Ржавые листья Виктор Некрас
        Миновало двенадцать лет после гибели Святослава Игоревича, а воевода Волчий Хвост до сих пор терзается несуществующей виной. Князь Владимир овладел всей Русью, но нет покоя в стране - окраины недовольны, все вокруг плетут заговоры. И когда заговорщики решают найти меч князя Святослава, выкованный в кузне богов, друзья молодости, ветераны войн Князя-Барса, сходятся меч к мечу.
        Виктор Некрас
        Ржавые листья
        Копытом и камнем испытаны годы,
        Бессмертной полынью пропитаны воды,
        И горечь полыни на наших губах…
        Нам нож - не по кисти,
        Перо - не по нраву,
        Кирка - не по чести
        И слава - не в славу:
        Мы - ржавые листья
        На ржавых дубах…
        Эдуард БАГРИЦКИЙ
        Пролог
        Великий князь киевский Ярополк Святославич стоял на забороле крепостной вежи и, прижавшись к косяку бойницы щекой, задумчиво разглядывал широкую и спокойную гладь Днепра. Левая рука бессознательно поглаживала кончиками пальцев шершавое, терпко пахнущее дерево. Редкие блики, отбрасываемые мелкой рябью на поверхности воды, били в глаза острыми лучиками. Князь бросил взгляд влево. С вежи, на которой он стоял, Рось видна не была, зато прекрасно был виден полевой стан дорогого братца, новогородского князя Владимира. Рать Владимира, протянувшись от Днепра до Роси, отрезала крепость Родню с остатками разбитого войска Ярополка от ближних лесов, отколь могла прийти помощь.
        А на поверхности Днепра цепочкой протянулись варяжские снекки. Вцепившись якорями в дно реки, длинные хищные лодьи перехватили стрежень. Киевские вои были в капкане. В ловушке. В волчьей яме, упырь её задери.
        Ярополк вздохнул. Последняя надежда у него была на рать Волчьего Хвоста. Три тысячи кованой рати, вои, что ещё вместе с отцом ходили ещё на Козарию, Болгарию и Царьград, смели бы любую рать Владимира - хоть корелу, хоть ижору, хоть чудь. Хоть тех же новогородских плотников вкупе с варягами. Но отклика от Волчьего Хвоста всё не было. И выхода у Ярополка больше не было. Понеже некого было ему в бой вести, опричь своей ближней дружины. Точнее, её остатков.
        Ярополк в бешенстве ударил кулаком по косяку. Упырь задери этого Владимира!
        Сзади послышались шаги - мягкие и лёгкие, прошелестел шёлк платья. Ярополк, не оборачиваясь, угадал - Ирина.
        Она положила руку своему князю на плечо.
        - Что ты загрустил, мой ясный витязь?
        Ярополк вздохнул:
        - Думаю, что делать, лада моя. Волчий Хвост ни мычит, ни телится. А нам без него с Владимиром не управиться.
        Ирина промолчала, прижавшись щекой к его плечу, так же, как и он, заворожённо глядя на стан Владимира, муравьино кипящий сотнями людей.
        - Вернулся воевода Блуд, - сказала, наконец, княгиня еле слышно.
        - И… что?..
        Ирина пожала плечами:
        - Сказал, что будет говорить только с тобой.
        Ярополк опять вздохнул. Надо идти. Государские дела, упырь их возьми совсем.
        Ирина грустно посмотрела ему вслед долгим-долгим взглядом, вздохнула и, отвернувшись, вновь принялась разглядывать стан Владимиричей.
        В гридне было полутемно - почти все окна закрыты, только небольшое волоковое окошечко открыто для продуха. Полутемно и пусто - все гриди и отроки были на стенах. Ярополк, входя, горько усмехнулся - гридей-то, как и бояр, при нём остались кошкины слёзы. Не более десятка. Остальные все остались в Киеве - переметнулись к победителю.
        Vae victis, невольно вспомнились князю слова, сказанные вождём галатов Бренном более тринадцати столетий назад и донесённые до Ярополка неведомым книжником. Воистину, горе побеждённым.
        В прохладной полутьме кто-то шевельнулся. Князь остановился у стола в немом ожидании. «Кто-то» приблизился и оказался воеводой Блудом, вуем Блудом, дядькой-воспитателем, гриднем, что когда-то давно (ох, как давно!) впервой посадил его, тогда ещё княжича Ярополка, верхом на коня. И с тех пор он всегда был рядом, учил и воспитывал князя Ярополка - отцу, занятому в походах, всегда было недосуг.
        Лицо Блуда тускло и зловеще белело в полумраке гридни, и Ярополк вдруг увидел в этом ещё одно недоброе предзнаменование.
        - Ну? - в голосе князя прозвенели нетерпеливые нотки. Блуд слегка скривил губы - нетерпелив князь, юн ещё. Да и глуповат, пожалуй. Не сумел ты, воевода, вырастить его настоящим витязем.
        Вслух же сказал иное:
        - Князь Владимир… - Ярополка невольно покоробило от этого сочетания слов, но Блуд, словно не заметив, повторил. - Князь Владимир обещает тебе жизнь и свободу, ежели ты откажешься от великого стола. Возможно, он даже даст тебе стол… где-нибудь.
        Ярополк молчал, недоверчиво и напряжённо кусая губы. Блуд снова глянул на его искоса и незаметно дёрнул уголком рта - а ведь чует князь, что его ждёт, хоть и не знает. На миг воеводу уколола совесть, но только на миг. Это - власть. И это - цена власти.
        - Ему можно верить? - отрывисто спросил, наконец, Ярополк, глядя в оконце.
        - Можно, княже, - кивнул Блуд, вспомнив вдруг каменно-твёрдое лицо Владимирова вуя Добрыни, его прицельно суженные глаза и на миг ужаснулся. Но твёрдо повторил. - Можно. Он клялся на мече. И Добрыня…
        - Ступай, - почти неслышно обронил князь и пошёл к окну. Толкнул ставню, открыл вместе с ней и плетёную из тонких реек раму с разноцветными кусками слюды, жадно вдохнул хлынувший в окно тёплый летний воздух.
        Жить!
        Жить в двадцать два года хотелось отчаянно, яростно и неистово. Да наплевать ему на этот великий стол, что он, без него не проживёт?
        И - не наплевать! Великий стол - отцово достояние, как можно?!
        А и то ещё - что сделаешь-то? С тремя-то сотнями против всего Владимирова войска?
        Сам Ярополк, возможно, и не сдался бы. Но губить остатки войска и дружины в бестолковой и бесполезной обороне без надежды на успех?
        И - жить! Ведь брат обещает ему жизнь.
        Конечно, он теперь будет не великим, а просто князем. Одним из тех немногих, что ещё остались под рукой Киева. Вроде древлянских князей или болховских, полоцких ли…
        При мысли о полоцких князьях рот Ярополка перекосила горькая усмешка, - вспомнилась судьба Рогволода и его семьи, перебитой Владимиром. И впервой чёрные подозрения закрались в душу князя.
        А ну, как это всё - ловушка?
        Но Владимир поклялся на мече! И Добрыня - тоже!
        Ярополк опять закусил губу и опёрся подбородком в сложенные руки, опёрся локтями о подоконник.
        Что делать?
        Кому верить?
        Но решил ты уже, князь Ярополк! И все твои колебания - от неуверенности в правильном выборе.
        Решил.
        Известие о сдаче дружина приняла с большим облегчением. Отрокам умирать за княжескую честь без надежды на успех или хотя бы спасение не очень хотелось.
        Оно, конечно, павших в бою Перун примет с честью и девы на крылатых конях встретят у золотых ворот вырия. А в молодом возрасте много грехов наделать ещё не успел, и даже чёрная собака не нужна, чтобы пройти по звёздному мосту к воротам. И будешь потом вечно скакать в погоне за душами зверей, да веселиться в Перуновой гридне, где все лучшие славянские боготуры - и сам князь Святослав Игорич!
        А христианских воев в их раю тоже примут с распростёртыми объятьями - павший в бою за правое дело безгрешен. И будут на арфе играть, ножки с облака свесив и петь: «Осанна!».
        Да только - вот беда! - молодым и на этом свете погулять хочется, под этой луной и солнцем. А потом уж… можно и туда - хоть в вырий, хоть в христианский рай.
        Потому-то большая часть отроков вздохнула с облегчением. Ворчали только трое-четверо любителей хорошей драки, да немногие последовавшие за Ярополком гриди что-то недовольно цедили сквозь зубы. А ближний друг и наперсник князя, гридень Варяжко впрямую крикнул Ярополку:
        - Зачем тогда мы сюда бежали, да голодом здесь мучились?! Проще было сдаться прямо в Киеве! А то - сразу ехать к Владимиру навстречь!
        Голод в Родне и впрямь был страшен - рати Владимира подступили неожиданно быстро, в маленькой крепости на степном рубеже не успели ничего запасти, и теперь небольшими запасами приходилось кормить не только родненских воев, но и отроков Ярополка, его самого, его семью и двор, хоть и небольшой. Последовавших за князем немногочисленных гридей и бояр с их дружинами. За месяц осады припас кончился полностью, и защитникам в любом случае грозила смерть - не от мечей, так от голода. От голода даже в большей степени, - Владимиричи идти на приступ не спешили, нападать же самим было полным безумием.
        Ярополк на выкрик Варяжко не ответил, только скривился, словно от кислого яблока. Повернулся и ушёл в терем - собираться на встречу с «дорогим братом». С рабичичем.
        Но Варяжко достал его и здесь.
        Когда дверь в занятый князем хором распахнулась от сильного толчка, Ярополк обернулся, как ужаленный. Княгиня Ирина даже не шелохнулась, недвижно застыв в углу.
        - Кто там ещё?! - гневно вскинулся князь, роняя на лавку снятый жупан и бросая руку к рукояти меча.
        - Прости, княже, что помешал.
        - Варяжко?
        - Я самый, - гридень, чуть пригнувшись, переступил порог и остановился. - Разговор есть.
        - Нет разговора, друже, - холодно ответил князь, принимая поданный княгиней шитый золотом зипун красного сукна, продел руки в рукава и предоставил наперснику возможность застегнуть резные яшмовые пуговицы. - Всё уже решено.
        - Как это - решено? - возразил Варяжко, однако послушно застегнул пуговицы на рукавах. - Ты забыл, княже, это решается на дружинном совете!
        - Нет, Варяжко, - Ярополк вздохнул и остановился прямь своего любимца и друга. Обнял его за плечи. - Всё одно у нас иного выхода нет.
        - Есть, - упрямо ответил гридень. - Хан Илдей! Он уже идёт к нам на помощь.
        В глазах великого князя мелькнуло что-то вроде надежды, но он покачал головой:
        - Нет, Варяжко. Я всё понимаю. Но… это моя война, не ваша.
        Князь отстранил гридня с дороги и вышел из хорома.
        - Как это - не наша?! - вскипев, Варяжко бросился следом. - А кто ж тогда, упырь тебя задери, под Любечем погибал? И за что?
        Гридень догнал Ярополка уже на крыльце.
        - Княже! - задыхаясь, крикнул он. - Не верь Владимиру!
        Ярополк на мгновение приостановился, словно раздумывая. Но тут вмешался воевода Блуд.
        - Брось, Варяжко. И Владимир, и Добрыня клялись на мече, что господину ничего не грозит.
        И князь, снова решившись, прямо с крыльца прыгнул в седло.
        - Еду к Владимиру. Ты, Варяжко, собирай княгиню и её обоз. Готовь дружину к выезду.
        Но Варяжко тоже уже сидел в седле.
        - Поручи кому-нито другому, княже, - крикнул он, укрощая пляшущего жеребца. - Я поеду с тобой! И не один.
        - Варяжко! - свирепо рыкнул князь, сужая глаза.
        Но гридень его уже не слышал.
        - Жар, Ставко, Вакул - за мной!
        Три кметя из личной дружины Варяжко не посмели ослушаться. Да и не могли они ослушаться - им князь Ярополк не указ, у них иной господин - сам Варяжко.
        Князь только махнул рукой и, чуть понурясь, двинул коня к воротам. Рядом и чуть позади ехал воевода Блуд, следом - Варяжко и все три его воя.
        Князь Владимир ждал.
        Он ждал уже давно, не менее пяти лет, с той поры, как они с Вольгом договорились против старшего брата. Гибель Вольга стала для него нежданной - не думал он, что младший «братец» окажется столь глуп. Ну да тем лучше для него - теперь можно смерть Вольга повесить на Ярополка - кто в будущем станет вникать в подробности и мелочи. Погиб Вольг в войне с Ярополком, значит, Ярополк и виноват. И кому докука, что древлянского князя в бегстве затоптали насмерть собственные вои, а Ярополк на его похоронах неложно плакал?
        Ждал он и ныне - ждал последних шагов своего старшего брата, которые должны были привести его, Владимира к великому столу, в Киев, исполнив его давнюю, ещё детскую мечту.
        Владимир переглянулся с Добрыней, что стоял неподалёку в совершенно равнодушной позе, чуть прикрыв глаза и опершись руками о временный невысокий тын, опоясавший войский стан. Но, даже прикрытые, глаза Владимирова вуя зорко следили за валами и вежами Родни. Это всё была и его победа - он устроил и замыслил всю эту войну. И, можно сказать, он и выиграл её. Выиграл для своего воспитанника, своего сыновца, князя Владимира. Он, Добрыня Малкович, рабичич.
        Ворота Родни с лёгким скрипом отворились, выпуская шестерых всадников. Князь покосился на Добрыню:
        - Как мнишь, они?
        - Они, - утвердительно сказал Добрыня, не шелохнувшись и даже не приоткрыв глаз. - Кто встретит?
        - Ты, - уронил Владимир, отворачиваясь. - Проводишь их ко мне в шатёр.
        Ярополк на ходу бегло оглядел стан Владимиричей. В середине, ближе к княжьему шатру был стан словен и варягов. Ярополк усмехнулся - не слишком-то, видно, доверяет «братец» кореле, ижорам, чуди да киянам-перелётам, держит их на краях, по берегам Днепра и Роси.
        Ворота стана раскрылись - видно было, как вои Владимира растаскивают сбитые из толстых досок щиты, открывая в тыне проход. По обе стороны дорожки, ведущей к златоверхому шатру, стояли вои - словене-новогородцы, числом не менее пяти десятков. Ярополк вдруг поёжился, передёрнув плечами - вдруг представилось, как сей час Владимир выйдет из шатра, махнёт рукой, вскинется полсотни снаряженных луков и… Аж в глазах замглило от мгновенного и острого страха, захотелось на миг развернуть коня и отчаянно скакать обратно, к отверстым воротам крепости.
        Но одолел страх князь Ярополк Святославич.
        Справился.
        Отколь-то со стороны выехал всадник и остановился посреди проезда. Ждал.
        Князь Ярополк, вглядясь, узнал Добрыню. Подъехали ближе, и Ярополк невольно натянул повод, останавливая коня.
        - Здрав буди, княже Ярополк, - чуть склонив голову, сказал Добрыня - глаза глядели прямо и спокойно.
        Это и есть встреча, - мгновенно понял князь Ярополк. - Сам не приехал, Добрыню прислал! И словене вдоль дороги - более похоже на встречу замирённого ворога, нежели сдавшегося на милость брата. Князь скрипнул зубами, ярея было от обиды, но, смирясь, опустил голову.
        Vae victis, княже.
        Сто раз прав был великий вождь Бренн.
        - И ты здравствуй, Добрыня Малкович, - разомкнул губы князь, почуяв, что молчание в ответ воеводе может стать неприличным.
        - Пожалуй к князю Владимиру в шатёр. Там он тебя и ждёт.
        Ярополк скользнул взглядом по Добрыне и усмехнулся, - рука воеводы бездумно шарила по кольцам и пластинам колонтаря, ища привычные завязки рубахи - жарко.
        Добрыня, перехватив взгляд князя, тоже усмехнулся, раздвинув выгоревшие чёрные усы, блеснул из них белыми зубами. По-хорошему так усмехнулся. И только теперь князь Ярополк окончательно поверил, что всё будет хорошо. И что он останется жить.
        - Едем, княже?
        - Едем.
        Неугомонный Варяжко, как ни странно, молчал - видно, тоже поверил.
        Добрыня тронул коня и медленно, шагом, поехал к княжьему шатру, искоса бросив неприязненный взгляд на Блуда. Ярополк невольно вспомнил их давнюю вражду и подивился - неуж до сей поры не натешились?
        Хотя вот они же с Владимиром не натешились.
        Князь ехал следом за воеводой и невольно оглядывал замерших в строю словен. В первом ряду вои стояли замерев, так, чтобы и не моргнуть - не иначе отроки Владимировой дружины. А вот за их спинами уже толпились, как попало - видно, новогородское простонародье. Охочие вои из городовой рати.
        Ярополк вновь подивился: а ведь допрежь пока что не было такого обычая, чтоб городовую рать водить на других князей. Князья меж собой тягались дружинами, наёмниками, да воями, что землю держат за службу, огнищанами.
        Не было, так будет, - грубо сказал себе Ярополк. - С этого вот самого дня.
        Кстати, этих словенских воев было не так уж и много. Ярополк задумался - доведись ему так встречать замирённого брата, полвойска бы сбежалось поглазеть. А то и больше.
        Добрыня спешился у княжьего шатра, отдал поводья отроку и ждал Ярополка.
        Князь, сопровождаемый взглядами (сочувственными - своими, любопытствующими или равнодушными - словен) легко спрыгнул с коня, бросил поводья Варяжко.
        - Ожидай тут.
        - Но… - неосмотрительно заикнулся было гридень, тоже спешась.
        - Молчать! - прошипел князь, косясь на Добрыню, что сделал вид, будто ничего не видит и не слышит. - Я сказал - жди! Опозорить меня перед братом хочешь?
        - А как же ты один, княже? - еле слышно, одними губами спросил Варяжко.
        - Я не один, - возразил Ярополк, пожав плечами. - Вуй Блуд со мной пойдёт.
        И решительно шагнул к шатру, полу которого уже откинул Добрыня.
        Варяжко закусил губу.
        Добрыня у входа поклонился - Ярополк, даже лишённый стола, всё одно оставался князем по крови и старшим братом его воспитанника, князя Владимира. Паче того, он был сыном великого отца, которого Добрыня помнил всегда.
        Князь поправил зипун и, почти не наклоняясь, шагнул внутрь шатра. Следом за ним нырнул Блуд, и Добрыня опустил полу шатра.
        В передней половине шатра тоже было почти пусто - только у входа во вторую половину стояли два воя - почётная стража. Воям Ярополк не удивился - так и должно быть. Но сам он на месте Владимира встретил бы брата если уж не снаружи, так здесь. Князь опять оскорбился было, но вновь смирил себя усилием воли.
        Vae victis.[1 - Горе побеждённым (лат.).]
        - Останься здесь, - бросил он через плечо Блуду и шагнул к входу. Блуд молча отступил - приказ князя как нельзя лучше отвечал его намерениям.
        Вои у входа почему-то не словенами, и даже не варягами, а урманами, и эта мелочь вдруг встревожила Ярополка донельзя. Он на миг остоялся, и тут Блуд за его спиной взмахнул рукой. Урмане отступили на шаг в разные стороны и дружно обнажили мечи. Ярополк рванулся, уже понимая, что не успевает. Глупо подумалось, - и ведь даже кольчугу под зипун не вздел, дубина. Как будто кольчуга тут могла чем-то помочь, спасти от прямого удара мечом.
        В боках рвануло с двух сторон, два раскалённых бурава вонзились под рёбра, боль заклокотала в груди, подымаясь вверх. Князь закричал, падая. Рука бессильно шарила по поясу, пытаясь ухватить рукоять меча, кровь хлестала, едва заметная на красном сукне зипуна и корзна. И тогда урманин Рагнар наступил на спину Ярополка и одним поворотом меча вырезал из его спины кровавый ком с торчащей из него белой костью ребра. Это называлось «кровавый орёл». Дикий крик князя, понявшего, что вуй Блуд, коему он всегда верил, как себе самому, продал его жизнь Владимиру за новогородское серебро, оборвался на самой высокой ноте, захлебнулся кровью и затих. Воевода Блуд медленно пятился к выходу.
        Снаружи немедленно восстал непереносный гам - крики, звон оружия, - там убивали Варяжко и его людей.
        Полог, закрывавший вход, вдруг отлетел в сторону и на пороге появился бледный, как смерть, Владимир. Губы князя что-то безостановочно шептали - должно быть, заговор от мстительного духа-встречника.
        - Поверните его, - хрипло сказал он, словно ничего не слыша. Хакон, второй из убийц, ногой зацепил тело Ярополка за плечо и рывком перевернул его лицом вверх.
        Князь был ещё жив. Ручеёк крови стекал из уголка рта в светлые усы и по щеке тёк на землю, но серые глаза - матери глаза, не отца! - смотрели цепко и прямо. Прямо на побледневшего как смерть, почти побелевшего Владимира.
        Но продолжалось это недолго. Через несколько мгновений глаза Ярополка потускнели, и Владимир, отойдя от нахлынувшего страха, жёстко и удовлетворённо усмехнулся.
        - Вот и всё.
        И повернулся к выходу из шатра, где, съёжась, стоял Блуд.
        Когда дикий, звериный крик Ярополка ударил по ушам, Варяжко, вмиг всё поняв, обнажил меч и бросился к шатру. Следом рванулись и трое его отроков, но словене по знаку Добрыни, хлынули впереймы, загородили вход древками копий.
        Конечно, Варяжко это не остановило бы. Отлетело в сторону косо срубленное древко, грянулся в пыль с разбитой мордой кто-то из новогородцев, покатился по земле сорванный метким ударом с головы шелом. Но Ярополчичей скрутили, навалившись многолюдством. Убивать их никто не собирался, да Добрыня и не дозволил бы. Он сам ещё ничего не понимал, опричь того, что произошло огромное предательство.
        - Это и есть твоя клятва на мече, витязь Добрыня?! - надрывно выкрикнул ему Варяжко, вырываясь, - его держали скрученным сразу шестеро воев-словен. - Псы!
        Добрыня не ответил - и без того на душе было поганее некуда.
        Полог шатра откинулся, вышел бледный Владимир, за ним, опасливо косясь по сторонам - Блуд. Увидев их вместе, Варяжко вмиг понял всё и завыл по-волчьи, закончив вой утробным горловым хрипением, в коем ясно слышалась жажда крови. Все невольно попятились.
        - Убью! - прорычал гридень, вырываясь из рук словен. Они бы его и не удержали - вшестером! - но навалились ещё и пересилили. Повалили наземь и скрутили верёвками. Варяжко ещё несколько мгновений бессильно бился, пытаясь разорвать добротные крапивные ужища, грыз землю, пачкая траву кровью из разбитого рта, потом всё ж затих. Его отроки стояли спокойно, боязливо оглядываясь, видно, всё ещё опасались, что теперь будут убивать их. Добрыня при этой мысли мрачно усмехнулся, - кому нужна их воробьиная жизнь.
        - Что с этим? - спросил кто-то из кметей, кивая на Варяжко.
        Владимир думал недолго. Враг должен умереть.
        - Возьми троих воев и… - он оборвал слова. Всё и так было понятно.
        - А… этих?.. - кметь мазнул взглядом по испуганным лицам Варяжковых отроков.
        - Пусть живут, - обронил Владимир. Кметь понятливо кивнул и зашарил глазами по толпе, отыскивая своих воев.
        Четверо словен вынесли на длинном щите мёртво обвисшее тело Ярополка Святославича.
        Ничего этого из Родни не видели. Ни вои, ни княгиня Ирина, безотрывно глядевшая на стан Владимирова войска.
        Она видела только, как вошёл в златоверхий шатёр её ясный витязь. Видела, как вдруг ринулся к шатру Варяжко, как всё скрыла муравьиная кипень словенских воев.
        И слышала крик.
        И всё поняла.
        Но всё ещё не верила.
        Потом из стана Владимиричей показался всадник. Кметь в полном вооружении - высокий островерхий шелом с еловцом, колонтарь, щит, обтянутый алой кожей. Кожа эта вдруг показалась Ирине кровью, и княгиню зашатало.
        Кметь приблизился к воротам, бесстрашно подставляя себя под возможные стрелы. Ирина его не знала, но пролетевший по заборолу шёпот вмиг объяснил кого она видит.
        - Добрыня!
        - Добрыня.
        - Сам Добрыня Малкич.
        Добрыня остановил коня перед рвом и крикнул, подняв с окрестных деревьев целую стаю птиц:
        - Эгей, в Родне! Князь Владимир Святославич повелевает отворить ворота!
        - Наш господин - великий князь Ярополк Святославич! - крикнул родненский воевода Чапура. Княгиня замерла, уже заранее зная, что ответит Добрыня.
        - Князь Ярополк умер!
        В крепости стало тихо. И в этой тишине все услышали послышался безутешный плач - рыдала, словно предчувствуя свою судьбу, великая княгиня Ирина Святополча.
        Vae victis, княгиня.
        Шагать было больно. Верёвки, конечно, развязали, но затёкшие ноги шагали с трудом, подворачиваясь и подкашиваясь. Варяжко терпел, стиснув зубы и не обращая внимания на насмешки словенских воев.
        Кметь, коему Владимир его поручил, почто-то не зарубил его прямо на месте, на глазах у всех, а повёл куда-то на край стана, к Роси. Знать, брезглив был новоявленный князь великий, не хотел видеть крови. Хотя вот кровью брата не погнушался же.
        Ноги постепенно отошли. Варяжко слегка ободрился - только бы вывели на берег.
        И вывели.
        На обрывистом берегу Роси небольшая лужайка спряталась в зарослях ивняка. Тропинка пробегала через лужайку и скрывалась в кустах.
        Остоялись.
        Варяжко, чуть обернувшись, бросил через плечо:
        - Тебя как зовут-то, кмете?
        - Яруном зови, - кметь оказался неробкого десятка. Не всякий отважится сказать своё назвище врагу, которого сей час надо убить. А ну как встречник потом придёт?
        - А в дружине давно?
        - Ты зубы не заговаривай, - хмуро ответил Ярун, - видно, уже успел пожалеть о своей откровенности. - Давно, недавно, какая разница?
        А ведь недавно, пожалуй, - подумал Варяжко.
        - А как мнишь, Яруне, - отпустит князь моих воев?
        - Да на какого упыря они ему сдались? - пожал плечами Ярун. - Отпустит, вестимо.
        - Руки бы развязал, Яруне. Помирать легче будет. Как кметь кметя прошу.
        Просьба была безошибочная. Теперь он не откажет.
        Ярун бросил своим:
        - Развяжите его.
        Верёвка на руках ослабла, и пясти объял огонь. Стиснув зубы, Варяжко сжал и разжал кулаки. Обернулся.
        Ярун медленно, словно раздумывая, потянул из налучья лук и отступил на один шаг.
        Пора!
        Варяжко друг одним движением оказался рядом со словенами. Рука, ещё не очнувшаяся от онемения, воткнулась в лицо первому и вдругорядь взялась огнём. Но вышитый носок Варяжкова сапога уже ударил в подбородок Яруна. Кметь опрокинулся назад, ломая тонкий густой ивняк.
        Руки уже обретали чувствительность, и Варяжко ринулся к двум другим воям, тупо на него таращившимся.
        Костяшками пальцев в переносицу! - и ближний вой отлетел в сторону. Второй, очнувшись, наконец, схватился за топор. Поздно! Крутанувшись, Варяжко рубанул его ребром ладони по горлу.
        Гридень обернулся - вовремя! Первый сбитый им словен уже стоял на коленях, прилаживая к тетиве стрелу. Понятно, затёкшая рука не смогла ударить в полную силу.
        Варяжко подхватил оброненный топор и прыгнул вбок. Стрела с басовитым гудением ушла куда-то в кусты. Гридень, кувыркнувшись, поднял на одно колено и, видя, что вой лезет в тул за новой стрелой, метнул топор. Силы у Варяжко хватало, и словен опрокинулся с раскроенной головой, - топор угодил ему прямо в лицо.
        Гридень остановился и огляделся. Двое - навьё, двое - без памяти. Бесскверно, гридень Варяжко, бесскверно. Он сорвал с Яруна меч вместе с перевязью, нацепил на себя. Полувытянул клинок из ножен, полюбовался отличной сталью, цокнул языком.
        Сиганул с берега в воду.
        Войско растянулось по лесной дороге, солнце жарило без пощады, и нагие брони, казалось, тоже излучают жар.
        Военег Волчий Хвост отбросил пятернёй со лба намокшие от пота волосы, поднёс к губам кожаную флягу и с отвращением глотнул тёплой воды.
        Из головы войска послышались крики. Воевода приподнялся на стременах, вглядываясь. Огибая мерно идущих пешцев, продираясь сквозь низкорослый придорожный чапыжник, к нему скакали три всадника. Двоих Волчий Хвост узнал мгновенно - дозорные. А вот третий…
        Третьего Военег Горяич узнал только когда тот подъехал вплотную.
        - Варяжко!
        - Я, воевода.
        Гридень перевёл дух, утираясь от пота, льющего по лбу потоком.
        - Тебя князь послал? - Волчий Хвост ещё ничего не понимал.
        Варяжко чуть усмехнулся и покачал головой.
        - Мёртв князь, - процедил он сквозь зубы. - Нет, князя, нет! Понимаешь, воевода, нету!
        Волчий Хвост молча слушал рассказ Варяжко, опершись на стол локтями и мрачно уставясь в одну точку. Глиняная корчага с пивом опустела почти наполовину, воевода изредка ворочал чуть пьяными глазами, но молчал. В углу хаты также молча и жадно слушал гридня хозяин, у которого они приютились на постой. Его домочадцы давно уже спали, а самому ему не спалось - не давало спать несносное, непонятное любопытство, дающее удовольствие мужской душе известным осознанием причастности к высоким государским делам.
        За небольшим слепым волоковым окошком, затянутым бычьим пузырём, шумел дождь, равномерно шелестел по камышовой крыше мазанки, стекал на траву, стучал по листве деревьев.
        - Вот так, воевода, - закончил Варяжко.
        Волчий Хвост молчал. Он не знал, что делать дальше. А гридень беспокойно отложил в сторону обглоданную кость, сглотнул последний кусок печёного мяса и в лоб спросил:
        - Что ты думаешь делать?
        - А чего ты от меня ждёшь, Варяжко? Войны?
        Гридень молча кивнул, глядя на воеводу требовательно-горящим взглядом.
        - Это, вестимо, можно, - задумчиво сказал Волчий Хвост. - То, что у князя Владимира воев больше, ничего не значит. У него там треть войска - необученные. Ижоры, корелы, чудь да весь. Другая треть - новгородские лапотники да шильники, впервой на войне, Киев пограбить пришли. Мои вои сметут их, не заметив. И варягов побьют, и дружину Владимирову.
        - Ну?! - Варяжко напрягся, вцепившись пальцами в стол, - казалось, он сей час сломает доску пополам.
        - Только зачем?
        - Как это? - Варяжко в бешенстве вытаращил глаза.
        - Кто за нами пойдёт? - Волчий Хвост мрачно усмехнулся. - Ведь князь мёртв. За что воям драться?
        Варяжко молчал.
        - Не знаешь? - Волчий Хвост тяжело глянул на него и отвёл глаза. Налил пива в чаши и себе и гридню. Помолчал и добавил. - Я, конечно, могу их заставить. Многие, вестимо, разбегутся. Но потягаться можно. Трудновато, но можно.
        Варяжко мрачно молчал и тянул пиво.
        - Ну, разобьём мы Добрыню, - воевода размеренно ронял слова. - Ну, возьмём в полон Владимира. Ну, убьёшь ты его. А потом?
        - Что - потом? - хрипло спросил Варяжко.
        - Кто будет над Русью князем? Кого примут кияне? Святогора с Тьмуторокани звать, или Ратибора из Белой Вежи? Киевская господа их не ведает. Не обернулось бы ещё большей кровью…
        Варяжко молчал.
        - Вот видишь, - Волчий Хвост вздохнул, - качнулся огонёк светца, шурша по глинобитным стенам, метнулись в стороны тараканы.
        - Значит, нет? - Варяжко со стуком поставил на стол полупустую чашу, - выплеснулось на столешницу пиво.
        - Нет, Варяжко, - Волчий Хвост вдругорядь вздохнул. - Прости.
        Гридень резко встал.
        - Коня дашь?
        - Хоть двух, - кивнул воевода. - Останься хоть до утра. Ночью, в дождь…
        - Нет, - Варяжко покачал головой. - Нельзя медлить.
        - Возьми мой мятель, - Волчий Хвост снял с гвоздя плащ. - Измокнешь весь. И коней у коновязи возьми. Куда ты ныне поедешь?
        - В Степь, - пожал плечами гридень, вперив взгляд в пустоту.
        Там, за Росью, торки и берендеи. И печенеги, родовичи убитого Добрыней Илдея, друзья Ярополка Святославича.
        Ужо попомнишь, княже Владимир.
        Варяжко распахнул дверь, - снова метнулся язычок огня на светце. И вышел в темноту, - только взметнулся за плечами тёплый мятель.
        Повесть первая Тенёта
        Глава первая Встаёт заря угрюмая

1
        Плоские серые днепровские волны с негромким плеском бились о каменистый берег острова. Военег Волчий Хвост открыл глаза и невольно вздрогнул - с реки ещё с вечера наполз густой серый туман - весна шутила шуточки, и сей час вся одежда была влажной. Воевода утёрся - на ладони осталась вода, усы были сырыми. Туман наплыл непрозрачной пеленой, и в нём уже на два шага ничего нельзя было увидеть. Было только слышно, как поскрипывали мачты лодей, как бились волны в борта и береговые камни, да как изредка кашлял стоящий на страже вой.
        Волчий Хост невольно заслушался - тишина тянула, обволакивала. Ночная река жила, дышала. Просыпалась от долгой зимы.
        Что-то не давало покоя, какое-то смутное ощущение, - тревога словно плавала в воздухе, оседая на душе. Военег Горяич нахмурился, пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль. Его словно разбудил какой-то посторонний звук, словно комар звенел над ухом, мешая спать…
        Комар?
        Волны плескали?
        Плеск!!
        Волчий Хвост рывком сел - звякнули друг о друга нагрудные пластины брони. Над водой, да ещё в тумане звуки разносятся далеко и очень хорошо, именно потому варяги обёртывают вёсла и уключины кожей. Над рекой текло еле слышное журчание, плеск и легкий равномерный скрип.
        Воевода вскочил. Два-три шага - и он уже на берегу. Волны били о камень прямо у самых ног Волчьего Хвоста, а его намётанный глаз выхватил из тумана смутные тени остроносых челнов, стремительно набегающие на берег. Следом за челнами густым потоком плыли лошади, и над гривой каждой была видна человеческая голова. Плыли всадники. А всего в нескольких шагах от воеводы застыл дозорный вой, изумлённо распахнув глаза и рот, словно ворону собрался поймать - глядел.
        Вспарывая туман, глухо взвизгнула стрела, и дозорный опрокинулся. И только тут Военег осознал происходящее и крикнул, рванув горло болью и в прыжке уходя от пущенной в лоб стрелы:
        - К мечу!
        С челнов раздались крики - печенеги, кому ещё здесь быть-то? Небось и сам Куря здесь - этот и с самим Ящером подружится, лишь бы князя Святослава одолеть.
        Крик воеводы прокатился по берегу, разбудив воев, вроде бы спящих мёртвым сном. Но низенькие челны уже выскочили носами на берег, и к лодьям волной бросились люди, одетые в шкуры. А следом, отряхивая с себя ручьи воды, ринулись всадники. Печенеги и есть!
        Зазвенели сабли, полетели стрелы.
        От стрелы Военег всё ж увернулся, а уж как меч оказался в руке - он не помнил. По всему берегу уже кипела кровавая пластовня, и Рарог засвистел, вспарывая туман в кольцах и восьмёрках.
        Уж в чём-чём, а в мечевом бое с Волчьим Хвостом мало кто мог сравниться и в старшей дружине; он, пожалуй, и самого великого князя мог бы кое-чему поучить, даром, что сам из простых воев вышел, а Святослав сызмальства при дружине да с мечом об руку, да на три года старше. Двое печенегов тут же отлетели назад, зажимая длинные рубленые раны, один - на плече, другой - на груди. Воевода усмехнулся и, подняв меч на уровень лица, замшевой перстатицей вытер струящуюся по клинку Серебряного кровь. И, подняв меч обеими руками, паки напал.
        Остров, меж тем, уже весь увяз в бою - то тут, то там слышались крики и звон оружия. И русичи, и печенеги били на звук, не видя врага и попадая порой в своего. И вдруг над берегом пронёсся знакомый голос.
        - Канг-эр-р! - чья-то медная глотка хрипло проревела боевой клич печенегов.
        Куря! Сам хан здесь! Добро же, собака! Волчий Хвост бросился в сторону - знал, что, заслышав Курю, князь Святослав не удержится и захочет сам столкнуться с ханом. А воевода должен быть рядом с великим князем.
        В тумане всё обманчиво. Вот и сей час - казалось, что Куря кричал где-то поодаль, а оказалось - совсем рядом, в двух шагах. Из тумана вынырнул Орлиный камень - самое высокое на Хортице место. А под тем камнем, сказывали бахари, бездонный омут, а в нём - терем Морского Царя.
        Здесь, возле княжьей лодьи, к берегу приткнулось враз пять челнов и на полусотню княжьей ближней дружины наседало около сотни печенегов, да ещё с сотню скакало к месту боя. Бой шёл уже на мысу около самой скалы.
        Князя уже окружали со всех сторон, сабли и мечи сверкали у самого лица, но снова и снова свистел, выписывая длинные кривые его меч. Ходили слухи, что меч князя заговорён ведунами. Слухи слухами, но печенеги отлетали от князя, словно горошины от стенки.
        Один из степняков замахнулся на князя со спины невиданным оружием - длинным, мало не в полсажени, мечевым клинком на укороченном копейном древке. И дураку ясно, что от такого удара живым вряд ли кто останется. Не тратя времени на окрики - да и видно было, что князь оглянуться и не поспеет, - Волчий Хвост бросился вперёд, выдав свой любимый боевой клич - дикий и кровожадный волчий вой. Меч воеводы, Серебряный, засвистел, разбрасывая степняков, и первой кувыркнулась голова того, с невиданным копьём-мечом. Следом в толпу печенегов вломились и его дружинные кмети. Военег, даже не оглядываясь, знал, что их осталось не более десятка.
        Заслышав вой и, видно, заметив на его шеломе вместо еловца серый хвост матёрого волка, печенеги отхлынули в стороны.
        - Ашин Военег!
        Боялись они его не менее, чем самого Святослава. Его, воеводу Волчьего Хвоста с ними к тому времени уже лет десять как мир не брал.
        Отхлынули, да только вдругорядь ринулись. Как вода от удара камнем вначале в стороны раздаётся, потом обратно, и захлестнёт с верхом. Так и с воями Волчьего Хвоста - печенеги вмиг толпой затопили подножие Орлиного камня. Ещё бы, двойной соблазн, сразу две головы лютых врагов - кагана Святосляба да Ашина Военега. Да только дорого ему те головы дадутся.
        Что было потом - Военег не помнил. Мелькали чьи-то перекошенные хари, усы и бороды, хрипел неподалёку голос рыжебородого хана, сдавленно матерились вои, ржали кони.
        А потом около скалы их осталось всего двое - Военег Волчий Хвост да князь Святослав Игорич, а их мечи ткали в воздухе смертельную паутину. И всякий, кто вне паутины - тот жив, а кто коснётся, или ворвётся внутрь - тот навь.
        А потом опять раздался крик Кури, и степняки вдругорядь отхлынули назад, и воздух тут же наполнился воем стрел. Тяжёлая стрела ударила Волчьего Хвоста в правое плечо, и рука мгновенно ослабла, а другая стрела врезалась в шелом, и в ушах зазвенело.
        Единство мечевой паутины нарушилось. Князя и воеводу разбросали в разные стороны. Оттеснённый к самой воде Волчий Хвост, отмахивался левой рукой и видел, как князь выкручивал мечом восьмёрки, отходя к камню.
        И видел, как бесится от злости и бессилия рыжий Куря, не умея, не будучи в силах взять в полон уже почти в руках находящегося ворога….
        И видел, как печенеги раздались вдруг перед князем в стороны, и как хан, широко размахнувшись, метнул тяжёлое копьё, и князь опоздал его отбить…
        И видел, как широкий - в полторы ладони! - плоский рожон копья вошёл Святославу под рёбра, прорвав колонтарь, словно полотняную рубаху - вздыбилось по краям раны ломаное железо…
        Скулы свело…
        И видел, как пошатнулся князь, и из уголка обиженно искривлённого рта, напитывая краснотой усы, протянулась пузырящаяся струйка крови - видно, удар ханского копья просадил Святославу лёгкие…
        И видел, как ринулись печенеги, - каждый спешил первым схватить желанный сайгат, - и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной…
        И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, - да не достанется ворогу…
        И тут, словно нарочно, разорвался туман, золотом грянуло сквозь облака, брызнув по окоёму, солнце, осветило остров. Ринулись с полуночного конца острова к гибнущему князю уцелевшие гриди и вои - десятка два.
        В глазах Волчьего Хвоста всё поплыло и последнее, что он успел заметить - верстах в двух ниже по течению ходко бегущие к острову русские лодьи.
        Волчий Хвост зарычал от дикой досады и бессильного бешенства и… проснулся вдругорядь уже по-настоящему. Стремительно (и к сорока годам ещё не растерял былой сноровки, надеялся и к шестидесяти не растерять, коль приведёт Перун дожить до шестидесяти) сел на широком деревянном ложе и утёр холодный пот, ручьём катящийся по бритой голове.
        Жена даже не пошевелилась, и воевода с лёгкой неприязнью покосился в её сторону - за десять лет она успела привыкнуть к тому, что муж порой так вот вскакивает среди ночи, а потом больше не может уснуть. Откинув покрывало, Военег Горяич встал и, натянув верхние порты, уселся в стоящее около стола кресло, откинулся к спинке и прикрыл глаза.
        На заднем дворе заливисто пропел петух - должно, уже третий, слуг хоть и не слышно в доме, а тиун слышно, уже шевелится. В висках стучало - отходило напряжение, испытанное во сне - не слабее настоящего боевого напряжения. Двенадцать лет со дня гибели князя Святослава, господина и друга, боевого товарища, двенадцать лет ему снился всё один и тот же сон - последний бой Князя-Барса на острове Хортица. Много с тех пор прошло, довелось и воеводе после того повоевать и с печенегами, и с ляхами, и с булгарами, а только наваждение не оставляло - каждую весну в одну и ту же ночь вновь и вновь погибал перед глазами Волчьего Хвоста молодой князь.
        Вздохнув, Военег встал и, дойдя до стенного поставца, вытащил узкогорлый расписной греческий кувшин. Упал обратно в кресло, вытащил зубами просмолённую пробку, не глядя, ухватил со стола забытый там с вечера серебряный кубок, наполнил его всклень и выхлебал в несколько глотков, не чувствуя вкуса кипрского нектара…
        Их тогда всё же спасли. Лодьи ниже по течению - это были немногочисленные пешцы Рубача, что стояли ниже по течению. Видно, зачуяв что-то неладное, опытный вояка Рубач повёл своих к Хортице. Печенегов сметали с острова стрелами, и Куря побежал. Да только вот спасти… да что там спасти - отыскать-то князя Святослава не удалось. Нашли только оружие князя, брошенное печенегами в бегстве. Не было и знаменитого меча Святослава, Рарога. Уже потом до них дошли слухи, что Куря сделал из княжьего черепа пиршественную чашу. О мече же и слухов не было.
        Князь Ярополк дважды потом посылал в степь летучие загоны за головой Кури, или уж хоть за чашей, да только оба загона потеряли свои головы, не сумев добраться до ханской.
        А потом началась усобица, и Ярополк сам остался без головы, через край понадеясь на воеводу Блуда. За что и поплатился, пережив отца всего на восемь лет.
        Из всех воевод только Свенельд, служивший ещё Игорю Старому и соперничавший в войской славе с самим Святославом, не смирился с властью сына рабыни. Но пока что о Свенельде не было ни слуху, ни духу, невзирая на то, что прошло уже не менее четырёх лет.
        Волчий Хвост налил полный кубок - на сей раз язык уже чуял вкус вина, но и в голове уже появилась еда заметная тяжесть. Горько усмехнувшись, Военег глянул в узорное веницейское зерцало на стене - да, вид у тебя, воевода Волчий Хвост…
        Забава наконец-то проснулась, испуганными со сна глазами глянула на мужа, его нахмуренное лицо, заглянула в мрачные глаза, вмиг выхватила взглядом кувшин с вином, вспомнила, какой сегодня день и мгновенно всё поняла. Поникла головой и горестно спросила:
        - Опять?
        Ответа она и не ждала, она знала ответ - да, опять.
        Вся ошибка князя Ярополка была в том, что он посылал с теми загонами молоденьких сотников, коим и скрыться от ворога - стыд, и удаль свою показать охота. Послал бы его, Волчьего Хвоста - Военег и через страх бы переступил, и через стыд свой, и через славу, а добрался бы до головы степного волка…
        Забава грустно спросила:
        - Чего ты себя зря терзаешь? Ведь двенадцать лет уже минуло, и Святослава не воротишь…
        - Молчи, - грубо оборвал жену воевода. - Двенадцать лет - не сто! Святослава не воротишь, верно, да только Куря зажился на свете. И не будет мне покоя, доколь до глотки его не доберусь!
        Военег не договорил и смолк. Да про что и говорить - про то, что собаку съел на тайных делах? Так Забава про то знает. Он опять налил полный кубок.
        Забава хотела что-то сказать, но передумала. Оделась, подошла к окну, подняла раму и распахнула настежь обе створки ставней. В изложню ворвался свежий воздух и вместе с ним - шум просыпающегося весеннего города. Где-то ржали кони, мычали коровы, слышались голоса людей, в саду заливисто заголосили птицы.
        Стукнув в дверь и пристойно помедлив несколько мгновений, вошёл тиун. Быстро и незаметно окинул изложню взглядом и, видно, враз всё поняв, ничуть ничему не удивился.
        - Утренняя выть готова, боярин. Волишь подавать?
        Военег Горяич вздохнул - слов нет, до чего его тяготили все эти обычаи боярской жизни, его, простого воя, собственной храбростью выбившегося сперва в гриди, а потом и в воеводы. Но отвергнуть эти обычаи он уже не мог: не зря говорят - кто имеет власть, тот не имеет воли.
        - А подавай, - легко кивнул воевода, вставая и тут же, заметив непроизвольное движение Забавы к кувшину, словно мимоходом прихватил его с собой. В её глазах плеснуло разочарование. Она знала, как пройдёт весь день до вечера. Знала, что он будет весь день пить, мешая фалернское с кипрским и пиво с мёдами и не пьянея. Будет мрачно глядеть в одну точку, а на все её попытки с ним заговорить - отмалчиваться или отвечать коротко и сердито. Привыкла.

2
        Князь Владимир ждал. И не стоило заставлять его ждать долее. Он, небось, уже все окна себе в тереме лбом протёр - когда же Свенельд объявится. Объявится, не умедлит, пусть князь не сомневается.
        Солнце проглянуло из-за облака и длинные яркие лучи золотом брызнули по окоёму. Дрогнувший туман клубами начал стекать с лесистого холма к Днепру. Из тумана выглянули островерхие крыши Будятинского погоста. Бывшее имение княгини Вольги, а потом Малуши, второй жены Святослава и матери Владимира процветало. Теперь здесь была острог и охотничья усадьба самого великого князя Владимира.
        Свенельд шевельнул плечом, и десять легкоконных сорвались с места, дробно простучали копытами и нырнули в туман. Бывший воевода снова замер, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из тумана. Впрочем, оттоль пока что ничего не было слышно. Но память, боевой опыт и воображение прекрасно давали старому варягу понять, что там сей час творится.
        Вот всадники, прячась в тумане, лезут на стены, захлестнув арканами пали. Подтягиваются, переваливаются через тын, скрываются внутри острога…
        Десятник, внезапно возникнув из тумана, прыжком сшибает сторожевого воя над воротами, а нож мгновенно добирается до горла, не давая не то что крикнуть, а даже и прохрипеть…
        Короткая мечевая схватка у ворот заканчивается быстро - шесть распластанных в пыли тел, и находники в кожаных латах над ними с окровавленным оружием в руках…
        В Будятине начинается суматоха…
        Со скрипом отворяются ворота, и Свенельдов старшой, урманин Ратхар, вскидывает к губам рог…
        В Будятине и впрямь начался переполох, слышались крики, но туман ещё не осел и ничего не было видно. И тут взлетел вверх заливисто-звонкий рёв рога. Знамено от Ратхара.
        Свенельд вскинул руку, и конная сотня, лязгая бронями, ринулась вперёд, туда, где трубил рог. Два десятка гридей застыли за спиной боярина, молча сопровождая глазами каждое его движение.
        Свенельд тронул коня, и гриди, облегчённо вздохнув, двинулись следом. А урманин мрачно думал, - дошло ведь до того, что сотню-полторы воев впереди себя посылаю. А ведь было время - по одному движению его руки шли на смерть тысячи воев. Ныне же утеряно всё - и кормления, и поместья, и грады, данные во владение ещё Игорем Старым. И жаль, и жалеть без толку - Владимир его, Свенельда, вряд ли пощадит. Он-то помнит, что это Свенельд постарался об устройстве Овручской войны, где погиб его и Ярополка младший брат Вольг. В отместку за убийство Люта…
        Перед глазами Свенельда на миг возникло жёсткое обветренное лицо, прокалённое солнцем в походах. Лют, сын, последняя надежда и опора… Кажется, я становлюсь по-стариковски жалобным, - подумал Свенельд, - не подобает.
        И Владимир его не пощадит. Попадись он, Свенельд, Владимиру - князь меча не остановит ни на миг. Святославичи ещё при жизни своего великого отца грызлись мало не насмерть, а у Владимира, рабичича, большой любви к своим братьям не было никогда, как и у них к нему, а Вольг нарушил мир первым, когда убил Люта Свенельдича, и набрал себе в войско древлянскую чернь (ишь, умный, - с лапотниками супротив железных ратей, бивших некогда и козар, и печенегов, и болгар, и греков), а погиб Вольг по собственной глупости, вздумав пешим задержать бегущих пешцев-сторонников. Вот только никому это не нужно. Татя бьют не за то, что украл, а за то, что попался.
        Из редеющего тумана выплыли растворённые настежь ворота, и конь внёс Свенельда внутрь Будятинского острога. Во дворе ещё бушевала сеча, - Свенельдичи толпой добивали застигнутых врасплох острожан. Взгляд воеводы выхватил в толпе Варяжко. Бывший гридень неистовствовал с двумя мечами в руках, - только взблёскивала на гриде кольчуга, да метались в руках, рисуя смертельную паутину, мечи, - казалось, они живут отдельной жизнью сами по себе, без участия хозяина.
        Варяжко такой же, как я, - подумал Свенельд, - но и иной такоже. Излиха верный князю Ярополку, он так и не смирился с его гибелью, и ныне где только может, пакостит Владимиру. Отличие их одно - Варяжко Владимира ненавидит и не пошёл бы к нему на службу, даже если бы тот его и позвал. А Свенельд… Свенельду просто некуда деваться.
        Похоже, дело заканчивалось - под мечами дружины Свенельда падали последние защитники Будятина, а из-за стен посада слышались крики, - похоже, пробудившиеся будятинцы спешно хватали в руки то, что под руки попадёт ценного и удирали в лес. Да и пусть их, они Свенельду не нужны.
        Варяжко вскочил на коня и подскакал к Свенельду, пряча мечи в ножны. И когда только кровь с них утереть успел, - мельком подивился воевода. И дрогнул, невольно глянув в холодные серые глаза гридня. А тот уже хищно улыбался, шевеля светлыми усами и отводя рукой со лба длинные белокурые волосы, схваченные широкой тесёмкой. Наполовину варяг, наполовину полянин, он почему-то бился без шелома, презирая смерть.
        - Всё взято. Наших убито только двое, из княжьих - все, опричь тиуна и того вон сопляка, - Варяжко кивнул на мальчишку лет пятнадцати. Тот был в кояре, - не иначе отрок-зброеноша.
        - Шевелитесь быстрее, - велел Свенельд, пряча в голосе одобрение. - Киев рядом, кабы не нагрянул кто. А то и самому Владимиру придёт на ум сюда приехать.
        - Добро бы, - хищно и мечтательно усмехнулся Варяжко, невольно погладив рукоять меча. Свенельд видел, что у гридня прямо руки чешутся залезть ночью в Детинец и зарубить князя. Да только не выйдет, пожалуй, - Владимира охраняют не слабо, почти как царьградского василевса. Урманин сам усмехнулся своей мысли - а то василевсов никогда не убивали. Только для того надобна измена стражи, а вряд ли они, Свенельд и Варяжко, ныне найдут изменников среди кметей Владимировой дружины. Хотя… чего только не бывает на свете.
        Сам себе удивляясь, урманин направил коня не к скрученному и увязанному в арканы тиуну, а к юнцу, которого почти что никто и не охранял.
        - Как тебя зовут? - негромко спросил воевода, останавливая коня.
        - Тебе что за дело? - огрызнулся юнец. - Я с татями не знаюсь.
        Свенельд горько усмехнулся. Вот она, правда. Тать ты и есть тать, воевода Свенельд. И никак иначе.
        Краем глаза воевода увидел, как взялся за рукоять меча оскорблённый Варяжко остановил его движением руки.
        - А всё ж таки?
        - Лютом люди кличут, - отозвался мальчишка гордо, и урманин аж отшатнулся. Словно и не было этих лет без сына - стоял перед ним мальчишка, чем-то даже и похожий на Люта Свенельдича в его пятнадцать зим.
        - Чей ты? - хрипло спросил воевода.
        - Говорят, будто я сын воеводы Ольстина Сокола.
        Свенельд почувствовал, что бледнеет - Ольстин Станятич… Ольстин Сокол… двадцать лет назад он, пожалуй, был почти таким же, как и этот мальчишка… может, чуть старше. Когда он, Свенельд сделал его отроком младшей княжьей дружины.
        Тронув коня каблуками, урманин отъехал от мальчишки, ломая голову над тем, что теперь с ним делать. А тот, ничего видно, не поняв, глядел вслед, и вдруг сказал:
        - А ведь я узнал тебя, воевода Свенельд…
        Во дворе острога вдруг стало тихо-тихо…
        Урманин обернулся, смерил Люта взглядом и сказал негромко:
        - Узнал? Добро. Стало быть, добрый сын у Ольстина вырос.
        Он вдруг перехватил на себе удивлённый взгляд Варяжко. Тот словно спрашивал: да что с тобой, воевода?
        А что с ним? Да ничего.
        Свенельд подъехал к связанному тиуну. И в этот миг сгинули все чувства, - он разглядел, наконец, лицо тиуна.
        - О-о-о… - выдохнул урманин восторженно. - Да ты ли это, сукин сын?!
        Перед ним стоял, пытаясь даже улыбаться, воевода Блуд, бывший вуй князя Ярополка.
        - Гой еси, Свенельд, - криво усмехнулся он, отводя взгляд в сторону.
        Молча подъехал Варяжко, остановился слева и чуть позади.
        - Так вот чего тебе надо было в Будятине, - бросил на него взгляд Свенельд. - Хороший подарок ты мне приготовил. Ох, порадовал старика…
        - А то, - оскалился Варяжко по-волчьи. - Я его, крысу худую, четыре года искал. Хорошо его Владимир от меня спрятал.
        Блуд покосился на Варяжко с плохо скрываемым страхом.
        - И как тебе живётся-служится у князя Владимира? - зловеще спросил Свенельд. - Роскошная у него для тебя плата вышла, богатая. Ишь, куда он тебя запрятал-то. А может, и не от нас он тебя спрятал, а от княгинюшки светлой, от Ирины, а?
        Блуд молчал.
        - И что же за казнь мне выдумать для тебя, Блуде?
        Тиун с отчаянием вскинул голову:
        - Пощади, воевода! - он попытался упасть на колени, но двое стоящих обочь него гридей не дали ему этого сделать.
        - Ты тоже был когда-то воеводой, - напомнил перевету Свенельд, опуская ладонь на рукоять меча. - И гриднем. Не унижайся хоть напоследок, смерть надо встречать, стоя в полный рост.
        - Не руби! - прохрипел Блуд в отчаянии. - Ну, хочешь, я скажу, где тут княжая сокровищница?
        - Говори, - усмехнулся урманин.
        Несколько мгновений он боролся с собой - боялся обмана, но боялся и смерти. Наконец, сказал:
        - В дальней изложне на стене лосиные рога. Повернуть посолонь.
        - Проверь! - тут же кивнул Варяжко одному из кметей. - Немедля!
        Вои уже таскали добычу к наспех собранным телегам. Кметь умчался в терем, подымая пыль сапогами. Через несколько мгновений он выскочил обратно на крыльцо и крикнул:
        - Есть! Три сундука! Серебро, золото и рухлядь!
        - Взять! - велел урманин и снова повернулся к Блуду, кой уже глядел с надеждой. - Скрыню ты указал, это верно. Да вот беда - сокровища-то мне ныне нужны в последнюю очередь.
        Блуд побледнел, как смерть.
        - Ты же обещал, воевода!
        - Я? - Свенельд глянул на Варяжко с изумлением. - Я что, ему что-нибудь обещал?
        Варяжко молчал и только мрачно улыбался, во взгляде его была смерть.
        - Воевода Свенельд! - в отчаянии крикнул Блуд, и тут Варяжко, наконец, разомкнул губы:
        - Дозволь потешиться, воевода.
        Урманин глянул на него с лёгким недоумением.
        - Тешься.
        Двое кметей протащили мимо огромный сундук. Судя по лёгкости - с пушниной.
        - Вот что, Блуде, - сказал Варяжко, и его голос услышали все во дворе. - Я дам тебе возможность умереть по-мужски. Развяжите ему руки.
        Подождав, пока руки Блуда развязали, он продолжал:
        - Мы с тобой будем биться. Меч против меча, без лат, - гридень отстегнул меч справа, протянул Свенельду, потянул через голову кольчугу. - Убьёшь меня или хоть ранишь так, чтоб я меча держать не мог - хрен с тобой, живи. Не сумеешь - не обессудь.
        - Осторожнее, Варяжко, - негромко сказал Свенельд. - Даже крыса, если её загнать в угол, может укусить.
        Гридень только повёл плечами, и воеводе почему-то бросилось в глаза серое пятно пота на его рубахе между лопатками.
        - Принесите его меч.
        Взяв в руки меч, Блуд вмиг обрёл уверенность.
        На миг Свенельд опять представил то, что сей час должно случиться. Стремительный переплёск клинков, падающий навзничь Варяжко, ручьи крови… Поблазнило и сгинуло, только воевода всё же потряс головой и про себя зачурался.
        Варяжко спешился и спокойно потянул из ножен меч. Свенельд отъехал в сторону, чтобы не мешать. Блуд вдруг прыгнул, намереваясь достать Варяжко врасплох и сразу ранить потяжелее, но гридень извернулся и со свистом вычертил в воздухе мечом длинную сияющую восьмёрку. Блуд отпрянул.
        - Зря ты это сделал, Блуде, - сказал Варяжко вроде бы даже и с сожалением. Шевельнулся лениво и вдруг перелился в стремительное движение. По двору словно покатился вихрь, словно воскресло невольное видение Свенельда, - поединщики стремительно передвигались по двору в ломаном блестящем переплёске клинков.
        Туман, меж тем, совсем уже рассеялся, зависнув лишь над Днепром, и солнце подымалось всё выше. Залитый кровью двор выглядел, словно игрушечный, - даже кровь не избавляла от этой блазни. Невзаболь было всё - и ощущение того, что сотня воев улеглась поспать в лужах крови, и стоящий меж двух воев Лют Ольстич, и кружение поединщиков по двору. Всё это вдруг показалось урманину до того далёким и ненастоящим, словно он стоял где-то опричь и смотрел на красочную лубочную картинку. Воевода, тряхнув головой, отогнал новое наваждение и попытался определить, кто победит.
        И заколебался. Годы брали своё, и Свенельд уже часто мог в бою с первого взгляда определить победителя. А здесь… Кружили по двору два гибких и стремительных зверя в человечьем обличье, обоими двигала какая-то зловещая сильнейшая страсть: одним - ненависть, другим - страх. Клинки со свистом пластали воздух, рубя и выписывая длинные кривые, сталкиваясь, высекали искры.
        Свенельд ясно видел, что Варяжко не хватает второго меча. Хмыкнув, воевода пожал плечами: мог бы и с двумя мечами выйти - невелико бесчестье в бою с изменником немного сплутовать. Хоть Варяжко и иначе думает.
        А Блуд сей час был весь в желании этот бой выиграть во что бы то ни стало. И он всё целил Варяжко в правую ключицу или по плечу. Рубани - и гридень неволей меч выронит. А он не промах, этот тиун.
        Но на этом он и лопухнётся, - понял вдруг Свенельд, заметив, как хищно и довольно вспыхнули глаза Варяжко. Гридень тоже заметил и выделил тиунов способ биться. Варяжко вдруг полностью открылся, отведя меч чуть вниз и влево. Это получилось так легко, что опешил даже Свенельд, ждавший чего-то подобного. А Блуд торжествующе оскалился, его меч взвился вверх и ринулся, целясь гридню в плечо. Но Варяжко сместился на полшага вправо и перекинул меч в левую руку. Блуд промахнулся, его клинок птицей взвизгнул у лица Варяжко, кой повернулся к тиуну боком, и, слегка царапнув плечо гридня, угряз в землю. Варяжко крутанулся Блуду навстречь, клинок гридева меча располосовал грудь тиуна. Тот на мгновение замер, словно не веря, а потом его пальцы разжались, он уронил меч и упал.
        Варяжко несколько мгновений разглядывал тело тиуна со странным выражением лица, потом поднял голову и глянул на Свенельда. И у воеводы мороз продрал по коже от его нечеловечески холодного и спокойного взгляда.

3
        За утренним столом не было только Некраса. Волчий Хвост нахмурился - сын, небось, опять прошатался до первых, а то и третьих петухов на беседах да игрищах.
        Боярин повёл бровью. Тиун, заметив это, быстро подошёл, и Военег Горяич спросил:
        - Некрас?
        - Дома, господине.
        - Спит? - и, не дожидаясь ответа, хмуро спросил. - Когда пришёл?
        Тиун помялся было, - неудобно было выдавать молодого хозяина, но заметив недовольный взгляд воеводы, ответил честно:
        - С первыми петухами.
        Военег хотел было приказать поднять сына, привести к себе и устроить ему разнос, но невольно улыбнулся, вспомнив себя в его годы, и решил: пусть спит.
        Покончив с первой вытью, все разбежались по усадьбе кто куда, дочь - в сад, жена - в горницу, а сам Волчий Хвост так и остался в трапезной, тупо уставясь в окно. Слышал, как под окном в саду дочь возится с невесть отколь взявшимся приблудным щенком. Впрочем, воевода немедленно вспомнил, что это вовсе не щенок, а волчонок, и он не невесть отколь взялся, а его подарил сестре Некрас, выкупив у охотников.
        Кувшин опустел уже почти наполовину, когда боярин услышал за спиной осторожные шаги. Так мог идти только тиун Путята, Некрас или какой-нито наёмник, посланный по его, Волчьего Хвоста, голову. Делать резкие движения не было ни желания, ни смысла. Волчий Хвост лениво приподнялся и обернулся. Путята, вестимо.
        - Что ещё? - в подобные дни боярин особенно не любил, чтобы его беспокоили, даже в княжий терем ездил редко.
        Лицо Путяты являло собой невиданную удручённость, и Волчий Хвост даже усмехнулся - настолько явно на нём было написано и бессилие перед вышней волей, и желание разорваться напополам, дабы угодить обеим сторонам. Дескать, и хозяин тревожить не велел, и набольший тормошит, покоя не даёт. Боярин даже не дал тиуну открыть рот, вмиг угадав его трудноту:
        - Вестоноша от князя?
        На лице тиуна проглянуло лёгкое удивление, но он сумел его одолеть и кивнул:
        - Кроп. Без грамоты, так прибыл.
        - Проведи в гостевую горницу, сей час я туда приду.
        Когда Волчий Хвост вошёл в гостевую, Кроп сидел, полуразвалясь на лавке с чернёной серебряной чарой в руке. Впрочем, увидев Волчьего Хвоста, он, чуть помедлив, вскочил - всё ж таки Военег Горяич был воеводой, а Кроп - простым отроком, не кметем даже. В том и заключалось немалое уважение, с коим взирали вои и гриди на Волчьего Хвоста и Добрыню - нелегко выслужиться из простых воев в воеводы.
        Однако от Кропа подобное внимание Волчьему Хвосту мало не претило - услужливый и нагловатый, он мгновенно подмечал тех, кто в силе, и начинал перед ними лебезить. А с иными наглел, каким-то неведомым чутьём выделяя малейшие признаки княжьей немилости. Да и не ожидал от Кропа великого уважения Волчий Хвост, - уж кто-кто, а он-то точно не был у князя в великой милости.
        Отколь взялось назвище Кропа, так ему не подходящее, Волчий Хвост не ведал. Да и не хотел ведать-то…
        - Гой еси, боярин, - Кроп торопливо поклонился.
        - Здравствуй и ты, Кропе, - кивнул воевода. - Садись, не стой, в ногах правды нет. Хотя… в том месте, на коем сидят, её не больше.
        Кроп нерешительно усмехнулся, не зная, смеяться ему, аль нет.
        - С чем послан?
        - Князь просит приехать на пир, - торопливо сказал отрок, искательно заглядывая воеводе в глаза. Так вот отколь ноги растут у поведения Кропа.
        - Просит? - удивился Волчий Хвост против воли.
        - Да. Просит, - кивнул Кроп и понизил голос. - Я мыслю, он хочет тебе что-то поручить, какое-нибудь дело тайное…
        Волчий Хвост только усмехнулся, - неужто князь Владимир свет Святославич вспомнил, наконец, про то, что его отец ни одного тайного дела без Военега не сделал. Подумал и тут же про себя зачурался - не дай Перун, вспомнит. Видоки подобных дел, что слишком много знают, долго не живут и жалеть их обычно не принято.
        - Добро, - кивнул Волчий Хвост, и Кроп, всё так же недоумевающе глядя на него, медленно поднялся на ноги. Нерешительно скосил глаза в сторону чары. Не шевельнув и мускулом лица, Волчий Хвост протянул руку над столом и, наполнив чару, передвинул её отроку. Кроп торопливо и обрадовано цапнул чару со стола и в три глотка выхлебал вино. Волчий Хвост поморщился - невежа, это кипрское-то? - но тут же вспомнил, как только сегодня утром сам глотал это же самое вино точно так же.
        Допив, Кроп удало тряхнул чупруном, падающим на левую сторону головы, и поставил чару на стол, слегка пристукнув.
        - Благодарствую, боярин!
        - Скачи в Детинец. Я вскоре за тобой буду, - пообещал Волчий Хвост.
        Кроп вынырнул за дверь. Воевода откинулся на спинку кресла и паки закрыл глаза. Ехать в Детинец не хотелось до зела. Не любил Военег Горяич Владимировых пиров, да и самого князя - не особенно. И князь отлично знал - за что. За клятвопреступление, за братоубийство. Сей час, вестимо, многие кричат, что Ярополк-князь первым открыл кровавый счёт, убив Вольга. Подхалимы кричат. Ярополк был неповинен в смерти Вольга Святославича, а Владимир в смерти Ярополка - виновен. И можно сто лет твердить, что смерть Ярополка была необходима для единства Руси, для спокойствия земли, чтобы не делить Русь… но убийство есть убийство и кровь есть кровь! И всё одно Русь ныне не едина - под властью Владимира Святославича едва половина прежней Руси: Киева, Новгород, да Днепровский путь. И всё. Древляне наособицу, северяне и радимичи такоже, про дрягву и говорить нечего… Только вот выбора особенного у Волчьего Хвоста нет - из всех братьев Святославичей в живых на Руси остался только Владимир, а никого, опричь Святославичей ни Киев, ни Русская земля не примет. И опричь Владимира служить больше некому, не тешить же тех, кто
от Руси отколоться хочет.
        Мысли Волчьего Хвоста вдругорядь прервал тихий крадущийся шаг. Воевода раскрыл глаза и увидел крадущегося по переходу мимо двери сына.
        Некрас мягко, по-звериному, шагнул через порог, и воевода невольно улыбнулся. Сын водил в бой сотню воев и уже имел прозвание. После отца он унаследовал непонятную иным любовь к волкам - их родовая легенда говорила, что основателем рода был волк-оборотень. На шее Некрас носил ожерелье из волчьих клыков, и звали его в дружине Некрас Волчар. Волчий Хвост даже залюбовался, глядя, как движется сын по гостевой горнице. Высокий, гибкий, жилистый, он рождал удивительное ощущение силы. Волк и волк!
        Сын не заметил, что Волчий Хвост исподтиха наблюдает за ним. Пройдя по горнице туда-сюда, что-то убрав и переставив, Волчар протянул руку к кувшину, намереваясь взять чару, и наткнулся на отцовский взгляд.
        - Доброе утро, - сказал воевода насмешливо.
        - Утро доброе, - отозвался Некрас, чуть помедлив от неожиданности. - К князю зовут?
        - Зовут, - кивнул Волчий Хвост нехотя. - Не хочется, а надо.
        - Попала собака в колесо - пищи да беги? - сказал сын насмешливо, но так, чтобы не выйти из граней приличия.
        Воевода глянул на него мрачно, и усмешка сбежала с лица Некраса.
        - Ты когда сегодня домой-то явился? - и, не дожидаясь ответа, Военег захолодил голос. - К третьим петухам, небось?
        - К первым.
        - Тебе сей час не об игрищах, а о службе надо думать! - повысил голос Волчий Хвост.
        Некрас глянул на отца вприщур:
        - А я что, в службе последний?
        Волчий Хвост смягчился:
        - Нет, не последний, - помолчал. - Ладно. Отоспался? Вот и добро. В Детинец-то едешь ныне?
        - Нет. Ныне обойдутся и без меня, Добрыня меня отпустил.
        - Добро, - повторил воевода. - А я поехал. А то Владимир свет Святославич небось уж опять пир закатил.
        Он вышел из горницы, нарочно не замечая удивлённого взгляда Некраса.
        Ему меня уже не понять, - с горечью думал Волчий Хвост. - Мы были иными, не такими, как они. Владимировы кмети да гриди только пируют да похваляются, а поколение Волчьего Хвоста лишних слов на ветер не бросало, зато от Козарии ныне ни слуху, ни духу. Князя Святослава Игорича Волчар помнит плохо, хотя гибель Ярополка помнить должен. Но одно дело - знать князя понаслышке и понаслышке же ведать об его гибели, а другое - знать князя в лицо, служить ему и узнать об его гибели из первых рук. А Некрас и Ярополку-то не служил, ему и было-то в ту пору всего лет пятнадцать.
        Волчий Хвост вышел на крыльцо, конюший уже вёл ему коня. Кивком воевода велел отворить ворота, вспрыгнул в седло и ткнул коня каблуками. Старшой дружины Самовит уже был в седле и ждал воеводского приказа.
        Ворота отворились. Улица под вопль Самовита и конский топот рванулась навстречу.
        Дверь отворилась, и в лицо ударил густой запах человеческого жилья, горячих мужских тел, жареного мяса, грецких, индийских и агарянских приправ, вина, мёда и пива. Волчий Хвост поморщился, но через порог всё же переступил, - князь звал, и негоже было пренебрегать. Самому ему ни прибыток, ни почести княжьи уже были не нужны, хоть вроде бы ещё и не стар. Да только… жаль службу княжью оставлять, да и Некрас служит, невместно ему будет на службе без отца-то. Сыну почёт по отцу идёт. Уйди сей час Военег Горяич, и… соперники по службе Некраса, вестимо, не задвинут, а только ему всё одно станет труднее.
        По столу можно было скакать верхом в полном вооружении, пожалуй, даже двум всадникам можно было бы разминуться. Князь сидел в голове стола на высоком кресле - первый среди равных… Резное деревянное кресло не хуже трона грецких василевсов, только золота и самоцветов на нём нет. Подумав так, воевода Волчий Хвост усмехнулся про себя, - а видел ты его, тот трон? Не довелось… А мечта была и у него, и у Князя-Барса, на пороге стояли… да только поблазнила мечта, да не далась. Проживи Святослав ещё лет десять-пятнадцать…
        Воеводу встретили восторженными криками, - в гридне, как всегда, пировала младшая дружина Владимира. В криках мешались восхищение и одобрение. Волчьему Хвосту было сорок пять, и место его - средь гридей. К столу гридей, что был ближе к креслу князя Владимира, Волчий Хвост и направился.
        Неясно было только по какому поводу пир. Князь устраивал пиры часто, гораздо чаще, нежели следовало, по мнению Военега. Хотя, возможно, так и надо, - это они, в своё время, предпочитали дело. А ныне - пиры да похвальба. Не иначе, древлему Владимиру Славьичу подражает, у того слышно, тож витязь Добрыня был, так и у этого же - вуй Добрыня… Тут Волчий Хвост поймал себя на том, что он вновь по-старчески ворчит.
        От княжьего места навстречу воеводе уже бежал кравчий с чашей - тускло поблёскивало поливное и кручёное серебро, хищно-кроваво блестели рубины на стенках. Все глаза обратились к Волчьему Хвосту, но Военег Горяич видел только один взгляд - два остро-ледяных глаза на резко очерченном княжьем лицею Он словно чего-то ждал от воеводы.
        Волчий Хвост протянул руку за чашей. В ней до краёв плескалось вино, и по запаху воевода определил своё любимое кипрское. Надо же, помнит великий князь и такие мелочи. Или подсказывает ему кто.
        - Великий князь Владимир Святославич жалует тебя, воевода Волчий Хвост, чашей вина со своего стола, - торопливо сказал кравчий, сунув чашу Военегу в руки.
        До княжьего кресла оставалось меньше сажени. Краем уха Волчий Хвост слышал разговоры молодёжи, коя поприветствовала воеводу и тут же забыла о нём.
        Владимир улыбался весело и непринуждённо. Не время бы ему, да только… помнил ли он своего отца? По большому-то счёту, ему отца Добрыня заменил. Вот кстати, Добрыни-то здесь и нет!
        - Здравствуй, воевода, - князь не назвал ни имени, ни назвища, плохо это. Кто-то уже чего-то успел нашептать, не иначе. - Что-то давно ты здесь не показывался, - князь обвёл рукой гридню, словно показывая её и, одновременно, объединяя всех в ней сидящих - и гридей, и кметей - с собой. Воистину, первый среди равных, этого у князя не отнимешь, тут он истинный сын своего отца. Да только вот и Ярополк таким же был.
        - Немощен я, княже, - возразил Волчий Хвост, и чаша с вином в руке чуть дрогнула.
        - Это ты-то немощен? - расхохотался князь. - Разве ж волки болеют? Слыхали, други?
        Сидевшие близь тоже захохотали, не заискивающе-угодливо, искренне, так, словно услыхали какую-нито пудовую шутку.
        Улыбка с лица князя Владимира вдруг исчезла, и глаза его похолодели:
        - А поведай-ка нам, воевода, какая такая немощь у тебя?
        Внутри Волчьего Хвоста медленно каменела невесть отколь вспухшая ненависть, тяжёлая и обжигающе-горячая. И, не узнавая собственного голоса, он бросил эту ненависть в лицо великому князю:
        - Иль не знаешь ты, княже, какой ныне день? Так я напомню! - брови князя недоумённо взлетели вверх, и лицо стало медленно наливаться кровью. - Двенадцать лет тому, день в день, погиб от вражьих мечей отец твой, Князь-Барс Святослав Игорич Храбрый! И я один спасся в том бою, один! И с той поры нет мне весной покоя. И не будет, доколе рыжий пёс Куря пьёт из княжьего черепа!
        Волчий Хвост уже почти орал в княжье лицо, непристойно брызгая слюной. Гриди опричь повскакали со скамей, кмети за своим столом, вытянув шеи, слушали крик воеводы, но Военег Горяич уже не мог остановиться. Побагровев, князь рванул под горлом резную пуговицу, и невесть чем окончило бы дело, кабы у Волчьего Хвоста не дрогнула рука, и багряное кипрское вино не пролилось ему под ноги. И как-то сразу спало напряжение, и стало смешно и стыдно. В первую очередь, самому Волчьему Хвосту. И чего, спрашивается, орал? Он криво усмехнулся, и опять, как и утром дома, не чувствуя вкуса вина, залпом допил из чары то, что осталось. Губы занемели, и воевода едва сумел улыбнуться в ответ на улыбку князя. Кравчий смотрел на Волчьего Хвоста с оттенком откровенного страха в глазах.
        А все остальные уже смеялись. Хохотал и князь Владимир Святославич, смеялся и сам воевода Волчий Хвост.
        - Прости, княже, - выговорил, наконец, отсмеявшись, воевода. - Наболело.
        - Бывает, - коротко ответил великий князь. - Эвон стол у нас на славу, так ты, воевода, садись-ка ко мне поближе. После о делах поговорим.

4
        И тут случилось неожиданное.
        Все до того засмотрелись на поединок Блуда и Варяжко, что совсем забыли про мальчишку Люта. А он вдруг подрубил ногой под колено стоявшего рядом кметя, развернулся и - пальцами в глаза! И сделал всё быстрее, чем кто-то на дворе успел бы сказать: «Ого!». Вырвал у упавшего кметя меч из ножен, прыгнул к пасущимся коням, те шарахнулись посторонь, но мальчишка успел поймать чембур и птицей - соколом! - взлетел в седло. Ударил каблуками коню в бока, торжествующе проорал что-то неразборчивое и галопом вылетел в ворота.
        Все онемели. Оторопели.
        Свенельд хохотал от души, мало не катаясь по земле стойно тому же мальчишке. Кметь, скорчившись и держась за глаза, стонал и валялся на земле - Лют изрядно-таки его поломал. Варяжко хмуро его рассматривал, и взгляд гридня не предвещал ничего хорошего.
        - Лихо, лихо, - прохохотавшись наконец, выдавил Свенельд, утирая слёзы. - Ай да Лют, ай да Соколёнок.
        Варяжко, напротив Свенельда, никакого восторга не испытывал.
        - Ай да вои, - процедил он, всё ещё разглядывая обоих. - И как только нас ныне здешние петухи ногами не затоптали? Здоровый облом мальчишку прозевал, коему всего лет двенадцать. Ещё полсотни лбов стояли, рот раззявя, пока тот мальчишка коня у них из-под носа увёл. Хороши вои!
        Смех быстро умолк - в сборной ватаге власть Варяжко была не менее, а то и поболее Свенельдовой.
        - Догнать, господине? - нерешительно спросил кто-то.
        - Догонишь ты его теперь, как же, - насмешливо уронил Свенельд. - Не ближе, чем возле Киева самого и догонишь.
        Все на мгновение замолкли, бросив взгляд на полуденный восход (юго-восток). Там, на Киевских горах, над полупрозрачной дымкой тумана высились валы и рубленые клети стен и веж. Город Киев, сердце Руси. И впрямь рядом. Мальчишка Лют уже хороший разгон взял, даже и скачи ныне за ним, догонишь только у Лядских ворот.
        - Да и незачем, - продолжа Свенельд. - Чего он про нас расскажет? Что Будятино сожгли? Так нам и надо было, чтоб Владимир про то узнал.
        Варяжко кивнул.
        - Собирайтесь. И немедля. Это, - он сплюнул на труп Блуда, - повесьте на дереве. За ноги.
        Вои вновь забегали, торопясь увязать в тюки и взгромоздить на телегу небогатую добычу.
        Поломанный Лютом кметь, наконец, очнулся. Ощутил пустоту в ножнах.
        - А как же меч-то мой? - тупо спросил он. На свою беду спросил. Варяжко, обернувшись к нему, налёг на него всей мощью голоса.
        - Не будешь рот раскрывать, раззява! - гаркнул он так, что в ушах заложило, а на дальнем краю поляны шарахнулись, захрапев, кони. - Из кметей тебя снимаю! Пока меч не добудешь, - пошёл вон с глаз моих!
        Двое подволокли к берёзе труп Блуда и исполнили волю Варяжко. А потом бывший гридень и наперсник Ярополка с размаху приколол стрелой на грудь бывшему воеводе и воспитателю Ярополка кусок бересты.
        - Чего ты там написал? - почти без любопытства спросил Свенельд.
        - Чего заслужил, - отрезал Варяжко хмуро. Тут ветер качнул бересту, и воевода разглядел неровно выведенные углём буквы: «Во пса место!». И когда только успел? - невольно подивился Свенельд. - Неуж заранее знал Варяжко, кого доведётся встретить здесь?
        От ближних домов горько потянуло смолистой гарью, чёрно-рыжие языки пламени весело лизнули камышовую кровлю.
        Сей час огонь охватит ещё два-три дома, и столб дыма станет виден и в Киеве. И впрямь уходить пора.
        А пир продолжался. Кмети, гриди и бояре мешали вино с пивом и мёдами, заедая их жареной, вяленой, варёной и солёной дичиной и рыбой. Волчий Хвост исправно отпивал из чаши на каждую здравицу, но пил на удивление мало для такого дня. Обычно он в этот день выпивал не менее полубочонка. Впрочем… день ещё только начинался. Воевода бегло озирал взглядом пирующих, и чем дальше, тем меньше ему всё это нравилось. Скучно было, натужно как-то. Вспомнилось неизвестно от кого слышанное: хоть завывай от скуки, хоть зеленей от злости. Ему-то понятно, первое пристойнее, волк, как-никак.
        Он чуть кусал губу по сложившейся годами привычке, и всё никак не мог понять, что же ему не нравится. Что ж не так-то?
        А! да… он не знает, по какому поводу пир. Это ведь только дураки, былин да старин наслушавшись, мнят, что князь только то и делает, что пирует да с бабами… Когда-то, может, так и было, да только не ныне. Был бы жив Святослав Игорич, - невольно подумалось Волчьему Хвосту, - он бы такого непотребства не потерпел.
        Он этого так и не узнал.
        В дверях палаты вдруг раздался грохот, и все обернулись туда. Стражники кого-то старались не впустить.
        - Да пустите же! - взлетел в воздух отчаянный мальчишеский голос. Знакомый голос, - отметил про себя, приподымаясь, Волчий Хвост, и тут же увидел, как вскакивает воевода Ольстин Сокол.
        Стража всё же расступилась, и на пороге возник запылённый мальчишка. Лют Ольстич, сын Ольстина Сокола. Лют Соколёнок. Потрёпанный, с нагим мечом в руке и шатающийся от усталости.
        - Что? - хрипло спросил Владимир, сглотнув. Яснело всем, что случилось что-то из ряда вон и ни в какие ворота.
        Лют шатнулся и не менее хрипло сказал:
        - Будятино спалили, - помолчал, провёл по сухим губам языком и попросил. - Пить дайте…
        - Да кто спалил-то? - нетерпеливо воскликнул Владимир, одновременно повелительно мотнув головой. Исполняя княжью волю, кто-то сунул Люту кувшин с квасом. Он долго пил, проливая на грудь, наконец, оторвался и, отдышавшись, сказал:
        - Свенельд спалил. И Варяжко с ним. С сотню воев у них было. Воеводу Блуда Варяжко в поединке порешил. Я только с того и сбежать смог.
        Свенельд! Это назвище прозвучало, как удар грома. Славного воеводу давно уже никто не звал по имени, да оно и забылось. Swen жld, Старый Свей, - назвище это прилипло к нему, когда он ещё и старым-то не был. Пожалуй, никто во всём дворце не ждал, что это назвище вдругорядь когда-либо прозвучит в Киеве. Да и сам Владимир-князь - в первую очередь.
        Волчий Хвост почувствовал, что медленно бледнеет. После древлянской войны Свенельд сгинул невестимо куда. И теперь - вместе с Варяжко! А ведь Владимир-то и до сей поры, четыре года спустя, не ведает, что это я Варяжко тогда упустил, - вдруг пришло ему в голову. Военег Горяич криво усмехнулся и покосился на великого князя. Тот смотрел на Люта мало не с ужасом. Ну ещё бы.
        Лют Ольстич вдруг пошатнулся и начал сползать вдоль стены.
        - Ты прости, княже, - виновато выговорил он бесцветными губами. - Не могу я стоять, ноги не держат. Коня я загнал, - Будятино хоть и рядом, а я торопился.
        - Гривну ему, - глухо сказал Владимир. - И мёду чару. - Великий князь досадливо дёрнул щекой, не иначе злясь на себя за тот страх, что испытал при известии о Варяжко. И само вдруг вспомнилось былое, тогдашнее, что минуло четыре года тому.
        Полог шатра откинулся, вышел бледный Владимир, за ним, опасливо косясь по сторонам - воевода Блуд. Увидев их вместе, Варяжко вмиг понял всё и завыл по-волчьи, закончив вой утробным горловым хрипением, в коем ясно слышалась жажда крови. Все невольно попятились.
        Владимир вздрогнул, отгоняя навязчивое видение, отвёл глаза и вдруг встретился с вопросительным взглядом Волчьего Хвоста. Едва заметно кивнул и указал глазами на малоприметную дверцу в углу гридни. Военег только молча прикрыл глаза. Повёл взглядом по гридне. Всем было не до него. Бояре подняли галдёж, гриди молча усмехались, поглаживая рукояти мечей. Кто-то кричал о немедленной погоне, кто-то возражал, говорил, что и Свенельда и Варяжко в Будятине уже и след простыл. Военег Горяич медленно отошёл в угол, открыл дверь и вышел в узкий переход, строенный ещё при Вольге-княгине. И куда этот переход ведёт, он тоже хорошо знал - на укромное гульбище над двором терема. Стало быть, именно туда Владимир и велел ему идти.
        Волчий Хвост тщательно притворил за собой дверь и гул голосов стих.

5
        На гульбище было тихо, только лёгкий ветерок шевелил волосы. Волчий Хвост опёрся ладонями о перила и задумался, глядя на блестевшую где-то под Горой гладь Днепра. Перевёл взгляд и чуть вздрогнул. К полуночому восходу от Киева на берегу реки подымался густой столб чёрного дыма. Вот оно, Будятино-то, горит, - подумал Военег Горяич чуть отрешённо, словно его это никоим боком не касалось, хотя великий князь только что дал понять, что это не так.
        Небось мне Свенельда-то и поручит ловить, - мелькнула догадка и тут же угасла, сменившись лёгкой обидой. - А просто так на пир созвать не мог княже великий…
        Подобное задание, кое мог бы поручить ему Владимир, никакого особого желания у Волчьего Хвоста не вызывало. Вовсе даже ему не хотелось ловить Свенельда. С гораздо большей охотой он бы словил в Степи Курю. Да только княжью службу не выбирают.
        За спиной скрипнула дверь, чуть прошелестела княжья нога по доскам пола. Волчий Хвост даже не обернулся. Князь облокотился о перила рядом с воеводой, помолчал несколько времени, потом кивнул на дымный столб и обронил негромко почти то же самое, что подумал Военег Горяич:
        - А ведь это Будятино горит, а, воевода?
        - Вестимо, - пожал Волчий Хвост плечами. - Больше-то вроде и нечему.
        Владимир вдругорядь помолчал, покивал каким-то своим мыслям.
        - Свенельд, - прошептал он сквозь сжатые зубы. - Свенельд и Варяжко… Отколь они взялись-то через четыре года?! - великий князь стукнул кулаком по перилам, ушиб руку и невольно зашипел от боли. - Знал бы кто?
        Воевода невольно приподнял брови.
        - Ну, Свенельд - ладно. Он как от Ярополка, - с некоторой заминкой произнёс Владимир имя убитого им брата, - как от Ярополка ушёл, так про него боле никто ничего и не слыхал. Небось где-нито отсиживался в глуши медвежьей. А потом…
        - А потом его Варяжко нашёл, - пожал плечами Волчий Хвост. Он был просто уверен, что именно так всё и обстояло.
        - Да Варяжко-то сам отколь взялся? - вдругорядь стукнул кулаком по перилам князь, на сей раз даже не заметив боли. - Я ж его казнить приказал, только воев его отпустил и то потом уже, как в Родню вступили.
        Волчий Хвост усмехнулся: сказать, не сказать?
        - А ты проверил - выполнили твой приказ, аль нет?
        Владимир поперхнулся и вытаращил глаза на воеводу.
        - Ты мыслишь… кметь передался, с воями вместях?
        - Да нет, - с досадой сказал Волчий Хвост, что уже почти пожалел о том, что заговорил. - Чего ему было передаваться - новогородец же. Что бы ему такого Варяжко мог дать - изгой-то? Сбежал Варяжко. И кметя твоего порешил. А ты и не проверил небось, на радостях-то, - не сдержался-таки и уколол Волчий Хвост.
        - А ты отколь ведаешь? - с подозрением спросил Владимир. - Не ты ли помог?
        Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, - вспомнил Волчий Хвост одно из любимых выражений своего побратима, Твёрда-радимича.
        - Немножко.
        - Вот так, воевода, - закончил Варяжко.
        Волчий Хвост молчал. Он не знал, что делать дальше. А гридень беспокойно спросил:
        - Что ты думаешь делать?
        - А чего ты от меня ждёшь, Варяжко? Войны?
        Гридень молча кивнул, глядя на воеводу требовательно-горящим взглядом.
        - Это, вестимо, можно, - задумчиво сказал Волчий Хвост. - Только зачем?
        - Как это? - Варяжко в бешенстве вытаращил глаза.
        - Кто за нами пойдёт? - Волчий Хвост мрачно усмехнулся. - Ведь князь мёртв. За что воям драться?
        Варяжко молчал.
        - Вот видишь, - Волчий Хвост вздохнул, - качнулся огонёк светца, шурша по глинобитным стенам, метнулись в стороны тараканы.
        - Значит, нет?
        - Нет, Варяжко. Прости.
        Гридень резко встал.
        - Коня дашь?
        - Хоть двух, - кивнул воевода. - Куда ты ныне поедешь?
        - В Степь, - пожал плечами гридень, вперив взгляд в пустоту.
        - Так ты… ты его отпустил? - Владимир не находил слов.
        - А почто я должен был его не пускать? - пожал плечами Волчий Хвост. - Я тогда тебе ещё не служил. Да и не моё это дело - беглых гридей ловить. Я воевать привык…
        Великий князь прекрасно понял невысказанный намёк Волчьего Хвоста на неотмщённую до сей поры кровь Князя-Барса.
        - Ничего, - процедил он. - Дай срок - и Курю на аркане притащим. А потом!..
        Волчий Хвост отвернулся, дабы задавить невольную усмешку, - как бы не оскорбился князь великий. Ну как ребёнок, право слово. Владимир подозрительно покосился на воеводу, но Военег Горяич уже справился с собой, тем паче, что Владимир мог воспринять его усмешку и неправильно. Князь-Барс, мол, голову сложил в борьбе с империей, печенегами да христианами, а тебе куда. Не любит Владимир Святославич, когда его с отцом равняют, больное место, ох, больное…
        Князь сказал:
        - Я смотрю, ты понял, для чего я тебя сюда позвал.
        - Понял, княже, - вздохнул Волчий Хвост. - Мне надо словить Свенельда и Варяжко?
        - Да, воевода, - великий князь помолчал несколько времени. - Свенельд объявился ещё по весне, как снег сошёл. Один налёт, другой… Про Варяжко я узнал только сегодня. До того было слышно только про Свенельда.
        Волчий Хвост покивал, пытаясь поймать за хвост ускользавшую догадку. Что-то ему не нравилось, что-то Свенельд с Варяжко делали не так, как это сделал бы он… Вот оно! - понял вдруг Волчий Хвост. В запале он, как и давеча Владимир, ударил кулаком по перилам.
        - Ты чего, воевода? - князь вскинул брови, но Волчий Хвост не ответил.
        Свенельд и Варяжко ведут себя неправильно. Он, мастер тайных дел, на их месте сидел бы тихо в лесах да заговоры плёл, стойно паук - паутину.
        Они уже заговор сплели! Они хотят показать, что есть сила, противная Владимиру. Обозначить противостояние. Это пощёчина Владимиру, да. Но это и знамено им всем, всей киевской господе, тем, кто может быть недоволен Владимировым правлением. И это стремление показать, что власть Владимира-князя не так крепка, как кажется.
        А ведь она и впрямь некрепка, - понял вдруг Волчий Хвост почти со страхом. Где она, власть-то? Новгород со Плесковом, Полоцк да Чернигов у Киева под рукой, да ещё Днепровский путь торговый. Вот и всё. В древлянах, вятичах, радимичах зреет незнамо что - там под властью великого князя только города с наместничей властью, а на местах родовая господа всем как хочет, так и крутит. И стоит объявиться силе и дать этой силе знамено, вождя… Волчий Хвост похолодел, вмиг объяв умом всю смуту, что может произойти тогда.
        - Так ты сделаешь, воевода? - спросил Владимир, встревоженный долгим молчанием Волчьего Хвоста.
        - Сделаю, княже, - хрипло ответил воевода. - Сделаю всё, что могу.
        Дело вдруг увлекло его. А ну, кто окажется ловчее - он, кой зубы съел на тайных делах, или старый вояка да яростный молодой гридень?
        - И что не можешь - тоже, - жёстко сказал князь. - Пойми, воевода, не словишь их - все главами вержем. Возьми воев сколь хошь, хоть сотню, хоть две, хоть полтысячи… И любого гридня с его людьми тебе дам.
        - Особо много людей мне для того дела не надо, - задумчиво ответил Волчий Хвост, кой уже начал нащупывать замысел своего нового дела. - Мне надобно будет не многолюдство, а верность… Значит, лучше будет, коль я только своих кметей да воев возьму, что под моим началом обвыкли в бой ходить. Ну сотню воев подкинешь… а поставь над ними… - воевода помедлил, - а Гюряту Роговича и поставь.
        - Не подведи, Военег Горяич, - мало не просительно сказал Владимир. - Я же помню, ни одно отцово тайное дело без тебя не обходилось, ты в этом лучший…
        Волчьему Хвосту вдруг враз вспомнились его утренние думы: а чего это великий князь соловьём разливается? Ох, не к добру он про отцовы тайные дела вспомнил, не терпят владыки, когда много народу про то знает. Святослав другое дело, он витязь из витязей был, а этот-то…
        Воевода отогнал дурные мысли. Накличешь ещё…
        - Когда начинать думаешь? - спросил вдруг Владимир на удивление трезво, словно это не он только что причитал перед воеводой.
        - Уже начал, - мрачно ответил Волчий Хвост. - Есть тут укромное место где-нито?
        - А здесь? Не пойдёт?
        - Пойдёт, - махнул рукой Волчий Хвост. - Ты, княже, сей час ступай к боярам да гридням, а здесь останусь. А ты, чуть погодя, пришли мне сюда Гюряту, я его там в палатах видел. Мне с ним переговорить надо.
        - Без меня? - удивлённо поднял брови князь. Чувствовалось, что ещё чуть - и он начнёт наливаться гневом.
        - Княже, ну не мне тебя учить, что чем больше народу про тайное дело ведают, тем хуже, - терпеливо ответил Волчий Хвост. - Ты вспомни, восемь лет тому, почто вы с Вольгом не смогли князь-Ярополка перемочь? Больно много народу про ваши замыслы ведало. Мне и делать-то ничего не пришлось…
        Волчий Хвост осёкся, но было уже поздно. Слово, говорят, не воробей… Стар становишься, воевода, вот и похваляться уже стал, где не надо…
        Глаза Владимира округлились:
        - Так это ты!.. - он не договорил, хватая ртом воздух. Вновь обрёл дар речи. - Это ты нам помешал тогда!
        Воевода только пожал плечами.
        - Ладно, про то потом поговорим, - здраво сказал Владимир. - Жди тут, Гюряту пришлю вскоре же.
        И исчез за дверью, оставив Волчьего Хвоста клясть свою болтливость.
        Гюрята Рогович пришёл с Владимиром из Новгорода. Кметь из новогородской незнатной господы, он был одним из вожаков перунова братства. Недовольные усилением христиан в Киеве, именно они привели к власти Владимира в Новгороде во второй раз, когда он вернулся из-за моря с варягами. Так-то сказать, власть ему враз может и не пришлось бы взять, даже невзирая на рать варяжскую. Именно «перуничи» повернули новогородский люд и господу обратно в сторону князь-Владимира, подвигнув свергнуть киевского наместника.
        Славен был Гюрята Рогович и в войне с князь-Ярополком. В битве при Любече, где столкнулись два невеликих княжьих войска, пробился Гюрята Рогович сквозь строй киевской рати, и захватил багряный прапор киян.
        И в войне за червенские города також славен был кметь Гюрята Рогович, рубился в первых рядах пешего войска и повалил трёх ляшских кметей, за что и удостоился от Владимира-князя серебряной гривны на шею.
        Лёгкий скрип двери сзади прервал раздумья Волчьего Хвоста. Чуть наклонив голову, высокий ростом Гюрята Рогович ступил через порог. Истый потомок варягов, и по стати, и по породе. Сосна кондовая, да и только. Русый чупрун красиво завернулся над бритым теменем, усы длинными прядями падают на подбородок. В тёмно-голубых глазах стынет осторожное раздумье и боевая готовность. Двигался Гюрята Рогович, ровно зверь дикий - осторожно и почти бесшумно. Рысь из дебрей полуночных.
        - Гой еси, Военег Горияч.
        - И тебе поздорову, Гюрята Рогович, - обронил Волчий Хвост. - Мыслю, знаешь уже всё?
        Гюрята неопределённо повёл плечом, что могло значить всё, что угодно, от «может, да, а может, нет», до «твоё ли это дело».
        - Вот и хорошо, - Волчий Хвост словно ничего не заметил. - Тогда слушай меня, поскольку главным буду я. Ты сей час неприметно с пира уйдёшь.
        Он не спрашивал, сможет ли Гюрята с пира незаметно уйти. Должен смочь, коль в «Перуновой дружине».
        - Подымешь своих воев, всю сотню, посадишь на вымолах на лодьи и пойдёшь вверх по реке. К вечеру тебе надо быть в Вышгороде. Там заночуешь…
        - Можно и скорее, - обронил задумчиво «перунич».
        - Кабы мне надо было скорее, я бы тебе так и сказал, - сказал Волчий Хвост, не повышая голоса, но так, что Рогович вмиг умолк. - Все должны видеть, что ты никуда не торопишься. Завтра выйдешь из Вышгорода на рассвете, а потом… потом тебя должны потерять.
        Рогович молчал, только глядел вприщур, осмысливая услышанное.
        - Лучше всего укройся на Турьем урочище, место вроде глухое. Коль там наскочишь на Свенельда, сразу шли вестонош, проси помощи хоть у кого, разрешаю. Тебе в одиночку его не осилить.
        - Ну уж…
        - Не ну уж! Ты ещё материну грудь сосал, когда Свенельд уже рати водил!
        - А не окажется его там?
        - А не окажется - станешь там станом и чтоб никто не знал, что ты там стоишь! Жди моего вестоношу. Куда он скажет, туда потом и иди. И помни главное: какие бы до тебя неподобные слухи про меня ни доходили - ничему не верь. Князь великий мне доверился, а тебе сам Перун велел. Внял?
        - Внял.
        - Исполняй.
        В горнице вновь уже лились вина и мёды. Про Люта Ольстича уже было забыто.
        Волчий Хвост с презрением усмехнулся, дождался того, чтобы его заметили все, чтобы это презрение увидели хотя бы те, кто сидел поблизости.
        - Военег Горяич, скажи здравицу, - крикнул кто-то от столов. Над головами пирующих уже плыла к нему серебряная чаша с вином.
        Этого Волчий Хвост и ждал. Подняв чашу, он хрипло возгласил:
        - Я не буду сей час пить за великого князя Владимира Святославича - за это вы пили уже не раз, и выпьете не раз и без меня. Я не буду пить и за нашу Русь - за это мной пито тож уже не раз. Я хочу выпить ныне за того, кого нет сей час с нами, за великого князя Святослава Игорича Храброго, Князя-Барса. Пусть наши дети будут такими, как он.
        Краем глаза воевода заметил, как скривился князь Владимир, как пала в палате тишина. Поднял чашу и выпил.
        Вот и всё. К вечеру по Киеву поползут слухи, что Волчий Хвост наорал на пиру на князя, да и здравицу возгласил не за него, а за отца его. И Волчий Хвост будет не волчий, а собачий, коль слухи те не достигнут в скором времени Свенельда и Варяжко. Ибо если у них в Киеве нет своих людей, то он не воевода, а пастух, и не Волчий Хвост, а овечий.
        Игра началась.
        Глава вторая Кот в мешке

1
        День начинался весело.
        С утра мало не ссора с отцом. Ладно, хоть попрекнуть тот додумался службой, стало чем ему ответить. А в службе он, Некрас Волчар, и впрямь не из последних. Самим Добрыней отмечен за храбрость ратную. Гривну серебряную на шею пока что не заслужил, а вот золотой на шапку достался.
        Некрас мягко поднялся, стойно своему прапредку-волку прошёлся по хорому бесшумно. Остоялся перед зерцалом на стене, несколько мгновений разглядывал сам себя, хоть и невместно, - не девка, в самом-то деле.
        Хотя поглядеть есть на что. Пять с половиной пудов жилистого мяса на крепких костях - и ни капли жира, этой отрады евнухов. Холодный взгляд серых глаз из-под густых тёмно-русых бровей. Чупрун на бритой голове - смерть девкам! - на ухо намотать можно, и то мало до плеча не достанет. Усы хоть и не особо велики пока, а всё одно густы. А рот - жёсткая складка твёрдых губ.
        Волчар вдруг воровато оглянулся - а не застал бы кто и впрямь за таким невместным для кметя занятием, как любование в зерцало. Мягко отпрыгнул в сторону, с разгону развернулся, ударил воздух ногой, рукой, снова ногой… разворот, удар, ещё прыжок, снова разворот… тут дверь распахнулась, и он едва успел задержать очередной удар ступнёй ноги.
        В дверном проёме стояла Горлинка, сестра. Некрас сдержал удар, нога замерла всего в вершке от её лица, но девушка уже шарахнулась назад, споткнулась и села на пол.
        - Ты чего? - со зримой обидой возмутилась она. - Размахался тут копытами, как лось.
        - Я не лось, - гордо ответил Некрас. - Я Волчар.
        - У волчар копыт не бывает, - мстительно отрезала Горлинка. - А ты ими машешь, значит - лось!
        Кметь миролюбиво рассмеялся и помог встать сестре на ноги.
        - Ладно, не сердись, сестрёнка. Ну не ударил ведь я тебя.
        - Ещё бы он ударил! - вновь возмутилась Горлинка. - Да я б тебя тогда…
        Она села на лавку, косо глянула на Волчара - всё ещё дулась.
        - Отец где? Не здесь разве?
        - Отца только что вызвали к великому князю, - значительно сказал Волчар, падая в отцовское кресло. - Мыслю, по какому-нито делу.
        Горлинка сделала большие глаза, играя изумление, хотя она на самом деле была просто рада. Семья Волчьего Хвоста за минувшие двадцать лет слишком привыкла быть около государских дел, и без того ныне не мыслил себе существования своего господина даже самый последний холоп при дворе воеводы. Потому неявная опала Волчьего Хвоста ощущалась с болью всеми при дворе, даже ближними дворовыми девками матери. Хотя вот сына, Некраса Волчара эта неявная опала пока что никак не коснулась - и в службе его не обходили пока, и чести менее не оказывали. А вот сестра и мать, по их словам уже ощутили остуду со стороны дочерей и жён киевской господы, - женщины на такое всегда горазды. Волчар усмехнулся: мужик ещё ничего не решил, а баба, не приведи Перун, про что-то прознает, - уже как про сделанное трещит.
        - Чего ухмыляешься? - вновь разозлилась Горлинка. - Что ещё за дело?
        - Ну отколь же я-то знаю? - пожал Некрас плечами.
        Упало недолгое, но тягостное молчание.
        Кметь подумал пару мгновений, потом рывком выкинул себя из кресла.
        - Куда это ты? - подозрительно спросила Горлинка.
        - Вот сколько раз говорил, - не кудакай!
        - Ну и?.. - девушка и ухом не повела.
        - На Подол, - мимоходом, как о чём-то незначительном, обронил Волчар. - Дело у меня там есть…
        - Знаю я эти твои дела, - сварливо сказала Горлинка. - Эти дела Зоряной зовут, верно? Чародеева дочка?
        Некрас остоялся, замер от неожиданности.
        - А ты отколь?.. - он не договорил.
        - Оттоль, - насмешливо ответила сестра. - Не ты один на беседы ходишь. И не у тебя одного глаза есть.
        Волчар не ответил больше ни слова, только улыбнулся и подмигнул сестре, обернувшись с порога.
        Подол.
        Торгово-ремесленное сердце Киева.
        Здесь живут купцы, мелкие торговцы и офени, мастера, подмастерья и юноты. Здесь продают и покупают всё, что делают в пределах трёх тысяч вёрст опричь Киева и делают всё, что продают и покупают в пределах трёх тысяч вёрст опричь Киева.
        Деревянные хоромы крупных купцов и дома ремесленных мастеров жались к Горе, вытянувшись вдоль Боричева взвоза. А чуть ниже, зажавшись между Почайной, Глубочицей и Днепром, сгрудился по речным берегам сам Подол - причудливое скопище разномастных домов. Лес в Поднепровье уже дороговат, не то, что сто - двести лет назад. Потому из дерева строятся только настоящие избы зажиточных хозяев, а сельский люд да городская беднота живут в глинобитных хатах да полуземлянках. Так проще и дешевле. Однако же, глинобитная хата - не значит, маленькая и нищая. Иная мазанка или землянка побольше рубленой избы будет. А только всё одно - чести меньше.
        Здесь же стоят и мастерские, пышут чадным жаром кузницы, удушливо воняют мокрой и горячей глиной гончарни, кисло смердят мокрыми кожами скорняжни. Мастерские стеклодувов и златокузнецов стоят ближе к Горе, дабы знатным покупателям не надо было далеко ходить за занятными красивыми и дорогими вещицами.
        Некрас Волчар миновал чванливые улицы богатой части Подола, жители коих так яро гнались за роскошью и богатством вятших города Киева, старались походить на городскую и княжью господу. Путь его лежал вовсе даже не сюда. Потекли мимо кривые и прямые, узкие и широкие улочки нижнего Подола.
        Кметь шёл пешком. Вроде оно и невместно, а всё же не дело средь бела дня, да вне службы на боевом коне по Подолу разъезжать. Да и любил Волчар ходить пешим.
        Чародей Прозор жил на Подоле уже года два. Выходец из каких-то полуночных земель - не то из Новагорода, не то из Плескова, не то из Полоцка, Ладоги ли там… Толком этого никто не знал, да и не старался особо узнать. Нелюдим был чародей Прозор, как и всем прочим чародеям положено. Во всяком случае, так утверждали досужие любители почесать языки. А поскольку никакой обиженный чародей им типуна на язык не сажал, стало быть, правду болтали, - рассуждал народ и верил. На правду, как известно, не обижаются. Дочь же Прозора была не столь нелюдима, как отец, часто бывала на беседах молодёжи, хотя её многие сторонились и там - как-никак, дочка чародея, мало ли…
        Прозор жил в обычной рубленой избе, причём было видно, что строил её не какой-нибудь простой плотник, а настоящий мастер отколь-нито из Обонежья. Кондовая сосна возносила свои стройные ряды аж до восемнадцати венцов. Горница на подклете, маленькое гульбище под самой крышей. На Днепре, да и во всей Киеве таких мастеров по дереву мало. Крытая тёсом крыша была увенчана медвежьим черепом, грозно скалящимся на тесные улицы Подола. Прохожие часто неодобрительно качали головой - не в лесу, дескать. Но вслух вызвать своё недовольство никто не осмелился. Попробуй - чародею-то. Сосновые брёвна не успели ещё даже потемнеть - избу рубили по личному заказу самого Прозора.
        Некрас остоялся перед воротами, услышав со двора звонкий голос Зоряны, - она что-то пела. Уж что-что, а петь она умеет, - усмехнулся сам себе Волчар. Прежде чем войти в чужой двор, он оглядел избу. Несмотря на то, что Прозор жил в Киеве уже два года, а с его дочкой Некрас был знаком с самой масленицы, здесь он ещё не бывал, не доводилось как-то. Что-то ему в избе чудилось непонятное, зловещее что-то, что ли. Несколько мгновений Некрас задумчиво стоял, потом тряхнул головой и рассмеялся. А кабы ты не знал, что здесь чародей живёт, так тож бы так думал? - словно услышал он голос отца, самого здравомыслящего человека, какого он знал в жизни. Решительно толкнул тяжёлое полотно калитки.
        Зоряна с утра затеяла стирку, а теперь развешивала бельё во дворе. И как всегда за работой, пела.
        Далеко летят гуси-лебеди,
        На крылах несут да тоску-печаль,
        По-над улицей да над городом
        С яра полудня да на полуночь…
        Кто-то неслышно подошёл сзади. Почти неслышно. Зоряна кинула взгляд через плечо, - сзади пристально-изучающе глядя на неё, стоял отец. Такого его взгляда порой пугались. Многие, опричь неё, Зоряны. Отца она не боялась никогда, даже когда узнала от него всю правду про него и мать. Только иногда ей казалось, что она его ненавидит. Впрочем, это быстро проходило.
        - Случилось что, отче?
        - Случилось, - буркнул он неприветливо. - С кем это ты вчера до третьих петухов шаталась?
        Зоряна только повела плечом, словно говоря - а тебе какое дело. Свободу её отец никогда не пытался ограничить. Но отец, на диво, не отстал:
        - Тебя спрашиваю, ну?! Кто таков?
        - Парень, кто… - недовольно ответила дочь.
        - Что ещё за парень?
        Когда отец спрашивал ТАК, надо было отвечать.
        - Кметь.
        - Чей кметь?
        - Княжий кметь, из младшей дружины. Некрас Волчар, сын Волчьего Хвоста.
        - Чей?! - изумлению отца не было предела. - Чей сын?
        Чародей побледнел так, что Зоряна на миг испугалась.
        - Волчьего Хвоста.
        Прозор помотал головой.
        - Так не бывает, - прошептал он. Надолго задумался, наконец сказал. - Скажи ему, что мне надо его видеть. Его одного, поняла?!
        И, не дожидаясь ответа, затопотал по ступеням крыльца. Вот так он всегда с дочерью и говорил.
        Зоряна несколько мгновений смотрела ему вслед, потом пожала плечами и снова вернулась к мокрому и тяжёлому белью. Петь ей больше не хотелось.
        На сей раз сзади подошли неслышно. Кто-то мягко положил ей руку на плечо. Девушка рывком стряхнула руку и гневно обернулась. Но гнев вмиг прошёл.
        - Некрас?! Ты чего это, как тать?
        - Не как тать, а как волк, - поправил её кметь, обнимая за плечи. - Здравствуй, лада моя.
        - Ты чего?! - возмущённо высвободилась Зоряна. - Люди ж увидят. Да и отец дома.
        - О как, - ничуть не смутясь, сказал Волчар, но девушку выпустил. - Ну, коли отец дома…
        - Вот кстати… он тебя просил зайти, коль придёшь.
        - Меня?! - изумился Некрас. - Зачем?
        - Не знаю… - тоже озадачилась Зоряна. - Странный он какой-то был, когда говорил. Всё выспрашивал, кто ты, да чей ты…
        Волчар несколько мгновений подумал, покивал головой.
        - Ладно. Дома он, говоришь? Пойду.
        И легко взбежал по ступеням. Уже от самой двери обернулся:
        - Ты на беседы сегодня приходи. Парни чего-то новое умышляют, я сей час на Подоле двоих видел. Говорят, будет весело.
        Хлопнул дверью.
        Зоряна слегка задумалась. Весело будет? Может быть. Невольно она вспомнила, как они познакомились с сыном Волчьего Хвоста. Тогда, на Масленицу, парни решили полезть за смолой к смолокуру Поздею, про которого говорили, что у него самые злые на Подоле собаки. Смолу кто-то придумал замотать в солому, чтобы Масленица лучше горела.
        Стылые весенние улицы дышали сыростью, а от Днепра тянуло холодом. Четверо медленно крались вдоль высокого заплота. Где у Поздея склад смолы знали все.
        Вообще-то, смолы гораздо проще и безопаснее было бы собрать и натопить самим, да вот беда - не хватало времени. Масленица-то уже завтра, а хорошая мысля, как говорят, приходит опосля. Про смолу додумались только полчаса назад. Просить у Поздея бесполезно - у этого крохобора зимой снега не выпросишь, а стащить у хозяина самых злых на Подоле собак сама молодецкая честь велела.
        Волчар затесался в это дело не случайно - он хоть и с Боричева взвоза, да только вырос на Подоле, и средь подольских парней друзей у него было немало. Двое его друзей по жребию попали в число похитителей смолы. А четвёртой, к общему удивлению, оказалась девушка. Зоряна.
        - Ты-то чего жребий полезла тянуть? - нелюбезно спросил Некрас, когда они подошли к заплоту Поздея.
        Зоряна только пожала плечами. Она и сама не знала, чего её понесло тянуть бересто из шапки. А только потом коли жребий поиначишь, так удачи в деле не будет. Пришлось парням её с собой взять.
        - Тихо вы! - прошипел от самого заплота вожак. - Идите вон к стае. Ваше дело - собак отвлекать.
        Край соломенной кровли стаи нависал над заплотом. Некрас осторожно сунул руку под кровлю и зашуршал соломой. Собаки отозвались ленивым - пока ленивым - брехом. Некрас зарычал на звериный лад.
        Это для человека любое звериное рычание одинаково, хоть собачье, хоть волчье, хоть медвежье. Ведуны же знают, как отличить волка от собаки по рычанию, а уж для самих зверей двух одинаковых рычаний никогда не бывает.
        Волчар вестимо, ведуном не был, но зря же он звался Волчаром. Его род происходил от волка-оборотня и насчитывал вместе с Волчаром не менее пятнадцати поколений. Старое мастерство было уже утрачено, - по преданию, первые потомки Старого Волка сами были оборотнями и умели на мал час становиться волками, - но кое-что Некрас умел.
        Собаки взьярились вмиг. Они исходили лаем, бросались на заплот, царапали его когтями. А когда к забору подбежали сторожа, два дюжих холопа, Волчар умолк, успев вовремя шарахнуться под край кровли и прижав к себе Зоряну.
        Бесновались псы, что-то кричали сторожа, а они стояли, замерев, словно околдованные. Оба. Молча. Было весело и страшно.
        Постепенно крики и шум на дворе начали стихать. Некрас и Зоряна очнулись. Девушка молча высвободилась из его рук.
        Волчар же вновь проскользнул к забору и зарычал. Всё повторилось. И опять они, обнявшись, прятались под кровлей, слушая бешеный стук сердец друг друга.
        И ещё раз.
        А когда сторожа уже взаболь вознамерились отворить ворота да посмотреть, кто там за ними, Некраса и Зоряну окликнули сзади парни. Дело было сделано.
        На обратном пути Волчар и девушка почти не глядели друг на друга и молчали, лишь изредка касаясь друг друга руками. Но после того редко кто на беседах да гуляньях видел их опричь друг друга.
        И надо ли говорить, что Масленица удалась на славу и горела ярко, как никогда?

2
        В избе у чародея кметь был впервой, пото и осматривался с любопытством.
        После полутёмных сеней в горнице оказалось неожиданно светло - в окна ярко било полуденное солнце. Большая печь, сложенная из камня-дикаря, занимала всю середину горницы, отгораживая бабий кут. Гладко выстроганные лавки протянулись вдоль всех стен, охватывая полукольцом массивный стол, а в красном углу, на тябле виднелись лики домашних богов, хранителей очага. Христианином чародей не был, да и не слыхивал Волчар, ежели честно, до сей поры про чародеев-христиан. Натёртый каменной крошкой до янтарного блеска пол бросал в глаза зайчики, блестела разноцветная слюда в окнах. Небедно живёт чародей Прозор, вовсе даже небедно. А только не скажешь по внутреннему убранству избы, что это чародей - никаких примет тому в избе нет. Впрочем, самого хозяина - тоже.
        Некрас не успел подивиться и погадать, Зоряна ли его надула, отец ли её саму обманул, когда раздался голос вроде бы ниотколь:
        - За печь пройди.
        Голос был холоден и спокоен, навевал какое-то странное чувство, словно человек, что его подал, стар и молод одновременно. И нельзя было определить смаху, добр он или зол.
        Волчар сделал ещё несколько шагов - велика была изба чародея Прозора, - и увидел дверь в отдельный хором, отгороженный сплошной переборкой из тёсаных брёвен. В проёме было видно и самого чародея - он сидел за столом в глубине хорома.
        - Входи, не бойся, - хмуро обронил он, буравя Некраса глазами.
        А кметю чего бояться-то? Чародейства, что ль? Так оно к кметям не пристаёт, кому же то не ведомо. Их сам Перун от него оберегает, да и сами с усами - всегда в серебре да стали, чего чарам-то прилипать?
        Чуть нагнувшись, дабы не задеть головой притолоку, Некрас шагнул через порог. И остоялся, поражённый увиденным. Вот теперь можно было поверить, что в этой избе живёт чародей.
        Сначала хором напоминал горницу - те же тёсные стены, такая же печка, только маленькая и зажатая в углу, те же скамьи воль стен да могучий стол, хоть и тож меньших размеров. Но всё остальное…
        В хороме было сумрачно. В дальнем углу на жёрдочке, нахохлясь сидела птица, какая, не разобрать, и изредка лупала глазами. Филин, скорее всего. А может, скопа. Под потолком висели пучки сушёных трав, должно, чародейных, их пряно-горьковатый запах расходился по всему хорому. В небольшом поставце у стены рядами стояли сосуды: стеклянные, глиняные, бронзовые, деревянные, медные, серебряные. Запечатанные и открытые. С тёмными и светлыми жидкостями неприятного вида там, где это было видно. На столе, в трёхногой медной подставке стоял многогранный камень-самоцвет. Стоял и слабо светился. А у самых дверей стояло чучело зверочеловека. Настоящее, - доводилось их видывать в древлянских землях. Зачем-то - зачем? - одетое в полный доспех русского кметя: кольчуга, шелом со стрелкой и бармицей, наручи. И оружие - меч, нож, щит, кистень. Всё настоящее.
        Волчар подивился на убранство хорома и только после обратил внимание на хозяина.
        Чародей Прозор сидел за столом, подперев голову руками и мрачно его разглядывал, причём так, словно Некрас был не кметь младшей дружины великого князя, а пустое место какое. Взгляд его был неприветлив и неуютен.
        Кметь почувствовал, что начинает понемногу наглеть и злиться. Без приглашения, - понеже хозяин молчал, как рыба и только таращился, - Волчар прошёл к столу, сел на лавку и тоже опёрся локтями на стол. Чего, мол, надо-то?
        - Хорош, красавец, - разлепил, наконец, губы чародей. - Чего скажешь?
        - Вообще-то это я тебя слушать пришёл, - не стерпел Некрас. - Ты ж меня видеть хотел. Мне-то пока без надобности. Пока.
        Ох, не след с чародеями так разговаривать. Сталь сталью, серебро - серебром, Перун - Перуном, а чары - чарами! Но Прозор снёс дерзость, не моргнув.
        - Ты, вообще-то, мне тоже на хрен не сдался, - процедил он, и в хороме повеяло холодом. - Да только надо бы тебе с нужными людьми поговорить…
        - Мне надо или им надо? - по-прежнему заносчиво спросил кметь, мысленно мало не хватая себя за язык. - И кому нужными - мне?
        - Тебе, тебе, - словно отвечая сразу на оба вопроса, сказал чародей всё так же неприветливо. - Дело важное. Государево…
        - Пусть к великому князю идут, - внутренне насторожась, беззаботно ответил Волчар. - Я ж не государь.
        - Допрежь великого князя им ты нужен, - возразил Прозор. - Ну?..
        - Чего это я-то именно? - всё ещё строптиво ответил Некрас.
        - А они сами тебе скажут. Ну?
        Кметь заколебался. А ну как и впрямь государево дело какое… Пренебреги - и потом аукнется. Да и любопытно стало. Что-то скучно было в последние дни в Киеве-граде… Хоть какая-то новость.
        - Ладно. Да ты хоть намекни, что за дело-то?
        - Важное дело, - туманно ответил чародей, вставая. - Войское дело. Почётное. Справишь - будешь в числе первых не только в дружине - на всей Руси.
        Кметь скривился, как от кислого яблока - с детства не терпел, когда за несправленное дело сулят золотые горы. Плохо кончалось всегда.
        Тут возникла иная мысль. Неуж чародей использовал родную дочь, как приманку? А ну как она ему и не дочь вовсе? И всё это было задумано с самого начала?
        Да нет. Дочь. Они тут живут уже два года. Такой глубины игру ради Волчара затевать - всё одно, что кузнечным молотом мух бить. Её бы тогда к самому князю великому подставляли, благо Владимир Святославич женолюбив достаточно и притом неразборчив. Уж в этих-то делах Волар разбирался - отец учил кое-чему.
        Хотя… может, они к князю через Некраса… ну и глупо. Есть множество кметей, гораздо более к Владимиру приближенных.
        Прозор, меж тем, нагнулся и, нашарив на полу кольцо, откинул ляду. Из провала пахнуло знакомым запахом земли и чуть подгнившего дерева.
        - Слезай.
        В подклет вела крутая лестница. Внизу было темно. Прозор спускался следом за кметьем с горящей лучиной в руке. Огонёк трепетал, разбрасывая причудливо-рваные тени, хотя сквозняка и не было. Захлопнулась ляда, заставив пламя рвануться в сторону.
        - И что дальше.
        - Дальше я тебе глаза завяжу.
        - Ещё чего! - у Волчара внутри всё сразу встало на дыбы.
        - Не ещё чего! Надо! - в голосе чародея лязгнул металл, и кметь невольно покорился. Да и впрямь, чего он ему сделает? Дальше Оболони не заведёт.
        Плотная шерстяная повязка легла одновременно на глаза и на уши, вмиг отрезав звуки и свет. Пахнуло сырой землёй, - должно, Прозор отворил потайную дверь. Чародей коротко толкнул кметя в спину.
        - Шагай, - голос Прозора звучал глухо, едва слышно.
        В лазе было низко, - чупрун на бритой голове Волчара то и дело задевал за верх, осыпая за ворот землю и заставляя ёжиться, ровно мышь на морозе. Пол тож был неровный. Несколько раз кметь споткнулся, последний раз особенно сильно, мало не полетев наземь. Выругался, помянув бога, мать чародея и все на свете подземные ходы.
        - Здоров лаяться, - несмотря на повязку, можно было понять, что Прозор говорит с одобрением. - Ни одна нечисть тебя не одолеет.
        - А что, здесь нежить водится? - мгновенно остоялся Некрас. Мгновенно пришли на ум всякие страсти вроде оглоданных костей и загубленных душ. Мелькнули перед закрытыми глазами оскаленные и жёлтые клыки, шерсть и чешуя, что-то когтистое и, одновременно, копытно-рогатое.
        - Да ты не бойся, - с коротким смешком ответил чародей. - Нас они не тронут, даже если и есть.
        Кметь вскипел было - чародей посмел сказать, будто кметь боится! Но Прозор уже вновь подал голос:
        - Всё, пришли уже, снимай повязку.
        Волчар стряхнул с головы надоевшую тряпку и огляделся.
        Пещера. Тусклый пляшущий свет лучины в руке Прозора терялся во мгле подземелья.
        - И что дальше? - ядовито спросил кметь. - Будем ждать Жар-птицы, чтоб посветлее стало?
        - Не будем, - равнодушно отозвался чародей. Он щёлкнул пальцами, и в пещере вдруг стало светло. Не так, как на улице днём. Скорее, как в сумерках. Но всё же можно различить даже лицо Прозора, даже его бороду.
        - Что это светит? - спросил Некрас, стараясь казаться равнодушным.
        - Какая тебе-то разница? - пожал плечами чародей. - Долго пояснять. Видал, как гнилушки светятся в темноте?
        Свет и впрямь был похож на гнилушечное свечение.
        Кметь вновь огляделся. Чуть в стороне была вкопана широкая и низкая лавка, а прямо передо мной, шагах в двух стояли пять резных кресел.
        - Ну, а теперь?
        - А теперь будем ждать, - терпеливо отозвался чародей.
        - Жар-птицу? - насмешка у Некраса проснулась вновь.
        - Нет, - всё так же терпеливо обронил Прозор.
        - Присесть бы хоть, - кметь вновь бросил опричь взгляд. - Я так понимаю, эти кресла не про мою честь…
        - Правильно понимаешь, - отозвался незнакомый голос.
        Волчар почувствовал, как душа невольно сжалась. Больно уж это было… неожиданно. Он резко обернулся. За спиной - и отколь только взялись?! - стояли полукругом четверо. Трое мужчин и одна женщина. Одетые словно обычные киевские простолюдины. И только лица прятались за кожаными скуратами. Кметь вдруг почувствовал себя странно беззащитным, мало не нагим. Привык, что ворог всё время с открытым лицом, хоть отец и наставлял в своё время, что не всегда так бывает.

3
        Они молча расселись в креслах. В пятое кресло сел Прозор. Они сидели и молчали. Волчар уже начинал думать, что голос мне показался, когда женщина, наконец, разомкнула губы:
        - Ты всё-таки привёл его, Прозор.
        Голос был тот самый. Женский грудной голос, привыкший не только просить, но властно распоряжаться. Чародей только наклонил голову, утверждая то, что и так можно было понять.
        - Хорош, - прогудел насмешливым басом один из мужчин, высокий и жилистый, с чупруном светлых волос на бритой голове. - Кого-то он мне напоминает…
        - Своего отца, кого же ещё, - холодно обронил второй, низенький лысый колобок с густой бородой. Волчара даже ощутимо кольнуло этим холодом. И тут он разозлился. Терпеть не мог, когда при нём про него говорили, будто про товар. Не раз за такое на беседах носы на сторону сворачивал парням с Горы, что любят похвалиться длинной, как крысиный хвост, чередой предков. От злости кметь вспомнил, что это они хотели с ним повидаться, а не он с ними, и несколько обнаглел. Как и у Прозора в избе, без приглашения уселся на лавку, закинув ногу на ногу, и принялся их вызывающе разглядывать. Особенно долгим взглядом остоялся на женщине. Собственно, поглазеть было на что, хоть лицо её и было укрыто под скуратой. Летник, понёва и кептарь плотно облегали её фигуру, приковывая не только Волчаровы взгляды. На его взгляд, ей вряд ли было больше двадцати трёх лет, то есть, кметя она была старше ненамного.
        - Полегче, Волчар, - заметив его взгляд, угрожающе проворчал первый. Некрас про себя порешил называть его Витязь - за чупрун. Дураку ведомо, что на Руси такие чупруны носят только знатные вои - кмети и гриди. На гридня он не тянул - молод слишком, вряд ли ему было более двадцати пяти - двадцати восьми.
        Кметь не ответил, продолжая молча их разглядывать. Второй, Колобок, под его взглядом недовольно заворочался. Этот явно не вой, скорее купец-горожанин или ремесленный староста какой.
        Третий, высокий и худой, с тонкой бородой и стрижеными в кружок волосами, глядел в прорези скураты холодно и пронзительно. Жёсток. Но на гридня тож не тянет. Боярин? Пусть будет Щап, - подумал кметь насмешливо.
        Может статься, он кого-то из них даже и знал. Особенно женщину, - у Волчара крепло неотвязное ощущение, что он её где-то уже видел и неоднократно.
        - Дерзок, - холодно обронил Щап. - Не знаешь, с кем говоришь, щеня.
        - Да где уж мне, - с наиболее возможной насмешкой ответил кметь, едва сдерживаясь, чтобы не выплеснуть клокочущую злобу. - Ты ж за скуратой спрятался, где мне узнать, что ты за боярин такой. Да и на хрена ты мне сдался вообще?
        Щап разгневанно чуть приподнялся. Пожалуй, это выглядело бы даже грозно. Для его холопов - Некрас всё больше утверждался в мысли, что это боярин, навыкший зыкать на челядь. Волчар в ответ сделал точно такое же движение.
        - Охолонь! - свирепо рявкнул Витязь, повинуясь властному взгляду женщины. - Оба!
        Щап угомонился, бросив на кметя многообещающий взгляд. Волчар в ответ только ощерился в ухмылке, но тоже сел. В конце концов, головы им расшибить он успеет, коли что.
        - Позвали мы тебя сюда, Волчар, не просто так…
        - Ну, наперво, кто это - мы? - довольно невежливо перебил Витязя Волчар. - Я кота в мешке не покупаю…
        - Замолкни! - возвысил тот голос. Волчар подумал и смолчал - ранее времени злить их не стоило.
        - Мы - это мы, Волчар, - холодно сказала женщина. - Вот мы пятеро. Как нас ни назови, всё одно будет неверно. Зови хоть Тайными.
        Волчар молча слушал.
        - Нам нужна твоя помощь, - продолжила женщина.
        - О как! - не поверил Волчар. - Именно моя? Ничья иная не подойдёт?
        - Именно твоя, Некрас Военежич Волчар, сын воеводы Волчьего Хвоста, - подтвердил Витязь, а Щап полоснул жгучим, мало не ненавидящим взглядом. Чего это он? - подумал Волчар озадаченно. - Не может быть, чтоб из-за такого пустяка. Может, его отец когда в думе заехал?
        - Ты не слушаешь, - похолодавшим ещё сильнее голосом сказала женщина. - Волчар!
        Некрас вздрогнул и оборотил к ней лицо.
        - Нам надо добыть меч Святослава, - сказала она тихо.
        - Ого, - Волчар невольно присвистнул. - А я здесь при чём?
        - Ты - сын Военега Волчьего Хвоста. Единственного из гридей, кто был при Святославе в его последнем бою и уцелел.
        - Так вам к отцу надо, - засмеялся Волчар. - Не я ж там был-то!
        - Неплохо бы, - обронил Витязь. Похоже, он и женщина были здесь главными. - Но к твоему отцу добраться нам труднее, да и тайну надо соблюдать. Чем менее народу знает про наши дела, тем лучше. И для дел, и для народа.
        Некрас прищурился. Что-то ему эта тайность поперёк горла была.
        - А зачем вам этот меч? Что в нём такого?
        - Это не просто меч, - пояснил терпеливо Прозор. - Этот меч был выкован для самого Перуна в небесной кузне. Такие мечи попадают на землю очень редко. Может, раз, может два раза в тысячу лет.
        - И что? От него сильнее станешь? Он лучше рубит, раз небесный? Его латы не держат? Или удлиняться может на десять сажен?
        - Да нет, - усмехнулся чародей криво и бросил на остальных Тайных странный взгляд. Волчар мог бы поклясться, что он хотел сказать: и этот мол, таков же, как вы. Витязь поёжился, Колобок вздохнул с притворной сокрушённостью, Щап рассерженно засопел. И только женщина осталась невозмутима. - Силы он своему обладателю не добавит. И длиннее не станет. Доспехи его не держат, это верно. Да только это не главное.
        - А что - главное?
        - В нём - сила богов. Воплощённая Перунова мощь. За вождём, у которого такой меч, пойдут на смерть куда охотнее, чем за обычным. Ибо если ему покорился этот меч, значит, он отмечен богами.
        Некрас коротко покивал. Что-то такое он слышал уже от отца, когда тот рассказывал ему про походы своей молодости. Что-то говорил и про судьбу меча… только вот вспомнить бы, что.
        - Ну, сила богов, - пожал он плечами, одновременно морщась от назойливой мысли, кою всё никак не мог ухватить за хвост. - А вам-то она зачем? Вы ведь не вожди. Не князья.
        Краем глаза он заметил непонятную тревогу, метнувшуюся в глазах женщины, заметную даже сквозь прорези в скурате. Удивился - с чего бы это. И тут же понял - всё. Не вспомнить. Мысль, коя вертелась на уме, ушла, ускользнула змеёй в песок.
        - И ты ещё спрашиваешь, - зачем? - заледеневшим голосом спросил Витязь, а Щап сжал сухими пальцами подлокотники кресла так, что Волчару показалось: ещё миг - и от них брызнет мелкая щепа. - Ты, сын Волчьего Хвоста? Где проходила межа Руси при Святославе? Волгу суры звали Русской рекой! А ныне? Печенеги к самому Киеву подойти могут! Надо вернуть величие Русской земли!
        Несмотря на напыщенность, слова эти прозвучали отнюдь не глупо, как могло бы показаться. Тем паче, что никто из Тайных не расхмылил в ответ на красивое выражение.
        Волчар закусил губу. Да, величие вознести было бы неплохо. И ради того хорошо бы вернуть меч Святослава. Да только как? И при чём здесь он?
        Должно быть, последние слова Некрас произнёс вслух, понеже Прозор твёрдо сказал:
        - Только ты можешь нам помочь. Никто более.
        - Да как? - почти выкрикнул Некрас.
        - Я могу пробудить твою родовую память, - размеренно сказал Прозор.
        - Как это? - не понял Волчар.
        - Волшебством, - пожал плечами чародей. - Ты вспомнишь всё, ну или почти всё, что помнили твои предки. Самые яркие мгновения их жизни. И ты обязательно вспомнишь, как погиб князь Святослав и куда делся его меч. Но это может быть опасно для тебя.
        - Чем? - Некрас изо всех сил старался, чтобы его голос не дрогнул. Он не боялся честной смерти - погибнуть в бою или на охоте, от стали или звериных зубов. Но смерть от волшебства - наглая смерть, и душа не получит должного, а то упырём станет.
        И всё-таки что-то в нём хотело этого приключения. Острая жажда действия, чего-то яркого и необычного.
        - Кабы знать, - грустно ответил Прозор, и в этот миг он даже стал приятен Некрасу.
        - Ладно, - махнул рукой кметь. - Давай!
        Лавка, хоть и деревянная, холодила голую спину Волчара, словно камень. Чародей непонятно отколь достал кувшин, плеснул в серебряную чашу, добавил какие-то травы. Что-то размеренно бормоча, он плавно водил рукой над чашей. Оттоль сначала пошёл пар, потом - дым, скоро вода в чаше уже клокотала, брызгая через край.
        - Пей, - протянул чашу Прозор.
        Чаша оказалась неожиданно холодной, а внутри вместо воды оказалось вино, настоящее кипрское. Некрас удивлённо вскинул брови, но опорожнил чашу, не раздумывая. В ноздри ударил странный запах: резкий, но приятный. Вкус тоже был странным - сквозь вино пробивался шалфей, тирлич, мяун и что-то ещё, неузнанное - не был Волчар травником, вой он был, кметь.
        Что-то тяжёлое бухнулось в изголовье. Волчар скосил глаза, - Прозор пристраивал на лавке тяжёлый шар из тёмного стекла. Ты отколь всю эту справу берёшь, чародей, - хотел спросить Волчар, но язык уже не повиновался, а на глаза стремительно наваливалась тяжёлая дрёма.
        Уже засыпая, он успел услышать гаснущие слова Прозора:
        - Смотрите сюда, в шар. Сначала будут самые древние воспоминания. Они же и самые редкие, примерно раз в сто лет. Чем ближе к нам, тем чаще…
        Навалилась тяжёлая, разноцветная темнота.

4. Некрас Волчар.
        Я был - мой предок, основатель рода, оборотень Крапива.
        Солнце медленно клонилось к окоёму. Зубчатый край соснового бора уже окрасился алым. Я обернулся - справа от меня стоял отец, тоже глядя на солнце. Почуяв мой взгляд, он тоже оборотил лицо ко мне и улыбнулся.
        - Полнолуние ныне, - обронил он многозначительно. - Пошли.
        Лес надвинулся тяжёлым полумраком, дышал в уши и затылок мягким звериным дыханием.
        - А… оборачиваться только в полнолуние можно? - мой голос невольно дрогнул.
        - Не только, - отверг отец, оглядываясь по сторонам. - В иное время пень надо и заговорённый нож… ну да ты знаешь. Да только опасно это.
        Я непонимающе глянул на него.
        - Будешь часто оборачиваться - годам к сорока станешь волком навечно. И речь людскую забудешь, зверем станешь несмысленым…
        Отец вдруг прервал свою речь и бросился наземь, перекинулся через голосу. В следующий миг из вороха одежды вынырнул дородный матёрый волчище. Сел и пристально глядел на меня, чего-то ждал.
        Меня вмиг охватили страх и любопытство, какое-то странное чувство, острое желание оборотиться вслед за отцом и отчаянный страх навсегда остаться волком.
        Волк что-то угрожающе прорычал, и я, решась, тоже бросился оземь…
        Я был - вой князя Божа, Кудим Волчий Клык.
        После вчерашней битвы войско готов отступило за реку… как там она звалась? Дан, Дон… не помню. Конунг Винитар был согласен на мирное докончанье с ополчением словенских родов. На том берегу готы уже ставили огромный белополотняный шатёр, где должны были встретиться конунг Винитар с нашими старейшинами-боярами и князем Божем.
        А вот и князь!
        Звучно протопотали конские копыта. Народу ехало много - сам Бож, двое его сыновей и все старейшины - семь десятков человек. Шитые золотом и серебром зипуны, наборные брони и островерхие клёпаные шеломы. Шестеро конных слобожан с копьями наперевес - почётная стража-сопровождение - не для опасу, чести ради.
        - Ещё б им не мириться, - пробурчал кто-то сзади. - Коль мы их подпёрли, да россы, да Баламир-хакан…
        Я недовольно дёрнул плечом, неотрывно глядя на тот берег, где с лодьи уже сходил на землю последние бояре. В душе медленно нарастало чувство тревоги, какое-то чутьё, унаследованное от моего деда, предка-оборотня, что одолел заклятье и основал наш род.
        В этот миг на том берегу звонко заревел рог, и на толпящихся около лодьи бояр со всех сторон ринули готы с оружием наготове. Слобожане бросились было навтречь, да куда там - вшестером против двух сотен. На том берегу восстал крик и гам, слышный даже семо. Сотники заметались было, да что там… пока лодьи снарядишь, там уж всех перебьют…
        Я был - вой князя Кия, Рябко Переярок.
        Каменистые увалы, поросшие полудиким виноградом, тянулись на полночь, перемежаясь жёлтыми пятнами глиняных проплешин.
        Богатая страна Угол. Жалко оставлять.
        - Богатая страна, - словно подслушав мои мысли, повторил кто-то рядом. - Жалко оставлять.
        Я невольно скосил глаза. Ого! Сам князь Кий Жарыч!
        - Гой еси, княже.
        - И тебе поздорову, - кивнул князь. - Ладно, мы сюда ещё вернёмся.
        - А сей час… не осилить?
        - Куда… - вздохнул князь. - Ромеи ныне сильны. Аттила погиб. Сыновья его тоже…
        - Как? - ахнул я. - И Денгизих?
        - Месяц назад, - хмуро кивнул князь. - Аспарух его разбил. И убил. Голову отослал в Царьград. Гунны ныне слабее, чем мы, и нам не помощники. Угол придётся отдать.
        - И… куда мы ныне? - у меня невольно дух захватывало. Впервой такие важные дела обсуждали со мной, обычным воем-сторонником.
        - Ну как куда, - пожал плечами князь. - Домой. На Рось. Там ныне работы много будет. Город будем строить.
        Я был - вой князя Воронца Великого, слобожанин Чапура Белый Волк.
        Широкие раздольные угорья плавно стекали в степь к полудню и вырастали в горы к полуночи. Планины.
        Империя тёплых морей. Вот она. Мы впервой пришли пощупать её мягкое подбрюшье так близко.
        Я бросил взгляд на князя и невольно залюбовался. Младший внук князя Кия неподвижно высился на коне, пристально и неотрывно глядя на полдень, на готовящуюся к наступу тяжёлую конницу ромеев. Шесть тысяч кованой рати ширили строй полумесяцем, готовясь сорваться в стремительной скачке.
        Мы тоже были готовы. Двенадцать сотен конных терпеливо ждали, когда ромеи ударят первыми. Тогда ударим и мы - навстречь.
        Солнце висело в зените, проливая наземь щедрые потоки расплавленного огня.
        Лето. Червень-месяц.
        Ромейская конница медленно потекла вперёд, больно сияя на солнце начищенными латами.
        Князь решительно взмахнул невесть когда обнажённым мечом и угорья рванулись навстречь…
        Я был - вожак ватаги отселенцев, Беляй Волчар.
        Крики доносились отколь-то спереди. Я вслушался.
        - Пришли! Пришли!
        Лес и впрямь расступался, открывая простор. Телеги вышли на окраину леса и заморённые кони остоялись, устало поводя впалыми боками. Отселенцы расходились в стороны, уступая мне дорогу.
        Степной простор бросился в глаза бескрайней ширью, горьковатым горячим воздухом, терпким запахом полыни и влажным ветром, тянущим от реки.
        - Дон? - нерешительно спросил кто-то за спиной.
        - Наверное, - ответил ещё кто-то.
        Я перевёл прерывистое дыхание и сказал:
        - Здесь, - сглотнул и добавил. - Теперь наш дом будет здесь.
        Я был - вольный вой Козарии Владей Волчьи Уши.
        Всадник вынырнул из-за купавы внезапно, - я даже не успел даже подняться с колен от свежеподстреленной кабаньей туши. Глянул из-под руки. Белый бурнус, голова перетянута цветным шнурком. Тонкое копьё, круглый щит, длинный прямой меч. Агарянин! Неужто рать Мервана Беспощадного уже и до Дона добралась?!
        Мысли эти метнулись стремительным лесным пожаром, а руки уже сами рвали лук из налучья и накладывали стрелу на тетиву. Жизнь на степной меже приучила действовать быстро.
        Не ждавший отпора всадник успел-таки вздёрнуть коня на дыбы, и стрела ушла в конскую грудь. Я отбросил лук и прыгнул с ножом - добить.
        Поздно - агарянин ужом выскользнул из-под конской туши и обнажил меч. Пусть так - мне уже доводилось ходить на меч с ножом. Качнувшись влево, я обманул степняка, сам прыгнув в другую сторону. Меч промахнулся, а вот мой нож - семь вершков острой буести - гадюкой метнулся в лицо арабу. Будь восточный вой в шеломе, тут бы и конец самонадеянному охотнику, но нож угодил прямо в переносье…
        Я был - вой князя Аскольда, Сережень Волчий Дух.
        Ветер упруго гудел в парусах, и нос лодьи с шумом врезался в попутные волны. Над окоёмом медленно всплывали зубчатые каменные стены, окрашенные рассветным солнцем в розовый цвет.
        Царьград!
        Бросилась в глаза жёлтая песчаная полоса берега. Первая лодья с разгона выскочила на песок носом, и князь Аскольд прыгнул с носа лодьи, упав по колено в воду. Выпрямился и вскинул над головой секиру:
        - Даёшь!..
        Я был - вой великого князя Вольга Вещего, кметь Добрыня Сизый Волк.
        В гридне было душно. Князь подошёл к окну, толчком руки подняв раму. Со двора хлынул холодный и сырой речной воздух.
        Я невольно качнул головой. Что-то с князем неладно. С утра сам не свой, вот и сей час даже за столом с дружиной не сидит, только озирается да морщится.
        Князь вдруг шатнулся, схватился за раму окна. Она захлопнулась, ноги князя подкосились, и, лишённый опоры, он рухнул на пол. В уголке рта была видна пена.
        Мы разом сорвались с места. Я оказался около князя первым, приподнял его голову с пола. Вольг что-то старался сказать, отплёвываясь, наконец, смог прохрипеть:
        - Змея… змея…
        И умер.
        Я был - вой великого князя Игоря, кметь Жар Волколак.
        Ядовито-синее море осталось за спиной; по левую руку жарились под солнцем крепостные стены Бердаа, празднично-белые с виду; по правую - тянулись длинные густые заросли винограда. Русская рать змеёй вытягивалась, равняясь в стену и щетинясь частыми жалами копий. А там, впереди, уже разгонялась конная рать местного эмира, блистающая латами и мечами.
        Вот она с разгону ударила на наш плотный строй, в ушах восстал громогласный звон железа, перемешанный с многоголосым ржанием и криками. Огромная тяжесть обрушилась на вздетое копьё. Я рывком отбросил её в сторону и вновь упёр тупой конец ратовища в землю.
        Мусульманская конница увязла в нашем строе, как колун в свиле. И тогда из виноградников вырвалась вторая рать русичей. Тоже пешая, как и наша (понеже отколь здесь, в заморье взяться русской коннице?). И в первом ряду, подняв нагой меч, бежал сам воевода Свенельд.
        Я был - вой Святослава, Князя-Барса, воевода Военег Волчий Хвост. Я был собственным отцом.
        - Канг-эр-р! - чья-то медная глотка хрипло проревела боевой клич печенегов. Куря! Сам хан здесь!
        Оттеснённый к самой воде, я отмахивался левой рукой и видел, как князь выкручивал мечом восьмёрки, отходя к камню.
        И видел, как печенеги раздались вдруг перед князем в стороны, и как хан, широко размахнувшись, метнул тяжёлое копьё, и князь опоздал его отбить…
        И видел, как широкий - в полторы ладони! - плоский рожон копья вошёл Святославу под рёбра, прорвав колонтарь, словно полотняную рубаху - вздыбилось по краям раны ломаное железо…
        И видел, как пошатнулся князь, и из уголка обиженно искривлённого рта, напитывая краснотой усы, протянулась пузырящаяся струйка крови - видно, удар ханского копья просадил Святославу лёгкие…
        И видел, как ринулись печенеги - и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной…
        И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, - да не достанется ворогу…
        И всё, наконец, прошло. Я снова был самим собой, кметьем дружины великого князя, Некрасом Волчаром.
        Это было хорошо.
        Но вновь наваливалась тьма.

5
        Распластанное нагое тело кметя лежало на холодной даже на вид лавке, отчего всем пятерым Тайным вдруг стало не по себе, словно их всех вдруг уличили в чём-то стыдном и недостойном.
        - И что дальше? - спросила женщина своим удивительным голосом, когда погас огонёк в стеклянном шаре.
        - А что? - очнулся Витязь.
        - Как мы теперь достанем меч? - сварливо спросила женщина. - Он же в Омуте Морского Царя, у самой Хортицы. На дне реки.
        - Не спешите, многоуважаемые, - обронил, выпрямляясь, чародей. - Волшебство ещё не окончено.
        Он встал со своего места и быстро задвигался вокруг лавки. Шар исчез, его сменила чаша с водой, - не та из которой пил Волчар, а иная, раза в два, а то и в три побольше. Бросил в неё какую-то траву.
        - Что за трава? - немедленно спросил Колобок.
        - Колюка, - ответил сквозь зубы чародей. - И тирлич.
        - Колюка? - удивился Колобок. - Она ж для меткости…
        - Кому как, - бросил в ответ чародей. - Всё, умолкни и не мешай, а то в жабу оберну.
        Он принялся водить над чашей ладонью с растопыренными пальцами и что-то бормотать. Тайные разобрали далеко не всё, только часть слов:
        - На море, на Океане, на острове на Буяне… железный котёл с водой… замутись, вода, прояснись, вода… укажи, вода, вещь покраденную…
        Вода в чаше закипела, хотя никакого жара не было, замутилась. Из чаши повеяло резким запахом.
        - Чем пахнет? - спросил чародей, глядя куда-то вверх.
        - Навозом, - бросила женщина.
        - Пылью, - сказал, принюхиваясь, Витязь.
        - Землёй, - задумчиво обронил Колобок.
        - Деревом, - разомкнул сухие губы Щап.
        - То есть, меч не на дне, - заключил чародей. - Так?
        - Так пахнет в городах, - сказала женщина. - В больших городах.
        - В русских городах, - заключил Колобок.
        Витязь немедленно загоготал:
        - Ты по навозу определил, что ль?
        - По дереву, - недовольно поджался Колобок. - В иных не деревом несёт, а камнем или глиной.
        - Теперь мы знаем, что меч где-то на Руси, - кивнула женщина. - Осталось только понять, как его найти.
        - Я сделаю науз, - бросил чародей. - Он будет указывать путь.
        - Ну и зачем нам тогда этот щенок? - сварливо спросил Щап, неприязненно глядя на распростёртое тело Волчара.
        - Ну, наперво, не щенок, а волчонок, - спокойно сказала женщина. - Чего это ты его так сразу невзлюбил-то?
        Щап что-то невнятно пробурчал сквозь зубы, но тут встрял Витязь:
        - А у него, дорогая Горислава, ненависть ко всему волчьему роду, - бросил он. - Месть кровная, что ль…
        Если бы взгляды могли убивать, то Витязь был бы убит уже дважды - женщиной, что вмиг стала Гориславой, и Щапом. Но ему было всё равно, он только скалил зубы, хорошо видные даже в прорезь скураты.
        - Волчонок нам нужен, - резко сказал он. - Сам не видал бы его в жизни… Опричь него, меч сможет найти только сам Волчий Хвост. А ты его попробуй уговори. Да и больно уж он заметный человек. А вот сын его гораздо неприметнее.
        - А ты не для своей дочки парня приберегаешь? - ехидно бросил Колобок.
        Чародей гневно зашипел, стойно гадюке.
        - Отрыщь! - приказала властно Горислава, словно сцепившимся собакам. Чародей замер, только желваки по челюсти перекатывались. Колобок отвернулся.
        - Ты, Прозор, эти тонкости кметю сам объяснишь, - ровным голосом продолжала Горислава. - Нам уже идти пора.
        Волчар невольно дёрнул уголком рта и тут же замер вновь, но это прошло незамеченным для Тайных. Он был при памяти уже довольно долго, но притворялся беспамятным, сам не зная, почто - сыграть было занятно.
        Он уже прекрасно понял, что главный здесь не Витязь и не Прозор, и даже не Щап. И уж конечно, не Колобок. Главная здесь - женщина. Горислава. Навряд ли это настоящее имя.
        О том, что Тайные ушли, он понял по запаху, точнее по тому, что его не стало. Не стало запаха духов Гориславы, кои так же, как и её голос, напоминали Волчару что-то знакомое.
        Кто ж она такая?
        Однако было пора «просыпаться».
        Волчар пошевелился, застонал - непритворно, от неложной головной боли.
        Открыл глаза.
        Чародей стоял в изголовье и странно глядел на него: с надеждой и неприязнью одновременно.
        - Вставай, кметье, - обронил он. - Пора идти.
        - Куда это? - возмутился Волчар, держась за виски. - М-м, больно-то как, двенадцать упырей.
        - Как куда? Обратно. Там Зорянка нас, должно быть, потеряла уже. Она в мою горницу хоть и не заходит, а всё ж…
        Волчар шёл с завязанными глазами следом за чародеем по проходу, а голова напряжённо думала: кто же, кто? По обмолвке Витязя, помимо назвища Гориславы, он теперь знал ещё одну важную мелочь: меж родом Щапа и их волчьим родом что-то вроде кровной мести. Так найти Щапа легче, хоть и ненамного. Но попробуем…
        Зоряны в горнице и впрямь не было. Чародей вновь сел за стол и кивнул Волчару:
        - И ты сядь.
        Кметь молча проглотил рвущуюся с языка колкость и сел прямь чародея.
        - Слышал всё, небось?
        Кметь смолчал.
        - Говорить не хочешь… И хрен с тобой. Пойдёшь за мечом?
        - Это что, мне нырять на дно Днепра? Хорошенькое дело… Перелобанить всю стражу и дружину Морского Царя и попросить у него: а верни-ка ты, дорогой, меч Святославов.
        - Не валяй… самого себя, - бросил чародей холодно. - Ты прекрасно знаешь, что меч вовсе не на дне.
        Волчар вытаращил глаза - этого он не слышал, придя в себя позже.
        - Не на дне?
        - Нет. Он где-то на Руси. Ты нам его и принесёшь.
        - Почто именно я? Только не надо врать, будто его, опричь меня никто принести не сможет.
        - Чего это именно врать?
        Некрас в ответ только скривился.
        - И как я его найду? - кисло спросил он. - Это ж ведь… пойди туда, не знаю - куда.
        - Да ты привереда, - всё так же скрипуче и холодно сказал чародей. - То ему не по-нраву, что в омут нырять придётся, то не любо, что не надо… Не ной, витязь, я тебе науз дам, было ж сказано. Он тебе и покажет, где меч искать. А науз прямо сей час и сделаем. Ну?
        - Чего - ну? - окрысился Некрас. - Не запряг ещё.
        - Согласен, говорю? - пояснил чародей, сам дивясь своему терпению.
        Волчар думал.
        - Принесёшь меч, - можешь Зоряну за себя брать, - вкрадчиво обронил Прозор.
        Видел чародей - хочется волчонку, ох хочется попробовать, так ли крепки клыки, как у отца. А иного способа проверить нет.
        Пальцы небось крестиками держит, - невольно подумал Некрас, криво усмехнулся и бросил:
        - Дёшево дочь ценишь, чародей… Ладно. Принесу тебе меч!
        - Руку дай, - велел Прозор немедленно. - Боль терпеть умеешь?
        Вопрос был мало не оскорбителен: терпение и умение переносить боль - первое, чему учат будущих кметей. Но Волчар смолчал, только щекой дёрнул. И то добро.
        Прозор кольнул Некраса в запястье остриём ножа. Струйка крови сбежала в чашу, ту самую, из которой Волчар пил вино, ту самую, в которой чародей творил травяной настой.
        - Это зачем? - осведомился кметь.
        - Надо, - коротко ответил чародей.
        Обманул ведь он и Волчара, и Тайных. Вовсе не обязательно было искать меч именно Волчару или Волчьему Хвосту. Достаточно было нескольких капель крови волчьего рода, давно связанного с мечом Святослава нерасторжимыми узами.
        Всё было иначе. Пытался Прозор убить враз двух зайцев, поймать двух щук на одну блесну. А то и трёх. И опасного видока убрать подальше, и рук не замарать кровью княжьего дружинного кметя, и дочь от него избавить.
        Понеже любил Прозор дочь странной любовью. И она его - тоже. Случайный плод случайной любви чародея и кривской деревенской ведьмы из окрестностей Полоцка, Зоряна никогда не знала матери, - ещё младенем сущим выкрал её Прозор из материнского дома. И больше он и сам никогда не слышал про эту ведьму. Зоряне правду рассказал, только когда она кровь первую обронила и в понёву вскочила. Погоревала дочь о матери, позлилась на отца, да стерпела, хоть и затаила обиду. С тех пор разное бывало - и ругались, и ссорились, а только от отца уйти Зоряна никуда не решалась. Да и куда идти - одной, в чужих-то землях? Отец был единым родным человеком, хоть и не особо добрым. И нелюдимом слыл, и на беседы девку отпускал с неохотой, и парней отваживал чародейной наукой… ладно ещё никого жабой не обернул, как грозился.
        Чародей, дождавшись, когда стекла нужная кровь, перевязал Волчару ранку чистой тряпицей и принялся колдовать. Бросил в воду клок Некрасовых волос, тоненькое серебряное кольцо, помешал настой деревянной ложкой, что-то паки бормоча себе под нос. Волчар, как ни старался, не мог ничего разобрать.
        - Всё? - спросил невесть чего ждавший Волчар.
        - Всё, - обронил чародей, вытащил из чаши и волосы, и кольцо. - Это змеиное кольцо. Слыхал?
        Волчар кивнул. Кто ж не слышал - змеиное кольцо делают из серебра, обтянутого шкурой семилетней гадюки. Хорошая штука в гадании или поиске.
        Прозор в несколько движений свил из волос шнурок, завязал вокруг кольца какой-то хитрый узел и подал кметю.
        - Оно тебе покажет, в которой стороне меч. Видишь змеиные глазки? - на кольце и впрямь был бугорок змеиной кожи, похожий на голову, а на ней светилось что-то вроде глаз. - Они повернутся в ту сторону, где будет меч. Наденешь на шею… - щекотать будет с той стороны, где меч. Будет меч рядом - змейка засвистит.
        - Громко?
        - Чего?
        - Громко засвистит, говорю? - переспросил Некрас. - А ежели я как раз в засаде сидеть буду?
        - Негромко, - отверг Прозор. Помолчал и добавил. - Отправляйся сегодня же. Ныне иди отоспись… да, вот что - чтоб я тебя до возвращения близ Зоряны не видел.
        Волчар в ответ только оскалился, спрятал науз за пояс и выскользнул за дверь.
        Прозор сидел, полуприкрыв глаза и откинясь затылком к стене, когда дверь вновь скрипнула. Чародей открыл правый глаз.
        Зоряна.
        Дочь остоялась посреди горницы, огляделась и принюхалась. Нюх у неё отменный, да что там отменный - великолепный, - подумал чародей без ложной скромности, - всё ж таки, как-никак, дочь.
        - Опять? - тихо, но грозно спросила девушка. Чародей закрыл правый глаз обратно. Не помогло.
        - Ты, совсем себя в колоду загнать хочешь? - голос Зоряны просто свистел от негодования. - Чародейство твоё…
        Она смолкла, - слов не было.
        Чародей вновь открыл глаза, на сей раз оба.
        - Чего у тебя до Некраса нужда была? - Зоряна перешла на зловещий шёпот. - Ну?
        - Не твоего ума дело, - процедил Прозор мало не с ненавистью. - Был нужда, стало быть, была.
        - Так, да? - девушка аж задохнулась. - А ежели я сей же час к нему пойду, и он сам мне всё скажет?
        На скулах у чародея вспухли желваки.
        - Ну-ну, - процедил он. - Попробуй. Можешь тогда вообще более никогда его не увидеть.
        - Так, да? - опять возмутилась Зоряна. На сей раз, казалось, он достал её взаболь, - гнев так и пылал у неё в глазах. Прозор мало чего в жизни боялся, но тут ему даже стало не по себе. - Тогда… тогда я вовсе с ним убегу, понял?!
        И выскочила на двор, грохнув дверью.
        Глава третья Змея в траве

1
        Солнце палило немилосердно, когда Волчар вошёл в ворота своего терема. И остолбенел, остоялся, держась за верею.
        Слуги сновали по двору туда-сюда - ни дать, ни взять, на пожаре. Где-то в глубине терема что-то орал отец, на крыльце чуть испуганно моргали глазами двое отцовых кметей, в конюшне встревожено-визгливо ржали кони, скакали по двору несколько окольчуженных воев.
        - Чего это? - спросил Некрас у воротника, кой тоже недоумённо лупал глазами, стойно сычу. Тот только пожал плечами. Волчар махнул рукой и взбежал по ступеням крыльца. У кметей он ничего уже спрашивать не стал, а нырнул во сени.
        Первое, что он увидел - встревоженный испуганные глаза Горлинки. Она тоже ничего не понимала. А вот он, Волчар, уже кое-что начал понимать. Неужто отец решился отъехать от Владимира? И куда - в Белую Вежу? в Тьмуторокань? Больше-то некуда. Да и не с чего вроде.
        Потом встретилась вся заплаканная мать. Спорить с отцом она не решилась, всуе то было бы. Уж это-то домочадцы Волчьего Хвоста за двадцать лет усвоили накрепко.
        - Что за шум? - Волчар остоялся на пороге сеней. - Война? Пожар? Помер кто?
        Мать только молча замахнулась на него маленьким сухим кулаком, но не ударила, только утёрла слёзы. Сестра бросилась к Некрасу, припала к его груди и тоже залилась слезами.
        - Наводнение будет, - заключил кметь, чуть отодвигая Горлинку. - Чего стряслось-то, говорю?
        - Ага, явился, гулёна, - язвительно процедил отец, появляясь на пороге горницы. - А ну зайди.
        С Волчьим Хвостом не спорят, - вздохнул про себя Некрас, отпустил Горлинку и шагнул за отцом в горницу. Сзади хлопнула дверь. О как, - подумал Волчар. Разговор будет взаболь, не в шутку.
        А отец и вправду был мрачнее тучи.
        - Чего случилось-то, отче? - спросил Волчар, садясь. - Только не говори мне, что от великого князя отъезжаешь. Куда? На Тьмуторокань? В Белую Вежу? Сладишь ли там, без Киева-то?
        Волчий Хвост глянул так, что Волчар невольно прикусил язык. Бывало, от такого взгляда отца пленные лазутчики без памяти падали, а потом начинали языком трезвонить так, что колоколу любо. Однако он-то бояться отца не собирался. Не враг всё ж.
        - Дело, сыне. Большое дело, - воевода сел напротив сына, плеснул ему в чару вина и принялся рассказывать.
        Говорил Волчий Хвост недолго. Скоро умолк и пристально глядел на сына своим пронзительным взглядом.
        - О как, - обронил своё любимое присловье Некрас и потёр глаза. В них словно песок насыпали. Всё это его неимоверно утомило, и сей час он больше всего на свете хотел спать. - В кислую кашу ты влип, отче.
        - Кислее некуда, - процедил воевода ероша длинный и седой чупрун. - Теперь вот надо уходить из Киева как можно шумнее. Как мыслишь, верно делаю?
        - Не уверен в себе, отче? - тихо спросил Волчар, щурясь от бьющего в окно солнечного света.
        Волчий Хвост только молча покачал головой.
        - Тут я тебе не советчик, отче, - всё так же тихо сказал Некрас. - Только одно могу сказать - осторожен будь. Дело нешуточное.
        Помолчали.
        - Маму с Горлинкой… - начал и не закончил кметь.
        - Надо им тоже уехать. Хотя бы в Берестово.
        - Туда и надо бы, - подтвердил Волчар. - Это ты верно думаешь, отче.
        - Да сам знаю, что верно, - тихо сказал Волчий Хвост. - Ты - со мной?
        Пала тишина. Волчар медленно поднял глаза, встретился взглядом с отцом. Покачал головой - метнулся туда-сюда чупрун. Отец молча шевельнул желваками на скулах, в глазах появился вопрос.
        - Дело, - тихо сказал Волчар. - Прости, отче, сказать не могу, слово дал молчать.
        - Важно? - одними губами спросил Волчий Хвост.
        - Важнее некуда, - Волчар помолчал и добавил. - Может, мы с тобой и по одни грибы идём…
        - Так мыслишь? - отец криво улыбнулся.
        - Не мыслю, - отверг Некрас. - Шепчет что-то… неясное.
        - Ну да, - задумчиво кивнул отец. - Шепчет… такому верить надо, хоть и с оглядкой.
        Помолчали вдругорядь.
        - А ведь это даже правильно, - вдруг сказал отец, загораясь глазами. - Это правильно, что ты со мной не идёшь.
        Он вдруг вскочил и рявкнул на всю горницу, так что в окнах звякнули пластинки слюды, а тараканы в запечке в страхе забились поглубже:
        - Ну сын! Не ждал от тебя!
        Выскочил за дверь, грохнув полотном так, что мало ободверины не вылетели внутрь горницы.
        Волчар сидел на лавке, чувствуя, как помимо воли на его губах расплывается тупая ухмылка. Ай да отец! Ай да Волчий Хвост! Не волчий, а лисий, воистину. Его на хромой козе не объедешь. И Свенельду против отца тяжко придётся, хоть тот и старше Волчьего Хвоста мало не вдвое.
        Только вот… не замышляет ли Владимир Святославич двойную игру, как всегда? Убрать Свенельда и Варяжко чужими руками, сиречь руками Волчьего Хвоста, а потом и с ним самим расправиться, благо тот в последнее время не больно-то удобен ему стал. Повод-то найдётся - про приказ княжий воеводе никто не ведает. Можно будет его к заговору пристегнуть. Ой как можно.
        Хотя… Владимиру Волчьего Хвоста обмануть трудновато будет. Сопляк ещё перед отцом, - подумал Волчар про великого князя непочтительно. Воевода ведь может князя и опередить, и сыграть за другую сторону, коль почует что-то такое.
        И тогда уже Владимиру придётся плохо, когда отец да Свенельд, да Варяжко…
        Волчар вдруг сам испугался того, о чём подумал.
        Нет. Не может такого быть.
        Со двора вдруг вновь донёсся свирепый рык отца. В нём уже ясно слышалась нешуточная злость. В ответ донёсся горловой выкрик, конский топот, заскрипели, отворяясь, ворота. Отец давно уже мылил шею воротнику за то, что петли скрипят, а тот всё ленился смазать. Плохо мылил, надо было плетью погладить.
        Волчар вскочил и бросился к окну. Рванул вверх плетёную раму, мало не разбив разноцветную слюду.
        В ворота змеёй выливалась цепочка из десятка окольчуженных кметей - ближняя отцова дружина. Ещё десятка полтора присоединятся к ним на Щековице, а пятеро останутся в Берестове - охранять семью Волчьего Хвоста. На всякий случай. Мало ли…
        А жёстко отец их, - подумал Волчар с невольной весёлостью. - В такую-то жару, да в нагих бронях. Как из Киева выедут, так небось все и запарятся. А ведь и это неспроста, - вдруг понял он.
        Выехав за ворота, воевода на миг остоялся, оглянулся, ища окна терема. Нашёл Волчара, чуть заметно подмигнул, и тут же отвернулся вновь, утвердив на челюсти желваки. Резко махнул рукой и весь десяток сорвался мало не вскачь вниз по Боричеву взвозу. Почти за каждым кметьем скакал ещё и вьючный конь.
        На душе Некраса слегка полегчало. Нет, отца так скоро без хрена не съешь.
        Сзади скрипнула дверь, и Волчар обернулся.
        Горлинка, вся заплаканная, вдругорядь бросилась ему на грудь.
        - Волчар, я не понимаю! - она стукнула крепкими кулаками по его плечам. - Что случилось? Куда отец уехал?
        - От князя великого отъехал…
        Горлинка отпрянула.
        - К-как?!
        - Ну как отъезжают, - пожал плечами Волчар, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. - Взмётную грамоту написал.
        - Да почто ж?
        Некрас вдругорядь пожал плечами. На душе было невыразимо мерзко, - он врал собственной сестре. Но иначе нельзя, - рухнет вся задумка отца, - домочадцы должны себя вести так, словно всё взаболь.
        - А мы-то что ж? Почто он один уехал?
        - Опасно, - обронил Волчар. - Вам надо ныне же уехать в Берестово. Тебе и матери.
        - А ты?!
        - Я приеду вечером.
        Она опять заплакала. Некрас погладил сестру по спине.
        - Ну что ты, сестрёнка. Ты ж у нас поляница, валькирия. Нельзя тебе плакать. Волчицы не плачут. Забыла?
        Сестра ткнула его в плечо кулаком, утёрла слёзы и убежала за дверь.
        На дворе уже вдругорядь ржали кони. Мать, Забава Сбыславна, уже опомнилась от первого потрясения, пушила холопов, заставляя укладывать скарб. Скрипели телеги, заполошно ревела какая-то дворовая девка. И чего орёт, - раздражённо подумал Некрас, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Усталость, что он доселе держал в себе каким-то усилием воли, вдруг навалилась тяжеленной каменной глыбой.
        Спать.
        Он даже не сможет выйти на глядень, проводить мать и сестру в Берестово. А его слова про то, что он непременно ныне же приедет к ним - всего лишь слова. Он и сам не знал - приедет он или нет.
        Спать.
        Нет, ты выйдешь! - свирепо велел себе Волчар. Мало не пальцами раздвинул веки, поднялся, шатаясь от неимоверной усталости, подошёл к окну.
        Вовремя. Небольшой обоз из четырёх телег выкатился за ворота. Сестра обернулась с переднего воза, завидя Волчара в окне, долго махала рукой, а у него не было даже сил, чтобы махнуть в ответ.
        - А мама-то где ж? - оторопело пробормотал Волчар.
        Она подошла сзади совсем неслышно, но Некрас всё же услышал. Обернулся.
        - Мама… ты что, осталась?
        - А чего мне там-то, - мотнула головой Забава Сбыславна. - Горлинка не маленькая, не потеряется там и без меня.
        Она отвела взгляд, утирая слезу уголком платка.
        Волчар вернулся в хором и обессиленно сел на лавку. Глаза закрывались сами собой. Руки сжались, комкая медвежью шкуру на лавке, но тут же разжались вновь. Сознание померкло.
        Спать.

2. Свенельд
        Тропинка нырнула в кусты, они расступились, открывая широкую поляну, посреди которой примостился… нет, не острог, мой норманнский язык не поворачивался назвать это острогом, благо острогов я на своём веку повидал немало. И на Закате, в Валланде и в землях саксов, и здесь на Руси. Наш острогом не был, - невысокий частокол, всего одна вежа - для дозорного, внутри - землянки и одна изба - моя, воеводская. Варяжко жил вместе с воями в землянке. Острог этот мы строили осенью - было бы где перезимовать, да сил поднакопить. И было нас тогда всего-навсего десятка два. Ныне же, к весне скопилось за сотню, да ещё с сотню могли собрать с окрестных весей из тех, кто зимой приходил к нам, говорил со мной и с Варяжко, да клятву приносил на оружии и крови. И как только Владимир про нас не прознал ранее, - говорил с насмешкой Варяжко. Давно можно было накрыть нас, как куроптей сетью. Я горько усмехнулся - и с такой вот ратью мы собирались свалить Владимира!
        Ворота были раскрыты настежь, а в них нас уже встречали. В остроге было с сотню воев, ровно половина нашей рати. Второй сотник (первый - Варяжко), Неклюд, ждал, кривовато улыбаясь. И по его взгляду я мгновенно понял, что у него есть важные новости.
        Я спрыгнул с седла, тоже внутренне криво улыбнувшись. Ездить верхом я научился недурно для викинга, но вот сражаться на коне… Бросил поводья Ратхару, повернулся. Неклюд уже подходил, слегка прихрамывая - когда-то печенежский меч полоснул его по голени и рассёк сухожилие. Но сражаться Неклюд мог. И ещё как мог.
        - Ну?
        - Прибыли послы, - одними губами сказал Неклюд. - И вестоноша из Чернигова.
        - Где они?
        - В избе, - Неклюд едва заметно показал глазами на моё жилище. - Вестоноша в сенях, послы в горнице.
        - Все вместе?
        - Надо было врозь? - Неклюд поднял брови.
        - Да нет, - я покачал головой. Что-то со мной уже не то. Скоро на свой собственный хвост оглядываться начну.
        Я поймал на себе вопросительный взгляд Варяжко и кивнул. Гридень сделал многозначительное лицо, вытянул губы трубочкой и посмотрел в сторону крыльца.
        Черниговский вестоноша встретил нас прямо в сенях, вскочив при нашем появлении и одёргивая кожаный кояр, - молодой парень с рыжим чупруном и озорными серыми глазами. Его сюда привели с завязанными глазами с лесной заставы и ни имён, ни лиц тех, кто сей час сидел в горнице он не знал. Он шагнул мне навстречь и протянул берестяной свиток. Молча.
        - Ел? - спросил я, разворачивая бересто.
        - Кормили, спаси бог, - отозвался он степенно, но в глазах его так и прыгали весёлые искорки.
        На бересте были обычные буквы, но писанные вразнобой. Не поймёшь, что и написано.
        - Ладно, - сказал я, кивая на дверь. - Ответа не будет. Ступай.
        Вестоноша так же молча исчез за дверью. Блазень, да и только.
        - Скиталу принеси.
        В горнице было чадно и душно. Коптили лучины, волоковое оконце, затянутое бычьим пузырём, пускало мало света.
        На пороге я остоялся и повёл взглядом. Их было двое, - и оба остались сидеть, чему я вовсе не удивился, зная про их знатность. Один, сухощавый и быстрый, с холодным умным взглядом, приветливо кивнул, другой же, кряжистый и невысокий, с сухим грубоватым лицом, даже и кивнуть не соизволил. Ладно, переживём.
        - Гой еси, добрые люди, - обронил я, шагая через порог. Сел за стол. Поднял глаза на послов. - Здравы будьте, господа - и ты, князь Мстивой Ратиборич, и ты, боярин Твёрд Державич.
        Боярин, сухощавый радимич, на сей раз разомкнул губы:
        - И тебе привет, славный воевода Свенельд. Рад видеть тебя в добром здравии.
        Князь же и на сей раз остался верен себе, - только что-то неприветливо пробурчал под нос. Ну, погоди, невежа древлянский, - подумал я, начиная свирепеть. - А ещё князь!
        Мстивой Ратиборич и впрямь был древлянский князь - племянник печально известного князя Мала. Нынешние киянско-древлянские отношения - дело печальное, сложное и многотрудное, а завязались они сорок лет тому. Я невольно содрогнулся - чересчур хорошо помнил, как тогда всё сотворилось. И ведал даже то, чего не ведал более никто во всём Киеве. Да и средь древлян многие забыли. А я вот помнил. Отчасти ещё и пото, что был одним из главных виновников.
        Сначала Ингвар-князь пошёл собирать дань в древлянской земле. Но допрежь того был заговор, мой, великой княгини и древлян, коим к тому времени изрядно надолызла наша власть. И князь Ингвар попал в древлянскую засаду, а князь Мал казнил его в размычке между двух берёз. А потом княгиня Вольга моими ратями предала мечу и огню Искоростень и всю древлянскую землю резню, казнила князя Мала, детей его вывезла к себе в Киев в заложники, а стол в Искоростене отдала брату Мала, - Ратибору, отцу этого вот спесивого валуха. Тот князь был сыну не в пример, хоть и ел из Вольгиной руки, а казнённого брата ей не простил: стал на сторону Святослава и воевал вместе с ним и против козар, и против греков. В тот год, когда Вольга померла, потеснился для Вольга Святославича, Овруч ему уступил, себе только Искоростень оставил. А на меня всегда косо глядел, да и сына Мстивоем не зря ж назвал. Да только, вот незадача, погиб Ратибор при Доростоле. А ныне сын его даже и говорить толком не хочет. Сам десять лет тому Вольга Святославича подбивал с Киевом воевать, Ярополка свергать - сам на древлянском столе сесть хотел…
        Неслышно, но всё ж оторвав меня от навязчивых в последние мыслей о прошедшем, на пороге появился Варяжко. Протянул мне тонкую круглую палку-скиталу.
        - Ныне нам, братие, надлежит решить, чего мы хотим, - тяжело сказал я, нарушая затянувшееся молчание. - Решить, что для того делать. И выбрать верховного воеводу.
        Краем глаза я заметил, как при последних словах весь подобрался князь, и про себя язвительно подумал: ишь, губы-то раскатал. Небось, уже себя мнишь верховным воеводой? Хрен тебе. Не для того я всю эту кашу заварил, чтоб в последние дни поводья выпустить, да древлянскому увальню всё подарить. Я эту победу столько лет ковал… тебе и не снилось. Жалко, Лют не дожил… ничего это тебе Мстивой Ратиборич, тож припомнится.
        - Чего тут решать? - недовольно буркнул Мстивой, видно, заметив, как я на него гляжу. А глядел я на него на редкость неприятно. - Выступать надо, не мешкая, да на Киев идти.
        Между делом я намотал бересто на скиталу, выправил края свитка по резам на палке. Грецкая выдумка совместила буквы в надлежащем порядке. Прочёл написанное и приподнял брови. Вот мы и победили, - сказал мне внутренний голос.
        - Это, конечно, так, - прищурился радимский боярин. - Только сколь мы ныне войска выставить возможем? Радимичи с тысячу воев наскребут. Немного, хоть и немало. А древляне?
        Мстивой сверкнул недобрым взглядом - а тяжёл взгляд у древлянского князя! - в сторону радимича.
        - Да уж не меньше, - процедил он. - Тот погром давно минул, оправились древляне.
        И впрямь. Тому погрому уж лет сорок минуло, новые вои выросли, уже и за Вольга их много воевало… я-то помню.
        - Добро, - уронил я, низя взгляд. - Я возмогу сотни две выставить, не более, но это сразу. А через месяц ко мне смогут прийти с полтысячи воев, когда прослышат.
        Князь Мстивой, не скрываясь, скривился - похоже, не особенно верил моим словам. Да я и сам… не особенно верил. Две сотни - вот то, что заслуживало доверия.
        - Ещё сотен семь придёт из Чернигова. Возможно и больше. Вот, - я показал всё ещё свёрнутое бересто, отданное вестоношей. - Это письмо от черниговского воеводы. Он с нами.
        - Кто? - жадно спросил Твёрд Державич, вмиг оживясь. - Слуд или Претич?
        Я в ответ только усмехнулся и смолчал. Твёрд слегка насупился, но возмущаться не стал - понимал. А вот князю древлянскому это вновь не по нраву пришлось, но он тож смолчал.
        - Теперь иное, - продолжал я, шаря глазами по лицам обоих. - Чего мы хотим?
        - Как это - чего? - непонимающе спросил Мстивой Ратиборич. - Киев взять! Разрушить змеиное гнездо! Камня на камне не оставить! Вытравить проклятое семя калёным железом! И вернуть благие времена…
        - Благие - это какие? - подозрительно спросил Варяжко. - Уж не те ли, что каждый князь - сам по себе, и каждая земля - врозь?
        - Ну да! - Мстивой даже пристукнул кулаком по столу. - Вернуть народам свободу!
        - Не дам! - рявкнул я неожиданно для себя, да так, что у самого в ушах зазвенело. - Я за эту державу кровь свою лил, а ты… ты - мне… смеешь такое…
        Я задыхался, сам не понимая, что со мной. Нашарил ворот, рванул - так что резная деревянная пуговица отлетела и покатилась по полу.
        - И впрямь - не стоит так-то, - спокойно сказал Твёрд Державич. - Что-то ты, Мстивой Ратиборич не в ту сторону засупонил. Твой отец за ту державу тож воевал ещё в те поры, когда ты и аза в глаза не видел. А ты всё это похерить хочешь?
        Мстивой сузил глаза и насупился, по челюсти заходили желваки. Замолк.
        - Что черниговцы-то пишут? - спросил Варяжко, поймав мой многозначительный взгляд.
        - Да того же самого хотят, что и Мстивой Ратиборич, - усмехнулся я тяжело. - Киев спалить. Только в том, чтоб все - врозь, они не согласны. Они Чернигов главным на Руси сделать хотят…
        Я вмиг понял, что проговорился. Варяжко сделал мне страшные глаза, но было поздно. Мстивой обрадовано расхмылил, но тут же вновь надулся. Боярин же Твёрд удовлетворённо усмехнулся, вмиг поняв имя черниговского воеводы.
        И впрямь - чего бы это воеводе Слуду, великокняжьему наместнику, желать пожара, потока и разорения Киева? Он бы уж скорее мою да Варяжко сторону принял. А вот тысяцкий Претич, коренной черниговец, потомок северянских бояр…
        Да ладно. Чего и в самом деле-то на свой хвост оглядываться?
        - А я вот иначе думаю, - вкрадчиво произнёс Твёрд Державич. - Совсем иначе.
        Помолчал несколько мгновений.
        - Не любо жить поврозь. Не для того мы кровь свою лили в войнах да походах. Да только и так, что Киев или Чернигов над всеми - тож не любо. Надо так, чтоб все земли - вместе. В каждой - своё княжение. А только войны промеж землями - запретить. А набольшего, великого князя - выбирать. От всех земель. И при нём - совет вятших. От всех земель!
        Варяжко молчал, быстро обегая горницу холодными серыми глазами. А я слушал Твёрда, а в голове неотвязно крутилась одна и та же мысль: нет, ничего у нас не выйдет. Наш заговор удачей не увенчается уже потому, что у каждой земли и каждого воеводы - своя цель. Радимичу Твёрду потребен совет вятших при киевском князе. Для древлянина Мстивоя Ратиборича главное - уничтожить Киев и никого более не слушать, он в седую старину тянет. Для черниговца Претича - возвысить Чернигов. Для Варяжко - отомстить Владимиру. А для меня - что?
        - Потом решим! - отрубил, наконец, Мстивой. - После победы.
        Вот-вот. А после победы начнутся раздоры, и вновь все передерёмся.
        - Надо выбрать над ратью старшего воеводу, - сказал я, вновь опустив глаза. - Черниговцы признают старшим меня. Остальное решать вам, вятшие.
        Варяжко помолчал несколько мгновений, вновь вытянув губы трубочкой, потом кивнул - согласен, мол. Ему-то всё одно, под чьим началом Владимиру глотку резать.
        - Ты? - глухо спросил у радимича древлянин. Видно было, что ему это не нравится.
        - А, - махнул рукой боярин. - Выбирать-то больше всё одно не из кого. Кабы был здесь хоть Волчий Хвост или Слуд, так я бы ещё подумал…
        От таких слов меня даже перекосило, невзирая на всю мою выдержку. Нет, не победить нам, подумалось вдругорядь.
        Так вот и стал я старшим воеводой над нашей сбродной ратью.

3. Гюрята Рогович
        Великая река плавно набегала на носы лодей, брызгая в стороны бурунами. Скрипели вёсла, дружно загребая воду: а-рвок, а-рвок! И с каждым рывком, лодьи словно выскакивали из воды, прыгая на сажень вперёд. Я сидел на носу головной лодьи, угрюмо грыз калёные орехи и сплёвывал за борт, стараясь, чтобы скорлупу ветром не бросило в лицо. Встречный ветер сердито и задиристо морщил воду, шевелил мои волосы, лаская кончиком чупруна бритую голову.
        Для того, чтобы быть угрюмым, были все основания. Волчий Хвост - он и есть Волчий Хвост… не волчий, а лисий! Самое веселье оставил себе, а меня отправил на обходную дорогу. Впрочем, ворчал я больше для вида - где-то в глубине я понимал, что Волчий Хвост прав и я бы на его месте сыграть не смог. Тут уж без спора…
        Сверху медленно надвигались высокие земляные валы с бревенчатыми городнями на гребне. Вышгород. Стольный град княгини Вольги, строенный ещё при Игоре-князе. Тогда она себе этот городок для забавы построила, да только вот он у Киева мигом всю черниговскую торговлю перенял. И потом, уже княгиней великой будучи, Вольга в Вышгороде времени больше проводила, чем в Киеве. Благо, и Киев тут тож рядом - не больше часа пути на лодье.
        Длинные вымолы Вышгорода, как водится даже об эту, раннюю весеннюю пору, были забиты товарами и лодьями. Но одно место было свободно: оно всегда бывает свободно - княжье место. Туда наш кормчий и направил бег корабля.
        Гребцы дружно выбросили с борта мочальные связки - не покалечить бы борт лодьи о суровые сваи вымола.
        - Подвысь! - хрипло рявкнул за спиной кормчий. Вёсла дружно поднялись и втянулись, насколько можно, в лодью. Кормчий ловко повернул весло, лодья косо подкатилась к вымолу и мягко стукнула бортом о кромку.
        Я не спеша поднялся и спрыгнул на доски вымола, они упруго прогнулись под ногами. Тонковаты, - подумалось к чему-то, как будто это была моя забота.
        К лодье уже бежал местный мытник, чернявый Бакун:
        - Куда?! Осаживай назад! Нельзя сюда, княжье место!
        - Нам можно, - хищно улыбнулся я. - Мы по княжьему слову идём. Не признал меня, Бакун?
        Мытник остоялся, прищурился и прикрылся ладонью - полуденное солнце било ему прямо в глаза.
        - Гюрята? Рогович, ты, что ль?
        - Признал? - улыбка сошла с моего лица. - Вот и ладно. Глянь-ка сюда.
        Бакун глянул на бересто с княжьим знаменном у меня в руке и кивнул.
        - Добро, причаливайте. Я ж ничего.
        - Да мы уж причалили почти, - повеселев, ответил я и велел кметям. - Эй там, кто-нибудь, дайте отмашку на остальные лодьи.
        - Отеня-то как, в граде?
        - А как же, - охотно закивал мытник. Видно было, что ему хочется почесать язык с досужим человеком. - Ты к нему, что ль послан?
        Вот любопытный.
        - Да нет, - я не собирался раскрывать княжьи тайны мытнику, пусть и вышгородскому. - Мытников вот на честность проверяем. Как кто что скрадёт, так тут же голову с плеч.
        Шутка, однако ко двору не пришлась.
        - Так, стало быть, мне с вас и мыта никоторого не будет? - кисло спросил Бакун, до которого только что дошло, что княжьи люди мыта не платят.
        - А то, - довольно усмехнулся я. - Да ты не расстраивайся, Бакун, ты своё ещё возьмёшь, подкатит грек какой или урманин…
        - Подкатит, как же, - обиженно протянул мытник. - С самого утра только один вестоноша с той стороны проскочил…
        - Что ещё за вестоноша? - беспечно спросил я, внутренне весь насторожась.
        - Да пёс его знает, - пожал плечами Бакун. - Говорит, что от Слуда воеводы к великому князю… Брешет, как дворовый кобель, хоть знамено у него и Слудово.
        - Почто брешет?
        - Кабы к великому князю, так впору на челноке до Киева - эвон, рукой подать… А не коню горой ноги ломать.
        - Может, спешное что, - возразил я. - Пото и на коне…
        - Челноком здесь всё одно быстрее, - отверг Бакун. - Ты же вон, хоть и по важному княжьему делу, не пошёл конно горой, а на лодьях пришлёпал, хоть и против течения.
        А ведь торгового человека не обманешь, - восхитился я про себя, не придав, впрочем, особого значения вести, - мало ли что бывает. И как тут же выяснилось, всуе…
        За спиной глухо ударилась о вымол вторая лодья, доски сотряслись под ногами.
        - Рухнет твой вымол когда-нито… - начал я, ожидая обычных стенаний мытника, что мол, где ж пенязи-то на починку взять.
        - Да вон он, вестоноша-то, уже обратно скачет, - сказал внезапно Бакун. - Нет, не прибыльный ныне день. Одни княжьи люди только туда-сюда снуют.
        Теперь и я уже слышал пробивающийся сквозь торговый гомон вымола дробный цокот копыт. Вершник на тонконогом быстром коне топотал по вымолу - под ним доски гнулись гораздо сильнее. Ох, и правда, шутки шутками, а вымол рухнет когда-нито.
        Краем глаза я заметил около самого вымола лёгкий челнок-берестянку.
        - На челноке прибыл? - спросил я у Бакуна.
        - Вестоноша-то? - вытаращил мытник глаза. - Ты чего? Он вместях с конём на пароме приплыл.
        И впрямь - вестоноша остоялся у края вымола, там, где причаливает паром. Тот пока что был на самой середине реки, неспешно шлёпая в нашу сторону.
        Что ж меня тогда толкнуло вмешаться - посей час не ведаю.
        - Эй, парень, - окликнул я вестоношу, подходя. За спиной у меня ненавязчиво держались трое кметей, что тоже почуяли что-то неладно, или просто по привычке за мной шли. - Кто таков?
        - Вестоноша воеводы Слуда к великому князю, - без запинки ответил тот, весело качнув рыжим чупруном.
        - Зовут как?
        - Меня что ль? - удивился вестоноша - видно, такое ему было внове.
        - Ну не меня же, - что-то мне в нём всё больше не нравилось, а вот что - убей, не смог бы ответить.
        - Яруном люди кличут. А вот ты кто таков, что меня тут расспрашиваешь?
        - А я гридень из дружины великокняжьей, Гюрятой Роговичем люди зовут. И чего ж ты, Яруне, не в ту сторону едешь? Князь-то ведь в Киеве.
        - Да мне то ведомо, - пожал плечами вестоноша. - Я его видел.
        - Видел, значит, - усмехнулся я. - А чего ж я тебя не видел? Я ныне весь день при княжьем дворе. И уж чего-чего, а вестоношу всяко увидел бы…
        Помстилось мне или вестоноша слегка побледнел?
        - Покажи-ка знамено своё.
        Он вдругорядь пожал плечами и полез за пазуху. Рылся долго - мешала плеть, что болталась на правом запястье. Вытащил бересто, бросил мне прямо в руки:
        - Гляди.
        Я глянул на бересто, но краем глаза ухватил резкое движение тени, отпрянул… только то и спасло от неминучей смерти. Хлёсткий удар плетью по голове пришёлся вскользь, однако же ободрал кожу над ухом. В конец плети оказалась зашита свинчатка, в голове загудело, ноги подкосились. Я вдруг понял, что лежу на вымоле, опираясь на локоть.
        Кто знает, может, вестоноша стоптал бы меня конём, только вои за моей спиной хлеб ели не зря. Хоть нелюбовь витязей-кметей к лукам и прочему метательному оружию и общеизвестна, тем не менее, пользоваться луками умеют все.
        Скрипнула тетива, Ярун вздёрнул кона на дыбы, и стрела, пущенная кем-то из кметей, мало не до половины ушла в конскую грудь. Конь жалобно заржал, повалился на вымол, вестоноша кошкой спрыгнул на вымол и сиганул в воду. В воду, мнишь? Ан нет. Ярун упал прямо в челнок-берестянку, полоснул невесть когда обнажённым мечом по привязке, толкнулся от берега и схватил со дна челнока весло. Что-то неразборчиво завопил невдалеке незадачливый хозяин челнока. Всё это случилось невероятно быстро, наша третья лодья всё ещё даже не подошла к вымолу.
        Кмети подхватили меня под локти, ставя на ноги, подали чистую тряпку - утереть кровь. Я оттолкнул заботливые руки:
        - Прочь! Взять суку! Упустите - запорю… - хотя запороть-то я их как раз мог бы вряд ли, и они это знали.
        Третья лодья уже разворачивалась, вёсла дружно ударили - сей час там было по двое на весле - лодья прыгнула вперёд, настигая челнок.
        Челнок весит около пуда, лодья - пятьдесят пудов. Но на челноке одно весло, а на лодье - тридцать два. Считай, коль охота, кто догонит, или удерёт.
        Кормчий на лодье что-то проорал, с райны упал парус, мгновенно ухватя в пазуху ветер. Лодья косо бросилась впереймы, и всем на берегу стало ясно - вестоноше не уйти. Ему это тоже было ясно, потому он не стал дожидаться, пока его забросают стрелами. Вскочил, ударил ногой по борту, вмиг перевернул хрупкую посудину и исчез по водой. Дно челнока тут же пробило пять или шесть стрел.
        - Живьём брать! - гаркнул я, без особой, впрочем надежды на то, что меня услышат.
        Лодья с разгона налетела на челнок, береста лопнула, челнок переломился пополам. Конечно же, под ним уже никого не было. Где этот сукин сын?!
        Сукин сын обнаружился саженях в десяти вниз по течению.
        - Телепни! - процедил я. - Долбни полесские.
        Но уже с гадючьим присвистом рванулись стрелы - Ярун ещё не настолько далеко оторвался от лодьи, чтобы его не достал добрый составной славянский лук. И стрелы его достали. Следом за стрелами бросились арканы.
        Лодья подкатилась к вымолу, и с борта донёсся крик:
        - Мы его взяли, воевода!
        Надо было бы их поправить - не воевода я пока. Да хрен с ними.
        - Живьём брать надо было!
        - Так живьём и взяли! - возразил всё тот же голос. - Глянь, воевода.
        - Я не воевода, - поправил я, наконец.
        С борта спустили весло. Меня ещё шатало, но не до такой степени, чтобы не пройти по веслу - новгородец я или нет? Потомок варягов или кто? Не то что прошёл - пробежал и вспрыгнул на борт.
        Вестоноша лежал на носовой палубе, связанный арканом. Ранен он был в плечо - стрелу всё ещё не вынули.
        - Добро, - процедил я, всё ещё утирая кровь с головы. - А теперь, друже, отвезите-ка его в Чернигов, да сдайте с рук на руки воеводе Слуду, пусть-ка расспросит его, какой такой вестоноша у него завёлся, что на великокняжьих гридей плетью со свинцом замахиваться горазд. Знает ли воевода такого?

4
        Волчий Хвост уехал из Киева громко и грозно. Все, кто видел это, должны были это понять только однояко - воевода Волчий Хвост поссорился с великим князем и отъехал от него согласно древлему праву гридня.
        Те, кто были сегодня на пиру, слышали, как он орал на Владимира Святославича; видели, как Военег и князь выходили, и оба вернулись насупленные, как сычи; видели, как гридень Волчий Хвост ушёл с пира раньше времени, не испросив дозволения у князя; слышали, что и здравицу он не Владимиру Святославичу объявил, а на память Святослава Игорича, хоть и знал, что не любо Владимиру, когда его с отцом сравнивают. Они должны были сделать первый вывод - воевода Волчий Хвост поссорился с князем и угодил в остуду.
        Второй вывод должны были сделать те, кто видел, как воевода вернулся с пира домой, как пушил слуг и холопов, как подымал дружину и выезжал со двора, мрачный, как туча. Да ещё и Некрас, умница, подлил масла в огонь - Тернинка, с ним поговорив, выскочила на крыльцо в слезах. И теперь слуги и холопы понесут по Киеву те же самые вести.
        Третий вывод сделает варта Жидовских ворот.
        К воротам подлетели вскачь, и варта бросилась впереймы с копьями наперевес. Воротный старшой вскинул руки, что-то вопя про пропускную грамоту да проездное мыто. Дурак, нашёл с кого мыто справлять - с княжьих людей. Козарская камча, плеть с вплетённой в хлыст свинчаткой со свистом прорезала воздух и влепилась старшому в лоб. От расколотой головы его спас только вздетый на голову шелом. Уважал старшой правила - невзирая на жару, вздел шелом не в пример иным разгильдяям. Отлетев в сторону, он рухнул в пыль, Волчий Хвост рванулся дальше, мелькнуло нацеленное ему в грудь копье - народ в варте служил неробкий. Но сверкнуло нагое лёзо меча в руке дружинного старшого Самовита, косо срубленный под самой втулкой рожон закувыркался под конскими копытами.
        Остальные вартовые решили не испытывать долю, с криками прянули в стороны, освобождая путь. Попутно вои Волчьего Хвоста опрокинули два купеческих воза, загораживая за собой проезд. Самовит накинул аркан на клин запора на цепном вороте, держащем воротное полотно. Всадники пролетели под каменным сводом и вырвались на волю, кметь дёрнул аркан, клин вылетел, и ворот с лязгом завертелся. Тяжёлое, набранное из дубовых брёвен и обитое медными листами с грохотом рухнуло сверху двухсотпудовой тяжестью, мало не придавив смельчака. С жалобным звоном лопнула цепь, теперь ворота не поднять обратно ещё часа два, пока цепь не перекинут через ворот и не склепают вновь. Воротная стража запомнит Волчьего Хвоста надолго, и сделает третий вывод - воевода уходил из Киева мало не с боем, стало быть, будет великому князю ратен.
        Уже завтра к полудню эти три слуха поползут, да что там поползут - гулять пойдут по Киеву и его окрестностям. И если у Свенельда есть в Киеве или в местных весях лазутчики, то дня через два-три он Волчьего Хвоста найдёт сам. Самое большее, через семидицу.
        Дорога вильнула и нырнула с холма вниз, в ложбину, туда, где раньше, ещё до нынешнего утра, было Будятино. Военег Горяич усмехнулся - то-то, что было. Печенеги шестнадцать лет тому его взять не смогли, хоть и пытались - весь загон степных удальцов полёг перед воротами от мечей Малушиной дружины, хоть и невелика та дружина была. А ныне, в мирное время… мирное, да. Совсем мирное.
        Там, где когда-то было Будятино, самый любимый охотничий стан князя Святослава Игорича, ныне была гарь. В развалинах обгорелых брёвен высились ещё серые глыбы печей. Огромная гора угля и камней на месте терема Святославовой жены и Владимировой матери Малуши. Словно чёрные обломанные зубы, вздымались вверх обгорелые пали частокола. На закопчённой берёзе, как на причудливой шибенице, вверх ногами висел человек.
        - Ого, - хмыкнул Волчий Хвост, несколько оживясь. - Это ещё кто таков?
        Никто не ответил, да воеводе это и не надо было - он уже и так узнал повешенного. Воевода Блуд, бывший вуй великого князя Ярополка. Достал-таки его Варяжко.
        Самовит подъехал ближе и сорвал с груди Блуда приколотый кусок бересты, протянул Военегу Горяичу.
        - Собаке - собачья смерть, - прочёл воевода неровные резы, наспех выписанные чем-то бурым. - И впрямь, собакой он был изрядной.
        - Кровью писано, воевода, - негромко обронил Самовит.
        - Так мнишь? - спросил Волчий Хвост, хотя уже и сам видел, что старшой понял верно. Несколько мгновений он разглядывал бессильно обвисшее мёртвое тело. Блуд такое, вестимо, заслужил, но…
        Самовит понял всё сам, по воеводскому взгляду. Его меч со свистом перерубил аркан, навь грянулся наземь, конь воеводы чуть переступил копытами, отодвигаясь от страшного тела. Волчий Хвост молвил ровным голосом:
        - Заройте его.
        На пепелище не было видно никого. Вестимо, ежели кто и уцелел, ныне, небось, где-нито в лесу прячется. А кто и вылезть успел, так, окольчуженных вершников завидя, вдругорядь скроется - мало ли чьих воев Перун нанёс. Вновь на Руси беспокойное время настало. Старшие, небось, хорошо помнят и печенежский погром - у Кури, по слухам, сотня-другая русичей-перелётов была. Святослав-князь их потом по степи семидиц пять ловил, да только у тех воевода тож не дураком был - беглый древлянский сотник Корняга. Так и не добрались до него - сбежал, собака.
        Волчий Хвост вдруг поймал себя на том, что в последние дни всё чаще вспоминает то славное время своей молодости, - блестяще-звонкие Святославовы походы, Князь-Барс, рыцарское «Иду на вы!», время своей юности и войской славы. Именно тогда он, Военег Волчий Хвост из простого кметя стал сперва, в отца место, гриднем, потом сотником, а потом и воеводой.
        - Самовит!
        В глазах дружинного старшого вперемешку с преданностью стыло лёгкое непонимание - он-то не знал, чего нужно его господину на пепелище Будятина.
        - Пошли вестонош в веси, пусть подымают воев. Мне нужны все! В лес - дозоры, пусть пошарят, людей поищут. Не может того быть, чтоб все попрятались так, что никого не найдёшь.
        Свенельд и Варяжко, Варяжко и Свенельд… эк как столкнуло их вместях, таких разных. Ну, Варяжко-то понятно - этот от ненависти к Владимиру бесится, а вот Свенельд-то… А что Свенельд? Его после Любечского боя варяги Владимировы к колоде деревянной привязали да вниз по Днепру пустили. Его никто и живым-то не чаял видеть. Он остался в прошлом, даже не в его, Военеговом и Святославовом прошлом, а в том прошлом, в прошлом Игоря-князя да Вольги.
        Рядом вновь возник Самовит, глянул вопросительно и требовательно. Военег Горяич поднял бровь.
        - Вестонош отправил, - лениво ответил старшой. - Дозорные поймали троих. Двоих мужиков и бабу. Говорят, что будятинцы.
        Первым был невысокий кряжистый мужик с серыми глазами чуть навыкате, прямым носом и широкой чёрной бородой, стриженые в горшок чёрные волосы перехвачены на лбу кожаным ремешком. Поклёванный искрами кожаный передник поверх обычных некрашеных портов и рубахи враз выдали в нём коваля. Руки были связаны за спиной, а под глазом наливался кровью свежий синяк.
        - Гой еси, - хмыкнул воевода, оглядывая пленника с головы до ног.
        - И ты не хворай, - дерзко буркнул он себе под нос.
        - Да развяжите вы его! - велел Волчий Хвост кметям. - Куда он денется?
        Освободив руки и разминая затёкшие пясти, коваль воровато и прицельно огляделся. Воевода усмехнулся.
        - Не зыркай, ровно волк. Я сам волк, пото тебе меня и не перешибить. Слышал, я чаю, про воеводу Волчьего Хвоста?
        Мужик, услыхав назвище Военега Горяича, сник, но тут же и заметно ободрился. С чего бы это?
        - Коль правду говорить будешь, отпустим, - посулил воевода. - Бежать-то и незачем вовсе.
        - Спрашивай, Военег Горяич.
        Он почти ничего нового не сказал - всё это Волчий Хвост уже слышал от великого князя, а тот - от Люта Ольстича. Но воевода подивился точности слов мужика. Он дал мало не воеводскую оценку размещению варты на тыне, действиям защитников и нападающих. Описал подробно оружие и снаряжение, назвал троих из нападающих - Свенельда, Варяжко и Жара.
        - Воевал? - цепко спросил воевода, когда коваль договорил.
        - Воевал, - кивнул он. - В козарских походах был. Киев защищал от печенегов. До десятника дослужил.
        Теперь ясно, почто он меня не знает, - понял Военег Горяич. - В козарских-то походах я в стороне был: в первом - на Булгарию ходил с опричной ратью, а в другом - с печенегами в Степи. А он, небось, в пехоте, а стало быть - при князе.
        И вдруг Волчий Хвост постиг:
        - Эге, да ты никак Юрко Грач?
        - Он самый, воевода, - с достоинством кивнул коваль, и впрямь похожий на грача. - Добро слышать, что и вятшие помнят простого воя. Редкий случай.
        - Кто ж не слыхал про Юрко Грача да Куденея Два Быка? - криво усмехнулся Военег Горяич. Он не лукавил. Про этих двух друзей - не разлей вода - слышали в его время многие. И про то, как Юрко Грач выиграл в кости у печенежского бека весь русский полон - не менее сотни человек. И про то, как Куденей Два Быка, прозванный так за неимоверную силу, в одиночку пешим перебил десяток конных степняков. И ещё кое про что…
        - Не хочешь со мной пойти? - вновь всё так же цепко глянул Волчий Хвост.
        - Прости, воевода, - отверг коваль. - Навоевался я. Мне уж на шестой десяток поворотило, что я ныне за вой?
        Военег Горяич покивал. Спросил ещё:
        - Синяк-то кто тебе навесил?
        - Да кмети твои, кто ж ещё? - хмыкнул Юрко. - Борзый я был больно. Да и они таковы ж оказались.
        Второй пленный был вовсе не таков, как Юрко. Худой и высокий, как журавль, курносый и светловолосый, он смотрел спокойно, прямо и бесстрашно. Сряда на нём болталась, как на пугале, но была аккуратно и умело постирана, вышита и заштопана. Да и обут он был не в лапти и не в постолы, а в сапоги на толстой подошве, редкие у весян.
        - А ты уж не Куденей ли Два Быка? - спросил Волчий Хвост с усмешкой, - любопытно было бы встретить враз обоих. - Всё ещё двух быков за рога валишь?
        - Да нет, - он даже не улыбнулся в ответ и добавил с сожалением. - Будь я Куденей Два Быка, твоим кметям меня бы не взять было. Тот кулачник был первый на всё Поросье. Сгинул он, когда Киев от печенегов берегли, шестнадцать лет уж тому…
        У воеводы невесть с чего возникло чувство вины.
        - Ладно, - пробормотал он, отводя глаза. - Рассказывай, что видел.
        И этот мужик ему ничем не помог - он видел и заметил много меньше, чем Лют Ольстич и Юрко Грач. Отпустили с миром и его.
        А вот жонка неожиданно рассказала кое-что новое. Сначала она только отмахивалась и плакала, не веря никому, потом вдруг замерла, глядя на Военега Горяича остоялым взглядом. Воевода встревожился было - не тронулась ли умом болезная? - но она вдруг вытянула руку, указывая дрожащим пальцем на его шелом:
        - Ты - воевода Волчий Хвост?
        Понятно, про что она - все в Поросье знали, что Военег Горяич носит в навершии шелома хвост матёрого волка.
        - Он самый, - подтвердил воевода стойно Юрко Грачу.
        Она облегчённо вздохнула:
        - А я-то ведь мнила - опять тати!
        Почти ничего нового она не рассказала, только упоминая Жара вдруг молвила:
        - А ещё сосед наш.
        - Как… сосед? - сердце Волчьего Хвоста рухнуло куда-то вниз.
        - Он в Ирпене живёт, - пояснила она.
        - В Ирпене? - это была такая удача, что воевода боялся и поверить. - Дом его показать сможешь?
        - Чего не смочь-то?
        - Л-ладно, - протянул Волчий Хвост. - Пока отдыхай, завтра с нами в Ирпень поедешь.
        Теперь его дело упрощалось. Вестимо, надо ехать в Ирпень, а наживку забрасывать через этого Жара. Но как?
        Кмети, меж тем, уже ломали валежник на дрова и рассёдлывали коней - солнце уже коснулось малиновым краем зубчатой тёмно-зелёной кромки леса. На опушке уже трещал, бросая искры и разгоняя синеватые сумерки, костёр, разгоняя сумерки и дразня ноздри запахом мяса.
        И тут Волчий Хвост вдруг понял. Понял, какую именно наживку он будет забрасывать Свенельду. Придумка ворочалась в голове и так и сяк, а иного выхода он не видел. Воевода сделал большой глоток и сморщился - сладкое фряжское вино показалось ему горше полыни.

5
        В великокняжеском тереме в Вышгороде - тишина. И только одно окно тускло светится в вечерних сумерках. Здесь живёт тиун - новогородец Рыжий Отеня. Сам хозяин забыл даже о вечерней выти, ушёл с головой в книгу - склонилась над столом голова, рыжий чупрун тускло играет в свете чадящей лучины.
        Стук в дверь заставил Отеню вскинуться:
        - Заходи, кого там Волос принёс?
        Скрипнув, отворилась дверь.
        - Гюрята? - с восторгом воскликнул Отеня. - Гюрята Рогович?
        И два новогородца, знакомые ещё по старой, новогородской жизни обнялись у самого порога.
        Войдя, Гюрята, как всегда, восторженно выдохнул:
        - Да-а…
        Слабостей у тиуна было две - любовь к книгам и любовь к хорошему оружию. И то, и другое он искал и собирал, где только мог. А мог он много где - Рыжий начал служить ещё при князе Игоре, пятнадцатилетним отроком, он за минувшие сорок лет прошёл огонь, воду и медные трубы, повидав, по меньшей мере, полмира. Два раза он ходил с Игорем на Царьград, со Свенельдом хоробрствовал на Хвалынском море, с трудом спасся в Искоростене, в ратях Вольги и того же Свенельда ходил на древлян, потом десять лет служил в грецких войсках, с боями побывал в Италии, Сицилии и Испании, в Палестине и на Крите, в Египте и Абиссинии, в Армении и Месопотамии. Он вернулся на Русь с караваном княгини Вольги и уехал домой, в Новгород. Но и там он сумел высидеть всего три года, а потом сорвался в походы со Святославом, побывал на Дону и Волге, на Кавказе и на Балканах. После гибели Святослава паки вернулся в Новгород, где скоро оказался на службе у Владимира.
        Ныне в Вышгороде в его горнице на всех трёх стенах висело всевозможное оружие - мечи, сабли, топоры, секиры, чеканы, клевцы, палицы, булавы, кистени, шестопёры, копья, совни, засапожники, тесаки, кинжалы, метательные ножи, щиты разной формы. А четвёртая стена была занята многоярусными полками с книгами. Книги лежали и на столе. Вообще, с того времени, как Рогович в последний раз был у Отени, книг у Рыжего заметно поприбавилось.
        - Однако, - как всегда, сказал Гюрята. - Отеня Добрынич, а ты сам-то хоть знаешь, сколь у тебя книг?
        - А то, - весело отозвался тиун. - Полторы-то тысячи точно наберётся. Я ж их все помню, какую где брали и сколько за какую платил. И как каждая выглядит - тоже.
        - Новое что достал?
        - Угу, - кивнул Отеня. За его спиной холопы споро собирали на стол. - Вчера только привезли «Одиссею» Омира. Сей час покажу.
        Он полез на лавку, чтобы дотянуться до самой верхней полки. А Гюрята смотрел на его и улыбался - приятно смотреть на людей, коих спросили о любимом занятии.
        Если бы не книги и оружие, Отеня давно бы уже стал богачом; если бы не его лёгкое и бездумное отношение к деньгам, он бы не остался до сей поры холостяком; если бы не его беспокойный и прямодушный нрав и привычка говорить правду в глаза, он мог бы давно уже стать воеводой, равным Слуду, Свенельду или Волчьему Хвосту. Обо всех этих «если» Отеня знал, но продолжал жить так, как ему любо.
        Впрочем, женат он всё же был. Из Хвалынского похода Отеня привёз невольницу - самую настоящую скифку. Уж где он её сыскал - не знал никто. Из невольниц она быстро стала женой. Но уже на следующий год она погибла в Искоростене. Может, из-за неё Отеня и не женился более? Может, потому и не знал покоя - не искал ли похожую?
        - Кушать подано, господине, - помешал тиуну холоп.
        Посреди стола исходил жаром горячий ржаной хлеб. Деревянный жбан с квасом, поливной кувшин с вином, ломаный сотовый мёд в деревянной чашке, блестящие капельками масла блины, желтоватый плотный сыр в глубокой чашке, солёные огурцы, переложенные укропом, брусничным и дубовым листом, обжаренная в муке рыба… н-да, своей привычки вкусно поесть при каждом удобном случае Отеня не оставил.
        Несколько времени мы молча пожирали выставленное на стол обилие - слышно было только чавканье и сытое урчание, словно насыщались два голодных зверя. Гюрята вдруг усмехнулся про себя - странник, книжный ценитель и любомудр, знаток иных наречий, иной раз и правивший посольское дело, и водивший полки, Отеня жрал грубо, как голодный волк.
        Словно услыхав его мысли, Отеня вдруг рассмеялся. Гюрята глянул на тиуна и подивился происшедшей с ним перемене - теперь Рыжий ел спокойно, размеренно, словно на посольском приёме.
        Когда дело дошло до зверобойного взвара с мёдом, оба новогородца откинулись к стене, полуразвалясь на лавках:
        - Благодарствую, - сказал, наконец, Гюрята, допив вторую кружку. - Не хуже, чем на княжьих пирах.
        Отеня насмешливо хмыкнул:
        - Пиры эти… он всё на древлего Владимира равняется, на Красное Солнышко. Мнит, что потомки его так кликать станут, спутают…
        - Князь Владимир Святославич правит Русью, как первый средь равных, - сказал Гюрята, выискивая на столе среди сбережённых с осени в княжьих погребах яблок покрупнее и посочнее.
        - Угу, - кивнул Отеня, пряча насмешливые искры в глазах. - Мнишь ли ты, что Ярополк был бы хуже?
        Гюрята смешался, не нашёлся в первый миг, что ответить.
        - И Святослав тож был первым средь равных.
        - Святослав был великий вой, - пожал плечами Гюрята. - Но он о Руси не заботился, только воевал…
        - О как, - крякнул Отеня. - Он что, для своего удовольствия воевал?
        - Да нет, - вновь смешался Гюрята. - Не то я хотел сказать…
        - А сказал.
        - Но… сколь раз печенеги осаждали Киев, когда он где-то с войском бродил?
        - Всего один раз, - возразил Отеня. - За что и поплатились потом. Разве нет? И больше ни единого набега на Русь не было. А хан Илдей и вовсе к Ярополку служить пришёл.
        - Но Святослав открыл дорогу на Русь печенегам!
        - Как это? - поднял брови тиун. - Опять эти байки про то, что Козария их сдерживала? Брехня собачья. Попробуй, сдержи ветер. Да и не Козария была промеж Руси и печенегов, а напротив - печенеги промеж Русью и Козарией. Нет?
        - Но Козария… - всё ещё возражал гридень.
        - Козария мешала нашей восточной торговле, - пожал плечами Отеня. - Не одним же иудеям караваны по Востоку водить. Козарский замок с низовьев Волги сбить было - святое дело. Пото столь охотников её губить и набежало, опричь нас. Эва - и печенеги, и аланы, и греки, и Мансур ибн-Нух.
        - Но… Козария ведь уже не была врагом Руси…
        - Расскажи это обозникам, - презрительно усмехнулся Рыжий. - А лучше - Военегу Волчьему Хвосту. Только на коне будь, чтоб удрать успеть, а не то плетью отходит.
        Он помолчал.
        - Смотрю я на вас, молодых и думаю - то ли вы и вправду такие дураки, то ль ещё что… Это ж надо придумать - Козария не была врагом! Короткая у вас память, всё забыли. Пейсах, стало быть, не Чернигов жёг, а к Киеву отдыхать приходил…
        - Отдыхать?
        - Угу. Ворочался с ратью домой… отколь-нито из Хорезма или из Мазандерана, вот по пути и завернул под Киев - отдохнуть да коней купить.
        Тут Рогович не выдержал и захохотал, но тут же оборвал смех. Сказанное тиуном было настолько нелепо… что вполне могло сойти за правду.
        - Чего ржёшь? - бросил Отеня злобно. - Иные козарские подпевалы и так ныне при Владимировом дворе болтают, что Святослав, мол, был рыцарственный дурак с шилом в заду, вот и искал, с кем бы повоевать.
        Гюрята молчал - вдруг прорвавшаяся злоба Отени была для него внове, и что ответить - он не знал.
        - Если хочешь знать, Святослав совершил всего одну ошибку, - добавил Рыжий потишевшим голосом.
        - Какую? - вскинул брови Рогович.
        - Он раньше времени влез в свару с Царьградом. Конечно, воевать с ним всё одно пришлось бы, да и случай уж больно удобный выдался… - он многозначительно умолк. - Да только переже надо было христианскую заразу в Киеве выкорчевать.
        - А ныне?
        - А ныне самое первое дело - Степь! Осадить печенегов на землю! И продвинуть межу к Дону, а то и к Волге.
        - На это уйдёт вся жизнь… - заметил Гюрята, понимая всю правоту этого неуёмного бродяги.
        - И пусть! А зато потом - Царьград!
        - Царьград, - задумчиво повторил Рогович. - Империя тёплых морей сильна…
        - Сильна, - подтвердил Отеня. - Да только сильна она, пока мы все порознь! Ныне вот с печенегами разратились, на самой Руси всяк в свою дуду дудит - вятичи вновь отложились, у северян и древлян всё ходит ходуном, радимичи киевских тиунов истребили, про Полоцк я и вовсе молчу! При таком раскладе великому князю более десяти тысяч воев не выставить. Куда уж тут Царьград воевать…
        - Отеня, да тебе при князе правой рукой надо быть! - воскликнул гридень.
        - Зачем? - Отеня отпил из вино из чары. - Владимир Святославич вряд ли дурнее меня - сам всё понимает без моих подсказок. А ежели для почестей, роскоши… зачем они мне?
        Глава четвёртая Волчье отродье

1
        В княжеском тереме чадно - мечется пламя факелов, разгоняя рвущиеся синие сумерки. Чеканя сапогами шаг, идёт смена ночной варты - звенят кольчуги, зловеще блестят в пламени факелов шеломы и лёза мечей и секир. Чернь, серебро, позолота, скань, резьба по дереву. Морёный дуб, золото, камень, железо.
        А в покоях княгини Ирины - тишина. Не слышно ничего ни с переходов, ни с гульбищ, ни из соседних горниц. Задёрнуто занавесью окно, хозяйка сидит в глубоком кресле и не сводит глаз с двери.
        Чуть скрипнув, дверь отошла в сторону. Склонив голову, - не удариться о притолоку, - в горницу могучей глыбой пролез Стемид. Гридень повёл взглядом по горнице, усмехнулся, тряхнул чупруном, огладил бритую голову ладонью.
        Ирина улыбнулась одними уголками губ:
        - Бесстрашный витязь явился…
        - Да, госпожа, - хрипло ответил гридень, не сводя с княгини пристального обожающего взгляда. В глазах горела и плескалась страсть.
        - Рассказывай…
        Загляни в этот миг в хором кто-нито посторонний, через щель или через прорезь замковую, он не нашёл бы ничего предосудительного в разговоре княгини и гридня.
        - Так вот, значит, - задумчиво обронила Ирина, дослушав Стемида. - Хитра Гориславушка, ничего не скажешь.
        Стемид уже сидел на лавке рядом с креслом княгини, по-прежнему пожирая её преданными глазами.
        Ирина задумалась - только её глаза жили на каменно-неподвижном лице.
        На стороне Гориславы - кривские бояре и её дружина. Но в борьбе за Киевский стол этого мало. На её стороне её неукротимая ненависть к Владимиру, но и этого тож мало. Потому она ищёт помощи у высших сил. У богов. А для того ищет меч Святослава, Рарог. А этот чародей - как его, Прозор, Невзор? - недаром приволокся из кривской земли в Киев. Стемид говорит, то он уже второй год в Киеве, стало быть, и заговор столь же времени есть. Долго готовилась… С этим мечом - как его, Рарог? - да с оружной силой она, пожалуй, и победит.
        Но тогда ей, Ирине и её сыну Святополку ничего не светит при киевском дворе, да и вообще на Руси. Не только великого стола Киевского, но и самой жизни не видать.
        Ирина невольно усмехнулась - не прошло и пятнадцати лет, как она, христианка, сама стала мерить всё на языческий лад. Даже и в силу варварского меча верит, будто бы осенённую благодатью их поганых богов.
        За первой усмешкой последовала вторая - да какая ты христианка, великая княгиня киевская? Хоть и монахиня в прошлом, христова невеста…
        А вот победить Горислава не должна!
        Княгиня повела взглядом и встретилась глазами с гриднем.
        - А ты всё ждёшь награды, доблестный витязь? - пропела она медовым голосом и улыбнулась. - Иди ко мне, храбрец…
        Тонкие руки взметнулись, широкие рукава опали вниз, пальцы княгини мягко охватили голову Стемида. Поцелуй княгини и гридня затянулся, руки жадно страстно и бесстыдно шарили по одежде в поисках завязок и пуговиц. Они и сами не заметили, как упали на широкое и мягкое ложе.
        Заморская птица попугай в посеребренной клетке вздрогнула от глубокого грудного стона, осуждающе покосилась на сплетённые в страсти нагие тела и, нахохлясь, отвернулась.
        - О чём ты думаешь, лада моя? - шёпот гридня нарушил упавшую на хором тишину. Княгиня молча улыбнулась, глядя в янтарные доски потолка. - Не молчи, скажи хоть, что ты меня любишь…
        Ирина улыбнулась вдругорядь - вроде не мальчишка, а вот же - скажи ему, что любишь.
        - Люблю, Стемид, - вздохнула она. - Вестимо, люблю.
        Резное деревянное гульбище на третьем ярусе протянулось вдоль всей стены терема, притихло в зимнем вечернем сумраке. Это в княжьих хоромах слышен звон струн и несутся пьяные голоса.
        С Подола и Оболони веяло едва различимым дымом ковальских горнов и печей, за невысокими избами Подола, на Почайне высоко вздымались опутанные тенётами снастей корабельные щеглы и райны - там зимовали нерасчётливые иноземные купцы, коих ледостав застал в Киеве.
        Молодой кметь шёл по гульбищу, пьяно цепляясь за резные столбики и балясины, надвинув шапку мало не на самые глаза. Варта только проводила его глазами, досужее почесала языки о чужую шкуру - эк ведь угораздило парня попутать дорогу, аж на женскую сторону прётся, к покоям великой княгини Ирины.
        Они и не подумали остудить его - пусть себе вломится, там служанки вмиг его вышибут обратно. Вот тогда повеселимся, - предвкушали души скучающих на страже воев.
        Меж тем, стоило кметю свернуть за угол, походка его внезапно отвердела и ускорилась. Он быстро подскочил к двери покоев Ирины, внимательно прислушался, довольно кивнул головой и два раза чётко и отрывисто стукнул в дверь.
        - Входи, кто там? - раздался капризный голос. Кметь коротко хмыкнул и толкнул дверь.
        Великая княгиня в одиночестве сидела в глубоком грецком кресле, склоняясь над пяльцами. Когда кметь вошёл, она недовольно выпрямилась:
        - Чего ещё надо от меня великому князю?! - а в голосе так и звякнула медь, словно в следующий миг она готова была выкрикнуть: даже вечером покоя нет!
        Не успела.
        Кметь шагнул через порог, захлопнул за собой дверь, стащил шапку, поднял глаза и…
        - Варяжко! - ахнула княгиня шёпотом, побледнев, как смерть и прижав к груди руки. - Живой!
        Рассказ беглого кметя был короток - надо было торопиться, варта могла ведь и хватиться пьяного кметя, что прошёл на княгинину половину и не воротился.
        - А со Свенельдом-то ты как встретился? - удивлённо спросила Ирина. - Его разве Владимиричи не убили?
        - Вырвался воевода, - криво усмехнулся гридень. - Ныне жди вестей, княгиня.
        - Помощь какая нужна ли?
        - Да, пожалуй, - помедлив, ответил Варяжко. - Попробуй прознать, где Владимир Блуда-воеводу прячет. Я обещал, что я ему кровь пущу, и я должен это сделать.
        - А Владимиру? - вырвалось у Ирины помимо воли.
        Гридень внимательно глянул ей в глаза.
        - Ошибся я в тебе, княгиня, - обронил он задумчиво. - Я-то мнил, ты смирилась с Владимиром, коль дитя ему родила…
        - Это Ярополка сын! - мало не в крик перебила его Ирина.
        Варяжко вытаращил глаза.
        - Святополк-то? - задушенно спросил он.
        - Мой сын - сын великого князя Ярополка, - твёрдо повторила княгиня Ирина.
        Варяжко вмиг воспрял - по нему было видно, что теперь он думал не только о мести и смерти. Гридень благоговейно опустился перед княгиней на колено и прикоснулся губами к её руке.
        - Прости, что худо думал про тебя, великая княгиня. Владимир умрёт. И ты будешь великой княгиней. В том тебе моё слово, или мне не жить.
        Варяжко упруго вскочил на ноги и выскочил за дверь - на гульбище - вновь изображать из себя подгулявшего кметя. А великая княгиня осталась в хороме, вмиг вознесённая гриднем из тупого отчаяния к надежде.
        Ну, Владимире… попомнишь!
        - Ну куда ж ты теперь? - шёпот княгини был жарок и обжигал ухо гридня. - Тебя ж стража в переходе увидит…
        - Надо идти, - негромко обронил Стемид, приподымаясь на локте. - Стража стражей… мало ли зачем гридень к княгине заходил. А вот ежели Владимир…
        - Не придёт, - успокоила княгиня, опрокидывая его на спину, и дразнящее улыбнулась. - Не гневи свою госпожу, останься, Стемидушка…
        После, когда уже схлынула страсть, и они лежали обочь, тая в блаженстве, княгиня вдруг приподнялась на локтях и, нагая и прекрасная, жарко выдохнула гридню в лицо:
        - Я никому не верю, Стемид. Никому, опричь тебя и… - она помедлила и мотнула головой в сторону двери, - и Варяжко. Даже Свенельду не особенно верю. Ты должен дойти раньше Волчара, и Рарог должен быть у нас. Сможешь?
        Стемид наклонил голову, и огоньки в его глазах погасли:
        - Да, госпожа…
        Могучий гридень смолк, оборвав свою речь на полуслове, заглушённый поцелуем своей госпожи.

2
        Здоровенный волк - с полугодовалого телёнка ростом - стоял на опушке березняка, приподняв правую лапу. Он напряжённо смотрел в сторону веси, где тусклым огоньком светилось окошко.
        Там, внутри, изредка мелькала девичья тень, тонкая и гибкая, в льняном платье. Казалось, она чего-то ждёт. Чего? Кто знает?
        Волк подошёл к огромной разлапистой ёлке, лёг под нависшей над землёй низкой веткой в снег. На его морде виднелась намёрзшая слеза - в уголке правого глаза. Ёлка нависла над ним огромной снеговой шапкой…
        Некрас открыл глаза.
        В тереме было тихо - слуги уже почти угомонились, их вообще осталось человека два-три, остальные ещё днём уехали в Берестово с матерью и сестрой. И родня, и дворня взаболь поверили басне Некраса про ссору отца с великим князем, стало быть, сплетня эта уже завтра начнёт гулять по Киеву. Хоть так помогу отцу, - ворохнулась у Некраса неспокойная совесть. Не смог поехать с ним… да что там не смог - не восхотел! Не моё это дело - ловить непокорных воевод.
        А что - твоё? Искать меч Святослава Игорича невесть для кого?
        А почто - невесть? Ещё как весть.
        - А что, отче, - спросил вдруг Волчар посреди отцова рассказа, когда тот на миг умолк, - а какой род на Руси с нами во вражде?
        Отец запнулся, помолчал, вперив в Некраса режущий взгляд.
        - А… что?
        - Да так… слышал я ныне кое-что…
        - Про Багулу-переяславца слыхал? - спросил Волчий Хвост, помолчав несколько времени.
        - Ну как же…
        - Ну так вот… - воевода вновь помолчал. - Мы с ним ещё с Вольгиных времён во вражде. Вражда, вестимо, не кровная и уж тем паче, не родовая, а всё же…
        - А почто? - непонимающе поднял брови Волчар.
        - А за любовь, - пояснил Волчий Хвост спокойно. - Он к твоей матери переже меня сватался, да только поворот получил. А я - нет. Вот тогда всё и началось.
        Багула-переяславец… кто ж про него не слыхал. Тот, что в битве при Итиле застрелил самого козарского хакана и был после того взят Святославом в дружину. Ныне он жил в Киеве… совсем недалеко от семейства Волчьего Хвоста. И подвизался при дружине великой княгини Рогнеды Рогволодовны…
        О боги! Рогнеда!
        Некрас молниеносно сел, успев краем глаза уловить своё отражение в полированном зерцале - красная рожа перекошена, веки опухли, глаза вытаращены. Но ему было не до смеха. Волчар замер на месте с открытым ртом, потрясённый одной короткой и простой мыслью.
        Он знал только одну женщину среди вятших, к которой прочно налипло среди киевской знати назвище Горислава.
        Только одну…
        Бывшую полоцкую княжну, а ныне - великую княгиню Рогнеду Рогволодовну.
        Жену великого князя Владимира Святославича.
        Насильно взятую им на пепелище Полоцка близ её отца и братьев, только что убитых по его приказу.
        Рогнеда-Горислава!..
        Волчар сжал виски пальцами. Что это было? Мгновение высшей мудрости? Провидение? Память случайно подслушанного разговора? Иное ли что-то?
        И голос, кой ему всё время казался знакомым. И запах! Запах духов грецких, кои имели только жёны великого князя.
        И ведь чародей… спроста ль он из полочан-то?
        Некрас застонал, мотая головой.
        Р-рогнеда-Гор-рислава!
        Мать вашу, да во что ж это он встрял? Говорят ведь умные люди: не путайся в дела власть предержащих. Там, где великая княгиня потеряет свободу на пару месяцев, он, мелкая сошка, останется без головы. Мать вашу с гульбища вниз головой, через тройной плетень, вперехлёст по мосту да в гнилое бучило!
        И что теперь? К великому князю идти, всё рассказывать? И на дыбу враз угодишь за поклёп на великую княгиню.
        Скрыться куда-нито? Скроешься, как же… Да и куда?
        Стало быть, надо идти за мечом…
        Волчар собрался быстро. С собой он не брал ничего - всё, что надо, есть в Берестове.
        Тихо, стараясь не скрипнуть половицей или ступенькой, Волчар выскользнул из изложни, спустился по лестнице в гостевую горницу и вышел на крыльцо. Во дворе тоже было тихо. Обычно неслись голоса из молодечной, где жили кмети отцовой дружины, ныне же отец всех забрал с собой.
        Некрас уже подходил к конюшне, когда его настиг утробный рык. Обернулся - сзади, припав на мощные лапы, стоял, скаля немаленькие зубы, отцовский пёс Серко, и в его глазах недобро горели тусклые зелёные огоньки. Волчар опешил: Серко никогда не путал татей не только с домочадцами, но и с гостями! Ныне же он не в шутку намеревался прыгнуть на младшего хозяина: задние лапы уже подбирались под брюхо.
        - Серко! - прошипел Некрас, садясь на корточки.
        Пёс недоумённо моргнул, неуверенно рыкнул - хозяина он явно не узнавал! Глаза говорили ему одно, а вот чутьё - вовсе иное. Мотнул головой, фыркнул и нерешительно вильнул хвостом.
        - Серко, - вдругорядь позвал кметь.
        Пёс нерешительно сделал шаг навстречь, но тут его шерсть вновь вздыбилась, - он чуял что-то странное и непонятное. Слышно было, как клокочет в глотке сдавленное глухое рычание, как звенит в воздухе нечеловеческая тревога - словно струны на гуслях лопались.
        Серко сдался первым - глухо рявкнув, он затрусил в сторону. Некрас же отворил ворота в конюшню. Его буланый приветственно фыркнул было и потянулся за угощением, но тут же хрипло взоржал и в ужасе шарахнулся опричь. Встревоженные кони забились в стойлах, проснулся конюх - холоп-степняк, так и спавший в конюшне. Он выскочил из своего закута с кистенём в руке, чумной со сна и с всклокоченными волосами, смешной и страшный одновременно, глянул очумело:
        - Боярич?
        - Спи, - велел ему кметь, подходя к Буланому. Тот косил глазами, приплясывая и всхрапывая в страхе. Рука хозяина медленно зависла в воздухе - миг! - и стремительно вцепилась коню в ноздри. Буланый вновь ржанул, попытался вырваться и даже укусить, но Волчар уже вспрыгнул верхом. Колени кметя жёсткими клещами сжали конские бока, и Буланый вдруг угомонился.
        - Вот так-то лучше, - пропищал кто-то сзади. Волчар невольно оглянулся и остолбенел. На краю загородки стойла сидел, свесив ноги с небольшими жеребячьими копытцами, маленький человечек. Из буйной, конского волоса, гривы на его голове высовывались мохнатые островерхие конские уши.
        Вазила.
        Волчар аж присвистнул - никогда прежде Потаённый Народец ему видывать не приходилось.
        - Гой еси, Хозяин Конюшни, - усмехнулся кметь спокойно, спрыгивая со спины Буланого, поднял из яслей седло и вскинул коню на спину.
        Вазила не ответил, только кивнул и продолжал болтать ногами. Потом весело заявил:
        - А коняжка-то тебя боится.
        Ясное дело, боится, - дёрнул щекой Волчар, - а то я сам этого не вижу.
        - А знаешь, почто?
        Это было что-то новое, и кметь, затянув подпругу, обернулся:
        - Ну и почто?
        - От тебя волком несёт, - пояснил вазила безмятежно.
        Некрас недоумённо понюхал свою руку - ничего похожего на волчий запах не было, вазила же довольно захихикал. Кметь свирепея, замахнулся уздечкой, Хозяин Конюшни с новым смешком прыгнул в ясли и как сквозь землю провалился. Железные удила с лязгом хлестнули по доскам загородки.
        - Тьфу ты, пропасть!
        Волчар накинул на Буланого узду, закрепил на седле мешок и потянул коня за собой. Конюх уже ушёл доглядывать сон: небось, дворовая любвеобильная дебелая повариха снилась. Кони уже успокоились, хоть и косились недобро, всхрапывали и прядали ушами.
        У ворот никого не было, даже сторожа. И вот тут Некрас взбеленился. Пинком отворил дверь в сторожку, опрокинул спящего холопа с лавки на пол, вмиг забыв о том, что собирался уехать отай.
        - Тварь!
        Холоп вскочил, ошалело хлопая глазами спросонья, уже открыл было рот, - что-то крикнуть. Не успел - Волчар с маху вытянул его плетью, а потом добавил носком сапога в подбородок. Холопа грянуло спиной о стену.
        - Так-то ты, сука, хозяйское добро сторожишь?!
        - Боярич… - вякнул жалобно сторож.
        - Сам ты боярич… м-мать! Какой я тебе, на хрен, боярич? Гридич я, внял?!
        Холоп сжался в комок, закрыв голову руками, и тут вся ярость Волчара невесть с чего вдруг пропала.
        - Ладно, - бросил он, отводя глаза. - Но смотри у меня: замечу подобное ещё - жидам продам без разговоров. А они тебя жалеть не станут - на грецкие корабли загонят весло ворочать или на рудники серебряные, кровью харкать будешь! Внял?
        Холоп кивнул, но по лицу его было видно, что ни упыря он не внял. Кметь вдруг поймал себя на мысли, что боится, - не разбежалась бы челядь.
        - Отвори калитку.

3
        Улицы Киева уже тонули в вечерней тишине. Солнце ушло за окоём, только ярко горела багровая зубчатая полоска да край неба над ней полыхал червонным золотом. А само небо медленно наливалось тёмной синевой с серебряными огоньками звёзд. С другой стороны окоёма висела серебряно-голубая луна. На город валились лиловые вечерние сумерки, а от Днепра наползал редкий полупрозрачный туман. И заливались в садах соловьи, и плыл над Киевом тягуче-терпкий запах только что расцветшей черёмухи.
        Волчар быстро спускался к Подолу. В городе было тихо, только волнами перекатывался собачий лай, да доносились с бесед песни молодёжи.
        Дом Прозора был погружён в темноту и тишину - ни огонька в окнах. И на дворе - тоже тишина. Да и не было у них собаки - Некрас бы это знал.
        Кметь накинул узду на сук корявой берёзы и притаился в её тени, выжидая, неотрывно глядел в окошко светёлки. Ждёт ли? И почти тут же, словно в ответ, появился за решетчатым окном тревожно пляшущий огонёк светца. Волчар подобрал с земли маленький камешек, осторожно бросил его в окно и сам вздрогнул - таким громким показался ему едва слышный звяк слюдяной пластинки. И почти тут же кметь почуял неотрывный взгляд - словно кто-то огромный и мрачный недобро и хмуро глядел ему в спину.
        Окно начало отворяться, и Некрас, не дожидаясь на радостях, пока оно откроется окончательно, махнул через заплот во двор.
        И почти сразу же - её крик:
        - Нет, Некрас!
        И свирепый рык! Серая звериная туша мелькнула в воздухе, кметь шарахнулся в сторону, обдало острым запахом. Волчар перекатился по пыльным мостовинам двора, поднялся на одно колено и замер, опираясь на левую руку. И холодный пот тонкой струйкой пробежал по спине.
        Напротив него, точно так же изготовясь к прыжку, стоял, скалился и хлестал себя по бокам хвостом индийский охотничий пардус. Волчар мельком подивился, как он смог увернуться - эти звери невероятно быстры.
        - Шер, не тронь! - рама со звоном вылетела, и Зоряна вскочила на подоконник. Некрас ахнул - девчонка, не раздумывая, махнула вниз со второго яруса.
        - Шер, не сметь!
        Но зверь не слушал - похоже, он тоже чуял то, про что вазила сказал - «волком несёт». Он не видел в Некрасе человека, он чуял в нём волка! Зверя! Соперника!
        - Шер!
        Несколько мгновений человек и пардус глядели друг другу в глаза, потом зверь отступил. Похоже, признал равного. И в тот же миг Зоряна ухватила его за ошейник.
        - Остынь, Шер!
        Хлопнула дверь - на крыльце терема возник старый Прозор. Усмехнулся недобро и громыхнул голосом:
        - Пришёл всё же? Я тебе запретил!
        - Никто ничего не может запретить мне, опричь моего отца или матери, - ровным голосом отозвался Волчар, вставая на ноги. - Даже князь.
        - Я не князь, - в голосе Прозора лязгнул металл, повеяло холодом. - Ты не уйдёшь отсюда, витязь…
        - Да? - Волчар понял, что начинает злиться. Ещё немного - и он начнёт разносить здесь всё на куски. - А кто ж тебе тогда меч… Отец тебе не по зубам.
        Воздух вокруг начал ощутимо подрагивать и потрескивать.
        - Да я тебя сей час… в пыль! - глаза чародея сверкнули, он выкрикнул что-то непонятное. Некрас метнулся в сторону, но замер, стиснутый невидимыми путами, воздух дрогнул, завихряясь, вскрикнула Зоряна, зарычал, припадая к земле, Шер.
        - Отец!
        Он остоялся, когда она возникла перед ним, прекрасная, с разгоревшимися щеками.
        - Я люблю его, отче! И я ныне с ним иду!
        Замер чародей, бессильно руки уронил. Отпустила чародейная хватка, Волчар шагнул вперёд, схватил девушку за руку.
        - Куда? - тихо спросил Прозор. - Ты хоть ведаешь - куда?
        - Хоть куда! - выкрикнула Зоряна в ответ, топнув ногой.
        На миг Волчару даже стало жалко его, но чародей мгновенно справился с собой и опять стал не сгорбленным и ошарашенным, а разгневанным.
        - Зоряна! - голос чародея хлестнул ударом кнута. - Поди сюда!
        Но она осталась на месте.
        У Волчара захватило дух. Он был готов выступать против любого врага, такого же, как он. Но чародейство… Сей час неведомая сила оденет его зелёной кожей и чешуёй, согнёт его вчетверо, поставит на корточки, раздвоит язык, отрастит длинный хвост… Или наоборот - укоротит ноги, вытянет нос и руки, оденет в перья, приделает рога… тут мысли кметя спутались.
        Но чародей вдруг как-то резко сник.
        - Хрен с вами, проваливайте, - пробурчал он себе под нос и шаркающей походкой поплёлся к крыльцу. Зоряна стояла столбом и смотрела ему вслед.
        Волчар нерешительно потянул её за рукав, но остоялся под угрожающим ворчанием Шера. Припав животом к мостовинам двора, он мёл хвостом пыль, а его глаза горели жёлтым огнём.
        Зоряна всхлипнула и бросилась за отцом.
        Шер недовольно глянул на Волчара, и, утробно взрыкнув, двинулся следом.
        - Вот оно тебе, - прошептал Некрас, потом с показным равнодушием сплюнул себе под ноги и развернулся. На улице, чуя звериный запах, беспокойно всхрапывал Буланый.
        Уже почти совсем стемнело, когда Волчар подъехал к Лядским воротам. Вартовые вои взялись было за копья, но признали кметя из княжьей дружины.
        - Далёко ль собрался, Волчар?
        - Отсель не видно, - хмуро отозвался Некрас. - Отворяй ворота.
        - Зачем это? - брови старшого поползли вверх. - Дождись утра да поезжай, куда хочешь. Тише едешь - дальше будешь…
        - От того места, куда едешь, - холодно закончил Волчар. - Отворяй, говорю. Слово и дело государево…
        Старшой несколько мгновений непонимающе глядел на кметя, ни на миг, впрочем, не усомнясь в его правдивости. Он просто не мог понять, как может быть мрачным человек, про которого в Киеве говорили: «Со смехом братцы, я родился, наверно, с хохотом помру». Наконец, пожав плечами, он кивнул вартовым. Полотно калитки медленно поползло в сторону, открывая проезд. Где-то неподалёку залаяла собака - за стенами Киева, у каждых ворот, лежали предместья-веси, не огороженных крепостной стеной. А за ними, в полях и перелесках полевыми дозорами ходит не менее сотни вартовых воев. В каждом дозоре - пять воев и столько же косматых серых псов, таких же, как отцов Серко. Мало ли кого можно встретить за городом - тати, зверьё, нежить да нечисть…
        Сзади на круп коня вдруг обрушилось что-то тяжёлое. Буланый, всхрапнув, в ужасе рванулся вперёд. Две тонкие руки вцепились Волчару в плечи, он рванул из ножен меч, но тут раздался весёлый смех. Некрас перевёл дух и натянул поводья.
        - Сумасшедшая девчонка, - сказал он, задыхаясь от счастья. - У коня же сердце схватить может.
        Зоряна засмеялась, обняла кметя и поцеловала.
        - Ты чего уехал?
        - Я подумал… - сказал было Некрас, но понял, что говорит впустую и смолк.
        - А ты не думай, - засмеялась она. - Думать вредно. Пусть вон твой конь думает, у него голова большая. Ты ж не конь?
        - Угу, - ответил Некрас, посадил девушку перед собой на седло и тоже поцеловал. - Я не конь. Я - Волчар.
        Прозор медленно закрыл ворота, нарочито долго возился с засовом. Идти обратно в опустелый с уходом дочки дом вовсе не хотелось. Долго к этому шло, долго неприязнь копилась, а вот - вырвалось наружу.
        Засов, наконец, вошёл в проушину. Чародей медленно повернулся и остоялся. Замер на месте.
        Он мог бы за какие-то мгновения расправиться с этим мальчишкой, что возомнил себя славным витязем Добрыней. И даже дочка не помешала бы. Не возмог. Сломалось что-то в душе старого чародея.
        Скрипнул плетень, прогнутый тяжёлым телом, что-то грузно ударило оземь. Прозор медленно обернулся.
        - Что за день сегодня такой? - проворчал он в седую бороду. - И все-то, кому не лень, ко мне на двор через заплот сигают. Чего это я, старый, всем надобен стал?
        - Не прибедняйся, - хмыкнул весело Стемид, подымаясь с корточек. Одет он был по-походному - короткий кожаный панцирь-кояр, кожаный же шелом с железным налобником и плащ. Мягкие кожаные поршни позволяли ступать легко и почти бесшумно, а штаны из прочной немаркой ткани были такими же, какие носил любой киянин. Воя в нём выдавали только доспехи, а то, что он просто вой, а кметь, а то и вовсе гридень - меч на поясе.
        - Далеко собрался? - равнодушно спросил Прозор, оглядывая сряду гридня.
        - Вестимо, не близко, - криво усмехнулся тот. - Аль не помнишь наш уговор? Так могу напомнить…
        - Помню, - махнул рукой чародей. - Чего уж тут не помнить…
        Порылся в поясной калите, он вытащил оттоль за шнурок колечко и протянул его Стемиду.
        - Держи. Точно такое же, как и у Волчара. Только зачем тебе это надо? Он и сам всё найдёт и принесёт…
        - Твоего ль то ума дело? - спросил весело Стемид, разглядывая кольцо. - Это вот и есть змеиное кольцо, что ль?
        - Много знаешь, - поджал губы чародей.
        Упало недолгое молчание. Гридень запихнул науз за пояс, глянул на чародея как-то странно, словно сомневался в чём-то. А Прозор вдруг поднял голову на Стемида, глаза его загорелись странным огнём:
        - А ты… на что тебе науз?
        Кажется, он начинает понимать, подумал Стемид с лёгким оттенком сожаления и облегчения одновременно.
        - Ну для чего ж он ещё может быть нужен…
        Он не договорил, - чародей, вмиг всё поняв, отступил на шаг и хрипло спросил:
        - Ты… для кого?
        Рука гридня мягко легла на рукоять меча, он сделал короткое движение вперёд. Прозор с хриплым рычанием рванулся впереймы, его челюсти странно выползли вперёд, вытягиваясь в звериную морду, на глазах обрастая шерстью, кожа на пальцах лопнула, выпуская могучие медвежьи когти, а тень уже была медвежьей… но оплошал чародей. На то, чтоб оборотиться, время нужно, а Стемид был готов заранее. Варяжский меч косо врубился в ключицу чародея, хлынула кровь, верный слуга великой княгини Рогнеды со стоном рухнул на мостовины собственного двора. А гридень, довершая разворот, ударил ещё раз, обезглавив то, что ещё миг назад было чародеем Прозором.
        Гридень взялся рукой за верх заплота и тут же, словно, кем-то предупреждённый, отскочил. Мелькнуло стремительное звериное тело, вершковые когти ободрали край заплота.
        Пардус!
        Про таких зверей Стемид слышал немало от восточных купцов, да только некогда было ныне вспоминать их россказни. Уже швыряя короткий широкий нож, Стемид медленно, как в страшном сне, видел, как зверь взлетает в новом прыжке. И тут же всё паки стало быстрым - свистнул нож, тяжёлая туша рухнула на гридня сверху, прижала к земле. Пардус дёрнулся раз, другой, заскулил… и стих. Не промахнулся, стало быть, Стемид…

4
        - А куда мы едем?
        - Не кудакай.
        - А всё же?
        - В Берестово. Там наш терем стоит. Там Горлинка, моя сестра. И слуги. В городском тереме народу осталось - раз-два и обчёлся. Ну, может, Горлинка кого из подружек ещё прихватила…
        - М-м… - понимающе промычала Зоряна, и вдруг сказала. - А от твоей безрукавки зверем пахнет.
        - А от меня? - спросил Некрас, вдругорядь вспомнив слова вазилы.
        Она втянула воздух ноздрями, почти касаясь носом и губами лица Волчара, - кровь густо билась в висках, - и мотнула головой:
        - Не-а.
        - А чего ж тогда от меня Буланый ныне шарахнулся, как от волка? И Серко, пёс отцов, - кметь, вдруг решась, коротко рассказал девушке про свои стычки. - Да и пардус твой на меня, как на зверя бросался.
        - Точно. И меня не слушал, хоть такого не было никогда.
        - Вот-вот. А запах…
        - Ты не путай, - прервала его девушка. - Вазила тебе не сказал, что волком пахнет. Он сказал - волком несёт. Это вроде как… тень волчья. Я её тож чую, хоть я и не зверь.
        - И что, мне теперь с волчьей тенью так и жить?
        - Да нет, - засмеялась Зоряна. - Пройдёт через день-другой.
        Берестово спало.
        Копыта Буланого глухо стучали по пыльной дороге. Зоряна сидела на луке седла, держась за руку Волчара и прижавшись к его безрукавке. Мысли путались и прыгали. Всё обернулось вовсе не так, как она чаяла. Сначала она обозлилась, а потом… понеслось, закружилось, как в водовороте - не остояться. Бывает так - даже опытный и умелый пловец, уверенный в себе, купается в реке и делает всего одно неверное движение… и вот уже судорогой сводит ногу, а течение швыряет в сторону, в бешеный водоворот и бороться с ним бессмысленно, а ревущий поток несёт невесть куда - то ли в омут, то ли на камни. И вышвыривает потом на спокойную воду или на песок, обессиленного и изумлённого…
        Так и с ней. Что дальше? В путь с Волчаром - только меня ему не хватало, сам едет невесть куда, может и за тридевять земель. Остаться - где? В Берестове, с его сестрой Горлинкой, которой Зоряна никто, ни зиме - метель, ни весне - капель. Вернуться домой? Тогда и убегать не надо было…
        Зоряна так ничего и не решила, когда из наваливавшейся дрёмы её вырвал гулкий стук. Открыв глаза, она поняла, что конь стоит у высокого тына. Заострённые пали вздымались косо обломанными клыками. Ворота, сколоченные из саженных дубовых плах, были стянуты медными болтами, как в остроге. По ним Некрас и колотил кулаком - за воротами гулко отдавалось, как в пустой бочке.
        Первым отозвался пёс - глухо рявкнул, опять же, словно на зверя. Потом послышался сиплый со сна голос - кто-то цыкнул на собаку и спросил:
        - Кто там ещё?
        - Я тут, - ответил Некрас. - Волчар приехал. Отворяй.
        Над воротами возникла взлохмаченная голова - сонных глазах стояло видимое даже в темноте недоверие. Опухшее от сна лицо при виде Волчара и Зоряны вытянулось стойно конской морде и исчезло. Послышался глухой стук засова, ворота, чуть скрипнув, отворились - отошла в сторону правая половинка, и Некрас направил в проём. Из темноты мгновенно возник здоровенный серый пёс, наверняка родственник киевского дворового пса Серко. Он одновременно вилял хвостом и взрыкивал, явно не спеша навстречь хоязину. Некрас усмехнулся, спешился прыжком, оставив Зоряну на седле, и повёл коня к крыльцу, справа от которого стояла длинная коновязь - похоже, в этом тереме в своё время побывало немало людей.
        Волчар снял девушку с седла, и пёс немедленно подбежал к ней, обнюхивая и беззвучно скаля зубы - похоже, чужаков здесь не любили. Но Зоряна умела успокаивать собак, - пёс остыл и даже дал ей погладить себя по вздыбленному загривку. На Волчара он больше не смотрел - должно признал хозяина.
        Девушка повернулась к терему. Он был хорош. Семиступенчатое крыльцо с двускатной кровлей и резными перилами вздымалось на три локтя в высоту на рубленом рундуке. Дверь с крыльца вела в сени, от коих в стороны расходились вдоль терема крытые гульбища. Разлапистый, крытый лемехом шатёр кровли напоминал спину чудовищной рыбы, а на оконечностях виднелись деревянные звериные головы. В оконные рамы были вплетены куски стекла и слюды, а по наличникам текла затейливое узорочье, не видное в рвущемся и мечущемся свете факелов. Зоряна его не видела, но знала, что оно есть - без него не обходится в славянских землях ни один дом, хоть будь то курная изба или княжий терем.
        - Нравится? - неожиданно спросил над ухом Волчар, отдав коня подбежавшему холопу.
        Девушка только молча кивнула.
        - Пойдём, - он потянул её за руку вверх по крыльцу, и уже на ходу спросил у холопа. - Сестра здесь?
        - Здесь, господин.
        - Одна?
        - Одна, господин.
        В одном из окон терема метнулся свет - кто-то спешил к двери со светцом или свечой.
        Сестра Волчара оказалась стройной сероглазой русоволосой девушкой с удивительно красивым лицом. В движениях её чувствовалась сила и быстрота. Хоть Зоряна сгоряча и сказала Волчару, что её знает, однако ныне она не смогла бы так уверенно повторить свои слова. Зоряна её где-то видела - и только.
        - Ну вот, - хмыкнул Волчар, подталкивая девушку вперёд. - Это моя сестра, мы зовём её Горлинкой. А это… дочь чародея Прозора, говорит, что её зовут Зоряна.
        Взгляд Горлинки на миг стал оценивающим, но это выражение тут же пропало - не хотела оскорбить, остудить подругу брата. Они прошли во сени, а оттоль - в терем, в горницу.
        - Сестра, распоряди, чтоб собрали чего поесть, мы голодны, как волки. Особенно я.
        - Ещё бы, - хмыкнула отошедшая от стеснения Зоряна. - Ты ж Волчар. А они поесть любят.
        - А мы все волчары, - хохотнула Горлинка. - Вся семья.
        - А вот кстати, почто? - спросила Зоряна, вдруг поняв, что о сю пору не знает, почто у Некраса и его отца такие волчьи назвища.
        - Так ты что, про наш род ещё не слыхала? - удивилась Горлинка. - А я-то мнила, Некрас тебе про нас уже все уши прожужжал…
        - Да нет.
        - Наш род происходит от волка-оборотня, - пояснила сестра Волчара со спокойной гордостью. - Древний очень род.
        Дочь чародея невольно украдкой вздохнула - как и всегда, когда кто-то начинал хвастать своим родом, она вспоминала о матери и начинала жалиться. Впрочем, Горлинка не хвастала, она просто гордилась, но от того почто-то было ещё грустнее. Тут она взглянула на своего витязя вновь, словно видела его впервой. А что там было видеть того, чего не было видно ранее?
        Высокий и неслабый парень, смуглолицый и черноволосый. Длинный чупрун спадал по бритой до синевы голове к правому уху, усы спадали ниже твёрдого и голого, как колено, подбородка с глубокой ямочкой. Серые глаза смотрели твёрдо и с прохладцей, прямой хрящеватый нос пересекал белый ровный шрам.
        - Ладно, сестрёнка, вдосыть хвастать, - обронил, что-то поняв, Волчар. - Да и не кормят соловья баснями. Пошли, поедим, что боги послали.
        А слуги уже таскали на стол снедь, и было видно, что боги ныне послали детям Волчьего Хвоста хоть и немного, а не жалея: наваристая уха из осетрины, печёная вепревина на рёбрах, взвар из яблок и груш и пахучий ржаной квас.
        Несколько мгновений они только молча насыщались, потом Зоряна почуяла, что сей час от сытости заснёт. И почти одновременно Некрас отвалился от стола и откинулся к стене, подняв к губам глиняную чашу с квасом.
        - Хорошо-то как, о боги, - вздохнул он, глотнув как следует.
        - Да ты ж спать хочешь, Зорянка! - всплеснула руками Горлинка, видя, что у дочки чародея сами собой закрываются глаза - впору лучинки вставлять, - и замахнулась на брата. - У, волчара, загонял девочку совсем!
        Хором Горлинки был небольшим - сажени две в длину и полторы в ширину. Две широкие лавки вдоль стен, небольшой стол, столец, два высоких сундука и три полки на стене, до отказа забитых книгами.
        Завидя полки, Зоряна негромко присвистнула и, тут же ударив себя по губам, прошептала:
        - Прости, батюшка домовой.
        Горлинка засмеялась и принялась застилать постели.
        - Я, вообще, к вам сюда ненадолго, потом к отцу вернусь, в Киев, - сказала Зоряна, но дочь Волчьего Хвоста её уже не слушала.
        - Я тебя могла бы и в ином хороме уложить, да там неубрано гораздо, а я ныне не успела за всем уследить, - тараторила она, а гостья под её слова вновь начала дремать.
        Она уже почти не слышала, как Горлинка толкнула её на постель, в полусне стаскивала одежду. А вот когда голова коснулась подушки, сон, словно по волшебству, прошёл, сгинул невесть где…
        Не спалось - Волчар выспался днём дома. И предчувствие какое-то томило, словно ждал чего-то.
        И думалось в ночной тишине хорошо. А дума была тяжеловата.
        Некрас по наузу уже понял, что пробираться за Рарогом надо на полночь, а вот каким путём? Водой - нельзя. Уже завтра все на Подоле и на вымолах будут знать про то, что случилось. Про то, что воевода Волчий Хвост отъехал от великого князя и не просто отъехал, а мало не ратным. И тогда вартовые на вымолах могут проявить усердие не по разуму. Стало быть, надо ехать горой. На полночь? Через древлян?
        Волчар невольно содрогнулся.
        Его, Волчара будут считать в бегах. Один день прогулять - ещё куда ни шло, но вот потом… его не будет на службе долго. Не скажешь ведь великому князю, или Добрыне - пусти мол, меч Святославов искать. Матери-то и Горлинке бояться нечего, пока ничего не прояснилось. А вот как прояснится, - подумалось вдруг нехорошо, - да как опалится Владимир Святославич…
        Он так ничего и не решил и повернулся на другой бок - спать.
        Но тут скрипнула, отворяясь, дверь.
        Зоряна, остоялась на миг у края лавки, распустила завязки. Белая рубаха соскользнула на пол, нагая девушка опустилась на край ложа и нагнулась к онемевшему от счастья Некрасу. Мягкие и тёплые губы прикоснулись к его губам, и Волчар утонул в безбрежном море любви и нежности.
        Повесть вторая Волчья тропа
        Глава первая Помнят с горечью древляне

1
        В Киеве все помнили жуткую смерть князя Игоря, которого сорок лет тому древляне порвали меж двух дерев. Помнили и длинную, в сто двадцать лет, череду древлянских войн - начиная с Оскольда, каждый киевский князь обязательно воевал с древлянами. Но иного пути у Волчара не было - заговорённый науз звал его на полночь, а водой не пойдёшь - что в Киеве, что в Вышгороде всем уже ведомо и про отцов «мятеж», и про его «бегство».
        Волчар невольно вспомнил, как его провожали вчера в Берестове…
        Звонко пропел в дальнем дворе петушиный голос, ему откликнулся второй, потом ещё два. И, набирая силу, покатилась по Берестову звонкоголосая, переливистая и разнозвучная перекличка утренних вестников.
        Из-за окоёма брызнуло золотом, первый солнечный луч пробился сквозь ветви деревьев, ударил в клубы тумана над Днепром.
        Некрас Волчар прыгнул через перила крыльца, но до конюшни он дойти не успел - остоялся, настигнутый голосом Зоряны:
        - Совести у тебя нет, Некрас. А прощаться кто будет? Удрать хотел?
        - Хотел, - признался Волчар чуть смущённо и добавил. - Горлинку не буди…
        - Вот именно, - бросила из отворённого окна Горлинка.
        На сей раз смеялись все трое.
        - Всё же едешь? - грустно спросила Зоряна.
        - Надо, - коротко обронил кметь.
        Попрощались, пообнимались…
        А потом Некрас выехал за ворота, а девушки долго ещё смотрели ему вслед с крыльца и махали платками.
        Лес с каждым шагом становился всё угрюмее. Лето ещё не настало, птиц прилетело мало, листва на деревьях ещё только проклюнулась и трава покрывала землю совсем тонким ковром. Но дело было даже не в этом - в лесу уже чувствовалось что-то чужое.
        Волчар остоялся, несколько мгновений глядел на столб. Вздохнул, вытащил из-за пазухи науз. Хоть и чуял, что ведёт он его на полночь, а всё одно проверил - страсть как не хотелось ехать через древлян. Но кольцо провернулось на волосяном шнурке, и глаза обернулись к полночи, как раз в сторону столба. Некрас вновь вздохнул и тронул коня за бока каблуками.
        К полудню от дороги в лес отошёл свёрток. Далеко в прогале смутно виднелись островерхие пали небольшого острога. Волчар косо глянул в ту сторону и только вновь подогнал коня.
        Сама же дорога вдруг сузилась до широкой тропы - ветки деревьев и кустов задевали за конские бока, редкие птицы подавали голоса прямо над головой. Плотно выбитая тропа как-то вдруг покрылась травой - видно было, что ходят и ездят здесь редко и мало.
        Конь вдруг захрапел и попятился, пошёл боком. Некрас потянул поводья на себя, ткнул Буланого каблуками, но тот только остоялся, а вперёд идти так и не хотел. Кметь поднял глаза и невольно охнул - без страха, но с удивлением.
        Посреди просеки сидели, опершись на расставленные лапы, три здоровенных матёрых волка. Сидели и молча безотрывно смотрели на него. Потом средний встал, шагнул вперёд и беззвучно оскалил зубы.
        Ну уж кого-кого, а волков бояться сыну Волчьего Хвоста и прямому потомку оборотня стыдно. Некрас криво усмехнулся, запрокинул голову и издал короткий вой, переходящий в горловое рычание. Волки ошалело, совсем по-человечьи переглянулись и, поджав хвосты, сгинули в кустах, но на их месте почти сразу же появились люди - тоже трое. Неуж оборотни? - мелькнула было мысль, но тут же пропала - оборотни хвостов перед Волчаром поджимать бы не стали, хоть и не напали бы.
        Вои были в коярах, с копьями и щитами, глаза люто глядели из-под низких шеломных налобников. А в придорожных кустах послышался до боли знакомый скрип натягиваемых тетив. Некрас покосился вправо-влево, заметил даже торчащие из чапыжника наконечники стрел - по два с каждой стороны. Почти и не прячутся. Волчар оглянулся - сзади дорогу перехватили ещё двое. Эге ж!
        Древлянская межевая стража молчала, томя ожиданием. Киевский кметь молчал тоже - ждал, что будет дальше. Наконец, средний спереди вой - видимо, старшой, - шагнул к Волчару.
        - Кто таков? - холодно спросил он, буравя кметя неприятным взглядом. - Мало кто с волками говорить умеет… И чего в древлянской земле надо?
        - А ты кто таков, чтоб меня про то спрашивать? - дерзко огрызнулся сын Волчьего Хвоста. В виски словно молотами било - стрельцы с обеих сторон готовились спустить тетивы.
        - Обыкновенно меня называют Борутой, - хмыкнул старшой насмешливо. Волчар вдруг понял, что он уже далеко не молод - ему уже под шестьдесят, а в когда-то чёрных, как смоль, усах обильно пробилась седина. Но серые глаза Боруты смотрели чётко и беспощадно. - Я был гриднем при князьях Ратиборе и Вольге Святославиче. Слыхал ли?
        - Вестимо, - ответил Волчар сквозь зубы. Про Боруту он и впрямь ещё в детстве слыхал от отца, когда на того находило, и он начинал рассказывать про свою молодость.
        - Теперь твоя очередь, - напомнил Борута. - Кто таков-то?
        - Зовут меня обыкновенно Некрасом Волчаром, говорят, что я сын воеводы Волчьего Хвоста. Служу великому князю Владимиру Святославичу.
        Борута только поднял брови, а вот остальные вои дружно ахнули - не ждали, видать, подобной наглости.
        - Так вот почто ты с волками так легко управился, - понимающе протянул гридень. - Куда и с чем послан?
        - Я просто еду мимо, - пробормотал Некрас. Вои Боруты дружно заржали.
        - Ещё один, - выдавил сквозь хохот один из воев.
        Борута прохохотался и пояснил Волчару:
        - Олонесь тоже один как-то просто мимо ехал. В Царьград! Заплутал вроде как. Ты тож в Царьград путь держишь?
        - Да нет, - Некрас невольно усмехнулся - поехать в Царьград через древлянскую землю мог бы только дурак. - Я в Туров еду.
        - Зачем ещё?
        - А тебе на что это знать?
        - Здесь я спрашиваю! - в голосе Боруты лязгнуло железо.
        - Перебьёшься, - бросил в ответ Волчар. - Я того и великому князю не сказал бы…
        - Так он, небось, и без того знает, - хмыкнул Борута. - Он же тебя послал.
        - Я не по княжьему поручению еду!
        - Ну-ну, - процедил Борута и махнул своим. Волчар мгновенно похолодел, ожидая одновременного удара стрелами, но кусты коротко прошуршали, словно вои с обеих сторон ушли.
        - Поедешь с нами, - бросил гридень Некрасу. - Князь Мстивой Ратиборич велел любого, кто с Киева явится, к нему волочь.
        Спорить Волчар не стал. Да и зачем, какой смысл?
        Всё своё войство Борута оставил сторожить межу, поехал с Волчаром сам-друг. Он не опасался киевского кметя, да и чего было опасаться? Того, что Волчар сбежит? Бежать в древлянской земле было смерти подобно, Волчару теперь самая выгода Боруты держаться. Лес теперь уже не казался Волчару враждебным, теперь уже не блазнили за каждым деревом лютые морды неведомых зверюг.
        К стенам Овруча подъехали, когда уже начало смеркаться. Рубленые стены уступали киевским по высоте, но поражали тяжёлой первобытной мощью, которой не было в Киеве, внушали невольный трепет. Тыны и городни со стрельнями, двойные и простые вежи, валы и рвы окружали древлянскую столицу, а волчьи ямы, ловушки и западни начались ещё за версту от неё - несколько раз Борута пускался окольной, едва заметной тропкой, или вдруг останавливался, словно чего-то выжидая. Похоже, их обоих несколько раз незримо для Волчара брали на прицел, и от немедленной смерти его спасало только присутствие Боруты.
        Подумав так, Волчар вдруг помрачнел - то, что Борута ничего от него не скрывает в лесных тропах, ясно сказало ему, что в живых его оставят вряд ли. Тропа петляла и вилюжилась, как спятившая гадюка, а Волчар ехал по ней и всё так же мрачно думал: к чему все эти ухищрения, дорожки, звериные тропки и ловушки, если к Овручу можно за три дня добежать из Киева на лодье по Днепру и Уж-реке, как делали все киевские князья?

2
        Стража в воротах пропустила их молча, но на улицах города на Волчара неоднократно бросали удивлённые взгляды - в диковинку были в древлянской столице киевские кмети. С Волчаром хоть и не было щита со знаменом господина, да только на кожаном рукаве кояра это знамено серебром вышито.
        Княжий терем Овруча тоже уступал киевскому по высоте и красоте, но сказать, что он был блёклым и невзрачным - значило соврать. Борута остоялся у крыльца и обронил:
        - Ты, Волчар, здесь обожди, я князю доложу про тебя…
        Доложишь ты, как же, - с невольной язвой подумал Некрас, глядя на подходящих к нему скользящим звериным шагом троих древлянских кметей. - Небось сам из сеней в щёлку смотришь, как киянину рога обламывать будут. До смерти, вестимо, не забьют и даже не покалечат, а всё одно приятного мало…
        - Киянин…
        - Надо же, какие гости…
        - Чем обязаны, светлый витязь?
        В глазах у них горели хищные предвкушающие огоньки.
        Волчар не шелохнулся - они пока что только пугали. Но скоро начнут и взаболь. По их походке он уже успел понять - все трое настоящие бойцы. Все трое примерно его же возраста, лицом немного похожи, наверное, братья. Различия небольшие: у одного сломан нос, должно, в прошлом был чересчур задирист, у другого - косой шрам через щёку, у третьего на левом глазу - чёрная повязка. Светлые, как лён, усы и чупруны, бритые головы, холодные глаза.
        - А он, должно, в Дикое Поле ехал, - предположил, зубоскаля, шрамолицый. Похоже, тот незадачливый путник, что ехал в Царьград через древлянскую землю, был уже притчей во языцех.
        - Ага, - обронил одноглазый. - Только заблудился - полдень с полночью перепутал.
        - Не знал, должно, что у нас с киянами делают, - добавил задиристый.
        - Я вижу, здесь принято нападать на гостей, - процедил Волчар, глядя себе под ноги. - Да ещё и втроём на одного.
        Все трое побледнели от оскорбления, но задиристый, сузив ненавидящие глаза, бросил, словно плюнул в лицо:
        - Киянин - не гость!
        Волчар оскалился в ответ, и древляне, правильно поняв это как вызов, бросились к нему. Киянин тоже не стоял на месте. Задиристый отлетел назад, кувыркнулся в пыли княжьего двора, двое других уже были рядом. Но Волчар прыгнул к одноглазому, отшвырнул его ударом ноги в плечо и схватился со шрамолицым. Тот не продержался и нескольких мгновений - Волчар срубил его в пыль.
        - Это ещё что такое?! - неподдельно разгневанный голос Боруты перекрыл ропот, что поднялся на дворе. - Ну прямо дети малые!
        Волчар глянул древлянскому гридню в глаза, и тот не успел отвести взгляд. Киянин уловил даже не насмешку, только тень насмешки, но этого хватило, чтобы увериться, что всё это подстроено нарочно. Прощупать хотелось древлянам, насколько крепок в коленах киевский кметь.
        - Князь Мстивой Ратиборич ждёт, витязь, - радушно сказал Борута.
        Высокие бревенчатые стены, смыкающийся шатром дощатый потолок, изразцовая стена печи с лепной глиняной лежанкой, оружие на смолёных янтарных стенах - мечи, копья, секиры, чеканы, сабли, булавы, шестопёры, клевцы, кистени, саксы, совни, бердыши, рогатины, пучки сулиц и швыряльных ножей. Гридня…
        Три длинных стола с лавками, и в высоком кресле - человек. Мстивой Ратиборич выглядел внушительно: коренастый тёмно-русый крепыш с длинным чупруном и серыми пронзительными глазами. На гладко выбритой челюсти ходили крутые желваки - мало радости древлянину видеть перед собой киевского кметя.
        - Гой еси, княже, - Волчар поклонился - Мстивой Ратиборич, хоть и древлянин, а всё ж княжьего роду. После того, Вольгиного ещё разорения, древляне князей своих больше не имели, хоть люди княжьего рода у них ещё и не перевелись. Только власти у них вышней не было, и звались они больше не князьями, а княжичами. Но сами древляне всегда звали их князьями, хоть и ходили в Киев за княжьей властью. Отец Мстивоя, Ратибор Вадимич, брат князя Мала, того самого, что казнил Игоря Киевского, добровольно отошёл от власти и даже воевал вместе со Святославом в Диком Поле и на Балканах. Искоростень с того захирел и измельчал, а в Овруче сел киевский наместник. И только когда умерла великая княгиня Вольга, с которой древляне не желали иметь никоторого дела, общедревлянское вече порешило просить у Киева своего князя - негоже народу без князя жить, а своего кияне никогда посадить не дадут.
        А после того всё было просто. Святослав надолго ушёл на Дунай, а потом и вовсе сгиб на Хортице, а мальчишку Вольга Святославича древляне окружили своими людьми, кои дудели в уши князю про его права на киевский стол. И тогда Вольг и Владимир быстро сошлись в своей неприязни к старшему брату. Древляне всячески подогревали этот сговор. Чем кончилось дело - знает всякий на Руси.
        С тех пор древлянской землёй вновь управляло вече - окончательно выйти из-под власти Киева Овруч пока не решался - а войскую власть держал княжич Мстивой.
        - И ты здравствуй, Некрас Горяич, - обронил княжич. - Присел бы, кметье…
        Волчар осторожно опустился на длинную лавку вдоль стены, косо глянул на уставленный яствами стол. Стол был не особо богат, но и не беден - дичина, зверина, мясо домашнего зверя и птицы, осенние ещё яблоки и груши, хлеб, медовые заежки и коврижки.
        - Угостись, кметье.
        После этих слов у Волчара несколько отлегло от души - коль угощают, то, скорее всего, не убьют.
        С другой стороны стол примостился Борута. Молча смотрел в тарелку, изредка отпивая из чаши мёд и ещё реже вскидывая глаза на Волчара или Мстивоя.
        В разговоре приходилось взвешивать каждое слово - не оскорбить бы княжича. По молчаливой договорённости оба не касались древлянских войн.
        - Святослав Игорич посылал к врагу слова «Иду на вы!», - задумчиво сказал Мстивой Ратиборич, пытливо глядя на киянина. - Владимир этого не делает никогда. Почто?
        Волчар пожал плечами.
        - Трудно судить, княже. Отец говорит - князь Святослав был благородным воителем и почитал за стыд нападать изподтиха. А для Владимира главное - победить, а как - неважно…
        - И впрямь, - глаза княжича Мстивоя сузились, а голос зазвучал с ледяной ненавистью. - Убить врага - так убить, украсть победу - так украсть… яду подсыпать, кинжалом пырнуть, в спину выстрелить… а, Волчар?
        Некрас молчал. Потом сказал неуверенно - надо ж было хоть что-то сказать в пользу своего господина:
        - Зато Владимир, когда внезапно нападает, ворог силы не соберёт… - и умолк.
        - Ну, чего умолк? - усмехнулся княжич без всякого злорадства. - Не червенскую ль войну вспомнил? Хороша была внезапность, коль к ляхскому князю аж Оттоновы германцы на помощь поспели. А Святослав с малыми силами бил такие рати козар, болгар да греков, что все диву давались.
        Волчар молчал.
        - А знаешь, в чём тайна? - на челюсти Мстивоя Ратиборича перекатились желваки - княжич неподдельно болел за то, о чём говорил. - Святослав ворогу войну объявлял, когда уже все рати собраны и готовы к битве. А готовился в жесточайшей тайне. И лицо своё сохранял благородный воитель, и ворога побеждал.
        - А ты хорошо знал Князя-Барса, - обронил невольно кметь полувопросительно.
        Борута напротив вновь поднял глаза, коротко усмехнулся, но промолчал.
        - Ещё бы, - вновь усмехнулся Мстивой Ратиборич. - Мой отец воевал вместе с князем Святославом Игоричем. И погиб у Киева в бою с печенегами… И я сам там был… И тебя, Волчар мы не убьём не пото, что я стал благоволить к кметям князя-байстрюка, да ещё и самозванца, а пото, что твой отец воевал вместях с моим отцом.
        Борута наконец, разомкнул уста:
        - А здоровье и дела твоего отца - как?
        - Отец… - Волчар на миг запнулся. - Отца я видел позавчера. Он был расстроен. В этот день у него всегда поганое настроение.
        - Чего так? - Мстивой Ратиборич недоумённо приподнял косматые брови.
        - В этот день погиб великий князь Святослав Игорич, - пояснил вместо Волчара Борута.
        - Ага, - кивнул Некрас. - В этот день он каждый год пьёт с утра до вечера. А ныне даже с великим князем поссорился…
        - Воевода Волчий Хвост поссорился с Владимиром? - ошарашенно переспросил Мстивой.
        - Ну да, - помявшись, ответил Некрас. - Как оно там чего было, я не ведаю, только отец от него отъехал… В тот же день, как я из Киева уехал.
        Во взгляде Боруты метнулось откровенное торжество, и он тут же отвёл глаза.
        - А ты чего всё ж в Туров-то едешь?
        - Отец послал, - ответил Волчар, ни мгновения не думая. - Ищет своих людей, тех, кто вместе с ним и Святославом-князем воевал.
        Мстивой Ратиборич задумчиво покивал.
        - Ладно, ступай, - вздохнул он. - Борута тебе покажет, где переночевать.

3
        Река Уж около Овруча неглубока - сажени полторы. И в ширину - сажен пятнадцать. И течение спокойное. Волчар переплыл через неё, не слезая с коня. На полночь уходила едва заметная тропинка.
        Солнце уже встало, и отдохнувший Буланый ходко бежал по прямой, как стрела, тропинке. Никто сыну Волчьего Хвоста больше не попадался - возможно, межевая стража просто получила приказ его не останавливать.
        Волчар вновь был в своём походном облачении - кояр и кожаный шелом со стальной стрелкой на переносье, налобником и назатыльником. Меч за спиной и железный наруч на левой руке.
        Лес. Огромное таинственное пространство, где свои силы и свои власти. И свои обитатели…
        А всё ж кто был вчера на тропе - оборотни или настоящие волки? Хотя про древлян порой болтали, что в бой с ними ходят прикормленное и заговорённое лесное зверьё.
        Боги, и кто только в лесах не живёт: древолюди, зверолюди, оборотни, лешие, Сильные Звери…
        Тропа вновь утратила прямоту, извивалась меж деревьев, взбиралась, взбиралась на взлобки, ныряла в овраги и ямы, протекала вдоль ручейков и ручьёв, ни на мгновение не выглядывая из-за деревьев и кустов. В иных местах сужалась настолько, что кусты цеплялись за сапоги Волчара и бока Буланого. Конь недовольно косился назад и неприязненно фыркал.
        Волчар остоялся около ручья. Конь пил жадно, устало поводя запавшими боками. Кметь спрыгнул с седла прямо в ручей, вода полилась в сапоги. Некрас окунул в ручей снятую с седла кожаную флягу, оплетенную ивовыми прутьями, и наполнил водой. И только потом сам напился вдосыть.
        За ручьём тропа шла вверх по каменистому увалу, сплошь поросшему высоким янтарноствольным сосняком, а перевалив увал, ныряла в густой тёмный и мрачный ельник.
        На увале Волчар остоялся, огляделся и, окружённый соснами, аж задохнулся - с увала открывался обширный и торжественный вид, сердце рвалось вверх, к цветущему вырию, на седьмое небо. Недаром говорят: «В берёзовом лесу - петь-веселиться, в сосновом - богу молиться, в еловом - с тоски удавиться». Вполне правы были предки…
        В ельнике широкие лапы деревьев смыкались над головой, и Волчар словно попал из дня в ночь. Внутри всё сразу зазвенело и напряглось, словно кто-то, вращая колок гуслей, нечаянно излиха перетянул струну. Стало как-то неуютно, и Волчар невольно втянул голову в плечи и начал озираться.
        И не зря!
        Волчар успел ухватить взглядом, как метнулось с тяжёлой столетней ветки тёмное тело, и повалился из седла в сторону. Умница Буланый бросился вперёд. Кметь перекатился и встал на ноги. Выпрямился уже с нагим клинком в руке. И тут же понял, что на сей раз влип крепко.
        Этих тоже было четверо, они двигались на полусогнутых напряжённых ногах, охватывая кметя полумесяцем. Высокие, выше Некраса на голову, четверо поросших густой серо-бурой шерстью, с желтоватыми лицами и когтистыми лапами. Из толстогубых ртов ненавидяще скалились жёлтые клыки, с чёрных губ капала слюна. Зверолюди. Дебрянь.
        Когтистые пальца цепко держали короткие копья с широкими зазубренными костяными рожнами. На грубых кожаных поясах над косматыми набедренными повязками - суковатые дубины.
        - …! - процедил Волчар сквозь зубы, делая мягкий шаг навстречь. Эх, кабы кольчугу да железный шелом!
        Один оказался нетерпеливее всех. Дубина летела прямо в лицо, гулко ударила по наручу, словно колотушка по билу, удар больно отдался в руке. Ответный удар сделал из руки зверочеловека культю, меч возвратным движение взлетел к голове, и она улетела в кусты, махнув косматой гривой.
        Совокупный удар двух копий мало не застал Волчара врасплох, но под одно он нырнул, второе отбил наручем. Как ни крепко железо, а всё одно наруч вместо щита годится мало. А ещё один заходил со спины.
        Медлить нельзя, нельзя стоять!
        Волчар рванулся вперёд в вихре свистящей стали. Отлетел косо срубленный копейный рожон, второй ушёл вверх, перехваченный толстой кожаной перстатицей, с хрустом лопнула под мечевым лёзом волосатая грудь зверочеловека. Волчар прянул влево, уходя от дубины того, что остался без копья и возможного удара сзади.
        А сзади всё не били.
        Кметь крутнулся в движении, глянул назад и на миг опешил: Буланый налетел на заднего зверочеловека, сбил его наземь и топтал копытами.
        Мгновенная заминка мало не стоила Волчару жизни, стремительный круговой удар дубины едва не снёс ему полголовы, сбив только чёрный чупрун конского волоса с шелома. Но нет худа без добра - зверочеловека развернуло силой удара, и меч Волчара разорвал ему спинной хребет.
        Некрас остоялся и обернулся - глянуть на того, кто сзади. Буланый уже стоял в стороне и рыл копытом землю, всё ещё гневно фыркая и раздувая ноздри.
        Вот и всё.
        Волчар устало сел рядом с тем, которого сбил последним. Сердце гулко колотилось в груди, как всегда после большой схватки.
        Отдышался и перевёл взгляд на тело срубленного зверочеловека. Впервой видел дебрянь. На тяжёлом и толстом поясе висела кожаная сумка, похожая на русскую холщовую зепь. Дотянулся до неё, сорвал и развязал - лишний запас калиту не тянет.
        Вяленое мясо, перетёртое в порошок и смешанное с сушёными ягодами. Волчар обмакнул в него пальцы, лизнул - вкусно. Сгодится. В маленьком липовом бочонке - мёд диких пчёл. Какие-то деревянные побрякушки, вроде оберегов. А это что? Смотанная на тонкую палочку паутина для наложения на рану; деревянная чашка с какой-то дрянью, похожей на воск и пахнущей мёдом; глиняная лепёшка с пятнами плесени. Целебные примочки - Волчар слышал о таких по рассказам кметей в гридне, тех, кто уже сталкивался с дебрянью.
        Ну а теперь и ехать пора. Волчар свистнул, подзывая коня. Не услышал ответного ржания, обернулся и тут же вскочил, как подброшенный. Буланый уже не стоял и не рыл землю копытом - он лежал, вытянув ноги.
        Кметь подскочил к коню. Буланый хрипел, изо рта шла пена. Конь, только что спасший ему жизнь, издыхал и это было ясно, как белый день.
        Да что ж это?!
        В левом боку коня, у самой подмышки виднелась небольшая рана, края уже почернели, а вокруг неё расходилась опухоль. Яд?! Видно, тот зверочеловек всё ж успел ткнуть Буланого копьём, а рожон смертным зельем смазан был. И ничего теперь не сделаешь…
        Сжав зубы, Волчар глянул в глаза верному коню и одним движением ножа перерезал ему горло.
        Смеркалось.
        Волчар шёл по тропе уже больше часа. Она всё вилась и вилась, и конца-краю этому лесу видно не было. Текла мимо стена деревьев, ельник сменялся сосняком, за сосняком стоял белоствольный березняк, за ним - смешанная чаща, заросшая чапыжником.
        На невысоком пеньке, закинув ногу на ногу, сидел щуплый старичок-калика. Волчар чуть насторожился, глянул на него. Обыкновенный старик, калика как калика: лапти, верёвка вместо пояса, полотняная шапка с обвисшими полями. Глаза добротой лучатся.
        - Гой еси, витязь, - по-доброму улыбнулся старик. - Не устал ещё по лесу-то блуждать? Ась?
        - Не устал, - хмуро сообщил кметь. Что-то ему было не по нраву в этом старике. А вот что именно…
        - Не дозволишь ли с тобой идти, витязь? Дорога длинная, а одному в таких лесах страшновато. А у тебя вон какой меч да силы пудов десять… меня же, сирого, всяк зашибить норовит.
        Хитрил старик, видно было.
        - Ладно, - протянул Волчар, всё ещё сомневаясь. - Пошли. Но смотри - отстанешь, ждать не буду.
        Старик, на удивление, шагал быстро, и ни на миг не смолкал, хотя говорил что-то неразборчивое и не совсем понятное, часто пересыпая свои слова шутками.
        А ощущение тревоги всё росло.
        И вдруг Волчар понял. Зипун на старике был запахнут справа налево, верёвка обвязана левым концом поверх правого, оборы лаптей замотаны противосолонь! Леший?!
        - Так куда мы идём-то? - внезапно спросил Некрас у болтливого старика.
        Тот вдруг с нестарческой прытью отскочил в сторону.
        - Догадливый! - прошипел он неприязненно, потом вдруг засмеялся-задребезжал, шагнул за куст чапыжника и пропал.
        Всё опричь вдруг дрогнуло и поплыло, лес исказился и вновь выпрямился. Теперь Волчар стоял посреди небольшой поляны, окружённой густой стеной ельника. А под развесистой широколапой ёлкой виднелся «ведьмин круг» - цепочка мухоморов. Завёл-таки, нечисть лесная.
        Из-за ёлок раздался довольный смешок. Волчар плюнул в ту сторону, огляделся. Что ж делать-то… Кабы знать ещё, с которой стороны пришли.
        Ага! Волчар сбросил сапоги, надел правый на левую ногу, а левый - на правую, стянул кояр, вывернул его наизнанку и опять надел. И двинулся к востоку.
        Что-то незримое мешало идти, но с поляны той Некрас всё же выбрался. Когда солнце окончательно скрылось за окоёмом, под его ногами вновь была тропинка.
        Спать кметь лёг прямо на краю тропинки, завернувшись в плащ и проведя опричь себя обережный круг.

4
        Зоряна бежала по лугу со всех ног, звонкий смех гулко отдавался в ушах… а над лесом вдруг не пойми отколь, клубясь, выкатывалась чёрно-лиловая туча, за которой, расширяясь кверху сияющим серебряно-стальным лёзом, подымался в гибельном замахе огромный…
        - Меч! - крикнул Волчар, проснулся и вскочил, как от удара в набат. Огляделся, выматерился шёпотом. Трава опричь была примята, будто семья кабанов жировала, бока болели нещадно.
        По спине кметя вдруг побежали мурашки - так беспечно спать в глубине древлянского леса, где издревле невесть кто водится… ОНИ не враги человеку, ОНИ просто другие… но не дело человеку жить там, где ОНИ хозяева. Да и нежити в этих лесах наверняка полно. А уж вчерашняя дебрянь всякой нежити стоит, от той хоть обережный круг провёл…
        Вспомнив про дебрянь, Волчар содрогнулся и пугливо огляделся по сторонам. Возможно, их уже нашли, а тогда… зверолюди по следу ходят стойно псам.
        Есть пришлось быстро. Тёртое вяленое мясо, кусок хлеба да глоток воды из фляги. И вперёд, вперёд, пока не добрались до тебя косматые лесные следопыты.
        Солнце-Дажьбог только ещё осветил окоём, птицы не начали распевать свои песни… Час был зловещий, как иной раз говорят, «меж волком и псом», когда волк уже в логово пошёл, а пёс ещё в конуре сидит. Именно в этот час больше всего и злобится нежить, бездушные мёртвые убийцы, перед тем, как Дажьбог беспощадно гонит её в заморочные укрывища.
        Меж тем леший его вчера всё ж таки завёл невесть куда - теперь Волчар никакого понятия не имел, где он ныне и куда надо идти. Умом-то понимал, что вряд ли далеко - не больше трёх вёрст они пройти успели…
        Однако надо было поспешать. Змейка Прозора упрямо показала на полуночный восход. Волчар наспех встряхнулся и зашагал в ту сторону, благо тропа туда и вела, а на ней были едва видны следы тележных колёс. Да это никак торговый шлях! С Киевом древляне торговать не хотели, а вот с туровскими купцами… тем паче, что Туров они считали своим городом - говорили, будто он ставлен на древлянской земле и не теряли надежды его отвоевать.
        Волчар шёл вдоль шляха уже с час, когда за спиной послышался странно знакомый шум: голоса людей, псовый лай и ржание коней, скрип телег. Не иначе, шёл обоз.
        На всякий случай кметь скрылся в кустах и затаился. А вскоре из-за поворота тропы показался обоз. Семь больших пароконных телег с пологами, трое воев для охраны, скорее больше для вида - татей в древлянских лесах не водилось. Всего при обозе было человек с дюжину: три воя, семь возниц, купец-хозяин и приказчик. И был ещё один, вид которого Волчару крайне не понравился. Это был древлянин. Вооружённый. Провожатый чести для, мать его. Он ехал с непокрытой головой, на которой не было обязательного для кметей чупруна. Стало быть, он не кметь, а просто вой городовой варты. И это плохо. Кметь мог видеть Волчара намедни при дворе и мог бы ему поверить, а вот простой вой…
        Собак было две, и Волчар только молча порадовался, что укрылся на подветренной стороне. Обе бежали в олове обоза, миновали засаду Волчара, а кметь всё сидел в кустах, пощипывая в задумчивости ус. Наконец, с ним поравнялась последняя телега, и Некрас решился.
        Мох прекрасно держал ногу, сообщая шагам кметя бесшумность. Раздвинув кусты, Волчар стремительно выскользнул наружу и несколькими размашистыми шагами нагнал телегу. На бегу он успел ещё подумать, что лицо купца, что ехал верхом в голове обоза, вроде бы знакомо, но додумывать было уже некогда. Одним прыжком он вскочил в телегу, упал на мягкие тюки в полусажени от возницы. Тот ошалело обернулся, уже открыв рот для крика, но увидел у самых глаз нагой клинок Волчарова длинного ножа и поперхнулся.
        - Цыц! - прошипел кметь. - Будешь молчать - останешься жить. Внял?
        - Внял, - так же тихо ответил возница, напряжённо косясь в голову обоза. - Ты кто таков?
        - Не твоё дело, - насмешливо хмыкнул Волчар. - Кто хозяин обоза?
        - Славята Викулич, - нехотя ответил возница, и Некрас мало не присвистнул.
        - Какой Славята? С Вышгорода?
        - Ну.
        Когда-то отец Волчара, ещё в козарских походах, спас Славяте тому от печенегов-друзей и жизнь, и весь достаток. Тесен и узок мир. Да и чего дивиться - знал ведь, что Славята ныне торгует с древлянами. Приподняв голову, Волчар глянул вперёд. Его пока что никто не заметил, но долго на это надеяться было нельзя, тем паче в обозе Славяты - это мужик дотошный.
        - Зови хозяина, - велел кметь к вящей радости возницы. - Только спокойно.
        Вскоре снаружи полога послышался конский топот, и гулкий голос Славяты:
        - Чего тебе, байстрюк?!
        - Это я тебя звал, Викулич, - негромко сказал Волчар, привстав на колени так, чтобы его было видно хозяину. Тот побледнел, оглянулся в сторону охраны, но Волчар только качнул в руке нож. - Не вздумай орать, хозяин. Я быстрее, да и трое твоих воев мне не помеха, с древлянином твоим вкупе.
        - Чего тебе надо? - хрипло спросил Славята.
        - Не признал меня, Викулич? - усмехнулся кметь. - А ведь и в гостях у нас бывал, не помнишь ли?
        - Волчар? - с изумлением спросил купец. - Ты, что ль?
        - Ну да.
        - Ты тут чего? Лазутчиком, что ль?
        - Ну да, - хмыкнул Волчар. - Когда это кмети в лазутчиках ходили? Купцы вроде тебя - это да.
        - А отец твой? - ехидно спросил Славята.
        - Тут ты меня уел, - признал кметь. - Помоги мне выбраться в Туров.
        Славята глянул на него и заскучал. Понять его было можно…
        - Да ты не бойся, в долгу не останусь, - обнадёжил Волчар. - Ты ж знаешь, я слово держу.
        - Угу, - кивнул он. - И все другие кмети княжьи тож держат. До сей поры - и своё слово, и пенязи мои.
        Некрас только дёрнул щекой в ответ.
        - Да ладно, тебе по старой-то дружбе… - купец махнул рукой, косясь вперёд, как и возница до того. - Древлянина видел? Нарочно ко мне приставлен. А ежели он на заставе бучу поднимет?
        - А ты его сюда сей час позови.
        - Да ты спятил! - ахнул Славята, вмиг поняв, что замышляет кметь. - Мне ж потом в Овруч никоторой дороги не будет!
        - Хрен с ним, - пожал плечами Волчар. - Будешь с варягами торговать.
        Древлянин прискакал быстро.
        - Лезь сюда, - позвал его Славята из телеги, держа на виду пузатый расписной кувшин. Древлянин готовно спешился, послышалась возня - он лез в телегу. Влез, увидел Волчара и остолбенел. Но долго думать кметь ему не дал - один удар костяшками пальцев в висок, и вой без памяти свалился на мешки.
        - Охрана - всё твои люди? - Волчар сноровисто обшаривал лежащего воя. Улов был невелик - топорик, три ножа - боевой и два швыряльных, пучок сулиц на седле.
        - Мои, - кивнул купец, оцепенело глядя на древлянина. - Сам нанимал в Вышгороде.
        Пленник, меж тем, очнулся, поднял голову, туманно посмотрел на Некраса.
        - Как зовут? - спросил сын Волчьего Хвоста с видимым дружелюбием.
        - Ляпуном люди кличут, - древлянин, наконец, проморгался.
        - Ты кто таков?
        - Зови меня Волчаром, - кметь играл древлянским топориком, неприятно глядя в глаза Ляпуну. - Вот что, Ляпун. Я в ваших землях законно. Меня сам Мстивой Ратиборич пропустил. А потом я заблудился. И потому мне надо быстро проехать в Туров. И шум мне не нужен. Потому ты, сокол, сей час сядешь на коня и мирно поедешь в середине обоза. Под моим присмотром, но так гордо, будто в дружине самого Мстивоя Ратиборича. И всё. Мы ведь не прямо через заставу едем?
        - Нет, - процедил Ляпун, окончательно придя в себя.
        - Ну и хорошо. Проедем межу - и гуляй. Можешь потом у самого князь-Мстивоя спросить, а я тебе своим именем честным клянусь - меня, Некраса Волчара, сына Волчьего Хвоста, отпустил из Овруча сам Мстивой Ратиборич.
        - Нам, варте, вообще-то он не указ, - хмуро буркнул Ляпун. - Ладно, будь по-твоему.
        Город Туров лежал на правом, полуденном берегу Припяти, и вся киевская земля здесь узка - полоса вёрст в сорок по обоим берегам. И всё. С полудня в дебрях затаились древляне - себе на уме. С полуночи же в болотах засела непокорная дрягва.
        Сам Туров не особенно велик - на макушке холма уместился, сосновыми борами отгородился, рвами, валами да тынами окружился, в Припяти прозрачной отразился.
        Ворота Турова были отворены настежь, а над ними грозил крутыми рогами турий череп.
        Хоть и опасался Волчар, а только варта в воротах даже и не заметила, что уезжал обоз с дюжиной людей, а вернулось - тринадцать. Взяли с купца въездное мыто, отодвинули с дороги рогатку - проезжай. Обоз втянулся в город и поволокся к ближнему постоялому двору, а Волчар соскочил с телеги и зашагал к вымолам, отколь тянуло речной свежестью. Змейка по-прежнему указывала на полуночный восход. Лезть в дряговские болота никакой радости не было, стало быть, надо на лодью проситься - теперь-то ему путь водой открыт.
        Вымол в Турове был похож на киевский, только поменьше в размерах: на сваях - деревянный настил сажени в три шириной и в десять длиной. Около него стояло пять кораблей - широкодонных и крутобоких купеческих лодей.
        Подходя к вымолу и разглядывая вздымающиеся вверх щеглы и райны, Волчар ощутил какое-то странное облегчение, словно совершил что-то невероятно тяжёлое и трудное. А ведь и впрямь совершил - через древлянскую землю невредимым прошёл. Да ещё легко как… полвека тому так легко бы не отделался.
        Первые три корабля кметь миновал - по словам хозяев, двое шли куда-то в низовья Днепра, к Киеву и Любечу, а третий - в верховья Припяти. Четвёртый лодья уже выбирал чалки, хоть сходню на борт ещё не втянули. Хозяин, хмурый и косматый мужик в добротной одежде стоял на носу, опершись рукой на выгнутую конскую шею носового украшения.
        - Здорово, хозяин, - приветствовал его Волчар.
        - Спаси бог на добром слове, - степенно ответил тот, оглаживая бороду и кивнул своим молодцам, чтоб попридержались.
        - Далеко ль бежишь? - по правилам доброго вежества решительно возбранялось употреблять слово «куда», чтоб не сглазить дорожную удачу.
        - В Полоцк. Через волок.
        Это было то, что нужно. Надо только в путине проверять направление по змейке, и как она повернётся, так и с лодьи соскочить.
        - Не возьмёшь ли?
        - Далеко?
        - Не знаю. Может, и до Полоцка. А может, и до волока. Может, и раньше отстану… В моём деле никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
        - Добро, - обронил купец после недолгого раздумья. - Две серебрушки. А коль серебра нет, так можешь на вёслах посидеть, тогда и без оплаты довезу. Прыгай.
        Глава вторая В славном граде Полоцке

1
        Славен град Полоцк меж иными градами земли Русской! Хоть и уступит в том Киеву, Чернигову да Ладоге, а больше - никому! Самому граду Полоцку было три сотни лет, на две сотни меньше, чем Киеву и на две сотни больше, чем Новгороду. Ещё сто двадцать лет тому Оскольд и Дир спорили за Полоцк с Рюриком. И тогда он уже был и силён, и велик.
        На высоком холме, поросшим густым лесом, меж реками Двиной и Полотой взметнул вверх валы град Полоцк. Ремесленные посады в буйной кипени садов сплошным потоком бревенчатых стен текли с холма к Двине и Полоте и растекались по широкому берегу. Над рекой неумолчно галдя, реют чайки. А на гребне валов - рубленые клети стен и островерхие шатры веж. Владимировы вои в прошлое разорение так и не одолели могучую крепь и только через подкоп возмогли пройти в крепость. А и всего града разорить дотла сил не достало, хоть и ополонились вдосыть и зипунов себе добыли.
        Князей с той поры в Полоцке больше не бывало. Сидел же ныне в Полоцке Владимиров наместник - воевода Пластей, ощетинясь копьями, луками, самострелами и мечами.
        Никто ещё не прозревал грядущей в веках полоцкой славы. Ни правления князя Всеслава Брячиславича Вещего, ни грозного и доблестного литовского подданства, ни взятия Ивана Грозного. Ничего этого пока что не было, и даже до Всеслава Чародея оставалось ещё ни много, ни мало - восемь десятков лет.
        Время подходило к полудню, и солнце карабкалось всё выше. Тени становились всё короче.
        Над полоцкими вымолами стоял неумолчный полуденный гул. Скрипели верёвки, наматываясь на вороты, глухо стучали в руках дрягилей бочки. Разноголосый и даже разноязычный (ибо можно было тут встретить и дулеба, и вятича, и кривича с берендеем, и ятвяга с радимичем) гомон неумолчно висел над вымолами, и до того мучил порой, что так и хотелось заткнуть уши. Или убежать. Или - самым буйным - заорать что есть мочи: «Да замолчьте вы уже!». Пузатые речные лодьи стояли вдоль вымолов десятками, тут же виднелось несколько урманских драккаров и кнарров, тут же стояли варяжские шнекки и чудинские лайбы. За малым не дотягивал Полоцк по торговому богатству до Ладоги или Киева и уж всяко был равен Новгороду. Даже и после Владимирова погрома.
        Очередная, со Смоленского пути, лодья с разгону подошла к вымолу и ударилась в него мочальными жгутами, навешанными на борта. Юноты поволокли чалки, а на бревенчатый настил упали сходни - две доски с врезанными перекладинами.
        Стемид окинул берег взглядом, посвистел и поцыкал в задумчивости зубом, словно колеблясь, потом решился и спрыгнул на вымол, минуя сходни. И, не оглядываясь, зашагал к городским воротам. Двое дрягилей невесть почто проводили его неодобрительными взглядами.
        Корчма отыскалась неподалёку - всего за две улицы. Длинная изба в два яруса, расписная вывеска над воротами - три чёрных кошачьих морды и буквы «Три кота».
        Стемид невольно усмехнулся - корчму эту он хорошо помнил ещё по старым, Рогволодовым ещё временам. Вспомнил попойки с друзьями - кметями из Крома. Одна из них пришлась как раз на «Три кота».
        Внутри всё было, как прежде - отмытые до янтарного цвета общего хорома, длинная стойка, столы - длинные общие и маленькие отдельные, печь, ряды кувшинов и жбанов на полках, двери в отдельные закуты, лестницы с перилами на второй ярус, где можно переночевать. Браная занавесь с многоцветной вышивкой. И три чёрных раскормленных кота нагло шныряют под ногами и меж столов. Всё как встарь.
        Стемид остоялся у стойки, сел на высокий круглый столец и притянул к себе плетёную тарель с солёными орехами. И тут же из-за занавеси вынырнул корчмарь. Он тоже ничуть не изменился за прошедшие годы: толстый, горбоносый и лысый, с длинным ножом на поясе. Короткая, опалённая у котлов русая борода топорщилась вперёд, серые глаза с лёгкой угрюминкой глядели из-под косматых нависающих бровей. Выглядел Чамота немного смешно, да только смеяться над ним было себе дороже - это на полоцком Подоле знал каждый. И Стемид - тоже.
        Корчмарь окинул кметя неприветливым оценивающим взглядом и почти равнодушно спросил:
        - Есть? Пить? Ночевать?
        - Есть. Пить. Ночевать, - подтвердил Стемид и добавил, упреждая новый вопрос. - Две-три ночи.
        Медлить он и впрямь не собирался - скоро в Полоцк должен заявиться Волчар.
        - Что витязь будет есть?
        - Не признал меня, Чамота? - негромко спросил Стемид.
        - Стемид?! - корчмарь отшатнулся, словно его ударили. - Ты… отколь взялся? Живой?!
        - Живой, живой, - усмехнулся кметь. - Спаси тебя боги за то, что я живой. Кабы не ты, меня Владимиричи тогда нашли бы…
        - Да ладно, - махнул рукой Чамота. - Мне большой выгоды то, вестимо, не принесло, да только… не дело это - всю дружину под нож… Не по-русски это.
        - Верно говоришь, хоть и не кметь, - одобрительно обронил Стемид. - Ладно, корми меня. К этим вот орехам пиво хорошо пойдёт. Ещё колбасок копчёных подкинь, да грибов жареных.
        - Рыба свежая есть, - задумчиво обронил корчмарь, всё более скучнея лицом - чувствовал, что с появлением Стемида его ждут нешуточные хлопоты.
        - Жарь, - Стемид подхватил чашу с пивом и орехи, отыскал взглядом свободное место за столами и сел. В уши невольно ударили разговоры сидевших в корчме. Народу хоть и мало было, а болтали не умолкая.
        - Рассказывали…
        - Она идёт, как пава… загляденье просто…
        - Давно это, говорят, было, почти и забыли уж…
        - Захожу, а там такие ножи!..
        - Во Владимирово разоренье…
        - Три кувшина пива… м-м-м…
        - Мёды варёные, черничные да малиновые на свадьбу бережёт…
        Обычная болтовня, ничего особенного и любопытного.
        Стемид глотнул ядрёного и пахучего тёмного пива, прикрыл глаза и задумался было, но тут служанка принесла заказанное варягом, и он очнулся - острый запах копчёного мяса и жареной рыбы дразнил и отрывал от мыслей.

2. Стемид
        В корчме было ещё тихо, но по городу волной катилась звонкая и заливистая утренняя перекличка петухов. На заднем дворе лениво застучала тупица, в конюшне фыркали и переступали кони, в углу шуршали мыши, в отворённое окно тянуло запахом олонесного прелого сена, и тонкая струйка печного дыма уже тянулась над землёй, - жена Чамоты растапливала печь. Я бесплодно попытался вспомнить, как её зовут, и не смог. Годы минули, чего уж там…
        Пора было и вставать. Да и за дела браться.
        Я потянулся, рывком вскочил на ноги и распахнул приотворённое на ночь окно. Солнце ещё только обозначило над окоёмом тонкой алой полоской, но небо на восходе медленно светлело, наливаясь голубизной и хрустальной прозрачностью, хотя на закате оно было ещё тёмно-синим с густой россыпью золотых и серебряных звёзд.
        Я рассмеялся от внезапно охватившей душу весёлости, рывком выпрыгнул во двор со второго яруса прямо через окно. Босые ноги привычно ударились о стылую ещё землю, и, не обращая внимания на слегка удивлённый взгляд хозяина, что застыл с тупицей в руках на нерасколотым чурбаком, направился к колодцу.
        Хозяйская дочка, миловидная девчонка лет четырнадцати, смешливая и светловолосая, как раз вытянула из колодца дубовую бадью с водой - изогнулась под пудовой тяжестью. От воды подымался едва заметный парок. Заслыша шаги, она обернулась и в её серых глазах метнулось удивление - чего это кметь-постоялец ни свет ни заря к колодцу в одних портах да босиком припёрся - уж не на неё ли поглядеть? Я улыбнулся:
        - Гой еси, красавица. Дозволишь ли умыться?
        Она молча отступила, я зачерпнул из бадьи горстями, умылся, плеснул на шею, шипя от обжигающих прикосновений ледяной воды.
        - А теперь мне на спину вылей всё ведро, - я пригнулся над корытом, сбросив рушник с плеча на сруб колодца.
        Поток холодной воды обрушился на спину, отнимая дыхание и мало не останавливая сердце. Я не смог сдержаться и зарычал от удовольствия, согнал воду руками, распрямился и принялся растираться рушником. Услыша звонкий смех девчонки, обернулся и подмигнул:
        - Спаси боги, красавица. Как звать-то тебя?
        - Беляной люди кличут, - она уже вытягивала из колодца вторую бадью. - А тебя, гость дорогой?
        - Стемидом прозван, - я улыбнулся в ответ и невольно осёкся, глянув поверх её плеча - отец Беляны, корчмарь Чамота, опершись на тупицу, разглядывал гостя, любезничавшего с его дочкой, не особенно добрым взглядом.
        Змеиное кольцо, отнятое у чародея, так и тянуло меня к ремесленной слободе, той, что во всех русских городах зовётся Подолом. Да не к мазаным домишкам, что к самой реке лепятся, а туда, где Подол этот с Полоцкой горы стекает, где и кметю поселиться не стыдно. Науз я спрятал под шапку, и тот мягко щекотал кожу с нужной стороны.
        Улицы Подола были, как водится, узки, кривы и пыльны. Я ходил по ним уже с полчаса, то и дело меняя направление - никак не мог добраться до нужного места - как вдруг щекотание сместилось на середину лба и перешло в зуд.
        Есть!
        Я остоялся, разглядывая дом - не особо богатый, но и не бедный. Рубленая изба на высоком подклете - сыровато в этих местах, пото и строятся так. Вокруг избы наравне с жилым ярусом - гульбище с резными балясинами. Высокое крыльцо с двумя всходами. Из-за бревенчатого заплота видны соломенные крыши ещё двух построек в глубине двора - глиняная мазанка да стая для скотины.
        В таком доме и ремесленнику жить не стыдно, и купцу небогатому. И кметю какому. Неуж меч здесь? И кто ж его хранит, в таком разе?
        Я прошёл мимо, делая вид, что просто идёт мимо по своим делам, сам же скосив глаза, внимательно разглядывал усадьбу. Свернул за угол и вновь остоялся, пережидая.
        На дело надо идти ночью, это ясно. Сколь же их там живёт?
        Ладно, сколь бы их не было, у меня есть весомое преимущество - они меня не ждут и ни к коим пакостям не готовы. Вечером увидимся, господа хранители.
        Я двинулся назад, беспечно шагая и вертя головой, с видом досужего и бездельного человека, кой только что выполнил докучную обязанность. Даже насвистывать начал. И у самых ворот вдруг ощутил на себе недобрый и узнающий взгляд. Напрягся и спокойно прошёл мимо, медленно покрываясь холодным потом.
        Неуж там кто знакомый?
        Да хоть бы и так! Мало ль у человека в Полоцке знакомых? Коль от всех шарахаться…
        Миновал и, не выдержав, обернулся. Но ощущение чужого взгляда уже сгинуло без следа.

3. Ведун Радко
        За мечом мы пустились сразу же после гибели Князя-Барса и возвращения в Киев. Волхвы велели, те самые, что великому князю тот меч и даровали.
        По летней поре, пока ещё не спал днепровский разлив, на большом челне легко было добраться и до Хортицы. Колюта клялся, что знает, где лежит Рарог, и Колюта не соврал. По Днепру в ту пору шёл корабль за кораблём: на полдень - русские и варяжские; на полночь - грецкие и агарянские. Хортица показалась на третьи сутки. У полночного берега острова стояли грецкие купцы, на материковых берегах с обеих сторон - печенеги. Мы отгреблись на полдень и стали у той скального пятачка, где остался под камнями пепел Святославовых воев.
        Как мы доставали меч - видела только ночь. Колюта на лодке сидел, по сторонам глядел, да за верёвкой приглядывал. А на верёвке я под воду нырял. Ведовская премудрость позволяла и под водой на глубине видеть, и без воздуха вдвое-втрое дольше терпеть. Всю ночь и нырял, застыл хуже собаки в лютень-месяц. А всё ж не впустую. А утром мы обратно по Днепру побежали. Клятва держала нас обоих крепче железа. И уже тогда я вдруг понял, что внезапно, сам того не чая, обрёл над отчаянным и угрюмым сотником странную власть.
        Решал всё время я. Где прятаться. Куда прятаться. А самое главное - зачем прятаться.
        И - вот странно! - ершистый и упрямый Колюта повиновался беспрекословно. Скорее всего, дело было в мече. Это не меня слушался Колюта - его! Рарог указывал и Колюте, и мне, Рарог сам лучше знал, что ему делать и где прятаться.
        В Киев везти его было нельзя, это мы и сами понимали - великий князь Ярополк Святославич слишком мирволил христианам. И я, как и Колюта, до того и в мыслях не держа утаить меч, не сговариваясь, решили: в Киев - ни ногой! Не иначе, сам Рарог нам то и указал…
4. Колюта-сотский
        На полоцкой улице плясал новый весенний день. Я сидел на подоконнике, чуть туповато глядя в отворённое окно и поглаживая пальцами переплёт. Ещё один день, такой же, как и всегда, как и многие прежде. Не радовало даже буйство весны, заметное даже здесь, в Полоцке, в полуночной стороне.
        После того, как Радко выудил из омута Святославов меч, началась наша кочевая жизнь. Год мы прожили в Переяславле, но однажды Радко сказал вдруг, что видел, как к нему на улице кто-то подозрительно приглядывался. А меня в Переяславле и вовсе каждая собака знала. Может, и почудилось ведуну, да только и сам Рарог толкал нас в дорогу. И пошло…
        Пересечен.
        Червень.
        Чернигов.
        Дедославль.
        Смоленск.
        Новгород.
        Ростов.
        И ныне - Полоцк.
        Вскоре после того, как князь Владимир убил князя Ярополка, Радко и предложил перебраться сюда, в Полоцк. Я сперва заартачился - Ярополк погиб, Владимиру помогали волхвы, Перуновы вои шли в первых рядах - самое время явить меч. Но Рарог сам решал, когда ему выйти на свет. И не пустил ни меня, ни Радко.
        И теперь вот я сидел на подоконнике, смотрел на улицу и думал о разном.
        О том, что видел в окно какого-то странно знакомого кметя, да только узнать не успел.
        О том, что скоро паки придёт менять убежище, и Радко, скорее всего, выберет какую-нито дыру на окраине - Белую Вежу или Тьмуторокань.
        О том, что мечась по Руси, мы только скорее привлечём внимание, и за нами начнут охоту и волхвы, и князья.
        О том, как я устал от этой кочевой жизни.
        О том, как - и в первую очередь! - мне надолызло бездействие и бесцельность моей жизни. Ну, служу я в дружинах местных волостелей, бояр, гридей да наместников. И что? Хранить Рарог! А для кого хранить? Для достойного! Меч сам определит, кто достоин!
        Колюта ударил кулаком по косяку окна.
        И хотелось, чтобы хоть как-то, да всё кончилось.
        А ещё томило неясное и недоброе предчувствие.

5
        Стемид вышел из корчмы сразу, как стемнело - не вышел, а вылез через окно на задний двор. Бурый кожаный кояр и воронёный шелом-мисюрка с тонкой кольчужной бармицей давали защиту и уверенность, одновременно не сковывая движений, а в летнем ночном сумраке были не видны, пряча вместе с собой и самого варяга.
        Дом хранителей высился тёмной громадой - ни огонька. Смутно белел осиновый лемех крыши, ажурно выделялись перила гульбища.
        Стемид быстрым скользящим шагом прошёлся у ворот, нарочито скользя ногами. За оградой было тихо, псы, если они вообще были в этом дворе, молчали. Но лишняя осторожность никому не мешает, - варяг прошёл вдоль ограды ещё сажени две и только потом махнул на вершину заплота. Прыгнул вниз, затаился в тени, озираясь посторонь.
        Ежели там, в доме, не лапотник-простолюдин, а настоящий вой, кметь, то с ним и ещё вои есть. Самое большее, копьё. И один наверняка на гульбище. На месте хранителей Стемид так бы и поступил, а считать их глупее себя у варяга не было никаких оснований.
        Кметь переждал мгновение и всмотрелся как следует, но так ничего и не увидел. То ль они и впрямь были глупее него, то ль людей у них не хватало. Скорее всего, второе…
        Стемид скользнул по саду до края открытого пространства, прижался к развесистой яблоне и вгляделся снова. Нет. Никого. И собак - ни одной. Беспечно живут хранители, ой, беспечно…
        Луна вновь скрылась за тучей, и варяг рванулся. Остоялся у стены дома. Над головой тускло желтели доски настила на гульбище. И тут же ударила мысль - а ну как в саду кто с самострелом… его сей час видно у стены, как таракана на ладони.
        Высота гульбища - сажень. Не подпрыгнешь и не влезешь… и незачем. Саженными прыжками Стемид взмыл вверх по всходу крыльца, присел, глянул туда-сюда, поводя нагим клинком из стороны в сторону.
        Ни-ко-го.
        И правильно. Они ведь никого не ждут, пото и стражи во дворе нет. А вот дверь в сени на засове, и это тож правильно. А проверим-ка мы их на глупость…
        Стемид еле слышно поскрёбся в дверь - так скребутся коты, когда нагуляются по соседским кошкам.
        И угадал!
        После того, как варяг поскрёбся вторично, дверь с еле слышным скрипом отворилась. В полумраке сеней трепетал огонёк лучины, и тускло белело человеческое лицо. Рот открылся, но крик увяз в горле, оборванный лёзом меча. Лицо распахнулось надвое чёрно-кровавой трещиной, мёртвое тело упало на пол. В сенях было темно. Стемид ощупью подобрался к двери, хоть и понимал, что медлить больше нельзя.
        В доме что-то загрохотало. Можно было уже не скрываться, и варяг, отшвырнув дверное полотно, бросился в жило.
        Остоялся у самого порога.
        На миг стало тихо-тихо, и варяг сразу же увидел ЕГО…
        Странный и подозрительный зловещий шум сорвал Колюту с постели. Он вмиг всё понял, и, не одеваясь, рванул из ножен меч. Выскочил в горницу и остоялся.
        ОН был в буром кояре. Каким-то звериным чутьём зачуяв появление Колюты, ОН обернулся. Кметь улыбнулся и шагнул вперёд - близилось освобождение.
        Хранитель шагнул вперёд, свет луны из окна упал на его лицо, и Стемид опешил, признав противника.
        - Колюта?!
        Колюта тоже замер. Несколько мгновений они ошеломлённо глазели друг на друга, потом Колюта недоумённо спросил:
        - Стемид… ты, что ль?
        Два осколка былого помолчали несколько мгновений, потом Колюта криво усмехнулся, вздымая меч:
        - Что ж мы стоим?
        Взлетело, скрещиваясь, железо…
        Два осколка былого закружились по горнице, налетая на лавки, опрокинули стол. Клинки крестили воздух, стремясь дотянуться до живого тела и напиться крови. Стемида постепенно охватывал холод, - Колюта бился легко, словно играл. Он одолевал - четвёртый меч Руси. Первым… давным-давно, кажется, что сто лет назад, был Свенельд, вторым - великий князь Святослав, третьим - Военег Горяич Волчий Хвост. И он, Колюта, четвёртый.
        Они уже и тогда знали друг друга. Он, Колюта, был в те поры кметьем великокняжьей дружины, Святославовым кметьем. А он, Стемид - кметьем полоцкого князя Рогволода. Прошлое реяло над ними и ныне, зловещими тенями вставало с обеих сторон.
        Меч Колюты всё ж дотянулся до Стемидова плеча, вспорол кожу кояра, и варяг мгновенно ударил в ответ. Из разорванной груди полянина высунулись рёбра, рубаха Колюты из белой вмиг стала алой, кровь хлестанула по доскам пола. Кметь надломился в поясе и рухнул на пол.
        - Эх ты… - прохрипел он, и вдруг мрачно засмеялся. - Ну хоть так. Всё одно конец…
        С грохотом вылетела сорванная с петель дверь, в проёме неслышно возник ещё один человек. В поднятой и отведённой назад руке он держал что-то светлящееся и дымно-расплывчатое.
        - Радко… не надо… - прохрипел Колюта, пытаясь приподняться на локте, но опоздал. Опоздал и Радко. Швыряльный нож Стемида безошибочно отыскал горбатую переносицу ведуна, и тот, хрипя, опрокинулся назвничь. Свечение в руке угасло.
        Стемид пал на колени над телом Колюты.
        - Колюта-а…
        Тьма навалилась душной подушкой, давит, тянет, сосёт. Затягивает. Но что-то и мешает.
        - Колю-юта-а…
        Может, вот это? Колю-юта-а?.. Звон степных колокольчиков на ветру, не слышимый обычным ухом? Только ухо того, кто долго жил на меже леса и степи услышит. Звенит. Зовёт.
        - Колюта…
        - Что? - хрипло выдохнул кметь вместе со сгустком крови. - Стемид, ты?
        - Я, Колюта. Простишь ли?
        - Плюнь, Стемид… Ты победил меня в бою… Перун не закроет передо мной… ворот вырия. Ты… за мечом?
        - Да, Колюта, - горькая усмешка кривила и коверкала губы варяга. - Где он?
        - Кому? - воздух сухо свистел между зубов Колюты.
        - Княжне Рогнеде, - твёрдо бросил Стемид, сам в этот миг ни на мгновение не сомневаясь в своих словах - про Ирину он сей час не помнил совершенно.
        - Возьми…
        - Где?
        - Подвал… колодец…
        Колюта устало закрыл глаза. Значит, Рарог захотел сменить место именно так, смертью своих Хранителей. И ныне слово снято с него, и он может, наконец, быть свободен.
        Белое серебряное сияние пало с ночного неба широкой дорогой. Гулкий звон копыт заполнил уши - на крылатом белом коне летела дева в сияющих латах, длинная золотая коса стелилась по ветру за шеломом…
        - Ты… за мной…
        Глаза Колюты закрылись, и дыхание стихло. Стемид невольно нахмурился - из всего, что говорил Колюта, взаболь важными были только два слова - подвал и колодец. Надо было спешить - рассвет надвигался и не должен был застать его вне корчмы. А уж тем паче - здесь. Вход в подклет отыскался быстро, и Стемид нырнул во тьму, светя перед собой зажжённой лучиной.
        Внутри тоже всё было знакомо. Все кривские избы и терема строились одинаково - болотистая земля не особенно пускала в глубину.
        Тайник в подклете Стемид тоже нашёл быстро - гулко отозвалась пустота под земляным полом. Колодец уходил на полторы сажени в глубину. Как-то странно было - на такой глубине да при местных болотах в колодец обязательно должна была подойти вода, но на дне было сухо - огонёк лучины ни в чём не отразился.
        Стемид огляделся - рядом с колодцем отыскался кованый железный крюк, а в углу - длинные ременные вожжи. Варяг завязал петлю, захлестнул её на крюк и нырнул в колодец. Спустился до дна, посветил лучиной и огляделся.
        Прямо под ногами лежал узкий и длинный деревянный ящик, красивый, с причудливой резьбой на крышке. Стемид приподнял крышку и тут же опустил.
        Вот и всё. Теперь осталось только доставить Рарог по назначению. И тогда они посчитаются с великим князем Владимиром. За всё.
        Варяг поднял ящик, обвязал его ремнём и пристроил за спиной. Повернулся к вожжам и вдруг поскользнулся. Глянул вниз и похолодел.
        Земли под ногами не было. Была липкая грязь, и он стоял в ней уже мало не по щиколотку. А ещё в грязи, вспучиваясь пузырьками, бурлили тонкие, не толще пальца, ключики. Рядом с ногой из грязи вдруг выбилась струя чистейшей холодной воды. Грязь стремительно прибывала. Уж не Рарог ли её держал в земных недрах? Варяг в долю мгновения понял: ещё пара мгновений - и дно провалится вниз, в глубину болота, а вода и грязь дружно рванутся вверх, затопляя и колодец, и часть подвала. Вместе с ним.
        Стемид рванулся по ремню вверх. Грязь, чмокнув, нехотя отпустила его ноги, но продолжала прибывать. Выскочив из колодца, Стемид кошкой взлетел по лестнице в терем.
        На миг замер над телами убитых, молча повинился, что не может дать им должного погребения. Ничего, завтра и без него старатели найдутся. Варта похоронит.
        В саду варяг долго обтирал ноги от грязи и крови, потом остоялся у ограды, слушая город - не слышно ли дозора поблизости. Рывком махнул через заплот и огромными скачками помчался к корчме.
        На улицах Полоцка было тихо.

6. Стемид
        За окном заливался соловей. Трещал, рассыпая коленца, набирал полную грудь свежего весеннего воздуха и вновь звенел, увлечённый, ничего вокруг себя не видя и не слыша.
        Я открыл глаза - пора было уже и вставать. И убираться из Полоцка. На душе вдруг возникло противное ощущение - словно в дерьме измазался и не отмыться теперь.
        А и измазался - родной (а Стемид числил Полоцк родным) город кровью измазал. И кого убил - Колюту-сотского, которого сам Князь-Барс трижды золотой похвалой отметил ещё в козарские войны. И Радко, первого средь Святославовых ведунов. И впрямь - не отмыться теперь.
        Я заставил себя встать и одеться. Всё болело, словно на мне всю ночь упыри воду для Ящера возили.
        Снизу, из корчмы вдруг донеслись громкие голоса - кто-то что-то орал про права и самоуправство, громко, в голос, кто-то грозился развалить корчму по брёвнышку. Я прислушался и довольно ухмыльнулся - вольный Полоцк пока что не особо жаловал великокняжьих холуёв. Перекрывая голоса, загрохотали по всходу сапоги, с грохотом отлетела в сторону распахнутая пинком дверь, вырванный вместе со скобами засов отлетел куда-то под лавку и на пороге возникли трое в кольчугах и шеломах. Остоялись и уставились на меня.
        - Ага, - первым очнулся тёмно-русый кривич с позолоченной пластиной на груди. - Здеся он.
        - Угу, - кивнул я, стараясь не делать резких движений - у кривича в руках был завязанный лук, и стрела уже была наложена на тетиву. - Тута я.
        - Ты не хихикай, - бросил второй, высокий, худой и гибкий. Длинные огненно-рыжие усы опускались ниже подбородка - явный киянин. Скорее всего, человек наместника. - Пока зубы целы - не скалься.
        - Да где уж мне, - вздохнул я. - Может, всё ж скажете - чем обязан-то?
        - Чаво? - удивился кривич, опуская лук.
        - Таво, - передразнил я, стараясь, впрочем, не перегнуть палку. - Чего надо, говорю?
        - А, - протянул тот, шмыгнул носом и оглянулся на третьего. Высокий и светловолосый с голубыми, как лёд, глазами, явный урманин, тот убирал в ножны меч. - Чего нам надо-то?
        И тут я узнал кривича. Вартовой голова Шелех, что ещё и при Рогволоде варту возглавлял, а Владимир его в том же звании и оставил, хоть Шелех и бился против него. А манера прикидываться деревенским дурачком - просто личина, чтоб ворога с толку сбить.
        Урманин усмехнулся и пролез в хором левым плечом вперёд. У меня невольно заныли зубы - этот был бойцом от бога. Должно, от ихнего Одина-Вотана. Даже лапотнику из дальней деревни при взгляде на него стало бы страшновато. А я-то сразу видел, каков он. Любопытно было бы схлестнуться. Но следом вошли и двое других - кривич и киянин, и я понял - они ничуть не слабее урманина. И не глупее, должно.
        Все трое уселись на лавку напротив меня, и урманин кивнул на разобранную постель:
        - Присядь.
        - Постою, - процедил я. В дверях тем временем возник хозяин с выражением вселенской скорби на лице. Киянин бросил на него свирепо-людоедский взгляд, и хозяин мгновенно исчез, плотно притворив дверь.
        - Да ты садись, садись, в ногах правды нет, - уже добродушно сказал Шелех.
        - В заднице её тем паче не найдёшь, - огрызнулся я и прислонился к стене плечом, скрестив на груди руки. Под ладонями враз оказались швыряльные ножи, заткнутые за пояс.
        - Кто таков? - хмуро сверля меня взглядом, спросил урманин.
        - А что? - ответил я вопросом.
        - А то, - придавил урманин ледяным взглядом. - Сегодня ночью в граде убили трёх человек.
        - А я здесь причём?
        - Вот и я хочу знать - ты здесь причём?
        Шелех хрипло пояснил:
        - Ни один местный тать не полез бы в терем Колюты, а коль полез бы - с ним бы не справился.
        - А из пришлых в городе - только ты, - закончил киянин, доселе сидевший молча.
        - Спаси боги, что татём меня посчитали, - ядовито ответил я. - Обычно меня зовут Стемид, я кметь великой княгини Рогнеды.
        - Так я ж тебя помню! - воскликнул Шелех обрадовано, вот только радость эта показалась мне какой-то ненастоящей. Словно Шелех узнал меня давно, но ждал - сознаюсь я или нет.
        - Что… здешний? - остро глянул на него киянин.
        - Здешний, - подтвердил кривич. - Вспомнил я его. Он ещё Рогволоду-князю служил.
        - А ныне великой княгине Рогнеде служу, - подтвердил я. А Шелех, улучив мгновение, вдруг подмигнул мне.
        - Она тебя сюда послала? - спросил киянин въедливо, а когда я, не раздумывая, кивнул, подозрительно спросил. - Зачем?
        Он разглядывал меня с любопытством. Так, наверное, кот смотрит на попытки пойманной мыши удрать и думает - сожрать её сразу, поиграть сначала или отпустить.
        - А она в Полоцк хочет вернуться, - наобум брякнул я. - Её великий князь сюда отсылает. А меня она прислала посмотреть, как город, да терем княжий в порядке ли?
        Шелех едва заметно кивнул, чуть приободрился. Несколько мгновений они меня разглядывали, потом, не сговариваясь, встали.
        - Ладно, - процедил киянин. - Проверим. Живи пока что здесь.
        Они вышли, аккуратно притворив за собой дверь.
        Теперь они будут проверять. Снесутся с Киевом. Семидицы через две придёт ответ, что княгиня Рогнеда никуда ехать не собирается. Ответа мне дожидаться нельзя.
        Тут, в Полоцке, должны быть наши… «рогнедичи». Не может не быть… чего это там мне Шелех подмигивал?
        Я спустился вниз, в корчму и первое, что увидел - вытаращенные глаза хозяина.
        - Не забрали?!
        - Обознались они, ясно? - усмехнулся я, устраиваясь у стойки и притягивая к себе сковородку с ещё шипящими колбасками. Перехватил взгляд хозяина и досадливо бросил. - Да не трясись ты! Кто это были такие?
        - Так ты их ещё и не знаешь? - изумился хозяин.
        - Шелеха знаю, а тех двоих… - я пожал плечами, откусывая большой кусок хлеба и обмакивая колбаску в тёртый хрен.
        - Киянин - голова наместничьей дружины, - пояснил корчмарь, подставляя мне под руку тарель с калёными орехами и наливая в чаши тёмный квас. - Зовут - Огнен…
        - Похож, - бросил я насмешливо, и корчмарь затосковал:
        - Слушай, съезжай от меня, а?
        - Ещё чего, - невнятно сказал я, прожёвывая вторую колбаску и протягивая руку за третьей. Мне здесь нравится. Кормят вкусно и песни красивые поют. Я всем своим друзьям про твою корчму расскажу. Да ты и сам не захочешь барыша лишаться.
        - О-о-о, - простонал корчмарь, возводя глаза вверх, и что-то беззвучно зашептал - то ли молился Змею-Волосу, то ли материл всех моих родичей до седьмого колена.
        - Мы не договорили, - заметил я. - Урманин. Он кто?
        - Херсир Авайр, - задумчиво сказал корчмарь, глядя как я откусываю от четвёртой колбаски. - Хрен его знает, кто он таков. Живёт у наместника на дворе с тремя друзьями, урманами тож. Огненов сокувшинник.
        - Та-а-ак, - протянул я и отхлебнул из чаши квас. В нос ударило вкусом орехов и тёртого хрена. - А я-то думал, они все трое из варты.
        Высокие посты всех троих меня ничуть не удивили. Колюта был кметьем, да и в варте наверняка не на последнем месте. Кому и ловить его убийцу?
        Я бесцельно бродил по городу уже полдня в надежде хоть на какую-то встречу с Шелехом или уж хоть на то, что кого из людей своих к нему пришлёт. Прикидываясь зевакой и бездельником, прошёл и мимо дома Колюты, где уже собралась изрядная толпа досужих горожан - привольно почесать языки. Послушал сплетни, поглазел на дом. Мелькнула мысль, что теперь пожалуй, и встречников дождёшься на третьи сутки. Хотя… я ведь и Колюту, и Радко и слугу их убил честно, лицом к лицу и с оружием в руках. Ладно… встречники приходят на третью ночь, а до третьей ночи всяко надо убираться из Полоцка.
        Поглазев на дом и покрутясь у заплота, я выбрался из толпы и побрёл прочь. На душе кошки скребли.
        На соседней улице тоже толпился народ. Я подошёл ближе и увидел шатёр с небольшой деревянной степенью. Над толпой на верёвке плясал человек.
        Скоморохи!
        Я остоялся у скоморошьего шатра. Над пёстрыми матерчатыми стенками райка метались куклы, разговаривая разными голосами. Бедняк лупил толстой палкой тиуна, купца и боярина, оставалось и князю. Чернь, столпясь у райка, хохотала, отпуская солёные шуточки, толкала друг друга локтями, грызла орехи.
        Я несколько мгновений подумал - не впутаться ли. Негоже так про князя… И тут ощутил, как кто-то стал за спиной, а голос у самого уха негромко шепнул:
        - Тихо. Не оборачивайся…
        - Что? - спросил я, узнав по голосу Шелеха. - За мной что, следят?
        - Вроде бы нет, но осторожность не помешает, - возразил вартовой голова. - Ты давно из Киева?
        - С семидицу.
        - Это правда? Великая княгиня Рогнеда едет сюда?
        - Нет, вестимо, - хмыкнул я. - Придумал, чтобы отвязаться. Мне надо выбраться из города как можно скорее.
        - Я тож так думаю, - задумчиво сказал Шелех. - Огнен послал в Киев голубя с берестой…
        - Голубя? - придушённо переспросил я.
        Голубь не вестоноша, он будет в Киеве уже к вечеру. А послезавтра утром другой голубь принесёт в Полоцк ответ. Уходить надо сегодня же.
        - Уходить тебе надо ночью, - бросил Шелех. - Сегодня же.
        Чужая рука впихнула мне за пояс что-то твёрдое.
        - Покажешь это варте у ворот, они тебя пропустят.
        - Всё? - благодарно спросил я.
        - Только одно, - Шелех несколько мгновений помолчал, но всё же решился. - Долго… ждать?
        - Теперь уже нет.

7
        Ночь свалилась на Полоцк чёрно-золотым звёздным покрывалом, и редкие облака медленно ползли по небу, изредка загораживая остророгий изогнутый месяц, светящийся бледно-зеленоватым серебром.
        Осторожно, чтобы не звякнуть, Стемид приподнял оконницу, выбрался на гульбище. Во дворе корчмы тоже было тихо, только в углу ворчал во сне здоровенный пёс чудинской породы. Варяг бесшумно перемахнул перила, мягко упал на полусогнутые ноги. Пёс даже не проснулся - видно, ночные отлучки постояльцев были в порядке вещей. Стемид забрался в конюшню, разворошил сено и вытащил короб с мечом. Приторочил короб за спину и выбрался со двора.
        Варяг молча и почти бесшумно крался по ночным улицам Полоцка. Уходить следовало рекой - самый быстрый и лёгкий путь. На Дисну, волоком в Березину, а оттоль - в Днепр.
        На всём пути до вымолов ему встретилось всего два дозора - по двое вартовых. Но они его пропустили - днём Шелех сунул ему на пояс бересто со знаменом города Полоцка. Теперь, завидя выжженного на бересте сокола с молниями, вартовые молча расступались, пропуская варяга.
        В воротах у главного вымола стояли четверо. И пёс, такой же, как у хозяина корчмы. Завидя знамено Шелеха, старшой притронулся рукой к низкому железному козырю кожаного шелома и протянул руку. Знамено следовало отдать - старшой вернёт его вартовому голове. Бересто перешло к старшому, вартовой отворили калитку, и варяг ступил на бревенчатый настил вымола.
        Над Двиной было тихо, только тихо плескались речные волны. От воды тянуло холодом и сыростью, низко над волнами висела густая полоса тумана. Стемид невольно передёрнулся - речная сырость проникла под кояр. Варяг шагнул в берестяной челнок, обернулся и пожал руку старшому варты.
        - Прощай.
        - Прощай, друг.
        Варяг оттолкнулся от вымола веслом, и челнок выкатился на стремнину.
        На вымоле старшой бросил своим воям:
        - Побудьте здесь одни. Я отлучусь на малый час. Голова велел.
        Дверь распахнулась, и Авайр вскинул глаза на вошедшего хирдмана.
        - Он…
        - Что?! - Авайр вскочил.
        - Он ушел из корчмы.
        - Сей час? Ночью?!
        - Ночью. А за спиной - какой-то ящик деревянный.
        - А - варта?
        - Они его пропустили. Он им что-то показал… белое что-то.
        - Куда он пошёл?
        - Упырь его знает… меня-то они следом не пропустили.
        Знамено?! Отколь у варяга из Киева вартовое полоцкое знамено? - лихорадочно думал Авайр, натягивая сапоги, опоясываясь мечом и выскакивая на двор. За ним горохом высыпались его хирдманы - все трое, с коими он осел год тому в Полоцке.
        Огнена подымать времени не было тоже, а без него люди наместника Авайра слушать не станут. Приходилось полагаться только на свои силы.
        Отколь у варяга вартовое знамено? И тут у Авайра внезапно возник ясный и пугающий ответ. Шелех! Только Шелех мог дать новому человеку вартовое знамено. Больше никто!
        А может, и не знамено у него вовсе? Вот сей час у вартового головы и узнаем, - молча сказал себе херсир.
        Старшой дозора стукнул в дверь Шелехова дома. Никто не отозвался, а дверь вдруг отворилась. Странно это было - дверь на ночь в доме не закрыть. Старшого вдруг охватил какой-то беспричинный и необъяснимый страх. Он с трудом заставил себя переступить порог, ощупью прошёл в тёмных сенях до новой двери, отворил её и вошёл в горницу. Высек огонь, и страх вмиг перестал быть беспричинным и необъяснимым - старшой увидел вартового голову.
        Шелех был мёртв. Он сидел в высоком деревянном кресле, руки были плотно притянуты ремнями к подлокотникам, ноги - к ножкам, голова - к резной узорчатой спинке. Зубы Шелеха были жутко оскалены, глаза медленно стекленели - убили вартового голову совсем недавно, буквально только что. На груди Шелеха ярко алел на белой рубахе длинный кровавый потёк - нож видно всадили по самую рукоять.
        Старшой заворожено шагнул к голове и споткнулся. Глянул под ноги - слуга Шелеха лежал навзничь у самого порога. Больше в доме никого не было - Шелех был вдовцом, а оба его сына уже были женаты и жили отдельно. Слуга у него тож был всего один.
        За спиной раздался едва слышный шорох.
        - Кто здесь?! - старшой стремительно развернулся, вскидывая руку к поясу. Метнулась невнятная тень, сверкнуло железо, лёзо урманского меча разорвало кояр, вмиг досягнув до сердца.
        Хирдман, оставленный у Шелеха, нагнал Авайра только через две улицы.
        - Чего так долго? - недовольно бросил херсир через плечо. - Девки вендские подвернулись?
        - Кабы так, хорошо, - протянул хирдман. - Там ещё один из альтинга приволокся, знак принёс. Пришлось и его…
        - Плевать, - процедил Авайр, не сбавляя шага. - Туда и дорога.
        Низкорожденных собак не жаль. Вендские выродки на то и созданы Великим Вотаном, чтобы быть рабами детей фиордов и мясом для их мечей. Авайр даже во время попоек с Огненом умел держать при себе такие откровенные мысли, равно как и отвращение к рыжему киянину. Тёмно-русый Шелех был ничуть не лучше.
        Вартовые у вымола, завидя бегущих с оружием, недолго думая, засвистели и спустили пса. Тот со свирепым рыком ринулись навстречь урманам, но левый от Авайра хирдман метнул им навтсречь что-то стремительно крутящееся, пёс взвизгнул, перевернулся и скуля, забился на земле.
        Варта - не рать, а вартовые - не кмети, кои с детства учатся владеть мечом. И уж тем паче - не урмане, не викинги, что сделали войну своей жизнью. И вооружена варта похуже, и железо в оружии посквернее. Смогут завалить оружного татя - добро. А сам вартовой - это вчерашний пекарь, кузнец или плотник, по жребию пошедший хранить порядок в родном городе.
        Четверо урман стоптали стражу у ворот, почти не заметив. Только один вой сумел увернуться от урманского меча и, видя, как бесславно и бесполезно гибнут его товарищи, сунул топор за пояс и ударился в бег. Остальные трое остались лежать на земле мёртвым телом - урманам некогда было разбираться, кто прав, а кто - виноват.
        Авайр ворвался на вымол. Пусто!
        - Ушёл, собака вендская! - выругался хирдман.
        - Притащите-ка сюда этих вояк, - недобро прищурился Авайр, подумав несколько мгновений. - Если живы.
        Живыми средь поверженной варты оказались оба. Так даже лучше, - привычно отметил херсир.
        - Проходил тут оружный? - надменно спросил он у раненых, ни к кому конкретно не обращаясь.
        Первый вартовой, у которого на губах пузырилась кровавая пена, только сплюнул презрительно, - слюна вперемешку с кровью стекла по щеке тонкой струйкой. Второй только покосился на приставленное к его горлу лёзо ножа, сглотнул, но смолчал. Авайр неприятно усмехнулся и негромко спросил:
        - А ты ведаешь, что такое «кровавый орёл»?
        В глазах вартового на мгновение возник ужас - «красный орёл» - самая страшная пытка народа фиордов.
        - Руальд… выпрями-ка рёбра… вот этому, - херсир, помедлив, кивнул на лежащего тяжелораненого. Хирдман охотно склонился над вартовым, извлекая нож. Над рекой прокатился дикий пронзительный крик, вартовой забился на брёвнах вымола и затих. Второй судорожно задёргался, пытаясь отползти. Руальд, зверски улыбаясь, поднёс к его глазам окровавленный нож, позволил нескольким каплям упасть на лицо.
        - Ну? - разомкнул губы Авайр.
        - Что? - выдавил вартовой, не отводя глаз от ножа.
        - Проходил?
        Вартовой - не кметь, постоянно готовый к смерти. Ему было страшно.
        - Б-был, - судорожно выдавил раненый.
        - Куда делся?
        - Уплыл в низовья. На берестянке.
        - Добро, - процедил херсир, оглядывая вымолы. - Не скажу, что Один особенно несправедлив сегодня к нам. Вот эта лодка, пожалуй, подойдёт.
        И, шагнув к однодеревке, равнодушно бросил через плечо:
        - Добей его, Руальд.
        Крик вартового взмыл над рекой и затих. Из города уже доносились свистки сбегающейся к реке варты. Где-то звонко затрубил рог.
        Гонимая тремя парами вёсел, лодка вылетела на середину реки и ринулась вниз по течению.
        Владимир Святославич вовсе не обманывался видимой покорностью полоцкого веча. Строптивость и вольность гнездились в старом русском городе. Эту вот строптивость, именуемую Владимиром изменой, и должен был сыскивать в Полоцке Авайр. Подчинялся он только самому великому князю, даже наместник не был над ним властен. А то, что жесток и недоверчив был чрезмерно урманин, так то с одной стороны и неплохо - не пропустит и малейшей измены. А жестокость и высокомерие херсира и должны были окорачивать Пластей да Огнен.
        Не окоротили.
        Нюх северного волка верно зачуял след, и, едва узнав о бегстве Стемида из корчмы, Авайр бросился в погоню - жестоко и высокомерно, завалив Полоцк навьём.
        Авайр шёл по следу.

8
        Урмане нагнали Стемида на рассвете.
        Их чёлн неожиданно вынырнул из-за пологого мыса, поросшего низким густым ельником. Хриплые крики огласили речной плёс - урмане увидели его и теперь спешили за ним уже назрячь. Стемид, закусив губу, поднажал, но урмане не отставали, их однодеревка хоть и тяжелее вчетверо, да только там на вёслах - трое, враспашку. И расстояние от челнока до однодеревки стало сокращаться.
        Стемид приподнялся в берестянке, всмотрелся.
        Четверо.
        Ха-ха-ха.
        Но на воде они его догонят. А посему, лучший выход - править к берегу.
        Расстояние падало медленно, и Стемид успел догрести до берега. Прыгнул на сушу, не замочив сапог. Берестянка от толчка отошла от берега, течение закружило и понесло. Варяг обернулся, смерил расстояние до лодки урман, сделал им непристойный жест и ринулся в лес, ломая прибрежный тальник.
        Человек неопытный, уходя от погони, ломится, не разбирая дороги, полагая, что спасение - единственно в быстроте. Понимающий же боец, такой, к каким относился и Стемид, попетляет, попутает следы, да и усядется ждать, когда запалённая погоня выскочит прямо ему под прицел. Сложность была в том, что и урмане - тоже вои до мозга костей и прекрасно знают про этот способ. И будут настороже, ожидая от варяга именно засады.
        А потому Стемид не сделал ни того, ни другого. Варяг скрылся в лесу, пробежал с половину перестрела вниз по течению и затаился. Берег был виден великолепно.
        Урмане, хоть тоже и не лыком шиты, купились. Сначала они двинулись в лес с опаской, с завязанными луками в руках, рассыпаясь цепочкой и прикрывая друг друга. Стемид напряжённо ждал. А когда урмане скрылись в лесу, он мягко и бесшумно двинулся следом, натягивая на ходу тетиву на лук и зажав в зубах три стрелы.
        Вестимо, они поняли, что судьба столкнула их не с лопоухим новиком, впервой взявшим в руки меч, и не с воем городовой варты, больше навычным обращаться с топором. И вели себя соответственно.
        Стемид вышел на их след сразу же, а вскоре увидел и их спины.
        И ходить в словенских лесах они не умели совсем, что и неудивительно. В их землях таких дремучих дебрей почти нет - понеже горы, скалы, фиорды да озёра.
        А вот и овражек удобный, сам себя предлагает.
        Стемид остоялся на краю, наложил стрелу, аккуратно выцелил крайнего урманина, дождался, пока тот неминуемо повернётся боком - неудобно целить в спину, не по-войски - и выстрелил. И, в последний миг надумав, скрылся пол-оборотом за стволом вековой ели.
        Звонкий удар узкожалой бронебойной стрелы - словно в дубовую плаху воткнулась! И - глухой, вмиг оборванный крик! Стемид ничего не видел, но отчётливо представлял, что сей час видят урмане - стрела угодила вою в правый висок, проломив и железный нащёчник, и височную кость, вышла из левого глаза, сорвав с шелома наглазник. Б-р-р…
        Всё на миг замерло в напряжённом ожидании. Варяг ждал. Чуть хрустнула ветка. Другая. Шорох листьев был слышен справа, шагах в тридцати. Обкладывают, поняли, что он где-то сзади, крадутся, - понял варяг. Настороженно молчали птицы.
        Стемид наложил вторую стрелу, старясь не делать лишних движений и по-прежнему напряжённо слушая. Быстро шагнул вперёд-вправо, вскинул лук, одновременно, натягивая тетиву, разворачиваясь лицом к урманам и падая на колено. Поймал широким срезнем лицо урманина с уже отверстым для крика ртом и спустил тетиву, целя под низкий край круглого шелома. И тут же прыжком сиганул в овраг, треща подростом и ветками бурелома. Над головой взвизгнули всего две стрелы, но варяг и без того знал, что не промахнулся и сей час. Прыгая, он успел ухватить взглядом лицо урманина - стрела попала между носом и верхней губой, снеся мало не полчерепа.
        Стемид рухнул на дно оврага, перекатился, прячась под горбато-рогатую засохшую ель, упавшую в овраг упырь знает когда. Наложил на тетиву третью стрелу и ждал.
        На сей раз подобной наглости от него точно не ждали. Любой здравомыслящий человек будет бежать вниз или вверх по оврагу, не дожидаясь, пока двое, зайдя с двух сторон, нашпигуют его стрелами.
        Так то здравомыслящий, - сказал себе Стемид с ехидной усмешкой, - а ты здесь причём?
        И первый же урманин, выскочив на край овражка, получил от него бронебойную стрелу в грудь - она пробила бахтерец, как шило - кожу, и вошла меж рёбер. Хирдмана, словно молотом, отшвырнуло назад - с трёх-то сажен от такого удара даже и кованый нагрудник не спасёт. И не пробьёт, так кишки порвёт или рёбра поломает.
        Оставался один. Сам Авайр.
        Вендский выродок пострелял всех троих хирдманов. Руальд схватил стрелу первым, когда они не ждали нападения. Бьёрн крался слишком шумно и потерял полголовы - проклятый венд слышал в лесу не хуже волка или ещё какого зверя. Не зря должно, болтают про то, что они в своих лесах со зверьём роднятся. Да называют они себя вильцами, волчанами… волчьими детьми то есть. А Орм просто взбесился после гибели своего побратима Бьёрна и не послушал даже херсира. Да не закроют перед ними Один и Хеймдалль ворота Валгаллы, когда хирдманы ступят на радужный мост Биврёст, - они верно служили своему хёвдингу.
        Авайр, оставшись один, стоял у края овражка, укрываясь за широким стволом дерева и стараясь не высовываться. Они нарвались на мастера, видят боги, он этого не ждал. В войнах Святослава выросло много великолепных бойцов. Многие, правда погибли, но многие и выжили.
        Херсир усмехнулся, зловеще и многообещающе. Да, они выжили, но их время уходит - хваткие и резвые молодые волки уже готовы и ждут только их первых промашек, чтобы начать рвать старичьё. И немногие выживут, очень немногие - самые гибкие и умные.
        А венд, меж тем, подал из оврага голос:
        - Авайр! Слышишь ли, Авайр?!
        Хёвдинг невольно задохнулся от ярости. Мало того, что этот мерзавец его нагло окликает, так он ещё и говорит на чистейшем северном наречии - норсмадр.
        - Чего тебе, венд?!
        - Слабо тебе на мечах схватиться, херсир?
        Авайр медленно опустил лук.
        - Когда ни одного хирдмана рядом нету? А? Не потянешь против вендского волка в одиночку?
        И херсир вдруг ясно увидел…
        Из-за огромной сосны на несколько мгновений выглянула, покачиваясь, большая змеиная голова, не по-звериному умно глянула ему в лицо. Исчезла. Уползла.
        Фюльгья!
        У каждого человека есть свой призрачный двойник. Фюльгья. У кого-то - волк, у кого-то - ястреб. У него, Авайра - змей.
        Херсир мог бы поклясться Одином - таких змей не бывает. Здесь, не бывает, в Гардарике.
        Увидеть фюльгью - к смерти. Ответить венду вдруг стало невероятно трудно.
        Я не заставлю тебя долго ждать, Один…
        - Выходи, - хрипло отозвался хёвдинг.
        Мечи, шипя, вылетели из ножен.
        Лесная, недавно проросшая трава на поляне, мохнатые ветки елей над головой, разбросанные мёртвые тела - и плеск ломаных бликов на лезвиях сшибающихся мечей варяга и урманина.
        Один - с малолетства в походах и набегах, семи лет вместе с отцом бежал из бондэрского посёлка Кунгхалле к викингам, но ещё помнил скальные вершины Халогаланда. Набеги, походы, бои и грабежи вытопили жир из тела Авайра, а руки привыкли убивать без сожалений и колебаний.
        Второй - с малолетства в походах и набегах, десяти лет подался к викингам и отомстил их хёвдингу за гибель отца, поморянского боярина Ратибора, и матери, дочери финского старейшины рода Лосося, морской воительницы. А после подался на службу к полоцкому князю Рогволоду.
        Звон мечей поднял в небо птичью стаю, её крик гулко ударил по ушам. В четвёртой или пятой стычке Авайр не сдержал в руке меча, но поймал следующий удар варяга на наруч. Железная пластина разлетелась пополам, но меч сдержала. Херсир кувырком ушёл от нового выпада, вновь подхватил с земли свой Варг. Какова насмешка судьбы - варягу предстоит погибнуть от Варга! - мельком подумал Авайр, но тут же вспомнил про фюльгью. Не варягу предстоит остаться сегодня на этой лесной поляне.
        Стемид в обратном развороте вновь попытался достать урманина в лицо. Не смог.
        Ему начинало надоедать это бессмысленное махание мечами. Как, похоже, и Авайру.
        Урманин левой рукой метнул в Стемида швыряльный нож, варяг отбил его ударом меча и тут же едва не опоздал защититься. Гадюка, рассекая лёзом воздух, раздражённо зашипела, и Авайр попятился.
        Плохо дело, - подумал Стемид отрешённо. Прыгнул, в могучем замахе целя вспороть урманину живот, но чужой меч не пустил Гадюку даже прикоснуться к кольчужному плетению. Всё на миг замерло в неустойчивом равновесии, и варяг, больше не колеблясь, в пол-обороте ударил Авайра локтем, разорвав кожу на щеке урманина краем наруча. Кровь хлынула на лицо. Авайр отшатнулся, и Гадюка врубилась ему в ногу. Урманин упал на колено, Стемид стремительно развернулся, его клинок взлетел над головой Авайра.
        Смерть!
        Радужным многоцветьем сиял Биврёст, и валькирия на белом крылатом коне приветственно вскинула над головой меч.
        Глава третья Воля Рарога

1
        Последующие пять дней слились для Волчара во что-то однообразное и длинное. Хлопал в парусе ветер, лодья ходко бежала вниз по Припяти, а змеиное кольцо Прозора по-прежнему указывало на полуночный восход, помаленьку, едва заметно отклоняясь к полуночи. Дул сильный и ровный попутный ветер, шевелил вершины береговой чащи, на верстовой глади реки катились крупные плоские волны, чуть раскачивая лодью.
        Собранное из причудливо изогнутых брусьев-рёбер и досок обшивки, намертво притянутых к хитро выгнутому хребту, тело лодьи в двенадцать сажен длиной и четыре сажени шириной бежало по реке. На воду поглядишь - вроде и быстро бежит лодья, а на берег глянешь - еле ползёт. Чуть гудела и поскрипывала щегла, строганная из цельной кондовой сосны, гудел в парусе ветер. Лодья в день делала не менее ста вёрст - по течению да под парусом-то чего и не сделать. Тянулись с обеих сторон берега, густо поросшие густым лесом, а то и светлым сосновым бором, с высокими красными ярами да суглинистыми откосами, с низкими песчаными мысами, покрытыми белоствольным березняком. Часто и лоси, и медведи выходили напиться к реке. Мужики косо поглядывали, сглатывая слюну - играла вечная мужская страсть к охоте.
        - Эх, кабы лук, да подгрестись поближе…
        - А то вовсе на берег высадиться да зверьё погонять…
        - Непуганое, видать…
        - Погоняешь, как же, - хмуро говорил кормчий, страхолютый чернобородый мужик. - Гляди, как бы самого древляне или дрягва не погоняли. Может, они уже у берега сидят, дожидаются.
        После такого ответа разговоры стихали, и мужики, охмурев, сидели молча. До нового зверя, вышедшего напиться.
        На второй день ветер переменился, застав их мало не у самого устья Припяти - теперь он дул прямо на полночь, а река, как назло, поворачивала к полудню.
        - Эх-ма, кабы завтра он перешёл, как мы вверх по Днепру пойдём, - сплюнул хозяин лодьи, купец Живляк. Ветер вмиг отомстил, вернув плевок ему прямо на штаны. - Тьфу ты, пропасть…
        И велел купец вынимать вёсла. Пришло и Волчару время на весло сесть.
        Да и ладно - Некрас хоть и не на море вырос, а такой работы не боялся. Сын русского гридня - не изнеженный грецкий или там агарянский вельможа, что не только весла, порой и меча-то в руке не держивал. Руки радовались работе.
        Лодья вновь рванулась вниз по течению, дружно взбивая волны пятью парами длинных сосновых вёсел.
        - Эх, раз!
        - И ещё - раз!
        - Шиб-че!
        - Ра-зом!
        С каждым выкриком кормчего лодья словно выпрыгивала на миг из воды и перелетала вперёд.
        Кто-то из гребцов, умаясь от скуки и однообразной работы, заводил песню. Пел что попало, лишь бы складно да размеренно, чтоб легче было грести:
        Вы, ребята, не робейте!
        Свою силу не жалейте!..
        Э-э, дубинушка, ухнем!
        Эх, зелёная сама пойдёт!
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Сама пойдёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Гребцы дружно подхватывали, рвали вёсла. Песню перебивали пронзительные крики чаек, над лодьей стремительно проносились серебристые косые крылья. Падая к воде за добычей, чайка стремительно чиркала по воде крылом.
        На лугу стоит девчонка,
        Ищет, ищет поросёнка…
        Э-э, дубинушка, ухнем!
        Эх, зелёная сама пойдёт!
        Идёт
        Идёт
        Нейдёт
        Пойдёт
        Идёт
        Идёт
        Сама пойдёт
        Пошла
        Пошла
        Пошла
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Речные волны били в высокий нос лодьи. Ветер задувал с полудня, наносил из северских лесов пряные весенние запахи смолы, берёзового листка да родниковой воды. Галдела у берегов в камышах да тальниках пернатая мелочь - крачки, чистики, чирки. Тяжело рушились в воду гоголи да кряквы - весенняя птичья любовь скоротечная, надо птицам спешить.
        Укачало, уваляло,
        Нашей силушки не стало…
        Э-э, дубинушка, ухнем!
        Эх, зелёная сама пойдёт!
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Сама пойдёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Идёт
        Под песню да однообразную работу в голову лезли разные вздорные мысли.
        А ведь хранителя меча придётся убить, - с неожиданной ясностью осознал вдруг Волчар. Иначе Рарог и не забрать - никто в здравом уме не расстанется с ним добровольно. А с Рарогом иной, осознав, ЧТО попало к нему в руки, может натворить таких дел, что после лет триста не расхлебать будет. Как вон Аттила в своё время - слыхал Волчар известную легенду про то, как сын Мундзука нашёл в кургане заговорённый меч бога войны. С Рарогом да с соответствующим войским талантом Хранитель может переставить с ног на голову все ныне существующие государства, стать новым Аттилой, за коим самоотверженно пойдут тысячи и тысячи. Он может просто пуститься в странствия, непобедимым бродячим витязем прославиться во всех известных странах, истребить тысячи чудовищ, породниться со всеми правящими домами и оставить о себе память в легендах и песнях десятков народов. Может устроить переворот в своей державе и железной рукой оборонять её межу, примучив беспокойных соседей, как Святослав Игорич. Он все иные искусы одолел, однако ж не всякий человек по силе духа Святославу-то равен. Да и сам меч, скорее всего так хотел - ТАКОЕ
оружие настолько необычно, что оно почти живое, оно может сообщать своему владельцу свои желания.
        Так или иначе, но добром меч ему не достанется, - это сын Волчьего Хвоста знал твёрдо.
        Волчара вдруг замутило - до того хладнокровно он вдруг начал прикидывать, как лучше всего прикончить Хранителя меча. Он скрипнул зубами, тряхнул головой. Там увидим, - сказал себе упрямо.
        Вбежали в Днепр и поворотили на полночь. Теперь ветер вновь был попутным, пересиливал даже силу течения. Лодья упрямо шла вверх по реке, хоть и не так быстро, как по Припяти. Вёсла вновь легли вдоль бортов, а гребцы нежились на солнцепёке - сушили натёртые до блеска вёслами мозоли.
        А змеиное кольцо теперь смотрело уже на полуночный закат.
        Уж не на Полоцк ли?
        Солнце клонилось к закату. Заканчивался пятый день речного путешествия Волчара. Небо над окоёмом с закатной стороны уже загоралось красным светом. Длинные ало-золотые перья облаков налились ярким светом, червонным золотом сияло солнце, как начищенный щит, уже подгорая снизу. На лес опустилась лёгкая бегучая тень, облака над головой налились снежной белизной, небо с восходной стороны потемнело и из нежно-голубого стало лазорево-синим, напиталось пронзительной синевой, такой, что глядя на него хотелось то ль молиться, то ль одновременно смеяться и плакать.
        Волчар оторвал взгляд от заката, глянул на берег. В глазах плыли красные и золотые круги, но он всё равно разглядел два десятка больших изб, одна даже в два яруса. Неподалёку сгрудились хозяйственные постройки - хлевы, стаи, конюшни. Погост Орша.
        Причала не было, и лодья с разбегу выскочила носом на плоский берег. Двое гребцов спрыгнули с борта на песок, подхватили брошенный им упруг и утащили его к ближнему леску - закрепить лодью. Живляк с двумя мордоворотами ушёл к войту Орши, что заведовал и волоком. Другие корабельщики уже ставили на берегу войлочные шатры и вытягивали на берег лодью, - уже было известно, что на постоялом дворе мест нет, только сегодня через волок прошли две лодьи с товаром, их люди заняли все места.

2
        Смеркалось. Трещал костёр, распространяя запах наваристых щей. Корабельщики сидели у костра в ожидании, изредка перебрасываясь словами. Много говорить не хотелось - за последний день все устали, ветер спал ещё из утра и пришлось целый день выгребать против течения.
        - Завтра на волок…
        - Ага, опять спины ломать…
        - Хоть бы денёк передохнуть Живляк дал.
        Из сумерек к костру шагнули двое. Живляк, а с ним - низкорослый крепыш бородатый с серебряной цепочкой на груди - должно быть, местный войт. Любезно принимают гостей в Орше, коль так - сам войт к купеческой лодье вышел. Он по очереди цепко оглядел всех сидящих у костра.
        - Мир на стану, добрые люди.
        Корабельщики нестройно отозвались усталыми голосами, потеснились, открывая место у костра. Войт присел к костру, протянул руки к огню.
        - Устали? - весело спросил он у ватажников. - Завтра через волок не пойдём. Лошадей свободных в Орше всё одно нету, а вручную лодью через волок тащить после того как гребли целый день - подохнем.
        Ватажники весело загудели, кормчий весело глянул на купца, тот коротко кивнул. Кормчий мигнул зуйку, мальчишка ускакал к лодье и вернулся через малое время с двумя глиняными кувшинами в руках. Под одобрительные возгласы ватаги Живляк выбил пробку, обдало запахом доброго варёного ягодного мёда. И верно, - коль завтра не идти через волок, так и мёда не грех выпить.
        Ночь спускалась медленно и неумолимо.
        - Чего нового слышно, Взимок? - спросил Живляк у войта, задумчиво глядя в огонь. - Ты на волоке живёшь, ты небось самый осведомлённый на всей Руси? Ай нет?
        Войт только коротко дёрнул щекой.
        - Странные вещи в мире творятся, - негромко ответил он, на миг вскинув глаза и взглянув почто-то именно на Волчара. - Странные люди через волок идут и в ту сторону, и в другую.
        - Ты это про что? - недоумённо спросил Живляк.
        - А, - Взимок махнул рукой. Помолчал несколько мгновений. - В Полоцке что-то дурное…
        Волчар невольно насторожился. В Полоцке? Мало ли что в Полоцке… а всё ж таки…
        - Кметя убили, - пояснил Взимок нехотя. - Тож… странный был. Мало не гридень, а в варте служил, даже не в дружине наместничей. И не полочанин.
        И впрямь странно, - подумал Волчар. - Пришлый да в варте… А вот отколь его Взимок знает?
        - А ты отколь его знаешь? - Живляк отхлебнул из чаши.
        - Так я ж полоцкий. И был там недавно. И его знаю.
        - И кто таков? - видно было, что Живляку почти всё равно.
        - Колюта-сотский, слыхал, может?
        Все переглянулись, но смолчали. Колюту не знал никто. А вот Волчар знал его хорошо, и по отцовским рассказам, и сам. Но тоже смолчал, хоть слова Взимока сказали ему враз невероятно много.
        - А чего его убили-то? Ограбили, что ль? - непонимающе спросил Живляк. - И как умудрились убить? Он же кметь! Почти гридень, сам говоришь.
        - Хрен его знает, - Взимок пожал плечами. - Тёмное дело, Живляк. Самого Колюту мечом зарубили вроде. Слугу его - тож. А ещё у него в доме мужик один жил, Радко его кликали, чернявый, со шрамом во всё лицо, от виска до нижней губы. Так его швыряльным ножом положили. Вестимо, всё ночью. В доме всё перевёрнуто, а ничего не пропало.
        Волчар молчал, вслушиваясь в каждое слово войта. Промозглый весенний воздух, наползая с реки, залезал в рукава, пробирал дрожью, но кметь боялся даже шевельнуться, дабы не упустить ни слова.
        - А под домом, в подклете, колодец нашли. С грязью.
        - И для чего он такой-то? - удивился Живляк полуравнодушно.
        - Хрен знает, - вновь сказал Взимок. - Я ж говорю - тёмное это дело…
        Разговор свернул на что-то иное, потом, чуть захмелев, ватажники принялись травить байки. А Волчар задумался.
        Колюта-сотский, Колюта-переяславец, четвёртый меч Руси, герой козарских войн. Один из последних соратников отца. Н-да, быстро толпа забывает…
        А уж про Радко-ведуна им и вовсе неотколь было знать. Служба его у Святослава Игорича была тайной. Ведун-выдумщик мало кому был известен и при жизни.
        В такие совпадения Волчар не верил - отец отучил, что в тайных делах собаку съел ещё при Князе-Барсе. Два сподвижника Святослава Игорича, до зела преданные своему князю почто-то встречаются именно в Полоцке, и живут там годы. Да ещё бессмысленный колодец в подклете.
        Кто, опричь Радко-ведуна, мог найти место погребения Рарога, сыскать способ достать меч со дна Днепра? Да никто! И кто, опричь Колюты, смог бы охранить ведуна и от степняков, и от татей, а возможно, и от великокняжьих воев? Да тоже никто, пожалуй!
        А вот нашёлся на Руси кто-то покруче Колюты, кто и его сумел положить вместе с Радко, и колодец потайной в подклете сыскать. Кто-то Волчара опередил, кто-то донельзя опасный.
        Вот и сошлись концы запутанной ниточки.
        Когда в кувшинах кончился мёд, а ватажники потянулись на покой, войт подошёл к Волчару и негромко полувопросительно сказал:
        - Отойдём? Пошептаться надо…
        - А что, и отойдём, - независимо ответил Некрас. - Чего бы и не пошептаться - ночь-то какая…
        - Ты кто таков? - спросил войт вроде бы дружелюбно.
        - Волчаром зови, - усмехнулся кметь. - А ты чего спрашиваешь-то? Кто ты таков, я знаю - войт местный, верно.
        - Догадливый… - обронил Взимок, оглядываясь. - Так кто ж ты таков?
        - Я ж сказал - Волчар меня кличут.
        - И всё?
        - А что - мало?
        - Чем живёшь-то, Волчар? - глаза войта недобро сузились.
        - Кметь я, - простодушно ответил Некрас. - Сын воеводы Волчьего Хвоста, слыхал ли?
        - Бежишь-то далеко ль?
        - В Полоцк бегу, с Живляком. Может, и дальше придётся.
        - Зачем? - войт был въедлив, стойно вартовому голове.
        - Княжье слово и дело, - чуть оглянувшись, негромко ответил Волчар.
        Этого Взимку хватило - поверил и отстал.
        На стану окончательно стемнело. Волчар отошёл в сторону, вытащил из калиты Прозоров науз. Кольцо качнулось на шнурке и вдруг резко развернулось, закрутив шнурок, и уставилось глазками на полночь. Камешки в глазницах вспыхнули так ярко, словно хотели поджечь новый костёр, и Волчар даже чуть испуганно прикрыл их ладонью.
        Эге, - подумалось мне вдруг. А ведь тот, кто Колюту да Радко убил, наверное, сей час где-то на Волоке. Где-то рядом, а может, даже и на здешнем постоялом дворе. И тебе, Волчар, завтра, возможно, даже наверняка придётся с ним схлестнуться. Куда ж он бежит из Полоцка с Рарогом - в Киев? Чернигов? Царьград? Ставку Кури?.. Всё возможно. Но никуда он не доберётся, - молча поклялся себе Волчар. За друзей отца надо мстить.
        Он уже забыл, как совсем недавно хладнокровно прикидывал, что хранителя придётся убить.
        Постоялый двор надо было проверить.
        Заплот вокруг корчмы скалился косо затёсанными палями. Огня не было видно ни в одном окне - все уже спали. Волчар коснулся рукой заплота и тут же на дворе корчмы подали голос два пса.
        Кметь почувствовал, как из глубины души, отколь-то из неведомого закута подымается бешеная злость, вековая ненависть вольного лесного народа к собакам. Он свирепо приподнял верхнюю губу, из горла вырвался глухой рык волка, что примеряется к вражьей глотке. Вышло очень похоже. Очень.
        Псам хватило - они с визгом удрали в дальний угол двора. Чего и ждать от дворовых пустолаек, это ж не охотничьи волкодавы и не сторожевые псы, кои страха не знают.
        Волчар перемахнул через заплот, опершись на острия палей, упал на корточки, коснулся кончиками пальцев холодной земли. На заднем дворе вновь взлаяли собаки - теперь долго будут перекликаться. А в следующий миг кметь понял, что напрасно так плохо думал про дворовых собак. Да, дворняжки, да, пустолайки, да, я вольный волк… но душа обрадовалась, когда оба пса вдруг вымахнули из-за угла.
        Но, не добежав сажени две, оба пса вдруг остоялись и заскулили. Наверное, это и было то, что вазила называл - волком несёт, а Зоряна - волчья тень. Помявшись, псы вновь ударились в бег.
        Волчар стелющимся шагом двинулся к корме, держа в руке науз. Глазки змеиного кольца, не отрываясь, глядели прямо на корчму, светясь всё так же ярко. Рарог и впрямь где-то здесь.
        Обойдя корчму по кругу - псы жались где-то в углу заднего двора. А ныне - надо было уходить.
        Волчар с разбегу вспрыгнул на заплот, махнул наружу и, уже падая снаружи, услышал за спиной двухголосый, с подвывом, лай - псы вновь бросились на заплот.
        В шатрах Живляка все уже спали, когда Волчар взобрался на борт по среднему веслу. На носу сидел сторож, стругая при неверном свете луны какую-то деревяшку, но Некраса даже не заметил.

3
        На другой день Волчара разбудил тонкий и робкий лучик света, упавший ему на лицо через щелку в обшивке да ещё запах готовящегося варева. Он свесился за борт - недалеко от воды горел под чёрным закопчённым котлом костёр, у которого стоял и сам Живляк, хмуро оглядывая всё ещё спящих работников.
        Кметь встал на ноги, рывком перескочил через борт лодьи, упал на ноги рядом с хозяином. Тот невольно отскочил в сторону.
        - Тьфу на тебя! Истинно Волчар.
        - Да не бойся, - сказал кметь, не улыбаясь. - Сегодня распрощаемся. Через волок я с вами не пойду. Здесь останусь.
        Жирный мясной отвар горячей волной прокатился по душе. Волчар дождался, пока подрумянится мясо на ивовых прутиках, взял один прут и пошёл обратно к лодье, на ходу обрывая зубами полоуобгорелые кусочки. Надо было торопиться - иначе те, что прошли через Волок, уйдут вниз.
        Лодья полочан стояла прямо рядом с Живляковой. На ходу, ещё дожёвывая мясо, Волчар достал науз, глянул - и остолбенел. Глаза змейки светились недобрым красным огнём и глядели уже не на постоялый двор, а на полоцкую лодью. Уже? Уже здесь?!
        И тут из-за высокого носа лодьи, мало не столкнувшись с Волчаром, вдруг вышел человек. От неожиданности он остоялся, несколько мгновений они с Волчаром пожирали друг друга взглядами, потом память внезапно рванулась, освобождая воспоминания.
        Стемид!
        И тут же раздалось шипение - шипело змеиное кольцо на волосяном шнурке. Точь-в-точь гадюка.
        Он?!
        Глаза Стемида расширились, в них тоже мелькнуло узнавание. Одним движением руки он швырнул в лицо Волчару что-то стремительно крутящееся и шарахнулся за лодью.
        Волчару было бы несдобровать, но рука варяга дрогнула, и швыряльный нож пролетел мимо. Кметь рванулся следом за Стемидом. Тот уже стучал сапогами по носовой палубе лодьи. Цепляясь за выступы борта, Волчар стойно кошке, вскарабкался на лодью, и бросился к корме. Стемид уже нырнул в мурью - рубленый в лапу домик из плах на корме лодьи. Хлопнула дверь, стукнул, входя в петли, дубовый засов. Волчар с разгону попытался высадить дверь плечом - не вышло. С досады саданул по ней ногой - дверь даже не дрогнула.
        Науз прямо-таки бесновался, приплясывая на шнурке. Меч был здесь, за этой дверью.
        - Стемид! - окликнул Волчар. В мурье что-то загрохотало, но варяг не отозвался. От носа к корме уже бежали двое полочан, один размахивал топором, второй - с длинной совней наперевес.
        Ой, плохо мне! - с весёлой злостью подумал Волчар, шагая им навстречь.
        Купецкий работник - не кметь и даже не вой. Первый неуклюже взмахнул топором, но Волчар поднырнул ему под локоть и ударил - основанием ладони в подбородок. Ноги полочанина выскочили вперёд тулова, и он тяжело грянулся навзничь - добро, коль шею не сломал. Второй замахнулся совней, но оскользнулся на гладкой скамье, и Волчар вновь опередил - его навычные ноги по скамьям да палубам не скользили. В животе полочанина вспух горячий ком боли, он уронил совню, тут же подхваченную Волчаром.
        Тем же разворотом кметь рубанул совней дверь. Брызнула щепа, толстая, в вершок, дверь со скрипом расселась надвое, раскололась по всей высоте. Волчар вновь ударил в дверь ногой, половинки вылетели внутрь мурьи.
        Внутри был полумрак, глаза привыкли не вдруг, и Стемид медлить не стал. Высадил плечом деревянный переплёт окна - посыпались, звякая, куски разноцветной слюды (а богато живут полоцкие купцы!). Прыгнул в окно, блестя нагим клинком в руке. Волчар успел заметить длинный увесистый свёрток за его спиной.
        Сзади уже нарастал топот ног, и кметь, недолго думая, метнул совню вслед Стемиду. Подскочил к окну - мимо! Варяг со всех ног мчался к лесу. Правильно делает, - молча одобрил Волчар и прыгнул следом. - Надо от людей подальше уйти, а уж там и разобраться один на один.
        Волчар кабаном вломился в заросли чапыжника, ветки сомкнулись за его спиной. Кожаный кояр варяга мелькал где-то впереди, тускло отсвечивая между кустов.
        Как бы дело ни повернулось, а Стемид от него не уйдёт. Не впервой Волчару сослеживать в лесу дичь, хоть двуногую, хоть четвероногую. Да и вряд ли будет уходить далеко - он тож понимает, что Волчар от него не отвяжется. А потому самое лучшее для него - остояться и ждать.
        Стемида Волчар знал. Да и кто не знал в Киеве отчаянного варяга-полочанина, кметя великой княгини Рогнеды. А сей час, как столкнулись у лодьи, Волчар признал в варяге того кметя, что был вместе с остальными в пещере.
        След Стемида был чётко виден на мху, траве и земле, да он и не пытался прятаться - просто бежал к восходу.
        Волчар не бежал. Незачем. Он шёл, но шёл быстрым размашистым шагом. Урмане такой шаг зовут волчьим, и это слово нравилось Волчару всегда. Таким шагом можно идти, не отставая на ровном месте от идущего на рысях коня. В степи, вестимо, или в поле. В лесу - нет.
        Бегущий расходует силы, идущий - накапливает. Дыхание ровнее… ровнее, леший тебя задери! - вспоминал Волчар отцовы уроки.
        Сей час он не только видел след варяга, сей час он его чуял. В Волчаре словно вновь проснулось древнее чутьё пращура, волка-оборотня, он чуял лес так, как чуют его волки-переярки - чётко, тонко, остро и многоцветно. И средь всех этих запахов легко выделялся запах страха и ненависти, запах добычи… запах врага.
        Морёна-смерть с копьём в руке незримо подлетела и реяла за спиной…
        Ощущение опасности ударило мгновенно, и почти тут же навстречь из кустов вышел Стемид с нагим мечом в руке. С Рарогом?!
        Нет. Это был его меч. Не Рарог.
        - Ну здорово, Волчаре, - коротко хмыкнул он.
        - И тебе поздорову, варяже, - бросил Некрас и потянул из ножен меч. - Вот и повстречались.
        Лицо варяга застыло, словно мёртвая берестяная скурата. Он мотнул головой, отбрасывая назад чупрун, и прохрипел:
        - Ну?!
        Лязгало и скрежетало, сшибаясь, железо, разлетались высекаемые искры, кмети кружились по поляне, притаптывая траву как в замысловато-причудливом танце. Да это вообще-то и был танец… танец Смерти. И кружилась над ними Морёна, то и дело нацеливаясь копьём.
        И в какой-то миг Некрас почуял - всё. Не победить. Кончился кметь Волчар, здесь и будет его последнее прибежище. А в следующий миг Стемид начал стремительно наседать, его меч так и рвался к голове Волчара. Некрас отступал.
        В оскале зубов варяга вдруг появилось что-то нечеловеческое, непостижимое. Кажись, всё, - успел подумать кметь, когда Вепрь вылетел из его руки от особо сильного удара варяга. Последовал удар кулаком в подбородок, Волчара швырнуло спиной в кусты. Он провалился в вязкий и колючий куст малины, и бессильный и опутанный, с тоской следил за приближением варяга.
        Чувства Некраса вдруг обострились до предела, он видел вокруг себя всё ясно и чётко до мельчайших подробностей: и тонкие, прямые, как стрелы, лучи утреннего солнца, бьющие сквозь листву; и тонкие невесомые тенёта паутины с прозрачными капельками росы у самого лица… Время вдруг растянулось в бесконечно длинную цепочку действий. Шаг Стемида - медленно взлетающий меч - рука на поясе - искра на крае мечевого лёза…
        И тут же всё сгинуло, а время вновь рванулось. И Волчар, разрывая рукава рубахи, перевернулся в кустах и отчаянным взмахом выкинул вперёд обе руки с швыряльными ножами.
        Варяг отчаянно попытался извернуться или отбить ножи. Закрыл лицо левой рукой и всё-таки ударил мечом. Его меч расколол наруч Волчара, прошёлся вдоль предплечья, сдирая кожу с руки. И тут же его торжествующее рычание сменилось сдавленным хрипом. Один нож ударил в наруч, с лязгом отлетел куда-то в сторону, но второй…
        Сам Волчар тоже уже падал, зажимая рану на руке, пытаясь остановить хлещущую кровь. Упал на колени, раздирая ремешки пристяжки, сорвал с руки осколки наруча и принялся перетягивать руку пращой.
        Стемид не шевелился.
        Затянув рану, кметь вспомнил про снадобья зверолюдей. Распустил завязку на калите, вытащил холщовый мешочек, наложил на рану паутину с плесенью, замазал рану противно воняющим воском и распустил затянутую пращу. Узел разошёлся, рану резануло болью, кровь толчками хлынула в жилы. Но кровотечение вновь не открылось - и на том спаси боги.
        Волчар пошевелил пальцами для проверки - ничего не мешает, хоть и больно - дня через три заживёт. Повертел в руках расколотый наруч и сунул за пояс - ковали в Киеве сварят заново, сгодится ещё. Шагнул к лежащему варягу.
        Стемид был мёртв. Нож угодил прямо в горло, ничем не закрытое. Меча при нём не было…
        Свёрток, что был у варяга за спиной, отыскался в кустах, из коих вышел Стемид. В нём ощущалось что-то твёрдое. И тут же подвешенный на шее науз шевельнулся. Змейка повернулась глазками к свёртку и пронзительно, но очень тихо засвистела.
        Он!
        Дело было сделано. На душе у Волчара почто-то было донельзя тоскливо - словно он, когда убил Стемида, совершил что-то страшное или предосудительное.
        Сушняка и сухостоя вокруг поляны было в достатке. Всего за час Волчар сложил изрядную краду и возложил на неё тело варяга. Забросил туда же и его меч, аккуратно уложил в ногах. Высек огонь, запалил бересту и отступил, глядя, как пламя разгорается, жадно пожирает дрова и подымается всё выше.
        Скоро гудящая стена огня встала выше головы Волчара, треща дровами и опаляя лицо жаром. Некрас попятился, заслоняя лицо рукой, в которой всё ещё держал шнурок с наузом. Змейка на кольце вновь зашипела, и Волчар повинуясь какому-то неосознанному чувству, вдруг швырнул её в костёр.
        В глазах замглило от странного неощутимого удара, земля под ногами поплыла, в ушах стоял неслышный пронзительный вопль.
        И тут же сгинуло. Стихло.
        Костёр варяга отгорел, когда солнце уже клонилось к закату - Волчар не забывал подбрасывать в него дров, следил, чтобы сгорело всё, что может гореть. Морщился от удушливого запаха горящей плоти, моргал слезящимися глазами, но не уходил.
        Сей час Некрас сидел в лучах заходящего солнца у гаснущего костра, утирал слёзы и жевал чёрствую хлебную корку. Страву творил по убитому им же варягу. Идти пока что было некуда. В Оршу возвращаться смысла нет, - тут же войт Взимок за пищик возьмёт. Надо в Киев пробираться, к полудню путь держать. А это и до утра подождёт.
        Когда совсем стемнело, Волчара вдруг взяло любопытство - а что ж это за меч такой, из-за которого такая заваруха?
        Рарог был замотан в холстину и обвязан тонкой бечёвкой. Обмотка упала, и Волчар восторженно ахнул, зачарованный красотой меча. Коричневые кожаные ножны с серебряной оковкой - тоже очень непростые. Серебрёная с чернью рукоять с резными костяными накладками. В навершии - литая голова сокола со сверкающими аметистами в глазах. Дрожащей рукой коснулся крыжа, погладил резные костяные щёчки рукояти. Так и потянуло взять его в руки, обнажить, ощутить в руках надмирную силу, ту, что исходит из кузни богов. Руки сами по себе обжали черен и ножны, Волчар медленно потянул меч из ножен. Нагой клинок бросился в глаза благородной серо-бурой витой сталью, золотые резы на лёзе плясали вдоль дола, мешая прочесть надпись.
        «Сила Перуна - Правде защита…»
        Меч покинул ножны весь, Волчар упруго провернул его в руке, залюбовался сияющим в лунном свете лёзом, взмахнул…
        Пространство вокруг перекосилось, поплыло, пахнуло жаром…
        Сухой удушливый жар кузни, горячий состав для закаливания, глухое размеренное бормотание Коваля - то ли молитвы бормочет, то ли заговоры, сдвоенный звон молотов…
        Неимоверный восторг боя, вознесённый ввысь клинок Рарога, восторженно орущие рати со звериными глазами, идущие в наступ, вражье знамя, рвущееся на ветру и гнущееся под напором божьей Силы…
        Горящие города и корабли, звон оружия и доспехов, хриплые крики и потоки крови…
        Рёв идущих в наступ врагов и их искажённые ужасом лица…
        Князь Святослав - лёд голубых глаз, светло-русый чупрун на бритой голове…
        - Во славу Перуна-Громовержца!!!
        - А-а-а!!!
        Рарог вмиг выплеснул на Волчара всё, что помнило его железо. Только малая часть его воспоминаний пронеслась через сознание кметя, но и этого хватило, чтобы он без памяти повалился на траву.
        Очнулся наутро. Быстро и деловито собрался, вновь увязал Рарог в холстину, приторочил его за спиной и размеренно зашагал в сторону Полоцка.
        Князь Владимир меча не получит. Пока не получит.
        Но и Рогнеда не получит. Пока не получит.
        Рарог, Меч Богов, сам знает, что ему делать.
        Повесть третья Тавлеи
        Глава первая Чёрные знамёна

1
        Ирпень. Небольшой острог на полуночный закат от Киева на берегу соимённой реки. Высокие земляные валы возделись в едином порыве, а по верху - тёмный от времени пояс рубленых стен, прясла и островерхие шатровые вежи. А к самым валам широким вольным разливом текут богатые хоромы. Жить в Ирпене не особо опасно - даже крупные загоны степняков не смогут прорваться к Киеву - с полуденного восхода Ирпень прикрыт иными крепостями: Белгородом, Витичевом, Зарубом, Родней. А ещё дальше на полдень лежит широкая и вольная лесостепь, кою понемногу заселяют русичи. И богатеет Ирпень, хоть и не досягнуть ему до тороватого Вышгорода.
        Вечером погожего дня месяца изока градские Ирпеня вдруг всполошились. Небывалая весть - к граду идёт войско. Слишком долго жили в покое.
        Но войско подходило с полуночи, а стало быть, то свои, кияне - кому ж ещё? И успокоились ирпеничи. Как выяснилось после - всуе.
        Ирпенский городовой голова - даже не воевода! - сам с десятком кметей поехал встречать неведомых гостей, велев своим на всякий случай вооружиться. Мало ли…
        Остоясь на изгибе дороги, голова поднялся на взлобок и следил из-под руки в тени развесистой липой. И тревожился всё больше. У него в Ирпене всего с сотню воев, а кметей - десяток. С полуночи же подходило не менее. А слухи о позавчерашнем погроме Будятина невестимыми татями уже взбудоражили всю округу. Не зря велел бывалый вояка голова Чапура своим воям быть наготове.
        Длинная змея конных извивалась меж деревьев, то появляясь, то исчезая. Взблёскивали латы - колонтари и бахтерцы, искрилось кольчужное плетение, сияли навершия шеломов. Огнём горели высоко воздетые обоюдоострые рожоны копий. Сталь и бронза. Как бы не боярская дружина, что вовсе даже не легче.
        Из ближнего перелеска выскочили на рысях трое легкоконных в кожаных коярах и шеломах. Дозор. Чапура шевельнул рукой и шесть кметей сорвались с места, полумесяцем охватывая дозорных. А следом тронулся с остальными и сам голова.
        Те трое и не подумали убегать. Остоялись, ощетинились оружием и ждали, пока не подскачут ирпенские. Чапурины вои, видя такое дело, замедлили бег коней.
        Чапура, приблизясь, крикнул, держа руку на рукояти меча:
        - Чьи будете?
        - Волчьего Хвоста, - раздалось в ответ. Чапура перевёл дыхание, выпустил рукоять и отёр пот со лба, сдвинув на затылок шелом. Вытер руку о полу узорного жупана, поддетого под колонтарь и кивнул:
        - А ну, веди-ка к воеводе своему.
        А ежели это не Волчий Хвост, а позавчерашние будятинские тати… - подумалось вдруг отчаянно. - Тогда, может, ещё и удастся отбиться и уйти. А может, и нет. Но тут он увидел трёх скачущих навстречь всадников, и сомнения отпали. И от сердца отлегло. Над шеломом первого всадника вместо еловца реял лохматый хвост волка. Любой кметь в Поросье знал, что цеплять на себя родовой знак Волчьего Хвоста - себе дороже. Кара будет жестокой и настолько быстрой, насколько быстро Волчий Хвост прознает про эту дерзость. Скурата шелома была поднята и из-под глубокого выреза в ободе глядели пронзительные серые глаза. Чапура невольно окунулся в прошлое лет на двадцать, вмиг вспомнив отчаянного кметя-порубежника, лихого рубаку из межевой варты Военега Волчьего Хвоста, ныне ставшего гриднем в княжьей дружине и воеводой.
        Тогда, в то сумбурное и суровое время, Военег вдруг поднялся из простых кметей в воеводы за три года, сам стал водить рати против ворогов Руси, и, по слухам, вершить и тайные дела. Но это по слухам, а в слухи, особо в такие смутные, Чапура не верил.
        - Ба, какая честь, - добродушно расхмылил во весь рот Волчий Хвост. Что-то в его лице Чапуре не понравилось, но что именно - он ещё не понял. - Нас выехал встречать сам ирпеньский голова Чапура!
        Военег Горяич подъехал вплотную и рявкнул так, чтобы слышали все ближние вои:
        - Здорово, старый пень!
        Чапура и впрямь был старше него лет на десять, и многолетняя не скажешь дружба, но приязнь, давала Волчьему Хвосту право на подобное обращение.
        - Гой еси, волчонок, - усмехнулся Чапура, и они обнялись, не сходя с коней.
        Позже, когда Чапура отправил вестоношу в Ирпень, дабы успокоить городовую рать, они стояли на взлобке рядом и смотрели на проходящую мимо рать Волчьего Хвоста - сотня воев и три десятка прошедших огонь и воду кметей. И, провожая взглядом мелькающих мимо всадников, коней, латы, кольчуги, копья, мечи и щиты, хмурые усатые и бородатые лица, Чапура вдруг ощутил покалывание в груди. В нём нарастала тревога, и он не мог понять, отколь она взялась. И тут он вдруг чётко осознал, что именно ему не понравились в улыбке Волчьего Хвоста. Воевода улыбался совершенно искренне и добродушно, а вот глаза… глаза у него остались холодными и чуть виноватыми.
        Рать Волчьего Хвоста под приветственные крики градских входила в Ирпень. Высокий, с заострёнными палями, тын посада остался позади, вои подходили к воротам крома.
        Чапура, озираясь, всё никак не мог утишить растущую в груди тревогу, тем паче странную, что никоторого видимого повода для неё и не было.
        - А далеко ль направился воевода Волчий Хвост? - спросил он безотчётно.
        - К Малину, - отсутствующе сказал воевода. - На древлянскую межу. Завтра из утра и выступим.
        Показалось Чапуре, аль нет - мелькнула в глазах Военега Горяича виноватинка, а в голосе - заминка. Дрогнул голос воеводы, ох дрогнул. С чего бы?
        Ворота крома распахнули свои объятья перед воями и в этот-то вот миг всё и случилось.
        Волчий Хвост вдруг резко взмахнул рукой, из его рукава вымахнул длинный алый платок, метнулся над головой. И тут же мимо него и Чапуры ринулись, вырывая из ножен клинки, стремительные, как волки, кмети.
        Чапура рванулся было, бросая руку к мечу, но на него с двух сторон уже навалились кмети Волчьего Хвоста, выкручивая руки. А людей головы взяла в кольцо дюжина киян. Насмерть не били, видно было, что воевода велел своим обойтись насколько можно, без крови. Но двое уже лежали под ногами без памяти; кто-то из ирпеничей валился назад, захлёбываясь кровью; кого-то вязали его же арканом; кого-то сшибли с коня кистенём; кого-то били ратовищем; кто-то, ярясь, хватался за меч. Чапура, корчась в руках дюжих кметей, орал что-то поносное в каменно-спокойное лицо Волчьего Хвоста. А в воротах на миг возникла схватка, сверкали мечи и копья, клубилась пыль. Потом схватка распалась, запнувшийся на миг клубок конных промчался дальше, пыль улеглась, и видно было стремительно заплывающие кровью тела. Народ с воплями разбегался в стороны, сзади тож слышались крики и звон оружия - рубили кого-то не в меру ретивого, брали с бою градские ворота, разгоняя варту. А в самом кроме катался, дребезжа, звон оружия - застигнутые врасплох безбронные вои Чапуры отбивались, как могли, но дело было ими уже проиграно - в ворота крома
широким валом уже врывалась окольчуженная конница Волчьего Хвоста.
        Через полчаса всё было кончено. Кованая рать Волчьего Хвоста захватила весь городок. Воевода въезжал в кром, словно во вражий город, сзади кмети тащили всё ещё вырывающегося Чапуру. Голова изрыгал проклятия, поражая Военежичей их разнообразием - заслушаешься. Гнали его обезоруженных воев. В крепости у каждой вежи уже стояли кмети Волчьего Хвоста, ими были захвачены все ворота, заборола и стрельни. А посреди двора воеводского терема, на крыльце которого тож стояли с луками двое кметей Военега Горяича, столпились обезоруженные, побитые и словно оплёванные вои Чапуры. Толпа, не смея шелохнуться, плотно сгрудилась под прицелами восьми десятков тяжёлых составных луков.
        Военег Горяич быстро окинул их взглядом, пересчитал и сморщился. Ирпеничей уцелело десятков восемь. Чапуриных кметей втолкнули в эту же толпу, самого же голову, рвущегося и плюющегося, поволокли в терем. На крыльце он зацепился рукой за резную балясину перил и заорал, вкладывая в крик всю обиду от нечестно выигранного Волчьим Хвостом боя, жуткую обиду на несправедливость, оскорбление обманутой в лучших чувствах души:
        - Я плюю на тебя, Хвост! Будь ты проклят, воевода! Предатель! Паскуда! Перелёт!
        Кмети оторвали его от перил и, пинком растворив дверь, втащили голову внутрь терема.
        - Куда этих? - Самовит, подъехав неслышно, указывал плетью на столплённый полон.
        - Сделали? - спросил воевода почти неслышно. Варяг утвердительно склонил голову.
        - Разгоните по клетям и заприте человек по десять, - велел Волчий Хвост, направляя коня к терему. И уже на крыльце услыхал за спиной крики. Помедлил миг и обернулся, уже зная, что увидит.
        Трое кметей Чапуры, коих должны были запереть в приворотную клеть, сшибли двоих Военежичей и нырнули в ворота. Вслед им взвизгнули стрелы, один споткнулся, захромал и его нагнали, второй грянулся плашью оземь и не шевелился, но третий сиганул с моста, быстро пересёк площадь и скрылся за ближними избами. Волчий Хвост несколько мгновений с непонятным выражением смотрел ему вслед, потом плюнул через перила в пыль, что было у него высшей степенью презрения, и ушёл в сени. Кмети на крыльце переглянулись и потупились.
        И уже никто не видел, как в сенях Военег Горяич постучал по стене и суеверно сплюнул через плечо.
        Самовит ввалился в горницу и сел, устало привалясь к стене и чуть прикрыв глаза.
        - Всё ли сделал как надо? - Волчий Хвост стоял спиной к варягу у небольшого стола и внимательно его рассматривал, невесть что собираясь на нём увидеть. На столе лежал большой кусок кровяной колбасы, взрезанный по краю коровай, печёная репа, первый весенний лук и кувшин с квасом.
        - Всё, - кивнул старшой, не открывая глаз. - Порядок. Да ты и сам видел, воевода. Эти трое, они всяко слышали, как мы про Свенельда говорили. Так что тот драпать будет взаболь, а после спрячется. В городе спрячется, не иначе.
        - Угу, - задумчиво сказал Военег Горяич, садясь за стол, и кивнул варягу. - Садись, ешь. Когда ещё придётся…
        Несколько мгновений воевода и его старшой уминали еду за обе щеки, потом, когда первый голод сгинул, Волчий Хвост спросил:
        - Прапор спустили?
        - Да, - сглотнув кусок колбасы, ответил Самовит. Отпил глоток кваса. - Какой из утра подымать?
        - Чёрный, - коротко ответил воевода. Упало молчание. Оба прекрасно поняли друг друга, и у обоих вмиг пропало желание о чём-нито говорить и вовсе смотреть друг другу в глаза.
        Тот кметь, что сбежал, прячется ныне где-нито в посаде. И скоро, уже завтра к полудню весь Ирпень будет знать про мятеж Волчьего Хвоста. И уж после донельзя дерзкого и вероломного захвата крепости поверят в это все. Тем паче, что увенчалось это немалой кровью.
        - Сколь убитых? - не подымая глаз, спросил воевода и отодвинул опустелую чашку.
        - У нас - двое, - глухо ответил Самовит. - У них… десятка два, не меньше…
        Помолчали. А про что говорить.
        - Наши… что?
        - Молчат, - обронил Самовит всё так же глухо. - Верят они тебе, воевода…
        - На том и держусь, - вздохнул Военег Горяич. - Этого… Жара - нашли?
        - Нашли… двоих следить за его домом поставил.
        Теперь им оставалось только ждать.
        А поздно ночью, когда темнота навалилась на град тяжёлой чёрной тушей, выставленная Самовитом стража выпустила из ворот одинокого всадника с двумя заводными конями, кой, махнув воротным рукой, скрылся в темноте в направлении Вышгорода.

2
        Тишина. Только в темноте изредка слышен шёпот: жаркий - женский, спокойный - мужской.
        - Долго я здесь прятаться буду? За бабьим-то подолом?
        - Т-с-с… не за бабьим, а за моим, - с тихим смешком отвечает она. - Нельзя тебе выходить. По улицам варта ходит. Далеко ты уйдёшь, как же…
        - Да не могу я!.. сколько можно?
        - Пока плечо на заживёт. Эвон, стрела-то насквозь прошла, как только кость не сломала. Ладно, ещё бронебойной били, не срезнем - вовсе бы без руки остался.
        - Умная ты моя, вояка, - вздыхает он и признаётся. - Не сидится мне на месте…
        - Зудит, - опять со смешком и понимающе говорит она. - Ничего, перетерпится. Переждать нельзя только роды, смерть да понос…
        - В граде что? - спрашивает он, помолчав, и она облегчённо вздыхает.
        - Смутно в граде, - говорит она и её голос вздрагивает. - Шепчут невесть о чём… И будто Волчий Хвост к печенегам переметнулся… и будто с козарами сговорился… и про греков шепчут.
        - Брехня, - говорит он озлобленно. - Всё брехня.
        - Страшно мне, ладо, - говорит она. - Поцелуй меня.
        - Не бойся, всё будет хорошо. А брехне не верь.
        - Да как же не верить-то, ведь…
        - Греки тут вовсе ни при чём, - устало вздыхает он. - Свенельд объявился, слыхала ль?
        - Ну…
        - Вот тебе и ну. Волчий Хвост с ним снюхался, не иначе. Слышал я его кметей.
        - Это война, ладо?
        И он, помедлив, отвечает:
        - Да.
        И сразу же падает каменно-твёрдая тишина, слышен только тихий плач девушки.
        Тихо-тихо ползёт по Ирпеню молва, прячутся по углам и тянутся паутиной шепотки. Град замер и затих, словно бык, с маху оглушённый дубиной. А по улицам, коих в Ирпене всего пять, чеканя шаг, идут дозоры Волчьего Хвоста. Не больно доверяют Военежичи вартовым, да верно - как и доверять, коль они при взятии полтора десятка варты навьём положили.
        В тени притаился человек, сдерживая даже дыхание. Спаси Велес, что они хоть собак с собой не взяли, - мелькнуло в голове, когда он провожал дозор взглядом. Потом, когда дозор скрылся, Чапурин кметь осторожно выскользнул из темноты и бесшумно побежал вдоль улицы.
        Два шага,
        вдох,
        два шага,
        вдох…
        Высокие пали вздымались сажени на три зубчатой стеной. Чапурич представил было себя сидящим на такой пале, усмехнулся и полез на вал. Ухватился за острия палей, передохнул с полминуты и медленно-медленно, чтобы не выдать себя резким движением, высунул голову над частоколом.
        В темноте прыгать вниз, очертя голову, было страшновато, но иначе было нельзя - вспомнив тех, на улицах, он поёжился и решительно полез на пали.
        И именно тут из прогала в тучах выглянула луна и облила бледно-прозрачным голубоватым светом холмы, лес и крепость. И в первую очередь - человека на гребне тына. Дозорные Волчьего Хвоста на миг опешили.
        Беглец взмахнул руками, сиганул вниз. И тут же тишина взорвалась криками, топотом, матом и собачьим лаем. Беглец скатился по валу к Ирпеню, нырнул в воду и бешено заработал руками и ногами. Отплыть подальше, подождать, пока течение снесёт его вниз и потом уже выбраться на сушу - всего и дел.
        Чапурич рассчитал почти всё - и то, что тын не так высок и вплотную подходит к реке, и то, что Военежичи не полезут в погоню за тын. Забыл только об одном - что они все родились на степной меже, выросли и возмужали в войнах, и с луком в руках не уступят ни козарину, ни печенегу…
        Боль вдруг взорвалась в голове бешеным слепящим сполохом, руки отказались повиноваться, по животу пробежала судорога, и последним гаснущим всплеском сознания.
        На стене двое воев несколько времени вглядывались в полумрак, потом один вздохнул, опуская лук.
        - Попал? - негромко спросил второй. Первый в ответ только молча пожал плечами.
        Солнце краешком алого полотнища задело окоём, и по Ирпеню покатилась звонкоголосая перекличка петухов. Сквозняк из узкого окошка клети шевелил чупрун, щекоча бритую голову. Чапура жадно слушал, втягивая сквозь зубы холодный утренний воздух, и гадал - какие ж петухи? Вторые, третьи? Почто-то это казалось ему донельзя важным.
        - Это уже третьи, - раздался за спиной ровный голос Волчьего Хвоста. Чапура резко обернулся, сжав зубы до боли. Дверного скрипа он не слышал, шагов тоже - но на пороге сидел могучей глыбой Военег Горяич Волчий Хвост, а из-за неплотно прикрытой двери за его спиной сочился всё тот же знобкий весенний сквознячок.
        Чапура, прищурясь, уселся на лавку у стены:
        - Чего пришёл? - спросил враждебно и холодно.
        - Погоди звереть, - неожиданно миролюбиво сказал Волчий Хвост, плотнее запахнув на груди плащ-коцу. - Разговор есть…
        Двое кметей на забороле сперва не слышали ничего, видели только как воевода зашёл в клеть, в которой держали голову. Невольно переглянулись. Потом до них долетел полный злобы выкрик Чапуры:
        - Тать! Проклинаю! Поди прочь!
        Распахнулась дверь, Волчий Хвост выскочил из клети, как ошпаренный. Он обернулся, словно хотел что-то сказать, но дверь уже захлопнулась. Военег Горяич дико огляделся, заметил обоих кметей, и они мгновенно отскочили от края стены, - не попасть бы под горячую руку. Они уже не видели, как воевода, сгорбясь, задвинул на двери тяжёлый засов и медленно побрёл к крыльцу терема, подволакивая ноги. Куда и делась его знаменитая волчья стать?
        А над сползающим с града туманом и радостно-горластой перекличкой петухов на высокую жердь судорожными рывками вползал чёрный прапор.
        Жар, поутру выйдя полунагим во двор, случайно глянул в сторону крепости и остоялся. Замер, не отрывая глаз.
        Над головной вежой, вздетой над валами сажен на пять, там, где ещё вчера трепетал багряный стяг Владимира с белым падающим соколом, ныне реяло чёрное полотнище с серебряной каймой по краю.
        Жар оцепенел. Вестимо, после того, что вчера случилось, можно было ожидать всякого, но чтобы вот так…
        Задумчиво поцыкав зубом, он подошёл к колодцу, поднял из восьмисаженного провала деревянную бадью с ледяной дымящейся водой. Делал он всё это медленно, продолжая обдумывать увиденное, и очнулся, только вылив себе на себя всю бадью. От мгновенного обжигающего холода он передёрнулся, зашипел сквозь зубы и убежал обратно в хату.
        Жена уже хозяйничала у печи, гремя ухватом и горшками.
        - Млава.
        - Чего ещё? - не оборачиваясь, отозвалась она.
        - На торг не ходила ль?
        Проснулся он ныне поздно, жена вполне могла и на торг успеть сходить, и сплетни свежие узнать.
        - Ходила, - хмуро сказала она, ставя на стол дымящийся, даже на вид горячий горшок со щами и наливая ему полную миску. - Это ты спишь мало не до обеда…
        - И что слышно? - равнодушно спросил Жар, даже не заметив её упрёка и задумчиво водя ложкой по щам.
        - Вроде кто-то из Чапуричей из крома сбежал. То ль в граде прячется, то ль ещё что… болтают, что ночью пробовал через тын выскочить, да подстрелили его. К вымолам потом прибило.
        - Насмерть? - всё ещё думая, спросил он.
        - Насмерть, - её голос дрогнул. - Весяне с торга уезжать хотели, Военежичи их не выпустили, в граде держат. Вроде как ждут кого. Говорят, Свенельда твоего поминали… - она осеклась, но было поздно.
        Жар замер с ложкой в руке, полураскрыв рот и тупо глядя перед собой. Горячие щи текли тонкой струйкой ему на штаны, но он сидел, вытаращив глаза и ничего не чуя. Млава, глядя на него, видно что-то поняла и тихонько завыла, прижав ладони к щекам.
        - А ну цыц! - Жар очнулся и уронил ложку на стол. Жена послушно умолкла. - Сколь раз говорил - молчи о том!
        - Страшно мне, ладо, - глухо сказала она, глядя в сторону. - Это ведь война.
        Он несколько мгновений помолчал, потом обронил, низя взгляд:
        - Мешок собери.
        - Не ходи! - встрепенулась было Млава, но Жар цыкнул на сей раз уже не шутя:
        - Будет! - и сбавил голос. - Надо. А пойду не сей час - вечером. Даже ночью.
        Жар полз по склону градского вала. Чёрный балахон прятал его в тени тына, но и двигался он всё одно медленно, по вершку в полчаса. Дело было привычное, проделанное за последние два года уже не раз - всего-то незаметно выбраться из града. Он, не в пример тому злосчастному Чапуричу, лез через тын не возле реки, а вовсе с другой стороны, причём на самом видном месте. Многолетний опыт говорил ему, что так делать лучше всего. Ныне варта была гуще и строже, нежели всегда, но от того только веселее.
        Над градским тыном в свете луны чётко выделялись человеческие фигуры - кмети Волчьего Хвоста и вартовые. На небе не было ни облачка, полная луна светила ярко, светло было почти как днём. Жар затаился выжидая. Сей час…
        Около полуденной вежи раздались пьяные голоса, крики - кто-то дрался, кто-то кому-то бил морду, кто-то орал так, что слышно было не только в кроме, а и за рекой, пожалуй.
        Вот оно!
        И вои, и кметь, как водится, вытаращились в сторону драки, похоже, даже об заклад бились, или что-то вроде того. Жару было не до них. Он выскочил из тени, швырнул аркан, дёрнул. Петля захлестнула островерхую палю. Несколько движений - и он на вершине тына. Сдёрнул петлю, прыгнул через тын, повис на руках. Отпустился, упал вниз и вновь замер. Теперь вновь ждать - Военежичи наверняка уже отвернулись от драки и теперь зрят во все глаза. Но и ждать ему недолго - скоро внимание ослабнет, и тогда Жар проползёт у них под носом к ближнему овражку, коим и до леса недалеко. А там, за лесом, в веси, у доверенных людей, содержался его боевой конь, за ним ухаживали, и взять его он мог в любое время.
        Воевода Свенельд ждёт известий, и они обязаны быть ему доставлены вовремя.
        Волчий Хвост, подняв брови, несколько мгновений разглядывал воев, что переминались с ноги на ногу, потом перевёл взгляд на Самовита. Старшой ничуть не изменился в лице, сохранив всё то же каменно-бесстрастное выражение. Наконец, Военег Горяич мотнул головой, и вои обрадовано рванули за дверь - не стал гридень гневаться.
        - Ушёл? - негромко спросил воевода Самовита, в кой раз уже дивясь его невозмутимости.
        - Ушёл, - разлепил губы варяг. - Это Жар был, слово даю, господине.
        Воевода устало усмехнулся и прикрыл глаза.
        Наживка заброшена.

3
        Гюрята Рогович устало опустил меч:
        - Будет с тебя на сегодня, - сказал он запаренному вою. Тот стоял, опустив топор, и виновато оглядывался посторонь. - Поболе на досуге в руки оружие бери, а помене - кувшин с пивом.
        Он не договорил - сзади вдруг донеслись взволнованные голоса. Гридень обернулся. От крайних шатров бежали двое: один - вой из его сотни, а вот второй… второго он не знал. Вестоноша?
        Новогородец коротким взмахом загнал меч в ножны за спиной, зачем-то глянул на солнце, что уже клонилось к закату, окрашивая в тёмно-розовый цвет верхушки сосен и крыши вышгородских веж на недалёком днепровском берегу.
        Незнакомый вой на вопросительный взгляд Гюряты шевельнул рукой, и в глаза гридню бросился странно знакомый перстень у него на пальце. Рогович глянул по сторонам, кивнул двоим самым ближним кметям, что были тут же, средь досужих воев-зевак:
        - Кудрой, Бонята, - к моему шатру! Никого не подпускать ближе десяти шагов!
        Уже внутри шатра, в тёплом полумраке, гридень нетерпеливо бросил вестоноше:
        - Ну?!
        Вой уронил ему в ладонь перстень. Поднеся руку к глазам, Гюрята разглядел причудливую серебряную скань и зелёный камешек-смарагд - огранённый под волчью голову с оскаленными клыками и поджатыми ушами. Перстень Волчьего Хвоста.
        - Добро, - обронил гридень. - Грамоту привёз или как?
        - Грамоту, - вой поискал взглядом куда бы сесть. Гюрята подвинул ему седло, что лежало прямо на войлочном полу шатра. Вестоноша уселся, стащил сапог, обнажил нож, нацелился и одним быстрым движением распорол шов. Запустил пальцы внутрь, покопался и вытащил тонкий, выскобленный до белизны, лоскут харатьи.
        - А ну как схватили бы тебя, да кто дотошный сапоги прощупал, а одно голенище толще? - насмешливо спросил Гюрята, разглядывая лоскут. - И не такие, как ты, сыпались на таком.
        - А оно не толще, - хохотнул вестоноша, доставая моток дратвы и тонкое шило. - В другом холстина зашита, чтоб одинаковые были.
        Гюрята покачал головой и впился взглядом в старательно выведенные на харатье резы. Прочёл. Помотал головой, прочёл вдругорядь, не веря своим глазам, выронил харатью под ноги.
        - Что в грамоте - ведаешь?
        - Не-а, - зевнул вестоноша, споро зашивая сапог. - Моё дело - до места тебя проводить.
        - А почто там написано, что никто не должен знать, зачем и куда мы идём? Воевода мнит, что в моей сотне есть Свенельдовы слухачи?
        - Как знать, гриде, - пожал плечами вестоноша, продевая дратву в последнюю дырку и затягивая узелок. - Это ж всё княжьи люди, а не твоя дружина. Твоих-то тут десятка два, не более. А в сотне могут и Свенельдовы люди быть, и Варяжковы. У шатра-то ты ведь своих вернейших поставил. Что, не так?
        Гюрята в ответ смолчал.
        До тайного стана Свенельда Жар добрался только под утро. Ещё в полуверсте от крепости его окликнул чей-то голос. Сперва Жар было пополохнулся, да голос показался знакомым:
        - Жар, ты, что ль?
        - Я, - отозвался ирпенич, отрывая руку от рукояти ножа. - Воевода на месте ли?
        - Тут, - в кустах кто-то зашевелился, - с тропы убирали настороженный самострел. - Проезжай. Стряслось чего-то?
        Жар не ответил и пустил коня вскачь.
        Дозорный несколько мгновений озадаченно глядел ему вслед, усиленно пытаясь понять, потом почесал в затылке, тряхнул головой и поволок самострел обратно на тропу. Толстая, в два пальца стрела глядела острожалым концом в прогал в кустах. Заденет ногой жилку человек - и получит стрелу в грудь, всадник лишится коня. А особая бечёвка, к жилке прилаженная, дёрнет в остроге ботало.
        Никто не подойдёт незаметно к нынешней Свенельдовой твердыне, хоть от неё до княжьего владения на Перевесище всего вёрст сорок.
        Первым, кого Жар увидел в остроге, был Варяжко. Гридень стоял на крыльце воеводской избы, уперев руки в бока, и глядел, как бьются на дворе на мечах четверо воев - двое нападали, двое отбивались. Пыльно-оружный клубок катался по двору туда-сюда, кружился на утоптанной земле, звеня клинками. Смотрелось красиво, и Жар невольно залюбовался, придержал коня. А вот у Варяжко на губы медленно наползала презрительная усмешка. Наконец, он не выдержал:
        - А ну, стой!
        Вои остоялись, радуясь про себя нежданной передышке. Рано радовались, - подумалось Жару.
        - Кто так рубит? - спросил Варяжко с ледяным презрением. - Ты ж не только в ворога, ты и в корову не попадёшь! А ты? Ты меч держишь, как старуха коромысло. Какие вы, на хрен, вои?!
        Четверо молчали. Варяжко с презрением плюнул и, вскинув руки, потянул из-за плеч враз оба меча:
        - А ну-ка, все вчетвером против меня.
        Вот ныне они уж точно не радовались. Но двинулись к гридню, подымая мечи и охватывая его полукольцом.
        Всё случилось быстро. Варяжко дозволил воям взять себя в кольцо и взвился молниеносным вихрем ударов. На миг Жару показалось, что меж теми четверыми мечется какой-то лютый многорукий зверь. Мечи разбросали в стороны ослепительные солнечные зайчики, свист клинков смешался со звоном ударов. Вои один за другим покатились на траву, обезоруженные и побитые, - Варяжко бил хоть и плашью, но в полную силу, отвешивая мечом хлёсткие удары, словно дубиной.
        Когда все четверо были повержены, гридень замер на миг, потом кинул в ножны оба меча и процедил сквозь зубы:
        - Учитесь, щенки.
        Обернулся, чтоб уйти, но столкнулся взглядом с Жаром.
        - Ба! - воскликнул он. - Дружище Жар! Здорово!
        - Гой еси, Варяжко, - усмехнулся ирпенич, спешиваясь. - Воевода в избе ли?
        Не дожидаясь ответа, он двинулся к крыльцу.
        - Что-то важное?
        Жар покачал головой, вытянув губы трубочкой и словно говоря - может, а может, и нет.
        - Добро, - Варяжко пошёл с ним рядом, бросив через плечо воям. - А вы продолжайте. Увижу в окно, что перестали - выйду и повторю.
        - Новики? - указал за плечо Жар. Варяжко только хмуро усмехнулся, и ирпенич полюбопытствовал. - А чего это ты с ними так жёстко?
        - Некогда мягко, - вздохнул Варяжко. - Времени мало, а их больно много…
        - Сколь?
        - Не менее сотни за последние дни прибыло, - нехотя процедил Варяжко. - И ведь как только дорогу находят. А из сотни той половина - неумехи, вот вроде этих. А тут того и гляди начнётся…
        - Уже, - уронил Жар сумрачно.
        - Что - уже? - не понял Варяжко и растерянно хлопнул ресницами.
        Жар не ответил, привязал коня к коновязи, поднялся на крыльцо и огляделся.
        В остроге и впрямь стало мало не вдвое больше народу - сразу от ворот он этого не заметил. Туда-сюда сновали вои, на конюшне ржали кони, где-то за избами звенел молот кузнеца, и пыхала жаром походная кузня, от изб вкусно тянуло свежим хлебом, жареным мясом пареной репой и печёным луком. У Жара, не евшего со вчерашнего вечера, в желудке заурчало. Он сглотнул, но, наткнулся на насмешливый взгляд гридня, разозлился и на него, и на себя и буркнул:
        - Пошли.
        Свенельд сидел за столом, опершись подбородком на руки, и что-то читал, едва заметно шевеля губами. Обернулся на скрип отворяемой двери и невольно встал:
        - Жар?!
        Варяжко прошёл в горницу следом за ирпеничем, уселся, лавку в углу, кивнул Жару: садись, мол, и ты.
        Жар собрался с духом и, избегая глядеть в глаза воеводе и гридню, быстро рассказал про то, что стряслось третьего дня в Ирпене. Когда он договорил, в избе на миг упало молчание, да такое, что в ушах звенело. Потом Варяжко смачно, непристойно и цветисто-весело выругался. Свенельд осёк его коротким движением руки и кивнул вестоноше:
        - Жар… ты устал, должно, да и оголодал, небось. Поди в соседнюю избу, там и отдохнёшь, и накормят тебя. А через час-другой сюда приходи.
        Когда Жар ушёл, Свенельд обернулся к Варяжко и голос его дрогнул:
        - Что скажешь?
        Варяжко смолчал, да и Свенельд не ждал ответа.
        Ещё третьего дня их слухачи в Киеве донесли, что Волчий Хвост на пиру на самого великого князя наорал, с пира злой ушёл, а после с дружиной и вовсе из Киева ушёл. А к вечеру по городу весть прошла про его опалу.
        А вот ныне и вовсе - весть о мятеже. Волчий Хвост захватил Ирпень, и с кровью, ирпенского голову Чапуру поковал в железа. А его вои Свенельда поминали…
        Свенельд сказал, покусывая губу:
        - Чего делать будем?
        - Хрен его знает, - пожал гридень плечами. Он и сам был в большом затруднении. - С одной стороны, Жару не верить нельзя…
        - Вот-вот.
        - А другояко… вдруг - ловушка? - усомнился Варяжко, пристально разглядывая острый узорный носок своего сапога.
        - В ловушках не кладут своих навьём десятками, - решительно отверг Свенельд. - Такого не бывает, Варяжко.
        - Чего ж тогда Волчий Хвост ждал-то четыре года? - скривил губы гридень.
        - Да это-то как раз просто, - Свенельд задумчиво постукивал по столу пальцами. - Оскорбил его Владимир. А для Военега честь всегда на первом месте была, тебе ль того не знать? А тут ещё и мы со своим будятинским налётом…
        - А ведь за ним пойдут многие, - так же задумчиво сказал Варяжко.
        - За ним нет ни одного проигранного сражения, - кивнул Свенельд. - А меня за спиной - Любеч, а у тебя - Родня. Как бы не пришлось ему и старшинство-то уступить.
        - Уступишь?
        - Как случай покажет… да войсковой круг скажет, - угрюмо обронил Свенельд.
        - Придётся тебе, Жар, обратно в Ирпень поехать, - Свенельд буравил вестоношу взглядом. - Отдохнул ли?
        - Отдохнул, воевода.
        - Обратно в град пройти сможешь?
        - Чего ж не смочь-то? Они ведь только за ворота никого не выпускают, а впускают всех. Пройду.
        - Ин ладно. А теперь - главное. Из кожи вон вылезь, но с Волчьим Хвостом встреться с глаз на глаз. И тогда скажешь, что я послал, отдашь ему кольцо, - воевода уронил на стол с ладони простенькое серебряное кольцо. Даже не скань, только по ободку идут едва заметные руны. Рядом с кольцом Варяжко выложил берестяной свиток, стянутый печатью. - И грамоту от меня отдашь.

4
        Солнце уходило. Зарево встало на полнеба, где-то в непредставимой вышине переходя белой полосой в лазурно-голубой цвет. Лес вздымался над окоёмом чёрно-зелёной острозубчатой стеной и над ним тонкой полупрозрачной черноватой ниткой вытянулась вверх струйка дыма.
        Вот и всё. Волчий Хвост устало провёл рукой по усам, по лицу, словно стирая невидимую паутину, отвернулся и задумчиво уставился на мелко рябящую под ветром поверхность реки. Сразу со стены уходить было нельзя. Дым - это знамено от Гюряты. Сотня Роговича вышла на боевое положение и ждёт.
        Влажный ветерок с Ирпеня шевелил седеющий чупрун, щекотал бровь, усы намокли. Волчий Хвост натянул длинные кожаные перстатицы, надел шелом с хвостом волка на темени, устало повернулся и медленно пошёл вдоль заборола к лестнице.
        Когда вовсе стемнело, в дверь к воеводе стукнул кметь. Остоялся у порога, щурясь в неярком свете свечей.
        - Что ещё? - недовольно спросил Волчий Хвост.
        - От воротной варты, старшого Самовита, - негромко ответил вой. - Жар вернулся в Ирпень.
        Военег Горяич помолчал несколько мгновений, чуть кивая головой, потом хотел что-то сказать, но только шевельнул рукой, отпуская кметя.
        Без сомнения, Жар уже успел побывать в стане Свенельда и вернулся. Сутки ушли у всадника, чтоб обернуться туда-обратно. Где ж стан Свенельдов? Родня? Перевесище? Немиров? Переяславль? Зарубин? Гадай, не гадай - не поможет.
        Проснулся Волчий Хвост от едва внятного скрипа двери. И тут же рванулся к мечу, уронил на пол ножны, поднял нагой клинок.
        В ярко светящийся в лунном свете дверной проём бесшумно проскользнул человек. Волчий Хвост мельком подивился тому, что во сенях ярко светит луна - не иначе дверь на крыльцо отворена настежь… а стало быть, кметь на крыльце…
        Вошедший на миг замер у двери, и воевода осторожно потянул из гнезда на ножнах меча хитрую придумку переяславского кузнеца - гусиное перо с тонкой стальной насадкой. Несмотря на презрение, что витязи-кмети по обычаю питали к метательному оружию, Военег Горяич никогда с этим пером не расставался, и не пораз бывало, что оно спасало воеводе жизнь.
        - Воевода, - негромко позвал незнакомый голос. Волчий Хвост отвёл руку с пером в сторону, готовясь метнуть в любой миг.
        - Воевода, я друг, - всё так же негромко сказал голос. - Только не швыряй в меня нож или ещё какую пакость. Я сей час выйду на свет, чтоб ты меня видел.
        Он и впрямь появился в потоке серебристого лунного света. Весь в чёрном, коротко стриженые на мужицкий лад рыжие, просто огненные волосы, прямой нос, длинные рыжие усы, твёрдый бритый подбородок. Вроде не кметь. Вой?
        - Я друг, воевода, - повторил человек и показал пустые руки - оружия в них не было, что вовсе не значило, что у него его нет вообще.
        Волчий Хвост крупно сглотнул, загнал меч в ножны, одновременно незаметно упрятав перо. Сел на лавке, опустил на пол босые ноги.
        - Задёрни занавески, - велел он, вставая. Ударил по кремню, треща, вспыхнул трут. Воевода запалил все три свечи и кивнул на лавку у стола.
        - Садись, коль друг. Говорить будем. Не зря ж ты сюда пришёл.
        Человек сел поодаль, и Волчий Хвост вдруг понял кто это. Жар.
        - Что с кметьем? - спросил он резко. - С тем, что на крыльце.
        - С каким кметьем? - неподдельно удивился Жар, и воевода тут же вспомнил - он сам отпустил сторожу.
        - Люди меня Жаром кличут.
        - Похож, - невольно усмехнулся Военег Горяич. - Что скажешь, Жаре?
        - Свенельд-воевода тебе поклон шлёт, - на пальце Жара тускло блеснуло в пляшущих отсветах свеч тонкое серебряное кольцо. Змейками плясали по его ободку руны, и Волчий Хвост вмиг вспомнил даже, что означает надпись. «Мы не воруем, а отнимаем», славное изречение урманских скальдов. Мало кто в своё время не знал этого кольца. Воевода даже невольно поёжился.
        - Он что-то велел мне передать?
        - Да, - Жар положил на стол берестяной свиток. - Про что писано, не ведаю.
        Он откинулся спиной к стене, оставив руки лежащими на столе. И правильно. Скрести он руки на груди, Волчий Хвост подумал бы ещё, читать ли грамоту при нём. Из-под мышек легко выхватить, скажем, нож. Или ещё что. Особенно в таком-то балахоне.
        Военег Горяич сломал печать Свенельда, развернул свиток и погрузился в чтение, не забывая постоянно бросать на Жара короткие взгляды.
        «Гой еси, воевода…»
        Грамота была длинной, и читал Волчий Хвост долго. В начале Свенельд чуть сомневался в его искренности, но потом пошли чёткие и ясные указания. А в конце письма воевода неожиданно наткнулся на сжатое и ясное описание того, что предлагал после победы кто-то из нынешних соратников Свенельда. Знать бы ещё - кто?
        «И каждой земли - свой князь, племенной. Отдельный. И дани никоторой не платить никому. А с ними - не над ними, а с ними, первым средь равных! - киевский князь. Не великий, а старший! Никаких податей, никакого полюдья, только войский союз против общего ворога. И закон писаный принять, дабы тех князей, что власть бесчинством возьмут, все иные князья, все вместе - окоротили бы! И жить вольней будет намного. А князь киевский только войский голова на рати, не более».
        Волчий Хвост уронил грамоту на стол, и она, как живая, свернулась в трубочку.
        Прошло несколько времени, длинного и тягучего, пока Военег Горяич вновь не разомкнул губы:
        - Сколь людей у тебя в посаде есть? Да не отпирайся, всё одно не поверю, что нет никого. Один бы ты из града не выбрался.
        Жар ответил, глядя в сторону:
        - Двое. Кто - не скажу. И не спрашивай.
        - Не буду, - пожал плечами воевода.
        Схватить его сей час? Нельзя. Его люди наверняка знают, куда и зачем пошёл их вожак. И сообщат Свенельду. И игра будет проиграна. Свенельд не придёт, а Владимир не простит учинённого в Ирпене. И тот незаметный шаг, что пока отделает его, Военега Горяича, опалу от настоящей, будет сделан. И тогда придётся играть на другой стороне.
        Да и сам Жар чем-то нравился Волчьему Хвосту, непонятно чем. То ли своей твёрдостью, то мастерством своим, то ли спокойствием…
        - В кром-то как прошёл?
        Жар неопределённо повёл плечом и смолчал.
        - Ладно, ступай пока.
        Двухсполовинойсотенная рать Свенельда и Варяжко показалась на окоёме, как он и обещал в грамоте, на второй день после возвращения Жара. После полудня в Ирпень примчался всадник-дозорный и сразу пробежал в терем, к Волчьему Хвосту.
        Вскоре воевода появился на крыльце в полном вооружении, в сопровождении всё того же вестоноши. Жар со своими людьми - он уже знал, что Свенельд на подходе - был тут же, во дворе, и с любопытством и лёгким удивлением уставился на Волчьего Хвоста - чего это в латах да с оружием?
        - Самовит! - зычно раскатился по двору голос Военега Горяича.
        - Здесь я, господине, - отозвался дружинный старшой. Варяг тоже стоял неподалёку от крыльца, хищно улыбаясь и поигрывая золочёной кисточкой пояса. Жар замер - что-то ему не нравилось.
        - Ворота?
        - Заперты, воевода!
        - Взять! - коротко велел Волчий Хвост. Жара вдруг охватило ознобом, он бросил руку к ножу, но было поздно. Около него внезапно выросло двое кметей, схватили за руки, заламывая их за спину. Его люди опешили, но нацеленные на них луки с узкими бронебойными насадками стрел вмиг убедили ирпеничей, что это всё - взаболь. А из клети уже выводили щурящегося от яркого солнца Чапуру, а Волчий Хвост возвращал обомлелому голове его меч и шестопёр, хмуро и чуть виновато улыбаясь. В груди Жара стыла смертная тоска, - он уже всё понял. Понял, что в одночасье проиграл враз всё - и жизнь, и честь, и удачу. В бешенстве и отчаянии он взвыл и рванулся из рук Военежичей так, что мало не вырвался. И, скрюченный и скорченный, продолжал дико выть сквозь зубы точно так же, как когда-то у стен Родни Варяжко.
        - Жар, Ставко, Вакул - за мной!
        Три отрока из личной дружины Варяжко не посмели ослушаться. Да и не могли они ослушаться - им князь Ярополк не указ, у них иной господин - сам Варяжко.
        Полог шатра откинулся, вышел бледный Владимир, за ним, опасливо косясь по сторонам - Блуд. Увидев их вместе, Варяжко вмиг понял всё и завыл по-волчьи, закончив вой утробным горловым хрипением, в коем ясно слышалась жажда крови. Все невольно попятились.
        - Убью! - прорычал гридень, вырываясь из рук словен, потом всё ж затих. Его отроки стояли спокойно, боязливо оглядываясь, видно, всё ещё опасались, что теперь будут убивать их.
        - Что с этим? - спросил кто-то из кметей, кивая на Варяжко.
        - Возьми троих воев и… - Владимир оборвал слова.
        - А… этих?.. - кметь мазнул взглядом по испуганным лицам Варяжковых отроков.
        - Пусть живут, - обронил князь.
        - Ну, здравствуй, Жаре.
        Голос прозвучал средь осеннего поля внезапно, менее всего уместный здесь и сей час.
        - Гой еси… - Жар поперхнулся словами, глядя расширенными глазами на своего господина, освещённого неярким холодным солнцем.
        - Живой я, живой, - спокойно процедил Варяжко, поигрывая ножом. - Честь свою спасти хочешь?
        - Гой еси, Жаре.
        - Господине… - Жар невольно обернулся.
        - Не бойся, - Варяжко криво усмехнулся. - Я Блуда нашёл, Жаре.
        - Ну-у… - протянул Жар обрадовано, сжимая кулаки. - И где ж эта крыса прячется?
        - А вот пойдём ныне со мной - и всё узнаешь…
        Военежичи сбегались со всех сторон, складывая в кучу оружие Чапуричей, выстраивались в блестящую доспехами цепь. Сзади уже ржали и били копытами кони, трубач продувал рог, извлекая из него нежно-хрипловатые звуки. А кто-то из киян уже отворил двери иных клетей, и на свет выходили кмети Чапуры, выходили, ничего не понимая, настороженно озираясь по сторонам, бросая жадные взгляды на своё оружие и многообещающие - на Военежичей.
        А Волчий Хвост подошёл вплотную к Чапуре и показал ему в руке что-то, тускло блеснувшее серебром. И Чапура, явно готовый разразиться цветистым ругательством, вдруг переменился в лице, смолчал и даже чуть вытянулся, а бешенство в его глазах вдруг сменилось угрюмым отчуждением.
        Волчий Хвост, всё ещё хмуро, бросил Чапуре:
        - Сюда идёт Свенельд почти с тремя сотнями. Я должен его встретить.
        - А кто мне всё ж докажет, что ты не перелёт? - ледяным голосом возразил Чапура, и Военег Горяич стал ещё угрюмее.
        - Ты что, знамено не видел? - спросил он мрачно. - Что тебе ещё надо? Чтоб сам великий князь сюда приехал, что ль?
        Ничего больше не говоря, он махнул своим рукой, что-то неразборчиво проорал Самовит, и в растворённые ворота густо потекла конница.

5
        Свенельдичи высыпали на ополье перед Ирпенем и почти сразу же вспятили. На градском холме, почти у самого вала, молчаливо стояли плотные ряды всадников, и яркий солнечный свет играл зайчиками на их нагих бронях, искрами ломаясь на кольчужном плетении. На несколько мгновений упало тяжёлое каменное молчание.
        Варяжко, расталкивая толпу, пробился к Свенельду, кивнул на крепость и спросил с недоумением:
        - Это что, почётная встреча?
        Свенельд молча толкнул коня каблуками и двинулся вперёд, а следом, вытягиваясь в стороны и поневоле перемешиваясь ещё больше, потекло всё его невеликое войско. Варяжко - а он не верил никому, опричь себя, - положил руку на рукоять меча и, отыскав взглядом своих, кивком подозвал к себе.
        Свенельд ехал медленно, всё ещё не веря в то, что сей час должно было случиться, в то, что Нестреча выткала для него ныне чёрную нитку и уже взялась за ножницы. Он ясно видел над стоящей в молчании ратью чёрное знамено Волчьего Хвоста с вышитой серебром волчьей мордой. И от души надеялся, что это была именно почётная встреча, хотя в глубине души уже точно знал правду.
        Когда Свенельду и его воям до холма осталось не больше трёх перестрелов, в граде взвился высокий столб чёрного дыма и рывками, комкаясь на ветру, пополз вниз чёрный стяг над головной вежой. Кто-то в первом ряду махнул мечом. Победно и напыщенно взвыл рог, всадники враз сорвались с места и, рассыпаясь широкой лавой, покатились вперёд, а над опольем повис торжествующий волчий вой - так всегда шли внапуск кмети Волчьего Хвоста.
        - Знамено! - крик отдался в ушах звоном и, все невольно вздрогнули, хотя ждали его с нетерпением.
        Гюрята Рогович невольно подобрался на приплясывающем горячем жеребце, оглядел своих хмурых воев, что уже оправляли оружие и справу, и сорванным голосом крикнул:
        - Ну, пошли!
        Земля дрогнула от слитного топота четырёх с половиной сотен конских копыт.
        Сшиблись тяжело и мощно. В ушах ещё стоял грохот копыт и свист стрел, а кони, приученные к боям, уже прянули вперёд, в самую гущу боя, неся на спинах своих окольчуженных всадников.
        Сшиблись, ударили.
        Ударили в копья, в мечи, кто-то даже умудрился в этой тесноте выстрелить из лука, сверкали ломаные проблески мечей, кто-то с хриплым рёвом, отринув щит, обеими руками орудовал тяжёлой широколезвийной совней, то-то крутил визжащим кистенём, круша и щиты и шеломы.
        В глаза Волчьему Хвосту на миг бросился Самовит - варяг дрался спокойно и размеренно, скупо раздавая мечом удары. Его левая руки вроде бы недвижно держала щит, но почто-то поспевала отбить любой удар, целящийся в дружинного старшого.
        Где-то, в отдалении, орудуя двумя мечами, бесновался Варяжко. Вокруг него вмиг возникла пустота - бывший первый меч Руси не то что задеть себя не давал - он просто никого не подпускал близко.
        Волчий Хвост выдал свой любимый боевой клич - вой волчьего вожака, вклинился в середину Свенельдичей, разбросал четверых, как боевой корабль - волну, и встретился лицом к лицу с самим знаменитым воеводой. Старый урманин вздел меч навстречь ему, и два клинка скрестились.
        Когда-то давно Волчий Хвост даже жаждал этой схватки. Свенельд был тогда его соперником, мало не врагом. Но ему, сотнику Военегу Волчьему Хвосту, старейший воевода киевского великого стола был тогда не по зубам. Ему, Волчьему Хвосту было тогда лет двадцать пять, а Свенельду уже и тогда - не меньше пяти десятков. Никто из русских витязей на памяти Военега Горяича не знал Свенельда молодым, урманин всегда был для них седым матёрым воякой. И назвище-то его значило - Старый Свей, Swen жld. Позже, после грецких войн и гибели Святослава Игорича, когда Волчий Хвост и сам стал воеводой, такая жажда отпала. Иных соперников и не стало - Добрыня уехал с Владимиром, Искусеви погиб, Слуда Ярополк поставил в Чернигов, Рубача - в Переяславль, Блуд… ну тут дело особое. А ныне вот, как в насмешку, Доля (или - Недоля?) столкнула их впрямую. Отбросив недомолвки и увёртки. Только меч!
        Проведя несколько ударов, Волчий Хвост вдруг усомнился в победе. Ну да, он моложе и быстрее, хоть и не настолько, как Варяжко. Но Свенельд - искуснее, а в силе и выносливости не уступит степному волку Военегу.
        Они долго кружили бы опричь друг друга, от души полосуя воздух клинками, брызгая при ударах искрами, но коловерть боя быстро растащила их в разные стороны.
        Свенельдичи проигрывали. Их кони устали и не получили должного разгона для встречного удара, их застигли врасплох, они даже не успели развернуться в лаву. Да и не умели эти новики, вчера от сохи, нападать в конном строю, как и большая часть славянских воев. И даже многие кмети, что живут войной, на коне чаще всего просто приезжали к месту боя, а в наступ шли пеше. А вот у Волчьего Хвоста все были навычны биться верхом, даже варяг Самовит, хотя у варягов, слышно, даже князья пеше в бой ходят. Но тяжко приходилось и Военежичам…
        Из гущи боя вырвался весь окровавленный Самовит. Варяг бешено пластал воздух клинком и скалил зубы, становясь в какой-то мере похожим на своего дальнего предка - волка.
        На правом крыле Варяжко со своими людьми отбил уже третий наступ Военежичей.
        И Свенельд ещё мог победить…
        Ещё раз проревел рог, на сей раз из леса за спиной Свенельдичей. Раздвинулись ветки, стальная щетина копий высунулась из густого переплетения кустов, за ней возникла россыпь щитов, быстро выравнялась в стену. Блестели брони и шеломы, развевались еловцы кметей, солнце искристо ломалось на кольчугах. Знамено Гюряты Роговича - рысья голова с поджатыми ушами - скалилось с красной кожи щитов. Рать новогородца шла в наступ пеше, как и велел прадедовский обычай, оставив коней в кустах, у самого края поляны.
        Удар Гюряты Роговича смял и сбил последнее сопротивление Свенельдичей. Всё рухнуло. Войско Свенельда распалось на отдельные кучки, нестройной лавиной откатываясь к дальней опушке, сжимаемое ратями Волчьего Хвоста и Гюряты Роговича. Над Ирпенем уже реял прапор Владимира с соколом.
        Скоро всё было кончено. Но Свенельд и Варяжко скрылись в лесу с двумя десятками воев, и Волчий Хвост бросился вдогон.
        Ночь свалилась на лес, закрыв его широкими полами чёрного плаща. Огромные мрачные тени подступали из тёмного ельника к самому краю светлого круга - пляшущий яркий огонь на смолистых ветках отгонял лесную нечисть прочь.
        Свенельд устало опустился на ворох лапника и со стоном вытянул ноги. Варяжко молча сидел с другой стороны костра и отрешённо смотрел в огонь, отламывая от сухой ветки куски и равнодушно бросая их в пламя.
        - Круто он нас, - мрачно сказал Свенельд. Варяжко кивнул, не отрывая взгляда от огня:
        - Кто бы мог подумать. Сволок какой! - последнее явно относилось к Волчьему Хвосту.
        Подумать ничего подобного и впрямь никто не мог, особо после того, что Жар рассказал им про сотворённое Волчьим Хвостом в Ирпене. И ведь всё то было правдой - все убитые были убиты взаболь. А Жар ныне небось уже ворон кормит.
        Вновь упало молчание, прерываемой изредка вздохами воеводы да треском ветки в руках гридня.
        Весь остаток дня они уходили от погони, петляя лесными тропами. Но Волчий Хвост не зря прозывался своим назвищем и слыл потомком оборотня - его вело поистине волчье чутьё. Рассыпав по лесу десятками своих воев и Гюрятичей, он наседал и не давал оторваться.
        И к вечеру, когда солнце уже почти ушло за окоём, а из окрестных оврагов тонкими струйками потёк туман, а в у леса сгустились синие сумерки, передовой дозор Свенельда наткнулся на Гюрятичей.
        Вот и всё. Их окружили.
        Волчий Хвост переиграл его. Его, Свенельда, старейшего и опытнейшего русского воеводу. Его, что служил Киеву ещё во времена князя Ингвара, водил полки на козар и греков, в Булгарию и Мазандеран, ходил на Пересечен и Искоростень и дрался с печенегами. И вот ныне этот прославленный воевода спасается с двумя десятками воев.
        Дозоров Свенельд выставлять не стал, и Варяжко молча согласился с ним - оба понимали, что обречены. И потому, когда на опушке треснула под ногой ветка, все от неожиданности вздрогнули и схватились за оружие.
        - Не спеши стрелять, - услышали они от опушки донельзя знакомый голос, и Свенельд, отпустив рукоять меча, уткнулся лбом в колени - ему вдруг стало невыносимо больно и стыдно.
        Варяжко же, напротив, подхватился с места, хищно поводя клинком:
        - Ого, кто к нам пожаловал, - зловеще процедил он. - Славный витязь без чести и совести.
        Волчий Хвост шагнул в круг света. Варяжко хищно двинулся было навстречь, но следом за Военегом Горяичем из темноты вынырнул Самовит, за спиной которого стояли ещё двое кметей. Варяжко замер на миг, потом плюнул Волчьему Хвосту под ноги и сел спиной к огню - не видеть киевского воеводу.
        - Сколь своих ты убил? - спросил Свенельд, не подымая головы.
        - Два десятка, - глухо ответил Военег Горяич, садясь на корточки. - Дозволишь присесть?
        - Садись, - урманин, наконец, поднял голову. На его щеках блеснули, прячась в бороде, две мокрые дорожки. - А ты всё ж сволок, воевода…
        - Так, - кивнул Волчий Хвост. - Два десятка человек… это плата за твой разгром. Они ныне ждут меня на Звёздном мосту и, когда придёт мой срок, я мыслю, даже Чёрный Пёс не поможет мне…
        - Тогда зачем?! - с нестерпимой болью и гневом гаркнул Варяжко, но тут же махнул рукой и вновь отвернулся.
        Волчий Хвост дёрнул уголком рта и не ответил. Он помолчал несколько мгновений и вдруг спросил:
        - Ты писал про то, как будет после победы… Кто это выдумал? В жизни не поверю, что ты или Варяжко.
        Свенельд угрюмо кивнул:
        - Верно. Додумался до того радимский боярин Твёрд Державич.
        Волчий Хвост отшатнулся, словно его ударили. Но почти сразу же овладел собой.
        - Кто ещё с вами вместях?
        - А ты на костях погадай, - злорадно усмехнулся урманин.
        - Не зарывайся, - хмуро сказал Волчий Хвост. - Ваше дело проиграно, а княжьим катам на дыбе всё одно всё расскажете.
        Варяжко только вдругорядь плюнул, встал и отошёл от костра. Волчий Хвост, не мигая, смотрел на Свенельда. Старый урманин несколько времени молчал, потом, наконец, убито махнул рукой:
        - Ладно. Жри, волчара. Помимо Твёрда - древлянский княжич Мстивой Ратиборич и черниговский тысяцкий Претич.
        - И всё? - вкрадчиво спросил Волчий Хвост.
        - Всё.
        - А кто… князем?
        Свенельд только скривил губы и не ответил.
        - Я даю вам время до утра, - бросил Военег Горяич, вставая. - Потом живым не уйдёт никто.
        Варяжко несколько мгновений глядел в темноту вслед Волчьему Хвосту и его людям, потом его лицо исказилось, и он медленно потянул из налучья лук.
        - В спину… - коротко обронил Свенельд, и Варяжко остоялся на полпути. Потом коротко выругался и сказал:
        - Ты как хочешь, воевода, а я до утра ждать не буду. Мне ныне помирать нельзя - мне ещё великий князь должок не выплатил.
        - Иди, - мёртвым голосом сказал урманин.
        Варяжко молча поклонился и исчез в темноте. Скоро раздался дробный топот копыт, тьма огласилась громогласным матом, засвистели стрелы, потом всё стихло.
        Из темноты вышел к костру кметь, глянул вопрошающе.
        - Сколь осталось?
        Кметь неопределённо повёл плечом.
        - Сдавайтесь, - глухо сказал Свенельд. - Незачем вам умирать.
        - А ты, воевода? - испуганно спросил кметь, но ответа не было.
        - А где Варяжко?
        - Ушёл ночью, - торопливо ответил кметь, со страхом косясь и одновременно избегая глядеть на распластанное тело Свенельда с жуткой колотой раной на груди - воевода бросился на обломок копья. - Забрал с собой двоих кметей и ушёл.
        Волчий Хвост вздохнул. Где бы гридень ныне ни был - его уже не достать.
        Глава вторая Скрепы трещат

1
        Широкая гладь Днепра Славутича рябила на ветру, разбрасывая яркие солнечные искры, - великая княгиня Ирина невольно щурилась, глядя с гульбища на Подол. Ветер трепал выбившиеся из-под повоя волосы, холодил голову, но княгиня упорно не уходила с гульбища - казалось, она хочет увидеть на Подоле кого-то.
        Купеческие лодьи сгрудились у вымолов, щетинясь щеглами. Средь них, казалось, шло какое-то неясное движение, что-то мельтешилось. Малюсенькие издали дрягили сновали вдоль вымола, сгорбясь под тяжестью тюков, бочек и мешков.
        Наконец, Ирина увидела знакомую фигурку. Высокий человек проходил мимо дрягилей, выделяясь средь них, как дикий тур средь домашних коров. Постоял возле одной лодьи, другой, тронулся к третьей.
        Стемид не стал торопиться, в отличие от Волчара. Да и не было ему в том нужды. А поскольку был он не в бегах, как Волчар, то путь выбрал иной - не горой, а водой. Так и легче, и - чем леший не шутит - быстрей.
        На первой лодье было пусто, не видно даже юноты, что на иных возились с верёвками.
        - Эгей, хозяин! - позвал кметь, подойдя к самому борту.
        В мурье лодьи что-то завозилось, потом с грохотом обрушилось, раздалось громкое ругательство, в коем можно было разобрать только чью-то мать. Потом дверь со скрипом отворилась, появился невысокий черноволосый мужик. Потирая заспанное лицо ладонями, отчего его борода войственно встопорщилась вперёд, он неприветливо бросил:
        - Чего надо?
        - Узнаю русича по ласковым словам, - пробормотал негромко Стемид и спросил уже громче, подавляя рвущееся с языка слово «куда?». - Далёко ль путь держишь?
        - В Царьград, - буркнул мужик и выжидательно умолк.
        Стемид мало не скривился - он сомневался, что такой корабль мог дойти даже до устья Днепра, не то что до Царьграда. Но вслух того не высказал - достало и того, что при виде его усмешки в глазах хозяина зажглись злобные огоньки.
        - Нет, хозяин, в Царьград мне не надобно.
        - Ну и проваливай дальше, - угрюмо ответил хозяин и вновь скрылся в мурье. А вот юноту он, должно, от скупости не держит, - мстительно подумал Стемид, насмешливо улыбнулся и пошёл дальше.
        Вторая лодья как раз заглатывала грузы - артель из шести дрягилей волокла на борт мешок за мешком. Хозяин же в мурье тож не отлёживался, а помогал гребцам обтягивать верёвки снастей. Вернее, гребцы обтягивали, а хозяин следил за наклоном щеглы и натяжкой верёвок, да время от времени орал то на гребцов, то на дрягилей.
        Стемид остоялся, несколько мгновений полюбовался на слаженную работу, потом окликнул хозяина. Тот обернулся и глянул вприщур. Урманин? На словенской-то лодье? Ну и дела…
        - Далеко ль путь держишь, хозяин речного коня? - блеснул кметь северной молвью, кою он, как и всякий варяг, хоть худо-бедно, а знал.
        - Домой, - коротко ответил урманин, у которого весело заискрились глаза - должно, знание северной молви у Стемида было довольно-таки скверным. Ладно, усмехайся, - подумал про себя варяг. - Придёшь ты ещё в нашу землю вендскую, ошейник холопский примерить. Но мыслей своих сумел не выказать.
        - Через Полоцк или через Новгород?
        - Вестимо, через Полоцк, - теперь уже и урманин щегольнул знанием словенской молви. - Ближе.
        - Попутчиков берёшь ли?
        - Беру, - кивнул хозяин лодьи. - Далеко?
        - Не ведаю пока, - повёл плечом кметь. - Может, до Полоцка, а может и ближе. Как срастётся.
        Вчера сделанный чародеем науз ясно показывал на полночь. И за ночь ничего не изменились.
        - Коль просто седоком, то до Полоцка пять кун. А коль грести будешь, то три. Идёт?
        - Идёт. Когда отходишь.
        - Вот догрузимся, - кивнул урманин на дрягилей. - Так что подымайся на борт.
        Лодья отошла от берега, протиснулась меж других кораблей и вышла на чистую воду. Дружно ударили вёсла, лодья чуть приподнявшись из воды, рывком прыгнула вперёд, набирая разгон против течения.
        Обернись! - молча закричала великая княгиня.
        Стемид, будто услыхав, вдруг обернулся и взмахнул рукой, словно говоря - не беспокойся, госпожа, всё будет сделано как надо. И почти тут же, заслоняя его, с райны упал парус, ухватил в объёмистую пазуху ветер и поволок лодью вверх по реке.
        Вот и всё. Теперь ей оставалось только ждать, как и всякой иной бабе, у которой муж ушёл на войну или в поход.
        И она ждала.
        Хотя была у княгини Ирины ныне и ещё одна головная боль.
        Серебряное кольцо с чернёными полосками. Простое, как воплощённая скромность. Только маленькая рысья голова на печатке. Совсем маленькая, почти невидная.
        Когда дверь распахнулась от сильного толчка, Ярополк обернулся, как ужаленный.
        - Кто там ещё?! - гневно вскинулся князь, бросая руку к мечу.
        - Прости, княже, что помешал.
        - Варяжко?
        - Я самый, - гридень, чуть пригнувшись, переступил порог и остановился. - Разговор есть.
        - Нет разговора, друже, - холодно ответил князь, принимая поданный княгиней шитый золотом зипун красного сукна, продел руки в рукава и предоставил наперснику возможность застегнуть резные яшмовые пуговицы. - Всё уже решено.
        - Как это - решено? - возразил Варяжко, однако послушно застегнул пуговицы на рукавах. - Ты забыл, княже, это решается на дружинном совете!
        - Нет, Варяжко, - Ярополк вздохнул и остановился прямь своего любимца и друга. Обнял его за плечи. - Всё одно у нас иного выхода нет.
        - Есть, - упрямо ответил гридень. - Хан Илдей! Он уже идёт к нам на помощь.
        В глазах великого князя мелькнуло что-то вроде надежды, но он покачал головой:
        - Нет, Варяжко. Я всё понимаю. Но… это моя война, не ваша.
        Князь отстранил гридня с дороги и вышел из хорома.
        Серебряное кольцо с чернёными полосками. Простое, как воплощённая скромность. Только маленькая рысья голова на печатке. Совсем маленькая, почти невидная.
        - Что это? - Ирина смотрела на кольцо, как на змею.
        - Это моё кольцо, - Варяжко мазнул по княгине взглядом. - Когда тебе срочно будет нужна моя помощь… пришли человека с этим кольцом.
        - А если… - начала великая княгиня и осеклась - дура, кто ж про такое спрашивает, накличешь ещё. Но Варяжко понял её правильно.
        - А если меня к тому времени не будет в живых… ты ведь это хотела сказать, княгиня? Тогда можешь послать с этим кольцом к хакану Куре. Оно ему ведомо.
        Ирина замерла, глядя на кольцо мёртвым взглядом.
        - И с какими глазами я буду его помощи просить? - тускло спросила она. - И с каких пирогов?
        - У меня с ним ряд, - глухо ответил Варяжко. - И… он ведь ни мне ни тебе ничего не сделал, чтобы тебе было невместно его помощи просить.
        - Он убил моего свёкра, - всё тем же бесцветным голосом ответила великая княгиня. - Сколь народу в Поросье за нами пойдёт, коль мы его позовём?
        Варяжко только дёрнул щекой и отвернулся, вслушиваясь в переклики варты на стенах.
        Великая княгиня бесшумно подошла к нему сзади, положила руки на плечи. Кметь на миг замер, потом оглянулся, встретился глазами с княгиней, ощутил губами её дыхание.
        - Государыня…
        - Молчи, - горячий шёпот обжигал лицо бывшего гридня. - Мне одиноко здесь, Варяжко… Этот терем - пустой, как котёл… Владимир… ненавижу его… У меня нет никого опричь тебя…
        Руки кметя сами собой поднялись, комкая невесомые одежды княгини.
        - Я всегда любил тебя, госпожа, - прошептал Варяжко, прижимая к себе вечно желанную женщину, на кою при жизни свего друга и государя он не смел даже поднять глаз.
        Страсть затмила разум им обоим, мягкое, застеленное тонкими льняными простынями и звериными шкурами ложе приняло княгиню и гридня, прерывистое дыхание смешалось с короткими, полными страсти стонами, свечи погасли словно сами собой…
        Ирина раздражённо стукнула кулаком по подоконнику. Её снедало нетерпение. От её прежних сомнений не осталось и следа. Теперь уже и помощь Кури не казалась ей излишней.
        Она не может до конца верить никому, она до сей поры чужачка здесь, в Киеве. Только Варяжко будет помогать ей искренне, но он был взаболь привязан только к великому князю, и он скорее хочет отмстить Владимиру, нежели привести её и маленького Святополка к великому столу. Хотя… то, что было меж ними тогда… он сказал, что всегда любил её…
        Сзади скрипнула дверь. Великая княгиня обернулась и столкнулась взглядом с вошедшим.
        - Гой еси, госпожа, - хрипло произнёс кметь.
        - Здравствуй и ты, Игрень, - обронила Ирина, невольно кутаясь в меховую накидку - несмотря на начавшееся лето, её отчего-то пробирал озноб. - Проходи и присядь.
        Она помолчала несколько мгновений, словно не решаясь сказать то, что собиралась.
        - Мне нужна твоя помощь, Игрень, - сказала она, наконец. - Во всей моей дружине ты - единственный, кому я могу доверять. Ты служил моему мужу…
        - Да, госпожа, - выжидательно сказал кметь.
        - Ты сможешь найти в степи ставку хакана Кури? - великая княгиня невольно оглянулась на дверь.
        - Да, госпожа, - Игрень наклонил голову, ничуть не удивляясь вопросу.
        - Да, правда, я и забыла… - Ирина запнулась и продолжала уже о другом. - Возьми на столе кольцо.
        Она опять помолчала.
        - Отдашь это кольцо хакану. А потом отдашь ему вот это бересто, - она обронила на стол небольшой берестяной свиток.
        - Сделаю, госпожа, - кметь упрятал бересто за пояс.
        - Но ты должен выбраться из Киева так, чтобы этого никто не видел.
        - Хорошо, госпожа.
        Вновь скрипнула дверь, и Игрень исчез, а великая княгиня сжала ладонями пылающее лицо.

2
        Черниговский кром высился над Десной на самой круче. Внук Кия, Черниго, не зря поставил его на том месте - уже и в ту незапамятную пору это была сильная крепость. Чернигов сидел как кость в горле у Степи. После того как козары побили утургуров, а дулебы - обров, в Степи дышать стало много свободнее. Северяне-черниговцы с немногими радимичами обратной волной хлынули в полуденную лесостепь, заселив её до самого Псла. Но потом, когда неистовый удар печенегов при козарском попустительстве погубил донскую державу, в ужасе бросились на закат угры, кои устрашили даже Вольга Вещего, жизнь на Черниговщине вновь стала опасной. Тогда-то вдругорядь и опоясали Чернигов рубленые высокие городни крепостных стен. Небольшие города опоясывались рвами и валами. А те, кто успел выбраться далеко в Степь, спешно бежали обратно за Змиевы валы.
        А хозяин ныне в Чернигове - княжий наместник, воевода Слуд. Сын воя-огнищанина, Слуд служил князю Игорю, потом Вольге, потом - Святославу, выбился храбростью сначала в кмети, потом - в гриди. Служил в грецких войсках, воевал в Италии и Египте, Палестине и Абиссинии, на Кипре и в Армении, в Сицилии и Месопотамии. Вместе со Святославом громил Козарию, воевал с болгарами и греками. Ныне же, с Ярополковых ещё времён, был наместником великого князя в Чернигове.
        В черниговском кроме тихо - в подвалах наместничьего терема не слышно ни единого звука. Терем строили лучшие мастера Поросья, опытнейшие древоделы и зодчие.
        Наместник спустился в подвал. Скрипнув, откатилось в сторону тяжёлое полотно двери. Навстречу воеводе Слуду пахнуло жаром и противно-тошнотворным духом палёной шерсти и кожи, горелой плоти, дымным чадом факелов. Воевода чуть поморщился и шагнул через порог. Дверь за спиной поспешно захлопнулась, и Слуд криво усмехнулся - ненавычны вои к тому, что творится в этой клети. И хорошо, что ненавычны.
        Перехваченный вчера Гюрятой в Вышгороде вестоноша висел на дыбе и едва слышно стонал сквозь зубы.
        С пронзительным скрипом, заставив всех сморщиться, провернулось, наматывая на ворот верёвку, колесо. Вестоноша хрипло застонал сквозь зубы, что-то неразборчиво рыча.
        - Ну? - обронил наместник, чуть прищурясь. Он разглядывал висящего с равнодушным любопытством.
        - Стойкий, зараза, - сплюнув сквозь зубы, с каким-то странным удовольствием процедил кат в чёрной льняной скурате, хлопнул кнутом, прицеливаясь, и велел подручному. - Подвысь!
        Вновь скрипнуло колесо, вестоноша застонал, а после вдруг принялся ругаться матом.
        - Здоров лаяться, - с насмешливым уважением бросил наместник и подошёл ближе. - Ну, что скажешь, Яруне? Ты, говорят, Гюряте в Вышгороде сказал, будто ты из моей дружины. А я вот что-то в своей дружине такого удальца не ведаю. Так за что ж тебя имали-то, ведаешь, или как?
        - Или как, - хрипло ответил Ярун. На его правой скуле радужно зацветал полновесный синяк. - За что ж?
        - А я вот от тебя это услышать хочу, - хмуро сказал Слуд и кивнул кату. - А ну!
        Кат шевельнул рукой, кнут, извиваясь, хлестнул по спине вестоноши. Рубаха туго лопнула наискось через всю спину, обнажив первый багровый рубец. Ярун коротко взвыл.
        - Рассказывай, Яруне, - всё с той же хмурой ласковостью посоветовал наместник.
        - Да что рассказывать-то? - простонал Ярун сквозь стиснутые зубы.
        - Всё рассказывай, что ведаешь, - безжалостно ответил Слуд. - Кто замешан, с кем сговор имеешь, кто куда бить будет, что намерены дальше делать… кто тебя куда и к кому послал.
        Кат ворошил очаг, и пляшущее пламя бросало на стены пляшущие причудливо ломаные чёрные тени. Яро рдели в огне калёные железные клейма и крючья, а кат поглядывал на Яруна и оглаживал рукоять кнута, словно капризную девку.
        - Так что ж ты молчишь, Яруне?
        Через час, когда дело дошло до раскалённого железа, деревянных подноготных гвоздей и горящих сухих веников, вестоноша всё-таки сломался и заговорил.
        Слуд узнал всё.
        И рать Свенельда в Киевских лесах.
        И заговор в Чернигове.
        И имя того, кто его возглавляет - городовой воевода, тысяцкий Претич.
        К концу дознания Ярун уже обвисал на дыбе бесформенным кровавым куском, едва ворочая безвольным языком. На вестоношу, бессильно обвисшего на ремнях, было страшно смотреть - вывернутые в плечах руки задрались мало не выше головы, ноги вытянуты вниз, и к каждой привязано по камню в пуд весом. Из многочисленных ран и язв сочилась уже не кровь даже, а мутная сукровица. Голова свесилась до плеч, глаза закачены. На груди страшный ожог, заплывший кровью вперемешку с какой-то непонятной слизью.
        Но главного от вестоноши Слуд не узнал - имени того, кем заговорщики собирались заменить великого князя Владимира. И не то, чтобы он выдержал пытки, таил это имя или скрывал - раз сломясь, он рассказал всё. Он просто этого не знал.
        - Молчит?
        - Молчит, - прохрипел кат, отбрасывая в сторону опалённый веник. - Молчит, сволок.
        Слуд, не брезгуя кровью и грязью, подошёл к висящему, тронул его за подбородок, заглянул в полуприкрытые глаза. Шумно вздохнул - заплясало, метнувшись, пламя в светцах.
        - Бесполезно, воевода, - раздался за его спиной голос ката.
        - Что? - в голосе Слуда звякнуло железо.
        - Он ничего уже не скажет, как его ни терзай.
        - Почто?
        - Сдох, - коротко пояснил кат.
        С заборола крома открывался вид на Десну и заречье. Там, на заливных лугах, играло недавно вставшее солнце и разгоняло нависший неровно клубящейся стеной туман. А на высотах в заречье стройные ряды белоствольных березняков длинными толпами убегали на полдень, в буйно зеленеющую по весне Степь, что, языками вклиниваясь в лес, подступала мало не к самому городу.
        Воевода Слуд стоял на забороле, опершись локтем о прорезь бойницы, и задумчиво теребил себя пальцами за нижнюю губу. За его спиной, молчаливо озирая кром, недвижно стояли двое кметей его собственной дружины - близнецы Ждан и Неждан, оба один в один веснушчато-рыжие.
        Мы не можем даже повязать их всех враз - сил не хватит. А стоит начать хватать по отдельности - они встанут все разом.
        А ведь тебе именно это и надо, - глубокомысленно заметил себе Слуд. - И руки твои будут развязаны.
        Сколько мы имеем верных воев? - Слуд невидяще глядел в заречье. - Дружина - два десятка кметей. Сотня воев из числа верных. И с этими вот неполными полутора сотнями тебе, наместник, надо повязать две сотни городовой варты, дружину Претича, подавить градских - ремесленную и купеческую старшину, да ещё и невесть сколь городовых бояр с дружинами. Пупок развяжется.
        Из градских бояр можно рассчитывать только на двоих - Велегостя Синего да Радомира Коновода. Эти против Киева в открытую не пойдут. Однако ж и на твою сторону не станут, - возразил кто-то внутри.
        Безнадёжно.
        Но есть одна мысль.
        Любеч. Вечный соперник Чернигова.
        Вестоноше до Любеча о-дву-конь полдня пути. И полдня - обратно. Для того, чтоб сотни две воев Любеч ополчил, да в Чернигов они пришли - день всего надо. Послезавтра к полудню любечские вои могут быть у ворот Чернигова. И вот тогда…
        Но тогда вестоношу следует отправить немедля.
        Слуд обернулся. Близнецы уже не стояли недвижно. Ждан сидел на перилах и грыз калёные орехи, безбоязненно болтая ногами над четырёхсаженной высотой и сплёвывая скорлупу вниз со стены. Неждан облокотился на перила рядом с ним, попинывая ногой резную балясину.
        - Вот чего, орлы, - сказал воевода, и близнецы мгновенно выпрямились и принялись есть господина глазами. - Возьмёте каждый по три коня.
        - Зачем? - поднял бровь насмешливый Неждан.
        - Не перебивай, - велел Слуд. - Мне не до шуток. Поедете о-дву-конь в Любеч, отвезёте тамошнему тысяцкому Зарубе от меня грамоту. Поняли?
        - Чего ж не понять-то? - усмехнулся Неждан. Он разинул было рот заорать конюхам, чтоб готовили коней, но молчаливый сумрачный Ждан коротко саданул его локтем под рёбра.
        - Ты чего? - Неждан поперхнулся и вытаращил глаза.
        - Правильно, Ждане, - усмехнулся воевода криво. - Глотка у тебя, Неждан, лужёная, поржать да поорать любишь, а вот мозгами-то тебя боги чуть обделили. Ждан-то поумнее будет.
        - А чего я?
        - А того, - передразнил Слуд. - Отай поедете. От всех. Ясно? И орать в таком разе не след. И коней тож отай возьмёте. Теперь понял?
        На сей раз близнецы смолчали оба.

3
        За окном было тихо, только в теремном саду звонко трещали цикады. Слуд проснулся от неясного шороха за окном, потянулся рукой к мечу. Пальцы коснулись рукояти, и тут же в окно кто-то тихо поскрёбся. Нет, это не убивать его пришли, понял наместник и оставил меч в покое. В окно поскреблись вдругорядь.
        Слуд подошёл к окну, глянул и отшатнулся - за слюдой виднелось расплющенное по ней человеческое лицо. Неможно было понять, кто это, и наместник решился - щёлкнул замком и поднял вверх раму.
        Человек быстро просочился внутрь изложни, - словно дикий зверь впрыгнул, сильный и ловкий. Выпрямился и при тусклом свете луны Слуд признал одного из своих рыжих близнецов.
        - Ждан, - обрадовался он. - Уже вернулся?
        - Ага, кивнул рыжий весело. - Только я не Ждан, а Неждан.
        Наместник невольно захохотал, но тут же оборвал смех и поморщился, словно от боли:
        - Дожил, двенадцать упырей. В собственном терему озираюсь. А ты чего в окно полез? А кабы стража заметила да стрелять начала?
        - Ну так не заметила же, - беззаботно бросил Неждан. - А так лишних глаз меньше.
        - Ладно, с чем пожаловал? Говори, Неждан, кой не Ждан.
        - Они идут, - выдохнул Неждан, вмиг перестав улыбаться. - Голова любечский Заруба послал меня вперёд, а Ждан идёт с ним. К утру они уже в роще будут, за стеной городской.
        - Л-ладно, - сказал, подумав, наместник. - Ты сей час ступай. Завтра поутру начинаем.
        На восходе, по выгнутому невысокой дугой окоёму, ярко заалела тонкая зазубренная полоска. Там, в растворённых золотых воротах нетерпеливо ржали и били копытами белые крылатые кони, и Дажьбог спешил к золотой колеснице. Нижние края белоснежных облаков едва заметно порозовели, а на закате небо всё ещё оставалось тёмно-синим, хотя прямо над головой уже просветлело и сияло пронзительной и глубокой синевой.
        Худощавый и стремительный тысяцкий Чернигова Претич, бритоголовый, с обветренным в степных походах лицом, обернулся от окна на скрип отворяемой двери - только мотнулся длинный светло-русый чупрун.
        - Пришёл боярин Вязокрут Гориславич, - кланяясь, почтительно доложил холоп.
        - Зови немедля.
        Скоро в горницу протиснулся широкий и коренастый - поперёк себя шире - крепыш лет сорока, с чуть заметной проседью в усах и чупруне.
        - Гой еси, воевода, - сказал он, пристально разглядывая молодого ещё по сравнению с собой тысяцкого. - Что стряслось, почто ты меня звал?
        - Что?! - вспыхнул Претич, но окоротил гнев. - Ты сядь, боярин, говорить хоть и недолго будем, а всё ж в ногах правды нет.
        - В том месте, на коем сидят, её тем паче нет, - бросил Вязокрут, падая на лавку. - Ну, говори, не томи уж…
        - Не до шуток ныне, Вязокруте, - процедил тысяцкий. - Дела наши плохи. Вчера утром в город лодья пришла… одного всего человека людям наместника передала и обратно ушла. Вниз. А человек тот - мой кметь Ярун, которого я к Свенельду посылал. Чуешь, чем пахнет?
        - Н-да… - обронил Вязокрут задумчиво.
        - Как мыслишь, сколь времени пройдёт до того, как Слуд пришлёт людей по мою душу, начнёт громить Нижний город и хватать наших людей в Оружейной слободе?
        Вязокрут покусал губу, потом поднял глаза на тысяцкого:
        - Пора?
        - Да, - кивнул Претич, размеренно постукивая кулаком по рукояти меча на поясе, и стальные лепестки, нашитые на кожаную перстатицу, брякали о крестовину. - Пора начинать. Я уже разослал вестонош к боярам и старшине…
        Договорить он не успел. За толстой дверью вдруг раздались крики, ругань, звон железа, свалилось с грохотом что-то большое, ещё раз и ещё, добавился и грохот рушащегося дерева. Вязокрут, побледнев, отпрянул в дальний угол. Со звоном и треском вылетела оконная рама, брызнув во все стороны осколками разноцветной слюды, в окно просунулся тупорылый, косо срубленный комель бревна. Вместе с ним в окно впрыгнул окольчуженный кметь с двумя обнажёнными мечами в руках. Его рыжие усы раздвинулись, открывая недобрый оскал зубов.
        - Неждан! - выкрикнул Претич, обнажая меч. На несколько мгновений они слились в стремительном танце, окутанном звеняще-свистящим вихрем клинков, но тут, наконец, вылетела распахнутая пинком дверь, и в горницу полезли кмети Слуда с нагими клинками в руках. Кто-то метнул аркан. Претича рвануло за руку, он дёрнулся, всё ещё не понимая, но на него уже навалились, выкручивая из рук меч, а Вязокруту приставили к горлу нож. И вдруг всё стихло. Претич замер, видя направленный ему прямо в лицо срезень, лежащий расщепом на туго натянутой тетиве. А в дверь медленно, чуть наклонясь под притолокой, ступил воевода Слуд.
        Наместник оглядел тысяцкого и боярина с головы до ног и насмешливо хмыкнул:
        - Ну вот, я ж говорил, что он наверняка не один.
        Вязокрут в ответ равнодушно смолчал, только зажглись в глазах недобрые огоньки, а Претич, бешено скрипнув зубами, выкрикнул:
        - Всё одно не устоишь, наместник, слышишь меня?!
        - Ну, это мы ещё посмотрим, - ответил Слуд, изо всех сил стараясь казаться уверенным. Похоже, это ему удалось.
        А на улицах Чернигова, меж тем, царила сумятица. Кучки людей метались по городу, горланя и гремя дубинами в заборы. Но в открытую выстать против наместника и его людей пока не решались. Пока. Заговорщики, коих успел возмутить Претич, захватили оружейную слободу, завалили улицы и отбивали уже второй приступ. Варта, ошарашенная заключением Претича, молчала, только десятков восемь воев ушло к мятежникам. Оружейную слободу оступили со всех сторон дружины Слуда, Радомира Коновода и Велегостя Синего. Но с ними было не больше двух сотен воев.
        Дослушав слова Коновода, Слуд мотнул головой:
        - Стало быть, они от вас вдругорядь отбились?
        - Да мы ещё не пробовали как следует, воевода, - обидчиво возразил боярин. - Попервости всего десять воев туда шли, так они едва удрать успели. А ныне мы просто не туда сунулись - в Кривой переулок залезли.
        Тысяцкий задумчиво кивнул - в Кривом переулке и сотню воев погубить было не диво. Он вприщур разглядывал завал из деревянного хлама и швырка посреди улицы, прикидывая, где лучше ударить.
        Боярин Радомир Коновод укрылся от метко пущенной стрелы за вовремя подставленным щитом зброеноши, - стрела взвизгнула над самым ухом, - и сказал, сплёвывая густую и тягучую слюну:
        - Так не пойдёт, надо в обход кого-нито послать, иначе не сдюжим. Мало того, что их больше, так у них в головах кто-то в войском деле толковый, из бояр, должно.
        Слуд и сам это понимал. Мятежники его с таким-то перевесом вот-вот одолеют, как только опомнятся от первого пополоха - вырвутся из слободы. И вот тогда… тогда те из варты, кто ещё не решился ни на что и ходит ныне по улицам, утишая горланящих градских, решатся. И тогда варта вкупе с градскими ударит ему в спину. И мятежники победят окончательно.
        - А кого пустим-то? - возразил, утирая усы, кто-то из сотников. - Пустить-то, почитай, некого. На варту надея, как на синий лёд, да и не пойдут они против своих. Ох, не сдюжим…
        Радомир вдругорядь выглянул из-за угла и едва успел отпрянуть - стрела свистнула рядом с головой.
        - Ну, что делать-то будем, Слуде? - он скривился, словно от кислого и повторил то, про что только что думал наместник. - К полудню этих не сломим, - за них пол-Чернигова станет. Пал пустить?
        - Не пойдёт, - мотнул головой, сжав зубы, Слуд. - Весь город спалим. Будь в Царьграде дело - можно было бы по подземельям. Да только мы не в Царьграде.
        - Кто у них в тылу-то? - Радомир присел к забору и навалился на него спиной. - На воротах Мерянских?
        - Велегость держит со своими кметями пока что.
        Радомир задумчиво покивал. Слуд коротко усмехнулся.
        - Ничего, Коновод, прорвёмся. Есть у меня для них подарочек.
        А за Мерянскими воротами, в небольшом леске спешивались, треножили коней и вздевали брони любечские кмети и вои.
        - Кажись, вовремя поспели, - с тревогой глядя в город, бросил любечский голова Заруба.
        Рыжий Ждан только кивнул, завязывая ремешки кольчуги.
        - Бей! Бей! Бей! - рванулись в наступ кмети Слуда, выстроив стену щитов и ощетинясь копейным ежом. В лязге оружия, потеряв двоих, они прорвали-таки мятежников и влезли на завал.
        И в этот миг у Мерянских ворот вдруг послышался нарастающий грохот боя, а потом торжествующе-победно, громко и грозно взревел рог.
        - Вот оно! - выкрикнул наместник, потрясая мечом. - Всех людей в бой, всех, без остатка!
        - Что там? - непонимающе выкрикнул Радомир, прикрываясь от стрел щитом.
        - Любечане подошли! Зарубичи! Теперь мы этих стопчем!
        Кмети и вои Слуда уже прыгали с завала вниз, а в конце улицы клубилась пыль, и сверкало в пыли железо - от Мерянских ворот наступала окольчуженная пехота Зарубы и Велегостя.
        - Вперёд! - хрипло каркнул Слуд, бросая в бой остатки своего потрёпанного войства.
        Через час всё было кончено. От удара с двух сторон стойкость мятежников надломилась, и всё рухнуло враз. Совокупный удар кованых сотен Зарубы, Слуда, Велегостя и Радомира опрокинул и разметал последних, и город затих.
        А после, когда Солнце-Дажьбог на своей золотой колеснице добрался до макушки неба, когда время подходило к полудню, в кроме вдруг глухо загудело вечевое било.
        Город дрогнул. Однако привычка и обычаи превыше страха. Зовут на вече - иди. И потекли по Чернигову ручейки людей, собираясь к вечевой площади. Многие пришли с оружием, ещё не остыв от горячки боя, косились на стройные недвижные ряды Слудичей и Зарубичей, на боярские дружины Велегостя и Радомира.
        Тысяцкий звал город мириться.

4
        К полуночному закату от Киева, меж реками Припять и Тетерев, на закатном берегу Днепра Славутича легли земли древлян. Холмистые места не дозволили земле заболотиться, и ныне на этих земных хрящах, поднятых когда-то Родом из жирного чернозёма, высились густые непролазные леса, где даже к столице древлянской, ранее к Искоростеню, что на Уж-реке, а ныне - к Овручу, пройти-то можно только по тропинкам. А тропинки те многократно укреплены лесными твердынями - острогами, засеками, а то и просто буреломами. Дорог же к Овручу от Киева нет, опричь реки.
        Небольшой древлянский городок Орехов, владение княжича Мстивоя Ратиборича, притих в лесной глуши на Уж-реке к восходу от Овруча. Он стоял всего в семидесяти верстах от киянской межи, и был укреплён стойно Родне или даже и Пересялавлю. И чтобы даже рекой пройти к Овручу, киянам надо было сначала сломить сопротивление Орехова.
        Не то было в прошлых войнах. При Вольге-князе и при Вольге-княгине Орехов ещё не был построен, пото и проходили полянские и русские рати к Искоростеню. Орехов же выстроил князь Вольг Святославич, когда они с Владимиром готовили заговор против Ярополка. Да только не понадобился он - рать Свенельда прошла к Овручу через леса, совершив невозможное. Никто такого не ждал, пото там и ратей-то сильных не было.
        Княжич Мстивой вздрогнул от неожиданных мыслей и отошёл от окна. Сел за стол и мрачно уставился в одну точку, сцепив пальцы. Те, кто не знал хорошо хозяина Орехова, при первом же взгляде подумали бы, что он в запое. А вот те, кто знал, что Мстивой Ратиборич хмельного в рот не берёт, даже на пиво смотрит косо, а пьёт только квас да липовый взвар, ну там ещё сбитень да простоквашу…
        А сей час Мстивой и вовсе сидел перед пустым столом и молчал, покусывая губы, о чём-то размышляя. Пару раз дверь отворялась даже не скрипнув, на пороге появлялся челядин, стоял несколько мгновений и, не дождавшись ни единого слова, так же молча исчезал.
        Жена подошла неслышно, положив руки на плечи, осторожно прикоснулась губами к бритой макушке, потёрлась носом о чупрун. Горянка из Фракии, привезённая Мстивоем со второй болгарской войны после того, как Князь-Барс отпустил часть войска домой, особо тяготившихся дальними походами лесовиков - древлян, словен и вятичей, она за минувшие двенадцать лет слюбилась с мужем и, похоже, уже смирилась с тем, что никогда не вернётся домой. По Доростольскому ряду дорога из Руси в Болгарию была закрыта, а вся восходная Болгария уже захвачена греками, и только на закате, в Охриде и Скопле, на склонах Планин ещё держатся комит Самуил Шишман и цезарь Роман.
        - О чём кручина, княже? - тихо спросила Цветана, садясь на лавку и по неистребимой горянской привычке подбирая ноги и обнимая колени.
        - Да так, - попытался улыбнуться Мстивой. - Мало ли. С полуночного заката вновь зверолюди объявились, две веси вырезали, где-то совсем недалеко оборотня видели… да ещё слухи ходят, будто Сильный Зверь пришёл с Тетерева, Князь-Тур, Перунова чадь…
        - Не заговаривай мне зубы, ладо, - так же тихо сказала Цветана, опершись подбородком в колени и глядя чуть исподлобья. - Не о том ты сей час думаешь, я-то вижу.
        Мстивой Ратиборич на мгновение смолк, потом упёрся лбом в руки и, покачав головой, простонал:
        - Н-не могу, - он поднял голову и глянул на жену полубезумными глазами. - Вчера вечером вестоноша от Свенельда прискакал.
        Он умолк.
        - И что Свенельд? - осторожно спросила княгиня, - про все тайные дела своего мужа она, вестимо, знала.
        - А нету Свенельда, - коротко сказал князь, едва разлепив пересохшие губы. - Кончился Свенельд. Был да весь вышел.
        И, видя её недоумение, пояснил:
        - Помнишь, я тебе про Волчьего Хвоста говорил, будто он от князя Владимира отъехал?
        Цветана молча кивнула.
        - Так это приманка была для Свенельда. Тот и клюнул. Как карась попался, это ж надо! Около Ирпеня Волчий Хвост его разбил, всех воев Свенельдовых перебили из головы в голову, десятка два только спаслось. Варяжко ушёл, а сам Свенельд… на меч бросился.
        Он вновь ненадолго умолк и, преодолев себя, сказал:
        - Вот я и думаю - а стоит ли теперь воевать-то? Без Свенельда. А Борута с войском вот-вот подойдёт уже, вчера вестоноша был, прямо перед Свенельдовым - на лодьях идут по Ужу…
        Дверь вдруг распахнулась и, хотя она даже не скрипнула, оба, и князь, и княгиня, вздрогнув, обернулись.
        Холоп, не заходя в хором, сказал негромко, но так, что отдалось в ушах:
        - Воевода Борута прибежал на лодье. Прикажешь звать, княже?
        - Зови, - кивнул князь, побледнев и чуть беспомощно глянув на жену. Она только понятливо опустила глаза и вышла вслед за холопом.
        Борута от новости Мстивоя даже осунулся слегка.
        - Вот оно как, стало быть, - пробормотал он и, помолчав, спросил. - А это не ошибка?
        - Нет, - твёрдо ответил князь и пояснил. - Я этого человека знаю. Я его сам видел у Свенельда, это его старшой.
        - Н-да, - протянул Борута озадаченно. - Но… постой, а что это меняет?
        - Всё, - ответил Мстивой. - Это меняет всё. Не веришь? Попервости - чтобы собрать наши разрозненные рати, нужна сильная рука, сиречь добрый воевода, известный всем. Свенельда больше нет. Твёрд не годится, я - тоже. Ты или Варяжко - тем паче. Претич… ну не знаю. А у Владимира - Слуд, Волчий Хвост и Ольстин Сокол… ну да не мне говорить. Далее - пока мы голову изберём - уйдёт время. И самое главное - без Свенельда и Волчьего Хвоста за нас не станут поляне. Никто. И тогда никоторого согласованного удара по Киеву, быстрого и малокровного не будет. Будет дикая кровавая бойня. И кому на руку? Печенегам да грекам…
        Мстивой Ратиборич помолчал, ожидая, что Борута возразит. И Борута возразил:
        - Можно призвать князя…
        - Ратибора или Святогора? - подхватил Мстивой, тонко усмехаясь. - Не выйдет. Ты мнишь, за кем-то из них пойдут поляне? Их в Поросье никто и не ведает. Да и далеко они. Кабы их ещё Свенельд пригласил, а так…
        - А Владимир колебаться не будет, - помертвелыми губами прошептал Борута.
        - Верно, - тяжело кивнул князь. - Крови будет, как на скотобойне. И я свои полки на эту скотобойню не поведу.
        - Что? - от неожиданности Борута поперхнулся и мало не выронил серебряный кубок с вином, из которого пил. - Да ты что? Ты думаешь ли, что ты говоришь?
        - Вестимо, - Мстивой мрачно глянул на воеводу. - Это там, со Свенельдом, я прикидывался туповатым дуболомом, у которого голова - это кость и потому болеть не может. А ты ведь ведаешь, что я вовсе не дурак, так?
        - Но… возвращаться с полпути… это не измена ли?
        - А ты громкими словами не кидайся, воевода Борута, - процедил Мстивой, так выделив слово «воевода», что Борута вмиг вспомнил про свой происхождение из простых воев. - Как по-твоему, сколь народу за тобой пойдёт, без меня-то? Сотня-другая, не более.
        На челюсти Боруты вспухли желваки, он весь напрягся и несколько мгновений князь и воевода мерили друг друга взглядами, пока, наконец, Борута не отвёл глаза.
        - Вот так-то лучше, - удовлетворённо сказал Мстивой Ратиборич. - Ступай, воевода Борута.
        Стан овручского войска притих около стен Орехова - вои чего-то ждали, а чего - не ведали сами. Воевода Борута, опередив войско, уехал в Орехов, а вернулся оттоль как раз к подходу главных сил и был мрачнее тучи. А после дал непонятный приказ - вставать станом. Это у Орехова-то, всего в дне пути от Овруча? Для привала рановато - суточный отдых даётся войску раз в семидицу. Осаждать Орехов незачем - там свои, сам князь Мстивой Ратиборич. Он и сам с ними в поход… хотя вот этого-то как раз и не видно. И на стану князь не появляется… непонятно, словом, ничего.
        Князь Мстивой Ратиборич приехал на стан овручской рати к вечеру. Вои встретили его недоумевающим молчанием и встревоженными взглядами, а когда он подъехал к шатрам воеводы Боруты, первым делом в глаза ему бросилась их пустота и безлюдность. И возле берега не было красной воеводской лодьи.
        - Постой-ка, парень, - уже зная ответ, остановил князь проходившего мимо воя. - А где ж Борута-то-воевода?
        - Ушёл воевода, - хмуро ответил вой, пряча глаза. - Только что ушёл вниз по Ужу на двух лодьях.
        Эх-ма. Это стало быть, не стал дожидаться воевода Борута спесивых княжьих приказов. Забрал самых верных и ушёл к радимичам - ибо куда ещё можно ему прийти вниз по Ужу?
        Мстивой Ратиборич не сомневался, что у Боруты всё было подготовлено с утра и теперь его вряд ли догонишь. Князь попытался прикинуть, сколь народу увёл с собой воевода Борута - выходило меньше сотни. Да хрен с ним! Тех семи сотен, что остались, хватит для того, чтобы перекрыть все пути к Овручу и Искоростеню, и сухие, и водные и усилить межевую стражу. Киевскому великому князю будет не до них. А коль он устоит, то будет настолько слаб, что его добьёт он, князь Мстивой Ратиборич, а не сиворылый лапотник Борута. И Киев с землёй сравняет тоже он. А не устоит Владимир - и того лучше. Опять-таки древляне будут сильнейшими.
        - И что ты думаешь делать теперь? - остро глянула на мужа Цветана. - Может, ещё не поздно?
        Князь вздрогнул, выходя из задумчивости.
        - Чего? - туповато переспросил он, непонятливо глядя на жену.
        - Я говорю - может, помочь радимичам ещё не поздно?
        - Поздно, - отверг решительно Мстивой Ратиборич. Он не стал пространно объяснять жене, почто нельзя. Она - не Борута, она и без пояснений должна понимать и принимать волю мужа. Так и случилось - она только кивнула и больше не возражала. Сказала иное:
        - А коль побьёт Волчий Хвост радимичей, а там с ними наши окажутся, древляне. Не пойдёт Владимир Святославич на нас со всей силой?
        - А что… - задумался невольно Мстивой Ратиборич. - Байстрюк этот, он может. Случай ему в самое место. И сломит остатки древлянской силы…
        Он задумался. Потом поднял голову, глянул на жену решительно и обречённо.
        - Сам к Владимиру поеду, - процедил он. - И на дань соглашусь, и от княжения откажусь. Ряд подпишу на полной его воле. Пусть в Овруч наместника шлёт. Тогда пронесёт.

5
        Степь. Зелёный разлив неудержимым росплеском вытянулся от Буга с заката и без конца на восход, от Роси, Оскола и Оки с полуночи до самого моря Русского до железных стен и корней Белых гор Кавказа. Холмистые равнины степей перемежены частыми перелесками-колками, глубокими, поросшими чапыжником балками. А в поймах рек степных в три яруса громоздятся непроходимые заросли-плавни, в коих кочевники и вовсе не ходят. И доселе живут там, в этих плавнях степные оседлые славяне - осколки великого народа, те, кого на Руси уже зовут козарами, в память о некогда могучей державе. А степь эти люди зовут мужским именем - степ. А кочевники-печенеги - Канглы-Кангар!
        Вторгшиеся из-за Волги сто лет тому печенеги после долгой войны потеснили в приморских степях козар, обрушили в небытие державу донских славян и прочно обосновались в Диком Поле меж Днепром и Доном. Тут и кочевали сто лет восемью коленами, но за последние годы многое изменилось.
        Много батыров погибло под стенами Саркела, Итиля и Киева, сгинуло в Болгарии и Фракии, полегло от мечей Святослава и его воев. Пал у Днепра бек-хан Джура, ушёл на Русь и не вернулся бек-хан Илдей, где-то возле русской межи ходит со своими кочевьями хитрый и молчаливый Кучуг. Верный друг Святослава Игорича, бек-хан Радман со своим войском погиб на Волге, пытаясь спасти от распада последний обломок козарского величия - крохотное степное княжество хакан-бека Фаруза. Хорезмийские сарты взяли Итиль, и призрак былого могущества Козарии канул в небытие. А в степи ныне осильнел главный ворог Руси и убийца Святослава, бек-хан Куря, что принял ныне звание хакана.
        Стан хакана Кури раскинулся у самого берега Северского Донца.
        Вестоноша великой княгини Ирины подъехал к столице Кури поздно вечером, когда солнце уже почти скрылось за окоёмом. Но в степи было ещё светло - вечерняя темнота в этих краях падает внезапно и стремительно - саму ставку хакана вестоноша разглядеть успел.
        Многоцветная широкая россыпь шатров, обнесённая кольцом из телег. А внутри этого кольца - тын и клыками торчат вверх острые пали. Вестоноше захотелось протереть глаза - внутри тына высилось не менее десятка деревянных теремов славянской рубки. Каменные подклеты, волоковые окна, кровли, крытые степным камышом за неимением досок для лемеха. Вестоноша невольно покосился на своих спутников - двух молчаливых угрюмых печенегов, поёжился и спросил, стараясь, чтобы не выказать лишнего любопытства:
        - А терема эти… кто строил?
        - Холопы, - оба печенега хорошо понимали и говорили по-славянски, хоть и старались не говорить лишнего - пустая болтовня у степных воев не в чести.
        Ну вестимо, холопы, кто ж ещё. Вестоноша чуть подумал, вдругорядь покосился на степняков и воздержался от нового вопроса: кто живёт в теремах летом, когда хакан кочует.
        Меж шатрами и теремами то и дело мелькали всадники - улиц здесь не было и в помине. Женщины и дети не таращились на вестоношу, как на диво дивное. Подумаешь, невидаль - всадник в славянской одежде.
        Внутрь тына их пустили свободно, в воротах даже стражи не было. Ну и верно, - от кого Куре здесь стеречься. К его орде хоть и прибилось много беглых воев из иных родов, особо от Радмана, а всё ж таки большинство тех, кто в его ставке живёт - его родня, хоть и не кровная.
        Трое подскакали к крыльцу самого высокого терема - в славянских землях он вполне сошёл бы за боярский. Народу во дворе хватало и все суетились - хакан собирался перекочёвывать на летнюю стоянку. На ступенях крыльца расслабленно сидели двое стражей, но едва вестоноша спешился и шагнул на первую ступень, как они немедленно вскочили и скрестили копья, загородив вход.
        - Куда?!
        - К хакану, - коротко бросил печенег, тот, что ответил вестоноше про холопов.
        - Весть важная, - насмешливо сказал по-печенежски вестоноша, стянул с пальца кольцо и бросил его стражнику. - Передай хакану, и он сразу позовёт меня к себе.
        Стражник несколько мгновений разглядывал кольцо, потом отставил копьё и скрылся в сенях.
        Ждать пришлось недолго - печенег споро выскочил обратно на крыльцо и распахнул дверь:
        - Каган ждёт.
        Хакан Куря сидел на резном деревянном кресле, явно тоже славянской работы. Вестоноша учтиво поклонился, степной владыка кивнул ему на лавку:
        - Садись и говори. Или грамоту давай.
        По-русски хакан говорил хорошо, почти ничего не путая, не в пример его воям.
        Вестоноша чуть помедлил, разглядывая хакана. За прошедшие годы Куря сильно постарел - в редкой рыжей бороде появилась обильная проседь, вокруг зелёных глаз рассыпалась сеточка мелких морщин. Но видно было, что и сила и сноровка хакану не изменили и ныне. Хмурые косматые брови под серебряной диадемой - подарком грецкого василевса - медленно поползли вверх, диадема шевельнулась - брызнули от самоцветов посторонь солнечные зайчики:
        - Ну?!
        - Прости, господине, задумался, - с полупоклоном ответил вестоноша и выложил на стол берестяной свиток.
        - Ты ещё и думаешь? Зря, - недовольно буркнул Куря, ломая на бересте печать. Он развернул бересто и углубился в чтение.
        Вестоноша, видя, что хакан на него не смотрит, огляделся - никогда ему ещё не доводилось бывать в зимнем тереме степного владыки. Стены были тёсаны вполне по-славянски, а вот очаг в углу был степной, как в войлочной юрте. На стенах висело оружие, как в домах богатых и знатный русичей, но оружие тож было степное - односторонние печенежьи мечи, короткие копья, укрюки и арканы, круглые щиты, плетёные из ивовых прутьев.
        Ненадолго наступила тишина, и снаружи в открытое окно вдруг донеслась вместе с вечерней прохладой песня. Девичий голос пел по-русски, правильно выводя слова и держа голос:
        Ой, то не вечер, то не вечер, -
        Мне малым-мало спалось.
        Мне малым-мало спалось.
        Ой, да во сне привиделось…
        Мне во сне привиделось,
        Будто конь мой вороной,
        Разыгрался, расплясался,
        Разрезвился подо мной.
        Голос звенел, взлетая в сумрачное степное небо, где уже высыпали звёзды. Игрень невольно заслушался, даже зажмурился:
        Ой, налетели ветры злые
        Со восточной стороны,
        Да сорвали чёрну шапку
        С моей буйной головы…
        Хакан со стуком отбросил свиток, и вестоноша очнулся, открыл глаза. Куря, завидев его смущение, усмехнулся:
        - Нравится?
        Игрень опустил глаза и смолчал - ещё возьмёт да подарит хакан девушку, вот хлопот-то будет…
        Куря хлопнул в ладоши - холоп, по облику алан или козарин, быстро внёс небольшой стол, кувшин, от которого вкусно пахло грецким вином и деревянную тарель с заежками.
        - Это дочь моя поёт, младшая. У неё мать уруска, из уголичей, вот и научила, - пояснил степной владыка, разливая вино по кружкам, и вдруг добавил. - А ты думал, я не признал тебя, Сырчан?
        - Кто я такой, чтобы напоминать о себе хакану? - пожал плечами вестоноша.
        - Когда-то ты был близким другом бек-хана Илдея, - криво усмехнулся Куря. - Тогда ты не стеснялся говорить со мной.
        - Это было давно, - равнодушно ответил Сырчан-Игрень.
        - Не так уж и давно, - покачал головой хакан. - Тогда тебя уже звали Игренем.
        - Это мать так пожелала, - обронил вестоноша, пряча лицо за кружкой. - Она тож русинка была, как и твоя жена, только не из уголичей, а из полян.
        Помолчали, прихлёбывая вино.
        - Как он погиб? - спросил Куря неожиданно.
        - Кто? - не понял вестоноша.
        - Бек-хан Илдей.
        Перелесок расступался посторонь, пропуская урусскую дорогу, едва заметную и мало натоптанную. Не любят урусы ездить посуху. Горой, как они сами говорят. Больше-то водой, на лодках или кораблях.
        Правый берег Днепра высок и крут, лесами порос. Дорог там мало, но проехать можно. А на левом, пологом берегу, дорог ещё меньше, понеже - болота. И потому та дорога на левобережье, кою печенеги в спешке избрали, мимо Любеча ни в коем случае не пройдёт.
        Длинной змеёй текла от Чернигова к Любечу рать бек-хана Илдея, спешили верные друзья-печенеги на помощь к запертому в Родне великому князю Ярополку, старшему сыну великого Святослава Игорича.
        Войско вышло из леса на ополье и невольно остоялось, сбилось в нестройную кучу. По всему ополью стройными рядами стояла латная пехота, стеной горели алые щиты, поблёскивало солнце на рожнах копий. И реял над ратью алый стяг с Рарогом.
        Никаких сомнений в том, чья это рать, у бек-хана Илдея не было: на ополье стояло никак не менее двадцати пяти сотен пешей рати - у Ярополка такого войска и в помине нет.
        Уже понимая, что это конец, Илдей обнажил меч и звонко проорал:
        - Вперёд, кангары!
        Честь воя не даст ему попасть в полон, - говорили во все времена. Печенегам, несмотря на то, что сочиняли про них досужие грецкие писаки - ведомо то Илдею было, ведомо! - тоже была ведома войская честь. С глухим горловым рёвом они хлынули вперёд, растекаясь вширь и вытягиваясь в лаву.
        Словенско-варяжская рать, наставив копья, двинулась навстречь размеренным шагом.
        Удар двух ратей был страшен. В треске ломающихся копий, звоне мечей и глухом стуке щитов, в клубах пыли страшная коловерть топталась на одном месте, не в силах пересилить. Словенские стрелы били железным свистящим дождём, и войско Илдея таяло.
        И тут слева бросилась в наступ конница Владимиричей. Гуща боя перед Илдеем распалась, и он оказался лицом к лицу с конным словенским кметьем, вмиг узнав знамено на его щите:
        - Добрин-беки?!
        Добрыня в ответ только злобно оскалился, но не задержал удара ни на миг. Серое калёное железо бросилось в лицо степняку, и мир опрокинулся, становясь на дыбы…
        - А ты как уцелел? - после недолгого молчания спросил хакан.
        - Повезло, - пожал плечами Сырчан. - Близко к лесу был.
        - Много раз я говорил брату моему, бек-хану Илдею, - задумчиво сказал Куря, комкая в руке бороду, - что не будёт добра от его дружбы со Святославом и Ярополком.
        - Что теперь-то?
        - И это верно, - понурился хакан. - Твои хозяева зовут меня в поход. Не время ныне, кочёвка у нас, но степные батыры умеют держать слово, ты знаешь это. Мы придём. Пора окончательно извести род Святослава.
        Степь зашевелилась.
        Закопошилась,
        пошла,
        заходила волнами.
        К ставке Кури со всех сторон стекались мелкие загоны всадников - слух о новом походе, обещал золото, славу и рабов. Давно уж не было таких походов, подрос молодняк, те, кто не нюхал войн Святослава Игорича, но жаден был до удальства. Душа вновь просила великих походов и свершений.
        Глава третья Вода песчаны, кровь песчаны

1
        На выходе из хорома великого князя остановил теремной холоп-вестоноша:
        - Княже… прибыл вестоноша от Волчьего Хвоста.
        Владимир удивлённо выгнул бровь:
        - Чего это вдруг? А зови…
        Вестоноша привёз длинную, написанную свитке бересты грамоту от обоих воевод - и Волчьего Хвоста, и Роговича. Прочтя, великий князь бросил грамоту на стол, - она вмиг свернулась в трубку, как живая. Владимир Святославич несколько мгновений недвижно сидел, тупо глядя в пространство, потом задумчиво протянул, оттопырив нижнюю губу и теребя её пальцами:
        - Н-да… Ишь, навыдумывали, умники высоколобые… И власть везде своя, и старший князь заместо великого… - и холодно усмехнулся. - Много хотят - словен иначе как в кулаке не удержать.
        Потом резко оборвав сам себя, великий князь вдруг спросил у вестоноши:
        - Ты сам-то в том бою был?
        - У Ирпеня-то? - уточнил вестоноша. - Вестимо, был.
        - А служишь кому? Военежич или Гюрятич?
        - Волчьему Хвосту служу, Военегу Горяичу, - с лёгкой гордостью в голосе ответил вестоноша.
        Пало короткое молчание.
        - Ну-ну, - вновь задумчиво сказал Владимир. - Вот что, кметье… Где ныне твой воевода стоит-то?
        - У Ирпеня и стоит, - пожал плечами вестоноша.
        - Скачи обратно к своему воеводе, - медленно, всё ещё думая, сказал великий князь. - Моё знамено у него есть, пусть берёт любые рати и идёт навстречь радимичам. Писать ничего не буду, передашь словами. Внял?
        Волчий Хвост, однако был уже не в Ирпене - не мог он после всего. Каждый день с Чапурой встречаться… Отправив вестоношу к великому князю, он остановил свою двухсотенную рать на полпути от Ирпеня к Вышгороду, не спеша её распускать на отдых. Битый волк, он хорошо понимал, что дело вряд ли окончится одной стычкой, пусть в ней даже и удалось свалить самого Свенельда.
        А другояко… хоть он и победитель, а всё ж, как ни крути - мятежник. И не вздумал бы Владимир Святославич, отродье холопье, одним камнем убить двух кошек: и мятеж подавить, и с непоклончивым воеводой расправиться, что и впрямь - чего греха таить - способным поднять мятеж.
        Но вестоноша воротился с новым приказом великого князя - идти на радимичей.
        Волчий Хвост движением руки отпустил вестоношу и только потом дал волю гневу: отшвырнул в сторону княжье бересто с повелением и, закусив губу, со стоном откинулся назад, привалясь к стене.
        Вот тебе, воевода, расплата за то, что ты вытворял в Ирпене, за чудовищный обман и погубленных Чапуричей. Теперь тебе ещё и с лучшим другом воевать доведётся!
        Их было трое. Он сам, Военег Волчий Хвост, отчаюга и удалец, что из простых кметей через личную храбрость стал гриднем и воеводой. Новогородец Отеня Рудый - книжник, правдолюбец и законник. И радимич Твёрд Державич - боярин с длинной, как Змеев хвост, цепью родовитых предков. Бывало, он даже чуть-чуть кичился знатностью и тонкостью обхождения - перед старшими - воеводами, великими боярами, даже самим великим князем. Но никогда - перед воями и перед ними, своими друзьями.
        Все кругом дивились, что могло сдружить столь разных людей, а они меж тем, плечом к плечу прошли сквозь вихревое огненное лихолетье Святославовых походов, утверждая мечами неложное величие Руси. А после оказались на службе у разных князей: Отеня - у Владимира, Волчий Хвост - у Ярополка, а Твёрд и вовсе отошёл от дел.
        Ныне же судьба сулила им скорую встречу. Но какую!
        Или… или это иная возможность для него, Волчьего Хвоста? Возможность сыграть иначе?
        Военег Горяич сжал голову руками. А что если и впрямь? Твёрд и он… тогда к ним и Отеня-правдолюбец примкнёт. А за ними пойдут многие, очень многие. И тогда можно ещё будет спасти заговор, что уже начал рушиться с разгромом и гибелью Свенельда. Ничуть не кривя душой, Волчий Хвост понимал, что в самом деле может это сделать, и тогда за ним пойдут и сотни, и тысячи - недовольных Владимиром Святославичем хватало и в Поросье, и на Руси вообще.
        Но это понимает и великий князь, - трезво напомнил себе Волчий Хвост. И, как знать, не на то ли и был расчёт хитромудрого рабичича, что своенравный воевода поднимет мятеж? Понеже не мог великий князь не знать про дружбу Волчьего Хвоста с Твёрдом-радимичем, хотя бы от того же Отени Рудого.
        Так ничего и не решив, Военег Горяич велел двигать рать к Вышгороду.
        Дорога текла навстречь серой лентой, вилюжась меж лесистых холмов. И, вилюжась вместе с ней, текла по дороге окольчуженная рать Волчьего Хвоста и Гюряты Роговича, приближаясь к светло-сверкающей ленте реки - великому Днепру-Славутичу. Так ли видел эту рать парящий в небе сокол, не так ли - не скажет того сокол.
        Волчий Хвост невольно усмехнулся - ишь ведь, какая блажь в голову лезет иной раз. Да мало ли чего там сокол с высоты видит.
        Подъехал Гюрята, глянул искоса, словно не решаясь заговорить. Волчий Хвост вдруг ощутил остро нахлынувшее чувство тоски, вмиг оценив положение: рать идёт чуть в стороне, никто не слышит, про что они говорят, и, вместе с тем, оба - на виду у своих воев, один знак…
        - Куда мы идём? - требовательно спросил Рогович. - Ты можешь мне сказать, воевода?!
        - А как же, вестимо, могу, - холодно ответил Военег Горяич, глядя куда-то в сторону. - В Вышгород идём.
        - А потом? - ладонь Гюряты на чернее плети сжалась так, что побелели костяшки пальцев.
        - Потом? За Днепр.
        - А зачем?
        - Как - зачем? - пожал плечами Волчий Хвост. - В первую голову надо отрезать радимичей от Чернигова, чтоб друг другу помощь подать не могли.
        Рогович несколько мгновений сверлил взглядом недвижно застывшее лицо воеводы, пытаясь понять, правду тот говорит или лукавит, потом, наконец, криво улыбнулся и ускакал. Волчий Хвост глядел ему вслед с непонятным выражением.
        Так-то вот. Этот гридень-новогородец против князя Владимира не пойдёт ни в коем разе, и ему наплевать с высокой вежи на твою дружбу с мятежниками. Эвон, его так и подмывало дать знак своим кметям, будь его дружина сильнее твоей - не удержался бы.
        И что ж делать дальше?
        В любом случае, решение идти к Вышгороду было верное. Если и дальше держаться Владимира - Волчий Хвост со своей ратью вобьёт клин между Черниговом и радимичами, и тогда их можно бить поодиночке. Если же сменить сторону, можно будет взять помощь супротив Гюряты у Претича или Твёрда и ударить на Киев прямо от Вышгорода.
        Волчий Хвост зажмурился и замотал головой, отгоняя навязчивые мысли.
        Вышгород открылся Волчьему Хвосту и Гюряте Роговичу на второй день. За это время их рать выросла в полтора раза - по пути и воевода, и гридень собирали воев, коих в Поросье жило немало. Но уверенности это Волчьему Хвосту отнюдь не прибавляло - он не мог положиться на этих людей безоговорочно, если новая стычка с Гюрятой прорастёт в оружную сшибку. В том, что этого не случится, не были уверены ни Волчий Хвост, ни Рогович. Потому Военег Горяич и отправил троих гонцов в сёла на Стугну. Каждый должен был привести не менее сотни воев, кои навычны ходить в бой под рукой Волчьего Хвоста и пойдут за ним и в огонь, и в воду.
        К немалому удивлению Гюряты, Отеня Рудый встретил Волчьего Хвоста ещё радушнее чем его самого. Заметив удивление гридня, воеводы переглянулись и засмеялись.
        - Что дивишься, Рогович? - хмыкнул весело новогородец. - Мы с Военегом друзья давние, нас когда-то так и звали - «Трое оторвиголов».
        Волчий Хвост вдруг встревожился, но ничего сказать не успел.
        - Кого это - нас? - чуть удивлённо спросил Гюрята.
        - Ну как же. Меня, Волчьего Хвоста и радимского боярича Твёрда. Грецкий василик Калокир про нас, помнится, так сказал - книжник, авантюрист и аристократ.
        Гюрята равнодушно кивнул, отводя взгляд, чтобы не выдать вспыхнувший в глазах охотничий огонь.
        Ужин затягивался. В разговоре воеводы успели вспомнить многое и много баек рассказали Гюряте про свои прежние походы на козар, печенегов, болгар и греков. Наконец, Рогович устало поднялся с лавки.
        - А не пора ль нам, воевода?
        - Да ты ступай, - со смехом ответил Отеня. - Чего тебе с нами, стариками? А мы ещё посидим, поплачемся про нашу молодость.
        А после того, как ушёл Рогович, Отеня Рудый повернулся к Волчьему Хвосту и спросил прямо:
        - Тяготит тебя что-то, Военеже, аль я не прав?
        - Ох, тяготит, - не раздумывая, ответил Военег Горяич. - Сильно я застрял, Отеня, словно телега гружёная в болоте…
        Дослушав Волчьего Хвоста, Отеня сгорбился над столом, сжав в ладонях кубок с вином и мёртво глядя прямь перед собой. Долго молчал, потом рывком вскинул кубок к губам и выплеснул в рот вино.
        - Что делать думаешь? - отрывисто спросил он.
        Волчий Хвост в ответ только пожал плечами.
        - Всё немного не так, как ты мнишь, - сказал Отеня, жуя ломтик сыра. - Первое - воевода Слуд устоял, и Чернигов ныне Твёрду не помощник.
        Брови Волчьего Хвоста чуть приподнялись, но он смолчал.
        - Второе, - Отеня аккуратно долил вина в оба кубка. - Сегодня утром из Киева пришла варяжская рать воеводы Келагаста на шести шнекках - три сотни воев. Под руку…
        - Чью? - не выдержал молчания Волчий Хвост. - Не томи!
        - Гюряты, - уронил Отеня каменно. - Не больно-то верит тебе великий князь. А варяги те в бою… ну да тебе ль не знать того.
        - Угу, - Волчий Хвост прищурился. - Видал я варягов в деле… ну и что?! Они пока что порознь, можно и…
        - И сил хватит? - спросил рыжий новогородец насмешливо, словно зная что-то ещё, что-то неведомое Военегу Горяичу.
        - К утру должны подойти мои вои.
        - Сколь? - непонятное равнодушие Отени вмиг куда-то сгинуло, он коршуном впился пальцами в край стола.
        - Три сотни конных, - отчётливо выговорил Военег Горяич. - Я ополчил воев со Стугны, а они… не хуже варягов будут.
        - Н-да… - процедил вышгородский наместник. - Это не шутки, это взаболь. Только вот… есть ещё одна неувязка.
        - Какая? - Волчий Хвост вдруг побледнел и подался вперёд, словно почуяв что-то зловещее.
        - Эти… мятежники, к коим ты уже готов пристать… призвали на помощь печенегов. Хакана Курю.
        Военег Горяич вмиг стал белым, как полотно.
        - Отколь сведения? - спросил он непослушными губами.
        - От Ольстина Сокола, - спокойно ответил Отеня. - Сам ведаешь, небось, у него своих людей в Диком Поле - невпроворот. Вот они весточку и прислали, что зашевелились печенеги… и про то, что от мятежников посыл был. И Свенельда неоднократно поминали в стане у Кури, и Варяжко. И вот захватим мы с тобой Киев… для кого?
        Волчий Хвост молчал.
        Печенеги.
        Это меняло всё. С Курей вместях он воевать ни за что не будет. А тогда надо как можно скорее разбить Твёрда.
        Когда Военег Горяич поднял голову, в его глазах ясно читалась решимость, и только в уголке правого глаза застыла одинокая слеза.
        - Что бы ты ни решил - я с тобой, - глухо сказал Отеня, глядя в стол. Он сжал рукоять ножа, не заметив, что под его лезвием треснула деревянная тарель, и на скатерть выползает густой тёмный подлив, схожий цветом с кровью.
        - Ты дашь мне воев? - требовательно спросил Волчий Хвост.
        - Дам, - кивнул Отеня, не подымая глаз. - В городе три сотни воев - две забирай.
        - Добро, - прищурясь, сказал Военег Горяич. - Это уже одиннадцать сотен воев выходит. Знать бы теперь, сколь у Твёрда воев…
        Он запнулся - вытекший на скатерть подлив вдруг поблазнил ему кровью, а в ней насмешливо скалилась отрубленная голова Твёрда. Помотал головой, отгоняя наваждение.
        Как он вернулся в стан рати, Волчий Хвост помнил плохо - помнил только, что всё порывался кого-то или что-то рубить, рычал в бешенстве на кметей, что под руки вели его к коню…

2
        Задорный и заливистый вопль спозаранок проснувшегося петуха вмиг согнал все сны и сомнения. Волчий Хвост открыл глаза и, чуть мотнув головой, - многолетняя привычка - мгновенно вспомнил всё, что было с ним за прошедшие сутки.
        С усилием, даже скрипнув от напряжения, зубами разлепил склеившиеся ресницы. И встретил ехидный взгляд Гюряты Роговича.
        - Чего скалишься? - хмуро спросил воевода. - Нет чтоб хоть квасу плеснуть, а ещё лучше - пива…
        Рогович насмешливо хмыкнул, встал и, отойдя на пару шагов, пробурчал что-то насчёт стариков, не знающих меры в питье.
        - Ты поговори ещё у меня, - всё так же хмуро ответил Военег Горяич, садясь и вцепляясь пальцами в невесть отколь возникший перед ним жбан пива. Сделал большой глоток, вслушался в себя и припал к жбану надолго. Пил, проливая на грудь и на постель.
        Потом, отдышавшись, воевода отставил жбан в сторону и процедил:
        - Там, на вымолах, пришёл воевода Келагаст с варягами. Три сотни воев на шести шнекках, подчинены тебе лично.
        - Отколь знаешь? - насторожился Рогович. - Я только час тому с Келагастом встретился.
        - Слухом земля полнится… сынок, - не удержался Волчий Хвост, и, глядя прямо в полнящиеся недоумением голубые глаза новогородца, врезал. - Что, вовсе заподозрил воеводу в измене, а, гриде?
        Гридень молчал. Помолчал и воевода, и вдруг, с внезапно прорвавшейся враждебностью в голосе, бросил:
        - А может и правильно заподозрил… да. Да только не по пути мне с Курей… даже если он и благо для Руси деять будет. Насильно мил не будешь.
        Договорив, Волчий Хвост несколько времени молчал и только тупо сосал из жбана густое чёрное пиво. Оторвался и вновь - сквозь зубы:
        - Сегодня из утра возимся на тот берег. А потом ты с варягами и своими воями пойдёшь вверх по Днепру.
        Гюрята на миг открыл рот, собираясь возразить, но наткнулся глазами на враждебно-холодный и совершенно трезвый взгляд Волчьего Хвоста и смолк.
        Волчий Хвост сидел в седле, нахохлясь, как сыч, и угрюмо глядел, как ползёт к левому берегу паром. На правобережье с ним оставалась только его дружина - три десятка кметей, за последние двадцать лет прошедших с ним огонь и воду.
        Пыльное облачко первым заметил сам же Волчий Хвост. Повинуясь едва заметному движению правой ноги воеводы, умный конь переступил чуть вправо, открывая воеводе простор для разгона. Дружина позади подобралась, незаметно для себя сбиваясь в плотный кулак, готовый и на клинки, и на стрелы, и на копейные рожны, но тут в клубах пыли проявились конские морды и головы людей, и Волчий Хвост признал дружину Отени Рудого.
        Вышгородский воевода почто-то ехал не из города, а со стороны поля, с заката. Конь под ним шатался, и глаза его были красны. И ничуть не лучше выглядел и сам наместник, и его кмети.
        Волчий Хвост понял всё сам, без единого слова - вчера, после попойки, нечистая совесть погнала Отеню за город, где он, пьяный, не поспав ни мига, гонял по полям и лугам, топча травы. Волчий Хвост смолчал, но новогородец, похоже, молчать был не в силах.
        - Идёшь? - спросил он, глядя в сторону.
        - Угу, - буркнул Военег Горяич, меньше всего расположенный к разговору.
        - А всё ж таки тебе легче, чем мне, - сказал вдруг Отеня, всё ещё не подымая глаз. - Ты знаешь, что делать. Или хоть притворяешься, что знаешь.
        Волчий Хвост молчал. А Отеня, до побеления костяшек сжимая в руке плеть, продолжал:
        - А я вот, Военеже, и доселе не уверен, что мы правы. Верно древние говорили, что во многой мудрости много и печали…
        Он вдруг оборвал сам себя, судорожно взмахнув плетью:
        - Будь что будет. Раз бурдюк развязали, вино надо пить.
        Военег Горяич вновь смолчал, хотя когда-то именно он сказал Отене эти слова. Не встретив отклика, Отеня опять помолчал несколько мгновений, потом, вытянув руку, указал рукоятью плети на что-то вдали. Несколько толстых кривых чёрточек на рябящей водной глади.
        - Гюрята?
        Волчий Хвост всё так же молча кивнул. Рогович вместях с варягами Келагаста ушёл спозаранку на девяти кораблях, вновь безоговорочно поверив Военегу.
        Паром уже опростался и медленно наплывал на правобережье, с натугой преодолевая течение могучей реки.
        Отеня вдруг с прорвавшимися в голосе слезами, сказал:
        - Об одном прошу - ежели что, пощади… о дружбе не забывай… ни в коем разе не след.
        Волчий Хвост опять кивнул, всё так же молча, поняв Отеню с полуслова.
        - Ну… ин ладно. Удачи тебе, - выдавил Отеня через силу и, повернув коня, медленно поехал к городским воротам. Ехал тяжело, не оборачиваясь.
        К полудню того же дня рать Волчьего Хвоста миновала Остёр - небольшой острог киян на их меже с северянами. Десна накатывалась с восхода, а Волчий Хвост от Остёра повернул своих воев, забирая на полночь.
        Ближе к закату того же дня выпущенные вперёд дозоры - до радимской межи оставался всего день пути и идти в любом случае следовало с опаской - вернулись с вестью о встречной рати.
        - Чья? - отрывисто и недоверчиво спросил Волчий Хвост. Что-то чересчур много в последнее время развелось ратей на Руси. Не к добру это.
        - Неведомо, воевода. Стягов не разглядели.
        - Большая рать?
        - Сотни две будет, - ответил дозорный степенно, словно речь шла не о войске, а о калите с серебром.
        - Пф! - презрительно фыркнул воевода. - Тож мне, рать!
        Его собственное войско было ныне вшестеро больше.
        Сближались медленно, не доверяя друг другу. Уж больно беспокойно и опасно стало на Руси в последнее время - каждый встречный мог оказаться не врагом, так татём. Наконец, два войска остоялись в двух перестрелах друг от друга, и, завидев над встречной ратью стяг любечского головы Зарубы, Волчий Хвост вздохнул с облегчением и выслал навстречь любечанам махальных - звать на разговор.
        Любечане шли со стороны Чернигова. Почто? - внезапная мысль обожгла, как удар кнута. И тут же Волчий Хвост понял, почто. Не Зарубиной ли помощью Слуд удержал город?
        Съезжались воеводы всё же медленно и недоверчиво. Волчий Хвост поехал один, даже без верного Самовита. Каким-то невероятным чутьём он услышал, как вскинулись и чуть заскрипели в первых рядах приближающегося войска луки.
        Заруба выехал навстречь с тремя окольчуженными кметями. Неужто боится? Даже одного - боится?
        Заруба знал Военега Горяича в лицо и, признав, перепал и заполошно заметался - знал, видно, уже про «измену» и «воровство» Волчьего Хвоста.
        - Охолонь! - хмуро рыкнул воевода. - И кметей своих не вздумай полошить. Ведаю я, что ты про меня слышал - перелёт, мол и взметень. Так?
        Любечский голова недоумённо замер.
        - А-а… - протянул он нерешительно.
        - Не было ничего, - спокойно выговорил Военег Горяич. - Ни заговора, ни мятежа. Было дело тайное, самого великого князя слово и дело.
        - Ну-ну, - недоверчиво сказал воевода, приходя в себя. - Басни сказывать мы все горазды…
        - А ты сюда глянь, - перебил его Военег Горяич. Он полез пальцами в калиту и вытянул деревянную плашку, присланную от Владимира с вестоношей. Княжье знамено тускло блеснуло серебром. - Признал?
        Заруба настороженно глянул и переменился в лице, весь покрылся бледностью. Одним движением он утишил готовых ринуться в драку кметей, подъехал ближе.
        - Отколь идёшь и куда?
        - Из Чернигова в Любеч.
        - А что в Чернигове?
        - Замятня была, помогали усмирить, - Заруба осёкся.
        Волчий Хвост покивал, задумчиво оглядывая готовый к драке строй любечской городовой рати.
        - Сколь с тобой воев? - спросил сухо.
        - Две сотни.
        - Вот что, Заруба, - сказал, ещё подумав, Военег Горяич. - Пойдём со мной радимичей воевать.
        - С тысячью рати? - недоверчиво спросил Заруба, тож оглядывая сотни Волчьего Хвоста.
        - Угу, - кивнул тот в ответ. - Только не с тысячью, а с двумя.
        Любечский голова помолчал, кусая губы.
        - Сколь у меня времени на размышление?
        - Нисколь, - отрубил Военег Горяич. - Это приказ.
        - Н-но…
        - Волей великого князя! - рыкнул Волчий Хвост, стремительно свирепея. - Знамено видел?! Или тебе самого Владимира Святославича доставить?! Не подчинишься, телепень, - ныне же тебя звания твоего лишу!
        Лишить градского голову звания мог только великий князь, но про это ни тот, ни другой как-то не вспомнили.

3
        Межа владений северян, полян и радимичей проходит по невеликой речке Песчане - полперестрела в ширину, сажень в глубину, впадающей в Днепр пятью верстами выше Любеча.
        На твоих редких перекатах радимские, северские и полянские ребята вместе ловили в детстве раков, купались в речных разливах и загорали, а с ними и грядущий воевода Ольстин Сокол.
        Голубой туман плыл над буйной зеленью твоих садов, заволакивая тихие улочки весей, играли в потёмках гудки и сопелки, текли над рекой, переливаясь, песни. Играет мелкой рябью утренний ветерок. Ты плещешь волной на плоский песчаный берег, качаешь камыши и осоку. Хихикают в омутах русалки, а в тёмной чаще зовёт аукалка.
        Окрасив в багрец край тёмно-синего неба, встаёт над тобой рассвет. Алеющая полоска зари ширится, и, если вслушаться умеючи, то слышно, как громогласно ржут в отворённых воротах вырия и звонко стучат серебряными подковами по золотой дороге огненно-рыжие и снежно-белые крылатые кони Дажьбога. Небо светлеет, становится всё прозрачнее и стекляннее, одна за другой, от восходной стороны к закатной меркнут и гаснут звёзды, небо из чёрного становится тёмно-синим, потом - лазурным и, наконец - ярко-голубым.
        Ох, Песчана, недобрые в этом году рассветы…
        Рать Волчьего Хвоста подвалила к Песчане на закате третьего дня, и, едва расставив сторожи и огородив стан рогатками, вои повалились спать. Но поспать спокойно им так и не удалось.
        Всего через два часа на правом, полуночном берегу Песчаны поднялся шум, гам и конское ржание. Военег Горяич проснулся от шума и выскочил из шатра мало не полураздетым - без брони, но зато с нагим мечом в руке. А к нему уже скакали вестоноши.
        - Радимская рать на том берегу, не иначе…
        - По огням считать, так с тысячу будет…
        - Самая бы доба сей час ударить на них, - уверенно сказал Заруба, что стоял рядом уже окольчуженный.
        Волчий Хвост задумался - всего на миг. Твёрд не дурак, чтобы переть на Киев всего с тысячью воев - это раз. У страха глаза велики и там где дозорные его набранной с бору по сосенке рати углядели тысячу, там вряд ли наберётся больше трёх сотен. А ударить… может оно и самая доба, да только пока подымешь рать, на том берегу только малахольный не поймёт что к чему. Измотают в ночных стычках, благо они на своей земле, а там и Твёрд с главными силами подвалит… он может и сей час уже поблизости.
        Нет уж, утро вечера мудренее.
        За час до рассвета Волчьего Хвоста разбудил Самовит, необычайно хмурый и чем-то озабоченный.
        - Вестоноша до тебя, воевода.
        - Перуне Огневержец! - простонал Военег Горяич, садясь. - Ну кто там ещё?
        Самовит уже исчез за пологом, а вместо него возникла разбойно-вихрастая голова Люта Ольстича.
        - Лют?! Ты-то как здесь оказался, упырёнок?
        - Отец прислал, - с готовностью затараторил парнишка. - До тебя, воевода, с важной грамотой.
        - С какой ещё?..
        Лют, наконец, пролез в шатёр весь и уронил за собой полог. В шатре враз стало темно - снаружи уже царил предрассветный полумрак. В ближней полянской веси уже истошно орали петухи.
        - А, двенадцать упырей, - процедил Лют, нашаривая в темноте край полога.
        - Не надо, - хмыкнул воевода, доставая из калиты кремень и огниво. Высек огонь и запалил стоящую на походном стольце лучину. Стало светлее.
        - Давай свою грамоту.
        Продавленные в бересте и натёртые углём угловатые резы резко бросились в глаза. Всего Волчий Хвост читать не стал, только выхватил из написанного главное и выронил свиток. Ольстин Сокол шёл к нему на помощь с тремя сотнями конных воев.
        Ох, не доверяет мне великий князь, - вдругорядь мелькнуло в голове воеводы. Сперва Гюрята Рогович, потом Келагаст, теперь вот кованая рать Ольстина Сокола, что в конном бою никаким степнякам не уступит, хоть козарам, хоть печенегам.
        - Где ныне твой отец? - оборвав внезапное уныние, спросил Волчий Хвост.
        - Верстах в восьми, - Лют задорно блестел глазами. - Скакать обратно?
        - Сильно устали вои?
        - Да не особо. О-дву-конь шли…
        - Скачи, - кивнул воевода. - Передай отцу - пусть рать оставит там, где есть, а сам едет сюда, ко мне.
        Сотню своих воев Владимир тебе дал в противовес, это ясно, а вот когда ты, воевода, выбрал Гюряту, великий князь чуть встревожился. Но Рогович оказался верным. После разгрома Свенельда Владимир посчитал невредным усилить их обоих - дал знамено воеводе и прислал Келагаста к Гюряте. Узнал, что Волчий Хвост ополчил своих людей и отослал Гюряту и Келагаста - шлёт «на помощь» Ольстина Сокола.
        И вновь во весь рост стал искус - повязать Ольстина, разметать его невеликое войско и с Твёрдом и Отеней вместях идти на Киев. И взять…
        …для Кури?
        А ведь прав Святославич, что мне не верит, - вдруг трезво подумалось воеводе.
        Светало.
        Волчий Хвост выехал на обрывистый взлобок над водой, вглядываясь в нерассеявшийся ещё утренний туман. Там, за рекой, фыркали кони и слышались человеческие голоса. Некоторое время он слушал, словно пытаясь услышать голос Твёрда. Не услышал, вестимо.
        Сзади застучали копыта. Волчий Хвост, не оборачиваясь, скосил глаза. Ольстин Сокол подъехал вплотную и улыбнулся - даже в предутреннем полумраке блеснули под светлыми усами белые зубы.
        - Гой еси, Военег Горяич.
        - И тебе того же. Чего так глядишь?
        - Да невесёлый у тебя вид, воевода.
        - А с чего веселиться-то? - хмуро сказал Волчий Хвост и указал рукой в туман. - Знаешь, кто там, старшим у радимичей?
        - Кто? - почти равнодушно спросил Ольстин, вглядываясь в туман и играя козарской плетью.
        - Твёрд-боярин. А кто он мне - помнишь ли?..
        - А-а, - протянул Ольстин понимающе. - Что ж поделаешь?
        - Да уж, - Военег Горяич вздохнул. - Но поговорить-то мне с ним надо всё одно, авось да и решим дело без драки.
        - А - нет?
        - А нет - будем биться. Их, я мыслю, не более двух тысяч будет. У меня сей час девять сотен, да у тебя три. Да ещё четыре сотни Гюряты и Келагаста по Песчане идут в лодьях.
        - И?
        - Ну что - и?.. Видишь - распадок? Они, как через Песчану пойдут, так непременно в него и вопрутся. Поставим там сотни три пеших, пусть их держат. А после сами с холмов ударим. А Гюрята да Келагаст реку перехватят - будут, как в мышеловке.
        - А коль не пойдут через Песчану? - мрачно спросил Ольстин.
        - И пусть себе, - махнул рукой Волчий Хвост. - Будем тут стоять хоть до Перунова дня. Удержим их на том берегу, а время - оно на нас работает. Сами так долго не выдержат.
        Ольстин Сокол покивал, задумчиво разглядывая светлеющий в тумане правый берег. Волчий Хвост был прав, опять прав. И он, Ольстин Сокол, собаку съевший на степных войнах, полжизни провоевавший с печенегами, торками и козарами, ничего не мог возразить.
        Когда-то, в походе на вятичей воевода Свенельд поверстал в кмети молоденького воя Ольстина - за то, что подстрелил из лука козарского боготура. И тогда же парнишка получил от своих односумов накрепко прилипшее назвище Сокол. Так всё начиналось.
        Минуло двадцать лет.
        Ольстина Сокола носило по всей Руси и окрестным странам. Он бился в войске Святослава с козарами и печенегами, болгарами и греками, аланами и готами; дрался у Дедославля и Саркела, у Итиля и Семендера, в той и в другой Булгарии; тонул в море у Тьмуторокани и мок во всех реках Дикого поля, ходил по скользким от крови склонам Планин и Кавказа, насмерть стоял у Адрианополя, Никополя, Преславы и Доростола, зимовал и голодал на Белобережье, искал изрубленное тело Святослава на Хортице.
        После гибели Князя-Барса Ольстин ушёл из Киева в Дикое поле с двумя сотнями «козар» - так уже начали называть донских славян, что долго жили под властью хакана Козарии. Бился на развалинах Итиля против хорезмийских сартов, воевал на среднем Дону с хаканом Курей, ходил на Планины - в помощь Самуилу Шишману. Сокола носило по окраинам Степи - Волга, Кавказ, Дунай, Климаты, Планины…
        Вернулся Ольстин на Русь только года два тому вместе с семьёй и своей невеликой ратью из «козар», в которой, однако, все вои словно родились с клинком в руке.
        Всю жизнь он дрался за Русь, дрался с иноземными находниками, охранял межи Киева. И вот теперь судьба вдруг впервой бросила его против своих.
        А Волчий Хвост, меж тем, приподнялся на стременах, замахал рукой и заорал так, что шарахнулся конь Сокола, а сам Ольстин от неожиданности прокусил губу до крови:
        - Эге-гей! За Песчаной! Радимичи!
        - Чего тебе, киянин?! - донеслось в ответ не слишком дружелюбно.
        - Воевода Твёрд с вами ли?!
        - Здесь!
        - Созови!
        На несколько времени упала тишина, только конь Волчьего Хвоста нетерпеливо сопел да переминался с ноги на ногу. Ольстин Сокол вновь подъехал рядом и смотрел на Военега Горяича с лёгким любопытством.
        - Здесь я! - отозвался, наконец, из-за реки ещё один голос, столь же недружелюбный, как и первый. - Кому там нужда до меня?!
        - Волчьему Хвосту! - рявкнул в ответ киевский воевода.
        - Военеже?! - в голосе Твёрда послышалось неприкрытое ликование. - Ты ли?!
        - А то кто ж? - отозвался Волчий Хвост уже спокойно - утреннее эхо хорошо разносило голос над водой. - Перемолвиться бы, а, Твёрд Державич?
        - А ты приезжай, пошепчемся, - чуть насмешливо бросил в ответ радимский воевода.
        - И то, - Волчий Хвост вдруг толкнул коня каблуками. - Еду! Принимай гостя.
        И на глазах у изумлённого Ольстина Сокола воевода вскачь свалился с взлобка, свалился в реку и исчез в стремительно редеющем тумане.

4
        За минувшие десять лет Твёрд не переменился ничуть - всё то же узкое, лицо с тонкими чертами, длинные вислые усы и голый, как колено, подбородок. Полноты - ничуть, весь словно из одного куска дерева вырублен. Только в чупруне седых волос прибавилось, да в пепельных глазах глубочайшая усталость, да сетка тонких морщин вокруг глаз, да глубокая складка у волевого тонкогубого рта.
        После гибели Святослава, когда на Руси наступило затишье, Твёрд ушёл с княжьей службы и уехал в радимскую землю. И в Киеве больше не появлялся. По его словам, ему нечего было делать у князя, что не смог отомстить за смерть отца - роднёй бы поступился ради чести Твёрд Державич, что и сам был княжьего рода, из своих, радимских князей, владений его вполне хватило бы для того, чтобы ему безбедно пожить всю жизнь, да и детям с внуками - тоже.
        В свару меж Святославичами Твёрд не мешался, но когда радимичи на вече порешили отпасть от Киева, он был одним из первых.
        - Княжичу Твёрду! - Волчий Хвост выбрался из реки, приподнял над головой шелом. Твёрд не двинулся с места, так и остался стоять на берегу, расставив ноги, склонив непокрытую голову чуть набок и уперев руки в окольчуженные бока. За его спиной вои уже натягивали луки, беря киевского воеводу на прицел.
        - С коня-то хоть сойди, - насмешливо бросил радимский боярин.
        Волчий Хвост перекинул ногу через луку седла и грузно сполз на землю.
        - А отяжелел-то, - всё так же насмешливо сказал Твёрд, лукаво искря глазом - в нём самом жира не прибавилось ни капельки, как был сухим и жилистым, так им и остался. - Ну здравствуй, что ль, дух степной.
        - Здорово, лешак радимский, - хрипло рыкнул Волчий Хвост. Обнялись, хлопая друг друга по плечам. И киянин успел шепнуть. - Разговор есть.
        - Пошепчемся, - тихо ответил радимич.
        В первый миг, когда Военег Горяич бросился с конём в реку, Ольстин не знал, что делать. Тайный наказ Владимира Святославича мало не бросил его вслед за Волчьим Хвостом - догнать и зарубить на месте. Но через миг удержался.
        Ничего не случится. Хотел бы воевода изменить - давно бы уже это сделал.
        Сокол ждал. Это он умел.
        В шатре Твёрда было тихо, от свечей пахло перегретым воском, полог был отброшен и в проём несло запахом весенних цветов.
        Радимич разлил в кубки вино:
        - Выпьем за встречу, друже.
        Волчий Хвост осушил кубок одним махом, повозился, устраиваясь на войлочной кошме - сидели на земле, степным навычаем, ещё при Святославе перенятым. Глянули друг другу в глаза и одновременно отвели взгляды.
        - Что ж ты делаешь-то, побратим? - вполголоса спросил Волчий Хвост, не подымая глаз. - Ты ж всегда…
        Он замолчал. Поднял глаза - лицо Твёрда странно кривилось.
        - Всегда… Значит, не всегда, Военеже. Ты меня увещевать приехал?
        Твёрд странным образом был одновременно зол и весел.
        - Что-то вроде того, - Военег Горяич усмехнулся. - Ты уже знаешь, что Свенельд… погиб?
        - Когда? - выдохнул Твёрд, опуская на кошму уже поднесённый ко рту кубок.
        - На днях. Что, не ждал?
        - Отколь знаешь?
        - Так это я его и…
        У Твёрда отвисла челюсть, он нерешительно мигнул.
        - Да нет, я его не убивал, - Волчий Хвост поморщился, вспоминая. Он вкратце рассказал Твёрду обо всём. Боярин несколько мгновений глядел на него, вытаращив глаза, потом схватил со стола кубок и выплеснул вино в рот.
        - Ну ты и гад, Военег, - процедил он.
        - Какой есть, - хмуро ответил Волчий Хвост, буравя друга взглядом. - А ты сам-то…
        - А что - я? - взъярился Твёрд.
        - Ведомо тебе, что ваши уже хакана Курю на подмогу позвали с войской силой? Где твоя честь, княжич Твёрд?
        - Оправданий ищешь?! - бешено глянул боярин. Его рука сжала кубок, побелела кожа на костяшках пальцев - вот-вот лопнет.
        - Ага, ищу, - Волчий Хвост кивнул. - Только не оправданий, а выхода. Не хочу я с тобой биться, Твёрд.
        Радимич глянул на воеводу коротко и беззащитно.
        - А ты разве?..
        - Именно. Владимир на тебя послал. Видно, почуял что-то.
        - Что почуял?
        - Да обрыдло мне у него на службе. Пиры да похвальба, а дела настоящего, такого, как при Князь-Барсе, нет. И чую я, друже, недолго мне гулять осталось. Не простит мне Святославич чёрного прапора над Ирпенем.
        - Но ведь ты…
        - Ну и что? - Военег Горяич пожал плечами. - Наш князь по-грецки правит - чем гаже, тем лучше. Тем паче, я его постоянно отцовым примером в нос тычу.
        - Так что ж ты?! - задохнулся Твёрд от возмущения.
        - Ты - боярин, ты - на земле, тебе проще, - горько усмехнулся Волчий Хвост. - А для меня не служить, значит, - не жить. А служу я не князю - Киеву служу. Не ты один - человек чести.
        - Жалко, - поник головой Твёрд. - А вдвоём мы такого могли бы наворотить…
        - Втроём, - поправил Волчий Хвост. - Отеня в Вышгороде градский голова. И рать его ныне со мной.
        - Так что ж ты?! - вновь вскипел боярин. - Да ведь мы втроём… сам Киев взять можем!
        - Для Кури? - безжалостно осёк его Волчий Хвост, и когда радимич вновь сник, договорил. - Со мной, помимо них, ещё трое княжьих людей: Гюрята Рогович, Келагаст и Ольстин Сокол. И рать у них не меньшая. И мои люди к такому не готовы, а вот их - готовы, я просто уверен.
        - Но…
        - Без «но», Твёрде. Без «но».
        На миг пало молчание, и тут Волчий Хвост вдруг поднял голову с видом человека, коему в голову пришла блестящая мысль.
        - Твёрд, а если - наоборот? Не я - к тебе, а ты - к нам. Курю - к ногтю! И на победителей никто не посмеет пасть разинуть!
        Твёрд покачал головой, разлепил пересохшие губы:
        - Нет.
        - Но…
        - Без «но», Военеже. Без «но».
        Боярин отхлебнул из кубка изрядный глоток, мало не половину. Замолчали.
        - Коли так - бой, упырь тебя заешь, - Волчий Хвост встал, сузив глаза. - Но обещай, коль победа будет наша, то сдашься…
        - Только тебе лично, - Твёрд тоже встал, залпом допил вино и отшвырнул кубок. - А ты…
        - Только тебе лично, - повторил за ним Военег, выходя из шатра и вспрыгивая в седло. - Будь здоров, друже!
        Восход пробрызнул алыми тонкими жилками по окоёму, раскалённая полоска выглянула из-за зубчатой стены леса, медленно разрастаясь в высоту. Туман заколыхался, распадаясь седыми клочьями, уползая в яруги, и только над рекой стоял нерушимой плотной стеной.
        Стен эта вдруг заколыхалась, послышалось мерное хлюпанье и бултыханье, и из расступившейся белой пелены показался всадник. Подъехал вплотную и остоялся, вприщур глядя на Сокола. Ольстин закусил губу от злости - от Волчьего Хвоста ясно пахло вином. Ох, не приведи Перун, прознает Владимир Святославич про эту пьянку воеводы с вожаком мятежников… Ну, то есть, он-то, Ольстин, вестимо, никому ни сном ни духом, да ведь вои-то не слепые и язык на привязи не все умеют держать.
        Волчий Хвост, однако, был кристально трезв. Почти.
        - Явился, наконец, - проворчал Ольстин, пытаясь скрыть обуревающие его чувства. Не удалось - стреляного волка не проведёшь.
        - Ага, явился, - беззаботно ответил Военег Горяич. - Вина с другом попил… за жизнь поговорили. А ты думал - уж всё, переметнулся Волчий Хвост?
        И, не дожидаясь ответа, воевода настегнул коня плетью и тяжело поскакал к своему шатру. Скоро оттоль хрипато заревел боевой рог.
        Подъехал умница Лют, косо глянул вслед Волчьему Хвосту:
        - Чего это с ним?
        Ольстин не ответил. С трудом отвёл взгляд от спины Волчьего Хвоста, глянул на Люта и ахнул:
        - Ты чего это в одном кояре?! А ну быстро кольчугу вздень.
        Лют поморщился.
        - И не морщись! Ныне бой не простой - со своими, русичами биться будем! А свой - это всегда самый страшный ворог! - и, не сдержась, рыкнул так, что шарахнулся даже его навычный ко всякому сарацинский аргамак. - Живо!
        Соколу вдруг вспомнились слова степного певца-улигэрчи, что приблудился к стану хана Радмана на Волге накануне последней битвы с сартами, в которой погиб и хан Радман, и его сыновья, и последний хакан-бек козар. Улигэрчи говорил, что каждый народ - как человек: он рождается, живёт, взрослеет, открывает для себя мир, мудреет, старится, даже умирает иной раз. Издрябнет кровь у народа, перестанут рождаться боготуры и мудрецы, песнотворцы и воеводы… и наступает страшное время, когда свой - не просто самый страшный ворог, свой так же слаб и жалок, как и ты, и свой - хуже чужого.
        Ольстин тогда ему не поверил, а на другой день грянула битва, и стало не улигэрчи - остатки рати с ним, Соколом во главе отходили через всю Степь, а по пятам шёл Куря - тогда ещё не хакан, а хан. И уже потом, в Болгарии, у Самуила, Ольстин вдруг вспомнил и неожиданно поверил.
        Вновь подъехал Лют. На сей раз уже в кольчуге, в клёпаном шеломе со стальной стрелкой на переносье, в цельнокованых грецких поножах и наручах, при лёгкой хорезмийской сабле, но без щита. Красив, - подумал Ольстин, невольно любуясь сыном. Сам Сокол был в любимом кольчужно-пластинчатом колонтаре, с круглым щитом, в двухчастных стальных поножах и кожаных перстатицах со стальными лепестками, в шеломе с чешуйчатой бармицей и стальной скуратой на пол-лица.
        Подъехал и Волчий Хвост, бледный, как смерть и какой-то злобно-весёлый. Бегло окинул взглядом выходящую к берегу рать, бросил сквозь зубы:
        - Чего так мрачен-то, Сокол? Гляди, остареешь раньше времени.
        - Зато ты, я гляжу, чрезмерно весел, - процедил в ответ Ольстин. - Не сверх ли меры?
        - Не-а, не сверх, - беспечно ответил Волчий Хвост с видом человека, кой на что-то главное решился. - Знамено было - Келагаст и Гюрята тож готовы. Авось да и побьём радимичей…
        - Да не радимичей! - внезапно прорвало Ольстина Сокола. - Не радимичей, а русичей! Понимаешь ли, Военеже?! - он уже почти орал, брызгая слюной и не думая, что его слышат вои. - Все мы русичи, и поляне, и северяне, и радимичи, дрягва даже - все!
        Сорвав голос, Сокол махнул рукой. Разве докажешь? Жуткая неподобь, что творилась ныне на Руси, лучше всего виделась именно ему, десять лет на Руси не бывавшему. А им… им мнится, что всё идёт, как надо…
        Туман распался. Из-за облака нерешительно выглянуло солнце.
        И - началось…
        На том, полночном берегу рать радимичей зашевелилась и, лязгая железом, потекла к воде. Пешие сотни Зарубы и Отени сбились теснее и замерли за стеной щитов, затаив дыхание и ощетинясь копейным ежом.
        Длинная змея кольчужной пехоты замерла, прогнулась и, дрогнув, докатилась до берега. Опять замерла на миг, а потом сотни сапог и постолов дружно расплескали стылую весеннюю воду.
        Ольстин склонился к уху Волчьего Хвоста:
        - А конница-то есть ли у него?
        - А то как же, - немедленно отозвался воевода. - Сотни с две наберётся, вестимо. В поле-то конницей бы и бить в первый-то након - милое дело. А так - пока речку-то перейдут, разгон потеряется…
        - А после паки в гору, - докончил Сокол. - Я к своим еду, дашь знать, когда в бой.
        - Махальных вышлю, - кивнул Волчий Хвост, не отрывая глаз от надвигающейся радимской рати.
        В воздухе уже вовсю завывали стрелы, в строю киян и любечан вопили первые раненые, течение несло битых стрелами в упор радимских пешцев. Кое-где Военежичи уже и вспятили на шаг-два, всё ещё упрямо щетинясь копьями.
        Первый ряд Твёрдова войска, перейдя речку, ступил на полуденный берег Песчаны.
        И - разом ринули в бег.

5
        Схлестнулись.
        Схлестнулись так, что в первых рядах обеих ратей с треском ломались копья, и в кроваво-железной каше негде было отмахнуться мечом. С бешеным рыком матерясь сквозь зубы, остервенело рубя, лезли радимичи - и охочие кмети, коих у Твёрда Державича было - по пальцам обеих рук перечесть, и вои, коих тоже было - кошкины слёзы, и вчерашние мужики, принятые Твёрдом в рать, и насильно забранные холопы и закупы, и пришедшие погулять лесные тати, иной раз - в лохмотьях, а иной раз вооружённые мало не лучше кметей, и мальчишки, что погнались за приключениями.
        Упираясь стальным ежом киевская рать вспятила на два шага…
        рывком воротила их…
        вновь вспятила, теперь уже шагов на пять…
        Волчий Хвост вприщур оглядывал поле с холма. Он ждал. Старый друг, битый волк Твёрд Державич выставил ещё далеко не все силы - по тому берегу продвигалось ещё больше трёх сотен пешцев. Но и так радимичи теснили его воев, жали - того и гляди, перемогут. Ему же трогать войский запас было никак нельзя. Самых лучших надо было оставить для последнего удара. А лучшие - это его вои и Ольстичи.
        Радимичи вдруг остановили натиск - сказалась давний навык полян и киян к боям, походам и войнам. Остоялись радимичи, вспятили и отдали и сажень, и другую, вот и воды уже коснулись.
        На полночном берегу звонко затрубил рог Твёрда.
        Вторая рать радимичей, дрогнув, заколебалась и тоже полезла в воду. Сбила бегущих, завернулся назад, настигла сзади пятящихся…
        Остановила.
        Нажала.
        А потом попятились кияне.
        В первых рядах уже забыли не то, что про копья - про мечи, топоры и шестопёры. Резались ножами - люто и жестоко. И тут, раскидывая и топча пятящихся и полубезоружных воев, нажал свежий радимский полк, просунул сквозь первые стоптанные и прореженные ряды длинные копья и дружно ударил.
        Первый ряд Зарубичей пал мало не весь. Второй попятился, а после - и третий. Радимичи отобрали у Волчьего Хвоста разом пять сажен берега. Свежая рать расступилась, пропуская потрёпанных назад, вновь сомкнулась и ударила в копья. Кияне пятились всё дальше.
        Волчий Хвост ждал. Теряя воев, пятился его пеший полк, забираясь в низину меж холмами, невольно уплотняя ряды, оскользаясь на окровавленной траве.
        Волчий Хвост ждал и только молил Перуна об одном - не побежала бы пешая рать.
        Случайные ветерок шевельнул обвисшие шерстинки волчьего хвоста на темени шелома, утих и вновь налетел. Прохладной влагой овеяло лицо. Воевода поднял голову - над окоёмом с заката висела тёмно-сизая полоса, а в ней мелькали золотые проблески.
        Перун, - подумал Военег Горяич почти равнодушно. - К битве спешит. Гроза будет, - подумалось ещё. - Успеть бы…
        Гроза будет, - подумал Твёрд. Он отвёл глаза от тучи, бросил взгляд на полуденный берег, хмуро закусил губу. Кто-то из сотников обронил негромко:
        - Одолеваем, вроде…
        - Вроде - у бабки на огороде, - всё так же хмуро ответил Твёрд. Заметил недоумённые взгляды, но ничего пояснять не стал - он-то знал, что Военега так просто не победить. Не верил Твёрд, что старый вояка вывел в бой всех, кого привёл - не тот зверюга. Думал, гадал, искал что-то, что он не заметил. И - не находил.
        Лезшие нахрапом радимские пешцы вколачивали пехоту Волчьего Хвоста в распадок меж двух холмов. Не без конца ж будут кияне пятиться! А Зарубичи и Отеничи уже почти бежали. Твёрд помотал головой - никто из воевод не стал бы ждать доселе - бросил бы в бой новый полк. Волчий Хвост того не сделал…
        Ветер всё крепчал, первые, но уже густые весенние травы стелило по земле. Сосны гудели и качались. Сумрачный Ольстин Сокол сидел на пеньке, сбив шелом на затылок, жевал травинку и левой рукой в латной перстатице гладил любимого аргамака по дымчатым мягким ноздрям. Умный зверь фыркал, обнюхивал руку, искал хлеб и, не найдя, просительно тыкался в лицо хозяина бархатистым носом.
        Лют на верхушке скалы молчал, - стало быть, и махальных не видно.
        Ждём.
        Звонки рёв радимского рога гулко раскатился над рекой. Дрогнув, сорвалась с места и намётом пошла к воде конница - не менее трёх сотен кованой рати. Вот они, те кмети и вои, коих безуспешно искал в рати Твёрда Волчий Хвост.
        Военег Горяич вцепился в рукоять Серебряного и замер, взглядываясь в идущую внапуск конницу.
        Твёрд? Или не Твёрд?
        Намётанный взгляд привычно выхватил всадника в знакомых золочёных латах.
        Твёрд!
        Воевода ликующе закусил губу. Раз Твёрд сам идёт внапуск с кованой ратью, стало быть ему больше некого бросать в бой.
        На миг подумалось - а не провёл ли его побратим? Послал в бой кого-нито в своих доспехах, а сам ждёт, когда он, Военег Горяич покажет всё, что у него есть. Но тут же отошло - хоть и издалека, а разглядел лицо всадника. Твёрд!
        - Коня! - хрипло гаркнул Волчий Хвост. - Махальных! Знамено Соколу дайте!
        Трое вестонош сорвались с места. Самовит с конём в поводу уже был рядом, и Волчий Хвост легко взлетел в седло. Это не укрылось от Твёрда, что был уже у самого берега. Он что-то проорал, стараясь перекричать топот двенадцати сотен копыт, и конница радимичей начала растекаться на два потока. Один, в сотню, уже преодолел реку и забирал вправо, второй, две сотни с самим Твёрдом во главе, взбивая копытами коней пенные водяные каскады, прошёл левее и теперь летел прямо на Волчьего Хвоста. Конница обходила холмы.
        Военег Горяич усмехнулся. Твёрда не подвело войское чутьё, почуял подвох. Но поздно.
        В стане киян дружно взвыли рога. На вершинах холмов возникли стрельцы и дружно осыпали радимскую пехоту густым дождём стрел.
        - Есть! - с диким воплем, ломая сучья, Лют скатился с сосны и прыгнул в седло - конь присел. - Машут!
        Ольстин, вскочив на ноги, уже и сам видел на верхушке холма мечущийся прапорец на копье. Сокол на миг даже зажмурился, помотал головой. Вскочил в седло и пронзительно свистнул сквозь зубы. Дрогнула земля под дружным ударом сотен копыт степных коней.
        Махальных заметили, когда Гюрята и Келагаст уже устали ждать.
        - Вёсла на воду! - тут же рявкнул Гюрята, светлея лицом. И лодьи дружно рванулись к мысу, поросшему ельником.
        Когда ближний лесок вдруг зашевелился, и навстречу радимичам, ломая ветки, выкатился сверкающий железом новый полк киян - конный! - Твёрд на миг придержал коня, окинул поле взглядом, и за этот миг успел увидеть и понять всё.
        На правое крыло от леса тож катилась немалая конная рать, а над ней реял знакомый стяг Ольстина Сокола.
        А это ещё что?
        Вспарывая острыми носами воду, из-за Елового носа выходили на стрежень и ходко шли к броду боевые лодьи - русские лодьи и варяжские шнекки. С бортов щерилось железо, и уже прыгали в воду окольчуженные вои, целя копьями в спину пешцам Твёрда.
        Конец.
        Твёрд стиснул зубы и нахлестнул коня - умирать надо на скаку, чтоб ветер бил в лицо.
        А конница киян уже налетала…
        Конница летела, с гулом и грохотом сотрясая землю и приминая бушующие на ветру травы, Лют скакал где-то рядом, доспехи встречных воев искорками вспыхивали в расплывающейся хмаре, качалась, словно пьяная, степь…
        Степь?..
        Стрела прилетела с пронзительным визгом - русская стрела, русская! Земля с маху встала на дыбы и ударила по лицу, куда-то исчез конь вместе с седлом, мир раскололся на части в ослепительном сполохе. Чёрные крылья взлетели за спиной. Сияющие ворота вырия бесшумно распахнулись навстречь, и белые крылья за спиной дев-воительниц…
        Кованая железная скурата разлетелась вдребезги. Сила удара о землю опрокинула Ольстина Сокола навзничь, разбросав в стороны руки, а над ним, сшибаясь, потоком проходила в обе стороны конница - русская конница, русская!
        Лют птицей пал на простёртое тело отца, не глядя на коловерть творящегося опричь конного боя, припал к холодному железу доспехов.
        «Козары» Ольстина, даже после гибели вожака, одним ударом смели летящих навстречь конных радимичей, коих, к тому ж, было втрое раза меньше. Зверея от пролитой крови и жажды мести, Ольстичи обогнули холм и врезались в правой крыло отходящей пешей рати Твёрда. Пешцы дрогнули… и побежали.
        Бешеная свистопляска железа распалась, разлетелась посторонь, и Волчьего Хвоста вместях с верным Самовитом вынесло к Твёрду.
        Военег опустил уже занесённый меч и, сглотнув колючий комок в горле, глухо и хрипло сказал:
        - Ты проиграл, брат. Сдавайся.
        А в речке творилась кровавая каша. Бегущая в ужасе орава радимичей достигла стоящих на стрежне лодей. Полностью перехватить мелководье Келагаст и Гюрята не смогли, но под обстрелом её держали. Густым дождём сыпались стрелы и сулицы, варяги рубились с радимичами по грудь в воде.
        Твёрд, помедлив миг, вдруг перехватил меч обеими руками и с маху переломил его о кованый наколенник. Отшвырнул обломки в разные стороны, закрыл лицо руками, молча повалился вперёд и уткнулся лбом в гриву замершего коня.
        Один за другим стали бросать оружие и его вои. А махальные на берегу уже давали отмашку лодейной рати - сопротивляться было уже некому. Копья, мечи и топоры опустились.
        И грянул гром!
        Потемнелое небо пересекла ветвистая золотая молния. Перун был доволен своими детьми. И теми, и другими.
        Рванул ветер. Крупные капли густо посыпались из тёмно-лиловых туч.
        К вечеру гроза стихла. Трава и листва бодро зазеленели, притягивая глаз. Железо блестело тускловато. Сумрачные кмети радимской кованой рати, безоружные, но в латах, сгрудились у самого уреза воды. Твёрд стоял чуть в стороне, окружённый кметями Волчьего Хвоста. Волчий Хвост подъехал неестественно прямой и бледный, как смерть. Рядом, сгорбясь в седле, словно зверёныш зыркал в сторону радимичей покраснелыми глазами Лют. Ещё дальше толпились «козары» Сокола.
        Военег Горяич помолчал, оглядывая полон, потом разомкнул губы, что стали неподъёмно-тяжёлыми:
        - Вы свободны. Все.
        За его спиной вмиг встал галдёж. Лют мгновенно распрямился.
        - Ти-хо! - Волчий Хвост в два приёма перекрыл голосом все остальные. - Я сказал!
        Келагаст равнодушно пожал плечами и зашагал к берегу, где стояли его шнекки.
        Гюрята глядел непонятно и остро.
        Лют протолкался к Волчьему Хвосту, напряжённый, как кибить лука. За ним держался старшой дружины Ольстина.
        - Я требую крови! - ломким и звонким голосом выкрикнул Лют. - Они убили отца!
        - Крови не будет, - покачал головой Военег Горяич.
        - Я тож требую, воевода, - вмешался «козарский» старшой.
        - Мало пролили, что ль? - поморщился Волчий Хвост. - Тех, кто его убил, всех порубили. И был бой… на вас нет бесчестья.
        Лют вскинулся, но Волчий Хвост осёк его:
        - Ты слышал, что твой отец перед боем мне говорил?! Не хватит ли родную кровь-то лить?!
        Краем глаза он заметил, как кровь отлила от лица Гюряты, прикусил язык, но было поздно: слово - не воробей. Лют умолк. «Козарский» старшой несколько времени ещё показывал гонор, пока не натолкнулся на насмешливо-приглашающий взгляд Самовита.
        - Отдай оружие! - потребовал кто-то из радимичей.
        - Ну и наглец, - пробормотал Волчий Хвост. - Копьё на троих!
        - А боярин?! - не унимался радимич.
        - Он - мой гость, - едва заметно усмехнулся воевода.
        - Пленник?
        - Пусть так, - согласился Волчий Хвост.
        - Тогда мы с ним.
        В шатре двое воевод сошлись лицом к лицу, меряя друг друга взглядами:
        - Намекаешь?! - свирепо процедил Гюрята.
        - На что? - хмыкнул Военег Горяич. - На то, что князь родного брата убил? Так это и без моих намёков у всей Руси на устах.
        Гюрята смолчал.
        - Я слышал, у тебя в рати добрый коваль есть, - как ни в чём не бывало, сказал Волчий Хвост, бросая на холстину обломки Твёрдова меча. - Перековать бы надо.
        Повесть четвёртая Конец игры
        Глава первая Три шага гридня Варяжко

1
        От Ирпени до Киева недалеко - уже на вторые сутки после разгрома Варяжко увидел деревянные громады киевских теремов и крепостей, что взбирались на киевские горы, все в белой кипени садов.
        Двое суток они впятером уходили от Военежичей, меняя на скаку коней. Варяжко понимал, что вои Волчьего Хвоста гнаться за ним будут вряд ли, понеже у волка сто дорога, а у того, кто его ловит - только одна. Но это не было поводом, чтобы медлить.
        Теперь оставалось ждать - они затаились в полуверсте от Перевесища и сидели безвылазно в лесу, питаясь тем, что удавалось подстрелить. Варяжко с самого начала принёс жертву здешним Лесным Хозяевам, и местный леший теперь не то что их не тревожил, а наоборот - посылал дичину и отводил глаза досужим лесным бродягам.
        И на третий день они дождались.
        В растворённых городских воротах затрубили рога - Владимир с доезжачими и выжлятниками ехал на охоту за Перевесище под многоголосый лай псов, ржание коней и рёв рогов.
        Весенний, недавно олиствелый лес приветливо шумел. Где-то далеко ревели рога, заливались лаем на зверином следу выжлецы. Князь Владимир спокойно покачал в руке рогатину, вслушался, выжидая. Трое доезжачих за спиной ждали, тоже изготовив оружие. Где бы и как бы ни пролегал путь зверя, его всё одно, в конце концов, выгонят прямо на князя - в этом не сомневался никто из них. А там, глядишь, и кому-то из них помимо князя выпадет удача.
        Где-то в глубине леса раздался пронзительный визг дикой свиньи - кто-то уже взял первую добычу. Князь недовольно нахмурился и подтянул рогатину ближе - гон приближался.
        Вои остоялись, переводя дух, и Варяжко осторожно раздвинул ветви:
        - Здесь.
        Он не ошибся. Сколь раз он сам охотился в этих краях вместях с князем Ярополком Святославичем и знал - самое выгодное место всегда дают князю, а уж определить, где оно будет, это выгодное место - плёвое дело.
        Оглянулся, окинул взглядом своих кметей, что тоже держали оружие наготове. Пятеро против четверых… справимся.
        - Готовы?
        - Готовы, господине, - отозвался один за всех.
        - Тогда вперёд.
        Когда кусты внезапно затрещали сзади, а не спереди, Владимир Святославич, не враз поняв, удивлённо обернулся. Но понял, увидев, мгновенно.
        Кусты разлетелись в стороны, пятеро оружных и окольчуженных кметей, ринулись на поляну, сверкая нагими клинками. Великий князь вгорячах даже успел подумать - дураки! Могли бы и из засидки побить всех четверых из луков, с десяти-то шагов лука из вряд ли кто оплошает, да и от стрелы так вблизи никто не увернётся.
        Ближний к Варяжко доезжачий погиб враз, но его смерть дала Владимиру возможность развернуться. Великий князь прыгнул навстречь Варяжковым, вздевая рогатину.
        Широкое, в полторы ладони, обоюдоострое лезвие, вытянутое в длину на локоть и насаженное на ратовище толщиной в руку, может и колоть, и рубить, а длинная втулка не даст срубить рожон. Перед таким копьём, пусть даже и охотничьим, с крестовиной, не устоят никакие латы.
        Двое Варяжковых кметей вмиг завалились, роняя оружие: один - зажимая глубокую сквозную рану на животе и вцепясь скрюченными пальцами в разорванные звенья кольчуги, второй - безвольно уронив руки, посунулся вперёд, и кровь, булькая, хлестала из разрубленного горла.
        Счёт сравнялся.
        Трое против троих.
        И великий князь Владимир Святославич, узурпатор и братоубийца, сшибся с Варяжко, гриднем своего брата, заговорщиком и мятежником. В следующий миг всё вокруг слилось в бешеную коловерть боя с молниеносным ломано-звенящим переплёском двух мечевых клинков и рогатины.
        Варяжко не видел своих кметей, не мог понять, побеждают они или проигрывают, бой с равным противником - Добрыня хорошо выучил своего сыновца! - захватил его полностью, ни он, ни Владимир не могли пока что достать друг друга, коснуться железом. По поляне каталось многоногое, лязгающее железом чудовище.
        И Перун-весть, как окончился бы этот бой, кабы не вмешалась третья сила.
        Гон!
        С треском раздвинув кусты, на поляну выломилась с грозным рыком здоровенная, с годовалого телка, рыжая туша вепря. Секач в два-три прыжка досягнул людей, и первыми на его пути оказались Варяжковы кмети.
        Взлетели вверх ноги в постолах - мелькнул развязавшийся кожаный обор, пожелтелые клыки рванули кольчугу, взламывая рёбра. Расчистив себе дорогу, вепрь свирепо рявкнул и вломился в кусты, его тяжёлая и страшная туша сгинула средь чапыжника - около поляны уже летел в воздух многоголосый лай хортов.
        Второй Варяжков кметь остался один против двоих, и доезжачие добили его мгновенно.
        Гридень при вторжении секача на мгновение отпрянул назад, а теперь на мгновение застыл, оценивая обстановку.
        Он остался один против троих, из коих один самое меньшее был равен ему по боевому мастерству.
        Не совладать!
        В иное время его это не остановило бы: честь воя - в острие его меча, и что может быть почётнее, чем попасть в вырий, пав в бою от вражьего оружия. Но не сей час! Умирать ему было ещё рано, он ещё не отомстил…
        Владимир и доезжачие уже двинулись к нему мягким кошачьим шагом, держа рогатины наперевес, с дальнего угла поляны, отколь появился секач, скоро покажутся выжлецы, а от них не уйдёшь. Решение пришло вмиг.
        Варяжко зайцем метнулся в сторону, вломился в кусты и сделав всего три шага, ухнул в глубокий буреломный овраг, куда за ним не то что собаки или люди, - вряд ли полез бы даже упырь или волколак.
        Варяжко остоялся в низовьях оврага, около ручья, звонко прыгающего с камня на камень. Вслушался. Погони не было слышно, и он бессильно осел на камень, заросший влажным бурым мхом. Ноги не держали. Сумасбродный прыжок в овраг и не менее сумасбродное бегство по нему не прошли даром - ныла подвёрнутая нога, из рассечённой сухим сучком щеки кровь насочилась в усы и капала с подбородка. Добро ещё не наделся брюхом или задом на какой сук - то-то было бы смеху да потехи Владимировым выжлятникам подбирать незадачливого мстителя.
        Ярко представив себе нагло зубоскалящих над ним Владимиричей, Варяжко аж застонал от ненависти.
        Кабы не этот кабан хренов, леший его принёс!
        Будь у него хоть один лук, хоть с одной-единственной стрелой…
        Варяжко заскрипел зубами. После разгрома ни у одного из его кметей не осталось ни луков, ни стрел, да у них их и не было - кмети стрелы в бою не бросают, они мечами да копьями бьются. Вои же, те, что с луками, все полегли в ночной сшибке с кметями Роговича.
        Ну ин ладно. Должок за тобой, великий княже Владимир Святославич, как был, так и остался, даже ещё возрос. Ныне ему, гридню Варяжко, придётся и к иному оружию, опричь меча да копья, прибегнуть, к луку да стрелам. Вплоть к князю его больше не подпустят.
        Варяжко поднялся и, прихрамывая, подошёл к ручью, припал к воде и жадно пил, не отрываясь от холодной влаги. Наконец, напился, поднял голову и глянул в ручей. Стало жутковато. Длинный полуседой чупрун падал на лоб, скрывая старый шрам, щетина на челюсти, усы спутаны, шелом где-то затерялся. Только рукояти мечей упрямо торчали над плечами. Двадцативосьмилетний удалец выглядел лет на сорок - сорок пять.
        - Посчитаемся, великий княже, - упрямо прошептал Варяжко.
        Смеркалось. Тихий днепровский вечер осторожно опустился на Киев. Зажигались на небе золотые глаза пращуров, ушедших на небесную твердь, в золотой вырий.
        Варяжко осторожно крался по кривым и узеньким улицам Оболони. Нужное ему место он отыскал быстро. Небольшая кузница рядом с Ситомлей - даже у ворот двора слышался плеск речных волн. Варяжко стукнул в калитку, и отпирать вышел сам хозяин.
        - Кого надо?
        - Тебя и надо, - с недоброй усмешкой бросил Варяжко. Коваль вгляделся и изменился в лице. Воровато огляделся по сторонам и торопливо открыл калитку.
        - Скорей, - и удивился. - Чего это ты без оружия?
        Варяжко и впрямь был с одним только ножом. За четыре года он до того сжился с мечами, что сей час чувствовал себя неуютно, словно нагой перед толпой народа.
        Отай от всех они прошли в боковушку, и коваль спросил:
        - Слыхал ли, вроде кто-то ныне князя на охоте чуть не убил?
        - Слыхал, - обронил Варяжко мрачно. - Жаль, не вышло, четверых кметей потерял…
        - Надолго ль? - спросил коваль, отводя глаза.
        - Нет, - бросил гридень. - Зброя нужна, а то - как нагишом.
        Зброярня была вся увешана оружием. По правде-то сказать, не так уж и богата она была, Варяжко видал и побогаче. Но оружие было отменным, это Варяжко знал - коваль этот неоднократно привозил им оружие. Гридень быстро выбрал нужное ему оружие.
        Короткое, в рост человека копьё-рогатина с широким рожном и длинной втулкой, настоящий «кол в броне», как урмане говорят. Небольшой лёгкий боевой топорик со скошенным лезвием на кию в два локтя длиной. Пять швыряльных широколёзых ножей в кожаной обойме для крепления на перевязи меча.
        - Я не вижу самострелов.
        Коваль молча выложил перед ним оружие.
        - От сердца отрываю. Три семидицы над ним бился, думал не менее гривны выручить.
        - Гривны дам, не жмись, - бросил Варяжко, любуясь. - Внакладе не останешься. Сколь гривен всё это стоит, две?
        - Три, - твёрдо сказал коваль, вдругорядь отводя глаза.
        Гридень выложил на стол глухо брякнувшую калиту.
        - Здесь четыре. Спаси тебя боги, - взял со стола самострел и глянул на коваля. - Прощай.

2
        Засидку на дереве делают так.
        Рубят две толстых и коротких жерди и крепят в развилках дерева. На одну садится сам охотник, на другую он ставит ноги, сидя удобно, как на лавке. Всё это вместе называется лабаз. С лабаза бьют и медведей, что выходят полакомиться овсом на полях, но чаще - кабана, что ходят не в одиночку, а стадами. На дереве они тебя не достанут, а ты сиди спокойно и стреляй.
        На таком лабазе и уселся Варяжко около дороги на Берестово, в четырёх-пяти верстах от погоста. Уж куда-куда, а в своё любимое Берестово, в княжий «гарем» Владимир поедет непременно. Киев виднелся на самом окоёме, лабаз прятался в лесу и с него был виден совсем небольшой участок дороги, сажен в тридцать. Но гридень-мятежник знал - выстрелить дважды ему не дадут, а для одного раза ему хватит и этих сажен. Вряд ли Владимир будет скакать галопом, а пойдёт на грунах - Варяжко успеет прицелиться.
        По всей высоте огромной разлапистой ели им были навязаны сухие сучья - вместо лестницы. А через чапыжник и подлесок была прорублена узкая просека к ближнему оврагу. От лабаза до дороги было не менее двадцати сажен ельника, непроходимого ни для конного, ни для пешего.
        Варяжко жил под елью уже пять дней. Ночью он спал на земле, завернувшись в плащ, а утром взбирался на лабаз и просиживал на нём до заката. Наконец, на шестой день он дождался - со стороны Киева заклубилась под конскими копытами пыль.
        Гридень встрепенулся, подтянул самострел ближе и вгляделся. Возможно, это обычный вестоноша. А то - возок с очередной жёнушкой великого князя-рабичича, едущей в Берестово.
        Но возка видно не было, а когда сквозь пыль несколько раз блеснуло железо, Варяжко решительно взялся за самострел.
        Провернулся ворот, наматывая толстый - в детский мизинец - жгут из кожаных шнуров. С глухим стоном подались слоёные кибити с роговыми и жильными накладками, резаный из капа храповик прошёл назад до упора и защёлкнулся на крючке. Оставалось только наложить стрелу и установить прицел.
        Двадцать сажен. Варяжко сосредоточенно установил полоску прицела, подвёл поперечный шпенёк к самой нижней отметке. Невольно усмехнулся своему старанию - можно было стрелять и так, назрячь - с двадцати-то сажен и ребёнок не промахнётся. Самострел бьёт на два лучных перестрела, а убойная сила сохраняется на полтора. Но ошибиться нельзя.
        Конский топот нарастал. Гридень вытянул из узкого кожаного тула короткую толстую стрелу. Четырёхвершковое берёзовое древко, от расщепа - на два вершка оперение, толстый трёхгранный стальной рожон удлинял стрелу ещё на вершок. Варяжко уложил стрелу в желобок, установил соху самострела на нарочно приспособленную рогульку и нацелился на дорогу.
        Всадники приближались. Вот сей час они скроются за колком, а потом, когда его обогнут, выскочат на то самое открытое место, любовно выбранное гриднем для единственного выстрела. Варяжко всё вглядывался, стараясь понять - там ли сам Владимир?
        И за какой-то миг до того, как всадники скрылись за колком, гридень понял, что боги всё же милостивы к нему, и Владимир - там! Варяжко откинулся назад, упёрся ногами в нижнюю жердь и упёр в плечо соху самострела.
        А там и впрямь был сам Владимир. Устав от дел государских, великий князь-рабичич спешил отдохнуть в своё любимое Берестово.
        Обогнув небольшой колок, дорога пошла под уклон, вдоль хмурого ельника, за коим на юру уже виднелись островерхие крыши теремов Берестова.
        Вряд ли Владимир в такую пору без доспеха, - билось в голове бывшего гридня. Только даже если этот доспех особенный, самострелов наверняка не было, когда его ковали.
        Пущенный из самострела кованый болт делает за один миг не менее тридцати сажен, а долетев до цели, бьёт в неё с силой медного стенобоя. Никакая кольчуга не выдержит, а коли и выдержит, великий князь на белом свете всё одно не жилец. Такой удар и сквозь доспех поломает всё, что может ломаться, и порвёт всё, что может рваться внутри человека. Тем паче, с двадцати сажен. Попробуй пади в любых латах под ноги абиссинскому слону - останешься ль жив?
        Как ни ждал, всадники появились из-за колка неожиданно. Варяжко лихорадочно пересчитал их - сам князь, пятеро кметей да с десяток отроков.
        Мятежник поймал знакомо-сутуловатую фигуру князя в прицел, нарочно затупленное жало стрелы коснулось самой середины груди Владимира. Варяжко выждал ещё пару мгновений, плавно ведя самострел вдоль окоёма, потом затаил дыхание, взял упреждение и потянул спусковой рычаг.
        Варяжко ещё не знал, что все его расчёты, как всегда, ничего не стоят перед великой силой, что известна во всём мире и повсюду зовётся по-разному: где-то Его Величеством случаем, а где-то - божьей волей.
        Один из кметей, из молодецкого баловства, кое многие зовут просто дурью, подбрасывал вверх и снова ловил тяжёлую литую булаву с шипастым оголовьем. В какой-то миг у него то ли дрогнула рука, то ли ещё что, но булава взлетела как-то иначе. И вмиг обострясь чутьём, он за какие-то доли мгновения понял - обратно булава упадёт не ему в руку, а княжьему коню в голову.
        Наддав, кметь догнал Владимира, взял чуть вправо, вытянулся направо всем телом и поймал булаву вытянутой рукой. И тут же невыносимая боль рванула грудь, живот и спину, замглило в глазах.
        Владимир не успел возмутиться выходке кметя, всю дорогу злившего своим ребячеством с булавой. Кметь подхватил булаву на лету, князь раскрыл рот, дабы разразиться многоступенчатым ругательством, и в этот миг на спине кметя вдруг расцвёл ало-кровавый цветок. С глухим звяком лопнула кольчуга, расплеснулась по спине кровь, раздался противный треск ломаемого спинного хребта, княжий конь шарахнулся, всхрапывая от страха, совсем рядом что-то противно взвизгнуло, обрызгав кровью щёку Владимира, сзади заорал кто-то из отроков. Кметя сорвало с седла, выдернув его ноги из стремян, пронесло пару сажен над землёй и грянуло, выгнув, прямо под ноги Владимирова коня.
        Кметь валялся недвижно, из развороченной груди хлестала кровь, отрок корчился на коне, прижимая руку к развороченному боку и истошно орал, а остальные кмети и отроки, сметив направление, рассыпались полумесяцем и ринули коней к ельнику.
        Опять не вышло!
        Варяжко закинул самострел за спину и белкой ринулся с лабаза вниз, спрыгнул на прорубленную тропку, зайцем пронесся по просеке и сиганул в овраг. Помчался через бурелом, молясь про себя и Перуну, и Велесу, и даже Ящеру - лишь бы не зацепиться за сучок взаболь, не напороться и не сломать ногу.
        Ибо главное сей час опять - выжить! Князь вновь спасся, ему повезло и долг вдругорядь остался неоплаченным. Слепая удача вновь выпала Владимиру, повернулась к нему всем своим широким лицом.
        Ну ничего! Третий раз за всё платит, а одному из них двоих - Варяжко и Владимиру Святославичу - на белом свете места всё одно нет и не будет.
        Наверху, на краю оврага Остёр, Владимиров старшой в бешенстве рубанул сухой сук мечом:
        - Опять ушёл! Да что ему, леший ворожит, что ль?
        Обернулся и, бросив на стоящих поодаль кметей и отроков бешеный взгляд, свирепо рыкнул:
        - Чего раззявились?! Пошли обратно!
        Бросил меч в ножны и первым зашагал от оврага.
        Великий князь отвернул от окна тёмный горбоносый профиль, бросил на вошедшего кметя косой взгляд:
        - Ну?
        Остёр у порога чуть съёжился, но глаз не отвёл и под грозным княжьим взглядом:
        - Чего ну-то? - пробурчал он мрачно. - Ушёл он. У него за ёлками нарочно до оврага просека была прорублена, а нам на конях через ельник не продраться. Пока спешились, пока прошли…
        - Кто это был? Варяжко? - почти утвердительно бросил князь.
        - Да хрен его знает, может и Варяжко. Да и не всё ли равно, раз не поймали… что совой об пень, что пнём об сову…
        - Э-э, не скажи, - усмехнулся великий князь холодно. - Коль это опять Варяжко… то надо ждать третьего нападения.
        - Когда? - хищно напрягся Остёр, весь подобравшись и бросив руку к рукояти меча.
        Владимир пожал плечами.
        - Терпения ему не занимать стать. Может и сегодня напасть, прямо здесь, в Берестове… а может и выждать, пока обратно поеду, прицелиться вернее, да и… - великий князь невольно сглотнул тягучую слюну и махнул рукой, стараясь казаться беспечным. - Это вообще уже не моя забота, а ваша, доблестная дружина.

3
        Великий князь остановил кона у ограды терема Волчьего Хвоста и глянул прямо через заплот.
        Зоряна вскинула голову на конский топот, ахнула, завидя Владимира, и округлила глаза. Великий князь глядел на неё, как охотник на заполёванную волчицу. Впрочем, взгляд этот сгинул так же быстро, как и появился. Владимир Святославич усмехнулся, глядя на замершую девушку, и сказал:
        - Пригласила бы в гости, красавица? - он даже не спрашивал, он почти приказывал.
        - Прости, княже, - в глазах Горлинки мелькнула насмешка. - Гостей не ждали, угощать нечем, да и в тереме не прибрано. Да и слуг опричь меня почти что и нет никого. Невместно столь великого гостя принимать. В другой раз как-нито…
        Владимир Святославич на миг закусил губу.
        - Ох и смела ты, красавица, - протянул он. - А не боишься, что разгневаюсь?
        Зоряна замешкалась, выбирая слова, глянула на великого князя своим пронзительным взглядом, которого так боялся и так любил её ладо Некрас Волчар. Владимир аж отшатнулся, подавился уже рвущейся из горла злостью не привыкшего себе отказывать самовластца, сглотнул и хрипло сказал:
        - Тогда уж хоть воды испить бы вынесла?
        Девушка молча встала, прошла до терема.
        У самого крыльца столкнулась с Горлинкой.
        - Стой, не ходи туда, - прошипела она. - Негоже князю знать, что дочка Волчьего Хвоста тут! Пусть думает, что я - служанка!
        Горлинка затаилась меж кустов, с неприкрытой неприязнью глядя на великого князя.
        Зоряна вынесла резной корец с холодной, с погреба, сытой. Великий князь отпил и, возвращая корец, спросил:
        - Чья такова будешь, красавица? Волчьего Хвоста дочку вроде бы знаю?
        Она улыбнулась тонко и понимающе, отбросила за спину тяжёлую рыжую косу:
        - Холопка я, княже.
        - Обель? А зовут как?
        - Обель. Зоряной люди кличут. Сирота я.
        Великий князь на несколько мгновений задержал корец в руке. Наконец, выпустил:
        - Благодарствуй, красавица.
        Окинул оценивающим взглядом двор, сметив уязвимые места в заплоте, кивну на прощанье:
        - Ну будь здорова, Зоряна!
        И взял с места вскачь.
        Горлинка проводила всадников недобрым взглядом и обернулась к Зоряне - в глазах дочери Волчьего Хвоста плескался страх, прямо-таки откровенный ужас.
        - Ох, неспроста он приезжал, Зорянка.
        Остёр, Владимиров дружинный старшой, сперва заспорил было, но наткнулся на жёсткий взгляд великого князя и смолк.
        - Заруби себе на носу, - ледяным голосом сказал Владимир Святославич. - Я - великий князь. И делаю всё, что хочу и когда хочу. Внял?
        - Внял, - хмуро отвёл глаза Остёр.
        - А в таком разе - исполняй!
        Ночь упала на Берестово внезапно, но в иных теремах ещё светились огни. Остёр хмуро вгляделся в терем Волчьего Хвоста - там, похоже, ещё не спали, а если и спали, то не все - то и дело мелькали в окнах огоньки, словно проходил кто с зажжённой лучиной.
        Не по душе было Остёру затеянное великим князем. Ну пусть приглянулась Владимиру Святославичу девка, ну она всего лишь холопка, а Волчий Хвост - мятежник…
        Остёр вздохнул. Тяжеловато против лучшего-то воеводы идти, ещё в Святославовых походах прославленного. Но приказ есть приказ. На то мы и дружина князева, чтобы приказы исполнять, - с ядом подумал Остёр, подходя к ограде терема. - Другояко - только от князя отъехать, как Волчий Хвост сделал.
        Отъехать-то отъехал, - вновь хмуро возразил себе Остёр, - а хозяйство всё бросил. Вот князь великий и попользуется! Хоть и не водилось такого доселе…
        На короткий стук из ограды отозвались псы. Остёр взглядом велел кметям подойти ближе. На дело великий князь велел взять самых молодых, что только волю почуяли… В воротах со скрипом отворилось окошко, но вместо виденного днём старика воротника в нём появилась хмурая усатая харя в кожаном шеломе со стрелкой на переносье и мрачно сообщила:
        - Чего надо?
        Остёр думал всего пару мгновений. Удар растопыренными пальцами прямо в глаза, и воротник, опрокинулся навзничь. Остёр просунул руку в окошко, отодвинул оба засова, и пинком отворил калитку.
        Кмети ворвались во двор. Воротник - и при оружии! - корчился на земле, поскуливая. Да нас никак ждали, - поразился на ходу Остёр, обнажая меч. - Тогда уж, одно к одному, и видоков не оставлять. Старшой коротким взмахом меча оборвал стоны.
        Весь десяток за его спиной уже ворвался в ворота, а им навстречь уже летела знаменитая псовая свора Волчьего Хвоста - шесть здоровенных фризонских волкодавов. Воевода, хоть и потомок волка, собак хороших любил.
        Первого Остёр поймал на острие меча.
        Терем вдруг осветился огнями, дверь распахнулась и с крыльца горохом посыпались окольчуженные и оружные люди. Но Владимиричи уже били из луков.
        Хороший лучник, бросая стрелу на сто шагов, сможет удержать в воздухе одновременно не менее пяти стрел. От крыльца до ворот было шагов двадцать. Два десятка стрел идущих густым потоком. Двор наполнился визгом собак - ни одна не добралась до княжьих кметей. А Военежичей было всего пятеро.
        Взметнулось навстречь в нерассуждающем замахе боевое железо. Зазвенели клинки, заплясали, ломаясь, лунные блики на лёзах. Да только Владимиричей было больше вдвое, а терем Волчьего Хвоста сторожили вооружённые холопы, а не те, кто помнил козарские и булгарские походы. Тех Военег Горяич взял с собой, не ожидая от великого князя подвоха. И пали все пятеро Военежичей почти у самого крыльца, а княжьи кмети рванули вверх по ступеням и ворвались во сени, уже никого не опасаясь.
        Владимир стоял на гульбище, поглаживая рукой резные перила и напряжённо вслушиваясь в ночь. Когда на дворе у Волчьего Хвоста встал галдёж, крик и вой, великий князь чуть поморщился - ну никак Остёр не мог обойтись без шума.
        Выкрасть девушку силой он решил внезапно для себя самого. А то, что ради того придётся разорить воеводский терем - так что ж… Тем паче, Волчий Хвост ныне - мятежник. Про то, что он разбил Свенельда, не знал никто, а вот про мятеж - все. А там - Владимир Святославич ничуть не лукавил сам перед собой - придёт время окоротить и чересчур вольного воеводу. А то и вовсе избавиться от него. А то больно любит кстати и некстати тыкать носом великого князя в пример великого - без дураков великого! - отца.
        Владимир раздражённо мотнул головой. Все эти советники из господы, гриди да бояре, уже сидят у него в горле, мешая править так, как хочется ему.
        Владимиричи настигли Зоряну у окна первого яруса, когда она собиралась прыгнуть в сад. Двое кметей навалились, выкручивая руки назад - сильно, но осторожно. Девушка рванулась было, да только против лома нет приёма - мужские пальцы клещами сомкнулись на запястьях, а волосатая и сильная рука зажала рот. А потом резко навалилась жаркая и давящая темнота.
        Горлинка, невыразимо прекрасная в кожаных латах и с лёгкой хорасанской саблей, выскочила в переход и тут же поняла - тупик! С двух сторон, запирая путь для бегства, стояли кмети. А снизу, с лестницы уже нарастал топот сапог.
        Горлинка прыгнула вперёд с отчаянным визгом. Такого они ждали. Слёзы, крики… но вот оружие… Кметь отшатнулся и опоздал с ударом.
        - Плесень бледная… н-на!
        Лёзо сабли, глухо звякнув, рассекло кольчугу, кметь завалился, роняя меч. Персидский булат блеснул в тусклом свете каганцов, Горлинка развернулась навстречь второму ворогу - урманину в секирой наперевес.
        - А ну, подойди…
        Секира со свистом летела Горлинке в лицо. Умение, беспощадно вбитое в девушку отцом и старшим братом, не сплоховало и на сей раз, да только слишком неравны были силы. Лопнуло, раскололось с глухим звоном лёзо секиры, широкий полумесяц распался пополам под хоросанским булатом, но и Горлинка не удержала саблю в руке. Удар отсушил ладонь, пальцы разжались сами собой, сабля метнулась через переход, воткнулась в стену мало не на ладонь.
        Горлинка на миг растерялась, но тут на лестнице возник второй кметь, и девушка пришла в себя. Стремительный и неуловимый взмах обеих рук - и два швыряльных ножа с визгом режут воздух. Передний кметь, тот, что без секиры, свалился, хрипя на пол, но второй оказался ловчее и увернулся.
        - Эх-ма, огонь-девка, - оскалился он, прыгая к ней и даже не обнажая меч - видел, что «огонь-девка» без оружия осталась.
        Как бы не так! Неуловимое движение навстречь, - стремительный пинок под колено, левой рукой - в гортань, правой - вырвать из-за голенища кривой засапожник, разворот - и точнейший удар меж ключиц. Струя крови взлетела выше головы - и тут в дочке Волчьего Хвоста возобладал женская брезгливость. Она отпрыгнула, дабы не запачкаться и оставила нож в ране.
        Да и хрен бы с ним, но тут с лестницы ворвались ещё трое с мечами, и она бросилась в первую попавшуюся дверь. Поскользнулась в луже крови, споткнулась о порог, вкатилась в хором. Кмети тут же ворвались следом и бросились все враз, мешая друг другу - дураки!
        Первому каблук с тонкой подковой угодил прямо в лицо, сплющив нос и переломив хрящи. Второго Горлинка достала локтем в висок, и клёпаный налокотник разорвал кожу около шелома. Третьего она попросту пнула в живот и расчистила себе дорогу к окну. И взлетела в самоубийственном прыжке.
        С грохотом и звоном вылетело окно, осыпаясь осколками слюды и обломками деревянного переплёта. Девушка упала на траву с высоты второй яруса, сгорбясь, как дикая кошка. Мотнула головой, отбросила за спину толстую косу, глянула на терем - кмети таращились в окна - и сделала рукой неприличный жест, от которого ранее сама покраснела бы. И исчезла с глаз, скрылась в ночном саду.
        - Огонь-девка, - повторил слова убитого Остёр, держась за живот. Сплюнул и добавил. - Сущая волчица

4
        - Сколь человек она убила? - Владимир хмуро поднял глаза на Остёра.
        - Троих, - нехотя процедил старшой. - И двоих покалечила.
        - А дальше?
        - А что - дальше? - пожал Остёр плечами. - Ушла. Я ж говорю, княже, - сущая волчица.
        - Куда ушла? - князь требовательно сдвинул чёрные косматые брови, голос великого князя сорвался на рык. - Куда она, мать вашу, могла уйти?!
        Оно и верно. В таких делах видоков не оставляют. А кмети упустили дочку Волчьего Хвоста, и теперь дело непременно получит огласку. А бояре-вотчинники… а вообще, ничего они не скажут, - понял вдруг Владимир. - Волчий Хвост, он ведь гридень, из кметей, да ещё и Ярополчич бывший, да и не боярин! А гриди начнут роптать - бояре придержат. А коли что - и сам Волчий Хвост получит своё…
        - Ну?! Куда она девалась? - свирепо повторил Владимир.
        - На Кудыкину гору, - холодно усмехнулся Остёр. - Отколь я знаю? В саду её было ловить, ночью-то, чтоб она мне остальных сопляков положила? Эта девка и без оружия дерётся, как чиста поляница!
        Владимир помолчал несколько мгновений, потом сказал, не подымая глаз:
        - Ладно, ступай.
        Мешок с головы сняли, но ни рук, ни ног развязывать никто и не подумал. Зоряна сжала в комок у стены прямо против двери, зыркала глазами по углам. Думала. Да только не думалось ничего.
        Её похитили для княжьего «гарема», сомнений никаких. И скоро великий князь заявится к ней… за «правом первой ночи». Чем-то там окончило дело, в тереме, где так доверчиво оставил её Некрас?
        Скрипнув, отворилась дверь, и Зоряна сжалась ещё сильнее. Великий князь стоял на пороге и странно усмехался, глядя на неё. Отбросил со лба на ухо длинный чёрный чупрун, переступил порог и присел на лавку.
        - Что молчишь, красавица?
        - Да вот думаю, какими словесами тебя облаять, великий княже Владимир Святославич, - молвила девушка, стегнув князя огненным взглядом. Владимир невольно залюбовался и вдруг понял, что боится встречаться с ней глазами.
        - Что ж так-то?
        - А то, - хмыкнула Зоряна, смелея. - Исполать тебе, витязь непобедимый. Связанной девчонки не убоялся, с мечом только да с ножом к ней пришёл. Вижу, что правду люди говорят про храбрость твою неуёмную.
        Яду в её словах достало - Владимир подскочил, как ужаленный, вмиг оказался рядом с ней. Сверкнул нож, верёвки ослабли, Владимир рывком поднял Зоряну на ноги. И девушка тут же со стоном повалилась на пол - руки и ноги успели затечь и теперь вмиг взялись лютым огнём.
        Владимир отошёл чуть назад, остоялся и глядел на неё, нетерпеливо постукивая носком разукрашенного сафьянового сапога.
        Зоряна растёрла руки и ноги, встала, кусая губу, прислушалась - боль стихала. И дерзко бросила великому князю в лицо:
        - И чего ты ждёшь, княже великий? Что я сама тебе на шею брошусь?
        - Почто - нет? - он глумливо ухмыльнулся.
        - Я ж не холопка твоя… у коих ни стыда, ни совести. Потаскушки теремные. У меня и жених есть… не тебе чета.
        - Что ещё за жених? - а не понравились князюшке слова про то, что не тебе, мол, чета.
        - А Некрас Волчар! - с вызовом ответила Зоряна. Князь отшатнулся, словно от удара.
        - Стало быть, никакая ты не холопка? - он недобро прищурился, чупрун на темени начал слегка подрагивать, выдавая назревающий гнев.
        Девушка презрительно усмехнулась в ответ.
        - Всё одно моя будешь, - хрипло сказал он, часто дыша и придвигаясь.
        - Не бывать тому, - фыркнула дочь чародея, напрягаясь. И - прямо в лицо, как плевок. - Рабичич!
        Озверев, князь ринулся к ней - схватить, повалить, растерзать… Одновременно рванулась и девушка. У Владимира в глазах вдруг вспыхнула молния, пол и потолок поменялись местами, желудок сжался… он обнаружил себя лежащим в углу. Зоряна стояла у двери с ножом в руке. Великий князь запоздало лапнул себя рукой за пустые ножны, подивился - и когда успела? Девушка коротко и зло засмеялась, пнула дверь, но тяжёлое полотно даже не шатнулось - врезной замок держал отлично. Не зря ж такие замки работы киевских, новогородских да смоленских мастеров жадно брали по всему Закату и даже в Царьграде и Багдаде, да и звали их русскими.
        Зоряна затравленно огляделась, - к окну не проскочить, обозлённый и распалённый похотью мужчина всё одно будет быстрее, - обречённо повернулась к князю. Владимир, морщась, встал на ноги и бросил руку к мечу.
        - Храбрый, - девушка вновь нашла в себе силы съязвить. - Витязь с мечом против девки с ножом…
        Князь бросился к ней, свирепо оскаля зубы. Нагой клинок взвизгнул у самого уха, но Зоряна, падая, поднырнула под руку князя, перевернулась и взмахнула в развороте ножом. Удивлённо охнув, Владимир схватился за бедро - штанина стремительно темнела, намокая кровью из длинного пореза.
        - Ты… - он не находил слов.
        За дверью вдруг послушались крики, звон железа.
        - Князь, князь!
        - Княже!
        Владимир Святославич побледнел, рванулся к двери, не сводя глаз с Зоряны. Лязгнул замок, дверь отворилась, князь вынырнул из хорома наружу. Вновь лязгнул замок.
        Зоряна, закусив губу, вновь опустилась на колени. Опять одна и взаперти…
        Но ныне у неё свободны руки и есть оружие!
        Дочь чародея вскочила на ноги - куда и уныние девалось! Ждать было нельзя - а ну как князь сей час вернётся? С трудом, мало не надорвавшись, придвинула к двери тяжёлый дубовый стол, поставила его на дыбы, столешницей к двери, ногами к себе. Поискала глазами подходящую верёвку, не найдя, решительно располосовала надвое тканую дорожку с пола. Хорошо ткала неведомая ей мастерица с княжьего двора, крепко и красиво. Ей, Зоряне, сгодится. Скрутила половинку дорожки в жгут, обвязала стол и двойным узлами притянула его к дверной скобе, толстой, тоже мастерски сработанной плотником и накрепко примастряченной к двери. Получилось неказисто, но прочно. Дверь отворялась наружу, и теперь вряд ли кто войдёт, разве что полотно дверное урманской двуручной секирой порушат, да и то не вдруг. Того, что напора мужских рук может не выдержать скрученная в жгут дорожка, девушка и в мыслях не держала - Макошь не попустит, свинья не съест. То бишь, князь не войдёт. Да и вряд ли ломать дверь будут - не настолько ещё Владимир дурной, чтоб на весь княжий двор, а стало быть, и на весь Киев позориться. Ждать будет, пока она
сама от голода на волю запросится. Да вот только она его ждать не станет!
        Коротким отчаянным ударом Зоряна разбила окно, - посыпались вниз разноцветные осколки слюды и обломки переплёта. Третий ярус, мати-Макоше! Но девушка не колебалась ни мгновения. Вторую половинку дорожки - в жгут и за окно! Одним концом дочь чародея привязала дорожку к лавке и выскользнула в окно.

5
        Спасителем Зоряны, сам того не зная, оказался Варяжко. Третий раз за всё платит, вспомнилось ему слышанное когда-то от кого-то. Ныне у него всё получится. А не получится - так сгинуть только.
        В Берестово Варяжко прошёл легко - наружной стражи было всего десять кметей, а стен у погоста не водилось никогда. Только тын вокруг княжьего двора да заплоты у боярских теремов. По улицам ходили два вооружённых дозора, но Варяжко, пережидая в тени, легко добрался туда, куда ему было надо. Сиречь, к княжьем терему.
        Легко щёлкнула о крюк взведённая тетива. Варяжко поднял самострел, выцеливая шатающуюся на тыне тёмную тень дозорного. Потянул спуск, и тень, взмахнув руками, без единого звука слетела внутрь двора.
        Мятежник закинул самострел за спину и бросился к стене, бросил аркан. Кованый трёхрогий крюк прочно сел меж палей, Варяжко рывком вскинул своё жилистое тело и полез наверх.
        Вскарабкался, передохнул, соскользнул вниз, во двор. Затаился в тени стены рядом с убитым дозорным, зарядил самострел. Смотрел и чутко вслушивался в ночь. Нюхал.
        Нюхать было что - гридень был на заднем дворе, и вокруг ощутимо несло навозом. В стае возились, взвизгивая, свиньи, шумно дышала корова. В конюшне фыркали кони, сочно хрустели сеном и овсом.
        Гридень глазами наметил дорогу к крыльцу терема - так же как и вазила, остерегаясь освещённых мест. Вскочил и короткими перебежками, из тени в тень, ринулся.
        Он уже подбегал к крыльцу, когда сзади истошно заверещал тонкий голосишко. Варяжко, не думая, крутанулся на месте и нажал на спуск самострела. Взвизгнула стрела, вопль оборвался жалобным булькающим плачем. Двенадцать упырей! Дворовый!
        Что ж ты так не поберёгся-то, хозяин? - жалобно подумал гридень, на миг остоясь. - Прости, не хотел я…
        А на душе стремительно росло чувство чего-то непоправимого…
        Но медлить было нельзя. Варяжко отбросил самострел - всё одно зарядить его времени не дадут. Прямо над ним громоздился край открытого гульбища на втором ярусе. На крыльце уже вовсю топотали сапоги всполошённой стражи. Гридень прыгнул вверх, ухватился за резные балясины перил, и через мгновение был уже на гульбище. Ударом ноги высадил дверь и ринулся внутрь терема, сея вокруг себя разрушение и смерть.
        Нет самострела, ну так что ж? Его стрелы прекрасно годятся и вместо сулиц, причём швырять их можно и попарно.
        Из хорома справа выскочил полунагой кметь с мечом, за его плечо цеплялась простоволосая девка в расстёгнутом саяне. Кметю - стрела в глаз! Девка пала на колени над распростёртым телом и завыла.
        Двое в кольчугах бегут навстречь по переходу - два швыряльных ножа! Только сапоги взлетели.
        Шорох сзади - в пол-обороте топорик назад! И рушится железо на пол.
        Бой катился по переходу, уже вскарабкавшись со второго яруса на третий. Исчезли где-то в свалке оставленные в телах теремной стражи швыряльные ножи и стрелы. Варяжко бился двумя мечами, расчётливо и хладнокровно отбивая наскоки кметей. Первый меч Руси рвался к своей заветной добыче, четыре года не дававшей ему покоя.
        Из дальней двери выскочил князь Владимир с нагим мечом в руке. Несколько мгновений он возился с дверью, зачем-то запирая замок, чем подарил мятежному гридню ещё несколько мгновений. Завидя князя, Варяжко взревел свирепо и торжествующе, стойно бешеному быку, одним разворотом разбросал рвущихся к нему кметей и ринулся к Владимиру. На губах кметя уже показалась пена боевого безумия, но умное тело само собой делало затверженное годами, совершая необходимые шаги, повороты, удары и выпады.
        Цепь кметей распалась, и два ворога оказались лицом к лицу. Варяжко хрипло зарычал, и его длинный меч стремительно ринулся к голове князя. Кмети, кто ещё уцелел в этой страшной рубке, отхлынули в стороны, давая место для поединка.
        Сквозь свист и ломаный перезвон вдруг звонко откликнулся в ушах жалобный крик сломанной стали. Варяжко отскочил назад, швырнул рукоять сломанного меча в лицо Владимиру, перебросил короткий меч из левой руки в правую и вырвал левой из-за голенища боевой нож. Резким движением отбросил за спину чупрун и вновь прыгнул к князю.
        Выбив сноп искр, меч Варяжко проскрежетал по княжьему. Бойцы замерли на миг, но тут Варяжко и зацепил плечо Владимира боевым ножом - лёзо вошло мало не на пол-ладони. Но и князь не сплоховал - рубанул в развороте, держа обеими руками меч, вдруг ставший невероятно тяжёлым. Со звоном брызнули в стороны осколки кованого оплечья Варяжко, порвалась кольчуга.
        Бойцы отпрянули друг от друга. Сила нового княжьего удара швырнула Варяжко на колени. С ним творилось что-то неладное - первый меч Руси словно и не заметил княжьего меча. Уже падая, он хрипло закричал. Мятежный гридень понимал, что во второй раз добраться до Владимира ему уже не дадут. И знал, почто - тот, кто убил дворового, вазилу… да и вообще любого домового духа навечно лишается удачи.
        Перевернув в левой руке нож, Варяжко стремительным взмахом послал его в ненавистное горбоносое лицо великого князя.
        Жить ему оставалось всего полмига. И в эти полмига гридень успел увидеть, как высоко-высоко, в непредставимой заоблачной выси, отворились бесшумно золотые ворота вырия, а из них выплыла упряжка белых крылатых коней…
        Меч Владимира поймал в воздухе брошенный обессиленной рукой гридня нож, а кто-то из кметей взвесил на руке тяжёлое короткое копьё, и, коротко хакнув, вогнал тяжёлый рожон Варяжко в спину. Эх ты, опять не вышло! - только и успел подумать мятежник.
        С самым яростным врагом Владимира было покончено.

6
        На Берестово пала тёмная ночь - ни зги ни видно, в двух шагах буланого коня не разглядишь. Горлинке же такая ночь только на руку - её тож видно не будет.
        Она кралась вдоль заплота княжьего терема, искала место поближе к страже - там её никто не ждёт. Даже если и найдётся дурак, что будет её ждать, то уж не настолько дурак, чтоб думать будто она полезет через ворота.
        У ворот стояли двое воев, со скукой чесали языки. Раззявы, - подумала девушка с весёлой злостью. - Хуже баб сплетни собирают…
        - А слыхал, купцы говорят, будто видели на Хортице Святослава-князя…
        - Того? Игорича?
        - Ну, - ближний к девушке вой сплюнул в траву и шумно почесался. - Не живого, вестимо… призрак видели… Ходит, говорят, и стонет.
        - Чего стонет-то? - с хрустом зевнул второй.
        - Ну как чего, - первый пожал плечами. - Ждёт, вестимо.
        - Чего ждёт? - второй всё ещё не понимал.
        - Ждёт князь, чтоб кто-то его голову у Кури забрал…
        Вои несколько мгновений помолчали, Горлинка же ждала - слишком близко она к ним подобралась, чтобы сей час благополучно отойти. А в драку лезть пока что не с руки.
        - Да… странные дела творятся на Руси, - задумчиво обронил второй. - А недавно - слыхал ли? - чародея, говорят пристукнули на Подоле.
        Горлинка вся обратилась в слух. Вряд ли в Киеве было много чародеев. Да ещё и на Подоле.
        - Что за чародей? - лениво спросил первый голос.
        - Да хрен его знает, - так же лениво ответил второй. - Полочанин какой-то, вроде бы…
        Теперь сомнений больше не оставалось. Горлинка медленно отодвинулась в сторону, отошла на пять-шесть шагов от ворот, примерилась к высоте заплота и рывком прыгнула вверх.
        Заплот в сажень высотой - ха-ха! Дочь Волчьего Хвоста пригнулась, чтобы её не так хорошо было видно над палями, подумала мельком - как собака на заборе, это про неё сей час. Мягко спрыгнула вниз, во двор. Огляделась настороженно, поводя по сторонам нагим клинком сабли.
        Никого поблизости. Тишина.
        Посреди двора высилась тёмным пятном коновязь, слышалось от неё фырканье коней. Неуж какой лопух коня привязанного посреди двора оставил?
        До коновязи было три шага. Конь и впрямь был привязан. И только один. Девушка ощупала коновязь, потом коня. Тот всхрапывал, злобно косился в темноте огненно-налитым глазом, но укусить не посмел.
        Не пойдёт. На этом слишком долго ездили, чтобы от него можно было уйти от погони, тем паче, двоим.
        Но конюшня - вот она, тёмная громада, от которой веет едва слышным запахом конского навоза. Там, за закрытыми воротами, глухо всхрапывают иные кони, отдохнувшие.
        Дверь конюшни не открывалась - больно уж туго прилегала к стене. А может, просто была заперта изнутри. Ну и это не страшно - дочь Волчьего Хвоста бросила саблю в ножны, прыжком досягнула низкого края камышовой кровли. Взобралась наверх, коротким взмахом ножа вспорола один слой камыша, второй. Провалилась внутрь и оказалась на сеновале. Долго вытряхивала из волос труху. Ощупью нашла дыру и спрыгнула вниз.
        Кони захрапели, а из пустых яслей очумело выскочил сонный холоп с всклокоченными волосами. Прямо как у нас дома, - усмехнулась Горлинка, в прыжке ударив его ногой в грудь. - Наш конюх тож любит прямо при конях дрыхнуть. А дворовые бабы к нему как мухи на мёд в конюшню лезут.
        Холоп отлетел в сторону, врезался спиной в стену и затих.
        Дверь во двор и впрямь оказалась заперта засовом изнутри.
        Дочь Волчьего Хвоста окинула взглядом коней, перевязала двух ближних к крюку в косяке. Отодвинув засов, выскользнула в тёмный двор и ринулась к скупо освещённой громаде княжьего терема, сторожко озираясь посторонь.
        На заднем дворе вдруг встал гомон, кто-то что-то орал, лязгало железо, шум переместился в нижний ярус терема, замелькали огни. Девушка на миг замерла, прижимаясь спиной к заплоту. Кмети у ворот переглянулись и рванули к терему, на бегу обнажая оружие.
        Что-то там творится сей час? Кто это такой борзый её опередил?
        Крик становился всё громче, оружие звенело, кто-то уже высадил окно. Горлинка уже примерялась, как бы половчее вскочить на гульбище, - под шум Зоряну ей искать будет намного легче, тем паче, кметям княжьим сей час вовсе не до неё. Вдруг по гульбищу заполошно метнулось что-то белое, и Горлинка вмиг угадала:
        - Зоряна!
        - Ты?!
        - Прыгай!
        Взлетела крыльями белая девичья рубаха - Зоряна, очертя голову, прыгнула с гульбища вниз. Охнула от боли в ушибленной лодыжке. Горлинка, не дожидаясь, дёрнула её за рукав:
        - Бежим, некогда ойкать! Сей час про тебя вспомнят!
        Они рванулись. Зоряна хромала, но всё ж не так, чтобы не мочь бежать. Горлинка свернула к конюшне.
        - Куда?! - всполошённо выкрикнула дочка чародея.
        - К коням! - сорванным голосом ответила Горлинка. - Пешком собралась удирать?! Со свёрнутой-то ногой?!
        Ворота конюшни встретили их отверстой пастью, за которой призывно храпели кони.
        А дальше - верхом!
        и ветер в лицо!
        под конский топот!
        Рванулась навстречь ночная улица, шарахнулся в сторону дозор, что тоже бежал к княжьему терему.
        Всполошённое Берестово осталось далеко позади, и кони вымчали девушек к Днепру. Над водой рвался ветер - надвигалась гроза. Тёмно-лиловые, словно свинцовые тучи грудами нависали над Киевом, где-то далеко уже вспыхивали молнии, ощутимо тянуло влагой и холодом.
        Зоряна рванула поводья, останавливая взмыленного коня, тот мотнул гривой, сбрасывая с удил хлопья пены.
        - Ты чего?! - Горлинка тоже рванула поводья, её конь с пронзительным ржанием встал на дыбы. - Уходить надо, время идёт!
        - Мне надо к отцу! - Зоряна ожгла подругу безумным взглядом. - Только он может меня защитить от Владимира!
        - Так мнишь? - дочь Волчьего Хвоста подъехала вплотную, касаясь коленом седла Зоряны. - Некуда тебе уже ехать, Зорька.
        - Почто? - стремительно бледнея, просипела Зоряна, вдруг разом потеряв голос.
        - Убили отца твоего, - Горлинка опустила глаза. - В тот же день, как Некрас тебя к нам в Берестово привёз. Прости, что сразу не сказала.
        Зоряна несколько мгновений затравленно озиралась вокруг, потом вдруг упала на конскую гриву и бурно разрыдалась.
        Горлинка ждала несколько мгновений, потом, презирая и даже ненавидя себя в глубине души, резко встряхнула подругу за плечо:
        - Потом раскисать будешь, Зорька! Бежать надо! Немедля! А ну как холуи княжьи увяжутся!
        Дочь чародея судорожно сглотнула, загоняя слёзы куда-то в глубину:
        - Куда мы едем?
        - Есть тут одно место… - туманно ответила Горлинка.
        Деревья молча расступились, открывая девушкам путь. Тропка нырнула в узкий прогал меж кустов, и вывела на тёмную поляну.
        Коней пришлось оставить - сбить со следа возможную погоню, да и не прошли бы боевые кони по такой узенькой тропинке. Несколько времени девушки, поминая то упырей, то чьих-то матерей (в первую очередь - Владимирову мать, Малушу), продирались через кусты, мало не вплотную сходящиеся на тропке.
        - Ну?! - напряжённым голосом бросила Зоряна. - И где это мы?
        - Сей час, - рассеянно ответила Горлинка. - Подожди…
        Из тьмы надвинулось что-то ещё более тёмное, большое и угловатое.
        - Что это? - чуть испуганно спросила дочь чародея.
        - Охотничья землянка, - ответила Горлинка, со страшным скрипом отворяя маленькую дверь. - Ого, кто-то кованые петли поставил…
        - Чья она? - Зоряна устало прислонилась к косяку.
        - Какая разница? - даже в темноте можно было понять, что Горлинка пожала плечами. - Общая.
        Она нырнула в тёмное жило, тут же высунулась обратно:
        - Пожди чуть…
        В темноте что-то стукнуло, брякнуло, послышались удары кресала, посыпались искры, потом затлела лучина.
        - Заходи, - Горлинка появилась на пороге.
        Прежде чем войти, Зоряна при чуть заметном, тусклом свете лучины быстро окинула избушку взглядом. Низкая двускатная крыша, засыпанная толстым слоем земли, чуть приподнималась над землёй. Успела заметить могучие корявые брёвна самца, изрядно поросшие мхом, могучие тёсаные косяки, маленькую дверь, плотно сбитую из толстых досок.
        Внутри было примерно так же. Неказистые, но прочные лавки вдоль шершавых земляных стен, сучковатые толстые жерди крыши, в узкие щели меж коими смутно видится толстый сой камыша, могучий опорный столб верея у дальней стены, камелёк из камня-дикаря. Зоряна устало присела на лавку.
        - Вот… - изо всех сил стараясь казаться бодрой, сказала Горлинка. - Здесь пока переждём. Из еды кое-что есть… до завтрашнего вечера хватит. Ночью попробую в Киев пробраться, принесу чего-нито, коль Владимировы «витязи» наш дом ещё не разграбили… да и новости узнаю…
        Какие новости собралась узнавать Горлинка, было ясно и так. И горло Зоряны словно кто-то властно стиснул шершавой жёсткой ладонью. Она упала на лавку ничком, ткнулась лицом в рядно и забилась в глухих рыданиях.
        И почти тут же снаружи грянул гулко-трескучий раскат грома и по крыше ровно зашумел дождь - словно только и дожидался, пока девушки доберутся до укрывища.
        Горлинка присела на лавку с Зоряной, а та на миг подняла голову, выкрикнула:
        - Это я виновата, я! Если бы я не ушла тогда…
        - То тебя убили бы вместях с ним, - ровным голосом сказала дочь воеводы. - Твой отец сильный чародей… был, и то не справился. Да и зверь твой с ним был. А ты… ты бы чем помогла?!
        Она почти кричала девушке в лицо. Зоряна на миг замолчала, неотрывно глядя в глаза Горлинке, потом опять упала лицом вниз и заплакала. Дочь Волчьего Хвоста успокаивающе гладила её рукой меж лопаток, говорила что-то ровное, журчащее. Убаюкивала.

7
        К вечеру другого дня Горлинка засобиралась. Надела кояр, кожаный шелом с железной стрелкой на переносье, долго возилась с ремнями, тороча на поясе боевой нож, застегнула перевязь со швыряльными ножами.
        - Как на рать собираешься, - сказала безучастно Зоряна, сидя в углу. Плакать она уже перестала, но с утра сидела, обняв колени, молчала. И только сей час подала голос.
        - Вестимо, - отозвалась Горлинка, затягивая застёжку перевязи. - Мало ли что…
        - Далеко ль собралась-то?
        - В Киев, - Горлинка обернула косу вокруг головы, упрятала косу под шелом. Застегнула подбородный ремень. Зоряна даже залюбовалась на неё в полумраке лесной поляны - стоял невысокий ладный вой, на первый взгляд даже и не скажешь, что девка.
        - А коль поймают?
        - Сплюнь, - посоветовала Горлинка. - В иное-то время, надень девка мужскую сряду - несдобровать. А уж с оружием…
        Она не договорила, махнула рукой. От кустов уже обернулась:
        - А ты жди. К утру вернусь. А не вернусь - не обессудь…
        Лодка весной по течению идёт медленно, словно в стоячей воде. И челнок Горлинки тож еле полз, даром что из бересты.
        Где взять челнок, девушка знала от отца - предусмотрительный Волчий Хвост держал на всякий случай ухоронку с разными разностями недалеко от Оболони. Оружия там, вестимо, не водилось, а были и лопата, и топор… и иное что.
        На реку медленно спускалась ночь - тёмная и глухая. Горлинка сначала даже подумала - не было бы новой грозы, тогда её на Днепре в берестянке-то разнесёт так - костей не соберёшь.
        Пристала к подольскому берегу, поодаль от вымолов - вовсе ни к чему было натыкаться сей час на варту. Кралась вдоль улицы, жалась к оградам дворов. Старалась не шуметь - а ну как псы залают.
        У Боричева взвоза остоялась, дожидаясь прохода дозора. А как дозор прошёл - ринулась. Добежала на одном дыхании до родного двора. Вновь остоялась, прижимаясь к заплоту, отдышалась.
        А после того как одолела вчера забор княжьего двора в Берестове, родной-то забор, сто раз привычный…
        Горлинка упала внутри двора, прижалась к земле на корточках, озираясь. Услышала глухое ворчание. Серко выбирался из конуры. Девушка негромко особым образом свистнула, и кобель вмиг сменил гнев на милость - так могли свистеть только она да Некрас. Пёс повилял хвостом, потёрся боком об её ноги.
        А от ворот, разинув рот от удивления, на неё глазел холоп-воротник.
        - Боярышня, - ахнул он.
        - Тихо, дурак! - прошипела Горлинка. - Не галчи!
        - И то верно, - кивнул холоп. - Не с руки ныне шуметь-то…
        - А что? - девушка вмиг напряглась. - В доме кто?
        Холоп в ответ поманил её в сторожку. Горлинка, вновь настороженно озираясь, вошла.
        - Ну?! - бросила она нетерпеливо. - Рассказывай.
        - А чего рассказывать-то? - пожал плечами холоп. - Кмети княжьи у вас на постое стоят. Ждут, вроде бы, кабы кто не появился…
        - О как! - Горлинка недобро усмехнулась. - И много?!
        - Трое.
        - Сколько?! - она не поверила своим ушам. - Всего трое?!
        - Да я мню, они только для вида и стоят, - пожал плечами холоп. - Матушка твоя, Забава Сбыславна, строга вдосталь, у неё не забалуешь. Они, вестимо, хоть и княжьи вои, да только поперёк воли жены Волчьего Хвоста разве попрут. Живут тут тише воды ниже травы…
        Горлинка невольно фыркнула, представив, как мать глядит на кметей грозным взглядом, и мало не расхохоталась в голос. Холоп тоже криво улыбнулся.
        - Вот что, Летко, - сказала она, подавив улыбку. Холоп вскинул глаза - редко господа произносят имя холопа таким голосом. - Сможешь для меня чего-нито поесть принести.
        - В скрыню залезть? - с сомнением почесал Летко в затылке. - Тут ключницу будить надо…
        Девушка досадливо поморщилась - не стоило, чтобы о ней знало много народу, хотя… хотя старая Нечаевна умрёт, а не продаст.
        - Буди, - согласилась Горлинка устало. - Можешь её сказать, что для меня.
        - Сделаю, боярышня, - холоп подхватился с лавки.
        - И перестань меня боярить, - устало велела девушка. - Отец не боярин, он гридень. А мы - гридичи.
        - А ты - гридична, - согласился холоп. - Вот и брат твой, Горлинка Военеговна, так же говорил, когда плетью хлестал. А только боярышня звучит-то лучше. Скажешь - душа радуется. Велеречиво и весомо…
        - Это ты говоришь больно велеречиво, - отмахнулась Горлинка. - Нам чужой славы да величия не надобно, своего вдосталь… Постой! Когда это тебя Некрас плетью хлестал?
        - Да в тот день, как вся эта каша заварилась, - холоп опустил глаза. - Я тут задремал в сторожке, а он, видно, не в духе был, ну и… Грозил жидам продать, коль ещё такое повторится.
        Горлинка невольно испытала стыд за брата и пробурчала, утупя взгляд:
        - Ладно, ступай, ждать буду…
        Зоряне не спалось. Тишина давила не хуже шума, не давала заснуть. Хотя перед глазами уже всё плыло, но что-то заставляло бодриться.
        Холодно ей не было - уходя, Горлинка накрыла её тёплым плащом. Невесть отколь и взяла, неуж здесь в избушке отыскала?
        Вдруг невесть отколь пришло ясное осознание своего зряшнего ожидания здесь. И ещё одно неясное чувство…
        Чувство бесследной и безвозвратной утраты.
        И тоска по Волчару.
        Кто иной бы сказал - дурь, мол. Блажь девичья.
        Но Зоряна была дочкой чародея и привыкла доверять предчувствиям. Она знала - ничего в мире не бывает просто так.
        Волчар не вернётся.
        Эта простая и ясная мысль пришла ей в голову вмиг. Зоряна ни на миг не предположила, что её ладу убьют. Кишка тонка. Да и не чуяла она ничего подобного. Он просто не вернётся. Мало ли…
        Девушка решительно встала и протянула руку к оставленному Горлинкой тёплому плащу.
        Летко исчез в темноте, а Зоряна бесшумно поднялась - раздумала она ждать холопа.
        Доски гульбища чуть скрипнули под ногами - не настолько всё ж, чтоб кого-нито в доме всполошить.
        Окна в доме были ещё освещены - мать всегда вечеровала подолгу. Горлинка подкралась к окну, замерла на миг. Рама была опущена, сквозь слюду мало что разглядишь. А вот услышать можно.
        - А князь - что?
        - Да что князь, - досадливо возразил голос. - Ни мычит, ни телится. Поднял бы рати да двинул к Овручу… места бы живого не оставили от новой столицы древлянской. Ишь, наследнички Маловы…
        - Нельзя, - отверг третий. - А межу без охраны оставить…
        - Тьфу, дожили, - с немалым презрением бросил первый. - Что от Руси осталось-то? Древляне, того и гляди, отвергнутся; радимичей ратью примучивать надо; от вятичей ни слуху, ни духу; дрягва только на словах послушна; кривичи мечи точат, не иначе. Власть княжья только в Киеве, Новгороде, Полоцке да вдоль рек. От берега отойди вёрст на полсотни - про киевских князей даже слыхом не слыхали! Даже рать ни против кого не двинешь - с межи никоторой рати не снять! Так ли при Святославе Игориче было?!
        - Да-а, - вздохнул третий. - При Святославе-князе имя русское гремело от Дуная до Волги…
        Зоряна вслушивалась, невесть для чего стараясь узнать голоса, кои казались ей в чём-то знакомыми, но не смогла. Да и плоховато было слышно через окно.
        - Чего это вы тут расселись?! - грянул возмущённый голос матери, Забавы Сбыславовны. - Свечи-то чай, не ваши! Сумерничают они! Спать давно пора!
        А вот это уже слышно хорошо!
        Кмети забурчали что-то невнятное, потом первый сказал, явно низя взор - Горлинка ясно это представила:
        - Чего так грубо с гостями-то, хозяйка?
        - Ишь, гости выискались! - от материнского возмущения в оконнице задребезжал кусок слюды. - Я вас к столу не приглашала! И в терем тож не звала! Припёрлись, не званы, не жданы, да ещё и говори с ними ласково!
        Горлинка весело ухмыльнулась, вновь представляя, как великокняжьи кмети ходят перед матерью по одной половичке. А перед Нечаевной, небось, и вовсе навытяжку стоят, по струнке, - подумала она злорадно, осторожно спускаясь с гульбища во двор.
        Серко уже вновь крутился вокруг неё, виляя хвостом и поскуливая - соскучился.
        - Тише, Серко, тише, - дочка воеводы положила руку псу на загривок. - Не шуми, пёсик. Не надо шуметь…
        От терема к ней уже бежал Летко с объёмистым мешком.
        Горлинка подошла к землянке, когда уже светало. Край солнца окрасил в нежно-розовый цвет верхушки берёз, а в кустах уже подавали голоса птицы. Соловей умолк, зато тонко запела зорянка, за ней подхватил трубач.
        Горлинка шла не таясь, даже нарочито шумя, чтобы Зоряна поняла - идёт кто-то свой. Стукнула кулаком в дверь, прежде, чем отворить. Отворила. И замерла на пороге, а потом потерянно опустилась на ступени всхода.
        В землянке было пусто. Не было плаща, что она оставила Зоряне. В полумраке землянки на столе белел кусок бересты. Но у девушки не было никакой охоты, да и сил тоже, чтобы встать, взять его в руки и прочесть то, что там написано.
        Искать Зоряну было бесполезно - она уже невесть сколь вёрст прошла. Что-что, а ходить по лесу кривская травница умела.
        Что ж… теперь остаётся только ждать возвращения отцовой рати - от Некраса девушка уже знала про то, что мятеж отца был не взаболь. Пото и не береглась тогда, в Берестове…
        Днепр от землянки видно хорошо, а ждать Горлинка умела…
        Глава вторая Корни грядущего

1
        Уж-река невелика да извилиста, пото и Уж. С перестрел шириной, а глубиной и двух сажен не наберётся. Берега камышом да рогозом поросли, густо толпятся на них ивы, вётлы и тополя, роняют пух в медленную воду.
        Две лодьи быстро бежали вниз, к устью, туда где широким, необозримым простором разливался Днепр-Славутич. Древлянский воевода Борута сидел на носу головной лодьи, молча ломал сухую ветку и швырял обломки в реку.
        Крик дозорного вырвал воеводу из какого-то странного полусна, он повернулся, бросил взгляд вперёд. На блестящей водной глади ползла тёмная чёрточка. С низовьев навстречь невеликой лодейной рати Боруты бежала лодка.
        Воевода вскочил, словно молодой, махнул кормчему. Тот чуть довернул руль, лодья пошла впереймы. На лодке и не подумали скрываться. А стало быть, свои - головной дозор, высланный Борутой к устью. Чего-то углядели, должно, на Днепре.
        Скоро лодка подкатилась совсем близко. На лодье подняли вёсла, давая подойти ещё ближе, и Борута перегнулся через борт.
        - Чего нашли?! - окликнул он дозорных.
        - Беда, воевода! - крикнул загребной, утирая распаренное лицо. Зачерпнул из-за борта речной воды, плеснул себе в лицо, захлебнулся, закашлялся.
        - Чего там ещё? - недовольно бросил Борута, уже понимая, что всё это неспроста.
        - Рать сверху на лодьях валит, - ответил второй дозорный. - Большая рать.
        Борута почувствовал, как невольно замирает душа. Идти сверху по Днепру могли либо радимичи, либо Волчий Хвост, одно из двух - глядя кто победил. Первое просто прекрасно, а вот второе…
        Воевода мотнул головой, отгоняя навязчивые мрачные мысли.
        - Знамено есть?
        - Вестимо, - отозвался, отдышась, загребной. - Только не разглядишь его. Далеко ещё они.
        Борута раздумывал недолго.
        Обе лодьи разом рыскнули к берегу, роняя щеглы, и вломились в плавни, прячась от постороннего взгляда. Теперь они будут медленно, осторожно выбирая стрежень, ползти по плавням к устью, невидные для случайного глаза. А то и не только для случайного.
        Борута знаком подозвал лодку ближе к борту. И рывком выпрыгнул из лодьи, вынеся грузное тело на одних руках. Пал в лодку, она подпрыгнула, подымая волну. Кмети только ахнули - не ждали такого от воеводы - не молод всё ж уже.
        - Двигай к устью, - бросил Борута загребному. - Поглядим, что там за рать. Может, и радимичи.
        Лодка с разгону врезалась в трескучий камыш, гребцы подняли вёсла. Борута весело оглядел их - парни горели той же охотничье-военной страстью, что и он.
        - А теперь нишкните, молодцы.
        Осторожно раздвинул заросли рогоза. И мало не присвистнул, завидя идущую по Днепру рать. Округлые русские лодьи и длинные остроносые варяжьи шнекки. Не менее полутысячи человек на воде. Это не радимичи, яснело уже сразу. Хотя бы потому, что варягов у Твёрда Державича нет и быть не может.
        Борута метнул взглядом по лодьям. Он не считал их - зачем? И так видно, что ему не совладать, коль что. Он искал знамено. И нашёл.
        На лодьях шёл Волчий Хвост.
        Воевода в досаде стукнул кулаком по борту лодки - вода плеснула. Стало быть, Военег Горяич победил! И идти ему ныне некуда - радимская рать разбита.
        А ведь у Волчьего Хвоста не только судовая пешая рать, у него и конница есть. И она должна идти горой. А гора - правый брег Днепра, тот, у которого он сейчас стоит!
        - Уходим! - прошипел Борута, обернув к гребцам страшное лицо. - Немедля уходим! К лодьям!
        Лодка заскользила в камышах, а воевода всё вслушивался - не долетит ли страшный топот конницы, которой всегда был славен Военег Горяич.
        Древлянские лодьи сыскались в версте от устья.
        Борута влез по веслу на борт головной лодьи и бросил раздражённо:
        - Ставьте якоря.
        Позже, когда начало смеркаться, вои развели костры на берегу, под крутояром, прячась в плавнях. Сам же Борута взобрался на кручу и всё глядел на полдень, словно пытаясь отыскать ушедшую к Киеву рать Волчьего Хвоста. Успел увидеть только, как плыла через Уж конница, как отряхивались на том берегу кони, а вои протирали их пучками травы. Споро седлали, прыгали верхом, строились в сотни и уходили на полдень.
        В бешенстве и бессилии Борута грыз кулаки. Опоздал! Он вовсе не считал, что его сотня могла бы стать в бою с Волчьим Хвостом стать решающей. Как там на Востоке говорят - лишняя соломинка ломает хребет верблюду… Нет. Но тогда хоть погибнуть с честью можно было б. А теперь-то что делать?
        Вестимо, можно догнать Военега Горяича и броситься в свалку… Да только после драки кулаками не машут. И ребят молодых, что на его лодьях, поберечь теперь надо бы.
        Плакал горькими слезами старый Борута, сам того не замечая.
        Над рекой пылал горячий весенний рассвет. Дажьбог победно вставал над миром, празднуя ежегодное весеннее обновление. А вот у Боруты на душе было вовсе не радостно.
        Ночь прошла спокойно, только кричали где-то в ночи выпи, стонущими голосами нагоняя оторопь даже на бывалых воев. А воевода так и не нашёл за ночь ответа - что ему теперь делать. Обратно идти, к Мстивою Ратиборичу на поклон? Ну уж нет! Тот хоть и умён, а всё ж спесив невероятно, будет на радостях корчить из себя грецкого вельможу…
        Борута задумчиво оглядывал реку, как вдруг, вмиг заставив его забыть о раздумьях, взгляд выхватил на воде споро бегущую лодью. С верховьев бегущую, от них, от древлян! Воевода заслонил глаза ладонью от солнца, вгляделся. Кто бы это мог быть? Знамено… е может быть!
        Борута вдруг задохнулся, сердце застучало, словно конские копыта.
        - Парни… гляньте-ка на лодью… чьё там знамено?
        - Мстивоя Ратиборича - вразнобой подтвердили вои то, во что не хотел верить Борута. - И щит белый на первом стоит у щеглы.
        - Нет, - засмеялся воевода каким-то всхлипывающим смехом. - Да ну… сплю я наверное…
        Ибо зачем ещё может бежать вниз по Ужу Мстивой Ратиборич - не прячась, с малым числом воев и белым щитом у щеглы - как не затем, чтобы мириться с киянами?
        - Быть не может, - шептали губы Боруты, а разум уже всё понял и во всё поверил. Может, воевода, ещё как может. И не такое бывало. И грядёт ещё не такое, жди, Борута Искренич.
        Да ждать-то я не буду, - смятённо подумал воевода, оглядываясь на всё вмиг понявших и каменно-застывших воев. Смысл нынешней жизни стремительно возвращался.
        Мстивой Ратиборич до Киева не доплывёт! Он даже до Днепра не доплывёт, - решительно возразил сам себе Борута. - Не срослось там - срастётся здесь! Не вышло киян побить, так хоть Ратиборича прижмём как следует! А потом и с Киевом ещё разок потягаемся…
        Борута обернулся к воям, что преданно глядели на воеводу, ожидая приказа, глотнул воздуха и вдруг понял, что он не в силах.
        Когда две лодьи, ломая камыши и так и не вздев щеглы, ринулись из плавней на стрежень, Мстивой Ратиборич как-то не вдруг и понял, что случилось и отколь они взялись. А меж тем одна лодья круто взяла влево, целясь впереймы, а вторая другие наметилась прямо ему в борт. И горели на них кровавыми каплями щиты, повёрнутые внешней, боевой стороной к ворогу. И блестели мечевые лёза и копейные рожны.
        - Кто это? - ошалело спросил невестимо у кого князь. А вои уже бегали в муравьиной суете, хватая оружие и доспехи.
        А на Уже от одного берега до другого - чуть больше перестрела.
        - Чьё там знамено?! - хрипло каркнул князь, ещё не веря своим глазам.
        - Боруты Искренича! - гаркнул в ответ кормчий, доворачивая руль к ветру - навстречь находникам.
        Ну Борута! - задыхался Мстивой Ратиборич, ныряя головой в прорезь на колонтаре и подставляя руки под наручи. - Ну Борута!
        Иных слов почто-то не находилось.
        С гадючьим свистом пронзили воздух стрелы, хлестнули железным градом по лодье, гулко били по доспехам и шеломам, глухо - по щитам и бортам. Мстивоичи сомкнулись теснее, ответили, бросив вёсла, и тут же ударили в гребь вновь. Лодья Мстивоя Ратиборича прыгнула навстречь Борутичам, сходясь вплоть для мечевого боя. Не перестреливаться же, в самом деле, крутясь опричь друг друга.
        И почти тут же Борута осознал свою ошибку.
        Следовало ударить обеими лодьями враз, а не загораживать дорогу, не дробить силы. Куда бы делся Мстивой Ратиборич, не стал же бы в самом деле, драпать! Разделил Борута свою и без того невеликую дружину, лишился численного превосходства, а ведь у князя и вои опытнее и кормчий лучше - это-то воевода знал не хуже иных!
        Головная лодья Боруты ушла слишком далеко вперёд, силясь надёжнее охватить ворога, и теперь боролась с течением, рвалась назад. А княжья лодья, меж тем, резко бросилась навстречь целя мало не столкнуться, борутин кормчий отвернул, уходя и подставил борт. Княжьи дружно рванули вёсла и вздёрнули их вверх. Течение добавило разгона, а кормчий твёрдо направил лодью впритирку с Борутиной.
        От треска ломающихся вёсел и рёва покалеченных воев у Боруты под шеломом встал дыбом чупрун. Рукояти вёсел били воев в грудь, ломали руки, а тем кто успел вскочил - ноги. Уключины вырывало из гнёзд и швыряло вверх мало не на сажень. Вода и борта лодьи окрасились кровью, но Борута, не глядя, что их уже осталось на треть меньше, ринулся через борт на княжью лодью.
        Сверкнуло лёзо верного меча старого воеводы, покатилась по кормовой палубе, пачкая доски кровью, первая голова - своя голова, древлянская!
        Следом за воеводой бросились верные кмети - не бросить вождя в беде!
        Схлестнулись. В кровавых брызгах сверкало отточенное железо, звенели клинки и доспехи, трещали расколотые от яростных ударов щиты. Ломили Борутичи, мстя за обманутые надежды, зло резались княжьи, защищая своего господина.
        Меж скользких от крови скамей столкнулись два вождя - Мстивой и Борута. Но клинкам их столкнуться было не суждено.
        Вторая лодья Боруты уже подошла на перестрел и, не снижая хода, выбросила тучу стрел. Падали опричь князя и воеводы раненые и мёртвые кмети, а одна из стрел ударила в правое плечо Мстивоя Ратиборича. Он шатнулся и почти тут же его вои, замершие было на миг в ожидании поединка, ринулись, вздевая оружие.
        - Стоять! - глухо хрипел князь, но его уже не слышали.
        Борутичей было слишком мало. Сам воевода отбил один вражий меч, поднырнул под второй… но тут чьё-то копейное ратовище запуталось в ногах. В спину! Эх… - уже падая и чувствуя, как, разрывая кольчужное плетение, под рёбра ему входит холодное железо, успел подумать воевода.
        После гибели Боруты бой закончился быстро. Кметов с ним оставалось всего с десяток и княжьи вои задавили их тройным превосходством.
        На второй лодье вновь замешкались и опоздали. Видя, как упал с борта в воду последний Борутич, Колот, кормчий второй воеводской лодьи рванул правило, лодья повернула, косо вспарывая воду и, подхваченная течением, покатилась назад, к устью.
        Мстивой Ратиборич только сплюнул, провожая их взглядом.
        - Струсили, - процедил он презрительно. И велел поворачивать тоже - надо было стать у берега - зализать раны. Преследовать Борутичей ему не хотелось.
        Но второй кормчий Боруты не струсил. Поставленный перед выбором - своя смерть или жизнь товарищей - Колот просто выбрал второе. Первую лодью Боруты сносило течением всё дальше. Все здоровые и способные биться бросились в бой следом за воеводой и погибли вместях с ним. А на лодье остались только раненые во время столкновения. И невесть куда унесёт течение лодью, коя осталась без управления. Товарищей надо было спасать. А уж потом думать - стоит ли биться с князем Мстивоем.

2. Рогнеда-Горислава
        За окнами тихо и монотонно шуршал дождь, дробно стучал по тесовым крышам, навязчиво стучался в окна. Серо было за окном. Не знала бы, что месяц изок на дворе - подумала б, что осень.
        Чернавка молча и споро проскользнула за спиной, зажигая свечи. Потянуло тонкой струйкой дыма и пряным запахом горячего воска. Девушка остоялась у стола, замерла в молчаливом ожидании. Я молча мотнула головой - исчезни!
        Чернавка, вестимо, своя, полочанка, да только мало ль? Была при мне и киевская челядь, да их кривичи ко мне и не подпускали. А ну коль муженёк милый и к полочанам ключики подобрал? Я ни на кого не могу полагаться после того, как убили Прозора и исчез Стемид. Не могла я увязать это в одно, а только что-то навязчиво шептало мне на ухо - неспроста всё, таких совпадений не бывает.
        И остальные тоже - утихли заговорщики, напугала их смерть Прозорова. Багула уехал в свой Переяславль - будто бы рать ополчать тамошнюю. Врёт, собака! - я гневно поджала губы. - Не иначе пережидает! Ну, вестимо - разве ж влезет полянин в свару со своими за кривскую княгиню без весомых причин? А Крапива, толстый шутник, ныне больше не шутит. Как встретится, так и морду на сторону воротит, будто не знает кошка, чьё мясо съела. Дважды я подкладывала в условленное место бересто - звала его прийти. Как в воду…
        Сзади за чернавкой еле слышно стукнула дверь, и я вновь перевела взгляд на стол, куда неотрывно смотрела каждый вечер. А на столе, поверх белой вышитой скатерти, свернулась тонкая бронзовая змейка. Глядела малюсенькими рубиновыми глазками.
        Мы ждали - я и она.
        Прозор обернулся - в глазах тускло светились отблески пламени свечей.
        - Вот смотри, Рогнеда Рогволодична, - костлявая и сухая старческая рука выложила на камень маленькую змейку. - Как только Волчар найдёт Рарога, эта змейка зашипит, а её глаза засветятся. Жди и смотри, великая княгиня.
        Я невольно глянула назад - не слышат ли остальные. Но они столпились над нагим тело Волчара, о чём-то скупо переговариваясь. Взяла с камня змейку и спрятала её в поясной калите.
        - Ты, Прозоре, меня поостерегись полным именем-то называть. Да и княгиней великой - тож. Тут хоть и все свои, а Волчар без памяти, всё равно опас нужен, раз уж договорились про назвища…
        - Прости, высокочтимая Горислава… - Прозор чуть поклонился.
        - Не ёрничай, чародей! - я оборвала его, может быть, даже излишне резко. - Мне ныне не до смеха! На кого я положиться могу опричь тебя да… - я не договорила, только мотнула головой в сторону заговорщиков. И то из них с кривской стороны - один Стемид. А остальные двое - кияне!
        - Переяславцы, - поправил чародей, нахмурив косматые брови.
        - Не вижу разницы! - я топнула ногой. - Что киянин, что переяславец - не одна ль малина?! Почто они на мою сторону стали, ведаешь? И я того не ведаю! Могу ль полагаться на них как на тебя и Стемида?!
        Плести заговор я начала сразу ж после того, как стала женой Владимира. Кто думал, что я прощу ему смерть отца и братьев - тот дурак или христианин. Прощайте ворогам своим?! Что-то сами христиане не спешат прощать-то… А уж мне-то… сам Перун велел отомстить.
        Потом Владимир сбежал за море и меня в Новгороде оставил… князь и муженёк. На три года невесть куда провалился…
        Три года эти для меня мало не впусте прошли - в Новгороде хоть кривичей и много, словене там - находники, а всё ж новогородцы нас, полочан, терпеть не могут. Стемид возник в новогородском детинце на второй месяц после бегства Владимира и стал моей главной опорой. Могла ль я не доверять ему - единственный гридень отцовой дружины, что уцелел в полоцком погроме? Наместнику Ярополка было и вовсе наплевать, кто там просится в дружину к брошенной жене опального и беглого князя. А уж коль это полочанин - так и вовсе, значит, не владимиров человек, - рассудил киянин. Верно рассудил, надо сказать.
        Я терпеливо плела паутину в Плотническом конце, встречалась с кривской старшиной, уговаривала, стыдила, улещала. Стемид слал людей в разорённую полоцкую землю - прощупать, что там и как. Мы готовили рати, запасали оружие - готовились встретить муженька с моря. Ласково встретить, горячо - как его бабка послов древлянских.
        Но Владимир вернулся в силе. Довольный, стойно коту у чужой миски со сметаной. Ещё бы - мало не две тысячи варягов привёл с собой. Чем уж и прельстил их - невестимо. И - новая пощёчина. Другая жена. Олава, княжна варяжья. Кривичи мои притихли, а тут ещё война с Ярополком грянула, а после неё - новая жена великого князя. Ирина Святополча.
        Я затаилась. И вновь плела, ткала и вязала, тянула нити в кривскую землю, в Новгород. Терпеливо, стойно самой великой Матери-Макоши.
        Рабичич должен умереть!
        Но силы здесь, в Киеве у нас было - раз, два и обчёлся. Нужна была какая-то сила, чтоб увлечь всех.
        Переяславцев нашёл Стемид. Он же разыскал где-то в кривских землях и Прозора. А про Святославль меч, про Рарог, подсказал мысль уже Прозор.
        Так и вышли мы на Волчьего Хвоста. Подходы к нему должен был найти Стемид, но тут чародей вдруг оповестил остальных, что отыскался подход к сыну воеводы.
        И теперь все ждали. А Прозор уже ничего не ждал - на буевище не ждут.
        Но куда ж подевался Стемид?
        Я вдруг вздрогнула - в рубиновых глазках разгорались тусклые огоньки.
        Что? Оно?!
        Проволочная змейка вдруг зашевелилась, как живая. Повернула голову на полночь и пронзительно зашипела. И почти сразу же у меня чуть замглило в глазах, а потом сквозь нахлынувший туман проступило окно с размытыми краями, а в нём - какая-то лесная поляна.
        Волчар стоял у высокой груды дров с длинным мечом в руке.
        Это он! - вмиг поняла я. - Рарог!
        Но кметь смотрел не на меч, а на что-то у себя под ногами. Я от волнения даже приподнялась на кресле, словно это могло мне помочь увидеть это что-то, в коем ясно угадывалось человеческое тело. Весенняя трава была не настолько высока, чтобы скрыть его полностью, но её вполне хватало, чтобы я не могла разглядеть лица.
        Мертвец.
        Вестимо, мертвец, сказал мне какой-то внутренний голос, и я вдруг невестимо почто встревожилась. А кто этот мертвец? А хочешь ли ты это знать, княгиня? - ехидно спросил всё тот же голос.
        Хочу, - упрямо сказала я сама себе.
        Словно в ответ Волчар вдруг наклонился и поднял тело с земли. И по бессильно мотнувшемуся чупруну, по твёрдому очерку скул я вмиг признала Стемида. Верный варяг был мёртв и больше не придёт на помощь к своей княгине.
        Да что ж это творится такое? Я ничего не понимала. Волчар нашёл Рарог, но убил Стемида? Невесть как там оказался Стемид… И кто убил чародея Прозора? Неуж всё это - Владимир?.. С греческой хитростью подсунул нам Волчара… нет. Тогда надо полагать, что ему всё было известно с самого начала. А этого просто не может быть!
        Волчар тем временем возложил на краду тело варяга. Высек огонь, запалил бересту и отступил.
        Я почувствовала, как невольные слёзы застилают глаза.
        Стемид был в эти дни для меня всем. И почти весь наш заговор держался на нём. На его воле. И на моей воле.
        Остаётся только надежда на Рарог. Или так - на Рарога… Ходили слухи, что такое оружие - особенное, оно почти что живое.
        Я вновь вгляделась в то, что смутно виделось в туманном мареве. Что там с Волчаром?
        Кметь попятился, заслоняя лицо рукой, и вдруг, словно повинуясь какому-то неосознанному чувству, что-то швырнул её в костёр.
        В ушах встал неслышный пронзительный вопль, и почти тут же не менее пронзительно зашипела змейка на столе.
        И почти тут же всё сгинуло.
        Волчар бросил в огонь Прозоров науз.
        Теперь я ничего не видела. Но зато помнила последнее пронзительное ощущение - неспроста это. Не сам Волчар это сделал, самому додуматься до такого ума бы не хватило. Это Рарог. Перунов меч помнил о давней как весь наш мир ненависти бога грозы к Змею и всяческого рода змеям и змеятам.
        Волчар не вернётся, - вдруг ясно осознала я. - И Рарога мне не видать, как своих ушей. И это тож воля Рарога.
        Ну что ж. Заговор наш провалился вновь, до Полоцка мне ныне не добраться, ратей никоторых не ополчить. В Киеве у меня сил всего ничего и ежели Владимиру всё станет известно… а исходить следует из худшего… Мне оставалось только одно.
        Хотя бы отомстить достойно за смерть отца и братьев.

3. Ирина Ярополча
        Над Киевом плыло серое утро, облака сплошной пеленой стелились над окоёмом, пряча весеннее солнце - будто и не изок-месяц на дворе, а зарев или листопад.
        Я раздражённо захлопнула окно - задребезжали кусочки слюды в переплёте оконной рамы. Слишком медленно тянулось время в ожидании. Я сама толком не знала, чего ждать - то ль рати Свенельда, Твёрда Державича и Мстивоя Ратиборича у Киевских стен, то ль конных сотен Кури на степной дороге. А то ль Владимира с катами за спиной. Но хоть что-то да должно было случиться.
        За спиной чуть скрипнула половица, и я обернулась так стремительно, что едва не уронила с головы повой. Чернавка смотрела встревоженно и чуть испуганно.
        - Чего тебе? - спросила я неприязненно.
        - Там… - придушённо ответила Потвора. Верна мне Потвора или нет? Для меня такого вопроса никогда не было - она служила при мне уже лет пять, я сама выдавала её замуж и была на её свадьбе посажёной матерью… я верила её, как себе.
        - Что - там? - я холодно сжала губы. - Змей? Упырь? Владимир Святославич?
        - Ратхар, - выдавила она.
        - Какой Ратхар? - не поняла я. И вдруг поняла. - Свенельдов старшой?!
        - Он.
        - Отколь он взялся? - я вдруг поняла, что ничего глупее я доселе не спрашивала. - Веди его сюда.
        Урманин глянул угрюмо и вновь уставился в пол.
        - Рассказывай, - велела я занемевшими губами. Хотя рассказывать-то, собственно, было уже нечего. Всё кончилось. Волчий Хвост - чёрт его раздери совсем! - оставил от всего нашего дела рожки да ножки. Остался один только Куря, к коему я недавно послала вестоношу. Про это я и сказала Ратхару.
        - Не поможет, - бросил он то самое, чего я опасалась. - Теперь у Владимира руки развязаны, он Курю встретить сможет на самой меже, у Роси.
        - Да что ж делать-то?! - я в отчаянии всплеснула руками.
        - Затаиться и ждать, - всё так угрюмо ответил урманин. - Больше нечего.
        - А ты как сюда попал? В Кром-то?
        - Да кто меня помнит-то средь Владимиричей? - пожал Ратхар плечами. - Раз-два - и обчёлся. И не пошевелился никто в воротах.
        - Что мыслишь делать ты?
        Ратхар вновь пожал плечами, угрюмо глянул на великую княгиню, вновь отвёл взгляд.
        - Не знаю, - пробормотал он. - Мой господин убит… мне больше нечего делать в Гардарики. Пристану к какой-нито варяжьей ватаге, а там… видно будет.
        Я помолчала несколько времени, потом кивнула:
        - Ладно, ступай. Спаси бог за вести… хоть и дурные.
        Теперь мне оставалось и впрямь только затаиться.
        За Ратхаром захлопнулась дверь. Я встала, пинком отворила дверь на гульбище, вышла к перилам. В досаде стукнула кулаком по перилам, запрокинула голову. Нудный мелкий дождь хлестнул по лицу, смешиваясь со слезами.
        Всё рухнуло. Всё. Всё.
        Внизу по дождь вышел Ратхар, кутаясь в валяный плащ, косо глянул на меня, поёжился и зашагал к воротам, старательно обходя лужи. Я подняла руку и молча перекрестила его вслед. Старый урманин не был христианином, как я, он верил в своих богов, но я знала - моему богу, тому, единому, это всё равно.
        Спаси и сохрани, - шепнули губы.
        Из-за угла терема вывернулись трое. Тоже в плащах, только видлоги откинуты на спину, а головы в шеломах. Да и на плечах под плащами что-то топорщится - не иначе, брони. А сзади полы плащей приподняты длинными мечами.
        Я зажала себе рот руками, чтоб не закричать. Нельзя кричать, нельзя! Ратхар, коль сможет, так он и сам вывернется, а не сможет, так и мой крик ему не помощь. А вот себя выдам с головой тогда.
        - Эй, стой-ка!
        Урманин даже шага не ускорил, и уж вестимо не оборотился. Притворился, что не слышит или не понял, что зовут его.
        - Эй, Ратхар!
        Вот тут выдержка ему изменила. Ратхар оборотился и ощерился лесным волком, плащ отлетел в сторону, пластаясь по слабому ветру, словно крылья, в руках тускло блеснули меч и нож. Кмети отпрянули посторонь, охватывая его полукольцом и тож сбрасывая плащи. Лязгнуло и заскрежетало железо, сшибаясь и высекая искры, разбрасывая брызги и пятная одежду. И невестимо кто одолел бы в этом бою, будь он честным.
        Но честного боя не было.
        С крыльца кто-то что-то каркнул властным и хриплым голосом, указал облитой кольчугой рукой, роняя в грязь дождевые брызги. С дальней вежи, прямо с заборола стремительно свистнула стрела, с другого - другая. Ратхар шатнулся, но старого урманина не так уж просто было свалить. Он сделал новый шаг, и кмети попятились, опуская мечи. Казалось, сделай он ещё шаг - и они ударят в бег. Но просвистела ещё одна стрела, и вой на веже опустил лук.
        Ратхар лежал ничком на грязном утоптанном дворе терема, из-под него уже натекала лужа крови, смешанной с дождевой водой. Я попятилась назад с гульбища. Не надо, чтобы меня видели, не надо! И тут я остоялась, как побитая громом.
        Они окликнули его по имени! Они знали!.. Но кто мог?!
        Потвора!
        Я бросилась к двери, распахнула её и выскочила в переход. Потвора стояла у самой двери и, завидя моё лицо, шарахнулась посторонь.
        - Сука! - прошипела я. - Змеища подколодная.
        Чернавка отскочила ещё дальше, но я уже ухватила её рукой за воротник. Плотная льняная ткань затрещала, но выдержала. Я швырнула Потвору через порог, она споткнулась и растянулась на полу. Я с маху пнула её носком сапога под рёбра. Упругое, какое-то багровое бешенство плескалось у меня в висках. Чернавка перевернулась на спину и пискнула в ужасе:
        - Госпожа княгиня, пощади, это не я!
        Я остоялась на миг. А если правда не она?
        - Я всё время у двери была, сторожила, чтоб не вошёл к тебе кто! Госпожа княгиня!..
        А ведь и верно, - подумала я, опуская уже вновь занесённую для удара ногу. - Она ж всё время была за дверью. Я вспомнила, что пока я говорила с Ратхаром, за чуть приоткрытой дверью всё время мелькал Потворин синий летник. И когда урманин уходил, она тоже была в переходе. И когда я выскочила - тоже.
        Видно угадав по моему лицу, что гроза миновала, чернавка зарыдала в голос. Я обессилено села подле неё прямо на пол и погладила её по плечам, тоже смахивая слёзы.
        - Ладно, прости Потвора. Погорячилась я, не подумала. Прости.

4
        - Княже Владимир! - дверь, чуть скрипнув, отворилась.
        - Ну, что ещё?! - недовольно отозвался великий князь, оборачиваясь. Никого видеть не хотелось: Владимир ломал голову, как выбраться из той грязи, в кою влез по собственному неразумию и похоти. Дочка Волчьего Хвоста, вестимо, не пожалеет ярких словечек, расскажет отцу про всё. А Военег Горяич не таков, чтоб спускать обиду кому-либо, пусть даже и великому князю. Перекинется воевода к радимичам, как пить дать. Тогда никоторый Гюрята Рогович или Ольстин Сокол его не удержат. А Сокол и вовсе - не переметнулся бы вместе с ним… Он с Волчьим Хвостом в своё время и Дикое Поле прошёл, и Планины, и Родопы, и Кавказ. А плохо тебе тогда будет, великий княже, - сказал сам себе Владимир Святославич.
        - Ну? - повторил он, завидя высунутую в дверной проём голову теремного слуги. - Чего там стряслось?
        - Послы от древлян прибыли, - с лёгким недоумением сказал вестоноша. - Аж сам Мстивой Ратиборич вроде.
        - О как?! - Владимир поднял брови.
        - Ага. На лодье с белым щитом.
        Это могло значить только одно - мир. Самый непримиримый ворог Киева, Мстивой Ратиборич - и смиром! Владимир перевёл дух, боясь даже верить тому, что услышал.
        - Скажи ему - пусть отдыхает до завтра, - бросил великий князь. - Из утра приму его в первый черёд.
        Древлянскому княжичу тож небось отдышаться надо.
        Но слуга всё не уходил.
        - Ещё что-то? - раздражённо спросил Владимир Святославич.
        - Вестоноша от Волчьего Хвоста, - многозначительно сообщил слуга. Великий князь недовольно сжал зубы - все в тереме про всё знают! Слуга, завидя недовольное выражение княжьего лица, скрылся за дверью. И тут Владимир понял, что именно сказал ему слуга.
        От Волчьего Хвоста? Неуж ничего не знает воевода? - сам не веря такой удаче думал великий князь, сбегая по всходу в сени.
        Вестоноша, усталый и запылённый, сидел на лавке в гридне, жадно глотал квас из резного ковша. Глянул на скрип двери, поперхнулся и вскочил, чуть неуклюже и поморщась.
        - Сиди, - бросил Владимир, махнув рукой. Упал на лавку напротив кметя, тоже зачерпнул ковшом квас из ендовы, глотнул, глянул поверх ковша на вестоношу. - Ну? С чем прибыл?
        - Победа, Владимир Святославич! - готовно выпалил тот в ответ. - Волчий Хвост разбил радимичей на реке Песчане и бежит на лодьях вниз по Днепру, впереймы к хану Куре…
        - К Куре?! - не понимая, поднял брови великий князь.
        - Так ты не ведал? - удивился вестоноша. - Хан Куря ополчил рать и идёт к Днепру, в помощь радимичам, Чернигову да Свенельду. Должно, не ведает, что помогать им некому…
        - А Чернигову-то? - обронил в задумчивости Владимир.
        - Так в Чернигове воевода Слуд и любечанский наместник Заруба мятеж удушили, - вдругорядь удивился вестоноша. - Ты и про то не слышал?
        О как! Великий князь вперил взгляд в вестоношу.
        - Взаболь баешь?! - отрывисто спросил он.
        - Так Зарубичи с нами вместях радимичей били на Песчане, - мало не обиделся кметь. - Я с ними сам про то говорил.
        - Кто идёт с Волчьим Хвостом? - напряжённо спросил Владимир. - Сколь рати у него?
        - Ну как кто? - степенно ответил вестоноша. - Гюрята Рогович идёт со своими. Варяги идут - Келагастова чадь. Отеничи идут. Лют Ольстич с «козарами».
        - А Ольстин Сокол? - удивился великий князь. - Он сам где?
        - Погиб Ольстин, - лицо вестоноши чуть посуровело. - На Песчане погиб.
        Владимир Святославич чуть покивал.
        - Всё?
        - Ещё Твёрд Державич с дружиной.
        - Кто?! - изумился великий князь.
        - Ну Твёрд Державич, боярин радимский.
        Владимир помотал головой, потряс чупруном, не понимая.
        - Полонным, что ль?
        - Да мы и сами не совсем поняли, - откровенно и простодушно признался кметь. - Слух ходит, что они в молодости друзьями были.
        - Кто с кем? - вновь не понял великий князь.
        - Волчий Хвост, Отеня Рыжий да Твёрд Державич, - пояснил терпеливо вестоноша. - А ныне Военег Горяич его разбил, вроде и в полон взял. А только Курю они вместе бить идут, радимичи все оружные и не в неволе.
        Великий князь вновь потряс головой.
        - Ну и ну, - процедил он. - Не ждал я такого. Ты чьих будешь?
        - Гюрятич я, - готовно ответил вестоноша. - На челноке прибыл. Мыслю, дня на три рать опередил.
        Владимир молча снял с пальца золотой сканый перстень с яхонтом, бросил кметю и кивком отпустил его.
        Волчий Хвост ничего не знает! Стало быть, дочка до него ещё не добралась!
        Это всё меняло. Заговорщики больше не страшны. Остался только Куря. Самому Волчьему Хвосту его не одолеть - рати не хватит. А помощь… она ведь и припоздать может. Немного. Чтобы печенеги строптивому воеводе немного зубы пообломали, чтоб посговорчивей был. А кабы на самого Волчьего Хвоста печенежий меч нашёлся, так и вовсе хорошо, - возникла какая-то навязчивая мысль.
        Господа киевская, вестимо, за своего вступится, особенно язычники будут бушевать, христианам до Волчьего Хвоста дела нет. Владимир Святославич замер на миг, пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль. Что-то он сей час такое подумал… что-то очень важное. Нет, не вспомнить. Великий князь досадливо щёлкнул пальцами.
        А чтоб господе рот заткнуть, следует немедля снять стражу с его терема, - понял Владимир и сжал кулаки. - Пока ещё есть возможность выдать всё за недоразумение.
        А в самом-то деле? Ну побили княжьи кмети в Берестове Военежичей, так сам Волчий Хвост сколь народу положил в Ирпене. Да и дочка его тож в долгу не осталась. А в Киеве его терему и вовсе никоторого вреда не причинили.
        Великий князь встал, мягко подошёл к двери, отворил. Холоп вскочил со скамейки, глядя в рот Владимиру.
        - Остёра созови!
        Дружинный старшой выслушал приказ великого князя с недрогнувшим лицом, но Владимир ясно видел - в глубине души Остёр доволен. Не одобрял он того, что по приказу своего князя сам же и сотворил с имением Волчьего Хвоста.
        - Добро, княже, - коротко кивнул он. - Ныне же пошлю вестоношу в терем Волчьего Хвоста. Дочку его сыскать велишь?
        - А ты её найдёшь? - удивлённо поднял брови великий князь. - Или, может и так знаешь, где она?
        - Да нет, - тяжело, словно ворочая глыбы, бросил в ответ Остёр.
        - А знал бы - так не сказал бы, верно? - хмуро спросил Владимир Святославич.
        - Так, господине, - смело ответил старшой.
        Владимир молча покивал, сузив глаза и пронзительно глядя на гридня, потом разомкнул губы:
        - Ладно, ступай.
        Дверь за старшим закрылась, а великий князь задумался. Не пора ль сменить старшого в дружине своей? Остёр, похоже, не больно за Киев держится, так вот и пусть в Новгород поедет обратно. А на его место охотники вмиг сыщутся, хоть бы и Путята - давно под старшого копает, удоволить его - и служить будет верно.
        Язычки пламени на светцах и занавеси у косящатого окна чуть колыхнулись от лёгкого сквознячка, но Владимир не заметил. Очнулся он от лёгкого шороха за спиной, хотел обернуться, но не успел. Только уловил краем глаза какое-то смазанное движение, откачнулся в сторону. Кривой длинный нож вспорол воздух и рукав его длинного жупана, мало не зацепив живую плоть. Князь рванулся в сторону, уходя от второго удара, всё ещё вне себя от изумления. Рогнеда развернулась, пытаясь достать Владимира, полого рубя воздух, словно мечом. Лёзо ножа перерубило завязки рубахи, порвало ворот жупана. Князь наконец вскочил на ноги, а жена ловко перекинула нож в другую руку и ударила в третий раз - снизу вверх, целя под рёбра. Но Владимир уже опомнился и перехватил руку жены, сжал, словно кузнечными клещами. Её пальцы бессильно разжались, нож упал на пол, сама она опустилась на колени, подняв безжалостно выломанную мужем руку.
        - Это ж надо, - нехорошо улыбаясь, сказал Владимир Святославич. - Второй раз за семидицу на меня баба с оружием бросается. Глядишь, через день-другой и привыкну.
        Он выпустил руку Рогнеды, и княгиня бессильно и сломленно сникла. Он мельком подумал, что Зоряна, пожалуй, сей час бы вскочила и попыталась вдругорядь схватить нож. Рогнеда не схватит. Понимает, что бессмысленно. Да и все её силы ушли на это покушение, отчаянно пыталась она убить своего мужа, а не вышло - и пала духом.
        - Встань! - голос мужа хлестнул Рогнеду, словно кнутом. Она вздрогнула и встала на ноги, не подымая головы.
        - Ступай к себе и жди! - ледяным голосом процедил великий князь. - Вечером я приду к тебе. Ты встретишься со своими родовичами сегодня же.
        Рогнеда сжалась и поплелась к двери, словно побитая собака. Она прекрасно понимала, что значат слова мужа. Дурак бы не понял.
        Утро для неё не настанет.

5. Забава Сбыславна
        От ворот послышались голоса - пока ещё негромкие. Я поморщилась - утро вновь начиналось с Владимиричей. Седьмой день они живут в нашем тереме, надоели хуже горькой редьки. Вздохнув, я толкнула дверь на гульбище, вышла, опёрлась локтями о перила. Глянула вниз, во двор.
        Все трое кметей стояли у ворот, отворённых настежь. А в воротах приплясывал тонконогий гнедой конь с всадником на седле.
        Жар? Снова Жар?
        - Что там ещё? - недовольно бросила я, чуть наклоняясь через перила. - Эй, дармоеды, вам говорю!
        Кмети обернулись так, словно их окликнул сам великий князь. Глядели они чуть боязливо - после той встречи, что я им устроила, кмети говорили в нашем тереме только вполголоса, ходили по одной половице. Были тише воды, ниже травы. Кто посмеет ослушаться жену Волчьего Хвоста? Только Жар глянул с лёгкой наглецой в глазах - всё отвыкнуть никак не мог.
        - Ну?!
        - Не ругайся, Забава Сбыславна, - чуть поклонился тот, что стоял ближе. - Приказ великокняжий слушаем.
        - Прика-аз? - протянула я. - Что за приказ ещё? Терем отнять у воеводы прославленного?
        - Нет, госпожа, - чуть испуганно ответил он. - Владимир Святославич приказывает нам уходить.
        Я ошалело молчала. Не могла ничего понять. Они, кажется, тоже.
        - Не гневайся на нас, Забава Сбыславна. Не своей волей мы у тебя в тереме стояли. Сама ведаешь - приказ. А приказы надобно исполнять.
        - Ну да… ну да… - я скривила губы. - Уж кто бы спорил-то…
        - Мы бы никогда не посмели обидеть жену Военега Горяича, - вдругорядь кланяясь, обронил всё тот же кметь. - Тем паче по собственной воле.
        Ещё бы вы посмели, - всё так же угрюмо подумала я. Но вслух сказала иное:
        - Ладно, убирайтесь…

6
        Дневная жара уходила. Солнце валилось к окоёму, устало выбирая место для покоя и окрашивая верхушки дальнего леса в багрец.
        Рогнеда косо глянула на небо, закусила губу. Вечер, наконец, настал, и доля её пришла.
        Великая княгиня досадливо стукнула кулаком по дверному косяку и отворотилась от двора. Когда у неё ничего не вышло даже с местью, она ждала, что её казнят немедля, да только князь-рабичич, мерзавец, заставил помучиться. Нет ничего страшнее ожидания смерти, особо когда у тебя ничего не вышло в цели всей твоей жизни. А целью всей жизни Рогнеды была месть. Ныне она проиграла всё, больше не к чему ей стремиться.
        Как это не к чему?!
        Рогнеда обернулась, словно услышала чей-то гневный голос, до того ясно послышалось. Мати-Макоше, а не ты ль вздумала наставить неразумную бабу?
        Изяслав!
        Великая княгиня, замерев на месте, несколько мгновений тупо смотрела в пространство, потом сорвалась с места, бросилась с гульбища в покои.
        Владимир Святославич шагал по переходу стремительно - только развевались полы красного жупана. Лик великого князя был страшен, и с его пути, перешёптываясь, сами собой разбегались слуги, стража же теремная только замирала навытяжку с каменными ликами. Слух про покушение Рогнеды на мужеву жизнь уже пронёсся по всему терему, и дальнейшая судьба старшей из великих княгинь не была загадкой уже ни для кого. И всем было ведомо, зачем он сей час идёт на женскую половину терема.
        У двери в покои Рогнеды великого князя встретила чернавка. Поклонилась молча, глянула косо.
        - Что ещё?! - свирепо рыкнул Владимир.
        - Не казни госпожу, Владимир Святославич, - еле слышно произнесла чернавка.
        - Чего?! - великий князь на миг задохнулся от гнева. - Ты… как смеешь?! Да я тебя саму казнить велю, чтоб знала, перед кем хайло раскрывать!
        - Казни! - чернавка топнула ногой. - Ты перед госпожой виноват, а не она перед тобой. Она в праве мести!
        Негоже подымать витязю, а тем паче князю руку на женщину. Моргнуть не успела чернавка - могучая оплеуха великого князя смела её в сторону, дверь отлетела с грохотом, и только красный жупан мелькнул в дверном проёме. Чернавка приподнялась на локте, утирая кровь из разбитого носа.
        Рогнеда ждала Владимира в праздничном уборе - сидела в кресле словно каменная.
        - Вырядилась, - процедил великий князь. - Готова.
        За минувшие годы первая красавица Руси сильно переменилась. Точёный облик осунулся и похудел, беззаботный ласковый взгляд стал хищно-подозрительным, в глазах под серым пеплом равнодушия таилась раскалённая сталь ненависти.
        - Смерть надо встречать торжественно, - ответила Рогнеда презрительно. - Тем паче, она меня от тебя избавит.
        Она медленно встала.
        - Казни, рабичич, - глянула в очи с ненавистью - великий князь аж отступил, заслоняясь рукой, словно от нестерпимого сияния.
        Владимир сжал кулаки. Да что ж это такое? Она вновь побеждает его? Как всегда! Не может быть такого, чтоб её бабий дух был сильнее его, витязя духа! Дурная кровь ударила великому князю в голову. Какие там каты, сам казню змею, - пронеслось кровавым сполохом.
        Рука невольно лапнула по поясу, отыскивая рукоять меча.
        Меча не было. Только нож, верный спутник любого мужчины-русича.
        Великий князь вдруг ощутил спиной чьё-то присутствие. Опять чернавка? Он оборотился.
        Изяслав смотрел прямо, на губах играла улыбка. Семилетний мальчишка, дитя ненависти и насилия, протягивал отцу меч.
        - Прими, отче.
        - Ты… - Владимир не мог найти слов. Пальцы сомкнулись на ножнах, принимая меч из детских рук.
        - Казни мать, да только меня переже, - Изяслав стиснул зубы, на челюсти вспухли желваки. Ого, да это ж орёл будет, - подумал великий князь невольно. Глянул на Рогнеду.
        Рогнеда стояла прямая, бледная, как мел, неотступно глядя мужу в глаза, и лик её был сей час донельзя хорош. Владимир даже невольно залюбовался.
        - А не убьёшь меня, мстить стану, - докончил Изяслав, гордо подняв голову.
        Пальцы разжались сами собой, меч брякнул о половицы.
        - Кто бы ведал, что ты здесь, - досадливо бросил великий князь, не глядя на сына, и выскочил из покоя, хлопнув дверью.
        И только тогда Рогнеде изменила выдержка, и она дала себе волю - упала на лавку и разрыдалась. Изяслав молча поднял с пола меч, сел на лавку рядом с плачущей матерью и гладил её по вздрагивающей спине.
        - Не плачь, мамо. Я не отдам тебя ему. Никогда.
        Изяслав так и не сомкнул глаз за всю ночь, то и дело хватаясь за меч при каждом шорохе. Мальчишка за одну ночь стал взрослым. Слёзы текли по щекам, но он утирал их, не замечая того, и посмей ему кто сей час сказать, что он плачет - пожалуй, с нагим мечом бросился бы на обидчика.
        Утро в дверь стукнули - осторожно, но твёрдо.
        - Великий князь идёт, - громким шёпотом сказала чернавка, просунув голову приотворённую дверь.
        Изяслав сжался в кресле, покосился на спящую мать, что спала, так и не сняв праздничного убора, положил руку на рукоять меча.
        Владимир остоялся в дверях, глянул на сына искоса.
        - Где мать? - процедил с неприязнью.
        - Спит, - так же холодно ответил сын. - Убивать пришёл? Попробуй только…
        - Замолкни, щеня, - раздражённо бросил великий князь. - Буди давай.
        - Зачем ещё? - Изяслав даже не шевельнулся. - Коль сказать что хочешь - мне скажи.
        - А ты материн заступник, - Владимир поиграл желваками на скулах. - Гляди, не быть тебе великим князем.
        - Коль таким, как ты, так оно мне и надо, - княжич стиснул зубы и сузил глаза. - Холопом краше.
        - Ах ты, возгря! - грянул Владимир во весь голос. - Буди мать, говорю!
        От княжьего рыка Рогнеда проснулась сама.
        - Не рявкай, Владимире, - бросила она садясь. - Говори, чего надо. Судить меня будешь, или так катам сдашь?
        - Судить тебя ещё, - скривился великий князь, словно от кислой ягоды. - Решили мы с боярами отослать тебя…
        - Куда? - руки Рогнеды сжались, комкая покрывало.
        - Поедешь в родные места вместях с этим поперечником, - он кивнул в сторону Изяслава. И добавил, видя, как вспыхнули её глаза. - Не в Полоцк, не надейся, там наместник как сидел, так и будет. Мои люди невдалеке от Витебска город заложили, Изяславлем наречём. Там и сидеть будете.
        Он ненадолго замолк, глядя на мать и сына.
        - А заступнику твоему великим князем не бывать вослед мне, это помни, - добавил он твёрдо. Повернулся и вышел.

7
        Двина медленно и величаво катила тёмные волны к Варяжьему морю. К самым берегам подступал непроходный густой лес. Гордо высились великаны-сосны, подпирая небо густыми верхушками, хмуро ежились и хохлились прижатые к земле мохнолапые ели, белели в гуще леса стройные берёзы.
        Лодья с разгона приткнулась высоким резным носом к пологому берегу. Колот довернул весло, прижимая корабль бортом вплотную, и негромко сказал:
        - Подумай ещё, девка. Чего тебе здесь, в лесу-то?
        Зоряна несколько мгновений помолчала, закусив губу, словно во что-то внутренне вслушиваясь, потом решительно мотнула головой:
        - Нет. Мне надо сойти здесь!
        - Да тут не то, что дороги, тут даже тропинки никоторой не видать, - древлянин вновь попытался воззвать к здравому смыслу девушки. - Куда ты пойдёшь? Давай хоть у ближней деревни тебя высажу! Ведь заблудишься.
        Она? Ведунья? Заблудится в родных местах? Зоряна, сдержав смех, молча махнула рукой и прыгнула через борт лодьи, придерживая рукой узелок - невеликое бремя серебра и пожиток она взяла в родном доме, когда сбежала от Горлинки. Просто прошла днём в киевские ворота. Она ведь не боярская дочь, чтобы её в городе всяк в лицо знал, тем паче в таком огромном, как Киев. Хватило серебра добраться до радимской межи. А там её и подобрали древлянские молодцы с лодьи Колота. Кмети, что остались без дома, двора и огня, поняли без слов беглую девку.
        На берегу Зоряна обернулась, махнула рукой древлянским кметам и зашагала, утопая в грязи по щиколотку, к лесу. Кормчий озадаченно покрутил головой и крикнул ватажным:
        - Пошли!
        Те дружно налегли на шесты, лодья отвалила от берега и, подхваченная течением, плавно пошла вниз по Двине. Колот искал новое пристанище для своих людей, и кто знает, не найдёт ли он его в кривской земле?
        Зоряна, дойдя до опушки, обернулась вновь. Проводила взглядом лодью, потом на миг замерла, словно слушала что-то, неслышное другим, и, уверенно кивнув, нырнула в густой чапыжник.
        Ноги сами делали то, что нужно - перешагивали через коряги и кочки, обходили лужи - земля становилась всё влажнее и влажнее, со всех сторон несло сыростью - перепрыгивали с корня на корень. А сама Зоряна шла мало не с закрытыми глазами - её вело не зрение и даже не чутьё - что-то выше и сильнее…
        Меж тем лес преобразился: деревья стали толстыми и матёрыми, узловато-бугристые стволы густо поросли бурым и зелёным мхом, длинные космато-бурые плети свисали с нижних веток. За кустами мерзко хлюпало, хрюкало и чавкало, и Зоряна невольно сжималась и ускоряла шаг. Солнца почти не было видно - лес над головой уже шёл сплошной стеной, ветви деревьев порой смыкались над головой - лес становился всё страшнее и чужероднее, становился другим. Нечеловеческим.
        Зоряну это не пугало. Она выросла в глубине такого леса, часто бродила по нему в поисках трав. Глубокий и дремучий лес и должен быть таким - чужеродным и надмирным. Нечеловеческим. Понеже лес - это огромное неведомое царство, в коем человек не хозяин, а робкий гость. Хозяева в лесу - Сильные Звери, лешие да Сам Лесной Хозяин, Волос, которого варяги зовут Святобором, а чудины - Тапио.
        Лес хмуро глядел на девушку тысячами нахмуренных глаз из-под надвинутых косматых бровей мха, глядел с неприкрытой неприязнью. Не пели птицы, не слышно было шагов зверя, и без того почти бесшумных, но всё ж слышных для слуха ведуньи-травницы. Лес наваливался на неё своим мощным и жутким молчанием, вознося к небесам разлапистые вершины на толстых стволах почти без сучьев.
        С длинной корявой ветки сорвалась вниз огромная - не менее трёх сажен - зеленовато-серебристая змея, заструилась прочь, извиваясь толстым телом по мху меж стволов - травы в этом лесу уже не было. Зоряну передёрнуло - таких тварей в здешних краях она не видала.
        Девушка остоялась, прижав к губам костяшками сжатый кулак. Лес начинал, наконец, её пугать.
        Дура!
        Зоряна бросила наземь узелок и упала около него на колени. Путаясь в узлах и ломая отросшие ногти, лихорадочно распустила узел, вытащила каравай хлеба, подаренный на прощанье сердобольным кормчим. Разломила пополам, половину вновь завернула в ширинку и упрятала обратно в узелок, а вторую половину положила на ближнюю кочку, предварительно удостоверяясь, что это не муравейник. Четырежды поклонилась на все четыре стороны:
        - Прости, батюшка леший…
        Самая настоящая дура. А ещё бывалая лесовичка. Понадобилось напоминание в виде огромной змеи, чтоб вспомнила про жертву. В таком лесу и кусок мяса пожертвовать не жаль, кабы он был - слишком огромны предвечные силы, что хранят покой этого леса.
        Неподалёку отыскался небольшой бочаг с чистой, как слеза, водой, из которого по неглубокому, явно нерукотворному, руслу тёк быстрый ручеёк. Презрев опасность, Зоряна разделась и вымылась. Поела, с неохотой пожевав хлеба и копчёного сала и запив водой из того же бочага. Ночевать устроилась тут же, в двух-трёх шагах от бочага, обвела место ночлега по мху обережным кругом в сажень, пробормотала охранительный заговор и повалилась спать. Теперь она не боялась уже ничего.
        Наутро девушка проснулась от холода - настоящее лето ещё не наступило, да и тогда ночами не слишком жарко. Лес вокруг заволокло тоненькой, едва заметной дымкой, солнца видно не было - пряталось где-то за деревьями. Только на самых верхних ветках, приветствуя светило, пели немногочисленные птицы. Зоряна отметила это как хороший знак - лес больше не опасался её.
        Девушка открыла глаза и несколько мгновений лежала неподвижно - под деревьями царил сумрак, и в этом сумраке, в размытой дымке над Зоряной возвышалась около обережного круга странная человеческая фигура. Или - нечеловеческая?
        Белая рубаха спадала до колен, такие же белые порты скрывали ноги, босые ступни скрывались во мху. Длинная, почти до пояса, спутанная борода. Такие же спутанные волосы падали на лицо нечёсаной белёсой гривой, сквозь кою чуть зловещими огоньками светились нечеловеческие глаза. Руки старик упёр в бока и с любопытством разглядывал лежащую девушку. Видит меня, стало быть, не нежить, - заключила Зоряна и подняла голову, пристально глядя на старика.
        - Ты кто?
        Не ответив, тот шарахнулся назад, его тело вдруг растянулось, перекосилось, стало полупрозрачно-туманным, растворилось в дымке и растаяло. Болотный дух редко показывается людям.
        А болота где-то рядом, - подумалось Зоряне уже на ходу.
        Болото она нашла буквально через сотню шагов. Прямо от кустов начиналось огромное буро-зелёное, покрытое тонким, в пядь или две, слоем воды, месиво. Кое-где, вестимо, этот слой воды был толще, но Зоряна этого не видела.
        И как только кривичи сумели заселить этот край, - подумала Зоряна, - ведь в болотах обычно дрягва живёт. Хотя… дреговские земли отсюда недалеко.
        Девушка на несколько мгновений задержалась у болота, любуясь мрачным раздольем, покрытым там и сям купами деревьев и кустами, зарослями рогоза и камыша, из коих доносился разноголосый птичий гомон. То и дело над болотом свистели стремительные птичьи крылья: журавли, цапли, гуси, кряквы, чирки, нырки, кулики, чибисы и пернатая мелочь носились стайками и парами. Стояла пора горячей птичьей любви.
        Зоряна залюбовалась плавным полётом пары цапель, кои танцевали в воздухе, выписывая над бурой водой круги. Внезапно болото с шумом расступилась, выпуская змеиное тело не менее четырёх локтей в охвате. На изогнутой шее свирепо щерилась зубастая пасть, узкие глаза горели злобным красным огнём, трепетали за спиной небольшие кожистые крылья, похожие на нетопырьи. Плавно изгибаясь и отсвечивая зеленовато-серебристой искрящейся чешуёй, длинное тело стремительной дугой пронеслось над водой, пасть на лету с хрустом ухватила цаплю, и Болотный Змей почти без всплеска скрылся в глубине - только хвостом махнул. Зоряна застыла на берегу с открытым ртом, а птицы взвились над водой с оглушительным гомоном.
        Очнувшись, девушка поспешила прочь от болота - как бы Змей не зачуял её, да не вздумал полакомиться добычей покрупнее.
        Шла она до вечера, то и дело оглядываясь. На ночь устроилась у того же болота, надеясь только на то, что так далеко за добычей Болотный Змей не ходит.
        На второе утро Зоряна проснулась уже не от холода, а от многоголосого кваканья лягушек. Оно то росло, то стихало, то ускорялось, то замедлялось, подчиняясь какому-то порядку. Звучало невероятно красиво, как настоящая песня, тысячи полторы лягушек, а то и больше квакали и присвистывали, приветствуя почти невидимое солнце.
        Зоряна тихо засмеялась, раздвинула кусты и чуть не ахнула. На поверхности гладкой и недвижной воды плавали тысячи кувшинок, и на каждой сидело по лягушке. Они пели, а около них раскрывались белые и жёлто-золотистые цветы.
        На самом большом листе сидела крупная лягушка, а на её голове горели червонным золотом в лучах восходящего солнца тонкие вычурные зубцы крошечного золотого венца.
        Она вдруг приподнялась, сделала какое-то странное движение, словно отряхивалась и снимала что-то передними лапами с головы. Что-то незримо дрогнуло, лягушка на миг куда-то пропала, а вместо неё на кувшинке вдруг выросла девушка. Высокая, тонкая и стройная, на полпяди выше Зоряны ростом. Тонкие черты лица светились какой-то незримой силой, белая кожа чуть отливала зеленью, червонным золотом горел на голове венец, из-под которого падали светлые волосы, зелёные глаза смотрели прямо и дерзко, тонкие губы сжаты в узкую полоску. Тонкие многослойные полупрозрачные одежды спадали до самой кувшинки, а высокие разрезы по бокам позволяли видеть стройные ноги до середины бедра. Правая рука была протянута вперёд, а левая держала на отлёте что-то вроде длинной зелёной кожи.
        Лягушка-оборотень? Сильный Зверь! Царевна-Лягушка, - мгновенно догадалась Зоряна, продолжая глазеть на неё, как зачарованная. Сильные Звери, Князья Зверей умеют обращаться в людей, им Род даровал второе обличье.
        Царевна вдруг резко повернула голову к Зоряне, в больших лягушачьих глазах полыхнул испуг. И сразу же все лягушки с многократно дробящимся переплёском ринулись в воду. Взмахнув рукой, Царевна набросила на себя лягушечью кожу, обернулась лягушкой, вновь закрывшись дымкой, и тоже сиганула в воду, оставив на душе у Зоряны ощущение утраты чего-то прекрасного.
        Солнце клонилось к закату, цепляясь нижним краем за зубчатые тёмно-зелёные верхушки леса. А в самом лесу узе темно - высокие деревья рано прячут солнце, а низкие - загораживают небо. Зоряна остоялась у края поляны, уткнулась лицом в кустарник на опушке. И что там, на той поляне?
        Зоряна невольно вздохнула - только сей час она начала понимать, как она устала. Полдня ходьбы по лесу без всякой дороги вымотают кого угодно. А теперь ещё и ночевать придётся. Не то, чтобы девушка боялась - чего бояться ведунье в родном весеннем лесу, да ещё и родном. Ни один зверь не тронет, ни один тать… да и нет тут татей, всяк это ведает - некого им тут грабить. Тати бывают на торговых путях или возле больших городов.
        Но надо было идти - странный зов, что вёл её все эти дни от Киева до Подвинья, властно тянул её вперёд
        Переведя дух, Зоряна раздвинула ветки кустов, шагнула на поляну, оставляя на колючках лоскуты платья. И остоялась.
        Посреди поляны высилась изба. Редкая ограда из жердей, голый медвежий череп с оскаленной пастью над воротным проёмом. Низкая закопчённая баня с косой односкатной кровлей мало не по самые крицы утонула в низком холме. Изба из толстых и чуть корявых здоровенных брёвен с низкой кровлей, узкими волоковыми окошками. Крытое крыльцо с резными причелинами.
        На крыльце в наброшенном на плечи тулупе сидел хмурый Волчар и правил лёзо топора. Чупрун сползал ему на лицо, мешая работать, кметь смешно хмурился и отбрасывал его коротким движением головы.
        Зоряна обессиленно прислонилась к берёзе - не было сил сделать хотя бы шаг.
        Глава третья Золотые шеломы

1
        Лёгкий, едва заметный ветерок с низовьев шевелил водную гладь великой реки, смешно ерошил и рябил волны - казалось, что Днепр Славутич течёт вспять. В речной глубине тихо, только мелькают порой тёмные стремительные тени рыбин, иной раз проплывает в тёмно-зелёной воде причудливо изогнутая, разлапистая чёрная коряга, похожая на невиданного зверя, да колышутся слегка водоросли - течения почти и нет - паводок ещё не схлынул.
        Волчий Хвост сидел на борту лодьи, беспечной свесив ноги за борт и глядел на воду. Ни на что больше он глядеть не хотел, да и было бы на что глядеть-то - ну шесть лодей Отени с тремя сотнями воев, ну две лодьи Гюряты Роговича, ну триста варягов Келагаста на шести шнекках.
        Конная рать Волчьего Хвоста шла берегом, горой. Воевода без зазрения совести оставил конницу на Самовита, а сам вместе с Твёрдом гостил у Отени на лодье. Ничего в рати без него не случится, а Самовит справится.
        Лодьи показались утром третьего дня ожидания. Завидя отцову рать, Горлинка несколько времени сидела на берегу, вглядываясь в идущие лодьи - ждала, чтоб подошли ближе. Потом на берегу появилось маленькое облачко пыли - шла конная рать.
        Ну и где отца искать? На лодьях или на берегу? Вообще отец должен при рати быть, на коне, да только… что-то Горлинке шептало - не спеши. Да и всё одно надо было подождать, когда подойдут ближе, - не бежать же навстречь за несколько вёрст.
        К полудню лодейная рать надвинулась совсем близко - мочно было уже и знамено разглядеть. Ну да, так и есть - отцово знамено на третьей лодье…
        Теперь Горлинка двигалась не думая, решительно и быстро. Столкнула в воду берестянку и быстро принялась грести впереймы лодьям, благо судовая рать шла совсем рядом с правым, крутым берегом, по стрежню.
        Она старалась держать на третью лодью, туда, где билось на ветру отцово знамено. Но течение сносило её назад - не гляди, что его почти незаметно.
        Головная лодья вдруг повернула и, косо вспарывая волны, ринулась к её берестянке. Теперь уже не Горлинка шла впереймы, теперь уже ловили её. Да она, собственно, и не пряталась…
        Резной нос с дико оскаленной деревянной конской головой навис прямо над головой Горлинки. Около него стоял незнакомый рыжий (да и ражий тож) вой.
        - Ого, какова добыча! - весело прогудел он. - Чья такова будешь, девка?
        - Так и будем говорит, аль на борт меня примешь? - сварливо откликнулась поляница.
        На лодье захохотали, через борт протянулись руки, вмиг выдернули девушку вверх, а после кто-то зацепил багром и её лёгонький челнок.
        На носовой палубе Горлинка сердито огляделась. Весёлые лица, старые и не очень, молодые и пожившие. И - Перуне! - все поголовно незнакомые!
        - Так кто ж ты такова-то, девка? - теперь кметь говорил уже подозрительно, оглядывая её мужскую сряду, кояр и шелом.
        - Я дочь воеводы вашего, Военега Волчьего Хвоста. Мне его увидеть надо, срочно!
        - О как?! - подозрительно сказал, подходя, кто-то властный. - И зачем это, голуба, тебе его видеть?
        Горлинка вскинула глаза и остолбенела - Гюрята Рогович!
        - Здравствуй, Горлинка.
        - И тебе поздорову, - прошептала она.
        Вот влипла-то! Гюрята - новогородец, а значит, человек Владимира. Что ж теперь - за борт сигать?
        - Ну? - грозно-весело сказал Гюрята. - Зачем тебе к отцу?
        - Твоё ли то дело? - дерзко спросила девушка. - Он мой отец и дело это - наше. Семейное.
        - Да-а? - негромко пропел Рогович, неуловимым движением придвигаясь ближе. - А ты не боишься, голуба, что я тебя сей час связать велю и под палубу бросить? И продержу пока не расскажешь.
        Не шутил Гюрята. Взаболь собирался сделать то, чем грозился. Ой, плохо дело, - подумала Горлинка, сдвигая руку по поясу к рукояти сабли. - Ой, не верят тут отцу… В глазах Роговича возник опасный холодный блеск, губы кривила зловещая усмешка.
        Спасение явилось внезапно.
        - Воевода Волчий Хвост идёт сюда! - гаркнул рядом тот самый рыжий-ражий вой, что вытащил Горлинку из берестянки.
        Горлинка кинула на реку отчаянный взгляд - отцова лодья и впрямь нарастала, сближаясь.
        - Че-го? - удивился Рогович. - С чего это он вдруг?
        - Так я ему отмашку дал, - пожал плечами вой. - А что, не надо было?
        Гюрята несколько мгновений непонимающе смотрел на него, потом с неприязнью прошипел:
        - Баран!
        Злоба его была понятна: скрыть дело теперь не удастся - Горлинку уже видели с отцовой лодьи, и Волчий Хвост уже махал ей рукой - удивлённо и встревоженно.
        Горлинка от отца ничего скрывать не стала, рассказала всё - и про отъезд брата, и про то, как позарился великий князь на девичью красу, и про кметей в их доме.
        - Вон как, - зловеще протянул Волчий Хвост, мрачно сузив глаза. - Так было…
        Отеня кинул на него косой взгляд от борта, где он сидел, свесив ноги, так же, как и Волчий Хвост до встречи с дочкой. А Твёрд, менее сдержанный, вскочил и крикнул воеводе:
        - Вот тебе благодарность-то княжья!
        Волчий Хвост только шевельнул рукой, и радимич тут же умолк, отворотился к реке лицом. Пала тишина. Военег Горяич напряжённо думал, кусая губы.
        - Ладно, - процедил он. - Поздно перешивать заново. Ничего уже не изменишь…
        Твёрд, вновь вскипев, развернулся, но встретил твёрдый взгляд Волчьего Хвоста и смолчал.
        Киев рать Волчьего Хвоста давно миновала, спускаясь вниз по Днепру. Горлинка уже не задавалась для себя вопросом - куда они идут. Надо будет - расскажут.
        - А чего от тебя Гюрята-то хотел? - негромко спросил вдруг у неё Отеня. - Почто враз сюда не отправил?
        - Кабы знать! - вновь вскинулась Горлинка. - Допытывался, чего мне от отца надо! Под палубу грозился спрятать.
        Она повернулась к отцу:
        - Чего стряслось-то, батюшка? Почто не верит он тебе?
        Волчий Хвост встретился с дочерью взглядом и понял, что очень не хочет рассказывать ей всей правды. Мерзко было на душе. А скрыть правду тож нельзя…
        Каган Куря приподнялся на стременах, вглядываясь в бескрайний степной простор. Окинул взглядом ползущую длинной змеёй рать, усмехнулся, чуть раздвинув уголки рта. Сдержанно, так, как пристойно настоящему степному вою.
        Вои в этот поход пошли без особой охоты - не пришло ещё время. Обычно народ степей ходит в набеги ближе к осени, как урусы начинают собирать с полей хлеба. Вот тогда-то - гуляй, душа степная.
        Опричь того, пришлось идти только с молодняком, оставить бывалых воев сторожить кочевья - с восхода грозят гузы, с полудня - аланы, с полуночи - донские славяне, вои беловежского коназа Ратибора. А в Таматархе - коназ Святогор, что тоже голубиной кротостью к степи не дышит. Ну, коль тут, на Руси, всё выйдет, так тогда он с урусскими-то полками всем хвосты в степи порубит…
        Куря вновь насмешливо усмехнулся - а кто тебе сказал, каган Куря, что урусы будут воевать за тебя? Людям свойственно быть неблагодарными…
        Ему вдруг чётко вспомнилась его последняя встреча с ханом Илдеем, когда тот собрался уходить на Русь.
        Ржали кони, от горячего и горького полынного воздуха першило в горле, просился кашель, пыль от телег стояла столбом. Илдей в глаза не смотрел, хоть и взгляда не прятал. Его узкое горбоносое смуглое лицо было унылым - даже усы обвисли.
        - Значит, уходишь? - Куря тоже глядел в сторону.
        Илдей молча повёл плечом.
        - Ну, иди, - вздохнул Куря. - Иди, слышишь! Иди, лижи сапоги урусскому коназу!!
        Нет больше хана Илдея, четыре года уж как нет…

2
        Местом стоянки Волчий Хвост избрал устье Тясмина. Где бы ни шёл к Киеву Куря, Тясмина он не минует.
        Остоялись. Пешцы сходили с лодей на берег, разминая затёкшие за время пути ноги и спины, ставили шатры, разводили костры из запасённой снеди - в Вышгороде разжились.
        Волчий Хвост расхолаживаться рати не дал - выбросил в стороны длинные усы дозоров, прощупывая степь. Сам засел в ожидании.
        Сколь народу с собой Куря приведёт? Невестимо. Как хаканом стал, так он ныне мало не все силы Дикого поля вывести в бой возможет… Нет. Не возможет. Если он всех уведёт, так «козары» с Дона да и беловежский князь своего не упустят, пощиплют степные кочевья. А слухи в степи разносятся быстро.
        Вряд ли Куря приведёт с собой больше десяти тысяч воев. Но и того много для сборной рати Волчьего Хвоста. У него-то всего сотен пятнадцать, не больше. А Куря - вой славный, и в деле войском смыслит хорошо, - невольно подумал Волчий Хвост, вновь вспоминая времена свей было славы, молодость свою. И впервой задумался - чего ж тогда на Курю вышло-то?
        И Куря, и Илдей воевали вместях с русичами и в козарских войнах, и на Балканах. И хорошо воевали, от души! И при Адрианополе во многом их заслуга в победе. А потом что-то вдруг случилось, и оба хана ушли с ратями в степь. А Куря, мало того что ушёл, так он ещё и ворогом стал. Почто же?! Военег Горяич не понимал.
        И ещё - как теперь с Владимиром-то будет? Как-то аукнутся чёрный прапорец над Ирпенем и разорение берестовского терема? Невестимо.
        Первый вестоноша примчался рано утром, рать ещё не проснулась вся, хотя Волчий Хвост уже был на ногах - он так и не смог заснуть.
        - Печенеги трем полками перелезли через Днепр у устья Ворсклы, - рассказывал вестоноша, устало раскорячась на подставленном седле - ничего иного чтоб ему сесть, в стане Волчьего Хвоста не нашлось. Все шестеро воевод стояли коло него, слушая и не чинясь местами. Вестоноша сей час был в полном праве сидеть при боярах и даже при великом князе. - Идут под ханским бунчуком, целят на Железный шлях.
        Волчий Хвост криво усмехнулся - ничего иного он и не полагал от Кури. Да и нету на Рось иной дороги из степи, опричь как по Железному шляху. Не минует Куря Тясмина, никак не минует. На миг мелькнула мысль - а не ловушка ль это? Что-то уж больно просто, предсказуемо ведёт себя хакан. И тут же отмёл - нет. Просто не ждёт Куря, что кто-то его в степи встретит.
        Отеня задумчиво теребил рыжий ус, ни на кого не глядя, словно старался скрыть свои мысли. Может, и старался - Стрибог его весть.
        Гюрята слушал, весело оскалясь, с задорно горящими глазами, готовый споро вцепиться в глотку степному волку, невзирая даже на его численное превосходство.
        Келагаст равнодушно грыз травинку, глядя куда-то в ярко-синее небо. Варягу явно было всё равно: скажут воевать - будет воевать, скажут уходить - уйдёт.
        Лют Ольстич глядел на всех разгорающимся взглядом голодного волка, сокола, коему указали на добычу. Куря для него - ворог давний и известный, для него только в удовольствие этот будет.
        Твёрд-радимич поглядывал на всех остальных с едва заметной насмешкой. Он тож был допущен к кругу воевод, хоть и косились недобро на него и Лют, и Гюрята. Но воля Волчьего Хвоста была в этом походе выше их воли.
        - Чего делать будем, Военег Горяич? - задорно спросил Гюрята Рогович, всё ещё весело блестя глазами.
        - Сколь их? - воевода не удостоил Гюряту ответом. А так ему - за то, что посмел угрожать дочери Волчьего Хвоста.
        Вестоноша поднял усталые глаза на воеводу, пожал плечами:
        - Не ведаю, господине. Как только увидели их издалека, так враз Чарик меня к тебе и послал.
        Волчий Хвост молча покивал головой. Повернулся к Роговичу:
        - Будем ждать второго вестоношу.
        Второй вестоноша не умедлил - прискакал вскоре вслед за первым. Это был ещё более замучен - спешил, отрываясь от печенежской рати.
        - Здрав будь, Военег Горяич, - прохрипел он, валясь с седла. Конь шатался, роняя клочья пены. - Печенеги идут по шляху.
        - Сколь их, сочли? - жёстко спросил воевода, не шевелясь.
        - Сочли, - ответил вестоноша сипло, на миг отрываясь от ковша - с мокрого лица падали капли кваса. - Не менее пяти тысяч идёт. Сам считал, вместе с Чариком.
        - Что Чарик? Не заметили вас?
        - Нет, - вестоноша протянул обратно ковш. - Как сочли их, так Чарик враз уходить велел. Бежит Чарик к Ингулу, как ты, воевода, и велел.
        - Добро, - протянул Волчий Хвост, веселея. - Ступай, отдохни.
        - А почто это ты велел Чарику бежать, воевода? - вкрадчиво спросил вдруг Гюрята Рогович. - А пусть бы последил за печенегами…
        - Зачем это? - недоумённо спросил Военег Горяич. - Чтоб они его заметили, а Куря чтоб понял, что мы его тут ждём, да насторожился. Наша сила ныне во внезапности - слыхал, их почти пять тысяч, а нас - глянь, всего пятнадцать сотен.
        - Так что делать мыслишь, воевода? - ничтоже сумняшеся, повторил Гюрята. - Воевать-то как будем?
        - А так, - Волчий Хвост поднял голову. - Главная рать сей час выступит в излучину Тясмина, там и станем. Помнишь ли, Люте, там взлобок хороший есть, а с обеих сторон две дубравы, так?
        - Верно, - чуть растерянно подтвердил Лют. - Есть.
        - Вот там и станем, - заключил воевода. - А здесь сотни три-четыре оставим, чтоб в спину хакану ударили, когда время придёт.
        - Кого оставим? - мгновенно напрягся Рогович.
        У Волчьего Хвоста по челюсти заходили желваки, но он сдержался.
        - Тебя оставим, - холодно ответил он. - А в нагрузку к тебе… Келагаст пойдёт.
        Гюрята несколько мгновений сверлил взглядом невозмутимое лицо воеводы. И так не так, и этак не этак, - злорадно подумал Военег Горяич. - Боится, как бы я на сторону Кури не перешёл, с Отениной-то ратью. А наоборот переиграть, Отеню ему с собой оставить - так тогда как бы тот с тремя-то сотнями против одной его не сломил. Как ни крути, а придётся новогородцу смириться и довериться Волчьему Хвосту.
        - Ладно, - процедил через силу гридень. - Так и сделаем.
        - Куря подойдёт к Тясмину завтра к вечеру, - уверенно продолжил Волчий Хвост. - Кони у него устанут. А мы будем отдохнувшие. Ты, Рогович, с ратью подтянешься ближе, вёрст на десять, чтоб знамено видеть, коль что.
        Тут у Гюряты возражений не было.
        - Когда вся его рать в бой втянется, мы костёр зажжём подымнее. И тогда вам - в бой.
        Потрескивая, горел костёр, разгоняя темноту. Ржали кони, слышались тихие голоса кметей. Несло запахом разогретых сухарей, жареного мяса и печёной репы.
        - Биться будем? - негромко спросила отца Горлинка.
        - Будем-то будем, да только ты не будешь, - усмехнулся воевода. - Ещё не хватало, чтоб моя дочь в моей рати в бой ходила.
        - Тогда я к Отене, или к Люту в рать пойду, - возразила поляница. - За отцову обиду да не посчитаться… Не удержишь, отче.
        - В моей рати ты биться не будешь! - отрубил воевода. - Волчий Хвост своего слова не меняет. А в остальном вольна есть.
        Помолчали несколько времени.
        - А с князем как после? - нарушила молчание Горлинка. - Воевать придётся?
        - Скорее всего, нет, - подумав, сказал Военег Горяич. Дочь удивлённо вскинула брови, и воевода пояснил. - Служить надо не князю, а Руси, дочка. Я пото и пошёл к Владимиру на службу после того, как он Ярополка убил. А то, что на наш терем в Берестове напали - Владимир десять оправданий выдумает. Дескать пото напали, чтоб вороги лучше поверили в мой мятеж.
        - Так то ж было уже после того, как ты Свенельда разбил! - возмущённо воскликнула поляница, стукнув кулаком по колену.
        - Докажешь разве? - хмыкнул Волчий Хвост. - Дворы наши на поток не пустили, добро в целости. Кмети в киевском тереме у матери мало не одной половице ходят, сама говорила.
        - Так они ж наших дворовых поубивали в Берестове!
        - Так и ты не без крови от них оторвалась, - возразил Волчий Хвост. - Так на так выходит, девонька.
        - И что? Так и спустишь Владимиру, отче?
        - До поры, - коротко заметил Волчий Хвост, оглянувшись и чуть понизив голос.
        Разговор сам собой угас.

3
        Печенеги и впрямь показались на окоёме к вечеру второго дня. Завидя стан Волчьего Хвоста, замялись, начали растягиваться в ширину, словно готовясь к охвату. Только где там охватишь - с обеих сторон русскую рать сторожили густые дубравы, за коими лежал изгибом Тясмин - речка хоть и невелика, а всё с наворопа степной коннице не перемахнуть. Пугал Куря, вестимо, не знал, с кем дело имеет. Или знал?
        Волчий Хвост в ответ растянул на пологом холме три ряда пешцев, ощетинясь копьями. Стена красных щитов нестройно шевелилась, потом вдруг как-то враз вытянулась и замерла. Колола глаза отблесками солнца на копейных рожнах.
        Печенеги остоялись, бестолково толклись на месте. Видели, что мала рать против них, потому и соблазн велик смять её враз. Не впятеро ль меньше русских пешцев? А другояко, опаска с того же - что-то больно храбры лесные, нет ли подвоха какого?
        Волчий Хвост несколько мгновений оглядывал печенежье войско. Немного ошиблись дозорные, неверно сочли - не пять тысяч было в рати Кури, сотен сорок - сорок две, не более.
        - Коня подай! - велел Самовиту. Вскочил в седло, довольно усмехнулся - не стар ещё, не стар, воевода! И приказал. - Возволочите стяги!
        В тылу урусов встал густой и высокий столб дыма. Над урусским войском взвились багряные стяги, и каган впился в них взглядом. И похолодел. Стяги были знакомы так, что он вдруг перепал. По-настоящему, так, как не бывало доселе никогда.
        Волчий Хвост, Отеня-новогородец и Твёрд-радимич. И Ольстин Сокол.
        Хуже этого быть ничего не могло.
        Но урусов было мало. Очень мало.
        И Куря решился. Глухо каркнул, сам мало разбирая свои слова - в горле стоял комок. Взмахнул саблей, указывая на русские сотни. И конная громада сорвалась с места и потекла к замершим красным щитам.
        - Готовсь! - пронёсся над рядами выкрик Отени.
        Печенеги налетали. Всадники росли, от топота конной громады ощутимо дрожала земля. Первый ряд наставил копья, уперев тупые концы ратовищ в землю, второй уложил копья первому ряду на плечи. Третий ряд поднял луки, и в грохоте копыт ясно был слышен дружный скрип тетив.
        - Бей! - гаркнул Отеня, взмахнув рукой. Блеск нагого клинка был виден всем.
        Отеничи бросали стрелы в надвигающийся конный вал без удержу. А расстояние стремительно сокращалось, и вот степная конница уже на рожнах длинных рогатин.
        Налетели.
        Врезались.
        В рёв,
        в звон и треск,
        в рык и мат,
        в конской ржание и хрип…
        Бешеный натиск степной конницы заставил чуть попятиться пешие сотни Отени - печенеги число превосходили вдесятеро.
        - Долго не простоят, - равнодушно заметил Самовит, глядя на то, что творится на склоне холма.
        Волчий Хвост в ответ повёл плечом и разомкнул пересохшие губы:
        - Как не умел Куря правильным строем воевать, так и не научился. Мало не всю рать в бой бросил. Ещё чуть выждем…
        - Держись, братие! - орал новогородец, орудуя мечом. Отбросил иссечённый щит, как досадная помеха, перехватил рукоять двумя руками и развалил очередного степняка наполы. - Н-на!
        А рядом ткал непроницаемые стальные тенёта заново откованный меч Твёрда - два побратима на этот бой стали рядом, в пешей рати, добровольно вывались принять на себя самый сильный удар печенегов.
        Конные сотни Кури споткнулись на упрямых русичах, как на пеньке - ни вперёд, ни назад.
        - Вперёд! - рявкнул Волчий Хвост, вырывая из ножен меч. Махальные за его спиной дали знамено второй конной рати - Люту Ольстичу.
        Полтысячи конной кованой рати орущим и свястящим клином выкатились из дубравы, рванулись в левое крыло печенегам. Хлынули, рассыпаясь по широкой луговине, вытягиваясь длинным и жадным железным многоногим языком.
        А из второй дубравы таким же потоком неслись жадные до боя «козары» Люта Ольстича. И сам юный гридень рвался во главе дружины - ещё раз помстить за тот степной разгром, давний уже, но оттого не менее памятный, когда они с отцом да с ратью прятались от Кури мало не по всему Дикому полю.
        Твёрд рухнул на колено - степной всадник ударил его конской грудью в плечо. И тут же радимского кметя накрыла гулкая, лязгающая и орущая толпа, пронзила холодной острой сталью.
        - Твёрде! - бешено заорал Отеня, рванулся к месту гибели друга, пробил сплетение человечьих и конских тел, расплеснул в стороны бешеный стальной водоворот, но мечевое лёзо увязло где-то позади, а из гущи боя вдруг высунулось копьё, воткнулось куда-то за пазуху.
        Свои кмети выхватили новогородского гридня из вражьих рук, оттащили назад, а он хрипел, брызгая кровью:
        - Твёрда! Твёрда мне сыщите!
        А степняки вдруг поворотили назад, отходя прочь от остатков упёршейся Отениной рати.
        Удар лесной окольчуженной конницы был страшен и неотвратим. Два лязгающих клыка вонзились в толпу степняков, и кованая рать рвала и грызла, отлетали в стороны изорванные ошмётки - трупы, раненые и искалеченные. С пронзительным жалобным ржанием бежали по полю злые степные кони с пустыми сёдлами.
        Куря невольно застонал, созерцая мгновенное избиение его войска - отборные удальцы, юные баатуры Канглы-Кангара десятками гибли под урусскими мечами.
        - Сырчан! - закричал он криком раненого зверя.
        Последние пять сотен воев хлынули в бой. Каган горячил коня, его меч просил урусской крови, рвался к горлу Волчьего Хвоста.
        Ломано-гнутая, пыльная коловерть боя вдруг распалась перед Волчьим Хвостом, открыв простор для разбега коней. Но и этот простор стремительно съедался летящими внапуск сотнями Кури - хакан сделал свою последнюю ставку.
        Схлестнулись, увязли в кровавую лязгающую пластовню. Горлинка, кою по наказу отца берегли двое зброенош, так и не дав ей окровавить саблю, внезапно оказалась одна - оба зброеноши пали, побитые печенежьими стрелами. Прямо на неё вынесло двоих степняков, первый, зловеще скаля зубы, уже тянул к ней укрюк.
        Ну да! Не для того отец и брат столько учили её биться, чтоб в первом же настоящем бою её, как деревенскую девку повязали верёвкой и пользовали потом всем десятком под похотливый хохот!
        Горлинка поднырнула под ратовище и достала степняка концом сабли, обронив наземь малую каплю крови - по самому кадыку чиркнула. Печенег повалился с коня, обронив укрюк, а Горлинка уже сшиблась со вторым.
        С лязгом разбрасывая искры, скрестились два нагих клинка, и девушка вмиг поняла, что на сей раз на него вынесло ворога не по силе. Ворог превосходил её и в науке мечевого боя, и в силе. Первый же удар мало не отсушил девушке руку, от второго она увернулась - благо коня отец дал резвого, из Свенельдовой добычи.
        И тут же узнала врага:
        - Игрень!
        - Был Игрень, ныне Сырчан меня зовут! - каркнул вороном болдырь, целя девушке в лицо. - А ну-ка отбей, воеводская дочь!
        Была нужда! Горлинка поднырнула под клинок, норовя повторить приём, коим свалила укрючника. Ан нет! - Игрень подставил щит - слабый, печенежий плетёный из тальника щит, но удар отбить достало. Лопнула кожаная обкладка, высунулись из реза рассечённые концы прутьев. И почти тут же меч Игреня приласкал её плашью по макушке. Перед глазами поплыло, шевельнуть рукой и то стало трудно, словно не саблю вздымала поляница, а бревно неподъёмное.
        - Перуне! - шёпотом взмолилась девушка. Что она успела подумать в коротенький миг, когда болдырь вздел клинок у неё над головой - и сама после вспомнить не могла.
        Кольчуга на груди Игреня вдруг лопнула, а из разрыва вылез дымящийся от горячей крови копейный рожон. Болдырь рухнул под копыта коней, а около сжавшейся в комок Горлинки оказался окровавленный Лют Ольстич.
        - Жива, поляница? - он выдернул копьё из поверженного тела и подмигнул ей. - Не дрожи, боярышня!
        - Я гридична! - возразила она резко, тряхнув в руке саблей. - Сам смотри не задрожи!
        Гюрята и Келагаст бросились в бой прямо от реки - они подошли на лодьях к самому месту боя. Наставив рогатины, четыре сотни варягов и новогородцев врезались в правое крыло печенегов, и порыв последних сотен Кури захлебнулся. Битва распалась на отдельные схватки, и Волчий Хвост неожиданно оказался лицом к лицу с самим хаканом.
        С лязгом сшиблись мечи, высекая лёзами искры, лесное железо молнией рванулось к лицу Кури, коснулось его щеки, окровавило челюсть. Хакан повалился с коня, его подхватили ближние вои, Волчьего Хвоста отсекло от добычи. Воевода глухо зарычал, как волк, оторванный от лосиного горла, но уже не в его силах было переломить ход боя. Печенеги вырывались из так мастерски расставленной им ловушки - рати у Волчьего Хвоста было всё ж маловато. Эх, кабы ещё сотен пять пешцев, дорогу к закату отсечь, - пожалел Военег Горяич, опуская меч - теперь не было смысла самому резаться с воями Кури, а к самому хакану его уже не пустят.

4
        На степь наваливалась ночь - стремительно темнело, на тёмно-синий небосвод ворохом высыпали звёзды - густое яркое и мелкое крошево.
        Твёрда отыскали под грудой печенежьих тел. Радимский боярин едва дышал, придавленный тушей убитого коня, сердце билось с перебоями, в жилах едва-едва прощупывался бой.
        Знахарь из Отениной рати долго слушал грудь поверженного боготура, морща лоб, кривясь и морщась, пока Волчий Хвост, коему надоело ждать и любоваться на его кривляния, не зарычал:
        - Ну чего там, умник?! Будет он жить-то?!
        Знахарь несколько мгновений скорбно смотрел на воеводу, потом только молча пожал плечами.
        - Гони его в шею, - прохрипел Отеня, приподнявшись на локте и скривясь от боли в боку. - Не вылечит Твёрда - сам лично зарублю.
        Знахарь всё так же молча скривил губы, словно говоря - да что ж вы без меня делать-то будете, вояки, кто вам отрубленные руки-ноги на место пришивать будет.
        Рассвет вставал над степью тяжело-багряный, словно в крови. Рать хакана Кури никуда не далась, в его стане слышались заунывные степные песни.
        - Чего они ждут? - непонимающе спросил у Волчьего Хвоста Лют Ольстич. Мальчишка морщился - вчера его уже в конце боя зацепила случайная стрела, оцарапав плечо. - Почто не уйдут?
        Волчий Хвост был невозмутим:
        - Сами не знают, что дальше делать, и чего ждать, - пояснил он в ответ.
        - Как это? - Лют растерянно моргнул.
        - Вряд ли они вчера потеряли много народу, - Военег Горяич наконец оторвался от созерцания печенежского стана. - И уходить им ныне не хочется - зря дрались, что ль? И страшновато - а ну как следом за нами и сам великий князь с ратью.
        - Что делать будем, Военег Горяич? - от было неприязни к Волчьему Хвосту у Люта не осталось и следа. - Как мыслишь?
        - Нам их не одолеть, - задумчиво бросил воевода. - Их вдесятеро больше. Будем ждать - чего Куря предпримет.
        В стане печенегов вдруг заволновались, послышалось многоголосое ржание, замелькали белые полотнища.
        - Гляди, - Лют схватил Волчьего Хвоста за рукав. - Махальных выставили! Никак говорить зовут?
        - Похоже на то, - обронил Военег Горяич.
        Три всадника остоялись в трёх перестрелах от стана Волчьего Хвоста, размахивая чем-то белым.
        - Стемид! - зычно кинул воевода. - Узнай-ка, чего они хотят.
        Хакан смотрел цепко и холодно. Волчий Хвост невольно сравнивал его с тем Курей, что воевал вместе с ними на Дону, Кавказе и Балканах. В ту пору не был Куря хаканом, был только одним из степных ханов. Остарел Куря, нет уж больше того сокола степного. Власть Курю состарила, нет ли? - того Волчий Хвост не знал.
        - Гой еси, воевода, - обронил хакан негромко, сверля Военега Горяича глазами. - Присядь. Изопьём чашу?
        - И тебе поздорову, хакане, - отозвался Волчий Хвост, садясь за небогатый степной достархан. - Не из князь-Святослава ль черепа пить собрался?
        - Нет, - степняк чуть улыбнулся уголками губ. - Ты ж меня тогда зарубишь враз, нет?
        - Оружие твои вои отняли, а так - зарубил бы, - подтвердил воевода. - Руками голыми задушу, коль что, не сомневайся. И стража твоя не поможет…
        - Я ещё пожить хочу, - Куря криво усмехнулся - плохая вышла шутка с русским воеводой.
        Волчий Хвост смолчал. В шатре ненадолго воцарилась тишина. Наконец, хакан спросил, не подымая глаз от достархана:
        - Зачем?
        - Чего? - Волчий Хвост непонимающе выгнул бровь.
        - Зачем ты вмешался? - грустно повторил Куря.
        - Князь приказал, - ответил Военег Горяич. Подумал и счёл нужным пояснить. - Опричь того, мне с тобой в одном стане воевать поперёк горла…
        - Почто? - хакан искренне не понимал. - За то, что я Святосляба убил, что ль?
        - Нет, - отверг воевода. - За то, что напал тогда ночью… да и это и не так важно… за то, что из черепа его пьёшь!
        - Это для коназа Святосляба не позор, - возразил Куря. - Когда мы из него пьём, мы говорим - пусть наши дети будут такими, как он!
        - То для меня позор, - коротко сказал Волчий Хвост и умолк.
        - Не выпустишь меня, стало быть? - Куря поднял глаза. - У меня молодняк, жалко, коль всех побьют. Только и в полон я тоже не сдамся. И тебе меня не одолеть, коль мы сей час внапуск пойдём, сам ведаешь.
        - Чего ты хочешь? - каждое слово давалось Волчьему Хвосту так тяжело, словно он ворочал каменные глыбы.
        - Отступи к Тясмину. Я уйду в Степь - и ты победил.
        Военег Горяич молчал. Хакан впился в него неотрывным взглядом. Ждал.
        - Чашу отдашь? - разомкнул, наконец, пересохшие губы воевода.
        Дрова для костра собирала по ближним дубравам вся рать Волчьего Хвоста. Сам воевода молча сидел на брошенном на землю седле и неотрывно глядел на лежащую перед ним серую, оправленную в серебро кость. Чашу из черепа Князя-Барса, Святослава Игорича Храброго. Волчий Хвост ничего не видел и не слышал, он вновь был в глубоком прошлом, в своей молодости.
        Гюрята Рогович, взбешённый донельзя, пробежал мимо Самовита, что пытался его перехватить, и остоялся в шаге от Волчьего Хвоста. Отдышался.
        - Военег Горяич! - голос гридня аж звенел от бешенства. - Воевода, твою мать!
        Волчий Хвост медленно поднял глаза, и Гюрята поразился плещущей в них надмирной глубине.
        - Ну что ещё!
        - Печенеги уходят, а твои вои по лесу лазят! - весь кипя, гаркнул гридень.
        - Не ори, оглушил совсем, - поморщился воевода. - Хрен с ними, пусть идут.
        - Ты что?! - Рогович аж подпрыгнул от возмущения. - Да я тебя… Ты, переветник старый…
        - Молчать!!! - заревел вдруг, вставая, Волчий Хвост - даже навязанные поблизости кони шарахнулись. - Ты как смеешь мне такие слова говорить, ты, щенок?! Да я тебя самого за такие слова зарублю, немедля же!
        Самовит мягко, по-кошачьи шагнул вперёд, чуть приздынув из ножен меч, взгляд его из вечно равнодушного стал пронзительно-предвкушающим, словно варяг давно ждал такого мгновения и только воля господина доселе его держала.
        Гюрята невольно вспятил, поражённый внезапной вспышкой гнева воеводы. Волчий Хвост же, завидя движение Самовита, чуть качнул головой, воспрещая, и варяг вновь стал равнодушным.
        - Нельзя упускать ворога, - возразил всё ж Рогович. - Уйдут же.
        - А воев где возьмём? - уже спокойнее спросил Волчий Хвост. - У Кури их вдесятеро. На Русь не пустили ворога - и то победа…
        - Вои будут! - горячо сказал гридень. - Великий князь на подходе с ратью, завтра из утра здесь будет!
        - Отколь прознал про то? - подозрительно спросил воевода.
        - Вестоноша был. Только что прискакал. Задержать Курю надо.
        - Поздно, - возразил воевода, уже совсем успокоясь. - Я уже слово хакану дал, что уйдёт он невережоным.
        - А ненависть твоя как же, воевода? - вкрадчиво-ядовито бросил Гюрята.
        - Перегорела ненависть, - глухо ответил Волчий Хвост. Несколько мгновение подумал, и кивнул на чашу. - Вон, глянь…
        Рогович глянул и остолбенел. Пал перед чашей на колени и истово выдохнул:
        - Это… она?
        - Она, гриде, - воевода вновь уселся на седло. - Отдал Куря свой сайгат, и ныне у меня нету большего дела, опричь того, как его схоронить…
        - Готова крада, господине, - раздался сзади голос Самовита.
        Волчий Хвост бережно поднял с кожаной печенежской подушки чашу.
        - Идём, Рогович.
        Крада возвышалась на сажень. Волчий Хвост на миг остоялся, но двое его кметей тут же подставили щит. Воевода ступил на красную кожу щита, кмети подняли его вверх, и Военег Горяич благоговейно возложил на дрова всё, что осталось от Князя-Барса Святослава Игорича Храброго.
        Сойдя со щита, воевода наклонился над затравкой, чиркнул кремнем по огниву. На бересте заплясали языки огня, поднялись выше и жадно лизнули сухие дрова.
        Взвилось, загудев, пламя на погребении великого воя Руси и Волчий Хвост устало прикрыл глаза, чувствуя, как сползает по щеке невесомая слезинка.
        Эпилог
        За окнами ярко жарило солнце, совсем по-летнему. Да и пора бы - всё ж месяц изок на дворе. Яркое утро навалилось на Киев, да только хмуро было на душе у Волчьего Хвоста.
        Воевода сидел в горнице, там же, где его застал княжий вестоноша, когда всё началось. И так же стоял перед ним на столе кувшина с вином, и было о чём тосковать. Ушли в вырий Перунов друзья Волчьего Хвоста - и Ольстин Сокол, и Твёрд-радимич, и Отеня-новогородец. Невестимо где сгинул родной сын Некрас - наследник, надежда, кровинушка. И главная заноза в жизни тож ушла, не тяготила более - сгорела чаша из черепа Святославова на берегу Тясмина, и не за что более мстить хакану Куре. И никого почти не осталось из них, боготуров великого Князя-Барса Святослава Игорича Храброго. И зачем ныне жить ему, Волчьему Хвосту? Ради дочки и жены, - трезво напомнил здравый смысл, ещё не тонущий в винном дурмане. А что дочка? - возразил Волчий Хвост сам себе. - Она со дня на день небось замуж за Люта Ольстича пойдёт, всё к тому движется. У неё муж будет, он о ней и позаботится…
        Скрипнула дверь за спиной, но Волчий Хвост даже не шевельнулся. Горлинка неслышно возникла из-за спину, неуловимо быстрым движением сдёрнула со стола кувшин - воевода опоздал его схватить раньше.
        - Что ещё? - недовольно спросил воевода.
        - Вестоноша к тебе от князя великого, - Горлинка криво улыбнулась. Волчий Хвост похолодел - в прошлый раз всё начиналось точно так же. Неужто вновь какая-нито пакость от Владимира Святославича?
        Опалу свою князь снял мгновенно. Когда Владимир с ратью подошёл к Тясмину, уже и кметей в киевском тереме Волчьего Хвоста не было.
        - Зови, дочка, - вздохнул Военег Горяич.
        И вестоноша был тот же самый, Кроп. Только на сей раз он держался без наглости, да и не лебезил. На сей раз он глядел на Волчьего Хвоста почти со страхом: мало не опальный воевода, положив голову на ложный мятеж, разгромил самого Свенельда и радимичей, да и Курю-хакана к Киеву не пустил, а ныне вновь в силе, да в такой, что иным и не снилось - выше него при великом князе только Добрыня, пожалуй.
        - Гой еси, воевода.
        - Здравствуй и ты, Кропе, - кивнул Военег Горяич. Всё повторялось, всё было почти точь-в-точь как тогда.
        - Ну, чего тебе? - безучастно спросил Волчий Хвост. Кивнул дочери, она поднесла вестоноше чару вина - того самого, из отцова кувшина. - Князь великий кличет?
        - Кличет, - кивнул вестоноша, лихо опружив чару. - Благодарствую красавица.
        - И чего Владимиру Святославичу от меня надобно? - холодно бросил воевода.
        - Так подстяга ныне у княжича Святополка, - пожал плечами Кроп. - Пото и кличет князь.
        Вот как? А ведь и верно - три года уже княжичу Святополку, что не то Ярополчич, не то Владимирич.
        - Так что передать, воевода? - озадаченно спросил вестоноша. - Будешь, аль нет?
        - Буду, - кивнул Волчий Хвост. - Непременно буду.
        Всё ж не след вовсе-то забывать княжью службу, коя в мирное время у Волчьего Хвоста состоит в том, чтобы бывать при дворе великого князя, собирать там слухи, пить вино в гридне и чесать языком в сенях. Это во время войны воевода весь в делах и заботах…
        На княжьем дворе было людно - много народу собрал на подстягу великий князь. Бояре, гриди, кмети. Посреди двора был привязан белый конь, нетерпеливо бил копытом по земле.
        При виде Волчьего Хвоста все расступились.
        - Ох ты, - ахнул воевода при виде коня. - Ой, хорош. Княжичу?
        - Ему, - вразнобой подтвердили кмети, глядя на коня завидущими глазами.
        На крыльце столпились гриди и бояре.
        - Военег Горяич! - голос великого князя бы слышен даже в дальних уголках двора.
        Волчий Хвост подошёл к крыльцу, поклонился, как велел старинный након.
        - Гой еси, Владимир Святославич.
        - И ты будь здоров, воевода Волчий Хвост, - обронил великий князь, неотрывно глядя на двор терема. - Как дела твои?
        - Терпеть можно, княже великий, - Волчий Хвост чуть дёрнул уголком рта.
        - Дело к тебе есть у княгини великой, - Владимир был невозмутим, как всегда - чувство, коим Волчий Хвост не переставал восхищаться. - Да и у меня, можно сказать…
        А кого ж из великих княгинь имеет в виду Владимир Святославич? Как любопытно… И почто вновь я, Волчий Хвост?!
        - Что за дело? - насторожился воевода.
        - Военег Горяич! - звонко сказала великая княгиня Ирина, бывшая жена великого князя Ярополка. - Мы просим тебя быть вуем нашему сыну Святополку.
        Вот такого Волчий Хвост не ждал от коварной обманщицы судьбы. Невесть придёт ли такой службе встретиться вновь с Курей… да и надо ль? А другояко посмотреть - самая великая честь ныне - быть вуем-воспитателем сына великого князя. Святополк Владимирич (или всё ж Ярополчич?!) может стать послушной глиной в руках умелого воспитателя…
        И всё-таки Волчьему Хвосту такая честь была не надобна.
        Или - надобна?
        Но Военег Горяич встретился взглядом с великой княгиней - неотрывным, одновременно молящим и грозящим. И понял - отказаться не сможет…
        - Будь по-твоему, государыня.
        Умный белый конь взял из рук Волчьего Хвоста подсоленный кусок хлеба, дохнув на воеводскую ладонь мягким теплом. Отличный конь достанется Святополку, - подумалось невольно и сгинуло. Пусть. На то он и князь…
        Воевода помог влезть трёхлетнему мальчишке в седло.
        - Держись, княжич, - негромко, одними губами, сказал он.
        И Святополк понял. Ухватил двумя руками черен детского, нарочно для него сделанного меча, потянул на себя поводья. И белый конь, такой, что хоть ныне пряги в упряжку к Святовиту, встал на дыбы, чуть попятился. Княжич же, потянув на себя поводья, укротил коня и взмахнул мечом.
        - Неспокоен будет, - пронёсся голос за спиной Волчьего Хвоста.
        Будет! - торжествующе подумал воевода, хватая за поводья белого княжьего коня. - Только лишь бы чрезмерно шустёр не был, а то - быть беде.
        - Не грусти, воевода! - засмеялся княжич. - Нас ждут великие дела!
        Май 2009 г.
        Краткий пояснительный словарь
        АГАРЯНЕ - арабы.
        АЛЬТИНГ - народное ополчение, городовая стража в скандинавских странах.
        АРГАМАК - породистый арабский конь.
        БАЙСТРЮК - незаконнорожденный. Обычно ругательное выражение.
        БАЛЯСИНА - фигурная стойка перил.
        БАХАРЬ - гусляр-сказитель, певец.
        БАХТЕРЕЦ - чешуйчатый доспех.
        БЕРЕСТО - письмо на бересте, записка, грамота.
        БИВРЁСТ - в скандинавской мифологии - мост, ведущий в Вальхаллу.
        БЛАЗЕНЬ - призрак, мираж.
        БОГОТУР - богатырь (божий тур).
        БОЛДЫРЬ - метис, полукровка.
        БОНДЭР - свободный земледелец в Скандинавии.
        БОЧАГ - небольшой водоём в лесу или на болоте, с очень чистой водой.
        БОЯРИЧ - сын боярина.
        БРАНАЯ (скатерть или занавесь) - скатерть или занавесь с двусторонней выпуклой вышивкой.
        БУЕВИЩЕ - кладбище.
        БУЕСТЬ - высококачественная сталь, булат.
        ВАЗИЛА - конюшник, табунник. Дух-покровитель лошадей, его представляют в человеческом образе, но с конскими ушами и копытами.
        ВАЛЬХАЛЛА - в скандинавской мифологии - загробный мир.
        ВАРГ - волк.
        ВАРТА - городовая стража, стража вообще, караул.
        ВАРЯГИ - славяне с Южной Балтики (поморяне, вагиры, ободриты, лютичи и т. д.).
        ВАСИЛИК - полномочный и чрезвычайный посол императора Конатнтинополя.
        ВЕЖА - башня.
        ВЕНДЫ - см., ВАРЯГИ.
        ВЕРЕЯ - опорный столб у ворот. Также столб вообще.
        ВЕСТОНОША - гонец, вестник.
        ВЕСЬ - село, крупная деревня, центр округи и общины.
        ВЕСЯНЕ - жители ВЕСИ.
        ВЗАБОЛЬ - всерьёз, по-настоящему.
        ВЗЛОБОК - небольшой пригорок.
        ВЗМЕТЕНЬ - мятежник.
        ВЗМЁТНАЯ ГРАМОТА - объявление войны.
        ВИДЛОГА - капюшон.
        ВИДОК - свидетель.
        ВОЗГРЯ - сопля.
        ВОЙ - употреблялось в двух значениях: 1) воин вообще; 2) воин, коему за службу положен участок земли, обрабатываемый им и его семьёй (назывался также ОГНИЩАНИН).
        ВОЛОС - один верховных славянских богов, покровитель животного мира, скотоводства и охоты, царь леса.
        ВОРОТНИК - слуга при воротах, привратник.
        ВСКЛЕНЬ - с горкой.
        ВСТРЕЧНИК - мстительный дух убитого человека.
        ВСУЕ - напрасно.
        ВСХОД - лестница.
        ВУЙ - дядька-воспитатель.
        ВЫЖЛЕЦ - охотничий пёс.
        ВЫЖЛЯТНИК - псарь.
        ВЫМОЛ - пристань.
        ВЫРИЙ - в славянской мифологии - загробный мир.
        ВЫТЬ - общее понятие времени еды (например, завтрак, обед).
        ВЯТШИЙ - знатный.
        ГЛЯДЕНЬ - балкон.
        ГОРНИЦА - парадная, чистая комната. Обычно она летняя, неотапливаемая.
        ГОРОДНЯ - бревенчатый сруб, заполненный внутри камнем, глиной или землёй.
        ГРИВНА - денежно-весовая единица Древней Руси (200 г. серебра).
        ГРИДИЧ - сын гридня.
        ГРИДНЯ - помещение в княжьем тереме, место для пиров старшей дружины.
        ГРИДЕНЬ - КМЕТЬ из старшей дружины князя, приближённый воин.
        ГУЛЬБИЩЕ - галерея.
        ДОЛБЕНЬ - дятел.
        ДРУГОЯКО - иначе.
        ДРЯГИЛЬ - грузчик.
        ЕЛОВЕЦ - маленький флажок на верхушке шелома.
        ЖУПАН - парадная долгополая одежда.
        ЗАБОРОЛО - бревенчатый бруствер на гребне крепостной стены.
        ЗАМЯТНЯ - мятеж, смута.
        ЗБРОЕНОША - оруженосец. См., также ОТРОК.
        ЗБРОЯ - оружие, снаряжение.
        ЗБРОЯРНЯ - оружейня, арсенал.
        ЗЕПЬ - наплечная сумка.
        ЗЕРЦАЛО - зеркало.
        ЗЛАТОКУЗНЕЦ - ювелир.
        ЗНАМЕНО - герб, сигнал, опознавательный знак.
        ЗУЁК - ученик на корабле, юнга.
        ИЗЛОЖНЯ - спальня.
        ИЗОК - май.
        КАЛИТА - поясной кошель.
        КАТ - палач.
        КЕПТАРЬ - кожаная или меховая женская безрукавка.
        КИБИТЬ - плечо лука.
        КИЙ - палка, рукоять, черен.
        КМЕТЬ - профессиональный вой на княжьей службе.
        КОВАЛЬ - кузнец.
        КОЛОНТАРЬ - доспех из железных пластин, скреплённых кольчугой.
        КОПЬЁ - войская единица, несколько воев, подчинённых кметю, коих он вооружил со своего земельного участка. Обычно не более 7 человек.
        КОРЗНО - княжий парадный плащ красного цвета.
        КОРОВАЙ - каравай.
        КОЦА - вид плаща.
        КОЯР - кожаный панцирь.
        КРАВЧИЙ - слуга, ведающий напитками, виночерпий.
        КРАДА - погребальный костёр.
        КРОМ - центральная крепость города, кремль.
        КРОП - кипяток.
        КУРОПТИ - куропатки.
        ЛЮТЕНЬ - февраль.
        МАНИПУЛ - подразделение римской и византийской пехоты, 15 - 300 воев.
        МЕЖА - граница.
        МИСЮРКА - плоский полукруглый шелом с небольшой кольчужной бармицей.
        МОРЁНА - богиня зимы и смерти у славян.
        МУРЬЯ - небольшая комнатка.
        МЫТО - пошлина.
        МЯТЕЛЬ - тёплый плащ.
        НАВОРОП - налёт, набег, разведка боем.
        НАВЬ - мертвец.
        НАВЬЁ - множественное число от НАВЬ.
        НАДОЛЫЗЛО - надоело, наскучило.
        НАПОЛЫ - пополам.
        НАРУЧ - железная пластина, защищающая предплечье.
        НАУЗ - амулет, талисман.
        ОБЕЛЬ - раб или рабыня.
        ОБОР - завязка на лапте или ПОСТОЛЕ.
        ОБОЧЬ - сбоку, по бокам.
        ОВАМО - там.
        ОГНИЩАНИН - см. ВОЙ.
        ОДНОСУМ - однополчанин.
        ОДНОЯКО - с одной стороны.
        ОКОЁМ - горизонт.
        ОЛОНЕСНЫЙ - прошлогодний.
        ОЛОНЕСЬ - в прошлом году.
        ОПОЛЬЕ - равнина, окружённая лесами.
        ОПРИЧНЫЙ - особенный, отдельный.
        ОПРИЧЬ - кроме.
        ОСТРОГ - крепость, замок.
        ОСТРОЖАНЕ - жители ОСТРОГА.
        ОТРОК - ученик кметя, оруженосец. См. также ЗБРОЕНОША.
        ОТРЫЩЬ! - команда собакам, аналогичная нынешнему «Фу!».
        ПАЛИ - колья.
        ПЕРЕВЕТ - измена.
        ПЕРЕЛЁТ - изменник.
        ПЕРЕПАСТЬ - испугаться.
        ПЕРЕСТРЕЛ - мера расстояния, полёт стрелы из лука, примерно ок. 220 м.
        ПЕРСТАТИЦА - перчатка.
        ПОВОЙ - головной убор замужней женщины.
        ПОГОСТ - крупное село, в коем останавливается князь при сборе дани.
        ПОДКЛЕТ - нижний этаж в богатых домах, обычно нежилой, хозяйственный.
        ПОДСТЯГА - обряд в семье знатных воинов, признание мальчика мужчиной и наследником, его переход от материнского воспитания к воспитателю-воину. Обычно обряд совершался в возрасте 3 лет.
        ПОЛЯНИЦА - женщина-воин.
        ПОНЁВА - шерстяная распашная клетчатая юбка.
        ПОРШНИ - род кожаных сандалий из одного обогнутого вокруг ноги куска кожи на сборке. Иногда - плетенные из кожаных ремней лапти. См. также ПОСТОЛЫ.
        ПОСОЛОНЬ - по движению солнца.
        ПОСТАВЕЦ - шкафчик.
        ПОСТОЛЫ - см. ПОРШНИ.
        ПРИЧЕЛИНА - доска, закрывающая наружные концы подкровельных слег, обычно резная.
        ПРОТИВОСОЛОНЬ - против движения солнца.
        ПРЯМЬ - напротив.
        ПЯСТЬ - кисть руки.
        РАБИЧИЧ - сын рабыни.
        РАЁК - бродячий кукольный театр.
        РАЙНА - рея, поперечный брус на мачте.
        РАТОВИЩЕ - древко копья или иного древкового оружия.
        РУНЫ - скандинавские письменные знаки.
        САЙГАТ - добыча, трофей.
        САМЕЦ - фронтон, верхняя часть торцовой стены сруба, ограниченная двумя скатами кровли.
        САРТЫ - степное название мусульман.
        САЯН - распашной сарафан.
        СВЕТЕЦ - кованая подставка для лучины.
        СЕМО - здесь.
        СКАЛЬД - скандинавский певец-сказитель.
        СКАНЬ - ювелирная технология, изделия из кручёного пучка серебряной или золотой проволоки.
        СКОРНЯЖНЯ - мастерская по обработке кожи.
        СКРЫНЯ - погреб.
        СКУРАТА - маска. Обычно кожаная, но бывала и металлической, защитной.
        СОВНЯ - древковое оружие, длинный ножевой клинок на укороченном копейном древке.
        СРЕЗЕНЬ - широкий рубящий наконечник стрелы.
        СТАЯ - загон для скота.
        СТЕНОБОЙ - таран.
        СТОРОННИК - ополченец.
        СТРАВА - поминальный пир.
        СТРАТИОТЫ - византийские пехотинцы, аналог русских огнищан.
        СТРЕЛЬНЯ - бойница, отверстие для стрельбы.
        СУРЫ - сирийцы.
        СЫНОВЕЦ - племянник.
        ТАВЛЕИ - шахматы.
        ТЕЛЕПЕНЬ - неуклюжий человек.
        ТЕНЁТА - паутина.
        ТИУН - управитель.
        ТУЛ - колчан.
        ТУПИЦА - колун.
        ТЫН - забор или крепостная стена из поставленных торчком и вкопанных брёвен.
        ТЯБЛО - полка для изображений богов в доме.
        УЖИЩЕ - верёвка.
        УКРЮК - аркан на конце шеста.
        УЛИГЭРЧИ - степной певец-сказитель.
        УПЫРЬ - оживший мертвец, вампир, вурдалак.
        УРМАНИН - скандинав.
        ХЁВДИНГ - вождь у скандинавов.
        ХЕРСИР - один из титулов скандинавской знати.
        ХИРДМАН - приближённый воин в дружине скандинавского вождя.
        ХОРОМ - комната.
        ШИБЕНИЦА - виселица.
        ШИЛЬНИК - городской разбойник.
        ШИРИНКА - полотенце.
        ШНЕККА - боевой корабль варягов-вендов.
        ЩАП - щёголь.
        ЩЕГЛА - мачта.
        ЮНОТА - ученик ремесленника.
        ЯХОНТЫ - общее название ряда драгоценных камней: лалов, рубинов, сапфиров, аметистов, гиацинтов и пр.
        notes
        Примечания
        1
        Горе побеждённым (лат.).