Владимировна, глядя на экранного Виктора Сергеевича, - хотя, сейчас, конечно, уже не то… Как, кстати, дела у твоей? Гремит в прессе на всю страну. Говорят, способная стервочка.
        - Римма, перестань…
        - Что ты, Витенька, разве я против? Наоборот, очень интересно.
        Тут Виктор Сергеевич проявил непростительную слабость, пустившись в пространные унизительные объяснения. Римма Владимировна слушала его с легкой насмешливой улыбкой.
        - Витюш, - сказала она неожиданно твердым и трезвым голосом, - мне, понимаешь ли, совершенно все равно, как, что и с кем ты делаешь…
        - Римма…
        - Пожалуйста, не перебивай. Мне совершенно все равно. Я знаю наперечет всех твоих шлюх, меня, Витя, это уже не беспокоит. Но я тебя прошу о двух вещах: впредь избавь меня от общения с этой истеричной девицей. И второе: если ей не хватает ума не высовываться, позаботься об этом сам. Я не желаю, слышишь, не желаю, чтобы твое имя связывали с этой особой. Не желаю, чтобы в меня тыкали пальцами. Договорились?
        Виктор Сергеевич начал было снова оправдываться, но Римма Владимировна неторопливо встала из-за стола, по-кошачьи грациозно потянулась, отчего стало видно, что под платьем вовсе ничего не надето, и неторопливо направилась по лестнице на второй этаж - в спальню. Перед тем как закрыть за собой дверь она повернулась и совершенно спокойно сказала:
        - Я очень надеюсь, что ты сумеешь найти правильное решение. Ты же у меня умница, правда?
        Дверь закрылась, и металлически щелкнул замок.
        Виктор Сергеевич опустился в кресло и некоторое время оставался неподвижным. Вот что значит порода! Должно быть, дала себя знать кровь кого-то из недострелянных в революцию предков благородного происхождения. Затем достал телефон и вызвал Колушевского.
        - Выяснили?
        - Так точно. Нет сомнения, это Рудаков. Сначала разместил на портале…
        - Это не важно. Разберитесь немедленно.
        - Слушаюсь.
        Виктор Сергеевич бросил телефон на стол, опустился на кресло, закрыл глаза и сжал голову руками, пытаясь сдержать рвущуюся наружу боль.
        II
        Бывший физик-ядерщик, кандидат наук, а ныне переводчик с английского и французского Артемий Рудаков в компании старого друга Ваньки Кухмийстерова и директора издательского дома «Новь-КреатиФФ» Иосифа Давидовича Дискина употреблял на кухне собственной квартиры холодную водку с маринованными помидорами.
        Ванька имел внушительные размеры, грозный вид и громоподобный голос. В трезвом состоянии он был человеком спокойным и даже обходительным, но после определенной дозы спиртного резко менялся. Увы, добродушный здоровяк быстро превращался в неуправляемого хулигана. По неизвестной причине Ванька с пеной у рта доказывал, что служил в очень специальном спецназе и поубивал такое неисчислимое количество врагов, что до сих пор не может отмыть кровь с рук. В доказательство всем желающим демонстрировались ладони размером с совковую лопату и предлагалось внимательно приглядеться.
        Некоторые впечатлительные особы действительно принимали Ванькины излияния за чистую монету, но Рудаков-то прекрасно знал, что его приятель после отчисления из института за пьянство проходил срочную службу во вполне ординарных железнодорожных войсках. Скорее всего, имел место классический случай замещения реальности - человек настолько хотел чувствовать себя личностью героической, что начинал верить в истинность собственных фантазий. Ведь младший сержант железнодорожных войск Кухмийстеров совершенно искренне отмечал День Десантника и считался одним из самых заметных персонажей в сообществе ветеранов спецназа.
        Непосредственный начальник Рудакова господин Дискин не был осведомлен о сложных отношениях Ивана с алкоголем и с большим беспокойством слушал его откровения. Директор издательства любил иногда так запросто, без звонка, заскочить к кому-нибудь из подчиненных и пропустить рюмочку-другую, но на несчастье, в этот раз к скромному переводчику уже заскочил старый товарищ.
        Почувствовав живую реакцию собеседника, Ванька наращивал градус повествования, добавляя крайне живописные подробности. Слушая историю о кровавом рейде по джунглям Конго, Иосиф Давидович невольно содрогался, ясно представляя, как этот страшный человек голыми руками изощренно расправляется с взводом американских морских котиков. Зловеще усмехаясь, Ванька поведал, что именно поэтому его не пускают в Америку. По крайней мере, одно из этих утверждений было чистой правдой: в прошлом году он явился за визой в американское посольство навеселе, и, естественно, получил обидный отказ.
        Позабавившись довольно натуральным испугом начальника, Рудаков все-таки пришел ему на помощь. В конце концов, Ванька, похоже, слишком вошел в роль, и с высокой вероятностью сейчас должен начаться острый приступ антисемитизма, и характерный профиль Дискина вполне мог пострадать.
        - Так, ребята! - Рудаков хлопнул в ладоши и разлил водку. - По последней - и гулять!
        Ванька остановился на полуслове, с сожалением вздохнул, махнул стопку, сморщился, словно проглотил живую лягушку, залез вилкой в банку, цепляя помидор, и тяжело поднялся, опираясь о стол.
        - П-п-пошли.
        - Да, да, конечно, - заторопился Дискин, - мне уже пора. Время, знаете ли…
        В этот момент на кухню заглянула Наташа. Увидев жену, Рудаков весело поднял стопку, Дискин замер с открытым ртом, а Кухмийстеров поперхнулся помидорчиком и отчаянно закашлялся.
        Сказать про Наташу, что она красивая - это все равно как описать «Джоконду» словами «ничего картинка». Наташа - сногсшибательна и обворожительна. Почему-то ее считают блондинкой, хотя, если положить руку на сердце, то даже темно-русой назвать нельзя. Возможно, это все из-за белой кожи и легкого румянца, столь характерных для натуральных блондинов. Она относится той категории женщин, на которых не оборачиваются на улице, но стоит пообщаться пару минут - и все, собеседник начинает терять голову.
        - Твое здоровье, дорогая! - бодро воскликнул Рудаков.
        - Здоровье? - улыбнулась Наташа. - Мое-то в порядке, а что с тобой завтра будет!
        Действительно, сидели уже долго, и грозное дыхание похмелья ощущалось совсем явственно. Рудаков едва пригубил водку и поставил рюмку.
        - Все, ребята, двинули!
        Троица прошествовала в прихожую под насмешливым взглядом Наташи.
        - Мое почтение, Наталья Владимировна, - слюбезничал Дискин, за что получил благосклонный кивок.
        - Натаха, - Ванька полез обниматься, но был отвергнут.
        Некогда, увидев Наташу первый раз, Кухмийстеров попытался за ней приударить, однако встретил решительный и бесповоротный отказ. С тех пор, общаясь с Рудаковым, делал вид, что отказался от девушки ради друга. Со стороны это было очень заметно, и Наташа за глаза над ним хихикала.
        Остывающий асфальт исправно отдавал тепло в атмосферу, и московский июльский вечер колыхался дрожащим маревом. Кухмийстеров по-хозяйски остановил такси, ввалился на заднее сиденье, и, будучи уже не в состоянии говорить, помахал на прощанье рукой.
        Иосиф Давидович вежливо поклонился в ответ, а когда машина уехала, печально сказал:
        - Очень жаль, Артемий, что вы тратите драгоценное время на подобных субъектов.
        - Положим, сейчас я тратил время не только на него, - усмехнулся Рудаков.
        - Как ни прискорбно, я имел в виду и себя, - вздохнул Дискин.
        Тут Рудаков не нашел, что ответить, а директор продолжал:
        - Знаете, Артемий, а я ведь зашел к вам, чтобы серьезно поговорить…
        - Последний раз мы серьезно говорили сегодня в шестнадцать тридцать на планерке. Впрочем, мы можем продолжить беседу. В холодильнике кое-что осталось.
        - Я вовсе не об этом… Хотел сказать вам… Предложить, если можно так выразиться… Словом, бросайте к чертовой матери переводы. Заканчивайте размениваться на сюсюканье в чужих мемуарах.
        - Вам не нравится… - начал было Рудаков, но Дискин протестующе замахал руками.
        - Нет, что вы, ваши работы прекрасны, но… стоит ли посылать атомную подлодку ловить пескарей?
        - Простите?
        - Артемий, пишите свое! Заканчивайте с этим интернетом, поработайте серьезно. Просматривал ваши рассказики - они великолепны! А вы - ленивы. Это нехорошо. Напишите что-нибудь стоящее. Обещаю - издам! А вы знаете, что я свои обещания выполняю…
        Рудаков с сомнением посмотрел на директора, вспоминая примеры показательной честности. Ничего подобного припомнить не удалось. Похоже, что проблема замещения реальности оказывается заразной.
        - Обещаю - напишу!
        С этими словами Рудаков затолкал Дискина в остановившееся такси и направился домой. И чего вдруг у начальства возник такой душевный порыв? А что, забавно было бы посидеть месячишко-другой и наваять нетленку. К тому же Наташка пилит - хочется ей, понимаешь, стать женой великого писателя. Чтобы пальцами показывали - вон, идет Наталья Воробьева, супруга того самого Рудакова. Того самого?! Да что вы говорите! А посмотрите, какой у нее чудесный наряд и грациозная походка!
        Рудаков, представив картинку, рассмеялся, помотал головой и в прекрасном настроении направился к дому. Панельная девятиэтажка дружелюбно улыбалась освещенными окнами.
        В десяти шагах от подъезда его остановил негромкий отклик.
        - Тёма? Рудаков?
        Рудаков, улыбаясь, обернулся, ожидая увидеть знакомое лицо…

* * *
        Виктор Сергеевич слушал доклад Колушевского с нарочито рассеянным видом, несмотря на исключительную важность сообщаемых сведений. Назревали большие события, и подготовка к ним занимала умы высокого руководства. Кто-то проводил интенсивные переговоры, пытаясь максимально укрепить позиции, а кто-то, наоборот, занялся выводом активов…
        Колушевский, наконец, замолчал и принял заинтересованно-внимательный вид - с ручкой наготове, преданными глазами, приподнятыми бровями и слегка вытянутой шеей.
        - У вас все? - спросил Загорский.
        - Так точно.
        - Да? А как же насчет этого?
        Виктор Сергеевич включил экран стоявшего на столе ноутбука.
        - Вот, полюбуйтесь, пожалуйста, - он прищурился, вчитываясь в мелкий текст информационного сообщения, - прошло по «Интерфаксу»… «Новое зверское нападение в Москве»… та-ак, дальше… русская служба Си-Эн-Эн… «Популярный блоггер и журналист Рудаков находится в коме после нападения неизвестных. По неподтвержденным данным, один из нападавших задержан»… Примерно то же самое в ИТАР-ТАСС, я не говорю про всякую мелочь. Это, по вашему мнению, не важно?
        - Простите, Виктор Сергеевич, - с достоинством ответил Аркадий Львович, - я посчитал этот вопрос сугубо техническим.
        - Нет, это не технический вопрос. Вы прекрасно понимаете, что немедленно возникнут ненужные ассоциации с Анной Владимировной и даже со мной. А в сегодняшней ситуации это просто недопустимо. И потом, я совершенно не понимаю ваших действий… Если, конечно, это не простое совпадение.
        - Нет, это не совпадение. Я получил указание разобраться…
        - Бог мой, - болезненно сморщился Виктор Сергеевич, словно ощутил приступ зубной боли, - неужели разбираться можно только так? Если бы я хотел ему начистить рыло, я пришел бы сам, лично, и сделал бы все собственными руками! Слово «разобраться» имеет множество других значений, кроме примитивного удара по голове.
        - Простите, Виктор Сергеевич, - спокойно сказал Колушевский, - это моя ошибка.
        - Это понятно. Доложите, что произошло.
        Аркадий Львович секунду помедлил, словно собираясь с духом, и начал рассказ. Конечно, же, никто не собирался калечить Рудакова, и даже применять избыточную силу. Просто договорились в качестве одного из инструментов использовать убедительную беседу «по душам». Именно для особой убедительности Колушевский задействовал ребят Абдусаламова…
        Виктор Сергеевич удручено покачал головой.
        Султан Маратович Абдусаламов был одним из немногих людей, к которым Загорский относился с опаской. Что делать, если человек не боится ни Бога, ни черта, и по большому счету не признает никаких законов, кроме весьма противоречивых правил, составляющих его эклектичное мировоззрение. Он признавал власть президента как неизбежное зло, понимая, что это - представитель силы, с которой нужно договариваться. Загорского уважал, если здесь вообще применимо такое слово, исключительно за личное мужество, проявленное во время чеченской кампании. Тогда Виктор Сергеевич в одиночку пришел в штаб авторитетного полевого командира Абдусаламова и передал ему личное послание президента.
        Привлечение головорезов Султана Маратовича для решения вопросов, вышедших в публичную плоскость, было непростительной ошибкой.
        - Одну минуточку! - Виктор Сергеевич вгляделся в текст на экране компьютера. - «Один из нападавших задержан». Это что?
        - Понимаете, - замялся Колушевский, - все пошло нештатно. Ребята должны были просто подойти и серьезно, с напором поговорить. На завтра прошлись бы по рабочей линии, по супруге, уже просматривали перспективу уголовных дел… словом через пару дней клиент полностью готов к употреблению. Но он, - Аркадий Львович в последний момент удержался, чтобы вместо «он» не произнести нечто более сильное, - после первых слов без разговоров схватил урну и с размаху по голове… Ребята, соответственно, не выдержали. Так это еще не все. Он одному практически откусил ухо…
        - Ухо?
        - Да. Проезжали дэпээсники, султановы хлопцы и им накидали, те стрелять из автоматов. Словом, разбежались, взяли фрагменты уха и одного целиком, это которого урной… Безобразие, кстати говоря, сколько ставили вопрос на антитеррористической комиссии, чтобы урны намертво к земле…
        - Хорошо, - очень серьезно сказал Загорский, - мэр Москвы ответит вместе с вами. Где сейчас султанов человек?
        - В Склифе под охраной. Рудаков - в районной.
        - Охрана?
        - Ему-то зачем? От Султана защищать?
        - Да, смешно… Что Султан?
        - Грозится лично перерезать глотку Рудакову. Его людей трогать нельзя.
        - Ладно, с ним я поговорю. С МВД связались?
        - Конечно.
        - Хорошо.
        - Только… - неуверенно сказал Колушевский.
        - Что такое?
        - Министр отказывается сотрудничать.
        - Как так?
        - Вот так. Приказал довести до конца. Сегодня, по нашим сведениям, готовит пресс-конференцию.
        Виктор Сергеевич задумался. Это очень даже неприятный сигнал. Похоже, что министр МВД окончательно определился с союзниками и готов идти на конфликт. Не хватало только свары полиции с боевиками Абдусаламова. Все закончится тем, что вмешается президент, и тогда полетят головы. Стрельба в Москве - слишком большая тема. А кто истинный инициатор конфликта - ясно уже всем. Нужно принимать срочные меры.
        - Ваши предложения?
        - Договариваться с МВД. Возможно, на каких-то условиях отдать им человека Султана. Непросто, но, думаю, с ним договоримся. Скорее всего, будут и другие требования.
        Кто бы сомневался! Плевал министр на контуженного султанова горца. Война идет за место заместителя генерального прокурора, а в перспективе и за самого генерального.
        - Ладно, - буркнул Виктор Сергеевич, - будем договариваться. В одиннадцать ноль-ноль - совещание. Вызовите Гофмана и Доброго-Пролёткина.
        За несколько минут до совещания позвонил начальник охраны и попросил о срочной аудиенции.
        Подполковник Егор Соломонов уже восемь лет работал с Загорским и пользовался его абсолютным доверием. Если необходима срочная встреча - значит информация серьезная.
        - Разрешите?
        - Заходи, садись.
        Егор сел напротив Виктора Сергеевича и сразу перешел к делу. Загорскому всегда импонировали четкость и невозмутимость Соломонова. Очень многих неприятностей удалось избежать благодаря его поистине сверхъестественному чутью прирожденного телохранителя. Хотя внешне не скажешь - походил он скорее на интеллигентного профессора-гуманитария, чем на кадрового сотрудника ФСО.
        - Обязан проинформировать. Начальник смены доложил, что Римма Владимировна ночью выехала в отель Ритц на Тверской, там встретилась с мужчиной примерно тридцати лет, ранее не попадавшим в поле зрения, после чего поднялась с ним в триста шестой номер, где провела ночь. Домой вернулась около шести тридцати утра.
        Виктор Сергеевич глубоко вздохнул и распустил туго затянутый узел галстука. От выброса адреналина зазвенело в ушах и перехватило горло, так что стало трудно говорить.
        - П-п-почему не доложили? - прохрипел он, не узнавая собственного голоса.
        - Виноват. Начальник смены по инструкции обязан докладывать мне, что и исполнил. Когда я узнал, вы уже были заняты. Нашел окно и докладываю.
        Загорский отчетливо вспомнил, как Римма была одета вечером, как себя вела и как выглядела - невероятно соблазнительно. А ведь думал, что это обычная женская уловка - показать превосходство над соперницей… Значит, пока он подыхал от головной боли, супруга неплохо проводила время…
        - Какие будут указания?
        - Никаких, - сумрачно сказал Загорский, - свободен.
        - Слушаюсь.
        Оставшись один, Виктор Сергеевич некоторое время сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, затем вызвал по селектору референта.
        - Прошу всех в кабинет, совещание начинается.

* * *
        Чем дольше шло обсуждение, тем яснее становилось, что ситуация сложилась очень серьезная. Более того, интуиция подсказывала Виктору Сергеевичу, что произошедшее не было случайностью, а интуиции он привык доверять. С другой стороны, последовательность событий никак не укладывалась в картину спланированной спецоперации. Именно эта двойственность вызывала особое беспокойство.
        Колушевский высказал несколько предложений, но все они носили технический характер и не могли решить главную проблему: необходимость договариваться с МВД с перспективой серьезных уступок.
        - Та-ак, - сказал Загорский, - я понимаю, Аркадий Львович, что ситуация в тупике. И времени у нас ровно до приезда Султана в Москву. Так?
        - Так.
        - А дальше - поднимется заваруха. Со всеми вытекающими. Стало быть, придется идти на поклон к министру. Так, господа советники?
        Гофман покачал головой и улыбнулся одними губами, при том, что глаза оставались серьезными.
        - Не совсем.
        - Совершенно верно, все не настолько печально, - подхватил Добрый-Пролёткин.
        - Подробнее! - потребовал Виктор Сергеевич.
        - Охотно! - хором сказали советники, причем так ладно, словно они долго репетировали.
        И тут приключилось нечто странное и необъяснимое, чего сильный и, если хотите, материальный с ног до головы Загорский представить не мог. Почудилось ему, что стены изысканно-канцелярского кабинета разъехались и оплыли серым камнем, потолок взлетел на невообразимую высоту, оброс колоннами и превратился в готический свод, а паркет карельской березы сморщился, потускнел и рассыпался мелкой пылью по гранитным плитам. Вместо шкафа с картинно выставленной энциклопедией Брокгауза и Ефрона из пола вытянулся большущий камин с потрескивающими углями, Портреты деятелей российской истории сменились изображениями незнакомых дам и кавалеров, а развернувшиеся по стенам ковры оказались украшены самым экзотическим холодным оружием.
        Не менее удивительные изменения затронули советников. Гофман лишился своего вечного костюма-тройки, зато приобрел доспехи из черного металла, сделавшие его похожим на мрачного рыцаря. Можно поклясться, что это не какой-нибудь пластик или иная бутафория, нет, с первого взгляда ясно - латы настоящие, боевые, знакомые с ударами вражеских клинков. Длинное немецкое лицо более не смотрелось карикатурно серьезным, а выглядело грозно и даже величественно. Меч в пурпурных ножнах на поясе представлялся оружием смертоносным и умелым.
        Что касается Ивана Степановича Доброго-Пролёткина, то он не потерял показательно русофильского облика, зато в дополнение к нему приобрел греческую снежно-белую тунику и кожаные сандалии.
        Наваждение было кратким, подобно фотографической вспышке, но все детали его, даже малейшие, с ясностью запечатлелись в памяти. Виктор Сергеевич помотал головой, приходя в себя, и уставился на советников. Те заговорили, как ни в чем не бывало, по обычной привычке перебивая друг друга.
        - Любая проблема имеет решение, - заявил Гофман.
        - Наилучшее решение, - подтвердил Добрый-Пролёткин.
        - И очень надежное!
        - Вы увидите - превосходное!
        Загорский решительно остановил их словоизлияние.
        - Стоп! Что конкретно предлагаете?
        На этот раз Гофман заговорил медленно и убедительно.
        - Все очень просто. Я готов решить вашу проблему.
        - Я тоже, - без тени улыбки сказал Добрый-Пролёткин.
        Гофман, соглашаясь, кивнул.
        - Да, это так, каждый из нас способен сделать это.
        - Так сделайте! Ваши предложения? Четко и конкретно!
        - Четко и конкретно сообщаю, - ответил Карл Иммануилович, - мы сразу же представим подробнейший план действий, который вы, уважаемый Виктор Сергеевич, несомненно, одобрите. Более того, вы получите еще массу дополнительных преимуществ.
        - О чем вы? - спросил Виктор Сергеевич, никак не ожидавший странной речи, странной настолько, что привыкший ко всему Колушевский слушал, раскрыв от изумления рот.
        - Немного терпения, прошу вас! К сожалению, мы ограничены, так сказать, в возможности совместной деятельности с Иваном Степановичем.
        - Только один из нас сможет заняться этим вопросом, - подтвердил Добрый-Пролёткин.
        Виктор Сергеевич был несказанно удивлен. Казалось бы, что может тронуть его после видения готического зала, так нет, впервые в управленческой практике подчиненный так запросто ставит условия выполнения прямого указания! Даже если это указание столь интимного характера. Гофман спокойно продолжал:
        - Вам нужно всего лишь выбрать исполнителя. Посмотрите, взвесьте все «за» и «против» и решите, кто из нас более достоин вашего доверия.
        Как ни странно, Загорский без возражений принял правила игры. Возможно, на него подействовал напор советников и необычные повелительные интонации, прозвучавшие в голосе Гофмана, убедительного настолько, что Колушевский встал и замер, приняв стойку «смирно».
        - Выберете меня, - неожиданно просительно сказал Добрый-Пролёткин, - вы даже не представляете, как обогатит вас этот выбор. Обогатит, прежде всего, в духовном плане. А нынешние проблемы покажутся смешными.
        - Не ошибитесь! - перебил его Гофман. - Вы даже не представляете, какого могущества сможете достичь с моей помощью! Всего лишь короткое «да» - и весь мир у ваших ног!
        Виктор Сергеевич поочередно оглядывал советников, словно хотел прочитать их мысли. Неожиданно в голову пришла поразительная и даже безумная мысль - будто сейчас принимается самое главное решение в жизни. Опустив голову, он вдруг обнаружил что быстро рисует на листе бумаги кресты и звезды, звезды - слева, кресты - справа.
        - А чем, - он даже не ожидал, что задаст такой вопрос, - чем грозит неправильный выбор?
        - Ровно тем же, что и правильный, - загадочно сказал Гофман.
        - Представьте себе, - Добрый-Пролёткин говорил, для убедительности подкрепляя слова размашистыми жестами, - вы идете по улице, останавливаетесь и раздумываете, куда пойти, налево или направо. Идете, скажем, направо, вам падает кирпич на голову, вы попадаете в больницу. Лежите под капельницей и думаете, что ошиблись - надо было повернуть в другую сторону. Но вы же не знаете, что могло бы случиться там - вас могла, например, переехать машина и пришлось бы лежать не в больнице, а на кладбище.
        Виктор Сергеевич ровно ничего не понял и задумался. С одной стороны, Гофман смотрится весьма убедительно, но образ темного рыцаря в видении вызывал беспокойство. Было что-то отталкивающее в образе смертоносного воина. Красивое, конечно, но… Добрый-Пролёткин не выглядел сильным, однако обладал необъяснимой внутренней притягательностью. С таким хорошо скоротать вечер за рюмкой коньяка и душевными разговорами.
        - Иван Степанович! - решительно сказал Загорский. - Прошу вас представить план действий.
        - Благодарю, - с достоинством поклонился Добрый-Пролёткин, - признаюсь, не ожидал. Мне казалось, что вы уже давно… отдали предпочтение Карлу Иммануиловичу.
        - Что с вами сегодня? - спросил Виктор Сергеевич. - Никого я ничего не отдавал, и теперь прошу приступить, наконец, к работе.
        - Еще как отдавали! Все делают выбор, но не все об этом знают.
        - Ну, что же, - саркастически заявил Гофман, - здесь вы меня обошли. Поздравляю. Только как, любезный Иван Степанович, вы собираетесь решать вопросы с МВД. Там, да будет вам известно, все больше наши люди.
        - Наслышан… А мы их святой водичкой.
        - Фу, как пошло! Какое-то мракобесие!
        - Мракобесие, а работает.
        Виктор Сергеевич полностью пришел в себя и в изумлении оглядел всех присутствующих. Что же такое происходит? Рабочее совещание превратилось в какой-то безобразный балаган, Колушевский сидит, выпучив глаза, а клоуны-советники совсем распоясались…
        - А вот и план мероприятий, - Иван Степанович привстал и передал Загорскому тонкую папку.
        Виктор Сергеевич, уже открывший рот для гневной отповеди, поперхнулся, закашлялся, потерянно посмотрел на Доброго-Пролёткина и принялся изучать бумаги.
        III
        За несколько часов Наташа постарела и осунулась. Мутное зеркало над капающим рукомойником показывало безрадостную картину: вокруг глаз расплылись отвратительные синяки, на кожу выползли предательские морщинки, а волосы повисли безжизненными масляными сосульками. Наташа сполоснула лицо холодной водой и вернулась в приемный покой.
        Она не представляла, что и как устроено в больнице. Серьезно болеть довелось однажды, ей тогда было четыре года, и в отрывочных воспоминаниях остались лишь добродушный врач и тряпичный одноглазый заяц. Навещать тоже приходилось не слишком часто. Родителей Бог миловал, а к подружкам в основном ходила в роддом. Из фильмов о жизни медиков следовало, что к подъехавшей скорой должны немедленно подбежать санитары, подхватить несчастного больного и на каталке, бегом, везти в чистую палату, где уже ждут хирурги в масках и мигают сложные приборы. Первый шок случился, когда в приемном покое почти час никто не подходил, затем появилась толстая тетка в зеленом халате, равнодушно посмотрела на Рудакова, что-то записала в толстой тетради и исчезла как приведение.
        Тёма стал дышать хрипло и прерывисто, беззвучно шевеля губами. Наташа испугалась, выбежала в коридор, схватила за руку проходящего человека, по виду врача, и чуть не силой потащила в приемный покой. Он сначала упирался, но, увидев состояние мужа, закричал так, что моментально сбежались перепуганные санитары, засуетились вокруг раненого, в момент погрузили на каталку и так быстро увезли, что опешившая Наташа попросту не успела за ними. В результате потом металась по коридорам, разыскивая мужа, пока какая-то бдительная санитарка не заметила ее и не выгнала из лечебного корпуса.
        В холле Наташа стояла у окна, не зная, что делать дальше. Она понимала, сейчас ее вряд ли пустят к Рудакову, но уходить было как-то стыдно: уйти - значит бросить беспомощного человека. Вредная привычка анализировать собственные мысли и действия помогла посмотреть на себя со стороны. Очнись! Тоже мне, кисейная барышня! Можно подумать, не знала о том, что происходит в этой проклятой реальности! Легче всего рисовать в воображении идеальную картину, а потом рыдать в уголочке, когда она рассыпается в пыль при соприкосновении с действительностью.
        Больше всего в больнице поразило приземленно-циничное отношение к человеческой жизни, естественное для медиков и, например, военных, но чуждое всем остальным. Точная и страшная надпись на казенного вида двери «Выдача трупов производится с 10 до 17 часов» по-настоящему испугала. Наташа принялась звонить маме, но трубка отвечала длинными гудками - Светлана Тихоновна принципиально не вела разговоров после шести.
        Впрочем, даже если представить, что случится чудо, и беседа все-таки состоится, то ожидать сочувствия не приходилось. «Я же тебя предупреждала. А что можно ожидать от этого… Тебе уже тридцать лет, ты пока красавица, но еще немного, никого нормального найти не сможешь…» Захотелось плакать, и Наташа запрокинула голову назад, чтобы сдержать слезы. Сколько раз приходилось такое слышать… во-первых, вовсе не тридцать лет, а только двадцать восемь. И сколько раз отвечала: ну и пусть муж на шесть лет старше, это не имеет значения, зато он - Рудаков. Понимаешь, мама: Ру-да-ков. Не понимаешь? Жалко…
        Народу в холле почти не было - пожилая женщина с застывшим серым лицом сидела на скамейке, а у входа тихо переговаривались два азиата - корейца или китайца - одетых, несмотря на летнюю жару в длинные кожаные куртки. Тусклые гудящие светильники бросали мутные блики на грязно-зеленые стены, где с глянцевых плакатов румяные доктора советовали натирать ноги каким-то снадобьем из красочного тюбика, глотать пилюлю от сердца и повышать потенцию с помощью какой-то экзотической штуки из неизвестных науке водорослей.
        Наташа почувствовала, что нестерпимо хочет спать. Накопившаяся усталость и переживания внезапно накрыли ее сладкой сонной волной, ноги стали ватными, а глаза закрывались сами собой. Чтобы не упасть, пришлось прислониться к стене. И в этот момент свет неровно мигающей лампы сгустился, потек и превратился в невысокого человека в холщовых штанах, сапогах и длинной косоворотке, подпоясанной простой веревкой. Он был настолько неуместен, что Наташа помотала головой, отгоняя наваждение. Галлюцинаций еще не хватало! И действительно, человек исчез.
        - Вы кого-то ждете?
        Наташа обернулась. Ага, понятно, кого она приняла за галлюцинацию. Добрый доктор. Такой, каким должен быть настоящий врач - румяный, улыбающийся, с голубыми глазами, в идеально белом халате и шапочке с огромным красным крестом. Только почему-то из нагрудного кармана выглядывала древняя слуховая трубочка, вполне подходящая эскулапу девятнадцатого века, а не современному медику.
        - Я… растерялась Наташа. - Я к мужу… Рудаков его фамилия. А моя - Воробьева.
        - Милая девушка, - сказал врач, - вы ему сейчас ничем не поможете. Идите домой, отдохните, и приходите завтра. А еще лучше послезавтра. Зачем же вы себя сейчас так утруждаете? Справку можно получить и по телефону. А посещения еще долго не разрешат…
        - Простите, - растерялась Наташа, - я хотела передать вещи…
        Она протянула наскоро собранную сумку.
        Доктор решительно взял ее под локоть.
        - Нет. Будьте уверены, он всем обеспечен, у нас прекрасные условия.
        Наташа заколебалась. Она не хотела оставлять Рудакова одного, но доктор был так убедителен.
        - Не слушай его, дочка!
        Неизвестно откуда появившийся пенсионер ввинтился между Наташей и доктором и, выпятив грудь, громко возмутился:
        - Да что же это такое, граждане, происходит! Людей уже из больницы гонят! Какие еще условия! Сказки тут рассказывает! Не слушай его, девочка, не оставляй своего, а то так залечат, что и по кусочкам не соберешь!
        Выглядел этот пенсионер довольно странно: длинный и худой, в старом костюме с брюками, позволяющими видеть зеленые носочки, и ботинках на толстой подошве. На пиджаке красовалась октябрятская звездочка советских времен.
        Доктор был обескуражен таким неожиданным отпором.
        - Мне кажется, вы влезаете не в свое дело!
        - Не в свое! Милейший, мне до всего есть дело! Думаете, некому вам указать? Напрасно! Зачем вводите в заблуждение?
        - В заблуждение?! - возмущенно воскликнул доктор, но его добрые глаза подозрительно забегали.
        - И не пытайтесь отпираться! Врать-то вы, сударь, не умеете!
        Наташа с удивительным спокойствием слушала нелепую перепалку. Отстраненно подумала, что, наверное, именно так и сходят с ума. И только тогда испугалась, изо всех сил зажмурилась, закрыла лицо ладонями, и разговор моментально прекратился. Когда, постояв так несколько секунд, она открыла глаза, рядом никого не было.
        «Все-таки, галлюцинация» - успела подумать Наташа, перед тем как потерять сознание. Последнее, что она увидела - это бегущего огромного Ваньку Кухмийстерова с пластиковыми сумками в обеих руках.

* * *
        Таланты Ивана Кухмийстерова не ограничивались буйной фантазией. Наташа внезапно обнаружила, как здорово иметь рядом мужчину, способного легко справиться с проблемой, казавшейся неразрешимой. Размахивая каким-то удостоверением в красной обложке, Ванька не просто прошел мимо неприступного вахтера, но и устроил ему выволочку по поводу невежливого обращения с посетителями.
        - Ты хоть знаешь, кто перед тобой? - гремел Кухмийстеров, показывая на Наташу.
        И настолько убедительными был его вид, что охранник - здоровенный детина в черной форме с желтой надписью на спине «Служба безопасности» лишь разводил руками и неуклюже пытался оправдываться. Но Иван, из которого еще не выветрились результаты вечерних возлияний, был непреклонен.
        - Моли Бога, чтобы я о тебе не вспомнил, - бросил он через плечо, схватил Наташу за руку и потащил за собой. Обескураженный вахтер посмотрел им вслед и махнул рукой: а ну к лешему, за эти деньги и так сутки на ногах, а тут еще и неприятностей на ровном месте поймать можно!
        Кухмийстеров уверенно, как будто регулярно прогуливался по больнице, добрался до кабинета дежурного врача. Доктор, казавшийся совсем молодым и зеленым, пил чай из стакана с подстаканником. Сосредоточенная задумчивость наводила на мысль, что потреблял он не только чай. На стене кабинета висела популярная среди чиновников средней руки фотография, на которой президент, косясь на камеру, тискал очень серьезного мальчика лет семи-восьми. Под фотографией на доске были приколоты рентгеновские снимки, словно результаты медосмотра участников фотосессии.
        Тут Ванькино обаяние оказалось бессильным. Дежурный повидал столько всего, что произвести впечатление напором и громким голосом было невозможно. Тем не менее, он сообщил, что для Рудакова сделано все необходимое, операция не потребовалась, и больной переведен в палату интенсивной терапии, где сейчас и находится.
        В этот момент зазвонил телефон. Доктор поднял трубку, и стало слышно, как женский голос быстро говорит что-то неразборчивое.
        - Да… Да… Доставили… Нет, прогнозы мы не даем… К сожалению, не могу… Без комментариев, - дежурный врач резко прервал разговор и заинтересованно посмотрел на Наташу.
        - А ваш Рудаков - кто он?
        - Известный журналист, - поспешил сообщить Кухмийстеров.
        - Та-ак… полагаю, нам следует готовиться к визитам его коллег.
        - Конечно.
        Наташа решила, что теперь-то к ним отнесутся по-другому, но не тут-то было. Доктор куда-то позвонил, велел усилить охрану, а всех посторонних гнать прочь без разговоров. При этом он посмотрел так выразительно, что Наташа отступила на шаг.
        Кухмийстеров ничуть не смутился и вступил в препирательства с врачом. Иван отчаянно жестикулировал и совал красную корочку, настоятельно предлагая внимательно почитать. Доктор прочитал и заявил, что сам нарисует таких десяток, и что плевать хотел на все эти липовые организации, и вообще сейчас ночь, а по ночам не то что свиданий не случается, а даже комары не летают. А если которые и летают, то их моментально прихлопывают. В ответ Кухмийстеров пригрозил немедленным прибытием съемочных групп центральных телеканалов, усиленных мобильной бригадой истеричек из самых скандальных обществ по защите всяческих прав. Тут доктор заколебался, а услышав о подходе зарубежной прессы с частями «Гринписа», доктор не выдержал, вызвал санитарку и велел по-тихому провести настырных посетителей в палату Рудакова, взяв страшную клятву соблюдать тишину.
        То, что дежурный врач назвал палатой, произвело на Наташу убийственное впечатление. В большой темной комнате спало два десятка человек, и у каждого - свое страдание, своя болезнь. А у болезни есть запах. Запах, многократно усиленный наглухо закупоренными окнами и ароматами больничной кухни, имел такую силу, что у непривычного человека голова шла кругом. Вступив на порог черной комнаты, Наташа отшатнулась от удара спрессованной духоты.
        Ничуть не заботясь о тишине, заспанная злая санитарка объявила, что сюда «кладут» всех неопознанных. И слово-то какое «неопознанных», словно не о людях говорит, а о трупах. Тех самых, которые выдают с десяти до семнадцати.
        Все случившееся затем запомнилась Наташе яркими отрывками, словно кто-то показывал фильм на очень большой скорости, иногда делая стоп-кадры. Наверное, именно это можно назвать истерикой.
        …испуганное лицо санитарки с неестественно ярко накрашенными бардовыми губами…
        …Кухмийстеров, пытающийся ухватить за руки…
        …включившийся в палате свет освещает костлявого бородатого старика в серой длинной майке. Он сидит на кровати, смотрит черными блестящими глазами и улыбается, обнажая кривые желтые зубы…
        Закончилось все выплеснутым в лицо стаканом воды. Как оказалось, даже истерика может иметь свои преимущества. На Наташин визг мигом прибежал перепуганный дежурный врач. Оказалось, он даже не догадывался, что Рудакова поместили в «общую».
        Иван, мгновенно оценив ситуацию, развил такую бурную деятельность, что через пятнадцать минут Рудаков оказался в отдельной комфортабельной палате, оборудованной не хуже люксового гостиничного номера.
        Устроив все наилучшим образом, Кухмийстеров посчитал свою миссию выполненной и исчез, оставив Наташу наедине с мужем.
        А Наташа даже не заметила его ухода. Стоя у койки, она смотрела на безмятежно спящего Рудакова. Если бы не повязка на голове и не измазанная чем-то фиолетовым физиономия - обычный крепкий и здоровый сон. Лежит себе, посапывает как ребенок, ничего не чувствует…
        Нельзя сказать, что Наташа была полностью права относительно ощущений Рудакова. С обычной точки зрения муж ее, конечно, не чувствовал ничего. Но он даже не догадывался о нахождении в бесчувственном состоянии, а проживал совершенно реальные события, созданные силой собственного разума. Но не будем предаваться праздным рассуждениям о взаимодействии тонкой материи, коей является душа, с вполне материальным телом, а взглянем на мир с точки зрения коматозного Рудакова.
        Он так и не уловил момент, когда погас свет фонаря, и исчезли вечно живые звуки ночной Москвы. Возникли темнота, тишина и странное чувство незащищенности.
        - Готов? - спросил Голос.
        Голос как голос. Красивый, правильный, с благородными бархатными нотками. Такой бывает у профессионального диктора. И акустика - на уровне, слышимость превосходная, эхо - нулевое.
        - Готов к чему? - резонно поинтересовался Рудаков.
        - К разговору.
        - О чем?
        Похоже, его ответы привели Голос в замешательство. Он немного помолчал и скомандовал кому-то:
        - Занавес!
        Рудаков хотел спросить, где он находится, но не успел: занавес раскрылся.

* * *
        Рудаков стоял совершенно голый на сцене перед огромным залом, заполненным удивительной публикой. На первых рядах сидели солидные упитанные мужчины, все как один в дорогих темных костюмах с белыми рубашками и галстуками и высоких поварских колпаках. Рудакову они напомнили виденную по телевизору в научно-популярной программе культуру плесневых грибов под микроскопом. На некотором удалении расположилась персонажи иного рода - мужчины и женщины в белых халатах и мягких беретах различных окрасок. Задние ряды терялись в темноте, и, судя по всему, там располагалась публика попроще. Особенную пикантность ситуации придавал висящий над сценой портрет Мао Дзедуна.
        Как ни странно, чувство неудобства или стыда даже не возникло - как будто эти люди имели право рассматривать его тело.
        Все происходящее напоминало розыгрыш, когда из зала вызывается зритель-жертва, и ведущие, колоритные и безумно талантливые, начинают устраивать всяческие провокации. Если бы Рудаков хоть немного интересовался политикой, то наверняка бы отметил, что похожи они на двух очень известных сотрудников Администрации Президента - Карла Иммануиловича Гофмана и Ивана Степановича Доброго-Пролёткина.
        Один - высокий, тощий, в наглухо застегнутом черном костюме. Когда он поворачивался лицом к Рудакову, то причудливая игра теней создавала иллюзию аккуратных рожек, растущих прямо над ушами.
        Второй, наоборот, всячески показывал свободное отношение к одежде. Короткая белая туника позволяла лицезреть розовенькие как у поросенка ноги. За плечами от малейшего движения воздуха трепыхался коротенький плащ-мантия. Со стороны казалось - стоит ведущий, одетый то ли в банном, то ли в древнегреческом стиле на сцене и время от времени расправляет сложенные за спиной крылья.
        Рудаков окрестил про себя «Тощий» и «Белый».
        Тощий откашлялся, бросил на Рудакова оценивающий взгляд, постучал по микрофону и сказал:
        - Прошу внимания. Сегодня мы рассматриваем кандидатуру уважаемого Артемия Андреевича Рудакова. Кворум - налицо, так что можно начинать. Аплодисменты, пожалуйста.
        В зале раздались жиденькие хлопки.
        - Да, да, друзья, - подхватил Белый, - сегодня нам предстоит очень занимательная беседа. Артемий Андреевич - человек неоднозначный, я бы даже сказал сложный. Так что подойти к вопросу следует с особым вниманием. Не так ли, коллега?
        - Безусловно.
        - Ну и славно. Я думаю, пора предоставить слово Артемию Андреевичу. Прошу вас, Артемий Андреевич!
        Снова раздались аплодисменты, на этот раз куда более громкие. Очевидно, зрителям не терпелось услышать Рудакова. Сам он, будучи человеком современным, начитанным и даже просвещенным в области философии, эзотерики и разнообразных религиозных воззрений, не говоря о литературе, к определенным выводам уже пришел, но раз дают слово, то не грех сразу все расставить по своим местам.
        - Скажите, пожалуйста, - спросил Рудаков, - я умер?
        Вопрос не вызвал особого удивления.
        - Умер? - пожал плечами Тощий. - А что вы вкладываете в это понятие?
        - Как что? Жил, жил… и умер.
        - Бедненькое определение. Если вы помните, месье Рене Декарт однажды сказал: «Я мыслю, значит, я существую». Вы готовы оспорить авторитет Декарта?
        Рудаков, конечно же, слышал эту фразу, но не задумывался о ее авторстве. Пусть будет Декарт. А что, возможно и прав этот француз. Считать себя мертвым как-то не логично, если можешь так запросто стоять, говорить, смущаться, удивляться. Хотя как раз удивления и не было, словно все происходящее инстинктивно воспринималось реальным и естественным.
        - Может быть, - осторожно сказал Рудаков, - умерло мое тело, а душа отправилась… это я и хотел спросить, куда она отправилась?
        - Бинго! - радостно воскликнул Тощий. - Что называется в точку! Угадал, но, правда, с небольшим уточнением. Живехонько ваше, как вы выразились, тело. И почти невредимо. Небольшие медицинские процедуры, и будет оно скакать лучше прежнего.
        - Тогда что я здесь делаю?
        Тощий и Белый переглянулись.
        - Да, - сказал Тощий, - это резонный вопрос.
        - Резонный, - подхватил Белый, - Понимаете, раз уж вы тут оказались, мы решили провести мероприятие. Можете его рассматривать, как генеральную репетицию.
        - Генеральная репетиция, значит, - задумчиво произнес Рудаков.
        Он немного подумал, поднял голову и показал на портрет Мао Дзедуна.
        - Подскажите, что это?
        - Извините, - смущенно сказал Тощий, - это осталось от… с прошлого мероприятия. Не успели заменить. Еще раз прошу прощения от имени организаторов.
        Рудаков почувствовал себя немного увереннее.
        - А что вы хотите услышать?
        - Вопрос не в том, что мы хотим услышать, - Белый погрозил Рудакову пальцем, а Тощий сокрушенно покачал головой, - а что вы, Артемий Андреевич можете сказать?
        - Например?
        - Посмотрите в зал, подумайте. Хорошо, дам небольшую подсказку. Сегодня мы будем говорить о культуре питания.
        - Простите?
        - А что тут удивительного? Практически во всех мировых религиях вопросам взаимоотношения человека и его пищи уделяется очень и очень большое внимание. Например, в христианстве чревоугодие считается смертным грехом. Вы, конечно, слышали об этом?
        - Да… Конечно, слышал.
        - Превосходно! Так что вы можете сообщить нам интересного?
        Рудаков немножко поразмыслил и осторожно сказал:
        - Думаю, что в вопросах еды я не совершил ничего выдающегося. Возможно, с точки зрения какой-нибудь религии я и употреблял недопустимые продукты, но в целом ничего дурного за собой припомнить не могу.
        Эти слова почему-то страшно расстроили Белого, зато явно порадовали Тощего. И это было плохо, поскольку именно Белый вызывал больше симпатий.
        - По-видимому, Артемий Андреевич относится к категории людей, считающих, что каждому воздастся по вере его. Так, Артемий Андреевич? - вкрадчиво спросил Тощий.
        Рудаков секунду помедлил и согласился. Наверное, именно эта формула наиболее точно описывала его мысли.
        - Вы вольны верить во что угодно. Сформулирую по-другому: с точки зрения внутренних убеждений, считаете ли вы себя чистым и беспорочным по отношению к употреблению пищи?
        Против ожиданий, перед мысленным взором Рудакова не развернулась картина его жизни, поэтому припомнить все свои трапезы, и тем более дать им оценку было весьма затруднительно.
        - Отвечу честно… - начал Рудаков.
        - А здесь только так, - перебил его Тощий, - по-другому не получится.
        - Разумеется… Знаете, мне трудно судить о нормах морали в этой области, но я твердо считаю себя хорошим человеком. Возможно, иногда допускающим ошибки, но хорошим.
        В зале воцарилась мертвая тишина. Рудаков беспокойно посмотрел на ведущих: неужели сказал что-то не то?
        - Да, - язвительно сказал Тощий, - типичная картина. Не правда ли, коллега?
        - Вынужден согласиться, - вздохнул Белый и обратился к Рудакову, - если бы вы знали, уважаемый Артемий Андреевич, сколько раз нам приходилось на этом самом месте слышать эту самую фразу.
        - А стоит копнуть, - подхватил Тощий, - наталкиваешься на такое…
        Он сморщился и затряс головой, словно действительно увидел нечто очень неприятное.
        - Не думаю, что все настолько безнадежно, - заявил осмелевший Рудаков.
        Ведущие переглянулись.
        - Если вы так считаете, то позвольте напомнить, - Тощий выудил из внутреннего кармана толстенный блокнот в потрепанной обложке, - некоторые, так сказать, фактики из вашей биографии…
        Он пролистал несколько страниц, что-то внимательно прочитал и торжествующе поднял блокнот над головой.
        - Вот! Прощу обратить внимание. Только что Артемий Андреевич рассказывал нам о своей безгреховности. Так извольте послушать!
        Рудаков сжался, с трепетом ожидая оглашения неких ужасных подробностей из своей жизни. А Тощий тем временем раздобыл где-то очки, и начал с выражением зачитывать:
        - В возрасте четырех лет, двух месяцев и двенадцати дней - я опускаю часы, минуты и секунды - упомянутый Артемий Андреевич, пользуясь отсутствием контроля со стороны родителей, пробрался на кухню, незаконно открыл банку клубничного варенья и съел двести пятьдесят четыре грамма, пользуясь исключительно руками.
        Тощий оторвался от чтения и окинул зал орлиным взором.
        - Скажу своими словами. Упомянутый малолетний преступник попросту залезал в варенье рукой, а потом ее облизывал!
        По залу пробежал громкий ропот. Мужчины в первых рядах переглядывались, словно не веря своим ушам.
        - Итак, любезнейший, что вы можете на это сказать?
        Вместо Рудакова ответил Белый, он взвился в порыве благородного негодования:
        - Протестую! Артемий Андреевич находился в столь юном возрасте, что не мог полностью осознавать преступность своих деяний.
        Ропот затих, а Тощий неожиданно согласился:
        - Хорошо. Хотя я противник того, чтобы рассматривать юный возраст в качестве смягчающего обстоятельства, но готов принять ваши возражения. И заодно показать еще кое-что интересное.
        Он снова пролистал блокнот и, найдя нужное место, обратился к залу:
        - Минуточку внимания! Как вам понравится такая история: в возрасте девятнадцати лет, шести месяцев и двух дней, то есть, полностью осознавая свои действия, Артемий Андреевич в студенческой столовой съел порцию тефтель в сметанном соусе, запив пивом «Жигулевское». Я даже не упоминаю о составе этих тефтель, достаточно сказать, что дома молодого человека ждал законный приготовленный мамой ужин, включающий, между прочим, пирог с капустой и овощной салат!
        На этот раз ропот был куда громче. Некоторые зрители вставали и возмущенно кричали. Такое серьезное обвинение смутило даже Белого. Он с укоризной посмотрел на Рудакова, но быстро справился с эмоциями и заявил:
        - Я понимаю, что все это звучит серьезно. Но в деле имеются другие обстоятельства. Во-первых, рядом с Артемием Андреевичем находилась некая особа женского пола, имеющая ярко выраженные вторичные половые признаки. В результате, концентрация тестостерона в организме моего подзащитного в две целых четыре десятых раза превысила норму. Соответственно образовался дефицит калорий, вызвавший острейшее чувство голода, а путь домой до законного маминого ужина занимал один час двадцать две минуты. Только представьте, сколько времени ему пришлось бы испытывать физические страдания! Так что я возьму на себя смелость квалифицировать происшествие как проступок, совершенный под воздействием чрезвычайных обстоятельств.
        Речь произвела сильное впечатление. Публика успокоилась, и возмущенные крики сменились тихим ропотом.
        - Значит, - язвительно заявил Тощий, - мой оппонент серьезно полагает, что развращенность и аморальное поведение могут служить смягчающим обстоятельством? Ладно, я не буду спорить, оставим это на совести противной стороны. Я просто сообщу всего лишь один факт, который полностью перевернет впечатление об этом человеке. Смотрите же!
        И он поднял над головой прозрачный пластиковый пакет с небольшим розово-коричневым предметом внутри.
        - Узнаете?!
        Рудаков даже отшатнулся от напора, исходившего из фигуры тощего ведущего:
        - Н-н-нет…
        - Не удивительно! Вы просто боитесь это узнать! Знайте же, - Тощий, потрясая пакетом, обратился к залу, - что перед вами точная копия сосиски в тексте, купленной и съеденной Артемием Андреевичем у входа в метро Таганская в возрасте тридцати одного года, одного месяца и двадцати двух дней!
        Зал взорвался. Это уже не были крики отдельных людей, а ураган праведного гнева. Звуковая волна швырнула Рудакова на паркетный пол с такой силой, что перед глазами расцвели яркие радужные круги. Приподнявшись, он увидел, что на сцену лезут разъяренные повара, на ходу превращающиеся в мерзких скользких тварей. Ужаса не было, только спокойная обреченность. Вот и все…
        И вот, в тот момент, когда твари почти дотянулись бородавчатыми лапами до Рудакова, в его ушах зазвучал на удивление мягкий и спокойный голос Белого.
        «Учись понимать язык сфер. А сейчас тебя спасет инъекция адреналина».
        Свет в зале погас. Рудаков почувствовал, что летит в пропасть, дыхание перехватило, а желудок подкатил к горлу.
        Полет завершился мягким ударом и слабостью, захватившей все тело подобно эластичным путам. Темнота расступилась, проявляя размытое изображение. Рудаков сделал усилие, напрягая зрение, и смог, наконец, разглядеть склонившуюся над ним Наташу и доктора в белом халате и со шприцем в руках.
        - С возвращением, дорогой, - сказала Наташа.
        IV
        Виктор Сергеевич всегда внимательно выслушивал советы, но при этом не терпел возражений. Эта свойство было известно всем сотрудникам администрации, поэтому внезапная настойчивость Доброго-Пролёткина в отстаивании собственной позиции оказалась полной неожиданностью.
        На настырного советника не подействовал даже резкий тон начальника.
        - Виктор Сергеевич, я настоятельно рекомендую последовать изложенному плану. Поверьте, это крайне важно.
        Он говорил тоном просительным с мягкими интонациями, сопровождая речь поклонами, кивками и прикладыванием рук к сердцу, призванными придать словам убедительности.
        Виктор Сергеевич задумался. С одной стороны, сама идея визита к лежащему в больнице Рудакову выглядит безумной. С какой, собственно, стати? И потом, этот жест моментально поднимет новую волну обсуждения связи нападения на журналиста со статьей об Анечке. Невесть откуда взявшиеся подробности его личной жизни обсуждали все, кому не лень, всплывали интимнейшие детали, и невольно закрадывались мысли, что умница-красавица сама их и раскрывала. Проверить это предположение не составляло никакого труда, но Виктор Сергеевич считал недостойным и потому невозможным привлекать свои поистине безграничные ресурсы для решения столь личных вопросов.
        С другой стороны, он не мог припомнить случая, когда рекомендации Доброго-Пролёткина оказались бы неправильными. Конечно, общие рассуждения о «воздействии на комплексную информационную среду» не убеждали, но опыт подсказывал прислушаться к советам, тем более, высказанным с такой настойчивостью.
        - Вы уверены? - наконец решился Виктор Сергеевич.
        - Более чем когда-либо, - радостно воскликнул советник, - да вы и сами убедитесь, что это - единственно верное решение!
        - Ну ладно… - неуверенно сказал Загорский.
        - Прекрасно, - расплылся в улыбке Добрый-Пролёткин, - запомните эту минуту, возможно, вы приняли самое важное решение в жизни! А сейчас, разрешите удалиться, мне необходимо все подготовить для вашего визита.
        Виктор Сергеевич кивнул, и советник, непрерывно кланяясь, попятился к двери. Зогорский подумал, что это уже перебор, выражать благодарность руководству можно и в менее навязчивой форме, но вслух ничего не сказал.
        Как и ожидалось, Добрый-Пролёткин проделал всю подготовительную работу с поразительной скоростью. Не прошло и получаса, как он доложил, что все готово, и необходимо выезжать как можно скорее. Виктор Сергеевич от такой оперативности испытал что-то похожее на раздражение: только сосредоточился на бумагах, вник в содержание и разобрался в смысле хитро составленных предложений, как приходится отрываться от дела и заниматься клоунадой. Политической, красиво обставленной, исполненной в благородно-сентиментальных тонах, но все-таки клоунадой.
        Виктор Сергеевич давно считал автомобиль вторым домом. Перегородка, отделяющая пассажиров от водителя и охранника, создавала ощущение уединенности и даже интимности. Удобное место для спокойных размышлений, жаль, недолгих, поездка кортежа не занимает много времени даже по самым непроходимым автомобильным пробкам.
        Автомобиль мягко затормозил перед входом в больницу. Прежде чем выйти, Виктор Сергеевич посидел с закрытыми глазами, а потом опустил зеркало, встроенное в потолочную панель. Вид, надо сказать, неважный. Мешки под глазами, нездоровый цвет лица, неизвестно откуда взявшиеся красно-фиолетовые прожилки и какие-то розовые пятна на щеках. Загорский вздохнул, убрал зеркало и нажал кнопку вызова. Ожидавший сигнала охранник выскочил из машины и открыл шефу дверцу.
        Перед высоким гостем выстроилось все медицинское начальство, включая заместителя министра здравоохранения, сумевшего каким-то чудом опередить кортеж. Между лимузином и входом в больничный корпус помещалась огромная лужа, которую не успели удалить, по всей видимости, из-за неожиданности визита. Скорее всего, ответственными за эту операцию были два стоявших в отдалении маленьких таджика в синих спецовках и с совковыми лопатами в руках. Теперь, по общеуправленческой логике, они будут признаны виновными в репутационных потерях городского здравоохранения.
        Замминистра лучезарно улыбнулся и зашлепал по луже как был - в дорогущем костюме от «Kiton» и нежнейших замшевых ботинках.
        - Дорогой Виктор Сергеевич! Очень приятно, что вы обратили внимание на наши, так сказать, палестины!
        Замминистра пожал Загорскому руку и отвесил чуть не земной поклон. Это не удивительно - Виктор Сергеевич, помимо всего прочего, возглавлял бюджетную комиссию, согласующую ассигнования по линии Минздрава, и в чиновничье-медицинской среде имел статус небожителя, лично ответственного за бесперебойную работу рога изобилия.
        Подоспевший главврач подхватил Виктора Сергеевича под локоть и повел в обход лужи, постоянно проговаривая «Осторожнее», «Вот тут ножку аккуратнее!», выдерживая такие ласково-назидательные интонации, словно говорил с неразумным ребенком.
        От навязчивой опеки и сладких улыбок освободил Добрый-Пролёткин, коршуном налетевший на минздравовскую братию. Он произнес яркую и эмоциональную речь, упомянув Че Гевару, Ломоносова, Лао Цзы и клятву Гиппократа, посетовал на неудовлетворительное состояние санузлов в корпусах с третьего по шестой и официально объявил, что целью визита является не инспекция, а посещение одного-единственного больного.
        При этих эти словах главврач заметно побледнел. Мало ли о ком может идти речь, и вдруг этот «некто» лежит, скажем, в общей палате шестого корпуса, куда без галош и противогаза лучше не входить. Услышав же фамилию Рудакова, он успокоился, зная о прекрасных условиях, созданных для журналиста. Тем более что тот вышел из комы и чувствует себя удовлетворительно. В этот момент подскочили поднятые по тревоге телевизионщики с камерой, и замминистра с главврачом окончательно отодвинули от высокой персоны.
        Несмотря на точно объявленную цель визита, Виктору Сергеевичу пришлось пройти по утвержденному маршруту и осмотреть купленный за астрономическую сумму аппарат для какой-то изощренной диагностики, встретиться с заслуженными работниками и пожать руки нескольким больным-полицейским, получившим побои от неизвестных злоумышленников.
        Двигаясь таким образом по изломанному маршруту, Виктор Сергеевич неотвратимо приближался к палате Рудакова. Ловко скользнув перед начальником, главврач постучал в дверь и картинно распахнул ее.
        В палате, выкрашенной в приятный голубенький цвет, рядком, как солдаты на разводе, стояли три медсестры в бело-зеленых костюмчиках, шапочках и странных коричневых бахилах, делающих ноги похожими на растущие шляпкой вниз грибы-сморчки. Сам Рудаков размещался на кровати, со всех сторон обложенный подушками, с аккуратной повязкой на голове, пластырем на левой щеке и ссадинами по всему лицу. Синяки под глазами приобрели темно-фиолетовый оттенок, что резко контрастировало с белизной постельного белья. При этом он улыбался, и весьма саркастически, очевидно забавляясь сложившейся ситуацией. Тем временем деятельный Добрый-Пролёткин проталкивал вперед оператора, затерявшегося в толпе сопровождающих.
        И тут Виктор Сергеевич увидел Наташу. Он даже представить не мог, что существуют такие прекрасные женщины. Именно прекрасные, слово «красивые» не подходит, вот Анечка - она красивая, модели на подиумах и кинозвезды - тоже, а здесь - нечто другое!
        Наверное, так должен выглядеть ангел. Грация каждого движения порождалась совершенством тела, а большие голубые глаза не давали возможности отвести взгляд. Отчего же она одета в джинсы и футболку с накинутым поверх белым халатом? Самое великолепное вечернее платье будет недостойно ее красоты!
        В крови забурлил коктейль гормонов, как у ошалевшего от весны подростка, сердце застучало в ритме станкового пулемета, уши запылали багровой краской, а дыхание перехватило. Чтобы скрыть смущение, Виктор Сергеевич остановился, опустил голову и закашлялся. Подлетел озабоченный главврач, наклонился, заглянул в лицо и воскликнул:
        - Виктор Сергеевич, что с вами?!
        Загорский отмахнулся, показывая, что все в порядке, по очереди поздоровался с медсестрами и подошел к Наташе.
        - Загорский, - представился он и протянул руку для приветствия.
        Реакция женщины неприятно удивила Виктора Сергеевича. Она инстинктивно отстранилась, даже не от испуга, а как от предмета, вызывающего отвращение. Приходилось сталкиваться с разным отношением к собственной персоне, но такое случилось впервые.
        Справившись с первым порывом, Наташа ответила на рукопожатие. Ее ладонь была мягкой, теплой и неожиданно сильной. В момент прикосновения Виктор Сергеевич почувствовал, что его словно пронзило электрическим током, а по телу пробежала теплая волна. Он неосознанно задержал руку, и Наташе пришлось приложить силу, чтобы освободиться.
        Загорскому сделал над собой усилие, отвернулся от Наташи, подошел к Рудакову и произнес несколько дежурных фраз о сожалении и обязательном наказании виновных.
        Журналист, хотя, как следовало из последней объективки, никакой он не журналист, а балующийся статейками литературный переводчик, выслушал безо всяких эмоций и слегка кивнул.
        Загорский понимал, что и Рудаков, и Наташа не верят ни единому слову и считают именно его ответственным за случившееся. Было очень досадно, хотя для любого стороннего наблюдателя это предположение очень походило на правду, но таковой в полной мере не являлось.
        Виктор Сергеевич, натянуто улыбаясь, посмотрел в камеру и похлопал больного по плечу. Сам же Рудаков при этом имел вид необыкновенно довольный, словно ему делали приятный расслабляющий массаж. «Вот мерзавец, - подумал Загорский, с трудом удерживая на лице улыбку, - он еще и радуется!»
        Словно поняв состояние начальника, Добрый-Пролёткин остановил съемку и засуетился, выпроваживая посетителей. Виктор Сергеевич, оставшись наедине с Рудаковым, не глядя в глаза, пожал руку, пробормотал что-то сочувственное, решительно развернулся и вышел из палаты.
        Случаются ситуации, когда человек точно знает, что наступает момент, делящий жизнь на «до» и «после». Именно такой момент настал для Загорского. Добрый-Пролёткин поработал так интенсивно, что посторонние исчезли не только из палаты, но даже из больничного коридора. Перед дверью в полном одиночестве стояла Наташа. Она теребила в руках платочек какого-то ядовито-желтого цвета, и широко раскрытыми глазами смотрела на выскочившего из палаты Виктора Сергеевича.
        - Простите… я, знаете… - Загорский смутился настолько, что не мог подобрать нужных слов.
        - Ничего страшного, - сухо сказала Наташа и посторонилась.
        Виктор Сергеевич, наконец, сумел справиться с неожиданной растерянностью.
        - Я хотел бы сказать, что никакого отношения ко всему этому, - он кивнул в сторону палаты, - не имею. Произошла трагическая случайность. Я лично сделаю все от меня зависящее, чтобы найти виновных.
        В голосе Загорского звучала такая убежденность, что он сам поверил в собственные слова. Сейчас даже самый совершенный полиграф подтвердил бы его исключительную правдивость.
        И, похоже, это произвело на Наташу должное впечатление. Неуловимо изменилось выражение ее лица, исчезли неприязнь и испуг, осталась детская обида и растерянность.
        - Тогда за что?
        - Это преступники, - жестко сказал Виктор Сергеевич, - лично я думаю: попытка ограбления или бытовое хулиганство.
        Наташа очень внимательно вгляделась в лицо Загорского.
        - Честно скажу, я была уверена, что все это из-за статьи. Если все не так…
        - Не так. Более того, поверьте, у меня вообще нет причины хоть как-то реагировать на подобные статьи. Я вообще не знал об их существовании до этой трагедии. И мне по-настоящему обидно, что мое имя звучит в этой истории.
        - Извините, - сказала Наташа, - меня совершенно не интересуют ваши личные обстоятельства.
        - Не интересуют?! - с горячностью ответил Виктор Сергеевич, - а вы представьте, каково мне выслушивать фантазии и обвинения на тему, которой просто не существует! Почему вы решили, что я могу быть причастен к такому? Ах, да, я знаю - почему! В сети сообщается как данность, будто бы я связан с женщиной, возглавляющей некий фонд. И вы, разумеется, поверили, верно?
        - Почему вы мне рассказываете?
        - А кому мне еще, скажите, рассказывать? Оправдываться в прессе? Выступать по телевизору? Зачем? Поэтому и говорю это вам, без камер и помпы: вопрос нападения на вашего мужа стал лично моим. Если хотите, это - дело чести.

* * *
        Наташа не ожидала подобного поворота. Главный злодей - ужасный и безжалостный Загорский оказался вовсе не негодяем, а человеком искренним и достойным. Ничего не скажешь, прийти в больницу и при всех выразить сочувствие тому, кого все считают первейшим недругом - сильный поступок. Возможно, он обманывает. Возможно. Но тогда в этом человеке умер великий актер. Нельзя так притворяться. Да и зачем? Кто она такая?
        И к чему, скажите, Рудакову понадобилась эта писанина? Ему же всегда была безразлична политика. Даже не то, чтобы безразлична, просто он считал абсолютно всех персонажей, жаждущих популярности, заслуживающими только насмешки. А смеяться Рудаков умеет. Да еще как! Эта дамочка из фонда - вообще идеальная мишень. Глупая, алчная и самовлюбленная особа. Какой же курицей надо быть, чтобы за счет благотворителей закупить для себя, родимой два десятка часов от Картье. Как там было у Тёмы? «С энтузиазмом маньячки-сороки она тащила в гнездышко фитюлечки и блестяшечки». Обиделась, наверное.
        Рудакову стало значительно лучше, и Наташа решила не оставаться в больнице на ночь, тем более что после визита Загорского повышенное внимание персонала было обеспечено.
        Дома остался трехдневный беспорядок, на кухне - стол с банкой теплых маринованных помидорчиков, на которых уже замохнатилась бело-зеленая плесень, пустой водочной бутылкой и осклизлой тарелкой нарезанной колбасы. Этот натюрморт остался с момента, когда Наташа выскочила из квартиры, услышав крик Рудакова. Интересно, как вообще можно было что-то услышать, квартира все-таки на седьмом этаже, а окна выходят в другую сторону?
        Сил хватило только на то, чтобы вымыть посуду и привести кухню в божеский вид. Генеральную уборку придется отложить на завтра. Наташа распахнула окно, и порыв свежего ветра смыл затхлый запах неубранного жилья. Она закрыла глаза и вздохнула полной грудью: на удивление, ветер донес аромат трав и солоноватый привкус моря.
        Наташе вдруг показалось, что кто-то пристально смотрит ей в спину. Обернуться сразу было страшно - а вдруг, и правда, она не одна. Сказав себе, что нельзя быть такой мнительной, обернулась и никого не обнаружила, но на всякий случай громко спросила:
        - Кто здесь?
        Ответа не последовало, и она сразу успокоилась.
        Наташа прошла в ванную комнату, сбросила одежду и стояла под горячим душем, пока кожа не распарилась и не покраснела. Под потолком собрался густой туман, зеркало запотело, а кафельная плитка покрылась большими каплями, ползущими вниз, как прозрачные улитки.
        И стоило намылить голову шампунем, как в дверь позвонили. Наташа засуетилась - вдруг что-то с Рудаковым - наскоро сполоснулась, накинула халат и побежала открывать.
        На пороге стоял участковый - майор полиции Гасан Шарафович Мамедов.
        Гасан Шарафович отличался отменным здоровьем, невысоким ростом, благостной округлостью лица, приятной для глаз упитанностью и привычкой надевать на фуражку полиэтиленовый пакет в дождливую погоду.
        О причинах его позднего визита гадать не приходилось. Рудаков относился к оформлению любого рода бумажек крайне легкомысленно. Он, понимаете, предпочитал свести к минимуму общение с государством, поскольку от этого у него случались аллергические реакции. К сожалению, государство придерживалось иной позиции и придирчиво относилось к формальностям вроде правильно оформленной прописки и постановке на воинский учет. И претензии к Рудакову оно высказывало посредством визитов майора Мамедова.
        - Здравствуйте, Наташа, - с сильным акцентом сказал майор Мамедов и вошел в квартиру. Наташе пришлось посторониться.
        Рудаков обычно разговаривал с ним без особых церемоний - предельно вежливо, но всегда так заковыристо, что майор понимал: над ним издеваются, но как именно - разобрать не мог. От этого уважаемый сотрудник полиции злился, менял цвет лица, что-то бормотал под нос и уходил, обещая непременно вернуться. И, как следует офицеру, слово свое держал: возвращался раз за разом. Рудаков даже начал подозревать наличие у него особой формы мазохизма.
        У Наташи были собственные мысли по поводу деятельной активности майора Мамедова. Примерный семьянин, по воскресеньям выгуливающий четверых детей в парке, каждый раз смотрел на нее такими масляными глазками, что ошибиться в его мыслях было невозможно.
        Майор не спеша оглядел прихожую, покачал головой, как будто увидел что-то недозволенное, и раскрыл папку.
        - Гражданин Рудаков здесь проживает?
        - Гражданин Рудаков, - ответила Наташа, - в настоящий момент находится в больнице.
        - Это нам известно. Вы даже не представляете, как нам хорошо все известно. А скажите, Наташа, как так случилось, что в больницу кладут человека без прописки и регистрации?
        - У него есть прописка.
        - Э-э-э, какая прописка? Где он прописан? На улице Профсоюзная, дом двадцать четыре, корпус пять, квартира сто тридцать два?
        - Вы же знаете, он прописан в Подмосковье.
        Мамедов сладко улыбнулся.
        - Вот видите, Наташенька, он прописан в другом месте. На каком основании он проживает здесь и даже указывает адрес в официальных анкетах?
        - Я здесь прописана, а Рудаков - мой муж, - твердо сказала Наташа.
        - Зачем обманываете? У вас брак зарегистрирован? Нет? Значит, гражданин Рудаков не имеет права проживать в этом жилом помещении. У нас, Наташенька, терпение не безгранично.
        С этими словами Мамедов так посмотрел на нее, что Наташа невольно сильнее запахнула халат.
        - Что вы так боитесь? - засмеялся майор. - Я же всегда относился к вам очень хорошо. Если бы не я, этого Рудакова давно бы уже не было. Поэтому…
        Он сделал шаг к Наташе. Она отступила, прижавшись к стене.
        В этот момент прозвучал сигнал мобильного телефона. Мамедов достал трубку, посмотрел вызывающий номер и с явным сожалением ответил. Выслушав, со вздохом сказал:
        - Служба, Наташенька. Ничего, я зайду завтра. Договорились?
        Он еще раз улыбнулся, приложил руку к фуражке и вышел из квартиры. Наташа захлопнула дверь и закрыла все замки. Говорила же мама: сначала спрашивать «кто там?», и только тогда открывать!
        Снова зазвонил телефон, теперь уже домашний. Наташа взяла трубку с осторожностью.
        - Да?
        - Наталья Владимировна?
        - Да.
        - Здравствуйте, Наталья Владимировна, меня зовут Карл Иммануилович Гофман. Я сотрудник Администрации Президента Российской Федерации. Мы взяли под особый контроль дело вашего мужа и хотим сообщить, что намерены оказать вам всяческую помощь и содействие. Мы понимаем, как тяжело вам сейчас, но не стоит волноваться - все будет хорошо, мы решим все проблемы…
        Звучащий в трубке голос не просто успокаивал, он обволакивал, убаюкивал, и заставлял сердце биться ровнее. Карл Иммануилович говорил о заботе лично президента о гражданах, о справедливости, и еще о материях, понять которые не было никакой возможности, но слушать - весьма приятно.
        - … очень скоро вернется Артемий Андреевич, и все, поверьте, будет по-прежнему… Вас что-то волнует, Наталья Владимировна? Кажется, вы обеспокоены. Нет?
        И тут Наташа рассказала о визите майора Мамедова. Не для того, чтобы пожаловаться, а из желания выговориться.
        Голос в трубке помолчал, затем успокаивающе произнес:
        - Не переживайте, Наталья Владимировна, майор Мамедов вас больше не побеспокоит.
        - Ой… Я буду очень благодарна.
        - Это наша работа. До свиданья, Наталья Владимировна.
        В трубке зазвучали короткие гудки.

* * *
        Майор полиции Гасан Шарифович Мамедов не боялся никого на свете, включая собственного начальника полковника Свиридова. Как, скажите, можно бояться человека, который каждое второе число месяца ровно в десять часов утра приходит за пухленьким конвертиком. Можно, конечно, подумать, что недобросовестный участковый передает руководству долю от собранных в районе взяток и иных подношений, но поверьте, здесь случай совсем иной. Конверт приходил от дяди Рафика в качестве благодарности за назначение Мамедова на должность участкового, который должен всего лишь закрывать глаза на отдельные события. Впрочем, Гасан Шарифович дядю Рафика все-таки боялся, что не удивительно - его все боятся.
        Майор Мамедов кушал. Так получилось, что забегавшись за день, он не успел пообедать, и поэтому ужин получился обильным и разнообразным. Салат из сладких бакинских помидоров и болгарского перца, баклажаны, запеченные с чесноком и сыром, густая шурпа с зеркальными островками бараньего жира, манты из тончайшего теста с тающим на языке нежным фаршем, жареные в масле пирожки, свежие лепешки и графинчик холодного айрана с мелко нарубленным укропом - что может быть лучше для голодного человека?
        Посмотрев на такое кулинарное великолепие, Мамедов вздохнул, покосился на стоящую у стола жену и достал из морозилки бутылку запотевшей ледяной водки.
        В дверь позвонили, как только майор принял первые сто грамм, и в голове приятно зашумело. Он кивнул жене, и та поспешила открывать. И кого, скажите, несет? Позвонить нельзя, что ли?
        Разговор, состоявшийся в прихожей между супругой господина Мамедова и неизвестной личностью, был кратким и имел необычные последствия. Послушная до настоящего момента уроженка Нахичевани вернулась на кухню в необычайно боевом настроении. Поскольку именно русский язык обладает колоссальным объемом слов и оборотов так называемой ненормативной лексики, то именно его разъяренная женщина использовала для беседы с мужем. Самым мягким выражением было: «Ах ты, кобель паршивый!»
        Изумленный майор не успел произнести ни слова, как жена перешла к активным действиям, ухватив подаренную на десятую годовщину свадьбы разделочную доску из твердого самшитового дерева.
        Последовательность дальнейших событий достоверно неизвестна никому, кроме непосредственных участников. С уверенностью можно утверждать одно: последующие две недели Гасан Шарифович провел в больнице, причем, по странному стечению обстоятельств, рядом с палатой, в которой находился Рудаков. Супруга незадачливого участкового инспектора три раза в день приносила ему куриный бульон и кормила через трубочку, поскольку иных способов питания при его травмах попросту не существует.
        Эта история не имела для майора Мамедова далеко идущих последствий, за исключением двух обстоятельств: при приближении жены он стал инстинктивно прикрывать голову руками и полностью перестал употреблять за ужином горячительные напитки.
        V
        Можно ли вообразить, что столь высокое должностное лицо как заместитель руководителя администрации президента Российской Федерации может страдать от любовной горячки?
        Виктор Сергеевич целый день был не способен заниматься делами. Колушевский, угадавший состояние шефа, объявил его больным и отменил несколько встреч и совещаний. А Загорский с отсутствующим видом сидел в кресле, отказываясь отвечать на телефонные звонки. Анечка, почувствовав неладное, отправила полсотни истеричных эсэмэсок.
        Сам же Виктор Сергеевич, если и вспоминал об умнице-красавице Анечке, то исключительно как о неприятной помехе. Нет, его отношение к жизни и собственное понимание слова «честь» полностью исключали формулу «с глаз долой - из сердца вон». Он, безусловно, позаботится о перспективной девушке, замолвит словечко, а, возможно, и пристроит в хорошие руки. Но все это - потом. Сейчас все мысли занимала Наташа.
        Воображение рисовало образ женщины безупречно-прекрасной, можно сказать, совершенной. Она казалась высшим существом, к которому не то, что прикоснуться - посмотреть боязно. Загорский уже корил себя за то, что осмелился свободно с ней разговаривать.
        В кабинет змеей проскользнул Добрый-Пролёткин. Он обладал феноменальным умением проходить мимо любой охраны. Говорят, его замечали даже в новом бункере Президента, куда допуск закрыт всем без исключения.
        Добрый-Пролёткин на удивление спокойно воспринял отсутствующе-мечтательный взгляд своего непосредственного начальника.
        - Виктор Сергеевич, а я с идейкой!
        Загорский, услышав чарующий голос советника, сделал усилие и посмотрел на него вполне осмысленно, попутно обнаружив, что перед ним лежит пачка бумаги, изрисованная женскими профилями. Он отбросил ручку и спросил с раздражением:
        - С какой идейкой?
        - Я могу быть откровенным?
        - Вы вообще о чем?
        - Значит, могу. Я заметил, что вы обратили внимание на супругу нашего пациента.
        Виктор Сергеевич от такой откровенности даже вздрогнул. Это оказалось неприятным, словно его застали за чем-то недостойным.
        - Я не имею в виду ничего предосудительного, - заторопился Добрый-Пролёткин, - Наталья Владимировна Воробьева - несомненно, спокойная и уравновешенная особа. Исходя из этого, я предлагаю внести небольшие коррективы в наш план.
        - Какие именно? - поинтересовался пришедший в себя Загорский.
        - Очень просто. С ее помощью мы сделаем нашего противника другом. Наши спецы составили психологические профили Воробьевой и Рудакова. Интересная вещь получается: Воробьева - одна из немногих, кто может повлиять на Рудакова. А с ней продуктивный контакт возможен.
        - Прекрасно. Но это не решает вопроса с Султаном. Он уже два дня в Москве, встречаться отказался, дал три дня на выдачу своего человека. В противном случае - перережет глотку Рудакову. Я так понял, по линии МВД - без результата?
        Добрый-Пролёткин тяжело вздохнул и прижал руки к груди, показывая, насколько трудная идет работа.
        - Как сказать… ведем переговоры.
        - Может, пришло время моего разговора с министром?
        - Рано пока. У меня есть комбинация, при которой эмвэдэшники не получат ничего, а Султан будет полностью удовлетворен.
        - Это противоречит первоначальному плану?
        - Да. Производим, так сказать корректировочку.
        Виктор Сергеевич задумчиво взял ручку и нарисовал на листе церковный купол с крестом и полумесяцем. Добрый-Пролёткин наклонился, беспардонно взглянул на рисунок и тонко улыбнулся:
        - Хорошие у вас мысли.
        Загорский отбросил ручку и сердито сказал:
        - Вы лучше расскажите о своей корректировочке.
        - С радостью! - воскликнул Добрый-Пролёткин. - На самом деле базовая идея проста: если мы заручимся дружбой Воробьевой, то все, что произойдет с Рудаковым, будет ассоциироваться исключительно с Султаном. В конце концов, официально за охрану отвечает МВД.
        - Вы предлагаете отдать Рудакова Султану?
        - Ни Боже мой! Мы же не звери, в конце концов!
        - Это радует. Тогда что?
        - Мы проанализировали ситуацию, поработали с адвокатами. Формально позиция МВД простая - совершено нападение на Рудакова, потом на сотрудников, да еще с применением огнестрельного оружия. Вроде бы и взят на месте преступления. Но! Джигит с самого начала находился в отключке - это его Рудаков урной приголубил…
        - Улавливаю… На него есть только показания Рудакова…
        - Показаний Рудакова нет, есть показания свидетелей. Он, видите ли, считает все своим личным делом и не хочет что-либо подписывать.
        - А свидетели? Вы хотите с ними поработать?
        - Вовсе нет. Пусть говорят то, что видели. Вопрос интерпретации.
        - Интересно…
        Виктор Сергеевич поднялся с кресла, и прошелся по кабинету, заложив руки за спину. Остановился перед портретом Столыпина и посмотрел ему в глаза, словно хотел прочитать мысли. Но бывший председатель Совета министров Российской Империи, по всей видимости, не попадал в щекотливые ситуации с кавказскими горцами, а вопросы с прессой решал весьма кардинально, и поэтому полезных рекомендаций в данном случае дать не мог.
        Загорский повернулся к Доброму-Пролёткину и задумчиво произнес:
        - Но это все время. Следствие может тянуться годами. Султан не шутил, когда давал три дня. Нам что, воевать в Москве с горцами?
        - Воевать не надо! - горячо сказал советник. - Есть одна комбинация. Как говорится, поменяем полярность.
        - Интересно… Поподробнее, пожалуйста.

* * *
        Виктор Сергеевич размышлял. Приказал подать чаю, устроился поудобнее в кресле, положил перед собой лист бумаги и взял немецкую гелевую ручку. Рисование, знаете ли, стимулирует мыслительный процесс. Итак, начали: слева - звездочки, справа - крестики.
        В предложении Доброго-Пролёткина, безусловно, есть рациональное зерно. Да что уж там - это на самом деле выход. Надо оценить реакцию всех действующих лиц. А для этого требуется прикинуть, что они хотят, и что получат.
        «Султан… Да кто же знает, чего он вообще хочет? В данном конкретном случае - свободы своему джигиту и рудаковской крови. Что получит? Реабилитированный и чистый как ангел джигит выйдет на волю, а Рудаков будет наказан. Без членовредительства, но достаточно жестко. Минусы. А куда же без них? Возможно, произойдет задержка с выходом джигита. Небольшая - дней пять, все зависит, насколько упрутся эмвэдэшники. Вроде бы сильно не должны - при новых раскладах фигура Загорского выходит из-под удара, а бодаться с Султаном им не с руки…»
        Виктор Сергеевич хлебнул из стакана и недовольно поморщился: чай успел остыть. А это - неправильно. Чай должен быть обжигающе-горячим, чтобы пить его маленькими глотками, ясно ощущая вяжуще-горький вкус. Именно тогда можно отличить настоящий напиток от столовских помоев. Виктор Сергеевич вызвал секретаря, велел заварить заново и подать колотого сахару. Вспомнилось, как говорила матушка: «Думать надо вприкуску».
        Секретарь как будто читал мысли начальника: он появился в кабинете с подносом через несколько секунд после вызова шефа. Виктор Сергеевич окунул в стакан кусочек рафинада, хрустко откусил и сделал глоток. Вот сейчас - то, что надо!
        «Министр МВД. Его интерес простой - позиция замгенпрокурора для своего человечка. Дело Рудакова ему интересно с точки зрения давления на меня, чтобы вывести из игры. Хочет торговаться и ждет переговорщиков. Исчезнет возможность давления - интерес пропадает. С Султаном ссориться точно не захочет, так что, если юридически очистим джигита - должен его отпустить. Альтернатива - разборка с Султаном».
        Еще пару глотков - с наслаждением, смакуя вкус. Жаль, что бросил курить, сейчас сигарета не помешала бы.
        «Президент. А ему - все равно. Смотрит, как мы тут разбираемся между собой. Все прекрасно знает и понимает. Если поднимется лишний шум, то по голове получат все, кроме, конечно, Султана. У него с президентом особые отношения. А остальным шум не выгоден. Сейчас хуже всех придется мне, а после пролёткинской комбинации - министру МВД. Это, кстати, хороший стимул для компромисса».
        Стоящие у стены массивные напольные часы пробили двенадцать так громко, что погруженный в мысли Загорский вздрогнул от неожиданности. Ставшее привычным и потому неслышное тиканье вдруг стало удивительно назойливым. Тогда - еще чаю, успокаивает сам процесс: взять подстаканник, почувствовать тепло, услышать как мирно позвякивает стакан, поднести к губам…
        «И, наконец, Рудаков. Ему будет плохо при любых раскладах. В нашем случае последствия наименее тяжелые. А что, получит максимум три года, отсидит полсрока и выйдет. А спокойную отсидку мы уж как-нибудь обеспечим, мы же не звери…»
        Виктор Сергеевич раскладывал в уме комбинации, рисуя на бумаге. И крестиков, надо сказать, получалось куда больше, чем звездочек. А еще он гнал от себя подленькую мысль о том, что Наташа оказывается свободной, а неприятный Рудаков не будет стоять между ними.

* * *
        С утра Наташа ходила в больницу. Удалось поймать врача и буквально на бегу переговорить. Оказалось, что здоровье Рудакова все еще вызывает опасения: ушиб селезенки, сотрясение мозга и кровоизлияние в основание черепа - несильное, но все же, достаточно тревожное - потребуют минимум двух недель в стационаре. При этом доктор описал, что сейчас должен чувствовать пациент - постоянная головная боль и нарушение координации движений. Кроме того, такие травмы нередко приводят к парадоксальным реакциям мозга, но это тема малоизученная. Сам Рудаков получил утреннюю порцию уколов, и мирно спал, забравшись по своему обыкновению с головой под одеяло.
        Расстроенная Наташа выложила из сумки в холодильник грейпфрутовый сок и мандарины, оглядела палату - все ли в порядке, и, удовлетворившись осмотром, решила заскочить на работу. Особой необходимости в этом не было, начальник с пониманием отнесся к ее проблемам, но все же, дела никуда не уйдут, разбираться с ними все равно придется, а текучка имеет обыкновение накапливаться и превращаться в завал. Она быстро спустилась по лестнице, поймала такси и мигом домчалась до офиса родной рекламной конторы.
        Как-то само собой получилось, что множество мелких дел продержали ее до вечера. Сначала долго не могла войти в сеть - компьютерщики вчера переустановили систему, всем раздали новые пароли, а о ней, как водится, забыли. Затем долго искала по папкам письмо, на которое, кровь из носу, надо было дать срочный ответ. И, разумеется, выслушивала обязательные сочувственные речи сослуживцев, прекрасно осведомленных обо всех перипетиях дела Рудакова.
        Рекламное агентство - место, где сумасшедшая работа над каким-нибудь проектом, что называется без сна и отдыха, перемежается периодами сонного безделья. В такое «межпроектье», больше для борьбы со скукой, чем по необходимости, Наташа старалась брать заказы по написанию статей. Как ни странно, оказалось, что техническое образование весьма способствует живости языка и логичности изложения, так что собиралось немало желающих получить опус с изысканными похвалами вещам самым неожиданным: грузовикам с прицепами, курсам китайского языка, детским подгузникам, самым точным гороскопам, металлоконструкциям и Бог знает, чему еще.
        Сегодня был момент перехода от сезона безделья к проектному авралу. Работы, вроде, немного, но все больше нудной и нетворческой, какую делать приходится, изо всех сил преодолевая внутреннее нежелание. Написав с десяток скучнейших бумаг для начальника, гения коммерции, но абсолютно беспомощного в отношении делопроизводства, Наташа посмотрела на часы и обнаружила, что уже половина восьмого. Посмотрела - и расстроилась: к Рудакову сегодня не успеть. Быстро набрала номер, услышала в трубке заспанный голос и спросила, не нужно ли чего. Но мужу, по всей вероятности, кололи то ли успокаивающее, то ли снотворное, так что он постоянно находился в полусонном состоянии и иных желаний, кроме как вздремнуть, не имел.
        На улице было жарко и светло, а вечернее время обозначилось лишь удлинившимися тенями и красноватым оттенком купающегося в мареве солнца. На тротуаре рядом с ящиком-холодильником, забитым ледяным мороженым, примостилась тетка в синей униформе и пластиковом фартуке. Она же предлагала газировку, но из другого, неработающего холодильника. А кому, скажите, охота в жару пить горячую приторно-сладкую колу? Торговля не шла, и продавщица, ничуть не стесняясь прохожих, очень нелицеприятно отзывалась о хозяине. Теперь вся улица знала, что его зовут Арсен и у него явные проблемы с деловой хваткой и моральной устойчивостью.
        Наташа подошла и попросила эскимо за тридцать рублей.
        - Эскимо нет, - со злостью сказала продавщица.
        - А что есть?
        - Читайте, здесь все написано.
        Мороженого как-то сразу расхотелось. Только представишь, что его трогала такая несимпатичная женщина… Наташа повернулась и пошла к метро, с ужасом представляя, как сейчас окунется в духоту подземки.
        - Наталья Владимировна!
        Наташа обернулась и несказанно удивилась, увидев перед собой Виктора Сергеевича Загорского собственной персоной. Так, запросто, встретить на улице одного из руководителей государства!
        - А я вас ждал, Наталья Владимировна.
        Это сообщение было ничуть не менее удивительным, чем сам факт появления Загорского.
        - Зачем? - пролепетала Наташа.
        - Пожалуйста, не волнуйтесь. Скажем так, я обещал вам довести дело до конца и собираюсь исполнить свое обещание. У меня к вам небольшой разговор.
        - Но… можно же по телефону… или я бы пришла…
        - Но я все-таки офицер, и честь мундира не позволяет утруждать такую прекрасную женщину, - улыбнулся Виктор Сергеевич.
        Комплимент Наташе понравился. Действительно, приятно слышать такие слова от такого человека.
        - Спасибо. Давайте поговорим.
        - Ну, уж нет, - решительно сказал Загорский, - предлагаю пройти в более удобное место. Как вы относитесь к французской кухне?
        Предложение застало Наташу врасплох. Любой другой бы получил немедленный отказ, но в этом случае все не так просто. Во-первых, есть важная тема для разговора. Во-вторых, приглашает все-таки не рядовой гражданин, а заслуженный человек. В-третьих, Загорский вызывал определенную симпатию как по-настоящему интересная личность. И, наконец, последний раз с Рудаковым они были в ресторане года три назад. К тому же дома - шаром покати, а за целый день удалось перехватить половинку грейпфрута на завтрак.
        - Хорошо, - согласилась Наташа, - только недолго, ладно?
        - Разумеется! - воскликнул Виктор Сергеевич. - Я буду предельно краток!
        Он подхватил Наташу под руку и повел к автомобилю. Охранник, одетый, несмотря на жару, в плотный черный костюм, с похожим на червяка завитым проводом над ухом, сверкнул зеркальными очками и распахнул дверцу.
        Наташа остановилась, секунду колебалась, затем села на мягкое сидение.

* * *
        - Прошу вас, Наташенька, попробуйте вот это!
        Виктор Сергеевич пододвинул вазочку с кремовым паштетом, усыпанным тоненькими лепестками белого цвета.
        - Странный запах, - осторожно сказала Наташа, стесняясь отказаться.
        Загорский рассмеялся:
        - Это фуа-гра с трюфелями.
        Наташа подцепила кончиком ножа кусочек паштета и положила на булочку.
        - Очень необычно, - сказала Наташа, попробовав, - я думала, трюфеля - как грибы. Какой-то химический привкус, да?
        - Действительно, есть такое. Понравилось?
        - Не особенно. Я лучше по старинке - устриц.
        - Как прикажете, Наташенька!
        Виктор Сергеевич щелкнул пальцами, и похожий на пианиста официант в черном фраке вырос как из-под земли. Загорский пошептался с ним и посмотрел на Наташу.
        - Наташенька, какое вино предпочитаете?
        - Шабли, - не задумываясь, ответила она.
        - Уверены? На самом деле, Шабли - не более, чем дань традиции. Я бы посоветовал Бордо.
        - Вам виднее.
        - Ну и ладно, возьму на свой страх и риск, - сказал Виктор Сергеевич и отослал официанта.
        Наташа подумала, что все равно не отличит Шабли от Бордо. К тому же она не любила вина и соглашалась сейчас пить его только потому, что так принято - устрицы надо кушать исключительно с белым вином. Хотя последний раз они с Рудаковым пробовали устрицы лет пять назад в Ницце, в какой-то забегаловке у порта, сидя за пластиковым столиком, покрытым дешевой клеенкой. Никакой торжественности и помпы, только стеклянная бутылка с водой, крупно нарезанный лимон и огромное блюдо пахнущих морем свежайших раковин…
        - О чем задумались, Наташенька?
        - Нет, ни о чем… красиво здесь.
        - О да, на мой взгляд, это лучший ресторан в Москве. У него нет звезд Мишлена, но шеф - просто волшебник. Напрасно вы отказываетесь кушать.
        - Как отказываюсь? А устрицы?
        - Это, знаете, не еда. Скажем так, идеальная холодная закуска, не требующая приготовления. Только абсолютная свежесть и правильная сервировка.
        - Хорошо сказано.
        - А как же, - рассмеялся Виктор Сергеевич, - по-другому нельзя.
        Наташа огляделась. Она чувствовала себя неуютно в джинсах и футболке среди изысканных интерьеров в стиле Людовика XVI.
        - А вы здесь часто бываете?
        - Частенько. Правда, уютненькое местечко?
        - Уютненькое? Скорее роскошное.
        Виктор Сергеевич критически посмотрел на огромную люстру, изготовленную из многих тысяч кристаллов горного хрусталя.
        - Пожалуй, соглашусь. Но с другой стороны, роскошь - это результат труда искусных мастеров. Если хотите, материальное воплощение таланта. И, наблюдая ее, невольно восторгаешься человеческим гением. Разве нет?
        - Правда, - ответила Наташа, - но уюта это не добавляет.
        Подлетели официанты, один принес блюдо с устрицами, другой - вино.
        На бронзовом чеканном подносе был насыпан дробленый лед, на котором лежали раскрытые раковины. Поднос дышал холодом, свежестью и запахом моря. Официант начал перечислять предложенные сорта устриц. Наташа подумала, что, скорее всего, это француз: по-русски изъяснялся с сильным акцентом, а названия сортов говорил по-французски, сильно грассируя: «Фин де Клер лабель руж», «Белон», «Спесиаль де Клер экай д'Аржан». В это же время другой официант ловко открыл бутылку, подхватил бокал, налил на донышко и передал Виктору Сергеевичу. Тот, с самым задумчивым видом, немного пополоскал вино во рту и благожелательно кивнул. Тогда официант, всем видом показывая, что несказанно рад такой высокой оценке, вытянул длинную, как стрела подъемного крана руку, и налил Загорскому и Наташе.
        - Наташенька, ваше здоровье! - Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поднял бокал.
        Наташа в ответ кивнула и сделала глоток. Вино оказалось действительно вкусным, в голове сразу зашумело, и образовалась приятная легкость.
        - Нравится? - спросил Виктор Сергеевич.
        - Да.
        - Я рад. Это одно из лучших вин Франции.
        - Лучших? Дорогое, наверное?
        - Не знаю, - развел руками Виктор Сергеевич.
        - Хорошо вам, - позавидовала Наташа, - так легко относится к затратам.
        Загорский улыбнулся несколько самодовольно, это не укрылось он Наташи, и она почувствовала легкий укол раздражения.
        - А вы всех так встречаете?
        - Я лично?
        - Допустим, вы, в администрации. Специальный бюджет выделяете на встречу, да?
        Этот вопрос Загорского не смутил. Он поставил бокал на стол, подхватил устрицу, зачерпнул миниатюрной ложечкой соус, вылил в раковину и ловко отправил в рот.
        - Ах, хороша… Наташа, скажите честно, вы осуждаете меня за все это? - он повел головой, показывая на интерьеры ресторана.
        - Да, - секунду подумав, ответила Наташа.
        - И это очень обидно, - вздохнул Виктор Сергеевич, - вы, видимо, рисуете мой портрет исходя из информации, укоренившейся в массовом сознании. Коррупционер, хапуга, жулик, верно?
        - Нет, что вы…
        - Не отпирайтесь, это так. Я знаю. И скажу, что это нормально.
        - Как так?
        - Я имею в виду, нормально, что вы так считаете. Информационная среда - штука предельно недружественная и агрессивная, и она почти всегда формирует неправильные образы. Если я скажу, что не имею счетов в банках, яхт, замков и прочей дребедени, вы поверите?
        - Да, - неуверенно сказала Наташа.
        - Лучше бы уж сказали «нет», правдивее получится, - засмеялся Загорский, - а тем не менее, это - чистая правда. У меня почти ничего нет. Что-то есть у родственников, но это, поверьте, сущие мелочи по сравнению с тем, что мне приписывают.
        - Вы бессребреник, да?
        - Конечно, нет. Скажем так: у меня другая мотивация.
        - И какая же? - спросила Наташа.
        Она сделала глоток вина и машинально поправила волосы. Увидела, что Загорский заметил этот жест и почему-то смутилась.
        - Наташенька, - рассмеялся Виктор Сергеевич, - кушайте устрицы. Это - чистый белок. Идеально подходит для создания романтического настроения. Что же касается мотивации, то вы, наверное, не поверите. Кроме меркантильных интересов существуют такие понятия как любовь к родине, долг, честь. Наверное, громко сказано, но именно они вдохновляют меня.
        - Действительно, громко сказано. Приятно исполнять свой долг в такой атмосфере, - сказала Наташа неожиданно резко.
        Загорский ничуть не обиделся.
        - Действительно, приятно. Но, согласитесь, нельзя проводить деловые встречи в рабочей столовой. Впрочем, признаюсь: в моем распоряжении действительно есть значительные фонды. Это правда. Но я не использую их в личных целях. То, что вы считаете роскошью - на самом деле производственная необходимость.
        - Красиво звучит. Попробуйте объяснить это бабушкам, которые живут от пенсии до пенсии.
        - А зачем? Не все следует объяснять, неведение часто бывает благом.
        - Вы серьезно? - возмутилась Наташа. - А как же демократия?
        Сказала и почувствовала, как лицо заливает румянцем. Вроде бы правильные слова, но звучат они как-то неуместно и даже глупо. Громко сказано! Прямо-таки Свобода на баррикадах. К тому же раздражения против Загорского у нее не было, просто его утверждения звучали как-то слишком вызывающе. Чтобы скрыть неуверенность и смущение Наташа быстро налила полбокала вина и залпом выпила.
        - Ого! - удивился Виктор Сергеевич. - Я же говорил, что Бордо - превосходный выбор. А касательно демократии… Готов обсудить. Наташа, вы уверены, что она вообще существует?
        - А как же! Разве нет?
        - Конечно, нет! Давайте разберемся, что именно вы понимаете под демократией?
        - Ну, - Наташа задумалась, - выборы, свобода, законы правильные. Мне сложно сказать точно, я думаю, вы и сами знаете.
        Виктор Сергеевич откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и, артистично держа бокал двумя пальцами, сказал:
        - Понимаю. И поэтому заявляю, что демократия - недостижимая утопия.
        - И можете это доказать?
        - Конечно, Наташенька. Вы говорите про выборы. Допустим, выбирают президента. Обратите внимание, лично его знают единицы, а голосуют десятки миллионов. Таким образом, среднестатистический человек, рядовой, так сказать избиратель, голосует не за кандидата, а за его образ, созданный средствами массовой информации, и, в первую очередь, телевидением. Ну и еще интернетом… Вы с этим согласны?
        Наташа подумала и согласилась.
        - Прекрасно, - продолжал Загорский, - отсюда вывод: выберут того, кого красивее нарисует телеящик. И следствие: выборы контролирует тот, кто управляет телевидением. Поэтому демократия - всего лишь красивая упаковка циничной игры. К сожалению, это реальность. Ее можно пытаться приукрашивать, но суть от этого не изменится.
        - А как же в других странах? В Америке, Европе?
        - Вы серьезно считаете, что там система работает по-другому? То же самое, но более тонко, и я бы сказал искусно. А что вы хотите, у ребят опыт - сотни лет, а мы только учимся. Учимся работать, так сказать, с аудиторией. Например, можно попросту сказать: иди, дорогой, голосуй за Васю. А можно красиво и изящно, полунамеками и подсказками сделать так, что он сам побежит голосовать за Васю, уверенный, что дошел до этого своим умом. Настоящие мастера в Европе и Америке работают по второму варианту. А нам еще учиться и учиться.
        Наташа поймала себя на том, что слушает Загорского с удовольствием. Ей импонировали манера речи и смелые мысли.
        - Интересно… а как же тогда определять достойных?
        - Точно не выборами. Я уже показал, что это невозможно. Хотите еще парадокс?
        - Конечно.
        - Как вы думаете, кому легче прийти во власть - порядочному человеку, или беспринципному мерзавцу?
        - Конечно, мерзавцу.
        - Правильно! - воскликнул Загорский. - Он может использовать приемы, недоступные для порядочного человека. Значит, на вершине власти находятся законченные негодяи. Причем это правило справедливо для любой страны и любого времени, за исключением, впрочем, эпохи монархий. Тогда случалось, что власть по праву рождения получали вполне порядочные люди. А сейчас… увы.
        Наташа улыбнулась и сказала немного кокетливо:
        - А как же вы?
        - Я? Я, Наташенька, - счастливое исключение, подтверждающее общее правило.
        Наташа доверительно наклонилась и тихо попросила:
        - Вы же поможете нам?
        - Конечно, это мой долг.
        Наташа посмотрела Загорскому в глаза и сказала уже серьезно:
        - Спасибо.
        Она поднялась с кресла так быстро, что Виктор Сергеевич от неожиданности едва не расплескал вино.
        - Мне пора.
        - Я вас подвезу, - Загорский также встал и подошел к ней.
        - Не стоит. Спасибо вам за все. Правда, спасибо.
        - Ну, тогда, прошу вас… непременно звоните.
        Загорский протянул Наташе визитную карточку. Она секунду колебалась, но карточку взяла и положила в сумку.
        Прощаясь, Виктор Сергеевич поцеловал ручку так легко и непринужденно, что это архаичное действие показалось естественным. Наташа поняла, что снова краснеет, убрала руку, повернулась и пошла к выходу.
        Она чувствовала взгляд сильного мужчины, поэтому старалась держать спину прямо и идти как можно грациознее. Надо сказать, это было приятно.
        VI
        Иван Степанович Добрый-Пролёткин не любил темноты. Возможно, это связано с особенностями зрения или с засевшими в подкорке детскими страхами. Следствием такой особенности организма уважаемого советника стало отсутствие занавесок на окнах кабинета и страсть к коллекционированию разнообразных светильников. Все полки были заставлены удивительными приспособлениями, пришедшими из Бог знает каких времен. Светодиодные панели соседствовали с обыкновенными электрическими лампами накаливания, а керосиновые фонари времен первой мировой войны с непонятными механическими устройствами, в которых время от времени что-то щелкало и скрипело. Особой любовью пользовались старые добрые свечи, правда только восковые, а никак не парафиновые или стеариновые.
        Во всем прочем кабинет не отличался от таких же рабочих помещений других сотрудников администрации: казенного вида мебель, невзрачные обои на стенах, старенький компьютер с гудящим ламповым монитором и портрет улыбающегося президента на стене.
        Кабинеты Доброго-Пролёткина и Гофмана находились по соседству и имели крохотную общую приемную, где размещался столик секретарши Клары Матвеевны Бессеребряниковой. Современные продвинутые офисные работники предпочитают использовать бесполое слово «секретарь», но любой человек, хотя бы раз взглянув на Клару Матвеевну, непременно воскликнет: настоящая секретарша! И причем секретарша, служащая в очень солидном государственном учреждении! Любая черточка в ее облике подчеркивала принадлежность к этой уважаемой профессии: высокая, как башня, прическа, строгий взгляд, блузка в цветочек, серая юбка и ярко накрашенные губы. Именно на эти бардовые губы обращал внимание входящий в приемную посетитель, а вся прочая составляющая Клару Матвеевну материя воспринималась как придаток к ним.
        Привычки Доброго-Пролёткина доставляли уважаемой секретарше немало проблем. Дело в том, что советник категорически отказывался пользоваться мобильным телефоном, и потому Кларе Матвеевне постоянно приходилось работать в качестве телефонистки, отвечая на звонки и соединяя его с желающими пообщаться. А таковых набиралось изрядное количество - Иван Степанович был человеком востребованным.
        Пришло обеденное время, и господин советник, верный многолетней привычке принимать пищу точно по часам, решил перекусить. Его убежденность в пользе домашнего питания выражалась в том, что он приносил в портфеле несколько баночек и термосов с провизией. Преимущество термоса, пусть даже кустарного китайского производства, перед разогреванием в микроволновке заключается в отсутствии навязчивого запаха, с головой выдающего трапезничающего сотрудника. Сегодняшний обед состоял из рассольника со сметаной, телячьих котлеток с картофельным пюре и густого ароматного вишневого киселя. Иван Степанович затворил дверь, защелкнул замок, расстелил на столе газетку - по старинной привычке «Комсомолку» - и принялся расставлять тарелки и раскладывать приборы. Еда - это, знаете ли, сакральный процесс, и проводиться он должен в точном соответствии с традициями и правилами этикета.
        Примерно в час пополудни, в приемной раздался телефонный звонок. Клара Матвеевна взяла трубку, сказала «минуточку» и соединила с Добрым-Пролёткиным, который как раз закончил рассольник и собирался переходить ко второму.
        По телефону он говорил очень недолго - буквально несколько слов: «здравствуйте», «да, конечно» и «как обычно». Положив трубку, советник очень ловко прибрал стол, скомкал и выкинул газету, затем достал из ящика тонкую папочку и засунул ее в портфель. Перед тем как выйти из кабинета, очень внимательно оглядел себя, поправил пиджак, пригладил шевелюру и, присмотревшись поближе, выдернул волосок с кончика носа. Уже в приемной на ходу Иван Степанович попросил секретаршу срочно вызвать машину.
        Когда Добрый-Пролёткин спустился на улицу, служебный «Форд Фокус» уже ждал у входа. Ехать пришлось недолго: от Старой площади по набережной до Садового кольца к симпатичному старинному особнячку с табличкой очень уважаемой финансовой корпорации.
        Серьезные охранники в черных костюмах, по всей видимости, были предупреждены о визите, поэтому без разговоров распахнули перед советником тяжелую дверь и поручили заботам миловидной девушки, проводившей его на второй этаж в комнату с кожаными креслами и дубовой мебелью.
        - Здравствуйте, господин Пролёткин!
        Сенатор Макдауэлл говорил по-русски с сильным акцентом. Он вышел к советнику с самым радушным видом, как будто встретил старого друга.
        Иван Степанович сердечно пожал сенатору руку.
        - С вашего разрешения Добрый-Пролёткин. Приветствую вас! - ответил он с легким поклоном, подчеркивая слово «Добрый».
        Сенатор изобразил на лице искреннее огорчение от досадной ошибки и пригласил Ивана Степановича садиться. Советник опустился в кресло, аккуратно поставив портфель у ног.
        - Я рад, господин Добрый-Пролёткин, - сенатор сделал паузу, показывая, что на этот раз он исправился, - что вы согласились встретиться в неофициальной обстановке.
        - А я весьма польщен приглашением, - немедленно ответил Иван Степанович.
        Похоже, что Макдауэлл не знал слова «польщен», но по контексту угадал его значение.
        - Ну, что вы, это я… польщен, - произнес он с выражением, как будто пробовал новое слово на вкус.
        Советник молча ждал, и сенатор продолжил:
        - Я хотел бы сразу перейти к делу. Не возражаете?
        - Разумеется. Как у вас говорят: время - деньги!
        - О! Вы с этим согласны?
        - Отчасти. Если рассматривать в самом примитивном понимании. А, в общем, невозможно сравнивать сложное понятие времени с простым средством платежа.
        Макдауэлл перестал улыбаться и очень серьезно посмотрел на собеседника.
        - Чай, кофе, виски, сигара?
        - Нет, спасибо, я предпочитаю не отвлекаться во врем серьезного разговора.
        - Да, да, вы, правы, отвлекаться не стоит.
        Сенатор подошел к барной стойке, открыл прозрачный шкафчик, красиво исполнивший механическую мелодию, достал бутылку минеральной воды, налил в бокал, вернулся и сел в кресло напротив Доброго-Пролёткина.
        - Сердце пошаливает, - Макдауэлл кивнул на бокал, - я отказался от возбуждающих и горячительных напитков. Пора думать о вечном.
        - О вечном думать следует всегда, - с едва уловимой усмешкой ответил Иван Степанович.
        - Да, да… итак, начнем?
        - Думать о вечном?
        - К сожалению, нет. О самом актуальном.
        - О насущном, значит… С удовольствием.
        Сенатор сделал глоток минералки и поудобнее устроился в кресле.
        - Я думаю, вы знаете цель моей миссии. Нас крайне интересует группа, которую представляет господин Загорский. Мы понимаем и ценим его возможности и хотим наладить сотрудничество. Предварительные переговоры проведены, соглашение подготовлено, но, к сожалению, нам не удалось пока окончательно согласовать его с господином Загорским. Мне показалось, что на нашей последней встрече он не был настроен на диалог.
        - Не вижу никаких проблем! Проще всего это выяснить у самого господина Загорского. Уверен, он будет рад побеседовать с вами. Кажется, переговоры назначены на шестнадцатое?
        - О, да! Именно на шестнадцатое! Осталось всего три недели, и мы хотели согласовать позиции.
        - Со мной?
        - Да, да, с вами.
        - Отчего так?
        - Это просто. Мы прекрасно знаем степень вашего влияния и хотим до конца понять ваши мотивы. Согласитесь, самое главное для достижения договоренности - это точно определить взаимные интересы.
        Чем дальше говорил сенатор, тем слабее становился его акцент и быстрее речь. Добрый-Пролёткин понимающе кивнул.
        - Ну что же, давайте попробуем.
        Макдауэлл поставил бокал на стеклянный журнальный столик и взял телевизионный пульт.
        Включился огромный, в полстены монитор. На экране появились столбцы фамилий и напротив них - длинные цепочки цифр. И какие это были фамилии! Люди не просто известные, а можно сказать первейшие в государстве.
        - Понимаете, - сказал сенатор, - я всегда привык готовить для переговоров сильную позицию. Перед вами - список лиц, держащих средства в банках Швейцарии, Кипра, Лихтенштейна и Сингапура. Номера счетов приведены. Общая сумма - около триллиона долларов. Неплохо, правда?
        - И что? - спокойно спросил советник.
        - Объясню, - снисходительно сказал Макдауэлл, - нами принято решение: в случае отказа от наших условий, средства будут конфискованы.
        - Мне импонирует ваша манера ведения переговоров, - в тон собеседнику заметил Иван Степанович, - сразу обозначаете позицию силы. С ходу заявляете о подобных решениях. С порога, так сказать, в зубы.
        - У нас есть к этому основания. Наши специалисты составили психопрофили всех потенциальных переговорщиков. По их мнению, вы - самый восприимчивый к логике, эмоционально устойчивый и, в то же время влиятельный. Вы уважаете силу и готовы ей подчиняться.
        Добрый-Пролёткин слушал объяснения сенатора, понимающе кивая, словно соглашаясь с ним во всем. А сам сказал, между тем, нечто совершенно противоположное:
        - Исключительно интересно! Вы даже не представляете, как приятна мне наша беседа. Узнать о себе столько нового! Единственно, не могу понять, какое отношение я имею к проблемам указанных вами личностей? Вероятно, у вас есть веские основания, чтобы пойти на такой шаг, да и я, признаться, не всегда разделяю методы их работы. Так что выпороть этих уважаемых господ было бы не вредно. Финансовыми, так сказать, розгами.
        Макдауэлл несколько секунд молчал, осознавая сказанное, затем захохотал.
        - Вы шутите?! Это действительно смешно!
        - Я? - удивился Иван Степанович. - Я никогда не шучу.
        Сенатор резко оборвал смех.
        - Вы понимаете, к чему приведет ваш отказ? Он ничего не изменит, мы просто выберем другого партнера по переговорам, и, поверьте, вас скушают свои же. Кто захочет терять такие деньги?
        - Отказ? Вовсе нет! Понимаете, мистер Макдауэлл, я, как ни странно это звучит, не занимаюсь политикой. Я всего лишь отстаиваю интересы моего… работодателя. И ситуация сложилась таким образом, что Виктор Сергеевич Загорский в ближайшие три-четыре недели будет занят чрезвычайно важными вопросами и не сможет уделить вам должного внимания.
        - Более важные вопросы? Простите, сэр, я не очень понимаю, разве может быть что-то важнее судьбы мира?
        - Ах, оставьте! Поверьте, дорогой сенатор, миру безразлично, куда уйдет очередной триллион долларов. И по большому счету - не все ли равно, кто будет находиться у власти? Все это суета…
        Макдауэлл был явно поражен.
        - Вы… вы серьезно?
        - Разумеется! Разумеется, серьезно! Но, действительно, это все общие рассуждения, а реальность состоит в том, что Виктор Сергеевич в ближайшие четыре недели не сможет отвлекаться на мелочи вроде передела мировых финансов. Ждать будете?
        - Ждать?! Вы с ума сошли! Через двадцать дней встреча президентов!
        - Отложить нельзя?
        - Нельзя, - резко сказал Макдауэлл, - мне кажется, вы не понимаете всю серьезность ситуации. Нам все равно с кем сотрудничать, а у вас немедленно начнутся осложнения со своими же коллегами.
        Иван Степанович сокрушенно покачал головой.
        - Вы правы в одном: не все поддержат мое решение. Но, что тут поделаешь - как говорит русская пословица - нет худа без добра, - сказал он, искусно выделяя в речи слова «мое решение».
        И это явно не осталось незамеченным. В голосе сенатора появились нотки раздражения.
        - Это ваш окончательный выбор?
        - Да, - уверенно сказал Иван Степанович.
        Макдауэл поднялся с кресла.
        - Тогда я не могу вас больше задерживать. Я мог бы более подробно рассказать, кого именно я представляю, и раскрыть наши истинные возможности, но… Думаю, вы и так все прекрасно сознаете. Мне искренне жаль вас и господина Загорского.
        Иван Степанович также поднялся.
        - Как бы я не хотел продолжить разговор, однако, к сожалению, мне, действительно пора. Всего хорошего.
        Он взял портфель, повернулся и направился к выходу, но у самых дверей остановился, и хлопнул себя по лбу, как будто вспомнил нечто важное.
        - Ах да! Совсем забыл! Проклятый склероз! Хотел ведь вам бумажечку передать, да забыл!
        Иван Степанович расстегнул портфель, залез в него чуть не по локоть, долго копался, затем выудил папочку и протянул сенатору.
        - Почитайте на досуге.
        Макдауэлл подошел и нехотя взял бумаги.
        - Что это?
        - Так, сущая ерунда… почитайте, почитайте. И, кстати, у вас всегда с собой есть книжечка… ну, такая, в кожаном переплете, которую вы всегда берете в путешествие. Верно?
        В глазах сенатора мелькнуло удивление.
        - Вы о чем?
        - Я же говорю, ерунда! Гляньте на двадцать седьмой странице, начиная с третьей строки сверху. До свидания.
        Добрый-Пролёткин подхватил портфель и выскользнул за дверь.

* * *
        Макдауэлл не особенно удивился поведению советника. Конечно, этот русский выглядит и говорит крайне экстравагантно, но ему далеко, например, до парней из Зимбабве. Им руку протягиваешь, и думаешь, откусит сейчас или сначала отведет на кухню. Да и разговор состоялся бессмысленный - бродвейское шоу, а не деловая встреча. Хотя… Надо признать, с психологической устойчивостью у него все в порядке. Не может он не понимать, кого представляет сенатор, какие силы включаются в игру, и что стоит на кону. А, посмотрите, никаких жестов, мимических реакций и всего того, что позволяет специалисту без труда читать собеседника.
        Ничего страшного. Если человек не справляется, на помощь приходят высокие технологии.
        Сенатор, сидя на кресле, произнес в пространство:
        - Изображение на монитор!
        На большом экране появилось лицо советника крупным планом. Макдауэлл поднял пульт и прибавил увеличения, оставив только огромные глаза. Голубой цвет зрачка распался на множество пятнышек различных оттенков, проявились безобразно-крупные поры на коже век, толстые как прутья ресницы и похожие на червячков сосудики. Камера со сверхвысоким разрешением способна зафиксировать мельчайшие движения, но, как ни удивительно, зрачки оставались неподвижными, словно принадлежали не живому человеку, а искусно сделанной статуе.
        - Черт, - пробормотал сенатор и вызвал консультанта-психотехника.
        Вместе они раз за разом просматривали запись, и психотехник все больше мрачнел.
        - Сэр, я в замешательстве. Его реакции - полностью аномальны. Я не берусь делать выводы. Простите, сэр… хотя… - он приподнялся в кресле, вглядываясь в монитор, - есть! Смотрите, сэр! Микроскопическое подергивание левого века!
        - И что это значит? - озадаченно спросил сенатор.
        - Знаете, сэр, на лице пятьдесят семь мышц, все контролировать невозможно, какая-то реакция последует обязательно. Так и произошло, у человека - уникальная подготовка, но и он не всесилен.
        - Как это проанализировать?
        - Сейчас займусь. Прогоним на компьютере, оценим… Полчаса, и я расскажу об этом парне все!
        Макдауэлл удовлетворенно улыбнулся.
        - Превосходно. Работайте.
        - Да, сэр!
        Психотехник вышел, а Макдауэлл откинулся на спинку кресла. Честно говоря, он рассчитывал на сотрудничество с Добрым-Пролёткиным и Загорским, но если нет, то ничего страшного, найдутся другие.
        Сенатор без особого любопытства развязал похожие на шнурки для ботинок завязки и раскрыл подсунутую русским папку. Внутри находилась стопка необыкновенно тонкой, почти папиросной бумаги, с текстом, напечатанным очень мелким шрифтом. Надо же! Казалось, тут всего несколько листочков, а на деле - целая книга! Макдауэлл присмотрелся. Написано по-английски, шрифт необычный, вытянутые буквы, как в старых книгах… Странно, что они вообще ухитрились это напечатать, обычный принтер точно не потянет! Посмотрим…
        Странное дело, впечатление такое, что, над текстом поработала безумная машинистка. Никаких абзацев, масса ошибок и полное отсутствие знаков препинания. Сенатор отделил от стопки первый листок и поднес к глазам, вчитываясь…
        Чтение заняло не более нескольких секунд.
        - Мой бог… - пробормотал Макдауэлл, подхватил всю стопку и начал быстро просматривать - лист за листом.
        Несмотря на очень и очень специальное обучение, сенатор так и не овладел в должной степени искусством самоконтроля. Иначе как объяснить выражение безграничного удивления и густой румянец, в один момент заливший его лицо.
        Если говорить образным языком, то в руках у сенатора Соединенных Штатов Америки, члена первейших закрытых клубов, магистра нескольких тайных обществ, миллиардера и одного из самых влиятельных людей на планете, находилась настоящая бомба. Бомба, способная разнести его жизнь на атомы.
        Сотни листов невероятно тонкой бумаги содержали все информацию о жизни Макдауэлла. Как будто стенографистка набирала текст под чью-то диктовку, совершенно не заботясь об удобстве читателей. Стиль - ничто, факты - все.
        А любопытный читатель мог бы найти здесь много интересного. Например, что благородный потомок первых поселенцев до шестнадцати лет писался в кровать. Или что первые деньги он заработал, подделав подпись отца на банковском чеке. Папаша ничего не заметил, он полностью доверял своему бухгалтеру. А бухгалтер был неравнодушен к молоденьким мальчикам, так что с ним удалось договориться полюбовно. Кто-то невероятно информированный извлек из небытия все делишки, о которых Макдауэлл сам давно забыл или просто не хотел вспоминать.
        Неизвестный автор педантично описал все проведенные сенатором переговоры за последний год и аккуратно, по линеечке, разрисовал организационные схемы всех тайных обществ. По сравнению с этим, полная информация по личным и корпоративным счетам казалась доброй шуткой.
        Сенатор вытащил из стопки последний листок и прочитал сделанную от руки завершающую надпись, с издевательской вежливостью сообщающую, что по желанию читателя аналогичный труд может быть проделан и в отношении всех коллег мистера Макдауэлла.
        Взять себя в руки удалось быстро. Скорее всего, за ним наблюдают. Будем надеяться, что страницы не попали в кадр…
        Макдауэлл захлопнул папку и равнодушно отложил в сторону, словно не нашел в бумагах ничего интересного.
        Открылась дверь, и в комнату заглянул консультант.
        - Сэр?
        - Входите, Коули.
        Коули выглядел явно озабоченным.
        - Сэр, я даже не знаю, как сказать…
        - Говорите как есть, это лучшее решение.
        - Да, сэр.
        Коули взял пульт и максимально увеличил изображения глаз Доброго-Пролёткина, так что остался виден маленький участок кожи под глазом.
        - Смотрите, сэр, вы видите вроде бы непроизвольное подрагивание мышцы. Едва заметное, но выраженное. Видите?
        - Я это уже видел. Честно говоря, не думаю, что из этого можно извлечь полезную информацию. Скорее всего, простой нервный тик. Нет?
        - Нет, сэр. Все дело в программе…
        - Какой программе?!
        - Программе-анализаторе. Она автоматически определяет колебания объекта и выдает частотные характеристики.
        - Частотные характеристики нервного тика? Мудро, - издевательски прокомментировал сенатор.
        - Это просто автоматическая функция. Мне сразу показалось подозрительным отсутствие четкого ритма и наличие двух выраженных типов сокращения мышцы: короткого и длинного.
        - Коули, вы не могли бы перейти к делу?
        - Конечно, сэр. Это безумие, но я отправил полученный спектр в «Вавилон».
        Макдауэлл с изумлением посмотрел на консультанта. «Вавилон», между прочим - это самая совершенная в мире программа-дешифратор.
        - А вы не пробовали отослать в НАСА? Они давно ищут сигналы внеземных цивилизаций.
        Коули выглядел потерянным.
        - Понимаю вашу иронию, сэр. Я бы и сам не поверил. Только взгляните на это…
        Консультант нажал кнопку на пульте, и на экране появился короткий текст.
        Макдауэлл всмотрелся и прочитал:
        - Ах, мой милый Августин, все прошло, все… И что это?
        Коули откашлялся, прикрывая рот рукой, и тихо сказал:
        - Это расшифровка спектра. Собственно, шифра нет - простая азбука Морзе.
        Сенатор воспринял информацию на удивление спокойно.
        - То есть вы утверждаете, что русский при помощи лицевых мышц передает сообщение с текстом дурацкой песенки? Я правильно понимаю?
        - Да, сэр, - твердо сказал Коули, - именно так.
        Макдауэлл задумался. Он непроизвольно барабанил пальцами по подлокотнику, и негромко напевал «Августина». Получалось необыкновенно фальшиво.
        - Хорошо, Коули, - наконец сказал сенатор, - вы свободны.
        Консультант коротко поклонился и вышел, а Макдауэлл, дождавшись, когда он закроет дверь, вскочил с кресла и почти бегом направился к столу, где стоял изящный портфель из драгоценной крокодиловой кожи с замочками из белого золота. Как там говорил русский: «двадцать седьмая страница, третья строка сверху»?
        Сенатор бережно достал из портфеля небольшую книжицу в коричневом кожаном переплете. Томик бесподобного Сунь Цзы был его талисманом и нескончаемым источником мудрости. «Искусство войны»… А что, скажите, наша жизнь, как не война всех против всех? Простые слова древнего китайского полководца указывали верный путь и помогали поддерживать душевное равновесие.
        Макдауэлл быстро пролистал страницы. Вот она, двадцать седьмая… Третья строчка. Восьмая глава - «Девять изменений».
        «Бывают дороги, по которым не идут; бывают армии, на которые не нападают; бывают крепости, из-за которых не борются; бывают местности, из-за которых не сражаются; бывают повеления государя, которые не выполняют».
        Сенатор поспешно захлопнул книжку.

* * *
        Советники Гофман и Добрый-Пролёткин встретились в буфете администрации. Если кто-то считает, что там предлагают исключительно черную икру с ананасами и фуа-гра, то глубоко заблуждается. Антураж сего заведения не отличался особой изысканностью: бледно зеленого цвета стены, столы, покрытые дешевой клеенкой, ситцевые занавесочки на окнах. Гофман, например, взял полстакана сметаны и сдобную булочку, а Иван Степанович ограничился чаем, да и то для того, чтобы не сидеть за столиком впустую.
        Гофман кушал сметану и одновременно говорил, и поэтому речь его перемежалась причмокиваниями.
        - Иван Степанович, уважаемый! Ну, некрасиво как-то получается. Зачем же вы так неаккуратно с американцем-то?
        - А что такого? - отвечал Иван Степанович, прихлебывая чай, - вроде ничего недостойного я не совершал, договоренностей не нарушал. Разве нет?
        - С формальной точки зрения - все правильно. Но ведь у любого закона есть не только дух, но и буква.
        - Лукавите, Карл Иммануилович, лукавите. Признайтесь уже, что сами имеете на него виды!
        - А я этого не скрываю.
        - Так и забирайте его себе!
        - Э-э-э, нет! Американец, конечно, субъект интересный, но… Сначала основное блюдо, десерт - напоследок.
        - Мудрено изъясняетесь. Значит, от писателя нашего отказаться не желаете?
        - Как можно! Поборемся еще!
        - Ну-ну, - сказал Иван Степанович, поставил стакан и поднялся, - к сожалению, вынужден вас оставить. Дела.
        - Всего хорошего, - флегматично произнес Гофман.
        - Я надеюсь, - Добрый-Пролёткин наклонился к самому его уху и тихо сказал, - что мы оба не будем делать глупостей. Ведь так?
        - Разумеется! Я исключительно за мудрый подход. У вас есть сомнения?
        - Каюсь, грешен. Но вы их развеяли.
        Добрый-Пролёткин вышел из буфета, а Гофман принялся за чай с булочкой.
        VII
        Пока господа советники занимались большой политикой, а заместитель главы президентской администрации страдал от неразделенной любви, Наташе, которая, собственно и была предметом этой самой любви, приходилось заниматься вопросами насущными. Оказалось, что даже привилегированное положение в больнице не освобождает от необходимости денежных выплат. У Рудакова нашли какую-то проблему с мозгами и прописали дорогущее немецкое лекарство. Наташа, правда, считала, что проблема с мозгами существовала у Рудакова с момента рождения и вряд ли поддавалась медикаментозному лечению, но чего не сделаешь для любимого мужа!
        Чтобы восполнить потери семейного бюджета пришлось взять заказ на несколько статей. Нужно было красивым литературным языком расхваливать достоинства новых жилых комплексов в ближайшем Подмосковье, главными преимуществами которых оказались «транспортная доступность» и «нетронутая природа». Наташа не поленилась и залезла в Интернет, дабы удостовериться хотя бы в наличии этого самого жилья, и обнаружила, что близость к Москве компенсируется мертвыми пробками и переполненными электричками, а «природа» означает окруженный чахлыми кустиками полигон бытовых отходов и небольшой заповедничек с романическим названием «питомник энцефалитных клещей». Интересно, кому пришло в голову разводить клещей в непосредственной близости от столицы?
        Пришлось примириться с собственной совестью и заняться откровенным враньем. Наташа успокаивала себя тем, что это все нужно для страдающего больного.
        Впрочем, литературно-рекламные опыты не приносили особых дивидендов, так что возникла необходимость поиска дополнительных финансовых поступлений. Вопрос дружеского займа отпал сам собой: из друзей Рудакова кредитоспособными выглядели только Ванька Кухмийстеров и Дискин. Ванька, возможно, и рад был бы помочь, но оказалось, что семейным бюджетом ведает его супруга - дама суровая и расчетливая, выдававшая мужу на обед и проезд. Стали понятны его нежелание платить по счетам в кабаках и любовь к посиделкам в гостях. Дискин же, услышав о финансовых неурядицах в семье Рудакова, сделал такое скорбное лицо и такими яркими красками описал все свои денежные потери, что просить после этого в долг было бы просто неприлично.
        Совсем не к месту вспомнилась последняя встреча с Загорским. Вот для кого финансовых вопросов не существует. Яркая иллюстрация классического утверждения: «деньги нужны для того, чтобы о них не думать».
        Мысли обратиться к такому большому начальнику за вспомоществованием даже не возникала, хотя Наташа прекрасно понимала, что в этом случае отказа не будет. Она, слава Богу, давно не маленькая девочка и отдавала себе отчет в природе интереса, проявленного Загорским. Как же, забота о попавшем в беду российском гражданине!
        Но делать нечего, оставался последний шанс - звонок маме. Понятно, что Светлана Тихоновна на дух не переносила Рудакова и считала, что он сломал жизнь ее маленькой дочурке, но в этом случае можно было надеяться на помощь. Все-таки, больной человек и все такое…
        Предчувствие оказалось верным. После двухчасового телефонного разговора, состоящего из упреков и высказываний вроде «я же предупреждала», мама согласилась спонсировать лечение нелюбимого зятя. Правда, Наташа была уверена, что основным побудительным мотивом стала появляющееся возможность после всего по нескольку раз в день напоминать Рудакову, кому он обязан жизнью.
        Пришлось ехать сначала к маме в Медведково, потом в аптеку на Кузнецком Мосту, единственное, где было нужное лекарство, затем - бегом - в больницу к Рудакову, так, чтобы подгадать к обходу. Успела все, даже купить по пути мандаринов.
        В больнице Наташа пообщалась с врачом, отдала упаковку с ампулами, сунула по пятисотенной двум сестрам, ходящим за Рудаковым, и после всего, уставшая, но довольная, прошла в палату к мужу.
        Рудаков сидел на кровати, опершись спиной на подушки, и бойко стучал по клавиатуре ноутбука. С одной стороны это хорошо, поскольку главврач говорил, что могут из-за травмы быть проблемы с мелкой моторикой пальцев, а ничего такого не наблюдалось…
        - Это что? - строго спросила Наташа.
        - Здорово, Натаха, - ответил Рудаков, не отрываясь от экрана.
        Вот, значит, как… Наташа подошла и захлопнула ноутбук так, что Рудаков едва успел отдернуть руки.
        - Ната-а-аш!
        - Все, сеанс окончен! Врач что сказал?
        - Мало ли кто кому чего сказал? А ты все слушаешь!
        - Не кто-то, а врач! И не что-то, а простую и понятную вещь - три недели не читать и не смотреть телевизор.
        - Так я и не читаю! Я пишу, а это, заметь совсем другое дело!
        - Разговорчики! - Наташа взяла компьютер и отложила на тумбочку. - Мы договаривались посмотреть новости - и все. Было такое?
        - Ну, было, - вздохнул Рудаков.
        - Так вот, прошу соблюдать договоренности, иначе орудие преступления будет конфисковано. Понятно?
        - Куда уж понятнее…
        Наташа присела на краешек кровати и взяла Рудакова за руку. Теплые мягкие пальцы сразу же сжали ее ладонь.
        - Натусь! А может…
        Рудаков опустился на подушках, подвинулся и похлопал по кровати рядом с собой.
        - Ага, прямо сейчас! Только в душ схожу.
        - Вот, значит как… - разочарованно протянул Рудаков.
        - Именно так. Придется потерпеть. Тебе много чего нельзя!
        - Погоди, погоди! Что у меня не пострадало, так это как раз…
        - Я сказала: потерпеть, - отрезала Наташа, - я, между прочим, тоже терплю. Так что страдаем вместе.
        - Хоть это радует.
        - Ладно, радуйся. Как успехи на писательском фронте? - спросила Наташа, чтобы переменить тему.
        - Вспомнил предложение Дискина. Есть время - почему бы не заняться нетленкой?
        - Ну! Решил наследить в истории?
        - Ага.
        - Одобряю!
        Наташа рассмеялась и взъерошила мужу волосы.
        - Умничка! Дашь почитать?
        - Конечно, - Рудаков кивнул в сторону компьютера, - посмотри. И заодно проверь, у меня после удара плохо с грамматикой.
        Наташа достала из сумочки розовую флешку и, держа ноутбук на коленях, скопировала файл.
        - Вечерком гляну.
        Она встала, наклонилась к мужу и поцеловала в губы.
        - Пора. Надо еще забежать на работу. Завтра приду пораньше.
        Наташа помахала ручкой и выпорхнула из палаты.

* * *
        Домой Наташа пришла около семи. В большой комнате занавески не задергивались до конца, и через широкую щель пробивалась полоса пронзительного солнечного света. Это было неуютно.
        Наташа раздвинула занавески и настежь распахнула окно. Но пришедший с улицы воздух оказался горячим, и к тому же с привкусом выхлопных газов. Оставаться дома не хотелось, а идти куда-либо не было сил, так что оставалось одно. Наташа скинула одежду и отправилась в душ.
        И пусть живительная прохлада имеет запах хлорки, пусть ванна с плохо работающим стоком - вовсе не лагуна на коралловом острове, зато наслаждение от соприкосновения тела с водой - полное и абсолютное. Полное и абсолютное! Наташа замурлыкала от удовольствия, когда летящие из душа струйки смывали липкий пот и усталость.
        Когда она вернулась в тюрбане из полотенца на голове, солнце любезно скрылось за приползшей с востока черной тучей. В комнате стало свежее, и Наташа с удовольствием упала на кровать. Полежав пару минут, не вставая, дотянулась до лежащей на полу сумочки, и вытащила планшет и флешку. Комфортное состояние разума позволяло почитать рудаковскую нетленку. Наташа перевернулась на спину, подложила под голову подушку, включила планшет и принялась читать. С самого начала…

* * *
        Прочитав несколько страниц, Наташа отложила планшет. И это написал Рудаков? Судя по всему, по голове получил хорошо. Писать детективы? Да он их не читал вообще, разве только в детстве Конан-Дойля. Все больше science fiction, да и то высоколобую. А здесь… Только начало - а уже два трупа. А персонажи? Он что, в больнице начал смотреть детективные сериалы? Полюбуйтесь: главные герои - наивная девица в очках с гипертрофированной интуицией, ее друг - не очень умный, но сильный бывший спецназовец, ее подруга, глупая и стервозная… Стоп!
        Ах, он мерзавец! По первым же фразам Наташа поняла, что стала прообразом именно стервы-подруги! Ну, ничего, завтра устроим такую литературную дискуссию, что мало не покажется!
        Между прочим, сам по себе текст очень даже неплох. Что странно - ошибок не видно вообще. Поскольку грамотность для Рудакова была недостижимым идеалом, то Наташа заподозрила появление постороннего корректора. Это кто же там вычитывает рудаковские опусы?
        Наташа вспомнила лица медсестер и санитарок и уверенно исключила их кандидатуры. Врачи? Ага, сейчас! Может, кто-то из больных? Ну да, к его палате близко не подпускают. Оставалось принять предположение, что травма инициировала в мозгу Рудакова центры, ответственные за синтаксис и пунктуацию.
        Попытки прочитать рудаковское творение имели необычное следствие: Наташа очень захотела есть. Разум подсказывал, что заглядывать в холодильник бесполезно - еще вчера он был пуст. Но все же она встала, как была - без одежды и босиком - прошла на кухню и заглянула в морозилку - вдруг что-то завалялось в дальнем уголочке, и, не найдя ничего, тяжело вздохнула. Придется идти в магазин.
        Ближайший магазин, который Рудаков пренебрежительно называл «сельпо», работал круглосуточно, но покупать там что-то съедобное Наташа не решалась. Ей казалось, что все продукты там какие-то липкие, а толстые продавщицы никогда не мыли руки. А вот универсам у метро закрывается в одиннадцать, так что надо поспешить.
        Наташа быстро оделась, вышла из квартиры и, не дожидаясь лифта, сбежала по лестнице вниз на улицу. И здесь же, у входа, оступилась и уронила сумочку, из которой как назло на асфальт посыпалось все содержимое. Наташа села на корточки и принялась складывать назад свое имущество, порадовавшись, что дорогущий мобильник не пострадал. Обидно только, что два великовозрастных балбеса сидят с пивом на скамеечке, пялятся на нее, зубоскалят, говоря при этом явно что-то скабрезное. Уже стемнело, но она так удачно расположилась под фонарем - любуйся-не хочу!
        - Здравствуйте, Наталья Владимировна! Вам подсобить?
        Наташа вздрогнула от неожиданности и чуть снова не уронила сумочку - она не заметила, как кто-то подошел, и посмотрела на незнакомца снизу вверх.
        Перед ней стоял высокий худой человек в темном костюме-тройке, застегнутом на все пуговицы. На голове его была легкомысленная бейсболка с надписью «Я люблю Москву», а на ногах - совсем уж неуместные кроссовки «Адидас».
        - Не пугайтесь, Наталья Владимировна, - незнакомец снял за козырек бейсболку и прижал к груди, - мы с вами заочно знакомы. Меня зовут Карл Иммануилович Гофман.
        Наташа не сразу вспомнила, что уже говорила с этим человеком по телефону. Кажется, какой-то чин в администрации президента.
        - Да-да, здравствуйте…
        - И все-таки, я вам помогу.
        Гофман опустился на корточки рядом с Наташей и удивительно ловко собрал в сумку все до единой упавшей вещицы.
        - Спасибо, - сказала Наташа и встала, прижимая к груди сумочку.
        Карл Иммануилович тоже поднялся.
        - Что вы! Помогать ближнему - это приятно. Тем более, что я обещал вам всяческое содействие, помните?
        - Да, да, конечно… Простите, а что вы здесь…
        - Что я здесь делаю? Я намеревался поговорить с вами и подходил к тому, и тут такой случай. Надеюсь, вы извините мой вид, - Гофман показал на кроссовки, - я в машине переобулся, возраст знаете, тяжело целый день в туфлях.
        Наташа пожала плечами, показывая, что ей абсолютно все равно, как выглядит собеседник, а Гофман продолжил:
        - Я так понимаю, вы в магазин? Позвольте составить компанию? Не возражаете?
        - Ну… хорошо, давайте пройдемся… Только здесь неблизко.
        - Ничего, ничего, я с удовольствием прогуляюсь.
        Карл Иммануилович с кроткой улыбкой поклонился и пошел рядом с Наташей. А она заметила, что два молодых зубоскала поскучнели, перестали таращить на нее глаза и даже отставили пиво.
        Они шли вдоль парка по дорожке, освещенной пятнами света от редких фонарей. Улица была пустынна, хотя обычно в это время здесь не протолкнуться от гуляющих. Все одновременно решили разойтись по домам? Или ФСО расчистило парк перед визитом советника?
        - Скажите, Наташа, не беспокоит ли вас что-нибудь? - участливо спросил Гофман. - Не нужно ли какой помощи?
        - Вас Загорский прислал? - ответила вопросом на вопрос Наташа, вспомнив, каким взглядом провожал ее Виктор Сергеевич.
        - Что вы! Он представления не имеет, что я с вами разговариваю. Не подумайте, что я скрываю факт нашей встречи - отнюдь! Просто этот вопрос - не уровня Виктора Сергеевича. Когда все закончится, я ему непременно доложу.
        Наташу слегка покоробило такое заявление. Надо же - «не уровня»! тоже, скажите, ваше благородие какое!
        - Я хотел бы поговорить с вами о другом, - сказал Гофман, понизив голос и слегка наклонившись к ее плечу, - нас очень волнуют творческие искания вашего мужа.
        Наташа даже остановилась от неожиданности. Творческие искания Рудакова? Как же должно быть благополучно наше государство, если Администрация Президента вдруг озаботилась опусами Тёмы. И даже не опусами, а несколькими статьями - хорошими статьями, написанными едко и смешно - и парой незаконченных романов. Не считая, конечно, стихов. Но если наверху зачитались рудаковскими виршами, то стоит задуматься, куда вообще катится наша страна.
        - Карл… Иммануилович… правильно? - осторожно начала Наташа.
        - Вы совершенно правы!
        - Карл Иммануилович, давайте говорить напрямую.
        - Именно этого я и хочу!
        - Прекрасно. Скажите, пожалуйста, если под творческими исканиями вы имеете в виду последнюю статью, то…
        - Ни в коем случае! - решительно перебил Гофман. - Нас не интересует его публицистика. Речь идет исключительно о будущих произведениях. Разве вы сами не чувствуете его исключительный талант?
        Наташа была обескуражена. Представьте ситуацию: поздно вечером вас у подъезда встречает высокопоставленный сотрудник Администрации Президента в черном костюме с галстуком, белых кроссовках и бейсболке и на полном серьезе заводит разговор о творческих планах мужа, который, между прочим, лежит в больнице в состоянии средней тяжести.
        Разговор был прерван самым беспардонным образом: в десяти шагах от них на дорожку из темноты парка вывалилась личность с банкой пива в сопровождении двух громадных псов угрожающего вида. Личность имела имя - Семен, и была хорошо знакома всем жителям микрорайона своей страстью к бойцовым собакам.
        Года два назад Семен стал местной знаменитостью после одного происшествия, о котором стоит рассказать отдельно.
        Во дворе Наташиного дома еще с советских времен располагалось неказистое одноэтажное здание столовой. По какой-то причине оно не эволюционировало в кафе или, скажем, ресторан, а так и осталось со старой вывеской «Столовая» и раритетным плакатом, напоминающим, что «рабочая копейка рубль бережет».
        Заведение пользовалось необыкновенной популярностью среди жителей Подмосковья в качестве места проведения свадеб. По всей видимости, это было связано с возможностью на вопрос «где справляли?» солидно ответить: «как обычно, в Москве, в ресторане». Следствием такого специфического состава посетителей стали бурные выяснения отношений между, нередко перерастающие в полномасштабные сражения. Перед жителями панельной многоэтажки разворачивалась драматическая картина, подтверждающая древний принцип: «что за свадьба без драки?»
        Однажды в пятницу, в жаркий летний день особо ожесточенный бой развернулся прямо под балконами. Три десятка гостей, разогретых обязательными тостами, дрались с пьяным остервенением, тем более отчаянным, что выяснение отношений имело какую-то ничтожную причину.
        Жители прильнули к окнам, с интересом наблюдая происходящее. Наиболее ответственные и общественно активные требовали прекратить безобразие и грозили вызвать полицию, но дальше угроз и призывов к миру дело не пошло. Появились первые потери - несколько бойцов уже лежали без движения, а здоровый дядька в разорванной майке где-то раздобыл глушитель от автомобиля и размахивал им как дубиной. И тут появился Семен. На поводке он держал грозного стаффордширского терьера - собаку породы, известной свирепостью и бесстрашием. «Всем стоять! - рявкнул Семен. - Спущу собаку!». А голос, надо сказать, полностью соответствовал его внешности - то есть был дурной и могучий.
        Но разгоряченные бойцы не обратили внимания на угрозу. Да и вряд ли их уже можно было вразумить словами, пусть даже громкими. Семен еще два раза предупредил дерущихся и, наконец, отпустил поводок. Зрители замерли в предвкушении кровавой расправы, а пес рванулся с места…
        Наташа где-то слышала, что настоящие чистопородные стаффордширские терьеры органически не могут испытывать агрессию по отношению к человеку. К своим четвероногим собратьям - сколько угодно, а к человеку - нет. Если эта теория правдива, то семенов пес оказался самым что ни на есть чистопородным. Он влетел в толпу и, прыгая как мячик, завилял хвостиком и радостно затявкал. Очевидно, пес решил, что представление было затеяно исключительно для того, чтобы с ним поиграться.
        Все закончилось неожиданно мирно. Зрители смеялись до слез и аплодировали. Драчуны, никак не ожидавшие такой реакции остановились в полном недоумении, а пунцовый хозяин утащил оконфузившуюся собаку.
        На следующий день стаффордшир исчез, зато у Семена появились сразу два пса - огромные, мускулистые и очень-очень злобные.
        Наташа не то, чтобы не любила собак, скорее относилась с опаской с тех пор, как в детстве ее покусала рыжая дворняга. А семеновы чудовища попросту приводили в ужас. Сколько раз они, лязгая зубищами, облаивали прохожих, а хозяин в это время довольно ухмылялся в сторонке…
        И вот два зверя, раскрыв пасти и высунув языки, неслись к ним. Наташа ухватила Гофмана за руку и испуганно вскрикнула, но Карл Иммануилович не обратил на собак ни малейшего внимания. Он, как ни в чем не бывало, продолжал петь дифирамбы нераскрывшемуся до сих пор таланту Рудакова и его ошеломительным перспективам.
        То ли поразительное спокойствие Гофмана, то ли что-то в его облике, а может и вовсе необычно яркая луна на безоблачном небе были тому причиной, но собаки внезапно остановились, затормозив всеми четырьмя лапами, как это бывает в мультфильмах, и с визгом бросились прочь в кусты.
        Наташа с Гофманом, продолжающим невозмутимо высказывать свои мысли, проследовали мимо замершего с раскрытым ртом Семена.
        - Знаете, Наташенька, вы просто обязаны поддержать вашего мужа. Просто обязаны. Такой талант рождается не каждый год. И даже не каждый век.
        Наташа, немного оправившаяся от происшествия с собаками, уловила, наконец, смысл сказанного.
        - Вы утверждаете, что Рудаков - исключительный талант?!
        - Вот именно! Просто исключительный! Вы, Наташенька, нашли правильное слово - «исключительный».
        - Секундочку, - Наташа остановила восклицания Гофмана, - объясните мне, как вы это определили. Допустим, я-то знаю Рудакова, хорошо знаю. А вы? Он и написал-то всего ничего! И по этим отрывкам вы определили талант?
        Гофман ничуть не смутился.
        - Ах, Наташа, вы даже представить не можете, как много говорит даже крохотный отрывок! А мы внимательно следили, очень внимательно, поверьте.
        - Вы следите за всеми, кто пишет? - недоверчиво спросила Наташа.
        - А как же! И если находим талант, то непременно наводим справки. Послушайте.
        Карл Иммануилович остановился и с чувством продекламировал:
        Забывая реальность, мы рисуем узоры,
        Нам о страсти расскажет звездопад-Водолей,
        Закричит, заиграет земля, на которой
        Расцветут переливы земляничных полей.
        Наташа очень удивилась. Это стихотворение Рудаков написал года три назад и совершенно точно никому не показывал. Каким же образом оно дошло аж до Администрации Президента? Словно услышав ее мысли, Гофман сказал:
        - Мы очень внимательно изучаем все работы интересующих нас личностей. А возможности по сбору информации у нас, как вы понимаете, есть.
        - А то, что случилось с Тёмой, это как-то… - забеспокоилась Наташа.
        - Нет! - отрезал Гофман. - Ни в коем случае, это - трагическое стечение обстоятельств!
        Наташа не знала, что сказать. Как-то все напоминает дурацкий розыгрыш. В один момент оказаться женой непризнанного гения, это, знаете ли…
        - А вы знаете, стал писать странные вещи, - неожиданно заявила Наташа.
        - Простите?
        - Я говорю, начал писать странные вещи. Тёма смешной. Не знаю, что на него нашло, но он изобразил детектив. Такой, знаете, с махровыми штампами. Может, это и красиво, но не его, чужое.
        - Отчего же не его! Очень даже его. Вам читать было интересно?
        - Пожалуй, что да.
        - Тогда в чем проблема?
        - Как бы вам объяснить… Мне показалось, это как-то… слабо для него. Книга, которую будут читать в метро, а потом выбрасывать на выходе.
        - Не стоит недооценивать детективный жанр. Именно в популярной литературе требуются талантливые писатели, способные простыми словами доносить правильные мысли. Это же прекрасно!
        - Вы так думаете? - с сомнением покачала головой Наташа.
        - Уверен! Я ни секунды не сомневаюсь, что у Артемия - великое будущее, и очень многое зависит от вас, будьте рядом, ведите, помогайте, и, главное, подарите ему покой! И тогда родится чудо! Поверьте мне!
        Разговаривая таким образом, они подошли к супермаркету.
        - Спасибо, что проводили, - Наташа протянула Гофману руку.
        Карл Иммануилович вместо рукопожатия подхватил ее ладонь и, наклонившись, поцеловал.
        - Спасибо вам, Наташенька. Вас проводить?
        - Нет, что вы, - замотала головой Наташа, - спасибо.
        - Тогда всего хорошего.
        Гофман еще раз поцеловал руку Наташе, поклонился, сняв бейсболку, повернулся и направился стоявшему у обочины синему Форду «Фокусу». То ли машина ждала его здесь, то ли все время следовала за ним… Бог их знает, Администрацию эту! Если уж рудаковские стихи где-то раздобыли и наизусть заучивают…
        Когда Наташа шла домой, Семен все пытался выманить из кустов скулящих собак.
        VIII
        Подумать, что Султан Абдусаламов забыл нанесенное ему оскорбление, мог только очень наивный человек. Султан ничего не забывал и никого не прощал.
        Его визит к Загорскому походил на постановку в исполнении национального театра комедии. В приемную вошел телохранитель и молча оглядел помещение, уделив секретарю не больше внимания, чем любому предмету интерьера. Удовлетворившись увиденным, сказал несколько слов по рации, тотчас же распахнулась дверь и появился Султан.
        Секретарь поднялся навстречу, но был остановлен телохранителем. Мягко, спокойно, можно сказать, дружелюбно.
        - Прости, брат, спешим.
        Секретарь отступил в недоумении. Разгуливать в сопровождении охраны здесь как-то не принято. Хотя, это же Султан - то он на дипломатический прием приходит с золотым «Стечкиным» за поясом, то при всех ломает челюсть замминистра финансов - и все сходит с рук. Хорошо быть любимцем президента!
        Султан тяжелыми шагами прошел к кабинету Загорского и толкнул дверь.
        Виктор Сергеевич встал с кресла и встретил гостя, широко раскинув руки.
        - Друг мой, Султан! Сколько лет, сколько зим!
        Они обнялись, приложившись щеками и похлопав друг друга по спине.
        По лицу Султана было трудно определить, улыбается он или брезгливо кривит рот: глаза всегда оставались неподвижными и не выражали ничего.
        - Давно не виделись, Виктор, очень давно.
        - Проходи, садись, - Загорский широким жестом показал на стул, подождал, пока Султан усядется, сам обошел стол и сел напротив.
        - А у меня тебе посылочка. Айша собирала, привет передавала.
        Султан, поставил на стол пластиковый пакет, достал из него внушительный сверток и протянул Загорскому.
        - Айша? - бодро сказал Загорский, разворачивая хрустко шуршащую бумагу. - Я догадываюсь, что это… Точно!
        - Овечий сыр, как ты любишь. Лучший в мире, таких пастбищ, как у меня нет нигде.
        - О-о! - Загорский отломил кусок сочащегося соком сыра и отправил в рот. - Я твой должник.
        По кабинету распространился острый, с кислинкой запах.
        - Хорошо, - ровно сказал Султан, - ребята еще принесут айрана. Как ты любишь.
        - Я люблю, когда ты приезжаешь, - рассмеялся Виктор Сергеевич, - без подарка в дом не входишь. Так, Султан?
        - Только так. По-другому нельзя.
        - Молодец. Чай, кофе или чего покрепче?
        - Ты же знаешь, я не пью. Истинный мусульманин не должен затуманивать свой разум.
        Загорский, продолжая улыбаться, понимающе покачал головой, а сам вспомнил, что недавно видел оперативную съемку, где Султан с гостями из Эмиратов отмечает завершение строительства своего дворца в Дубаи, и, под ободряюще-удивленные возгласы арабов, залпом опустошает бутылку коллекционного «Мартеля». Впрочем, в оправдание можно сказать, что коньяк не оказал на могучий организм Султана ни малейшего действия, так что разум его, пожалуй, остался незатуманенным.
        - Вера - это всегда хорошо… Как жена, дети?
        - Слава Аллаху, нормально. Айша, видишь, тебя помнит. Магомед - в Египте, учится, сразу на второй курс пошел. Иса, ты его не видел, по вольной борьбе по республике второе место взял.
        - Ай, молодец! Так он же маленький совсем?
        - Девять лет. Маленький - Хасан, ему пять лет. А девчонка совсем мелкая - девять месяцев.
        - Ну, ты даешь! - Загорский шутливо погрозил пальцем. - Почему не сказал?
        - Это от второй жены. Те ее не знаешь, Марина, русская.
        - С Айшой ладит?
        - Да как сказать… они не встречались.
        - Мастер ты, однако, отношения выстраивать.
        - Я слышал у тебя тоже жизнь не стоит на месте. Симпатичная девочка, Аня, кажется?
        - Пустое, - махнул рукой Загорский, - ерунда это все.
        - Значит, по-прежнему с Риммой? Все нормально?
        - Все прекрасно. Как всегда.
        - Молодец.
        - Да-да, - рассеянно сказал Загорский, - все-таки чаю?
        Султан благосклонно кивнул, Виктор Сергеевич вызвал секретаря, и тот мигом прикатил тележку с чайными приборами и хрустальной вазочкой с орешками.
        Загорский, прихлебывая чай из стакана в серебряном подстаканнике, с легкой улыбкой смотрел на Султана. Зачем он пришел - нетрудно догадаться, остался день до окончания установленного им срока. А ведь нервничает Султан, сам себя загнал в ловушку. Отказаться от слова уже не может - свои не поймут. Устраивать войну в Москве - отморозков, конечно же, у него хватает, но это слишком даже для Султана. То, что президент не одобрит - это ясно, но степень неодобрения предсказать не может никто.
        Султан с каменным лицом выпил чай, кинул в рот пару орешков и доверительно сказал:
        - Проблемы у нас, Виктор. Большие проблемы.
        - С кем не бывает, - философски заметил Виктор Сергеевич, - разумные люди для того и рождаются, чтобы проблемы решать. Мы же с тобой разумные люди, правда?
        - Какие мы разумные? - Султан улыбнулся одними губами. - Абреки и бандиты. Чуть что - за кинжал хватаемся.
        - Наговариваешь на себя, ой, наговариваешь. Ты же известный дипломат. Недаром президент тебя послом в Эмираты хотел отправить - ты бы живо их там сагитировал, верно?
        Несмотря на такую лестную оценку, Султан заметно помрачнел. Об этом предложении знало всего несколько человек, и приятного в нем на самом деле было немного. Президент прекрасно понимал, что он откажется, но все-таки предложил. Умный человек сразу бы понял, что это - первый звоночек, предупреждение. А Султан - он умный. Вполне возможно именно поэтому он пока придерживает своих абреков.
        - Все правда, Витя, все правда. По делам поговорим?
        - Поговорим.
        - Тогда послушай меня. Твой человек попросил помочь. Я послал ребят. А получилась подстава. Твой человек говорил от тебя, или сам в войну решил поиграть?
        Ах, хитрый Султан! Ищет все-таки варианты, не хочет драки. Сам решение предлагает: отдай мне дурака Колушевского, будет крайним и за все ответит. Красиво, конечно, но не вариант.
        - Не вариант, - твердо сказал Загорский, - ты же знаешь, я своих не выдаю. Если есть вопросы - задавай мне.
        Султан тяжело посмотрел на Виктора Сергеевича. Тут испугаться не мудрено - бесцветные глаза под нахмуренными рыжеватыми бровями впивались в лицо собеседника как колючки. Однако Загорский перенес этот взгляд с полной безмятежностью.
        - Значит так, - медленно сказал Султан, четко выговаривая каждое слово, - будем решать с тобой. Ты знаешь, что мне нужно?
        - И что же, Султан?
        - Все просто, Витя. Есть хороший человек, по имени Ахмед. Сейчас он в больнице и его охраняют менты. Это неправильно. Ахмед завтра должен быть свободен.
        - Знаешь, Султан, у меня непростые отношения с эмвэдешникми… У министра - своя политика.
        - Это меня не касается. Ты принес проблему, ты и решай. Но знай, завтра я за ним приду.
        - Ты собираешься штурмом брать Склиф?
        - Зачем штурмом? Возьму свое. Кто-то меня остановит? А потом и будем разговаривать.
        Загорского всегда впечатляла самоуверенность Султана. Объяснять ему, что не стоит устраивать свалку с ментами в центре Москвы, было бессмысленно. Можно, конечно, обратиться к президенту… но тогда последствия лично для Виктора Сергеевича окажутся катастрофическими, как, впрочем, и при сваре Султана и ментов. Сейчас президент с интересом наблюдает за ситуацией, но если ему придется вмешаться, посыплются головы. Похоже, надо идти на поклон к министру МВД и сдавать позиции. Ах, как не вовремя…
        - Ладно, Султан. Вопрос решим. Вечером встречусь с министром, и… словом, договоримся. Так что проблему закроем. Лады?
        - Нет, брат, - покачал головой Султан, - не все. Мне нужен этот журналист…
        - Это не журналист…
        - Не важно. Он мой. Моих людей трогать нельзя. Никому.
        - Постой, - примирительно сказал Виктор Сергеевич, - тогда надо наказывать всех, включая ментов, которые их взяли.
        - Всех накажу, - кивнул Султан, - а журналист - первый. Либо отдай, либо сам заберу.
        «И что с ним поделаешь, - с тоской подумал Загорский, - без него на Кавказе президент как без рук. Смена, конечно, выросла, но отношения-то остались. Нравятся шефу такие вот… упертые. Да и предан… Хорошо иметь такого зверя, одно слово - и любому глотку перегрызет. Поэтому и позволяется многое. С другой стороны, как тут разбираться - у него в Москве тысячи две штыков. Нет, при необходимости всех можно в асфальт закатать, но это уже спецоперация серьезного уровня. А кому ее поручить? Ментам? Не смешите. Конторе? Эти ребятишки давно с Султаном бизнес имеют, какая уж тут операция, когда такие бабки на кону. Армия? Ну-ну… Ладно, брат. Мы тоже упертые».
        - Не получится, - сказал Загорский.
        Сказал неожиданно твердо, так, что в глазах Султана мелькнуло удивление.
        - Не получится, - повторил Виктор Сергеевич. - Это мой город. И парень - мой. Так что извиняй, Султанчик, Отступного хочешь?
        Султан начал медленно краснеть. Плохой знак - может сорваться. Одно хорошо - свой знаменитый золотой «Стечкин» ему пришлось оставить в сейфе у ФСОшников. А если в рукопашную - то это еще неизвестно, кто кому наваляет, Султан, конечно, моложе, да и здоров как бык, зато у Загорского старая спецназовская школа. А раньше все умели делать на совесть, в том числе и профессионалов-рукопашников.
        - Султан, я серьезно, денег возьми. Сам подумай - как хорошо заработать на шкуре врага.
        Султан неожиданно успокоился.
        - Нет, Витя.
        Он встал и облокотился о стол.
        - Ты меня обидел. Зря.
        - Подожди, Султан…
        - Нет, Витя, разговора не будет, я все сказал. Время есть до завтра. Смотри.
        Султан развернулся и, грузно ступая, вышел из кабинета.

* * *
        Последующие несколько часов Султан находился в отвратительном расположении духа. В такие минуты даже близкие люди не решались к нему подходить, памятуя о непредсказуемом характере. Был, правда, в его окружении один искусник, который специально дожидался вспышки гнева, а затем мастерски подставлялся под горячую руку. Султан быстро отходил, а побитый умелец получал такие подарки, что в течение года скопил на квартиру в Москве.
        После встречи с Загорским Султан направился в «Золотой Самарканд». Заведение, как водится, закрыли для посторонних, к дверям подогнали два черных Порш «Кайена» с охраной, а к приезду кортежа полностью перекрыли улицу.
        Султан тяжело выбрался из бронированного «Мерседеса» и в окружении десятка телохранителей пошел к ресторану. Он очень ответственно, и надо сказать, небезосновательно, подходил к вопросам безопасности.
        - Султан Магомедович!
        Как, скажите, сумел этот человек подойти так близко? Невысокий, плотный, белобрысый мужичок с голубыми глазами в рубашке-косоворотке навыпуск, светлых брюках и тапочках-шлепанцах.
        Огромный телохранитель, между прочим, чемпион Европы по вольной борьбе, протянул руку, намереваясь ухватить незваного гостя за шиворот, но неожиданно для самого себя поймал только воздух. Незнакомец с удивительной ловкостью проскользнул между охранниками и встал перед Султаном.
        - Султан Магомедович, минуточку, прошу вас!
        Абдусаламов остановился и сделал знак, придерживая горячих ребят, готовых на куски разорвать неизвестного наглеца.
        - Пролёткин?
        - Так точно, Добрый-Пролёткин к вашим услугам. Если помните, мы встречались три раза. У вас на юбилее, на совещании по курортам и у генерала Ёлкина.
        Запыхавшийся Иван Степанович стоял перед Султаном и умильно смотрел на него снизу вверх, просительно прижав руки к груди.
        - Султан Магомедович, мне очень нужно с вами переговорить. Тет-а-тет, если можно.
        - Переговорить? - мрачно переспросил Султан.
        - Да! Поверьте, вам будет очень интересно.
        - Интересно?
        Телохранители замерли, ожидая приказа вышвырнуть надоедливого человечка. Но Султан подумал несколько секунд, повернулся к двери и пошел к ресторану, махнув рукой Доброму-Пролёткину.
        - Пошли!
        В «Золотом Самарканде» они провели не более получаса. Каково же было удивление привычных ко всему охранников, когда Султан и Добрый-Пролёткин вышли из ресторана чуть не под ручку, а сам Султан явно находился в приподнятом настроении. Он остановился и, доверительно глядя в глаза Ивану Степановичу, спросил:
        - Значит, сделаешь?
        - Конечно! - бодро воскликнул Добрый-Пролёткин. - Я обещаю только то, что смогу сделать!
        - Ты сказал, - погрозил пальцем Султан, - смотри!
        - Разумеется! Я очень внимательно смотрю, и, поверьте, вы будете довольны.
        - Завтра звони. Буду ждать.
        - Непременно позвоню.
        - А если забудешь, ребята поедут напомнить.
        - Ну что вы, что вы! А впрочем… всегда рад гостям. Как говорится, милости просим!
        - В гости, говоришь… - Султан махнул рукой, и к нему немедленно подскочил помощник - молодой парень в светлом костюме, - отвезешь его, куда скажет. Дашь машину с водителем и денег… Тебе сколько надо? - он обратился уже к Доброму Пролёткину.
        - Это уже лишнее. Мне ничего не нужно.
        - Мне нужно. Деньги - как хочешь, а машина будет с тобой.
        - Как скажете, Султан Магомедович, как скажете… Разрешите откланяться!
        Они попрощались, Иван Степанович уселся в подъехавший Порш «Кайен» и укатил, помахав из окошка рукой.
        Султан смотрел вслед машине. К нему подошел начальник охраны Асланбек, человек необыкновенно высокого роста, с дерзкими глазами и багровым шрамом через всю щеку.
        - Серьезный человек? - спросил он негромко.
        - Серьезный? - усмехнулся Султан. - Брат мой, Асланбек, такого серьезного ты еще не встречал. А когда встретишь - будет поздно.
        Начальник охраны вгляделся в лицо Султана, но так и не понял, шутит он или нет.

* * *
        Тем временем Добрый-Пролёткин вернулся на Старую Площадь и как вихрь влетел в кабинет Загорского, где застал начальника в романтически-задумчивом настроении. Виктор Сергеевич мечтательно улыбался, наблюдая, по всей видимости, за представшей перед его внутренним взором Наташей.
        - Разрешите?
        Загорский вздохнул, отвлекаясь от возвышенных мыслей, и перевел взгляд на советника.
        - Заходи.
        Добрый-Пролёткин семенящими шажками вошел в кабинет, уселся на краешек стула и, улыбаясь, сообщил:
        - А я все решил.
        - Что? - удивился Загорский.
        - Я договорился с Султаном. Обо всем.
        - Ну! И каким образом? Пообещал ему мою почку?
        - Что вы, Виктор Сергеевич! Султан Магомедович - вполне цивилизованный человек. Он прекрасно умеет идти на компромиссы, особенно если сам оказался в неприятной ситуации.
        - Возможно-возможно… плохо быть заложником слова. На всякий случай спрячь куда подальше Колушевского - фасад ему попортить могут, а то и похуже. Чтобы я его не видел.
        - Будет исполнено. Султан вовсе не горит желанием устаивать разборки, хотя… тут вопрос репутации.
        - Как мы и думали. Ладно…
        Виктор Сергеевич, наконец, собрался, сел в кресле ровно, расправив плечи и, как прежде, жестко и внимательно посмотрел на советника.
        - Итак, все по плану?
        - Так точно. Менты согласны, Султан тоже. Начинаем?
        Загорский немного помолчал, в задумчивости барабаня пальцами по столу.
        - Виктор Сергеевич, начинаем? - повторил Добрый-Пролёткин, подпрыгивая на месте от нетерпения.
        - Смотри, Иван Степанович, у меня чувство, как будто мы делаем что-то паскудное. Прямо сейчас. Как думаешь?
        - Что есть паскудное? Кто знает, какая дорога ведет к благу, а какая - к добру? Мы можем предполагать, а поступать должно так, как указывает Провидение. И потом, разве вы не знаете, что дела добрые нередко бывают сотканы из злодейств?
        - Да ты, Иван Степанович, философ! Пример привести можешь?
        - Пожалуйста! Например, война даже за правое дело состоит из отдельных мерзостей, подлостей, крови и дерьма. Сколько заповедей нарушают победители? Но победа очищает все. Разве нет?
        - Как всегда прав, - вздохнул Загорский, - давай, приступай.

* * *
        Загорский не ночевал дома уже двое суток, благо комната отдыха была оборудована не хуже номера пятизвездочного отеля. Он не хотел встречаться с Риммой. Но дальнейший уход от разговора походил бы на бегство, а этого он допустить не мог. Тем более, разговор все равно состоится, и какая разница - днем раньше, днем позже…
        Римма как будто его ждала. И не просто ждала - а долго и тщательно готовилась к встрече. В зале - полумрак, на столе - свечи, бутылка вина, два бокала и тарелка фруктов.
        - Будешь?
        Римма спросила будничным голосом, словно ничего не произошло. Загорский молча обошел стол, сел напротив жены и взял бутылку.
        - Ого! «Муттон Ротшильд»! Хороший вкус.
        - Хороший учитель был, - спокойно сказала Римма безо всякого выражения, просто констатируя факт.
        Он смотрела прямо в глаза, не отводя взгляд, и в ее темных зрачках плясали оранжевые отблески.
        Виктор Сергеевич налил вино себе и жене, поднял бокал, поглядел сквозь него на огонек свечи и сделал небольшой глоток. Римма мило улыбнулась, залпом осушила свой бокал и закашлялась.
        - Отвыкла пить, - виновато сказала она, - буду привыкать.
        Загорский поставил бокал на стол.
        - Нам надо поговорить.
        - Конечно, милый.
        Виктор Сергеевич чувствовал легкое замешательство: он ожидал чего угодно - криков, плача, истерики, но никак не такого странного спокойствия. Не к добру это.
        - Не думаю, что нам стоит копаться в нашей личной жизни, - слово «нашей» он произнес с особой интонацией, - надо решить, как жить дальше.
        - Почему?! - обиженно воскликнула Римма. - Разве тебе не хочется знать, чем я занималась с любовником?
        Загорский не нашелся, что ответить, а Римма наклонилась к нему и сказала тихо и доверительно:
        - Он очень нетерпеливый. Никогда не успевает раздеть. Любит вот так, на столе, - она похлопала ладошкой по столешнице, - пристроится сзади, и работает, работает, работает… Когда кончает, кричит как зверь. Любит мой ротик… У него сперма на вкус солоноватая, а у тебя совсем безвкусная. Странно, правда?
        Виктор Сергеевич, не меняясь в лице, взял со стола бутылку, взвесил в руках и с силой запустил в стену, облицованную драгоценным английским дубом. Как ни странно, бутылка не разбилась, а, отскочив, покатилась по паркету. Издержки английского стиля, качество французского стекла и разгильдяйство российских строителей: дубовые панели неплотно прилегают к стенам и пружинят, не давая возможность успокоить нервы звуком разбившейся вдребезги бутылки.
        - Тебе не нравится?
        Римма была поразительно спокойна.
        Загорский был готов ударить ее, даже представил, как это произойдет - широкий размах, шлепок всей ладонью по лицу, Римма падает, и с нее слетает нарисованное спокойствие. Представить - представил, но в последний момент чудовищным усилием воли сдержался. Даже не закричал.
        - С тобой все в порядке? - как ни в чем не бывало, полюбопытствовала Римма.
        - Что ты хочешь? - спросил Виктор Сергеевич.
        Он сжал кулаки и страшно смотрел на жену.
        - Ты, кажется, расстроен? - продолжала Римма. - Или пробуешь поджечь меня взглядом?
        Загорский несколько раз глубоко вздохнул, приводя мысли в порядок, и повторил вопрос:
        - Римма, что ты хочешь?
        - Не знаю, - она жеманно пожала плечами, - откуда я знаю, что хочу? Или, точнее, знаю, но это так, из области фантастики. Хочу машину времени. И на ней - на пятнадцать лет назад - к капитану Загорскому. Настоящему. Но он умер, остался генерал Загорский. Совсем другой человек, правда?
        - Не говори глупостей, - резко сказал Виктор Сергеевич, - нам надо все обсудить.
        - Я разве против, милый? Я уже начала обсуждать. Вчера встречалась с твоей. Ну и вкус у тебя… Попросил бы, я уж подобрала кого получше.
        - Зачем ты это делаешь?
        Виктор Сергеевич был неприятно удивлен. Римма преподносила сюрпризы - один за другим.
        - Как зачем? Поболтали немного. Узнала, что ты в нее безумно в нее влюблен, готов бросить все и увести в Майами. Кстати, почему Майами? Тебе же Штаты не нравятся.
        - Перестань. Ты же знаешь, что это ерунда.
        - Может быть, может быть, - промурлыкала Римма, сладко потянувшись, - но это уже не важно.
        Она была столь грациозна, что Виктор Сергеевич удержал готовые сорваться с языка слова о том, что он уходит.
        А Римма встала, подошла к мужу, наклонилась, облокотившись о спинку кресла, и прошептала:
        - Неужели она настолько лучше меня?
        Кровь ударила в голову Виктору Сергеевичу. Затылок загорелся, словно обожженный горячим ветром, сердце гулко застучало в висках, а внизу живота возникло сладкое томление. Он схватил Римму, швырнул лицом вниз на стол и одним движением сорвал платье…
        А вечером, лежа в кровати рядом со спящей женой, думал о том, что, сжимая ее в объятьях, представлял, что это - Наташа. Ощущение было странное, непривычное и безумно возбуждающее, такого не было даже в разгар романа с Анечкой. А еще твердо решил: если Римма сейчас откроет глаза, то он непременно скажет, что им надо расстаться. Но она не проснулась.
        IX
        После скандальной встречи с Загорским Анечка Баренцева не находила себе места. Мобильный сообщал о недоступности абонента, а секретарь, вдруг ставший приторно-вежливым, отвечал: шеф занят и говорить никак не может. Умница-красавица обзвонила всех, кто имел доступ к Виктору Сергеевичу, и обнаружила, что они также столкнулись с этой проблемой.
        Анечка, обладавшая феноменальной интуицией, сразу заподозрила неладное. Нет, история с мерзавцем-журналистом не причем. Тот получил свое, правда, по слухам, начались какие-то разборки, но ведь это - сущие мелочи, которые никак не могли повлиять на ее Витюшу. Тут дело в женщине, именно в женщине!
        Два дня безрезультатных метаний и попыток добраться до тщательно охраняемого тела Загорского привели ее в отчаяние. Анечка по своему опыту знала, что три дня общения - это критический срок, после которого может произойти разрыв со всеми старыми привязанностями, особенно если работает профессионалка-соблазнительница.
        Вечером Анечка сидела на диване, обхватив колени руками. Мысли, словно закольцованные, крутились вокруг одной фразы: «Почему он не берет трубку?» Монотонные размышления оказались очень утомительными. Чтобы как-то прийти в себя, она встала, подошла к бару, взяла бутылку виски, налила полстакана и выпила, не почувствовав вкуса.
        Анечка вернулась на диван с бутылкой, несколько раз хорошо приложилась, укуталась пледом, легла, свернувшись калачиком, закрыла глаза и задремала.

* * *
        Можно ли считать это сном? Вряд ли, скорее сумеречным состоянием, вызванным стрессом и алкоголем. Перед глазами Анечки возникли удивительные образы, но при этом она прекрасно сознавала, что находится дома и мирно лежит на диване.
        Висевшая на стене картина с изображением полуобнаженной всадницы открылась, словно дверца, и в проеме появился человек. Человек, надо сказать, странный - очень высокий и худой. Он ловко соскочил на пол и огляделся. Но Анечка не испугалась - она понимала, что дремлет, а собственные видения никак не могут ей повредить. Пригляделась и узнала незнакомца - им оказался никто иной, как один из Витиных сотрудников, по фамилии, кажется, Гофман. Еврей, наверное. Видела его один раз, да и то мельком, зато слышала предостаточно. Смешной, говорят, человечек и странный.
        Гофман повернулся к Анечке и сказал немного гнусавым голосом:
        - Здравствуйте, Анна Михайловна!
        - Здравствуйте, - вежливо ответила Анечка. Она слышала, что с призраками, даже приходящими во сне, надо обращаться очень любезно.
        - Меня зовут Гофман. Карл Иммануилович Гофман. Впрочем, мы с вами, кажется, знакомились. Помните?
        - Да-да. У Васильковых, верно?
        - Совершенно точно! У вас превосходная память!
        - Простите… А как вы сюда… - Анечка кивнула в сторону открывшейся картины.
        - Ах, это, - Гофман пренебрежительно махнул рукой, - ничего интересного. Должен же я был как-то войти?
        Анечка не стала возражать, хотя такое объяснение показалось явно недостаточным.
        - У вас ко мне какое-то дело?
        - Разумеется, нет! - возмутился странный гость. - Дело есть у вас!
        - Какое же?
        - Откуда я знаю? У вас возникла проблема, и я пришел. Слушаю вас.
        - Простите, - пролепетала Анечка, - я не понимаю… я вас не звала!
        - Каждый раз - одно и то же, - вздохнул Гофман, и, не желая объяснять, что значит эта странная фраза, добавил: - вы не можете встретиться с Виктором Сергеевичем, верно?
        - Верно…
        - А говорите, дело у меня… Переживаете, что можете его потерять?
        - Да, - не задумываясь, ответила Анечка.
        - Всего-то! - весело сказал Гофман.
        Сказал так уверенно, что вселил в Анечку надежду.
        - Вы мне поможете?
        - Конечно. Точнее, вы сами себе поможете.
        - Я? Но я не знаю…
        - Знаете, - отрезал Гофман, - еще как знаете. Все, что надо, у вас есть.
        Анечка подумала, что призрак, наверное, шутит. Или издевается.
        - Я никогда не шучу, - очень серьезно заявил гость, словно услышав ее мысли, - и никогда не вру. Посмотрите внимательно на содержимое вашей сумочки. Вы найдете там много интересного.
        Гофман оглянулся, как будто опасаясь кого-то, и поспешно сказал:
        - К сожалению, мне пора!
        Не ожидая ответа, он быстро подошел к проему в стене, ловко впрыгнул в него, словно в окно, и аккуратно закрыл за собой картину.
        Анечка наконец-то удивилась и проснулась.

* * *
        Анечка открыла глаза и сразу же почувствовала себя легко и свободно. Ушло куда-то занудное бормотанье внутреннего голоса, полбутылки виски попросту растворились в организме, не оставив неприятных последствий. Короткий сон благотворно подействовал на настроение: несмотря на проблемы с Загорским - Анечка ни на секунду не забывала о Витюше - хотелось петь и смеяться.
        Вспомнив, что привидение по имени Гофман говорило о сумочке, Анечка бодро вскочила, легко подбежала к столу, подхватила свой Luis Vuitton, раскрыла, перевернула и вытряхнула все содержимое. И чуть не рассмеялась собственной глупости. Интересно, что тут может помочь вернуть Витю? Пачка презервативов? Интересный вариант, конечно, но слишком уж прямолинейный… Хотя как сказать. Анечка пару месяцев назад специально сходила к модному светилу сексологии - а что, в самом деле, вы даже не представляете, кто к нему ходит - и тот рассказал, что мужчины типа Загорского имеют повышенный уровень тестостерона, который постоянно надо куда-то сбрасывать. Куда именно сбрасывать - тут Анечке советы особенно не нужны.
        Что еще? Помада, пудреница, тушь, маникюрный наборчик? Не смешно. Пачка салфеток, одна непонятно откуда взявшаяся перчатка, ручка с золотым пером, визитная карточка, пропуск на парковку, обертка от жевательной резинки… Стоп! Что за визитная карточка?
        Анечка вертела в руках кусочек картона, но котором красовалась каллиграфическая надпись «Милена. Ясновидящая в пятом поколении». А ниже, мелким шрифтом перечислялись многочисленные звания и регалии - из длинного списка можно было понять, что владелица карточки - Магистр Лунной Магии, Адепт Черного Круга, Посвященная третьей ступени и много-много кто еще. Анечка припомнила, что встречались они в Барвихе на какой-то презентации. Милена эта показалась похожей больше на торговку с рынка, чем на «адепта чего-то там». Маленькие глазки на заплывшем лице, бегающий взгляд и необъятные размеры не позволяли увидеть в этой женщине повелительницу потусторонних сил. Золотые цепочки и перстни с диковинными камнями не могли серьезно выправить ситуацию.
        С другой стороны, к ясновидящей ходили все. Все - в смысле правильные люди. Ходили, и оставались довольны. Так что резоны обратиться есть. Чем черт не шутит - вдруг и правда поможет! Помянув черта, Анечка почему-то подумала, что он-то как раз никогда не шутит. К чему это?
        Не теряя более ни секунды, она решительно взяла телефон и набрала указанный на карточке номер.

* * *
        От Кутузовского до особняка Милены в Раздорах было совсем недалеко. ГИБДДэшники привычно отворачивались от Анечкиного «Мерседеса» с розочками на капоте, и уже через пятнадцать минут она въезжала в готические ворота, охраняемые бетонными горгульями. Помимо горгулий покой ясновидящей хранил ЧОПовец в пятнистой форме с дубинкой у пояса.
        Анечка припарковалась у входа, вышла и огляделась. Дом, надо сказать, был куда менее впечатляющий, чем ворота - красный кирпич, белые крашеные двери, довольно неряшливый садик и совсем уж неуместная теплица, покрытая полиэтиленом.
        Хозяйка, ввиду позднего времени, не успела привести себя в порядок: стильный балахон, должный свидетельствовать о сверхъестественных способностях, сидел несколько неровно, а макияж выглядел чересчур любительским.
        - Анна, дитя мое, приветствую! - торжественно сказала Милена.
        Анечка вежливо поздоровалась.
        Ясновидящая осмотрела ее и понимающе кивнула:
        - Я ждала тебя. Ты правильно сделала, что пришла.
        Она сказала это настолько уверенно, что Анечка почувствовала невольное уважение.
        - Вы знаете мои проблемы?
        - Твои проблемы? - тихо рассмеялась Милена. - Они стали твоими, когда некто позавидовал тебе.
        - Некто? Кто именно?
        - Узнаем, узнаем…
        Милена провела руками над головой Анечки.
        - Что? - испуганно спросила притихшая умница-красавица.
        - Плохо дело, - задумчиво ответила ясновидящая, - следуй за мной.
        Она повернулась и пошла в кабинет, а Анечка поспешила следом.
        Кабинет полностью соответствовал антуражу обители повелительницы потусторонних сил и отличался определенной эклектикой. Иконы и лампадки соседствовали с фигурками буддистских монахов и совсем уж языческими африканскими статуэтками мужчин с гипертрофированными половыми органами.
        Милена уселась в кресло, положила руку на стеклянный шар, закрыла глаза, секунду помолчала и заговорила густым замогильным голосом:
        - Темная сила… зависть… боль, боль… боль и страх… вижу… женщина, молодая, красивая… очень красивая… зависть… ах, как она завидует…
        Так она вещала довольно долго, пока перед внутренним взором Анечки не возник образ коварной разлучницы.
        - Кто она?
        Милена открыла глаза и ответила уже обычным голосом:
        - Узнаем, красавица, все узнаем. Ты садись, садись.
        Анечка, не отрывая взгляда от стеклянного шара, опустилась на кресло.
        - Это порча, да?
        - Если бы только порча, - очень серьезно сказала ясновидящая, - тут еще и родовое проклятье, и магическое воздействие первого уровня. Да ты смотри сама.
        В подтверждение своих слов Милена зажгла свечу, от которой по комнате распространился сладкий аромат, проделала над ней руками сложные пассы, как будто играла на невидимой арфе, и ткнула пальцем в стеклянный шар.
        - Видишь?
        Как Анечка ни присматривалась, ничего она внутри шара не увидела, но все же глубокомысленно кивнула:
        - Вижу.
        - Молодец! Не каждому дано это увидеть! У тебя есть скрытый дар, сильный дар, но он спит пока. Дай-ка посмотрю ауру…
        Милена взяла со стола квадратик разноцветного стекла и сквозь него взглянула на Анечку.
        - Да… теменную чакру надо почистить… энергия хорошая, потоки сильные… ого! Магический рог такой, что мне самой завидно… а сглаза сколько! Да, завидуют тебе, многие завидуют… Ну ничего, сглаз мы уберем, не беда. А вот порча - это похуже. Совсем недавно кто-то наложил.
        Она опустила стекло, взглянула Анечке прямо в глаза и сказала:
        - Значит так. С порчей все понятно, это завистница навела. Черная, высокая…
        - Негра, что ли? - удивилась Анечка.
        - Какая негра! - сердито махнула рукой Милена, - Волосы у нее черные! Слушай и не перебивай.
        Узнав, что разлучница вовсе не чернокожая, Анечка успокоилась, она почему-то подумала, что справиться с соперницей-негритянкой будет сложно. А Милена продолжала описывать ужасные последствия вмешательства злых сил в Анечкину ауру:
        - Связь с землей у тебя блокирована, нет энергетической подпитки. Мужчины всегда идут в сторону большей энергии, тянет их туда. А у тебя ее не хватает. Блокировку снимать надо. А как снимем, все зло к завистнице вернется, а мужчина твой обратно прибежит. С родовым проклятьем быстро ничего не сделать. Тут десять сеансов нужно, никак не меньше. Про магическое воздействие я пока даже не говорю. Если его не убрать, то вообще ничего не получится.
        - Почему? - заволновалась Анечка.
        - Как бы тебе объяснить… вот, например, про СПИД слышала?
        - Да.
        - А это тот же СПИД, но на тонком, энергетическом уровне. Астральное тело теряет способность сопротивляться негативным энергиям. Тогда даже простой сглаз может стать смертельно опасным.
        Анечка по-настоящему испугалась. Слова про СПИД звучали уж очень угрожающе.
        - И что же делать?
        - Лечиться, моя дорогая, лечиться. Значит так. Сглазы я почищу сейчас, ерунда это. Первичная порча за два сеанса уйдет, и еще три сеанса результат закрепим. Родовое проклятье - десять сеансов зарезервирую, а дальше - по результату. С магическим воздействием надо поработать. Серьезно поработать. Может затянуться на полгода, а то и дольше. Сильный маг наложил, очень сильный, противиться будет.
        - А справитесь?
        - Да, - уверенно сказала Милена, - с помощью Богородицы и духов четырех стихий. Справимся, и недоброжелателей твоих накажем.
        - Спасибо. Но… мне же еще надо вернуть…
        - Не переживай! Вернется твой мужчина, сразу вернется, как порча уйдет. Вижу, что приворота на нем нет. Завистница на тебя зло навела, энергию вытягивает. В тебе все дело, в тебе! Всегда надо первопричину искать.
        Анечка подумала, что и правда, в последние дни уставать стала, к вечеру сил совсем не остается, а ночью еще и бессонница.
        Милена достала откуда-то из-под стола бутылочку с зеленой жидкостью.
        - Лечить астральное тело лучше всего в астрале. Сейчас мы с тобой отправимся в путешествие.
        - В астрал?
        - Правильно, - одобрительно сказала ясновидящая, - сама все увидишь.
        Милена налила странный напиток в две маленькие пиалки и пододвинула одну к Анечке.
        - Пей!
        Анечка с подозрением понюхала жидкость.
        - Ничего страшного, - успокоила Милена, - это пропуск в астрал. Ты пей, не думай.
        Анечка еще секунду колебалась, а потом одним глотком выпила содержимое пиалы.

* * *
        Как оказалось, в астрале не было ничего необычного. Та же комната, та же ясновидящая Милена, но все вокруг подернуто светлой дымкой, а голова кружится, как после нескольких бокалов шампанского.
        - Это первый уровень астрала, - наставительно сказала Милена, - где астральное тело еще не выходит из тела физического. На первый раз дальше идти нельзя, здесь встречаются очень неприятные сущности…
        - И это правда, - неожиданно ее прервал голос громкий и веселый.
        Анечка и Милена синхронно повернули головы. На кожаном диванчике у стены с иконами сидел невысокий мужчина в льняных штанах и длинной рубахе, и, как ни странно, босой. Откуда он появился - оставалось загадкой, поскольку дверь была закрыта, а незаметно пройти не представлялось никакой возможности.
        Милена быстро пришла в себя, поднялась с кресла и с негодованием воскликнула:
        - Кто вы такой?! Как вы сюда попали?!
        - Я кто? - переспросил незнакомец. - Странно, что вы об этом спрашиваете, Елена Игоревна. Вы же сами только что говорили о неприятных сущностях. Это как раз обо мне, хотя понятия приятный-неприятный относятся к области субъективных суждений.
        Ясновидящая гневно смотрела на странного гостя, не поверив, по всей видимости, в его сверхъестественную природу. Она раскрыла рот, намереваясь позвать охрану, но из горла послышался лишь беспомощный писк, никак не соответствующий могучему облику. На лице Милены последовательно отразилась целая гамма чувств - от крайнего изумления до ужаса.
        Незнакомец любезно улыбнулся:
        - Да, да, Елена Игоревна, я решил немного ограничить вас в выражениях эмоций. Кричать будете?
        Милена испуганно затрясла головой.
        - Ну и славно.
        Незнакомец щелкнул пальцами, ясновидящая, получив назад голос, громко ойкнула и опустилась в кресло.
        Анечка все это время внимательно рассматривала гостя, и, решившись, наконец, спросила:
        - Простите… вы, случайно… не…
        - Конечно, - сказал незнакомец, - мы с вами, Анна Михайловна, очень хорошо знакомы. Меня зовут Иван Степанович Добрый-Пролёткин.
        - Точно! - обрадовалась Анечка. - У Загорского в кабинете. Вы заходили, помните, да?
        - Конечно, помню! Рад, что вы меня узнали. Скажите, Анна Михайловна, какими судьбами вас сюда занесло?
        Анечка оглянулась на Милену, словно прося поддержки.
        - А я… с ней, - она показала на ясновидящую.
        - Что значит «с ней»?
        - Ну… мы вошла в астрал, вот ключ, - Анечка показала на бутылку с зеленой жидкостью.
        Иван Степанович поднялся с дивана, подошел к столу, взял бутылку, открыл пробку, с подозрением понюхал и укоризненно сказал, обращаясь к Милене:
        - Ну, разве не стыдно? Ай-ай-ай!
        Милена потупилась, но скорее не от стыда, а пряча глаза от взгляда Доброго-Пролёткина.
        - Что же вы молчите? - Иван Степанович еще раз понюхал содержимое бутылки и уверенно заявил: - Отвар Psilocybe Semilanceata. Он же - Псилоциба Полуланцетовидная, - он повернулся к Анечке, - грибок такой, деликатес для желающих полетать. А вы говорите - астрал. Скажите спасибо, настойчик слабенький, такой, чтобы слегка зацепить. А то могли бы уже зеленых человечков под кроватью искать.
        - Что вы говорите такое, - начала было Милена, но живо замолчала от одного взгляда Доброго-Пролёткина.
        - Лучше молчите, а то снова рот запечатаю, - сказал он угрожающе, - а вы, Анна Михайловна, напрасно сюда приехали. Одно оправдание: направил вас сюда Карл Иммануилович. Правда, Карл Иммануилович?
        Дверь открылась, и в комнату вошел Гофман. Он приветливо, как старой знакомой, кивнул Милене, а с Добрым-Пролёткиным обменялся рукопожатием.
        - Вы, Иван Степанович, кажется, меня поминали?
        - Конечно, поминал. Как же так получается, Карл Иммануилович, зачем же вы девушку с пути сбиваете, во всякие места нехорошие посылаете?
        - Ничего подобного, - запротестовал Гофман, - никуда я не посылал. Я не говорил ничего конкретного. Анна Михайловна может подтвердить.
        - Говорить, может, и не говорили, а направили. Напоминаю, что господин Загорский выбрал именно меня, поэтому ваши попытки прямого противодействия, и я не боюсь этого слова, вредительства, совершенно противозаконны.
        - Но вы же знаете, что по сути своей я должен хотя бы попытаться… Да и к тому же для вас не секрет, что Елена Игоревна - совершеннейшая мошенница, и она не в состоянии как-либо повлиять на господина Загорского.
        Милена, услышав такую нелестную оценку собственной персоны, даже не пикнула, а гости продолжали странный разговор.
        - Не пытайтесь ввести меня в заблуждение. План ваш мне совершенно понятен. Действительно, Елена Игоревна сознательно вводит людей в заблуждение относительно своих способностей. Но она имеет возможность через клиентов организовать встречу Загорского и Анны Михайловны. Правда, Елена Игоревна?
        Милена энергично закивала:
        - Да-да, могу. Я уже говорила с дочкой президента. Она приведет Загорского ко мне, и я организую встречу.
        Добрый-Пролёткин повернулся к Гофману.
        - Что скажете?
        Карл Иммануилович поднял руки.
        - Отпираться бессмысленно. Признаю свое поражение и удаляюсь.
        Он встал, церемонно поклонился и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
        Иван Степанович оглядел притихших женщин и сказал:
        - Теперь к вам, дамы. Начнем с вас, Елена Игоревна. Могу сказать, вам крупно повезло. Вы давно интересовались потусторонними силами, и сейчас даже верите в свои способности. К счастью, никаких способностей у вас нет.
        Милена встала и безропотно слушала. Было видно, она боится настолько, что не решается издать лишнего звука.
        - Кстати, не хотите узнать, что бывает с теми, кто действительно приобрел навыки так называемой магии и попытался из применять на практике для недобрых целей? Я подразумеваю то, что происходит с душами этих несчастных?
        - Н-нет, - пробормотала Милена.
        - Тем не менее, рекомендую посмотреть.
        Добрый-Пролекткин сделал рукой быстрый пасс, и перед лицом Милены прямо в воздухе появилось окошко - с облезлой рамой, и желтенькими занавесочками. За стеклами чернела непроглядная тьма.
        - Смотрите, смотрите, - подбодрил Иван Степанович.
        Анечка боялась сойти с места, она вытянула шею, пытаясь заглянуть в окно, но ничего не рассмотрела. Чернота и чернота.
        А Милена осторожно отодвинула занавеску и наклонилась к стеклу.
        И тут же в ужасе отпрянула и закричала страшно, со звериным подвыванием. Корни Черные волосы ясновидящей вдруг покрылись снежными пятнами, словно в них брызнули белой краской их пульверизатора. Анечка увидела это и поняла, что Милена просто в одну секунду поседела, и плохо прокрашенные волосы залились белизной.
        Анечка прикрыла глаза ладонями, закричала и проснулась.

* * *
        Милена оторвала голову от стола и окинула комнату диким взглядом. Вид у нее был растерзанный: грим и туш потекли, превратив лицо в разноцветную маску, сквозь которую местами проглядывала бледная кожа, накладная ресница на правом глазе отклеилась и болталась как веточка, застрявшая в паутине. Ясновидящая протянула руку, достала до бутылки с зеленой жидкостью и пододвинула к себе.
        - Что же я туда намешала?
        Голос соответствовал виду - куда-то исчезли благородные басовитые нотки, из горла выходило какое-то безобразное сипенье.
        Анечка чувствовала себя отвратительно. Голова разламывалась, как после тяжелого похмелья, а во рту стоял ужасный привкус милениного напитка.
        - Привидится же такое…
        Милена нашла в себе силы и поднялась с кресла, опираясь на подлокотники. Она стояла, сильно покачиваясь, и оглядывалась по сторонам, словно впервые оказалась в этой комнате.
        - Это был астрал? - поинтересовалась Анечка, массируя виски.
        Очевидно, Милена не пришла в себя, и поэтому сердито ответила:
        - Астрал?! Это скотина Полпот черти каких грибов приволок!
        Было очевидно, что «скотина Полпот» не связан родственными узами с известным камбоджийским диктатором, зато имеет прямое отношение к содержащемуся в напитке отвару грибов.
        - Скажите, - спросила Анечка, - вы тоже их видели?
        Милена снова опустилась на кресло.
        - Кого? - едва слышно прошептала она.
        - Гофмана и этого… Ивана Степановича.
        Милена явственно вздрогнула, снова встала, и, шатаясь как пьяная, подошла к зеркалу в готической раме, висящему на стене рядом с иконами и в ужасе схватилась за голову, увидев пробивающуюся сквозь краску снежно-белую седину.
        X
        После разговора с Загорским Добрый-Пролёткин из здания администрации президента на Старой Площади рысцой перебежал на Маросейку в кофейню с неброской вывеской. Там за столиком его уже ждали. Человек невысокого роста, одетый, по случаю жаркой погоды, в светлые костюмные брюки и отутюженную рубашку с коротким рукавом, с часами «Слава» на руке и серым галстуком на шее. При появлении Ивана Степановича он встал и низко поклонился, вызвав тем самым естественное удивление других посетителей. Сам же Иван Степанович воспринял такое приветствие спокойно: благодушно похлопал его по плечу и сделал жест, приглашающий садиться. Подошел официант, взял заказ и быстро удалился.
        На первый взгляд знакомый Ивана Степановича был личностью ничем не примечательной. Но это впечатление исчезало, стоило увидеть его глаза. Они так и впивались в собеседника, стараясь проникнуть в самую душу и вытряхнуть наружу ее содержимое. Такой взгляд характерен для карточных шулеров, коммивояжеров, пытающихся продать прохожим на улице залежалые кофеварки и сотрудников очень компетентных органов. Можно точно сказать, что коммивояжером и шулером этот человек не был.
        Разговор Ивана Степановича со своим визави, которого весьма уместно назвать «человек с пронзительным взглядом», был непродолжительным. Собственно, и разговором его назвать нельзя: один, Иван Степанович, говорил, а другой очень внимательно слушал. Едва советник замолчал, появился официант с двумя чашками кофе. Добрый-Пролёткин залпом выпил, встал и, не прощаясь, ушел, а собеседник его оставался некоторое время неподвижным, словно обдумывая услышанное. Затем расплатился и, не притронувшись к кофе, также направился к выходу.
        На улице он сел в припаркованную тут же «Шкоду-Октавию», и, уже трогаясь с места, позвонил по мобильному. Сказал несколько слов, бросил телефон на пассажирское сиденье и повел машину сначала к набережной Москвы-реки, затем на Садовое кольцо и дальше к Арбату. Там заехал на подземную парковку торгового центра, где оставил автомобиль, а сам поднялся на первый этаж, в известный французский ресторан.
        Посетители московских ресторанов заслуживают того, чтобы сказать о них несколько слов. Вы думаете, что сюда ходят вкусно поесть? Как бы ни так! Поверьте, главное - это общение! Самое разнообразное - с любимыми, друзьями, людьми деловыми и не очень, с официантами, и, в конце концов, с самими собой!
        Вот посмотрите, за столиком у окна - четыре очень серьезных человека. Прислушайтесь к их разговору - это, конечно, неприлично, но крайне занимательно. Они с предельной серьезностью делят миллиарды долларов, которые собираются получить от некого таинственного проекта. Но приглядитесь: ботинки стоптанные, костюмчики - явно с распродажи в дешевом магазине, на столе - чайник чая на четверых. Интересно, что они сами не верят в успех своих начинаний, но и после неудачи, раз за разом пускаются в новые авантюры. Этакий вариант психологии золотоискателя.
        Рядом за столом пристроился не менее интересный субъект. Вроде бы не бедствует - не задумываясь, и как бы по привычке, заказывает стейк, фуа-гра с трюфелями и бутылочку дорогого вина. Здоровается чуть ли с каждым входящим в ресторан, а с некоторыми даже обнимается, как с ближайшими друзьями. К нему подсаживаются, разговаривают, вроде бы о делах, но на самом деле - ни о чем. Да никаких особых дел не нужно - просто он как бы невзначай, между делом, просит взаймы, причем так искусно, что просьба не кажется неуместной, и ему дают - немного, но часто. Во всяком случае, с лихвой хватает, чтобы оплатить обед. А завтра… а что завтра - новый день, новые люди.
        А вот - одинокая девушка за столиком посреди зала маленькими глотками пьет каппучино и читает книгу так, чтобы окружающим было видно название - «Лолита». Вдумайтесь: тонкий литературный вкус должен всем говорить, а еще лучше кричать, о чувствительности натуры с одной стороны, и о некотором свободомыслии с другой. Такое сочетание, несомненно, привлечет внимание, и очень возможно, что девушке этим вечером не будет одиноко.
        В дальнем углу ведут неспешную беседу два очень солидных человека. При приближении к ним начинает ощущаться запах дорогого парфюма, а на выражениях лиц, издалека вроде бы обыкновенных, становятся видны черты государственности. Это серьезные люди. Они обсуждают серьезные деньги, и на этот раз - вполне реальные. Не будем строить предположений, почему они не ведут финансовых дискуссий в собственных кабинетах, а предпочитают конфиденциальную обстановку - нам интересен сам тип посетителей, а не их конкретные дела…
        Но остановимся, описание личностей и характеров может затянуться. Поэтому продолжим наблюдение за вошедшим в ресторан человеком с пронзительным взглядом. Он быстро осмотрелся и подошел к столику, за которым сидел Иосиф Давидович Дискин.
        Увидев нового посетителя, кушавший французский луковый суп директор издательства подскочил, будто подброшенный пружиной, схватил его за руку и начал энергично трясти. Человек с пронзительным взглядом освободился от рукопожатия, чуть не насильно вернул Дискина за стол и уселся сам.
        Разговор их был не слишком продолжительным, но достаточно занимательным и энергичным. Уважаемый издатель много говорил, отчаянно жестикулировал, кивал и изгибами тела подчеркивал свое приниженное положение, в то время как собеседник ограничивался короткими фразами, не меняя спокойного выражения лица. Сообщив Дискину все, что считал нужным, он поднялся и, не оборачиваясь, вышел из ресторана.
        Иосиф Давидович остался один. Непредвзятый наблюдатель, взглянув на него, сразу бы определил, что директор издательства сильно расстроен. Он даже не стал доедать суп и отослал назад официанта, принесшего заказанный ранее десерт - чудесный маковый пирог.
        А человек с пронзительным взглядом в последующие несколько часов разъезжал по Москве, посещая самые неожиданные места. После разговора с Дискиным он заехал сначала на Газетный переулок, в одно очень уважаемое ведомство, где имел короткую беседу с неким должностным лицом, судя по всему достаточно высокопоставленным, поскольку встреча происходила в просторном кабинете этого самого лица. Затем отправился на Большую Дмитровку, где в не менее уважаемом ведомстве общался с сотрудником в темно-синем мундире с золотыми петлицами.
        После коротких встреч с представителями компетентных структур, человек с пронзительным взглядом поехал в офис серьезной компании с громким именем, славной количеством переправляемых через границу баррелей сырой нефти. Здесь он провел несколько часов, переходя из кабинета в кабинет - нефтяники оказались не столь понятливыми как служивые люди. Один раз даже пришлось прибегнуть к серьезному средству - позвонить кому-то и отдать телефон одному из несговорчивых собеседников. То ли этот звонок сделал свое дело, то ли энергия и личное обаяние знакомого Ивана Степановича оказались на высоте, но, судя по всему, желаемого он добился, поскольку, выйдя из офиса, набрал номер Доброго-Пролёткина и произнес три слова: «Все сделано, Светлейший!»

* * *
        У Наташи с утра было отвратительное самочувствие. Правый висок ныл, а стоило закрыть глаза, как начинала крутиться цветная карусель. Что, в общем-то, не удивительно: воздух как будто замер, и удушливый бензиновый смог повис над городом. Переливчатое и плотное, как желе, марево дрожало над раскаленным асфальтом, а прохожие старались идти под защитой тени домов и поникших деревьев. Солнце жарило так, что казалось, на коже должны немедленно выскочить волдыри.
        На работе дела не клеились, Наташа второй час ломала голову над простенькой презентацией. Слова отказывались собираться в предложения. И, что вы думаете, как только текст из набора букв стал понемногу приобретать осмысленный вид, раздался телефонный звонок. И все - концентрация исчезла, зато вернулась головная боль.
        Наташа вздохнула и взяла трубку.
        Звонил взволнованный Ванька Кухмийстеров. Сам по себе его факт волнения был событием примечательным, если не экстраординарным. Последний раз такие же эмоции звучали в его голосе, когда он звонил из Склифасовского, куда попал после аварии, а два хирурга деловито обсуждали: резать ногу или попробовать оставить.
        Кухмийстеров заявил, что случилось нечто важное, необходимо встретиться, и он готов заехать вечером. Наташе вовсе не улыбалось проводить время в Ваникином обществе, она собиралась быстренько заскочить в больницу к Рудакову, а потом - домой, в горячую ванну, и за закрытые шторы - спать. Но если Иван решил заехать вечером в гости, то противиться этому бессмысленно. Она вздохнула, сказала, что будет дома после семи, захлопнула ноутбук, достала из холодильника пакет с мандаринами - их Рудаков потреблял как семечки - и отправилась ловить такси, благо любимый начальник до выходных укатил в Питер.
        Когда Наташа пришла, Рудаков спал. Она положила мандарины на тумбочку, поцеловала мужа в лоб и побежала ловить лечащего врача. Встретила его в коридоре, поговорила на ходу и расстроилась. Тёмке сделали томограмму, судя по всему, у него проблемы с сосудами в основании черепа - периодически случаются спазмы, и кровь в спинномозговой жидкости - последствия травматического кровоизлияния. Приходится постоянно держать под капельницей. Самочувствие неважное, иногда происходят галлюцинации и странные видения. Сестры рассказывают, что больной говорит во сне. Хотя, слава Богу, паралича и нарушений координации не наблюдается, даже ходит по палате, хотя это категорически запрещается.
        Наташа чуть не расплакалась. А ведь Тёма держится, не подает виду, пытается что-то писать, каково-то ему приходится… Хотела дождаться, пока он проснется, но врач настоятельно рекомендовал уйти - Рудакова как раз собрались переводить в палату интенсивной терапии, а туда родственникам нельзя.
        Домой Наташа пришла около семи, и только хотела залезть в ванну, как в дверь позвонили. Кухмийсткров был точен. И, что самое интересное, он не стал по своему обычаю заниматься пустым трепом, а сразу приступил к делу. Нет, конечно, Наташа провела его на кухню, напоила чаем и накормила яичницей из пяти яиц, поскольку Ванька умирал от голода, а ничего другого в холодильнике не было. Впрочем, все это по меркам Кухмийстерова укладывалось в понятие «сразу».
        Уплетая политую кетчупом яичницу, Иван начал рассказ. Наташа слушала очень внимательно, потягивая апельсиновый сок из высокого стакана.
        Оказывается, Кухмийстеров в обед был вызван «наверх». Причем не к непосредственному начальнику - директору какого-то там департамента, а к самому зампреду правления, имеющему статус божества. Встречаться с ним ранее не доводилось - уж очень разновеликое положение. А тут…Можно было ожидать чего угодно. Но произошедшее не укладывалось… словом никуда не укладывалось.
        В общем, ему, Ивану Кухмийстерову, предложили возглавить офис в Роттердаме. И условия выкатили такие, что челюсть отвалилась и минут пять никак не могла прийти на место…
        - Тебя можно поздравить? - дежурно улыбнулась Наташа, у которой от усталости сами собой закрывались глаза.
        Ванька протестующее замахал руками и продолжил: оказывается, пока он стоял с открытым ртом, ему высказали встречные условия. Кухмийстеров, уже пересчитывающий фантастическую годовую зарплату в привычное месячное измерение, потерял дар речи…
        Он отодвинул тарелку, наклонился к Наташе и сказал громким шепотом:
        - Они предложили мне дать показания на Рудакова.
        Наташа даже не знала, как реагировать на такое сообщение.
        - То есть?
        - А вот так. Напиши, мол, Иван Богданович, свидетельские показания, помоги восстановить справедливость, расскажи, как на духу, что именно гражданин Рудаков напал на законопослушного гражданина, спокойно прогуливающегося по парку, и нанес ему тяжкие телесные повреждения металлической урной.
        - Подожди, подожди, - Наташа схватилась за виски и замотала головой, - это что, шутка такая, да?
        - Какая шутка! - драматически воскликнул Ванька. - Все серьезно! Кто-то очень глубоко копает под Тёмку.
        - И… и что теперь?
        - Да ничего. Послал я их.
        - Спасибо… правда, спасибо. Вань, а что вообще происходит?
        - Откуда я знаю, - буркнул Кухмийстеров, - я вообще не понимаю, как они вышли на моего босса. Тот ведь человек не последний, так просто на него не надавишь. С принципами. Но, сама подумай, сколько стоит это представительство в Роттердаме! Какие люди туда рвутся. А предлагают мне, значит, либо попросту кинут, либо… им очень нужна любая зацепка против Тёмки.
        - Кто это может быть? - жалобно спросила Наташа.
        - А чего тут думать! Да весь город говорит, что качок, которого Тёмка урной приласкал - из Султановых гвардейцев.
        - Я не понимаю… Султановых? Это кто?
        - Ну, ты, мать, даешь, - развел руки Кухмийстеров, - Султан Абдусаламов - слышала?
        - Тот самый?
        - Тот-тот.
        Наташа выглядела совершенно потерянной.
        - И что же делать? Может, в милицию пойти, все объяснить?
        Ванька схватился за голову.
        - Какая милиция! Ты что, не понимаешь, она-то дело и шьет!
        У Наташи возникло ощущение того, что все происходящее - это дурной сон, и надо лишь сделать усилие, проснуться и оказаться в постели рядом с посапывающим Рудаковым. Она даже зажмурилась, но ничего не произошло. Все так же напротив сидел взъерошенный Ванька Кухмийстеров, пил чай из большой кружки и говорил что-то очень страшное и неправильное. Не должно так быть!
        Ванька заметил Наташино состояние, протянул руку, ухватил за локоть и встряхнул.
        - Да ты успокойся! Ничего у них нет! Я их послал так, что больше не сунутся. Дискин вот… Бог его знает, как он себя поведет. Ну да ладно - его слово против моего. Возьмем хорошего адвоката, поборемся! Я еще своих сослуживцев подниму - сейчас ребята хорошо сидят - помогут, если что…
        Он еще долго говорил, придумывая все новые и новые способы борьбы с неведомыми злодеями, а Наташа молча смотрела в стену.
        - Вань, ну почему так?
        Прерванный на полуслове Кухмийстеров поперхнулся и закашлялся. Хлебнул чая и сказал очень серьезно:
        - Просто, Наташа, люди забыли естественные понятия. Честь, совесть, долг. Но мы все помним. И мы победим!

* * *
        На следующий день Кухмистеров пришел на работу в приподнятом настроении. С самого утра он связался с одним старым знакомым, который хорошо сидел в московской прокуратуре и договорился о встрече. Вероятность того, что родная компания будет устраивать всяческие пакости была невелика. Все-таки босс - человек независимый, влиятельный и, как известно, очень не любит силовиков. История с Роттердамом - это, конечно чушь полная. Надавили на него, это точно. А клиент отказался - забавно, да? Не хочет клиент в Голландию, такой он странный. И миллиона долларов ему не нужно, не продает он за миллион друга Тёмку. А что они вообще могут сделать? Выгнать? Полный вперед, сам подумывал уходить, сколько можно сидеть в конторе - понятно уже, роста нет и не будет. Начальник отдела - потолок. И это - счастье?
        Вызов к зампреду не удивил. Секретарша сухо сообщила, что Пал Палыч ждет через десять минут. Кухмийстеров встал, глубоко вздохнул - сердечко все-таки частит - и отправился на третий этаж, в «чистую» зону, где в особо охраняемом крыле располагалось руководство компании.
        В приемной Иван остановился у входа в кабинет и вопросительно посмотрел на секретаршу, сосредоточенно печатавшую на компьютере. Та утвердительно кивнула, показывая, что можно заходить. Кухмийстеров постучался и толкнул дверь.
        В кабинете Пал Палыча не было. Его кресло пустовало, зато на диванчике в углу удобно расположился невысокий человек в белой рубашке с короткими рукавами и старомодном галстуке. Но характерной особенностью его была не одежда или ретро-часы «Слава», вовсе нет. Взгляд. Жесткий, пронзительный, видящий насквозь. Этакий «Человек с пронзительным взглядом».
        Человек поднялся навстречу Кухмийстереву, протянул руку и широко улыбнулся:
        - Иван Богданович, рад вас видеть! Меня зовут Петр Петрович. Проходите, пожалуйста, располагайтесь.
        Кухмийстеров осторожно пожал протянутую руку, почувствовав железную твердость ладони, и продумал, что этого типа зовут как угодно, только не Петр Петрович. Да у него штамп о месте службы практически на лбу проставлен! А там, знаете ли, своими именами называться не принято. Ну и ладно, какая, в сущности, разница?
        Петр Петрович подхватил Кухмийстерова под локоток, усадил на диван, налил чаю, пододвинул вазочку с конфетами, а сам пристроился рядом на кресле с колесиками.
        - Угощайтесь, Иван Богданович! Не стесняйтесь!
        - Спасибо.
        Кухмийстеров отодвинул чашку, откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и уставился на Петра Петровича. Тот ничуть не смутился.
        - Ну, как знаете…Иван Богданович, а у меня к вам разговор.
        - Не сомневаюсь. В вы, собственно, кого представляете?
        - Какая разница, Иван Богданович, кого я представляю? - невозмутимо ответил Петр Петрович, - главное, что я могу вам предложить.
        - Мне уже предлагали, - криво усмехнулся Кухмийстеров, - я уже все ответил, и мне больше добавить нечего. Простите, у вас все? А то, знаете, у меня много работы.
        - Не спешите! Уверяю вас, работа подождет! Я допустил ошибку - мне лично надо было переговорить вчера с вами. Думаю, все недоразумения уже исчезли бы!
        Иван удивился, он не ожидал такого позитивного начала разговора. А человек с пронзительным взглядом продолжал:
        - Я полагаю, что вы просто не совсем поняли сути сделанного вам предложения…
        - Прекрасно я все понял, - перебил его Кухмийстеров, - все совершенно ясно…
        - Не уверен. Вы, похоже, не проанализировали все в спокойной обстановке.
        Петр Петрович говорил очень добродушно, так что спорить с ним было как-то неудобно даже такому нахалу, как Ванька.
        - И что же вы предлагали? Объясните, если я не так все понял!
        - Ну что же… - Петр Петрович принял задумчивый и слегка грустный вид. - Скажите, Иван Богданович, о чем вы мечтаете?
        - Простите?
        - Какая у вас жизненная цель? Хотите заработать много денег, стать влиятельным политиком, заняться творчеством? Вы как-то планируете свои желания?
        - Простите, я не понимаю…
        - Ничего сложного. Я могу изобразить вашу мечту. Хотите?
        Ошарашенный Кухмийстеров кивнул.
        - Представьте себе: зеленая лужайка, крохотный прудик, аккуратный одноэтажный домик, и никаких высоких заборов - это не нужно, никто не покусится на ваше спокойствие. И, конечно же, огромная собака - мраморный английский дог. Кажется, такой был у вас в детстве?
        - Да… был.
        - Правда, красиво?
        - Звучит заманчиво.
        - Конечно, заманчиво. А теперь подробнее об условиях. Возможно, вы просто невнимательно их слушали. Подумайте сами: международный контракт с фееричными условиями на пять лет, любые нарушения вы сможете опротестовать в Лондонском суде. Хотя, признаться фееричны они для нас с вами, а для людей того круга, куда вы сможете войти, это - самая обычная вещь. Миллион долларов в год плюс бонус с каждой продажи, а вы лучше меня знаете, что эта сумма куда больше зарплаты - основные отгрузки идет именно через Роттердам. Вы понимаете, что вам предлагают? Просто посчитайте! И да, кстати, миллион - эта чистая сумма, после уплаты всех налогов, вам оплачиваются первоклассные медицинские страховки для всех членов семьи, учеба для детей, и, разумеется, жилье. Мы уже подобрали вам этот домик.
        Петр Петрович ловко, как фокусник, достал откуда-то фотографию и положил на стол. Кухмийстеров завороженно смотрел на чудесный домик с вьюнком на стенах и красной черепичной крышей. Бархатистая лужайка отливала зеленью, а в покрытом ряской пруду плавали деловитые утки.
        Иван решительно отодвинул фотографию.
        - Все это красиво, но я знаю, что от меня хотят взамен. Никогда. Это не обсуждается. Вот так.
        - Почему же так категорично? - вновь ласково улыбнулся Петр Петрович. - Я вас призываю просто все спокойно обдумать. Забудьте красивые слова и помните, что вы несете ответственность только перед своей семьей. Вы готовы лишить их всего этого? - он кивнул на фото.
        - А знаете, - с неожиданной злостью сказал Кухмийстеров, - почему я откажусь?
        - Почему же?
        Иван наклонился к Петру Петровичу и драматически понизил голос.
        - А как, скажите, я буду смотреть в глаза друзьям, которых предам?
        - В точку! - вскричал Петр Петрович. - Я так и думал! И, поверьте, я очень симпатизирую вашим убеждениям. Но рассудите: можете ли вы помочь вашему другу? Я предельно откровенен. Вы видите, какими ресурсами мы обладаем, и, наверняка рано или поздно добьемся своей цели. Так что вы просто облегчите нам жизнь, а мы оценим ваше содействие. Это, во-первых. А во-вторых, вам никогда больше не придется встретиться с вашими бывшими друзьями. Вы уйдете в новую, прекрасную жизнь! От вас - только подписанная бумага, и, я уверяю, вам не нужно будет больше давать никаких показаний.
        Кухмийстеров молчал. Петр Петрович несколько секунд ждал его ответа, и, не дождавшись, сказал:
        - Я допускаю, что вы мне не доверяете. Хочу сообщить, что я никогда не лгу и всегда выполняю обещания, кому бы они не давались. Но я понимаю ваши сомнения. Поэтому предлагаю: сначала мы подпишем контракт в офисе международной юридической компании и любого нотариуса по вашему выбору, а потом вы подмахнете показания. Если хотите, подписание может состоятся в Голландии, у вас же есть виза?
        - Да.
        - Ну и прекрасно.
        Петр Петрович поднялся.
        - Ну, не буду больше вас задерживать. Подумайте, вот моя карточка, - он положил на стол кусочек картона с номером телефона, - надумаете - звоните.
        Кухмийстеров взял карточку, встал и, не прощаясь, направился к двери.
        - Иван Богданович!
        Иван обернулся.
        - Вы забыли, - Петр Петрович протянул ему фотографию сказочного домика на берегу заросшего ряской пруда.

* * *
        Ночью Кухмийстеров долго не мог заснуть. Несколько раз, к неудовольствию жены, которой нужно было рано вставать собирать детей в школу, он выходил на кухню и пил чай с молоком.
        Иван подошел к окну, посмотрел на обшарпанные панельные девятиэтажки, разрытую теплотрассу, дымящую трубу ТЭЦ, глубоко вздохнул, взял телефон, набрал въевшийся в память номер, дождался ответа и сказал:
        - Я согласен.
        Потом вернулся в кровать и моментально заснул.
        Ему снился дом, лужайка и миллион долларов в кожаном чемодане.
        XI
        Рудакову снилась Наташа. Она стояла на изумрудной лужайке с удивительным букетом - серебряный кактус в окружении ядовито-желтых лилий и хризантем. Запах цветов был необычно сильным и резким, от него кружилась голова, а в ногах образовывалась ватная слабость. Рудаков прекрасно понимал, что находится во сне, что в реальности не встречается таких ярких красок, и что на Наташе платье, лет пять назад пошедшее на тряпки…
        Наташа улыбнулась и сказала неожиданным басом:
        - Доброе утро!
        Рудаков удивился и хотел подойти поближе, но вдруг картинка выцвела, а Наташа растворилась в хлынувшем из-за горизонта сером тумане.
        - Доброе утро!
        Нет, это не Наташа. Мужской голос. Низкий, бархатистый, можно сказать приятный.
        Рудаков открыл глаза. Перед койкой рядом с капельницей стоял человек, со скорбно-официальным выражением лица, одетый, несмотря на жару, в плотный костюм мышиного цвета и такой же серый галстук, в руках он держал конторскую папку с многочисленными штампами. Из-за его спины выглядывал растерянный главврач.
        - Доброе утро, Артемий Андреевич!
        Рудаков с трудом отходил ото сна, усиленного дозой фенобарбитила, и поэтому в ответ пробормотал что-то неразборчивое. Но посетителя такое приветствие вполне устроило, он широко улыбнулся - одними губами, глаза же при этом оставались пристально-внимательными и, сказал:
        - Я - майор Панкратов. У меня к вам небольшое дело.
        Не дожидаясь ответа, майор расшнуровал папку, достал лист бумаги и протянул Рудакову.
        - Посмотрите.
        Рудаков взял бумагу, но не смог прочитать текст - буквы расплывались. В последнее время зрение стало медленно восстанавливаться после сна.
        - Что это?
        Майор Панкратов забрал листок.
        - Ничего страшного, - просто сказал он, - это постановление о вашем задержании.
        - Простите? - переспросил Рудаков.
        - Постановление о вашем задержании. Доктор, - Панкратов кивнул на главврача, - не возражает. Состояние здоровья позволяет провести необходимые следственные действия. Вот так.
        Рудаков все пытался осознать услышанное.
        - Я не понимаю… Вы кто? Это шутка?
        - Какие тут шутки. Вы задержаны по подозрению в покушении на убийство гражданина Хаджибекова. Так что, собирайтесь. Я вас не тороплю, одевайтесь потихоньку и не забудьте вещи.
        Рудаков посмотрел на главврача, но тот отвел глаза и принял вид отстраненный, как будто все происходящее его не касалось.
        - Не понимаю… кто такой Хаджибеков?
        - Гражданин Хаджибеков, - терпеливо разъяснил Панкратов, - это лицо, признанное потерпевшим. Тот самый человек, на которого вы напали и нанесли тяжкие телесные повреждения. Он до сих пор находится в коме в реанимации.
        - Я напал?
        - Именно вы. Так полагают следственные органы. Будьте любезны, собирайтесь!
        - Я прошу прощения… прямо сейчас?
        - Разумеется. Правосудие должно быть быстрым.
        - Правосудие? Меня вообще никто ни о чем не спрашивал! Вы что, с ума посходили? На меня напали! Послушайте… это же… это беззаконие какое-то!
        Рудаков эти слова почти прокричал, а Панкратов ответил спокойно и рассудительно:
        - Почему же беззаконие? Мы действуем в полном соответствии с законодательством. Мы сейчас проедем к нам, побеседуем, что на языке юридическом называется допрос, и в зависимости от его результатов, будет принято следующее процессуальное решение: либо заключение под стражу, либо подписка о невыезде. Вы можете пригласить адвоката - мы не будем препятствовать.
        Рудаков резко сел на койке, отчего совсем потерял силы и едва не упал, хорошо, выскочивший из-за спины Панкратова доктор подхватил под руку. Рудаков отстранил его и спросил с неожиданной злостью:
        - Это, значит, тот гаденыш у дома, да?
        Майор индифферентно пожал плечами.
        - Если вам угодно так выражаться…
        - Сколько заплатили, майор?
        - Вы оскорбляете находящегося при исполнении офицера полиции! - повысил голос Панкратов.
        - Пардон, месье, простите за оскорбленные чувства. Или начальство приказало, а?
        - Господин Рудаков, не теряйте времени, одевайтесь.
        - Разумеется.
        Рудаков поднялся и начал одеваться. Медсестра, стараясь не встречаться глазами, протянула ему пакет с вещами. Ощущение не из приятных: натягивать одежду приходилось под пристальными взглядами нескольких человек. А если шатает даже от сквозняка?
        Он взял телефон - Панкратов недовольно поджал губы, видимо досадовал, что не забрал средства связи, а отнимать при всех не решился - набрал Наташу и просто сказал:
        - Нат, привет. Меня арестовали.

* * *
        Последующие события Рудаков воспринимал так, словно был сторонним наблюдателем. Сначала поездка на заднем сиденье «Волги», пропахшей приторным лимонным ароматизатором, потом - комната казенного вида и долгие вопросы от какого-то гражданина со злым и неподвижным лицом. Майор Панкратов стоял в стороне, скрестив руки и опершись плечом о стену.
        Сначала Рудаков молчал, но не из-за упрямства, а потому, что не понимал вопросов. Сильно болела голова, и слова собеседника, понятные сами по себе, не складывались в осмысленные предложения. Наконец, он нашел в себе силы и заявил, что отказывается говорить. Совсем и окончательно. Еще хотел попросить вызвать врача, но удержался.
        Тем временем в голосе задававшего вопросы гражданина появилось раздражение, и это почему-то развеселило Рудакова. Тогда Панкратов оторвался от стены, подошел к нему, наклонился и сказал:
        - Вы Артемий Андреевич, по-видимому, не понимаете своего положения. Давайте не будем играть в кошки-мышки, поверьте, я испытываю к вам сочувствие и, если хотите, симпатию, но, - Панкратов развел руками, - простите, служба.
        - Что вы от меня хотите? - прохрипел Рудаков.
        - Не я! Закон! И говорит он о том, что либо вы сейчас пишите явку с повинной - как, когда и зачем покушались на жизнь гражданина Хаджибекова, либо мы будем вынуждены ходатайствовать в суде о вашем аресте. Все документы для этого подготовлены. Выбирать вам.
        - Так я уже арестован…
        - Ни в коем случае, - сладко улыбнулся Панкратов, - вы задержаны, арест производится судом.
        Зазвонил телефон. Полицейский со злым лицом поднял трубку, послушал и недовольно сказал:
        - Адвокат явился. Хочет встретиться с подзащитным.
        Панкратов пожал плечами.
        - Да ради бога. Оперативно работают ваши подельники, гражданин Рудаков.
        Рудакова передернуло от слова «подельники». К кому оно относилось - к Наташе, к Кухмийстерову? Гадость какая…
        В комнату вошел, а вернее вбежал маленький человечек с блестящей лысиной, в круглых очках с толстой оправой и с потертым кожаным портфелем. Он сходу вручил Панкратову несколько бумажек и, отдуваясь, уселся на свободный стул.
        - Жарко… Брик. Илья Абрамович Брик. Адвокат господина Рудакова. Господин Рудаков, на вас оказывалось давление?
        Рудаков покачал головой.
        Адвокат почему-то воспринял этот жест, как утвердительный.
        - Я так и думал! Теперь не отвечайте ни на какие вопросы без моего присутствия. Имейте в виду, господа, все, что сказал мой подзащитный, не имеет никакой силы.
        - Не волнуйтесь, - вежливо ответил Панкратов, - господин Рудаков был нем как рыба. А это вам, господин Рудаков. Я так понимаю, это надо подписать.
        Он протянул бумаги, переданные адвокатом. Рудаков взял и честно попытался прочитать, но буквы расплывались, и смысл написанного терялся.
        - Подписывайте, подписывайте, - услужливо сказал Брик, - это бумаги о моем назначении.
        Рудаков подписал.
        - Превосходно, - воскликнул Брик, забрал бумаги и положил в портфель.
        Наблюдавший за ним Панкратов наклонил голову на бок, словно желая рассмотреть адвоката со всех ракурсов, тонко улыбнулся и сказал:
        - А теперь, господин Брик, позвольте несколько слов наедине.
        - У меня нет секретов от подзащитного, - сварливо заявил адвокат, желая сразу же показать жесткую позицию.
        - Это не касается господина Рудакова. Речь идет о вашей коллегии - Чудомский, Брик и партнеры, так, кажется?
        - Допустим. Что за дело?
        Вот это мы с вами и обсудим.
        Панкратов любезно показал на дверь.
        - Хорошо, - Брик вскочил со стула, - Артемий Андреевич, я на минуту!
        - Ну, разумеется! - Панкратов взял Брика под руку и проводил из комнаты, словно доброго знакомого.
        «Минута» Брика растянулась на добрые полчаса. Рудакова сильно мутило, хотелось спать, он держался только на взявшейся неизвестно откуда злости. Почему-то подумал, что адвокат ушел, и его сейчас будут бить. Эта мысль не испугала, а разозлила. Про себя решил: если ударит, вцеплюсь зубами в горло одному, а там - будь, что будет.
        Наконец, адвокат вернулся, а вслед за ним в комнату вошел и Панкратов, причем вид у майора был подозрительно довольный.
        - Знаете, Артемий Андреевич, - быстро заговорил Брик, - мы пообщались с господином Панкратовым, обсудили ваше дело, и от себя могу сказать, что для вас, действительно, лучший вариант написать явку с повинной. В этом случае до суда вы преспокойненько сидите дома под подпиской, срок, скорее всего, будет реальный, но, думаю, дадут по минимуму. Года четыре. Через два года - на УДО, так что перспектива вполне разумная. Я так считаю…
        - Нет, - сказал Рудаков.
        - Что нет? - запнулся адвокат.
        - Нет, я ничего подписывать не буду.
        - Помилуйте, - Брик оглянулся на Панкратова и начал убедительно говорить, напирая на слово «ваш»: - я здесь выступаю на вашей стороне и действую исключительно в ваших интересах. Я встречался с вашей супругой и вашими друзьями, я…
        - Вы напрасно стараетесь, - устало сказал Рудаков, - я, правда, ничего подписывать не буду. И на вопросы отвечать не буду. Пусть делают, что хотят.
        - Артемий Андреевич, нельзя же так, выслушайте меня…
        - Вероятно, - вмешался Панкратов, - Артемию Андреевичу не известны еще все факты по делу. А ведь у нас есть показания очень важных свидетелей. Будьте любезны, господин Брик, продемонстрируйте вашему подзащитному, лучше, если это сделаете именно вы. А вдруг мне не поверит!
        - Да что вы церемонитесь с ним, - неожиданно подал голос полицейский со злым лицом, - в камеру на денек, с утра сам прибежит подписывать!
        - Одну минуту, - засуетился Брик, вытащил из портфеля бумаги и протянул их Рудакову, но тот даже не взглянул в его сторону.
        - Посмотрите хотя бы, - повысил голос адвокат, но, увидев, что Рудаков вообще не желает ни с кем общаться, сообщил: - это письменные показания граждан Кухмийстерова и Дискина, где они полностью подтверждают вашу виновность. По их словам именно вы напали на господина Хаджибекова и нанесли ему тяжкие телесные повреждения металлической урной.
        Рудаков молчал.
        - Да, да, Артемий Андреевич, именно так, - Брик тяжело вздохнул, - я понимаю, вам непросто это слышать, но… случилось то, что случилось. Мы должны действовать сообразно обстоятельствам.
        - Это ложь, - просто сказал Рудаков.
        Брик опешил.
        - Как ложь? Да вы посмотрите бумаги, там все изложено! А показания Кухмийстерова даже заверены нотариально. Будут устроены очные ставки…
        - Очная ставка с господином Кухмийстеровым невозможна. Он отбыл в длительную зарубежную командировку по делу государственной важности, - сообщил Панкратов, - но его показания оформлены должным образом.
        - Комар носа не подточит! - радостно подал голос полицейский со злым лицом, отчего принял совсем зловещий вид. - Все честь по чести!
        Панкратов отмахнулся от него.
        - Подожди… Видите, Артемий Андреевич, ваше положение крайне тяжелое. Стоит задуматься об облегчении своей участи. Ну ладно я, послушайте, что говорит адвокат, нанятый, кстати, вашей супругой. Подтвердите, Илья Иосифович. Вам-то, надеюсь все понятно, - майор особо выделил слово «все».
        Брик с неожиданной готовностью закивал.
        - Да, да, в сложившейся ситуации я рекомендую максимально сотрудничать со следствием.
        Рудаков широко улыбнулся. Он неожиданно почувствовал себя хорошо. Боль в голове растаяла, исчезла белесая пелена перед глазами, а в теле возникла такая легкость, что, казалось, оттолкнись ногой - и полетишь.
        - Я же сказал, что ничего подписывать не буду. Делайте, что хотите. Все.

* * *
        Когда Рудаков сообщил Наташе о своем аресте, она решила, что это шутка - неуклюжая, в обычном рудаковском стиле. На бумаге он мог излагать мысли с тонким и убийственным юмором, а в жизни попытки сострить оказывались, как правило, довольно неуклюжими.
        Чтобы осознать реальность происходящего потребовалось время. Посудите сами: забрать человека в тюрьму из больницы - это нормально?! Сначала Наташа растерялась, потом принялась названивать Рудакову, но телефон не отвечал. Набрала Кухмийстерова - Ванька наверняка что-нибудь придумает, но механический женский голос сообщил, что абонент находится вне доступа сети.
        Зато сразу ответил Дискин, словно держал телефон в ожидании звонка. Он почему-то ничуть не удивился проблемам Рудакова, а сразу предложил помочь с адвокатом. Наташу участие крайне обрадовало, поскольку сама она не представляла, что следует делать в таких случаях.
        Иосиф Давидович был настолько любезен, что назначил встречу в кафе неподалеку от Пушкинской, куда обещал также привести адвоката, человека, по его словам, надежного и опытного. Наташа, забыв о макияже, выскочила из квартиры, поймала такси и уже через двадцать минут - спасибо летнему затишью на дорогах - была в центре города. Тверскую перекрыли по случаю проезда какого-то важного чина, поэтому до Пушкинской пришлось прошагать пару кварталов. Как ни удивительно, прогулка быстрым шагом по жаре позволила привести в порядок мысли. Мудрый все-таки Дискин, сразу все понял и принял правильное решение. Конечно же, адвокат - вот кто может все исправить!
        Личность адвоката-спасителя настолько занимала ее мысли, что, увидев Дискина, она даже не поздоровалась, а сразу спросила, где его знакомый.
        - Не беспокойтесь, Наташенька, - ожидавший ее Иосиф Давидович встал, наклонился, необыкновенно галантно поцеловал ручку, и усадил за столик, - будет с минуты на минуту.
        Наташа немного успокоилась и даже согласилась выпить чаю.
        - Эй, любезный! - Дискин привстал, подзывая официанта. - Чаю девушке, и побыстрее, пожалуйста. Лимона? Тут забавные свежие травки добавляют. Чабрец, мяту.
        - Да, - сказала Наташа, - если можно.
        - Прекрасно! Чаю с лимоном, чабрецом и мятой.
        Официант быстро поклонился и исчез. Дискин откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на животе и сказал умиротворяющее:
        - Вы ради Бога, сильно не переживайте. Все непременно образуется. А я со своей стороны обещаю любое содействие.
        - Спасибо.
        - Да что вы, Наташенька, это мой дружеский долг.
        Принесли чай, и в ту же минуту появился адвокат.
        Надо сказать, он совсем не походил на героя-спасителя. Маленький человек в поношенном костюме и стоптанных ботинках, с коричневым кожаным портфелем без ручки, который по этой причине помещался подмышкой. Прочитав Наташин взгляд, Дискин сказал:
        - Наташенька, перед вами - Илья Абрамович Брик - один из лучших адвокатов Москвы и мой друг. Впрочем, что я говорю, вовсе не «один из», конечно же - лучший. Не обращайте внимания на его вид, поверьте, Илья Абрамович имеет возможность одеваться у первейших портных. Не правда ли, Ильюша?
        - Истинная правда, - весело подтвердил Брик.
        - Просто Илья вышел на тот уровень, когда имидж не имеет никакого значения.
        Брик уселся за столик, не спрашивая, взял чайник и чашку, налил себе и с удовольствием сделал глоток.
        - Это правда, я имею некоторую репутацию… Скажите, Наталья… э…
        - Владимировна.
        - Скажите, Наталья Владимировна, вам известна стоимость моих услуг?
        - Н-н-нет, - Наташа немного растерялась от такого начала разговора.
        И тут Брик назвал цифру невозможную, фантастическую и нелепую. Словом такую, что перечеркивала любые возможности воспользоваться его талантами.
        - Нет-нет, - замахал руками Дискин, - пусть вас не беспокоит материальная сторона вопроса, все расходы я беру на себя.
        Наташа был поражена. Иосиф Давидович всегда отличался если не скупостью, то очень бережливым отношением к деньгам. Только что отказал в небольшой сумме, а Рудакову уже полтора года не удавалось выбить из него обещанную прибавку к окладу… хотя термин «выбить» по отношению к Рудакову вряд ли применим. В любом случае жест со стороны почтенного издателя очень широкий и, главное, неожиданный.
        Услышав, что Дискин лично гарантирует финансирование, Брик принял серьезный вид, достал блокнот и начал въедливо расспрашивать Наташу обо всех деталях происшествия с Рудаковым. Сразу стало понятно, что дискинский приятель - настоящий профессионал, он так строил вопросы, что скоро сама Наташа стала куда яснее представлять картину случившегося. Адвоката интересовало абсолютно все: чем Рудаков закусывал во время памятных посиделок с Кухмийстеровым и Дискиным, занимался ли он когда-нибудь спортом, страдали ли его родственники наследственными заболеваниями, как именно он провел день, предшествующий трагическому происшествию, а также множество иных вопросов, на первый взгляд никак не связанных с арестом Тёмы. Отвечая, Наташа утомилась, как после тяжелого физического труда.
        Наконец, Брик закончил, убрал блокнот в портфель и быстро ушел, пообещав в скором времени вернуться с бумагами, которые необходимо подписать для его назначения.
        Дискин казался очень довольным.
        - Я уверен, что Илья все устроит наилучшим образом. Он защищал самого Семенецкого, а там вообще была безнадежная ситуация.
        Хотя Наташа не слышала о Семенецком и его деле, но все же понимающе кивнула. Действительно, адвокат внушал доверие и казался человеком, способным решить любые проблемы. Бывает такой сорт людей, которые умеют общаться так уверенно, что передают свою уверенность другим.
        - А как же Тёма? Ему надо что-нибудь послать! Вещи, еду…
        - Давайте подождем, - рассудительно сказал Дискин, - Илья все утроит, в этом можете не сомневаться. Очень надеюсь, вы скоро получите своего Тёму назад.
        Тут Наташа совсем успокоилась. Перевернувшийся мир понемногу возвращался в обычное состояние. Она, наконец, выпила чаю и съела полагавшиеся к нему хрустящие сладкие печенья.
        - Скажите, Наташа, - спросил Дискин с непонятной тревогой в голосе, - а вы еще не встречались… со следователем?
        - Нет.
        - Знаете… вы непременно встретитесь, вас будут расспрашивать и рассказывать определенные обстоятельства… Понимаете, надо быть готовым к тому, что все будет представляться не таким, как оно есть на самом деле.
        Тут Иосиф Давидович совсем запутался в изложении непростых мыслей и замолчал. Наташа ничего не поняла, но заверила, что все будет понимать обязательно правильным образом.
        Однако же Дискин выглядел расстроенным. Наташа решила, что всегда плохо думала об этом человеке, а пришла беда, и именно он первым предложил помощь, и какую! Она почувствовала, как на глазах выступают слезы, а к горлу подкатывает комок.
        - Спасибо вам, - сказала Наташа и расплакалась.
        Иосиф Давидович необыкновенно смутился.
        - Что вы, что вы, Наташенька! Это мой долг. Вы не знаете всего, и, возможно, никогда не узнаете… Может быть вы еще перемените мнение обо мне, но, поверьте, я сделал все, что мог!
        Наташа снова не поняла смысл горячей речи и в ответ улыбнулась сквозь слезы. Дискин подозвал официанта, велел принести воды, протянул ей салфетки и принялся всячески утешать.
        Когда вернулся Брик, Наташа была уже спокойна и даже смеялась забавным рассказам Иосифа Давидовича о его первой поездке в Израиль.
        - Посмотрите внимательно, - серьезно сказал адвокат и положил на стол толстую пачку бумаг, - это мой контракт.
        Наташа пробежала глазами по первой странице, но ей никак не удавалось сосредоточиться на смысле юридических терминов.
        - Позвольте!
        Дискин забрал у Наташи контракт, нацепил очки, сразу придавшие ему солидный вид, и погрузился в чтение. В некоторых местах он переспрашивал Брика, и тот подробно и обстоятельно разъяснял смысл написанного. Иосиф Давидович удовлетворенно кивал головой и читал дальше. Но ближе к концу адвокат и Дискин сцепились по поводу несущественного, на взгляд Наташи, пункта. Спор был настолько яростным, что она даже забеспокоилась, как бы солидные господа не накинулись друг на друга. Однако все разрешилось мирно: Брик пошел на уступки, принял дискинские изменения и отправился перепечатывать контракт.
        Иосиф Давидович выглядел так, словно одержал крупную победу.
        - Не волнуйтесь, Наташа, адвокаты, конечно, пройдохи, но и мы с вами не лыком шиты. Верно?
        - Верно, - согласилась Наташа.
        - Ну, вот и чудненько. Сейчас придет Илья, подпишем бумаги, и совсем скоро все будет хорошо. Как прежде.
        XII
        Московские события последних дней и переживания героев заставили нас на время забыть о злоключениях сенатора Макдауэлла. Он пережил сильнейшее нервное потрясение после встречи с Добрым-Пролёткиным, но не таков был Арчибальд дабл Ю Макдауэлл, потомок первых английских колонистов, чтобы опустить руки и признать поражение. К тому же, высоко оценивая значимость собственной персоны и положение в обществе, сенатор понимал, что рядом находятся люди куда более значимые, и объяснить им, что неудача в России связана с причинами мистического характера, было бы весьма затруднительно.
        Вернувшись домой, в старинное родовое поместье неподалеку от Бостона, Макдауэлл получил возможность привести в порядок мысли и спокойно все обдумать. Атмосфера домашнего покоя позволяла расслабиться. Усадьба в английском стиле, газон, вовсе не идеальный, а запущенный ровно настолько, чтобы показать естественность и близость к природе, чудесный подернутый ряской пруд с кувшинками, печально опустившие ветви к земле столетние вязы - все это напоминало о счастливом детстве и давало ощущение безопасности. А что, скажите, может быть лучше для спокойных размышлений?!
        Сенатор сидел в кресле на лужайке, потягивал домашний лимонад и думал. В ногах дремал старый пес - некогда черный как уголь, быстрый как стрела и сильный как медведь, а теперь поседевший и слепой на один глаз. У бедняги не было сил поднять голову и отогнать назойливых мух. Как бежит время…
        Возвращаясь к русским друзьям… Если исключить теорию о сверхъестественных способностях Доброго-Пролёткина - а исключить ее просто необходимо, так как предположение о чудесах допустимо только когда исчерпаны все традиционные научные объяснения - то остается версия об использовании коварным русским неизвестного технического устройства, обхитрившего американскую электронику и самого многоопытного сенатора. В этом случае приходится признать, что в Москве появились очень серьезные ребята с инженерной подготовкой экстра-класса. Да и сам Добрый-Пролёткин - превосходный артист и талантливый психолог. Оставалось досадовать на себя: надо же, попасться в примитивную ловушку, потерять самообладание и с позором покинуть поле боя! Макдауэлл привык называть вещи своими именами, даже если это больно било по самолюбию - именно трусливое и позорное бегство, и ни что иное.
        Непонятны мотивы русских. Принять на веру объяснение, что Загорский имеет более важные дела? Нечто более важное, чем передел мира? Аналитики просеяли всю доступную информацию и не получили однозначного ответа. Проблемы личного характера, конечно, способны вызвать неадекватные реакции, но в этом случае демарш следовало ожидать от самого Загорского, а не от его помощника.
        Возможно, конечно, окружение по собственной инициативе решило ограничить контакты босса, но факты, подтверждающие такое предположение, отсутствовали. В Администрации Президента, как в любой сложной бюрократической системе, идет постоянная конкурентная борьба, прямо сейчас, например, разыгрывается кресло заместителя Генерального прокурора. Участвует три клана, у команды Загорского - явное преимущество. Но и это не может быть основанием для отказа от сотрудничества.
        Разумный вывод возможен один: Загорский решил вести собственную игру. Такое иногда случается - люди, достигшие определенного уровня власти, могут переоценивать свои силы. Надо просто найти тех, с кем он готовит альянс. Выбор небольшой - китайцы или японские корпорации. В любом случае - ничего страшного, сам президент уже принял предложение, а Загорский - всего лишь дополнительный аргумент, и его несанкционированная активность доставит несущественные затруднения. Но и это - проблема, поэтому ситуацию требовалось срочно локализовать.
        Ну и ладно. У тех же русских есть хорошая пословица: «За одного битого двух небитых дают». Очень мудрое изречение. Настало время извлечь пользу из негативного опыта! Вы хотели войны, джентльмены - и вы ее получите!
        Есть три варианта возможных действий. Первый - применение стандартных бюрократических процедур по линии президента. Скорее всего, это сработает, но есть очевидные минусы. Загорский - вполне сформированный центр силы, который может быть использован впоследствии как противовес президенту. В этом случае нельзя допускать их взаимодействия в нашем проекте пусть даже на уровне босс-подчиненный. Стало быть, вариант подходит для случая, когда требуется полный вывод Загорского из игры.
        Второй вариант предполагает точечное воздействие на самого Загорского с целью склонить к добровольному сотрудничеству. Очевидные минусы - к человеку такого уровня доступ по понятным причинам ограничен, и полноценная операция потребует долгого времени и значительных ресурсов.
        Третья схема сложнее, но сулит куда больше дивидендов. Необходимо включиться в игру и выйти на партнеров Загорского. Тогда можно выстраивать очень красивые комбинации! Заманчиво, заманчиво…
        Но это все - второй этап. Сначала необходимо разобраться с фокусами Доброго-Пролёткина. Такого персонажа никак нельзя оставлять за спиной. К тому же горячая душа Макдауэлла жаждала реванша, так что, принимая во внимание его возможности, участи советника можно было только посочувствовать.
        Выстроив четкую и ясную картину событий, причин и следствий, сенатор приступил к активным действиям. Несколько звонков и электронных сообщений - и к работе приступили лучшие эксперты, оснащенные первоклассным и чертовски дорогим оборудованием. К их услугам - колоссальный поток информации, и можно быть уверенным, что через пару часов вся подноготная незадачливого Доброго-Пролёткина будет поднята и представлена на обозрение.
        Сенатор назначил оперативное совещание в своей бостонской штаб-квартире на четыре пополудни, и значит, есть время пообедать с женой и детьми. Нечасто это удается, становится все сложнее выкроить минутку для семьи. О, Боже, в каком ужасном мире мы живем!
        Его супруга Катрин также ценила редкие совместные обеды и поэтому постаралась на совесть. Лосось под клюквенным соусом с гусиной печенкой, а на десерт - фирменный маковый торт. По семейной легенде прапрадед Макдауэллов владел закусочной где-то возле Нового Орлеана, и рецепт торта ему открыл задолжавший клиент. Правда это или нет, сказать сложно, но, согласно преданию, именно с этого момента начался взлет семейного предприятия. Под рыбу хорошо пошло бы калифорнийское шардоне, но - увы - вино пред деловой встречей - роскошь непозволительная.
        Катрин - чудо. Одного взгляда достаточно, чтобы удостовериться в ее благородном происхождении. Такая осанка, как английский газон, не вырабатывается простой тренировкой, а приходит с генетической памятью от поколений предков. А походка? Плавная, изысканная и утонченная - именно так двигаются настоящие принцессы.
        - Как тебе эти русские? - спросила Катрин.
        Сенатор вздрогнул. Только что он мысленно спросил самого себя: «Ну и как тебе эти русские?» И вдруг такой вопрос от Катрин… Правильно говорят, что муж и жена имеют ментальную связь!
        - Русские как русские, - неопределенно ответил Макдауэлл, - не лучше и не хуже монголов или, скажем, французов.
        - Не скажи, - Катрин подцепила вилочкой крохотный кусочек лосося, - я тоже так думала, но когда ты третий раз отправился в Россию, решила почитать что-нибудь из их классиков.
        Ну конечно! Бедная девочка наверняка пала жертвой ребят, создавших теорию о некоей особенной сложной русской душе. Если бы она знала, насколько эти рассуждения отличаются от реальности. Какая тут сложность - смесь азиатской жестокости, европейской сентиментальности и восточной жадности, изрядно приправленная алкоголем.
        - Достоевский, - продолжала Катрин, - я разумеется, слышала о нем, но никогда не читала… И вот… Скажи, вы не собираетесь воевать с этими людьми?
        - Дорогая, - снисходительно улыбнулся Макдауэлл, - не воспринимай серьезно фантазии писателей. К тому же мы вовсе не собираемся с ними воевать.
        - Это хорошо. С ними нельзя воевать и опасно дружить - можно заразиться образом мыслей.
        - Забавное рассуждение! И что ты еще почерпнула из Достоевского?
        - В двух словах? Хорошо… У меня сложилось впечатление, что у них происходит постоянная борьба между богом и дьяволом. Везде.
        Сенатор едва удержался от смеха.
        - Как романтично… кто побеждает?
        - В том-то и дело, что никто. Мне почему-то представляется боксерский ринг. Постоянный бой ради боя.
        - Забавное сравнение. Россия - боксерский ринг потусторонних сил. А мы, выходит, зрители?
        - Наверное.
        - И как нам себя вести?
        - Как угодно, - сказала Катрин, - главное - не оказаться между бойцами.

* * *
        Стив Белл, глава аналитической службы Макдауэлла в полной мере обладал качеством характера, без которого невозможно стать первоклассным аналитиком: он был невероятный зануда. Только такой человек мог управлять командой из двух десятков выпускников Гарварда, и при этом педантично оценивать и обобщать результаты их работы. Одно плохо: его доклады воспринимались крайне тяжело - на второй минуте нестерпимо хотелось спать. Виной тому, вероятнее всего, были монотонный голос, полное отсутствие эмоций и привычка постоянно повторять отдельные обороты речи.
        Вот и сейчас, сенатор, слушая Стива, изо всех сил боролся с дремотой, но при этом старался добросовестно следить за ходом мысли докладчика.
        - Достоверные базы данных доступны на период с восемьдесят восьмого года. С восемьдесят восьмого. Под достоверностью мы понимаем возможность тройной проверки из независимых источников, при отсутствии такой возможности мы соответственно понижаем уровень достоверности…
        Из доклада аналитика выходило, что советник заместителя главы администрации русского президента Добрый-Пролёткин был на самом деле личностью незаурядной и интересной. Впрочем, все свидетельства его незаурядности относились скорее к области слухов и подтверждений из документальных источников не имели. Так, например, два агента сообщали, что в середине девяностых он, занимая должность главного специалиста отдела по связям с общественностью Администрации, контролировал сеть мелких торговых предприятий, которые русские называют «палатки». Сам же процесс контроля больше напоминал тривиальную гангстерскую крышу. Сам по себе этот факт вызывал серьезные сомнения: спецслужбы всегда очень тщательно проверяют всех сотрудников федеральных структур, так что откровенный криминал стоит, пожалуй, исключить. Тем более что в других доступных архивах отсутствуют какие-либо упоминания об этой ситуации.
        Но вот что странно - оба агента подтверждают факт участия Доброго-Пролёткина в крышевании мелкого бизнеса и в то же время свидетельствуют, что его криминальным конкурентом был никто иной как другой советник Администрации, а в девяностые - главный специалист того же отдела Гофман. Да, да, тот самый долговязый клерк, который участвовал в организации визита Макдауэлла в Москву. Причем Добрый-Пролёткин интересовался исключительно книготорговлей, детскими игрушками и компьютерным бизнесом, в то время как его оппонент отличался всеядностью, но отдавал предпочтению импорту алкоголя.
        Если принять подобное на веру, то придется признать, что Администрация Президента поощряла мелкий рэкет, поскольку сохранить в тайне от руководства такую деятельность невозможно. А это маловероятно даже для российских реалий конца двадцатого века.
        С другой стороны - ничего, что могло указывать на какие-то сверхъестественные способности Доброго-Пролёткина. Ни слова, ни упоминания. Так что версия о некоем техническом устройстве, одурачившем следящую аппаратуру, выходила на первый план.
        Макдауэлл придвинул файл с документами, раскрыл его и с рассеянным видом стал просматривать бумаги. Так… Добрый-Пролёткин Иван Степанович… Удивительно труднопроизносимое имя… родился… учился… снова учился… поступил на службу в аппарат правительства… потом - администрация президента… копии официальных анкет с приложенным переводом… доклады агентов… психопрофили… В общем - подозрительно мало информации для человека его уровня. Да и все, что есть - написано сухим формальным языком и совершенно не дает возможности составить полный портрет. Бумаги скучные и какие-то бесцветные.
        Размеренная речь аналитика звучала все тише, словно постепенно отдалялся. Сенатор прекрасно понимал, что впадает в как-то сомнамбулическое состояние, видел и осознавал все происходящее вокруг, но никак не мог противостоять плавному скольжению в сон.
        Макдауэлл подумал, что следует отправить Стива на семинар по ораторскому искусству, слушать его речи стало невозможно. Наконец, силы оставили сенатора, он закрыл глаза и заснул.

* * *
        Пробуждение было столь странным и удивительным, что сенатор с силой ущипнул себя за лодыжку и вскрикнул от боли. Только что он находился в собственном офисе, и вдруг очутился внутри странного дома, сложенного из неровных бревен, в комнате с окнами, срытыми белыми занавесками со скандинавским или русским орнаментом. Из мебели - три скамейки, сколоченные из грубых досок. На одной помещался сам сенатор, а на двух других с удобством устроились два удивительных персонажа. Представьте, господа, это именно те два русских советника, о которых только что рассказывал Стив!
        Добрый-Пролёткин, отличавшийся экстравагантностью в одежде, на этот раз облачился в длинную холщевую рубаху, перепоясанную простой веревкой, красные шаровары и щегольские черные как смоль сапоги с короткими голенищами. На шее поверх рубахи висел огромный, как у священника, крест. Румяные щеки и широкая улыбка придавали ему добродушный вид, который, впрочем, тут же разрушался заткнутым за пояс огромным ржавым тесаком.
        Второй человек, небезызвестный Гофман, предстал в образе баварского бюргера, собравшегося пить пиво с друзьями - короткие штанишки, башмаки с гольфами, расшитая курточка и треугольная шапочка с пером. За ухом красовалась чудесная алая роза, а в руках он почему-то держал большой циркуль. Гофман сидел на скамейке и сосредоточенно чертил на ней круги.
        Добрый-Пролёткин сладко улыбнулся и сказал на чистейшем английском языке:
        - А вот и мистер Макдауэлл! А мы вас заждались.
        Гофман раздраженно посмотрел на сенатора и с силой воткнул иглу циркуля в скамейку.
        - Да уж. Заждались.
        Сенатор от удивления сначала не мог произнести ни слова, а потом громко икнул.
        - Это мистер Макдауэлл здоровается, - любезно перевел Добрый-Пролёткин, - и вам здравствуйте.
        - Приветствую вас, сэр, - мрачно произнес Гофман.
        Наконец, сенатор смог взять себя в руки и попытаться осмыслить ситуацию. Впрочем, безуспешно. А что вообще можно подумать в таком случае? Два высокопоставленных русских чиновника в клоунских нарядах неведомым образом захватили сенатора Соединенных Штатов и ведут с ним безумную беседу.
        - Джентльмены, - твердо сказал Макдауэлл, напомню вам, что я - сенатор Соединенных Штатов и нахожусь под защитой Америки. У вас будут очень большие неприятности.
        Это заявление вызвало взрыв эмоций. Мрачный Гофман широко улыбнулся, а Добрый-Пролёткин, схватившись за живот, едва не упал со скамейки!
        - Вы слышали? - советник-русофил никак не мог отдышаться и тыльной стороной ладони вытирал выступившие слезы. - Вы слышали, Карл Иммануилович, у нас будут неприятности!
        - Не говорите, Иван Степанович, очевидно, нам следует приготовиться, - а скажите, - Гофман обратился к Макдауэллу, - какого рода неприятностей нам следует ждать?
        Все-таки сенатор достиг нынешнего положения во многом благодаря внутренней твердости и умению собираться в трудной ситуации. Он прекрасно уловил иронию с словах советников и решил придерживаться максимально осторожной тактики, по крайней мере до тех пор, пока не сможет окончательно прояснить собственное положение. А основных вопросов два: где он находится, и кого представляют эти люди.
        - Джентльмены, - сказал Макдауэлл мягко, - вы прекрасно знаете, какие меры убеждения имеются в арсенале моего правительства. Кроме того, вы прекрасно знаете, что организацию, которую я представляю, обладает еще большими возможностями. Поэтому, прошу передать вашему руководству, что я открыт для сотрудничества, но при этом рекомендую немедленно вернуть меня на место.
        Советники переглянулись.
        - Вы, правда, хотите, чтобы мы передали ваши рекомендации нашему руководству? - без тени улыбки спросил Гофман. - Лично я не советовал бы беспокоить наше руководство по пустякам. Даже я не всегда могу предсказать его реакцию. А уж Иван Степанович - и подавно.
        - Требования сенатора США - пустяки? Я повторяю…
        - Ну, если вы так настаиваете… Передадим, Иван Степанович?
        - Безусловно, передадим, Карл Иммануилович, - подтвердил Добрый-Пролёткин.
        Макдауэллу тут бы обрадоваться, но нет, наоборот сговорчивость советников показалась подозрительной.
        - Прошу прощения, джентльмены… хочу сообщить вам, что готов побеседовать, но только в моем офисе. Предлагаю немедленно вернуться, со своей стороны обещаю, что у этого досадного происшествия не будет никаких официальных последствий.
        - Простите, мистер Макдауэлл, - вежливо сказал Добрый-Пролёткин, - вы считаете, что это место не подходит для доверительного разговора?
        - Для этого подходит одно место - мой офис.
        - По-моему, здесь очень удобно. Тихо, спокойно, никого лишнего.
        - Знаете, - тонко улыбнулся Макдауэлл, - мой офис - одно из самых защищенных мест на земле.
        - Вы уверены? - поинтересовался Добрый-Пролёткин.
        Макдауэлл заподозрил подвох.
        - У вас есть сомнения?
        - А вы посмотрите в окно, - флегматично посоветовал Гофман, вновь приступивший к рисованию кругов на скамейке.
        Сенатор с недоумением оглядел советников, затем встал, подошел к окну, отдернул занавеску…
        … и отшатнулся, едва удержавшись на ногах.
        За окном раскрывалось бесконечное пространство космоса. Мириады звезд - неестественно ярких и живописных рассыпались по черному небу. Оранжевое светило, сочное как апельсин, волосилось протуберанцами, а вокруг планеты с незнакомыми очертаниями континентов вращались сразу три луны.
        Деревянный дом, который русские называют «изба», медленно плыл в открытом космосе, отделенным от комнаты тонким оконным стеклом.
        - Итак, мистер Макдауэлл, - буднично сказал Добрый-Пролёткин, - вы видите, что конфиденциальность мы можем обеспечить в полной мере.
        Сенатор взялся за сердце и медленно опустился на скамейку.
        - Кто вы? Что вы от меня хотите?
        - Самую малость! Всего-то ничего! Вам плохо? Сердце прихватило? Валокардинчику? - засуетился Добрый-Пролёткин. - У меня всегда с собой. Мало ли что…
        Он залез за пазуху, выудил оттуда пузырек, отвинтил крышку, вытряхнул таблетку и протянул сенатору. Тот послушно проглотил.
        - Водички?
        Добрый-Пролёткин снова засунул руку под рубашку, пошарил там и вытащил стакан воды. Макдауэлл с той же покорностью принял его и выпил залпом, даже не задумавшись о том, как, собственно, полный до краев стакан мог оказаться за пазухой у советника. Вдобавок, вода имела резкий привкус хлора, и была почти газированной, так что сенатор даже закашлялся.
        - Еще? - поинтересовался Добрый-Пролёткин.
        - Нет, спасибо…
        Гофман, до этого занятый чертежными упражнениями с циркулем, поднялся, заложил руки за спину и сказал скучным голосом, словно читая лекцию нелюбимым студентам:
        - Знаете, мистер Макдауэлл, с одной стороны, лично мне ваша деятельность не мешает. Даже наоборот. Но есть несколько моментов, которые заставляют меня присоединиться к настоятельным рекомендациям господина Доброго-Пролёткина, высказанным во время вашей последней встречи. Видите ли, мы сейчас заняты делом чрезвычайной важности, а активность организации, которую вы представляете, доставляет определенные неудобства. Как бы вам объяснить… Дело настолько интимное, что любое вмешательство со стороны может повредить как мне, так и моему коллеге-оппоненту. Поэтому мы убедительно просим: оставьте нас в покое. Хотя бы на месяц.
        - А еще лучше на два, - вставил Добрый-Пролёткин.
        - На два, - подтвердил Гофман, - этого будет вполне достаточно.
        Сенатор молчал, но не из упрямства, а просто не зная, что ответить.
        Гофман сокрушенно покачал головой.
        - Мне не хотелось бы говорить, что произойдет в случае вашего отказа, но…
        Он щелкнул пальцами, тут же дощатый пол истаял, в несколько секунд став абсолютно прозрачным, и под ногами сенатора распахнулось черно-звездное пространство. Макдауэлл крепко ухватился за скамейку и поднял ноги, стараясь отдалиться от страшной бездны.
        Выждав немного, Гофман сделал небрежный жест, словно отгоняя назойливую муху, и пол вернулся на место. У сенатора закружилась голова с такой силой, что он охнул, сполз со скамейки, закрыл глаза, прижался к полу щекой и вдохнул запах свежеструганных досок.
        За спиной его раздался голос, глухой и далекий:
        - Мистер Макдауэлл! Что с вами? Мистер Макдауалл!
        Он поднял голову и огляделся.
        Сенатор снова оказался в конференц-зале собственного офиса. По всей видимости, в какой-то момент он, усыпленный докладом аналитика, отключился. И теперь озабоченный Стив тряс босса за плечо.
        - С вами все в порядке, шеф?
        Макдауэлл посмотрел на аналитика прозрачными детскими глазами, улыбнулся и сказал тонким голосом:
        - Все прекрасно, друг мой.
        Потом глубоко вздохнул и потерял сознание.
        XIII
        Камера выглядела совсем не так, как ожидал Рудаков. Его знакомство с тюремной действительностью ограничивалось несколькими фильмами и парой книжек. На самом деле для создания впечатления художественные источники не требовались, вполне хватало и разнообразных околокриминальных репортажей, построенных на мелькании кадров с многоэтажными нарами и колоритными уголовниками.
        То ли в данном конкретном заведении сделали ремонт, то ли сознание Рудакова, наблюдавшего мир сквозь болезненный туман, еще не пришло в норму, но камера оказалась чистой, вместо ожидаемых нар - койки, покрытые казенными грязно-синими одеялами, посередине - стол с электрическим чайником. Был даже телевизор, правда, старенький, ламповый, с тусклым экраном, но все же вполне пригодный. Как раз шла программа криминальных новостей - получилось очень символично. Принадлежность помещения к месту заключения выдавали забранное частой решеткой окошко под самым потолком и массивная металлическая дверь с глазком.
        Самым ярким впечатлением оказался запах - очень специфический, какой, пожалуй, не встречался когда-либо ранее. Источники его находились не только в последствиях пребывания десятка мужчин в ограниченном пространстве, но были результатом общей атмосферы этого места - атмосферы несвободы.
        Люди в камере оказались настолько колоритными, что Рудаков на короткое время, пока не вспомнил, где, собственно, находится, ощутил острый журналистско-писательский интерес. Надо же, какие типажи! Вот, например, субъект с мутными глазами и неестественно длинными пальцами. Он непременно должен быть карточным шулером. Или вот этот, с нижней челюстью, похожей на выдвижной ящик письменного стола, и огромными ручищами - наверняка разбойник или бандит. Приличного вида юноша с аккуратной прической и проскальзывающим на лице хитрющем выражением, скорее всего - мошенник, а худой татуированный до синевы зэк с железными зубами и нездоровым серым цветом лица - квартирный вор. Длинный человек за столом так ловко доставал из сумки провизию, что не оставалось сомнений в его специальности - карманник. Словом у каждого из сидельцев во внешности и поведении было что-то выдающееся.
        Дверь захлопнулась, Рудаков прошел и остановился посреди камеры, держа в одной руке пакет с вещами, в другой - свернутый матрас.
        - Здравствуйте! - громко сказал он.
        Знаете, как это неприятно, когда десять человек рассматривают тебя, а их взгляды трудно назвать дружелюбными? Хотя после путешествия в автозаке со злющим конвоем, обыска и того, что здесь называют «медосмотром» и «карантином», представления Рудакова о «приятном» и «неприятном» претерпели значительные изменения.
        Лежащий на койки в углу человек не спеша сел, потянулся и равнодушно спросил:
        - Кто такой будешь?
        Спросил вроде бы без выражения, спокойно, но обострившиеся чувства Рудакова уловили исходящую от него волну опасности. Невысокий, крепкий, одетый в спортивные штаны «Адидас» и черную майку, с татуировкой в виде креста, перевитого колючей проволокой на правом плече. Глаза - вроде бы обычные, но из-за того, что цепляются как репейники, кажутся маленькими и острыми.
        - Рудаков… Артемий.
        Засмеялись все, как будто Рудаков сказал что-то очень смешное. Спросивший, по всей видимости, главный в этой камере - «смотрящий» - улыбнулся одними губами и сказал снисходительно:
        - Это понятно. А скажи обществу, братишка Артемий, статья у тебя какая?
        - Э… Сто одиннадцатая, - Рудаков запнулся, - часть вторая.
        Смотрящий кивнул с некоторым удовлетворением.
        - Статья у тебя хорошая. Проходи, располагайся, Артемий Рудаков. Круглый, покажи.
        Круглый, оказавшийся долговязым молодым человеком с рыжими волосами и розовым как у младенца лицом, соскочил с койки, скользнул к Рудакову, комично присел и показал в сторону свободной кровати.
        - Прошу на шконку.
        Движения его были разболтанные, как у куклы-марионетки.
        Рудаков прошел, сунул пакет под койку, расстелил матрас и сел. Круглый немедленно уселся рядом и приобнял за плечи, словно старого друга.
        - Первоходишь?
        - Да, - кивнул Рудаков.
        - Ух, ты! - восхитился Круглый. - За что же тебя, такого красивого, к нам в хату причалили?
        - Я же говорил… сто одиннадцатая.
        Помня, что смотрящий одобрительно отреагировал на статью, Рудаков постарался произнести ее номер внушительно, с выражением. Но Круглый в ответ рассмеялся рассыпчатым дребезжащим смехом, причем губы его не растягивались в улыбке, а скорее кривились, словно выражая отвращение.
        - Странно, что такого фраера-первохода чалят к уважаемым людям. Как объяснишь? Косяки есть?
        - Какие косяки?
        - Почем я знаю, какие? - удивился Круглый. - Твои косяки - твои дела. Смотри, здесь за все спросят.
        Рудаков молчал, не зная, как ответить. Вообще-то он ожидал выяснения отношений при поселении в камеру - кому сейчас, скажите, не известны арестантские истории - но не предполагал, что случиться именно так.
        - Ты думал, - продолжал Круглый, - понятия есть в зонах, а в СИЗО можно расслабиться? Нет, братишка. Наша хата - козырная. Здесь все по понятиям. И люди все порядочные.
        Рудаков снова промолчал, что здорово не понравилось Круглому.
        - Сказать нечего? Это плохо, - он снял руку с плеча и поднялся, - я же с тобой поговорить хотел как с правильным. А ты отказываешься. Плохо это.
        Круглый повернул голову и громко сказал смотрящему:
        - Святой, фраер не хочет разговаривать!
        Смотрящий, зовущийся, по всей видимости, Святым, не спеша встал, широко потянулся, расставив руки, от души зевнул и как бы нехотя бросил:
        - Давай его сюда.
        Круглый повернулся назад к Рудакову и, кривясь все той же странной улыбкой, сказал:
        - Отрывай корму, пошли к людям.
        Рудаков испытывал непреодолимое желание упасть и тут же заснуть. Поэтому на простое действие - оторваться от койки и встать, ему потребовались чрезвычайное напряжение воли, а несколько шагов отняли все силы.
        Он стоял перед Святым и качался как пьяный. Сам же смотрящий смотрел на него с нескрываемым удовольствием.
        - Значит так, Артемий Рудаков. Погоняло твое будет Рудя. Усвоил?
        Рудаков кивнул. Ему было все равно.
        - А теперь, Рудя, расскажи людям за что попал. Только без порожняка, Рудя, по делу.
        Рудаков секунду собирался с мыслями, потом начал говорить. Получалось неважно, голова все еще работала плохо, и он чувствовал, что рассказ получается сбивчивым и, главное, неубедительным.
        - Вот что я скажу, - прервал его Святой, - кажется мне, что не уважаешь ты общество. Совсем не уважаешь. Статья у тебя, конечно, правильная, ничего сказать не могу, предъявить тут нечего. Только разобраться надо, хорошо разобраться. По ходу, прогон какой-то бросаешь, а это нехорошо. Знаешь, что хорошие люди сигналят? Хорошие люди, правильные, и слова их все слушать должны. Послушай, и братва пусть послушает, чтобы непоняток после не было.
        Святой сделал многозначительную паузу, а Рудаков почувствовал, что вокруг сгущается напряженное внимание.
        - Ты кто по жизни? - спросил Святой и тут же сам ответил: - ты - фраер. Обычный фраер. Ты говоришь сто одиннадцатая… А как она получилась? Подошел к человеку, уважаемому человеку, правильному, и ударил. Тут важно не что сделал, а с кем.
        Он пошарил под подушкой, достал клочок бумаги и поднял над головой, показывая всем.
        - Пишут тут люди. Такие люди, что мы каждое слово их слушать должны и не моргать, не шевелиться. Так вот, пишут они, что этот фраер по глупости, пьянке или прочему беспределу ударил друга нашего Ахмеда Беса, да так ударил, что тот до сих пор в больничке без сознания чалится. И за это придется ответить.
        Рудаков начал было говорить, что все совсем не так, он только сопротивлялся, но Святой жестко прервал его:
        - Ты что бакланишь? Хайло откроешь, когда люди скажут. Решать будем, граждане арестанты, что с этим фраерком делать. Просят нас люди в маляве разобраться с ним по понятиям. Что же делать будем?
        Никто не ответил, и Святой решительно сказал:
        - Значит так. У нас беспредела нет, все должно быть по понятиям. Поэтому у тебя, Рудя есть выбор. Берешь на себя свое дело, и еще то, что тебе общество скажет. Тогда живи спокойно, и на зоне у тебя проблем не будет. Нет - спросим как с понимающего.
        Рудаков молчал. Он не столько испугался, столько чувствовал полнейшее безразличие, словно речь шла не о нем, а о каком-то постороннем человеке.
        - А не много ли ты на себя берешь, Святой?
        Голос был негромкий, но необыкновенно сильный, и прозвучал он в наступившей тишине подобно удару грома.
        Рудаков обернулся. Говорил поднявшийся с койки человек, имевший весьма и весьма яркий и необычный вид. Из одежды на нем были оранжевые шорты и тапочки-вьетнамки, все тело покрыто синими татуировками, среди которых выделялись звезды на коленях и маршальские погоны на плечах.
        - Ты что, Ночь? - удивился Святой. - За фраера подписываешься?
        - Следи за базаром, - отрезал Ночь, который, по всей видимости, пользовался серьезным авторитетом среди сокамерников, - ты тут про понятия речи вел, а подписать фраера на что собираешься? Операм сдать? Да и какое твое дело, какие непонятки у него с Ахмедом случились?
        - Слушай, Ночь, тут дело не простое. Малява есть серьезная…
        - Малява, говоришь? А кто маляву подписал? Имена назови людей уважаемых, и тогда рассудим. Ахмедова братва подписалась? Сами не могут с фраером разобраться? Или кто-то еще? С каких пор по маляве все решается? Бал сход, Была стрелка, было решение? Ты скажи, не стесняйся. Если решение авторитетное - выполним, а если ты хочешь по беспределу вопрос решить, так это посмотреть надо. Ты же здесь сам про понятия базар ведешь.
        Слова Ночи явно задели Святого. Голос его стал отрывистым и резким, а взгляд - тяжелым.
        - Я, Ночь, смотрящим тут стою и вопросы решаю. Ты, конечно, в авторитете, но здесь не зона, и правила здесь свои.
        - Что ты такое базаришь? Понятия - они везде понятия. Ты что, считаешь, с операми на зоне нельзя кентовать, а здесь можно? И не простой это фраер, не баклан пустой. И потом… Я же знаю, от кого эта малява. И ты знаешь, с кем я по жизни. И как ты мог подумать, что я сдам фраерка? Так ведь, Святой?
        Святой встал с койки, глаза его наливались кровью, а на шее вздулись вены. Здоровый он был, очень здоровый. Но и Ночь выглядел серьезно: жилистый и гибкий как плеть. Так и смотрели они друг другу в глаза, испытывая, чей дух сильнее, кому суждено верх держать в споре.
        Перемена произошла неуловимо быстро. В одну секунду глаза Святого словно подернулись дымкой и замерли, а голос неожиданно приобрел кокой-то неуловимо знакомый тембр. Рудаков оглянулся. Ночь стоял в трех шагах с таким же гипнотически-отсутствующим выражением.
        Не меньшие изменения претерпела и речь этих двух авторитетных и очень серьезных людей. Куда-то делись слова - атрибуты блатного жаргона, а манера изъясняться стала неожиданно литературной и даже местами изысканной.
        - Итак, - заявил Святой, - вы утверждаете, что я не имею права предпринять те действия, которые сочту необходимыми? Напоминаю, что лицо, определенное нами как арбитр, именно мне поручило провести все работу. Поэтому попытки противодействия я считаю недопустимым вмешательством.
        - В чем же нарушение? - ответил Ночь. - Я всего лишь слежу за этическим равновесием. Если у вас есть планы - это ваше право. Не забывайте, что я очень внимательно фиксирую каждый случай нарушения этики, заметьте - вашей же этики. Мои руки развязаны, я не просто имею право, а даже обязанность противодействовать.
        - Этика! От кого я слышу про этику?! Вы ухитряетесь извратить даже это понятие!
        - Извратить? Как бы ни так. Я всегда даю свободу при трактовке этических норм - но я и не скрываю это. Вы же, по сути, делаете то же самое, но утверждаете о незыблемости принципов того, что ты называешь добром. Это ли не демагогия?
        - Принципы добра незыблемы, и вы это знаете.
        - Великолепный прием! Объявить собеседнику, что он знает о ваших утверждениях, и, стало быть, согласен с ними. Разочарую - это не так.
        - И у вас есть доказательства?
        - Разумеется. Помните Всемирный Потоп? Несомненно, он был организован исключительно из соображений высокого добра.
        - Еще один вариант демагогии! - воскликнул Святой. - Вы же прекрасно знаете различие между духовным и бытовым пониманием добра!
        - Да что вы говорите! - ехидно вопросил в ответ Ночь. - Вы уже разделяете эти понятия? Так и объясните своим последователям! И объясните, кстати, что нужного результата Потоп не принес - погрязшее в грехе человечество не стало лучше. Можно сказать, что зло пробралось на ковчег. Или придется признать, что наводнение - всего лишь случайность.
        - А мы объясняем! Все сказано в великих книгах. Читайте внимательно, имеющий уши, да услышит!
        - Ваши объяснения нарочно сделаны туманными и расплывчатыми. Почему бы не рассказать прямо и просто. Знаю почему - аргументов нет. Вопрос - зачем надо было создавать человека таким несовершенным? Отчего не сделать его открытым только для добра? В чем проблема? Или вы решаетесь оспорить постулат всемогущества?
        - Мне неведомы высшие замыслы, - признался Святой, - наверное, потому, что человек способен на нечто, недоступное ангелам и демонам.
        - «Нечто», - передразнил Ночь, - нравится вам все-таки играть словами. Не нечто, а вполне конкретное умение, непостижимое для нас, и из-за которого, собственно, завязалась дискуссия.
        - Вынужден согласиться.
        - Ну а если так, то несовершенство человека заложено в самой природе добра, которое является понятием относительным и не имеет смысла в отсутствие зла.
        - Я всегда знал, что у тебя язык наполнен медом и ядом. Говоришь правильные вроде бы речи, но суть их ужасна.
        - Ужасна?! Я всего лишь предлагаю задействовать, наконец, разум и признать очевидное.
        - Вера не в разуме, - тихо сказал Святой, - а в душе.
        Пока шел этот оживленный диалог, все присутствующие в камере смотрели на полемизирующих авторитетов с величайшим изумлением. Круглый широко распахнул глаза и открыл рот, от чего приобрел необыкновенно глупый вид. Да что там Круглый! Заваривавший чай татуированный зэк загляделся настолько, что кипяток переполнил кружку, залил скатерть, а зачарованный арестант все еще держал чайник наклоненным, хотя вода в нем давно уже кончилась. И никто не сделал замечание за проступок, который совсем недавно вызвал бы бурю негодования - так сильно все увлеклись необычным разговором.
        Тем временем оба спорщика замолчали, застыли, да так, что от одеревенения на шеях надулись жилы, а лица побагровели. Наконец, наваждение закончилось, авторитетные арестанты в один момент обмякли, потеряли силы и повалились на койки. Круглый немедленно бросился на помощь смотрящему, а два татуированных зэка подскочили к Ночи.
        Ночь первым пришел в себя. Он оттолкнул долговязого доброхота, поддерживающего его голову, резко сел и сказал отрывисто и зло:
        - Слышь, Святой! Здесь - наша территория, и не твоим тут банковать. Так и передай. Баклана оставь - он со мной будет. Еще дешевые предъявы пойдут - придется ответить. Уловил?
        Белый молча лежал на спине, закрыв глаза.
        И тут Рудаков, до сих пор с интересом наблюдавший за происходящим, огляделся по сторонам и громко сказал:
        - Ну, ладно, вы как хотите, а я пошел спать.
        Развернулся, в полной тишине проследовал к своей койке, повалился на нее и моментально заснул.

* * *
        Как ни странно, вечернее происшествие привело к тому, что отношение сокамерников к Рудакову стало благожелательным. Исключение, что неудивительно, составили Святой и Круглый, но и они ограничились демонстративным игнорированием.
        Рудаков не привык к режиму дня вообще, а тем более к раннему подъему, поэтому пробуждение в шесть утра далось ему непросто. Умыться, как следует, не получилось - из краника текла тоненькая струйка воняющей хлоркой воды, и вдобавок куда-то запропастилась зубная щетка.
        Пережитый стресс и предельное напряжение душевных сил привели к самым неожиданным результатам: самочувствие оказалось если не превосходным, то вполне удовлетворительным. Исчезли тяжесть в голове и нестерпимая боль в затылке, к тому же появился зверский аппетит, что, в общем-то, неудивительно - за весь вчерашний день во рту не было и маковой росинки.
        Завтрак, однако же, разочаровал, хотя чего еще можно было ожидать от тюремной еды? Ячневая каша, заправленная маслом с резким химическим запахом, кусок мокрого серого хлеба и - не лучший выбор для гурмана, но, как говорят, голод - не тетка. Арестант по прозвищу Кипа, тот самый, которого Рудаков принял за карманника - и, между прочим, не ошибся - дружески толкнул в бок:
        - Что, Рудя, по кайфу хозяйский хавчик?
        Рудаков неопределенно пожал плечами, показывая, что все нормально.
        - Да… - Кипа ковырнул ложкой в тарелке. - кашка какая-то…
        - С вазелинчиком, - ехидно вставил его сосед - квартирный вор.
        - Привыкай, Рудя, - наставительно сказал Кипа, - это не воля. Ежели грева не будет - дело плохо. Куришь?
        - Нет.
        - Ничего, закуришь. Ладно. Слушая, Ночь, может подогреть парнишку?
        Сидевший напротив Ночь ответил неожиданно резко:
        - Нет. Пусть сам живет, тут подарков не будет.
        - Вот так, Рудя, - сказал Кипа, - живи, значит, как можешь. Трогать тебя за места разные никто не будет, а вот…
        - Базаришь много, - коротко бросил Ночь, и Кипа умолк.
        Звякнул засов, заскрипели петли, открылась дверь, и на входе появился откормленный надзиратель с багровым лицом и светлыми водянистыми глазами навыкате, делавшими его похожими на большую рыбу. Увидев Рудакова, спокойно сидящего за столом в окружении уголовников, он явно удивился.
        - Так… Рудаков! Подозреваемый Рудаков! На выход!
        После неблизкого перехода по коридорам, разделенным запертыми решетками, и стояния лицом к стене, пока открывался очередной замок, они оказались у обшарпанной серой двери. Рудаков, державший руки за спиной, привычно ткнулся лбом в шершавую стену.
        - Подозреваемый Рудаков доставлен!
        - Вводите, - прозвучал знакомый голос.
        Рудаков вошел и огляделся. Кабинет отличался вызывающим аскетизмом - стол, два стула и скамейка с потертым дерматиновым сиденьем у стены. За столом - вальяжно развалился майор Панкратов, а на скамейке устроился адвокат Брик, нахохлившийся и взъерошенный, он сидел, обхватив портфель двумя руками, словно беспокоился за его сохранность.
        - Господин Рудаков! - расплылся в улыбке майор. - Как спалось на новом месте?
        В его голосе звучала насмешка.
        - Артемий Андреевич! - воскликнул Брик. - Я уже опротестовал ваш арест и написал жалобу на помещение в камеру с уголовниками.
        - Я уверен, - холодно сказал Панкратов, что администрация СИЗО действовала исключительно в рамках закона. Возможно, иных камер просто не было.
        - Я вовсе не в обиде, - заявил Рудаков, опустился на стул и добавил: - В общем даже - интересный опыт.
        Майор даже не пытался скрыть удивление.
        - Вы серьезно считаете все происходящее забавным?
        - Простите, - вежливо поинтересовался Рудаков, - вы позвали меня, чтобы узнать, как мне спалось?
        - Шутить изволите? - зловеще спросил Панкратов, но тут же взял себя в руки. - Собственно, с вами хотел пообщаться господин адвокат. Оставляю вас наедине.
        С этими словами он встал и быстро вышел, едва не уронив стул. Было видно, что он раздражен до чрезвычайности.
        Брик передвинулся на скамейке поближе к Рудакову и заговорил громким шепотом.
        - У нас мало времени. Я должен сообщить вам крайне важную информацию, и прошу отнестись к ней со всей серьезностью.
        Рудаков изобразил на лице заинтересованность. Показная таинственность со стороны Брика вовсе не прибавила доверия к его словам.
        - Артемий Андреевич, поймите, вы попали в очень неприятную ситуацию. Я навел справки наверху, - адвокат многозначительно показал пальцем на потолок, - и выяснил, что источником неприятностей является ваша неосторожная статья. Вы даже не представляете, какие силы затронули.
        - И что же это за силы? - вкрадчиво спросил Рудаков.
        - Я не могу говорить открыто, вы же понимаете, - Брик выразительно показал глазами на стены, - думаю, что вам это и так известно. Все слишком серьезно.
        - И что же теперь делать?
        - Боюсь, что у нас остался единственный выход.
        - И какой же?
        - Сделка, - быстро сказал адвокат, - сделка со следствием. Необходимо признание - это с вашей стороны. Я возьмусь добиться договоренности на лучших условиях. При этом необходимо понимать, что реального срока избежать не получится. Видите, я очень откровенен, но лучше вначале расставить все точки над i.
        - Сделка… - задумчиво произнес Рудаков. - То есть я должен признаться, если правильно помню, в нанесении тяжких телесных повреждений по мотивам национальной нетерпимости, так кажется в деле написано?
        - Почти. Думаю, что смогу смягчить формулировки.
        - Это радует.
        - К тому же нам сразу получится изменение меры пресечения. При хорошем раскладе вы будете дома уже сегодня вечером. Примете горячий душ, поужинаете по-человечески, выспитесь, как следует…
        - Заманчиво, заманчиво…
        - Ну, и славненько, - засуетился Брик, - сейчас подпишем бумаги…
        - Только одна неувязочка…
        - Простите?
        - Неувязочка, - повторил Рудаков.
        - Что такое? - искренне удивился Брик.
        - Понимаете, я на прошлой встрече сказал, что не собираюсь больше говорить…
        - О, да, я понимаю! Вы были расстроены, сильный стресс. Не поверите, с этого начинают очень многие. «Не буду говорить, не буду!» А потом… Человек посидит, подумает…
        - Уже подумал. Я действительно погорячился, - сказал Рудаков, и адвокат удовлетворенно закивал, - я готов разговаривать. Но только о погоде, музыке, политике и прочих вещах. Я невиновен - и все. Никаких сделок. Плевать я хотел на эти «силы». Хотите защищать меня - защищайте, нет - мне все равно.
        - Но, Артемий Андреевич!
        - Это все. Зовите герра майора и можете продолжать общение.
        Брик встал и для убедительности прижал к груди портфель.
        - Артемий Андреевич! Так нельзя! Нужно подходить к проблеме рационально. Сейчас вам следует думать о том, как минимизировать потери. Выигрыш невозможен!
        - Мне это безразлично.
        - Но…
        - Нет.
        Вошел Панкратов, и Брик со страдальческим выражением развел руки, показывая, что он очень старался и сделал все возможное.
        - У меня для вас хорошие новости, - сухо сказал майор, - вышел из комы гражданин Хаджибеков. Обвинения в убийстве не будет. С другой стороны, он с минуты на минуту подпишет заявление, мы проведем опознание, и тогда дело будет выглядеть совсем красиво.
        Панкратов широко улыбнулся и радостно потер руки.
        XIV
        Ахмед Хаджибеков по прозвищу Бес находился в блаженном состоянии, когда телесные ощущения исчезают, а сознание открывает новый удивительный мир. Что это - реально существующие запредельные пространства или игра воображения - ведомо только Всевышнему. Ахмед слышал слова находящихся вокруг людей, звуки, правда, доходили приглушенными, словно кто-то говорил далеко за спиной, но несколько раз он разобрал слово «кома». Хотел крикнуть, чтобы не болтали ерунды - какая еще кома, я же все слышу, все понимаю… но сообразил, что не может вырваться из плена собственного разума.
        Нельзя сказать, что это открытие сильно расстроило его. Проявившиеся миры оказались занимательными, а реальность поблекла и потеряла всяческую привлекательность.
        Ахмед прекрасно понимал, что жив, у него даже не возникло вопроса «не тот ли это свет?» Не тот, вовсе не тот! Он не был глубоко религиозным человеком, хотя очень аккуратно совершал намазы, по пятницам ходил в мечеть, а в Рамадан строго держал пост. Правда вся остальная жизнь протекала по канонам, далеким от положений ислама… Но речь, собственно, не об этом, Ахмед имел точное внутреннее убеждение, что именно должно случиться после смерти. Все понятно и очевидно: придут два ангела и устроят нелицеприятный допрос об обстоятельствах грешной жизни. И если этого не происходит, значит, жизнь еще не завершилась.
        Зато, какие пейзажи открывались! С зеленых холмов стекали прозрачные ручьи, могучие деревья раскинули ветви, прикрывая бархатную траву от жгучего солнца. По голубому небу медленно плыли снежно-белые облака, а у изломанного горизонта поднимались вверх скалистые пики с заснеженными вершинами. Воздух был наполнен запахами трав и казался таким густым, что, его можно пить. В разбросанных по холмам рощах пели незнакомые птицы, с цветка на цветок перелетали полосатые пчелы, в ручьях плескались серебристые рыбы. Зато - ни малейшего следа не только людей, но и каких-либо крупных животных.
        Первые несколько дней Ахмед бродил по холмам, любуясь чудесными картинами нетронутой природы. Он не чувствовал усталости и голода, а временами испытывал странное ощущение того, что стоит посильнее оттолкнуться - и можно взлететь.
        Но постепенно однообразие красоты приелось и стало надоедать. Взлететь так и не получилось - после нескольких нелепых прыжков Ахмед отказался от дальнейших экспериментов с воздухоплаванием. Начинали одолевать мысли о собственном положении: если это и правда кома, то, что будет дальше? Неужели каждый лежащий без сознания попадает в такой странный мир? И что случиться, если он так и не придет в себя?
        Неприятные мысли все больше захватывали его. Наконец, Ахмед опустился на траву и сел, прислонившись к дереву. Он вообще не был склонен к рефлексии, предпочитая разуму действия. Возможно, иначе не стал бы призером кубка России по рукопашному бою, и не обратил бы на себя внимание султановских ребят. Конечно, они с Султаном родственники, правда, очень далекие, но это ничего не значит, половина Кавказа между собой в родстве, на этом не продвинешься. В охране Султана, между прочим, никого меньше мастера спорта нет.
        Впервые он задумался о человеке, по вине которого оказался в такой ситуации. Ахмед не знал его имени, не знал, кто он такой и не представлял, какие дела у него с Султаном. Задача была простая: подойти и объяснить по серьезному, что нельзя обижать хороших людей. Парень оказался хлюпиком, но это на самом деле и неважно, втыкать его не собирались, да и разве можно выстоять против трех подготовленных бойцов? Будь ты Брюс Ли или Ван Дамм - свое получишь по полной программе. И тут в который раз Ахмед получил урок: не стоит недооценивать противника! Расслабился спортсмен, вот и отхватил по кумполу. Парнишка молодец. Сколько было других - и здоровых, и сильных, и дерзких, а как до дела доходило - рыдали как бабы, в ногах ползали. А тут реакция настоящего воина: увидел опасность - нападай! Но как угадать прирожденного бойца в такой интеллигентской личности?
        Оставалось разве что злиться и досадовать на себя: как можно так ошибаться?!
        Ахмед увлекся процессом самокопания, и престал что-либо замечать вокруг себя.
        - И долго ты собираешься так сидеть?
        Голос прозвучал совсем рядом, Ахмед моментально подскочил, словно подброшенный пружиной, и принял боевую стойку. Страха не было - только возбуждение перед предстоящей схваткой.
        Но с кем сражаться? Вокруг - никого, только ветер шевелит ветви деревьев, и жужжат глазастые стрекозы.
        - Что озираешься?
        Говорила сидящая на ветке соседнего дерева птица. Большая, черная, с прямым клювом и блестящими бусинками глаз. Ахмед сразу понял, что это ворон, хотя раньше видеть воронов ему не доводилось, в родном селе он не появлялся лет десять, да и не было там, кажется, ничего похожего, а в зоопарк, сами понимаете, не заходил вообще - не мужское дело.
        Ахмед опустил руки и расслабился. Рукопашной схватки с птицей, пожалуй, не предвидится.
        - Ты кто? - резко спросил он.
        Ворон рассмеялся:
        - Ты что, слепой?
        - Я все вижу, - сказал Ахмед, - хорошо вижу. Отвечай, кто ты?!
        Ворон наклонил голову, словно старался повнимательней рассмотреть собеседника.
        - Значит, просто непонятливый. Я - птица.
        Столь информативный ответ обескуражил Ахмеда, и он замолчал. А ворон расправил крылья и сердито проворчал:
        - Время уходит! Думаешь, тебя будут ждать? Тут все просто, не успел, опоздал - значит, сам виноват.
        - Куда опоздал?!
        - Ну, ты даешь! А что ты тут вообще делаешь?
        - Я?! - Тут Ахмед по-настоящему удивился. - Я вообще случайно… по голове ударили.
        Ворон снова засмеялся отрывисто и хрипло.
        - Забавно. Все, кто сюда приходит, говорят, что их ударили по голове. У вас там что, клуб мазохистов?
        Обвинение было странным и нелогичным, и Ахмед не нашелся, что ответить.
        Ворон повернулся боком к солнцу, наклонил голову и самодовольно заявил:
        - Я заметил, что птицы оставляют самые красивые тени? Полюбуйся!
        Ахмед пожал плечами - тень как тень, не лучше и не хуже других. Такое отношение явно обидело ворона:
        - А ты часом не птицефоб?
        - Кто?!
        Ворон догадался, что пользуется терминологией, непонятной собеседнику, вздохнул и разъяснил:
        - Человек, который очень не любит птиц.
        Ахмед заверил его, что на самом деле он - лучший друг пернатых, очень любит их с цыплячьего и даже с яичного возраста. Это успокоило ворона, и он заговорил куда дружелюбнее:
        - Тебя давно ждут. Это шанс, так сказать, тренировочный экзамен. Всегда ведь лучше подготовиться, правда?
        - Где ждут?
        Ворон показал крылом на запад. Во всяком случае, Ахмед для определенности решил, что запад находится именно в том направлении.
        - Там.
        - Да? - Ахмед почесал голову. - А что за экзамен?
        - Ну, ты даешь! - Ворон очень удивился. - Я начинаю верить, что тебя ударили по голове… Собственно, мне пора.
        По всей видимости, он потерял интерес к разговору, потоптался немного на месте, взмахнул крыльями и улетел.
        Ахмед остался в полном недоумении. Что, собственно говоря, происходит? Если пытаться порассуждать - не хочется этого делать, но придется - так вот, если порассуждать, то, считая окружающий мир коматозным сном, откуда, скажите, внутри него образовалась такая странная птица, да еще с такими непонятными словами? «Птицефоб», кажется. Разве можно увидеть во сне то, чего не знаешь? Или все-таки можно? И как относится к ее рекомендации куда-то идти?
        С другой стороны - птица сама говорила, что сюда попадают только те, кого ударили по голове. Это как - целый мир по башке стукнутых? Да по нашим временам тут должно быть не протолкнуться! И потом, а стоит ли вообще доверять какому-то пернатому умнику? Тем более, он может быть плодом собственного воображения.
        «Стоп! Так это получается, я сам себе говорю, куда идти!»
        Тут Ахмед совсем запутался, помотал головой и все-таки двинулся на запад, рассудив, что заняться все равно нечем.
        Так и шел он в приятном тенечке, пока не наткнулся на стекавшую с холма небольшую речушку, неширокую и быструю. Ахмед прикинул, можно ли перепрыгнуть неожиданную преграду, но берег оказался глинистым и вязким, и не давал возможности как следует оттолкнуться.
        Пока он раздумывал, что делать дальше, на ветку опустился старый знакомый ворон. Минуту помолчав, ворон спросил:
        - Перебраться не можешь?
        Ахмед не удостоил его ответа - еще не хватало отчитываться перед каждой птицей.
        А ворон сказал с самым глубокомысленным видом:
        - Это не простой ручей. Так просто не перейти.
        Ахмед сразу поверил. А почему бы и нет? Почему бы тут не происходить чудесам?
        - И что же делать?
        - Запоминай, - важно произнес ворон, - повернись на месте три раза, крикни сильно, как можешь: «Бабай!» и иди прямо по воде. Никак иначе не перейти.
        Ахмед внимательно выслушал колдовские советы и сразу же приступил к их исполнению. Прокрутился вокруг себя, проорал «Бабай», да так, что над лесом поднялись стаи испуганных птиц, и уверенно шагнул с берега.
        Этот шаг был последним. Он по пояс провалился в липкую грязь, откуда с ругательствами и проклятьями выбрался уже на другой берег.
        А коварная птица все время наблюдала за ним, сопровождая ахмедову возню довольным хохотом. Когда же доверчивый Ахмед все-таки форсировал реку, ворон назидательно сказал:
        - Нашел, кому верить. Я же все-таки птица!
        Потом громко и хрипло прокричал: «Гр-р-р-оза идет!», взмахнул крыльями и улетел.
        Ахмед еще некоторое время сыпал ему вслед проклятьями, но потом успокоился. Глупо ругаться с птицей. Пообещав себе в следующий раз обязательно поймать наглого ворона, он все же решил двигаться на запад. А какая, в сущности, разница? Понятно, нет никакой гарантии, что его опять не обманули, но не все ли равно, куда идти. Пусть это будет запад.
        Через полчаса быстрой ходьбы Ахмед вышел на поляну, поросшую бархатной травой, такой шелковистой, что захотелось немедленно скинуть кроссовки и пройтись босиком. Подозрительная полянка, непонятная. Круглая, словно нарисованная циркулем, и слишком красивая. Таких не бывает.
        Посчитав, однако, что стыдно прятаться от неизвестности, Ахмед вышел на поляну и огляделся. Вроде никого.
        - Долго мы тебя ждали!
        Ахмед резко развернулся на голос и замер от ужаса.
        С дерева, быстро перебирая мохнатыми лапами, спускался невероятный паук. Огромный, как шина от Камаза, рыжий с черными пятнами, с головой, удивительным образом напоминающей человеческую. Именно такую тварь Ахмед видел в детстве на картинке - там паук схватил несчастную муху и обматывал ее липкой паутиной. Он тогда испугался так сильно, что месяц потом плакал по ночам и звал маму. С тех пор любой паук, даже самый маленький, вызывал если не ужас, то отвращение.
        Оказавшись на земле, паук отряхнулся, словно собака, приподнялся на лапах и засеменил к Ахмеду. На паучье-человечьем лице застыло печальное выражение. Остановившись у ног, паук скорбно посмотрел снизу вверх и сказал, отчетливо выговаривая каждое слово, как говорят иностранцы, хорошо выучившие русский язык:
        - Но ведь лучше поздно, чем никогда, правда?
        Пребывающий в шоке Ахмед ничего не мог сказать, но паук и не ждал ответа.
        - Располагайся, - он поднял переднюю лапу и показал на середину поляны, где оказалось обычное офисное кресло на колесиках. Только что его не было, но стоило отвернуться - раз и появилось.
        - Что стоим? - поинтересовался паук и протянул лапу к Ахмеду, намериваясь, по всей видимости, его подтолкнуть, но тот, избегая прикосновения ужасного существа, бросился к креслу.
        - Ладненько, - сказал паук, повернул голову к лесу, отчего брюхо его затрепыхалось, и крикнул, возвысив голос: - заседание открыто! Прошу комиссию на арену!
        Как будто в ответ ему поднялся ветер, зашумели кроны деревьев, и в лесу послышались тяжелые шаги, словно приближался кто-то чудовищно большой. При каждом шаге дрожала земля, и с деревьев осыпались листья.
        Ахмед с замиранием сердца ожидал появления монстра, который подходил все ближе, пока, наконец, из-за окружающих поляну деревьев не выступил большой плюшевый львенок. Правда, большим он был для игрушки - по колено взрослому человеку. О, Всевышний, это же старый знакомый - львенок Рычалка, давным-давно подаренный дядей Магой на день рождения. Только смелый Рычалка мог защитить от страшного паука, и только с другом-львенком в обнимку Ахмед засыпал до третьего класса.
        - Прошу прощения за опоздание, - вежливо сказал львенок.
        - Ничего страшного, - великодушно ответил паук, - мы можем приступать. Секретарь!
        Раздался звук хлопающих крыльев, и на поляну опустился тот самый ворон. На сей раз у него на голове красовалась профессорская шапочка с кисточкой, а на носу примостились круглые очки. Дополнял картину элегантный галстук-бабочка на шее.
        Ворон-секретарь достал из-под крыла блокнот, чернильницу с пером и золотой колокольчик, откашлялся и важно объявил:
        - Заседание открыто!
        Он клюнул колокольчик, и над поляной потек мелодичный звон.
        - Подсудимый, представьтесь, - официальным голосом потребовал паук.
        Ахмед хотел ответить, но от волнения поперхнулся и закашлялся, сильно, с хрипом и подвыванием. Наконец, ему удалось успокоиться и сказать осипшим голосом:
        - Хаджибеков Ахмед Маратович… Тысяча девятьсот…
        - Спасибо, - прервал его паук, - это не требуется. Нам известна дата вашего рождения.
        - Хорошо известна, - подтвердил ворон.
        - Первый вопрос, Ахмед Маратович, - паук разглядывал Ахмеда, слегка наклонив голову, - ваше прозвище Бес - откуда оно? Имеет ли отношение к потусторонним силам?
        - Не знаю, - пожал плечами Ахмед.
        - Не правда, - радостно воскликнул ворон, - знает, еще как знает! Прозвище это он получил в последнем классе средней школы за неуживчивость и скверный характер.
        - Понимаешь, Ахмедик… то есть понимаете Ахмед Маратович, - объяснил львенок-Рычалка, - здесь нельзя говорить неправду. Во-первых, это тотчас же вскроется, а во-вторых… будет наказание. Больше не надо так делать, ладно?
        - Ладно, - миролюбиво сказал паук, - будем считать, что подсудимый не знал правил. Мы же не будем мелочиться, верно?
        - Благодарю вас, коллега, - вежливо поклонился львенок.
        - Хорошо. Полагаю, что следует начать с вступительной речи. Не возражаете?
        - Нет.
        - Тогда, как обычно - с меня?
        - Согласен.
        Паук кивнул, откашлялся в сторону и начал выступление:
        - Уважаемые коллеги! Сегодня перед нами находится Ахмед Маратович Хаджибеков, сидит и ждет решения своей участи. А нам предстоит разобрать его личность и понять - кто он, и где его место, с кем он продолжит свой путь.
        - Одно замечание, - вставил львенок, - у нас сегодня все-таки не полноценный процесс, а так сказать тестовый.
        - Да, да, вы правы, я погорячился. Не будем говорить о продолжении пути, но ведь это никак не повлияет на рассмотрение вопроса. Ох уж эти тестовые процессы… мое руководство всегда было против такого подхода. Для нас это не выгодно - редко когда результат оказывается в нашу пользу.
        - Что делать, договоренности надо соблюдать. Впрочем, если какие-то проблемы, процесс я могу провести и самостоятельно. Устроит?
        - Нет, нет, что вы! - засуетился паук. - Ни в коем случае!
        - По поводу «рассмотрения вопроса»… Все не так просто, мы не сможем работать в обычном режиме. Ахмеду Маратовичу на настоящий момент исполнилось двадцать семь лет, восемь месяцев и почти четыре дня. Скажите, коллега, сколько времени в среднем занимает рассмотрение дела человека такого возраста?
        - Триста тридцать - триста сорок лет, - не задумываясь, ответил паук, по текущему летоисчислению.
        Ответил, и сам осознал возникшую проблему.
        - То-то и оно, - покачал головой львенок, - а у нас всего несколько часов.
        - Уточнение, - вставил слово ворон, - три часа двадцать шесть минут.
        Паук явно расстроился.
        - И как же мы будем…
        - Предлагаю, - сказал львенок, - поговорить о самом важном.
        - А что будем считать самым важным?
        - Очень просто. Мы спросим об этом у Ахмеда Маратовича. Не возражаете?
        Паук задумался, нахмурив брови и наморщив лоб. От умственного напряжения по всему его телу зашевелилась жесткая щетина, а на страшных челюстях выступила коричневая слюна.
        - Интересное предложение, - сказал он после продолжительного размышления, - но бессмысленное. Человек не в силах судить себя, всегда найдется внутреннее оправдание.
        Львенок вынужден был согласиться:
        - Похоже, вы правы… А если… А если экскурсию? Познавательно и поучительно.
        - Ну, уж нет, - запротестовал паук, - Во-первых, это не в моих интересах. Может быть слишком поучительно, а я все-таки имею куда большие шансы заполучить подследственного. А во-вторых… реакция может быть неадекватной. Вспомните Данте, показали всего ничего, а понаписал такого… Мое руководство было недовольно. Даже хуже - босс изволил смеяться.
        - Да-да…
        Львенок поморщился, и сразу же стало понятно, что недовольство высказывало и его руководство.
        - Тогда остается одно. Не хотелось бы, но…
        - Пинг-понг? - зловеще спросил паук.
        - Он самый. Старый добрый пинг-понг.
        - Ну ладно. По крайней мере, получим удовольствие. Это уже немало, правда, дружище, одно ведь дело делаем!
        Но львенок изобразил на плюшевой мордочке выражение, показывающее, что он не согласен с этим предположением, и не одобряет деятельность паука вместе с его руководством, но вынужден мириться с таким положением дел. Вот насколько выразительной оказалась мимика у старой детской игрушки!
        Ахмед, окончательно потеряв возможность критически воспринимать действительность, переводил безумный взгляд с паука на львенка. Последней каплей стал пинг-понг, о котором с непонятной кровожадностью говорил членистоногий злодей - да, да, именно злодей, а кем еще может быть такая ужасная тварь?! Какой пинг-понг?! Они что, совсем с ума посходили?! Хотя, это, возможно, самое разумное предположение за последнее время.
        Тем временем, в лапах паука и львенка непонятным образом возникли ракетки. Ахмед немного отстраненно подумал, что интересно, как эти зверюшки ухитряются их держать - пальцев-то нет! Присмотрелся и увидел - львенок удобно ухватил ракетку поролоновыми пальчиками, а паук приспособился держать ее острыми коготками. Это было так забавно, что Ахмед улыбнулся.
        В следующую секунду ему стало не до смеха. Паук резко взмахнул ракеткой, словно нанося удар по невидимому шарику, и вскричал:
        - Гордыня!
        Ахмед почувствовал, что этот самый невидимый шарик как ракета влетает ему в голову и взрывается миллионом ярких картинок. Нет, не картинок - до невозможности явственных сцен из жизни. И все они видны и понятны одновременно, и все они раскаленными иголками впились в мозг… Ахмед схватился за голову. Помоги, Всевышний, как обжигают эти воспоминания! Он даже не мог разобрать детали - все воспринималось какой-то отвратительной массой, вызывающей нестерпимую боль, и причиной этой боли была его, Ахмедова, гордость!
        Боль нарастала, но тут вступил в игру львенок. Он взмахнул ракеткой и крикнул:
        - Доброта!
        Холодный как снег шарик лопнул в голове, смывая боль мятно-лимонной свежестью, а шевелящаяся куча мусора стала с шипеньем таять.
        Но не дремал паук!
        - Гнев!
        Ахмед закрыл глаза, сжал голову руками и страшно закричал.

* * *
        Доктор был добрым и румяным, с маленькой бородкой и круглыми очками. Впрочем, глядел он, слегка прищурившись, поверх очков, отчего казался очень умным и слегка ехидным.
        - Где я? - прохрипел Ахмед, пытаясь приподнять голову и оглядеться.
        - Что вы, - забеспокоился доктор, - ради Бога, не волнуйтесь!
        Он положил мягкую ладонь на лоб Ахмеду, прислушался к ощущениям и уверенно заявил:
        - Все уже позади. Теперь можете отдыхать и набираться сил.
        От этой уверенности и прикосновения теплых рук стало значительно легче, и Ахмед расслабленно откинулся на подушку.
        - Я в больнице?
        - Разумеется! - радостно воскликнул доктор, словно факт пребывания брутального горца в лечебном учреждении доставлял ему немыслимое удовольствие.
        Подошла суровая медсестра и сердито засунула Ахмеду подмышку градусник странного раритетного вида. Такой же лежал у бабушки в верхнем ящике стола.
        - Везунчик, - сказала она густым басом, никак не вязавшимся с точеной фигуркой и тонкими чертами лица.
        Ахмед почувствовал, как кровь приливает к затылку и пульсирует там, словно назойливый барабан, по спине пробегает холодная волна, а волосы на всем теле помимо его воли шевелятся и поднимаются.
        Миловидное личико медсестры вдруг исказилось, пошло какими-то глумливыми гримасами и приобрело знакомое паучье выражение. Зато доктора внезапно стал похож на доброго львенка Рычалку.
        Медсестра вытащила градусник, долго его рассматривала и, наконец, вздохнула с явным сожалением:
        - Все в порядке. Здоров как бык.
        Доктор виновато улыбнулся и развел руками:
        - Прости Ахмедик, но мы должны были убедиться, что возвращаем тебя в целости и сохранности.
        Ахмед привычно закрыл глаза, сжал голову руками и страшно закричал.
        XV
        Последние несколько дней Наташа пребывала в странном душевном состоянии. Множество важных и неотложных дел, свалившихся на нее, заставляли держать себя в руках, но стоило остаться наедине со своими мыслями, как все происходящее казалось ночным кошмаром или болезненным бредом. В детстве она испытала что-то подобное, пережив тяжелейшее воспаление легких. Тогда реальность так сплелась с горячечными картинками, что разделить их было невозможно.
        А еще Наташа очень скучала. Как так - лежать в постели одной и понимать, что Тёмка где-то далеко, ему плохо, и вообще непонятно, когда он сможет вернуться. В такие минуты Наташа рыдала в подушку, жалея и себя, и Рудакова.
        И вот, в такой тоскливый и полный безнадежности вечер, раздался телефонный звонок. Наташа сначала не хотела подходить - в такое время по делу никто не звонит, а говорить с мамой или одноклассницей Тамаркой настроения не было. Опять выслушивать мамины нотации на тему «я тебя предупреждала, докатился до тюрьмы» или тамаркины ахи-охи? Нет уж, увольте… Тем более трезвонит домашний, если кому-то очень надо - наберут на мобильный.
        Звонивший был настойчив, и Наташа подняла трубку.
        - Наташенька - вы не возражаете, если я буду вас так называть…
        Несколько секунд она старалась вспомнить, где слышала этот голос, и, наконец, узнала адвоката Брика.
        - Здравствуйте, - сухо сказала Наташа.
        - Так вот, Наташенька, понимаете, какое дело… нам непременно нужно встретиться.
        - Сейчас?
        - Именно сейчас!
        Наташа посмотрела на часы.
        - Уже полдвенадцатого…
        - Да, да, я знаю! Но дело не терпит отлагательств! Может произойти непоправимое!
        Его голос был полон трагизма, и у Наташи екнуло сердце - что-то случилось с Тёмкой!
        - Да, конечно. Вы где?
        - Я, с вашего позволения, внизу, жду вас в машине.
        - Так поднимайтесь! Наберите на домофоне…
        - Нет, нет, Наташенька, это неудобно. Я не хочу нарушать вашу приватность. Давайте, вы спуститесь, проедем три минуты до кафе, там и поговорим. Ладно?
        - Хорошо, - сказала Наташа и положила трубку.
        Посмотрела на часы, тяжело вздохнула и стремглав бросилась в душ. И только там вспомнила, что именно сегодня - первый день великого летнего отключения воды, теперь помыться как следует получится не раньше, чем через неделю, если, конечно, не ходить в гости к маме.
        Наскоро ополоснувшись холодной водой, Наташа выскочила из ванной, на скорую руку накрасилась, натянула джинсы и футболку и выбежала из квартиры.
        У самого подъезда ее ждал Мерседес Брика. Илья Абрамович увидел Наташу, расплылся в улыбке, галантно распахнул заднюю дверцу и проводил, поддерживая под локоток.
        - Наташенька, позвольте… прошу вас!
        Наташа опустилась в уютное кожаное кресло и тут же обнаружила рядом с собой незнакомого человека. От неожиданность ойкнула и отодвинулась.
        - Здравствуйте, Наталья Владимировна, - вежливо поздоровался незнакомец, - разрешите отрекомендоваться. Меня зовут Иван Степанович Добрый-Пролёткин. Я - коллега вашего хорошего знакомого Карла Иммануиловича. И мы с вами виделись, помните - в больнице?
        - Да, помню. Очень приятно.
        - Поверьте, мне значительно приятнее… Не возражаете, если Иван Абрамович отвезет нас в кафе, где мы сможем спокойно побеседовать?
        - Хорошо, - кивнула Наташа.
        Машина тронулась. За всю дорогу Иван Степанович не произнес больше ни слова, с заинтересованным видом разглядывая пейзаж за окном. Наташа скосила на него глаза - странный какой-то. Прическа забавная - под горшок постригли, что ли? И одежда… Косоворотка с расшитым воротником, льняные брюки и кожаные сандалии. Необычный костюм для сотрудника Администрации Президента, если, конечно, он таковым является. Верить сейчас нельзя никому… хотя он же вместе с Бриком, а того привел Дискин…
        Ехать пришлось не больше десяти минут. Наташа знала этот ресторанчик - маленький, с хорошей кухней, правда совсем не французской, как обещала вывеска. К тому же тут делали на редкость достойный кофе, что в Москве - исключительная редкость.
        К удивлению, Брик не пошел в ресторан, а остался в машине. Добрый-Пролёткин провел Наташу к столику, отодвинул стул, усадил и лишь потом присел сам.
        - Наталья Владимировна, здесь чудесный кофе… или, может, покушать?
        - Нет, спасибо. Просто воды без газа, после шести не ем.
        - Да, да, понимаю.
        Иван Степанович подозвал официанта, велел принести воду Наташе и кофе себе, дождался заказа, коротая время малозначительными разговорами, и только после того, как сделал глоток из чашки, принял серьезный вид и сказал:
        - Нам, Наталья Владимировна, необходимо поговорить о вашем муже.
        Наташа понимающе кивнула, и Добрый-Пролёткин продолжил:
        - Вы - умный человек. Полагаю, вы уже догадались, что господин Рудаков попал в очень неприятную ситуацию. И вариантов благоприятного исхода остается все меньше. Надеюсь, вы понимаете причину происходящих событий?
        - Да. Статья об этой… как ее…
        - Анне Баренцевой.
        - Да, да…
        - Могу сказать, что статья стала всего лишь отправной точкой. Или, если хотите, снежинкой, которая вызвала лавину. Своими действиями он волей-неволей затронул личные интересы очень могущественных людей.
        - Загорский?! - вскрикнула Наташа.
        - Нет, нет, что вы! Виктор Сергеевич ни в коей мере не причастен к вашим неприятностям, и, более того, прилагает все усилия, чтобы… ну, вы понимаете.
        - Простите, не понимаю.
        - Чтобы помочь вам и вашему мужу. Но и он не всесилен. Ситуация зашла слишком далеко, и лучшим вариантом для Артемия будет соглашение с органами следствия.
        - Что значит соглашение?
        - Я буду с вами предельно откровенен. Есть люди, которые желают жестоко наказать его, и мы не сможем обеспечить защиту.
        - То есть как - не сможете? Вы же власть!
        - Они тоже - власть! Видите, я предельно откровенен.
        Наташа была ошарашена.
        - Как… как такое может быть?
        - К сожалению… вы живете в ужасном мире.
        - А вы?
        Добрый-Пролёткин тонко улыбнулся:
        - О, да, вы верно подметили! Наш мир несколько комфортнее.
        - Да, - сказала Наташа, думая о своем, - власть настолько отдалилась от народа, что живет в собственном мире. Печально.
        - Хорошо, пусть будет власть, в некотором роде это так. Наталья Владимировна, я уже говорил, что некие могущественные силы желают наказать Артемия.
        - Султан Абдусаламов? - прямо спросила Наташа.
        - А вы умны, - без тени улыбки сообщил Иван Степанович.
        - Чего уж тут умного… Вся Москва об этом говорит.
        - Я имел в виду несколько инон. Умение правильно вести разговор говорит в вашу пользу.
        - Спасибо. Что вы хотите от меня?
        Было видно, что Наташина прямота подействовала на советника. Он одобрительно покачал головой и сказал:
        - Давайте так, я честно и откровенно опишу возможные альтернативы.
        - Честно и откровенно? - усмехнулась Наташа.
        - Возможно, это покажется странным, но я не лгу никогда. Такая, понимаете ли, моя планида. Ну да полно об этом…
        Иван Степанович залпом допил кофе и поставил чашку на стол. Наташа, не отрываясь, смотрела на него, манера разговора, более присущая интеллектуалу начала двадцатого века, чем чиновнику начала двадцать первого, вызывала доверие и симпатию. Советник, меж тем, продолжал:
        - Итак. Представьте себе, что Артемий проявляет похвальную твердость характера и отказывается сотрудничать со следствием. В этом случае он либо признается виновным безо всяких смягчающих обстоятельств и отправляется за решетку надолго. Лет восемь, я думаю.
        Наташа невольно вздрогнула.
        - А вы как думали, - развел руками Иван Степанович, - наше правосудие сурово. И если попал в его жернова, то выбраться уже не просто. Увы.
        - Но Загорский… он может чем-либо помочь?
        Добрый-Пролёткин немного помолчал, как будто собираясь с мыслями и подбирая слова, и, наконец, осторожно ответил:
        - Понимаете, Виктор Сергеевич, при всей его симпатии, очень ограничен в действиях. Он не может, не имеет права идти на прямой конфликт с Абдусаламовым. Вопросы большой политики выше личных пристрастий. Но я скажу вам, если бы не Виктор Сергеевич, все давно бы закончилось трагедией.
        - Это необычайно гуманно, - саркастически сказала Наташа.
        Иван Степанович виновато опустил голову.
        - Я вас понимаю. Вам, должно быть, трудно принять все это, но таков уж сложившийся порядок вещей. Человек, кто бы он ни был, не может противостоять системе.
        - Даже президент?
        - Даже президент. Он, кстати, как никто другой это понимает, иначе никогда не стал бы президентом. Но не будем отвлекаться. Сценарий, при котором Артемия оправдают, также весьма печален. Абдусаламов считает себя оскорбленным, и если тюремный срок был бы для него достаточной компенсацией, то оправдание развяжет ему руки. Полагаю, вы наслышаны об этом человеке и понимаете, что он не остановится ни перед чем.
        Наташа невольно оглянулась по сторонам, словно ожидая немедленной угрозы. Иван Степанович осторожно взял ее за руку.
        - Наталья Владимировна, прошу вас, не волнуйтесь. И я, и Виктор Сергеевич сделаем все, чтобы вам помочь. Успокойтесь, пожалуйста.
        Несмотря на такую поддержку, Наташу начало по-настоящему трясти. Советник подождал, пока она придет в себя, налил воды, пододвинул бокал и сказал:
        - Выход бывает из любой ситуации. Другое дело, платить приходится за все. К сожалению, в нашем случае это именно так.
        Наташа сделала глоток и, действительно, немного успокоилась.
        - И что же делать?
        Иван Степанович лучезарно улыбнулся.
        - Ну, так уже лучше. Выход простой: Артемий признает свою вину и сотрудничает со следствием. Тогда он получает по минимуму, но я должен сразу предупредить: без реального срока не обойтись, иначе не успокоить Абдусаламова. Посидит года полтора, а там и УДО, тут-то мы поспособствуем, не сомневайтесь.
        - Это точно единственная возможность? - неожиданно твердо спросила Наташа.
        - Да.
        - И что вы хотите от меня?
        Иван Степанович слегка наклонился над столом, и, понизив голос, доверительно произнес:
        - Поговорите с Тёмой. Убедите, что признание вины - в его же интересах. Поговорите, он должен вам поверить.
        Наташа задумалась, машинально перебирая руками смятую салфетку. Наконец, она испытующе посмотрела в глаза Доброму-Пролёткину, тяжело вздохнула и решительно сказала:
        - Хорошо. Я верю вам. Обязательно поговорю с Тёмой. Я очень на вас надеюсь, вы же не подведете, правда?
        - Ну что вы, - снова расплылся в улыбке советник, - я всегда держу обещания. Всегда.

* * *
        Наташа не могла точно сказать, почему так быстро доверилась Доброму-Пролёткину. Посудите сами - человек, которого видишь первый раз, говорит о вещах, способных навсегда перевернуть жизнь, а она так легко соглашается выполнять его указания. Возможно, все дело в красноречии, тонкой манере ведения разговора, убедительности слов и в неосязаемой притягательной ауре, заставлявшей окружающих помимо воли проникаться доверием и симпатией.
        Свои возможности Иван Степанович продемонстрировал очень быстро. В восемь утра позвонила секретарь и скучным голосом сообщила, что к Наташиному дому направлена машина, которая отвезет ее к мужу. А вчера, между прочим, в свидании ей наотрез отказали.
        Наташа поймала себя на том, что ее волновал не предстоящий разговор с Рудаковым, а то, как он ее встретит. Глупое чувство - неудобно быть свободной и здоровой, когда он тяжело болен и находится в заточении. Возможно, поэтому утренний макияж занял так много времени. Наташа в пятый раз переделывала контур правого глаза - то ей казалось, что выражение получается излишне веселым и жизнерадостным - каково будет несчастному Тёмке видеть такое, то, наоборот, все выходило слишком печально - нельзя же его дополнительно расстраивать!
        Наконец, приведя себя в состояние, близкое к идеальному, и придирчиво осмотревшись в зеркало, Наташу вышла из дома. Водитель служебного Форда, который кровь из носа должен был доставить ее на место ровно к десяти, уже находился в паническом состоянии. Зато так быстро по Москве Наташа не ездила никогда. Номера Администрации вызывали инстинктивное уважение ГИБДДэшников, так что полет по встречке с умопомрачительной скоростью позволил добраться до Матросской Тишины за пятнадцать минут - результат, делающий честь даже профессиональному гонщику.
        Перед входом, где уже собралась целая толпа родственников заключенных, ее ждал невысокий человек, одетый в черные брюки и белую рубашку с галстуком, какой носили еще во времена Советского Союза чиновники средней руки. Но самой характерной чертой этого господина была не старомодная, но безупречно чистая и отутюженная одежда, а взгляд - жесткий и даже цепкий, вызывающий чувство физического прикосновения. Наташа даже вздрогнула.
        - Наталья Владимировна, прошу вас, - сказал человек очень любезно.
        Он взял ее под руку и повел не к двери, куда стремились попасть остальные визитеры, а к неприметному служебному входу. Охранники в серо-зеленом камуфляже даже не проверили документы, а отдали честь и вытянулись по стойке «смирно» так, словно перед ними прошествовал сам президент.
        Наташа представляла, что приготовленную сумку с передачей должны осмотреть чуть не под микроскопом, но, по-видимому, ее сопровождающий имел очень высокий авторитет в этом заведении, и на пакет никто не обратил внимания.
        Наконец, человек с пронзительным взглядом довел Наташу до комнаты без окон со стенами, выкрашенными грязно-зеленой краской, усадил на прибитый к полу стул и вышел, оставив в одиночестве. Наташа осмотрелась. Какое, однако, неуютное место! Из мебели - стол и два стула с жесткими сиденьями. И, словно издевательство, на стене - портрет улыбающегося президента с приветственно поднятой рукой. Под портретом кто-то ухитрился сделать на стене неприличную надпись, которую потом закрасили, но сделали это неумело, или, наоборот, имея умысел, так, чтобы свежая краска точно повторяла контуры букв, и пожелание неизвестного хулигана можно было легко прочесть.
        Дверь открылась, и вошел Рудаков, по привычке держа руки за спиной. Увидев его, Наташа встала и заплакала. Боже, как изменился Тёмка! Лицо почернело, глаза ввалились и горели каким-то недобрым огнем, он сильно сутулился и прихрамывал на левую ногу. Спортивный костюм был несвеж и сильно помят.
        Рудаков удивился и обрадовался.
        - Наташа?
        Тут Наташа бросилась к нему, обхватила голову и стала целовать. Рудаков смеялся и отвечал на поцелуи.
        - Наташка! Как тебе удалось?!
        - Как, как…
        Наташа оторвалась от Рудакова, отступила на шаг, осмотрела с ног до головы и снова разрыдалась, размазывая по щекам потекшую тушь.
        - И что мы так сокрушаемся? - спросил Рудаков в своей обычной ироничной манере.
        - Тёмка… Что они с тобой сделали?!
        - Ровным счетом ничего. Накормили, спать положили, познакомили с хорошими людьми.
        Наташа улыбнулась сквозь слезы.
        - Ты все шутишь…
        - Какие тут шутки. Истинная правда.
        Бывают моменты, когда нужно сказать что-то очень важное, но, случается, что вдруг не находится нужных слов. Волнение тому виной, или иные причины, но Наташа не нашла ничего лучшего, чем просто спросить:
        - Как ты себя чувствуешь?
        Она понимала, что голос звучит фальшиво, но не могла с этим ничего поделать. Тёмка бог весть что подумать может, как потом объяснять, что всего лишь растерялась? Но Рудаков ответил с улыбкой:
        - Не поверишь - прекрасно! Спасибо специальным товарищам за лучший в мире санаторий! Представляешь - сегодня с утра - как новенький. Вообще, сюда бы половину Бурденко со Склифасовским для поправки здоровья. Кстати, будет время, перепишу местное меню - на диете потом сидеть. Ну да ладно, ты-то как?
        Наташа достала платочек, вытерла, как смогла, тушь, потом, вспомнив, взяла из-под стола и протянула Рудакову пакет с передачей.
        - Я тут собрала… покушать, шампунь, носки… много всего.
        - За это спасибо, - серьезно сказал Рудаков, - но сначала у меня к тебе важное дело.
        - Какое? - опешила Наташа, искренне считавшая, что в заключении ничего важнее передачи быть не может.
        Но Рудаков быстро показал глубину ее заблуждений. Сначала последовал поцелуй, от которого она едва не задохнулась, а затем он довольно бесцеремонно стал расстегивать ее джинсы.
        - Тёмка! Ты что! Перестань! - Наташа решительно отбивалась.
        - А почему нет? - как-то слишком рассудительно сказал Рудаков.
        - Да прекрати ты, наконец!
        Наташа вырвалась из рудаковских объятий, отступила на шаг и показала на видеокамеру в углу комнаты:
        - Ты с ума сошел!
        Рудаков обернулся.
        - Черт! Я еще не готов сниматься в порно.
        Наташа поправила одежду, уселась на стул и обворожительно улыбнулась:
        - Присаживайся, дорогой!
        Рудаков улыбнулся в ответ и сел напротив.
        - Буду галантным. Пусть полюбуются граждане, - он кивнул в сторону камеры и без перерыва, точно продолжал фразу, сказал: - я скучал.
        - Я тоже.
        - Не может быть. Ты наверняка воспользовалась случаем и пошла в загул.
        - Ты очень проницателен. Но это не мешало скучать.
        - Шампанское, икра, устрицы и молодые любовники?
        - Конечно. И не только молодые. А так же старые и богатые.
        - А как же бурный секс? Ты же скрытая нимфоманка.
        - Почему - скрытая? Ты даже не представляешь, что делает с папиками Виагра!
        - Чего не узнаешь о собственной жене! Почему я об этом не знал?
        - Не спрашивал, - Наташа кокетливо пожала плечами.
        - Сколько, однако, в тебе тайн, - вздохнул Рудаков.
        - Ну, знаешь ли… в тебе, как бы сказать помягче, не меньше.
        - Куда мне…
        - Да ладно! О тебе шепчется вся Москва!
        - Шепчется? Новый способ коммуникации?
        - Именно так. Громко кричать побаиваются. Твой пример показателен.
        - Это забавно. А я послал своего адвоката, - спокойно сообщил Рудаков.
        - Брика? - удивилась Наташа.
        - Его самого.
        - Как? За что?
        - Просто так. Козлина он, - Рудаков подумал и добавил пару сочных эпитетов.
        Наташа покачала головой.
        - Тёма, подожди. Я виделась с ним вчера вечером.
        - Зачем?! - спросил Рудаков так резко, что она вздрогнула.
        - Как зачем? Он позвонил…
        - И о чем вы разговаривали?
        - Понимаешь, мы разговаривали не со всем с ним.
        - Не понял!
        - Он познакомил меня с одним человеком, - объяснила Наташа, - Добрый-Пролёткин, советник Загорского. Мы обсуждали тебя.
        - Ты сплетничаешь обо мне с шестерками Загорского?
        - Зачем ты так говоришь? Хотя мне вообще-то все равно, кто он такой - хоть шестерка, хоть семерка. Главное - он знает, что происходит и предлагает выход.
        - Выход, - усмехнулся Рудаков, - а хочешь, я тебе расскажу, что он предлагает?
        - Тёма, подожди…
        - Нет, ты послушай!
        - Хорошо, только не волнуйся!
        - Я совершенно спокоен. Ты будешь слушать?
        - Буду! - сказала Наташа, почувствовав укол раздражения. Она никак не ожидала от Тёмки такой острой реакции.
        - Ну и чудненько. Значит, ты встречалась с очень приятным господином - Добрым-Пролёткиным. Он, несомненно, проявил сочувствие, рассказал, что вместе со своим боссом хотели бы поддержать меня, но - увы - не имеют возможности. А все потому, что я заехал по черепу любимчику некоего Абдусаламова, который оскорбился в лучших чувствах и поклялся оторвать мне голову и прочие органы. И месье Загорский никак не может ему воспрепятствовать - еще бы, сам Султан, любимчик президента и герой Кавказа. Верно?
        Наташа, слушавшая внимательно и настороженно, кивнула.
        - Я так и думал! - воскликнул Рудаков, - Как все просто и понятно, верно? А этот самый Пролёткин не объяснил, с какой стати ко мне подъехали Султановы боевики?
        - Тёма, я уверена, Загорский тут не причем!
        - Откуда такая уверенность? Ты настолько близко знаешь Загорского?
        - Нет, вовсе не близко, - смутилась Наташа, - просто… об этом все говорят!
        - И о чем же говорят все, - ядовито полюбопытствовал Рудаков?
        - Ну… о том, что Баренцева сама обратилась к Султану. К тому же она - девушка богатая, могла и заплатить.
        - Ну-ну. Заплатить Султану? А тот послал бойцов, не посоветовавшихся с Загорским? А если она заплатила его бойцам, то с какой стати Султану так за них впрягаться? Нет, дорогая, без Загорского тут не обошлось.
        - Это не так, - твердо сказала Наташа.
        - Пусть не так, - неожиданно легко согласился Рудаков, - будем считать, что у меня разыгралась паранойя. Чего только не бывает из-за сотрясения мозга! И что же тебе предложил этот милейший гражданин?
        Наташа была обижена тоном Тёмки и совершенно неоправданной агрессией. Он же не видел Доброго-Пролёткина, никогда не встречался с ним! Разве можно так отзываться о человеке, который хочет помочь! А в искренности советника Наташа не сомневалась, зачем ему лгать и придумывать, ни Загорскому, ни его команде нет никакого смысла вступаться за Рудакова. Зачем? Поэтому надо принимать любое содействие с благодарностью, а не кидаться на людей.
        - Тёма, выслушай, пожалуйста, и не горячись, - осторожно сказала она.
        - Слушаю тебя внимательно, дорогая, - подозрительно спокойно ответил Рудаков.
        Наташа вздохнула, собираясь с мыслями. Частое употребление слова «дорогая» говорила о приближении жуткого скандала. Но что поделаешь!
        - Тёма, все очень плохо. Тебя или надолго посадят, или, если выпустят, отвернут голову султановские бандиты.
        - Звучит жизнеутверждающе.
        - Перестань паясничать! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
        - Будь спокойнее, - посоветовал Рудаков, - это всегда убедительней.
        - Тёма, - решилась Наташа, - тебе нужно сознаться.
        - Прости, что?
        - Ну, сознаться. Признать обвинения, - Наташа зачастила, стараясь сказать как можно больше, пока Рудаков не прервал ее, - тогда будет скидка… ну, в смысле, дадут меньший срок. Он говорит, без срока совсем не получится, но зато через год-полтора тебя отпустят досрочно. Пролёткин обещает, что поможет. Иначе все будет очень плохо.
        - Сознаться в чем? Ты прекрасно знаешь, я не виноват. Или тебя переубедили?
        - Я знаю, что не виноват! Тёма, я очень люблю тебя! Я буду ждать! Сколько угодно! Пойми, это - система, с ней не справиться. Тёмочка, пожалуйста!
        Рудаков медленно встал, прошелся по комнате туда-обратно, раскрыл стоящий на столе пластиковый пакет и заглянул внутрь.
        - Тушеночка… ого! Сигареты! Хорошо, пригодятся. И конфеты - тоже здорово. Наташка, ты молодец.
        Он взял пакет и, сильно сутулясь, пошел к двери.
        Уже на выходе повернулся и сказал:
        - Ты это… знаешь что… не приходи больше. Никогда.
        Когда дверь закрылась, Наташа вскочила, сделала пару шагов за Рудаковым, но остановилась и зарыдала, по-бабьи, в голос.
        XVI
        Может сложиться впечатление, что господа советники занимались исключительно интригами и всяческими непонятными широкой публике делишками. Ни в коем случае! Более того, услышав слово «делишки» по отношению к выполняемой работе, достойные сотрудники Администрации Президента непременно бы оскорбились.
        Например, Гофман и Добрый-Пролёткин, помимо всего прочего, сопредседательствовали в межведомственной комиссии с длинным названием и очень благородными целями. Предметом рассмотрения этого авторитетного органа были разнообразные аспекты отношений между различными религиями и конфессиями, а также вопросы сугубо материального характера, неизбежно сопровождающие любую богослужебную деятельность.
        И надо сказать, господа советники блестяще справлялись со своими обязанностями. Под их руководством комиссия расцвела и превратилась в весьма серьезный орган. Разумеется, были некоторые особенности в манере работы каждого из этих славных государственных служащих. К примеру, Добрый-Пролёткин считался начальником строгим и требовательным, не допускающим отклонений от собственных указаний, в то время как Карл Иммануилович, наоборот, слыл либералом, мог пошутить, и если надо, похлопотать перед вышестоящими лицами. Или, скажем, Иван Степанович предпочитал проводить заседания в храмах, нанося визиты поочередно в церкви, синагоги и мечети, а коллега собирал членов комиссии исключительно на Старой площади. Как бы то ни было, советники прекрасно дополняли друг друга. И кто после этого сможет обвинить их в небрежении основными обязанностями?
        Очередное заседание под председательством Карла Иммануиловича Гофмана проходило как раз в то самое время, когда Наташа встречалась с томящимся в заключении Рудаковым. Вынесенный на повестку дня вопрос был незначительным, если не сказать пустяковым, но затрагивал интересы всех основных религий и требовал непременного согласованного решения.
        Но неожиданно обсуждение, которое вовсе не собиралось быть бурным, превратилось в форменный скандал, никак не красящий уважаемое собрание. И зачинщиком волнения стал известнейший священник протоиерей Сергий, впервые оказавшийся на заседании.
        Отец Сергий был призван из далекой сибирской епархии в Управление делами Московской патриархии, поскольку показал блестящие результаты руководства вверенным ему приходом. Сказать, что он был рад переезду в Москву - означает сильно слукавить, но служение Церкви не оставляло выхода, и пришлось сменить домик у озера на квартиру в Новогирееево.
        Первый месяц отец Сергий потратил на изучение ситуации и налаживанию отношений с коллегами, а это давалось не просто, и виной тому был бескомпромиссный и даже отчаянный характер священнослужителя. Бывают такие люди: внешне скромные и даже кроткие, а копнешь поглубже - и видишь бойца, да такого, что если уверится в правоте своего дела - с голыми руками выступит против армии. Всем они хороши, единственно работать с ними непросто, особенно начальству, так как оно, силу своей природы, одобряет исключительно контролируемую активность. А именно с этим у отца Сергия имелись очень серьезные проблемы.
        Многие посчитали, что командирование энергичного священника в комиссию стало вынужденной мерой, призванной переключить его внимание на предметы несущественные и второстепенные. Сам отец Сергий в глубине души соглашался с таким предположением, но не возроптал, а со свойственным ему энтузиазмом принялся за дело.
        Досконально разобравшись в сути вопроса и обсудив его с иеромонахом Тихоном, также представлявшим в комиссии Московскую патриархию, отец Сергий подготовил пространный доклад, в котором очень четко излагал свою позицию.
        Не было никакого сомнения, что доклад будет воспринят с пониманием и интересом, однако же заслушать его не получилось.
        Когда приглашенные и члены комиссии рассаживались по местам, отец Сергий неотрывно смотрел на Гофмана, как будто пытался вспомнить, где и когда с ним встречался. Постепенно обычное кроткое выражение исчезло с лица священника, скулы заострились, глаза сузились, а губы зашевелились, словно произнося беззвучную молитву.
        Стоило Карлу Иммануиловичу откашляться и произнести первые слова, как отец Сергий решительно поднялся и произнес голосом грозным и страшным:
        - И здесь ты явился нам?! Изыди, первый зверь!
        В зале заседаний стало так тихо, что можно было расслышать жужжание носящейся у окна мухи и тиканье настенных часов в соседнем кабинете. Ребе Шмулевич, всю ночь проведший в дороге, ухватился двумя руками за челюсть, чтобы предотвратить предательски-громкий зевок, а представлявший мусульманскую общину Ходжи Талгат Ибрагимов замер с поднесенной к губам чашкой чая.
        Так они и стояли друг напротив друга - отец Сергий с горящим взором и Гофман, спокойный и невозмутимый.
        - Говорю тебе, изыди! - снова возопил священник.
        - Вы меня ни с кем не путаете? - хладнокровно поинтересовался Карл Иммануилович.
        Только сейчас все присутствующие оправились от изумления. Иеромонах Тихон ухватил отца Сергия за рукав, желая усадить на место, и при этом громким шепотом призывая прийти в себя и не позорить Церковь, прочие же принялись успокаивать Гофмана, который, впрочем, вовсе не казался оскорбленным. Исключение составлял ребе Шмулевич - справившись с зевотой, он с тонкой улыбкой наблюдал за происходящим.
        Но Отец Сергий не желал успокаиваться. Вырвав рукав из цепких пальцев собрата, он троекратно перекрестился и в третий раз призвал Гофмана покинуть заседание:
        - Святым крестом заклинаю тебя: изыди!
        - Извините, любезнейший, - сухо сказал Карл Иммануилович, - но я не понимаю, почему должен уходить. Не вижу причин.
        Иеромонах Тихон поднялся и попытался, как мог, разрядить ситуацию:
        - Мы приносим глубочайшие извинения вам, Карл Иммануилович, и всем присутствующим. Отец Сергий почувствовал себя плохо, мы вынуждены покинуть заседание!
        Но возмутитель спокойствия отец Сергий сердито заявил:
        - Я чувствую себя очень хорошо. Я не потерял рассудок и прекрасно понимаю, что говорю!
        Иеромонах Тихон растерянно развел руками и опустился на место.
        - Так значит, - спросил Гофман, - вы считаете меня - я прошу прощения за произнесение неуместных в высоком собрании слов - дьяволом? Я правильно понял?
        Как только прозвучало слово «дьявол», все затихли, предоставив высказываться отцу Сергию и Гофману.
        - Так есмь!
        - И какие же у вас основания для этого? Вы видите рога или хвост? От меня пахнет серой?
        - Мне ли не узнать врага, с которым сражаюсь всю жизнь?
        - Помилуйте, но вы всего лишь человек, существо слабое, можете ошибаться! Нельзя же строить обвинения на основании игры воображения! Мало ли, что вам может показаться!
        - Я не обвиняю, - отрезал отец Сергий, - нельзя обвинять зверя, в том, что он зверь. Я призываю: изыди и оставь нас.
        Гофман принял задумчивый вид.
        - Но как же я могу уйти в рабочее время? За кого бы вы меня не принимали, прежде всего, я - ответственный сотрудник Администрации Президента, и не волен распоряжаться своим временем. Что же делать? И потом, согласитесь, призыв «изыди» по отношению к государственному чиновнику моего ранга звучит слишком либерально, особенно из уст служителя Церкви.
        Такая постановка вопроса привела отца Сергия в замешательство, с которым он, впрочем, быстро справился:
        - Враг может принимать тысячи личин, но ему не укрыться от света Церкви!
        - Ну, посудите сами, - увещевающее сказал Гофман, - при приеме на работу соответствующие органы проводили такую проверку, что враг рода человеческого, был бы немедленно изобличен. Вы же не будете сомневаться в компетентности наших органов?
        - Ловко же ты умеешь играть словами, переворачивая значение и смысл! Но вижу я твою сущность и не позволю…
        - Ну, господа, - миролюбиво сказал решивший снова вмешаться иеромонах Тихон, - давайте все успокоимся!
        - Лично я спокоен, - пожал плечами Гофман, - если уважаемый отец Сергий сядет, мы можем начать работу.
        - Поддерживаю, - заявил ребе Шмулевич, - вы можете продолжить теологическую дискуссию позже, а у меня через три часа самолет на Женеву. Скажите, пожалуйста, какая разница кто у нас есть кто, главное, чтобы дело выполнилось качественно и в срок.
        Но отец Сергий успокаиваться не собирался. Наоборот, он сорвал с груди серебряное распятье, поднял над головой и попытался залезть на стол, то ли для большей убедительности, то ли желая как следует приложить Гофмана.
        Тут уже все присутствующие сообразили, что на их глазах происходит нечто совсем безобразное, и просто вынуждены были вмешаться. Отца Сергия коллективными усилиями скрутили, хотя он отбивался как лев и даже опрокинул Ходжи Талгата Ибрагимова, но силы были неравны, тем более что подоспели ФСОшники в черных костюмах, которые очень профессионально защелкнули наручники и на руках вынесли несчастного священника из зала. Отец Сергий вырывался, кричал и выкрикивал слова молитв.
        Надо отдать должное Гофману - все это время он сохранял полнейшее спокойствие.
        Когда все закончилось, поднялся иеромонах Тихон и принес извинения председателю и пострадавшему - ушиб локтя при падении - Ходжи Талгату Ибрагимову.
        Гофман кивнул, предложил не терять больше времени и начал, наконец, вступительное слово.
        Тем временем отца Сергия доставили в медпункт, где диагностировали нервный срыв и сделали укол успокаивающего. Еще через десять минут прибыла карета скорой помощи, которая отвезла притихшего священника в Центральную Клиническую больницу, где ему предстояло пробыть по меньшей мере пару недель.
        И здесь нельзя не отметить отзывчивость и благородство сотрудников Администрации Президента. Уже на следующий день отец Сергий получил красивую открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, дальнейших успехов на стезе служения Церкви и надеждой на долгое и плодотворное сотрудничество. Подписана была открытка сопредседателем комиссии И.С. Добрым-Пролёткиным.

* * *
        День для Карла Иммануиловича выдался необыкновенно хлопотным. После заседания комиссии, отмеченного глупым и неприятным инцидентом, последовало совещание у Загорского. Добрый-Пролёткин, похоже, окончательно запутался в собственных хитроумных построениях, и требовался срочный мозговой штурм, чтобы вернуть событиям правильное направление. Вопрос в одном: какое направление считать правильным, и где находится конечная точка? Во всяком случая - не там, куда ведет Иван Степанович. Именно поэтому все совещание Гофман промолчал, размышляя о мерах противодействия планам Доброго-Пролёткина, мерах осторожных и деликатных, способных помочь достижению правильного результата и при этом не вызвать ненужного скандала.
        Домой Карл Иммануилович попал около полуночи. Отпустил машину, прошел мимо сонного консьержа и только собрался вызывать лифт, как зазвонил мобильный.
        - Я слушаю.
        Гофман никогда не смотрел на определитель номера, прежде чем ответить, сам он объяснял, что это неискоренимая привычка, пришедшая из советского прошлого. Звонит телефон - значит надо поднимать трубку.
        - Карл Иммануилович?
        - Да, я вас слушаю.
        - Здравствуйте, это Виктор Колхозных.
        - Да-да, узнал.
        - Карл Иммануилович, мы можем сейчас встретиться?
        - А не поздно?
        - Уверяю вас, встреча, прежде всего, интересна вам.
        - Хорошо, давайте.
        - Машина ждет у подъезда.
        - Выхожу.
        - С нетерпением жду.
        Виктор Петрович Колхозных - это человек, чье приглашение игнорировать было неразумно. В российском списке Форбса он уверенно занимал шестую строчку. Сам Виктор Петрович, правда, считал, что должен находиться на первом месте, и в преуменьшении его состояния виноваты завистники. Вообще-то, обе оценки были неправильными, на самом деле он был третьим, пропустив вперед только двух сенаторов, которые, к слову, в Форбсе не упоминались вообще.
        Вполне возможно, неточности возникли ввиду сложности определения реальной стоимости активов - двух металлургических и трубопрокатного заводов, десятка угольных шахт и разрезов, порта на Черном море, транспортных и телекоммуникационных компаний, нескольких банков, а также невообразимого количества всяческой недвижимости в столице.
        Через полчаса Мерседес с Гофманом на заднем сиденье въезжал в ворота поместья Колхозных на Рублево-Успенском шоссе неподалеку от Жуковки.
        Дверцу машины распахнул дворецкий в расшитом мундире, стилизованном под XVIII век. Виктор Петрович предпочитал русский классицизм - поместье походило на дворцовый комплекс Екатерининских времен, несколько испорченный кондиционерами и спутниковыми антеннами на крыше.
        Колхозных встретил Гофмана в каминном зале. Антураж для делового разговора был неожиданным - интимный полумрак, дрожащее пламя камина и канделябрами с восковыми, судя по запаху, свечами. Перед камином стояли два кресла, обитые зеленой кожей, и столик с коваными ножками и дубовой столешницей. На столе - лист бумаги, плотно скрученный в свиток, небольшая шкатулка из красного дерева, бутылка и два бокала.
        Хозяин вышел навстречу, широко раскинув руки, словно желая обнять гостя.
        - Карл Иммануилович! Рад, весьма рад!
        - Мое почтение, - Гофман сухо поздоровался, и при этом ловко увернулся от объятий.
        Колхозных рассмеялся и широким жестом показал на кресло:
        - Садитесь! Чувствуйте себя как дома!
        Гофман поблагодарил и сел.
        Было видно, что хозяин необыкновенно возбужден, и что возбуждение это вызвано не алкоголем или наркотиками, хотя его пагубные пристрастия были хорошо известны.
        - Ну что, Карл Иммануилович, приступим?
        Колхозных потер руки, словно в предвкушении чего-то приятного, и уселся напротив Гофмана на самый краешек кресла.
        - К вашим услугам, - Гофман с достоинством кивнул.
        - Вина? - Колхозных пододвинул к гостю бутылку. - Это чудное вино, такого сейчас не найти. Бургундское, сто пятьдесят лет. Каждая бутылка - как лотерейный билет: внутри либо уксус, либо нектар! У меня их ящик, так что, рано или поздно угадаем. Ну, как?
        - Благодарю, я не пью вина.
        Колхозных громко захохотал, закинув голову.
        - Он не пьет вина! Скажите, пожалуйста, он не пьет вина!
        - А что в этом удивительного? Я очень давно отказался от горячительных напитков.
        Виктор Петрович прекратил смех и сказал уже очень серьезно:
        - Это правильно. Я тоже собрался бросить. Прямо сейчас и брошу. Все, с завтрашнего дня - ни капли.
        - Как вам будет угодно, - пожал плечами Гофман, показывая, что этот вопрос его не интересует.
        - Брошу, брошу! Вот увидите.
        - Превосходно.
        Колхозных помолчал, собираясь с мыслями и, наконец, сказал:
        - Карл Иммануилович, а у меня к вам дело.
        - Я в вашем распоряжении! - Гофман изобразил на лице живой интерес.
        - Дело, так сказать, взаимовыгодное. Но начну я, если не возражаете, издалека.
        - Разумеется.
        - Спасибо. Знаете, вы очень давно меня интересуете. Вы - личность удивительная и, главное, очень необычная.
        - В чем же моя необычность?
        - О, об этом говорить можно долго! Только зачем? Мы с вами знаем истину, и этого достаточно! Верно?
        - Простите, не понимаю, о чем вы.
        - Сейчас объясню. Я поручил своей службе безопасности навести о вас справки и немного понаблюдать за вашими делами. И знаете, к какому выводу я пришел?
        - Нет.
        Колхозных собрался с духом и выпалил:
        - Карл Иммануилович, вы - не человек!
        Гофман охнул и развел руками.
        - Ну, знаете… меня по-разному называли… но так - впервые. И чем я заслужил подобное обращение?
        - Не притворяйтесь, не надо! К тому же у меня в мыслях нет оскорблять вас! Что вы! Как раз наоборот?
        Гофман посмотрел так, что Колхозных запнулся.
        - Поясните.
        - С радостью. Признайтесь, что вы - дьявол.
        - И вы не считаете это оскорблением?
        - Конечно, нет! Я же бизнесмен и собираюсь заключить с вами выгодную сделку.
        - Какую же?
        Колхозных медленно поднялся с кресла, вытянулся и торжественно произнес:
        - Я желаю продать вам свою душу.
        Было видно, как дрожат кончики его пальцев.
        И тут Гофман рассмеялся неожиданно громко и весело, мотая головой.
        - Ну, насмешили… это, знаете, средневековье какое-то! Продать душу! Спасибо за прекрасную шутку, тем более что сегодня меня уже обвиняли в принадлежности к врагам рода человеческого. Вы сговорились?
        Колхозных снова сел, откинулся на спинку и заложил ногу на ногу.
        - Карл Иммануилович, - сказал он с обидой в голосе, - я делаю вам очень серьезное предложение. Вы же не будете отрицать, что вы - дьявол.
        Гофман, широко улыбаясь, ответил:
        - Отрицать не буду. Впрочем, подтверждать - тоже. Охота вам рассуждать о всяких глупостях - милости прошу, переубедить вас все равно не получится.
        - Тогда почему бы нам не заключить сделку? Я все приготовил.
        Колхозных взял со стола шкатулку, отщелкнул замочек и достал оттуда ручку с золотым пером, пузырек с прозрачной жидкостью и блестящий инструмент, подозрительно похожий на ланцет-прокалыватель для взятия крови.
        - Что это? - удивился Гофман.
        Колхозных самодовольно улыбнулся.
        - Видите, продумано все! Это - он взял в руки ланцет, - для прокола пальца. Между прочим, уникальная вещь, принадлежавшая четыреста лет назад алхимику Теодору Зелендорфу из Гамбурга. Он, как предполагают, заключил договор с дьяволом и поэтому был необыкновенно удачлив. Во флакончике - анастетик, я не переношу боли. Зубы приходится лечить под общим наркозом. Ручка - для подписи.
        Он подхватил со стола свиток и протянул Гофману.
        - Это - настоящий египетский папирус. Возраст - почти две тысячи лет. Выглядит - как новый, но нет, возраст подтвержден, он хранился в условиях полной консервации в тайном захоронении возле Гизы. Умели же раньше делать вещи!
        Гофман взял папирус, повертел в руках и бросил обратно на стол.
        - И зачем все это?
        - Вы все понимаете! - Колхозных погрозил пальцем. - Прекрасно понимаете! Я хочу, чтобы все было красиво. Подумайте, сейчас момент, который может изменить историю цивилизации!
        - Простите, Виктор Петрович, все это время я пытаюсь следовать ходу вашей мысли, но никак не успеваю.
        Колхозных прижал руки к груди и наклонился к Гофману. В этот момент олигарх был похож на собаку, умильным взглядом выпрашивающую кусочек колбаски.
        - Карл Иммануилович!
        - Так! - в голосе Гофмана зазвучали нотки раздражения. - Уважаемый Виктор Петрович, раз вы уверили себя в столь безумном предположении, то переубеждать не виду смысла. Однако же я попытаюсь объясниться при помощи понятных вам аргументов. Допустим, я тот, за кого вы меня принимаете, то есть дьявол.
        Колхозных просиял, словно услышал нечто радостное. Он хотел что-то сказать, но Гофман остановил его.
        - Не спешите, Виктор Петрович! Я сказал: «допустим», а это вовсе не означает признания. Скажем так, давайте разыграем сценку: я - дьявол, вы - грешник, предлагающий душу. Устроит?
        - Разумеется, - вскричал Колхозных с энтузиазмом, - как вам будет удобнее! Вы хотите испытать меня?
        - Хорошо, пусть будет «испытать», - терпеливо сказал советник, - итак, вы собираетесь заключить сделку?
        - Да, просто мечтаю об этом!
        - В таком случае, вы, наверное, хотите что-то потребовать взамен?
        - Конечно, - утвердительно кивнул Колхозных, - это же бизнес.
        - И что же?
        Для олигарха, сознательно решившего встать на путь абсолютного зла, наступил момент истины. Лоб его покрылся испариной, лицо побагровело, а правый глаз начал подергиваться.
        - Чего я хочу? - медленно и зловеще спросил он. - Конечно же, власти!
        - Уточните, пожалуйста: какую власть вы имеете в виду? Термин слишком общий. Я знаю, из литературы, разумеется, что просьбы к дьяволу необходимо максимально конкретизировать. Иначе возможны проблемы.
        Колхозных криво усмехнулся.
        - Я - человек вменяемый и не буду требовать власти над миром. Хотя бы потому, что до меня этого не дали никому. Да и манией величия не страдаю. Поэтому меня вполне устроит Россия. Безразлично название - президент, император, владыка, главное - абсолютность и непререкаемость! И величие тьмы затмит солнце!
        Последние слова, скорее всего, были заготовлены заранее, но на Гофмана никакого впечатления не произвели. Напротив, он заметно поскучнел.
        - Да… нечто подобное я ожидал. Никакого полета фантазии… Ну ладно, ваши пожелания я понял. А что же я… то есть дьявол получит взамен? Согласитесь - высшая власть - это немало, и требуется равноценного возмещения.
        - Как что? - удивился Колхозных. - Мою бессмертную душу!
        - И все?
        - Что значит «все»? Разве этого мало?
        - Думаю немного. Посудите сами, в полное распоряжение дьявола поступают сотни тысяч и даже миллионы душ скончавшихся грешников, и, заметьте, совершенно бесплатно. Какой же ему смысл платить несусветную цену за еще одну душу. Насколько я помню из первоисточника, все души одинаковы - царя царей или последнего бомжа. Нет?
        Колхозных был не готов к подобной логике. Он беспокойно оглянулся, словно ища подсказки, потом открыл бутылку, налил в бокал и выпил залпом. Судя по острому запаху уксуса, в ней находился явно не нектар. Но возбужденный олигарх не почувствовал вкуса.
        - Но ведь я буду не просто властелином этой страны! Я буду посланником и адептом тьмы! Представьте, какие черные дела можно совершить, имею такую власть?! Поля мертвецов, стены, выстроенные из черепов…
        И Колхозных начал подробно и со вкусом описывать план будущих злодейств. Он очень хорошо подготовился именно к этой части разговора. Однако Гофман снова не впечатлился.
        - Погодите, - прервал он монолог олигарха, - у вас, конечно, неординарная фантазия, но здесь следует включить логику. Ну, посудите сами: великие злодейства порождают множество мучеников. А куда их души направляются? Правильно, в рай. Итог: дьявол в проигрыше.
        - Как?! - изумился Колхозных, - неужели великие злодейства устраивают силы света?
        - Не надо рассуждать прямолинейно. Не стоит недооценивать людей - они сами способны придумать такое, что небесам и не снилось… ну, не будем отвлекаться. Одним словом, вы так и не предложили ничего, что может быть интересно дьяволу.
        Тот, кто видел, как сдувается, медленно оседая на землю, большой воздушный шар, превращаясь из пузатого красавца в бесформенную груду пестрых тряпок, может представить облик господина Колхозных после таких убийственных рассуждений. Он был не в силах даже произнести слова, только беззвучно открывал и закрывал рот.
        Гофман немного полюбовался на страдания обманувшегося в лучших надеждах олигарха, затем поднялся, вежливо попрощался и направился к двери. На выходе остановился и вежливо спросил:
        - Я воспользуюсь вашей машиной? Вызывать дежурную долго. Не возражаете?
        Колхозных в ответ прохрипел что-то неразборчивое, советник воспринял это как согласие и вышел из зала.
        Уже в машине, выезжая из ворот поместья, Гофман последний раз бросил взгляд на дом, больше похожий на дворец, покачал головой и негромко сказал, вторя собственным мыслям:
        - Странный человек… Пытается продать то, что давно ему не принадлежит.
        XVII
        Наташа давно хотела связаться с Загорским, но никак не могла решиться. И не решилась бы, но ее намерения поменял неожиданный утренний звонок.
        - Наталья Владимировна?
        - Да.
        - Это Гофман.
        - Здравствуйте, я вас узнала.
        - Наталья Владимировна, могу я быть откровенным?
        - Конечно.
        Наташа никак не ожидала такого пристального внимания со стороны администрации президента, сначала Гофман, потом Добрый-Пролёткин, теперь снова Гофман. К чему бы это?
        - Наталья Владимировна, я слышал, что проблемы вашего мужа становятся все серьезнее. Верно?
        - Да, - без раздумий ответила Наташа.
        - Я понимаю. И вы очень расстроены?
        «Странный вопрос, - подумала Наташа, - расстроена - не то слово». Однако же ответила, что да.
        - Хорошо, - сказал Гофман, и ей показалось, что в его голосе звучало удовлетворение, - есть единственный способ вам помочь.
        - Какой же! Говорите!
        - Очень просто. Вам нужно попросить Виктора Сергеевича Загорского. Обратитесь к нему, и он не сможет отказать.
        - Как попросить?
        - Очень просто. Умоляйте, упрашивайте, вы же женщина.
        Наташа несколько секунд молчала, затем спросила:
        - Почему вы сами не можете поговорить с ним?
        - Не могу. Не имею права. Но считаю своим долгом помочь вам, поэтому и даю совет.
        - Спасибо… Еще один вопрос…
        - Это все. Одна просьба: храните наш разговор в секрете. Всего хорошего.
        В трубке послышались короткие гудки.
        Наташа немного поразмыслила и достала из сумки визитную карточку Загорского. Простой кусочек картона с фамилией, именем, отчеством и номером мобильного телефона.
        Загорский ответил немедленно, словно ждал звонка.
        - Слушаю вас.
        - Виктор Сергеевич, здравствуйте, это…
        - Наташа?!
        Тон, с которым он произнес имя, удивил и, признаться, обрадовал. С такими интонациями говорят, когда встречают очень близкого человека.
        - Виктор Сергеевич, - Наташа собралась с духом и выпалила: - мне нужно срочно с вами встретиться!
        - Выезжаю, - сразу же сказал Загорский, - где встречаемся?
        Наташа растерялась. Она никак не думала, что он так быстро согласится. Хотя, что-то говорило ей, что отказа быть не должно.
        - Я… я не знаю…
        - Вы дома?
        - Да.
        - Сейчас за вами приедет машина и привезет… скажем, в ресторан, где мы были в прошлый раз. Идет?
        - Да, конечно!
        - До встречи!
        Наташа вскочила с кровати и начала срочно собираться. Очевидно, что джинсы и футболка не лучший выбор, а платья подходящего случаю, пожалуй, что и нет. Ну, платье может и удастся подобрать, а что сделать с туфлями? Сроду не носила каблуков, а изысканный наряд с босоножками будет смотреться нелепо.
        Она перерыла весь шкаф, и остановилась на бежевых льняных брюках, бежевой же блузке и кремовом платочке на шею. Покрутившись перед зеркалом, Наташа осталась вполне довольной.
        На душ и макияж осталось немного времени, но она успела как раз к приезду машины. Водитель позвонил снизу и очень вежливо доложил о своем прибытии.
        Заднее сиденье бронированного Мерседеса - это отдельный мир. Погружаешься в него, и понимаешь: все, что находится за толстым с зеленым отливом стеклом - всего лишь картинки из чужой жизни. Здесь тихо, уютно, безопасно, и в то же время чувствуется колоссальная мощь, прорывающаяся в салон негромким рокотом.
        Наташа вспомнила удивленную тетушку с третьего этажа, с которой едва не столкнулась у подъезда. На ее лице можно было легко прочитать целый набор весьма нелестных эпитетов. А что, скажите, должна думать дворовая общественность о такой легкомысленной особе - мужа, понимаете, посадили, а к ней каждый день на разных машинах ездят. Наташа улыбнулась.
        Мерседес мягко остановился у входа в ресторан, водитель вышел, обежал вокруг автомобиля и открыл дверцу. Здесь же ждал сияющий Загорский. Он подхватил Наташу под руку и повел в зал, мимо вытянувшихся секьюрити на входе, мимо суетливого метрдотеля и вежливых до приторности официантов. Столик был отделен от остальных тяжелой зеленой портьерой с золотыми кистями.
        Виктор Сергеевич проводил Наташу к креслу, напомнившему ей гамбсовские стулья из старого фильма, а сам уселся напротив. Пока Наташа подбирала нужные слова, он улыбнулся и сказал:
        - Боже, как, вы прекрасны!
        Наташа смутилась, ойкнула и едва не уронила со стола бокал. Истинные ли эти эмоции? Не верьте женщинам, когда они говорят, что не ожидали комплиментов, и не верьте мужчинам, утверждающим, что комплименты делают исключительно из любви к прекрасному!
        - Что я могу для вас сделать? - Загорский был сама любезность.
        Наташа, наконец, собралась с мыслями и начала рассказывать рудаковскую историю. Виктор Сергеевич слушал очень внимательно, машинально постукивая пальцами по столу. Когда речь зашла о встрече с Бриком и Добрым-Пролёткиным, он поинтересовался, что именно они говорили о причинах неприятностей Рудакова.
        - Говорили, - сказала Наташа, - что он попал в историю с очень большими и страшными людьми. Они не уточняли, но я думаю, Анна Баренцева обратилась к Султану с просьбой наказать Рудакова.
        Когда прозвучало имя Анечкки, по лицу Загорского пробежала тень, и это не укрылось от Наташи. Похоже, упоминание об этой женщине действительно неприятно ему. Тогда история, рассказанная Добрым-Пролёткиным, может быть правдой.
        Скажите, - решительно спросила Наташа, - я понимаю, что вопрос звучит неудобно, но мне важно знать… Это вы заказали Рудакова Султану? Только правду!
        - Нет! - воскликнул Загорский так искренне, что сомневаться в его словах было невозможно. - Нет, и еще раз нет! Я уже говорил вам об этом!
        - Извините, я должна была спросить. Вы можете нам помочь?
        - Наташенька, именно это я и делаю. Иван Степанович Добрый-Пролёткин работает день и ночь…
        - Но и он не всесилен?
        - К сожалению. Но мы делаем все от нас зависящее.
        Подошел официант, но Наташа отрицательно покачала головой, и Загорский отослал его, попросив принести воды.
        - Рудаков никогда не признается, - задумчиво сказала Наташа, - он такой человек - принципы превыше всего. Знаете, что он мне сказал? Много чего неприятного, и, главное, он думает, что это вы во всем виноваты. Как я с этим намучалась.
        Она отвернулась, желая скрыть выступившие слезы.
        - Наташа, не плачьте, пожалуйста, - Виктор Сергеевич взял ее за руку, - ради Бога, успокойтесь! Мы еще поборемся!
        - Да… - Наташа взяла салфетку, промокнула кончики глаз и попыталась улыбнуться, но получилось неважно, - Пролёткин… Пролёткин сказал, что Тёму либо посадят надолго, либо, если оправдают, вообще могут убить.
        Загорский молчал, и Наташа поняла: это действительно так. Она заплакала.
        - Ну, ну, Наташенька, успокойтесь! Пожалуйста! Поверьте, я сделаю все от меня зависящее!
        Его слова звучали очень убедительно, но Наташа не могла сдержать слез.
        - Наташенька, пожалуйста!
        И тут она сделала то, чего никак не могла ожидать от себя. Скользнула со стула и осталась стоять на коленях.
        - Виктор Сергеевич, прошу вас, - зачастила Наташа, - помогите, я не знаю, кого просить, пожалуйста… Тёма ни в чем не виноват, не надо его наказывать, прошу вас помогите! А я… я все сделаю!
        Загорский вскочил с места и принялся ее поднимать.
        В этот самый момент откинулась портьера, и вошел официант с бутылкой воды на подносе. Увидев Наташу, стоящую на коленях перед раскрасневшимся от волнения Загорским, он изобразил на лице понимающее выражение и вышел.
        Загорский чрезвычайно смутился, чертыхнулся, подхватил Наташу, поднял и усадил на стул.
        - Наташенька, ради Бога, успокойтесь!
        - Виктор Сергеевич! Вы же сильный и честный… помогите!
        Услышав такие слова, Загорский выпрямился, прямо посмотрел в глаза Наташе и, не раздумывая, сказал:
        - Я клянусь! Слышите, Наташенька, я клянусь, что не дам в обиду вашего Рудакова! Чего бы мне это не стоило! Для вас, Наташенька, я готов драться со всем миром.
        И тот час же пожалел о своем порыве.

* * *
        Добрый-Пролёткин давно не видел шефа в таком состоянии. Виктор Сергеевич явно нервничал и был сильно расстроен. Впервые за все время он сорвался на секретаря, принесшего остывший чай, хотя, по правде говоря, этот самый чай не сильно отличался от крутого кипятка.
        - Что с Султаном? - буркнул Загорский, отодвинув стакан.
        - Султан ждет результатов, - бодро отрапортовал Добрый-Пролёткин.
        - Как там его люди?
        - Очень старательные мальчики. Ходят за мной по пятам, возят на машине. Забавные такие.
        - Забавные, - усмехнулся Виктор Сергеевич, - ты смотри, осторожнее, эти забавные мальчики голову отвернут и не поморщатся. К тому же, лишние уши не нужны.
        - Лишних ушей нет, - серьезно ответил советник, - когда надо, я оставляю их в одиночестве. Старательные, но не слишком сообразительные.
        - А вы игрок, Иван Степанович!
        - Отчего же не сыграть? Надо уметь развлекаться.
        - Хорошо. По вашему мнению, как долго Султан готов ждать?
        - Достаточно долго. Для него главное результат - наказание Рудакова.
        Виктор Сергеевич взял стакан, тонко звякнувший о серебряный подстаканник, сделал глоток и бросил в рот орешек.
        - И что там с наказанием?
        - Все по плану. Нет, правда, признания Рудакова, я пытался договориться с ним через адвоката и жену, но безуспешно. Упертый. На самом деле, никакого признания не требуется - есть показания свидетелей. СМИ работают - он уже лидер экстремистов-националистов, так что отправится надолго. Султан готов на скидку, если Рудаков признает вину и приползет на коленях. Такой, понимаете, восточный деспот. А Рудаков ползти пока не собирается. Следаки злятся, хотят еще надавить, у них это просто, а я торможу. Да, кстати, остался формальный момент - прямо сейчас для полного комплекта берут показания у потерпевшего абрека, с него уже сняли все обвинения. Для МВДэшников главное, что дело раскрыто, обвиняемый есть, а кто - неважно.
        - Он, говорят, талантливый? - спросил Загорский, думая о чем-то своем.
        - Говорят. Но ничего, еще говорят, что талант питается страданиями, так пусть пострадает - несколько лет на зоне для этого - то, что надо.
        - Так, - сказал Загорский, четко выговаривая слова, - задача меняется. Признания не будет. Это первое. Второе - Рудаков выходит на свободу. И третье. С его головы не упадет ни один волос.
        Добрый-Пролёткин даже подпрыгнул на месте.
        - Но это невозможно! Ломаются все договоренности с Султаном и МВДэшниками! Виктор Сергеевич, будет большая война!
        - Пустое, - резко махнул рукой Загорский, - война так война.
        - Виктор Сергеевич, но по плану…
        - Это не обсуждается. Вы все поняли?
        Добрый-Пролёткин, наконец, успокоился и смиренно произнес, разведя руками:
        - Все.
        - Ну и прекрасно. Исполняйте.
        Когда советник ушел, Виктор Сергеевич вызвал начальника охраны и приказал послать человека приглядеть за Наташей. Жизненный опыт говорил, что предчувствием нельзя пренебрегать.

* * *
        Как ни странно, советники Гофман и Добрый-Пролёткин, хотя и тесно сотрудничали по многим вопросам, очень редко встречались наедине. А нечастые встречи предпочитали проводить в буфете Администрации Президента на Старой площади. Такой выбор только на первый взгляд может показаться странным, на самом деле, если бы вы попробовали настоящую густую сметану в граненых стаканах или волшебный компот из сухофруктов, то вполне бы его поняли. А шкворчащие куриные котлетки с картофельным пюре - не каким-нибудь порошковым, а настоящим, из лучшей белорусской картошечки? А капустные шницели в хрустящей корочке? А молочные сосиски с зеленым горошком?
        Ходили упорные слухи, что заведующий буфетом, человек весьма преклонного возраста, занимал должность еще со времен Иосифа Виссарионовича, меняя лишь название ведомства, к которому относилось это предприятие общественного питания. Тогда, в далеком пятьдесят первом, один из заместителей министра госбезопасности, заскочив в буфет, скушал бутерброд с красной рыбой и отправился с острым отравлением прямиком на больничную койку. Естественно, заведующего немедленно арестовали, на скорую руку объявили английским шпионом и уже собрались устраивать громкий процесс с очевидным расстрельным приговором, как вмешался случай.
        Всемогущий Лаврентий Палыч Берия, вспомнив чудесные блинчики с творогом, которые были личным произведением незадачливого заведующего, послал за ними, а когда узнал, что автор сего десерта находится в подвалах вверенного ему учреждения, устроил подчиненным страшный разнос, а пострадавшему замминистра посоветовал мыть руки перед едой.
        Как бы то ни было, с тех пор завбуфета относился к качеству блюд как к вопросу жизни и смерти. Такая вот школа - куда так кулинарным техникумам и институтам питания!
        Интересное совпадение: когда господа советники собирались побеседовать тет-а-тет, буфет немедленно пустел, словно остальные сотрудники внезапно теряли интерес к еде и не желали выпить чашку-другую ароматного кофе.
        - Напрасно вы, Карл Иммануилович, предпочитаете дорогие рестораны, - говорил Добрый-Пролёткин, кушая заправленный ароматным подсолнечным маслом салат из капусты и морковки, - разница - исключительно в подаче.
        - Не скажите, - снисходительно отвечал Гофман, - у вас просто очень нетребовательный вкус. Его, знаете ли, надо развивать, тренировать, а если на капусточке прозябать - как тогда сможете отличить буайбес от, скажем, марсельской ухи.
        - А зачем я должен отличать ваш буайбес, если есть такая прекрасная капусточка?
        - Да, - вздохнул Гофман, - похоже, и здесь мы не сойдемся.
        - И не надейтесь. Скажите, лучше, зачем Наташе звонили?
        - Все в пределах правил, - быстро ответил Карл Иммануилович, - ничего предосудительного. Я просто посоветовал ей пообщаться с Виктором Сергеевичем. Тем более, что шеф в этом сам заинтересован. Не так?
        - Формально все так, - неохотно согласился Добрый-Пролёткин.
        - Тогда какие у вас претензии?
        - Почему обязательно претензии? Возникла щекотливая ситуация, которую следует обсудить.
        Гофман несколько брезгливо ковырял вилкой сельдь под шубой.
        - Да… кулинары, нечего сказать. Я бы отнес к смертным грехам химическое растворение костей в селедке. Аккуратно выбирать - терпения у них не хватает. Так что вы хотели обсудить?
        - Рудакова. В ближайшее время он выйдет на свободу.
        - Вы хотите, чтобы я по этому поводу расстроился?
        - Да что вы! И в мыслях не было!
        Гофман изобразил на лице заинтересованно-любезное выражение и даже растянул губы в неком подобии улыбки.
        - Тогда я вас слушаю!
        Добрый-Пролёткин отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и просто сказал:
        - Рудаков в опасности.
        - Я так не считаю, - сразу же отозвался Гофман.
        - И напрасно. Султан не остановится, пойдет до конца. Обещал свернуть шею Рудакову - и свернет.
        - Как знать… вы, кстати, в курсе, что с потерпевшим?
        - С потерпевшим? Что-то случилось?
        - Именно. Так вот, он наотрез отказался давать показания против Рудакова. Говорит, что сам во всем виноват. Удивительные вещи происходят после комы, верно?
        Добрый-Пролёткин выглядел смущенным. Он повертел в руках вилку, потом бросил ее на стол, глубоко вздохнул и сказал:
        - Надо же… Значит, просветление сошло на Ахмеда. Не вовремя…
        Гофман, немного наклонив голову, глядел на коллегу и явно наслаждался ситуацией.
        - Экий вы циничный. Я, однако же, думаю, что с его просветлением у вас и дальше будут проблемы.
        Иван Степанович посмотрел на него с беспокойством.
        - Вы думаете?
        - Уверен.
        - Не понимаю, как это поможет Рудакову. У Султана сейчас нет выбора - он уже заявил, что накажет его, и пути назад нет, свои не поймут. Для Султана это стало вопросом чести. Ахмед сам попадет под горячую руку, но Рудакову не поможет.
        - Возможно, - заметил Гофман с показной таинственностью в голосе, - я же думаю, что все у Рудакова будет хорошо. Напишет, наконец, книгу, станет известным, появятся деньги. Года через три купит домик километрах в двадцати от кольца по Новой Риге. Уютный такой - с камином и удобным креслом. По вечерам будет сидеть у огня, держать на коленях ноутбук и писать, писать, писать. Наташа устроится у него за спиной и станет читать прямо с экрана, отходя только для того, чтобы принести кофе или бокал красного вина. Каждая новая книга - сенсация. Пресса захлебывается от восторга, расписывая дар Рудакова, телеканалы сражаются за право взять интервью… Это же прекрасно?
        - Умеете вы, Карл Имануилович, речи произносить, даже сам заслушался, - признался Добрый-Пролёткин, - спорить не стану, ибо переубедить не вижу возможности.
        - Прекрасно. У нас же есть общая цель - безопасность Рудакова, верно?
        Иван Степанович утвердительно кивнул.
        - А к вопросам его творчества будет время вернуться. Согласны?
        - Если вы ожидаете сделки…
        - О чем вы?! Пусть каждый занимается своим делом, и все непременно получится… у одного.
        Гофман встал, поправил галстук, пригладил прическу, отчего приобрел заумный вид и сказал:
        - Засим, прощайте.
        Вежливо поклонился и вышел из буфета.
        Оставшись один, Добрый-Пролёткин с видимым удовольствием выпил стакан кефира, скушал свежую слойку, откинулся на спинку стула и широко улыбнулся. Выглядел он чрезвычайно довольным.

* * *
        В то время как советники вели переговоры в буфете на Старой Площади, над городом собиралась гроза. Но не простая гроза, каких немало бывает в жарком июле, а настоящий шторм, совсем как на кадрах о грядущем конце света, столь часто мелькающих на популярных телеканалах.
        Тучи сгущались прямо над головами, на глазах темнея и приобретая страшную бордовую окантовку. Прохожие тревожно смотрели вверх и торопливо покидали улицы. Порывы ветра, ставшего вдруг холодным, раскачивали троллейбусные провода, поднимали и вертели в воздухе пластиковые пакеты в окружении роя мелкого мусора.
        Тяжелые капли темными пятнами упали на горячий асфальт и застучали по капотам автомобилей. Потемнело, словно внезапно наступила ночь, раздался первый, еще не набравший силу рокот грома, и с неба на землю обрушились потоки воды.
        Дождевые струи больно хлестали разбегавшихся людей, собирались в ручьи, сливались в мутные реки, на улицах образовались целые озера с мусорными островами и бойкими водоворотами.
        И вся эта грозовая феерия сопровождалась фотографически-яркими вспышками молний и артиллеристскими залпами грома.
        Казалось, что наступило светопреставление, и что город уже никогда не сможет оправиться от такого удара…
        Но нет!
        Лихой вихрь разорвал черную мглу облаков, и пронзительные солнечные лучи ударили в раскрывшуюся прореху. Заклубились тучи, затягивая рану, но вихрь ударил снова и снова, солнце прижгло черноту июльским жаром, и гроза истаяла в прозрачном голубом небе.
        Гофман вышел из подъезда, невольно прикрыл рукой глаза от яркого солнечного света, и, отвернувшись, быстро нацепил круглые и черные, как у слепого, очки.
        XVIII
        После встречи с Загорским Наташа немного успокоилась. Конечно, воспоминания о пережитом унижении были неприятны, зато Виктор Сергеевич проявил себя истинным джентльменом. Легко, как пушинку, подхватил на руки, усадил на стул, а потом долго говорил, что ради нее готов полмосквы закатать в асфальт. Звучало это так убедительно, что невольно представлялись дорожные катки в сопровождении автоматчиков.
        Воспоминания прервал телефонный звонок. Начальник очень раздраженным голосом поинтересовался, когда она, наконец, соизволит показаться на работе, или, по крайней мере, начнет отвечать на звонки. Наташа ойкнула и принялась долго и путано объясняться, но босс прервал ее излияния и потребовал немедленно явиться и приготовиться к ответственной работе - надо срочно подготовить презентацию для каких-то очень важных буржуев. И еще сказал, что давно бы уже уволил ее, несмотря на всякие семейные обстоятельства, но остальные девчонки бестолковы до невозможности, и не могут в письменном виде двух слов связать.
        Работу терять сейчас нельзя ни под каким видом, поэтому Наташа моментально собралась, но когда уже готовилась выйти, позвонил Добрый-Пролёткин и слезно просил срочно подъехать на Тверскую. Виктор Сергеевич будет ждать ее в ресторане, где они впервые обедали. Наташи тут же забыла про работу, выбежала на улицу и на остановке замахала рукой, подзывая такси. И никак не ожидала, что…

* * *
        Сенатор Кондрат Савельевич Селиверстов, известный в определенных кругах как Контра, был одной из самых противоречивых фигур на российском политическом небосклоне. В нем помещались две ипостаси: первая - уважаемого члена верней палаты российского парламента от южноуральского региона, и вторая - истинного владельца этого самого региона, владельца абсолютного и непререкаемого. Империя господина Селиверстова начинала строиться еще во времена ваучеров, кооперативных туалетов, наперстков на вокзале и лихого рэкета.
        Две личности никак не могли ужиться в тучном сенаторском теле. Первая получала истинное наслаждение от осознания причастности к высшему кругу, зато вторая никак не могла выбраться из капкана девяностых, и вдобавок была испорчена властью. Выражение «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно» полностью применимо ко второй контровской ипостаси и ее отношениям с родным регионом.
        Конфликт личностей, запертых внутри сенатора, нередко приводил к печальным последствиям, вроде стрельбы по машинам, не вовремя уступившим дорогу, дракам в клубах и ресторанах, пристрастию к кокаину и неразборчивостью в отношениях с женщинами. Последнее занимало большую часть времени, свободного от просиживания штанов в кабинете и сладкой дремы на заседаниях.
        Контра постоянно попадал в темные и неприятные истории, но всегда выходил сухим из воды, чему причиной была фантастическая интуиция. Никогда он не имел конфликтов с людьми, которые могли хоть в малой степени повредить ему. Нет, он не был примитивным трусом, а просто неосознанно выбирал слабую жертву. Зато коллеги-сенаторы знали исключительно первую его ипостась и доходившие слухи о странностях поведения господина Селиверстова относили отчасти к пустым сплетням, а отчасти к простительным мужским слабостям.
        Склонность к эпатажу привела пару лет назад к небольшому конфликту с Администрацией Президента. Тамошние борцы за общественное мнение настоятельно просили не провоцировать обывателя показной роскошью. Но не такой человек Контра! Он стал единственным из сенаторов, кто наотрез отказался от служебного Мерседеса в пользу собственного раритетного Роллс-Ройса, последним владельцем которого был известный колумбийский наркобарон, а до него - саудовский принц.
        Именно этот бирюзовый красавец со снежно-белым бампером ехал по Профсоюзной улице в сторону центра. Кондрат Савельевич глядел в окно, рассеянно созерцая сумбурную московскую жизнь. Вот обливающиеся потом таджики в оранжевых жилетах разваливают тротуар отбойными молотками. Вот радостный гаишник тормознул вылезшую на встречку Газель с номерами какой-то дремучей глубинки. А вот…
        Контра подался вперед и завопил что было сил:
        - Стой! Стоять, я сказал!
        Далее он использовал целый каскад выражений, призванных выразить высшую степень восторга.
        На самом краю тротуара стояла, голосуя вытянутой к дороге рукой, невероятно красивая девушка. Нет, какая же она красивая? Этого слова не достаточно! Бесподобная! Прекрасная! Само Мисс Совершенство! Кондрат Савельевич обнаружил, что все это говорил вслух и сам себе удивился.
        Собравшийся было притормозить возле красавицы жигуленок шестой модели испуганно вильнул в сторону, уступая дорогу метнувшемуся с третьего ряда Роллс-Ройсу. Таксист-бомбила помянул нехорошим словом конкурентов, «понакупивших скотовозов» и поехал дальше искать клиентов.
        Роллс-Ройс остановился с грацией авианосца, в сзади его тут же прикрыл черный джип охраны с хищным оскалом серебристого радиатора.
        Контра распахнул дверцу и широко улыбнулся:
        - Садись!

* * *
        Увидев приближающийся Роллс-Ройс, Наташа невольно отшатнулась. Появление лимузина было пугающе неожиданным и иррациональным. Бирюзовая дверца, сверкнув зеркальными хромированными полосками, плавно раскрылась, и человек на заднем сиденье растянул губы в улыбке и сказал:
        - Садись!
        - Нет, спасибо, - сразу же ответила Наташа.
        Во-первых, она никогда не садилась в такси, если там был кто-то, кроме водителя. Во-вторых, в такую крикливую машину она точно бы не села. Ну а в-третьих… не понравился ей человек на заднем сиденье. Сразу так взял и не понравился. Всего-то и сказал одно слово, но в голосе было столько медовой фальши, что захотелось сразу же повернуться и уйти, не оглядываясь.
        - Давай, давай, садись!
        Человек на заднем сиденье сделал приглашающий жест и, продолжая улыбаться, наклонился к Наташе и протянул руку. Его лицо с гладкой, как барабан, кожей и водянистыми глазами казалось неживым. Говорил он одними губами, все прочее черты оставались неподвижными. Это походило на речь персонажа из дешевого мультфильма, в котором сэкономили на прорисовке мимики.
        «Неприятный какой, - подумала Наташа».
        Кроме подсознательной неприязни, она отметила странное несоответствие возраста - лет под шестьдесят - и манеры одеваться. Светлые джинсы с разрезами на коленках и, несмотря на жару, модно мятый светлый пиджак с бежевыми заплатками на локтях. Хотя, какая жара - из салона тянуло кондиционированной прохладой, запахом кожи, благородного дерева и дорогого парфюма.
        - Нет, спасибо, я сама, - сказала Наташа.
        - Сама? - удивился неприятный субъект. - А я на что?
        Наташа не нашлась, что ответить. Она просто отошла от машины, встала на тротуар позади нее и вытянула руку, призывая такси.
        И не заметила, как человек в лимузине дал короткую команду водителю, тот поднес к губам рацию, и сейчас же из грозного джипа выскочили два телохранителя, подхватили Наташу и очень ловко забросили в Роллс-Ройс. Дверца захлопнулась, и гордый англичанин отчалил от московской обочины. Через секунду джип последовал за ним.
        Все произошло настолько стремительно, что никто из прохожих ничего не заметил. Хотя… Неприметный человек, только что с интересом рассматривающий обложки журналов на витрине киоска, мигом выскочил на обочину, посмотрел вслед уезжающему кортежу и принялся названивать кому-то по мобильному телефону.

* * *
        В салоне Роллс-Ройса было нереально тихо, словно у машины вовсе не было мотора. Последние звуки смолкли, когда закрылось стекло, отделяющее пассажиров от водителя. Наташа забилась в угол и испуганно смотрела на похитителя. А тот снова улыбнулся и сказал:
        - Что ты так напрягаешься? Все будет хорошо.
        Наташа не находила сил, чтобы ответить - в горле словно застрял сухой комок.
        - Да что ты глазенками хлопаешь? Я разве страшный?
        Она замотала головой. Спорить совсем не хотелось.
        - Вот и умница, - одобрительно кивнул человек с неподвижным лицом и вдруг громко расхохотался: - страшный я, еще какой! Сам боюсь. У-у-у!
        Он сделал грозные глаза, изобразил пальцами «козу» и протянул руку к Наташе. Она громко вскрикнула.
        - Да что ты дергаешься, - недовольно пробурчал похититель, - ты даже не представляешь, как тебе повезло. Знаешь, кто я?
        Наташа, наконец, смогла собраться с силами и ответить:
        - Пожалуйста… отпустите меня, пожалуйста.
        - Кто же тебя держит? - хозяин Роллс-Ройса казался оскорбленным в лучших чувствах: - Можешь идти куда хочешь! Прямо сейчас и иди!
        В голосе звучала неподдельная обида ребенка, несправедливо обвиненного в краже конфетки.
        Наташа, неотрывно глядя на него, потянула за ручку, но дверца не открылась.
        - Не открывается? - невинно поинтересовался похититель. - Такое бывает. Это очень умная машина. Знает своего хозяина и никогда не выпускает красивых девушек.
        И добавил безо всякого перерыва:
        - Меня зовут Кондрат.
        Это прозвучало так, будто это имя должен знать каждый человек на Земле, и не просто знать, а при произнесении оного обязан прийти в неописуемый восторг: «Кондрат?! Тот самый?! Пустите, позвольте одним глазком!»
        Между прочим, именно так встречали Кондрата Савельевича в нескольких московских клубах, где выстраивалась целая очередь из длинноногих красавиц, желавших пообщаться с ним тет-а-тет. Ничего удивительного - при всех недостатках он был человек нескупой, можно даже сказать щедрый.
        Но Наташа была не в курсе таких деталей характера своего похитителя, да и, признаться, не сильно они ее интересовали. Поэтому она сказала, пытаясь быть уверенной и убедительной:
        - Послушайте, у меня сейчас важная встреча. С очень серьезными людьми. Пожалуйста, отпустите меня.
        - Правильно, я и есть серьезный человек. Не веришь? - спросил Кондрат, явно задетый тем, что его имя не произвело должного впечатления.
        - Я верю, - поторопилась согласиться Наташа, - честное слово, у меня очень важная встреча…
        - Важнее некуда. Сейчас мы поедем покушаем. Нет ничего важнее пищеварения. А потом посмотрим.
        - Послушайте…
        - Хватит, - прервал ее Кондрат, - поговорим после. А сейчас давай познакомимся поближе. Тебя как зовут?
        - Знаете, Кондрат…
        - Я же сказал…
        В этот момент машина резко затормозила, и Кондрат, потянувшийся к Наташе, потерял равновесие и едва не повалился на пол.
        - Ах, чтоб тебя!
        Что-то негромко щелкнуло, и в салоне раздался слегка искаженный интеркомом голос водителя.
        - Шеф, тут менты. Перекрыли дорогу, хотят осмотреть машину.
        - Что?! - Лицо Кондрата налилось кровью и стало багровым, как спелый помидор. - Что там Кумпол спит?! Пусть разберется, мать вашу!
        Наташа сидела тихо, как мышка. Полиция - конечно, хорошо, но этот тип с редким именем Кондрат стал в один момент таким страшным, что звать на помощь она не решилась.
        Неизвестно, кто такой Кумпол, и как именно он должен был разбираться, но судя по всему, он пользовался определенным авторитетом среди сотрудников полиции, потому что через пару минут Роллс-Ройс тронулся с места.
        Кондрат заметил, что Наташа достала мобильный телефон и тут же, безо всяких церемоний забрал его. Просто выхватил из рук, осмотрел, выключил и бросил в кармашек на дверце.
        - Что за дрянь! Куплю тебе новый, самый последний. А так будет мешать, - он понизил голос, пытаясь, по всей видимости, придать ему интимности, - нам же нужна тишина, верно? Музыку любишь?
        Он выудил из ящичка пульт, нажал кнопку, и в салоне зазвучала мелодия «Бессамо мучо», исполнявшаяся в клубном ритме, со вставками бессмысленного речитатива ди-джея и скрипучими виниловыми заеданиями.
        Такая музыка, вместо того, чтобы успокоить, еще больше напугала Наташу. Она совсем вжалась в сиденье и была готова разреветься.
        - Да успокойся ты! - усмехнулся Кондрат, достал из кармана стеклянную трубочку и дощечку красного дерева, высыпал на нее полоску белого порошка, разровнял кредиткой и протянул Наташе: - Будешь?
        - Нет!
        - Как хочешь.
        Он поднес дощечку к лицу, и, проведя перед носом, вдохнул белую пыль. Зажмурил глаза и затряс от удовольствия головой.
        - Ах, хороша!
        Потом оценивающе посмотрел на Наташу, цокнул языком и заявил:
        - Ну как ты одета! Посмотри на себя, красавица ведь, куда там этим, - он кивнул в сторону, где, по его представлению, находилось сборище «этих», немного помолчал и добавил: - повезло тебе. Будешь, как сыр в мыле… то есть…
        Кондрат запнулся и хотел было поправиться, но вместо этого замер с остекленевшими глазами.

* * *
        Для Кондрата Савельевича все происходившее в салоне автомобиля представлялось иначе. Доза кокаина холодком пощекотала ноздри и сразу же прокатилась горячей волной от затылка до копчика. Хорошо!
        Но вдруг кровь забарабанила в висках, уши заложило, а воздух стал тягуче-густым. Исчезло всякое ощущение движения, словно Роллс-Ройс остановился, но как-то неправильно, безо всякого торможения. Наташа замерла на месте в странной неудобной позе, с рукой, застывшей в воздухе, став похожей на огромную искусно сделанную куклу.
        Контра по привычке выругался и только хотел вызвать водителя, чтобы узнать, какого, собственно, лешего тут происходит, как в потолке открылся люк, и в салон влетел человек, странный до невозможности.
        Появление незнакомца было интересно по двум причинам: во-первых, в Роллс-Ройсе сроду не было люка. Это вам не Мерседес какой-нибудь, а машина королей. А во-вторых, посмотрите на этого летуна! Обтягивающее черное латексное трико с красной звездой на груди, а поверх трико - красные трусики, подчеркивающие мужское достоинство невероятных размеров. Образ супергероя, дополняла черно-красная маска.
        Господин Селиверстов был не робкого десятка. Да что там - добиться нынешнего положения он смог благодаря незаурядной отваге. Сколько раз ему приходилось смотреть на направленный в лицо ствол… Происходило такое, правда лет пятнадцать назад, но опыт, как говориться, не пропьешь.
        - Тебе чего? - тихо и грозно спросил Контра.
        Пришелец не удостоил его ответом, осмотрелся в салоне и ловко втиснулся между сенатором и Наташей.
        - Я спрашиваю, чего тебе надо?!
        - Ах да, - несколько лениво сказал гость, откашлялся, и поправил маску - кто тут обижает слабых и беззащитных?! Я здесь, чтобы восстановить справедливость и покарать зло… словом, как-то так!
        В подтверждение своих слов он неопределенно покрутил рукой у уха.
        Контре такого объяснения было явно недостаточно.
        - Ты вообще понял на кого наехал?
        - Да понял я! - отмахнулся пришелец. - Все понял. И так работы полно, а приходится отвлекаться на всякую ерунду… Времени не хватает просто катастрофически!
        Он всем телом изобразил странную фигуру, ясно показывающую, что да, на самом деле времени не хватает. Контра невольно восхитился такому искусству, но сказал очень сурово.
        - Короче! Чего надо?
        - Ну, значит, так… Эту девочку надо отпустить. Прямо сейчас и безо всяких разговоров…
        - Да пошел ты… - Контра очень четко сформулировал желаемое направление движения собеседника, чем, впрочем, ничуть его не обескуражил.
        - Вы не поверите, но я могу оказаться и там, и тогда вам будет совсем не до смеха. Но я не буду пользоваться вашей неосведомленностью. Просто предлагаю разойтись по-хорошему, поверьте, это и в ваших интересах.
        Контра, не задумываясь, снова послал наглого летуна. Как ни странно, тот воспринял ругань вполне благосклонно.
        - Признаюсь, господин Селиверстов, я давно за вами слежу и знаю, что нам предстоит очень долгое знакомство. И насколько оно будет… гм… комфортным, зависит только от вас.
        - Чего?
        - Чего… - передразнил пришелец, - а вот чего!
        И тот произошло явление странное и необъяснимое. Пришелец раскрыл рот куда шире пределов, отведенных природой. Казалось, разверзнутый зев превосходил размерами голову, и что особенно удивительно, изнутри его освещали багровые всполохи.
        Контра по-настоящему испугался. Происходящее слишком далеко выходило за рамки человеческого понимания. Он осторожно наклонился к распахнутой пасти латексного супергероя и заглянул внутрь…
        Но ждало его не ужасающее открытие, а сплошное разочарование. Внутри оказался длинный ряд зубов, явно требовавших внимания стоматолога, и трубка-лампа дневного света, неисправная и потому искрившая багровыми вспышками.
        Однако же Контру это не успокоило. Он был человеком неглупым и прекрасно понимал, что во рту у гражданина такая лампа поместиться не может. А как, скажите, организована проводка? Почему-то в памяти всплыли схемы подключения нежилых помещений, давным-давно попавшиеся на экзамене в электротехническом техникуме. Да что там проводка! Сколько у человека зубов? Тридцать с чем-то. А здесь одних нижних не меньше ста.
        Пришелец закрыл рот, издав при этом хлюпающий звук, и заявил:
        - Не стоит обольщаться - перед вами, любезный Кондрат Савельич, только вход. Дальше все будет значительно…
        Но узнать, что будет дальше, Контре не пришлось. В салон через тот же несуществующий люк забрался второй пришелец. Надо сказать, что он кардинально отличался от первого - не носил дурацкого трико, а предпочитал светлые льняные брюки и длинную, почти до колен, белую рубаху без ворота. Обуви, правда, не имел вовсе и ходил босиком. Глаза его были голубые, со смешинкой, а волосы - светло-русые, подстриженные под «горшок». На груди - большой, как у священника, крест. Словом, вполне нормальный человек, если бы не снежно-белые крылья, выглядывавшие из-за спины.
        Он вольготно чувствовал себя в салоне Роллс-Ройса, не рассчитанном но то, что кому-то из пассажиров придет в голову стоять во весь рост. Однако же пришелец с крыльями ухитрился стоять весьма элегантно, изогнувшись самым изощренным образом. Единственно, оказавшиеся твердыми кончики крыльев безжалостно скребли по драгоценной обивке, оставляя варварские царапины на тончайшей бежевой коже и панелях красного дерева.
        Контра впал в состояние, которое можно назвать «прострацией», он не испытывал каких-либо эмоций, ничего не боялся и ни о чем не думал. Просто наблюдал со стороны, как будто все происходило вовсе не с ним.
        Пришельцы повели себя довольно странно: они вступили в нудные пререкания, обвиняя друг друга в нечестном поведении и нарушении каких-то договоренностей. Причем тот, который в костюме супергероя, обращался к крылатому «Иваном Степановичем», а сам отзывался на имя «Карл Иммануилович».
        Наконец, Карл Иммануилович нашел аргумент, подействовавший на его визави:
        - А скажите, дорогой мой Иван Степанович, как так получилось, что уважаемый Кондрат Савельевич, мой старый клиент, задержался с выездом из офиса на один час двадцать минут и сорок три секунды.
        На лице Ивана Степановича, который, судя по всему, не умел лгать совсем, отразилось сильное замешательство.
        - Я, знаете… я не считаю, что нарушил… все так сказать, в пределах…
        - В пределах?! - саркастически воскликнул супергерой. - Как вольно вы, однако, обращаетесь с пределами! Выстраивать для других - это, пожалуйста, а себя ограничивать, выходит, не считаете нужным?
        - Не забывайтесь! - сердито ответил Иван Степанович и недовольно пошевелил крыльями.
        - А то что? Пожалуетесь руководству? Ха-ха. Лучше скажите, не вы ли надоумили Кондрата Савельевича вчера вечером посмотреть эротический фильм с малоизвестной голливудской красоткой Кассандрой Ли, как две капли воды похожей на Наталью Владимировну? - супергерой кивнул на неподвижную Наташу. - И не вы ли ночью посылали ему сладострастные виденья с участием той же Натальи Владимировны?
        Иван Степанович, никак не ожидавший такой осведомленности, смутился.
        - Так-то вы соблюдаете договоренности, - с горечью сказал Карл Иммануилович, - и после этого смеете говорить, что я как-то вмешиваюсь в ваши дела! При этом я нахожусь в машине моего клиента и призываю его одуматься и сойти с кривой дорожки! Выполняю, между прочим, вашу работу!
        - Знаем, что вы там выполняете, - буркнул Иван Степанович, но спорить дальше не стал.
        - Тогда, - объявил супергерой, - попрошу вас покинуть машину, мне надо провести переговоры со своим клиентом.
        Но крылатый пришелец вдруг радостно рассмеялся.
        - Уже поздно!
        Карл Иммануилович прислушался к чему-то и воскликнул:
        - Ну, надо же! Не успел! И здесь провел!
        - Да, - самодовольно ответил Иван Степанович, - лейтенант Пашкевич уже давит на тормоз.
        - Как же я так проворонил? - расстроился супергерой.
        - Внимательнее надо быть! А нам, кстати, пора. Кондрата Савельевича ждут неотложные дела.
        - Да, - согласился Карл Иммануилович и повернулся к Контре, - на сегодня с вами прощаемся. А так - до скорой встречи!
        И тут сенатор Селиверстов заметил, что супергерой Карл Иммануилович, имел сзади хвост, убранный в латексный черный чехольчик, на голове его росли аккуратненькие рожки, а на ногах имелись самые настоящие копыта. Понял тогда Кондрат Степанович, что был это самый настоящий черт, каким еще в детстве грозила бабка: «придет чертяка и заберет тебя!» Дождался, пришел! Называет своим клиентом и ждет новой встречи.
        Ужас, охвативший Контру, был таков, что он не обратил внимания, как оба пришельца переглянулись и растворились в воздухе. А в следующее мгновение машина затормозила так сильно, что Кондрат Савельевич потерял равновесие и больно стукнулся головой о водительскую перегородку.
        XIX
        Воспоминания о страшном происшествии представлялись Наташе в виде отдельных ярких фрагментов, словно кто-то нарезал на куски киноленту и показывает отрывок за отрывком. Вот медленно приближается мерзкая физиономия Кондрата, растянувшего губы в сладкой улыбке. А вот тот же Кондрат с замерзшим лицом и остекленевшими глазами - он вдруг застыл, неподвижностью напоминая восковую фигуру, фотографически похожую на человеческое тело, но все же неживую.
        Наташа находилась в прострации, и новые события, пусть даже самые необычные, никак не могли усилить страх. Куда уж усиливать-то… И так руки тряслись, а к горлу подступал комок - того и гляди вывернет наизнанку. Она отрешенно подумала, что на встречу к Загорскому не успеть, и теперь Тёмка пропадет… Кондрат механически покачивался на сиденье, и вдруг, не меняя позы, как пластиковый манекен, начал заваливаться Наташе на колени.
        В этот самый момент последовал удар и темнота.
        Бессознательное состояние продлилось не долго. Это была вовсе не авария, а скорее резкое торможение и остановка. Дверца, тяжелая и толстая, жалобно хрустнув петлями, вылетела наружу, кто-то подхватил Наташу и легко, как пушинку, забрал из салона.
        Она увидела Загорского и ничуть не удивилась. Именно таким должен быть настоящий генерал. Пусть в костюме от «Китона», это не важно! Он стоял, грозный и непреклонный, а бойцы с автоматами в черной форме и матовых шлемах укладывали на дороге охрану Кондрата. Джип сопровождения напоминал вскрытую консервную банку - ребята Загорского не церемонились с чужим имуществом. Впрочем, мыслей о сопротивлении ни у кого не возникло, настолько слаженно и, можно сказать, убедительно работали черные бойцы.
        Загорский подскочил к Наташе, оттолкнул высокого человека, доставшего ее из салона, и порывисто обнял за плечи.
        - Наташа! С вами все в порядке?!
        У нее хватило сил, чтобы кивнуть, расплакаться и по-детски прижаться щекой к груди.
        - Наташенька… Все закончилось, я с вами. Все хорошо. Вам больше ничего не угрожает, успокойтесь, пожалуйста.
        Загорский говорил и говорил, а Наташа действительно успокаивалась и верила, что теперь-то все будет хорошо.
        Из салона Роллс-Ройса два бойцы вытащили ожившего Кондрата. Сенатор с трудом держался на ногах и оглядывался, словно пытался разглядеть кого-то среди черных бойцов.
        - А вот и наш Кондрат Савельевич… Давно не виделись.
        Эти слова Загорский произнес вроде бы даже с легкой усмешкой, но Наташа уловила в них такую ярость, что вздрогнула.
        И вдруг Кондрат с неожиданной для его комплекции прытью вырвался из рук не ожидавших подвоха сопровождающих, ухнул, словно большая сова, и припустил вдоль дороги с такой скоростью, что в секунду скрылся в арке трехэтажного дома. Выходившая из подъезда женщина от неожиданности выронила из рук пластиковый пакет с продуктами и испуганно перекрестилась - так страшны и безумны были глаза убегающего человека.
        Загорский окриком остановил метнувшихся за Селиверстовым бойцов и скомандовал отход. Ах, как хотелось бы по-свойски поучить сенатора, но, увы - слишком много шума. Машины тормозили у раскуроченного джипа и перегородившего половину дороги Роллс-Ройса, а зеваки уже вовсю снимали живописную картинку на мобильные телефоны. К изумлению Контриных охранников, их так и оставили лежать на земле, а черные спецназовцы подхватили Наташу и в один момент погрузились в два микроавтобуса с тонированными стеклами. Автомобили рванули с места и быстро растворились в потоке.

* * *
        Начальник охраны Загорского подполковник Соломонов выглядел так, словно все происходящее его совершенно не касалось. Он с абсолютным спокойствием перенес истерику, которую ему закатил начальник главка МВД, лично прибывший к служебному коттеджу в Жуковке. Ситуация, конечно, сложилась неприятная: вместе с полицейским начальством приехали два автобуса с СОБРом. ФСОшная охрана поселка связалась с руководством в Москве, получила приказ не вмешиваться, и бравые ребята - все как один с майорскими погонами - принялись с интересом наблюдать за остросюжетной ведомственной драмой.
        Недовольство начальника главка понять было можно: подполковник Соломонов вышел к воротам встречать гостей, однако пустить на территорию отказался наотрез. Более того, связался по рации с Загорским, и генерал вполне отчетливо услышал адрес, по которому замначальника администрации рекомендовал ему направиться. Попытка завладеть инициативой явно проваливалась. Ордер на обыск резиденции руководителя такого уровня получить было непросто, а идти на штурм под прикрытием оперативной необходимости теперь было проблематично. Да и исход не казался очевидным - в охране Загорского служили такие волки, что возможностей СОБРа могло не хватить. Что же прикажете, подкрепление вызывать? А основания? Ведь «оперативная информация» - это, по большому счету, всего лишь предположения.
        - Товарищ генерал, я чем-нибудь могу помочь? - вежливо спросил Соломонов, прочитав на лице генерала непростую работу мысли. Не то, чтобы начальник охраны был опытный физиономист - просто малейшие шевеления извилин в голове высокого руководителя сразу же отражались на округлом лице. Сейчас, например, на нем был написан вопрос: «А что, если?»
        Начальник главка глубоко вздохнул, поборол нестерпимое желание дать в ухо наглому подполковнику, раздраженно махнул рукой и отошел в сторону. К Соломонову подскочил подтянутый молодой полковник в кожаной папкой в руках и заговорил быстро, но при этом разборчиво, как хороший мастер речитатива.
        - К нам поступила оперативная информация, что в этом здании незаконно удерживается сенатор Кондрат Савельевич Селиверстов, - сказал полковник и вопросительно взглянул на Соломонова.
        Но тот изобразил на лице вежливую заинтересованность и спросил:
        - И что вы предлагаете?
        Полковник оглянулся на генерала, раздраженно постукивающего носком ботинка колесо Мерседеса, и, не получив начальственных указаний, ответил:
        - Немедленно выдать сенатора и проследовать с нами для выяснения всех обстоятельств, либо допустить наших сотрудников для досмотра помещений.
        - Что вы, товарищ, полковник, - Соломонова ничуть не удивила такое предложение, - я заявляю официально, что сенатора Селиверстова на территории объекта нет и никогда не было…
        Он заметил порывистое движение полковника и решительно поднял руку, словно призывая к осторожности.
        - Я же имею указание руководства не допускать на объект посторонних, невзирая на чины и звания. Вам известен перечень бумаг, необходимый для входа на объект? Они у вас есть?
        - Понимаете ли… подполковник, сейчас мы действуем в рамках оперативной необходимости. К нам поступили достоверные сведения, и мы обязаны их проверить. Предупреждаю, что здесь находятся высшие офицеры полиции при исполнении. Так что…
        - Это очень хорошо, - любезно улыбнулся Соломонов, - тем более, что перед вами также офицер при исполнении. И можете не сомневаться, что буду действовать в точном соответствии с должностными инструкциями. Тем более что сенатора Селиверстова здесь нет. Уверяю вас. Рекомендую поискать его в районе пересечения Можайского шоссе и Рублевки.
        - Тело? - деловито спросил полковник.
        - Бог с вами, товарищ полковник, живого! Хотя, за это время он вполне мог куда-нибудь переместиться. Думаю, что его охрана давно отыскала шефа.
        - За его охрану и за выходку на Можайском шоссе вы еще ответите! - начал было полковник, но тут же сбавил тон. - Не знает охрана, где он. Заявляют, что это вы незаконно задержали сенатора…
        - Простите… Я лично?
        - Э-э-э… это нам и предстоит установить?
        - Тогда у вас вопросы персонально ко мне. Или вы считаете, что Виктор Сергеевич Загорский лично похитил сенатора Российской Федерации и запер в служебном помещении? Представляете уровень скандала, если все окажется вымыслом?
        Соломонов придал лицу мечтательное выражение, словно явственно увидел этот самый скандал. И добавил:
        - К сожалению, ничем не могу помочь. Мы не занимаемся розыском господина Селиверстова и не имеем сведений о его местонахождении. Что касается лично меня, то, если у вас есть необходимые бумаги из прокуратуры, то готов проследовать с вами в любое место. Если же бумаг нет, - тут начальник охраны сочувственно, что при данных обстоятельствах выглядело издевательски, развел руками, - то, извините. Но, прошу заметить, я, как законопослушный гражданин, после окончания смены готов явиться к вам в кабинет и дать все необходимые показания.
        Полковник потерял нить разговора и оглянулся на генерала, а тот, по всей видимости, принял окончательное решение отступать, сел на заднее сиденье Мерседеса и скомандовал трогаться. Полковник тотчас утратил интерес к собеседнику, развернулся и рысцой побежал к машине. Соломонов с невозмутимым лицом крикнул ему вслед:
        - Товарищ полковник! Так вы меня вызываете или как?
        Ответом он удостоен не был.
        Спустя минуту кавалькада из десятка автомобилей и двух тонированных автобусов выехала, сверкая проблесковыми маячками, из охраняемого коттеджного поселка.

* * *
        Когда Наташа проснулась, было уже совсем темно. Несколько секунд она вообще не могла сообразить, где находится, потом поняла, что лежит одетая на кожаном диване, укрытая мягким пледом. Спать хотелось ужасно, и чтобы сесть, потребовалось категорически скомандовать себе: «вставай!»
        Большая комната, каких не может быть в городской квартире, походила на зал в рыцарском замке - огромный, в полстены, камин, потрескивающий багровыми углями, массивные кресла, тяжелый полированный стол, дубовый шкаф с посудой, на стенах - картины, содержание которых разглядеть в темноте было нельзя.
        Между шторами пробивалась тоненькая полоска света, прочерчивающая комнату яркой линией.
        В кресле-качалке у камина крепко спал Загорский. Сейчас он совсем не походил на могучего героя-спасителя, каким был несколько часов назад. Правую руку положил под голову, губы - бантиком, и посапывал сладко-сладко, как ребенок.
        Наташа улыбнулась. Настолько трогательная была картина, что она потянулась - погладить по голове. Но не успела.
        Преображение было стремительным. Загорский проснулся мгновенно, точным движением перехватил руку, а сам соскользнул с кресла и размахнулся для удара. В глазах - огонь и ярость.
        Наташа вскрикнула, и это сразу же отрезвило Загорского. Он отпустил руку и растерянно оглянулся по сторонам.
        - Наташа? Вы… ради Бога простите!
        Несмотря на неожиданность произошедшего, Наташа не испугалась. Наверное, просто не успела. Она отступила на шаг и жалобно сказала:
        - Мне больно. Руку.
        Сказала и горько заплакала.
        Если кто-то из подчиненных увидел Виктора Сергеевича в этот момент, то не поверил бы собственным глазам. Несгибаемый замглавы Администрации Президента был растерян, убит и подавлен. Казалось, он вот-вот разрыдается - губы дрожали, а в глазах - самое настоящее отчаяние.
        - Наташенька… я не знаю… ради Бога… клянусь, не хотел.
        Пока Наташа всхлипывала, Загорский бережно взял ее ладонь двумя руками.
        - Простите… Это у меня с Афганистана. Последствия контузии. Иногда себя не контролирую. Обещаю, этого больше не повторится.
        - А вы… всегда спросонок бросаетесь на людей?
        - Нет, - твердо, по-военному, сказал Загорский, - это случается редко. В последнее время прекратилось, и я надеялся - навсегда.
        - И вы обещаете больше не хватать меня за руки?
        Виктор Сергеевич тотчас же отпустил ее.
        - Обещаю. Если хотите, я сделаю что угодно.
        Наташа смутилась.
        - Я вовсе не это имела в виду… просто неожиданно и больно. Правда. Даже не знаю, что сказать.
        - А вы ничего не говорите, - рассмеялся Загорский, - я буду на вас любоваться как на молчаливое произведение искусства. Мир?
        - Мир! - кивнула Наташа.
        - Спасибо!
        Виктор Сергеевич бережно взял Наташу под руку, подвел к креслу, стоявшему у самого камина, усадил, а сам остался стоять прямо перед ней.
        - Чай, кофе? По-моему, не помешает чего-нибудь покрепче.
        - Не помешает.
        Загорский подошел к буфету и взял с полки угловатую бутылку с забавной черно-белой этикеткой.
        - Знатоки и ценители будут смеяться, но я предпочитаю американский бурбон. Понимаю: не патриотично и не слишком эстетично. Будете?
        - Буду, - уверенно сказала Наташа.
        - Со льдом?
        - Да.
        - А я без.
        Загорский открыл отделанную деревом дверцу, за которой оказался холодильник, достал серебряное ведерко со льдом и вернулся к Наташе.
        Пока Виктор Сергеевич ходил за стаканами и орешками, Наташа рассматривала ведерко. Работа явно старинная, серебро потускневшее, узор местами стерся, зато отчетливо виден герб - выполненная затейливым шрифтом заглавная латинская буква N в окружении листьев и с короной наверху.
        - Это один из вариантов герба Наполеона, - сказал Загорский, увидев, что Наташа наклонилась к ведерку и пытается разобрать рисунок.
        - Как? Того самого?
        - Его, родимого.
        Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поставил два высоких стакана и сел в кресло напротив.
        - Правда, использовалось оно, как говорят знатоки, для белого вина. Сомневаюсь, правда, что император возил его в поход - делать лед в полевых условиях тогда не умели. По легенде, ведерко приобрел в Париже герой наполеоновских войн граф Пален.
        - Красивое… А вам не кажется, что это фетишизм? Какая разница, кому оно принадлежало? Всего лишь вещь.
        - Вы не верите в особую энергетику человека? Что частица души передается предметам, с которыми он соприкасается?
        По лицу Загорского и тону вопросов нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.
        - Нет, не верю, - ответила Наташа, - хотела бы верить, но прекрасно понимаю, что человек - примитивно материален. К сожалению.
        - Странно… женщинам положено верить в приметы, гороскопы, гадания.
        - Значит, я не обычная женщина.
        - О, да! - воскликнул Загорский. - Вы необыкновенная, вы волшебная женщина!
        - Ну, вот… опять я хотела сказать совсем другое.
        - Я вас понял. Давайте, выпьем!
        Виктор Сергеевич положил в Наташин стакан льда и аккуратно налил немного янтарного виски, зато себе плеснул от души и торжественно объявил:
        - За вас!
        Наташа сделала глоток и закашлялась. Может этот самый бурбон и был чем-то особенным, но, по всей вероятности, ей не суждено стать любительницей американских крепких напитков. Зато Загорский выпил с явным удовольствием.
        - Эх, хорошо… Вам не понравилось?
        - Не очень, - призналась Наташа.
        - Жалко. Я думал, что бурбон должен нравиться женщинам.
        - Увы.
        Наташа улыбнулась и поставила стакан на стол.
        - Кстати, Виктор… - она запнулась, - Сергеевич. Спасибо вам. Вы меня спасли. Я очень испугалась.
        - Кстати, пожалуйста, - рассмеялся Загорский, - теперь я должен сказать что-то вроде: «Каждый на моем месте поступил бы так же».
        - Ну, это вряд ли. Каждый бы точно не смог. И вы далеко не каждый.
        - Напросился на комплимент…
        Наташе стало стыдно.
        - Простите.
        - Странный у нас разговор, - сказал Загорский, - постоянно извиняемся, словно наделали друг другу гадостей.
        Наташа немного помолчала, машинально взяла со столика стакан с бурбоном, приложила его к щеке и задумчиво ответила:
        - У меня такое ощущение, что мы с вами с разных планет.
        - Это как? - удивился Загорский.
        - Ну, смотрите, я - простой, если хотите, среднестатистический обыватель…
        Наташа заметила протестующий жест Виктора Сергеевича, остановила его и продолжила:
        - Именно так. Ничего выдающегося. Мои неразрешимые проблемы вы решаете на ходу, даже не оборачиваясь. Законы и ограничения, обязательные для меня, вы просто не замечаете. Вы их не нарушаете - нет, просто для вашего круга они другие. Я сейчас с ужасом представляю, что могло случиться со мной, а ведь тому человеку ничего бы за это не было! Просто он тоже с вашей планеты. Только он - плохой, а вы - хороший.
        Загорский рассмеялся, налил еще бурбона, залпом выпил и сказал:
        - Пусть так. Если такова природа вещей - зачем противиться, надо принимать. И вообще… - он собрался с духом и выпалил: - давайте к нам, на нашу планету! Может быть, здесь ваш дом?
        - Все может быть.
        Наташа сказала и удивилась - насколько переменился ее голос. Откуда взялись эти мягкие бархатистые нотки?
        - Значит…
        Наташа наклонилась через стол к Загорскому и посмотрела прямо в глаза.
        - А что будет с Рудаковым?
        Виктор Сергеевич покрутил головой так, словно ему жал воротничок.
        - Все в порядке будет с вашим Рудаковым!
        - Его выпустят?
        - Наташа, я…
        - Его выпустят? - повторила Наташа, повысив голос.
        Загорский помолчал с минуту, что-то обдумывая, потом решительно сказал:
        - Выпустят. Я обещаю.
        Наташа встала, подошла к нему, наклонилась, погладила по щеке и тут же поцеловала в губы.
        Загорский легко, как пушинку, подхватил ее на руки, хотел поцеловать, но Наташа остановила, приложив палец к его губам.
        - Подожди… Где у тебя душ? И еще… зубная щетка найдется?

* * *
        Виктор Сергеевич никогда не пользовался особым успехом у женщин. Хотя нет, скорее, ему просто было некогда уделять им внимание. Разве что, на третьем курсе военного училища - на первых двух их гоняли в хвост и в гриву, как молодых и зеленых, а, начиная с четвертого, пошли спецдисциплины, жизнь в закрытом городке и редкие выходы в райцентр, рядом с которым размещалась часть. Потом - Афганистан, Карабах, Таджикистан, бизнес начала девяностых, такой, что горячие точки казались местами вполне комфортабельными. Затем - политика, добавившая адреналина в кровь, но при этом начисто уничтожившая свободное время. Понимание слова «любовь» сформировалось из курсантских лихих загулов, мимолетных знакомств и бизнес-вечеринок, которые теперь принято именовать «корпоративами с приглашенными аниматорами». Словом, все сводилось исключительно к физиологии.
        Римма, надо отдать ей должное, всегда умело организовывать «гнездышко» - будь то комната в офицерском городке или вилла на Рублевке. Может быть, поэтому Загорский и был так к ней привязан. Потом еще дети… Но он ни разу не признавался ей в любви, считая всяческие усюсюканья чем-то постыдным для мужчины.
        Анечка… Можно сказать, она взяла его голыми руками - ах, как тут уместен яркий каламбур! Красавица-спортсменка оказалась настолько подкована в тонкостях технической стороны любовной науки, что привыкший к простоте и прямолинейности Виктор Сергеевич был повержен без сопротивления.
        А Наташа - это нечто иное! Она, возможно, не владела особой техникой, но каждое ее движение вызывало судорогу наслаждения. Загорский рычал, как зверь, едва не теряя сознания от восторга, но главным его желанием было поделиться этим восторгом с Наташей. И высшим счастьем стал миг, когда она вздрогнула всем телом и тихо застонала. А Загорский выгнул спину, откинул голову назад и закричал.

* * *
        Рудаков, получив болезненный тычок в бок, спросонок отмахнулся и сел на кровати.
        - Что?
        - Пасть закрой, чего орешь?
        Лунный свет из маленького зарешеченного окошка под высоким бетонным потолком падал прямо на худое лицо человека, по имени, дай Бог памяти… Хотя какое имя, это называется погоняло - Фокус. Точно, Фокус.
        - Чего надо? - хриплым голосом спросил Рудаков.
        - А надо сказать тебе, что если ночью кипешить будешь, люди сильно расстроятся. Понял?
        - Понял, - сказал Рудаков и лег на спину, глядя в потолок.
        Фокус немного постоял, раздумывая, не стоит ли еще раз сунуть кулаком по ребрам, но, поскольку прямых указаний не имел, посчитал миссию исполненной и отошел.
        - Спросить бы надо, - прозвучал из угла голос Святого, имевший, впрочем, дежурную интонацию.
        Можно сказать, что было высказано не утверждение, а, скорее, поставлен к обсуждению вопрос. Обсуждения, впрочем, не получилось. Сразу же отозвался Ночь и безапелляционно заявил, что фраеру, то есть ему, Рудакову, давно в больничку надо, болезнь - дело понятное и простительное, а если еще кто-то будет мешать спать, то… одним словом, Ночь в ярких красках описал печальную судьбу несознательных нарушителей спокойствия. По какой-то причине Святой не стал вступать в дискуссию, а остальные не имели достаточного авторитета для открытого высказывания собственной точки зрения.
        Рудаков лежал на спине, закинув руки за голову. Бывает такое - снится кошмар, просыпаешься в холодном поту, и не помнишь, что, собственно, так напугало. Воспоминания не приходят, добавляя тревожности и порождая тянущее чувство в районе солнечного сплетения… Было в этих сновидениях что-то неприятное и отталкивающее, но очень важное. Что?
        Ругаясь про себя, Рудаков повернулся на бок и закрыл глаза. Но заснуть так и не получилось - он проворочался до подъема, когда в камере зажегся свет, а динамик под потолком сорванным голосом исполнил российский гимн.
        XX
        В какой-то момент Ахмед Хаджибеков по прозвищу Бес потерял счет времени. Причиной этого было вовсе не плохое самочувствие или череда важных событий, а размышления о вечном. Нет, он вовсе не ушел в себя, не приобрел безумно-блаженный вид, напротив, его манера разговора и обороты речи приобрели неожиданную мягкость и даже кротость. Единственный раз, когда он позволил себе резкое высказывание - да и то, по сравнению с разговорами Ахмеда двухнедельной давности, это была сущая безделица - случился во время визита следователя, назвавшегося майором Панкратовым. Визитер без особых разговоров подсунул под нос Ахмеду ручку и несколько листов бумаги с напечатанным текстом.
        - Это что? - спросил Ахмед.
        - Твои показания на Рудакова, - благодушно отозвался майор, явно пребывавший в приподнятом настроении, - давай, подписывай и отдыхай дальше. Там все как нужно.
        Ахмед рассматривал документ, словно никак не мог разобрать написанного, потом пальцы его разжались, и страницы, одна за другой, скользнули на пол.
        - Осторожно, - проворчал Панкратов, нагибаясь, - испачкаешь!
        - Не старайся, брат. Я не буду это подписывать.
        Сначала майор решил, что у потерпевшего проблемы с мелкой моторикой, и он попросту не может писать. Такое нередко случается после травм головы. Но все оказалось куда серьезнее: Ахмед наотрез отказывался заявлять на Рудакова.
        Панкратов уговаривал, убеждал, потом начал угрожать - но все напрасно. Закончилось тем, что Ахмед в очень резкой форме потребовал оставить его в покое. Майор раздраженно махнул рукой, забрал бумаги и выскочил из палаты.
        Часа через полтора приехал Султан. Он по-братски обнял поднявшегося Ахмеда, похлопал по спине, едва не силой вернул обратно в кровать, выложил на тумбочку апельсины и финики - апельсины, разумеется, лучшие в мире, сладкие как мед, из Марокко, а финики - из самой Медины, с плантации, известной со времен Пророка. А кто лучше Пророка - мир ему - разбирался во вкусе фиников?
        Султан не стал терять времени и сразу перешел к главному:
        - Русский просил тебя подписать бумаги?
        - Да.
        - Почему не подписал?
        Ахмед промолчал, но Султан вовсе не ждал ответа, он наклонился и тихо сказал:
        - Молодец. Правильно сделал.
        Он прошелся по комнате, как это всегда делал во время раздумий, потом встал перед кроватью и заговорил в своей обычной манере - прямой и тяжелый взгляд исподлобья, неподвижное лицо, правая рука - на сердце, а пальцы левой непрерывно перебирают четки, изготовленные из благородного горного хрусталя.
        - Ты знаешь, почему я вообще с тобой разговариваю?
        - Нет, - покачал головой Ахмед.
        - Мурад поручил дело, а ты не выполнил. Это очень плохо, брат. Но Мурад должен был спросить у меня. Он не спросил. Это тоже плохо. Смотри, что получается: вы оба сделали плохо, но Мурада я наказал, а тебя - нет. Знаешь, почему?
        - Не знаю.
        - Мурад понимал, что делает. Он посчитал, что сам может принимать решения. А это не так. Если бы я знал, то не разрешил бы. Ты - другое дело, случайно ошибся. Такое может произойти с каждым.
        Не переставая говорить, Султан присел на край кровати.
        - Ты понимаешь, в какое положение я попал? Нет? Все знают, что ты - мой человек. Ты пострадал от руки чужого. Мне говорят: да кто он такой - бездельник и неудачник, что это за мастер спорта, которого ботаник поимел, и как они, такие герои впятером на одного русского - и ничего сделать не смогли! Говорят, что за дело такое - Султан бабу на разборки отправил! И знаешь, что я отвечаю? Правда, говорю - чмо он последнее. И даже слов таких нет, как я назвать его хочу. Вот только это мое дело, и если кто-то про него плохо скажет, будет иметь дело со мной. Потому что Ахмед - мой человек, и только я решаю, прав он или нет.
        Султан немного помолчал, пристально разглядывая Ахмеда, тяжело вздохнул и продолжил:
        - А что получилось? Меня просили очень уважаемые люди не трогать русского ботаника, обещали сделать красиво, чтобы все видели - кто хоть шаг против Султана сделал, будет наказан. Если позволю, чтобы его просто посадили, все скажут: слабым стал Султан, смешным стал. Его людей ботаники бьют, а он ходит в полицию жаловаться. Хорошо это?
        - Нет, Султан, плохо.
        - Я и говорю - плохо. Тогда что мне делать? Есть выход - некрасивый, кривой, но есть. Тебе не понравится. Пускай сажают ботаника. Но тогда я должен наказать Ахмеда. Тогда будет красиво: никто не скажет, что Султан размяк, если своих так бьет. И про врагов не забывает - они на зоне пыль глотают. Как тебе такой выход?
        Ахмед ответил неожиданно спокойно, словно разговор шел вовсе не о нем:
        - Как считаешь правильным, так и поступай.
        Султан одобрительно кивнул.
        - Хорошо говоришь. Знаешь, что я для себя решил? Если подпишет Ахмед эту кривую бумагу, значит дерьмо он, а не человек. И получит то, что заслужил по жизни. А если нет… Значит - брат он мой, и за него я буду воевать. Вот так-то.
        Султан доверительно наклонился к Ахмеду.
        - Значит так. Молодец, что не захотел с ними связываться. Теперь ботаника выпустят. Деваться им некуда - шум слишком большой. А ты с ним все решишь. Один. Этот вопрос надо закрывать. На пару лет отправим тебя в Дубаи, а там, может, и возвращаться не захочешь. А захочешь - к тому времени здесь уже все чисто и ровно будет. Ты меня понял?
        - Понял, Султан.
        - Ну и молодец, - Султан наклонился по-отечески взял Ахмеда за руку, - я знал, что в тебе не ошибся.
        Ахмед вовсе не выглядел удивленным, он спокойно улыбнулся и сказал:
        - Прости, Султан, ты во мне ошибся.
        Этот ответ обескуражил посетителя.
        - Что?!
        - Я говорю, ты во мне ошибся. Я не трону русского.
        Султан нахмурился, отчего приобрел вид грозный и зловещий.
        - Ты понимаешь, что говоришь?
        - Понимаю. Я говорю, что не трону русского. Он - мужчина, а я… ты прав, Султан, я - дерьмо.
        Султан долго разглядывал Ахмеда, потом встал, покачал головой и сказал неожиданно мягким голосом:
        - Это говорит твоя болезнь. Ты скоро сможешь думать нормально, тогда и поговорим… Я хорошо знал твоего отца. У него не может быть плохого сына. Лечись. Думай. Надумаешь - звони или лучше приходи. Мой дом всегда найдешь. Салам аллейкум!
        Он повернулся и грузно пошел к двери.
        - Ваалейкум ассалам, - вслед уходящему сказал Ахмед.
        После ухода Султана он долго лежал на кровати, глядя перед собой. Медсестра вкатила тележку с обедом и поставила поднос на столик у кровати.
        - Вам чай горячий принести? - спросила она сварливо, но Ахмед не обратил на нее внимания.
        Сестра недовольно посмотрела, покачала головой - вот, мол, с какими приходится общаться - и, толкая животом тележку, вышла из палаты.
        Ахмед еще немного полежал, глядя на закрывшуюся дверь, потом потянулся к тумбочке, взял мобильный телефон и принялся листать записную книжку. Пальцы дрожали, и он то и дело нажимал не ту кнопку, отчего очень злился и шептал под нос страшные проклятья в адрес ни в чем не виноватого производителя «шайтанской трубки». Наконец, нужный номер нашелся, и Ахмед с явным облегчением поднес телефон к уху.
        Ответивший человек обладал голосом мягким и звучным, необыкновенно приятного теплого тембра.
        - Ахмед, брат мой! - по всей видимости, ахмедов номер определился на его телефоне. - Ассаламу алейкум уа рахмату-л-Лахи, рад тебя слышать! Я все знаю, и очень беспокоился о твоем здоровье!
        - Ваалейкум ассалам, - начал Ахмед, но запнулся, позабыв полный ответ на приветствие.
        Его собеседник, тонко почувствовав неловкость, пришел на помощь своевременным вопросом.
        - Как ты? Рассказывай, брат!
        - Все хорошо… Послушай, Али, мне нужно с тобой встретиться. Прямо сейчас.
        - Конечно, брат, - с готовностью отозвался голос в трубке, - я приеду.
        - Нет, не надо. Я сам приеду. Ты дома?
        - Дома, и братья дома, мы все будем рады тебя видеть. Ты сможешь добраться? Машину прислать?
        - Не надо. Часа через полтора-два, ладно?
        - Ждем тебя!
        Ахмед повесил трубку и встал с кровати. Шатаясь, добрел до шкафа, раскрыл его, но одежды не обнаружил. Осмотрел себя и с сожалением покачал головой - больничная пижама светло-серого цвета и шлепанцы у кровати. Куда в таком виде пойдешь? Он подошел к тумбочке и нажал кнопку вызова медсестры.
        Сервис оказался на высоте - девушка в бело-зеленом халате появилась через минуту и сразу же заговорила злым голосом.
        - Зачем вы встали? Вам нужно лежать!
        Ахмед подумал, что медсестре, скорее всего, ничего не досталось из денег, заплаченных за эту прекрасную палату. Иначе, почему она такая недовольная?
        - Послушай, - сказал Ахмед, стараясь быть убедительным, - у меня в кармане в джинсах - очень нужные вещи… деньги там, бумаги… Прошу, сестра, принеси джинсы!
        В ответ, однако, он услышал, что, во-первых, она не нанималась ходить за чужими штанами, во-вторых, уличной одежде не место в палате, а в-третьих, личные вещи находятся на ответственном хранении на складе и могут быть выданы только под подпись старшей медсестры.
        Высказавшись, больничная девушка заставила Ахмеда лечь назад в кровать и ушла, всем видом показывая неудовольствие.
        Ахмед полежал немного, и только попытался снова встать, как дверь приоткрылась, и в палату заглянула злая медсестра - словно все это время из вредности караулила под дверью.
        - Ну ладно, - сказала она с угрозой, - придется доложить начальнику.
        Ахмед удивился, решив почему-то, что речь идет о начальнике отделения полиции - он-то тут причем? - но догадался, что это кто-то из больничного руководства.
        Начальником, а точнее заведующим отделения, оказался грозного вида доктор могучего телосложения, подходящим скорее борцу-профессионалу, чем медработнику. Ахмед с невольным уважением оценил огромные кисти рук с пальцами, похожими на перевязанные нитками пузатые сардельки. Внешность врача также была необычной и в некотором смысле вызывающей. Короткая стрижка под «ежик», тонкий шрам через щеку - от правого нижнего века до подбородка, поверх халата - массивный крест с распятьем, на безымянном пальце правой руки - серебряный перстень со звездой, черепом и надписью по-арабски.
        Медсестра голосом школьной ябеды рассказала о злостном несоблюдении больным режима и требований медперсонала, что вообще-то неправда - никаких нарушений еще не было и в помине.
        - Безобразничаем? - гневно прогудел доктор, пригвоздив Ахмеда тяжелым взглядом к подушке.
        А взгляд эскулапа действительно был выдающимся. Антрацитовые радужки, окруженные молочными белками с красными нитями капилляров, и нахмуренные косматые брови, одна - черная, другая - с клоком снежной седины.
        Ахмед поежился, но уверенно сказал, что ему срочно надо выйти.
        - Зачем? - сурово спросил доктор.
        - Нужно.
        - Это не ответ.
        - Мне нужно, - с напором заявил Ахмед.
        Но заведующий отделением решительно отрезал:
        - Об этом не может быть речи. Вам нельзя ходить.
        - Можно.
        - Нельзя!
        - Можно, - упрямо повторил Ахмед.
        - А я говорю: нельзя!
        Доктор начал сердится, но больной продолжал настаивать:
        - Я пойду!
        И даже начал вылезать из-под одеяла.
        Но доктор положил ему на грудь растопыренную пятерню и без особых усилий удержал ослабевшего Ахмеда на месте. Тут даже борцовская подготовка не помогла - уж очень тяжелой и сильной была рука медработника.
        - Лежите на месте, кроме всего прочего, ваш товарищ, - доктор кивнул на дверь, имея в виду Султана, - категорически просил ухаживать за вами с особым вниманием. А также наши славные органы оч-чень просили сообщать о любых странностях в вашем поведении.
        Об «органах» доктор говорил с выразительной интонацией, показывающей, что на самом деле он не любит эти «органы», но - что поделаешь! - вынужден подчиняться.
        - Ну и сообщай! - угрюмо бросил Ахмед, не чувствительный к смысловой модуляции голоса.
        Доктор побагровел, словно услышав ужасное оскорбление, отдернул руку от груди больного, глубоко вздохнул, достал из-за пазухи фляжку серебристого цвета и отвинтил крышечку. В воздухе сразу же распространился аромат дорогого коньяка.
        Медсестра отвернулась, делая вид, что не замечает вольностей руководства, а могучий доктор сделал несколько глотков, крякнул, помотал головой, закрыл фляжку и засунул в боковой карман халата.
        И в этот самый момент во внешности его произошли удивительные изменения. Сквозь румянец пятнами проступила мраморная бледность, исчезли вздувшиеся на лбу и висках вены, лицо стало неподвижным, а глаза - стеклянными. Правый глаз приобрел зеленоватый оттенок, став похожим на разрешающий сигнал светофора.
        Ахмед сначала удивился такому странному действию алкоголя, а потом присмотрелся и обнаружил, что доктор самым невероятным образом стал напоминать одновременно львенка Рычалку и страшного паука из коматозного сна. Вот, посмотрите: глаза - совершенно паучьи, а добродушно-печальная улыбка - рычалкина!
        - Ты кто? - спросил Ахмед, почувствовав, как от ужаса холодеет спина.
        - Странный вопрос, - спокойно ответил доктор, - я тот, кто сейчас перед тобой.
        - Что ты хочешь?
        - Я?! Мне казалось, это ты что-то хочешь! Куда собрался, Ахмед?
        - Ты знаешь…
        - Допустим. Но почему не говоришь? Боишься произнести?
        - Ничего я не боюсь, - буркнул Ахмед.
        - Так-таки ничего? А может, это страх гонит тебя?
        - Это мое дело.
        - Конечно, твое. Но что если ты ошибаешься?
        - Нет. Теперь я точно знаю, что должен сделать.
        - Ну-ну, - с глумливой улыбкой сказал завотделением, - приятно видеть человека, разобравшегося в жизни. Какое тонкое восприятие мира, какая уверенность в собственной правоте! Куда тут мне, многогрешному что-то советовать…
        - Ты же сам говорил…
        - Ничего я не говорил, - отрезал доктор, принявший вдруг обыкновенный вид, - я вообще с вами разговариваю первый раз. При прошлой встрече вы были в глубокой коме.
        Он повернулся к медсестре, с открытым ртом слушавшей разговор, и сказал:
        - Анна Александровна, выдайте больному одежду и проводите до выхода. Вам такси вызвать?
        - Не нужно.
        - Как знаете. Анна Александровна, пожалуйста.
        Медсестра молча кивнула и удалилась. Она, конечно, исполнила распоряжение, но сразу после этого бегом по коридору направилась в сестринскую. Скопившиеся на языке слова уже не было сил удерживать в себе, требовалось срочно хоть кому-нибудь пересказать содержание разговора завотделением и бородатого пациента.

* * *
        Ахмед медленно шел вдоль Садового Кольца - от Сухаревской площади в сторону высотки у трех вокзалов. Солнце нещадно жарило, тысячи автомобилей двигались единым раскаленным потоком, а прохожие старались перебраться на другую сторону улицы, где на тротуар падала тень от домов. Но Ахмеду телесные ощущения были безразличны. Ехать на машине казалось невозможным - железо, резина и бензиновая копоть никак не сочетались с высокими мыслями. Он настолько погрузился в себя, что натыкался на встречных прохожих, но не замечал этого, а продолжал идти с блаженной улыбкой на губах.
        Пожилая женщина, одетая, несмотря на жару, в толстую черную кофту и косынку в горошек, случайно встретилась с Ахмедом взглядом, охнула, остановилась, перекрестилась и долго смотрела ему вслед.
        Смог бы Ахмед описать собственные мысли? Наверное, нет. При ясном понимании открывшихся истин он не смог бы перевести их в слова и найти точные формулировки. Дух захватывало от красоты картины, но - увы - язык был не в состоянии следовать за прекрасными внутренними образами. Это было очень обидно - впервые в жизни Ахмед ощутил бессилие не физическое, а внутреннее. Как так - не суметь выразить собственные мысли?! Приступ душевной немоты… Неужели такое возможно? Оказалось - еще как возможно!
        Ахмед единственный раз был у Али и помнил дом примерно, но, тем не менее, безошибочно вышел к подъезду шестиэтажки, спрятавшейся во дворе напротив сталинской высотки. Квартиру вспомнить сразу не удалось. Шестнадцать? Или восемнадцать? В шестнадцатой на звонок домофона никто не ответил, а в восемнадцатой очень резко сказали, что думают о незваном госте, о человеке по имени Али, а также обо всех иных гражданах с похожими именами. Пару недель назад Ахмед за такие слова вынес бы дверь вместе с косяком, но сейчас только извинился, стараясь по мере сил быть вежливым. Решив, что рациональный подход себя полностью исчерпал, он нажал на домофоне две первые попавшиеся кнопки и - о чудо! - услышал знакомый голос.
        Через минуту Ахмед вошел в квартиру, где его с искренней радостью приветствовал Али.
        - Долго же ты, брат, шел к нам! Полгода?
        Ахмед вспомнил, что последний раз они встречались в прошлом декабре, как раз под Новый Год. Али тогда сурово выговаривал, что языческий праздник отмечать нельзя. Он, вообще, говорил много чего… Ахмед посмеивался, но теперь, когда прижало, вспомнил! Все - правда! И ад где-то рядом, Иблис ухмыляется, предвкушая встречу, и слуги его повсюду, и страх гложет сердце! А ведь рассказывал Али, что надо делать! Почему тогда не послушал?
        Раскаяние ощущалась почти как физическая боль. Ахмед скривился и опустился на стул в прихожей. Али взял его за руки.
        - Пойдем в комнату, брат!
        В большой комнате, где из мебели был только низкий стол и заваленный подушками мягкий ковер, три незнакомых человека сидели прямо на полу пили чай с сушеными финиками. Увидев Ахмеда, они встали и поочередно поздоровались, обнявшись, как это принято на Востоке, но ни один не назвал своего имени.
        - Садись, брат!
        Али налил в пиалу душистого чая из чайника с длинным изогнутым носиком и протянул Ахмеду.
        - Спасибо…
        Ахмед уселся на ковер, один из хозяев подложил ему под локоть подушку, а другой пододвинул корзиночку с финиками.
        - Кушай, дорогой!
        - Спасибо…
        Али с улыбкой дождался, пока Ахмед выпьет чаю и съест несколько фиников, а затем дружелюбно спросил:
        - Что привело тебя, брат, к нам?
        Ахмед откашлялся и ответил севшим голосом:
        - Поговорить… надо поговорить.
        - Это прекрасно! - воскликнул Али. - Поговорить… и узнать хорошее, ибо сказано: «И скажи Моим рабам, чтобы они говорили то, что лучше…»
        Услышав эти слова, три человека, присутствующие в комнате, благоговейно склонили головы и произнесли фразу по-арабски. Ахмед тоже кивнул.
        - Я знал, - продолжал между тем Али, - я знал, что ты придешь! Ты не похож на остальных. И на тебя можно положиться.
        - Можно, - подтвердил Ахмед, - теперь можно.
        - Чудесно! Это значит, что перед нами - человек, отмеченный Аллахом! - с воодушевлением воскликнул Али, а остальные дружно закивали. - Скажи нам, как родным братьям, что заставило тебя обратить взор на нас, смиренных рабов Аллаха?
        - Сначала ты скажи…
        - Что угодно! Спрашивай, брат мой!
        - Ты… ты же русский?
        - Да.
        - И у тебя никогда не бывает сомнений? Ты всегда веришь в истину?
        - Конечно, - серьезно ответил Али, - я не хочу вспоминать старое имя. Теперь и навсегда я - Али Аляви аль-Хаддад. И сомнений нет в сердце моем. Ибо сказано: «Если вознамерился, решил, тогда двигайся, не оборачиваясь и полагаясь на Всевышнего…». Сомнения убивают истину, а вера - укрепляет. Я скажу, а ты подумаешь, и согласишься, что сомнения порождаются размышлениями, не направленными на Всевышнего. Ты согласен со мной, брат?
        - Да, - уверенно сказал Ахмед.
        - Тогда слушай. Пей чай, кушай и оставь свой разум открытым к слову истины. Слушай!
        Какой там чай! Мягкий голос Али нанизывал бусины слов на нити предложений, которые кружились в волшебном танце, сплетая фигуры настолько прекрасные, что захватывало дух. Чувства Ахмеда обострились, бусины и нити казались вполне материальными - протяни руку и дотронься! Он так и сделал - попытался погладить гладкую, как шелк, фразу и очень удивился, когда рука встретилась с пустотой.
        Увидев движение Ахмеда, Али ласково улыбнулся, одобрительно кивнул и спросил:
        - Почему ты не пьешь чай? Нехорошо это. Тебя угощают от души, брат.
        Ахмед торопливо взял чашку и сделал глоток. Али, продолжая улыбаться, повторил его движение, проведя рукой от стола к губам. Удивительное дело - ласковый хозяин дома вдруг стал необычайно похож на Ахмеда! Тот же тембр голоса, та же поза, жесты, словно повторяемые отражением в зеркале… а если бы внимательный наблюдатель присмотрелся, то наверняка обнаружил, что и дышат они одинаково - вдох к вдоху!
        - Представь, брат Ахмед, ты идешь по дороге. Светит солнце, воздух неподвижен, тебя мучает жажда. Тебе очень хочется пить, но воды нигде нет, и ты знаешь, что поблизости ее не найти.
        Тут Ахмеду и взаправду так захотелось пить, что он судорожно схватился за чайник, трясущимися руками наполнил чашку и тут же, обжигая губы, осушил ее.
        - И ты идешь, - продолжал Али, - и не знаешь куда направиться. Идешь, и идешь, и разум твой засыпает, мучимый жаждой и усталостью, глаза слипаются, ты перестаешь чувствовать ноги и не понимаешь, кто ты, и зачем оказался в этом месте.
        Перед глазами Ахмеда возникла раскаленная дорога, мерно покачивающаяся в такт шагам.
        - Видишь? - спросил Али.
        - Да…
        - Ты молодец. Твой путь продолжается бесконечно долго, и цель его уже потерялась. Но вот ты видишь большую ящерицу, перебегающую дорогу. Она остановилась и смотрит на тебя. Для ящерицы жара - это жизнь, она определена Всевышним в эту пустыню, она радуется каждой секунде существования. Она смотрит на тебя и не думает ни о чем - откуда взяться мыслям в голове ящерицы. А ты думаешь, что смерть прекрасна, и только она может дать покой и избавление.
        Али, монотонно и тихо ведущий рассказ, четко выделил слова про смерть. И Ахмед услышал - под веками закрывшихся глаз забегали зрачки, словно пытаясь разглядеть что-то в глубине собственного сознания.
        - Ящерица смотрит на тебя, - сказал Али прежним ровным голосом, - слегка покачивая гибким хвостом и выбрасывая из пасти длинный раздвоенный язык. Что в ее глазах? Ничего. Это же ящерица. А ты идешь по дороге, упирающейся в далекий горизонт, солнце и раскаленная пустыня расстилается перед тобой… Правда, брат Ахмед?
        Ахмед вздрогнул и открыл глаза. Почему-то из всего рассказа осталось единственное воспоминание - про прекрасную смерть и избавление. Все остальное словно растворилось в воздухе.
        И Ахмед Хаджибеков по прозвищу Бес заплакал.
        - Ничего, - сказал Али, - плачь, брат Ахмед. Нам нужно много о чем поговорить…
        XXI
        Султан проснулся в отвратительном расположении духа. Голова была тяжелой, словно вчера поработала боксерской грушей, а плечо, простреленное три годя назад, ныло, как перед сильной грозой. Султан повернулся на бок, накрылся с головой одеялом и попытался снова заснуть.
        Не получилось. Странное ощущение не давало успокоиться. Сердце металось в грудной клетке в ритме лезгинки, и каждый удар его тяжело отдавался в затылке.
        А все проклятый сон! Бывает такое: привидится какой-то бред, а потом думаешь - а что это было?
        Бред - очень правильное слово для описания ночных видений. Яркий такой, сочный, въевшийся в память как ржавчина в железо.
        Только представьте: два чиновника из Администрации Президента самым беспардонным образом пробрались в султановский сон и устроили там странное представление. Первый - тот самый Добрый-Пролёткин, что хитро убедил согласиться на бестолковый план водворения Рудакова в места не столь отдаленные. А второй… несколько раз мелькал на встречах с Загорским. Длинный такой, худощавый, лицо как высушенное… фамилию никак не удавалось вспомнить.
        Добрый-Пролёткин предстал в облике жизнерадостного Ходжи Насреддина - в чалме, старом халате, подпоясанном почему-то прозрачной пластиковой веревкой, и дырявых сапогах. Немец оказался одет в черкеску, бурку и папаху - ну вылитый абрек! Особенно глаза - черные, мрачные и грозные, как горные перевалы.
        И завела эта парочка разговор, смысл которого был непонятен. Туман туманный. Ходжа Насреддин стал яростно утверждать, что не каждому дано понять доброе или злое событие происходит, ибо только Всевышний может знать причины и последствия. Абрек же очень хладнокровно и рассудительно возражал, что события не несут в себе добра и зла, и эта категория применима только к человеку.
        Потом оба отвлеклись от спора и принялись убеждать Султана посмотреть в себя и сделать правильный выбор. Причем убеждения были столь назойливыми, что короткий на расправу Султан два раза просил их замолчать, а потом, не выдержав, попытался сунуть Доброму-Пролёткину справа в челюсть. Тем более что после фокусов с Рудаковым руки так и чесались. Однако советник оказался неожиданно проворным - он ловко увернулся и, даже не посмотрев на Султана, продолжил разговор с немцем-абреком.
        Султан еще пару раз попытался достать наглого советника, но быстро успокоился - не баран же он, в конце концов, чтобы драться со сновидениями!
        Одним словом, пришлось до самого утра смотреть на этот балаган, а потом проснуться невыспавшимся и злым, с твердым намерением найти советников и как следует с ними разобраться. Хотя… не простые эти ребята. И дело даже не в их шефе Загорском - у Султана было чутье настоящего охотника, и он сразу понимал, с каким зверем предстоит схватиться. А тут, похоже, звери серьезные.
        Он наскоро оделся и спустился на первый этаж. Там уже ждали начальник охраны Асланбек и шустрый таджик по имени Файзулло. В московском доме Султана женщины не появлялись никогда, и Файзулло, которого все звали просто Таджиком, исполнял работу личного камердинера, повара, домоправителя и доверенного курьера. Впрочем, основные его способности лежали в области кулинарии. Знаете ли вы, каким бывает таджикский плов, истекающий ароматным курдючным жиром и благоухающий дразнящими обоняние специями? А жареные в масле пирожки-самбуса с рубленой бараниной? Да, в конце концов, простой лаваш с хрустящей корочкой и воздушной белоснежной мякотью! Истинное волшебство!
        Файзулло, словно предчувствуя появление хозяина, с поклоном подал поднос с единственным стаканом янтарного чая, собранного на самой высокогорной плантации Цейлона. Султан обладал тонким вкусом и умел ценить качество. Он соглашался с мнением знатоков, что лучшие чайные сорта произрастают в Китае, но считал, что китайцы по природе своей не умеют делать черный чай, оставаясь приверженцами зеленого. А на Шри-Ланке научились делать именно настоящий черный напиток…
        Султан осушил стакан, опустился в кресло, угрюмо посмотрел на Асланбека, хотел что-то сказать, но сильно закашлялся. Кашель вцепился колючими когтями в горло и стал выкручивать легкие, словно мокрую тряпку. Султан согнался пополам, пытаясь вздохнуть, но загустевший воздух липкими комками выплевывался из груди.
        Облегчение пришло внезапно: колючая хватка исчезла, Султан сделал глубокий вдох, отстранил подскочившего Файзулло, откинулся на спинку кресла и вытер проступившие слезы.
        Асланбек все это время сохранял абсолютное спокойствие.
        - Может, тебе отдохнуть?
        Он произнес эти слова безучастным тоном, подчеркивая, что не заметил султановской слабости. Таджик, услышавший, что начался деловой разговор, тихо выскользнул из комнаты.
        Султан несколько секунд поразмышлял, ощущая сильнейшее желание вернуться в спальню и не вставать до вечера, но все же ответил:
        - Все нормально. У тебя что?
        Асланбек понимающе кивнул:
        - Шахиев в Москве?
        - Ибрагим?
        - Он самый.
        - Та-ак… он что, закрыл вопрос с ФСБ?
        - Полностью. Есть информация, - Асланбек понизил голос, - он договорился по Новороссийску.
        Султан со злостью стукнул кулаком по подлокотнику:
        - Ах, собака! Ты уверен?
        - Это моя работа, - с достоинством ответил Асланбек.
        - Прости, брат, - поторопился Султан, почувствовав, что сказал лишнее, - с кем он встречается?
        - С первым.
        - С самим?
        - Да.
        Султан шумно вздохнул. Это плохо. Шахиев два года добивался встречи, но всякий раз получал решительный отказ: президент однозначно ставил на Султана. Но, похоже, времена изменились. Ибрагим сумел договориться по Новороссийску и теперь идет к президенту. Новороссийск - это, конечно, плохо, придется искать новые маршруты отправки нефти, но в общем - не опасно. А вот шахиевские договоренности наверху могут иметь печальные последствия. Двоим волкам на Кавказе не жить. Значит, посчитали, что выдохся Султан? Ослаб, волю потерял, про честь забыл? Ладно.
        - Значит так, - решительно сказал Султан, - срочно ко мне Ахмеда. С журналистом вопрос надо закрывать. Больше тянуть нельзя.
        Асланбек не сдвинулся с места.
        - Никаких проблем. Рано утром звонил, сказал, что готов. Просился на встречу.
        - Так что же ты молчал?! С этого начинать надо было! Сюда его!
        Султан от возбуждения вскочил с кресла и прошелся по комнате.
        Асланбек также поднялся и тихо произнес:
        - Как скажешь, хозяин. Только… не нравится мне все это.
        Когда начальник охраны вышел из комнаты, Султан вдруг осознал, что тот первый раз в жизни назвал его «хозяином».

* * *
        При появлении Ахмеда Султан поднялся из-за стола, и, широко расставив руки, пошел навстречу.
        - Слава Аллаху, ты оказался настоящим мужчиной!
        Султан обнял гостя, и заметив, как тот вздрогнул, участливо спросил:
        - Что с тобой?
        Он отступил на шаг и только сейчас заметил, что грудь Ахмеда под рубашкой туго перетянута бинтами.
        - Тебя же вроде по голове ударили, нет?
        Ахмед улыбнулся неожиданно кротко:
        - Если Аллах хочет испытать, то посылает много бед… Поскользнулся на лестнице и сломал два ребра.
        - Ай-ай-ай! - сокрушенно покачал головой Султан. - Беда какая… ну, ты садись, дорогой, кушай… Эй, Таджик!
        Файзулло ловко, как фокусник, выложил на тарелку несколько кусков дымящегося мяса, полил густым чесночным соусом и наполнил высокий стакан ледяным айраном. Ахмед с благодарностью кивнул, сел за стол, подцепил вилкой баранину, отправил в рот и зажмурил глаза от удовольствия.
        - Очень вкусно. Спасибо, почтенный! - он поклонился таджику, прижав ладонь к сердцу.
        Султан внимательно оглядел гостя.
        - Ахмед… с тобой все в порядке?
        - Все очень хорошо! Никогда так не было!
        - Что же, я рад. Мне передали, что ты решил исправить ошибку?
        - Да, конечно! - с энтузиазмом ответил Ахмед.
        - Молодец! - Султан перегнулся через стол и похлопал его по плечу. - Отец тобой бы гордился. Поверь, ты не пожалеешь. Еще будешь вспоминать этот день!
        - Я знаю.
        - Кушай, кушай, - Султан пододвинул миску с салатом, - тебе витамины нужны.
        - Спасибо.
        Ахмед положил себе салата и принялся есть, всем видом показывая, как ему вкусно.
        В это время дверь открылась, и в комнату вошел маленький серьезный мальчик. Султан расцвел и расплылся в улыбке.
        - Салам аллейкум, - сказал мальчик.
        - Валлейкум ассалам, - отозвался Султан и поцеловал его в лоб.
        Мальчик подошел к Ахмеду и протянул руку.
        - Хасан.
        Ахмед привстал и пожал крохотную ладошку.
        - Ахмед.
        - Как дела, Ахмед, как здоровье, как дома? - спросил мальчик.
        - Слава Аллаху, все хорошо.
        Султан подозвал мальчика, обнял его и тихо сказал:
        - Хасанчик, оставь нас, мы с Ахмедом поговорим о делах, потом позовем тебя.
        - Можно я к лошадке пойду?
        - Можно. Таджик, отведи Хасана в конюшню.
        - Я сам, - воскликнул мальчик и выбежал из комнаты.
        Файзулло сразу же выскочил за ним.
        - Растет мальчишка, - проводив глазами сына, сказал Султан.
        - Слава Аллаху, - отозвался Ахмед.
        - У тебя же еще нет детей?
        - Нет.
        - Ничего, будут. Сделаешь дело, поедешь на отдых. А мы тебя женим. Такую красавицу найдем!
        - Спасибо.
        - Да, да, - рассеянно сказал Султан, - красавица-жена и много детей… а скажи, почему ты сразу не соглашался? Не стесняйся говорить правду. Ты не привык к крови?
        - Не совсем. Но это уже не важно. Я много думал, и решил, что должен сделать.
        - Это очень хорошо! Человек всегда должен думать, прежде чем принять решение! Ты мне нравишься больше и больше.
        И тут Султан почувствовал, что говорит неискренне. На самом деле ему очень не понравился Ахмед. Кроткая улыбка и ласковые глаза никак не вязались с внешностью не брившегося неделю борца. Для человека, каждую минуту ожидающего удара из-за угла, любое несоответствие вызывает сомнения. Султан оставался в живых потому, что на сомнения реагировал всегда одним-единственным способом, и очень похоже, что ближайшее будущее не сулило Ахмеду ничего хорошего. Но, к счастью для себя, гость сказал спокойно и убедительно:
        - У меня было слишком много свободного времени. А это располагает к глупым мыслям. Знаешь, что я понял, Султан?
        - Что? - резко переспросил Султан.
        - Что я - плохой человек. И маленький. А ты - великий. Настолько, что не знаю равных тебе. Но мне стало интересно, считаешь ли ты себя хорошим человеком? Я решил, что исполню свой долг, но, прошу, расскажи, что думаешь о себе?
        Лесть подействовала, словно стакан холодной воды в жаркий день. Султан расслабился и благосклонно сказал:
        - Да, мысли глупые. Зачем тебе это надо?
        - Понимаешь, то, что предстоит совершить мне - великий грех…
        Султан пренебрежительно махнул рукой:
        - Какой грех? Оставь…
        - Нет-нет, - заторопился Ахмед, - я вовсе не иду на попятную. Человек - существо грешное. Что скажут о нас люди… не сейчас, через сто лет? Хорошие мы или плохие? Теперь я рядом с тобой, а о тебе говорить будут во все времена. Ты сам думал об этом?
        - Вон оно что, - протянул Султан, - а ты не так прост. Правильные вещи говоришь. Хорошо спрашиваешь. Ладно, я отвечу. Ты знаешь, кто такой Гарун Ар Рашид?
        - Да, конечно. Великий халиф.
        - Великий? Ну-ну. Мне в детстве бабка рассказывала о нем сказки, а потом отец объяснил, что да как. Я, когда был в Египте, специально заезжал в Александрию, разыскал там старые книги и много чего прочитал…
        Заметив удивленное выражение на лице Ахмеда, Султан усмехнулся:
        - Ты думаешь, Султан умеет только стрелять и резать? Я, брат, читал больше книг, чем ты видел. Так-то. Но, слушай…
        Рассказ Султана о Великом Халифе Гаруне Ар Рашиде
        Блистательный и непобедимый Гарун Ар Рашид, пятый халиф Баглада из династии Абиссидов молча взирал на людей, стоящих на коленях и уткнувшихся лицами в землю. Говорил Джафар. Несмотря на молодость, голос великого визиря звучал слабо и глухо, и разобрать слова можно было, только напрягая слух.
        - Доводил ли до вас глашатай волю Великого халифа?
        Человек в толстом, несмотря на теплый вечер, и очень грязном халате, низко опустил голову, касаясь лбом земли, и не произносил ни слова.
        - Я повторяю, - начал Джафар, но тут человек на коленях вдруг сказал четко и ясно:
        - Мир тебе, о, правитель правоверных, милость Всевышнего и благодать его!
        Джафар в изумлении оглянулся на повелителя, а тот подался вперед, нахмурился и ответил:
        - И тебе, незнакомец, милость Всевышнего и благодать его.
        Великий визирь в совершенстве владел искусством определять настроение халифа по тончайшим оттенкам его голоса. Воистину, хороший слух для придворного иногда означает сохранение головы на плечах. Теперь именно слух подсказывал Джафару, что повелитель пребывает в страшном гневе, и книга жизни несчастного, дерзнувшего заговорить с ним, вот-вот закроется навсегда. Хотя, судьба незнакомца и так была незавидной - нарушители воли халифа долго не жили.
        - Ты посмел обратиться ко мне словами сунны, и я обязан был ответить, - негромко сказал Гарун Ар Рашид, но опытное ухо придворного явственно слышало приближающиеся раскаты могучей грозы, - как дерзнул ты, ничтожный, говорить с халифом без приказа и разрешения?
        Но незнакомец, по всей видимости, был лишен спасительной чуткости, поскольку ответил, не выказывая страха и трепета:
        - Пожелание мира повелителю - это долг каждого подданного, а если подданный удостоится счастья лицезреть повелителя, то, поистине, он обязан высказать пожелание, и счастье это стоит любого наказания!
        На некоторое время воцарилась тишина, которую опять нарушил дерзкий незнакомец:
        - К тому же, у меня есть веская причина не опасаться на свою жизнь…
        - Какая же? - не удержался халиф.
        - Повелитель правоверных попросил у Всевышнего милости для меня, ничтожного. А это значит, что сам повелитель уже одарил меня своей милостью и помиловал! Чего же мне страшиться?
        Джафар невольно посмотрел на верного стража халифа - могучего Масрура, неподвижно стоявшего за спиной незнакомца. Масрур внушал ужас едва ли не больший, чем сам Гарун Ар Рашид, собственноручно свершая суд над преступниками. Легкий, почти незаметный знак - и широкое лезвие клинка, выкованного в Дамаске лучшими мастерами, вылетало из ножен…
        Но на этот раз все пошло иначе. Халиф рассмеялся и милостиво произнес:
        - Ты сумел развеселить меня. Ты не похож на крестьянина. Кто ты?
        - Я не крестьянин, - ответил незнакомец, - мои вещи… их забрали.
        Гарун Ар Рашид кивнул, и двое слуг стремглав подбежали к груде сваленных на земле вещей, выудили оттуда большую сумку с длинной лямкой, поднесли и вытряхнули содержимое к ногам халифа.
        - Дичь? Две утки, насаженные на одну стрелу! Прекрасный выстрел! Как тебя зовут?
        - Муса ибн Идрис.
        - Значит, Муса… Ты - искусный охотник, верно?
        - Великий халиф видит суть вещей.
        - Муса ибн Идрис, ты производишь впечатление человека умного. Как же ты осмелился нарушить мое повеление не появляться на улице после захода солнца? Вчера на всех площадях глашатаи объявили, что за это полагается смерть посредством отделения головы от тела. Тебе не нужна голова?
        - Да позволит Великий халиф сказать слово в свое оправдание, но я неделю был на охоте, вернулся только сегодня и тотчас же был схвачен стражниками… Я не мог знать о воле халифа!
        - Стало быть, - задумчиво произнес Гарун Ар Рашид, - ты невиновен… Но повеление халифа нарушено. Это плохо. Что ты сам думаешь об этом?
        - Сказано: «Долгота власти обеспечивается справедливостью». Я прошу у Всевышнего долгого правления Великого халифа. К тому же, как не Великому халифу знать, что такое справедливость, ибо назван он этим именем.
        Гарун Ар Рашид громко рассмеялся:
        - У тебя хорошо подвешен язык, Муса ибн Идрис. Ты ученый?
        - О нет! Ученым может назваться только тот, кто исправно посещал школы и университеты. Я всего лишь беседовал с мудрыми людьми из числа ученых.
        - Похоже, ты встречал достойных мудрецов… Спрошу по-другому: ты сведущ в науках?
        - О каких науках спрашивает Великий халиф? Во всех науках сведущ лишь Всевышний.
        - Расскажи, что тебе известно о Писании Всевышнего?
        - Да простит Великий халиф своего раба, но о каком именно Писании идет речь? Волей Всевышнего нам было ниспослано несколько Писаний, а мне посчастливилось изучать книгу пророка Мусы, книгу Инджил, которое упорствующие в заблуждении христиане именуют Евангелием, и, конечно же, Святой Коран.
        - Хорошо, - воскликнул Гарун Ар Рашид и вскочил на ноги с низкой скамейки, устланной расшитыми золотом мягчайшими подушками, - я желаю говорить с тобой, Муса ибн Идрис! Следуй за мной!
        Джафар, Масрур, стражники и слуги склонились в глубоком поклоне, а Муса ибн Идрис поднялся и прошел за халифом в маленькую комнату. Масрур задернул портьеру и, скрестив руки, встал на входе.
        Плотная ткань задерживала звук, и великий визирь, хоть и напрягал слух, не смог разобрать слов.
        Беседа продолжалась долго и прервалась призывом муэдзина к вечернему намазу. Халиф с задумчивым видом вышел из комнаты, и опытный взгляд Джафара сразу же уловил необычную красноту глаз, свидетельствующую о том, что слова собеседника тронули повелителя до слез.
        Словно подтверждая догадку визиря, халиф воскликнул:
        - Воистину, велика мудрость этого человека! Если бы он написал книгу, где повторил слова, сказанные мне, то польза для правоверных была бы неисчислима!
        Джафар подумал, что сейчас Гарун Ар Рашид, по своему обыкновению, осыплет Мусу ибн Идриса благодеяниями, но халиф подозвал Масрура, кивнул в сторону прикрытого портьерой входа в комнаты, где оставался его недавний собеседник, и негромко сказал:
        - Отрубить ему голову.

* * *
        Султан перегнулся через стол, внимательно заглянул в глаза Ахмеду, словно пытаясь прочесть потаенные мысли, и спросил громким шепотом:
        - Ты знаешь, почему халиф приказал казнить Мусу?
        - Нет, - ответил Ахмед.
        Султан вернулся на место и сказал уже обычным голосом:
        - Когда отец впервые рассказал эту историю, мне было четыре года. И я расплакался. Почему? За что? Муса - прекрасный человек, мудрый, талантливый, и, главное - он не виновен! Не мог он знать об указе халифа! Неужели великий Гарун Ар Рашид - просто жестокий тиран? Жестокий до бессмысленности?
        - И что же на самом деле?
        - Ответ на этот вопрос я нашел, прочитав много книг, названия которых ничего тебе не скажут, - заявил Султан с некоторым самодовольством, - знаешь, что происходило в это время?
        - Нет.
        - Это только в сказках Халифат процветал. Все не так просто. Гарун Ар Рашид был окружен врагами. Бунты возникали в Египте, Сирии, Тунисе, да что там - чуть ли не во всех городах имелись очаги смуты. И проявить малейшую слабость - значило дать шанс врагам и вселить сомнение в сердца подданных. Жалость и власть - вещи несовместные. Высшая справедливость означает сохранение и укрепление власти правителем - это благо для всех. Остальное - не важно. И спустя века, кто скажет плохо о Гаруне Ар Рашиде? Хотя, по правде, трудно его назвать великим правителем… Но это - другая история. Кому важна истина, если люди хотят слушать красивые сказки?
        - Я все понял, - кивнул Ахмед, - ты думаешь, что потомки будут считать нас хорошими людьми. Это так?
        - Конечно.
        - А то, что на твоих руках кровь единоверцев?
        - Гарун Ар Рашид убил мусульман едва ли не больше, чем неверных. Того же Джафара по его приказу удавили в тюрьме. И что? Мнение нескольких умников, читающих старые книги, ничего не изменит. Да и зачем?
        Ахмед несколько минут пребывал в задумчивости, потом, словно внезапно проснувшись, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и решительно сказал:
        - Спасибо тебе, Султан. Спасибо.
        Голос его изменился до неузнаваемости, казалось, что говорит тяжело больной человек, с великим трудом произносящий слова.
        - За что? - резко спросил Султан.
        - Ты развеял мои последние сомнения. Прощай.
        Ахмед щелкнул в кармане выключателем. Электрический импульс от аккумулятора передался к детонатору, вставленному в двухкилограммовый кусок пластида. Под тугими бинтами на груди Ахмеда пряталась смерть. Он успел увидеть, как маленький таджик Файзулло прикрыл телом вернувшегося из конюшни Хасанчика, и как возникли прямо в воздухе полные гнева глаза львенка Рычалки.
        Погас свет, и Ахмеда залили потоки черного пламени.
        XXII
        Наташа проснулась и не сразу поняла, где находится. Сон, нелепый и безумный, слился с такими же событиями вчерашнего дня и полностью перемешал реальность с фантазией. Сам сон вспомнить никак не удавалось - мелькали отдельные картинки: похожий на разбойника Кондрат с ножом в зубах, Загорский, исполняющий на сцене вместе с военным оркестром бодрую песню, его советники, Добрый-Пролёткин и Гофман, разъезжающие на двухместном велосипеде… А под конец появился рыцарь в сверкающих доспехах на белом коне. Забрало шлема было поднято, и Наташе ужасно хотелось рассмотреть его лицо, она шагнула к рыцарю и… проснулась.
        Рядом ровно дышал Загорский. Наташа немного полежала, потом очень осторожно откинула одеяло, приподнялась и опустила ноги с кровати.
        Но Загорский спал очень чутко. Он открыл глаза, посмотрел на Наташу, улыбнулся и сказал бодрым голосом, словно и не спал вовсе:
        - Доброе утро, любимая!
        Наташа под его взглядом сначала застеснялась наготы и прикрыла грудь, но тут же отметила, сколько чувств было вложено в слово «любимая» и едва заметно улыбнулась. Это, действительно, приятно. Она поправила волосы и ответила:
        - Доброе утро.
        Загорский взял ее за руку и слегка потянул.
        - Иди ко мне.
        Наташа секунду сопротивлялась, но потом рассмеялась и легла рядом. Почувствовав, что Загорского трясет от возбуждения, она провела ладонью по его груди и поцеловала в губы.

* * *
        Пока Наташа принимала ванну, Виктор Сергеевич сварил кофе, выложил на тарелку фрукты и перелил апельсиновый сок из бутылки в стеклянный графин. Потом нарезал кусочками сыр - нежный камамбер в белой плесневой корочке, ядреный рокфор с яркими зелеными прожилками и мягкий козий, похожий на свежий творог. Добавил ко всей этой красоте тоненькие листочки пармской ветчины «со слезой» и хрустящий французский багет, только что доставленный из кондитерской. Отошел на шаг и полюбовался - натюрморт на прозрачном сервировочном столике получился отменный.
        Наташа появилась с мокрыми волосами, во вчерашних джинсах и футболке - надеть халат Загорского она отказалась наотрез, а когда он собрался послать кого-нибудь в магазин за сменной одеждой, пригрозила, что сейчас же уйдет.
        Виктор Сергеевич подкатил столик к креслу, широким жестом пригласил Наташу садиться и сказал торжественно-комичным голосом:
        - Прошу вас, сударыня!
        Наташа уселась, подождала, пока Загорский нальет кофе из блестящего кофейника, взяла из сахарницы щипчиками кусочек сахара, размешала, с наслаждением сделала глоток и зажмурилась от удовольствия. Все это время Виктор Сергеевич с улыбкой наблюдал за ней.
        - Нравится?
        - Очень! - призналась Наташа.
        Она допила кофе, поставила чашку и откинулась на спинку, устав сидеть церемонно-прямо.
        - Вот сыры, - пододвинул тарелку Загорский.
        Наташа отрицательно покачала головой.
        - Тогда ветчина. Тебе нужно подкрепиться.
        - Нет, спасибо.
        - Наташенька, я настойчивый. Тебе необходимо поесть.
        - Нет, - сказала Наташа, и это прозвучало неожиданно резко.
        - Ну, как знаешь, - беззаботно отозвался Виктор Сергеевич и принялся за сыр, с шумом запивая горячим кофе, которое щедро разбавил молоком.
        Наташа смотрела на него так внимательно, что Виктор Сергеевич почувствовал себя неуютно, но не подал виду, продолжая, как ни в чем не бывало завтракать.
        - Виктор Сергеевич, Можно вопрос?
        Загорский кивнул с набитым ртом.
        - Не обидитесь?
        Он решительно замотал головой, изо всех сил показывая, что не обидится.
        - Поймите меня правильно…
        Виктор Сергеевич, наконец, проглотил кусок сыра и остановил ее:
        - Во-первых, Виктор. Или Витя, Витюша - ну как тебе больше нравится. Во-вторых - не «вы», а «ты». И, в-третьих, я не могу на тебя обижаться. Потому что очень люблю. Вот так.
        - Хорошо, - нетерпеливо сказала Наташа, никак не прореагировав на признание в любви, - вы… ты говорил, что с Рудаковым все будет в порядке. Это правда?
        Наташины слова неприятно удивили Загорского. Упоминание о Рудакове казалось не просто неуместным, а даже неприличным… Как если бы он сам стал вдруг говорить о Римме, или, не дай Бог, Анечке.
        - Это правда.
        Он хотел наклониться и взять Наташу за руку, но она сидела далеко, словно специально отстранившись.
        - Наташа, я обещал, что все будет прекрасно. Больше мне нечего сказать.
        - Когда его освободят?
        - Ну… я не могу точно…
        - И все же? - настаивала Наташа.
        Виктор Сергеевич испугался. Разговор был настолько неожиданным и неприятным, что он не знал как себя вести.
        - Наташенька, понимаешь… - начал он, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, но в этот момент спасительно зазвонил лежащий на столе мобильный телефон.
        Загорский взял трубку, несколько минут молча слушал, потом отключился, став вдруг задумчивым, и медленно положил телефон в карман халата. Встал, подошел к буфету, налил полстакана виски и залпом выпил.
        - Что-то случилось? - встревожено спросила Наташа, представляя несчастье, произошедшее с Рудаковым.
        - Все в порядке, - деревянным голосом ответил Загорский и широко улыбнулся, - твой муж сегодня будет на свободе. Ему некого больше опасаться.
        - Сегодня?
        - Да-да, сегодня! - почти закричал Виктор Сергеевич.
        - Но я же должна еще…
        Наташа быстро встала с кресла и оглянулась на вход.
        - Виктор Сергеевич, мне нужно идти. Правда, я должна приготовиться… не обижайтесь только.
        - Я не обижаюсь, - сухо сказал Загорский.
        - Простите… можно попросить машину? Я не знаю, как отсюда добираться.
        Виктор Сергеевич, не глядя на Наташу, вызвал дежурного и приказал отвести гостью домой.
        На прощанье Наташа подошла и осторожно поцеловала его в щеку, став на цыпочки.
        - Я обязательно позвоню. Правда-правда.
        Загорский растянул губы в подобии улыбки, отвел взгляд, но когда Наташа уже поворачивалась, чтобы выйти, поймал ее руку, наклонился и поцеловал тонкие пахнущие ромашковым мылом пальцы.

* * *
        Как только Наташа ушла, Виктор Сергеевич налил полный стакан виски и жадно выпил. Вытер губы рукавом халата, выругался вслух и повторил. И в этот момент зазвонили телефоны - мобильник в кармане халата, еще один на полке и кремлевская «вертушка» на рабочем столе. Загорский, разумеется, поднял трубку на вертушке, телефон в кармане отключил, а до аппарата, лежащего на полке, было не дотянуться, так и пришлось говорить под пронзительные нокиевкие трели.
        Против обыкновения, звонил лично президент, а не секретарь или помощник. Главе государства только что доложили о гибели Султана, и он в самых резких, с учетом, конечно, общеизвестной сдержанности, выражениях настоятельно рекомендовал Загорскому прекратить валять дурака, разобраться с бабами, заняться делом и для начала срочно явился в Кремль на совещание.
        И тут на Виктора Сергеевича подействовал выпитый алкоголь, что, в сочетании с душевными переживаниями, привело к неожиданному результату. Сломались какие-то внутренние ограничители, и он четко, по-военному, получая удовольствие от каждого слова, высказал, что он думает лично о президенте, его помощниках и деловых партнерах, о близких и дальних родственниках, обвинив их попутно в наличии грязных и развратных привычек, нечистоплотности и дурном запахе изо рта. Загорский говорил и изумлялся собственному красноречию, обычно длинные тирады давались с большим трудом, а тут мысли как бы сами собой материализовались в звуки.
        Президент, судя по всему, был изумлен не меньше. Выслушав пламенную речь, он немного помолчал, а потом очень вежливо попросил прийти завтра часиков в одиннадцать, если, конечно, здоровье позволит.
        Загорский положил трубку. Он с кристальной ясностью понимал, что карьера его завершена и испытывал по этому поводу ничем не оправданную радость.
        - Да пошли вы все! - громко сказал Виктор Сергеевич, немного поразмыслил о том, куда бы послать неблагодарный мир, но поскольку ничего подходящего в голову не приходило, махнул рукой, подошел к буфету и выпил еще виски.
        В голове тотчас же зашумело, отступили обида, и появилось неудержимое желание излить кому-нибудь душу. Но появление достойных собеседников в ближайшее время не предвиделось - не с охраной же, в конце концов, языком трепать… этим ребятам по уставу пить не положено, а говорить пьяному с трезвым - занятие унизительное. Остается телефон.
        Виктор Сергеевич подошел к шкафу и достал из ящика свежий номер журнала «Форбс». Пролистал и развернул на странице со списком богатейших людей России. Закрыл глаза и наугад ткнул пальцам.
        - Кобельман! - воскликнул Виктор Сергеевич и демонически захохотал.
        Отсмеявшись, он набрал номер. Обладатель пятимиллиардного состояния отозвался немедленно.
        - Слушаю.
        - Марк Абрамович?
        - Да, да, Виктор Сергеевич, слушаю вас.
        - Слушайте внимательно, - Загорский изо всех сил старался говорить ровным голосом, хотя его распирало от смеха, - завтра будет отозвана лицензия у Баланс Банка. Отзыв произойдет во второй половине дня, так что время у вас будет.
        - Это точно? - спокойно спросил Кобельман.
        Загорский даже обиделся - человеку сообщают, что его банк лопается, а он, видите ли, глазом не моргнет. Значит, вывел уже все, надо что-то посерьезнее придумать.
        - Точнее некуда. Слушайте дальше: акции уральских заводов будут арестованы, а в Швейцарию и Сингапур направят требования о замораживании счетов. На медлительность банкиров не надейтесь - уже есть договоренность с правительствами.
        - Уже?
        Теперь в голосе Кобельмана угадывалась озабоченность, но не было ни малейших признаков паники. Загорский лихорадочно вспоминал содержание кобельмановского досье. Что же у него еще есть? Штатовская телекоммуникационная компания? Ну, до нее не добраться - даже говорить об этом нельзя - не поверит. Яхта? Это мелочи… Дом в Каннах? Вообще ерунда… Ага! Кошачья выставка, кажется, в Брюсселе. Попался!
        - Спасибо, Виктор Сергеевич, - воспользовавшись паузой, сказал Кобельман, - я не забуду. Это все?
        - Нет, - сообщил Загорский с плохо скрываемым злорадством, - ваш кот Колизеус Четвертый признан национальным достоянием, будет конфискован в пользу государства и помещен в Московский зоопарк.
        - Что?! - завопил Кобельман. - Вам моих денег мало?! Не получите Зюку, не получите! Ничего у вас не выйдет!
        Виктор Сергеевич расхохотался и бросил трубку. Получил, масон! Пусть теперь побегают кобельмановские ребятишки! Два дня развлечений им гарантированы. «А нечего было русский народ спаивать» - подумал Загорский, достал из бара бутылку водки, налил полстакана и выпил.
        Эх, еще бы Рокфеллеру-старшему позвонить и тоже чего-нибудь этакого завернуть… но со стариком надо по-английски говорить. Не переводчика же звать! Жалко…
        Загорский тяжело вздохнул, с тоской оглядел комнату и сделал глоток прямо из бутылки.
        И тут появился черт.
        Самый настоящий, длинный и худой как жердь, с козлиными ножками, гнутыми рогами и черным поросячьим пятачком. Одет он был в короткие штанишки с помочами, отчего имел забавный и даже трогательный вид.
        Виктор Сергеевич посмотрел на черта, отметил про себя зеленоватый оттенок его шерсти, хмыкнул, достал еще один стакан, налил до краев и протянул:
        - Держи!
        Черт с достоинством принял, выпил маленькими глотками, понимающе крякнул и занюхал собственной ладонью.
        - Могешь! - оценил Загорский.
        - Работа такая, - вежливо ответил черт.
        - Еще по одной?
        - Не откажусь.
        Виктор Сергеевич разлил остатки водки и чокнулся с гостем.
        - За встречу!
        Выпив, черт уселся в кресло и закинул ногу на ногу.
        - Зачем пришел? - спросил Загорский.
        - Поговорить.
        - Поговорить, значит… Ну, давай, валяй.
        - А я что… Сам ничего сказать не хочешь?
        - Ну а если хочу?
        - Тогда валяй. Буду слушать.
        - Я тебе сказочник? - рассердился Загорский, - Мне еще рано с зелеными чертиками разговаривать!
        - Да ну?! - удивился черт. - А, по-моему - самое время. Начудил? Что делать будешь?
        Он говорил твердо и четко выделяя слова, отчего создавалось ощущение легкого акцента. Как у хорошо знающего русский язык скандинава или немца.
        Виктор Сергеевич задумался. Действительно начудил… И, главное - зачем? Наташа все равно ушла.
        - Слушай, ты, правда, все можешь?
        - Не то, чтобы все, но довольно много.
        - Вот, значит, как… Душу возьмешь?
        - Душу? - деловито переспросил черт. - Подумать надо. Товар сейчас неходовой. Предложений много. Тебе ведь Наташа нужна?
        Загорский кивнул:
        - Да. Нужна.
        - Дороговато… Наташа - не просто женщина.
        - Я знаю.
        - Тем более! Это На-та-ша! - выразительно сказал черт. - А ты какую-то душу.
        - Тогда смотри!
        Виктор Сергеевич вскочил, побежал к столу и вытащил из ящика кинжал, подаренный года три назад Султаном.
        - У вас контракты, кажется, кровью подписывают? Смотри, вот она, свеженькая, сейчас прольется! Подумай, душа первосортная, лучше не найдешь! И только сейчас продается! У тебя три секунды! Время пошло: раз… два…
        - Подожди-подожди, - черт примирительно поднял поросшую шерстью руку, - я согласен. Вот контракт.
        Он залез в штанишки, вытащил оттуда несколько листов бумаги, исписанных рукописным текстом, и протянул Загорскому.
        - Можешь подписать или просто поставить отпечаток. На каждой странице.
        Виктор Сергеевич просмотрел бумаги и раздраженно отшвырнул их в сторону.
        - Это что? Ничего не понимаю.
        - Это контракт, - канцелярским голосом сообщил черт, - он написан, как и положено, на латыни. Есть еще вариант - на шумерском, но он требует глиняной таблички. У тебя есть сырая глина? Некоторые предпочитают каолин и высокотемпературный обжиг - получается фарфор, очень красиво.
        - Что за бред! - возмутился Загорский.
        - Это не бред, а деловые переговоры. Подписывать будешь?
        - А прочитать?
        - Читай.
        - П-п-переведи!
        - И не подумаю. Хочешь Наташу - подписывай, иначе я пошел!
        Черт, желая, по-видимому, припугнуть собеседника, стал полупрозрачным, словно собрался исчезнуть.
        Загорский выругался так изощренно, что черт рассмеялся и снова стал полностью материальным.
        Виктор Сергеевич глубоко вздохнул, собрался с духом и только примерился резать палец, как ударил гром, вспыхнула молния и гневный голос произнес:
        - Остановись!
        Кинжал выпал из ослабевшей руки, а в комнате возник пухлый румяный ангел в белых одеждах, с золотым венком на голове и пушистыми крылышками за плечами.
        - Не продавай бессмертную душу! Она бесценна.
        В ответ черт индифферентно пожал плечами и равнодушно сказал, что по большому счету, подпись не имеет значения. Это - шаг формальный и не обязательный, и никакие канонические документы его не требуют. Достаточно одной мысли. Подумал - заключил сделку!
        Ангел возразил, что одной мысли мало, нужно формальное согласие как акт, фиксирующий момент передачи души. Грешная мысль - это, конечно, много, но карать за нее как за полноценное действие несправедливо.
        Черт с ангелом вступили в оживленную дискуссию, приводя друг другу цитаты на незнакомых языках и аргументы, смысл которых ускользал от Загорского.
        Виктор Сергеевич немного послушал спор, потом плюнул, еще выпил виски и вышел из комнаты.

* * *
        Сначала водитель наотрез отказался отдавать ключи от машины. Угрозы не помогли, а попытка забрать силой закончилась полным фиаско - молодой фэсэошник ловко отстранился от пьяного начальника, причем сделал это элегантно и даже красиво. Загорский не стал продолжать, выругался, махнул рукой и направился к воротам. На шум выбежал начальник охраны Соломонов, принялся успокаивать и удерживать разгоряченного шефа, но Виктор Сергеевич все же прорвался на улицу и пошел в сторону КПП. Черный Мерседес тотчас выехал из ворот и медленно двинулся за ним. Так они и двигались караваном: впереди - твердой походкой заместитель начальника администрации президента в черных брюках, лаковых туфлях и рубашке с золотыми запонками, чуть сзади - служебный автомобиль, замыкал же процессию джип с охраной.
        Дежурный на КПП безропотно открыл шлагбаум, а сам вышел на середину дороги и, раскрыв рот, глазел на странное шествие, медленно, но верно идущее в сторону Рублево-Успенского шоссе.
        Соломонов выскочил из джипа, пристроился рядом с Виктором Сергеевичам и стал убеждать сесть в машину. Но Загорский заявил, что никогда еще не чувствовал себя таким свободным, что хочет дышать полной грудью и если кто-то будет препятствовать, то… на этом месте он вдруг о чем-то задумался и замолк, так что список наказаний остался неизвестным. Так молча и дошли до шоссе.
        На пересечении Рублевки с узкой бетонкой, ведущей к элитному закрытому поселку, всегда стояла гибдэдэшная машина. Капитан в желтом жилете внимательно следил за проезжающими автомобилями и пропустил момент, когда рядом с ним появился Загорский.
        Вид вышедшего на середину правительственной трассы заместителя главы президентской Администрации настолько обескуражил капитана, что он застыл в полной неподвижности, ухватившись двумя руками за жезл, как за палочку-выручалочку. Впрочем, растерянность несчастного стража порядка можно понять - Загорский имел высочайший статус, и его появление на дороге в качестве пешехода было событием уровня посадки летающей тарелки.
        На счастье, первым автомобилем, остановившимся перед Виктором Сергеевичем, оказалось маленькое Рено с шашечками такси. Загорский одобрительно похлопал машину по капоту, открыл дверь, уселся рядом с водителем и махнул рукой вперед. Таксист рванул так, что Мерседес и джип охраны сначала отстали, но затем нагнали по встречке и пристроились сзади.
        Водитель Рено, увидев в зеркале погоню, беспокойно закрутил головой:
        - За тобой?
        - За мной, - ухмыльнулся Загорский.
        - Серьезные ребята?
        - Куда серьезнее…
        - Милицию вызвать?
        Виктор Сергеевич рассмеялся:
        - Милицию-полицию? Этого не хватало! Ладно, гони, не бойся, все в порядке.
        - Кого бояться, их? - презрительно переспросил водитель. - Да я таким в Афгане чичу без наркоза давил!
        Только тут Загорский заметил на предплечье водилы поблекшую наколку «ДШБ 56» и понимающе кивнул.
        - Кандагар?
        - Он самый.
        Загорский вытащил из кармана брюк плоскую бутылку виски и протянул таксисту.
        - Будешь?
        Тот отмахнулся:
        - Больной? Я ж за рулем.
        Виктор Сергеевич закатал рукав и показал такую же наколку.
        - Проблемы у меня, братишка. Плохо мне.
        Водитель секунду помедлил, внимательно посмотрел на Загорского, взял бутылку, сделал глоток и вернул.
        - Помочь чем?
        - Нет, сам справлюсь.
        - Как знаешь.
        Виктор Сергеевич прикончил виски и выбросил бутылку в окно.
        - У метро тормозни. Только поближе.
        Он вытащил из другого кармана пачку пятитысячных, помахал и положил в бардачок.
        Таксист широко улыбнулся.
        - А за это спасибо. Очень нужно. За такие деньги я прямо на перрон заеду.
        - Нет, - сказал Загорский, - просто к метро.
        - Тогда вот, возьми проездной. Я так понимаю, ты спешишь?
        - Спасибо… Сам не знаю. Наверное, спешу.

* * *
        Такси резко вильнуло с четвертой полосы и, подрезав поток, с визгом тормозов остановилось у обочины. Загорский кивнул водителю, распахнул дверцу и быстро направился к входу в метро. Мерседес и черный внедорожник повторили маневр, из машин высыпались ребята из охраны и бросились за безрассудным начальником.
        Но попробуйте устроить догонялки по метро в самый час пик! Загорский моментально затерялся среди людей, а пробиться к нему через плотно спрессованную толпу у габаритных телохранителей не было никакой возможности. Наконец, Виктор Сергеевич вскочил в вагон, и двери издевательски закрылись прямо перед подбежавшими фэсэошниками.
        Загорский сначала прокатился до конечной станции - Щелковской, потом вернулся на Киевскую, где он, собственно, и начал подземное путешествие, пересел на кольцевую линию и часа два катался по кругу, пока диктор не объявил, что «поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны».
        Отравленный алкоголем мозг воспринимал действительность в странном искаженном виде. Воздух вдруг начинал дрожать, как это случается жарким днем над раскаленным асфальтом, и вагон на какой-то миг превращался в длинную галерею, а лампы - в развешенные по стенам факелы. Пассажиры становились похожими на странных существ - людей с вытянутыми птичьими лицами. Вот страдающий одышкой толстяк сидит, заняв сразу два места и обмахивается газетой… Какой же это толстяк! Вылитый индюк с красной бородой! Рядом с ним вовсе не девушка, а типичная цапля на тонких ножках. А вот - нахохленный тукан с огромным полосатым клювом! Как смешно! Даже странно, что никто раньше не догадывался о такой схожести людей и птиц! Наваждение длилось недолго, но и после некоторое время на месте лиц у прохожих возникали птичьи клювы.
        С потоком людей Виктор Сергеевич вышел на улицу. Он чувствовал необычайную легкость и внутреннюю свободу. Когда последний раз он просто так ходил по городу? Десять, пятнадцать лет назад?
        Ослепительное солнце медленно опускалось к горизонту. Загорский остановился. Ему в спину сразу же уткнулась женщина интеллигентного вида, в очках и с маленькой сумочкой через плечо. Виктор Сергеевич оглянулся и извинился, но женщина злобно сказала что-то неразборчивое, взмахнула рукой, словно собиралась ударить, передумала, зашипела как кошка и убежала, цокая каблучками.
        Загорский какое-то время постоял, покачиваясь взад-вперед на каблуках, потом хмыкнул, глубокомысленно поднял указательный палец, удрученно покачал головой и пошел на встречу с вечерней Москвой.
        XXIII
        О, чудо - горячая вода появилась раньше установленного графиком отключений срока!
        Наташа забралась в ванну и с остервенением терла себя мочалкой, пока все тело не стало пунцовым. Потом долго лежала в горячей воде и смотрела в потолок. Когда от влажной жары стало трудно дышать, и пульс гулко застучал в висках, она встала, не вытираясь, накинула халат и прошлепала на кухню.
        Кофе-машина сообщила надписью на зеленом экранчике, что молокопровод не работает, и поэтому капучино не будет. Пришлось довольствоваться эспрессо.
        Наташа села в кресло и тут обнаружила, что руки дрожат, и удерживать чашку с кофе не получается. Она поставила ее на столик, откинулась на спинку, закрыла глаза и сцепила пальцы, стараясь унять дрожь.
        Звонок прозвучал резко и настойчиво. Наташа вскочила, поправила халат и бросилась к двери. На секунду остановилась, набрала в грудь побольше воздуха, с силой выдохнула и решительно открыла.
        Это был не Рудаков. На пороге стоял советник Иван Степанович Добрый-Пролёткин.
        - Вы разрешите?
        Наташа не ответила, но советник проскользнул мимо нее в прихожую, бесцеремонно скинул рыжие сандалии и прошел прямо в комнату.
        - И вам здравствуйте, - сердито сказала Наташа.
        - Не обижайтесь, Наталья Владимировна, - смиренно ответил Добрый-Пролёткин, прижав руки к груди, - мне обязательно надо с вами поговорить. Это очень важно!
        - Что-то с Рудаковым?
        - Нет, нет, с ним как раз все в порядке…Я хотел бы поговорить о вас.
        - Обо мне?
        - Да, такой парадокс: с вами и о вас, - Иван Степанович захихикал, но тут же снова стал серьезным, - давайте присядем. Прошу вас!
        С этими словами он по-хозяйски опустился в кресло.
        Наташа помедлила, но потом с независимым видом села на диван напротив.
        - Скажите, пожалуйста, Наталья Владимировна… вы помните, о чем мечтали в детстве? Или нет, это слишком общий вопрос… О чем вы мечтали в тринадцать лет? Помните разговор с вашей лучшей подружкой Сонечкой?
        - Сонечкой?
        Наташа была ошарашена.
        - Именно! Вы сидели в кафе-мороженом, пили ванильные коктейли и разговаривали? Помните волшебный запах ванили и холодную сладость, растекающуюся по нёбу? Помните?
        На последних словах советник так повысил голос, что почти перешел на крик.
        - Да-да, я помню, - поспешила сказать Наташа.
        Добрый-Пролёткин сразу же успокоился, расплылся в приятной улыбке, откинулся, как и Наташа, на спинку и сказал уже другим, спокойным и ласковым голосом.
        - Ну и славно. О чем вы разговаривали?
        - О счастье… кажется, о счастье.
        - Вы молодец, Наташенька! И что вы говорили?
        - Я говорила…говорила, что хочу детей. Троих или четверых. Хочу сильного и благородного мужа, дом… большой дом. Чтобы мне всегда было спокойно, красиво, чисто…
        - Правильно, вы говорили о настоящем счастье, которое заложено в вашем естестве! Вы чувствуете вкус, видите цвет и слышите мелодию! Она прекрасна! Прекрасна! Вот и сейчас - вы улавливаете запах ванили… Правда?
        - Да, - тихо ответила Наташа.
        - Этот запах дает спокойствие и комфорт. Это редкое чувство, и его надо беречь… Как и сейчас - вы сознаете не просто воздушную мягкость дивана, а возможность расслабиться… Расслабиться, закрыть глаза и почувствовать пастельный полумрак.
        - Да…
        - Закройте глаза!
        Наташа закрыла глаза, и лицо ее стало совсем неподвижным.
        - А теперь припомните, - сильным грудным голосом сказал советник, - ваш вечер с Рудаковым, когда вы говорили о счастье. Это было на ваш день рожденья в пивном ресторане на Маяковке. Помните?
        - Помню.
        - Вы ели айсбан с кислой капустой и пили черное пиво. Вам понравилось?
        - Не очень. Слишком жирное мясо… много еды. А пиво горькое. Мне хотелось апельсинового сока…
        - Или ванильного коктейля?
        - Да.
        - Помните, что говорил Рудаков?
        - Да. Он говорил о счастье. И о доме.
        - Что именно?
        - Дом с дубовым столом, большим камином и высокими окнами с цветными витражами. Тёма будет писать пером на тяжелых листах, а я - сидеть в кресле-качалке и гладить кошку.
        - Вам это нравилось?
        - Наверное…
        - Вы уверены?
        - Нет.
        - Уже не уверены… Вам больше нравится легкий и светлый дом, чем особняк с готическими витражами?
        - Да!
        Иван Степанович смотрел на Наташу, слегка наклонив голову, словно оценивая.
        - Это правда, - сказал он после недолгого размышления, - Наташа, вы меня слышите?
        - Да…
        - Давайте, я покажу вам кое-что интересное! Хотите!
        - Конечно, хочу!
        Наташа сразу же открыла глаза, словно очнувшись ото сна, и сладко потянулась.
        Добрый-Пролёткин положил на стол две фотографии.
        - Вот, полюбуйтесь.
        Наташа взяла в руки карточки, внимательно рассмотрела и удивленно спросила:
        - Что это?
        - А вы не понимаете?
        - Это… это я?
        - Совершенно верно!
        Иван Степанович показал на одну из фотографий и печально вздохнул:
        - Это вы. Только не сейчас, а через пять лет.
        С фото глядела бесцветная женщина с седеющими волосами, сеткой морщин вокруг глаз и тусклым взглядом.
        - Но почему? - робко спросила Наташа. Странно, но она сразу поверила советнику.
        - Это неизбежно, - жестко ответил Добрый-Пролёткин, - таков результат вашей жизни с Рудаковым.
        - Значит, будет так. Я люблю Тёму.
        - Уверены?
        - Да!
        Иван Степанович расцвел, словно услышал что-то приятное.
        - Замечательно! Признаюсь, я ни секунды не сомневаюсь: вы очень любите Тёму. Настолько, что готовы посвятить ему жизнь, правда?
        - Почему «посвятить»? Нам хорошо вместе, - просто сказала Наташа.
        - Вы так считаете? Тогда присмотритесь к другому снимку.
        - Уже. Это монтаж?
        - Можно сказать и так. И все-таки, посмотрите.
        Наташа поглядела на фотографию. Счастливая молодая женщина, как две капли воды похожая на нее саму, сидела на скамейке рядом с лужайкой, где играли два чудесных малыша. Мальчик и девочка, близняшки, лет трех-четырех в трогательных костюмчиках, с длинными золотыми локонами и небесно-голубыми глазками. Рядом со скамейкой - розовая коляска, разрисованная веселыми белыми барашками. А за спинкой, нежно положив женщине руки на плечи, стоял мужчина… такой, каким должен быть настоящий принц. Тот самый, что приезжает на белом коне. Благородство, заложенное поколениями предков, мужественная красота и сила. Такой сможет в порыве сочинить возвышенный сонет, исполнить на фортепиано этюд Листа и повести в отчаянную атаку эскадрон храбрецов-сорвиголов.
        И самое удивительное - вся эта идиллия происходила на фоне великолепного дома, скорее даже дворца, с высокими ажурными окнами, плющом, извивающимся на стенах, уходящей к самому горизонту изумрудной лужайки, старых деревьев и кустов, постриженных с невероятным мастерством.
        Снимок поражал натуральностью. Казалось, что ветер шевелил травинки, а вода в маленьком мраморном фонтанчике шипела и пузырилась. Наташе вдруг показалось, что девочка сейчас подбежит к фонтану и обрызгается…
        - Не волнуйтесь, - серьезно сказал Добрый-Пролёткин.
        - Что? - засмотревшаяся Наташа вздрогнула и огляделась по сторонам.
        - Не волнуйтесь, она не побежит к фонтану. Девочка очень послушная и прекрасно помнит, что недавно перенесла воспаление легких и теперь надо быть осторожной.
        Наташа положила фотографии на стол и выпрямилась в кресле.
        - Что это?
        - А вы еще не догадались?
        - Не знаю.
        - Знаете, Наташенька, давно знаете, но боитесь признаться. Если хотите, чтобы сказал я - пожалуйста. Это опять вы. Тоже через пять лет. Единственная разница - все это станет реальностью, если сегодня вы встретите своего принца.
        - Принца, - усмехнулась Наташа, - встретила уже… парочку.
        - Да что вы! - всплеснул руками Иван Степанович и сказал огорченно: - Разве это принцы! Я говорю о самом настоящем принце, потомке древнейшего королевского рода… и, кстати, самом богатом человеке Европы.
        - И как вы себе это представляете? Каким образом я буду вылавливать его? Может…
        Она вдруг замолчала, задумалась и стала очень серьезной.
        - Я поняла. Вы хотите подложить меня этому потомку. Верно? А что взамен? Шифровки в центр?
        - Эх, Наташа, - вздохнул Добрый-Пролёткин, - тяжело с вами. У вас в роду было слишком много умных людей… Клянусь вам, что спецслужбы тут не причем! Я пришел к вам по своей инициативе.
        - Отчего такая доброта?
        - Не доброта. Скажем так, у меня есть свои интересы, но они никак не повредят вам.
        Наташа снова поверила и растерялась.
        - Но… как же я…
        - А вам ничего не надо делать. Если хотите увидеть этих милых малышей, просто скажите, и все! Просто скажите!
        Наташа изо всех сил зажмурила глаза и едва слышно прошептала:
        - Да.

* * *
        В какой-то момент Наташе показалось, что все вокруг на самом деле - просто сон. Она даже попыталась незаметно ущипнуть себя за руку, но боль подтвердила реальность.
        …Советник хлопнул в ладоши, и в комнату впорхнули две юные девушки, воздушные и прекрасные. Настолько прекрасные, что Наташу уколола ревнивая мысль: «Разве можно с такими сравниться?!» А потом она подумала: «А как же они вообще вошли, я ведь точно захлопнула дверь?» Но девушки радостно защебетали, словно играясь, стянули халат, одели, как маленькую, во взявшееся откуда-то платьице в горошек, подхватили под руки и увлекли за собой - прочь из квартиры. Деликатный Дорый-Пролёткин отвернулся, но Наташа ничуть не стеснялась, словно он был доктором и имел право видеть ее без одежды. Желание задавать вопросы и сопротивляться исчезло, превратившись в жгучее любопытство, а что случится дальше?
        На выходе Наташа остановилась.
        - Что такое? - забеспокоился Добрый-Пролёткин и участливо заглянул ей в лицо.
        - Ключ, - потерянно сказала Наташа. - у Тёмы нет ключа. Как же он…
        - Ах, вот в чем дело! - воскликнул советник так радостно, словно только что разрешилась давнишняя проблема. - Это вовсе не беда! Вы просто не закрывайте дверь - и все!
        - Как не закрывать? А вдруг кто-нибудь…
        - Не беспокойтесь, Наталья Владимировна, - очень серьезно и внушительно заявил Добрый-Пролёткин, - никто сюда не войдет. На охрану этой квартиры будут брошены лучшие силы. Сюда не то, что человек, комар не проскочит! Да какой комар! Бактерия не проползет! Лучшие силы государства - это не шутки. Орлы! Так что, пойдемте, Наталья Владимировна, пойдемте скорее!
        На Наташу произвело такое впечатление упоминание о «лучших силах», что она немедленно и безоговорочно поверила советнику.
        Лифт, как водится, не работал, поэтому спускались по лестнице. На четвертом этаже, прислонившись к стене спиной, курил долговязый небритый парень, голый до пояса, в спортивных штанах и, почему-то, черных лаковых туфлях. Второй, в футболке и джинсах с модными разрезами, сидел прямо на лестнице, поставив рядом с собой на ступени жестяную банку с окурками и полупустую бутылку пива. Когда появились девушки, одетые, надо сказать, весьма легкомысленно даже по меркам толерантной столицы, курильщики синхронно повернули головы, уставились на них и очень красноречиво улыбнулись.
        Наташа испугалась, что им сейчас скажут какую-нибудь гадость, и очарование мгновения растворится в прокуренном подъезде.
        Но тут рядом мимо нее с необычайной ловкостью проскользнул Иван Степанович, приобретший внезапно легкость и грацию движений. Он не сказал ни слова, только направил на курильщиков суровый взор, и те покинули лестничную площадку со скоростью, присущей профессиональным спортсменам. Парень в тельняшке, впрочем, ухитрился прихватить с собой пиво. Это не скрылось от советника, и он со вздохом констатировал известную истину, что этот народ никогда никому не победить.
        Весело болтая о всякой ерунде, они дошли до машины, Добрый-Пролёткин распахнул дверцу и галантно пригласил садиться.
        Ах, что за автомобиль! Куда до нее Кондратову Роллс-Ройсу! Даже странно, откуда столько места! Салон уходил куда-то далеко вперед, так, что по нему вполне можно пробежаться, а на воздушно-мягких диванах хотелось лечь, распрямить ноги и сладко потянуться. Ни одного намека на роскошь в обычном понимании, но, Боже, какие линии, какие цвета!
        Девушка, назвавшаяся Лилей, протянула высокий стакан с нежно-розовым напитком. Наташа сделала глоток и сразу же почувствовала, как тепло растекается по груди, спускается в живот и уходит в ноги, отчего ноющие мышцы расслабляются и успокаиваются. Какой чудесный напиток! Нет хмеля и шума в голове - только радость и прозрачная ясность ума.
        Лимузин остановился, и вторая девушка, Ева, открыла дверцу, взяла Наташу за руку и вывела из машины.

* * *
        Пока стилист рассматривал Наташу с осуждающим и даже брезгливым выражением, сама она пыталась вспомнить его имя. Саша? Или Паша? Ведет утреннее шоу, пользуется бешеным успехом, активно борется за права всяческих меньшинств. Как же его? Тем временем, Саша-Паша жеманно посмотрелся в зеркало, поправил прическу и приступил к работе. В словах и эпитетах он особо не церемонился, если что-то не нравилось - так и говорил. «Башку поверни!» «Ну чё дергаешься, не больно!» «Глазами не моргай!» Голос у него был нарочито высокий, а окончания слов растягивались до такой степени, что было трудно уловить смысл сказанного.
        Наконец, Наташа взглянула на себя в зеркало и в один момент простила все Саши-Пашины причуды. Вот она - работа великого мастера! Из зеркала смотрела прекрасная женщина - да-да, именно прекрасная! А казалось бы - всего несколько штрихов, где-то немного выделить, где-то чуть-чуть подчеркнуть… И, конечно, волосы! Как он угадал с короткой стрижкой и каштановым цветом!
        Вошел Добрый-Пролёткин с бумажными цветными пакетами в обеих руках. Посмотрел на Наташу, одобрительно кивнул.
        - Хороша! Нет, согласитесь, Александр Игоревич, хороша!
        Саша-Паша, оказавшийся Александром Игоревичем, томно прищурил глаза, изысканным жестом отвел в сторону руки, словно держал кисть и мольберт и нехотя произнес:
        - Да, рабочий материальчик.
        Наташа хотела возмутиться, но Добрый-Пролёткин ее опередил.
        - Как точно вы сказали! «Рабочий материальчик»… У вас несомненный литературный талант!
        - Все грешники талантливы, - равнодушно согласился стилист, продолжая рассматривать Наташу.
        - Вы считаете себя грешником?
        - А вы себя?
        - Я - нет, - серьезно сказал Добрый-Пролёткин.
        Саша-Паша, которого Наташа не воспринимала как Александра Игоревича, снисходительно усмехнулся.
        - Да вы ангел! А я - человек земной, подвержен, так сказать, искушениям…Имею право.
        - Разумеется! - охотно согласился советник. - Один вопросик. Вы вот крестик носите, в церковь ходите. А Данте не читали? Картины Босха не видели? Обратите внимание на досуге, там так все точно описано… К чему бы это?
        В его взгляде было что-то настолько странное и пугающее, что стилист внезапно потерял жеманность, закашлялся и сказал уже обычным голосом, без гламурных интонаций.
        - Извините…Я не подумал.
        Добрый-Пролёткин воспринял извинения как нечто само собой разумеющееся.
        - Ничего страшного. Захотите побеседовать о смысле жизни - заглядывайте. Вы не против, мы еще немного попользуемся вашим салоном?
        Саша-Паша заверил, что будет счастлив помочь, но сам, к сожалению, присутствовать не сможет, поскольку пора бежать по очень срочным делам, в самое ближайшее время он обязательно позвонит, а теперь, извините, пора! С этими словами стилист скрылся за дверью.
        Добрый-Пролёткин достал из сумок и разложил на кожаном диванчике и кресле вещи, способные привести в восторг даже привыкших к модному изобилию гламурных красавиц. Платье переливалось такими благородными цветами, что сразу стало понятно - это наряд прекрасной принцессы! А туфельки! Вы посмотрите - такие же, должно быть, были на Золушке во время королевского бала… плюс триста лет прогресса в обувной промышленности. В открытой коробочке лежало белье. О, Господи, и святые его - что за чудо!
        - Италия или Франция? - со знанием дела спросила Наташа.
        - Что вы! - возмутился Добрый-Пролёткин, - платье от старины Лао из Сингапура. Говорят, он настолько освоил портновское искусство, что стал бессмертным. Сама Смерть заказывает у него новые балахоны! Эти же модели потом, кстати, раскупают поп-звезды. Туфли от Мухаммада Фару из Марокко. Его предки делали обувь для египетских фараонов. Есть предположение, что семейство Фару эволюционировало, и у них проявился новый ген - мастеров-сапожников. Белье… Из отобранных коконов шелкопряда в Китае готовят особую тонкую нить. Одна мастерица может сделать лишь маленькую катушку в год! Ткань - бесценна, раньше одежду из нее носил только император! Можете не сомневаться, абсолютно все сделано по вашей мерке.
        - Откуда у вас моя мерка?
        - Это наша работа, - внушительно сказал советник, - одевайтесь!
        Наташа, ничуть не стесняясь Доброго-Пролёткина, сбросила одежду, оставшись обнаженной, и девушки со смехом принялись одевать ее. И действительно, платье сидело так чудесно и было таким невесомым, что практически не ощущалось. Туфельки нежно охватили ножки и воспринимались как часть тела.
        - Пройдитесь! - скомандовал Добрый-Пролёткин.
        Наташа сделала несколько шагов.
        - Принцесса! - воскликнула Лиля, а Ева громко рассмеялась.
        Наташа посмотрелась в зеркало, сначала спереди, потом спиной, повернув голову.
        - Да, я принцесса, - громко, уверенно и надменно сказала она и не узнала свой голос, ставший вдруг звучным и бархатным.

* * *
        Наташа шла по залу и знала, что на нее смотрят: мужчины с восторгом, а женщины негодующе. Она прекрасно слышала за спиной перешептывание, тихое, похожее на шипение змей, но это только забавляло. Можно представить, как обидно прийти на главный светский прием в драгоценностях стоимостью в половину Алмазного Фонда и оказаться в тени никому не известной девицы, одетой со вкусом, но без единого украшения! Наташа улыбнулась и вежливо поздоровалась с раскланявшимся толстяком во фраке. Толстяк, румяный и веселый, поднял бокал и хотел что-то сказать, но вдруг закашлялся, схватился за горло, захрипел и начал заваливаться на бок, но был вовремя подхвачен подоспевшим Добрым-Пролёткиным.
        Советник, также облаченный во фрак с вызывающей малиновой бабочкой, крепко хлопнул толстяка по спине. Тот судорожно вздохнул и задышал ровно и глубоко.
        - Осторожнее надо, любезнейший, осторожнее, - заботливо сказал советник, - в вашем возрасте шампанское легко может пойти не в то горло!
        Наташа шла, и перед ней расступались фрачные кавалеры, в которых можно было узнать первейших звезд и самых богатых людей страны, а женщины неземной красоты и совершенных форм отводили взгляд и отходили в сторону, словно признавая ее первенство. Лишь одна решительно направилась к Наташе, намериваясь, как будто нечаянно, опрокинуть на ее платье бокал с ярко-красным Бордо. Одно движение - и опасная соперница нейтрализована!
        Но, увы, не дойдя нескольких шагов, коварная светская львица столкнулась с другой гостьей - юной красавицей в простом, но изящном черном платье. И как неудачно - вино пролилось на ее собственный туалет, а нитка ожерелья на шее лопнула, и драгоценные жемчужины, каждая величиной с крупную вишню, раскатились по залу.
        Если бы Наташа заметила это досадное происшествие, то узнала бы в девушке в черном платье свою спутницу Лилю. Но нет, завороженная очарованием золота, бархата, изысканной лепнины и безупречной игрой скрипки на маленькой эстраде, она даже не увидела столкновение и последующую суету.
        Наташа даже не пыталась осознать собственные ощущения. Происходящее вокруг нее казалось несущественным и далеким, люди - бестелесными и незаметными. Музыка, очень знакомая, подхватывала и заставляла лететь куда-то вперед. Переживания прошлых дней растворились в свете хрустальных люстр, блистающих на гранях радужными всполохами.
        Когда вошел принц, мир перестал существовать. Наташа сразу узнала его - это тот самый мужчина, с фотографии. Не возникло даже сомнений, это не торговец или политик, и даже не какой-нибудь граф, а именно принц! С голубыми глазами и золотыми волосами. И он направился прямо к Наташе. Зал замер, и в застывшем воздухе слышались шаги двух человек, идущих друг навстречу другу.

* * *
        Потом случилось все, чем должна заканчиваться красивая сказка о современной Золушке. Могучий дирижер взмахнул палочкой, взметнулись смычки скрипачей, взлетели и отразились от стен первые аккорды вальса. Наташа положила руки на плечи принца и почувствовала прикосновение к обнаженной спине его тепой ладони. Вальс закружил, опьянил, опутал сладкой паутиной, и уже было невозможно разомкнуть объятья, и танец продолжался, хотя музыка закончилась, а гости в абсолютной тишине смотрели на танцующую пару.
        Да-да, было все - дрожь прикосновений, сладостный миг первого поцелуя, жгучего и хмельного, безумие блуждающих рук, слепящая белизна простыней на кровати под бархатным балдахином… и темнота, скрывающая высшее наслаждение нашедших друг друга людей.
        С утра сказка продолжилась. Кофе, сок, фрукты, хрустящий багет с сыром - и силы вернулись, и снова сплелись обнаженные тела… Жизнь прекрасна и удивительна! Только когда маленький реактивный самолет оторвался от взлетной полосы аэропорта Внуково-2, а земля стала стремительно удаляться, Наташа вспомнила о Рудакове. Это было воспоминание о чем-то приятном, теплом и ушедшем навсегда.
        Наташа счастливо улыбнулась и склонила голову на плечо сидевшему рядом златокудрому принцу.
        XXIV
        Внимание Виктора Сергеевича привлекла вывеска над входом в Манеж, сияющая желто-сине-красными огнями. Судя по картинке, изображающей нефтяную вышку и газовую горелку, здесь происходило нечто, связанное с нефтью и газом, а по месту проведения и плотности лимузинов на маленькой площадке перед входом можно было сделать заключение о высоком уровне мероприятия.
        Количество растворенного в крови алкоголя не повлияло на логические способности Виктора Сергеевича. Другое дело, что времени на размышление требовалось куда больше, чем обычно. Загорский немного постоял, а потом решительно направился к входу.
        У дверей скучал крепкий охранник в черном костюме, а рядом курил импозантный брюнет с изящной бородкой - явно кто-то из гостей. Увидев приближающегося человека, нетрезвого, с выбившейся из-под ремня рубашкой и порванных на колене брюках, он отбросил сигарету и снисходительно сказал:
        - Ну, куда прешь, красавец! Давай-давай, разворачивайся, и топ-топ домой. Тут дяди серьезные собрались.
        Виктор Сергеевич, обладавший фотографической памятью, сразу же понял, кто перед ним. В архиве, второй шкаф справа, третья полка. Папка - советский скоросшиватель с выцветшим штампом «Для служебного пользования». На снимке в верхнем правом углу - именно эта физиономия с бородкой. Зовут Семен Семенович Сушко, с ударением на последнюю букву «о». И судя по делу, жук этот Семен Семеныч тот еще.
        - Сволочь ты, Сеня, - со злобой сказал Загорский.
        - Что? - растерялся брюнет.
        - Сволочь, гад и предатель. Мало того, что ты народные деньги расхищаешь, так ты еще и своих подельничков кинуть решил!
        Виктор Сергеевич вспоминал страницу за страницей прочитанное почти год назад дело и с удовольствием выкладывал разволновавшемуся Сушко все новые и новые факты.
        - Ты, гадина такая, через Украину три вертушки дизеля вывез, мало того, что пошлину не заплатил, так еще и долю не занес! Тимофей Геральдович до сих пор думает, что эти вертушки хохлы прикарманили. Ты знаешь, сколько за них людей положили?
        - Ничего подобного, я к этому не имею никакого отношения! Произошло недоразумение, - начал оправдываться Сушко, но тут же сообразил, что вовсе не обязан отчитываться перед каким-то пьяницей и неадекватом и сердито сказал: - оставьте меня в покое!
        Он хотел было уйти, но Загорский мертвой хваткой вцепился в руку.
        - Врешь, сволочь, не уйдешь!
        Тут охранник, молча наблюдавший за происходящим, решил, что пора вмешаться и положил руку на плечо Загорскому. Это была роковая ошибка!
        Виктор Сергеевич находился сейчас в состоянии, когда душа требовала чего-нибудь неординарного и волнующего. Например, хорошего мордобоя. А в нем заместитель главы администрации президента, а в прошлом - офицер спецназа, понимал и даже в некоторой степени любил.
        Охранник оказался тоже любителем помахать кулаками, они с Загорским обменялись парой ударов, потом сцепились и покатились по ступенькам вниз.
        Увидев такое безобразие, из дверей Манежа посыпались охранники, они моментально скрутили Виктора Сергеевича, бросили лицом на асфальт, заломили руки за спину и прижали голову коленом. Кто-то для порядка пребольно пнул ботинком под ребра.
        Но долго праздновать победу им не пришлось.
        Сверкнули проблесковые маячки, завизжали тормоза, это на сцене появился верный Самсонов, с энергией русской борзой шедший по следам босса.
        Не прошло и трех секунд, как охрана нефтяников разлетелась в стороны, а Самсонов уже помогал Загорскому подняться.
        К противникам спешило подкрепление - из машин сопровождения и Манежа появилось столько одинаковых людей в черных костюмах, что даже для орлов-самсоновцев все могло закончиться печально, но тут кто-то, наконец, узнал Загорского.
        - Стоять! - бешено заорал седой человек с маленьким значком в виде щита на лацкане пиджака.
        Очевидно, он пользовался авторитетом, поскольку все тут же остановились. Седой, чеканя шаг, подошел к Загорскому и сказал:
        - Виктор Сергеевич, как же так! Что же вы не предупредили…
        А сам сделал незаметный жест рукой, и его люди развернулись и без разговоров покинули поле боя. Сушко, наблюдавший за сражением со ступеней, судя по всему, понял, кто перед ним, громко икнул, покраснел, побледнел и ретировался в Манеж.
        Седой помог Загорскому подняться и деликатно, двумя пальцами, отряхнул ему плечо.
        - Вы извините, Виктор Сергеевич, недоразумение вышло. Не узнали ребята, погорячились.
        Он тихо рассмеялся и покачал головой.
        - Ну и ребятишки у вас. Орлы! Сейчас таких не делают. Старые кадры?
        Загорский не ответил. Он отстранил седого и целеустремленно направился по лестнице к входу в Манеж. Самсонов, оглядываясь по сторонам, последовал за ним. Седой удрученно вздохнул и остался стоять на месте. Долг гнал его за большим начальником, а интуиция категорически рекомендовала не суетиться. После недолгой внутренней борьбы интуиция победила.
        Самсонов твердо решил больше не оставлять босса одного, но вынужден был задержаться на входе - ФСОшники, хоть и признали коллегу, пускать внутрь отказались. Загорский - другое дело. Да, грязная рубашка не очень вписывались в утвержденный дресс-код, но небожители, а именно к этой категории посетителей относился Виктор Сергеевич, могли приходить в любом виде - даже голышом.
        Сразу же образовался суетливый молодой человек, по всей видимости, распорядитель, в радужной рубашке и клетчатых брюках с широкими подтяжками.
        - Виктор Сергеевич, - жизнерадостно воскликнул он, широко расставив руки, - мы так вас ждали!
        Загорский окинул его мутным взглядом, отодвинул в сторону и прошел в зал.
        Надо признать, устроители мероприятия постарались на славу! В центре зала установили высокую сцену, над ней - шестигранник, составленный из огромных экранов. Вокруг - столики, между которыми как мыши сновали вышколенные официанты - поднос на левой руке, а правая, как и полагается - за спиной. Освещен зал был маленькими светильничками, свисающими с потолочных балок на проводах разной длины, отчего появлялась иллюзия нахождения среди звезд. На сцене, сосредоточенно закрыв глаза и прижав микрофон к самым губам, что-то шептала под музыку чернокожая джазовая звезда. И хорошо ведь шептала! Загорский даже прослезился. Прислушавшись, он понял, что исполняется импровизация на тему бессмертной «Бессамо Мучо».
        Созданный романтический образ нарушался длиннющим, в полстены плакатом, поздравляющих «дорогих нефтяников и газовиков» с «вводом в эксплуатацию первой очереди ГПКС-14/262 НП и началом согласования ТУ по второй очереди». Под поздравлением шло пояснение, что данная надпись создана методом напыления из земли с места строительства этой самой ГПКС.
        Загорский тут же вспомнил свою курсантскую юность. Как-то на учениях они стояли лагерем в тверских лесах, и роты традиционно соревновались между собой, кто лучше обустроит и украсит, в военном смысле этого слова, вверенную территорию. Будучи дежурным, курсант Загорский проявил инициативу: соорудил ровненький холмик и шишками выложил дату и число дней, оставшихся до окончания маневров.
        Комроты поначалу выразил удовлетворение, но, обойдя несколько раз холмик, произнес фразу, которую все присутствовавшие запомнили на все жизнь: «Шишками у ПВОшников тоже написано. Шишки - это вчерашний день. Мхом надо выкладывать!»
        Загорский расхохотался так громко, что распорядитель шарахнулся в сторону, певица на сцене открыла глаза, а гости за столиками повернулись на смех. Многие вставали с мест, пытаясь рассмотреть нарушителя спокойствия.
        Виктор Сергеевич уверенно зашагал к сцене. Певица замолчала и растерянно огляделась, гости недовольно зашумели, кто-то басовито произнес: «Что такое? Разберитесь там!», а через секунду, разглядев, кто пришел, добавил совсем другим, тоненьким голоском: «Виктор Сергеевич! Добро пожаловать, дорогой вы наш!»
        Загорский вышел на сцену, повернулся кругом, оглядел весь зал, забрал микрофон у ошарашенной звезды и сказал грозно и торжествующе:
        - Ну что, доигрались?!
        Его, наконец, узнали все, музыка замолкла, между столиками пролетел негромкий ропот, и наступила полная тишина. Главный газовик с радостной улыбкой поднялся с места, но, встретившись взглядом с Загорским, потоптался, сел и залпом осушил бокал вина.
        Виктор Сергеевич улыбнулся так, что ближайшие к нему зрители невольно отодвинулись, одна дама пролила соус на белые брюки от Кавалли, а уважаемый главный экономист Газпрома подавился куском стерляди.
        - Как долго я этого ждал! - Виктор Сергеевич откашлялся и сказал тоном строгим и официальным, какой многие из здесь присутствующих привыкли слышать на планерках и совещаниях: - От имени Российской Федерации мне поручено сообщить, что с завтра с восьми утра в стране вводится особое положение. Выезд за границы государства закрывается для всех частных лиц. За особо тяжкие экономические преступления и коррупцию вводится смертная казнь. МВД, ФСБ прокуратура и суды упраздняется, сотрудники увольняются. Создается новое ведомство под названием Министерство Справедливости. Туда войдут только лучшие, отбор буду производить лично я. Министерство получит неограниченные полномочия, в том числе вынесение и приведение в исполнение приговоров. Всех присутствующих я попрошу расходиться по домам и ждать приглашение для беседы в Министерство Справедливости.
        Что тут началось!
        Откашлявшийся главный экономист вскочил, воздел над головой кулак и закричал, что теперь вот где все у него, что знает всё обо всех и готов немедленно предоставить материалы. От избытка чувств он зачерпнул горсть салата из раковых шеек и швырнул в коммерческого директора, да так ловко, что залепил оба глаза.
        Все уже слышали о срочном вылете Кобельмана из страны и нескольких крупнейших сделках, проведенных сегодня его людьми, поэтому восприняли заявление Загорского с надлежащей серьезностью. Гости так быстро рванули из зала, что несколько столиков опрокинулось, и в дверях образовалась пробка.
        Загорский сначала молча наблюдал за воцарившимся хаосом, затем торжествующе захохотал. Смех его добавил ужаса, газовики и нефтяники, толкаясь, спешили выбраться на улицу, а оттуда - сразу, без промедления, в аэропорт.
        Виктор Сергеевич вдруг почувствовал, что воздух почему-то перестал поступать в легкие, смех сменился отрывистым кашлем, а к лицу прилила горячая кровь.
        Загорский схватился за горло, несколько секунд простоял неподвижно и рухнул спиной на гулкую сцену, прямо к ногам вконец потерявшейся чернокожей певицы.

* * *
        Когда за Рудаков вышел на улицу, его сразу же окликнул Дискин.
        Почтенный издатель припарковался перед самым входом, прямо под запрещающим знаком, но, судя по отсутствующему взгляду ГИБДДешника, этот вопрос власти не сильно беспокоил.
        - Тёма, здравствуйте! А я за вами!
        Иосиф Давидович приподнялся с водительского места Ауди и помахал рукой.
        - Тёма, присаживайтесь!
        Рудаков подошел к машине и постучал ладонью по крыше.
        - Новая?
        - Ну, что вы! Разве не помните, это служебная, уже два года.
        - Точно. А что без водителя?
        - Знаете… - Дискин запнулся, откашлялся и зачем-то поправил галстук. - Я решил сам. Присаживайтесь!
        Рудаков широко улыбнулся.
        - Я, знаете, как-нибудь… Багажа нет.
        Он показал пластиковый пакет с вещами, еще раз хлопнул по машине, развернулся и пошел прочь.
        - Тёма!
        Дискин закричал так громко, что Рудаков остановился и оглянулся. Иосиф Давидович выскочил на тротуар, оставив дверцу открытой, и стоял потерянный, с опущенными руками и просительным взглядом.
        - Тёма, прошу вас! Очень прошу! Ну, хотите, на колени встану.
        Рудаков медленно подошел, посмотрел на печальное лицо Дискина, на машину, на пустую автобусную остановку и сказал:
        - Не надо на колени. Поехали.
        Издатель расцвел, затолкал Рудакова в машину, вприпрыжку обежал капот и уселся за руль.
        Минут десять они проехали в молчании, пока не остановились на светофоре у Третьего Кольца.
        - Артемий, - решился, наконец, Дискин, - мне очень нужно с вами поговорить.
        - Говорите, - ответил Рудаков, сосредоточенно глядя в окно.
        - Можно не здесь? Как вы относитесь к кружечке хорошего пива?
        - Не сейчас. Я насквозь провонял тюрьмой. Сначала горячий душ.
        - Зачем душ! - воскликнул Дискин, - Это я, старый дурак, должен был заранее подумать! Пойдемте в баню, а? Сандуны?
        - Иосиф Давидович, я хочу домой.
        - Тёма, послушайте старого опытного человека. Давайте сначала поговорим. Вы помните, когда я о чем-то вас просил?
        - Нет.
        - А сейчас прошу. Заметьте, второй раз. Это нужно и мне и вам.
        - Ну, хорошо, - сказал Рудаков, - только никакой бани. И пива. Голова болит. Кофе с молоком. Почему-то три дня хочу кофе с молоком. У вас такое бывает?
        Дискин затормозил так резко, что не пристегнутый Рудаков едва не вылетел из кресла, а ехавшая сзади машина возмущенно засигналила.
        - А вот и кофейня, - жизнерадостно воскликнул Дискин, - на ловца, как говориться… Пошли!
        В кафе Иосиф Давидович принялся очень внимательно изучать меню, но когда подошел официант, попросил стакан воды без газа. Рудаков заказал кофе с молоком, но, сделал глоток, почувствовал сильнейшую тошноту и отодвинул чашку.
        - Не понравилось? - участливо спросил Дискин.
        - Не хочу.
        - Но, может, еще захотите…
        Издатель откашлялся, собрался с духом и сказал неожиданно высоким голосом:
        - Артемий, знаете… я хотел попросить у вас прощения.
        Рудаков ничего не ответил. Он смотрел в окно на проезжающие машины.
        - Артемий, я все понимаю. Я очень виноват. Но послушайте меня…
        - Собака, - вдруг сказал Рудаков.
        - Что? - опешил Дискин.
        - Смотрите, собака переходит улицу на зеленый свет. Интересно, это эволюция? Она умнеет?
        Издатель тяжело вздохнул.
        - Я понимаю вас. На вашем месте я даже не стал бы разговаривать. Но вы - человек великодушный. Поверьте, никто так меня не презирает, как я сам. Подумать только, одна ошибка… хотя нет, это не ошибка. Преступление. Один раз - и чувствуешь себя последним подонком.
        - Почему? - удивился Рудаков.
        - Тёма, прошу вас, не надо так. Знаете, я готовил заранее сильную речь. А я умею говорить, поверьте. Я хотел рассказать, как меня запугивали, угрожали семье, вывозили за город… А ведь ничего этого не было! Ни-че-го! Они просто попросили сделать одолжение! А я… Я испугался. Не чего-то конкретного, а так… предстоящей суеты. А на следующий день почувствовал такое… Это даже не стыд. Я умер, понимаете, умер как человек. А у меня дети, и я должен им смотреть в глаза!
        - Правда, не понимаю, почему вас это так волнует. Вы хотите, чтобы я вас простил? Хорошо. У меня нет к вам никаких претензий. Вы довольны?
        Взгляд Дискина мог разжалобить голодного графа Дракулу.
        - Вы говорите, чтобы просто отвязаться от старого еврея. А он хочет искупить свою вину.
        - Перестаньте, - ровно сказал Рудаков, - ни в чем вы не виноваты. Будем считать, что это просто случайность. У вас все?
        - Нет-нет, заторопился Дискин, - я хотел бы отчитаться.
        - Что сделать?
        - Смотрите…
        Иосиф Давидович достал из-под стола портфель и выудил оттуда толстую тетрадь.
        - У меня все записано…
        Он открыл тетрадь и, близоруко щурясь, начал водить пальцем по строчкам.
        - Вот, смотрите, на адвоката… первый платеж пятнадцать… потом еще тридцать две… потом… ну, словом, вы найдете. Итого на адвоката ушло пятьсот восемь тысяч.
        - Вы хотите, чтобы я их вернул?
        - Ни боже мой! - вскинул руки Дискин. - я просто хочу отчитаться!
        Он достал из портфеля туго набитую борсетку и положил на стол.
        - Тёма, вам нужны деньги!
        - Нужны, - усмехнулся Рудаков.
        - Я не спрашиваю, а утверждаю. Здесь миллион. Рублей, конечно. Он ваш. Будем считать это моральной компенсацией.
        Рудаков немного подумал и пододвинул борсетку к себе.
        - Деньги - это хорошо.
        - Слава Богу! Лучше, знаете, поздно, чем не вовремя! И тетрадочку тоже возьмите!
        - Спасибо, можете оставить себе.
        - Возьмите, возьмите, мне так спокойнее будет.
        Рудаков взял тетрадь, пролистнул ее и положил на стол.
        - Странный вы человек, Иосиф Давидович. Зачем вам все это?
        Дискин заерзал на стуле, как будто обнаружил там кнопку.
        - Сам не ожидал от себя. Как много хочется вам объяснить, но не буду. Оправдываться нельзя, надо искупать. Вы - человек умный и добрый, может, когда-нибудь простите по-настоящему.
        - А вы знаете, - вдруг сказал Рудаков дрогнувшим голосом, - я тоже много чего передумал. Сначала я ненавидел вас и Ваньку. Потом Наташу. Потом вообще всех. А прошло время, совсем немного, и я понял, что все это - ерунда. Я научился ценить то, что имею. Вы знаете, как здорово иметь собственную зубную щетку?
        - Зубную щетку?
        - Да. Когда она есть - это счастье. А у меня жена, дом… что еще надо? Будут дети - здорово ведь!
        - О, да! Дети - истинное счастье!
        - Вот видите! Так что можете считать, я простил. И вас, и всех. Что было, то было, но… Все проходит. А теперь я - домой.
        - Я подвезу, - заторопился Дискин.
        - Не нужно, я сам!
        - Секундочку…
        Издатель подозвал официанта, потребовал счет, нацепил очки, раскрыл и присвистнул:
        - Ну и цены здесь!
        Он посмотрел на вставшего Рудакова поверх очков, вздохнул и сказал:
        - С вас триста восемьдесят рублей за кофе. Я заплачу за воду - сто пятьдесят. А чаевые, ладно, поделим пополам, по пятнадцать рублей. Так что с вас - триста девяносто пять. Если что - у меня есть сдача!

* * *
        Дверь в квартиру была приоткрыта, и прямо на полу, опершись спиной о стену и вытянув ноги, сидел человек в тренировочных штанах и лаковых туфлях на босу ногу. Он держался руками за голову и тихо стонал, скорее демонстративно, чем от боли.
        Это был живущий на четвертом этаже известный скандалист и дебошир, из-за которого постоянно отключали лифт, два раза горел мусоропровод, а однажды случилась грандиозная драка, затронувшая весь дом. Рудаков знал его фамилию - Иванов, а имени не помнил. На этот раз гражданин Иванов выглядел испуганным и поведал, что увидел открытую дверь и решил посмотреть, не случилась ли какая беда. Однако пройти не удалось - он поскользнулся на пороге и пребольно ударился головой о косяк. Продемонстрировав философское отношение к неприятностям, любознательный хулиган повторил попытку. Все закончилось подвернутой стопой и повторным боданием с косяком.
        Иванов оказался человеком целеустремленным, тем более что открытая дверь манила его как магнит, но всякий раз случалось досадная череда событий, неизменно заканчивающаяся травмой головы на самом пороге.
        Рудаков сильно сомневался в бескорыстности неудачливого гостя, однако спорить не стал, а вошел в прихожую. Иванов зажмурил глаза, ожидая увидеть падение и удар, но ничего подобного не случилось. Тогда отъявленный хулиган и бытовой злодей с четвертого этажа быстро перекрестился, поднялся, держась за стену, и на негнущихся ногах заковылял по лестнице вниз.
        - Наташа! - громко сказал Рудаков.
        Мутные пылинки рассеивали солнечный свет, пробивающийся сквозь раскрытые занавески, на журнальном столике стояли две пустые чашки, сахарница и высыхала лужица кофе, пролитого, по-видимому, впопыхах. Прямо посреди комнаты вызывающе красовались Наташины тапочки, а на диване лежал халат. Это невозможно. У Наташи было не так много домашних привычек, но две из них полагалось соблюдать неукоснительно: тапочки - на ногах или в прихожей, халат - на плечах или в ванной. Для забывчивого Рудакова на зеркале висел желтый стикер с соответствующим напоминанием.
        Рудаков оглядел комнату и медленно опустился в кресло, продолжая держать пакет с арестантскими пожитками и набитой деньгами борсеткой.
        Телефон на полочке зазвонил, словно специально дожидался, когда хозяин сядет рядом.
        - Да.
        - Господин Рудаков? - спросил в трубке мужской голос.
        - Да.
        - Меня зовут Иван Степанович. Иван Степанович Добрый-Пролёткин. Прошу прощения, но я вынужден сообщить вам плохие новости. Наталья Владимировна просила передать, что больше не вернется. Никогда. Я хотел бы…
        - Я знаю, - сказал Рудаков и повесил трубку.
        Он немного посидел на краешке кресла, глядя перед собой и раскачиваясь взад-вперед, потом отбросил пакет, встал и прошел в спальню. Там включил ноутбук, тот оказался разряжен, и Рудаков едва не стонал от нетерпения, пока вставлял зарядку и дожидался загрузки операционки.
        Как был - в грязной одежде и ботинках сел прямо на кровать и быстро застучал по клавишам.
        Не то! Совсем не то!
        Он швырнул жалобно пискнувший ноутбук на подушку и метнулся назад в гостиную. Кажется, здесь!
        Рудаков упал на колени перед шкафом, распахнул самую нижнюю дверцу, скрипящую от старости и редкого использования, и достал пачку бумаги. На полке, в фарфоровой миске нашлась шариковая ручка.
        Вот как должно быть! Компьютер - да что он может! Все должно быть правильно, как всегда и было - лист бумаги и перо. Пластиковая ручка с полупустым стержнем - конечно, не гусиное перо, но, ладно, это уже допустимо. Пусть будет так!
        Рудаков смахнул со стола чашки, рукавом вытер кофейную пыль положил белоснежный лист и принялся писать. Сразу заныли отвыкшие от работы пальцы, но слово за словом, руки наливались силой, а разум становился ясным и чистым…
        Быстро заполнялись написанные размашистым почерком строки, и на бумагу, рядом с высыхающими каплями слез, ложились свет, доброта и боль.
        Эпилог
        Странный сон являлся каждую ночь, так что Рудаков постепенно к нему привык и даже расстроился, если бы увидел в ночных грезах что-то другое. Они садились втроем за деревянным столом и пили из медного самовара чай с сахаром вприкуску и хрусткими баранками. Втроем - это сам Рудаков и два старых знакомых из коматозных видений - Белый и Тощий. Раньше эти двое затеяли настоящее публичное судилище с разбором рудаковского морального облика, но сейчас были настроены мирно.
        - Ну, как продвинулись? - благодушно спрашивал Белый.
        Он шумно прихлебывал чай по-купечески, из блюдечка, а чашку макал сахар и баранки.
        - Идет понемногу, - уклончиво отвечал Рудаков.
        Ему хотелось не рассказывать, а слушать и слушать бесконечные рассуждения и споры Белого и Тощего.
        - Это хорошо, - одобрительно кивал Белый, - значит, лето будет не последним.
        И тут в разговор непременно вмешивался Тощий.
        - Не понимаю я вас. Сделать кучу людей несчастными, чтобы написать книгу, способную спасти мир, несущий эти самые несчастья. Зачем? А ведь какой прекрасный выбор был - вечность с любимой женщиной в доме с цветными окнами и наслаждение от каждого написанного слова!
        - И что говорили бы эти слова?
        - Ничего особенного! То же, что и у всех прочих!
        - Именно, что то же…
        - Понимаю, понимаю, свет идет через страдания, - брезгливо цитировал Тощий, - некрасиво как-то получается, вы самолично несете страдание, а свет откладываете на потом!
        - Никто не может знать, к чему на самом деле приведет цепь событий. И с чего вы взяли, что я должен исключительно лить елей и сладко улыбаться?
        - Ах, конечно, не должны, грозный вы наш. «Только истинные горести способны рождать слова, спасающие мир». Чудесная логика. Тогда помолчали бы со своим светом!
        И тут начинался длинный спор, которого так ждал Рудаков. Тощий и Белый вспоминали удивительные истории и события, от древности которых захватывало дух - падение Вавилонской Башни, закладку пирамид, возведение первого дворца Атлантиды, строительство летающего корабля в Гиперборее, пьянство Ноя и недостойное поведение молодого человека по имени Каин.
        Рудаков слушал очень внимательно и страшно расстраивался, когда кричал с балкона на втором этаже соседнего подъезда наглый петух, фигуры собеседников начинали бледнеть, и сон растворялся в черноте, переходя в обычное утреннее беспамятство.

* * *
        Странная история, произошедшая с Рудаковым, была для широкой публики интересна, но не настолько, чтобы помнить о ней дольше недели, однако же, для вовлеченных в нее лиц последствия оказались весьма и весьма существенными.
        Виктору Сергеевичу Загорскому, как ни странно, очень повезло. Во время торжественного приема его хватил удар, но так случилось, что находящаяся радом чернокожая джазовая звезда первой величины имела медицинское образование и три года практики где-то в Айдахо. Она-то и оказала первую помощь, а примчавшийся реанимобиль мигом доставил Загорского в «Кремлевку».
        Там-то и оказалось, что у Виктора Сергеевича, кроме самого инсульта, в мозге проросла раковая опухоль, причем в начальной стадии. Как сказал профессор, осмотрев больного: неделей позже - и все. А так - очень хорошие шансы.
        И действительно, операция прошла успешно, и Виктор Сергеевич постепенно начал приходить в себя и теперь, говорят, может самостоятельно ходить.
        Все это время рядом от него не отходила ни на шаг жена, Римма Владимировна. Она устала, осунулась и сильно похудела, но это ей даже придает особый шарм.
        Ванька Кухмийстеров поселился в Голландии, в домике с прудом и очень даже доволен жизнью. Единственно, оказалось, что в его районе традиционно селятся семьи, состоящие исключительно из мужчин. Некогда нетерпимый Ванька приобрел похвальную толерантность, и даже начал ходить в местный спорт-клуб, где женская половина человечества была представлена двумя чернокожими трансвеститами. И ничего, понравилось. Теперь он, к неудовольствию жены, все вечера проводит в клубе, подкачивая грудь и мышцы живота.
        У Дискина в работе особых изменений не произошло, а вот дома возникли серьезные проблемы. Жена, Сара Матвеевна, сбежала от него со страховым агентом и теперь пытается отсудить половину имущества. Это, конечно, непросто - предусмотрительный Иосиф Давидович оформил все очень хитро, но ведь потраченные нервы, хоть и не поддаются учету, стоят ой как дорого!
        Кондрата Селиверстова так и не нашли. Завели уголовное дело, вызывали Самсонова, даже приходили в палату к Виктору Сергеевичу. Все тщетно, Контра как сквозь землю провалился. Через год, правда, появились слухи, что человек, внешне его напоминающий, живет в Соловецком монастыре и отличается тихим нравом и молитвенным рвением. Однако, людям, знакомым с Контрой, мысль сравнивать монаха и лихого сенатора была столь смешна, что проверку даже не начинали.
        Таджику Файзулло, прикрывшего от взрыва маленького Хасанчика, сильно посекло спину, зато мальчик почти не пострадал, разве что теперь боится оставаться один по ночам. Файзулло отлежался в больнице, а потом был депортирован на родину - наследники Султана предпочитали рестораны домашней еде.
        Аня Баренцева уехала в Самару, где вышла замуж за владельца фитнес-центра, и чувствует себя вполне счастливой.
        Наташа тоже счастлива. Милые дети, любимый муж, чудесный дом - разве что-то еще нужно?! Прошлое миновало, и только изредка напоминает всплывающими в памяти стихотворными строчками. Даже не строчками - а так, смутными образами. Что-то там о расцветающих земляничных полях. Но Наташа тут же отбрасывает глупые мысли и идет с детьми на лужайку пить чай и любоваться, как летают бабочки и ветер ласкает кроны старых каштанов.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к