Яр-Тур, Буй-Тур... Татьяна Алексеевна Мудрая
        Россказни Михала Папени #4
        Тациана Мудрая
        Яр-Тур, Буй-Тур…
        Кто сведал глубину литовских темных пущей?
        Проникнул в сердце их, до твари, там живущей?
        А. Мицкевич. Пер. Н.В. Берга
        Из россказней Михася Папени, домотканого археолога
        Наверное, правда, что время имеет две стороны, в точности как так называемая двуличневая, двусторонняя ткань: одну парадную, другую обыденную. Одна сторона - навь, другая - правь. До того, как оженился, я жил сказкой. Ночной костер и одному мне зримый собеседник, беседы с воплощением моего внутреннего «я»… Писаная красавица, что разбудила меня однажды ранним утром… У этой девушки были удивительной, нездешней красоты белокурые волосы и записанные в российском паспорте имя, отчество и фамилия: Елена Юрьевна Папенина. То обстоятельство, что мы были практически однофамильцами, не помешало нам зарегистрироваться в загсе, как всем нормальным людям. А что, к тому же, ее имя в сокращении давало Ёлку, Ёлочку, напоминало нам о чем-то крепко забытом, но, безусловно, очаровательном.
        Так вот и получается с молодыми супругами вскоре после короткого медового месяца, который пришелся как раз на февраль. Остаются одни воспоминания. Яркие клочки для украшения тусклой реальности.
        Для того чтобы мой быт снова превратился в бытие, я должен был, наверное, жить как во сне.
        Но я не занимался подобными размышлениями: попросту вел свой курс по истории, культуре и истории культуры. Моя жена, в свою очередь, занималась раскопками. Собственно, копали за нее мои бывшие сотоварищи, а сама Елена брала образцы тканей. Биологических - потому что именно дипломированным и остепененным биологом она была по профессии и по жизненному призванию.
        - Знаешь, болота сохраняют тела погибших не хуже вечной мерзлоты, - говорила она мне. - Особенно почему-то наши беловежские. Однако быть первым по величине европейским лесным массивом - невелика заслуга после того, что там сотворили со своими деревьями. Но такая слава была за пущей и много раньше.
        - Гм, - вежливо отвечал я.
        - Вот я и брожу по глухим лесным болотам со своими землекопами.
        - Что, второго мамонтенка Диму ищешь? Или вторую алтайскую царицу?
        - Обоих сразу, - смеялась жена.
        И вот однажды…
        В одном из дальних болот Пущи, там называемом «Незнановом Роге» с его незамерзающими багнами, куда боялись пускать туристов и экскурсантов, было найдено два звериных тела.
        Разумеется, первой к раздаче явились сотрудники Белорусского Государственного НИИ генетики, биоинженерии и редупликации. Куда раньше самых пройдошливых журналюг, не говоря уж о всяких там наукообразных личностях вроде меня самого.
        - Нам ведь сущая чепуха нужна по сравнению со всеми другими, - объясняла мне жена, что ходила прямой невестой. - Всякие соскобы, биопсии, клочки… Однако со вполне определенных участков тела. А чучела пускай набивают все прочие.
        Ох, кстати. Тогда никто еще не дал прозвания нашим дорогим ископаемым. Это случилось позднее и не без помощи биологов, которые четко секли в родах, видах и расшифровке этих… как их… митохондриальных ДНК.
        Гигантская разновидность европейского тура. Bos Taurus Primagenius Rex. Животные, некогда широко распространенные, отчасти одомашненные и превращённые в покорных коров, но в подавляющем большинстве выбитые на корню. К последнему руку приложил, в частности, Владимир Мономах, чья княжья резиденция была как раз в нашей любимой пуще. Недаром его кто-то там рогома бол и копытом лягал, ох, недаром!
        Я пытался напроситься на визит к дорогим останкам, но получил форменный отлуп:
        - Вам, археологам, только бы из них турьих рогов наделать. Окованных золотом и серебром, - отшучивалась моя Елена.
        - Я не совсем они, - отвечал я так же несерьезно.
        - Ну, тогда из этих рогов напиться до упаду, - отвечала она. - В качестве культурологического опыта и изучения средневекового менталитета.
        Разумеется, я уже тогда понимал, что имею дело с чем-то шибко запретным. Ну не то чтобы совсем. Просто женины сотрудники страх как боялись потревожить белорусскую и мировую общественность чем-то вроде явления на свет очередной овечки Долли (при чем тут клоны - не знаю) или, наоборот, разочаровать эту капризную даму о тысяче тысяч голов отсутствием подобного результата. Отсюда нежелание дать информации утечь слишком далеко. В самом начале - даже и в мою сторону.
        Наверное, от всех моих тревог и волнений Тадзь, воплощение моего тревожного подсознания, снова начал являться мне во сне - почему-то в виде коренастой фигуры с рогами над головой, как Хозяин Шервудского Леса в старом сериале про Робин Гуда.
        Однако постепенно меня начали вводить в курс эпохальных событий, нешуточно смахивающих на колдовство, черную магию или, по крайней мере, Великое Делание. Да зачем колдовство, когда у нас есть высокие технологии, как смеялась моя Ёлка. И генная инженерия. И нанороботы.
        Она была права. Как-то раз я выбил разовый пропуск в их святилище и в поисках жены нечаянно внедрился в одну из лабораторий. Тогда, кстати, уже не было режима строгой секретности, по крайней мере для членов семьи. Впечатлило: перегонные кубы из черного и прозрачного материала, сталь и никель, вспышки пламени, то ли дым от атаноров, то ли пар от криогенных установок. И женщины. Почти одни только женщины в лазурных туниках и брючках операционных сестер, в тугих чепцах на косе и повязках на нижней половине лица. Все горящие взоры тут же обратились на меня.
        - Ага, вот и тучный телец пожаловал, - глухо проговорила одна из амазонок через свою разовую стерильную бумагу. - Почему без халата? Зачем септический? Давай его живо под микротом, тонких срезов из него нашинкуем!
        - Да не воюй, Альбиночко, - унимала ее другая. - Ото ж нашей младшей алхимической поварихи безнадзорный. Пускай сама над ним лютует.
        Все-таки меня схватили и сунули мордой в какую-то черную трубку - как мне объяснили, не микротом, а микроскоп, встроенный в один из контейнеров. И показали нечто, по из мнению, эпохальное, от чего весь коллектив пришёл ныне в телячий восторг. Я тоже его выразил, боясь очередного наложения рук.
        По счастью, Елена все-таки явилась сюда и меня выручила, но больше, простите, я туда был не ходок.
        Тем более что информацию о ходе процесса я получал из главных заинтересованных уст.
        То, что они делали с этой парочкой болотных утопленников, казалось на мой слух полной абракадаброй. (Но ведь эти слова произносили фокусники, а до них - алхимики, не так ли?)
        Сначала сотрудники еще раз запустили процесс зимнего замораживания. Для того и пригодились криогенные механизмы. Потом стали выводить из него - куда медленней, чем в природе. Затем соскобы и клетки поместили в специальные камеры: пробовали подтолкнуть их к развитию.
        И наконец:
        - Мы добились деления. Представляешь? Это куда большее чудо, чем с древнеегипетской пшеницей из гробницы Тутанхамона.
        Из этих оживлённых клеток с помощью какой-то очередной научной магии сделали рабочее подобие стволовых и начали лепить их этого сырья - поначалу запчасти для будущих бычков и коровок. Соединительную ткань. Глаз. Печень. Сердце. Зубы. Половые органы….
        Затем взяли жизнестойкие зародыши из матки турицы-самки и выделили из них уже природные стволовые клетки. То же самое - из самца. Осторожно соединили.
        И вот под стеклом и в стекле зрели, словно яблоки, полновесные зародыши новой жизни.
        - Слившись, они образовали крошечный комок и тотчас начали двоиться и расти, - увлеченно говорила Елена. - Мы их разделили и поместили в камеры из небьющегося стекла и пермаллоя. Ах, пермаллой - это такой сплав железа с никелем, который используется для защиты от магнитных излучений. Вообще-то можно подобрать состав так, чтобы это получалось тотально или чтобы природный магнетизм обособлялся от создаваемого человеческой культурой - или бескультурьем. (Как-то не очень по-современному звучат ее объяснения, вы не находите?) Всё на свете пронизано естественными магнитными полями и как бы звучит незримой мелодией пространств. А излучения от любых технических устройств, созданных человеком, вносят в эту музыку разнобой и диссонанс.
        Закрыты сплавом две камеры из двенадцати. Одна полностью, другая - не совсем.
        - В первой, сплошь металлической, развитие клеток пошло хаотично. Получился сбой, - огорченно сообщает Елена. - Впрочем, отрицательный результат - тоже результат. Очевидно, того, что записано в генах, недостаточно для образования того сложнейшего организма, каким являются наши приятели - или приятельницы.
        Во второй камере, для экранирования которой использованы особые расчеты, иное. Совсем. Не знаю. Во всех прочих, по-прежнему из одного стекла, деление представляет собой обычную картину.
        - Обычную для таких, как ты, - комментировал я.
        Чуть позже:
        - Клетки камеры номер два бурно разрастаются. Целенаправленно, Михась.
        (И куда эта их цель направлена?) В остальных - то же, но не совсем.
        Но всё-таки - живые пульсирующие комки плоти. Розоватые, наполовину прозрачные - так я представляю их себе.
        - Наши клетки делятся информацией и распределяют между собой роли. Кому из них формироваться в какой жизненный орган. Кажется, обмен идет даже между отдельными сосудами.
        Ага. Захватывающий спектакль бытия. Божественная комедия дель арте.
        - И откуда все они получают эту информацию? Сценарист кто?
        Елена только улыбается.
        - У питомца камеры номер два забилось сердце. Понимаешь - сердце!
        Я сразу представляю себе насиженное любимой бабушкиной курой яйцо: круглая беловатая пленка с красным пятнышком посередке и растяжками по бокам. Противно.
        - Мы рискнули пересадить малыша из второй камеры в матку живой коровы. Остальных еще надо подращивать.
        - Я так понимаю, этот, с сердцем, ваш лидер. Не боитесь рисковать?
        - Михась, у нас нет выхода. Без животного тепла он хиреет.
        Недели через две уже и не столь ценные комочки получили прописку в разных суррогатных матерях. Как объясняет мне Елена, все суррогатные матери до единой были выбраны из старобелорусской, так называемой «пущинской» породы: изобильно мясной и молочной, с крепким округлым костяком, высоким крупом, низким передом, очень выносливой и неприхотливой.
        Прошло девять календарных, или, что то же самое, десять акушерских месяцев - мне очень кстати подарили информацию о том, что корова носит ровно столько же, сколько человек. По истечении этого времени все детки дружной цепочкой появились на свет - путем кесарева сечения, иначе они грозили вывернуть своих приемных мамаш наизнанку. Первым родился бычок, потом - телочки, числом десять. После всего этого моя Елена, которая руководила операционным процессом, держалась с такой важностью, что некоторое время я называл ее не иначе как «леди Хэрриот», в честь знаменитого йоркширского ветеринара и писателя.
        Потомство вырастало крупное, с широкой головой и густыми волосами на лбу, между теми шишечками, из которых впоследствии должны были вырасти рога. Все они были крепкие, как орешек, и того же цвета, очень ласковые, привязчивые и веселые, но лучшим был он.
        Буй-тур Всеволод. Всеволод Коровий Сын. По-простому - Сёвка.
        Его сестренки также получили хорошие русские имена - Людомира, Всеслава, Рогволода, Светозара…
        Эти доисторические телята были очень ласковые и веселые, особенно Сёва. Я убедился в этом, когда меня по большому блату допустили к королевским играм. Конечно, забава эта сулила в основном острые ощущения - поддавал, то бишь поддевал своими головными отростками он изрядно. Хитер, кстати, был уж никак не по-звериному: мгновенно менял тактику боя. А уж озоровать любил! Когда моя Елена подступалась к нему с большой молочной бутылью, на которую была надета соска, многое зависело от настроя нашего инфанта: миг, и все положенные ему витамины и микроэлементы оказываются на земле, среди осколков стекла или даже чего-то в принципе неразбиваемого. Жена говорила, что выступает он по делу, мигом чует обрат и суррогат. Но что уж с нее взять - влюблена в Сёвку она была по уши и глубже.
        Несмотря на капризы и проказы, а, может быть, именно благодаря им рос Всеволод куда быстрей обыкновенных бычков - уже к году ему приходилось становиться на колени, чтобы подлезть под мамкино брюхо.
        - Это еще ничего, - утешала Елена. - Вон зубрята-подростки до трех лет к своим мамашам за питанием подбираются.
        «Чего» было в другом. Вовсю сказывался - и должен был сказаться еще больше после полового созревания - норов дикого животного.
        И вот года через два с половиной, как раз по весне, ласковый телёнок, сосущий двух маток, животную и человечью, игривый бычок окончательно превратился в существо, которое уж нипочем не дало бы покуситься на свою корону, выросшую в подобие этакой критской лиры. Из одного Сёвкина рога, кстати, можно было досмерти упоить не одного Владимира, но и всю княжескую дружину…
        Тогда нашего ярого тура и его коровьих сверстниц запустили в лес - в самую густоту его родимой пущи - и оставили в покое.
        - Вот увидишь, он никому на свете не позволит своих женщин за титьки дергать, - сказала Елена. - Это ручных зубрих можно подоить, будто простую корову.
        Снова начались регулярные сводки с фронта: Всеволод и его гарем не пожелали кушать сено из стожков, как прочие твари. Щиплют озимую поросль, а из-под снега приноровились добывать корм рогом и копытом. Внутреннюю загородку Сёва разнес вдребезги и блюдет свой участок, совершая регулярные обходы.
        - И что, сходится в бою с другими самцами? - спрашивал я. Я отлично помнил, что в прошлом крестьянские быки иногда задирались с матерыми зубрами-одиночками и кончалось это плохо для первых.
        - Да нет, ничего такого не замечено. Вообще-то все твари разделили пущу между собой еще раньше, а его личный удел у Незнанова Рога оставался свободным.
        - А как насчет того, что турицы - его сестры?
        - В первом поколении инбридинг не приносит особого вреда, - с важностью объясняла моя жена. - Мы это делаем, чтобы сохранить чистоту генома. Главное, потом привлечь другие гены со стороны. Ну и вообще Сёва…
        - Ну?
        - Он, кажется, другой. Это из-за защитной оболочки. И из-за внешнего излучения.
        - В чем дело? Разве оно не…
        - Оно верхнее. Такое же, как у нас, людей. И я думаю…
        Но тут Елена накрепко замолкала.
        Следующее поколение турят оказалось весьма разнородным генетически - как будто в один хромосомный набор напихали вдесятеро больше генов, чем положено, и теперь они вырвались из-под спуда и начали разбегаться в стороны. Ну, или в одном ядре возникло несколько таких комплектов на выбор… Черные с подпалинами, рыжие, бурые в чепрачных пятнах, белые телятки - неужели их предок тоже бывал таким, удивлялся я, когда передо мной клали очередную пачку снимков, сделанных из космоса. Хм. Вертолетов наши детки к себе не подпускали - сразу уходили с открытого места.
        Вот почему я так легко поддался на провокацию, когда жена предложила:
        - Ты знаешь, я ведь в турий заповедник легко проникаю. В качестве бывшей нянюшки и кормилицы. Хочешь со мной? Шоферишь ты классно, а мой служебный механик просится в отпуск. Нервы ему, видите ли, подлечить требуется.
        Когда я увидел, что за бронетехникой управляет этот водила, вопрос о нервах объяснился сам собой. Конечно, это был «лендровер» той замечательной автопороды, чьи непуганые стада бродят в пустыне Серенгети, близ кратера Геклы или по дну Грэнд-Кэньона. Восемь толстенных колес, все ведущие, спереди и сзади решетки толщиной в руку, сдвижная бронированная крыша, блиндированные (Ёлка так и сказала - блиндированные) стекла, автономные отопление и кондишн, электродвигатель на мощных батареях. Сверхпрочность и сверхпроходимость.
        - Знал бы я, что это такой танк, не взялся бы рулить, - пробормотал я.
        - Можно подумать, ты в армии не побывал, - пожала плечами моя Елена. - Да не бойся, там какой-то навороченный гидропривод поставлен. Разберешься.
        И я стал испытывать своё новое счастье.
        Ну что же - рулю эта махина и в самом подчинялась будто игрушка, была покладиста и приёмиста. Однако разогнать ее даже до ста двадцати в час никак не удавалось: будто встречный ураган начинал давить в лобовое стекло.
        - Это ведь обзорный экипаж, - объяснила жена. - Идет на одном уровне со средним гепардом, а больше нам и не надо.
        Так что мы погрузились и поплыли.
        Что меня удивило - это не дорога на Беловежье, а зрелище самого леса. Ну да, от жены и ее друзей я слыхал, что из-за нового режима пуща не обведена привычной всем посетителям двойной изгородью из стальных прутьев, а лишь невысоким частоколом. Это чтобы местные жители могли свободней подпускать к турам своих коров. Ибо желающие осеменить скотину по старинке, вживую, находятся во множестве: платят небольшие деньги и оставляют внутри.
        Так вот. На дальних подступах лес представлял собой как бы ленту черного крепа, которая появилась на горизонте и начала понемногу расходиться не раньше, чем наш транспорт приблизился к ней вплотную. Но и тогда темные стены грозно стояли с обеих сторон старой королевской дороги, как Волна в книжке про Далекую Радугу. Дорога смутно белела в неторопливо наступающей полутьме, сверху сияло частыми звездами небо, узкий месяц рождался над верхней кромкой леса. По сторонам пути вековые сосны, отсвечивающие тусклой бронзой, стояли массивными колоннами, а далее деревья, туман, свет и темень сливались в одну бесформенную массу.
        Пуща выглядела так, будто время в ней остановилось и застыло янтарным комком.
        - Как в старину, - вздохнула Елена.
        - Откуда нам знать, как оно было в старину? - спросил я.
        - Туры. Они помнят.
        Пока мы ехали по ведущей вглубь дороге, начало рассветать, и стали видны уже те деревья, что в глубине. Вековые сосны и пихты здесь росли островками или были перемешаны с лиственными деревьями. Летом это, наверное, давало фон, переливающийся всеми оттенками зеленого и бледно-желтого, но сейчас, в канун осеннего гона, к этой палитре добавлялись золотые, алые и оранжевые, пламенные тона, Сосны и те горели яро начищенной медью. Липы и дубы тянулись к свету, как струна. Сиплый рев оленей, доносясь издалека, временами заглушал не только урчание мотора, но и наши голоса.
        По бокам узкого шоссе блестели лужи - как говорила Елена, в них любили плескаться лоси.
        - Тут, помимо зубров и оленей, и лоси имеются?
        - Конечно. И косули, кабаны, волки, рыси. Волки втроем зубра завалят, рысь бы и в одиночку справилась, да мои ребятки не дают. Медвежье семейство прошлый год сюда запустили. Бобры селятся на здешней открытой воде. Знаешь, это ведь первое дело - речные работники. Их тут когда-то хватало. Люди оберегали бобров от всяких тревог и даже в старинный литовский статут включили, ибо…
        Тут она процитировала:
        - «Ибо вспугнутый бобр бросает работу, которая делает его полезным для бобрового сообщества».
        - Самый трудолюбивый и социально защищенный зверь был когда-то, - я кивнул.
        - Всё мои малыши обеспечивают.
        Тут вокруг помрачнело, будто мы снова въехали в ночь.
        - Вот, смотри налево, сейчас турью колыбель увидим.
        Бурелом, груды деревьев, которые громоздятся на вышину двух человеческих ростов, высоченные пни, что торчат из этой массы как дубина великана, посреди свободных участков - сухие белые скелеты мертвых дубов. В ямах, которые остались после вывернутых падением корней, гниет вода, покрываясь цвелью.
        «Лишь басня тёмная бежит подчас в народ,
        Что есть в средине пущ таинственный оплот
        Из вала старых пней, из кряжей и каменьев,
        Из груды мхов седых, разросшихся кореньев…»,
        - тихонько прочла моя жена стихи великого литвина.
        - Да уж, сплошной мрак. Я не думал, что тут такое. Неужели нарочно не чистят?
        - Здесь, в глубине, - да. Отсюда текут ручьи и реки, что питают всю пущу и ее окрестности. Здесь кормятся все до единой мелкие твари, и дыхание болот обновляет воздух вокруг.
        Как бывало нередко, Елена сбилась на некий старомодный, торжественный речитатив. Почти библейский, подумал я.
        Тем временем мы проехали дальше.
        - Смотри теперь в другую сторону, Михась.
        Камни. Суровые глыбы камней, поросшие высоким мхом и небольшими деревцами. Какой-то безумный лабиринт, состоящий из ям, колдобин и руин.
        - Замчище.
        - Тут чего, замок был?
        - Наверное. Ходить почти нельзя - нога проваливается. Сколько тут глубины - никто не знает. Какие-то эманации оттуда идут… странные. Это из-за них все достижения цивилизации иногда отказывают: точно некий купол их отсекает. Остаются одни природные токи.
        - Вот не могу поверить, что наши предки и особенно современники этим не заинтересовались.
        - Смотря какие современники. Лесные молодцы явно умеют этим пользоваться на полную катушку.
        - Ну, ты и сказала. Мы не умеем, а они, значит, могут?
        Жена пожала плечами:
        - Не хочешь сказок - не слушай сказок.
        - Я и не слушаю, - отрезал я…
        И на полном ходу вляпался во что-то всем стальным брюхом.
        Нет, это была не коряга и не промоина. Просто аккумуляторы дружно сдохли, как перед атомной войной. И радио. И оба мобильника: мой и женин.
        Мы остались наедине с дикостью и варварством.
        Впрочем, моя жена казалась такой спокойной, будто сама это всё подстроила.
        - Ага. Вот она, моя любимая зона. Пана Трохимчука именно это и фраппировало, - сказала она непонятно. - В смысле - загоняло во всякие там дома отдыха для невротиков и ипохондриков. Не беда, мы уже рядом.
        Я отчего-то понял ее так, что все эти электромагнитные - или какие там еще - аномалии случались именно «рядом». Но тут Елена вышла из машины, подхватила меня с шоферского места под локоток и повела.
        После мрачных картин, что мы оба лицезрели всю дорогу, здесь было солнечно - смешанный лес, обычный для пущи, перетек в поляну, обведенную по краю приземистыми липами с широкой золотистой кроной.
        - Вот, можно сказать, мы и дома, - вздохнула Елена.
        И тут до нашего слуха донеслось глухое ворчание, похожее на храп или на хрюканье великанской свиньи.
        - Господи мой Диоген, - невнятно произнесла жена.
        Старый, матерый зубр, самое воинственное животное пущи, выломился из кустов наперерез. Рога у него показались мне размером с колесо БЕЛАЗа, борода достигала колен. Одинец покосился на нас багровым глазом, махнул лобастой головой и на полной скорости попёр к нам.
        Говорят, в такие минуты перед тобой проносятся все старинные способы избегнуть смерти от рогов и копыт сего легендарного зверя: укрыться за тонким (почему тонким?) деревом и бегать вокруг него, лечь под толстое поваленное бревно и быстренько туда закопаться…
        Но я успел только завопить - или, скорее, сдавленно пискнуть.
        Потому что навстречу зубру, отпихнув нас крутым боком, пронеслась рыжевато-бурая туша. Чудовищный бык двигался стремительно и плавно, как дельфин в океане, - да ведь тут и была его родная стихия. Стал перед шерстистой глыбой, выставив неимоверной длины рога, и замычал - утробно, гулко, звучно.
        То был Всеволод.
        Зубр не проявил ответного азарта. Коротко взмыкнул в ответ, копнул землю разок другой и удалился с небрежной миной победителя в рестлинге.
        - Диоген не на своем участке пасся, вот его Сёва и приструнил, - удовлетворенно объяснила мне жена. - Куда против него попрешь - главный радетель и защитник. О, Севичек, мы ведь к тебе за помощью.
        На этих словах тур поворотил башку, с умным видом наблюдая, как она достает из кармана куртки нечто вроде окарины и прикладывает к губам.
        - Ультразвук, - объяснила Елена.
        - А это зачем?
        - Ну, не могу же я мычать с обертонами, - ответила она слегка загадочно.
        После серии коротких трелей и долгих свистков бык наклонил голову, потом задрал ее к небу и коротко рявкнул в сторону чащи.
        Через минуту или две оттуда повалило стадо в отменном боевом порядке. Впереди шествовали два мощных самца-альфа, судя по всему, сыновья Всеволода. За ними поспешали куда более легкие на ногу самки - рога у них были, вообще-то немногим хуже. В середине толпились малые телята - темные, как жуки, головастые, с потешным маленьким задиком и очень прыгучие. Крупные не по летам подростки деловито шныряли по бокам стада. Тыл защищали молодые быки-бета.
        Подойдя к нашему неподвижному экипажу, стадо разделилось. Самые крупные особи сплотились вокруг кузова и стали помаленьку и очень целенаправленно его раскачивать - как бурлаки, которым поют «Дубинушку». Наконец, им удалось стронуть махину с места, и они, так же сдавив ее своей слитной массой, покатили ее задом наперед.
        - Теперь не остановятся, пока не доставят в человеческую зону, - сказала жена. - Всеволод их в кулаке держит… Тьфу, ну как это еще выразишь? В общем, глава рода. Держу пари, он не одно это семейство содержит. Последнее время он и со мной не больно-то искренничает.
        - Он чего, тебя понял?
        - А то. Всяко умнее высших приматов, хотя и они, как я читала, куда большие умники, чем считают массы. Сейчас я ему четко объяснила, что нам требуется, а для того кой-какие звуки перевела в свист. Ты знаешь, что собаки и лошади переговариваются между собой «верхним языком», если не хотят, чтобы их слышали люди? Приплетают его к низким тонам?
        Я покачал головой:
        - Что-то похожее читал про одно племя латиносов. Ну ладно, допустим, он тебя понял. А отчего послушался - ручной? Или дрессура такая?
        - Животные бывают одомашненные, прирученные и дрессированные. Всеволод не домашний: вообще-то и насчет обыкновенного фермерского быка так не скажешь. О корове - да. Так вот, я же тебе говорила, что туры от человека ничего не берут, разве что снисходят? И они не ручные: к пальчикам приложиться никто из взрослых и солидных не подходит, разве что малышня - рожки почесать. А дрессура - это же трюки.
        На этих словах Всеволод, который до того бдительно надзирал за остатками своего семейства, прошествовал к нам, изображая на морде подобие широкой улыбки. Лег наземь, изящно подогнув одну переднюю ногу и вытянув другую, и мотнул головой себе за спину.
        - Приглашает, - объяснила жена. - Мы же пешими остались. Спасибо, сынок. Михася ты тоже помнишь и любишь, верно?
        - А это вот - разве не трюк?
        - Это, милый, называется «Похищение Европы», - усмехнулась Елена. - Или переправа верхом на этом, как его… тучном тельце. Нет, баране, как Гелла с фриком… Фриксом. В общем, на будущем золотом руне. Ну что же, давай садиться.
        Забрались мы не без труда - казалось, мы карабкаемся на гору без альпинистского снаряжения. Уселись: она спереди, ухватив рог, я сзади, обняв ее талию. Сёва грузно поднялся - сначала задней частью, потом передней - и двинулся вперед.
        - Сёва молодец. Хочет нас по вольной воде сплавить, - объяснила Елена. - Это быстрее, а какие пейзажи кругом! Самое главное - не свалиться и в здешнем болотном Геллеспонте не потонуть.
        - Слушай, - говорил я по пути, - ты же нарочно всё это устроила. И поломку транспорта, и сплавные работы, и демонстрацию турьего интеллекта…
        - Нет. Ну, не совсем нарочно. Процентов на семьдесят. Никто ведь не верит, пока своими глазами не увидит.
        - Он что - в самом деле такой умный или притворяется?
        - В самом деле. Ну, посуди сам: притворяться, то есть обманывать, - это ж человеческий ум нужен. Хитрый, изощренный… Подловатый, скажем так.
        - Разум дается для чего-нибудь.
        - Ему - чтобы царствовать.
        - Ого, - я скептически покачал головой. - Я-то вроде привык, что это мы - венец Божьего творения.
        - Ну конечно, где зверю тягаться с нашим родом. Никто не умеет убивать так много, так жестоко и так бесполезно, как человек. В этом он поистине венец… - медленно проговорила моя жена. - Лев и ныне может лежать рядом с антилопой, если он сыт, - и оба прекрасно это чувствуют. Он дрыхнет, она пасется в стаде.
        - Царь-Лев, - съязвил я. - Господин наш Тур.
        - Отчего же нет? Видишь ли… - тут она сделала паузу. - Всеволод, благодаря случаю или нашему наитию, уловил драгоценную золотую нить, на которой подвешено земное бытие. Ту, что приплетает себя к развитию огромной секвойи и крошечной водоросли, амебы и слона, ягненка и тигра, мельчайшего зародыша и всей огромной галактики.
        - Связь с Перворазумом.
        - Ты сказал, - как отрезала она. - И не будь, пожалуйста, скептиком, как все те, кто держит Бога за междометие. Пойми: ведь не одни деревья и водоросли - всё живое питается светом: волнами и частицами, лунным бликом и солнечной радиацией. А человек разучился. Отгородил себя искусственными полями - и дико счастлив внутри своего анклава. Но вот Всеволод - он умеет. И через него - его жены и дети. Он чует пущу, как свой дом, как своё большое тело. Собственно, он сам и есть Пуща.
        - Погоди. Ты говорила, что местные фермеры к нему наведываются. Это значит…
        - Что их телята будут хотя бы частью такими же. И бычки, и телушки. Их не станут пускать на мясо - они ведь ценные производители, да и мы следим. Ставим такое условие. Почему, думаешь, цена за огул небольшая? Вот это всё и пойдет шириться кругами…
        По воде.
        Потому что Всеволод, наконец, вышел на берег широкого чистого ручья, звучно плюхнулся в него и поплыл.
        А в самом деле, почему, думал я, царственный тур, священное животное древних славян, не достоин идти рядом с человеком? Быть может, это было бы правильней того пути, который выбрало человечество почти с момента рождения?
        - Вы что, так с самого и задумывали? - в изумлении спросил я, когда до меня дошло.
        - Нет. Мы рисковали - и только. Мы позволили совершиться тому, что хотело вырваться из плена. Тому, что никак не вписывалось в обывательские представления о мире, - тихо ответила моя жена. - Это было непозволительно, я понимаю. Ну да, человек по природе своей дерзок и безрассуден, но, может быть, Бог любит его именно таким?
        Ибо и зверь наследует землю.
        Так говорила она. Я молчал. Мир несся перед моими глазами, превращаясь в хаос красок и звуков, в сон, в мечту, в радость…
        …Мы всё плыли и плыли. Бобры выходили из своих хаток и приветственно махали нам лапками, скаля зубы в китайской усмешке. Лани и косули поворачивали вослед хозяину этих мест изящные головки. Непосредственно в Сёвкином кильватере шлёпал огромный резиновый ботик с мотором, приписанный к Минскому Морскому Пароходству: на веслах сидел человекообразный такс по имени Бруничек, позади него пренаглейший котяра с отъевшейся квадратной харей бацал по гавайской гитаре и вовсю драл котофея на следующие слова:
        «Течет дорога торная
        От пастбищ вдалеке,
        Плывет калоша черная
        По времени реке…»
        Copyright: Тациана Мудрая