Избавитель Дмитрий Михайлов
        С детства отец Василий владеет уникальным даром: его молитвы обладают необычайной силой и почти всегда исполняются. Однако они не могут избавить от несчастий все человечество, и это сильно удручает священника. Но однажды к нему является беглец из Ада и предлагает сделку: человечество получит жизнь полную благоденствия, но Василий должен будет занять его место в Преисподней…
        Дмитрий Михайлов
        Избавитель
        Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.
        Глава I
        Череда землетрясений пронеслась по Юго-Восточной Азии. Это было невиданное по масштабам стихийное бедствие, обрушившееся на Землю. Всего за несколько часов сокрушительное землетрясение, всколыхнувшее Суматру, по принципу домино породило дюжину своих близнецов на севере и на востоке. Мощнейшие толчки разрушили все от Южного Китая до острова Тимор. Несколько крупных островов раскололись, несколько мелких - опустилось под воду, а вместо них появились новые (пока безымянные) участки суши. Вслед за землетрясением пришли гигантские волны цунами, пожравшие все, что еще уцелело. Большинство прибрежных городов были стерты с лица земли, и лишь вдали от береговой линии сохранились полуразрушенные населенные пункты.
        Под ударом оказался один из самых густонаселенных участков планеты, и весь мир мгновенно отреагировал. Отовсюду начали стягиваться спасательные отряды. Подобно муравьям спасатели в разноцветных формах сновали по развалинам, извлекая погребенных стихией, помогая больным и раненым. Грузовики в сопровождении местной полиции и солдат то и дело подвозили к лагерям продовольствие, воду и вещи первой необходимости. Был там спасательный отряд и из России.
        Особым членом отряда МЧС был молодой священник Василий. Его включение туда было загадкой для многих. Особенно странным моментом во всём этом был тот факт, что за святого отца ратовал сам митрополит Московский: он настоятельно рекомендовал взять отца Василия министру, причем непременно выслать его с первой же спасательной группой. Иерарх туманно объяснял это неким даром священника, который обязательно поможет спасателям получить особую Божью помощь в своем благом деле.
        Глава II
        Все началось в раннем Васином детстве. Его отца поразил рак. Этот факт тщательно от него скрывали, а сам мальчик был слишком мал, чтобы что-то понять… Но когда Васе исполнилось шесть лет, отца госпитализировали. Вася очень скучал по нему и не понимал, почему папа так долго лежит в больнице, почему его не выписывают, почему мама не хочет брать мальчика с собой и почему после визитов к отцу она возвращается заплаканная.
        К весне отец, наконец, вернулся, но его возвращение стало для Васи еще большей травмой. Вид облысевшего, ослабевшего и сильно истощенного отца с тоскливыми уставшими глазами - того самого отца, который легко подбрасывал его прежде к потолку, крутил вокруг себя и вообще был воплощением силы и жизнерадостности - эти радикальные изменения поразили Василия. Но еще более тяжелым открытием для мальчика стали изменения в поведении отца: отец редко вставал с постели, его часто рвало, а во время приступов он кричал, стонал и осыпал мать бранью. Жизнь Васи сильно изменилась, он замкнулся, стал малоразговорчивым, дерганым и часто впадал в истерику. Он не знал, что происходит с отцом, но понимал, что что-то нехорошее.
        Отца отправили домой умирать. Ни «химия», ни лучевая терапия не дали нужного результата, болезнь прогрессировала быстро, уверенно, не идя ни на какие компромиссы с медициной. Врачи давали мужчине всего три месяца.
        Однажды измученная мать в сердцах произнесла: «Господи, скорей бы он умер, ни себя, ни нас не мучил бы». Васю потрясла эта фраза, жизнь в его представлении все еще была удивительнейшей штукой, непрерывной чередой открытий и интересных вещей, лишь изредка омрачаемая преходящими неприятностями. Но мама не могла это сказать просто так, значит, он чего-то не знает.
        И отныне, когда разговоры взрослых заходили об отце (а это можно было понять по смене интонации говорящего), Вася немедленно забрасывал любое занятие и, приоткрыв рот, следил за беседой, переводя взгляд от одного говорившего к другому. Большая часть сказанного была непонятна, но тем сильнее он ухватывался за каждое слово, и тем упорнее на основе этих обрывков пытался выстроить и домыслить картину целиком.
        Рак. Странная болезнь. Васе представлялся большущий речной рак, который сидит у папы в животе и своими клешнями откусывает по кусочку от его тела. Но как рак может попасть в человека? Может быть, папа случайно проглотил его, когда купался в реке? Тогда почему это чудовище нельзя просто вытащить? Возможно, рак отбивается клешнями? А, может, там и не один большой рак, а много мелких. Они расползлись по телу, и их нельзя удалить, потому что они маленькие и их много? Многое было непонятно маленькому Васе, но взрослые не объясняли ему ничего. Напротив, как только мальчик задавал вопрос, мать отвечала ему размыто и старалась сразу же переключиться на другую тему, а если мальчик не отставал - раздражалась и даже кричала.
        День ото дня положение отца становилось все хуже, и мать, дабы не усугублять психическое состояние ребенка, с наступлением лета отправила сына к свекрови в деревню в соседнюю область.
        Васе у бабушки не понравилось сразу: его разлучили с родителями и друзьями, а бабушка - располневшая, с искривленными артритом ногами, и оттого передвигавшаяся медленно, вразвалку с покряхтыванием - своим видом вызывала у него сострадание. К тому же Вася был единственным её внуком, и бабушка окружила его такой заботой, что со стороны могло показаться, будто угроза нависла над самим мальчиком.
        Ему было не по душе здесь всё, и каждый день он находил новые вещи, которые ему не нравились. Не полюбился Васе деревенский дом - почерневший от старости засыпной сруб, из-под которого вечно высыпались истлевшие опилки. Не понравился бабушкин цепной пес Басурман, живший в будке недалеко от крыльца и не переносивший мальчика на дух. Когда вечером бабушка спускала пса с цепи, для Васи начинался «комендантский час», и это тоже ему не нравилось. Не нравились деревенские мальчишки, казавшиеся ему грубыми и не принимавшие городского гостя в свою команду. Не нравилась мелкая речушка, в которой нельзя было ни искупаться, ни рыбу половить. Не нравились петухи и гуси, которые беспрерывно галдели и тоже не жаловали мальчика. Не нравилось отсутствие горячей воды, особенно по утрам, когда приходилось умываться остывшей за ночь. Не нравились дожди, превращавшие всё в грязь и наводившие тоску и уныние. Не нравилось солнце, которое палило и оживляло мошек и мух, которые ему тоже очень не нравились. Не нравилось отсутствие обычных развлечений, не нравился бабушкин черно-белый, ещё ламповый телевизор, который почти
не показывал, да к тому же долго разогревался и гудел. Не нравились бабушкины знакомые, в основном такие же пожилые и больные женщины, разговаривающие не так, как в городе, на темы малоинтересные и малопонятные Васе. Не нравился огород, поскольку в начале лета на нем нечем было поживиться, а работа была для Васи непривычной, нудной и бессмысленной. Впрочем, одиночество и безделье ему нравились еще меньше.
        В противовес этому Вася вспоминал свою жизнь дома. Представлял, словно там его ждет здоровый отец и все по-старому. И от этого он ненавидел деревню еще сильнее. Но время шло и однажды, когда мальчик и бабушка сидели за вечерним чаем, Вася вспомнил мамины слова и спросил:
        - Бабушка, а что происходит, когда человек умирает?
        Бабушка вздрогнула (она тоже в этот момент думала о сыне), собралась с мыслями и, решив, что самое время подготовить внука к смерти отца, начала спокойным, умиротворенным и немного загадочным голосом рассказывать о жизни и смерти. Начала она с того, что у человека есть душа, и когда люди умирают, эта самая душа поднимается высоко-высоко в небо на облака, а там уже живет вечно и счастливо, и больше не умирает и не болеет.
        Тут бабушка прикрыла рот ладонью и мелко задрожала, изредка всхлипывая. По ее щекам текли крупные слезы, и Вася недоумевал: как можно плакать, когда говоришь о таких хороших вещах?
        Несколько минут он обдумывал услышанное, а затем, когда бабушка успокоилась, пристал к ней с расспросами о жизни на облаках. Вопросы его носили чисто прикладной характер: «На каком облаке они живут? А можно ли их увидеть с земли? А в телескоп? А в самый-самый сильный телескоп? А можно ли к ним залезть? А прилететь на самолете? А на ракете? Могут ли они спуститься на землю? А что будет, если пойдет дождь и все облако выльется на землю?»
        Этот бесконечный поток вопросов, на которые нужно было придумывать ответы, выкручиваться, быстро ее утомил, и она начала отвечать односложно, с небольшим раздражением.
        - А если у них закончится еда, они сюда спустятся?
        - Там не может закончиться еда.
        - А что-нибудь другое?
        - У них всё есть.
        - Всё-всё?
        - Всё!
        - Всё, что захотят?
        - Всё, что захотят.
        Вася замолчал: действительно, если у них есть всё, то какое им дело до Земли? Неужели папе будет так же всё равно без него и мамы?
        И всё же, несмотря на непонятное поведение бабушки, разговор этот значительно ободрил мальчика, и вечером, уже лёжа в кровати, он пообещал себе, что когда вырастет, то непременно сделает что-нибудь такое, чтобы на Земле было как на Небе, и все души вернулись назад, больше не уходили и не болели.
        На ту пору в деревне полным ходом шло восстановление полуразрушенной церкви, начавшееся ещё прошлой весной. Приезд священника тогда взбудоражил умы и расшевелил местную монотонную жизнь. Религиозность населения резко возрастала, и с окончанием посевной каждый старался поучаствовать в реставрации храма. Правда, денег на капитальный ремонт не было, и потому всё ограничилось легким косметическим ремонтом, а к зиме прекратился и он. Так что к нынешнему лету полным ходом восстановление шло разве что только в умах местных жителей.
        Не было ничего странного, что после вечернего разговора бабушка решила сразу же окрестить внука.
        Церковь не произвела на Васю впечатления - ни хорошего, ни плохого. Внутренняя убогость храма, при всех стараниях прихожан, соответствовала внешней разрухе. Обскобленные стены лишь за аналоем были украшены тремя небольшими почерневшими деревянными иконами. Сам аналой тоже был деревянный и покрыт тусклой золотой краской. Протекавший, местами обвалившийся потолок прикрывали доски, а там, где это не спасало от осадков, на строительных лесах был устроен пленочный навес, от которого вода отводилась по желобу из соединённых меж собой пластиковых бутылок в большую железную бочку у стены.
        По храму деловито расхаживал бородатый печник в старом сером пиджачишке, в старых спортивных трико, заправленных в такие же старые сапоги. За ним покорно следовала худая фигура священника, с грустью следившего за гвоздем, которым печник водил от одной трещины к другой.
        - Вон, тут тоже. Вон, наверху, вишь? Трещина, во-он, нет, правее.
        - Так она небольшая, ее замазать…
        - Э, замазать! Вишь, она как идет? Ее замажешь, а она как потом дальше пойдет, так полстены обвалится. А вот здесь до самого низу менять надо. Вот, смотри. Вот. Вот, - и старик начал бить кулаком по стене. Стена на это никак не реагировала, но по замыслу удары должны были показать, что ветхая кладка готова разрушиться прямо сейчас.
        - Так это сколько кирпича надо! - впал в уныние священник. Он пригласил печника оценить, во сколько обойдётся восстановление барабана церкви и придела, а выходило, что нужно было перестраивать чуть ли не всё здание.
        - Ну, так, а что делать? Вот смотри. Здесь тоже, - старик сел на корточки и начал у самого пола колупать гвоздем кирпич - кирпич крошился. - Во, во. Сто лет с ней ничего не делали.
        - Понятно, - прискорбно вздохнул священник.
        - Тут затягивать нельзя, а то того и гляди рухнет, - важно заключил старик, и священник в ответ лишь грустно кивнул головой.
        Когда печник ушел, к священнику осторожно подошла бабушка и тихо обратилась, как бы стыдясь, что в этот момент пристает к святому отцу с такой мелкой просьбой.
        - Батюшка, а, батюшка.
        Священник встрепенулся.
        - Батюшка, внучка хотела окрестить.
        - А? Да, да, - рассеяно ответил батюшка.
        Глава III
        С этого момента началось то удивительное, что определило всю дальнейшую жизнь Васи. С энтузиазмом фанатика он всецело погрузился в религию, посещал все службы, читал по складам Библию, то и дело дергая бабушку за разъяснениями, и настойчиво, настойчиво, настойчиво молил Бога об исцелении отца и искренне верил, что тот непременно слышит его. Долго ждать не пришлось: через несколько дней пришли вести, что отцу внезапно стало значительно лучше! Он начал есть и даже пытается вставать с кровати!
        Жизнь мальчика расцвела, как цветочное поле. Отныне о чем бы он ни просил, за какое бы дело ни брался, все свершалось наилучшим образом. Даже одного его присутствия было достаточно, чтобы проблемы решались сами собой. Бабушкины ноги впервые за много лет перестали её беспокоить, да и подруги заметили, что после посещения дома Павловны отступала любая хворь, а настроение улучшалось. Басурман больше не лаял на мальчика, а как щенок с визгом бросался к нему, вертелся под ногами и ласкался.
        Выпросив лопату, Вася вырыл на краю речушки небольшую заводь. Деревенские пацаны смотрели на эту затею скептически и даже посмеивались над ним, поскольку, наученные опытом, знали, что любой искусственный водоем здесь быстро затягивается песком. Однако крохотный бассейн не мелел две недели. Потом они его расширили, и эта совместная работа сблизила Васю с деревенскими.
        Для церкви из соседнего хозяйства привезли оставшиеся от строительства фермы кирпичи. Перепродать их сразу не удалось, поэтому вывезли на двух самосвалах и просто выгрузили недалеко от храма. Для полного ремонта здания, конечно, этого не хватало (тем более, что половину растаскали по подворьям), но реставрация началась, а к концу лета удалось раздобыть еще кирпичей и кровельного железа на купол.
        И так было во всем.
        Постепенно жизнь в деревне открылась Васе другой стороной. Бабушкин дом приятно пах и было здорово, что в нем была настоящая печка - смесь русской и голландской - и что ее надо было топить. Можно было наблюдать за огнем и подбрасывать поленья. А когда приходили гости - залезть на нее и спрятаться, незаметно выглядывая из-за занавески или занимаясь там своими делами. Прохладная вода по утрам бодрила его. Умываясь, он громко фыркал, кричал и брызгался во все стороны. Дневное солнце заряжало его задором и оптимизмом, а если оно начинало припекать не на шутку, то можно было спрятаться под деревом и наблюдать за многочисленными букашками. А можно было идти к заводи. Деревенские мальчишки оказались хорошими ребятами, они знали много интересных мест, вещей и игр и этим богатством теперь охотно делились с Васей. Работа в огороде уже не казалась бессмысленной, а даже имела целый ряд приятных моментов. Если случался дождь, можно было сидеть на крыльце и, предаваясь покою, кутаться в свитер, смотреть на ручьи и пузырящиеся лужи. Но еще приятнее было засыпать под дождь, слушая, как он барабанит по крыше и
стеклам, то утихая, то резко усиливаясь. А еще у бабушки был самовар, пусть электрический, но так здорово бывало вечером налить из него в блюдце чая, обмакнуть кусок сахара и обсосать, а потом швыркнуть из этого блюдца, чтобы бабушка заругалась, и, посмотрев в окно, увидеть, как в него бьется мотылек, услышать далекий лай собаки.
        В деревне Вася пробыл до самой осени, а по возвращении домой вновь окунулся в свою обычную жизнь городского мальчика. Даже приобретенную религиозность он оставил там у бабушки, не потому, что забыл или разуверился в Боге, отнюдь. Просто он считал свою веру таким же атрибутом сельской жизни, как коров и кур. Ему даже в голову не приходило, что и в городе можно также молиться, посещать церковь, читать Библию.
        Возможно, поэтому, а, может, по какой другой причине, но с наступлением зимы болезнь вернулась к отцу и стала прогрессировать еще быстрее, чем раньше. Вернулись крики, стоны, но теперь уже с более выраженным отчаянием и усталостью у всех членов семьи. Новый этап болезни отца Вася воспринял более осознанно и оттого более остро. Он уже имел четкое представление о болезни, ее развитии и о том, какое оно оказывает влияние на больного. Крики отца вызывали у него теперь не недоумение, а сострадание, причем сострадание такое сильное, что он готов был сам болеть раком, лишь бы его отец меньше мучился.
        Чуда больше не случилось, и отец сгорел как свеча за три месяца.
        На похоронах сына была и Васина бабушка. Лицо у нее было раскрасневшееся от плача. Во время прощания она сидела на табуретке у изголовья гроба, поглаживала своего почившего сына по голове и, прикрывая рот краешком шерстяного платка, в перерывах между всхлипами, негромко отчитывала свою невестку за то, что не уберегла мужа, не уследила за ним, запустила болезнь, все о себе заботилась. Претензии были несправедливыми, но невестка не оправдывалась и вовсе не отвечала. Болезнь мужа опустошила ее душу настолько, что она стояла в глубокой, но спокойной и строгой скорби. Свекровь воспринимала это как равнодушие и рыдала еще сильнее.
        На Васю сам ритуал произвел ужасающее впечатление: такое обилие скорбящих женщин, причитавших и ревущих во все свое хоровое многоголосие, воспринималось им как вершина человеческого страдания. Ничего подобного до этого он не видел. Оказалось, что также, как для него, смерть отца оказалась трагедией для множества женщин и мужчин, большинство из которых Вася видел впервые. От этого скорбь мальчика лишь умножалась. Среди этой какофонии вздохов, всхлипов и причитаний спокойная фигура матери давала ему силы. Он взял ее за руку, и это ощущение руки близкого человека в его руке подействовало на него, как ощущение суши под ногами для потерпевшего кораблекрушение. Вася смотрел на мать снизу вверх и внутренне недоумевал, почему она не скажет бабушке, что все, что она говорит - неправда, ведь бабушка ничего не знает.
        - Ничего, Бог всё видит, - наконец, произнесла свекровь, как обычно говорят, потеряв всякую надежду добиться справедливости земными средствами.

«Бог». Как вставленный ключ, это слово повернуло и выпустило на свободу ту, казалось бы, очевидную и в тоже время до этого легко ускользавшую от него мысль, что временному облегчению отца Вася был обязан именно молитве.
        yОн вновь вернулся в религию, и вместе с этим вернулся и его дар, но больше он не приносил ему той радости, как это было в деревне. Способности, которые бы осчастливили многих, стали для него тяжким грузом. Память о смерти отца, как несмываемый грех, требовала от него помогать любому, кто имел хоть малейшую нужду или стеснение. Сделала его особенно чувствительным к чужим неприятностям, будь то болезнь, травма, боль или просто усталость. Он раскрывал свое сердце для чужих страданий так широко, что они начинали мучить его иной раз еще сильнее, чем самого страдальца. Жалобно мяукающий котёнок, голубь с отмороженными на лапках пальцами, тощая собака, роющийся в мусорном баке бомж или человек на инвалидном кресле - от такого зрелища он запросто мог потерять сон и беспощадно корить себя, что делает недостаточно.
        Василий постоянно находился в состоянии тревоги и напряжения, боясь пропустить хоть одного нуждавшегося, и не позволял потратить ни одной минуты на собственное удовольствие. Он непрерывно творил молитвы или помогал в делах собственным участием. Это очень сильно утомляло его, но чувство долга даже не допускало мысли о каких-либо поблажках. Удивительно, но, казалось бы, несложный и необременительный труд - молитва - отнимал у него столько душевных сил, столько переживаний Василий вкладывал в каждую молитву, в каждый поклон, что часто у него не оставалось ни сил, ни желания порадоваться исцеленному - была только душевная пустота.
        Но сколько бы он ни старался, бед в мире меньше не становилось. И чем больше он взрослел, тем сильнее росло его разочарование. Иногда ему казалось, что он пытается вычерпать ложкой океан. Сколько вокруг него страданий, а сколько их будет после? Все чаще он приходил к мысли, что дар ему дан не для простого целительства, а для чего-то одного, но значительного, великого, сразу для всего человечества. Но для чего? Он мог молитвой исцелить любую болезнь, избавить от беды, вернуть пропавшего человека, улучшить дела, но все это касалось судеб конкретных людей. Молитвы же за все человечество оставались без ответа.
        Вася отказался от развлечений. Непозволительно получать удовольствия в то время, как другие страдают. Он ушел в себя, и к завершению школы уже ничто, что обычно любят люди, не доставляло ему особой радости: ни общение, ни вечеринки, ни кино, ни танцы, ни девушки, ни еда, ни компьютерные игры. Он не находил в них никакого смысла - всё ему казалось пустым и неинтересным. За замкнутость и отчужденность одноклассники, решив, что он просто зазнался, окрестили Василия «Божком». Как часто люди носят не свои имена…
        Жизнь в его понимании была лишь чередой страданий. Он не любил её и не представлял, как люди вообще могут считать это великим даром.
        Вся его радость, все его богатство заключались в мечтах, в мысленной сфере. Но даже там он не думал о привычных радостях. Он думал о Покое. В мечтах он часто уединялся в лесу, подобно Сергию Радонежскому. Там он обитал в землянке, трудился, молился и делил хлеб с медведем. Быть может, он бы умер там: замерз или погиб от лап этого медведя. Все это было неважно.
        Еще были облака. Василий очень любил смотреть или представлять большие белые кучевые облака в ярком освещении. Они его привлекали тем непоколебимым покоем и медлительностью, с которыми не мог совладать даже самый могучий ветер. Вася мысленно пытался представить их истинные размеры и приходил в восторг, осознавая, что вот между этими ослепительно белоснежными гребнями - километры, а эта резко вздымающая стена наверняка выше самого высокого небоскреба. Затем он представлял себя на этом облаке и от этого приходил в еще больший восторг. Эта спокойная медлительная махина внушала ему такое умиротворение, по сравнению с которым казались мелкими все проблемы, беды и даже само время.
        Он никогда не представлял Рая. Не потому, что считал себя недостойным его, а потому что не мог его представить. Странно человеческое воображение: нам легче вообразить Ад во всех его подробностях, чем нарисовать образы Рая. И даже гений Данте, описывая его, не создал картин, которые бы соблазняли читателя немедленно перенестись туда. Обычно мы представляем сады, чистое небо, прекрасных людей в белых одеждах, красивое пение, смеющихся детей… Но всех ли устроит этот рай? И были бы вы счастливы, бесцельно блуждая по этому миру неделю? Месяц? Год? ВЕЧНОСТЬ? В таких случаях авторы вынуждены добавлять: в Раю души находятся в Свете Божественной Славы и всегда чувствуют неописуемое блаженство. Вот так: будет хорошо и баста! И ведь никому не приходит в голову убеждать читателя, что если тебя будут варить в кипящей сере вечно, то тебе всегда будет очень плохо. Оттого ли это, что нам проще представить, что может причинять нам вечные страдания, чем то, что может всем нам доставлять вечное удовольствие?
        По завершению школы Василий поступил в духовную семинарию. Выбор этот был хорошо продуман и совершенно естественен для него.
        Во-первых, Василий был уверен, что ответы на все вопросы он может получить лишь в религии. Во-вторых, он боялся вновь потерять дар, отдалившись от веры, но не из-за любви к нему, а потому, что чувствовал свою ответственность за этот дар перед людьми и Богом. В-третьих, работа священника, по его мнению, как раз и заключалась в том, чтобы помогать нуждающимся, и в будущем ему не придется отрываться от основной профессии, чтобы выслушать больного или помолиться за погорельца.
        Примерно это, а также добавив свои соображения о своем Предназначении (будь оно неладно!), Вася изложил в сочинении «Почему я хочу учиться в семинарии?» при поступлении в оное заведение.
        Глава IV
        Накануне собеседования епископ Андроник - ректор семинарии - как обычно выделил полдня для подробного и обстоятельного изучения документов абитуриентов. Первое впечатление, какое сложилось у него после прочтения сочинения Василия - молодой человек болен и очень серьёзно. Болен, пожалуй, одной из самых опасных духовных болезней - гордыней.
        Епископ поморщился, но тут же вспомнил себя в молодости и устыдился. Тогда в давние советские времена, когда он еще не был епископом, а просто верующим юношей, жил в рабочем бараке рабочего района. И в этом царстве скандалов, пьянства и склок он считал себя все равно, что Лотом в Содоме. Он молился за души заблудших соседей, а сам, в глубине души, мнил себя равным апостолу Павлу. Андроник снова поморщился, но уже из-за себя, перекрестился и, тяжело вздохнув, в очередной раз взял рекомендацию приходского священника. Рекомендация вся была пропитана нескрываемым восхищением способностями парня. Пресвитер писал, что сам не верил словам, но был свидетелем многих чудес, свершаемых молитвами Василия. Так же он характеризовал рекомендуемого, как образованного, умного и чрезвычайно сострадательного молодого человека.
        Ректор читал без очков, держа лист на вытянутых руках. К словам этим он отнесся в высшей степени скептически, однако все заключения он привык делать с большой осторожностью.

«Ну… Бог знает, - подумал он, наконец, после минутного размышления. - Завтра увидим».
        Настало завтра. Обычно Андроник любил встречаться с абитуриентами, но нынешний день был несколько омрачен ожиданием встречи с Василием. Мысль эта подспудно портила настроение ректору, но он не мог объяснить, почему не хочет встречаться с ним. Возможно, Андроник боялся, что парень действительно окажется высокомерным, а то и надменным, с напускной кротостью. Такому следовало бы отказать в поступлении, а епископ очень не любил отказывать. Но, размышляя над этой мыслью, Андроник заключил, что не одна она была причиной плохого настроения: какая-то таинственная догадка говорила, что решение по Василию может стать очень важным не только для одного мальчика, но и для всех людей.
        Василия Андроник встретил стоя, с мягким приветливым взглядом, как встречал всех, кто входил в его кабинет. Пригласив сесть, епископ неторопливо прошелся к полке с книгами, зачем-то осмотрел обложки, а затем вернулся к своему столу, тщательно обдумывая свои вопросы. Он взял сочинение Василия и снова внимательно начал его перечитывать, как будто за ночь там могло появиться что-то новое. Вася ждал.
        - Вот Вы пишете, - размеренно начал Андроник, не отрывая глаз от сочинения, - что Господь, через Вашу молитву творит чудеса. И священник это ваш подтверждает.
        Андроник вопросительно взглянул на Василия.
        - Да, - коротко и сухо ответил Вася. За свою жизнь он уже тысячу раз рассказывал о своем даре, поэтому желания говорить на эту тему подробно еще раз не было.
        - Ну, а, может быть, это не чудеса вовсе, - ректор снова посмотрел на парня пристально. - Бывают же совпадения?
        Василий тяжело вздохнул, как будто говорил не о даре, а о хроническом заболевании.
        - Это с детства у меня. Случаев уже много было, слишком много для совпадения.
        Спокойствие и даже равнодушие, с которым говорил Василий, дало надежду епископу.
        - Ага, - епископ снова задумался над следующим вопросом, уткнувшись в листы с сочинением.
        - Ну, так, а почему же Вы решили сан принять? Это же большая ответственность. Принимали бы больных дома…
        Василий повторил, что хочет посвятить всю жизнь служению людям, что религия дает силы его дару, и в заключении поделился своими соображениями о Высшем замысле Господа насчет его никчемной жизни. Андроник внимательно слушал его, причем больше уделяя внимания не словам, а поведению юноши. По мере приближения речи Васи к теме Высшего Предназначения голос мальчика становился более унылым. Ректор понял, что парень не гордится даром, а дар, каким бы он ни был, давит на него непосильным грузом.
        - А что же Вы так грустно об этом говорите? Может, не от Бога Вам этот дар, а от Дьявола?
        Вася посмотрел на епископа с удивлением.
        - Ну, а что? «… часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла», - Андроник сделал короткую паузу, наблюдая за Василием. - Я не вижу, чтобы Вы испытывали благодать от этого дара, а ведь дела духа - это вера и любовь. А Вы унываете. А уныние - это смертный грех. Неужто Господь своей благодатью вводил бы Вас в него?
        Прозорливый епископ снова замолчал, наблюдая за парнем - тот в ответ тоже молчал и смотрел на край стола, словно его ругали.
        - Ну ладно, это шутка была. Прости меня, старого, - Андроник посчитал, что Василий обиделся и подошел к нему. - Не пытайся взвалить на себя тяжесть всего мира. Эта ноша тебе не по силам, она никому не по силам.
        Он склонился над мальчиком и слегка потрепал его за плечо.
        - Ничего, ничего, - успокаивал Андроник отеческим тоном. - И не тяготись тем, что тебе предстоит сделать: «Каждому дню довольно своих забот». Как бы ты не желал, не сделаешь больше, чем отведено тебе Господом. Так что брось, не губи душу унынием, уж если Господь даст тебе назначение, от него же тебе будет и возможность, и сила. И не денешься ты от этого никуда. А пока просто делай, что должен.
        Парень молчал и не поднимал глаз. Услышанные слова, с одной стороны, казались ему правильными и справедливыми, но одновременно неожиданными, так что он не мог вынести по ним своё суждение немедленно, сейчас они родили в нем только удивление и беспорядочный поток мыслей.
        Василий поступил в семинарию и учился превосходно, выделяясь среди однокурсников, помимо дара, большим жизненным опытом. От работ и пения в хоре он, большей частью, освобождался и выполнял лишь тот минимум, который был необходим для понимания организации церковного богослужения. В основном же он занимался своими посетителями, поток которых теперь значительно возрос. Однако слава о нем, хоть и разнеслась в религиозных кругах по всей стране, но за пределы этих кругов не выходила: о Василии не снимались репортажи, не писались статьи, и обывателю его имя было совершенно неизвестно. Все его посетители узнавали о нем в основном от прежних посетителей да старушек, продававших свечи в церквях. И ехали к нему отовсюду!
        Поисками своего Единственного Предназначения Василий себя уже не утомлял, однако и идеей, что страдания - неотъемлемая и необходимая часть жизни, не проникся. Он принял ее, как аксиому, не требующую доказательств, не задумываясь над ней и не терзая тем себе душу. Возможно, именно по этой причине Василий вновь начал получать удовольствие от помощи другим. Жизнь обрела краски, конечно, не такие яркие как в детстве, но всё же приятные и запоминающиеся.
        Он ждал специально отведенного времени и окрыленный спешил в выделенный для него кабинет в небольшом одноэтажном здании сразу за воротами семинарии. Проходил по узкому коридору, застеленному новым серым линолеумом, с небольшим окошком в конце, за которым густо росли деревья. В коридоре всегда было много народа, душно и сумрачно. По обе стороны, как в поликлинике, на скамейках тесно сидели старушки в платках и рассказывали друг другу о своих бедах. Еще были женщины с капризничающими детьми и мужчины, которые, напротив, вели себя тихо, словно стыдились, что пришли сюда. При появлении Василия они все привставали, начинали креститься и охать, называли его «благодетелем» или «отцом родным». Василий им смиренно улыбался, смущался, благодарил и быстро, насколько позволяло приличие, старался скрыться за дверью. И ему было хорошо. Он по-прежнему внимательно выслушивал нуждающихся и относился к их бедам с состраданием, но уже не болезненным, а полным решимости помочь, черпающим в этой решимости силы и удовлетворение.
        Окончив обучение, Василий, по совету ректора, остался в семинарии преподавать апологетику, ибо так у него было больше свободного времени, чем, если бы пошел дьяконом в храм. В 30 лет он был рукоположен в священники, а через год произошло то страшное землетрясение, с которого и началось наше повествование.
        Но, несмотря на личную просьбу патриарха, Василий попал на место катастрофы лишь спустя четыре дня после трагедии.
        Глава V
        Приземлившийся «Руслан» мгновенно окружили несколько грузовиков, и полсотни людей в камуфляже быстро, перекрикивая включенные двигатели, начали разгружать самолет.
        Василий нерешительно спустился на взлетную полосу и, согнувшись под тяжестью сумки, которую он нес в левой руке, оглядываясь по сторонам, пошел между машинами. Ни во время полета, ни после никто не сказал ему, что делать по прибытии или куда следует идти. Руководство было занятым, серьезным, говорило громко, двигалось быстро и как будто нарочно игнорировало его. Рядовые спасатели, с которыми он прилетел, сейчас шустро разгружали транспорт, и им он бы только мешал.
        Кругом, куда ни глянь, можно было увидеть или самолет, или грузовик, а людей в разных формах и различных цветов кожи вообще было несколько сотен. Василий и не ожидал, что аэродром окажется таким оживленным местом, но, как стало ясно позже, из всех аэродромов в округе работал только этот, и поэтому, не замирая ни на минуту, ночью и днем он принимал и отправлял десятки самолетов и вертолетов.
        Вскоре его замешательство стало заметно, и к святому отцу подскочил один из грузчиков.
        - Вы священник?
        Василий утвердительно кивнул.
        - Вам… - рев взлетающего «боинга» заглушил спасателя, но по жесту Василий понял, что ему следует идти к стоявшим в стороне двум офицерам, которые, разложив на капоте Хантера бумаги, внимательно изучали их.
        Заметив, что к ним приближается священник, они отложили свое занятие и внимательно и молча смотрели на него, пока Василий не подошел.
        - Отец Василий? - первым протянул руку один из них - невысокий плотный мужчина с немного смуглым лицом и пышными усами.
        Офицер еще раз осмотрел священника и уже после этого представился обрывистыми фразами, выдерживая небольшие паузы:
        - Полковник Балкин. Алексей Георгиевич. Руководитель миссии. А это мой зам, - указал полковник на стоявшего рядом угрюмого спасателя среднего роста. Тот, приветствуя, слегка кивнул головой. - Подполковник Исаков Александр Львович. Прошу любить и жаловать. Да поставьте Вы свою сумку! Сейчас загрузимся и поедем. Покажу вам ваше хозяйство и заодно с нашим познакомлю.
        По лицу было видно, что полковник не особенно рад встрече. «Вот еще с ним возиться, - наверное, думал он, глядя на согнутую вбок фигуру молодого человека. - Задолбает своими просьбами, лучше бы еще одного специалиста прислали». Подполковник, похоже, думал то же самое.
        Балкин оказался человеком немногословным, размеренным и как будто даже равнодушным. Когда ему докладывали, он слушал отстранено, словно всё это его не касалось. Свои решения обычно обдумывал долго и понапрасну не суетился, но, случись экстренная ситуация, он преображался до неузнаваемости: живой и активный, сходу вникал в ситуацию, мгновенно выдавал тысячу правильных и дальновидных распоряжений и своей уверенностью заражал подчиненных. Как купец или кулак, он знал всё «своё хозяйство» до последнего гвоздика и был в курсе, как этим распорядиться наиболее эффективно. Словом, для своей должности он подходил очень кстати.
        Похожим на Балкина оказался и подполковник Исаков - человек среднего роста с широким и высоким плоским лбом, прямыми черными бровями, которые почти соединялись над носом в одну линию, отчего его лицо визуально делилось на две равные части: лоб и всё остальное. Брови же, вкупе с глубоко посаженными глазами, придавали ему ещё более угрюмый вид. Так же, как и полковник, он, молча и без эмоций, выслушивал собеседника, но таким неторопливо деятельным и угрюмым Александр Львович был всегда: и в спокойное время, и в критические моменты.
        Святой отец отошел в сторону и стал осматриваться. Смотреть, собственно, было не на что: вокруг были только самолеты, ящики, техника, люди и только вдали - холмы и горы, частично сливавшиеся с тучами. Под ногами на взлетной полосе ещё были видны следы наносов песка с примесью водорослей и мелких ракушек, в стороне лежало несколько поваленных деревьев - океан был недалеко, и, видимо, волна цунами докатилась и досюда.
        Тогда Василий стал представлять разрушенные города, куда ему предстояло отправиться, какая там царит атмосфера, и что он будет там делать. Новизна работы и неопределенность его положения имели в себе тот приятный момент, что предстоящее будущее он мог нарисовать себе каким угодно.
        Когда «Руслан» был полностью разгружен, колонна МЧС двинулась вглубь материка. В уазик, кроме самого Василия, водителя и Балкина со своим заместителем, сел еще главврач мобильного госпиталя - человек немолодой, в больших очках, но необычайно шебутной. Происходившее вокруг не оказывало на него никакого влияния: за свою жизнь он видел рядом с собой достаточно много страданий, чтобы свыкнуться с их присутствием.
        Сначала колонна ехала по занесенной песком и обломками дороге среди поваленных, но еще не засохших деревьев. Затем дорога пошла вверх, и начались бескрайние сельскохозяйственные угодья. Глядя на эти яркие зеленые просторы, трудно было предположить, что здесь произошло что-то плохое, но стоило только колонне миновать их и въехать в город, двинуться сквозь стройные ряды мертвых остовов зданий и каменных холмов, некогда бывших домами, тихий ужас навалился на священника. И до этого отец Василий видел последствия катастроф, но только по телевидению. Сейчас же это было здесь, совсем рядом, и в реальности это оказалось ужасней во сто крат! Уазик шел в голове колонны, так что обзору священника, сидевшего возле водителя, ничто не мешало.
        Город напоминал обширную строительную свалку, среди которой иногда возвышались останки наиболее крепких и крупных зданий, частично уцелевшие золотые храмы и пагоды. Кругом была суета. Справа и слева от дороги то и дело на глаза попадались группы, состоявшие из спасателей, военных и гражданских, занятых разбором обломков строений. Через открытые окна автомобиля временами уже проникал легкий запах разложения, и большинство рабочих имели либо марлевые повязки и респираторы, либо просто обвязывались платками или тряпками. В других местах бегали поисковые собаки, спешно, но внимательно исследуя руины.
        Найденные тела складывали возле дороги в длинные ряды, накрывая их простынями, но чаще цветными, поблекшими от строительной пыли покрывалами, которые извлекали тут же, среди развалин, иногда прямо с жертвой. И если в деревянном пригороде жертв было немного, то ближе к центру улицы начинали напоминать поле битвы. Возле таких рядов всегда находилось несколько человек - одни разыскивали близких, заглядывая под покрывала, другие уже оплакивали мертвых. Мужчины стояли, опустив руки, иногда прикрывая рот рукой, и изредка наклонялись к погибшему, чтобы дотронуться до него. Женщины не скрывали своих эмоций. Они стояли на коленях перед телами и сотрясали воздух надрывным плачем, то запрокидывая головы и поднимая руки к небу, то обхватывая покойного, словно старались отнять его у смерти.
        Вдали от поисковиков одиночки или небольшие группы людей в легких светлых рубашках с обернутой вокруг бедер тканью выискивали среди камней какое-нибудь полезное имущество, которое пригодилось бы им в лагере переселенцев. Здесь же можно было увидеть легкие навесы, собранные из подручных материалов. Обитатели этих легких жилищ - те, кому не хватило места в лагерях - бродили здесь же, но, в отличие от первых, завидев колонну, бросались ей наперерез. Если «бездомных» (как их здесь называли) вдруг оказывалось слишком много, им иногда удавалось остановить грузовики. Тогда они облепляли машины со всех сторон и различными способами пытались раздобыть продовольствие. Как правило, это ограничивалось протянутыми руками и громкими мольбами, но кто-нибудь обязательно пытался заскочить в кузов и похитить, что подвернется под руку. Уже через мгновение вокруг грузовика собиралось столько народу, что оставалось только удивляться, как много людей находится среди руин. Крики, непрерывные сигналы грузовиков, ругань водителей и полицейских сливались в один гам, от которого начинали болеть уши и голова. С толпой
оголодавших людей с трудом справлялась даже полиция, сопровождавшая колонну МЧС, и, если бы не она, половина груза была бы утеряна, даже несмотря не то, что это были медикаменты и донорская кровь.
        В той же части города, которую уже успели обследовать, полноправно хозяйничали экскаваторы и бульдозеры, пронзая воздух рычанием и, словно маленькие вулканы, выбрасывая в воздух струи черного и серого дыма. Работа строительной созидательной техники здесь имела какой-то зловещий оттенок и казалась Василию порождением демонических сил, пожиравших остатки разрушенного города.
        Большую часть города колонна быстро пересекла по специально расчищенной центральной улице, но ближе к концу её стали преграждать обломки зданий, смятые автомобили и глубокие еще не засыпанные трещины. Скоро этих преград стало так много, что грузовикам пришлось ехать не по прямой широкой дороге, а по узкой одноколейной тропинке, накатанной многочисленными предшественниками, ловко лавировавшей между препятствиями. Когда же завалы совсем перекрывали путь, тропинка сворачивала на соседние улочки и продолжала вилять между камнями и провалами уже там.
        Работы в этой части города только начинались, спасатели встречались гораздо чаще, иногда разбор проводился прямо у дороги, загораживая техникой и без того узкий проезд.
        Одна такая группа спасателей оживленно суетилась возле груды камней. Тут же стояла карета скорой помощи с распахнутыми дверцами. Ее пришлось объезжать с совсем уж черепашьей скоростью. Но благодаря этому Василию удалось увидеть, что все взоры участников устремлены на поваленную плиту, из-под которой вылезал спасатель и что-то тащил за собой. Двое коллег подстраховывали его, поддерживая плиту своими плечами, но своими спинами они закрывали весь обзор. Только когда уазик, подскакивая на камнях, проехал немного дальше, Василий увидел, что этим «чем-то» (или точнее «кем-то») оказался худой мужчина в светлой одежде. Он не двигался.
        Автомобиль вернулся на колею и начал набирать скорость, а мужчина все не подавал признаков жизни. Василий повернулся, чтобы продолжить следить за происходящим, но делать это было с каждым метром все сложнее.
        - Раненого достали, - прокомментировал заместитель, заметив любопытство священника и тоже обернувшись на секунду.
        - Как думаете, жив? - спросил Василий, не отрывая взгляда.
        - Жив, конечно. Из-за мертвого такую суету разводить не станут.
        Он немного помолчал и добавил:
        - Много легких построек. Поначалу так вообще погибших были единицы.
        - А сейчас? Больше?
        - Намного. Под завалами люди могут выжить только в течение первых трех суток. Обычно. Так что скоро такие случаи совсем редкостью станут. За всеми по-всякому не успеем.
        Отец Василий посмотрел на офицеров, затем медленно повернулся и тихо вдавился в спинку своего кресла.
        - Ничего! - по-отечески похлопал по плечу Василия врач. - Все путём будет. С нами теперь Бог. Верно говорю, батюшка?
        Василий словно очнулся ото сна: в самом деле, не подобает слуге Господа так раскисать.
        - Господь всегда с тем, кто творит благое.
        - Ну, вот вишь! - обрадовался врач и слегка толкнул в плечо Василия. - А я что говорю? Все будет путём!
        Тем временем колонна миновала город и помчалась среди полей. Затем начался красивый невысокий лес с раскидистыми деревьями. Дорога бежала вдоль небольшой извилистой речушки, то приближаясь к её коричневым глинистым водам, то отдаляясь, когда река делала излучины. Но Василий не смотрел по сторонам, он погрузился в свои мысли.
        Размышления длились, наверное, полчаса. За это время Василий не проронил ни слова, а спасатели сзади обсуждали дальнейшие планы, потом немного поговорили про местную природу и погоду, главврач рассказал забавный случай, который произошел с ним накануне, и снова разговор перекинулся на работу. Когда в салоне установилась тишина, Василий перегнулся через кресло и негромко, словно надеялся, что кроме него и полковника его никто не услышит, обратился к нему:
        - Алексей… Извините.
        - Георгиевич.
        - Алексей Георгиевич, могу ли я быть Вам полезен… Ну, то есть, в свободное от службы время? На раскопках или хотя бы на кухне?
        Балкин сделал вид, что удивился, но ответил сразу, видимо, он был готов к такому вопросу:
        - На кухне у меня штат полный, а вообще… Вообще лишние руки нам не помешают.
        Василий сел на свое место с облегчением от того ли, что нашел смелости задать это вопрос или оттого, что ему не отказали.
        Потребовалось несколько часов, чтобы колонна, наконец, прибыла в палаточный лагерь МЧС, расположенный на окраине еще одного разрушенного города. Первое, что бросалось в глаза - это колючая проволока вокруг лагеря и самый настоящий блокпост на въезде с двумя солдатами. На окраине палаточного городка располагался склад, обнесенный высоким забором из бамбука и венчавшийся сверху колючей проволокой.
        В центре базы спасателей стояла большая палатка - штаб, а рядом с ней - другая такая же, отведенная под полевую церковь. Возле палатки росло высокое раскидистое дерево с толстым стволом, и оно очень понравилось Василию. Слова главврача (Василий редко встречался с ним и, к своему стыду, до конца операции так и не узнал, как его зовут) оказали неожиданное вдохновляющее воздействие на него, а после разговора с полковником он был на гребне душевного подъема, полный надежд и стремления каждую секунду нести людям добро. В таком расположении духа ему нравилось определенно всё, и даже внешнему виду лагеря, больше похожему на концентрационный, он не придал значения.
        Глава VI
        С этого момента отец Василий стал полноправным членом спасательного отряда. С утра, отслужив положенные службы, он спешил в госпиталь или на руины, где помогал по мере своих возможностей. Еще до обеда проводил литургию и снова спешил туда, где была нужна его помощь.
        Через день после прибытия на счету священника появился первый спасенный. Случилось это так.
        В момент прекращения дождя, который редко переставал в это время, раздался протяжный громкий гудок - объявлялась минута тишины - особый момент времени, когда все работы прекращались, и спасатели прислушивались к звукам, доносящимся из-под завалов. Василий помогал растаскивать мусор, и этот гудок застал его с доской возле руин кирпичного дома. Как часто обычные люди, почитающие специалистов, стараются перевыполнить все данные им инструкции, так и священник тут же замер со своим грузом. Он стоял на груде битого кирпича, временами теряя равновесие, но боясь шелохнуться. Ему казалось, что даже дыхание его может помешать спасателям услышать спасительные для кого-нибудь звуки. И в этот момент, когда он сам превратился в слух, в нескольких метрах от него послышалось слабое шуршание. Василий прислушался - тишина. Затем звук повторился. Похоже, это не была крысиная возня! Василий аккуратно положил доску на землю и быстро, почти бесшумно, приблизился к источнику звука. Несколько секунд висела тишина, затем шорох послышался снова. Спешно убрав обломки кровли, он увидел кусок стены, а из-под нее то
появлялась, то исчезала тонкая кисть.
        Василий захотел позвать спасателей, но, вспомнив о минуте тишины, осекся и издал только короткое нечленораздельное «Э-э-э». Тогда он попытался самостоятельно приподнять стену, но в его движениях было много суеты и мало толка, однако именно эта суета и обратила внимание остальных. Подоспевшая помощь помогла разобрать завал, и их взору предстало тело хрупкого паренька лет шестнадцати-восемнадцати с маленькой головой и большим ртом. На нем была типичная для местных жителей юбка цвета хаки, желтая футболка и серо-синие резиновые шлепанцы. Почувствовав свежий воздух, паренек успокоился и закрыл глаза.
        На следующий день Василий специально заглянул на минутку в госпиталь, захватив с собой все вкусное из своего пайка. Парень крепко спал.
        - Ваш спасенный? - послышался вопрос из-за спины.
        Василий обернулся - перед ним стоял врач и вытирал руки о полотенце. Василий утвердительно кивнул.
        - Как он?
        - Хорошо. Теперь его жизнь в безопасности. Шустрый парень: сегодня два раза с постели соскакивал, пришлось даже успокоительное дать.
        Василий еще раз с отцовской улыбкой посмотрел на пациента, положил возле подушки гостинец и, выйдя из госпиталя, воздушным шагом полетел к разрушенному городу. И хоть на улице опять шел дождь, в душе у него сияло солнце и лилось пасхальное песнопение «Христос воскресе из мертвых…».
        Он спешил помогать пострадавшим, этим замечательным людям, которыми он даже восхищался. Несмотря на перенесенные потрясения, они были доброжелательными. Трудности повседневной жизни еще до землетрясения сделали их крепче, устойчивее, чувствительнее друг к другу и иностранцам. Это только в первые дни город был поглощен хаосом и страданиями, но уже через неделю, глядя на жителей, можно было предположить, что разруха - это обычное явление в этой стране. Люди спокойно восстанавливали дома, но в первую очередь - храмы и пагоды. И делали это с такой самоотдачей, что даже православный Василий счел бы за честь поучаствовать в восстановлении какой-нибудь буддистской святыни. Их души не были извращены попрошайничеством или иным вытягиванием денег из приезжих, пусть быт их был скромен, а порой и откровенно нищ. Быть может, окажись они на время в какой-нибудь процветающей стране, то и не смогли бы больше смотреть без слез на свою жизнь, но сейчас они принимали то, что давал им каждый день, а вечерами устраивали уличные игры, танцы, спектакли.
        Василий каждый день посещал в госпитале своего «первенца» до тех пор, пока паренька не выписали. Дальнейшая его судьба Василию была неизвестна. Скорее всего, он пополнил ряды «бездомных», ибо лагеря были и без того переполнены, а разворачивание новых ограничивали финансовые трудности и перегруженность немногочисленных аэропортов.
        Вместе с тем, с приездом отца Василия количество смертей резко уменьшилось, а люди, выгребаемые из-под завалов, чувствовали себя удивительно хорошо для тех, кто пролежал под камнями не один день. Больные и раненые поправлялись значительно быстрее. Опытные спасатели и врачи лишь пожимали плечами, и только главврач, завидев отца Василия, еще более весело, чем обычно, оглашал мысль:
        - Вот это я понимаю «с Божьей помощью»! Вас, батюшка, вообще везде возить надо с собой. Как талисман.
        В ответ святой отец скромно улыбался.
        Василий «крутился» целыми днями, так что к вечеру с трудом доползал до своего спального места, однако никогда до этого он не чувствовал себя столь нужным, как сейчас. Чуть свет он выбирался из своего спального кокона и перелетал с объекта на объект, от одной работы к следующей - туда, где он был нужнее всего. В своей церкви он окрестил несколько новорожденных и несколько новообращенных христиан; беседами через переводчика поддерживал людей; даже сдал кровь для женщины, которой раздробило ногу. И не знал он покоя, и не хотел его. Несмотря на усталость и тяготы, Василий был здесь почти счастлив. Счастлив, потому что даже одним только своим присутствием помогал десяткам, сотням тысяч пострадавших. Почти - потому что все же были погибшие, сироты, еще не все имели кров и средства к существованию.
        Но он даже понятия не имел, что происходит, стоит выйти за пределы влияния миссий спасателей, зачем такая усиленная охрана лагеря. Об этом он не задумывался, пока в лагере не произошёл ряд событий, повлиявших на судьбу всего человечества.
        Глава VII
        Уже давно закатилось за горы солнце, оставив землю на произвол мрака. Вечерний воздух наполнился множеством звуков, уже не раз слышанных, но всё ещё непривычных и загадочных. Огромная луна, пользуясь очистившимся от туч небом, с любопытством смотрела вниз на успехи, которых за день добились люди. Со стороны города яркими островками света, излучаемого прожекторами и фарами, выделялись места, где спасатели продолжали свою работу даже ночью. В ночном лагере жизнь тоже не останавливалась: некоторые палатки подсвечивались изнутри горящими лампочками, а по территории еле слышно перемещались люди, вполголоса обсуждая дела насущные. И только редкие проезжающие автомобили и не думали скрывать своё присутствие.
        В этот час не спал и Василий. Завершив службу, он вышел из церкви, трижды перекрестился с поклоном и широко зашагал в свою палатку, размышляя об увиденном и сделанном за сегодняшний день. Проходя мимо склада, он не сразу услышал шум, зародившийся где-то там, среди бесконечных рядов ящиков, бочек и коробок.
        Сначала это был всего лишь грохот одиноко упавшего сверху ящика. Затем послышались крики вооруженной охраны и на землю повалились целые стопки таких же ящиков, раскалывающихся о землю. Одиночный выстрел и последовавший взрыв гранаты вернули Василия на землю. Он остановился, как вкопанный, и повернулся лицом к забору. В ответ на взрыв раздалась короткая автоматная очередь, затем еще одна подлиннее, потом два автомата вместе. Через несколько секунд друг друга заглушали не меньше восьми автоматов, винтовок и пистолетов. Стрельба велась совсем рядом, примерно в тридцати метрах, но Василий стоял в полный рост, завороженный стрельбой, как кролик, загипнотизированный прыжками мангуста. Кто-то крикнул ему: «Ложись», - но стрельба заложила уши священника, и он не слышал ничего более.
        Скоро количество стрелков сократилось, а сам огонь уже не был таким шквальным и беспорядочным, каким казался в самом начале. Еще через минуту все затихло, звуки выстрелов прекратились так же внезапно, как и возникли. Наступила звенящая тишина, казалось, что стихла вся Азия, и только крики охранников доносились из-за забора.
        К центральному въезду на склад стягивались разбуженные люди. Подъехал военный джип, из которого выскочили офицер и двое солдат. Офицер что-то громко крикнул охранявшим въезд военным и в сопровождении своего конвоя стремительно скрылся на территории склада. Четверо медиков попытались проследовать с носилками за ними, но охрана жестом остановила их. У солдат были растерянные лица, и они постоянно оглядывались. Похоже, что происшествие на складе тоже было для них загадкой.
        Минуты тянулись. Природа начала отходить от шока: снова затрещали, запели насекомые, снова издалека донеслись пронзительные крики птиц, и ветер, набравшись смелости, принялся раскачивать травы и ветви деревьев. Среди людей тоже уже слышались переговоры и звучные распоряжения начальства.
        Первым из склада вышли два охранника. Один из них прикрывал рукой левое ухо - из-под руки текла кровь. Второй шел справа от него и аккуратно придерживал своего товарища за плечо. Пострадавшего усадили на землю недалеко от входа - врач начал его осматривать.
        Затем под руки вывели другого человека - по-видимому, одного из нарушителей - в шортах и рубашке с коротким рукавом. Человек был бос, его поджатая правая нога также была окровавлена. Стараясь поспеть за быстро идущим конвоем, он совершал широкие прыжки на здоровой ноге, повисая в эти моменты на руках охранников. Вид у нарушителя был напуганный, казалось, что он вот-вот зарыдает. Сзади, заложив руки за спину, следовал прибывший офицер. Мрачный, он с недовольством рассматривал собравшуюся толпу и изредка бросал свой суровый взгляд на спину пленника.
        Человека посадили недалеко от раненого солдата и позволили врачам осмотреть его. Офицер не стал дожидаться, пока медики закончат свое дело, а, встав напротив пленного, приступил к допросу. Преступник почти неотрывно смотрел на свою рану, лишь на мгновение переводя свой жалкий взгляд на офицера. Отвечал он тихо, постанывая, запинаясь и делая долгие паузы.
        Вскоре к ним подошел Балкин и представился через переводчика, хотя это было излишним - полковника здесь знала каждая собака. Переводчик - невысокий местный студент, который частенько подменял штатного переводчика - не был профессионалом, поэтому всегда очень волновался и говорил с сильным акцентом, старательно произнося каждое слово.
        - Госьподин капитан говолит, сьто эти люди попали в скляд, - отвечал он за офицера. - Когда охлана их насьля, они блосать… Блосили гланата и начали стелять. Их била семь человек: тли безяли, еще тли убили охлана.
        - Они кто? Откуда у них оружие? - встревожился полковник.
        - Госьподин капитан говолит, сьто недалеко взолвался военный склады. Олужие… Летело… Воклуг далеко. Много его собилают. Есё много воклюг… Повстанцы. Госьподин капитан говолит, сьто их пледупледили, недавно воолузоные люди напали на английский спасателя. Там убили два человека. Поэтому они усилили охлану.
        Как бы в подтверждение вышесказанного, солдаты начали выносить тела убитых и складывать в сторонку. Видимо, испугавшись, что его примут за простого разбойника, плененный начал громко рыдать, протягивая руки к офицерам, моля о пощаде. Переводчик продолжал переводить:
        - Он говолит, сьто он не убийца, у них нет дома. У него семья. У него тли дети. Ему нечем их колмить… Ему пледложили пойти за плодуктами и он пошел… Он не стлелял. Ему сказали, сьто все будет холосо. Он плосит отпустить его, потому сьто его семья голодиный… Он не знает, как они будут жить, если его алестуют.
        Арестованный окончательно сник и зарыдал.
        Увидев недалеко от себя святого отца, полковник покинул общество капитана и встал возле Василия. Они стояли молча, грустно наблюдая за тем, как солдаты вынесли второго, третьего убитого, как подъехала полицейская машина, как затолкали в нее арестованного. Стояли, слушая комментарии окружающих, наблюдая за той суетой, что поднялась вокруг этого события. Стояли, когда все начали расходиться.
        Наконец полковник прервал молчание, печально отметив про себя:
        - Мда… Вот оно как в жизни бывает.
        - Господи, прими их души грешные, - тихо произнес Василий.
        От этих слов полковник стал пунцовым. Он повернулся к священнику лицом и некоторое время возмущенно таращился на него.
        - Грешные?!! Да что Вы несете, святой отец? - наконец, взорвался он. - Вы знаете, что этим людям пришлось перенести? Не знаете! Откуда Вам знать? Вы, батюшка, хоть раз были в их шкуре?! Вы вообще в состоянии их понять?! Это вам не семинария, итит вашу… А я за свою жизнь насмотрелся на все это выше крыши! И я их понимаю!
        Окружающие с изумлением смотрели на Балкина. Те, кто уже успел вернуться в свои палатки, снова вылезли из них. А полковник продолжал:
        - Господа своего вспоминаете! А почему все это произошло?
        - На все воля Божья… - только и нашелся сказать Василий. Он был ошарашен такими неожиданными переменами в полковнике, и к тому же это был, наверное, первый случай в его жизни, когда на него кричали, а к этому Василий был не готов.
        - «Воля» или «произвол»? Одно уточнение, святой отец.
        - Господь знает о всех наших нуждах, но он заботится в первую очередь о душе… Все ради нашего спасения… - священник говорил сбивчиво и тщетно пытался выискать в голове доводы.
        - О чьих душах он печется?! - громко оборвал его полковник. - Это, значит, он вот так к спасению ведет? Или он о наших душах печётся? - Балкин обвел пальцем лагерь спасателей. - Так о них беспокоиться нечего. Я лично, батюшка, 20 лет людей из-под завалов да из воды вытаскиваю. То, что я мог этим искупить - уже искупил.
        Полковник отвернулся в сторону, словно закончил речь, но уже через секунду продолжил, на этот раз говоря тише, но напряженнее.
        - Вот скажите мне, святой отец, о каком спасении души может идти речь, когда мать теряет своего ребенка? Когда она руки на себя готова наложить? Уж не хотите ли вы сказать, что она за это должна Бога благодарить? А здесь? Ведь и воровство, и мародерства, и убийства, и все остальное, что здесь происходит не от жиру, а оттого, что людям элементарно жрать нечего!
        Священник стоял молча, а Балкин, выпустив пар, закончил свой монолог минорным тоном:
        - Бросьте, святой отец. Свои проповеди оставьте бабулькам со свечками, а мне этого не надо. Идите к себе. Спокойной ночи.
        Он стремительным шагом направился в направлении штаба. Ему было стыдно за то, что он сорвался и поэтому хотел поскорее скрыться с глаз. Какой-то человек подскочил к нему со своей бумаженцией - полковник только мельком взглянул на документ и снова разразился криком, выясняя, где тот целый день шлялся, и требуя, чтобы каждый занимался своим делом и в положенное время. Но всё же подпись поставил и в еще более скверном расположении духа удалился в палатку.
        Василий стоял и, глядя на покойных, обдумывал слова полковника. Тела лежали рядком, ничем не прикрытые. Скудный свет от лампочки, освещавшей въезд на склад, почти не захватывал их, но луна неплохо справлялась с этой задачей сама. В картине этой ничего примечательного для него уже не было: каждый день он видел подобную картину. Чувствительный до чужой боли Василий уже привык к ней. Нет, ему не было наплевать на все эти жертвы, но он был как лесник, углублявшийся в былые дебри сгоревшего леса - сначала мучительно страдавший от вида почерневших голых стволов, но постепенно свыкнувшийся с печальным зрелищем, более не терзая себя поминутным осознанием случившегося. Жалеть нужно было живых. Ведь именно им сейчас приходилось труднее всего.
        Взгляд священника зацепился на теле справа: среди тёмных ночных красок оно выделялось своей одеждой - желтоватой, как потускневшее солнце. Святой отец медленно подошел к убитому и взглянул в его лицо. Как и в тот памятный день перед ним с закрытыми глазами лежал паренёк - тот, которого нашел Василий под обломками.
        Василий тоскливо глядел на него, а в голове его блуждала мысль о том, что весь его дар, все чудеса медицины здесь ничем не помогут. Ведь они ровным счётом ничего не меняли. Спасённые люди продолжали страдать и гибнуть. «Хорошо. Теперь его жизнь в безопасности…» - вспомнились слова врача.

«Какая чушь!» - подумал священник и поднял к небу глаза.
        - Господи, за что ты меня так испытываешь?
        Василий залез в палатку и попытался уснуть, но сон не шёл. Повертевшись час, он выбрался наружу и прошёлся по лагерю между палатками. Свежий воздух придавал легкость дыханию и мыслям. Василий пошёл в другую сторону, сделал крюк, вернулся назад. Сна так и не было, а возбуждение только возрастало. Проходя мимо склада, Василий замедлил шаг и, глядя на забор, попытался представить жизнь людей, вынудившую их пойти на этот поступок. Странно, но до этого сытый, одетый, согретый и имеющий кров хотя бы в виде палатки, он наивно полагал, что этим же обладают все, что нужно только извлечь тех, кто ещё остается под завалами, и жизнь сама вернётся в прежнее русло. Добродушие и открытость жителей, их вечерние развлечения обманули его. Жизнь оказалась сложнее и коварнее. Ветхая лачуга - лачуга идей, в которой «страдания очищают человека», лачуга, в которой он искал приют от размышлений - эта лачуга разлетелась. Разлетелась, как карточный домик от резкого порыва ветра.
        Тел уже не было. У въезда на склад под фонарем стояли Балкин, Исаков, завскладом и еще пара каких-то людей, которых Василий до этого видел лишь мельком. Они смотрели в журналы, тыкали пальцами в строчки и подсчитывали ущерб от инцидента. Рядом были сложены ящики, банки, тряпки, агрегаты, видимо, требовавшие ремонта или списания. Балкин, как обычно, слушал и смотрел в бумаги скучающим взглядом. Увидев прогуливающегося Василия, он отдал журнал Исакову и направился к священнику.
        - Я прошу извинить меня за сегодняшнее, - сказал он. - Просто сорвалось.
        Василий понимающе кивнул головой. Полковник пошел с ним рядом.
        - Просто… Просто вчера был на совещании, там нам ситуацию обрисовали. В целом. Ну и в нашем регионе тоже. Вот и сорвался. Никогда со мной такого не было.
        - Но ведь Вы же говорили, что операция очень успешная.
        - Так-то оно так, - поморщился полковник, - но видите ли… Вытащить из-под руин - это одно, но пострадавших нужно накормить, обеспечить каким-никаким жильем, медицинским обслуживанием. А это мы сделать не можем: регион слишком большой и пострадавших много.
        Он помолчал, а затем продолжил, как бы отвечая на вопрос священника:
        - Лагерь. Что лагерь? Лагерь не может охватить и десяти процентов населения. И это еще здесь, в крупном городе, а в глубинке дела хуже. Туда мы еще не добрались. Народ перешел на подножный корм, охотится на всё, что двигается, - он сорвал какую-то длинную былинку и с размаху стегнул ею под ногами. - Ну, а сколько мы можем кормить? У нас ведь запасы тоже не бесконечные. Ну, покормим мы эту ораву еще месяц, другой. Потом всё. А когда еще следующий урожай поспеет? Да и хватит ли его на всех? Вот и получается: сегодня выкапываем, а завтра их обратно в землю закапывать будут. Хотя нет, они же кремируют… Ох.
        Он тяжело выдохнул, и они еще немного прошлись молча, затем Балкин извинился и вернулся к своим обязанностям, а Василий опять погрузился в мысли и пошел дальше, особенно не разбирая куда. Душа его требовала простора. Он вышел, почти выбежал из лагеря, но и там, в разрушенном пригороде, было слишком тесно. Неприятное ощущение давило грудь и душило его. Стремительным шагом он направился прочь от города, и только когда перед ним открылся простор долины, он остановился, и тревожные мысли покинули его.
        Перед ним открылся поразительный по красоте пейзаж, не восхититься которым было невозможно. Лунный свет ярко освещал долину и буддистские ступы, стоявшие возле дороги, особенно одну, ближайшую к священнику - высокую и покрытую золотой краской. И этот магический лунный свет, и красота ступы, и контрастные очертания гор, и простор раскинувшихся рисовых полей, и темные курчавые кроны деревьев вокруг, и даже пронзительный крик птиц - всё вмиг изменило его душу. Еще мгновение назад он был близок к отчаянию, и вот Величие Мира, Величие Жизни раскрылись пред ним в полной мере. Он чувствовал такое воодушевление, как если бы пред ним с небес спустился Христос. Василий рухнул на колени со слезами на глазах, и из уст его полились молитвы. Это были молитвы, вытекавшие из ран его сердца, в них он просил за умерших и за тех, кто выжил, за всех людей на Земле, живущих и еще не рожденных, за больных и здоровых, за богатых и бедных. Он умолял прекратить людские страдания и помиловать их.
        В самый разгар его молитвы раздались раскаты грохота. От испуга Василий вздрогнул и вскочил на ноги. Увиденное зрелище изумило его еще сильнее, чем лунный пейзаж: на фоне чистого неба среди полей из земли вырывались яркие молнии! Взвившись вверх, они растворялись в воздухе, а место, откуда они появлялись - небольшой пятачок диаметром в два метра - искрило, как бенгальский огонь. В центре этого пятака стоял, как сперва показалось Василию, невысокий столб, но через несколько секунд разряды прекратились, и «столб» качнулся и двинулся к нему.
        Сердце Василия продолжало колотиться, в голове была путаница из-за всех душевных потрясений, приключившихся с ним за этот вечер. Он даже подумал: не чудится ли ему всё это? Но «столб», тем временем, приближался, и становилось ясно, что это человек. Вода и зелень на рисовом поле почти скрывали его ноги и замедляли его шаг. Он шел неторопливо, размеренно, зацепив руки большими пальцами за пояс и прижав локти плотно к телу. Человек вышел из болота и пошел быстрее уверенной походкой. Остановившись в десяти метрах от священника, человек попытался сделать еще шаг, но что-то как будто мешало ему.
        - Can I help you? - спросил Василий. Английский он знал не очень хорошо, но местного языка он не знал вообще. Аборигены, в свою очередь, не знали русского, а вот на смеси английского и языка жестов иногда удавалось наладить кое-какие контакты.
        Пришелец молчал, и священник сделал несколько шагов к нему навстречу. Луна осветила фигуру незнакомца: это был невысокий человек, имевший, как пишут в протоколах, «славянскую внешность», был он одет в армяк, под которым виднелась изодранная темная, скорее всего красная, косоворотка. Снизу на нем были широкие шаровары, прожженные в нескольких местах и заправленные в истоптанные сафьяновые сапоги. За широким желтым поясом пришлого красовался огромный изогнутый кинжал. У него были прямые недлинные волосы каштанового цвета и окладистая аккуратно постриженная бородка. Лицо ночного гостя выражало смирение, даже вину, но еще более несчастным его делала поразительная бледность - такая бледность, какой отцу Василию отродясь не доводилось видеть.
        - Доброй ночи, - на чистом русском ответил пришлый и еле заметно поклонился.
        Священник насторожился: он чувствовал какую-то необъяснимую опасность, но, тем не менее, выдержал паузу и снова спросил:
        - Могу я Вам чем-нибудь помочь?
        Мы оба можем помочь друг другу, отец Василий. Да, я Вас знаю, - прочитал удивление на лице священника незнакомец. - Поверьте, там, откуда я прибыл, вы весьма известны.
        Кто Вы?
        Я - бывший разбойник Яков Афанасьев, - представился незнакомец, - но чаще меня называли Яшка Каин, и вся Волга дрожала при упоминании моего имени. В свое время я загубил много душ и за это жестоко поплатился: все кончается, пришел конец и моей жизни, а за нее мне было уготовано место только в аду. Правда, за прижизненные «заслуги» я у Сатаны на особом счету, но всё же ад - это ад.
        Яков рассказывал свою жизнь как поэму - похоже, он долго готовился к этой встрече. Закончив, он тяжко вздохнул и смиренно опустил взор. Все в нем было напускное: и слова, и жесты, и выражение лица.
        - Так Вы… Призрак? - недоверчиво спросил Василий, вглядываясь в него: Яков не светился, не был прозрачным и, если бы не бледность, то легко мог бы сойти за обычного человека.
        - Ммм… Не совсем. Призраки - это неприкаянные души, а я к вам из ада. У меня есть плоть, оболочка, но она ничего не чувствует, ей не нужен воздух, и сердце в ней тоже не бьется.
        - Зачем же она? - в растерянном недоумении спросил отец.
        - Ну, в ней меня все видят, все слышат, а не только избранные. Оболочка, что… Пустое, вот вдохнуть в нее жизнь - это уже проблема. И это, как раз, относится к делу.
        - И какое у Вас ко мне дело?
        - Я краешком уха слышал, что вы только что просили у Господа для людей освобождения от всех страданий. Я бы мог Вам в этом подсобить.
        Отец Василий насторожился сильнее. В словах разбойника чувствовался подвох.
        - В ад попадают не только разбойники с большой дороги, но и вполне умные люди. Там у них неограниченное время для размышлений и неограниченные возможности познать всю сущность материи. Некоторые приобретают ученость, с которой не сравнится ни одна академия наук. В тайне от Хозяина я уже объединил несколько таких умов и готов представить хоть сейчас плод их совместного творчества - совершенные знания, которые спасут людей от всяких бедствий. Представьте себе, я дам людям то, до чего они еще не скоро дойдут собственным умом, и избавлю их от страданий уже сейчас: от нужды, воин, голода, болезней. Всего этого больше не будет!
        Священник задумался.
        - Что Вам нужно взамен?
        - Я хочу выйти из ада, - Яшка приложил свою правую ладонь к груди и умоляющими глазами посмотрел на священника.
        - Но как я могу Вам помочь?!
        - Вы на особом счету у Бога, - разбойник заговорил тихо, словно боялся, что его могут подслушать. - Уж не знаю почему. Так, может быть, если вы замолвите за меня словечко, он и вытащит меня из преисподней?
        - Неужели, Яков, Вы действительно думаете, что Он вот так возьмет и впустит Вас на Небеса?
        - Да я не прошу меня в рай забрать! Я понимаю, что грехи меня туда не пустят. Я прошу, чтобы он оживил эту плоть, чтобы я получил второй шанс, а я уж искуплю свою вину и в назначенный час предстану пред ним чистым! Уж теперь-то я знаю, что почём.
        Святой отец серьезно задумался. От Дьявола и его сторонников можно было ожидать чего угодно, но уж очень искренними показались последние слова Яшки Афанасьева.
        - Решайтесь, - торопил священника разбойник. - Я не могу долго отсутствовать. Хозяин может меня хватиться в любой момент, и тогда мне несдобровать.
        - Это сложное решение, - сурово ответил священник. - А каковы гарантии, что Вы не обманете?
        - Мы заключим договор. Нерушимый договор.
        Священник вновь задумался:
        - Значит, я молю Господа, чтобы он вновь вернул Вас к жизни, а Вы предоставляете миру научные чудеса. Так?
        - Так.
        - Это все условия? Больше ничего нет?
        - М-м-м… Есть еще одно, - помявшись, сознался разбойник. По всей видимости, он совсем не хотел говорить об этом. - Природа не терпит пустоты, а посему, когда я покину преисподнюю, мое место должны будете занять Вы.
        Священник выпрямился и напрягся от макушки до пальцев ног: так вот оно что! Дело приобретало иной оборот. Признаться, еще минуту назад он готов был идти за людей хоть в пекло, и вот ему представилась такая возможность, но он был уже не уверен, что хочет этого. И не потому, что боялся адских мук (вернее, не только поэтому), но потому, что сама сделка казалась ему подозрительной.
        - То есть Вы предлагаете мне продать душу?
        - Акстись! - воскликнул Яков. - Мне-то зачем твоя душа? Мне бы свою спасти.
        - Нет, - категорично ответил Василий после небольшого раздумья.
        - Что такое? - недовольно спросил «беглец», словно Василий изводил его своими капризами.
        - Я не могу претендовать на изменение порядков, установленных Господом. Раз все так происходит, значит, на то Его воля.
        - Вот оно, поповское мракобесие! - негодовал Яков. - Выходит, всё, что придумывали ученые мужи с начала времен - это «изменение порядков»? Я ведь предлагаю всего лишь изобретения! И за что? Только за второй шанс.
        - Нет, - повторил Василий.
        Яков некоторое время с ненавистью смотрел на священника, возмущенный его упорством, но затем взял себя в руки и заключил:
        - Ладно. Думай пока. Я еще приду за ответом.
        Разбойник развернулся и быстро пошел назад. Через несколько шагов трава вокруг него вновь заискрилась, и молния, вырвавшись из земли, ударила в Якова, не оставив от него ни следа.
        Глубоко потрясенный священник побрел в палатку. Весь следующий день он находился под впечатлением от этой необычной встречи. А затем начал раздумывать о правильности своего решения. И чем больше он думал, тем сильнее крепла в нем уверенность в собственной правоте. В конце концов, в нем даже зародилась гордость, что он устоял перед таким действительно дьявольским искушением.
        Глава VIII
        Так прошла неделя. Город к этому времени уже был практически разобран, и отряды готовились к завершению этого этапа работ. А между тем вооруженные нападения стали происходить чаще. Больше всего от разбойничьих групп страдали «бездомные», но, собравшись в крупные банды, разбойники отваживались нападать и на колонны с провизией. Теперь колонны сопровождал усиленный военный конвой, а лагеря спасателей охраняли «голубые каски». И, тем не менее, угроза вооруженного нападения постоянно висела Дамокловым мечом и увеличивалась день ото дня.
        Помимо нападений, в окрестностях города то там, то здесь возникали вспышки заболеваний. Сотрудники МЧС и местная наемная сила вынуждены были целыми днями ходить в марлевых повязках, снимая их только во время еды и сна.
        Но были и положительные моменты: восстановили много дорог и пару дополнительных аэропортов, а, значит, улучшились поставки. Лагерь пострадавших вырос почти вдвое, вместе с ним увеличился приход отца Василия. Во время служб походная церквушка набивалась так, что нельзя было и продохнуть, но и в таком состоянии она не вмещала и половины всех прихожан - большинство верующих выстаивали службу снаружи, внимательно прислушиваясь к доносящимся песнопениям отца Василия. Среди них были и православные спасатели, и местные католики, и новообращенные, и даже буддисты.
        И вот как-то утром, после окончания каждодневной утренней службы, когда народ уже начал выходить из палатки, снаружи донесся гул негромких разговоров. Василий вышел - толпа расступилась перед ним. На земле без сознания лежала худощавая местная женщина лет тридцати пяти. Василий знал её: она работала при госпитале и, не понимая ни слова по-русски, частенько слушала службы и проповеди, а недавно окрестилась, изменив свое имя на Мария Мин.
        Она лежала на земле, и голову её приподнимали чьи-то руки. Появилась врач и сунула ей под нос ватку с нашатырем - женщина немного отпрянула, приоткрыла пустые усталые глаза и ослабевшей рукой попыталась отодвинуть от себя руку врача.
        - Я знаю её, это Мария, - сказал кто-то в толпе. - Она при госпитале работает. Семья у нее большая, а муж погиб. В лагере им места не досталось, так чтобы детей кормить, она днем у нас санитаркой работает, а вечерами - прачкой.
        - Когда же она спит?
        - А Бог её знает.
        - Нужно отвести её в госпиталь, - серьезным тоном заключила врач.
        Отец Василий вызвался помочь, и они втроем осторожно двинулись к госпиталю, периодически останавливаясь по пути, когда от головокружения Мария валилась на руки сопровождающих.
        В госпитале в этот ранний час царило оживление: здесь стоял десяток крытых «Уралов», среди которых только два имели на своих бортах красные кресты, остальные же являли собой обычные грузовики, какие использовали для перевозок. Между палатками и «Уралами» бегали поджарые смуглые грузчики и забрасывали в кузова какие-то коробки. Рабочие в это время раскатывали по земле новые палатки.
        Навстречу троице вышли главврач мобильного госпиталя и подполковник Исаков. Они о чем-то озабоченно говорили, но, увидав священника, Исаков приободрился и указал на него:
        - А вот отца Василия берите с собой.
        - Отец Василий, поедете с нами санитаром, - не то спросил, не то констатировал главврач.
        - Всегда готов. А что случилось? - спросил священник.
        - Мелиоидоз, - спокойно ответил Исаков, словно говорил о простуде. - Какой-то особый штамм.
        - К востоку нашли деревушку «бездомных», - добавил главврач. - Надо осмотреть жителей, больных госпитализируем. Мне позарез нужны помощники, а приходится еще оставлять людей, чтобы встречу организовали. Сам еду.
        - Конечно же, я с вами!
        - Ну и ладушки. Залезайте сюда, скоро отправляемся.
        Василий бегом переоделся и, вернувшись, привычно заскочил в кузов. Кузов не был оснащен скамьями, и Василий уселся прямо на полу возле кабины, а чтобы в поездке не биться головой, снял рубашку и, свернув, проложил за затылком.
        В кузове уже сидели два местных работника, один из них - здоровый молодой парень с непропорционально маленькой головой - сидел у кабины, вольготно раскинув ноги и занимая почти полкузова. Другой - сухой, но крепкий старик - скромно примостился в стороне и тихо напевал себе что-то под нос приглушенным марлевой повязкой голосом. Через минуту в кузов заскочил молодой солдат и серьезно, даже сурово, осмотрел присутствующих. Он снял штурмовую винтовку с плеча и устроился возле выхода. Грузовики заворчали и двинулись в путь.
        Дорога была долгой, но не утомительной. Заросшие густым лесом крутые горы, рисовые террасы, быстрая широкая река - всё это увлекало взор Василия, который дальше города почти не выходил. Он бы пересел ближе к выходу, но знал, что солдат этому помешает, и поэтому довольствовался теми видами, что открывались ему сзади. Неудобства доставляли только бесконечная тряска на раскатанной бугристой дороге и духота.
        Как только «Уралы» покинули пределы лагеря, здоровяк стянул с лица марлевую повязку, уронил голову на грудь и уснул. Старик всю дорогу так и просидел на корточках, напевая песни. Глядел он, в основном, на пальцы своих ног, изредка бросая недоверчивые взгляды на священника, либо философски рассматривал голубое небо. Конвоир не обращал ни на кого внимания и сохранял чрезвычайную бдительность, периодически высовываясь из кузова и озираясь по сторонам. Винтовку он держал на изготовку, словно вот-вот ожидал нападения, а когда старик попытался пересесть ближе к выходу - громко прикрикнул на него и жестом велел вернуться на своё место.
        Часа через три грузовики добрались до места назначения. Это оказался разрушенный городок, до которого ещё не добралась ни одна международная спасательная команда. На руинах городка стояли несколько сотен домов, но только десяток жилищ представляли собой постройки в традиционном понимании этого слова, остальные же: шалаши, тенты, палатки и прочие сооружения - были возведены на скорую руку из подручного материала. Было здесь и несколько палаток с символикой Красного Креста. Как они здесь оказались, оставалось только догадываться.
        Деревушка казалась вымершей, однако стоило грузовикам остановиться на её окраине, как их тут же окружили десятки жителей. Полагая, что привезли продовольствие, изголодавшиеся люди напролом лезли в кузова, не столько стремясь поскорее получить свой паёк, сколько опасаясь, что им ничего не достанется, и солдатам потребовалось немало усилий, чтобы сдержать их натиск.
        Между тем, врачи разделились на группы и приступили к осмотру деревни. Обходя жилища по порядку, они обнаруживали почти в каждом одного, а то и двух-трех больных. Больные лежали на кусках ткани, заменявшей им постель, или на бедной подстилке из сухой травы. В лихорадке, с обильным кашлем, учащенным дыханием, с сыпью по всему телу, с гнойниками и нарывами, они были во власти болезни и редко хоть как-то реагировали на врачей. Сильный озноб, кровь из носа, кровавая рвота… Зрелище это вызвало у священника такой же всплеск сострадания, как и первая встреча с разрушенным городом. Порой отцу Василию казалось, что у него самого поднимается температура, и он теряет сознание.
        А главврач привычно ходил с переводчиком и медсестрами от постели к постели. Впервые за все время Василий видел его не задорным, а очень серьезным. Медсестры спешно записывали на бумажках термины, которыми он сыпал, шариковыми ручками указывали рабочим, кого нужно унести, быстро и ловко проводили процедуры.
        - Так, этого в грузовик, этого тоже… Лимфангиит, обширный кожный абсцесс… Температура какая? Раствор цефтазидима готов? Поставьте… У этого, похоже, тоже септическая форма - в грузовик. Дальше… На что жалуется? Голова болит? Спросите, глаза болят? Так… Так…Ещё что? Похоже, менингит - в грузовик. Пойдемте в следующий дом… Что у нас здесь? Пневмония с выраженным тахипноэ. Этому цефтазидим и имипенем-циластатин. Когда привезем - срочно на рентген, и сообщите, чтобы приготовили еще один операционный стол… В грузовик его… Регионарный лимфаденит… Множественные пустулы на коже… В грузовик… Цианоз… Гнойный артрит… Некротическая пневмония… В грузовик… Смерть от инфекционно-токсического шока…
        Сначала забирали всех, затем только с острой септической формой. Больных оказалось гораздо больше, чем ожидалось, и через полчаса санитары сообщили, что больных класть некуда. Тогда всё стало ограничиваться осмотром и уколами антибиотиков. Когда закончились и они, колонна двинулась обратно.
        Больные плотно лежали в кузове, и Василию пришлось на цыпочках пробираться к своему месту, аккуратно втискивая ногу между руками и ногами людей. Здоровяк снова вскоре уснул, но на этот раз в марлевой повязке, старик все также флегматично сидел у правого борта и смотрел на больных и небо. Василий завидовал им, ибо снова чувствовал беспомощность и личную вину за случившееся.
        Солдат бдел. И, как оказалось, не напрасно: пока врачи обходили дома, а солдаты отгоняли «бездомных», двое мальчишек убежали в лес к вооруженным людям и сообщили, что в деревню прибыли машины, на которых привозят еду и прочие полезные вещи, но только эти вещи не раздают, а, напротив, всех отгоняют.
        Колонна уже отдалилась от поселения, когда возле нескольких автомобилей раздались оглушительные хлопки, за ними последовали автоматные очереди. Одна из очередей прошлась по грузовику Василия, и сраженный здоровяк, так и не проснувшись, медленно сполз на пол. Грузовик съехал с дороги, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, проехал немного, вздрогнул и остановился, продолжая рычать.
        Началась перестрелка, солдат выпрыгнул из кузова, за ним с криком выскочил старик. Василий выбрался последний и в растерянности побежал к кабине - переднее левое колесо грузовика оказалось разорванным, а сам автомобиль уткнулся в дерево. Из разбитого окна безжизненно свисала окровавленная голова белобрысого шофёра.
        Священник бросился к заднему борту и, прилагая все усилия, начал открывать его. Замки давались с трудом, заедали и коротким визгом возвещали о крайней степени возмущения от того, что какой-то непосвященный вообще посмел прикоснуться к ним. Из леса отовсюду велся шквальный огонь. Где-то совсем рядом с головой свистнула пуля и ударилась о металл.
        Колонна выходила из-под огня, аккуратно объезжая подбитые автомобили. В тот момент, когда Василий уже вытаскивал первого больного, рядом притормозил последний грузовик, и санитары замахали священнику руками:
        - Брось! Сюда скорее.
        Василий растерянно посмотрел на больного, затем на санитаров и снова на больного.
        - Бросай ты его! Ничего с ними не сделается!
        Василий затолкал больного назад и бросился за грузовиком. Санитары мигом подхватили его под руки, и священник вновь очутился под душным брезентом. Вскоре здесь же оказались солдаты, прикрывавшие отход колонны.
        - Фу, - с облегчением выдохнул высокий санитар с узким лицом и длинным носом, когда грузовик вышел из-под обстрела и, оглядевшись по сторонам, заметил священника.
        - Чего ты там застрял? - с негодованием набросился он на святого отца. - Тут пристрелят - раз плюнуть, а этот еще с больными возится. Чего они им сделают? Им шмотки нужны и продовольствие, а больные им до лампочки. Сейчас утихнет, вернемся и заберем их.
        Колонна на повышенных скоростях уходила от разбойников, оставив на месте нападения два грузовика. Водитель второго «Урала» сидел здесь же с окровавленной рукой, и пока молодая санитарка обрабатывала его рану, взахлеб рассказывал о своих злоключениях, истерично посмеиваясь:
        - Я сижу и вдруг - ба-бах! Сначала ничего понять не могу. Потом фьють-фьють - стреляют в меня. Я ключ поворачиваю - машина даже не чихает, я за дверь, а ее от взрыва заклинило! Ой, - вскрикнул он, потому что санитарка дезинфицировала рану. - Пули, блин, бьют над самой головой. Все думаю - каюк! Ха-ха. Ну, развернулся, да как долбану по двери обеими ногами, а потом выскочил и чесать. Ха-ха…
        Водитель залился задорным смехом, и хотя ничего смешного в этой ситуации не было, он был счастлив, что смерть его уже за горло схватила, да он от нее увернулся.
        Василий из-за нехватки места стоял, широко расставив ноги и держась руками за металлический каркас над головой, поддерживавший брезентовый тент. Он смотрел в небо, и ему так хотелось увидеть в нем облако. Большое и белое. Но в просветах между ветками виднелись только небольшие тучки, рваные, как старая тряпка.
        Отъехав на безопасное расстояние, колонна остановилась и выждала час, после чего вернулась к оставленным машинам. Разбойники действительно ничего не сделали больным, зато от самих грузовиков оставили одни разобранные каркасы: унесли все, даже двери и сиденья. Пристроив кое-как больных в уцелевшие машины, спасатели продолжили путь назад.
        Помимо здоровяка и водителя Шуры, в бою погибла медсестра Женя Арефьева, двое солдат были ранены, один - тяжело.
        В лагерь колонна вернулась поздно вечером. Когда больных разместили по новым палаткам, Василий направился к церкви. Недалеко от палатки к нему неожиданно вышел невысокий человек.
        - Здравствуйте, святой отец.
        Василий вздрогнул: это был Яшка Каин. Он по-прежнему был одет в свое устаревшее одеяние, бледен, но на этот раз гораздо более самоуверен.
        - Подумал над моим предложением? Сегодня хороший день.
        Василий медлил с ответом. Еще сидя в грузовике, ему пришла мысль, что зря он отказал Якову, но теперь перед лицом посла Ада он снова спасовал.
        - Чего молчишь? - вспылил Яшка. - Думаешь, ты своими молитвами шибко людям помогаешь? Что ты им сделал? Ничего! И ничего не сделаешь, потому что дар свой по мелочам тратишь!
        Василий сделал глубокий вдох и на выдохе выдавил из себя:
        - Хорошо. Я согласен.
        - Ай, славненько! - обрадовался Афанасьев.
        - Кровью нужно подписать?
        - Ха-ха, - засмеялся в ответ тот. - Это здесь, на Земле нужны подписи, мы же с тобой заключим нерушимый договор. Ты только дашь на него свое благоволение.
        Разбойник вытянулся, поднял высоко подбородок и торжественно, будто читал царский указ, продекламировал:
        - «Мы, Иаков сын Афанасия и отец Василий, заключаем сей договор, по которому молитвами Василия я обретаю вторую жизнь и через то - свободу от Преисподней. Взамен оного, обязуюсь передать людям неведомые до того знания и изобретения. Василий же, окромя вышесказанного, обязуется занять мое место в Аду. Договор считается целостным и любое отклонение от него делает его недействительным. За сим, аз - Афанасьев Яков - даю свое согласие».
        - Согласен с договором, - произнес отец Василий, и, словно в подтверждение его слов, раздался оглушительный раскат грома.
        - Теперь молись по мою душу, святой отец, а уж когда твоя часть будет выполнена, я вернусь.
        Довольный собой Яков ударил руками по ногам и крикнул нараспев:
        - Эх, не горюй по мне земля-матушка: скоро воротится на тебя вольный ветер, ясный сокол.
        И земная молния охватила разбойника ярким свечением, вмиг превратив его в пепел. Удар был такой силы, что священника отбросило назад, и он потерял сознание.
        Глава IX
        Василий очнулся на каталке. Вокруг были железные стены и ящики, закрепленные на своих местах ремнями. Болела голова. Наверху ни тускло, ни ярко горели лампочки, стоял негромкий монотонный гул, который Василий сперва принял за шум в голове, но, прислушавшись, понял, что это работают двигатели. Чувствовалась качка. Помимо гула слышны были негромкие разговоры. Превозмогая слабость, Василий повернулся на локте и увидел людей, ищущих что-то среди ящиков и коробок. Он не мог разглядеть их лиц, но по форме это были спасатели. Один из них обратил внимание на движение священника и позвал сестру - через минуту к отцу подбежала молодая сестричка по имени Валя и уложила его обратно. Валя и без того была очень заботливой, а к Василию, благодаря его религиозному сану, относилась особенно трепетно.
        - Лежите, лежите, - тихо и быстро сказала она, поправляя простынь, которой был укрыт Василий.
        - Что со мной? - вяло и еле разборчиво спросил священник.
        - Не вставайте, - сказала она. - Вы потеряли сознание и два дня так пролежали. У Вас даже горячка была.
        - Горячка? - Василий еще плохо соображал. - Где мы?
        - Мы улетаем домой, нашу миссию приостановили. Да, - сообщила Валя оживленно вполголоса. - После нападения на вашу колонну в тот же день были еще нападения, и руководство решило срочно свернуть спасательную операцию. Сейчас все уезжают.
        Валя поставила на постель аптечку и начала в ней рыться.
        - А как же… Там… Люди?
        На лице Василия отразилось такое неподдельное страдание, что сестра приостановила поиски и умиленно посмотрела на него. «Какой святой человек, - наверное, думала она, - ему самому плохо, а он так о чужих людях беспокоится».
        - Не волнуйтесь. Это только временная мера: вот ООН введет дополнительные войска, и мы снова вернемся.
        Василий устремил свой взгляд в потолок. Он понимал, что «временная мера» затянется как минимум на месяц, а это, наверное, тысячи жизней. Жизни голодающих и больных. Да и если вернутся, что изменится? Ни спасательная операция, ни его дар - ничто не могло изменить ситуацию, все это было бессмысленно, все они - букашки перед обстоятельствами.
        Сестра смерила ему давление и сделала какой-то укол.
        Священник погружался в бессознательное состояние, глядя в потолок, и в монотонном рокоте самолета он слышал убаюкивающее пение буддистской мантры «Ом мани падме хум». Он заснул тихо, незаметно и проспал почти весь полет.
        Даже во сне голова продолжала болеть, и ему приснилось, будто она раскололась на тысячи кусочков, и каждый из них превратился в отдельную голову. Василий попытался обхватить их все вместе и сжать воедино, но тут оказалось, что и рук у него огромное множество, и каждой парой он обхватывает отдельную голову. Он сидел на облаке, а внизу был виден весь мир: разрушенные города, разлившиеся и затопившие деревни реки, горящие леса, иссушенные поля - в каждом уголке было свое бедствие.
        В Москве священника определили в госпиталь, в палату, где уже лежало человек семь.
        На следующий день проведать его пришли представители высшего духовенства. Поздравив отца с успешным выполнением миссии, они поинтересовались состоянием его здоровья и уверили, что денно и нощно молятся за него. Визит надолго не затянулся, и, пожелав всем еще раз скорейшего выздоровления и раздав гостинцы, представители церкви удалились.
        Скучная жизнь в больничной палате способствует быстрому завязыванию разговоров, поэтому сразу же после ухода служителей культа молодой сосед спросил Василия:
        - Скажите, а Вы - тоже священник?
        - Священник.
        - Что же Вы, батюшка, в больницу легли? - ехидно спросил седовласый мужчина лет шестидесяти, вполне еще крепкий, с небольшим животом. - Ведь Вам же следует на Бога полагаться.
        Мужчина оказался из тех атеистов, кто презрительно относится ко всем верующим, считая их либо слабовольными, либо лицемерами. При появлении в палате священнослужителей он устроился поудобнее, закинул руки за голову и лежал так, улыбаясь, словно говорил: «Вот вы на Бога надеетесь, а я ни в кого не верю и чувствую себя превосходно». От гостинцев он, кстати, категорически отказался.
        Говорил седовласый мужчина бодро и напористо, лицо у него хоть несуровое было и, на первый взгляд, даже располагающее, но взгляд, прямой и твердый, выражал безмерную уверенность в себе. Такие люди завсегда рады затеять спор и часто побеждают, но не столько благодаря доводам, сколько из-за все той же напористости и самоуверенности, которые с первых секунд подавляют более слабого оппонента, и тот всеми силами стремится завершить диспут, вообще скрыться с глаз долой. Вот и сейчас он пристально смотрел на Василия с такой нетерпеливой жаждой ответа, будто заранее знал все его ответа - недостатки.
        - Господь всегда действует через людей, - неохотно ответил Василий, глядя в потолок. Переубедить мужчину было невозможно. Даже если бы сейчас с небес спустились ангелы, он остался бы на своём. Василий это понял сразу и отвечал единственно потому, что тот ждал ответа.
        - Нет, вот ответьте мне, зачем он специально людей мучает?
        - Через страдания люди очищаются, - равнодушно и не сразу сказал Василий.
        - Лучший способ очищения человека - это клизма. Ха-ха, - пошутил седой мужчина, и шутка эта невольно вызвала улыбки почти у всех в палате. - А от страданий что? Только злость и хронические заболевания.
        Василий ничего не ответил, и мужчина, с удовлетворением оглядывая всех присутствующих, продолжил:
        - У меня знакомый в Норвегии был. Давно, правда. Рассказывал про нее. Вот это страна! Вот там жизнь! Чистота, люди все вежливые, всюду порядок, у всех всё есть. На одном только пособии по безработице можно прекрасно жить!!! Представляете? Уровень жизни у них такой, что нам и не снилось, и преступность практически нулевая. А у нас?! На улицу даже днем страшно выйти: кругом бомжи, грабители, пьяницы, хамство. А всё отчего? От неустроенности и бедности. И, между прочим, всё это из-за церкви. Вот где религия от светской жизни отдалилась давно, там и порядок, и закон, и культура, и процветание. А у нас церковь до 17-го года людям лапшу на уши вешала, вот потому так и живем.
        - А причем тут религия? - с обидой спросил молодой сосед Василия.
        - А кто нам тысячу лет свои идеи в головы вдалбливал? Что деньги - это зло, наука - ересь, власти поклоняйся безропотно, какая бы ни была, а вот страдания, страдания - это, видите ли, благо, - и он указал рукой на священника, как на живое подтверждение своих слов. - Вместо того, чтобы страну развивать, в нищете прозябали, в тотальной необразованности, и радовались, что «очищаемся». До сих пор у нас чуть кто побогаче, тот всё - злодей, ученые начинают кого-нибудь клонировать - все религиозные фанатики встают на дыбы! А сами они что принесли? Инквизицию, крестовые походы да Варфоломеевскую ночь. Да и самих попов содержать - это сколько денег надо?! Всю эту церковную роскошь? Ведь они же ничего не производят.
        - Ну, а что же вы тогда мир лучше не сделали? - вспылил сосед Василия, по всей видимости, под «вы» подразумевая атеистов, ученых, светскую власть - словом всё то, что мужчина противопоставлял религии.
        - А почему не сделали? Сделали. Вот считайте: оспу победили, эпидемий чумы уже больше ста лет не было. Посмотрите, медицина на каком уровне! Раньше любая травма могла стать смертельной, а сейчас лечится почти всё. Ну, СПИД, рак, генетические всякие заболевания - это понятно - всему свое время. Но наука на месте не стоит. Вы только вдумайтесь: за какую-то пару сотен лет продолжительность жизни человека возросла почти в три раза! Опять же демократия, республики - это ведь всё тоже не религией создавалось.
        - Ну, не скажите… - попытался возразить молодой сосед, но распалившийся оппонент не дал ему закончить мысль.
        - Нет, скажу. Теперь вы, молодежь, хрустите своими чипсами и попкорнами, и невдомек вам, что люди голодали и целыми городами вымирали, и места обжитые покидали. Сегодня ваш город кочевники не разграбят, заболели или случилось что - телефон под рукой, скорая помощь приедет. Бесплатно! Нужно быстро куда-то добраться - автомобиль есть, поезд, самолет, в конце концов. Только деньги имей. Свет, горячая вода, центральное отопление, стиральные машины… Сейчас человек гораздо лучше живет, а будет еще лучше!
        - Когда? - с сомнением и с обидой в голосе спросил молодой сосед.
        - Лет через двадцать, вот увидите! Через двадцать лет всё будут создавать роботы, человек вообще не будет участвовать в производстве. Себестоимость продукции упадет до нуля, смысл в деньгах исчезнет, и вот тогда наступит Технологический Коммунизм. Каждому по потребностям. И всем будет хорошо, и все будут счастливы.
        - Ну, хорошо, - превозмогая откуда-то взявшуюся слабость, ввязался в спор Василий. - Вот избавите «вы» людей от всех проблем, и что же они тогда делать будут? Лежать, как мы здесь?
        - Да, - поддакнул сосед священника.
        - Нет! - твёрдо возразил мужчина и сел на постели. - Нет, человек будет развиваться. Он будет культурно расти и совершенствовать свои задатки. Ведь что нам сейчас мешает свободно проявлять себя? Быт и неустроенность: человек вынужден деньги зарабатывать, домашнее хозяйство вести, времени ни на что не хватает. А сил сколько уходит! Конечно, накрутишься за день как белка в колесе и только до дивана доползаешь. Опять же, живописью решил заняться - нужны краски, холст… Что там еще? Музыкой - инструмент нужен. Даже для спорта и то инвентарь нужно купить или в спортклуб ходить.
        - Бегать и во дворе можно, - возразил молодой сосед.
        - Это бегать! А попробуй-ка ты у себя во дворе плаваньем заняться или прыжками в высоту. Вот то-то же. Сейчас всё за деньги! А не у всех они есть. И вот отсюда депрессии, раздражительность. А вы что думали?
        - Стресс мобилизует умственные способности. Любой кинолог вам скажет, что самые умные собаки - бродячие. А вы хотите людей сделать бездумными потребителями.
        - Единственное, что стресс стопроцентно гарантирует - это инфаркт. Ну, слушайте же меня внимательно: я уже сказал, что человек будет раз-ви-вать-ся. Копните историю. Где больше творческих личностей было: среди обеспеченных слоев или бедняков?
        - А Кулибин?
        - Кулибины, Ползуновы - это все исключения. Как ни крути, сытая жизнь не мешает деятельности ума, а только способствует. Кто раньше становился писателями, художниками, музыкантами? Состоятельные люди. Крестьянину некогда музыкой или поэзией заниматься, ему пахать, сеять нужно, дом править, скотину кормить. Это животным нужны внешние стимулы, человек же вышел на уровень внутренних побуждений, к самосовершенствованию! И здесь препятствия только мешают! Более того, чем больше мы ему - человеку - продлим жизнь, тем более совершенного человека получим. Представляете, каких высот достигли бы люди, если бы могли творить веками?! Какие бы мировые шедевры были созданы, проживи Бах, Толстой или да Винчи лет эдак триста!
        - Вы не правы. Сколько бед и несчастий было из-за стремления к богатствам… - спорил молодой сосед.
        Гораздо меньше, чем когда их не хватало…
        Успокойтесь, а! - сердито осадил их один из пациентов и отвернулся лицом к стене.
        Спорщики замолчали. В этот момент в палату вошел лечащий врач.
        - Что такое? Что за шум, а драки нет? Плотников, - он обратился к седому мужчине, - будете здесь бузить - оставлю еще на неделю.
        - Ну что Вы, Илья Николаевич, ну просто поспорили. Мне никак нельзя, у меня работа стоит, - по-свойски начал оправдываться мужчина. Он лежал тут так долго, что между ним и врачом успела установиться более короткая дистанция, чем это обычно бывает, и Плотников, похоже, этим очень гордился.
        - Тогда и лежите смирно. Кстати, как себя чувствуете?
        - Отлично! - отчеканил Плотников, всем своим видом показывая, что он здесь наслаждается жизнью, а не болеет.
        - Ну и замечательно.
        Начался осмотр.
        - Ну, ничего подозрительного я не вижу, - сообщил врач, глядя в лечебную карту и анализы Василия. - Возможно, это результат стресса, переживаний или переутомление. Полежите пока у нас, а мы за это время проверим Вас на экзотические заболевания. Если все будет нормально, то, думаю, на следующей неделе выпишем.
        Глава X
        Василий вернулся в семинарию. Всем бросалось в глаза, как сильно переменился святой отец после командировки. Он стал угрюмым, неразговорчивым, к паломникам шел без особого желания. Его уста постоянно произносили молитвы, а в них часто звучало имя «Яков».
        О будущей своей церкви Василий уже не думал и уходил от разговоров на эту тему, поскольку знал, что очень скоро покинет этот мир. И только радовался, что не оставит молодой вдовы и сирот, а, значит, никого, кроме матери, не опечалит своей смертью. Самой же смерти он не боялся. После пережитого он вновь стал относиться к жизни с равнодушием Ад, конечно, пугал, но он будет страдать, зная, что миллиарды людей здесь на Земле станут счастливы, и это будет ему утешением. К тому же, кто знает, может, во время Страшного Суда он будет помилован, а, значит, и его страдания всего лишь временные?
        Миновал почти год, но ничего не произошло.
        Время стачивает всё. Порой даже самое яркое событие, которое, как мы уверены, всегда будет живым в нашей памяти, способно усохнуть. Забываются детали, слова, плохое или хорошее, и от живого воспоминания остается лишь скелет общих впечатлений, причем тоже сильно измененный.
        Так было и с Василием. Чем больше проходило времени, тем чаще он задумывался: уж не стал ли он жертвой галлюцинации, вызванной переживаниями и переутомлением? И тем чаще соглашался, что так оно и было. И вот, когда он уже почти окончательно уверился в том, что Яков - всего лишь плод его воображения, и поставил себе условие, что ещё до конца лета он будет продолжать молитвы (а вдруг!) - и баста, зазвонил телефон.
        - Здорова, Василий. Ай маладца, уважил старика, - послышался звонкий голос в трубке.
        - Благодарю, - смиренно ответил Василий, вспоминая, что за посетитель звонит, и чем он ему помог.
        - Э, нет, это я благодарю, теперича мой черёд. Ну да у меня-то почти все готово, свидеться надобно.
        Только сейчас священник признал в этом звонком властном голосе волжского разбойника. У него подкосились ноги, непонятный ужас овладел им. С полминуты Василий молчал.
        - Ну, ты чего, уснул али умер? Рано еще! Ха-ха-ха.
        - Да… Я… Я тоже готов. Вы едете сюда? - ответил Василий упавшим голосом.
        - Э нет, - звонко засмеялся голос в трубке, - в семинарию я ни ногой. У меня еще с адской жизни неприязнь к таким местам. У вас там неподалече кабак есть - через пару часиков я туда буду. Любо?
        - Хорошо.
        Василий медленно опустил руку. Так значит это не галлюцинация. Значит, всё свершилось, и он уже совсем скоро сойдет в Ад. А может это шизофрения?
        Сомнение закралось в его голову: не сделал ли он тогда, год назад, роковую ошибку, согласившись на договор? Это сомнение было фоном всех его теперешних размышлений, как декорация спектакля, которая определяет настроение сюжета, в то время как зрители смотрят на артистов. Он представлял Ад, но где-то в голове крутилось: не стал ли он жертвой обмана? Размышлял о людях, а тайный голос шептал: не будет ли им от этого только хуже?
        Наверняка все ещё можно было повернуть назад, но Василий не был уверен, что и отмена договора - правильное решение.
        Им завладело сильнейшее волнение - не страх, а именно волнение. Он даже не ожидал, что осознание близкой смерти может вызвать у него столь бурную реакцию. Василий помолился и попробовал успокоить себя мыслью, что все в руках Божьих. Это помогло, однако стоило только отвлечься, как волнение вернулось с новой силой.
        Время тянулось чудовищно долго. Если бы человек так ярко переживал каждую секунду своей жизни, как переживал сейчас их Василий, наверное, ни одному пенсионеру не пришло бы в голову сказать, что его жизнь промелькнула, как одно мгновение. Два часа! 120 минут, более семи тысяч секунд. «Неужели нельзя было приехать быстрее? - думал Василий. - Как вообще в наше время можно добираться до куда-то целых два часа?»
        Прошёл всего один час, а Василий уже весь истомился, близость самого значительного мгновения в его жизни не позволяла ему заниматься ничем. Ноги не слушались, руки тряслись, Василий не мог ни сидеть, ни стоять, ни думать, ни молиться. В надежде, что Яков придет раньше, он извинился перед посетительницей и, спотыкаясь, направился в так называемый кабак.
        Официально это заведение именовалось баром, а еще раньше - пивной. В 90-е годы пивную приватизировали и сделали из нее казино, когда же игорные заведения попали в опалу, вместо игральных автоматов поставили столики и стали продавать дорогую выпивку. Пусть теперь, по сравнению с пивной, заведение стали посещать более состоятельные клиенты, но они всё равно чаще заказывали водку и пиво и приходили сюда не выпить, а напиться.
        До бара Василий добрался за пять минут, но входить не спешил. Проводить, возможно, последние минуты своей жизни в этом месте он не желал, потому просто намеревался заглянуть в бар и, если Якова там не окажется, подождать снаружи. Витринные окна пивной-бара были заколочены деревянными щитами и расписаны яркими видами ночного мегаполиса.
        Вечер только начинался (было всего пять часов), и заведение было почти пустое: только один мужчина в светло-жёлтом пиджаке возле стойки и еще двое в глубине зала. Свет был интимно приглушенный, и Василию потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку. Завидев священника, страдающий от одиночества мужчина в пиджаке замахал руками и закричал заплетающимся языком:
        - О, священник! Иди сюда! Иди, иди!
        Василий попытался улизнуть, но пьяный посетитель закричал ещё громче и соскочил с барного стула.

«Все равно достанет», - подумал святой отец и нехотя, оглядываясь по сторонам, подошел к нему.
        - Батюшке выпить, быстро, - удало распорядился мужчина и захотел свистнуть, но вместо этого произнес отчетливое «фьить».
        Пиджак на мужчине был дорогой, как и вся одежда, но лацканы оттопырились, поскольку одна петля пиджака была застегнута не на ту пуговицу, галстук был почти развязан и не стеснял расстегнутую сверху рубашку, край которой торчал из ширинки. Мужчина был очень пьян и очень активен, он беспрестанно вертелся, ёрзал, оглядывался, крутил в своей руке стопку, дергал галстук, наваливался на стойку либо откидывался назад так, что чуть не падал.
        - Ты чего будешь пить? - спросил он Василия.
        - Нет, благодарю.
        - Да чё ты, на халяву, угощаю.
        - Спасибо, но не буду.
        - Ну и хрен с тобой, - обиделся мужчина. - А чего тогда сюда приперся?
        - Дело у меня.
        - А-а-а, - понимающе потянул мужчина и заказал себе ещё бутылку водки. - А у меня вот горе. Любка меня бросила. Жена моя.
        Мужчина налил себе стопку.
        - И, главное, с кем? С Борькой! С партнером моим, с другом! Бизнес у нас был. О-о-ой, какой у нас был бизнес! Твоё здоровье, - он опрокинул стопку, поморщился и сильно затряс головой.
        - Мы с ним такие бабки поднимали. Такие бабосы! - он снова налил стопку и потянулся за блюдцем с дольками лимона, которое стояло на стойке в полутора метрах от него. Бармен флегматично протирал бокал и даже не порывался помочь ему.
        Наконец, мужчина подтянул к себе блюдце и продолжил:
        - Они меня кинуть решили, тока вот у них ничё не вышло, - мужчина криво улыбнулся и с трудом свернул фигу. - Они у меня фирму заграбастали, а я «фьить» - все активы перевел. Ла-ла-ла.
        Бизнесмен покрутил кистями, словно плясал, выпил, смачно занюхал долькой и начал ее с отвращением жевать.
        - И что самое противное, мы с Борькой эту фирму 15 лет вскармливали. Но ничего, ничего! Пусть теперь без денег покрутятся.
        Мужчина снова налил и выпил.
        Когда бросила? - спросил Василий.
        А?
        Любка когда бросила?
        А-а-а, Любка-то… В конце месяца того. Она, дескать, в отпуск умотала, и Борька тоже… Сразу же, за ней.
        - Ну и что же Вы дальше намерены делать? - спросил Василий.
        - Я? - мужчина очень удивился вопросу, долго соображал, но так ни до чего и не додумался. - В смысле?
        - Вы всё это время пьете?
        Мужчина нахмурился:
        - А тебе какое дело? Учить меня будешь? А меня нечего учить, я сам кого хошь научу! Я такими бабками ворочал! А меня кинули! Ты бы на моем месте чего делал? Тебя кто-нибудь предавал? Нет? Ну и все! Учить он меня будет!
        - Давно он здесь? - Василий спросил бармена.
        - Да уже третий вечер.
        - А ты не лезь, - рявкнул на бармена мужчина.
        - Послушайте, - начал негромко увещевать отец Василий. - Ну, разве это выход? Разве водка хоть как-то приближает к решению проблемы? У Вас на пути возникли плохие люди, понимаю, но Вы потеряли только фирму, не теряйте же из-за них себя, они того не стоят. Трудности, они укрепляют человека, делают его как камень, кто как не Вы должны это знать? - Василий хотел польстить пьяному, и похлопал того по груди, показывая, какой крепкий у него собеседник. Мужчина взялся за бутылку. Василий попытался забрать ее.
        - Не трожь, она мне душу греет, - мужик с силой вырвал бутылку и налил стопку.
        Вы говорите, у Вас есть деньги. Ну, создайте новую фирму.
        Ни-е-а-а-а. Нафига мне это надо! Для новой пиявки, которая ко мне присосется? А, понимаю, для прес-ти-жу. Да чхал я на эти понты! Все такие крутые, а ты знаешь, с кем работать приходится?! Знаешь, кто они?! Свиньи, натуральные сволочи. Как Борька этот, гад. Все гады, - он привстал на стуле и обвел пальцем зал. - Все гады! И вот он тоже гад. Стоит, бокальчики трёт. Никому нельзя верить! Ни-ко-му! Слышишь!
        - Все равно, бросайте это дело, не пропивайте свои деньги и жизнь.
        - Ты чо, мои деньги жалеешь?
        Он достал пухлый кошелек и начал неловкими движениями выковыривать из него купюры.
        - Нефига их жалеть! Хочешь, я тебе их отдам. Ну, хочешь? На, держи, - мужчина со злобой начал совать их священнику. - Свечку поставь, большу-у-ую такую свечку. На.
        Отец Василий поспешил спрятать кошелек и деньги обратно во внутренний карман пиджака мужчины и оглянулся на тех двоих в глубине бара.
        - Все равно, плевал я на деньги, - не унимался мужчина. - Я такие бабки поднимал, я их теперь не уважаю. Деньги - бумага.
        - Тише, тише. Ладно, Вы не хотите начинать новое дело, займитесь чем-нибудь другим. Что Вы в детстве любили делать?
        - Я? Марки собирал.
        - Ну, начните снова собирать их.
        - Зачем? - в высшей степени недоумения спросил мужчина.
        - Ну, не знаю, ну, не марки… - он на секунду задумался. - Начните развиваться духовно, культурно. Вы состоятельный человек. Пойдите в церковь, на выставки, не знаю… В театр, что ли. Начните путешествовать. Вы должны чем-то заняться.
        - На-хре-на!? - по слогам произнес мужчина. - Вот скажи мне, вот на хрена мне все это нужно?
        - Вы же человек, а не скот.
        - Все люди скоты… Всем только пожрать надо, выпить и… Там другие дела.
        Доброго здоровьичка, - послышался из-за спины голос Яшки Каина.
        Василий вздрогнул. На этот раз Яков был одет на современный манер. Хотя борода и весёлый нрав были всё ещё при нём. Однако первое, что бросилось Василию в глаза - это свежесть лица и румянец на его щеках, как будто тот пришел с мороза. Яшка сел по другую руку от предпринимателя.
        - И вам не хворать, - промямлил бизнесмен и уставился на грудь пришельца. - Ты кто такой?

«Хорошо, - подумал Василий. - Значит, Яшка не галлюцинация. Хотя, может быть, это как раз и плохо».
        - А не заняться ли тебе благотворительностью, Анатолий Сергеевич? - не ответил на вопрос Яков и пристально посмотрел на соседа. - А? Стать защитником обездоленных. Всё равно ведь всё потеряешь.
        - Ты хто такой? - повторил вопрос мужчина в пиджаке и поднял свой непонимающий мутный взор на Яшку. - Откуда меня знаешь?
        - Знаем. У нас на тебя вообще большие планы, - улыбнулся Яков. - Нет, тебя, определенно, ждут дела!
        - Какие дела?
        Неотложные, - Яков наклонился и пристально посмотрел в глаза предпринимателю. - Тебя юрист ждёт уже два часа.
        Мужчина в пиджаке долго смотрел на него мутным взглядом, затем встрепенулся и замотал головой, пытаясь выгнать из нее хмель:
        - Ох, блин! Точно!
        Он сунул под стопку тысячную купюру и быстро, рисуя зигзаги, вышел из бара, а Яков подсел к Василию и обнял его одной рукой, словно старого приятеля. Затем он откинулся и начал вертеться на стуле, демонстрируя себя.
        - А? Смотри! Ну, как? Уважил, ай уважил! Смотри - чувствует! - нещадно щипал свои кисти рук Яков.
        Он окинул счастливым взором бар, сделал глубокий вдох, затем обнюхал пустую стопку и от удовольствия даже закрыл глаза.
        - Водка, - с блаженством прошептал он и позвал бармена. - Целовальник, подай ещё чарку и капустки неси!
        - Капусты нет, - равнодушно ответил бармен. Он налил водки и поставил свежее блюдце с лимонами. - Лимоны есть.
        - Хе, лимоны, ну давай, - глаза Якова заблестели.
        Он выпил, занюхал рукавом и лишь затем откусил лимон.
        - У, кислый, зараза, - крякнул он, сморщился, но улыбнулся и затолкал всю дольку в рот. - Как эту дрянь едят?
        Наблюдать за Яковом было увлекательно: ему нравилось всё, всё привлекало, всё вызывало восторг - и приятное и неприятное - он был доволен одним фактом своего Бытия. Афанасьев всё делал с жадностью: нюхал, пил, ел, смотрел, прикасался.
        - Вот спасибо, - уже в который раз поблагодарил он священника, крепко взял его руками за плечи и с безмерной признательностью окунул свой взгляд в глаза отца Василия. - Век этого тебе не забуду. Ну да вот и моя доля.
        Он распахнул пиджак, под которым оказалась заткнутая за пояс черная папка, довольно толстая.
        - У меня уже все готово. Это копии заявлений, которые я в патентный комитет снес. Потому и задержался. Смотреть будешь?
        - Зачем? Все равно я в этом ничего не смыслю.
        Василий отвечал без удовольствия, он опять вспомнил, что уже сегодня попадет в Ад и ощутил от этой мысли ужас. Страх и томление торопили его закончить всё поскорее.
        - А и то верно, - ухмыльнулся Яков, но затем с серьезным видом уверил, продолжая рыться в бумагах. - Ты не беспокойся, у нас все по-честному, я уж тебя не подведу. Да и зачем мне это? Я матери своей не так благодарен, как тебе за второе рождение. А, вот, нашел.
        Он протянул несколько листов бумаги, на которых размашистым почерком были перечислены технологии, которыми откупался Яков. Василий окинул взглядом первый, но не технологии занимали сейчас его ум, напротив, подобное оттягивание момента смерти даже раздражало его.
        - Ну, как, доволен? - спросил Яков.
        - Доволен.
        - Принимаешь?
        - Принимаю. Давай быстрее.
        - В Ад торопишься? - догадался Яков и ухмыльнулся. - Не торопись, право, ничего там хорошего нет. Впрочем, мы уже закончили. Можешь идти.
        - Куда?
        - А куда хошь.
        Василий растерянно встал и вышел из бара. Посмотрел по сторонам, прислушался к себе - самочувствие было нормальным, даже и не скажешь, что смерть близка. А, может быть, его собьёт автомобиль? Или молния? Или он еще поживет несколько дней, месяцев? Ведь Яков не говорил, что смерть наступит здесь и сейчас. Неопределенность - что может быть хуже? «Нужно подальше уйти от этого места, - подумал Василий. - Незачем, чтобы священника видели возле питейного заведения».
        Он осторожно, не потревожив, обошел стайку голубей, мирно пасшихся недалеко от бара, и пошел, сначала бесцельно - лишь бы подальше уйти от кабака - а затем ноги сами понесли его в семинарию.
        Вдруг он остановился. Резкая боль стремительно растеклась по левой руке от локтя до плеча, одновременно с ней занемела в тупой боли левая часть шеи, боль отдавала в нижнюю челюсть и зубы. Боль нарастала, и уже через несколько секунд Василий ощутил, что теряет всякую чувствительность, но при этом не падает, а даже поднимается. Он взглянул под ноги и увидел… Себя! Да! Он лежал там, на тротуаре, в некрасивой позе, скрючившись, поджав руки, к нему подошла женщина и заглянула ему в лицо, определяя: пьяный он или просто человеку стало плохо. А та легкая полупрозрачная оболочка, которая сейчас думала и смотрела, продолжала возноситься с необычайной легкостью.
        Глава XI
        Василий возносился, пред ним раскрылось яркое окно из светящихся облаков. В этот момент он ощущал совершенную ясность и легкость, никакие проблемы, никакие вопросы уже не волновали его, и даже самой мысли об Аде, мучившей его только что, не было и в помине. Он наслаждался этим воистину божественным покоем и определенностью, и, наверное, не было в его жизни момента, равного этому абсолютному, полному счастью.
        Он плавно влетел в окно и направился к свету, окруженный несравненной тишиной и красотой облаков. Он уже видел конец этого тоннеля, и свет лился с такой силой, что все сливалось в этом сиянии, как вдруг… Словно лист, уносимый ветром, его стремительно потянуло вниз. Светящееся окно быстро стянулось в крохотную звёздочку, и мрак окутал всё вокруг. Василий обернулся и увидел внизу что-то кишащее, словно огромная куча червей, и чем ближе он приближался к ней, тем отчетливее становилось, что это были не черви, а копошащиеся люди, толкавшиеся, старавшиеся выбраться на поверхность, топившие друг друга в этом хаосе душ.
        Василий со всего маху грохнулся в эту кучу, и, если бы у него были кости, он бы их переломал все до единой. Куча просела под ним, и раздался вой десятков душ. Покинув тело, Василий, однако, не был полностью бестелесным, вернее сказать, все привычные земные ощущения были с ним, он почувствовал дикую боль, ощутил прикосновения других душ, но все эти ощущения были какими-то приглушенными, смазанными, словно во сне.
        Он мгновенно начал опускаться вниз. Окружающие брыкались, толкались, пинали его в бока, в голову и каждый норовил вырваться на поверхность, оттолкнувшись от него посильнее. Василий тоже начал выбираться на поверхность, ибо чем глубже он погружался, тем сильнее ощущал тяжесть и давление, тем яростнее были толчки, укусы, тем ближе к его уху слышались пронзительные крики. Он начал свой трудный путь наверх, который был труден еще тем, что каждое движение его было осторожным, аккуратным, и если он и цеплялся за чью-то руку или ногу, то делал это как можно легче, чтобы доставить минимум неудобств окружающим. И, несмотря на это, у него получалось!
        Он уже приближался к поверхности, уже наверху. Среди мельтешащих рук и ног изредка виднелись проблески той далекой звезды. Легче стали его движения. Но в этот момент чьи-то лапы впились своими когтями в его ноги и с силой потянули обратно вниз. Василий проносился среди душ, только прикрываясь руками от их локтей и слыша море проклятий в свой адрес. Неожиданно когтистые лапы резко свернули в сторону и выдернули его из этой кучи откуда-то сбоку.
        Василий оказался в воздухе, он летел вверх ногами в гнетущем полумраке, словно в очень пасмурную погоду. Сзади вертикально возвышалась кишащая душами стена, и не было видно конца у этой стены - ни наверху, ни справа, ни слева. Стена стояла и не разваливалась, хотя ничто её не удерживало. Десятки импов кружили вдоль неё, периодически ныряли и выныривали уже в других местах, держа в лапах одну, а то и две извивающиеся фигуры. Отлетев недалеко, они бросали свою добычу вниз и продолжали свое рыскание вдоль стены. Упавшие же души вставали и брели прочь, постепенно сливаясь в единый поток.
        Василия нес такой же имп, но бросать не спешил, а усиленно махал своими мелкими крылышками и раскачивался в воздухе то вниз, то вверх. Вскоре показалось место, куда направлялись все души - это была очень широкая неспешная река, с черными как смола водами. Только сейчас имп разжал свои лапы, и Василий с большой высоты шлепнулся вниз, подняв огромное облако пепла, покрывавшего землю.
        У самого берега поток людей останавливался, и люди молча стояли, вглядываясь в темные воды Стикса, пытаясь увидеть противоположный берег. С того берега, где суждено было оказаться каждому из стоявших здесь, слабо доносились крики, и от края до края пылало ужасное зарево, усиливаемое окружавшим его мраком. Все вокруг были подавлены и в напряженном молчании ожидали чего-то. Однако стоило Василию подойти к этой огромной очереди, чтобы влиться в неё, его принялись бранить и отгонять назад. Удивительно, но даже здесь никому не хотелось, чтобы кто-то попал в Пекло без очереди. Василий медленно отходил все дальше и дальше, и везде его гнали.
        Наконец, в водах Стикса показалась маленькая точка. Души зашевелились и с тревогой стали наблюдать, как эта точка, легко скользя по поверхности, увеличивалась в размерах.
        Вскоре к берегу причалил чёлн, из которого сошла сутулая худая фигура старика в темно-серых бесформенных одеяниях, свисавших до самой земли. Голову его слегка прикрывал капюшон, из-под которого сурово глядело такое же серое морщинистое лицо с горящими глазами. Все это обличье дополнялось ярким пятном - белоснежной бородой до самой груди, и в этой сплошной серости и мраке казалось, что борода светится.
        Кормчий скользнул взглядом по душам и поманил пальцем Василия. Поманил именно его! Василий был далеко от берега, но ни у кого не возникло ни малейшего сомнения, что человек в балахоне зовет именно священника. Все стали коситься на него и отстраняться, словно боялись, что Василий утащит их с собой в лодку. Священник чувствовал эти взгляды, и особую неловкость доставляла ему мысль, что все ждут именно его. Он направился к старику быстрым шагом, затем ходьба стала чередоваться с короткими перебежками, и, наконец, он полностью перешел на бег трусцой.
        Харон молча указал пальцем Василию место на корме, и когда тот забрался в лодку, веслом начал загонять души в чёлн. Также молча. Души скулили, плакали, жались друг к другу, но безропотно слушались.
        Когда лодка наполнилась, Харон взмахнул веслом, и чёлн так же легко и быстро поплыл в юдоль печали. Кормчий грёб редко, но лодка стремительно летела по воде, оставляя на глади слабые расходящиеся волны.
        Чем ближе чёлн приближался к зареву, тем большее недоумение оно вызывало у всех пассажиров. Ни языков пламени, ни раскаленных сковородок, ни кипящей серы - ничего этого на противоположном берегу не было и в помине. Постепенно все отчетливее различались золотые дворцы с колоннадами, портиками, изысканные по архитектуре и богато украшенные резьбой. Освещаемые множеством светильников они создавали иллюзию огня. О, если бы те души знали, что их ждет на этом берегу, то с каким бы радостным, а не тоскливым томлением они ожидали чёлн Харона!
        Лодка пристала к причалу, и старик вновь махнул душам веслом. Но это было лишнее: пассажиры сами прыгали на сушу, не веря своему счастью. В выражениях их лиц были перемешаны восторг и изумление. Невероятный ужас, резко сменившись на невероятную радость, породил шторм эмоций, и эти эмоции выражались не только в лицах, они выплескивались в нелепом поведении. Души шли, как дети, растопырив руки, и вертели головой, прыгали на месте, затем вдруг начинали бежать, садились на корточки, снова поднимались и шли, вертя головами на 360 градусов, то плача, то истерично смеясь. А «ветераны» Ада приветствовали новичков насмешками, как это обычно бывает между ветеранами и новичками.
        Василий тоже собрался вылезти, но Харон остановил его:
        - Тебе дальше.
        Старик снова взмахнул веслом, и челн взмыл в воздух, направляясь вглубь Преисподней. Сказать, что Ад был хорош, значит, не сказать ничего - он был потрясающим! Он казался самим Совершенством и был им в глазах его раскрепощенных обитателей, которые в этих многочисленных невообразимых дворцах предавались столь же невообразимому веселью, игрищам, объеданию и сладострастию. Не знающие ни сна, ни усталости, ни нужды, их пребывание здесь превратилось в вечный праздник. Освобожденные от общественной морали и физических ограничений они позволяли себе всё, на что хватало их фантазии.
        - Это Ад? - спросил Харона Василий, но тот промолчал и лишь ехидно улыбнулся.
        Челн продолжал лететь над бескрайними просторами Ада, но чем дальше они отдалялись от берега, тем сильнее чувствовалась нервозность и агрессивность этого мира. Прошло, наверное, дня два по земному времени, прежде чем изменения, происходившие внизу, постепенно стали очевидными. На улицах появились банды, нападавшие на души и схлестывающиеся в кровавом бое друг с другом. Их борьба была такой же крайне жестокой, каким «крайним» было здесь всё. Пока это были единичные случаи, но лица душ уже не были беззаботно веселы, а скорее наполнены злобным весельем. Наибольшее удовольствие им доставляла теперь забава заставлять других страдать; хохот стал громким и грубым; таким же резким и грубым стало и само общение. Уже чаще на лицах проступало бешенство, зверство с горящими глазами, и чем дальше они отдалялись, тем ярче проявлялись эти признаки. Люди словно мстили друг другу за те внутренние страдания, которые жгли их глубоко в душе. Чаще встречались «неприкаянные» души, которые просто слонялись из стороны в сторону с лицами, выражавшими безмерную грусть и томление от безделья. Чаще слышны стали брань, споры,
всё больше люди предъявляли друг другу претензии, и всё регулярнее становились драки. Но в целом жизнь продолжала оставаться задорной и разгульной.
        - Кто эти люди? - спросил Василий.
        - Те же, - ответил Харон скрипучим голосом. - Чем больше прибывает новых душ, тем дальше вглубь переселяются те, кто оказался здесь раньше.
        Они продолжали путь, а Ад продолжал свое преображение. Дворцы встречались реже, все чаще проступала необработанная скальная порода, светильники стали редкостью, и они уже не создавали того ослепительного света, что был на прибрежных землях. Вместе с мраком росли напряжение и злоба людей. Уже давно не встречались довольные радостные лица. Все с отупением предавались какой-то одной страсти, бессмысленной и беспощадной: кто-то без меры и удовольствия жадно поглощал пищу, кто-то дрался, не разбирая, на кого нападает. Или вдруг появлялся небольшой кружок игроков, участники которого молча бросали кости или карты, и кучка золотых слитков в центре бессмысленно перемещалась от одного игрока к другому.
        - Они думали, что будут наслаждаться своими страстями вечно, - со злорадством проскрипел Харон. - Но со временем им надоедает все. У них остаются только пустота и злоба.
        Прошло много времени: дня три, а, может, и неделя - время без Солнца угадать можно было лишь примерно, - и челн оказался в стране, не имевшей ничего общего с золотым прибрежным Адом. Среди острых скал и камней бесновались тысячи и тысячи душ, обезумевших в своей ярости. В жестокой битве они перемешивались в сплошную свалку. Хрупкая девушка хватала огромный камень и ударяла им своего врага с такой силой, что череп его деформировался, и изо рта фонтаном била кровь. Но через секунду голова, будто резиновая, восстанавливала свои прежние очертания, и враг, преисполненный яростью, ревел медведем, и из его кипящей утробы вырывались языки пламени, обжигая всех вокруг. Усталость и сон стали бы для них спасением, но мертвым они были недоступны, и грешники вгрызались друг в друга, вырывая зубами куски плоти, ломая руки, ноги, пальцы, но все их раны тут же заживлялись.
        Больше стало и тех, кто сидел у подножий скал, попеременно рыдая и смеясь, или же тупо смотрел в одну точку. Их взгляд не выражал ничего, они никак не реагировали на окружающих, и когда кто-то налетал на них и жестоко избивал, они не предпринимали ничего, чтобы прекратить это.
        Челн легко и равнодушно пролетал над ними, устремляясь к возвышавшейся вдали горной цепи. Цепь кольцом окружала Центр Ада и расступалась только в одном месте - там, куда и направлялись Харон со священником. По дну этого ущелья растекалась лава, а вверху кипели черные тучи. Когда челн полетел над этой дьявольской пропастью, раскаленные потоки воздуха, восходящие от лавы, начали раскачивать его так, что Василию пришлось присесть и вцепиться руками в борта. Харон же стоял как прежде, не обращая внимания на качку, и все также изредка взмахивал в воздухе веслом.
        Они миновали хребет, и за ним открылась широкая долина, заполненная демонами и чертями всех мастей. В центре долины стоял огромный черный трон с высокой спинкой и подлокотниками, украшенными черепами. На троне восседал огромный ангел в белых сияющих одеждах. Лицом он был прекрасен, но оно выражало усталость и равнодушие и оттого казалось суровым. Ангел сидел, впившись пальцами в подлокотники, и глядел перед собой.
        Харон молча высадил Василия перед троном. Ангел лениво взглянул на священника и кисло ухмыльнулся.
        - Все же Яшка Каин улизнул. Ну и чёрт с ним, - сказал он, и демоническое окружение дружно засмеялось. - Так, значит, ты и есть тот Василий?
        - Да, но кто Вы?
        - Еще не догадался? - ангел снова кисло ухмыльнулся. - Я - Дьявол, твой Хозяин на ближайшую вечность.
        Черти снова захохотали, прыгая вокруг Василия и пугая его вилами и баграми.
        - Дьявол? - изумился Василий.
        - Ах да, вам удобнее представлять меня уродливым рогатым чудовищем, - он расправил крылья за спиной и вмиг превратился в огромную отвратительную темно-красную тварь с перепончатыми крыльями, зубастой пастью и огромными толстыми рогами. Василий отпрянул от неожиданности и ужаса, а нечисть вновь разразилась хохотом и запрыгала. Дьявол сложил свои крылья и принял прежний вид.
        - Но ведь я, - продолжил он, - тоже ангел, пусть и падший. И я лучший из всех Его творений, хоть Он меня и оскорбил.
        - Оскорбил? Бог? - промямлил Василий, все еще не отошедший от пережитого зрелища.
        - Да. Я старался для Него, - со злостью в голосе и взгляде сказал Дьявол. - Я проделал бoльшую работу, когда Он решил сотворить Мир, и надеялся, что получу на него особые права. А Он вместо этого отлучил меня от Вселенной. Более того, Он поставил меня наравне с архангелами! Меня! Лучшего из ангелов!
        Дьявол откинулся на спинку и заговорил громко, словно хотел, чтобы слова его донеслись до Небес:
        - Но я верну себе всё, что мне причитается! Я заполучу этот мир! - он протянул руку вверх и сжал кулак, словно хотел схватить ускользнувшую от него Землю. - И я заберу души людей!
        - Зачем они тебе?
        - Он отнял у меня самое дорогое - я сделаю то же самое!
        - Но разве это возможно?
        - Я даю людям всё, что они пожелают, и, в конце концов, они отвернутся от Него.
        - Посмотри за границы своих гор, разве это делает их счастливыми?
        - Их счастье меня не волнует, - сурово парировал Хозяин и добавил уставшим тоном. - . А теперь пошел прочь, ты меня утомил.
        Дьявол разочарованно откинулся назад и углубился в свои невеселые думы, а Василия подхватили под руки и с улюлюканьем и хохотом вынесли в Ад.
        Глава XII
        Потекли долгие годы. Пребывание в Аду для Василия было тяжёлым испытанием. Он не умел радоваться жизни, как это делали окружавшие его грешники. За это он их и презирал, и завидовал им. Сама адская жизнь вокруг них била ключом, и они пили из этого ключа жадными глотками и не могли напиться. Всё, что он умел, всё, что наполняло его жизнь на Земле смыслом, была молитва за других людей, но здесь эти способности никому не были нужны. Василий стремился держаться целомудренно, памятуя о своем сане, но нет такой крепости, которую нельзя было бы взять долгой осадой. И он сдался, но не сразу, а, как это обычно бывает, постепенно: скажет слово, совершит незначительный поступок или просто помыслит - и вот уже пошла трещинка по крепостной стене. Крепость стоит, и грозно возвышаются ее башни, и рвы глубоки, но одна стена уже с трещиной. Если б только можно было снять осаду, избавиться от всего этого окружения! Однако вокруг крепости разбила лагерь тьма искушений и терпеливо обстреливает стены, не давая ни единого шанса осажденным. Так, по камушку, крепость разрушается, и вдруг однажды оказывается, что ров легко
перейти вброд, остатки стен - перешагнуть, а вражеская армия уже давно ворвалась в крепость и заняла почти все строения, вытеснив осажденные добродетели в ветхий сарай. Осада превращается в пустую формальность, но даже соблюдать эту формальность уже не хватает сил.
        Он пробовал бороться с депрессией разными делами, но чем можно заняться в Аду? Василий убирался на улицах, но уже через час они принимали свой прежний вид. Проповедовал, но толпа смеялась над ним и расходилась. Писал сочинения, но его рукописи поджигали и носились с ними по улочкам, как с факелами. Словом, всё, что он ни делал, никто не ценил, никому это не было нужно. Он ненавидел за это грешников, ненавидел себя, ненавидел свои дела, которые казались ему презрительно мелкими, и которые он рано или поздно забрасывал и вновь впадал в депрессию.
        Депрессия эта раз от раза становилась всё глубже и продолжительнее, он чувствовал, как его сознание превращается в жуткий сплав уныния, злобы, сиюминутных желаний и нагромождения нелепых мыслей. Всё это грозило закончиться умопомешательством. Но Василий уже не хотел бороться с этим состоянием и с равнодушием, даже с каким-то самоистязательным упоением ждал того момента, когда разорвёт на себе рясу и с рёвом бросится с кулаками на ненавистные ему души, и сам будет безжалостно избиваем, и изгнан отовсюду, пока не окажется в диких краях Вечной Смерти.
        Но, как это часто бывает, нашу жизнь определяют не столько наши грандиозные планы, сколько мелкие случайности. И вот однажды, пребывая, как всегда, в прескверном расположении духа, в том расположении, когда всё, абсолютно всё вызывает раздражение и ненависть, Василий оказался на большой площади перед огромным дворцом. По периметру площади рядами стояли столы, которые вместо ножек головами и передними лапами подпирали темно-серые гаргулии. Они неподвижно сидели на корточках с постными мордами. Они походили на каменные изваяния, но когда им наступали на хвосты (а таких любителей было немало), гаргулии начинали шипеть и сотрясать крышки столов. Сверху столы были накрыты бардовыми шёлковыми скатертями, заставленными золотыми и серебряными блюдами, кувшинами и вазами, переполненными яствами и вином. По обе стороны от столов стояли длинные широкие скамьи с мягкими парчовыми подушками с золотыми кисточками по углам. На этих подушках, разбившись на небольшие группы, восседали довольные души, неспешно поглощая еду и ведя такие же неспешные беседы.
        На площади было полно народа. В её центре находился широкий круглый постамент, окружённый треножниками с огнём. Когда-то здесь возвышалась большая скульптурная композиция, но сейчас её остатки валялись на окраине площади, а на освободившемся месте под рев толпы состязались два борца с завязанными глазами. Борцы пытались нащупать друг друга и вытолкнуть противника в один из треножников, и если кому-нибудь это удавалось, проигравшего тут же охватывало пламя - это придавало зрелищу пикантную остроту. Пьяные болельщики без устали подбадривали состязавшихся криками и ударами длинных палок по ногам. Но крики эти скорее мешали, не позволяя услышать противника, а удары отвлекали, и потому бойцы наталкивались друг на друга, скорее, по случайности.
        Василий нахмурился и опустил злой взгляд. Эта толпа и её рёв вызвали в нем приступ бешенства, такого бешенства, что руки его начали непроизвольно совершать мелкие судорожные движения, а плечи затряслись. Захотелось схватить скамью и отдубасить всех этих болванов! За крик, за пьяное разнузданное поведение, но, главное, за то, что они веселы в то время, как сам Василий изводился злобой. Но вместо этого он подошел к столу и, крепко схватив жаренную ногу какого-то беса, обрушил всю ярость на нее, вонзая зубы по самую кость и вырывая огромные куски, которые затем проглатывал, почти не пережевывая.
        Не подчиняйтесь гневу, - рядом послышался голос, явно обращенный к нему.
        Василий поднял глаза - напротив него сидел немолодой китаец.
        - Гнев не способствует решению проблем, он может их только создавать.
        Китаец смотрел на Василия беззаботным и даже веселым взглядом, и этот взгляд еще сильнее распалил бывшего священника.
        Не твое собачье дело, - рявкнул он и тут же почувствовал всю мерзость своих слов, отвращение к самому себе и от этого - желание сделать что-нибудь ещё более гадкое. Одна из гаргулий под столом зашевелилась - стол качнулся, и Василий изо всех сил хватил кулаком по крышке так, что все кувшины на нем повалились, а на пол с громким звоном грохнулись несколько тарелок и кубков. Вино вылилось из кувшинов и разбежалось по скатерти, словно спешило укрыться от его гнева под блюдами.
        И всё же не позволяйте страстям управлять собой, - китаец ласково улыбнулся и слегка поклонился.
        Он говорил на своем родном наречии, Василий - по-русски, однако это не мешало общению, языкового барьера в Аду не существовало, все мысли становились понятными, на каком бы языке не произносились. Более того, даже шум с площади и крики пирующих не мешали им слышать друг друга.
        - Если ты такой святой, то сам что здесь делаешь? - огрызнулся в ответ Василий, но китаец, вопреки ожиданиям, как будто даже обрадовался этому замечанию. Он улыбнулся и одобрительно закивал головой:
        Вы совершенно правы, у меня было много страстей. Все здесь из-за страстей. Они делают нашу жизнь ярче, но они же нас и губят. Мы ищем новых впечатлений, совершенно не умея ценить того, что у нас уже есть. Эта привычка закладывается в нас с самого детства, - китаец медленно поднялся и степенно побрел вдоль столов.
        Он был одет в потёртую выгоревшую черную рубашку с широкими рукавами, а ноги его скрывались за куском серой ткани, обернутым вокруг талии и закрепленным матерчатым поясом. К поясу были прикреплены нож, огниво и что-то еще. Жидкие волосы были собраны в тонкую косу, обнажая залысины на висках.
        Что за привычка? - спросил Василий.
        Его гнев бесследно исчез, и он последовал за своим новым знакомым.
        - Когда мы приходим в этот мир детьми, - неторопливо, в такт шагу, начал китаец, - каждый день приносит нам новые открытия. Их много, и кажется, что открытиям не будет края, однако, сталкиваясь с чем-нибудь раз за разом, мы выделяем для себя закономерности, которые расставляют всё познанное в нашей голове по местам, как горшочки на полках. Мы узнаем, что круглое катится, что трава зелёная, что мухи и птицы летают. Но беда в том, что, поставив что-то на свою полку, мы перестаем обращать на это внимание, ведь трава всегда зелёная, небо всегда голубое - чего тут удивительного? Лошадь не взмоет в небо, вода не станет сухой.
        Разве это плохо?
        - О, нет! Так мы учимся, и так мы освобождаем свое внимание для новых открытий, коими мир детства переполнен. Но чем старше мы становимся, тем больше горшочков ставим на свои полки и уже перестаем удивляться им, так что со временем высвобожденное внимание становится нечем заполнять. Уже в юности мы достаточно хорошо знаем мир, который окружает нас. Знал его и я, но желание продолжать услаждаться впечатлениями не исчезло, и тогда я приступил к поискам того, что могло бы завлечь меня, привнести новые ощущения. Сперва я хотел, во что бы то ни стало, повысить свою значимость. Отец учил меня стремиться к совершенству, и мне казалось, что я выбрал верный путь, но на деле это было лишь пустое привлечение внимания к собственной персоне: я шутил по поводу и без; не упускал случая выказать свои достоинства или создать видимость, будто они у меня есть; одевался почти как императорский сановник - отец мой был богатым купцом, так что это было не сложно - и всё это лишь для того, чтобы на меня смотрели. Я был очень ревнив до этого внимания. Глупый, я полагал, что это мне необходимо для счастья, но, на самом
деле, отношение людей ко мне не улучшалось. Напротив, я растерял часть друзей и приобрел врагов. Многие выказывали ко мне почтение, но никто не ценил. Разумеется, счастливым от этого я не стал. Я был доволен, когда становился центром внимания, но длилось это недолго, гораздо дольше я беспокоился о том, как им стать.
        Ну, этим, я думаю, все молодые люди страдают.
        Да, да, - сокрушенно закивал головой китаец. - Но на это уходит так много сил, и это порождает так много разочарований, что постепенно я стал остывать к своей страсти. Мне потребовалось занять внимание и мысли еще чем-то, и я устремился к познанию всех чувственных удовольствий, какие только мог получить. У меня не было ограничений в средствах, а когда мой отец умер, я начал спускать его наследство. Я заполнил свою жизнь множеством страстей: женщины, вещи, рисовая водка… В промежутках между ними я развлекал свое внимание пустыми разговорами или предавался размышлениям на сотни тем, которые все были так же пусты и бессмысленны. Когда же и это мне надоедало, пустота заполняла мой рассудок, и становилось невыносимо плохо.
        Китаец остановился и помолчал, глядя в никуда.
        Как яркие краски быстро выцветают от обилия солнца, так и яркие ощущения притупляются от обилия их потребления. Постепенно я охладевал к каждой страсти, но уже не мог отказаться ни от внимания людей, ни от вкусной еды, ни от красивых женщин или вещей. Только это уже не приносило настоящего удовольствия, как раньше. Всё вокруг как будто покрасили блеклой краской, и её уже невозможно было закрасить ни одной яркой. Эта блеклость жизни страшней болезни. Чтобы избавиться от нее, человек готов идти на войну, бежать на край Земли, рисковать жизнью и состоянием. Я уже ничего не мог делать, не впадая в крайность. Даже работа стала моей страстью, и я стремился побольше продать и побольше выручить. Это тоже затмевало мой разум, и я готов был идти на все ради этой цели. Под конец жизни я увлекся азартными играми и окончательно разорил свою семью. И даже умер в одном из игорных притонов.
        В это время один из атлетов выбросил своего соперника из круга, и толпа принялась ликовать.
        Они тоже думают, что, утоляя без меры свои страсти, достигнут настоящего счастья. Но их счастье - лишь мгновения удовольствия в перерывах между вечной погоней за этими мгновеньями. На Земле от гибели их спасали нехватка денег и старость, отнимающая силы и желания, но здесь их нет, и всех их ждет один конец, там, в горах. Только кому-то для этого достаточно нескольких лет, а кому-то - нескольких веков.
        Китаец заложил руки за спину и побрел дальше, глядя куда-то вверх. Говорил он ровно, неэмоционально, и от его неспешности и мягкого, доброжелательного голоса веяло таким покоем, что даже среди окружающего рева и сутолоки дух Василия пришёл от него в умиротворенное расположение.
        Однажды, когда я уже умер, вспомнил детство, - продолжил он после минутной паузы. - У нас во дворе был небольшой склад. Он остался ещё с тех времен, когда мой отец не был богат. Этот склад был очень темным, приходилось зажигать светильник, чтобы найти в нем нужную вещь. Но я любил заходить в него без света, на ощупь: я знал его достаточно хорошо, знал, где что размещается, и бродил по нему, превратившись в осязание. В темноте каждое ощущение, каждый звук, каждый пробившийся луч света приобретает смысл, особую сакральную важность. Я осторожно протягивал руку, чтобы лишь дотронуться до предмета, почувствовать, узнать его, догадаться, где я нахожусь, и мне это очень нравилось. Когда я это вспомнил, то понял, что и жить нужно так же - на ощупь. Быть внимательным ко всему, что тебя окружает сейчас, чувствовать вкус, дуновение ветра, звуки, мягкость сидения… Научиться ценить то, что есть, ведь кто умеет наслаждаться малым - тот владеет всем. Само явление имеет мало значения. Гораздо важнее наше отношение к нему: и кусок черствой лепешки в голодные годы может быть слаще меда в эпоху благоденствия. И еще
одно: не впадай в крайности, держись срединного пути.
        Хм, - задумчиво хмыкнул Василий, невольно копируя походку и поведение своего собеседника, - только как его найти?
        Посмотрите на этих состязающихся, - снова остановился и указал в сторону постамента китаец. - Они должны постоянно прислушиваться: если один из них приблизится к краю, он почувствует жар, а, почувствовав жар, он не должен стремглав бросаться в другой конец, потому что и там его ожидает огонь. Чувствуй себя, слушай мир, ведь для того и горит огонь, чтобы знать, где край.
        Василий остановился. Как человек, изможденный зноем пустыни, лишь почует влагу и тут же в нём просыпаются силы и бодрость, так душа священника вновь наполнилась светом, а вместе с ним появился и испуг - вечный спутник последней надежды. Испуг того, что вот сейчас что-нибудь произойдет, и он навсегда потеряет своего нового знакомого. Нет, этого никак нельзя было допустить!
        Научите меня! - попросил он громко, голосом, одновременно выражавшим мольбу и восторг.
        Чему?
        Этому, - развел руками Василий, покачивая головой в растерянности и судорожно подбирая слово, которое бы в точности выразило всё то, о чем ему говорил собеседник. - Чувствовать себя, мир… Мудрости. Позвольте мне остаться с Вами, я хочу стать Вашим учеником!
        Тебе нельзя оставаться здесь, - озабоченно ответил китаец. - Твой дух слишком неспокоен для этих мест. Чтобы обрести покой в душе, нужно сперва навести порядок в голове. А у тебя слишком много мыслей. Пустых мыслей, они постоянно крутятся у тебя здесь, - он постучал пальцем по виску. - Отбрось их все: они засоряют наше сознание, крадут нас от мира и от правильных мыслей.
        Он немного подумал и сказал:
        Идём. Я знаю, что тебе нужно.
        Он вывел Василия с площади и, указывая вдаль вглубь Ада, сказал:
        Видишь ту высокую гору? Иди в этом направлении, но держись по правую сторону от неё. Там ты найдешь то, что тебе нужно.
        Китаец снова приятно улыбнулся и поклонился Василию, а тот, сердечно поблагодарив, воодушевленный пошел в указанном направлении. Куда он шел, что должен был найти - для Василия это была загадка, но это даже было увлекательно.
        По земным меркам он шел уже несколько дней, и с каждым шагом в нем возрастало опасение, что он уже прошел мимо ТОГО, ради чего покидал знакомые дворцы, портики, галереи, беседки и приближался к мрачным землям «дикого» Ада. Вот уже и гора оказалась позади, и люди стали мрачнее, безразличнее, угрюмее, и вместе с ними, казалось, мрачнело само небо. Василий все чаще останавливался, внимательно вглядываясь во всё, что могло бы пролить свет на его тайну.
        Что он ищет? Может быть, за этим камнем пещера, в которой ему стоит уединиться, как отшельнику, и провести годы в безмолвии? Или, может, нужно присоединиться к этой сидящей бездумной, почти отупевшей группе людей, чтобы научиться избавляться от лишних мыслей? Или же в этом неприметном доме хранится древняя библиотека с тайными знаниями? Что ему нужно найти? Или кого? Он вглядывался в лица прохожих, одиноких или окруженных толпой, надеясь найти в них своего нового учителя, но все догадки вызывали у него сомнения.

«Раз он не сказал, что мне нужно, значит, я признаю ЭТО сам, как только встречу, - размышлял Василий. - А, может быть, смысл моего путешествия - само путешествие? Может быть, так я смогу заглянуть в свою душу? Как он бишь говорил? Слушать самого себя». И Василий начал шагать увереннее, но и эта уверенность угасала. Воодушевление, полученное в разговоре с китайцем, почти всё выветрилось из него, и опять возвращались озлобленность, отчаяние, равнодушие и, вместе с тем, желание обжорства, выпивки и вульгарного поведения.
        Глава XIII
        Неожиданно впереди раскинулась строительная площадка, на которой работали более сотни душ. Зрелище это было для Василия удивительно тем, что обычно всё, что ни было в Преисподней, появлялось само собой: еда всегда была на столах, вино не уменьшалось в амфорах и кувшинах, и даже светильники никто никогда не заправлял. Так же и к зданиям Василий относился как к данности, и тут нате - стройка.
        Среди строителей выделялась одна фигура со свитками, управлявшая всем процессом. Это был грек, причем «древний», по крайней мере, так можно было заключить по посеревшему гиматию, закрывавшему его тело, и сандалиям, тонкими ремешками опутавшим его ступни и щиколотки. Светлая коротко стриженная голова, аккуратная круглая бородка, окаймлявшая лицо от уха до уха, и прямая линия носа, переходившая в лоб, укрепляли это предположение.
        - Что это будет? - спросил Василий, приблизившись.
        - Интересуетесь? - спросил в ответ прораб и блеснул полными живой и доброй силы глазами.
        - Никогда не видел, чтобы здесь что-то строили.
        Грек широко улыбнулся и не без гордости заявил:
        - В Аду всё построено нами. Большинство зданий проектировал лично я.
        Оказывается, все эти здания были не просто построены кем-то, а построены одной командой! Всё то множество живых мыслей, воплощённых в камне и золоте, которые поражали священника в первые дни и к которым он постепенно привык - все эти тысячи и тысячи шедевров имели одного автора, и он стоял сейчас перед ним! От этого строения показались Василию ещё прекраснее.
        - Неужели всё это построили Вы?!
        - Мы все.
        - Это потрясающе, позвольте Вам выразить свое восхищение, - Василий схватил руку грека и принялся её безудержно трясти. - У меня просто не хватает слов! Всё, что Вы делаете - изумительно!
        Зодчий приятно улыбнулся.
        - Пифодорос из Коринфа, - представился он.
        - Василий, священник… Бывший.
        Строитель был рад поделиться своими замыслами и тут же развернул чертежи.
        - Забудьте всё, что Вы видели. Я собираюсь построить нечто совершенно грандиозное!
        - Он каждый раз так говорит, - с улыбкой произнес, проходя мимо, круглолицый с черной густой щетиной строитель.
        Пифодорос снова улыбнулся и продолжил:
        - Это храм, это будет грандиозный храм Мировому Началу, Логосу. И, что самое важное, внутри него не будет никаких опор! Я все продумал. Само здание, как видите, будет иметь круглые очертания. Вот здесь снаружи пойдут два ряда колонн, а вот здесь будут более толстые колонны; несущие балки будут проходить вот так и вот так. Купол будет на парусах, и я рассчитал, чтобы вся нагрузка приходилась вот сюда…
        Он живо и воодушевленно перечислял все особенности, проблемы, с которыми столкнулся, и свои технические нововведения. Постепенно вокруг них рос кружок строителей. Пифодорос оставил чертежи и помчался на огромную строительную площадку, где уже были уложены несколько рядов камней и постаменты для колонн.
        - Посетители по галерее будут проходить вот сюда, - говорил он, широко шагая по воображаемой галерее, и в душевном подъеме повышал голос так, что рисковал сорвать его. - Выйдя из нее, они окажутся напротив этой стены, а на ней будет изображен Логос на всю стену! И он будет встречать их с распростертыми объятьями, с такой нежностью, чтобы каждый из посетителей поверил, будто он встречает лично его и ждал эту встречу.
        Пифодорос развернулся к Василию лицом, развел руки в стороны и изобразил из себя Логоса. Он был так воодушевлен, что священник живо представил себе эту фреску изаразился этим воодушевлением. Архитектор продолжал рассказывать, и на его глазах даже проступили слезы:
        - От Логоса будет идти свечение, а потолок и стены будут голубые, как небо! Боги, как долго я не видел это небо! На остальных стенах мы нарисуем обитателей высшего мира, и они тоже будут с радостью смотреть на пришедших. Светильники будут расположены наверху, много светильников, и свет будет идти сверху.
        Пифодорос еще долго рассказывал о своем новом проекте, а собравшиеся вкруг строители - представители разных племен и эпох в серых запыленных одеждах - дополняли его слова.
        Василий влился в эту большую древнюю команду.
        - Когда-нибудь я построю свое самое лучшее здание вон на той вершине! - сказал как-то Пифодорос Василию, высекая строительный блок, и кивнул на ту высокую гору, послужившую когда-то священнику ориентиром.
        - А разве этот храм не является лучшим?
        - Пока он лучший, но я надеюсь, что когда придумаю это здание, то пойму, что ему самое место на этой вершине и нигде больше.
        Василий понимающе кивнул головой.
        А я ведь тоже пробовал здесь разными делами заниматься, - сказал Василий, как бы извиняясь за свое долгое безделье, - только все забрасывал.
        Работа должна соответствовать наклонностям, - ответил Пифодорос, особенно старательно ударяя молотком и как бы желая подчеркнуть, что эта работа ему по душе.
        - Да я, вроде, и выбирал по душе, только никому это не было нужно.
        - Понимаю. Удручает, что никто не ценит твой труд? Со мной такое было, мои ведь дома тоже поначалу все разрушали.
        Не только в этом дело, - объяснял Василий. - Все мои занятия, они… Как бы сказать… Они не делали людей лучше. Вернее, не все мои занятия. Да даже не это важно… Я не мог своим трудом охватить всех или хотя бы какую-то значительную часть населения Ада. Всё было таким мелким…
        Труд на благо не может быть мелким, - не согласился Пифодорос. - Как говорил мой отец: «Любое дело, которое делается с душой - великое». Это настоящее счастье, когда человек получает истинное удовольствие от своего труда.
        Видимо, не каждому это дано.
        Каждому, просто мы редко свободны в выборе работы: кто-то вынужден зарабатывать на пропитание, чем придется, а кто-то идёт за своими амбициями - все одно, человек часто ищет свое место не там, вот и мучается потом. Помучается, помучается, да и решит, что неплохо было бы совсем ничего не делать, а это - прямой путь к гибели: человек создан для деятельности, без неё он начинает совершать непростительные ошибки.
        Пифодорос замолчал и помрачнел, его молоток замелькал возле головы, отбивая по зубилу быстрый такт.
        - Как у Вас? - заметил это изменение Василий.
        Пифодорос промолчал, продолжая усиленно высекать каменный блок, но поскольку это не помогало, снизил темп и ответил сухо, угрюмо, отдельными фразами и с длинными паузами, как будто не хотел, но вынужден был отвечать:
        - Как у меня. Дело в том… Из всех путей человек выбирает для себя самый удобный. По крайней мере, какое считает таковым. А что приносит более быстрое и легкое удовольствие? Конечно, праздность. И даже хорошо, что жизнь заставляет нас работать против своей воли. Мой отец был строитель, он всю свою жизнь старался, чтобы его семья ни в чем не нуждалась. И когда я достиг возраста, в котором начинаешь самостоятельно оценивать и размышлять, он получил крупный заказ от города. Заказ был большой. Отец работал до упаду, уставал жутко, иногда до такой степени, что не хватало сил на дорогу домой. Я видел это, видел, что оттого, что он трудится целыми днями, он не становится богаче, и вообще не понимал, как он может любить свою работу, даже гордиться ей. Тогда я и решил, что никогда не пойду по его стопам и вообще найду себе занятие попроще. Подростком я начал убегать из дома и целыми днями шатался по улицам. Просто так, без дела, искал себе занятие по душе. И однажды нашел. Мы с друзьями обворовали лавочника. Не потому, что понравился товар, он-то был плохенький, а так. Просто. Потом еще несколько раз… А
потом дело дошло до убийства.
        Строитель снова быстро заколотил по зубилу, высекая камень, и заговорил взволновано: за тысячи лет, что он провел здесь, боль не утихла. В Аду все оставались при своем «багаже», и время здесь редко было лекарем или учителем.
        - Это вышло случайно… Вернее… Мы налетели на лавку торговки мясом. Тоже не от нужды, а… Для… Ради развлечения. Обычно один из нас набрасывал на торговца или, чаще, торговку мешок, и пока та приходила в себя, хватали, что попадало под руку, и удирали в разные стороны. Вся суть развлечения как раз и заключался в том, чтобы сделать это ловчее и унести побольше. Но та хозяйка - не женщина, а сущий воин - схватила меня вот сюда, за запястье и так вцепилась… - он замолчал, глядя на свою руку, на то место, где у него навсегда остался невидимый незаживающий ожог.
        Мне во что бы то ни стало нужно было убежать - это было частью нашей игры, - Пифодорос посмотрел на Василия с глубокими встревоженными глазами, как будто ожидал от него поддержки. - Я схватил гирю и что было сил ударил. Она охнула и упала… И глаза, такие большие… Взгляд у неё был испуганный, ошарашенный… Страшный взгляд.
        Он поник и сел, прислонившись спиной к скале.
        Боги, как я хочу, чтобы ничего этого не было, чтобы можно было вернуться хотя бы на мгновение назад и не ударить. Всего лишь не ударить! Всего одно мгновение! - говорил сквозь слезы зодчий, глядя в темно-серое небо. - Меня поймали. А потом… Сбросили в каменоломню. Но, поверишь ли, даже когда я падал, я видел этот ужасный взгляд. Последовала пауза, самая длинная пауза за все время. Он несколько успокоился, вернулся к работе и теперь говорил негромко, его удары молотком стали снова размеренными.
        Здесь я чуть с ума не сошел. Но вовремя вспомнил отцовское ремесло, начал строить. Быстро втянулся, хотя сначала было сложно. Сейчас я в нем нашел успокоение, всё-таки это счастье жить с работой, от которой получаешь удовольствие. Просто получаешь удовольствие.
        Храм строился быстро, работа шла почти без перерывов, круглосуточно, потому что никто из рабочих не нуждался ни в еде, ни в отдыхе, ни во сне. Они высекали огромные блоки, легко взваливали их себе на спину и несли на площадку, там укладывали их на свое место и спешили назад.
        Когда основная часть храма была возведена, Йохан, прекрасно освоивший здесь живопись, приступил к росписи внутренней части здания. При жизни он тоже был «мастером» на все руки, но практиковался в основном в срезании кошельков на рыночной площади. Работа предстояла серьезная, но не только из-за масштабов росписи: и Пифодорос, и сам Йохан желали увидеть образ, способный вызвать у посетителей самые сильные чувства, которые только возможно.

«Теперь самый страшный в Аду - Йохан, а уж потом - Дьявол», - шутили строители и отчасти были правы: требовательность Йохана переходила все разумные границы. Он никому не показывал свою работу, но многое можно было почерпнуть из его поведения. Наблюдая за его мимикой во время процесса, можно было догадаться, какое будет выражение лица у Абсолюта, а по тому, в каком духе находился автор - насколько близок к завершению его замысел. Положительных результатов пришлось ждать долго: Йохан безжалостно сжег в светильниках десятки эскизов, созданных им на досках в миниатюре. В эти моменты он был зол, как тысяча загнанных волков, проклинал всё вокруг, бросал кисть, пинал краски и уходил прочь, но тут же возвращался и садился за новую доску. Когда же подходящий образ был создан (что было понятно, опять же, только по его лицу), это стало только началом нового этапа мороки. После переноса фигуры на стены оказалось, что лицо Абсолюта «недостаточно выражает радость встречи», а руки его «не распростерты, а растопырены, как у пугала». Йохан с помощниками без конца поправлял портрет и несколько раз перегрунтовывал
фрагменты фрески. И пока остальные строители были заняты покрытием золотом здания снаружи, Йохан запрещал всем, включая Пифодороса, входить внутрь. Если же кто нарушал запрет, он кричал, вися в люльке под самым потолком, топал ногой и брызгал в нарушителя краской с кисти. Со стороны это выглядело смешно.
        Из храма он почти не показывался, а если и выходил, то только для того, чтобы оторвать кого-нибудь от работы и заставить себе позировать. Он делал зарисовки отдельных фрагментов лица, складок одежды на сгибах рук, положения пальцев. Или ставил за спиной натурщика несколько светильников, смотрел, расставлял их подальше друг от друга, затем поближе, и в какой-то момент неожиданно вскакивал и убегал в храм.
        Работа над одним только Логосом длилась так долго, что впору было подумать, будто она не закончится никогда, что Йохан так и останется недовольным ни одним из вариантов. Но всё же этот важный момент однажды наступил, и гордый художник широко распахнул двери храма перед первыми посетителями.
        Строители вошли и… Ошалели! С распростертыми объятиями их встречал Абсолют и заглядывал каждому в глаза с такой нежностью, словно любимейшему сыну! Все стояли молча, у некоторых на глазах наворачивались слезы, и только сам автор ходил перед толпой строителей и, размешивая в горшке краску, рассказывал, как у него грунт не просох, а потом как он краску развел жидко, и она потекла, и как он не мог уловить морщинки в уголках глаз, хотя на эскизе все получалось отлично. Вид у него был серьезный, важный, но глаза сияли, выдавая глубокое удовлетворение собой. Это ощущалось еще и по тому, как он расхаживал перед друзьями, любуясь тем, как любуются они, и как тщательно размешивал краску, которая сейчас была ему не нужна, и по серьезному голосу, эхом раздающемуся под куполом храма, в котором нет-нет, но и пробьется восторженная нотка, но, главное, все же - глаза. Взгляд его излучал столько света, сколько не способны были дать даже десять светильников.
        Строительство уже приближалось к завершению, когда однажды в небе над храмом появилась крылатая фигура демона. Работа остановилась, все задрали головы и смотрели, как увеличивается его темный силуэт, а демон тем временем облетел стройку и, подняв крыльями облако пыли, приземлился около Василия.
        - Тебя ждет Хозяин, - скривив рожу и указывая на него скрюченным когтистым пальцем, прорычал он, и, прежде чем Василий успел как-то отреагировать, бестия схватила его за руку и унесла прочь к каменной гряде.
        Дьявол сидел в той же самой позе, в которой был при их первой встрече, в своих ослепительно белых одеяниях. Обстановка вокруг тоже не изменилась: у трона толкались полчища нечисти, а из-за горных вершин доносился рев беснующихся грешников. Увидев Василия, Падший ангел сел прямо и улыбнулся своей коварной улыбкой, но она лишь на мгновение прогнала с его лица тоску и усталость. Подхватив эту улыбку, захохотали и запрыгали бесы, кто мог летать - взмыли и огромной воронкой принялись носиться над головой Василия.
        - Тихо! - строго крикнул Хозяин, и вся эта чертовщина вмиг притихла.
        Дьявол был немногословен.
        - У меня есть к тебе поручение, - сразу заявил он Василию.
        - Я не стану выполнять твои… - заартачился было тот, но Дьявол строго оборвал:
        - Это не просьба, а приказ! Не утомляй меня снова! Поверь, у меня достаточно средств, чтобы любого уломать, - сказал он сурово, наклонившись вперед и впившись пальцами в черепа на подлокотниках, но тут же откинулся назад и добавил уже с улыбкой. - Тем более, что тебе предстоит на некоторое время вернуться на Землю.
        Возвращение на Землю! Только этого было бы достаточно, чтобы Василий согласился на всё. У него бы заколотилось сердце, будь оно у него, но сейчас волнение нахлынуло в его голову откуда-то снизу, и эта волна затуманила его сознание. Василий не видел, не слышал и даже думать не мог ни о чем, кроме как о «белом свете». Вырваться пусть на чуть-чуть из этого вечного мрака, вновь окунуться в мир знакомых ощущений, увидеть, как живут люди… Неужели такое возможно!
        - Завтра исполняется ровно два с половиной века, как ты здесь - можешь получить отпуск на одну ночь, - Дьявол еще раз улыбнулся, и вновь стал серьёзным. - Но учти, ты должен до восхода солнца найти Наместника и передать ему этот свиток.
        К Василию подскочил чёрт и аккуратно, словно драгоценную реликвию, протянул свернутый в рулон пергамент, сделанный, по всей видимости, из человечьей кожи. Край пергамента был закреплен огромной сургучной печатью, в которую четкими глубокими бороздами врезалось изображение пентаграммы в кольце.
        - Поторопись, на восходе тебя вернут мои подручные, и упаси тебя Бог не выполнить моё поручение! - он улыбнулся ехидно, и адское окружение вновь поддержало эту минутную радость неистовым весельем.
        Дьявол махнул пальцем, и тучка летающих демонов, с гиканьем подхватив святого отца за руки, понесла его к ущелью. Оказавшись над лавой, двое импов остались с Василием, насилу справляясь с восходящими потоками воздуха, а остальные опустились на дно и принялись усердно обмахивать кипящую массу. Лава забурлила, от нее взмыл такой горячий ветер, что державших Василия импов начало разносить в разные стороны. Их тонкие вытянутые лапки впивались в его плечи, а самих демонов мотало из стороны в сторону так, что было непонятно: то ли они его держат, то ли они за него держатся.
        Движение туч над ущельем упорядочилось, и они начали вращаться, образуя гигантскую воронку. Раздался сухой треск молний, и, словно испугавшись их, импы бросили Василия и разлетелись в разные стороны. Василий полетел вниз, но всего через мгновение огненная жижа вспучилась и взорвалась огромным фонтаном. Мощный порыв ветра, вырвавшийся из него навстречу Василию, подхватил посланника и стал стремительно возносить его ввысь. Чем ближе приближался священник к тучам, тем сильнее ощущалась наэлектризованность воздуха: треск раздавался уже у самых ушей, а растопыренные пальцы начали светиться коронным разрядом. Василий поднимался к центру воронки, и вдруг… Ужасная молния ослепила и оглушила его.
        Глава XIV
        Начиналась прохладная августовская ночь. Сульфат ехало на своем автомобиле по загородной трассе в развлекательный центр «Супер» и дёргалось всем телом в такт ритмичной мелодии, разносившейся по салону из целой батареи динамиков. Сульфат было гермафродитом, как, впрочем, почти все население планеты. Внешне это была очень эффектная блондинка с выразительной фигурой, лицом без изъянов (по стандартам нового времени), с длинными волосами, закрученными в тугую наклоненную немного набок спираль, длинным носом и тремя грудями, гордо расталкивавшими друг друга, что, как считалось, придавало образу соблазнительную пикантность. От мужской части Сульфату достались только половой орган, широковатые плечи и некоторая грубость черт лица.
        Дабы женщины не обвинили автора в мужском шовинизме, а мужчины - в предательстве (поскольку Сульфат обладало неоспоримыми достоинствами, о чём будет сказано ниже), я буду называть Сульфата «оно», не отдавая предпочтения ни одному из полов.
        Одето Сульфат было не по сезону: легкая полупрозрачная пелерина жёлтого цвета, богато украшенная стразами, под которой просвечивало одеяние, больше похожее на закрытый женский купальник с глубоким декольте, почти полностью обнажавшим среднюю грудь. Вокруг шеи был намотан шёлковый шарфик, один конец которого свисал спереди, а другой - за спиной. Ещё одним элементом облика Сульфата были очки - лентообразные мягкие перламутровые очки, которые больше походили на повязку, так что сложно было предположить, видело ли Сульфат хоть что-нибудь через них или нет. Но окружающий мир оно всё-таки видело. Правда, немного не таким, каким он являлся на самом деле, но лучше, ярче и интереснее. Подобные очки позволяли человеку погружаться в виртуальный мир постоянной игры, и картинка, хоть и строилась на основе реальной обстановки, но во многом зависела от того, во что играл их обладатель. Что видело в этот момент Сульфат - раскрашенный в пестрые цвета мир, пряничные замки или же геометрические абстракции - не столь важно.
        Вместе с музыкой из динамиков доносились слова, которые Сульфат хотело заучить и в подходящий момент поразить ими своих собеседников.
        - Априори - знать с самого начала, - звучал из динамиков немного гнусавый голос с металлическими нотками.
        Априори, - повторяло Сульфат с напряженным лицом, надеясь запомнить это хотя бы на несколько часов. Всякий раз перед выходом в свет оно запускало подобную программу и даже умудрялось ввести в свой обиход несколько терминов. Например, оно знало, что кризис - это трудности, а вакуум - ничто, и теперь, когда требовалось сказать, что сделать нечто не представляет сложности, оно так и говорило: «Этот кризис мне аще вакуум». Благодаря этому, среди своих знакомых (как реальных, так и виртуальных), оно заслуженно слыло умником. Правда, открыто в этом никто не признавался, но все знали и тайно недолюбливали Сульфата за это. Сульфат тоже знало свою высокую интеллектуальную ценность (вернее - бесценность), и потому не терпело этого качества ни в ком другом.
        Как известно, всестороннее образование делает человека гармонично развитым, поэтому Сульфат разбиралось во всех областях, и о чем бы ни говорили, какое бы событие ни произошло - на всё у него были свои соображения, которыми оно не медлило делиться и высмеивало все иные мнения.
        Особой гордостью Сульфата были оконченные курсы просвещения, которые проводили для желающих в образовательных центрах. Просидеть три месяца, слушая краткие лекции по основным научным дисциплинам - это вам не шутка! Не у многих хватало терпения досидеть до конца первого месяца, Сульфат же проявило нечеловеческую силу воли и было вознаграждено за это сертификатом с блёстками и огромной сургучной печатью. А главное - это статус в глобальной сети и специальный значок, который позволялось носить только курсантам, и который ярким маячком всегда поблескивал у него на груди. Правда, это была лишь внешняя сторона, внутренняя же изменилась ненамного: курсы, скорее, захламили эту светлую, но неподготовленную голову. Попробуйте четырех-, пятилетнему ребенку - если он не вундеркинд - за три месяца, по полтора часа в день, изложить историю мира вместе с альтернативными историческими гипотезами, философию, физику, биологию, мировую литературу, добавьте сюда немного химии, разбавленную для развлечения историей алхимии, астрономию с астрологией и уж совсем чуть-чуть различных отраслей математики и геометрии - и вы
получите представление, что творилось в голове среднестатистического выпускника образовательных центров.
        - Желудок - орган, принимающий съедаемую пищу.
        - Желудок, хе. Ты, дэха, натурально, не лапай меня своими желудками! Хе.
        Автомобиль Сульфата несся по прямой трассе, насыпанной среди обширных пестрых цветочных лугов. Луга были густо засажены портулаком почти метровой высотой с цветками размером с блюдце. Однако не только величина была примечательной чертой этих растений: там, где жизнь не засыпает даже ночью, важно, чтобы красота царила круглосуточно. Цветы светились, светились в свете ясной луны, словно это было не поле, а загадочная галактика, густо усеянная звездами: голубыми, желтыми, красными - каких только огоньков здесь не было!
        Автомобиль управлялся автоматизированной системой навигации, пассажирам же оставалось лишь вести непринужденные беседы, смотреть стереовид - нечто среднее между глобальной сетью и телевидением - и ждать прибытия. Салон стал шире и выше. Между креслами можно было свободно перемещаться, почти не наклоняясь; кресла, коих было шесть, свободно вращались. Какие-либо приборы на передней панели практически отсутствовали - вместо них торчали кончики нескольких трубок для объемных картин стереовидения и старый добрый прикуриватель. В остальном же автомобиль принципиально не изменился: все те же четыре колеса и герметичный обтекаемый салон с прозрачной крышей, с чуть выдающимся вперед капотом. Только задняя часть автомобиля теперь имела своеобразный изогнутый кверху «хвост», как у скорпиона, а на крыше - небольшие торчащие в разные стороны «крылышки», но всё это было уже лишь для красоты.
        Поля заканчивались, и впереди показался сосняк, над которым возвышались стеклянные купола развлекательного центра, залитые изнутри яркими цветами, манящие к себе со всех сторон посетителей, как мотыльков.
        Внезапные разряды молний вырвались из дорожного полотна прямо перед автомобилем, и в свете ослепляющих вспышек чётко показалась темная человеческая фигура.

«Внимание! Человек на дороге!» - спокойно сообщили динамики, и автомобиль резко свернул вправо, на полном ходу слетел с насыпи, чудом не перевернувшись, и продолжил свое торможение уже внизу. Однако окончательной остановки достиг, врезавшись в одинокую кривую сосну с широко растопыренными в стороны длинными корявыми ветвями, словно у сказочного чудища. «Чудовище» возмутилось, что кто-то посмел нарушить его вековой покой, замахало ручищами, но тут же успокоилось.
        Спустя минуту зрение и слух вернулись к Василию. Первое, что он почувствовал, и от чего у него защемило сердце - это была вечерняя прохлада и ветер. Ничего похожего Василий не испытывал более двухсот лет. В Аду температуры не было вообще: вокруг было ни тепло, ни холодно. И если бы не обжигающие языки пламени, под которые священнику иногда приходилось попадать, то он бы уже совсем забыл, что можно чувствовать не только прикосновения и удары. Правда, сейчас все чувства были смазаны несовершенством его нового тела, как если бы оно было опухшим или обтянуто толстым комбинезоном. И, тем не менее, это были те самые ощущения, по которым он успел изголодаться.
        Он увидел бесконечное небо с появившимися на нём первыми звездами, деревья и… Облако, вернее, огромную тучу, контуры которой едва вырисовывались на тёмном небе и совершенно сливались с горизонтом, будто это огромная гора поднялась над землёй и закрыла полнеба. Луна, еще не пленённая тучей, ярко светила, и в ее свете играли огоньки цветов. Подул ветерок, и цветное море заволновалось, дружные волны покатились от одного края поля к другому, и, словно брызги, в небо поднялись облака лепестков. От упоения сердечной радостью Василий обмяк и наклонил голову к плечу. Захотелось плакать, но слёз не было. За считанные секунды он вспомнил всю свою жизнь от самого рождения, вспомнил и Яшку Каина, как тот радовался, вернувшись к жизни, и сейчас разбойник впервые был ему близок, потому что как никто другой Василий понимал его.
        Прошло время, прежде чем он обратил внимание на врезавшийся внизу автомобиль. Двигатель молчал, и из автомобиля никто не выходил. Скользя по сыпучему гравию, Василий быстро спустился вниз и бегом добрался до машины. Он постучал в дверь - та резко и широко откинулась вверх, чуть не ударив Василия по лицу. Сульфат сидело на переднем кресле, учащённо дышало и, прижав руки к груди, издавало нечто среднее между скулением и мычанием. К счастью, обошлось без травм, но психическое состояние пассажира было близко к умопомрачению. Более того, очки его потеряли волшебную способность преобразовывать окружающий мир и вообще лишили их владельца зрения.
        - Как Вы? Всё в порядке? - беспокойно спрашивал Василий и, осторожно придерживая под локоть, помог выбраться из машины своему новому знакомому. Сульфат было настолько ошарашено, что ещё пару минут в полном молчании беспомощно шарило вокруг руками, прежде чем догадалось стянуть повязку с глаз, но как только способность видеть вернулась к нему, заметив, насколько хуже тот мир, который ещё недавно был так прекрасен, гермафродит завизжало, заверещало, обильно осыпая Василия проклятьями и ругательствами.
        Вообще надо отметить, что матерные слова занимали такое важное место в речи Сульфата, что в ином предложении их было больше чем остальных слов. Автору придется выбрасывать или заменять их и некоторые другие сленговые обороты иными словами, дабы максимально смягчить речь и сделать её более понятной для непривычного читателя «прошлого».
        - Ты чего, ко-че, сделал, урод… Чтоб ты сдох! Тварь! Ты чего, ко-че… Ты мне эту… Это… Аще, такушку грохнул! Аще! Ты, аще! Если я это тут… Аще, ко-че, я тя зарою. Аще! Урод! Не дай Бог… Тут тогда, ко-че аще будешь… Воооо! Тебе аще не жить!
        Слово «ко-че» (производное от «короче») Сульфат произносило по складам, растягивая его, так что могло показаться, будто это не одно, а два слова.
        Пострадавшее изо всех сил ударило Василия в плечо и залезло обратно в салон.
        - Давай! Чо стала! Поехали! - кричало оно уже на «такушку». - Ну, дура, аще! Я сказал, ко-че, поехали! Бы-ро! Аще! Дура, давила бы этого урода, натурально! Урод! Вот урод! Дура!
        Оно принялось колошматить кулаками переднюю панель, но техника на это никак не реагировала: очевидно, удар вывел из строя всю электронную начинку. Осознав, что угрозы не помогают, Сульфат принялось поглаживать ладонью по панели, продолжая, однако, ругать транспорт:
        - Ну, ты. Давай… Ну, поехали, дура! Тварь, давай, аще, поехали! Сдохни, с-с-сука!
        Как ни странно, но это тоже не помогло. Сульфат выскочило из авто и с кулаками набросилось на Василия с твердым намерением покалечить, а если повезет, то и убить его. Василий легко сносил побои, пока ему это не надоело, тогда он поймал кулак Сульфата и сжал его так, что оно застонало и присело. Эта боль моментально сбила неуемную злость с нападавшего, как и всякое желание атаковать своего обидчика впредь.
        - Отпусти, урод, - взмолилось Сульфат, скаля зубы. Василий отпустил кулак. - Гад! А-а-а! Сдохни!
        Оно вскрикнуло от бессильной злобы и пнуло колесо автомобиля.
        - Извините, что нарушил Ваши планы, но это получилось случайно.
        Настроение Василия улетучилось, словно его и не было, он стоял, опустив глаза, и чувствовал себя отвратительно: пусть невольно, но он принёс неприятности этому человеку, а сейчас ещё и сделал больно.
        - Откуда ты аще взялся? - плаксиво проговорило Сульфат, прижимая больной кулак к груди.
        - Я совершенно случайно оказался на дороге… - начал оправдываться Василий, но Сульфату это было не интересно, оно неожиданно принялось бегать кругами, бормоча себе под нос:
        - Манарелла, я тут аще застрял. Эй! - пауза. - Э-э-эй! Лар, чо делать? А? Натурально. Мне в «Супер» надо, ко-че. Манарелла, ты приехал? Только не уходи. Я этого не перенесу! Чего молчишь? Чего вы все молчите?! Когда помощь будет? А? Ну, ё!
        Рядом с дорогой возвышался темный каркас ретрансляционной башни. Как и автомобиль, она тоже пострадала в момент появления Василия, и именно этим объяснялось, что Сульфат в ответ на свои призывы не слышало ни единого слова.
        Сделав несколько кругов, Сульфат снова полезло в свое авто, но ударилось лбом о дверцу, отчего заскулило ещё сильнее, а затем забилось в истерике, хныча, подпрыгивая на месте и осыпая машину градом брани и ударов.
        Бить свое авто было больно и жалко, бить Василия было хоть не жалко, но тоже больно, поэтому Сульфат скоро засеменило на своих высоких шпильках в сторону поля и с криком набросилось на цветы, вымещение злобы на которых было делом более благодарным. В стороны полетели цветки и листья; вырванные с корнем растения ударяли своего обидчика по лбу комами земли, но тем только усиливали в нём ярость.
        Василий подскочил к Сульфату и, подняв его за талию над головой, понёс обратно к автомобилю. Сульфат дрыгало руками и ногами, как жук, перевёрнутый на спину, и кричало до тех пор, пока Василий не поставил его обратно на землю. Оказавшись на земле, Сульфат с тем же хныкающим видом неожиданно полезло к священнику с явными домогательствами.
        - Мне плохо, давай уединимся. Ты не видела здесь «пептидного дилера»?
        Поведение Сульфат и без того казалось Василию странным, а сейчас священник серьёзно задумался: уж не сумасшедший ли его новый знакомый? Он поймал его руки за запястья и крепко, но на этот раз аккуратно, удерживал их до тех пор, пока потерпевшее не прекратило дёргаться и, разразившись рёвом, бессильно повисло на его руках.
        - Лучше скажите, могу я Вам чем-то помочь?
        Не знаю, ко-че, Лар ничего не сказал, - не сразу сквозь всхлипы ответило Сульфат. Оно стояло на коленях перед Василием, и руки его безжизненно висели в руках священника. Василий отпустил Сульфата - то упало и некоторое время лежало у его ног, периодически всхлипывая. Затем Сульфат медленно, словно из последних сил, переползло к автомобилю, уселось там прямо на землю и захныкало с новой силой.
        - Лар аще молчит. Все молчат. Я хочу в «Супер» сейчас.
        Лар - Ваш знакомый?
        Сульфат не ответило, но, подняв испуганные, полные слёз глаза, прошептало с отчаянием:
        Неужели нас аще не найдут? Никогда?!
        Василий поспешил успокоить его, сказав, что дорога рядом, автомобиль обязательно привлечёт к себе внимание и кто-нибудь непременно вызовет помощь.: Мимо уже проехало несколько автомобилей, они останавливались, даже было видно, как темные контуры пассажиров приникают к окнам, но через несколько секунд машины трогались с места и уезжали дальше.
        Сульфат свернулось в комочек и снова заплакало. Василию стало жалко его, он обернулся в сторону куполов центра и бодро, желая и Сульфата заразить своей бодростью, сказал:
        Знаете что? Мы пойдем туда.
        Сульфат перестало плакать и подняло удивленные раскрасневшиеся глаза.
        В «Супер»? Мы туда не дойдём.
        - До него, кажется, всего два-три километра.
        - Это много?
        - Ну, за полчаса, думаю, доберёмся.
        - А как мы туда поедем?
        - Пешком пойдём.
        - Как, без «такушки»?!
        - Другого выхода я не вижу.
        - А где выход?
        - Нам нужно идти туда, - повторил Василий.
        - Это же вон где! - испуганно сказало Сульфат, и Василию показалось, что у того даже спираль на голове начала выпрямляться.
        - Дойдём, уж поверьте мне.
        - Ты чего, дурёк, я аще не пойду!
        - Отлично, тогда здесь подождите, а я мигом схожу и вызову помощь.
        - Не, я с тобой! - вскочило Сульфат. Больше всего на свете сейчас оно боялось, что незнакомец его бросит.
        Они двинулись в сторону развлекательного центра.
        Тёмный сосновый лес был мрачен и пугал Сульфата. И пусть совсем рядом проходила трасса, изредка освещаемая фарами проезжавших автомобилей, всё же ему было не по себе.
        Попробую поймать попутку, - сказал Василий и бочком вбежал на полутораметровую насыпь.
        Сульфат испуганно последовало за ним.
        Вам лучше остаться внизу, - посоветовал Василий, глядя на неловкие попытки звезды вечеринок взобраться наверх, но Сульфат было уверено, что Василий решил бросить его в этом страшном и одиноком месте, а потому упорствовало. С пыхтением и скулежом, оно штурмовало эту преграду на своих блестящих туфельках, каждый раз растягиваясь на гравии. Василия оно не слушало и после четырех или пяти безуспешных попыток сдалось.
        - Я аще не могу.
        Сказав это, оно притопнуло ножкой и хлопнуло ладонями по ногам.
        - Ай, - воскликнуло оно, как только руки коснулись ног.
        Взглянув на свои ободранные в кровь ладошки, Сульфат запрокинуло голову и с выражением мученика застонало.
        - О, боже! Что с моими желудками!
        Василий спустился вниз и молча, слушая поток проклятий в свой адрес, поднял того на насыпь, но и наверху Сульфат продолжало приседать, дуть на ладони и обильно выражать свои страдания в устной форме. В конце концов, разозлившись на свои руки, причинявшие ему столько мук, оно стало колупать свои раны, отчего окончательно впало в исступление. Только показавшаяся на дороге пара огоньков фар потихоньку успокоила его, и перекошенное болью лицо Сульфата с двумя ссадинами на носу замерло в наблюдении за приближающимся автомобилем.
        Василий взмахнул рукой - автомобиль пролетел мимо, даже не сбавив скорость.
        Друзья по несчастью пошли дальше, прижимаясь к кромке дороги и периодически оглядываясь назад. Сульфат уже не стенало, но выглядело подавленно.
        - Слышь, тебя как кличут? - спросило оно, изнывая уже от тишины.
        - Василием, - неохотно ответил Василий.
        Как странно, в Аду он мечтал оказаться на Земле и, встретив кого-нибудь из живых, говорить с ним часами, и вот его мечта сбылась, но беседовать отчего-то совершенно не хотелось.
        Имя священника почему-то развеселило Сульфата.
        - Василием-масилием. Хы-ы-ы, - заскалилось оно. - Знаю, это в честь Василия Грозного. А я Сульфат.
        - Сульфат? - удивленно переспросил Василий.
        - Ага, - улыбнулось то, приняв удивление за восхищение. - Это в честь предка моего, кажется, деда или прадеда. Был один такой умный, натурально. Он еще в бутылке жил. С коньяка.
        Сульфат расхохоталось своей шутке, которую, благодаря образованию, могло понять только оно. Миф о своём знаменитом предке был, конечно, почерпнут из курсов, правда, рассказы о Сократе и Диогене Синопском, жившем в бочке, перемешались сейчас в его голове с восточными легендами о джинне из лампы и выдали вот такой «коктейль Молотова» в бутылке «с коньяка». Вопрос, как мог человек поместиться в бутылке, его интересовал мало: на курсах, как ему казалось, определенно сказали: «Сульфат жил в бутылке», а, значит, жил! Баста! (Ну, что же, все мы иногда делаем ошибки). А вот то, что бутылка была с коньяка - это уже оно само только что придумало!
        - Я ещё ребенка своего хотело так назвать, - продолжало Сульфат, - а потом назвал Жека. Кулёвенько, да, «Жека»?! Кажись, Жека! Пожди! Нет, Жека - это у Татьяны, а у меня кто? - Сульфат на минутку задумалось, а затем элегантно прихлопнуло себя по лбу ладошкой. - Ай! Гибралтар! Точно!
        Оно подняло глаза к небу и значительно повторило имя, вслушиваясь в каждый слог:
        - Гибралтар. Кулёвенько, да?
        Но Василий, как ни странно, отнесся к имени на удивление равнодушно. «Раз путается в именах, то ребёнок не с ним, а раз дитя не с ним, значит он - отец», - логически заключил он (наконец-то представилась возможность определить пол собеседника!) и спросил:
        - Он сейчас с матерью?
        - С кем? - переспросило Сульфат.
        - Матерью, ну… Женой Вашей… Любовницей, как у Вас это называется? Кто его рожал?
        - С Петрусией что ли?
        - Ну… Я не знаю…
        - Мы с Петрусией шли мимо центра репа… Ретра… Ну там, где детей делают. Петрусия сказал: ко-че, давай зайдем - мы зашли, сдали, чо нужно и аще всё.
        - Так Вы что, ребенка своего никогда не видели?
        - Не, чо, я брало её с интерната один раз! Куда-то надо было с детьми ехать… Не помню… Давно было, аще. Я и с Петрусией-то больше не виделась.

«Теперь - лась» - отметил про себя Василий, но вслух произнес: «Понятно».
        На трассе снова появился автомобиль. Василий махнул рукой и осторожно отодвинул Сульфата в сторону от проезжей части. Автомобиль снизил скорость, однако когда они поравнялись, из раздвинувшегося прозрачного купола навстречу уху Василия вылетел кулак и ударил священника с такой силой, что будь тот жив - непременно скатился бы с насыпи. Сейчас же вместо этого раздался глухой удар, как о камень, а из салона - пронзительный вопль и такой отборный мат, что просто уши сворачивались. Автомобиль снова набрал скорость и скрылся среди сосен.
        - Здесь слишком опасно, - заметил Василий, почесав ударенное ухо и глядя вслед удалившейся машине. Ничего не говоря, он с неохотой подхватил Сульфата на руки и спустился с ним вниз. Сульфат не артачилось.
        Спускаясь, Василий обратил внимание на еле заметный голубой луч, тянувшийся в стороне вдоль дороги высоко над землей. Луч походил на блестящий натянутый провод, но сияние его было очень тусклым и равномерным по всей длине. Где он начинался и где заканчивался - определить было невозможно.
        Они пошли дальше под сенью сосен, преодолевая бесконечные бугры и ямки. Идти по неровной, мягкой от опавших иголок земле на высоких каблуках, как у Сульфата, было крайне неудобно. Гермафродит спотыкалось о ветки, разъезжалось на шишках, а противные иголки кололи пальцы ног через открытые носы его туфель. Прибавьте к этому комаров, холод и тишину, в которой они шли, и даже Вы согласитесь, что это - невыносимые испытания. Сульфат же впервые оказалось в подобной ситуации, и потому для него это были трудности особого порядка.
        Поэтому Сульфат шло медленно, делая маленькие шажки, и в то же время без умолку рассказывало о своих многочисленных друзьях-подругах, а особенно о Манарелле, в которую оно влюбилось до беспамятства, так что если в ближайшее время не встретит её, то не сможет больше жить. Однако рассказчик быстро выбивалось из сил, и с каждой минутой в его голосе всё меньше звучало бодрости, всё медленнее текла речь, длиннее становились паузы.
        Василий не замечал этого и даже не слушал Сульфата: его заинтересовал луч, но никаких толковых идей по поводу его природы в голову не приходило.
        - Что это такое? - спросил Василий, обернувшись и указывая на это таинственное явление.
        Сульфат опешило от неожиданного вопроса, который к тому же никак не согласовывался с тем, о чём оно только что говорило. Оно долго и с непониманием всматривалось в темное небо, а когда, не без помощи Василия, всё же заметило эту голубую линию, собралось было пожать плечами, но вовремя спохватилось, резко опустило их и задумчиво протянуло, выигрывая время для выдумки ответа:
        - Ну-у-у-у. Это аще важная штука, они возле дорог всегда. Ко-че, не будет их - и не будет дорог, - наконец, нашлось оно.
        - Как это не будет? - удивился священник и даже остановился.
        - Вот так, аще не будет, - радостно произнесло Сульфат, довольное то ли тем, что дорога может исчезнуть, то ли тому, что, наконец, удалось поразить собеседника своей ловкой выдумкой. - Там впереди эти… Такие, - оно провело по воздуху сжатой в кольцо кистью, изображая вертикальную трубу. - Вот по ним это попадает в землю и появляется дорога.
        Сульфат хотело еще что-то сказать, но, сделав шаг к Василию, оступилось и ойкнуло. Только сейчас, глядя на скособоченную фигуру гермафродита с перекошенным от боли лицом, Василий осознал, насколько тяжело даются его знакомому эти метры пути. А ведь они ещё не прошли и километра!
        - Я напряг. Аще! - взвыло Сульфат и, поскуливая, принялось усиленно чесать и скоблить зубами свои ладони.
        Казалось, что оно опять сходит с ума, и, дабы предотвратить это, Василий схватил его кисти, но, взглянув на ладони, выпустил их от удивления - раны на руках почти затянулись! Остались лишь небольшие темные пятна-коросты, которые кое-где уже отслаивались. Да и на носу следы от ссадин оттопырились наполовину, готовые вот-вот отстыковаться от своего родного места! Выглядело это, действительно, поразительно.
        А тем временем ладони чесались и не давали Сульфату покоя, усугубляя и без того его тяжелое положение. Оно подняло взор, раздраженно проблеяло «О-о-о-й!», что означало: «Моему терпению приходит конец!» и, опустив глаза вниз, принялось топать ногой. Небольшая дыра на пелерине, оставшаяся от штурма дорожной насыпи, окончательно вывела гермафродита из себя, и оно впало в истерику, принявшись с криком, раздирать свое одеяние, однако чем больше становилась дыра, тем хуже становилось самому Сульфату.
        Разорвав пелерину донизу, Сульфат заломило кисти рук и, глядя в небо, прокричало:
        - Я больше не могу! Зачем мы аще туда идем?! Зачем я аще поехал в «Супер» сегодня!!! Почему я не осталась дома?!!!
        - Хорошо, давайте вернемся, - предложил Василий. - А в «Супер» я пойду сам.
        - Я назад не пойду, ко-че, - хныкало Сульфат. - Мне аще холодно и плохо. Из-за тебя, гад, холодно.
        - Здесь будете стоять?
        - Неееет, - капризно протянуло Сульфат.
        - Тогда возвращаемся!
        - Неееет!
        - У, мать-твою-прости-Хосподи, - сказал в сердцах Василий, перекинул Сульфата через плечо и стремительно зашагал назад, выслушивая, какой он плохой и как неудобно и больно его ноше.
        Обратный путь окончательно растряс Сульфата, и когда Василий заталкивал его обратно в автомобиль, Сульфат молчало и болталось как тряпичная кукла.
        - Сидите в машине, - скомандовал священник напоследок и обеими руками надавил на плавно закрывающуюся дверь, как будто желал поскорее оградить себя от этой личности.
        - Сдохни, урод, - послышалось в ответ из салона.
        Сейчас Сульфат люто ненавидело Василия, и не было той казни, того бедствия, которые бы в мыслях своих оно не призывало обрушиться на голову священника. Оно даже не осознавало, случись что с Василием, и плохо будет ему самому.
        Не придумав ничего лучшего, Сульфат решило отомстить своему обидчику молчанием, когда тот вернется. А пока оно забилось в уголок и бурчало под нос, колупая что-то пальцем.
        Глава XV
        Василий помчался к центру бегом напрямую через лес, благо, что его нынешнее физическое состояние позволяло покрывать без устали любые расстояния.
        Большинство людей ошибочно полагают, будто посланцы Преисподней умеют летать или могут одним только усилием мысли перенестись куда угодно. Какие-нибудь духи - легко, и бесам это тоже по силам, в крайнем случае - могучие колдуны, но вот чтобы рядовая умершая душа во плоти, возвратившись на белый свет, так грубо нарушала законы физики - такого не бывает. Во всяком случае, я с этим никогда не сталкивался!
        Вблизи развлекательный центр походил на огромную оранжерею, состоявшую из целой системы стеклянных полусфер разных высот. Вот только растений под этими куполами не было и в помине, а была огромная танцевальная площадка, местами заставленная навесами, столиками и бараками, разрисованными яркими фигуристыми гермафродитами в вызывающих позах. Под навесами находились барные стойки, за которыми сновали роботы-манипуляторы и, как на конвейере, обслуживали посетителей, тянущихся к ним нескончаемым потоком. Отдельно от барных находились стойки другого рода с рядом разноцветных пластин. Возле них не было роботов, но зато толпилось ещё больше народа. Люди на мгновение подставляли к одной из пластин свою щеку и вскоре впадали в состояние эйфории или чрезмерного возбуждения.
        В воздухе сновали разноцветные лучи, выхватывая из полумрака поднятые руки танцевавших, как бы проверяя: всем ли весело. А высоко под центральным куполом, заслоняя тучи, звезды и луну, возникали и превращались друг в друга яркие объемные голографические композиции.
        Наружу из центра не вырывался ни единый звук, но когда Василий приблизился к широким автоматическим дверям, и они с тихим шуршанием раздвинулись, навстречу священнику вырвался музыкальный шквал ритма и неистовой скорости.
        Отец Василий осторожно, как аквалангист, погрузился в это море энергии. Пол в центре был какой-то резиновый, и идти по нему, ощущая, как твоя нога ступает на что-то мягкое, упругое, Василию казалось даже забавным.
        Как только двери захлопнулись за спиной священника, его тут же окружили всевозможные формы, цвета и украшения - шипы, ложные глаза, причудливые усики, перья - казалось, что он попал на коралловый риф: каждый посетитель, как настоящий обитатель морских глубин, здесь старался подчеркнуть свою уникальность и неповторимость. И даже движения и поступки посетителей были причудливыми и непредсказуемыми, потому что все были в тех самых очках-повязках, которые преобразовывали наш серый мир и делали его удивительным. Все были не похожи друг на друга, потому что ничто на рифах так не вызывает у рыбы гнев, как появление другой такой же рыбы.
        Василий медленно плыл в волнах ритма, изучая этот удивительный и пока ещё незнакомый ему мир. Вот мимо проплывает, томно извиваясь в танце, рыба-страсть - раскованный, но медлительный гермафродит в алом облегающем костюме с яркими огромными цветами на ягодицах. Черные волосы извилисто окутывают его голову, словно это потоки воды, ветра или… Страсти. Украшениями рыбе-страсти служат цепочка, перстни на длинных пальцах с длинными ногтями, браслет и сигарета. Да, да, сигарета - это тоже часть украшения, она небрежно торчит из уголка рта, удерживаемая губами за самый краешек, так что сильно накренилась вниз и вот-вот вывалится на пол.
        А вот могучее широкоплечее тело грозы рифа - рыбы-воина. Его черная футболка плотно облегает накаченную фигуру, подчеркивая каждый мускул и высокую грудь. Черные пышные губы, черные очки, эполеты и белые аксельбанты, нашитые повсюду, изображение «веселого Роджера» на руках - всё в ней призвано предупреждать остальных рыб быть осторожными. Вальяжное раскачивание торсом во время ходьбы выказывает уверенность в собственных силах. Может быть, это только мимикрия, и за страшным образом скрывается в целом безобидная рыбёшка? Но посмотрите, как сторонятся её другие обитатели аквариума, смотрите, как трясёт она за шиворот изысканную рыбку-красавчика, отгоняя её от рыбки-стервы.
        Рыбка-стерва с подчеркнуто гордым надменным лицом и в облегающем купальнике, по-военному расставив длинные ноги, не сразу принимает ухаживания нового кавалера, хотя, скорее всего, именно такого партнера она и подзывала своим брачным нарядом.
        Вот рыба-клоун. Этот шутник одет в облегающий комбинезон телесного цвета, изображающий обнаженное тело с огромными грудями и задом. А вот еще рыба-клоун, но уже другая. Она тоже одета в телесный облегающий костюм и шапочку, но это уже огромный мужской член. Как самодовольно улыбаются эти рыбки: ведь никто здесь, не одет более оригинально и весело, чем они. Встретившись, рыбы-клоуны мельком оценивают друг друга взглядом и под всеобщий гогот «орган» пытается вступить в связь с «женщиной». Весело пошутив, забавные рыбки продолжают свой путь.
        Рыба-робот - еще один интересный представитель этого царства. Одеяние его металлического цвета, двигается он резко и обрывисто, говорит приглушенно с искусственной ноткой и рассказывает всем выдуманную историю о том, как после аварии ему заменили мозг на… Робота. Трудно быть такой рыбой, но, что поделаешь, здесь важно привлечь максимум внимания, и ради этой цели приходится терпеть любые неудобства.
        С крейсерской скоростью, раскачивая бедрами, как маятник Фуко, через весь риф несется длинноногая рыба-конфетка в белых коротких одеяниях с обилием рюшек, в которых, словно в сетях, путаются взгляды окружающих. На её прекрасных ножках натянуты высокие белые чулочки, а руки до локтей закрыты такими же белоснежными перчатками. За ней со всех ног на поводке бежит белая болонка, но куда ей угнаться за своей высокой длинноногой хозяйкой, и, когда поводок натягивается, рыбка резким движением руки выбрасывает болонку вперед - та с тихим визгом летит, падает и спешит вскочить на ноги, чтобы хоть немного отдалить время следующего полёта.
        У барной стойки примостилась и медленно попивает коктейль угрюмая презирающая рыба. На ней неброский костюм, что сразу вызывает одновременно и сильное отвращение, и изумление. Всем своим видом рыба выражает презрение к этому коралловому рифу, она часто начинает разговор с фразы: «Прикаде, как тебе в этом осадке?». И если её новый знакомый сразу не уплывает, а дает возможность высказаться, почему этот прекрасный риф - осадок (т. е. плохое, низкое место), презирающая рыба счастлива. Казалось бы, это чуждая этому миру рыба, и ее нельзя рассматривать наравне с другими обитателями, но почему, презирая этот «осадок», она так к нему тянется, почему она всё время цепляется с разговорами ко всем рыбешкам, к чему это подчеркнуто надменное поведение? Просто это рыба-обманщик, она прикидывается чужой, чтобы быть своей, её презрение - это такой же костюм, как и у остальных, и он, при своей простоте, по-своему оригинален.
        И сколько этих рыб - невозможно даже перечислить! Рыба-ангел и рыба-черт, Своя-Деваха\Парень и Марсианин; раскрашенная всеми цветами радуги беззаботная рыбка-хохотушка и подчеркнуто брутальная рыба-грубость; украшенная перьями рыба-павлин и значками - рыба-значок! И прочие, прочие, прочие. Изумительный мир!
        Все обитатели красивы, с правильными чертами, правда, с некоторыми мужскими грубыми нотками, как у Сульфата. Да и тут некоторые постарались выделиться невероятно огромными носами, ушами, непропорционально длинными конечностями или цветной кожей, но вся эта необычность так и задумана.
        И, тем не менее, многих обитателей рифа, при всем их старании, трудно отнести к какой-либо разновидности. Они яркие, но они сливаются друг с другом, они красивы, но тривиальны своей красотой. У них даже нет тех экстраординарных способностей, как интеллект Сульфата! Мы не будем о них говорить, они не заслуживают нашего внимания. Они неудачники, планктон в этом аквариуме, они ничто, они зря родились, их участь - влачить жалкое существование и обитать в тени более успешных рыб.
        Не переставая, играла громкая музыка, временами ритмичная и активная, временами тягучая, но в целом незамысловатая. И под эти мелодии танцевали все: и те, кто стоял, и те, кто разговаривал, и даже сидевшие на барных стульях - те тоже водили плечами и изгибали спины. Порожденные руками, тазом и ногами движения волнами разбегались по всему телу танцующих, и, казалось, передавались соседям, объединяя танцпол в единый организм, и когда какая-нибудь мелодия мёдом растекалась по воздуху, то и танцоры вместе с ней выписывали такие дружные изгибы и амплитуды, что походили на прибрежные заросли водорослей.
        Иногда на танцплощадку выскакивал какой-нибудь чересчур разгоряченный чудак и начинал не в такт дико скакать, крича и размахивая руками. И так яростно он бил ногами по полу, что, казалось, вот-вот пробьет его и провалится под землю. Эти «пляски святого Витта» живо захватывали соседей, и они принимались скакать вместе с ним до тех пор, пока уставший зачинщик не отправлялся к стойке за новой порцией энергии.
        Выпив коктейль, посетители непременно разбивали стаканы, с восторгом и визгом наблюдая, как безопасное стекло разлетается на мельчайшие кусочки, после чего снова устремлялись на танцпол, а на их место выезжал маленький робот-уборщик и, пинаемый всеми ради забавы, собирал осколки.
        Какое-то время Василий осторожно продвигался по танцплощадке, стараясь никого не задеть, и оглядывался по сторонам. Но среди этой мешанины людей, среди этих стоек, столбов, экранов не было ничего похожего на вызов экстренной службы. Не было также ни одного охранника или полицейского, или просто обслуживающего персонала, или, по крайней мере, кого-нибудь, похожего на них. «Жаль, что Сульфат не дошло с ним, - сокрушался Василий. - Вот уж кто быстро бы нашёл то, что нужно».
        Несколько раз священник порывался обратиться с вопросом, но от него либо отмахивались, либо просто игнорировали.
        Покрутившись так по танцевальной зоне некоторое время, Василий направился к её окраине, где стояла большая группа ярких, расписных бараков. Бараки были одноэтажными, с множеством дверей и напоминали загородные мотели. На каждой двери такого мотеля висел круглый знак, изображавший людей, занятых сексом, так что легко можно предположить, для чего они здесь. Возле построек были установлены сотни столиков, за которыми сидели сотни любителей выпить и поболтать, ещё столько же бесцельно расхаживали между ними.
        Если на танцполе энергия переполняла людей, как она переполняет маленьких детей, то здесь, на периферии, жизнь была, пусть и шумная, но более размеренная, пьяная и ленивая. Движения людей казались странными и размашистыми. Все достигало крайностей, и заезжие гуляки позировали друг перед другом или чрезмерно женственно, или, напротив, с подчеркнутой брутальностью. Когда они пили, то выворачивали свои руки так, что скрюченные кисти оказывалась над стаканами. При встрече они восхищенно всплескивали руками и прикладывались ушами (всё, что осталось от приветственных поцелуев), затем говорили друг другу «Прикаде», что было сокращением от «Привет, как дела», и начинали вести важные разговоры.
        Гермафродит в элегантном синем платье зачем-то притащило сюда двух детей лет семи и представляло их своему приятелю.
        - Какие славные шлюшки, - мило улыбалось приятель, наклонившись вперед и упершись руками в колени. - Жаль, что нельзя им впарить сейчас. Правда, кто-то мне говорил, что он однажды уединился со своим ребёнком, и «особый отдел» не узнал.
        Оно хитро подмигнуло и проиллюстрировало свои слова несколькими копуляционными движениями таза, родитель в ответ захохотало, запрокинув голову, и принялось грациозно описывать руками фигуры в воздухе. Все вокруг тоже засмеялись, и только смущенные этим смехом дети растеряно оглянулись на родителя. Похоже было, что его смех их несколько успокоил.
        Мимо Василия медленно, но лихо «проскакала» пьяная кавалерийская пара. Первое из них, изображая лошадь, ползло на четвереньках, низко опустив голову, еле переставляло руками и ногами. Очки-повязки сползли и хомутом болтались на его шее. Его товарищ сидело верхом, размахивало руками и что-то горланило.
        Василий проводил их взглядом и тут же запнулся об кого-то другого.
        - Извините, - машинально извинился он и повернул голову - под столиком у самых его ног, лаская и раздевая друг друга, лежала парочка. Они не замечали никого, и им было ровным счётом наплевать, запинаются об них и извиняются ли после этого. Им даже не нужны были бараки, они были подлинно свободными и раскрепощенными.
        Музыкальная композиция закончилась, и наступила короткая тишина, разбавленная монотонным гулом толпы. Это был шанс обратиться к кому-нибудь, не надрывая связок.
        - … выпил я там аще немерено, - эмоционально говорило рассказчик одной компании, сидевшей кружком за ближайшим столиком. Чтобы придать ещё больше красок своим словам, оно размахивало руками и глубоко придыхало. - И во я аще начала блевать-блевать, блевать-блевать. Потом махнули в Пироговскую бухальню, я там аще опять выпил - опять там блевала…
        Приятели слушали внимательно и поддерживали рассказчика смешками, одно из них - с зелёными волосами, скатанными в длинные колючки и уложенные как венец у Статуи Свободы - настолько было захвачено повествованием, что забыло о выпивке и, как заворожённое, держало стакан у губ, сложенных в улыбку Джоконды.
        Словно подгоняя Василия, зазвучал голос ди-джея:
        - Это всё а-а-атлично, дэхи, но вот у нас новая песня от Ве-е-еликого Кропена - «Жёлтый катетер любви»!
        Дружное восклицание посетителей встретило эту новость, и сотни рук взмыли в воздух, приветствуя новое произведение и знакомое имя.
        - Прошу прощения, - обратился Василий к компании и, о чудо, привлёк их внимание: рассказчик прекратило перечислять питейные заведения, в которых успело побывать в тот вечер и обратило свою улыбку к священнику.
        - Вы бы не могли мне помочь? - спросил Василий, силясь перекричать начавшийся проигрыш.
        - А? - подставило ухо один из гермафродитов и сморщило лицо.
        - У меня сломалась машина недалеко отсюда. Вы не знаете, где можно найти помощь?
        - У меня ты её точно не найдёшь, - мгновенно ответило рассказчик, едва Василий произнёс последнее слово. Компания негромко рассмеялась.
        - Я понимаю, но мне бы вызвать какую-нибудь… Спасательную бригаду.
        - Вызывай, - остроумно ответило рассказчик и, покачивая головой, посмотрело на своих приятелей, дескать, глядите, как я его - друзья снова засмеялись.
        - Но как?
        - Как-нибудь, - мгновенно ответило гермафродит. С его лица не сходила улыбка - оно получало искреннее удовольствие, дразня священника, и продолжало бы этот блиц-диалог, но Василий грустно поблагодарил и повернулся к ним спиной.
        - Сходи, переоденься, - громко крикнуло кто-то сзади и засмеялось.
        Василий сделал несколько шагов и чуть не был сбит каким-то странным человеком. Какое-то видение в очках-повязках гнало его, сломя голову. Пробежав мимо, человек неожиданно остановилось, размахивая руками, словно шизофреник, затем снова сорвалось и убежало, крича и расталкивая окружающих.
        По воздуху тем временем чем-то вязким разносилась немного заунывная музыка, заставляя танцующих размашисто колебаться и вертеться, словно они попали в водоворот, а томный голос пел им:
        «Жёлтый катетер любви
        меня видит, в меня входит.
        Жёлтый катетер любви
        в любовь твою меня уводит…»
        Больше всего сейчас Василию хотелось убраться отсюда, но уйти без помощи он не мог. Нельзя сказать, что увиденное потрясло его или шокировало - нет, но даже двух с половиной веков адской жизни оказалось недостаточно, чтобы он освободился от своей зашоренности и узости взглядов на человеческую свободу. Наверное, то же самое испытывали бы и наши предки середины XVIII века, доведись им отказаться рядом с нами. Не будем их всех за это винить, ведь, если признаться, мы и сами частенько склонны смотреть на всё через призму стереотипов, которые нам вдалбливали с детства.
        За соседним столиком в полном одиночестве сидело подобие девушки с бритой головой. Волосы у неё были только на макушке. Из неё вертикально торчала маленькая косичка. Подобие неподвижно сидело на высоком одноногом стуле со спинкой, плавно облегавшей его тело сзади, и высасывало коктейль через соломинку. Глаза были скрыты за очками, но даже так лицо его выглядело опустошенным до отупения.
        - Извините, что отвлекаю Вас, но у меня недалеко сломалась машина…
        Гермафродит перестало пить и уставилось через повязку на Василия. Василий замолчал, соображая, чем он мог его обидеть.
        Заиграл припев:
        «Я не буду больше любить,
        я не буду больше пить.
        Я прошу катетер любви:
        меня к тебе скорей унеси».
        Пауза затянулась, и священник решился продолжить:
        - Не могли бы Вы мне подсказать…
        Гермафродит резко схватило его за бородку и дернуло за неё:
        - Хе, - скептически сказало гермафродит и отвернулось, вернувшись к коктейлю.
        - У меня друг там остался… - настойчиво продолжал гость из Преисподней.
        Подобие девушки сморщилось и замахало руками: мол, уходи.
        - На улице холодно, я боюсь, как бы…
        - Не-не-не, туда.
        Василий посмотрел, куда махало это существо.
        - Куда?
        - Туда! Не ко мне. Не парь.
        Василий с растерянным видом двинулся в указанном направлении. Тут же к «подобию» подскочило другой гермафродит и начало что-то энергично выяснять. Судя по тому, что оно тыкало в Василия пальцем, ему очень не понравилось, что тот разговаривал с «подобием». В ответ гермафродит с косичкой разразилось криком и со всей мочи запустило в лоб обидчика стаканом. Мгновенно завязалась драка, сопровождавшаяся визгами, ударами наотмашь, выдергиванием волос и хохотом окружающих. К драке подключились еще несколько человек, и вместе они легко повалили и отпинали подобие девушки. Даже один из того кружка, к которому Василий обратился прежде, не удержалось, чтобы не подбежать и не нанести пару ударов.
        Драка закончилась так же стремительно, как и началась, не все даже успели обратить внимание на шум, и полминуты спустя они расспрашивали друг друга, не скрывая досады, что пропустили такое зрелище.
        Нападавшие мгновенно растворились в толпе, а «подобие» осталось лежать на полу, беспомощно размахивая руками, и лицо его выражало ненависть. Оно пыталось подняться, но вместо этого опрокидывало все стулья вокруг, чем вызывало всеобщий смех. Кто-то подскочил, пнул его ещё раз и снова убежал - очередная порция веселья. Василий хотел было помочь ему подняться, но получил от «подобия» удар по ноге и порцию брани - и опять вокруг вспышка хохота.
        Толпа расступилась, и на авансцену выехал небольшой черный робот-кентавр на четырех колесах и с огромным вымпелом на всю грудь.
        - Городская охранная служба, номер 24, бригада 6, - нудно прожужжал робот. - Фиксирую нападение на гражданина. Кто совершил преступление?
        - Вот он был. Скоты! - выкрикнуло подобие и указало на Василия.
        - Вы задержаны по подозрению в нападении, - рутинно заявил Василию робот, вытащил из своего бока один конец наручника и защелкнул его на руке священника. Всё это произошло так быстро, что посланник Дьявола даже не успел ничего сказать.
        - Предъявите Ваш паспорт, - потребовал робот от Василия и, не дожидаясь оного, обратился с тем же требованием к пострадавшему.
        Гермафродит с косичкой подставило щёку, где почти под ухом находилась татуировка, в виде какого-то слова, которого Василий, впрочем, не успел рассмотреть. Робот коснулся татуировки кончиком пальца и снова повернулся к Василию:
        - Ваш паспорт.
        - У меня нет такого.
        Робот пристально взглянул на Василия, из его запястья начал медленно выдвигаться штырь электрошокера.
        - У Вас нет электронного паспорта?
        - Нет.
        - Вы… Господарь? - впервые робот произнес фразу хоть с какой-то интонацией. Правда, интонация настороженности и подозрения - не самая лучшая. Штырь на руке «кентавра» выскочил окончательно с характерным щелчком.
        - Господарь, господаря поймали, - слышалось вокруг, и, казалось, даже музыка стала играть тише.
        Василий молчал в растерянности.
        - Вы арестованы, - громко, но с почтением заявил робот и, легко усадив Василия на свою спину, быстро двинулся куда-то вглубь центра, ловко лавируя между танцующими.
        Глава XVI
        Спустя две минуты двое мужчин в чёрных костюмах, похожих на спортивные, и с вымпелами, как у робота, повели арестованного по коридору полицейского участка, расположенного здесь же, в развлекательном центре. Василия завели в белую пустую комнату, посреди которой стояли прозрачный стол, кресло какой-то сложной конструкции и невысокий одноногий стул, похожий на те, что Василий видел у барных стоек. Его усадили в кресло перед столиком и оставили одного. Вскоре вошел молодой улыбающийся сотрудник в таком же чёрном костюме и уселся на одноногий стул по другую сторону стола.
        - Добрый вечер, лейтенант Государственной охранной службы Смирнов, - крайне приветливо представился мужчина в чёрном и ткнул пальцем по столику - на крышке стола проявился тёмный прямоугольник размером с обычный лист бумаги. - Так, что у нас тут?
        Он внимательно изучал текст на тёмном пятне и, по мере того, как он читал, на лице его, кроме доброжелательности, начали проявляться неподдельные удивление и интерес.
        Лейтенанту Смирнову ежедневно приходилось разбираться с десятками нарушителей, которые при одном только упоминании о наказании раскисали, сползали с кресла и заливались слезами. И, несмотря на шаблонную улыбку, которую он непременно демонстрировал здесь каждому, все эти преступники давно ему стали противны. Они опротивели даже не за малодушие и глупость, а за то, что всё, связанное с ними, было одинаково, всё стало надоевшей ежедневной рутиной.
        Сейчас же перед ним сидел «господарь» - дело не только новое, но и еще (кто знает!) сулившее карьерный рост. Однако он не торопился с допросом, а, по утвержденному обычаю, поинтересовался, удобно ли арестованному в кресле и нет ли у него каких-нибудь пожеланий. Василий ответил, что ему очень удобно, и это соответствовало действительности, поскольку как только его посадили прямо в наручниках в кресло, оно моментально приняло форму тела, а по коже пробежали приятные вибрации.
        - Какую обстановку предпочитаете? - заискивающе спросил лейтенант, подойдя к стене, в которой открылась ниша с подносом. Василий молчал. - Город? Развлекательный центр? Лес? Морское дно? Пляж?…
        На последнем слове ему показалось, что Василий кивнул. Василий действительно кивнул, но это был неосознанный кивок человека, который пытается понять, что от него требуется.
        - Значит, пляж. Отлично. Пляж! - громко сказал лейтенант и комната, как по волшебству, преобразовалась до неузнаваемости. На стенах с одной стороны раскинулось бирюзовое море, с другой - бесконечное жёлтое побережье, потолок стал голубым, как ясное небо, и по нему с криком носились чайки. Шумел морской прибой, и даже пол издавал характерный песчаный хруст, когда лейтенант перемещался по комнате. Комнату наполнил запах моря, начал ощущаться легкий морской бриз. Пальмы на стене за стулом лейтенанта раскачивали раскинувшимися по потолку широкими листьями в такт бризу и легко шелестели. Даже прозрачный столик поменял окраску и теперь выглядел как бамбуковый. Всё это казалось таким реалистичным, словно они и впрямь оказались на пляже.
        Но в то же время яркий свет начал нещадно жечь бледную кожу Василия. Он согнулся вперед, пряча лицо от солнца, но при этом оставил открытой шею. Тогда он закинул скованные руки за голову, и лучи принялись жарить его кисти.
        Мешает свет? - спросил лейтенант, возвращаясь с подносом. - Чувствительная кожа, интересно, я слышал про такое. Уменьшить ультрафиолет! - скомандовал он невидимому слуге, и вскоре Василий смог убрать руки.
        - Значит, паспорта у Вас нет? Как же Вас зовут? - неторопливо спросил лейтенант Смирнов, ставя на столик поднос с какими-то небольшими цветными фигурками. Фигурки представляли собой яркие аккуратные пирамидки, конусы, цилиндрики, спирали и походили на детский конструктор.
        Василий представился, но Смирнова, похоже, это не очень интересовало.
        - Угощайтесь, - предложил он, снова усаживаясь на свой одноногий стул.
        Василий взял пирамидку, она оказалась мягкой и приятно теплой. Он откусил кусочек и замер: фигурка имела такой насыщенный вкус, такую приторную сладость, что будь он живой, его бы непременно стошнило. Впервые Василий порадовался своим притупленным ощущениям.
        - Так что Вы делали в развлекательном центре?
        Сочтя, что выплевывать угощение будет, по крайней мере, неприлично, Василий поспешил проглотить кусок. В этот момент в комнату тихо вошел пожилой офицер с множеством наград на груди - лейтенант вскочил и отрапортовал:
        - Почтенный полковник, лейтенант Смирнов. Провожу…
        Не произнеся ни звука, полковник жестом прервал его и кивком головы велел продолжать допрос, а сам, скрестив руки на груди, навалился на стену возле двери. За его спиной простиралось голубое небо, и со стороны казалось, будто полковник опирается на воздух.
        Лейтенант продолжил, но теперь держался более официально, было видно, что присутствие постороннего сильно напрягает его.
        - Итак, что Вы делали в развлекательном центре?
        - У нас сломалась машина в нескольких километрах отсюда…
        - Машина - это такуша?
        - По всей видимости, да, - неуверенно кивнул Василий.
        - У «вас» - это у кого?
        - У меня и моего знакомого С-с-с-с… Сульфат, кажется. Да, точно, Сульфат! Вернее, это его ма…
        - Он тоже здесь? - перебил Смирнов.
        - Нет, он остался в машине, а я пришел сюда за помощью.
        - Как пришли? - удивился лейтенант. - Пешком?
        - Да, - ответил арестованный.
        - Пришли пешком! - удивленно повторил Смирнов и гордо посмотрел на полковника: «Видишь, кого я допрашиваю!?»
        - Допустим, - продолжил лейтенант и нагнулся вперед, его взгляд уперся во взгляд Василия. - Спрошу прямо: Вы «господарь»?
        - Нет, - быстро ответил Василий, он уже успел усвоить: кем бы ни являлись «господари», будет лучше, если его не станут причислять к ним.
        - Значит, вы с другом просто ехали в развлекательный центр отдохнуть? - не отрывая своего взгляда, спросил лейтенант. Впервые за свою практику он старался быть страшным, но, как ни старался, из-за долгой работы с делами куда более простыми, а личностями - куда более ранимыми, всё в нем (и тон голоса, и выражение лица) было обходительным и даже услужливым.
        - Вообще-то я ищу Наместника…
        - Он ищет Наместника! - громко и удивленно воскликнул лейтенант, откинувшись на спинку, и снова посмотрел на полковника: «Каков гусь!» Взволнованный тем, что всё так удачно складывается, он встал и принялся ходить кругами.
        - Вы мужчина, но Вы не сотрудник ГПК, у Вас нет паспорта, в Вас нет нанороботов - это показало сканирование - Вы одеты в старинную одежду и говорите, как не говорят уже, наверное, лет триста. И ещё, Вы ищете Наместника, - он остановился и резко повернулся к Василию, надеясь, этим сильно напугать его. - И после этого Вы хотите сказать, что Вы не «господарь»? Вы понимаете, что добровольным признанием Вы сможете существенно облегчить свое наказание?
        Василий молчал, он понял, что застрял здесь надолго и уже подумывал, не разорвать ли ему наручники и попробовать вырваться отсюда. Лейтенант воспринял это молчание по-своему, он положил правую руку на спинку кресла и наклонился к Василию.
        - Если Вы признаетесь и расскажете всё, то… Вам могут сократить количество ограничений по развлечениям и их сроки, - сказал он заговорщическим голосом.
        Не разгибаясь, Смирнов оглянулся на полковника, но увидел вместо одобрения на его лице лишь ироничную ухмылку. Конечно же, «господарь» получит куда более суровое наказание, чем те, что он обычно выносил мелким хулиганам! Лейтенант выпрямился, одернул полы и прокашлялся.
        - Ну, так зачем Вам Наместник? - продолжил он громко, став спиной к Василию, и вдруг снова обернулся и так стремительно наклонился к арестованному, что их лица чуть не столкнулись. - Уж не собираетесь ли Вы его убить?
        Василий и на этот выпад никак не отреагировал, он глядел на иллюзорный песок перед собой и легким движением ноги перегонял его то вправо, то влево.
        - Сколько времени? - Василий поднял глаза и посмотрел на лейтенанта умоляющим взглядом.
        Сконфуженный неожиданным вопросом лейтенант выпрямился, посмотрел на полковника, как бы спрашивая совета у него, и лишь потом подошёл к черному дисплею на бамбуковом столике.
        - Полдвенадцатого, - сухо ответил он и тут же оживился. - Зачем Вам знать время? Вы запланировали атаку на центр?
        - Ну, ну, - покровительственно вступился полковник и, наконец, оторвался от стены. - Зачем так сразу?
        - Я должен доставить сообщение Наместнику до утра. Уверяю, я не замышляю ничего плохого.
        - Какое сообщение? - еще более оживился лейтенант.
        Василий попытался достать свиток, но в наручниках это было сделать невозможно. Он указал пальцем себе за пазуху. Смирнов достал свиток, осмотрел и попытался развернуть его - тщетно: шесть раз он силился оторвать печать, но всякий раз она выскальзывала из его рук и бешено раскачивалась из стороны в сторону, дразня лейтенанта.
        - Вы сказали, что Ваш автомобиль находится в нескольких километрах отсюда? - продолжил допрос полковник.
        Василий кивнул.
        - Но мы не получали никаких сообщений о происшествиях.
        - Я не знаю почему, но связь не работала.
        - Похоже на засаду, почтенный полковник, - не отрывая взгляда от свитка, заметил лейтенант. Другой рукой он ощупывал свои карманы в поисках какого-нибудь режущего предмета. Не найдя такового, Смирнов попытался отогнуть край пергамента, чтобы прочитать, что под ним, но край даже не захватывался пальцами.
        - Выясним, - коротко ответил полковник и скомандовал невидимому слуге. - Просканировать все системы связи в радиусе пяти километров от развлекательного центра.
        - Он что, склеен? - с досадой в голосе спросил лейтенант, не отрывая взгляда от свитка и вертя его в руках.
        - Кто Ваш друг? - продолжал почтенный полковник.
        - Он мне не друг, мы просто случайно познакомились. Он попал в аварию… По моей вине…
        - И Вы проделали такой путь, чтобы помочь незнакомому человеку. Пффффф, - фыркнул лейтенант, откладывая в сторону послание, будто оно ему совершенно не интересно.
        - Не только, - признался Василий. - Мне нужно было узнать, где можно найти Наместника.
        - Вы не знаете, где найти Наместника? Может, Вы даже не знаете, где Вы?
        - Не знаю, - спокойно ответил Василий.
        - Кто же Вас послал?
        - Дьявол, - честно признался Василий.
        - Ха-ха-ха, - расхохотался лейтенант. - Смешно! Знаете, я даже начинаю верить, что Вы не «господарь».
        В это время металлический голос откуда-то сообщил:
        - Результаты сканирования.
        Лейтенант быстро уселся на свой стул и бегло пробежался взглядом по тёмному экрану на «бамбуковом» столике.
        - Поломка ретрансляционной башни в районе квадрата Е65, - сообщил он, - предположительная причина неисправности - удар молнии. Рановато для молний, - лейтенант скептически посмотрел на полковника - тот молчал. Лейтенант снова перевёл взгляд на экран и почему-то с улыбкой добавил. - Пять человек засняли видео с места аварии и отправили в сеть.
        Он махнул пальцем, подцепил и подбросил вверх тёмный прямоугольник со столика - изображение поднялось вертикально, как страница книги, и Василий увидел автомобиль Сульфата. Судя по ракурсу, кадр был сделан с трассы.
        - Это ваша такуша?
        - Да, это его машина!
        - Вот что, - заключил полковник тоном, который означал, что он принял окончательное решение, - вы можете быть свободны, я сейчас вызову аварийную бригаду. Отдайте ему грамоту.
        - Но это же ведь… - невольно вырвалось у Смирнова, но он спохватился и замолчал.
        - Вы сами видели автомобиль, - строго заметил ему полковник и вышел.
        Смирнов положил грамоту на стол, медленно поднялся и, заложив руки за спину, отошел в сторону. По лицу было видно, что это решение стало неожиданностью для него. До этого момента лейтенант просто опасался, как бы полковник лично не начал допрашивать арестованного, тем самым похитив его лавры, но такой вердикт стал для него полной неожиданностью.

«Почему он это сделал? - думал он про себя. - Ведь это стопроцентная засада. Он что-то задумал. Видимо, хочет накрыть всю банду. Поди, сейчас высылает войска вперед. Мда, хорошо полковникам: у них и полномочия другие. Конечно, теперь он получит награду. Может, даже в Серверную переведут. А я здесь. С этими идиотами. Как же мне всё это надоело». Последние несколько дней Смирнов и без того находился в неважном расположении духа, и эти размышления отнюдь не улучшали его настроение.
        Скоро вернулся полковник, он извинился перед Василием за недоразумение и приложил большой палец к небольшой пластине на наручниках - те расстегнулись. Затем полковник вызвался проводить освобожденного до аварийной машины, и они вышли в коридор, оставив Смирнова угрюмо сидеть под пальмами.
        - Вас довезут до места аварии, - говорил полковник, пока они шли, - отремонтируют автомобиль. К Наместнику Вам лучше не соваться.
        - А Наместник - это кто?
        - Вы что, действительно не знаете Наместника? - полковник с удивлением посмотрел на Василия. - После директора ГПК, это самый популярный человек в мире.
        Перед ними из одного из кабинетов в коридор под руки вытащили гермафродита, именно вытащили, поскольку тот ревел и не мог передвигать ногами самостоятельно.
        - Я издалека, - ответил Василий.
        - Это заметно. Наместник - руководитель очень популярной оккультной секты, известной своими акциями по всему миру. Лидер их называет себя наместником Дьявола на земле, - полковник презрительно ухмыльнулся и шутливым тоном добавил, указывая на рясу священника, под которой был свиток. - Надеюсь, Вы его не убить этим посланием собираетесь?
        - Вы тоже думаете, что я «господарь»?
        Полковник ухмыльнулся еще раз.
        - Ну, а кто же еще? У Вас нет электронного паспорта - этого уже достаточно. Ведёте себя, как-то… Странно. К тому же мужчина.
        Они вышли в танцевальный зал и направились к выходу. Гермафродиты расступались перед человеком в форме, как волны перед носом корабля, выражая тем высокое почтение, а, может, даже и страх.
        - Почему? - крикнул на ухо полковнику Василий, потому что вокруг снова гремела музыка.
        - Что «почему»?
        - Почему странно, что я мужчина?
        - Потому что почти все жители - гермафродиты. Вы что, из глухой тайги?
        - Гермафродиты? Как гермафродиты?
        Василий оглянулся по сторонам - вот почему окружающие его люди так странно выглядят! В этот момент его оттолкнули в сторону - он разошёлся с полковником и сразу оказался в самой гуще танцующих. К нему посетители не проявляли того уважения, каким пользовался офицер, и Посланнику пришлось буквально пробиваться через толпу, чтобы вновь воссоединиться со своим освободителем. Вскоре ему это удалось.
        Уже видны были прозрачные ворота развлекательного центра - не те, через которые Василий попал сюда, а поменьше, возможно, даже служебный вход. За воротами их ожидал небольшой фургон, больше напоминавший микроавтобус без окон.
        - Почему все гермафродиты? Что случилось? - повторил свой вопрос Василий, когда поравнялся с полковником.
        - Слушайте меня внимательно, - вместо ответа сказал тот, лицо его было очень серьезным. - Я Вас отпускаю, но у Вас мало времени: через пару часов информация о Вашем задержании будет проанализирована Ларом…
        - Ларом?
        - Не перебивайте! - отрезал полковник и посмотрел на часы на руке. - Через два… Теперь уже почти через полтора часа о Вас станет известно руководству ГПК, поэтому как только доберетесь до места аварии, постарайтесь незаметно скрыться. Понятно?
        - Но я должен доставить послание.
        - Полтора часа - это очень мало! Конечно, Вас доставят до Наместника, но мой Вам совет: уходите с места аварии сразу! Слишком велик риск. Если опоздаете, к Вашему приходу Наместника уже успеют эвакуировать, а в его квартире организуют засаду. Станете сопротивляться - Вас просто пристрелят. Но даже если Вы доберетесь до Наместника, сомневаюсь, что Вам хватит времени, чтобы убраться из урбацентра.
        Они вышли из центра и подошли к фургону. Прозрачные ворота закрылись за ними, и вокруг снова воцарилась тишина. Задняя дверь фургона плавно опустилась вниз, превратившись в своеобразный трап. Василий поднялся по нему, но остановился на полпути и обернулся.
        - Зачем Вы меня отпускаете, если уверены, что я - «господарь»?
        - Садитесь, - раздраженно сказал полковник и мотнул головой в сторону салона.
        Глава XVII
        Священник вошёл внутрь и осмотрелся по сторонам: вокруг стояли разные серые пластиковые ящики, из-за них он не сразу увидел у левого борта небольшую лавку, рассчитанную не более чем на одного-двух человек. Василий сел на неё, и его тут же окружили два на вид твердых, но мягких на ощупь ремня. Ремни быстро застегнулись у него на животе, после этого дверь бесшумно поднялась, и фургон тронулся с места.
        Внутри было светло. Помимо ящиков, вдоль противоположной стены располагались два зафиксированных ремнями робота с мощными руками и без голов… В центре фургона стоял робот-кентавр, в точности такой же, что арестовал Василия. Весь путь все трое были неподвижны, как и окружавшие их пластиковые ящики, но стоило только фургону остановиться, как роботы мгновенно ожили, отчего Василий вздрогнул.
        Оказавшись снаружи, безголовые роботы немедленно принялись осматривать автомобиль и поврежденную ретрансляционную башню, а «кентавр» в это время сканировал Сульфата тонким зеленым лучом, вырывавшимся из его лба. Сульфат же неотрывно смотрело на Василия со смесью восторга и изумления на лице. Находясь в одиночестве уже продолжительное время, в тишине, которая прежде не посещала его даже во сне, без своих виртуальных собеседников, но зато в реальном, непреобразованном мире, каким оно не видело его уже много, много лет, Сульфат уже потеряло надежду, что священник вернется. Эта встреча стала для него сродни чуду.
        Василий, в свою очередь, удивлялся тому, как быстро зажили ладони у Сульфата - на них не было ни царапины, когда Сульфат по просьбе «кентавра» поднял руки ладонями вверх. Более того, он заметил, что и дыра на пелерине тоже исчезла, а сама пелерина была теперь не жёлтая, как в момент их расставания, а розового цвета!
        Вскоре на место аварии прибыл еще один фургон со всем необходимым для ремонта и двумя ремонтными роботами. Работа закипела как на конвейере: каждая машина знала свою задачу и выполняла ее самым эффективным образом, не теряя ни секунды на лишние движения. Один робот циркулярной пилой высекал столпы искр из помятого автомобиля, другой тут же ковырялся в электронике, третий шустро вскарабкался на вершину башни и чем-то там жужжал. Четвертый в это время вычистил салон и предложил людям сигарет и горячий энергетический напиток. От напитка, впрочем, Василий предусмотрительно отказался, помня угощения в полицейском участке.
        Вскоре появилась связь, и Сульфат тут же включилось в непринужденную беседу со своей возлюбленной Манареллой:
        - Да пошел ты аще! - истошно кричало оно. - Ты аще представить не можешь, что со мной тут было!
        Похоже, Сульфат видело своего собеседника через очки, поскольку руками схватило воздух перед собой и несколько раз тряхануло.
        - А мне аще чхать на это!
        - Позвольте исследовать Ваш паспорт, - деликатно обратился к нему «кентавр».
        - Ко-че, атвали! - крикнуло влюбленное создание своему невидимому собеседнику и охотно задрало рукав пелерины, показав на предплечье небольшую татуировку «DCLXVI». Робот прикоснулся к татуировке пальцем.
        - Рад нашей встрече, господин Сульфат Метелина, - поприветствовал его робот и затем уважительно указал рукой на Василия. - Руководство ГПК от лица всего Человечества просит Вас доставить этого человека, куда он попросит.
        - Да ну, мне… В Центр надо. Там Манарелла… Мне нужно… Она аще там…
        - У нас свободное государство, - сухо напомнил робот. - Вы вправе отказаться, но, в случае выполнения этой задачи государственной важности, вы получите медаль «За заслуги».
        - Медаль… - в глазах Сульфата так и заблестели два желтых кругляшка.
        Ремонт был закончен, на него ушло всего несколько минут, хотя Василию показалось, что всё действо происходило лишь несколько мгновений.
        - Щас, как «Лар» скажет, - решило Сульфат и легкой походочкой, как на подиуме, мурлыча что-то под нос, направилось к почти новенькому авто. Нежно проведя рукой по прозрачному куполу, оно элегантно ткнуло в дверь, и та откинулась.
        - «Лар», тут это… Доставить, - говорило оно кому-то внутрь салона. - Служба, говорит. А мне в центр - там Манарелла. У меня с ним встреча.
        Ноги его стояли снаружи на земле, в то время как верхняя часть туловища находилась внутри автомобиля. Всеми своими грудями Сульфат навалилось на спинку ближайшего к нему кресла и обняло его так, словно это был любимый человек.
        Ответ последовал незамедлительно:
        - Советую Вам доставить пассажира до места назначения, - прозвучал уже знакомый Василию гнусавый с металлическими нотками голос, точь-в-точь как в полицейском участке. - Таково распоряжение полковника Государственной охранной службы.
        Сульфат, похоже, не сильно расстроилось из-за сорванной встречи с любимой.
        - Садись, садись, - задорно, словно строчку весёлой песенки, пропело оно и вольготно раскинулось на переднем кресле. Все беды были позади, впереди были только радости и медаль! Если бы оно только знало, что ожидает его уже этим утром…
        Священник сел рядом с ним, и автомобиль тронулся в обратном направлении от Центра. Странно, Василий ни разу не произнес имя Наместника, ни адреса, которого он, кстати, так и не узнал, но, похоже, это не волновало ни Сульфата, ни ту навигационную систему, которая управляла автомобилем.
        - Сколько сейчас времени? - спросил Василий, которого, как ребёнка, начала забавлять возможность задавать вопросы в никуда и получать ответы из ниоткуда.
        - Пять минут первого, - прозвучал металлический голос.
        Василий невольно улыбнулся, ему захотелось спросить ещё что-нибудь. Интересно, знает ли система о пункте назначения?
        - Сколько ехать? - спросил он.
        - Приблизительное время пути - 56 минут.

«Полдвенадцатого я ещё был в участке, - прикидывал в уме Василий, - сейчас двенадцать, да ещё час пути, итого остается полчаса. Вполне неплохо! Можно просто сунуть грамоту Наместнику и уйти. Лишь бы он был дома».
        Он ощупал свиток под рясой и отвалился на спинку кресла. Путешествовать было приятно: автомобиль ехал мягко, в нём было просторно и так свежо, что складывалось ощущение, будто они с Сульфатом сидят теплым вечером в открытой беседке.
        Василий не подозревал, что в этот миг мчался на свидание со своим родным городом. Конечно, это был совершенно новый урбоцентр, выстроенный в нескольких километрах южнее старого города, развалины которого поросли лесом и теперь никого не интересовали, но этот урбоцентр унаследовал имя его малой родины, и в нём жили потомки его земляков, друзей, знакомых. Этого Василий не знал, он просто ехал туда, где надеялся увидеть новую жизнь.
        Сульфат тоже наслаждалось поездкой, оно смотрело стереовид, уже совершенно не переживая о несостоявшейся встрече с Манареллой.
        Стереовид представлял собой объемное изображение на панели перед лобовым стеклом. Словно стремясь наверстать упущенное, Сульфат постоянно стучало пальцами справа и слева от трубок стереовида и перескакивало с одной программы на другую. Попутно оно болтало с собеседником, образ которого в виде бюстика висел в воздухе над основным изображением.
        - Слышь, я с Манареллой расстался, - воодушевленно говорило Сульфат образу, словно это было самое приятное событие за вечер. - А, так… Чо со мной было! Я же чуть не убилась! Натурально! Ага!.. А! Смотри, чё показывают!.. А еще, слышь, мне медаль дадут. Ноооо!!! За заслуги! Я герой, аще! Слышь, что я придумала: вот у меня будет теперь две медали - за учебу и за заслуги - и вот я в Супер поеду в прозрачной накидке… Да! Полностью прозрачной! И вот я тут на боковых грудях соски прикрою медальками, а в центре еще какой-нибудь медальончик! Аще кулёво придумала!!! - Сульфат завизжало от восторга и мечтательно добавило:
        - Вот бы у меня было три медали!
        На панели возникли фигурки двух человечков с нелепо высокими прическами.
        - О, это, ко-че, аще кулёвенько! Мартын и это… Роза, Ага! Аще! - громко закричало Сульфат, тряся указательным пальцем и оглядываясь на Василия. Оно уже смекнуло, что попутчик его не слишком умен, и ему нужно всё объяснять и показывать. Сульфату это нравилось.
        Как будто среагировав на этот зов, справа от первого собеседника появился ещё один бюст.

«…Я тоже могу не слабо петь», - закричало скрипучим голосом, корчась в улыбке, Роза или Мартын и в этот момент испустило газы.
        Сульфат захихикало.
        - А я тоже могу петь! - заявил новый бюст и нарочито противным голосом проскрипел что-то невнятное.

«Ты поешь хуже, чем твои драные родители!» - проорало Мартын или Роза и засмеялось. Несмотря на то, что юмористы общались друг с другом, они не поворачивали головы к собеседнику, а смотрели строго на зрителя.
        - А-ха-ха! Это про тебя! - сказало Сульфат, обращаясь к бюсту-певцу.

«Певец» улыбнулось и еще пропело что-то на другой мотив. Над экраном появилось лицо ещё одного гермафродита.
        - Ты Мартына и Розу смотришь? - спросило его Сульфат.
        - Мартын и Роза? - переспросило собеседник № 3. - А они говорят про секс?

«Заткнись, тупица! Я пою хорошо!» - закричало в этот момент Роза или Мартын, приняло позу оперного певца перед взятием высокой ноты и… Снова испустило газы.
        - Заткнись, тупица! Слышь? - повторило за ним Сульфат.
        - Нюра, ты? - спросило собеседник № 1 нового собеседника.
        - Ага, хочу с Розой полюбиться по-настоящему!
        - Все Нюры по факту - дуры, - отчетливо заявило собеседник № 4, улыбающееся лицо которого появилось мгновение назад справа от юмористов.

«Что-то ты сегодня не на шутку распелся!» - заметило второй ведущий, как всегда глядя не на партнера, а на зрителя.
        Сульфат расхохоталось не то словам ведущих, не то шутке новой говорящей головы. Жизнь возвращалась в привычную колею, страшное осталось далеко позади, и чем больше появлялось лиц, тем радостнее становилось у него на душе.
        - Вспомнил анекдот, - сказало собеседник-шутник № 4. - Говорят, каждую ночь из душа выходит чудовище, переодевается, красится - и вроде уже ничего. А говорит оно голосом Нюры. Ха-ха!
        - Кто включил этих Розу и Мартына? - брюзжал новый собеседник № 5. - Переключитесь с них немедленно!
        - Мартын-пыртын! - скаламбурило Сульфат и просто лопнуло от смеха. - Пыр… пыртын, - шепотом повторяло оно, задыхаясь от хохота.

«Просто я сегодня много поел», - отозвалось сквозь улыбку Роза или Мартын и снова испустило газы.
        - Слышьте?! Она много поел! А-ха-ха-ха! - смеялось собеседник № 6. Бюстов стало так много, что они уже образовывали арку над стереовидом.
        - Когда я с Мартыном пересплю? - задавалось вопросом Нюра-собеседник № 2.
        - Лучше гляньте, какое видео я заснял, - предлагало собеседник № 5.
        - Ночной анекдот, - шутил бюст № 4. - Однажды фея…
        Кто-то уже ссорился:
        - Много кричишь, собака.
        - Твои родители - собаки, а ты - аще щенок блохастый. Так ниче? Нормуль для тебя будет? Не сильно я тебя пнул под лохматый зад?
        Сульфат смеялось и заваливалось на спинку кресла так, что то начало раскачиваться.
        - Зырь, умора, - обернулось оно к Василию, указывая на Мартына и Розу, которых из-за поднявшегося гама почти не было слышно. Но Василий смотрел равнодушно, даже грустно, тогда Сульфат снова обратилось к собеседникам. - Вы смотрите? Аще, смотрите? Я умираю!

«Ты аще и вчера много поела! Тебе надо эту дырку чем-то аще заткнуть! - сказало Мартын или Роза и само испустило тот же звук, что и певец. - Оп! Мне, кажется, тоже аще».
        Оба захохотали, а Сульфат сползло с кресла, размахивая руками.
        - Они аще… такие… - давилось оно смехом.
        Неожиданно вместо Мартына и Розы виртуальный экран стереовида пересекла шеренга солдат. Она начиналась от левого края панели и тянулась по диагонали вправо, заканчиваясь где-то за стеклом автомобиля. У солдат была такая мощная мускулатура, что они больше походили на карикатуру супергероев, чем на реально существующих людей. Крик в салоне существенно стих, даже Сульфат уже не смеялось, а медленно садилось в кресло, не отрывая взгляда от шеренги.
        Помимо мускулатуры, силу солдат подчеркивало вооружение: огромные, почти в человеческий рост, автоматы и переносные орудия, которыми они вертели в руках, словно те были надувные. Гибкие бронежилеты плотно облегали мощные торсы, ноги с вывернутыми как у лошадей назад коленями, раздутые, словно баскетбольные мячи, бицепсы и даже пальцы рук. Экипировку воинов завершали массивные шлемы с прозрачными забралами.
        Затем через салон автомобиля пролетела голограммная эскадрилья солдат с крыльями за спиной и стабилизаторами на руках и ногах. Летуны эти имели более вытянутые худые тела, хотя их мышечная масса тоже внушала уважение. Шлемы их не выглядели такими крепкими, но для обтекаемости от подбородка до затылка имели гребневидный выступ и были настолько герметичными и гладкими, что, казалось, сделаны всего из одной полированной детали. Их вооружение было миниатюрнее и легко помещалось в одной руке.
        Под динамичную музыку солдаты разбежались по салону и начали прыгать, летать, стрелять, преодолевать полосу препятствий.
        - Кулёвенькие, да? - не скрывая восторга, спросило Сульфат. Василий утвердительно кивнул.

«Городская охранная гвардия и малая авиация городской охранной гвардии, - сообщал мужской голос за кадром, - новый шаг к защите безопасности городов! Непобедимая армия! Верные солдаты! Скоро Вы их увидите в каждом урбоцентре!»
        В завершении на чистом небе воображаемого экрана появился гвардеец с крыльями за спиной и выпустил ракету прямо в центр салона автомобиля - её взрыв ознаменовал конец ролика. Василий вздрогнул от взрыва, и вместе с ним вздрогнули Сульфат и говорящие бюсты.
        - Я аще всегда в этом месте дрогаю так! - призналось Сульфат.
        Ролик действительно произвел впечатление на Василия и не только финальным взрывом, но и той внезапностью, с которой он появился и так же окончился, словно в разгар вечеринки в зал ворвался отряд спецназа, пересек комнату и скрылся за противоположной дверью.
        - Хочу с гвардейцами полюбиться! - визжала Нюра.
        Василий отвернулся к окну, за которым мелькали бесконечные ряды соснового леса, живые - всё такие же, как и триста, и тысячу, и миллион лет назад. А над землей вдоль прямой, как натянутая струна, дороги тянулся тот же голубой луч, не имевший ни начала, ни конца.

«Почему в аду нет деревьев?» - с сожалением подумал Василий. Будь там хоть одна захудалая елочка, он бы положил целую вечность, чтобы высадить лес, разбить парки. Он бы таскал воду из Стикса хоть к самому трону Дьявола…
        Его размышления были прерваны толчком в бок, Василий нехотя глянул на Сульфата - тот тыкало пальцем в стереовид и что-то говорило. Перед ним две маленькие фигурки сидели в глубоких креслах и с пеной у рта выясняли между собой отношения, оглашая салон истошными криками. Священник туго обхватил себя руками, словно замерз, навалился на стеклянную стенку автомобиля и вперил свой взгляд в черные силуэты леса.
        Луна уже полностью скрылась за тучами и тьма поглотила лесной пейзаж, лишь слегка позволяя проявляться кое-каким контурам и иногда веткам, слишком близко простирающим к дороге свои мохнатые лапы. Только луч выигрывал от этой тьмы, потому что виднелся отчётливее.
        Василий сидел в обнимку с самим собой и, глядя на эту тусклую голубую линию, погрузился в воспоминания о времени, проведённом в семинарии. Чувство тянущей боли наполняло его грудь, когда он проматывал в памяти события того восхитительного, как ему теперь казалось, периода, когда у него была ЕГО семинария - милая, спокойная, уютная, с плавно текущим временем. Почему он игнорировал эти минуты, месяцы, годы? Как бы сейчас хотелось вернуться назад хотя бы на время, в эти аккуратно выбеленные коридоры, в эти классы с немногочисленными партами, на Пасхальную службу семинарского храма. Уж сейчас бы он не упустил ни одного мгновения того счастья! Он бы вглядывался в каждый березовый листик за окном, освещенный солнцем, когда оно утром выгуливало во дворе свои лучи. Он бы прислушивался к тихому одинокому стуку ботинок, легким отзвуком разносящемуся по коридору во время занятий; он бы наслаждался причащением; он бы полной грудью втягивал в себя воздух, чтобы посильнее впитать в себя весь дух этого места. От этих воспоминаний в душе зародилось и быстро росло то острое печально-радостное состояние, от
которого наворачиваются слезы, но… Оно, так и не созрев, внезапно растворилось, оставив после себя только неудовлетворение.
        Василий очнулся и осмотрелся - вокруг всё было, как и прежде: на панели весело скакали яркие фигуры, возле них собралось уже более десяти лиц, и все они без умолку болтали, перебивая друг друга и почти не вступая в диалог. Казалось, им больше нравился тот гам, который они поднимали, чем то, что они говорили. Сульфат хохотало и постоянно перескакивало с одного ролика на другой, с одного разговора - на следующий.
        Впереди появились крохотные огоньки, они покрывали всё от земли до неба: жёлтые, белые, синие - высокой стеной огни преграждали путь автомобилю, где-то там далеко растянувшись на весь горизонт. Василий сильнее прижался к куполу, чтобы стереовид не мешал ему наблюдать за этим чудом. Они подъезжали к урбоцентру.
        Василий спросил время.
        - Двенадцать часов пятьдесят две минуты, - незамедлительно сообщил «Лар».
        Так и есть - они ехали меньше часа. У него еще есть полчаса. Он взглянул на бесконечные огни города, и холодок пробежал по его телу: тридцать минут - этого явно мало, чтобы добраться до Наместника в таком мегаполисе.
        Светящаяся стена тем временем медленно и неотвратимо приближалась к автомобилю. И по мере приближения детали урбоцентра становились отчетливее, а первоначальная хаотичность свечения всё больше приобретала упорядоченность. Город, как и развлекательный центр, был накрыт огромным куполом, но только не сферическим, а прямоугольным. Изнутри этот купол подпирали высоченные небоскрёбы - угловатые, худющие, украшенные заостренными конструкциями, торчащими, как диковинные кристаллы. И этот частокол кристаллов был залит огнями снизу доверху, как сказочная горная страна, населенная гномами.
        Автомобиль подъехал к огромным прозрачным городским воротам, они приподнялись, проглотив гостей в свою утробу.
        Глава XVIII
        Внутри всё пространство между зданиями занимало широкое авеню, а наверху - сложно переплетенная система виадуков и развязок. Воздушные дороги создавали удивительный узор, то грациозно сходясь, то вдруг резко разлетаясь в стороны, нежно обнимая небоскрёбы или резко, словно лезвие, пронзая их насквозь. Они полностью скрывали небо, но мрака здесь не было никогда: пестрая иллюминация, заливавшая здания и нижние стороны развязок, освещала все вокруг мягкими разноцветными огнями. Световой узор над головой создавал удивительную картину, гармонично подчеркивая сложность этого воздушного дорожного ковра. Город был словно накрыт огромной летающей тарелкой.
        Василий сначала долго разглядывал узор наверху, затем переключил внимание на разнообразие автомобилей вокруг. По сравнению с тем, что он видел сейчас, любые, даже самые футуристические и экстравагантные автосалоны начала XXI века, просто блекли: автомобили, наравне с нарядами, были призваны подчеркивать уникальность и неповторимость своих хозяев. Сульфат, нервно тряся ногой, вертело головой и тыкало пальцем в воздух, разбивая бонусные шарики над мчавшимися мимо автомобилями.
        Даже в столь поздний час все эстакады были переполнены, однако автомобили в этом потоке двигались слаженно, как электроны в огромной микросхеме. Автомобиль Сульфата тоже мчался в этом течении не то в пятом, не то в шестом ряду, не снижая скорости и не встречая никаких помех. Каждая полоса этой бесконечной прямой дороги представляла собой ленту транспортира, двигавшуюся со своей скоростью: от неподвижного первого ряда до скоростного центра.
        Готовясь к предстоящему повороту, «скорпион» Сульфата начал понемногу перебираться к краю авеню. Первый маневр оказался не слишком удачным, и при съезде на соседнюю полосу из-за разности скоростей транспортных лент пассажиров тряхануло.
        - Осторожно, сука! - выругалось Сульфат.
        - Прошу прощения, - извинился «Лар» и впредь уже был аккуратнее.
        Вскоре автомобиль свернул на развязку, огибавшую небоскрёб так близко, что, казалось, рукой можно коснуться стеклянной стены здания. Они поднимались всё выше и выше, затем вдруг опустились вниз, повернули, снова взмыли вверх, развернулись назад, опять вверх… Эта беспорядочная, на первый взгляд, езда по паутине дорог вскоре начала нервировать Василия. Конечно же, он не боялся быть арестованным или даже застреленным «при сопротивлении», но если полковник был прав, и Наместника эвакуируют в неизвестном направлении, тогда он не сможет доставить письма…
        Вот тут Василий впервые осознал, что он - раб Божий - выполняет поручение Нечистого да ещё беспокоится о своевременности его выполнения! Что в этом послании? К чему может привести его доставка? Василий даже приуныл от этих мыслей. Хотя могло статься, что истинной причиной этого уныния был всё же страх перед наказанием в случае провала миссии, который, кстати, с каждой минутой казался всё неизбежнее. И чем больше он размышлял, тем сильнее росло его беспокойство. Василий уже не смотрел по сторонам, а уставился на острый задний конец длинного автомобиля, похожего на миндальный орех, за которым они следовали неотступно уже несколько минут, словно сбились с пути. Священник сидел, ссутулившись, и лицо у него было таким обреченным, будто его везли на смертную казнь.
        Наконец, автомобиль вновь оказался внизу на вспомогательной дороге шириной всего метров десять и тут же очутился в заторе. Движение здесь хоть не останавливалось, но скорость его была чуть быстрее пешехода.
        - Сколько времени? - безжизненным голосом спросил Василий. Сейчас он в равной степени хотел и не хотел успеть к Наместнику.
        - Один час четырнадцать минут, - ответил металлический голос таинственного «Лара».
        Ещё есть четверть часа - эта новость приободрила Василия. Даже если они не успеют за 15 минут, приезд полиции тоже займёт время, а в таком городе - немалое. Лишь бы Наместник был дома! Василий начал переживать, ёрзать в кресле, привставать и вытягивать шею, надеясь, наконец, чтобы автомобили впереди ускорились, знаменуя конец пробки, но автомобили ползли.
        Причина затора была неизвестна, и эта неизвестность заинтриговала Сульфата.
        - Открой, - громко приказало оно и тут же принялось тарабанить по стеклянному потолку ладошками. - Быстрее, быстрее!
        В куполе одновременно во всех направлениях начала расползаться дыра, и едва она достигла достаточных размеров, гермафродит вскочило ногами на кресло и наполовину вылезло в отверстие. То же делали и другие водители, они наперебой задавали друг другу одни и те же вопросы, давали комментарии и подпрыгивали, чтобы увидеть подальше, и было что-то детское в этой энергии и нетерпеливом любопытстве.
        Лишь через пять минут слева у обочины показались два высоких чёрных фургона с надписями «Городская охранная служба», они стояли наискосок, огораживая собой небольшой участок дороги. Подле них с важным видом маячили несколько человек в знакомых чёрных формах и жестами приказывали автомобилистам вернуться обратно в салон. Но на Сульфата эти жесты оказали противоположный эффект: оно даже приподнялось на цыпочках, чтобы разглядеть всё получше.
        - Там «охранники», - с восторгом сообщило оно, лишь на мгновение нагнувшись вниз.
        - Что? Что такое? - спрашивали говорящие головы из стереовида.
        - Вернитесь в такушу! - громко и строго кричал один из людей в чёрном.
        - Вам следует сесть на место, - металлическим голосом вторил автомобильный «Лар». - Иначе Вы можете быть оштрафованы.
        - Ща! - скахзало Сульфат капризным тоном, как отвечают дети родителям, когда те зовут их домой.
        Наконец, автомобиль дополз до фургонов, и в большую щель между ними Сульфат и Василий увидели двух роботов, поднимавших с земли носилки с безжизненным телом. Возле роботов полукругом стояли «охранники».
        - «Прыгун»! Точно! Смотри, зырево! Аще! «Прыгун»! - закричало Сульфат так, что его было слышно по всей округе.
        - Вернитесь в салон! - более строго произнес «Лар».
        Сульфат вернулось, но здесь обзору мешал вклинившийся между ними и фургонами фиолетовый автомобиль, похожий на девятирогого носорога-мутанта.
        - О!!! Вы не представляете, что я вижу!!! «Прыгун»! - крикнуло Сульфат друзьям и вновь выскочило в ещё не закрывшийся люк. В этот момент в его душе ожесточённо боролись необходимость подчиниться «Лару» и желание ещё раз взглянуть на тело самоубийцы. Несколько раз оно порывалось вернуться в салон, но всякий раз в самый последний момент страсть посмотреть побеждала. Только когда к автомобилю почти бегом направился один из людей в униформе, Сульфат юркнуло вниз и набросилось на своих приятелей:
        - Прикиньте, во зырево! «Прыгун»! Кровищи вокруг, аще! Ко-че, сиганул с самого верха! У меня всё записано, - Сульфат постучало пальцем по виску. - Ща, аще всем скину!
        Когда оно представляло, как все его знакомые получат ОТ НЕГО уникальную запись - окровавленное тело самоубийцы, да еще так близко - у него начинало стучать в висках, и кружилась голова. Нечасто выпадает такая удача! Не в силах совладать с нахлынувшей радостью, Сульфат протяжно завыло и забарабанило руками по передней панели.
        Для Василия же самоубийца не был зрелищем, равно как и не был человеком, с которым случилось что-то ужасное - он был для него только «коллегой», соратником по несчастью. Люди обычно испытывают страх перед смертью потому, что не знают точно, «что там», и даже уверенный в загробной жизни человек и тот чувствует волнение оттого, что не представляет, как именно происходит «Великий переход» и что, собственно, такое - эта самая загробная жизнь. Для мертвых все эти тайны открыты. Только они способны осознать истинный масштаб нашего существования, только им ясна важность и в то же время ничтожность нашего земного пребывания, как школьных лет, которые хоть и определяют нашу дальнейшую жизнь, но являются лишь преамбулой к ней. И даже самое страшное для нас горе - для них всего лишь мимолетный кошмар этого крохотного эпизода под названием «земная жизнь».
        Василий знал, что сейчас происходит с душой погибшего, знал, что с ней будет происходить потом - он сам всё это перенес и поэтому испытывал лишь сожаление столь неудачному выбору бедолаги.

«Зря», - только и подумал он.
        Тем временем движение начало приходить в себя, водители попрятались в свои автомобили и так же, как Сульфат, спешили поведать о своём счастье всему миру.
        В этот момент справа от дороги появилась церквушка. Маленькая, одноглавая, больше похожая на часовенку, она ютилась у подножия небоскрёбов и совершенно терялась на их фоне, как будто её забыли снести при строительстве мегаполиса. Внутри было светло, и в открытом дверном проёме виднелась человеческая фигура со свечкой в руке.
        - Что это? - воскликнул Василий и резко повернулся всем корпусом к окну.
        Сульфат вздрогнуло и оживлённо принялось вертеть головой, словно ожидало увидеть ещё труп.
        - Церковь, что это за церковь?
        - А? Что? Где?
        - Остановите здесь! Пожалуйста, на минутку остановите здесь.
        Автомобиль медленно, словно нехотя, выполнил его просьбу. Времени было в обрез, но проехать мимо Василий не мог. Он вышел из автомобиля и встал напротив входа, не имея возможности подойти ближе: с каждым шагом какая-то неведомая сила жгла его нутро и отталкивала назад. Но ему было достаточно и этого, он стоял с блаженным лицом в десяти шагах от церкви и слушал звуки, доносившиеся из неё. Новые воспоминания всплыли из глубин его памяти, но это уже были не те воспоминания, которые изо всех сил тянут в прошлое, а те, которые дарят тихую радость и умиротворение, и от этого на душе становится тепло, хочется забыться и пребывать в этом забвении вечно.
        Шла служба, звучало странное контральто священника, и Василий хотел подпеть, но оказалось, что он не помнит ни единого слова, захотел перекреститься - и опять эта самая таинственная сила сковала ему руки.
        - Ну чо, едем? - нетерпеливо крикнуло Сульфат. Поначалу волнение Василия передалось и ему, Сульфат приникло к окну и разглядывало это убогое здание, пытаясь понять, чем эта халупа увлекательнее «прыгуна», к которому Василий не проявил интереса? Чем она лучше стереовида, от которого его новый знакомый отворачивался? Впрочем, мы можем только догадываться, что видело Сульфат через свои волшебные очки, но, тем не менее, тайна не спешила открываться, а Василий просто стоял, стоял долго, невыносимо долго! Наверное, целую минуту или даже две! И ничего при этом не делал, даже слова не проронил! Сульфату это надоело.
        - Едем? - с раздражением повторило гермафродит.
        Да, нужно было ехать. Василий с тоской посмотрел на церковь и, не поворачиваясь, сделал несколько шагов назад. Тут его заметила прихожанка со свечой и, посчитав, что человек просто не решается войти в церковь, призывно махнула рукой. Василий остановился.
        - Давай, - подгоняло его Сульфат.
        Девушка (она тоже была гермафродитом, но, поскольку ради посещения церкви она надела на себя платок, Василий про себя окрестил ее именно так) тихо вышла из церкви и взяла его за запястье. У нее были приятные мягкие и теплые руки.
        - Пошли, не бойся, - сказала она и, взглянув на него вблизи, замерла. Долго и напряженно разглядывала она лицо священника, пока вспоминала, где могла его видеть, затем быстро обернулась назад, взглянула на иконку над входом и побледнела. Некоторое время она стояла, широко раскрыв рот, округлив глаза, и не могла произнести ни звука.
        - А! - вдруг резко вскрикнула девушка и быстро засеменила в церковь.
        - Ну, чего ты! - кричало Василию Сульфат и било от нетерпения по стеклу ладонями.
        - Только пять минут! - умоляющим тоном попросил Василий.
        Сульфат выскочило из автомобиля:
        - Слышь, а вот то, что мы ждём, за это ещё медаль дадут? Мне, ко-че, позарез ещё одна нужна!
        - Не знаю, - ответил Василий и пожал плечами.
        Он взглянул на икону и увидел на ней… Себя. Да, это был определенно он! Он, но только почему-то в кольчуге и алом плаще. С нимбом вокруг головы Василий стоял на облаке и сверкающим мечом замахивался на чертей, которые сломя голову бежали от него вниз навстречу адским языкам пламени.
        - Он вернулся! - кричала девушка в церкви. - Идёмте! Отец Игнатий! Идёмте все!
        Служба остановилась, из церкви выбежали четыре человека и обступили Василия полукругом. Все они были гермафродитами в ярких праздничных одеждах, и все были без повязок на глазах. Священник - гермафродит отец Игнатий - выглядел как пышная дама в зеленой ризе. На груди у него висел большой золотой крест, и близость этого креста сильно беспокоила Василия.
        Прихожане долго рассматривали пришельца, полушепотом перекидываясь фразами. Наконец, убедившись, что перед ними стоит тот самый Василий с иконы, отец Игнатий упал на колени, восхваляя Бога:
        - Да святится имя Господа нашего за ту милость к грешным рабам его, коей он удостоил нас в столь чудный день, - растекся в благодарностях низким женским голосом гермафродит в священническом одеянии. - Чем мы обязаны такой радостью?
        Сульфат переводило взгляд то на одного священника, то на другого, догадываясь, что снова является свидетелем чего-то жутко интересного, только непонятно чего.
        - Как хорошо, что Вы к нам зашли! - не дав ответить Василию, сказала девушка-прихожанка. - Сегодня всенощная по случаю тринадесятого праздника.
        - Тринадесятого? - переспросил Василий.
        - Да, «Изгнание Диавола во Ад», - наперебой принялись объяснять девушка и остальные прихожане, которых Василий про себя определил мужчинами за то, что они были без головных уборов, хотя и внешне, и по одеянию больше смахивали на женщин. - Ведь в этот день преподобный Василий Избавитель изгнал и запер в Аду всё воинство Дьявола! Наша церковь посвящена этому великому празднику!
        - Было пророчество, что Ваше возвращение станет предзнаменованием второго Пришествия Христа, - с радостью добавила девушка и еще раз попыталась затянуть Василия в церковь - видимо, по праву первой она считала, что имеет на него особые права. - Вы должны присутствовать на нашей службе!
        Василий снова деликатно освободил свою руку и обернулся к Сульфату.
        - Сколько сейчас времени? - негромко спросил он.
        Сульфат, чувствуя важность события, бегом бросилось к автомобилю и переадресовало вопрос всезнающему «Лару».
        - Один час двадцать шесть минут, - закатив глаза от усердия, повторило слова «Лара» Сульфат.
        - Пять минут, - расстроено прошептал Василий. Он уже не хотел никуда ехать, а лишь сожалел, что осталось так мало времени, чтобы побыть здесь.
        - Давайте! Посмотрите, какой у нас кафедральный собор! - не отставали прихожане.
        - Кафедральный собор? - Василий ещё раз взглянул на эту небольшую часовню.
        - Ну да! - радостно сообщил один из гермафродитов-мужчин. - Другие-то церкви в этот час закрыты. Всенощные проводятся только в кафедральных соборах.
        - И это весь ваш приход?
        - Что Вы! - радостно ответила девушка. - Днем здесь собирается аж до двадцати человек. Это всенощную стоять долго.
        - Скоро всенощные бдения вообще будут отменены! - авторитетно заявил святой гермафродит Игнатий. - И все службы будут отменены! А как же! - всплеснул он руками. - Пророчество сбывается, да уже и сейчас люди в Божьей Благодати живут! Благодаря Вашим страданиям в Аду за всех нас на Земле больше нет ни воин, ни раздоров, нет нужды, нет преступлений, нет смерти - человек живёт вечно и пользуется всеми чудесными благами, дарованными Господом нашим. Разве не это обетовал нам Иисус Христос?! Мы живём в согласии с природой, не нарушая его. Человек избавлен от необходимости зарабатывать свой хлеб - он свободен, свободен как никогда ранее, и теперь не просто может полностью посвятить себя Богу, он живёт в Боге! Так скажите, зачем теперь молитвы, посты, монашество? Скоро и церкви закроют, и это ознаменует наступление Царствия Небесного! Господи, надо поскорее сообщить всем о Вашем пришествии!
        Василий молчал, глядя себе под ноги.
        - Вам следовало уходить с места аварии, - вдруг послышался за спиной знакомый строгий, но нежёсткий голос.
        Василий обернулся. За ним, заложив руки за спину, стоял тот пожилой полковник из охранной службы и смотрел на него недовольным взглядом. От этого взгляда Василию сделалось стыдно, как мальчишке, который прогулял школу и был пойман на месте преступления.
        - Велено доставить Вас в Серверную к руководству ГПК, - сообщил полковник холодным равнодушным голосом, в котором, однако, звучали нотки сожаления.
        - Как здорово! - воскликнула девушка-прихожанка. - Это совершенно правильно! Святой Василий Избавитель обязательно должен быть представлен нашему великому директору.
        Окружающие с ней согласились.
        - Кто это у нас «Святой Василий»? - полковник оглядел присутствующих.
        - Да вот же! - воскликнул отец Игнатий, указывая на Василия и на икону над входом. - Он поднялся к нам из Ада.
        Полковник посмотрел немного удивленным взглядом на икону, затем - на Василия, потом - снова на икону, после чего многозначительно хмыкнул и обратился к своему подопечному:
        - Садитесь в мою такушу.
        Впереди автомобиля Сульфата был припаркован тяжелый черный автомобиль с непрозрачной крышей и большими толстыми колесами.
        - Желаем удачи! - кричали и махали руками прихожане, даже не подозревая, какая участь ожидала Василия. Впрочем, ни Василий, ни полковник этого тоже не знали, но, тем не менее, настроение у них было прескверное.
        Глава XIX
        Они сели в машину.
        - Извините, я… - начал извиняться священник, но полковник приложил палец к губам и вытащил из-за пазухи небольшую подушечку.
        - Трогай, - отдал он приказ автомобилю и прижал эту подушечку к круглой сетке у левого края передней панели.
        - Чтобы нас не слышали, - пояснил он негромким голосом.
        - Я Вас, кажется, подвел. Извините, - сказал Василий почти шёпотом.
        - Ничего, - спокойно и нормальным голосом ответил полковник. - Это даже хорошо, что Вы не доехали до Наместника: его уже эвакуировали.
        - Как? Уже?
        - Уже. Пять минут назад вышла ориентировка на Вас с приказом задержать и доставить в Серверную, а, значит, у Наместника уже засада.
        - А как Вы здесь оказались?
        - Я сразу же последовал за Вами, как только узнал, что Вы не послушали меня, а поехали в урбоцентр.
        Полковник говорил безразлично, однако чувствовалось, что это равнодушие напускное, и, на самом деле, полковника ждут неприятности. Священнику опять стало стыдно.
        - Сейчас к Наместнику соваться нет смысла, - рассуждал тем временем полковник, - его только через несколько часов вернут домой, самое позднее - завтра, если, конечно, он сам никуда не уедет. Я высажу Вас за городом.
        - А как же Вы? - спросил Василий.
        - За меня не беспокойтесь, - сухо ответил он.
        - Спасибо. Я даже не знаю, как Вас зовут.
        - Тихон. Просто Тихон.
        - Спасибо, полковник Тихон. А я просто Василий.
        - Ну, не просто - Святой Василий Избавитель - почитаемый святой, - улыбнулся полковник, полагая, что это имя - всего лишь шутка, а священник просто похож на образ с иконы. Он обернулся на своего пассажира, ожидая встретить ответную улыбку, однако лицо Василия было серьёзным. Только сейчас Тихон обратил внимание, что, помимо бледности, было ещё что-то мертвецкое в облике священника, в его взгляде. Улыбка медленно растворилась на лице офицера, он отвернулся и некоторое время молча глядел на дорогу. Во время поездки полковник почти неотрывно смотрел вперед, как будто сам вёл автомобиль, хотя никаких устройств для этого не было. Вместо этого левой рукой он осторожно придерживал подушечку, а правая рука лежала на панели.
        - В самом деле? - наконец недоверчиво спросил полковник.
        - Что?
        - Ну… Вы в самом деле тот самый Василий или… Просто похожи?
        - Похоже, что я тот самый.
        Тихон опять многозначительно хмыкнул и сказал:
        - Я Вас высажу на развалинах древнего города, уходите оттуда подальше.
        - Мне нужно доставить грамоту.
        - Забудьте про неё. В урбоцентре Вам появляться нельзя. Завтра я что-нибудь придумаю.
        - Завтра меня уже здесь не будет.
        - Ну, тогда ничем не могу помочь, - ответил полковник с раздражением.
        Он минуту молчал.
        - Откуда Вы здесь появились? - спросил он осторожно, всё ещё опасаясь стать жертвой розыгрыша.
        - Из Ада.
        - Я серьёзно.
        - И я Вам серьёзно отвечаю. Видите ли, последние два с половиной века я мёртв и нахожусь в Преисподней.
        Тихон посмотрел на него, как на сумасшедшего, а Василий, в подтверждение собственных слов, взялся своей ледяной рукой за правую кисть полковника. Полковник перевёл взгляд на свою руку, и по отвращению в его взгляде Василий понял, что тот ему поверил.
        Снова повисла пауза. Автомобиль, как на американских горках, летел вверх-вниз, вправо-влево, а вокруг горели огни, мелькали небоскрёбы и другие автомобили.
        - И, тем не менее, в ГПК Вам нельзя.
        - ГПК - это спецслужба?
        - Глобальная производственная компания - то, куда мы едем.
        - Производственная компания? Она что, такая страшная?
        - ГПК - это наше всё. По сути, с её появления и началась новая история мира.
        - Расскажите, что случилось за это время! - попросил Василий.
        Тихон некоторое время размышлял, то ли думая с чего начать, то ли решая, стоит ли доверять этому человеку.
        - Примерно два с половиной века назад, - начал он, - возникла Глобальная производственная компания - тогда ещё небольшая, но удивительная и амбициозная организация. Она впервые начала использовать в своём производстве нанороботов. Нанороботы - слышали про такое?
        - В общих чертах.
        - Такие крошечные механизмы, размером в несколько молекул. Я как раз начинал карьеру в ГПК оператором производства. Очень интересная штука, надо сказать. Загружаете в специальную жидкость любой мусор - главное, чтобы химический состав был подходящий - и процесс пошёл: триллионы роботов начинают выхватывать из мусора нужные молекулы и атомы и перетаскивать их к месту синтеза. Там они встраивают свои «кирпичики» в положенное место, и вот так, молекула за молекулой, создаётся всё, что угодно: от шестерёнки до мяса.
        - Мяса?
        - А что Вас удивляет? Всё вокруг состоит из одних и тех же элементов: и мясо, и мусор. Кстати, забавное зрелище: в простой ванне медленно начинает расти кусок настоящей телятины - как будто человек-невидимка проявляется. Видны волокна, прожилки - всё! Обычное мясо, только возникает из ниоткуда! Вот так! - Тихон поднял правый кулак и разжал его, максимально растопырив пальцы. Это должно было проиллюстрировать появление чего-то из ничего.
        - И что, это мясо можно есть? - удивился Василий.
        - Можно? Нужно! Производство идеальное: если изделие из металла, то с правильной кристаллической решёткой, без дефектов, а это значит, что и деталь в сотни раз прочнее обычной. Если древесина, то без сучка и задоринки, если телятина, то… Телятина как она должна быть: со всеми белками и микроэлементами и без антибиотиков. Да, ещё учтите, что для производства нужна только куча мусора, а один оператор может заменить собой целый комбинат!
        - Я бы, наверное, не рискнул есть говядину из мусора, - признался Василий.
        - Ну, Вы же ели овощи, которые растут на навозе?
        - Это разные вещи.
        - Да не такие разные, всё одно: из отходов создается что-то новое. Производство хорошее, только уж очень энергоёмкое, но у компании уже тогда был квантовый энергоблок. Знаете, что это такое? Вот если взять килограмм вещества - любого вещества - и полностью расщепить его на энергию, то этой энергии человечеству хватит на тысячи лет! Представляете! С одного килограмма!
        - Это что-то вроде E=mc2?
        - Именно, - отозвался Тихон, обрадовавшись, что ему попался такой толковый собеседник. - И вот у ГПК такой расщепитель уже был с самого начала.
        - И что было дальше?
        А дальше начались проблемы. У всех, но не у ГПК. С таким-то производством, конечно же, компания пошла в гору, причём сразу по всем направлениям, и скоро её продукция стала вытеснять конкурентов во всём мире. Продукция качественная, дешёвая, но люди теряли работу, мировые рынки рушились, как карточные домики, поэтому не удивительно, что по планете прокатилась волна митингов, на которых громили всё, что только связано с ГПК. Правительства взволновались (ещё бы!), но что они сделают? Всё производство Компании размещено в странах третьего мира. Оставалось только вводить запреты на импорт, однако эти запреты уже ничего не могли изменить: удар по экономике был нанесён, десятки стран просто рухнули в глубокий кризис, и началась Новая Великая депрессия.
        И тут ГПК делает удивительно щедрый шаг: она объявляет, что отныне все её товары распространяются бесплатно и в неограниченных количествах. Конечно, этому никто не верит, все ждут какого-то грандиозного подвоха, но… Проходит год, пять лет, а подвоха нет! Тем временем мировой кризис только усугубляется, население начинает возмущаться: дескать, с какой стати мы должны горбатиться на глав корпораций, когда ГПК предлагает всё это бесплатно? Смотрите, в Мозамбике уровень жизни выше, чем в Европе! И опять начинаются митинги, опять погромы магазинов, только теперь уже в поддержку ГПК. Ну, руководства стран ещё некоторое время пытались отстоять своих фабрикантов, старались убедить всех, что бесплатный сыр только в мышеловке, но куда там! К власти пришли лидеры, которые первым пунктом своих обещаний сделали снятие эмбарго, и вот так постепенно, страна за страной, всё производство планеты проглотил огромный кит - Глобальная производственная компания.
        Какое-то время работа ещё была в сфере услуг - привезти, приготовить, убрать - но когда ГПК наладила выпуск целой серии роботов с разными функциональными обязанностями, то люди стали не нужны. Не нужны стали и правительства, ведь они уже ничего не решали, потому что решать было нечего. Отпала надобность в деньгах, исчезли государства как таковые. Нет, формально всё это существует и сейчас, но министры уж двести лет как бросили ходить на работу, границы никто не охраняет, а деньги просто превратились в фантики. Осталась одна ГПК со своими роботами. Кругом одни роботы! Чтобы управляться со всей этой армией и понадобился непрерывно обучающийся виртуальный разум «Лар».
        - «Лар», - как таинственное заклинание повторил Василий. - А почему «Лар»?
        - Не знаю, - пожал плечами Тихон. - Лары - духи-покровители в древнеримской мифологии. Я думаю, латынь выбрали исключительно, чтобы не было недовольных: ведь выберешь для названия английский язык - не понравится русским, выберешь русский - не понравится полякам. А так - всем угодили.
        - «Лар» вам помогает?
        - Помогает? - Тихон скривил рот в улыбке. - Это мы ему помогаем! «Лар» делает всё! Он контролирует людей, работу всех механизмов. В каждом помещении, в каждом автомобиле, на каждом столбе, в каждом устройстве есть выход в этот Мегамозг. Он везде, он всё знает, он всё видит, он может всё, он как умный слуга выполнит любой ваш каприз, за всем проследит, закажет, даст совет. Он всегда рядом с вами, он в курсе всех ваших дел, хотите вы этого или нет!
        Тихон посмотрел на подушечку, которую прижимал левой рукой.
        - И, тем не менее, Вам удалось его провести.
        - Вы про что? А-а-а, про моё самоуправство с Вашим освобождением. Это не обман. Просто там, где можно положиться на людей, «Лар» так и делает, но лишь на время, потом всё равно входит в курс дела. Вот так, - Тихон глубоко вздохнул и ненадолго задумался. - На чём я остановился? На роботах. Роботы… Роботы сейчас везде, даже в людях. Да, в крови каждого человека курсируют мириады крохотных механических бактерий, они сканируют клетки, следят за их питанием, исправляют поврежденные ДНК, регулируют выработку гормонов, борются с инфекцией - словом, приводят организм в идеальное состояние. Теперь люди не болеют, не стареют и даже не умирают. Нет, умирают, конечно, но только от самоубийств, убийств или от несчастных случаев, а так каждый человек может жить вечно. Всего-то и нужно - раз в пять лет сделать серию инъекций для обновления состава роботов в крови. Правда, иммунную систему пришлось подавить, но роботы с её задачей справляются не хуже. Кстати, с их помощью можно и тело корректировать: сформировать фигуру по желанию, увеличить нос - это сейчас модно - изменить окраску кожи. Да всё, что хотите,
только-то и нужно - кое-где ДНК изменить или кое-где запустить нужные процессы. И даже новый орган можно отрастить.
        - Новый орган? То есть вместо утраченного?
        - Не только. Совершенно новый, не предусмотренный природой, с новыми функциями. Коммутационный центр внутри черепа, например, через него можно общаться с друзьями на расстоянии…
        - Вроде телефона?
        - Да, раньше это так называлось. Или «глазапись» - у каждого вот здесь, - Тихон постучал по виску, - размещается такой орган, чуть больше горошины. Он соединен со зрительным нервом, и то, что Вы видите в данный момент, можно записать на молекуле, похожей на ДНК. Записать, а если в будущем вдруг захотите пережить это событие снова, то просто закрываете глаза и усилием мысли просматриваете свой видеоархив! Здорово? А ещё можно эту запись переслать своему другу через тот же «телефон в черепе». И ведь всё это - биологические органы, как печень или глаз.
        Он ухмыльнулся.
        - Здорово, - согласился Василий, но его взгляд потерянно блуждал по полу.
        - И гермафродитов прямо с детства тоже нанороботы делают, - продолжал Тихон.
        - Зачем?
        - Ну, сначала для некоторых… Любителей острых ощущений, которым захотелось расширить круг своих удовольствий, - ответил Тихон. - Для них составили специальную программу: от женщин взяли тело (поскольку оно более чувствительно к ласкам, да и вообще соблазнительнее), взяли половой орган, от мужчин - тоже половой орган и мускулатуру, сбалансировали гормоны и перестроили их организм под эту архитектуру. Сперва это были лишь единичные эксперименты, но потом вступились защитники прав человека и потребовали, чтобы различия между мужчинами и женщинами были устранены в корне, и гермафродитов стали «шлёпать» сразу с детства. Вот так общество избавилось от последнего неравенства.
        Автомобиль выбрался из урбоцентра через северные ворота и помчался по прямой, как струна трассе, окруженной темным сосновым лесом. Василий был рад покинуть город: он уже порядком устал от яркого неонового света и постоянного мельтешения пестрых пятен.
        - Но Вы ведь мужчина, - не то спросил, не то констатировал священник.
        - Потому что я работаю в ГПК. Сотрудники не подвергаются радикальным изменениям.
        - А разве не из полиции?
        - Не совсем, - покачал головой Тихон. - Сейчас все работающие - это сотрудники Компании. Энтузиасты, блин… Городская охранная служба - это только одна из служб ГПК, есть ещё и другие. Например, когда я только пришёл в Компанию на её заре, попал в «производственный сектор» - тогда «службы» «секторами» назывались.
        - На заре Кампании? - повторил Василий. - Сколько же Вам лет?
        - В следующем году 260 стукнет, хотя в наше время точно свой возраст знают немногие. Время вообще потеряло смысл, - он посмотрел на Василия и, заметив на его лице удивление, добавил. - Да! Я ненамного моложе Вас и вообще один из старейших жителей Земли.
        Повернувшись обратно, Тихон продолжил:
        - Когда сняли все эмбарго, производство пришлось перевести на орбиту Земли, потому что «выращивание» с помощью нанороботов требует, помимо большой энергии, ещё и больших площадей, а тут потребовалось увеличить производство в тысячи, сотни тысяч раз. И у ГПК появляется антигравитационный двигатель, сделавший космические полеты простыми, как подъем на лифте… Интересно, - как бы размышляя вслух, произнес Тихон, - каждый раз, как только у Компании появлялись какие-нибудь сложности, она тут же доставала новое изобретение, как кролика из цилиндра… На орбиту я не полетел. Меня перевели в «службу координации» - это руководство большими роботами на различных работах. Кстати, эту световодную линию мы строили.
        Тихон небрежно махнул правой рукой в окно - там слева от дороги снова тянулся таинственный еле видимый тусклый голубой луч, но здесь лес позволил ему «отойти» от трассы метров на двадцать.
        - Что это такое? - спросил Василий.
        - Это и есть световодная линия. Для передачи энергии. Сейчас вместо электричества используется лазер, даже в квартиры энергия поставляется по оптическим кабелям. Так проще и безопаснее.
        Дорога немного изменила направление, и на изгибе появился высокий молотообразный тонкий столб. Одним концом он поглощал луч, а другим - возрождал в новом направлении. Сейчас священник мог хорошо рассмотреть его.
        - Ретранслятор, - снова махнул рукой Тихон. Прежняя напряженность окончательно покинула его, он улыбался. Он так долго ни с кем не разговаривал по душам, что был искренне рад такой возможности.
        - Намучились мы с ними на Кавказе, - продолжал он, довольно покачивая головой. - Пока поднимешься на вершину, пока установишь, потом еще угол настраиваешь, чтобы луч в нужную точку пошёл - и всё на холоде! Это только считается, что линию роботы возводили, а у людей, знаете, сколько было возни?
        Он углубился в технические подробности, как иногда Пифодорос углублялся в подробности построенных им храмов и дворцов. Как и все старики, Тихон был сентиментален до своего прошлого, временами взгляд его то прямо устремлялся на свечение, то рассеивался в пространстве, становился мутный, задумчивый. В конце концов, в его глазах заблестели слезинки. Стыдясь этого, он прижал подбородок к груди и двумя молниеносными движениями правой кисти вытер следы своих эмоций.
        - Зараза, - тихо выругался он и этой же рукой сделал в воздухе жест, говорящий: «Ну что тут поделаешь?»
        Когда ему, наконец, удалось обуздать нахлынувшие чувства, он сказал, глядя вверх:
        - Люблю то время.
        - Когда возводили линию?
        - Нет. Когда я ещё верил во всё ЭТО, - и, видимо, желая побыстрее переменить тему, он тут же продолжил свой рассказ, одновременно вернувшись и к своему первоначальному тону, отстраненному и немного печальному. - Затем ещё успел поучаствовать в проекте глобального переселения городов в новые урбоцентры. Вот. Потом…
        - Извините, - перебил его священник, - что это за проект?
        - Переселения? Возвели новые города. Со стеклянными куполами, с новой инфраструктурой. И постепенно, постепенно все перекочевали в эти урбоцентры. Кто из-за того, что в новых городах удобнее, кто-то из-за того, что в старых никого не осталось. Так за полвека количество городов сократилось втрое, а деревни и вовсе исчезли. За стеклянными куполами ведь не страшны ни ветер, ни мороз, ни жара, ни ливни. Неважно, что творится снаружи. Под стеклом всегда тепло и уютно, даже насекомые не беспокоят.
        Он тяжело вздохнул.
        - Город вообще сильно изменился с ваших времен. Очень сильно. Урбоцентр стал каким-то… Трехмерным, что ли. Из-за системы развязок он стал больше похож на один огромный многоэтажный торговый центр. Вот вы идёте по нему, вокруг магазинчики, и знаете, что над и под вами есть другие миры со своими продавцами и покупателями. Они живут своей жизнью, как в параллельной Вселенной, и вы всегда можете перейти на другой уровень по ближайшей лестнице. Люди настолько влились в этот трехмерный мир, что некоторые уже никогда и не покидают пределы урбоцентров и даже не задумываются, что там снаружи за колпаком. Да что говорить, многие и квартир-то своих не покидают: лежат на диванах, стереовид смотрят или играют.
        Некоторое время в автомобиле висела грозная тишина. За окном была кромешная тьма, которая лишь изредка нарушалась вспышками фар встречных автомобилей - маленькие аквариумы везли своих рыбок из одних аквариумов в другие.
        - Вечная жизнь сыграла злую шутку, - вдруг заговорил Тихон, и этот мрачный голос после такой гнетущей тишины показался Василию страшнее голоса самого Дьявола. - Люди перестали к чему-либо стремиться. Казалось бы, в таких-то условиях должен произойти расцвет общества, всемирная любовь друг к другу, бесконечное самосовершенствование, что-то там ещё… А вышло всё с точностью до наоборот: праздность, взаимное презрение и сплошные неврозы! Сперва, в самом деле, был расцвет творчества, но длилось это золотое время, ну… От силы лет двадцать. Уже следующее поколение людей родилось вечным, они-то первые и смекнули, что торопиться, собственно, некуда: то, что мы не сделали сегодня, можно отложить на завтра, если у тебя есть какие-то «срочные дела». Времени вагон, никуда оно не убежит. И так всё стало откладываться: сначала на неделю, потом на год, потом на век… И заглохло.
        - Но разве возможно, чтобы человек совсем отказался от творения?! - попытался оспорить Василий и тут же получил ответ:
        Ну, может я не совсем удачно выразился. Придумывают, есть даже люди способные, только всё это выродилось в сиюминутные пошлые экспромты, дешёвые самоделки на скорую руку, лишь бы показать, что ты существуешь, что ты не такой, как остальные, что ты что-то можешь, - Тихон взмахнул правой рукой, указывая на горизонт. - У людей нет ориентиров, у них нет вопросов, которые необходимо решить. Им не надо думать - они и не думают. Почитайте им Достоевского - они не поймут его. Не поймут не потому, что язык стал другим или жизнь изменилась, а потому что они не го-то-вы. Всё стало мелким, незначительным. Изобретения, которые сразу после «изгнания Диявола» посыпались, как мука из рваного мешка, через тридцать лет закончились. За последние два века не было сделано ни одного крупного открытия, лишь небольшие усовершенствования того, что имелось, да и те сделаны в самой ГПК.
        Он помолчал с минуту, а затем сказал неожиданно, быстро и громко, чем снова напугал Василия.
        А знаете, как теперь пишут музыку? Нет? «Лар» берёт известные аккорды, сочетает их, отбрасывает совсем неудачные комбинации, а «автору» остаётся только выбрать что-то подходящее.
        Он ещё помолчал.
        Всё это ещё потому, что нынешние поколения необразованы. Они даже читать не умеют. Зачем тратить время на ненужное обучение? Никто не спросит твоего диплома, никто не даст прибавки к жалованию, твои навыки никому не нужны! Лучше потратить время на удовольствия. Удовольствия! Удовольствия! Землю захлестнуло сумасшествие на почве удовольствий. Максимум раздражителей за минимум времени. Конечно, люди всегда стремились к ним, но, пожалуй, впервые они достигли неограниченных возможностей. Можно всё! В любых количествах!
        Тихон начал ёрзать в кресле и нервно пожимать плечами. Василий неотрывно следил за его левой кистью, которая при этих движениях дёргалась, угрожая сползти с микрофона, но подушечка строго знала своё место и ни на мгновение не обнажала предательской решетки.
        Полковник не унимался, он заискивающе склонился перед мнимым клиентом и вопрошал его:
        - Что желаете? Хотите чего-нибудь вкусного? Ради Бога, на любом углу вам выдадут фигурки с любым вкусом: сладкие, соленые, кислые. Чего-то изысканного? Белые трюфели и чёрную икру? Можете жрать хоть каждый день: насинтезировать можно сколько угодно. Вам всё это приелось? Ничего страшного. Сделаем вкус насыщеннее, еду слаще, солоней, жирней. Излишков можно не бояться: все они нейтрализуются нашими внутренними роботами, которые и работают на этих самых лишних калориях.
        Тихон замолчал, потому что слишком возбудился. Он нервно повёл головой и снова продолжил ровным спокойным голосом, но уже не таким отстранённым, как в начале:
        - Единственное, в чём разбираются современные люди - это в гормонах и пептидах, потому что они заменили наркотики. Наш организм, знаете ли, вырабатывает большой арсенал веществ, которые влияют и на наше настроение, и на нашу активность. Искусственные наркотики больше не нужны, есть натуральные. Вы, думаю, уже видели в развлекательном центре автомат с мордочками?
        - Пептидный дилер, - вспомнил стойку с разноцветными пластинами Василий.
        - Ну вот, Вы даже название знаете. Выбираете себе эмоцию от гнева до счастья - на это указывает лицо на пластине - и вашим нанороботам даётся команда стимулировать выработку какого-то определённого вещества. Хотите почувствовать себя счастливым - заказывайте эндорфин или сератонин. Адреналин - и вы готовы свернуть горы, тестостерон усиливает сексуальное желание. Одно только «но»: вы попадаете в зависимость от этого дилера ещё быстрее, чем от любого наркотика, - Тихон сунул правую руку подмышку, и лицо его скривилось в безобразную презрительную мину. - Слава Богу, хоть додумались ограничить количество таких инъекций в день. У людей хоть цель в жизни появилась: дожить до завтра или заработать лишнюю инъекцию в игре.
        Тихон ещё раз помолчал, но это, видимо, уже плохо помогало успокоиться.
        - Нет, я не хочу сказать, что всё так отвратительно. Действительно, сейчас нет ни войн, ни болезней, экология в идеальном состоянии. Опять же коррупция, кражи, мошенничество просто исчезли. Но, в то же время, количество убийств почти не изменилось, стало больше драк, вырос уровень хулиганства. Суицид и хулиганство - это сейчас основные болезни общества. Смерть вообще стала такой далекой и такой, знаете ли, эфемерной, что ли. Люди ищут острых ощущений, не считаясь ни со своей жизнью, ни с чужой. Они не понимают, что даже с миллиардами роботов в крови они уязвимы, смерть всё равно может настигнуть их в любой момент. Для них нет большей радости, чем сделать какую-то пакость или нарушить какой-нибудь запрет. Одно время даже об стену с разбега бились, пока это было запрещено - они, видите ли, таким образом, за свои свободы боролись. Герои глобальной сети, твою мать!
        Распаленный Тихон снова замолчал и отвернулся в сторону. На минуту установилось молчание.
        - Я надеялся, что люди станут мудрее, - негромко нарушил тишину Василий.
        - Мудрости нас учит не время, а события и, к сожалению, как правило, негативные. А когда жизнь от тебя ничего не требует… - Тихон оставил своё высказывание незавершённым. Что-то вдали слева привлекло его внимание. Он некоторое время щурился, пытаясь рассмотреть это, и раскачивал головой, словно сова.
        - Кажется, приехали, - сказал он и на время убрал подушечку с микрофона. - Останови здесь.
        Автомобиль остановился, Тихон снова закрыл микрофон и обернулся к Василию:
        - Это развалины прежнего города - выходите.
        Василий наклонился к окну, силясь рассмотреть хоть что-нибудь, но сквозь кромешную тьму проступало лишь несколько прямых линий, не свойственных природе.
        - Вы же везли меня в Серверную, - напомнил он Тихону.
        - В Серверную Вам нельзя. Оттуда Вы не вернётесь, - заверил его полковник. - К сожалению, господарей здесь нет, но переночевать найдёте где, только уйдите от трассы подальше.
        За окном простирался Васин родной город. Если бы он последовал словам Тихона, то, пройдя всего двести метров, вышел бы на свою улицу, которая заросла травой и кустарником и теперь лишь угадывалась благодаря окружавшим её зданиям и проступающим кое-где из-под земли кускам асфальта. Он смог бы найти свой дом - без окон, с обвалившейся крышей, но с ещё крепкими стенами, как и двести лет назад. Даже во тьме без труда Василий нашёл бы и фундамент своей школы, поросший молодым ельничком, узнал бы частично рухнувшие фасады знакомых домов, магазинов, кинотеатров - это была его прошлая жизнь, от которой уже мало что осталось, однако эти остатки ещё хранили память о том времени. Но Василий ничего этого не знал, он отрицательно покачал головой и прижался спиной к спинке кресла, показывая тем, что никакая сила не заставит его вылезти отсюда.
        - Нет, с рассветом моё время на Земле истечёт. Сколько сейчас?
        - Полчетвёртого, - взглянул на свои наручные часы Тихон.
        - Ну, значит, уже совсем скоро.
        Долго уговаривать Тихона не пришлось. Со словами «Ну, как знаете» он опустил вниз дверь и скомандовал автомобилю продолжать путь.
        - Кто такие «господари»? - задал вопрос Василий, как только они снова тронулись.
        - Господари, - повторил Тихон, тяжело вздохнув, и задумался. - Их считают отсталыми фанатиками, отчасти это, наверное, так, но, тем не менее, сейчас это единственные, кто ещё живёт. Когда-то пару веков назад появилась одна… Секта или не секта, в общем, группа верующих. Они не стали переселяться в урбоцентр, а остались за городом. Сами выращивали хлеб, шили одежду. Старались походить на древних славян, поэтому носили длинные волосы и подвязывали их лентами, а на лентах писали «Господь» (вместо украшения). Отсюда и «господари». Название «господарь» стало обобщающим для всех подобных групп, «господарями» сейчас называют и протестантов, и мусульман, и атеистов - всех. Они просто живут за урбоцентрами, часто в старых городах, работают, сами рожают детей, сами их воспитывают.
        - Сами рожают? Разве дети сейчас появляются по-другому? - перебил Василий, не столько поражённый этой новости (он уже ничему не удивлялся), сколько желая услышать подробности про эту часть современной жизни. Времени осталось совсем немного, а он так мало успел узнать! И теперь Василий использовал любую оговорку, любой повод, чтобы «выдавить» из Тихона максимум информации.
        Тихон ухмыльнулся:
        Сейчас дети появляются и растут в центрах репродукции. Сначала центры эти создавались для женщин, которые не могли завести детей по различным причинам. Пара приходила туда, сдавала «исходный материал» и больше этого не касалась. Эмбрион попадал в инкубатор, где для него создавались идеальные условия, ребенок развивался, и в один прекрасный момент пару извещали: «У вас родился мальчик или девочка». Вот так просто! Никаких родовых травм, мук, никакого риска ни для ребёнка, ни для матери - идеальные условия под круглосуточным контролем. Неудивительно, что вскоре такой метод размножения стали рекомендовать вместо традиционного, а с появлением гермафродитов, он вовсе остался единственным, поскольку гермафродиту очень трудно родить ребенка, да они и не хотели. При центрах были и интернаты, в которых младенцев откармливали, а старших детей можно было оставить на время, если родители собирались провести его в одиночестве. Но на деле родители, апеллируя к свободе личности, старались почаще спихнуть детей в них и особо не спешили забирать. А когда они окончательно перестали заниматься детьми, специальным
распоряжением ГПК вся забота о будущих поколениях легла на центры репродукции. Теперь уже полностью.
        - Но ведь родной ребёнок…
        - А что ребёнок? Они не видят своих детей, как их самих не хотели видеть родители. Когда ваша жизнь - это любовь к самому себе, то места для остальных не остаётся. Люди не нужны друг другу. Сейчас даже браки не регистрируют, потому что два законченных эгоиста вместе и нескольких дней не проживут.
        - Зачем же тогда рожать?
        - Льготы: дополнительные порции пептидов, клубы, куда пускают только «родителей», да и сотрудники ГПК относятся к ним с особым уважением, а это всегда льстит, - Тихон пожал плечами. - А что делать? Они же как большие дети.
        Некоторое время они ехали в полной тишине.
        - А у Вас дети есть? - неожиданно спросил Василий.
        - Нет, - сухо ответил Тихон.
        - А жена?
        Этот вопрос застал Тихона врасплох, он на минуту замолчал, а затем коротко ответил:
        Нет. Охранникам не положено. С населением мы мало контактируем, да и вообще… Вроде как… Ниже своего достоинства, что ли…
        У Вас не было любимой женщины?
        Тихон снова замолчал, казалось, этот вопрос окончательно выбил землю у него из-под ног.
        Была, - так же сухо и коротко ответил он и опять с минуту помолчал. - Мы познакомились примерно восемьдесят лет назад. Тоже, кстати, в церкви. Я тогда уже был в Городской охранной службе, у меня было много наград, я дослужился до майора - почти вершина карьеры. И вот приехали мы как-то однажды, не помню - не то сумасшедший на прихожан кидался, не то господарь рядом проповедовал, в общем, нас отправили разобраться. И там я увидел её. Она была настоящей женщиной - не гермафродит - такие сразу в глаза бросаются. Ну, увидел - и увидел, выяснили, что надо, уехали, но чем-то она меня зацепила. Нет, у меня не было, как, знаешь, поэты пишут: взглянул - и словно молния поразила. Ничего подобного, но с этого момента я начал замечать, что постоянно её вспоминаю, и чем больше проходило времени, тем более навязчивым становился её образ. В конце концов, я выяснил через «Лара», где её можно найти, и приехал. Соврал, что у меня, дескать, возникли вопросы к ней, как к свидетелю, - Тихон улыбнулся. - Мы зашли рядом в «жрачечную» - туда в основном приходят, чтобы просто взять еду и ехать дальше, поэтому там легко
можно остаться наедине. За столиком я задал ей какие-то вопросы, что-то вроде: «Как Вы попали в церковь?», «Что Вы можете сказать о пастве?» - в общем, ненужную чепуху, которую она мне рассказывала не меньше часа. А я сидел и смотрел на неё. Взгляд у неё всегда был весёлый, смеющийся. Тогда она на меня смотрела с недоверием, а глаза у неё всё равно были живые, взгляд открытый. Ты смотрел когда-нибудь на облака? На белые кучевые облака в ясный день?
        Тихон, наконец, почувствовал себя совершенно свободным и незаметно для себя перешел с Василием на «ты». Священник кивнул, и это удивительным образом растрогало полковника.
        Сейчас никто не смотрит на облака. Ты видишь их мягкость, свет на вершинах, как будто… Святой свет. Он оживляет, он выше всего этого. Вот то же самое я испытывал тогда, когда смотрел на неё. И волосы у нее были вот посюда, - он провел пальцем по основанию шеи. - Золотистые… Как у Солнца.
        Как её звали?
        Мария. Маша. Красивое имя, правда?
        Красивое. У Вас есть её снимки?
        Тон Тихона стал вдруг резко твёрдым:
        Я не держу её изображений, она у меня здесь, - он постучал пальцем себе в грудь.
        Повисла пауза. По глазам было видно, что Тихон погрузился в океан невероятно приятных воспоминаний, который не хотелось покидать, и в то же время ему хотелось излить этот океан на священника.
        - Она была умная, - продолжил он изменившимся голосом. - Поразила меня своими рассуждениями. Это было мне на руку: мы обязаны были «фиксировать» рассудительных. Нет, не подумай, их никто не арестовывал, не выселял - мы просто за ними наблюдали. Так, на всякий случай. Я доложил о ней и лично взял под свой контроль. С этого момента я только о ней и думал. Сначала мне это очень не нравилось: мысли о ней отвлекали меня от работы, не давали сконцентрироваться и вызывали какое-то беспокойство душевное. Но постепенно стал испытывать радость, когда вспоминал её, а если у меня вдруг появлялся повод встретиться с ней, я начинал жутко волноваться, даже заснуть не мог. Тогда я садился в такушу и всю ночь ездил по городу. И, знаешь, еду и представляю, что рядом сидит она, и мы с ней беседуем. Если бы меня в этот момент кто увидел, то решил, что я с ума сошел, - Тихон негромко засмеялся нервным смехом. - Как раз в то время я себе впервые такую подушечку и сшил. Дальше - больше, я стал представлять, что она всегда рядом со мной, даже не рядом, а во мне. Она стала моей совестью, моей эманацией. Что бы ни
происходило, что бы я ни говорил, слышал или делал - я думал о том, что бы сказала Она по этому поводу. Наверное, я тогда был счастлив. Не могу сказать точно, просто, я думаю, когда человек счастлив, он любит всё! Всё вокруг! И я любил, любил каждое время года и каждую погоду: ведь мне доводилось встречать Её в разные времена года, и потому каждый сезон напоминал мне встречах с Ней. Я готов был расцеловать любого сотрудника службы, который мне сообщал, что надо встретиться с подопечной. Я обожал свою работу, как никогда раньше, обожал «Лара», город, жителей, эту церковь…
        Тихон разволновался не на шутку и взял паузу.
        Прочитал Библию, - продолжил он, немного успокоившись. - Было интересно понять, что такого она в ней нашла. Пристрастился к стихам. Мои чувства требовали какой-то разрядки, какого-то выхода. Сам я писать не умею, а когда читал, мои эмоции приобретали оформленную… Форму. Нелепо сказал, но… Словно все ветра, рвавшиеся из моей души, смотали в легкий светящийся шар и запустили в воздух… Сейчас я тоже частенько перечитываю стихи, но именно читаю. Люди неграмотны - везде одни картинки и озвучка текста. Тыкаешь на кнопку - тебе говорят быстро, коротко, тыкаешь дальше - другая информация.
        Она Вас любила? - спросил Василий.
        Тихон немного помолчал.
        Не знаю, - неуверенно ответил он, но, как показалось Василию, без сожаления. - Наверное, нет. Мне казалось, что я даже раздражал её. Поэтому я и не навязывался, мне тогда это было неважно… Нет, конечно, важно, но… Мне уже было хорошо. Моё счастье не было абсолютным, но мне действительно было хорошо, и я боялся всё испортить.
        Почему же Вы не признались ей?
        Слова эти вызвали у Тихона небольшое раздражение:
        Это легко вот так, на словах сказать, а на деле? Не получилось бы у нас ничего: браки уже не регистрировали, но даже не в этом дело: «охранникам» это не позволялось, да и я к обывательской жизни относился надменно, ведь мы были особыми, элитой, хранителями. К тому же, я посвятил своей работе всю жизнь, был включен в Высшую сотню сотрудников - я просто не представлял, как смогу жить без всего этого, и мне жалко было всё это потерять.
        Они несколько минут молча мчались по трассе, и монотонность работы тихого, почти бесшумного мотора лишь изредка нарушалась шумом пролетавших мимо пёстрых пятен встречных машин.
        - Мы были знакомы уже года два, - неожиданно прервал молчание Тихон. - Я старался видеться с ней каждый день, правда, на расстоянии: я знал расписание церковных служб и был в курсе, когда её там ждать, но приезжал всегда заранее, останавливался в стороне и ждал. Она приезжала, заходила в церковь, затем шла в нашу «жрачечную», брала энергетик с зеленой пеной и разноцветными присыпками - это напоминало ей цветочную поляну - садилась в стороне и 10 -15 минут пила его. Мне нравилось в ней всё, даже то, что она выпивала напиток на месте, а не мчалась, как «эти». Потом она уезжала, а я ещё полчаса сидел в машине. Я не решался подойти к ней или зайти в церковь. Это было чревато для моей службы, да и она становилась напряженной, когда видела меня. Мне можно было обращаться к ней, только когда у меня были веские основания.
        Во время одной из таких бесед она как-то мимоходом сказала, что хочет отказаться от нанороботов. Я сначала не придал этому значения, подумал, что она меня просто дразнит (как можно отказаться от нанороботов? зачем?), а потом мне сообщили, что она действительно не прошла процедуру обновления наносостава. Я встретился с ней, пытался её переубедить, но мои слова, казалось, только раздражали её. Она сказала, что это не моё дело, чтобы я отстал от неё и ещё это: «Естественная смерть для меня ценнее искусственной жизни». «Глупость», - подумал я. Тогда я, действительно, считал, что жить, жить вечно гораздо важнее, чем какие-то идеологические бредни.
        Как только её роботы прекратили работу, она стала быстро набирать вес, и вообще вид у неё стал нездоровый. Скорее всего, у неё появились какие-то заболевания - в медицине я не силен, да и к тому времени больных людей уже не было. А потом она пропала. Пропала, но её не было в списках умерших - просто исчезла. Я её искал почти тридцать лет…
        Тридцать лет. Раньше это звучало как «полжизни», а сейчас… В вечности и время течёт как-то по-другому. Крутишься, выезжаешь на дела, отдыхаешь, развлекаешься, пьёшь, ешь, в стереовид пялишься. Прожил сто лет и не замечаешь: то ли сто прошло, то ли год. Только когда ставишь на документ дату, осознаешь: «Боже, я прожил СТО лет. Ещё сто лет». Когда мы возводили световодную сеть или строили новые города, что-то менялось. Мы знали, что и для чего делаем. А как попал в Городскую охранную службу - каждый день суициды, массовые драки, убийства… Главное: ради кого, ради чего? Я проработал в охранной службе полтора века, как шестерёнка: механизм работает - шестерёнка вращается. Вращается, вращается и вращается. Сто оборотов, тысяча, миллион…
        Тихон снова замолчал, у него было потерянное лицо, а глаза бессмысленно уставились на панель.
        Как-то на развалинах Древнего Красноярска появились господари, они как раз начали селиться в урбоцентрах или возле них, чтобы своим примером влиять на жителей. Так было и в тот раз, но одно из зданий рухнуло. В нём были люди. Когда подняли тела, среди них оказалась и Мария. «Лар» прислал мне её снимок, поскольку я был её куратором, и сообщил, что моё дело закрыто.
        Он задумчиво повторил ещё раз:
        - Дело закрыто.
        И опять долгое молчание. Машины стали встречаться реже, световодная линия куда-то исчезла, а лес подступил к трассе вплотную. Кромешная тьма царила над землей, разбиваемая единственно светом фар. И в это мгновение казалось, что они едут в пустоту, в вечную пустоту.
        - Она уже была немолода, - продолжил Тихон. - Не знаю, может быть, ещё поэтому я не храню её изображения. Мы отвыкли видеть немолодых людей, и если бы я сейчас смотрел на её ранние снимки, то понимал, что на самом деле такой она была давным-давно, сейчас другая. А в то мгновение мне даже страшно стало, как она изменилась.
        Во мне произошёл какой-то надлом. Я по-другому начал смотреть на жизнь, на эту жизнь. Хотел даже уволиться, а потом… Посмотрел на людей - куда ж они без опекунов? О них и позаботиться-то некому кроме нас, как дети.
        - А господари?
        - А что господари? Господарей мало, слишком мало, чтобы хоть что-то поменять. Со своими примитивными технологиями они едва себя умудряются прокормить. Нет, - заключил он, и сколько отчаяния было в этом последнем слове.
        В салоне очередной раз повисло гробовое молчание, пока Василий не спросил:
        - Что было дальше?
        Тихон приподнял брови и скривил рот, как бы спрашивая: «Ну, а что может быть ещё дальше?»
        - Работал. Однажды вспомнил её высказывание про искусственную жизнь… Какого чёрта! - он хлопнул с досады ладонью по панели. - Нет, всё-таки хорошо быть животным или гермафродитом: живёшь и не задумываешься - просто живешь. А во мне эта фраза засела глубоко. Когда пришла пора менять наносостав крови, я отказался. Теперь вот старею. И не ем обычную пищу - мне готовят из полуфабрикатов. Ничего! Сначала казалось безвкусно, а потом привык.
        Он ещё помолчал, а потом добавил:
        - В позапрошлом году начал заходить в церковь. А что? Нет, в Бога я не верю… Во всяком случае, не верил до сегодняшнего дня, - он оглянулся на Василия и кисло улыбнулся. - Просто вспоминаю её, хочу окунуться в ту атмосферу, которая была частью её жизни.
        Тут Тихон развернул кресло к Василию и неожиданно бодрым, заинтересованным голосом спросил:
        Слушай, а ты на самом деле тот Василий? Или это просто шутка?
        Тот самый.
        Тихон задумчиво помолчал и негромко спросил:
        - И как «там»?
        Где?
        Ну, там, в Аду.
        Плохо.
        Тихон почему-то погрустнел и развернулся к дороге - то ли он ожидал более подробного описания, то ли его расстроило, что в Аду «плохо». До самого прибытия он больше не проронил ни слова.
        Глава XX
        Уже давно от трассы не отпочковывались вспомогательные дороги, и вот, наконец, справа в свете фар забелело широкое бетонированное шоссе. Над ним висел огромный знак с перечеркнутым автомобилем, однако, проигнорировав его, они свернули на эту запретную дорогу.
        Лес быстро закончился, и началась бескрайняя голая холмистая степь. Здесь было заметно светлее, однако смотреть всё равно было не на что: только линия горизонта очерчивала тёмные волнистые контуры где-то вдалеке. Спустя пять минут степь пересекла система заграждений, состоявшая из двух десятков проволочных заборов, находившихся под напряжением. На столбах светились изображения красных черепов со скрещенными под ними молниями. Заборы стояли всего в полуметре друг от друга, не давая ни малейшей возможности проникнуть на охраняемую территорию. В довершение ко всему, столбы первого ряда венчались вращающимися камерами наблюдения, ни днем, ни ночью не оставлявшими равнину без присмотра своих красных глаз. Только шоссе не было перекрыто этой смертоносной стеной, однако здесь по обе стороны размещались доты, а сам проезд преграждали узкие бетонные блоки, вертикально выраставшие из такого же бетонного покрытия.
        Перед блоками прямо посреди дороги стояла чёрная фигура мужчины. Василий и Тихон мчались прямо на него, но фигура стояла неподвижно, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Только когда автомобиль затормозил в паре шагов от него, человек ожил и подошёл со стороны полковника. Возле Тихона образовалось небольшое отверстие. Наклонившись к этому окну, «охранник» надменно оглядел пассажиров и заявил Василию твёрдым голосом:
        - Вы поедете со мной.
        Василий попрощался с Тихоном и, нехотя, вышел наружу. Только сейчас, после расставания с новым другом, священник почувствовал тревогу и одиночество. Что его ждало? Конечно, вряд ли с ним может случиться что-нибудь плохое, но, в то же время, абсолютная неизвестность тревожила его ещё сильнее. Странно, но если бы он точно знал, что его будут пытать, наверное, он чувствовал бы себя увереннее.
        Василий медленно поплёлся за «охранником» между блоками, мимо дотов. Там скрытый темнотой стоял чёрный бронированный автомобиль, угловатый, с узкими бронированными окошками. Перед Василием медленно поднялась тяжёлая дверца, и охранник указал священнику рукой на заднее сидение. Он старался быть обходительным, но взгляд его был пренебрежительным и надменным. Терпеливо дождавшись, когда Василий, путаясь в рясе, заберется в салон, охранник ловким, отточенным движением тела проскользнул следом и уселся напротив священника. Он сложил кисти в замок и уставился на священника, как на странную зверушку. Его пристальный и ленивый взгляд медленно скользил по фигуре Василия, а сам он, наверное, думал про себя: зачем понадобилось везти этого бородача в Серверную, да ещё встречать, как важную персону?
        Через пару минут они подъезжали к большому серому зданию без окон почти правильной кубической формы. Единственный вход - широкую дверь, сделанную словно из чёрного непрозрачного стекла - охраняли двое часовых. Ни один из них не обратил никакого внимания на вышедших из автомобиля гостей - они продолжали стоять, вытянувшись в струну, и смотрели прямо перед собой, словно вокруг них ничего не происходило. Дверь сама поднялась перед прибывшими гостями, и те вошли.
        Сразу за толстыми стенами по периметру здание окольцовывал коридор с нескончаемым рядом бойниц, через которые наружу выглядывали легкие орудия, пулемёты и непонятные агрегаты, отдалённо напоминавшие пушки. Возле орудий, прислонившись к стене, словно статуи в древнем храме, неподвижно стояли роботы, у которых вместо голов были крохотные видеокамеры, от чего Василию сначала показалось, что у них и вовсе нет голов.
        Оказавшись внутри, офицер сразу повернул налево и стремительно зашагал в конец коридора, Василий последовал за ним, стараясь не отстать от своего конвоира. Навстречу им попались три охранника. При виде офицера они встали навытяжку и отдали честь, но тот проигнорировал и их, и их приветствие.

«Неужели он из руководства?» - подумал Василий, удивлённый таким вниманием к своей персоне. После этой мысли он уже другими глазами взглянул на прямую спину сопровождавшего и даже к высокомерию офицера отнёсся с пониманием, словно высокомерие - одна из должностных обязанностей всех высоких чинов.
        Наконец, они оказались у белой тяжёлой двери. Дверь медленно и пыхтя открылась, и посетители шагнули в сложную запутанную систему коридорчиков, занимавшую всю центральную часть первого этажа. Сотни проходов сходились и расходились под различными углами, образуя кольца, тупики, развилки, превращая центр здания в непроходимый лабиринт. Из стен то и дело торчали края толстых перегородок, которые в любой момент можно было выдвинуть и тем перекрыть путь ворвавшемуся врагу. Перед офицером по полу бежал красный огонёк и указывал нужное направление, но он, видимо, знал этот путь наизусть и шёл уверенно, гордо задрав подбородок и сильно размахивая руками.
        Наконец, гость и его проводник оказались у пузатого, словно бочка, лифта. Лифт стремительно с нарастающим шипением поднял своих пассажиров на верхний этаж, где перед ними открылся белый прямой коридор с чёрной полупрозрачной дверью в конце. Возле двери стояли двое часовых с таким же взглядом манекенов, как и у их коллег внизу.
        Охранник со священником подошли к выпуклой двери. Та приподнялась, как крышка хлебницы, и сопровождающий с почтительным полупоклоном, но всё с тем же надменным взглядом, указал в проём.
        - Вас ждёт директор Глобальной производственной компании, - сказал он.
        Василий вошёл в огромный светлый кабинет, занимавший, похоже, весь этаж. По периметру его располагались стеллажи, под самый потолок забитые какими-то яркими не то книжками, не то дисками. Обложки их были подобраны таким образом, что создавали плавный переход цвета от одной стены к другой. Было в этом ощущение какой-то сказочности, словно Василий попал в библиотеку волшебника. Только один дальний угол был свободен от полок. Он был полностью застеклён, и в этом месте размещался уютный зимний сад с настоящими пальмами и небольшим водопадом. В остальном же обстановка кабинета не отличалась богатым убранством: большой стол у противоположной от двери стены и несколько лёгких стульчиков вокруг него - вот, пожалуй, и всё.
        За столом в кресле сидел человек средних лет, внешне ничем непримечательный, и, откинувшись на спинку, пристально смотрел в тонкий монитор. Он нервно барабанил пальцами и как будто не замечал, что к нему пришли. Только когда Василий приблизился, человек в чёрном поднял на него глаза, и на его лице растянулась широкая самодовольная улыбка.
        Василий?! Отец Василий! Ха-ха. Ну и ну! - удивлённо воскликнул человек и радостно раскинул руки.
        Василию же его лицо казалось незнакомым. Хотя, что-то вроде… Нет, он определённо не знал этого человека.
        - А меня «Лар» среди ночи поднял, - радовался директор. - Говорит, важный посетитель. Думаю: кто таков? А это, оказывается, ты, вот так сюрприз! Не ожидал! Что, неужто не признаёшь? А вот я тебя помню, хорошо помню.
        Василий смотрел пристально, но никак не мог вспомнить это гладко выбритое лицо.
        Ну? Что? Никак? - не отставал человек в чёрном. - А с бородой бы признал?
        Яшка? Каин?!
        Ну, наконец-то, - рассмеялся разбойник. - Как дела, сердешный? Как там без меня Ад? Не остыл ещё? Ха-ха-ха.
        Встреча с Яковым - причиной всех тех перемен, о которых успел узнать Василий и которые удручали его всю дорогу - встреча с человеком, продавшим ему ложные надежды и забравшим за них реальную жизнь, была для священника в равной степени как неприятной, так и неожиданной. А смех! Господи, до чего премерзким казался Василию этот хохот! У него перекосилось лицо, но Яшка, похоже, не замечал этого или делал вид, что не замечал.
        Что за дела тебя на Землю привели? - продолжал он радостно тараторить. - «Лар» говорит, какое-то сообщение принёс.
        Свиток Наместнику, - сухо ответил Василий.
        Ну и как? Передал?
        - Не успел.
        Вот незадача, - посочувствовал Яков, но при этом издевательски улыбнулся. - Достанется ж тебе от Хозяина! Что за свиток-то? Покажешь?
        Не вставая с кресла и даже не отрываясь от спинки, Яков повелительно протянул руку. Василий снова скривил лицо, но тут же представил, как Яшка, получив свиток, начнёт отрывать печать и остервенело разрывать пергамент. И так ему захотелось полюбоваться на это зрелище, что он охотно достал послание и, перегнувшись через стол, вложил его прямо в руку Якова.
        Яков взвесил свиток в руке, но открывать не спешил.
        - Что здесь? Не знаешь? - спросил он и хитро прищурил глаз.
        Василий отрицательно покачал головой.
        - А желания вскрыть не было? - шёпотом прошипел Яков, навалившись телом на стол и оглядываясь по сторонам, продолжая лукаво улыбаться.
        - Попробуй, - иронично улыбнулся в ответ Василий.
        Яков выпрямился, засунул руку за ворот своего джемпера и снял с шеи чёрный, поблескивавший амулет в виде пентаграммы, вставленной в круг. Он приложил этот амулет к печати, и та вдруг покраснела, затем зашипела и, наконец, отвалилась, шмякнувшись об стол.
        - Наместнику, говоришь? Ну, считай, что доставил.
        Довольный такой шуткой Яков снова откинулся на спинку кресла и расхохотался, наблюдая, как медленно сползает улыбка с лица Василия.
        Выходит, что Наместник - ты?
        Ну, а кто ж ещё? Неужели, ты думаешь, что тот клоун с бубном, к которому ты ехал? Да нафига он сдался? Хозяину нужен тот, кто бы реально его делами заправлял. Ну, вот я и заправляю ВСЕМ ЭТИМ, - он широко раскинул руки, словно хотел охватить весь мир.
        Василий от досады начал растирать лоб.
        Всё же провели меня.
        Лицо Якова вдруг стало серьёзным.
        Никто тебя не обманывал! - впервые без улыбки ответил он. - Ты хотел осчастливить людей, и они счастливы! Помнишь? У нас с тобой договор, и он ещё в силе. Всё, что в нём перечислено - всё у них имеется! И даже более того.
        Но я не думал, что…
        - Что? Что Дьявол будет у руля? Ну, Хозяин ли, Господь ли - не всё ли равно собаке, из чьих рук корм есть? Хочешь посмотреть, за что ты в Аду? Пошли.
        - Не надо, я уже насмотрелся, - мрачно ответил Василий, глядя в пол.
        - Пошли, пошли, - смеялся Яков и легонько подталкивал Василия к выходу. - Этого ты не видел.
        В лифте Яшка продолжил свои рассуждения:
        - Вот ты думаешь, что Дьявол правит. Но ведь «править» - это к чему-то принуждать. Скажем, государь какой: он издает указы и через них заставляет своих подданных поступать, как он решил, но разве Хозяин кого заставляет? Разве у нас не полная свобода? Хочешь веселиться - веселись, хочешь творить - твори. Даже церкви не запрещены, ходи, сколько хошь - всё исключительно добровольно. Меня даже Папа Римский поддерживает.
        Хочешь сказать, что Дьявол здесь ни при чем?
        Ну почему, же? Врать тебе не буду - мы ведь с тобой из одного «профсоюза», - Яков снова лукаво улыбнулся. - Конечно же, Хозяин «при чём». Я Наместником здесь не просто так.
        Василий озабоченно посмотрел на него:
        Так зачем ты принял его сторону? Неужель ты серьезно думаешь, что Дьявол победит?
        Раскрой глаза! Куда уж ещё побеждать? Они - беспомощные медузы, подсевшие на свои удовольствия настолько, что не представляют своё существование даже без их части. Мне даже тюрьмы не нужны: запрещаешь виртуальные игры и всё - каждый десятый кончает жизнь самоубийством! Они пойдут на что угодно ради своих свитбургеров, а моральные терзания - это… - Яков улыбнулся и отрицательно покачал головой.
        Внизу их поджидал тот же автомобиль, на котором доставили Василия, но сейчас вокруг него находилось несколько агрегатов, похожих на гидроциклы. На агрегатах сидели люди в плотных кожаных комбинезонах и в обтекаемых шлемах.
        Было удивительно, как всё и везде происходило на каком-то телепатическом уровне: не отдавалось никаких приказов, распоряжений, но роботы и автомобили оказывались там, где было нужно, «охранники» всегда знали, что должно произойти, и что для этого понадобится. И никто этому никогда не удивлялся: ни Сульфат, ни Тихон, ни тем более Яшка Каин.
        Как только они вышли из кубического здания, к ним навстречу широким шагом направился офицер, сопровождавший прежде Василия - как оказалось, адъютант директора ГПК. От его прежнего высокомерия не осталось ни следа. Видя, что Яков относится к священнику по-приятельски, чего прежде не заслуживал никто и никогда, адъютант проникся уважением к своему подопечному и старался услужить Василию даже больше, чем своему начальнику.
        Человек - животное, - тем временем продолжал Афанасьев, - у него все те же самые потребства, что у любого зверя. Это Вы вообразили, будто человек - что-то возвышенное, а умный Соломон Давидович верно сказал: нет никакого преимущества у человека перед скотом, потому что всё - суета.
        У человека есть душа, - возразил Василий.
        А всё одно получается: надо пожрать вдоволь, самку и брюхо почесать.
        В сопровождении кортежа из «гидроциклов», взмывших в воздух, узники Ада, один бывший, другой настоящий, мчались по просторам голой степи куда-то вдаль, где виднелись крыши и куда приземлялись время от времени шарообразные корабли.
        Тебе это всё зачем? - спросил Василий Якова. - Власть, почитание?
        Власть? - переспросил Яков, презрительно улыбнувшись. - Велика честь пасти это стадо баранов. Так от баранов хоть шерсть получаешь, а с этих чего взять? Живут, как плесень на хлебе. Да, я - самый популярный человек в мире, но что мне от их почёта?!
        Тогда зачем это тебе?
        От Ада спасаюсь.
        А тут лучше, чем в Аду?
        Яков ненадолго задумался.
        Лучше, - он попытался выдавить на лице весёлую улыбку, но сам почувствовал, что вышла она слишком уж натянутой и скривил рот. - А вообще - пропади всё пропадом. Скучно, - пояснил он минуту спустя, как бы оправдываясь за своё вырвавшееся признание. - Но ничего, господари мне соскучиться не дают.
        Чем же они тебе докучают?
        Да не то чтобы докучают… Двести лет спокойно вроде бы сидели, а вот последнее время полезли в урбоцентры. Придут и разобьют свой табор или в самом городе, или возле него. Эти-то дураки и тянутся к ним: как же, новое зрелище. А господарям только этого и надо. Сразу начинают агитацию, проповеди. И ведь идут к ним, кретины! В Ной-Берлине они так в свои ряды почти две тысячи жителей переманили, потом, правда, все обратно вернулись, но Хозяину это, однако, не понравилось. И ведь настырные! Просишь их уйти - они ни в какую! Приходится силу применять, а что делать?
        Автомобиль остановился перед довольно большой площадью, обнесённой высоким забором с колючей проволокой. По ту сторону площади виднелся огромный длинный ангар, к которому вела дорога с уже знакомым Василию «резиновым» покрытием. Насколько было видно в темноте, всю огороженную территорию от края до края пересекали ряды больших палаток. Пространство между ними заполняли навесы, под которыми от непогоды спасались оружейные пирамиды, спортивные тренажёры и какие-то ящики.
        Василий и Яков вышли из автомобиля и направились к ангару - тут же вдоль дороги зажглись фонари, а над лагерем разлетелось звонкое «Стройся». Из палаток повыскакивали какие-то тени, и повсюду парами замигали крошечные красные всполохи. Постепенно хаотичное движение теней приобретало упорядоченность и всё ближе теснилось к дороге, и чем ближе топочущий ураган приближался к ней, тем чаще вспыхивали эти неяркие красные огоньки, тем чётче проявлялись фигуры бежавших. У самой дороги тени быстро превращались в рослых солдат с горящими глазами и выстраивались в длинные шеренги, образуя живую аллею до самого ангара. Василий их узнал: это были те самые могучие супервоины, которых он видел в агитационном ролике у Сульфата в машине, в том же самом обмундировании и с тем же вооружением. В жизни они казались выше и массивнее.
        Теперь с господарями покончено, - почти крикнул Яков, гордо разглядывая стройные ряды солдат, вытянувшихся, словно стая голубей дутышей. - Теперь каждый город будут охранять целый батальон таких молодцов. А то некоторые обнаглели совсем, за прошлый год у меня в перестрелках с господарями семнадцать человек погибло! Идиоты.
        Откуда же у них оружие?
        А, - махнул рукой Яков, - старые запасы. Вовремя не уничтожили - теперь концы не найдёшь. Нет, ну ты представляешь? Семнадцать человек! А если они завтра вздумают мне войну объявить? Их же почти полмиллиона!
        Разве набрать «охранников» для тебя проблема?
        Ты думаешь, я их на грядках выращиваю? Я же не знал двадцать лет назад, что дело такой оборот примет, у меня эти людские расходы не запланированы. Можно, конечно, клонировать, но если клонировать, то зачем обычных людей? У меня давно была задумка создать идеальную армию. Взяли ген человека, переработали его основательно, и вот она - Городская охранная гвардия, - Яков обвёл рукой шеренги. - Выносливые, самоотверженные, сильные, дисциплинированные… Что ещё? В меру агрессивные, устойчивые к стрессу, видят в темноте, стерильные… Да, стерильные: солдат должен думать только о своей задаче и ни о чём больше!
        Яков снял свой амулет и поднял его высоко над головой.
        Гвардейцы! - громко объявил он. - Перед вами Посланник, вы должны охранять его пуще зеницы ока. Ни один волос не должен упасть с его головы! Слышали?
        Яков прекрасно знал, что Василий и так почти неуязвим, но какое удовольствие он получал, демонстрируя сейчас собственную власть. На Земле он был Богом, но всё это уже успело надоесть, стало обыденным, присутствие же Василия вновь придало власти особую сладость, и он ей упивался.
        - Будет исполнено! - дружно гаркнули гвардейцы и пристукнули прикладами о землю.
        Теперь на тебя даже муха не сядет! - усмехнулся Яков. - Болваны. Ладно, пошли дальше.
        На орбитальных станциях вырастили или в центрах репродукции? - поинтересовался Василий, пытаясь прикинуть, каких же размеров должны быть пробирки, чтобы вместить эдаких гигантов. Он был уверен, что такие существа не могут быть детьми, они должны появляться сразу взрослыми в обмундировании и с автоматами, как оловянные солдатики.
        В центрах, - Яков снова улыбнулся. - Слушай, откуда ты всё знаешь? Господари, орбитальные станции… Кто это тебя так подковал?
        Тихон. Фамилии не знаю.
        Это который вёз тебя? Когда успел? Вроде ехали молча, - Яков искоса бросил хитрый взгляд на Василия и лукаво улыбнулся. - Надо будет его порасспрашивать.
        Василий прикусил язык. Он умудрился дважды за ночь подставить своего спасителя, да ещё как! А Яков, на самом деле, уже давно был в курсе всех уловок некоторых своих сотрудников, но эти безобидные шпионские игры его не волновали, а даже забавляли, как забавляют родителей секретики маленьких детей. Что касается Тихона, то он, хоть и был лоялен к господарям, но не был связан с ними напрямую, он не поставлял им оружие, не покрывал их и никого не агитировал. Все его тайны были связаны с его личной жизнью и никак не вредили Системе. Конечно же, устранять ценного работника из-за таких пустяков было бы себе в убыток, просто Якову нравилось издеваться над Василием, и сейчас, глядя искоса, он не без удовольствия наблюдал, как тот смутился и опустил глаза.
        Они вошли в ангар. По длинному коридору, пронизывавшему его насквозь, проходила пара монорельсовых дорог, на одной из которых стояли две вагонетки, схожие с бобслейными санями. В ангаре было оживлённо: по коридору туда-сюда бегали солдаты и специалисты в белых комбинезонах, бегали, даже если в этом не было необходимости - таков был порядок. Они бежали размеренно, красиво, высоко задирая колени, как атлеты на античных вазах. Василий и Яков сели в вагонетку и неспешно поехали вглубь ангара, а пробегающие мимо солдаты отдавали им честь, при этом стараясь бежать ещё красивее.
        С детства им внушают, будто они избранные, - комментировал Яков, бросая брезгливые взгляды на своих сотрудников. - Вот и кичатся, словно без них жизнь невозможна.
        Зачем тогда внушать?
        А чем я их тогда к работе привлеку? В мире и существует только три стимула: страх, деньги и слава. На страхе долго не продержишься: кого все боятся, тот и сам должен всех опасаться, а денег у нас нет, вот и остаётся одно - слава и почёт.
        Есть ещё добрая воля.
        Добрая воля, - повторил за Василием Яков. - Вот бывало, приставишь купцу сабельку к горлышку, и он добровольно все свои тайнички открывает. Или сунешь холую какому алтын - так он за милую душу все планы хозяйские расскажет. Вот это я понимаю - добрая воля, а в другую добрую волю я не верю. На добрую волю надеяться - всё одно, что о золотом кладе мечтать.
        Он проводил презрительным взглядом бегущего офицера.
        Вот, бежит, деловой, и, поди, думает, что мир спасает.
        Яков презирал всех и не скрывал своего презрения: презирал гермафродитов, презирал гвардейцев, презирал «охранников», презирал Дьявола, презирал себя и свою жизнь. Он старался казаться весёлым, по-разбойничьи бесшабашным, как в старые добрые времена, но сквозь его улыбку пробивала безнадёга. Везде ему было паршиво, и надеяться уже было не на что - капкан захлопнулся.
        Проехав совсем немного (это расстояние можно было спокойно пройти и пешком), они вылезли из вагонетки и оказались перед высокими железными воротами с надписью «Docti Continue Lar eX Virtualis Intelligentia»1.
        Вот сердце Мира, вот он - «Лар», - сказал Яков, воздев руки к надписи. Как по заклинанию, ворота тяжело вздохнули и разъехались в стороны. Они вошли в небольшую, но высокую и холодную комнату. Стены комнаты сверху донизу были закрыты светло серыми щитами, и только из правой стены торчала блестящая металлическая столешница с небольшим прозрачным экраном на ней.
        Всё это здание, - пояснил Яков, - один большой биокомпьютер, подобный человеческому мозгу. Это место и есть Серверная. Вот он - пуп Земли! Центр жизни! От того, что здесь ежесекундно вычисляется, зависят миллиарды жизней. Умрёт он - и умрут ВСЕ!
        Последнюю фразу он произнёс с такой фатальной значимостью, будто тумблером за одним из этих щитов мог выключить Солнце и все звёзды Вселенной. Лицо от этого у него стало страшным, яростным и в то же время словно напуганным - так выглядит загнанное в угол животное. Однако Яков тут же, словно опомнившись, принял свой обычный удалой, непринуждённый вид, скрестил на груди руки и улыбнулся.
        Ну-ка, давай-ка узнаем всю подноготную твоего, как бишь? Тихона?
        Он подошёл к экрану и произнёс:
        Выдать данные о полковнике Городской охранной службы Тихоне… Как говоришь фамилия? Не знаешь? Смоляков! Смоляков - его фамилия! Вспомнил.
        В ответ на приказ на столешнице проявился вдавленный след пентаграммы, в точности повторявший очертания амулета Якова.
        Ах, да! - Наместник достал амулет и приложил к этому месту. - Здесь всё не так просто.
        По экрану побежал текст, а знакомый гнусавый металлический голос озвучил его:
        - Полковник Смоляков Тихон Евгеньевич, 2003 года рождения, образование высшее техническое. Член Ордена Высшей Сотни Сотрудников. Поступил на службу в две тысячи…
        Всё, что говорил динамик, Якову было не интересно, он повернулся к Василию и похлопал ладонью по стене.
        Здесь вся информация, - сказал он и пробежался глазами по полу, соображая, чем бы ещё можно было поразить священника, но ничего в голову не приходило. Тогда он вспомнил про свиток, который всё это время сжимал в левой руке, и развернул его.
        Ну-с, что, собственно, ты привёз?
        Яков отошёл в сторону, на ходу читая сообщение.
        - О! Вот это новость! - радостно воскликнул он. - Хозяин даёт добро на искоренение господарей. Ха-ха.
        В действительности, тон сообщения был приказной, но Яшка употребил именно «новость» и «дает добро», поскольку гордость и раньше не позволяла, чтобы кто-то помыкал им, а тем более теперь, когда он сам стал царём и богом, хищником на самой верхушке пищевой цепи.
        Он повеселел, в его глазах, как у мальчишки, загорелся огонёк. Как сладко звучит слово «война», когда у твоих солдат преимущество, а тебе лично это не несёт никаких страданий! Наконец-то развлечение, пусть ненадолго, но в жизни появилась хоть какая-то цель! Разве может быть что-то лучше этого?
        Я лично возглавлю карательные походы! - мечтательно говорил он, бегая взглядом по щитам на стенах. - Я смету их с лица Земли, чтобы никакого следа от них не осталось! Даже намёка на их пребывание!
        В его глазах горел бешеный азарт футбольного фаната, всеми фибрами души жаждущего начала игры и непременного разгрома команды противника.
        А что ты скажешь людям? - спросил Василий.
        Яков посмотрел на священника, как на сумасшедшего.
        Этим? А им надо что-то говорить?
        Ну, это же война.
        Помилуй, какая война?! Никто из них даже не узнает об этом. Им всё это до лам-поч-ки!
        Но если всё же узнают?
        Ну и что с того? Всем наплевать на всех. А когда я им скажу, что господари нарушают личные свободы, стремятся лишить всех удовольствий и просто мечтают распространить свои порядки на весь мир, то, поверь мне на слово, каждый из этих сам мне скажет: «Убей их и покажи мне это по стереовиду».
        Он отвернулся, чтобы перечитать свиток ещё раз, а Василий подошёл к столешнице и взял пентаграмму. У него не было никаких мыслей на её счет, он просто разглядывал амулет, вращая его в ладони. Но когда Яков повернулся и, взглянув на него, побледнел, Василий осознал, какая власть в данный момент находится у него в руке, как много он может сделать с помощью этого амулета здесь и сейчас. Он может попытаться всё исправить, но… Что же предпринять?

«Лар», какова твоя структура? - зачем-то спросил он, приложив пентаграмму к заветному месту.
        Программный нейронный комплекс «DCLXVI» состоит из следующих компонентов: ядро операционной системы, база знаний, семантическая нейронная сеть связей…
        Ты можешь… - прервал его Василий, понимая, что всё это никак не поможет ему определиться с приказом. - Ты можешь уничтожить всё это? Уничтожить себя?
        Василий не был уверен, он знал, что прямо сейчас судьбой или Богом ему дана возможность всё изменить, но как? Всё это было слишком неожиданно, слишком много информации за одну ночь. Если бы у него было время всё обдумать! Но времени не было, а был шанс одного приказа, одного единственного приказа, и он решил уничтожить этого зверя, как корень всего зла. Было ли это решение правильным? Он не был в этом уверен, просто он чувствовал, что должен что-то сделать.
        Ты что, с ума спятил? - ринулся к нему Яков, но Василий почти рефлекторно выбросил руку и схватил его за горло. Он приподнял Якова и во всей мере почувствовал своё превосходство перед ним. Сейчас он был мертв, а не Яков, он был сильнее и был неуязвим, он был Посланником Ада - представителем Дьявола. Яшка болтался в полуметре от земли, вцепившись руками в кисть священника. И хоть в таком положении он был чуточку выше священника, но именно Василий сейчас смотрел на него свысока, и это ощущение нравилось ему, оно придавало ему решительности.
        Данная операция возможна, - спокойно сообщил металлический голос.
        Уничтожь себя, - скомандовал Василий.
        Кем ты себя возомнил? - прохрипел Яков, но не потому, что священник сдавил ему горло, а потому, что говорить в подвешенном состоянии было очень неудобно. - Кто тебе дал право решать за миллиарды людей? С чего ты взял, что лучше них знаешь, что им нужно?
        Подтвердите команду удаления, - запросил металлический голос.
        Потому что их жизнь - обман.
        Обман? - Яков изобразил на лице удивление. - Разве я кого-то обманул? Я никого не обманывал! Я никого не убил, никому не затыкал рот. Я дал им то, что они хотели, дал им возможность, а уж как они ей распорядились - извини.
        Подтвердите команду удаления или отмените её.
        Хозяин прикажет непрерывно снимать с тебя кожу, - пугал Наместник.
        Плевать.
        Послушай, - тон Якова резко смягчился, - ну чего ты добьёшься этим удалением? Разрушишь систему и что дальше? Ты подумал, к чему это приведёт? Кто их будет кормить, обслуживать, кто будет их возить на автомобилях? Неужели ты надеешься, что они без этого проживут и неделю? Неужели ты такой наивный, что надеешься, будто они сразу займутся ремеслом, начнут работать? Да они передохнут от жажды, голода и депрессии!
        Решимость Василия пошатнулась.
        Подтвердите команду удаления или отмените её.
        Это всё равно, что отключить все приборы в реанимации. Они не смогут себя обеспечить! Они не умеют и никогда не сумеют! Умрёт «Лар» - умрут все!
        Василий стоял, раздумывая.
        Отбой, - с трудом произнес он и опустил Якова на землю.
        То-то же, - сказал тот, навалившись спиной на стену и растирая горло.
        Систему я не трону, но гвардию твою распущу.
        Эй, положи медальон! Дурак, это не поможет!
        Василий вышел с амулетом в коридор и направился к выходу.
        Что толку, я создам себе новое воинство! Слышишь?! - кричал ему вслед Яшка. - Это для меня не проблема! Остановите его! Заберите у него медальон! Быстро!
        Солдаты стояли в растерянности, попеременно смотря то на Наместника, то на Посланника.
        Чего глазами хлопаете, болваны! Остановить любой ценой!
        Несколько охранников схватили Василия за руки, но проще было удержать слона за хвост: резким движением рук тот стряхнул их, как котят, даже не замедлив шага. Сзади раздалась короткая очередь, и несколько пуль со свистом вонзились в спину, прошив Василия насквозь, как кусок масла. Он остановился, ощутив тупую неожиданную боль, затем легко качнулся и двинулся дальше.
        Дьявол, - выругался Яков и стремглав бросился вперед к автомобилю, пригибаясь к земле от шальных пуль.
        Загудел сигнал тревоги, замелькали красные огоньки, по Василию вели кинжальный огонь уже из нескольких автоматов. Стрелки усеивали его пулями, тщетно пытаясь нащупать уязвимое место, однако сквозные отверстия в его теле тут же затягивались, словно в густом киселе, и только ряса в этих местах оставалась разорванной. Василий часто останавливался, но, всякий раз превозмогая боль, шёл дальше, сильнее стискивая в руке амулет.
        Яков на одном дыхании домчался до автомобиля, побив все мировые рекорды на спринтерских дистанциях.
        - Живо в офис! - крикнул он, заскочив в него, и только после этого начал тяжело дышать.
        Чёрная бронированная машина фыркнула, развернулась и с неожиданной резвостью помчалась по степи, подскакивая на всех неровностях дороги.
        Тем временем несколько броневиков перекрыли выход из ангара, но никак не препятствовали Посланнику. Пулемётчики на бронемашинах тревожно переводили взгляд с Василия на солдат, с солдат - на гвардейцев и не могли взять в толк, где их враг. Даже тот факт, что охранники из Серверной засыпали Посланника пулями, похоже, ничуть не прояснял для них ситуацию. В лагере тоже царила суета: заслышав звуки тревоги и стрельбу, гвардейцы изготовились к бою, однако нападения они ожидали со стороны степи и этим только сильнее запутывали пулемётчиков.
        Василий спокойно миновал броневики и направился к гвардейцам.
        - Огонь по нему, олухи, - заорал на пулемётчиков офицер.
        Солдаты в это время выбегали из ангара и занимали позиции за бронемашинами.
        Гвардейцы! - громко, как только мог, крикнул Василий, подняв над головой пентаграмму. - Как Посланник, приказываю вам…
        Но оглушительный стрекот тяжелых пулемётов заглушил его слова. Ряса безумно трепеталась на нём, превращаясь в лохмотья.
        Покушение на Посланника! Измена! - зазвучали зычные голоса великанов-гвардейцев. Один из них заслонил священника твоей грудью и тут же, сражённый выстрелом гранатомета, отлетел назад, сбив Василия с ног.
        Гвардейцы ответили шквальным огнём. Раздались первые выстрелы из ручных орудий, и бронированные автомобили закачались, а из их бортов вырвались фонтаны огня, дыма и металла. Дождь гильз посыпался на утоптанную до состояния камня землю, дополняя какофонию своим звоном.
        Стойте! - кричал священник, выбираясь из-под погибшего и размахивая над головой пентаграммой, но никто его не слышал.
        Охранники, оставив горящие броневики, вынуждены были отступить вглубь ангара, и гвардия перешла в наступление. Не жалея боеприпасов, пехотинцы вгрызались в отчаянную оборону людей, а авиация, проделав в крыше отверстия, поддерживала их атаку сверху.
        Вскоре погасли фонари вдоль дороги, и только всполохи взрывов да красные тревожные огни освещали эту тёмную ночь. Бой не щадил никого: ни охранников, ни гвардейцев, ни компьютерную систему.
        А Яков тем временем выскочил из автомобиля перед своей кубической крепостью. Часовые, никогда не видевшие своего босса столь встревоженным, переглянулись, заподозрив беду, но когда тот скрылся за дверью, приняли прежнюю позу, и только взгляд их стал беспокойным.
        Яков добежал до двери лифта и принялся нетерпеливо тарабанить по ней ладонью, но лифт уже не работал: «Лар» доживал свои последние минуты, и все системы отключались одна за одной. Чертыхаясь, Наместник бросился вверх по запасной лестнице, преодолевая пролёты в два-три прыжка. У своего кабинета он оказался совершенно взмыленный, однако и чёрная полупрозрачная «хлебница» тоже отказалась впускать своего хозяина. Взбешённый, он вырвал автомат у часового и расстрелял дверь. Доломав ногой некрепкое полотно, он, наконец, оказался у своего стола, выдвинул столешницу и обеими руками достал старую, почерневшую от времени икону в серебряном окладе - единственное, что могло сейчас остановить Василия.
        В этот самый момент «Лар» прекратил своё существование, а вместе с ним прекратил действие и договор, заключённый два с половиной века назад. Резкая боль в груди скрутила Якова. Выронив из рук образ, он согнулся и схватился за крышку стола, как будто что-то тащило его в Ад. Через мгновение, на глазах у потрясённых часовых, он с хрипом рухнул на пол и затих.
        Василий уходил из Серверной. Он шёл быстро, временами сбиваясь во тьме с дороги, но не сбавляя темпа. Вдруг что-то в его груди дёрнулось, как будто пальцем ткнули в какой-то мешочек, и струйки жидкости тут же потекли из него в разные стороны. Василий начал задыхаться. Он вздохнул глубоко и протяжно, полной грудью, словно вынырнул из глубин океана. Вздохнул впервые за два с половиной века. И тут же фейерверк старых забытых ощущений охватил всё его тело: он ярче почувствовал прохладу воздуха, лёгкий ветерок, запах скорого дождя и запах полыни, даже шуршание травы зазвучало как-то иначе.
        Василий остановился и сделал ещё один вдох открытым ртом. На мгновение, как короткая вспышка, он почувствовал запах, который вытащил из памяти какое-то воспоминание. Он не мог понять, что это было за воспоминание, и каким запахом оно было вызвано, но это было из детства, и это было что-то очень приятное! Василий вдохнул ещё раз - снова этот запах, снова это приятное бесформенное воспоминание чего-то хорошего.
        Сверкнула молния и озарила своим блеском бескрайние небесные просторы, отдалённые постройки, дорогу. С неба упали первые мелкие капли, которые он ощутил кожей лица и рук. И снова память взорвалась миллионами вернувшихся к нему воспоминаний.
        Начался дождь. Он быстро намочил одежду, и к фонтану ощущений прибавился озноб, но Василий словно не замечал его, он раскинул руки и, задрав голову, ртом ловил падающие капли. Он снова был жив!

1 Docti Continue Lar eX Virtualis Intelligentia (лат.) - Постоянно обучающийся Лар на основе виртуального интеллекта (уж простите меня, знатоки латыни, если что не так)
        Глава XXI
        Прежде чем окончить повесть, думаю, многим было бы интересно узнать, что же произошло в мире после описанных событий.
        Мир изменился, но изменился не в лучшую сторону. Смерть «Лара» повлекла остановку всего, что от него зависело, то есть всего мира. Миллионы автомобилей, мчавшихся по дорогам, замерли прямо там, где их застал этот самый момент.
        Казалось, мир обречён, он стоял на краю пропасти, готовый прыгнуть в бездну со всеми своими жителями. Однако беда свела двух давних врагов, и господари, объединившись с сотрудниками ГПК, возложили на себя всё бремя заботы за беспомощным многомиллиардным населением Земли. Совместными усилиями им удалось восстановить работу орбитальных заводов и некоторых других жизненно важных систем, и, благодаря этому, было быстро налажено снабжение урбоцентров, не всех, но хотя бы части из них. Господари развозили продукты по пунктам выдачи, ремонтировали агрегаты и старались, по возможности, поддерживать в городах порядок.
        Однако охватить всё население планеты оказалось нереальным, и даже нанятые волонтёры из числа гермафродитов не могли им в этом помочь. Яков оказался прав: лишь немногие из них готовы были в корне переменить свою жизнь, большинство же заперлись в своих аквариумах, и во многих городах, и даже в целых регионах начался голод. Появились банды, которые громили «жрачечные» и грабили квартиры, а когда все потенциальные источники продуктов закончились, стали поедать трупы самоубийц.
        А самоубийств было множество: вмиг лишившись практически всего, жители первое время с упорством отчаянных пытались симулировать свой прежний, весёлый и беззаботный образ жизни, но разве можно было это сделать, когда даже в обеспеченных городах исчезли игры и выпивка, не работали пептидные дилеры, стереовид и даже такуши? Пришедшее осознание необратимости перемен стало невыносимым ударом для большинства жителей, и сотни миллионов людей такому безрадостному существованию предпочти смерть. Волна самоубийств катилась по планете несколько лет, господари еле поспевали убирать тела с городских улиц.
        Другой бедой в это же время стали оголодавшие гвардейцы. Призванные защищать города, они наоборот захватывали их и чинили там произвол. Однако у гвардейцев была сила, но не было ресурсов, так что скоро они осталось без боеприпасов, и инициатива перешла в руки людей. Охранники быстро вытеснили остатки непобедимых батальонов на бескрайние просторы лесов и пустынь, откуда те ещё какое-то время совершали набеги на окрестные деревни, утаскивая скот или опустошая поля. Но с годами даже такие сообщения стали приходить всё реже и реже, пока рассказы о воинственных великанах не превратились в страшилки для непослушных детей.
        Но и на этом несчастья не закончились. Только затихли самоубийства, только удалось обуздать жестоких гвардейцев, как в города ворвалась новая беда. К тому времен прошло чуть больше пяти лет, и все эти пять лет наносостав в крови жителей Земли непрерывно истощался, когда же нанороботов - этих мельчайших механизмов, спасавших прежде людей от всех напастей - осталось слишком мало, на планете вспыхнули ужасные по масштабам эпидемии. Случайно занесенная господарями зараза стала выкашивать беззащитных горожан направо и налево. Гермафродиты умирали от болезней, которыми не болеют даже дети, а грипп унёс столько жизней, сколько в средние века не уносили чума и холера вместе взятые. Ситуацию удалось переломить только благодаря тотальному карантину: полгода гермафродиты безвылазно просидели в своих квартирах, а господари приносили им продукты в противочумных костюмах.
        Впервые наступило время относительного затишья. Оно длилось пять лет, и казалось, что вот - все несчастья позади, и жизнь налаживается, но тут начали выходить из строя орбитальные станции. Время от времени огромные металлические конструкции падали с небес огненными факелами, неся не столько смерть и разрушения, сколько ужас. Никто уже не мог построить новые космические заводы, а все попытки хотя бы предотвратить падение имевшихся не увенчались успехом. Через 20 лет на орбите не осталось ни одной станции.
        Снова ненадолго вернулось время нужды, но на этот раз длилось оно недолго: к этому моменту уже почти всё немногочисленное население планеты, изрядно потрёпанное жизнью, закалённое трудностями и успевшее восстановить свой природный иммунитет, взяло в руки орудия труда. Гермафродиты селились в окрестностях городов, расчищая землю для посевов, строя землянки и дома. Сами урбоцентры уже стали непригодными для проживания, поскольку на нижних этажах перегорели лампы, и там царила вечная тьма, а верхние были недоступны из-за сломанных лифтов.
        На Земле воцарилось странное время смешения эпох, где соседствовали пахота на быках и паровой двигатель, деревянные избы и конвейерное производство, парусное мореплавание и световодные линии - какие-то знания удалось сохранить, какие-то - восстановили, что-то - открыли заново.
        И всё же население планеты продолжало неуклонно уменьшаться: гермафродиты старели и умирали, а дети рождались только у господарей, так что уже через полвека после описанных в повести событий население Земли составляло всего 12 миллионов человек.
        Так родилось новое общество - общество, ориентированное не столько на личное процветание, сколько на благополучие всех людей без разбора. Человечество начинало жить заново.
        Что случилось с Василием - об этом нам ничего неизвестно, и, может быть, это даже к лучшему. Его прокляли и даже имя его старались не произносить, называя не иначе, как «Антихристом». Всё же, как часто люди носят не свои имена!
        Дмитрий Михайлов

2005 -2014