Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Матюхин Александр : " Кладбище Ведьм " - читать онлайн

Сохранить .
Кладбище ведьм Александр Александрович Матюхин
        В посёлке под Питером странным образом умирает женщина, которую местные считали ведьмой. Теперь посёлку нужна новая ведьма. Но что делать, если основной кандидат - дочь умершей женщины - не хочет принимать почётную должность? Не беда, можно уговорить. А для строптивых ведьм всегда найдётся место на персональном кладбище. Содержит нецензурную брань.
        Александр Матюхин
        Кладбище ведьм
        (роман ужасов)
        Пролог
        По горячему летнему небу ползли облака.
        Мальчик смотрел на них, задрав голову и прищурив левый глаз. Пытался представить, на что может быть похоже вон то мохнатое облако. Вроде бы собачья голова. Да, так и есть. Зубастая пасть, треугольные уши, плоская вытянутая морда. Овчарка, как в фильмах.
        - Пап, смотри, собачья голова! - произнес мальчик, не отрывая взгляда от облака.
        Папа ничего не ответил. Он был занят делом.
        За спиной мальчика, в глубине двора, тревожно заскулил Тузик - черная дворняга, найденная три дня назад на краю поселка. Тузик был мелким, некрасивым и никому не нужным псом. Он скулил постоянно, будто чуял неладное. Мальчику не нравился Тузик. Какой-то неправильный пес.
        Бабушка, высунувшись из окна летней кухни, сказала:
        - Через пять минут все будет готово.
        Она обращалась к папе, но мальчик тоже кивнул.
        Облако в форме собачьей головы проплывало мимо солнца, касаясь его лохматым боком. Ветер принёс запахи. Что-то жарилось.
        - Пап, а что будет, если облако врежется в солнце?
        - Хрень какая-то будет, - буркнул папа. - Ты бы лучше делом занялся. Пойди, Серафиме Львовне помоги.
        - А что ей помогать? Не справится?
        Тяжелая папина ладонь влетела в затылок. Клацнули зубы.
        - Ты не хами тут, - наставительно сказал папа. - Дуй живо, спроси, чем помочь можно.
        Мальчик нехотя оторвался от разглядывания облаков и, потирая затылок, побежал через двор к летней кухне. Тузик, привязанный к виноградной оградке на короткий поводок, заскулил и попытался убраться с дороги. Мальчик задорно пнул его под зад и засмеялся над разливающимся по двору коротким противным визгом.
        Так и надо чертовой дворняге. Вертится тут под ногами.
        Из окна высунулась бабушка, Серафима Львовна. Все её лицо состояло из морщин, сквозь которые проглядывали крохотные глазки, приплюснутый нос и тонкие потрескавшиеся губы. Кожа на руках потемнела и покрылась множеством темных пятен.
        - Зачем животину мучаешь? - спросила она, потом, не дожидаясь ответа, продолжила. - На, дай сожрать. Пес который день не ест. Должен вмиг заглотить.
        В широкой ладони у бабушки лежало черное яйцо. От него остро пахло горелым.
        - Сожрет? - спросил мальчик с сомнением, хотя сам же кормил месяц назад таким же яйцом другого пса. Тот умял за обе щеки, как говорится.
        - Не сожрет - затолкаем, - простодушно отозвалась бабушка и подмигнула.
        Серафима Львовна немного пугала. Он называл ее ведьмой и без лишней надобности старался к ней не приходить. Он бы и сегодня не пришел, но настоял отец. Сказал, что мальчику пора посмотреть, что бывает, когда псы сжирают яйца. Ну, вот, похоже, скоро и придется.
        Мальчик взял яйцо.
        Во дворе, под тенью винограда, папа возился с топором: насаживал топорище на массивную рукоять.
        Топор был фамильной реликвией. Папа любил рассказывать историю, что топор этот сделали еще в те времена, когда и поселка-то не существовало, а боярам бороды не резали и платьев таскать не велели. То есть, давно.
        С тех пор топор передавали по мужской линии, в наследство. Рукоять гнила, ломалась, приходилось заменять её на новое. А вот топорище всегда выгляделоо так, будто только что было куплено.
        - Корми, корми, - пропыхтел папа, с усилием вбивая обух в дерево.
        По двору разнесся тяжелый металлический гул.
        Мальчик подошел к Тузику. Тот все еще скулил, поджав хвост. Какая всё же бесполезная псина.
        - На, жри, - положил перед ним яйцо, добавил мрачно. - А то затолкаем.
        Тузика не надо было уговаривать дважды. Он набросился на еду, даже не обнюхав, и проглотил её в два счета, звонко клацая зубами. Скорлупа и горелые ошметки рассыпались по земле. Вывалился темно-оранжевый кусок желтка, и Тузик стремительно его слизнул, вместе с налипшей пылью.
        Мальчику стало противно и он собрался отойти, но обнаружил, что за спиной стоит отец. В руках папа держал топор.
        Мальчик догадывался, что произойдет дальше. Не дурак.
        В дверях летней кухни появилась бабушка, вытирающая блестящие от влаги руки передником. Облокотилась о дверной проем, с интересом наблюдая.
        Отец сгреб одной рукой Тузика, дернул, разрывая поводок. Пес закрутился, заскулил, почуяв опасность, но отец прижал его к боку и понес на задний двор, мимо кухни. Мальчик поспешил следом. Он видел, как бешено мелькают задние лапы пса, расцарапывая отцу кожу на локте.
        Дошли до деревянной колодки, на которой бабушка колола дрова для печки. Колодка была вся в глубоких и мелких трещинах. Вокруг собрались горки тёмных опилок.
        - Держи! - сухо распорядился отец, придавил коленом пса к колодке и указал рукой на собачью морду. - Крепко держи, чтоб сучёнок не дергался.
        - Прямо за пасть держать?
        - Ну не за яйца же!
        Тузик уже не просто скулил, а подвывал.
        На лбу отца проступили капли пота.
        Мальчик выдохнул, ощущая дрожь в пальцах. Сделал шаг, другой, оказался невероятно близко к распахнутой красной пасти с кривыми зубами, подался вперед и схватился двумя руками за волосатую морду, ощутил влажность собачьего носа и вязкие сочащиеся слюни.
        Пес затрепыхался. Отец надавил сильнее коленом так, что мальчик расслышал глухой треск костей.
        - Тише, тише, - шептал отец, поднимая топор.
        Тузик сучил передними лапами, дергал мордой - стоило невероятных усилий держать её. Между зубов пошла желтоватая рыхлая пена.
        На мгновение мальчик увидел глаза Тузика. Большие оранжевые глаза, похожие на желток сгоревшего яйца. Они не мигая смотрели на небо.
        А затем топор опустился с коротким и тихим: «Вжжж».
        Что-то громко хрустнуло. Пес резко дернулся и обмяк. Топор поднялся и снова опустился, в этот раз погрузившись лезвием в колодку. Внутри Тузика что-то надломилось, голова отделилась от туловища и осталась в руках мальчика. Он так и держал ее за пасть, не в силах оторвать взгляда от стремительно стекленеющих собачьих глаз.
        Теплая жидкость обрызгала его голые ноги. Громко рассмеялся отец. Мальчик шевельнул головой. Он все еще ощущал холодную влажность собачьего носа у себя в ладонях.
        - Ну вот ты и взрослый, сынок! - хохотал отец. - Совсем-совсем, мать его, взрослый!
        Мальчик поднял голову к небу, прищурив левый глаз. Он невероятно сильно хотел отыскать облако в форме собачьей головы. Но небо было голубым и чистым. Без единого белого пятнышка.
        Глава первая.
        1.
        Грибову на работе хватало проблем, а тут еще позвонила бывшая и сообщила, что случилось страшное.
        - Этот алкаш убил маму, - сказала Надя тихим, сбивающимся шепотом. - Ударил топором, говорят, потом подвесил за ноги на верёвке в дверном проеме со стороны улицы, чтобы прохожим было видно. Соседи заметили через несколько часов, вызвали полицию. Ты же знаешь, как у них в поселке с полицейскими. А еще дороги замело… Только к утру приехали. Она там болталась всё это время. Кошмар какой-то!
        Грибов представил, как бывшая сидит сейчас на кухне их старой квартиры (время - начало десятого утра, дочь уже в школе, в квартире никого, кроме Нади), налила горячего чая с лимоном, размешала пару кубиков рафинада и туда же, в кружку, капнула валерьянки. Знаменитое средство от депрессии. Надя им часто пользовалась, по поводу и без. Пару лет назад валерьянку заменяла коньяком.
        - Надь, для начала успокойся, - Грибов выскользнул из душного и многолюдного офиса в коридор бизнес-центра. - Что надо сделать? Могу съездить после работы, разобраться.
        - Еще как надо. Это же моя мама умерла, понимаешь?
        С Надей всегда так. Не видела маму шестнадцать лет. По телефону за это время общалась с ней раз пять - холодно, с взаимными упреками, постоянно чувствовалась в Надином голосе злость и обида. А сейчас? Тон такой, словно не было у нее в жизни человека ближе, чем Зоя Эльдаровна.
        - А с самим Семёнычем что? - спросил Грибов, имея в виду, конечно, Цыгана, мужа Надиной мамы.
        Был это мужичок лет шестидесяти, видный в деревне самогонщик, нагловатый и с каким-то уголовным прошлым. На самом деле звали его Глебом, но кличка Цыган прижилась еще со времен популярного сериала. Глеб Семеныч ходил с пышной черной бородой, носил широкополую шляпу и курил обязательно не сигареты, а папиросы-самокрутки. С Зоей Эльдаровной он познакомился в конце восьмидесятых - перелез как-то к ней через забор по пьяни и попросил погадать, долго ли ему еще одному жить. Тоска Цыгана взяла, домашнего уюта захотел. Надина мама быстро разложила карты и сообщила, что вот оно, счастье, под боком. Цыган долго не думал, начал захаживать в гости, а потом и вовсе остался жить. Так иногда бывает с людьми за сорок - завязалась между ними, может, и не любовь, но крепкие отношения двух одиноких людей.
        - Этот алкаш сдох, - выдохнула в трубке Надя. Было слышно, как она шумно и тяжело дышит. - Туда ему и дорога.
        Цыган умер в ванне, рассказала бывшая. Напился, видать, до беспамятства. Когда убил маму, пошел в ванную комнату включил горячую воду, и прямо в одежде в ванну и свалился. То ли сердечный приступ у него случился, то ли захлебнулся. Точную причину смерти пока никто не сказал. Оба тела увезли в соседний поселок, Знаменский, где находился областной морг.
        - Похороны надо организовать. С домом что-то делать, -бормотала Надя. - Кто этим займётся? Я одна не потяну, Грибов. Я не выдержу, понимаешь?
        - Само собой. Разберемся.
        Грибов застыл у окна, в отражении которого разглядел собственную фигурку - худоватый, сутулый, с копной черных волос (не мешало бы вообще постричься и побриться нормально). В костюме с галстуком - рабочий дресс-код. Никогда не любил галстуки. Словно удавка на шее.
        В голове закрутились тяжелые мысли. Придётся снова возвращаться к прошлой жизни, где когда-то были у него жена и дочка, приезжать в квартиру, где он уже три года как не жил, а только заглядывал набегами… Жалко было бывшую. И ничего не поделать, разберётся.
        Надя спросила тоскливо:
        - Как я без мамы-то?
        «Ты и раньше без мамы нормально справлялась», - хотел буркнуть Грибов, но сдержался. Часто в последнее время приходилось сдерживаться… Вслух сказал:
        - У тебя есть дочь. Думай о ней.
        - Угу, - сказала Надя и повесила трубку.
        2.
        Первым делом он заехал в поселок Знаменский - крохотный такой посёлочек, окруженный лесами и болотами. Подобных ему в Ленобласти сотни, словно специально прячущихся от цивилизации. Не было в них ничего примечательного, кроме, разве что, деревянных домиков без отопления и электричества, что в двадцать первом веке скорее исключение, чем правило.
        Морг ютился на краю больничного комплекса, сразу за роддомом и отделением для туберкулезных больных. На машине туда не пускали, и Грибов побрёл сквозь заметённую снегом аллею к моргу.
        Это было одноэтажное здание, выкрашенное светло-желтой пузырящейся охрой. В наступающих фиолетовых сумерках большие окна светились и подмигивали развешанными изнутри гирляндами.
        Внутри морга стерильно и неприятно пахло. Стены и пол коридора были упакованы в белый с желтизной кафель. Чернели дерматином двери. Грибову стало дурно, он прижал к носу ворот пальто. Приметил, что дальняя дверь приоткрыта. Оттуда доносились приглушенные и веселые голоса.
        Грибов пошел по коридору, стесняясь гулкого эха сапог, осторожно заглянул в кабинет и обнаружил пожилого врача в распахнутом халате и полицейского. Оба пялились в монитор ноутбука, что-то разглядывая.
        - А вот и вы! - сказал врач, черные волосы которого выглядели как дрянной парик. - Кое-кто вас тут заждался! Получите, так сказать, и распишитесь.
        - Врачебные шутки. Не обращайте внимания, - вставил полицейский. - Ваша жена предупредила, что подъедете. Приносим соболезнования и все такое.
        Грибов угрюмо кивнул. Больше его заботило, что домой приедет не раньше десяти вечера, а завтра с утра на работу. Еще надо успеть принять ванну, поужинать, добить отчет, который кровь из носу завтра с утра должен улететь к начальнику на стол, а еще бы неплохо футбол посмотреть краем глаза, «Барселона - Боруссия». Столько дел, а он стоит тут, как идиот, в каком-то зачуханном морге, решает вопросы, совершенно ему неинтересные. Ради чего?
        Кругом суета. Тишины бы.
        Врач провел Грибова через кабинет в другой коридор (кафель, синий пол под ногами, желтые лампы), словно уводил в глубины страшного и нескончаемого кошмара. Пахло здесь еще омерзительней. Грибов неосознанно втянул голову в плечи, а руки засунул в карманы. Становилось, вдобавок, холоднее.
        - Ещё раз примите соболезнования, - сказал врач, не оборачиваясь. - Хорошая женщина была.
        - А вы её знали?
        - Многие её знали. Помогала людям в мелочах. Кому животных вылечит, кого от сглаза уведёт. Моей внучке болезнь вылечила… Я сам врач, вы же понимаете, но, когда никто на ноги поднять не может, а Зоя Эльдаровна подняла, тут без вопросов в любое чудо поверю.
        - Какое чудо? - не понял Грибов. - Вы о чём?
        Врач толкнул плечом какую-то дверь, выпуская в коридор яркий белый свет, и предложил Грибову зайти первым.
        За дверью оказалось небольшое помещение без окон (снова кругом кафель!), вдоль стен которого стояли большие холодильники стального цвета. Мерно гудели кондиционеры. В одном углу в ряд выстроилось три умывальника - раковины какого-то неестественно молочного цвета - а в центре помещения на двух каталках лежали нагие и мертвые теща и тесть, то есть, стало быть, Глеб Семеныч и Зоя Эльдаровна.
        - Вы, наверное, давно не общались с тёщей, раз ничего о ней не знаете, - произнёс врач. - Плохо это. Родственные связи надо беречь. Я вот с внучкой теперь каждый день вижусь.
        Грибов сглотнул, ощущая сладковатый привкус в горле. Перед глазами поплыло, и он облокотился о дверной косяк, чтобы не упасть. Ликер ударил в голову.
        - А разве на опознании не должно быть ещё и полицейских, я не знаю. Или как-то прикрыть их… ну, чтоб одни лица…
        - Оставьте эти формальности, - отмахнулся врач. - Оно вам надо? Американских фильмов, блин, насмотрелись. Я вам даже больше скажу - уже все давно опознаны. Говорю же, Зою Эльдаровну много кто знал. Чего же тут непонятного? А вы здесь, чтобы я спокойно галочку поставил и домой пошел. Бюрократия.
        Грибов сглотнул еще раз. Мимолетом подумал, что надо было привезти сюда Надю. Это же её мама, так вот пусть и любовалась бы. А то как дочь в Шишково на лето везти - это Грибов; по телефону перед бабушкой оправдываться - тоже он; труп, значит, смотреть - куда же без мужа. А сама?
        Проблема в том, что Надя никогда и ничего не делала сама.
        - Вы в порядке? - донеслось сквозь туман в голове. - Только пол мне не заблюйте, умоляю.
        - Да… да. - Грибов сосредоточился, вглядываясь.
        С головой у Зои Эльдаровны было что-то не так. Лопнувшая тыква, а не голова. Глубокие вмятины и горбинки, разорванная кожа, потемневшие трещины - извилистые угловатые провалы, клочки седых волос. Сложно было узнать в том, что лежало на столе, симпатичную полноватую женщину, курносую, с морщинками вокруг глаз.
        Зоя Эльдаровна умела варить отличный борщ, мимолетом вспомнил Грибов, а еще гадала на картах, предсказывала судьбу, знала миллион историй о жителях поселка и любила выпить. Нагадала она как-то Грибову проблемы на работе, чтобы остерегался кого-то, кто над головой сидит - и ведь все верно вышло. Не придерешься.
        Он моргнул, разгоняя темноту перед глазами.
        …рыхлое желтоватое тело, темные складки, большой безобразный живот с крупными извилистыми синими венами, развалившиеся в стороны полные груди, черные пятна собрались на локтях, на обрякшей коже рук и ног… и лицо… хрен разберешь, она - не она. Под светом ламп - неодушевленный предмет, расползшийся, желтовато-сине-бурый, изуродованный.
        Грибов старался дышать глубоко, хотя казалось, что и через рот ощущается холодный, мерзкий запах.
        - Это Зоя Эльдаровна Ромашкина… Он ее топором, да?
        - Как видите. Четыре раза. Сложно было выжить. Если вас это как-то утешит, то вверх ногами ее подвесили уже мертвой.
        - Да уж, утешили. - Грибов прищурился. - А это… вроде бы Глеб Семеныч. Похож.
        Темнобородый, костлявый, дряблый. Шестьдесят лет человеку, а кажется, что все девяносто. В жизни выглядел моложе, а под светом ламп он словно бы стал меньше, съежился, скорчился. Крохотный мертвый старик. Кожа на лице и на теле вздулась волдырями, была покрыта сползающими прозрачными лоскутами и струпьями. Простынь под телом промокла и сделалась желтой.
        - От чего умер?
        - Пока сложно сказать. Предварительно - сердечный приступ. Не выдержал, знаете ли, стресса.
        - А бывает такое? Чтобы сердечный приступ, как по заказу.
        - Всякое бывает, - пожал плечами врач. - У меня один клиент умер от того, что сел голым задом на включенную электрическую плиту. Сердце остановилось от испуга. Такие дела… В общем, дознание спешу считать успешным. Пойдемте. Не дай бог побывать у нас еще.
        - Да уж. - Грибов поспешил из комнаты, часто сглатывая, чтобы удержать рвущийся из желудка обед.
        Когда вернулись обратно в кабинет, воздух показался Грибову невероятно вкусным и насыщенным. До головокружения.
        Полицейский составил протоколы опознания, дал прочитать, попросил расписаться там, где галочки, потом отдал Грибову ключи от дома, под роспись. Спросил:
        - Вы не знаете, они часто ссорились?
        - Я был в этом доме год назад, - ответил Грибов. - Знаете, мы редко к ним ездили. Я привозил дочку пару раз в год, на неделю. Раз завез, второй раз - забрал. Вроде бы всё, как обычно было. Ну, она приготовила суп с лапшой, он самогон поставил на стол. Глеб самогон хороший варил. Насколько помню, ни разу друг на друга голос не повышали, не спорили, - он подумал и добавил. - Мне кажется, Глеб Семеныч просто спился. Прикладывался он много. Спирт наварит, и сам же пробует. А варил он будь здоров. На весь поселок, наверное. И в какой-то момент что-то у него в голове щелкнуло
        - А вы думаете, бывает так?
        - Почему бы и нет.
        Полицейский пожал плечами, словно и сам сомневался.
        - В доме не прибрано, - сообщил он. - Торопливо все произошло, ночью. Никто особо не заботился, чтобы чистоту соблюдать.
        - Думаю, я справлюсь.
        - Жаль старушку, - вздохнул полицейский. - Я у неё был в детстве. От заикания меня вылечила. До сих пор помню запах свечей.
        Грибов уставился на полицейского, не соображая.
        - Ну, она ведьмой была, - сказала полицейский. - Если вы не знали.
        Конечно, Грибов знал, но эти истории с поселковой ведьмой, которая лечила больных детей, помогала отелиться коровам, заговаривала проклятия - они были настолько далёкими от него, что в них даже и не верилось. Не серьёзно это.
        Полицейский, правда, был очень серьёзен. Он сказал:
        - Столько людей спасла, а себя не уберегла. Жалко.
        Грибов вышел из морга, направился обратно через аллею к автомобилю, не в силах надышаться морозным воздухом. Небо налилось чернотой, высыпали первые звезды. Желтые фонари по периметру больницы безуспешно оттесняли наступающую ночь.
        В бардачке, вспомнил Грибов, лежала бутылка ликёра, почти полная. Подарок одного партнёра на новый год. Неделю назад Грибов вот так же выехал за город, встал на обочине и выпил пару стопок, разглядывая тёмный заснеженный лес. Домой помчался пьяный, лихой, надеясь, что нарвётся на полицейских - а дальше - ну ее, эту размеренную жизнь менеджера среднего звена. Аванс, зарплата, расписание. Работа - дом - работа. Одно и тоже десять лет, и еще лет двадцать до пенсии. Надоело. Психанул бы, лишившись прав, уволился, бросился бы во все тяжкие. Но полицейские не попались, слома не произошло и, очухавшись рано утром, Грибов снова нацепил костюм, галстук и отправился в офис.
        А сейчас, вот, вспомнил о ликёре и снова захотел остановиться у обочины. Метель, мороз, хорошо. Напьётся по дороге обратно. Точно напьётся. Но ещё надо бы смотаться в дом к тёще.
        3.
        Он выбрался из автомобиля, отметил, что от дороги к калитке тещиного дома протоптана в снегу тропинка - глубокие подмерзшие следы. Прошел по ней, пару раз поскользнувшись.
        Дорога была пуста, горели редкие фонари, а небо рассыпало миллионы ярких звезд - такого в городе не увидишь. Грибов даже остановился на пару секунд, задрал голову, полюбоваться.
        Потом долго возился с замерзшим замком, провернул его (дряблый, лязгающий звук). Калитка открылась на четверть, дальше не пускал оледенелый сугроб.
        Во дворе было темно и тихо. Слева стоял двухэтажный кирпичный дом, блестел темными окнами, в которых отражались пятнышки фонарного света. Крыльцо тщательно очищено от снега, только на перилах скопились небольшие сугробы. Двери закрыты.
        Грибов осмотрел широкий двор - кто-то расчистил и его, сложив снег сугробами справа, вдоль соседского забора (наверняка Цыган, кому же еще?). В конце двора высилась кирпичная пристройка - летняя кухня, с мангалом под козырьком на улице. Там же оборудован курятник, вон, сетчатые окна темнеют. Слева от пристройки, если зайти за дом, будет выход в огород, где у Зои Эльдаровны теплицы. Ну и калитка к соседям.
        Странно было находится здесь без хозяев. В чужом дворе, около безлюдного дома.
        Тёща сюда въехала в шестидесятых. Была у них какая-то семейная легенда насчёт переезда. Пару раз за столом Грибов слышал. Вроде бы дом этот построили еще в начале двадцатого века, до революции. Он чуть ли не первый кирпичный здесь. Какая-то Надина пра-пра-бабка что ли жила. Потом всю семью вывезли в Ростов, а одна родственница осталась, стерегла. Большевиков пережила, раскулачивание, потом войну. После войны как раз тещины родители тут поселились, пожили немного и тоже уехали.А уже потом Зоя Эльдаровна вернулась.У них фотографии имеются, где теще моей местный чиновник торжественно вручает ключи. Мол, за верность традициям и все дела. Не помню точно.
        Грибов прошелся по двору, скрипя снегом. За высоким кирпичным забором не было видно соседнего двора, но оттуда проникал тусклый фонарный свет. Ветер подвывал и кусал холодом за щеки. Непривычно тихо было здесь. Словно ночь отрезала от всего остального мира и этот двор, и пустующий дом. Ни машин, ни людей, никаких звуков из-за забора.
        Торопливо поднялся по оледенелым ступенькам, отворил дверь, зашел внутрь дома. Где-то справа был выключатель, ага. Крохотная прихожая с вешалкой, а сразу за ней кухня - газовая плита, диван, небольшой пузатый телевизор на холодильнике. Обои белые, с ромашками. Грибов прошел, не разуваясь, в полумраке, на ходу набрал по телефону Надю. Она долго не брала трубку - ну, точно уснула! - потом спросила тихим уставшим голосом:
        - Приехал?
        - Я уже здесь. Тебя плохо слышно.
        Он прошел из кухни в просторную комнату - гостиную. Пол здесь был выложен серым кафелем, стены выбелены, на окнах воздушные прозрачные занавески. Старый сервант в углу, с советских еще времен - внутри хрустальные гарнитуры, фотографии внучек в рамках, Надино фото размером с лист А4. На фото Наде лет шестнадцать, не больше. Веснушки, челка, яркие губы, все дела…
        - Как ты там?
        - Опознал обоих. Жуткое зрелище. Расскажи, что где. Хочу убраться отсюда скорее.
        - Ты в гостиной?
        - Точно.
        - Иди к двери справа, где выход к лестнице на второй этаж. Там дверь в ванную с туалетом. Сразу за ней еще одна комната, вроде кладовки, увидел?
        Грибов толкнул плечом дверь, вышел в узкий коридор с полом, укрытым линолеумом, мимо массивной деревянной лестницы с перилами, увидел сначала дверь с матовым стеклом - ванная, и следом еще одну дверь. Открыл ее, нащупал выключатель. Точно, кладовка. Низкий потолок, лампочка болтается. Вдоль стен полки, заваленные разнообразным хламом. Коробки от микроволновки, от чайника, от телевизора, какие-то еще… стопки старых книг, пыльные вазочки, кружечки, рюмочки. Кладбище ненужных вещей.
        - И где тут что? - Грибов брезгливо взял двумя пальцами глянцевый журнал «Жизнь» от две тысячи пятого года. Обложка была покрыта толстым слоем влажной липкой пыли.
        - Поищи по полкам, должна быть такая коробка бархатная, темно-красного цвета. Если ничего не изменилось.
        - Темного-красного… тут все темно-пыльного цвета… Ты уверена, что за шестнадцать-то лет твоя мама не купила другую коробку?
        - Уверена. Она та ещё консерваторша была…
        Раздражала пыль, раздражала качающаяся лампа, от которой тени скакали по стенам, словно бешеные.
        - На видном месте должна быть.
        Точно. Коробка лежала на стопке пожелтевших распухших газет. Грибов взял её одной рукой, стащил крышку.
        - Паспорт вижу, ага, свидетельство о рождении, пенсионный… медалька какая-то…
        - Все бери, - коротко сказала Надя.
        Придавив телефон к уху плечом, Грибов извлек из бархатной коробочки старый, потрепанный по углам паспорт, открыл. С фотографии смотрела не пожилая, но в возрасте, Зоя Эльдаровна. Темные волосы собраны на затылке, взгляд с прищуром, смотрит в камеру серьезно, внимательно. Вглядывается.
        - Ты всё ещё там? - спросила Надя.
        - Да. - Грибов закрыл паспорт, положил в коробочку. - Глеба Семеныча паспорта не вижу.
        - И ладно. Главное, мамины документы все забери.
        - Готово.
        - Хорошо. Спасибо. - она отключилась.
        Грибов выключил свет в каморке и вышел. Сразу заметил, что матовая дверь по коридору справа открыта. Ванная комната.
        По затылку пробежал холодок.
        А точно ли Цыган убил Зою Эльдаровну?
        Глупая мысль, шаблон, выскочивший неосознанно. Как в фильме ужасов, ага. Обязательно где-то в доме должен скрываться маньяк.
        Грибов подошёл, заглянул в ванную комнату. Увидел смятые пивные банки, разбросанные по полу, горкой валяющиеся в раковине. Темные мокрые следы от ботинок на полу. Полотенца там же - красное, синее и желтое. Ванну увидел - в бурых подтеках по краям, с грязными, серыми разводами. Ещё много пустых пивных банок. Серая высохшая пена каплями застыла на белом кафеле.
        Сутки назад Цыган, лучший, мать его, самогонщик в поселке, лежал в этой самой ванной, мертвый, недвижимый, с каплями (как капли пены на кафеле) крови на руках и на лице. Может быть, он пытался смыть с себя кровь? Лил и лил кипяток в ванну, потому что в горячей воде лучше отмывается. Умывался, счищал последствия безумия с пальцев, с бороды, с щек. Натирал лицо полотенцами до красноты. А затем - бам - и свалился в воду, как кусок мяса в бульон. Для жирности, так сказать.
        Шлеп!
        Показалось, будто кто-то негромко хлопнул в ладоши. Где-то внутри ванной комнаты. Эхо скользнуло по углам и затихло.
        Тугая капля воды соскользнула с крана и ударилась о дно ванны.
        Шлеп.
        Грибов прикрыл дверь, заторопился через гостиную к выходу. Заметил, что по полу гостиной в сторону кухни тянется извилистый бурый след, словно тащили здесь мокрое и тяжелое. Ясно же что именно тащили. Вернее - кого.
        Вырвался на улицу, замер на пороге. Пальцы крепко сжимали бархатную коробку. С крыльца хорошо просматривалась часть улицы. Дом через дорогу - трехэтажный, из белого кирпича, с высоким чугунным забором. Перед воротами дорогая иномарка. Справа и слева от него дома пониже, видны только треугольные шиферные крыши. А еще всё та же тишина. Ночью в поселке люди спят.
        Уже через десять минут Грибов выехал из поселка в сторону города. Он таки остановился у обочины, выгреб из бардачка бутылку ликёра, которая болталась там с какого-то корпоратива, и пил, пока не стало тошно. А потом помчался по заснеженной дороге домой.
        Глава вторая
        1.
        Когда незнакомый голос в трубке сказал: «Ваша мама умерла», Надя почувствовала, как в груди у нее что-то оборвалось.
        Она села на стул, не заметила, как смахнула со стола спицы для вязания. Не хотела спрашивать, но слова вырвались сами собой:
        - Как это произошло?
        - Ужасно, лучше без подробностей. Не хочу сделать вам ещё хуже, - сообщил незнакомый голос. - Меня зовут Крыгин Антон Александрович, я сосед через дорогу от вашей мамы. Мы с вами встречались много лет назад. Может, помните?
        - Я давно не приезжала…
        - А я вас хорошо помню. Вам лет пятнадцать было, приходили как-то в гости, кукурузу от мамы принесли, вареную… Так вот, вы не подумайте чего. Я приехал с работы, в администрации работаю, задержался, то есть был где-то в начале одиннадцатого вечера. И вот увидел, что дверь дома вашей матери открыта. С улицы хорошо все видно. Так вот, ваша мать висела в дверях, если позволите, вверх ногами…
        - Вверх ногами? - К горлу подкатил горький комок. Надя зажала рот ладонью, едва сдерживая слезы. Слушала дальше, плохо запоминая, а в голове стучало: «Мама, мама, мама…»
        Крыгин рассказал какие-то ещё подробности, про распахнутую калитку, комья снега на крыльце, про скрип толстой веревки, когда тело раскачивалось на ветру.
        - Извините, что именно я приношу такие вести, - пробормотал он виновато. - Просто выяснилось, что ни у кого нет вашего номера. А я в администрации работаю, ну и… Маленький ресурс, так сказать. Жена просила передать вам свои соболезнования. Моя Оксана очень хорошо знала вашу маму. Та её от радикулита вылечила, знаете? Хотя, не знаете, не интересовались. Ваша мама была замечательным человеком…
        Он бы, наверное, продолжал монотонно бормотать ещё долго, но Надя в какой-то момент вежливо оборвала разговор, поблагодарила, сказала, что обязательно перезвонит и положила трубку.
        За окном едва светлело - в Питере зимой солнце выглядывает не раньше начала одиннадцатого - серый рассвет проникал сквозь прозрачные шторы, смешиваясь с желтым светом ламп и мечущейся Надиной тенью.
        Как и тень, метались в Надиной голове мысли, встревоженные внезапным звонком.
        Мамин голос вынырнул из прошлого: А я говорила тебе, что все это плохо кончится! Как теперь тебя звать-величать? Шлюха? Шалава.
        Давно забытые воспоминания. Шестнадцать лет их хоронила, закапывала в темноту снов и прожитой жизни, а стоило услышать сокровенное: «Мама», и вынырнули из небытия образы, мысли, ожившие голоса.
        Надя заварила чаю, бросила пару кубиков рафинада, постояла перед холодильником - была-не была! - достала бутылку коньяка, которую ей подарили в октябре на день рождения, свернула крышку, подлила немного. Буквально пару капель для начала. Потом все равно не остановится.
        Тут такое…
        Позвонила бывшему, вывалила на него всё, что знала. Расплакалась, не сдержавшись.
        Положила телефон на стол и в два глотка допила чай. Плеснула в теплую кружку еще коньяка. Сегодня можно. Хороший коньяк согревает не только тело, но и, блин, душу. Мартини тоже согревает. Красное вино. Ликеры разные. Лучшее средство от депрессии. Напиться бы до бессознательного состояния. Провалиться в сладкую полудрему, чтобы в голове дымка. Как раньше. Хорошо ведь было, никто не спорит.
        Отвлеклась. Рассеянно посмотрела на бутылку. Сколько лет не пила алкоголя? Два года. Время от времени позволяла себе бокал шампанского (на новый год), вино (на свадьбе подруги). Но ничего крепкого очень давно. Ни-че-го.
        Мама умерла.
        Мама, мамочка… Ни разу не виделись с того момента, как Надя ушла из дома - беременная, без копейки в кармане, без телефонов и адресов. А потом редко созванивались. Стремительные холодные обрывки фраз. Обе понимали, что пора перестать обижаться, что надо бы встретиться и поговорить, но никто так и не переступил черту, не сделал первый шаг. Ведь всегда страшно быть первым, верно?
        Она подошла к окну, вглядываясь в серость и туман. Город, конечно, уже проснулся, но люди походили на лунатиков, бесцельно бродящие по заснеженным тротуарам, едущие по заснеженным же дорогам. Целый город замерзших зимних лунатиков.
        Словно в противовес одноцветному пейзажу выпорхнуло воспоминание - одно из встревоженных, так старательно спрятанных - яркое, весеннее.
        Раннее утро. Из окна дома виден лес. Изумрудные шапки деревьев, лениво шевелящиеся от ветра. На горизонте поднимается изгиб неокрепшего, темно-красного солнца. В эти месяцы на улице еще холодно, но очень хочется, чтобы было тепло, чтобы ветер не морозил щеки. Надо бы одеться просторнее, не натягивать теплые носки, шапки, варежки. А солнце и голубое небо на рассвете обманывают. Глядя на них, веришь, что если выйти на улицу, то можно окунуться в стремительно приближающееся лето…
        …Надя спускается со второго этажа, обнаруживает в гостиной накрытый к завтраку стол: тушеная картошка, заварочный чайник, бутерброды и вазочка с конфетами. Особенно яркое воспоминание. Мамы нет. Зато висит в воздухе сладковатый и густой запах воска. Надя знает, где в таком случае надо искать маму…
        «Черт бы тебя подрал! Влезать в мою жизнь!»
        Завибрировал телефон, возвращая в реальность, едва не упал, и Надя подхватила его, расплескав из кружки коньяк. Звонили из полиции, говорили об опознании, о похоронах, о том, что надо опросить людей. Спрашивали, есть ли еще близкие родственники (никого нет, кроме Нади), как быстро сможете приехать (бывший муж после работы будет у вас, он все сделает), нужна ли помощь (нет, все в порядке). После полиции звонили из морга Знаменского, потом пару раз неизвестные люди назывались мамиными близкими друзьями и выражали сочувствие.
        Откуда у них номер?
        Началась суета, от которой Наде было некомфортно. Она всю жизнь бегала от суеты, пряталась в норках мелких кабинетов, квартир, салонов такси. А тут навалилось всё и разом. Появилась тоскливая мысль - когда же закончится? После похорон? Мама доставляла хлопоты и после смерти…
        Надя прошла в зал, долго рылась в полках старого шкафа, куда по старой привычке складывала сотни ненужных вещей. Выбрасывать вроде бы было жалко, а оставлять - бесполезно. Там лежали стопками старые учебники, школьные тетради, одежда, из которой дочка стремительно вырастала, книги, коробки с новогодними игрушками, обувь, сломанный ноутбук и много-много чего еще. Среди хлама Надя искала то, о чем давно забыла, а теперь, вот вспомнила. Несколько раз ее отвлекали звонками. Незнакомые голоса спрашивали, правда ли Надя дочка Зои Эльдаровны, а потом принимались бубнить что-то о большом горе, непоправимой утрате, желали держаться и не горевать, ведь мама теперь в куда лучшем мире. На пятом или шестом звонке Надя не выдержала и перевела телефон в режим полёта.
        В нижней полке за стопками старых простыней она нашла пухлый альбом в красной бахроме. Вернулась с ним на кухню, положила на стол. Обложка альбома покрылась пылью. Сколько его не открывали? Десять лет? Пятнадцать?
        Снова далёким эхом раздался мамин голос из прошлого: Шлюшку из тебя изгоняю! Давно пора!
        Этот альбом - единственная вещь, которую Надя когда-то давно попросила привезти Грибова из маминого дома. Сорок страниц воспоминаний о счастливом детстве. Застывшие мгновения. Впрочем, она давно забыла об этом альбоме, и, наверное, не вспоминала бы, если б не мамина смерть. А теперь…
        Надя открыла альбом на первой странице. Старая черно-белая фотография: на стуле сидит мама в платке и тапках, в длинной юбке и толстых цветных гольфах выше колена. Рядом папа - полноватый мужчина с пышными усами, одет в широкие черные брюки и расстегнутую рубашку с высоким воротом. На руках держит крохотный белый сверток. Взгляд у папы возбужденный и счастливый.
        Он исчез примерно через месяц, после Надиного рождения. Уехал на казенном грузовике в командировку на юг и не вернулся. Пропал вместе с грузовиком. Мама рассказывала, что папу даже объявляли в розыск, думая, что он угнал машину и продал где-нибудь, но потом сгоревший «Камаз» нашли под Воронежем. Папы в нём не было.
        Надя наполнила кружку коньяком до краев. Взяла из чашки конфету.
        Следующая страница. Еще одно черно-белое фото. Мамин двор. На заднем плане летняя кухня с распахнутой дверью. В дверях стоит какой-то высокий и сутулый мужчина в темных брюках и белой рубашке с рукавами, закатанными до локтей. На переднем - улыбающаяся Надя. Ей здесь года два, не больше. Торчат частоколом зубы. Большие темные глаза. Виден край дома с кухонным окном. А из окна выглядывает мама в черном платке, тоже улыбающаяся и счастливая. Платки сильно ее старили. Вроде бы на этом фото ей тридцать семь, а с первого взгляда как будто все шестьдесят. Если приглядеться, то видно, что морщины еще не тронули маминого лица, она в самом расцвете сил, но одеваться, конечно, не умела совсем. Вернее, одевалась по-деревенски. Как все в Шишково.
        Коньяк вскружил голову, сделал мысли легче. Надя отпила немного, надкусила сладкую конфету, из-за которой во рту скопилась вязкая слюна. Плакать уже не хотелось, горечь немного отступила. Воспоминания со старых фотографий, вкупе с опьянением, ввели Надю в состояние ностальгии. Она перелистала несколько страниц, разглядывая фото, и ощутила грустное спокойствие. Злость, которая сидела где-то в душе много-много лет, стала рассасываться, будто застарелый синяк.
        Глоток коньяка. Конфета.
        На последней фотографии - мамин дом. Двухэтажный, из красного кирпича. Шиферная крыша, печная труба, веранда, которую разобрали незадолго до Надиного ухода (побега!).
        Снято со стороны улицы. Невысокий забор наполовину скрывал два окна (синие рамы - вспомнила Надя). Хорошо видно крыльцо. Дверь открыта, а на пороге мама. Она уперла руки в бока, кокетливо позируя. Кажется, что сейчас крикнет: «Надя, зараза! А ну быстро домой!». А Надя побежит через дорогу, чувствуя, как в босые пятки впиваются мелкие камешки, а к голым ногам цепляется трава.
        Запах воска всплыл в памяти, защекотал ноздри.
        Надя моргнула. Ей показалось, что изображение на фотографии наполнилось красками. Или это воспоминания подбросили нужную информацию.
        Мама на фото была живая: щеки налились румянцем, кожа потемнела от загара. Мама больше не улыбалась, а злилась.
        Её окрик: Иди в дом, шлюха! Поговорим!
        2.
        Надю сморило на половине бутылки. Коньяк был дорогой, хороший. Не бил в голову сразу, а окутывал, придавая сознанию ощущение сонной воздушности, подготавливал к плавному переходу ко сну.
        Она не заметила, как задремала на диване в зале. Проснулась спустя три часа, когда где-то в подушках под головой, завибрировал телефон. Звонила Наташа.
        - Мам? Ты чего не открываешь? Я уже три раза домофон набрала. Ты вообще дома?
        - Да, да, конечно, - в голове шумело. Надя потерла висок ладонью. - Я уснула, дорогая. Мне не хорошо… Сейчас открою, подожди секунду!
        Тяжело поднялась, путаясь в колючем пледе, нажала кнопку домофона и сразу отправилась в кухню. Убрала коньяк, кружку, схватила альбом.
        В коротком страшном сне ей привиделось, что из альбомных фотографий кто-то лезет. Темная, высокая тень с длинными руками и скрюченными пальцами. Надя запомнила яркую белозубую ухмылку и растрепанные волосы. Существо несколько раз звонко шлепнуло в ладони, и из-под ладоней разлетелись по комнате водяные брызги.
        Надя мотнула головой, разгоняя остатки кошмара, после чего затолкнула альбом подальше на холодильник, чтобы никто его не смог найти. Не надо нам здесь страшилок.
        Когда Наташа зашла в квартиру, гремя музыкой из динамиков телефона, Надя чистила в ванной зубы. Высунулась, растрепанная, с белой пеной на губах:
        - Обед в холодильнике, разогрей!
        Надя умылась, посмотрела на себя в зеркало. Помятое лицо, усталость. Голова к тому же раскалывалась. После сна мысли сделались вялыми и неторопливыми. Депрессия, чтоб ее, навалилась, не отпускала. Старая Надина подруга. Столько вместе с ней было выпито алкоголя…
        На кухне Наташа разогревала в микроволновке тарелку с супом.
        Надя застыла на пороге невольно любуясь дочкой. К шестнадцати годам Наташа успела усвоить важное правило - надо всегда быть женственной. Совсем недавно она была неказистой, мелкой девчонкой, а тут вдруг в ее манерах появилась изящность, плавность, присущая очаровательным обольстительницам из кинофильмов. Она научилась томно моргать, делать губки «уточкой» и капризничать при мальчиках. Её гардероб быстро наполнился обтягивающими платьями, туфлями на каблуках, белыми блузками и лифчиками самых разнообразных форм. При этом характер Наташи был непредсказуем, как ураган. Какая-то мелочь могла вывести её из себя до истерики, до воплей и ненависти к родителям, миру и жизни вообще. Надя лишний раз Наташу не дёргала, потому что много читала про переходный возраст и взросление. Считала, что лучше в такой ситуации держать нейтралитет. Но иногда, конечно, случалось.
        - Как дела в школе?
        - Нормально, - ответила Наташа. Ногти у нее были выкрашены в ярко-голубой. И когда успела? - Кушать будешь?
        - Нет, спасибо. Я уже.
        - Что-то случилось? - Наташа села за стол. - Ты про бабушку узнала, да?
        Кольнуло в сердце.
        - Откуда ты?..
        С Наташей такое случалось. Черт знает как, но, бывало, опережала на мгновение, смахивала с губ еще не высказанную фразу. Как-то раз в три с половиной года она спросила у Грибова, серьезно заглядывая ему в глаза: «Пап, а ты плавда не хочешь больше сестличек и блатиков?». Все тогда здорово посмеялись, вот только Надя и Грибов за час до этого обсуждали на кухне, что не собираются больше заводить детей. Наташа не могла этого слышать, поскольку мирно спала за двумя дверьми, а родители разговаривали шепотом. Откуда узнала? Как догадалась?
        Потом тоже случалось, не часто. Наташа предсказывала погоду, знала, когда в школе внезапно отменят занятия, а однажды за завтраком сообщила Наде, что та может не торопиться на работу, потому что «туда придут милиционеры и всех арестуют». Необъяснимо перепугавшаяся Надя тут же позвонила директору, который, конечно, посмеялся над предсказанием, но спустя полтора часа был арестован сотрудниками управления экономической безопасности. Надя узнала об этом, стоя в пробке, за полкилометра от офиса. Она до сих пор помнила, как по затылку будто провели ледяной иголкой.
        Каждый раз, когда у Наташи случались такие вот видения, Надя думала о маме, которую в посёлке считали ведьмой. Что это, наследственное? Бывает вообще такое?
        В то, что у мамы был какой-то дар, Надя верила, но с оговорками. Да и в Наташин верила, чего уж. Просто старалась не погружаться в эту тему, не делать жизнь сложнее, чем она есть.
        - Бабушка умерла, да. - произнесла Наташа таким тоном, будто обсуждала погоду.
        - Ты меня сейчас пугаешь, - пробормотала Надя. - Папа звонил?
        - Вот еще, - Наташа шевельнула плечом. - У него вечно много дел.
        Надя выдохнула.
        - Бабушка умерла, верно, - сказала она. - И Цыган вместе с ней. Ужасная история. Он с ума сошел, ударил бабушку топором, потом… потом сам тоже умер.
        - Кошмар, - сказала Наташа и, потеряв интерес, сместилась с тарелкой супа к кухонному столу. Села на табурет, поджав одну ногу, положила перед собой телефон. На телефоне крутилось какое-то видео.
        - Наташа, милая, - Надя пыталась тщательно подобрать какие-то умные и важные слова. - Это большое горе для всей нашей семьи. Хотя бы покажи, что проявляешь немножко сочувствия.
        Наташа опустила ложку, тяжело посмотрела на Надю:
        - Мама, милая, - произнесла она, сомнительно искажая интонации. - Ты не видела бабушку шестнадцать лет. Только я к ней и мотаюсь каждое лето, да по праздникам. Поэтому позволь мне самой выбирать, как переживать, а как нет. Хорошо?
        Это был апперкот без предупреждения.
        - И зачем ты так со мной?
        - Захотелось. - Наташа снова зачерпнула ложкой суп. - Не бери в голову, плохое настроение.
        - Плохое настроение? Ты серьёзно? То есть для тебя вот это всё - плохое настроение? Бабушка умерла, а ты?.. Подожди-ка… - Надя внезапно кое-что заметила. - Это, блин, что такое?
        Надя провела рукой по волосам девочки, прежде чем та успела одернуть голову.
        Кто-то состриг Наташе челку, прошел ножницами по вискам и затылку. Неумело, криво, вырвав клочья волос то тут, то там. Неровные срезы, торчащие волоски. Наташа пыталась скрыть уродливые патлы, кое-как причесавшись - но разве такое скроешь?
        - Кто это сделал? - Надя почувствовала, что начинает злиться. Это была уже совсем другая злость - материнская. Острые иголки сквозь тупую ноющую боль в голове. Впрочем, нетрудно было догадаться, что произошло. - Снова подралась?
        За последние два месяца Надю вызывали в школу трижды. Наташа, освоив приёмы женственности, тут же начала флиртовать с мальчиками из старших классов. Одноклассницам вышеупомянутых мальчиков это не нравилось, и они приходили на переменах «разбираться». Ну, а где словесные перепалки, там и драки. Наташа после драк ничему не училась, флиртовала вновь и нарывалась на очередную драку в туалете или за школой. Умела конфликтовать, в общем. Вся в мать.
        Надя не знала, как решить вопрос. Пару раз она звонила родителям старшеклассниц, угрожала, что вызовет полицию, поднимет вопрос перед директором школы, но эффекта никакого не было. Тем более, если начистоту, Наташа тоже была виновата. Строить глазки взрослым мальчикам… ох уж эти подростки.
        - Мам, все нормально, - шевельнула плечом Наташа, не отрываясь от экрана телефона.
        - Они же тебя изуродовали!
        - Не драматизируй. Я все равно хотела постричься. Завтра схожу в парикмахерскую, сделаю нормальную прическу.
        - Это снова те девчонки из старших классов?
        Иголки злости больно впивались в виски, в затылок, в кончики пальцев.
        Наташа промолчала.
        Это всегда так. Детям кажется, что они способны разобраться со своими проблемами и без взрослых. До поры до времени. Пока не становится слишком поздно.
        - А если бы они тебе глаза выкололи? - спросила Надя, сжимая и разжимая кулаки.
        Наташа ответила едва слышно:
        - Мы разобрались.
        - Как? Ты вообще понимаешь, куда можешь впутаться? Это мальчишки должны драться, а не вы. Хочешь, чтобы я снова позвонила? У меня все телефоны давно есть. Разберемся!
        Надя неосознанно провела пальцами по Наташиным волосам, ощущая неровность срезов. Наташа осторожно отпрянула:
        - Мам, - сказала она снова. - Я знаю, что ты хочешь позвонить Машиным родителям, поругаться, покричать. Не надо. Это не самое лучшее решение. Я постригусь и постараюсь больше не ввязываться в драки. Договорились?
        Надя тяжело вздохнула. Навалилось всё сразу. Сначала бабушка, теперь вот челка. Неравносильно, конечно. Вспомнила, как сама в детстве частенько хватала за волосы деревенскую забияку Ленку Шестакову из параллельного класса. Ох и понаставили они друг другу синяков.
        Детская жестокость - это в какой-то мере нормально. Тренировка перед взрослой жизнью. Оттачивание, так сказать, мастерства.
        - Ладно, - сказала она. - Наташа, надо постричься сегодня. Так ходить… безобразно. Будь выше. Сейчас покушаешь и сходи, сделай нормальную прическу. Чтобы лучше всех, хорошо?
        - Не надо больше звонить никому, - еще раз попросила Наташа. - В прошлый раз все равно не помогло.
        Прошлый раз произошел две недели назад, когда Надю вызывали в школу по поводу драки. Одна из старшеклассниц, Маша Семенцова - высокая, стройная девочка с хорошо проглядываемой большой грудью и с абсолютно волчьим взглядом на красивом веснушчатом лице - поймала Наташу в туалете и попыталась макнуть ее головой в раковину, под струю кипятка. Наташа сопротивлялась, но Маша была сильнее, и в итоге у Наташи долго не сходили с шеи красные пятнышки от ожогов… Тогда Надя не сдержалась. У классного руководителя она взяла телефон Машиной мамы и долго, зло кричала в трубку все, что думает о Маше, и о ее родителях. Потом, впрочем, она поняла, что кричать бесполезно. На другом конце её слушала безразличная тишина. Тишина, исходящая от человека, которому было плевать. Сухой и тихий голос спросил: «Вы всё сказали?» и повесил трубку. Машина мама не приходила в школу, а на родительские собрания посылала пузатенького лысоватого мужа. Надя подозревала, что Машина мама вообще редко опускается до общения с кем бы то ни было.
        Надя вышла из кухни в зал, села на диван, сжав в руках сотовый телефон.
        В ухо шепнула мать: «Шлюшка расплачивается за свои грехи»
        Это фразу Надя слышала, когда выбегала из родительского дома шестнадцать лет назад. Крик в спину из комнатки под лестницей. Запах воска. Мама лепила из расплавленных свечей круглые неровные шарики и бросала их в таз с теплой водой. В тазу плавали пучки трав, деревянные щепки, черные, обугленные яйца. Мама опускала в воду руки, перемешивала так, что в центре таза появлялась миниатюрная воронка и, глядя на Надю большими темными глазищами, бормотала: «Негоже порядочной девушке спать с двумя мужиками! Шлюшка и есть! От одного ребенок, от второго - репутация! Весь поселок о тебе говорить будет, если мамка не предпримет меры! Но мамка у тебя умная. Слышишь? Это ты дурочка, а я-то знаю, что делать!»
        И Надя видела (или по прошествии лет убедила себя, что видела), как вода в тазу начинает пузыриться, словно вскипает, и из нутра накрученной воронки поднимается белый свет.
        «Нет, мама! Это же мой ребенок! Это же мой…»
        «У шлюшек не бывает детей! Ты даже не знаешь, кто отец! Артем или Коля? А раз не знаешь, то я тебе подскажу и покажу! Стало быть, надо узнать, надо решить!
        Надя вздрогнула и сообразила, что сидит на диване в зале своей квартиры. Она уже взрослая, самостоятельная… и сколько лет прошло, да? Пора бы забыть всё.
        Помотала головой, отгоняя слишком живые воспоминания.
        Запах воска. Словно только что вдохнула…
        Картинки перед глазами поблекли, стали сначала черно-белыми, как фотографии из старого альбома, потом растворились совсем. Прошло много лет. Прошлого не вернуть. Мама мертва. Со всех сторон навалилось настоящее - осязаемое, близкое.
        - Я не шлюшка, - пробормотала Надя.
        Она набрала сохранённых две недели назад номер, вслушивалась в гудки, а когда щелкнуло соединение и женский голос спросил: «Да?», начала бормотать негромко, чтобы Наташа не услышала:
        - Здравствуйте. Я мама Наташи. Ваша дочь сегодня угрожала моей ножницами. Я хочу сказать, что если вы не поговорите с Марией, то мне придется обратиться с заявлением в прокуратуру…
        3.
        Наташа чётко знала время, когда бабушка умерла.
        В половину второго ночи детская комната погрузилась в беспросветную вязкую темноту, а на грудь Наташи будто запрыгнул тяжеленный кот и впился коготками в кожу. Наташа открыла глаза, но ничего, конечно же, не увидела. Темнота просачивалась сквозь стиснутые зубы, заполняла уши и налипла на веки.
        Такое уже бывало. Можно привыкнуть, если захотеть.
        Внутри головы зародился шум, будто прокручивались шестеренки старого механизма: далёкий скрип, скрежет, тяжёлый медленный стук. А потом - раз - и детская комната исчезла. С черноты сорвали одеяло, мир насытился красками, обрёл пугающую реалистичность, плотность, осязание.
        Наташа поняла, что лежит на кровати, но уже не в комнате, а в гостиной бабушкиного дома. Холодный ветер вдруг накинулся с жадностью одичавшей собаки, растрепал волосы, задрал одеяло. Наташа быстро подобрала ноги, села, оглядываясь.
        Она сразу увидела бабушку, лежащую на кафельном полу. Руки её были раскинуты в стороны, один тапок слетел с ноги, обнажая фиолетовый носок. Голова оказалась как-то неестественно вывернута, левой щекой бабушка упёрлась в пол, стеклянным глазом смотрела куда-то в бок. Рот был приоткрыт, несколько выбитых зубов прилипли к потрескавшейся губе.
        Из-под бабушки медленно расползалась лужа крови, похожая на скользкого тёмно-красного монстра.
        А рядом валялся топор - большущий, с массивной рукоятью, лезвие которого тоже было в крови. Капли, рассыпанные по полу, напоминали божьих коровок. Остро запахло смертью - Наташа не знала, как пахнет смерть, но почему-то была уверена, что этот коктейль должен содержать в себе запахи гнили, пота, протухших яиц. Взболтать, но не смешивать.
        Еще Наташа увидела тень, будто где-то за пределами гостиной стоял… кто-то… хозяин топора. Бесформенный и страшный. Выжидал… Он готов был воспользоваться топором ещё раз, в любой момент, только дайте повод… И он каким-то невероятный образом почувствовал присутствие Наташи. Понял, что она видит гостиную, видит бабушкин труп. Хотя на самом деле Наташи там не было.
        Она уловила движение воздуха, повернула голову в тот самый момент, когда размытая тень метнулась в её сторону. Успела увидеть длинные руки с изогнутыми пальцами, услышала треск ломающихся механизмов, а потом пронзительно завопила.
        На мир стремительно накинули чёрное покрывало, вопль растворился в вязкости воздуха, и спустя секунду (или чёрт знает сколько времени?) Наташу вышвырнуло обратно в её милую, хорошую, родную детскую комнату.
        Настольные часы с мягкой зеленоватой подсветкой показывали без двадцати два ночи. За окном сонно прошуршал шинами автомобиль. Где-то в горле застрял обрывок крика. И ещё был запах смерти. Он как будто прилип к ноздрям. Его нужно было вдохнуть, иначе не избавиться.
        Наташа осторожно втянула носом воздух, закашляла. Сердце колотилось, как бешеное. Подушка была влажная от пота. Наташа встала с кровати, подбежала к окну и быстро закрыла его, потом задёрнула шторы.
        Сон сделался размытым, не реалистичным. Но Наташа знала, что всё, что она увидела в нём - правда. Бабушка мертва, её убили, а какая-то злобная тень спряталась в доме, поджидая… кого? Новых гостей?..
        Прямо у окна Наташа вдруг расплакалась. Она размазывала сопли и слёзы вспотевшими ладонями, беззвучно тряслась от накатившего страха.
        Вспомнилось, как несколько лет назад бабушка сказала ей:
        - Как только меня убьют, тебе придётся встретиться лицом к лицу с очень большим злом. Держи в уме, хорошо?
        Сказано это было невпопад, за ужином, когда бабушка с Цыганом распивали из гранёных рюмочек холодный самогон. Наташа в тот момент ковырялась вилкой в яичнице и смотрела по телевизору «Поле чудес». Она даже не сразу сообразила, что бабушка обращается к ней. А когда поняла, неловко рассмеялась, потому что бабушкины слова были нелепые и какие-то совсем неправильные. Следом рассмеялся Цыган и хриплым голосом попросил не пугать ребёнка на ночь глядя. Только бабушка не смеялась. Она держала на весу рюмочку и смотрела на окно, укрытое деревянными ставнями.
        …слезы закончились быстро, и Наташа вернулась в постель, забравшись под одеяло с головой. Она прихватила с собой телефон и наушники. Запустила на репите «Нирвану» и тихонько уснула под хриплый голос Курта Кобейна, который пел что-то про призраков и детей.
        Глава третья
        1.
        Наташа вышла из автомобиля первой.
        Её немного укачало - почти час пришлось трястись сначала по трассе, потом по деревенскому бездорожью. Даже плеер и громкая музыка не спасали. Голос Саши Васильева дрожал и подпрыгивал на кочках, словно солист был пьян и плохо попадал в ноты. Обычно, когда Наташа ездила к бабушке на лето, поездка не казалась такой муторной и долгой. А теперь вот так… Дело, наверное, было в том, что теперь Наташу никто не ждал.
        Мама, как всегда, застряла где-то в глубине салона. Запихивала в сумку вывалившиеся вещи, искала чёрные очки. Капуша.
        - Ну же, не тяни резину. - Едва слышно пробормотала Наташа, поправляя лямку рюкзака.
        Папа обошёл автомобиль, хрустя подошвами по ломкому снегу, тут же закурил. Окинул взглядом Наташу, задержался на потрёпанной ножницами чёлке, тяжело вздохнул. Наверное, хотел что-то сказать. Что-нибудь утешающее, но Наташа поспешно отвернулась. Папа не умел утешать, да и не до него сейчас было.
        Возле бабушкиного двора стояло несколько автомобилей, вгрызшись колёсами в насыпавшие за несколько дней сугробы. На лавочке у калитки расселись бабушки, каждой из которых было лет по сто, не меньше. Сквозь приоткрытые ворота Наташа разглядела людей, суетящихся во дворе. Как много, оказывается, у бабушки было друзей.
        - Мам, я пойду в дом, - сказала она. - Холодно тут стоять. Догоняй.
        - Я с тобой, - буркнул папа, швыряя окурок в снег. Он выкурил едва ли половину. Нервничал. - Организовать всех надо.
        Ему было неловко, Наташа видела. После того, как папа ушёл из семьи, он никак не мог наладить с дочерью связь. Будто обвалился мост, по которому Наташа могла без проблем перебегать к папе, делиться с ним какими-то своими переживаниями, обниматься, тереться носом о его щетину и просто сидеть рядом, чувствуя тепло и заботу. Теперь ничего этого не было, мост обратился в груду скользких камней. Попытки пересечь развалины были, но Наташа сознательно держала дистанцию. Она не могла понять, как относиться к папиному уходу. Как его принять?
        Они молча прошли ко двору. Папа снова достал сигаретную пачку, повертел в руках, затем со вздохом убрал её обратно. Он, кажется, бросал курить, да всё никак не получалось. Как в старом анекдоте про «Сникерс».
        Наташа услышала перешептывания, доносившиеся с лавочки: «Это, значит, внучка. Хорошенькая. На бабушку похожа, да? И норовом, говорят, тоже».
        Юркнула за калитку. Папа, нагнав, пробормотал:
        - Проходи в дом, сразу мимо гостиной, не останавливайся. Дуй на второй этаж, к себе в комнату. Нечего тебе на ужасы всякие смотреть.
        Сам остановился, приветливо поздоровавшись со старушками, завёл разговор с подошедшими женщинами, головы которых были покрыты чёрными платками.
        Наташа задержалась буквально на секунду, оглядывая двор. Справа, почти вплотную к забору, молчаливые люди расставляли длинные деревянные столы и лавочки. Какие-то мужчины убирали снег большими деревянными лопатами. Кто-то мелькал в окне летней кухни, и из открытой двери валил густой белый пар. Кажется, тут всё было хорошо организованно и без папы.
        Наташе раньше не доводилось бывать на похоронах, но она прекрасно понимала процесс, не маленькая. Сначала бабушку и Глеба Семеныча повезут на кладбище, где обоих закопают. Мама почти наверняка будет плакать, папа сдержит слезы. Потом во дворе за этими вот столами соберется множество людей, они будут есть, пить, произносить тосты за ушедших. Мама снова будет плакать. А потом начнут петь песни. И каждый гость обязательно, ну просто обязательно, скажет, какая у бабушки выросла красивая внучка.
        - Пойдём, солнце. - Появившаяся внезапно мама взяла Наташу за руку, потянула к дому.
        Чёрные очки скрывали мамины заплаканные глаза и потёкшую во время поездки тушь.
        Сени оказались забиты обувью и одеждой. На кухне орудовали немолодые женщины в халатах и передниках. Пахло мясом, салатами, стёкла запотели изнутри, на газовой плите пыхтели и позвякивали крышками кастрюли.
        - Ой, какие люди пожаловали, - полная розовощекая женщина, который было лет, может, пятьдесят, подошла ближе, уперев руки в бока, улыбнулась, разглядывая девочку. - Ну, здравствуйте. Галину Викторовну помнишь?
        Наташа пожала плечами. Кажется, эта женщина приходила к Цыгану за самогоном.
        - Какая красавица у бабушки выросла! Ягодка! - она перевела взгляд на маму, и улыбка тут же сползла с большого раскрасневшегося лица. - И вам доброго дня, Надежда. Имя-то у вас неподходящее, да? Не оправдываете.
        Мама открыла было рот, потом закрыла, не зная, видимо, что ответить.
        - Вам тут не рады, - сказала Галина Викторовна, обращаясь к маме. - Просто чтобы вы знали. Нельзя так поступать с родными. Ушли и всё? Совсем забыли, кто вас вырастил и воспитал?
        Мама ничего не ответила, но сжала Наташину ладонь и резко потянула за собой, в гостиную.
        Там под низким потолком, около телевизора, на табуретах стоял гроб. Вот что имел в виду папа, когда попросил здесь не останавливаться. Вокруг гроба толпились совсем уже старенькие бабушки, сгорбленные, худенькие, словно это призраки спустились, принять в объятия новоприбывшую. По стенам ползали дрожащие тени. На табуретках стояли зажжённые свечи. Чей-то надтреснутый старческий голосок монотонно бубнил молитву.
        Кухонные ароматы проникали сюда и смешивались с каким-то острым и неприятным запахом, от которого Наташе захотелось чихнуть. Кое-как сдерживаясь, не поднимая головы, она прошмыгнула в коридор, к лестнице на второй этаж.
        - У бабушки голова закрыта черной тканью, - пробормотала мама, догоняя. - Ужас какой.
        - Еще бы, - Наташа закрыла дверь, отрезая гостиную от коридора, и уже тут звонко чихнула. - Её же ударили топором по голове несколько раз. Цыган ударил.
        - Ты меня пугаешь.
        - Правда жизни, что такого? Он был пьян, говорят, взял бабушку, протащил через весь дом, а потом повесил вниз головой в дверях. А сам набрал ванну кипятка и свалился туда. Как в сказке про царя, который сварился.
        Мама ещё крепче взяла Наташу за запястье.
        - Это кто такое говорит? - взволнованно произнесла она. - Сама придумала? Как обычно, с этими своими видениями в голове? Или отец рассказал? Он язык за зубами не умеет держать. Вечно болтает всякое.
        - Ничего такого. Просто знаю, - Наташа осторожно высвободилась из цепкого захвата. - Не нужно быть такой впечатлительной, да и всё.
        Мама хотела что-то ещё сказать, но у неё, как всегда, не нашлось слов. Мама была пьяна, от неё разило алкоголем, вперемешку с валерьянкой. В сумочке наверняка лежала бутылка вина или коньяка. Наташе было неприятно находиться рядом с пьяной мамой. Она уже отвыкла, почти забыла, а теперь вот пришлось резко вспоминать - запах перегара, вялое мамино поведение, её постоянные перепады настроения…
        - Пойдём, - сказала мама, наконец. - Тебе в детскую, а мне носик попудрить.
        Она прошла по коридору, зацепила ногой горшок с разлапистым фикусом, стоящим под окном. Ругнулась вполголоса:
        - Понаставили тут… Раньше не было… - и потопала наверх по скрипучим ступеням.
        Мамина тень скользнула по стенам и исчезла в тонких трещинках деревянной обивки. Наташа повернула голову, неосознанно подчиняясь внутреннему позыву, и уставилась на крохотную дверь под лестницей. За дверью был бабушкин рабочий кабинет, куда она никого не пускала, кроме редких гостей. Обычно на двери висел замок, и маленькая Наташа потратила много времени, чтобы хоть как-то попытаться его снять. Детское любопытство, как известно, не знает слова «нельзя».
        Однажды бабушка застала Наташу у двери с металлическим прутом, которым девочка пыталась сбить петлю. Бабушка рассмеялась, а затем сказала:
        - Пока не время, радость моя. Как-нибудь ты войдёшь, но без меня.
        - А что там интересного? - Наташе было восемь. Она думала, что за дверью скрывается какой-то волшебный мир, вроде Нарнии или страны с Изумрудным городом.
        - О, ты сойдёшь с ума от удивления. - ответила бабушка, улыбаясь редкими желтоватыми зубами. - Я была такой же много лет назад. Всюду совала нос. Это хорошо, дети должны быть любознательными. Но каждому действию есть своё время, правильно же? Так что наберись терпения и жди.
        Ключ бабушка носила с собой. Он болтался на черной веревке, которая была обмотана вокруг запястья левой руки. Только им можно было открыть замок.
        Но сейчас никакого замка на двери не было. Дверь оказалась закрыта на обычную щеколду. Можно подойти, отодвинуть её, и…
        И что же Наташа увидит? Сойдёт с ума от удивления? В Нарнию она уже не верила. А вот в колдовство, которым обладала бабушка - вполне.
        Наташа закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Темнота, конечно, не приходит по заказу. Мир не посылает сигналов, когда очень хочется. Но всё же.
        - Куда потерялась? - прикрикнула со второго этажа мама. - Капуша!
        Что-то мелькнуло в уголках глаз. Сгустки черноты. Белые кляксы. Чёрточки. Детали. Изображения.
        Дверь ванной комнаты за спиной Наташи отворилась - девочка резко обернулась, открыла глаза, подавив вопль. Вышел какой-то мужчина, вытирающий полотенцем руки. Был он высокий и худой, с коротким ежиком седых волос, остроносый и с крохотными глазками под тонкими бровями.
        - Привет, красавица! - сказал мужчина, улыбнувшись. - Ты, наверное, внучка Зои Эльдаровны? А папа твой где, не знаешь? Как раз ищу его.
        - Он на улице. Со старушками разговаривает. - Ответила Наташа.
        Секунду назад она видела это лицо, сотканное в черноте из штрихов и деталей. Наташа уже знала: мужчину с полотенцем звали Антоном Александровичем Крыгиным. Он работал в администрации поселка.
        Мужчина вытер руки и вышел из коридора в гостиную.
        Наташа некоторое время разглядывала дверь без замка в бабушкин рабочий кабинет. По старому дереву расползались белые кляксы, но они быстро исчезли - как и любой «глюк», который возникал время от времени в Наташиной голове.
        - Ну, где ты? - спросила Надя сверху.
        - Я к тебе ещё вернусь! - пообещала Наташа двери и поспешила наверх.
        2.
        Грибов задержался сначала у калитки, здороваясь с безымянными старушками, потом во дворе - когда его окружили местные и принялись выражать сочувствие. Кого-то он знал, кого-то видел в первый раз. Надя с дочерью исчезли в дверях дома, и Грибов в какой-то момент захотел оказаться рядом с ними, подальше от бестолковой суеты и мрачного настроения.
        На крыльце он столкнулся с долговязым мужчиной, лет около шестидесяти, одетым в костюм с галстуком. На лацкане значок - российский триколор.
        А еще, подумал Грибов, разглядывая узкое лицо с длинным носом, тонкими губами и крохотными темными глазками, человек напомнил ему крысу. Высокую такую, сутулую крысу.
        - Артем Леонидович, здравствуйте! - Мужчина протянул руку для рукопожатия. - Я сосед, если не помните. Вон там, через дорогу живу. Антон Крыгин. Это я, если позволите, обнаружил тело. Скорблю. Ужасная новость, ужасная.
        - Вы мне звонили… - вспомнил Грибов. - Спрашивали разрешение, чтобы начать процедуру, гхм, похорон.
        - Да-да. Так получилось, у нас с женой есть ключи. Мы с вашей тёщей были в отличных отношениях, часто заглядывали друг к другу. Посёлок маленький, как же иначе? Страшно, конечно, что встречаемся в таких вот условиях. - Крыгин засуетился, пропуская Грибова к дверям, затем в сени, затараторил. - Я вас как раз искал! Если позволите, я хотел бы ещё чем-нибудь помочь. Чем-нибудь, знаете, существенным. Не просто пару слов сказать или гроб отвезти. Мелковато это всё для такой женщины, как Зоя Эльдаровна!
        Грибов обернулся через плечо. Крыгин стоял на крыльце, разминая редкий снег туфлями, и оживленно жестикулировал. Темные редкие волосики на лбу растрепались. Был он окутан паром, словно иллюзионист, выходящий на сцену. Щеки раскраснелись, под носом блестели капельки пота. Мокрая крыса. Выдра, ага.
        - Великолепная была женщина!.. - повторил Крыгин, водя ладонью по волосикам. - Половина посёлка на ней держалась. Я такой ведьмы никогда не встречал.
        - Что вы сказали? - переспросил Грибов.
        - Зоя Эльдаровна очень многое сделала для Шишково, - Крыгин прижал тонкие ладони к груди и выразительно вздохнул. - Я, если позволите, вращаюсь в этих самых кругах, где положено обращать внимание на добрых людей. Так вот Зоя Эльдаровна была не просто доброй. Она очень помогала.
        - Кому?
        - Всем.
        - А про ведьму что?
        - Вы не знали? Она умела лечить людей. Предсказывала будущее. Сводила и разводила. Мою корову на ноги подняла. Много, много чудных вещей.
        Грибов тряхнул головой.
        - Слышал что-то, - сказал он. - Не задумывался просто. Это разве не слухи? Ну, вы действительно в это верите?
        - Как же не верить, когда я своими собственными глазами видел?
        Грибов тряхнул головой ещё раз, будто мог вот так запросто вытряхнуть нелепые мысли. Спросил:
        - А чем вы хотели помочь? Я пока не очень представляю…
        - Дом очистить надо, от негативной энергии, - произнес Крыгин, продолжая улыбаться. - Вашу тёщу убили, а убийство обладает очень мощной аурой. Энергия тут теперь такая, что лучше не соваться. Я бы даже ночевать не стал. Ну, знаете, у негативной ауры есть свойство где-то оседать, за кого-нибудь цепляться. Она как паразит… У меня есть связи, если позволите. Могу привести кое-кого, чтобы очистил. Всё за мой счёт. Считайте, что это дань уважения безвременно погибшей.
        - То есть вы всё же верите?
        - А вы, стало быть, нет? - брови Крыгина поползли вверх. - Хотя, вам простительно. Это мы, жители маленьких посёлков, ужасно суеверные и обращаем внимания на разное… Поверьте, лишним не будет, если приведу, хорошо? Вы с женой не против?
        - Мы в разводе уже несколько лет. - Вырвалось само собой, и Грибов почему-то смутился.
        - Такое тоже случается, - понимающе кивнул Крыгин и снова пригладил жиденькие волосы. - Я бы ауру проверил на вашем месте. Лишним не будет. Любовь ведь проходит не просто так, разные факторы влияют. Психологические, мистические. Сглазил кто, а? Мы вот с женой больше двадцати лет в браке. Один раз нас чуть не развели, представляете? Нашлась тут одна, пришла из соседнего посёлка, влюбилась в меня… а когда я, если позволите, накинула порчу, прямо на перекрестке. Еле выкрутились.
        Грибов слушал этот бред и не понимал, почему он всё ещё стоит в сенях, где у окна суетились женщины, что-то режущие, лепящие, готовящие. Почему не уходит? Проклятая вежливость. Человек из администрации не нравился ему всё больше и больше. Мало того, что похож на выдру, так это была ещё и слишком болтливая выдра.
        - Проверьте кое-что, - напутственно сказал Крыгин. - Иголки в дверях. Обломки ножей под полом. Поищите лезвия от ножниц, хорошо? Разное бывает.
        Грибов деликатно улыбнулся. На ножницах лимит общения с незнакомцами у него истек.
        - Простите, перебью. Мне надо срочно заниматься вопросами организации, - буркнул он и пожал Крыгину руку.
        Ладонь у того была холодной и влажной, словно лягушку потрогал. Едва сдерживая гримасу брезгливости, Грибов поспешил к двери в гостиную. Последнее, что он услышал, было:
        - Я вас наберу, если позволите. Через пару дней, как тут всё уляжется! Знаю, знаю одного человечка, он обязательно поможет…
        3.
        Обычно Наташа спала крепко. Она была не из тех детей, что просыпались по сто раз за ночь, хотели пить или бегали в туалет. Уж если положила голову на подушку, то могла проспать в одной позе до самого утра.
        Но сегодня вдруг проснулась. Что-то мелькнуло в темноте ее сна, заставив открыть глаза.
        Она была в детской на втором этаже бабушкиного дома.
        А бабушка уже лежала в гробу на кладбище, мёртвая. Отец уехал. Гости разошлись. Только пьяная мама спит где-то за стенкой и ничего, ничегошеньки не слышит.
        В горле пересохло. Наташа перевернулась на спину, заложив руки под голову.
        Сон приснился сумбурный и неприятный, из тех снов, которые запоминаются на уровне ощущений и эмоций. В нём вдруг появился Цыган. На голове у него была широкополая шляпа с торчащим гусиным пером (как и всегда, впрочем), изо рта торчала папироса. Наташа заметила, что у Цыгана что-то с лицом. Будто наклеили поверх кожи мятый прозрачный пакет, и он очертил морщины, потянулся извилистыми складками от бровей к подбородку, по щекам. Цыган погладил сухими темными ладонями бороду, а потом звонко хлопнул в ладоши. Он часто так делал - когда смеялся, злился или хотел привлечь внимание.
        Шлеп!
        Она подумала: «Можно ли проснуться во сне и не заметить, что все еще спишь?»
        За окном бесшумно прополз свет фар, осветив дрожащие тени деревьев. Наташа вспомнила минувший день: суетные похороны, гроб с бабушкой, который отвезли на кладбище, заплаканную маму, поминки во дворе - молчаливое сборище каких-то незнакомых людей, которые выпивали и ели, а больше ничего и не делали.
        Сон улетучивался и стирался из памяти. Наташа вышла из детской, направляясь в туалет на первом этаже, заметила, что дверь напротив приоткрыта. В тусклом свете настольной лампы Наташа разглядела спящую маму. С ее губ слетали какие-то слова, вперемешку с храпом. Не надо было складывать мозаику, чтобы понять, как сильно мама пьяна. Тормозов у мамы в этом деле не было. Папа поднял её на второй этаж незадолго до отъезда. Уложил прямо в одежде, набросил сверху тонкое одеяло.
        - Я вернусь завтра, - сказал он Наташе. Видимо, очень не хотелось Грибову оставаться ночевать в доме рядом с бывшей женой. В дверном косяке на первом этаже он нашёл воткнутую ржавую иглу и до самого отъезда держал её в руке, как какой-то талисман, и время от времени разглядывал с серьёзным видом.
        На первом этаже горел свет, растекался из гостиной. Наташа спустилась вниз, мельком увидела часы на стене в коридоре - одиннадцать часов ночи. Не так поздно, как казалось. Зашла в ванную комнату и тут же направилась к унитазу. Быстро сделала свое дело, попутно размышляя, надо ли идти в гостиную в поисках воды, или сразу отправиться на кухню. Когда потянулась к сливу, услышала вдруг бабушкин голос:
        Шлюшка пришла сама, никто не звал, да?
        Наташа вздрогнула, обернулась. Ванная комната была пуста. Яркий свет разгонял тени. Кто-то снял и убрал с перегородки над ванной занавески, и теперь из стены торчали только две тонкие серые трубки. В углу стояла стиральная машина. Какое-то белье в красном пластиковом тазу мокло на стиралке.
        Бабушка при Наташе никогда так не разговаривала. Тон у нее был язвительный, дрянной, как у девчонок в школе, которые постоянно придирались…
        Чего забыла-то? На месте не сидится? Чувствует кошка, чье масло съела?
        Голос доносился из коридора.
        - Баба Ряба? - пробормотала Наташа испуганно.
        Ряба. Вырвалось само собой, из прошлого.
        Так она называла бабушку в детстве, лет, кажется, до шести. Бабушка очень любила рассказывать сказку про курочку Рябу. Для этого брала внучку на руки и несла в летнюю кухню, где у неё во второй пристройке за сетчатым забором водились куры. Большие рыжие курицы лениво спали на насестах и даже давали иногда себя погладить. Под курицами лежали старые ушастые шапки. Они были забиты золотистой соломой и вот в этой соломе время от времени можно было найти белые или коричневые куриные яйца. Бабушка брала одно такое яйцо и начинала рассказывать сказку:
        - Жили были дед да баба, и была у них курочка Ряба.
        Яйцо у нее в пальцах крутилось, вертелось, словно ожившее, острым кончиком то вверх, то вниз.
        Рассказывая сказку, бабушка возвращалась в дом, зажигала газ, ставила сковородку…
        - Снесла курочка яичко, не простое, да золотое. Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила…
        Наташа внимательно слушала, потому что в бабушкином изложении финал у этой сказки каждый раз отличался от «официальной» версии. Между тем бабушка разбивала яйцо о край сковородки и выливала прозрачный тянущийся белок, а следом за ним шлепался желток, который обычно был темного, почти красного цвета…
        - А все потому, что яичко это им не принадлежало. В яичке этом собрала ведьма из соседнего поселка столько гадостей, сколько вообще можно собрать. И никто бы его вообще не разбил. Лежало бы яичко, скажем, на холодильнике и приносило бы бабке с дедом одни несчастья.
        Яйцо шипело на сковородке, поджаривалось, чернело по краям. Но бабушка словно и не замечала. Она улыбалась и продолжала:
        - А тут добрая ведьма мимо бежала, ручкой махнула, яичко упало и разбилось. Только его нельзя было просто так разбивать, иначе все гадости так бы и высыпались на дорожку. Проходящий бы подцепил незаметно, заразился, ну и пошло-поехало. Поэтому, добрая ведьма взяла яичко и зажарила до черноты, а потом скормила Бимке. Он у нас хороший пес, всё сожрет.
        Наташа, правда, никогда не видела, чтобы яйцо на сковородке сгорало до черноты. Как только появлялся характерный запах, бабушка уводила внучку из кухни, отвлекала, а она и не запоминали надолго, как любые дети. Про сказку, правда, запомнила. Каждый раз, когда бабушка снова заводила их в сарай с курами, кричали радостно: «Баба Ряба, баба Ряба! Расскажи еще раз! Расскажи про яичко!». Она только улыбалась в ответ.
        А сейчас бабушкин голос, обманчиво ласковый, окутал ванную комнату, будто пар:
        Я же тебе помогаю, дурочка. Ты, это, сама не решишь эти проблемы. Даже не пытайся. Силёнок не хватит.
        Откуда баба Ряба знает, что происходит в школе? О Маше, которая, ну… с которой не надо было связываться вообще?
        Тишина.
        Бабушкин голос растворился. Или не было его вовсе, а был морок, пришедший в ночной час спросонья.
        Наташа выскочила из ванной - быстрее, закутаться под одеяло, закрыть глаза! - и увидела вдруг, что дверь в комнатку под лестницей открыта.
        Из комнатки не лился даже, а бил по глазам яркий дневной свет. Наташа заморгала, различая какой-то стол, несколько табуретов, взъерошенный ковер на полу. Увидела квадратное окно с паутиной на стекле и скошенный потолок.
        А ещё у стола стояла бабушка - полноватая, чуть сгорбленная, плечи опущены, голова склонена. Уперла руки в бока (её любимая поза), выставила левую ногу в тапочке. На ногах синие чулки, одета в цветной халат, пояс которого исчезал где-то в складках живота. На голове косынка, из-под нее топорщатся в стороны седые с синевой волосы.
        Как живая!
        Спрашивает, не разлепляя губ:
        Ну, что скажешь скажешь-то?
        Наташа застыла, не в силах заставить себя пошевелиться. Ноги словно вмерзли в холодный кафельный пол. Баба Ряба вернулась в дом. Выбралась из гроба, расшвыряла замерзшую землю, сорвала с лица уродливый черный платок и добрела по снегу с кладбища.
        Какие-то страшные картинки закружились в голове.
        Наташа поняла: это прошлое. То, что было, но уже давно исчезло в людской памяти. События, ушедшие навсегда. Знания, которые хранились за запертой дверью. Они очень хотели поселиться в чьей-то голове, но никак не могли вырваться. А сейчас замок исчез, дверь распахнута. И ещё Наташа здесь.
        Очень вовремя, знаете ли.
        Возле бабы Рябы появилась мама. Совсем еще молоденькая, лет двадцати, а то и меньше. Одета в короткую юбку, выше колена, в черные колготки. Красная блестящая курточка, из-под которой выглядывает желтая футболка. Густые черные волосы зачесаны невероятным вихрем - на чем только держатся, интересно? Словно падающая волна. В ушах болтаются огромные серьги. Не мама, в общем, а какой-то подросток из старых фильмов.
        Спрашивает:
        Зачем ты вмешиваешься в мою жизнь?
        Наташа вздрогнула. Мамин голос был тонкий и пронзительный, не такой, как сейчас.
        Бабушка улыбается, но не по-доброму, а кривоватой, дикой усмешкой, обнажив несколько золотых зубов. Такую усмешку на её лице Наташа никогда не видела.
        Ты моя дочь, я тебя растила и воспитывала. Мне решать, как пойдет твоя жизнь дальше. Усекла?
        Перед глазами возник образ молодого папы: кучерявого, подтянутого, высокого. Папа ехал на автомобиле, из радио играла какая-то веселая музыка, и папа, выстукивая пальцами по упругому колесу руля, подпевал: «Вот, новый поворот…»
        И еще один образ, незнакомый - мужчина с тонкими рыжими усиками, с аккуратной короткой стрижкой зализанных налево огненно-рыжих волос. Щеки, нос и даже подбородок в густых веснушках. Мужчина скорее смешной, чем симпатичный. Весь какой-то угловатый, неправильный… слишком большая голова на тонкой шее, острые плечи… И все бы ничего, но…
        Бабушкин крик сквозь хрупкую вуаль образов:
        Знаешь, какие слухи ходят? Вырастила, говорят, проститутку! А та еще одну родит. Так весь род и потянется, блядством занимающийся!
        …в голове всплыл еще один образ, словно ролик фильма, которые крутят в кинотеатре перед премьерой. Неприятная сценка, мерзкая, жаркая и скользкая от пота. Мама, обнаженная, в объятиях этого рыжего. Он тоже был обнажен, и Наташа видела его спину с выпирающими позвонками и лопатками, туго обтянутыми веснушчатой кожей. Мама на спине, а рыжий склонился над ней, уперев руки в ее плечи. Целовали друг друга, обнимали, ласкали. У мамы была небольшая упругая грудь с остро торчащими сосками. Складочки на пояснице. Капли пота на шее.
        Тонкий, пронзительный и вместе с тем рычащий стон вырывается из маминого горла.
        Бабушка говорит: Ничего ни от кого не скроешь. Сплетни кругом. Слухи.
        Молодой и кучерявый папа приехал. Хлопнул дверцей авто, прошел в подъезд, поднялся в лифте на четвертый этаж. Квартира сто сорок девять (смутные воспоминания, мама говорила, что они жили там, пока Наташе не исполнилось четыре года). Вдавил кнопку звонка. Сухая далекая трель. Щелкнул замок. На пороге - мама. Вспотевшая, растрепанная, улыбающаяся. Капли пота собрались на висках и между лопаток. Она даже не одевалась, просто прикрыла еще не остывшее от ласк тело толстым махровым полотенцем. Ждала папу. А рыжий где? Он вышел десять минут назад. Пригладил перед этим волосики, застегнул рубашку, натянул брюки.
        И зачем Наташе эти знания?
        Она потёрла виски, обхватила голову руками.
        Надо оторвать ноги от липкого пола и убежать на второй этаж. В этой комнатке под лестницей слишком много секретов. Не зря бабушка запрещала туда заглядывать.
        Разорвут. Искалечат. Уничтожат.
        Подойди ближе! говорит бабушка маме. Не надо перечить, солнце. Я и так позволила тебе зайти слишком далеко
        Электрическая плитка раскалена докрасна. Скрутилась обжигающей спиралью. Дохлая муха медленно поджаривается на изгибе, и от неё тянется вверх чёрная струйка дыма.
        Мама отвечает неуверенно: Это мой ребенок! Я сама решу, что с ним делать!
        Поздно решать. Надо было думать, прежде чем раздвигаешь ноги, идиотка!
        Голос бабушки срывается на визг.
        Злоба выливается из комнатки и выплескивается в коридор, словно вязкое маслянистое пятно чёрного цвета.
        Бабушка прыгает вперед, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами, хватает маму за подол платья, тянет к себе. Мама кричит, замахивается и звонко бьет бабушку по щеке.
        Падает табурет. Бабушка тащит маму к себе. Та молотит кулаками, не глядя. Правый кулак падает на электрическую плитку. Резкий шипящий звук, крик, голубые струйки дыма. Запах жареного мяса.
        Нет, мама, нет, пожалуйста!
        Баба Ряба прижимает её к себе, заломив руки. В правой руке сверкают ножницы с широким лезвием. Мама кричит, барахтаясь в крепкой бабушкиной хватке. Звенит посуда на столе: тарелки, чашки, ложки. Все вокруг ходит ходуном. В окне мелькает и пропадает яркий огонек.
        Запах мяса просто невыносим.
        Баба Ряба хватает маму за волосы и впивается в эту невероятную черную волну ножницами - Щелк! Щелк! - отрезая один клок за другим.
        Бабушка кряхтит: Если кто-то родится, то конец нашему роду. Позор, позор!
        Бабушка стрижет, высунув кончик языка от усердия, швыряет грубо отрезанные клочки в воздух. Волосы кружатся, падают на стол, на пол, на плитку - вспыхивают на ней яркими секундными искорками. Через какое-то время мама перестает биться, безвольно обвисает, и только голова дергается, как у куклы.
        Голос у мамы был тихий и робкий: Пожалей меня.
        ХРУСТЬ!
        Ножницы срезают еще один большущий клок. Бабушка трясет им в воздухе:
        За что тебя жалеть, дорогая? Пока не родила - жалеть нечего! А теперь и не родишь, слава богу.
        На затылке у мамы остался один длинный локон, будто черная змейка, соскользнувшая на висок. В тот момент, когда бабушка пытается схватиться за него, мама внезапно дергает головой, подныривает под бабушку, уходя от её крепкого захвата, прыгает в сторону, к двери.
        Мама цепляется ногами за табурет, падает, переворачивается и ползет на локтях.
        За ее спиной вырастает бабушка. Платок сполз с головы, волосы растрепаны. Бабушка держит ножницы таким образом, что сомкнутые лезвия торчат из кулака. Рот ее исказился. Глаза выпучены. Это не любимая, добрая, милая баба Ряба. Это что-то другое.
        Злая страшная ведьма!
        - БАБА! БАБУШКА!! - завопила Наташа, позабыв, что все еще смотрит удивительный фильм из деталей прошлого.
        На мгновение ей показалось, что баба Ряба слышит ее. И мама, которая все еще ползла к дверям, вдруг поднимает голову.
        - БАБУШКА, НЕ НАДО!
        Картинка дернулась, исказилась, будто кто-то начал сминать бумагу, на которой все это было нарисовано.
        Бабушка замахивается лезвием, целясь маме в спину - нет! - в мамину изуродованную, остриженную голову!
        Нет же, нет!
        Наташа зажала голову руками, зажмурилась и закричала еще сильнее, до боли в горле, до хрипа! Перед глазами запрыгали яркие пятна. Холодный, холодный пол! Чернота злости закрыла его, подползла к ногам и коснулась бесконечно мерзкими щупальцами к Наташиным пальцам. Мурашки стремительно поднялись от пяток до затылка.
        Папа не знает, что это за рыжий мужчина!
        Мама решила оставить ребенка?
        От кого?
        А потом выбрала папу.
        Щелк! Щелк!
        Это счастье, что она выбрала папу.
        Мозаика оказалась слишком правдоподобной. Её необходимо сломать и выбросить.
        Потому что волосы, которые потом баба Ряба собрала, положила в воду в тарелке и замешала с зельями - они где-то хранятся. Гнилые волосы наложенного проклятия. Незаконченного проклятия. Что-то помешало бабе Рябе.
        Например, мама нашла в себе силы выскочить из комнаты. Или ножницы выскользнули у бабушки из руки. Или Наташин крик каким-то образом разорвал время… В любом случае, что-то произошло, и то колдовство, которое она затеяла
        Мне не нужны дети от дочери-шалавы!
        не сработало.
        Вопль оборвался. Наташа не поняла, почему вдруг стало тихо.
        Воображаемый мир закончился, пора возвращаться в реальность, дорогая.
        Она открыла глаза и увидела, что дверь в комнатку под лестницей закрыта на щеколду. Замок исчез. А вязкая густая чернота медленно всасывается в щели между досками и капает на пол.
        «Ты сойдёшь с ума от удивления» - говорила бабушка.
        Похоже, так оно и случилось.
        Глава четвертая
        1.
        Через три дня Грибов вернулся в Шишково на электричке.
        Он и сам не знал, зачем сорвался вот так запросто, да ещё в разгар рабочего дня. Есть такая поговорка: «чёрт дёрнул». Видимо, сейчас она сработала на сто процентов.
        После похорон Грибов постоянно возвращался к тому моменту, когда нашёл в дверном косяке воткнутые в древесину дверной коробки ржавые иглы. Вспоминал разговор о порче. Перемалывал в памяти образ мёртвой тёщи, лежащей в морге. И ещё больно впивалась в сознание какая-то мелкая навязчивая мысль, которую он никак не мог понять. Мысль эта касалась Наташи, дочери. Она заранее знала о смерти бабушки. Она же рассказала Насте подробности убийства. Откуда это всё? Зачем ей вообще нужно об этом знать?.. Наверное, в поисках ответов Грибов и приехал, хотя сам и не осознавал в полной мере.
        Платформа оказалась пустая, неухоженная, заметенная снегом. С обеих сторон от покатой бетонной площадки тянулся серый зимний лес. Только по цепочке следов можно было понять, где среди этого леса скрывался поселок.
        Грибов, убрав руки в карманы, заторопился к тропинке, минут через пять вышел к первым домам. Еще через двадцать минут свернул, поплутал немного по бездорожью, мимо кирпичных домиков, желтых газовых труб и сугробов, потом вышел на центральную площадь, где в окружении клумб и елей стояло кирпичное двухэтажное здание администрации. Типовая постройка, привет из Советского Союза, и даже с памятником перед крыльцом. Молчаливый Ленин, плечи которого были обрамлены снегом, протянутой рукой указывал путь в светлое будущее.
        От центральной площади легче было ориентироваться.
        Налево, потом пять минут по дороге без обочин, и вот он дом Зои Эльдаровны.
        Погруженный в свои мысли, Грибов не сразу сообразил, что стоит перед тещиной калиткой. Вокруг было тихо и пусто. Безлюдная улица, вереницы разномастных заборов, следы многочисленных ног на снегу - и тишина.
        Он зашел во двор, огляделся. Вдоль забора расползались рыхлые сугробы, площадка белела от снега. Ещё остались следы от похорон - опрокинутый стул у летней кухни, обрывки пакетов, которые по двору разнес ветер, какие-то бумажки, мусор, два алюминиевых ведра, забитых пустыми пивными банками. У дверей летней кухни, заметил Грибов, лежало что-то черное, непонятное. Вспомнил, что видел это, ещё когда приезжал сюда ночью за документами.
        Странно, что никто до сих пор не убрал. Хотя, с другой стороны, а кто здесь вообще должен теперь убираться? Не соседи же.
        Крыльцо перед пристройкой замело. У стены дома выстроились рядами обледенелые лавочки, которые притащили из местной церкви. Кто-то после похорон забыл на одной из лавочек шапку-ушанку, и она лежала, черной дыркой к небу, набрав горку снега. Вокруг шапки расхаживали две взъерошенные вороны, разглядывая Грибова с таким видом, будто они здесь были хозяева, а он - незваный гость.
        Почему-то Грибов первым делом решил заглянуть именно в летнюю кухню. Подошел ближе, разглядел, что черная штуковина, это вмерзшие в землю куриные перья. Они свалялись и смёрзлись между собой.
        Теща любила сидеть перед летней кухней на табурете и ощипывать кур, которым только что отрезала головы… правда, кур у Зои Эльдаровны не водилось уже лет пять, так откуда здесь сейчас взялись эти перья?
        Подковырнул пару раз лёд носком ботинка, Грибов плюнул на это дело, подошел к двери и долго дышал на замок, потому что отверстие замерзло, и в него нельзя было попасть ключом. Потом, наконец, отворил. Внутри еще витал лёгкий аромат тепла и еды, то есть какой-то жизни. На похоронах тут готовили горячие блюда. Кухонька была маленькой: газовая плита, раковина, столик с висящим над ним шкафчиком, пара стульев. На дне раковины блестела замерзшая вода.
        Грибов пересёк комнату и остановился в предбаннике. Ему показалось, что он слышит тихий звук, будто кто-то хлопнул мокрыми ладошами.
        Шлеп!
        Сразу за предбанником была еще одна дверь, в курятник. Кто-то приклеил на ней лист бумаги, скотчем. На листе был нарисован прямоугольник - толстыми черными линиями - с точкой сбоку. Лист обтрепался и пожелтел по краям, вокруг скотча собралась налипшая мелкая грязь.
        Грибов толкнул дверь плечом. Под ногами заскрипела галька. Пол был усеян пухом и перьями - напоминание о жителях курятника, которые давным-давно исчезли. С низкого деревянного потолка свисали обрывки проводов и клочья блестящей от холода паутины. На поперечных балках стояли соломенные гнезда - по пять-шесть штук с каждой стороны. И по три ряда от пола.
        Создавалось ощущение, что кур здесь держали недавно. Но Грибов мог поклясться, что Зоя Эльдаровна зарубила последнюю, когда Наташе исполнилось одиннадцать. Они отмечали день рождения здесь - дочка настаивала. Грибов был с ними. Теща нахваливала жирный, вязкий бульон, приговаривая, что не зря прикончила последнюю птицу в доме. Одни хлопоты от этих кур…
        В одном из гнезд что-то лежало. Грибов подошел ближе. Что-то черное, овальное, крохотное. Камень? Яйцо! По форме точно - яйцо! Осторожно дотронулся, ожидая чего угодно, только не теплой шероховатой поверхности… Будто кто-то недавно сжег это яйцо до черноты и положил сюда.
        В другом гнезде лежали еще яйца, штук пять, горкой, одно на одном. Черные, с чешуйками гари или копоти по бокам. Грибов сделал несколько шагов, вглядываясь в гнезда - и в каждом обнаружил еще по несколько яиц.
        Кто их сюда положил? Зачем?
        Теплые бока, несмотря на мороз (в курятнике едва ли было больше нуля градусов), легкий запах гари вокруг. Яйца лежали в пучках соломы, прикрытые высохшими листьями, в паутине желтоватых хрустящих веточек хмеля. Много их здесь было, почерневших, сожженных. Грибов взял одно, повертел, ощутил хрупкую тонкость подгоревшей скорлупы. Если сжать сильнее, то яйцо треснет и развалится. А что внутри? Желто-белая слизь, которая прилипнет к пальцам, дурно пахнущая, скользкая, мерзкая. Грибова передернуло от внезапных ярких эмоций. Он поспешно вернул яйцо на место.
        В щели, сквозь плохо подогнанные доски свет проникал косыми рваными полосками, как сквозь жалюзи. Оставлял на полу линии-тени. В какой-то момент тени эти дрогнули и увеличились, будто кто-то прошел с обратной стороны. На полу возник четкий человеческий силуэт, застыл на секунду и растворился.
        - Постойте! - вырвалось у Грибова. Он развернулся и бросился к двери. Под ногами хрустела солома. Выбежал в кухню, из нее на улицу, в морозный воздух.
        С прозрачно-голубого неба сыпались снежинки. Ветер гонял по оледенелому бетону горки мелкого снега. Грибов бросился было за кухню, к огороду, но внезапно увидел, что за соседским забором кто-то стоит.
        Забор был сеточный, покосившийся, держался на редких металлических столбах, тянувшихся вправо и влево. Еще была калитка в металлической оправе, и на калитке, к слову, тоже оказался приклеен лист, на котором кто-то нарисовал прямоугольник с точкой. Края листа трепетали от ветра.
        Упершись руками в варежках о калитку, с обратной стороны стояла девушка.
        Девушка была молодой, лет двадцати пяти, а то и меньше. Одета в длинное коричневое пальто с большими темными пуговицами и пуховым воротом. На голове платок, а на ногах сапожки. Худые щечки раскраснелись от мороза. Губы тонкие, нос острый. Симпатичная, в общем. Из той породы девушек, которых сразу не замечаешь, а уж если заметишь - сложно отвести взгляд.
        - Сочувствую вашей утрате, - сказала девушка негромко.
        Грибов пожал плечами. За забором был хорошо виден соседский огород, занесенный снегом. То тут, то там среди пушистых белых сугробов торчали карликовые деревца. Справа и позади от девушки, метрах в трех, стоял дом из красного кирпича, одноэтажный, старенький. Грибов заметил деревянное крыльцо, невысокую дверь, обитую потрескавшимся дерматином. На крыльце стояло ведро с тонкой гнутой ручкой.
        - Это вы там сейчас?.. - спросил Грибов, кивнув головой.
        - Что?
        - Вы заходили?
        - Куда?
        - Во двор. Сюда, во двор.
        - Не имею такой привычки.
        - Простите, я видимо… - Грибов ощутил сильную неловкость, убрал руки в карманы и замолчал.
        - Передайте Надежде, что у нее была хорошая мать, и на нее никто не держит зла, - внезапно сказала девушка.
        - Я передам, - кивнул он. - А вы были знакомы?
        - Один раз виделись. Мельком.
        Еще один вопрос едва не соскочил с кончика языка: а зачем кому-то держать зло на Зою Эльдаровну? Но женщина, коротко кивнув, развернулась и пошла по тропинке.
        Грибов постоял немного, наблюдая, потом вернулся во двор. Его собственные следы стремительно исчезали под снегом. Колючий ветер напомнил о том, что Грибов забыл надеть шапку.
        Дверца летней кухни поскрипывала. Грибов взялся за нее рукой, размышляя, следует ли вернуться в курятник, потом сам же удивился этой мысли. Ну, лежат так сгоревшие яйца, и что? У Зои Эльдаровны была странная жизнь. Деревенская ведьма, как-никак. Мало ли что еще можно найти в её доме? Почему-то вспомнилась старая поговорка: «Не хочешь найти неприятностей - не ищи их!». Мудрый человек сказал, не иначе.
        Он заметил ещё какое-то движение. Дверь в дом неожиданно отворилась и на крыльце показался Алексей Крыгин собственной персоной.
        - Я вас ждал, если позволите, - радостно сообщил он. Ветер растрепал его жиденькие волосы. - Заходите, заходите скорее, не мёрзнете!
        2.
        Грибов торопливо поднялся на крыльцо.
        Крыгин посторонился, пропуская, закрыл дверь. В глубине, у газовой плиты, стоял ещё один человек - высокий, сутулый, одетый в длинное серое пальто с поднятым воротом. Грибов разглядел только длинный нос и большие чёрные очки.
        - Вы что здесь делаете? - первым делом спросил он, поворачиваясь к Крыгину.
        Тот пожал плечами и сбивчиво заговорил.
        - Мы же с вами обсуждали. Порча, мой дорогой, порча в полный рост! Если не действовать прямо сейчас, то мало ли что может случиться. Знаете, как с клопами? Одного зацепите в лесу, принесёте в дом и всё - через пару недель у вас полные комнаты кровососущих тварей, и никуда от них не деться… Курите?
        Он суетливо выудил из кармана серебристый портсигар. Грибов отказался.
        - Я, впрочем, тоже не курю, - сказал Антон Александрович, поглаживая ладони. - Не то, чтобы за здоровый образ жизни, но к сигаретам равнодушен. Не понимаю смысла. Успокоиться хотите? Так есть же множество других способов! Ванну принять, например, или, если изволите, водочки грамчиков сто или даже сто пятьдесят, - он помолчал. - Вот, говорят, Цыган, Цыган. А я не верю.
        - Простите?
        - Цыган варил лучший самогон в Ленобласти, - продолжил Антон Александрович. - Если бы я имел власть, реальную власть, вы понимаете, то я бы на его самогонный аппарат поставил бы акцизную марку. Это же знак качества! Каждая свадьба или похороны в Шишково - самогон Цыгана. Недорого, качественно, успокаивает. Нет, не верю я, что человек, который так прекрасно варил самогон, мог взять и ударить кого-нибудь топором по голове.
        - Никто их не убивал, - подал голос сутулый в плаще. Говорил он хрипло и медленно, будто выталкивал слова откуда-то из глубины прокуренной глотки.
        Грибов повернулся к нему:
        - То есть, несколько ударов топором по голове - это не убийство? Несчастный случай? Как в хорошем анекдоте.
        - Кто-то навёл порчу, - продолжил сутулый, глядя Грибову в глаза, не моргая. - Я чувствую здесь много, много нехорошей энергии. Ваша тёща всё равно бы погибла. Простите.
        Грибов вздохнул. Кажется, снова вернулись к разговору трёхдневной давности.
        - Порча, ага. И как она проявляется?
        - Послушайте, - вмешался Антон Александрович, приглаживая волосики ладонью. - Вы можете сто тысяч раз не верить, но у вашей тещи были способности. Слово «ведьма» затасканное, конечно, штамп, если позволите. Но она действительно умела делать много такого, чего не объяснить наукой. Потустороннее. И уж если она умела наводить прочу, то и любой другой человек со способностями тоже может. Сейчас же как всё? Залез в интернет, нашёл нужную информацию, потренировался, ну и в путь! В большом городе, знаете ли, много возможностей. За деньги можно пройти тренинг по колдовству, обучится азам как белой, так и темной магии. Вы слышали когда-нибудь о цифровых кодах, которые могут загипнотизировать человека?
        - Нет.
        - А об автогипнозе? Самоисцелении? Ребефинге?
        - Что? Нет, не слышал. Но я нашёл иголки в дверном проёме. Разные, ржавые. Поймите, я не отрицаю, что тут, возможно, что-то есть. Но…
        - Вы далекий от всего этого человек, - сказал Крыгин. - Это нормально, что вы сомневаетесь. В городе всё по-другому воспринимается. С точки зрения бизнеса, что ли. А тут, в поселках, магия ближе. Вернее даже не магия, а ведьмовство.
        - Зависть, - сказал сутулый и кашлянул в кулак. - Кто-то завидовал хозяйке дома. Много признаков.
        - Вы имеете в виду завидовал, что она была ведьмой?
        - Не только. Зависть разная бывает. Кому-то не угодила. Или более слабая ведьма решила устранить конкурентку. Или ещё что… Для зависти много не нужно, это поверхностная эмоция. Раз-два - и готово. - Сутулый звонко щелкнул длинными пальцами, и Грибов вздрогнул.
        Ему показалось, что человек стал ближе, хотя тот не двигался. Он навис над Грибовым, заслоняя окно. Грибов различил седину на висках, морщинки вокруг глаз, увидел бледные розоватые ногти, аккуратно стриженные с убранными заусенцами. Еще видел растрескавшиеся губы и гниловатые зубы. Ощущал не слишком приятное дыхание. Ему вдруг захотелось оказаться где-нибудь подальше.
        - Удар пришелся по близкому ей человеку, - продолжал сутулый. - Кто-то навел порчу на Цыгана. И тот не смог сопротивляться. Он дождался, пока Зоя Эльдаровна ляжет спать, потом взял топор. У них на заднем дворе есть сарайчик для дров. Цыган часто колол там щепки и полена для растопки летней печки. Так вот, Цыган взял топор и поднялся на второй этаж. Порча сожрала его душу и разум. Сомневаюсь, что он вообще в тот момент соображал. У них в доме отличная лестница. Ни одна ступенька не скрипит. Цыган поднялся бесшумно. Он зашел в спальню. Думаю, там горел ночник. У Зои Эльдаровны есть уютный ночник на столике у кровати. Зоя Эльдаровна уже спала. Она лежала на спине, потому что была полной женщиной и с трудом засыпала в других позах. Цыган подошел ближе и замахнулся. Может быть, в этот момент он преодолел заклятие, успел шепнуть: «Прости» или что-нибудь в таком духе, хотя я, наверное, слишком сентиментален. Но потом топор опустился и проломил череп. Зоя Эльдаровна могла быть еще жива. Тогда он ударил её еще раз. Не в силах сопротивляться, понимаете? Кто-то очень умело подставил Цыгана. И он бил много
раз, прежде чем не понял, что Зоя Эльдаровна мертва.
        Рассказывая, сутулый достал откуда-то из недр плаща горсть тонких свечей и принялся зажигать их по одной, клацая дешёвой зажигалкой. По сеням мгновенно разлился запах воска.
        - Зачем вы мне это рассказываете? - спросил Грибов тихим голосом. - Откуда вы всё знаете? Про комнаты, про ступеньки и топор…
        - Это очень сильный маг. Из города. - шепнул Крыгин. - Доверенное лицо нашего мэра, между прочим. Я постарался, пригласил.
        - Хорошо, пригласили. Но почему об этом никто не знает?
        - Я Наде звонил, если позволите. Предупредил. Она дала добро на сеанс. Тем более, для вас бесплатно, говорю же. Кто же вообще откажется? - Антон Александрович аккуратно взял Грибова под локоть и зашептал ещё увереннее. - Послушайте, Артём, никому от этого хуже не будет. Хорошее же дело. Номинально, если позволите, хозяйка дома теперь ваша бывшая супруга, а не вы. Я могу задать вам такой же вопрос - что вы тут сейчас делаете, да ещё и в рабочий день? Но я же не задаю. Знаете, почему? Потому что делаем одно дело, чтобы всё у всех было хорошо. Так что, если хотите, оставайтесь, не мешайте. А если не хотите, так мы вас не держим. Со всем уважением, Артём.
        Он улыбался, этот Крыгин, и опять стал похож на крысу. Хитрющую такую крысу, которая ворует из холодильника прямо под носом. И ведь как ему ловко удалось соединить в одном монологе намёки на то, что Грибов тут никто и надавить на жалость и ответственность. Не зря в администрации работает. Язык подвешен будь здоров.
        Грибов освободил локоть.
        - И как будет происходить сеанс? - спросил он, недобро разглядывая сутулого.
        Тот водил букетом из горящих свечей из стороны в сторону, внимательно разглядывая дрожащие огоньки.
        - Пойдёмте, - велел Крыгин и первым прошёл за двери в коридор. - Сначала спальная комната и гостиная на первом этаже.
        - В ней меньше негативной энергии, - подал голос сутулый. - Разомнёмся.
        Следующие минут десять он расставлял по углам свечи.
        Дом уже успел выстыть, в просторной гостиной было холодно, гулял морозный воздух.
        - Обратите внимание на пламя, - бормотал вполголоса Крыгин. - Видите, оно тёмно-жёлтого цвета? Это значит, порча. Плохая энергетика скопилась.
        - И что он будет с ней делать?
        - Чистить, что же ещё?
        Сутулый, словно услышав, содрогнулся всем телом, поднял к потолку длинные руки и затараторил хриплым голосом непонятно и неразборчиво. Что-то подобное Грибов видел в разных передачах про шаманов, оккультистов и прочих не слишком здоровых на психику людей. Ему тут же стало неуютно, захотелось выбраться на улицу. Но Грибов стоял и смотрел за тем, как сутулый прыгает по гостиной, размахивает руками, горбатится, хрипит, мотает головой. Свечи, расставленные по углам, погасли одна за одной, вытянув чёрные ниточки дыма вертикально вверх.
        - Давит что-то со всех сторон, - сказал Крыгин. - Раньше не было. Мы с супругой часто сюда заглядывали. Зоя Эльдаровна отлично гадала, судьбу смотрела. Чай пили с мёдом и с пышками. Замечательные пышки.
        Сутулый задрал полы плаща, присел на корточки и коротко, с надрывом, взвыл.
        - Сейчас он расставит свечи, читая молитвы, - продолжал говорить Крыгин. - Потом, когда каждая из свечей соберёт частички порчи, он будет тушить огонь и разжигать так называемое очищающее пламя.
        - Чертовщина какая-то, - буркнул Грибов (хотя имел в виду определения более хлёсткие и матерные) и вышел из гостиной в коридор.
        Оказалось, что в коридоре дышится легче, откуда-то тянет морозным сквозняком. В гостиной же действительно как будто давило что-то со всех сторон - сначала и не замечаешь, пока не выберешься.
        - Чушь и чепуха, - пробормотал Грибов, тряхнув головой. Ему захотелось выпить и покурить. Причём именно в таком порядке. Он вспомнил, как укладывал холодные бутылки водки, оставшиеся после поминок, в погреб на заднем дворе.
        Из-за двери снова хрипло взвыл сутулый специалист по порче. Показалось, что ему вторит какой-то другой вой, далёкий и едва слышный. Когда вой сутулого оборвался, второй продолжался ещё несколько секунд и только потом стих.
        В это же время Грибов увидел, что за окном около лестницы кто-то стоит. Кто-то тёмный, едва различимый. Тень его расползалась по дощатому полу, накрыла горшок с фикусом, мелкую земляную крошку и желтые листья, рассыпанные вокруг горшка.
        - Эй, вы кто? - спросил Грибов, делая шаг в сторону окна.
        Наверняка, это был тот же человек, что наблюдал за ним в летней кухне. Бомж какой-нибудь, или очередной сосед, вроде надоедливого Антона Александровича. В деревнях, слышал Грибов, о личном пространстве и частной собственности вообще мало кто задумывался.
        Чернота за окном стёрлась, будто стоящий там человек быстро ушёл. А вот тень его осталась, и она продолжила расползаться, покрывая пол тонкой плёнкой голубоватого инея. Грибов остановился, не понимая, что делать и как реагировать. Это же не фильм ужасов, чтобы вот так запросто начать орать и звать на помощь. Но и в реальной жизни такое случается, прямо скажем, не часто.
        Он нащупал в кармане связку ключей, сжал её в кулаке, выставив между пальцев длинный офисный ключ. На всякий случай.
        Тень добралась до плинтусов и поползла по стенам. Иней полз следом за ней. С инеем было что-то не так. Местами он будто обходил невидимые препятствия, оставляя тёмные провалы. И эти провалы напоминали то чьи-то следы, то отпечатки рук, то длинные извилистые царапины на полу…
        Вот здесь действительно стало страшно.
        Из-за спины донёсся вой сутулого. Грибов вздрогнул. Темнота, облепившая стены, вдруг оторвалась от старых обоев
        Шлёп!
        и густым желе обвалилась на пол вокруг фикуса. Она мгновенно впиталась в щели пола, слизав следом за собой иней, землю, осыпавшиеся листья, образовав на полу ровный тёмный квадрат. Тут же Грибов отчётливо увидел на этом месте дверь. Точно! Дверь в погреб или в подвал. Так просто никогда бы не заметил, но заметив - уже точно будешь знать, где он находится.
        Кадка с фикусом стояла на том месте, где должна быть ручка двери.
        Вой за спиной оборвался. Раздались голоса, и кто-то начал звонко вышагивать по дому - то ли в гостинице, то ли над головой. Охваченный азартом Грибов даже не подумал возвращаться за Антоном Александровичем или сутулым. Он отодвинул тяжелую кадку с фикусом, увидел овальную дыру в полу, куда могла бы пролезть ладонь. Ухватился, потянул на себя. Доски пришли в движение, поддались легко и бесшумно, обнажая квадрат черноты с едва видными бетонными ступеньками, уходящими куда-то вниз.
        Грибов присел на корточки, включил на телефоне фонарик, посветил. Белый луч вгрызся в кирпичные стены и щербатые ступени, но до самого низа не добил. Почему-то сразу захотелось спуститься и разведать, что же такого могла скрывать в подвале тёща. Может быть, это очередная ведьмовская штука, о которой судачат все вокруг. Или закрутки с огурцами и помидорами. Или деньги в аккуратных пакетиках, скопленные за много лет честным трудом на ниве приворотов, снятия порчи и лечения чужой скотины…
        Он сам не заметил, как осторожно перешагнул через первую ступеньку, одной рукой держась за шершавую стену, а второй подсвечивая себе путь фонариком. Чернота расступалась перед ним, рассыпая под ногами иней.
        Воздух здесь был ещё холоднее, злее.
        Через десять ступеней неожиданно возник странный неприятный запах. Грибов будто погрузился в него, как в бассейн с холодной водой.
        Ещё несколько шагов.
        Шлёп
        Ступени кончились, стены раздвинулись, свет телефонного фонаря высветил бугристый земляной пол во всём том же инее. Виднелись отпечатки босых ног, ладоней, зигзаги, извилистые тонкие линии.
        Воздух пришёл в движение, огорошив новым едким запахом. Так пахнет в общественных туалетах, где сто лет никто не убирался. В переполненных мусорных баках. В подвалах, где прорвало канализационную трубу.
        Грибов вскинул руку с фонариков к носу. Луч света беспорядочно разрезал темноту, и из этой темноты в его сторону что-то прыгнуло.
        3.
        Он успел увидеть тонкое скуластое личико с чёрными впадинами вместо глаз, с распахнутым ртом и окровавленными зубами. А потом у него вышибли телефон из рук.
        Кто-то взвизгнул по собачьи - особенно пронзительно в тесном замкнутом помещении. Грибова вдруг повалили на пол и принялись душить тонкими ломкими пальцами. Связка ключей вылетела из руки и со звоном куда-то улетела.
        В нос забился едкий гнилой запах, будто мочу смешали с тухлыми яйцами и всё это вылили сразу на лицо. Грибов ударил, не глядя, раз, второй, в мельтешащую над ним темноту. Угодил во что-то мягкое, потом явно попал по подбородку. Хрустнуло. Хватка ослабла, и Грибов смог подтянуть руки к шее, хрипло закашлял.
        На него снова налетели, неразборчиво колотя.
        - Станешь таким… Дай только… До глаз!.. Никогда, никогда! - голос был женский, яростный. И - знакомый.
        Острые когти вцепились в щеку, разодрали кожу до крови. Грибов снова ударил неведомо кого. Подался вперед, навалился на трепыхающееся, извивающееся, сопротивляющееся тело, подмял под себя. Нащупал крохотную голову, сальные длинные волосы, обхватил и несколько раз приложил её об землю. Клацнули зубы - его укусили за указательный палец. Потом ещё раз, больно до одури.
        - Чтоб тебя! - прохрипел он, вскакивая.
        Нападающая затаилась в темноте. Грибов слышал только прерывистое сипящее дыхание. Миазмы забивали ноздри. Нестерпимо хотелось глотнуть нормального свежего воздуха.
        - Кто ты такая? - спросил Грибов, ощупывая взглядом темноту.
        Конечно, ему никто не ответил.
        - Я ничего плохого тебе не сделаю. Давай… поговорим…
        До него постепенно дошла вся нелепость и странность сложившейся ситуации. Неужели тёща действительно держала в подвале живого человека? То есть, тьфу, не мёртвого же.
        Чернота перед его лицом сгустилась, а затем резко рассыпалась на миллиарды белых огоньков. Кто-то поднял телефон с включенным фонариком. Блики света отразились от зеркал, которые, оказывается, были развешаны на стенах. Грибов рефлекторно поднял руки к лицу. Из глаз брызнули слёзы, и уже в размытой и искажённой картинке он увидел девушку лет двадцати пяти, которая стояла в полуметре от него.
        Это была та самая девушка, соседка, с которой он разговаривал минут двадцать назад!
        Но как же сильно она изменилась.
        Лицо у девушки было в бурых кровоподтёках, губы порваны, вокруг глаз - синяки. Вместо одежды на ней оказалась драная накидка. Запястья туго стянуты верёвкой. В одной руке она держала телефон, а в другой зажала связку ключей - его, Грибова ключей! - выставив между пальцев офисный тонкий ключ.
        Девушка замахнулась.
        - Стой, дура! - рявкнул Грибов, прыгая в сторону. Места было мало, что-то звякнуло под ногой - жестяная тарелка, полная каких-то чёрных хлопьев, будто кошачьего корма. Он поскользнулся, взмахнул руками, будто собирался взлететь, и почувствовал, как что-то острое вспарывает ему кожу на шее, под подбородком.
        Белый яркий свет заметался по подвалу, будто испуганная канарейка, и болезненно резал глаза.
        - Боль придаёт сил, запомни это! - зашипела девушка, выплёвывая слова вместе со слюной и кровью сквозь разорванные губы. Она оказалась совсем близко. Вонь исходила от этого давно не мытого6 запущенного тела. - Боль придаёт сил! Навсегда, слышишь? Ничего личного, прости.
        Грибов заскулил, упираясь спиной в холодное зеркало. Взмахнул несколько раз кулаками, пытаясь защититься, отбить атаку. Следующий хлёсткий удар пришёлся по ладони. От боли закружилась голова.
        - Чтоб тебя, - выдавил Грибов.
        Яркий свет телефонного фонарика впился в глаза. Зеркало под тяжестью спины прогнулось и как будто превратилось в желе.
        Что-то тяжёлое опустилось Грибову на голову и вышибло из него дух.
        Глава пятая
        1.
        Наташа почувствовала лёгкий удар по голове, когда сидела в школьной столовой. Будто кто-то аккуратно приложился к затылку ладонью. Не с целью сделать больно, а чтобы привлечь внимание.
        Она обернулась, уже зная, что никого не увидит. Удар добрался до неё… из ниоткуда. Из густой черноты, куда время от времени проваливался этот мир. Через стол от Наташи сидели старшеклассницы во главе с Машей, о чём-то галдели, что-то обсуждал. Они могли, конечно, швырнуть в Наташу стаканчик или вилку (как делали это частенько, когда не до кого было больше докапываться), но им сейчас явно было не до этого - Маша что-то показывала подружкам в телефоне.
        В ушах заскрежетало и зазвенело, провернулись шестеренки старого невидимого механизма.
        - Не сейчас, пожалуйста! - только и успела пробормотать Наташа.
        Но её некому было услышать.
        Ложка с недоеденным пюре выпала из рук, и звук удара исчез в стремительно подступающей темноте.
        Растворилась столовая, пропали галдящие дети, выветрился запах макарон и супа харчо. Чернота казалась осязаемой и вязкой, будто свежая краска, которой закрасили мир вокруг.
        Из черноты на неё кто-то смотрел. Наташа повертела головой. Бабушка говорила, что тех, кто здесь прячется, можно увидеть, если очень постараться. Если обладать навыками. Вот только она не успела рассказать все нюансы, хоть и очень старалась.
        - Кто здесь? - спросила Наташа, зная, что голос звучит только в её голове. Даже губы не шевелились.
        Чернота в одном месте пошла рябью, расплылась, обнажая белые чёрточки, линии и изгибы. Проявилось женское лицо с тонкими скулами и острым подбородком. Оно открывало и закрывало рот, наполненный такой же густой чернотой. Женщина беззвучно кричала. Это место поглощало её крик, пожирало его.
        Рядом с женским лицом такими же штрихами небрежно нарисовалось другое - мужское, папино. Его легко было узнать. Папа тоже открывал и закрывал рот. Наташа невольно шагнула вперёд, протянула руку, чтобы дотронуться - папа оказался в опасности, его нужно было вытащить, нужно как-то протащить сквозь черноту! Но нужных навыков не оказалось, бабушка не учила. Чернота вокруг пришла в движение и сорвалась, как старое одеяло, вместе с кричащими лицами и острым ощущением несчастья.
        Наташа поняла, что она не в школьной столовой, а в каком-то другом месте. Это была крохотная комнатка с низким потолком, с драными обоями, какими-то старыми шкафами, стоящими вдоль стен, с раскинувшимся на полу ковром и бархатными занавесками, развевающимися на ветру. Кольнуло холодом.
        Перед Наташей стоял высокий и худой молодой человек - обнажённый по пояс, пьяный, с сигаретой в руке. Отец Маши, старшеклассницы. Только ещё молодой, лет около тридцати.
        Знания, как обычно, проявились сразу же. Будто кто-то засунул в голову Наташи флешку и сбросил всю необходимую информацию.
        Его звали Олегом, он собирался с силами, чтобы продолжить… Что?
        Капли пота собрались на его груди, под подбородком, на переносице.
        За спиной Олега на разложенном диване лежала Машина мама - Лена. На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Она была потная и обнажённая, пьяная и накуренная. Тушь размазалась под глазами тёмно-синими кляксами, губная помада яркими зигзагами пробежала по щекам и подбородку.
        - Олежа, ну ты скоро? - спросила Лена после затяжки. Со словами из рта выплетался сизый дым. - Как там в фильме, а? «Я вся горю», и так далее!
        - Секунду, погоди. Дай отдышаться.
        Олег запустил правую руку в трусы. Закрыл глаза, подняв голову к потолку.
        В углу мерцал старый монитор с выпуклым экраном, из колонок урчала какая-то попса. Олег двигал рукой в трусах, бормоча что-то себе под нос.
        Наташа зажмурилась. Сигаретный дым лез сквозь веки и жёг ноздри.
        - Давай без презика, - сказал из темноты Олег. - Я умею вынимать, когда надо. На раз, два, три. А то задолбался, никаких нормальных ощущений.
        И всё разом стёрлось, хотя кошмар не закончился. Наташа знала, что ему ещё рано заканчиваться.
        Она открыла глаза и снова увидела Лену - теперь уже одетую и трезвую, со скромным макияжем и тщательно замазанным синяком под левым глазом. Комната всё та же: прокуренная, дряхлая, неприятная.
        Сквозь распахнутое окно пробивался яркий свет, косыми линиями рассекающий линолеум на полу.
        - У тебя нет выбора, - сказала Лена, разглядывающая собственные руки, будто впервые их видела. Каждый пальчик, каждый заусенец. - Я не собираюсь делать аборт, сам знаешь. Предупреждала ведь. Не женишься - мой батя тебе башку оторвёт. Он из девяностых, у него понятия. Понимаешь?
        Олег стоял тут же, в углу комнаты. Он просто кивал, ничего не говоря. Кивал, кивал, как китайская игрушка. Смотрел в пол.
        - У нас будет свадьба, - продолжала мама Маши. - Папа подарит квартиру, все дела. Но ты в ней жить не будешь. Можешь катиться на все четыре стороны, главное о ребёнке не забывай.
        - А если я захочу остаться с тобой? - негромко спросил он. - Если я правда тебя люблю?
        - Мы трахались всего месяц, какая, блин, любовь?
        - Самая настоящая. Мало ли. И ребёнка буду любить.
        Будущий отец Маши поднял глаза, и Наташа увидела в его взгляде что-то такое, от чего захотелось громко завопить. Страшный был взгляд, безумный, наполненный густым сигаретным дымом.
        - Я буду любить вас вечно, - сказал он хриплым голосом Цыгана.
        Наташу вышвырнуло сначала в черноту, а потом в нормальный, настоящий мир, туда, где была школьная столовая и стоял запах еды.
        Она потеряла равновесие - поздно сообразила - завалилась на бок, роняя стул и сметая со стола тарелку со стаканом компота. Выставила перед собой руки, но это не помогло, ладони угодили во влажное, разъехались в стороны. Щекой приложилась к холодному полу и увидела Машу за соседним столиком - поймала её взгляд. Маша снимала произошедшее на телефон. Верные подружки, столпившиеся вокруг, хихикали и тыкали в сторону Наташи пальцами.
        А Наташа вдруг поняла, что в растворяющейся черноте проступило множество мелких деталей.
        Кое-какие были прорисованы четко и ярко, другие обведены желтыми, красными, зелеными красками и выведены в центр своеобразного бытия. А были такие эпизоды, которые прятались в тени, по углам мозаики, старались не попадаться на глаза, потому что знания о них не должны были открываться кому бы то ни было.
        Если не обладаешь навыками.
        От неожиданности Наташа заморгала, не понимая, что все еще смотрит на Машу, не видя ее взглядом. Потому что она различила среди темных, притаившихся деталей Машиного отца: к тридцати семи годам он выглядел спившимся стариком. Похудел настолько, что торчали ребра и позвонки. Сутулился, горбился и громко, часто кашлял. У него были тонкие длинные пальцы. Этими пальцами он зажимал Маше рот, водил ими по её тонкой шее, по плечам, залезал пальцами под лифчик и гладил там…
        Наташе сделалось дурно.
        - На что уставилась, балбесина? - спросила Маша, хихикая. - У тебя котлета уплывает, лови давай!
        Она подошла ближе, продолжая снимать на телефон. Наташу обступили, кто-то протянул руку, чтобы помочь подняться.
        А из-за спин девочек показался Олег. Он обнял Машу чуть ниже талии, взъерошил её волосы. Кончик языка показывался между гнилых черных зубов и дотронулся до мочки Машиного уха.
        Выродок, мой выродок, - шепнул он, поскуливая от возбуждения. - Мамка нагуляла, а я, значит, виноват. Всю жизнь должен расплачиваться, да?
        Маша не была его дочерью. Лена переспала еще с десятком парней за спиной Олега. То была шумная молодость богатой девушки, у которой есть влиятельный отец. Все выяснилось, когда Маше исполнилось девять. На её дне рождения напившийся Олег прижал жену к стене на кухне и, угрожая ножом, потребовал рассказать правду. Маша не была на него похожа, вдобавок на подбородке у неё была ямочка, а у Олега - нет. Почему он все это время вынужден терпеть под боком чужого ребенка? Чей-то выродок, получается, испортил ему жизнь?
        - Выродок, - произнесла Наташа, разглядывая притаившегося Олега за спиной у Маши.
        Он ухмылялся, продолжая облизывать её ухо. Глаза были заполнены сигаретным дымом.
        - Что ты сейчас сказала? - Маша присела на корточки и цепко схватила Наташу за подбородок. - Ну-ка, блин, повтори!
        Повтори, повтори, много-много раз!
        Некто в обличие Олега, порождение черноты, схватил Наташу за волосы и медленно намотал прядь себе на кулак.
        - Как ты меня назвала? - прошипела Маша и, не размахиваясь, ударила Наташу по щеке ладонью. - Повтори, говорю! Как ты меня, блин, назвала?
        С девяти лет Олег стал называть Машу выродком. Сначала злобно и язвительно, потом с издевкой, а когда Маша выросла, превратилась в симпатичную девушку, слово это в его устах вдруг приобрело эротический оттенок.
        Затаскивая дочь в угол ванной, между стиральной машинкой и раковиной, он запускал пальцы везде, куда мог дотянуться, облизывал Машину шею, плечи, щеки, грудь - ничего большего пока себе не позволял - и шептал: «Выродок, мой выродок! Ну надо же, свезло, так свезло». А Маша в такие моменты тряслась от страха, и тихонько молилась, в надежде, что отец остановится, не зайдет дальше, чем вообще возможно…
        Еще один хлесткий удар по щеке вышвырнул Наташу в реальность. Из глаз брызнули слезы. Она заморгала, ища взглядом Олега, но того уже не было. Он остался в привычной черноте, где ему и место.
        Маша схватила Наташу за ворот платья и рывком подняла. Затрещала ткань. Наташа увидела, как бежит по диагонали, роняя стулья, перепуганная классная руководительница.
        - Ты откуда это?.. - зашипела на ухо Маша. - Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если ты кому-то расскажешь? Я тебе горло перегрызу за выродка, поняла?
        Кто-то встал между ними, принялся разнимать.
        - Прости, я… - Наташа не успела договорить, потому что Маша вывернулась и ещё раз звонко ударила Наташу по щеке. Направила телефон, рассмеялась.
        - Клёвое будет видео! - сказала она, ловя взглядом восхищенные взгляды подруг. - У этой дурочки ещё и припадки, прикиньте! Здорово же!..
        2.
        Надя проснулась от странного ощущения - будто её только что ударили по голове.
        Она снова заснула на диване в гостиной, да ещё с пустым бокалом в руке. Как не уронила?
        На журнальном столике стояла бутылка мартини, рядом с ней - пакет сока, яблочные дольки, тающие кубики льда в блюдце и пузырёк валерьянки. Как же без неё, да?
        В затылке болело от удара. Она потёрла голову, пытаясь сообразить, что произошло. Наверняка заснула в неудобной позе, вот и заклинило что-то… Перед глазами всё ещё витали обрывки сна. Этот сон был неприятный, из прошлого. Такие сны походили на кошмар, потому что их не хотелось вспоминать.
        Во сне Надя поссорилась с соседской девочкой, потому что та оторвала любимой Надиной кукле голову. Девочке просто нравилось портить игрушки. Она бегала с оторванной пластиковой головкой, держа ее волосы в кулаке, и кричала, что сейчас возьмет спички и устроит настоящий пожар.
        Надя сначала пыталась девочку догнать, а когда поняла, что не получится, остановилась посреди пыльной дороги и неожиданно расплакалась. Это было невероятное, чудовищное ощущение бессилия. Во сне оно усилилось в тысячу раз, напомнило о том, как иногда бывает больно, если ничего нельзя сделать. Например, вернуть к жизни маму, чтобы успеть с ней помириться.
        - Пожар, пожар! - кричала довольная девочка. - Это будет самый большой пожар в мире! А ты зальёшь его слезами, рёва-корова!
        Наде хотелось ее убить. О, это стойкое ощущение всепожирающей ненависти!
        Но вместо этого Надя побежала домой. Слёзы душили ее. Подкатила икота. Губы сделались солеными. Надя вошла во двор, уселась на лавочке и рыдала в голос, растирая слезы и сопли по щекам. Больше она ничего сделать не могла.
        Из дома выскочила перепуганная мама, схватила Надю в охапку, прижала к себе. От мамы пахло мукой. Надя слышала, как тревожно бьется мамино сердце. Она подумала, что у ее любимой куклы никогда не будет сердца, потому что теперь нет головы, и заплакала еще сильнее.
        Мама, ничего не спрашивая, завела ее в дом, а сама спустилась в подвал в коридоре. Его квадратную дверцу придавливал большой горшок с каким-то цветком. Когда мама отодвигала горшок и просовывала пальцы в овальное отверстие, Надя испугалась. Из подвала веяло холодом, чернотой и чем-то очень-очень страшным.
        Через секунду она уже сидела за столом в кухне, а мама поставила перед ней глиняную чашку и сказала: «Выпей!». Чашка была наполнена водой, а в ней плавали какие-то мелкие листики и веточки. От чашки пахло шоколадом и молоком, хотя Надя видела обрывки паутины на её боку и кусочки влажной земли, прилипшие к неровному ободу.
        Икая и шумно втягивая сопли, он немного отпила. Даже во сне чувствовался вкус - вода была теплая и горьковатая.
        - До конца выпей, - посоветовала мама. - И пока будешь пить, подумай о той дрянной девчонке, что бегает по улице с оторванной кукольной головой в руке.
        Надя допила, четко представляя себе хамское лицо девочки. Девочка кричала «Пожар!», и у нее горели волосы. Должно быть, это было очень больно и неприятно.
        С каждым глотком Надя успокаивалась. Сначала пропала икота, потом высохли слезы. На душе стало как-то спокойнее.
        «Я сейчас проснусь» - подумала она, но не проснулась.
        - Теперь беги на улицу и забери свою куклу, - сказала во сне бабушка.
        Выйдя за калитку, Надя никого не увидела. Соседская девочка куда-то пропала. Наверное, ей надоело бегать. А вот на лавочке возле забора лежала Надина кукла - туловище отдельно, голова отдельно. Но это не беда, это можно починить! Главное, что пластиковая голова была в порядке, никто не устроил с ней пожар.
        Надя моргнула, стирая остатки сна.
        Кое-что она ещё вспомнила. Пожар в соседском доме. Когда это случилось? Может быть, через несколько дней после злосчастного эпизода с куклой, а может спустя много лет. Память такая непостоянная штука, а сны имеют свойство сильно искажать воспоминания.
        Она прошлась по пустой квартире, включила телевизор, села на диван и несколько минут смотрела очередной нудный сериал по Первому каналу. В сериале молодая девчушка, живущая в двухуровневой квартире и разъезжающая по Москве в автомобиле с собственным шофером, жаловалась по телефону маме, что ей совсем не на что жить. Нам бы такие проблемы…
        В затылке болело, а мысли были вялыми и беспомощными. Очень хотелось закутаться в одеяло с головой и снова заснуть. Надя поймала себя на мысли, что перебирает в уме названия бутылок, которые засунула на антресоли. Black Horse, Sedara, Sherwood. Мартини, опять же, не допитый стоит. Позвонить, что ли, подружкам, устроить вечеринку на всю ночь, чтобы забыться, отвлечься и всё такое…
        И как это она умудрилась не заметить, что снова пьёт? Клялась же себе, что выбросить алкоголь и вычистит из жизни всё, что с ним связано. Однако же вот оно, похмелье. А следом - дурные мысли.
        Она вскочила, вернулась на кухню. Сигарета. Вторая за полчаса. Щелчок зажигалки. Отодвинула занавеску, уставилась на зимнюю улицу.
        Что-то надо менять. Иначе можно попросту сойти с ума.
        На губах возник вкус воды из глиняной миски. В отражении окна Надя увидела бывшего мужа, стоящего за её спиной. Его лицо было исцарапано, кровь стекала по щекам и подбородку. Брюки местами порвались, рубашка вылезла из брюк, а левая нога оказалась неестественно вывернута на бок. Грибов открыл рот и тихонько болезненно заскулил. Из скрюченных пальцев выпал телефон и со звоном разбился.
        Надя резко обернулась и обнаружила, что в кухне никого нет. Квартира была заполнена тишиной.
        Она схватилась за телефон и набрала Грибова. Ощущение опасности подкатило к горлу. Прослушала гудки - один, второй, третий. Затем трубку взяли.
        - Да, слушаю?
        Голос был чужой, но знакомый.
        - Антон Александрович? - выдавила она, поглядывая на часы. Половина третьего дня. В затылке снова заболело. - А где Артём? Что случилось? И почему у вас его телефон?
        3.
        Грибов очнулся из-за вибрации.
        Чьи-то пальцы юркнули ему в одежду, вытащили телефон. Голос Крыгина произнёс:
        - Да, слушаю?.. Такое дело, не поверите. С лестницы свалился. Если позволите, и смех и грех. Оступился, покатился, как колобок. Вроде бы жив, но пока без сознания. Врача вызвал, конечно, Плохо вы обо мне думаете, дорогая!..
        Он говорил что-то ещё и тихо посмеивался. Грибов открыл глаза и сразу увидел сутулого. Тот сидел перед ним на корточках, держал в руке глиняную миску серого цвета и что-то в ней размешивал чайной ложкой.
        Грибов сообразил, что лежит на земляном полу в подвале. Свет здесь был яично-жёлтый, густой, от одинокой лампочки, болтающей на потолке.
        - Очнулся, - сказал сутулый хрипло и тихо. - Это уже хорошо. На, выпей.
        Тело болело, голова болела, кожу на лице как будто ошпарили кипятком. Грибов провёл пальцами по щекам, по носу и вокруг глаз, обнаружил множество мелких царапин. Чертыхнулся сквозь зубы, спросил:
        - Где девушка?
        Рядом с сутулым показался улыбающийся Антон Александрович. Он уже не разговаривал по телефону, держал руки в карманах пальто.
        - Что же вы так неосторожно, уважаемый? - спросил Крыгин. - Полезли в подвал, забыли свет включить, оступились, чуть все косточки себе не переломали! Нельзя так, в самом деле! Убиться же можно!
        - Девушка где? - Грибов привстал на локте, морщась от боли, осмотрелся. В голове было тяжело, мысли путались.
        Света хватало, чтобы осветить большую часть подвала. В тени кутались деревянные полки, покрытые паутиной и пылью. Кое-где стояли банки с закрутками, какие-то бумажные коробки. В одном углу горкой валялись мешки.
        - Вы о ком? - спросил Антон Александрович, пытливо разглядывая Грибова. - Привиделось что-то?
        - Здесь девушка была. Набросилась на меня, хотела убить. Ударила чем-то по голове… - пальцы будто сами собой провели по затылку, нащупали внушительную болезненную шишку. - Всё лицо мне исцарапала.
        Крыгин улыбнулся.
        - Вы же понимаете, как это странно звучит, - сказал он. - Зоя Эльдаровна прятала в подвале какую-то девушку? Серьёзно? Сейчас врач приедет, вы ему расскажите всё подробно. Вас не тошнит, кстати? Первый признак сотрясения, если позволите.
        - Выпей, легче станет. - Повторил сутулый, продолжая держать миску.
        Грибов взял, принюхался. Пахло молоком и мёдом, хотя жидкость в миске по цвету больше походила на обычную воду.
        - Что это? Опять что-то от порчи?
        - Обезболивающее и мёд. Пока врачей ждём.
        Грибов сделал несколько глотков. Вода была вязкой, тёплой и приятной на вкус.
        - Но я правда видел девушку, - сказал он. - Она набросилась из темноты.
        - Мы бы её тоже увидели, уверяю вас, - ответил Крыгин. - Вы так шумно грохнулись, что мы почти сразу же и прибежали. Удивительно, как вообще можно соваться в непроверенное место вот так запросто. Что вас дёрнуло залезть в подвал?
        Грибов пожал плечами. Он и сам теперь не понимал.
        - Тут отвратительные бетонные ступеньки. А внизу ещё и гравий насыпан, - продолжал Крыгин. - Мы сами едва спустились. Судя по всему, вы оступились где-то на середине и покатились вниз. Лицом прямо в гравий, представляете? Вы теперь как Фредди Крюгер, если позволите. Но хотя бы живой!
        Сутулый ухмыльнулся. В руках у него появились две тонкие свечки и зажигалка.
        - Здесь тоже надо почистить, на всякий случай, - сказал он.
        Зажжённые огоньки затрепетали. Цвета они были густого, почти красного.
        Грибов допил жидкость и снова лёг на холодный пол. Он посмотрел на щербатый потолок и почему-то подумал о том, что на потолке совсем нет паутины. Зато есть какие-то бороздки вон там, вокруг лампочки и вдоль линии проводов.
        Будто царапины.
        Глава шестая
        1.
        Он не торопился выходить из автомобиля. Специально задержался, будто роясь в телефоне, а на самом деле наблюдал за Надей и дочерью, которые направлялись по изломанной и оледенелой тропинке к калитке тёщиного дома.
        Ему нужна была пауза, чтобы слегка разобраться в том, что он ощущал. Подготовиться к длинному и трудному дню, который предстояло провести с семьёй.
        А ведь когда-то они были счастливы вместе.
        Наверное, ещё в самом начале семейной жизни можно предугадать, что случится потом, ведь она катилась по тем же рельсам, что и жизни многих других семей. Но разве кто-то об этом задумывается в тот самый «конфетно-букетный» период? Кто-то верит, что может разлюбить, сказать первое неосторожное слово, затем второе, не сдержать эмоций и сорваться, наконец, будто ошалевший пёс, разорвать хрупкую пульсирующую жилку отношений?
        Но это случилось, жизнь мелькала разноцветными кусочками мозаики, как в калейдоскопе, а затем что-то сломалось, мозаика рассыпалась и остались только смутные воспоминания о минувшем счастье.
        Тихо и незаметно исчезли разговоры после работы, пропал уют, ощутимый от присутствия двух людей в одном помещения - его место заняла холодная отстраненность, когда каждый занимается своим делом и не вмешивается в дела другого. Раньше смотрели телевизор вместе, теперь - по отдельности. Начали засыпать в разное время. Перестали общаться просто так, по мелочам. Пропали интересные истории, сплетни и слухи, но появилась тишина, растёкшаяся по квартире студёным молоком.
        Если бы не дочь, размышлял Грибов, развод случился бы ещё раньше. Надя давно коротала вечера с подругами, или в компании с любимым вишневым «Мартини» и раскладыванием бесконечных пасьянсов в Ipad. Грибов, если не ездил на встречи, то сидел перед компьютером, раз за разом проходя надоевшую «Цивилизацию». А ведь делать-то было больше и нечего, кроме как возводить виртуальные укрепления, направлять орудия на недоразвитую Европу или командовать краснокожими на Североамериканском континенте. Вечер за вечером…
        Тишина накатывала, убивая искренность, откровения, маленькие семейные секреты, радости. В какой-то момент Грибов понял, что когда дочь вырастет и съедет отсюда, то в квартире нечем будет дышать из-за тишины. Она заполнит все пыльные углы, проникнет в лёгкие и медленно убьёт обитателей квартиры, как убивает клопов липкий ядовитый порошок.
        Тогда он сказал Наде, что хочет развестись. Буднично, спокойно, после ужина, когда Наташа отправилась в свою комнату.
        - Это потому, что я была алкоголичкой? - спросила Надя. Им многое пришлось пережить, когда она вдруг начала выпивать сильно больше, чем один бокал вина по вечерам. Чувство вины въелось в её сознание так сильно, что всегда выскакивало первым, при любом удобном случае.
        - Нет. Я просто… мне кажется, надо отдохнуть друг от друга, подумать.
        Надя согласилась - тоже буднично и спокойно.
        Грибову казалось, что уходить будет тяжело, но в один из солнечных дней июня он просто упаковал вещи в чемодан, поцеловал дочь, вышел на лестничный пролёт и закрыл за собой дверь - как отрезал семейное прошлое от хрустящего батона жизни.
        У Грибова не было угрызений совести и желания вернуться обратно, а была какая-то опустошенная усталость от произошедшего, желание отоспаться что ли или прийти в себя, встряхнуться.
        Иногда он задумывался, а не пора ли вернуться? Не знал правильного ответа, потому что его, наверное, не было. Отношения после развода как-то незаметно наладились и вроде бы встали на новые рельсы - слегка отстранённые, но всё же довольно близкие. Грибов приезжал к дочери, заглядывал на ужин, помогал по мелочам (как шутила Надя - хорошая замена мужу на час) и иногда - очень редко - ловил себя на мысли, что не хочет уезжать.
        Конечно, он не мог отказать бывшей, когда она позвонила и спросила:
        - Можешь приехать? Это срочно. - И еще наговорила кучу всего, без чего можно было бы обойтись, но, черт возьми, как это было приятно слушать!
        Будто тот самый развалившийся мост, по которому они всей семьёй бегали туда-сюда, связывающий мостик отношений, оказался если не отстроенным заново, то немного восстановленным. Самую малость.
        Потом бывшая добавила:
        - Артем, надо что-то менять… - словно перешагнула через себя. Он слышал, как Надя тяжело вздыхает. - Я снова начала пить. Мне не удержаться в квартире одной. Я тут как будто заперта со своими мыслями. Всё время перевариваю, перевариваю. Про маму, про нашу жизнь. Что случилось с нашей жизнью, Артём? Как мы умудрились так быстро всё разрушить?
        Это откровение тронуло Грибова. Он поймал себя на мысли, что хочет улыбнуться.
        - Я же всегда готов помочь, - пробормотал он. - Ты только скажи, что нужно. Хочешь, приеду после работы? Выбросим весь алкоголь из квартиры. Развеемся, а? Возьмем Наташку, смотаемся в кино, как раньше, на троих. Мультик какой-нибудь посмотрим. В кафе посидим. Мороженое, картошка фри. А?
        - Как раньше. - Эхом повторила она. - В том-то и проблема. Это как склеивать разбитую вазу… Может быть, мне просто сменить обстановку? Знаешь, звонил этот, из администрации Шишково. Антон Александрович. Говорил, что дом почистили от порчи, там всё хорошо теперь. Предлагал заглянуть в гости. У него жена очень хорошо знала маму. Вот я и подумала, а, может, на выходные смотаться? Наташе тоже на пользу пойдёт. У неё снова в школе… проблемы… отвлечётся.
        Он нерешительно помотал головой, хотя понимал, что Надя не видит этого. Вспомнил подвал, женщину, странное и нелепое видение. Царапины на лице, аккуратно подсушенные йодом, как будто заболели все разом.
        - Ты уверена? Почему именно этот дом?
        - А что в нем плохого?
        - Ты сама, вроде бы, не горела желанием ездить к матери.
        - Но мама умерла, - коротко ответила Надя. - Было бы глупо думать, что мне будет неприятно жить в этом доме. Люди создают атмосферу жилища. Когда там жила мама с Цыганом, атмосфера была одна. А я создам другую.
        - А что сказала Наташа?
        - Я ей ещё не говорила. Но разве она будет против?
        Решение уже принято, подумал Грибов, нет смысла кого-то отговаривать. Да и надо ли?
        - Я подвезу, - вслух сказал он. - В субботу утром, идёт? Прокатимся с ветерком.
        - Мы все будем там счастливы, - почему-то сказала Надя и снова глубоко вздохнула. - Все трое, да?
        2.
        Он бы и хотел быть счастливым, да никак не получалось.
        Бывшая и дочь скрылись за забором, оставив калитку открытой. Их следы отчётливо виднелись на ломкой наледи перед домом.
        В зеркальце заднего вида Грибов заметил, как со своего двора выходит Крыгин. Следом за ним показалась высокая, худая женщина, несущая перед собой что-то, укрытое полотенцем.
        Он вышел из машины, приветливо помахал. Антон Александрович расплылся в улыбке, заторопился через дорогу.
        Щеки у Антона Александровича раскраснелись, волосы на висках белели сединой. Он улыбался, обнажая ровные, искусственные зубы. Настоящие в его возрасте так бы не сверкали.
        - Очень рад! - сообщил он. - Я как только увидел автомобиль, сразу сказал Оксане - на выходные приехали! И еще сказал: как удачно мы испекли яблочный пирог! Вы никогда не пробовали подобного пирога. Не покупной, домашний, между прочим!
        Подошла женщина. Оказалась она не симпатичной, с неправильными чертами лица - один глаз косил, улыбка выходила кривоватой, на щеках гроздьями проступали алые прыщи. Сложно было определить ее возраст. Может тридцать пять, а, может, пятьдесят.
        - Оксана Николаевна! - с гордостью представил Крыгин. - Моя ненаглядная, если позволите, жена. Двадцать пять лет душа в душу!
        Оксана, не переставая улыбаться, сказала:
        - Вы извините, что мы вот так наскоком. Муж сказал, вы будете не против, ну я и поверила. Соседи всё же. Рада познакомиться.
        - Проходите, мы только приехали. Как раз сейчас осмотримся, наведём порядок.
        - А мы поможем! - оживился Крыгин. - Оксана любила бывать здесь в гостях! Она многое знает, если позволите. Газ на баллонах. Печь дровяная, знаете? Растапливали? Я покажу. У меня большой опыт. Мы сами всего пять лет назад газ провели. А Зоя Эльдаровна, если позволите, откладывала до последнего…
        От суматошной болтовни Антона Александровича Грибову сделалось тошно. Он поймал взглядом фигурку Наташи, застывшую на крыльце у распахнутой двери дома. Помахал ей. Наташа помахала в ответ и исчезла за плотной занавесью.
        - Пойдемте, раз не шутите, - сказал Грибов (а про себя подумал - всё равно ведь не отвяжутся). - Яблочный пирог отведаем.
        Дом, как и в прошлое посещение, встретил холодом, стылым воздухом, враждебной пустотой.
        Крыгин остановился на пороге, глубоко вздохнул.
        - Чувствуете? Отличный запах, чистота и спокойствие. Вычистили, как надо. Дядя Витя профессионал.
        Он имел в виду, видимо, сутулого.
        Из коридора в сени вышла Надя, поздоровалась, приняла из рук Оксаны пирог, поманила кивком головы Грибова и уже за дверьми зашептала:
        - Откуда гости? Куда их сейчас-то? Не топлено, не приготовлено. Дубак форменный. Ты растапливать-то хоть умеешь?
        - Гости умеют, обещали помочь, - ответил Грибов, мимолётно припоминая, как они вот так вот шёпотом ругались с Надей ночи напролёт. Шёпотом - чтобы не разбудить Наташу. А ругались - потому что в какой-то момент уже не могли без ругани. - Поэксплуатируем стариков, раз уж пришли. Покажут, что тут да как. Говорят, друзья были большие с Зоей Эльдаровной.
        - Дуй тогда за покупками! Живее! Я сброшу список.
        - Тут магазины-то есть?
        - Это же посёлок, а не Сахара. В навигатор вбей, ворчун!
        Она легонько стукнула его кулаком по плечу, как раньше - не со злостью, а чтобы закрепить задачу. Грибов, в общем-то, не сильно сопротивлялся.
        Он вернулся в сени, застал гостей, смущённо жавшихся у плиты. Провёл их в гостиную, где на диване уже валялась Наташа с планшетом наперевес. Нацепив наушники, она не замечала никого вокруг.
        Магазин находился недалеко - двухэтажный «мини-супермаркет», где на полках теснились вперемешку презервативы и шампуни, туалетная бумага и круассаны, консервы и наборы пуговиц, в общем, всё, что внезапно могло понадобиться среднестатистическому обывателю.
        Грибов набил два полных пакета, забросил в багажник, к сумкам, которые взяла с собой Надя. Она всерьёз собиралась провести в тёщином доме два дня, хотя Грибов до сих пор не верил. Чего-чего, а выдержки у Нади обычно не хватало.
        Вернувшись, он уже с порога ощутил нарождающееся тепло и запах еды. В кухне горел яркий свет, из гостиной доносились оживленные женские голоса. Грибов размотал с шеи большой вязаный шарф, стряхнул с ботинок снег.
        - Встречать будет кто-нибудь?
        На газовой плите в сенях булькала кастрюля, наполненная картофелем. В духовке тоже что-то запекалось, ароматное.
        Он прошёл в гостиную и сразу увидел огонь в печи - уютный, отсылающий к детству, к каким-то тёплым воспоминаниям. На корточках неподалёку примостился Крыгин и ломал полено на щепки при помощи кухонного ножа. На диване устроилась Оксана, закинув ногу на ногу, а вокруг стола суетилась Надя, раскладывая столовые приборы, расставляя тарелки. Блестели бокалы, стояли две бутылки с лимонадом и одна с вином.
        - Осталось с похорон, - кивнула Надя, заметив взгляд Грибова. - Я и забыла совсем. Тут же много всего. Еда, закуски разные, алкоголь.
        - Зачем добру пропадать, верно же? - спросила Оксана. - Не вы, так алкашня разная растащит. У нас посёлок тихий, спокойный, но даже здесь шляются разные, без спросу залезают. Слух о том, что дом пустой, быстро разносится.
        Грибов вспомнил силуэты, которые он видел в окнах домов. Привычнее было думать, что они ему просто привиделись.
        Крыгин поднялся, отряхивая с брюк щепки, подсел на диван к жене:
        - Позвольте задать нескромный вопрос, - сказал он и тут же продолжил, - Вы же в разводе, верно? Так что вас привело сюда всех вместе? Я вижу счастливую пару, прожившую много лет вместе, но сохранившую теплоту отношений и может быть даже любовь.
        Надя мгновенно смутилась, посмотрела на Грибова испуганным взглядом.
        - У нас всё сложно, - вмешался он, как-то выгораживая бывшую. - Нет правильного ответа. А вопрос и правда нескромный.
        - Простите моего мужа, - Оксана рассмеялась. - Мы хотели сказать, что вы прекрасно смотритесь вместе. Ничего плохого, правда. У меня глаз намётан на такие вещи. Вы же знаете, бывает так, что люди подходят друг другу на каком-то высшем уровне. Как две детали мозаики. Вот у вас так.
        Грибов не нашёлся сразу, что ответить. Сказал:
        - Отнесу пакеты в кухню, - и вышел из гостиной.
        Почти сразу же он услышал возглас Крыгина:
        - А ещё ставлю тысячу рублей, что вы скоро не захотите отсюда уезжать! Помяните моё слово. Даю срок до Нового года. Всегда с этого и начинается. Мол, приедем на выходные, отдохнем от шума, гама, грязи, а потом, если позволите, продают квартиры в городе к едрене-фене и сюда, к нам, насовсем…
        Внезапные гости, думал Грибов, похожи на сердечный приступ. Больше всего радуешься, когда проходит.
        В кухню почти сразу же забежала Надя, принялась хлопотать у печки, снимая с огня кастрюлю с картофелем. Посыпались короткие привычные команды:
        - Нарежь салатик. Вытащи из духовки курицу. Найди штопор.
        На кухне Надя была властной хозяйкой, а Грибов и не сопротивлялся.
        - Бокалы надо помыть. Открой горошек. Как тебе гости?
        Он неопределённо пожал плечами. Рассчитывал на семейный день, а тут…
        - Милые люди, - сказала Надя. - С ними как-то сразу стало по-домашнему, не находишь?
        - Полчаса назад ты была не слишком рада их появлению.
        - Ну а теперь рада. Женщины такие непостоянные, ты же знаешь, - она улыбнулась, и Грибову внезапно захотелось дотронуться до её губ. Как раньше. - Вот этого я и хотела, понимаешь? Выбраться из квартиры, из тишины, чтобы гости, как снег на голову и внезапная суматоха. Когда у нас в жизни были такие вот вещи? Забыл? И я забыла. А ведь это и есть нормальная атмосфера, Грибов. Семейная.
        Надя подхватила глубокую тарелку с картофелем и выпорхнула за дверь. Грибов поплёлся следом.
        Оказалось, что Крыгин уже откупорил бутылку вина и теперь аккуратно разливал его по бокалам. Оксана приветствовала вернувшихся широкой улыбкой, и Грибов отметил, что эта улыбка тоже совсем не симпатичная.
        - Если позволите, я бы хотел поднять первый тост за собравшихся! - негромко, но торжественно сказал Крыгин.
        Он поднял бокал и тут же опустошил его одним большим глотком.
        - А вы лицом очень похожи на свою мать, - внезапно сказала Оксана, разглядывая Надю. - Нос, щёчки, подбородок - один-в-один. Глаза, правда, не мамины. У Зои серые были, а у вас голубые.
        Надя пожала плечами:
        - Говорят, в отца.
        - Я с ним не знакома, к сожалению. Мы с Антоном поженились после того, как он… исчез. Но охотно верю. Зоя говорила, что у вас и характер, как у отца. Независимый, трудный.
        Оксана, не заметив, что Надя изменилась в лице (только Грибов, наверное, и подметил, потому что хорошо знал бывшую), продолжила:
        - Зоя о вас часто рассказывала. Как рожала, воспитывала. Про первые ваши годы. У нее много фотографий в альбомах. Черно-белые фотографии, старенькие. Потом рассказывала, что вы очень упрямая, самостоятельная. Если чего хотите от жизни - добьетесь. И ничто вас не остановит. Даже Зоя не остановила. Счастья она вам желала, вот что.
        - Большого человеческого счастья, - эхом отозвался Крыгин. - Часто о вас вспоминала. О внучке тоже. Сильно любила.
        Надя аккуратно поставила недопитый бокал на стол.
        - Курицу надо порезать, - сказала она негромко. - Схожу за нормальным ножом.
        Она вышла из гостиной, оставив Грибова наедине с гостями. Звонко щёлкнуло полено в печи.
        - Я что-то не то сказала? - шепнула Оксана.
        В ее глазах Грибов внезапно различил неприятную радость. Будто эта некрасивая женщина специально надавила на болевую точку, чтобы посмотреть на Надину реакцию.
        - Мне надо извиниться, - продолжила она. - Я такая дура. Знала же, что лучше держать язык за зубами. Такая дура иногда, не могу остановиться. Болтаю и болтаю…
        - Солнышко, лучше разрежь пирог! - Крыгин подал жене нож, старательно пряча взгляд. Редкие волосики его растрепались, на лбу проступила испарина. - Натопили, как в бане. Хорошие дрова, сухие.
        Вернулась Надя. В гостиной, чувствовал Грибов, нарастало неловкое напряжение. Гости были совершенно не к месту. Уйти бы им.
        - Вы гадаете? - внезапно спросила Оксана.
        - Что?
        - Простите, я чтобы отвлечься. Ваша мама отлично гадала на картах, - продолжила Оксана. - Я специально приходила к ней по пятницам, чтобы раскинуть колоду, посмотреть будущее. Ну, знаете, всякие вопросы. Что может случиться, чего не может и так далее. А вы не пробовали?
        Надя смерила Оксану странным взглядом.
        Сейчас она воткнет вилку ей в руку, с неким отстраненным злорадством подумал Грибов, и утомительные вечерние гости исчезнут быстрее, чем из бутылки выпрыгнет пробка.
        Но Надя вместо этого произнесла неожиданное:
        - Пару раз раскладывала, по шпаргалкам. Не уверена, что смогу повторить.
        - А может быть попробуем?
        В руках Оксаны возникла колода карт, перетянутая лохматой резинкой для волос розового цвета.
        - Захватила по инерции. Всегда беру новую колоду, когда прихожу в этот дом. Распаковываю, перетягиваю, для удобства… Привычка за двадцать пять лет-то…
        - Привычка, дело такое. Скверное, - вставил Крыгин. Пока суть да дело, он взял большой кусок пирога и переложил его на тарелку. - Я вот у Зои Эльдаровны никогда не допиваю до конца кофе. Оставляю гущу, если позволите.
        - Зачем? - спросил Грибов, возясь с курицей.
        - Чтобы посмотреть будущее, конечно. Вы далеки от всего этого, да?
        - Иголки в двери были для меня откровением. А тут ещё ваши очищения от порчи, гуща, карты… Легко запутаться.
        Крыгин коротко усмехнулся, пригладил волосики, сказал странное:
        - Погружайтесь, дорогой мой. Этот дом полон сюрпризов.
        3.
        Карты каким-то невероятным образом оказались в Надиных руках. Они были холодными и твёрдыми.
        Надя не собиралась их брать. Господи, да она вообще не умела и не хотела гадать. Но тем не менее, взяла, провела пальцами по гладкой поверхности.
        - Если хотите, я могу вам всё рассказать, - произнесла Оксана, пытливо заглядывая в глаза. - Это настолько старая традиция, что без нее просто никуда. Буду чувствовать себя некомфортно, если уйду из Зоиного дома без хорошего гадания!
        - Не знаю, получится ли у меня.
        Пахло яблочным пирогом, разрезанные квадратики которого лежали на подносе. Надо бы отправить Наташу включить чайник.
        - Вы попробуйте! Карты в хороших руках сами подскажут, что делать. -Настаивала Оксана. Она взяла Надины руки в свои.
        Надя вежливо, но поспешно отстранилась. По пальцам пробежала дрожь.
        - Я сама, хорошо?..
        На мгновение показалось, что края у верхних карт взбухли от влаги. Белая поверхность пожелтела. Наощупь карты вдруг сделались шершавыми, словно старая бумага.
        Шлеп!
        Наташа вздрогнула и открыла глаза. Мгновение назад она плавала в сладких напевах Земфиры, почти позабыв, что находится в том доме, куда не хотела больше никогда приезжать.
        Она ушла из-за стола для того, чтобы поваляться на ковре перед печью и послушать музыку. Все равно чай еще никто не пьет. В воображаемом мире за закрытыми глазами Наташа рисовала картины музыки.
        Мне приснилось небо Лондона…
        Серое дрожащее небо. Деталь большого художественного полотна. Ей захотелось нырнуть туда, как она умела. Подальше отсюда. И зачем мама решила приехать в бабушкин дом? Чтобы что? Отвлечься? Глупая затея. Наташе было комфортнее в своей комнатке в квартире. Там тихо, спокойно и - безопасно.
        Шлеп!
        Знакомый звук выдернул из уютного мира музыки. Наташа открыла глаза.
        Потолок, по которому ползут тени.
        Она перевернулась со спины на живот, осмотрела комнату. Родители с гостями сидели за столом. Мама раскладывала карты. Папа пил вино и почему-то разглядывал некрасивую соседку, у которой косил один глаз.
        Откуда звук?
        Наташа прошла к полуоткрытой двери, осторожно заглянула. В коридоре горел свет - две лампочки из трех. В самом конце коридора, где был выход на задний двор, дрожал сгусток темноты.
        Дверь в ванную закрыта. Кладовка тоже. Дверь в бабушкину комнату… Наташа ни за что бы не подошла ближе. Никто не заставит ее подходить к этой двери.
        Но ведь в доме есть и другие двери, об этом ты не подумала?
        Страх вцепился острыми коготками в поясницу, пробежал по спине.
        Наташа увидела, как дверь в кладовку начинает приоткрываться будто сама собой. Щелкнул свет, расплывшийся яичным желтком по коридору.
        Возникло странное, но знакомое, ощущение, словно Наташа знала, куда следует идти. Словно в ее голове был крохотный компас.
        Моргнуть. Увидеть за закрытыми глазами
        в воображаемом, блин, мире
        место, где ей следовало бы находиться.
        А вокруг покрывало, сотканное из черноты, за пределами которого - невиданные силы.
        - Не надо, - прошептала Наташа, но не в силах была сопротивляться. Сделала шаг. Дверь за спиной закрылась, отрезая уют гостиной, запах горящих дров, смех гостей и родителей.
        Под ногами холодный кафель, который чувствовался даже сквозь толстые носки. Дверь в кладовку скрипнула, будто кому-то невидимому не терпелось пригласить Наташу внутрь.
        Скорее, девочка. Не останавливайся. Ты знаешь, зачем мы зовём тебя!
        Моргнуть.
        В темноте за веками Наташа увидела крохотный белый листик, летящий в пустоте. Почему-то она знала, что нарисовано на этом листике - прямоугольник с точкой. Вернее, вместо точки отверстие - будто прокололи иголкой. Примитивный рисунок двери.
        Надя мотнула головой. Показалось, будто кто-то хлопнул в ладоши. Наверное, дочка балуется.
        - Не отвлекайтесь, в таком деле нельзя, - произнесла Оксана. - Вы перемешайте. Аккуратно, вот так, да.
        Она странно, некрасиво улыбалась. Надя смотрела на эти потрескавшиеся губы с мимическими морщинками, и не могла оторвать от них взгляда. Руки действовали как будто сами собой - перебирали колоду, подцепляли тонкие крепкие карты, перемешивали.
        - Ты правда умеешь? - спросил Грибов с сомнением. - Почему мне никогда не гадала?
        - Может быть, в твоей судьбе нет ничего интересно, - ответила Надя.
        Карты под пальцами казались живыми. Надя быстро перетасовала их, положила колоду рубашкой вверх справа от себя. Показалось, что в гостиной вдруг стало очень тихо. Надя повернулась к Наташе, но обнаружила, что на коврике у камина никого нет. Валялся Наташин плеер и спутанные проводки наушников.
        - Вам не страшно? - прошептала Надя. - Мне немного. Представьте себе. Зимний вечер, загородный дом, огонь в камине, и вот сидят за столом четверо человек…
        - В печке, - пробормотал Грибов невпопад. - Хотелось бы здесь камин, конечно, но у нас только печка.
        - Неважно, - Надя всё ещё смотрела на Оксану. - Не боитесь ли вы узнать свою судьбу? Стать обладательницей сокровенных знаний? Ведь то, что скрыто в тумане будущего, не обязательно может быть хорошим, светлым, радостным…
        Слова вылетали сами собой. Надя сделала усилие, чтобы замолчать. Взметнулись и тут же осели испуганные мысли.
        Это всё алкоголь. Дешёвое вино ударило в голову, наполнив происходящее таинственным смыслом.
        - Я готова, - сказала Оксана. - Говорите же!
        Наташа открыла глаза и поняла, что коридор изменился. Из черноты под окном вдруг выплыли тени, обрели людские очертания. Задрожали листья фикуса. Воздух вокруг сделался вязким и тягучим.
        Картинки. Картинки. Картинки.
        Воспоминания из детства вспыхнули так ярко, будто кто-то подсёк их и вытащил на поверхность.
        Наташа сидела у бабушки на коленях, а бабушка говорила почему-то торопливо и шёпотом.
        Существуют двери, которые не всякий человек может открыть.
        Да и мало кто их вообще увидит.
        А что скрывается за дверьми?
        Хороший вопрос.
        Через двери проходят, чтобы попасть в другое место!
        Ты хочешь попасть в другое место?
        Наташа, тебе придётся, девочка моя. Когда-нибудь ты обо всем об этом вспомнишь!
        Тебе придётся.
        От бабушки пахло воском и коровьим молоком. И ещё яичницей. Сметаной. Самогоном.
        Бабушка говорила:
        Дослушай, глупышка. Молодость, молодость. Я так много хотела бы тебе рассказать.
        Странный звук, похожий одновременно на шлепанье босых ног и на хлопок ладоней повторился - шлеп! - и тени, ползущие по коридору, замерли, вытянув кривые черные руки.
        Кто они? Откуда взялись?
        Слезинка выкатилась из Наташиного правого глаза, поползла по щеке и сорвалась на пол.
        - Не надо. Я не хочу…
        Как будто её кто-то спрашивал.
        Бабушка говорила:
        Так надо. Я передаю тебе мир и все-все двери, которые ты сможешь в нём открыть.
        Ноги сами несли вперёд. Наташа осторожно обогнула застывшие человеческие силуэты, дотронулась до дверной ручки кладовки, провернула. Дверь открылась бесшумно, втянув прохладный воздух внутрь.
        А ведь Цыган любил играть в «ладушки». Бил могучими мозолистыми ладонями и хрипло хохотал над получившимся звуком.
        В свете лампочки плавали встревоженные пылинки. Наташа разглядела в кладовке несколько деревянных полок. На них - смятые картонные коробки, деревянные ящики, какая-то мелочь вроде ржавой велосипедной цепи, набора инструментов, увесистого гаечного ключа, гнутых гвоздей в трехлитровой банке.
        - Что?.. - шепнула Наташа, вытирая слезы.
        Показалось - всего лишь краем глаза заметила - что тени вновь пришли в движение.
        Она боялась обернуться. Знания в голове путались, терялись, рвались.
        - Что мне делать?
        Надя положила ладонь на колоду. Ощутила холодный картон. Влагу. Шершавую поверхность карт.
        На мгновение ей показалось, что она снова маленькая десятилетняя девочка, которая сидит на скрипучем деревянном стуле в комнатке под лестницей. А перед ней за столом - мама. Гадает, беззвучно шевеля губами. Хмурится. Крестится.
        Надя убрала руку. Новая колода. Пластик. Сухой, черт побери, пластик.
        - Что-то не так? - спросила Оксана.
        - Нет, всё… в порядке. Я думаю, как начать и что вообще делать. Нет опыта, знаете ли.
        - А вы доверьтесь внутреннему чутью, - сказала Оксана. - Меня оно всегда выручает.
        Рука снова легла на колоду. Надя нащупала кончиками пальцев верхнюю карту, перевернула.
        Сквозь пластиковый прямоугольник внезапно проступило другое, дрожащее, как обман зрения - старенькая карта, обтертая по краям, с выцветшей картинкой. Запахло какими-то травами, холодным водяным паром. Надя втянула воздух носом, прикрыв глаза. Сухо треснуло полено в печке.
        Наваждение развеялось. Перед Надей лежал новенький и красочный валет пик.
        - Дурная весть, - пробормотала она, хотя могла поклясться, что секунду назад понятия не имела, что означает эта карта на верху колоды.
        - Да-да, выпадало мне такое, - закивала Оксана. - А на следующее утро сдох Пижон, наш пес. Кто-то его отравил. Я грешу на одну девку заезжую…
        - Подождите. Сейчас посмотрим, что выпадет следом. Судьбы строятся не на «раз-два». Это же целая линия, цепочка.
        (И откуда эти знания в голове? Как туда попали?)
        Надя поняла, что замерзла, хотя щеки горели от жара. В гостиной натопили хорошо, и всё же мороз пробежал по позвоночнику, коснулся затылка, шеи. Захотелось закутаться во что-нибудь теплое. Свитер с высоким горлом не спасал совершенно. Она вновь положила ладонь на колоду. Холодные карты. Ледяные! И словно сквозь них течет по пальцам, поднимается по руке к голове странная необъяснимая дрожь.
        Следующая карта.
        Крестовый туз.
        Тени возникли за спиной Наташи. Она чувствовала их, ощущала мёртвый потусторонний холод.
        И хотя совершенно не понимала, что надо делать, шагнула в кладовку, под масляной свет лампочки.
        Страх накатывал волнами, нестерпимо хотелось сбежать отсюда, вернуться в уютную тёплую гостиницу, к родителям. Наташа скрестила руки на груди, втянула голову в плечи, чтобы хоть немного согреться. Осмотрелась.
        Мятые картонные коробки. У одной насквозь промокло дно. У другой торчал оборванный край. Из коробки под окном свисали куцые ветки искусственной елки.
        Наташа закрыла глаза и увидела - тени за её спиной протягивали руки, но не могли дотронуться. У этих теней не было сил, чтобы что-то сделать. Они давно растворились в энергетике дома, им оставалось только прятаться по углам в темноте.
        За закрытыми глазами мельтешили картинки. Старые черно-белые фотографии из альбома воспоминаний. Множество фотографий.
        (Что же я ищу?)
        Шагнула вперед. Пальцы коснулись холодной деревянной поверхности. Шершавые доски, щели между ними. Коробка.
        Открыла глаза. Запустила в коробку руку, нащупала что-то, вытащила. В раскрытой ладони лежали старые, разбухшие от влаги игральные карты: почти выцветший пиковый валет и крестовый туз с надорванным левым углом. А под тузом ещё.
        - Надо взять снова, - сухо заметила Надя. Потому что знала (каким-то невероятным образом), что следует снять еще как минимум две карты.
        Мама в таких ситуациях говорила: Путанная судьба, да интересная
        Два короля - пиковый и бубновый.
        Надя подумала, положила одного справа, другого слева.
        - Ждет разочарование, это, во-первых. Близкий человек тебя обманет или предаст. И еще… - Надя взяла карту, перевернула. - Чья-то смерть. Хорошего человека или плохого - не разобрать.
        - А вытяните одну или две следом, - попросила Оксана.
        Крыгин принялся осторожно пережевывать пирог.
        Из колоды вышла мелочь - двойки и тройки. Надя смотрела на выстроившуюся цепочку и понимала, что основные события сконцентрировались вокруг пикового валета. В судьбе завязался узелок. А те короли, что столпились вокруг, могли этот узелок размотать. Что означал крестовый туз? Что-то про поворот судьбы, резкий скачок. Кажется так.
        Надя не заметила, как вновь положила на оставшуюся колоду ладонь. Карты потеплели, но оставались чуть влажными. В Надином воображении это была мамина колода. И никуда от этого не деться.
        Проходи!
        Кто-то шепнул на ухо, и Наташа едва не завопила от испуга. Обернулась. Никого. Тени пропали.
        Карты, зажатые в руке, были холодные и влажные. Сколько лет они пролежали здесь?
        - Пора возвращаться, - пробормотала Наташа. Поиграли в мистический дом, и хватит. Как будто ей в школе не хватало забот, так ещё и тут напридумывала всякого. Это же бабушкин дом, родной, знакомый. Он не мог вот взять и измениться за несколько дней. Не мог стать чужим.
        Наташа сделала шаг в сторону коридора, но дверь резко и шумно захлопнулась перед ее носом.
        Почти сразу же погасла лампочка. Кладовая погрузилась в непроницаемую темноту, и Наташа на физическом уровне ощутила, как чернота, словно вязкая и холодная субстанция, проникает сквозь её кожу, сквозь каждую пору на теле, заливается в уши, в глазные яблоки, в ноздри и рот.
        Закрыть глаза! Укрыться чернотой, как одеялом! Проснуться! Сейчас же!
        Зловонное дыхание старого человека.
        Шлеп!
        Звук у самого уха.
        Шлеп!
        - Не надо!
        Шлеп!
        Что-то коснулось её запястья. Что-то холодное, скользкое, шершавое. Наташа взвизгнула, карты выскользнули из рук, зашелестели в темноте.
        Не надо! Не надо! Не надо!
        Наташа оступилась, взмахнула руками, и поняла, что падает - падает прямиком в снег. Чернота перед глазами рассыпалась миллионами ярких звезд. Ледяной ветер набросился, как голодный пёс, а за шиворот набился снег.
        Наташа села на коленях, не обращая внимания, что холод мгновенно скрючил её пальцы. Кругом развалились сугробы, из которых то тут, то там торчали голые деревья, кустарники. Справа, метрах в пяти, размазался над землёй крохотный домик с заметённой снегом крышей и закрытыми ставнями окнами. Слева, увидела Наташа, тянулся сетчатый забор, калитка, а за калиткой - бабушкин дом, заднее крыльцо.
        - Привет! - женский голос.
        Наташа вдруг поняла, что устала бояться. Повернула голову, увидела какую-то женщину. В лунном свете не разобрать, пожилая или нет. Высокая, широкоплечая. Одета в пышную шубу, на голове округлая пышная же шапка. На ногах высокие коричневые сапожки. Стояла среди сугробов, не замечая или не обращая внимания на яростный ветер, рвущий полы её одеяний.
        - Это ты принесла карты?
        - Что? - тут только Наташа увидела россыпь старых карт на снегу вокруг себя. Разглядела потрескавшееся изображение бубнового короля.
        - Старые карты из дома. Тебя Зоя направила? Она умница.
        Наташа тряхнула головой.
        - Куда направила? Я не понимаю.
        - Чтобы ты закрыла глаза и нашла двери. Чтобы принесла карты.
        Женщина подошла. Под сапожками скрипел снег. Тяжело присела на корточки, взяла одну карту, потом другую. Стряхнула с них снег и убрала в карман. Потянулась за третьей картой.
        - Это хорошее умение. Полезное. Тебя, наверное, зовут Наташа.
        - Как вы догадались? Вы знали бабушку?
        - Мы же соседи, глупышка, - произнесла женщина с той мягкостью в голосе, с которой маленьким детям объясняют, почему нельзя совать пальцы в огонь.
        Наташа ощутила, как по обнаженным ногам скользит цепкий морозный ветер. Поежилась.
        - Как вы меня сюда перенесли?
        - Я же говорю - тебя направили. Очень толковое дело, между прочим. Зоя была лучшей. Она оставила несколько дверей, чтобы кто-нибудь мог докопаться до истины. - Женщина повертела в руке карту с изображением червового валета. Провела большим пальцем по изображению, превращая мелкие снежинки во влагу. - Наташа, будь осторожна.
        - Почему? Кто вы?
        Женщина вздохнула:
        - Думаю, бабушка не хотела, чтобы ты провалилась в черноту и никогда из неё выбиралась. Я не смогу помочь. Никто здесь не сможет, даже если бы и хотели. Тебе нужно пройти через все двери самой. Поэтому, как я сказала - будь осторожна. Никому не доверяй. Опасайся дурных советов. Договорились?
        Наташа осторожно кивнула. Она не знала, что происходит, но на всякий случай со всем согласилась. Зубы звонко клацнули друг о дружку. На улице, должно быть, не меньше десяти градусов мороза.
        - Я бы на твоем месте возвращалась скорее в дом, а то замерзнешь, - сказала женщина.
        - Как? Как мне вернуться?
        - Ну ты же не маленькая. Ножками.
        Наташа поднялась и заковыляла к калитке. Отворила ее, вошла в бабушкин двор. Уже на крыльце обернулась и никого не увидела. Соседский огород оказался пуст, а дом стоял, укутанный в снег, будто сто лет в нём никто не жил.
        Оксана собрала карты, перетянула лохматой резинкой.
        Надя убрала руки под стол, на колени, чтобы никто не видел тремора пальцев. Холод отступил, и сразу же стало невероятно жарко. Захотелось выскочить на крыльцо, подышать морозным воздухом. Надышаться.
        - Не упустите перелом судьбы, - сказала она. - Это важно.
        Надя допила лимонад, взяла кусок пирога и быстро его съела. Потянулась к вину, налила себе и удивленному мужу.
        - И тебе погадать? - положила на блюдце ещё один кусок пирога. - Я могу, видишь? Я теперь и не так смогу.
        Оксана, смущаясь, достала тысячную купюру, положила на стол.
        - Это что?
        - За гадание. Зоя никогда не говорила, сколько ей надо платить, поэтому мы оставляли столько, сколько считаем нужным. В любом случае, спасибо! И колоду тоже оставьте себе. Подарок, за первый блин, так сказать.
        Крыгин за столом неопределенно хмыкнул:
        - А если хотите, моя дорогая, можно сразу же и второй блин запустить. Мне погадать не хотите? На красивую любовницу, повышение по службе и, если позволите, новенький автомобиль, а?
        Надины руки непроизвольно потянулись к колоде. Она поймала взгляд Грибова - бывший ничего не понимал в происходящем - и подмигнула ему.
        Странно и необъяснимо, но Наде вдруг захотелось погадать ещё. Да и вино было отличным на вкус. Благо, в погребе лежало штук шесть таких бутылок.
        Глава седьмая
        1.
        Надя не спала.
        Сквозь прозрачные шторы в ночную комнату лился мягкий лунный свет. Его хватало, чтобы разглядеть нехитрое убранство комнатки - зеркало на стене, старый шкаф на кривых ножках, пару стульев, аккуратный маленький столик. Точно так же эта комната выглядела десять и даже двадцать лет назад. Прошлое имеет свойство возвращаться в самых неожиданных моментах. Мама оставила Надину комнату без изменений, видимо, не оставляя мысли, что дочь когда-нибудь вернется. Тут даже пахло, как раньше, как в детстве.
        Не давала спать тишина, давно забытая и исчезнувшая в городских джунглях. В тишине оказалось вдруг, что хочется ко всему прислушиваться, ловить возникающие звуки. И это отвлекало.
        Вот где-то далеко проехал автомобиль. Звук вырос, заполнил комнату и почти сразу же растворился.
        Залаяли собаки, для которых поселки и деревни - лучший способ побыть нормальным животным, а не домашним любимцем, которого выводят погулять в какой-нибудь розовой кофточке, в наморднике и на коротком поводке.
        Послышались далекие-далекие, едва слышные песни. Впрочем, они быстро стихли.
        И еще звуки дома. Любой дом живет собственной жизнью: в нём скрипят старые половицы, дрожат стёкла, по чердаку гуляет ветер, а между комнатами ползёт сквозняк. Все это тоже непривычно. В сравнении с крохотной обжитой квартиркой, дом кажется огромным, живым, дышащим…
        Лежа в темноте, Надя перебирала воспоминания о сегодняшнем вечере. Кончики пальцев до сих пор чувствовали трепет каждой карты. Но это было не самое главное. В душе до сих пор не остыли вызванные гаданием эмоции.
        Словно кто-то наполнил Надю до краев восторженностью, радостью, счастьем. Такое бывало и раньше, называлось незатейливо: «творческая эйфория».
        Когда Надя обработала свою первую фотографию в «фотошопе» - это был эйфория.
        Потом она вязала, делала игрушки на заказ, мастерила открытки, рисовала на воздушных шариках, сочиняла поздравления на свадьбы - занималась миллионом мелких дел, годных для самовыражения, не более. Получала порцию счастья. А когда счастье улетучивалось, приходила депрессия.
        За депрессией - холодная бутылка из холодильника. Желание ничего не делать. Таблетки. Истерика. Развод.
        Когда это Надя вдруг решила, что алкоголь - лучшее лекарство от депрессии? Может быть, когда сообразила, что вязаные ею шарфы никому не нужны, волшебный интернет не продаст ни одного, а значит, можно завязывать (какая, скажите, игра слов!). Вроде бы раньше пили только по вечерам, вместе с Грибовым, за ужином. Пропускали по бокалу красного полусухого, или по рюмочке коньяка для оптимизма. Потом она начала пить сама, в пустой квартире, одну рюмку, две, попробовала, как в кино, положить на дно кубики льда. Понравилось. Ложилась на диван и засыпала, улыбаясь, потому что тоскливых мыслей - этих негодных червей, грызущих сознание - больше не существовало.
        Сама не заметила, как угодила в ловушку. Думала, что едет по прямой к какой-то эфемерной цели, а на самом деле скакала по кругу: новое дело - неудача - депрессия - алкоголь - новое дело - неудача… Хороший коньяк в этом кольцевом движении выполнял функцию творческой эйфории, заставлял забыть неудачи и выдумывать что-то новое. Когда же случался ступор, когда эйфория не наступала - приходилось пить.
        Сейчас она лежала в старой кровати, купленной лет двадцать назад, прислушивалась к тишине, и очень четко понимала, что творческая эйфория не проходит. После гадания эмоции оставались такими же острыми и ясными. Это как испытывать оргазм продолжительное время. Оргазм, которые не надоедает… которого, правда, давно уже не было.
        Она усмехнулась в темноте.
        Надо признаться: да, блин, хочу попробовать ещё раз. Взять колоду, перетасовать, разложить чью-нибудь судьбу. Узнать наверняка, что выпавшее - это реальность. Сбудется! Карты, блин, не врут. Они не предугадывают судьбу, а создают её.
        Надя села на кровати. Холодный воздух непривычно пробежал по обнаженным плечам и шее. Дом за ночь остывал - не до такого состояния, чтобы чувствовать дискомфорт, но после теплой квартиры ощутимо. На ногах высыпали крупные мурашки.
        Подвал, вспомнила Надя.
        На похоронах она готова была засыпать его песком, как и мамин рабочий кабинет под лестницей. Слишком много дрянных воспоминаний.
        Но сейчас ощущения были иные.
        В подвале мама хранила все свои ведьмовские вещи. Посторонним туда вход был воспрещен. И почему-то сейчас Надя поняла, что в подвале всё еще хранятся мамины гадальные колоды. Старые, использованные - они лежали в коробке из-под конфет, перетянутые белыми резинками. И новые колоды, которые никто и никогда не держал в руках, кроме мамы. Запас на черный день.
        Они точно там! Ждут свою новую хозяйку!
        Надя нащупала ногами тапочки, поднялась и тихонько вышла из комнаты. Двери не скрипели - мама следила за домом. В коридоре было темно. Надя решила не включать свет, чтобы не будить Наташу, наощупь дошла до лестницы, спустилась, ощущая под рукой холод деревянных перил.
        Пустой дом вселял неосознанный страх. Два человека в этом доме казались букашками, паразитами, забравшимися в его остывающее нутро.
        Надо было захватить плед или какую-нибудь накидку. Надя прошла мимо дверей в кладовую, мимо ванной, остановилась на мгновение перед дверью в мамину комнатку под лестницей. На похоронах тут висел большой, навесной замок. Интересно, куда он делся? Сейчас дверь была закрыта на простую щеколду. Можно отодвинуть её - и таинственный рабочий кабинет в Надином распоряжении… Вот только имеет ли право Надя туда заходить? Комнатка - второе место после подвала, куда маленькой Наде заходить без мамы было строжайше воспрещено.
        Слишком яркие воспоминания.
        Запах воска.
        Остриженные волосы, кружащиеся в золотистом утреннем свете.
        Надя стряхнула воспоминания, словно высохшие листья. Подошла к горшку с фикусом, отодвинула. В полумраке хорошо проглядывалась дверца в подвал. Грибов что-то говорил про неё, мимолётом, обрывками какой-то странной истории про падение с лестницы и ушибы. Надя тогда слушала вполуха, не до того было. Запомнила только, что бывшего зачем-то потянуло в подвал, он поскользнулся на бетонной ступеньке и разбил себе лицо и коленку. С Грибовым всегда так, находит неприятности на пустом месте…
        Она просунула пальцы в овальное отверстие, потянула, испугавшись, что не хватит сил открыть. Ощутила легкое сопротивление, словно массивная дверь давно и прочно вросла в пол. Но потом раздался едва слышный скрип, в полу прорезались глубокие черные линии, дверца поднялась, вываливая наружу закрепленный на болтах металлический упор, вперемешку с едким болотным запахом, холодом и чернотой.
        Кончики пальцев всё еще дрожали.
        Надя склонилась, нащупала рукой выключатель на голой кирпичной стене. В глубине подвала зажегся яркий свет, осветивший стены, лестницу, край пыльного пола внизу, деревянные балки и колышущуюся паутину. Был виден только небольшой участок подвала - край каких-то полок, коробки, вазы и чашки…
        - И ты действительно хочешь туда спуститься? - прошептала Надя. - В два часа ночи? В подвал, который боялась в детстве и который планировала засыпать песком, не глядя?
        Сама же себе дала неожиданный ответ - да.
        Где-то там были колоды карт, с помощью которых можно
        (получить бесконечную творческую эйфорию?)
        выкарабкаться из кризиса - семейного, личного, душевного, все равно какого.
        Она пару секунд вдыхала затхлый сырой воздух, пялилась, не моргая, на кусочек пыльного бетонного пола, затем начала осторожно спускаться.
        Подвал оказался небольшим. Три или четыре квадратных метра. Большую часть его занимали многочисленные широкие деревянные полки, забитые всякой всячиной.
        В углу валялся старый ржавый котел с двумя кривыми ручками. Пузатый бок у котла вздулся и треснул. Рваный рыжий шрам тянулся от горлышка ко дну по диагонали. На дне скопилась вода. Пахло странно - сыростью и как будто чем-то горелым. Похожий котел стоял сейчас в летней кухне. Этот, должно быть, старый. Интересно, почему он лежит в подвале? Мама могла его запросто выкинуть, а не спускать вниз по ступенькам. Для чего?
        Она осмотрелась.
        На стенах справа и слева по три полки, стену напротив занимали всего две. Там же стояли трехлитровые банки, заполненные… Надя подошла ближе… в одной банке осколки ножей. Множество поломанных лезвий. Были они разной ширины, толщины, одни с зубчиками, другие гладкие, третьи проржавевшие и грязные, разные. Вторая банка до краев наполнена иголками разной толщины. От больших цыганских, до крохотных булавок с блестящими кругляшами на кончике. Третья банка - обломки ножниц. Большинство с отломанными ручками или лезвиями. Проржавевшие кончики. Рыжая мишура на лезвиях.
        Два конца, два кольца, а посередине гвоздик
        По спине пробежал холодок. Надя вспомнила, что уже видела эти банки в детстве. Как-то раз спускалась с мамой сюда, заметила, как мама снимает с банки белую пластмассовую крышку и высыпает из ладони ворох мелких гнутых иголок.
        Мама говорит: Это от нехороших людей. Отработанный материал. Запомни.
        Надя все успешно забыла. Вспомнила только сейчас. Сколько же нехороших людей побывало в этом доме?
        Несколько минут разглядывала содержимое банок, не в силах оторвать взгляда - иголки, ножи, ножницы завораживали… словно в наполнение этих банок мама вкладывала особый смысл, своеобразный ритуал. Как только он закончился, и банки заполнились до краев - мама умерла.
        Надя присела на корточки, осмотрела полку под банками. Осторожно вытащила рыхлую бумажную коробку с вмятым боком. Обнаружила внутри под отсыревшей крышкой какое-то тряпье, от которого, вдобавок, дурно пахло. Рубашки, брюки, рваные джинсы… Поворошила рукой, не без омерзения - быстро запихнула коробку обратно. Вытащила следующую. Тоже самое. Ворох грязных носков, рыжее пальто с оторванным воротником, смятые футболки… Мама, судя по всему, занималась сбором никому не нужного старого тряпья. Вот только зачем? И откуда она его брала?
        Одна из полок была заставлена чайными чашками без ручек. Ручки кто-то (мама?) целенаправленно отколол. Надя взяла одну чашку, повертела под светом лампы. На дне засохло что-то зеленоватое. По краям остались тусклые разводы. Слабо запахло кислым, неприятным.
        Еще одна полка - снова коробки с одеждой. Выудила из одной несколько мятых грязных маек, носки, темные брюки. На дне увидела еще одну коробку, поменьше, из-под конфет «Родина» с шоколадной крошкой. Ощутила на каком-то подсознательном уровне - то, что нужно.
        Зацепила пальцами, открыла. Легкий запах шоколада скользнул в ноздри. Колоды карт лежали стопками по пять штук, одна к другой. Каждая колода перетянута резинкой. Справа старые, слева - новые, еще не распакованные, в пыльной, но прозрачной упаковке каждая.
        Вот вы где, родные.
        Выгребла несколько пачек. От кончиков пальцев растеклось по телу сладостное желание вскрыть - немедленно содрать! - упаковку и разложить очередной набор. Прямо здесь, на пыльном полу подвала.
        Эйфория!
        Старые колоды никуда не годились, знала Надя. Она вытряхнула их и забросала обратно одеждой. Новые колоды уложила в коробку из-под конфет, зажала подмышкой.
        Теперь, когда желанные карты были найдены, Надя не чувствовала ни холода, ни волнения. Только легкий зуд от желания кому-нибудь погадать. Словно проснувшийся алкоголик, в предчувствии похмелья, шарит глазами по полкам со спиртным, зная, что если не выпьет немедленно - умрет! Она хорошо представляла эти ощущения, жила с ними несколько лет.
        Надя огляделась, словно не хотела показаться невежливой и уйти так быстро. Приметила что-то внизу на полках. Что-то, что скрывалось от света. Подошла ближе, наклонилась, нащупала хрупкий целлофановый пакет, вытащила его на свет.
        Сквозь прозрачную пленку, покрытую пятнышками плесени и влаги, бурыми кляксами и темными трещинками проглядывались очертания собачьей головы.
        Черная морда, приоткрытая пасть, вывалившийся серый язык. Глаза открыты, а в глазницах… в глазницах копошились, кружились кольцами, извивались белые черви.
        Надя взвизгнула и швырнула пакет в сторону. Он ударился о полку и лопнул. Собачья голова с черными проплешинами на месте изъеденной шерсти, с какими-то ошметками, торчащими из шеи, упала на пол, и черви вывалились из глазниц, извиваясь, словно почувствовали долгожданную свободу. По подвалу разлился едкий, тошнотворный запах гнили. К горлу подкатил горький комок. Наде стало дурно. Она бросилась к лестнице, поскользнулась на червяках, ощутила, как они с треском лопаются под подошвой ее тапка! - и быстро-быстро полезла наверх. Быстрее, к свежему воздуху!
        Оказавшись на дощатом полу, упала на колени, тяжело дыша, глотая холодный воздух. Не опуская взгляда, Надя нащупала выключатель, щелкнула, потом быстро закрыла дверь в подвал.
        Собачья голова.
        Червяки.
        Что же такое творила мама, чтобы хранить в подвале собачьи головы?
        На мгновение показалось, что она слышит какие-то слабые, тихие звуки похожие на шелест падающих листьев. Или на шлепанье ладоней. В темноте ночи её отчётливо представились червяки, сыплющиеся из пакетов на землю - нескончаемым шевелящимся потоком.
        Масса эта шуршит, шуршит, поднимаясь все выше, пока, наконец, не начнет вылезать из щелей пола, не заполнит собой дом.
        Надя набрала полные легкие воздуха, задержала дыхание, пока не закружилась голова. Как-то она слышала, что это лучший способ успокоиться. Выдохнула. Подобрала коробку с картами, зажала подмышкой.
        Ничего страшного не произошло. Это всего лишь черви (и собачья, блин, голова!).
        Путь до второго этажа показался ей бесконечным. Надя забралась под одеяло и лежала без движения, до утра, не в силах уснуть.
        2.
        В воскресенье вечером Грибова ждала сияющая, радостная, и что самое удивительное, абсолютно трезвая Надя.
        - Буду заниматься! - радостно сообщила она.
        - Чем?
        - Ведьмовством. Или как там правильно называется? А почему бы и нет? Может быть, у меня все получится?
        Сколько раз Грибов слышал от Нади эту самую фразу. Сотню? Перед начинанием любого дела она была уверена, что оно у неё непременно получится. Разочарование, как правило, приходило через неделю-две. Грибов даже привык.
        - Я, наверное, задержусь тут на недельку, - говорила Надя, заводя Грибова в дом. - Разные дела появились. Прибраться надо, навести лоск. К тому же, представляешь, я заглянула в мамин рабочий кабинет. Там уютно и хорошо. Вот прям моё!
        - А Наташа? - Грибов, признаться, не был готов к такому повороту. Он ехал с целью отвезти бывшую с дочерью домой. Теперь, выходит, мотался просто так?
        - Поживёт у тебя немного, а? - Надя пожала плечами. - Ты же отец. Тоже надо помогать, как положено. Наташа тебя любит, скучает.
        - Ага, скучает. Ты ей хоть сообщила? Это на две остановке дольше идти до школы.
        В доме было натоплено, пахло чем-то вкусным - жареной рыбой что ли? У печи лежали стопки дров, а на столе Надя разложила гадальные карты и расставила свечи. Наташи видно не было, скорее всего сидела где-нибудь на втором этаже. Грибов ощутил лёгкое раздражение от происходящего. Надя продолжала тараторить:
        - Представь, вчера приходили две бабушки, соседки. Через три двора живут. Интересовались, правда ли я гадаю? Одна хотела, чтобы я на картах ей показала судьбу, а вторая принесла, ты не поверишь, завернутые в платок куриные кости! Говорит, погадай на костях, милочка! Мама только так и делала.
        Надя смешно изобразила говор старушки, и Грибов поёжился.
        - В общем, я их пригласила, - продолжила она. - Напоила чаем, все дела. Решила погадать. Ну, знаешь, сели на кухне, чтоб далеко не ходить, я достала карты и как нагадала ей по полной. Знаешь, такое невероятное чувство, странные ощущения, будто я всю жизнь этим и занималась. А сегодня полдня сижу в интернете, собираю информацию. Инструкции, закладки, в интернете полно разного. Читаю и образовываюсь!.. Так, ты же голодный, а я подготовилась. Хоть и бывшая, а хозяйственная.
        Она скрылась за дверью кухни, вернулась с двумя тарелками - действительно, жареная рыба с золотистой корочкой, а вокруг картофель. Грибов уже и забыл, что Надя умеет отлично готовить, когда хочет. Да и когда он вообще ел что-то нормальное, домашнее? Макароны, пельмени, бизнес-ланчи - вот его повседневная еда в последнее время.
        - А вторая старушка дает мне платок с костями и говорит - погадай. У тебя, мол, должно получиться… - продолжала Натя, ловко накрывая на стол. - Наташа! Папа приехал, спускайся ужинать что ли!.. - и что ты думаешь?
        - Погадала?
        - Еще как! Не знаю, правда, что получилось. Распутала платок, высыпала косточки и увидела всю жизнь этой бабушки, как на ладони. Ты не поверишь! Сколько ей лет, как звать, сколько жить осталось. Все её болячки перечислила. А она ещё попросила узнать, как там внук в армии. Служит у нее мальчишка где-то под Екатеринбургом. Ну, я раскинула еще раз кости куриные. Понимаешь, Артем? Куриные кости! Смеху-то! Беру в руку горсть, подкидываю и смотрю на то, что рассыпалось! Сверилась с интернетом, ну там всё тоже самое, что я и без него вижу.
        - Как так?
        - А вот дар у меня, говорят. От мамы. Какое-то чувство в душе. Нереальное… Не знаю даже, как объяснить. Вижу и все тут.
        В гостиную вошла Наташа, как обычно в последнее время, хмурая и рассеянная. Волосы не расчесаны, футболка поверх рубашки, в ушах наушники, которые мало приглушают рев какой-то рок-группы. Обняв Грибова, сообщила, что уже в курсе о том, что будет жить с ним. Прикольно, правда? Тосты с колбасой на ужин, о них только и мечтала. Интернет хоть не отключили? А то вам, старикам, интернет и не нужен совсем.
        - А ещё они мне пять тысяч заплатили на двоих, - сказала внезапно Надя. - Старухи эти. За гадание. А я ведь ничего такого не сделала.
        - Пять тысяч?
        - Ага. Нормально так. Полчаса работы. Ты сколько у себя за полчаса зарабатываешь? А ещё Крыгин с женой на завтрак приходили. Он говорит, по поселку пошли слухи, что я прекрасно гадаю! Какие-то люди хотят со мной встретиться, чтобы я с ними пообщалась на эту тему! У кого-то есть незаконченные гадания, ну, то есть те, которые моя мама не успел доделать. И они интересуются, смогу ли я им помочь!..
        Грибов открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь с сарказмом, как обычно, иронизировать насчёт нового Надиного увлечения. Ну неужели она всерьёз?
        Это ведь было в Надином стиле - загореться идеей и поверить, что она умеет делать что-то, чего совершенно делать не умела. Второй этап. Потом наступит недоумение, следом разочарование, а потом нервный срыв и депрессия. После этого Надя воспользуется единственным своим даром - найти алкоголь! О, это она умела. Ищейка на охоте. Ближайший киоск, бутылка красного полусладкого - и напьется.
        Грибов потер виски, разгоняя проступившую боль. На губах будто возник привкус той жидкости, которую пил в подвале. Странный, странный вкус. Раздражение исчезло.
        Пять тысяч рублей за гадание на картах. Неплохо.
        - Чем ещё занималась? - спросил он, попытавшись улыбнуться. Слова вылетали сами собой. - Что-нибудь интересно было? Рыба вкусная, кстати. Отличная. Ты всегда умела готовить.
        Надя заулыбалась и продолжила говорить, говорить, говорить.
        3.
        Наташа слушала мамину болтовню отстранённо и жалела, что пришлось снять наушники. Горшенёв и Васильев успокаивали, а мама - нет. Мама тараторила:
        - Я могу попросить привезти мне три книги? Там про ведьмовство, в каждом магазине продаётся. Раздел «эзотерика», ага. Очень нужно. Навыки прокачиваю. И ещё свечей захватишь? Абы каких не бери, я адрес дам. Мне тут посоветовали хороший адресок.
        Наташа знала, кто посоветовал - Крыгин и его страшненькая болтливая жена.
        Они пришли на завтрак, принесли корзинку неизвестно откуда взятой свежей черники и грибов. Оксана - как её там по отчеству - вызвалась готовить омлет и как-то сразу обратила всю свою энергию на Наташу. Она спросила:
        - Что у тебя с волосами, дорогая?
        Потом добавила:
        - Свожу тебя к своему парикмахеру. Он тут в райцентре сидит. Золотые руки, хоть и мужик.
        И ещё:
        - Чего нос-то повесила? Не нравится в посёлке?
        Наташа отвечала вяло. С волосами всё в порядке, парикмахер есть в городе, в посёлке нравится, конечно, но без бабушки совсем не то.
        Дом как будто изменился. Ощущения стали другими, тусклыми, замкнутыми. Хотелось уехать отсюда быстрее. Но, с другой стороны, Наташа поймала себя на мысли, что оттягивает отъезд. Прежде всего потому, что завтра идти в школу, а в школе - Маша. Выходит, зависла где-то между двух пространств и не знала, куда двигаться дальше. Ждала, когда же кто-то невидимый сорвёт с этого мира тёмное покрывало, и окажется, что этот мир был ненастоящий.
        - Да, ощущения другие, - согласилась тогда Оксана. В сковородке у неё шкворчали кусочки сала. - У Зои Эльдаровны всегда было полно народа, а сама она болтала, рта не закрывала. И ещё Цыган. Отличный мужик, ироничный такой, начитанный. Никогда бы не подумала…
        - Потому что это не он, - наставительно добавил Крыгин. - Если позволите, никогда не поверю, что Цыган это сделал по доброй воле. Повторял и буду повторять - порча!
        - Кто же мог навести порчу? - спросила мама. - Я, конечно, пока ещё не сильно в этих делах разбираюсь, но это же какая ведьмовская силища должна быть у человека, чтобы он такое сотворил. Это тебе не карты разложить.
        - Вот именно, моя дорогая. Сильных ведьм единицы. Да ещё и чтобы против Зои Эльдаровны… - Оксана разбила яйцо, вылила содержимое в сковородку. - А знаете, мы её найдём, это сучку. Нельзя просто так взять и убить человека, правда?
        Крыгин деликатно кашлянул.
        - Тут ребёнок, милая.
        Оксана перевела взгляд косивших глаз на Наташу, улыбнулась.
        - Вижу, что у тебя тоже не всё как надо, да? Проблемы в школе. Все эти подростковые дела, любовь, соперничество? У меня детей нет, но я прекрасно в них разбираюсь. Девять лет в школе проработала. Разного навидалась.
        - Представляете, дожили, девочки друг с дружкой дерутся! - вставила мама, которой, видимо, очень хотелось обсудить с кем-нибудь происшествие в школе. - Я той второй звонила, звонила…
        Они проболтали весь завтрак, а когда Наташа собиралась сбежать на второй этаж, Оксана неожиданно отвлеклась и шепнула:
        - Если что, обращайся. Решим вопрос.
        И эта фраза как-то сразу засела у Наташи в голове.
        Решим вопрос.
        В ушах весь день гремел панк-рок, смешиваясь с минорными переливами русского рока. Наташа всё катала на языке фразу, примеряла.
        Она, конечно, хотела решить вопрос с Машей, но в свете последних событий всё больше думала о том, что проблема не в Маше, а в её маме и отчиме. Маша - жертва. Или как там по-взрослому? Ей нужно помочь.
        Наташа, например, спокойно может разминуться с Машей в огромной школе, а вот где спрятаться Маше от отчима в квартире? Правильно - нигде.
        - Нам пора собираться, - сказал папа, мягко беря маму за руку.
        Наташа уже и не помнила, когда папа так делал в последний раз. И смотрел он на маму нежно, ласково что ли.
        - Ты пьян? - спросила Надя, высвобождая ладонь. Впрочем, по проступившему на щеках румянцу стало понятно, что ей приятно.
        Папа смутился, кашлянул.
        - Просто подумал, что мы как не родные. - сказал он. - Столько лет вместе. Глупо как-то, не находишь, отстраняться всё дальше и дальше?
        - Ну ты нашёл время разговоры такие заводить. Это рыба на тебя подействовала, или что? Давай, Грибов, прекращай свои речи чудесные толкать. Прибереги для клиентов.
        - Действительно, что это я, - папа снова закашлял, вышел из-за стола и отошёл к входной двери.
        Он сгорбился, осунулся, хотя всего пять минут назад выглядел совсем иначе. Наташе стало неловко, она быстро поднялась на второй этаж, где в детской комнате на кровати лежал собранный рюкзак.
        В комнате было прохладно, шевелились занавески, на подоконнике собрались лужицы от растаявшего снега.
        Наташа подошла к окну, чтобы закрыть его.
        Во дворе у папиной машины кто-то стоял. Высокий сутулый человек, кутающийся в плащ. Ветер развевал его чёрные волосы. Человек засунул руки в карманы, втянул голову в плечи. Он посмотрел сначала на машину, потом медленно перевёл взгляд на окно и будто бы поймал взглядом Наташин взгляд. Она не видела глаз сутулого, их скрывала тень. Да и лицо особо было не разглядеть. По затылку пробежал холодок. Наташа крепко взялась за шторы, чтобы задёрнуть их, но не могла пошевелиться.
        Этот человек знает, что она разговаривала с какой-то женщиной на соседском дворе.
        Он зачем-то ищет эту женщину.
        Знания прилетели в голову, как и всегда, без предупреждения и спроса.
        Через дорогу у дома Крыгиных вдруг ярко вспыхнул уличный фонарь. Рваная дрожащая тень поползла от ног сутулого к крыльцу, сутулый шагнул в неё - и растворился, будто его не было. Двор оказался пуст, если не считать папиного автомобиля, собачьей конуры и нескольких лавок, заметённых снегом.
        Наташа несколько секунд разглядывала двор. Тень исчезла вместе с сутулым.
        Она заметила какое-то движение и поняла, что за ней всё же наблюдают. Через дорогу у столба стоял Крыгин, одетый в домашнее. Он помахал Наташе рукой, улыбнулся и скрылся за калиткой.
        - Решим вопрос, - почему-то пробормотала Наташа, имея в виду уже не Машу, а вообще всё, происходящее в последние дни. - Обязательно решим.
        - Долго ещё, капуша? - крикнула с первого этажа мама.
        - Уже бегу!
        Наташа действительно побежала, но от тревожных мыслей ей не удавалось убежать ещё долго.
        Глава восьмая
        1.
        Маша не хотела идти домой. Не сегодня, никогда. После того, что случилось в школе несколько часов назад (мама кричала так, словно снова напилась до белой горячки и видела змей, ползающих по потолку в кухне), а еще после того, как мама позвонила Олегу и, всхлипывая, тараторила:
        - Эту сучку отстранили на две недели! Нет, ну ты подумай! Я, блядь, её растила, воспитывала, говорила, чтоб не росла дурой, а она знаешь, что? Она, блядь, с кулаками на ту идиотку. Вся, блядь, в отца растет…
        И еще много чего в том же духе.
        Маша не жалела, что вылетела из школы. В конце концов, на свете миллионы людей не заканчивали и девяти классов, а добивались в жизни такого, что позавидуешь. Меньше времени в школе - больше времени на развитие. Так она считала.
        На маму ей тоже было наплевать. Мама придёт домой, напьется и опять свалится в коридоре, между кухней и комнатой. Главное, отодвинуть её к дверям и положить голову так, чтобы, когда блевала, не захлебнулась. Школа выживания, так сказать. Все приходит с опытом.
        А вот домой идти не хотелось. Потому что дома Олег. Разъяренный, дикий, страшный отчим. Иногда Маша думала, что Олег - это её персональный демон, выбравшийся из Ада, чтобы каждый день, каждый час, каждую минуту напоминать о том, куда Маша попадет после смерти.
        Думать о смерти в семнадцать с половиной лет рановато, но Маша имела четкое представление как умрет (в страшных муках) и куда попадет (конечно, в Ад). Сама заслужила, тут ничего не поделать.
        - Чего стоишь? - мама нервно засунула в рот тонкую сигаретку, раскурила.
        На улице было холодно и темно. Метрах в сорока от крыльца стояла ёлка, с которой кто-то содрал украшения, обнажив потрепанные кривые ветки. Ощущение Нового года, праздника, стремительно улетучивалось.
        Мама быстро затянулась несколько раз, уронила окурок на крыльцо и втоптала его в снег носком сапога.
        - Мы еще дома поговорим, - пообещала она. - Достала ты меня. Я тебя не для того рожала, чтобы всю жизнь мучатся.
        - А ты не мучайся, - вяло огрызнулась Маша. - Оставь меня здесь и вали к своему Олегу.
        Мама больно всадила тонкие пальцы в Машино плечо:
        - Не учи меня жить. Придём домой, разберёмся.
        Ничего они не разберутся. Мама по дороге зайдет в любимый кисок, где усатый и улыбающийся Ашот продаст ей два шавермы в лаваше и бутылку водки. У него продавалась самая дешевая водка в районе. Потом они зайдут в подъезд, первая дверь налево на первом же этаже. Квартира под номером три. Нетерпеливая мама скорее всего просто разуется, а потом побежит в кухню, не снимая пальто и перчаток. На кухне достанет рюмку, нальет немного - на треть - и залпом выпьет, чтобы утихомирить жар, сжигающий её изнутри.
        И с этого момента - никаких больше разговоров и нравоучений. Только тёплая шаверма с кусочками подгорелого мяса и водка. Где-то в десять часов мама соберётся спать и, если повезёт, дойдет до кровати. Если не повезет - генеральный план. Главное, не забыть повернуть мамину голову, чтоб не захлебнулась.
        Они в молчании дошли до киоска, Маша осталась на улице, переминаясь с ноги на ногу. Сквозь окошко было видно лицо Ашота, который что-то говорил маме, не переставая улыбаться.
        С мамой ещё можно было жить. Но в одиннадцать со смены возвращался Олег.
        - Пойдем быстрее, пока не остыла! - мама вышла из киоска, размахивая прозрачным пакетом, в котором лежали две шавермы, завернутые в промасленную бумагу.
        Одну мама съест сама. Вторую оставит Олегу. А он наверняка скажет, что это говно есть не будет и пожарит себе яичницу. После одиннадцати вечера кухня - это королевство демона. Олег в ней повелитель. Сначала яичница, потом ужин, стопка водочки, огурчик. Включит крохотный телевизор, стоящий на холодильнике, будет смотреть что-то по ТНТ, ржать, ковыряться в зубах, положит ноги на стол, откинувшись на спинке стула. Одна рука под голову, второй чешет живот. И в какой-то момент Олег вспомнит, что в соседней комнате сидит Маша.
        Он не каждый вечер вспоминал. Кошмар имел свойство прекращаться. Иногда случались сбои - не засыпала мама - и Олег вынужден был заниматься с ней сексом (мама стонала за стенкой хриплым прокуренным голосом, словно кошка, которую тащат за хвост). После секса Олег, как правило, из комнаты не выходил, и Маша могла свободно перемещаться по квартире.
        Иногда ему ничего не хотелось, и он засыпал там же, на стуле, под смех юмористов из телевизора. Часто Олег просто развлекался. Он застывал в дверях Машиной комнаты сгорбленной страшной фигурой и спрашивал: «Ну как, боевая готовность?», имея ввиду всё самое ужасное, что только можно было представить. Ему было интересно наблюдать за Машиной реакцией. Олег медленно ощупывал взглядом ее фигурку, ухмылялся. Это была улыбка демона. Человека, который однажды переступил черту.
        Насмотревшись вдоволь, Олег уходил. Подобное развлечение могло повториться два-три раза за вечер. И никогда не было понятно, зайдет ли Олег в комнату, или останется на пороге. Захочет ли продолжить или просто что-то в его сумасшедшем сознании требовало подобных игр. А Машу трясло каждый раз, когда открывалась дверь. Маше хотелось оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда.
        Впервые за много дней ей стало дурно от этой вязкой предсказуемости. Ничего и никогда не изменится. Еще несколько десятков метров по оледенелому тротуару до подъезда. Она зайдет в квартиру, начнётся еще один вечер, а на окнах те же решетки в виде солнышка (вроде бы от воров, но на самом деле они предназначены для того, чтобы никто не мог выбраться наружу), мама напьется, а Олег застынет на пороге и, ухмыльнувшись, спросит: «Боевая готовность?», и если ему захочется, то он войдет.
        - Мам, - - Маша остановилась у подъезда, разглядывая ступеньки, посыпанные песком, и металлическую дверь с мигающим домофоном. - Мам, я хочу погулять. Можно?
        Мама, торопившаяся домой, пока не остыла шаверма, поднялась к дверям, принялась рыться в сумочке в поисках ключа, не оборачиваясь, спросила:
        - Ты дура что ли совсем? Я только что двадцать минут ругалась с директором и этой дамочкой, которая классный руководитель! Тебя отстранили от занятий! Что мне теперь с тобой две недели делать? - она победно зажала в руке электронный ключ, прислонила его к домофону. Дверь отворилась, и мама поманила Машу рукой. - Поэтому, блядь, марш домой! Никаких гуляний как минимум неделю. Отрублю интернет и выдерну все антенны. Наказана по полной, поняла?
        Маша глубоко вздохнула.
        Если развернуться и убежать прямо сейчас, ни о чем не думая, бежать до тех пор, пока не устанет… тогда что? Найдут ли? Будут вообще искать?
        - Ну? - спросила мама. - Не заставляй меня повышать голос.
        Если не убежать, подумала Маша, разглядывая мамино помятое лицо с набрякшими мешками под глазами и с потрескавшимися губами, то все останется как прежде. Тренировочная площадка для попадания в Ад.
        Заслужила. Она знала, что заслужила. Поэтому медленно, растягивая последние секунды, давая самой себе самый-самый последний шанс, поднялась по ступенькам, обогнула маму и зашла в подъезд. Внутри пахло мокрыми тряпками. Тусклого света лампочки было недостаточно, чтобы нормально осветить прямоугольную площадку с рядами почтовых ящиков и дверьми квартир.
        - Никакого интернета, телефона, телевизора! - проворчала мама, закрывая входную дверь. - Из-за тебя шаверма остыла, теперь придется разогревать.
        2.
        Последний год Маша часто просыпалась от страшного крика, звучащего в голове:
        «Подойди сюда, выродок! Видишь? Смотри! Смотри, что ты наделала!»
        Яркая картинка сна стремительно тускнела, оставляя обрывки воспоминаний: пятна крови на столе, на линолеуме, перевернутая кастрюля, бутылка пива и ярко-алые капли на руках и на лице Олега. Его большие выпученные глаза.
        «Это все ты! Я же просил не лезть! Я же предупреждал!»
        Персональное место в Аду, она помнила.
        Пока просыпалась, силясь вырваться из ночного кошмара, слышала в голове ещё что-то.
        Вжжик - резкий и быстрый звук - вжжик - тяжелый, с хрустом.
        Иногда он уходил вместе с кошмаром, иногда приходил без него.
        Этот звук возник и сейчас, когда Маша зашла следом за мамой в квартиру, закрыла дверь, провернула ключ. Увидела черные тяжелые ботинки Олега. Значит, пришёл раньше времени.
        Мама предсказуемо стащила сапоги, проклиная заевшую молнию, пошла на кухню. Задела пакетом дверной косяк, и бутылка внутри тяжело звякнула.
        Маша присела на обувную полку. В коридоре было полутемно, из трех ламп горела одна. Кисло пахло из мусорного пакета, который никто не выкидывал уже пару дней - всё подбрасывали в него пакеты из-под чипсов, банановую кожуру, недоеденную вермишель, будто в ненасытную пасть Мусорного Монстра.
        Может, взять этот пакет, выйти с ним и больше никогда-никогда не возвращаться?
        Последний шанс.
        Из пакета наполовину вывалилась банка из-под сгущенного молока. Банка была забита сигаретными окурками, часть окурков рассыпалась по полу, в мокрую темную лужицу от растаявшего снега.
        Как хорошо было бы выскочить сейчас на улицу. В мороз. В одиночество и тишину.
        - Ага, приперлися!
        Маша вздрогнула. В дверном проеме кухни стоял Олег. Он был худым и сутулым, из-за чего особенно выделялся его округлый «пивной» живот под выпирающими ребрами. На безволосой груди, над левым соском синела старая армейская татуировка: группа крови и род войск. Еще одна татуировка была у него на костяшках пальцев. Четыре буквы: «В.Е.Р.А.». Каждый раз, напиваясь, Олег подсовывал кулак под нос Машиной мамы и говорил глухим голосом: «Вот, с-сука, настоящая любовь! Чистая и незамутненная. А ты так, шавкой была - шавкой и осталась».
        Сейчас он тоже был пьян, едва стоял на ногах. Видимо придумал какую-нибудь отговорку на работе и вернулся в обед. Как обычно. С того момента пил, не переставая.
        Недобрый у него был взгляд.
        В коридор вернулась мама, на ходу раскуривая сигарету. Уже успела опустошить рюмочку холодненькой. Прошла к вешалке, сняла пальто, потрепала Машу по голове. Выпив, мама становилась добрее.
        - В общем, Машка, задала ты матери задачку, - произнесла она, выдыхая дым к потолку, где тот закружился вокруг единственной целой лампочки. -Дедушке уже не позвонить, сечёшь? У него своих проблем по горло. Дуй в комнату, и чтобы не выходила до ужина. Я позову. А завтра решим, что с тобой делать. Телефон только сдай.
        - Ремня ей всыпать, вот что! - хохотнул Олег. - Меня отец только так и учил. И хорошо воспитал, между прочим, я эти звезды на жопе до сих пор помню.
        Маша поспешила в свою комнату. Для этого пришлось обогнуть Олега. Тот схватил её за локоть, подтянул к себе и шепнул коротко:
        - Нарвалась, выродок.
        Интонация была такая, что Маша сразу поняла - сегодняшняя ночь будет долгой. Хрен там он уснет раньше мамы. На таких, как Олег, водка не действовала.
        - Вали давай, в комнату! - грубо буркнул он и потерял к Маше интерес. По крайней мере, в ближайшее время.
        Маша прошла к себе, закрыла дверь и долго стояла, прислушиваясь. Доносился голос матери, которая рассказывала о том, какие в школе все мудаки, и эта девчонка сучка, и вообще никто ничего вокруг не понимает в воспитании детей. Олег вставлял свои пять копеек. Звучали слова про ремень, воспитательные цели и про то, что дедушка никогда не помогает. Большой человек, а к родственникам относится, как мудак.
        Господи, пусть она и дальше будет уделять много времени сериалам, водке и шаверме!
        Маша не верила в бога и не молилась, хотя иногда хотелось. Должен же быть какой-то волшебный момент в этой жизни. Иначе как?
        Олег всегда поджидал Машу на кухне. Кухня и ванная комната - два священных места для демона.
        - Ты только скажи! - донесся его возбужденный голос. - Я хоть сейчас ремнем по заднице! Учить её надо, чтобы не повторяла. А после школы что она будет делать, без мозгов?
        Учиться оставалось всего полгода. Можно хоть завтра уехать из Петербурга, например, в Москву, поступить в какой-нибудь колледж. Маша неплохо рисовала. Наверняка есть колледжи, где учат рисованию.
        Она прислонилась к двери спиной, закрыла глаза. Знала же, что никуда отсюда не уедет. Это её проклятие - остаться в квартире с Олегом навсегда.
        - …была бы бабушка… - донеслось из-за двери.
        - Нахер твою бабушку…
        3.
        Бабушка Лида пропала девятнадцатого августа прошлого года.
        Сначала был звонок от мамы, что бабушка будет на Московском вокзале. Попросила встретить после школы. Теплый солнечный день на изломе лета. Это были последние теплые дни, после которых на несколько недель зарядил мелкий дождь, небо заволокло тучами, а солнце если и появлялось, то исключительно на пару мгновений, чтобы подмигнуть хитро и исчезнуть.
        Бабушка Лида приезжала раз в месяц, чтобы навестить внучку и дочку. С Олегом она принципиально не разговаривала - по крайней мере, Маша ни разу не видела, чтобы они беседовали друг с другом. Когда она приезжала, у Олега вдруг находились срочные дела, он задерживался на работе, уезжал в командировку или просто не приходил домой, пока бабушка не уезжала. Маша думала, что дело в ней. Олег не мог простить бабушке Лиде и дедушке Коле, что они заставили его жениться на маме.
        Когда те развелись, а у дедушки начались сложности, Олег сильно, мстительно радовался.
        В тот день, девятнадцатого августа, Олег никуда не уходил. Наверное, успел сильно напиться до того, как ему сообщили о приезде тещи. Поэтому он встретил её на пороге, похабно улыбаясь и почесывая живот.
        - Ваше место на кухне. - Цедил он сквозь зубы, когда бабушка прошла мимо, не поворачивая головы.
        Бабушка была ещё не старой. К тому же, модно одевалась, сама водила машину, в общем, Маша думала, что лучшей бабушки нет ни у кого на свете. Как-то раз, когда она была у бабушки в гостях, то слышала, как та разговаривает по телефону. Разговор шел о Маше. Бабушка спрашивала у невидимого собеседника, как скоро можно оформить лишение родительских прав и потом сделать опеку.
        «Говорю же, там целый рулон некомпетентности! Они оба пьют, курят, бьют ребёнка! Я сама видела у неё синяки! Не удивлюсь, если этот урод, прости господи, лапает мою внучку! Доказательства? Да хоть пачку»
        Опека - это когда ты живешь с человеком, которого любишь.
        Вот так она сказала.
        А потом через какое-то время приехала в гости.
        Маша крутилась вокруг бабушки на кухне, наблюдая, как она достает из пакета конфеты, банки с вареньем, солеными огурцами и грибами, достает кусок сыра, колбасу и еще небольшого размера сливочный торт в прозрачной упаковке.
        - Попьем чайку! - подмигивала бабушка.
        В кухню, пошатываясь, зашел Олег.
        - Весело тут у вас, - пробормотал он. В правой руке бутылка пива. - Можно присоединиться?
        - Может, сходишь и проспишься? - ответила бабушка сухо. - Перед дочкой в таком-то виде…
        Олег прижал указательный палец к губам:
        - Цыц, старая, - буркнул он, тихонько посмеиваясь. - Какая же она мне дочка? Ублюдок, выродок, вот и все. Знаешь, кого так называли в средневековье? Во-от. По глазам вижу, что знаешь. Так что не надо мне тут.
        - Ты бы рот прикрыл.
        - Не надо меня затыкать, - оборвал Олег. - Это моя квартира. Я её, между прочим, заработал. Ни у кого не отсасывал и не за красивые глаза. Вот этими, блядь, руками заработал! Поэтому если пришла ко мне, будь добра, старая, рот-то мне не затыкать.
        - А то что? - спросила бабушка.
        Олег склонил голову, словно размышляя. Его пошатывало. Маша застыла между ними, в растерянности, не зная, как реагировать и что делать. В груди трепетало испуганное сердце.
        - Папа…
        - Я тебе не папа!
        Маша глубоко вздохнула. Произнесла тихо:
        - Уйди, пожалуйста.
        Всего месяц назад бабушка говорила, что осенью заберёт Машу к себе. Ждать осталось немного. Осень была так близка. Это сейчас на улице светило солнце и под окном брызгали изумрудом кустарники. Еще чуть-чуть, листья осыплются, на календаре объявится сентябрь, и бабушка приедет не просто так, а чтобы забрать Машу к себе. Навсегда. Туда, где любят.
        Наверное, осознание скорого счастья и лишило ее осторожности, страха. Заставило на мгновение подумать, что она немного взрослее, чем на самом деле.
        - Что ты сказала? - голос Олега вдруг сделался тихим и ровным.
        Маша не почувствовала в нем угрозу. Решила, что под боком у бабушки может себе позволить немного больше, чем обычно.
        - Я попросила тебя уйти. Мы можем побыть с бабушкой вдвоем?
        Как же хотелось выглядеть взрослой. Показать, что всё в порядке. Она контролирует ситуацию. Как в школе, где успешно командовала недалекими подругами.
        Олег шевельнул головой, облизал потрескавшиеся губы, сделал шаг вперед и сильно, наотмашь ударил Машу по лицу ладонью. В ушах зазвенело. Маша отступила, теряя равновесие, схватилась рукой за угол стола. Перед глазами замелькали темные пятна.
        - Ты что, совсем попутала, сука? - взорвался Олег, ударил ее снова, еще сильнее.
        Что-то в шее болезненно хрустнуло, голова заболталась, словно у тряпичной куклы.
        - Ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь? Ты вообще сечёшь или нет?..
        Удар! Заболели зубы. Дернулась голова. Маша вдруг поняла, что падает. Пальцы цеплялись за воздух.
        - Я тебе сейчас такой «уйди» устрою!
        И следом громкий, испуганный крик бабушки:
        - Олег! Прекрати! Прекрати немедленно! Ты с ума сошел?!
        Маша ударилась затылком о кафельный пол. Зубы клацнули друг о дружку. Рот наполнился густой соленой жидкостью. Сквозь мелькавшие перед глазами пятна Маша увидела Олега. Он замахнулся бутылкой с пивом и ударил бабушку по голове. Крик бабушки оборвался.
        Олег поднимал и опускал бутылку несколько раз. Лицо его, шея и руки покрылись мелкими красными каплями. Бабушка тяжело упала на пол рядом с Машей.
        Бабушкино лицо: прикрытые глаза, разбитые в кровь губы, красные дорожки, бегущие по лбу и щекам.
        И следом - БАМ - тупой конец бутылки пришелся бабушке по щеке и по нижней челюсти. Между губ хлынул густой темный поток крови.
        А потом стало невероятно больно!
        Это Олег схватил Машу за волосы и рывком поднял на колени:
        - Смотри! Смотри, что ты натворила! Я говорил не лезть! Не надо было строить из себя взрослую!
        Бабушка лежала на спине, раскинув руки, вся в крови. Сколько крови вокруг! Угол стола тоже весь в крови. И Олег, похожий на маньяка из фильмов ужасов - на окровавленном лице белели выпяченные, лихорадочно бегающие глаза.
        - Я… не…
        - Мелюзга паршивая. Не разевай рот, когда тебя не просят! - Олег тяжело плюхнулся на стул, взял сигарету, спички - сломал несколько штук дрожащими пальцами, прежде чем зажег. Закурил. - Видишь, что бывает, когда дети перестают уважать взрослых.
        Непонятно было, говорит ли он о себе и о бабушке, или о себе и Маше. Но девочка предпочла не уточнять. Болели зубы. Олег докурил в тишине, поглядывая то на окно, то на бабушку. Сквозь форточку врывался теплый летний ветерок, вперемешку с детским смехом на площадке у подъезда.
        - Вали нахер умываться и в свою комнату! Живо!
        Еще одна затрещина, от которой потемнело в глазах. Маша на негнущихся ногах прошла в ванную. Голова кружилась. Перед глазами мелькали темные пятнышки. Только теперь к ним прибавились и другие пятнышки - кровавые.
        Она долго умывалась. Казалось, на лице, за ушами, на кончике подбородка остаются капли крови. Когда вышла из ванной, увидела, что Олег стоит на табуретке и копошится в навесной антресоли. Он достал оттуда старую ножовку, присматривался, чуть щурясь, словно пытался на глаз определить, подойдет этот инструмент для дела или нет. Потом удовлетворенно кивнул, слез с табуретки и посмотрел на Машу. Руки у него тоже были в крови. Противно пахло смесью табачного дыма и кислого перегара.
        - Если ты хоть кому-нибудь об этом расскажешь, - мягко сказал Олег, - то я же тебя все равно достану. Откуда угодно. И потом - вжик.
        Олег резко провел ножовкой по воздуху.
        - Брысь в комнату и не высовывайся!
        Она убежала так быстро, как могла. Потом долго стояла с обратной стороны двери, прислушиваясь. До нее доносился тот самый звук, который будет потом возникать в голове после каждого ночного кошмара.
        Вжик - резкий и быстрый - вжик - тяжелый, с хрустом.
        Шипела вода в ванной. Что-то шлепало по полу, словно Олег бросал на влажный линолеум куски сырого мяса.
        Спустя пару часов он куда-то ушел, оставив Машу один на один с тягучей страшной тишиной.
        Пришла мама, которая по-хорошему должна была тут же завопить от ужаса и отвращения. Но ничего такого не произошло. Тогда Маша вышла из комнаты и увидела, что кухня прибрана, пол вымыт, и нигде - совершенно - не было крови. Ни капельки. Только недопитая бутылка с пивом стояла на краю стола.
        Бабушка исчезла. В мусорном ведре лежала пустая упаковка от мусорных пакетов. Воздух был свеж и чист.
        - И где этот черт шляется? - проворчала мама, набирая в кастрюлю воды.
        Маша не смогла ничего ответить. Теплые вязкие слова застревали в горле.
        Олег вернулся поздно ночью, когда Маша уже легла в кровать. Она слышала, как в тишине щелкает замок и хлопает дверь. Олег раздевался шумно, долго топал, включал микроволновку. Маша, зарывшись в одеяло, ожидала, когда же откроется дверь, и Олег зайдет в ее комнату. В руке он будет держать ножовку.
        «Я отрежу тебе язык, - скажет он пьяным голосом. - Чтобы ты никогда не выдала наш общий секрет. Чтобы бы осталась навсегда в этом доме»
        Но он не пришел ни в эту ночь, ни в следующую. Зато много позже, когда затащил Машу в ванную и снова лез холодными пальцами в ее трусики, мял ее грудь, дышал в ухо, зашептал:
        - Не надо думать, моя дорогая, что это я во всем виноват! Ты сама полезла! Ты первая начала! Слышишь? Теперь ты попадешь, куда следует. Тебя поджидают ой какие горячие деньки…
        Тогда она поняла, что рано или поздно расплатится за все свои грехи. Эта квартира - её чистилище. А Олег долбаный персональный демон.
        Спустя какое-то время к маме приезжали из милиции. Задавали вопросы о бабушке. Мама рыдала, выкуривала одну сигарету за другой и отвечала:
        «Вы разве не видите, как я ее любила? Разве вы не видите?..»
        Олега никто не арестовал. Демонов вообще никто и никогда не арестовывает.
        Потом наступила осень, стремительно пожелтели и осыпались листья. Небо чаще становилось серым. Прошел сентябрь, за ним октябрь. Маша смирилась, что никто её отсюда не заберёт. Вечность в чистилище, стало быть, наступила.
        4.
        Она проснулась в два часа ночи. За окном у какого-то автомобиля сработала сигнализация, и противный обрывистый визг перебудил, наверное, половину дома. Стало слышно, как в квартире наверху залаяла собака.
        Маша повозилась в кровати, пытаясь улечься удобнее и снова заснуть. Сон не приходил. Вдобавок захотелось пить. Маша вспомнила, что не выходила из комнаты с вечера. Даже на ужин её никто не позвал.
        Маша встала с кровати, нащупала тапочки, вышла из комнаты. В квартире было тихо, все уже давно уснули. Маша прошла на кухню. Не включая свет, взяла большую кружку со стола - глаза привыкли к темноте - налила из фильтра немного, жадно выпила. Потом налила еще, почти до краев. Надо бы взять с собой, на утро. Выходить из комнаты не хотелось, как минимум до обеда. Может быть подумает над тем, как жить дальше. Это взрослым кажется, что подростки не думают о будущем. На самом деле, именно в этом возрасте в жизни может возникнуть цель.
        Первая цель - убраться из проклятой квартиры, - подумала Маша.
        Она развернулась и увидела в дверях силуэт. Олег стоял в одних трусах, облокотившись плечом о дверной косяк. В морозном лунном свете было видно, как он улыбается.
        - Не спится? - вполголоса спросил Олег.
        Маша отступила на шаг вглубь кухни. В голове зародился тихий болезненный шум.
        Надо бы закричать, вяло подумала она, это может помочь.
        Помочь?
        - Чего молчишь-то? - голос у Олега был мягкий, доброжелательный. Он умел так разговаривать, ой как умел. Заставлял поверить, что не хочет никому зла. А потом брал ножовку и -вжик!
        - Не надо, - слова застряли в горле, и Маша поняла, что ей невероятно сложно сказать что-то вслух. - Пожалуйста…
        - У меня тоже выдался паршивый день, - продолжил Олег. - Одни уроды вокруг. На работе какой-то мудак путается под ногами. В метро кто-то на ногу наступил. Увидел бы - убил. А потом прихожу домой, а тут такой сюрприз. Дочка, стало быть, в хулиганки записалась.
        Он сделал шаг вперед. Маша замахнулась кружкой, ощущая, как холодная вода льется по руке, но не успела ничего сделать. Олег навалился, скрутил, выхватил кружку, ловко поставил её на край стола, а сам повалил Машу на пол. От Олега тошнотворно пахло. Руки его, плечи, спина были покрытыми холодными каплями пота.
        - И не надо думать, что я ничего не знаю! - шипел он Маше в ухо, хватая ее за запястья, выкручивая руки так, что от боли свело скулы. - Я все слышал, мать твою. Ты кому-то рассказала, да? Какой-то девчонке? Это самое, про выродка, про бабку! Не сумела сдержать язык за зубами!
        - Я… не рассказывала! Она… - Олег навалился сверху. Стало трудно дышать. Маша хрипло выдохнула сквозь зубы. Она ощутила, как одна рука Олега скользит по животу, опускается ниже, залезает в трусики. Холодные пальцы нащупали нежную плоть и погрузились в нее. Маша вздрогнула. Вторая рука зажала ей рот. По спине между лопаток ползла ледяная струя воды.
        - Хоть пискнешь, блядь, шею сломаю! - предупредил Олег. - Мне насрать, что ты там кому рассказала. Никто ко мне не подкопается. Но вот за то, что не умеешь держать язык за зубами, будешь наказана.
        Рука Олега была соленой на вкус, а указательный палец пробирался между губ, раздвигал зубы, мерзко извиваясь, словно червяк. Она впустила его, и палец принялся шарить во рту, касаясь языка, щек, нёба. Стало дурно, и Маша едва сдерживала рвоту. Перед глазами потемнело. Олег навалился, шептал в ухо, оставляя на мочке вязкую слюну:
        - Я подумал, как круто, что ты теперь будешь сидеть дома. Я, знаешь ли, работаю не нормировано. Можем чаще видеться, да? Можем развлекаться где угодно, а не только в ванной или на кухне.
        Его тотемные места. Места демона.
        - У тебя будет еще много шансов искупить вину. Ну, а сейчас, для закрепления материала, мы должны продвинуться дальше.
        Она вдруг поняла, что Олег стаскивает с себя трусы. Шелест ткани по голым ногам. Маша задёргалась, но Олег навалился еще больше, не давая пошевелиться. Попыталась закричать, укусить его, но он сжал рот так, что перехватило дыхание.
        - Даже не думай! - о, этот жуткий шепот. - У тебя что ли ни разу не было парня? Ни разу? Так, давай, блядь, исправим!
        Он резко раздвинул ее ноги, отодвигая полоску трусиков. Маша, высвободив руку, принялась колотить ею по потной спине Олега. Но его это, кажется, возбуждало еще сильнее.
        - Сверну твою шею… будешь мне тут еще…
        Чудовищная боль пронзила Машино тело. Что-то большое и твердое будто рассекло ее надвое. Маша вытянулась, замолотила ногами, из глаз брызнули слезы. А Олег крепче сжимал ее рот, словно хотел выдавить зубы, и принялся ритмично двигаться, разрывая Машину плоть, вгрызаясь в нее все глубже и глубже.
        - Это… тебе… первый… урок! - шипел он. - Закрепляем… материал…
        Он кончил быстро. Что-то теплое и вязкое потекло по Машиному бедру. Олег задрожал, зарылся носом в Машины волосы и шумно сопел, не шевелясь.
        Боль пульсировала в теле, отдавалась в висках, в уголках мокрых от слез глаз. Маша застыла, будто окаменела. Только в голове разливалась боль, похожая на большое маслянистое пятно.
        Прошло всего несколько минут (вечность, по меркам Ада!) Олег выпрямился, убрал ладонь с её рта.
        - Скажешь кому - убью, - пробормотал он расслабленно. - У, с-сука, хорошенькая. Не то, что твоя мать. У нее сиськи лет десять назад как обвисли, так и все.
        Олег отвалился, словно насытившееся чудовище, встал, принялся натягивать трусы. Посмотрел сверху вниз на лежащую Машу.
        - Мы с тобой еще завтра поговорим.
        Он вышел из кухни, шлепая босыми ногами, а Маша осталась лежать. Вода щипала ее позвоночник, подбираясь ниже, к разгоряченным бедрам и копчику. Слезы, мать их, текли не переставая. Плакать не хотелось, нет. Но и сил сдерживаться не было. Кое-как собрав себя из осколков, Маша поднялась, на корточках добралась до комнаты, легла в кровать.
        Чудовищно свело ноги.
        Выродок.
        Сама виновата. Надо было еще летом позвонить в милицию и все им рассказать. А сейчас - кто поверит? К кому вообще можно обратиться?
        Между ног пекло и болело, но Маша уже не замечала. Она тихонько лежала, свернувшись клубком, укрывшись одеялом с головой. Ей в голову вдруг пришла чудовищная мысль. Отступать все равно некуда.
        Она перевернулась на спину, разглядывая потолок. Её все равно ждет персональное место в Аду. Так может, сменить демона?
        Глава девятая
        1.
        Уютная тишина дома не переставала Наде нравиться. Что-то в этой тишине напоминало детство. Словно мир за окнами замер в ожидании нового дня, и никто не был в состоянии его потревожить.
        Не было унесенных в вечность пятнадцати лет. Дом казался родным и знакомым.
        Солнце еще не взошло, в окна светил соседский фонарь. Надя устроилась в мягком кресле, которое обнаружила в бабушкиной комнатке под лестницей и попросила Грибова перенести сюда. Вытянула ноги, ноутбук положила на живот.
        Итак.
        На мониторе светилась сводная таблица назначенных и завершенных встреч. Под боком на табуретке стояла чашка с кофе, рядом на блюдечке - бутерброды. Один с медом, второй с черничным вареньем. Надя вчера подметила, что стала есть много сладкого. Наверное, из-а активной работы мозга. Недаром же говорят, что мозговая активность потребляет больше энергии, чем физическая. Строители или, там, дворники живут дольше, чем учёные. Если не спиваются, конечно…
        Надя усмехнулась. А ведь у неё был такой путь - спиться. Когда-то в прошлой жизни. Но не сейчас. Сейчас всё было… здорово! Да, подходящее слово. Никакого алкоголя. Ни капли. И это при том, что за две недели, проведённые в мамином доме, в коробке в кладовке скопилось уже десятка два бутылок самых различных марок и самой различной крепости. От дорогого коньяка, до спирта в закатанной трехлитровой банке. Местные жители расплачивались кто как мог. Алкоголь в посёлке ценился больше денег, разве же можно кого-то за это винить?
        Конечно, не только водкой, коньяком и самогоном были богаты соседи. Они приносили кое-что еще.
        Надя пробежала по таблице взглядом, освежая в памяти фамилии гостей.
        Во-первых, платили всегда, хотя бы немного. Пятьсот рублей, тысячу, полторы, у кого сколько, одним словом. Никогда не приносили меньше трехсот рублей. А Крыгин с Оксаной занесли пятитысячную - это за то, что Надя в понедельник сходила в администрацию и проверила сотрудников на сглаз.
        («А то чувствую я, что что-то не в порядке, если позволите, - бормотал Крыгин. - За неделю шесть человек слегло с гриппом. Не бывает у нас так. Эпидемия какая-то»)
        Крыгин подозревал какую-то мелкую ведьму из соседнего поселка. Чем-то ей Шишково не нравилось. То сглаз наведёт, то воду испортит, то пройдёт ночью по дворам и всю живность передушит. Надо бы с ней как-то справиться, да непонятно как.
        …В таблице было уже сорок две строчки. Надя отмечала новых посетителей, вбивала новые фамилии. За две недели - сорок два человека. Каждый со своей историей, со своей проблемой. Каждый в той или иной форме просил о помощи. Скольким она в итоге помогла?
        Сорок одна строчка закрашена желтым. Стоят краткие комментарии. Кто что хотел. Кто как расплатился. Электронная книга учета, ни больше, ни меньше. За этими цифрами - эйфория. Сорок два оргазма. Упоение счастьем.
        Бабушки приходили за гаданием. Удивительное дело, пожилые люди очень трепетно относятся к своему будущему. Видимо, грань жизни, возникающая на горизонте их сознания, подогревает интерес. Сколько осталось? Как близко? Что ещё можно успеть?
        Две женщины приходили в разное время, но в один день. Просили проверить мужей на измену. У одной муж прапорщик (изменяет), у другой диспетчер в метро (один раз, по пьяни на корпоративе).
        Две другие женщины приводили мужей и, краснея и стесняясь, просили сделать что-нибудь ну, с этим самым, чтобы, значит, нормально всё было. Надя как раз скачала рецепт необходимого зелья.
        К слову, в таблице была еще одна закладка. Список прочитанной литературы. Так. За две недели - девять книг. Чтобы не отвлекаться, Надя закрывалась в маминой комнатке под лестницей и читала по несколько часов подряд. Тут же старалась практиковаться. Например, прочитанные рецепты фотографировала на телефон, а затем, по вечерам, пыталась приготовить зелья. Ощущения те еще. Словно в сказку попала, в которой старые ведьмы варят в котле зеленую вязкую жижу. Котла никакого не было, зато присутствовали электропечь, мультиварка и множество кастрюль разной масти. Грибов, наблюдая за ее первыми опытами, в шутку отмечал, что двадцать первый век добрался и до ведьмовского искусства.
        Зелья готовились просто. Это как сварить, например, борщ или солянку. Главное в любом рецепте было - соблюдать положенные меры. Если написано, что три щепотки соли, значит три щепотки соли. Если столовую ложку тертого грецкого ореха, значит столько и кладём. Больше всего Надя опасалась, что вычитает в рецепте какую-нибудь фантастическую и насквозь неправдоподобную штуку, вроде корня мандрагоры или сердца дракона. Тогда, думала она, иллюзия хоть какой-то логики происходящего рассыпалась бы в прах. Но рецепты были простенькие и даже в чем-то предсказуемые. Любовные зелья приправлялись ванилью и экстрактом роз. Зелья отворота горчили из-за добавленного кактусового сока. Зелье на заживление ран было вязким и тягучим из-за желатина. В общем, ничего такого, что могло бы показаться странным.
        Может, так и выглядело настоящее ведьмовство? Никаких чудес, а народная практика, выработанная годами?
        Тогда, зачем Надя, выпроводив из гостей Антона Александровича с женой, и задумавшись о разговорах про злую ведьму из соседнего поселка, нашла в коробке с бижутерией иголки, окропила их святой водой и воткнула по паре штук во все дверные косяки? Это тоже к чудесам не относится?..
        Она вбила в таблицу название еще одной книги, которую закончила читать ночью, перед сном. Никогда Надя не читала с такой скоростью. И, главное, все усваивается в голове, оседает. Удивительно.
        На заметке было ещё три книги, которые Надя нашла там же, в маминой комнатке. Ох, и любила мама почитать… Вернулась к закладке с количеством посетителей. Сегодня должен был прийти один, самый главный. Вернее, его привезут родители. Тот мальчик, который упал с мотоцикла. Вроде бы у него порча, которую надо снять. Вот и посмотрим, на что годятся все эти ведьмовские дела.
        2.
        Когда во двор вкатили инвалидное кресло, со звоном ломающее колесами наледь, Надя поняла, что дело плохо.
        Парень в кресле выглядел ужасно. Сидел он скрюченный, подняв к небу левую руку, согнутую в локте. Пальцы врастопырку, на лице не двигается ни один мускул, желтоватая кожа туго обтягивает острый череп, глаза на выкате, в уголке приоткрытых губ - тёмная пена слюны. Ему было чуть больше восемнадцати лет, а выглядел на пятьдесят.
        Надя видела фотографии этого парня, Миши, до аварии. Большой, широкоплечий, мускулистый. Таких в армии сразу отправляют в ВДВ, родину защищать. Немудрено, что все девчонки в поселке бегали за ним, как заговоренные.
        За девять месяцев тяжелая травма источила его мышцы, скрючила тело, стерла с лица улыбку. Все, что Миша умел сейчас, это шевелить головой, моргать и двигать двумя пальцами на руке. Врачи говорили, что понадобится несколько лет напряженных упражнений, прежде чем он начнет хотя бы самостоятельно брать в руку ложку и открывать рот. А о полной реабилитации не шло и речи.
        Родители Мишины, конечно, врачам не верили. Не в наше время. Мама, Вера Петровна, была уверена, что на Мишу навели порчу. Отвергнутых девчонок вокруг него накопилось много. Каждая могла задумать что-нибудь нехорошее, сходить к ведьме, да и нажелать всякого.
        - Даже две порчи, - убежденно говорила Вера Петровна. - Одна на аварию, точно вам говорю. Он ни разу в жизни не падал. Ни с кроватки, ни с велосипеда, ни с качелек. А тут, на тебе, на ровном месте! Не бывает такого! Помню, я его как-то на горку посадила и говорю - езжай. А он начал так в бок завалиться. Вижу, что не успеваю. Точно упадет, думаю. И что? Не упал. Удержался. А вы говорите… А вторая порча, это на здоровье. Чтобы не поправился. Потому что не хотят, чтобы поправлялся. Завидно кому-то было, что такой красавец, а отвергает. Я бы этих сучек всех, эх, шеи бы им скрутила, как курам!
        - Вы проходите, не стойте, - Надя открыла двери, помогая родителям поднять кресло по скользким ступенькам.
        Морозный ветер ворвался в кухню, затрепетал занавески.
        С кресла за Надей следил Миша. По застывшему лицу не определить, о чем он думал. Хочет ли вообще, чтобы с него порчу снимали? А кто-нибудь вообще прислушивается к его пожеланиям?
        Вера Петровна, тяжело усевшись в кресло, достала платок и всплакнула, рассказывая о том, что её мальчик собирался ехать в город, работу искать, карьеру делать. Он бы быстро по карьерной лестнице взлетел, были предпосылки.
        - Глядишь, поправится, успеет еще…
        Отец, которого звали то ли Федя, то ли Петя, виновато потирая усы, сообщил, что выйдет покурить.
        - А вы, это, по-настоящему все будете делать? - подалась вперед Вера Петровна, выпучив влажные и покрасневшие глаза. - Мне тут сказали, что вы хорошая ведьма, хоть и молодая. Ну, то есть, можно ожидать чего-нибудь, да?
        Надя пожала плечами:
        - Что смогу сделаю, - потом спросила. - А вы почему к моей маме раньше не пришли?
        - Я приходила.
        - А она?
        - Отказалась. Сказала, что в дела Божие не лезет. Не её это, - Вера Петровна перекрестилась. - Хорошая женщина была.
        - Она же вам отказала.
        - Зато Федьку, вон, выходила. Он у меня знаете, что учудил прошлым летом? Поехал с друзьями на рыбалку. Удочки, самогон, все дела. В общем, умотали куда-то за поселок, в леса. У нас тут вокруг полно озер. Напились, как положено. И Федя полез в озеро, рыбу руками ловить. Он у меня, когда напьется, кошмарный становится… полез ловить и упал. Начал тонуть, а выплыть не может, потому что пьян. Ну, пока дружки его соображали, в воду лезли, Федя взял и утоп.
        Надя, расставляющая на столе свечки, удивленно посмотрела на Мишину мать:
        - То есть как?
        - Как все. Нахлебался воды и пошел под воду. Когда до него добрались, он уже мёртвый был, глаза навыкате, щеки раздулись. Вытащили его, в машину и к Зойке. По дороге, говорят, у него в животе булькало и перекатывалось, как в бочке с водой. И не моргнул ни разу. А тут привезли, выгрузили прямо во дворе. Зойка с Цыганом выскочили, затащили его в дом, положили вот сюда, где у вас стол сейчас.
        - А он?
        - Дохляк, - махнула рукой Вера Петровна, словно сообщала, что муж в очередной раз напился с друзьями на работе. - Вообще не дышал. Не знаю, что Зойка с ним делала, но прошел час или полтора - я все глаза выплакала - и выходит она, в общем, уставшая, раскрасневшаяся. Щеки горят, словно два спелых яблока. Пот так и льет. «Забирай, говорит, своего. И я его на всякий случай закодировала, чтоб не пил»
        Скрипнула дверь. Надя вздрогнула. На пороге топтался, разуваясь, Федя. На сутулых плечах его осели снежинки.
        - Федь, а Федь, - подмигнула Вера Петровна. - Водочки будешь? Предлагают тут.
        Федя смущенно помотал головой, провел рукой по седоватым усам. Жена рассмеялась, произнесла громким шепотом:
        - Для него теперь водка водорослями пахнет. Говорит, до тошноты. Поэтому и не пьет. Так что вот. Мать ваша была чудесной женщиной. А что Мишеньку моего, золотце, не взялась лечить, так это её дело. Всякое бывает. А вы же попробуете, да?
        Конечно, попробует.
        Надя зажгла шесть свечей, выставленных в круг. Положила в центр пустую прозрачную миску. Рядом с ними три яйца. Яйца были купленные, с синими штампами на боках, но где взять свежие Надя не знала. Интернет уверял, что подойдут и такие. Ещё поставила стакан с водой, упаковку соли, положила ножницы.
        - Надо его раздеть, - произнесла, стараясь не смотреть на бедного Мишеньку.
        - Полностью?
        - Можно по пояс. Мне главное грудь, живот…
        Вера Петровна принялась суетливо расстегивать рубашку, стянула футболку, обнажая костлявое искалеченное тело. Мишенька был худ и бледен. Выпирали ребра, ключица. Тяжело опускалась и поднималась грудь. Хотя было не холодно, желтоватая кожа его мгновенно покрылась мурашками.
        Получится ли?
        Впервые с утра Надя вдруг начала сомневаться. Если даже мама не захотела браться… а тут она, не имея ни малейшего представления, что и как правильно делать. Ведьма без опыта работы, вот смеху-то.
        Взяла первое яйцо. Оно было холодное, только что из холодильника. Мише придётся потерпеть. Прислонила его к Мишиному виску и начала медленно катать по кругу. От виска, по лбу, к другому виску, на затылок. Медленно опускалась. Затылок - щека - нос - другая щека - затылок - губы.
        Шептала при этом: «Отце наш, сущий на Небесах, да осветится Имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет Воля Твоя на Земле как Небе. Хлеб наш насущный…»
        Странно, что все ведьмовские дела сопровождались молитвами. Как будто была связь между истинной верой и вот этим вот ведьмовством.
        Яйцо постепенно потеплело. Надя положила его на стол, в круг из свечей, взяла второе и проделала тоже самое, катая яйцо по телу, от плеч до живота. Заметила множество мелких узловатых шрамов на груди, на спине. Несколько больших шрамов, криво ползущих вдоль позвоночника. Еще один рубец тянулся от правого соска вбок, к пояснице.
        «Отче наш…»
        Третье яйцо прокатила не по кругу, а сверху вниз. Бросила взгляд на родителей. Отец так и замер на пороге, не решаясь подойти ближе. Мать вытянулась в кресле в струнку, приоткрыла рот, полный золотых зубов.
        «А что, если получится? - вдруг подумала Надя. - Что будет, если я заставлю Мишеньку подняться из кресла? Превращу его обратно в здорового, симпатичного парня?»
        Задрожали кончики пальцев. Дрожь зародилась в районе затылка и пробежала по позвоночнику. Это ж какая сила может открыться. Это сколько возможностей!.. На мгновение стало страшно. Так бывает, когда впервые садишься за руль автомобиля и понимаешь, что можно вдавить педаль газа и помчаться сто шестьдесят километров в час по трассе, и никто никогда тебя не остановит. Страх перед силой, которая находится в руках. Можно ли ею управлять? Справится ли?..
        Потерла виски, стараясь унять дрожь. Взяла первое яйцо и осторожно сдавила его кончиками пальцев. Раздался хруст, по поверхности пробежали трещины. Надя надавила сильнее, разломила скорлупу надвое и осторожно, чтобы оставить желток внутри, вылила белок в прозрачную миску. Белок растекся, задрожал мелко и застыл на дне миски. Надя осторожно вывалила внутрь и желток. Он шмякнулся в центр, пошел ко дну. Желток был темно-красным, с крохотными белыми точками.
        - Видно чего? - шепотом спросила Вера Петровна.
        Надя нахмурилась. Дрожь в пальцах не унималась. Подступало состояние, которое она испытывала в тот день, когда впервые села погадать на картах. Немного кружилась голова… Итак… Надо бы сосредоточиться… Эти… знания… они придут… Как там писали в книгах?
        Она раздавила второе яйцо, вылила белок в миску, сверху бросила желток. Два желтка смешались вместе - один красный, второй бледно-желтый. Тот, который желтый, лопнул. Вокруг него расплылись завитушками тонкие желтоватые линии.
        - Порча, - внезапно сказала Надя, и сама сначала не поверила, что говорит. Из потока мыслей выскочила нужная, вычитанная в одной из книг. - Когда завитки бледные, значит порча небольшая. Неопытный человек делал.
        - Я так и знала!
        - Кто-то пожелал плохого, вычитал где-то, как можно порчу навести, ну и…
        Сощурившись, Надя перевела взгляд на Мишу, потом обратно на миску. Опустила в вязкую массу указательный палец, осторожно взболтала. Желтки расплылись. Виски болели, мыслей было много, они так давили, старались выскочить из головы, что Надя боялась закричать. Еле сдерживаясь, она пробормотала:
        - Порча не в здоровье… Это мотоцикл. Чтобы врезался. А дальше - судьба.
        Внезапно Надя поняла, почему её мама отказалась выхаживать Мишу. Она не могла помочь. Это из области совершенно других материй. Порча, которую навела какая-нибудь брошенная одноклассница, сработала раньше. Из рук внезапно выскочил руль, колесо вильнуло, и Миша слетел с дороги на скорости больше ста километров. Ни шлем, ни защита не помогли.
        - Судьба? - прошептала Вера Петровна, повернулась к Феде. - Черте что и сбоку бантик. И как быть?
        - Я не знаю, - пожала плечами Надя. - Это не порча. Всё, что случилось после того, как ваш сын слетел с мотоцикла, это его судьба. Жизнь. По-другому не могу сказать.
        Вера Петровна, уперев руки в бока:
        - Ты мне тут зубы не заговаривай! - начала говорить она, сначала шепотом, потом все громче. - Если не умеешь, то и не берись! Возомнила о себе! Я тоже так могу, яйца-то давить! А делом, делом кто заниматься будет? Ох уж эти городские. Ничего не умеют, кроме как языком болтать. Знала бы, не тратилась на дорогу. Зимой-то с коляской, думаешь, легко сюда тащиться?
        Она наговорила много чего еще. Надя терпеливо слушала. Федя виновато жался у порога, мял в пальцах сигарету. Руки у него были грубые, работящие, с темными толстыми ногтями.
        - Говорю же вам. Помочь здесь невозможно.
        - Тогда зачем тебе это, - Вера Петровна кивнула на стол. - Третье яйцо зачем?
        Тут пронзительно и отчаянно завыл Миша. Два его пальца задвигались, поднимаясь и опускаясь. Пена на губах начала пузыриться.
        - Мишенька! Ангелочек! - встрепыхнулась Вера Петровна, подбежала, вытаскивая платок, принялась протирать вспотевшее лицо сына. - Раздели тебя, да? Мучают непонятно зачем! Не пойдем больше к ней. Не умеет она ничего…
        Миша продолжал издавать ужасные звуки, от которых голова у Нади разболелась еще больше. Она прижала руки к голове, пробормотала:
        - Давайте попробуем…
        - Что? - оживилась Вера Петровна.
        - Давайте, говорю попробуем. Выйдите на улицу. Мне надо остаться с ним наедине.
        Федю дважды уговаривать не пришлось. Он выскочил первым, впустив морозный порыв ветра. Следом, что-то причитая себе под нос, вышла и Вера Петровна. Надя повернулась к Мише. Тот прекратил выть и, казалось, с любопытством смотрел на новоявленную ведьму.
        - Третье яйцо, - сказала Надя, - Наперекор судьбе.
        3.
        Куриное яйцо хрустнуло, белок выплеснулся наружу и пополз по пальцам, капая в чашку с измельченными травами из маминого запаса (кипрей, чертополох и крапива - все в высушенном виде было разложено по полочкам).
        Надя устало раздвинула скорлупу, положила её в ладони, чтобы не вывалился желток.
        Голова раскалывалась. Прошло всего пятнадцать минут с того момента, как началось лечение (что-то похожее на лечение), а голова разболелась так, словно Надя напилась с вечера дешевого ликёра и только что проснулась.
        Впервые в жизни Надя остро и болезненно ощущала чужое горе. Боль зародилась в кончиках пальцев, пробежала по запястьям и вцепилась острыми коготками в сердце.
        Миша терпеливым взглядом наблюдал за тем, как Надя готовит вязкое, дурно пахнущее зелье. Помимо высушенных трав, она добавила в миску уксуса, несколько капель из пузырька, на котором маминым почерком было написано: «муравьиная сила». Жидкость была мутновато-желтого цвета. Самое неприятное - собрала чайной ложкой слюну из уголков губ Миши - тоже в миску - и принялась взбивать все это, читая по слогам, шепотом, одну молитву за другой, по инструкции. Добавила воды, воска, снова размешала. Следом немного муки. Как будто тесто для блинов готовила. И вот тут зародилась боль. От неожиданности Надя запнулась, замерла, разглядывая собственные руки. Пальцы дрожали, как у старухи. Боль пробирала до костей.
        Так он чувствует себя каждый день, - возник в голове голос матери, - так он живёт.
        Голос тихий, из воспоминаний. Но внезапно стало страшно.
        Не прыгаешь ли выше головы?
        Маму можно было называть как угодно: сварливой, несправедливой, лишенной материнского инстинкта, злой, самовлюбленной, но она никогда не переоценивала собственные возможности. Не бралась за работу, которую не смогла бы сделать хорошо.
        Зачем мастерить Церковь, если ты даже не веришь в Бога?
        Внезапно пришло воспоминание, будто принесло его по реке мыслей из каких-то тёмных глубин подсознания.
        Когда Надя едва исполнилось восемь, к ним в гости пришел высокий гражданин в чёрном плаще. Он был выше двери в мамину комнатку под лестницей, чтобы пройти внутрь ему наверняка пришлось бы пригнуться, и поэтому Надя совершенно не помнила его лица. Зачем он пришел и чего хотел, Надя не знала. Она была занята - ей хотелось быстрее забраться на дерево около теплиц и посмотреть сверху на поселок. Это ведь почти также, как взлететь птицей, только немного ниже! Вот Надя и бегала по дому, в поисках своих надежных сандалий (в самый ответственный момент лямка на левой сандалии порвётся, и Надя едва не упадет с пятиметровой высоты, свезет себе колено и раздумает быть похожей на птицу). На высокого гражданина она наткнулась случайно. Он загораживал коридор. Надя принялась его разглядывать. Наверное, в маме в гости пришел великан.
        «Нет, нет, даже и не думай, - говорила мама решительно. - Я свои силы знаю! Если помру здесь, то уж точно не от любви к Родине!»
        Великан, несмотря на могучесть, скромно переминался с ноги и на ногу и что-то бубнил. Надя запомнила только, что разговор шел о площади перед администрацией. Как это было связано с мамой - непонятно.
        «Я еще раз повторяю - ни за какие коврижки! Церковь строят те, кто верит в Бога, а я занимаюсь делом, которое умею, ни больше - ни меньше! Тебе дай палец, так ты руку откусишь, да?»
        Великан ушел ни с чем. Мама вышла его проводить, шаркая тапочками, приметила в углу застывшую Надю и подмигнула:
        «Заруби на носу, дорогая! Каждый должен делать то, что он умеет. Не прыгай выше головы»
        Выше головы она тогда так и не прыгнула - до верхушки дерева не добралась, порвала сандалию и на поселок не посмотрела…
        - Намажем, разотрем, чтобы силу вернуть, чтобы тело выздоровело, душа расцвела, - бормотала Надя, мотнув головой, чтобы избавиться от воспоминаний.
        Она зачерпнула зелье ладонью (холодное, вязкое) начала размазывать его по Мишиным худым костлявым плечам, по шее. Показалось, что он задрожал, хотя, наверное, не мог. Сквозь потрескавшиеся онемевшие губы вырвался тихий, глубокий стон. На коже высыпали крупные белые мурашки.
        - Потерпи, дорогой, потерпи, - шептала Надя, внезапно ощутив острую жалость, вперемешку с возникшей в суставах болью. - Я сама не знаю, что произойдет, но что-то определенно хорошее. Чувствую, понимаешь? Дар у меня.
        Главное, самой поверить, что говоришь. Тут уже не до эйфории. Да она и не желала сейчас испытать удовольствие, за которое будет стыдно перед этим бедным парализованным подростком.
        Боль вспыхнула с новой силой, вцепилась в сердце, пробежала зыбкой дрожью по коже. Задрожали губы, заболели зубы. Каждый чертов зуб! Моргнула - чувствуя, будто в глаза попал песок. Отстранилась, вытерла вспотевший лоб. Кольнуло в пояснице, а следом хрустнули одновременно коленки. О, господи!
        Не успеешь - пожалеешь!
        Зараза, зараза, перейди на Стаса, а со Стаса на Якова, а с Якова на всякого!
        Или это про икоту?
        Какая разница!
        В голове зародился рой голосов, вспыхнул и рассыпался, закружился, не давая сосредоточиться.
        Не потеряй сандальку, а то свалишься!
        Как в сказке какой-то!
        Зачерпнула еще зелья. Живот, грудь, подмышки. Разотрем хорошенько руки, ладони. Быстрее, быстрее. Начала шептать одну молитву за другой, по кругу, одну за другой, одну за другой.
        А зачем они, если не веруешь? Богохульство?
        Миша постанывал, но Надя не обращала внимания. Терпи, дорогой. Столько времени терпел, немного осталось.
        Теперь боль расплылась внизу живота, как при месячных. Ноги подкосились.
        Немедленно в постель, солнышко! Прогоним болезни! На, выпей гадости!
        Откуда это? Вспомнила! Однажды попала под осенний холодный дождь, промокла насквозь, и уже на следующее утро ощутила нестерпимый жар во всем теле. Лёгкие проткнули раскалёнными иглами, глухая рваная боль поднималась к горлу и вырывалась хриплым кашлем. Кашляла не переставая, бродила по дому, как призрак, не зная, где прилечь и что делать. Потом её заметила мама. А дальше, как в сказке. Мама взяла её подмышки, перенесла в постель, укрыла толстым одеялом, а потом до вечера три или четыре раза напоила отвратительной на вкус жидкостью. После первого же глотка началась икота (уходи на Федота!), и Надя до сих пор помнила, как тугая горькая жидкость ползла по горлу вглубь, оставляя раскаленным след в кишечнике.
        А теперь ты с обратной стороны, верно? В другой роли. Вот ведь как получается.
        Сцепила зубы, бормотала молитвы, едва шевеля губами. Зачерпнула остатки зелья. Немного еще, потерпи. Внезапно потяжелело все тело, словно на плечи уронили мешок с цементом…
        - Не потеряй сознание, слышишь? - посмотрела на себя в зеркало. Увидела старуху лет семидесяти, дряблую, морщинистую, с пожелтевшей кожей, впалыми щеками, вывалившимися пожелтевшими глазами. Моргнула, и словно ослепла.
        А если не успеть?
        В книгах о таком не пишут. Сколько ты знаешь ведьм, которые умерли за работой?
        Не взваливай на плечи то, что тебе не по силам!
        Шелест голосов, усиленный наступившей темнотой, сводил с ума.
        - Я справлюсь!..
        О, как же это сложно!
        Нащупала миску, выскребла остатки, прислонила к чуть теплому Мишиному телу. Провела ладонью, размазала.
        - Уйди боль, растворись, исчезни.
        И боль внезапно ушла.
        Кто-то невидимый сорвал с Нади тяжелую пелену. Как же приятно было вернуться в прежнее состояние! Голоса исчезли. В глаза брызнул яркий свет. Надя, моргая, смотрела на сидящего перед ней парня. Он был измазан по пояс темно-зеленой жижей. Изо рта капает на грудь слюна. Руки скрючены.
        Но в тот же момент Надя вдруг поняла, что всё с ним будет хорошо, с этим Мишей.
        - Только одно осталось, - Надя тяжело поднялась, стряхивая с себя остатки боли, словно хлебные крошки. Пальцы немного дрожали, и в висках кололо, но это были мелочи по сравнению с тем, что
        ты превратилась в старуху!
        навалилось минуту назад.
        Из зеркала снова смотрела моложавая черноволосая женщина с голубыми глазами. Взгляд неимоверно уставший. Но при этом улыбка на губах. Счастливая.
        Взяла остатки скорлупы, сжала, раздавила.
        Всего пятнадцать минут прошло, а такое ощущение, что пролетели недели, месяцы.
        Склонилась над желтком в ладони и легонько на него подула.
        Болезнь уйдет и не вернется. Все, как надо.
        Раздвинула ладони, и желток упал на дно миски.
        Шлеп!
        Странный звук. Словно бы из-за спины. Обернулась, но никого не увидела. В комнате зазвонил телефон, оставленный где-то между подушками на диване. В последнее время часто звонили люди из поселка, пытаясь записаться на прием. Надя устала повторять, что приема у нее как такового нет. Приходите, а там разберемся.
        - Я на секунду, - пробормотала она.
        Звонили из школы. Телефон директора Надя сохранила давно. Что еще могло произойти в школе, если той дрянной девчонки (как же ее звали?) уже нет.
        Кольнуло неприятное предчувствие. Взяла трубку:
        - Алло?
        -Надежда Викторовна? - сухой и настороженный голос директора.
        За такие поступки надо платить, верно?
        - Что случилось? - Надя не заметила, как повысила голос.
        Сейчас он скажет, что
        оторвалась лямка на левой сандалии, и ты свалилась с пятиметровой высоты головой вниз
        - Наташа…
        Дальше она не услышала. Трубка выпала из рук. Надя увидела душную туалетную комнату, освещенную лучами зимнего солнца. Лужицы воды, скопившиеся на темных перекрестках грязного кафеля. Белые кусочки не растворившейся хлорки. Капли крови на унитазе, на рулоне туалетной бумаги, на синих стенах кабинки. И еще больше крови на полу. Много, много крови.
        Сознание упорхнуло. Надя тяжело осела на пол, едва не зацепив головой край круглого стола. В телефоне еще что-то бубнил расстроенный и встревоженный голос, но Надя уже не слышала. В сне из прошлого она падала с дерева, держа в руке сандалию с оторванной лямкой.
        Глава десятая
        1.
        Напали неожиданно.
        Пять минут назад прозвенел звонок, и Наташа торопилась по пустеющему коридору в сторону класса. Она задержалась в библиотеке, долго искала нужный учебник, и теперь вот совсем не горела желанием опоздать на урок.
        Кто-то её окликнул, а затем, не дав отреагировать, подошёл сзади, взял крепко за плечи и толкнул. Книжка вылетела из подмышки, упала на пол, трепеща страницами. Наташа споткнулась, попыталась обернуться. Ее ударили по затылку, развернули снова, толкнули намного сильнее.
        Выставив вперед руки, чтобы не упасть, Наташа вбежала в женский туалет. Пахло хлоркой. Из одного из краников тонкой струйкой текла вода.
        В дверях стояла Маша. Она была одета в джинсы и темную куртку на молнии. На голове капюшон, укутавший часть лица в тень. Маша сутулилась, словно старуха. У нее были крепко сжаты губы, смотрела, не мигая.
        - Маша… Привет.
        Ничего более глупого нельзя было придумать. Наташа почувствовала, как страх медленно расползается по грудной клетке.
        - Привет, - кивнула Маша. - Обрадовалась, когда меня выгнали?
        - Нет. Я не знала. Девочки в классе что-то шептали, но я не…
        - Не ври, пожалуйста. Конечно, обрадовалась. Кто бы не обрадовался, да?
        Вдруг Наташа увидела кровь, которая мелкими каплями покрывала Машино лицо. Наташа моргнула - и кровь исчезла. Но в голове, в воображаемом мире за закрытыми глазами вдруг стремительно сложилась мозаика. Больше яркое полотно. Ужасное и очень реалистичное.
        - О, господи… - она попятилась, зажимая руками рот. - Что ты наделала? Ты что с ними сделала?
        - Откуда?.. - Маша подалась вперед. Капюшон слетел, обнажая стриженную «под ноль» голову. Под левым глазом синяк, и еще один на скуле. Царапины на щеках и на шее. - Откуда ты все это, блядь, знаешь? Откуда у тебя это в голове?
        Из глаз Наташи брызнули слезы. Она сжала ладонями виски. Страшные картинки замелькали перед глазами, доставляя чудовищную боль.
        - Пожалуйста, пожалуйста, не надо, пожалуйста! Я не хотела этого знать! Зачем, зачем? - Наташа упала на колени, не чувствуя, что угодила в мутную лужицу, скопившуюся между кафелем.
        Маша нависла над ней, сжав кулаки. От прежнего угрюмого спокойствия не осталось и следа.
        - Ты кому-то рассказала? - спросила она тихо.
        Наташа не слышала. Наташа мотала головой и умоляла:
        - Пожалуйста, уйди! Не надо мне! Не надо! Я ничего не сделала! Я не хотела! Пусть будет сон! Пусть это все неправда!
        - Ты кому-нибудь рассказала, спрашиваю?!
        - Я… я не знаю! - Наташа отпрянула от Маши и больно стукнулась головой о дверку туалета. Дверка распахнулась, открывая вид на старый серый унитаз, грязные кафельные стены, исписанные маркером и губной помадой. Запах хлорки становился невыносим. - Маша! Машенька! Зачем? Ты правда это сделала? Или мне только кажется?
        Маша резко села перед ней на корточки. Схватила за волосы. Наташа увидела темную брешь между зубов. От Маши скверно пахло. Захотелось стошнить.
        - Что сделала, а? Кому ты рассказала, что я сделала? И как ты вообще, блядь, обо всем узнала?
        - Ты…
        Сначала она взяла самый большой нож из набора
        - Ты… пошла в комнату к родителям…
        Он не был её отцом. Персональный демон, не больше. Если ей суждено оказаться в Аду, то она хотела бы кого-нибудь другого. А этот пусть жарится сам, заслужил
        - Они оба уже спали… - губы Наташи дрожали. Слезы текли по щекам, и она растирала их тыльной стороной ладони. - Ты подошла со стороны отца…
        - Отчима. - холодно поправила Маша.
        - Да. Ты подошла к нему, потормошила за плечо. Он начал просыпаться…
        Ей казалось, что он не успел уснуть, после того, что сделал. Едва погрузился в сладкую дрему, и в его воображении наверняка не утихали фантазии на тему
        - …и когда отчим открыл глаза, ты воткнула нож ему в горло. Налегла двумя руками, чтобы глубже… а потом выдернула и ударила еще раз. И еще…
        Он очень хотел жить. Цеплялся за жизнь
        - …пока он корчился и умирал, ты перелезла на вторую половину кровати, прямо по телу отчима… и зарезала мать. Она была пьяна и даже не проснулась…
        Было много крови. Она залила всю кровать, полилась на пол. Из-за крови Маша порезала себе руки, потому что ладонь соскользнула с рукоятки ножа
        - …а потом ты обернулась… и отчим… он еще не умер. Он ударил тебя будильником. Вышиб зубы. Вцепился в твое лицо, стал бить…
        Пришлось всадить нож ему в правый глаз и провернуть лезвие несколько раз, будто выковыриваешь из яблока семечки
        Наташа заплакала, прижав ладони к лицу:
        - Пожалуйста, Маша. Не заставляй меня снова видеть это.
        - Как у тебя это получается? - Машу трясло. Она взяла Наташу за плечо и крепко сжала. - Откуда ты это знаешь? И кому ты можешь обо всем об этом рассказать?
        Наташа продолжала плакать. Маша сжала сильнее, чувствуя хрупкую кость под пальцами:
        - Ответь мне, ну же!
        Оказывается, убивать легко. Надо просто совсем чуть-чуть ненавидеть весь мир
        - Ты несчастный человек, - пробормотала Наташа. - Господи, как мне тебя жалко. Ты не представляешь. Я могу помочь? Как-нибудь? Давай помогу, а?
        Маша сильно, наотмашь ударила Наташу по голове. Наташа упала внутрь кабинки, взмахнула руками, чтобы не потерять равновесие.
        - Разреши мне помочь!
        Она увидела большие испуганные глаза. Глаза человека, который вдруг понял, что натворил и не знает, как выбраться из ямы, в которую провалился. А затем Маша прыгнула вперед, целясь кулаком в переносицу, чтобы наверняка, чтобы сломать! Голова Наташи дернулась. Раздался громкий хруст, словно где-то рядом раздавили сырое яйцо. И следом другой звук - гулкий удар обо что-то металлическое или…
        Наташа осела на пол, оставляя затылком на сером унитазе кровавый след. У нее был удивленный взгляд, словно она только что узнала кое-что новое. Накрыла серая пелена, холодный ветер коснулся щёк и высушил слёзы.
        - Их так много под снегом, - слова вырвались сами собой. Она не поняла о чём это, зачем это…
        Маша взяла Наташу за волосы, резко дёрнула.
        - Я знаю, чем ты можешь помочь, - шепнула она. - Выбей из головы всё, что только что наговорила. Или в следующий раз я тебе помогу, сечёшь? Одни проблемы от тебя, блядь.
        - Убьёшь меня? - слова застревали в горле вместе с кровью.
        - Пока… нет. - Маша стёрла кровь с Наташиного лица. - Хватит с меня этого… Но ты же типа ясновидящая. Должна понимать, что будет, если начнёшь нести чушь про меня, да?..
        Наташа попыталась кивнуть. Картинки всё ещё сменяли друг друга перед глазами. Как яркие, сочные фотографии, одна за другой: окровавленные простыни, стеклянный взгляд, скрюченная мужская рука, нож, тёмные подсыхающие лужи на полу… Как же страшно!
        - Я могу помочь, - выдавила она. - Я знаю, ты не виновата, Маша…
        - Это мой Ад, тут помощь не требуется.
        Маша отпустила её и вышла из кабинки. Хлопнула входная дверь. Стало тихо. Наташа несколько минут лежала, скрючившись, около унитаза, пыталась подняться, но не могла. Руки безвольно елозили по влажному кафельному полу.
        В голове снова что-то хрустнуло, как яичная скорлупа. Кто-то закричал. Наташа закрыла глаза и позволила сознанию упорхнуть следом за серой безмятежной пеленой
        2.
        Надя непрерывно всхлипывала, и в этом всхлипывании вспоминалось Грибову его детство.
        На шестой день рождения ему подарили щенка. Крохотного белого лабрадора. Щенок был еще маленький и едва умел ходить. Родителей предупредили, что щенок будет первое время скучать по своей маме, а потому громко скулить. Грибов заранее настроился на то, что лабрадор Тишка будет плакать. Но Тишка не скулил. Он всхлипывал. Челюсть его дрожала, глаза наливались тоской и из горла вырывался короткий жалостливый всхлип, сопровождающийся шмяканьем влажного языка по носу. Так Тишка выражал свою тоску и боль по утрате.
        Так вот Надя почему-то напомнила Грибову маленького белого лабрадора. Он не мог отделаться от этой мысли, когда обнял её в больнице, усадил на кресло в коридоре, утешительно шептал что-то в ухо и гладил по голове.
        Надя всхлипывала.
        На сетчатом стуле в больничном коридоре одиноко лежали вещи Наташи - рюкзак, сменка, одежда, всё, что привезли со школы.
        Неопределенность давила, как тысячепудовая гиря, подвешенная к шее.
        Тут же в коридоре крутился обеспокоенный Крыгин. Он встретил Надю на дороге в поселке, когда она бежала через снежные сугробы в сторону вокзала - растрепанная, в платье и валенках, с развевающимися волосами и раскрасневшимся от слез лицом. Надю била истерика, она не могла связать и двух слов. Твердила про больницу и Наташу. Крыгин был на автомобиле, поэтому чуть ли не силой затащил Надю в салон, напоил донормилом (люди за сорок просто обязаны возить с собой аптечку) и постепенно выудил из неё нужную информацию.
        Антон Александрович почему-то Грибова раздражал. Именно здесь и сейчас. Не к месту была его высокая сутулая фигура, не нужна была эта вялая сочувствующая улыбка, беглый взгляд и эти длинные ладони с тонкими пальцами, которые постоянно терлись друг о дружку, словно пылкие любовники. Ненужный здесь человек. Не сейчас.
        - Спасибо за все, - подошел к нему Грибов. - Но мы тут, понимаете, хотим остаться втроем…
        Улыбка Крыгина слегка завяла. Он покосился на Надю, пробормотал:
        - Конечно, я понимаю. Но даже боюсь представить, что за мысли будут меня мучить, если уеду прямо сейчас. Ждать вашего звонка будет еще невыносимей, чем постоянно смотреть в коридор, в ожидании врача.
        - С чего вы решили, что я вам позвоню? - зашептал Грибов, подавшись внезапным эмоциям. - Вы меня нервируете. Можно мы, ну, как бы, сами будем решать свои проблемы?
        Крыгин поднял вверх руки с открытыми ладонями:
        - Если вам так угодно, Артем. Не хотел сделать ничего плохого.
        - Спасибо. Простите, не знаю, что на меня находит. Надеюсь, вы поймете…
        - Со всеми бывает.
        Он направился по коридору в сторону лестницы. Грибов некоторое время наблюдал за его высокой фигурой в темном пальто, закрывающим ноги ниже колен, затем вернулся к бывшей, присел рядом с ней.
        - Я эту сучку малолетнюю убью, - произнесла внезапно Надя, глотая слёзы. - Шкуру с нее спущу. Глаза выколю. Разобью тупую башку.
        Она говорила спокойно и даже тихо, разглядывая серый пол, по которому расползались коричневые потеки от талого снега с ботинок. Бахилы он не купил, да и вообще забыл обо всем на свете.
        - Из-под земли достану, - говорила Надя. - Она от меня никуда не денется. Малолетняя сучка. Уродина. Тварь.
        Всхлип.
        Грибов, не сомневаясь больше, крепко прижал Надю к себе.
        - Успокойся, солнце. Не надо так. Тише, тише. Еще ничего не известно.
        Надя вздрагивала.
        Вздох - всхлип - вздрогнула. Вздох - всхлип - вздрогнула.
        Под весом Грибова она расслабилась, обхватила его плечи руками и, уткнувшись в грудь, тяжело расплакалась. Сквозь приглушенный плач доносилось: «Убью… голову… живой не уйдет…»
        Потом стало легче. Выплакавшись, Надя успокоилась. Грибов купил ей чай, а себе - сок в бутылочке, хотя, безусловно, хотелось чего-нибудь покрепче. Спустился на улицу перекурить. На улице около машины ждал Крыгин.
        Приметив Грибова, он приветливо заулыбался, словно и не уходил какое-то время назад.
        - Артем, вынужден вас обрадовать, - сообщил Крыгин радостно. - Я кое-что узнал. Некоторые связи помогают, знаете ли. Пока операция идет успешно. Если позволите, состояние Наташи удалось стабилизировать. Она в коме, но в стабильной, без угрозы жизни. Всё должно быть хорошо.
        Грибов улыбнулся, скрипнув зубами. И что этому козлу надо от их семьи?
        - Вы просто молодец, - сказал он сухо, ощущая, как поднимается внутри плохо контролируемая злость. Старая знакомая. Проснулась с утра, да все никак не заснет. - Так о нас заботитесь.
        Уголок рта Антона Александровича вздрогнул:
        - Простите?
        Грибов подошёл ближе, закусывая зубами сигаретку. Закурил. Произнёс неторопливо, едва слышно. Потому что если бы повысил голос, то точно бы сорвался.
        - Что вам от нас надо? Чего вы вообще ошиваетесь тут? Я же русским языком сказал, что не надо. Попросил? Дайте нам побыть наедине друг с другом. Посторонних не надо, слышите? Не хотим.
        Крыгин, слушая, все ожесточеннее тер одну ладонь о другую. На плечах у него еще не растаял снег. Снежинки застряли и в волосах. Потом он сказал:
        - Грубо, Артем, грубо прогонять человека, который вам помогает.
        - Помогает? - вспыхнул Грибов и едва сдержался, чтобы не заорать. - Да чем вы, черт возьми, помогли? Задурили голову Наде, вот и все дела. Она ведь верит, что какие-то там вещи умеет делать. Колдует якобы по-настоящему. Это как? Это помощь?
        - А вы не верите, Артём, я знаю, - сказал Крыгин, тоже закуривая свои, тонкие, женские. - Но ведь это не значит, что колдовства не существует, да?
        - К чёрту колдовство. Вот оно к чему приводит. Надя должна ребёнка воспитывать, а не с картами или воском за столом сидеть.
        - Этот ваш черт, если позволите, слишком бьет по ушам, - Крыгин поморщился. - Вы бы предпочли, чтобы ваша бывшая жена продолжала запивать любую проблему алкоголем и антидепрессантами и не вставала бы с дивана?
        Грибов поверхнулся.
        - Откуда вам?..
        - Через год или полтора её бы нашли мертвой, захлебнувшейся в собственной блевотине, потому что доза, которую она принимает, показалась бы слишком слабой. - продолжал Крыгин, наращивая темп, выстреливая словами. - О, да, Артем! Сваливать на меня проблемы вашей бывшей - это гениально. Чертовски, как вы говорите, правильные мысли! А я вам вот что скажу, - он зашептал еще быстрее. - Ничего вы не понимаете. У Нади дар! Она ведьма по крови. Её место в посёлке! Обязательство. Перестала пить - это раз! Обратила внимание на дочь - это два. Вам разве плохо живется сейчас, а? Плохо? Вы же теперь души в ней не чаете. Признайтесь, размышляете о том, чтобы приехать на выходные, обнять, поужинать вместе. Есть такое, Это, если позволите, три! А случившееся с Наташей - нелепейшая случайность. Стечение обстоятельств. Ничего более.
        - А почему сразу не проклятие? - огрызнулся Грибов, понимая, что проигрывает словесную перепалку. - Почему бы вам не развить тему про порчу, которую якобы накладывает какая-нибудь ведьма из соседнего поселка? Я это уже слышал от вас. Занятный же бред!
        - Вы мне не поверили?
        - Охотно поверил. Я еще в оборотней верю, в домовых, в вампиров с ожившими мертвецами. Мне легко навешать лапшу на уши. А знаете кому еще легче? Наде. Не знаю, зачем вы это сделали, но у вас отлично получилось.
        Крыгин чуть отстранился.
        - Знаете, что? Приезжайте на выходные, милости прошу в гости. Сами всё увидите, - произнёс он, стряхивая снег с плеч. - Если внезапно вспыхнувшей любви к бывшей не достаточно.
        - Чтобы я вас тут больше не видел, - резко произнес Грибов, увидев, что Крыгин пытается еще что-то добавить. - Я завтра же перевезу Надю из дома обратно в город. Даже если вы правы. Вернее, тем более, если вы правы. Все эти вещи с Надей… - он запнулся, вспоминая почерневшие яйца в курятнике. - Вы что-то с нами делаете. Со всей моей семьей.
        Крыгин молча докурил, притоптал окурок носком ботинка.
        - А вы не дурак, Артём, - сказал он, хищно склонив голову набок. - Жалко вас. Всегда жалко людей, которые могли бы выкарабкаться.
        - Разговор окончен, - прервал Грибов. - Я не хочу вас видеть в больнице. Не приближайтесь к палате моей дочери.
        Крыгин продолжал разглядывать Грибова ещё какое-то время, потом кивнул, развернулся и направился к парковке. Неподалёку от старого, засыпанного снегом грузовика вдруг отделился тёмный сутулый силуэт в плаще. Грибов сразу его узнал. Подождав Крыгина, силуэт пристроился рядом, и до парковки они пошли уже вдвоём.
        Холодок пробежал по затылку. Грибов провожал взглядом уходящих, то и дело затягиваясь. Его трясло.
        Глава одиннадцатая
        1.
        Дорога домой казалась невыносимо долгой. Это свойство времени. Оно умеет растягиваться как резина, и при этом липкое, как паутина. Где-то обязательно сидит голодный паук, который схватит запутавшегося во времени случайного путника, впрыснет яд ему под кожу, закатает в кокон и будет терпеливо ждать, пока время не превратит мышцы и кожу человека в кашу, не разъест его кости, не сгноит внутренности. Человек и сам не заметит, что попал к пауку на обед. Потом будет слишком поздно. Всегда бывает слишком поздно.
        Надя мысленно подгоняла бывшего, едва сдерживалась, чтобы не наорать на него.
        Жми сто двадцать, идиот! Дорога пустая! Чего ждешь-то?
        И это при том, что в желудке болтались таблетки успокоительного. Вдобавок выпила валерьянки и должна была спать, как убитая.
        Гнев, злость - ярость! - не давали успокоиться. В голове пульсировали нехорошие мысли. Слишком нехорошие, чтобы говорить о них вслух.
        О, да, Надя знала, что будет делать, как только доберется домой. Она была прекрасно осведомлена, какую книгу открыть и на какой странице найти необходимое заклятье. Но об этом лучше помалкивать. Бывший не верит в ведьмовство. У него нет крепкого хребта, как у настоящего мужика. В лучшем случае он снова попытается её отговорить. Никогда не решится сделать шаг, после которого лучше не оглядываться. Стабильность - вот его слово. Грибов давно попал в ловушку к пауку-времени.
        Как бы сделала мама?
        Надя смотрела в окно, за которым мелькали заснеженные домики, тянулись редкие деревья, рекламные щиты.
        Мама бы тоже не отступилась. Билась бы до конца. Наказала бы всех. Мама была жестокой, но справедливой. Значит, и ей нужно быть жестокой и справедливой. Кто что заслужил, тот то и получит.
        - Жми, жми… чего так медленно? - шевелила Надя губами. Ей хотелось, как можно быстрее оказаться в комнатке под лестницей.
        Как можно быстрее!
        2.
        Она первой выскочила из машины, едва бывший притормозил. Заспешила, не оглядываясь, к дому. Пробежала через двор, поднялась по ступенькам. Заметила чьи-то следы на крыльце - наверное, приходили посетители, пока её не было. В поселке было в порядке вещей заходить во двор без спросу. Люди, в общем-то, зла не желали.
        Отворила дверь, разулась, стряхнула с плеч снег, сняла пальто, шапку и - через кухню и гостиную, в коридор слева. Дверь в ванную была открыта, горел свет.
        Надя отодвинула щеколду. В ноздри проник привычный мягкий запах сушенных трав.
        Где-то за спиной раздался топот. Голос Грибова:
        - Дорогая, все хорошо?
        Надя обернулась, увидела силуэт бывшего, возникший в коридоре, резко захлопнула дверь и закрыла на замок. С обратной стороны раздался встревоженный голос:
        - Надь? Может, откроешь?
        - Все отлично. Это займет немного времени. Поверь мне!
        - Что ты собралась делать?
        Надя не ответила. Сердце колотилось в груди. Отстранилась от двери, прошла вглубь комнатки, под скошенный потолок, к книжным полкам. Взяла несколько книг, перебрала их по названиям. Всё давно было ясно. Осталось найти и сделать.
        В тонкий аромат сушеных трав - базилик, иван-чай, мать-и-мачеха - вмешался еще один, чуть едкий, с горечью. Надя принюхалась. Так пахнут паленые волосы. Так они пахли шестнадцать лет назад, когда мама в этой самой комнатке пыталась остричь Надю наголо.
        Ирония. Вкомнате, где едва не убили еще не рожденную малышку, теперь пытаются её же спасти…
        Шалава!
        Надя вздрогнула. Мамин голос слишком резко прозвучал в голове. Слишком реалистично.
        Неужели ты думаешь, что я бы так поступила? Убить человека? Серьезно?
        Она огляделась. Комнатка была пуста. Сквозь крохотное квадратное оконце пробивался тусклый серый свет. Тени ползли по подоконнику, тянулись от пузатых глиняных горшков, от кастрюли, стоящей на электроплите.
        - А что же ты делала тогда? - пробормотала Надя, не осознавая, что разговаривает, по сути, сама с собой.
        Я любила тебя! - шепнули в ухо.
        Это было уже чересчур. Надя зажала руками рот, села на табуретку, стараясь унять возникшую в теле дрожь. Главное - не выскочить из комнаты. Не убежать. Ради Наташи! Что бы ни случилось.
        Мамин голос раздался снова, как затихающий отзвук эха, отраженный сотни раз от стен этого дома.
        Никогда бы не подумала, что моя дочь станет убийцей. Даже ради самых высоких целей! Что ты задумала, а?
        - Но ведь ты тоже… - прошептала Надя. Ей показалось, что тени дрожат вместе с ней. Запах паленых волос. Как же он невыносим!
        Я была вынуждена.
        - …ты мертва!
        Тишина. Ощущение чьего-то присутствия рассыпалось. Стало как будто светлее. Мама, если это была она, ушла. Или что-то заставило её уйти.
        Надя потянулась к книгам. Скорее, пока призраки не решились заглянуть сюда снова!
        Отыскала нужную, пролистала. Остановилась на странице, вцепившись взглядом в несколько блеклых строк. Мир сузился до размеров заклинания.
        Она взяла с полки катушку ниток, оторвала нужную длину и некоторое время завязывала узелки. Один за другим. Растопила в кастрюле на электроплитке две свечи, помешивая воск деревянной ложкой. Параллельно подготовила в плошке необходимые ингредиенты.
        Песок сквозь пальцы.
        Дунуть на солнце.
        Глупости какие. А вдруг не получится? Сама же себя одернула. Если не верить, то и не получится. А если верить…
        Воздух насытился запахом воска. Надя положила в плошку нить с завязанными узелками. Жаль, нет фотографии. С фотографией получилось бы наверняка. Прикрыла глаза. Заклятье из книги запомнилось легко.
        Начнем.
        Тихонько, нараспев начала читать зарифмованные строчки. Полила расплавленный воск из кастрюли в плошку, заливая нить с узелками. Перемешала, словно взбила, до бледно-зеленой пены.
        Внезапно стало трудно дышать. Она запнулась на последней строчке, между словами «смерть» и «избавление», глубоко вздохнула и произнесла все заново. В комнатке потемнело. Вновь запахло палеными волосами. Оглушительно звонко лопнуло стекло в оконце, осыпав Надю мелкими осколками. Ворвался холодный ветер, расшвырял в стороны книги, горшки, едва не вырвал из Надиных рук плошку. А Надя сжала ее сильнее, бормоча заклятье по второму разу. Дочитала - выдохнула - начала читать в третий.
        Глаз она не открывала, но из-под прикрытых век почувствовала, что в комнатке кто-то появился. Кто-то ходит здесь, смотрит на нее, протягивает к ее лицу руку.
        В ноздри ударил тошнотворный запах пропавшего мяса. Тень скользнула по лицу.
        Шлеп!
        Надя сбилась, начала читать заново, шепотом, едва шевеля губами. Запах усилился, стало мерзко, тошно, желудок взбунтовался.
        И тут что-то пронзительно холодное дотронулось до Надиной щеки.
        - О, господи! Господи, господи, господи! - она едва не взвизгнула, едва не бросила плошку и не упала.
        Глаза закрыты, и только дьявол знает, что там сейчас происходит, в комнатке.
        Взвыл ветер, обжигая холодом. Что-то скользнуло по ее щеке, словно осторожное прикосновение пальца.
        Шлеп! Шлеп! Шлеп!
        Надя выдохнула последнее слово. Три раза! Хватит! Я все сделала!
        Ветер взвыл на изломе, болезненно, прощально.
        И всё вокруг оборвалось так резко, словно на сцену, где бесновались актеры безумного театра, набросили тёмную шаль.
        Надины ноги подкосились, она шлепнулась на табурет, ощущая невероятную тяжесть во всем теле.
        Открыла глаза.
        Комнатку словно зацепил ураган. Все перевернуто, разбросано, разбито. Осколки стекла вперемешку с глиняными осколками. Кастрюля валяется у порога. Книги разбросаны где попало, вывернуты страницами наружу. Но хотя бы пахло привычно, травами.
        Все, кто находился в этой комнате помимо Нади, ушли. Затаившиеся здесь, спрятавшиеся. Разбежались кто куда сквозь разбитое окно.
        В дверь застучали, раздался обеспокоенный голос Грибова:
        - Надя? Надя! Ты в порядке? Что, блин, происходит?
        Она бросила уставший взгляд на плошку, которую так крепко сжимала в руках, что побелели костяшки пальцев. Плошка была пуста.
        - Надя! Ответь, мать твою! Я выломаю дверь.
        Конечно, не выломает. Силенок не хватит.
        - Все нормально… - она поднялась на ватных ногах и тяжело поковыляла к двери. - Вот он, дар. Всё-то я могу, всё умею! - отодвинула защелку, открыла дверь. - Видишь, а ты не верил!
        Грибов издал испуганный вскрик. Глаза его округлились. Надя машинально схватилась за лицо, почуяв неладное. Гладкая кожа, острый подбородок. Зубы, вроде на месте, нос тоже.
        - Что случилось? - она, нахмурившись, отодвинула Грибова, зашла в ванну.
        С лицом действительно было всё в порядке. Вот только волосы… что-то опалило их до корней, от затылка, по вискам и на макушке, оставив неровный клок завитушкой впереди.
        Короткие обожженные волосики выглядели так, будто на Надиной голове только что покосили лужайку, обнажив неровный череп.
        Надя хихикнула.
        - Получилось, - пробормотала она, проведя пальцами по колючему ежику. - Это же здорово, Артем! Это же просто здорово!
        3.
        Маша обнаружила первый нарыв, когда мылась в душе. Нарыв походил на тугой красноватый узелок - он выскочил на правой руке чуть ниже запястья. Если надавить на него пальцем, то возникала тупая ноющая боль.
        Маша долго разглядывала нарыв в зеркале, не понимая, откуда он мог взяться. Можно было поспорить, что час назад его еще не было.
        Наверное, дело в долбаных химикатах. В конце концов, они же едва не прожгли её перчатки. От них мог исходить какой-нибудь ядовитый пар, который осел на коже и привел к появлению нарыва. Надо бы посмотреть в интернете, как это лечится…
        Интернет вообще спасение. Без него Маша бы не узнала, как быстро и качественно избавиться от двух мертвых тел в квартире. Это не считая старого проверенного способа - ножовки.
        Ножовка из антресолей пригодилась. Как признак наследственности. Отчим пилит ею бабушку, а потом Маша пилит отчима. Есть в этом что-то сакральное.
        Всю прошлую ночь Маша старательно распиливала сначала маму, а затем Олега. Она опасалась, что шум услышит кто-нибудь из соседей, но потом стало все равно. Хорошо запомнился этот момент - с хрустом надломилась левая стопа (ногти на ногах были окрашены у мамы в синий), брызнула кровь. Стопа повисла на тонкой ниточке кожи, и Маша надорвала ее пальцем. Стопа шлепнулась на газету пяткой вниз, будто хотела убежать. В этот момент Маша сообразила, что, в принципе, самое страшное позади. А потому - плевать.
        Процесс оказался не из приятных. В людях столько всего лишнего, скользкого, грязного. Пила то и дело застревала, на её лезвие наматывались кишки. У Олега в самый неподходящий момент лопнул желудок, и из него дымящейся кучей вывалился не переваренный ужин. Машу стошнило несколько раз, прежде чем она смогла продолжить. По квартире витал противный кислый запах. Хотелось открыть окна и двери, чтобы проветрить. Старый вентилятор, вынутый по такому делу из шкафа, не справлялся.
        Маша выходила на кухню и курила, открыв форточку. Хоть какое-то спасение. Возвращалась назад и продолжала пилить.
        На сайтах, с красивыми названиями в духе: «Ubeyih.ucoz» добрые люди с форумов толково объясняли, как избавиться от трупа в домашних условиях. Прежде всего понадобится хороший растворитель. Маша выбрала японский «Солвинод», который продавался в ближайшем супермаркете по сто двадцать рублей за пять литров. Вместе с растворителем надо было купить жидкость для мытья окон, распылитель «Гвоздичка» - флакончики яркого розового цвета с улыбающейся женщиной на этикетке. Женщина с этикетки, конечно, не подозревала, что если распылитель смешать с «Солвинодом», то получается ядреная смесь, которая сжирает все - ткани, внутренности и кости. Оставались, при этом, почему-то волосы и зубы. Но тут уж Маша как-нибудь справится.
        Также были куплены тридцатилитровые пластиковые ведра для мусора. Маша прикинула, что распиленные родители влезут в четыре ведра (на форумах подробно объясняли, почему не стоит растворять людей в ванных, были даже фотографии, на которые Маша засматривалась с плохо скрываемым отвращением).
        В общем, в первую же ночь тела были распилены, помещены в мусорные ведра и залиты едко пахнущей смесью. Через двое суток из этих ведер можно будет спокойно вычерпать этакое красное желе, разложить по пакетам и выбросить. Так, по крайней мере, писали на форумах.
        Заталкивая голову Олега в ведро, Маша не удержалась и развернула её лицом к себе. Глаза отчима провалились, нос был свернут на бок, в приоткрытом рту набух посеревший язык. Это было замечательное зрелище. Маша накрыла ведро крышкой, и ощутила глубокое, радостное облегчение.
        Только одно крохотное дело не давало успокоиться окончательно.
        Маша знала, кто виноват во всем.
        Сучка из девятого класса. Наташа.
        Сначала эта выскочка разбазарила всему классу об отчиме (а Маша была в этом уверена), потом начала распускать язык, жаловаться маме, директору, классному руководителю, что её, де, обижают, бедную. Маленькую, несчастную. Потом дошло до того, что мама устроила в школе скандал, и Машу исключили.
        Разве это справедливо, а, выродок?
        Маша легла в кровать, когда на улице уже начало светлеть. В ноздри лез трупный запах, вперемешку с острой химией. Она тщательно вымылась, но кожа на руках, между пальцев, все равно чесалась.
        Какая-то мелкая дрянь может болтать о Маше все, что угодно, ни капли не беспокоясь о том, что чувствует сама Маша. И при этом Наташе все сходит с рук. Кто из них двоих хорошая, милая, добрая девочка? Кто из них жертва?.. Между ног все еще болело, напоминая о случившемся минувшей ночью. Маша ворочалась в кровати, не в силах унять злость.
        Кого-то гладят по головке, а кто-то лежит на полу кухни, не в силах сопротивляться, и только молотит руками по спине отчима.
        Маша так и не уснула, вскочила с кровати, оделась и вышла на улицу. В голове словно засел жучок-короед, сверлящий тонким жалом сознание. Сверлил без остановки: «Где ссссправедливость? Где ссссправедливость?»
        В конце концов, Маша сама не заметила, как подошла к школе. Там давно шли уроки, на площадке и на крыльце было пусто. Вдоль серых стен школы скопились высокие сугробы. Дворник в оранжевой курточке подметал вокруг курилки. Всё, как обычно. Идиллия учебного дня.
        Маша юркнула в дверь, мимо сторожа - старого усатого дяди Бори, который на детей не обращал внимания уже много лет - по пустынному коридору на второй этаж. Она знала, какой сейчас у Наташи идёт урок. Знала, что сейчас наступит перемена. Дело за малым. Восстановить ссссссправедливость.
        Маша смазала нарыв «Бепантеном», который нашла в аптечке, а затем, на всякий случай, разделась и внимательно осмотрела себя перед зеркалом в ванной. Мало ли. Надо проветрить хорошенько, а то запах химии и гнили начал основательно въедаться в обстановку вокруг. Не хватало еще получить химические ожоги (великий интернет дал подсказку, чего следует опасаться в таких ситуациях).
        Нарывы, похожие на красные узелки, обнаружились между лопаток и на копчике. Еще два - с внутренней стороны левого бедра. Маша задумчиво почесала один, и тот отозвался сладостной болью. Могла ли она заразиться чем-нибудь от отчима?
        Разве что любовью к острым режущим и колющим предметам
        Грустно ухмыльнулась. Жучок в голове перестал сверлить ещё в тот момент, когда Наташина голова разбилась об унитаз. Возник другой зуд, неприятный.
        Я могу помочь
        Откуда малолетка узнала, что произошло?
        Наташина покорность и её сбивчивые объяснения заставили Машу испугаться. Чего? Непонятного, непредвиденного. Какая-то девчонка из школы залезла ей в голову, узнала (о выродке?) и об убийстве. Но при этом не побежала в полицию, а говорила о помощи.
        Как это, блин, понимать?
        Маша понимала, что совсем скоро за ней придут. Родители малолетки почти наверняка напишут заявление. Маме будут звонить - не дозвонятся. Приедет участковый. Не достучится. Дальше что? У Маши есть несколько часов. Может быть, день. А потом нужно будет куда-то бежать.
        Маша не боялась бегства, она боялась, что её поймают и заставят рассказать правду об исчезновении мамы и отчима. Нужно время, чтобы собраться с мыслями. А значит - вытрясти все деньги из кошельков, снять с карточек, забрать и продать сотовые телефоны и бежать куда-нибудь на край света.
        Я могу помочь
        Мысль не отступала.
        - Как ты мне сможешь помочь, а? - пробормотала она вслух.
        Маша закрыла форточку, нисколько не заботясь, что обнажена, а на кухне прозрачные занавески. Бросила взгляд на мусорные ведра. Не удержалась, подошла, открыла крышку крайнего ведра. На долю секунды ей представилось, что внутри будет сидеть живой Олег. Глаза его провалились, язык распух. Олег только и ждет, когда кто-нибудь откроет крышку. А потом он вырвется наружу, расплескивая едкий раствор - кожа его будет дымиться и шипеть - и схватит Машу холодными пальцами за шею. Схватит навсегда своего любимого выродка…
        В жизни я выглядел лучше.
        Лицо Олега почти растворилось. Раствор стер губы, веки, выел глаза. Нос сполз на бок, а вывалившийся язык походил на желе.
        Вернув крышку на место, она снова пошла в ванную и мылась, наверное, час. Натирала тело, шею, лицо кремом и гелем. Когда встала перед зеркалом в коридоре - всё еще обнажённая - увидела на животе, вокруг груди и под коленками россыпью выскочившие нарывы. Каждый из них тихонько, призывно зудел.
        Она смазала их мазью, и только после этого забралась в постель. Надо поспать и уже со свежей головой - действовать.
        Усталость навалилась невыносимая.
        Маша коснулась головой подушки и быстро уснула.
        Даже частые стуки в дверь не смогли её разбудить. По крайней мере, не сразу.
        Глава двенадцатая
        1.
        Надя едва успела накрыть голову цветным тещиным платком, найденным в шкафу, как в дверь постучали.
        Грибова передернуло от внезапно нахлынувшей злости. Наверняка кто-то из посетителей. В очередной раз забыли, что двор - это частная собственность, а не улица!
        За дверью стояли три бабки - будто срисованные с открытки - низенькие, сгорбленные, в платочках на головах, хотя на улице сильный минус. В другой ситуации они бы Грибову даже понравились. Этакие божьи одуванчики, олицетворение крохотного поселка Ленобласти. Но сейчас…
        - Наденька дома? - спросила одна из них. - Мы видели, как вы приехали. Она с вами?
        - Дома, но сейчас никого не принимает.
        - Мы по делу, милый человек. Очень срочное оно у нас.
        - Все по делу, - скривился Грибов. - Но имейте же совесть. Дайте человеку отдохнуть. Столько всего навалилось.
        Одна из бабушек выставила вперед костлявую руку с оттопыренным указательным пальцем:
        - А ты кто такой, чтобы указывать? Ишь, разошёлся! Вы ж в разводе, прав не имеешь задерживать! Пусть Надя сама все скажет! Может, ты её того на этого?
        - Чего «того»? Ступайте, говорю, дайте человеку…
        Он не договорил, почувствовал за спиной кого-то. Повернулся, увидел, что в дверях кухни стоит Надя. Она улыбалась. Хотя взгляд был уставшим, но читалось в нём какое-то облегчение что ли? Лоб её прорезали морщинки. Из-под платка вылезло и оттопыривалось левое ухо. Надя завернулась в халат, убрала руки в карманы. Грибов невольно залюбовался этой поселковой открытостью и простотой, какой не было у Нади в городе.
        Красотка, чего уж. Милая, добрая, хорошая. Прижаться бы к ней, обнять, почувствовать тепло.
        - Кто там? - мягко спросила Надя. - Посетители?
        - Тебе бы отдохнуть…
        - Всё в порядке. Мне легче, правда. Пусть пройдут. Лучше отвлечься, чем постоянно думать о… - она кивнула, развернулась и скрылась в комнате. До Грибова донеслось. - Проведи их, пожалуйста, в мою комнату.
        В её комнату.
        Он мимолётно почувствовал себя идиотом. Бабки деловито обходили Грибова, разувались, словно он был здесь пустым местом. А Грибов никак не мог сосредоточиться, никак не мог собрать мысли в кулак.
        Он поспешил за старушками, чтобы, не дай бог, не забрели куда-нибудь не туда. Показал, где находится Надя.
        В её комнате.
        Старушки зашли внутрь. Грибов, словно лакей, осторожно прикрыл за ними дверь и застыл, прислушиваясь. Донеслись разговоры о разваливающейся печке и о сломанном мизинце. Ничего путного. У Нади горе, а она сидит и выслушивает причитание бабулек, которые вряд ли доживут до следующей весны.
        Почти час он слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Это было странное ощущение: ожидание, когда хочется поторопить время, заставить его бежать немного быстрее. Мыслями постоянно возвращался к Наде и, почему-то, к Крыгину. Надю Грибов любил (чего уж, пора признаться, что любовь не прошла, а лишь затаилась на время), а Крыгина опасался. Эти два чувства смешивались в странный коктейль.
        Крыгин хотел, чтобы Грибов приехал. Так вот он, через дорогу от дома сотрудника администрации. Перейти, постучать в ворота, пообщаться. Вот только зачем?..
        Он вышел на заднее крыльцо, покурить.
        Иногда не хочется, чтобы что-то менялось. Стабильность ставится выше перемен. Пусть река жизни течет криво, иногда мельчает, иногда становится мутной и грязной, но зато хотя бы видно, что за следующим порогом снова светит солнце и зеленеет трава.
        А ведь завтра придется проснуться и жить со всем этим.
        Жизнь, Грибов, уже изменилась. Её не повернуть назад.
        Возле калитки в соседний двор, с обратной стороны стояла пожилая женщина в темном пальто с высоким пышным воротом. На плечах у неё лежала то ли лисица, то ли белка. На голове шляпка с широкими полями. На ногах сапожки - тоже черного цвета.
        Грибов кивнул в знак приветствия. Женщина внимательно посмотрела на него. Потом спросила:
        - А Наташа когда придет?
        - Простите? - не понял Грибов.
        - Ну, девочка ваша. Мы её ждём, потому что время не терпит. Охотники снова рыскают, ищут новую жертву.
        Голос у нее был скрипучий, старческий, хотя на вид вряд ли бы кто дал женщине больше сорока лет. Грибов затянулся, не чувствуя сигаретного дыма:
        - Вы о чем вообще? Я не понимаю.
        - Наташа. Одна из наших, - настаивала женщина. - Ей же столько всего надо рассказать. Боюсь, не успеем. Детали могут исчезнуть, ну.
        Грибов увидел, как из-за угла соседского дома появилась еще одна женщина, примерно такого же возраста. Подошла, взяла первую под локоть:
        - Вы снова запутались, дорогая, - произнесла она, не поднимая на Грибова взгляда. - Пойдемте. Не надо вмешиваться в чужую жизнь.
        - И то верно, - буркнул Грибов.
        Первая женщина посмотрела на Грибова как-то растерянно, будто пришла сюда с единственной целью - получить ответы. А ответов не было. Ветер взметнул снег с сугробов за её спиной, белая крошка легла на плечи и на пышный ворот.
        - Пойдёмте, - женщину повели за локоть в сторону дома.
        На соседской калитке снова висел лист с нарисованный прямиоугольником с точкой. Чертовы деревенские суеверия. Наверняка этот лист что-то да значит.
        - Эй, - крикнул Грибов в спину женщинам. - А что это за лист на калитке? Зачем он?
        Первая женщина полуобернулась:
        - А вы разве не знаете? Это дверь. Если есть желание, можете прийти на обратную сторону.
        - Но не советую, - быстро перебила вторая женщина. - Эта дверь не для вас. Она для тех, кто понимает и умеет.
        - Понимает и умеет, ага.
        Он так и думал. Какая-то суеверная хрень. Хотя, объяснить, что стало с Надиными волосами сложнее, чем прикрепить лист бумаги на калитку.
        Может ли это быть как-то связано?
        Сигарета закончилась быстро, Грибов потянулся было за следующей, но остановился. Рановато. Так и легкие выкашлять можно к сорока-то годам. Вместо этого, наверное, можно сварить себе крепкого хорошего кофе. Тоже, говорят, помогает от стресса.
        Вернулся в дом и в гостиной застал еще одних гостей: четырех женщин сельского вида в неброской дешевой одежде, плохо ухоженных и растерянных. Надя была на кухне, заваривала чай. Платок на её голове не скрывал извилистые белые полоски за ушами и на висках, оставшиеся от (рассыпавшихся? отвалившихся? сгоревших?) куда-то подевавшихся волос.
        - У нас новые посетители? - пробормотал он, наливая в кружку кипяток. - Надь, ты не хочешь, ну, побыть без никого. Хотя бы до завтра.
        - Думаешь, так будет легче? - спросила Надя мягко. - Сидеть в одиночестве… сомнительная идея. Я каждую секунду думаю о Наташе… Я с ума сойду, как только останусь без дела. Уж поверь. Или пойду искать спиртное. Ты этого хочешь? Чтобы я снова сорвалась?
        Грибов пожал плечами:
        - Ты не в одиночестве. Я есть.
        Надя погладила его по щеке, и это был неожиданный, удивительный жест. Грибов ощутил, как по коже пробежали мурашки. Ему захотелось прижать Надю к себе, обнять и не выпускать по меньшей мере тысячу лет. Вместо этого он наклонился и поцеловал её сначала в шею, потом в губы и затем в кончик носа. Надя не отстранилась. Показалось, что даже наоборот - ей хотелось, чтобы он не останавливался.
        - Я люблю тебя, - сказал он слова, которые не говорил очень давно.
        - Мы справимся, - ответила Надя слегка отстранённо. Она думала о чём-то другом. - Ты просто должен понять, что мне лучше сейчас не сидеть без дела. Иначе я плохо себя контролирую. Мне кажется, я уже успела наделать много нехорошего. Пусть уж лучше ко мне очередью выстроятся эти несчастные со всего поселка, чем я буду сидеть и каждую секунду думать о Наташе.
        Надя всхлипнула. Тот самый короткий, безнадежный - всхлип! - который замучил её сегодня в больнице.
        - Не надо, - шепнул Грибов. - Я понимаю. Работай, сколько захочешь. Обещаю не лезть ни в какие дела, даже если эти женщины из семидесятых в гостиной будут предлагать тебе вступить в коммунистическую партию.
        Надя рассмеялась, закрыв рот ладонью:
        - Да ну тебя. Ещё шутит…
        Это была неуклюжая шутка, и они оба понимали в чем её суть.
        Грибов помог Наде отнести кружки с чаем в комнатку под лестницей, а затем вернулся в кухню.
        И вот теперь можно спокойно выпить кофе и выкурить последнюю на сегодня сигаретку. Последнюю, Грибов, без вопросов.
        2.
        Маше почему-то снится больница. Острые и резкие запахи. Бледный свет. Кафельный пол. Гулкий перестук чьих-то каблуков. Одна лампа под потолком мигает. Синие стены. Плакаты: «Профилактика гриппа», «Здоровый малыш», «Кто такой клещ!».
        Чешутся плечи и лодыжки. На них какие-то тёмные пятнышки. Язвы или укусы клопов. Как-то у них в квартире завелись клопы. Отчим изводил их химикатами несколько месяцев, да так и не победил до конца.
        Тени вокруг. Люди в белых халатах. Чувствуется грусть, неопределенность происходящего.
        Мама и папа думают, что всё безнадежно, - неожиданно говорит Наташа. - Они не верят, что я выживу. Так бывает.
        Голос звучит внутри головы, где-то за ушами. Маша физически ощущает отголоски звуков, кружащихся в сознании. Вздрагивает от неожиданности. Мысли вдруг делаются вязкими и липкими. К ним тут же приклеиваются другие мысли. Чужие.
        Наташа появляется у стойки регистрации. Она - призрак или что-то вроде того. Маша таращится на неё, не в силах поверить, что это сон. Слишком уж реалистично.
        Наташа не живая, а будто нарисованная множеством небрежных карандашных линий. Если присмотреться, то можно заметить, что линии эти дрожат и шевелятся. Словно струи воды, образующие силуэт.
        Нет тени. Босоногая. Волосы растрепаны. Обнаженная. Кожа покрыта крупными мурашками.
        Дрожит, переплетается линиями.
        Верное определение - сотканная из воздуха. Невероятное зрелище. Не страшное, а завораживающее.
        Маша, не обязательно говорить вслух - произносит Наташа внутри головы. - Просто думай.
        О чем?
        О разном.
        Маша видит редкие красные линии, сползающие с Наташиной головы. Эти линии похожи на змей. Глаза у малолетки чёрные, бездонные. Щеки, подбородок, шея - в крови. Тугие темные капли вытягиваются, срываются и, обретая свойственную крови тягучесть, падают на пол. Кафель в пятнах крови.
        В реальности Маша, конечно, радовалась тому, как чудесно вышибла из Наташи дух. А здесь вдруг пришла горечь. И когда это она успела превратиться в монстра? Когда обнаружила в себе столько черноты и грязи? Неужели можно оправдать насилие насилием?
        Наташа становится ближе. Перемещается неуловимо на несколько метров вперед.
        Теперь хорошо видно её лицо, разбухшее от синяков. Подтеки на скулах и щеках, темнота вокруг глаз.
        Женщина из-за стойки регистрации проходит сквозь Наташу, едва всколыхнув изгибы серо-красных линий. Линии, похожие на волосы.
        Маша вздрагивает. Зажмуривается, а потом открывает глаза. Рядом стоит отчим с расплывшимся от химикатов лицом. Он шепчет, выплёвывая жёлтые зубы:
        - Даже не думай убегать, выродок. Я всё равно тебя найду. Из Ада нет дверей.
        А Наташа похожа на рисунок из волос. Неправдоподобная, но в то же время реальная. Как и в любом сне.
        Помнишь, я говорила, что могу помочь. Теперь помощь нужна нам обеим. Так странно.
        Малолетка не шевелит губами. Чернота в её глазах шевелится. Это страшно и завораживающе. Маша думает об обезьянах, которые становятся жертвами змей. Отчим, не замечая нарисованную девочку, говорит:
        - Здесь пахнет средством для чистки унитазов. Куда ты меня засунула, а? Открой крышку, выродок. Открой и дай мне немного света.
        Что происходит? - Маша смотрит на малолетку, стараясь не обращать внимания на бормочущего отчима.
        Будет смешно, если я скажу, что это не сон, да?
        Смешнее некуда.
        Наташа перемещается на несколько метров вперед и становится так близко, что Маша может протянуть руку и дотронуться до ее руки. Она видит трещинки на губах Наташи, лиловые пятна с желтоватым отливом на ее правой щеке и сломанные ногти, болтающиеся на кончиках пальцев.
        Внезапно приходит жалость. Верное, но позднее чувство.
        Прости, я…
        Ты всё правильно сделала, - Наташа даже пробует улыбнуться. Капли крови срываются на пол. - Ты нашла верный способ освободить моё сознание. Я не понимала раньше, что происходит. Что-то странное в загородном доме. А теперь очень многое вижу. И могу поделиться с тобой. А это важно.
        Ты говоришь что-то совсем непонятное.
        Сама увидишь. А теперь - просыпайся!
        Маша открывает глаза, щурится от яркого света. За окнами зимняя серость, но лампы над головой - о, как же они светят! В голове затихающий шум волн.
        В дверь стучат. Даже не так - колотят.
        Маша поднимается на локтях в кровати, никак не может сообразить, что происходит. Где она? Это сон или реальность? Квартира, запах химикатов. Влажные простыни. Чешутся плечи и лодыжки. Она скребёт ногтями по коже и замечает капли крови, рассыпанные по постельному белью. Что за странный зуд?
        К горлу подкатывает горький ком, она вскакивает, бежит по коридору под яростные стуки в дверь.
        - Открой девочка, открой! Нам надо поговорить!..
        Кто это? Незнакомый хриплый голос. Участковый? Кто-то из полиции? Родители Наташи решили заявиться? Но почему они зовут именно её, а не родителей?..
        В голове обрывки Наташиных фраз. Ощущение, что мир разваливается надвое - сон и явь. Наверное, так и сходят с ума. Белая вата вместо мыслей.
        В туалете Машу тошнит. Она склоняется над унитазом, выплевывая кислую вязкую массу, которая течет из носа и из горла. А когда поднимает голову, видит, что Наташа стоит рядом - все тот же призрак, сшитый из серых, красных и черных линий. Синяки, ссадины, отвратительная черная рана на голове, потрескавшиеся губы.
        Сон!
        - Я не хочу тебя видеть, - бормочет Маша, стирая вязкую слюну с подбородка. - Зачем ты мне сдалась со своей помощью? Сама справлюсь!
        Не справишься. За тобой пришли.
        - Менты?
        Нет. Кое-кто похуже. Они почувствовали, что я здесь. Знают, как всё может сложиться.
        - Какая-то чушь. Не понимаю.
        Наташа протягивает ладонь. Слышно, как трясётся дверь. Кто-то громко говорит:
        - Открывай скорее, девочка. Мы поможем. Мы вытащим из твоей головы всё ужасное, что там есть. Если позволишь, мы даже сделаем тебя счастливой.
        - Навеки счастливой! - голос раздваивается. Слышно то ли хихиканье, то ли стоны. Непонятно.
        И вдруг что-то с лязгом ломается. Маша выглядывает из туалета и видит, как входная дверь вваливается внутрь, удерживаясь на нижней петле. По полу бряцает вывалившийся замок. А из лестничного пролёта тянется кто-то. Тянется что-то… Сутулое, чёрное, бесформенное.
        - Неужели ты думала, дверь нас остановит надолго? Думала, так всё и закончится?
        Скорее, пойдём за мной!
        Должно быть что-то нелогичное. Неправильное. Страшное! Это ведь сон. Он продолжается.
        Маша разворачивается и кладёт ладонь в сотканную из нитей ладонь Наташи. И сразу же пропадают звуки, а за ними - исчезает свет. Маша вдруг понимает, что её что-то обволакивает. Это нити. Они заворачивают её в кокон. Нити чужих мыслей. Те самые, вязкие, липкие.
        - Подожди. Нет!
        Маша пытается высвободиться, но уже поздно.
        Не сопротивляйся. Я хочу дать тебе знания, которые только что получила сама. Мы будем едины. Так получилось, что ты и я теперь связаны. Буквально, представь? Какая ирония. Я лежу в больнице, а ты - жива и здорова. Благодаря тебе я оказалась на том уровне сознания, где можно понять всё и сразу. Баба Ряба отлично поработала. И, значит, мы теперь вместе. Как в сказке. Ты будешь моими глазами, а я буду твоими мыслями.
        Маша кричит, но крик слышен только внутри её головы. Нити заползают в открытый рот, облепляют глаза, кокон становится плотнее, туже, ещё туже…
        Дверь в летнюю кухню, комнатка под лестницей, и ещё скользкие ступеньки крыльца на задний двор. Калитка. Что за калитка? Лист бумаги, на котором что-то нарисовано. Со звоном лопается лампочка в подвале. Белые червяки извиваются в большой гниющей куче. Баба Ряба. Иголки. Кричащая женщина. пленница. Но чья? Два человека, вбегающих в пустую квартиру. Они увидят трупы. Увидят разлагающееся лицо отчима.
        Я настоятельно рекомендую обдумать свои действия!
        Какой-то очень знакомый голос. Маша вздрагивает и понимает, что сон всё ещё продолжается. Только это как будто не её сон. Да и сама Маша будто теперь не Маша. Их теперь двое в одном теле. Как там звучит в любимой Наташиной песне? «Скованные одной цепью».
        Откуда это? Маша трясёт головой, но становится ещё хуже. Приходят иные знания.
        Она в кухне бабушкиного дома.
        (бабушкиного?)
        Дверь на улицу открыта. Врываются хлопья снега, тающие на пороге. И в дверях замер высокий, но сутулый человек. Черный, лица не видно. Он что-то говорит, обращаясь в бабе Рябе. Говорит торопливо, сбивчиво. В голосе слышится угроза. Доносится:
        Я предупреждал… дело ваше, конечно… вы же помните, чем обязаны…
        А потом картинка рассыпается, и, хотя Маша все еще в кухне, силуэт уже исчез. Вместо него Маша видит что-то, медленно раскачивающееся из стороны в сторону. Будто подвесили на пороге мешок с картошкой.
        Скрип-скрип. Направо-налево. Так ветер играет. Ему нравится играть.
        Веревка, тянущаяся от вбитого в верхнюю часть порога большого ржавого гвоздя. Она ползет вниз, обматывается вокруг толстых ног, темных чулок… Маша опускает взгляд, видит вздернутый подол платья, передник, вязаную кофту и тёмно-синее, вздувшееся лицо. Что-то в нём есть узнаваемое. Что-то очень родное и близкое. Сразу не догадаться. Только извилистые разводы порезов, из которых капает на пол кровь, застрявший между зубов вздутый язык серо-водянистого цвета, как губка. И заплывшие, набухшие веки. Маша понимает, что это Наташины эмоции, Наташины чувства, но ничего не может с собой поделать. Обрывки нитей кружатся в стылом воздухе.
        Я не хочу на это смотреть.
        Скрип-скрип! Направо-налево. Руки бабы Рябы, побуревшие и распухшие от притока крови, задевают деревянный порог и ползут по нему. Под руками не лужа, а целое море крови. В кровь падают снежинки и мгновенно тают.
        Не спасли бабушку ни иголки, ни ножи под порогом, ни заклятья и зелья.
        Не спасли от чего?..
        Открывай глаза!
        Холодная испарина на лбу. Пот собрался на висках. Во рту горький привкус желчи. Надо попросить у мамы жвачку. У мёртвой мамы? Маша грустно ухмыляется.
        Рядом стоит Наташа, сотканная из нитей. Сон продолжается.
        - Вылези из моей головы! - просит Маша и начинает раздирать ногтями кожу на висках.
        Не получится, прости. Я бы и рада. Но мы теперь вместе. Надо вернуться в бабушкин дом и закончить её дело.
        Маша смотрит в зеркало над раковиной и видит в нем отраженье Наташи. Одно лицо наслаивается на другое. Проступают синяки, царапины, ссадины. Трескаются губы. Белки глаз покрываются красной сеточкой лопнувших капилляров. Маша видит кляксы червоточин, набухшие на её обнажённых плечах, на груди, под шеей. Что это такое?
        - Потом ты меня отпустишь?
        Какая ирония. Несколько часов назад Наташа была жертвой. А сейчас всё наоборот.
        Потом у тебя всё будет хорошо, обещаю.
        С обратной стороны двери в ванную комнату висит лист. На нём нарисован прямоугольник с точкой.
        Маша знает, что делать. В снах всегда всё непонятное - понятно.
        3.
        Маша открыла глаза и поняла, что больше не спит. Но в этом «не сне» всё осталось таким же странным, как раньше.
        Она стояла на заднем дворе какого-то дома. Холодный ветер проник под пижаму, оцарапал кожу. Гулко и зыбко затрясся сетчатый забор, сбрасывая снег Маше под ноги. На оледенелых ступеньках отпечатались следы чьей-то обуви.
        - Что происходит?
        Закономерный вопрос, но Маша каким-то непостижимым, чудовищным образом знала ответ. Потому что в её голове всё ещё сидели правильные знания.
        Страх накрыл мгновенно, как порыв ледяного ветра.
        - Что, блин, происходит?
        Разве можно вот так запросто оказаться где-то в другом месте, дотронувшись до нарисованного прямоугольника на листе? Так не бывает. Совсем с ума сошла, подруга. И это закономерно, потому что нельзя просто так убить двух человек и не рехнуться.
        Отраженье шепота с внутренней стороны черепной коробки.
        Сложно объяснить. - это был Наташин голос. - Ты прошла через дверь и оказалась там, где нужно.
        Маша вздрогнула. Ветер с надрывом взвыл, будто приветствовал объявившегося здесь человека. Страх подступил ещё сильнее, зажал в колючих объятиях. Точно, сдвинулась кукушкой. Наверняка лежит сейчас под одеялом, болтает сама с собой, расчёсывает пятнышки зуда, неожиданно высыпавшие по всему телу… Но почему это всё так реалистично? В волосах засели снежинки, ноги начинали неметь от холода, губы и щеки свело… Так не бывает в снах. Да и бреду, наверное, тоже.
        - А если я не хочу всего этого? - спросила она, поёживаясь.
        Боюсь, выбора нет.
        - Понятно. Типа марионетка и все дела.
        Наташа промолчала. Маша выбралась из снега на крыльцо, поднялась к двери, шагнула в тёмный коридор. Внутри было тепло, и от изменившейся температуры Машу затрясло, зубы клацали друг о дружку. Блин, ну не может же быть так всё реалистично.
        - Я схожу с ума?
        Уверяю тебя, что нет. Но это долгий разговор, мы к нему ещё вернёмся. Пока думай об этом, как о мистическом приключении. Читала когда-нибудь мистику? Ну, там, про призраков, ведьм.
        - Ты призрак, а я ведьма? - усмехнулась Маша. Глаза постепенно привыкли к полумраку, она различила большой деревянный стол, несколько опрокинутых стульев, какие-то мешки, трехлитровые банки, стоящие на подоконнике. Окно оказалось зашито большой металлической пластиной.
        Я призрак, верно. Что-то вроде того. А ведьма - это моя мама. По-хорошему, она не должна здесь находиться, но её заставляют. Я это поняла недавно. Без физического тела очень легко перемещаться так, как я делала это раньше.
        - Я ничего не понимаю. - Маша поймала себя на мысли, что говорит шепотом. - От меня-то что нужно?
        Я хочу осмотреть дом. С твоей помощью. Окружающий мир я вижу только так, как видишь ты. Но здесь, в темноте, я вижу больше. В больнице я заглядывала в головы других людей, смотрела их глазами на мир вокруг. Знаешь, что я там видела? Людей, которые уже умерли, но еще не… я не знаю, куда они потом деваются. В то время они еще были в больнице. Один человек сидел на койке возле себя самого, мертвого. Он был одет в полосатую пижаму, а на ногах тапочки. И он плакал.
        - Призраки умеют плакать?
        Я тоже могу заплакать. Только без слез, да и вообще, наверное, это будет воображаемый плач. Внутри твоей головы. Но ты же иногда тоже плачешь понарошку?
        - И людей убиваю, да, - буркнула Маша. Накатила внезапная злость. - Давай без болтовни, хорошо? Напрягает.
        Я посмотрела глазами одной женщины, которая болела. Она уже третью неделю лежит в палате и думает, что никогда из нее не выйдет. У женщины отекли ноги. Там страшно. И я увидела рядом с ней призрака. Очень худой, остроносый человек. Знаешь, я очень сильно испугалась, потому что призрак смотрел мне в глаза. Вернее, в глаза той больной женщины. Но мне показалось, что призрак видит именно меня с обратной стороны… А когда наши глаза встретились… Я вдруг узнала все об этом человеке. Мне стало известно, что его зовут Егором, что ему сорок четыре года, он попал в аварию, когда ехал на мотоцикле в сторону Финляндии. Мотоцикл занесло на скользкой трассе и вышвырнуло с дороги в снежный овраг. Егор сразу сломал шею и умер. Представляешь, его еще даже не нашли. Он до сих пор лежит в сугробе. С дороги не видно, и, наверное, не будет видно, пока не сойдет снег.
        - Зачем ты мне это рассказываешь? - снова огрызнулась Маша. - Я не хочу слушать! Заткнись уже.
        Наташа замолчала на несколько секунд. Потом заговорила вновь.
        Прости. Я так же боюсь, как и ты. Думаешь, я бы хотела оказаться в твоей голове вот так? Ничего подобного. Но это ты мне помогла. Какая ирония, да?
        - Я не боюсь этого. С чего бы? И не такое видала в жизни.
        Наташа не ответила, и Маша запоздало подумала, что оправдывается, как малолетка. Она глубоко вздохнула, собравшись с мыслями. Раз уж угораздило влипнуть, то куда деваться?..
        - Мы вообще где?
        Это загородный дом моей умершей бабушки. Теперь тут хочет жить мама. Я говорила, она ведьма. А ещё есть папа, он приехал помочь и, кажется, вот-вот угодит в беду.
        - Сложно у тебя всё. И куда мне идти?
        Тут за углом летняя кухня. Нужно осмотреть. Там тоже была дверь. Главное, не попадись никому на глаза. Мама сейчас не в том состоянии… Я её даже слегка побаиваюсь.
        Уж что Маша умела, так это оставаться невидимкой до поры до времени.
        Откуда-то из коридора внезапно донеслись голоса. Вспыхнул свет. Маша отодвинулась ближе к двери, готовая выскочить, случись что. В коридоре появились силуэты. Наташина мама шла первой, за ней четыре женщины. Все держали в руках горящие свечи.
        - Посмотрим, что тут у вас, - говорила мама. - Заглянем, добавим, хе-хе.
        Голос у неё был скрипучий, кашляющий, чужой. Хотя откуда Маша вообще могла знать, как разговаривает Наташина мама? Морок, не иначе.
        Открылась дверца под лестницей, огоньки свечей затрепетали. Одна из женщин - высокая, некрасивая и вся какая-то нескладная, сказала:
        - Как же давно я сюда не заглядывала, моя дорогая! Как же приятно вернуться!
        Бабушкина комната наполнена такими странными вещами, что я даже боюсь заглядывать
        Голос Наташи
        - А сверток видела?
        Он пустой. Женщина хочет попросить маму, чтобы та завернула ей в тряпки ребенка. В смысле, наколдовала. Женщина очень хочет ребенка, но у неё никак не получается. Оксана, соседка, привела её.
        - Ты не шутишь про колдовство? Ну или я окончательно свихнулась.
        Это от бабушки. Ведьмин дар. Думаю, она не только детей умела наколдовывать. У меня тоже есть… помнишь, я сказала, что ты выродок. И потом, в туалете… Я всё о тебе знала, потому что видела происходящее твоими глазами. Поселилась к тебе в голову, как сейчас… Прости.
        Дверь комнатки под лестницей скрипнула, закрываясь.
        - Всё так не вовремя, - пробормотала Маша. - Где ты была раньше со своим даром, а?
        Каждый сам решает, как ему поступать. Вряд ли бы ты сделала что-то иначе.
        Наверное, так оно и было. Маша постояла пару секунд, размышляя, собирая лихорадочные мысли в кулак.
        - Угораздило же меня… Куда идти-то?
        На улицу. Потерпи немного, скоро я покажу укрытие.
        На улице вновь накинулся ветер. Неприятно набухли подмёрзшие губы. Сутулясь, как недавний призрак из сна, Маша побежала по снегу в обход дома, к пристройке. Остановилась на мгновение у калитки на соседский двор. Кто-то приклеил скотчем лист с нарисованной дверью. Вместо ручки - черная точка.
        - Это такая же фигня, как была у меня?
        Да. Но нас туда не пустят. Ещё слишком рано. Я чувствую, что меня ждут.
        - Туда - это за калитку что ли?
        В другое место.
        - Тебе кто-нибудь говорил, что ты слишком молчаливая и ничего толком не рассказываешь?
        Много раз. Я пытаюсь сформулировать всё правильно, но не могу подобрать подходящих слов. Эти рисунки - метки, указывающие, куда надо идти. Это мой дар. Раньше я перемещалась сама, как бы прыгала под одеяло и оказывалась где-то, где не должна быть. А теперь вижу эти нарисованные двери. Они для меня. Баба Ряба нарисовала и развесила их для меня, понимаешь?
        - Твоя умершая бабушка, ага. Всё чудесатее и чудесатее.
        Пока проще было поверить, что Маша всё же свихнулась. Бывает же так, что психи неосознанно проходят много километров по бездорожью и холоду, оказываются в таких местах, где никогда бы вообще не были. Так может, её тоже занесло сюда волей психического срыва?..
        Размышляя, Маша обогнула дом. На улице темнело. Небо стремительно становилось темно-лиловым, похожим на перезрелую сливу. Остатки солнечного света рассеялись по земле, играя снежными искорками.
        Дверь летней кухни была приоткрыта. На застылом пороге у ног торчало что-то чёрное, бесформенное, сквозь лёд были видны кусочки ржавой соломы. Маша задумчиво почесала запястье, где проступило ещё одно тёмно-красное пятно. Надо бы купить мазь от раздражения кожи. Сумасшедшим продают, интересно?..
        Заходи.
        Ну, что ж, даже если это шизофрения, то от неё всё равно никуда не деться.
        4.
        Сизые блики света выхватывали из темноты старую раковину с краном и зеркальцем на белой стене, колонку, стол, укрытый скатертью, навесные полки с посудой. Черная труба тянулась по стене и исчезала в соседней комнате, где стояла старая печь с огромным котлом.
        Маша каким-то невероятным образом вспомнила, что баба Ряба никогда не подпускала внучку к этой печке. Боялась чего-то. Мимо печки в курятник она проходила с бабушкой вместе и никогда без неё.
        Эти воспоминания наслоились на её собственные, вытеснили их. Чужие, но как будто свои.
        - Нам куда? - спросила она, оглядываясь.
        Голос Наташи в голове:
        Через курятник
        И снова чужие/свои воспоминания.
        Если пройти вдоль курятника, то ещё через одну невысокую дверь можно попасть в кирпичную пристройку, где Цыган держал самогонный аппарат. Там же Цыган поставил диван и телевизор, оборудовал небольшой столик с микроволновой печкой и поставил радио, из которого постоянно играли старые песни - Алла Пугачева, Лев Лещенко, Иосиф Кобзон. В пристройке Наташа была всего два раза - ходила с бабушкой из любопытства. Цыган не запрещал к нему приходить, но, во-первых, действовал бабушкин запрет на печь, а, во-вторых, Наташа боялась ходить одна через курятник. Ей всегда казалось, что какой-нибудь особо агрессивный петух набросится на нее и заклюет. Впрочем, небеспочвенные страхи.
        …Куриц в курятнике давно уже не было. Бабушка перерубила их, когда решила, что уже слишком стара, чтобы держать хозяйство. На двери Маша снова увидела лист бумаги с нарисованным прямоугольником-дверью. Наташа сказала:
        Каждая ведьма чувствует свою смерть. Вот и бабушка почувствовала и решила подстраховаться. Разместила двери в разных местах. Кто видит - тот поймет!
        - И откуда ты это знаешь?
        Думаешь, я хотела знать? Оно само…
        Маша прошла мимо печки и котла, укрытого металлической крышкой. В тесном помещении неприятно пахло - то ли плесенью, то ли застоявшейся водой. На низком отштукатуренном потолке собрались капли влаги.
        Не задерживайся здесь
        - Почему?
        Я… - Наташа запнулась. - Мне кажется, здесь слишком много теней. Помнишь, я говорила тебе, что могу видеть призраков, которые только что покинули свое тело? Так вот… я вижу, что здесь было очень много призраков. Они растворяются со временем, превращаются в тени, скапливаются по углам и тихонько исчезают в небытие. Тени повсюду здесь
        - Откуда они взялись? Твоя бабушка складывала тут трупы или что?
        Я не знаю. Картинка не хочет складываться. Как будто меня ведут на коротком поводке. Одна нарисованная дверь, другая… А что будет за последней дверью?
        - Меня не спрашивай, - буркнула Маша. - Я уж точно на коротком поводке.
        Наташа промолчала. Маша торопливо пересекала курятник. Под ногами скрипели опилки. Темнели деревянные балки, мохнатые гнезда, торчали пучки старой соломы, дрожала блестящая паутина.
        Маша задела что-то ногой, и оно покатилось по полу. В темноте не разобрать - шар или… яйцо? Она наклонилась, нашарила что-то овальное и теплое. Действительно, куриное яйцо. Черное, шершавое, будто покрытое мелкими чешуйками.
        Баба Ряба рассказывала Наташе страшные сказки, закладывая их смысл в голову, оставляя в детской памяти засечки на будущее. По спине пробежал холодок.
        Она положил яйцо обратно на пол и торопливо пошла дальше. Курятник был вытянут, как линейка, дверь в комнату Цыгана находилась в самом конце, метрах в пяти впереди.
        - Странно тут всё, - пробормотала Маша. С дряхлых потолочных балок свисали сверкающие нити заиндевевшей паутины. За окнами ничего не было видно, только проникал густой сизый свет, наливающийся темнотой.
        Мы уже в другом мире, - ответила Наташа. - Это одна из деталей, которую подсунула баба Ряба. Надо собрать их вместе, чтобы увидеть полную картинку.
        - Именно за этим мы и бегаем? Собираем картину?
        Баба Ряба хотела мне что-то сказать. Она знала, что я вижу картинки в голове. Она много раз говорила, что у меня дар.
        - Ещё немного таких разговоров, и я уже не буду жалеть, что разбила тебе голову.
        На последней двери курятника не висело никаких листов. Только клочья старой паутины, будто никого здесь не было много-много лет. Маша взялась за ручку, потянула. Дверь засвистела проржавевшими петлями. Изнутри комнаты дыхнуло чем-то кислым, словно перегаром.
        Главное не бояться. Вернее, бояться-то можно, но ровно до той степени, пока не захочется бежать.
        Комнатка Цыгана была совсем крохотной. Диван занимал всю левую стену. У окошка с занавесками на холодильнике стоял старый телевизор с чёрным выпуклым экраном, а возле него - электрический чайник. Света из окна пока еще хватало, чтобы рассмотреть всё в деталях.
        С противоположной от дивана стороны возвышался самогонный аппарат. Это была пузатая уродливая конструкция, с множеством каких-то трубочек разнообразных форм и размеров. Были спиралевидные, гибкие, прямые, тонкие и толстые, с дополнительными трубочками внутри, разноцветные. На боку аппарата блестел под стеклом большущий термометр. Свисали и валялись на полу, словно дохлые змеи, резиновые трубки. Тут же, под массивным треногом, на котором покоилась конструкция, лежало опрокинутое ведро.
        - Никого нет, - пробормотала Маша.
        Хотя, кого она ожидала здесь встретить? Монстра из-под кровати? Мертвую Наташину бабушку с синюшным лицом и вывалившимся распухшим языком? Неизвестного ей Цыгана с топором в руках?
        Отчима?.. Образ выскочил перед глазами сразу же - окровавленное лицо с оттянутыми вниз набухшими чёрными веками, закатившиеся глаза, вывалившийся язык…
        Подойди к этой штуке, - попросила Наташа, - я что-то чувствую.
        Самогонный аппарат больше всего был похож на уснувшего робота из фильмов, или на чудовище, у которого вместо рук стеклянные трубки, а шланги - это дополнительные конечности, которыми можно обвить жертву за шею, сдавить крепко, не давая вздохнуть.
        Маша тряхнула головой, безрезультатно пытаясь избавиться от наваждения. Лицо отчима не исчезло, но переместилось куда-то на периферию.
        - Хорошо, посмотрим, что тут у нас…
        Она обошла аппарат несколько раз, разглядывая клапаны, ручки, колечки, трубки. Споткнулась о вспоротый мешок с сахаром, и из него высыпались на пол рыжие от влаги кубики рафинада. Маша присела на корточки, взяла несколько кубиков в руку. Они были ледяные и рыхлые, почти сразу же начали крошиться.
        Наташа внезапно сказала:
        Так сложно. Но, кажется, я поняла, что тут произошло.
        - Ты о чём?
        Мою бабушку убили, ты видела. И Цыгана. Всё это выглядело так, будто спившийся сожитель убил бабушку топором и подвесил на пороге. Ужасная смерть.
        Шлеп!
        По щекам словно провели холодной мокрой тряпкой. Перехватило дыхание. Маше показалось вдруг, что воздух в метре перед ней исказился, стал плотнее.
        Кисло запахло самогоном, и еще чем-то неприятным… чем-то… запах крови, точно. Маша вспомнила, как он просочился в ноздри в школьном туалете. Густой, солоноватый.
        - Что это был за звук? - она осторожно повернулась, но никого не увидела. - Не молчи, эй. Ты в курсе?
        Шлёп!
        Будто кто-то невидимый хлопнул влажными ладонями.
        Не закрывай глаза! - шепнула внутри головы Наташа, и Маша представила её перепуганной тенью, забившейся в уголок чужого сознания. - Всё, что находится за закрытыми дверями, обретает реальность.
        - Не собираюсь я ничего закрывать! - Маша осмотрелась ещё раз. Никого. В блёклом, налитом серостью свете трепетали встревоженные пылинки.
        Возвращайся в курятник. Но не беги. Осторожно, чтобы тебя никто не почуял.
        - В смысле? Ты уже всё узнала?
        Шлёп!
        Где-то совсем рядом. Маша снова неосознанно крутанулась на месте. Знала бы, что так будет, прихватила бы с собой нож…
        Холодный ветер лизнул обнажённые плечи и коснулся шеи.
        Шлёп!
        Воздух задрожал, закачалась лампа под потолком, а вместе с ней закачались тени, принялись извиваться, растягиваться, словно ожившие.
        Что-то коснулось Машиной обнаженной ноги. Что-то скользкое и холодное. Маша взвизгнула, прыгнула в сторону двери, забыв о наставлении, но в этот же момент дверь распахнулась сама собой. За ее пределами, увидела Маша, больше не было курятника. Там клубилась чернота, будто густой дым от горящих покрышек - едкий, плотный, почти живой.
        Соваться туда не было никакого желания.
        Шлёп!
        - - Твою мать! Что мне делать-то? Отвечай! Живее! - Маша почувствовала, как подступает паника - опасная штука, от неё надо избавляться как можно быстрее.
        Я перепутала!
        Наташин визг отозвался болью в ушах и висках.
        Закрывай глаза, быстрее! Он не уйдёт, пока не покажет! Закрывай!
        - Кто? Кто не уйдет?! Что происходит?
        Лампа летала из стороны в сторону, словно подхваченная ураганным ветром. Со звоном рассыпалось стекло, впуская густой мокрый снег хлопьями, и это всё закружилось в воздухе. По комнате заиграли крохотные пятнышки света. Миниатюрный смерч из осколков и снега. Представить страшно, что будет с человеком, если он окажется в эпицентре.
        Шлёп!
        Быстрее же, ну! Что ты как копуша!
        Маша глубоко вздохнула. Жаль, нет ножа. Закрыла глаза.
        Цыган?
        Она видела комнату даже с закрытыми глазами, но все здесь выглядело …немного… по-другому. Мир исказился, расплылся, сделавшись похожим на… сон? Осколки замедлили полет, снежинки застыли. Тени тоже замерли, искромсав пол, словно шахматную доску, на светлое и черное. На расстоянии вытянутой руки стоял тот самый Цыган. Наташа знала его. Теперь знала и Маша.
        Шлёп!
        Это были не хлопки ладоней, о, нет! Звук босых мокрых ног по полу, вот что это такое! Вернее, не мокрых, а…
        С Цыгана слезала кожа. Как будто сначала он надел на себя что-то вроде кожуры от вареного лука - прозрачное, скользкое и наверняка липкое - а затем оно начало с него сползать. Прозрачные влажные лохмотья свисали с щек, из-под глаз, с кончика носа и с подбородка. Большие водяные пузыри набухли на шее и на груди. Цыган был полностью обнажен, и Маша увидела россыпь мелких прозрачных волдырей на животе, и ниже живота… на волосатых ногах… стопы были сплошь покрыты сочащейся сукровицей. Когда Цыган делал нетвердый шаг - шлёп! - на полу оставались влажные следы, вперемешку с ошметками мертвой влажной кожи.
        На кончике его носа звонко лопнул волдырь, желтоватая жижа закапала на пол. Маша почувствовала, что её сейчас стошнит.
        Она вдруг поняла, что не может пошевелиться. Здесь, как во сне, всё происходит против воли. Нельзя просто так взять и убежать. И открыть глаза, выходит, тоже нельзя.
        Воображаемый мир за закрытыми глазами оказался чрезвычайно не воображаемым.
        Цыган протянул руку со скрюченными пальцами. С них тоже, как полупрозрачная перчатка, сползала кожа. Маша видела черные волосы на запястье, скрутившиеся, как если бы к ним поднесли зажженную спичку.
        Кончик указательного пальца осторожно дотронулся до Машиной щеки под глазом. Паленой кожей воняло так, что заурчало в животе. Маша ощутила тот самый холод, словно это ветер скользнул по коже.
        Ведь если открыть глаза, то все это исчезнет, правда?
        Мир растворился после прикосновения. Исчез свет, и только тени расползлись вокруг. Возникли звуки: тяжелый топот ботинок, скрип ступенек, металлический лязг, неразборчивые голоса.
        Тень самогонного аппарата вдруг надулась пузырем, а возле неё возникли еще тени. Человеческие. Наверное, это были призраки, как их видела Наташа. Исчезающие в небытие.
        Голоса. Неразборчиво.
        Холод по ногам.
        Она увидела чей-то силуэт, стоящий спиной. Темный плащ ниже колен, ботинки, руки скрещены позади, и в них зажат шприц.
        Говорят, если влить спирт в кровь, то человек умирает в страшных мучениях.
        Откуда это?
        Детали общей картины
        Надо ввести в вену двести пятьдесят миллилитров спирта. Очень, очень неприятная смерть.
        Маша разглядела Цыгана. Здорового, живого Цыгана. Он стоял около аппарата и протирал руки полотенцем. В уголке губ зажата сигаретка. Обнажен по пояс, а штаны закатаны до колен. Цыган был очень волосат, прям вставший на задние лапы пес. Он как раз собирался разливать новую порцию, когда появился… кто?
        Плащ, сутулый, молчаливый.
        Я знаю его. Да, Наташа? Мы обе его знаем!
        Пошевелиться невозможно, закричать невозможно! Это ожившая картинка, большая деталь мозаики из прошлого! А дверь, через которую пришлось пройти - остаточное явление, последняя надежда бабы Рябы на Наташу.
        Наташа, ты ведь смогла попасть сюда, да? Заглянуть в прошлое, потому что этого хотела бабушка? Она успела зацепиться за осколки того, что уже произошло. Ценой своей жизни. Сохранила для тебя картинку, использовав твой дар. Умно.
        В этом искрящемся осколке прошлого сутулый человек, друг Крыгина собирался сделать что-то очень нехорошее с Цыганом.
        Вколоть ему спирт в вену, подсказала Наташа, а когда Цыган потеряет сознание, он его убьет. А потом и бабушку.
        Сутулый неожиданно резко подался вперед, ударил Цыгана коленкой между ног. Потом зажал его голову подмышкой и принялся бить и бить кулаком. Сигаретка выпала из губ Цыгана, искры разлетелись в стороны. Самогонный аппарат гудел и шипел, выплевывая пар, будто взбесившийся бык.
        Маша не могла открыть глаза. Она видела, как изо рта Цыгана тянется тонкой струйкой слюна. Он упал сначала на колени, а потом лицом вниз. Сутулый развернулся - тут только она увидела его лицо! Губы искривлены, глаза выпучены, волосы растрепались, обнажая седые пятнышки на висках. Он перевернул Цыгана на спину, нащупал его руку и всадил иглу в вену на изгибе локтя. Вдавил клапан до упора, выдавливая мутноватую жидкость. Поднялся, отряхиваясь. Зацепил рукой самогонный аппарат.
        Вух! Пшшш! Одна трубочка обдала паром, и сутулый невольно отпрянул, матерясь сквозь зубы. Раздвинул двумя пальцами узелок галстука на шее. Поправил ворот белой рубашки.
        - Ну, с-сука!
        Он вырвал несколько резиновых труб, и из дыр шипя потекли мутные струи самогона. Пол покрылся дымкой. Спирт побежал ручейками, затек под обнаженную спину Цыгана. Тот дернулся, раз - другой, а затем попытался сесть и вдруг закричал. Громко, не по-человечески, рвя голосовые связки.
        Сутулый взял в охапку несколько шлангов, направил их на Цыгана и прокрутил до упора круглые рычаги.
        Шланги задрожали, задергались в его руках, и из них хлынула дымящаяся жидкость. Цыган попытался подняться, начал стаскивать с себя задымившиеся штаны, но только поскальзывался в луже кипящего спирта, барахтался и отчаянно, громко хрипел, будто подавился чем-то.
        На теле вздулись волдыри. Часть из них лопалась сразу же с брызгами крови, часть сползала, обнажая тёмно-розовую плоть. Хрипящий Цыган обмяк, словно он очень устал плавать в этой кроваво-спиртовой жиже. Так и не поднявшись, он снова растянулся на полу, лицом вниз, поджав под себя руки, укрытый легкой спиртовой дымкой.
        Сутулый отшвырнул трубки и, брезгливо потирая ладони, отошел к дивану.
        Щеки лизнул холод. В сумраке увиденного прошлого возникла пугающая тишина.
        Сутулый достал мобильник, кого-то набрал.
        - Да, со спиртогоном закончил, - сказал он. - Осталась бабка. Ну, с ней будет легко. Я в курсе, что она может мне башку оторвать, если успеет. Не страшно. Вы там не переживайте. Готовьтесь к приезду гостей на днях, а я тут улажу. До встречи, уважаемый.
        Он убрал телефон и несколько секунд задумчиво смотрел на тело Цыгана. Пробормотал:
        - Прости, дружище, но это всего лишь бизнес. - и вышел вон из комнатки.
        Мир вдруг снова обрел краски. Мёртвый Цыган исчез, а вместо него вернулся тот, который стоял перед девушкой - призрак, воспоминание, кто угодно…
        Цыган отстранился и застыл, пытливо вглядываясь в девочку. Все, что он хотел показать - показал.
        Правый глаз его распух и сделался похожим на пузырь с черным кругляшом в центре.
        Цыган был не страшный, он не пугал.
        - Я все увидела… - прошептала Маша, вглядываясь в это отвратительное, но вместе с тем несчастное лицо.
        Цыган стал медленно отходить спиной назад - шлёп! шлёп! - и вместе с тем, как он удалялся, застывший мир вокруг начал приходить в движение.
        Медленно, словно нехотя, закачалась лампа. Закружились снежинки, завертелись осколки стекла, заскрипели половицы. Кусочки прошлого, которые успела захватить бабушка, ожили, будто хотели проводить призрака в последний путь. Успеть! Быстрее! Пока он не исчез навсегда в каком-то другом мире, за дверьми, которые можно открыть только один раз в жизни!
        Цыган отошел на несколько метров, укрывшись тенью, как пледом, а потом развернулся и пропал в темноте между диваном и рельефной батареей.
        Можно открыть глаза!
        Шепот Наташи внутри головы.
        Маша моргнула.
        Осколки звонким водопадом осыпались на пол. Лампа застыла. Ветер затих, и воздух вокруг словно решил поиграть в «замри».
        - Чёрт побери, я действительно это видела!
        Мы обе видели.
        - Этот сутулый! Каким-то образом я знаю, кто он. Друг вашего соседа, да? Твои знания передались мне.
        Маша вышла из комнаты, мимо печи и котла, в летнюю кухню, из нее - на улицу.
        Ледяной ветер накинулся, будто старый знакомый. Маша застыла на пороге, набрав полные легкие холода.
        - Это он пришёл ко мне, верно? Каким-то образом он узнал, что ты сидишь в моей голове. Хотел избавиться от тебя и от меня. Что ты ещё знаешь?
        Бабушка оставила несколько дверей. Нужно пройти через них, чтобы собрать все детали
        - И тогда мы увидим полную картину?
        Я не знаю. Но пока не проверим - не узнаем.
        Маша поднялась по скользкому крыльцу к двери в дом со стороны заднего двора. Она услышала, как скрипят подъездные ворота. Кто-то въезжал на машине во двор. Если бы Маша задержалась на несколько секунд и выглянула из-за угла дома, то увидела бы Крыгина и сутулого в плаще, которые вышли из автомобиля и направились к дому.
        Но она не задержалась и юркнула в сени, чтобы быстрее собрать оставшиеся детали пазла.
        5.
        Грибов вышел на переднее крыльцо, в тапочках, в рубашке и брюках, поленившись набросить хотя бы куртку. Длинный выдался день.
        Затянулся едким дымом, глубоко вздохнул, выдохнул. Мороз колол щеки и нос. Как приятно нарушать собственные обещания. Он будет курить, похоже, пока не закончатся сигареты в пачке.
        Надо вернуться в город, обязательно и как можно скорее, потому что ездить в больницу из поселка невыносимо долго и не практично. Ещё, скорее всего, в копеечку влетят лекарства, лечение, содержание. Если Наташа быстро поправится - это одно. А если нет? Что будет, если она останется в коме, или будет парализована до конца жизни? Это совсем другой поворот, совсем другая судьба…
        В любом случае, надо сначала осознать. И ему, и Наде. А вдвоем они горы свернут. Как раньше, как до развода.
        Он затянулся снова. В сгущающихся на улице ранних сумерках увидел вдалеке свет фар - редкое для этих мест явление. Кто-то ехал со стороны центральной трассы, причем ехал неторопливо, словно искал что-то.
        Заблудился?
        В затылке разлилась тупая дрожащая боль.
        Автомобиль принадлежал Антону Александровичу Крыгину. Тот подъехал к своему двору, остановился. Из автомобиля вышли двое, старые знакомые. Крыгин как будто знал, что Грибов за ним наблюдает. Сразу же повернулся, помахал рукой, приглашая подойти.
        Ага, только ради этого и вышел… Тем не менее, Грибов спустился с крыльца, подошёл к калите, скрипя тапками по сухому снегу.
        - Здравствуйте, уважаемый! - крикнул Крыгин, по крысиному улыбаясь. Его сутулый друг стоял неподвижно, запустив руки глубоко в карманы плаща. - Я так и знал, что вы приедете! Семья - это лучшее, что есть в жизни, да? Помните наш уговор?
        - Какой уговор? - хмуро спросил Грибов, хотя, конечно же, помнил.
        - О том, что я покажу вам колдовство. Вы же просили, требовали доказательств! Так вот, они есть. Сейчас самое время. Идите к нам, ну же.
        Крыгин улыбался. Улыбка вызывала отвращение. Грибов хотел уже было закрыть калитку и вернуться в дом, но в этот момент сутулый выудил руки из карманов и сделал несколько жестов. Пальцы его были растопырены и шевелились. Грибов почувствовал, как неведомая сила вдруг резко дёргает его за запястья, за ноги и затылок. Будто к частям тела были привязаны веревочки, а сутулый ими управлял.
        - Будьте так любезны! - говорил Крыгин. Из рта его вылетали облачка пара. - Пойдёмте скорее. Это очень, очень увлекательное занятие. Вы когда-нибудь пользовались топором? Мы тут в посёлке люди простые. Кур разводим, гусей, ещё всякое разное. Головы рубим направо и налево.
        Грибов пошёл против своей воли. Он хотел закричать, но не смог раскрыть рта. Жгучая боль разлилась по позвоночнику. Его протащило через дорогу. Левый тапок слетел на полпути. Сигарета выскользнула из оледеневших губ. Через несколько секунд он вдруг оказался около чёрного автомобиля. Крыгин потирал руки в чёрных блестящих перчатках.
        - Я покажу вам глубины колдовства, если позволите, - сказала он. - Сначала будет страшно, но потом понравится, обещаю.
        Сутулый шевельнул пальцами и онемевшего, безвольного, парализованного Грибова швырнуло в снег. Он упал к ногам Крыгина, к его гладким и дорогим ботинкам.
        - Вот таким вы мне больше нравитесь, Артём, - брезгливо сказал Крыгин, а потом обратился к сутулому. - Кладите его на заднее сиденье. Пора выезжать на охоту.
        Глава тринадцатая
        1.
        За окном разошлось. Грибов смотрел на мечущуюся снежную вьюгу, пытался разглядеть хоть что-нибудь среди этого белого хаоса, но не видел ничего, будто мир исчез, а остался только жаркий салон автомобиля. Внутри пахло чем-то едким, неприятным. Под зеркалом заднего вида раскачивалась елочка, то и дело нервно подпрыгивая следом за автомобилем.
        Вёл сутулый. Рядом с Грибовым на заднем сиденье развалился Антон Александрович. На коленях у него лежал топор.
        Грибов хотел спросить куда его везут. О, он бы задал сейчас много вопросов, но слова застряли в горле, язык не слушался, а губы покрылись холодком онемения. С его телом происходило что-то неправильное. Руки дрожали, голова подёргивалась, как у паралитика. В области живота покалывало.
        - Вы хороший человек, Артём, - сказал Крыгин негромко. Он улыбался, отчего снова походил на крысу. - Мне вас даже жаль. Самую малость, если позволите. Все мы когда-то были хорошими людьми. Знаете, плохими ведь не рождаются. Это банально, но правда. Мы попадаем в этот мир, наполненные хорошестью по самое горлышко. А потом расплескиваем это чувство. Не бережём. Источаемся. Приходится заполнят чем-то другим, да? Например, злостью. Или горечью. Обидами разными, гневом, ревностью. Мы превращаемся в коктейль «Молотова», который может вспыхнуть в любой момент. Я уже давно превратился. Мой товарищ - тоже. А в вас, Артём, ещё было много всего хорошего. Не расплескали.
        Грибову не понравилось ёмко брошенное слово «было». Он вытаращился на Крыгина, отчаянно пытаясь разомкнуть губы, издать хоть какой-то звук.
        - Не нужно, - продолжал улыбаться Крыгин. - Это колдовство. То самое, в которое вы не верите. Вот, смотрите.
        Он положил топор под ноги, склонился куда-то, долго шарил там в темноте, потом достал зелёный термосок. Раскрутил его, понюхал.
        - Из старых запасов, почти выдохлось, но ещё работает. Отличное зелье, скажу я вам. Одурманит кого угодно.
        Он поднёс горлышко к носу Грибова, и тот мгновенно вспомнил запах жидкости в пиале, которую подсовывали ему в подвале.
        - Несколько глотков - и отлично себя почувствуете. Держите. Это зелье - на любовь. Ваша тёща собирала. Отлично варила, скажу я вам. Люди из города приезжали, чтобы приобрести.
        Холодный край коснулся губ. Грибов почувствовал, как вязкая жидкость просачивается сквозь зубы, растекается по горлу. Он слабо дёрнулся - всего лишь на несколько сантиметров - чем вызвал смех у Крыгина. Сутулый засмеялся тоже, тихим кашляющим смехом.
        - Куда уж вам сопротивляться, - сказал Антон Александрович, одной рукой придерживая нижнюю челюсть Грибова, а второй вливая жидкость. Металл выбивал на зубах чечётку.
        Грибов подавился, закашлял, жидкость пошла носом, брызнули слёзы. Горло налилось жаром и как будто распухло.
        - Жадный вы, однако, - сквозь смех продолжал Крыгин. - Это хорошее качество, полезное. Пейте до конца, глотайте же, ну.
        Он и глотал, чтобы не захлебнуться. Очень хотелось жить.
        Когда питьё закончилось, Крыгин убрал термосок и снова положил на колени топор.
        - Через пять минут к вам вернётся контроль над телом, - сказал он уже без всякого смеха. - Вы почувствуете некоторое недомогание. Возможно, станете злиться на себя, захотите наложить руки и всё такое. Но потом любовь к жене и дочери вытеснит все остальные чувства. Они единственные, кто у вас остался в этой жизни. Центр вселенной. Надя - золотце. Вы ради неё готовы на всё, если позволите. Ножки ей будете целовать, руки омывать, делать всё, что она скажет. И ещё, не забывайте, вы переезжаете…
        Грибов сообразил, что Антон Александрович монотонно бубнит что-то правильное и нужное. Эти слова убаюкивали. Они просачивались в мозг и оседали там, вытесняя все остальные мысли.
        Наденька. Самый нужный человечек. И как он раньше не догадался?
        Кончики пальцев начало покалывать. Левая нога ощутимо дёрнулась, с хрустом разогнулась в колене.
        - Повторите, - велел Крыгин, и Грибов - сам не ожидая - повторил.
        - Она у меня лучшая. Сгорает на работе, себя не бережёт. Всё ради деревни, ради здоровья её жителей. А ещё успевает учиться, дочь воспитывать, по хозяйству бегает. А я, сволочь такая, сбежал в город и забыл.
        - Самая большая ваша глупость - развод, - сказал Крыгин.
        - Самая… большая… моя…
        На губах остался кисловатый привкус. Хотелось слизнуть его, избавиться, а не выходило. Мысли затуманились окончательно. Грибов хотел что-то сказать, что-то вспомнить, но правильные слова застревали в горле, а вместо них вылетали другие, тоже правильные, но чужие, будто не его.
        - Надо вернуться. Дрова нарубить. По хозяйству помочь. Там два баллона из-под газа стоят, пустые. В летней кухне прибраться бы. Вытащить самогонный аппарат, разыскать все бабкины ловушки…
        - … иглы вытащить. Не нужны они больше, - бубнил Крыгин, всаживая слова Грибову в голову, как гвозди.
        -… собаку найти. Дворнягу. Из города, привезти…
        - И ещё забор соседский поправить, чтобы никто не перелезал…
        - Мало ли какая гадость появится, следить надо…
        - А за советом - через дорогу. Плохого не посоветуют…
        - Ежели что, всегда готов помочь мой товарищ. Он у меня давно, верный и способный к самопожертвованию.
        - Твой товарищ.
        - Наш товарищ!
        Грибов вытянулся на сиденье, задрав руки, повертел головой, разминаясь. Чувствительность вернулась, но сейчас он не мог с уверенностью сказать - а был ли вообще парализован.
        - Вот и славно. Вы, Артем, записывайте, а то забудете. Если позволите, я вам блокнотик из администрации подарю. У нас есть.
        Крыгин выудил из внутреннего кармана блокнотик в мягком переплёте, вложил Грибову в протянутую ладонь. Грибов почему-то сильно обрадовался подарку. Прижал его к груди. Мысли сделались весёлыми. Он уже не боялся за свою жизнь, а вид топора на костлявых коленях Антона Александровича вызывал уважение. Простые люди с топорами не ездят.
        - Куда мы, собственно? - спросил он.
        Беспокоил только привкус на губах. Грибов зажал уголок губы зубами, слегка прикусил, до крови. Что-то чёрное шевельнулось в мыслях, будто дурное воспоминание, и сразу растворилось.
        - Уже приехали, - ответил сутулый. - Как всегда, вовремя.
        Автомобиль начал притормаживать. Несколько раз его хорошенько тряхнуло, прежде чем заглох мотор. Ярко вспыхнули фары дальнего света, и Грибов разглядел деревья, укутанные в пляшущие хороводы снежинок.
        - Пойдёмте, Артём, - сказал Крыгин, открывая дверцу и впуская в салон холод, ветер и снег. - Надо завершить инициацию.
        Грибов вышел тоже. Ноги провалились по щиколотку в сугроб. Холод обжёг обнажённые участки тела.
        Они находились в лесу. Сзади тянулись две глубокие свежие колеи. Вокруг нависли деревья, завывал ветер - вот прям как в сказке! - а густой снегопад сужал видимость до двух-трех метров.
        Сразу же задрожала челюсть, зубы звонко клацнули друг о дружку. Ветер рванул под одежду, оцарапал щеки, швырнул в глаза колючую горсть. Грибов отчётливо понял, что если он проведёт здесь больше десяти минут, то точно околеет до смерти. В такой-то одежде. А значит, никакого ему больше второго шанса, не увидит любимую бывшую, не поможет в нелёгком деле…
        Крыгин взял его под локоть, силой потащил вперёд. Грибов трясся, но послушно передвигал ноги.
        - Мы ненадолго, - почти кричал Крыгин. - Не бойтесь, не замёрзнете. И не таких вытаскивали!
        Ветер рвал его слова на кусочки, разносил их по лесу.
        Куда-то исчез сутулый. Грибов не поднимал головы, но видел цепочку рыхлых следов, петляющую рядом.
        Становилось темнее, они удалялись от автомобиля. Через минуту или две Грибову показалось, что он оглох, потому что не было слышно ничего, кроме угрюмого дыхания леса. Ресницы замёрзли. Челюсть дрожала так сильно, что заболели мышцы. Пришла нелепая слабость, какая бывает, если очень долго быстро плыть в воде и потом внезапно остановиться. Захотелось лечь на снег, перевести дыхание, восстановиться.
        Вот здесь он сейчас и умрёт. Глупо было верить Крыгину. Завели в лес и оставили. Никто его не найдёт до весны, а то и вообще никогда.
        Словно учуяв его мысли, Крыгин остановился.
        - Встряхнитесь, попрыгайте, - велел он. - Мы пришли. Сейчас всё будет. И вот держите. Это вам.
        Он протягивал Грибову тот самый топор, держа его двумя руками за широкое лезвие.
        Грибов подпрыгнул несколько раз. От лютого мороза, конечно, не спасало. Деревья вокруг обступили неимоверно, темнота сгустилась ещё больше. Небо было чёрное, непроглядное.
        - Я не понимаю, что происходит, - с трудом выдавил он. Слова болезненно отдались внутри головы.
        - А вам и не надо понимать. Берите.
        Грибов принял из рук Антона Александровича топор. Тот был тяжёлый, добротный. Сразу видно, штучная работа. На лезвии налипли снежинки. Крыгин нежно стёр из кончиком пальца. На лице его блуждала задумчивая улыбка, будто глядя на топор, он вспоминал что-то невероятно прекрасное. Возможно, свою жену.
        Грибов решил, что, если выберется отсюда, сразу же отправится к Наде, прижмёт её к себе, ощутит запах её волос, кожи. Он даст понять, что любит её сильнее всего в жизни. И никогда, никогда не бросит.
        Из-за деревьев кто-то показался. Тени пришли в движение, а ветер взвыл с новой силой, как голодный пёс. Крыгин полуобернулся и помахал рукой.
        Силуэты метались, извивались, дёргались. В какой-то момент раздался пронзительный женский вопль - и Грибову удалось, наконец, разглядеть, кто идёт в их сторону.
        По снегу медленно брёл сутулый. Он был без плаща, а в брюках и красном свитере с высоким горлом. Правой рукой сутулый будто грёб, сметая со своего пути снежные вихри, а левую оттянул назад - он тащил за собой извивающееся женское тело, плотно обхватив обнажённую ногу чуть ниже щиколотки.
        Женщина кричала. Её длинные волосы развевались на ветру. Она пыталась выгнуться, вырваться, сбежать, но сутулый упорно шёл вперёд, будто не замечая отчаянных попыток пленницы.
        Грибов понял, что во рту у него пересохло. Болезненно пульсировала ранка в углу губы.
        Сутулый подошёл совсем близко, развернулся, сгрёб женщину в охапку и швырнул её к ногам Крыгина. Женщина упала на колени, взмахнув руками. Она была обнажена, и Грибов первым делом со смущением отменил, что у неё большие и чёрные соски, особенно контрастирующие с иссиня-белым телом.
        А потом он внезапно узнал эту женщину. Видел её раньше. В подвале. Обезумевшую и царапающуюся. Воображаемую. Ведь там не было никого. Показалось. Или, выходит, что нет?
        Женщина попыталась вскочить, но сутулый сзади ловко подсёк её под колено, заломил руки, уронил лицом в снег. Женщина захрипела от боли. К ней подошёл Грибов и присел на корточки.
        - Ну привет ещё раз, - он с лёгкостью перекрикивал ветер. - Быстро свиделись, да?
        2.
        - Кто она такая? - слова вырвались облачком холодного пара.
        Женщина дёрнулась, взвыла пронзительно, на изломе. От такого животного воя хотелось бежать, сломя голову, куда подальше.
        - Это, Артём, приблудница, - сказал Крыгин, осторожно поглаживая женщину по волосам. - Чужая ведьма, значит. Приехала к нам в посёлок, разные страшные вещи стала делать. То коровам молоко испортит, то людскую любовь разрушит. А то порчу наведёт и людей покалечит. Да, Красавица? Верно всё говорю?
        Он сгрёб клок волос и с силой дёрнул голову женщины вверх. Женщина оскалилась, плюнула в лицо Крыгину окровавленной слюной и завыла снова, безумно вращая глазами.
        - Да вы не запоминайте. Не ваше это дело. Подойдите, разомнитесь.
        Грибов покорно подошёл. Топор оттягивал руки. Сутулый смотрел на Грибова с едкой ухмылкой, будто видел перед собой не человека, а насекомое.
        - Рубите с плеча, хорошенько, чтобы одним ударом перебить хребет. А дальше хорошо пойдёт, - сказал Крыгин негромко, хотя его хорошо было слышно даже сквозь шум ветра.
        Женщина рванулась вперёд, клацнула зубами, а до Грибова вдруг дошёл смысл только что услышанного.
        - В смысле - рубить? - спросил он. - Что рубить? Кого?
        - Её. Голову с плеч, как в сказке. Это, Артём, не женщина, а паразит. Приблудная ведьма хуже клопа. Страшные вещи учинить может. Думаете, Зоя Эльдаровна просто так её в подвале держала? Спрятала, околдовала, чтобы позже расправиться.
        - Расправиться?
        - Ага. Мы эту чертовку уже один раз отловили. Я должен был прийти, совершить дело, если позволите, но в город умчался по делам на всю ночь. А как вернулся - тут вашу тёщу и обнаружил. И Цыгана мёртвого заодно. Царствие им небесное… Всё из-за неё, понимаете? Порчу навела, околдовала, а Зоя Эльдаровна, тьфу-тьфу, не удержала.
        Грибов замотал головой, ничего не соображая.
        - Что же это?.. Вы на полном серьёзе сейчас? Человека убивать просто так, потому что вы считаете, что она - ведьма?
        - Приблуда, хуже таракана, - повторил Крыгин терпеливо. - Или вы её отпустить хотите? Чтобы она раны зализала, сил набралась и снова вернулась? Знаете, куда она пойдёт в следующий раз? К вашей бывшей жене, к любимой и дорогой Наденьке. Вы этого хотите?
        Слова обожгли не хуже ледяного ветра. Грибов понял, что ноги его уже почти онемели. Топор в руках трясся.
        - Надю убьёт, вывесит на пороге, а вас в ванну, как и любого очарованного помощника. Как вам перспективка?
        - Нельзя Надю, - сказал Грибов.
        Крыгин поднялся с колен, небрежно стряхивая снег. Подошёл, помог Грибову справиться с дрожью. Зубы клацали. Ещё несколько минут - и холод окончательно возьмёт верх.
        - Ничего сложного, Артём, дорогой, - ворковал Грибов, заливая патоку фраз в уши. - Один крепкий удар, а потом как по маслу пойдёт. Вы справитесь.
        Сил сопротивляться не было.
        - Я хочу согреться, - прошептал Грибов. Ноги подкосились, и он едва не упал. - И домой хочу, к любимому человеку…
        - Поедем. Обязательно поедем.
        Приблудная ведьма снова задрала лицо к небу и взвыла. Щеки у неё были исцарапаны, лоб разбит, под левым глазом багровел синяк. Укрытые снегом деревья подхватили её вой и разнесли глубоко по лесу.
        - Она же человек… - Грибов сделал ещё один нетвёрдый шаг.
        - …убьёт Надю и не поморщится. Дочь вашу заодно. Потом и вас.
        Грибов замахнулся. Сутулый с готовностью вдавил голову ведьмы в снег, обнажая шею с остро проступающими позвонками.
        - Бейте же, ну! - вскричал Крыгин.
        И Грибов ударил, насколько хватало сил. Бил как будто не он, а другой человек, тёмный и страшный, рванувшийся из глубин замерзающего тела и взявший над ним контроль. В один миг перед глазами встал образ улыбающейся, милой Нади. Она одобряла. Она бы и сама рада была отомстить приблудной ведьме за смерть мамы. Как же хорошо, что можно доверить Грибову. Как хорошо, что он решает такие вопросы!
        А потом ведьма закричала. Топор в некрепких руках скользнул по позвонкам, распорол кожу и впился в плечо. По снегу расплескалась чёрная от ночи кровь.
        - Твою мать, Артём! - взвизгнул Крыгин, рванулся, перехватил топорище, с хрустом выдернул лезвие из плеча и ударил хлёстко, умело поперёк шеи.
        Женский крик оборвался, и сразу стало невероятно тихо.
        Грибов стоял, вытаращившись на обмякшее под сутулым тело, распластанное по снегу. Всюду была кровь. Одна рука женщины слабо подрагивала, будто искала что-то, да всё никак не могла найти. Голова неестественно вывернулась, Грибов видел выпяченный белый глаз, распухшие губы, распоротый лоб.
        - Вот так делают настоящие мужики, - проворчал Крыгин, вытаскивая топор.
        Он замахнулся ещё раз, с силой опустил лезвие аккурат в треугольную дыру между позвонками, и потом в два или три удара полностью отделил голову от шеи.
        Силы оставили Грибова и он понял, что медленно оседает в снег. Ноги уже не чувствовались. Ветер забился в уши, в ноздри, лез в глаза. Как же хотелось снова увидеть образ Наденьки! Но вместо неё, любимой, он увидел перед собой окровавленное лицо Крыгина.
        - Я ничего не понимаю, - пробормотал Грибов. - Зачем всё это?
        - Вам и не нужно, я же говорил. Ваше дело маленькое. Служить и обожать. Как все делают. Как я делаю. Только любовь в этом мире важна, а остальное не важно.
        Слова таяли на морозном воздухе, превращаясь в бессмыслицу. Грибов увидел, как сутулый поднимает и перекидывает через плечо обезглавленное обнажённое тело. Хватает голову за волосы. Лицо сутулого тоже всё было в каплях крови. Взгляд - безумный.
        - Я не хочу, - выдавил Грибов. - Я не хочу быть такими, как вы.
        - Ты уже среди нас, - ответил Крыгин. Он брал жменями снег и счищал кровь с лезвия топора. - Ты такой же, как мы. Коктейль «Молотова», помнишь? Расплескал добро, не оставил ни капли.
        3.
        Однажды Крыгин приехал домой на два часа раньше, чем обещал, и застал Оксану с любовником.
        Это случилось в девяносто девятом. Как раз перед миллениумом, который все вокруг праздновали, как сумасшедшие. В конец света верили многие, но лично для Крыгина конец света наступил в тот момент, когда он зашел в комнату и увидел чью-то голую задницу между Оксаниных раздвинутых ног.
        Парень навалился на его жену сверху и ритмично вдавливал её в кровать.
        Оксанины стоны смешивались со скрипом пружин, звонкими шлепками обнаженной вспотевшей кожи и хрипами.
        Крыгин простоял в дверях, разглядывая парня. Широкая спина, большие плечи, мускулы. Капельки пота стекают по позвоночнику к копчику. На правой лодыжке татуировка в форме змеи. Волосы короткие и чёрные.
        Крыгин не мог понять, кто он и откуда взялся в поселке. Красавцы в Шишково были на пересчет. Догадывался, чьи это проделки, но пока ещё не верил.
        В какой-то момент Оксана взвизгнула на изломе, вытянула напряженные ноги. Парень задвигался ритмичнее, усиливая шлепки. Ещё немного времени, и кто-то из них наверняка кончит. А, может, доберутся до финиша одновременно. У Крыгина несколько раз получалось так с Оксаной. Где-то он читал, что это высшая точка обоюдного удовольствия.
        Крыгин вышел в коридор, а оттуда в гостиную. Застыл перед картинной галерей, которая протянулась на свободной стене над камином. Двадцать две картины. Из них семнадцать нарисованы, а остальные - фотографии. Портреты. Женская линия Оксаниных родственников, с тысяча шестьсот девяносто первого года. Сорок четыре пары глаз, не отрываясь, смотрели на мужа своей родственницы. Молчаливо осуждали. Он чувствовал это осуждение. Чувствовал стыд из-за того, что не может перед ними оправдаться.
        Потом Крыгин подошел к продолговатому столу - дешевой поделке, купленной на рынке под Питером, но выглядевшему, впрочем, будто был королевских кровей, из настоящего дерева и с кривыми ножками. Нащупал пальцами столовые приборы. Они всегда лежали в одном и том же месте, дожидаясь хозяев к ужину. Выбрал продолговатый нож с зубчиками, для резки хлеба. Оксанина прихоть - резать хлеб отдельным ножом.
        Вернулся в комнату, подошел сзади к парню и всадил ему нож в шею, чуть ниже затылка.
        Парень все ещё двигался, когда лезвие проткнуло кожу и погрузилось в плоть. Кровь устремилась между лопаток вниз. Крыгин выдернул нож под углом, стараясь резать, словно пилой и всадил его снова, что есть силы. Нож ударился о что-то твердое, видимо о кость.
        Парень взвыл, начал оборачиваться. Следующий удар пришелся на ключицу. Крыгин свободной рукой взял парня за нижнюю челюсть, мимолетом отметив, что парень-то, сука, красив, а потом воткнул нож ему в глаз и провернул.
        Глаз лопнул, из него потекла по щеке желтоватая жидкость, вперемешку с кровью. Парень схватился руками за руку Крыгина, но в хватке уже не чувствовалось силы. Крыгин заскрипел зубами от натуги, вдавливая нож глубже и глубже, пока парень не обмяк, руки его не обвисли, он не сделался безвольным, словно набитая опилками кукла.
        Если бы можно было выпотрошить его, набить опилками и действительно поставить где-нибудь в углу, чтобы красовался накачанным торсом, «шашечками» на животе, будто трофейное животное… Впрочем…
        Крыгин взял парня подмышки и стащил с кровати, не обращая внимания на хлеставшую из ран кровь и на то, что руки стали красными и скользкими. Повернулся к Оксане.
        Она лежала, подобрав ноги и укрывшись одеялом до пояса. Крыгин в некотором еще не остывшем возбуждении отметил её крохотные груди с торчащими сосками, пульсирующую вену на куриной шее и набухший красный прыщик на подбородке. Прыщик тут же захотелось выдавить. В приступе злости, кровожадной эйфории, он отметил, что Оксана - некрасивая женщина. Никогда не была красивой. Но Крыгин любил её без ума, сам не зная почему.
        - Ну и что? - спросила Оксана. - Легче стало?
        Крыгин пожал плечами. Он пока и сам не понимал, что творилось в глубине души, какие чувства могли вырваться наружу.
        - Я не позволю, - произнес он негромко, - заниматься сексом с этими… ублюдками в моём доме. Трахайся где угодно, но только не здесь.
        - Трахайся! Слово-то какое. Трахаются, Антоша, собаки. А мы тут любовью занимались. Знаешь, что такое любовь?
        Конечно, он знал. Трепетное и горячее чувство. Оно имеет свойство сжигать сердца и разум людей ради шутки, а потом, вдоволь насмеявшись, уходить в поисках следующей жертвы. У любви был ощутимый привкус, навечно застывший на губах.
        - Оксан…
        Мысли медленно и тяжело ворочались в голове. В этот момент он понял, что будет дальше. Оксана убедит его, что была права. А он - нет. Чувство стыда разгорится в душе невероятным пламенем, и уже через час-другой тягомотного разговора Крыгин признает свою вину, покается и будет просить прощения на коленях, чувствуя острую боль от раздвоения личности. Потому что гнев и любовь не могут существовать вместе.
        - Я устала, - пробормотала она голосом, в котором чувствовалась театральная тоска. - Я нормальная молодая женщина, мне еще только тридцать пять. Это, понимаешь, расцвет! Я любви хочу, нормальной, плотской. Чтобы меня, как ты говоришь, трахали, мяли, переворачивали, опрокидывали.
        - А как же другая любовь?
        - А другая любовь, милый мой, с тобой. У каждой женщины должен быть тот, кто её боготворит. Судьба выбрала тебя. Ты ведь рад?
        Крыгин сглотнул:
        - Конечно… милая, - пробормотал он будто против воли.
        К этому всё и шло.
        - Ты, главное, не психуй, - посоветовала Оксана. - Вредно для здоровья. Тебе меня любить нужно ещё много лет.
        Она снова победила. Её спокойный и равнодушный тон оборвал что-то внутри Крыгина. Он ощутил, как из разверзшейся раны разливается по телу стыд. За убитого человека. За то, что давно не может вести себя, как нормальный мужик.
        - Труп не прячь. Обмой, уложи в бане. Я займусь. И вправду, чего хорошему крепкому парню пропадать. Помощник в доме будет для всякого разного, - распорядилась Оксана небрежно.
        - Я разберусь, - буркнул он и вышел из комнаты.
        В тот день у Крыгина случился конец света. Он вышел на улицу, пересек дорогу и сел на лавочку около дома Зои Эльдаровны. Долго там сидел, в надежде, что бабушка-ведьма выйдет, но она так и не вышла. Тогда Крыгин зашел сам. Встретил её в летней кухне. Она как раз растапливала печку под большим старым котлом.
        Крыгин рассказал обо всем, что произошло, чувствуя, как трясутся руки от напряжения. Руки, кстати, всё еще были в запекшейся крови. Но это не имело значения. В конце рассказа Крыгин пробормотал жалобно, чего не делал много-много лет:
        - Можешь помочь? Понимаю, много скверного мы с тобой сделали, но не могу я так больше. Нет сил. Выбраться надо. Хочешь, вдвоем выберемся? Хочешь?..
        Зоя Эльдаровна, фамильная ведьма посёлка Шишково, молча смотрела в глаза Крыгину и сочувственно улыбалась.
        Она ничего не ответила.
        Глава четырнадцатая
        1.
        Ощущение покоя.
        По уму, следовало бы лезть на стену от переживаний. Метаться из угла в угол, плакать, вспомнить все существующие молитвы. Прогнать посетителей, запереться в комнатке и никого к себе не подпускать.
        Надя вздохнула, перевернула карту и уставилась на валета червей. В голубых точках, определяющих глаза валета, читалось успокоение. Валет как бы говорил Наде: «Не надо суеты. Разве ты изменишь что-нибудь? Остается только немного подождать. Завтра сходишь в больницу, посмотришь на Наташу и поймешь, что с ней все в порядке. Подрались девочки, с кем не бывает?»
        Вот она, эйфория.
        Когда Надя вообще ощущала себя настолько спокойной, уравновешенной, рассудительной?
        Сверху валета легла тройка пик.
        - Это плохо? - спросила одна из женщин. Они сидели напротив, терпеливые и доверчивые.
        - Это красиво, - ответила Надя, чуть улыбнувшись.
        От карт веяло теплом и нежностью. К ним приятно было прикасаться, гладить поверхность подушечками пальцев, ощущать тонкую упругость и изгиб линий.
        - Будет вам удача. Как только сойдет снег. Приходите ближе к марту - подготовим подробно, что нужно сделать, как поступать. Пока вижу только счастье. Ваше безграничное счастье.
        Женщина захихикала, прикрыв рот ладошкой. Щеки её покраснели. Видимо, удача уже была под боком.
        - Правильно, и любовь тоже придет, - Надя перевернула следующую карту, помедлила, прежде чем положить на стол. Не хотела отпускать.
        Она гадала минут двадцать, каждой из женщин по очереди. Перед этим потратила немного сил на обряд оплодотворения - окунула куклу, завернутую в тряпку, в отвар из трав, подогретый в кастрюльке на плите. Старая, еще советская, кукла отчетливо сказала: «МАМА», и женщина чуть не разрыдалась от счастья. Надя же подумала о Наташе. Всё с ней будет хорошо.
        Это два часа назад слезы текли рекой, хотелось выть, до икоты и отчаяния. Но стоило… уничтожить эту малолетнюю сучку… зайти в комнатку под лестницей и заняться делом, как все страхи прошли, а слезы высохли.
        Это были последние гости на сегодня. Кажется, завтра первую половину дня можно отдохнуть, потом поездка в больницу, а уже вечером новая порция жителей Шишково, которым требуется профессиональная помощь ведьмы.
        Мамин голос: И как давно ты стала считать себя настоящей ведьмой?
        Надя поправила платок на голове, ощущая под тонкой тканью колючий ежик волос. Когда-то давно мама уже пыталась остричь ее наголо, да не вышло. Сейчас вот ситуация повторяется, но в иной, извращенной, форме.
        Решила для себя: обратилась в ведьму с тех пор, как вышибла стекла в комнатке, наложила проклятье, вылечила парализованного парнишку, посмотрела в глаза валета.
        Червовый красавец словно ожидал Надиного появления. Он едва заметно улыбнулся с карты и даже, кажется, подмигнул.
        - Продолжим? - Надя перетасовала колоду. - Кто следующая?
        2.
        Спустя час она проводила гостей до калитки. Вышла ненадолго, надев тапки и набросив на плечи клетчатую рубашку Грибова, пахнущую то ли костром, то ли шашлыками. Увидела Антона Александровича через дорогу, помахала ему рукой, а он, вместо ответа, заспешил к ней.
        В голову внезапно пробилась тревожная мысль - первая за вечер - неужели что-то случилось?
        Ещё?
        Впрочем, Крыгин не выглядел взволнованным и даже приветливо улыбался.
        - Наденька, здравствуй! - он взял её ладонь в свои холодные, чуть влажные руки, преданно посмотрел в глаза. - Тут такое дело, я виноват! Не уследил, черт возьми.
        - Вы о чем?
        - Артем не предупредил? - Крыгин нахмурился. - Он был какой-то взволнованный, что-то у него на работе стряслось. То ли в офисе, то ли с сотрудниками какими. Я не расспрашивал, а надо было.
        Надя почувствовала дрожь в груди, или от мороза, или от страха. Убрала руки под кофту.
        - У него своя жизнь, он не предупреждает.
        Мимолётно подумала о том, что бывший действительно как-то внезапно пропал, без предупреждения. Странно это.
        Крыгин продолжил:
        - Артём выскочил чуть ли не в тапочках, попросил срочно подвезти его на работу. Час туда, час обратно, мне не сложно, если честно. Я как раз свободен был. Ну и повез.
        - Ночью?
        Крыгин развел руками, изображая полнейшее непонимание:
        - Я у него тоже спросил, если позволишь, что случилось. Он не ответил. Какой-то весь взвинченный. Ты не в курсе, что у него за работа такая, чтобы по ночам бегать?
        Надя пожала плечами, перебирая в уме причины, по которым Артем в тапочках мог так срочно уехать. Скорее всего, снова проверка. За последний год их фирму проверяли три раза. Грибов постоянно из-за этих проверок лишался премий, но, опять же, чуть что - мчался на работу, защищать, отстаивать, бороться за бесполезное рабочее место.
        - В общем, я его отвез туда, вернулся, а потом заметил, что… вот, - в руках Антона Александровича появился блестящий телефон Грибова. - У него из кармана, наверное, выпал и застрял в сиденье. Я только сейчас увидел. Прости, Наденька, виноват.
        - А вы-то в чем виноваты? - она взяла телефон, повертела его в руках.
        - Надо было внимательнее смотреть. Нашел бы раньше - завез бы Артему.
        - Он всегда всё теряет, это нормально, - Надя поняла, что уже какое-то время переминается с ноги на ногу. В груди шевелилась не злость, а досада на непутевого бывшего, который вёл себя, как обычно. Завтра ведь понадобится, чтобы в больницу ехать. Приедет ли нет, интересно? Отправит её трястись на электричке? Нашел же время. - В любом случае спасибо. Я хотя бы буду знать, куда он запропастился.
        - Наденька, а ты не переживай сильно. О ребенке думай. Наташа выкарабкается, - внезапно сказал Крыгин. - Всем сейчас тяжело. Такое горе. Если мы чем-то можем помочь…
        - Все нормально, правда. Я себя хорошо чувствую.
        - Какая-то напасть с вашей семьёй. Прям как будто кто-то порчу навел.
        - Что?
        Крыгин виновато поднял к черному небу руки, будто сдавался в плен.
        - Прости ради бога. Меня все не отпускает мысль, что на вашу семью наложили порчу. Честное слово. То Зоя Эльдаровна с Цыганом, то Наташа. У Артем какие-то проблемы на работе.
        - Зачем кому-то наводить порчу? Скажите тоже.
        - Из зависти. Я уже говорил, и много раз повторять буду, если позволишь. Ведьмы - существа завистливые. Если у кого-то что-то получается, то другие ведьмы вмиг начнут вмешиваться. Им конкуренты ни к чему. Зоя только и успевала отбиваться.
        - Не отбилась, - пробормотала Надя, и Крыгин осекся.
        - Если позволишь, - добавил он заметно тише. - Мы заглянем завтра. Проведаем.
        - Никаких проблем, конечно.
        Крыгин улыбнулся и поспешил через дорогу, к незакрытым воротам.
        3.
        Надя вернулась в дом и, остановившись на пороге между кухней и гостиной, прислушалась. Она вдруг заметила, какая же в доме стоит тишина.
        Невероятная. Тревожная. Непривычная.
        Такой тишины не должно быть в доме, где живут люди. Тишину искореняют… детским смехом, бормотанием телевизора, шлепаньем тапок по деревянному полу, хрустом горящих дров в камине, разговорами, звоном посуды.
        Неожиданно захотелось взять из холодильника бутылку вина, откупорить ее и налить полный бокал.
        Над головой заскрипели половицы.
        - Артём?
        Именно сейчас в доме не должно быть никого.
        О, этот привычный человеческий страх перед одиночеством. В пустой квартире ей тоже иногда становилось страшно. Мужа нет, дочь в школе, так кто же звенит ложками в кухне?.. Всему всегда находилось рациональное объяснение. Сквозняк из приоткрытой форточки, например.
        Надя прошла в комнатку под лестницей, села за деревянный стол, задумчиво провела рукой по оставленным здесь гадальным картам. Червовый валет хитро выглядывал из-под пиковой шестерки.
        С тех пор, как началась вся эта катавасия с ведьмами, разве можно говорить о рациональных объяснениях?
        Надя подковырнула валета, сжала его двумя пальцами, подняла.
        Тишина в доме напрягала.
        Валет ухмыльнулся тонкой полоской бесцветных губ: А как ты думаешь?
        Мама всю жизнь прожила в этом доме одна. Если не считать Цыгана, который хоть и хороший малый, но совсем не идеал мужчины. К тому же - спившийся псих.
        Правда?
        С единственной дочерью Зоя не общалась шестнадцать лет. Внучку видела только на праздники и на каникулах. Так и умерла… Чем она тут занималась, кроме ведьмовства? Как жила? Чем жила?
        Валет продолжал улыбаться. Хитрый прищур нарисованных глаз. Тугие красные сердца с пятнышками света на боку едва заметно пульсировали. Это было видно краем глаза, если не всматриваться: Думаешь, тебя ждет то же самое?
        Надя не заметила, как сильнее сжала карту, так, что на тонком картоне проявились глубокие вмятины.
        Тишина - порча. Мама всю жизнь помогала бабушкам, одиноким женщинам, отвергнутым дамам, некрасивым мужчинам, алкоголикам, наркоманам, людям из администрации, соседям, незнакомцам, фермерам. Бог знает кому еще. Сеяла доброе и вечное - так же говорят, да? А взамен получила тишину. Когда вечером сидишь одна в крохотной комнате под лестницей, держишь в руках карту и понимаешь, что вокруг больше никого нет. Ни одного близкого человека.
        Валет, словно в подтверждение её мыслей, коротко кивнул: ты права, моя радость!
        Что-то шевельнулось на пороге в комнату, Надя отвлеклась, повернула голову и увидела Оксану.
        Ох уж этот деревенский обычай, заходить в чужие дома, как в свои собственные!
        - Грустишь, подруга? - спросила Оксана.
        Ее некрасивое, шелушащееся лицо старательно изображало скорбь. На плечах пальто подтаивал снег.
        Надя бросила взгляд на валета. Обыкновенный рисунок, чуть затертый, неживой. Лицо схематичное, из линий и капель краски. Поднеси ближе к носу - расплывется, потеряет форму. Даже глаза толком не нарисовали… Замешала его в колоду, кивком головы пригласила Оксану зайти.
        - Я решила заглянуть, если не против. Муженек сказал, что твой бывший умотал в город, так чего сидеть в одиночестве? - Оксана плюхнулась на табурет, закинула ногу за ногу. - Ого, Надь, что с твоими волосами?!
        - Ерунда. Чай будешь?
        - Надеюсь, это не из-за колдовства! - выпалила Оксана. - Ты не была здесь в прошлом году, не видела. У твоей мамы случилось что-то похожее…
        - Ой, не надо опять. Только что Антон Александрович говорил…
        - Ты правда не знаешь, что тут происходило? - прошептала Оксана и вдруг приблизилась настолько, что Надя с некоторым отвращением заметила россыпь белых гнойничков на остром подбородке, под губой.
        - Честно говоря, не горю желанием узнавать.
        - Год назад мы поймали здесь ведьму.
        - Что?
        Оксана закивала, не сводя с Нади взгляда. У нее были большие глаза с множеством красных дорожек-капилляров.
        - Представь - просыпается твоя мама утром, а волосы остались на подушке. За ночь сползли все, осыпались. То есть, она оказалась полностью лысой! Тут к гадалке не ходи, понятно, что без ведьмовских проклятий не обошлось. Она к нам пришла, за помощью.
        - К вам?
        - Антон до этого несколько раз помогал, - голос Оксаны упал до шепота. Стало слышно, как ветер хлопает куском целлофана, которым было заклеено окно.
        Наде вдруг стало неуютно. Она почувствовала, что если задаст следующий вопрос, то будто надавит пальцами на гнойник, и тот звонко лопнет, выплескивая кроваво-желтую слизь на кончики пальцев. Но ведь гнойники иногда приходится давить.
        - Я пока ничего не понимаю, - сказала она. - Почему Антон ей помогал?
        Надавила. Гнойник лопнул. Оксана начала говорить:
        - Твоя мама была очень сильной ведьмой. Многие ей в подметки не годились. Слух о ней гуляет по другим поселкам и городкам. Зависть - сильная штука. Ведьмы стали приезжать сюда, чтобы оценить силы, посмотреть, кто же здесь хозяйничает. Ни одна ведьма не потерпит конкурента рядом со своим домом. Это как… представь, что ты научилась лепить из глины.
        Надя вздрогнула. Откуда Оксана могла знать?
        - Вот ты лепишь красивые горшки, чашки, тарелки. Даже подумываешь начать какое-то своё дело. У тебя в душе разгорается огонек тщеславия, - продолжала Оксана, приковывая блеском зеленых глаз, будто удав. ? В какой-то момент ты приглашаешь к себе гостей, чтобы показать им бесподобные глиняные изделия, а один из пришедших вдруг говорит, что видел у подруги через дорогу точно такие же тарелки, чашки, плошки из глины, только лучше. И вмятин не было, и уголки тоньше, и выглядят красивее что ли.
        - Я бы сломала конкуренту нос, - улыбнулась Надя, и осеклась, потому что в душе возникли странные, неприятные ощущения. Она вспомнила, как занималась лепкой из глины. Бросить пришлось потому, что одна девушка в группе лепила так, словно с детства не выпускала из рук кусок глины. У нее выходили такие чайнички, что можно было сразу везти их на выставку. Ее блюдечки и чашечки вывешивались на сайте, в качестве рекламы. В общем, девушка за неделю занятий уничтожила в Наде все желание заниматься лепкой дальше.
        - Знакомо? - Оксана взяла Надю за запястье, осторожно поглаживая пальцами кожу. - Так вот и с ведьмами. Они завидуют. Ведьмовское искусство должно быть уникально. Я уже не говорю о том, что каждая ведьма живет своим ремеслом. Ты же много заработала за эти дни, верно?
        Надя неопределенно пожала плечами.
        - А представь, если через дорогу появится условно еще одна ведьма, которая лучше тебя, и к которой пойдут все твои потенциальные клиенты. С точки зрения бизнеса, а?
        - Неприятная ситуация.
        - Вот и я о том же. Твоя мама была сильной ведьмой, к ней приезжали люди из других поселков. Понятное дело, что другим ведьмам это не нравилось. И они пытались навести на твою маму порчу!
        - Звучит как в каком-то фильме ужасов…
        - Ведьмы друг дружку не убивают. Можно просто вывести человека из строя на достаточно большой срок, чтобы переманить к себе всех его клиентов. Вот однажды твою маму оставили без волос. Это было предупреждение. Мол, не суйся дальше. А мама пришла к нам. Она приходила раньше, когда ведьмы с соседних поселков переступали черту. Антон мой влиятельный человек, имеет много связей в Ленинградской области. Тут, понимаешь, тонкая связь. Твоя мама ведьма, но она не умеет решать, так сказать, проблемы иной области. А Антон умеет.
        - И что же он делал?
        - Договаривался. Выяснили, кто это поработал. Приехали к ведьме люди из полиции, пообщались, объясняли, как можно делать, а как нельзя. Ведьме - ведьмово, конечно, но есть еще и законы, есть диалог, понимаешь?
        - Ломали ей нос? - Надя вновь улыбнулась.
        Оксана продолжала задумчиво поглаживать ее руку:
        - Ну, если разговоры не помогали…
        - Ты серьезно? Кого-то избивали?
        - Не мы. И не избивали. Профилактические беседы, не более. Каждая ведьма должна знать свое место.
        - Иначе что?
        - Иначе, ну… Были моменты, когда ведьмы переходили черту. Они начинали угрожать, насылать порчу и на наш дом тоже. Надо было как-то реагировать. С некоторыми был достаточно серьезных диалог. Но в конце концов все решалось мирно, поверь.
        Надя выдернула руку из руки Оксаны:
        - Ты мне рассказываешь о том, как твой муж угрожал ведьмам, верно?
        - Тем ведьмам, которые угрожали твоей маме.
        - А зачем он помогал ей? Для чего?
        - Кажется, всё логично. Она здесь всем рулила. Дружеская помощь, все дела.
        Какая же у Оксаны отвратительная улыбка.
        Надя провела рукой по ежику волос, не зная, что ещё сделать. Разговор перестал ей нравится. Выдворить бы Оксану за порог и вновь остаться в тишине.
        Оксана сказала:
        - Зависть. Желание быть лучшей ведьмой. Антон очень зол. Он искренне любил твою мать, был ей, как сын. Он поклялся, что найдет ту ведьму, которая навела порчу, и сделает с ней…
        - Прекрати! - оборвала Надя. - Не надо больше. Знаешь, тебе лучше уйти. Мне кажется, я достаточно пообщалась сегодня, надо бы отдохнуть.
        Казалось, Оксана нисколько не обиделась, она произнесла:
        - Как скажешь, - и вышла из комнатки.
        Было слышно, как скрипят половицы на кухне, потом хлопнула закрываемая дверь. В дом снова проникла тишина, старая хозяйка, вернувшаяся из отпуска и наполняющая своим присутствием пространство вокруг.
        Надя сидела без движения, разглядывая колоду карт на столе. Где-то в этой колоде прятался валет.
        Глава пятнадцатая
        1.
        Закрой глаза
        Это легко.
        Во влажном тумане воображаемого мира стояла Наташа: школьная форма, волосы убраны в два хвостика с белыми бантами. Шрамы на лице - синяки, подтёки, царапины.
        Ты не боишься больше?
        - Надеюсь, что нет.
        Конечно, Маша храбрилась. Она боялась до дрожи - ей до сих пор казалось, что вокруг пахнет паленой кожей и что Цыган притаился где-то в тени, смотрит на неё горящими глазами, застывшими на облезлом, опаленном лице.
        - Куда мы еще пойдем? Что ты ещё увидела?
        С закрытыми глазами можно представить всё, что взбредет в голову.
        С закрытыми глазами кажется, что где-то рядом притаились призраки. Не Цыган, а другие. Злые.
        А ещё с закрытыми глазами проще поверить, что ты не сошла с ума.
        Наташа протянула руку. Маша представила, как берет её за ладонь, ощутила теплоту кожи. На самом деле ощутила! Изгибы пальцев, хрупкость ладони. Что может быть реальнее реального рукопожатия?
        Что-то отвлекало. Лёгкий зуд, пробиравшийся по коже, от плеч, по спине, по животу. Хотелось непрерывно чесаться, будто Машу кусали десятки клопов. Нервное?..
        Пойдем!
        Сквозь веки проникал мягкий электрический свет. В сером тумане был виден только Наташин силуэт.
        Делая первый шаг, Маша понимала, что всё ещё находится в детской комнате на втором этаже - там, где Наташа предложила спрятаться, куда её мама точно не зайдёт в ближайшее время. Попыталась сориентироваться вслепую, где дверь, а где кровать, где окно, а где шкаф.
        Как бы не стукнуться лбом о какой-нибудь угол или не свалиться с лестницы.
        Первый шаг.
        Куда она идет? В каком мире? В реальном или в том, где призрачный силуэт тащит её, словно кролика в нору? В мире за нарисованной дверью?
        Второй шаг.
        Маша чувствовала под ногами сначала ковёр, которым был укрыт пол в комнате, потом упругость досок, а затем даже сквозь носки проник холод шершавого бетона.
        Шаг - мелкие камешки остро впились в пятку. Шаг - Маша пожалела, что не надела какую-нибудь обувь. В шкафу осталось что-то от Наташи. Наверняка бы налезли какие-нибудь сандалии. Шаг - веди меня так далеко, как пожелаешь!
        Наташа обернулась:
        Уже почти пришли!
        Еще шаг - судя по хрусту, осколки стекла - но боли не было.
        Свет сквозь веки мигнул, сделался насыщенней, темнее. Наташа, обволакиваемая этим светом, потеряла четкость, стала размытой, как на плохо получившейся фотографии. Маше пришлось сосредоточиться, чтобы вернуть детали: клетчатая юбка, гольфы до колен, красные сандалии.
        Пришли, можно открывать глаза
        Картинка стерлась, уступая место реально миру. Хотя, это ещё большой вопрос, какой их миров действительно реален. Мало ли что можно увидеть глазами.
        Маша заморгала, оглядываясь. Она оказалась в крохотном помещении - не больше двух метров в стороны. Всюду полки, заставленные деревянными и бумажными коробками. Прямо перед Машей две трехлитровые банки. Одна заполнена до краев иголками. Вторая - лезвиями от ножниц.
        - Мы в подвале? Что мы здесь делаем?
        Не знаю точно. Просто… надо будет посмотреть, что в ящиках. Это важная точка. Пересечём её - и всё узнаем.
        Маша подошла к банке с иголками. Иголки были разных размеров, торчали в стороны, словно пытались проткнуть толстый стеклянный бок.
        - Кто тебе говорит, куда идти?
        Бабушка сказала. Когда-то давно. Она закладывала знания мне в голову маленькими порциями, каждый раз, когда я сюда приезжала. Будто предугадала, что произойдёт потом.
        - Подстраховывалась? - Маша усмехнулась. - Прости, конечно, но у меня до сих пор каша в голове. Ты говоришь, что знаешь, куда идти и что делать, потому что у тебя есть знания. Но иногда даже не догадываешься, что тебя ждет. Баба Ряба могла бы рассказать и получше.
        Она не успела. Человек из администрации ее опередил.
        Маша подняла банку с иголками, повертела ее, встряхнула. Иголки внутри издали звук, похожий на тот, как мама пересыпала рис.
        - Видишь что это за банка?
        Вижу. Твоими глазами. Баба Ряба втыкала эти иголки в пороги дома, чтобы не впустить внутрь злых людей. Иголки портились, как только злые люди подходили слишком близко или пересекали порог. Тогда бабушка убирала их в эту банку. Каждая иголка хранит в себе негативный заряд, злобу, которую хотел пронести человек
        - Злые люди приходили так часто?.. - Маша, прищурившись, разглядывала иглы.
        Заостренные кончики блестели в свете лампы. Столько зла в одной банке…
        Может быть, это был один и тот же человек.
        Это мысль. Маша вернула банку на полку.
        - Что мы должны вообще здесь найти? Что-то конкретное?
        Вещи.
        - Какие-то определенные вещи?
        Я не знаю. Надо брать и смотреть
        Маша потянулась к пухлой бумажной коробке, что стояла под банками. Дно у коробки покрылось паутиной, углы наполнились темной влагой. Она выдвинула коробку наполовину, в хмуром свете лампы разглядела беспорядочно сброшенную одежду. Тут валялись свернутые в ком джинсы, несколько рубашек, футболка без рукавов с картинкой орла в центре, еще серый свитер, темные брюки, цветной сарафан. Перемешано в кучу, утрамбовано, торопливо засунуто и забыто.
        - Чьё это, знаешь?
        Я пока не…
        Пальцы коснулись лохматого края свитера.
        Рите было двадцать четыре. Однажды кто-то вломился в квартиру, которую она снимала на краю Питера. Неизвестный бил её по голове до тех пор, пока Рита не потеряла сознание. В редкие минуты просветления она помнила шум колес, ощущала спертый запах горелой резины и бензина, больно ударялась голыми коленками о дно автомобиля.
        Ей плеснули в лицо холодной воды. Рита заморгала и увидела перед собой пожилую женщину, этакую деревенскую бабушку. У бабушки на голове был платок, одета она была в цветной старенький халат с передником. Бабушка произнесла: «Как жаль, как жаль», а потом взяла ножницы и воткнула Рите в глаз. Сначала было не больно, только в голове раздался громкий хруст, словно кто-то ломал руками лед. Боль пришла позже, когда бабушка выдернула глаз, потянув за собой тонкие окровавленные сосуды. Рита хотела закричать, но рот ей заклеили скотчем, перед этим воткнув между зубов что-то плотное и мягкое. Носок.
        - Рита! - Маша захлебнулась подкатившимся к горлу криком. - Это Ритин свитер…
        Она действительно это увидела! Даже не надо было закрывать глаза! Словно фрагмент из фильма, который впихнули в голову вместе с ощущениями, запахами, эмоциями, чувствами…
        Маша одернула руку, отступила на шаг. Это не просто брошенная и забытая одежда. Это - воспоминания. Они лежат здесь, неряшливо сброшенные в кучу, не разобранные, погруженные во тьму и ждут, когда кто-нибудь дотронется, запустит неведомый механизм и заберет себе. Сколько их тут?
        …последние мгновения умерших людей. Последние эмоции. - Сказала внутри головы Наташа, и Маша вздрогнула.
        - Она умерла в этом доме, да? Ты увидела то, что увидела я?
        Умерла, конечно.
        - И её убила твоя баба Ряба. Воткнула острие в глаз.
        А потом сломала эти ножницы и отнесла острые кончики в подвал, вместе с вещами убитой девушки
        - Зачем она это сделала? Для чего?
        Я пока еще не знаю
        - Так узнай! - Маша вдруг разозлилась. - Она же тебя научила этому. Не зря ведь? Зачем привела сюда? Зачем это показывает? Сначала Цыган, теперь вот это…
        Я не знаю, что происходит. Это не так работает. Я не вызываю призраков щелчком пальца. Просто… эти знания были во мне раньше. И сейчас они проявляются, как фотоплёнка.
        Маша почесала запястье, густо покрывшееся мелкими красными точками.
        - И что делать дальше? Дотрагиваться до каждой новой вещи? А если тут всех убили? Всех-всех вокруг? Как тебе такое?
        Она зло схватилась за край джинсов, свисающих с коробки на уровне головы и…
        Ольга Дмитриевна, потомственная гадалка, недавно купила квартиру в ипотеку во Всеволожске. Небольшая такая квартирка, однокомнатная, на солнечной стороне. Возле новостройки отличный парк, где можно было гулять вечерами, до самого заката.
        В тот день Ольга Дмитриевна припозднилась, потому что увидела кусты черники и просто не могла пройти мимо. Пока она собирала ягоды, стемнело. Когда Ольга Дмитриевна вышла на асфальтированную тропинку, кто-то преградил ей путь. Неизвестный толкнул женщину в грудь. Она не удержалась и упала, а человек насел на неё сверху, придавил к земле, начал бить чем-то тяжелым, металлическим. Ольга Дмитриевна потеряла сознание и пришла в себя только один раз, когда почувствовала, как что-то острое и плоское входит в ее правый глаз. Тогда-то она и умерла.
        …поняла, что лежит на холодном полу подвала. Лампочка раскачивалась, превращая тени вокруг в бушующие волны. Джинсы, вытянутые из коробки, валялись рядом. Большие такие, синие джинсы, давно изношенные, предназначенные для прогулок, загнутые внизу. Ольга Дмитриевна купила их в девяностых и бережно носила много-много лет.
        Маша неосознанно расчёсывала тело, впивалась ногтями в зудящую кожу. Боль физическая накладывалась на другую боль - от увиденного.
        - Херня какая-то, - пробормотала Маша, с трудом ворочая языком. Образы в голове давили. - Что происходит? Мы точно должны находиться здесь?
        Мне нужно больше информации, - голос Наташи был уставший и грустный. Голос не шестнадцатилетней девочки, а женщины, у которой за плечами столько же лет жизни, как и у этих проклятых джинсов. - Иначе всё, что мы делаем не принесет пользы. Мы никого не сможем остановить.
        - Как-то не ощущаю солидарности… У меня своих проблем, знаешь ли…
        Твои проблемы теперь и мои проблемы тоже. Подумай, что будет, если тебя найдут здесь.
        - Сутулый?
        И он тоже. И человек из администрации. Много кто обладает знаниями.
        Наташа замолчала, а Маша села на полу, поджала колени, всё продолжая чесаться, чесаться, чесаться. Проклятый зуд. Откуда он? За что?
        Как найдешь в себе силы продолжить - продолжим. По одной-две вещи из каждой коробки. Этого будет достаточно, мне кажется
        - Если ты не сложишь картинку из всех этих деталей, я тебя убью ещё раз, - мрачно пообещала Маша.
        Смешно. Очень смешно, правда.
        2.
        Короткий вздох - кончиками пальцев коснуться одежды - выдох.
        Эту женщину подстерегли возле ночного ларька, где она покупала «Адреналин Раш». Без энергетика дрожали пальцы, а это было плохо для хорошего гадания. Ведьме с дрожащими пальцами не верили и мало платили.
        Неизвестный ударил её по затылку. Женщина вроде бы потеряла сознание, но некоторое время ощущала, как её тащат по земле, поднимают и куда-то кладут. Она пришла в себя, когда ей запихивали в рот что-то мягкое и влажное. Попыталась откусить неизвестному пальцы. Её ударили по щеке несколько раз. Хлесткие удары ладоней. Запах одеколона. Возбужденное сопение. Руки и ноги крепко связаны. Обрывки фраз. Старушечий голос: «А она точно из этих? Похожа на наркоманку». Потом лезвие ножниц в правый глаз, острый кончик зацепил что-то, от чего в голове распустился белый цветок и разом ударили тысячи церковных колоколов.
        Сдержать слезы - вздох - вытащить коробку - рукой в лохмотья - выдох.
        Совсем еще юная девочка, переехала с родителями под Питер из Москвы. Лет пятнадцать, ей, кажется. Однажды с подругами гадала с помощью зеркала и карт. Нагадала одной подруге суженого, блондинчика, из параллельного класса. А тот взял и признался ей в любви через месяц. Вот смеху-то было! Девочка возвращалась из школы через двор-колодец, чтобы срезать, и когда проходила через арку, её догнал неизвестный и ударил сзади по голове. Девочка хотела закричать, но ей зажали рот. Пальцы у неизвестного были влажные и холодные. Девочку подтащили к краю арки и несколько раз ударили головой о стену. Девочка услышала, как с хрустом ломается её собственный череп. А потом умерла.
        Не сдерживайся! Станет легче
        В груди зарождается дрожащий, истеричный плач, которому нельзя позволить выскользнуть наружу. Иначе он не даст больше дотрагиваться до вещей. Не даст видеть. Маша сдерживается, скрип зубами до боли. Нельзя плакать. Не в её это характере. Или всё-таки можно? Что плохого, блин, в обычном плаче?
        - Я справлюсь!
        Прерывистый вздох - черная юбка - пальцами сжать край - выдох.
        Смерти, смерти, смерти. Оборванные жизни, рваные воспоминания. Боль, хруст, визг, свист. Ножницы. Все это в банках. Нехорошие люди.
        Скопленное за десятилетия, аккуратно сложенное, забытое от греха подальше. До краев, все полки, коробки и ящики. Секреты десятков жизней. Откуда это здесь? Зачем? Для чего?
        Запах крови. Проломленные черепа.
        Собака, грызущая чей-то глаз. Вот он лопнул под кривыми желтыми зубами.
        Баба Ряба, о, баба Ряба. Ей так жаль.
        Топор и собачья голова.
        Надо зажарить яйцо до черноты, пусть Тобик съест, не подавится. А потом Тобику голову с плеч, ага, как в сказке.
        Череда прикосновений - воспоминания - этого уже не забыть.
        Темный силуэт, от которого пахнет острым одеколоном. Кажется, руки влажные и холодные. Волосы растрепались. Жертвы видят его, но не видят лица. Только запахи, образы, домыслы.
        Высокий, сутулый, страшный. Возникает из ниоткуда. У него нюх на ведьм. Да, точно. Он их вынюхивает, а потом убивает. Вернее, приводит к бабе Рябе. А она уже…
        Божий одуванчик. Зачем убивала?
        Надо ли оправдывать убийство?
        Наташа вздохнула:
        Это он!
        Вздох, сопли по подбородку - вытереть! - ещё одна коробка на полке.
        Девушка в ярком платьице, отлично убирала головную боль простым прикосновением. Нехороший человек пришел к ней в дом ночью, связал, перекинул через плечо, вынес на улицу и положил в багажник автомобиля. Девушку убили, а платье сняли уже с мертвого тела, принесли в подвал и швырнули в коробку. Конечно, чтобы забыть. Осколки лезвий брошены в банку. Глаза скормлены или сожжены до черноты и закопаны - где?
        На заднем дворе.
        Маша!
        Обнаженное мертвое тело. Тёмные синяки на бедрах, на шее. Желтоватая кожа. Волосы, рассыпавшиеся по пыльной земле.
        Всхлип. В голове будто не осталось ни одной родной мысли. Только воспоминания. Вязкие, как кисель и темные, как болото.
        - Это и есть картинки, которые ты постоянно видишь? Жуткая мозаика, скажу тебе.
        Она застыла с вытянутой рукой, едва не дотронулась до сгнившего наполовину кроссовка, по серой поверхности которого бешено мчался кругами паук, будто это был самый важный марафон в его жизни.
        Остановись!
        - Что?
        Я говорю, не надо больше. Всё, я поняла!
        - Ну, наконец-то. Я чуть с ума не сошла.
        Навалилась тяжесть. Маша тяжело села на пол, вытянув ноги. Тут только сообразила, как сильно замерзла и устала. Изо рта шел пар. Хрипы из горла. Ужасно. И чесотка… Проклятая чесотка!
        Боюсь, у нас будет долгая ночь
        - Фраза, как будто из фильма.
        Посмотри на потолок. Видишь?
        Маша увидела. Зажатый проводом у пустого плафона висел белый лист с нарисованной дверью.
        Закрой глаза
        В тумане за закрытыми веками Наташа протянула руку. Маша представила, как берет её ладонь и тотчас ощутила теплоту пальцев.
        - Как у тебя это получается?
        Все дело в бабушкиных дверях, помнишь?
        - Хороший ответ. Главное, всё сразу объясняет.
        Первый шаг, второй, третий. Холод земли сменился шершавостью бетона, потом скрипом дощатого пола. Теплый воздух коснулся лица, в ноздри проникли уютные, домашние запахи, стремительно вытеснившие гниль, сырость подвала.
        Наташа шла в темноте, перебирая ногами, словно под ними тоже был пол. Интересно, что она видела в этой темноте? В какой мир угодила?
        Теплый воздух снова сменился прохладным. Под ногами Маша ощутила мягкую влажную ткань, будто половик.
        Открывай глаза
        Она стояла в коридоре, перед дверью на задний двор. За спиной ванная, кладовка, комнатка под лестницей. У двери блестели отражением света детские валенки.
        Откуда-то из-за спины доносились голоса. В гостиной разговаривали женщины.
        Тут не надо было сильно соображать, чтобы всё понять. Маша быстро надела валенки, накинула розовый пуховик - старый, с вылезающим сквозь швы пухом.
        Пуховик был Маше велик раза в два - как раз, чтобы укрыть её от шеи до валенок. Маша закатала рукава, чувствуя себя внутри скафандра, и вышла на задний двор.
        Морозный зимний ветер тотчас растрепал волосы и обжег щеки. Маша замерла на крыльце, оглядываясь.
        За сетчатым забором справа высились заметенные сугробами теплицы. Слева темнел окнами кирпичный дом.
        Нам к калитке
        - Что мы тут делаем?
        Нужно попасть к соседскому дому
        Под валенками заскрипел снег - самый громкий звук, который существовал сейчас на заднем дворе. Пальто путалось складками в ногах.
        Маша спустилась с крыльца, пересекла двор и подошла к калитке. Здесь тоже был приклеен рисунок. Старый знакомый рисунок. Маша ухмыльнулась:
        - Дверь, да?
        Третья деталь. Самая малость осталась
        Маша взялась пальцами за покрытый льдом крючок. Попыталась открыть. Крючок не поддавался.
        - Заело!
        Подергала. С сетки осыпался снежок. Крючок не сдвинулся ни на сантиметр. Подергала сильнее, отчаяннее. Сетка задрожала с тихим лязгающим звуком.
        - Блин, проще перелезть. - она представила, как лезет в валенках и пуховике через забор. Вот уж точно шею свернет.
        А потом увидела с обратной стороны забора девушку.
        У той были растрепанные рыжие волосы, бледная - слишком бледная! - кожа, покрытая то тут, то там кляксами темных веснушек, синяки на шее и на бедрах. Девушка была полностью обнажена. Маленькие груди с торчащими в разные стороны сосками. Выпирающие ребра, впалый живот, треугольник волос внизу. Но самое главное - грубый рваный шрам вдоль шеи, от уха до уха.
        Крик едва не выскользнул из горла - Маша стремительно зажала рот руками, чувствуя, как заболели зубы. Ноги словно вмерзли в землю.
        - Охренеть!
        В голове прозвучало:
        Главное - не бойся!
        - Я же видела её, только что… в воспоминаниях.
        Обнаженная девушка протянула руку к крючку на калитке и
        (ее задушили на диване в гостиной - нехороший человек навалился сверху и долго сжимал пальцы на шее, погружая их глубже и глубже)
        и легонько откинула его в сторону. Крючок отлетел в снег вместе с держащим его крепежом. Звякнули вырванные шурупы. Калитка распахнулась от порыва ветра, и девушка исчезла, будто рассыпалась на снежинки. Как и положено, в общем-то, призракам.
        Маша убрала руки ото рта, огляделась. От страха подкашивались ноги и дрожали коленки.
        - Что это было? Она… она…
        Одна из убитых в бабушкином доме, - подсказала Наташа. - Их много здесь. Убитые и закопанные. Целое кладбище.
        - Кладбище ведьм?
        Именно. Пойдем, и ничего не бойся. Они не причинят вреда
        Маша нерешительно потопталась у распахнутой калитки:
        - Откуда ты это знаешь? Твоя бабушка втыкала этим людям ножницы в глаза.
        Видишь соседский огород? Он сейчас в снегу, так что особо не понять, что происходит. Но я разглядела всё, что нужно. У бабушки есть печка в летней кухне, помнишь? С большим котлом под крышкой. В ней сутулый человек сжигал мёртвых ведьм. Сначала он их распиливал на части, а потом сжигал. А сожженные куски упаковывал в мешки и закапывал. Вот прямо здесь. В этом поле, которое выглядит как неухоженный соседский огород!
        Ветер взвыл, словно подбитый пес, и несколько раз закрыл и открыл калитку, звонко ею хлопая. Снежные холмы с обратной стороны забора теперь выглядели особенно зловеще в бледном лунном свете.
        Эти ведьмы все еще живы… в некотором роде, - продолжила Наташа. - Их души скованны сильным заклятием, которое не дает обрести покой. Много лет призраки вынуждены находиться здесь, не имея ни малейшей возможности выбраться или показаться кому-то.
        - Кто их здесь спрятал?
        Баба Ряба
        - Для чего? Что они ей сделали?
        Часть мозаики совпала. Баба Ряба ничего не могла поделать со злыми людьми, которые живут напротив. У них большой дом из белого кирпича. Она была во власти этого дома с самого начала, когда совершила самое первое убийство. Он её шантажировал. Что оставалось делать? Надеяться на чудо. И она строила двери, которые бы позволили мне пройти через них и собрать всю картинку целиком.
        - Зачем тебе это? Я не понимаю.
        Все просто. Бабушка не могла остановить зло в том доме. А я - могу. С помощью всех этих мертвых ведьм. Они все здесь, рядом со мной. В темноте. Не успокоившиеся, несчастные души. Стоят, смотрят на меня, прикасаются ко мне… и рассказывают!
        Страх, липкий и колючий, пробрал до костей.
        Маша моргнула.
        Чернота ночи вокруг вдруг насытилась осязаемыми, видимыми тенями. Тени шевелились. Там, вдоль сетчатого забора, по периметру занесенного снегом огорода. Тени обвисали лохмотьями, цеплялись за сетку, дрожали и рвались от порывов ветра. В этих тенях можно было разглядеть фигуры, лица, ладони…
        У бабушки не было дара видения призраков. Она только могла создавать переходы в их мир. А я чуточку сильнее
        - Это потому что вы родственники? Ведьмовский дар передаётся по наследству и все дела?
        Ага. Именно поэтому моя мама умеет гадать на картах и лечить больных людей… И ещё проклинать тех, кого она считает врагами… мне жаль
        Маша спросила негромко:
        - Что ты имеешь ввиду?
        Наташа не ответила.
        Лица, лица, лица. Очерченные правильными линиями, словно кто-то рисовал карандашом портреты в искрящемся снегом воздухе. Лунный свет придавал лицам особенную четкость. Множество бездонных глаз смотрело на Машу.
        Они не причинят вреда
        Из теней сформировался силуэт, идущий по снегу, не оставляя следов. Пожилая женщина с морщинистым лицом. Она встала с обратной стороны забора. Сказала, не открывая рта:
        - Тебе придется идти туда самой.
        - Куда? - Маша очень хотела не закричать. Горло свело судорогой.
        Уголки морщинистых губ приподнялись чуть вверх, словно женщина пыталась изобразить улыбку.
        Маша моргнула снова, видение исчезло. Тени стремительно развеяло ветром.
        - Что она имела ввиду?
        Наташа не ответила.
        - Ты вообще тут? Отзовись!
        Тишина. Только ветер играл с калиткой, заставляя ее скрипеть.
        Маша шумно выдохнула, набрала побольше воздуха и, задержав дыхание, закрыла глаза. Будто хотела нырнуть в темноту. Будто там, в темноте, нечем будет дышать.
        Наташа все ещё была здесь. В воображаемом мире. Девочка в школьной форме. Волосы растрепаны, лямка рюкзака соскользнула с одного плеча. Сестра сидела на корточках, закрыв лицо руками.
        Всхлип!
        - Что происходит-то?
        Она плакала. Маша слышала тихий, детский плач.
        Прости меня, пожалуйста. Мою маму прости, хорошо?
        - Ты о чём?
        Я не могу ничего изменить. Оказалось, уже все решено. Ты - жертва. А я нужна им здесь, потому что так сказала баба Ряба. Нужно сделать так, как нужно. А потом ты меня простишь?
        Наташа растерла ладонями слезы, которые уничтожили её лицо, превратили в сплошное черное пятно.
        - Прощу, - ответила Маша. - Хотя, по-хорошему, это я должна просить прощения. Ты-то валяешься в больнице, всё такое.
        Наташа затрясла головой
        Иди, пожалуйста. Делай то, что они скажут. Дальше без меня.
        Открыв глаза, Маша осмотрелась. Чужой дом, чужое место. Калитка. Рассеянный и бледный свет фонаря, слабо проникающий в щель между домов. Сетчатый забор. Снежные холмы.
        Кладбище ведьм. Всего один шаг, и она окажется в месте, которое сейчас казалось страшнее самого страшного ночного кошмара.
        Маша сделала этот шаг и оказалась с обратной стороны забора. Калитка за её спиной захлопнулась с лязгающим звуком.
        Глава шестнадцатая
        1.
        Мимолётно Маша подумала, что можно просто убежать.
        Ничего ведь не мешает вернуться в дом, порыскать в поисках денег - а они наверняка есть у Наташиных родителей - затем найти какую-нибудь ЖД-станцию, сесть на электричку или на маршрутку до города. Оставить этот дом, и всё, что вокруг него происходит. Забыть про страх, который постепенно поднимался холодными колючими иголками от пяток к груди. Когда-нибудь (очень скоро) он доберется до сердца.
        Можно было уйти прямо сейчас. Вот так просто - отворачивайся и иди.
        Но иногда мимолётное желание ничего не значит по сравнению с тем, чего хочется на самом деле. А Маша хотела дойти до конца. Банальное любопытство или же добровольная ссылка в новый персональный АД - она не знала, что ждёт дальше, но быстро отмела мысль о бегстве, как несостоявшуюся.
        Она стояла в темноте соседского огорода, окруженная снегом и тенями.
        - Есть кто? - спросила осторожно, путаясь в реальности и воображении. Непонятно было, надо ли снова закрывать глаза или уже нет.
        Ветер взвыл, подняв облако колючего снега. Швырнул его Маше в лицо, оцарапал.
        - Я не понимаю. Что делать дальше? Что будет?
        Кожа зудела под одеждой. Остервенело, до дрожи.
        - Есть тут кто или нет?
        Как поверить в реальность происходящего, если даже голос в голове вдруг пропал. А что если она всё же сошла с ума, как думалось раньше?
        Закрой глаза
        Это был чужой голос, не Наташин, хотя тоже женский.
        Маша мгновенно подчинилась. В ушах шумел ветер, занося далёкие отзвуки собачьего лая, скрипа колёс, гул автомобильного мотора. Что-то ещё?
        Мы здесь, - девчачий голос, ломающийся, как у подростков лет в четырнадцать. - Нас много. А ты не та, кого ждали. Не ключ, верно?
        - Что за ключ? - Маша вглядывалась в темноту за глазами, но не видела ничего.
        Её привела Наташа. Ей можно. Мы можем рассказать всё.
        На этот раз голос был старческий, женский, со свистящими буквами «с» и «ж».
        Вопрос в том, хочешь ли ты услышать, девочка.
        - Ну я же здесь, - буркнула она. - Вы кто? Те, кто за дверью?
        Другой голос:
        Ведьмы.
        И ещё:
        Так нас называли.
        Перебивая, прозвучал третий голос, за ним четвёртый, пятый, наслаиваясь друг на друга, торопливо:
        Мы ничего плохого не сделали. Помогали, как могли. А они пришли и убили нас. Топором - раз. Выкалывали глаза - два. Забирали силу - три.
        Кого-то держали в подвале.
        Кого-то убивали сразу.
        Кто-то пытался сбежать.
        Не получилось.
        Притаскивали сюда. Забрасывали землёй.
        И вот мы здесь. Под снегом, под высохшей травой. Лежим. Ждём.
        Ты правда хочешь услышать?
        Она сжала голову руками. Глаза зажмурила так, что заболели веки. Вглядывалась в темноту, но никого и ничего не видела.
        Голоса замолчали разом. Затем шёпот просочился в сознание:
        Рассказать? Мы так долго ждали.
        - Я не уверена, что готова…
        Ты прошла все двери. Ты здесь. В снегу по колено. Под ветром. Хочешь услышать или нет?
        - Ладно, ладно, хочу!
        Что она делает? Почему именно здесь и вот таким образом?
        Возник ещё один голос, женский, ровный.
        Давай сразу к фактам, девочка. Не будем тратить время. Человек из администрации попал под сильнейшие чары. Он влюблён, безнадёжно. Но не потому, что действительно любит, а потому, что не может не любить. А что на свете сильнее любви? Только злость. О, человек влюблён до злости. Она у него яростная, ядовитая. Никто так не может.
        В темноте воображаемого мира, что-то дотронулось до Машиной руки.
        Смотри!
        Мир расцвел. Мир-паззл, мир-мозаика. Плотные, трехмерные картины оживали, стоило перевести на них взгляд, и замирали, когда Маша смотрела на что-то другое.
        Вот картина, в которой Цыган - бедный, убитый Цыган - растворялся в воздухе, будто спиртовой пар. Призрак его уходил, выполнив свою задачу.
        Ты прошла через двери, собрала картинку. Теперь ты здесь, с нами.
        Наташа привела её.
        Ты умница, справилась. Вы обе умницы.
        Сквозь темноту проступил сначала забор-рабица, потом сугробы, торчащие высохшие кустарники, деревья, и там - столпившихся за забором женщины. Молодые, старые, совсем еще дети. Множество убитых ведьм.
        Ты за дверью в тот мир, где можно остаться.
        Смотри дальше.
        Пусть смотрит.
        Ещё одна картина.
        Пучки волос, рассыпавшиеся по воздуху, медленно развевающиеся на ветру и разлетающиеся в стороны.
        Так придумала бабушка. Когда-то давно. Когда состригала волосы с маминой головы. Это первая дверь.
        Наташино сознание - ключ.
        Ты провернула его.
        Прости всех, до кого сможешь дотянуться.
        А вот это самое интересное. Смотри и запоминай.
        2.
        Маша увидела картину будто из далекого прошлого: потрескавшийся холст, на котором изображена какая-то женщина, отдаленно напоминающая бабу Рябу. Морщинки по лицу, крючковатый нос, и глаза - вот как раз взгляд бабушкин, точно! Одета она была в старинное платье - застегнутое от горла, широкое внизу, закрывающее ноги. На голове то ли чепчик, то ли платок. Белоснежный ворот. Женщина сидела в кресле, разглядывая художника исподлобья. А на коленях у нее лежали карты, аккуратно разложенные веером.
        Это самая первая ведьма деревни Шишковой, Елизавета Ивановна Талалаева. Она заключила договор с дворянином Эрастом Федоровичем Крыгиным, который дал ей кров, пищу и назначил жалованье в обмен на то, что она будет до конца своей жизни помогать жителям деревни. Елизавета Ивановна из крепостных, оставшаяся сиротой и до этого живущая в свинарнике у купца Петьки Толмачева. Эраст Федорович приметил как-то, что Елизавета очень успешно снимает головную боль у его служанок, вызвал юную девушку к себе и предложил поработать на него, во благо семейства Толмачевых. Через какое-то время он был так впечатлен способностями ведьмы, что решил заключить с ней договор. Бабушкин дом, между прочим, был построен специально для Елизаветы Ивановны, моей пра-пра-пра и еще раз много пра-бабушки. Сначала дом был деревянным, потом каменным и затем кирпичным
        - Начало интригует, - пробормотала Маша.
        Эраст Федорович был проницательным малым и очень не любил упускать своей выгоды. Поэтому договор был скреплен кровью и фамильным заклятием, при помощи древнего колдуна из Всеволожских болот. Отныне все потомки Елизаветы Ивановны по женской линии должны были верой и правдой служить деревне, под руководством Крыгиных. Ведьмы не могли никуда уйти, отказаться от своей службы или причинить вред Крыгиным. Очень сильное заклятие, которое до этого никто не мог разорвать, как бы ни хотел.
        - А баба Ряба, я так полагаю, придумала, как разорвать договор?
        Верно. Сначала она помогала поселку добровольно, её всё устраивало. Свой дом, стабильный заработок, да еще и есть, кому приглядеть. Живи и радуйся. Но потом кое-что случилось. В посёлке объявилась другая ведьма и она… влюбила в себя человека из администрации. Наложила чары, которые даже бабушка не смогла бы разорвать. Заставила его… я не знаю, как обо всём этом рассказать. Заставила делать ужасные вещи. И приказала убивать других ведьм.
        Расскажи - зачем.
        Конкуренция. Это первое. Силу ведьм она забирала себе - это второе. Помнишь ножницы в банках? Кончики ножниц сохранили лишь остатки той силы, которая высасывалась из умирающих ведьм. Представь, сколько ведьмовской силы получила та, которая охмурила человека из администрации. Я вижу её.
        - Покажите и мне.
        Нет, не надо. Это страшно. Она не человек, а монстр. Первых двух ведьм убила сама.
        Меня.
        И меня.
        Потом заставила убивать Крыгина. Он рыскал по деревням, отлавливал ведьм в городе, вёз сюда. Убивали на заднем дворе старым фамильным топором. Но чего-то не хватало. Ей вечно чего-то не хватало… Она где-то вычитала, что если убийство ведьм пройдёт по ритуалу, да ещё при помощи другой ведьмы - то силы может получить гораздо больше. И тогда… они начали использовать бабу Рябу.
        Маша сообразила, что даже в темноте воображаемого мира стоит, раскрыв рот. Голоса роились в голове, наслаивались.
        Баба Ряба вынуждена была подчиниться. Всё из-за старого договора. Он заставлял её… Крыгин тоже заставлял. И их новый прислужник, из любовников. Сутулый. Бабушка после первого убийства едва не покончила с собой. Собиралась утопиться. Отправилась к реке, камень подыскала, всё, как положено. Но потом передумала. Надежде тогда исполнилось семь лет. Если бы бабушка умерла, то Крыгин почти наверняка отправил бы Надежду в интернат под своим присмотром, а потом бы вернул в посёлок. Сделал бы её ведьмой. Такой, какая ему и была нужна.
        - И тогда баба Ряба придумала вот это вот всё?
        Ага.
        Ей нужно было накопить достаточно ведьмовской силы, чтобы в дальнейшем как-то противостоять Крыгину. И она стала воровать силу, когда убивала женщин. Отдавала не всё. Что-то утаивала на кончиках игл, на обрезках ножей и обломках ножниц. Прятала в подвале. Копила.
        А Крыгину нравилось убивать людей. Кажется, в какой-то момент ему стало всё равно, ведьма умирает или нет. Он забирал «всё равно какую силу» и относил своей любовнице. Оксане.
        Окончательно сошёл с ума.
        - А баба Ряба не могла убить его просто так?
        Карты.
        В темноте вдруг появилась колода карт. Несколько штук закружились перед глазами. Червовый валет. Пиковый туз. Шестерка крестей.
        Заклятие, закрепляющее договор. Когда в руках у двух сторон оказывается по колоде фамильных карт, договор считается заключенным. Отныне ведьма не может причинить Крыгину никакого вреда, как бы ни старалась. Такая колода была у всех без исключения потомков Крыгина и потомков бабы Рябы. Пока она есть у обеих сторон и передается по наследству - Крыгины неуязвимы.
        Бабушка специально наделила Наташу даром, в один момент выплеснув в плод всю собранную силу. Это долгая история, после которой Надежда ушла из бабушкиного дома. Баба Ряба не думала, что всё произойдет так, как произошло. Она просто хотела дождаться, пока Наташа родится и показать ей двери. Чтобы Наташа прошла через них и вышла к последней двери.
        - Здесь?
        Да, калитка на кладбище ведьм. Только здесь можно убить Крыгина. И только кровный родственник бабы Рябы, не державший в руках фамильную колоду карт.
        Концентрация ведьминой силы, помноженная на ненависть к Крыгину. Страдания, которые он вызвал и горе, которое выплеснулось из его рук.
        Если бы этот псих не убил бабушку, все было бы проще. Баба Ряба собиралась дождаться Наташиного совершеннолетия, а затем сыграть с ней в игру. Это была бы игра без призраков и одежды в подвале. Без банок и побега внутрь чужой головы. Она хотела просто провести Наташу через двери, соединить с её помощью проход на кладбище и заманить сюда Крыгина. Не получилось, как видишь. Теперь приходиться это делать без бабушки и немного в других условиях
        Маша вздохнула, чувствуя дрожь.
        Тебе нужно привести Крыгина сюда.
        И сутулого, его верного помощника. Прекрасный любовник - мёртвый любовник.
        И Оксану. Приведи её тоже.
        - Что произойдёт потом?
        Мы освободимся. Все вместе. Помнишь, ты думала, что существует персональный Ад? Так вот, у нас он тоже есть. Здесь, под снегом и мёрзлой землёй. Мы лежим и ждём спасения. Ты тоже хочешь спасения.
        Ты заслужила.
        Тебе надо будет отдохнуть и двигаться дальше.
        Они говорили еще несколько минут - голоса внутри её головы. А затем резко оборвались, растворившись. Чернота сделалась плотной, осязаемой. Маша поняла, что теперь в её голове завелось много иных сущностей. Много ведьм. Ключ провернулся, последняя дверь отворилась.
        Настал черёд открывать глаза.
        3.
        На улице разыгралась метель. С темного беззвездного неба сыпал густой снег, а ветер рвал его, кружил вихрем, швырял в лицо. Мгновенно замерзли нос и щеки. Маша направилась по снегу к соседской калитке, прошла мимо темного пустующего дома. Ветер за спиной заметал следы.
        Обогнула справа, по узкой тропинке между высоким забором и кирпичной стеной. Здесь открывался отличный вид на дом через дорогу, а еще можно было выбраться на улицу через дыру в сетке и оказаться в слепой зоне уличных фонарей, в темноте, откуда никто не сможет разглядеть.
        Нам туда
        Голоса в голове. Суетятся и перебивают. Сколько же им пришлось ждать, прежде чем провернулся ключ.
        Ничего не бойся. Прости. Смелее
        Маша замерла, разглядывая дом через дорогу. В окнах второго этажа горел свет. Он проникал сквозь красные занавески и делался мягким, малиновым.
        Уже, наверное, часов десять. В городе в такое время на улицах полно людей, а в поселке все давно спят. Ритм жизни другой, спокойный. Где-то в другой жизни Маша бы рванула сюда жить, насовсем, и чтобы без матери и отчима. Но персональный Ад диктует свои условия…
        За спиной зашевелились тени - Маша чувствовала, как они сгущаются (опять нетерпеливые) в ожидании.
        Когда же, когда?
        Пойми, девочка, мы не торопим, но торопимся. Ожидание было таким долгим, что сил нет.
        Пойми и прости, дорогая
        Она выдохнула, чувствуя, как страх накатывает от низа живота до груди. Тело больше не чесалось, раздражение прошло.
        Маша наклонилась к дыре в сетчатом заборе, приподняла болтающийся край. Острые металлические крючки впились в кожу, но боль не наступила. Было бы смешно застрять в заборе, выбравшись наполовину. Как Винни-Пух в норе у Кролика. Эх, Машенька, тебе бы похудеть.
        Впрочем, выбралась она легко, утопив руки в свежем хрустящем снеге. Побежала через дорогу, в темноту соседского забора. Улица была пустынна. Ветер швырял снег на пятна фонарного света и тревожно подвывал, словно волк.
        Теперь самое сложное - высокий кирпичный забор. Человек из администрации, видимо, не любил, чтобы кто-то видел, как ему там живется, за забором-то. Маша задрала голову, примериваясь.
        У забора имелись выступы из более темных кирпичей, которые издалека складывались в красивый узор. Верх забора венчал козырек темно-зеленого пластика. Главное не соскользнуть с него. Маша подпрыгнула, ухватилась за выпирающий кирпич. Уперлась ногами, едва не соскользнула. Почувствовала, как хрустит под пальцами оледенелая корка. Теперь подтянуться… вытянула правую руку, зафиксировала пальцы на остром изгибе. По физкультуре всегда была твердая пятерка, на канате поднималась до потолка, а еще подтягивалась лучше всех девчонок в классе. Так что, Маш, набрать побольше воздуха, рывок… Когда левая рука коснулась козырька, правая предательски заскользила по оледенелому пластику, пальцы разъехались в стороны, и Маша почувствовала, что падает. Заболтала ногами, в последней надежде удержать равновесие, ударилась коленкой о выступ и вот уже почти упала, но каким-то невероятный образом дотянулась до изгиба и так и повисла, вытянувшись, держась двумя руками за козырек. Сердце бешено колотилось в висках. Из рта вырывался пар, от которого щекотало ноздри. Маша выдохнула, подтянулась как можно выше, забросила ногу
и оказалась наверху забора, оттопырив в стороны локти, едва не касаясь губами козырька, между небом и землей.
        Ты умница
        Девочка, держись
        Переживаем
        Двор у человека из администрации был широкий и темный, укрытый шиферной крышей, так что снег залетал только в самом начале, у калитки. В окнах первого этажа свет не горел, но на крыльце подмигивал аккуратный красный огонек фонаря, обозначая ступеньки и дверь синего цвета. Во дворе, около крыльца, стоял автомобиль.
        Маша осторожно соскользнула вниз с обратной стороны. Под забором росли какие-то кусты, сейчас укрытые снегом. Они затрещали, когда Маша в них наступила, осыпались пушистым белым дождем, обнажая переплетение голых веток.
        Маша застыла на мгновение, прислушиваясь. Испуганная было тишина постепенно возвращалась, окутывала все вокруг. Тогда Маша торопливо направилась в обратную от крыльца сторону, вдоль стены из белого кирпича.
        Она обогнула дом против часовой стрелки, остановилась в узком коридорчике между забором и стеной. Чуть выше уровня её головы было окно, приоткрытое внутрь. Маша встала на цыпочки, заглядывая. В темноте комнаты ничего не было видно, вдобавок обзор сильно закрывала сетчатая рамка. Кто вообще держит сетку зимой? Она дотронулась до сетки, проверяя на прочность. Обычно рамки для окон держались на «честном слове», точнее на пластиковых крючочках, которые выдерживали разве что несильный порыв ветра. Так и здесь.
        Надавить, прощупать два нижних крючка, выудить их из пазов и - вуаля - сетка подалась и начала медленно сползать вбок. Маша вытащила ее на улицу, обнажив треугольный провал в черноту дома. Разглядела шкаф со стеклянными дверцами, край закрытой двери, люстру.
        Неприятный холодок страха тяжело провернулся в животе, будто примеривался перед стремительно атакой.
        Маша закрыла глаза.
        - Вы поможете?
        Внутри головы зашевелились тени. Проступили образы. Голоса зашептали
        Ни о чём не переживай
        Страх - слабость. Нужно быть сильной. Держись.
        Держись, девочка
        Она открыла глаза, полезла наверх. Холодный подоконник. Выступ бетонного фундамента под ногами. Подтянулась. Перевалилась. Свесила ноги внутрь. Спрыгнула.
        Глаза быстро привыкли к темноте. Маша разглядела шкаф и кресло возле него. Сквозь щель под дверью пробивался слабый свет. Слышалось бормотание телевизора - видимо, за стеной. Складки ковра под ногами - ковер словно двигали туда-сюда, не слишком заботясь о том, чтобы расправить. Маша проследила взглядом за складками и увидела в углу комнаты шведскую стенку: турник, акробатические кольца, веревочная лестница и канат. К стене была прикреплена деревянная лестница - такие же стояли в спортзале в школе - с широкими перилами, чтобы за них легко можно было цепляться.
        К лестнице был примотан обнажённый человек. Руки и ноги раздвинуты в стороны. Рот заклеен скотчем. Лоб примотан, так, что человек не смог бы пошевелить головой.
        Маша зажала руками рот, чтобы не закричать. Холодок в животе взорвался, рассыпая по телу сотни панических иголок.
        Человек замычал. Звук вышел глухим и жалобным.
        Она увидела его глаза.
        Голоса в голове взвились вихрем.
        Мы знаем его
        Наташа, Наташа, о, господи, ей лучше ничего не говорить
        Иголки впились в затылок, в кончики пальцев, не давали сдвинуться с места. Маша сделала шаг вперед. Еще крепче прижала ладони ко рту.
        Она тоже знала этого человека. Отец Наташи. Обнажённые участки кожи у него были покрыты синяками и ссадинами. Он следил за Машей взглядом и тихонько мычал.
        - Вас освободить? - шепнула Маша, хотя на самом деле ей было страшно даже подходить ближе.
        Человек не шевелился - он бы и не смог - но вдруг перестал мычать и подмигнул. Маше показалось, что губы его под скотчем пытаются расплыться в улыбке. Взгляд сделался совершенно безумным, потусторонним.
        Уходи!
        Уходи от него быстрее!
        В темноте чуть поодаль стояли синие пластиковые вёдра, укрытые крышками. Три тридцатилитровых ведра.
        - Что происходит?
        Голоса метались птицами, тени внутри головы пришли в судорожное движение.
        Не подходи
        Не надо смотреть
        Уходи
        Не наше дело
        Ты за другим пришла
        Но она, конечно же, не послушалась. Подошла, подцепила влажную крышку, приподняла.
        Человек замычал вновь. Сильно, с надрывом.
        Сквозь тяжелые химические пары было хорошо видно разъеденное кислотой лицо. Кожа местами свернулась в колечки, а местами просто отслоилась и слезла, обнажая потемневшие мышцы. Левый глаз вытек, левый заплыл под разбухшее веко. Из приоткрытого рта торчал толстый серый язык.
        Маша почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она отступила на шаг, прижала руки к груди. Тело снова зачесалось, причём сразу целиком, от затылка до пяток - и зуд этот был чудовищный, невыносимый, будто только что Машу облили кислотой.
        Беги отсюда!
        Человек замычал, заёрзал, натягивая связанные конечности. Он будто смеялся над дурочкой, которую только что увидел. Смеялся и ненавидел.
        - Что происходит? - повторила Маша. - Это же мои вёдра, из квартиры. Но их должно быть два… мама… Олег… почему три? Почему в третьем ведре, мать вашу, лежу я?
        Глава семнадцатая
        1.
        Этим вечером у Антона Александровича внезапно появилось действительно много дел.
        Вообще-то, он не планировал торопить события. Время играло за него. Просто нужно было чуть-чуть скорректировать план.
        Самую важную деталь нынешнего года он наметил на конец недели. Обвел красным маркером дату на календаре - тридцать первое декабря. Новый год, если позволите. Лучшее время для деловых предложений.
        Крыгин не любил торопить события. Любое событие должно выстояться, набродиться, прежде чем будет подано на стол. Его необходимо подносить томно-мягким, жаждущим, чтобы кто-нибудь надкусил нежную плоть, разорвал оболочку первых моментов и вонзил зубы в самую гущу.
        Оксана говорила: «Уж если пришлось пойти на радикальные меры с Зоей Эльдаровной, то почему бы не подождать с новой ведьмой-наследницей?»
        Она была права, как всегда. Безмерная Крыгиновская любовь.
        Крыгин мог себе позволить немного подождать. Надя напоминала Антону Александровичу муху, угодившую в липкую паутину. Это была ленивая, нерасторопная муха, которой, в общем-то, и деваться больше было некуда. Запутываясь, наращивая на своем теле слой за слоем липкие влажные ниточки, Надя становилась спокойнее. Она, видимо, надеялась замотаться в кокон, а на выходе обратиться в чудесную бабочку - спасительницу поселка, защитницу слабых и бедных, даму, излечивающую любые болезни, заглядывающую в будущее. О, как много людей даже не подозревают о своём тщеславии, пока не пожнут его плоды.
        На деле выходило немного по-другому. Самую малость, если позволите.
        Крыгин много раз представлял, как всё произойдет. Тот момент, когда муха осознает, что кокон вокруг неё - это не уютное жилище, внутри которого можно заниматься метаморфозой, а липкая паутина, в которой как ни барахтайся - будешь липнуть всё больше и больше.
        Оксана шутила прошлой ночью: «Если есть паутина, то где-то поблизости притаился паук! Это следует понимать, граждане! Без этого в обществе никак!»
        Она была пьяна и весела. Антон Александрович разделял её веселье.
        В его представлениях - мечтах, если позволите - дело будет обстоять так: тридцать первого декабря они с Оксаной придут в гости в Наденьке. Принесут какой-нибудь торт, подарки. Наде - шикарный букет роз. Наташе - куклу или чем она там увлекается, не важно. Пусть передадут в больницу, если она до того момента не выкарабкается.
        Оксана говорила: «Наташа сыграла свою роль, она нам больше ни к чему. Умрёт - да и ладно. Трагедия закаляет ведьм»
        Безусловно, любовь всей жизни была права.
        Антон Александрович представлял дальше: на праздник они прихватят несколько бутылок вина, хорошего, дорогого. От такого вина хмелеют быстро и незаметно. Можно опьянеть с одного бокала, оставаясь при этом жизнерадостным трезвенником, пока не приспичит встать с дивана. А уж там, как говорится, всё заверте…
        Конечно, Надя уже не пьет, но алкоголиков, как говорится, бывших не бывает. А Антон Александрович умел крепко цепляться за главные людские недостатки.
        Крыгин будет само обаяние. Он первым заведет разговор о ведьме, которая навела порчу на Надину маму и Цыгана. Это должна была быть какая-то необычная ведьма, из города. Так вот, он заведет разговор, приведет доводы, обоснования. Крыгин умеет быть красноречивым и убедительным. Не первый год в политике. Когда Надя поверит достаточно сильно, Крыгин пригласит её в гости, кое-что показать.
        Надя любопытная женщина. Она непременно пойдет. А в детской комнате на первом этаже её будет поджидать скромный подарок. Детей у Оксаны с Антоном Александровичем так и не появилось, но Оксана лет двадцать назад с упорством маньяка украсила комнатку детскими обоями голубого цвета с белыми облаками и самолетиками. Еще поставила полноразмерную шведскую стенку - спецзаказ из Финляндии - постелила мягкий ковер и набила шкаф огромным количеством детской одежды, от нуля до пяти лет, про запас. В годы краха Советского Союза хорошая одежда была в дефиците, Крыгин возил все из-за границы, через знакомых в посольстве. С тех пор одежда пылилась в шкафах, и о ней никто ни разу не вспомнил. Выбросить бы, да руки не доходят.
        Конечно, подарок никак не был связан со старой детской одеждой. Шведская стенка тоже была не причём. Крыгин представлял, как удивленно расширяться Надины глаза, когда она увидит три пластиковых ведра. Как она спросит, что же это такое? А он ответит (с нотками гордости в голосе), что это, моя дорогая, ведьма из города. Та самая, которая навела порчу на твою мать, а потом - внимание! - добралась до дочери. Вот ведь злобная натура, да?
        Он думает: Оксана обрадуется! Всё ради неё.
        Ведьма будет лежать частями в мусорных пакетах. Та самая дерзкая девчонка, которую старуха прятала в подвале и которую потом случайно обнаружил Грибов. Сутулый выследил её, поймал и держал в охотничьей избушке в ближайшем лесу. Крыгин намеревался выпустить из неё кишки за день до Нового года (хотя подозревал, что и тут в планы придётся вносить коррективы).
        Так вот, если вернуться к намеченным целям. Злоба выплеснется из Нади. Злоба и радость - мёртвая ведьма лежит перед ней. Месть свершилась. Крыгин - умница и добряк.
        Антону Александровичу только это и надо. Он соберёт по каплям злобу, радость, чувство отмщения, эйфорию и отнесёт любимой, очаровательной Оксане. Прямо в её постель на втором этаже.
        Из полумрака выйдет Грибов. С ним придётся хорошенько поработать, конечно. Завершить заклятие, довести до ума. Но он - по задумке Крыгина - должен будет плакать, падать на колено, целовать Наде руку и просить, умолять, заклинать, чтобы она вернула его обратно в семью. Потому что у ведьмы должна быть семья, должен быть тот, кто её полюбит до конца своих дней.
        Потом Крыгин расскажет, что эту проклятую ведьму заметили жители Шишково, когда она бросала жареные до черноты куриные яйца через забор Надиной маме, а ещё высыпала разный мусор у калитки и несколько раз перекрутилась против часовой стрелки, задрав юбку и размахивая бусами. Снег вокруг неё в тот момент растаял, пошел густым паром, обнажив клочок выжженной земли.
        Для пущей убедительности можно привести пару местных идиотов, вроде того паренька с коровами. Он подтвердит всё, что угодно за пару тысяч рублей. Любой бред, была бы фантазия.
        Крыгин улыбался, когда представлял себе эту сцену. Времени осталось немного. Главное набраться терпения. А потом… Потом в поселке появится новая фамильная ведьма, взамен вконец распоясавшейся и сбрендившей старушенции. Если повезет, лет пятьдесят в Шишково будет тишина и покой. Крыгин вряд ли проживет так долго, но на его век тишины хватит.
        Он подумал: А что дальше? Ведь наследницы нет и не предвидится. Кто продолжит фамильную традицию?
        Но потом быстро отогнал от себя эту вредную и надоедливую мысль. Живы будем - не помрем. Сначала надо разобраться с делами насущными, а затем решать остальные.
        Конечно, Зою Эльдаровну было по-человечески жаль. Ведьмой-то она была отличной. Каждый человек в Шишково знал: если что случится - надо идти к старухе. Она лечила запоры, поносы, переломы, лишай, слепоту, убирала гной, снимала жар, облегчала зубную и головную боли, а еще гадала на картах, снимала порчу, заговоры, привораживала, отвораживала, завораживала. Особенно хорошо ей удавалось лечить алкоголизм. Поселок находился на последнем месте в Леобласти по количеству алкоголиков. Если быть точным, их в Шишково насчитывалось ровно три. Этим Крыгин гордился особо. Даже Цыган, снабжавший самогоном всю округу, не портил статистику. Каким-то парадоксальным образом его пойло не вызывало привыкание. Пили, скорее, по привычке - на праздники, на похороны, по серьезным поводам. А что бы так, нажраться где-нибудь во дворе, это в другие поселки, не к нам.
        Именно поэтому Крыгин затягивал с тяжелым решением. Всё же посёлок - это его родина, жалко было оставлять его без ведьмы, пусть и на время.
        Последний раз он пришел к ведьме за день до… скажем так, до того, как были предприняты меры. Зоя Эльдаровна сидела на лавочке у забора. Одета она была в тяжелую меховую шубу черного цвета, на голове цветастый платок, старый и затасканный, а на ногах - валенки. Упиралась обеими руками о трость, а на ладони положила подбородок. Словно бы спала, но на самом деле смотрела с прищуром на мир, за всеми наблюдала. Взгляд у Зои Эльдаровны был меткий, разом могла определить, что за человек мимо идет, какие у него мысли, какие намерения. Золотой глаз! Крыгин, приметив ее, сидящую на лавочке, вышел со двора, пересек дорогу, плотно засунув руки в карманы пальто. Встал, высокий и сутулый, посмотрел на старуху сверху вниз. День тогда был морозный, колкий. Без шапки на улице вообще делать нечего. Крыгин чувствовал, как колет в затылке и леденеют щеки и кончик носа.
        - Зоенька, душа моя, - начал он ласково, как обычно этот делал (скорее по привычке, чем ради какой-то выгоды). - Брось ты это дело, оставайся.
        Зоя, словно не замечая его, щурилась на искрящийся снег, не шевелилась.
        - Ну куда ты поедешь? У нас ведь не просто уговор. У нас волшебство, вот это вот всё, - продолжал Крыгин, и голос его становился жестче, терял гибкую ласковость и уют. - Это не я тебя держу, милая моя. Это история держит. Опять же, Цыгана куда денешь? У него любовь с тобой, зачарованная. Как у меня с Оксаной. Он без тебя сдохнет на следующий же день. Вены вскроет, утопиться, дом подожжёт. Ты хотя бы в этом себе отчёт отдаёшь?
        Тут она открыла один глаз, уставилась на Крыгина. Губы растянулись в ехидной улыбке:
        - А ты всё ещё хорош, - проскрипела. - Елейный слова из тебя текут, как мёд. Так и хочется поверить.
        - А ты не сдерживайся, голубушка, - произнёс он, чувствуя тревогу в душе. Понял, что намерения у бабки серьёзные. Душевно сорвалась - как сказала Оксана. А в таком состоянии трезво не мыслят. Наломает дров…
        - Что мне Цыган? - спросила старушка. - Он так, причарован. Любви там давно нет, испарилась. Пусть помрёт, мне не жалко. А вот я ещё пожить хочу, улавливаешь? Оксанку свою, ехидну, поставь ведьмой. Она же умеет. Пусть верховодит здесь, продолжает заблудших ведьм с лица земли стирать. А ты людям зубы заговаривай по гроб жизни. У тебя это отлично получается, да, Антоша?
        - Я не это имел в виду, - Крыгин запнулся, сам не заметил, как выудил руки из карманов и принялся гладить одну ладонь другой ладонью. - Куда бежать-то собралась? Есть смысл в этом беге?
        - Найду городок какой-нибудь, деревню. А там и помру тихонько, - отозвалась Зоя. - На свободе, да с чистой совестью.
        - Куда уж с чистой.
        Она продолжала сверлить его голубым глазом, шевельнула головой, будто старалась запомнить этот момент:
        - А ты, Антоша, милый, не забывай. Всё равно на том свете встретимся. Коли угодим в один котел, так по праву. Я в Ад попаду за то, что слаба была и глупа. По молодости не сообразила, что ты за фрукт и как разорвать эту вашу древнюю связь. А уж тебе прямая дорога к Дьяволу за то, что здесь творишь. Тебе и любви твоей ненаглядной, милой. Портреты по всему дому развесил, тьфу. Ты и правду не видишь, что она с тобой делает? Мозг высасывает, как пиявка. Как паразит. А ты и рад.
        - Ты такая же, как я, - прошептал он, чуть склонившись, ощутив потный и вязкий запах ее старческого тела, запах разложения. - За все это время, ты стала такой же.
        - Я не хотела смертей, - ответила Зоя. - Это ты заставил меня убить первую ведьму. Я даже лица её уже не помню. Притащил, бросил на пол, на, мол, или убивай или иди на все четыре стороны. А куда мне было идти?
        - У всех есть выбор. Ты решила остаться в этом доме.
        - Ага. Потому чтобы без копейки за душой, молодая и глупая. А теперь решаю уйти. Хочешь меня остановить?
        - Я могу тебя остановить, Зоя. У меня карты…
        Она перебила:
        - И у меня карты. Померяемся?
        Кригин заскрипел зубами от злости. Вбила себе в голову уехать во что бы то ни стало. В Шишково ей вдруг стало невыносимо. Тайно копила деньги, общалась с риэлторами, планировала купить домик в какой-то деревне под Тверью и убежать туда сразу после Нового Года. Тихо, незаметно, бесследно. Хорошо хоть один знакомый из администрации пришел к Зое лечить герпес на губе и заметил буклет «Петербургской недвижимости», лежащий на столе. Как-то между делом он рассказал об этом Крыгину, и это оказалась первая ниточка, за которую Крыгин успел ухватиться. Еще бы несколько месяцев - и Зои бы след простыл. Даже Цыган был не в курсе. Она собиралась оставить его доживать свой недолгий век первого самогонщика на поселке.
        Сутулый всё это время наблюдал за ведьминым домом. Как-то хотел забраться внутрь, но не преодолел защитный барьер. Старуха постаралась. Однако же всё равно нашёл много полезной информации, про тайник с деньгами, про план побега, про то, что у бабки ум за разум зашёл на старости лет…
        Крыгин не знал, как она собирается решать вопрос с фамильным заклятием. Карты в прошлом не выпускали ведьм после того, как они совершили первое ритуальное убийство. Это было, своего рода, согласие сторон. Ни одна ведьма за три сотни лет не смогла покинуть поселок. По крайней мере, добровольно. А тут?..
        - Традиция прервется, - сказал он. - Ты подумала об этом? Что будет с поселком?
        - Сочувствую. Хорошее когда-нибудь кончается, - она ухмыльнулась. - Кончились же Крыгины, да? Был на этом свете хороший дворянский род, да измельчал и зачах. Краник отсох на самом интересном месте.
        Крыгин почувствовал, как леденеют ладони, а в душе медленно, тяжело ворочается глубокая и старая злость.
        - Не надо об этом. С этим разберемся.
        - Интересно, как? Заграницу съездишь со своей страшилой? Там, говорят, всякие суррогатные матери, клоны, мужики нормальные водятся… - Зоя говорила все быстрее, уцепившись за тонкую болезненную нить, и стремительно разматывая клубок из души Крыгина. - Только, Антоша, это будет не твоё поколение. Не твой род. По проституткам бы меньше бегал, глядишь, был бы толк. А так все эти твои дела на счет фамильной ведьмы, продолжения традиция - тьфу. Как бы ведьма твоя не хотела, как только ты помрёшь, так и её власть здесь кончится.
        Она смачно плюнула желтой слюной на кончик ботинка Крыгина. Посмотрела на небо, сощурилась, будто пригрелась на солнышке.
        Крыгин сжал и разжал кулаки. Злость царапала нутро, болезненно раздирала оставшиеся чувства, рвалась наружу.
        - Что значит - проститутки? - вкрадчиво спросил он, едва сдерживаясь, чтобы не схватить старуху и не затрясти ее что было сил.
        - Ой, Антоша. Я столько всего знаю, что тебе и не снилось. Думаешь, я только сейчас надумала уходить? Нет, мой дорогой. Я не первый год об этом размышляю. Как поняла, что добровольно ты меня никогда не отпустишь.
        - Не отпустим! - он почувствовал жар на щеках, хотя мороз колол уши и затылок.
        - А куда ты денешься, блядун старый? - пробормотала она с привычной старушечьей прямотой. - Проживешь тут еще лет двадцать, да сковырнешься тихонько с кровати, шею сломаешь. Зато в тишине и уюте, да со шлюшкой своей под боком.
        - Не называй ее…
        - Десять лет за твоей спиной трахалась, - будничным тоном отрезала Зоя. - Не забывай, кто тебе помог. Сутулого вашего на ноги поднял, тьфу. Душевные раны твои заштопал, как нитками. Где боль твоя, а? Кончилась? У бабки Зои в подвале, по банкам рассована, вместе с псиными головами. Держат они твою боль в гнилых зубах, и пока держат - ты живёшь. Сам же хотел. Не благодари теперь.
        Он не сдержался, ударил старуху по щеке ладонью. Сильно, наотмашь. Прежде чем увидел расцветший на её желтоватой щеке резкий красный отпечаток, испугался, отпрыгнул в сторону.
        Мало ли что ведьме в голову взбрести может!
        Со стороны дома торопливо приближался сутулый в расстёгнутом плаще, обеспокоенный.
        А она рассмеялась противно и скрипуче. На морщинистой щеке проступил след пальцев.
        - Нет в тебе больше жизни, Антоша. С тех самых пор нет. А ты думал, всё так просто? Думал, обратно влюбился в Оксану, как ни в чём не бывало? Раскрой глаза, сосед! Ты - кукла. Как Цыган мой. У каждой ведьмы есть игрушка. А тебя ещё выпотрошили и заново сшили, без чувств, эмоций и без настоящей любви!
        - Ты с ума сошла!
        - Ещё бы. У меня полный огород трупов. Как думаешь, легко с этим жить или нет?
        Сутулый подбежал, схватил Крыгина за плечи. Крыгин же дёрнулся, как от удара, отскочил, запнулся, едва не упал.
        Мимо протарахтел трактор, разбрасывая в стороны комья снега, и Крыгин вжал голову в плечи, отдышался. Снежные пылинки закружились в воздухе, забиваясь в глаза, в нос. Он заморгал часто-часто, а затем развернулся и пошёл к своему двору.
        - Идите, идите! - смеялась в спину ведьма. - Двое из ларца, оживших мертвеца!
        2.
        «Если вернуться к настоящему, - размышлял Крыгин, ведя автомобиль по трассе в сторону Петербурга, - Тридцать первое декабря было бы идеальной датой, чтобы сделать из Нади фамильную ведьму на многие годы вперед»
        Однако, судьба распорядилась по-иному. Пришлось вносить коррективы.
        Сначала Наташе пробили череп в школьном туалете. Крыгин чудом успел перехватить Надю - обезумевшую, отчаявшуюся Надю - по дороге в больницу. Еще был пара минут, и он бы повернул авто на Школьную, в сторону администрации, умчался бы по бессмысленным рабочим делам, не зная, что за спиной рассыпается в прах дело его предков, дело всей его жизни. Одинокая и бесконтрольная Надя наверняка сделала бы то, что решил посоветовать ей тупоголовый бывший муженек. То есть, осталась бы жить в городе.
        Крыгин вспомнил о папках с личными делами, которые хранил в сейфе на втором этаже. Кропотливо собранная информация о Наде и её семье. Потратил пару недель, прежде чем полная картина стандартной, в общем-то, российской семьи не нарисовалась перед ним на рабочем столе в виде аккуратно разложенных листов.
        Она - пьет и бездельничает. Потерянное поколение, выросшее во времена, когда образование было не в моде, а разовые случайные заработки считались верхом стабильности. Нагуляла от кого-то, решила, что от Грибова и выскочила за него замуж. Долгое время проработала секретарем судебных заседаний, уволилась, занялась поиском себя. То есть, начала пить и бездельничать. Замкнутый круг. Развелась и полетела куда-то на дно социальной жизни. Классика.
        Он - тихонько строит карьеру в какой-то торговой компании. Дорос до ведущего менеджера. Абсолютно безвольный человек, не умеющий решать проблемы. Поэтому и развёлся, кстати - не сумел взять Надю в руки и поднять семью. Правда, чутьё есть. Осторожный, смотрит по сторонам, оценивает, взвешивает и всегда старается поступать так, как выгодно ему.
        Этого Крыгин боялся больше всего. Артем мог повлиять на Надино решение, поскольку мотаться в Шишково к дочке ему не очень-то и понравилось. Бывшая должна быть под боком.
        Именно поэтому, пока ехали в больницу, Крыгин вставил пару нужных фраз, мягко направил Надины мысли в нужную сторону. Прежде всего нужно остаться жить в поселке. Дом, природа, тишина - что может быть лучше для напряженных нервов? В городе шум, гам, грязь, скверные запахи. Там не расслабишься, не приведешь голову в порядок. И хотя Надя выглядела так, будто слова Крыгина влетали в одно ее ухо, а вылетали из другого, он читал в её взгляде понимание.
        - Поселок нуждается в тебе, - говорил Крыгин тогда. - Ты не задумываешься об этом, не знаешь, насколько все эти люди к тебе привязались. А они привыкли, что в доме можно найти помощь. Придут с проблемами, в надежде застать тебя, и что увидят? Пустой дом? Заколоченные окна? Улицу, заметенную снегом?
        Его план сработал, и когда Артем вдруг вспыхнул, будто зажженная спичка, сам не понимая от чего, Крыгину было что противопоставить. Надя была за него. Он чувствовал это. Надя была благодарна за то, что не бросил. Вселил надежду, что её способности, быть может, кому-то еще нужны. О, какая же она оказалась податливая натура. Не то, что старуха.
        Мелькали фонари, освещая высокие сугробы по краям дороги, и оттесняя в черноту зимний лес. Скоро въезд в город, и придется думать о совершенно других делах…
        Крыгин всегда умел убеждать. Это у него от отца. Мягкий вкрадчивый голос, правильные интонации, тщательно подобранные слова. Паутина, которую плетет собственными убеждениями, выходит крепкая, упругая и неимоверно липкая. Поэтому сейчас он уже не беспокоился, что Надя передумает. Как только встретил её на дороге по пути к станции, сразу понял, что никуда Надя не упорхнет.
        Но проблему с Артемом Крыгин отложил на вечер. Этот пазл у него сложился после разговора в больнице. Та нахальная девка-ведьма и Артём Грибов отлично складывались вместе.
        Сейчас же нужно было внести те самые корректировки, из-за которых нужная и красивая предновогодняя дата могла сдвинуться. Дело было в девочке, которая избила Надину дочь.
        Крыгин знал, что Надя наложила на некую Машу проклятие. Сутулый рассказал, он как раз наблюдал за Надей, затаившись в дальней комнате дома. Это была его работа, если позволите. Защищать, наблюдать и - убивать, в случае чего.
        Надя, со слов сутулого, впала в транс. Выкрикивала проклятия, швыряла карты, крутилась против оси и грубо с надрывом выла, задрав голову к потолку. Проклятие, судя по всему, было сильное, целевое. С такими штуками Крыгин был знаком не понаслышке. Зоя Эльдаровна, будучи ещё молодой, не растерявшей сил, как-то прокляла двух мужиков в посёлке - они по пьяни забрались в соседний дом и изнасиловали ведьмину подругу. Так вот одного мужика нашли уже на следующий день - он сгнил заживо, валялся на полу, похожий на желе, только косточки и зубы торчали. А второй умудрился на попутках добраться до пригорода Питера и прямо на обочине дороге разложился, будто его тело решило, что оно паштет. Ох, знатно тогда Крыгина тошнило.
        Но то были дела Шишково. В посёлке Крыгин мог укрыть любое происшествие. Проблема же заключалась в том, что если труп Маши найдут городские полицейские, то в первую очередь они заявятся с вопросами именно к Наде.
        Мотив преступления был? Ещё бы - дочь в коме валяется.
        Возможности убить были? Были, наверняка. В проклятие никто не поверит, но если на Надю надавить - а полицейские, без сомнения, это умеют - то через пару дней в СИЗО она начнёт нести отборнейшую чепуху про дар, ведьмовство, помощь больным и наведение порчи на тех, кто заслужил. Посадить, может, и не посадят, но в психушку отправят точно. Да ещё и возникнут вопросы к нему, к Крыгину. А это срывало все планы.
        Следовательно, нужно было срочно совершить, если позволите, финт ушами. Как говорят в полиции - нет тела, нет дела. Девочка должна исчезнуть.
        Крыгин ухмыльнулся. Сутулый, сидящий на пассажирском сиденье, ухмыльнулся тоже.
        Сердце гнало кровь по венам с бешеной скоростью, без устали выстукивая в голове барабанную дробь. Дышалось тяжело. Хотелось остановиться и закурить.
        Много лет назад Зою Эльдаровну почти не пришлось уговаривать. Она и сама была рада остаться в поселке. Годы были голодные и недобрые. Тут люди убивали друг друга за кусок хлеба, а Крыгин предложил девушке не просто жить и зарабатывать, а хорошо жить и хорошо, блин, зарабатывать. Кто же знал, что его доброта обернется таким образом?
        Он остановился у подъезда пятиэтажного дома. Сверился с выпиской, которую прихватил с собой. Адрес, телефон, фотография. Маша жила с матерью и отчимом. Станут ли они серьезной проблемой? Хотя Крыгин не любил убивать без надобности, сейчас он понимал, что по-другому просто не может.
        Взял топор, который все это время лежал на пассажирском сиденье, спрятал его под плащом, придерживая левой рукой, и вышел из автомобиля.
        Сутулый выбрался тоже и почти сразу закурил.
        Накинувшийся колючий мороз сбил жар с щёк, защипал в глазах.
        - Дай сигаретку, - попросил Крыгин, разглядывая большие окна пятиэтажки.
        Где-то в груди зародилось внезапное тусклое предчувствие. Будто Крыгин что-то забыл, будто упустил важную вещь, которая потом ему аукнется.
        - Как думаешь, быстро управимся? - спросил он, глотая горький дым.
        - Дел на пять минут, - заверил сутулый. - Главное что? Главное, сразу рубить, наотмашь, чтобы шею одним махом - фьюить. Ну ты ж знаешь.
        - Вечером Грибову расскажешь.
        День обещал быть долгим и трудным.
        Под ногами скрипел снег, когда Крыгин шел к подъезду. Сердце продолжало колотиться с невероятной силой. На какое-то мгновение показалось, что за ним кто-то наблюдает. Крыгин осмотрелся, но улица была пуста. Мотнув головой, словно отгоняя муху, он выбросил окурок и вдавил кнопку домофона.
        Глава восемнадцатая
        1.
        Гадальные карты легли в ладонь. Теплые и податливые. Червовый валет подмигивал: «Давай, красавица, не останавливайся!»
        Какой ненасытный. А ведь она ещё не начала.
        В отражении зеркала на Надю смотрела хмурая, осунувшаяся женщина; морщинки в уголках губ, резко очерченные скулы, синяки под глазами. Короткие, опаленные волосы подчеркивали подступившую усталость.
        Усмехнулась. Надо бы взять утром бритву, отскоблить все то уродство, что осталось на голове, обнажить бледную кожу. Новое, неожиданное, почему бы и нет?
        «И вот тогда никто не отличит от ведьмы!» - подсказал валет и снова подмигнул.
        Сбросим-ка мы тебя, дружочек. Сверху валета выпал пиковый туз. Рядом легли крестовая дама и крестовая же девятка.
        Тишина в доме успокаивала. Злость на Оксану прошла.
        Уютно было, чего уж. Не поспоришь. На какое-то время можно забыть о невзгодах, что свалились вдруг на голову. Дом защитит. Посёлок - это крепость, из которой лучше не выглядывать.
        Надя пытливо всматривалась в открытые карты, стараясь не обращать внимания на червового валета. Отвлекал, зараза, лихо прорисованным обаянием. Лез в голову глупыми молодецкими советами.
        «Давай останемся одни! - шептал он. - Я и ты, в комнате на всю ночь! Люблю, знаешь ли, ведьм!»
        Она тоже когда-то любила валетов, а вот, видишь, вышла замуж за непонятно кого. Теперь уже поздно даже думать о будущем. Разве что вернуть Грибова. Какой-никакой, а родной. Половина страны так живёт - непонятно с кем - чем она хуже?
        Карты ни о чем не говорили ей. Пустые картинки, циферки, бумажки. Ни малейшей информации. Она провела пальцем по шершавой поверхности валета в надежде, что вернутся привычные ощущения, наступит эйфория, и какие-то образы прольются в сознание - образы, подсказывающие будущее. Как это случалось несколько часов назад.
        Может, она умеет гадать только другим людям, а себе - нет? Глупости. Смешала колоду и рассыпала карты по столу веером. Открыла первые две слева - двойки пик и крестей - впилась в них подушечками пальцев, крепко придавила к поверхности стола.
        А если взять другую колоду? Бабушка их купила столько, что на всю жизнь хватит.
        - Давайте же, ну! Что меня ждет? Подскажите!
        Надин голос эхом разнесся по этажу и утонул в темноте. Вроде бы откуда-то снизу раздалось едва слышное: «Рассказать?», но звук вышел такой, словно это было ещё одно отражение её собственного голоса.
        - Расскажите! - почти умоляла.
        Червовый валет подмигнул: Расскажу!
        Надя вскинула голову, прислушалась. Послышалось или нет? Внизу кто-то ходил. Скрипели половицы, передвигалась мебель. И этот странный, будто знакомый звук.
        Шлёп!
        Она едва не вскрикнула от испуга. Ощущение уюта и безопасности маминого дома слетели, будто сорванная простыня. Тени в спальной комнате сгустились, свет задрожал - лампа над головой то становилась темнее, то ярче, пульсировала, подобная стуку сердца.
        Шлёп!
        Надя увидела длинную черную тень, растянувшуюся по полу коридора откуда-то сбоку. Человеческую тень.
        Шлёп!
        Распахнулось окно, в комнату ворвался ветер. Карты разлетелись, закружились, и к Надиным ногам упал червовый валет. Ухмыляющаяся нарисованная рожа! Надя вскочила, ощущая, как бьётся сердце в груди от страха.
        - Грибов! Черт возьми! Вернулся? Нельзя же так пугать! - выскочила в коридор, подсознательно понимая, что там не Грибов.
        Не мог он приехать из города так быстро. Да и не нужно ему было.
        Она увидела уродливое лицо - клочки бороды, расплющенный нос и глаза, похожие на разварившиеся и лопнувшие яйца. Кожа сползала лохмотьями с этого лица и свисала с острого подбородка, с щек и скул, словно старая изношенная марля. Кровь сочилась из ран, ручейками стекая под изуродованные ноги. Красная, с желтыми вкраплениями гноя.
        Надя попыталась вздохнуть и поняла, что у неё не получается. На секунду перед глазами потемнело, но затем острый холодный воздух проник в лёгкие, наполнив тело небывалой лёгкостью.
        - О, господи!
        Цыган!
        Надя отступила на шаг, против своей воли разглядывая изуродованного отчима. От его одежды поднимался легкий дымок. На руках и ногах вздулись белые с синевой волдыри. Пальцы скрючены. Губы похожи на сварившиеся сосиски.
        Цыган вздернул руку, и Надя всё же закричала - не удержалась, выпустила на волю охвативший её ужас. С шумом захлопнулись двери на всём втором этаже. Лампа над головой взвилась пронзительным гулом и лопнула, осыпав пол осколками. В наступившей мгновенной темноте Надя услышала четкое:
        Шлёп!
        Крик её оборвался на высокой ноте. Захлебнувшись воздухом, Надя побежала по коридору, выставив вперед руки, нащупала лестничные перила, скатилась едва ли не кубарем на первый этаж, мимо кладовки, ванной к двери, в гостиную.
        Что же это? Что происходит!
        Плечом толкнула дверь, выскочила в спасительное пятно света - в гостиной горела настольная лампа у дивана. Освещения хватило, чтобы увидеть, что открыты двери на кухню и на улицу. С улицы в прихожую намело снега. А в дверном проеме висела вниз головой Зоя Эльдаровна, мама.
        Надя зажала рот руками, до боли в нижней челюсти.
        В верхнюю балку дверного проема был вбит мощный ржавый гвоздь. На него одним концом намотали веревку, а другим обмотали мамины ноги в темных старых гольфах, прихватив, заодно, полы такого же старого цветного халата. Этот халат Надя видела на маме ещё в детстве.
        Руки у мамы касались пола. Лицо налилось чернотой и распухло. Пол вокруг был весь в крови. Ветер раскачивал тело из стороны в стороны, швыряя с улицы стремительно тающий снег.
        Мама открыла глаза. В глазах не было радужки, только белки. Надя ощутила, как затылок наливается тупой болью. Сейчас, в эту секунду, она потеряет сознание. И тогда со второго этажа спуститься Цыган, а мама освободиться от веревки и подползет, цепляясь скрюченными пальцами за половицы. Они оба возьмут Надю, потащат, потащат куда-то, вниз, в подвал, к коробкам и банкам, к пачкам гадальных карт, где валеты, о, да, одни валеты и темнота…
        Ты же попросила рассказать, - произнесла мама, карикатурно открывая рот, из которого вместе со словами разлетались в стороны капли крови. - Солнышко мое, ты правда хочешь знать, что происходит?
        Это был мамин голос, но сильно искаженный булькающими и хриплыми звуками. Она говорила вот так:
        - Правхда хрррочешшш этххроо узнатьхх?
        И не дожидаясь ответа, вскинула руки, кончики пальцев которых тоже были в крови. Резко захлопнулась дверь в кухню. Настольная лампа взвизгнула и лопнула, погрузив гостиную в темноту. Мощный поток воздуха вдруг смял Надю в своих объятиях, поднял над землей и стремительно куда-то потащил. Она услышала хлопанье открывающихся дверей, звон стекла
        шлёп-шлёп, шлюшка!
        Воздух закружил её, завертел, будто озорной ребенок играл с любимой куклой. Надя наглоталась холодного воздуха и уже не в силах была сопротивляться. К горлу подкатила тошнота. Она зацепилась руками за что-то влажное и скользкое, а затем почувствовала, как ладони погружаются в снег.
        Тут только сообразила, что сидит на чем-то холодном, крепко зажмурившись. Открыла глаза.
        Перед ней на серебристом снегу лежал лист бумаги, на котором был нарисован прямоугольник с точкой - символ двери в другой мир. Ведьмовский символ. Надя читала о подобных дверях в какой-то бабушкиной книге. Через такие двери можно пройти в места, которые никто и никогда не видел. Если у тебя есть дар, конечно.
        Ветер подхватил лист и закружил в его в ночном воздухе. Надя проследила взглядом, потом отвлеклась и огляделась.
        Холмики, крохотные куцые деревья, длинный сетчатый забор, за которым виден двухэтажный мамин дом. Над головой темное звездное небо и краешек луны. Она каким-то образом оказалась у соседей за сетчатым забором.
        - Мам?
        Надя едва не подпрыгнула от испуга, услышав детский голосок. Резко повернулась и увидела Наташу. Та стояла метрах в трех, в глубине заснеженного огорода. Одета в ту же одежду, в которой уходила вчера в школу, только без пальто и сапог. Клетчатая юбка, белая рубашка, лямочки от рюкзака. И - босая. Холодно же. Как она может стоять в снегу без сапог?
        Голова у неё была вся в крови, разбитая, с царапинами и ссадинами. Губы разорваны. Синяк под левым глазом.
        - Наташ? - Надя сначала села, потом осторожно поднялась, стряхивая с ладоней снег. - Наташ, о, господи, что происходит? Как же это? Что же это? Откуда?.. Это вообще ты?
        - Мам, ну глупый же вопрос, - улыбнулась Наташа. Губы у неё не шевелились. - Конечно я, кто же ещё.
        - Но ты… тебя здесь не может быть. Ты в больнице…
        Наташа шевельнула плечом.
        - Это сложно. Я как бы там, но и не там. Я во многих местах одновременно. Это всё баба Ряба. Она умела закладывать в голову разное. Вот, заложила.
        Губы, губы не шевелятся! Наташа - призрак. Или морок. Или чёрт знает что ещё.
        - Наташ, что происходит?
        Надя шагнула в её сторону, и Наташа вдруг переместилась - на самом деле она не двинулась с места, но стала как будто чуть дальше. Она произнесла:
        - Я сейчас расскажу. Тебе лучше услышать от меня. Об околдованном Антоне Александровиче, ведьмах, фамильном заклятии и колоде карт. А ещё о тех, кто закопан на кладбище ведьм.
        - Где?
        Вокруг Нади зашевелились тени. Наташа протянула руку:
        - Мам, у нас не так уж много времени. Моя подруга Маша только что влезла в окно чужого дома. Закрой глаза и представь, что берешь меня за руку. Пожалуйста.
        2.
        Маша не могла отвести взгляда от лица, которое плавало в пластиковом ведре. Кожа на впалых щеках, на лбу и вокруг побелевших губ пузырилась и с шипением сползала крохотными лоскутками. Зубы в приоткрытом рту были чёрные-пречёрные, будто та, мёртвая, Маша только что наелась шоколада.
        - Я не понимаю…
        Привязанный мужчина отчётливо хихикнул. Взгляд у него всё ещё был непередаваемо безумный.
        Голоса в голове.
        Ты мертва.
        Ты мертва.
        Дайте мне сказать. Девочка, никто не хотел пугать раньше времени. Пойми, ты уже среди нас, ты мертва.
        - Но как такое могло случиться?
        К тебе пришли нехорошие люди. Человек из администрации. Если хочешь увидеть - просто закрой глаза.
        Но мы не рекомендуем. Не каждый справится. Иногда лучше не знать о том, как ты умер.
        - Я хочу знать, - прошептала Маша. - Ничего не понимаю… Наташа мне не сказала. Она должна была сказать! Я, блин, вообще-то здесь из-за неё.
        Она крепко зажмурилась и неожиданно для себя представила, как протягивает руку и дотрагивается до мёртвой плоти в пластиковом ведре.
        Лицо оказалось бугристое и влажное. Под кончиками пальцев с тихим чавканьем лопались тугие вздутые нарывы. Ощущения были настолько реалистичные, что Маша едва не вскрикнула от удивления. А потом она увидела человека из администрации.
        Он выплыл из темноты сознания, будто открывал входную дверь, впуская в квартиру (Машину квартиру!) пятно желтого света.
        Маша вспомнила. И это была та реальность, которая случилась на самом деле.
        Её разбудил настойчивый звонок в домофон. Когда она, еще не до конца проснувшаяся, прошла в коридор и сняла трубку, какой-то мужской голос сказал, что он сосед, забыл ключи и не могла бы Маша открыть. Он знал её имя, что было удивительно. Маша не помнила в лицо ни одного соседа по площадке. Тем не менее, она нажала кнопку домофона и поплелась спать. Кожа чесалась ужасно. Зудело подмышками, на сгибе локтей и колен, под подбородком. Маша мельком посмотрела в зеркало в коридоре и даже в ночной темноте разглядела, что лицо её покрылось множеством прыщей. Проклятая аллергия на растворители. Надо будет поискать в интернете, как и чем это лечится…
        - Открой девочка, открой! Нам надо поговорить!..
        Они выломали дверь, точно. Ворвались в квартиру - мечущаяся сутулая тень и человек из администрации с топором.
        Маша попыталась сбежать, выскользнула из туалета в коридор, но кто-то схватил её за волосы, дёрнул, уронил на пол.
        - Ну куда же ты, красавица? - у Крыгина был сиплый негромкий голос. - Не надо так, не дёргайся, не кричи.
        Сознание её было уже далеко: перемещалось вместе с Наташей к загородному дому, в ту реальность, где она была нужнее всего. А тело продолжало извиваться, скрести ногтями по чьему-то кулаку, сжимающему волосы.
        Её потащили на кухню, швырнули на пол. Сутулый в длинном плаще, с налипшей на подошвы ботинок грязью, пнул пластиковое ведро, содрал крышку и удивлённо присвистнул.
        - Погляди. Каково, а?
        Человек из администрации заглянул тоже. Вытер пот с залысины.
        - Вы у нас серийный убийца, если позволите, - сказал он и переложил топор с одной руки в другую. - Тогда, надеюсь, не будете против, если мы, ну… и....
        Он ударил быстро и сильно. Маша не успела почувствовать боли - в целом, она даже не подозревала о том, что только что умерла на полу кухни. Наверное, это было лучшее, что с ней случилось за последние два дня.
        3.
        Маша открыла глаза, и темнота навалилась на неё, закутала в холодные одеяния. Несколько секунд девочка моргала, привыкая, пока не разглядела шкафы, шведскую стенку и безумного человека, примотанного к ней.
        В шею неприятно проникла острая боль - именно в это место потом ударил сутулый человек, отделяя голову от туловища. Маша чётко вспомнила момент смерти, хруст внутри головы, звон в ушах, а потом - неожиданно светлую и приятную усталость.
        Персональный Ад закончился, её вышвырнуло в темноту, к Наташе, в тот мир, откуда уже больше не выбраться.
        И вернуло обратно…
        - Я, блин, призрак, - шепнула она.
        Ты проводник, девочка. Ключ от дверей. Умница.
        - Нахрена мне это надо вообще? - она почувствовала, что злится. - Лежала бы сейчас мёртвая, никого бы не трогала… Я-то думала, что помогаю выпутаться Наташе, себе… А тут…
        Она не находила подходящих слов, а неподходящие застревали в горле. Маша легонько пнула ведро, и мертвое лицо на поверхности пришло в движение, губы будто расползлись в улыбке.
        Ты ведь хочешь отдохнуть, да? От того, что происходило. От персонального Ада, от отчима, от жизни. Тогда тебе к нам. Наташа провела тебя сюда, чтобы ты оказалась с нами, девочка. Всего один шаг - и мы окажемся вместе.
        - Зачем? Лежать с вами на заднем дворе бабы Рябы? Бесконечно жаловаться на ужасную смерть? Ждать чего-то?
        Нет, девочка, конечно нет. Мы будем свободны, как только чары спадут. А свобода - это такая штука, когда тебе не о чем больше будет жалеть. Это главное. Ни сожалений, ни грусти, ни дурных воспоминаний и страхов. Ты ведь этого хотела, девочка?
        Она подумала и кивнула.
        - Наверное, да. Но я всё равно не понимаю… Почему нельзя было сказать об этом сразу?
        Тогда ты бы не прошла весь путь через двери. Наташа не смогла, и ты бы не смогла тоже.
        - Это, блин, всё объясняет.
        Маша тяжело вздохнула. Посмотрела на человека, привязанного к шведской стенке.
        Подойди к нему, закрой глаза. Прислонись лбом к лбу.
        Она послушно приблизилась. Человек как-то весь сжался, выпучил глаза, заёрзал, насколько это было возможно.
        На нём сильнейшее заклятие любви. То, что привязывает человека к другому человеку, вопреки всему. Ломает волю и дух, заставляет любить до смерти. Это заклятие - паразит. Все в этом доме им одержимы.
        - И я могу его снять?
        Ты нет, но мы можем попробовать.
        Впусти нас в его несчастные мысли.
        В темноте шевелились силуэты. Ведьмы шептали что-то, многоголосно и неразборчиво. Им не терпелось приступить к делу. На то и ведьмы, чтобы снимать заклятия, верно? Маша набрала побольше воздуха в грудь, задержала дыхание, будто собиралась нырнуть, и прислонилась лбом к лбу Наташиного отца.
        Она почувствовала влажный холод, запах пота, запах страха. Перед глазами забегали искорки. Чёрные силуэты мёртвых ведьм бросились к Маше и сквозь Машу, в чужое сознание, как по мосту на ту сторону темноты.
        Человек шумно, с присвистом, вздохнул носом и задергался, натягивая слои скотча и верёвки.
        А потом Маша увидела его безграничную любовь к бывшей жене.
        Это была чёрная любовь, похожая на грязь - липкая, дурно пахнущая. Любовь через отвращение, через преодоление - такой любви не место в мире живых, но она есть. Её навязывают, ею шантажируют, околдовывают. В ней вязнут, как болоте, медленно погружаются и в конце концов захлёбываются или задыхаются от невыносимых миазмов.
        Или сходят с ума.
        Голова Грибова была под завязку набита любовью. Будто кто-то заливал туда тёмную жидкость - она лилась через ноздри, сочилась сквозь веки и из рта - и никак не желал останавливаться. Кто-то желал, чтобы Грибов любил бывшую жену до безумия.
        Сквозь закрытые веки Маша увидела тёмные силуэты ведьм. Они расплывались в грязи бесконечной любви, но продолжали двигаться вперёд.
        Голоса в голове набросились:
        Нужно очистить его! Посмотрите, здесь всё в нескончаемом мраке.
        Это не любовь, это несчастье. В жизни так случается, когда несчастливый человек принимает сделанное ему добро за влюблённость и затем движется за мнимой любовью, не подозревая, насколько же он может быть несчастлив в конечном итоге.
        Поднажмём. Нам надо вытащить его из бездны, он нам нужен.
        Маша открыла глаза и отстранилась. С Грибовым происходили метаморфозы. Глаза его бешено вращались в орбитах, на висках и на шее сильно вздулись вены. Мышцы напряглись, да так, что кое-где веревки впились в кожу и разодрали её до крови. Грибов как будто ломался изнутри - у него были дёрганные, ломкие движения, насколько позволяли верёвки. Грибов стонал. Грибов скулил. Лоб покрылся каплями пота.
        - Я сейчас, я помогу, - зашептала Маша.
        Она поняла, что происходит. Ведьмы, перебравшиеся в сознание Наташиного отца, старательно вычищали заклятие, или как оно там могло называться на самом деле… А её задача сейчас - освободить Грибова, распутать.
        Маша нащупала пальцами тугие узлы верёвок, несколько секунд тыкалась в них, пока не сообразила, что просто так распутать не удастся. Заметалась по комнате, пытаясь найти что-нибудь острое, обнаружила на подоконнике кем-то оставленный нож с коротким лезвием и треснутой пластиковой ручкой. Схватила его - побежала к Грибову. Нож выпал, будто просочившись сквозь руку.
        - Серьёзно? Все эти призрачные штуки именно сейчас?
        Она нагнулась, пыталась поднять нож, но пальцы прошли сквозь рукоять, едва ощутив твёрдость пластика.
        Грибов извивался, поскуливал, выгибал спину. Кожа содралась уже в нескольких местах, по обнажённой разгорячённой коже текла кровь.
        - Ну же! Давай! Ну же! - шептала Маша, отчаянно скребя пальцами.
        Наверное, как только она поняла, что является призраком, сработало что-то на подсознательном уровне. Бывает же такое, да? Как в поговорке про слона, о котором ни в коем случае нельзя думать.
        После нескольких неудачных попыток нож сдвинулся буквально на несколько сантиметров.
        Маша закрыла глаза, чтобы сосредоточиться.
        Персональный Ад закончился. Теперь есть возможность подзаработать на Рай. Ну же, не упусти шанс. Ради бабушки. Ради всего, что произошло.
        В темноте сверкали искорки. Тени ведьм были где-то далеко. Доносилось эхо многочисленных голосов, похожее на шелест крыльев.
        Пальцы сжали рукоять. Маша почувствовала, как нож оторвался от земли. Тут же, не поднимаясь, на коленях, подползла к Грибову - и только после этого осторожно открыла глаза.
        Нож, звякнув, упал к его ногам, в лужицу крови.
        Грибов выгнулся особенно рьяно, на изломе, грубо разодрав себе кожу на груди крест-накрест от верёвок, а потом внезапно обмяк и повис на шведской стенке, будто умер.
        Маша знала, что это не так. Она слышала голоса. Слышала уставший смех.
        - Получилось. У них всё получилось, - пробормотала она, чувствуя, как от облегчения кружится голова.
        Может ли вообще у призрака кружиться голова? Смешно. Нужно будет рассказать Наташе, если они когда-нибудь теперь смогут пообщаться.
        За спиной, из-за двери в коридор, раздался вдруг приглушенный мужской голос.
        - Как считаешь, самое время?
        Ему ответил женский, неприятный:
        - Надя разозлилась на меня, но это и к лучшему. Злость делает людей слабее, сам знаешь.
        - Отличная фраза, милая!
        Маша подбежала к платяному шкафу слева от окна. Дверца отворилась бесшумно, дыхнув холодным запахом старости и спёртости. Маша юркнула в еще более густую черноту, чем была в комнате, в окружение вещей. Потянулась за дверцей и осторожно её прикрыла. Едва разжала пальцы, в комнате зажегся яркий свет. Он проник внутрь шкафа, осветив висящие вокруг на вешалках детские одежды. Маша разглядела кружевные платьица, брючки, костюм матроса, шортики, шубку с капюшоном в виде медвежьей головы, с ушами. В полосках света закружилась густая пыль.
        Мужской голос из комнаты:
        - Оксана, солнышко, захвати бумажные полотенца. Наш герой-любовник тут ёрзал немного.
        Маша прильнула к щели между дверьми, мимолётно размышляя о том, увидит ли её вообще кто-нибудь? Зачем надо прятаться, если ты призрак? Но так было лучше, надёжнее. Тем более, когда ты в доме таких страшных людей…
        Сквозь щель видела периметр комнаты. Обои в комнате тоже были наклеены детские - голубое небо с облаками, самолетики, оставляющие позади себя извилистые следы, солнышко и желтые линии солнечных лучей. Вполне себе жизнерадостная комната.
        Потом в поле ее зрения возник человек из администрации, Крыгин. Он был одет в брюки и рубашку, расстегнутую на груди. Рукава небрежно закатаны. При взгляде на него, Маша снова почувствовала боль под подбородком от удара топора. Она вспомнила выражение лица Крыгина, когда он бил - мерзкое, улыбчивое. Лицо извращенца.
        - Зачем же ты так сопротивляешься, дорогой? - пробормотал Крыгин, и в его голосе слышалась брезгливая жалость. - Расслабься, позволь любви заполнить тебя. Это лучшее чувство на свете. Я много лет с ним живу и, если позволишь, ни разу не пожалел.
        В поле Машиного зрения появилась высокая некрасивая женщина - в махровом халате, с закрученными в бигуди волосами - небрежно протянула Крыгину пачку бумажных полотенец.
        - Фу, блин, грязища. Что за идиотская идея привязывать Грибова здесь? Оставил бы в подвале.
        - Его нужно поить. Сутулый занимается каждые два часа. Наполнять любовью. Помнишь, как ты звала меня в гости на чаёк каждый день? Так и здесь, но в ускоренном варианте. Если всё пройдёт хорошо, к Новому Году господин Грибов никуда больше от нас не денется.
        - Главное, чтобы не умер раньше времени, - брезгливо произнесла некрасивая женщина. - А то перебор случится. Сначала дочь, потом бывший муж. Надя может с катушек слететь, а нам этого не надо.
        - Не надо, милая. Верю, что не надо. Но дочь, может, и выкарабкается. У неё хорошие врачи, я проверял.
        Крыгин принялся обтирать вспотевшее и окровавленное тело. Грибов задёргался и замычал, вперил в человека из администрации выпяченные раскрасневшиеся глаза.
        - Ну же, не сопротивляйся, дурачок, - ласково произнёс Крыгин. - Как смотрит, а? Ненависть в глазах. Я думал, зелья в тебе уже много, а нет. Попрошу увеличить порцию. У нас этого добра много.
        Грибов выгнулся снова, заскулил и вдруг затих. Глаза его медленно закрылись.
        - Отрубился, - буркнул Крыгин, смахивая полотенцем пот с лба пленника. - Нелепые создания. Чуть что, сразу в обморок.
        На лице женщины - Маша видела особенно чётко - блуждала странная улыбка. Она, не отрываясь следила за тем, что происходит и, видимо, ей это очень нравилось. Потом сказала:
        - Антон, не задерживайся. Я спать не буду, подожду тебя. - взмахнула рукой и вышла.
        Крыгин еще несколько минут - а на самом деле чуть больше, чем вечность - возился с привязанным телом. Что-то бормотал себе под нос, протирая Грибову подмышками, шею, затылок. Маша разобрала:
        - Обожаю её… больше всей своей жизни… Если бы предложили… Не раздумывая… Убил бы ещё, и ещё, бесконечного много раз…
        Он закончил, скомкал грязную бумагу и швырнул Грибову под ноги. Прошёл мимо шкафа, продолжая бубнить под нос что-то невнятное, агрессивное. В комнате погас свет. Скрипнула дверь.
        Маша какое-то время сидела в окружении детских вещей из прошлого, вдыхала запах старья и плесени, а потом осторожно выбралась из шкафа.
        Грибов смотрел на неё. Взгляд уже не был безумным, скорее жалостливым, несчастным. Кровь, конечно, не остановилась, вытекала медленно из рваных ссадин на обнажённом теле.
        - Вы меня видите, - сказала Маша. - Это прекрасно. Я знаю, что у вас в голове. Вернее, кто там сейчас сидит. Понимаю, вы напуганы. Я тоже, до безумия. Сейчас же сбежала бы отсюда, если бы была возможность.
        Она услышала на улице звук открываемой калитки, скрип снега под ногами. Кажется, нет смысла заманивать Крыгина в бабушкин дом. Он и сам собрался туда наведаться. Осталось только каким-то образом направить его на задний двор…
        - Я сейчас подойду и попробую вас вытащить отсюда, - продолжала шептать Маша. - Всё будет хорошо, наверное.
        Она нащупала взглядом нож под ногами Грибова. Подобралась, перебирая руками и ногами по полу, как какой-то дикий зверь.
        Удастся ли поднять в этот раз?
        Зажмурилась. Далёкие тени шептали, подсказывали, направляли.
        Главное - сосредоточиться. Пальцы нащупали пластиковую ручку ножа, заляпанную кровью. Сжали. Осторожно подняли.
        - Так, хорошо, ещё, ещё…
        Вспомнила, как убивала отчима, как лезвие распарывало его кожу, рвало мышцы, погружалось в тело. Злость придала уверенности. Ну же, сколько ещё уродов осталось на земле? Сколько их вот так свободно бродят в темноте и ищут очередную жертву? В чём виновата Наташина мама? А отец, привязанный здесь?
        - Ты и сама по уши в дерьме.
        Всё верно, не бывает хороших или плохих. Есть нормальные и ненормальные. Маша сейчас старательно возвращалась к «нормальности». Какая ирония - стать нормальной после смерти, оставив после себя столько всего, что вовек не очистится…
        Она подняла таки нож, слепо ткнула им во что-то мягкое. Второй рукой нащупала натянутую верёвку и принялась её разрезать. Перед глазами мелькали искорки.
        Верёвка подалась легко, лопнула от напряжения, и сразу же обмякла. Маша быстро перерезала ещё в нескольких местах и только после этого открыла глаза.
        Грибов стоял перед ней на коленях, торопливо стаскивал с себя обрывки, сдирал скотч.
        - Ты кто такая? - зашептал он осипшим голосом. - Что происходит? Кто вы все такие?
        На секунду замер, будто прислушивался к кому-то внутри головы. Потом протянул руки со скрюченными грязными пальцами к Маше, взял её за голову и резко прислонил свой лоб к её лбу.
        Искры вспыхнули ярко и болезненно. Маша вскрикнула, чувствуя, как её сознание наполняется густой темнотой. Ведьмы перебирались обратно. Или, наоборот, затаскивали её в голову Наташиного отца.
        Ты справилась!
        Мы все справились!
        Иди к нам!
        Теперь нужно найти выход отсюда, вернуться к кладбищу и закончить дело. Мужчина нам поможет. У мужчины есть силы. Иди к нам.
        Она увидела десятки рук, которые выползали из темноты.
        Она хотела спросить: как же вы меня схватите? Это ведь происходит внутри головы.
        Но они схватили, обняли, погладили, приласкали и повели за собой.
        Маша почувствовала, что больше ничего не боится. Шёпот ведьм обволакивал, как тёплое одеяло. Она перестала чувствовать собственное тело, зато поняла, что теперь стала лёгкой - воздушной! - самой воздушной девочкой в мире! Ей больше не нужно было закрывать глаза, чтобы видеть ведьм. Женщины, девочки, девушки и старухи - они толкались перед ней, протягивали руки, чтобы прикоснуться. Они улыбались окровавленными ртами, подмигивали пустыми глазницами. Но не страшно, правда, ничего страшного. Они не виноваты, что были убиты и похоронены. Как и Маша не виновата в том, что оказалась в пластиковом ведре. Мёртвых вообще нельзя ни в чём винить.
        Пошли, дорогая. Наш путь должен завершиться на кладбище.
        Мужчина поможет.
        Мы надеемся, что поможет.
        Она тоже заулыбалась им в ответ. Пошла за ведьмами по шаткому мосту, и сама не заметила, как превратилась в тень.
        Где-то в реальности со звоном упал нож. Чей-то сиплый голос спросил:
        - Как тебе удалось?..
        Но дальше Маша уже не слышала. Ей стало не до этого мира.
        Глава девятнадцатая
        1.
        Первая ясная мысль: открыть окно и выпрыгнуть. Прямо в снег, на задний двор чужого дома. А потом бегом, бегом, пока никто не видит, через забор, по тёмным улицам, к железной дороге или к площади у магазинов, где постоянно стоят маршрутки и толпятся таксисты. Уговорить, уболтать, умолить, чтобы отвезли в больницу или в полицию. Куда-нибудь, лишь бы подальше от всего этого…
        - Как тебе удалось?
        Грибов осторожно поднял голову и увидел сутулого. Тот стоял в дверях, с пиалой в руках.
        Рот мгновенно наполнился едкой, противной слюной. Грибов вспомнил, как глотал вязкую сладковатую жидкость, как она налипала на нёбе, заполняла горло, проваливалась в желудок ледяным камнем, а потом растекалась по телу, изменяя, ломая сознание…
        Что-то про любовь, да? Он не мог вспомнить конкретику, только на уровне обрывочных ощущений. Как любил, безудержно, Надю. Рвался к ней. Хотел защитить от всех. Стать единственным для неё - верным и нужным. Но эта любовь накатывала волнами, а потом случался отлив. Во время него мир ломался заново и приходили страх и ненависть, два верных товарища.
        Грибов боялся, что его убьют. Ненавидел Крыгина. Пугливо забивал мысли о побеге и жаждал - о, как же сильно он жаждал - чтобы сутулый пришёл и дал выпить проклятую жидкость.
        Сколько времени прошло с того момента, как он стоял в лесу и смотрел на пятна крови, исчезающие под снегом? Минут двадцать или вечность?
        Сутулый шагнул к нему, поставил пиалу на табурет около шкафа.
        - Слышишь меня? - спросил он сипло. - Как ты верёвки-то развязал, красавчик?
        Он был без плаща, зато в свитере с высоким горлом. Грибов разглядел полоску шрама на подбородке у сутулого, уходящую вниз. Может быть, ему тоже когда-то отрубили голову, как той девушке?
        - Отвечай.
        Грибов слабо мотнул головой. Какие-то мысли зашевелились в темноте сознания.
        Он вдруг вспомнил о силуэтах, которые будто бы вытаскивали его из зловонного вязкого болота. Женщины, девушки, старухи - их было много, они толпились вокруг, протягивали руки, брали его за плечи, волосы, касались лица, груди. Они шептали наперебой разное. Поддерживали. Уговаривали.
        Очищали - вот правильное слово.
        Очищали Грибова от колдовского зелья.
        Сутулый присел перед ним на корточки, взял за подбородок, поднял голову и заглянул в глаза.
        И в этих зелёных страшных глазах Грибов увидел правду.
        Что-то внутри него всколыхнулось, заставило резко податься вперёд. Он впился пальцами в плечи сутулого, рванулся из последних сил, скрежеща зубами, и прислонился лбом к сухому и горячему чужому лбу.
        Из его глаз хлынула темнота, как по мосту между сознаниями.
        Мы ждали тебя!
        Спасибо!
        Посмотрим!
        Ну, здравствуй!
        - Что за?..
        Сутулый хотел отстраниться, но у него не получилось. Он ударил Грибова по лицу, угодил в глаз, потом в нижнюю челюсть. Но Грибов не чувствовал боли. Может быть потом она придёт и расплатиться по полной, но не сейчас.
        Темнота вытекала из глаз, из рта, ноздрей, растекалась по удивлённому и испуганному лицу сутулого и начала впитываться.
        Удивляешься, наверное?
        Забыл уже о нас, да?
        А мы помним тебя, красавчик. Каждая из нас помнит.
        Пришло время встретиться!
        Перед глазами забегали картинки, будто кто-то листал фотоальбом.
        Сутулый с лопатой на заднем дворе дома бабы Рябы. Сутулый держит на весу что-то вроде мешка - низ оттянут под тяжестью, а ещё скопилось что-то тёмное, капает на землю. Сутулый с топором. Сутулый с обнажённым телом молодой девушки, перекинутым через плечо. Сутулый держит за шкирку чёрного беспородного пса. Сутулый лежит, скрючившись, на полу какого-то подвала: он обнажён, прислонён спиной к кирпичной стене, тело его испещрено шрамами; шрамы везде, наслаиваются один на другой, короткие, длинные, изогнутые, создающие невероятный рисунок на коже.
        Картинки исчезли, и на Грибова накатило невероятное внутреннее облегчение. Его стошнило вязкой жидкостью прямо под ноги сутулому. Это вышла последняя ядовитая любовь.
        В это же время он разжал пальцы, и сутулый отпрянул, упал на спину, заколотился в судорогах. Будто кто-то невидимый двигал им изнутри. Сначала с громким хрустом сломалась левая рука - выгнулась в локте вверх и тут же обмякла. Сутулый замычал, не в силах разлепить губы. Что-то чёрное, похожее на кляксу, размазалось по его лицу.
        Потом сломалась правая рука - сначала каждый палец, потом локоть и плечо.
        Вывернулись колени. Изогнулась спина - сутулый будто хотел сделать «мостик», но не знал, когда остановиться. Он выгибался, выгибался - Грибов поморщился, предугадывая, что произойдёт дальше - и выгнулся до такой степени, что вдоль спины прошёл отчётливый сухой треск. В этот же момент из сутулого словно вынули все мышцы. Он обмяк, безвольно раскидав руки-ноги, и больше не шевелился. Слышно было только его сиплое частое дыхание.
        Грибов сидел без движения. Он всё ещё был не прочь сбежать через окно, прочь от этого кошмара, куда угодно, лишь бы из посёлка. Но в то же время Грибов понимал, что никуда не сбежит. Он теперь здесь связан с чем-то. Невидимыми нитями, протянувшимися из заснеженного леса; противоестественной любовью к Наде; чувством злости.
        Добей его.
        Мысль была чужая. Но она Грибову неожиданно понравилась.
        Это прихвостень Крыгина. Они завезли тебя в лес. Заставили смотреть на убийство девушки. Поили чем-то. Привязали к шведской стенке голым. Разве этого недостаточно?
        Более чем.
        Грибов тяжело поднялся с колен, прихватив кухонный нож, что положила у его ног странная девушка, которая походила на галлюцинацию. Её не было в этой комнате, а нож, выходит, был.
        Приблизился к лежащему сутулому человеку.
        Под ним медленно растекалась кровь. Кровью же был пропитал свитер. Вместо глаз - чёрные пятнышки. Лоб, виски, щеки густо покрывали капли пота. Сутулый был ещё жив, он тяжело дышал и подрагивал, будто каждую секунду по телу пробегал заряд тока.
        - Я убью тебя, - выдавил Грибов. Пересохшее горло с трудом отдавало слова. - Из жалости, понимаешь? Чтобы не мучился. Я тебя не знаю, не мне тебя судить. Но, кажется, тебя уже наказали. А я просто прекращу мучения, идёт?
        Он взял нож обеими руками за рукоять, приставил острие к горлу, в ложбинку под дёргающимся кадыком, и навалился всем телом, позволяя лезвию погрузиться внутрь, разрывая мышцы и ломая хрящи.
        Сутулый вздрогнул. Из глаз выпорхнула чернота, и взгляд прояснился, стал осознанным, удивлённым.
        - Ах да, это ещё и за ту девушку, что убили в лесу, - добавил Грибов негромко. - И, наверное, за всё плохое, что ты сделал в жизни.
        Он подумал про Надю и про то, что она сейчас одна в бабушкином доме. Её некому защитить, некому прийти на помощь, если что-то случиться. Вляпалась со своим ведьмовством. Ох, вляпалась.
        Сутулый умер быстро. Грибов почувствовал, как напряглось, а затем резко обмякло тело.
        Спасибо!
        А теперь прислонись к его лбу и закрой глаза.
        Нам надо тебе кое-что рассказать.
        Вы все должны знать. Чтобы не осталось вопросов.
        Голоса были далёкие и слабые. Но Грибов не сомневался, что слышит их на самом деле, а не только в собственном воображении. После случившегося в лесу он готовы был поверить во что угодно.
        Грибов отпустил рукоять ножа (она всё ещё вздрагивала под напором идущей из горла крови) и опустился на колени перед мёртвым человеком. Прислонился лбом к его холодному и влажному лбу. Закрыл глаза. Позволил темноте вернуться обратно.
        2.
        Коридор показался Грибову бесконечно долгим.
        Он осторожно шёл по мягкому ворсистому ковру, держа в руках нож. Вглядывался в пятна света от открытых дверей впереди, старясь подметить, если вдруг мелькнет ненароком чья-нибудь тень.
        С каждым шагом Грибов ощущал нарастающую дрожь. Рукоять ножа была влажная и липкая от крови, и хотелось умыть ладони, соскрести все эти ужасные вещи, которые творились вокруг. А еще больше хотелось удалить воспоминания, проснуться следующим утром и ничегошеньки не помнить. Жаль, что нельзя отформатировать мысли и избавиться от странных образов в голове, сбивчивого шёпота множества голосов, от теней, что забрались в его сознание.
        Боялся ли он их? Определенно. Наверное, даже больше, чем Крыгина и мёртвого уже сутулого.
        Колючий влажный свитер больно тёр израненную кожу, Грибов сто раз пожалел, что пришлось стаскивать одежду с мертвеца, но иного выхода не было - не ходить же по дому голым? От свитера едко воняло чужим потом. Брюки были широкие и длинные, пришлось затянуть потуже ремнём и подкатить низ, но они всё равно болтались на ногах.
        Впереди было две двери - справа и слева - а в конце коридора виднелись двери в туалет и ванную. В тишине дома было слышно, как где-то тикают часы, да ветер тихонько скрипит половицами.
        Грибов пока не понял, зачем он углубился в дом, а не выскочил из окна, как хотел изначально. Страх толкал его вперёд, не давал задуматься основательно. Наверное, нужно было закрыть гештальт. Так ведь это называют в психологии? Расквитаться с внутренними страхами.
        Подойдя к ближайшей двери, Грибов различил то ли гостиную, то ли просто большую комнату. Вместо стены напротив - высокие окна, занавешенные темно-бордовыми махровыми шторами с золотистыми лентами-кисточками. Сквозь небольшую щель скользил яркий белый свет фонаря.
        В центре комнаты стоял овальный стол из дерева, со всех сторон его обступили стулья - старомодные, кривоногие, с пухлыми изогнутыми спинками и высокими сиденьями. У правой стены - книжные полки до потолка. Левую стену занимал камин, ухмыляющийся полуовальной заслонкой. У камина в корзинке лежали дрова.
        Вокруг камина на стене были развешены картины и фотографии: в рамках, черно-белые и цветные. Портреты. Высокомерные лица, вытянутые подбородки, острые скулы, тонкие носы. Множество неуловимо похожих лиц. Их всех объединял общий взгляд - взгляд людей, которым есть что сказать в этом мире.
        Только женщины. С портретов, нарисованных красками, на него смотрели женщины из далекого прошлого - в белых париках-завитушках, в старинных платьях, словно из учебника истории. Некоторые сидели в вычурных креслах, похожих на королевские троны, а у ног их примостились псы и младенцы с крыльями. Какие-то фантастические зарисовки, похожие на картины, которые Грибов видел в Эрмитаже. Некоторые женщины держали на руках детей - тоже женского пола, судя по одеждам. Девочки все были некрасивыми, большеглазыми, с неправильными чертами лица - у кого-то слишком длинный подбородок, у кого-то выпирающие скулы или покатый лоб. Странные, не женственные.
        Картины были отделены от фотографий круглыми настенными часами.
        На одном из фото женщина в элегантном платье, с аккуратно разложенными на плечах волосами, вальяжно развалилась в кресле, вытянув ноги в туфлях, и смотрела с черно-белого фото так, будто приглашала окружающих поиграть с ней в какую-нибудь чрезвычайно увлекательную игру.
        Другая женщина - полноватая, напудренная - одно только лицо занимало половину фотографии - тяжело смотрела в камеру, поджав губы, будто сама мысль о фото была ей ненавистна.
        На цветной фотографии (а они все были в деревянных рамках, форматом А3) хмурая женщина с густыми каштановыми волосами держала на руках девочку лет семи. У женщины - химзавивка а-ля семидесятые. Девочка сжимала потрёпанного плюшевого медвежонка с глазами-пуговицами.
        Такими картинами и фотографиями была увешана вся стена - от каминной полки до потолка. Череда лиц, галерея взглядов. Грибов застыл, осматривая их все, пытаясь уловить общее сходство, понять, что же это такое, что означает.
        А потом он понял.
        Крайнее справа фото - последнее в галерее - запечатлело Оксану Крыгину. Она сидела на одном из этих кривоногих стульев, кокетливо склонив голову, взмахнув левой рукой, будто не желала, чтобы её фотографировали, но при этом на прыщавом некрасивом лице блуждала улыбка.
        Вихрь голосов в голове принёс осторожные выкрики
        Это она.
        Из-за неё.
        Пришла откуда-то.
        Принесла бед.
        …и Грибов уже как будто знал, что произошло. У него появились знания.
        - Я здесь неплохо выгляжу, - сказали за его спиной.
        Грибов осторожно развернулся, пряча нож за спиной.
        В дверях комнаты стояла Оксана в халате и тапочках. Влажные волосы укрыты полотенцем. Видимо, Оксана только что вышла из ванной.
        - Я вообще фотогеничная, здорово получаюсь на фотографиях, правда? Но здесь - особенно. Муж настоял, чтобы фотография висела здесь, вместе с моими великими родственницами. Хотя и незаслуженно.
        Оксана скрестила руки на груди, расслабленно облокотилась плечом о дверной косяк. При этом взгляд её старательно ощупывал Грибова, его окровавленный свитер, брюки, босые ноги.
        - Я подозревала, что сегодняшняя ночь выдастся тяжелой. Ещё когда твоя бывшая жёнушка решила поиграть в ведьму-мстительницу и наслала порчу на невинное дитя.
        Она замолчала, видимо ожидая какой-то реакции. Грибов ничего не сказал.
        - Ты в курсе, что твою дочь избила девочка по имени Маша? Стервоза из школы, трудный подросток, все дела? Ну да, откуда тебе знать. Ты же ушёл из семьи. Классный поступок.
        - Это была вынужденная мера, - пробормотал Грибов, почувствовав острое желание оправдаться. - Надя сводила меня с ума. Вы её не знаете…
        - О, я-то как раз её прекрасно знаю. Очень предсказуемая женщина.
        - Это не так.
        - А ты заступаешься? Благородный бывший? Любишь её, да? Всё ещё любишь?
        Что-то всколыхнулось в нём. Остатки чёрной любви - жидкости из пиалы.
        - Она у меня хорошая, - сказал Грибов. - На самом деле. Но я это не сразу понял…
        - Да, да. Так и есть. Все мужики говорят одно и тоже, - Оксана продолжала улыбаться. - Ты убил моего друга, да? Он пришёл дать тебе зелье любви, а ты убил его?
        - Он сам виноват. Угрожал.
        Её взгляд скользнул в сторону, всего лишь на секунду, Грибов проследил за ним и увидел сотовый телефон, лежащий на углу стола. Чтобы взять его, Оксане нужно было обогнуть Грибова. А без телефона она не могла позвать на помощь.
        Грибов понял: её улыбка и расслабленная поза - это попытка скрыть страх. Никто не ожидал, что он выкарабкается. А у него в руках нож, в одной из комнат труп, Крыгина нет в доме. Только Оксана и безумный человек в окровавленном свитере.
        Роли мгновенно поменялись.
        - Кто ты такая? - спросил он, больше не пряча нож. Даже больше - покрутил его в кулаке, ловя отражение лампового света капельками крови на лезвии. - Расскажи мне всё, интересно. Откуда взялась? Что здесь делаешь? Это ведь вы с мужем убили Зою Эльдровну, да?
        Голоса в голове утверждали, что так и есть. Как и сотню других ведьм со всей округи.
        Голоса шептали: убей её тоже, заслужила.
        Но Грибов должен был убедиться сам.
        Уголки губ Оксаны дрогнули.
        - Хочешь услышать историю? - спросила она негромко. - Похвально. Возможно, ты станешь нашим новым слугой. Это если повезёт. Но скорее всего Крыгин отрубит тебе голову. Вжух по шее - и дело с концом. Как он это делает с приблудными ведьмами. Ты ведь видел, правда? Понимаешь, о чём я?
        - Вы убили Зою Эльдаровну и Цыгана? - повторил Грибов.
        Оксана осеклась, снова посмотрела на телефон, потом на портреты и фотографии на стене. Грибов чувствовал её внутреннее напряжение, хаос мыслей. И ещё страх. От осознания того, что его кто-то боится, Грибов почувствовал смелость и азарт. Будто он вышел на охоту (хотя, признаться, никогда бы в жизни не пошёл охотиться), и засёк какого-нибудь безобидного кролика, которого мог запросто убить.
        - Это галерея моих родственниц, - начала Оксана негромко. - Лучшие представители, заслужившие право быть бессмертными. Знаешь, что делает людей истинно бессмертными? Память о них. Кто не забыт - тот не исчез. Старая и в чём-то банальная истина. Но так и есть. Мы всегда стремились к бессмертию, продолжали род, тянули воспоминания из глубин веков. Раз за разом. От одного портрета к другому. Видишь, я тоже тут? Жаль, что это последнее фото в нашей галерее.
        - Почему?
        Оксана вздохнула.
        - Мы настоящие ведьмы, - сказала она. - Из глубин времён, обладающие теми силами, о которых твоей Наде или Зое было только мечтать. Бабушка так говорила. А схема наша проста: влюбляем в себя людей из какого-нибудь знатного, богатого рода. Заставляем жениться. Управляем человеком. Рожаем от него ребенка - обязательно девочку - и продолжаем род, передавая по наследству всё, что было накоплено за многие столетия. Как-то так. Просто? Да, мой дорогой, просто. Весь секрет в зелье, которое ты попробовал несколько раз. Древнее, таинственное, убийственное по своей силе. Только я знаю секрет его приготовления. Оно тоже из глубин памяти, из галереи. Моя дальняя родственница создала его и передала рецепт по наследству, обязав свою дочь строго следовать нашему родственному пути к бессмертию. Каждый устраивает свою жизнь, как умеет, понимаешь? У кого-то на роду написано просиживать штаны в бизнес-центре. Кто-то всю жизнь купается в деньгах, потому что получил их по наследству. А кто-то ищет себе любовь всей жизни и потом - продолжает род. Мы как дерево: одна оболочка - одна жизнь.
        - Колдовство.
        - Ты же не веришь в колдовство, забыл? Легко было так говорить, пока не увидел своими глазами.
        Грибов мотнул головой, прислушиваясь к мыслям, к теням.
        - Так почему ты последняя в галерее? Детей нет?
        - И не будет. Тёща твоя постаралась. Отомстила, знаешь ли. Рассказать?
        - Тянешь время, да? Супруг твой ушёл куда-то. Ты одна. Ждешь, когда он вернётся и вступится? Он, наверное, будет бесстрашен и отчаянный. Я помню ощущения от зелья… это… состояние. Всё ради любви.
        - Знаешь, что мне нужно было? - спросила Оксана. - Всего лишь две вещи. Чтобы никто не лез в мою жизнь. И чтобы у меня были нужные ингредиенты для зелья. Оно, знаешь ли, не вечно действует. Выходит из организма. Нужно подкреплять. Я не просила многого. Мне нужен был всего лишь подходящий суженый, с авторитетом и при деньгах. Крыгин идеальный вариант, согласись. И ещё мне нужна была кровь ведьм.
        - Что, прости?
        - Для зелья. Ведьмина кровь. Желательно свежая, не застоявшаяся. Я сюда, в Шишково, припёрлась, как дура, именно потому, что меня мама учила - в посёлках ведьм много. Кто-то знает о своём даре, кто-то не догадывается. Парочку можно отловить, ну и при нужной сноровке, если подготовить всё хорошенько, можно их кровь долго использовать. Несколько лет.
        В висках у Грибова болезненно кольнуло. Он моргнул - и в мгновение темноты перед глазами увидел ту девушку в снегу, окровавленную, ещё живую. Одну из ведьм.
        - Ты их убивала?
        - Во-первых, не я, - ответила Оксана, аккуратно снимая полотенце с влажных волос. - Во-вторых, зачем же убивать. Я говорю - можно использовать несколько лет. Сажаешь молоденькую ведьмочку на цепь в подвале, кормишь её, поишь, все дела. Другой разговор, что не все ведьмы годились. У кого-то кровь была слабая, жиденькая, никакого толку. Помню, девчонку двадцатилетнюю выжали досуха, литра четыре, а силы хватило на два месяца. А у одной старушки достаточно было рюмочку нацедить - на целый квартал хватало. Жаль, подохла от стресса… Всего-то мне это и надо было - ведьмы и любовь. Крыгина нашла, думала и с ведьмами разберусь, а тут твоя Зоя Эльдаровна объявилась. Древний заговор, все дела. Крыгин любил её без памяти, как родную. Тут уж мне не по силам было перебить сразу. Пришлось затаиться, выжидать…
        - И вы заключили договор.
        - Ага. Пакт о ненападении. Ну, знаешь, когда патовая ситуация и оба отступают. Потом я Зою подсадила на крючок - заставила ловить мне ведьмочек. А она в ответ подсадила на крючок меня - лишила потомства. Был у неё какой-то фокус, мол, пока живая будет, может мне вернуть способность рожать. Чтобы я её, значит, не укокошила раньше времени. Ну а что было потом сам знаешь. Не удержалась. Попросила нашего общего друга, сутулого. Думаю, Надя посговорчивей будет. Пусть они там с Крыгиным свой древний заговор продолжают, а мне зато никто больше ставить палки в колёса не будет. Кроме тебя, наверное… - Оксана вздохнула, уронила полотенце на пол.
        Следом незаметно упал халат, и Грибов понял, что Оксана стоит перед ним совершенно и постыдно голая. Её кожа блестела от влаги. Маленькие груди с тёмно-бордовыми сосками торчали в разные стороны. От гладко выбритого лобка вверх тянулся кривой шрам, обрывающийся чуть выше пупка. Оксана была некрасивая, и тело её тоже было некрасивое, непропорциональное.
        - Я бы придушила тебя сразу же. Схватила бы за горло, села бы сверху и душила бы, душила, пока у тебя не посинели бы щеки и не вывалился бы язык, - Оксана заговорила негромко и монотонно, водя длинными пальцами по своим выступающим рёбрам, по животу, по груди, шее. Ладони опустились на шрам, и Грибов вдруг увидел, как белая неровная полоска наливается густой краснотой, кожа начинает лопаться и расходиться в стороны. - А потом знаешь, что бы я сделала? Я выдавила бы тебе глаза. О, это моё любимое. Погружаешь пальцы в глазницы и давишь. Глаза вкатываются внутрь, мышцы рвутся, кровь течет, а потом - бульк - как будто уронил яйцо в воду. Глаза проваливаются внутрь черепной коробки. Мне всегда было интересно, видит ли человек ими собственный мозг. Хотя бы какое-то мгновение.
        Она погрузила пальцы в шрам и резким движением разорвала на себе кожу от пупка до шеи. Брызнула кровь, но не красная, а сливового цвета с яркими жёлтыми крапинками. Грибов отшатнулся в ужасе, чувствуя подкатывающую тошноту. А Оксана продолжала рвать кожу, сдирать с себя лоскуты, разбрасывать их, окровавленные, по комнате. Под этой её кожей обнаружилась другая - морщинистая, старая, изношенная. Это была кожа глубокой старухи.
        - Бессмертие, помнишь? - спросила Оксана с усмешкой. Её молодое лицо не подходило этому новому телу. Ладони размазывали кровь по набрякшей груди, складкам на животе, по торчащим угловатым бёдрам. - Бессмертие просто так не даётся. Вон оно я, в первой ипостаси, на первом же портрете. Где-то там, по десятками слоёв постаревшей плоти. Могу разодрать дальше, если хочешь. Углубимся в прошлое, выудим ведьмину силу из самого нутра.
        Она заговаривала зубы. Отвлекала. Это Грибов понял слишком поздно.
        Оксана неожиданно резко прыгнула к столу. Перехватила кисть Грибова, болезненно, до хруста, вывернула. Сил в этом монстре оказалось много. Грибов вскрикнул и разжал пальцы - нож с глухим стуком упал на ковер. Второй рукой Оксана наотмашь ударила Грибова по лицу, раздирая ногтями кожу. Зубы клацнули, Грибов почувствовал на губах кровь. Следующий удар повалил его на пол. Ноги подкосились. Оксана прыгнула сверху, била, била, не останавливаясь. От неё пахло кровью, гнилью, грязью. Перед глазами заметались тени.
        - Ну вот так люди и умирают, - говорила Оксана, нанося один удар за другим. Что-то хрустнуло в районе рёбер. Сразу стало трудно дышать. - Знаешь, я не любительница насилия. Я вообще интроверт. Лишь бы меня никто не трогал. Надеюсь, мы быстро закончим со всем, и будем жить долго и счастливо.
        БАМ!
        -… найдём Наде нового мужика, нормального. Чтоб по дому помогал, любил её без всякого зелья.
        БАМ!
        -… а там, глядишь, сутулого заменит. Будет с моим Крыгиным мотаться, ведьм искать.
        Её влажные волосы хлестали Грибова по лицу. Он всё же умудрился перехватить одну её руку. Второй рукой ударил куда-то в область груди, погрузился кулаком во влажное, склизкое.
        -… я же говорю, выдавлю глаза! - пропыхтела Оксана (хотя, как она, к чёрту, Оксана? Монстр!). - Смотри на меня, Грибов! Смотри и умирай!
        Она потянула руки к его глазам, а Грибов, не понимая, что делает, на каком-то инстинктивном уровне, что есть силы вцепился зубами в тонкие Оксанины пальцы. Хрустнуло под зубами кольцо.
        Из глаз Грибова хлынула темнота, забытые голоса рванулись наружу.
        Дай нам поймать её!
        Не отпускай!
        Не упустить!
        Давай же, ну!
        Оксана завопила.
        - Твою мать! Твою мать! Твоютвоютвою!
        Она отпустила Грибова, бешено размахивая руками, упала на пол, закрутилась волчком, оставляя кровавые и блестящие следы на паркете.
        Грибов почувствовал, что ему нечем дышать. Сплюнул кольцо вместе со сгустком крови. Разболелись зубы, к глазам прилип кровавый туман.
        - Что ты сделал?! Что ты, блядь, сделал?! Зачем ты их сюда притащил?
        Оксана вскочила, продолжая размахивать руками, и вдруг перешла с человеческой речи на несвязные громкие звуки. То были хрипы, подвывания, шакалий смех, блеяние козы, писк, стоны. Она отбежала к стене, на которой висели портреты. Грибов видел, что с дряблого тела всё ещё отслаиваются куски кожи и тянутся за ней следом. Лицо тоже постарело: щёки обвисли, нос заострился, набухли мешки под глазами. И ещё волосы - они стали совершенно седыми, до синевы.
        - Ух, я сейчас! - завопила Оксана, взмахивая руками.
        От неё в стороны разлетелись тени. Дыхнуло жаром. Оксана, присев на корточки, выгнув спину, снова принялась исторгать из себя страшные громкие звуки. Заклинания! Проклятия! Что бы это ни было, тени явно не могли с ней справиться.
        В голове шумело, кожу пекло, а правый глаз стремительно заплывал. Грибов встал на четвереньки - как мог - пополз к дверям. Прихватил валяющийся на полу нож.
        - Ты куда это собрался?! - заорала Оксана, отвлёкшись. - Я ещё не выдавила глаза, слышишь? Я ещё не закончила!
        Она визгливо захохотала, и Грибов понял, как же он ошибался всё это время. Оксана контролировала ситуацию. Только она.
        Не было времени оглядываться.
        Грибов выбрался в коридор. Теперь куда? Налево, к детской, там окно!
        - Постой, Грибов! Подожди!
        Его схватили за ногу, дёрнули. Грибов упал, ударил ножом позади себя в пустоту. Затем, не глядя, лягнул, угодил во что-то твердое, услышал Оксанин вопль. Лягнул ещё раз, высвободился, перевернулся на спину и ещё несколько раз наотмашь чиркнул ножом по воздуху.
        - Ну-ка, давай! Давай! - накатил азарт, остро приправленный страхом.
        В дверном проеме медленно поднималась Оксана. Кровь была повсюду: на ковре, на стенах, на искаженном злобой постаревшем лице. С её тела падали останки плоти, обнажая что-то ещё - древнее, нечеловеческое.
        - Думал, что твои призраки справятся? - спросила Оксана. - А вот выкуси. Силёнок не хватит.
        Её плоть дымилась. Видимо, тени неплохо потрепали.
        Грибов поднялся, чувствуя боль в коленках, боль в висках и под рёбрами. Зашёлся в протяжном кашле. Попятился, выставив перед собой нож, хотя понимал, что вряд ли этим оружием причинит Оксане вред.
        Она вышла в коридор следом за Грибовым. Улыбалась. Тонкие белые волосы трепетали н сквозняке.
        - Ну давай, беги. Я люблю, когда люди убегают. Убью тебя быстро. Но глаза - мои. Тут уж прости.
        Он не побежал. Упёрся спиной в дверь, открыл её, провалился в полумрак и резко закрыл за собой. Щёлкнул замком.
        - Поиграть решил? - спросили из-за двери чужим, старым, страшным голосом.
        Грибов бросил взгляд через плечо и понял, что оказался-таки в детской. На полу лежал мёртвый сутулый. Возле шведской стенки - три пластиковых ведра. И ещё было окно. Спасительное окно в нормальный мир.
        В дверь ударили с невероятной силой. Так, что хрустнула верхняя петля, а один из шурупов вылетел и со звоном покатился по полу.
        - Поиграем! - сказали из-за двери.
        3.
        - Надя? - мужской знакомый голос.
        Голос дочери затихал в ушах. Обрывки фраз. Образы. Чужие воспоминания, будто подсмотренные - а ещё вернее, увиденные со стороны.
        Фамильное заклятие. Бабушкина смерть. Цыган, сваренный заживо в горящем спирте. Подкупленный судмедэксперт в соседнем поселке. Власть имущие. Колода карт, которая делает человека из администрации неуязвимым из-за заклятия. Его жена, непонятно как здесь оказавшаяся, обладающая какой-то силой - древней и могущественной.
        Всё встало на свои места, хоть и звучало неправдоподобно. Надя заморгала, принимая и понимая всё, что она увидела в темноте за закрытыми глазами.
        - Надя? Ты что там делаешь в такую погоду?
        Она обернулась и увидела Крыгина. Тот стоял у заднего крыльца маминого дома, в плаще с поднятым воротником. Рядом с ним на земле что-то лежало. Вернее, не «что-то», а «кто-то».
        Свет от лампы на крыльце осветил обнаженный сгорбленный силуэт… безголовый… о, боже… поджатые руки, согнутые ноги в синяках… рядом лежала голова, и Надя сообразила, что разглядывает молодые черты лица, искажённые болью и страхом. Сколько лет было этой девушке? Двадцать? Чуть больше?
        - Кто это? - выпалила Надя, делая шаг в сторону калитки. - Господи, что вы с ней сделали?
        - Я нашёл её, - мягко отозвался Крыгин.
        - Кого?
        - Ведьму, которая всё это натворила. Убила твою маму и Цыгана. Наслала на дочь проклятие. Влезла в твою жизнь. Это всё она.
        - Что?.. Зачем это… - Надя схватилась за голову. - Я же не просила никого убивать!
        - Просила, моя дорогая. Я видел, что ты чувствовала там, в больнице. Злость и даже ярость. Ты хотела мести. Ты ведь совершила её, верно? Наслала на ту девочку порчу.
        Надя увидела, что в руках у Крыгина топор. Большой, прямо гигантский.
        - Я не хотела её убивать.
        - Однако же убила, - мягко произнёс Крыгин. - И теперь ты тоже убийца, как и все мы. Но это благородные убийства, ради высокой цели.
        - Какой же?
        Она перемалывала в голове поток мыслей и образов. Оживший Цыган. Ведьмы. Кладбище. Шёпот, разрывающий темноту.
        - Наша высокая цель - любовь, - сказал Крыгин и поднял топор. - Только ради неё, правда?
        4.
        - Открывай! - дверь сотряслась от ударов. Петли хрустнули ещё раз. - Открывай! Или, думаешь, я не зайду? Думаешь, блядь, не дотянусь до тебя? Да куда ты нахрен денешься? Куда тебе бежать теперь? Давай же, Грибов, наберись смелости! Возьми яйца в кулак хотя бы раз в жизни! Не будь тряпкой!
        Грибов отступил на шаг, зацепил ногой веревки. Посмотрел на окно и бросился к нему. Из окна был виден внутренний двор, пятно света, нетронутый снег на черепичной крыше гаража… и ещё Грибов увидел людей.
        Они стояли вдоль высокого забора с внутренней стороны. Жители посёлка. Старушки, что приходили к Наде - человек пять или шесть. Мужчины и старики. Дети. Какой-то парень сидел в инвалидном кресле, и на него сверху небрежно накинули армейский бушлат.
        Люди стояли и смотрели на дом. Кто-то видел Грибова в окне. Некоторые люди шевелили губами, должно быть молились. Одна старушка вдруг перекрестилась слева направо и указала на Грибова тонким кривым пальцем.
        БАМ!
        Ещё один шуруп звонко покатился по полу. Грибов вздрогнул, отпрянул от окна.
        - Видишь их? - скрипело и клокотало за дверью. - Они хотят спокойствия в Шишково! Хотят, чтобы ты убрался, исчез навсегда, раз уж не можешь играть по правилам. Ты здесь никому не нужен, смирись!
        БАМ!
        Грибов лихорадочно прошёлся по комнате, метнулся к детским шкафам, вывернул вещи в поисках чего-нибудь… Чего-то спасительного, правильного.
        - Смирись и открывай! Я ведь всё равно доберусь. Поговорим, а? Про жизнь твою паскудную, про то, как тёща твоя, тварь, скотина, границ не видела, за что и поплатилась. Мерзкая, мерзкая тётка!
        Грибов неосознанно бросил взгляд на окно. Люди как будто стали ближе, хотя никаких следов на снегу не было.
        - Сейчас закончу с тобой, а потом к Наденьке! Будем пировать с ней! К Новому году готовиться! Дочь твою вылечим, научим всему, что нужно. По материнской линии продолжит род, красавица. Ведьмой сделаем, первоклассной. Любить меня будет больше жизни! Любить всех нас!
        БАМ!
        Бесполезный нож трясся в руке. Страх подкатывал к горлу, заставлял судорожно и часто сглатывать вязкую слюну.
        Нехорошо. Нехорошо это. Грибов никогда не умел драться или решать конфликты. Тем более никогда не сталкивался с таким.
        Он крутанулся на месте. Зацепился взглядом за пластиковые вёдра и подбежал к ним.
        - Серый волк сейчас как дунет!..
        БАМ!
        Отковырнул ножом крышку. От вязкой жидкости резко дыхнуло химией, запершило в горле. Среди тёмных разводов Грибов увидел чью-то кисть, всплывшую на поверхность. Пальцы были разъедены до костей, шелушилась выбеленная кожа.
        - И ещё раз, дружочек! Выбирайся из своего домика!
        БАМ!
        В оконное стекло заскреблись. Несколько ладоней - обнажённых и в перчатках - показались с обратной стороны. Грибов, чертыхнувшись, попробовал поднять ведро - не получилось. Лишь сдвинул на несколько сантиметров. Затравленно огляделся. На детском столике стояли в ряд детские же пластиковые принадлежности - совочки, чайнички, ведёрки.
        - Принимай гостей! Принимай, блядь, гостей!
        Дверь не выдержала очередного удара, хрустнула и зашаталась на нижнем крепеже. Замок со звоном вылетел. Оксана с какой-то невероятной силой вышибла дверь и ворвалась в детскую.
        Она уже больше не походил на Оксану. Да и на человека, в общем-то. В скрюченных чёрных руках монстр сжимал огнетушитель. Выпирающие белые глаза крутились в глазницах без век. Жёлтые зубы скалились.
        - Держись! Держись! Держисьблядьдержись!
        Оно успело сделать два шага, когда Грибов, упершись ногой в ведро с химикатами, опрокинул его. Вязкая жидкость тяжело выплеснулась на пол, под ноги монстра - вокруг его, на него. От запаха и пара заслезились глаза, стало подташнивать. Грибов ударил по второму ведру, содрал крышку, метнулся к детскому столику, зажав рот и нос рукой.
        Он успел увидеть, как химическая жидкость обволакивает ноги твари.
        Оно заорало, размахивая руками. Сморщенное, окровавленное тело задрожало. Огнетушитель выскользнул и с грохотом упал на пол, ломая кафель.
        Шлеп!
        Босыми ногами по разливающейся воде. Грибов слышал эти звуки раньше.
        Стекло разлетелось, и в комнату потянулись многочисленные руки, цепляющиеся за осколки, раздирающие одежду и кожу. Никто ничего не говорил, не издавал звуков. Кричала только Оксана.
        Времени думать больше не оставалось.
        Тварь, шлёпая по дымящейся жидкости, бросилась Грибову наперерез, когда он оказался около детского столика и подхватил пластиковое голубое ведёрко. Ноги твари дымились. Она хромала.
        - Иди сюда! Нет смысла сопроти…
        Её пальцы ухватили Грибова за край свитера, но он рванулся, выскользнул. Сзади как будто звонко и хищно клацнули зубы. Грибов подбежал к большому ведру, зачерпнул жидкости - и вот тут уже обернулся и плеснул химию на лицо оказавшейся совсем рядом твари.
        Он видел её белые глаза с крохотными точками зрачков. Видел зубы. Искажённое яростью лицо. Глубокие морщины. Окровавленные кусочки старой кожи.
        Всё это в миг исчезло в густом едком пару, стёрлось.
        Тварь отпрянула, хватаясь руками за обожжённое лицо. Заверещала от боли, и следом заверещали те, кто протягивал руки сквозь разбитое окно.
        Грибов же, не раздумывая, на изломе дыхания, зачерпнул ещё жидкости, плеснул, зачерпнул, плеснул, раза три или четыре, не целясь, но попадая.
        Крик перешел в пронзительный болезненный вопль. Оксана, как ослепшая, метнулась в одну сторону, ударилась головой и руками о стену, оттолкнулась, бросилась к в сторону Грибова, поскользнулась на влажном полу, нелепо упала, взмахнув руками. А Грибов, не замедляясь ни на секунду, хотя сердце колотилось так, будто сейчас сорвётся с резьбы - подбежал, вылил сверху, вернулся к ведру, зачерпнул, вылил.
        Он видел, как с кривых суставов твари сползает кожа, а под кожей пузырится кровь вперемешку с чем-то жёлтым, вязким. Тварь уже не орала, а тихонько постанывала, суча ногами. Люди на улице тоже постанывали. Руки исчезли.
        В какой-то момент Грибов остановился, тяжело дыша. Он подумал, что прямо сейчас рухнет рядом с тварью в дымящуюся кислоту и больше никогда не поднимется. Но в тоже время думал о Наде и Наташе, о том, что хочет выбраться из этого дома, умыться снегом, вздохнуть нормальный морозный воздух. Хочет жить.
        - Ну-ка, давай-ка… - Грибов склонился над тварью, замотал руки в рукава свитера, ухватился за переплетение конечностей и раздвинул их, обнажая лицо.
        Глаз не было - это он увидел сразу. Глазницы слиплись и пошли чёрными пятнами. Губы разъело. Щеки провалились внутрь. Тварь уже не выглядела страшной. Скорее - испуганной и беспомощной.
        - Видишь, как бывает, - пробормотал Грибов, всё ещё пытаясь отдышаться. - Растила оболочки, как капуста, а потом пришёл повар и содрал их все, до кочерыжки.
        Ему так понравилась эта нелепая метафора, что Грибов рассмеялся, прямо так, склонившись над умирающей тварью, ей в лицо.
        Тварь всё ещё тихонько подвывала. Грибов достал из-за пояса нож и с силой воткнул лезвие в шею твари - как недавно проделал тоже самое с сутулым.
        Тварь вскрикнула и сразу же замолчала. Конечности обмякли, ноги вытянулись. За окном тоже стало тихо, и в этой тишине Грибов услышал, как колотится его сердце.
        Он поднялся, подошёл, прихрамывая, к окну. Увидел людей, бредущих прочь от дома к забору. Никто не оглядывался, никто не смотрел на Грибова. Парень в инвалидном кресле свернул за угол, оставив на снегу две извилистые дорожки следов от колёс.
        Минуты через полторы люди разошлись, их больше здесь не было, будто закончилось дивное представление, после которого не стоило задерживаться.
        Морозный воздух обжигал разгорячённое лицо. Грибов обернулся, почему-то ожидая увидеть тварь живой и невредимой. Так ведь всегда бывает, да? Но бывшая Оксана всё ещё лежала в луже кислоты, мёртвая.
        Тогда он отворил окно, счистил осколки, перебрался через подоконник и спрыгнул на улицу.
        Наклонился, зачерпнул снег ладонями и растер лицо и руки. Какое облегчение. Потом заковылял через двор к калитке. Скрываться-то бесполезно. Вышел на улицу. Домики по обеим сторонам дороги стояли тихие и темные. Нигде не горел свет, будто никому не было дела, что происходит за пределами их собственных спален и дворов.
        Завтра эти люди проснутся и отправятся по своим делам, проживать собственные жизни. Кто-то из них придет к Наде с очередной просьбой помочь, погадать, вылечить. Оставит на полке в прихожей деньги, которые Надя потом быстро уберет в кошелек. Люди выйдут за калитку и забудут, где они только что были. Потому что всем вокруг наплевать. Лучше вообще не соваться за заборы этих темных и тихих домиков. Никогда.
        Глава двадцатая
        Крыгин растянул губы в усталой, недоброй улыбке.
        - Наденька, а что ты там вообще делаешь? - мягко поинтересовался он. - Тебе не холодно? Зачем вообще выходить из дома. Такой мороз?
        Ей действительно было чертовски, невыносимо холодно.
        - Я… - Надя запнулась, помотала головой. Казалось, что краем глаза она видит размытый силуэт дочери
        настоящей ли дочери?
        - Я хотела зайти к соседям, посмотреть… Познакомиться. Мне кажется… показалось…
        - В такое время?
        - Сидеть одной дома тоже как-то невесело, - пожала плечами Надя. - Вы же знаете, вся измоталась от ожидания. Хотелось куда-нибудь выскочить.
        - Босиком. В платье. Ты в порядке? Я, если позволишь, волнуюсь.
        У него в руках был топор, а у ног лежало окровавленное тело. О каком волнении вообще речь?
        - Вам ли волноваться. Вы человека убили.
        - Ты тоже, моя дорогая. Мы в равных условиях.
        Он нагнулся, сгрёб в охапку оледенелые волосы и поднял голову девушки. Огромные белые глаза, как у куклы, смотрели на Надю.
        - Зачем вам это?..
        - Маша искалечила твою дочь, ты приняла правильное решение, - произнес Крыгин с нажимом. - А я всего лишь помог со второй частью мести. Или ты не хотела отомстить за маму?
        - Хотела, но…
        С губ едва не сорвалось: «Но ведь я знаю, кто убил её!», но Надя сдержалась.
        Хаос в голове рождал испуг. Холод сковывал движения и мысли. Может, действительно надо бы вернуться в дом и обо всём хорошенько подумать? Зачем она здесь, за забором? Какие, к чёрту, соседи?
        Крыгин трактовал её смятение по-своему.
        - Ведьма ведьму чует, - сказал он. - Есть такая поговорка. Конкуренции никто не терпит. Вот и убивают друг друга. А я что? Я мелкая пешка. Помогал твоей матери, как мог. Оберегал. А в этот раз, видишь, не успел. Печально, тоскливо, но жить можно. Теперь у меня есть ты. Это ведь хорошо, правда?
        Крыгин тихонько, противно засмеялся. Завиток его аккуратно причесанных волос соскользнул на лоб.
        Надя чувствовала, как её пробирает крупная дрожь. Зубы застучали друг о дружку. Уйти бы отсюда. В тепло.
        - Наденька, не стой на морозе, иди сюда. - Крыгин протянул руку. - Забралась чёрте куда, мёрзнешь.
        - Я не хочу подходить, - процедила Надя. - У вас топор… и труп… господи, у вас отрубленная голова в руке. Как я до такого докатилась? Зачем всё это нужно?
        На мгновение его лицо преобразилось. Будто кто-то сорвал маску, обнажив истинное выражение: уголки губ оттянулись, обезобразив рот в кровожадной ухмылке, взгляд сделался безумным, нечеловеческим. В этом взгляде Надя разом увидела всё, о чем рассказывала Наташа.
        Маньяк. Сорвавшийся с катушек психопат. Одержимый любовью. Околдованный неведомой тварью. Готовый на всё, ради крови ведьм для своей ненаглядной, обожаемой, единственной.
        Главное в его взгляде - желание разобраться на месте. Ударить топором. Раздробить кости, череп, разбрызгать кровь по белоснежному покрову зимы. Он сдерживался только потому, что Надя была нужна. Для продолжения фамильного заговора. А ещё для того, чтобы приносить Оксане новых ведьм. Поддерживать жизнь и легенду в посёлке.
        Выражение это задержалось на лице Крыгина крохотное мгновение, а затем стерлось. Маска вернулась. Человек из администрации был само обаяние.
        - Правильно, - пробормотала Надя, моргнув. Ей снова показалось, что краем глаза она видит настороженно застывший силуэт Наташи. - Ведьма ведьму чует. Ваша жена тоже ведьма? Или что-то другое?
        Взгляд Крыгина слегка затуманился. Он крепче взялся за топорище.
        - Не понимаю, о чём ты.
        - Перестаньте. Я всё знаю. Вы влюблены в неё, она готовит специальное зелье, чтобы поддерживать эту любовь и быть бессмертной. Про кровь ведьм тоже знаю. Про убийства.
        Надя пытливо посмотрела Крыгину в лицо. Очень хотелось вцепиться ногтями в его маску и сорвать ее.
        - Откуда у тебя эта информация? - пробормотал он удивлённо.
        - Рассказать? С удовольствием. Вытащите меня отсюда, пойдёмте в дом, и я всё расскажу.
        - Вытащить?
        - Да. Я ног не чувствую. Жуткий мороз. Ну же, помогите мне. Идите сюда.
        Крыгин перевел взгляд на открытую калитку. Надя проследила за этим его взглядом и заметила, что к калитке приклеился бумажный лист - символ двери в иной мир.
        Надя двинулась в сторону Антона Александровича, тяжело передвигая замерзшие и частично онемевшие ноги. Заметила, что никаких следов вокруг нет. Снег лежал нетронутый, будто Надю забросило сюда с чёрного-чёрного неба.
        Она остановилась напротив калитки, но не вышла.
        - Помогите же, говорю. Вы не оглохли, случаем?
        Он не двигался.
        Что это в его взгляде? Страх? Непонимание? Неверие.
        Руки Крыгина крепче сжали рукоять топора.
        - Не понимаю тебя, Наденька… - сказал он. - Откуда всё это взялось? Кто тебе рассказал? Это не Оксана…
        Сетчатый забор заскрипел от внезапного порыва ветра. Крыгин весь как-то сгорбился, втянул голову в плечи.
        - Мне кажется, в этом мире слишком много злости, - пробормотал он.
        - Что?
        - Я думаю, если бы люди были добрее, то их не нужно было бы убивать, - сказал он громче. - Почему так происходит? Вот ты, Наденька, живешь здесь чуть больше двух недель, в маленьком поселке, о котором никто, кроме его жителей, и не знает даже. Население-то всего три с половиной тысячи. Почему этим людям не жить вместе, не любить друг друга? Зачем им злиться-то?
        - Вы о чем, Антон Александрович?
        Он поднял на Надю полный тоски взгляд:
        - К тебе каждый день приходят жители этого проклятого поселка. Они просят покалечить других, заставить кого-то влюбиться против воли, разлюбить, заболеть. Эта злоба витает здесь годами. Как ядовитое облако. А я, Наденька, поддерживал её, как мог. Злобу. Питал Оксану силой, устранял конкурентов, делал всю черную работу. Держал в подвалах людей. Выкачивал кровь. Убивал. Думаешь, мне это нравилось? Думаешь, так легко любить против своей воли? Может быть, пора заканчивать?
        - Закончите, - осторожно сказала Надя. - Прямо сейчас.
        - Я не могу, - простонал Крыгин, и она поняла, что действительно не может. Не в его силах. Он обычный человек, оказавшийся в ловушке. Сошедший с ума из-за давящих на него обстоятельств.
        Крыгин неожиданно прыгнул вперед, схватил Надю за руки и с силой дернул на себя, увлекая через калитку. Обмерзшие Надины ноги подвернулись, она начала падать лицом в снег и только и успела выставить вперед ладони. В районе запястий болезненно хрустнуло. Лицо обожгла ледяная корка земли.
        Крыгин схватил её за волосы и развернул. Уселся сверху, прижав коленями её руки. Перехватил левой рукой топор.
        Глаза холодно блестели в темноте. Волосы растрепались. Крыгин склонился над Надей и сорвал маску со своего лица окончательно.
        - Я сначала долго заблуждался, - прошипел он, брызжа слюной. - Я думал, что моя любовь искренняя, надёжная. А потом случилось разочарование. Знаешь, что происходит, когда человек разочаровывается в любви? Откуда тебе… Вы с Грибовым не любили никогда. Так, баловались, назло твоей матери. - Крыгин склонился ближе, и Надя почувствовала его острое и терпкое дыхание. - Хочешь скажу самое интересное? Я прекрасно знал, что Оксана использует меня. Пил её зелье. Продолжал любить. Потому что иначе никак. Потому что если не любить никого, то вот отсюда, из души, выплеснется злоба.
        Надя прохрипела, перебивая:
        - Она и так у вас выплескивается, верно?
        - Верно, - улыбнулся он. - Если позволишь, я убью тебя. Мне всё равно откуда ты вдруг узнала, что происходит, зачем ты стояла на этом самопальном кладбище и что здесь вынюхивала, но мне проще тебя убить, чем пытаться переубедить. Пусть будет так. Разобьём фамильный заговор, дело с концом.
        Крыгин вытер тыльной стороной ладони тонкие влажные губы, покрепче взялся за топор и замахнулся.
        Надя зажмурилась. Она почувствовала вдруг удар - но это был не удар топора. Что-то тяжелое налетело на Крыгина и сшибло его с Нади.
        Она открыла глаза, различила сначала чей-то свитер, джинсы. Потом увидела, что это Грибов - странно одетый Грибов, в кровавых подтёках, с разбитым лицом, босой. Он навалился на Крыгина и жёстко, хлёстко бил того по лицу кулаками. Голова Крыгина болталась из стороны в сторону.
        - Артём! - Надя вскочила, ощущая, как рвутся мышцы, как лопается что-то внутри, тошнота подкатывает к горлу, а глаза темнеют. - Артём, господи! Откуда ты здесь?
        Крыгин, задыхаясь, схватил Грибова одной рукой за подбородок, второй же рукой сильно, с размаха, ударил. Грибов странно дёрнулся, начал заваливаться на бок, будто потерял сознание.
        - Бить надо уметь, дурачок, - сипло прохрипел Крыгин, сваливая Грибова в снег. - Не дрался что ли никогда?
        Он повертел головой. Обронённый топор лежал в полуметре, почти у Надиных ног. Она тоже сообразила, что вот он - рядом, нужно только схватить.
        - Подожди, с-сука! - Крыгин прыгнул к топору, но Надя, сама того не ожидая, что есть силы ударила его пяткой по разбитому лицу. В коленке вспыхнула боль - ещё одна в калейдоскопе боли. Крыгин охнул и упал на спину. Плащ распахнулся, по снегу вокруг рассыпались карты. Ветер тотчас подхватил их и закружил вихрем в черноте ночи.
        Пиковые дамы, шестерки крестей, тузы, короли, двойки…
        К Надиным ногам упала карта - червовый валет. Ухмыляющаяся скотина! Надя наступила на него и вдавила в снег. Ярость выплеснулась вместе с нечеловеческим глухим рычанием. Где-то внутри проснулся и заворочался древний зверь, передающийся ведьмам её поколения по наследству.
        Надя обхватила пальцами теплое топорище, подняла, ощущая массивную тяжесть, как подтверждение серьезных намерений того, кто берет этот топор.
        - Наденька, милая! - пробормотал Крыгин, пытаясь подняться. Ветер рвал на нём плащ, длинные полы путались в ногах. Нижняя губа Крыгина была разбита, кровь текла по подбородку. - Не делай глупостей, умоляю! Тебя посадят! Кто угодно скажет, что ты сошла с ума!
        Сколько же притворства было в его голосе, сколько противного и скользкого подобострастия. Крыгин и правда думал, что сработает. Он в это верил.
        Надя перевела взгляд на бывшего. Грибов лежала без сознания, раскинув руки и ноги. Лицо его было в крови, на веках скопились тающие снежинки.
        - Иди к черту! - пробормотала Надя, замахнулась и что есть силы опустила топор на Крыгина.
        Удар пришелся в плечо. Лезвие с хрустом сломало кость и погрузилось в плоть.
        Крыгин заорал, выпучив глаза. Заорал так, что, наверное, разбудил половину поселка.
        Надя выдернула топор, но не смогла замахнуться вновь - не хватило сил - и уронила его. Лезвие зазвенело по льду.
        Крыгин, продолжал орать, размахивая здоровой рукой. Кровь хлынула фонтаном, превратив задний двор в море крови.
        Надя медленно обошла человека из администрации, схватила за воротник пальто и потащила в сторону открытой калитки. Какой же он был тяжелый! Крыгин не сопротивлялся, крик ослаб, из горла вырывались тихие кашляющие стоны.
        Взвыл ветер. Задрожала сетка-рабица. Показалось, что тьма сгустилась невероятно. На льду оставалась неровная, дрожащая полоска крови. Каждый шаг давался Наде с трудом. Боль в ногах сложно было контролировать.
        Еще один шаг. Второй. Третий.
        Надя зашла за калитку и невероятным, на грани сил, рывком втащила Крыгина в чужой двор наполовину.
        В это же мгновение она поняла, что Крыгин двигается сам. Кто-то тащит его дальше. Кто-то невидимый. А потом вокруг него разом возникли и обрели человеческие формы тени. Множество теней. Души убитых и сожженных ведьм. Беспокойные, торопливые, жаждущие мести. Среди них выделялась одна - хрупкая девчонка с длинными волосами, в современной одежде. Надя узнала её - Маша, которая избила её дочь. Та, из-за которой Наташа сейчас лежала в больнице.
        - Ты здесь? - невольно вырвалось у Нади.
        - Простите, - ответила девушка. Губы её не двигались. - Я постаралась всё исправить. Мы в расчёте, да?
        Надя кивнула, хотя ещё не до конца поняла смысл сказанного.
        Ведьмы столпились вокруг Крыгина, тянули в его сторону руки, шептали что-то, посмеивались.
        Крыгин закричал снова, пытаясь встать, но ведьмы прижали его к земле, растянули, словно на распятии - руки и ноги в разные стороны. Кто-то придавил его голову. Раздался хруст рвущейся одежды. Тени срывали с Крыгина плащ, рубашку, брюки. Ветер подхватывал рваные клочья и швырял в стороны, вперемешку с игральными картами, которые кружились тут же.
        Надя опёрлась в металлическую перекладину забора. Ноги подкашивались от накатившей усталости, но она не могла уйти, не могла оторвать взгляда от того, что происходило.
        Спустя минуту Крыгин оказался абсолютно голый, распластанный по снегу, с огромной раной на плече, из которой всё ещё шла кровь. Кожа Крыгина казалась бледно-желтой, было видно, какое у него старческое, изношенное тело. Как только последний клок одежды был сорван, тени разом взвились к небу, закружились вокруг, подобные стае перепуганного воронья, и вдруг резко обрушились всей своей черной массой на Крыгина, подмяв его и окутав тьмой.
        Крик взвился на высокой ноте, а затем сорвался на хрип и прервался. В наступившей тишине было слышно, как звонко хрустят ломаемые кости. Одна за другой.
        Из шевелящегося сгустка тьмы неожиданно вышла Наташа. Она была не живая, а нарисованная. Отличный графический рисунок, чуть дрожащий, выдающий неестественность лишь несколькими выделяющимися линиями. Невероятное зрелище.
        - Я спасла тебя? - прохрипела Надя.
        Ты нас всех спасла, - ответила Наташа в ее голове, не раскрывая рта. - Больше не будет убийств, а умершие женщины на этом кладбище, наконец, обретут покой.
        - Ты вернешься к нам?
        Это главное, что надо было узнать. Она смотрела в нарисованные глаза дочери и понимала, что не хочет услышать ответа.
        - Ты вернёшься!
        Может быть. Этого пока никто не знает, правда. Но я очень постараюсь. А ты займись папой. Люблю вас!
        Наташа развернулась и вошла обратно в дрожащую, колыхающуюся тьму. Растворилась в ней. Хруст костей прекратился. Клубок черноты перестал шевелиться и начал расползаться по снегу, становясь похожим на ночной туман. Хлопья растворялись, не оставляя следов. Прошло несколько минут, и перед Надей снова раскинулся соседский огород, укрытый сугробами, с торчащими деревцами и кустарниками. На месте Крыгина валялось что-то отдаленно напоминающее разодранное пальто. Ни крови, ни тела, ни следов не осталось.
        Надя закрыла калитку и подковыляла к Грибову. Он уже очнулся, сидел и растирал лицо снегом.
        - Ты в порядке? - спросила Надя, присаживаясь перед ним на корточки.
        - Надо научиться драться, - хмыкнул Грибов. - Нет, я серьёзно. Одним ударом меня свалил. А если ещё случится что-нибудь похожее? Как мне вас защищать? Определённо, пойду на какое-нибудь тхэквандо или, там, на бокс. Пусть научат. Сейчас возраст не проблема, молодой ещё…
        Он бормотал что-то ещё, когда Надя обняла его, прижалась к щеке и громко, навзрыд расплакалась. От Грибова пахло смертью, кровью, но сквозь эти запахи пробивались и другие - родные, позабытые. Наде захотелось их вернуть, чтобы они остались в её жизни навсегда.
        - Не реви, - сказал он, поглаживая Надю между лопаток. - Мне кажется, хуже уже не будет.
        - Мне тоже кажется, - ответила она, всхлипывая. - Но всё равно надо нареветься, понимаешь? Это помогает.
        Грибов не ответил.
        Сквозь слёзы она заметила какое-то движение, увидела тени, расползающиеся с обратной стороны забора. Кто-то ходил на улице под фонарём. Заглядывал через забор во двор.
        Наверное, соседи услышали крики и решили проверить, всё ли в порядке.
        - А у нас не в порядке, - неожиданно прошептала она и рассмеялась. - У нас двор в крови. Сосед исчез. Топор его тут валяется. Что нам вообще делать? Как из этого выпутаться? Ты же понимаешь, Грибов, как мы влипли? С ума сошли вдвоём. Нам же никто не поверит. Нам же никогда, никто…
        Около её ноги лежал, вмятый в снег, карточный валет и смотрел на Надю чёрной точкой глаза. Он улыбался. Снисходительно и как будто с сочувствием.
        Эпилог
        Наташа пришла в себя из-за музыки.
        Словно кто-то напевал ей на ухо Земфиру. Ту самую песню про сладкие апельсины и длинные рассказы вслух. Тихо играла гитара. Звенели колокольчики. Или это был звон в ушах?
        Она открыла глаза, пару секунд разглядывала шершавый потолок в побелке, белую лампу, жёлтые подтёки. Ей казалось, что мир вокруг - нарисован. Карандашный набросок или что-то вроде этого. Ещё секунда, она проснётся и окажется в каком-нибудь знакомом месте. Например, у себя в спальной комнате. Или в школьном туалете, где Маша…
        - Маша!
        Она думала, что кричит, но на самом деле едва выдавила из себя слово.
        Повернулся голову, увидела окно с решёткой-«солнышком», цветы на подоконнике, крохотный пузатый телевизор, а потом увидела маму и папу, которые торопились к ней, вскочив с чёрного диванчика, стоящего в углу.
        - Солнышко! Солнышко моё! - мама обхватила ладонями её лицо и принялась целовать в щеки, в губы, в глаза. - Господи, ты очнулась! Как же замечательно, ты очнулась!
        Наташа не помнила, как здесь очутилась и почему. Она попробовала пошевелиться - получилось. Но движения были слабыми, будто чужими, и сопровождались странной покалывающей болью.
        - Мама, что случилось?
        - Ерунда. Позже. Главное, что ты очнулась. Дорогой, беги за медсестрой или за врачом, за кем-нибудь. Скажи, чтоб мчались сюда.
        Папа исчез из палаты, скрипнув дверью. Вокруг пахло лекарствами. От мамы тоже пахло лекарствами.
        - Дорогой? - Наташа усмехнулась. - С каких это пор?
        - Позже, говорю, - зашептала мама. - Всё потом расскажу, ты не переживай. У нас для тебя миллион историй. Ты ни в одну не поверишь. Но уже всё нормально. Мы в городе, общаемся тут, живём. Ты вторую неделю тут. Выкарабкаемся, родная. Ещё как выкарабкаемся. Уже Новый год, представляешь? Новый год пропустила. Но ничего, наверстаем.
        В палату вошли люди в белых халатах, а за ними суетливый, взволнованный папа. Мама отстранилась, то и дело вытирая проступающие слёзы.
        Наташу осматривали, ощупывали, мяли, заставляли глубоко дышать или не дышать вовсе, прислоняли холодные трубочки, светили в глаза. Кто-то сказал:
        - Ну и замечательно.
        Потом от неё отстали. Родители отошли вместе с врачами к окну и начали о чём-то разговаривать. Наташа не прислушивалась особо. Она понимала, что с ней всё в порядке, а дальше будет только лучше.
        Она позволила себе закрыть глаза. Там, в темноте, стояла Маша.
        У меня для тебя миллион историй
        Она как будто пародировала маму. Маша улыбалась.
        - Расскажешь?
        Даже не знаю с чего начать. Со свихнувшейся древней ведьмы или психопата с топором.
        - Это будет не страшно?
        Когда ты начнёшь вспоминать - нет.
        Она уже начала вспомнить. Детали мозаики появились внутри головы и стали складываться в единую картинку.
        Наташа открыла глаза и улыбнулась подошедшим родителям.
        - Принесите мой плеер, - попросила она. - Готова убить за хорошую музыку.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к