Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память Юрий Невский
        # Может ли спустя шестьдесят лет после войны, из труднодоступного горного района вещать таинственная радиостанция, где ведущий - немецкий альпинист из пропавшего на Кавказе секретного отряда «Космонавты Гитлера»? Может ли этот голос оказать влияние на крах Империи? Есть ли связь между таинственным братством, скупающим и уничтожающим книги фашистской тематики, и загадочным «письмом счастья»?
        Заплутавшие во времени «почтальоны»…
        Не постучат ли они завтра в твою дверь?
        Юрий Невский
        Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память
        Кто стучится в дверь ко мне
        С толстой сумкой на ремне?
        Из детской книжки
        Стрелок размел листья, обломанные ветки, заброшенные ветрами на крышу, расчистил себе место подле кирпичного бордюра, опоясавшего по периметру жестяной скат крыши, раскатал термоковрик. Открыл пластмассовый обтекаемый футляр с винтовкой, несколькими точными движениями приготовил оружие. Достал из рюкзака и закрепил на голове, поверх черной вязаной шапки, пластиковый обод с наушниками, выдвижным радиомикрофоном и устройством, вроде компактной «видеокамеры» - от него на подвижном кронштейне сдвинул к глазам окуляр. Провод от этого устройства «включил» в винтовку, в специальный штекер. Глянул на часы (на них памятная гравировка от самого министра обороны)… в общем, в норматив уложился. Но все же, исходя из своего опыта, он предполагал - до того, чтобы пришлось стрелять, дело вряд ли дойдет. Скоре всего, все опять отменят.
…А девочка впервые вошла в церковь (конечно, ей были неизвестны такие высокие слова, как «припала к телу Церкви»). Вместе с бабушкой вошла в двери (правда, очень высокие, настоящие Врата) - ей показалось - она стала падать в темное открывшееся пространство. Высокий купол, рассыпавшийся блеск по золоту окладов, бородатые, строго глянувшие старцы! Закружилась голова… может, от контраста яркого солнечного дня - и темного провала, откуда повеяло чем-то запредельно таинственным, что вот-вот сбудется, осуществится наяву? Увидела все как бы сверху, словно паря в ставшем плотным, удерживающим ее воздухе. Где-то под ней - крохотные трепетные огоньки свечей сливались в мерцающий угольным жаром накал городов… всех больших и малых селений… совсем заброшенных деревень по всей огромной, проплывающей внизу и словно бы дохнувшей на нее неимоверным благоуханным духом русской земле.
…И альпинист открыл глаза, стараясь привыкнуть к полумраку, разглядеть хоть что-то из проема каменного мешка, низкого свода пещеры или грота, где он лежал, укрытый брезентовым пологом. Звезды бледнели на предутренней карте неба… а ведь когда-то пунктир звездных блесков вел его к непокоренным вершинам… Но вот эти маршруты исчезают, гаснут для него. От воспоминаний - вздоха - резкая вспышка, ослепительное видение
        черное крыло скользнувшего коршуна
        он чиркнул бритвенным разрезом полета по синей оболочке небес. И - падающая скала, обрушившиеся глыбы, загромоздившие узкий гребень, по которому поднимался отряд. Кто остался в живых после махины в полнеба… отколовшейся, рухнувшей? Ему показалось (он видел?) - птица ударилась о скальный останец, разошедшийся тут же, распавшийся на иззубренные части. Неведомая сила вырвала каменный зуб из голубизны - в этом месте остался зияющий ободранный проем, сочащийся чернотой… Серый прах, нагромождение гигантских плит, крики из-под завала.
        Ужас произошедшего перетек в затылок, запекся саднящей коркой. Боль, притихшая за ночь (но размножившаяся, угнездившаяся в каждой клеточке тела) - выпустила свои щупальца, расправила ядовитые жала, впрыснула отраву в тут же немеющие мышцы. В груди что-то сдвинулось с хрипом: и легкие искрошены, превратились в каменную россыпь.
        Это утро… тяжелое и невыносимое…
        Да, пожалуй, стоит дать ему самый высокий уровень сложности - «шестой». Он был введен… «шестой уровень сложности», когда же? В двадцать шестом году? Эмиль Золлидер поднялся на восточную грань Сасс-Маор, самую высокую и грозную в Доломитах. Тогда шкала оценки сложности восхождения заканчивалась на «пятом» уровне. После легендарного подъема Золлидера ввели «шестой». А сейчас… если собраться, оценить ситуацию… Можно ввести и «седьмой» уровень. Непреодолимый в его тридцатисемилетней жизни.
        Когда-то альпинист поднялся на Чимаделла-Мадонна по Шляйерканте - так называют этот маршрут немецкие горовосходители. Спиголо-дель-Вела, говорят местные проводники. «Занавешенный край». Но там не было безумных горцев с их допотопными ружьями, осатаневшие пули из этих ружей злыми пчелами кружились подле невзрачных на вид эдельвейсов, вышитых на нарукавных знаках бойцов их отряда: и эти знаки заливало кровью, разрывало на части… Зигфрид… он тащил его, вокруг метались пули, рикошетя среди камней, скручивая из крошева длинные завитки. Тащил, кричал что-то сквозь наплывающую мглу, взрезал на нем одежду, бинтовал. И Отто… Ведь с ними был Отто… Альпинист осмотрелся, с трудом повернув голову. Не так далеко на камни свалены рюкзаки, мотки горных веревок, ледоруб с длинным древком, прислонены два карабина, автомат. Ему показалось, все затянуто керосиновым чадом… И точно: на плоском камне - смятый цилиндр еще шипящего примуса, натаявшая вокруг лужица. Отто лежит дальше, в стороне, укрыт чьим-то прожженным бушлатом, под головой у него скатка. Сам черен, недвижен. Они остались втроем.
        Громоздкая коробка «Телефункена», индикатор светился далекой зеленой звездой. Кто же тащил передатчик, где их радист… Пауль, Рихард, Шлемке? Из эфира - треск, шорох, голоса. Диктор передает об ужасе схватки один на один с многорукими исполинами, подпирающими небо (этот голос преследовал его всю ночь). И опять про дикий хаос запутанных лабиринтов каменной страны. Про дыхание дьявола из ущелий, доходящих до самой преисподней. Про снедающие душу оползни. Снежные лавины, мгновенно накрывающие сознание, гасящие свет дня. Про стерегущие бураны, что, как оборотни, могут подкрасться и при самой ясной погоде. Про искрящийся фирн1, ослепляющий зрение. Про то, что в дыму костров ночных стоянок над тобой будто склоняется во все небо бородатое лицо… И кто-то неведомый вращает настройку, улавливая на свою волну… Теперь вечно звучать на ней, резонируя и совпадая по частоте с манящей бесконечностью музыки Сфер.
[Надтекст]
        Залетающий в открытое окно ветерок слегка колыхал плотно задернутые от полдневного марева шторы в кабинете на седьмом этаже. Но солнечный луч, найдя зазор между ними, образовал по диагонали - от блеснувшего портрета на стене к сверкнувшей пряжке дремлющего под портретом дежурного прапорщика Лопатина, к бликам полировки массивного стола, к радужно преломившимся граням карандашной подставки - золотистую плоскость с кружением вспыхивающих пылинок.
        Сидящий за столом сотрудник уловил солнечную искру на золоте своего перстня. От небесной эмали на вставке, добродушного Мишки, символа предстоящей Олимпиады, по столу, по лежащим перед сотрудником листам протокола, разбежались голубоватые росчерки… Словно роспись, подтверждающая, что дождя сегодня, точно, не будет. Совсем не по-весеннему жарит в Москве. Суббота. Монотонно бормочет радио. Дежурный прапорщик Лопатин пускает пузыри мирного сна.
        Перстень изготовлен из технического золота: в малом количестве оно входит в радиодетали, микросхемы. И это, даже с режимных предприятий! - разворовывают
«курочки-несушки», что клюют по детальке, по микросхемке… А потом откладывают золотые яйца.
        Когда после розыска под его руководством была накрыта банда расхитителей на Московском радиотехническом предприятии, заводское начальство расстаралось, - вот и преподнесли ему, молодому, но перспективному сотруднику специального отдела, уже возглавившему оперативную группу по борьбе с хищениями, этот перстень, - памятный сувенир из спасенного и возвращенного государству драгметалла. Даже пояс у Мишки заводские умельцы украсили разноцветной эмалью, цветами пяти континентов.
        Но сегодня… какие там расхитители! Дело, порученное ему, еще более сложное, запутанное: причудливо ветвится множеством потоков, протачивает новые русла - и многие из них теряются в песках загадок, исчезают в болотах предположений. К тому же, суббота… оттого, наверное, навязчивые мысли о прохладе реки, поездке на дачу, шашлыках с друзьями. Но его вызвали. Руководство специального отдела оказывает особое доверие. «Клиент», которого ему предстоит расколоть, по мнению компетентных специалистов, работавших с «клиентом» и накачавших его спецсредствами до такой степени, когда язык развязывается сам собой, вполне созрел. Созрел-то созрел… вон как лицо раскраснелось… Для человека в возрасте - это вряд ли посильная нагрузка.
        Сотрудник за своим столом был защищен строгим портретом на стене, латунной пряжкой прапорщика Лопатина, гранями подставки с карандашами, листами протокола, лежащего перед ним, - от сидевшего напротив Заболотова, ученого.
        Подавшись вперед и сложив руки на коленях, ученый, похоже, впал в какую-то болезненную отрешенность… Время от времени он покачивался вперед и назад, словно улавливая только одному ему ведомые вибрации пространств. Нервный румянец на щеках и скулах, неопрятная борода с белесыми проблесками, взгляд блуждает в каких-то надмирных сферах, седая прядь прилипла к взмокшему лбу. И нарядили его в то, что первое попалось под руку, торопились поскорее доставить. Мятый кургузый пиджачишко, перекошенный ворот мятой рубашки…
        Но этот красновато-бронзовый оттенок на лице Заболотова от обжигающего горного солнца, память о жестоких ветрах и морозах, - ведь он был, когда впервые довелось увидеть ученого, примерно месяц назад. Сейчас же глянцевито-потная краснота с багровыми прожилками лопнувших сосудов говорила о том, что пребывание в заведении, где промывают мозги и накачивают «сывороткой правды», - это не курорт, конечно. Тот, кто пройдет «Филиал лаборатории нейроэнергетики института экспериментальной медицины», может не только «созреть», но и сорваться с ветки осмысленного пребывания в действительности… как перезревшее, раскрасневшееся яблоко.
        Как этот «фрукт», что сейчас перед ним.
        Скажет он сегодня хоть что-нибудь связное или нет?
        Сотрудник еще раз внимательно просмотрел записи протокола. Надо же… вот он заявляет… что «после общения со Знахарем, смысл восхождения на вершину Старца немецкого отряда «Космонавты Гитлера» открылся ему в ином свете». В «ином свете»! А сам не может дать этому внятного объяснения. Говорит, что побывал на вершине Старца и столкнулся с чем-то необъяснимым.
        Да уж сорок лет, если судить по истории этого дела, в районе вершины Старец идет столкновение с «чем-то необъяснимым»!
        Или не сорок лет, нет. Уже несколько веков, с тех самых пор, когда в вершину Старца, как предполагают исследователи этого загадочного феномена, врезался метеорит. Или некое космическое тело. Возможно, разумного происхождения?
        Из черной радиоточки на стене - дыры, похоже, в какие-то иные, мягкие и обволакивающие пространства - диктор монотонно вещал о сельхозработах; они ведутся в ударных темпах. Строительство олимпийских объектов близится к завершению. Спутник выведен на орбиту. Шестой флот США вновь демонстрирует свои мускулы. Началась какая-то передача про «письмо», которое, видимо, кого-то «позвало в дорогу». Какая-то проблема в Тульской области. Опять, наверное, воруют.
        Дежурный у двери, прапорщик Лопатин, наконец очнулся от сонного обморока. Теперь он хочет покурить. «Я покурю, сейчас выйду, покурю, ага?» - показывал жестами как бы клубящийся дым, выходящий изо рта. Ну хорошо, иди покури, Лопатин, покури. Лопатин вышел, плотно закрыл массивную, с золотистым лаком по рисунку дерева дверь. Щелчок латунной ручки отсек его удаляющиеся шаги.
        Но надо сосредоточиться, продолжить. Что здесь, в протоколе? С чем он столкнулся, этот неутомимый прежде горовосходитель? С инопланетянами, что ли? С зелеными человечками?

«Ответ: не знаю; нет такого понятийного механизма».
        Ведь сам Заболотов предложил этот план. Ему поверили. Он отправился в труднодоступный горный район, где находится эта вершина, Старец. Вошел в доверие к местному населению, «представляющему собой замкнутую этническую группу». Подружился с одним местным, исполняющим магические ритуалы. То есть, с колдуном. Со Знахарем.
        Значит, у «замкнутой этнической группы», получается, есть «понятийный механизм», а у ведомства, отвечающего за безопасность государства, - нет?! Да что говорить… понятно, какие «магические ритуалы»! Они там все сидят на таджотадже. Эта
«этническая группа» контролирует караванные тропы, по которым испокон веку сочатся контрабандные ручейки наркотического зелья. Попробуй их там отследи. А тут появляется чужак, начинает совать нос куда не надо. Ему и «покажут», конечно… И
«ходы, пробитые внутри горы». И «цепочку фигур в балахонах». И «сквозной луч в теле горы, нацеленный на Орион».
        Все же надо как-то вывести его на разумные объяснения:
        - А передатчик, - спросил сотрудник, - местонахождение которого невозможно определить триангуляционными вычислениями, мог ли он все эти годы вещать из этого горного района?
        Ученый устало и как-то обреченно провел ладонью по лицу, словно отгоняя отрешенность, затмившую взгляд. Сказал бесцветным голосом:
        - У вас же есть, кажется… официальное заключение Института геодезии, картографии и аэрофотосъемки.
        - Но исходя из ваших слов, Зигфрид - этот, по вашему выражению, «бессмертный», побывавший на Луне и добывший Лед Вечной Жизни - сорок лет вел оттуда передачи. Как все это можно объяснить… технически?
        - Как? Не знаю. Возможно, над Старцем происходит явление «хрональной турбулентности». На его вершине находится нечто, являющееся мощнейшим ретранслятором. Зигфрид не столько вел какие-то «передачи», а усиливал звучание, ретранслировал сигнал, как вы говорите, «подрывных голосов». «Голоса Америки»,
«Свободы», «Немецкой волны», «Би-Би-Си» и других. Ведь вы тоже не могли их заглушить все эти годы
        он и сейчас передает
        ученый кивнул в сторону бормотавшего на стене, включенного в сеть обыкновенного радио.
        - Что? - сотрудник невольно вздрогнул.
        - Прислушайтесь
        ужас схватки один на один с многорукими исполинами подпирающими небо
        отчетливо произнес чуть хрипловатый мужской голос
        дикий хаос лабиринтов каменной страны
        дыхание дьявола из ущелий доходящих до самой преисподней
        Заболотов рассмеялся.
        - Вы прямо как дети малые с этими своими спецсредствами. Со своей дурацкой
«сывороткой правды». Думаете, несколько грамм химии могут растворить… снедающие душу оползни? снежные лавины? оборотни буранов? искрящийся фирн?
        Он достал из кармана кургузого пиджачишки и положил на стол две серые таблетки. Затем добавил еще две.
        Четыре серые кнопки на блестящей поверхности стола.
        Казалось, он сейчас вдавит, нажмет их - и эти серые кнопки, как на пульте управления какого-то секретного устройства, приведут в действие некие силы, от которых все, что находится в кабинете и за зеленоватыми шторами, ограждающими от солнечного полдня, провалится в тартарары.
        Часть первая

1
        По известиям школьного «сарафанного» радио, Надя Орешина была Всешкольной Непререкаемой Поэтессой. Когда училась в четвертом классе, выиграла на поэтическом конкурсе «Моя любимая школа», ее стихотворение заняло первое место. С тех пор была неизменным участником всех школьных, районных, городских литературных конкурсов, олимпиад, викторин, чтений имени того-то, поэтических турниров… Всего, что связано с изящной словесностью. Часто приходилось читать стихи где-нибудь в районной администрации, в торжественном зале завода - или в «красном» уголке (который так называли по привычке) домоуправления. У них что-то вроде агитбригады: девчонки со звонкими голосами, синие юбочки, белые блузки, пышный бант обязательно. Поздравляли ветеранов войны, тружеников тыла, вручали им грамоты, подарки, букеты. Но таких праздничных собраний все меньше в последнее время.
        Даже Железный Феликс, директор школы, прочил ей - и гитаристу Калиннику, как восходящей звезде отечественного рока, - славу тех, кто наконец-то напишет слова и музыку к школьному Гимну. Этот Калинник (ах, Калинник! ох, Калинник!) - самый популярный электрический гитарист в школе, звезда самодеятельного рока, по нему все девчонки с ума сходят. Конечно, он был высоким голубоглазым блондином, с обаятельной улыбкой молодого Леонардо ди Каприо.
        В детстве Леша был отличником музыкальной школы по классу аккордеона - эдакий увалень-херувимчик с золотистыми кудряшками. На фотостенде «Наша жизнь», на фотографии, ставшей знаменитой, он запечатлен на новогоднем утреннике, где сидит в костюме зайца подле елки с игрушками, на коленях у него «Вельтмайстер». Будущая звезда исполняет для испуганных детишек «Болеро» Равеля. Ножки в беленьких гольфиках и чешках с нашитыми пушистыми помпончиками не достают до пола, из-за концертного инструмента выглядывают глаза, одновременно в печали и недоумении (Господи, что же я среди вас здесь делаю?), да торчат длинные уши из белой байки. Потом этот стенд, провисевший очень долго, похитили целиком, наверное, поклонницы (оказалось невозможным оторвать одно его, намертво приклеенное фото)…
        В пятом классе с ним произошли разительные перемены. Вытянулся, волосы отрастил до плеч. После музыкальной школы он, будучи мультиинструменталистом (аккордеон, клавишные, гитара), исполнял порой на школьном фоно музыку из кинофильма «Крестный отец» (что было весьма романтично), записывал (нотными знаками!) аранжировки к своим композициям… И организовал стильную рок-группу. Свою первую самодельную электрогитару изготовил с помощью трудовика по прозвищу Труд на его уроках.
«Дядягоша» (школьный мастер-на-все-руки) отыскал и приволок заброшенные где-то за ненадобностью в подвале настоящие красные пионерские барабаны. Из них была сооружена ударная установка. В своей музыке ВИА «Фэнтези» (другое, более радикальное название было бы неприемлемым для администрации школы, пригревшей под своим крылом ныне выросших и оперившихся хард-рок-птенцов) исповедовала направление забытого и мало кому известного канадского рок-трио Rush - ветеранов нержавеющего харда и дедушек жесткого гитарного драйва.
        Ребята надевали невообразимые парики с седыми космами до пояса, цепляли такие же накладные усы и бороды, напяливали нелепые черные остроконечные шляпы с огромными круглыми полями… Это называлось «Дикие песни моего народа» - печально известный концерт, после чего подобные «шабаши» были искоренены железной рукой Железного Феликса. Желающие могли наслаждаться этим и другими (ставшими культовыми) выступлениями ВИА на видеокассетах/дисках. Девчонки визжали и плакали, когда Леша с изуверской улыбочкой порочного ангела изгалялся над своей гитарой, мучил и доводил ее до исступления. А то приникал - и она оживала… на его побледневшее лицо ниспадала волна золотистых волос, словно источающих наэлектризованное сияние… Вот так бы его нервные руки (уносились в мечтах поклонницы) ласкали и нежили их, возбуждая стоны, нервные хрипы и какой-то зловещий хохот, которыми жаловалась, плакала, рвалась и металась его электрическая возлюбленная.
        Вопрос о Гимне возникал каждый год перед выпускным балом. Но столь же благополучно забывался, как только отзвенит ямщицкий колокольчик (экспонат школьного музея, взятый напрокат) в руках наивной первоклашки в бантиках, которую, посадив себе на плечо, традиционно проносит среди аплодирующих ребят, учителей и родителей верзила-выпускник.
        Так что, школьный Гимн должен быть!
        Как же ему не быть?!
        При этом директор с какой-то особой подковыркой, казавшейся ему весьма остроумной, путал название «Фэнтези» - переделывая его на «экстази» (наверное, узнав из желтой прессы об этом гуляющем в молодежной среде наркотике). Во второй половине дня, после уроков, раздавался особо забористый электрогитарный пассаж, обвал барабанной дроби из школьной радиорубки, служившей репетиционной базой музыкантов, - и он непременно заглядывал к ним со словами: «А-а… что это за экстази у нас тут развелось?»
        - Да не экстази, а «Фэнтези», Феликс Альбертович! - каждый раз поправлял его Калинник или кто-нибудь из ребят. Но директор, между тем, не сдавался, принюхиваясь и выискивая характерный запах… ну хотя бы портвейна, считая его основным топливом в двигателе прогресса российской эстрады (как позорной попсы, так и крутого рок-н-ролла).
        У Нади же, кроме строчек
        коробок мое сердце мои мысли спички
        тротуаром весенним или дымом осенним
        я иду по дороге и пылят вслед за мной
        обгоревшие спички как вода за кормой
        больше ничего не придумывалось. А это даже началом Гимна не назовешь! Вряд ли это сойдет за чистосердечное признание в любви к родной школе и милым учителям.
        Надины подруги: Ольга Туртанова, Света Сопач и Ксения Лапышева раскручивали ее популярность, подбрасывая в «сарафанный» эфир то один слушок, то другой. Но все это не всерьез, конечно, а так, чтобы было весело и не скучно… Проводили пиар-акции, как сейчас говорят; и порой она использовала это в своих интересах. Могла, например, чисто «по-английски» покинуть последние два урока.

2
        Вот как сегодня.

«Чисто по-английски» - это выражение классной руководительницы, Энгельсины Сергеевны (классная! руководительница! Энгельсина! от одного этого, бр-р… мороз по коже). Она, конечно, узнает об ее отсутствии на этих последних двух уроках, и если не предпримет какие-то особые карательные меры, то, уж точно, скажет что-нибудь ядовитое при всех. Половина класса онемеет от ужаса, у другой половины вырвется нервный смешок.
        Но если бы в том, что она уходила (частенько вот так: «не попрощавшись»), было что-то корыстное!
        А она сидела в приемной Аратюняна, главврача клиники, ожидая, когда, по его словам, «он решит парочку вопросов» и переговорит с ней, как обещал, о состоянии мамы. Она находится на лечении в этой частной клинике. Надя побывала у нее в палате. Но это не то, что поговорила, ободрила, принесла что-то особенно вкусное (и полезное). Не так, в прямом смысле. В палату к ней можно зайти на несколько минут, посидеть рядом, подержать за руку и вдруг почувствовать… теплая река какой-то искрящейся энергии (так и представляла, река в бликах солнечного утра) перетекает из руки в руку, соединяет их! И не надо слов, да и не успеешь придумать, не выразишь все в эти мгновения. А мама узнает о ее делах, проблемах, о том, как они живут с папой, о здоровье бабушки. Надя научилась распознавать по видимым признакам, что мама ее «слышит»: чуть порозовевшая кожа, проступивший румянец, более глубокое дыхание, участившийся пульс… Ведь биение тоненькой жилки - эта, скорее даже мистическая, связь - непрерывна между ними! Ресницы могли затрепетать, будто вот-вот проснется, откроет глаза. И она в ответ - переполнена теплом
маминого сердца, ее заботой и переживанием. Но вот строгая медсестра… она здесь же, как будто стоит над душой!
        В этой клинике все четко (разумеется, в чем винить сотрудников, ведь они выполняют свою работу!) - а Аратюнян делает свое дело. Он говорит об этом твердо, подчеркивая, как бы подводя черту: у него все по-научному. Не каждый раз и не со всеми ведет беседы, ведь он настоящий доктор наук, поэтому очень занят. Если говорит с ней, то чаще сам задает вопросы, воссоздает «психологический фон», который может относиться к маминому заболеванию… (нет, лучше сказать, отклонению). То, что чувствует она, дочь, - связано и с мамой, ведь они - как сообщающиеся сосуды.
        И общение с настоящим доктором наук, конечно, помогало ей - а то как бы она со всем этим справилась? Ведь это не американский фильм, где какой-нибудь герой (обычно полицейский) после того, как его ранят в перестрелке, семь лет лежит в коме, в прекрасных условиях. И наперед все оплачено. И страховка у них, наверное, бешеная. Больница там показана со стороны, просто образ, совершенно плоская, будто вырезанная из картона. А на самом деле, когда имеешь к этому прямое отношение, видишь это вблизи (или даже изнутри?), все дробится на мелкие части, подробности, детали. Есть и хорошее, есть и плохое. На первый план, бывает, выпячивается что-то незначительное, а самое главное остается в тени. Все переплетено сложными связями, отношениями между людьми.
        С мамой не все так идеально… Прийти, подержать за руку и бежать по своим делам (а вокруг красивые приборы, красивые медсестры, все белым-бело). Можно, конечно, болезнь мамы назвать «отклонением», но от этого не легче. Патология. Организм подвержен определенным изменениям, разрушению, опасности. В любой момент может произойти непоправимое.

«Отклонение» это… или, скорее, «затемнение»? Надя помнила, когда они после долгих мытарств добрались до этого Аратюняна (пришли вместе с папой, она тоже оказалась в кабинете), то вошел еще более важный врач (целый профессор, наверное), его позвали на совет. Аратюнян показывал ему снимок на прозрачной пленке: это было похоже на небо, черно-белые проплывающие облака… со своего места она так видела этот кусочек. И главврач клиники указал «затемнение» в такой-то области… Важный профессор, внимательно вглядевшись, сказал:
        - Однако… здесь есть пять но!
        Что еще за «5 но»? - удивилась Надя.
        Но.
        Но?
        Но!
        Но?!
        Но…
        Или он имел в виду… какое-то «пятно»?
        Профессор сказал:
        - А нельзя все же, чтобы девочка подождала… в приемной, что ли? - И он, искоса глянув на нее, поморщился.
        Аратюнян изобразил подобие улыбки… И папа, конечно же, сразу вывел ее из кабинета. Посиди пока тут, полюбуйся на рыбок… смотри, какой аквариум… ладно? Разговор-то очень важный.
        Какие уж тут рыбки. Надя просто ненавидела этих рыбок в приемной клиники, до того они ей опротивели! Серые, лупоглазые.
        Значит… пятно? «Белое пятно», как на географических картах, «терра инкогнита», неисследованная территория? Или, как говорят, «темное пятно в биографии»? Сгустившееся облако, непроницаемое ни для каких лучей, скрывающее что-то недоступное для понимания? То-то озаботились и врачи - и папа как-то потерянно сунулся в кабинет… замерев на пороге, будто набрав побольше воздуха.
        Прямо из клиники надо ехать к бабушке, это тоже не ближний свет. И бабушке помочь. Аптека, магазин, по хозяйству. После дедушки… дедушка умер, она осталась одна, со здоровьем у нее все хуже. Еще их квартира. Она тоже на ней, на Наде. Успеть вернуться, приготовить ужин к приходу папы. У него очень сложная и важная работа, его не бывает до самого вечера. Когда приходит, просто сидит молча или ложится на диван, закрывает глаза. Кажется, в это время к нему не поступает из внешнего мира ни один, даже самый крошечный пиксель информации. На работе выше головы загружен этими пикселями, байтами, килобайтами, мегабайтами. Вокруг него электронные потоки, электромагнитные поля, излучение компьютеров. Потом, когда отдохнет немного, дотягивается до своей старенькой расстроенной гитарки, начинает слегка пощипывать струны, наигрывать какую-то мелодию. И запоет слабым голосом, как будто издалека… последний троллейбус, последний троллейбус. В этой песне Булата Окуджавы лирический герой садится в последний синий троллейбус, вокруг гулкая полночь, он уезжает на нем от беды. И пассажиры, простые матросы, приходят к
нему на помощь. Затем может выпить чаю и немного поесть. Но и это надо приготовить. Навести порядок. А где же время на уроки? Хм… она недоуменно пожала плечами.
        У мамы это… в общем, «сгусток» или «облако» - запускает (или «включает» каким-то образом) болевой шок, вновь воспроизводя полученную психологическую травму. Проще говоря, через повторяющиеся периоды (а от чего это зависит? - хочет понять доктор Аратюнян) она впадает в состояние, близкое к коме. Можно сказать, засыпает, теряет сознание. Это бывает по месяцу, по полтора… потом все нормально.
        Он объясняет, старается, чтобы было ясно без специальных терминов, заумных понятий. Сам по поводу мамы, ее проблемы, даже написал статьи в профессиональный медицинский журнал. Потому, наблюдая ее с научной точки зрения, снизил наполовину плату за лечение. Но все равно, каждый день здесь - это какие деньги!
        На взгляд Нади (просто обыкновенное мнение дочери), может, в этом и есть загадочный психологический механизм? Сколько было мучений… пока разобрались, стали лечить, ухаживать за мамой. Вот она и боится, вдруг случится опять? А ведь это тяжелое испытание для близких, так она думает (так оно и есть на самом деле), на это уйдут немыслимые деньги, а где их взять?
        Мама работает на радио. На небольшой и вовсе не пафосной, частной коммерческой радиостанции. Старается заработать как можно больше, загружает себя полностью. Поначалу это происходит незаметно, постепенно. И она знает же, что с ней такое бывает! - но не может отказать. Там отредактировать статью, здесь написать рецензию, тут вести колонку обозревателя. Конечно, предлагают деньги. Р-раз! - возможно перенапряжение, начнет нервничать… так и происходит. Получается замкнутый круг. А папа? - он тоже втягивается в эту гонку. Работает на двух работах плюс сверхурочные… И вместо того, чтобы им, маме и папе, больше быть вместе (и обратить внимание на нее!) - отдыхать, гулять, перестать беспокоиться, - они только взвинчивают себя, накручивают чего не надо.
        Даже она, Надя, зарабатывает деньги. Иногда ей звонит сотрудница с маминого радио, Людмила, она заведует рекламным отделом, и дает задания. В основном, на выставках раздавать флаеры, вручать посетителям надувные шары, рекламные буклеты от спонсоров, за счет которых радиостанция существует. Или в типографии: в тысячу журналов вложить тысячу листовок. Вырезать наклейки. Запечатать и подписать конверты с приглашениями. Еще какая-нибудь рекламная акция. Надя даже девчонок своих звала: платят сразу, все за счет фирмы, кто откажется?
        Но ведь как это бывает… в один замкнутый круг вставлен другой, чуть поменьше, просто «эффект матрешки»! Этот болевой шок, родовая травма, случился с ней во время родов, когда она рожала Надю. Тогда мама оказалась в коме, врачи сделали все, что могли, и даже больше… буквально чудом спасли жизнь. А ее предупреждали (и вот еще один круг!), что роды могут быть очень сложными и лучше бы… лучше вообще этого не делать. Но здесь обычная логика прерывалась… то есть, как это? - значит, ее, Нади, могло бы и не быть на свете? И она бы не рассуждала сейчас об этом?
        Мама и так дотерпела (будто ожидая встречи со своей дочерью) почти до тридцати лет, а это поздновато для первого ребенка. И мама, и папа думали, что появятся какие-то новейшие медицинские изобретения, наука шагнет вперед… но дольше ждать некуда. Они даже подписали документ, что сознательно идут на это, понимая всю ответственность. И не будут винить врачей, если что… Вот это «если что» и случилось. Кома. Краткий полет в смертельную бездну.
        Дело в том, что мама в юности, ей тогда было лет шестнадцать, получила ранение. Совершенно дикий и невероятный случай. В нее попала пуля. Мама осталась жива, но этот кусочек металла засел в ней очень близко к жизненным органам. Извлечь эту пулю тогда было невозможно. И специалистов не нашлось. И никто, может, не захотел взять на себя ответственность.
        Аратюнян, конечно, иногда категоричен, даже жесток. Он слышит совсем не то, что ее волнует, о чем она переживает - если делилась с ним. Сразу раскладывает все по полочкам… И времени у него нет разбираться с ней. И детская (особенно, подростковая) психология - не его профиль. Это полезное - это вредное. Да - нет. Черное - белое. Тут же что-то подчеркивает карандашом на листе бумаги, он всегда перед ним, записывает очередное «затемнение», видно… (тут клеточки серого вещества ведут себя как надо; а здесь немного вялые, неактивные; как рыбки всплывают к поверхности, вот-вот перевернутся кверху брюшком; а ну-ка, подкормим их полезным кормом! почистим аквариум! подключим приборчик, насыщающий воду кислородом!).
        Скорее, этот подвижный смуглый армянин больше похож на тренера, который
«накачивает» полезными советами нокаутированного боксера в углу ринга, обмахивая его полотенцем и обрызгивая водой… (так можно представить со стороны).
        Одним словом, у тебя проблемы? депрессия? ты ведешь себя неадекватно? Надо пробежать вокруг парка (два километра), проехать на велосипеде (десять километров), отжаться от пола (двадцать раз), попрыгать через скакалку (тридцать минут), принять контрастный душ (лед и кипяток). И вспомнить при этом, как писал Райнхольд Месснер
        я представил себе что я тень
        только действие кладет конец основным вопросам жизни
        я сам был ответом
        вопросы больше не имели смысла
        в своей книге «Эверест - первое одиночное восхождение».
        Этот альпинист из Южного Тироля поднялся на вершину более восьми тысяч метров без кислородного аппарата (а ведь его предупреждали: это грозит опасностью перманентного повреждения головного мозга!). Кроме Эвереста, он покорил самые высочайшие вершины на планете, всего четырнадцать.
        Из одной книги про горные путешествия (читала в приемной, пока ждала врача) она узнала: в Тибете есть священная гора Кайлас. Ни один самолет никогда не пролетал над ней, ни одна космическая станция не может сделать ее снимков. Она словно накрыта непроницаемым «пятном»! Когда китайцы разрешили посещение Тибета иностранцам и на Кайлас было совершено несколько европейских, американских и японских экспедиций (с самой современной аппаратурой и оборудованием) - после возвращения участники стали погибать один за другим самым загадочным и необъяснимым образом. В этом месте происходит «хрональное уплотнение» - и только те, кто исповедует коренную религию этих мест, бон-язычество (ему уже более девяти тысяч лет), совершают ритуальный обход горы, что приобщает их, как они считают, к бессмертию.
        А не есть ли это «затемнение» у мамы - как раз такое «хрональное уплотнение»? Маме кажется, что она прилегла только на минутку… бац! - уже месяц прошел. Интересная теория. Но с кем обсудить? Вряд ли ее воспримут серьезно, даже если она сообщит об этом в профессиональный медицинский журнал. И как туда пробиться?
        Бывает, главврач приходит в кабинет, берет какую-нибудь книгу про горы, ничего не видя и не слыша, читает минут десять… даже не замечая, что сам же пригласил Надю и она сидит напротив. Наверное, как и ее папа, он приходит в себя, настраивается после сложных дел, которые только он может решить в клинике.
        И что же… все пройдет? - удивлялась она. Если бы все было так просто! Ездить на велосипеде? прыгать через скакалку? - когда все валится из рук, подступает тоска, весь мир кажется черным… И трудно оставаться самой собой, и зарождается что-то новое, тревожное и незнакомое. И не знаешь, что это несет: удачу или поражение? Сердце томится. Мечты, представления, надежды. Мириады вздымающихся и опадающих частиц, что, разбиваясь волнами прибоя, невероятными красками окрашивают весь мир. И окружающие кажутся то милыми, понятливыми и добрыми. А то - безмозглыми дураками, тупицами, которые только и думают, как бы испортить тебе жизнь! Наверное, так все и было задумано, так растет ее душа, настраиваясь на огромный мир. Но как это больно!
        О боже! боже… боже… Аратюнян с южной вспыльчивостью то хватался за голову, то начинал размахивать руками (и походил при этом еще больше на тренера по боксу). Нет! не пройдет, конечно, девочка! Но глупостей в голове поубавится. Что ты меня загружаешь? - восклицал он. Иди лучше почитай Месснера, ведь он написал и другие книги, например, «Все четырнадцать восьмитысячников» и «Хрустальные горизонты» о своих путешествиях. А Максимилиан Волошин написал: Костер мой догорал на берегу пустыни. / Шуршали шелесты струистого стекла. / И горькая душа тоскующей полыни / В истомной мгле качалась и текла. Иван Бунин написал «Темные аллеи» и «Деревню». А Андрей Платонов - ранние рассказы, «Река Потудань» и «Джан». А Достоевский
«Братьев Карамазовых». А Сэллинджер - «Над пропастью во ржи». Самые умные люди, ни чета нам с тобой! - уже думали об этом, все сказали в своих книгах. Они беседуют с тобой как друзья, помогают, отдают самое лучшее!
        Кроме пробежек и контрастного душа (что было его определенным «пунктиком»), он проповедовал любовь к книгам.

3
        Странно, думала Надя. У этого Аратюняна есть разные приборы для процедур, токи-какой-то-там-частоты, ультрафиолетовые лучи… целый комплекс для лечения и исследований! Он разрисует, распечатает, выдаст снимки, как будто это фотографии со спутника. В кабинете все завалено компьютерными графиками, таблицами, диаграммами - всем отсканированным, просвеченным лазером в голове пациентов. Но как он может узнать (а если бы узнал, написал бы об этом в своих научных статьях? , какое влияние оказало на маму то, что когда-то они вместе с бабушкой ходили на кладбище, на могилку Старицы, где она похоронена, где покоятся ее святые мощи? И молитвы их святой провидице и целительнице возвращали маму к жизни.
        Как было раньше? Ни про какого Аратюняна и слыхом не слыхивали. Врачи только разводили руками. От лекарств становилось хуже. Но мамина болезнь отступала после того, как сходят на могилку Святой. Даже мамины сильные головные боли, которые ее мучили, и были как бы предвестниками загадочного «погружения», проходили.
        Или вдруг… какой-нибудь супертомограф отсканировал бы и вывел на принтере это тихое место. Старинные разросшиеся деревья. Растрескавшийся серый камень крестов и памятников. Огоньки таинственных свечей. И невероятное множество птиц. Ей запомнилось: голуби сизым вихрем уходили в небо от могилки - другой их мощный поток тут же прибывал, образуя живой трепещущий столп.
        Однажды, когда они были у Святой, батюшка там проводил службу, потом кадил все вокруг пахучим дымом. К нему подходили, каждому он мазал лоб кисточкой, которую окунал в святое маслице. На лбу у Нади остался светлый крестик, пахнущий… даже не передашь… может, сильно разогретыми медноствольными соснами в июльском полдневном мареве?
        Крестик даже не хотелось смывать, было жарко, пахучий елей стекал в глаза, газовая голубоватая косынка, которую ей повязала бабушка, то наползала так, что ничего не видно, то убегала на затылок. Но от этого все волшебно преображалось, преломлялось игрой радужных светлячков, голубоватых искр, которые вдруг густо населили все окружающее.
        Там теплилось множество свечек: они тоже зажгли, поставили свечки. Молилась, конечно, бабушка. Надя повторяла про себя, что запомнилось, начальные слова, казавшиеся ей сказочными, волшебными: «Буря недоумения и смятения о чудесах твоих в людях развеяся, мати блаженная…» Но потом она то сбивалась, то отвлекалась - ведь все было так ново, необычно. А все, кто пришел, тоже молились, преклоняя колена, осеняли себя крестом. Становились строгими, опрятными, высокими… нет, торжественными - она тогда никак не могла подобрать подходящих слов. Лица светлели - не такие пасмурные и озабоченные, когда все спешат в толпе по своим делам. Почти все были с цветами. Она думала, может, Старица - бабушкина родственница или знакомая, ведь и они привезли с дачи большой букет? Но сколько других людей с цветами! Неужели и это ее близкие? Ну, так и было… ведь Старица, сама убогая страдалица, всю жизнь молилась и радела за русских людей. Она могла предсказывать, что произойдет в будущем. Теперь к ней идут поклониться, просят помочь в печалях и скорби.

«…утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя…»
        Могилка и место вокруг нее - как чисто прибранная комната, все просто, безыскусно. Много цветов в самых разных вазах, банках, пластиковых бутылях. Лик Старицы защищен двускатной кровлей. У основания простого креста, излучающего тепло, теплится лампадка, отбрасывая отсвет на русскую печальницу.
        А серые лупоглазые рыбки в аквариуме, в приемной? Может, они и тропические… и невообразимых расцветок… Но в больничной обстановке стали испуганными. Съежились, почти потеряли цвет. И сам этот мутный стеклянный куб с водой, откуда они, зависнув неподвижно, разглядывают тебя замороженными глазами, похож на больницу, наполненную лекарствами и хлоркой. В таком заведении, утонув, опустившись на самое дно боли и слез, она сама провела долгий месяц, показавшийся годом. Медсестры и врачи изучали ее, наведя безжизненный блеск круглых, квадратных и прямоугольных очков.
        Нависший гигант скручивал руки и ноги, свивал в канат невыносимого страдания. Перенесенный мамой шок ударил по ней, дочери. Атака ревматизма- врачи опасались за последствия, не сказалось бы это в дальнейшем. Ноги как свело в коленях, так не разогнуть. Связки онемели.
        До больницы долго пролежала дома, вроде сломанной куклы. Ноги согнуты, белое одеяло ниспадает уступами, как с двух горных пиков. Коротая дни в одиночестве (взрослые уходили по делам), она играла, устроив у себя на животе фантастическую страну с кораблями аргонавтов, звездолетами космических рейнджеров. Потом больница. В какой-то момент она чуть не соскользнула в зыбкую мглу безумия. Постревматический синдром, но это мало что объясняет. Все началось из-за той боли, она в страхе переживала: это может вернуться, повториться вновь. Напрягалась в неосознанном ожидании, и мышцы сводило до судорог. Молчала по нескольку дней, не в силах развести сомкнутые зубы. Часто на грани сна и яви возникало видение какого-то низкого каменного свода, небольшой пещеры или грота, куда наметен слежавшийся, никогда не тающий снег. Место это высоко в горах, снаружи вход завален камнями со скальной площадки рядом.
        К тому же… ужасные страшилки, ведь, бывало, в палате все вместе, младшие и старшие. Девчонки побольше как заведут заунывными голосами песню: Тускло Светит Луна Хоронясь За Листвою По Дороге Ночной Едут Трое Ковбоев
        так и видится эти Трое
        Отто Зигфрид и Ульбрихт
        едут, конечно, чтобы выкрасть ее. Вот они привязали коней. Сапоги подтянули. И, поправив ножи, в корпус к ним заглянули. Крадучись пробрались мимо спящей, по обыкновению, дежурной. Поднялись по лестнице. Вот уже их шаги можно различить в коридоре. Тихое позвякивание оружия.
[Космонавты Гитлера]
        В окружающем было что-то привычное, из самых глубин памяти. Он снова прикрыл глаза и мысленно нащупывал, испытывал на прочность связи, что помогут… что ему теперь поможет? где он? что он? в каком углу… промозглом, с жестяным режущим воздухом? Запах мокрой шерсти, волглого брезента, чего-то резкого, медицинского, дезинфицирующего. Дымная едкая копоть. Скрежещут отриконенные ботинки по камням. Кто-то огромный вздыхает, ворочается в тесной пещере. Низкие давящие своды. Склеп. Накрывает волна воспоминаний… Если он уже где-то в иных пределах, то неужели и там горние существа (высокоГОРНЫЕ?) разводят пену для бритья, варят кофе, клацают тяжелыми горными ботинками… Да, он всегда думал… он думал… в этот мыльный порошок добавляют и что-то молочное… и медовое… И воск. И пчел. Злых свинцовых пчел. Но кофе? Густой аромат течет поверх, давит ко дну все остальные слабые течения. Ради этого стоит пошевелиться, попробовать привстать.

«Зигфрид, - он позвал, прошептал в окружающий сумрак, обращаясь к едва различимой фигуре великана. - Ты видел… черного коршуна?»
        - Ульбрихт? Доброе утро, как спалось?
        Он сидел на корточках, обернулся… скалистый подбородок в белых клочьях ваты, тумана… Он брился. Зигфрид! Игрок в покер. Мастер блефовать. Блеск опасной бритвы оставил на щеке ровную глянцевую просеку в щетине ночи.
        - О, бог мой, кажется… пахнет кофе?
        - Да, тебе его надо выпить прямо сейчас, я заварил в кружке. Кое-как вскипятил… примус протек, расплющило. Пока натаял лед, чуть не полыхнуло. Боюсь, еще раз нагреть не получится. Но побриться и умыться хватит, есть теплая вода.
        Есть теплая вода… отлично. Так же он улыбался на суровом Вег-дер-Югенд, «Пути молодых», на северной грани Чима-Уна. Брился у подножия заснеженных гребней Юнгфрау и Менха. Заваривал кофе в ледяной пещере у мистической вершины Айгер. Ведь все, кто входит в Братство, - лучшие спортсмены, признанные горовосходители. А побриться… что же, неплохая идея! Во всяком случае, бритва…
        У меня в руках будет бритва, подумал Ульбрихт.
        Зигфрид приблизится ближе… нет… Он с сомнением глянул на толстый ворот свитера, подпирающий волевой подбородок одного из лучших скалолазов Рейха. И потом, рука… правой он может двигать, а левой с трудом, и опереться не на что. Ноги онемели, он их почти не чувствует. От горла в грудь - словно разверстая огненная шахта, каждый вдох дается с трудом. Сколько еще осталось? Здесь, на высоте, надо беречь каждый глоток воздуха.
        - Примус был… у Клауса?
        - Да, вот его рюкзак… удалось выдернуть… все вперемешку…
        - А письма? Они остались? - прохрипел Ульбрихт. - Письма… ведь мы несли их… там, в железных коробках…
        - Да, остались… я, сколько смог, - перебросал в мешок, очень трудно поднять сюда. У Отто раздроблена нога… в общем, с ногой… это непоправимо… Пришлось вколоть морфий, все ампулы, что оставались. Забылся под утро.
        - Очень странно, Зигфрид, ты повел нас по этой гряде… И откололась скала… И этот коршун… Я так и вижу… горцы, они повсюду… Мы сожгли их селение или… я не помню… Сожгли, да… Но кто-то ушел… старики, мальчишки…
        - Что странного? Ведь это их вершина, они будут защищать ее, как и часть камня с Ориона. Можно было предположить, что так и будет.
        - Какого черта… они защищают свои караванные тропы, по которым тащат таджотадж, маковый опий, будто ты не знал.
        - И это тоже… Им известен здесь каждый камень, каждая тропка… А другого пути не было.
        - Нас перещелкали, как мух, на этой гряде. Шлемке поверил, пошел за тобой. Конечно, ты же бывал в этих горах, в альплагере. Поднимался с русскими парнями, или как их… соколы Сталина… коршуны НКВД… Им-то ты и передал весть о себе: операция в стадии завершения, так? Как завещал тебе отец… Или кто? Дед, прадед?
        - Ульбрихт, ты сорвался, рухнул на осыпь. И разряженный воздух… это тоже действует на голову. Кроме того, сильное обезболивающее, которое я тебе дал, видимо, имеет своеобразный эффект. Пожалуйста, тебе лучше выпить кофе… я положил сахар… Есть сахар. Выпей горячего, возьми себя в руки! Мы дойдем до вершины, мы находимся на ее траверсе. Осталось немного… Наступает этот ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ!
        - Боже мой… с тех пор, как русский шпион породнился с родом Шмидхуберов… а ты его прямой наследник… задачей вашей семейки было внедриться в Братство Камня… иметь доступ к информации… Теперь ты здесь. Когда Магистр фон Хаке предупредил меня об этом, дал задание следить за тобой, что бы ни случилось, - я не поверил. Но уже три века, как только в вашей семье рождается мальчик, он автоматически становится шпионом… При этом и членом Братства Камня, каменщиком. Что ж, гениальная русская смекалка! Но кому вы служите… кому ты служишь? Теперь никаких ваших царей нет. Если ты дойдешь до вершины и оставишь там Письма Счастья - то что… Ты думаешь, к тебе спустятся валькирии, вознесут с собой в Ваальгалу? Унесут на Луну? Они вручат тебе Лед Вечной Жизни? Ну, даже и так… но кому ты передашь его? Как ты это себе представляешь? Лед Вечной Жизни - кому его отдать? Иосифу Сталину? Чтобы воцарился тысячелетний коммунистический мрак… И вот что, господин русский шпион… за эти столетия ты и твои родственники могли бы научиться… Да не греми же так ложкой, черт побери, когда размешиваешь сахар! Одно это выдает тебя с
головой…

4
        Несколько дней назад Наде повезло. Когда спустилась на первый этаж, была вовлечена, втянута в водоворот непонятного движения, суеты. Ребята младших классов с гиканьем и нарочитыми криками пронесли мимо нее замшелого и ободранного гимнастического коня. Ей пришлось посторониться: снизу, из подвала, двое мальчишек, забавно пыхтя и отдуваясь, тащили лестницу, извлеченную на свет божий, видно, из закоулков школьных катакомб.
        Не очень высокая, обыкновенная деревянная стремянка, отметила про себя.
        Где-то в районе запасного выхода, в подвале, шли великие перемены, что-то генеральное… уборка, сражение, репетиция? Этим командовал Труд: доносился его голос, отдающий распоряжения - раз-два! взяли! Наверное, ребята поднимали на поверхность громоздкую рухлядь… древнее, затонувшее на дне учебного процесса доисторическое пианино. С озабоченным, раскрасневшимся лицом туда же прошел Обэжэ.
        Но лестница… что ей эта лестница? - не очень высокая, обыкновенная, деревянная.
        - Эй, стойте, - обратилась к пацанам. - Что это вы делаете? куда несете?
        Они тут же с облегчением опустили неудобную ношу, радуясь нежданной передышке.
        - На свалку, - сказал первый. - На свалку сказали бросить. Сейчас же все выходы освободить. Учения ОБЖ. Мы вместо физкультуры…
        - Не ОБЖ, а МЧС, придурок! - уточнил второй, добавив для солидности очень нравившееся ему, наверное, слово: - Антитеррор!
        - Вы что, какую свалку? - Надя тут же приняла решение, постаралась придать своему голосу грозную убедительность. - Это лестница из библиотеки. А ну, марш за мной! Несем в библиотеку…
        Мальчишки, обрадованные, что не надо идти куда-то, тащить на улицу, занесли в библиотеку, поставили, как она им указала. Ключ от библиотеки у нее свой - а теперь еще и лестница… Хотя долгое время, видно, носило ее в подземных школьных водах до того, как отловили два ангела-младшеклассника. Крепления разболтались, перекладины едва держатся в пазах, дерево потемнело, залоснилось. Но поставить ее, развернуть - и она похожа на букву А. На наконечник стрелы. Магнитную стрелку, что укажет ей новые континенты, целые залежи книг! Благодаря ей она доберется до самых верхних полок, где, конечно, остались самые лучшие книги. А все, что внизу, давно перебрала, перечитала.
        Какой-нибудь вечерний приходящий электрик бродил с этой лесенкой… бродил когда-то, хлебнув портвейну для лучшей ориентации в школьных коридорах. На нем серые диэлектрические боты, серые резиновые перчатки по локоть. Он менял лампочки под потолком, бинтовал серой изолентой концы в ненадежной проводке, тыкал отверткой в щит-распределитель, распуская вокруг снопы искр и причудливого мата…
        Про «мужчин-умелые-руки», что подрабатывают где-нибудь, если денег не хватает (а их всегда не хватает), она часто слышала разговоры у дедушки в театральной мастерской, где он работал до самого последнего времени… почти до самой смерти. В театре дед был неотделим от десятка самых разнообразных дел, на нем все держалось. Приходилось быть и заведующим постановочной частью, и декоратором, и бутафором… А то - осветителем, монтировщиком сцены, столяром-плотником. Одно время платили так мало, что просто некому было работать. А некоторые могли уйти в темные глухие леса запоя, блуждать там неделями. Смеясь, дедушкины товарищи рассказывали (и про портвейнчик тоже!) про кого-то, кто устроился электриком, сантехником, плотником в школу, детский сад, поликлинику… В общем, где коллектив исключительно женский и всегда требуется помощь приходящего мужчины. Обязательно такого человека зовут
«дядя Валера» или «дядя Костя», вроде уважительного обращения у японцев: Валера-сан, Костя-сан…
        И у них в школе есть… да, дядя Гоша! Про него говорят просто «дядягоша». И говорят: «надо дядегоше сказать, чтобы замок врезал, надо дядюгошу позвать, окно не закрывается». А где он обитает? Где-нибудь внизу, в подвале, в бойлерной… (про бойлерную знала: это такое место, где много труб, там можно поспать, потому что очень тепло «и мухи не кусают» - так рассказывали дедушкины товарищи). Или в бывшей котельной… Но кто видел его, этого Гошу, на самом деле? Может, он немой, кривой, горбатый? В любой школе есть свои ужасные истории про что-нибудь невероятное. Мужчина в серой… как серая пена (когда варится мясо)… униформе. Серый электрик. Он приходит по ночам. Ему платят серую зарплату.
        Нет… дался ей этот электрик!
        Серый человек, скорее.
        Серый человек и Покрашенная Школа - один из рассказов, услышанных от дедушки, он ей особенно запомнился. Когда-то давно дедушка работал на предприятии, там была подшефная школа - в нее-то его и откомандировали на поимку этой нечисти, Серого человека. Разве такого не может быть? Ведь если не выделяют денег на школу, не подновляют ее, не ремонтируют… так все и происходит! Все протекает и коробится, в бассейне антисанитария, в подвале хлещет кипяток, в столовой недостача, библиотекаря нет, никто не идет на такие маленькие деньги. Вот она и завелась - нечисть. Серый забирается в ранцы к первоклассникам. Вырывает и пачкает страницы в учебниках. Подделывает отметки в дневниках. Приклеивает учительниц к стулу алюмохромсиликатнофосфатным клеем (используемым в космической промышленности). Подсыпает слабительное в компот. Вместо пенала может подложить кактус, а вместо завтрака - завернуть котенка, опоенного валерьянкой.
        В те времена дедушка… а какой же он дедушка? - просто комсомолец, лучший нападающий футбольной команды, командир Добровольной Народной Дружины, к тому же висел на Доске почета. На всех предприятиях тогда были «секретные» или «особые» отделы, вот его и вызвал начальник такого отдела. Сказал прямо: «Отправляем тебя в такую-то подшефную школу поймать Серого человека. Надеемся, оправдаешь наши… не уронишь высокое… и так далее». Ну как отказаться? Мигом из очереди на квартиру вылетишь. Им квартиру обещали в строящемся доме, а то они с бабушкой маялись в общежитии. Да, так и было! Дедушка был настойчив и убедителен.
[Серый человек]
        Стояло жаркое лето, каникулы, школа вся покрашена. Он жил в Покрашенной Школе. Запах масляной краски, время разбито на осколки так и не прекращающимися звонками, отключить их почему-то невозможно. Бассейн зацвел (воду не спустили, засорился сток…) и ночь стонала лягушками, что вольготно развелись в нем. По этажам раскатана рулонная бумага (не портить свежую краску), он бродил по этим лунным дорожкам, припадал к кранам со школьной водой, делал вылазки в соседний гастроном, покупал вино, переливал его и пил из тяжелой бронзы победных кубков за первое место по лыжным гонкам. Разглядывал в телескоп звездные миры окон в соседних домах, пил чай со скелетом из биологического: на суставной косточке запястья у того клеенчатая бирка - и выведено чернильным карандашом: «Клара», - как у младенцев в роддоме.
        По воскресеньям в школу, в спортзал, проникали члены таинственной секты, они поклонялись грозному индуистскому божеству - Богине, требующей человеческих жертв - задушенных по ночам тех, кому не спится и кто бродит невесть зачем пустынными улицами и переулками. И откуда они взялись? (Может, студенты? индийская община из Дружбы Народов?) Но эти адепты предупредили его, чтобы и пикнуть не смел - а то мигом предстанет с удавкой на шее пред пламенеющим взором беспощадной Богини. И вообще, ночной сторож, он раньше работал, им разрешил, сказали они. А вот кто он такой? - они не знают. Серьезные ребята, с такими лучше не связываться. Метали в цель жертвенные ножи-кхадги, отрабатывая удары, ломали руками и ногами принесенные толстенные доски. Да ну их, пусть тренируются.
        Он зубрил на память высеченные в мраморе имена тех, кто окончил школу с золотой медалью; лазил по водосточным трубам; валялся под солнцем на зеленой крыше. На родном предприятии выделили сто километров каперной ленты, первое время всегда цеплял страховочный конец к монтажному поясу, куда бы ни шел. Лента отматывалась с бобины, прикрепленной к батарее в учительской… вроде магнитофонной ленты - записывая его перемещения… В случае чего, по обрывку точно установят место его исчезновения. Но оказалось неудобно: сам заткал перед собой оперативный простор каперной паутиной крест-накрест. Пришлось отказаться от затеи, носить с собой нож-стропорез, отсекать белые нити разросшейся по всем этажам грибницы.
        Да, еще в начале лета нанятая бригада перекрывала протекающую крышу, один рабочий сорвался, разбился насмерть. Его вдова (у нее самой с «крышей» не все в порядке) взяла моду приходить, стучать в двери и окна. «А когда этот придет? когда он придет? что-то долго нет с работы…» Одно недоразумение. На зеркале в раздевалке то и дело появлялась надпись стеклографом, какие-то каракули… Но если долго разбираться, то поймешь: «Подкорми Ихтиандра в бассейне, а то очень кушать хочется; корм сам знаешь где». Приходилось смывать стеклоочистителем. И творилось что-то странное. Включалась сама собой и верещала пожарная сигнализация, лягушки заходились в истерике, кубки с грохотом рушились с полок, всю ночь напролет тревожно стучали сердца пионерских тамтамов и горны трубили зо2рю… Кто-то шелестел порой, пробегая по раскатанной в коридорах контрольно-следовой полосе.
        Но вот уж июль был на излете, а Серый человек не появлялся.
        Школа эта древняя, с тех пор как построили, может, ремонтировали один раз, и то кое-как. А известно, если долго эксплуатировать, то этот Серый заводится. Он гладит грудь зрелым старшеклассницам, ставит им стрелки и затяжки на чулках, переписывает исторические факты и переставляет даты жизни замечательных людей, все путает в контурных картах, перевирает слова, меняет спряжения глаголов, перфект на инфинитив, числитель на знаменатель, подлежащее на сказуемое, белых на красных, зеленых на голубых, правых на левых. Химические формулы метит, как крапленые колоды, срезает ниппели у волейбольных мячей, заставляет поварих жарить минтай на машинном масле, а сливочное уносить домой. И тогда школьная команда плетется в хвосте соревнований по лыжным гонкам; военрук спивается, запершись в своем глухом тире; биологиня выращивает фантастический цветок, что тихо пьет кровь своими щупальцами у рядом сидящих; химическая дива ищет философский камень, кипятит в ретортах корень мандрагоры и мужское семя; учительница немецкого зачитывает отрывки из «Майн Кампф» на уроках; мальчик-конькобежец из спортивной секции режет
себе вены отточенным коньком; трудовик перебивает номера на двигателях ворованных машин; историк и физик питают друг к другу отнюдь не платонические чувства… И все! - понятное дело, - школа захвачена Серым человеком.

5
        Всю свою жизнь Надин дедушка имел дело с весомыми, зримыми вещами, знал толк в том, что наполнено теплом сердца, старанием неравнодушных рук. А как все устроил на даче! Дед еще тот строитель (а также архитектор и, как говорят сейчас, дизайнер по интерьерам)! Ко всему относился легко (но не значит легковесно) - а так, будто это сцена, и надо возвести декорации. Пригонит грузовик со старым разобранным Небом, или Дворцом, или Заколдованным Лесом, а то и бывшим Кораблем. Это планшеты, щиты, подрамники, доски, рейки, жесть, фанера. Все, что утонуло, ушло на дно театральной жизни после отбушевавших штормов премьер. Еще и театральный люд приедет, а они все ребята умелые, рукастые. Вот, говорит дед, это эскиз… Но, сами понимаете, эскиз - это не догма, а руководство к действию! Показывает им рисунок, где сам что-то изобразил. Разумеется, тут же на сцене (на участке) появляется режиссер… Располагается в полотняном кресле, вытащенном для него в сад, засыпает в чашку полбанки кофе, закуривает сигарету… Так! так!! так!!! - тут же вскакивает, хлопает в ладоши, громко кричит. Это тащим сюда! Это заносим вон
туда! Невыразительно, невыразительно подняли эту балку! Не верю! Пошли еще раз! И пошел, и пошел… Чем маститее режиссер, тем издевки заковырестей, ругань замысловатее и изощренней. Но зато кипела работа! Их домик-дача рос, менялся, перестраивался на глазах. На удивление, все получалось как надо. Лучше, чем у соседей, что убиваются, головы не поднимут от своих пафосных строек.
        В конце рабоче-воскресного дня стол накрыт в саду, под яблонями. Вино в стаканах - с гранатовыми искрами. Жарким золотом отдуваются жареные рыбы. Зелен салат в стеклянных полусферах. Десант яблоневых лепестков сыплется на розовых парашютиках. Все сгрудятся вместе - и правда, одна семья. «Смех, шутки, молодость!» - восклицает пожилая актриса, мастер сценической речи. «Бешеный ритм столичной жизни! - добавляет кто-нибудь из молодых. - Фестивали, конкурсы, концерты!»
        Театр, где он работал - этнографического направления, в нем все объемное, настоящее, реалистичной фактуры. Находился в старинном здании бывшего Дома культуры, построенного еще в тридцатые годы. Казалось, основательный Дом этот с полукругом выступающего фасада как бы накапливал… аккумулировал время в гулкой пустоте зала, прохладном мраморе фойе, в глубине оркестровой ямы, во множестве декорационных, «трюмах», подвалах, мастерских. Дед часто брал ее с собой, она привыкла к ощущению предстоящего события, это чувствовалось в особом напряжении, присутствовало в работе всех, кто занят в подготовке нового спектакля.
        От нее словно протянута ниточка в то время, где она, совсем маленькой девочкой, пробиралась темным проходом за задником на сцене. Наступала на сваленные там неприятно-мягкие свертки одежды сцены, как на серых утопленников.
        Или вот… дедушка сейчас начнет крутить барабан с тросом… в этом есть что-то от морского дела (занавес открывался и закрывался вручную). Он раздвинет тяжелую черную портьеру ночи, взовьет ослепительно-яркий парус света, идущего с небес. На палубе-сцене, рассекающей тьму, легко затанцуют, порхая и перелетая, красивые феи в чем-то белоснежно-воздушном. А она замрет в темном царстве кулис. Золотистая пыльца будет окружать облаком, осыпаться с этих неземных танцующих созданий, с их трепещущих пачек, бриллиантовых корон.
        Было время, когда каждый новый сезон начинался с тревог, что театр закроют, финансирование прекратят, здание под видом аренды оккупируют коммерсанты. В экс-ДК несколько залов, танцклассы, где занимались студии детского творческого центра, разные кружки, в том числе аэробики, бальных и эстрадных танцев. Да, и закрывали порой - то на ремонт, то на перепланировку, то из-за судебных разборок… Но какие бы суперпроекты, якобы сулящие баснословные прибыли, ни намечались, их словно бы засасывало время, накопившееся в этом Доме. И вот никаких захватчиков-арендаторов, все по-прежнему. Один вновь назначенный директор театра, чтобы удержать работящих мужиков, когда простои, безденежье, организовал здесь же, в мастерских при театре, небольшое производство - и можно подработать. Делали стенды или, как говорили,
«модули» для часто сменяющихся экспозиций в одном выставочном комплексе, что неподалеку (и которым заведовала жена директора театра).
        Надя приходила к деду в мастерскую, засиживалась допоздна, там же делала уроки: ей выделили уголок. У нее была своя собственная Тайна. В каком-нибудь пустующем танцклассе, если повезет и никто не занимается, она одна среди зеркал, продлевающих и множащих ее отражение, научившись включать установленную аппаратуру, врубала на полную мощь дыхание, огонь, ветер, стихию! В черной коробочке кассеты - для нее целая история, которую она расшифровывала, переводила в движения. За толстыми стенами не слышна ее музыка, никому не видны дикие шаманские пляски. От них плавилось тело в неистовом ритме, она ощущала страсть каждой клеточкой. Кружилась, бешено вращалась, входила в транс, танцуя до самозабвения, летя среди зеркал, сбросив ненужную одежду, закрывшись ото всех, уносясь в свои иные пределы. Музыка не оставляла в одиночестве, помогала заново обрести себя, сметая все ненужное, слабое, унылое.
        Может, именно в театре ей открылась иная, оборотная сторона вещей? Ведь если все дети мира извне, из зала, видели чудесное представление: например, в сказке про Емелю его печка сама разъезжает по сцене, - то она, Надя, сама сидела внутри этой печки с рабочим сцены Геннадием. Он катил, толкал громоздкое сооружение, согнувшись в три погибели, матерясь на чем свет стоит. На сцене актеры пытались направить их движение куда надо… Царь, генерал, царские дочки, «народ» - тоже ругались, но это не было слышно детям в зале. Геннадию ничего не видно в этом танке, он постоянно сносил то дворец, то перила, то царский трон, едва не выезжая к обрыву авансцены.
        У нее же была роль Противовеса.
        Первый раз Геннадий сгреб ее в охапку, почти закинул в печку (а это металлический каркас, он накрыт белым чехлом, разукрашенным под кирпичи, кое-где укреплен фанерой, сверху приделана труба). Она видела, как торопились, сверлили и свинчивали чудо-печь в самый канун новогодних праздников. Колеса горе-конструкторы сместили к центру. Эдакая махина, да еще с солидным дядей-Емелей в валенках, тулупе, с балалайкой - при лихих маневрах начинала крениться набок, грозя и вовсе перевернуться. Разумеется, вот-вот уже выход… вернее, выезд - а это только сейчас обнаружилось! И, как тут же придумал Геннадий, если она будет сидеть впереди, это хоть немного уравновесит заднюю, чересчур утяжеленную часть. Наде тогда было не до технических деталей. Врезалось в память: они в чем-то тесном, замкнутом… несутся к разверзшейся бездне, к катастрофе. Но в тот раз (и еще несколько) все обходилось как-то, а потом переделали как надо.
        А еще она какое-то время была в одном спектакле Веснянкой: по замыслу режиссера символом Зари Перестройки. В финале этого действа, в ярко-красном сарафанчике, вся увитая березовыми веточками, в венке, медленно ступала по поднятым вверх и сцепленным рукам актеров. Замирающим сердцем чувствовала тепло живой, сплетенной из ладоней тропинки. Луч выхватывал только ее, за границей света ловила чью-то руку, что должна поддержать, ведь она вознесена высоко, направлялась к черной пропасти зала, откуда дыхание невидимых зрителей опаляло ее лицо. И те, кто стоял и поддерживал ее, все были в алых одеждах. И алое солнце поднималось над Россией, наведенное на задник прожектором с алым светофильтром. Но так было, пока позволял ее вес. Потом пришла другая девочка, дочь одного из актеров.
        Когда возвращалась домой, ощущала на губах горький вкус золотой пыльцы. Очень хотелось пить, сразу несколько чашек чая. А в душе такое… не расскажешь никому, не поделишься, в каком сказочном запределье она побывала… Особенно ей нравилась сказка про змея Химу.
[Химу]
        На земле Химу всегда шла война. Шла задолго до того, как отец Химу, Белоголовый Старец, сбросил его в мир со своей вершины вместе с другими братьями. Эту войну вели бесчисленные, пронизывающие все, духи гор, рек, каждой долины, рощи, скалы, ручейка… Долгое время пролежал Химу большим замшелым камнем, наполовину вросшим в берег ручья. Ледяные струи приятно холодили его бок, весело скакали по другим мелким валунишкам, которых Химу даже и не думал признавать за своих родственников. Из своей крепкой каменной памяти Химу знал, какая на его земле идет война. Окружающие жалкие валунишки подсмеивались над ним, побрякивая между собой о том, что настанет время - и он рассыплется на куски, подобно им. Но Химу знал: ему уготована иная судьба. Голова его отца спрятана за облаками, обдуваема ветрами, так что и в своем каменном теле он слышал поющие на скалистых утесах вихри, понимал их голоса. Ведь ручей брал свое начало в самом чреве исполина-отца и был их неразрывной связью. Запах и вкус снеговой воды, скатившейся от дальних родных седин, тревожил его каждую весну еще несбывшимся.

6
        Читать Надя научилась рано. И на ночь всегда читала. И когда болела. И даже если у нее жар, в кровати, едва улавливая страницами мерцающий лунный свет из окна. Тогда, в больнице… вот наваждение! - казалось, раскинув руки, она кружится, взлетает, чувствует нарождающуюся музыку шелеста перьев летящих стрел, барабанный грохот повозок кочевников, топот пластающихся конниц, скрежет мечей и танковых гусениц. Что-то проходило через нее. Токи земли и неба, течение живого времени, вибрация, излучение. Какой-то сумасшедший киномеханик навел неведомо откуда, из каких пределов? - на белеющий и мерцающий экран ее тела луч, прокручивая в нервной спешке беспорядочно перемешанные, как попало склеенные обрывки хроники.
        Когда стала старше, дома перечитала все, что было. Но появлялось столько книжных новинок, за всем уследить невозможно, да и денег не хватит все покупать. К тому же, многие нашумевшие бестселлеры оказывались всего лишь однодневками, раскрученными рекламой. Так лучше и надежнее то, что проверено временем, добрая достойная литература - так говорил ее дедушка.
        И главврач Аратюнян.

…Ее очень успокаивали прогулки в лесу, когда с дедушкой, а бывало, и с папой, если у него выпадало свободное время, ходили пешком на дачу через лес по запретной зоне, часто разводили костер. Зона эта, территория вдоль канала водозабора, охраняется в другом месте, у водонапорных башен, въезд и выезд там по пропускам. Но никаких запрещающих границ на самом деле нет, просто дикий и, самое главное, непосещаемый моторизованными бандами отдыхающих лес. Оттого в их походах было что-то «сталкеровское» - путешествие по отторженным пределам, лежащим вне того, что доступно, принадлежит всем. С ранней весны до поздней осени дедушка и бабушка жили на даче постоянно. Проще добраться к ним на электричке, от платформы совсем недалеко. Но метро, пересадки, вокзальная сутолока выматывают больше. Можно дойти до остановки рейсового автобуса, потом ехать до Поселка Гидра Тех, от него идти по шоссе и свернуть в запретную зону - так дольше, зато интереснее.
        В лесу теплая тишина обволакивала запахом нагретых трав, набегали волны лиственного моря, пробивалась грибная сырость, заросшие лесовозные дороги (в войну вывозили лес для города) обрывались и никуда не вели. Давным-давно уложенная гать едва угадывалась в болотистой низине, по ней расплескался блеск солнечных лучей. Они собирали дикую землянику, малину, шиповник, бывало, набирали по целой корзине грибов. Она пробиралась зарослями к ручью, что скрывался под низко склонившимися ветками, прятался в травах. Любовалась и слушала журчащую воду, ловила быстрые струи, пила до того, что захватывало дыхание, до ломоты в зубах. Возвращалась к костру… Брали с собой картошку или сардельки, или окорочок - жарили на почерневшей обугленной решеточке. А то она делала «шашлык» на веточке. Нанизывала кусочки сала, колбасу, хлеб, кружочки лука… Случалось, подгорит. Но ничего вкуснее она в жизни не ела!
        Иногда дед приляжет тут же, подле костерка. «Ты посиди, я покемарю маленько». Подложит кожаную куртку, другой полой накроется. И для него это самые лучшие и спокойные минуты. Очень уставал, работал до самого последнего времени. На его деньги они жили с бабушкой; и квартира в городе, и дача на нем, а маме с папой помогал сколько…
        Так она могла сидеть бесконечно, подкармливая костер хворостом. С дымом смешивались тревоги и переживания, уносились куда-то, таяли. Очень любила смотреть на огонь, мысли разбегались, перескакивали юркими ящерками… Почему так редко кто-нибудь из художников рисует одно лишь это пламя по-настоящему? Огненный танец так изменчив, можно запечатлеть сразу сто сюжетов. Изобразить бы чистое пламя, найти самые точные, запредельные цвета!
        Сама она нарисовала, наверное, сто… (двести?)… пятьсот картин про огонь! Если их выложить одна к одной, получится… не футбольное поле, конечно, - а спортивный зал в школе, вполне вероятно. Правда, только на половине ее «произведений» изображено нечто похожее на «огонь» (и вообще что-то изображено; а первая половина - просто мазня, «рисунки обезьяны»). Да, пока знаменитой художницей она не стала. Ее
«картины» свалены в беспорядке на даче, на чердаке. Когда-то дедушка оборудовал там для нее настоящую «мастерскую» или «мансарду художника».
        Она чуть не онемела из-за болезни (не стала той самой рыбой, испуганной и блеклой, в мутном аквариуме больницы). А дедушка нашел свой способ помочь ей. Среди его друзей было много художников и кто-то, может, подсказал (или он сам прочитал), что рисование, живопись - помогают детской психике. Но как чаще бывает? Купят ребенку альбомчик, коробку сухих акварельных красок. Это просто смех и слезы. Нельзя в чем-то ограничивать творческий порыв! Пусть это будет большое пространство, огромные плоскости. Загрунтованный холст, обтянутый бумагой планшет, лист оргалита, сто метров рулонного ватмана. Чтобы можно было топтаться по картине ногами, склоняться над ней, как склоняется человек, когда обрабатывает землю, сажает семена. Лечь всем телом, да хоть на голове ходить! Крась, пожалуйста, сколько душа пожелает!
        У него была возможность, он брал в театре банки гуаши, сам покупал акварель в тубах, яркую цветную тушь. Привозил квадраты оргалита, прямоугольники фанеры, рулоны серой оберточной бумаги-крафта, бидоны водоэмульсионки. В хорошую погоду располагались в саду. В тени - сырой бело-розовый клевер, смятые колокольчики, осока. Ветки яблонь стелются над землей, плоды мелкие, источенные червями. Сырой после вчерашнего ливня стол, засыпанный зелеными яблочными паданцами, иглами, цветочным сором. Между яблоками снуют муравьи.
        Кривоногий мангал, доверху наполненный крупными завитками стружек, под ним черный полиэтиленовый пакет с такими же, остро и пряно пахнущими стружками, их приготовил дедушка. Густо-зеленые опахала лопухов, покрытых беловатым налетом. Опахала медленно раскачиваются, тени деревьев перекатываются через траву от порывов ветра. Крупный шершень висит в воздухе, мелко, неуловимо для глаза дрожа крыльями.
        Но у нее возникал ужас перед белым листом. Это белое проникнет в нее, просочится в кровь по прозрачным трубочкам капельниц. Выбелит ее изнутри. Подчинит своей воле. Превратит в бесчувственную льдышку.
        Размочив ватман, дедушка выдавливал из тубы, вел по краю белую жирную змею ПВА, приклеивал лист на желтую многослойную фанеру (выше ее роста - в два ее размаха). Высыхая, бумага натягивалась до тугого звона расправленных крыльев гигантских стрекоз. Если фанеру с белым затягивающим квадратом оставить на ночь в саду… наутро найдешь прилетевший дубовый листочек (до дубов в округе далеко), паучка из Тибета, прочертившего прозрачный, ритуальный след кругового маршрута, тени голубых девушек, что танцуют под яблонями, особенно во время грозы.
        Снег… Белизна искрящегося фирна. Блеск вечных, никогда не тающих льдов. Альпинист в стандартном анораке (вывернутом белой стороной наружу для маскировки), вбивая в лед шипы ботинок, медленно передвигается по искрящемуся фирну. Возможно, он исповедует бон-язычество и хочет совершить ритуальный обход вершины - кору, по кругу движения солнца? Как это делают фанатики из Индии, Непала и Бутана, иногда ползком совершая паломничество вокруг священной горы Кайлас в Тибете. Они верят: это приведет к изменению сознания, откроет путь в иные миры, приобщит к бессмертию. Если один раз прослушать передачу «Три немецких альпиниста», получишь отпущение всех грехов. Если 13 раз - не попадешь в ад в течение пятисот последующих перерождений. А ритуально повернуть колесико настройки радиоприемника
108 раз - вырвешься из круга сансары, из цепи постоянных перерождений. И достигнешь просветления Радиоведущего.
        Альпинист тащит на спине громоздкий «Телефункен». Он ложится на плотный фирн, вытягивая руки в белых рукавицах с «дополнительным» указательным пальцем, позволяющим вести огонь, не снимая их - отчеркивает риску. Покачиваясь, бесконечно долго встает, делает пару шагов на длину своего роста, до риски-частоты на белоснежной шкале радиоприемника. Вновь ложится и вытягивает руки… К какому адресату он стремится? Кто узнает о нем? Над вершиной никогда не пролетит ни один самолет, снимки с будущих космических станций зафиксируют в этом месте «5но».
«Затемнение». Хрональное уплотнение. Все, кто поднимется на вершину, вскоре умрут.
        Если вновь немного увлажнить ватман, провести кистью, оставив широкий красочный след… цвета перетекают, сливаются, образуя серо-бурую мешанину, коричневые пятна, зеленые сгустки, голубые подтеки, черные вкрапления на белом.
        Дед развел в банках яркую тушь, открыл банки с гуашью, выпустил на палитру разноцветных тропических рыбок - акварельные капли. Вот так… она проведет ярко-ярко-алым… Замороженные кисти рябины, снег. Багряный выплеск крови смерзся россыпью темно-красных ягод. Фантастический заколдованный сад, где замерло время.
        А сверху фиолетовым - хвост кометы из Космоса клубится гривами бешеных скакунов, космами волос, фосфоресцирующими плащами. Женские тела закованы в ледяные латы. Дикая Охота яростных валькирий спустилась за душами павших воинов.
        Дедушка присаживается рядом на корточки… У него рюкзак, он набит грушами-дичками. Трясет рюкзак, летит труха, сучки, веточки, листья. Груши мелкие и жесткие, будто из дерева. А более спелые - с мятыми бочками, кожица с налипшими травинками, мягкими рыжими иглами. Груши пахнут сладостью, прелью и потом летнего дня.
        - Подожди, Надешк… что это ты нарисовала?

…«мммммм»! Она хочет сказать, но не может. Это - «мммммм».
        Правильно, правильно. Это оно самое и есть!
        Она нарисовала огненные пряди яркой взлохмаченной бороды, рыжие взметнувшиеся космы, пламенный взор с грозовым отблеском просквозивших молний. Резко очерченный волевой рот. Арийскую линию носа. Открытые обводы лба. Да это портрет… самый огромный в мире портрет самого огромного Зигфрида!
        Улучив момент, она бежит и запрыгивает в бочку с прелой и сладковатой (сироп с привкусом гудрона) садово-дождевой водой. Невесомость, прохладная желтая тишина, взбаламученные листья скользят по телу, изо рта бежит вверх жемчужная нитка пузырьков. Ее накрывает небесная линза, вся в водяных каплях-звездах, с бурым горизонтом проржавевшего края бочки.
        Если она будет прыгать в бочку с лягухами, ворчит дедушка - то у нее меж пальцев вырастут перепонки. Каждое утро на даче, с затаенным страхом и надеждой рассматривает свои пальцы… выросли, нет?

7
        Она надкусывает грушу. Груша горчит. Надя морщится и выплевывает.
        - Как дубовые… - смеется дедушка, обнажая прокуренные зубы. - Вон ежевику ешь, она мягкая.
        Ежевика дала сок в стеклянной банке, забродила от солнца, пахнет брагой.
        - Брага! - кричит она, прихлебывая из банки.
        - Вот еще, - ворчит дедушка, - приучили ребенка. Олкоголик!
        Бабушка отнимает у нее банку и нюхает. «Прокисли».
        - У нас как в раю, - говорит дедушка. - Воздух пить можно.
        Она не знает, что такое «рай», но по выражению блаженного восторга на дедушкином лице можно понять: «рай» - это что-то прекрасное.
        Таинственный сад. Огромный, запущенный, медведи едят малину прямо с кустов, пригибая их лапами.
        В бабушкиной комнате, в красном углу, - икона Богородицы с младенцем на руках. Под стеклом восковые бумажные цветы, розовые и белые, золотистые дубовые листья. Потускневшая лампадка. Медовые липкие свечки. Бабушка часто и мелко крестится перед иконой. «Осподи, помилуй нас, грешных!» Тяжелые веки прикрыты, тихий шепот в прокаленной солнцем комнате.
        Яблоки и груши сушат. Они сморщиваются. Бабушка размачивает их, прокручивает в мясорубке и печет пироги. Пока она месит тесто, Надя сидит на табуретке, болтает ногами, грызет сушеные яблоки. Тесто подходит в кастрюле, его вываливают на стол. Когда бабушка отворачивается, она отщипывает от мягкого дышащего шара кусочек - он тянется, пузырится, она торопится скорее отправить липкий шарик в рот. Он нежно-кислый.
        - Опять тесто ела! Внутри все склеится! - причитает бабушка.
        - А мне хочется! - говорит она и болтает ногами.
        Бабушка смазывает ладони подсолнечным маслом, чтобы тесто не липло к рукам. Когда начинка кончается, лепит плюшки. Смазывает маслом и посыпает сахаром.
        Мама готовит невкусно. Пироги у нее тяжелые и сырые. Бабушка презрительно называет их «варакуши». Так и говорит: «опять своих варакушей принесла!».
        Мама злится. Дедушка раскачивает пирог на ладони: «Зашибить ненароком можно».
        Мама выхватывает у него пирог и надкусывает: «А мне нравится!»
        Мама любит яблоки. Крепкую антоновку, розоватый анис, грушовку. Если они приезжают с папой, она садится в желто-алом халате на веранде, ставит рядом корзинку с яблоками, жует потихоньку. На лице ее - счастье. Она очень устает, и простые радости превращаются в счастье.
        На узком подоконнике веранды бутылка синего стекла. Ее привезли из Мексики, раньше в бутылке было вино. Из горлышка чуть горчит, пахнет черным виноградом. Теперь в бутылке сухая ветка, красиво изогнутая.
        Странно, как они не понимают, что она нарисовала не «догму» какую-то - а
«руководство к действию»! Это карта. Маршрут, как пройти к пещере. Она же видела то место как бы сверху, точно все изобразила. Конечно, пришлось изрисовать немало больших планшетов. Каждая «картина» - это определенный фрагмент. Нужно сложить их вместе, один к одному, и все станет ясно. Горные плато, скалы, все более редеющие леса, языки ледников, перевалы, хребты, гранитные зубы в пасти вечного мрака. Цепочка следов одинокого человека к вершине. Бешеные скакуны небесной кавалькады высекают искры в иззубренном хребте каменного зверя.
        А день все длится и длится… бесконечно перетекая в вечер… мешая длинные малиновые блики заката с наползающим фиолетовым мраком из сада. Она засыпает. Сквозь сон слышно: дед с бабушкой продолжают сидеть на веранде.
        Бабушка: - Что-то к дождю, видно…
        Дедушка: - А я черную, коричневую краски у нее заберу потихоньку. Оставлю лимонную, травяную, оранжевую. Так посветлее все станет.
        Дождь. За стеной вовсю шуршит, пузырится, клокочет. В саду танцуют голубые девушки.
        И может, действительно, все становилось светлее? И Аратюнян не только убеждал ее любить книги… но и самой писать, спасибо ему! «Четко фиксировать свои мысли». Вести дневник, например. Но с этим не совсем получалось, она попыталась несколько раз, но хватило ненадолго… Ладно, если ее что-то беспокоит, настаивал доктор, она может описать это и переписать несколько раз на отдельном листе бумаги. А потом сжечь его. И прах развеять по ветру. Избавиться от навязчивых мыслей. Все, этого нет! Не надо больше думать об этом.
        Она так и делала. Выписывала то, что ее тревожило - и сжигала листок в костре. Или на даче, когда они с дедушкой сгребали листья, мусор. Все старое, ненужное, отжившее свое. Наводили порядок.
        И на велосипеде она не ездила, не отжималась и не прыгала через скакалку… но зато любила танцевать! Тридцать минут танца - это, можно сказать, два километра пробежки. Когда-то в дедушкином театре ее детское воображение больше всего поражала амурская сказка по преданиям дальневосточных народностей. Сказка про змея Химу. На нее приходило больше всего зрителей: дети всех возрастов, родители, дедушки-бабушки… А многие по нескольку раз, так их завораживало и притягивало это действо. В ней танцевальная группа, двенадцать молодых артисток, исполняла танец цветов симбир. Костюмы у них самые фантастические: на головах сооружены целые клумбы, лепестки распадаются в стороны на метр. На сцене они превращались в двенадцатиголовое, двадцатичетырех-рукое-ногое существо. Взмахнет их ведущая крылом-лепестком - за ней медленнее или быстрее вздымается и опадает лепесточная волна. Кивнет головой-соцветием - цветочный узор тут же меняется, как в калейдоскопе. Изовьет ногу-стебель - и целая гирлянда, обвившая всю сцену, колышется за ней. Танцовщицы выползали (точно, медленно и гибко выползали), следом стелился туман из
дым-машины - они подкрадывались и завьюживали ребят-актеров. Водили вокруг хороводы-змейки и все быстрее, быстрей! Затемнение сменялось разноцветными вспышками, лучи стробоскопов пробивали тьму, световые снежинки от кружащихся зеркальных шаров опускались и взмывали вьюгой. А колонки на басах проседали: шаманские бубны, горловое пение… Шорохи или скрипы, удаляющиеся шаги, птичьи вскрики (это голоса «ушельцев», оркестр невидимок). И самая красивая, их ведущая, - как камень брошена в пруд, - всегда в центре расходящихся цветочных кругов. Она едина в двенадцати отражениях, в эхе музыкальных всплесков, в повторяющемся дыхании. Цветы симбир - это цветущая на болоте поляна. Они изображали цветущую на болоте поляну, что дурманит своим запахом впадающих в морок, заблудившихся мальчика-казака Володьшу - или Лочу, как зовет его девочка Айринка, дочь Намека-охотника из тамошних людей. Он, охотник, тоже когда-то попал на эту поляну и превратился в болотного духа Боку. И у Лочи потерялся отец-батя Иван. Его захватил в полон Великий Монг-Бо, это Амур-батюшка. Отправил сторожить калужат матери-рыбы Калуги, которую по
жадности поймал казак в свои сети. Дети идут искать своих отцов и всегда спрашивают свое сердце, как им одолеть существ нижнего мира? Волшебная птица Кори, тигр Амбу и человек-скала Какзаму помогают им победить змея Химу, что проползает в реальность и пытается сожрать ее.

8
        С библиотекой в школе одни проблемы… вернее, так: с ней бы были проблемы, если бы она существовала как предмет разговора. Но на самом деле все делают вид, что никакой библиотеки не существует. Значит, и решать ничего не надо.
        Библиотекаря нет уже давно (кто-то из учителей работал по совместительству, но долго не продержался). А то, что называется «библиотекой», это просто длинная комната без окон. Неизвестно, что раньше в ней было (или ничего не было; и это, возможно, усыпальница фараонов, как их устраивали в недрах пирамид древние египтяне). Книгохранилище находится на первом этаже перед кабинетом директора - дальше расположены мастерские.
        Надя еще застала время, когда библиотека, как и положено, занимала просторный светлый кабинет на третьем этаже. Милая пожилая библиотекарша, книги расставлены от «А» до «Я». Но потом что-то там стало протекать… то ли крыша, то ли труба. Перевели сюда на время, но так, видно, и останется. Кому до нее дело? Всегда закрыта… да что там закрыта - замурована! Многие даже не знают, наверное, что она есть в школе. Даже теоретически попасть в нее не-воз-мож-но! Хотя существует древне-лохматое распоряжение директора. По нему необходимо, чтобы учитель дежурного класса взял ключ, расписался в специальном журнале. На самом деле, этот ключ (что есть на вахте), не открывает дверь в библиотеку. Он от какой-то другой комнаты и не подходит. Но, слава богу, у Нади есть свой собственный, настоящий ключ. Его ей передала Марина Александровна. Она вела литературу и русский язык, когда Надя училась в младших классах. Просто подарила, можно сказать, перед тем, как в прошлом году перестала работать в школе, она и так уже давно была на пенсии. Почему она отдала ключ именно ей? Наверное, больше некому было доверить. Конечно,
теоретически, - это не-по-ря-док! Но зато Надя была, можно сказать, хранительницей королевского ключа. Могла сидеть в «библиотеке» сколько хотела, искать книги и читать, позабыв о времени.
        Книги на полках завалились, стоят вразнобой. Чтобы найти что-то по теме - уйдет уйма сил и времени. Хотя книг, на первый взгляд, очень много, но все перемешано, появилось (и появляется) много пустопорожнего, лишнего. Неизвестно, откуда это взялось? Впрочем, многие приносят свои книги, передают в дар. А как это происходит? Привезут, свалят целыми нераспакованными стопками. Для некоторых родителей это вроде благотворительности, гуманитарной помощи (сами же расширяют полезную площадь, чтобы забить туда побольше домашних кинотеатров, компьютеров и холодильников). Или кто-то переезжает, меняет квартиру. Да и умирают прежние книжные любители, владельцы настоящих собраний, для кого это было ценно. Когда-то пытались навести порядок, но все это ненадолго… Книжные стеллажи составлены впритык, тесно, не развернуться.
        И она замечала: появляются пачки новеньких книг, прямо с книжного склада. Иногда их распакуют, расставят на полках… а они растворятся в общей массе. Вроде они есть, но нельзя увидеть сразу, целиком. Там - одна новинка выросла, как гриб, здесь - другая. Кто-то бывает в этой комнате (или лучше сказать, в ней происходят какие-то «процессы»)… Это похоже на то, как девушка у карты атмосферных явлений, когда по телевизору передают погоду, указывает: эта область низкого давления над Атлантикой смещается туда-то, этот фронт грозовых осадков надвигается на Европу оттуда-то. Можно представить: в этом «книгохранилище», как над огромной страной, один книжный массив вдруг двинется, например, к «северо-востоку»… А то, что было на «юге» - к «западу». Надя даже говорила об этих странных явлениях папе. Но он лишь пожал плечами… «А что ты думаешь? Выделяются деньги на формирование школьного книжного фонда. На них закупают книги - и есть специальные коллекторы, через которые распределяют по школам. А какие это книги… тайна за семью печатями! Директорам издательств очень выгодно, чтобы этот фонд формировался именно
из их книг. Вот они и договариваются со школьными чиновниками-книжниками. А те заказывают только их книги. Все у них поделено и проплачено между собой. И тем хорошо, и этим. А что будут читать дети, это им все равно».
        И вновь обретенную лестницу оказалось очень неудобно передвигать. Как длинноногая жирафа, она едва вмещалась в проходы между стеллажами. Но зато сверху, когда Надя с опаской добралась до последней перекладины, все выглядело необычно, заманчиво. Лабиринты полок манили в неизвестность, гряды книжных волн набегали и, казалось, шурша, разбивались об ее шаткое сооружение… об обломок мачты, за который она зацепилась, как последний спасшийся после кораблекрушения.
        Она замерла с книжкой на самой последней лестничной жердочке, погрузившись в увлекательное чтение. Не замечала ничего вокруг; время словно по странной траектории обтекало ее затерянный книжный остров. И вдруг в тишине ей почудилось прерывистое дыхание. Что это? Шепот страниц? Блуждающие голоса тысячи героев? Да что угодно здесь может послышаться! Под потолком совсем душно, сгущается книжная пыль, вот и закружилась голова. И пообедала она… когда это было? Перехватила в буфете стакан сока и две булочки. А уж это полноценной едой никак не назовешь! Рядом люминесцентная лампа гудит назойливо и однообразно, льет свой мертвенный свет. К тому же, здесь, у противоположной входной двери стены, проходит жестяной вентиляционный короб. Эта вытяжка - откуда она идет, из мастерских? Охватывает весь этаж, пронизывает всю школу? Словно ветер воет в этой трубе! Да и вообще… у нее такое чувство… она здесь не одна… Кто-то незримо присутствует, будто прокалывает ненавидящим взглядом с ног до головы. Хорошо, она в брюках… а то на лестнице с голыми коленками было бы совсем неуютно.
        Когда медленно повернула голову, увидела его. Он стоял рядом. Безумный блеск глаз, близкий запах отвратительного перегара
        рабочий сцены Геннадий
        ведь это он забросил ее в жаркую топку Емелиной печки, с ним она неслась к чему-то трагическому, неизбежному! С тех пор у нее этот жар, предчувствие всепоглощающего пламени, ослепительно-яркого света. И пламенеющий диск солнца, символизирующий Русь, занимался на заднике у нее за спиной. И театральный люд в то время умилялся, тормошил ее и тетешкал… ах, какая девчушечка… ах, какая Весняночка! Она же с ужасом ступала по живому мосту ладоней, сердце вот-вот оборвется, она будет втянута во мглу безумия, в пасть к тому чудовищу… тысячеголовому, многоглазому, что опаляет своим дыханием, подстерегает за пределом освещенного круга и теплых человеческих рук! Надо было тогда, в детстве, поджечь дурацкий театр. А дедушку предупредить, чтобы не приходил в этот день. По крайней мере, меньше бы дышал этой отравой… лаками, растворителем, синтетическим клеем и сухими красками
        а если это опять то видение
        она медленно падала, словно опускалась под куполом парашюта, сотканного из огненных прядей ярко-огнистой бороды, рыжих косм, взора с грозовым отблеском просквозивших молний. Резко очерченный волевой рот. Арийская линия носа. Открытые обводы лба. Да это он… Зигфрид!
        Замороженные кисти рябины, снег.
        Фантастический сад… Двое его охранников с иссиня-вымерзшими оскалами. Отто и Ульбрихт, немецкие альпинисты. Их воинские медальоны выдернуты, брошены поверх одежды. Они застрелены с близкого расстояния, смерть настигла неожиданно. Затем тот, кто убил их, придал коченеющим трупам подобающий вид: усадил, прислонив к выступающим валунам. Тесный каменный мешок стал дли них склепом… Здесь же брошен пистолет - не то потерян, не то оставлен за ненадобностью.
        Когда-то, пробираясь темным проходом за задником, она, возможно, вдруг вышла незаметно на сцену, увидела приготовление к новому спектаклю, незаконченные декорации… Два манекена, завернутые в блестящую пленку, полусидят, привалившись к выступающим, из раскрашенной фанеры, «валунам». Но что это была за бутафория, какой готовился спектакль, да и был ли такой? У дедушки теперь не спросишь. Ведь у него была астма… Та золотая пыльца, осыпавшаяся с красивых фей, сгубила его. А еще дым бесчисленных сигарет, когда он курил. Взвесь от гуаши и клея. Испарения лаков, красок, что осели на легких
        но откуда
        откуда у рабочего сцены Геннадия это грязно-серое кепи, напяленное на глаза? На кепи задвинуты нелепые очки, круглые, черные, на фиксирующем ремешке; сбоку защитные кожаные полукружья. И почему у него на шее пистолет-пулемет МР38? Трехсекционные подсумки с магазинами к нему укреплены на обычном форменном ремне черной кожи. Имеется пистолет Р38 в кобуре.
        К тому же он с лыжами и лыжными палками (а уж лыжи и лыжные палки он бы никак не смог протащить в ее сны).
[Серый человек]
        О нем знают и родители, и администрация, и в РОНО, и в Наробразе, и предприятие-шефы… Но знать-то знают, в том и беда, что изничтожить, вытравить его никак невозможно! Так и плесень ползет по стенам серо-буро-малиновым цветением, пробивается сквозь любую покраску, что с ней ни делай. Остается лишь выжечь паяльной лампой. Начальник «секретки» звонил, требовал, угрожал лишить квартальной премии, очереди на квартиру, снять с Доски почета! Но что он сделает? Еще прислали в помощь по разнарядке Серегу, он легкотрудник по какой-то группе, совсем больной человек (видно, избавиться решили).
        Но Серега, малый сообразительный, он сразу выдал:
        - Да что мараковать, есть же Красный уголок? Так перекрасить его в серый! Этот, короче, серый мужик, сразу и прибежит… Тут его ласты и приклеятся. И все дела.
        Он уже думал об этом, но как на это посмотрит секретчик? Пожертвовать Красным уголком? Да и что решат там, наверху? В парткоме? Но все согласовали, дали добро. Привезли, сгрузили в вестибюле две бочки отличной серой краски (достали на военном предприятии). Они с Серегой стали красить. Они красили Красный уголок, широким размахом кистей уничтожая алое жаркое полыхание - превращая все в серые будни. Потолки высокие, пришлось соорудить помост, нарастить обломками досок, что остались в спортзале от «черных дуболомов». Начали красить днем, но и к полуночи не успевали закончить. А завтра понедельник, надо сдать Приемной комиссии.
        Серега красил внизу - а он наверху, на помосте. По мере того, как заканчивалась краска в ведре, состояние Сергея становилось все более нервным. Все чаще присаживался, беспрестанно курил. Краски точно не хватит: кому-то придется идти в ночь, в самые недра школы… Да еще вскрыть новую бочку - одна уже полностью закончилась - наполнить ведро и принести. Где-то в глубине школы завыла сигнализация. Встревоженные лягушки, будто их кто взбудоражил, закатили неурочный концерт. Но тут же все смолкло, как отрезало.
        - Не дрейфь, Серега! - кричал сверху своему напарнику. - Скоро все кончится! - подбадривал из-под самого потолка.
        И краска закончилась. Не осталось и на донышке ведра.
        - А… что я-то? н-нет, почему именно я? - Серегу охватило какое-то нервное заикание.
        - Иди и принеси краску! - рявкнул он, опуская с помоста ведро. - Сюда же не заберешься с полным, а ты мне подашь потом.
        Серега тяжко и обреченно вздохнул, лицо его побледнело, губы тряслись. Неуверенно добрел до двери, приоткрыл ее, заглянул во тьму:
        - Да все же как-то… кто его знает?
        - Давай смелее! Туда и обратно. Быстро.
        Наконец он обреченно ушел в безмолвие, на первый этаж, в недра школы… Исчез с ведром в черноте дверного проема, как в колодце, где стояла черная школьная вода.
        Какое-то мгновение его не было.
        Целую вечность его не было.
        И вдруг зловещую тишину прорезал душераздирающий крик - он нарастал! Послышался грохот чего-то падающего, приближающийся топот, дверь распахнулась… В изнеможении хватаясь за косяк, Серега дышал запаленно, с натужными хрипами, будто за ним гналась целая орда дьяволов ночи. Глаза безумно блуждали, рот ощерился в оскале.

«Мне… топор… нужен… бочку! вскрыть! не могу!» - пролязгал, как из ледяного склепа, зубами. От него расходились волны ужаса.
        - Ну, бери топор-то. Что же… сразу-то… не взял? Вон стоит, в углу, - подсказал, стараясь сохранить спокойствие.
        Серега взял его. Глянул каким-то уже омертвевшим взглядом, обвел освещенное пространство вокруг, видимо, ничего не соображая и не замечая. Вышел, вцепившись в топор… как будто тот вел, тащил его за собой.
        Долго напарника не было.
        Дурацкое положение.
        А он почти распластан под потолком - и не пошевелиться: ненадежная конструкция тут же начинала угрожающе раскачиваться.
        Дверь скрипнула… Серега тихо вошел. С ног до головы он был залит серой и липкой кровью.
        Брызги залепили ему лицо и волосы, длинными вязкими струйками эта мерзость стекала с топора, с рук его…
        - Что… что случилось? - прошептал он сверху, со своего помоста, голосом вмиг севшим, хриплым.
        - Я…
        - Что ты? что ты мелешь?! ты открыл бочку? где ведро, где краска? я же посылал тебя за краской!
        - Я… только что…
        Топор он держал, как бы нацеливаясь, прикидывая в руках его тяжесть - и чуть поводя плечами, разминая их, словно лесоруб перед трудной работой. Блуждающий взгляд подернут серой пеленой безумия.
        - Ну?!
        - Я сщас только… этого козла серого… завалил… топором…
        я убил серого человека

9
        После уроков, если какие-то дела, а то и неизбежные размолвки не вклинивались между ними, Надя, Ольга, Света и Ксения вместе возвращались из школы домой. Дружили с первого класса, в который их привели родители по этой дорожке - сколько они прошагали по ней с тех пор! Подросли деревца вдоль нее, тогда только посаженные. Привычный разговор между девчонками, шутки; перескакивали с одного на другое, фразы пружинили тугими колечками так же, как непокорные завитки волос Ольги Туртановой, самой непоседливой из них. От ее неумолкающей болтовни, забеганий то вперед то назад одна суета.
        Вот начинает перестраивать девчонок, когда идут, невольно выстроившись «по росту». Самая высокая Светка, за ней Ксения Лапышева, рядом Надя Орешина.

«Ну что, выстроились? опять, да? чтобы над нами все ржали? Диаграмма дураков!» Ольгиному приколу уже сто пятьдесят лет, наверное. Откуда привязалась детсадовская присказка? Почему ей кажется, что вот так, в ряд - со стороны выглядит по-дурацки? Кто придает этому значение? Однако лучше не заводить об этом разговор… Мысли у Туртановой по поводу своего роста порой принимают самое неожиданное направление (и если кто споет при ней популярную одно время, сейчас, слава богу, забытую, песенку: «…о любви мечтает каждый, даже тот, кто ростом мал» - тому будет месть коварная и жестокая).
        - …ну, ты знаешь, они со сто тридцать четвертой всегда дерутся! - как раз взахлеб делилась с девчонками очередной историей неугомонная Туртанова.
        - Да чего они дерутся? Почему со сто тридцать четвертой? - переспросила Света Сопач.
        - У них обычай такой… Их ОМОН каждый год разгоняет. Они уже пятнадцать лет… ну, все пацаны, которые в пятьдесят восьмой учатся, они всегда со сто тридцать четвертой дерутся.
        - Пятнадцать лет? - не поверила удивленная Ксюха. - Чего это они не поделили?
        - Да они давно когда-то на картошку ездили. Тогда все люди, как ботаники, на картошку ездили. Как запрягут всех, и план давали! И институты ездили! и заводы! и организации! народу - тьма-тьмущая! И эта школа поехала, пятьдесят восьмая! И сто тридцать четвертая поехала. Да всякие там, разные. Прямо на автобусах все так, прикинь?
        - Да, круто… - согласилась Света.
        - И вот, - продолжила Ольга Туртанова, - там один мальчик из пятьдесят восьмой, он любил девочку из сто тридцать четвертой. А она ему изменила. А он взял у отца обрез. И пришел разбираться. И как шмальнул ту выдру из сто тридцать четвертой. А девочка в костер упала. А он второй патрон - бац! И сам тут же застрелился. И так их вместе потом похоронили…
        Хорошо было идти, болтать с девчонками… Надя краем уха слушала разговор подруг. Тяжелый нынче выдался денек. Как будто они рыбы - и всплыли на поверхность из глубин школьных коридоров, нагромождения кабинетов и темных переходов. Оттуда, где обязательно все нужно знать, принимать решения, быть готовым ко всему. А погода разгулялась! Вокруг стремительно носились резвые мальки из первых классов, стучали друг другу по головам пакетами и мешками со сменкой, сваливались в кучу-малу, мельтеша яркими куртками и рюкзачками. А то проплывали мимо солидные скаты-старшеклассники, вели разговоры с таким видом, как будто решают проблемы мирового сообщества. В школьных же коридорах у них хищно обследует свои угодья акула-завуч и, если продолжить сравнение, то и рыба-меч (это химичка, конечно) у них есть… И рыба-пила, дама по английскому. А уж что говорить о медленном и неповоротливом кашалоте-директоре? Наверное, он всасывает всех этих мелких первоклашек, питается ими, вздыхая и отдуваясь, пропуская сквозь усы и выплевывая потом одни ошметки. В школе директора Феликса Альбертовича прозвали, конечно, Железный
Феликс. Раньше он был кандидатом в мастера спорта по боксу (в тяжелом весе, конечно). Это довольно полный мужчина, с одышкой, выступающей на залысине испариной, которую он то и дело вытирал огромным платком, про который острословы шутили, что это парашют. Директор, конечно, многое делает для школы. И шефы помогают - проектный институт, работающий на оборонку, довольно богатая организация, он их подключил. И плюс к тому - родителей со связями. Заново оборудуют компьютерный центр, оснащают лингафонный кабинет, спортивные команды выезжают на соревнования в другие города. На все это надо выбить деньги (почему-то так кажется, он их выбивает своими кулачищами… в прямом смысле). Или взять его секретаршу Инну. Блеклая особа неопределенного возраста, лупоглазая, но зато всегда все про всех знает. Настоящая рыба-прилипала.
        - И все школы района плакали, наверное, да? - добавила Надя к Ольгиной истории с нескрываемым ехидством.
        - А что ты думаешь, конечно! - искренне подтвердила Ольга. - А мальчики из пятьдесят восьмой разобрались с ребятами из сто тридцать четвертой. И так у них с тех пор.
        - Вот это любовь, девки, была! - мечтательно вздохнула Ксения.
        Ох, вечно у этой Ольги что-нибудь происходит! Например, три девчонки ночевали вместе, у них фумитокс всю ночь работал. И под утро им шепчет Голос. Это был Комариный Царь. Идите на крышу и прыгните! И вот вышли на крышу рано-рано утром, взялись за руки и прыгнули. А ведь девятиэтажка. Насмерть. А фумитокс… это даже не компьютерная игра, как можно подумать, а пластинки от комаров, в розетку включаются, они ими надышались. И так втроем похоронили. И все школы района… и так далее, и так далее.
…Да что твоя пятьдесят восьмая! - воскликнула Света Сопач. - У нас самих, Чеманеева из параллельного рассказывала, Феликс с Инной ГАЗ ДЛЯ ОГЛУПЛЕНИЯ ШКОЛЬНИКОВ в вентиляцию пускают! Потом он по всей школе распространяется. И мы этим дышим. И никакая инспекция проверить это не может!
        - Да ты что?! - Ольга Туртанова даже на месте подпрыгнула от такой сенсации.
        - Да-да, - утвердительно кивнула Света.
        - Ух ты!.. - Ольга не могла прийти в себя от изумления. - Ведь точно, помните, нянечка с ума сошла в прошлом году? У нее девочка попросила ключи от раздевалки, а она как кинет ей связку - и прямо грудь пробила!
        - Конечно, - согласилась Света, - нянечка ведь старенькая, вот и не выдержала. А Чеманеевой Хартко говорил по секрету. Он заходит, Хартко этот, в приемную к директору, печать там поставить или что. А в приемной никого, только дверь к Феликсу приоткрыта. И там эти лыжи красные… ну, туфли Иннины стоят. И стул красный выдвинут, из-за двери немного видно. И стул скрип-скрип так, как будто кто на нем стоит. И тут голос Инны: ну, давай, может, еще? А Феликс басом так: да хватит, пожалуй. А Инна: ну еще немного. А Фил: не переборщить бы, а то помнишь, как в прошлый раз? И они - скрип-скрип так… Хартко испугался, вышел потихоньку. А потом заходит, как ни в чем не бывало. Инна ему навстречу из кабинета! Сама красная, как рак, лицо пятнами пошло. В руках держит такой баллон, тоже красный, в углу у них там стоит. Но Хартко, он же ехидный такой, да? Он спрашивает, а Феликс-сан на месте? Можно к нему? А мне, по японскому обычаю, тоже обувку у входа снимать или как? А Инна как стояла с этим баллоном, так чуть не умерла на месте!
        - Да это же у них огнетушитель в углу стоит, - вспомнила Ксения.
        - Ой, огнетушитель! На нем все по-иностранному написано. Ты сама читала, что это огнетушитель? - тут же парировала Света.
        - Да… а что они на стуле-то? - спросила Надя.
        - Ну там же вентиляционный короб наверху, труба такая. Я специально потом заходила, спросить что-то, и заглянула. И крышечка приспособлена, открывается. Вот они через нее и… - довольная произведенным эффектом, закончила Света.
        - Ой, точно, девчонки! - воскликнула Ольга. - Ведь мы на пятом или шестом какими тупыми становимся! И спать хочется, и ничего не соображаешь. А учителя в это время, что им надо, нам в голову закачивают…
        - А как же они? Ведь сами дышат этим? - Надя пожала плечами.
        - Ха! Они дышат!.. Да они эти… они анти-ди… ди-окс… сиданты принимают, - припомнив, с трудом выговорила Света.
…Ну, принимают. Потом по школе с красными носами шатаются. Особенно Труд и Обэжэ, - усмехнулась Надя. - Если уж говорить, то в нас вообще во всех закачивают этот газ. Что Феликс с Инной? Когда по телику, пожалуйста, оглупляй сколько хочешь! Сиди перед телевизором, слушай попсу, сколько ее там… Чему детей учат? Мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Что голубым быть - круче не бывает… Была же передача: там мальчик выбирает себе мальчика в пару. А если фэйсом не вышел, так иди в бандиты! Все эти сериалы на бандитские деньги снимаются, чтобы им вербовать себе мясо, надо же кем-то потом набивать тюрьмы. Даже «К барьеру» была про это. Или этих, пародистов с юмористами, посмотри. «Фабрику звезд», эти «Окна», «Фактор страха»… Как взрослые мужики козу ртом доят, потом всяких червяков лопают. А если бы прилетели к нам инопланетяне, к примеру? Стали бы с орбиты принимать наш телик на своей тарелке, что бы они подумали? Что мы все грязные, немытые, ничего никогда не стираем, зубы не чистим, от нас дурно пахнет… да и проблемы у нас одни - с памперсами и критическими днями!
        - Ну ты, Орешина, - протянула Ольга. - Молчишь-молчишь, а потом как выдашь что-нибудь. Хоть стой, хоть падай! Ты у нас просто Черубина де Габриак какая-то!
        Странно. Ольга назвала ее этим псевдонимом известной поэтессы начала века, литературной мистификации, гениально задуманной и разыгранной Максимилианом Волошиным - об этом сама Надя ей и рассказывала. Ну, может, понравилось, к слову пришлось красивое сочетание в мерцании чего-то таинственного, романтического. Упомянула, да и все…
        Черубина.
        К тому же де.
        Да еще Габриак.
        Но ведь - «отсюда вывод», как любит говорить Ольга. И эти «выводы» ее часто совсем непредсказуемы.
        - Какую попсу… например? - тоном, предвещающим начало ссоры, вскинулась Туртанова.
        - Много всякой разной. «Большие перцы», что ли? Мальчики такие в приспущенных штанах… Кого там постоянно крутят? Болванчиков же много.
        - А не знаешь, так молчала бы, - видно, упоминание о «Больших перцах» задело в Ольгиной душе что-то сокровенное.
        - Сама-то что слушаешь? Напели с Калинником «Железную дорогу» и «Радостно мне быть обманутой», думаете, круче вас не бывает! Еще по радио передали… Конечно, потому что у тебя там мама работает!
        - С чего ты взяла, Ольга? Я за Калинником, по-твоему, бегала везде со своими текстами? Железный Феликс сам ему дал, это при мне было. Дал мои стихи, они в сценарии у него, на столе лежали, я читала на награждении ветеранов. Феликсу что в голову ударит, так всю плешь проест! Вообще закрыть все может, радиорубку отберет, не даст репетировать.
        - Да… конечно, так все и было, - протянула Ольга. - А что, Калинник тебе потом не звонил будто, да? И вы не гуляли вместе? В кафе «Сказка» он тебя не приглашал, скажешь?!
        Ее глаза чуть позеленели, пробежала рябь по тихой глади… как тогда… Омутная затягивающая глубь поманила Надю, подчинила своей воле, лишила возможности что-либо соображать.

10
        Прошлым летом Надя с Ольгой оказались на Оке в детском лагере. Все было пронизано тайной, предчувствием. Вылазки, купание по ночам… ночь, река манили, как Космос. Туда уплыли все корабли, улетели фантастические звездолеты, там все погибло, загорелось в воздухе, пошло ко дну. Ей снились странные сны. Свет луны, кузнечики, что своими молоточками возводят темную сферу, пряный, терпкий шлейф ночи укутывал горящее, сожженное на солнце тело - не пошевелиться и головы не поднять… А днем все было по-другому, но не менее прекрасно. То обрушатся дожди, придавит сверху свинцовая крышка небесной кастрюли… Но вот солнце… от радостных бликов рябит в глазах! И каждый день приносит что-то новое, необычное, не похожее на то, чем были наполнены долгие зимы в школе, в городе.
        Что-то в этом лагере осталось от прежних пионерских лет, как и бывшее название
«Мелиоратор». Осталось эхо, заблудшее в березовых перелесках, что выпавшими зелеными языками ближнего леса лизали обустроенную территорию бывших пионерских линеек, тихого часа, приезжей кинопередвижки в клубе за десять собранных фантов. Там ранним утром она встретила бесплотно прошедшего росными травами, не оставляя следа, мальчика с золотым горном у посеревших губ. Он трубил зо2рю и скрылся, оставив тоскливое предощущение промелькнувшей в мгновение жизни. Но разве нужен ей кто-то?
        Может, этот мальчик… Дима? Но сам он к лагерю не имел отношения, приехал и отдыхал в деревне со своим дедом. Деревня эта, Утесы, совсем недалеко от «Мелиоратора». По деду и внуку сразу видно: приезжие, городские.
        Дед его рослый, статный - с седым, в серебро, ежиком волос, аккуратно подстриженной бородкой, - не такой, конечно, как местные жители… Хотя, какие местные? Похоже, кроме нескольких стариков да старух, в заброшенной погибающей деревне никого не осталось, и дорог в нее никаких не ведет, и… Утесы? (Чаще всего про деревню говорили - Утесики). Почему-то думалось - даже люди здесь должны жить какие-то особенно мужественные, с суровым выражением обветренных лиц. Но встречались лишь двое почерневших от солнца, плюгавеньких и спившихся мужичка. С ними дед уплывал куда-то на моторке в синие дали, за излучину (эти двое, было видно, с утра уже навеселе). Что они там делали… рыбачили, ставили сети? Однажды высокий пожилой человек крикнул из лодки: «Димка, давай!» - махнул мальчику на берегу. А он прокричал в ответ: «Сейчас, дед!»
        Значит, Димка… так звали мальчика. Он поджидал в том месте, где на обратном пути причаливала лодка, сидя со своими удочками, потом они с дедом возвращались в деревню. Мужички же, стреляя синим выхлопом мотора, заложив крутой вираж и разогнав волну, мчались на моторке куда-то с таким видом, будто это адмиральский катер возвращается на базу.
        Дима проходил мимо с удочками, длинными гибкими антеннами, необходимой составляющей, частью какого-то, ей казалось, таинственного оборудования… приемо-передающего устройства? Настраивал, забрасывал проводок лески в звучащее пространство реки, чутко прислушивался, следя за поплавком-риской на шкале настройки, на приборной панели речной глади… Каково там, в глубине, движение древних таинственных рыб, о чем они вещали? Какие радиопередачи, ныне не существующие, но записанные на магнитной ленте воды из отголосков, фрагментов бывшей на земле, ныне исчезнувшей музыки? И она бы ловила больших рыб - солидные, с мощным сигналом радиостанции, - и совсем маленьких, скользящих у самого дна, где уже никаких частот, только гул придонного течения. Панель черного стекла восхитительно осветится, озаряя диапазон тысячи дней, и каждая золотистая насечка - это и тонкий трепетный огонек свечи, что ставили с бабушкой, зажигали на могилке Старицы; и отсвет их костров, что разводили с папой или с дедушкой.
        Дима взглядывал на нее издалека, будто что-то зная про ее жизнь… Всегда отстраненный, смуглый, спартанский. Как один из тех спасшихся моряков или звездолетчиков из ее игр.
        Ольге ни с того ни с сего пришла в голову простенькая и гениальная идея. А давай я тебя с ним познакомлю, брякнула она. Давай! И уже загорелась: «Ты будешь тонуть как бы, да? Ну, понарошку… а я как заверещу! Начну руками махать! Спасите-помогите! А он, думаешь, что?..»
        - А он… что? - Наде это показалось нелепо. Но уж она знала, как запрыгают в глазах подруги веселые бесенята… так она и выкинет что-нибудь эдакое! Знала ведь… но, может, не обратила внимание, забыла в тот раз?
        - Да бросится тебя спасать! Это же для прикола… смешно же, правда?
        Не видя ничего смешного в этой глупости, Надя пожала плечами. А зря она поддалась на ее уговоры! Все получилось нелепо и страшно на самом деле… В итоге они оба, Надя и этот предполагаемый супермен Дима, чуть не утонули. Их едва выловили, кое-как откачали.
        Всегда находилась лазейка, разогнутая скобка в цепочке режима, окольцевавшего их время. Солнечный зайчик уводил, играя, показывая замаскированный лаз, тропинку в зарослях. Выходили все вместе, с девчонками, с которыми подружились, к полукружью зыбких горячих песков у спокойного плеса, там купались. Это не то что лагерный пляж, где полный отстой, мелюзга и муть, ею взбаламученная. Надя умела плавать… но где это было? - научилась в бассейне, в группе лечебной физкультуры, куда ходила когда-то давно.
        В тот день пошли вдвоем, их подруги бесконечно долго собирались, разморенные послеобеденной жарой - а Ольге не сиделось на месте. Диму они заметили, он все там же, с удочками, в тени над омутом, напряженно вслушивался в реку.
        Ольга подтолкнула, когда Надя вошла в воду, хотела окунуться… «Давай, кричи сейчас… тону! спасите! помогите!». Вступила в прохладное течение вслед за ней, ладонью выбила радужный гребень, обдала каскадом. В ответ Надя хлестнула двумя руками, так что из воды выросли плавники с многоцветьем витражного перелива… игольчатый еж, китовый хвост, крутанулись дельфиньи спины, опадающее полукружье летучих рыб. Стеклянный аквариум подводных обитателей дробился и множился в мириадах сверкающих капель - в каждой отражение солнечного зрака, прожигающего синь, с хороводом облаков по кругу.

«Ой, тону», - произнесла Надя неуверенно.

«Ха-ха, - оценила ее попытку Ольга. - Кто же тебя так спасать будет? Ты давай по-настоящему!» И вдруг испустила дикий нутряной вопль… он пронесся от берега до берега, небо подернуло рябью быстро мелькнувших птиц. (Надя читала где-то, что девушек одного индейского племени обучали кричать так, что от их крика у бизона мог случиться разрыв сердца; но Туртанову эти индейцы приняли бы к себе в племя и так, без обучения.) Вплетая свой голос в созвучие крика подруги, Надя выдохнула свою радость, переполняющий душу ликующий гимн простору в мареве от дыхания вод, дальним серебрящимся купам, желтому песчаному серпу пляжа, подрезавшему поворот речной излучины.
        Мерный плеск, набегающие волны, течение.
        Словно кто ее подтолкнул… сделала шаг, прямо под ней, в глубинном холоде у дна шевельнулось что-то огромное… Взбугрился чудовищный хребет с торчащими иглами, забурливший всасывающий вдох взорвал песчаную муть. И тут же под ногами разверзлась ямина. Что-то произошло… их шутливые слова позвали кого-то ненароком, сдвинули прозрачно-зеленые глыбы, из щелей и проемов засквозили черные хватающие змейки-потоки, зашарили по телу цепкими объятиями.
        Ого, тону! - удивилась она, вскрик ее растаял коротким белым стежком от одинокого самолетика, мельком увиденного над головой в померкшем небе. Леденящий язык скользнул по коленям, лизнул вмиг омертвевшие ступни, обвил, неотвратимо потащил за ноги в темную беспросветную мглу. Забарахталась отчаянно, но от этого рывком утянуло вниз… Не ожидала, что такая глубина.
        Ее подхватило на стремнину. Дикий, жуткий косматый кавалер повлек, закружил в страшном танце, плотным хохотом забил уши. Струи обнимающие, ласкающие, движение воды… все замерзло, загустело в студень, быстро твердеющий клей. Ее мускулы, сила, напряжение рук и ног - ничего не значили. Жесткие растения опутали колючими шипами, оплели закрученными стеблями, лишили воли, парализовали ядовитыми укусами сознание. Тут же порыв ветра… когда попыталась вынырнуть, вздохнуть, швырнул в лицо брызги с гребня набежавшей волны (хотя не было до этого никакого ветра), каким-то каменистым, показалось, крошевом забив рот и крик. Вот так, успела подумать, все кончается…
[Серый человек]
        Он подходил к помосту, пружинисто поигрывая плечами, мерзкая кривая улыбочка блуждала на посеревшем лице:
        - И тебя замочу! На корню таких рубить надо!
        Лезвие врезалось в неустойчивую опору, раздался хряск, сооружение содрогнулось и накренилось. Видно, из-за встречи с неизведанным в ночи померкло его сознание, трупная нечисть укусила его, вынула душу, забрызгала ядовитой слюной! Удары становились все сокрушительнее, щепа летела во все стороны.
        - Да опомнись, Серега, ты что?! Ты же бочку открывал, весь серой краской облился!
        Но он уже в иных пределах, в иной зоне, сумеречной и недоступной доводам разума, человеческому голосу.
        - Был тебе Серега… а стал Серый!
        Все, все так бездарно и глупо кончалось! Прощай комсомол и футбольная команда! ДНД и очередь на квартиру! Отдельное «прости» Доске почета. Но странно, у двери замаячили две неестественно высокие, молчаливые фигуры в балахонах. Некто в черном шагнул вперед, из широкого рукава его одеяния, как ручная молния, взвилась удавка, захлестнулась на горле обезумевшего. Неизвестный палач вздернул тщедушное тело горе-маляра, засучившего ногами, забулькавшего серой пеной, пузырями из перекошенного рта… Топор отлетел в дальний угол.

«Клара… Клара…» - хрипел, словно каркал Серега, судорожно цепляясь за горло. Гигант разжал хватку, тело несчастного сползло, сникло у его ног. Брезгливо отер ладони, оставляя на балахоне серую слякоть.
        Второй пришедший стоял не пошевелившись, скрестив руки на груди, как воплощенное Возмездие. И вдруг грянул глухо из-под капюшона, скрывающего голову:
        - Разбери этот скворечник! Доски наши верни в спортзал! И не бузить здесь! Иначе… мы еще вернемся.
        Они еще вернутся… служители своей могущественной покровительницы, Богини Истребительницы Демонов.

«Да сегодня же воскресенье… они как раз занимаются, точно…» - припомнил он, едва не теряя сознание от пережитого. Эти двое, повернувшись, вышли, прикрыв дверь, но словно оставив тень своего зловещего присутствия.
        Из намертво сомкнутых пальцев Сереги с трудом удалось выдрать клеенчатую бирку с расплывшейся надписью «Клара», сделанной чернильным карандашом. Оборотень скрывался в скелете из биологического, приняв его образ. Пришлось заколотить это учебное пособие в глухой ящик, свезти в крематорий и предать огню… Что и сделала, не разводя никаких формальностей, администрация сего скорбного учреждения, припугнутая секретчиком.

11
        И если она видела облака… проплывающие, клубящиеся, мгновенно меняющиеся, словно вылили в воду пузырьки разноцветных чернил - то ее несло под их отражением на стеклянной панели реки. Спасительный лучик мерцал, пробиваясь к ней и касаясь, высвечивая то могилку русской печальницы, то театральную сцену, то пламя костра… Сейчас сдавит грудь, легкие не выдержат, лопнут, вверх на мгновение скользнут искры, тут же погаснут, осыпятся мертвыми светлячками. Некто, в чьей чужой настойчивой власти она оказалась, перестав принадлежать себе, бешено закрутит колесико настройки, вывернет за самый край вещания, где обрываются, замолкают все станции…
        Опускалась под одуванчиковой сферой парашюта из гаснущего света, тепла, оставшегося там, за пределом, великолепия. Но играющее зеркальное пятнышко скользило перед ней - монетка, брошенная кем-то на счастье, золотистый кружок, пламенеющий солнечный диск, острие светового конуса, пробившего тугую толщу, ставшее бликующим зеркальцем… Может, она заглянула в него?
        Она поймала этот кругляшок, прихлопнула ладонью! Аварийная кнопка. Сигнал тревоги… что-то толкнуло вверх, к кипенному облаку воздуха - оно вошло в нее полностью, исчезнув с неба, растаяв. Увидела: по водам к ней шествовала фигура, расталкивая от стоп стекловидные буруны, взбивая волны в многоцветные клубы… облаченная синим туманом… в венце тонкого золотящегося полукруга… Взмахнув широким рукавом-крылом, необъятным, в полнеба, - пришедший (явившийся?) выпустил в мир темного ангела. Из солнечного ветра над рекой - другого рукава-крыла с излучиной, блеском вод, серебряной филигранью тальниковых зарослей, - скользнул в мир светлый ангел… Вода вокруг нее забурлила.
        То, что происходило на самом деле - это множество накладок, случайности, несовпадения… И Диме нужно было понять, среагировать, принять решение. Ольга зашлась в истерике, ничего не разобрать. Пока он добежал до воды, бросился действительно ее спасать…
        Коротко оттолкнулся от доски-нырялки, прекрасный, как юный бог. Солнце успело поцеловать его мускулистый торс, потертые джинсы обтягивали узкие бедра.
        Он видел ее под водой… птицу, распластавшую крылья над зеленоватой мглой, морскую звезду с расходящимися живыми лучами, влажную принцессу, звездную фею, речную наяду.
        Подплыл и обнял ее.
        Но так оказалось, по дну тащило труп давно утопшего теленка
        ошибка в проекте
        ну, теленок… река разлилась, прошли дожди, вот и смыло, может, глупого несмышленого телка. Или оступился в промоину, захлебнулся, что удивительного? И он уже изрядно подпортился, пока носило его невесть сколько. В мутном течении у дна трудно разглядеть - прекрасная ли это русалка с распущенными волосами, - или давно утопший, мерзко раздувшийся труп?
        Дима выхватил его над водой.
        Осклабившийся изъеденный череп, белесая мотающаяся челка, черный провал носа, выпученные буркалы глаз, осклизло пластающаяся шерсть. Вряд ли хоть одно сердце, воображение, сознание выдержит столь ужасные превращения!
        Слепящий столп той привидевшейся фигуры - Димин дедушка, он стоял на носу подплывшей моторки. Двое пьяноватых рыбарей прыгнули в воду справа и слева, выдернули их из осклабившейся стаи водоворотов, злых хвостатых воронок, упустивших добычу. Крики, суета, возня вокруг. Их ловили, вытаскивали, выкручивали, словно жалкие тряпки. Они лежали рядышком, прекрасные тела распростерты на золотистом песке, струилась вода, плакала Ольга Туртанова. Великан расхаживал по песку, хрустящему под огромными сапогами, хохотал громовыми раскатами… Это Димин дедушка, как она потом узнала, Петр Алексеевич, он руководил спасательной операцией. Мужички пытались влить им в стиснутые рты - со спасеньицем! - по стакану тепловатого мутного самогона
        и весь лагерь плакал над ними
        И почему все смеялись, когда она лежала спасенная? Этот теленок… будто все дело в нем! Просто разросся, распух до ужасающих размеров. Затмил явленные на воде, расходящиеся круги от прикосновения мистической Тайны. Все разговоры об этом теленке! А если бы не примчавшаяся лодка? Разве не чудо, повернувшийся небесный механизм, что высек посреди прозрачной сини искру-лодку, молнию с чудесными избавителями?
        Она лежала: в этом прекрасность момента, законченность истории. И все ходили и ходили, смеялись, хрустели песком под огромными сапогами. Хрустели огурцами и зеленым луком, на радостях выпивая и закусывая… все это где-то на краю сознания. Пахло бензиновой гарью, рыбой, прелыми водяными растениями. Влажный ветер с реки и медовый ветер цветущих лугов сталкивались будто прямо над ней, закручивались. Вихрь возносил в небо плач Ольги, что созвучен был плеску волн, вскрикам чаек, вторящим ей. А Ольга тут же начинала смеяться сквозь слезы… теленок! теленок! Все подхватывали это, как заклинание, пароль, объединенные неизъяснимым, представшим от самого дна и начала ночи, которого им самим удалось избежать.
        Но что-то было яркое в тот момент, когда уже было сошелся черный глухой занавес над ослепительной сценой… Что-то мелькнувшее перед ней, ставшее силой, действием, кислородом аварийного неприкосновенного запаса, разбудившего цепенеющий мозг… Ведь она это помнила, но не могла объяснить себе. Светящийся сосуд, пузырек немеркнущего света понесла наверх, не дав ему хрустнуть под сошедшимися безмолвными глыбами.

12
        Когда бывали с бабушкой на могилке Старицы, потом заходили в церковь - она находится там же (вернее, погост примыкает к церкви еще с восемнадцатого века, об этом есть памятная табличка). Они входили… и она падала… плыла в этом воздухе, становившемся вдруг плотным, удерживающим ее, делающим все осязаемым. Воздух чего-то свершившегося и, одновременно, происходящего, какой-то истории, неведомой ей, но несомненно присутствующей (и запах старины, и запах чудесного ладана, от которого щекотало в носу, наворачивались слезы), возносил ее. Но прямо из окружающего, навстречу ей, появлялся сотканный из света, выплывающий из глубин Христос. Раскинув руки, он принимал ее в свои объятия, она не могла упасть. Креста за ним почти не видно, это была не икона, а встречающая у входа очень большая картина. Настоящая картина, она потом ее рассмотрела всю. Старинная, написанная маслом на холсте. Краски на ней потемнели, и полотно картины почти сливалось, растворялось в общем пространстве, в живой, мерцающей и пульсирующей, казалось, полутьме. Само изображение Христа теплилось, излучая свет. Она так и замерла,
завороженная. Сверху наплывали и накрывали ее звучащие голоса, и бабушка что-то тихо говорила ей, вела за руку. Потом все встало на свои места. Она перестала лететь, оказалось, что под ней твердый каменный пол в темно-синих, зеленых, гранатово-искристых бликах отражений от разноцветных витражей под куполом. Но это ощущение полета и чуда спасения осталось.
        Дима после того случая, наоборот, стал избегать их. Ушел в другое место/измерение со своими удочками. Но зато с Петром Алексеевичем она и девчонки их компании познакомились, сдружились. Как-то он даже посадил их в моторку, прокатил с ветерком (сам, без деревенских «спасателей», любителей самогонного зелья). Замечательную прогулку администрация (не хочется говорить «лагерное начальство») поначалу разрешила - и Петр Алексеевич уверил, что все безопасно, - но почти сразу и запретили. «А мало ли что? Не положено». Только промчались минут сорок, сделали разворот… как тут же начальник стал квакать с берега в желтый раструб мегафона, с которым не расставался и очень любил отдавать команды.
        Петр Алексеевич - и внук его, Димка, приехали из Нижнего Новгорода, отдыхают здесь у родственников. Те двое мужичков, так сказать, активное мужское население, просто их знакомые - Пашка и Славка. Однако Петр Алексеевич так давно приезжает сюда, что они стали для него почти родней. А это их «плавсредство» - лодка-«казанка» с
«Вихрем». По здешним меркам настоящий гоночный аква-болид для них, Пашки и Славки, местных «водоплавающих Шумахеров». И они его, Петра Алексеевича, проводники, эдакие доморощенные «сталкеры». Кроме того, что на «браконьерство» его подбивают, конечно (без этого здесь не прожить) - на лодке вместе добираются до одного острова. Это в протоках, недалеко здесь, километра три будет. Прежде там был храм, очень древний, Никола-на-Утесах. Но затем оказался заброшен - или даже невидим. Это произошло накануне революционных событий. Вода поднялась, остров затопило. Долгие годы над гладью реки торчали лишь остовы полуразрушенных глав. Но вот опять что-то изменилось в глубине и течении, как говорят, в «гидросистеме реки». Возможно, намыло песок, уменьшился сброс талых и дождевых вод, изменилась наполняемость рукавов-ручейков, родников, питающих реку. Да и на хозяйственную деятельность забирают все больше воды. Оставшиеся стены, руины, словно восстали из небытия.
        И это, конечно, все очень интересно… с жаром говорил Петр Алексеевич, неутомимый исследователь. У него с собой фотоаппаратура, он показывал сделанные снимки. Давно когда-то на берегу, в дремучих лесах, поселился отшельник, инок. Имя его помнят разве что семена диких трав, передающих из поколение в поколение память о всех живущих, да воздушные семена (потому как и воздух множится семенами), хранящие отзвуки голосов, дыхание зверей и людей. Может, он и не прославился какими-то особенными чудесами, однако «намолил», освятил это место. Через столетие в память о нем поставили часовенку. Затем построили деревянную церковь. Назвали в честь Николая Чудотворца - Никола-на-Утесах. Хотя настоящей географической привязкой это не является. Если и говорить про «утесы» - то они находятся на другом берегу, значительно ниже по реке. Потом, какие «утесы»? Выход известняковых пород в одном месте, на обрывистом берегу. Но поскольку выглядят они как что-то белеющее, заметное: так было удобнее ориентироваться тем, кто плыл по реке, вот и назвали - Утесы. И название деревни отсюда. Вместо деревянной церкви возвели
каменный храм. Но со всей этой деятельностью леса в округе поизвели. А почвы песчаные, русло менялось, и так - река отсекла небольшую твердь с храмом. Со временем он оказался на острове. А потом и вовсе этот «остров» опустился… Чудны дела твои, Господи!
        Он рассказывал и о других, здесь же, по Оке, многих разрушенных ранее, а ныне возрожденных и восстанавливающихся сейчас храмах, монастырях. Упоминал об истории каждого, о том, какими овеяны легендами. Произошедшие чудеса исцеления, мироточащие (а бывало, и «плачущие» кровью) иконы, старцы, ушедшие в катакомбы, замурованные сокровищницы с древними знаниями, таинственные самозванки «царских кровей», сосланные и заточенные в темницах, так и состарившиеся, никому не ведомые.
        Сам он пенсионер и, можно сказать, патриот родного края. К тому же археолог-любитель, фотограф и краевед. Раньше работал кардиохирургом, лечил у людей заболевания сердца.
        Интересно… краевед! А в лодке, она заметила, на дно сброшены лопаты, кирка, лом, ведра, мотки веревки. Все изгваздано суглинком, в черных земляных комьях, иссечено бурым травяным соком. Всегда берет с собой битком набитый рюкзак с фотоаппаратурой, штатив-треногу.
        - Так и вы, наверное, клад какой-нибудь хотите отыскать? - как-то предположила Надя в разговоре с ним. Петр Алексеевич один подогнал лодку к берегу, а она сидела на теплых от солнца, выброшенных рекой бревнах-плавунах, витала в своих фантазиях. Девчонок никого не было, все тусовались по гламурным делам. И Дима, наверное, где-то в другом месте. И двое судоводителей уже, видно, «наисследовались».
        - А-а… там, на острове? Думаешь, я металлоискателем все прошарил? - улыбнулся он, уловив ее взгляд, брошенный на рюкзак с аппаратурой. - Нет, какое кладоискательство… Не случалось до сих пор наткнуться на что-то подобное! Да они уже все облазили, самыми первыми «черные следопыты» и побывали. Ну, туристы, рыбаки заплывают… от них, правда, проблем еще больше. Были ребята из молодежного театра, отдыхали, вот они помогли, в тот год еще. А я думаю, хоть расчистить, как получится, на что Господь силы даст. Убрать бы самую грязь, хлам. Туда же чего только не натащило паводками. Все деревянное сгнило, обрушилось. Еще кусты, коряги, все это сжигаем потихоньку. Вот Пашка со Славой, деревенские мои, помогают немного. Пусть так все будет. Стены стоят, их ветром обдует, высушит. Будет возвышаться само основание. А про храм бывший еще старые люди помнят, какой красотой сиял.
        - Так вы его возрождать будете?
        - Ого, возрождать! Да на это жизни не хватит! И сил сколько надо, и денег, и людей. Главное, конечно, чтобы люди захотели. Но тогда лучше новый возвести, на своем месте, с первого камня. А этот… нет, пусть про него просто помнят. И время его совсем сотрет. Он как бы в воздухе останется. Невидим, а все равно будто есть на самом деле. В людской памяти сохранится.
…Какой тут монастырь, до него ли дело, - сказал он, вздохнув с сожалением. - Помочь бы тем, кто остался, старикам да старухам дожить свой век, тут не до хорошего. Деревня заглохла, бросили ее, все кто мог, поразъехались. У нас половина родственников была, родова наша отсюда, так поумирали все. Вот еще Пашка со Славкой что-то промышляют. Ладно, рыбы наловят, бабкам несут, кто остался. А те им - самогон. Такой у них круговорот в природе. Старичье же, если когда в райцентре и бывали, то теперь как им туда добраться? И где он, райцентр? У них там, наверху, административно-географический зуд какой-то. То все поделят, то вновь объединят. А где, например, простым жителям пенсию себе начислить, уже неизвестно. Или к какой поликлинике относятся? А ведь всю жизнь в колхозе проработали - и нет никакого колхоза. Сейчас кому все люди оставшиеся нужны? Какие-то справки надо оформить, записи в трудовой книжке подтвердить. Тут и грамотный юрист не разберется. Я приезжаю, справки соберу, бумаги составлю. Туда раз отвезешь, оттуда, - не наездишься. В очередях стоять. То одного нет, то другого. То печать, то подпись.
Морока.
        - Как же это… странно… забросили деревню, как в джунглях Амазонки каких-нибудь, - удивилась Надя.
        - Да тут давняя одна история, - горько усмехнулся Петр Алексеевич. - Я сколько лет приезжал, но у меня только отпуск… и то еще когда вырвешься. Мешок писем заберешь им с почты, что накопились. Бывало, ходишь, куда ни стукнешь - заколочено, уж на погост снесли. Эту деревеньку еще тогда… давно… в советские годы от мира отрезали. Ну, бездорожье, от основной трассы километров тридцать - но это, считай, все девяносто. Там одно место, дорогу овраг разъел, в распутицу и вовсе непроходимо. Сколько лет спорили да рядили, кому дорогу проложить, кто на себя возьмет. Еще линию тянуть, электричество. А на моторке добираться, так бензин дорог, не напасешься. Ну и, наверное, это в шестидесятых годах было, в шестьдесят четвертом, что ли… собака почтальоншу покусала. Да собачонка-то, кабысдох безродный. Кикимора, так и звали, я помню. А у почтальонши ребеночек малый, она грудью кормила, у нее молоко пропало. Испугалась, одним словом. В общем, такое дело. И кто знает, может, слухи? Кому это, что2 в голову взбрело? А почтальоны, будто сговорились, стали обходить деревеньку. Почтальоны! Женщины, в основном. На
велосипеде, покрути-ка педали. У них на все отговорки: дождь, слякоть, распутица, зима. По снегу - на лыжах. А то заболеют, а то вообще работать некому. Ну, если только трактор пробьет дорогу, это когда колхоз был. Из военкомата наведывались, если им надо, БТР брали в военной части. Участковый приплывал на моторке, но только чтобы ему рыбалку устроили. К тому же, говорят, шалили здесь по лесам. Места глухие, может, и ограбили кого. Пронеслась дурная весть, из памяти не вытравишь. У них, у почтальонов, это как бы в крови. Кто на почту новый устраивается, тому это передают. Молва народная. Местные, конечно, возмущались, писали куда-то, ездили, подписи собирали… да все без толку! Это же - опять через почту. И затеряется бумажка, и письмишко не дойдет. Все из-за собаки какой-то… сожрала собачка деревеньку! Неперспективное место, гиблое, так они решили, почтальоны. И как без вестей? Как выжить? Ни посылки, ни открыточки к празднику, ни газет. Про жителей почти совсем забыли. Ребята подрастали, сразу в интернат, в армию, учиться. Девчонки замуж повыскакивают. Ну и все, кто же здесь останется? Заговор у них,
что ли. Сорок лет про ту собаку помнят. Память у них такая, особенная.
        Да, что-то в этом есть печальное, думала Надя тем вечером, перед сном. Прямо журавлиная тоска - в синеве логотипа «Почта России». Конвертик, скользнувший с небес. Да и во всей почте (горячий сургуч, посылочный картон, мохнатые гусеницы шпагатов, женщина, штемпелюющая конверты, будто желая до кого достучаться) - грусть от непостижимых пространств, сошедшихся в почтовом пункте, напоминающих о расстояниях, что разъединяют любящие сердца. Железные дороги, поезда, аэропорты. Склады, перроны, электрокары. Раньше она видела, сколько бабушке и дедушке приходило писем, открыток на каждый праздник от всех их друзей по всей стране. Они сами писали очень многим. Она помогала бабушке, сочиняла послания, выводила аккуратные буквы. Но с каждым годом все меньше… И так почти иссяк ручеек - не стало адресатов. Они ходили с бабушкой на почту. Отправляли открытки, подписывались на газеты, получали ее пенсию. Однажды видела: мужчина в возрасте, поседевший, сначала вынимал, составлял опись - вновь все упаковывал в ящичек. И очередь напряженно ждала. Его заставляли пройти эту процедуру несколько раз: то одно не по
инструкции, то другое. Он молча, смиренно перекладывал пачки дешевых сигарет, мыло, сало в серой бумаге, чай, вязаные носки. Все это, как она поняла (кто бы не понял, все в очереди поняли и молчали, и ждали смиренно), в тюрьму его сыну. «На тюрьму», как-то уважительно сказал сам мужчина.
        И мохнатые шпагаты точат пространство, обвивая, связывая не только посылки, но людей, из конца в конец бесконечной России - тех, кто заброшен далеко друг от друга. Почтовые тракты, ямщицкие станции (где потом встали города), фельдъегеря, депеши.
        Когда легкая фея снов постепенно задула девчоночье шушуканье в палате и Надя уснула, ей снилось множество почтальонов.
        Почтальоны несут охапки писем, телеграммы, поздравительные открытки и переводы, не говоря уж о периодике. Они оставляют в дверях квитанции, если кого не застали дома. Почтальоны пробираются темными лесами, хоронясь от лихих людей на больших дорогах. А не повезет, попадут в окружение - отстреливаются из наганов до последнего патрона (а последний, как водится, приберегут для себя). И падут мертвые… и всегда вперед, вытянув руку - чтобы хоть на собственный рост уменьшить расстояние до адресата. Но врагам рано праздновать победу! Из правого рукава у них выскочит специально обученный серый волк-письмоноша, из левого рукава вспорхнет почтовая голубица, что возвестит миру благодатную весть. Даже на российском гербе (и в логотипе «Почта России», конечно) - двуглавый почтовый орел, ведь он должен передать послание и Западу, и Востоку… (но раз у него две головы, то не знает, куда же лететь? и потому сидит на месте, посередине).
        А почтальоны идут! Они прыгают со льдины на льдину, если оттепель взломала лед на реке. Они блуждают порой во тьме и замерзают в неверии, но им и в голову не придет устроить факел, сделать растопку хотя бы из одного письма. Ведь они несут их людям! Иногда из глубины веков. Ведь что такое книги, как не Письма Счастья тех, поглощенных одиночеством, на затерянных островах, под опрокинувшейся бездной времен и пространств? А они их доставят, пусть через несколько веков, даже через тысячелетия. Ведь мы же читаем: «Утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя». И
«Костер мой догорал на берегу пустыни». И «Темные аллеи». И рассказы Платонова. И
«Над пропастью во ржи» Сэлинджера.
        В этот момент она увидела альпиниста, который вскарабкался без кислородного аппарата на восьмитысячник, стоял, покачиваясь, на «вершине мира», вне себя от пафоса, смахивая слезы с почерневшего, обмороженного лица (и испытывая при этом опасность перманентного повреждения головного мозга, как его и предупреждали). Но тут же, снизу, по его следам брела какая-то закутанная фигура «с толстой сумкой на ремне». Так, так… мистер такой-то… промолвил хриплый, задыхающийся голос. Распишитесь-ка, вам заказное. А ручки-то нет? Ну ладно, и пришедший протянул огрызок чернильного карандаша, зажатый
        в черной мохнатой лапе
        порывистый ветер вздыбил мех его, какой-то уж чересчур лохматой шапки с ушами. Это была ухмыляющаяся Кикимора.

13
        Но не потому Надя была известна во всей школе, конечно… что там конкурсы и олимпиады! А потому что:
        а) написала тексты: «Радостно мне быть обманутой первым снегом» и «Железная дорога примет своих усталых детей»;
        б) Калинник положил их на музыку, они стали народными песнями (в школе);
        в) она правильно путешествовала в Питер автостопом;
        г) в Питере у нее есть… вернее, был один чел;
        д) этот чел ее бросил и теперь ее творчество посвящено переживаниям о несчастной любви;
        ж) короче, нельзя верить мужикам - одним словом, девки!
        Но если быть честным, не каждое стихотворение рождалось как песня. Ее стихи написаны сами по себе, никому не посвящались, никакой «несчастной любви». И стали популярными, потому что Калинник внес в них свою энергетику, драйв на сцене, электронные ритмы и блески, рассыпаемые гитарами, золотистое свечение ниспадающих волос.
        Она ездила, но не в Питер, а в Нижний Новгород, в гости. И даже не к этому несостоявшемуся спасателю-Диме… а скорее, к его дедушке, Петру Алексеевичу. Никаким не автостопом - на самом обыкновенном поезде. Предупредила родителей, купила билет, села и поехала. Шесть часов до Нижнего на «Буревестнике». Петр Алексеевич попросил ее (тогда они обменялись телефонами) посмотреть в специализированном книжном магазине альбом одного известного фотографа. Сам фотограф - с Волги, уже сколько лет снимает природу края, храмы, достопримечательности. Издали его в Москве, очень дорого, небольшим тиражом; но к ним, видно, такие книги не завозят; а если что и было, то все скупили. Альбом действительно продавался в магазине: полиграфия на высшем уровне, отпечатан в Финляндии. Их вообще всего два - и больше не будет, сказала продавщица. Надя сразу купила… ведь она Петру Алексеевичу и так обязана - если бы не он!.. Его голос звучал в трубке словно из того дня, сплетаясь с порывами ветра над рекой, перекликаясь с птичьими криками, плеском волн о песчаный берег, где распростерты их с Димой тела - и безутешны рыдания
подруги Ольги. В разговоре он даже разволновался: ладно, но билеты он ей оплатит… приезжай обязательно в гости! И альбом привезешь, и город посмотришь, и так, поговорим, пообщаемся. Заночуешь у нас, пожалуйста, Антонида Марковна моя очень рада будет! Так и было. И никто ее не бросал. И любовь есть, надо верить своему сердцу. Честное слово, девчонки!
        Что-то необъяснимое позвало в дорогу… Голоса ее железнодорожных попутчиков дребезжали ложечкой в чайном стакане, пропадали в колесном перестуке по рельсовым веткам, исчезали с взвихренным пространством, рассеченным стальной грудью локомотива. Все это захватывает, втягивает во вращение… будто ты - пластмассовый нос Буратино в игре «кольцеброс» - и нанизаны, душат змеиные объятия железных дорог. Так окажешься вдруг внутри кольца игрушечной железной дороги, что когда-то сделана в ГДР, забыта на антресолях, но теперь закольцовано твое и папино детство одним железнодорожным кругом… Там маленькие немецкие машинисты со строгими лицами стоят у штурвалов голубых экспрессов, белокурые фрау машут им вслед, выходя из своих крошечных домиков. Плоские черно-белые коровки бродят вокруг, силуэты деревьев, как условные значки «хвойно-лиственный лес» на карте, хранят тайну в частоколе своей тени. В детстве всегда есть зеленый лохматый ковер с магическим, зашифрованным рисунком предстоящей судьбы. На нем хорошо валяться, следить за высадкой марсиан, битвой короля Артура, кружением дребезжащих вагончиков - устраивая
им крушения, подставляя паровозику все более непреодолимые препятствия. Если внимательно вглядеться в слюдяные окошечки, за смирными занавесками можно увидеть прямо сидящих на скамьях Ульбрихта, Отто и Зигфрида в толстых серо-зеленых френчах с потускневшими пуговицами… А переворачиваются вагоны, они выбегают, в смятении размахивая пистолетами, отдавая отрывистые команды, наводя порядок, железный арийский Ordnung. Так они вечно несутся по орбите детского воображения.
        Тогда она написала строки про железную дорогу, которая «примет своих усталых детей - и стальные магистрали завяжут горло шарфом». А уже потом Леша Калинник (в общем, это случайно произошло) положил их на музыку, это стало популярной песней.
        Дима встретил ее, посмотрел, слегка побледнев, изменившись в лице… (ну, теленок, теленок, Дима, бывают же такие совпадения, какой облом!). Они пошли к Петру Алексеевичу и к Антониде Марковне, заодно прогуляться по городу. Она проникалась духом старинного Нижнего; от заволжских далей, что одним захватывающим видом сменяли другой, кружилась голова. И Дима знал какие-то истории, необыкновенные легенды про старинные дома, запрятанные в них клады. В его рассказах мчались чекисты на громоздких грузовиках, врывались в эти дома, но всегда почему-то заставали уже вскрытые тайники, выпотрошенные сундуки… и никаких драгоценностей. Все бесследно исчезло.
        Петр Алексеевич так обрадовался альбому… просто просиял весь вместе с голубоватым глянцем суперобложки, старинными куполами на ней, тиснением золотистых букв. Такой подарок, лучше и не придумаешь!
        Он показывал свои летние фотографии, знакомые Наде места. Остовы стен, отражающиеся в скольжении вод, моторная лодка, прокопченные солнцем рыбаки, просвеченная зеленоватым глубь реки… Но теперь это было таким уютным, обжитым, каким-то домашним. Антонида Марковна напекла замечательных пирогов, а Петр Алексеевич, Надя решила, чем-то напоминает ее дедушку, которого ей так не хватало… не с кем поговорить, ощутить тепло родных рук с узловатыми венами, свившими узор времени на запястье. А они у него такие же, как и у ее деда: кардиохирург, хоть и бывший, враз отсечет такими сильными руками все сомнения. Волосы его поседели, наверное, отразив блеск ламп в операционных, где он провел свою жизнь, спасая жизни других. С Антонидой Марковной они стали чем-то едины, жизненные вихри одинаково высекли морщины, обветрили лица тревогами и заботами. Сейчас он отошел от медицинских дел, все меняется, не угонишься за молодыми. Правда, пишет иногда научные статьи.
        - Да какие научные, дед… ударился в религиозную мистику! - подначивал Дима. Сам он учился в колледже с углубленным изучением компьютерного программирования.
        - Нет, какая мистика. Самая что ни на есть наша православная философия, - было видно, подобные споры между дедом и внуком не редки. - У меня общественная нагрузка, - пояснил гостье. - Староста я, да здесь, у нас, церковь Успения Божией Матери. И финансы приходиться считать. Ремонт затеяли, - в его мыслях о насущном где-то далеко лучилась лампадка, озаряя улыбку тихим светом. Антонида Марковна подливала чай в купеческие бокалы, предлагала отведать пироги с одной, с другой начинкой… А еще самого разнообразного варенья сколько!
        Рассказы краеведа тягучи и плавны, даже показалось, вот сейчас вынесет откуда-нибудь старенький фильмоскоп, зарядит пленку, погасит свет и, наведя луч на стену, они будут неторопливо прокручивать ярко раскрашенные кадры. С глубоко-синим небом, пронизанным золотыми маковками; стенами, сберегающими память от распада; крестами, где сошлась горизонталь пережитой истории от черного ужаса - до вертикали торжества и славы. Читать подписи к картинкам, от одной к другой, тихо погружаться до самого дна прежних тенистых улочек с купеческими кудряшками каменных кружев, красноватой горечью кирпичной кладки, возноситься взглядом до куполов - сверху, от золоченых крестов, представив, разглядев другой, туманный город под накинутой сетью нынешней, напряженно пульсирующей жизни.
        Ну, староста… а больше, точно, похож на рыбака, что вернулся под вечер с опасного лова и от нескольких кружек горячего чая согревающийся, чувствующий, как отступает в мышцах усталость от борьбы с зыбкой пучиной.
        - У нас сегодня… опять женщину одну нечестивый обуял, - взгляд Петра Алексеевича сосредоточен, он ловил в потоке воспоминаний об ушедшем дне бьющуюся рыбину произошедшего события. - Я уже видел как-то… раз или два… но всегда, когда своими глазами, не по себе становится, честное слово.
        - Это чужой, что ли? Ну, чужой в нее вселился, да? - Дима подмигнул (что, мол, с этим дедом поделаешь), не переставая с аппетитом уписывать треугольник капустной начинки под румяной поджаристой корочкой.
        - У них там, в зарубежных фильмах, может, и чужой. А у нас - рогатый и есть, прости Господи, не к вечеру будет помянут. Одна женщина стояла, уже служба к концу, все хорошо было. А тут лицо у нее напряглось, коричневатыми буграми пошло, изнутри выпирают. И голос изменился, утробный рык нечеловечий. Но наш батюшка их не боится, сам не слабого телосложения. Они же почему-то ведь знают, должно быть, а именно к нему так прямо и прут. Та закатилась, волчком крутится… «Это же Витька-щербатый! Витька с нашей улицы, - кричит на батюшку. - Витька, ненавижу тебя! Дураки, что вы его слушаете?» И он дал ей просвирку, а она держать не может, руки ей жжет. Ну, потом надоело ему это, как приложил Библией по лбу со всего маху! Перекрестил ее, святым маслицем помазал. Женщина пришла в себя, ничего не помнит, благодарит его.
        - Значит, в нее глюк попал, - по-своему разъяснил Дима. - Человек, ведь это глючащая система, как и любая другая. Вот этот поп и переустановил ее. А что же ты раньше, дед, - внук усмехнулся, - в людей со своим скальпелем лез? Как дал бы серебряным крестом в лоб, водичкой побрызгал, все бы и прошло!
        - Раньше… тогда я своим делом занимался и, между прочем, неплохо. Греха на мне нет, кроме одного, безверия. - Для пожилого человека, было видно, это серьезная тема, он не собирается походя касаться этого. Но говорил, скорее, больше для нее, гостьи. - Хотя, и такое бывало… сам не знаешь, откуда молитва приходит. Слова вот как будто все пред тобой отпечатаны. Только глянешь куда-то внутренним взором на мгновение… а жизнь-то человеческая перед тобой, сосудик один.
        Поздно вечером Дима, как и собирался, побежал домой. С утра у него учеба, факультатив, зачет! Ну, беги, беги, Дима… Какой с тебя прок, даже девушку нормально спасти не можешь! Они посмеялись над этим случаем еще раз, развеселив и Антониду Марковну. Но впрочем, вот ведь какое дело! - это привело ее к знакомству с пожилым и мудрым человеком. Возможно, он ей в чем-то поможет?
        На ночь ей отвели особую, гостевую комнату. Она спала на настоящем, как отрекомендовал его дед, диване из дворянского собрания, - выпуклом, распираемом изнутри жалобно постанывающими пружинами, обтянутом потертой лоснящейся кожей, как черный огромный кит. От пледа пахло основательно устоявшейся стариной, часы с кукушкой бесстрастно отсчитывали время.

14
        На другой день перед ее отъездом пошли гулять. Надя, конечно, незаметно переключилась на маму. Захотелось поделиться своими сомнениями, переживаниями. Эти
«исчезновения» мамы из обычного круга, глубокое «погружение» во что-то иное… А происходит - чаще всего осенью. А если целый год для человека, это как бы медное колесико с зубчиками? Но в ее «колесике» что-то сбито, не цепляет ход жизни - и она засыпает. Не так, конечно, что сегодня у нее все нормально - а назавтра вдруг легла и заснула. Нет, постепенно теряет силы, вообще интерес ко всему. И уже зная об этом, заранее готовится к тому времени, что проведет в специальной клинике.
        В юности, маме тогда было лет шестнадцать, она дружила с папой, они занимались вместе в студии самодеятельного кино при Авиазаводе. И тогда она получила ранение. Несчастный случай. В нее попала пуля - и теперь дрейфует в ней, подобно тому, как материк Индостан смещался к северу в течение пятидесяти миллионов лет (он и сейчас движется, но с меньшей скоростью, вы знаете об этом, Петр Алексеевич?). Или она, эта пуля, совершает какой-то свой заколдованный круг… Когда мама рожала ее, Надю, впервые это все и случилось: впала в оцепенение. А пуля из пистолета Зигфрида и… как будто теперь она продолжает свой зловещий полет во мне, закончила Надя.
        Зигфрида? кто это такой? что еще за Зигфрид?
        О, это долгая история! Поверите или нет… но, одним словом, это немецкий альпинист… он застрелил двух своих товарищей, Отто и Ульбрихта… Это во время войны было, на Кавказе. Гитлеровцы прорвались туда и даже установили на обеих вершинах Эльбруса, западной и восточной, флаги фашистской Германии. Преподнесли это как покорение высшей точки Европы. Потом сами ушли оттуда в 43-м году. На самом деле это было прикрытием для особо секретного отряда «Космонавты Гитлера». Он должен был подняться на священную вершину Старец - ее немецкие прорицатели вычислили по рунам Судьбы, доставшимся от предков-ариев, которые, как эти мистики и астрологи считали, прибыли со звезд. Но все из этого отряда погибли: неизвестно, что с ними произошло. Попали под камнепад или лавину, сорвались в пропасть, замерзли, заблудились… Осталось трое - Зигфрид, Отто и Ульбрихт, они продолжили восхождение. Они шли к ней, а Зигфрид застрелил их, пистолет бросил. Потом, уже в наше время, этот пистолет нашел один… в общем, горовосходитель. Заболотов, ученый. То есть, это был действительно специальный исследователь, человек Министерства
Обороны. Он был как раз послан туда в составе экспедиции. Они сколько лет лазили в этих горах, пытались выяснить, что на самом деле произошло с немцами, что им там понадобилось? А у него, этого ученого, Заболотова, - сын Андрей. Он, в свою очередь, был хорошо знаком, дружил и с моей мамой, и с моим папой (будущими, конечно). Они вместе снимали любительские фильмы, занимались в киностудии при Авиазаводе. Сделали один фильм, другой… и в каком-то, может, в третьем, по сценарию у них сцена со стрельбой, ну, придумал кто-то. И этот самый Андрей Заболотов… сын ГОРЕ-восходителя, нате, говорит, у меня пистолет есть! Он его у отца потихоньку слямзил. Очень хотел, чтобы его взяли в это кино. Но он не знал, и никто не знал, что это пистолет Зигфрида. И парня этого пригласили, конечно, сниматься. Он, можно сказать, вроде каскадера - исполнял разные трюки. В него как бы «стреляли». Холостые патроны, трах-бах, это понятно. И вдруг на съемках, откуда ни возьмись, один боевой. Как это случилось, никто не знает. Тайна, покрытая мраком. И попали-то ему точно в затылок, навылет. Он умер сразу. Пуля срикошетила и ударила
в мою маму, она рядом стояла. Так ее ранило. Случайно все произошло.
«Хм», - сказал Петр Алексеевич, внимательно выслушав ее. «Хм!» - сказал он и посмотрел… как-то оценивающе. Как многоопытный и мудрый кардиохирург. Что он ей сейчас предложит? Наверное, чтобы занялась каким-нибудь хобби. Например, историей родного края или фотографией, это успокаивает.
        Но он сказал:
        - Это интересно! Ты говоришь, мама работает на радио, как оно называется?
        - Ну, на «РадиоНик». Они сами организовали его: и мама, и папа, и их друзья. Когда стало все меняться и появилась возможность, купили частоту. Взяли кредит, создали акционерное общество, еще один человек дал деньги. А по правде, это название, сокращенное от Радио Никудании. Когда-то они принимали это Радио, и тогда, давно, оно было запрещено, его глушили спецслужбы. Неизвестно откуда вещающая таинственная радиостанция.
        (Может, по этому Радио она и услышала постановку для детей «Три немецких альпиниста»?)
        Родители со своими друзьями взяли за основу, по сути, идею этого Радио - объединять всех творческих людей. Ведь раньше Радио Никудании ловили кое-как, записывали передачи, обменивались пленками, музыкой, которую там крутили, стихами, текстами песен. Частоту его и настройку передавали друг другу как шифр, как пароль среди тех, кто думал не так… иначе, чем заставляла официальная пропаганда. Это скрепляло и придавало силы тем, кто считал, что нельзя все мысли и чувства причесать под одну гребенку - и они противостояли идеологическому монстру. Многих за это пытались «расколоть», и сколько сгинуло по тюрьмам из-за несправедливых обвинений, пропало в психушках. А ведь распространялись сведения про то, что было кровавого и жуткого в истории, и про все методы и тайную власть комитетчиков, и даже анекдоты про руководителей партии и правительства (они же откуда-то брались? , и новости «из-за бугра», и «самиздат». Зарубежные, самые прогрессивные фильмы, концерты, книги… про это тут же узнавали, хотя не было никаких каналов, одни заглушки, железный занавес.

…Странно, - Петр Алексеевич основательно задумался. - А мне казалось, это какая-то легенда, вымысел… ну, про Радио. Ты сама его слышала? То есть реально, по приемнику? Говорит такое-то Радио, начинаем наши передачи?
        Слышала ли она? Ну, конечно. И записей этих дома вагон. Приемник «Океан» волшебно вмещал закодированные цифрами длинные, средние и короткие волны, мерцающие над ними золотистые черточки - отражения городов. В этом «Океане» парение медуз, мертвый штиль тишины, разряды электрических скатов, ультразвуковой пересвист дельфинов, динамичный рокот музыкального прибоя, голоса дикторов и комментаторов, на разных языках балаболящих вести со всех континентов. Шорохи, треск, всплески музыки, обрывки фраз, грозовые разряды, завывание вьюги, проносящейся за стеклом, - загадочная жизнь целой планеты! И кто-то частил скороговоркой на непонятном языке, кто-то передавал вести с полей, кто-то ухал филином в ночном лесу, кто-то пел пронзительным тоненьким голоском. Можно было даже поймать едва различимый голос космонавта, испуганно вещающего с орбиты. А откуда бы она узнала замечательную музыку и песни? А с чем можно сравнить первое впечатление от прослушивания саунд-трека «И только дни мои, дни, летящие гневной чередой по запущенной земле Никудании»… Золотые мгновения.
        - Но дело в том, что… - бывший врач-кардиохирург остановился, задумчиво потер подбородок. - Да, Зигфрид застрелил этих двоих, но ведь он был, можно сказать, наш разведчик. С этой вершины он отправился на Луну, добыл там Лед Вечной Жизни и благополучно вернулся. А потом… что ему оставалось делать? В те времена спецы из СМЕРШа вряд ли поверили бы какому-то Бессмертному, спустившемуся с гор. А уж тем более с Луны. Там в горах он и остался. Его немецкий передатчик работал вечно, благодаря этому Льду. Выходил в эфир, вел передачи… чтобы у наших людей была отдушина, глоток свободы.
        - Так вы слушали это Радио? - воскликнула она.
        - Да, приходилось. Ведь, бывало, часто дежурил по ночам. Но слушал, как какую-то радиопостановку… интересно, конечно. А правда это, нет? Да, пробивался голос издалека. И это Радио, наверное. И передачи Зигфрида. И незабываемые саундтреки… Например, «Дни мои, полные неумолкающего сентябрьского шума, похожие друг на друга, как единоутробные братья».
        Это прозвучало, как пароль тайного радиобратства.
        - Ну вот! Вы слышали это… а я видела их на самом деле! Как вас сейчас перед собой. Этих, троих… И Зигфрида. Отто и Ульбрихта. Вы думаете, это все мои детские страхи или ужастиков насмотрелась?

15
        Тогда, в библиотеке… у нее было чувство, что кто-то присутствует рядом. Чужой. Под потолком душно, полно пыли, разболелась голова. Не пообедала нормально, очень хотелось есть. Близкая люминесцентная лампа излучала неестественный свет, надоедливо потрескивала. И совсем рядом… она забралась под самый потолок, находилась у дальней стены, а вот же он - жестяной вентиляционный короб, - как раз проходит тут же, наверху. Проследила взглядом: слева от нее мастерские, вытяжка идет оттуда и скрывается в противоположной стене, за ней кабинет директора! Может, о том говорила Света Сопач… Феликс с Инной запускают в этот самый вентиляционный короб ГАЗ ДЛЯ ОГЛУПЛЕНИЯ ШКОЛЬНИКОВ?! Тем более, ей показалось… что-то такое горелое, с привкусом гари.
        Но нет… никаким дурацким газом она не надышалась (хотя перед глазами все кружилось, она словно соскальзывала куда-то). Все точно так, как ей привиделось давно: безумный блеск глаз, рыжее пламя волос, красноватое обветренное лицо, бурая колкость щетины забрызгала выпяченный подбородок
        Зигфрид
        оберфельдфебель 1-й лыжно-егерской бригады
        этот лыжник одет в стандартный анорак, вывернутый белой стороной наружу для маскировки. Его одеяние дополняют белые штаны, надевающиеся поверх форменных, а также горные ботинки, приспособленные под лыжные крепления. На руках - теплые белые рукавицы с «дополнительным» указательным пальцем, позволяющим вести огонь, не снимая рукавиц. Подсумки выбелены, и даже на горное кепи надет белый чехол.
[Отто]
        Солдат 91-го горнострелкового полка, Кавказ, зима 1942 г.
        Чтобы спастись от ужасных русских морозов, этот горный стрелок надел тяжелый выворачивающийся зимний костюм с подкладкой, вывернув его белой стороной наружу. Знаков различия на костюме нет. Куртка с пришитым капюшоном, карманы имеют прорези, сквозь которые можно добраться до карманов поддетой под куртку униформы. Каска выкрашена в белый цвет. Выпускались также подбитые теплым рукавицы, но этот солдат предпочел обычные зеленые вязаные перчатки. Из вооружения у него - маузеровский карабин Kar98k калибра 7,62. Пара тройных подсумков с боеприпасами на поясе.
[Ульбрихт]
        Обер-ефрейтор 138-го горнострелкового полка, южный сектор советско-германского фронта, осень 1942 г.
        Обер-ефрейтор одет в стандартную ветрозащитную горную куртку. Ее покрой предусматривает ношение поверх обычной полевой блузы; куртка снабжена погонами. Снаряжение - обычный поясной ремень черной кожи и Y-образные плечевые ремни в сочетании с горным рюкзаком горных войск. Обер-ефрейтор вооружен ручным пулеметом MG42 - основным автоматическим оружием на уровне отделения. Он несет с собой патронный ящик с 250-зарядной лентой к пулемету.

16
        Очень красиво оформленная книжка. Белый глянец обложки.
[Космонавты Гитлера]

«Немецкие горнострелковые и лыжные подразделения. Элитные части вермахта.
1939-1945»
        Когда говорят об элитных частях вооруженных сил Германии времен Второй мировой войны, прежде всего вспоминают о парашютистах, танкистах или о войсках СС. Между тем, существовал еще один вид боевых частей, о котором часто забывают, хотя они заслуживают звание «элитных» ничуть не меньше остальных: это горнострелковые войска.
        Об истории, организации, экипировке и форме одежды горных стрелков и рассказывает эта книга. Текст сопровождается уникальными фотографиями и прекрасно выполненными цветными иллюстрациями, составленными на основе архивных материалов. Издание адресовано широкому кругу читателей, увлекающихся военной историей.
«…Пещера. Низкий свод. Отлично, через силу попытался усмехнуться Ульбрихт, гримаса боли исказила его лицо. - Отлично у тебя все продумано, Зигфрид! И чашка кофе… последняя. Уже остывает. И другой не будет, так? Значит, надо поторопиться. Ну что же, ты, надеюсь, знаешь, что надо делать? Я думаю, ты поступишь, как офицер Рейха. Дай мне мой пистолет и… выйди, пожалуйста. Выйди. Подожди там. Ты все отлично подрассчитал… какого черта! Ясно же, ни я, ни Отто… мы уже не дойдем до вершины. Я постараюсь облегчить твою задачу. Оставь мне пистолет; и сигарету; сигареты-то там есть? ведь были же где-то?! Мне, как приговоренному к смерти…
        - Да. Да, Ульбрихт, - присев на камень, Зигфрид проверил обойму Р38. - Здесь всего один патрон…
        - Как раз один патрон… ты хотел сказать? О, Зигфрид! ты дьявол!
        - Но ты расстрелял обойму… не помнишь? Там, в селении горцев. Старик, который так и остался сидеть у входа в свою лачугу. Женщина с ребенком.
        Ульбрихт был очень обеспокоен… он говорил, бредил… быстро, горячечно - отплевывая при частом кашле кровяные сгустки. Судорожно вытянул правую руку в драной шерстяной перчатке, пытался сжать и разжать пальцы, мял какую-то тряпку или платок в руке, что-то искал подле. Взял жестяную кружку с дымящимся кофе, но поставил ее рядом. Затем сделал движение… как бы тянулся, хотел попробовать, рассчитать свои силы - сможет ли достать до камня, на котором стоял примус. Зигфрид рылся в рюкзаке и не заметил этого.
        - А ты, как всегда, ни при чем, останешься чистеньким, ну что же, на этот раз твоя взяла, хотя… Отто? уж с ним-то тебе придется разделаться? или ты вколол столько морфия, что он не проснется… слава богу… так и отойдет во сне…
        Зигфрид мрачно навис черной и плотной горой. Сидя на камне, держал в руках пистолет, затем отдал его Ульбрихту. Тот спросил у него сигарету и зажигалку, он протянул ему. Сам тяжко вздохнув, как-то неуверенно оскальзываясь ботинками в железных шипах по камням, выбирался наружу.
        Отлично, с хрипом прошептал вслед Ульбрихт. - Зайдешь после того, как услышишь выстрел. Я только кофе допью, пока горячий, закурю сигарету. Ну, прощай, партайгеноссе. Ты должен передать им… туда… письма…
        - Что? - оглянулся Зигфрид.
        - Не забудь про письма! Ты же сказал, сбросил их все, всё что осталось, в мешок.
        - А-а, да. - Он махнул рукой.
        Ульбрихт, прислушиваясь к удаляющимся шагам, взял в руки кружку и медленно, глоток за глотком, допил остывающий напиток. Он закурил сигарету и затем, дотянувшись до камня, до лужицы, растекшейся у примуса, смочил платок, который был у него в руке. Чиркнул зажигалкой, поджег и бросил затлевший комок точно к жестяному смятому цилиндру. Его тут же обежала вспышка… где-то просочились горючие пары… вскоре грянул хлопок… жестянку разорвало на части… синеватая гарь заполнила тесное каменное пространство, тяжелый смрад заколыхался пластами у свода. Привстал, насколько мог, откинулся спиной на ближний камень, поднял пистолет, точно наметив то место, где сейчас появится Зигфрид… Как раз середина его груди. Один патрон; он не промахнется.
        Вскоре он вошел. Скрежет отриконенных ботинок по камням. Огромный великан вздыхал и ворочался в тесной пещере. Зигфрид, плохо различая в дыму и темноте, приблизился. Ульбрихт почти упер в него пистолет и нажал курок… Произошла осечка. Случайность. Патрон перекосило в казенной части. Ульбрихт забился в истерическом хохоте, закашлялся, изо рта пошла кровь, он хрипел. Агония была короткой. Пистолет из его холодеющей руки выскользнул на камни. Зигфрид так и сидел перед ним на корточках, не в силах пошевелиться. Зловещий щелчок осечки, словно грозовое эхо, отдавался у него в ушах».

17
        Школьный спортивный зал, празднично оформленный, выглядел уютно и немного таинственно, настраивая на что-то особенное. Мигающие фонарики на высоких окнах; стена, противоположная входу, - украшена гирляндами, звездами и мишурой. На импровизированной сцене громоздились разновеликие колонки, все было опутано проводами, поблескивали микрофонные стойки, электрогитары у ребят из знаменитого школьного ВИА рассыпали блестки, отражая лучи разноцветных прожекторов. Звезды школьного рока настраивали инструменты: время от времени фонил микрофон, тяжко ухала барабанная бочка, а то неожиданно сорвавшийся гитарный бас резонировал, затихая отголоском далекого грома.
        Но все это подходило к сутолоке, суматохе приготовлений к традиционному Осеннему балу, на котором выбиралась Королева Красоты. Потом все волшебно изменится: засверкают проблески стробоскопов, закружатся, поплывут яркие всполохи - и уж тогда можно вовсю оторваться под своих родных, любовно выращенных на ниве всеобщей зависти и поклонения рокеров. Но это будет потом, а пока…
        То, что Подсулак из 9-го «А» станет Королевой, уже и обсуждать нечего. Она выступает последней, на голове у нее во-от такое здоровенное, типа воронье гнездо! И ветви на полметра отходят! Тут паутинка, а тут сеточка! И рюшечки, рюшечки… Всесветное школьное девчоночье радио работало, как всегда, на волне заинтересованности, восхищения, обиды - каждый может подкрутить себе настройку по интересам. Королев Красоты за год выбирают всего две, они будут общепризнанными школьными красавицами, над их головой незримо воссияет ореол восхищения со стороны мальчишек… ну и понятной зависти девчонок. В школе проходит много разных конкурсов, соревнований, праздников. За них отвечают студенты старших курсов расположенного рядом Пединститута. Со школой договор, это для них практика.
        Вечер проходил по отработанной программе, что-то вроде КВН (где известны почти все номера). Поэтому никто особо не напрягался, пусть студенты отметят себе, что провели такое-то мероприятие. Самое главное будет потом, когда начнутся дикие пляски под любимую группу «Фэнтези». Сейчас все классы перемешались, стояли вдоль стен, лишь в центре свободное место. И Надя среди всех, ожидая, когда станут зажигать, колбаситься и оттягиваться в полный рост как полоумные… Но вот что с ней происходит… Она, так любившая танцевать, чувствующая радость танца - вдруг начинает испытывать стеснение, дыхание ее прерывается: она просто впадает в какой-то ступор! Это бывает даже тогда, когда она с теми, кого так давно знает… Почему-то для нее становится важным следить за собой, оценивать со стороны. Кажется, что все сейчас начнут смеяться над ней, рассматривать, обсуждать… Она даже не узнавала себя. Попадая в поле всеобщего настроения, воспринимала какую-то вибрирующую боль, увязала в странном тягучем состоянии, как муха на ядовитой липучке. В гуще ребят, замечала, - становилась каким-то досадным препятствием… Хотя никто
ничего не скажет, конечно. А кто-то посторонится, давая место. Но вместе со всеми - она будет испытывать одиночество, отчуждение. Множество лиц, взглядов, улыбок, голоса, информация… это невозможно осмыслить! Световые вспышки, блестки, звуковые взрывы. Так же бывало в зале кинотеатра: как только гас свет, тут же подступала тошнота, не хватало воздуха, теснило в груди, охватывала паника. А уж поездка в метро, спуск под землю, бесконечная вереница выезжающих оттуда вверх по эскалатору одинаковых, как ей казалось, перелицованных существ - что будут окружать, пронизывать острыми, царапающими… или давить тяжелыми взглядами! И это все от перенесенной в детстве болезни.
        А вечер продолжался, и Ольга Туртанова, пробравшись к ней, в шутку подтолкнула:
«Сейчас тебя вызовут! стихи читать! Черубина де Габриак ты наша!» Прошептала нарочито громко, чтобы блеснуть своей эрудицией, конечно. А Наде показалось, и ребята рядом заухмылялись недобро, с затаенной насмешкой. Она обернулась к Туртановой, показала кулак. Но Ольга рассмеялась, развела руками: «Это же пиар чистой воды, не понимаешь, что ли?»
        Можно, конечно, не обратить внимание… да и вообще, сравнение с такой по-настоящему талантливой и трагической поэтессой даже лестно. Черубина де Габриак, поэтическая легенда. Ее образ, будто бы испанской аристократки, волею судьбы заброшенной в Россию, пишущей стихи на русском языке, придуман и разыгран Максимилианом Волошиным. Тем больнее было разоблачение, когда все узнали, что стали жертвой розыгрыша…
        А реальная носительница громкого имени, Елизавета Дмитриева, была человеком искренним, красивым. С детства она была прикована к постели, страдала тяжелой формой костного и легочного туберкулеза, из-за этого у нее хромота на всю жизнь. В девять лет она ослепла, многие месяцы мир для нее был погружен во мрак. И может, тогда у нее впервые открылось то особое внутреннее зрение, что побуждает к творчеству и ясновидению? Хорошо бы узнать о ней больше, узнать для себя что-то новое, необычное - не для того, разумеется, чтобы читать лекции, распинаться перед Ольгой.
        Ну и вызвали бы ее читать стихи? Это было то, что она пока могла подарить другим. Если бы она умела выращивать необыкновенные цветы… а они, к примеру, исполняли желания, слушаясь волшебного слова, - то она принесла бы их, порадовала всех. Но так ее и не вызвали почему-то. Ну и ладно. Самое время, сделав вид, что она здесь, со всеми… на самом деле быстро совершить обходной маневр и проскользнуть к раздевалке. Одеться, бежать домой. Ведь и дома можно танцевать. Аппаратура сейчас мощная, у нее в комнате проигрыватель компакт-дисков, пожалуйста. Только нацепить наушники - и танцевать! Расшифровывать понятный только ей смысл, переводить в движения диких шаманских плясок… в танец змея Химу.
[Химу]
        Он будет ждать тысячу лет, когда пойдут в лес за брусникой две девочки-сестренки и заблудятся, и набредут в чаще на заброшенную хижину, и останутся жить в ней. Однажды, собирая ягоды и забредя в заросли к ручью, они наткнутся на него.
«Смотри, какой камень, - скажет одна из девчушек, старшая. - Очень похож на спящего ребеночка, правда? Давай возьмем его с собой. Будем его нянчить, заботиться о нем. Видишь, вот и люлька для него есть». А у Химу одно наследство - железная люлька, что подле него, она также вместе с ним сброшена. «Да ты что, - обеспокоится младшая. - Вдруг это сын Белоголового Старца. Вырастет и сожрет нас!» - «Не болтай глупости! Бери камень и тащи, а я люльку понесу». Придут в хижину, положат камень в люльку, подвесят на железную цепь, что к потолочной балке будто нарочно приделана. Пройдет немного времени, камень больше станет похожим на ребенка. А потом зашевелится. С каждым днем растет, совсем как человеческое дитя становится. Сестренки на него не нарадуются: играют с ним, балуют. С утра пойдут в лес по ягоды, потом наварят в чугунке, что там же нашелся. Накормят каменного мальчика и сами наедятся. Он будет улыбаться, понимать все начнет и даже садиться. Как-то придут сестренки - рядом с колыбелью много печеных карасей. Старшая обрадуется: «Вот как хорошо, каменное дитя о нас позаботилось!» И съест всю рыбу.
Младшая не притронется: «Никак это сын Белоголового прикормить нас хочет, а потом слаще съесть!» Наутро сестры пойдут, как всегда, в лес, она скажет старшей:
«Вернусь посмотрю, хорошо ли очаг потушили». Незаметно спрячется в хижине. Вдруг скрипнет железная люлька, раздастся голос: «Железная колыбель, расстегнись, железная цепь, развяжись!» Каменюка вылезет из колыбели - превратится в страшного великана! Железным голосом крикнет: «Огонь в камельке запылай! Приготовлю-ка сестренкам рыбы». Огонь пылает, в ручищах великана, откуда ни возьмись, железная мутовка, станет он вращать ею, отовсюду посыплется рыба. «А ну, рыба, нанизывайся сама на рожон да полезай в огонь!» - прикажет. И караси сами пекутся. Укажет рыбам укладываться на полку. «Сестры вернутся, поедят моего кушанья, а уж поправятся - я их съем». И уменьшится вдруг, и опять станет ребенком, спрячется в колыбель. Младшая побежит к сестре. «Страх-то какой! Это злой дух самого Старца!» Не поверит та, а когда придут, увидит зажаренных рыб - вовсе набросится на меньшую. Съест кушанье, лягут спать, сестренка будет умолять: «Если не веришь, сама останься посмотри!» Старшая говорит, ладно, так и быть. Выйдут поутру, она и вернется. И так же все повторится. Девочка от страха ни жива ни мертва, побежит со всех
ног.
«И точно, это злой дух! Что же нам делать?»

18
        Как-то Феликс Альбертович вызвал ее (она думала, может, это связано с каким-нибудь конкурсом чтецов, городской олимпиадой, поздравлением ветеранов?). Увидев в кабинете Лешу Калинника, удивилась. Атмосфера наэлектризована, она почувствовала, грозовыми словами директор только что устраивал разнос. Он промокал лысину своим
«парашютом»: недобрый знак.
        Речь шла о том, что на школьную группу он, директор, «постоянно выделяет деньги… и так далее, так далее… а когда просит администрация выступить на конкурсе бардовской песни, так это не его, значит, Калинника, царское дело!» Электрический гитарист защищался тем, что «в школе и так есть клуб какой-то там… самодеятельной песни, вот их бы и послали. А они, рокеры, и сами заработали тридцать три диплома. Шефы их зовут на вечера постоянно, за это помощь школе идет!»
        Тогда, настаивал Железный Феликс, почему бы этой самой их группе не исполнять простые и ясные песни на слова… вот, своего школьного товарища? Нади Орешиной, например. У нее прекрасные стихи, он сам слышал, она хорошо читает, выступала на награждении ветеранов педагогической деятельности. Стихи где-то напечатаны в сценарии этого награждения, сейчас покажет (стал искать их в бумагах у себя на столе). А то послушать, что они поют - одно бум-бум-бум, ничего не понятно!
        И потом, прошло несколько дней, Леша позвонил, она узнала его насмешливый голос.
«У тебя же нормальные тексты есть, - сказал Калинник. - Тра-та-та… - напел что-то, подражая ритму электронных барабанов. - Я прочитал, сразу понятно».
        - Откуда они у тебя? - удивилась Надя.
        - Ну, переписал, допустим. Да с твоей подругой разговаривал. С Ольгой, у нее есть.

«Ох, Туртанова… наш пострел везде успел. И телефон узнал от нее», - подумала про себя.
        - Сама понимаешь, такое дело… Если что Феликсу в голову ударило, так он плешь проест, не отстанет. Вообще все закрыть может, запретит нам играть. А твои некоторые вещи можно переложить на музыку, обработать. Ты заходи в радиорубку, мы там репетируем. Послушаешь, как получается.
        Она как-то зашла к ним. В радиорубке тесно, будто забралась внутрь приемника
«Океан», такой был у них дома. Все переполнено звуками, обрывками мелодий, заблудившимися ритмами стучащих сердец, электрогитарными всплесками, искаженным
«воющим» эффектом. Сомкнуто, громоздится одно на другое, переплетено артериями, подключено к устройствам, что хранят только что прозвучавшее, вновь возвращая, усиливая мощность или сводя на нет… многократно ломая звук, путая обрывки, умножая эхо. Казалось, ребята подсоединили инструменты к единому энергетическому полю - ритм пронизывает его, пульсирует мелодическими бликами, убегающими по грифам, клавишам, мембранам барабанов вверх… обрывающимися куда-то в пустоту. Сто микрофонов прислушивались к биению ее слов, сто магнитофонов записали их, совмещая слои, регулируя тембр, разделяя тональность.
        Но репетиция закончилась, охранник стоит над душой, у него выпрашивают «ну еще десять минут, ну еще пять!» Она, Калинник, еще двое ребят остались в спортивном зале, сюда перенесли, составили аппаратуру, назавтра собирались к шефам, играть на их вечере. Калинник отстраивал «лазерную пушку» (металлический ящик с тумблерами и индикаторами) - самодельное устройство, которое смастерил Синейнин. Правильнее сказать, это был «аппарат для плазменной резки металла», подаренный (конечно, неработающим) этими самыми шефами (проектным оборонным институтом). А «дядягоша», в свою очередь, передарил его ребятам (зачем, мол, барахлу загромождать подвал). Синейнин из Надиного класса, он помогал музыкантам, когда нужно было паять, собирать, чинить или вот так… «изобрести» что-то необычное. Раскаленная нить луча чертила противоположную стену мгновенно меняющимся узором, но сам огненный
«зрачок» («объектив» на этом «ящике») не попадал в центр зеркального шара, подвешенного в зале под потолком. Предполагалось: когда шар начнет вращение, множество ярких вспышек разбежится звездным хороводом… но ничего такого не получалось.
        - Этот ваш Синейнин, - ворчал электрогитарист, - наизобретал тут! Фиксатор надо было поставить… Просверлить, что ли. А как теперь отрегулируешь?
        Он рылся в своем синем рюкзачке с портретом небритого Че Гевары, волосы которого взвихрены революционными ветрами с «пылающего континента», Южной Америки. Из рюкзака, казалось, слышится шум океана… а то вдруг дохнет горчинкой, вином и черным виноградом. Но он искал в мешке и доставал мотки разноцветных проводов, изоленту, штекеры, пассатижи, какие-то дистанционные переключатели, вроде телевизионных… Вот, оказывается, чем набиты рюкзаки гитаристов!
        - Так это вроде… как бы «лазерная указка»? - спросила Надя.
        - Да, примерно… что-то такое… - злился Леша. - Помощнее будет, конечно. Есть же фирменные стробоскопы, но где такие деньги взять? Или в кино, видела? Лазерный прицел у снайперов бывает. Вот и Синейнин тоже тут нахимичил, мастер-самоделкин!
        Яркое пятнышко скользило и прокалывало-прожигало вспышкой стены, окна, потолок, словно за всем этим спрятан ослепительный свет. Как тот, подумала она, мерцающий спасительный лучик, что пробился к ней однажды, играющее зеркальное пятнышко.
        Она входила в Оку. Быстро меняющее всю картину течение, сверкающая рябь, танец облаков.
        Нет… после того разговора с Петром Алексеевичем… Он ей сказал… допустим… все это может быть. Прорицатели, руны Судьбы, секретный отряд, «письма счастья». Но не стоит думать только об этом, все одно да потому. И недалеко здесь - его церковь. Ему, кстати, надо в нее зайти. И ты со мной, сказал он. Просто постоишь у иконы (она почему-то знала, он так и скажет)
        а Благодатная поможет разрешит сомнения да и самой спокойнее
        ну да, в меня тоже глюк попал? - припомнила Димино замечание. - Меня перезагрузить, значит, надо? Или, может, этот вселился… ну, вы вчера говорили?!
        Надя если и усмехнулась, то с горьким сожалением.
        - Нет, ничего я такого не думаю, - возразил он. - Но что особенного? Ведь люди столько веков припадают к ней, просят. Да хотя бы поблагодарить надо, свечку поставить за то чудесное спасение… на реке-то, помнишь?
        Да, так. С этим не поспоришь.
        Это была старинная, удивительная икона. Она дышала. От нее словно веяло медовым ветром, пролетевшим над травами и принесшим их вечное пение… Почудились голоса ушедшего, родного ей, что давным-давно взлелеяно и будто спит в ее душе. Окно, открытое в мир. Струящаяся печаль в лике Богородицы, казалось, перетекала в нее, так что захватывало дух. И какой-то теплый лучик… в нем отразилась просторная светлая деревянная изба с запахом меда, она почувствовала что-то колючее, защекотавшее, вроде мочалки… (наверное, это борода батюшки). Бабушка рассказывала, как ее крестили, сама не помнила, конечно, была совсем крошечной. «Батюшка взял тебя да и окунул в купельку, а потом мы тебя полотенчиком обтерли, крестик надели». Крестили ее в Церкви Гребневской Божией Матери на Клязьме, она вся деревянная.
        Но ведь были еще и голуби… Это запомнилось, голубиное море, она входила по колено в их набегающие и трепещущие волны, кормила с рук крошками. Бабушка, правда, уверяла, что ничего такого не было, но она могла и забыть.
        В этой церкви служит бабушкина знакомая, заведует по хозяйству. Находится храм недалеко от их дачи, бабушка часто бывала в нем. Эта знакомая говорила, Надя запомнила, у них есть колодец со святой водой, над ним возвели часовенку. И вот если что случится на земле (а это непременно так и будет, времена Антихриста уже настали), то вообще не останется воды… (нигде, ни капельки на всей земле). А у них в храме, в этом колодце с часовенкой, вода только и останется, все люди прибегут к их церковке и все спасутся, весь мир. Надя так и думала, что церковь на Клязьме… а если говорить в широком смысле, то русская православная Церковь - основа Миропорядка. Это непреложно, это истина, это как то, что когда она берет маму за руку, их соединяет какая-то волнующая, переполняющая сердце река в бликах и отражениях огоньков… река любви или жалости… даже слов не подберешь.
        Они разговорились с Лешей. Он был расстроен из-за луча, не фокусировавшегося куда надо. И потом, слово за слово… вот еще проблема! У них договоренность с одной радиостанцией, запись их группы должны поставить в передачу, где звучит альтернативная музыка (может, одна такая передача и есть). Ведет ее ди-джей… ну, Макс, в общем… каждую неделю в этой передаче он ставит по пять команд. Неизвестные, нераскрученные группы из разных городов: просто играют парни от души. И как-то они, их группа, работали на одной площадке, там Калинник познакомился с этим Максом. Договорились обо всем, передал ему записи. Макс отобрал несколько вещей, потом их довели до ума технически. Вроде все нормально - да, обязательно поставлю, все дела! Но над всем этим, оказывается, есть одна мифическая редакторша… С ней одна морока! Вот она-то и тянет, не говорит ни да ни нет. И попробуй дозвонись, сама куда-то пропала. Если спросить у кого-то из сотрудников, никто ничего толком не говорит. Макс сделал, конечно, что от него зависело, теперь тоже «завтраками» кормит. Ну ждите, ждите, ребята, решится вопрос. В общем, такой чиновничий
пресс. Нигде не пробьешься. Зажимают все новое. Ждут, когда они дадут им на лапу, взяточники проклятые, гребут под себя! Известное дело, волчьи законы шоу-бизнеса и все такое.
        Надя расспросила об этом подробнее… Ну конечно! Ее это даже рассмешило! Какие медвежьи лапы, волчьи законы и чиновничьи рогатки? Ведь речь идет о ее маме! Она и есть редактор! Да, на этом «РадиоНик». Но, возможно, он как раз попал в такой момент… А ты не знал разве?
        - Я? про что мне знать? откуда? - Калинник и так сражен наповал этим странным совпадением.
        И она рассказала примерно, в общих чертах… Съемки. Пуля. Ранение мамы. Ее странное заболевание. Теперь, бывает, по месяцу-полтора лежит в клинике. Но дела идут на поправку. Обычно мама даже ведет прямой эфир, ей звонят слушатели, в основном старшего поколения, выражают свое негодование. Например: нельзя чтобы собачки разгуливали и делали свои дела где попало, давно следует запретить! Или: почему городской глава отдал все строительство в столице турецким шабашникам? А то: надо ли убрать все гаражи-ракушки из-под окон домов? И как-то была тема про «плеяду шестидесятников». О том, что раньше за писателями, поэтами и художниками этой
«плеяды» следило «недремлющее око КГБ». Следить-то оно следило, и даже очень хорошо, за этими, в общем-то, безобидными волосатиками. А за настоящими вооруженными бандитами следить не научилось. Теперь террористы могут прикатить в центр Москвы, взять в заложники целый концертный зал.
        К родителям приходят друзья, за разговорами они иногда сидят за полночь. Многое из того, что они обсуждают, вскоре может стать темой очередной передачи, и она прозвучит по радио. Может, из этих разговоров она узнала, что когда-то улицы были упоительно белыми от яростного солнца, как и потертые «ливайз»
        а портвейн божественно дешев
        и они бредили индийским кино
        они были киностудией «Пульсар» при Авиазаводе
        и вечно кружили по городу и его окрестностям генералами тех песчаных карьеров, где берется лучший в мире песок грез для возведения дворцов самой несбыточно-прекрасной архитектуры.
[Индийское кино]
        Их план захвата Голливуда был гениально прост: первым делом они берут почту, телеграф, железнодорожный вокзал и типографию. Так, храня радость от встречи нескольких друзей, они заплывали на дальние острова, зависали на квартирных сейшенах, забредали на бывшие охраняемые полигоны, где особенно разрасталась дикая малина и девчонки падали в траву без слов, раскинув руки как крест, и не видели снов… А они видели сны, цветные обрывки, монтируемые с танцами диско и песнями под большой оркестр «Ночных гитар». Их первая короткометражная ласточка «Сокровища Раджи», вспорхнув на региональном конкурсе любительского кино, принесла на своих крыльях не только победу, но и весну в угрюмое сердце директора Авиазавода. Сложив смету на съемки следующего фильма «Возвращение Раджи» моделью своего любимого истребителя МИГ-21, он запустил ее в бухгалтерию на оплату. Весь мир индийского кинематографа плакал, их злейшие враги и конкуренты, киностудия «Фокус» при ДК ЛВРЗ, были морально убиты со своей лентой «Кошмар в чугунолитейном», которую готовили на Всероссийский кинофестиваль.
        Среди них был один товарищ, однажды он принес камень, разжал ладонь: черный-пречерный… Все просто обалдели, а он улыбается детской своей полуулыбкой. Империа, говорит, название камня. Если долго-долго вглядываться в глубь камня, то ослепит солнце иных плоскогорий, ветер горных ущелий заледенит лицо, от дыма костров ночных стоянок защиплет в носу, издалека вдруг прорвется гул перекатов ледяных речек… Да что он, с неба упал, что ли, этот камень? Не знаю, говорит Андрей Заболотов. Отец принес откуда-то с гор, он там часто бывает, ищет каких-то пропавших немцев.
        А потом все Империа да Империа… так и Андрея прозвали, Империа.
        А как-то показывает всем настоящий фрицевский Р38.
        Где взял, Империа?
        Он отвечает загадочно, мол, отец говорит, в горах война никогда не кончается. Он, отец его, участвовал в экспедиции, организованной Министерством обороны. Ну ладно, о чем спор? Тем более этот самый Р38. Как раз надо было снимать сцену в
«Возвращении», где пистолет необходим. Вообще, там много падений со скал, мостов и мчащихся поездов. Ну и, конечно, разбитых сердец, автомобилей и фэйсов у пары-тройки негодяев. Вот пусть Империа и делает разные трюки! Заменит целую бригаду каскадеров. Бюджет и так ограничен, на какие шиши этих самых каскадеров нанимать?
        Снимали сцену «В саду» (на самом деле все происходит в авиаангаре; гигантское помещение пустует; директор авиазавода разрешил использовать ради искусства). Главная героиня, Рита, гуляет там - потом стреляет в Империа. Он падает; она подбегает к нему в мокром, облепляющем тело индийском сари (на улице по сценарию
«идет» индийский «супердождь»), рыдает у него на груди. Он воскресает; они видят солнце восходящего дня - а над всем этим магнитофонный Сальваторе Адамо поет почему-то «Падает снег» (но это так, для настроения). Все в этом фильме постоянно падало и разбивалось. Было много дыма и грохота. Пиротехники расстарались вовсю, напустив из туманоделательной машины густого дыма. В клубах его нырял оператор на электропогрузчике с установленной камерой и осветительной фарой. Появлялся сразу во всех местах, отдавал команды в желтый раструб мегафона. За рулем у него ассистент, все как полагается. Риту окатывали из поливального шланга, а потом вместе с ней принимали авиаспирт, конечно, от простуды (ну и так, для настроения).
        Империа бежал, падал замедленно и красиво, как раненый олень. Рита палила в белый свет как в копеечку, раз сто так повторялось. Оператору что-то не нравилось, не устраивала точка обзора. А туман все прибывал, был подсвечен прожекторами с лиловым и фиолетовым фильтрами, художник по свету расстарался. Вдруг Рита… шварк пистолет об пол! - бежит к Империа. Оператор проносится мимо, матерится в мегафон. Они закладывают крутой каскадерский вираж… не вписываются, сбивают прожектора, сносят ограждение, въезжают в смотровую яму, заваливаются набок. Прощально и ностальгически рыдает Адамо, туманоделательная машина воет на предельных оборотах, оператор из-под земли мегафонно вещает
        Рим Империю спасать
        на самом деле Рита! Империа! - но слышится так. И точно, все вокруг гибнет… особенно электричество, вырубается полностью! Что-то горе-электрики набедокурили. Свет замедленно и красиво гаснет во всем авиаангаре. Все замерли на месте, как в детской игре «море волнуется раз». В темноте все загромождено оборудованием, опутано проводами, технические ямы вокруг, опоры. И как будто внутри радиоприемника оказались, затиснутые среди электронных схем. Послышался треск настраиваемых станций, все пронизано шорохом, возней, топотком. Вдруг донесся прорвавшийся рокот перекатов стремительных горных речек.
        Все же электрики расстарались, свет как-то нехотя, но зажегся вновь. Пытались вынуть оператора из завала вместе с кинокамерой, он ее не выпускает из рук.
        И выходит из клубящейся мглы Рита. Лицо у нее еще белее, чем ее сари, по мокрой ткани распускаются алые розы. Показывает ладони, они заляпаны чем-то густым и красным. Говорит невпопад, но можно разобрать: падает снег. Побежали, стали продираться в тумане, вышли все неожиданно, разом… но что за картина?! Империа словно брошен сверху ничком на бетонный пол. Маслянистый язык крови высовывается, обвивая сломленное тело, расплываясь очертаниями багрового бородатого лица. Сам он как заморожен, взгляд остекленевший, в зрачках отражаются синие льды и белоголовые старцы, сошедшиеся на тризну. А оператор снимает как полоумный, камера стрекочет.
        Одним словом, пуля из этого чертового Р38 попала в затылок, вышла насквозь через горло и, срикошетив от опоры, тяжело ранила маму, она в тот момент оказалась рядом. Как это произошло, никто не знает. Среди тех игрушечных смертяшек затесался один свинцовый ангел смертельного полета.
        Когда Рита в него стреляла, он должен был добежать до определенного места, упасть там. Оператор даже крестик начертил мелом на полу. Когда в Империа попала пуля (это видно в последних кадрах), из горла брызнул фонтанчик крови, он зажал рукой, недоуменно обернулся, ведь для него это все игра, понарошку - а убит! И мертвый пробежал эти двадцать метров как раз до того, где перечеркнут его жизненный путь крест-накрест. Камера наезжает и видно, холодеющими губами он прошептал… Потом это расшифровали специалисты, что читают по мимике
        я так любил индийское кино
        сказал на прощание. Все, больше ничего нет, конец фильма, пошли титры. На его могиле поставили камень - косой скол черной-пречерной, наверное, метеоритной глыбы. Его раскопал в запасниках Геологического музея один товарищ, подрабатывающий там сторожем. Если долго вглядываться вглубь, то лицо обожжет солнце иных плоскогорий, сердце заиндевеет от близкого дыхания Бога. Сразу вспомнишь дикий хаос запутанных лабиринтов каменной страны, ужас от схватки один на один с многорукими исполинами, подпирающими небо.
        Через какое-то время Надя напомнила маме о песне, объяснила ситуацию. Мама сказала, чтобы «Фэнтези» поработали со специалистом у них на студии, он сделает перезапись, подгонит все к нужному звучанию. Композиция группы если не прогремела на всю Москву, то уж точно вознесла Лешу до небес в глазах его поклонниц, в основном.
[Серый человек]
        Надя написала рассказ. Герой его как бы дедушка (ведь это она услышала от него), но прямо он, конечно, не назван - просто герой. Некий Герой. И рассказ назвала
«Убить серого человека». Отправила в журнал «Открытая планета» на конкурс
«Открытие», он как раз организован для юных талантов. Лучшие рассказы напечатают, а первый приз - вообще, умопомрачительная поездка в Египет. Попросила папу, он отправил текст со своей работы по электронной почте, у него с интернетом никаких проблем.
        Журнал издается по всему миру, русская редакция есть и в Москве. Она всегда покупала его или просила папу, ведь журнал обо всем самом загадочном, удивительном на Земле. Обычно он бывает посвящен какой-то одной основной теме, и журналисты, чтобы осветить ее, готовы объехать весь мир, встретиться с учеными, специалистами, со всеми, кто имеет отношение к раскрываемому вопросу. Даны самые разные точки зрения, вся информация, что известна от прошлого и до наших дней. Фотографии, документы - самые редкие, уникальные. Наверное, целый год готовят один номер. В литературном отделе печатают и научную фантастику, и фэнтези. Этот конкурс для юных читателей, как объясняет редакция, задуман для того, чтобы издание стало
«по-настоящему журналом для семейного чтения». Она послала рассказ, а после как-то забылось, не будешь же думать постоянно о какой-то, даже самой умопомрачительной, поездке…
        Вдруг ей позвонили из журнала. Самый настоящий редактор, как он представился. Ой, неужели, правда… я выиграла?! Нет, не совсем, сказал этот человек. Но ее произведение замечено, обсуждается. Поэтому хотелось бы лично побеседовать с таким юным и многообещающим автором. Решить некоторые вопросы. В целях взаимовыгодного сотрудничества. Так ее напечатают? - все же не поняла она. Вот для этого надо… хм, внести некоторую ясность, ответили ей как-то уклончиво. Не могла бы она сама подойти в редакцию? Нужно только заранее созвониться, ей выпишут пропуск. Вот телефон, когда будет удобно, звоните, пожалуйста.
        В редакцию! ого-го… в самые недра необыкновенных и загадочных тайн! Разумеется, она прилетит как на крыльях. Никому из ее подруг такое и не снилось. Узнала, когда лучше прийти, едва дождалась этого дня. К тому же не так далеко. Громадное здание набито под завязку всевозможными издательствами, книготорговыми фирмами… наверное, целый издательский холдинг. У входа налеплено штук тридцать табличек, каких только нет! На проходной ее ждал приготовленный пропуск.
        Пока ходила на этаже по коридору, искала нужный офис, то заглядывала в двери, если приоткрыто… Матерые деятели литературно-издательского процесса за столами, загроможденными компьютерами, сосредоточенно щелкали по клавиатуре. Или вдумчиво пили кофе. Или курили на площадке у окна. Наверное, здание так нашпиговано электроникой, пронизано проводами под напряжением - что электронные потоки завихрялись в нем воронками: у нее даже разболелась голова. Когда постучалась, толкнула нужную дверь, то оказалась в небольшом, очень невзрачном кабинете. Солидный мужчина обернулся к ней… он не то поправлял, не то повесил только что небольшую картинку в рамке на стену. Голая пустая стена от этого казалась еще более голой и пустынной (или это не картинка, а свидетельство какое-то, диплом, сертификат с печатями и под стеклом, разглядеть трудно).
        Шагнул навстречу, протянул руку, представился Станиславом-бур-буровичем-таким-то… Отчество не разобрала, тут же забыла. Он предложил: чай, кофе? - нет, спасибо (да и где бы он взял? в кабинете почти пусто: стол, его кресло, еще один стул). Все будто внесли перед ее приходом. Однако… как она может судить, какими бывают кабинеты у редакторов журналов, издающихся по всему миру? На столе лишь включенный ноутбук, несколько распечатанных листов. Очень стильно для настоящего редактора. Видно, по меткому замечанию Индиры Ганди, он как бы «парит над схваткой» (а вся остальная «редакционная кухня» где-нибудь внизу).
        Они поговорили о том о сем… Надя едва выдержала, приклеив к губам свою самую
«заинтересованную» улыбку. И наконец-то!
        - Так вот. Нас действительно заинтересовал ваш рассказ. Он выглядит весьма… гм, достоверно. Почти достоверно. Ведь этот конкурс задуман нами для того, чтобы издание стало
        по-настоящему журналом для семейного чтения! - продолжила Надя за него уже известный ей посыл. - А мы его и так всей семьей читаем.
        - Вот и замечательно, - кивнул Станислав. - Я бы хотел как раз к этому обратиться. Ну, не вмешиваясь в творческий процесс, разумеется… - в его руке серый карандаш, он постучал торцом по разложенным листам. - Мне показалось, многие реалии в нем подсказаны кем-то более старшим… в вашей семье, наверное?
        Подсказаны? Конечно. И дедушкой когда-то были подсказаны. И в книгах она многое прочитала. Но к чему он клонит?
        - Так вы его напечатаете? А может… я главный приз выиграла?!
        - Ну, как сказать. Это непросто. Насчет того, чтобы опубликовать, мы… одним словом, решаем этот вопрос.
        У нее замерло сердце. Но сколько ненужных околичностей!
        - У нас международное издание. И то, что понятно нашему читателю, может быть не совсем близко тому, кто прочтет за рубежом.
        (Вот это да! она выйдет на международную арену!)
        - Не должно возникать никаких разночтений. Но вот это… «предприятие-шефы», «висел на Доске почета», «начальник секретки», «ДНД», «Наробраз», «легкотрудник», - в листах перед ним, в ее рассказе, заранее подчеркнуты строки и поставлены вопросы.
        Ну да, ни о каком международном читателе она не думала, когда писала. Но обязательно поможет Станиславу, он так серьезно и заинтересованно к ней относится!
        - Вот, например, - продолжил он. - «Индийская община из Дружбы Народов». Что за Дружба Народов? Конечно, я догадаюсь, Университет Дружбы народов имени Патриса Лумумбы, так?
        - Так, - согласилась Надя. - Но это я в целом, как бы… хотела показать то время. Что происходило тогда.
        - Гм-м… что происходило тогда! - отозвался эхом. - Но многие подробности вам незнакомы. Почему-то обращаетесь именно к этой «секте душителей». И богиня какая-то? Адепты? Проникают в спортзал? Ведь это невероятно! Кто подсказал вам это? Про секту, допустим…
        - Ну, дедушка многое рассказывал, - пожала она плечами. - Да и что тут такого? В Мифологическом словаре можно прочитать.
        Разговор становился каким-то непонятным. Что он хочет узнать? Только голова разболелась.
        - Ага! - не отступал настырный Станислав. - Дедушка. А что, дедушка, гм-м… реально сталкивался с представителями мистической и глубоко законспирированной организации? В те времена, я имею в виду. Еще при существовании Советского Союза? Может, он вам еще что-то рассказывал? Или ваш папа?
        Совсем он ее запутал, этот бур-бурыч… Между прочим, поинтересовался, что она понимает под тайными организациями? К примеру, ребята из ее класса болеют за
«Спартак», состоят в клубе фанатов, но тайная ли это организация? Нет, конечно, сам же и ответил, рассуждая отвлеченно. А если вздумают заняться незаконным бизнесом, взламывать кредитные карточки, например? Приобретут мощный компьютер? О, это уже преступная группа! Но так, мелочи, обогащение незаконным путем. А ведь кто-то может состоять в группировках, чтобы нанести вред государству, изменить существующий строй… верно, Надя? Вот и ее дедушка встречался якобы с подпольной сектой. А это в те времена! Тогда же ого-го как все строго было!
        Но ей это уже надоело.
        - Знаете, - сказала Надя. - Если будете печатать мой рассказ… кажется, я сюда из-за этого пришла? - так сделайте это с пояснениями, чтобы было понятно зарубежному читателю. А не хотите, так о чем говорить? Извините, у меня что-то голова разболелась.
        Когда выходила, все же почувствовала… почувствовала, его глаза недобро зыркнули ей вслед. Как у кота в темноте. Зрачки у этого «редактора», что ли, так устроены?

19
        Да, ее писательская судьба на первых порах складывалась не лучшим образом. Вышла на улицу, сбежала от этого затягивающего здания, но какие-то недобрые предчувствия не оставляли. На воздухе стало намного лучше, в голове прояснилось. И чего он там крутил да вертел по-своему, этот «редактор»? Что она должна знать о каких-то организациях, откуда? Дома говорили? Совершенный бред. Все по-бутафорски устроено, уж она-то повидала артистов. Редактор такого журнала… да он яхтсмен, наверное, путешественник, спелеолог, воздухоплаватель! Иначе откуда возьмет материалы обо всем самом загадочном и удивительном на Земле? Этот же весь серый… в сером пиджаке… мышь кабинетная… Даже лицо у него не запомнишь, будто все серым ластиком стерли. На безымянном пальце дурацкий перстенек. Кто сейчас такие носит? Какой-то древний Олимпийский Мишка…
        Странно, что ее вызвали. Из-за чего? Кого заинтересовали ее фантазии? Может, потому что мама работает на радио?
        Или это из-за работы ее папы? Наверное, он разведчик. Хотя рассказывает, что работает в училище. Да, в военном училище, но профессия у него мирная, просто инженер. Налаживает разное оборудование, электронные системы, оборудование компьютерных классов. Ведь это надо обслуживать? Никакой формы ему не положено, друзья у него все гражданские. В общем… она же попросила отправить рассказ с его работы. С компьютера на работе, а кто-то мог отследить это.
        Странно. А если это связано с той историей? Ведь вот как вышло, она до сих пор не могла понять, чувствовала что-то подспудное, неизвестное ей, о чем-то догадывалась… Хотя, может это от нее скрывают? То, что произошло на даче с дедушкой. От этого остался смутный, тревожащий душу осадок. Ведь дедушка умер там, на даче. Он ночевал один, бабушка тогда осталась в городе.
        Уже сколько времени прошло, в саду и доме все стало постепенно приходить в запустение. А он столько сил потратил, чтобы все цвело, радовало глаз. Теперь они с папой хоть и стараются, но так уже не будет никогда. Бывают наездами, урывками. А дом и сад требуют всех сил, и, наверное, их ревность к тому, что у хозяев полно других, собственных дел, выражается в тихом самоубийстве, саморазрушении.
        Но ей почему-то казалось… дедушка умер не своей смертью… что-то в этом есть странное!
        Рано утром к нему зашел сосед (ну, сосед еще тот выпивоха, наверное, хотел занять денег на очередной «опохмел души»). А дверь открыта, все пусто. Сосед этот, Савельич, обеспокоился. Его безродная собачонка, Чапка какая-то, что повсюду с ним, прижала хвост, тоскливо завыла в сторону неровной строчки смятой травы, сбитого росного следа. Савельич пошел туда, это вывело метров за пятьдесят, в ничейный кусочек березовой поросли с болотцем… Там он обнаружил дедушку - он был уже мертв. Будто кто его выманил. Или он бежал из дома? Тело изо всех сил выгнуто назад, руками цеплялся за горло, словно пытался освободиться от чьей-то удушающей хватки.
        Но… какие подозрения? Сомнений нет. Почувствовал себя плохо, стал задыхаться, лекарств не оказалось под рукой. Ведь у него астма.
        Но вот это. Сосед.
        Прошло время, они были на даче с папой. Савельич окраиной забрел к ним на участок, подошел почему-то к ней. Выпил, наверное, до этого, как всегда: прятал глаза, говорил в сторону, чтобы не дышать перегаром. «Ты это, доча, как бабушку-то твою зовут? Запамятовал».
        Какая я ему «доча»? И бабушка… сколько занимала ему на этот «опохмел», а он даже, как зовут, запомнить не может, подумала с неприязнью. (Но все же - пожилой человек, местный старожил, за их домом приглядывает, дедушке помогал…)
        - Бабушку? Лариса Евгеньевна…
        - Ну вот, я и думаю… на-ка, - протянул ей что-то, какой-то клочок.
        - Из пальцев у него тогда вынул, крепко держал, дед твой, упокой Господь его душу. Как раз супружнице своей хотел записочку чиркнуть или что, да не успел. Вот я и думаю, Лара… Лариса, значит. А не сказал сразу, что-то худо мне было, да и вам не до того.
        Она пригляделась внимательно. Какая-то клеенчатая бирка. Буквы выведены химическим карандашом, размылись. Но можно разобрать… Л А Р А. Впереди стерлось. «Клара!» - блеснула мгновенная догадка.

«Иначе… мы еще вернемся», - предупредили те душители из покрашенной школы. Но она не могла размышлять об этом, довести мысль до конца. И отринула тогда, спрятала подальше червоточину страха, подозрений. И так потрясена всем. Постаралась забыть.
        К ней опять вернулось это воспоминание… А ведь, казалось, выросла из этих одежек, как бывает с потускневшими, вышедшими из привычного круга обращения вещами. Поначалу их забывают где-то в шкафу, потом отправляют на антресоли. Наконец увозят на дачу, забрасывают куда подальше на чердак. Но может… с этим чердаком все и связано? Какие видения и переживания, какая нечисть там может завестись?

20
        На даче, на чердаке, вырос таинственный лес ее картин, громоздятся чащобы непроходимого смысла, сплелись толстые корни черных и коричневых полос, павшие стволы грязно-зеленого и сине-фиолетового постепенно зарастают серо-буро-малиновым мхом. Срослись, вцепились друг в друга ветвями несовместимые плоскости цветовых пятен, образовали густую крону - без солнечного луча, без закатного блика. Тропинки того, что было так близко и понятно когда-то, заросли. Дорожки воспоминаний обрываются в никуда…
        А ведь каждая картина - это окно в тот день… особый, неповторимый… который она хотела запечатлеть… Лето на даче. Сад. Всю ночь шел дождь. В комнате сыро и пахнет цветами.
        Стены палевые, мебель из настоящего дерева. Дверь коричневая, в замысловатых узорах, на местах распилов - маслянисто-желтая, три вертикальные сосульки. Дверь от сырости разбухла. Истертый дубовый паркет покоробился. Пыльные полинявшие занавески с наполовину оборванными петлями.
        Веранда. У порожка ветер намел горки пыльных сосновых иголок вперемешку с желтым цветочным сором. Над крыльцом желтыми фонтанами нависают, распространяя оглушительный, ни с чем не сравнимый запах июльского тепла, цветущие липы. При порыве ветра летят сухие брызги - желтоватое свечение опадающих маленьких лепестков, кистей, соцветий в разогретом дрожащем воздухе. Поодаль - сосны. Стволы у них жаркие, красные, шелушащиеся, словно обгоревшая кожа. Одно дерево похоже на сросшихся близнецов - мощный ствол его раздвоен. Чуть левее толпятся рябины и вишни, в глубине сада - угасшая сирень. Вдоль забора крапива и огромные сырые лопухи.
        Неба почти не видно, оно лишь угадывается за плотной, черно-золотой зеленью. Крохотные голубые зеркальца. Прозрачная небесная вода с редкими парусниками бабочек.
        После ливня на дорожках парит, лужицы высыхают на глазах. Это зрелище, как и колыхание тяжелых цветущих ветвей, странным образом завораживает. Тебя всего прохватывает солнце. Зелень, парусники бабочек на голубом. И кожа становится горячей. От нее, от волос пахнет липами, травой, гудроном. Жар, яблони, сгнившие и зеленые плоды повсюду. В мокрой траве, на столе среди лужиц, рыжих иголок, черных муравьев. Запахи, шелест, шуршание за спиной. Синица вниз головой на вишне, обклевывает бледно-розовую ягоду. Прихотливые рисунки на траве. Синяк на бедре, чуть выше колена. Ударилась, когда полезла в бочку. Перепонки меж пальцев так и не выросли. В глазах черно от солнца. Полуденная дрема. Лень.
        Дедушка присаживается рядом… Из рюкзака течет сухое шуршащее золото. Труха, сучки, веточки, листья. Надешк… что это ты нарисовала?…«мммммм»! Она хочет выкрикнуть - но недоступен свет. Все вокруг присутствует как тайна непроизносимого имени.
        Странно, конечно… После смерти дедушки она перебирала некоторые вещи и нашла круглую железную коробку из-под иностранного печенья. Хотя и раньше видела это хранилище необходимых в хозяйстве мелочей. Но там же - несколько рулончиков фотопленки, это ее удивило. У дедушки, конечно, был фотоаппарат, есть множество снимков. Но на пленке, уже проявленной, запечатлены ее «картины». Дед… а кто же еще? - сфотографировал их в саду или прислоненными к стене дома, составленными на чердаке. Зачем ему это понадобилось? Что-то она не видела реальных фотографий с этим ее «творчеством». Никогда не видела. Да это как-то и не приходило в голову. А интересно было бы их напечатать! Она спросила у папы, возможно ли это? Сдать пленки в лабораторию, получить снимки?
        И папа сказал: пожалуйста, никаких проблем. Если хочешь, я возьму на работу, у нас есть слайд-сканер, можно и пленку оцифровать. Все будет в компьютере, я подработаю в фотошопе, напечатаю какие надо, любого размера, на принтере.
        О, это еще лучше!
        Она отдала… и сама об этом забыла. И папа ничего не говорил. Очень занят своими делами, не до того.
        Говоря про «чердак», иногда в переносном значении имеют в виду и то, что происходит в голове у человека. Или у пациента, вернее.
        Действительно, когда она беседовала с Аратюняном, создавалось такое впечатление. Если бы он услышал про русскую святую, обязательно бы сказал - это надо выкинуть из головы! Про батюшку, нарисовавшего ей крестик, - посоветовал бы не переедать на ночь.
        А как она падала навстречу, в объятия Христа в церкви…
        Нет, нет, девочка! - тебе просто необходимо больше бывать на свежем воздухе!
        И еще мистическая пуля… она попала в маму, но летела до того, может, лет сорок, запущенная чьей-то злой и неотвратимой волей. О! не стоит об этом даже заикаться… И слушать не будет. Сразу выпишет успокаивающее, в лучшем случае.
        Он убеждал ее в том, чтобы она больше читала… Замечательно! Но в школьной библиотеке не было никаких «Всех четырнадцати восьмитысячников». Она прочитала и
«Темные аллеи», и «Деревню» Бунина, но уж точно не потому, что взяла в этой библиотеке! И где «Братья Карамазовы», где рассказы Платонова? Ну, хоть бы «Над пропастью во ржи» Сэллинджера!
        Так нет же. Кроме «Элитных частей вермахта» (с этими тремя «горнолыжниками» на обложке), она обнаружила книжки:

«Моторизованная дивизия «Бранденбург». Этапы большого пути».

«SS-Totenkopf. История дивизии СС «Мертвая голова». 1940-1945».

«SS-Wiking. История пятой дивизии СС «Викинг». 1941-1945».

«Харьков. Январь-март 1943 г. Контрудар танкового корпуса СС».

«Латышский легион СС: вчера и сегодня».

«Советский легион Гитлера. Граждане СССР в рядах вермахта и СС».

«Украинский легион».

«Армия генерала Власова. 1944-1945».

21
        Это очень интересно… А в какой-нибудь немецкой школе, в Германии, сколько книг про нашу Красную Армию? Есть ли в них фотографии в прекрасном полиграфическом исполнении про то, как их знаменитые генералы выползают из подвалов с поднятыми руками, замотанные в тряпки, попав в окружение? Про вооружение и форму наших пехотинцев, танкистов, артиллеристов? Когда ввели такие-то знаки отличия, боевые награды? С какими событиями это связано? В чем конструктивные особенности
«тридцатьчетверок»? Когда и где были впервые применены «катюши»? Почему наших морских пехотинцев немцы прозвали «черной смертью»? А наши штурмовики-бомбардировщики «летающими крепостями»?
        И если в «книгах», которые были в «библиотеке», в школе, говорилось об «элитных частях вооруженных сил Германии времен Второй мировой войны», то, может… какой-то нелюдь, биомасса, современный клон без памяти и соображения вспоминал «прежде всего о парашютистах, танкистах или о войсках СС».
        Но она вспоминала о том, что они со своей изощренной практичностью и изобретательностью устроили «фабрики смерти», посчитав, что очень удобно, если один «сотрудник» будет «всего лишь» включать рубильник; другой подвозить баллоны со смертоносным газом; третий откручивать вентиль; четвертый закрывать и открывать ворота… И не скажешь ни про кого, что именно этот «исполнитель» виновен в убийстве стольких-то тысяч. Нет. Он же «просто включал рубильник». Просто «следил за давлением газа». И прахом наших людей они удобряли поля. Снимали кожу с заключенных, делали абажуры для настольных ламп. Подбрасывали младенцев, ловили на штыки на глазах у обезумевших матерей. Сбрасывали живых и мертвых в один ров, разравнивали поверх танками, земля несколько дней ходила ходуном в этом месте,
«потела» кровью, когда шли дожди… так говорят те, кто видел своими глазами - и это никогда не забыть.
        И еще, как-то на вечере в честь Дня Победы одну старушку попросили рассказать что-нибудь о войне. Но ничего героического она не вспомнила. Была медсестрой, совсем молоденькой девчонкой. На себе вынесла в одном-единственном бою, где побывала, одного раненного солдатика… так и говорила про него: солдатик. Кое-как вытащила, но заблудилась, или все отступили, никакого полевого госпиталя, ничего. С раненым оказалась в какой-то полусгоревшей рощице, вдруг туда въехали прорвавшиеся гитлеровцы на мотоциклах и сколько их… они окружили… Пожилая женщина шептала все тише, немея от вновь переживаемого ужаса. Голова ее тряслась, клонилась все ниже, и был почти неразличим шепот… их было двадцать, тридцать… их было двадцать, тридцать… Как от жестокого ветра с запахом гари, все омертвело в зале, застыло, поблекли цветы, заглохла музыка, стала лишней и неуместной праздничная обстановка. Грубый напильник этих слов… двадцать, тридцать… двадцатьтридцать… стер все до серого шершавого бетона какой-то последней расстрельной стены. Эти стены выросли вокруг, и тянуло вырваться, убежать. Но куда бы убежала из той рощицы
девчонка-медсестра?
        Если верить дедушкиной истории про Серого человека, то так все и происходит, в такой последовательности. Протекает крыша или какие-то трубы в библиотеке. Нет денег, чтобы сделать как надо, прочно и надежно, - подлатают в одном месте, подштопают в другом… И этот «ремонт» продолжается бесконечно. Книги перетаскивают вниз, кое-как впихивают в совсем не подходящее помещение. Нет нормальной зарплаты библиотекарю. И ключ попробуй достань, прорвись в то, что хотя бы называется
«библиотекой»! Потом привозят, сваливают в нее все что попало. И появляются книги про фашистов. Всем становится все безразлично.
        Нет, не всем, конечно… Например, по плану МЧС необходимо проводить учения, чтобы в случае чего дети могли быстро и организованно эвакуироваться. Не исключено ведь, что и сюда, в Москву, могут прикатить вооруженные горцы на трех автобусах и захватить школу. Да, а что удивляться?
        И Надя решила провести операцию «Огненный котел». Сама. В одиночку. Это будет ее личный бой. Окружить их, взять в кольцо. Одним словом, изъять из библиотеки. Из книгохранилища. Из комнаты, где хранятся книги… да как ни назови! Вообще, из школы. И даже из реального физического мира. То есть уничтожить. Сжечь. И прах развеять по ветру. И больше не думать об этом. Она не будет никакой
        тенью
        но действие положит конец этим вопросам
        и она сама будет ответом
        если несколько… переосмыслить слова известного горовосходителя.
        Конечно, есть столько взрослых, очень умных и порядочных людей. Они заседают в Государственной думе. Выступают по телевизору. В их чуть усталых и мудрых глазах пронзительное предвидение нелегкого пути Отчизны. Будущего России. Ее народа. Они очень загружены этими раздумьями. И министру образования, и министру культуры, и всем остальным чиновникам по нисходящей в их пирамиде до самого директора школы не до того, что всего-то в каком-то школьном помещении завелось… ну, пять книг про фашистов. Ну, десять. Даже если их будет двадцать! Нет, большие дяди и тети вообще переживают за всех вообще.
        Она никому ничего не докажет. И вряд ли от этого что-то изменится. Да и при чем здесь она? Машина запущена, ее железные кишочки побрякивают, этот монстр перемелет все что угодно… лишь бы на выходе откладывал из себя аккуратные брикеты денежной массы. И вообще, уничтожать книги - это варварство!
        Надя, ты должна быть терпимой к мнению других и понимать, что могут быть иные точки зрения.
        Надо уважать интересы даже тех, кто приходит и гадит в твоей стране. Иначе тебя не пустят в Евросоюз! И по-хорошему относиться к «широкому кругу читателей, увлекающихся военной историей» в том числе.
        Но если даже двадцатьтридцать… таких «персонажей» (разве можно назвать их «людьми» или «читателями»?), интересующихся ТАКОЙ историей (пусть их будет даже сто!), скажут ей (прохрюкают или пролают)
        Надя ты не права
        то двадцать шесть миллионов мертвых (ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ погибших советских людей, что признано только официально)
        мертвые шепнут ей
        сделай именно так
        какая чаша весов перевесит?
        Она одна приходила в это хранилище. Старалась, как могла, разобраться в завалах. Даже раздобыла лестницу. И здесь, на трех-четырех десятках квадратных метров, пусть даже какое-то короткое время, но будет именно ее порядок! На этой территории не будет мерзких экземпляров. У нее есть довольно старый, потертый, но еще крепкий рюкзак. Дома она взяла хозяйственные перчатки и рулон отрывающихся мусорных пакетов.

22
        Но, как это бывает, на деле получается не так, как представляешь, разводя теории. Опять она… едва не затерялась среди книг! Хочется посмотреть одно, прочитать другое, перелистать третье. Погрузилась в чтение, забылась, потеряла счет времени (но макулатуру, прежде всего, собрала в кучу, упаковала в герметичные пакеты, приготовила рюкзак у входа, чтобы вынести).
        Забралась на самый верх своей лестницы…
        Сгустившиеся тучи пыли под потолком, потрескивание люминесцентной лампы. А еще гул - странный гул из этого жестяного короба, из вентиляции… Что-то ей опять стало не по себе. Перед глазами какие-то плоскости, квадраты, зеленоватые пласты… что едва неразличимы или просвечены насквозь. Не ослепило ли ее солнце иных плоскогорий? Не ветер ли горных ущелий заледенил лицо? И может, от дыма костров ночных стоянок защипало в носу… Издалека, казалось, прорвался гул перекатов ледяных речек… Она оказалась будто внутри радиоприемника, затиснутая среди электронных и горных плато, скальных обломков деталей, таинственных микросхем ледяных речушек и ручьев. Послышался треск настраиваемых станций, все было пронизано шорохом перепончатых крыл, крысиной возней в эфире, мелким топотком пробегающих ног неведомых карликов, чьими-то удаляющимися шагами… И вдруг отвратительный скрежещущий звук - словно острием шила прошкрябали по жести - разорвал тишину!
        Оцепенела, намертво вцепившись в перекладину. Теперь кто-то с силой пнул по деревянной лестничной ноге так, что она накренилась. Надя едва не полетела вниз… пнул
        диэлектрическим ботом
        и этот неведомый, огромивший все вокруг железным голосом из самых недр, из мрачных катакомб школы, проскрежетал ей едва ли не в самое ухо
        а где лестница-то моя
        как я лампы менять буду
        ее дернули за ноги, стаскивая с шаткой стремянки! Судорога пронзила болью, как это было тогда, на Оке. Страх шевельнулся в глубинном холодке у самого дна, ледяным языком обвил колени, лизнул вмиг омертвевшие ступни, потащил в неотвратимую мглу. Сердце оборвалось
        да пока я здесь давай лампу-то тебе заменю
        нет! ни в коем случае! нельзя поддаваться панике… А лестница зацепилась просто, мало ли что
        ладно Гоша потом заменишь
        не надо народ пугать
        а лестницу твою найдем
        голоса… но сейчас прозвучал другой голос! Жесткий, властный, глуховатый. Она медленно, сдерживая себя, повернула голову, чувствуя в груди бешеный стук сердца, отдающийся звоном в ушах
        вот представьте с каким контингентом приходится работать
        да это, похоже, голос Железного Феликса! Вот и Инна, секретарша, что-то провякала. И точно, в короб врезана небольшая крышечка. Голоса слышатся оттуда, воздуховод передает их из директорского кабинета. Правильно, вспомнились слова Светки Сопач, что они запускают в вентиляционный короб ГАЗ ДЛЯ ОГЛУПЛЕНИЯ ШКОЛЬНИКОВ! Из гулкой жестяной мглы на нее дохнул ветер… серый ветер школьного безумия. Она уже надышалась этим ГАЗОМ. У нее галлюцинации от голода. Начиталась чего попало. На нее каким-то образом действуют все эти электронные штуки, эта люминесцентная лампа, например. Под потолком душно, пыль, разболелась голова.
        Да там собралась целая камарилья! Она узнала голос акулы-завуча. А вот подала реплику рыба-меч, химичка. И рыба-пила, дама по английскому, с ними. И еще кто-то. Надя сдвинула крышечку в сторону, та легко поддалась, слышимость стала более отчетливой. Она сошла с ума. Директор и все остальные сошли с ума. Но ничего, она раскроет их подлый заговор! Нажалуется в инспекцию. В Наробраз, РОНО, МЧС! Нет, в ФСБ скорее. Да все девчонки от зависти усохнут! Это не детские страшилки.
        Уничтожить, испепелить, выкорчевать этот сорняк! Решение пришло сразу: сжечь старые листья, мусор, все отжившее, ненужное. Навести порядок. Да, на даче. Изъятые экземпляры надо сжечь на даче. Как они с дедушкой когда-то - и сразу легче станет, все прояснится. Но вот ведь еще какая мысль… не поедет же она туда одна? Одна?! Нет, ни за что!
        А можно пригласить всех ребят на дачу, отпраздновать ее ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.
        Этот ДЕНЬ надвигался неотвратимо!
        Эти «праздники» в последнее время приобрели в классе характер какой-то эпидемии, вызывая цепную реакцию. Что же, теперь из кожи вон лезть, чтобы не ударить в грязь лицом?! Но, с другой стороны… ведь она бывала у ребят, старалась не отрываться от коллектива. Все знают: у нее день рождения, если не позовет никого, получается - вроде как игнорирует остальных, ставит себя выше всех?!
        А Света Сопач и уж точно, Ольга Туртанова (ее просто хлебом не корми!) - это, можно сказать, «общественный совет» по проведению таких мероприятий. Никто их не выбирал, конечно, но как они настроят всех одноклассников, так и будет. Пригласить только «своих» девчонок, а другим ничего не сказать? Это вызовет раскол, всеобщее недоумение, поставит отношения разных группировок в классе на грань «холодной войны». Здесь нужна гибкая политика.
        У Ольги Туртановой есть такая политика. Но, кроме того, еще одна особенность… если подсказать ей какую-нибудь мысль - пройдет время, и то, что ей запомнилось, примет в ее голове нужное направление. Выдаст тебе то же самое, будто сама это придумала! Надя так и сделала (хороший экспромт требует тщательной подготовки). Как-то вскользь напомнила: вот, мол, у меня скоро день рождения. Не забыла, подруга? Надо подумать, как бы это лучше отметить. А без тебя, Ольга, просто никак! Да, кстати, можно ко мне на дачу поехать.
        Через несколько дней Ольга хлопнула себя по лбу… ее озарило! У тебя же день рождения скоро! Как думаешь отмечать? Я тут прикинула, можно ведь к тебе на дачу поехать! Здорово, да? Я же была у тебя пару раз, помнишь? И от Москвы не так далеко, и все там нормально. Это же супер, такого еще ни у кого не было!
        Надя мысленно ее похвалила. А вслух произнесла:
        - Да, это неплохо. Но вот это… какая еще погода будет?
        - Что погода? Какая еще такая погода?! - Туртанову уже не остановить. - Помнишь, у Людки? на речном трамвайчике! по Москве-реке! А Корпусов? созвал всех, сам хлеб напек в хлебопечке! А Серега? да его папа только позвонит куда следует, сразу самолеты пригонят - и все тучи в момент разбомбят!
        - Нет, Ольга, какие самолеты? Что ты ерунду говоришь?
        - Ладно, не заморачивайся. Главное, предложить всем. А не поедут, значит, дураки! Сами виноваты. И расходов меньше, нам больше достанется. Мы-то разведем во-о-от такой костер огромный! - отблески еще только предполагаемого костра как будто отразились на ее возбужденном лице, искорки заплясали в глазах. - И будем прыгать через него! Все измажемся с головы до ног! Хороводы водить будем! И пусть с нами обязательно Синицын с Козыревым поедут, да? Они же настоящие хоббиты!
        - Почему это хоббиты? - удивилась Надя.
        - Ну индейцы, какая разница. Они в клуб индейских фанатов ходят, что ли. У них это… даже каноэ есть, фотографии показывали. И мы будем по-индейски мясо на раскаленных камнях жарить, ух ты! А потом все свалимся и станем кубарем по траве кататься!
        - Чего это вдруг? - забеспокоилась Надя.
        Про Ольгу она читала в каком-то гороскопе, что та огненный феерический дракон, такого древние китайцы снаряжали на праздник. Взлетит в небо, рассыпая искры, распустив радужные крылья и золотистый хвост… Раззадорит всех, вовлечет в безудержное веселье! Но праздник кончился, и он сник, поблек; опять его сложат, запакуют в ящик до следующего раза.
        - Подожди, Ольга, - постаралась прервать ее (ведь нужно поговорить и о чем-то практическом).
        - Веночки из желтых листьев сплетем себе! И будем такие гордые, как принцессы! Мальчишки все в обморок попадают, - добавила подруга уже на излете своего расцветшего всеми цветами радуги воображения. Но задумалась, уловила какую-то другую мысль.
        - Ой, а у тебя с мамой… все так же? То есть… она сейчас в больнице?
        - Да, в клинике. Я ее навещаю, папа приходит. Но что делать? Так и продолжается. Это ведь ничего, что мы отпразднуем?
        - Ой! что тут такого? Ты ведь ее дочь! Она только рада будет за тебя, если и ты рада! От твоей радости у нее только состояние улучшится. На даче, что там? Почти никаких затрат, ничего особенного не надо. А то сидим в городе, совсем мухоморами стали. А как у Сереги? Родители у него такие пафосные! Помнишь день рождения? Всех детей сажаем в специальный автобус! Везем на пейнтбол! Соревнование команда на команду! Легкие закуски, шведский стол! Выступление по ТВ президента! Фейерверк! Итак, девочки-мальчики… А теперь вас организованно развезут по домам! Всем спасибо! До свидания! Было очень приятно! И вам тоже огромное-преогромное спасибо! Спасибо за спасибо! Взаимно!
        Наконец, удалось обсудить детали предстоящей поездки. Ведь к этому надо подготовиться. Когда сам привык к чему-то, кажется, все прижилось, все на своих местах, так и должно быть. Но со стороны, конечно, видится по-другому… И потом, местные «олкоголики» часто делают набеги на дачи, выносят все подчистую, чтобы потом продать на бутылку. Хотя папа просил Савельича, чтобы присматривал за домом (и даже энная сумма ему полагалась за это). Но что он… Савельич? Как у него самого со здоровьем? А если уж совсем хлам и запустение, то гостей и позвать-то стыдно! Надо заранее все прибрать, посмотреть, все ли в порядке.
        - Так в это воскресенье давайте соберемся и поедем, - предложила Туртанова. - Сделаем вылазку. И Светка поедет, и Ксению позовем.
        Так и решили. Так Надя запланировала эту поездку.

23
        Да ты совсем, что ли, уснула? Тук-тук-тук… Ольга постучала пальцем в Надин наушник. - С этой музыкой своей!
        Надя нехотя оторвалась, нажала «стоп» в плейере, вынула из ушей серебристые ракушечки наушников (эта музыка-эта музыка-музыка-музыка… которую она расшифровывает, обнаруживая понятный только ей смысл). И с трудом «включилась» в окружающее.
        Девчонки уютно расположились, заняв две скамьи напротив в вагоне электрички. Она только что тронулась, разгонялась с Ярославского вокзала. Собрались кое-как, поехали на дачу, можно сейчас хоть доспать чуть-чуть. Вставать пришлось рано, и это в воскресенье! Хуже не придумаешь.
        - Что это ты слушаешь?
        - Ну, я говорила, ритуальная музыка. Этническая волна.
        - А, это, типа для расслабления? музыка гор? запись океана?.. - не отставала неугомонная Ольга Туртанова.
        - Это для релаксации называется, - вставила умное слово Ксения.
        - Нет, совсем не то, - постаралась объяснить Надя. - Это песнопения одного… в общем, направлении в индуистской религии. Очень замкнутой религиозной группы. Она была распространена в древние времена, в Бенгалии особенно. Зловещая секта душителей. Они поклонялись богине Кали, приносили ей человеческие жертвы. Да и сейчас это есть, наверное…
        - А, это готы, что ли? - Ольга пренебрежительно махнула рукой (знаем, мол, эти штучки). - Замогильщики такие. Заунывными голосами поют. Волосы в черный цвет красят. Электронные эффекты в основном, да?
        - Да какие тогда электронные эффекты? - удивилась Надя. - Ну, бубны, барабаны, трещотки, колокольчики, флейты. Ученые, или этнографы, записали это, воспроизвели, может, как-то реконструировали. На обложке здесь все написано.
        Света Сопач взяла у нее конверт от диска, долго рассматривала изображенный на нем жуткий лик богини. На ней шкура пантеры, вокруг шеи ожерелье из черепов, в двух из четырех своих рук держит отрубленные головы, а в двух других - меч и жертвенный нож-кхадгу. Из широко разинутого рта свисает длинный язык, окрашенный кровью жертв.
        - Бр-р, дрянь какая, - поморщилась Ольга, взглянув на обложку. - Так это тебя цыганка заставила купить?
        - Что купить? Какая цыганка?.. - Надя никак не могла понять.
        - Ну, музыку… диск этот. Ты же рассказывала, цыганка тебя заманила, говорит, давай, я всю грусть-печаль из тебя выну. Взяла твою шпильку из волос, зажала в кулаке, шпилька раскалилась докрасна, потом вся почернела в этом месте!
        Надя молчала с минуту, соображала… что это за ерунда? Нет, она просто купила этот журнал «Открытая планета», он в любом киоске продается. И тема номера, действительно, про это направление в индуистской религии. Но никакого ее рассказа не напечатали. Не было даже упоминания про этот детский конкурс.
        - Да ты что, Ольга? Это когда было? И совсем не так. Журнал я недавно купила. Сейчас как делают: журнал в пластик упакован, к нему диск прилагается. Звуковое сопровождение к какой-нибудь статье. Вот и здесь эта обрядовая музыка.
        - Это точно, сейчас верить никому нельзя, - сделала неожиданный вывод Света Сопач. - Такие шайки мошенников орудуют! Прямо заставляют все купить, впаривают разную ерунду. Это вроде подарок, а как дотронулся до него, все… уже не отвертишься, плати!
        - Ой, да знаю! - тут же встряла Ольга. - У меня так было. Идет впереди женщина, очень приличная дама. А я что-то засмотрелась… бамс! у нее из кармана как бы такой кругляк денег выпадает. В рулончик свернуты, в целлофанчике, резинкой перетянуты. Но видно, деньжищ - ого, как много! А про эти случаи в газетах уже сто раз писали, как лохов разводят. И я как заору благим матом… чтобы побольше свидетелей было. Эй, дама, что вы деньгами разбрасываетесь? Думаете, я сейчас подбирать кинусь, как овца позорная? Не на ту напали! Чтобы меня ваши подельники в оборот взяли? Загипнотизировали? Может, сразу ко мне домой пойдем, я перед вами деньги и ценности выложу? Или к нотариусу? И я откажусь от своей доли в приватизации квартиры в пользу вашей ползучей экспансии?
        - Про ползучую экспансию это ты здорово выдала! - одобрила Ксения Лапышева.
        - Ага, - кивнула Ольга и продолжила. - А народ собрался, все смотрят… Ей, конечно, стыдно. Покраснела вся, чуть не плачет. Отводит меня в сторонку, шепчет тихо: ой, спасибо вам, девочка, то да се. Тут муж ее прибегает, весь взъерошенный, в очечках, ботаник такой. Они эти деньги копили-копили, холодильник собирались купить. Это в торговом центре было. И даже меня малиновым коктейлем напоили, я с них четыре порции срубила.
        После небольшой паузы:
        - Но все же… ты, Надя, - опять обратилась к ней. - Ты то этнофолк слушаешь, то про жизнь после смерти читаешь, но все равно, от коллектива не отрывайся! Видишь, сколько коробейников ходит, - пояснила свою мысль. - И сканворды предлагают, и блендеры разнообразные, и занавесочки для ванн. Очень красивенько, да так дешево! Будем брать?
        А тут, действительно, менеджеры прямых продаж пошли по вагонам. Один едва ли не шоу устраивает, другой вприсядку пускается, лишь бы впарить расслабленным и беззащитным с утра пассажирам какие-то совершенно невероятные товары. То машинку для стрижки катышков (что это за зверь такой?); то проблесковый маячок, его можно цеплять на одежду, он мигает в темноте, подсказывая, где разбросаны вещи, утром искать не надо; то яйцеварку - она сообщит человеческим голосом, что яйцо сварилось. Просто удивительно, как люди раньше обходились без всего этого?
        Ольга остановит каждого, поинтересуется достоинствами товара, расспросит все о стране-изготовителе, гарантиях и качестве, начнет сбивать цену, торгуется… Да и отпустит ни с чем уже доведенного до бешенства, одураченного продавца. Прикалывается, смешит девчонок.
        Надя неотрывно смотрела в окно на пролетающие пейзажи. Все больше желтого цвета в перелесках, багряной листвы. С самых верхних этажей Москвы электричка, если так можно представить… вроде горизонтального лифта опускалась в Подмосковье. Навстречу свежему ветру, шороху листьев, приветствию плавно раскачиваемых, обнажаемых наступающей осенью веток-рук деревьев. Поезд набирал скорость, тормозил на станциях, платформах, народ толкался, было очень много тех, кто спешил, наверное, навести порядок на дачах, в огородах. Ведь это последние золотоносные деньки в преддверии зимы.
        За разговорами время пролетело быстро. Вышли из электрички, - и сколько простора, заклубившегося, взвихренного ветром, переливающегося красками, которыми осень раскрашивает подступивший лес - все оттенки желтого, охристого, алого, багряного!
        На улице прохладно, они застегнули свои ветрозащитные куртки, закинули за плечи рюкзачки. В конце платформы к странному подобию железного трапа (словно изготовленного по эскизам конструктора, чьи лучшие воспоминания связаны с годами службы на подводной лодке) выстроилась очередь приехавших дачников: охающих бабулек, молодых мамаш с колясками и детьми, матрон солидной комплекции, обремененных объемными пакетами и сумками. Прыгать с платформы, как это сделали несколько парней спортивного вида, девчонки не решились. И высоко, и камни внизу…
        - Эх, поймать бы этого дизайнера, да все уши ему оборвать! - приговаривала Ольга, спускаясь по вкривь и вкось приваренным перекладинам, держась за единственный поручень.
        - Какого такого дизайнера? - переспросила Света Сопач, помогая подруге.
        - Которому эта лестница в кошмарном сне приснилась. А может… это у меня голова от чистого воздуха закружилась, - Ольга не уставала болтать. - Прямо как пьяная стала!
        Сбивая кроссовки на гравии насыпи, пошли вдоль путей до переезда, затем свернули - и по тропинке вдоль дороги под старыми липами. Мощные сверкающие иномарки изредка проносились, как в аэродинамической трубе, закручивая золотые и багряные вихри опавшей листвы. Они медленно шли, бороздя ногами шуршащую медь.
        Ольга догнала идущую впереди Надю:
        - А ты с папой говорила? Он знает, что мы всей толпой припремся? А то не разрешит еще…
        - Да говорила, конечно, - ответила Надя. - Он беспокоится, что мы одни поедем. Надо, чтобы кто-нибудь из взрослых был. Сам он и в выходные дежурит.
        - Да ну, с родителями! - махнула рукой Ольга. - Это не прикольно. Да что мы, дети малые? Сами разберемся. Я, например, вот сколько мяса для шашлыков намариную!.. - и она обвела вокруг на размах рук.
        - Ну, намаринуешь… - кивнула Надя. - А то еще никто не поедет. Вдруг не согласятся?
        - Еще как поедут. Пусть только попробуют не поехать! Всю оставшуюся жизнь жалеть будут, - она решительно мотнула своими пружинистыми кудряшками. - Да у нас все клево получится! Такой день рождения закатим, ни у кого такого не было! Плейер с динамиками мальчишки возьмут, да? танцы! шманцы! обжиманцы! А мы поедем в настоящей электричке, о! На природу! И пусть бедные студентики ходят по вагонам, песни поют… да такие жалостливые! Я бы сама пела!
        - Если бы ты пела, то точно, миллионершей бы стала, - заметила Света. - Тебе люди будут платить, чтобы только молчала.
        - Ладно, - согласилась Ольга. - А товаров-то сколько предлагают? Посуду можно одноразовую купить. И хозяйственные перчатки. И сеточки, чтобы белье стирать. И пятноставитель. И пятновыводитель. И сумки-самоходки. И часы-самоварки.
        Ну, теперь ее не остановить.

24
        Идти быстрым шагом совсем недолго. Дом прятался среди деревьев, заштрихованный графикой черных ветвей, редкими штакетинами забора. Теплое дерево стен затаенно дышало. В старой любимой бочке с дождевой водой кружились желтые кораблики налетевшей листвы. Жесткие сорняки пробились сквозь растрескавшиеся плиты дорожки. Бурые пятикилограммовые железяки (театральные грузы-«кирпичи» с Т-образной выемкой, их используют как противовесы в механике сцены) опять расползлись по саду. И раньше, в детстве, она замечала: по утрам, бывает, то за одним, то за другим тянется смятый росный след… Сколько ни загоняй обратно это стадо карликовых бронтозавров, никакого толку.
        Дверь на веранду… ключ провернулся как-то не так… Но как он должен проворачиваться? Разве запомнишь. Их стол, легкий, садовый - выдвинут к середине. Сдвинуты три стула (будто кто встал только, ушел). Бутылка синего стекла чертит по столу голубоватые блики (может, три голубые девушки из сада зашли погреться, пропустить по глоточку?). Прилетел дубовый листок с письменами, паучок выткал прозрачный иероглиф.
        Вроде, не так все стояло, когда уезжали в последний раз с папой? Но, похоже, больше ничего не тронуто. Следов вторжения нет. Все поблекшее, пропитанное одичалым духом заброшенности. Поднялась по лестнице, простонавшей каждой ступенькой, повозилась с замком, откинула вверх тяжелую крышку на чердак. Надо сбросить рюкзак, найти спрятанный ключ от электрощита. Переведя дух, сделала шаг в сероватую мглу. Через всю ее «мастерскую» с косым потолком-крышей, вполне просторную (конечно, если бы не была так загромождена), протянута веревка, на ней колышутся куски старой полиэтиленовой пленки. И этот… непонятный шорох… от нее? Показалось, это чей-то размытый силуэт, чуть колеблющийся на весу. Под ним лыжные ботинки, болтающиеся в воздухе. Черные, с красными вставками, с толстокожим выступом для креплений. Один шнурок развязался. По нему карабкается тибетский паучок-письмоноша. Что еще за спектакль? Она решительно отдернула занавес.
        Повешенный на потолочной балке… монах?!
        Адепт бон-язычества?
        Грубое коричневое одеяние, сверху вниз черные иероглифы…
        Шарахнувшись назад - едва не полетела в разверстый люк… Рюкзак на спине перевесил, потянул в бездну. Нет! Стоять-меня-бояться! - как говорит ее папа. Пересилив себя, пригляделась внимательно. Какой монах?! На сиденье стула с тонкими железными ножками притулились действительно… покоробившиеся от древности лыжные ботинки! Поставлен рулон уже использованного линолеума, держится за счет веревки, опирается на нее. Линолеум китайский, иероглифы по коричневой тканной основе. Ну и страшилище!
        Вдоль стен громоздится то оставшееся, что дедушка привозил из театра (Небо, Корабль, Дворец…). Планшеты, жесть, фанера. Все покоробилось, выцвело, пришло в негодность. И картины… сколько их осталось… (А обработал ли их папа, есть ли они у него в компьютере?). Это ее «творчество» целиком превратилось в лесную чащобу. Лучше не заходить туда, заблудишься. Попадешь на цветущую болотную поляну, будешь одурманен запахом цветов симбир, затянут в морок. Цветовые пятна непонятных композиций, поблекшие разводы краски, цветовые подтеки. Какой-то нереальный клубящийся мир. Все это в прошлом.
        Долго провозилась с электричеством. Нужно включить рубильник, примерно знала, как это делается… но не поддавался. Заржавел, прирос, хитро заблокирован? Наконец разобралась.
        Девчонки готовились пить чай. Привезли вкусностей, на десятерых хватит. Надо собрать посуду, помыть ее - дала им задание. А самой наведаться в дачное правление. Взять тысячу платежек, узнать все решения и приказы дачеправителей. Так… налог на землю. На дом. На веранду. На горки пыльных сосновых иголок, желтый сор. На цветущие в ее памяти липы, сухие брызги опадающих лепестков, прозрачную небесную синь с парусниками бабочек. За что еще отдать деньги этим диктаторам?
        И к Савельичу заглянуть. Думала, он сам появится, не видит, что они здесь? И собачка его не тявкнет.
        Он ей обрадовался… но почувствовала: держится напряженно (переигрывает); и трезвый. Говорит как-то хрипло, с трудом. Прокален солнцем, обветрен, посвежел. Одет в добротное, чистое. Свитер (явно ручной работы, самовяз) под горло. Никакая Чапка, собачонка, не крутится подле. Надя собралась выделить ему сумму из спецфонда, приготовила заранее. Нет, нет… в ужасе отшатнулся от ее денег. Мне ничего не надо! Я с выпивкой - все! Лекарственные растения собираю, сдаю в заготконтору. Моржевать стал, до сих пор в открытом водоеме (то есть в Клязьме) купаюсь. Вступил в клуб моржей «Русская удаль». С женщиной хорошей повстречался, она как раз там, у моржей, заправляет. А живет в Красногорске. Скоро перееду к ней.
        Чудны дела твои, Господи!
        А вот это… ваш… отнеси обратно… Он сходил к себе в покосившийся сарайчик, где хранил хозяйственную утварь, вдруг вынес самовар! Тот, что называется «тульский»… Ведерный, сплав латуни и меди, на углях. Наш? Надя припомнила с трудом… да, был какой-то самовар… Дедушка все грозился переделать в электрический. Но руки так и не дошли.
        - Да тут один… шакал местный… бомжует… залез к вам… Самовар потащил на цветмет. Туда пошел, к болотцу, - сосед указал в сторону ничейной березовой поросли. - И удар хватил. Давление, перенервничал. Ноги отнялись. Говорит, будто кто навалился сзади - и душит. И душит, и душит, - новообращенный в веру круглогодичного закаливания указал на толстенный ворот свитера, закрывающего шею… но тут же отдернул руку, как бы вспомнив, что показывать на себе не к добру. - Насилу оторвался, чтобы горло отпустили. А никого нет. И там… на участке у вас… в общем… - он что-то недоговаривал, отводил взгляд, говорил в сторону (по привычке, наверное).
        Да какой самовар - удар - что на участке?
        - Ну, я там… застопорил маленько рубильничек… чтобы с электричеством чего… не набедокурили… И это. Мы с женщиной. С которой сойтись хотим, значит. В церковь даже сходили. Свечку за твоего деда поставили, упокой его душу. Записочку написали.
        Совсем как-то неприятно. Ему-то что до этого… сколько в свое время нервов и бабушке, и деду потрепал своими пьяными выходками!
        - А они это. Чапку-то моего - того. Утопили. В бочке в той. Где ты купаться любила. Ну, малышней совсем. Пошел искать, а он там, из-под воды смотрит. К лапам груз примотали. Театральный груз-то… Противовес.
        - Они?! Кто они? - стало жутко, захотелось убежать куда подальше… Да ну это все вместе с электричеством!
        - Кто они… Они это они. Понятное дело.
        Обреченно развел руками.
        Она быстро вернулась. Хотела пробежать мимо бочки… ноги одеревенели… К горлу подступила гудроновая горечь. Кое-как обошла дом с другой стороны. И тут напасть! Туртанова тихо подстанывает. Светка и Ксения - как пыльным мешком по голове прихлопнутые. Увидев на пороге Надю, Сопач нервно взвизгнула:
        - Х-ха… нам еще самовара не хватало!
        - Да что такое, девчонки… - Надя опешила.
        - Спасибо вам, конечно… хозяева дорогие… - запричитала Ольга. Из ее стенаний можно понять, что только что вскипевший чайник (обыкновенный чайник на электроподставке с хвостом-проводом) «как живой» бросился на нее - и ошпарил руку! Хорошо, она не сняла водоотталкивающую куртку, а под ней толстовка. Кисть и запястье покраснели.
        - Кто-то меня толкнул под локоть! - в сердцах выкрикнула Ольга.
        Повисло тягостное молчание. Света и Ксения, с округлившимися от недоумения глазами (ты? нас? подозревать?), готовы были взорвать тишину… Взорвать дружбу, расколоть на тысячу осколков.
        - Да я на крыльце была, банку с водой притащила, - тихо прошептала Ксения, не веря в коварство подруги.
        - А я в комнате. На стол все к чаю выкладывала. Ведь ты слышала? - Света недобро прищурила глаза, готовясь к ссоре.
        - Ладно, Ольга… кто же тебя подтолкнул? - Надя постаралась свести на нет напряжение. - Давай я тебе облепиховым маслом смажу, у нас где-то масло есть.
        - Ну, ты еще скажи рыбьим жиром, - закочевряжилась Туртанова. - Мне шорох почудился… я обернулась… а кто-то шасть из-за спины…
        - Да случайность, - убеждала Надя. - Чайник, может, неудобный, на подставке. Вот и качнулся, и выплеснулось немного. Все равно давайте чаю попьем, вкусного всего сколько…
        - Чаю попьем? горяченького? да я лучше из вон той бочки воды ледяной нахлебаюсь! - Ольга вскочила, шагнула к двери.
        - Сидеть! - Надя с силой толкнула ее в грудь, обратно на стул. Сама от себя не ожидала.
        - Ну ты прямо… как нянечка… которая с ума сошла в прошлом году… - глаза Ольги позеленели, пробежала рябь по тихой глади. По омутной затягивающей глуби. Надя провела рукой по лицу, отгоняя наваждение.
        Между тем резкое движение (и замечание Ольги) как бы привело всех в чувство.
        - Здесь электрички на Москву, на этой вашей платформе, часто останавливаются? - Ксения высказала мысль, словно витавшую в воздухе.
        - Нормально останавливаются, - вздохнула Надя. - Если только в окно не попасть… в окно времени… Ну, перерыв в расписании.
        Ничего себе поездочка!
        Пришлось спешно «сохранить» этот «файл» - и «закрыть» его. Она отключила все, спрятала, замкнула, что вспомнилось, все сделала почти автоматически, не задумываясь. Почему-то тут же все старое, бесполезное вылезло из всех щелей, попадалось под руку, мешалось под ногами… Девчонки поджидали ее, выйдя за калитку, на дороге к платформе.
        Даже за то время, пока были там, - леса, кажется, стали более прорисованными черной тушью. Ощущалось дыхание надвигающихся холодов. И в ее сердце кольнуло чем-то леденяще-острым! И где, какой костер?! И экземпляры забыла на чердаке (ведь вытащила, оставила пакет). И закрыла ли вообще чердак, когда уходила? И девчонки молчат, надулись.
[Серый человек]
        Что еще? Есть информация по объекту? - спросил мужчина с незапоминающейся внешностью, в сером костюме. Как начальник, он сидел за столом. Позади него на стене портрет, с которого человек со строгим взглядом серых и проницательных, чуть усталых глаз внимательно следил за происходящим в кабинете с серыми стенами.
        - Ничего особо примечательного, - прошелестел в ответ другой мужчина, стоящий перед ним с документами в руках (видно, рангом пониже, серый костюмчик у него попроще). - По плану оперативных мероприятий телефон в квартире объекта прослушивался. В основном, дома днем бывает его дочь, когда приходит из школы. Ну, обычные разговоры, то, что интересует девчонок. Хотя есть весьма любопытная распечатка. Вот, посмотрите. Она звонила по межгороду в Нижний Новгород, некоему Петру Алексеевичу. Он бывший кардиохирург, сейчас на пенсии. Какая-то у него общественная нагрузка в тамошней церквушке. Уже проверили, за ним все чисто. Так вот, девочка звонила ему с весьма странным вопросом. Как я понимаю, в библиотеке своей школы она обнаружила книги, посвященные… ну, скажем так, мощи немецкого оружия во Второй мировой войне.
        - Ну? и что такого? - начальник за столом блеснул стеклами серых затонированных очков.
        - Казалось бы, ничего… - продолжил серый подчиненный. - Но случайно она стала свидетелем разговора в соседнем кабинете… соседним с библиотекой (она часто посещает школьную библиотеку). А это кабинет директора школы, кабинет находится как раз за стеной. Директор Феликс Альбертович, она называет его Железный Феликс…
        - Что это? кличка? оперативный псевдоним?
        - Нет, так его прозвали в школе. Школьное прозвище. Информация на него сейчас в разработке. Она подслушала, в библиотеке находится воздуховод, оттуда проходит в кабинет директора, через него все слышно. На редкость, надо сказать, сообразительная девочка! Вложила в этот короб, в вентиляцию, свой диктофон…
        - Она что, с диктофоном ходит?
        - Нет… то есть, мобильный телефон, в ее мобильнике встроен диктофон, да это теперь у всех. Записала разговор директора с учителями. Позвонила своему знакомому в Нижний и для убедительности, во время разговора включала диктофон, давала ему прослушать запись.
        - Ну? какая-то «рыба-меч»? «рыба-прилипала»? «акула-завуч»? Что это, ничего не разберешь! Целая ОПГ, понимаешь… Мы говорим «школа», а подразумеваем Организованная Преступная Группировка, так, что ли? - заметил начальник.
        - Не совсем так, хотя близко к этому. Поясню суть. Эта девочка спрашивает, правильно ли она поступит, если украдет… (понимаете, украдет!) из библиотеки книги фашистской тематики и уничтожит их? Разговор, подслушанный в кабинете директора, придает ей уверенность в правильности этого поступка! Хотя она еще сомневается. Оказывается, директор - он же, по сути, руководитель некой общественной организации, которая как раз занимается тем, что скупает именно такие книги и уничтожает их.
        - Уничтожает? Книги?! Что-то я не понял… Какие книги? Где они их берут? - Было видно, серый начальник за столом очень разволновался.
        - Ну, покупают… скупают в магазинах. Я же говорю, книги, которые посвящены пропаганде фашизма. Скрытой рекламе, как сейчас говорят, нацисткой идеологии.
        - Интересно, а на чьи деньги действует… содержится эта так называемая
«организация»?
        - Ну, получается, на свои. Они вкладывают свои деньги. Это, как бы их… личная позиция… гражданский долг… Способ общественного противодействия. Но, в принципе, что здесь такого? Покупают книги, что хотят с ними, то и делают. Есть связи с другими городами, довольно разветвленная сеть. И как раз там, в разговоре директора с учителями… то есть, на собрании этой «организации», обсуждается проблема… У них возникла проблема.
        - Подождите! Еще раз! Значит… в школе сидит этот самый, как его… Железный Феликс, и со своими сообщниками они обсуждают, как им побольше скупить книг и уничтожить их, правильно?
        - Да, верно.
        - А девочка подслушала и записала их разговор?
        - Именно. Дело в том, что рабочий при школе, некий Гоша, он сжигает это, сжигает скупленные книги где-то в подвале. Видимо, там находится бывшая котельная - школа эта старая, раньше имела собственное отопление. А запах гари проникает через какие-то щели, пустоты в стенах, вентиляцию. И это замечают ученики, жалуются. Вот они и
        да я лучше зачитаю все как есть
[Железный Феликс]
        Сами понимаете… а с кем работать? Гоша здесь безвылазно, так в подвале и живет, а сколько у него с двух наших мизерных ставок выходит? Кто бы на эти деньги согласился? Работа у него по ночам, книг сжигает по сто килограмм за ночь. Но как бы… с чего это началось… Сначала отец одного ученика пришел. Нате, говорит, куда это девать? Принес книги этой тематики. Потом мама чья-то, потом бабушка… Куда их было девать? А люди несут и несут. Ну, и Гоша срывается, нервы сдают. Я ему говорю: выпил ты, так отлежись у себя в бойлерной или где там, проспись нормально. Нет! Примет на грудь и давай бродить, справедливость искать.
[Рыба-меч]
        Да, с этим Гошей проблема. Я не знаю точно, в чем дело, но дым, частицы гари распространяются по школе! Как это происходит… может, из-за ветреной погоды? Но дети, бывает, жалуются. И головная боль у них, и тошнит. Особенно в середине дня, это точно, чувствуется.
[Железный Феликс]
        Проблема с задымленностью у нас стоит на повестке дня. Школа старая и вентиляция с тех времен… К тому же, там есть врезки, встроенные рукава - все это уже позже сделано, без всяких планов, без документации. Разобраться теперь сложно. Ну и, понятное дело, возможна утечка. То, что осталось от бывшей котельной, где Гоша сжигает, - это не рассчитано, конечно, на такой объем, все пришло в негодность. Но как раз сейчас решаем этот вопрос.
[Акула-завуч]
        А ставили уничтожитель бумаг, какие деньжищи угрохали!
[Железный Феликс]
        Ну что вы говорите! Японская техника, сами понимаете, надолго ли ее хватит? И обложки отдирать приходилось, замучились. А лапшу бумажную куда девать? Так просто контейнер не набьешь, подозрительно. Да этот уничтожитель нам шефы подарили, так что без затрат. А в связи с учениями МЧС мы расчистили дальнюю часть подвала. Там стена, ее возвели в более позднее время, она перекрывает вход в бомбоубежище - а дальше целая система: ходы, коридоры. Папа нашего школьника имеет доступ к архивам Бюро Технической Инвентаризации, он отксерокопировал план подземелий. К тому же, в ближайшее время другой родитель выделит строительную технику, бригаду рабочих. Под шумок раздолбим эту стену. Сжигать будем в катакомбах. Ладно, а как дела в общем, что нового, что сообщают из регионов?
[Рыба-пила]
        Что нового… да лучше бы ничего не было! Сами знаете, год шестидесятилетия Победы, так что печатный станок не останавливается ни на минуту. Задействованы полиграфические мощности Китая, печатать там обходится во много раз дешевле. А как нам с Китаем бороться?! Статистика по изданиям, посвященным немецкой армии и достижениям Германии в войне, такова. На сегодняшний день отслежены двести три выпущенные книги по фашистской тематике. Вот, пожалуйста. Издательство «ЭсТи» - сто наименований. Издательство «Экс» - двадцать одно. «Суперполиграф» - шестьдесят пять. Общий тираж определить трудно, указаны лишь «белые» цифры, в других городах и типографиях идут допечатки. Только что сообщили из магазина «Москва» о поступлении книги «Гитлер. Биография. Путь наверх». Затем «Адольф Гитлер и его русские друзья». И еще «Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой». Я не успела это включить в отчет.
[Акула-завуч]
        Справка по другим городам. Это то, что я получила по электронке за последние дни. В Кемерово скуплено и уничтожено несколько тысяч. В Екатеринбурге, в Красноярске… Стараемся подключать и небольшие города, налаживаем связи. Но все упирается в деньги. Да и система распространения запутана, это сделано намеренно, чтобы уйти от налогов. Этим может заниматься любая фирма, только что созданная. В магазины попадает по два-три экземпляра. Люди скупают буквально по одному. Уничтожают как могут. В Новосибирске, например, ученые Академгородка предложили использовать пары сульфида натрия для обработки. Испорченные книги сдают на вес, в макулатуру. Вырученные деньги вновь пускают в дело. А то, бывало, когда сдавали во вторсырье, тамошние работники их отбирали, они же новые, опять сливали в торговую сеть, наживались таким образом. Но теперь наши люди научены горьким опытом.
[Рыба-прилипала]
        Да уж, что-то я не вижу… каким горьким опытом они научены!? Вы, конечно, извините, по возрасту я не могу с вами равняться, но ведь и ребенку понятно… то, что мы делаем, раскручивает новый виток выпуска таких книг! Вот тоже и с этим обществом… как оно… «Борьбы с ироническими детективами», да? Скупают книги иронистки-детективщицы, уничтожают их - а она мнит себя лидером продаж, разве не так? Но там хоть люди более-менее обеспеченные, им по штуке баксов скинуться - не проблема. Издатели видят, что подобная литература просто сметается с прилавков, потому и увеличивают тиражи. Все больше и больше! Ну и мы создаем себе эту проблему, только у нас все хуже.
[Рыба-меч]
        Да, Инна, это определенное противоречие, от этого никуда не деться! Особенно трудно объяснить это товарищам на местах. Возможно, оттого мы не можем привлечь в наши ряды такое количество сторонников, как хотелось бы.
[Железный Феликс]
        Так… с этими прениями мы далеко зайдем! Вы сами понимаете, мы обсуждали это не раз. Чтобы прекратить охаивать нашу историю, необходимо решение на государственном уровне. Рынок у нас, так называемый, «свободный». Нельзя запретить кому бы то ни было развращать детей убийствами и насилием. Нельзя! В данном случае мы действуем правовым образом в русле того, что в цивилизованных странах называется
«гражданским сопротивлением». Дискуссия, я думаю, окончена.

25
        И все-таки дача сгорела. Она не занялась, не вспыхнула - и пламя, пусть даже и в мгновение ока, - не распространилось повсюду.
        Хотя было и так, и эдак… Но в целом: она сгорела.
        Так же, как руководитель страны вывел дзеновский коан, не так давно прокомментировав гибель атомной подводной лодки
        она утонула
        дача сгорела
        последними из пекла, проверив, не забыли кого? - и успев прихватить со стола то, что осталось целым от пиршества, ловко выпрыгнули двое неразлучных индейцев, Синицын и K°зырев. Огненная метла, взметнувшаяся до небес, хотела смести удивленные звезды, высыпавшие в черных прогалах неба. С длящимся стоном-треском рухнула крыша. На лицах ребят, отбежавших на безопасное расстояние, играли зловещие отблески. Никто не знал, что делать. Просто стояли и смотрели.

«М-да… пятнадцать республик, пятнадцать сестер, зажгли на поляне огромный костер!» - почему-то брякнул Корпусов среди гула разбушевавшейся стихии.

«Я тебе сейчас зажгу… фонарь под глазом! Всю дорогу светить будешь», - грозно предупредил Шатко.
        Их было точно - пятнадцать, всех, кто приехал к ней на день рождения (а Ольга Туртанова притворилась больной и не поехала; с ней Ксения и Светка - тоже придумали отговорки).
        Все произошло слишком быстро… В какой-то момент показалось - пахнет чем-то горелым. Но в разгар праздника никто не придал значения. Вдруг свет погас, музыка смолкла, все погрузилось во тьму. Дом словно подрагивал от странной вибрации. Непонятный шорох нарастал сверху, все началось с чердака. В том месте, где над лестницей крышка люка - вызрело ослепительно переливающееся око… С багровыми прожилками, бешено вращающимся зрачком. Во мраке бродило и ворочалось чудовище, огненный циклоп! Сгусток накалился, от него побежали дымные змейки, потянулись шипящие струи… Что-то лопнуло с оглушительным треском, посыпались яркие искры, взмыл девчоночий вой. Многие ничего толком так и не поняли. Дом, покачнувшись, вышвырнул их наружу…
        - Ну, блин… зажигательные танцы! - вякнул Вербаков из-за спин одноклассников.
        - Да, реальная тусовка, - поддакнул Хлопунов.
        - Фейерверк получился… зашибись! - добавил Синейнин.
        Останавливались, съезжали с дороги машины. Подходили люди из поселка. Ребята позвонили сразу с мобильников, но не могли толком объяснить, где это находится, как подъехать. Их переключили на ближайшее отделение милиции и пожарную команду.
        - Подумаешь, дача, - разумно рассудила Лена. - Четыре стены. Зато мы все живы.
        Располосовав тьму лезвиями мигалок, подкатила милицейская коробочка. Никонова взяла на себя общение с представителями правопорядка.
        Верно-верно-верно…
        У Нади в такт стучали зубы. Таня и Оксана поддерживали ее с двух сторон… да не ее совсем! Как это бывает, нелепости громоздились, доводя до абсурда происходящее, но никто не замечал этого. И девчонки громоздили на нее, старались, чтобы не свалился в грязь, подсаживали ей на спину большущего, едва не в ее рост, плюшевого медведя, дорогущий подарок от всех ребят. Она отбивалась и не понимала, при чем здесь медведь? До медведя ли сейчас? Они что, с ума посходили?! Девчонки же успокаивали ее, умоляли не сходить с ума, не запачкать, главное, замечательного медведя! У него приделаны лямки, можно носить как рюкзак. Всей своей синтетически-блестящей тушей он умильно, если смотреть со стороны, вскарабкался на нее, приобнял лапами за шею. Она еще должна тащить какого-то медведя! В руках, к тому же, держала на привязи два больших розовых воздушных шара… с ними ничего не случилось ни из-за искр, ни из-за суеты, ни из-за суматохи.
        Их какой-то ненастоящий, театральный картонный домик вспыхнул в одну секунду. Не зря говорят… «артисты погорелого театра»!
        - Конечно, если сейчас что дорого стоит, так это земля в Подмосковье, - сказал кто-то. - А дом тебе молдаване хоть какой сляпают за две недели. Да самый настоящий дворец, только покажи на картинке.

«Почему молдаване? - переспросил голос, не то обидевшегося, не то возгордившегося за молдаван. - А может, белорусы с украинцами?»
        - Вон и таджики подошли.
        - И Казахстан подтянулся…
        По закраинам поляны толклись группами - и каждая обсуждала происходящее на своем языке (приезжие рабочие - основное население престижного поселка). Они постоянно что-то здесь строят, охраняют, обихаживают роскошные коттеджи новых хозяев, сумевших скупить участки у прежних обедневших владельцев. Но интернациональные бригады старались не покидать свой сумрак ввиду приехавшей милиции.
        Никонова как раз вступила в перепалку с кем-то из милицейских чинов, раздавался ее резкий пронзительный голос. Стражи порядка пытались выяснить, кто же хозяин? И что это за молодежная банда, не они ли сами поджигатели, хулиганы? От пожарных на разведку примчался ярко-красный уазик, моргал мигалками, шевелил усами антенн, размышляя, звать ли своих на подмогу? Наконец, появившийся великолепный брандмайор, потоптавшись подле жалкого для него зрелища догорающего домика, разочарованно плюнул в добегающие до его ног и робко гаснущие пред огнеборцем слабые дымные змейки.
        - Да что там тушить… и тушить уже нечего, - шмыгал носом Чешнак, специально выделенный Наде в помощь как верный оруже… точнее, цветоносец. Растопырив руки, насколько мог, он стоял рядом, прижимая к себе охапку подаренных букетов. Цветы впитывали огненные блески, хотели ими напиться, кивали тяжелыми головами, склоняясь к Надиному плечу. Из-за цветов и Чешнака не видно. Синхронно подшмыгивая своему приятелю, долговязый Рудулис, которому поручено следить за подарками, то и дело ронял на землю блестящие наборы в розовых бантиках, диски, книги… и еще сто пятьдесят неизвестных коробочек, что выскальзывали из его неуклюжих пальцев
        ты Надюх если в следующий раз танцевать будешь
        тьфу-тьфу-тьфу не дай бог конечно
        то землетрясение случится наверное
        высказался из-за спин ребят неизвестный «доброжелатель», она не поняла кто. Ну и пусть… ведь все это сегодня ради нее! Праздник удался на славу! И еще эти огни… она давно ждала этого… Сцена. Цветы. Зрители в темноте. Беспощадный свет рампы. А где же те невесомые золотистые феи, что перепархивали в лучах света? Остов дома догорал. Бился в агонии, ворочался дикий зверь, разметав лохмотья вздыбленной шкуры, рыча смрадной пастью - и не хотел умирать, рассыпая искры, тараща угли слепящих ненавистью глаз.
        Еще более усугубляя нелепость происходящего, ее мобильник затрепыхался пойманной рыбкой в кармане куртки. По определителю незнакомый номер.
        - Надя? Надежда?! Это Аратюнян говорит, - голос неизвестного выдержал паузу, чтобы его признали. Будто все только и мечтают, чтобы им позвонил какой-то Аратюнян!
        - Это Аратюнян! Надя! Вы в порядке?
        Она просто не успела сказать ему что-нибудь от всей души. Не удавалось пристроить трубку ближе к уху, мешал настырно лезущий из-за спины медведь, сбившийся капюшон куртки, запутавшиеся волосы, шары в руке, рвущиеся на свободу.
        Нет! Она не в порядке! Она очень даже не в порядке!
        - Это Ара! тю! нян! Вы только не волнуйтесь! У нас здесь все нормально! Все нормально, я говорю, слышите? Это я вам как врач заявляю!
        Аратюнян. Да. Главврач. До нее наконец дошло… но если что-то с мамой? Как раз сейчас, в этот момент, она там, в забытьи, проходит самый пик.
        Так бы и осела на землю - но воздушные шары тянули вверх, медведь позади уперся ногами.
        - Не переживайте, Надя, - он долдонил свое. - Вы будете говорить со своей мамой. Она хочет поговорить с вами. Заверяю, с ней все нормально. Я передаю телефон.
        - Надя! - донесся из дальней дали родной любимый встревоженный мамин голос. - Ты цела? невредима? все живы? дача сгорела?

…….
        Что она должна сказать?
        Надя оглядела странное действо, центром которого оказалась. Все как-то пообвыклись с происходящим, в кажущейся суматохе просматривалась некая самоорганизованность. Ребята, милиционеры, просто любопытные, интернациональные рабочие… по крайней мере, никто не остался в одиночестве, все были сплавлены, объединены. Разве что хоровод не водили, положив сплетенные руки на плечи друг другу. Она взяла в другую руку веревочки с двумя трепещущими любящими сердцами… мамы и папы… Подсадила на плечи повыше плюшевого медведя
        догорает мама
[Серый человек]
        Ну, допустим, - сказал начальник, выслушав то, что зачитал подчиненный. - Но что это говорит о нашем объекте? Ничего. Люди собрались, скинулись, кто сколько может, покупают книги, какие хотят. Пусть даже уничтожают, это их личное дело.
        - Но здесь есть одно замечание Феликса Альбертовича, директора. Вот здесь… это место… и если граждане поймут… в общем… Он говорит, что при определенных условиях они готовы перейти к более радикальным действиям. «Ведь надлежит взять подобие с ветхозаветного прообраза… (говорит директор)… надлежит взять подобие с ветхозаветного прообраза… когда народ Божий, возвратившийся из вавилонского пленения, приступил к восстановлению разрушенных стен Иерусалима. Тогда, по слову Писания: «строившие стену… одною рукою производили работу, а другою держали копьё. Каждый из строивших препоясан был мечом по чреслам своим, и так они строили». Кстати, добавляет директор, они собираются обратиться за
        консультацией по этому вопросу
        к специалисту
        вы понимаете, в чем здесь подтекст?
        - Честно говоря, не совсем, - пожал плечами начальник. - Возможно, к специалисту, толкующему Священное Писание?
        - Нет! Здесь есть его слова: «к отцу одной нашей ученицы». А кто «отец одной нашей ученицы» и тем более «специалист по радикальным действиям»? Ведь это же тот, кто интересует нас, объект, за которым мы ведем наблюдение! Разве это не его разработка - снайперский самокорректирующийся прицел на жидких кристаллах с лазерным наведением?
        - М-да… - лицо начальника выражало крайнюю степень задумчивости. - Что-то я припоминаю. Ведь он назвал его, этот прицел, «Незримый меч». Так, кажется?
        - Вот именно! «Каждый из строивших препоясан был МЕЧОМ по чреслам своим…»

26
        И не просто догорает… Ведь это те страшилища с чердака. Ворочаются, обугливаются и съеживаются. Последние всплески закрутились в смерч, разметались рыжими космами, затрясли взлохмаченной бородой. Вспыхнул ослепляющий взор, от дыма защипало в носу. Они устроили пожар! Пусть их пепел развеет ветер, раскатают и вдавят в грязь колеса машин. Рабочие из Молдавии, Белоруссии, Украины, Таджикистана и Казахстана - растащат на подошвах ботинок вместе со слякотным снегом.
        Ее мама почувствовала это… Ей передались Надины токи. Вот пробегают и гаснут блуждающие огни, пляшущие письмена.
        Это она все устроила!
        Была в самом центре, среди всех. И преобразилась. И присела, и подпрыгнула, и свела и развела руки, и ударила себя по бедрам. Дикие песни моего народа! Так-так-так, внимание! - громко хлопнула в ладоши. Зазвучали шаманские бубны, послышалось горловое пение, вступили барабаны - стук сердец, страстные вздохи, колеблющие вечер стоны. Трещотки, колокольчики, флейты.
        Все превратились в единое существо. Взмахнула рукой - поднялась и опала волна… кивнула головой - узор тут же сменился… Повела, завьюжила, втянула в хоровод. Не спряталась, не убежала, не застыла в ступоре у стенки, как перед расстрелом. В завихряющиеся потоки к ним влились, присоединились, тихо скользнули девушки из сада в голубых бальных платьях - стало тесно. Движения размешивали терпкий настой запахов, восклицаний, быстрых взглядов, откинутых челок со лба. Накатили грозовые тучи, просквозил плазменный кий. Обрушилось сонмище голенастых кузнечиков… Все вращались, раскинув руки часовыми стрелками; волосы насыщались блеском, черные извивающиеся пряди, как тысяча тропинок - вели в заколдованный лес. Вознеслось ритуальное песнопение с зашифрованным тайным значением.
        Только ей известен его смысл.
        Часть вторая
[Химу]
        И порешат девчушки извести его. Для этого развести огонь побольше, вскипятить чугун, подтащить каменного мальчика и, когда котел раскалится, опрокинуть ему на голову. А там бежать со всех ног, авось спасутся! Так и сделали. Огонь полыхает, чугунок кипит, они вынесли его, посадили рядом. «Что это вы делаете, милые сестрицы?» - забеспокоился; видит, дело неладно. «Мы еду для тебя варим. Скоро будет готово», - ответили. А тут как раз и подошло… Изловчившись, опрокинули на него чугунок, насадили на башку - бросились наутек! Тогда он заорал страшным голосом. Невыносимая боль ослепила его, чугунный раскаленный обруч сдавил виски. С такой силой он мотал головой… что где-то пробил брешь в реальном мире и так, с ужасающим воплем, с померкнувшим светом в глазах, прорвался сюда.
        Эта боль прогрызла висок, проточила в мозгу сквозные дыры. Воющий гул сверлил темя, и наступал предел, пульсирующая красная мгла перед тем, как в голове все взорвется, перемешается с осколками льда, звездами, искрами… кусками, кажется, разлетающегося черепа! Химу бежал, падал, полз вверх по ледниковому языку, распластавшемуся меж скальных останцев, похожих на черные драконьи зубы. Волочил за собой ставший бесполезным карабин. Белизна сверкающего снега становилась невыносимой по контрасту с густой тенью железной птицы… тень накрыла его! Зависла с воем и грохотом, расплевывая нити ядовитой слюны. Все вокруг защелкало, затренькало, засвистало
        да это русские соловьи
        нет, откуда им взяться? Это падают на него вертолеты. В высоко выводимых руладах хотел распознать (это надо успеть обязательно), в чем разница трелей? Вот и почин, и клыканье, и пленьканье. А вот и лешева дудка … э, как выводит! Пошел кукушкин перелет. Звучит водопойная россыпь. И пульсирующая красная мгла… А ведь он знает, да! Об этом ему рассказал один человек, сторож в бывшем санатории, разоренном войной. Химу в нем отлеживался, залечивал раненое колено. Сторож, знаток соловьиного пения, научил любить искусство маленьких певцов. Серых. Незаметных. Свинцовых…
        Конечно, кто их увидит, это же пули!
        Вот один остывающий комочек устраивается в ноге, сейчас запоет невыносимой болью среди его мышц и артерий. Пуля попала в бедро. Химу бросило на камни.
        А ведь он видел когда-то… видел дивного ночного певца в том саду! Настоящий соловей - огромный, метров шесть в длину, хвост его терялся в темноте. Да, шесть размашистых шагов во всю площадку, на которую выходила балконная дверь его комнаты на втором этаже. Площадка, плоская крыша пристройки к столовой, квадратным носом бороздила изумрудные волны сада. Соловей покачивался среди ветвей у края площадки. Тугой, как аэростат, синяя кожа чуть поскрипывала, если потрогать. Тупой скошенный лоб, печальный круглый глаз, полуприкрытый кожистым веком… Он коснулся его бока, соловей замер, отплыл в глубокой воде ночи, сада, звезд - но приблизился, кажется, даже потерся о руку. Сдержанно вздыхал, отдувался, не нарушая гармонию, сотканную из неисчислимых серебрящихся нитей рулад и трелей, на которые привязаны такие же висящие повсюду синие ночные певцы… их щелканье, посвист и переливы разливали в сердце благоуханное благословение всему сущему.
        Голова Химу становилась все больше… наполнена чем-то горячим… красный кувшин с водой… Как он понесет его на плечах среди снующих пуль? Они затянули все ячейками ловчей сети - она опутывает, прерывает их загнанный бег. Неподалеку, среди камней, серые тени человека-лисы и человека-мыши … И кто-то кричал ему. Это Лифат! Вынырнул из красных волн (а они превращаются в дым, он отгоняет его). Размахивает руками, указывает какую-то пещеру, лаз.
        Лифат в ярости бьет из автомата.
        Лицо его в копоти, искажено.
        Десантники идут по пятам, заперли их среди скальных откосов ледяного корыта. Стены все круче, впереди тупик. От тропы они могли прорваться только в это ущелье. Кто-то навел на тропу десантников, обрушивших из засады ураганный огонь. Из его группы никого не осталось. В ботинке скользит и хлюпает от крови. Расщелина, куда они забились… разошедшиеся, расступившиеся на шаг плиты. Ниша, свод над головой. Ветер надул листву, ветки, лесной мусор. Лифат держал под прицелом уходящий вниз поток каменной россыпи. Химу привалился к камню, будто тащил его за собой, спина у него в ледяном клее. Ни пошевелиться, ни сдвинуть непомерную тяжесть. Могильный холм за плечами.
        Понемногу пришел в себя, распластал полштанины, бинтовал рану. Марля тут же напитывалась темным, как и небо над ущельем. Десантники встанут на ночевку, заперев их в западне. Они у них на крючке… а уж он-то точно! Леска боли извивалась, пропадала в валунах и тянулась, была привязана к дульному срезу автомата того десантника, что зацепил его, закидывая удочку длинных очередей. Теперь, отставив в сторону потрудившееся оружие, боец, наверное, наворачивает тушенку, переговаривается с товарищами. Покуривая, они вспоминают бой.
        Однажды дядя, старый эше, взял Химу на рыбалку… От щенячьей радости он, малец тогда, неловко взмахнул удилищем, засадил себе в палец крючок. Не успел даже испугаться, показал дяде, кровь стекала в ладошку багровым озерцом. Дядя развел костерок, раскалил кончик своего ножа и насыпал на него щепотку таджотаджа. Резко ухватил его, пацаненка, за загривок, сунул к ноздрям лезвие с игрой солнечных бликов от реки, волнующимися травами, отражением в стали гордо парящих птиц.
        И сейчас у Химу тот самый нож, он помнит кровь мальчика, сияющий день… Через ранку, по руке, в память вполз изумрудный змей Химу. Дым переливался узорчатой кожей, менял расцветку. Свил кольца у него в голове, задремал. Дядя оставил нож, когда ему пришло время отправиться к Старцу. Когда ни глянешь на лезвие - в нем всегда отражаются птицы, плывут облака. Он сделан из когтя Орла, на рукояти этот серебряный символ, ширококрылый знак. По клинку маршируют строгие буквы, как солдаты в строю, на нем записана волчья заповедь. С нами Бег. С нами Бег - и морозный воздух, врываясь в легкие, отдавался в крови. Хотелось броситься в снег, упиваться скользящими по насту розовыми языками отсветов, зарыться лицом в летящие навстречу игольчатые брызги, слизывать обретенной шершавостью языка кровавые отблески со страниц древней книги… содержание которой будто бы знал, смутно помнил, но не мог прочесть. Древнее ясновидение надежно раздроблено, измельчено, затерто в генных ячейках уходящей в глубь поколений памяти. Или взвыть на Луну? обратиться с протяжным выдохом, нутряным воем? поведать о себе, передать весть?
быть связанным с ней притягивающими и животворными нитями? Представлял, как мчится над изменчивым потоком теней, над искрящимся блеском, среди хлещущих веток, перечеркивающих пространство, и - вот-вот вырвется на простор! - в зовущем инстинкте обретая дикую и неуемную свободу, сильную и молодую свою волчицу… будто слышал рядом распаленное жаркое дыхание, чувствовал мокрый запах шерсти, хлопья пены, пятнающие снег… Вот о чем говорит эта заповедь. Дядя принес нож из ущелья, рваный скальный распил которого тянется до самой верхотуры кряжа. От мерцающего света луны, когда она нальется багровым оком, проляжет зыбкая дорожка в призрачное царство. Там застыла на бегу, вмерзла в лед волчья стая. Иногда волки оживают и резвятся, взбивая лапами невесомый снег. Их шерсть переливается от лунных бликов, разносится отрывистый лай, хриплые немецкие команды.
        Дядя не успел… а может, не захотел говорить обо всем, что знал от того, кто был прежде эше. А тот знал от эше, что был до него. И так - до самого прародителя их рода, пастуха Мусы. При нем огненный шар скатился с неба, ударил в самую главу Старца. Вниз потекли огненные реки, пепел и дым заволокли небо, было нечем дышать. Потом все застыло. Муса, самый бесстрашный из горцев, взобрался туда, куда не доберется снежный барс, не долетит ширококрылый орел. А человек может подняться, когда его призовет Старец. И Муса бы погиб, но на вершине нашел и забрал с собой Камень, упавший с неба. В нем заключена сила Старца. Камень был у их рода, но потом пришли торговцы таджотаджем, которые хитростью и посулами выманили его. Осталось только Письмо, на нем срисованные с Камня, нанесенные на кожу расходящиеся завитки спирали, выдавленные линии и значки. Истрепавшийся на сгибах, потемневший и залоснившийся неровный край кожи. Письмо дядя передал ему. Химу приспособил непромокаемый пластик, крепкую тесьму, хранил всегда при себе. И потертый замшевый мешочек с буквами к Письму. Буквы жили в этом мешочке - невзрачные
жуки-крестоносцы. Когда он впервые увидел их, даже удивился… ведь никаких настоящих крестов нет! Кресты светятся на них, сказал эше. Ты сам увидишь, когда попробуешь таджотадж.
        Дядя не просто выбрал именно его из всех мальчишек-сверстников, чтобы передать знания. Он давал выпить на испытание особое снадобье. Мальчик засыпал, видел необычные сны. Надо было запомнить, пересказать их. И только он, один из всех, побывал глубоко под землей, в пещере, чувствовал невообразимый ужас, но прошел через нее. Где-то посередине - плоский камень, за ним сидело трое: человек-волк, человек-лиса и человек-мышь. На камне красный кувшин. Когда проходил мимо, страх не давал взглянуть. И чудовища спрашивали его ужасными голосами, спрашивали три раза: «Чей это красный кувшин?» Несмотря на охватившую немоту, что подчиняет себе в кошмарах, все же собрался с духом, крикнул им: «Это мой красный кувшин!»

«Хорошо, мой мальчик, - сказал эше. - Видно, ты отмечен знаком Мусы».
        Но сам Химу не так хорошо умел читать предсказания по Письму. Мог, конечно, оживлять буквы. Если выдохнуть на них изумрудный дым таджотаджа, жуки-крестоносцы, выпущенные на волю, расползутся, замрут рядом с каким-нибудь знаком, символом. Но как разгадать, в чем намек, предупреждение? Ведь через них свою волю передает Старец.
        Сам эше провел такой обряд, что обернулся коршуном - столкнул огромную скалу на отряд немецких горных стрелков, прорвавшихся сюда во время войны. Оставшиеся в селении старики и подростки загнали их в ущелье и перебили из ружей.
        Раньше знания и опыт передавали долго. Да если бы они с эше только и сидели с утра до вечера, эше бы все говорил и говорил - это только на словах, - а надо сделать самому, попробовать, чтобы получилось. Собирали вместе травы, сушили, перебирали. Дядя готовил целебные настойки, притирания, отвары, лечил заболевших в деревне, в том числе и тех, на кого нашлют неизвестную хворь, колдовство.
        Но времена теперь стали слишком изменчивы, торопливы. И отец Химу исчез, пропал в горах, когда проводил караван. Как и многие мужчины в селении. Крутанулась иззубренная лопасть войны, разметала прежних родственников. Многие стали заклятыми врагами. Смешаны, перепутаны ошметки судеб. Нет векового уклада, исчез смысл жизни их селения… Костистыми руками мужчин деревни, больше привыкших к ружью, чем к мотыге и заступу, когда-то были сжаты тайные тропы. Их род испокон веку жил ими, следя, чтобы течение контрабандных ручейков питало долины внизу. Выхлестнувшаяся теперь уголовная накипь, главари всех мастей пожелали установить свой порядок, изменить древние русла потоков, чтобы большая часть текла в их карманы, оседая весомым прибытком. Моторы стали мощнее, оружие скорострельнее, оптика видит сквозь ночь. И больше тонн взрывчатки можно затащить на верхотуру. Вертолетам не так страшна непогода, плохая видимость в пространстве, прощупанном локаторами, сжатом и накрытом радиосетью.
        Оттого что-то необратимо сломалось в привычном механизме горного времени. Оно сбилось со своего круга. Обломки искореженных секунд, израненных минут, искалеченных часов осыпались, рухнули вниз, в долины… раня осколками людей, разрывая прежние связи. А кто будет его лечить и налаживать? Бинтовать повязками с травами, втирать мази, поить отваром и наговаривать древние успокаивающие слова?
        Но им надо подготовиться, как-то продержаться до утра. Холод выгрызет сведенные голодом внутренности. И его рана… нужно вырезать этот жесткий комок, клок шерсти подземного. Иначе он прорастет ядовитыми щупальцами, впрыснет отраву в сердце. Все должен сделать Лифат, пусть он вырежет пулю.
        Слушай, брат, знаешь, что сказал Старец? Он хочет живое сердце. И это твое сердце, Лифат. Ты готов, брат? Старец говорит через Письмо - с чужаками идет подземный, он вывел их на тропу. Только Химу улетит отсюда, держа в когтях сердце. Станет темнокрылым коршуном - и не будет преграды для крыльев, что темнее всех напитанных темным бинтов. Там, где он будет рассекать ледяной воздух, нужны два сердца.
        Над Лифатом жужжало и роилось эхо полета недовольных злых пуль, просквозивших в этот день, но не задевших обугленную смертельным дыханием голову. Вот нож, Лифат. Сначала ты вырежешь свинцовый крючок, он засел в моей ране. Надо развести костер, прокалить лезвие.
        Химу был готов к этому, но не Лифат… когда надрезав края раны, вырвал комок жестких перепутанных волос, клок шерсти подземного! Химу бросил его в пламя, оно вспыхнуло, все заполнили лохмы дыма. Тени демонов, сойдясь, плясали дикий танец.
        Лифат провалился в сон, недоумевая перед увиденным - где пуля обернулась шерстью, а его брат Химу… что он делает? Разговаривает с Письмом? А жуки-крестоносцы в нем нашептывают, что Лифат должен умереть, сердце его жаждет Старец? Нет, брат, так не пойдет! Лифат, укрывшись с головой, почти не шевельнувшись, вытащил пистолет. Остается только сня…
        Он еще только подумал об этом, но Химу стальным когтем, в котором ветер от реки и шелест трав, отражение облаков, парящих птиц, - размахнул ему горло от уха до уха. Старец никого не отпустит, если выбрал себе на заклание.

27

…Итак, времени осталось не много, - студентка-практикантка незаметно бросила взгляд на часы:
        - Ваша классная руководительница, Энгельсина Сергеевна, просила оставить несколько минут в конце. Она придет, сделает важное объявление…
        Шел шестой урок, литература, все изнывали от навалившейся тоски, сонливости и безразличия. Это не относилось, в общем, к уроку литературы, или к практикантке, или к тому, как она ведет… пытается вести урок. Ведь кто-то должен его вести? Уже самые остроумные шутники выдохлись. Но время «зависло», как компьютер, собранный скучными неинтересными людьми в невообразимой стране Скуке в конце месяца.
        - Ну, может быть, почитаем что-нибудь? Что вы читали в прошлый раз? - неуверенно предложила она. В «прошлый раз» - имелось в виду, когда тоже вела очередная практикантка. Получалось, что Таисия Михайловна, настоящий учитель по литературе, вела через раз. Но школьники уже привыкли, что они как полигон для испытаний, и не замечали этого.
        - В прошлый раз читали «Чапаева», - подсказала Лапышева. - Там вон книжечка в обложке, закладка в ней. Черточкой отмечено, где остановились.
        Студентка нашла и перелистала книжку, выбрала нужное место и стала читать:

…Она поглядела на меня, повернулась к Чапаеву, и жемчуг сверкнул на ее обнаженной шее.
        - Это и есть наш новый комиссар? - спросила она.
        Голос у нее был чуть глуховатый, но приятный. Чапаев кивнул.
        - Знакомьтесь, - сказал он. - Петр. Анна.
        Я встал из-за стола, взял ее прохладную ладонь и хотел поднести к губам, но она не позволила мне сделать этого, ответив формальным рукопожатием в манере петербургских emancipe. Я чуть задержал ее ладонь в своей.
        - Она великолепная пулеметчица, - сказал Чапаев, - так что опасайтесь вызвать у нее раздражение.
        - Неужели эти нежные пальцы способны принести кому-то смерть? - спросил я, отпуская ее ладонь.
        - Все зависит от того, - сказал Чапаев, - что именно вы называете смертью.
        - Разве на этот счет бывают разные взгляды?
        - О да, - сказал Чапаев.
        Мы сели за стол. Башкир с подозрительной ловкостью открыл шампанское и разлил его по бокалам.
…Оп-паньки! бла-бла-бла! - раздалось знакомое восклицание и неожиданные, как треск выстрелов, издевательские аплодисменты. Многие вздрогнули. Бедная студентка чуть не выронила книжку. Все обернулись. Оказывается, никто не заметил - в класс вошла Энгельсина Сергеевна.
        - Прекрасно, дорогая коллега! - с порога начала она. - Это какого же «Чапаева» вы здесь проповедуете?
        - То есть… «Чапаев и Пустота»… Виктор Пелевин… по программе… - стушевалась смущенная студентка.
        - Да мы, вообще-то, Фурманова изучаем. Обыкновенный «Чапаев», - едва пролепетала Лапышева, осознавая ужас происшедшего недоразумения.
        - Я тоже думаю, какой, на фиг… о да, сказал Чапаев, - пробасил Шатко в недоумении.
        - Сбой в программе… сбой в программе… - «электронным» голосом робота занудил Корпусов.
        - Чапаев, это такая определенная матрица, она есть во всех нас. Поэтому какая разница… - глубокомысленно заметил Трошкин.
        Бедная практикантка не знала куда деваться.
        - В нашей школе Чапаев - это легендарный герой гражданской войны, - твердо поставила точку в дискуссии Энгельсина Сергеевна. - Вы должны четко усвоить необходимый набор знаний, который преподают в школе.
        - Ну, я пойду тогда… - студентка стала торопливо собираться.
        - Да, конечно. В следующий раз, надеюсь, вы будете более ответственно выбирать материал, который даете детям.
        С чувством превосходства посмотрев вслед несчастной девушке, быстро выходящей из класса, она как бы ненароком остановилась у парты, где тут же понурились Рудулис и Чешнак…
        - Так! А мы, как говорится, вернемся к нашим баранам!
        - На столе лежало две книжки в одинаковых обложках, как у всех, чтобы не пачкались, - неожиданно хмуро буркнул Чешнак.
        - Значит, Таисия Михайловна сама то одну, то другую читает, - поддакнул Рудулис в поддержку другу. - Может, у нее раздвоение личности?
        - То-то она у нас через раз ведет. То ведет, то не ведет, - не отступая бурчал Чешнак.
        Все задумались о новом повороте событий.
        Энгельсина Сергеевна была вынуждена продемонстрировать более «жесткую игру на своем поле». Прошла к учительскому столу, взяла обе книжки и показала классу.
        - Две одинаковые книжки? - спросила, как конферансье, который ожидает естественной поддержки из зала, когда ответ очевиден.
        - Одинаковые… - вразнобой прозвучали голоса.
        - В одинаковых обложках? - вновь прозвучал вопрос.
        - В одинаковых… - подтвердил нестройный хор.
        - Но одна из них?.. - Энгельсина выдержала эффектную паузу.
        - Толстая… - ответили многие, поддавшись гипнозу общего оболванивания.
        - А другая? - она приподняла тоненькую книжку Фурманова.
        - Тонкая…
        - Ну? еще вопросы будут?! - классная руководительница оглядела всех так, что было понятно: попробуй задай вопрос, тебя тут же выставят на посмешище. Хотя ничего с этими книжками не понятно.
        - У меня есть одно важное сообщение, - объявила, чтобы сменить тему.
        - …завтра вся школа не учится, можно не приходить, - испуганным свистящим шепотом на одном дыхании выпалил Вербаков с задней парты. Эта новость носилась в воздухе… но каждый даже боялся подумать об этом.
        - Я ни у кого здесь подсказок не спрашиваю! лишние предметы убрали все! сидим, слушаем!.. - пресекла возможные провокации. - Вы знаете, обстановка сейчас сложная, террористы и все такое. Мы уже обсуждали, к сожалению, этот вопрос. Да, действительно, в какой-то мере Вербаков прав…

«Ух!» - как будто из единой груди вырвался вздох надежды всего класса.
        - Завтра приходите только на один урок.

«Ах!» - стон невыразимой радости пронесся по рядам.
        - Затем учимся организованно эвакуироваться из школы. Придет специальный сотрудник МЧС и будет всему этому нас учить.
        - Итак, - продолжила классная, когда установилась относительная тишина. - На втором уроке мы эвакуируемся. Потом вы идете домой. А нам, всем сотрудникам школы, будут читать лекцию. Так что весь день занят. А кому и как вы будете сдавать экзамены, я не знаю. Может, министру по чрезвычайным ситуациям? - заключила она.

«Ур-рр-а-а!» - единый вопль совпал с мелодией «Одинокий пастух», последним нововведением, ставшим модным в школах и сменившим пронзительное бор-машинное сверление прежних звонков, что, как посчитали психологи, негативно воздействует на психику школьников. На сегодня любимая школа отпускала их из своих цепких объятий.
        Девчонки вышли на улицу, стояли на школьном крыльце… даже не верилось, что на сегодня все! И завтра только один урок. Хотя как раз физика - и контрольная. Но может, отменят все-таки? Никто не спешил расходиться, ведь если такое событие, то ого-го! Компании тусовались, расходясь, как круги на воде, от центра крыльца. К ним подошла Карпушева, или просто Карпик.
        - Вы о чем, девчонки? А поехали сейчас в «Фокус», там «счастливый час» и бесплатные игры.
        - Да какие игры, туда тащиться! Деньги все равно надо.
        - Ну и что? Так поприкалываемся. Если не хотите, я пойду, чего ждать-то.
        - Куда ты пойдешь? Ты же Калинника ждешь. Сейчас выйдет. Только он с Подсулак ходит. Они у расписания стояли.
        - Ой! Ты, Туртанова, одни сплетни собираешь. Ничего он с ней не ходит, у меня его мобильник есть!
        - Ха, мобильник… держите меня люди добрые! Ну позвони ему, если такая деловая. Вон, у Нади спроси, берут же они Подсулак в группу на вокал?
        - А я откуда знаю? - удивилась Надя.
        - Тебя же Калинник в «Сказку» приглашал!
        Приглашал. Когда закончили работу над одной композицией на ее стихи, то все вместе зашли в кафе, всех ребят - человек десять. Что теперь, с ума сойти от этого?
        Тут электронный всезнайка-звонок вывел хит всех времен и народов - мелодию из кинофильма «Крестный отец». На крыльце появился Калинник. От небрежно-неприбранных волос его исходило лучистое сияние. Казалось, толстые подошвы ботинок парят в воздухе, не касаясь грешной земли.
        Ох! явление! Калинника! народу!.. - обмерла завороженная Карпик.
        - Да ничего в этой Подсулак и нет. Выдра какая-то доморощенная, - прокомментировала Туртанова.
        Вместе с Лешей на крыльце стояла Подсулак, еще ребята, они что-то обсуждали. Калинник, как бы и не зная про это свое золотое сияние, вытащил вязаную шапочку, натянул на уши. Золотые вензеля рассыпались поверх простецкого шарфика. И никакой он не двухметровый красавец, а просто обычный нескладный подросток. По обычаю музыкантов андеграунда - в громоздком черном пальто, джинсы заправлены в знаменитые ботинки с железными носами. Эти ботинки (по легенде) выдают только работникам Зоопарка (тем, кто кормит слонов; и непременно «за сто кормлений слонов»; и даже значок такой есть, «Сто кормлений слонов»; или даже орден). За спиной гитара, рюкзачок с Че Геварой. И глаза у него… может, вовсе не голубые - а карие. Хотя улыбка, это да, это не отнять! Ну и нечего о себе воображать!
        И вдруг… Он спустился с крыльца. Подошел к ним, поздоровался. Это было так неожиданно, что многие онемели.
        - Привет, - ответила Надя.
        - Здравствуй, Леша, - зарделась Карпик.
        - Угу, - Светке пришла эсэмэска, она углубилась в поиск ее и чтение.
        С гитарой за плечом, в пальто, с рюкзачком и в ботинках - он был похож на солдата какой-то странной армии, что неприкаянная бродит по дорогам мира, а их главнокомандующий Джон Леннон убит… и нет приказа, куда выступать.
        - Да вот, с Орешком поговорить надо, - обратился он к Наде.
        - А я тебе позвоню, Леша? У меня ведь твой мобильник, - встряла Карпушева.
        - А что звонить-то, - удивился он.
        - У меня же «Рок-Боттом-Римейндерс» на диске, ты спрашивал, - торопливо напомнила она.
        - Ну, давай, звони, - согласился Леша.
        - Прямо сейчас?
        - Да, а чего откладывать?
        Карпик держала наготове мобильник, нажала номер в записной книжке. У Леши в кармане пальто будто затрещал, заворочался огромный кузнечик. Он достал свой
«Хаммер», больше похожий на TV-пульт. Такие трубки выпускаются в комплекте к чудовищным американским внедорожникам «Хаммер». Конечно (по легенде), телефон подарил ему лично Богдан Титомир. Ведь он ездит на «Хаммере», а «хороший понт - дороже денег», все знают эти его слова.
        - Да, Карпик, - ответил он.
        - Леша, это я… - тихо молвила она, дыхание у нее стало прерывистым.
        - Ну что, так и будешь дышать?
        Девчонки засмеялись… действительно, нелепая ситуация.
        - Леша, я хотела с тобой поговорить…
        - Это насчет диска, что ли? Ну, приноси завтра в школу. Все Карпик, привет.
        - Пока, Леша, - вздохнула девочка.
        - Вот видишь, поговорили, - улыбнулся он ей. - И звонить больше не надо, баланс свой побереги.
        - Давай поговорим, - Надя шагнула к нему.
        - Отойдем на несколько минут, - Калинник увлек ее за собой.
        - Вообще-то… от общества секретов нет! - только и нашлась, что сказать вслед, Туртанова. - Ладно, не парься… - обратилась она к поскучневшему Карпику. - Поехали в «Фокус», оторвемся!
…Ты знаешь, - сказал Калинник, - я твоей маме очень благодарен! Если думаешь, что я подлизываюсь… то да, подлизываюсь, конечно! Нас когда на радио поставили, потом на фестиваль «Звени, звени, гитарная струна» пригласили, прикинь? И еще сняли в рекламе «Любишь металл? Приходи!».
        - В какой такой рекламе? - удивилась Надя.
        Ну, оказывается, одна фирма, они торгуют металлопрокатом, придумала рекламный ход. Им нужно было четверо парней в «хэви-металл»-прикиде. Волосатые, кожаные, заклепанные, в цепях и с гитарами. Вот их и сфотографировали. И разместили билборды. «Любишь металл? Приходи! Металлопрокат на любой вкус!». За эту фотосессию они, как самые настоящие крутые, запросили такие бабки… И ничего - те покочевряжились сначала, но заплатили. Хватило даже, чтобы всю басовую систему обновить. Здорово, да?
        А еще Железный Феликс… так он совсем с ума сошел! Из-за этих террористов запрещает репетировать в школе после уроков. То есть - ровно два часа, и чтобы все фамилии переписаны, кто в радиорубке находится, и никаких посторонних! А если к ним ребята, музыканты другие придут? Нет! Ищите другое место! Нечего здесь шляться кому попало! И так далее, и тому подобное… Ничего себе фишка!
        - Ну, а это… - спросил Леша. - Только что у вас там случилось? Я не знаю, но у вас там пожар? что-то сгорело? дача? вы куда-то ездили? праздновали? Нет, ну извини, просто так слышал.
        Ага, слышал звон…
        - Было такое, а что? Кто тебе сказал?
        - Кто сказал? Да кто-то сказал… Синейнин, наверное. Говорил, куда-то вы ездили. Потом он заболел, простудился, не приходил.
        - Да мы все почти тогда заболели, - Надя невольно зябко поежилась, вспомнив. - Это у меня на даче, на дне рождения. Я так танцевала, там все загорелось. А мама… с ней все хорошо. Она как бы выздоровела от этого.
        - От чего? от того, что ты танцевала? или что сгорело? странно как-то… На вечерах я не видел, чтобы танцевала. Среди ребят тебя не видел.
        - А там на меня нашло! С мамой все в порядке…
        - Ну, поздравляю! То есть, с днем рождения поздравляю, не знал про это.
        Но вот что еще… когда они готовили на радио запись, им помогал один человек, Данила. Он там на студии сидит. А сейчас Калинник с ним связь потерял. Мама твоя, может, подскажет? Он у них сейчас работает? Или где-то в другом месте?..
        Да, надо подумать. Надя напустила на себя важность. Не так все просто.
        Они ушли от школы в улочки, переулки, окунулись в суету спешащих прохожих… Гитара в чехле у Калинника - как ружье, будто они пошли на охоту. Он поправлял ее на плече, топал своими ботинищами, телефон его верещал время от времени, требуя внимания. Леша перечислял кому-то название непонятных технических штук, просил чтобы «это» забрали откуда-то, перевезли туда-то. А то доносился компьютерный голос женщины, казалось, она поселилась у него в телефоне. «Юмор-юмор, я аптека, прием… юмор-юмор, я аптека, прием…» - талдычила беспрестанно одно и то же.
        - У этой трубки какой-то военный стандарт, - пояснил Калинник. - Специальные частоты принимает, если где-то радиостанция недалеко работает… Черт-те что болтать начинает! Иногда гаишники как начнут шпарить!
        - Это правда, - спросила она, - телефон от «Хаммера»? Тебе Богдан Титомир подарил?
        - Да какой Титомир… ерунду какую-то придумают! Это не телефон, а коротковолновый передатчик переделанный. То есть, американский-то он американский, точно, настоящий «Хаммер», для военных или для охотников. Мне его Синейнин переделал под телефон. Я маленькие трубки то терял до этого, то забывал. Думал, ничего не получится, а он и правда работает. Только глючит иногда, конечно.
        Но вот… ей самой в голову пришла гениальная идея! Даже не верилось, что все может получиться. Но попробовать стоит.
        - Слушай, мы завтра можем пойти с тобой на студию! С этим Данилой сам встретишься. Но тогда и ты мне поможешь, давай так?
        - Помогу, в чем вопрос, Орешек? - согласился он.
        - Завтра же один урок, да и то, будет или нет? Ну, и сразу после этих учений… пойдем вместе. Ты еще деньги за это получишь!
        Она рассказала про коммерческий отдел на радио, про Людмилу, которая иногда дает подзаработать. Про флаеры, подарки, сувениры, рекламу. И вот, Люда звонила уже два дня назад, просила найти кого-нибудь. Надо проехать по городу, она даст схему, нарисовать в определенных местах… ну, на стене дома, например, - рисовать краской из баллончика, - одну букву или знак какой-нибудь. Название фирмы, пароль. В одном месте букву «А», например; в другом «Б»; в третьем «В».
        - У них интерактивная игра-«бродилка», и название фирмы, которая это заказала, ведущий будет постоянно повторять, обыгрывать, разыгрывать, подсказывать… ну, реклама такая. И каждый час, допустим, говорят, где очередной знак, надо все слово вместе составить. Кто первый составил, тот и победил. Но прежде к игре надо все подготовить, нарисовать и сфотографировать. За каждый знак, за фотографию - это, чтобы перед фирмой отчитаться, знаешь, сколько заплатят? - она назвала сумму.
        - Ого! - присвистнул Леша. - Ну, это да… это нормальные деньги!
        - Люда и камеру даст, и деньги на баллончики, их в автомобильном магазине купить можно. Даже на проезд дают. А потом нам пропуск выпишут, мы на студии будем и деньги получим. И к этому Даниле пройдешь, решишь все на месте, как будто сам-свой человек.
        - Это прикольно! - Леша даже задохнулся от открывшихся возможностей. - Только это… ты сама-то рисовать умеешь? Я же… как курица лапой.
        - Что там, не картина какая-нибудь. Одну букву нарисуем как-нибудь, постараемся.
        - Так это и правда кто-нибудь ищет? Серьезно? Я слышал по радио, думал, фишка какая-нибудь.
        - А то… еще бы не ищут! Сразу столько народа набежит! На халяву-то? Там первый приз от этой фирмы - и ноутбук навороченный могут подарить, если они компьютерами торгуют. И музыкальный центр. И чек на такую-то сумму… можешь сам себе что хочешь выбрать.
        Он проводил ее до дома, они обговорили все в подробностях. Этот его «Хаммер» совсем сошел с ума, ежеминутно требовал, чтобы Калинник срочно появился там-то… решил это! Леша, сумбурно простившись, убежал, топая своими ботинищами и придерживая гитару на плече.
[Химу]
        И ветер налетел внезапно, сорвавшись со скальной гряды. Кавалькада черных разъяренных всадников, плотно сбившихся в грозовую тучу, вынеслась стремительно. Разметавшиеся края плащей заклубились, заполонили фиолетовой мглой провалы. Потускневший зрак солнца окаймился багровой трепещущей бахромой. Сверкнула молния, оглушительной канонадой грянул гром, сотрясая землю. Прорвался холодный, с градом, ливень, внезапно сменившийся снегом. Он сыпал все гуще. Ураган свирепел. Огромной спичкой в руках кого-то невидимого чиркала по небу молния, по горным хребтам россыпью колотили грозовые раскаты. Жесткая снежная дробь хлестала обомшелые утесы, обезумевший ветер ломал деревья, рушил скалы, заваливал проходы. Ожили безмолвные осыпи, голодной волчьей стаей завыли расселины, гроты, пещеры. Протяжно грохнул обвал. Ущелья мучительно застонали. Срывались камни, стремительно летели вниз, долго слышался их отдаленный грохот. Мощные порывы гнали по склонам песок, мелкую гальку. Стужа перехватывала дыхание. Вихри жалящего снега резали лицо, мороз забирался под одежду. Ветер выводил руладу на самых высоких нотах. У него
не было никаких сил сопротивляться буре.

…Разыгравшийся среди еловых ветвей бельчонок с веселым цвирканьем скатился по широкой упругой лапе, соскользнул по ней на нижнюю, что мягко подбросила его. Растрепал прошлогоднюю шишку, осыпал легкие пересохшие чешуйки, трепещущие в волглой мороси. Но больше всего хотел позабавиться, обтрусить как можно больше шелушинок на камень, что среди окрестных разновеликих валунов был живым и теплым. Камень дышал, и проворного зверька, первым узнающего обо всем происходящем в близлежащем мире нескольких елей, сосен, валунов, обломка скалы, в этом не проведешь.
        Подтянув колени к животу, Химу скорчился на сваленном кое-как лапнике, накрывшись с головой курткой. Грязь и копоть, въевшаяся в маскировочный камуфляж, делали его незаметным подле обомшелого нависшего валуна. В бок Химу давил карабин, но в этом что-то успокаивающее, как и в почти домашнем для него запахе ружейной смазки, порохового духа. Проверенный немецкий карабин. Неизвестные мастера воплотили основательность и надежность в вороненую сталь, приклад и ложе, механизм затвора, устройство оптического прицела. Оружие так привычно, как будто оно его продолжение… Да, все сцеплено, переплетено; и маслянистые патроны, тесно сжатые в кулак, в обойме, так же едины с трепетом листвы, чередой дождевых капель, голосами лесных пичуг, запахом прелой хвои. Этот карабин из ущелья, куда ведет призрачная дорожка. Там царство льда, там застыла на бегу, вмерзла волчья стая. Но мало что оттуда возьмешь, все это проклятые вещи. Нужно провести сложный обряд, а то привяжется, побредет следом подземный.
        Обрывки воспоминаний путались, срастались в непроходимую чащобу, он продирался, раз за разом возвращаясь к чему-то навязчивому, непреодолимому…
        Лифата почти не было, одна бледная размытая тень от него, сквозь которую просвечивал Старец. И Химу исполнил волю, он вырвался из той западни. Он смог стать темнокрылым коршуном.
        Потом вышел к стоянке десантников. Нет… ветер налетел внезапно, сорвавшись со скальной гряды… затяжной ливень, переходящий в снег… сколько это продолжалось? Боль, холод, голод, доводящий до обморока. Когда обрушился ураган, десантники ушли от тропы, разбили лагерь, может, поджидали кого-то? Бойцы хорошо подготовлены, спецназ. Обустроились на поляне, она загромождена громадными валунами, пережидали непогоду. И откуда взялись здесь, кто их привел сюда? Теперь они очень вымотаны, обозлены. Какой вертолет, на который они так надеются, какая радиосвязь? Зубец вершины затянут пеленой, над нею венец с рогами снеговых зарядов. Старец рассержен, закутался по самые брови в серую дождевую бурку, и он предупреждает. Требует кого-то себе в жертву.
        На грани сна и яви Химу казалось, кто-то едва не бухает по его голове, разрывает зыбкую пелену, топает тяжеленными ботинками. Быстро идет, почти бежит внизу, по тропе. «И бельчонок этот не зря, - размышлял Химу. - Чей-то посланец, он хочет передать что-то важное». Но не было сил пошевелиться, разрушить сонное оцепенение, что лишь под утро окутало его, и боль в ноге успокоилась, перестала терзать. А от малейшего движения стронется сель, лавина, сметающий все на своем пути поток… В воздухе беспокойство, как будто разбужено что-то грозное, несущее беды. И кто-то приближается, идет по тропе. Бельчонок… это, может быть, льстивый и хитрый дух этих нескольких елей, сосен, валунов, обломка скалы. Ни на что он, в общем, не способен. Ну, может предсказать погоду, если поделиться с ним кусочком сахара, половинкой сухаря. Хотя, кто знает, способен, нет? И он связан со своими покровителями, ведь все переплетено неведомыми связями.
        Тогда Химу подобрался к лагерю, насколько мог, наблюдал за десантниками в оптику карабина. Кто-то из этих бойцов подцепил его на крючок, привязал леску, опутал мерзкой паутиной… Ловил в прицеле то одну мелькнувшую фигуру, то другую. А вот и их командир. И еще один… снайпер с необычной винтовкой… наверное, послан испытать ее в деле… Хранит разобранной, в специальном футляре. Как-то привел в «действие»: надел на голову что-то вроде шлема с глазами-объективами, провод от него вставил в оружие. Может, оно просвечивает все щупальцами-лучами, от которых не скрыться - и эти лучи реагируют на температуру тела, на малейшее движение?
        Химу втянул воздух… ветер не сильный, восточный, но в нем беспокойство, что сквозило в шорохе крыл ястреба, в тревожной многоголосице птичьего гомона. Бельчат теперь было двое, они гонялись друг за другом, цепко прошивая кору коготками, обвивая по кругу красноватый ствол сосны. Хотели привлечь к себе внимание. Надо выбираться, что-то происходит на тропе. Понемногу пришел в себя, размял одеревеневшее тело, сделал несколько глотков из фляги. Осторожно спускался по склону… но тот, кто приближался из-за поворота тропы (Химу подстерегал его там), не думал скрываться, наоборот, как будто хотел произвести больше шума… Топот, треск веток, скрежет подковок, бряцанье металлических частей.
        Да это тот снайпер! - винтовка у него с собой, в футляре за спиной. Он почти бежал, был очень испуган… С ним происходит что-то не то, он повстречался с чем-то, что не в силах объяснить его ум, объятый ужасом мрачного величия гор - и это гонит его пока еще приметной тропой в дикий хаос, в бессмысленный для непосвященного квадрат дубленой кожи, что спрятан за пазухой у Химу… потемневший и залоснившийся кусок, где десантник сгинет, навсегда пропадет в завитках спирали, выдавленных линиях и значках. Как это не заметил, упустил своего бойца командир? Снайпера ведет за собой размытый белесый туман. Это призрак, подземный!
        К нему пришел именно он.
        Химу даже в прицел старался не смотреть на это движущееся пятно (а то пронюхает о нем, привяжется, вот напасть…). Боец же с ним «разговаривал», лицо его возбуждено, губы что-то бессвязно шепчут. Через плечо перекинута свитая кольцами альпинистская веревка, зачем-то прихватил с собой. Вот свернул с тропы, полез вверх, по осыпи. Но Химу не оставит его, конечно; проследит, ведь в случае чего… пусть этот забирает себе добычу, но специальный футляр, винтовка-то ему зачем?
        Поднимался вслед за десантником, ковылял, рассчитывая каждый шаг. Ядовитые брызги колышущейся боли в ноге доставали до сердца, прожигали насквозь, перехватывали дыхание. В пулевую дыру вползало смертельное оцепенение. Но шел за ним неотступно, прикинув направление, сократил путь по гряде, наперерез. Боец вышел к глубокому обрыву. Химу, выбирая укрытия, подбирался ближе, время от времени вскидывая карабин. Но трудно удержать в прицеле, а если стрелять - то наверняка (да и может ли он отбирать добычу у подземного?). Смутная в волглой пелене фигура брела вдоль края обрыва. Потом, на какое-то время Химу потерял его из виду, обходил камни, завал. Заметил вновь, но что он там делает? - непонятно. Поймал его в прицеле. Видно, что сверху свисает веревка. Закрепил ее на нависшем стволе рухнувшей, застрявшей меж двух косых плит сосне. И что-то вяжет… какой-то узел… да это петля!
        Э, что ты собираешься делать?
        Захотел так просто ускользнуть? Значит, это подсказывает тебе подземный, толкает под руку? В глазах у Химу заплясали круги, замельтешили светящиеся точки… Так невозможно прицелиться. Вдруг, в тот момент, когда голова десантника неожиданно скрылась, нырнула, как поплавок… Химу вздрогнул - и палец его нажал на спуск. Встретив на своем пути лишь преграду из нейлонового шнура, пуля срезала его, вжикнув бритвой. В окуляре еще длился взгляд десантника, приклеившееся изображение, когда тот, оглянувшись, посмотрел прямо в него мертвенным, десятикратно увеличенным взглядом.

28

…Я - Роза, - сказала Надя.
        - Это еще что? - не понял Леша.
        - Ну, в смысле… которая, помнишь в «Титанике» с Ди Каприо, - пояснила ему.
        Оттолкнулась от стены, удерживая равновесие, выпрямилась, развела руки в стороны. Очень эффектно. Стояла на Лешиных плечах, только что синей краской из баллончика вывела на стене дома «36» красивую букву «Д». Сквозь плотную ткань камуфлированных штанов, которые были на ней, она чувствовала теплоту и силу его рук. Леша поддерживал ее за ноги. «Как будто я гитара», - подумала она… (может потому, что все в ней звучало и хотелось петь). Он посмотрел на нее снизу, откинув со лба золотистую прядь. С первого раза буквы у них не получались. Краску то задувало шлейфом, то она подтекала. Сначала выжидали, чтобы прошли люди, но те, кто спешил мимо по своим делам, если и обращали на них внимание… то сразу же прибавляли шаг, стараясь держаться подальше от неизвестно что замышляющей нынешней молодежи.

«Д» получилась жирноватой, вальяжной. К тому же похожа на заглавную букву в логотипе «Динамо». Но зато - цвет небесно-голубой! Как глаза у Калинника. Когда он смотрел на нее снизу, они отражали небо.
        Угол дома загорожен деревьями, его не видно с тротуара, поэтому решили нарисовать повыше. Леша подставил руки, сложенные в замок, она забралась к нему на плечи.
        - Сейчас, подожди, сфотографирую… - он сделал шаг от стены.
        - Да осторожнее… ой! - Надя опасно покачнулась, присела, чтобы спрыгнуть.

«Сщас мы тебя сфотографируем!» - услышала голос со зловещей интонацией. Уже была внизу, оглянулась. Леша разбирался с камерой, не замечая ничего вокруг.
        Рядом стояли четверо парней, с недоумением разглядывали изображенную загадочную букву. Калинник увидел их и осекся… Лезущая в глаза дороговизна камеры озадачила компанию.
        - Фотосессию ему надо испортить, - сказал стоящий впереди. Щупловатый, с крысиной внешностью.
        - В портфолио насовать, - предложил другой.
        - Не, главное, «Динамо»… прикинь? - недоумевал третий.
        - И еще голубой краской, - заметил четвертый.
        Стоящий впереди парень, с бледной тюремной выморочностью на лице, опирался на обыкновенную стариковскую облезлую трость с черной пластмассовой ручкой… зачем ему эта трость? он что, хромает? Но в незамысловатости этой палки был какой-то притаившийся ужас. Двое бриты налысо, спортивные шапки низко надвинуты на глаза. Кто в короткой черной куртке-«бомбере», в джинсах, в громоздких ботинках; кто в спортивных штанах с лампасами, навороченных кроссовках. Тот, что впереди, с тростью, казалось, совмещал в себе понемногу черты остальных… будто карлик заколдованной горы вывел на прогулку свое темное воинство.
        Надя их даже пересчитала… два-три-четыре… но все спуталось, смешалось в голове… Подумала, может, когда красила, надышалась вредными испарениями? Эти «пришельцы» странно перетекали вокруг, обступали, множились.
        - А вы из какого спортивного общества, ребята? - не то издевательски, не то псевдо-бодрячески спросил Леша. Камеры не было у него в руках, спрятал в карман пальто.
        - Из общества «Космонавты Гитлера». Читал такую книжку? Текст сопровождается уникальными фотографиями и прекрасно выполненными цветными иллюстрациями, составленными на основе архивных материалов. Издание адресовано широкому кругу читателей, увлекающихся военной историей, - недобро прищурившись, оттарабанил щупловатый предводитель.
        (У Нади от этих слов тоскливо засосало под ложечкой.)
        - Мы тут самых обуревших отлавливаем.
        - На нашей территории, - подсказал один бритый налысо.
        - Не, в натуре… «Динамо»… - не мог побороть оторопь «тоже бритый», заядлый фанат, наверное.
        - И голубой краской! - не отставал от этой краски еще кто-то.
        - Это вы обуревшие… буро-красно-коричневые! - довольно жалко вякнула Надя.
        - Ну… так, а вы кто… голуб-ы-е-е? - их главарь проблеял, передразнивая ее голосок. - Чё этот волосы-то накрасил… из этих самых и есть… - прибавил грязное слово.
        - А девка чё с ним тогда?
        - Да какая девка… это транс, может. Пацан переодетый. Сладкая парочка.

«Гы-гы-гы»! «га-га-га!» - с мерзкой однообразной сплоченностью заржала гоп-компания.
        Никаких прохожих вокруг, никакой милиции. Да и до кого сейчас докричишься? Надя обеспокоенно огляделась по сторонам. Так! - сказала бы она, разгоняя застивший все сумрак обступивших морд. Идем отсюда, Леша! - и потянула бы его за рукав. Но голос пропал.

«Давай отойдем, побазарим», - они стали грубо оттирать их за угол дома, к серому мрачному скопищу гаражей. Была видна «детская площадка»… то, что от нее осталось. На ней гуляла с немецкой овчаркой на поводке толстая девочка в клетчатом пальто. Неподалеку разговаривали две старушки, одна тоже с собачкой.
        - А мы из ЛДПР, - просто сказал Леша. - Владимир Вольфович попросил. Вот «Д» уже нарисовали, еще Л, П и Р осталось. Мы омоем наши сапоги в Индийском океане! - отчего-то выкрикнул он, энергичным жестом вскинув кулак к правому плечу, скопировав интонацию и жест известного политика. И непонятно, что у него было на уме… (у Калинника, а не у лидера ЛДПР), но стоявший первым щупловатый дернулся, отводя голову от ожидаемого удара. Может, Леша и сам не ожидал… это спровоцировало его - и, продолжив движение руки, он вбил кулак в мордочку тюремной крысы. Парень с тросточкой… вернее, тросточка оказалась в руках Калинника, он тут же завладел ею… впечатался в кого-то, стоящего за ним… Все сразу же сжалось, слепилось в кучу, черную кипень! И разъединилось, распалось на куски, обрывки… Только хряп ударов, тяжелый мат туго бил в уши. Ботинки и кроссовки, мощные поршни кулаков месили крутящегося Калинника. Железные носы его ботинок сверкали, как разящие молнии. Надя отбила от себя чье-то мерзкое щупальце, протянувшееся к ней, но тут же получила локтем под вздох… В глазах померкло. Близко нависла ревущая морда -
она выбросила вперед руку с баллончиком синей краски, - почти с наслаждением вдавила кнопку и не отпускала. Кто-то выдернул ее на поверхность… она глотнула воздух… Калинник размахивал бандитской тросточкой над темными подпалинами, рыжеватой шерстью чудовищного зверя, катающего кого-то по земле и рвущего его как куклу. От ошейника овчарки тянулся поводок, на конце его, растянувшись во весь рост, елозила клетчатая девочка. Заливаясь лаем до истерики, тут же крутилась под ногами маленькая собачонка. Сработавшая сигнализация припаркованной недалеко машины вопила, как леший на болоте. Две старушки, немо распялив рты, бежали… плыли сюда по воздуху… Надя нырнула в бешеное вращение воронки, схватила Лешу за руку, потянула за собой.
        Они побежали к остановке, к синему троллейбусу, чтобы… как пел ее папа под гитару - уйти на нем от беды. И пассажиры, матросы его, махали из окон и кричали:
«Давайте! бегите скорее!». И попросили, наверное, чтобы водитель подождал. Надя и Леша запрыгнули на заднюю площадку. Его глаза метали молнии, скула сбита до крови, левая бровь набрякла цветом предгрозового неба. В руке он держал пенсионерскую трость, погнутую и еще больше обшарпанную.

«Собак надо выгуливать в жестком наморднике. Куда мэр Лужков смотрит?» - возмущались пассажиры. Надя так и держала пустой баллончик, рука у нее была синяя от отлетевших брызг.
        - Ничего себе, да? - Леша дышал возбужденно, не мог отойти. - Сиреневый туман над нами проплывает! Просто песня какая-то… как ты его всего залепила!
        - Весь баллончик истратила!
        Они проверили камеру, она не пострадала. Зато от плейера на поясе остались лишь рожки да ножки, проводки на шее с одним наушничком. У Леши в рюкзаке была специальная смывка для краски, они купили заодно в автомобильном магазине. Эта аэрозоль, смывка, сильно пахла апельсинами. Она оттирала руки, они смеялись, этот день продолжался…
        - Ого! - вдруг воскликнула Надя. Растерянно провела по себе, словно что-то потеряв. И тут же, быстро наклонившись, подняла с пола… ключ! Показала на раскрытой ладони - ключ с оборванной цепочкой. Вот это да, чуть не потеряла. Кто-то ее дернул за шиворот.
        - Да что это… ключ? - не понял Калинник.
        - Ну да, ключ от нашей библиотеки в школе… надо же!
        - От библиотеки? - еще больше удивился Леша. - У нас что, есть в школе библиотека? И почему у тебя ключ от нее? Твой талисман?
        - Ну да… а ты не знал? Книгохранилище же есть, сразу возле кабинета директора.
        Пришлось рассказать про библиотеку, про ключ, который ей передала Марина Александровна. И про странные дела, которые творятся в этой «усыпальнице фараонов». Что теперь она, Надя, хранительница королевского ключа. Одна посещает
«библиотеку», читает, что захочет. Все это она поведала не без гордости… Калинник был озадачен. Хотя все это от него как бы далеко - ведь не связано конкретно с рок-музыкой.
        Ну давай… прицепим твой ключ… Отстегнул от чехла камеры поводок с логотипом японской фирмы, продернул его в ухо ключа, щелкнул клипсой-застежкой. Надя надела тесьму на шею. Так-то надежней.
[Пауль]
        Лейтенант 1-й лыжно-егерской бригады.
        Этот офицер лыжно-егерской части носит армейский вариант камуфляжной куртки СС с типичным для армии «оскольчатым» камуфляжем. Головной убор - полевое кепи с приколотым с левой стороны значком лыжных частей. Офицер вооружен пистолетом-пулеметом МР-40 и на поясном ремне носит подсумки для магазинов к этому оружию.
[Рихард]
        Унтер-офицер 137-го горнострелкового полка.
        Снайпер-лыжник носит один из множества существовавших вариантов меховых головных уборов, которые выпускались для личного состава. Куртка второго армейского типа, надетая белой стороной наружу. В пару к ней - белые верхние штаны.
[Майор Трокаль]

…Что это он, бредит?
        Майор Трокаль вопросительно посмотрел на капитана Солодовникова, заведующего отделением
        какая куртка СС
        пистолет-пулемет МР-40
        белые верхние штаны
        снайпер, боец отряда специального назначения (в котором майор Трокаль - заместитель командира), был изможден… будто одна его тень спроецирована на белую замять простыней. Лицо обожжено горным солнцем, глубоко запали подглазья, губы запеклись, черная борода торчала клочьями. Подведенная капельница отмеривала реальное время… но где пребывал он сам? Среди каких горных рек, ущелий, перевалов?
        Палата, широкие окна, качающиеся ветви тополя. Коричневая плитка пола. Тусклый сероватый кафель по периметру стен. Ближе к окну еще одна кровать, пустая.
        Когда они с Солодовниковым вышли в коридор, майор машинально поправил наброшенный халат, зябко поводя плечами, будто хотел согреться.
        - А почему его к вам направили? Чье распоряжение? - майор остановил вечно спешащего капитана, заведующего отделением. Солодовников отводил взгляд, медлил с ответом.
        - Да что с ним? Переохлаждение, воспаление легких, истощение, стресс… но почему сюда направили? - не отставал Трокаль. - Должны были в «четверку», я его там ищу. Но - нет его, никто не знает. Какая-то путаница! У вас кое-как отыскал…

«Дали указание, вот и направлен сюда» - словно написано на лице у Солодовникова. Он пробурчал что-то неопределенное, заторопился, глянув на часы. Но вдруг спросил отвлеченно:
        - А там, где они были… вершина какая-то… горный массив… что?
        - Старец, - ответил майор. - Самая известная вершина.
        - Да, в тех местах дела очень странные творятся. Но знаешь, давай позже поговорим. Ты подожди, у меня одно дело. Постой тут, ладно… - и стремительно скрылся за дверью, в дальнем конце коридора.
        Вершина… Хребты. Ледники. Трокаль стоял у окна. Мраморный подоконник кое-где (в самых «неприметных», с точки зрения курильщиков, местах) - с черными оспинами затушенных окурков. Иногда здесь все же курили… в этом было что-то удручающее. Сколько тех, кто выходил из этой палаты, так же подходили к окну, зябко передергивали плечами под накинутым халатом, будто хотели согреться. Торопливо искали, где бы покурить.
        Да… а тут толщина стен… едва ли не метр… Проем окна с арочным полукружием невольно внушал уважение. Какие тайны, признания, исповеди хранят эти стены с тех самых пор… со времен НКВД, пожалуй? Майор знал, полностью название этого «заведения» -
«Филиал лаборатории нейроэнергетики института экспериментальной медицины». Солодовников сказал ему, когда стал здесь работать. С капитаном пересекались редко, но могли посидеть иногда, по старой памяти. Той памяти… что хранила жаркое афганское лето… когда Трокаль впервые открыл глаза после бесконечной мглы… Она наступила вслед за яркой вспышкой, на доли секунды озарившей расщелину на горном склоне
        оттуда рванулась огненная смерть
        уперлась по дуге в кабину идущего впереди наливника
        с грохотом лопнула
        превратив искореженный металл, лобовое стекло, хлещущее топливо - в смерч, рвущийся к солнцу.
        Он увидел склонившееся над ним лицо «медицины»… как с тех пор дружески, но с непреходящим трепетом произошедшего чуда, обращался порой к своему спасителю. Им есть что вспомнить.
        Но что случилось со снайпером их отряда в горах?!
        Сам майор не был в этой спецкомандировке. О том, что произошло, знал со слов тех, кто побывал там. Группа подстерегала банду, вышла на очень удобную позицию. Боевики разбили лагерь, все - как на ладони. Тут бы их и накрыть… Но приказ
«уничтожить» отменили. Не согласовано что-то наверху. Через какое-то время - новая вводная. Перекрыть тропу, ликвидировать. Шли наперерез, выбирали позицию, обрушили всю огневую мощь при взаимодействии с вертолетами поддержки… Но Карматханова, главаря банды, - ни захватить, ни ликвидировать не удалось. Как сквозь землю… нет, как на крыльях вознесся из того ущелья, куда его загнали с одним оставшимся боевиком. Наутро нашли жуткие останки, истерзанный труп боевика. Карматханов ушел. Перенесся по воздуху, что ли? Выпил кровь своего убитого товарища? Сожрал его сердце? Напитался, может, «энергией мертвых»… чтобы взлететь по отвесной скальной стене? Иного пути не было. Командир отряда, подполковник Стрелов (чего только не повидавший в этих спецкомандировках), даже говорить не хотел об этом, отделывался общими фразами. Потом им передали новое сообщение: в этот район направляется еще одна группа боевиков. Стрелов выдвинулся, ребята сколько отмахали. Промокшие, вымотанные, злые. Но приказ отменили. Никого и ничего. Обман зрения. Игра в радиоэфире. И обрушился дикий ураган. И снайпер пропал… А начальству - не
объяснишь. Значит, все плохо, операция провалена.
        Майор отчеркнул ногтем полоску на мраморе подоконника, среди темных извивающихся прожилок, что… если прищурить глаза… как на географической карте… тянулись сплетением рек, замысловатыми узорами распадков, звериными спинами залегших, подстерегающих хребтов. Снайпер отмахал крюк километров в восемьдесят. Сколько его искали! Обнаружили с вертолета черт знает где, в русле совсем другого водораздела. В необозримом горном массиве. В ледяной, скалистой, лесной шкуре древнего каменного дракона, раненного войной, проточенного тайными тропами и схронами, опутанного минными растяжками… блеснула искорка. Снайпер. Живой.
        И в обычном дыхании конца рабочего дня, сутолоке веселых или озабоченных лиц, майор ощущал сквозящую под сердцем досаду. В безмолвии палаты сосредоточены сейчас боль, страх, отчаянная борьба за жизнь. К распластанному телу подведена капельница (а он там, где кто-то отчеркнет ногтем полоску… в нее уместится крюк, почти в восемьдесят километров). Когда приехал в филиал, вызвал Солодовникова - о чем ему говорил врач? Что уже приходили «братья-кролики», интересовались бойцом. Солодовников назвал офицера, главного в расследовании. И комиссия будет, а ему заключение писать.
        Майор и капитан шли в палату гулкими, выложенными плиткой коридорами. Шаги отчетливо отдавались… но как-то необычно, будто отсеченные где-то под высоким, с лепниной, потолком - и тут же схваченные, посчитанные и оприходованные. Тишина, пропитанная стойким лекарственным запахом, казалось, нумеровала каждый отзвук: подписывала, заносила в особую картотеку. «Дата. Время. Шаги такие-то». Все это хранится где-нибудь за железной дверью с табличкой «Архив».
        - Да… странный он какой-то, этот ваш снайпер, - сказал Солодовников. - Откуда вы такого взяли?
        - Откуда взяли? - Трокаль со значением указал вверх. - Оттуда. О нем еще как заботятся! САМ интересовался. Не знаю… может, они с САМИМ в один детский сад вместе ходили? На горшках рядом сидели?
        - А что он за птица такая… снайпер?
        - Ну, что про него сказать. Зачислен к ним давно, старожил. В военном училище не учился, не «военная косточка». Работал в НИИ каких-то-там-точных-приборов. Институт разработал новые направления в создании оптических прицелов. Оборонный заказ, все засекретили. Потом это надо внедрять, модернизировать, проводить испытания. Вот его и направили. Он на лыжах бегал, биатлоном увлекался, до кандидата в мастера спорта чуть не дотянул. Обучает молодых, налаживает электронные системы. К тому же, применил новые технологии в прицеле для снайперской винтовки. Дал ему название - «Незримый меч». Электроника, лазерное наведение, уникальный прибор. Но там - датчики, они фиксируют движение зрачка. Одним словом, куда посмотришь, точно туда попадешь. Но настройка - только для его глаз. Когда работал над изобретением, настроил под себя. А зрачок у каждого особенный. Если кому другому пользоваться прицелом, нужно всю систему перенастроить. Это упирается в разработку компьютерной программы. Нужны деньги, лаборатория, специалисты. В одиночку не осилить. Но как он докажет, что у него такой замечательный прицел? Если сам
изобретатель и есть единственный пользователь? Вот его и берут на операции, начальство дает зеленый свет. Пусть, мол, докажет эффективность, тогда и насчет финансирования будем решать. Абсурд получается. Что ему… не двух… двадцать моджахедов ухлопать? Тогда поверят? У него, может, нервы не выдержали. Да еще горы. Бойня. Бывает, и опытные срываются.
        - М-да… - вздохнул врач. - А на шее ожог от веревки. Повеситься хотел. Или его - хотели. Ну, гематомы, ссадины, ушибы. Кажется, с большой высоты падал.
        - Странно… а винтовку при себе сохранил. Мистика какая-то. Послали винтовку испытать, прицел этот, - Трокаль высказал мучившие его мысли.
        - Э-э! там знаешь, как все сложно! - махнул Солодовников рукой.
        - Да, сложнее некуда, - усмехнулся майор. - А что, в России есть такое место, где все просто?
        - Нет, я не об этом. Так сразу не объяснишь…
        Солодовников вскоре вернулся. Забрал с собой, повел в кабинет. Сразу, с порога, кое-что расставил по местам, сложил бумаги на столе. Всегда подвижный, от крепкого тела и уверенных движений - веет жизнелюбием. Водрузил на стол пакет с пирожками из столовой. Еще теплые, специально забегал. Удовлетворенно потер ладони… как если бы - он тамада во главе праздничного стола, сейчас скажет тост.
        Наконец, присел за стол:
        - Ну, давай, что там с твоим бойцом? Рассказывай.
        Майор приготовился к тому, что Солодовников сам прояснит ситуацию.
        - Впрочем, действительно, ты же там не был. А дела… очень странные… - с этим многозначительным замечанием достал из ящика стола медицинскую бутыль, очень удобные мензурки с делениями. - Ну-с, попробуем? Проверенное средство. По рецепту профессора Кадочникова. Силен был старик! - налил из бутыли в мензурки.
        - Да вообще-то… ну, не ожидал… - майор был озадачен.
        - А чего ожидать? Зря, что ли, за пирожками бегал? - этот аргумент, безусловно, неотразим.
        - Мы сейчас выпьем… а если зайдет кто… - он покосился на дверь, - ничего такого. Встретились друзья, выпивают. Подозрений меньше, верно?
        - Ну, если у вас так… то давай… за встречу… - майора несколько удивила суетливость (и логика) Солодовникова. Если люди обсуждают какие-то проблемы, это подозрительно. А если выпивают (в рабочее время, на рабочем месте), нормально?

«Медицина» махнул полную мензурку, наполнил следом. Но не отставать же и ему! Спирт настоян на чем-то травяном, мятном… ох, и крепок, обжигающ!
        - Так оно легче будет.
        - Легче?
        - Да, пожалуй. В то, что произошло, трудно поверить.
        Весьма содержательный получается разговор!
        - Видишь, какое дело, - Солодовников переложил на столе папки, достал из одной листы с распечатанным текстом. - В том районе немецкие горные стрелки пропали во время войны. А потом, примерно с пятидесятых годов, оттуда передавала неизвестная радиостанция. Ее принимали… немногие, но были, значит, по всей стране
«радиолюбители». Даже передачи записывали, обменивались пленками - это позже, конечно. Эту станцию и глушили, и специальный отдел этим занимался, пытались ее найти. Но начать надо не с этого. Изложу в общих чертах. Скажем так… в Германии существовало некое тайное общество… про «каменщиков» слышал? Ну вот, якобы они обладали неким источником знаний или энергии. Это был «камень» с Ориона. Опуская подробности, скажу, что это заинтересовало русскую контрразведку. В эту
«организацию», они именовали себя «Братство Камня», через брак с дочерью одного из членов общества был внедрен русский агент. Его сын автоматически становился членом общества. В то же время он был «нашим» агентом. И его внук, и правнук… и так далее. Последним отпрыском, уже в четвертом поколении, в этой семье был Зигфрид. Накануне войны он сам выходил на тогдашних руководителей спецслужб. Но его информацию посчитали абсурдной. В сорок втором году в район Старца был направлен специальный отряд - и Зигфрид в нем находился. Здесь у меня документы одного исследователя по этому вопросу, Заболотова. Однако с ним произошла… внештатная ситуация… В общем, применили неправильную методику. Это закончилось трагически. Ну, впрочем… одним словом… из этих бумаг я узнал…
        - Да что узнал? К бойцу это какое отношение имеет? Вы его сначала на ноги поставьте. А то заколете тут! - майор терял нить разговора.
        - Вот, такое и имеет. Прямое, - врач на минуту задумался, приподнял свою вновь полную мензурку, поставил обратно, чуть повернул - словно фигуристка, она танцевала в его пальцах, на пластиковом льду белой столешницы. - Он ведь повстречался с Зигфридом. Этот твой снайпер видел его в горах, когда пропал. А Зигфридом вплотную заинтересовались в конце семидесятых, перед Олимпиадой. Был такой секретный проект: добыть Лед Вечной Жизни для тогдашнего Генерального секретаря. Но потом это все забросили. Теперь опять возник интерес. Ну, ты понимаешь. В связи с вечным Президентом. Потому и носятся со снайпером, как с писаной торбой. Дали распоряжение - работать «по схеме». Подколоть «сыворотку правды», как это у гражданских называется. Вот, он и рассказал. Снайпер сам рассказал про Зигфрида. А ты говоришь… бредит!

29
        Им надо было пройти через парк: маршрут получался запутанным, на троллейбусе уехали чуть ли не обратно, к школе. Все буквы, которые должны изобразить, - название торгового центра «Альфа-Джаз», торгующего мебелью. Люда, когда они пришли на студию, в подробности не вдавалась, очень спешила. Выдала им схему, где отмечены дома, фотокамеру, деньги на «технические средства» и транспортные расходы.
        Они шли мимо карусели, покосившейся, как потерпевшая аварию «тарелка» инопланетян, мимо дощатого «Зеленого театра». В стороне от аллеи без постамента (как будто постамент урезали из-за бюджета), на земле стоял задумчивый Пушкин. Но это выглядело естественно, что вот стоит он здесь один, среди берез, скрестив руки на груди. Решив сократить путь, забрели в какую-то резервацию, куда согнаны гипсовые фигуры, в большинстве своем с отбитыми частями, торчащей арматурой. Нагромождены заколоченные аттракционы, «законсервированные» развлечения. Они даже сфотографировались: Надя рядом с Пограничником с биноклем, а Леша пытался обнять Девушку с веслом. Там же силомер, «возьми быка за рога», фонтанчик «Белочка», чугунные остовы скамеек, вазоны-мусорницы разной степени разрушения. Какая-то обратная сторона парка… Леша очерчивал отобранной тросточкой замысловатые зигзаги, крутил в воздухе и сшибал метелки сухих растений. Надя предложила покачаться на самых обыкновенных качелях, стоящих там же. Оседлали их, поочередно поднимаясь и опускаясь.
        Да здесь качаются еще как! - он указал на блестящие хищные мордочки пустых бутылок, окруживших их. С одной стороны место скрыто корявыми кустами - настоящий
«рай» для алкоголиков. Как будто здесь запечатлен чей-то давний смех, счастливые восклицания… Может, любители выпить в одиночестве вспоминали здесь что-то свое. Ведь были у них семьи, дети, дом, нормальная работа, местком и профсоюз. Почти все этикетки стеклотары, если приглядеться, содержали национальный колорит.
«Старорусская», гласили названия, «Мягкорусская», «Южнорусская» и «Северорусская»… Но особенно много «Русского поля». Целое стеклянное поле этих мертвенных цветов.
        Пересели на другую доску, что пониже, ее заржавленные шарниры скрипели неимоверно. Леша сверялся со схемой, была какая-то несостыковка с домами. Надя, сидя напротив, фотографировала ворон, видимо привыкших, что выпивающие граждане делятся с ними своей закуской. Любопытные птицы подлетали все ближе, делая вид, будто именно здесь у них самые важные дела. Она приближала и удаляла в видоискателе прогалы между березами, облака над ними, испытывая возможности камеры.
        Предложила позвонить Людмиле, если какой-то вопрос, выяснить все точно.
        И вдруг… чуть не вскрикнула, увидев странный немигающий взгляд, уставившийся прямо в нее! В этих глазах, многократно увеличенных, успела прочесть какой-то невыразимый ужас. Отстранилась в испуге - и все исчезло, лишь вдалеке какой-то человек, он направлялся в их сторону.
        Лешин «Хаммер» лежал у нее на коленях, они разбирались со схемой, думали, позвонить или нет? Но телефон заверещал, едва не закрутил усом-антенной, заморгал зеленым индикатором.

«Нажми… кнопку там… ОК», - подсказал Леша.
        В ответ затрещали помехи… пробился металлизированный голос… «Так, прямо, видишь, впереди оборудование свалено, качели, скульптуры разбитые. Иди дальше, раздвоенная береза, прямо к ней». Кто-то перечислял приметы, что попались им на пути, когда они шли сюда.
        Незнакомец остановился в нерешительности, озирался, что-то отыскивая, и как раз, видно, выслушивал эти же указания по мобильному телефону. Держал его возле уха и, как по указке невидимого поводыря, обнаружив то одно, то другое, ступал напропалую дорогими офисными ботинками. Сам невысокий, можно сказать, достаточно толстый человечек. На голове шляпа, что само по себе необычно… а на нем, сбитая на затылок, выглядела забавно. Спортивная куртка, как у сноубордистов, ярко-желтая, с черными вставками - распахнута, воротник светлой рубашки перекошен, галстук съехал набок. В руках у него объемный глянцевый пакет. Прошел мимо, не заметив их за кустами. Но впереди место открытое, Надя и Леша видели его со спины.
        Остановившись у растущей неподалеку березы с раздвоенным стволом, внимательно осматривался вокруг, даже присел, искал что-то. Как-то совершенно обычно, словно это в порядке вещей, достал из пакета небольшую садовую лопатку, попробовал воткнуть ее, копнул в нескольких местах… Но что-то, видимо, пошло не так. Тут же отбросив ее, сунулся в грязь, на колени, уткнулся в землю, шляпа слетела и откатилась в сторону. Даже застонал с надрывом, можно было разобрать: «О, Джесси… Джесси!» В отчаянии стучался лбом в эту пожухлую траву. «О, Джесси, они убили, убили тебя… я остался один!» - доносились глухие рыдания.
        Им стало не по себе. Вокруг пусто, безлюдно и, может, у человека горе? - а они, получается, подглядывают. «Да ну его, пойдем отсюда», - поняла по глазам Леши. Они переглянулись, он пожал плечами. Вороны каркали вразнобой, будто их «включили» нарочно, как фон к особо зловещей сцене из телесериала, например, «Парк разбитых скульптур». Но тут же из пакета странный человек вынул что-то похожее на огромный дуэльный пистолет. Этот нелепый уродец, между тем, явно принадлежал к инструментам смерти. Обрез ружья. В следующую минуту он нагнулся, раздался характерный звук заряжаемого оружия. Приставил обрез к виску.
        Леша даже привстал от удивления.
        Чуть опередив его, чтобы не упасть, Надя сошла с качелей. Заржавленные шарниры дико захохотали.
        Неизвестный так и застыл.
        С него можно было лепить гипсовую фигуру для нынешних садов и парков - «Конец Бизнесмена». Но обернулся с неожиданной резвостью, наведя ствол нелепого оружия. Их разделяло не больше пятнадцати шагов. Продолжал стоять на коленях, побледневшее лицо выражало недоумение, взгляд заметался по ним.
        - А-а… где Никола Резаный? Он что, вас прислал?
        Про «Николу Резаного» он спросил, как про чудотворную икону, что известна и почитаема всеми верующими.
        - Послушайте, - Леша сделал короткий шаг, встал впереди Нади, поднял руки открытым жестом миссионера, что один на один вышел к вождю племени дикарей, не охваченных христианской конфессией. - Уберите ствол. Мы ничего не знаем. Мы здесь случайно. Сейчас уйдем. Оставайтесь здесь и делайте что хотите. Мы ничего не видели, договорились?
        - Брось палку! - нервно взвизгнул тот.
        Леша плавно отбросил свою трофейную тросточку. Если этот псих только что собирался застрелиться, то вряд ли разыгрывал спектакль. И этот его дурацкий обрез - заряжен.
        - А у тебя что в руке? - качнул на Надю стволом.
        - Телефон. Мобильный, - пожала она плечами.
        - Положи на землю! - приказал он, едва сдерживаясь от припадочной дрожи.
        Надя растерянно взглянула на Лешу, он кивнул ей. Она аккуратно шлепнула трубку на землю. Уже второй раз за какой-то час ей хотелось громко и отчаянно крикнуть:
«Так! идем отсюда, Леша!» - и потянуть его за рукав.
        Из крутых боевиков известно, что с маньяками и теми, кто захватил заложников, надо разговаривать спокойно, не травмировать их психику. На любые каверзные вопросы никогда не отвечать «нет».
        - А почему вы не в школе? - почему-то спросил толстяк. - Занятия прогуливаете?
        - Видите ли, - улыбнулся Леша. - Сегодня такой прекрасный день. Мы только что подали заявление в загс. Мы бы не хотели вам мешать, мы ничего не знаем… И сейчас спокойно, спокойно… пойдем отсюда, хорошо? А вы опустите оружие.
        - Хм… - усмехнулся мужчина. - Что за нравы? Заявление в загс… А как же вы будете содержать так называемую семью? Сели на шею родителей и поехали, так, что ли?
        Леша перевел дух, роль «миротворца» давалась ему нелегко. - Мы глубоко и всесторонне обдумали этот шаг, - сказал он. - Надеемся, и вы свой тоже?
        - Эк-х… - крякнул мужчина. Он как-то обмяк и понурился, но не перестал держать их на прицеле. - А что остается делать? Так вы… не от Николы Резаного?
        - Ну, как вам сказать, - продолжал юлить Леша. - Мы даже не знаем, о чем идет речь, и, честное слово, сочувствуем вашему горю… А может, вы поделитесь, что же произошло?
        - Ох, что произошло… - он был погружен в свои мрачные мысли.
        - Да что ты! мать твою… «пип» (заглушка как на телевидении, при использовании нецензурного выражения), - вдруг разорался Калинник, грозно двинулся на несостоявшегося самоубийцу. - Башку разнесу… «пип»! со своими стволами… «пип»! достали… «пип»! то в школе террористы… «пип»! бегай от них с носилками… «пип»! никаких репетиций… «пип»! то фашисты-сволочи…
        - А мне… а я? - подскочив с колен и забыв про обрез, в ответ завопил мужчина на одном дыхании
        у меня Джесси украли похоронили выкуп отрубали по одному пальчику присылали в посылках на могилке застрелиться придут за деньгами но ничего не получится я то ку ку
        говорят, при лесном пожаре пускают «встречный пал». Две огненные стены, столкнувшись, изничтожают сами себя. Так же они наскочили друг на друга, но остановились, будто выжженные. «Ку-ку!» - передразнил Леша, постучав ему пальцем по взмокшему лбу, усеянному дробинками пота. Толстяк был ниже его ростом, оказался по грудь.
…А теперь то же самое, только с чувством, с толком, с расстановкой, - Калинник повторил любимую присказку Таисии Михайловны, ведь она преподавала и у них. И ловко выдернул оружие из обмякших рук незнакомца. Тот, казалось, даже вздохнул с облегчением… что теперь дергаться? Он, вроде, ни при чем.
        Леша переломил ствол, вытащил патрон, с тем же ружейным звуком защелкнул обратно. Он тоже вздохнул спокойнее. Неизвестно, что на уме у этого придурка.
        - Я топ-менеджер «Макдоналдса», - переведя дух, сообщил толстяк.
        - А я реинкарнация Джимми Хендрикса, - усмехнулся Калинник. Его больше занимал
«укороченный» (или «десантный»?) вариант этого недо-полу-ружья. - Надо же,
«Зауэр», такую вещь испортить.
        - А вы разбираетесь в ружьях? Извините, не знаю, как звать…
        - Ну, начали за здравие… вернее, за упокой! А кончили… - продолжал усмехаться Леша.
        - Я же его аккуратненько. Лобзиком приклад спилил, дульце надфильком обработал и в бочечке с водой пальнул… вот как ровненько отпало. Это я все на даче. Знал, что придут. Дедушка у меня бандеровец, поезда пускал под откос до сорок восьмого года. Так он научил…
        - А у меня дедушка военный врач, у него такое было, трофейное. Он говорил, как в песне у Розенбаума… «лечить так лечить, стрелять так стрелять».
        - Да, очень приятно, а я Владимир Абрамович Лилипутин, - сообщил менеджер. - Эти бандиты, Никола Резаный… украли у меня в ресторане клоуна Джесси. Знаете, при входе сидит на скамейке, дети с ним фотографируются. Требовали выкуп…
        - Да фигня это, - пожал плечами Леша. - Все ваши игры…
        - Нет, что вы! - убежденно воскликнул он. - Отрубали ему по одному пальчику, присылали в посылке, я чуть с ума не сошел! Передали, что похоронили здесь… я решил застрелиться у него на могилке… Они ничего не получат.
        - Так надо в милицию сообщить, - подсказала Надя.

«В милицию, в милицию…» - вдруг мерзким голосом заскрежетал Лешин «Хаммер» и чуть не заползал у них под ногами.

«Давно по тебе тюряга плачет… На шконках париться! Волк пластмассовый! Шкура барабанная!»
        Менеджер едва ли не заорал от ужаса, уставившись на странный прибор. - Нет, нет… дело в том, что с милицией…
        - Не вздумай говорить мне «нет»! - рявкнул на него Калинник, ткнув в
«чизбургеровский» животик дулом. - Проворовался?!
        - Н-н… то есть, все обстоит совсем не так! Это бывший мой партнер по бизнесу… Что бы ни случилось, что бы ни случилось! - он неожиданно цепко ухватил Лешин рукав. - Клоун пластмассовый… пластмассовый! - непонятно чему тихонько засмеялся. Леша резко отдернул руку. - Я спрятал полмиллиона… пятьсот тысяч долларов! Если бы не вы… хороший подарок, да? Ведь сегодня такой прекрасный день! Вы подали заявление! Но они его-то и украли. Требуют эти деньги. Решили показать, что не шутят. Приедут за ними… ха-ха! Но не тут-то было.
        - Как раз тут, - грустно вздохнула Надя.
        Они посмотрели туда же, куда и она.
        Между деревьями, по бездорожью, резво преодолевая неровности, сминая кусты хромированной решеткой… прямо на них мчался широкий квадратный джип.
        Топ-менеджер метнулся к своему пакету, достал две бутылки «Старорусской». (Ну вот, этим дело и кончится, подумала Надя.) В бутылках желтоватая жидкость, к горлышкам примотаны скотчем продолговатые цилиндры с россыпью ярких звездочек на этикетках. Похоже на китайские новогодние петарды, решила она.

«Девяносто третий год… Белый Дом… за что боролись, а?» - подмигнул он ей. Подкинул и поймал на ладони одну бутыль, тускло блеснувшую рыбину-мутанта… Чиркнул появившейся в руке зажигалкой, поджег запал в петарде. Он затлел дымком, рассыпал игольчатые искры. Вместе со странным обрезом эти бутыли отдавали какой-то партизанщиной, «Клубом самодеятельной песни», гитарой у костра, подгорелой кашей и чаем с комарами в больших закопченных кружках.
        Ревущая машина тормозила, с обстоятельной деловитостью какого-то фантастического насекомого откатывалась назад, выискивая просвет между деревьями. Вламывалась в кусты, пробуксовывала, окутываясь сизым выхлопом… Вырвалась на поляну перед ними, в широком вираже, полукругом взметнув черные ошметки грязи. Автомобиль в серовато-коричневых разводах, замызганный до крыши. Тонированные непроницаемые стекла отражали мелькание берез, прогалы неба, кружение ворон…

«Извините, мадам… я вас побеспокою», - засуетился Владимир Абрамович. Поддернул рукав куртки, сделал круговые взмахи рукой для разминки. Запал сгорел наполовину. Надя вежливо посторонилась.

«Прекрасный образ, - подумала она. - Ведь не так ли жизнь тлеет искоркой по отмерянному бикфордову шнуру? Но куда, к чему подсоединено взрывоопасное начало? Не погаснет ли он… не истлеет так, зазря?»
        Но редко, конечно, какая бутылка с зажигательной смесью - долетит до бандитского джипа! Ладони у менеджера вспотели от возбуждения, или самодельный снаряд был слишком маслянистый… но выскользнул и подкатился к Надиным ногам.
        - Там еще вторая бутылка… - бессмысленно пробормотал он и протянул ей на ладони аккуратный блестящий квадратик зажигалки. Она машинально взяла ее. Огонек подбирался к петарде. «Как это прекрасно», - размышляла Надя о своем, о поэтическом. Леша тут же оказался подле, брезгливо вдавил железным башмаком эту дрянь в слякоть.
        Джип елозил на месте, веером вздымая грязь. Сделал крутой разворот, задние дверцы, как в музыкальной шкатулке, распахнулись… но вместо дамы и кавалера, танцующих менуэт - оттуда выпал уродливый разлапистый черный пакет. Будто это чудовище отложило яйцо василиска. Владимир Абрамович, вытянув руки как слепец, неуверенно подался туда. «Джесси… - бормотал он как безумный. - Джесси, Джесси… что они с тобой сделали?»
        Но Калинник вновь переломил ружейного лилипута, вложил патрон и сунул обрез в руки адепта американского фаст-фуда. «Ну, за Джесси, за «Макдоналдс», за чизбургеры!» - сурово и энергично напутствовал его, как если бы произносил тост. Схватив Надю за руку, выдернул ее из марева застившего все вокруг безумия. И они побежали. Перепрыгнули качели, аттракционы, Пограничника, Сталевара, Девушку с веслом, фонтанчик, скамейки. Постепенно их дыхание установилось в нужном ритме. Они пробежали мимо Александра Сергеевича, «Зеленого театра» и покосившейся карусели. Ну, споемте, друзья? - предложил Алексей на ходу. И они запели, чуть задыхаясь, на два голоса:
        Дело было весною, зеленеющим маем, Когда тундра оденет свой зеленый наряд. Мы бежали с тобою, уходя от погони, Чтобы нас не застигнул пистолета заряд. По тундре! По широкой, по дороге! Где мчится скорый «Воркута - Ленинград»…
        Получилось очень даже неплохо.
        - А у тебя по физре что за четверть, Орех? - спросил Леша.
        - У меня четверка. На пятерку у нас надо, наверное, нормы мастера спорта сдать.
        - А на дополнительные ходишь?
        - Ну да, у нас сейчас в зале баскетбол, с половины восьмого. А кто не придет, того бассейна лишат.
        - Ага, а у нас сейчас бассейн. Потом, может, в зале будет… Или, если тепло, то на поле. Футбол!
[А в это время]
        Одну из любопытных ворон (так ничего и не получившую из «закуски» предполагаемых
«алкоголиков»), очень привлекла эта блестящая неподвижная вещица. Когда на поляне стихли гомон и суета, птица подобралась к ней, прицеливаясь… как бы половчее долбануть эту штуку клювом в подозрительно следящий за всем здесь глаз! Но коробочка вдруг заверещала на все голоса, стала елозить на месте, трясясь как ненормальная… Огромный глаз ее моргал! Испугавшись поначалу, отпрыгнув в сторону, ворона ожидала, не набросится ли она на нее? Осмелев, подобралась ближе и, приноровившись, - клюнула по одной из блестящих кнопочек!
        Она попала на «ОК».
        В ответ голос оттуда бодро и четко произнес: «Здравствуйте!»
        - Кар-р! - поприветствовала она.
        Но голос, ничуть не смутившись, продолжал: «Наша Компания сотовой связи, абонентом которой вы являетесь, поздравляет вас!»
        - Кар-р?.. - заинтересовалась она.

«Последний звонок с вашего телефона, - продолжал голос, - стал… столько-то-миллионным с момента основания нашей Компании. Сегодня мы празднуем свое… такое-то-летие. И хотели бы именно вас представить нашим акционерам, вручив памятный подарок».
        - Кар-р… кар-р… о! как-кар! - обрадовалась мудрая и много повидавшая на своем веку птица.

«Современное спутниковое оборудование, которое мы используем, и новейшая навигационная система позволяют следить за вашим перемещением. Пожалуйста, не отключайте телефон, будьте на связи! В ближайшее время к вам подъедут наши сотрудники. Спасибо!»
        - Кар-р! - поблагодарила ворона и стала ждать, не выдаст ли ей человеческий голос что-нибудь вкусное, сахар, к примеру, или кусочек печенья.
        Надо вернуться! - вдруг резко затормозив, Алексей застыл как вкопанный…
        - Телефон-то мой, «Хаммер», забыли!
        Они остановились и отдышались.
        - И потом, куда мы бежим? Так мы вообще неизвестно куда выйдем! Нам в другую сторону надо, - определил он.

«Да, телефон! Что же он там будет валяться?! Это у меня, дуры, все вылетело из головы!» - ругала себя Надя.
        Они побежали обратно. Александр Сергеевич неодобрительно посмотрел им вслед.
«Зеленый театр» громоздил свою дощатую корму. Марсианская «тарелка»-карусель так никуда и не улетела.
        Прибежали на поляну, на ней никого, раздрызганная колея скрывалась в смятых и сломленных кустах, терялась за деревьями. В середине все истоптано. Среди разодранных кусков пленки валялся полураздавленный клоун, улыбался своей фирменной и теперь несколько перекошенной улыбкой.
        - Ничего себе, на клоуна наехали, - произнес Калинник краткую эпитафию над поверженным символом быстрой американской еды.
        - А мне жаль клоуна, - сказала Надя. И правда, с мамой и папой они когда-то ходили в «Макдоналдс», это было в новинку… просто диковинный чудный кристалл с гранями, отражающими новый и незнакомый мир. Стояли пальмы, порхали легкокрылые феи в необыкновенной униформе и бейсболках, как стюардессы сказочных авиалиний. Сидел этот развеселый клоун, приглашая в страну, где сбываются любые мечты. Ну, конечно, все это оказалось не так… но все же в детстве и предприятие быстрого питания можно представить как сказочный дворец.
        Они нашли и подобрали пенсионерскую палочку-выручалочку, шляпу безумного менеджера, садовую лопатку с красным черенком, смятый бумажный пакет. В нем так и осталась целой бутылка огненной воды (в буквальном смысле). Еще одну
«Старорусскую» со сгоревшим запалом, вдавленную в грязь, Калинник поднял и не знал, что с ней делать… ведь алкоголики могут выпить и это, если оставить на виду - он беспокоился за пьющих все и вся сограждан.
        - Ну, давай его похороним, как надо, - предложил он. - И бутылкам применение. Посмотрим, взорвутся они, нет? А может, в воронке его как раз и… как это сказать… предадим земле…
        Надя согласилась, что если осторожно - то да, так и надо поступить. Он составил бутылки вместе, она протянула ему зажигалку, оставшуюся от этого Лилипутина. Отбежали и спрятались за Силомер.
        Взрыв оказался достаточно мощным. Ослепительная вспышка рассыпала лепестки и стебли фантастического пламенного букета, огненный смерч плясал свой дикий танец. Ворон разнесло во все стороны, круги их возмущенного грая расходились дальним эхом по окраинам.
        Точно, это была какая-то жуткая «бандеровская» смесь!
        Все выгорело, даже произошло что-то вроде обрушения куда-то вниз… Вполне подходящее углубление, как будто в этом месте под землей какая-то пустота. И копать ничего не надо. Они обернули клоуна обрывками пленки, забросали сверху мягкими комьями земли. Алексей предлагал в качестве памятника - перетащить и поставить Сталевара, тема тяжелого металлического рока ему, Калиннику, близка. Но Надя настаивала на Пограничнике с биноклем. Ведь этот клоун, по сути… тоже пограничник между мирами - детской мечты и взрослой реальности. Но Пограничника им даже не удалось сдвинуть с места. Пришлось обойтись декоративной, полуразрушенной мусорницей. Но все же, она чем-то похожа на вазу. Без излишеств и со вкусом. Надя подобрала несколько веток, сухие растения, немного украсила ее.
        - А может, правда… представляешь, сколько долларов он мог в нем запрятать!
        - Ну, он запрячет… его самого запрячут… псих какой-то ненормальный, - Калинник был настроен скептически. - У него, наверное, приступ коулрофилии… ну, нравились ему клоуны. Потому что бывает коулрофобия - это наоборот, страх перед клоунами.
[Через какое-то время]
        - Э-э… шутки-то шутками! - он ошеломленно уставился за край поляны, в просветы деревьев.
        - О да, сказал Чапаев, - Наде даже икнулось.
        Прямо к ним мчался бело-серый джип. Но, может, не так удачно, что-то сбилось в повторении событийного механизма… Съехав со своей колеи, машина пошла юзом, забуксовала, рыча и завывая со злой обидой. Из джипа повыпрыгивали люди в белых халатах, как будто ожившие гипсовые фигуры.
        Это были санитары.
        Они побежали к ним. Ребята рванули с места, благодаря в душе хорошо поставленную в школе систему физподготовки. И даже то, что их заставляют ходить на дополнительные по физкультуре. А ведь это - вставать почти на час раньше, идти в спортзал на баскетбол. Ну спасибо тебе, дорогая школа.
        Дождик падал на плечи, на дуло 2пистолета. Вохра нас окружила, руки в гору, кричат! Но они просчитались, окруженье пробито! Кто на смерть смотрит прямо, того пули хранят! По тундре! По широкой, по дороге! Где мчится скорый «Воркута - Ленинград».
[Химу]
        И прежде, бывая в Москве, Химу выполнял приказы Мусаева. Он руководит здесь всем, Мусаев.
        Может, нужно убрать кого, а, Мусаев? Как фигуру с шахматной доски… фигуру уже несуществующую в просчитанных ходах игры, которую вел этот усатый горец с мягкими повадками барса, вышедшего на охоту. Или найти кого, достать из подземных чертогов? Напомнить, если забыл, как жестоко и скорбно поет ветер, завывая на скалистых утесах? Перегнать в надежное место украденную тачку? Выбить деньги? Перевезти деньги? Примагнитить взрывное устройство к днищу авто, на котором разъезжает оборзевший конкурент? Взять заложников?
        По приезде в Москву первые несколько дней его знобило, давали знать о себе старые раны. Тело - словно изодрано вдруг вылезшими неведомо откуда зверьми простуды, недомогания, лихорадки. Он чувствовал себя незащищенным, сбросив камуфляжную шкуру, тяжелые горные ботинки… сменив их на что-то гражданское, легкомысленное. После молчания гор, таящего ежесекундную опасность, отпускала пружина, державшая в постоянном напряжении, позволявшая мгновенно просчитать опасность во внезапном грохоте осыпавшихся камней, подозрительном запахе гари, клацанье затвора в ночи. Среди снующей массы в огромном муравейнике - невозможно отрешиться, не пропускать через себя тех, на ком лежит заклятие, кто прошел превращение, подвержен оборотничеству. На это - у него врожденное чутье, ведь он отмечен знаком Мусы.
        Все в городе усилено многократно, обрушивается разноплеменной речью, ненавистью, исходящей от вольных или невольных пособников подземной нечисти. Если на город, к тому же, наброшена сеть милицейских постов, частый бредень случающихся облав… то, продравшись сквозь ячейки паспортных проверок (и чувствуя себя ходячим
«фотороботом» от подозрительно-сравнивающих взглядов) - окончательно выбивался из сил, подобно изможденной рыбине, пробившейся на нерест в верховья. Проходило какое-то время, пока привыкал, будто обрастал чешуей, блики от которой - два блика в его затемненных очках - отсвечивали общим невыразительным стандартом среднего, не привлекающего внимание горожанина.
        Да ведь у него - и паспорт с собой!
        В нем черным по белому написано, что зовут его Петр. С такого-то года он проживает на такой-то улице, в Москве.
        На этой улице, в обычной многоэтажке, в квартире - почти ничего нет, только диван, телевизор, стол, пара стульев. Чего ожидал, сидя, порой, на кухне до утра (безжалостный свет, ослепительный пластик стола, на нем красный кувшин - в него как раз входит две бутылки коньяка), что за ним придут? Нет… закрывал глаза, в голове начинали беспокойно торкать, толкаться, колготиться крыльями слетавшиеся ночные птицы. Да какие птицы, откуда им взяться? Это воющий гул сверлил темя… и он вновь бежал, падал, полз по льду… Да это летели прямо в него русские соловьи! Вот, он слышит
        и почин и клыканье и пленьканье и лешеву дудку
        нет, никто за ним не придет. Ведь на него выделяют деньги (которые, как сор из избы, не стоит выносить из Садового кольца). Надо, чтобы он побольше натворил дел там, у себя в горах. А здесь никому не нужен. Мимо кассы. И если его называли по-русски Петей, то это ничем не хуже и не лучше того, как звали его в другое время, другие люди, в других местах.
        Например, в Ведомстве, отвечающем за госбезопасность.
        По его базе данных он проходил как «Карматханов, полевой командир». «Организатор террористических групп». «Активный приверженец сепаратизма». Даже читал об этом в газетах, куда время от времени сливали информацию. Когда упоминали о нем - то, как о стихийном явлении в какой-то тоже обобщенной, горной области. Если верить этим писакам, его уже сто раз уничтожили, взяли в плен, он умер в госпитале от ран, перешел на сторону федералов. Ну что же, когда их горная «автономия» прикажет быть Карматхановым, у них Карматхановым становится любой.
        Даже видел одну, как бы свою фотографию. Очень мутную, снятую издалека. Похоже, бородатый громила на ней, в смятой, низко надвинутой пятнистой панаме - не то загорал, лежа на траве, не то спал, не то был просто мертвым (может, фото сделали со спутника-шпиона?). А народу так понятнее. Ты посмотри, экий гриб растет там, в горах. С бородищей, в панаме, в пулеметных лентах, в велосипедных перчатках, обтягивающих огромные кулачищи. Но он почувствовал зияющую пустоту. В том дне, в той траве и листьях, вырезан квадрат, черная метка - и перенесена, напечатана с его именем… пусть с одним из его имен. А это может быть знаком для нечисти, червоточиной, через которую подземный не применет вползти в его жизнь.
        После того как их группа попала в засаду, он был ранен, загнан с Лифатом в каменный тупик… И потом, эта ночь. И как он вырвался из западни. Ураган. Скитания в горах. Встреча со странным русским, выстрелив в которого, случайно перебил пулей веревку, на которой тот хотел повеситься (десантник после этого исчез, был утянут на дно пропасти, что доходит до самой преисподней). Потом Химу вышел к своим людям. У них отлеживался, залечивал раны.
        И Мусаев вызвал его в Москву. Химу думал, не последняя ли это спецкомандировка? Из-за того, что попали в засаду, все погибли. И Лифат, конечно. А родственникам Лифата покажется странным такой расклад… Химу остался живым. Сбежал, спрятался. Один вышел из этой передряги. Был разговор с Мусаевым. Но по поводу Лифата он лишь напомнил, припугнул. И вот - это боевое задание, на которое отправил Мусаев. Химу должен пойти, никуда не денешься.
        Понимаешь, брат, сказал Мусаев. Такое дело, брат. Ведь у тебя дядя был уважаемый эше? (Что-то до этого он особенно не интересовался родственниками Химу). Нужно, чтобы это сделал именно ты. Очень важно, как раз сейчас. Но там будет народ, сразу может не получиться. Туда приходят люди пожилые, бдительность у них еще советской закалки, и времени вагон. Все-то им видится со своей колокольни, люди верующие. Если будешь нарезать круги вокруг да около, сразу обратят внимание.
        Место, куда Мусаев его отправил, очень тихое.
        Достойное место, как понимал Химу. Район не в самом центре, но на исторической карте города - где жили предки, чем занимались, в какие стороны застраивались, - очень важный для нынешней столицы. В глубине кладбища - церковь. Не большая и не маленькая, как бы отступившая в сторону от небольшой площади, выложенной брусчаткой. Хозяйственные постройки по краю, на солнышке развалились сытые местные собаки, лениво наблюдая за выклевывающими что-то между ними голубями. Но между тем невеликая церковь смотрелась главной в окружающем, притягивала все к своим главам. А исчезни она - и подспудный смысл рассыплется, измельчает в деталях, потеряет значение. Очень хорошо церковь там поставлена (еще в восемнадцатом веке, потом достраивалась, архитектор такой-то - сказано в памятной табличке).
        Памятники известным людям: артистам, ученым, военным, врачам, инженерам. Важные, напыщенные места успокоения новых русских богачей. На одной черной полированной плите изображен парень, почти в полный рост, с широким разворотом боксерских плеч. С не очень-то доброй ухмылкой поглядывал он на проходящих, сунув руки в карманы кожаной куртки. Мол, погуляйте-ка здесь пока… (а куртка мастеру удалась на славу, над ней, наверное, постарался больше всего; складки так и лепят фигуру; даже хотелось потрогать эту куртку). Недалеко от входа, в стороне от административного здания - несколько ребристых железных ангаров. Мастерские, где и делают памятники. Тихо, работать еще не приступали. Ходили, занятые своими делами, несколько мастеров в закуржавленных каменным крошевом спецовках. В одном ангаре распахнуты двери: склад готовой продукции, как видно. И подле ограды выстроились довольно мрачные образцы, что делают на заказ, надо полагать.
        Ну да, веселенькими они и не должны быть, конечно.
        Но от цен на некоторые из них хотелось сменить свою работу - на более безопасную. И жить долго, очень скромно, копить на такое вот украшение последнего пристанища. Денег, которые он получал за то, что проводил группы боевиков или караван с таджотаджем через границу, едва бы хватило… тьфу-тьфу-тьфу, конечно! - может, на одну только толстенную цепь, что охватывала колонны, ступени и громоздящийся крест вот в этом, например, образце.
        Элегия. Цвет черный.
        В это время съезжавшаяся на работу местная администрация парковала за внешней стороной ограды мощные, сверкающие внедорожники. Все выдержано в корпоративном стиле. Серебро… вернее, хром деталей, черная эмаль, тонированные стекла. Это точь-в-точь соотносилось с элегической торжественностью полированного гранита, блеска цепей - здесь, на территории. Возникало невольное предвидение: от одного памятника (на колесах) до другого (на вечной стоянке) - буквально один шаг.
        Когда Химу шел на кладбище, купил обычную хозяйственную сумку и большой букет простых дачных цветов, у женщины возле метро. Цветы засунул в сумку, замаскировав на самом дне то, что взял с собой - черный кофр. Цветы не влезли, он выпростал их поверх, но так даже лучше, ходить с целой благоухающей корзиной. И все принимали его - за своего.
        На центральной аллее сооружен памятный комплекс. Клумбы, цветы, мраморная стела с именами умерших от ран в Великую Отечественную, кто лежал в госпитале, в этом районе. Нищенки и убогие инвалиды, что просили здесь подаяние, беззлобно переругивались, начиная рабочий день. Прошли какие-то, богомольного вида, старушки. Ему очень понравился маленький трактор, уменьшенная копия колесного
«Беларусь», на котором по своим делам проехал работник - невысокий, под стать своей машине, мужичок. И расстояние между колесами тракторишки, что удивительно, как раз подходит к ширине дорожек (специально, что ли, вычислили эту ширину, либо заасфальтировали дорожки уже с учетом полезной техники?).
        Решил обойти все, посмотреть, есть ли другие пути за территорию, можно ли скрыться, минуя центральный вход. Но везде, по закраинам, натыкался на глухие стены каких-то машинных парков, заборы грузовых площадок, а там, где все постепенно сходило на нет, превращаясь в захламленный пустырь, - подступали бестолково настроенные гаражи.
        Зато узнал, где туалет (бесплатный); резервуар, откуда берут воду; контейнеры для мусора - и то, что на хоздворе выдают инструмент для уборки (за деньги? по паспорту? об этом ничего не сказано в жестяном щите-объявлении). А что, если попадется совсем бесхозная могилка, можно прибрать, расчистить, подправить все (а тракторишку? дадут ли напрокат понравившийся маленький трактор, стал размышлять практически). Может, никого уже нет, ответственных за эту могилку. Потом можно будет посидеть, будто это место твое по праву - и пришел помянуть кого-то из близких. Выпить немного водки, закусить колбасой с помидорами. Да и своих вспомнить. И очень удобно вести
        наблюдение
        плиты, памятники, растрескавшиеся колонны, покосившиеся кресты в тени вековых деревьев… все это похоже на каменный алфавит, рассыпанный типографский набор, который уже никогда не собрать. Летнее разнотравье затопило его зеленым приливом. А если все же получится из этих «букв» единое Письмо? В нем будет все та же война, любовь, страсть, измены, тяжесть прожитых лет и надежда… она, как водится, умирает последней. Чем и закончится Письмо. Но у него нет и надежды быть похороненным в таком подходящем для размышления месте. В лучшем случае снайпер влепит ему пулю в голову и… благословение Аллаху! - если это случится где-нибудь на горной тропе. А то, пусть позволит Всевышний, уйти бы как эше высоко в гости к Старцу, там отразиться в стылой глубине его ледниковых глаз.
        Да, это кладбище - опасное место! У них в горах, как говорил ему, и учил, и даже показывал дядя, там, где захоронены предки, клубится глубокая тьма, настоящая армия духов! Одни охраняют вход в подземные чертоги, другие выход. Никто не проникнет туда - и не выйдет оттуда без особых заклятий, оборотничества, превращений. Химу разглядывал эмалевые овалы фотографий на памятниках. Как удивительно видеть сейчас вот этого седоусого мужчину, или этого благообразного старика, или черноволосую, еще молодую женщину, а то вот этот увядший божий одуванчик, старушку рядом. Представить, что когда-то квадратик с этим образом был вырезан из давнего солнечного дня (теперь этот день - как фон), из какой-то комнаты с пестрым рисунком обоев, из ателье фотографа… А что осталось в том времени? В той фотопленке, если отмотать назад? Черная дырка, пустота, откуда сквозит черная безжизненная мгла.
        Давно когда-то, мальчишками, иногда находили сами, а то им отдавали взрослые, разбитые и проржавевшие, пришедшие в негодность кинокамеры. Разбирали их, и, если вскрыть бобину, оттуда отматывались черные блескучие змеи. Не знал тогда, что пленка оказывалась засвеченной - но словно воплощала в себе что-то жуткое. Непроницаемый мрак всех ночей, тьму, что клубится в местах захоронений. Те кинооператоры, фотографы всё шли и шли, поднимались, проходя через селение. Одержимость в их глазах поблескивала отраженными ледниками Старца. Они хотели покорить, опутать и задушить вершину черными удавками, выпущенными из своих аппаратов, - так думал пацаном. Хотели разодрать живого белоголового исполина своими крючьями, втыкать в него свои ледорубы, пинать шипами альпинистских ботинок. Кинокамеры, фотоаппараты… а потом все более совершенная видеотехника - у них, мальчишек, такие вещи ни на что особо не годные. Разве, если не совсем побиты и расколоты, разобрать на выжигательные линзы.
        И тогда он знал, когда сверкающий зубец вершины затягивает пепельно-серая пелена, ореол с рогами снеговых зарядов - Старец дает предупреждение. Тень этой дымки ложилась на все более чернеющие от щетины, солнца, горестных раздумий ли2ца мужчин-горовосходителей. Они разбивали лагерь, перед восхождением, неподалеку. Пережидали непогоду, а если не везло, возвращались вовсе. Серьезные молчаливые мужчины - у них были какие-то свои счеты со Старцем. И он видел тех, обреченных, выбранных на заклание, что уже как бы отдельно от остальных. В общем, ничего особенного, но если присмотреться, будто горы просвечивают сквозь них, проступает бледный иззубренный контур. Они не внимали грозному знаку. Одержимость в глазах становилась смертной синью, что растекалась из-под забеленных век в заострившиеся черты обмороженных лиц. Прибывшие спасатели и пограничники, мужчины из деревни спускали их вниз на носилках. Но очень редко. Разве Старец отпустит кого, если выбрал себе в жертву?
        Но эти альпинисты шли, будто им там медом намазано. Снимали свои фильмы и фотографировались на фоне гор. Пели свои песни и разглядывали все в бинокли. Непременно хотели отыскать места боев, где были разбиты, где сгинул безызвестно… ну, отряд немецких горных стрелков… ты знаешь об этом, мальчик? Даже никогда не слышал? Хм, странно! Живут тут и не знают. Что они хотели там отыскать, что такое загадочное? Вязь какой древней формулы вывел маг своим посохом на песке? Вывел, да ветер-дервиш заплясал тут же, закружил полами дырявого халата - подхватил и унес с собой по всему свету.
        И даже как-то был у них настоящий ученый из Москвы, Заболотов. Химу запомнил его. Приехал, чтобы изучать «быт и традиции», разные обряды и то, что «передается из поколения в поколение». Это интересно почему-то другим людям в больших городах. Изучал язык, не расставался с тетрадкой, записывал то, что мог узнать. Химу собирал с ним растения, ходил по окрестностям, ученому было все интересно. Особенно про лекарственные травы, как и чем у них лечат. Эше, тогда еще в здравии, говорил: пусть записывает, может, только это от нас и останется.
        Ученый хотел разговорить дядю, подружиться с ним. «А это что? это как называется? для чего вот то-то? может, расскажете?». Но больше всего его интересовало, что было во время войны. Когда, в какое время, куда прошел отряд немецких егерей? Что искали, зачем хотели покорить вершину? Спрашивал об этом часто: то так, то эдак. Ведь должны остаться какие-то следы, не могли они просто так исчезнуть?!
        Немецкий отряд? Может, и был… Нет, никуда его не отведут. И показать ничего не покажут. Кто же это знает? Ну ладно… и сам Заболотов постепенно окутывался иносказательной дымкой невероятных превращений (кстати, когда попробовал таджотадж, ему он очень понравился).
        И здесь, на кладбище, окружающее мирное спокойствие… всего лишь кажущееся, всего лишь рябь на воде. Будто попал в чужие сны, прокрался в кварталы и улицы города невидимых русских. Мастеровые, торговцы, священники, врачи. Читал их имена и годы жизни, иногда четко выбитые, иногда полустертые, ушедшие в камень, в изъеденный ржавчиной металл. Они восставали повсюду, их присутствие ощутимо. Голоса в птичьем гомоне. Дыхание в трепете листвы. Промелькнувшие взгляды в изменчивых солнечных пятнах. Чувствовал себя, будто на головокружительных горных тропах, где никогда не знаешь… обрушится ли впереди камнепад, рухнет ли глыба из-под ног… а то грянет взрыв от предательской минной растяжки, ударят из засады автоматы пограничников.
        Могилку Провидицы и искать не пришлось.
        Сразу, когда вошел, чутьем определил, заприметил направление к ней. Там прибиралась женщина в темной одежде, пожилая прислужница, наверное, из этой церкви. Все скромно, обыденно, стеснено подступившими соседними памятниками, оградами, деревьями. Венки, цветы в бутылках, вазах, обрезанных пластиковых банках. Служительница отбирала увядшие стебли, под ногами у нее крутилась разноцветная кошка. У основания простого креста - лик Провидицы укрыт под небольшой двускатной крышей. Холмик могилки почти не виден, скрыт цветами.
        Такие места - намоленные, люди приходят сюда просить здоровья себе и близким, помощи в делах. И у него в горах, если представить, что это огромный прилегший великан, на бугрящихся скальных мускулах, на каменистой коже, есть такие отметинки-родинки. Перевалы, источники, большие приметные деревья, скалы необычной формы. С каждым таким местом что-нибудь связано, там поток силы исходит из сердца великана.
        Подход к могилке ведет к обратной стороне креста. Чтобы встать лицом, надо пройти обок другой подпирающей плиты. Женщина подметала, протирала пыль, собрала и спрятала свечные огарки в карман своего халата с пояском. При этом что-то наговаривала, кошка терлась о ее ноги, и женщина журила, чтобы она отстала. Кошка зашипела в его сторону, зыркнув зеленоватым глазом. Он постоял немного рядом, оглядел все и пошел дальше. Осмотреться в округе, выждать время. Пока наблюдал, к могилке подошло человек десять-пятнадцать. Пожилые люди, не случайные здесь, не впервые; может, прихожане со службы. День будний, довольно рано, никто не обращал на него внимания. Не то охранник у входа, не то служитель, в чем-то похожем на форму, даже не взглянул в его сторону. Да и что охранять? Ведь не военный объект, не база, не секретное предприятие. Сбежать отсюда - никто не сбежит. Да и остаться здесь тоже вряд ли кто стремится. Но охранять было чего
        снять русскую благодать
        Мусаев так и сказал. Было видно, он хочет избавиться от непонятного для него и ненужного дела. Навязали же его арабы (Юзала и Ахмал, словно незримо присутствовали при разговоре). Признать, что он от них зависит, Мусаев не хотел, конечно. Химу сделал вид, что все в порядке. Он, Химу, ничего не понимает. Надо так надо. Юзала и Ахмал скоро будут здесь, сказал Мусаев. Ты должен снять русскую благодать. Понял, брат? Нет, брат. Как же я ее сниму? Что ты такое говоришь? Очень просто
        видеокамерой
        видеокамерой, повторил Мусаев, как будто сам это придумал. Снять на видео. Всего-то минут тридцать, понял? Встанешь - и снимай с одного места. Что снимать? Могилку. Могилку русской Заступницы. Достал фирменный кофр, вынул камеру. Очень компактная, серебристая с черным, японская. Не сказать чтобы совсем новая; было видно, ею пользовались. Работать с ней умеешь? Мы тебя в разведлагерь к арабам посылали, чему там учили? Здесь и ребенку понятно. Ты же «Тойоту» водишь? Это то же самое. Все на автоматике. Япония. Сама за тебя все сделает. Вот так включается. Это метка в видоискателе. Индикатор загорится. Приближаешь-удаляешь вот здесь. А тут открывается, кассету сменишь.
        Мусаев рассказал про могилку, про саму Провидицу. Кто она была, истории про нее. Все очень коротко, в общем. Как туда пройти и лучше это сделать.
        И какой же она была, эта Божья посланница, если изменила ход войны! Сам Хозяин приказал ее отыскать, доставить в Кремль, и советовался с ней. Немцы тогда близко подошли к столице, уже разглядывали белокаменную в свои бинокли. Но Хозяин не поверил ей поначалу, принял решение оставить Москву, а самому переехать в запасную ставку. Но поданный ему поезд пришел на другой вокзал. Целый секретный поезд, с бронированными вагонами! И Хозяин, он тоже был уважаемый эше, разглядел в этом вещий знак. Никуда не поехал из Москвы, и русский народ выиграл битву.
        А до войны чекисты хотели схватить ее, и всех людей, кто с ней приходил. Она провидела это и накануне облавы просила, чтобы ее перенесли в другое место. Сама она убогонькая, маленькая, так с детства и не выросла. Даже ноги у нее отнялись оттого, что сильно молилась за людей. Но имела духовную силу разить подземную нечисть молитвой. Люди прятали ее, передавали с рук на руки в корзинке, прикрыв колосками. Сам Хозяин ничего не мог поделать с тем, как любили ее и почитали. После войны он просто смирился, что она есть, дал дожить спокойно.
        Старец у них - прячет свои седины в облака. А может, эта могилка - лишь видимая часть вершины еще более великой горы? Основанием гора уходит в неведомую глубь. Тянущиеся отсюда корни скрепляют пространство под городом, наполняют его жителей силой, питают молоком веры, через соски матерей, русских младенцев.
        Служительница наводила порядок. Все тихо, спокойно. Но движения ее - он присмотрелся внимательнее (и в первый раз что-то показалось не то) - были несколько скованные. Она чуть медлила, как бы проверяя себя внутренне, правильно ли делает? Хотя эта работа ей привычна, все здесь знакомо. Повернулась в его сторону, когда он подошел, легко приподняла руку… словно проиграв пальцами какую-то мелодию на невидимых клавишах между ними. И вызвала этим набежавший вдруг ветерок, принесший встревоженный шорох трав. Птичьи голоса зазвучали по-другому. Свет - как притушили. От темного платка ложилась тень на лоб и глаза, но заметно - взгляд ее пуст, безжизнен. Женщина была слепая.
        - Кто здесь? Есть кто, что ли… - голос прошелестел среди взволновавшейся листвы, мелодично совпал с позвякиванием проволочек в венках.
        - Я… здесь… - справившись с охватившей оторопью, вымолвил он.
        - А ты что, нерусский, небось? - она принюхивалась к чему-то в воздухе (прислушивалась, что прошипела ей тершаяся о ноги кошка?). - Нехристь?
        - Ну, в общем… как бы… такое дело… - развел руками Химу-Карматхан, «полевой командир» и «приверженец сепаратизма».
        - Да и ладно. Господь с тобой, - кивнула женщина. - Постой тут. Защитница-то наша всех привечала.
        И вдруг:
        - Только это… мой дядя рассказывал! - Химу перевел дух, собрался с мыслями. - И мой отец, и мой дед, они помогали русским людям, которые в горы шли. Топографам разным, геологам, потом альпинистам. Даже спасали многих. Ведь горы не всех принимают.
        Служительница, не обращая на него внимания, смела в картонную коробку листья, мусор, обернула и прикрыла в сторонке сухие, увядшие цветы обрывком пленки. Может, лишь кошка, остановив свое кружение, прислушалась к нему.
        - А дядя мой… ну, он был знахарь деревенский, лекарь по-вашему, - сказал зачем-то. Очень важным показалось высказать это. - В общем, разное колдовство знал. А во время войны на целый немецкий отряд нагнал такой морок, что они все сгинули. Дядя мой вон каким был! А немцы шли на вершину, оттуда хотели отправиться на Луну, добыть Лед Вечной Жизни. Потом передать его восьмистам чистокровным арийцам, батальону бессмертных. Тогда бы взошло черное солнце Третьего Рейха, началось их Тысячелетие!
        - Ну что ты там горгочешь по-своему… Что горгочешь? - женщина махнула в его сторону рукой с тряпкой. - Говори по нашему. Нечего горготать! Раскаркался. Пришел, так лучше постой да помолчи.
        Поговорили просто, вот и все.
        - А на-ка, вот тебе… цветочки-то, засохли… - она протянула несколько увядших, поблекших роз.
        Бутоны ссохлись и съежились, стал неузнаваемым блеск того дня, когда они впитали в себя влажный запах реки, шелест трав, шорох крыл в небе. Розы чайного цвета.
        - Но это бла-а-лепие-е… С могилки-то. Возьми себе, ничего. Можно к больному месту прикладывать. В чай даже заваривать, от болезни какой. Или так, хорошо.
        Машинально взял невесомые стебли, положил в сумку среди тех цветов, что прикрывали притаившуюся на дне видеокамеру. Странное благословение Провидицы? Или предупреждение? Знак свыше. Но что-то неуловимо изменилось, стало другим. Прибавилось птиц. Слетелись прямо сюда, что ли? Или их было столько, он не замечал. Шумели-то вон как.
        Отснял почти целую кассету. Ничего сложного. С тихим электронным жужжанием камера пожирала все видимое, всасывая окружающее разноцветье, благоухание цветов, шорох пролетающего ветра, голубизну неба, зелень деревьев. Перерабатывала, как целый японский завод. Сматывала в черные метры, запрессовывала в черный контейнер. Осталась лишь одна серая мгла, застившая все вокруг.
        Отступил немного в сторону, отошел дальше, приблизился. Рамка видоискателя похожа на оптический прицел, он держал в нем картинку, мягко придавливая спуск. Но прямо на лик Провидицы старался не наводить. Все же спрятан за японским объективом, линзами. Линзы, объективы… разбитые и расколотые… чего это припомнилось вдруг? Странно, зачем этим арабам русская блаженная? Да и умерла она больше полувека назад. А народ к ней все идет. Или они высушат эти пленки? Перетрут в порошок? Будут добавлять в чай от разных болезней? А возможно, это новый вид психологического оружия? Цветы, цветы, цветы
        и птицы
        все больше заметна какая-то рябь, мельтешение, шорох, движение вокруг. С предупреждающим стальным пением, он почувствовал внутри ту скрученную пружину, что в молчании гор держала настороже (осыпались камни? хрустнула ветка? запахло гарью? взвели затвор?). Птицы. Их и до этого было немало, но чтобы столько сразу… Просто нашествие. От них вокруг потемнело. Серая орда. Воинство. Морок. Туман. Нет, их не должно, не может быть столько! Или их здесь прикармливают? Или это такие приборы (прослушивающие, записывающие, фотографирующие), за ними тянутся в листве провода, они подключены к следящему здесь за всем устройству. Но что это он…
        Птицы и птицы.
        Воробьи, голуби, галки, синицы, вороны. Разве всех распознаешь. Пернатые горожане. Птичий базар. Ничего, он будет снимать. Или это массовый психоз, всеобщее помешательство? От работы радиолокаторов и даже сотовых телефонов у них может заклинить в башке какой-то навигационный кондачок, - говорили в передаче по телевизору. Уплотнившаяся, затянувшая все просветы масса. Воздух загустел от трепета крыльев. Да и воздуха почти нет. Они не слетались, а вставали, казалось, каждая на свое место. Плотно пригнанные друг к другу, словно патроны в обойме. Ждут какого-то знака? Его провоцирующего движения? Расселись повсюду, громоздятся друг на друге, цепляются гроздьями. Но без перепалок, молча. Что они, со всей Москвы сюда слетелись? Бред какой-то.
        Со все возрастающей тревогой глянул под ноги… где уже никакого места. И там разгуливал, как бы примериваясь, по-боксерски подпрыгивая и разминаясь перед схваткой, особо наглый голубь. Настоящий отморозок! Ободранный, с кожистыми проплешинами на голове, на месте вырванных перьев, на вертлявой противной шее. Культя вместо хвоста, весь в клочьях, красноватые глазки его злобно косили. Выбирает момент. Таким же лысым, жилистым, вертлявым… был инструктор по рукопашному бою в разведлагере арабов, где Химу проходил подготовку. Не то кореец, не то китаец, кто его разберет. Но злой был, черт! Так саданет под ребра, стоит зазеваться, маму родную забудешь.
        Но эта гадина, кажется, перестала раздумывать. Юго-восточный пернатый… (воспоминание о подлом инструкторе было последним, явно оформившимся)… подпрыгнул или взлетел, крутанулся в воздухе… Да он же знает про мою рану, - с ужасом осознал горец.
        И хищный клюв твари отточенным лезвием ледоруба долбанул в рану. И стал раздирать больное место. Химу заорал, размахивая руками, дико завертевшись на одной ноге. И получил удар в глаз, свет померк. Тут же какой-то дятел вцепился в затылок, долбил по темени. Его затянуло в воронку крылатого смерча. Крылья-лезвия и когти-крючья. Камера хрустнула, вырванная из рук. Покатились расколотые линзы. Они даже не обрушились, а сдвинулись, сомкнулись над ним, как камни. Он бил, молотил, расшвыривал, пинал, рвал что попало, что мог схватить, отбросить… А потом уже еле ворочался, обрастая месивом из крови, перьев, земли. Железный клюв раздалбливал часовое стекло у него на запястье, выковыривал циферблат, разрывал на кусочки время… Искореженные секунды, израненные минуты. Черная блескучая пленка опутала горло, связала по рукам и ногам. Серые могучие пальцы великана смяли его в комок, перемешав хрупнувшие внутренности, кости. Его отрывало от земли, тащило вверх, рядом проплыли верхушки деревьев. Промелькнули сплетения синих речных прожилок, коричневые бугристые плато, темная зелень курчавых лесов… что казались
мхом, мягким мхом, куда хотелось упасть, обрести покой. Скальные утесы отбрасывали ножевой блеск, ветры свивали голубоватые воронки вкруг зубцов, искрящаяся парча ледников сборивалась у плеч вершин причудливой мантией, старческие морщины ущелий становились все глубже и безобразнее. Он знал контур этих горных нагромождений, эти озера, этот рисунок иззубренного плавника на хребте каменной рыбы. Сплелись корни длинных мазков и росчерков, свалены темные павшие стволы, ветви образовали густую крону. Коричневато-серые пятна, бледно-голубые языки ледников, головы вершин в нахлобученных шапках снегов. Да он хорошо знал это место. Это ущелье. Ущелье Зигфрида.

30
        А что у вас еще было? - спросил Калинник. - Ты, говорят, Энгельсину как-то ловко подколола? Что там, расскажи!
        Ну вот, опять «говорят»! Кто это наводит тень на плетень?
        - Ну и кто говорит об этом?
        - Да мало ли кто… твои подруги, допустим.
        - А ты их слушаешь!
        - Ничего не слушаю! Просто говорил кто-то… Смешно же. Ты ее какой-то «диаграммой» обозвала, что ли? Ну, расскажи, интересно!
        Интересно! Может быть, интересно… а у нее от этого - одни проблемы! Даже папу из-за этого вызвали в школу! Весь дневник («лицо ученика») классная как будто исцарапала со злости. В половину листа вот такие буквы - своей красной учительской авторучкой! Да что говорить об этом! Сначала… это ведь было буквально на днях, им неожиданно (после шестого), поставили классный час. Париться еще, считай, на седьмом! И начало его задерживалось минут на пятнадцать. Не было Энгельсины, их классной.
        В другой раз это вызвало бы, возможно, самые непредсказуемые последствия… Хотя Энгельсина Сергеевна и говорит: «Я никого не держу. Оставляйте дневники и идите на все четыре стороны». Но не верьте ей, ребята! То есть… оставить дневник, чтобы сделали запись? вызвали родителей? даже трудно представить последующие за этим репрессии!
        И этот классный час обещал какие-то несуразности. Все знали: Энгельсина была у Железного Феликса на «проработке» двоих попавшихся оболтусов: Рудулиса и Чешнака. И попались-то они не то что на каком мелком хулиганстве (хотя даже это трудно себе представить от двух неразлучных тюх-матюх, Рудулиса и Чешнака) - а на проведении
«террористической акции»… никак не меньше!
        Уже обсудили это событие. Никто ничего не понимал. Рудулис и Чешнак держатся сами по себе, даже непонятно, в чем их увлечения? Наверное, были «стихийной оппозицией» против всех и вся… и против самих себя тоже (что как раз подтверждалось тем, что произошло). Но все равно не позавидуешь… когда, говорят, при «захвате» их круто
«обработал» какой-то супер-ОМОН или даже антитеррористическое подразделение. Их продержали в милиции, сдали на руки родителям, теперь дело дошло до самого Феликса. А это последнее, если ученик начинал катиться «по наклонной плоскости». Дальше только тюрьма.
        Раздался нарастающий топот как будто бы налетающей в атаке небольшой конницы. И в класс ворвалась Энгельсина! Вернее, первым залетел, видно, от изрядного толчка, Рудулис, за ним Чешнак.
        И в класс вошла Энгельсина.
        На фоне смятых и подавленных оболтусов она выглядела особенно величаво, как эскадренный крейсер среди невзрачных буксиров. Не зная, куда себя девать, эти двое маялись перед всеми у доски. Рудулис совсем низенький, Чешнак выше его на голову. У Рудулиса фингал под глазом, у Чешнака одно покрасневшее ухо больше другого.
        - Фингал и Красное Ухо, - не удержался от комментария Вербаков с задней парты.
        - Камчатка… отключу электричество! - обернувшись, пригрозил Шатко, признанный авторитет. Сам он не раз попадал в такие переделки.
        Энгельсина Сергеевна так и осталась у двери, как бы живой иллюстрацией к стихотворным строчкам Пастернака: Шум затих, я вышел на подмостки, / Прислонясь к дверному косяку…
        - А в конце нашего классного часа… - наконец произнесла она, - если, конечно, позволит время, к нам зайдет сам Феликс Альбертович. Ему бы очень хотелось узнать ваше мнение о поступке этих вот… так называемых, ваших одноклассников. Феликс Альбертович, если и берет на себя ответственность, то только спасая их родителей от административного наказания! Или, Рудулис, для твоих родителей штраф в пятьсот минимальных зарплат - это так себе?
        - Нет почему Энгельсина Сергеевна конечно нет, - без интонаций пробормотал Рудулис.
        - А для твоих родителей, Чешнак? - она нацелила в него указующий перст.
        - Н-нет… не потянут, - вздохнул тот.
        - А может, кто-нибудь из них будет требовать сюда своего адвоката? Да, да… не удивляйтесь их наглости! Ведь они имеют право на один телефонный звонок. Ребята, дайте им кто-нибудь мобильник, пусть позвонят!
        - Если я дам им свою мобилу… то я потом с ней даже… в туалет не сяду, - признанный авторитет Шатко опустил на парту тяжелый кулак.
        - А если им в Страсбург, в Международный суд по правам человека, звонить приспичит? - высказал предположение Хлопунов. - Это ж какие бабки!..
        - А страховая компания в курсе? - спросил Корпусов, - может, им выплатят офигенную компенсацию?
        - Не связано ли это с консолидацией правых сил? - подала голос Лапышева (как начинающий журналист она посещала курсы при журфаке МГУ).
        - Да… хороша пиар-компания, - неизвестно к чему вставила Света Сопач.
        - Свободу Фингалу и Красному Уху! - выдвинул непопулярный лозунг Вербаков с задней парты.
        - Ребята!.. - воскликнула Ольга Туртанова, - да в чем дело? что мы сидим! только время тратим! пусть хоть расскажут… что, типа произошло?! А то вон, было, Шатко взяли на поруки, а ему хоть бы хны!
        - Не что… «типа произошло», - тихо и зловеще произнесла Энгельсина. - Произошла трагедия. Общенационального масштаба, я считаю!
        Все сразу заткнулись. По сравнению с таким бедствием, как «трагедия общенационального масштаба», вряд ли что можно провякать. У кого-то безостановочно вибрировал спрятанный подальше мобильник, как будто назойливая муха билась о стекло.
        - Ну, и кто ответит… ты, Рудулис? Или ты, Чешнак?
        Энгельсина перешла ко второму акту драмы.
        - Мы шли… - неуверенно начал Рудулис, - по мосту, можно сказать. По развязке.
        - Отлично! Эти двое шли по автотранспортной развязке над проезжей частью, - перевела она для всех. - Так, и что же? Говори ты, Чешнак!
        - Ну, мы… плюнули вниз… - он был сам ошарашен тем, к чему это привело.
        - Случайно. Совсем не хотели, - недоуменно добавил его товарищ по несчастью.
        - И куда же вы попали? ты, Рудулис?
        - В ментовку… то есть, в двадцать восьмое отделение…
        - Разумеется, органы правопорядка должны были пресечь этот беспредел! - заключила учительница. - Но вы не «вниз» плюнули. Вы… вы в честь нашей школы плюнули! В весь педагогический коллектив! И лично в директора Феликса Альбертовича!
        - Нет, почему, - Рудулис попытался восстановить правдивую картину. При этом поморщился, потрогал темно набрякший глаз. - А там «мерс» проезжал.
        - Ты что, БМВ пятой серии представительского класса, - поправил Чешнак. - Да еще охраны до фига, три джипа.
        - И кто же проезжал в это время, в БМВ пятой серии представительского класса, Чешнак?
        - Там проезжал слуга народа, Энгельсина Сергеевна. Но мы не виноваты, что так попали…
…Да вы не просто «попали»! Вы «развели» нас на конкретное негодование, правда, ребята? Вы плюнули на лобовое стекло автомобиля депутата Государственной Думы Блинова Виктора Николаевича, который мчался в это время по важным делам! Виктор Николаевич баллотировался от нашего округа, я лично ходила за него голосовать. А может, Чешнак, вы хотели захватить самолет, потребовать сто миллионов и улететь в Израиль, а? Раз вы плюете на депутата Государственной Думы!? И я бы хотела спросить, - она прошла вперед, встала перед классом. - Я бы хотела спросить! НА ЧТО ЭТО ПОХОЖЕ!?
        Рудулис, Чешнак и она стояли в ряд у классной доски. С высоты своего роста Энгельсина с брезгливым презрением оглядела правонарушителей. И если Рудулис был самым невзрачным по росту, Чешнак выше его на голову - то Энгельсина Сергеевна самая высокая, - на голову выше Чешнака. И вместе они почему-то уж очень были похожи на ту известную «диаграмму», о которой сто пятьдесят лет твердила Туртанова. Вот тут-то она как раз и пришла на ум… Надя просто не смогла сдержаться…
        - Вместе с вами ЭТО ПОХОЖЕ НА «ДИАГРАММУ ДУРАКОВ», Энгельсина Сергеевна! - почти выкрикнула она, быстро встала, подошла к столу с дневником, достав его заранее, и, припечатав его перед онемевшей классной, выбежала вон!
        И как прорвало плотину… Шлепки брошенных на стол дневников слились в автоматную очередь. Ребята проходили мимо учительницы, стоявшей знаменосцем какой-то никому не нужной армии… когда все солдаты, махнув рукой, расходятся по домам, чтобы заняться тем, что понятно и имеет смысл. Рудулис и Чешнак под шумок выскользнули вслед за всеми.

31
        Что, прямо так и сказала? Это похоже… на диаграмму дураков?! - от смеха Калинник не мог и слова вымолвить. Стоило только представить строгую Энгельсину, весь пафос ее воззваний… А рядом с ней - два карикатурных оболтуса! Один с живописным бланшем под глазом, его физиономию скривило налево; у другого огромное красное ухо, и
«морда лица» перекошена вправо… Гитариста это приводило в неописуемый восторг. Отсмеявшись, он несколько раз, на тот или иной лад, повторял понравившуюся фразу.
        - Да Туртанова достала этой «диаграммой»! - закончила свой рассказ Надя. - Она нас всех задергала, к месту и не к месту вставляет! Фишка у нее такая. А у меня просто на языке вертелось! Ты бы увидел… тоже, наверное, не выдержал!
        Они шли по тротуару, бурно обсуждая эту тему, и не заметили тихо подкативший к ним сзади, словно подкравшийся, вместительный черный пикап.
        Машина притормозила - из нее выскочили крепкие накаченные парни в черной форме… не какие-нибудь там санитары! Они действовали слаженно и четко, наверное, натренировавшись как раз на таких мгновенных захватах: все произошло в одну секунду! Калинника и Надю втиснули на заднее сиденье, с обеих сторон впрыгнули шкафообразные «качки», ткнули под бок короткие дубинки электрошокеров - тихо! не дергаться! Ребята не могли прийти в себя от изумления, не то что сопротивляться! У этих парней все под контролем. Из динамиков долбануло пульсирующее техно, виски заломило от мощного электронного ритма. Черные «шкафы» так сжали и навалились, что невозможно вздохнуть. Пикап, рванув с места и сжигая покрышки, набрал предельную скорость. Рядом с водителем расположился, видно, их главарь. Кричать, возмущаться и отбиваться не было смысла… Эти громилы ничего не говорили - не угрожали и не объясняли. Машина влилась в поток других автомобилей и затерялась, стала неотличима среди разноцветных блестящих рыб в ревущих и дымящих бензиновым чадом потоках.
        На форменных куртках у похитителей рельефной нитью был вышит знак «alfa» и надпись
«Alfa Forse» (это было на спине у «главного»). У водителя знак «beta» и, соответственно, «Beta Force». Надя покосилась на руку того, кто стиснул ее справа: нашивка дублировалась на рукаве и, конечно, у него была «gama». У того, который запрессовал Калинника, наверное, «delta»? Так и есть.
        Может, это какой-то заговор или месть букв? Ведь они нарисовали буквы в том или ином, по разным обстоятельствам сложившемся порядке. Могло получиться совсем не то, что представляли, что было задумано в целом. А вдруг эти буквы, вызванные из небытия с помощью пушистых хвостов цветных аэрозолей, одна за другой сошлись так, что в мир явилось некое мистическое Слово? Или заклинание, имеющее магический смысл? И оно каким-то образом воздействует на реальность? В их маршруте по городу могла быть заключена какая-то пентаграмма, нумерология, каббала… черт-те что! Настоящая абракадабра. Но на этом стоило прекратить словотворческие эксперименты, перестать повторять про себя в разных сочетаниях буквы, нарисованные ими, и не искушать судьбу.
        Черный автомобиль домчал их к зданию «Бизнес-центра», высотная башня которого, облицованная голубоватыми зеркальными поверхностями и серебристым металлом, возносилась на десяток этажей. Калинник и Надя были выхвачены из машины своими довольно-таки навязчивыми «охранниками» и, прикрываемые их пуленепробиваемыми, видно, телами, доставлены ко входу. Их передали с рук на руки другим секьюрити. Протащили сквозь турникеты, втолкнули в беззвучный зеркальный лифт, по коридорам с мягким покрытием, сравнимым по свежести и изумрудности с аккуратно подстриженным газоном, провели в умопомрачительно шикарную приемную, наверное, настоящего олигарха! Кожаные кресла, мебель теплого красноватого дерева, гравюры с изображением географических карт в причудливых рамах, застекленные полки от пола до потолка, заставленные старинными фолиантами, какими-то экзотическими сувенирами, ритуальными масками, моделями парусников - все это поражало воображение.
        Молодой прилизанный менеджер и офисная девушка, поджидавшие их в этом «чистилище» пред вратами некого верховного божества, объяснили им: звонок с телефона Калинника оказался стомиллионным со дня основания Компании - оператора сотовой связи. Кроме того, Компания ввела в строй новейшее спутниковое оборудование, которое позволяет вычислять абонента, сделавшего звонок, в любой точке на территории, подконтрольной именно этой сети. И вот, спустя час, после того как их засекли со спутника, они уже доставлены сюда. Руководящие сотрудники Компании, которые также и ее акционеры, собрались на корпоратив. А вам, ребята, будут сказаны приятные слова и преподнесены ценные… (ну очень ценные, вы будете просто удивлены!) подарки. Акционеры полюбуются на вас, убедятся, что их денежки вложены не напрасно, ну и все.
        Надя и Леша только переглянулись. Да, если ценные подарки… то отказываться было, конечно, глупо!
        Их провели в… конференц-зал, наверное? Он уже был заполнен сотрудниками. Ребят усадили в президиум за длинный стол, накрытый бордовым бархатом, где уже сидело несколько мужчин и женщин, что называется, «весьма представительных». Впереди, на возвышении, установлена была трибуна. Хотелось, поискав взглядом, найти, наконец, переходящее знамя или бюст Владимира Ильича, их в этом глухом, из-за плотных коричневых портьер на окнах, «конференц-зале», отделанном с нарочитой аляповатостью под заводской «красный уголок», явно не хватало.
        Если это и было то, что принято называть «корпоратив»… то какой-то странный. Кажется, на таком престижном мероприятии должен тусоваться весь топ-менеджмент, приглашенные гламурные звезды и представители СМИ; происходить все это должно в каком-то ультрасовременном месте. Но, видимо, сверхмодные веяния последнего времени заключались в том, чтобы подобные собрания проходили в ностальгическом стиле советских времен. Иначе это было трудно объяснить. На расставленных рядами стульях сидели серьезные грузные мужчины в темных, мрачных костюмах. Стена позади президиума задрапирована тяжелым занавесом. Рядом с трибуной на подставке была водружена некая конструкция: выпиленная из многослойной фанеры «карта» России. Похоже, это что-то вроде наглядного действующего макета. В просверленные отверстия вставлено множество разноцветных лампочек: в центре они были густо уплотнены, к окраинам разбегались поодиночке. С обратной стороны видно: лампочки соединяются переплетающимися во всех направлениях проводами. Наверное, в определенный момент это «чудо электроники» должно быть включено в розетку и наглядно
продемонстрировать достижения Компании в охватывании новых территорий своей связью.
        К сидящим в зале обратился, как стало понятно, управляющий этой Компании. Он встал за трибуну, вдруг вскинул вверх руку и выкрикнул:
        - Касса свободна!
        Смех в зале.
        - Да, да… многие из вас знают, я начинал с того, что оформлял заказы на кассе в
«Макдоналдсе»!
        Всеобщее оживление.
        Судьбе было угодно, чтобы я родился и вырос на берегу древней и прекрасной Оки.
        Аплодисменты.
        Реки, можно сказать, протекающей сквозь сердце центральной срединной России. Это была совсем маленькая, почти заброшенная деревенька. Родители мои были простыми колхозниками.
        Одобрительный гул.
        Впрочем, до того момента, пока существовал колхоз, дающий хоть какую-то жизнь этому исчезающему селению, над которым, не побоюсь этого слова, - словно бы витал некий трагический дух забвения и разрушения. Даже храм в наших окрестностях, известный как Никола-на-Утесах, возвышающийся на острове посреди вод, ушел на дно, исчез, словно не в силах наблюдать всего того, что творится вокруг. Это произошло накануне известных революционных событий. И таких храмов, таких селений, друзья мои, тысячи и тысячи по всей нашей великой необъятной России.
        Бурные аплодисменты.
        Далее он говорил, что его деревенька оказалась отрезанной от мира. Не было никакой связи с цивилизацией. В этом, по его словам, сыграло свою зловещую роль некое
«дело почтальонов». Когда-то в их несчастной деревеньке совсем маленькая собачка покусала почтальоншу. Она (почтальонша, разумеется) была кормящей матерью и, видимо, от случившегося стресса у нее пропало молоко. Ну или что-то в этом роде. Почтальоны стали обходить их деревню, просто сделали вид, что ее вовсе не существует. Так в их деревеньку не пришло ни одно Письмо Счастья, не была доставлена ни одна посылка, открытка или газета. Лишь повестки в военкомат или в суд жителям привозил сам участковый, а то военком на специально организованном транспорте. Кхм-м… управляющий даже закашлялся.
        - Нелли Ивановна, - обернувшись, он обратился к даме в президиуме с налакированной прической, в блузке с блестками, сборенной на высокой груди искрящейся брошью. - Как бы… чайку организовать…
        Понятливая дама изящно щелкнула пальцами с красивым маникюром, подав знак стоящей у входа наготове офисной девушке. Та, в первую очередь подойдя к управляющему, затем быстро и ловко обнесла «чайком» на подносе всех сидящих за столом, весьма при этом оживившихся. Ложечка, долька лимона, укрепленная на краю граненого стакана в подстаканнике… вряд ли кого провела эта уловка с замаскированным коньяком.
        По рядам пронесся вздох разочарования.
        - Почтальоны - это страшная сила! - нагнетал напряжение выступающий. Он уже отхлебнул янтарного напитка и еще больше раскраснелся. - У них очень долгая и избирательная память. Их заговор способен отсечь, как нити у грибницы, сердечные связи и привязанности. Но нет, как говорится, худа без добра…
        Долгие продолжительные аплодисменты.
        Возможно, эта жизненная несправедливость дала мне, обыкновенному деревенскому мальчишке, толчок к тому, чтобы сосредоточить силы на рывке - за пределы столь резко и трагично очерченного, предназначенного круга. Отслужив в армии и поступив учиться, я подрабатывал в «Макдоналдсе», мечтая о том времени, когда вместо привередливых и злопамятных почтальонов по земле зашагают железные ретрансляционные станции.
        Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.
        - Да, друзья мои… и такой миг настал! Это произошло, когда мне в руки попал один из первых телефонов «Моторола». Как вы, наверное, помните, он весил не менее килограмма и больше походил на кирпич. Это, уверяю вас, не образное сравнение - ибо эта модель стала тем первым кирпичиком, который лег в основу нашего нынешнего благосостояния. Правильнее сказать… это был не один, а два телефона - по сути, два кирпичика. Я приобрел их по сходной цене. И перепродал с выгодой. На эти деньги я купил четыре телефона. Продал их, купил восемь. Продав восемь, купил шестнадцать. Продав шестнадцать - тридцать два. Затем шестьдесят четыре. У меня появился финансовый задел, я смог приобрести лодку-«казанку», мотор «Вихрь» к ней - и подарить моим старшим братьям, Павлу и Славе, оставшимся на реке моего детства и продолжающим поддерживать дух в буквально «дышащем на ладан» родовом гнезде. Далее, я вышел на сто двадцать восемь штук. И вновь цифра удваивается! Двести пятьдесят шесть. Пятьсот двенадцать. Тысяча двадцать четыре. Две тысячи сорок восемь. Четыре тысячи девяносто шесть. Восемь тысяч сто девяносто два.
Шестнадцать тысяч триста восемьдесят четыре. Тридцать две тысячи семьсот шестьдесят восемь!
        Все аплодируют стоя. Крики «браво!»
        Так… давайте обратимся к нашему начальнику экономического отдела, товарищу Ярынцеву. Какова следующая цифра
[65 536]
        без запинки ответил мужчина, приподнявшийся со своего места, и искоса глянув на часы (видимо, со встроенным калькулятором).
        - Правильно! - с воодушевлением подтвердил оратор. - А сколько зафиксировано на сегодня звонков наших абонентов? Спросим об этом начальника отдела развития…
        - Сто миллионов! - сообщил солидный товарищ.
        - Да, это эпохальное событие, - взяв паузу, управляющий сделал большой глоток французского «чая». - Сто миллионный звонок. Конечно, это определенная условность и компьютер буквально наудачу определил номер, который принадлежит ученику московской школы Алексею Калиннику! И его очаровательной спутнице, ученице той же школы Наде Орешиной! Итак… приз в студию!..
        В этот момент он, как фокусник, выхватил свой мобильник и продемонстрировал его аудитории:
        - Я вижу, у меня здесь звонок! Да, да, я не ошибся! Вы представляете, по определителю - это мой старший брат, Слава! Откуда же он звонит? Он звонит прямо с Оки, из моей родной деревеньки! Из моих Утесиков! Сегодня осуществилась мечта! Зона уверенного приема расширилась и до этого, одного из самых отдаленных уголков центральной срединной России. Здравствуй, Слава! А где Паша? Рядом с тобой?
        Управляющий немного отстранился от трубки, видимо, его брат не менее бурно выражал свои эмоции.
        - Так, так… Слава! Где вы находитесь вместе с Пашей? Пожалуйста, выражайся адаптированно, это исторический разговор. Ага, вы находитесь на острове? У храма Николы-на-Утесах? Река встала? Вы разбираете кирпичи, которые остались целыми от вновь явившегося из вод храма - и перевозите их на санках на другой берег, на более высокое место? Чтобы возвести новый храм? У вас не хватает стройматериалов?
        Он «перевел» для присутствующих состоявшийся разговор.
        - Мои братья, Павел и Слава, решили возвести новый храм на высоком берегу Оки. Сейчас они разбирают и вывозят на санках, по замерзшей реке, оставшиеся кирпичи от вновь явленного, поднявшегося со дна, но почти полностью разрушенного храма Николы-на-Утесах. Не буду скрывать, мои братья… я имею в виду Павла и Славу (а не в широком смысле, «братья-христиане»), порой испытывают пагубную страсть к зелью. Но сейчас при местной епархии учрежден благотворительный фонд восстановления Николы-на-Утесах. Я предлагаю членам нашего собрания перечислить полагающийся по итогам года бонус (о котором я с радостью сообщаю вам), - то, что мы по привычке называем «тринадцатой зарплатой», - в этот фонд. Ставлю вопрос на голосование. Кто за? - против? - воздержался? Так, принято единогласно! Кажется, управляющий со своей трибуны и не глянул в притихший зал, было видно, не ожидавший такого поворота событий.
        - Нелли Ивановна…
        Он только произнес это магическое имя, а она, щелкнув своими пальцами с маникюром, выдала подобающий ответ:
        - Уже все запротоколировано. Суммируем и переведем на счет.
        Открыла лежащий перед ней ноутбук, запорхала по клавишам. Вот это оперативность!
        - Ну что же, сегодня день сюрпризов, - не унимался управляющий. - А сейчас мы подарим Леше и Наде эксклюзивные телефоны с пожизненно заряженным тарифом. Нелли Ивановна…
        Щелчок дамы пальцами (смех в зале), и на сцене появилась та девушка (всеобщее оживление), что разносила «чай». Теперь у нее на подносе (одобрительный гул) - два позолоченных телефона. Почетные гости встают (аплодисменты). Прилизанный менеджер дарит им телефоны (долгие продолжительные аплодисменты), вручает Наде (бурные аплодисменты, переходящие в овацию, все встают) огромный букет белых лилий (крики
«браво!»).
        Офисные молодые люди, когда совсем уж ошарашенные Леша и Надя вышли в приемную и за ними закрыли дверь в «конференц-зал» (наконец-то это акционерное общество закрылось ото всех, поскольку было «закрытым»), им выдали огромный торт в виде логотипа этого телефонного монстра и две двухлитровые бутыли «Колы».
        - А это еще зачем? - окончательно растерялся Калинник.
        - Не знаем. Берите. У нас в накладной записано, - сообщили им с обаятельными улыбками. Ну, как говорится, дают - бери, а бьют - беги. Компания проводила их с почестями. Им предоставили роскошный лимузин, чтобы отвезти куда угодно, куда только пожелают, это тоже входит в счет праздника.
        - Нам к дому «36», - Леша назвал водителю улицу.
        Надя даже вздрогнула.
        - А как же! Мы же его не сфотографировали… Сейчас только вспомнил. Забыли с этими придурками. А что мы покажем? У нас там такая клевая буква «Д» нарисована. А то денежки свои не получим.
        - Ну, может, одну-то простят? - Надя припомнила стычку с хулиганствующими молодчиками, мурашки пробежали по коже.
        - Нет, мы столько из-за нее натерпелись. Надо вернуться.
        Конечно, незабываемое впечатление - прокатиться в шикарном лимузине! Леша приветствовал простой народ, москвичей, покачивая ладонью и улыбаясь заводным болванчиком, вроде какого-нибудь руководителя братской африканской компартии в прежние годы застоя. Закурил сигару… Он хотел было приложиться к текиле и абсенту из бара, настоящего алкогольного бутика, но Надя вовремя пристыдила. Зато вволю напрыгался и накатался по всем диванчикам. Включил мощную квадросистему, телевизор, перещелкал, сколько смог, спутниковых программ. Пил из четырех коробок с какими-то нектарами и соками, обнаруженными в холодильнике, перепробовал кучу пирожных. В общем, развлекался на всю катушку, чтобы не дать пропасть свалившейся на голову халяве. Но ехать не так далеко, вскоре они остановились у дома, их прекрасную голубую «Д» было видно с тротуара.
        - Ну… Орешина, с тобой не соскучишься! - сказал он, выходя из сказочного автомобиля, хлопая дверцей и так небрежно кивая водителю, который помогал выйти Наде, словно всю жизнь только этим занимался. Ее почти скрывал букет роскошных лилий. - То похороны, понимаешь, то свадьба.
        - Это все из-за сегодняшнего дня, - сказала она. - Учиться надо как нормальным людям, а не учения проводить, от террористов прятаться.
        Они сфотографировали дом и букву, снялись сами на память, попросив кого-то из прохожих, чтобы щелкнули. Возились с камерой, когда Надя услышала позади странное
«гав-гав». У нее чуть волосы не приподнялись на затылке… она оглянулась.
        Это опять были те же парни, четверо. И если что-то было написано на их квадратных физиономиях, то это недоумение «в квадрате». Предчувствие того, что Лешу и Надю сейчас будут бить, грозно витало в воздухе.
        - Ему что здесь, медом намазано, что ли? - удивился один.
        - И еще на лимузине… типа, Филька Киркоров, - заметил другой.
        - С белыми лилиями, - недоумевал третий.
        - Может, место для мемориальной доски подыскивает? - предположил Щупловатый. Он, как и в прошлый раз, стоял впереди. На переносице у него ссадина, глаз превратился в черную щелку под темно набрякшим веком. Да и вся компания (от них заметно разило пивным перегаром) выглядела довольно помятой, что называется, «видавшей виды». Один, с синюшным от плохо отмытой краски лицом, напоминал утопленника. Они озирались, но нигде в округе (в том числе и на детской площадке), не гуляли ни старушки, ни девочки с собаками. Редкие прохожие заметно убыстряли шаг, проходя мимо, а для милиции это совсем не рыбные места. Щупловатый опирался на клюку, которой служила теперь обыкновенная обломанная толстая ветка. И опять эта их лысая оболваненость, спортивные шапки, черные «бомберы» заполонили все вокруг.
        - Да я это, как бы… тросточку вернуть. Нехорошо как-то получилось, - начал было Леша с издевательским участием.
        - Еще у нас смывка есть специальная для автомобильной краски, - Надя сделала движение, будто скидывает рюкзачок.
        - Ага… какие заботливые, - нехорошо усмехнулся главарь и, коротко шагнув, совершенно не изменив в лице выражения брезгливого безразличия, с мясницким нутряным хряпом жестоко пнул Калинника носком громоздкого ботинка под колено.
        Лешу словно пробило электрическим разрядом боли. Он глотнул ртом воздух, инстинктивно согнувшись, изломавшись телом, присел… Но нашел в себе силы выпрямиться.
        - Я Карабин! - на истерическом выдохе выкрикнул бандитский предводитель. - Карабиненко моя фамилия, запомни это! И никому…
        Надя оттолкнула кого-то, бросилась между ними. Двое парней, справа и слева, переместились, готовые запрессовать, вбить, втоптать. Обрезы, электрошокеры, карабины… все это валились сегодня на них, как из рога изобилия.
        - А я Калинник, - через силу прохрипел Леша. Побелевшее лицо его было перекошено.
        - Да? - с нарочитой издевкой удивился Карабин… или кто бы он там ни был. - Я так и подумал.
        Вытащил из кармана Лешин плейер, отсоединил свои наушники. - Мы тут послушали музон твой, тоже вернуть хотели.
        Протянул его Леше как ни в чем не бывало.
        - Это же «Фэнтези»? Так ты Калинник? Ты извини, брат… Так ты Калинник, что ли? - переспросил после небольшой паузы.
        - Ну да, Калинник. А на диске «демка» для радио записана.
        - «Железная дорога» - твоя песня? - спросил кто-то.
        - «Железную дорогу» я слышал, круто, - подтвердил еще один.
        - А я бы ее для звонка на мобилу скачал, - заявил другой.
        - Это вот она слова написала, ее текст, - он указал на Надю.
        Все уставились на нее завороженно, как на живую легенду. «Качать их, качать…» - прошептал кто-то, как в бреду.
[Железный Феликс]
        Вместе с Гошей, рабочим школы, директор осматривал в самой дальней, неиспользуемой части подвала проем в кирпичной кладке, проделанный строителями. В проеме была закреплена железная рама, но дверь еще не установили. С Гошей они обсуждали, когда же бригада доделает все, что обещано. Проем занавешен пленкой, и за ней, в глубине, подсвеченные переноской, метались дьявольские тени… Физрук и историк наводили порядок, что выражалось в клубах вырывающейся пыли и порой отборных ругательствах. Взялись помогать Гоше - набивали пластиковые мешки строительным мусором, накопившимся многолетним хламом. Их энтузиазм казался несколько странным: сам директор не давал им никаких указаний. Ну, Гоша попросил, наверное; вот они и помогают.
        Этому Гоше, жилистому худому мужику лет пятидесяти, с лицом, изможденным от алкогольных страданий, директор только что влепил нагоняй за то, что полез неизвестно куда! Взялся исследовать заброшенные бомбоубежища! Мало того, что поперся туда, где черт ногу сломит, так еще притащил оттуда такое… Просто в голове не укладывается!
        Настоящего монстра!
        Допотопный катушечный магнитофон «Тембр», какого-то лохмато-советского года выпуска.
        Гоша обнаружил его в дальнем бункере, в глубине подземных ходов, которые соединяют убежища. Этот бункер был когда-то подготовлен, видимо, как «командный пункт». Но все оборудование в этом «пункте» давным-давно демонтировано. Однако в нем остался какой-то радиотехнический «блок». Опыт, полученный Гошей во время службы в СА, позволил ему сделать вывод, что этот «блок» - мощный военный радиоприемник, который мог быть подключен к антенне снаружи, где-то на высотном здании. К
«блоку», в свою очередь, оказался подсоединенным этот магнитофон. Некий загадочный
«радиолюбитель» каким-то образом имел возможность пробираться в «командный пункт» и… что он там делал? Слушал радиопередачи? Записывал на магнитофон? Судя по какому-то «письму», там найденному (Гоша вскользь упомянул о нем), последний
«сеанс» состоялся больше двадцати пяти лет назад. Техника была заботливо укрыта клеенкой, так что более-менее сохранилась.
        Проход от сделанного в подвале школы проема, по словам Гоши, ведет к площадке. Феликс Альбертович, в своем обычном (достаточно элегантном) костюме, не горел желанием убедиться в этом (бегло осмотрев проем, старался держаться от него подальше из-за вырывающейся пыли). На площадке, сообщил Гоша, находится вход в вентиляционную камеру с вытяжкой, и он уже приспособил эту камеру, чтобы сжигать макулатуру, даже провел испытания. Все прошло замечательно: тяга, как в аэродинамической трубе. Вытяжка отведена от здания, так что теперь не будет никакого запаха гари! Производительность уничтожения экземпляров можно повысить в несколько раз. С площадки вниз, метров на пять, опускается шахта. В бетонные кольца вделаны скобы-ступеньки, можно спуститься. Далее идет труба, по которой идешь, согнувшись, метров пятьдесят. Затем опять шахта, подъем наверх. И попадаешь в тоннель: он ведет в первое убежище. От него, также по тоннелю, можно добраться еще до нескольких.
        Гоша обнаружил дальние «выходы», наверное в те «уровни», которые используются, которые держат в боевой готовности. Проход в них или замурован, или перекрыт мощными стальными заслонками. А те убежища, в которые можно попасть из подвала школы, по какой-то причине потеряли свое значение, за ними никто не следит, они заброшены. Возможно, их состояние настолько аварийно, что проще и безопаснее перекрыть в них доступ?
        Они прошли в мастерскую - Гошину обитель, в которой этот школьный ангел-хранитель, обеспечивающий электро-сантехническую (плюс столярно-слесарную) жизнеспособность школы, проживал почти постоянно. Ангел-хранитель, надо сказать, низвергнутый с небес… из-за своего пагубного пристрастия. Вообще, директор знал, у Гоши есть нормальная квартира. Но он ее сдает, вырученные деньги делит между женами (бывшими? нынешними? это трудно понять). Время от времени, выходя на поверхность, пытается распутать свои сложные взаимоотношения. После чего - ударная алкоголизация, два-три дня крепкого сна в бойлерной или здесь, не отходя от рабочего места. И вот, вздыхая и чертыхаясь, вновь берется за накопившиеся без него дела. Но если его такой расклад устраивает, то почему бы и нет?
        В мастерской, расчистив место на столе, заваленном чем попало, они развернули план: несколько склеенных листов обычного формата, переснятых с технической документации, находящейся в архиве. Разобраться в черных, смазанных ксероксом линиях, множестве специальных знаков, обозначении коммуникаций - почти невозможно. Но Гоша, до этого долго изучавший распечатку, уверял, что вот оно, «их место». А вот здесь, он указывал карандашом в едва заметный пунктир, как раз «ответвление» от школы… При этом «привязывался» к изображенному контуру, который, ему казалось, обозначает парк, находящийся сравнительно недалеко.
        Впрочем, какое им дело до этого? Железную дверь в конце-концов установят, вход в подземелья будет закрыт! И какое ему, Гоше, дело до каких-то бункеров, подземных ходов и магнитофонов?!
        Но как поступил этот, преклонного возраста воспитанник кружка «Умелые руки»?! Да очень просто! Взял да и притащил магнитофон в свою мастерскую. Протер пыль, дунул, плюнул. И включил в розетку.

… … …а если бы он взорвался, Георгий! Ведь над тобой целая школа!! У тебя чурбачок вместо головы, что ли!!! Из-за этого агрегата могло вырубить электричество во всем районе! И разморозились бы наши холодильники!! И дети могли бы остаться без завтрака!!!
        - Если бы да кабы. Но ничего же не произошло, - он развел руками, призывая убедиться, что все нормально. - И потом, я ночью, потихоньку.
        - Оттуда могли выскочить полчища тварей хвостатых, ринуться мыши летучи, выползти гады подземны! Мог оказаться какой-то законсервированный вирус! Который все эти годы только и ждал, чтобы в тебя вцепиться! Расхититель ты гробниц, прости Господи!
        - Да какой вцепиться… я на него как дыхну! Как Змей-Горыныч. Он и подохнет.
        Ну и попробуй докажи что-нибудь этому «дядегоше»!
        - Но сейчас есть такой… информационный вирус… понимаешь? Он внедряется в систему и пожирает все вокруг себя!
        Нет, бесполезно что-либо объяснять.
        Хорошо. Ладно. И что же было ночью, потихоньку?
        А то, что этот патриарх советской оборонной радиопромышленности засипел, закряхтел, проморгался индикаторами, прокашлялся басовыми динамиками - и заворочал бобинами с заправленной, бог весть когда, пленкой. И стал буквально пережевывать ее стершимися зубами звукоснимателя.
        - Там что-то было? Ты услышал запись?
        Да, все хорошо слышно. Но в первый и в последний раз. Магнитный слой тут же осыпался, лента кривилась и корежилась. На вторую бобину наматывалась тишина. От начала же пленки ничего особенного… И непонятно, зачем это кому-то понадобилось? Будто «заговорило» обыкновенное советское радио. Сельхозработы в ударном темпе, строительство олимпийских объектов, спутник на орбите, шестой флот США демонстрирует мускулы… Потом идет передача, вроде «Письмо позвало в дорогу». Но вдруг, одновременно с голосом ведущего, пробивается что-то постороннее… слышны другие голоса. Два голоса: слышно, о чем они говорят в каком-то кабинете. В кабинете, потому что - становится понятно - происходит допрос. Сначала показалось, на эту же пленку, возможно, записан какой-то радиоспектакль? Или фильм, может быть? Но какой радиоспектакль, какой фильм… в те-то годы, с таким матом? В конце там начинается дикая свалка, драка, и матерятся, будь здоров. Какой же спектакль?
        И вот: звучит голос наглого самоуверенного следователя. И другой, хотя слабее, но постоянно с эдакой ехидной подковыркой. Это голос ученого, как можно понять, он попал в лапы к этому следователю. Следователь обращается к нему, называя его Заболотовым.
        А речь между ними идет о радиостанции, которая работала сорок лет где-то в горах, в труднодоступном районе. Там возвышается пик, они называют его Старец. Ну, просто фантастика! Спецслужбы с ног сбились, чтобы отыскать передатчик в этих горах, но у них ничего не получается. Передачи по нему транслирует некий Зигфрид, немецкий диверсант, что ли? В общем, он там еще со времен войны окопался. Ученый же этот, Заболотов, вроде как побывал на вершине, на этом Старце, и что-то такое там обнаружил… Или он даже с этим Зигфридом общался? Но ученый не помнит, не может точно объяснить, что с ним было, как это произошло. Следователь прессует его. Ну, как вы могли, Заболотов, подняться на эту вершину? У вас что, снаряжение для этого было? Вы подготовлены как альпинист?
        Ученый отвечает, что как такового восхождения он не совершал. Но до этого познакомился с местным жителем из небольшого селения у подножия Старца. Ученый называет его Знахарем. Этот Знахарь вроде тамошнего колдуна. И вот, Знахарь провел магические ритуалы, уверяет ученый. И они там оказались, на вершине. Заболотову кажется, что они поднялись не с внешней стороны - а внутри горы.
        Меня вели ходами, пробитыми в породе, говорит ученый. Цепочка фигур в балахонах с чадящими факелами. Впереди бежала черная собака-проводник. Потом оставили в тесной камере. У противоположной входу стены несколько приступок к потолку. Едва мог дышать, приник ртом к шершавым плитам. Откуда-то чувствовался приток воздуха, слабое дуновение. В монолите глыб небольшое отверстие - оно так и задумано, что можно найти лишь губами, припасть к нему. Вдохнуть ледяной свет зеленоватой звезды, стоящей точно над сквозным лучом в теле горы. Луч нацелен на Орион. Я закричал изо всех сил…
        И вдруг ученый смеется. Зловеще смеется. Мороз по коже дерет.
…Сколько таблеток? - строго спросил Заболотов замершего сотрудника. От дыхания дьявола из глаз-ущелий - черных, доходящих до самой преисподней - внутри у него все заледенело.
        - Четыре… таблетки… - завороженно ответил сотрудник, едва разомкнув пересохшие губы.
        - А теперь сколько? - Заболотов добавил к четырем еще четыре. Восемь таблеток. Шестнадцать. Тридцать две.
        Ученый распрямил свое согбенное и казавшееся безвольным тело. Встал и, подхватив со стола подставку для карандашей, пошел к окну. Сотрудник, онемев, откинувшись в своем кресле, наблюдал за ним. Это было что-то такое, что никак не входило в служебные инструкции, предписания и приказы, отданные ему, молодому, но перспективному, руководством специального отдела.
        Но наконец стряхнул с себя оцепенение, вскочил, бросился к странному нелепому человеку в кургузом пиджачке и пузырящихся на коленях брюках, резко отдернувшему шторы, повернувшему отражение в плоскости окна.
        Назад! сидеть! на место! Лопатин, сюда! - выкрикнул сотрудник.
        Искрящийся фирн ослепил глаза.
        Во все окно, склонившись и заглянув в кабинет, возникло бородатое лицо - и это лицо было красным, напряженным. Но наваждение длилось только секунду. В окне отразилась фигура ученого с резким взмахом руки, описавшей сверкающий полукруг. Карандаши разлетелись черными стрелами. Стеклянное крошево брызнуло от головы бросившегося на Заболотова сотрудника. Бросок его был остановлен, его как подрубили, он рухнул на колени. Ученый влез на подоконник.
        ты знаешь ЧТО я закричал из последних сил
        там в глубине горы
        мертвые видят все
        они видят корневое сплетение трав, белое нитевидное облако грибниц, опавший ковер листьев, фантики от конфет; ведь то, что над ними, - это линза, увеличительное стекло; и чьи-то подошвы или босые ступни, мир снизу, пролетающих птиц, облака, кружащиеся звезды, падающие снежинки, донышко водочной рюмки с черной макушкой поминального хлеба; пару сигарет, хрупкие зеленоватые стебли принесенных цветов
        черную торопливую цепочку следов собаки-проводника
        из пустой синевы распахнутого окна дохнуло ледяным порывом.
        Отирая залитое кровью лицо, сотрудник поднялся, сделал несколько шагов, хватаясь за зеленые ускользающие потоки штор, опутавших его. Свесился в пустоту, перегнувшись через карниз.
        Распластанная на асфальте фигурка…
        Отсюда, сверху, она смотрелась как странный вопросительный знак. К ней уже кто-то бежал.
        М-да… только и мог сказать Феликс Альбертович. - Интересное радио получается! В задумчивости взял карандаш, машинально и строго постучал им в какой-то точке расстеленного на столе плана, будто именно там находится некое сосредоточие загадок: - Не нравится мне эта тема с любителями звукозаписи. Там магнитофон, здесь магнитофон…
        - Командир, что-то я не понял… - Гоша перевел на него встревоженный взгляд.
        - Да что не понять! Наше последнее заседание, нашей «инициативной группы» у меня в кабинете, все записано от начала до конца! И распечатка есть. Где есть? Для тебя, Гоша, скажем так, в «компетентных органах», устроит? А знаю я об этом, потому что… Я ведь пытался тебе объяснить: есть такой информационный вирус. Но он не только внедряется в систему и разрушает ее, а может сидеть, где ему нужно, и все, что вокруг происходит, на ус наматывать, понял?
        Феликс Альбертович машинально подкрутил свои пышные усы, но тут же отдернул руку, вспомнив, что на себе показывать не к добру.
        - Однако вопрос: кому это понадобилось? Какой мы интерес представляем? Нет бы ловить по городу настоящих террористов - так они нашим «клубом по интересам» занимаются! Ну, скупаем мы определенные книги. А если скупим десять тысяч кассет с порнухой? Вон, все переходы завалены. И гусеничный трактор возьмем в аренду, и передавим всю эту дрянь?! - разойдясь не на шутку, директор все больше возвышал голос.
        Гоша невольно отстранился от него:
        - Командир, да что кричать-то? или вы это нарочно? на прослушку? думаете, и здесь стоит? - он был обеспокоен и быстрым ищущим взглядом окинул мастерскую. - А про эту запись… что кто-то вас в кабинете подслушивал, вы точно знаете?
        - Точнее некуда!
        - Вот оно, я так и подумал! - воскликнул рабочий школы в возбуждении. - Эта зараза оттуда идет! Из библиотеки! Из этого склада с книгами!
        - Из библиотеки?! Что за бред ты несешь?
        - Обижаешь, командир. Я открыл дверь в библиотеку, захожу, а там - моя лесенка! Стремяночка. Она древняя, разболталась, но мне привычная, в любое место затащить можно. Сколько времени прошло, я ее потерял. Да это Труд, когда внизу, в подвале все расчищали, он приказал ее выбросить. А сам не признается! Я все обыскал. Прихожу, а она там стоит. И приставлена так… чтобы дотянуться до вентиляционного короба, а он ведь в ваш кабинет идет. Жестяной, через него все слышно. И крышечка есть, а она сдвинута, приоткрыта была. Я сразу заподозрил неладное!
        - Во-первых, как ты дверь открыл? Талдычишь, ключа нет, он только у экспедитора, который книги привозит! Но ты открыл?! Зачем тебе понадобилось?
        - Да, ключа нет, он у экспедитора, точно. И поймать этого книжника никак невозможно. А уж что он там привозит, мы и не знаем. Но дверь открыл. У меня тысяча ключей накопилась за это время; подобрал подходящий, подточил. Мы в библиотеку давно еще, ремонт в вестибюле был, занесли «Золотую книгу выпускников». Где медалисты все записаны. Фотографии там их, адреса.
        - Что это… Гоша… - от волнения Феликс Альбертович то и дело отирал взмокшую лысину платком. - Зачем тебе «Золотая книга выпускников»? По порядку, толком, можешь объяснить?!
        - Э-э… зачем… - Гоша, в состоянии крайнего волнения, не знал, куда себя девать. - Ну, я… как бы… письма написал. И отправил. Двадцать штук. За сто часов. Это, мол, связь между прошлым и будущим, так сказано. И за четыре дня должно счастье привалить. Там, в бункере, не только магнитофон, а еще стол из ящиков сколочен, - рабочий школы перешел на шепот. - И на нем листок лежал
        письмо
        само-то письмо находится в Гавре (Голландия), и оно обошло четыреста сорок четыре раза вокруг света. Вот и крестьянка Хрулева получила его, и через четыре дня нашла клад в огороде, и вышла замуж за князя Голицына, и ее дочь, миллионерша, живет в Америке. И Тухачевскому было такое письмо, и К.Дойлу, и Хрущеву. В общем, должна произойти неожиданность, даже если не веришь в чудеса параллельных миров. А Пугачева отправила, через четыре дня - ей столько-то миллионов. Я и решил написать, а кому? Где у меня двадцать адресов? Вспомнил про эту книгу медалистов. Там и фамилии есть, и они сами, выпускники, когда у них встреча бывает, записывают пожелания или воспоминания, адреса оставляют. Я пошел эту книгу искать, помню, она в библиотеке должна быть. Повозился, в общем, открыл - и ого! - моя стремяночка! Но кто ее так ловко, нарочно там поставил? Я заглянул, где крышечка открывается, фонариком посветил. Пылью все запорошено, но в том месте как раз стерто. Кому-то надо было туда, чтобы что-то положить, руку засунуть.
        - Хм… библиотека, говоришь? И главное, все очень просто. Хорошая слышимость. Понятно, - директор в замешательстве, нервно мерил шагами свободное место в мастерской, все остальное пространство которой было загромождено деревянным и металлическим хламом.
        Гоша то и дело, оказываясь у него на пути, отступал в сторону. Со стороны могло показаться, что они исполняют какой-то странный танец.
        - Ну и что? И написал эти письма? Что это тебе в голову взбрело? В такую ерунду веришь! Это же полный абсурд! Эх ты, Гоша… а еще отличник боевой и политической подготовки, в СА служил!
        - Да какой абсурд, Феликс Альбертович! Деньги-то крайне нужны. Чтобы побороть эту нечисть.
        Феликс Альбертович только взглянул на него… Махнул рукой и пошел к выходу из подвала. Сейчас бы прогуляться, подышать воздухом, побыть одному, сосредоточиться. Но для этого вряд ли подходит профессия директора школы!
        Тут же бежит секретарша Инна: звонит важный человек! Прошел в кабинет, долго говорил с чиновником из департамента. Этот звонок столкнул лавину бумаг, которые нужно оформить, проверить, дать ход. Затем разговор еще с одним руководящим и курирующим образование лицом. Закончив его, он обеспокоенно глянул на часы, испытывая какое-то странное чувство тревоги.
        Только что, когда говорил по телефону, будто из глубин, снизу, из подвала, прокатилось содрогание от отдаленного толчка. Или показалось? Но не мог в это время отвлечься от разговора. Было заметно: звякнули подвески люстры, тренькнули карандаши в подставке, в графине с водой, от центра, побежала рябь… Где-то жалобно заныла сигнализация машины. Над дальним парком разнесло черную горсть рассыпанных в небе птиц.
        Или это опять Калинник? Врубил суперэлектрогитарную педаль, что есть у всех гитаристов: от нее гитара воет, как увязший в трясине мамонт.
        Этот Гоша взялся исследовать бомбоубежища… А ведь физрук и историк не просто так ему помогали! Значит, он обещал сводить их на «экскурсию» в таинственные лабиринты. То-то они старались. И где могут быть сейчас? Неужели троица доморощенных диггеров отправилась в подземелья? Он строго-настрого запретил это делать! Набрал мобильник сначала физрука, затем историка. Так и есть, находятся
«вне зоны приема». Что и следовало ожидать. Взрослые люди, а ведут себя хуже детей! Что им там понадобилось? Ну и выволочку им устроит, надолго запомнят!
        Дошел до радиорубки - закрыто, нет никакого Калинника. Директор спустился в подвал.
        Ну разумеется, ловко они от него ускользнули!
        Из-за полиэтилена сиротски светила оставленная переноска. Повисла зловещая тишина, мерзкая холодная лента наматывалась на пустую катушку сердца. И плана на столе в мастерской нет - забрали с собой. Пыль осела… но теперь примешивался запах… кисловатой гари? чего-то порохового? Этого еще не хватало! Феликс Альбертович со вздохом сожаления огладил спереди свой элегантный пиджак, отодвинул пленку - и шагнул в проем.
        Черные пластиковые мешки были привалены к источенной и крошащейся кирпичной стене… как тела каких-то убитых… как будто в этом подвале кого-то расстреляли… Провод переноски с нанизанными голыми лампочками проброшен под низким сводом. Везде пыль, кирпичное крошево, засохший цемент. Бесполезно здесь наводить порядок, хотя видно, что-то пытались сделать. А вот и площадка, вход в вентиляционную камеру. Бетонное кольцо уходящего вниз колодца, дно его теряется в темноте. Скобы-ступеньки держатся достаточно прочно, он подергал две верхние.
        Да хоть бы записку оставили!
        Или письмо.
        Но что переживать? Гоша был там. Строили раньше по-сталински, на века. А запах гари… пережженного пороха… Из бетонного колодца тянет заметно сильнее. Странный толчок. Взметнувшиеся птицы. Это не выходит из головы. Ожидание тянулось томительно. Он присел на край колодца. Дышать становилось труднее…
        Снизу, из глубин колодца, донесся рыкающий рев! От неожиданности едва не полетел в черную затхлую пасть. Там, в преисподней, творилось что-то запредельное. Будто через трубу пытались протащить «Рабочего и колхозницу», знаменитую скульптуру Мухиной. Нарастающий скрежет, проблески заметавшихся лучей, облако заклубившейся пыли. Значит, они возвращаются? «Тихие зомби подземелий»! Сейчас он им загонит осиновый кол в сердце! Да просто лишит квартальной премии. А с Гошей будет отдельный разговор. Колодец же - заварить намертво решеткой.
        Нечто карабкалось, цепляясь за скобы и натужно пыхтя. Из-за серого шершавого края показалось… что-то зеленое… мерзкий череп, отсвечивающий слизью в тусклом свете… Два огромных выпученных глаза. Морда, утянутая в рубчатый хобот
        бых-бых-те
        рявкнул выродок. Мутант! На то, чтобы удивиться, - не было ни секунды! Директор сделал шаг назад, еще до этого приметив прислоненный к стене черенок лопаты. Осинового кола нет, но вот это сгодится… И готов был снести башку мерзкой твари, уже выползшей в школьный мир. За ней поднимала уродливый череп - вторая. Навела буркалы мертвенно блеснувших глазищ
        бых бых те
        из ви ни те
        чудовище… содрало маску противогаза! Улыбка во весь рот, румяные щеки, смеющиеся глаза, всклоченные русые вихры… Рушников! Физрук. И следом - другое чудовище. Тоже содрало маску противогаза. Ну, этот потемнее, черты лица строже, карие глаза…
        - И никакой библиотеки Иоанна Грозного! Да откуда ей там взяться? - тут же задал полемический тон историк Тушнов.
        Но они… даже не обратили внимания на грозный вид директора, сжимающего
«противомутантное» орудие в руке!
        Тут же перегнулись по пояс, поднимали, тащили наверх что-то тяжелое. Им помогал невидимый пока Гоша, этот коллекционер кошмаров. И точно! Вдруг оказалось, Рушников держит в руках огромную человеческую ногу! В нелепом башмаке, полосатых гетрах. Тянет на себя другую, неестественно торчащую конечность. Затем появилось туловище; и что-то, похожее на голову; все вместе - безобразно раздутый труп. Тащат его за обрывки пленки, в которую он завернут. Деловито заволакивают, выворачивают тело, ломают обрубки рук. И это учителя?! А похожи - на рыбаков
        тятя тятя наши сети притащили мертвеца
        школьный руководитель в прострации, чувствуя под сердцем сосущую пустоту, опустился на сваленные мешки с окаменевшим цементом.
        - Вот, Феликс Альбертович! - в тридцать два зуба осклабился физрук.
        - Да какой там, даже подвалов Берии не нашли, - историк талдычил свое.
        - Ничего, сейчас вскрытие по полной программе произведем, - вылезший из колодца Гоша содрал с себя резиновый скальп. В руке он держал нож электромонтера со скошенным лезвием.
        Дальнейшее Феликс Альбертович воспринимал как свалившуюся на его голову
«неожиданность», хотя он и не верил в «в чудеса параллельных миров».
        По словам этой троицы, их «экспедиция» была, конечно, спланирована заранее. Кто откажется пробраться в еще довоенные лабиринты? Какие тайны там ждут? А рассказ Гоши о мертвом «радисте», который записал, как на допросе в органах какой-то ученый выбрасывается в окно! От этого - кровь стынет в жилах! И остался раритет: возможно до сих пор настроенный на волну таинственной радиостанции военный приемник!
        Но ничего особенного они там не нашли.
        Добрались до «командного пункта». Ну, приемник. Ну, военный. Какая-то ржавая рухлядь! Глянули - и уже повернули обратно. В одном ответвлении, оно скрыто деревянной дверью, - вдруг как жахнуло! Взрывной волной вышибло дверь. Рванулись клубы дыма, гарь. Новоявленные спелеологи пережили, надо сказать, не самые лучшие минуты в своей жизни.
        В убежищах находятся каптерки, где складированы противогазы, носилки, оборудование для очистки воздуха и воды. Достали противогазы, решили выяснить, что произошло. Трудно поверить, но - факт! Над одним из подземных ходов, он проходит под парком, если судить по плану, был взорван заряд. Не очень сильный, похоже, самоделка. Ход, видимо, находится близко от поверхности. В образовавшуюся воронку обрушилась земля, обломки перекрытия. И свалилась пластмассовая фигура изуродованного клоуна. Этот клоун, символ «Макдоналдса», сидит обычно при входе в ресторан, на скамейке, дети любят с ним фотографироваться. И вдруг он падает откуда-то сверху… Странно, конечно. От взрыва он оплавился. Из рваных пробоин разлетелись доллары. И физрук, и историк, и Гоша - едва не лишились дара речи. Купюры покрывали несколько метров подземного хода зеленым ковром. Никто из них не видел столько денег!
        - Баксы натуральные, не фальшивка, - подтвердил историк.
        - На пятьсот тонн потянет, - поддакнул физрук.
        - Я же говорил, - подсуетился Гоша. - Сегодня как раз четвертый день. А К. Дойл после того, как разослал письма, через четыре дня выиграл миллион в рулетку, а его сослуживец порвал письмо, и попал в автокатастрофу, и лишился рук. Вот тебе и на! Сегодня же и есть четвертый день, как я письма отправил. - Для убедительности он растопырил четыре пальца, почерневшие от копоти.

131 072
        Ну, почувствовала, Орех, что значит всенародная известность? - улыбаясь, спросил Калинник. От всего произошедшего они проголодались, зашли по дороге в кафетерий перекусить. Просто валились с ног от усталости, невозможно было понять, оценить, разложить «по полочкам» все события, произошедшие с ними за день. Однако оставалось еще одно место, отмеченное на схеме - а до него пилить и пилить, как оказалось. Это на какой-то окраине, ни на чем не подъедешь, вот незадача! И нарисовать-то там одну «А». В логотипе мебельного центра «Альфа-Джаз», в слове
«Джаз», буква «А» выделена ярко-красным цветом и перевернута вверх ногами, как веселый пляшущий человечек, стоящий на голове. Наверное, так будет забавнее, думали владельцы этого центра.
        Леша углубился в карту. На компьютерной распечатке можно было разобрать названия улиц, номера домов просматривались с трудом. То место, куда им надо добраться, на схеме показано как заштрихованное серым поле, и несколько цифр вразброс. Может, это промышленная зона и она обнесена забором? Намалевать букву на заборе? Да это не так важно, уверяла Надя. Нарисуем где придется, сфотографируем - главное, отметим на карте. Пусть потом ищут, кому надо.
        Он, как любитель создавать из всего атмосферу суперважного и таинственного дела, нарочно разложил на столике несколько этих схем, фотокамеру, мобильники, разноцветные баллончики краски. И букет белых лилий сверху. Хорошо, что им удалось отделаться тортом и бутылями «Колы» от привязавшейся компании: местные хулиганы, едва ли опять не силой хотели тащить их вместе пить пиво.
        Но уж конечно… и созданная музыкантом обстановка, и весь антураж… а скорее золотистые кудри и фирменная «ди-каприевская» улыбка - привлекали внимание нескольких девиц, расположившихся за соседним столиком и бросающих на него наглые заинтересованные взгляды; и вон ту компанию девчонок… что они так хохочут, смешинка им в рот попала?
        Да, вместе они выглядели здорово!
        Даже девчонки в классе заметили. «Что это ты по военке нарядилась?» - спросила Ольга. Надя сказала, что это «в тему» к сегодняшним учениям. «А-а… ну и вовсе и необязательно», - напустила равнодушный вид Туртанова, хотя самой было досадно, что не прикололась по столь очевидному поводу. Принялась рассказывать, как здорово они съездили вчера в развлекательный центр. Участвовали в конкурсе караоке, выдували пузыри из жвачки и плевались на дальность (такое соревнование). Менеджеры устраивают состязания, можно получить мягкую игрушку или бейсболку.
        С Лешей они договорились встретиться после того, как вся эта кутерьма с «учениями» закончится. Кое-как удалось улизнуть от всех в суматохе…
[Химу]
        Двумя часами раньше это же место, заштрихованную серым плашку (так обозначается промзона или строительная площадка), рассматривал на карте невысокий темноволосый мужчина крепкого сложения. Он припарковал свою «Тойоту» с краю небольшой площади у платформы Бирюлево-Пассажирская. Раскрыв «Атлас Москвы с каждым домом», внимательно изучал потрепанные страницы. Убрав атлас, вышел из машины и направился к ближайшим магазинчикам, решив купить бутылку коньяка. Времени у него достаточно, и неизвестно, сколько придется ждать… что ожидает его там, куда он идет. Нужно хоть чем-то заглушить боль в ноге. Из-за нее не мог уснуть всю ночь и теперь чувствовал себя разбитым, его бил озноб.
        В нескольких магазинчиках, куда он заглянул, продавцы почтительно приветствовали его, будто чувствуя его власть, незримо распространявшуюся над ними. Многие продавцы были из горной местности, но они давно забыли, как суровый ветер поет на вершинах. А уж коньяк у них… Пожалуй, его тут же неподалеку и разливали, в снятой на окраине квартире. Там же клеили этикетки. Только в «ПБОЮОЛ Улланидын» хозяин достал откуда-то из заначки бутылку, похожую на что-то настоящее. Этикетка на ней наклеена, по крайней мере, ровно. Хозяин клялся и божился, что так оно и есть, настоящий, Франция! Ну смотри, «ПБОЮОЛ Улланидын», отвечаешь за свои слова!
        Выйдя из магазинчика и обогнув площадь, он, прихрамывая, пошел вдоль железнодорожных путей, разбегающихся блестящими стальными ветвями. Начинались жидкие лесопосадки, и он пересек полотно, спустился в овраг. Поднялся до тропинки, что огибала огромное захламленное пространство пустыря, обнесенного бетонным забором. Косо и вразнобой поставленные плиты забора, кажется, сами поддерживали друг друга, как выстроившиеся в неровный ряд пьяницы. За забором - автомобильная дорога, вдоль которой тянулся квартал жилых домов. Почти все дома старые, двух и трехэтажные, доживающие свой век. Многие почти скрыты за голыми ветвями таких же старых, разросшихся тополей. В стороне, противоположной дороге, в глубине пустыря - возвышались опоры и перекрытия бетонного корпуса; стройка была заморожена.
        Он шел по тропинке, огибая груды всевозможного мусора, - и так, по закраине, рассчитывал добраться до отдельно стоящего дома, в самом начале этой огороженной территории. Мусаев дал задание разведать наиболее короткий и удобный подход к дому, со стороны платформы и железной дороги; определить, сколько это займет по времени. Затем проверить, что с домом, какова общая обстановка, не появлялись ли непрошенные «гости»? Дом совершенно пустой, заброшен, кому и зачем понадобилось возводить его на пустыре, неизвестно… Возможно, он имел какое-то отношение к началу великой стройки, напоминанием о которой остался бетонный замороженный скелет корпуса вдалеке? Одно время дом вроде бы использовали некие предприниматели и под склад стройматериалов, и под автозапчасти, но дело, видимо, не пошло. Но и заброшенные, временно неиспользуемые здания не могут быть бесхозными. Поэтому все официально подтверждено и есть документ, что оно арендовано таким-то частным предприятием. То есть нами, пояснил Мусаев.
        Проверив и оценив обстановку, он должен позвонить Мусаеву. «Сам» обещал приехать с арабами, зачем-то резидентам понадобилось осмотреть это место.
        Он уже был недалеко от дома, внимательно вглядывался в непроницаемую темень окон второго этажа. На первом - только одно окно у входа, забранное решеткой. Со стороны, противоположной той, откуда он пришел, к дому вела разъезженная грунтовка. Рядом с домом зиял ржавыми дырами брошенный строительный вагончик. Вокруг навален хлам, покрышки, бочки, какая-то автомобильная рухлядь, огромные развалившиеся катушки от кабеля. По времени, он добрался примерно так, как рассчитывал, наметив маршрут по карте. С собой у него ключ, он открыл тяжелую железную дверь, прислушался и шагнул в застоявшуюся, затхлую темень. Вроде ничего подозрительного. Никаких следов, повсюду толстый слой цементной пыли. Давным-давно, видно, собирались делать ремонт, но так все и бросили.
        Он поискал рубильник… где-то должен включаться свет, если электричество не отрезали. Осмотрел узкую каморку с железной дверью, что-то вроде электрощитовой. Там и распределитель, металлический шкаф на стене - но пустой, к нему ничего не подключено. Еще каких-то два выгороженных отсека, разделенные перегородкой. Рубильник обнаружился на лестничной площадке. Вспыхнувшие тусклые лампы под потолком осветили зал первого этажа с четырьмя колоннами-опорами. Какие-то покосившиеся стеллажи в дальнем углу, груды старых автопокрышек.
        На втором этаже то же самое. Длинный коридор, два больших помещения без дверей, справа и слева. И здесь мешки с окаменевшим цементом, бочки, грубые строительные помостья. Нашлось несколько стульев. Один, более-менее целый, он затащил на лестничную площадку второго этажа, к окну. Отсюда хорошо просматривалась дорога. Отзвонился: находится на месте, все нормально. Мусаев подтвердил, что перезвонит, сообщит, когда точно подъедет.
        После ходьбы он немного согрелся, но в выстуженной каменной коробке нервный и болезненный озноб стал бить его еще сильнее. Открыл коньяк, сделал несколько глотков. Разлившееся тепло затуманило голову, боль в ноге как будто приутихла, тело окутало теплой обволакивающей ватой. Ночью он принимал сильные обезболивающие, но это помогло лишь на короткое время. Перед рассветом беспокойно забылся… И какие-то птицы метались в его снах. Вместо птичьих голов - лицо Лифата. Оно множилось и повторялось в бесконечном хороводе крылатых демонов. Холодное голубое пламя стекало с птичьих стальных когтей.
        Да какие птицы, откуда им взяться?
        Все тот же яркий свет, стол, красный кувшин на нем. Ослепительно белый пластик стола. Все вокруг защелкало, затренькало, засвистало. Пули. Цветы и птицы. Расколотые, покатившиеся линзы… Хищный клюв раздолбил часовое стекло, вырвал глаз циферблата, расколотил время в острые ранящие осколки. Железные руки великана оторвали от земли, потащили вверх. Внизу проплыли пики горных пирамид, извивающиеся вены рек, иззубренный плавник на хребте каменной рыбы. Коричневые и бурые пятна. Бледно-голубое стекло ледников.
        Это карта.
        Это Письмо. Значит, он развернул потемневший кожаный край… но не помнил, как это сделал. Мгновенно отключился, забылся на минуту, уснул? Или хотел узнать предсказания? Смотрел на скрученные завитки, разбегающиеся спирали, созвездия значков, выдавленных густо - и постепенно сходящих на нет, исчезающих. Один жук-крестоносец остановился как раз подле нескольких точек. Если мысленно соединить контур, то получится… Дядя эше увидел это перед тем, как его позвал Старец. Треугольная голова быка, смотрящего вниз, и развилка рогов - знак подземного. Горный демон отправил за ним посланцев тьмы. Стало быть, пришло время Химу.
        Вот они, идут по дороге.
        Он пригляделся внимательно. Две странные фигуры. Одна высокая, с тросточкой, в черном пальто и военных ботинках. Другая пониже, в курточке, камуфлированных штанах. Они несут ему белые цветы. Идут уверенно, как раз сюда. Ну что же, он постарается дорого продать свою жизнь. Приготовил пистолет и, не отрываясь, следил за ними.
[Майор Трокаль]
        Из микроавтобуса, подъехавшего к обветшалому трехэтажному дому, построенному в пятидесятых, вышел милиционер, за ним двое мужчин в гражданском и женщина. Они вошли в подъезд и поднялись на последний этаж. Представитель правопорядка позвонил в одну из дверей. «Лидия Семеновна! - произнес он громко, нажимая кнопку звонка. - Это Костерков, участковый, откройте. Гости к вам!»
        Его слова гулко падали в пустоту подъезда.
        - Семеновна! - строго произнесла женщина, бывшая с ними, в ее голосе звучали ноты представителя местного домоуправления. - Открывай, свои!
        Дверь приоткрылась, милиционер коротко обрисовал ситуацию удивленной Семеновне, старушке-божьему одуванчику. Его прямолинейное заявление, что именно от нее, ответственного квартиросъемщика, Семеновны, зависит государственная безопасность, привели мирную бабушку в трепет. Она робко отступила в тесную прихожую, «конечно же… конечно», приглашая всех войти. Строгая дама из домоуправления быстро перевела разговор на конкретные жилищно-коммунальные проблемы, близкие любому квартиросъемщику.
        Двое мужчин прошли на кухню и рассматривали из окна здание впереди, прямо через дорогу, за бетонным забором, одиноко возвышающееся на пустыре. Отсюда оно просматривалось хорошо. Первый, старший из сотрудников, дал указание своему подчиненному - и тот переговорил с кем-то по рации.
        В это время у подъезда, рядом с микроавтобусом, остановился внедорожник. Находясь в нем, майор Трокаль принимал сообщения по оперативной связи. Он дал команду: из микроавтобуса появился боец в камуфлированной форме, с рюкзаком за плечами, в руках он держал необычный обтекаемый футляр, - и скрылся в подъезде.
        Майор пытался оценить ситуацию, исходя из вводной, данной ему командованием, и той информации, которую передавали с наблюдательных пунктов. У него позывной «ястреб» и… как будто голоса «беркутов», «соколов», «филинов» - позывные боевых групп, находящихся сейчас в нескольких автомобилях, остановившихся на максимальном приближении к дому на пустыре, - слетались к нему в рацию.
        По сведениям, полученным от оперативного источника, в этом пустующем доме должна состояться встреча руководителей террористических группировок, а возможно, и прибывших арабов-резидентов. В штабе приняли решение: штурмовая группа майора должна захватить террористов за передачей денег, оружия, инструкций по проведению терактов. К тому же оружие и взрывчатку они могли хранить здесь, заранее подготовив свою базу. Его бойцы готовились к штурму. Майор Трокаль ждал указаний, что решат там, наверху?
        Если это действительно «база» и если здесь что-то намечается, то месторасположение выбрано, безусловно, с умом. Пустырь, заброшенное здание не то какого-то склада, не то бывшей строительной конторы. Вокруг открытое пространство, и если контролируются подходы из окон второго этажа, то как подобраться? Сколько боевиков может в нем находиться? Или все начинено «сюрпризами», минными ловушками?
        Майор отдавал то или иное необходимое распоряжение… но не был уверен, придется ли, и правда, штурмовать? Или дадут отбой? Пока, на данный момент, точно неизвестно: засел там кто-нибудь, нет? Реально ли то, что приедут «резиденты»? И будет ли штурм? А то, может, в очередной раз… как это поется в песне: А город подумал, ученья идут?
        Верить всем этим «оперативным источникам» никак нельзя. Может, чтобы повысить свой гонорар… или престиж, или влияние (кто его знает, что у них на уме?), они передают сведения о том, что «база», которую они якобы «сдали», битком набита оружием, взрывчаткой. А на самом деле - ничего. Сколько раз так бывало! Но с ними очень
«бережно» работают, стараются не отпугнуть, проверяют и перепроверяют информацию. Внедрить осведомителя в ближайшее окружение самой верхушки непримиримых сепаратистов почти невозможно. Если кто-то идет на контакт, соглашается на сотрудничество… то это опять же игра, видимая сдача позиций, сложные многоуровневые комбинации. В том, чтобы двигать фигуры, балансировать расстановкой сил, предугадывать ходы, видеть всю игру - есть особые стратеги там, наверху. У них свои правила.
        А у майора свое представление именно об этой конкретной операции. Он отвечает за то, чтобы провести ее максимально эффективно, без потерь. Мысленным взором он представлял, перебирал в памяти лица ребят своего подразделения - и кто из них где сейчас находится; и даже о чем думает, что переживает в эти минуты. Он видел их, сжимающих готовое к бою оружие: кто-то волновался, и лицо его было напряжено, кто-то балагурил, за внешней беспечностью скрывая нервный мандраж. Это особое возбуждение… но только перед атакой, и оно пройдет, когда, движимые железной волей команд, необходимостью действовать, решать мгновенно, - ведь от этого зависит и твоя жизнь, и жизнь товарищей, - они бросятся в неизвестность… За «кромку Хаоса», как сказал военврач Солодовников. Ступят на грань (выражаясь научно) «между порядком и энтропией».
        Где и побывал его боец, снайпер… (сейчас он уже выбрался на крышу, занял позицию для наблюдения: только что от него поступило сообщение); а тогда, в клинике, они говорили с Солодовниковым о нем.
        Трокаль хотел представить и его: что он наблюдает в свою оптику, какое у него настроение… но почему-то это не удавалось. Как будто снайпер скрыт, находится «вне зоны приема» и отдален той самой «гранью», за которой он побывал.
        Вообще, на операции он если и выезжает, то в самых экстренных случаях: в его служебные обязанности это не входит. Да и тогда, в горы, в спецкомандировку, его взяли только потому, что рассмотрели его рапорт об изобретении им какой-то сверхсистемы оптического наведения. Начальство решило: ну пусть покажет в деле, что он там изобрел. На сегодняшний же день вышло так, что большая часть бойцов задействована в охране одного из высоких лиц, совершающего поездку. И в это время, как это бывает обычно, - возникла ситуация с этой «базой», резидентами… На выезд пришлось доукомплектовать группу из резерва. Без снайпера они, конечно, не обойдутся.
        Но между тем он казался майору несколько странным, как раз из-за того, что побывал неизвестно где.
        Ты ведь будешь удивлен… сказал тогда майору Солодовников. Спросишь, правда ли снайпер, потерявшись на несколько дней и словно «выпав» из времени, встретил Зигфрида? И что этот Зигфрид - древний отшельник, который с тех пор скрывается в горах? Ведь если тогда, в отряде «Космонавты Гитлера», ему было лет тридцать, то сейчас за девяносто?! Не знаю, как это на самом деле… Но думаю, «возраст» для него не имеет значения. Ведь Зигфрид обладает Льдом Вечной Жизни. Скорее всего, много веков назад в вершину Старца врезался метеорит, некое небесное тело. Именно то, что и есть - «камень с Ориона». На вершине осталась какая-то его часть или осколок. Этот, условно говоря, «объект», своеобразный «конденсатор», накапливающий и генерирующий пространственно-временные изменения. Это может быть тем, что является «контактом с космическим информационным полем». Происходит
«турбулентность» образов прошлого, принимающих зримое воплощение. Снайпер оказался в некой точке, в фокусе временных и пространственных аномалий. Для нас он -
«бредит», а на самом деле он действительно видел этих немецких егерей; даже вел с ними бой. Так что реально испытал свою винтовку и прицел. Не всякий выдержит такие
«провалы».

262 144
        Слушай, ты такой маленький, да? А зачем столько берешь с собой? Ты шпион, что ли? - клекотал этот черный коршун.
        Этот бандит… (террорист? моджахед? кто он?) - что-то нервно и беспокойно высматривал, то и дело выглядывая в окно. Бросал взгляд на свой мобильник, который не выпускал из рук, дожидаясь какого-то определенного времени или важного сообщения, которое должен получить. Возможно, это его наблюдательный пункт? И он кого-то здесь поджидает? Или вообще нельзя никому приближаться к этому дому? Может, это секретный объект, и они случайно забрели на него?
        Прищуриваясь так, что глаза превращались в черные щелочки, он глубоко затягивался сигаретой, пряча ее внутрь ладони, будто прикрывая от ветра. Дым от сигареты удушающий, парализующий все в ней. Запах лекарств, хлорки. Мутный стеклянный куб с водой, куда она погружается, становится серой лупоглазой рыбкой. Испуганной, потерявшей цвет. Съеживающейся от его замороженного взгляда сквозь стекло… сквозь завесу белесого дыма… У нее онемели мышцы. Это, видимо, наркотик. И он - наркокурьер. Драгдиллер. Постоянно курит, стряхивает пепел в согнутую жестянку, где полно окурков.
        Когда Надя пришла в себя, несколько минут назад, то никак не могла понять, где она, что происходит. В затылке плавилась свинцовая боль, стекала по спине, пропитывала позвоночник, и невозможно что-либо сообразить, не думая об этой боли.
        Лестничная площадка…
        Она сидела на стуле на лестничной площадке в этом проклятом доме. Они шли к нему, к этому дому, по дороге. Потом нарисовали букву. Потом что-то произошло…
        У дома наворочена грязь, отвалы земли вывернуты бульдозером. Она пошла вперед, завернула за угол. Вдруг позади раздался резкий хлопок… нет, скрежещущий звук… Потом хлопок, возня, вскрик. В недоумении остановилась, обернулась и хотела вернуться, посмотреть, что там. Но из-за угла вылетел черный ветер… коршун! Сшиб и закрутил ее! Вспышка!
        Словно в голове лопнула перекалившаяся лампа. Со звоном осыпались, разлетелись стеклянные скорлупки, в которых отразились небо, дорога, деревья.
        И теперь он захватил их в заложники?
        Полуприсел на подоконник напротив нее. На полу стоит пластиковая бутылка воды, коньяк, опустошенный наполовину. На подоконник выброшены их с Калинником мобильники, баллончики, фотокамера, мотки проводов, дистанционные пульты… Все это из карманов, из рюкзака с Че Геварой, что вывернут, брошен здесь же.
        - Зачем знак нарисовал? Зачем нарисовал знак подземного? Кто тебя научил это нарисовать?
        Кажется, он спрашивает одно и то же уже в двести шестьдесят две тысячи сто сорок четвертый раз! Какой-то знак! Что за бред он несет!?
        - Зачем тебе карта? Кто тебе дал? Что обозначал вот здесь, а? И вот здесь, и здесь? Кто сказал, что я тут? Мусаев тебя послал? Почему у тебя золотой телефон? Целых два золотых телефона тебе дали, да?
        Он вертел то один, то другой подаренные им мобильники, затем бросал их, хватал смятые листы компьютерных схем, тыкал в них пальцем. Те места, где они уже побывали и нарисовали эти злосчастные буквы, были обведены цветным маркером.
        - Ты думаешь, я не узнаю, э? Я все узнаю. Ты мне скажешь.
        Постанывая и морщась, он растирал колено. Рядом с ним тросточка, бывшая у Калинника, и он опирался на нее, когда вставал, начинал нервно метаться как тигр в этой лестничной клетке… (а тросточка сегодня - просто эстафетная палочка какая-то! .
        - Твой! этот! зачем мне нога так сильно ударил! еще железный ботинок носит! живых людей зачем копытом лягать!
        А сам-то, идол тьмутараканский, в живых людей из пистолета стреляет! Паралитическим газом!
        Но бандит заметил… приближающуюся машину? Своих сообщников? Тут же подобрался, схватил ее за руку и подтолкнул, чтобы шла вниз. Она успела схватить бутылку воды, возьмет с собой - он ничего не сказал. Стащил ее на первый этаж, втолкнул в какую-то тесную узкую каморку, запер железную дверь.
        Над дверью небольшое продолговатое окно, и такое же на противоположной, наружной стене: из него падал блеклый, рассеянный свет. Но на самом дне этой каморки все было окутано цементной пылью, и мрак осел повсюду, превратившись во что-то осязаемое… в какие-то удушающие, опутавшие все водоросли. Наступила зловещая тишина. Привалившись к стене, полусидел Калинник. Пальто изгваздано в грязи, в цементной пыли… Что с ним, что произошло? Не знала что делать, да и не могла ничего сообразить. Калинник мотнул головой, едва глянул на нее помутневшими глазами, подтянул колени и, скорчившись, уткнул в них лицо. Он был в каком-то оцепенении. Подбородок испачкан запекшейся серой пеной, глаза воспаленные, щека и скула покраснели, опухли.
        - Леха, ты живой?! Калинник!
        Да что такое… чтобы не заплакать, постаралась растормошить его, сказать ему что-то, но получился один невнятный хрип. Он пробормотал… «вода, пить» - поняла она. Кое-как усадила его удобнее. Это выстрел парализующим газом, а ведь так он мог и ослепнуть! Слава Богу, видит и слышит ее. Прислоненные к стене, стояли два покоробившихся щита из толстой фанеры, заляпанные цементом, побелкой. Она опустила один на пол, перетащила на него отяжелевшего Калинника (и показалось, эти щиты - как плот в «Титанике», в фильме, после крушения; дом идет ко дну, захваченный какими-то безумцами; ох, не к добру она помянула тогда этот фильм).
        Он с трудом поднял голову. Смочила ему губы водой. Он сделал судорожный глоток… его вырвало, пена запузырилась на губах. Мокрым, испачканным в краске платком, чудом оставшимся в кармане, отерла ему лицо. Он отстранился, согнулся, долго и надсадно кашлял. Пытался сказать что-то…
        - Эк-х… ты это… Надин… Орех… - прохрипел едва слышно. - Почему же сегодня ночь задула фонарь? Погасила мне сердце и зажгла свой алтарь? - бормотал что-то несуразное.
        - Да что такое, что? - она придерживала ему голову, старалась напомнить о себе, разбудить его сознание, погружающееся в беспамятство. Если оборвется его голос, эта связующая нить, она останется одна в лабиринтах безумия, в обступившем мраке.
        - Я же строчку придумал… сидел тут…
        - Ну, что ты придумал?
        - Не знаю. Строчку к школьному гимну. Мы же с тобой школьный гимн обещали… Феликсу…
        Феликс! Школа! Энгельсина Сергеевна! О Господи, где вы теперь?!
        На стене металлический шкаф, какой-то электрораспределитель. В проушины продета щепочка. Она открыла его: никогда здесь ничего не подключали, из стены лишь торчит пучок толстых проводов. Если закинуть ногу, опереться о край полки и подтянуться, то можно забраться наверх, следить в окно над дверью за тем, что происходит возле входа.
        Она слышала, как подъезжала и разворачивалась машина, хлопнула дверца. Надя закинула ногу на закраину открытого шкафа, подтянулась за боковые ребра, встала на него. Через окошечко было видно смутно: только входная дверь. Приникла к запыленному стеклу, наблюдала за тем, что происходит. Захвативший их террорист стоял к ней спиной, опираясь на трость. Вошедший мужчина, тоже горец, говорил ему что-то очень резкое, злое. Пришедший, видно, был «начальником» над «террористом». Здоровенный, усатый, в черном пальто. Скрежет голосов, эхом отдающихся в пустом доме, был неразличим. «Начальник» держал в руке мобильник и, похоже, хотел позвонить, но «террорист» угрожающим жестом остановил его. И тут же увидела -
«террорист» держит в руке Лешин «Хаммер»! Кажется, убеждал «начальника» что-то послушать, приподнял руку. На какое-то время наступила тишина… Послышался голос, искаженный радиопомехами. Кто-то отдавал команды по этому Лешиному телефону! Очень резкие, по-военному четкие. Но, кроме того, почему-то перечисляли… птиц, что ли?
«Ястреб - ястреб», «беркут - беркут», «сокол - сокол», «филин - филин» - все повторялось, было умножено эхом. Этот телефон Калинника мог подключиться к какому-то каналу. Две фигуры, видимые Наде, будто окаменели.

«Начальник» вдруг поднял глаза и, немо распялив рот (усы его как-то косо съехали набок - так виделось из-за мутного стекла), - уставился на Надю! Он заметил ее в узком окошке над дверью. «Террорист» не понял, в чем дело, и обернулся. В это же мгновение «начальник» вскинул руку с чем-то блеснувшим. Опомнившись, она отпрянула от стекла и сверзилась со шкафа…
        Грохот одного… двух выстрелов… хлестнувших раз за разом железным бичом, едва не разорвал ей перепонки.
        Она забилась в угол. Из ее груди вырвался вой, животный крик, вибрирующий, переходящий в визг, вопль… И она заткнула уши, чтобы не слышать его. А если у нее ноги согнутся в коленях? онемеют связки? она соскользнет в зыбкую мглу безумия? Гигант нависнет над ней, выкрутит как тряпку. Нет, она замолкнет. Будет молчать. И не несколько дней, а вообще больше никогда не скажет ни слова. «Мммммм…» - тянула на одной ноте, как будто ей в рот влетело ужасное мерзкое насекомое.
        Дверь заскрежетала, медленно-медленно отворилась.
        Придерживаясь за косяк, дико улыбаясь (и почему-то натягивая на голову вязаную Лешину шапочку), на пороге стоял террорист. Он скорее был мертвый, чем живой. Серый, в цементной пыли, человек. Но голова и плечи у него - в чем-то буро-малиновом, черно-блестящем, стекающем длинными густыми каплями. Неестественно склонив голову к плечу, он пытался прикрыть голову, натянуть воротник куртки. И вдруг запел
        тускло светит луна хоронясь за листвою
        по дороге ночной едут трое ковбоев
        три усталых коня три обвисших аркана
        три заржавых ножа три потертых нагана
        как тебя зовут, девочка? - тихо спросил он.

«Мммммм!» - скулила она.
        - Правильно. Тебе, «мммммм», письмо. Возьми его.
        Протянул ей что-то завернутое в пластик, размером с общую тетрадь.
        Он протянул… черной мохнатой лапой… На нее глянула осклабившаяся морда Кикиморы.
«Пошли со мной! на крышу! - раздался хриплый собачий лай. - Чтобы все школы района плакали над нами!»

524 288
        Боец в камуфляже, выбравшись на крышу, подготовил место для наблюдения. Вынул из футляра винтовку, точными движениями собрал ее, привел в готовность прицел. Темный затаившийся дом впереди, одиноко торчащий на пустыре, был виден как на ладони. Чтобы оценить обстановку, снайпер бегло, не вдаваясь в подробности, осмотрел и его, и прилегающую местность…
        К дому вела разъезженная, разбитая мощной техникой дорога. Недалеко от входной двери стоял довольно потрепанный «Форд»: судя по невысохшим подтекам грязи, приехали на нем только что. На стене у двери нарисован какой-то знак… треугольник вершиной вниз? перевернутая буква «А»? Яркая краска из аэрозольного баллончика нанесена, видимо, тоже недавно. А рядом разбросаны, втоптаны в грязь… белые лилии! Беззащитные хрупкие цветы перебиты, изломаны. Это вносило диссонанс во все окружающее, в серую и невзрачную обстановку, и вызывало неосознанную тревогу. Он
«заглянул» в окна второго этажа. Длинное запущенное помещение: голые обшарпанные стены, груды мусора, посередине что-то вроде строительных помостьев, грубо сколоченных из досок. Изображение всего, что он видел, было мягко облечено зеленоватым мерцающим светом. Сообщил обо всем, что им замечено, на командный пункт. В ответ была дана команда продолжить наблюдение.
        Проверяя слаженность работы систем наведения, перевел видоискатель на многоэтажки дальнего жилого массива. Их розовые фасады были четко прорисованы в вечереющем небе и вспыхивали стеклянными бликами, отражая малиновые искры заката. В наполненных золотистым светом окнах-сотах шла своя жизнь. Высотный дом со вставками из синих и зеленых панелей показался наиболее приметным. Выделил одно окно, другое… Женщина на кухне что-то готовила: отбивала мясо, переворачивала его, шлепала о разделочную доску. В раме следующей «картины» в глубине комнаты - лицо спящего старика. На грудь ему сползла раскрытая книжка, в съехавших на кончик носа очках отражался экран работающего телевизора. В окне рядом, сидя на подоконнике, умывалась кошка. В соседнем - мальчик склонился и что-то рисовал на листе бумаги. Чуть дальше - девушка расчесывала мокрые, только что вымытые волосы. Но это все лирика…
        А вот этот дом на пустыре. Из-за него и разгорелся весь сыр-бор. Не то бывший склад, не то строительная контора. Вдалеке за ним - мрачная сквозная коробка заброшенной стройки. Сиди теперь на крыше как дятел (ну, как иволга; ведь у него позывной «иволга»), любуйся «пейзажами». Жди неизвестно чего. А потом все отменят. Так чаще всего и бывает.
        Невидимые лучи его прицела словно бы прощупывали пространство.
        Чтобы не «замылился» взгляд, вновь рассматривал многоэтажки, своим ступенчатым контуром расчертившие горизонт. По ориентирам, машинально отмеченным в памяти, по синим и зеленым панелям дома, который выделил из остальных, нашел «знакомые» окна… Женщина положила мясо на сковороду и теперь резала овощи. Старик мирно посапывал перед телевизором, в его очках отражалась голова ведущего какого-то ток-шоу. Мальчик перестал рисовать, складывал из листа фигуру; ну, может быть, самолетик. Кошка умылась. Девушка все так же расчесывала волосы.
        Он наблюдал за ее плавными движениями. А когда же она… за учебники, например, сядет? Так же плавно, как и ее движения, его мысли переключились на собственную дочь. Тоже сидит, мечтает! А его к директору вызывают. Буквально сегодня. Вечером. Директор в разговоре по телефону сказал: заходите, мол, после работы, когда освободитесь; я допоздна в школе бываю. Сам директор! Феликс Альбертович. Опять его дочь натворила что-то из ряда вон выходящее!
        Но почему сразу к директору? Ну, ляпнула она что-то не то, с языка сорвалось. Могла бы промолчать, конечно. И надо было ей вылезти с этой «диаграммой»! Какая-то
«диаграмма». Что-то такое дурацкое. Их классная и два каких-то оболтуса встали в одну линейку. Классная - самая высокая, следующий оболтус ниже ее, а приятель оболтуса - еще ниже. Ну и что? Надя же при всех выдала… «диаграмма дураков»! А теперь такое! Классная весь дневник расписала. Последнее китайское предупреждение. Срочно обратить внимание на поведение дочери! А эта поездка на дачу?! Ничего себе, день рождения устроили! Одно пепелище осталось. Слава богу, хоть сами живы.
        А вот с женой что-то произошло именно тогда, когда на даче случился пожар.
        Неужели это может быть как-то связано?
        Жена словно «пробудилась» от этого пожара, как бы почувствовав его, она сама об этом говорила. И вышла из бессознательного состояния. Теперь Аратюнян едва не плачет. Что это такое? Показывает снимки головного мозга жены… Вот здесь, видите, было затемнение, а теперь? Ничего нет! Этот сгусток, вот он. Вот, на прежних снимках. А сейчас все нормально. Ничего нет. Чисто.
        Ну и хорошо, уважаемый главврач! Значит, правильно лечили.
        Это невозможно лечить! Это либо есть, либо этого нет. Что я напишу в научный журнал? В каком свете предстану перед медицинской общественностью? Скажут, Аратюнян - шарлатан от науки? Проповедует какой-то сумбур вместо четко структурированного анализа?!
        Когда-то снайпер взял один из снимков мозга жены, сделанных на магнитно-резонансном томографе. Сканировал, долго изучал изображение в компьютере у себя на работе. Увеличивал, разглядывал по фрагментам. Копался в справочниках, сидел в интернете… Куда там! У самого начнется «затемнение», если во всем разбираться. Однако этот «сгусток», если присмотреться «незамыленным» взглядом… можно сказать… напоминал лицо… Бородатое лицо какого-то человека!
        Но вот что самое странное.
        Он отсканировал те пленки, на которых дед когда-то запечатлел «творчество» Нади. Дед фотографировал на даче, давно это было, они там устроили что-то вроде художественной мастерской. Дочь рисовала все, что хотела. И он отсканировал эти пленки, затем обработал в фотошопе. Придал отдельным «картинам» четкие границы, привел к одинаковому размеру. Кое-что подправил, подчистил, выделил главное. Показалось, в их разрозненности между тем заключено нечто общее. Одна «картина», по сути, представляла фрагмент чего-то большего. Если долго «подставлять» в компьютере одну «картину» к другой, чем-то похожей, - они совпадали! Соединялись в единое общее целое! По цвету, композиции, линиям, которые можно мысленно продолжить. Перебирал, складывал эту мозаику в максимально возможных комбинациях. И постепенно появился… огромный «портрет»! Точно, появился… словно протаял из ледяного экрана… И его он уже где-то видел. Что это напомнило? Открыл файл с
«затемнением» на снимке мозга жены. Одно и то же
        бородатое лицо какого-то человека
        на составленном «портрете» из рисунков дочери. И на снимке мозга! Невероятно… Они совпадали. «Лицо». Взгляд пронзает до самой селезенки. Нет, с этими экспериментами можно черт-те куда зайти.
        Так, внимание! Он заметил какую-то фигуру: обстановка на втором этаже дома изменилась. К строительным помостьям подошел человек и, склонившись к ним, что-то вертел в руках, разглядывал…
        Несомненно, боевик… смуглолицый, крепкого телосложения. Возраст определить трудно. От его лица, от глубоко прочерченных складок, от крыльев носа с горбинкой повеяло морозным воздухом, врывающимся в легкие; по насту скул скользил розовый отблеск заката; изменчивые тени пересекали синеву подбородка; мерцающий лунный свет обагрил часть щеки и ухо. Его кожаная куртка в белесых пятнах, на голове намотано… что-то вроде красной тряпки… или тюрбан, может быть? Воротник куртки, плечо - залиты чем-то влажно поблескивающим, почти черным.
        Рассматривая странную фигуру при сильнейшем увеличении, снайпер словно чувствовал, как этот человек шевелит пальцами, возясь с неким… пультом? передатчиком? мобильным телефоном? Или это какое-то взрывное техническое устройство? Эта возня была похожа на шевеление щупальцев какого-то мерзкого насекомого, изучаемого под микроскопом.
        И вдруг ему послышалось… здесь, на крыше… он вспомнил… Чавкала грязь. С веток со звоном стекали дождевые струи. Ветер проносил мимо шорох и трепет крыл. Режущая кромка воздуха рассекала легкие. И кто-то огромный - неведомый горный исполин, чью седую главу можно было лишь угадывать как что-то гнетущее, скрытое в серой папахе дождевых туч, - забрал его сердце, заморозил в ладонях ледников.
        Когда-то в свою оптику он уже изучил того, кого увидел сейчас, вновь перед собой - и опять в зеленоватом светящемся ореоле окуляров. Правда, тогда «объект» выглядел по-другому. Борода до глаз, пятнистая панама, боевое снаряжение. Но этот прищуренный, словно постоянно прицеливающийся взгляд… И разворот плеч, и характерные жесты! Карматханов. Сомнений быть не могло. Но откуда он здесь? Ведь сгинул, исчез там, в горах. Нет! Вот же он, черт полосатый! Исполосован вертикалями и горизонталями прицельной сетки. А надо было тогда, в горах, продырявить ему башку. Но приказ отменили. Жаль, конечно.
        Поступило новое сообщение: к дому приближается еще одна машина… Две машины! Подъехала белая «Хонда», а следом за ней - рыча и пробуксовывая, разворачивалась замызганная грузовая «Газель» с тентом. Из легковушки вышли двое. Те арабы, на которых объявлена охота? Один невысокий и достаточно полный, эдакий толстяк-коротышка. Другой - худой и длинный верзила.
        Из кабины «Газели» выпрыгнули двое крепких парней: черные бейсболки на бритых головах, широкие плечи обтягивает лоснящаяся кожа курток. Откинули тент, стали выгружать и заносить в дом коричневые, достаточно тяжелые, как видно, коробки. Брали по одной - и очень осторожно. Однако не елочные игрушки, похоже, они сюда привезли. Арабы, отдав распоряжения, скрылись в доме. Вскоре поднялись наверх и подошли к Карматханову. О чем-то говорили с ним. И он, резко жестикулируя, видно, спорил с ними.
        От быстро меняющихся цифр таймера в нижней части изображения, снайпер ощущал смутное беспокойство. Точное время, бегут секунды. Скоро конец рабочего дня. А когда он освободится? Ведь так может опоздать в школу! Эх, Надя, Надя…
        Да вот, кстати, и она.
        Сидит на стуле и мечтает, конечно. Нет бы английский подучить. Или другие предметы. Совсем от рук отбилась. А вымахала! Куртка какая-то, обдергайка на рыбьем меху. Молодежная мода. Сама бледная. Ну конечно, нагрузки. Сложная программа. Поучись-ка тут. Подростковый возраст. Снайпер задумался
        но ведь он видит перед собой свою дочь
        откуда она ТАМ?
        Он ощутил уходящую от него артерию: тянущуюся, привязывающую его к этому окну. Серый шуршащий поток перетекал по артерии, заполнял простором, посвистом ветра, тенью проносящейся птицы… Биение горного сердца отдавалось в ушах. И он не был посторонним, он был посвящен. Снег падал на лицо. Световые точки кружились перед глазами. Да, тогда в командировке, в горах, он сильно испортил нервы. И в клинике кололи невесть что. К тому же сказывается возраст. Стали подводить глаза.
        Но глубинная бомба невообразимой тревоги взорвалась в нем. Расходились ледяные волны ужаса. Сигнал SOS обезумевшего радиста на гибнущей подлодке. В этом помещении трое. Их должно быть трое и никак иначе. «Человек, похожий на Карматханова». Араб-верзила. И араб-коротышка. А те двое внизу продолжают таскать коробки
        четверо
        он же видел перед собой четверых! Снайпер довел четкость изображения до максимума. Но это смещение реальности. Фантомный образ. Ошибка в системе. Надя. Его дочь там, в зеленоватом свечении экрана. В этом чертовом шалмане.
[Алексей Калинник]
        Под ним проплывал фанерный, заляпанный известью плот. Кружилась пластиковая бутылка. Змеился шарф. Свивалась кольцами разноцветная тесьма-поводок с повторяющимся логотипом фирмы. Раскинув онемевшие руки и ноги, цепляясь сведенными до судорог пальцами и словно приклеившись взмокшей от ледяного пота спиной (слава богу, приклеившись! к потолку!) - Алексей боялся глянуть вниз, на пол. Подступала тошнота, головокружение. Сейчас сорвется, рухнет, разлетится на осколки! Но перевернутое пространство понемногу образумилось, все встало на свои места. Какой потолок? Он валяется здесь…
        И вот японская тесьма, ключ на ней. Клипса разомкнулась, не выдержала резкого рывка. Королевский ключ. А где Надя, что с ней? Помнилось, она вытирала его лицо мокрым платком. Потом раздались удары страшной силы, раз за разом. Надин крик. А потом его затянуло во что-то черное, безмолвное, удушающее. Сколько это продолжалось?
        Калинник с трудом приподнял голову, огляделся. Тесная каморка. Железная дверь. Распределительный шкаф на стене, дверца распахнута. Доносилось рычание мотора. Невыносимо жгло набрякшую скулу, щеку, ухо. Как все это произошло? Они шли сюда, к этому дому… И потом… Все из-за этого Старика Хоттабыча!
        Нарисовали букву, сфотографировали ее. Надя пошла вперед, завернула за угол. Он остановился, просматривал получившиеся кадры. И этот мухомор… вырос как из-под земли… Заскрежетали заржавленные шарниры. Обернулся - перед ним стоит старичок. Черный, скрюченный, волосы и борода разлохмачены. Сам трясется. Настоящий ветеран канадского хард-рока. Голос такой же заржавленный, как скрежет массивной, открывшейся, словно по волшебству, двери
        ты малый проводи-ка меня
        вас? проводить?
        Алексей замер, прирос к месту от неожиданности.
        - Ну, проводи… проводи…
        Как? Куда проводить?!
        - К птиц-кам… на неб-це… - недобро протянул старик. Через согнутую руку у него были переброшены стебли мертвых цветов. - А на-ка вот… цветочки… Засохли все. Увяли. - Он раздирал поникшие цветочные головы. - Но это бла-а-лепие-е… С могилки-то… Возьми, будешь к больному месту прикладывать. В чай заваришь.
        Да это какой-то морок, клочья тумана! Калинник ткнул тростью, чтобы развеять клубящийся чад. Но в ответ - сильнейший рывок! Хоттабыч отступил, дернул его, потащил в тут же образовавшийся, казалось, на том месте, где он стоял, - вихрь. Выросла ослепительная лилия, яркая вспышка вытянула лепестки, обожгла лицо. Рот заполнился тленом, раздирало легкие. И все закружилось перед глазами. Вновь вспыхнуло. И погасло.
        Показалось… перед ним огромный человек… Команданте Че. Сидит на корточках, курит тропические грибы с острова Свободы. Прямо-таки упивается этой свободой. Из черного пистолета, как из трубки (дуло он держит во рту), из рукоятки - клубами валит дым. Черный пистолет в волосатой лапе. Все, больше ничего не помнил.
        Придерживаясь за стену, Алексей встал. Смочил водой из бутылки брошенный платок, охладил лицо, прополоскал рот. Сделал несколько шагов, восстанавливая равновесие. Его буквально штормило. Были слышны голоса… Отдавалось гулкое эхо. Шорох, топот, возня. Доковылял до двери, толкнул ее… Открыто!
        Тяжеленная дверь, снаружи мощный засов, в пятерню шириной. Калинник вышел в огромное (показавшееся огромным) помещение. Висела взбаламученная цементная пыль, тускло светили с потолка голые лампы, холодный воздух, ворвавшийся с улицы, мешался с бензиновым чадом, кисловатой гарью. И тут же, едва не налетев на него, из сероватой мглы шагнул кубинец - плотный, приземистый, в кожаной куртке. Темное лицо блестит от пота, на скулах и подбородке залегла синеватая тень, взгляд источает жестокость. Черная бейсболка на голове, с козырьком-клювом, придавала ему сходство с хищной птицей. Он держал обеими руками, прижимая к себе, коричневую коробку… Чуть не грохнул ее об пол, на ноги. Следом вынырнул, надвинулся еще один, тоже с коробкой, в такой же куртке и бейсболке. Похожи друг на друга, как близнецы… (но у первого, на которого он наткнулся, на шапке вышита фигурка баскетболиста, у второго подошедшего - бегущий лыжник).
        Так они застыли друг против друга. «Горные братья» как основа треугольника, - а он, неведомо откуда появившийся, с опухшим, покрасневшим лицом, спутанными волосами и в заляпанном пальто, - его вершина. Калинник ощущал волны исходящего от черно-кожаных и клювастых недоверия. «Баскетболист» в недоумении глянул на
«лыжника». У того на лице «нарисовалась» нервная улыбка, он спросил:
        - Э? Мищ-щаа?! Ти где биль? Хаттаб тебя послал? Хаттаб, э? - Он кивнул в ту сторону, где была видна лестница на второй этаж.
        - Хаттаб-хаттаб-э… - пробормотал Алексей. Точно, «хаттаб» его послал неизвестно куда… в черную удушающую мглу.
        - Пиво пиль, да? дрова валялся? гитара бац-бац? помогай, э! таскай-маскай! - Без предупреждения кинул в инстинктивно подставленные Калинником руки свою коробку. Эта тяжесть сейчас не для него! И боль в колене! Он качнулся назад, едва устоял…
        - Нэси, э! погруз-разгруз! бистро-мистро! бэз разговор!
        Против этих «горных братьев» (к тому же спортсменов, как видно) не попрешь! Запыхавшись и прихрамывая, Алексей отнес коробку к десятку таких же, составленных у стены. Тупо, как автомат, оттащил вторую, третью… Они были складированы у входной двери, наверное, их только что привезли и выгрузили; закрыли дверь.
«Лыжник» подошел к штабелю в глубине помещения, куда уже перенесена часть коробок, присел на корточки, ставил на коричневых картонных боках какие-то знаки фломастером. И подошедший «баскетболист» что-то подсказывал ему, сверяясь с записями в «шифровальном» блокноте, который он достал из кармана. Их язык понять невозможно, но слово «тротил», прозвучавшее несколько раз, Алексей уловил точно.
        Нужно было что-то делать… Решение пришло неожиданно.
        - Эй, команданте! - он хлопнул «баскетболиста» по крутому кожаному плечу и показал на каморку:
        - Туда приказали! таскай-маскай!
        Пошел с коробкой, медленно ступая… А не целятся ли ему сейчас в спину? Адреналиновый ток пробил от макушки до пяток. Ничего себе, экстрим!
        - Э?! кто приказал? Хаттаб приказал? - донеслось ему вслед. Калинник аккуратно поставил коробку и вышел, отирая мерзкий пот, прилипшие волосы. Тяжеленная дверь, снаружи мощный засов…
        - Склад! Хаттаб-маттаб приказал! быстро-мыстро! - это он почти выкрикнул.
«Баскетболист» застыл на месте, пронизывая его недоверчивым взглядом. «Лыжник» напряженно прислушивался. Это тянулось бесконечно. Гитарист припомнил всю свою не такую большую, но, можно сказать, насыщенную событиями жизнь. Наконец они подняли коробки и, чертыхаясь, поминая Хаттаба, понесли. Решение… Но какое, к черту, решение?! К выходу он не успеет; и дверь выхода, скорее всего, заперта на ключ.
«Горные братья» зашли в каморку. У него оставались какие-то секунды…
        Калинник рванулся к двери - бросился изо всех сил, сдвигая ее тяжесть.
«Баскетболист» стоял едва ли не в проеме. Снял бейсболку и вытирал пот, но, почуяв неладное, обернулся - натренированно выбросил руку, пытаясь остановить несущуюся на него железную махину… Но куда там! Алексей, навалившись всем телом, захлопнул ее; и запечатал; вдвинул засов. Проверил и убедился, что все держится прочно. Бросился к выходу… так и есть, дверь заперта! Кубинцы, оказавшись в каморке, в полной изоляции, взбунтовались. Железо гулко отдавало удары. Потом донеслось:
«Мищ-щаа, да? я твой голова рэзать буду! я твой кишка рэзать буду!» Далее непереводимый текст.
        Он осмотрелся, но что дальше? В противоположном углу - выход на площадку, лестница на второй этаж. И где Надя? Кто сейчас находится наверху? Сколько их там? Сквозняк тянул оттуда тошнотворный запах… тех грибов, которыми его обкуривал привидевшийся Че…
        Кажется, последние силы оставили его. Отошел, присел в изнеможении на коробки с тротилом. Дверь каморки сотрясалась от бросков. Запертые горные демоны выли и бесновались. Все условия для творчества. Остается только сесть и написать… школьный гимн, что ли? Свою лебединую песню. Ребята вспомнят о нем. «А пройдут пионеры - салют Мальчишу!»
        Нет, что-то не то… Взял валяющийся на коробках фломастер, оторвал картонный кусок.

«Как сына вели на расстрел!»
        И это уже было. «Орленок, орленок, взлети выше солнца!» И что-то там про «гремучую гранату»… А у него и гранаты, хоть самой завалящей, нет. И как он подберет аккорды к лебединой песне? - и гитары тоже нет. Машинально начертил на картоне нотную линейку, вывел скрипичный ключ…
        Ключ.
        Алексей замер в размышлении.
        В кармане у него Надин королевский ключ. Значит, он подходит ко всем дверям! Должен открывать все на свете… если уж открывает никому не известную библиотеку в их школе! Бросился к выходу, его пронизывало лихорадочное возбуждение, руки дрожали. Бородка ключа никак не попадала в скважину. И вдруг… о, удача! С трубным гласом, возвестившим свободу, провернулся механизм - раз, другой. Из последних сил распахнул дверь, пропевшую ржавыми шарнирами гимн… школьный гимн.
        Мы ушли от погони, мы теперь на свободе, О которой так часто в лагерях говорят. Мы ушли от погони, мы теперь на свободе! И нам боле не страшен пистолета заряд! По тундре! По широкой, по дороге…
        Но какая тундра, какая дорога! Бросившись наружу - он тут же получил подсечку от притаившегося сбоку пятнистого человека в мохнатом шлеме и увешанного оружием. Второй спецназовец ударом железной лапы в черной перчатке остановил его падение… Сделав буквально кульбит, - но поддержанный в воздухе сильными руками, - Калинник был припечатан к земле двумя бойцами. «Не дергайся!» - раздался хриплый голос из-под черного пластикового щитка, закрывающего лицо; несчастному гитаристу в подбородок был вдавлен холодный ствол; черная ладонь сжимала горло; зловеще клацнули затворы…
        - Сколько?! сколько вас там еще, урод? я тебя сейчас отправлю… - прорычало это чудовище.
        - Куда… в тундру? - переспросил задыхающийся Калинник.
        - В тундру, - подтвердил пятнистый. - Прямиком до Воркуты.
        Пригибаясь и ощерившись стволами, бойцы штурмовой группы, один за другим, ныряли в черную ледяную прорубь затаившегося дома.
        - Вы там поосторожнее, - предупредил гитарист. - Там вообще-то тротил в коробках.
        - Стоп! - командир штурмовиков поднял железную руку. И его бойцы замерли, как в детской игре «море волнуется раз».
[Снайпер]
        Никто не строил бойцов их отряда, не командовал… ДОБРОВОЛЬЦЫ, ДВА ШАГА ВПЕРЕД! Суровый командир не смотрел проникновенно в глаза: надо, ребята, надо! Тех, кто должен отправиться на задание в горы, в спецкомандировку, собрали на инструктаж; затем сборы - и на аэродром, где ждал специальный борт.
        Он, снайпер, до этого не раз писал рапорты о своем изобретении, о новом прицеле, над которым долго и напряженно работал. Указывал и на то, что прицел необходимо испытать в настоящих боевых условиях. Вот ему и предоставили такую возможность. Видимо, запланированную операцию сочли вполне подходящей.

…Вертолет коснулся небольшого пятачка поляны, и бойцы посыпались из его серого брюха. Тяжелая машина тут же оторвалась от земли, поднималась в небо, с треском разрывая молчание окружающих горных исполинов. Десантники быстро уходили с этого места. Вновь наступившая тишина стала ощутимей, словно удвоилась, и она давила на плечи, пригибала к каменистой россыпи. Тропа терялась на ней, среди валунов и кустарника, едва намеченным пунктиром - прерывистым, как и дыхание бойцов. Поднявшись по россыпи, они перевалили небольшую гряду. Над нагретыми солнцем камнями дрожало марево, тонкая взвесь пыли мешалась с терпким запахом трав; иногда от ослепительных, режущих голубизну неба снежно-белых вершин вдруг доносился холодный порыв, резкое леденящее дыхание. После какой-то таинственной границы, которую (почему-то так показалось) они преодолели, тишина вдруг наполнилась шумом и трепетом… Всплеск птичьих голосов время от времени вырывался откуда-то, как из приоткрытой двери, - но пролетевший ветер тут же захлопывал, обрывал этот гомон. В вышине черными распластанными крестами кружили несколько птиц, трудно определить,
какие именно. Их неотступное парение заставляло думать, что кто-то следит сверху, наводя на десантников перекрестье прицела - то один, то другой крестик птицы - в прозрачной небесной линзе.
        Впереди лежала узкая долина, сжатая крутыми лбами серых, кое-где в цветном мшистом бархате, глыб. Из глубоких скальных расселин сочились чернильные тени. Отчего-то необыкновенно яркие местами, пятна изумрудной травы перемежались с бурыми глиняными проплешинами, растрескавшимися в чешую, как выступающий бок какого-то древнего животного, ушедшего в землю. Долину пропахал селевой вынос, застывший глинистый поток, когда-то хлынувший сверху и смявший подлесок. Нагромождение камней, вывороченных и переломанных стволов, теперь оплетено корнями, поросло травой и сухим корявым кустарником. Выбежавшие и застывшие столбиками пищухи, зверьки вроде сусликов, тут же прятались, издавая тревожные свистки… или, действительно, пищание - и выдавали движение отряда. Греющиеся на камнях ящерицы сканировали их оловянными глазками, прежде чем юркнуть в стороны. Узорчатые тела то и дело встречающихся ужей были протянуты в траве - их скольжение зловеще напоминало об опасности минных растяжек.
        Далее путь лежал вверх по ледовому сбросу, утыканному скальными зубцами, иссеченному трещинами.
        После утомительного подъема, в определенном заранее месте группу встретил проводник. С ним связывались несколько раз по спутниковому телефону, но было такое впечатление, что он сидит здесь на корточках, на тропе, сам по себе… И сидит целую вечность. Воплотившийся дух этих мест.
        Впрочем, если на этого крепкого, смуглого до черноты и бритого налысо горца надеть оранжевый жилет (сам он был в вылинявших, когда-то синих рабочих штанах и такой же куртке) - то его вид вполне бы совпал с примелькавшимся на московских улицах образом приезжего гастарбайтера-работяги… Но в данном случае это они, десантники, были здесь скорее «приезжими». Будь этот сын гор чуть поостроумней, он мог бы приветствовать их типичным выражением «понаехали…» или, правильнее, «понаприлетали тут!» Снаряжение новоявленного «сталкера» дополняла китайская спортивная сумка с клеймом «адидас» и японский спутниковый телефон (видимо, элемент национального костюма), который он не выпускал из рук.
        Он повел десантников через перевал. Преодолев его и спустившись в распадок, остановились на ночевку. Быстро наступившие сумерки, чернота ночи, холодно и отстраненно блеснувшие звезды - все сменялось резко, без переходов и полутонов. И неожиданный холод… как будто открыли космический шлюз, обрушивший ледяные ветра от мерцающих вдали пиков, от стынущих в необозримых пространствах звезд. Из-за пронизывающего, с сыростью, холода воздух к утру стал режуще-стеклянным, все посеребрило инеем.
        С рассветом двинулись дальше, но какими-то рывками… Движение группы направляли радиоголоса, маршрут менялся от команд и предупреждений из радиоэфира, пронизанного волнами чьих-то стратегических решений. Приходилось подолгу выжидать, прежде чем пройти по какой-то тропе. Некоторые участки, казавшиеся наиболее удобными и короткими, обходили по непролазным дебрям. Попадались и хорошо пробитые тропы, и петли звериных тропинок, исчезающие на осыпях и под буреломом, взлетающие на обрывистые склоны, ведущие по-над самыми кручами. В этой разветвленной системе троп, как в венах живого организма, чувствовался ток крови, нервная вибрация, пульс горного сердца… Но все это скрыто от посторонних, недоступно непосвященным.
        Кроме того, они зависели от мановения дирижерской палочки - антенны спутникового телефона в руках проводника. Он выходил с кем-то на связь, вел переговоры. Двое ребят, понимающие смесь его русских и тарабарских слов, передавали командиру адаптированный смысл магических мантр и шаманских заговоров. Совместными усилиями на карте отмечали очередной зигзаг предстоящего броска.
        Задача, поставленная перед ними, их присутствие в этом районе были настолько засекреченными, что даже сам воздух вокруг, казалось, должен сгуститься во что-то непроницаемое. В этой сфере секретности не могла пролететь птица, пробежать мышь, проползти змея… А они сами, по замыслу некого «всевидящего ока» над ними, наверное, обязаны превратиться в бесплотные тени, постепенно исчезая из реальности…
        Но в такой же секретной «сфере», источая из себя зашифрованные коды, условные сигналы и радиочастоты, находилась и банда Карматханова, за которой они охотились.
        Возможно, происходило наложение «сфер» (или радиусов; во всяком случае, в радиоэфире) - они перекрывали и самоуничтожали друг друга. Своеобразная «черная дыра»… В это можно было поверить: информация, переданная группе, постоянно искажалась в этой аномальной зоне, где они оказались. Приказы взаимоисключали друг друга. Время странно менялось. Километры бесконечно растягивались. Высота перевалов зашкаливала. Или «черная дыра» проецировала «белое пятно» на те карты, на спутниковые снимки, которыми они располагали? То, что изображено на них, не соответствовало тому, что можно наблюдать своими глазами, измерить изнуряющими марш-бросками и томительным ожиданием.
        Но все же вышли к искомому ущелью, по дну его змеилась тропа. Ее-то они и должны заблокировать, устроить засаду, а уж пройдет ли по ней банда Карматхана… известно, наверное, одному духу этих мест. Ожидание растянулось на сутки. Каждый метр длинного подъема (в этом месте тропа выходила на склон) был изучен в бинокли и прицелы. Неожиданный удар, кинжальный огонь из засады мог бы запереть в ловушке, выжечь буквально любое количество боевиков.
        И они появились.
        Одиннадцать до зубов вооруженных бандитов вели в поводу лошадей, тяжело навьюченных тюками и ящиками. В цепочке каравана проводник указал и на самого главаря. Они приблизились настолько, что лица видны отчетливо и без оптики.
        И как ни в чем не бывало банда прошла мимо… В последний момент приказ «уничтожить» был отменен.
        Затем, после паузы, затянувшейся в эфире, опять отменили отмененный приказ. Была дана команда догнать. Выйти наперерез. Заблокировать. Карматханова взять живым.
        Изматывающий бросок не дал десантникам возможность занять удобную позицию; и выбирать не из чего, и времени нет. Бандиты теперь шли налегке. Всего восемь человек, лошадей с ними не было. За то время, пока их настигали в обход, они разделились. Возможно, трое остались где-то в тайном схроне, в промежуточном лагере, куда и доставили груз? Бойцы обрушили всю мощь своего оружия, взяли в огненные клещи… Но боевики ответили слаженно: быстро и грамотно рассредоточившись, заняли оборону. Во время затянувшегося боя один десантник был ранен в руку, другому осколком задело бок.
        А снайпер попал под взрывную волну гранаты из подствольника…
        Рвануло где-то позади него: лязгнули, сомкнувшись, скальные останцы, черные драконьи зубы, меж которых извивался язык ледника… Снайперу показалось, его потащило куда-то вверх, за шею, да так, что хрустнули позвонки - и подняло до самых вершин, и он, превратившись во что-то серое, каменное и тяжелое - был сброшен оттуда вниз вместе с другими валунами.
        И долгое время пролежал он, как будто большой замшелый камень. Может быть, он пролежал так тысячу лет, пока откуда-то не донесся, не прозвучал над самым ухом странный тоненький голосок: Смотри, какой камень. И другой голос, похоже, девочки постарше, ответил: Очень похож на спящего ребеночка, правда?
        Нет, нет… все это длилось лишь какие-то секунды.
        При падении натренированно сгруппировался, не выпустил из рук винтовку. Накрыл ее своим телом, оберегая от осыпающихся каменных осколков. Пришел в себя, протирал слезившиеся глаза, откашливался от пороховой горечи, наполнившей легкие, от земляного тлена, забившего рот. Белесое лохматое облако, в котором он оказался, очнувшись в первые мгновения, - и ничего не видел, не соображал и не помнил, что с ним, где он? - относило все дальше. Будто от него удалялся, постепенно вдыхая в себя синеву и становясь невидимым, кривляющийся и трясущий своими лохмотьями в припадочном танце старик-великан, издалека грозящий ему кривой клюкой и посылающий беззвучные проклятия.
        Откуда-то его настигла странная мысль… в горах война никогда не кончается… Ох, и издалека же докатилось эхо! Из того ангара, где они снимали фильм, где грянул проклятый выстрел. Да, это связано с Андреем, все его звали Империа. Отец Андрея был в экспедиции по заданию Министерства обороны… уж не в этих ли местах?
        Снайпер долго сидел, привалившись к валуну, заново удивляясь голубизне неба, легким перистым облакам. В ушах не утихал лязг, зловещий раскатистый хохот камней.
        Слава богу, на помощь пришли вертолеты. Банде не удалось отбиться, организовать отступление. Двоих оставшихся в живых боевиков загнали в глухое ущелье, выхода оттуда не было. По предположению, там скрылся Карматханов вместе со своим ближайшим сподвижником, телохранителем Лифатом. Быстро спустившаяся ночь не оставила шансов завершить операцию.
        А наутро нашли лишь жуткие останки… видимо, это и был телохранитель… Его тело растерзано с непонятной жестокостью. Сам Карматханов ушел, исчез, испарился.
        Проводник, этот непробиваемый горец, увидев место дикой, какой-то ритуальной расправы, окаменел. Присел на корточки, застыл изваянием, стал почти неотличим от буро-пятнистых валунов. От него ничего нельзя было добиться. И так бы он сидел, наверное, целую вечность… если бы один из десантников не активизировал его мыслительные способности ударом приклада по затылку. Горец пришел в себя, очумело огляделся вокруг, будто только что здесь оказался. Настроил спутниковый телефон и припал к нему. Видимо, это японское чудо техники обладало и даром предсказаний. Но они были неутешительными…
        Сын гор выслушал некий голос из трубки, кивая при этом, как механический болванчик, бритой головой. Двое бойцов, которые общались с ним, с трудом перевели то, что он им поведал. Скорее, это похоже на бред сумасшедшего…

«Старец просил живое сердце, сердце Лифата. Старец сообщил это Карматхану через подземного. Карматхан улетел отсюда, держа в когтях сердце. Он стал темнокрылым коршуном, ему нет преграды. Он выпустил на волю подземного. Теперь здесь правит подземный. Мы все у него в когтях».
        От зловещей картины, от того, что, и правда, этот чертов главарь банды как сквозь землю провалился… почему-то не хотелось ни усмехаться, ни высказывать удивление по поводу дикой мантры, которую пробормотал горец. При всей своей смуглой черноте, он заметно побледнел от ужаса. И спустя какое-то время покинул их… При спуске у него или подвернулась нога, или из-под нее выскользнул ненадежный камень… но показалось, кто-то невидимый с силой дернул его за ноги… Нелепо взмахнув руками - полетел с обрыва, с коротким хрястнувшим звуком врезался в каменистый скат. Когда пригляделись, его распяленное тело было насажено на острый скол поверженной лесины: из спины торчала окровавленная, острая и твердая щепа. Лезть туда, рисковать и делать что-то для его спасения не было смысла.
        И обрушился страшный ураган. Налетел дождь со снегом. Рухнули камнепады. Вздувшиеся потоки, бывшие вчера ручейками, стали непреодолимыми. Тропы размыло. Нависла дождевая мгла. Нелетная погода.
        На снайпера накатывала невыносимая головная боль: как проекция, как запечатленный образ того белесого облака дыма и пыли, в котором он оказался - и получил легкую контузию. В тяжелых снах, когда забывался, приняв сильное обезболивающее, все словно опутано цепями; и раскачивалась железная люлька; и ему хотелось крикнуть громовым голосом… Железная колыбель, расстегнись! Железная цепь, развяжись!
        Теперь они сами попали в клещи разбушевавшейся стихии… Под кинжальные струи ледяного дождя, под перекрестные порывы пронизывающего ветра, вихри которого зарождались над горными исполинами. Вершины исполинов можно было только угадывать, как что-то гнетущее, незримо присутствующее за серой массой туч, набрякших дождями.
        Находясь в боевых условиях, бойцам, конечно, не приходилось тупо сидеть и пережидать непогоду. Несколько раз разбивали лагерь, но были вынуждены переносить его в другое место. Кругом одни каменистые и обрывистые склоны, по которым коричневые разбушевавшиеся потоки пробивали новые русла, сталкивали валуны и выворачивали древесные корни. Дошли до границы леса; в низинах земля напиталась влагой; с трудом отыскали более-менее подходящую поляну на возвышенности, достаточно просторную, с защитой из древних, сброшенных с верхотуры каким-то разъяренным великаном, валунов.
        Основное снаряжение группы - боезапас и оружие; все рассчитано на быстрое передвижение, на молниеносный огневой удар; не в турпоход же они отправились… Долгие стоянки не входили в планы. Сверхлегкие палатки, спальники, отсыревшая одежда и обувь не давали ни сна, ни отдыха. Если не постоянная завеса дождя, то все затянувшие туманы, такие плотные, что хотелось кромсать их ножом, смешали дни и ночи.
        Медик, что был в отряде, мог только временно облегчить состояние снайпера подручными средствами. Лучше бы, конечно, отлежаться несколько дней… Но где отлежишься? Да он не хотел быть обузой; к тому же еще двое раненых, им куда тяжелее. Старался держаться наравне со всеми.
        От таблеток все время хотелось спать; сны становились огненно-яркими, громоздкими. Где-то совсем рядом пылал огонь, он сам вырастал и превращался в гиганта, в его ручищах оказывалась железная мутовка, он вращал ею, отовсюду сыпалась рыба. Приказывал рыбе… А ну, рыба, нанизывайся на рожон! Да полезай в огонь! Караси пеклись, и какие-то «сестры» обязательно должны были вернуться. А когда они поедят его кушанья и поправятся, тогда он их съест. И опять уменьшался, становился каменным ребенком, прятался в колыбели.
        Днем боль отступала, нужно было заниматься тем, что насущно и необходимо. Кружилась в голове одна и та же надоедливая мысль… Она становилась плотным сгустком, затемнением, висящим над их стоянками, - эта мысль, что получала свое подтверждение, подпитку, десятикратно усиливалась - ведь и остальные бойцы думали о том, когда же кончится это сочащееся водой и источающее холод полубезумие…
        Все становилось обманчивым на грани полусна. Выступающие из мглы деревья, причудливые формы кустов, камни, укутанные ватой тумана, - маячили перед глазами, напоминая движущиеся фигуры. От трухлявого бурелома, от набухшего болотного багульника, от побитых морозами, полегших и гниющих толстых кожистых листьев бадана - стоял прелый и ядовитый, обморочный дух. За стеною дождя, за туманными испарениями слышалось что-то похожее на голоса… Стук, грохот осыпающихся камней, треск веток. Раздавались протяжные вздохи, гулко ухало в ущельях, а где-то наверху, в расселинах и гротах, ветер заводил заунывный плач. Горное эхо, играя злые шутки, бесконечно множило, искажало и преувеличивало звук. Все краски вылиняли и поблекли, смешались в серую однородную массу, из которой вылепилось толстое сонное тело змеи, бесконечно проползающей сквозь мозг, обвивающей все видимое своими однообразно-серыми кольцами. Перед глазами мельтешила одна черно-крапчатая рябь, повторяющийся узор навязчивых воспоминаний…
        Империа пришел под утро.
        Снайпер выбрался из промокшей палатки. Хотелось размять затекшее от неудобного положения тело, стряхнуть с себя остатки навязчивого сна. В этом сне пылал огонь, кипел чугунный, раскаленный до малинового жара, котел. И он рядом с огнем, его тащили к нему, к кипящему котлу… Что это вы делаете, милые сестрицы? Беспокоясь, он обращался к каким-то, казалось, знакомым образам; к тем самым, как это виделось во сне, «сестрицам». Да какие же это «сестрицы»? Разве одна из них это не его дочь Надя? А другая… ведь это его жена… «Мы еду для тебя варим. Скоро будет готово», - ответили ему. И вдруг над ним сомкнулась невыносимая боль, чугунный раскаленный обруч сдавил виски. С неимоверной силой, чтобы освободиться от ужаса, замотал головой… и проснулся.
        Глянул на часы, на светящиеся стрелки (но показалось, это кружение птиц, черные распластанные кресты), словно кто-то смотрел на него сквозь перекрестье прицела из голубоватой часовой линзы.
        Ледяные вихри закручивались от странной фигуры, выступившей, проросшей сквозь путаницу ветвей мокрого разлапистого куста. Дохнувший сквозняк пространств заморозил бездну времен, что отделяла от гулкого ангара. От дурацкого дождя из шланга. От луж на бетонном полу. От темных роз, расцветающих на белой индийской одежде Риты, выходящей из клубящейся мглы. От сломленного, брошенного на бетонный пол тела, подле которого расплывалось багровое пятно, чем-то напоминающее бородатое лицо старца
        Империа
        он чуть было не вскрикнул Андрей
        Заболотов?!
        В сером осязаемом веществе тумана голова Империа покачивалась, как буек на волнах, предупреждающий, что дальше заплывать нельзя. Империа сидел на корточках и улыбался детской своей полуулыбкой. Почерневший, заросший, горло замотано грязной тряпкой. Кажется, и куртка на нем была та же, которой они накрыли его в ангаре… но теперь истлевшая, изодранная, скрутившаяся в водорослевые зеленоватые лохмотья
        что, падает снег
        спросил Империа.
        Снайпера била дрожь, он беспрестанно ежился. Холод будто нагнетало именно сюда из каких-то змеиных лазов, выеденных, проточенных в пространстве. Иней оседал хрупкой, мельчайшей яичной скорлупой. Империа? откуда ты здесь? то есть… ведь мы тебя тогда… давно
        что вы
        что давно
        что ты затрясся
        в этот момент ему почему-то даже захотелось поверить в Империа. И он поверил. И ледок над бездной времен, по которому оказалось нетрудно перейти туда, где до сих пор стрекочет кинокамера, накручивая индийское кино, оказался крепок. Пусть будет Империа. Пусть будет. Пусть.
        Но ты же погиб! Ты погиб на съемках нашего идиотского фильма! Там, в ангаре, ты был брошен ничком на бетонный пол. Падал снег. Сальваторе Адамо. Тебя накрыли этой курткой. А оператор снимал как полоумный, я помню.

«Конечно, погиб. Конечно, похоронили», Империа скривил черный провал рта. Его хрип вырывался толчками, с сипением и клекотом из-под почерневшей исхудалой руки, которой он придерживал грязную лоснящуюся тряпку на горле. «Благодаря тебе. Ты, как вижу, не оставил своего увлечения меткой стрельбой. Все совершенствуешься».
        я при чем здесь я
        речь не повиновалась снайперу, замороженное бревно языка с трудом ворочалось во рту.

«Но ведь это ты все устроил. Тебе нравилась та девушка… не помню, как ее звали. Но она нравилась и мне. А тебя она не замечала. Ты для нее не существовал. Очень жаль. И очень жаль, что твоя пуля, пробив мне затылок, срикошетив, попала в нее. Девушка оказалась рядом со мной. Пуля так и осталась в ней, ее невозможно извлечь. Потом ты женился на этой девушке».
        что ты несешь это невозможно
        все это случайность

«Да, случайность. И то, что в этом фильме все падало и разбивалось. Было много дыма и грохота. Пиротехники расстарались вовсю, напустив из дым-машины густого
«тумана». Все принимали авиаспирт от простуды, много авиаспирта. Началась заваруха. Отрубилось электричество, все погрузилось во тьму.
        Мой отец побывал в этих горах, и они не отпустили его. Он и меня позвал сюда, за собой. Ты был передаточным механизмом, шестеренкой в часах горного времени. Тебя заморочил подземный, вот ты и не помнишь. А охранник этого ангара, старик-вохровец? Вы же и ему поднесли стаканчик спирта… Ему хватило и стаканчика. Он мирно спал в своей каморке. Потом все ушли. И совсем нетрудно оказалось расстегнуть у него кобуру, взять табельный, потертый и видавший виды наган. Затем аккуратно вернуть на место.
        Это же очевидно: выстрел сделан совсем с другой точки. А пули для доказательства не было. Какая Рита? Какой фрицевский Р38? И холостые патроны… они и есть холостые… Как среди них мог оказаться «один боевой»? Рита первый раз в жизни держала пистолет, разве она могла точнехонько попасть мне в затылок? К тому же, ее отец, профсоюзный босс на этом заводе, под него и текли деньги рекой, якобы на эту киностудию, на никому не нужные фильмы. Пришлось замять все по-быстрому… О, несчастный случай! О, выстрел из «прошлого»! О, таинственные «Космонавты Гитлера»!
        Ладно, возьми веревку, пошли со мной», - сказал Империа
        куда мы пойдем зачем

«Но я же тебе должен помочь, мой «индийский брат». Без меня ты отсюда не выберешься. И никто отсюда не выберется. Вы все в когтях у подземного. Я тебе помогу».
        мы никуда не пройдем
        здесь кругом посты, охранение
        да и меня хватятся тут же

«Никто тебя не хватится. И потом, здесь же туманоделательная машина, ты забыл? И поливальные шланги, из них идет дождь. И свет можно вырубить полностью. И это твое
«боевое охранение» замрет, как в детской игре «море волнуется раз». Понял? Пошли».
        Да и черт с ним. Видимо, ему, снайперу, предоставили такую возможность. И это кем-то запланировано. И сочтено вполне подходящим. Он так и не вырвался из тягостного, непрекращающегося сна, который нельзя прервать. А хлюпающая грязь под ногами, мокрые кусты и трава, осклизлые камни? Иногда это врывалось в сознание, словно где-то приоткрыта дверь; но она тут же хлопала от пролетающего сквозняка; все смолкало. И вновь чавкала грязь, с веток обрушивались брызги, ветер нес мимо трепет проносящихся… крыл? стрел? Клацали подковки ботинок, пот заливал глаза, режущая кромка воздуха рассекала легкие. Кто-то забрал его к себе, обнял зыбкими ладонями. Они шли, он видел впереди ссутулившуюся спину Империа, оскал его рта, когда, оборачиваясь, он поджидал и взмахом руки призывал идти следом. Продирались сквозь хваткий кустарник, скользили на глинистых проплешинах, поднимались и спускались чередой одинаковых осыпей. И выйдя на обрыв голой, источенной ветрами гряды, снайпер остановился, огляделся. Он стоял между двумя наклонными скальными плитами, сверху на них навалился обломанный ствол сосны. Прямо под ним зияла
пропасть. Дождя не было, но ветер наверху ощутимее - он гнал шуршащую снежную крупу. Империа взял моток веревки, ловко завязал узел; получилась петля. Другой конец он забросил на поверженный ствол вверху, закрепил веревку.
        Снайпер ощутил уходящую вверх, привязывающую его к небу артерию. Серый шуршащий поток перетекал по ней, заполнял простором, посвистом ветра, тенью проносящейся птицы… Но при этом… кто-то разглядывал его… Он чувствовал на себе чей-то ненавидящий взгляд. Его рассматривали, изучали, как под микроскопом. Пронзила лихорадочная мысль… а если в него сейчас целятся… ведут на прицеле… Но невозможно определить это ощущение. Биение горного сердца отдавалось звоном в ушах, кровь окружающей разветвленной системы троп перетекла в него. И он не был посторонним, он стал посвященным. Снег падал на его лицо. Империа зло и больно толкнул в плечо
        что что мне надо делать зачем это

«Ты сейчас полетишь, только привяжись покрепче», предупредил Империа.
        Надо собраться с духом, шагнуть в пустоту.
        И когда он это сделал - петля уже почти захлестнулась на горле, великан дернул его вверх, так что хрустнули шейные позвонки, - в этот момент вспыхнул ослепительный свет… грянул выстрел! Горячий пульсирующий шар прокатился мимо лица. Пуля срезала нейлоновый шнур. С оборванной петлей на шее он куда-то летел, бесконечно падал…
        Он видел сверху странный рисунок какого-то безумца. Черное на белом. Сожженная деревня. Дым, гарь, отвратительный тлен. Он видел, и он летел, казалось, вместе со снегом, что шел, не переставая, кружил зачарованными хлопьями…
        Но над сгоревшей деревней, близко к тлеющему пепелищу, разбросанным обугленным телам, вывороченным обгоревшим балкам - снег превращался в черные слезы дождя. Они мешались с золою и кровью, пропитавшей эту, совсем недавно живую землю. Дым и гарь. Отвратительный тлен. Ветер выводил плач в стреляных латунных гильзах, рассыпанных повсюду. Остовы лачуг, скелеты деревьев, перекрещенные балки, торчащие, как мертвые руки. Проломы в каменных изгородях. Черные колеса телег, похожие на раскатившиеся шестеренки из разбитых часов. Труп лошади. Черепки посуды, перевернутые котлы, груда лохмотьев, слипшееся тряпье. Вывороченные в земной тверди воронки от взрывов. То, что было скрыто - все вывернуто наружу, выкорчевано из жизненных основ. Мертвый старик так и остался сидеть на пороге: в одном, оставшемся от разрушенной лачуги дверном проеме. Растерзанная женщина пыталась доползти до младенца. Мужчина, оскалив зубы, сжимал обломок расщепленного приклада. Собака осталась лежать, как бы продолжая прыжок… голова ее снесена выстрелом.
        Снег шел не переставая, кружил…
        Снайпер шел по заметаемым этим снегом забвения следам немецкого отряда.
        Снег не прикрыл раны, не забелил кровь, не накинул на мертвые тела белый саван. И только тишина… мертвая тишина над этим, совсем недавно живым человеческим селеньем расходилась кругами из средоточия ужаса, сливаясь с суровым молчанием застывших горных исполинов.
        Затем тишина обрывалась.
        Где-то впереди, он знал это, шел бой. Ухало горное эхо, стелился дым, пули выбивали злые каменные осколки. Свинцовый ураган закручивался в ущелье. Летели гранаты и пули, рушились камнепады, лились потоки крови, тропы прорастали в войну, и нависала черная мгла.
        Каменные плоскости делили все видимое пространство на множество обманчивых, исчезающих, меняющихся и сбрасывающих прежнюю кожу картин. Эта модель горного мира, где шел бой, закручивалась в воронку, была втянута в другую сферу, и там шел бой. Все бесконечно множилось, бой не мог кончиться никогда. Не продохнуть от пороховой гари, ствол всегда раскален от выстрелов, осколки вечно секут лицо. В этих закручивающихся воронках, начинающихся от фантастического прицела его винтовки, к которому он припал, - возникали новые скальные образы, разновеликие каменные сюжеты, взаимоотношения масштабов, хитросплетения иззубренных трещин. Сверлящий визг пуль резал слух, железная плеть автоматных очередей хлобыстала справа и слева, ружейный лай сливался в предсмертный вой огрызающегося зверя. Эхо выводило свою партитуру из немыслимой какофонии; и разрывало нотные листы; и мешало снежные обрывки с белыми лохмами дыма, сверкающими осколками льда, крошевом камней.
        Сосредоточив плотный огонь, альпийские стрелки не давали и головы поднять. Ему - и, может, пятерым-шестерым горцам. Какой-то старик, черный, обугленный как головешка, махнул ему рукой… давай сюда, пригнись! У старика в руках древнее ружье; и рядом, за камнем, пригнулся мальчишка: взъерошенный, жалкий, в лохмотьях… В другом месте парень точно и хладнокровно бил из-за камня, другой тут же подавал ему перезаряженную двустволку. На глаза попалось безжизненное распростертое тело какого-то горца и, словно приподнявшись над плотными слежавшимися снегами, плыло в сознании, отказывающемся что-либо воспринимать. Но пули, вовсе не «мистические», выбивали над его головой грозовое облако со сверканием молний. Немецкие егеря окружали, подходили все ближе.
        В сетку прицела попал горный стрелок, который «чтобы спастись от ужасных русских морозов, надел тяжелый выворачивающийся зимний костюм с подкладкой, вывернув его белой стороной наружу». Оптическое устройство «Незримый меч», над которым снайпер так долго работал, приблизило переносицу солдата 91-го горнострелкового полка. Были отчетливо видны рыжеватые веснушки, забрызгавшие его нос… нет, это уже черные брызги из пулевого отверстия… Горный стрелок ткнулся башкой в камни.
        Лейтенанта 1-й лыжно-егерской бригады, который носил «армейский вариант камуфляжной куртки СС с типичным для армии «оскольчатым» камуфляжем», снайпер настиг, когда тот пытался перезарядить свой пистолет-пулемет МР-40, вытаскивая из подсумков на поясном ремне магазин к этому оружию. Зря этот лейтенант неосторожно высунулся из-за камня! Его головной убор, «полевое кепи с приколотым с левой стороны значком лыжных частей», пробитое пулей, съехало на глаза, в которых навсегда застыли белоголовые старцы, сошедшиеся на тризну.
        И унтер-офицер 137-го горнострелкового полка, хотя он и носил «куртку второго армейского типа, надетую белой стороной наружу», далеко не ушел. Снайпер разглядел его метнувшуюся тень у серого камня, поймал в паутинку прицела, поставил на унтер-офицере риску лазерного наведения… Отчеркнул, прервал его бег. Сломленное тело по инерции пропахало снег.
        И тут же, где-то позади него лязгнули черные драконьи зубы - раздался взрыв… Расцвел огненный цветок с режущими кромками иззубренных лепестков. Снайпера скрутило, бросило вниз вместе с ледяными и каменными осколками. Слезились глаза, от пороховой горечи, гранитного крошева и земляного тлена было невозможно вздохнуть. Белесое лохматое облако, накрывшее снайпера, тряслось, ухало и хохотало. Кривляющийся в диком танце старик-великан вырос над ним…
        Зигфрид.
        Оберфельдфебель 1-й лыжно-егерской бригады. Он был одет «в стандартный анорак, вывернутый белой стороной наружу для маскировки».
        Произошел необратимый сбой в механизме горного времени, разрушился передаточный механизм, раскатились колесики и шестеренки. Распалась сложная система призм, где бесконечны случайности. Треснули линзы с разнофокусным расстоянием, где совпадения предопределены. Преломление луча реальности искажено, блики и отражения израненных секунд, покореженных минут - сейчас, в момент неожиданно оборвавшегося и застывшего боя, в мгновения наступившей после взрыва тишины - осыпались светящимися точками, нескончаемым снегом.
        Лицо Зигфрида было как ужас схватки один на один с многорукими исполинами, подпирающими небо; как дикий хаос лабиринтов каменной страны. Его дыхание было дыханием дьявола из ущелий, доходящих до самой преисподней. Взгляд, подобно снежной лавине, мгновенно накрывал сознание. Искрящаяся седина волос ослепляла зрение. Взлохмаченная борода клубилась дымом костров ночных стоянок. В руках он держал прозрачный стеклянный куб
        магический камень с Ориона
        то что дает знание о прошлом, настоящем и будущем
        в одной плоскости словно бы плавала говорящая голова. Все слышали ее слова, сотрясающие землю, но ничего не могли поделать, завороженные цепкой паутиной господства слов над жизнью. Голова со строгим и проницательным взглядом. Из ледяного экрана мерцали рыбьи и парализующие зрачки инопланетянина. Он был там и появился из ниоткуда. Он перелетел над головами летучей мышью. Цельнометаллический, антимагнитный, противокоррозийный. Он знал все про всех и видел все, что ему надо. Он уверял, что все хорошо. Что приходят почтальоны, они дают подержать пенсионерам небольшую прибавку к пенсии, но всего несколько минут, и тут же отбирают на уплату возросших коммунальных услуг.
        Снайпер видел Зигфрида, но был отделен от него многоцветной и сверкающей, несущейся между ними рекой.
        И в эту реку входила Надя, его дочь. Вступала в прохладное течение, ладонью выбивала радужный гребень. Из воды вырастали плавники, игольчатый еж, китовый хвост, дельфиньи спины. Стеклянный аквариум подводных обитателей. Мириады сверкающих капель, в каждой отражен плазменный солнечный зрак и хоровод облаков.
«Ой, тону», - произнесла Надя неуверенно. И небо было подернуто рябью от мелькнувших птиц; задрожало марево вод, затрепетали дальние серебрящиеся купы у песчаного пляжа. Мерный плеск, набегающие волны, течение. И где-то эта река перетекала, сливалась с реками, что текли через его детство и через его жизнь…
        - Значит, ты побывал на Луне? - спросил снайпер.

«Да, я самый первый космонавт. Я первым ступил на Луну. И я добыл Лед Вечной Жизни. Я рассказывал об этом в своих передачах, которые вел отсюда. И ты, и твои друзья - вы слышали этот зашифрованный код, эти условные сигналы и радиочастоты, вы были настроены на волну невозможного и фантастического, что раскрашивает обыденность в самые невероятные цвета. Мы находимся в разных, параллельных потоках времени. Но я могу передать тебе отсюда Лед Вечной Жизни».
        - Зачем мне он? - спросил снайпер.

«Ты передашь его своему Президенту. Он станет Бессмертным. Ваши спецслужбы с ног сбились, чтобы найти этот Лед. Ну вот он, бери. Передашь. Станешь Героем».
        - Какой это Лед Вечной Жизни? Это телевизор марки «Орион». И что, эта говорящая голова будет там плавать всегда? Вечно?

…Снайпер потратил много сил и времени. Он долго работал над изобретением своего прицела. Электроника, цифра, сканирующая туннельная оптика, датчики фиксируют движение зрачка. И хрусталик в зрачке у каждого особенный. Каждый видит по-своему. А как он докажет эффективность своего изобретения?
        Он только глянул на это, переданное ему Знание. Оптическое устройство «Незримый меч» сработало на отлично. Пуля со стальным бесчувственным сердечником завораживающе пропела. Магический Телевизор брызнул и рассыпался в прах.
        Его осколки вонзились в многоцветное узорчатое тело стремительной реки
        и превратили ее в лед
        в черную и блестящую кинопленку, склеенную, как при монтаже, ставшую бесконечным фильмом всех рек, прокрутившихся через его детство и через его жизнь… Отдельные кадры магическими сверкающими кристаллами отразили и преломили бесчисленные отражения тайных убежищ вод, где умирали косматые призраки, рождались светлые боги, звучал торжественный хор; можно было ощутить музыку древнего волшебного заговора, быстротекущую кровь звуковой дорожки, что магнитно записала темные глухие влажные слова (крылья касались воды, слышался плеск рыб, звери лакали луну у водопоя). Звучали аккорды и созвучия, кожа зябла на бедрах предрассветных купальщиц, хмурилась жестяная рябь перед дождем, текли марсианские отблески закатов, отражения звезд, дельтапланов, исчезнувших рептилий, сигнального костра на другом берегу… Все это - ветер, магнетизм заколдованного края, вибрация, дрожь, что сотрясает с головы до ног. И голова наполнена низким гулом подводных течений, движением в глубине таинственных рыб. Палит солнце, мелькают крылья, звери лакают луну. Отмели, затоны, лагуны с илистым дном, столпы нисходящего света. Ведь если
нырнуть, соскользнуть с крючка уходящего лета, с тарзанки (место, где она привязана, знаешь только ты) - то разом обнимешь прогретые изгибы, излучины, будешь переворачиваться на лодке, подплывать под низкие провода и стремиться по течению в дельту реки, в тальниковые джунгли со следом узкой босой ступни на песчаной отмели. Нейлоновая леска, заброшенная в небо, вытянет серебристую рыбину звезды. Росные луга примут хороводы, костер, мотоциклы деревенских, портвейн, передаваемый по орбите дружественных рук, и песни, что, затихая, расходятся кругами в высокой траве. И воцарится тишина, и стрекоза посреди летнего полдня присядет отдохнуть на погнутой жестяной звездочке, что венчает косую дощатую пирамидку над холмиком, где похоронен разведчик.
        По этому черному льду кинопленки он вернулся из своего прошлого. Пленка продолжала наматываться на гигантские бобины окружающих горных исполинов. Безумный оператор навел на него солнечную линзу, снимал его распростертое тело, брошенное на камни древней, высохшей, сменившей свое русло, уползшей и влившейся в подземные потоки реки. Бешеная бобина вращала стеклянные воющие спицы, разгоняя вихри синевы. Вертолет завис над ним. К нему бежали вооруженные люди в пятнистой форме. И впереди всех майор Трокаль.

1 048 576
        Надя вновь открыла глаза. Вокруг происходило что-то невероятное. Но карусель в голове, сумасшедшее вращение несло и несло куда-то, не давало сосредоточиться… То вдруг перед глазами вырастал чудовищный хребет с торчащими иглами, то бурлила песчаная муть… под ногами высасывало бездонную промоину… Сдвигались прозрачно-зеленые глыбы, на нее набрасывались черные змейки-потоки. Что-то леденящее скользило по коленям, лизало ступни, тащило в темную беспросветную мглу. Дикий и жуткий кавалер влек в страшном танце, хохотал. Она была лишена воли, парализована ядовитыми укусами. И она видела облака… темные облака в окне… над крышей ближайшего дома… Оттуда сверкнул тонкий молниевидный луч! Он мерцал и пробивался к ней играющим зеркальным пятнышком. Монеткой, брошенной кем-то на счастье. Золотистым кружком, крохотным воплощением пламенеющего солнечного диска, острием светового конуса, пронзившего сгустившуюся тьму. Аварийная кнопка.
        Сигнал тревоги…
        Нужно собраться с силами, соображать! Сейчас она находится, видимо, на втором этаже. Это какое-то запущенное, гулкое и длинное помещение. Она сидит на стуле. Персонажей на сцене прибавилось. Итак… двое темноликих бедуинов… Один длинный, как жердь; другой коротышка. Откуда они здесь? Яростно спорят, кричат жестоко и зло на того, на первого, кто их захватил, раненного в голову. Чужие гортанные слова понять невозможно.
        Но вот он, яркий огненный луч, его раскаленная нить заткала противоположную стену мгновенно меняющимся узором. «Лазерная указка» метит черные фигуры бандитов, прожигая их насквозь. Но блеск… блеск ножа в руке одного из них еще более нестерпим. Коротышка завел руку с ножом за спину и, сделав движение, как в каком-то зловещем танце, оказался позади раненого «террориста». Верзила же стоял перед ним, они орали друг на друга. Верзила - «террорист» - и коротышка. Выстроились в ряд. А зря. Что-то это ей напомнило…
        ДИАГРАММА ДУРАКОВ
        подумал снайпер. Сейчас может быть два варианта. Или сдуру начнут штурм, разнесут все по кирпичикам… Или, скорее, в последний момент приказ «уничтожить» будет отменен. Надо успокоиться. Дать отдых глазам. Он перевел оптику на дальние многоэтажки, нашел «знакомую» кухню. Женщина добавляла специи в эмалированную миску, мальчик разрисовывал звездами крыло сложенного из бумаги самолета, кошка взмахнула лапой, пытаясь поймать лазерный «зайчик», отразившийся и заигравший на стекле, девушка закрылась глянцевой обложкой журнала, продолжала расчесывать волосы - и так же, на обложке, было изображено фото девушки, модели, расчесывающей волосы. Старик, видно, перевернув страницу своей книжки на груди, продолжал спать; в его очках отражалась голова Телеведущего, достигшего просветления.
        Стрелок углубился в чтение книги на груди у старика (специальной функцией
«перевернув» изображение в прицеле). Да это Райнхольд Месснер, «Эверест - первое одиночное восхождение»! Какие еще вопросы?

«Иволга - ответь беркуту - передай обстановку - ты что уснул - готовность одна минута!» В наушнике надрывался голос майора Трокаля.
        Снайпер определил «точку мерцания» в макушке верзилы
        и он представил себя тенью
        и только действие прерывало все вопросы
        он сам был ответом
        был холоден, как пуля, вылетевшая из его чудо-винтовки и пробившая стекло. Пробившая череп верзиле и вышедшая насквозь. Попавшая в переносицу Карматханова - и вышедшая насквозь. Снесшая челюсть коротышке - и остывающая теперь в его горле. Они были сбиты, их расшвыряло, как кегли.
        К счастью, Надя этого не видела.
        Она так и осталась сидеть, не в силах пошевелиться, когда отовсюду… казалось, пробив не только оконные стекла, но стены и потолок - как горох посыпались пятнистые, вооруженные до зубов спецназовцы в бронежилетах и шлемах. Все наполнилось грохотом, топотом, криками, рявкающими командами. Но девочка… что там какая-то девочка! Взрывчатка и террористы! Штурм! Порвать всех на части!
        Все здание было перевернуто вверх дном.
        Она же не могла сдвинуться с места. В руках держала странный сверток, который ей передал горец. В пластик завернут квадрат потемневшей и залоснившейся кожи, сложенный вчетверо. Попыталась разобрать выдавленные и кое-где полустершиеся буквы, они складывались в слова. Можно было прочитать
        письмо
[Счастье]

«Само письмо находится в Гавре (Голландия), оно обошло 444 раз вокруг света и попало к Вам. С получением письма нужно отправить тому, кому вы желаете счастья. Послать надо 20 писем в течении 100 часов. После отправки письма Вам придет неожиданность, даже, если Вы не верите в чудеса параллельных миров. Какая это будет неожиданность зависит от Вас.
        Жизнь письма началась в 1154 г. в Россию оно попало в 1901 г. получила его бедная крестьянка Хрулева. Она прочитала Костер мой догорал на берегу пустыни / Шуршали шелесты струистого стекла / И горькая душа тоскующей полыни / В истомной мгле качалась и текла. И через 4 дня на своем огороде откопала клад золотыми монетами. Впоследствии она вышла замуж за князя Голицына. Ее дочь миллионерша живет в Америке. В 1937 г. Тухачевскому дали прочитать «Темные аллеи» и «Деревню» Ивана Бунина, но он забросил их, через 4 дня его арестовали, избили его же подчиненные. В 1941 г. К. Дойл прочитал Достоевского «Братьев Карамазовых». Через 4 дня выиграл миллион в рулетку. Его же сослуживец не стал читать и попал в автокатастрофу и лишился рук. Хрущеву подсунули «Река Потудань» и «Джан» Платонова на дачу, где он отдыхал, он его выбросил и был отвергнут своими же товарищами.
        В 1983 г. А. Пугачева прочитала Сэллинджера «Над пропастью во ржи», через 4 дня получила предложение от фирмы Эвью Истис Отошейз и за 4 месяца получила на свой счет почти 2 млн. долларов. Примеров много, ни в коем случае не рви письмо, отнеситесь к нему серьезно.
        Это письмо нить между прошлым и будущим. Итак 20 писем за 100 часов. Результат через 4 дня после отправки последнего письма. Текст не изменять. Всего Вам хорошего!»
[Подтекст]
        Человек в строгом сером костюме отошел от окна, потирая ладони. К вечеру руки наливались тяжестью, отекали. Чуть покрутил перстень на пальце, восстанавливая кровообращение. Олимпийский Мишка на вставке перстня, хоть и поблекший, но все так же бодро подмигнул ему…
        - Сколько они еще будут возиться? - спросил он, обращаясь к своему помощнику, сосредоточенно работающему за компьютером. - Целый день долбят и долбят… - проворчал начальник. Прямо перед окном на талях висела строительная люлька. Черные тросы разлиновали вид из окна.
        - Простите? - помощник оторвался от экрана. - А… так сейчас идет ремонт фасадного фриза. Лепнина совсем обвалилась. Но могу узнать точно, когда будут закончены работы. - Помощник был готов тут же исполнить поручение.
        - Да ладно, сиди. Должны же когда-нибудь закончить.
        Он задумчиво подошел к рабочему столу и остановился, заложив руки за спину: - Ну что там у тебя?
        Подчиненный с готовностью вскочил.
        - Это та информация, до которой удалось добраться и извлечь ее с жесткого диска служебного компьютера интересующего нас объекта.
        - Хм, лоскутное одеяло какое-то, - заметил начальник, разглядывая картинку в мониторе.
        - Ну, похоже, в общем… Это, надо полагать, карта. Она составлена из шестидесяти четырех отдельных фрагментов. А вот здесь, в углу монитора, видите? - я поместил настоящую карту этого района, уменьшенную копию. Это, можно сказать, последняя версия, она предоставлена Институтом геодезии, картографии и аэрофотосъемки. Нет ничего более точного на данный момент. Заметьте, и эта, официальная карта, и собранные мной «фрагменты» - совпадают!
        Начальник тяжело опустился в кресло перед компьютером.
        - Так это она и есть? Карта, которую Зигфрид передал ему? - Он внимательно изучал многоцветную мозаику, заполнившую экран. - Да это детская мазня какая-то! Рисунки обезьяны!
        - Но откуда это в его компьютере? Ведь эти «фрагменты» нарисованы от руки, изображение весьма экспрессивно и непосредственно… Но это как раз и указывает на подлинность этой схемы, или карты, как ее ни назови! Можно проследить четкую привязку к географическим ориентирам. Вот урочище Энгери, далее плато Шеренга, перевал Хашам. Здесь обозначены истоки рек Туркучан, Учуй и Пыджян. Это ущелье Хирлезинат-бартас. Все сходится. Речь идет о местонахождении пещеры Зигфрида. Думаю, там и находится Лед Бессмертия.
        Подчиненный старался изложить свою теорию с какой-то навязчивой убедительностью… что как раз заставляло усомниться в верности суждений.
        - А все же… можно об этом здесь буду думать я?! Спасибо, - язвительно оборвал его начальник. - Вы свободны.
        - Ну… я еще поработаю немного, - обиженно буркнул подчиненный, подходя к двери. - Если понадоблюсь, я у себя.
        - Пожалуйста, пожалуйста… - шеф, пытаясь разобраться, что же это такое на экране, вел курсором по сплетениям синих «рек», выделял коричневые бугристые «плато», приближал темную зелень курчавых «лесов». Ну и карта… непонятно, что намалевано!
        Но снежные лавины вырываются оттуда - и мгновенно накрывают сознание; искрящийся фирн ослепляет зрение; в дыму костров ночных стоянок над тобой будто склоняется огромное, во все небо, бородатое лицо; и кто-то неведомый вращает настройку…
        Кажется… это ему словно бы знакомо! Как будто кто-то проговорил это по радио! Он даже испуганно оглянулся… но никакого радио у него, слава богу, в кабинете нет.
        Да и это - не карта. Если вглядеться внимательно… пожалуй, лицо. Изборождено морщинами, взгляд отрешенный, волосы встрепаны, седая прядь прилипла к взмокшему лбу. Образ появился… словно протаял из ледяного экрана… И почему-то странная подпись внизу
        мертвые видят все
        не самые лучшие воспоминания! Может, не стоит и извлекать на свет божий то, что скрыто на жестком диске? Но, видимо, в систему вкралась ошибка… Да вот и буквы, что бегут по экрану!

«Фумитокс внес изменения в вашу жизнь. Сохранить изменения. Да. Нет».
        Фумитокс? что это еще такое?!

«Завершена установка фумитокс в вашем сознании. К вам обращается Комариный Царь. Будете ли Вы в дальнейшем следовать указаниям? Да. Нет».
        Этот «портрет» на экране меняет свое выражение, еще и подмигивает ему! Быстро отстучал ответ. «Да, я буду следовать вашим указаниям».

«Программа работает. Поверните экран к окну. Что там? Ага, тросы-то есть? Можете подняться на крышу».

«На крышу? Зачем на крышу?» - отправил послание неизвестно кому.

«Поднимитесь на крышу, проверьте выполнение работ. В случае выявления ошибок, отправьте разработчику».
        Подняться на крышу? Ну да, идет ремонт. А что могли натворить без его проверки?
        Подошел к окну, раздернул тяжелые шторы, рывком открыл окно, встал на подоконник. Зыбкий деревянный плот был словно привязан к небу вибрирующими стальными нитями и плыл в пустоте. Нужно только успеть на него впрыгнуть. Он сделал шаг на качнувшееся ограждение, вцепился в трос. Но руки к концу дня налились тяжестью… Олимпийский Мишка скользнул перед его глазами золотой звездой, отправляясь вместе с ним в сказочный лес.
        Помощник быстро вошел в кабинет.
        Шторы колыхались от стылого дыхания пространств, сквозившего в распахнутое окно. Подбежал к столу, но прежде чем начать звонить по телефонам - не удержался, присел на минуту в начальственное кресло, объявшее его неким серым облаком, на котором можно было проплывать и видеть все сверху. Как он в нем будет смотреться? «А все же… можно об этом здесь буду думать я? Спасибо», - он ехидно передразнил бывшего начальника.
        Затем он выглянул в окно.
        Отсюда, сверху, маленькая распластанная фигурка на тротуаре не выглядела ни вопросительным, ни восклицательным знаком. Вообще никакого тела не было. Точно внизу находился открытый люк колодца, куда сверзился бывший хозяин кабинета на девятом этаже. Точка