Марина НАУМОВА
        ЭТО
        Это получилось случайно. Честно. Я не хотел. Но я очень сильно сомневаюсь в том, что потусторонние силы вмешались с самого начала: черная тушь пролилась на бумагу сама. Признаться, я предпочитаю работать по старинке: всякие там гелевые ручки штука, может, и прикольная, но ничего по-настоящему толкового нарисовать ими по моему нельзя. Разве что несерьезную халтурку. Правильно говорят: привычка - вторая натура, а я в душе немножко консерватор.
        В общем, я опрокинул флакончик туши, и тот благополучно залил подготовленную для работы кучу листов мелованной бумаги. Я даже матюгнулся от досады: на некоторых уже были карандашные наброски, и вообще обидно, когда все идет не так. А потом понес выбрасывать и вижу - на одном из листов получилась очень любопытная кляксочка.
        Вот чем меня всегда изумляла абстрактная и родственная с ней живопись и графика, так это тем, что причина, по которой она что-то задевает в душе (я о хороших работах говорю, а не о подделке, рассчитанной на дураков), всегда оставалась для меня загадкой. Вот если вдуматься: пятна, они пятна и есть. Ан нет: на одни смотришь - обои-обоями, а от других на душе то веселей, то тревожней, то просто какие-то мысли в голове начинают крутиться. Прямо-таки мистика, хотя один мой знакомый утверждает, что, мол, все кроется в особенностях человеческой психики, и что цветовые сочетания воздействуют на подсознание, и тэ дэ, и тэ пэ. Тарабарщина, зато вроде как дает научное боснование. Но - хватит об этом. Главное то, что клякса эта, на мой взгляд, получилась впечатляющей. Если совсем точно - жуткой.
        Смешно?! а я вот некоторое время глаз не мог от нее оторвать. Сидел, и пялился, как дурак. И вдруг меня такая досада взяла, что не я ее на самом деле нарисовал! Мои собственные картинки не несли и половины того эмоционального заряда, как эта пакость. Я и сам знаю (пусть и не признаюсь никому вслух), что я - не гений. Довольно хороший художник-оформитель. Профи. Вот только что-нибудь необычное, особенное, способное выделить меня из бессчетного числа таких же неприметных профи, увы, мне создать слабо.
        Это уже другая тема: как я постепенно приходил к такому выводу, и с какой горечью снова и снова обнаруживал, что все мои личные находки и открытия, давно сделаны кем-то задолго до меня. Поначалу я был готов лезть на стенку от разочарования. Потом привык. Смирился. Ну, скажем, почти смирился. Как с тем, что мне вечно не удается скопить нужное количество денег на компьютерные курсы, без которых сейчас не найти приличной работы: постоянного места с нормальной зарплатой и перспективой на будущее. Даже не на сами курсы - на них бы, пожалуй, я еще наскреб бы. Но чтобы научиться компьютерной графике всерьез нужно, чтобы дома стояла машина, и не старье какое-нибудь. Третий "пентюх" как минимум. Тут уж, увы - на нашем уличном "вернисаже" столько не наторгуешь, а для выставок нужны связи и так далее. Это только со стороны кажется, что если ты торгуешь и твои работы покупают, то денег не меряно. Кто так думает, пусть сам попробует. На самом деле, по сравнению со ставкой, к примеру, оформителя в кинотеатре, так на так получится. У меня хоть графика, а у тех, кто маслом работает, еле затраты окупаются. Так, по
мере сил и коплю.
        Ну вот, отвлекся! Вечная песня: быт заедает... На самом деле я ведь о том говорю, что полностью от мечты человеку отказаться сложно. Как и с желанием купить себе компьютер, я все равно втайне всегда надеялся, что однажды меня осенит вдохновение и позволит создать нечто необыкновенное. Пусть другие это не сразу заметят, тогда я хоть сам буду точно знать, что я, Сашка Михайлов, - талантливый человек. Уверенность в себе - великая вещь. Но вместо этого проливается тушь, и сам по себе возникает чуть ли не шедевр, а я здесь вроде бы и ни при чем. Было от чего взбеситься!
        А потом я подумал: в чем, если разобраться, состоит главный талант художника? Не в том ведь, чтобы правильно линию провести: это голая техника, которой и дебила можно научить. Истинный художник должен уметь замечать в окружающем мире нужные ему образы, вылавливать и доводить до ума.
        Кто кляксу разглядел-заметил? Я. Значит, имею на нее полное право...
        Мне почти ничего не пришлось дорисовывать: только зрачки на оставшейся белой полоске. Раз черкнул, два, и у меня мурашки по спине поползли: злобное черное нечто так пронзительно уставилось на меня с листа, что я чуть было не изорвал его в мелкие клочья. Получилось не просто круто: рисунок словно оживал, наполнялся неведомой мрачной силой, чуть ли не гипнотизировал меня. Сама первобытная стихийная злоба глядела на меня с бумаги. Отвратительная, но в то же время неодолимо притягательная настолько, что я как одержимый, вместо того, чтобы поддаться первому естественному порыву, в непонятном пьянящем наитии, подкрасил жуткие глаза красным и желтым, а потом опять долго сидел, выдохшись, будто целую ночь разгружал вагоны, и пялился, пялился, пялился на то, что у меня получилось.
        Спать в ту ночь я и не пробовал, даже когда глаза начали болеть. ЭТО - я так и не знал, как следует назвать получившийся образ - перебаламутило все мои чувства и мысли. Я одновременно страшно гордился собой и обмирал от какого-то непонятного предчувствия, словно завтра должна была решиться вся моя судьба. И еще мне было страшно. Можете не поверить: страшно от того, что злоба, подобная переполнявшей ЭТО, вообще может существовать в природе. Поневоле вспоминалось о всякой дьявольщине.
        Что-то протестовало во мне против его существования. Но вы можете себе представить человека, который из немотивированных опасений возьмет и уничтожит свой шедевр, перечеркнет свой шанс? Я - нет. Я хотел, действительно хотел уничтожить ЭТО, но все вместе взятое оказалось намного сильней: я вставил рисунок в рамочку, твердо зная, что возьму его завтра вместе со всеми остальными работами на наш художественный базарчик. Не для того, чтобы продать. Шедевры для того и существуют, чтобы их могли видеть другие, им мало одного зрителя, тем более, когда он является еще и создателем.
        Да, создателем! Пролившаяся тушь сотворила всего лишь грубую заготовку, как природу глыбу мрамора для скульптора. В ЭТО превратил ее я, и только я.
        Когда я еще учился в школе, помнится, был довольно популярен афоризм: "Счастье - это когда тебя понимают". Позволю себе маленькую перефразировку: "Для художника счастье - это когда тебя признают".
        Я никогда не был особо тщеславен. Никогда не стремился вылезать вперед, порой даже в ущерб себе: многие, ничуть не талантливей меня, сделали себе карьеру на постоянной саморекламе. Но никогда прежде я не чувствовал такого упоения, какое получил от реакции "собратьев по кисти" и обычных прохожих на ЭТО.
        Я не ошибся: мое ЭТО - это было нечто! Клякса с глазами, конечно, тоже не открытие, видал я, кое-кто их штампует по десятку на день, но ведь не такие же кляксы! Не такое воплощение мрака и злобы, от которого мороз по коже дерет!!!
        Ехидные реплики (не стану уточнять, чьи) тоже были частью признания: "Ты, часом, не под кайфом эту мерзость рисовал?"
        О плохом или среднем рисунке молчат. Не принято на нашем "вернисаже" почем зря злословить. О среднем - потому что и говорить не о чем. О плохом - потому что тут не худсовет, хочет человек полное фуфло толкнуть - его дело. А вот когда народ со своих мест срывается, подходит, таращится во всю на чужую работу, чтобы потом сказать: "мерзость" - уже признание.
        Сам согласен: мерзость. Уникальная. Потрясающая. Можно и худшее словечко подобрать. Только ведь речь о содержании картины, о теме, а не о самом ее качестве. Помойка - гадость? Конечно. А если она на картине или фотографии, то вполне может быть гениальным произведением. И вырвавшееся при виде ее смачное ругательство - похвала.
        Женька, мой давний приятель, тоже как увидел - челюсть отвесил чуть не до кроссовок, сделал квадратные глаза и посоветовал провериться у психиатра, прежде чем полностью перейти на новый жанр. И добавил тут же:
        - Ну, ты и выдал!!!
        Так это все - коллеги. Зрители-прохожие-покупатели на ЭТО в осадок похлеще выпадали. Идут себе мимо, взглянут, и - на тебе обалдевшую рожу. Ей-богу, кое-кого из них я с удовольствием бы нарисовал! Некоторые, приглядевшись, чуть ли не шарахались, какой-то мелкий карапуз, прогуливавшийся с мамашей, разрыдался в голос и ринулся удирать. Она его еле отловила, а унять вопли уж не знаю, когда смогла: ор за два квартала еще был слышен.
        Даже отнюдь не в лучшее для торговли время возле моей экспозиции толклись с утра, тогда как остальная вернисажная братия скучала в гордом одиночестве. И приценивались тоже многие. Я с гордостью отвечал: "Не продается!"
        Короче, был бы полный кайф, если б не смутный страх, никак не желающий меня отпускать. И - можете не верить - нечто очень похожее на угрызение совести, будто я сейчас совершал нечто недостойное и запретное.
        Меня распирало от гордости и тошнило от неприятного предчувствия, которое постепенно становилось даже сильней, чем переполнявшее меня с утра счастье. Оно достигло апогея, когда у тротуара остановилась иномарка, из которой вывалил типичный "новый русский" и довольно грубо потребовал назвать цену. Рядом с ним возвышалось два жлоба-охранника.
        - Не продается. - сообщил я, чувствуя, что с моим желудком что-то происходит: он явно пытался поменяться местами с позвоночником.
        Этот тип вовсе не был похож на обеспеченных коллекционеров. Среди "новых русских" тоже разные типы попадаются, я далек от того, чтобы всех их считать ограниченными мужланами, но именно этот выглядел мурло - мурлом. Поросячьи глазки, бычья шея с дикарской золотой цепью.
        - Ты че - гонишь? Сколько? - он явно не привык к отказам.
        - Уже продано. Я получил аванс, и... - принялся отбрехиваться я.
        - Сколько?
        - Простите, не могу!!! - я сорвал ЭТО и быстро засунул в рюкзак.
        Странное дело: тип, который только что жадно таращился на рисунок, вдруг заморгал. Можно было подумать, что он и сам не понимал, что делает здесь на "вернисаже". Взгляд его стал совсем тупым и сонным. Затем тип посмотрел на часы и торопливо убрался назад в свою машину.
        Нормальное для торговли время только начиналось, но я принялся убирать всю свою выставку, чувствуя, что больше стоять не смогу. Желудок вернулся на место, но ныл.
        Трусцой взбегая на свой четвертый этаж, я понял вдруг, что не продал сегодня ни одной работы, что день оказался "пустым", и если я не хочу занимать денег у Женьки, мне следует вернуться на место, оставив ЭТО если не дома, то в рюкзаке: именно из-за него ни один из моих других рисунков никто не видел. Оно настолько забивало все штампованные поделки (в этот миг мне самому все мои работы, регулярно приносящие копейку в дом, казались редкостным дерьмом), настолько заполоняло собой все, что совмещать его показ с торговлей было бессмысленно.
        Я этого не сделал. Мой рисунок околдовал меня. Полностью подчинил своей воле.
        И опять я, замирая от ужаса, любовался им весь вечер и был вынужден выжрать поллитру водки, чтоб уснуть, после чего промаялся ночь в кошмарах, в которых доминировал один: ЭТО оживает и сползает с бумаги, разрастаясь на всю комнату... И смутное желание немедленно избавиться от этого рисунка, как бьющаяся об оконное стекло оса, назойливо жужжало в моей голове.
        ...На следующий день я снова выволок этот проклятый шедевр на улицу.
        - Ты плохо выглядишь. - сообщил мне Женька, специалист по лепке мордатых кошечек и персонажей китайского гороскопа. - с кем вчера распутничал?
        - Ни с кем. - буркнул я. - Так, выпил немного с бывшим одноклассником.
        я не настолько сошел с ума, чтобы признаваться ему, что пьянствовал в одиночку.
        Народу сегодня ко мне приходило еще больше, многие (как я понял из обрывков разговора) - специально, чтобы увидеть ЭТО. Кто-то сам, кто-то с друзьями. Внимание меня радовало все меньше и меньше: теперь мне мерещилось в нем что-то нездоровое.
        Гипноз.
        Я пришел к этой мысли не сразу. Часа четыре перед этим простоял. Потом додумался, и отмел эту мысль: не бывает гипноза без гипнотизера. А шедевры потому и шедевры, что в них таится своя сила... Вот только... своя ли? Уж слишком оно как-то... Взгляды эти...
        В них было что-то неправильное. Идет человек, смотрит - и меняется на какое-то время. Не просто таращится, как я наивно полагал вчера. Будто тень ложится на лица, нездоровый блеск в глазах появляется.
        - Сколько стоит?
        - Не продается!
        Около трех часов дня у меня взяли интервью. Вершина успеха, о которой можно лишь мечтать. Между прочим, кроме шуток: нашенская пресса уличными художниками интересовалась на моей памяти один лишь раз, и то отнюдь не из-за их произведений, а по причине тяжбы с директором продуктового универсама, пытавшегося оспаривать наше право торговать под его окнами. Дурак - магазин его знают главным образом из-за нашего соседства, так и говорят: "продукты у вернисажа". Мы тогда с пикетом у горисполкома торчали на морозе, потому и попали на газетные страницы и в выпуски местных новостей. О выставках столичных художников и то пишут при оплате, как за рекламу. Некоторым, правда, удалось на халяву покрасоваться, но это уже, как лотерея: теоретически шанс имеется, а практически - везунчиков днем с огнем не сыскать.
        Молоденькая журналисточка из "Вечерки" как вперилась в ЭТО, так и вопросы свои позабыла. Ну, не совсем, врать не буду: бормотала что-то стандартное, сунув мне диктофон под нос, а сама на меня даже не взглянула. Сомнамбула!
        Минут через десять после ее ухода я провел эксперимент: когда очередной зевака (интеллигентного вида в поношенной одежде) завороженно застыл возле рисунка, я быстро накинул на ЭТО чехол.
        Он не возмутился. Не запротестовал. Просто словно проснулся, и возникшее на его лице недоумение типа "Что же я тут забыл?" очень напомнило мне вчерашнего "нового русского".
        Мне пришлось взять у Алины ("Ваш портрет за десять минут") таблетку валидола. Судорожно глотая мятную слюну, я поклялся себе, что обратно чехол не сниму. Хватит на сегодня.
        - Скажите, а паучок ваш сколько стоит? - услышал я с облегчением пол часа спустя. - А эта березка?
        Я назвал цену, чуть превышающую стоимость рамочки: такое облегчение снизошло на меня в этот момент.
        Вдруг живой взгляд дамы на каблучках-шпильках резко начал стекленеть, и мое сердце тревожно сжалось.
        - А сколько стоит это?
        - ЭТО не продается. - деревянным голосом изрек я.
        Чехла на рисунке не было. Он не упал, сброшенный ветром или силой тяжести. Аккуратно свернутый, он выглядывал из рюкзака!
        Дома меня ждала всунутая в дверную ручку квитанция за телефон. В этот день я снова ничего не продал.
        Моя квартира показалась мне вдруг не жилой. Я всегда любил царящий в ней художественный беспорядок - сегодня он больше напоминал мне запустение. Клочки бумаги. Окурки на полу. Пятна на бледном паркете. Бутылки и банки из-под пива, мешающиеся под ногами.
        Я сбросил рюкзак на диван, поставил рядом баул и поплелся на кухню. Холодильник оказался пуст: я обнаружил в нем только надрезанную луковицу и пустую банку из-под рыбных консервов. В животе заныло: я вспомнил, что последний раз ел... во блин! ... позавчера утром. Разумеется, если не считать вчерашней водки.
        Я взял пакет, достал из письменного стола деньги, собираясь отправиться в ближайший магазинчик "24 часа", затем у меня закружилась голова, и я вдруг обнаружил, что сижу на стуле и смотрю на ЭТО, прислоненное к спинке дивана.
        Незаконченные заготовки и черновики белели на столе. Не знаю, как передать охвативший меня ужас: второй день я ничего не заработал, второй день я ничего не нарисовал, второй день я сижу голодным, а ЭТО злобно ухмыляется мне в лицо и дразнит: ну что, гений? Доволен своим творением?
        Наваждение! ЭТО не могло усмехаться: у него не было рта. Только глаза в черноте. Налитые кровью глаза...
        ...А куда делась желтизна?
        - Я тебя уничтожу! - в сердцах зашипел я на рисунок и не смог сдвинуться с места. Липкий, ледяной ужас сковывал меня.
        Так люди сходят с ума, и...
        Настойчивый звонок в дверь - и ЭТО меня отпустило. Да, отпустило, потому что секунду назад я был не в состоянии пошевелиться, и вдруг вернулся в реальный мир.
        Я бегом выскочил в прихожую и раскрыл дверь, забыв спросить "Кто там" - любой человеческое лицо сейчас показалось бы мне избавлением. Пусть грабители, пусть кто угодно...
        - Здравствуйте. - очень вежливо произнес совершенно незнакомый мне человек в дорогом сером костюме. - Вы - Александр Михайлов, художник, не так ли?
        - Да, я...
        Он осторожно (и даже немного брезгливо) переступил через пивную банку.
        - У вас найдется несколько минут?
        - Да, конечно, сколько угодно, проходите... Чем обязан?
        Он прошел в комнату, стараясь не прикасаться к окружающим предметам, в нормальном состоянии меня бы такая манера сильно оскорбила бы.
        - Ага! - проговорил он, устремляя взгляд на диван. - Вот, значит, оно... Однако! Интересная вещица, ничего не скажешь... Я здесь по поручению одного очень уважаемого человека, которого интересует возможность приобретения этой вашей... Хммм... Картины. Насколько я знаю, вы не хотите продавать работу. Я и сам, признаться, удивлен, но человек, чьи интересы я представляю, готов заплатить за ЭТО. - (он выделил последнее слово особым тоном, в точности так же как мысленно я сам!) - Очень хорошие деньги. Повторяю - очень хорошие. Такие, какие, насколько я знаю, вам не заработать и за год. Но все равно: назовите вашу цену.
        Не знаю, что со мной сделалось. Я не хотел ЭТО продавать. Я хотел, чтобы ЭТО исчезло из моей жизни: мне больше не хотелось ни признания, ни восхищения, ни известности. Я жаждал не разлучаться с ним не на миг. Я безумно хотел его уничтожить... Я...
        - Пятьдесят тысяч баксов! - крикнул я, в смутной надежде, что странный незнакомец сейчас возмутиться и уйдет.
        - Хорошо. - спокойно, как механический болванчик, согласился он.
        - Нет... - зажмурился я.
        - Вот деньги.
        Я приоткрыл рот, чтобы возразить, но язык присох к гортани. Возможно, само ЭТО отдало мне приказ молчать.
        Я понимал, что сейчас происходит нечто недопустимое, что я ни в коем случае не имею права продавать проклятый рисунок, что надо помешать ему любой ценой... И ничего не делал.
        Незнакомец торжественно и бережно взял в руки ЭТО, прижал к груди и зашагал к выходу. Несколько денежных пачек, перетянутых крест-накрест резиночками, остались лежать на полосатом покрывале.
        Как потом оказалось, он забыл закрыть входную дверь. Нет, я забыл - у меня защелка часто не срабатывает, поэтому обычно я, провожая гостей, каждый раз запираю замок сам.
        "Вот и избавился от наваждения," - подумал я, но радости никакой не почувствовал. Наоборот, мне стало еще неспокойней. Рядом со мной ЭТО было все-таки как бы под контролем. Пусть оно оказалось сильней меня - я ощущал, что все же могу его хоть немного сдерживать, оказывать какое-то влияние... Пусть маленькое и не долгое. Не знаю, точным ли будет сравнение моих чувств с чувствами смертельно больного человека, который сознательно кого-то заразил, но мне приходит на ум именно оно.
        Мне только в одном смысле полегчало - я смог спокойно добраться до "24 часа", купить водки и батон и вернуться домой. Иными словами, свободу передвижения я приобрел. Зато на душе сумерки сгустились до полного мрака, почти такого же черного, как пролитая тушь. Я вообще-то не водку хотел брать, чего-нибудь посущественней, но настолько было мерзко, что душа возопила об "успокоительном".
        По-моему, в такой грустной жажде есть нечто общее с гипнозом ЭТОГО, правда с существенным отличием: отказаться от покупки при желании я бы смог. ЭТО воздействовало на меня с такой силой только в первый день. Не спрашивайте, откуда я знаю, но могу поклясться: мощь этой пакости придали любопытные взгляды. Она нарастала постепенно, клянусь!
        Я грыз батон с жадностью бродячей собаки; ничто не мешало больше моему голоду. Пихал плохо прожаренное тесто в рот, и глотал, чуть не задыхаясь, потом опрокидывал туда же полустаканные глотки отдающего сивухой пойла и снова жрал. И все равно легче не становилось, наоборот, меня пробило на пьяную слезу. Мне было мало этой бутылки, я хотел вырубиться. Я был в этот миг самым несчастным человеком на Земле, не меньше. Человеком, совершившим страшнейшее из преступлений, предавшим свое творение, позволившим посторонним людям лапать его своими взглядами...
        - Полюбуйтесь на него! Ну, Саня, не ожидал!!! Игорь, проходи - вот он наш герой... И не обращай внимания.
        Я не помнил, как Женька очутился в моей комнате, да еще с каким-то молоденьким типчиком, но вот уж тут никакой мистики я не ощутил: видно снова дверь осталась не запертой.
        - Ни сия себе!!! - вякнул Женька, увидев разбросанные по дивану пачки. - Светопреставление! Саня, колись: это тебе инопланетяне подкинули? Игорь, ты не думай - он не всегда такой.
        - к-какие инопланетяне?
        - Ха! - Женька расчистил на диване место и плюхнулся так, что пружины заскрипели. - все, заканчивай с конспирацией: твои дружки решили засветиться.
        - К-какие дружки?!
        Я совершенно не врубался.
        - Нет, Игорь, ты видел? - лыбясь во всю харю (объемистую, между прочим) обратился к приятелю Женька. - Санек, тебе человеческим языком говорят: все, их уже все видели, весь город на ушах стоит. Ах да, Сань, познакомься, это - Игорь, корреспондент программы "Наш город". Ты чего такой смурной? Кстати, а где портрет брата по разуму?
        - К-какого брата? - тупо выдавил я, и вдруг понял, что начинаю резко трезветь.
        - ну, этого... Кошмарика твоего. Да не дрейфь, никого ты уже не выдашь: сегодня он объявился посреди главной площади. Свидетелей - тьма.
        - Да. - решил подать голос Игорь. - Совершенно уникальный феномен. Светящийся шар - и выползающая из него тьма. Обвел всех глазами, и растаял, оставив слабонервных биться в истерике, а здравомыслящих - обрывать телефоны у психиатров. Если вы знаете, куда он мог направиться...
        Что со мной сделалось после этих слов!
        - Так значит... - пролепетал я, - ЭТО в городе? В городе, да?!
        - Ну, дурила! А тебе о чем говорят?
        - Нет! - я был готов заорать во весь голос, но сил не хватало. - Нет!!!
        - Так где он? Ну, покажи же человеку! Кое-кто из очевидцев однозначно опознал в пришельце твой рисунок... Чего думаешь мы посеред ночи сюда перлись? Показывай давай, и расскажи человеку, что у тебя за делишки с братьями по разуму?
        - Я... Я продал... У меня...
        - "Белочка" у тебя! - взорвался Женька. - Что значит - продал?
        У меня хватило сил только чтобы указать пальцем на деньги.
        - Игорь - прости, но я не представлял себе, что этот кретин... - Женька потряс кулаком перед моим носом. - Ну, все! Если твой инопланетный приятель тебе башку не свернет, то я уж точно это сделаю!!! ...Где хоть ты его надыбал?
        Игорь уже что-то строчил в своем блокнотике.
        - Женька, слушай... - подозреваю, что бормотал я даже еще неразборчивей, чем мне кажется сейчас. - Я ведь... Не видел никогда никаких инопланетян... Тут недоразумение - я сам ЭТО рисовал... Я не этот...
        - Ага. - (сейчас я догадываюсь, что насчет Игоря у Женьки видно имелись свои планы, так живо он начал выкручиваться). - Игорь, между прочим, Санек занимается путешествиями в астрале. Ну, медитацией. Так что, полагаю, контакт с пришельцами у него состоялся именно там...
        Игорь вдохновенно застрочил ручкой в блокноте.
        Я не стал затыкать Женьке рот или заявлять, что никакими астральными путешествиями никогда не занимался и вообще считаю всех, кто в это верит, чокнутыми.
        Я не стал бы опровергать вообще ничего.
        ЭТО было в городе. ЭТО вырвалось на свободу!.
        Такого жестокого похмелья прежде у меня никогда не случалось. Сразу несколько штопоров ввинчивалось в мой череп, желудок стремился выскочить наружу вслед за скудным содержимым, тяжелейшее ощущение вины вбивало в мозги мысль, что самым лучшим выходом для меня будет прямо сейчас подохнуть. Меня мучили слуховые галлюцинации: какой-то хорошо поставленный голос вещал о "фантастическом успехе известного в определенных кругах нашего города экстрасенса и мастера медитации Александра Михайлова". До меня не сразу дошло, что звук как раз галлюцинацией и не был: просо соседи, как всегда, врубили телевизор на полную мощность.
        Ненавидя самого себя и сгибаясь от головной боли, я подполз на четвереньках к телевизору и получил возможность удостовериться, что я еще не полный псих: вчерашний Игорь, улыбаясь на американский манер (меня всегда бесили такие фальшивые оскалы), скармливал слушателям наспех придуманную Женькой бредятину. Спасибо хоть не дотумкали приволочь вчера с собой телеоператора: те еще вышли бы кадры!
        К концу выступления он высказал сожаление, что жители нашего города по определенным причинам не смогут больше полюбоваться на провидческий портрет представителя чужой цивилизации. Дальше пошла дискуссия между каким-то университетским членкором и председателем общественной организации, специализировавшейся на коллекционировании сведений о НЛО.
        "Сволочь!" - обращаясь в первую очередь к самому себе, застонал я. - "Что же ты натворил?"
        в каждом из нас таиться что-то злое, но кем же надо было мне быть, чтобы выставить его на всеобщее обозрение? Чего мне не хватало? Славы захотел? Ужрись теперь этой славой, и радуйся, если на этом все закончится! Увы, я сильно подозревал, что на самом деле худшее лишь начинается.
        Я злобно дергал себя за волосы, но на фоне похмельных "штопоров", ощущение от этого было почти приятным. В ушах звенело.
        Не в ушах - звенел дверной звонок.
        - Откройте! Милиция!!!
        Можете не верить - но думаю, мне бы стало лучше, если б в комнату ворвались ОМОНовцы и принялись меня буцать.
        Шатаясь, я добрел до двери (блин - опять открытой!) и распахнул ее во всю ширь.
        Их было двое: участковый, которого знал весь дом, и еще один малорослый кадр в гражданском. Ни развал в квартире, ни мой вид ровно никакого впечатления на них не произвели.
        Забирать меня они не собирались. Их интересовал какой-то неведомый мне Ипатьев. Я никогда не слышал об этом человеке, в чем сразу и признался. В мое искреннее удивление они поверили, и принялись уточнять. Имя-отчество (кажется, Семен Андреевич) мне тоже ровным счетом ничего не сказало. Не было у меня ни одного знакомого с такими данными.
        - Тогда почему листок с вашим адресом оказался возле трупа человека, с которым, как вы утверждаете, у вас не было никаких контактов? - как обухом по голове выдал следователь.
        - ЭТО! - выдал я вслух.
        ЭТО. Оно, не иначе! Я чуял, я ждал чего-то подобного!
        - Что - это? Объясните! - потребовал следователь.
        Я принялся нести невразумительную чушь, которая в целом была почти правдой: у меня вчера купили работу с названием "ЭТО", имя покупателя не знаю, но мой адрес у него наверняка был, потому что он пришел торговаться ко мне домой, перед налоговой я отчитаюсь, не беспокойтесь, а больше ничего не знаю, свидетели подтвердят - сидел дома, никуда дальше магазина не отлучался, нигде не был, никого не стрелял и не резал...
        Участковый поглядел на меня как-то сочувственно и вздохнул. Следователь скорчил рожу.
        И впрямь, не резали этого неизвестного мне Ипатьева. И не стреляли в него. Просто кто-то ухитрился аккуратненько содрать с него всю кожу...
        Или - не кто-то, а что-то.
        - Рисунок! - взмолился я. - У него был рисунок? Его сложно не заметить. Это важно, очень важно, понимаете?
        В глазах следователя мелькнул было огонек любопытства, но узнав, что меня интересует всего лишь собственная работа (телевизор он по утрам не смотрит, что ли?!), он сразу поскучнел, задал еще пару бессмысленных вопросов и вскоре убрался.
        ЭТО. Если бы рисунок находился на месте убийства, они бы знали. Наверняка. Он завлек бы их в свою ловушку, ЭТО попутешевствовало бы по их душам, оставило бы следы...
        "В городе... - взмокая от холодного пота вспомнил я. - Оно - в городе!"
        ЭТО находилось среди людей.
        Ничего не подозревающих людей, с наивным любопытством заглядывающих вытолкнутому из моего сволочного подсознания злу в глаза. Ему уже было мало простого внимания. Ему было мало вчерашнего появления в не скованном бумажным листком виде - явись оно в натуральном размере, вряд ли бы его заметила толпа.
        Значит, ЭТО росло. Оторвавшись от меня, жило своей собственной жизнью. Набирало силы.
        Убивало... Чтобы получить в качестве кормежки новую порцию зла. Наверняка - поэтому.
        Именно ЭТО притянуло к себе ту журналистку из "Вечерки": ему требовалась подпитка чужим интересом, вот оно и организовывало себе рекламу. Блесну, наживку над крючком. С этой же целью ЭТО устроило шоу на площади. "Куча свидетелей..."
        Я чуть не упал, запнувшись о пустую бутылку, когда стремглав кинулся к телефону.
        Утренняя передача. ЭТО соображало быстрее и лучше меня!
        - Женька! - что-то вроде мелкого везения на фоне вселенской катастрофы: он был дома. - Срочно! Мне нужен телефон твоего Игоря!!!
        - а что случилось? - сонно забубнил в трубку Женька. - Он обещал о тебе только хорошее рассказать...
        - Заткнись! Нельзя и хорошего! Ничего нельзя!!! Эта дрянь... которая ЭТО... Она людей жрет, Женька!
        - Как - жрет?
        - Зубками! - гаркнул я. - Гони телефон, если не хочешь...
        В трубке загудело. Если Женька не принял меня за полностью спятившего, он должен был мне перезвонить мину через пять. Но если и принял, скорей всего все равно перезвонил бы.
        Я уставился на телефонный аппарат и стал ждать. Я не знал, что еще могу сделать.
        Звонок раздался через пол часа.
        Женькин голос я узнал не сразу.
        - Слушай... - сдавленно и прерывисто зашептала трубка. - Ты не пытался меня разыграть? Точно? Ты правду сказал, что ЭТО ест людей?
        - Не я. - я уже догадывался, что сейчас услышу. - Следователь.
        Мне было не до уточнений.
        -Игорь умер... - жалобно пискнул Женька. - Его убили... Какой-то маньяк, неизвестно кто... Я ничего не знаю, но говорят...
        - С него содрали кожу? Да?!
        Я в сердцах швырнул телефон в стену. Мне не нужен был ответ - я его знал.
        Я содрал со стены зеркало и грохнул его об пол. Я сорвал с петель вешалку и долго топтал ногами тряпки. Заем перешел в комнату и принялся крушить там все подряд.
        И страх, и ненависть к себе, и все то темное, позволившее ЭТОМУ родиться на свет, как гной через лопнувший нарыв, выплескивались наружу. Я выл как зверь и не чувствовал боли, раня руки об уничтожаемые предметы. Почти с наслаждением я давил пузырьки с тушью и рвал в мелкие клочья рисунки. К чертям все! Весь мир - к чертям!!!
        Больше я ничего не мог сделать.
        Все было поздно. Пандора открыла ящик. Джинн вырвался из бутылки. Я выпустил это - обратного хода нет.
        Я был не властен над ним, пока оно еще находилось рядом. Теперь оно было... Оно было всюду.
        Я разгромил свою комнату-мастерскую за считанные минуты - часы понадобятся чтобы просто выкинуть хлам, о восстановлении речь не шла. ...Сколько вокруг необратимого!
        И это тоже - ЭТО.
        Я мог кричать на каждом углу: "Прекратите!" - меня не стали бы слушать.
        Я мог бы правдами и неправдами добиваться молчания - запрет только подогрел бы интерес. Заткнуться местные - припрутся из столицы, раструбят на весь мир: "В городе Н. материализовалась картинка, и кушает людей" (вряд ли долго уцелеет версия с инопланетянами). Сенсация! И эту информацию тоже сожрут, и тех, кто ее заглотит потребит ЭТО, о новых жертвах снова объявят, и так без конца...
        Я могу только оставить записки, которые никому не нужны.
        Скорей всего - не нужны. Разрушающая сила мощней созидающей: заставить задуматься хоть кого-то не в пример труднее, чем выпустить на волю кучу монстров. Кого я остановлю, если не смог остановить даже себя?!
        И все равно я пишу.
        Пишу, и вижу, как оживает в углу за шкафом темнота, как она движется в мою сторону, как прорисовываются в ней алые голодные глазищи, и как .....................
        naumova [email protected]
        : 18.05.2005 18:18