Сохранить .
Наказание Сергей Михайлов
        Михайлов Сергей Наказание
        Сергей Михайлов
        Наказание
        Рассказ
        - ...оправдать и освободить из-под стражи!
        Едва прозвучал вердикт, конвой обмяк и вразвалку покинул зал суда. И тут же поднялся шум, все повскакивали с мест, где-то зааплодировали, где-то, наоборот, засвистели, с галёрки заорали: "Судью на мыло!" Ко мне кинулось с десяток чело век, кто-то облапил меня ("Ну, брат, поздравляю!"), кто-то хлопал по плечу, а один злобный тип вдруг подскочил и заехал мне по уху; небольно заехал, вскользь, но всё равно было неприятно. "Убийца!" прошипел - и исчез. На его месте возникло заплаканное старушечье лицо в траурном обрамлении чёрного шерстяного платка. Сердце у меня ёкнуло - я отвернулся, не выдержал. Мелькнула самодовольная физи ономия моего защитника - и тут же скрылась за могучей спиной какого-то горлопана.
        Я ничего не понимал. Как! Меня - оправдать? Меня!! За что?! Идиотизм какой- то! Я-то ожидал совсем другого, настроился на самое суровое наказание, которого, собственно, и заслуживал. Потому и слушал вполуха всю эту тошнотворную судебную дребедень. А оно вон как обернулось.
        И всё-таки свобода. Это значит, что теперь я могу идти, куда захочу. Что я и сделал: улучив минутку, юркнул к выходу и опрометью кинулся из душного зала вон. Выскочил на улицу, хватанул полной грудью крепкого морозца. Ух-х, хорошо! Вот только не сообразил я, выскочил налегке, как был, в одном пиджачке. Трёх минут хватило, чтобы начал пробирать меня колотун. Но тут дверь отворилась, показался нос кого-то из судейских. "Эй, кто здесь будет освобождённый? Одежонку-то свою прими. Забыл". Я едва успел растопырить руки, как на меня свалился мой ста ренький овечий тулуп с шапкой-ушанкой из крашеного кролика. Облачившись, сразу же почувствовал себя уютней. Огляделся.
        Убогая площадь заштатного провинциального городишки, что затерялся где-то на окраине страны, с кривыми узкими улочками, веером расходящимися от центра; на той стороне площади - старенькое двухэтажное здание горсовета с покосившимся триколором. Ослепительный белый снег громоздится повсюду: на крышах домов, на куцых деревцах, на дорогах и коммерческих палатках, на общественных сортирах и контейнерах городских помоек. Яркое февральское солнце, отражаясь от сугробов, нестерпимо режет глаза. Ядрёный морозец градусов в восемнадцать щиплет нос и мочки ушей. Воздух чистый, прозрачный, звонкий, сухой. Скоро полдень.
        Три месяца продержали меня в СИЗО, ещё по осени замели, сразу после того случая. С прошлого года не вдыхал я уличного воздуха, не видел неба, не ощущал такого простора. Отвык. Потому и потерялся сейчас, когда внезапно вырвали меня из-под опеки правосудия.
        Куда теперь? Домой идти не хотелось. Пусто там, одиноко. Жил я один, ни отца, ни матери, ни семьи. Прошвырнусь, пожалуй, наобум, куда глаза глядят, пока мороз совсем не одолеет.
        Мысли путались, никак не получалось собрать их в кучу. Будто снег на голову свалился этот оправдательный приговор. Чудеса! Казалось бы, живи теперь, дыши себе, радуйся. Но радости почему-то не было. Наоборот, тяжесть легла на плечи, согнула, придавила к земле. Словно кто душу из нутра клещами вытягивает.
        А всё он, защитник мой. Эдакий живчик, весь с иголочки, с дипломатом, с мобильником. Тот ещё прохиндей, даром что молодой. Не из нашенских, городских - аж из самой области прикатил, на собственной тачке. Пронюхал, видать, о деле - и вот он, тут как тут, голубчик. Денег, мол, с тебя не возьму, так как взять с тебя всё равно нечего, даром защищать буду. У меня здесь свой интерес, понял? Дело-то, говорит, надёжное, улик прямых нет, а на одних косвенных, мол, обви нение не построишь. Так что слушай меня, держи хвост пистолетом - и всё будет о'кей. И чтоб без самодеятельности! Отмажу, коли дурака не сваляешь. Я и сделал всё, как он велел. Вёл себя смирно, лишнего на себя не клепал. На суде же, когда последнее слово дали, так и сказал: не убивал, мол, вины за собой никакой не имею.
        И вот, пожалуйте, оправдали меня, оправдали подчистую! Невиновен, говорят, и точка.
        Но я-то знаю!..
        И не заметил, как ноги вынесли меня на окраину городка. Забрёл в лес, поко лесил по нему с часок-другой, пока не околел от холода, а потом вернулся в город. Проголодался, как собака. В кармане тулупчика деньжат кое-каких нашёл, с осени, видать ещё остались. Не тронула ментура, посовестилась: городок-то у нас неболь шой, а ну как всплывёт, что наши доблестные правозащитнички по карманам у задер жанных шарят? Позору не оберёшься.
        Наведался в забегаловку, перекусил, отогрелся. Но на душе легче не стало. Тошнота какая-то к горлу подступила. Вроде поначалу отойду немного, плюну на всё, пивком в раскалённую душу плесну, остужу малость, притушу, чтоб не жгла - а потом вдруг снова накатывает.
        Разомлев от пива, духоты и тепла, я выполз на мороз. На часах было уже четыре. День потихоньку угасал, дело шло к вечеру. Скоро начнёт смеркаться. Пошатался бесцельно по улицам. Снова занесло меня на окраину, на угол небольшого обшарпанного магазинчика. Огляделся. Узнал. Да, это было то самое место. Набе жали, накатили мутной волной воспоминания.
        В ту ночь выл холодный ветер, гулко бил по ржавым крышам мелкий колючий дождь. Темень хоть глаз коли (осень всё-таки). Пустынно, ни прохожих, ни любо пытных зевак. Только я и он. Именно здесь я и пырнул его ножичком. Кухонным, из нержавейки...
        Теперь всё это в прошлом, всё быльём поросло, похоронено под толстым слоем снега. И нет никому до этого дела.
        Кроме меня. Не могу я так. Ноет душа-то, ох как ноет! Выкинуло меня из колеи, жизнь кувырком, наперекосяк пошла. Сумбур какой-то в голове, каша, бесс мыслица. Поначалу-то, пока я в изоляторе отсиживался, ясность была во всём. Честно признаюсь: опасался, что засудят меня, влепят срок непомерный, но ещё пуще вышки боялся, которую прокурор мне сулил. Потому и шёл напролом, как защитник мой велел: мол, не при делах я, нет на мне никакой вины. Вот и получил, что хотел: оправдали. А как на волю вырвался, потерял ориентир, сбился с курса. Помутилось в мозгу, затуманилось. Не ожидал такого поворота, чего уж там душой вилять.
        Наверное, так же себя чувствует утопающий, хватающийся за соломинку, кото рому вдруг несказанно везёт: соломинка-то оказывается спасительной! Так и я: надеялся на чудо, на соломинку, на нахрапистого адвоката моего, а в глубине души не верил, понимал, что всё это туфта, ничего из этой авантюры не выйдет, засудят меня, как пить дать засудят. Но всё равно продолжал хвататься за неё, за спаси тельницу - авось повезёт. И вот нате ж - повезло!
        Не готов я был к такому выкрутасу судьбы. Не готов.
        Где-то протяжно завыла собака. "Помер кто-то", - машинально скользнуло в мозгу. С крыши сорвался ком снега и глухо бухнул у кого-то во дворе.
        Хватит. Пойду к адвокату. Он мужик головастый, может какую умную вещь подс кажет. Как-никак, блеснул на суде, утёр всем нос.
        Вернулся в центр городка, заглянул в суд, узнал адресок. Выяснилось, что снимает он комнатушку в двух шагах от площади. По шаткой, полусгнившей дере вянной лестнице поднялся на второй этаж и боязливо приотворил дверь. А ну как попрёт он меня?
        Адвокат оказался дома. Я увидел его округлую спину, восседающую за убогим обеденным столом. Он жадно, с аппетитом ел макароны по-флотски, обильно поливая их кетчупом. Челюсти его мощно сокрушали пищу, потная шея от натуги побагровела и вздулась сизыми венами, а лопоухие уши чуть заметно шевелились. Было ясно, что это важное занятие поглотило его всего целиком.
        - Можно?
        Челюсти вдруг замерли.
        - А? Кто?
        - Я это.
        Он повернулся, посмотрел на меня, узнал и сразу как-то скис.
        - А, ты... Дело ко мне, или попрощаться пришёл?
        Я замялся.
        - Да вот... поговорить надо.
        - Только поскорей, в двух словах. Времени в обрез, уезжаю.
        Тут только я заметил разложенный на кровати чемодан с разбросанными вокруг вещами.
        Я собрался с духом и выпалил:
        - Не могу я, муторно на душе. Ведь преступник я, а меня - на свободу.
        Он смерил меня взглядом и скривился.
        - А, вон ты куда. Совесть, значит, грызёт? Вина покою не даёт? Пострадать охота? Только плюнь ты на это, плюнь и разотри. Всё, дело закрыто. Проехали. Забыли.
        - Да как же тут забудешь! Не получается забыть-то.
        - А это уже твои проблемы, парень. От меня-то чего хочешь?
        - Не знаю... Может, сделать что-нибудь, а? Сознаться, например?
        Он пристально посмотрел на меня, оттопырил брезгливо нижнюю губу.
        - Ты, парень, окончательно с оси сорвался. Хочешь обжаловать решение суда? Подать на апелляцию? Подавай. Только меня в это дело не вмешивай. Я своё дело сделал, и сделал хорошо. Не скрою, благодаря тебе. Ты вёл себя правильно, в соответствии со сценарием. В результате мы оба оказались в дамках: ты оправдан, я выиграл дело. Моя миссия закончена, и делать здесь мне больше нечего. Всё, умываю руки. А ты иди, кайся, клепай на себя. Требуй пересмотра дела. Меня это уже не касается. Только учти: едва заикнёшься об этом, тебя тут же в психушку определят. Слушать никто не станет, это я тебе как правовед говорю. Ещё не бывало в истории юриспруденции таких прецедентов, чтобы подсудимый, получивший оправдательный приговор, подавал на апелляцию и требовал наказания. И не будет, понял? А теперь двигай, у меня ещё дел по горло.
        И тут меня осенило.
        - Может, к прокурору, а?
        - Кретин! - взорвался он и весь аж затрясся. - Вали отсюда по-хорошему!
        Я выскочил, не дожидаясь, пока он запульнёт в меня чем-нибудь тяжёлым. Морозный воздух тут же шибанул в нос, ворвался в лёгкие. Пока я ошивался у адво ката, заметно похолодало. Потоптался немного у подъезда, чтобы не околеть. А потом решил: пойду-таки к прокурору. Прокурор-то мне точно поможет. Очень уж он на меня напирал, там, на суде, и даже требовал высшей меры наказания.
        Нашёл я его так же, как и адвоката: обратился за справкой в суд. Там пона чалу заартачились, начали задавать какие-то дурацкие вопросы, но потом ничего, дали адресок. И я пошёл. Будь что будет!
        Собственно, это был не прокурор, а прокурорша. Молодая дамочка лет тридцати, суровая, непримиримая, в очках. Дверь открыл её муж, здоровый мрачный битюг с вилкой в руке и в рваных шлёпанцах.
        - Ну? - Он был груб и не пытался скрыть этого.
        - Мне бы... - замялся я, - прокурора повидать... по делу...
        - Лен! - крикнул он куда-то вглубь квартиры. - К тебе!
        Он ушёл, а я остался ждать. Наконец появилась она, прокурорша.
        Она была в простеньком халате, без очков, с распущенными волосами, и теперь, в домашней обстановке, совсем не походила на сурового блюстителя закона.
        - Вы ко мне? - казалось, она была немного удивлена. Меня она поначалу не узнала.
        Я кивнул.
        - К вам.
        И тут в глазах её мелькнул испуг. Она отшатнулась, прижалась спиной к стене.
        - Вы!..
        Ага, признала! Сейчас муженька на подмогу позовёт, и полечу я отсюда куба рем, носом считая ступеньки на их лестнице.
        Однако я ошибся: не позвала.
        - Зачем вы пришли? Что вам здесь надо?
        Я неуклюже топтался на пороге, машинально мял в руках свою кроличью шапку и не знал, с чего начать. Действительно, с чего?
        - Поговорить хотел... но если я не вовремя, скажите - уйду...
        Она внимательно посмотрела на меня. Похоже, мой нелепый, нерешительный вид вселил в неё уверенность.
        - Говорите.
        Я собрался с духом.
        - Меня неправильно оправдали.
        И я выложил ей всё. Всю душу обнажил, все нарывы свои гнойные вскрыл.
        - Значит, всё-таки вы, - произнесла она, странным взглядом оценивая меня. - Вы убили.
        Я обречённо кивнул.
        - Так я и знала.
        Она закурила, продолжая настороженно коситься на меня. Минут пять молчала.
        - Это хорошо, что вы пришли, - наконец сказала она. - Хорошо, что раскаялись.
        Я решительно замотал головой.
        - Я не раскаялся. С чего вы взяли?
        - Нет? - она вскинула брови. - Гм... Значит, вернись вы в тот октябрьский день, то поступили бы так же?
        Я пожал плечами.
        - Не знаю... Пожалуй... Я об этом не думал. Какое это имеет значение?
        - Наверное, никакого, - в голосе её прозвучали резкие нотки. - Зачем же вы пришли?
        Я снова пожал плечами.
        - Сознаться хотел.
        - Но зачем?
        Я и сам вряд ли понимал, зачем. Вообще, теперь вся эта затея с прокурором казалась мне совершеннейшей чепухой. Действительно, чем могла мне помочь эта цивильная дамочка?
        - Ну хорошо, не буду пытать вас вопросами, - продолжала она. Допустим, вы официально признаете свою вину. Предположим даже, что вы добьётесь пересмотра дела. Вы ведь этого хотите, я правильно поняла? - Я в третий раз пожал плечами: откуда я знаю, чего я хотел? - Однако смею вас заверить: апелляция ничего не даст. Никто не сможет доказать вашей вины. Нет ни одного факта, который можно было бы подкрепить неоспоримыми доказательствами. Кстати, именно на этом и строил защиту ваш адвокат. В конце концов, вашему признанию просто не поверят.
        Она ещё долго говорила о каких-то процедурах, презумпциях, следственных экс периментах и тому подобной дребедени. А я уже не слушал её. Пустое это. Зря я сюда пришёл. Не хочет она меня понять. Не хочет и не сможет. Да и как ей понять меня, когда я сам в себе разобраться не могу!..
        А она ничего, эта фифочка, очень даже. Особенно в этом домашнем халатике, небрежно запахнутом на груди. Я стал ощупывать её глазами, смакуя детали ладно скроенной фигурки. Гарна дивчина, ничего не скажешь, даром что прокурорша.
        Она поймала мой взгляд и резко, на полуслове, смолкла. Нахмурилась, посуро вела. Брезгливо одёрнула халат.
        - Миша! - вскрикнула.
        Муженёк тут же возник в дверях, словно только того и ждал.
        - Миша, проводи.
        На этот раз в руках у Миши уже была не вилка, а нож. Кухонный, из нержа вейки. Точь-в-точь как тот.
        Миша набычился и пошёл на меня. На понт берёт, это ясно. Но я не стал ввязы ваться в свару. Ну их всех к лешему!
        Не солоно хлебавши, я выскочил на мороз. Ледяной воздух обжёг лицо с неожи данной силой: столбик термометра упал, наверное, уже до двадцати пяти, никак не меньше. Часы показывали без чего-то девять, однако было светло, почти как днём. Большая белая луна бросала холодный свет на снежные сугробы, окрашивая их в сумрачно-голубоватый цвет. На душе было тоскливо и одиноко.
        Что же теперь делать? Куда идти? Уже целый час бродил я, как чумной, по пус тынным улочкам и понемногу замерзал, но выхода найти не мог. Совершенно случайно занесло меня на самую окраину городка. Я очнулся от тяжких дум и огляделся. Дом, возле которого я остановился, показался мне смутно знакомым. Я поворошил свою память и вдруг сообразил: это его дом! Того типа, в которого я всадил нож. У него осталась старушка-мать, я видел её сегодня утром, на суде, тихую, с крас ными от бессонницы и слёз глазами, всю в чёрном. Она наверняка сейчас дома: одно из окон тускло светилось.
        Не знаю, как это получилось. Ноги сами понесли меня к тому дому. И только очутившись у двери, понял, почему я здесь: я должен с ней объясниться. Всё расс казать, во всём признаться. Зачем, я и сам не знал. Но чувствовал, что так надо.
        Дверь оказалась незапертой. Я вошёл в сени, следом ворвались клубы морозного пара. Потоптался погромче, чтобы привлечь её внимание, и только потом, сильно робея, отворил дверь в комнату.
        Она стояла прямо передо мной, маленькая, сухонькая, с чуть склонённой набок головой. В глазах - тихая печаль и смирение.
        - Здравствуйте, бабушка, - просипел я и закашлялся - то ли от мороза, то ли от волнения.
        Она узнала меня сразу.
        - Прости, сынок, - едва слышно сказала она. - Я ведь грешным делом на тебя думала.
        У меня внутри всё перевернулось. Если не скажу сейчас, то не скажу уже никогда. Собравшись с духом, я глухо произнёс:
        - Это я, бабушка. Я сделал. - Язык не повернулся сказать "убил".
        Взгляд её помутнел, она качнулась, но удержалась на ногах.
        - Бог тебе судья, - вздохнула она.
        Я пялился в пол, не в силах поднять на неё глаза.
        - Куда же мне теперь, а? - выдавил из себя я. - Ведь оправдали меня...
        Она долго молчала.
        - Уходи, - наконец проговорила она тихо и, едва передвигая непослушными ногами, поплелась вглубь комнаты.
        О, лучше бы она меня ударила!
        Не помню, как я очутился во дворе. В голове стоял сплошной туман, мысли рас сыпались, как сухой горох. Я бежал, не разбирая дороги. Бежал вон из города, в лес. К людям я вернуться не мог.
        Очнулся в лесу. Мир казался чужим и холодным, как кусок льда. Было темно и тихо, лунный свет терялся в густых заснеженных кронах гигантских сосен, их стволы сухо трещали и стонали от боли. Мороз стал нестерпимым, я промёрз наск возь, пальцы ног онемели, щёк я уже не чувствовал.
        Коченеет тело, костенеют конечности, стынет изнывшаяся душа. Вряд ли я отсюда выберусь. Да и некуда.
        Я сел в сугроб и заплакал.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к