Отель «Петровский» Альбина Нури
        Тайны уездного города #2
        Старинное здание, где прежде располагались больница и городской морг, превратили в роскошный отель. Но за шикарными интерьерами таится нечто ужасное, а по коридорам и комнатам бродит Смерть. В прошлом веке больницу уже пробовали переделывать в дом - и для несчастных жильцов это обернулось бесконечным кошмаром. Журналист Илья, который пишет рекламную статью об открытии отеля, узнает страшную тайну этого места. Сдать статью в печать и продолжить жить, как раньше, он уже не сможет, ведь проклятье отеля коснулось и его, и девушки, которая ему дорога.
        Роман «Отель „Петровский“» - вторая книга серии мистических триллеров «Тайны уездного города».
        Альбина Нури
        Отель «Петровский»
        Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Фердинанд фон Шилль
        Пролог
        Сначала он подумал, что ему всего лишь показалось.
        Спал Рогов беспокойно: день был тяжелый, с вечера он решил снять стресс коньяком, однако выпил больше, чем следовало, поэтому хотя заснул быстро, но проснулся уже через несколько часов с головной болью, пересохшим горлом, колотящимся сердцем и ломотой в костях.
        Была бы рядом жена, не дала бы выпить лишнего. Но жена осталась в городе, так что натянуть вожжи оказалось некому.
        Третья порция определенно была лишней, но, как это частенько бывало, осознание этого факта пришло вместе с похмельем, которое с возрастом становилось все сильнее и мучительнее.
        Не зажигая света, Рогов потянулся за стаканом воды, который с вечера оставил на тумбочке возле кровати, сделал несколько жадных глотков и прополоскал рот, безуспешно пытаясь избавиться от кислого привкуса.
        Поставив стакан на место, Рогов снова лег, повернулся на правый бок и покрепче зажмурился, надеясь, что сумеет снова заснуть, и как раз в этот момент услышал звук.
        Кто-то кричал. Кажется, ребенок.
        «Откуда здесь дети?»
        Попытавшись убедить себя, что крик ему мерещится, Рогов натянул одеяло на голову. Не помогло: через минуту звук повторился, и был хотя и приглушенным, но вполне отчетливым.
        Рогов зажег ночник и посмотрел на часы. Половина третьего ночи. Спать бы да спать, но как уснешь, когда башка раскалывается, точно в нее раскаленный прут воткнули, а возле дома кто-то вопит?
        Кряхтя и постанывая, Рогов сел в кровати, спустил ноги на пол, нашарил тапочки. Затылок отозвался на все эти перемещения тупой болью.
        Он поглядел в окно, но, понятное дело, ничего сквозь опущенные жалюзи не увидел. Рогов всегда зашторивал окна: детский страх, что кто-то может заглянуть в окно, стоять и смотреть на него, спящего, с годами так и не прошел, а в последнее время ( «Не думать об этом! Только не сейчас!» ) даже многократно усилился, поэтому Рогов не только здесь, в этом доме, но и в городской квартире, которая находилась на семнадцатом этаже, не мог заснуть, не задернув плотные занавески.
        Жена посмеивалась над ним: ни один вор не станет перелезать через двухметровый забор, не сунется в дом при включенной сигнализации и понатыканных по всему периметру камерах, чтобы ограбить хозяев, а заодно полюбоваться в окно на спящего мужчину пятидесяти двух лет! Какому нормальному человеку это придет в голову?
        Все верно. Все логично.
        Только вот Рогов боялся вовсе не человека…
        Выйдя из спальни, он двинулся по коридору. Дом у них огромный, но этаж всего один: у жены колени болят, ей тяжело подниматься по лестнице. Чтобы добраться до входной двери, нужно пройти по длинному коридору, миновать гостиную и столовую. Рогов везде включал свет, пока шел: терпеть не мог передвигаться в темноте.
        Дом этот, несмотря на то, что был построен на совесть и оборудован всем необходимым, находился в дачном поселке и использовался именно как дача. Роговы приезжали сюда с апреля по сентябрь (иногда вместе, иногда - по отдельности, вот как сейчас), зимой почти не заглядывали.
        Сейчас начало мая, сезон уже открыт, но в эти выходные было дождливо и холодно, поэтому мало кто из соседей сейчас здесь, в поселке. Когда Рогов ехал вечером, свет почти нигде не горел, и при мысли о том, что он находится в безлюдном месте совсем один, ему стало не по себе.
        В коридоре плач слышался намного отчетливее, и, хотя Рогов понял уже, что никакой это не ребенок, а просто кошка, все равно не повернул обратно: если она будет так блажить, заснуть не удастся, придется посмотреть, что случилось, может, застряла где-то. Заодно надо будет и на кухню зайти: стакан уже опустел, а пить все еще хочется.
        «И день дурной, и ночка та еще», - раздраженно думал Рогов. Хорошо, что завтра воскресенье, на работу не нужно, можно поваляться в кровати, выспаться.
        Вот она, дверь.
        Кошка орала не переставая, и ее пронзительный, похожий на человеческий плач наводил на мысли о воплях банши, возвещающих о скорой смерти.
        Нет, нервы точно пора лечить, подумалось Рогову. Сходить к доктору, пусть пропишет, что нужно: отвары какие-то успокоительные, пилюли, ванны - что там еще положено принимать, когда вздрагиваешь от каждого шороха и без снотворного спать нормально не можешь?
        Рогов отключил сигнализацию, отпер замки и открыл дверь. На большой веранде зажглась лампочка (в темное время суток это происходило автоматически) и в желтом свете Рогов, наконец-то, увидел нарушительницу спокойствия.
        Черно-белая пушистая кошка (хотя почему именно кошка? Возможно, это кот!) лежала на боку и мяукала, широко разевая рот. Рогов подошел ближе, присел возле животного на корточки. Вроде бы нет никаких видимых повреждений: ни ран, ни крови.
        - Ты чего кричишь? - спросил Рогов, точно она могла ответить.
        Он коснулся рукой гладкого лоснящегося бока. Все-таки кошка, причем явно домашняя, ухоженная. Наверное, соседская. Рогов подумал, что видел ее прежде: очень уж узнаваемым было белое ухо и наполовину белый хвост.
        Возможно, хозяева собрались уезжать в город, а она убежала погулять, вот они ее и оставили. Кошка вернулась - дом закрыт, есть нечего.
        «Но почему она так кричит, словно ей больно? От голода, что ли?»
        - Иди-ка сюда. Покормлю тебя.
        Рогов, не без опасений, взял животное на руки: вдруг оцарапает или укусит? Но кошка не вырывалась, лежала на руках смирно, притихла, не кричала больше, только дышала тяжело и часто, как в сильную жару.
        - Пойдем домой, я тебе молока дам. Повезло тебе, что я один сегодня.
        Рогов поднялся на ноги и пошел в дом. У жены была аллергия на кошачью шерсть, поэтому кошек они не держали, хотя Рогов любил их. Когда был маленьким, жил с родителями, у них всегда были кошки и коты, и сейчас ему тоже хотелось, чтобы милый пушистик мурчал под боком, да и спокойнее было бы: кошки ведь видят нечистую силу и даже, говорят, отгоняют. ( «Хватит уже об этом! Сколько можно!» ) Но куда денешься, если жена при одном взгляде на кошек покрывается пятнами и начинает чихать и кашлять?
        Прикрыв за собой дверь, Рогов подумал, что надо бы запереть замки и включить сигнализацию, но с кошкой на руках сделать это было сложно. Он решил, что принесет кошку на кухню, нальет ей молока, а потом вернется. Что может случиться за несколько минут?
        Включив свет в кухне, Рогов опустил кошку на пол и открыл холодильник.
        - Что тут у нас есть съедобного для тебя? - проговорил он, задумчиво обглядывая полки в поисках подходящей еды. - Колбасу любишь? Молоко? Что нам тут Галина купила?
        У них с женой была помощница по хозяйству, которая покупала продукты, готовила и убирала квартиру и дачу.
        Отрезав кусок колбасы, Рогов нарезал его на кусочки и положил в тарелку, налил в блюдце молока. Поставив угощение перед кошкой, он вспомнил про незапертую дверь и поспешил в коридор.
        Особого беспокойства Рогов не испытывал, однако все же вздохнул с облегчением, когда повернул ключи в замках и набрал нужные цифры, включив сигнализацию.
        - Вот теперь все в по… - начал было он, но фраза оборвалась на полуслове, потому что в этот миг погас свет.
        В доме стало так темно, что Рогову на секунду показалось, будто он ослеп. Прижавшись спиной к стене, он заморгал и попытался успокоиться, хотя паника уже взяла его за горло ледяными пальцами.
        «Оно здесь!» - всплыло в голове.
        И словно в подтверждение откуда-то сбоку раздался шорох.
        «Это кошка! Всего лишь глупая кошка», - постарался убедить себя Рогов.
        Но почему электричество отключилось? Это только здесь, в доме, или во всем поселке? Если выбило пробки, то нужно выйти из дому, найти счетчик, а как это сделать без фонарика? Телефон остался в спальне, кухня ближе - там есть свечи и спички.
        Мысли скакали в голове, как перепуганные зверьки в тесной клетке, и Рогов никак не мог решить, что делать дальше. Впрочем, стоять тут и трястись от страха было невыносимо, поэтому он двинулся в сторону кухни.
        Шаря рукой по стене, он шел и шел вперед, прислушиваясь, всматриваясь во мрак, но ничего не видел и не слышал. Коридор показался куда длиннее, чем обычно: ему думалось, что он давно уже должен был оказаться в кухне, однако тот все не кончался, уводя Рогова за собой. Ему почудилось, что он вовсе не на даче, а там, в этом проклятом месте.
        «Не надо было соглашаться», - в сотый раз тоскливо подумал Рогов, и отогнать мысль о случившемся в отеле уже не получилось.
        Внезапно коридор кончился, рука наткнулась на дверной косяк. Рогов стоял на пороге кухни.
        Шорох раздался снова, а вслед за ним - вздох и неясное бормотание. И это уже точно не могла быть кошка.
        Рогов отчетливо понял, что сам себя загнал в ловушку. Зачем он притащился в кухню, если можно было открыть дверь и выскочить наружу? Пусть бы сигнализация сработала! Приехали бы полицейские, а он бы сказал, что услышал непонятные звуки. Люди в форме проверяли бы дом, задавали вопросы, говорили с ним, совершали привычные, рутинные действия, так что мир вокруг снова стал бы нормальным и обычным.
        А вместо этого он стоит в темноте, наедине с чем-то неведомым, в пустом поселке, на помощь позвать некого и…
        - И бесполезно. Никто тебе не поможет, - раздалось из темноты. В голосе (не разобрать, мужском или женском) звучала насмешка.
        Головная боль, о которой Рогов позабыл с перепугу, навалилась с новой силой, вгрызаясь в черепную коробку острыми зубами. К ногам прикоснулось что-то мягкое, теплое, и Рогов, хотя и понимал, что это всего-навсего злополучная кошка, не в силах больше сдерживаться, завопил дурным голосом и шарахнулся в сторону, пнув животное.
        Задребезжало опрокинутое блюдце, кошка зашипела, а потом снова принялась мяукать пронзительным, напоминающим детский, голосом.
        - Уходи! - прошептал Рогов. - Хватит! Я не могу, не могу!
        - Не можешь, - эхом отозвалось из мрака.
        Голосов было уже несколько.
        Рогов рванулся обратно в коридор. Кошка бросилась под ноги, он споткнулся, не удержавшись, и полетел на пол. Упал, больно ударившись коленями, но тут же поднялся на четвереньки, пытаясь отползти подальше. Рогов ничего перед собой не видел, ничего не соображал, чувствовал лишь, что нечто жуткое, ледяное надвигается на него, даже не особенно торопясь - зная, что ему не сбежать.
        Он тихонько подвывал от ужаса, силился сказать что-то, но язык распух и не ворочался во рту. Перед глазами повисло алое марево. Головная боль стала невыносимой, что-то потекло по верхней губе - видимо кровь.
        «У меня давление, - отрешенно подумал Рогов. - Я сейчас умру».
        Он не мог подняться, ползти уже не мог тоже. Лежал и ждал неизбежного, понимая, что ему не спастись.
        - Ты был прав, - прошелестело над ухом.
        Шорохи, похожие на шелест птичьих крыльев, наполнили коридор. Кто-то шептал, окликал Рогова по имени, звал за собой, смеялся.
        Как тогда…
        Только в тот раз он сумел вырваться. И даже позволил себе не поверить.
        - Ты прав, не стоило соглашаться. Мы не прощаем.
        Боль в голове достигла апогея.
        - Ты проклят. Навеки проклят.
        Рогову хотелось только одного: пусть бы эта мука прекратилась. Поэтому, когда неведомая сила зажала его в тиски, лишив возможности дышать, и он полетел в безжизненную могильную темноту, Рогов был почти рад тому, что умирает.
        Часть первая
        Глава первая
        Сегодня еженедельное совещание проводил Щеглов. Главный редактор, он же директор, был в отпуске и оставил Романа рулить вместо себя. Ничего удивительного: Щеглов работал в журнале со дня открытия, знал всю работу по выпуску издания от и до на всех этапах, и к тому же был человеком кристально честным и надежным.
        - Тот редкий случай, когда название должности и характеристика полностью совпадают, - часто говаривал главред, имея в виду, что должность Щеглова называлась «ответственный секретарь».
        Роману было чуть за тридцать, ни семьи, ни детей, вся жизнь - работа. Щеглов был отличный парень, они с Ильей дружили, их взгляды и жизненные ценности во многом совпадали. Это было хорошо, но слегка настораживало: выходит, и он, Илья, через десяток лет будет таким же одиноким, зацикленным на карьере?
        Коллектив редакции небольшой - двадцать два человека, и все они сейчас сидели за овальным столом из светлого дерева: так было заведено, что раз в неделю все, от руководителей до уборщицы, собирались вместе.
        Илья был самым молодым среди всех, работал в журнале второй год, пришел после окончания университета. Пока учился, подрабатывал в разных изданиях, в основном интернетных, и мечтал устроиться в «Скорость света» - крупнейшее, авторитетное печатное издание Быстрорецка.
        Мечта сбылась, но, как часто бывает, горячо желаемое стало постепенно казаться рутиной, а потом - оборачиваться разочарованием. В последнее время Илья все чаще признавался себе, что ему не хватает свободы, поскольку за темы, которые ему хотелось освещать, браться было нельзя, слишком уж они острые, а то, о чем приходилось писать, казалось пресным и скучным.
        Илья иногда порывался написать заявление об увольнении и отправиться в свободное плавание, но понимал, что пока не может себе этого позволить. Зарплата в журнале была хорошая, а на интересные темы писать можно и в Сети.
        Совещание катилось по накатанной. Журчали голоса, шуршали бумаги. Уже обсудили обложку декабрьского номера и предложенные журналистами темы (Илье, например, предстояло писать о подготовке Быстрорецка к празднованию Нового года), теперь перешли к рекламному блоку.
        Писать статьи на заказ Илья не любил, хотя, само собой, это было очень выгодно: плюс к обычной ставке за материал полагался еще процент от рекламного контракта, поэтому обычно журналисты брались за такие темы с большой охотой.
        Но Илье, несмотря на очевидную выгоду, такие задания были не по душе. Хорошо, если рекламодатель попадался адекватный, и писать приходилось о ст о ящем предприятии, продукте или услуге. Однако чаще встречались капризные заказчики, с которыми было трудно работать: они топали ножкой, гнули пальцы, полагая, что за свои деньги могут требовать что угодно; вносили в текст бестолковые правки и заставляли верстальщиков по десять раз переделывать макет.
        Впрочем, невзирая на нелюбовь, рекламные материалы удавались Илье лучше, чем другим: у него выходило писать так, что статьи были увлекательны, ненавязчивы и не похожи на «заказуху», а директора предприятий выглядели славными ребятами, как говорится, «с человеческим лицом».
        Поэтому рекламодатели часто просили, чтобы над их статьей работал именно Илья, и тому приходилось писать больше подобных текстов, чем всем остальным. Это приносило деньги, а вместе с ними - скрытую (чаще всего) зависть коллег.
        Декабрьский номер всегда был особенно урожайным на рекламу, желающих разместить статьи и модули - хоть отбавляй, и Илья, вполуха слушая руководителя коммерческого отдела Костю Калинина, лишь надеялся, что ему достанется что-то более или менее интересное, чтобы не пришлось писать через силу.
        - И главное блюдо к нашему столу - «Петровский»! - возвестил Костя Калинин, выдержав театральную паузу.
        - Тот самый? - спросила журналистка Люба Королева.
        - Ага. Отель открывается к концу декабря, мне удалось раскрутить хозяина - внимание! - на четыре разворота плюс заднюю обложку! - Костя недовольно сдвинул брови, глянул на Щеглова и сказал: - Он, конечно, поначалу первую хотел…
        - В Новый год всем только на эту сытую морду смотреть и охота, - вставил дизайнер-художник Вася Соловейчик. - Обойдется.
        - … но я его уговорил, - закончил Костя, игнорируя Васины слова. - Причем, заметьте, за те же деньги! Сказал, что четвертая обложка ничем не хуже - собственно, это и правда. И, между прочим, какая бы ни была у Гусарова «морда», за счет него в том числе мы с вами получим премию на праздники.
        - Ясно, ясно, - прервал вечную дискуссию между финансистами и творцами Роман. - Есть у них требования какие-то, пожелания?
        - Как всегда. Чтобы не было похоже на откровенную рекламу. Но чтобы при этом народ прочитал и повалил в отель. Я Гусарову, хозяину, показал прошлые номера, ему понравились материалы Ильи.
        - Значит, он и будет писать, - подвел итог Щеглов, и Илья ощутил испепеляющий взгляд Любы, который, кажется, прожег ему щеку. Еще бы - целых четыре разворота!
        Других заказов ему не дали: Щеглов сказал, что нужно уделить «Петровскому» максимум внимания, чему Илья был рад. Остальные журналисты, и даже Люба, перестали коситься, оттаяли: работы хватило всем.
        Совещание закончилось, все разошлись по своим углам. По новой моде все сотрудники (кроме главного редактора и бухгалтеров, у которых были отдельные кабинеты) сидели в одном большом помещении, отделенные друг от друга перегородками.
        Шеф заботился о том, чтобы подчиненным было комфортно, а все нужное находилось под рукой. У каждого был большой стол с тумбами, компьютер, крутящийся стул с высокой спинкой, телефон (один номер на троих, но ничего, не страшно).
        С внутренней стороны перегородки Илья повесил календарь, а еще постоянно прикреплял гвоздиками с разноцветными шляпками листки с напоминаниями, важные телефонные номера, заметки для статей, фотографии, запомнившиеся цитаты и прочее. В результате там, где у других висели красивые картинки и грамоты, у Ильи красовался пестрый разномастный бумажный ковер.
        Калинин заглянул к Илье и важно сказал:
        - Я этот проект сам веду, так что давай… Все должно быть на уровне.
        Костя был неплохой человек, только с чувством собственной значимости слегка перегибал. Но к этому все давно привыкли.
        - Когда идем на интервью? - спросил Илья и поправил очки.
        Недавно купил новые, дорогущие, на леске, без оправы. Как сказал лучший друг Ильи Миша Матвеев, в них он был похож на Джона Леннона. Так ли это, вопрос спорный, а вот переносице из-за них было щекотно - это факт. Илья надеялся, что привыкнет, и раздражающее чувство пройдет.
        - Предварительно договорились на четверг. Втроем поедем, фотографа возьмем. Времени полно, успеем все спокойно согласовать. Гусаров этот - мужик вроде нормальный. В общем, готовься.
        - Всегда готов, - покладисто согласился Илья. На том и расстались.
        На интервью он всегда шел во всеоружии: собирал всю информацию, какую только мог отыскать. Давно усвоил: если придешь с пустой головой, ничего не узнав о том, с кем собираешься беседовать, то нужных вопросов не задашь, никакой информации не соберешь.
        Люди в большинстве своем не способны толком рассказать о себе (даже если им есть, о чем поведать миру). Их нужно заставить раскрыться, задавая интересные вопросы, на которые человеку захочется отвечать. Если же придешь и попросишь: «Расскажите о своем предприятии», то получишь в ответ сухую сводку, и как потом статью писать?
        Илья старался своих героев полюбить, найти в каждом что-то особенное, уникальное, только тогда статья получалась душевной, личностной. А сделать это можно было, только узнав «объект» получше.
        Открыв браузер, он ввел в поисковую строку имя своего нового героя. Гугл послушно выдал больше десятка ссылок. Гусаров Владимир Иванович 1966-го года рождения оказался «владельцем заводов, газет, пароходов». Бизнесом занялся в девяностые, переквалифицировавшись из химика-технолога в успешного ресторатора. В настоящее время ему принадлежала сеть кофеен «Гусары», ресторан «Гусарская баллада», так называемый «Бутик быстрого питания «Gusar» и одноименная служба доставки готовой еды.
        Такое впечатление, подумалось Илье, что весь Быстрорецк питается в заведениях этого Гусарова.
        В ресторанах обедать и ужинать ему было не по карману, а вот в кофейню они с Мишей частенько ходили. Да и «Бутики» эти в каждом районе понатыканы - и народу там всегда полно. Так что, судя по всему, Гусаров не бедствовал, и новый отель «Петровский», что высился в самом центре города, купил явно не на последние.
        Пресса писала о нем немало, но довольно однотипно, чаще журналисты попросту переписывали друг друга, а посему ничего занимательного Илье узнать не удалось. Так, базовые сведения: где родился, учился, когда женился. Кстати, жена у него (вполне ожидаемо) была вторая, моложе Владимира Ивановича на двадцать с лишним лет. История, похоже, банальная: подруга жизни, с которой вместе прошли огонь и воду, нищету и лишения, поистрепалась в жизненных битвах, и ее сменили на более молодой экземпляр.
        «Да, негусто», - подумал Илья и тут вспомнил, что можно расспросить про Гусарова у Лели. Она ведь племянница Володина, крупного чиновника мэрии, так что может знать Владимира Ивановича.
        Он взялся за телефон, отыскивая нужный номер. Встречались они не так часто - Леля постоянно была занята учебой, ей предстояло весной защищать диплом. Хотя, если честно, у Ильи было другое мнение насчет того, почему она часто отговаривалась от совместных встреч и посиделок, которые летом были такими частыми. Однако он предпочитал не высказывать свои соображения вслух и делал вид, что верит в вечную Лелину занятость.
        - Привет, - сказал он. - Можешь говорить?
        Поначалу, когда они только познакомились (при весьма необычных обстоятельствах), Илья всегда испытывал в ее присутствии скованность, но со временем это прошло. Леля была порой непредсказуема, иногда - резковата, но неизменно честна и открыта.
        - Запросто, - откликнулась она. - Что такое?
        - Ты знаешь Гусарова? - с места в карьер спросил Илья. - Я о нем статью пишу.
        - Ресторатора? Так, шапочно. Видела несколько раз. С дядей к нему в ресторан ходили, на всяких мероприятиях пересекались. Кстати, дядя как раз в «Гусарской балладе» отмечал юбилей, на котором мы с Мишей встретились ( подробнее читайте в романе «Узел смерти» - примеч. ред ). У него все с гусарами связано, везде свою фамилию вставляет.
        - Это я заметил. А что он за человек, можешь сказать?
        Леля помолчала немного.
        - Мне кажется, он нормальный. Не противный, во всяком случае. Вроде даже на порядочного похож, хотя настолько богатые редко такими бывают. Денег у него как грязи. Жену свою, говорят, очень любил, она умерла как-то нелепо. Подавилась, что ли, или током ее убило, что-то такое, дядя говорил, но я не помню. Детей у них не было. Он потом долго один был, все работал, работал…
        Надо же, оказывается, с первой женой Гусаров не разводился. Сломал, выходит, систему.
        - Где-то год назад женился, с женой его я не знакома. - Леля вздохнула. - Не знаю, что еще тебе рассказать. Как будто вертится что-то в голове, но не помню.
        - Хватит, - улыбнулся Илья. - Сам еще покопаюсь. Как ты?
        - Нормально все, - небрежно ответила Леля. - Ничего нового.
        - Мы завтра вечером с Мишей хотели сходить куда-нибудь. Может, в гусаровский общепит. Придешь?
        - Пока не знаю, как со временем, - уклончиво ответила Леля. - Может быть.
        Ничего другого Илья не ждал. А повесив трубку, с грустью подумал о том, как много придумано средств для коммуникации, как много всевозможных способов общения на расстоянии - и как мало от них толку. Все равно остается недосказанность, да и расстояния между людьми только ширятся, порой превращаясь в пропасти.
        Глава вторая
        Вопреки подозрениям Ильи, Леля все же пришла в кафе. Точнее, в одну из кофеен «Гусары», где они встретились вчетвером.
        Илье здесь нравилось. В отличие от пафосного, претенциозного ресторана «Гусарская баллада», одного из самых дорогих заведений Быстрорецка, тут было мило и уютно.
        Официанты были наряжены в подобие гусарской формы, на стенах висели картины и стилизованные под старину фотографии бравых гусар, столы были из темного дерева, стулья - с высокими резными спинками. Может, все это исторически и не слишком точно, но все же красиво. Да и цены тут не кусались, а еда была вкусная.
        Когда Илья с Томочкой пришли, Миша и Леля уже сидели за столиком и о чем-то тихо говорили. Илья видел на парковке Мишину машину, а вот Лелиной не было, и он спросил себя, приехали они вместе или же Леля предпочла добираться на такси или метро?
        - Привет! Мы немножко опоздали! - сказала Томочка, усаживаясь рядом с Лелей.
        Илья с Мишей пожали друг другу руки.
        Кажется, Миша был не в настроении, хотя и пытался не подавать виду. Только от Ильи скрывать бесполезно: они дружили с первого класса, считали друг друга не просто друзьями, а братьями.
        Леля тоже выглядела немного взвинченной, и Илья решил, что, пока их с Томочкой не было, между Мишей и Лелей что-то произошло. Поссорились, может быть?
        Причина выяснилась скоро.
        - Я в пятницу уезжаю, - объявила Леля. - В Москву.
        - Ух ты! Надолго? - спросила Томочка.
        - После Нового года вернусь. Почти три месяца.
        - У тебя же вроде преддипломная практика должна быть, - заметил Илья.
        Теперь он понимал, почему Миша расстроен: видимо, Леля сказала ему об этом, пока их не было.
        - Это она и будет. - Леля училась на архитектора. - Дядя с матерью считают, что лучше мне пройти ее в Москве. Там у дяди знакомые в крупном проектном бюро.
        Она говорила небрежно, вертела в руке стакан с водой, но Илья видел, что Леля волнуется.
        - Дядя с мамой считают, значит, - нарочито спокойно проговорил Миша. - С каких пор ты так прислушиваешься к родственникам?
        Леля вспыхнула.
        - Они ведь не обязательно всегда должны быть неправы! Что за детский сад! Это важно для меня, это полезный опыт, и я вообще не понимаю, почему ты так реагируешь? Что такого, если…
        - Вы уже готовы сделать заказ? - спросил подошедший официант, и Илья мысленно поблагодарил его за своевременное появление. А иначе могла разгореться очередная ссора, которые все чаще вспыхивали между Мишей и Лелей.
        Пока решали, что есть; пока обсуждали, брать ли вино или лучше пиво, хотя на улице и холодно; пока ждали, когда Томочка определится с выбором между салатом и жульеном («То и другое в меня не влезет, я же еще мороженое хочу!»), градус напряжения снизился.
        Официант ушел, и Илья, чтобы не возвращаться к опасной теме Лелиного отъезда, поспешно сказал:
        - Между прочим, я статью буду писать про Гусарова. Леля уже знает.
        - А кто это такой? - спросила Томочка и тут же догадалась: - Владелец кафе, да?
        - Ага. Он купил отель «Петровский», заказал у нас рекламу.
        - Реклама ему точно понадобится, - задумчиво протянула Леля. - Хотя он прожженный. Знает, что делает. Да и в любом случае не на местных рассчитывает, а на туристов.
        - А что, с отелем что-то не так? - Илья с любопытством посмотрел на Лелю.
        Он еще толком не успел собрать информацию: пришлось пока заниматься статьей про городские елки.
        - А ты не знаешь? - Томочка посмотрела куда-то вбок. - Ой, наш заказ!
        Им принесли высокие стаканы с пивом, салаты и Томочкин жульен. Официант ловко расставил тарелки и скрылся.
        - Так что там с отелем? - поторопил Илья Томочку.
        - Весной целый скандал был, ты не помнишь? - вместо нее ответила Леля и осеклась.
        Прошлая весна оказалась самой страшной в жизни Ильи. Неудивительно, что он не помнил каких-то событий. Многое прошло мимо него, время с марта по июнь практически выпало из памяти, да и потом он не сразу восстановился, долго приходил в себя. Встреча с жутким потусторонним существом едва не погубила Илью, и, если бы не Миша, а также Леля и Томочка, он не сидел бы здесь ( подробнее читайте в романе «Узел смерти» - примеч. ред. ).
        - Прости, я…
        - Брось, - отмахнулся Илья. - Какой скандал?
        - Отель «Петровский» построен на месте больницы. Точнее, здание осталось то же, просто его переоборудовали под гостиничные нужды, - пояснил Миша.
        В голове у Ильи щелкнуло. То-то название все время казалось знакомым! Как же он сразу не догадался!
        Петровская больница была одной из старейших в Быстрорецке. Располагалась она в центральной части города, на высоком холме, и была окружена большим парком. Однажды маму Ильи положили туда с воспалением желчного пузыря, и он навещал ее там. Они гуляли по широким дорожкам, то и дело встречая мужчин в казенных полосатых пижамах и женщин в халатах. По парку были разбросаны беседки: в одних сидели больные и навестившие их родственники, в других пациенты больницы играли в домино и шахматы.
        Красивое старинное здание в три этажа с высокими стрельчатыми окнами, живописными арками, балконами считалось одной из городских достопримечательностей. Кому могло прийти в голову разместить там отель?
        Впрочем, понятно, кому. Владимиру Гусарову.
        - Я, честно говоря, понятия не имел, что больницу закрыли. Думал, она все еще работает, - признался Илья.
        - Она и работала до прошлого года. Или позапрошлого, точно не помню, - сказала Леля.
        - А потом признали, что состояние аварийное, закрыли. - Миша ловко подцепил вилкой маринованный гриб и отправил его в рот. - Все думали, что больницу отремонтируют, но вместо этого оказалось, что весной состоялись торги, и она с городского баланса перешла частному лицу.
        - Когда ты меня про Гусарова спрашивал, я и забыла, что это он выкупил здание. Говорила же, что вертится что-то в памяти. - Леля посмотрела на Илью, и он опять, в который уже раз, подумал, что никогда ни у кого не видел таких ярких синих глаз. Поначалу он даже думал, что это цветные линзы. - Выкупил - и решил превратить в гостиницу. Надо же было додуматься!
        - Почитаю завтра, - сказал Илья. - Спасибо за наводку.
        В рекламную статью всего этого не вставишь, но Гусарова расспросить не помешает. Он станет объяснять, что к чему, это выведет его на эмоции - а такие ситуации раскрывают человека.
        - Даже пикеты, митинги были, - сказал Миша. - Правда, не сильно многочисленные, но все равно. Народ протестовал.
        - Еще бы не протестовать, - заметила Томочка. - Сакральное место. Это все равно, что на кладбище кабак построить. Люди болели, страдали, умирали. В Петровской больнице ведь и городской морг был. - Она нахмурилась. - Там бабушка моя умерла. Ее по скорой увезли и… не спасли.
        Родители Томочки умерли давно, бабушка воспитывала ее с ранних лет, и они были очень близки.
        - Странно, зачем Гусарову именно больница понадобилась. Понятно, что центр, красота и все такое, но и в центре нашлось бы, из чего выбрать, полно старинных зданий, если уж это было принципиально, - сказал Илья.
        - А еще страннее то, как Гусарову удалось выкупить историческое здание, которое наверняка признано памятником. - Миша посмотрел на Лелю, но та не подняла глаз. То ли сделала вид, что не замечает его взгляда, то ли в самом деле не видела и никак не прокомментировала эти слова.
        Да и что она могла сказать? Не Леля же за всем этим стояла. Даже если предположить, что без взятки кому-то в мэрии или исполкоме не обошлось.
        Тема как-то сама собой увяла, больше они к ней не возвращались. Официант принес горячее, и, пока ели, говорили о чем-то мелком, неважном. За столом ощущалось напряжение, которого прежде между ними никогда не было.
        Илья помнил, как после того, что случилось весной, они вчетвером ощущали себя сплоченными, настоящей командой. Пережитый ужас сблизил их, каждому хотелось находиться в компании друзей, с которыми довелось пережить страшные минуты. Они проводили вместе выходные, ездили летом на природу, даже целую неделю отдыхали на реке Быстрой - снимали домики.
        А потом все постепенно стало увядать. Нет, с Мишей они ничуть не отдалились - их дружбу ничто не могло пошатнуть, но вот времяпрепровождение вчетвером становилось тягостным. Недоговоренность, неопределенность в отношениях все портила, а преодолеть ее не получалось.
        Их столик находился в глубине зала, возле окна. Илья посмотрел на улицу: там было темно, шел дождь, и по стеклу ползли капли. На душе вдруг стало тоскливо, как от дурного предчувствия, и, чтобы прогнать это ощущение, он сделал глоток пива и повернулся к Мише, задал первый пришедший на ум вопрос.
        Еда закончилась, часы показывали девятый час - пора было собираться. Девушки ушли в дамскую комнату, Миша проводил их взглядом и сказал:
        - Мне кажется, она не вернется. В смысле, не из туалета, а из Москвы.
        - С чего ты взял? - удивился Илья. - Ей же еще диплом защищать, госы сдавать.
        - Приедет, защитит, сдаст и обратно. Видишь, ее чертов дядя уже и местечко племяннице присмотрел. Кому захочется из столицы в захолустье уезжать?
        - Ты уж не перегибай. Быстрорецк не захолустье, город-миллионник, тут у нее квартира и тоже перспективы отличные. Не все в столицу стремятся. Так что не факт. - Илья помолчал немного, думая, как получше сформулировать свою мысль. - Мне кажется, Леля не выгоду ищет, а бежит от тебя. - Он поймал Мишин недоумевающий взгляд и пояснил: - Всем понятно, что вас тянет друг к другу, но вы зачем-то это скрываете и шарахаетесь…
        - Не я шарахаюсь, а она, - мрачно поправил Миша.
        - Вот именно. Ей что-то мешает. По-моему, Леля хочет сделать перерыв и разобраться в себе.
        - Здесь она не может разбираться? Надо обязательно в Москву рвануть?
        - «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье». Есенин сказал, не я, - пожал плечами Илья. - Не переживай. Все наладится.
        - Думаешь? - Мише, похоже, пришлись по душе доводы Ильи.
        - Вот увидишь.
        Девушки возвращались обратно. Какие они все же разные!
        Томочка (никто не звал ее иначе) была маленькая, но фигуристая, напоминающая куклу Барби, которую только что достали из коробки: губки бантиком, широко распахнутые большие глаза, локоны, платье с пояском. Многие не воспринимали Томочку всерьез, но Илья знал, что за кукольной внешностью скрывается цельная и сильная натура.
        В высокой синеглазой худощавой Леле было то, что принято называть породой. Она выглядела так, как ей хотелось в данную минуту: могла стать роковой красавицей, а могла вдруг оказаться похожей на строгую и скромную учительницу начальных классов. Но даже в обычных джинсах, свитере и при почти полном отсутствии косметики (вот как сейчас), Леля никогда не оставалась незамеченной.
        Илья видел, как Миша смотрит на девушку, и точно знал, что ни на одну из своих многочисленных прежних пассий (Матвеев со старших классов считался красавчиком и пожирателем сердец) он так не смотрел. Илье хотелось бы что-то посоветовать другу, сказать, как ему лучше поступить, чтобы их с Лелей отношения перестали буксовать на месте, но он понимал, что в таких делах советы бессмысленны: каждый набивает собственные шишки.
        Глава третья
        - Костян, ты чего кислый такой? Илюха, сидишь, молчишь, как сыч!
        - Вопросы просматриваю, раньше не успел, - соврал Илья.
        Калинин промолчал, делая вид, что увлечен дорогой, хотя они уже несколько минут стояли в пробке.
        В машине было нечем дышать: кондиционер сломался, окошко не открыть из-за сильного дождя, а от фотографа Шафранова всегда неприятно пахло. Он, похоже, принципиально игнорировал душ, мыло и дезодоранты, предпочитая перебивать аромат немытого тела литрами дешевого одеколона.
        Снимал Шафранов классно, лучше других внештатников: умел ловить момент, передавать самую соль происходящего, а люди на его портретах получались красивее, ярче, как-то симпатичнее и значительнее, чем в реальной жизни. Однако на дорогие рекламные съемки приглашать его Калинин не любил: клиенты морщились и были недовольны. Шафранов обижался, что его редко зовут заработать, но человека, который внятно объяснил бы ему причину, не находилось.
        Сейчас они ехали на интервью к Гусарову. Шафранов был рад: обложка да плюс снимки на развороты! Илья знал, что Костя хотел взять другого человека, но тот некстати заболел.
        Шафранов сидел на заднем сиденье: вертелся на месте, отпускал нелепые шуточки, пытался растормошить Илью и Костю. Те отмалчивались, старались не делать глубоких вдохов и молились о том, чтобы быстрее добраться до места.
        Встреча была не в отеле, а в офисе, хотя Илья предпочел бы взглянуть, во что превратили Петровскую больницу. Но хозяин - барин, как известно. Отель еще не открыли, фотографии внутренних интерьеров Гусаров обещал прислать в редакцию позже, а с внешней стороны Шафранов должен был пойти поснимать в другой день, когда дождя не будет.
        Гусаров назначил им на десять. Опаздывать было не с руки, но часы показывали уже половину десятого, а ехать еще далеко.
        - Я снимал, как люди бастовали против этого отеля, - сказал Шафранов, все еще рассчитывая втянуть попутчиков в разговор. - Одна бабулька прямо рыдала.
        Илья, как и планировал, почитал о весенних протестах против переделки больницы в гостиницу. В другой стране, возможно, народный гнев и остановил бы реконструкцию, но в данном случае ничего не помогло. То ли мало протестовали, то ли быстро задавили в зародыше нарастающий протест, то ли была еще какая-то причина, но только волнения быстро переместились с улиц в интернет, да так и затихли, запутавшись в соцсетях.
        - Я не видел твоих снимков, - заметил Илья. - Может, смотрел плохо. Где они публиковались?
        - Нормально ты смотрел. Их не взяли ни в одно издание, а куда я только не предлагал! Никому не надо, видишь ли. Ну, в итоге выложил у себя в Фейсбуке, народ пошумел, повозмущался, а что сделаешь? Плетью обуха не перешибешь, как говорится. Известное дело, у кого бабло, тот и прав.
        - Ты только свои революционные идеи при Гусарове не задвигай, - предупредил Костя. - Молча снимай и все.
        Шафранов вздохнул, но ничего не возразил.
        Пробка, к счастью, рассосалась, и на место они прибыли вовремя, минута в минуту.
        Офис располагался не в одном из бизнес-центров, а в отдельно стоящем здании, на тихой улочке в центральной части Быстрорецка. Здание, кстати, опять-таки старинное, отреставрированное и осовремененное. Похоже, это был пунктик Гусарова. А уж каких денег стоило обосноваться здесь, можно было только догадываться.
        У входа их встретила вертлявая барышня с несмываемой улыбкой, которая представилась администратором Олесей. Выдала бейджи, проводила к лифту, довела до приемной генерального и сдала с рук на руки секретарше. Та была полной противоположностью Олесе: сурового вида немолодая дама со сдержанными манерами и сжатыми в нитку губами.
        Гостям предложили снять верхнюю одежду и присесть на кожаный диван. После недолгого ожидания двери в обитель Гусарова отворились и журналистам было позволено войти. Илье все это было знакомо: на подобные встречи он ездил десятки раз. Он ничуть не волновался, понимая, что справится.
        Шафранов тоже был спокоен: расчехлил фотоаппарат, осматривался кругом цепким внимательным взглядом. И только Костя немного нервничал: все же деньги на кону были немалые, он боялся, что что-то может пойти не так, и то и дело недовольно косился на не в меру пахучего Шафранова.
        Интервью шло уже около часа, когда Илья спросил Гусарова о том, почему он выбрал для своего отеля здание бывшей больницы.
        Они расположились в удобных креслах за столом для заседаний, на котором стояли принесенные строгой секретаршей бутылочки с минеральной водой, чашки с чаем и кофе, вазочки с печением и подмигивал желтым глазом диктофон Ильи.
        Гусаров напоминал Карабаса-Барабаса или разбойника с большой дороги: густая черная борода, косматые брови, пронзительные темно-карие глаза, кривой нос, лысый череп. Только серьги в ухе не хватало. Одет он был в вельветовые брюки и темно-синий свитер с высоким горлом - как сам пояснил, терпеть не мог галстуков и костюмов.
        Повертев на пальце толстое обручальное кольцо, Гусаров подозрительно глянул на Илью и ответил:
        - Видите ли, мне нравятся здания с историей, построенные до наступления двадцатого века. - Говорил он медленно, тщательно подбирая слова, как будто постоянно боялся сболтнуть лишнего. Впрочем, почему же «как будто»? - Вы, конечно, обратили внимание, что и офис мой расположен не в современном доме. Я отношусь к реставрации бережно, делаю ремонт крайне осторожно и никогда не нарушаю первоначальный, исконный вид зданий. Современные постройки часто тоже хороши, функциональны, приспособлены под нынешние нужды, но в них нет…
        Гусаров замялся, и Илья думал, что он скажет затасканное «души», но тот нашел иное слово:
        - … стиля. Класса. Они могут быть красивы, но все равно это дворняжки без роду без племени.
        - Интересный подход, - улыбнулся Илья. - Думаю, большинство архитекторов поспорило бы с вами.
        - Возможно. У стен есть память, которую они проносят сквозь десятилетия и даже века. У новых зданий ее нет и быть не может.
        - И вот тут мы подходим к следующему вопросу. Если вы верите в эту историческую память, то зачем решили сделать из больницы отель? Тем более что многие горожане были против. Где же тут бережный подход, о котором вы говорили?
        Хозяин кабинета свел брови к переносице - вопрос его явно задел. Калинин кашлянул, покосившись на Илью, и поспешно проговорил:
        - Это в статью не войдет, если вы не захотите. Мы все отредактируем по вашему желанию!
        Гусаров пожевал губами.
        - Извините, но я как раз думаю, что стоит затронуть этот момент, - мягко проговорил Илья. - Если у кого-то осталось непонимание или вопросы, это хороший шанс все объяснить именно в той тональности, какая вам будет нужна.
        Ресторатор взглянул на Илью с новым интересом, как будто впервые увидел.
        - Парень прав! - Он сцепил руки в замок и качнул головой. - Можем объяснить, если кому не понятно. Были моменты, о которых неизвестно широкой публике. Здание Петровской больницы находилось в аварийном состоянии, в городском бюджете не было денег на реставрацию и восстановление. Вариантов было два: снести или оставить медленно ветшать и разрушаться. Вот интересно, захотели бы те, кто горячо протестовали против отеля, выложить из своих карманов деньги на восстановление? Согласились бы на дополнительный налог? Полагаю, ответ очевиден. А здание сохранить в том виде, в каком оно было построено, хотелось всем. И что же делает плохой, злой Гусаров? Выкладывает из собственного кармана миллионы, выкупает здание, пополнив тем самым городскую казну, а потом на собственные деньги проводит реставрационные работы. В результате исторический вид здания сохранен - всем на радость. Да, изменилась функция - теперь это не больница. Но все же, в сухом остатке, что важнее: сохранить здание, спасти его от гибели и разрушения, или оставить умирать, но не дать разместить в нем что-то, кроме лечебного учреждения?
        Гусаров говорил гладко и чрезвычайно убедительно, но Илья чувствовал в его словах подвох, просто не мог понять, в чем он заключается. Спорить с ним, конечно, не стал, сделал вид, что принимает и соглашается.
        Было и еще кое-что. Отвечая на острый вопрос, Гусаров впервые проявлял истинные эмоции, которые ему, кажется, было сложно держать под контролем. До этого он говорил гладко, рассказывал о своей жизни, работе, о том, почему решил заняться не только ресторанным, но и гостиничным бизнесом, правильными, заученными, гладкими фразами; даже шутил вроде бы и остроумно, но не спонтанно, а продуманно.
        Тут же наружу пробилось живое, непосредственное чувство - то, чего Илья и ждал. Только вот ему показалось, что в интонациях появилось нечто напоминающее отчаяние, растерянность, словно Гусаров не Илью убеждал, а сам себя. Только вот в чем? В том, что купить здание не было ошибкой?
        - Туристы уже начали бронировать места в отеле, - говорил тем временем Гусаров. - Первые наши гости заедут в декабре, кроме того, мы планируем устроить новогоднюю вечеринку с приглашением большого количества именитых гостей, популярных в нашем городе людей. Сейчас в «Петровском» уже заканчиваются отделочные работы, и к услугам…
        Расписывая услуги для постояльцев, говоря о всевозможных «фишках» и «новациях». Гусаров успокоился, обрел почву под ногами и вновь заговорил в привычном темпе, принялся жонглировать круглыми гладкими фразами.
        То, о чем он вещал, было уже не столь интересно, поэтому Илья особо не вслушивался - диктофон все равно все запишет. Он думал о том, что же так нервировало Гусарова. Неужели его мучила совесть? Или то были муки сожаления? Спросить бы… Но, поскольку материал был платный, неудобных вопросов задать больше не получится: Гусаров не захочет отвечать, да и Костя сверлит глазами.
        Когда они выходили из здания, дождь усилился.
        «Так и будет теперь - серо, слякотно, промозгло, пока зима не наступит», - подумал Илья, в который раз обещая себе, что когда-нибудь переедет в южный, а лучше - в приморский город.
        - Я на метро пойду, - сказал Шафранов, - мне отсюда две станции до дома.
        Костя и Илья втайне порадовались и распрощались с фотографом.
        В машине еще попахивало - ядреный запах не мог так быстро выветриться, и Костя на некоторое время придержал дверцу открытой.
        - Хороший парень, талантливый, но кто бы ему рассказал о гигиене! - вздохнул Костя.
        А Илья подумал, что как в салоне автомобиля витал отголосок неприятного запаха, так во всей этой истории (« Истории? О чем это ты? ») с отелем «Петровский» тоже чувствовался какой-то душок.
        Что-то было не то, а что, Илья не мог понять. Да и надо ли разбираться?
        Глава четвертая
        Гром грянул в пятницу, как раз на следующий день после интервью с Гусаровым. Именно в пятницу уехала Леля, так что Илья собирался пойти к Мише, поддержать, поговорить.
        Только вот выяснилось, что поддержка не помешает и ему самому.
        - Как ты? Чем занят? - спросила Томочка, когда Илья ответил на ее звонок.
        - Статью пишу. Коммерческую.
        Илья был еще в самом начале пути: расшифровывал запись вчерашнего разговора. Можно было сразу, при помощи программы, перевести звук в текст, и все появилось бы на экране, но он чаще всего предпочитал действовать иначе: наушники в уши - и пишешь «диктант». Это помогало заново осмыслить сказанное, вслушаться в интонации. Времени уходило больше, но результат того стоил.
        - Бедный, - посочувствовала Томочка. Она знала о его нелюбви к таким текстам. - А я хотела тебя на обед позвать. Уже ведь два часа. Ты не обедал?
        - Нет. Как-то и забыл, хотел попозже…
        - Я уже подхожу к вашему зданию, - перебила девушка. - Можно подняться?
        Отказываться было неудобно. Тем более что прежде Томочка никогда не приходила к нему на работу.
        - Да, конечно, - без особого энтузиазма ответил он. - Я сейчас позвоню, чтобы тебя пропустили.
        - Отлично!
        - А как ты тут оказалась? - запоздало спросил он, вспомнив, что Томочка работает далеко отсюда.
        - Мимо проходила, - ответила она, - оказалась в ваших краях. По делам.
        Спустя минут пять Томочка уже вошла в большой зал, где сидели сотрудники. Солнечно улыбаясь всем, прошла к Илье в закуток, уселась на стул.
        - Заканчивай, я подожду, - сказала она, поправляя прическу. - Хорошо, что дождя нет.
        Илья, который не мог работать, когда кто-то стоял над душой, убрал диктофон и блокноты, выключил компьютер.
        - Все, можем идти.
        Томочка поднялась со стула, и тут в проеме возник Рома Щеглов.
        - Добрый день, - поздоровалась Томочка.
        Тот смотрел на девушку во все глаза, и взгляд был слегка ошалевшим, точно он не до конца понимал, кто перед ним.
        Похоже, Томочка произвела на Щеглова впечатление, отметил про себя Илья, чувствуя, что это почему-то его рассердило.
        - Я пообедать схожу, - резковато сказал он.
        - Конечно, - спохватился Роман и протянул Томочке руку. - Я Роман, тоже здесь работаю.
        Илья подумал, что должен бы представить их друг другу и сказал:
        - Рома, это Томочка… - И она, и он смотрели на него, ожидая, что еще он скажет, как отрекомендует ее. - Моя соседка.
        Илья договаривал фразу, уже чувствуя, что атмосфера вокруг него стала другой. Бывает так иногда: ляпнешь что-то непоправимо глупое, и изменить ничего нельзя. Да и не знаешь, как.
        Роман заулыбался иначе, словно бы с новой радостью.
        А Томочка… Томочка подхватила свою сумку и вышла. Илья поспешил за ней. Они шли гуськом, обходя другие закутки, а люди поднимали головы и смотрели им вслед.
        Возле лифта Илья спросил:
        - Куда мы пойдем? Тут есть одно кафе…
        - Неважно, куда.
        Томочка снова его перебила. Глаза ее блестели ярче обычного.
        Двери лифта расползлись в стороны, и они шагнули внутрь.
        - Кажется, ты понравилась нашему Роме, - неуклюже проговорил Илья. - Очень хорошо выглядишь.
        Томочка помотала головой, усмехнулась и сказала с непривычной злостью в голосе:
        - Выгляжу как обычно. Ты просто не замечаешь.
        Дальше ехали молча, и так же молча дошли до кафе, где обычно обедали многие сотрудники окрестных офисов. Сейчас там было пусто: обеденный перерыв давно закончился.
        Томочка прошла через весь зал и села за дальний столик.
        - Тут самообслуживание, - сказал Илья. - Что тебе принести?
        - Я не голодна, - проговорила она, уставившись на поверхность стола.
        - Но ты же… - Илья вздохнул и сел напротив девушки. - Томочка, что случилось? Я тебя обидел чем-то?
        Она подняла на него глаза, и он увидел, что они полны слез. Потому так и блестели.
        - Соседка, - проговорила она. - Вот кто я тебе.
        - Послушай, я же…
        - Нет, - она вскинула ладони кверху. - Это ты меня послушай. По-твоему, я слепая или просто дура? Знаю, что ты думаешь обо мне: восторженная идиотка, наивная и смешная, душа нараспашку, без царя в голове - что еще? - Томочка смахнула с глаз слезы. - Когда ты переехал в наш дом, я сразу голову потеряла. Сколько лет - а ничего не меняется. Мне не стыдно об этом сказать! Чего уж там, все равно все знают: ты, Миша, Леля. Как влюбилась в тебя четыре года назад, так и люблю до сих пор.
        Илья сидел, не зная, что сказать, чувствуя себя полным кретином. Они никогда не заговаривали с Томочкой на эту тему, хотя она была права: разумеется, он знал о ее чувствах. Знал, но сейчас, когда она впервые открыто сказала об этом, призналась ему в любви, он испытывал настоящий шквал эмоций, в которых не мог разобраться.
        Никогда прежде ни одна девушка не говорила ему таких слов, и он не понимал, как себя вести, потому молчал. Томочка же, не дождавшись ответа, продолжила:
        - Все видят, что я за тобой хожу хвостом. Я сначала надеялась, что ты со временем разглядишь меня, узнаешь получше и, может, я тоже тебе понравлюсь, но…
        - Томочка, ты мне очень нравишься!
        - Я уже поняла, - сухо бросила она. - Я прекрасная соседка. Не перебивай, пожалуйста. Потом были те события весной, и мы вроде как все сблизились. Я-то, дура, радовалась: вот он, мой звездный час! Надо отдать тебе должное, ты целых полгода успешно отбивал все подачи, уклонялся от моей совершенно не нужной тебе любви. Хорошенькое дело!
        Она ударила ладонями о стол, и девушка на раздаче повернула голову, настороженно глядя в их сторону.
        - Надо же, я только сейчас ясно осознала, какая это была унизительная ситуация: ты из благодарности терпел меня, не желая обидеть, а я все ждала и надеялась. Я думала, мы встречаемся, а ты не знал, как мне половчее сказать, чтобы я от тебя отстала.
        - Неправда! - возмутился Илья. - Никогда я так не думал!
        - Да? Серьезно? А что же ты Роме этому не сказал, что я твоя девушка, когда увидел, что он на меня запал? Почему не сказал, чтобы не раскатывал губу?
        Ответить на это было нечего, и Илья без слов смотрел на Томочку.
        Она умолкла и тяжело дышала, как будто долго бежала куда-то, и дыхание ее сбилось от быстрого бега.
        - Я не случайно сюда пришла сегодня, - тихо проговорила Томочка. - Собралась домой после работы, но до дому не дошла, а решила: надо все выяснить, не могу так больше. Поехала к тебе. Хотела спросить напрямую. А вышло так, что и спрашивать ничего не пришлось.
        Илья понимал, как ей больно, и остро чувствовал ее обиду. И еще что-то чувствовал, но не мог разобраться в себе и понять что.
        - Ты меня врасплох застала. Это даже нечестно. Томочка, все не так. Совсем не так.
        Она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.
        - Что же тут «не так»? Может, ты скажешь, что любишь меня?
        Илья смотрел, не отвечая.
        - Что и требовалось доказать. Хватит мне уже выставлять себя на посмешище.
        - Молодые люди, вы что-то собираетесь заказывать? - раздался окрик со стороны кассы.
        Томочка вскочила со стула.
        - Спасибо. Я сыта по горло.
        Рванув со спинки стула сумку, она круто развернулась и помчалась прочь по проходу. Илья так и остался сидеть.
        - Почему ты не пошел за ней? - спросил его Миша, когда Илья вечером позвонил ему, узнать как дела и рассказать о случившемся.
        - Сам не знаю. Ступор какой-то напал.
        - Может, оно и к лучшему? - осторожно спросил Миша. - Нет, Томочка классная! Но ведь ты не любишь ее и никогда не будешь относиться так, как она того хочет. Это будет честнее. А то она вечно как на привязи.
        В Мишиных словах был резон. Но сердце Ильи ныло. Не было никакого облегчения от того, что он разорвал тупиковые отношения. Наоборот.
        - Мне хреново, - уныло проговорил Илья.
        - Мне тоже. И ведь даже не напьешься!
        Миша специально взял дежурство на этот день, чтобы занять себя работой в день отъезда Лели, отвлечься, но теперь думал, что зря это сделал. Работал он участковым полиции, и сидеть всю ночь в крошечном кабинетике, в ожидании вызова на дебош или семейную разборку - то еще удовольствие.
        - Как-то мы с тобой синхронно раз - и одни, - вздохнул он.
        - Леля вернется. - Илья и вправду был в этом уверен.
        «А вот Томочка - нет. Я сам ее прогнал», - подумал он.
        - Тебе нужно квартиру другую поискать, - заметил Миша. - Вам будет тяжело встречаться.
        Томочка и Илья жили дверь в дверь. Квартира Томочки досталась ей от бабушки, а Илья свою снимал.
        - Наверное, - вздохнул он. - Поищу поближе к работе.
        «Так будет лучше», - попытался уговорить себя, повторяя Мишины слова, но самому в это не верилось. На душе было погано и как-то очень уж пусто: на том месте, где были отношения с Томочкой, образовалась дыра - глубже, чем Марианская впадина.
        Повесив трубку, Илья послонялся некоторое время по квартире, думая о том, что сейчас делает Томочка. Плачет, наверное. Или ушла куда-нибудь. Теперь ведь не позвонишь, не спросишь. Когда Илья шел домой, свет в ее окнах, которые выходили во двор, горел. Значит, она была дома.
        И сейчас, возможно, там.
        «Сходить, может быть? Помириться, прощения попросить? Сказать, что можно попробовать еще раз?» - подумал он.
        Но отмел эту мысль. Миша прав, это нечестно по отношению к Томочке. Что еще за пробы, эксперименты! Без него она устроит свою жизнь, встретит человека, который будет любить ее так, как она заслуживает.
        Идея о грядущем Томочкином личном счастье болезненно уколола, он и сам не понимал почему.
        Стараясь выбросить из головы мысль о девушке, Илья сходил в душ, сделал себе чаю с бутербродами и включил ноутбук. Статья про Гусарова с его отелем сама себя не напишет. А сейчас как раз полезно окунуться в текст: работа всегда выручала, спасала в трудные минуты.
        Вспомнился одинокий трудоголик Щеглов, на душе стало совсем уж гадко, но Илья усилием воли заставил себя заняться делом.
        Глава пятая
        Статья о «Петровском» шла туго. Новогодний репортаж про елки Илья написал за несколько дней, а вот с заказным материалом, за который, по-хорошему, стоило бы сесть в первую очередь, была совсем беда. Вроде бы и информация собрана, и работать есть над чем, а вот поди ж ты…
        Илья съездил на место, полюбовался отреставрированным зданием. Строительные леса, забор вокруг бывшей больницы уже убрали. Территорию возле нее и парк привели в порядок, облагородили: специалисты по ландшафтному дизайну поработали на славу.
        Всюду сновали люди, подъезжали автомобили, рабочие что-то разгружали, заносили, монтировали - подготовка к открытию шла полным ходом. Илья тоже, по сути, был в команде: журнал должен выйти аккурат к этому торжественному мероприятию с участием отцов города и губернатора области. Он смотрел на всю эту суету, пытался проникнуться важностью момента - и не мог.
        Тема раздражала, превращение больницы в отель казалось глупостью, то, что Гусаров что-то утаивал, а спросить его было нельзя, сидело в мозгах занозой. Илья хотел бы написать совсем другую статью - не хвалебную оду Гусарову, а критическое расследование того, почему в городском бюджете не сумели найти денег на ремонт и восстановление больницы, но это было невозможно, а потому бесило.
        У него, конечно, имелось в запасе еще несколько дней (а написать все можно было и за день, если сесть и не вставать несколько часов, пока не закончишь), но он не привык сдавать материалы впритык.
        Должно быть, виной всему были мысли о ссоре с Томочкой. С того памятного разговора в кафе минуло четыре дня. Они с Томочкой ни разу не встретились: похоже, оба прикладывали к этому все усилия. Прежде чем выйти из квартиры, Илья смотрел в глазок, а заходя в подъезд, держал ключи наготове, в два прыжка пересекал лестничную клетку, вставлял ключ в замочную скважину, быстро проворачивал его, толкал дверь и скрывался в квартире, как в бункере. Томочка, скорее всего, поступала так же.
        Но сознавать, что она тут, рядом, что превратилась из друга и близкого человека всего лишь в соседку, с которой нельзя пересекаться, чтобы избежать проблем, было тяжело. К тому же мучила совесть: Томочка вместе с Мишей и Лелей спасла ему жизнь, а он обидел ее, оттолкнул. Поэтому Илья, по совету Миши, искал другое жилье.
        Он уже предупредил квартирную хозяйку, которая немало огорчилась, что аккуратный, исправно платящий, тихий и беспроблемный жилец хочет съехать через две недели. Нашел несколько вариантов - неплохих, даже более удобных, и теперь выбирал, что предпочесть.
        Нужно было договориться с грузчиками о перевозке вещей, упаковать все, выбросить лишнее: за годы жизни ты незаметно, но неизбежно обрастаешь вещами, как днище корабля - ракушками. Но вместо того чтобы заниматься этим, Илья, как в случае со статьей, не мог себя заставить что-то делать, лишь бесцельно слонялся по квартире и бестолково перекладывал книги и посуду с места на место.
        Звонок матери раздался, когда Илья собирался уходить с работы.
        «Что ей нужно?» - подумал он.
        Мать звонила редко, почти никогда. Он набирал ее номер раз в неделю, когда переводил деньги на карточку: спрашивал, дошли или нет, дежурно интересовался самочувствием.
        Илья поднял трубку и услышал знакомый хрипловатый голос.
        - Илюшка, ты бы хоть приехал! Тут не пойми что творится!
        Это тоже было странно. Виделись они от силы три - четыре раза в год, и мать никогда не приглашала сына прийти.
        - Что у тебя стряслось? - спросил он.
        - Да кран этот! - Последовал поток непечатных слов и выражений, которые не принято произносить в приличном обществе. Илья отвел трубку от уха и поморщился. Он не терпел мата. - Хлещет как из ведра.
        Илья позадавал уточняющие вопросы и понял, что с краном что-то неладное: он не закручивается, льется вода.
        Значит, все-таки придется ехать. Не ровен час, потечет к соседям, да и оплачивал счета Илья по счетчику: сколько может накапать, если поток не перекрыть, один бог знает.
        - Ты слесаря вызывала?
        Снова полилась площадная брань: мать была уже основательно пьяна. Все же в относительно трезвом состоянии она разговаривала вполне прилично. Насколько Илья мог судить, позвонила куда-то или сходила к кому-то, но ей сказали, что прийти могут только завтра. Хотя, скорее всего, это ей только почудилось, никуда она не звонила и не ходила, да и не знала ни телефона, ни адреса.
        Илья сказал, что будет минут через сорок. Пока ехал в такси (пришлось вызвать, чтобы добраться побыстрее), нашел в интернете телефон аварийной службы, вызвал мастера (разумеется, за отдельную плату).
        Это были непредвиденные расходы, к тому же следовало отдать сразу за два месяца вперед за новую квартиру, а это и без того пробивало брешь в бюджете. Оставалось надеяться на премию к Новому году и приличный гонорар за платную статью (которая никак не желала писаться).
        Оказавшись возле дома, в котором прошло его не слишком счастливое детство, Илья глянул на окна материнской квартиры. Свет горел в обеих комнатах и в кухне: об экономии мать не слышала. Думая о том, что ему придется общаться с ней, он почувствовал, что настроение, и без того не слишком радужное, вовсе опустилось до нуля.
        Илья знал, что Миша не понимает его отношения к матери (а больше понимать было некому, потому что Илья никому про нее не рассказывал). С детских лет Илья был предоставлен сам себе, ходил в детский сад и школу, рос и учился на фоне непрекращающихся гулянок матери: та не занималась сыном, никогда не интересовалась его судьбой.
        Мальчик привык заботиться о себе сам, зарабатывал с шестнадцати лет. Окончив школу, поступил на факультет журналистики и, как только появилась возможность, съехал в съемную квартиру. Но мать из своей жизни не вычеркнул. Она к тому времени потеряла работу, а до пенсии было далеко. Жить ей было не на что, и Илья оплачивал счета по квартплате, платил за телефон и раз в неделю переводил матери на карточку некоторую сумму на еду (большую часть, конечно, она сразу пропивала).
        Несмотря ни на что, бросить мать он не желал, хотя (как говорил Миша) имел на это полное моральное право. Мише он отвечал, что если оставить мать без денег, то она рано или поздно продаст квартиру (как продала уже давно все, что в ней было более или менее ценного) и окажется на улице. Но дело было не только в этом - еще и в том, что он, жалея ее, просто не мог так поступить. Чем бы он тогда отличался от нее?
        Дверь Илья открыл своим ключом. За ней слышались голоса: женский и мужской, и он подумал, что слесарь пришел раньше него, и теперь пытается объясниться с матерью.
        Оказавшись в квартире, Илья увидел в прихожей мать, одетую в спортивный костюм не первой свежести. Жидкие волосы стянуты в неопрятный хвост, губы зачем-то намалеваны помадой.
        - Илюшка! - Мать издевательски всплеснула руками. - Чё так рано? Надо уж было завтра!
        В кухни послышался смех, перешедший в кашель. Ясно, никакой это не слесарь, дружка привела.
        Разуваться и снимать куртку Илья не стал, отвечать и оправдываться - тоже. Сразу прошел в ванную. Вода лилась в треснутую раковину. Илья покрутил кран - и правда, не закручивается.
        - Сволочи, за что только деньги получают! - Это относилось, по всей видимости, к слесарям. Неужели все-таки говорила с кем-то из домоуправления?
        В дверь позвонили.
        - Ты еще что за хрен с горы? - спросила мать.
        Илья поспешно вышел в коридор и увидел немолодого мужчину с чемоданчиком.
        - Добрый вечер, это я вас вызвал.
        Через час все было закончено, кран отремонтирован. Слесарь взял свои деньги и ушел, смерив на прощание мать брезгливым взглядом.
        - Я тоже пойду, - сказал Илья и вышел в прихожую.
        Мать хотела что-то ответить, но тут у Ильи запел мобильный. Костя Калинин звонил, чтобы сказать, что заказчик - Гусаров - хочет увидеть статью в пятницу, потому что потом уезжает, а вернется только через десять дней.
        - В четверг ты ее должен на верстку сдать, мы Гусарову уже готовый вариант покажем, как на полосе. Меньше придираться будет.
        Этот принцип срабатывал не всегда, но попробовать стоило. Илья пообещал, что послезавтра, утром в четверг, статья точно будет.
        «Нет худа без добра, иногда цейтнот помогает», - подумал Илья, убирая сотовый.
        - Ты чё, из газеты, что ли?
        Илья обернулся и увидел, что в прихожую выполз материн собутыльник, сухопарый, тощий, как шнурок, мужичонка, заросший сивой щетиной. В руках у него дымилась на редкость вонючая папироса.
        - В журнале он работает, - встряла мать. - Говорила же! Не нам с тобой чета! Интеллигент! - Она засмеялась визгливым смехом, как будто удачно пошутила.
        - Про Петровскую больницу, что ли, говорил?
        На ногах мужик стоял не вполне твердо, но взгляд был осмысленный.
        - Да, - коротко ответил Илья.
        - Место там дурное. Слышь, ты не ходи туда.
        Мать воззрилась на своего приятеля.
        - С чего взял-то?
        Илья напряженно слушал. Можно было сразу уйти: ничего путного этот пьянчужка сказать не мог, у него давно мозги пропиты. Но Илья, тем не менее, оставался, ждал, что еще он скажет.
        - Шабашили мы там. Я, Санек, еще мужики были. Мусор строительный убирали. Там же ремонт был. Больничку переделывали в отель, слыхала хоть?
        Мать точно ничего не «слыхала» (кроме выпивки ее мало что интересовало), однако нерешительно кивнула.
        - Я Митя. - Мужик вдруг решил представиться и сунулся к Илье с вытянутой для приветствия рукой.
        Тот машинально пожал заскорузлую ладонь и спросил:
        - Почему вы сказали, что это плохое место?
        - Призраки там. Демоны воют по ночам. Страх божий.
        Мать вытаращила на Митю глаза, растянула рот в улыбке и хотела что-то сказать, но ее друг, заметив это, засверкал глазами и рявкнул:
        - Чё ржешь, кобыла? Правду говорю! Никто там не хотел работать! Если только днем, да и то… А нам ночью велели доделать. Скорей им, видишь ли, надо! Зажрались. А деньги-то нужны! Жить-то надо на что-то, я тебя спрашиваю?
        Лицо Мити быстро наливалось кровью: похоже, он был гневлив и скор на расправу.
        - Кто-то пострадал? - быстро спросил Илья.
        - Пострадал! - Митя презрительно выплюнул это слово. - Загнулся как не фиг делать! Хороший мужик был! Это только кого я знаю, а люди говорили, еще другие были… И все шито-крыто, потому как этот моржовый…
        Митя не успел договорить. Мать, которая стояла с ним рядом, внезапно прижала руку к груди, издала странный горловой хрип и повалилась на пол.
        - Ир! Ирка, ты чё? - забормотал Митя, прижимаясь к стене.
        Илья бросился к матери - та была без сознания.
        - Мама!
        - Я ничё не делал! - зачем-то принялся оправдываться Митя. - Пришел, посидели культурно, выпили… Я ничё…
        Хлопнула дверь: Митя выкатился из квартиры, испугавшись невесть чего. Возможно, встречи с полицией.
        Илье некогда было разбираться в его мотивах: он звонил в скорую. Трубку взяли быстро, и уже через десять минут приехали врачи.
        Сидя в грязной замусоренной прихожей, возле лежащей на полу матери, Илья не мог понять, что чувствует: страх? боль? сострадание?
        Или эта женщина уже давно и бесповоротно убила в его душе все чувства к себе?
        Глава шестая
        - Какие хоть прогнозы-то? Врачи что-то определенное говорят? - спросил Миша.
        Они с Ильей с самого утра упаковывали остатки вещей. Грузчики уже вывезли мебель книги и технику, оставалось то, что Миша должен был перевезти на своей машине.
        - Пока сложно говорить. Она два микроинфаркта и микроинсульт на ногах перенесла, теперь вот еще один инсульт. - Илья складывал в коробку мелочи из ванной комнаты. - Повезло, что я там оказался. Этот Митя бы свинтил и не вызвал скорую. Врачи говорят, есть период терапевтического окна - от трех до шести часов, если успеть в больницу и начать лечение, есть шанс восстановиться. Может, не в полной мере, но…
        Он вышел из ванны и взял упаковку скотча. Почти все было уложено. Квартира, лишенная привычных вещей, выглядела сиротливой и жалкой, словно ее грубо обнажили и выставили на поругание.
        Илья жил здесь с девятнадцати лет, привык, иногда забывал даже, что это не его жилье, а съемное. Кроме дивана, кресел и кухонного гарнитура вся мебель была куплена им, он сам делал тут ремонт, покупал шторы на окна, посуду и светильники. Теперь все это было снято и вынесено прочь, чтобы занять свое место в его новом жилище.
        - Кажется, все, - сказал Илья, обводя взглядом пустую комнату.
        Тюки и коробки громоздились в прихожей.
        - Выдвигаемся потихоньку, - откликнулся Миша.
        Было воскресенье. Мать Ильи уже несколько дней лежала в больнице. Ей повезло: дежурила хорошая больница - «Госпиталь ветеранов», там были отличные условия и квалифицированные врачи.
        Как сказал Матвеев-старший, Мишин отец, лучшей клиники в Быстрорецке для лечения больного с инсультом не найти. Даже если бы и представилась возможность выбирать.
        Миша подхватил две коробки, которые стояли одна на другой, и вышел из квартиры. Сходить придется несколько раз: сразу все не унесешь. Илья выходил со своей ношей вслед за другом, когда дверь соседней квартиры открылась и на пороге появилась Томочка.
        Она была в коротком пальто - новом, ярко-алом, прежде Илья такого не видел, иначе бы запомнил. Видимо, собралась куда-то. Ничего удивительного: выходной день, незачем дома сидеть.
        - Привет, - сказал он.
        Томочка кивнула.
        - Переезжаешь? - спросила она равнодушно, и Илья подумал, что это спокойствие было показным.
        - Да.
        - Если из-за меня, то не стоило. - Томочка на редкость хорошо контролировала свой голос: он почти не выдал ни волнения, ни обиды. - Я тебе докучать не стала бы.
        - Нет, дело не в тебе.
        «Лжец, лжец!» - ехидно мяукнул внутренний голос.
        - У матери буду жить. Она в больнице, инсульт. Скоро выпишется, нужно будет ухаживать.
        Глаза Томочки наполнились сочувствием: броня нарочитого спокойствия чуть треснула.
        - Господи! Илюша, это такой ужас! - Она знала, что мать и сын не ладят. Илья как-то раз упомянул об этом, опустив подробности. - Тебе будет сложно. Такие больные требуют особого ухода, к тому же часто они очень капризные. Сильный удар был? Дай Бог, чтобы не парализовало и с головой все нормально было!
        Илья подумал, что еще немного, и Томочка предложит помощь. Она, видимо, тоже решила, что излишне горячо выказывает сочувствие, потому что сменила тон и неловко закончила:
        - Мне очень жаль. Сил тебе и терпения.
        - Спасибо, - так же церемонно ответил Илья.
        - Привет, Томочка.
        Миша, который отнес уже свои коробки, вернулся за следующей партией.
        Томочка поздоровалась с ним и отвернулась к двери, которую еще не успела запереть. Миша поднялся по лестнице, вопросительно посмотрел на Илью, и тот сразу понял, что друг имел в виду: «Мне свалить по-быстрому и дать вам поговорить или торчать тут, чтобы она быстрее ушла?»
        Беда в том, что Илья и сам не знал. Томочка была такая милая и хорошенькая в своем новеньком наряде, что хотелось смотреть на нее подольше. А кроме того, взглянув на девушку, Илья понял, что скучал по ней, что ему недостает ее заботы, тепла и внимания. Пусть он не любил Томочку, но ему было с ней хорошо и спокойно.
        «Не будь эгоистом», - приказал себе Илья и, когда Томочка заперла дверь и снова повернулась к ним лицом, сказал:
        - Всего тебе хорошего. Нам еще кучу вещей надо перетащить, так что…
        Она слегка покраснела (а может, то была лишь игра света), засунула связку в сумочку и сухо проговорила:
        - До свидания. Здоровья твоей маме.
        Томочка спускалась по лестнице стремительно, каблуки ее отбивали сердитую дробь. Может быть, она все это время ждала, что Илья поразмыслит и поймет, как ему без нее плохо, надумает начать все заново. Теперь же надежда умерла, и Илья возненавидел сам себя за то, что снова причинил боль этой чудесной девушке.
        Должно быть, это отразилось на его лице, потому что Миша философски заметил:
        - Так все равно лучше, чем отрубать собаке хвост по частям. Гуманнее.
        - Давай, давай, сыпь замшелыми афоризмами. Скажи еще: «С глаз долой - из сердца вон», - брюзгливо заметил Илья, понимая, что Миша прав.
        Спустя некоторое время, когда они уже садились в машину, до отказа загрузив багажник и завалив вещами задние сидения, он сказал:
        - Как-то все по-дурацки в последнее время.
        - Это потому, что у тебя гипертрофированное чувство ответственности. Ты думаешь, что должен отвечать за всех и за всё: за мать, за Томочку, за Щеглова какого-нибудь. А на самом деле мир обойдется и без тебя. Поскрипит и справится. Каждый должен быть сам за себя.
        - Чего же ты меня тогда весной не бросил?
        - Ты - мой крест, - хмыкнул Миша. - Но крестов не должно быть много, а ты ими обвешался.
        В машине было тепло, и Илью потянуло в сон. Отдыхать в эти дни получалось мало. Пока мать была в реанимации и к ней не пускали, он писал статью про отель «Петровский». Тут уж было не до рефлексии и ожидания вдохновения: сроки горели. Успел к четвергу, как велел Калинин.
        Гусаров, к счастью, не выпендривался, согласовал текст сразу. Да и в целом на полосе с отличными снимками, которые сделал Шафранов, материал смотрелся прекрасно, Гусарову понравилось.
        А с пятницы Илье приходилось дежурить в больнице. Он платил одной из больничных санитарок за помощь, но все же в основном ухаживал за матерью сам. Ей предстояло провести в клинике всю следующую неделю, потом мать должны были отправить в реабилитационный центр - спасибо отцу Миши, он договорился с кем надо.
        Что будет потом, после выписки, когда мать окажется дома, Илья не представлял и думать об этом боялся. Оставалось надеяться на то, что она восстановится достаточно, чтобы Илья мог ходить на работу и оставлять больную дома в течение дня.
        Добравшись до дома, где жила мать и куда теперь он снова вернулся (о чем совсем недавно и помыслить не мог без содрогания), они с Мишей проделали всю операцию в обратном порядке: освободили багажник, перетащили пожитки Ильи в квартиру.
        Здесь был погром: мебель, тюки, коробки громоздились на каждом свободном клочке пространства. Квартира была неприбранной и запущенной: Ирина не утруждала себя уборкой и поддержанием порядка.
        - Спасибо, - сказал Илья, прикидывая, с чего начать, и с тоской думая о том, что прибираться придется весь остаток дня и всю ночь.
        - Давай начинать. Командуй, - сказал Миша.
        Илья взглянул на друга.
        - Ты серьезно? Не надо, сам справлюсь, - запротестовал он, - у тебя же единственный выходной.
        - У тебя тоже. Не заставляй себя уговаривать.
        Они драили квартиру и собирали мебель до одиннадцати вечера. Вынесли на свалку старые, пропахшие прокисшим пивом, табаком и еще чем-то отвратительным старые кресла, тумбочку с отвалившейся дверцей и раздолбанный стол, избавились от грязных занавесок, больше похожих на тряпки для мытья полов, от разбитого торшера и треснувшей люстры; вытащили на помойку гору хлама: пивные банки, рваное тряпье, старые газеты, расколотые цветочные горшки и разбитую посуду.
        Вымытые окна сверкали первозданным блеском, линолеум на полу и стены стали выглядеть вполне прилично.
        - Обои потом переклею, куплю кое-чего по мелочи и будет отлично. Жить можно. Еще и экономия, за съем не платить, - сказал Илья, когда они с Мишей сидели в кухне и пытались поужинать: жевали бутерброды, запивая их пивом.
        Оба так устали, что кусок в горло не лез. Миша решил остаться с ночевкой, поэтому можно было не торопиться. В квартире было жарко, топили на совесть: даже открытая форточка не спасала от духоты. На Илье была майка, Миша сидел с голым торсом. У основания шеи виднелся побелевший, но все же заметный шрам - результат схватки с Мортус Улторем ( подробнее читайте в романе «Узел смерти» - примеч. ред. ).
        - Так-то да, - согласился он. - Экономия, точно.
        Помолчали.
        Илья вспоминал, сколько раз сидел на этой кухне, пока в большой комнате шла очередная гулянка. Дверь в его комнату не закрывалась, поэтому он предпочитал сидеть здесь. Его редко беспокоили: все материны приятели знали, что у Ирки есть сын, который сидит с уроками на кухне, и сюда не совались.
        - Ты статью про отель сдал? - вырвал его из невеселых воспоминаний голос Миши.
        - Ага, - кивнул Илья и поправил очки на переносице. Щекочущее ощущение почти сошло на нет. Или ему попросту стало не до того. - В начале декабря выйдет.
        Неожиданно он вспомнил странные слова Мити про отель, о которых совершенно позабыл.
        - Митька, тот мужик, что у матери был, говорил, что в «Петровском» рабочий умер, которого наняли уборку делать после ремонта. Ты ничего об этом не слышал? - спросил Илья.
        Миша задумался, помолчал немного.
        - Вроде бы нет. Но это, конечно, не наш район. Хочешь, чтобы я сводки посмотрел?
        Журналист в душе Ильи сделал было стойку: вдруг получится стоящий материал? Но потом он подумал, что это не имеет смысла. Во-первых, Митины слова никак не могли заслуживать доверия. А во-вторых, ему осточертел этот отель вместе с его прошлым, настоящим и всеми тайнами, вместе взятыми.
        - Нет, забудь, - ответил Илья. - Этот Митя, похоже, не в себе. Ему там то ли демоны мерещились, то ли привидения. Хроник дня, короче.
        Он улыбнулся, но ответной улыбки не получил.
        - Всякое в жизни бывает, - сказал Миша. - Я после весенних событий уже ничему не удивляюсь. Но в одном ты точно прав: если в «Петровском» что-то нечисто, лезть туда тем более не стоит.
        Больше к этой теме друзья в тот вечер не возвращались.
        Илья полагал, что, сдав статью Щеглову, он закрыл эту тему навсегда, что про отель «Петровский» можно благополучно забыть.
        Как показали дальнейшие события, он сильно ошибался.
        Глава седьмая
        Ноябрь с его серыми вечерами, мокрым снегом и промозглым ветром наконец-то закончился. Дни были до краев наполнены заботами, Илью затянуло, завертело в хороводе дел, которые не отличались разнообразием: дежурства в больнице да работа, а в свободные минуты - косметический ремонт в квартире, который Илья делал своими силами, пару раз попросив помочь Мишу.
        Потом, когда мать перевели в реабилитационный центр, стало легче: дежурить возле нее не требовалось, только навещать. Илья старался приезжать каждый день: врачи сказали, это важно, поможет матери восстановиться.
        Илья знал, что медперсонал больницы и центра относится к нему с уважением, хотя и удивился бы, если бы кто-то рассказал ему, как часто они с матерью становились предметом обсуждения в ординаторской и сестринской.
        - Каждой матери такого сына только пожелать можно, - говорила лечащий врач. - Любо-дорого посмотреть, как он за ней ухаживает.
        - Не всем так с детьми везет, - откликались ее коллеги.
        Ирина шла на поправку на удивление быстро, хотя организм был изношен, многолетнее злоупотребление алкоголем сделало сосуды хрупкими, как тонкое стекло. Она могла самостоятельно, хотя и с трудом, ходить, справляясь все лучше и лучше; правая рука работала плохо - это было уже не исправить, но самым серьезным повреждением стали проблемы с речью: Ирина все понимала, но не могла говорить, как прежде, и это, судя по всему, было необратимо.
        - Вы не представляете, как она старается, - сказала Илье доктор из реабилитационного центра. - И делает это ради вас. Ждет вас постоянно, в окно смотрит.
        Потому Илья и не пропускал ни дня, даже если совсем не было времени, все равно приезжал - договорился, чтобы его пускали в любое время, не только в часы посещения больных. Центр был хороший - спасибо Мишиному отцу, и Илья надеялся, что со временем мать оправится окончательно, хотя надежды на полное исцеление не было.
        То, что случилось с нею, было настоящей бедой. Но вместе с тем Ирина словно бы впервые в жизни увидела, разглядела своего сына. Поняла, что за человека она привела когда-то в этот мир.
        В первые дни, когда ей было совсем плохо, мать все время искала сына взглядом, и только когда он оказывался рядом, успокаивалась.
        Она сжимала его руку здоровой левой рукой и, кажется, силилась сказать что-то важное, но не могла, лишь смотрела напряженным взглядом, в котором то и дело блестели слезы. Губы ее кривились, подрагивали, видеть это было больно, но Илья старался не отворачиваться.
        - Когда мать выпишут? - спросил как-то Миша.
        - Примерно к середине декабря.
        - А дальше что?
        - А что дальше? На процедуры в поликлинику запишемся, буду возить - мне сказали, раза три в неделю надо. Медсестра будет ходить, уколы, таблетки. Хорошо еще, с головой у матери все в порядке, смогу ее одну оставлять днем, пока я на работе, - бодро ответил Илья.
        Позже, когда Миша обсуждал все это с отцом, тот сказал:
        - Чем больше детям в задницу дуешь, тем большими эгоцентриками они вырастают. И наоборот. Ирина вон плевала на Илью всю жизнь, а он смотри какой вырос! - Юрий Олегович покачал головой. - Жалко парня, конечно. Прикован к ней будет на долгие годы. Дай Бог, чтобы она хоть что-то ради него сделала в этой жизни: восстановилась поскорее, чтобы ему полегче было.
        Миша, который недолюбливал тетю Иру, как она просила себя называть, был с ним согласен.
        Человек, как написал однажды Зощенко, не блоха, ко всему привыкает. Илья тоже привык к своему новому ритму. Часто вспоминал Томочку, думая, как она там, и понимая, что, будь девушка по-прежнему с ним, непременно включилась бы в его заботы, захотела принять часть их на себя. Теперь же, в отрыве от него, Томочка будет жить нормальной полнокровной жизнью - еще один балл в пользу их расставания.
        Утром третьего декабря Илья пришел на работу и понял: что-то стряслось. Все журналисты уткнулись в мониторы компьютеров, Костя Калинин пронесся мимо него в кабинет главного редактора, позабыв поздороваться и бросив на ходу:
        - Зайди!
        Явно что-то с текущим декабрьским номером, который должны были послезавтра сдать в печать. Что-то иное вряд ли могло так взбудоражить всех. В сознании Ильи номер этот уже отошел в прошлое - он сделал свою часть работы и мог забыть о нем до того момента, когда возьмет его в руки, вдохнет запах свежей типографской краски.
        Что могло произойти?
        Илья поспешно сбросил верхнюю одежду, постучался в дверь главреда и, услышав нервное: «Да, входите!», вошел в кабинет.
        Кроме Кости Калинина и хозяина кабинета, здесь был еще Рома Щеглов.
        - Садись давай, - пригласил главный редактор, пожилой мужчина с залысинами и уютным брюшком. Он носил очки с толстыми линзами и перстень-печатку с черным агатом. Звали его Иваном Даниловичем. - Будем думать, что делать.
        - Что-то со статьей? - спросил Илья, греша на свою «елочную» публикацию, которая, возможно, получилась более критичной и менее восторженной, чем от него ожидали.
        - Со статьей все в порядке, но неизвестно, выйдет ли она, - проговорил Щеглов. - В нынешней ситуации.
        - И ведь платеж еще до сих пор не пришел! - горестно воскликнул Костя, заламывая руки.
        Раз платеж - значит, дело в статье про отель «Петровский». Что с ним не так? Ответ пришел незамедлительно:
        - Гусаров умер, - сказал Иван Данилович. - Мне полчаса назад позвонили и сказали.
        Илья потерял дар речи.
        - Материал не оплачен, да и как его ставить? С кем этот вопрос вообще регулировать, обсуждать? - причитал Костя. - Обложки у нас четвертой, получается, тоже нет, если Гусарова с нее убирать. И продать другому уже не успеваем! А типография ждать не будет, если их просить подождать: у них же очередь!
        «Человек умер, а он все об одном», - с досадой подумал Илья и спросил:
        - От чего он умер?
        - Что-то с сердцем. Инфаркт вроде бы, - ответил Щеглов.
        Вот жизнь, подумалось Илье. Вчера ты был богатейший человек, планы строил, отель собирался открывать, а сегодня лежишь в морге, и никакого завтра - нет. Ничего уже не решаешь, не хочешь, и нет тебе дела ни до чего.
        - Может, секретарю его позвонить, она сориентирует? - предложил Илья.
        - Уже, - отмахнулся Калинин. - Они там сами на ушах. Мечутся.
        - А если жене?
        Повисла пауза.
        - Беспокоить вдову в такой момент, - начал было Щеглов, но Иван Данилович его перебил:
        - А что, это мысль! Возможно, как раз у нее и стоит спросить! Начать с соболезнований, а там как пойдет. Может, удастся узнать что-то.
        - Кто будет с ней разговаривать? - спросил Роман, и все почему-то посмотрели на Илью.
        - Я? - опешил он.
        - Ты статью о нем писал, и статья эта ему очень понравилась. Думаю, он и жене об этом рассказал, так что…
        - Вы же у нас главный редактор! - возмутился Илья, которому не хотелось говорить с безутешной вдовой, только-только потерявшей мужа.
        - И вот как главный редактор и твой начальник я тебе это поручаю. Мог бы и Калинин позвонить, но я боюсь, он напрямую попрет про деньги и только все испортит.
        Костя обиженно запыхтел, но, с другой стороны, то, что за решение щекотливой проблемы предстояло взяться другому, его явно обрадовало.
        Илья посмотрел на Щеглова, тот чуть заметно усмехнулся: давай, мол, брат, куда деваться?
        Иван Данилович протянул Илье трубку, Калинин набрал номер домашнего телефона Гусаровых.
        «Может быть, она еще и не возьмет», - подумал Илья, но ошибся. Трубку взяли.
        - Алло, - отозвались на том конце провода.
        - Лариса Александровна? - спросил Илья.
        - Слушаю вас.
        Илья поздоровался, представился и выразил соболезнования. Не успел придумать, что еще сказать, как она его опередила:
        - Муж показывал мне статью. Вы хорошо написали. - Она помолчала немного и спросила: - Понимаю, зачем вы звоните. Не знаете, что с ней делать? Ставить или нет?
        Вдова была слишком уж деловита для убитой горем женщины.
        - Понимаете, я…
        - Конечно, понимаю. Вам за нее заплатили?
        При этих словах Калинин, который, как и все остальные, напряженно прислушивался к разговору, крякнул и подался вперед.
        Илья откашлялся и вкратце объяснил ситуацию.
        - Что ж, надо подумать, как быть, - протянула Лариса Александровна. - Записывайте сотовый, Илья. Перезвоните через полчаса.
        Она продиктовала номер и повесила трубку.
        - Деловая дамочка, - в тон мыслям Ильи проговорил Щеглов. - Не похоже, что она так уж убивается по мужу.
        - Откуда мы знаем, что у них за отношения были? Главное, она все решит, - воодушевленно проговорил Калинин.
        - Главное, чтобы решила правильно, - поправил его Иван Данилович.
        Лариса Александровна не подвела. Спустя полчаса она объявила Илье, что средства будут переведены на счет журнала незамедлительно. Гусаров на обложке должен появиться, статья тоже выйдет - с соответствующим добавлением о трагедии, а также словами о том, что вдова, которая к тому же является совладелицей всех предприятий, продолжит начинание мужа: отель «Петровский» будет открыт в установленный срок.
        - Это будет данью его памяти, - проговорила вдова казенную фразу, не особо заботясь о том, чтобы придать словам налет скорби.
        Проблема была решена, переживания стали историей, декабрьский номер благополучно ушел в печать. Костя выдохнул, редактор благодушно улыбался, Рома Щеглов сказал, что Илья молодец.
        Зачем он решил пойти на похороны Гусарова, Илья и сам точно не знал. Просто они пили со Щегловым кофе, говорили о случившемся и, когда тот обмолвился о дате и месте захоронения, Илья сказал:
        - Думаю, надо сходить.
        Щеглов обдумал его слова и ответил, что мысль неплохая.
        - Это правильно. На нашем сайте разместим небольшой материал. Сходишь, сделаешь пару снимков, напишешь. Снимаешь ты хорошо, незачем фотографов привлекать, а пишешь так уж вообще…
        - Как сказала убитая горем вдова, это будет «дань памяти», - поморщился Илья. - Я просто так хотел. По-человечески.
        - Одно другому не мешает. - Работа у Щеглова всегда была на первом плане, на то он и Щеглов. Впрочем, это не делало его бесчувственным, плохим человеком. - Я тоже, пожалуй, схожу.
        Так они вдвоем и оказались на кладбище - и это стало еще одним шажочком к дальнейшим событиям.
        Когда происходит нечто важное, значимое, поворотное, люди часто полагают, что происходит оно случайно, независимо от их воли. На самом деле принцип «как снег на голову» срабатывает не столь уж часто, как принято считать.
        Любое событие подготовлено цепью наших действий, мелких, вроде бы незначительных происшествий, мыслей, слов, встреч и расставаний. Мы живем, делаем выбор каждый день и час, а в итоге оказываемся в той точке, куда сами себя привели.
        Эта мысль пришла Илье в голову спустя три недели. А в тот дождливый день, когда он стоял в числе десятков людей возле разрытой могилы под моросящим противным дождем, ему ни о чем таком не думалось.
        Главным вопросом было: почему Гусарова, который скончался от сердечного приступа, хоронят в закрытом гробу?
        Глава восьмая
        - Спасибо, что пришли, - сказала Лариса Александровна Илье и Роману, когда они подошли выразить соболезнования. - Я очень тронута.
        Вдова Гусарова была чудо как хороша. Даже в черном траурном одеянии, с минимумом косметики и в черной шляпе, которая делала ее похожей на жену застреленного главы мафиозного клана. Впрочем, как знать, не была ли она ею.
        Илья знал, что она намного моложе супруга: ей было тридцать с небольшим, видел он и ее фотографии, но все же к тому, какое почти магическое действие она производила, был не готов. Фотографии не передавали глубину ее бархатного голоса, непринужденность и изящество манер, обаяние улыбки.
        Словом, Лариса Александровна восхищала.
        Но вместе с тем тревожила, а почему - Илья понять не мог. Быть может, все дело было в том, что она явно что-то скрывала.
        Церемония была пышной и торжественной, но сухой, пронизанной официозом. Много венков и цветов, под которыми не виден был могильный холм, правильные речи, подобающие, точно распланированные действия, но слишком мало подлинных чувств. Родители Гусарова умерли, детей у него не было, а Лариса Александровна, хоть и стояла с печальным видом и опущенной головой, но отнюдь не страдала, не тосковала по усопшему.
        Близкие друзья и дальние родственники толпились у гроба в первых рядах, качали головами, изредка перешептывались, и почти на всех лицах было написан немой вопрос: когда уже все закончится и можно будет уйти?
        Илья в числе еще нескольких фотографов делал снимки церемонии, поэтому внимательно смотрел на людей, на их реакцию. Фотографий было много, и Илья надеялся, что получится выбрать из них подходящие.
        - Я пришлю вам обоим приглашение на открытие отеля, - сказала Лариса Александровна. - Это будет восемнадцатого декабря.
        - Спасибо большое, - ответил за двоих Щеглов. - Журнал вам туда привезут.
        - Да-да, конечно, - рассеянно проговорила вдова, глядя на следующего подошедшего с соболезнованиями.
        Илья и Роман попрощались и пошли прочь.
        - Все-таки странно, конечно, - задумчиво проговорил Илья, машинально прикоснувшись к очкам.
        - Что она нас персонально позвать решила? Может, забудет еще, так просто сказала.
        - Я про гроб. Зачем было его закрывать?
        - Воля покойного, - пожал плечами Роман. - Или еще что-то. Какая разница.
        - Страшный он больно, - сказал кто-то за их спиной.
        Молодые люди обернулись и увидели полного мужчину в потрепанном пальто и кепке. Лицо его было красным, как у гипертоника. Или у пьяного. Второе вероятнее, потому что речь была слегка несвязной, а глаза - мутными.
        - Брат я его, двоюродный, - отрекомендовался мужчина, позабыв назвать свое имя. - Он-то, конечно, со мной знаться не хотел. Вон какого полета птица! А то, что в детстве я за ним сопли подтирал - оно, конечно, не считается. Память у нас короткая.
        Мужчина сплюнул на землю и засунул руки в карманы.
        - Вы говорите, он «страшный»? С его лицом что-то не так?
        Роман дернул Илью за рукав: не видишь, мол, что с этого пьяницы взять?
        - Говорю как есть, - угрюмо отрезал двоюродный брат. - Утром пришел к ним…Попрощаться там, то да се. Выпить же надо за помин души? Брат ведь он мой! Двоюродный! А то, что…
        Мужика повело на второй круг, и Илья стал думать, как от него отвязаться, но тут он выдал:
        - Не бывает таких лиц у сердечников. Что я, не знаю? Сколько лет на скорой водителем. Рот раззявило, набок свернуло, глаза из орбит выпали. Синий весь, как удавленник. Уж не знаю, что он перед смертью увидел, но это из него всю душу вытрясло! А еще мне говорили…
        Мужчина хотел сказать что-то, но тут их догнала немолодая женщина, которая со словами: «Ты куда пропал? Чего к людям пристаешь?» подхватила его под руку. Они принялись препираться, мужчина пробовал высвободиться из захвата, но жена - наверняка это была она - держала крепко.
        Илья с Романом поспешили уйти вперед. К машине Щеглова, что мокла на стоянке, подошли молча. И только внутри, включив двигатель, печку, устроившись на сиденье и чувствуя, как тепло разливается по салону, заговорили об инциденте.
        - Забавный мужичок, - заметил Рома. - А ты чего навострился-то? Писать об этом собрался? Даже не думай!
        - Не думаю, - ответил Илья. - Напишу все как надо. Но, согласись, ситуация нерядовая.
        - Спьяну померещилось этому братцу. - Роман никак не мог выехать со стоянки: люди шли прямо по проезжей части. - Что тут думать-то?
        - Отель этот какой-то невезучий. - Илья пересматривал отснятый на кладбище материал. - И Гусаров, по-моему, сам был не рад, что его купил. Он как будто старался что-то скрыть.
        - Взятку дал, это уж само собой. Это и скрывал.
        - Может быть. Но он нервно себя вел, это было заметно. А потом внезапно умер.
        - Вполне вероятно, он был хроником, так что не внезапно, - вставил Роман.
        - Не верю я в это. А с лицом что? И, кстати, рабочие в этом отеле, возможно, умирали.
        - Что значит «возможно»? - спросил Рома. Машина выбралась-таки с территории погоста и выехала на улицу.
        - Нигде об этом информации не было. Мне знакомый матери сказал, но я не уверен, что там на самом деле было что-то.
        «В истории с «Петровским» все сведения исходят от крепко пьющих мужиков», - подумал Илья. Ирония какая-то.
        Они замолчали - обсуждать было нечего, а потом переключились на редакционные дела.
        Вопреки предположению Щеглова, Лариса Александровна про свое обещание прислать приглашения на открытие отеля не забыла. Их принесли прямо в редакцию: каждое в нарядном бело-голубом конверте, отпечатанное на открытках с фирменными гусаровскими логотипами. Звали не только Илью и Романа, были тут и приглашения главному редактору, и Косте Калинину.
        - Я не поеду, а вы давайте, - благословил сотрудников Иван Данилович. - Отвезете журнал, как раз уже пришел из типографии. От моего имени поприветствуете. Илья, напишешь текст и покажешь мне.
        - Там можно еще рекламодателей найти, есть где разгуляться, - плотоядно проговорил Калинин.
        Илье не очень-то хотелось идти. Мать на днях должны были выписать из реабилитационного центра, так что восемнадцатого она уже будет дома, а если Илья задержится на целый вечер, значит, придется приглашать сиделку.
        Впрочем, возможно, мать справится и сама. В последнее время ей стало уже значительно лучше. Она сама передвигалась, пусть и медленно; обслуживала себя: ела, ходила в туалет, забиралась в ванну, мылась. Но правая рука по-прежнему не функционировала, а речь так и не восстановилась.
        Однако отказаться было невозможно, так что Илья сел писать речь. В голову лезла банальщина вроде «архитектурная жемчужина Быстрорецка» и «новая жизнь здания», как Илья ни пытался выдать что-то свежее, живое и оригинальное. Обычно проблем с этим у него не было, а тут…
        Все, что связано с «Петровским», давалось с трудом. У Ильи было стойкое ощущение, будто он пробирается в полной темноте сквозь густые заросли, цепляясь за колючки и ежеминутно рискуя порвать одежду или пораниться о шип. От этого здания веяло смутной, но вместе с тем безошибочно узнаваемой опасностью. А ведь в самом отеле Илья пока так и не побывал.
        «Вот и побываешь, - сказал он сам себе. - Выяснится, что это самое обычное место, и успокоишься».
        Мать выписали четырнадцатого декабря. Илья взял отгул, чтобы забрать ее. Миша вызвался помочь, отпросился с работы на пару часов и приехал на машине к реабилитационному центру.
        Они с матерью вышли из лифта и направились к Мише, который ждал возле входа. Илья вел мать под руку, она шла осторожной, неуверенной походкой, глядя себе под ноги. Когда они приблизились к Мише, мать подняла голову и посмотрела на лучшего друга сына.
        Илья видел, что тот потрясен.
        Михаил с раннего детства знал его мать и первые лет семь или даже больше был от нее в восторге: тетя Ира, красивая, заводная, улыбчивая, порхала по комнатам, много смеялась и шутила, не задавала вопросов про школу, не спрашивала, сделали ли мальчики уроки. Она вела себя как их ровесница, как приятельница: не ругала, не делала замечаний, не пыталась накормить полезной едой.
        Потом, когда Миша понял, что за легкостью скрывается полное безразличие к судьбе сына, когда заметил череду мужчин, проходивших через жизнь и постель матери Ильи, когда разобрался, что тетя Ира - не птичка, щебечущая на ветке, а обычная алкоголичка, восторг сменился неприязнью, которая с годами становилась все более острой, достигнув пика минувшей весной: тогда Миша пытался спасти друга от смертельной опасности, а родной матери было на него плевать.
        Теперь же Миша смотрел на женщину и понимал, что не может ее ненавидеть. Коротко стриженные тонкие волосы, худое лицо в морщинах, потухшие глаза - такой теперь была мама Ильи. Тело ее ссохлось, спина согнулась, так что она стала казаться ниже ростом.
        - Здравствуйте, тетя Ира, - сказал Миша, пытаясь скрыть смущение и неловкость и поспешно переводя взгляд на Илью, который в свободной руке нес сумку с вещами.
        Женщина улыбнулась, попытавшись что-то сказать. Ничего, конечно, не вышло, лицо ее мучительно исказилось, блеснули слезы. Она высвободила здоровую руку, за которую ее держал сын, погладила Мишу по плечу, замычала что-то, качнув головой.
        - Да, Мишка у нас как с обложки. Голливуд отдыхает, - сказал Илья, который понимал, что хочет произнести мать.
        Она часто плакала, и Илья подумал было, что надо утешить ее, но вспомнил слова доктора: не нужно концентрировать на этом внимание.
        - Помнишь, мам, как ты его называла, когда мы маленькие были? «Мешочек»!
        Миша рассмеялся, изо всех сил стараясь, чтобы смех звучал не слишком натянуто.
        Мать улыбнулась сквозь слезы, мелко закивала головой, потом, прикрыв глаза, прислонилась к плечу сына в беспомощном, каком-то собачьем жесте.
        Сердце Ильи сжалось.
        Потом они ехали в машине, слушали Мишину болтовню, которой тот пытался разрядить обстановку, отвлечь всех и себя самого от горестных мыслей. К счастью, машин на дорогах было мало, поэтому добрались быстро.
        К выписке из реабилитационного центра Илья отремонтировал комнату, которая прежде была детской, а после его переезда служила матери спальней: переклеил обои, покрасил потолок, застелил линолеум, повесил новые занавески, купил прикроватную тумбочку вместо дряхлого полуразвалившегося комода.
        - До большой комнаты и прихожей руки не дошли, а вот ванную с кухней обновил немножко, - говорил Илья. - Миша помогал, спасибо ему.
        - Мы те еще мастера, - усмехнулся Михаил, вспомнив, как они пытались прилепить отвалившуюся плитку в ванной и установить новый унитаз.
        - Позже мы с тобой тут знаешь, какой ремонт отгрохаем! Да, мам?
        Мать ходила по квартире, в которой еще витал запах краски, касалась стен и мебели, качала головой, сжимала руку Ильи. Он понимал: она не ожидала таких перемен, не узнает их старую квартиру.
        - Нравится тебе? Я выкинул кое-что, свое привез, из съемной квартиры, ты же не против?
        В какой-то момент она обняла его, прижалась и затряслась от слез. Илья гладил ее по голове, успокаивал (как уж тут можно было «не заострять внимания»?), прекрасно понимая, что плачет мать не потому, что ее поразил ремонт или понравилась новая мебель.
        - Она совсем старушка стала, - вполголоса сказал Миша, когда они стояли в прихожей час спустя.
        Тетя Ира была в своей комнате, отдыхала, а Илья пошел закрыть дверь за Михаилом, которому пора было возвращаться на службу.
        - Не ожидал такого? Я-то привык уже.
        - Звони, как что понадобится. - Миша уже собрался выйти из квартиры, а потом вспомнил: - Отец передал, если нужна будет сиделка…
        - Нет-нет, спасибо, я договорился в центре с медсестрой. Она обещала выручать, если что.
        - Илюха…
        Миша смотрел на друга, точно желая сказать что-то, но не решаясь.
        - Что такое?
        - Каждый раз тебе удивляюсь.
        - Ты о чем? - удивился Илья.
        - Сила доброты. Ты умеешь прощать и… - Он осекся. - Я горжусь, что мы друзья.
        Не успел Илья ответить, как Миша вышел за дверь и прикрыл ее за собой.
        Глава девятая
        На мероприятие в честь открытия отеля «Петровский» поехали сразу после работы, на машине Ромы Щеглова. Шел седьмой час, и презентация уже началась.
        - Часа полтора - максимум два, - говорил Калинин. - Потом можно будет по-тихому смыться.
        - Хоть поедим, - заметил Рома. - Есть хочу, как сто китайцев, пообедать не успел.
        Илья молчал, думая о том, как там мать.
        С утра он сказал, что придет поздно, хотел позвать сиделку, но мать трясла головой и сердито мычала: нет, не надо, сама справлюсь! Она постоянно переживала, что он тратит на нее слишком много, и ему приходится работать на износ.
        Разумеется, Илья и не подумал напоминать, что прежде мать спускала кучу денег на выпивку, совершенно не заботясь о том, сколько Илье приходится трудиться, чтобы оплачивать квартиру и содержать ее.
        Пока Илья был на работе, мать неплохо справлялась одна: ела приготовленную сыном еду, смотрела телевизор, дремала. В юности она училась в художественной школе. Илья купил ей альбом с карандашами, и Ирина пыталась рисовать левой рукой, время от времени пробуя задействовать и правую, недужную.
        Уходя, Илья оставлял на прикроватной тумбочке простенький, зато надежный телефон, показав матери, как быстро связаться с ним: если что-то будет нужно, достаточно нажать всего одну клавишу - и он сразу поймет, приедет. Другая клавиша вызывала скорую.
        Но оставлять мать на такой долгий срок Илья еще не пробовал и волновался, все ли в порядке. Тем более что в самом плохом случае ни на какую кнопку мать нажать не успеет…
        Соседка со второго этажа согласилась проверить (Илья оставил ей ключи), и совсем недавно позвонила, успокоила. И все равно душа была не на месте.
        Отель «Петровский» стоял на высоком холме, сверкая огнями. У въезда на территорию красовалась высокая нарядная каменная арка. Когда здесь еще была больница, вспомнил Илья, арка была облезлая, кладка местами обвалилась, сквозь кирпичи пробивалась сорная трава.
        Уже стемнело - декабрьская мгла всегда густа и непроглядна. Однако мрак нерешительно топтался за воротами отеля, словно бы не решаясь просочиться внутрь: фонари и гирлянды огней вдоль подъездной дорожки, на деревьях и у входа в отель горели ярко и празднично, разрывая темноту в клочья.
        Автомобилей было много, и служащие, встречая гостей, объясняли, где им удобнее припарковаться. Илья, Рома и Костя вышли из машины и направились ко входу. Оставив верхнюю одежду в гардеробе, они поднялись по широкой лестнице в зал-ресторан, который назывался Изумрудным, поскольку был отделан в зеленых тонах. Илья, который писал обо всем этом великолепии, знал, что имелись еще Сапфировый и Рубиновый залы, один поменьше, второй побольше.
        Лариса Александровна встретила их у входа. Теперь, когда ей не нужно было корчить грустную мину, она вела себя как радушная хозяйка: приветливо улыбалась, пожимала гостям руки, шутила, смеялась, некоторым подставляла щечку для поцелуя.
        - Вы привезли журналы? - проговорила она, заметив стопки в их руках. - Как мило! Надеюсь, вам понравится в нашем отеле.
        Говоря это, она посмотрела на Илью, задержав взгляд чуть дольше. К ней уже спешили другие гости, так что Лариса Александровна, извинившись, заговорила с ними.
        Торжество было пышным, отлично продуманным и, в сущности, мало чем отличалось от других подобных мероприятий, на которых приходилось бывать Илье. Приветственные речи, фуршет с шампанским, икрой, французскими сырами и прочими изысками, живая музыка, дорого одетые люди, громкие разговоры, смех - от всего это начинала болеть голова.
        Спустя часа полтора, когда пик мероприятия прошел, все главные ораторы выступили, символическую ленточку перерезали, приглашенные разбрелись по залу кто куда.
        Костя, на правах заместителя главного редактора по коммерческой части, выступил с речью, написанной Ильей и одобренной Иваном Даниловичем. Презентованный им журнал быстро разошелся по гостям (впрочем, многие, повертев его в руках, после позабыли на столах и в креслах, как это обычно и бывало), а сам Калинин азартно заводил полезные знакомства и обменивался с будущими рекламодателями визитками, как туземец - ракушками.
        Щеглов ел фрукты и разговаривал с бывшим сокурсником, которого случайно здесь встретил. Илья ходил по залу и делал снимки, дожидаясь момента, когда можно будет уйти. Собственно, хватило бы и тех кадров, что он уже успел сделать, просто заняться было решительно нечем, вот он и фотографировал все подряд - авось пригодится.
        В какой-то момент в фокусе его камеры оказалась Лариса Александровна. Она беседовала с пожилым пузатым господином и, заметив направленный в ее сторону объектив, улыбнулась, а секунду спустя подошла к Илье.
        - Пришлете мне снимки? Меня часто фотографируют, но получается почему-то плохо. Может быть, вы увидите меня такой, какой мне хочется себя видеть?
        «Она что, заигрывает со мной?» - пораженно подумал Илья.
        - Я не профессиональный фотограф. Не знаю, понравится ли вам.
        - То, что вы написали, очень понравилось. Вы талантливый. Что же до профессионализма… Вспомните фразу: «Титаник» строили профессионалы, тогда как Ноев ковчег был создан любителем.
        - Конечно, я отправлю вам фотографии. Почта ваша у меня есть.
        - Прекрасно, - рассеянно проговорила она и вдруг спросила: - Вы довольны своей зарплатой?
        - Что? - растерялся Илья.
        - Вы же слышали. Хочу переманить вас из журнала. В ближайшее время мне понадобится пресс-секретарь. Скажем, после Нового года.
        Илья открыл рот, чтобы поблагодарить, но Лариса Александровна перебила:
        - Да-да, вы мне благодарны за доверие и все такое. Знаю, что вы скажете. Не отвечайте ничего, подумайте, после вернемся к разговору, договорились?
        Ему оставалось только согласно кивнуть и промямлить в ответ что-то утвердительное. Эта женщина ставила Илью в тупик: то она казалась расчетливой и холодной светской дамой, то вела себя как взбалмошная девчонка. Илья был уверен, что мысль предложить ему работу пришла ей в голову только что и вскоре Лариса Александровна позабудет о своем предложении.
        - Вам и вашим коллегам здесь нравится? - спросила она.
        - Это прекрасное место, - вполне искренне ответил Илья.
        - И ничуть не напоминает больницу, верно? - В ее голосе прозвучало напряжение, губы чуть заметно сжались. - Как будто это всегда был отель.
        - Пожалуй, - осторожно проговорил Илья.
        Лариса Александровна внимательно поглядела на него. В орехово-карих глазах плясали золотистые искорки.
        - Сколько вам лет, Илья? Не больше двадцати пяти, так ведь?
        - Не больше.
        - Вы очень сдержанны для своего возраста. И, кажется, очень умны. Я, конечно, старше вас, но, как думаете, могли бы вы называть меня просто по имени? Без «Александровны»?
        - Думаю, мог бы, Лариса.
        «Только вот зачем? К чему эти игры?» - подумал Илья, уже не представляя, чего ждать от эксцентричной дамочки.
        - Отлично. Пойдемте, покажу вам отель, а то вы так хорошо о нем написали, а толком ничего не видели. Все работы уже закончены, скоро у нас появятся первые гости, но пока отель пуст.
        Лариса говорила это на ходу, ведя Илью к двери. По пути им встретился Щеглов, хозяйка пригласила и его тоже. Втроем они вышли из зала.
        Звукоизоляция была на высоте: в коридоре было гораздо тише, музыка и громкие разговоры таяли за стеной. Лариса говорила без умолку и вела журналистов по мраморным лестницам и устланным толстыми коврами коридорам, то и дело открывая ту или иную дверь или обращая их внимание то на светильник или вазу, то на шикарный вид за окном, который открывался с верхнего этажа.
        Ночь набросила на плечи Быстрорецка бархатную черную накидку, украшенную россыпью драгоценных камней: огни ярко переливались, перемигивались внизу.
        Первое время Илья искренне восторгался убранством отеля, но скоро устал от этой роскоши и от многословности Ларисы, запутался и перестал ориентироваться в бесконечных переходах и лестницах, думая лишь о том, как оказаться в своей крохотной квартирке.
        Наконец утомительная экскурсия подошла к концу: они вернулись на первый этаж.
        - Тут мы с вами еще не были. Постояльцам отеля сюда ходить незачем. Здесь у нас служебные помещения, в том числе и мой кабинет. А вот тут… - Лариса повела рукой в сторону, но договорить не успела. Потому что ближайшая дверь открылась и оттуда вышла девушка в форменной одежде.
        - Томочка! - потрясенно выговорил Илья. Кого он никак не ожидал тут увидеть, так это ее.
        - Добрый вечер, Лариса Александровна, - сказала Томочка, не глядя на Илью.
        Гусарова не ответила на приветствие, ограничилась небрежным кивком и пошла дальше. Щеглов, поколебавшись, двинулся за ней, но перед этим поздоровался с Томочкой. Илья не двигался с места, все еще пытаясь сообразить, как себя вести и что делать.
        - Илья вы идете? - нетерпеливо проговорила Лариса, оглянувшись через плечо. - Или вам нужно поговорить с вашей знакомой? - И не успел он ответить, как она сказала: - Впрочем, мы уже закончили. Гости, вероятно, меня потеряли. Надеюсь, вы найдете дорогу в «Изумрудный».
        Секунду спустя Роман и Лариса пропали из виду.
        - Кажется, она рассердилась, - сказала Томочка. - Надеюсь, на моей карьере это не отразится.
        Все в ней сегодня было необычным: бело-синий костюм, строгие туфли-лодочки, бейджик «Администратор Тамара», строгий голос. Она не улыбалась, и это казалось неправильным. Илья привык к ее улыбке, без которой милое личико выглядело отрешенным и чужим.
        «Томочка сказала: «Карьера!» - запоздало подумал он.
        - Ты ушла из садика? Зачем? Тебе там нравилось!
        - Я его переросла, - прохладно ответила Томочка. - Что мне там, до пенсии сидеть и копейки считать? Здесь отличная зарплата. Да и вообще, какая тебе разница?
        Она сердито прикусила губу.
        - Просто интересно совпало. Я статью писал про этот отель, а ты тут работаешь, оказывается.
        - Бывает.
        Илья не знал, что еще сказать.
        - Тамара! - одна из дверей открылась и оттуда высунулась блондинистая голова. - Ты идешь или нет?
        - Мне пора, - сказала Томочка. - Иду!
        Она исчезла так же внезапно, как и появилась, и Илья остался один в пустом коридоре. Томочке были неприятны и этот разговор, и сама встреча. От того, как бестолково они говорили друг с другом, Илью охватило смешанное чувство раздражения и грусти.
        Илья почти бегом направился в сторону «Изумрудного» зала. Быстрее бы уйти отсюда, думалось ему. Ковер заглушал шаги. Зря он пришел на открытие: мотался тут непонятно зачем, слушал фальшивые плоские речи, делал никому не нужные снимки.
        Весь вечер был тягостным… К чему была эта нелепая экскурсия? Зачем в Илью вцепилась непредсказуемая Лариса с ее хищной красотой? Как его угораздило встретить тут Томочку, которая не скрывала своей неприязни?
        Он почувствовал, насколько ему опротивел этот отель, скрывающий за пышностью отделки серые больничные стены, въевшийся запах хлорки, лекарств, крови, мочи. Запах болезни, угасания, смерти. Одни люди тут болели и умирали, а другие будут есть, пить, танцевать, хохотать, заниматься сексом. Разве это не мерзко?
        «Хватит уже! Тебе-то какое дело?»
        Пройдя очередной поворот, Илья понял: что-то не так, он идет уже слишком долго. Коридор давно уже должен был кончиться, привести его куда-то, но он все не кончался.
        Справа и слева были двери, всюду торчали кадки с растениями, зеркала, картины, лампы. Они повторялись, словно он ходил по кругу.
        - Эй! - крикнул Илья, внезапно испугавшись чего-то и ожидая, что одна из дверей отворится, и кто-то придет ему на помощь.
        Но никто не вышел, не отозвался.
        Снова поворот - бог знает, какой по счету.
        Завернув за угол, Илья сделал по инерции пару шагов и застыл, потеряв дар речи.
        «Я брежу? - подумал он. - Или это сон?»
        Но то, что он видел, было явью.
        Глава десятая
        Перед Ильей простирался длинный больничный коридор, лишенный окон. Обшарпанные стены с отваливающейся штукатуркой, выкрашенные в грязно-белый цвет; засиженный мухами потолок, просевшие и растрескавшиеся деревянные полы, убогие клеенчатые кушетки. Белые двери со вставками из мутного стекла наверху…
        И запах - тот, что прежде был фантомным, а теперь бесстыдно бил в нос.
        «Здесь что, еще идет ремонт?» - спросил себя Илья.
        Но тут же понял, что этого быть никак не может: ремонтные работы уже закончились во всем здании, да и Лариса только что с гордостью говорила, что в здании отеля не осталось ни малейшего напоминания о том, что прежде тут был госпиталь.
        Тогда что это? Что перед ним?
        Илья зажмурился. Спьяну мерещится, что ли? Да он вроде бы и выпил-то всего лишь бокал шампанского.
        Открыв глаза, Илья увидел, что унылая картина ничуть не изменилась.
        Вернуться обратно - вот что нужно сделать, и неважно, откуда тут что взялось!
        Идея была хороша, Илья развернулся и обомлел. Позади него тянулся все тот же коридор-кишка. Лампа дневного освещения далеко впереди потрескивала и мигала.
        Илья завертелся на месте, пытаясь сообразить, что делать дальше. Машинально коснулся рукой стены и ощутил под пальцами твердь: нет, не галлюцинация.
        Он сделал несколько шагов вперед, все еще отказываясь верить тому, что видел. В простенке между дверями висел плакат, кнопками пришпиленный к стенду.
        Мужская часть коллектива Петровской больницы поздравляла женщин- коллег с праздником Восьмого марта. Жизнерадостный здоровяк в белом халате с румянцем во всю щеку держал в вытянутой руке букет алых роз на длинных стеблях. В стихотворном поздравлении из четырех строк слово «желаем» ожидаемо рифмовалось с «обнимаем», а «побед» составляло рифму со словосочетанием «долгих лет».
        Внизу красовалась немыслимая, ставящая все с ног на голову дата: 8. 03. 1958.
        - Этого просто…
        Илья хотел сказать «не может быть», но осекся, услышав справа от себя приглушенный звук: не то шорох, не то поскребывание.
        За белой высокой дверью кто-то был. Возился там, шарил ладонями по деревянной поверхности. В первый миг Илья хотел было подойти к двери, окликнуть того, кто за ней находился, но в следующее мгновение его охватил иррациональный страх.
        Коридор из прошлого, облезлые стены и запертые двери - все тут было неправильно, ненормально, и то существо, что стояло по ту сторону, в двух шагах от Ильи, тоже не было обычным человеком, существом из плоти и крови.
        Осторожно ступая, он попятился. Надо бежать отсюда - неважно, влево или вправо! В дверь вдруг словно бы кто-то ударился со всего маха. Стекло наверху задрожало, на пол посыпалась сухая труха.
        Чудом не заорав, Илья отскочил к противоположной стене и хотел уже рвануть прочь, как взгляд его напоролся на веселенький праздничный плакат.
        Только теперь никаких поздравлений на нем не было. Лицо доктора-бодрячка изменилось: вместо улыбки его искажала судорога, из глаз сочилась кровь. В руке он по-прежнему держал букет, только вместо цветочных бутонов на острых стеблях торчали отрезанные человеческие головы, наколотые на них, как на пики.
        Витиеватая надпись гласила: «Мы видим тебя! Мы придем за тобой!»
        Дверь сотряс новый удар, и это заставило Илью очнуться. Он кинулся прочь, не заботясь уже о том, чтобы двигаться тише. Мчался по коридору, который уводил все дальше и дальше, не думая заканчиваться.
        За его спиной раздался грохот: очевидно, дверь, распахнувшись, ударилась о стену. Не оглядываясь, не желая знать, что за создание выбралось в коридор из палаты, Илья летел вперед.
        Мимо мелькали двери, кушетки, деревянные стулья, плакаты (на которые он предпочитал больше не смотреть). Окон не было, людей - тоже. Илья не задумывался о том, куда бежит: в такие моменты бежишь не куда-то, а откуда-то.
        В очередной раз свернув за угол, Илья обнаружил слева от себя лестницу. Остановился, переводя дыхание. Что делать? Возможно, стоит подняться наверх: может, там удастся найти выход.
        Он шагнул к лестничной площадке, прислушался. Кругом было тихо, никто его не преследовал, да и был ли тут кто-то, кроме него?
        «Мы видим тебя. Мы придем за тобой», - вспомнилось жутковатое предупреждение. Если верить ему, то ответ положительный.
        Илья поднимался по лестнице, то и дело прислушиваясь, но не слышал никаких других звуков, кроме собственных шагов. Миновал пролет и вскоре очутился перед стеклянной дверью на следующий этаж. Она была закрыта, но сквозь матовое стекло пробивался свет.
        Помедлив секунду, Илья повернул ручку и толкнул дверь. Та отворилась бесшумно, явив его взору сестринский пост. Открывшаяся картина казалась мирной и обыденной, если не считать, что здесь никак не могло быть того, на что смотрел Илья!
        Сестринский пост представлял собою письменный стол, заваленный бумагами. В стаканчике ощетинились остриями карандаши и авторучки, свет настольной лампы очерчивал желтый круг. За столом, низко склонив голову, сидела женщина в белом халате и шапочке и сосредоточенно писала что-то в толстой тетради.
        Илья невольно замедлил шаг, не зная, радоваться ему или развернуться и бежать обратно.
        В этот момент в его поле зрения возник еще один человек. Худой лысый мужчина в серых сиротских штанах, футболке навыпуск с длинным рукавом и тапочках на босу ногу подошел к столу и позвал хриплым прокуренным голосом:
        - Сестричка!
        - Опять не спите, Савинов? - не поднимая головы, ответила медсестра.
        - Болит, зараза! - Мужчина поскреб бок. - Спасу нет.
        - Потерпите.
        - Говорю же, спасу нет! - Голос его сделался плаксивым. - Мне бы микстурки какой. Или, там, таблеточек.
        - Вы уже выпили все, что вам доктор прописал. Больше нельзя. Обезболивающее вечером тоже вам давали. Возвращайтесь в палату, Савинов. Терпите, вы же мужчина.
        Савинов испустил тяжкий вздох. Илья подумал, что он снова примется клянчить «таблеточки», но вместо этого мужчина усмехнулся и сказал:
        - А ты слушай, слушай, паренек. Скоро и тебе нутро скрутит. Спать не сможешь. Какой уж сон! Наш ты теперь.
        Говоря это, Савинов поворачивался к Илье. Медсестра за столом тоже медленно подняла голову, и через секунду оба они уже смотрели на него, застывшего на лестнице в нескольких шагах. Илья не мог отвести от них взгляда, хотя и понимал, что увиденное отпечатывается у него в мозгу, лишая способности мыслить здраво.
        По лицу мужчины ползали крупные белые черви: извивались, забирались в пустые глазницы и ноздри. Лысый череп с правой стороны был проломлен, вокруг раны запеклись черные сгустки. У женщины глаз не было вовсе - только огромный рот в пол-лица, ощерившийся острыми зубами.
        - Мы наблюдаем за тобой, - проскрипел безглазый монстр, поднял руку и погрозил Илье пальцем. - Мы живем в темноте.
        Мужчина захохотал, стукнув ладонью по столу, и черви посыпались у него изо рта.
        Безумие. Все здесь было безумием!
        Илья хотел было сделать шаг назад, но не удержался на ступеньках. Неуклюже замахал руками, пытаясь уцепиться за перила, но не сумел сделать этого и, потеряв опору, полетел вниз.
        Последней мыслью перед тем, как все кругом потемнело, пропало, было: «Шею точно сломаю». А потом пришла пустота.
        … Сознание возвращалось постепенно. Сначала появились звуки (чьи-то тихие, озабоченные голоса), потом - запахи (цитрусовый аромат духов, ваниль и что-то химическое, вроде полироли для мебели), потом - тактильные ощущения.
        Приоткрыв глаза, Илья обнаружил, что лежит на кафельном полу, возле умывальников, а рядом с ним - Щеглов, Костя Калинин, Лариса, Томочка и еще какие-то люди.
        «Я упал? Надеюсь, что очки не разбились», - мелькнула мысль.
        Томочкино лицо выражало сильнейшее беспокойство и сострадание - но ровно до той поры, пока Илья не встретился с ней взглядом. После этого словно шторка опустилась: личико девушки стало замкнутым и отрешенным.
        - А где… - Илья подался вперед, оглядываясь по сторонам. Голова ответила легкой болью. Затошнило, но не сильно. - Я в отеле? Опять?
        Илья понимал, что вопрос прозвучал глупо и странно. Все стали переглядываться, смотреть друг на друга.
        - Конечно, ты здесь, где ж тебе быть? - первым отреагировал Рома.
        - Что случилось?
        - Тебя долго не было. Мы уходить собрались, стали искать, - ответил Калинин.
        - Вы остались тут, мы с Романом ушли обратно в зал, - одновременно с ним проговорила Гусарова.
        - Долго - это сколько? - спросил Илья. По его ощущениям, он бегал по коридорам больницы примерно минут двадцать или чуть меньше.
        - Примерно час, - сказал Рома. - Тебе, видно, стало плохо здесь. Ты заперся изнутри, мы пытались открыть дверь. Вошли - ты на полу.
        - Все нормально? - встревоженно спросила Лариса. - Или скорую помощь вызвать?
        Лежать было жестко, болела спина, а еще - бедро. Наверное, ударился, когда падал. Но в целом он чувствовал себя хорошо, о чем и сказал.
        - Не надо скорой. - Илья сел. - Со мной все отлично.
        - Голова закружилась, наверное. - Гусарова потрогала его лоб, как заботливая матушка. - Температуры вроде нет.
        «Значит, мне все почудилось? - подумал Илья. - Но почему я не помню, как заходил в туалет?»
        Он поднялся на ноги, шагнул к раковине и открыл воду. Снял очки (целы, хвала богам!), умылся, избегая смотреть на свое отражение.
        Остальные стояли кружком, ждали, что он будет делать дальше. Илья завинтил кран и вытерся бумажным полотенцем.
        - Простите за беспокойство, - сказал он. - Сам не понимаю, что случилось.
        В ответ зазвучали голоса: его успокаивали, просили не переживать и беречь себя. Он не вслушивался, хотя и отвечал. Желание было только одно: быстрее уйти отсюда.
        - С тобой такое раньше бывало? - спросил Калинин.
        Илья качнул головой - нет. И подумал:
        «Вот именно, что не было. Это все «Петровский». С этим местом явно что-то не то».
        Уже гораздо позже, когда он оказался в своем подъезде и поднимался по лестнице к двери квартиры, Илье пришли на ум слова приятеля матери о демонах, что воют по ночам в отеле. Вспомнились слова безглазой медсестры о том, что за ним наблюдают из темноты.
        По спине вдоль позвоночника пробежал озноб. Когда он оказался на площадке между вторым и третьим этажами, неожиданно погас свет. Лампочка замигала и потухла.
        «Совсем как там, в отеле!» - подумал он.
        Полной темноты не было: все остальные лампочки горели, но рядом с Ильей сгустился мрак. По углам точно кто-то плеснул чернил, и тьма стала казаться живой, осязаемой. Илье показалось, что он и впрямь чувствует чей-то недобрый взгляд.
        «Мы наблюдаем за тобой… Мы живем в темноте».
        Илья никогда и никому не признался бы в этом, но ужас, который вдруг охватил его, был таким душным, таким всеохватным, что у него затряслись руки. Он стоял в подъезде собственного дома, где прошло все его детство; прекрасно знал, что за каждой дверью - люди, обычные люди, занятые повседневными делами, и все же чувствовал себя бесконечно одиноким, заточенным не пойми где…
        … в отеле «Петровский». В проклятой больнице! Илье показалось, что он все еще там: так и не смог выбраться, так и бегает по его коридорам и лестницам.
        Илья резко выдохнул и, как спринтер, рванул вверх по лестнице. Сердце грохотало в груди, во рту пересохло. Оказавшись на свету, он с трудом перевел дыхание.
        Одна из дверей открылась, оттуда вышел мужчина с черно-белой вислоухой собачонкой на поводке. Увидев Илью, сосед приветливо поздоровался, загремел замком. Илья выдавил ответную улыбку и пошел к лестнице, бросив взгляд на темный участок подъезда, который только что миновал.
        Однако никакой темноты не было: лампочка горела ровным желтоватым светом, и Илья снова засомневался: так было все или не было?
        Чертов отель, пропади он пропадом! Так и до психушки недалеко. Илья решил, что больше близко к «Петровскому» не подойдет.
        Только вот Томочка, которая теперь превратилась в «Администратора Тамару»… Она ведь должна бывать там, в том числе и по ночам!
        Как же быть с ней?
        Глава одиннадцатая
        Говорить об этом по телефону Илья не стал: прозвучало бы глупо. Ну, в самом деле, на первый взгляд все очевидно: перебрал лишку, упал, очнулся - ничего не понимаю, не помню. А уж про то, что в подъезде невесть от чего чуть в штаны не наложил, и вовсе никому не расскажешь.
        Мише, ясное дело, можно сказать обо всем: у них друг от друга никогда секретов не было. Но даже с ним поговорить об отеле Илья решил с глазу на глаз, да и то всей правды выкладывать не стал. Мише весной и без того хватило проблем с Ильей, чуть не погиб. Опять впутывать его в мутную историю не хотелось.
        Через день у Михаила как раз было ночное дежурство в участке, и Илья заглянул после работы.
        - Как мать? - спросил Миша, делая им кофе. Илья принес коробку шоколадного печенья.
        - Нормально. Сама себе чай наливает, еду в микроволновке греет, даже яичницу жарить научилась. - Он открыл упаковку печенья и выбросил хрустящую обертку в мусорное ведро. - Рисует. Иногда даже можно понять, что.
        Вчера мать трясущейся рукой протянула ему листок, на котором было написано: «Прости меня сынок стыдно жить я все думала умерла бы хоть я хотела умереть бог наказал я обижала тебя прости свою мать не водка виновата а я виновата одна кругом перед тобой но я сейчас поняла другой человек ты поймешь».
        Запятых и точек не было, несуразно большие печатные буквы разбегались по бумаге неровными рядами, как будто писал маленький ребенок. Наверное, мать писала это целый день, пока его не было.
        Илья читал и пытался справиться с собой. Мысль была одна: не зарыдать. Мать смотрела испуганно, не отводя глаз: ждала, пыталась что-то прочесть по его лицу. Но оно, видимо, было каменным - так сильно Илья старался удержать эмоции, и тогда мать замычала горестно, всплеснула здоровой рукой.
        Он шагнул ближе, обнял ее.
        - Все хорошо, - только и сумел выговорить. - Хорошо. Не переживай.
        Всего этого он Мише рассказывать не стал: слишком мелодраматично прозвучало бы. Возможно, когда-нибудь потом. Но главное, Илья чувствовал, что тяжесть, которую он годами носил на сердце - горючая, острая тяжесть давней детской обиды - постепенно ослабевает, перестает больно ранить, стоит лишь позволить себе начать вспоминать прошлое.
        - Рисует - это хорошо, - заметил Миша, расставляя на столе чашки. - А мне Леля сегодня звонила.
        - И как она там? Что говорит? - спросил Илья, думая о другом.
        Миша внимательно посмотрел на друга.
        - Ничего особенного. Про это в другой раз. Ты сказал, нужно поговорить про «Петровский».
        Илья снял очки, потом снова надел.
        - Там творится что-то неладное, - откашлявшись, сказал он.
        - В каком смысле - «неладное»? - Миша взял печенье и откусил. - Вкусно.
        Илья вкратце сказал о том, что с ним случилось, опустив подробности. Из рассказа выходило, что ему стало плохо, он не помнил, как очутился на полу в туалете без сознания. О своих блужданиях по коридорам не упомянул.
        - Помнишь, ты сказал, можно узнать, не погибали ли там рабочие?
        - Так я узнал, - спокойно ответил Миша. - Покопался на всякий случай.
        - И?
        - Нет. По крайней мере, не зафиксировано. Но знаешь, что интересно? Не только Гусаров как-то внезапно помер. Еще один деятель, связанный с этим отелем, тоже странно «скоропостижнулся». Весной, в мае.
        Илья подался вперед:
        - Правда? Кто?
        - Некий Рогов. Между прочим, большая шишка в Исполнительном комитете. Ты сказал, что надо про отель поговорить, и я решил посмотреть, поинтересоваться, что да как, нет ли каких-то упоминаний, и вот выплыло. Это Рогов подписывал документы, давал разрешение на продажу здания больницы Гусарову. К нему люди ходили, подписи собирали, просили не давать разрешение. Активисты разные, историки. - Миша азартно хрустел печеньем. - Но там, видно, такие деньжищи упали на лапу, что все мимо прошло: и протесты, и письма, и подписи.
        - А умер он как?
        - Вроде сердечный приступ. Рогов был один в загородном доме, жена в городе ночевала. Скорее всего, что-то его разбудило среди ночи, он встал, пошел к двери. А потом, видать, плохо стало. Жена на следующий день начала ему звонить, тот не отвечал, попросила начальника охраны поселка зайти, проверить, все ли в порядке: у мужа сердце было слабое. Они ключи ему на всякий случай оставляли. Тот Рогова и нашел. Судя по его показаниям, сначала выскочил обратно из дому, проорался, чуть сам копыта не откинул. Больно уж лицо у трупа страшное было.
        - Изуродованное?
        - Нет, но рот неестественно широко открыт, почти невозможно физиологически, он челюсть чуть не вывихнул, глаза выпучены. Не бывает такого при сердечном приступе. Было и еще кое-что необъяснимое.
        - Не томи.
        - Кости Рогова были переломаны - грудная клетка, ключицы, руки, ноги. Он был как будто раздавлен, словно асфальтоукладчик по нему проехался. Но ведь он был дома, не на дороге, никто его не давил, труп не перемещали, это установлено! И потом, на теле не было ни единой раны, никаких внешних повреждений, кровоподтеков, синяков.
        - Погоди, то есть кости сломаны, но на коже ничего нет?
        - Ага. Поначалу дело возбудили, но потом закрыли: смерть наступила от инфаркта, так что… Так и не поняли, чем это могло быть вызвано. Хоронили, кстати, в закрытом гробу. Его лицо невозможно было привести в порядок для прощания.
        Илья, который тоже потянулся было за печеньем, передумал.
        - В точности как у Гусарова. И с костями та же история?
        - Его тоже как будто в тиски засунули.
        - Не может это быть совпадением.
        - Пожалуй, - согласился Миша, который аппетита не утратил. - Я бы с женой Рогова поговорил. Ее вроде как сначала хотели допросить, но потом, как выяснилось, что расследовать нечего, передумали. Тоже, сам понимаешь, важная дама. Чего лишний раз с вопросами лезть.
        - А я попробую с ней поговорить, - сказал Илья, хотя секунду назад не собирался делать ничего подобного. - Может, что-то выясню. Понимаешь, Томочка там работает.
        - Понимаю, - серьезно сказал Миша. - Непонятно, как все связано, но два человека, имеющих отношение к отелю, умерли, а тебе там стало плохо. - Он глянул на Илью и договорил: - Сдается мне, с тобой там случилось не только то, о чем ты рассказал. Но не хочешь говорить, не говори.
        - Не в том дело, что не хочу, - Илья не стал отпираться. - Просто надо больше информации собрать.
        - Надо - давай соберем!
        - Спасибо. Тебе незачем, я сам. - Илья поднялся со стула. - Пойду, а то мать волноваться будет. - Это прозвучало непривычно, но ему понравилось. - Можешь мне дать телефон Роговой? Вряд ли я его найду в интернете.
        - Постараюсь найти, отправлю тебе, - пообещал Миша.
        Они вышли на крыльцо. Кабинет участковых находился с торца девятиэтажки.
        К вечеру ощутимо подморозило. Небо было ясным и черным, как школьная грифельная доска. Рассыпанные по нему звезды мигали, словно прищуриваясь и вновь распахивая искристые глаза.
        - Да, а Леля-то как? - спросил Илья, спохватившись, что так и не узнал о Мишиных новостях на личном фронте.
        - Написала, что ей меня не хватает, она скучает и поняла, какого дурака сваляла, когда уехала.
        - Да ты что? - поразился Илья, который уже спустился по ступеням. - Вот видишь…
        - Тебя развести, как у малыша конфетку отобрать. И как таких в журналистике держат? - Миша чуть слышно вздохнул. - Все у нее хорошо. Пишет, что дел полно, осваивается. Привет тебе передает.
        Они помолчали.
        - Ладно, иди давай. - Миша открыл дверь в кабинет. Его высокая плечистая фигура четко вырисовывалась в дверном проеме. - Ерунда все это. Жил без Лели и еще проживу.
        Илья не успел ответить, как Михаил скрылся внутри.
        Со вдовой Рогова Илья встретился уже на следующий день. Ее звали Мартой Иосифовной, она выслушала просьбу, выдержала длинную театральную паузу и низким, почти мужским голосом продиктовала адрес. А после, не утруждая себя прощанием, повесила трубку.
        Роговы жили в одном из самых престижных районов Быстрорецка, недалеко от набережной, в жилом комплексе «Берег», где квартиры стоили, наверное, как вилла на Лазурном берегу.
        Обычному человеку просто так на территорию комплекса было не попасть: обитатели «Берега» дистанцировались от остального мира, забаррикадировались от черни за высоким забором. Однако для Ильи был выписан пропуск, так что ворота перед ним открылись, стоило ему позвонить и назвать свое имя. После тщательного осмотра журналист был допущен в святая святых.
        На территории комплекса имелись бассейн, спортивный зал, ресторан, кафе, детский центр для ребятишек голубых кровей и бог знает что еще. Марта Иосифовна уже сидела за столиком кафе, где они договорились увидеться. Домой к себе она Илью не пригласила.
        Стоило ему войти в полупустой зал и оглядеться, как он сразу увидел женщину за столиком возле окна, которая махнула ему рукой, приглашая подойти. Она оказалась крупной и полной, но не рыхлой, а тугой, сдобной, как испеченный к Пасхе кулич. Светлые волосы были коротко подстрижены и тщательно уложены, брючный костюм малинового цвета выглядел дорого, но безвкусно.
        Илья поздоровался и сел. Марта Иосифовна, не стесняясь, разглядывала его, и он ей не мешал. Подошедший официант тихим вежливым голосом поинтересовался, чего они желают. Илья, который решил, что чашка кофе в этом заведении, наверное, примерно равна его месячному авансу, хотел было отказаться, но Марта Иосифовна не дала ему рта раскрыть:
        - Принеси нам кофе и булочки с маком и шоколадом. Пирожные еще - корзиночки с кремом, с фруктами-ягодами. Илья, вы малину любите?
        - Вообще-то я…
        - Не волнуйтесь, жильцам «Берега» тут ничего платить не нужно. А вы мой гость. Так малину или лучше вишню? Капучино или черный?
        Илья выбрал вишню, подумав, что в отдельно взятом комплексе все же удалось построить коммунизм и воздавать каждому по потребностям.
        Официант ушел, Марта Иосифовна достала электронную сигарету. Ее немедленно окутало облако с ароматом ванили.
        - Курить бросаю, - пояснила она. - Приходится эту дрянь курить, совсем отказаться пока не получается.
        Имя у Роговой было весьма экзотичным, внешность - славянской селянки, а нрав, похоже, прямой. И дурой она явно не была, так что Илье предстояло приложить все усилия, чтобы Рогова поверила в сказку про то, что он хочет написать для известного городского интернет-портала «Будни Быстрорецка» статью о выдающихся людях города, ушедших в этом году. Своеобразная дань памяти, расширенный некролог, как Илья объяснил ей по телефону. Придется спрашивать о детстве, юности и достижениях Рогова, при этом незаметно вплетая в разговор вопросы о последних днях его жизни и загадочной смерти.
        Но выкручиваться и врать не пришлось. Втянув в себя пахучий дым, Марта Иосифовна прищурилась и выдала:
        - Материал о покойниках в «Буднях» не планируется, я узнавала.
        Илья, никак не ожидавший такого поворота, уставился на нее, чувствуя, что кровь бросилась ему в лицо. Врать он никогда не умел, а теперь вот попытался - и его уличили во лжи!
        Рогова чуть заметно усмехнулась.
        - Я вас подловила. Никуда не звонила. Просто не особо поверила в то, что кому-то захочется писать об этом, вот и сказала. - Она отложила в сторону электронную сигарету и откинулась на спинку стула. - А вы попались. То, что вы журналист, я знаю, читала ваши статьи. Пишете хорошо, в том, о чем рассказываете, стараетесь разобраться. Скрупулёзность и аккуратность делают вам честь.
        Официант принес на сверкающем подносе их заказ и принялся споро и ловко сгружать на стол чашки, вазочки, тарелочки. Марта Иосифовна продолжала говорить без стеснения, не обращая на него ни малейшего внимания, словно это был не человек, а неодушевленный предмет. Привычка к тому, что поблизости постоянно находится обслуживающий персонал, с которым нет нужды считаться.
        - Так о чем ваша статья на самом деле, Илья? Будьте откровенны со мной, и я обещаю, что отвечу на все вопросы честно.
        - Я писал об открытии отеля «Петровский», - сказал Илья.
        Официант ушел, снова оставив их вдвоем.
        - Ваш муж поставил подпись на документах о продаже больницы частному лицу - Гусарову. В результате Петровская больница превратилась в отель. После Рогов и Гусаров умерли в течение полугода. И смерти их были похожи.
        Марта Иосифовна сидела прямо, и Илье показалось, что кожа ее посерела под слоем косметики.
        - Никакую статью я писать не собираюсь. Мне просто нужно узнать, что не так с отелем. Вернее, с тем местом.
        - Зачем вы в это лезете? - глухо спросила Рогова.
        - Моя… - Илья хотел сказать «девушка», но сбился. - Близкий мне человек работает там. И я боюсь, что это может быть опасно.
        Марта Иосифовна опустила голову, словно бы рассматривая маникюр и красивые кольца, которыми были унизаны ее пальцы.
        - Вы правы, - проговорила она наконец. - Я тоже думаю, что это смертельно опасно. Вашей знакомой стоит сейчас же уволиться и никогда не приближаться к этому месту.
        Глава двенадцатая
        Илья смотрел на Марту Иосифовну и отчетливо видел, что она напугана. Рогова даже как будто скукожилась, стала меньше, вжалась в стул.
        - Вам неприятно говорить об этом?
        Илья задал Роговой вопрос о том, что ей известно об отеле.
        Она помолчала секунду-другую, а потом мотнула головой, точно решаясь на что-то.
        - Давайте выпьем кофе. Его тут отлично варят. Угощайтесь пирожными.
        Илья не стал возражать, тем более что фруктово-ягодные корзиночки с кремом и булочки выглядели аппетитными и сами просились в рот.
        - Никогда ничего вкуснее не ел, - признался Илья, расправившись с булочкой и доедая вторую корзинку. - Не могу удержаться.
        «И выгляжу как босяк на светском приеме», - подумал он.
        Впрочем, Марта Иосифовна не отставала от него.
        - Каждый день пытаюсь сесть на диету, но отказаться от выпечки, которую тут подают, выше моих сил. К черту фигуру, на тот свет с собой не заберешь, а на этом надо радовать себя. Пока можешь.
        На лицо ее набежала тень. Илья догадался, что она вспомнила о муже.
        - Он был добрый человек, - сказала Рогова, и Илья понял, что его догадка верна. - Мы хорошо жили, детей только не нажили. Хотели, да у Пети со здоровьем были проблемы. Я экономический окончила, но последние лет пятнадцать не работала. Петя, квартира, дом да куклы - хобби у меня такое - вот и вся моя жизнь. Как говорила мать, мы с Петей жили друг для друга. А теперь, выходит, мне и не для кого. - Марта Иосифовна поглядела на Илью. - Только все равно хочется. Жить-то.
        Он посмотрел в окно. Начался снегопад, белые крупные хлопья, похожие на комки ваты, медленно опускались на землю.
        - Простите, - сказал Илья. - Я не хотел заставлять вспоминать. Грустить.
        Марта Иосифовна улыбнулась.
        - Ты хороший парень. Мать, наверное, гордится. - Она снова взяла со стола сигарету и глубоко затянулась. - Я в Петины дела не лезла никогда. У нас не заведено это было. Так что и слыхом про эту больницу не слыхивала. Пока мне та женщина не позвонила.
        - Какая женщина?
        - Я толком не поняла. Из архива, кажется. Она представилась, но я забыла. Имя только помню, потому что оно странное. Тесла. Это же фамилия сербского изобретателя. А ее так звали. Эта Тесла сказала, чтобы я отговорила мужа. Вроде активисты митинги какие-то проводили, забастовки, когда узнали, что больницу купить хотят. Но им ходу не давали. - Марта Иосифовна мельком глянула на Илью, точно извиняясь, и в то же время будто призывая в свидетели: вот в такой стране живем, что ж поделаешь? - Я спросила, что плохого, если здание продадут. Думала, она начнет мне про архитектуру и историю рассказывать, про памятники и все прочее, а Тесла возьми и скажи: «Если больницу продадут и превратят в отель, люди будут пропадать и погибать. Много людей. А умирать они будут мучительно и страшно.
        Рогова повела плечами, словно сбрасывая невидимую руку.
        - Вы спросили, что она имеет в виду?
        - Конечно. Говорю, вы, никак, мне угрожаете? А она: предупреждаю. Я, говорит, не террористка, это не я вам угрожаю, а они.
        - Какие «они»?
        - Вот и я спросила. Тесла ответила, что они живут в темноте.
        Сердце Ильи подскочило и сделало сальто в районе горла.
        - А если пойти против их воли, пробудить их ото сна, они начнут мстить. И убивать.
        Взгляд Ильи упал на кроваво-алые вишни, украшавшие пирожные, и его замутило.
        - Я подумала, она просто чокнутая, и повесила трубку. Вечером спросила Петю про больницу, и он ответил, что как раз сегодня подписал все бумаги. Он был в отличном настроении, и я не стала ничего говорить о звонке Теслы. Да и не поверила ей.
        Рогова замолчала и жестом подозвала официанта.
        - Еще капучино, - велела она. - Илья?
        Он попросил минеральной воды.
        - Прошло около двух недель, я успела забыть и о Тесле, и о Петровской больнице. А потом стала замечать, что Петя… Он изменился. Всегда был осторожен, даже трусоват, а тут прямо мания какая-то.
        - Кого он боялся? Он вам говорил?
        Официант принес минералку и кофе.
        - Не кого, а, скорее, чего. Темноты. Знаю, это звучит глупо…
        - Нет, - вырвалось у Ильи, и Рогова поглядела на него слегка удивленно.
        - Вечно везде свет включал, просто не выносил темных углов и комнат. Потом ему казаться стало, что за ним наблюдает кто-то. Ладно, в доме, хотя там забор, сигнализация, камеры, но уж в квартире чего бояться? Мы живем на семнадцатом этаже, окна выходят на реку. В гостиной панорамное окно, в спальне тоже окна большие, и прежде Пете нравилось, что днем в комнатах много света. Я часто забывала занавешивать их и на ночь, хотя Петя просил, а в последнее время, стоило чуть стемнеть, сломя голову бежал зашторивать. Я смеялась: кто будет за тобой подглядывать? Он вроде отшучивался, а сам… По глазам видела, трясся, как заяц. Спал плохо: как ни проснусь утром, пепельница полная: значит, не спалось опять, курил.
        Рогова поерзала на стуле, повертела кольца на полных пальцах, собираясь с мыслями.
        - Как-то выпил много. Это за несколько дней до смерти было. Не просто выпил - напился. В первый раз его таким видела. Плакал, за руки меня хватал и все говорил про Петровскую больницу.
        - Что говорил, помните?
        - Чтобы я никогда близко к ней не подходила. Теперь, дескать, когда они пробудились, там смерть кругом. Если, мол, я хочу жить и не видеть всюду их, как он, то не должна туда ходить.
        - Кого «их» - не сказал?
        - Я от него мало чего добиться смогла. Поняла, что он жалеет о сделанном, что не надо было ему подписывать документы. Сказал, что уговаривал Гусарова оставить все как есть, не переделывать больницу в отель.
        - А что Гусаров?
        Марта Иосифовна пожала плечами: не знаю.
        «Надо будет спросить у Ларисы», - отметил Илья.
        - Одно я поняла: Пете казалось, кто-то преследует его, хочет убить. Утром стала спрашивать, говорила, может, к врачу сходить или в полицию, а он сделал вид, будто не помнит, о чем говорил. Или вправду не помнил. В последние дни замкнулся, отдалился. Пытался побороть свой страх: нарочно света не зажигал, окон не зашторивал. Была в этом какая-то истерика, мальчишеская попытка доказать себе, что он не трус, что нет никакой опасности. - На глаза Роговой навернулись слезы. - На дачу один поехал. Я не смогла, приболела, отговаривала его, так нет же…
        - А вы ничего такого не видели, не замечали? - быстро спросил Илья, надеясь отвлечь ее от печальных воспоминаний.
        - Нет. - Она вскинула голову и посмотрела Илье в глаза с сухой усмешкой. - Но я ведь и не бывала в том проклятом отеле.
        Уже когда они прощались, стоя возле выхода из кафе, Марта Иосифовна сказала:
        - Я ошиблась, не поверила мужу. Думала, переутомился, нервы шалят, хотела в Швейцарию уговорить съездить, подлечиться. Но когда лицо его мертвое увидела… - Она машинально прижала руку к горлу. - Петино сердце не просто так остановилось, тут у меня никаких сомнений. И вы же знаете, его кости…
        - Да, - поспешно проговорил Илья.
        - Что-то жуткое пришло в ту ночь за моим мужем. Гусаров тоже не от обычного инфаркта умер. Я сразу догадалась, почему его в закрытом гробу хоронили. - Рогова неожиданно взяла Илью за руку. - Скажите своей девушке, пусть уходит оттуда, не лезьте в это дело. Вся та чушь, которой нас в прежние времена учили - атеизм, материализм, ни Бога нет, ни черта - не работает. На той стороне точно что-то есть, Илья. И иногда оно хочет до нас дотянуться.
        Илья вышел из кафе и с наслаждением подставил лицо ветру. Снежинки мягко касались лба и щек, легкий морозец покусывал кожу. Здесь, на улице, удаляясь все дальше от рафинированного мирка, сладковатого дыма и полных смятения и страха глаз Роговой, он испытывал облегчение. Можно было даже поддаться искушению и сделать вид, что все это глупости, которым не стоит верить.
        Только Илья знал, что никакие это не глупости. Нечто, обитающее в отеле «Петровский», убило Рогова, Гусарова и, возможно, кого-то еще, а теперь угрожало Томочке.
        Повинуясь порыву, Илья вытащил из кармана телефон, чтобы позвонить ей, но сотовый в его руке ожил, выведя на экран имя звонившей.
        Гусарова.
        - Звоню узнать, как вы себя чувствуете, - проговорила Лариса. - Вы что-то пропали, я стала волноваться.
        Илья сказал, что все в порядке, никаких проблем.
        - Статья об открытии уже на нашем сайте. В январском номере она тоже появится.
        - Да-да, прекрасная статья, спасибо, - скороговоркой проговорила Гусарова. - Помните, вы обещали мне прислать фотографии.
        - Простите, забыл. Сегодня отправлю, - покаянно сказал Илья, у которого это обещание совершенно вылетело из головы.
        - Ничего страшного, - великодушно ответила Лариса. - Пришлете вместе с новогодними.
        - Прошу прощения?
        - Я звоню еще и для того, чтобы пригласить на новогоднюю вечеринку в «Петровском». Вы в списке приглашенных.
        Илья растерялся, от неожиданности позабыв поблагодарить Ларису.
        - Приглашение на две персоны будет отправлено на адрес издательства. Можете прийти с девушкой. - Она произнесла это со странной интонацией.
        - Спасибо, - выдавил Илья.
        - Вот и славно. Что ж, всего…
        - Лариса, можно вопрос?
        - Конечно.
        - Вы не знаете, Петр Рогов, чиновник, который разрешил продажу отеля, звонил вашему мужу? Просил не открывать отель?
        Гусарова, видимо, не ожидала, что Илья решит спросить именно об этом. Повисла пауза, а когда Лариса заговорила, голос ее звучал сухо и недовольно:
        - Если они и общались, мне муж об этом не говорил. Простите, я должна идти.
        Женщина повесила трубку, а Илья подумал, что она лжет. Гусарова точно знает об этом разговоре. И, возможно, о подробностях смерти мужа ей тоже известно гораздо больше.
        По официальной версии, Гусаров вернулся домой после деловой встречи. Переговоры были непростыми, он сильно устал, жаловался на недомогание. По словам жены, она предложила ему выпить лекарство, потому что сердце у Гусарова пошаливало, а давление скакало, но он отказался. Ужинать не стал, сказал, что ему нужно срочно проверить кое-что в документах, и пошел в свой кабинет. Там и умер спустя несколько часов.
        Жена была дома, но после того, как Гусаров отправился к себе, живым его больше не видела. Рано легла спать, ничего не слышала, спала до самого утра, не просыпаясь, и обнаружила мертвого супруга около восьми.
        В том, что он не пошел в спальню, а остался спать в кабинете, по ее словам, не было ничего необычного. Гусарову случалось засидеться допоздна с бумагами, и тогда он предпочитал спать на диване.
        Получается, Лариса Гусарова, зная, что мужу нездоровится, тем не менее не попыталась уговорить его прилечь, отдохнуть, ни разу не зашла за весь вечер к супругу в кабинет, узнать, как он? Что за отношения у них были? Впрочем, судя по поведению на похоронах, можно догадаться, что страстной любви Лариса к мужу не испытывала.
        Но теперь Илья был уверен, что Лариса что-то скрывает: она видела или слышала той ночью нечто такое, о чем не желает говорить. Или, скорее, боится.
        Поговорив с Гусаровой и засунув телефон обратно в карман, Илья вспомнил, что собирался позвонить Томочке. Но порыв прошел, и к тому же он знал, что девушка не захочет его слушать. Да и что ей сказать, какие найти слова, чтобы она поверила Илье, а не решила, будто он просто лезет не в свое дело?
        Информации пока маловато, но Илья не намеревался останавливаться. Нужно поговорить с приятелем матери, Митей. А потом найти загадочную женщину с необычным именем Тесла.
        Глава тринадцатая
        - Мам, тут абсолютно не о чем волноваться! Я с ним просто поговорю и все!
        Мать сидела на кровати: собиралась ложиться спать. На прикроватном столике лежали блокнот и авторучка. Если Илья не мог взять в толк, что она хочет сказать, мать пыталась написать. Рисовать ей нравилось больше - пальцы слушались лучше, а с письмом было сложно, поэтому писала Ирина редко, тем более что в бытовых вопросах сын почти всегда понимал ее.
        Несколько минут назад он спросил мать, как ему найти Митю.
        - Зачем? - спросила она.
        - Хочу с ним поговорить о его работе в отеле. Помнишь, он рассказывал, что работал в «Петровском»?
        Мать кивнула - да, помню, и снова спросила:
        - Зачем?
        Илья сел рядом, взял ее руки в свои.
        - Я журналист, мама, статью пишу об этом отеле.
        Сказал - и вспомнил, что журнал со статьей она уже видела. Прежде мать не интересовалась тем, что делал ее сын, но сейчас все изменилось. Ирина попросила дать ей все статьи, которые он писал за последние годы, что Илья и сделал. Она перечитала все, что дал, гордилась им и, конечно, отлично понимала, что никакую новую статью об отеле «Петровский» Илья писать не собирается.
        Мать укоризненно покачала головой, что должно было означать: «Обманываешь».
        - Мне просто хочется больше узнать об этом месте.
        - Не надо, - ответила она, потом взяла ручку и кое-как вывела в блокноте: «говорил плохое».
        Вот тут Илья и сказал матери, чтобы не волновалась.
        - Мам, скажу тебе правду. Я пока никому не говорил, но мне хочется написать статью - знаешь, социальную - про то, что власть имущие не замечают проблем «маленьких людей», - вдохновенно сочинял Илья, стараясь не смотреть на мать. - Если у рабочих там были проблемы, то это важно, понимаешь? Хочется написать о чем-то по-настоящему стоящем, серьезном. - Вот тут он взглянул ей в глаза, в душе ругая себя за то, что использует запрещенный прием. - Помоги мне, пожалуйста, мама.
        Она не сразу, но все же сдалась. Сказала, где живет Митька: выяснилось, что недалеко, через улицу, на первом этаже малосемейки.
        Илья отправился к нему на следующий день, после работы, прихватив с собой бутылку водки. Номер квартиры мать не знала, но Илья полагал, что все равно сумеет найти Митю.
        Так и вышло. Дом был одноподъездный, выстроенный из белого кирпича, который со временем приобрел грязно-серый оттенок. Домофон оказался сломан, так что попасть внутрь не составило труда.
        Потянув на себя скрипучую дверь и ступив в подъезд, освещенный тусклой лампочкой, Илья увидел прямо перед собой стол вахтера. За ним сидела женщина и грызла семечки. Гора шелухи была уже приличная: по всей видимости, лузгала она их давно.
        - Добрый вечер, - поздоровался Илья и постарался улыбнуться как можно приветливее. - Я ищу человека по имени Митя. Он живет на первом этаже. Не подскажете, в какой квартире?
        Тетка (Илья так и не понял, кто это - вахтерша, дворничиха или просто жительница дома) смерила Илью насмешливым взглядом.
        - Чой-то тебе Митька-то понадобился? На собутыльника, вроде, не похож.
        - Мне нужно с ним поговорить, - терпеливо ответил Илья.
        Женщина хохотнула и сунула в рот очередную семечку.
        - Поговорить! Митька известный разговорщик. Направо иди, до конца коридора. - Она сказала «колидора». - Девятая квартира. Сразу увидишь, мимо не пройдешь.
        Илья поблагодарил любительницу семян подсолнечника и отправился на поиски квартиры Мити. Пройти мимо нее, действительно, было сложно. Понятно, что жили в малосемейке люди, в основном, небогатые, но двери все же были аккуратные: у кого железные, у кого обитые дерматином. Митина же, единственная из всех, была деревянная, причем, похоже, ее неоднократно выносили, потому что косяк был разбит, а сама дверь - вся в трещинах.
        Илья постучал и, не получив ответа, толкнул ее.
        Дверь поддалась, но войти Илья не успел:
        - Кого принесло? - К нему спешил хозяин. - Чё надо?
        Удивительно, но Митя был трезв. Или, по крайней мере, не очень пьян, и Илья счел это большой удачей.
        - Вы меня помните? - спросил он. - Я сын Ирины, вашей знакомой. Илья.
        Митя зыркнул на него настороженным и одновременно заискивающим взглядом и заблеял:
        - Я не делал ничего. Ирка-то… Она сама…
        - Все нормально, - перебил Илья. - С матерью все хорошо. Она уже поправляется.
        Митя ощерился в улыбке. Почерневшие зубы торчали в деснах криво, словно их кто-то понатыкал туда как придется.
        - Так это отлично, братишка! Дай бог ей, как говорится!
        - Можно мне войти?
        - Так это… - Митя поскреб щетину. - Заходи, чё.
        Обстановка в единственной комнате была спартанская: из мебели только диван и табуретка.
        - Садись, куртку свою сымай, тут натоплено, - гостеприимно сказал Митя, и Илья послушно сел, чтобы не обижать радушного хозяина. Снятую куртку пристроил на коленях.
        - Я тут принес… - Илья достал из пакета бутылку и поставил на табуретку.
        Хозяин оживился, заявил, что Илья ему «сразу понравился, видно, что наш человек». Он принес из кухни два стакана и щербатую тарелку, на которой скучали шесть сушек.
        Ловким движением открутив крышку, Митя разлил водку по стаканам.
        - Мне не надо, - воспротивился было Илья.
        - Как это? Что я, алкаш, один пить? - Возмущение было вполне искренним: возможно, Митя верил, что не алкаш.
        - Тогда чуть-чуть.
        - Ну, за все хорошее. - Митя лихо опрокинул в себя огненную воду и, крякнув, взял сушку. Понюхал, положил на место.
        Илья поднес свой стакан ко рту, подержал на весу, поставил обратно на табурет.
        - Помните, вы мне рассказывали про отель «Петровский»?
        - Ну.
        Непонятно было, как это расценивать: «да» или «нет».
        - Вы говорили, кто-то из ваших знакомых слышал, как там по ночам воют демоны или что-то в этом духе.
        - Ну, - снова сказал Митя, и Илья решил, что это все же «да».
        - Можете рассказать подробнее?
        Митя снова взялся за бутылку, налил себе (Илью на сей раз уговаривать не стал) и выпил.
        - А тебе что до этого? Как тебя? Серега, что ли?
        - Илья. Статью пишу. Многие жаловались, но никто не хочет обращать внимание на проблему.
        Хозяин вдруг как-то поник. Свесил руки между колен и грустно сказал непохожим на обычный, совершенно трезвым голосом:
        - Кому мы нужны, Илюха? Мы для всех так… Не люди, а обмылки. Вроде и нету нас. Смотрят сквозь, помер - туда и дорога.
        Тихая покорность и горечь, прозвучавшие в этих словах, тронули Илью. Хотя он и знал по опыту, что люди, ведущие такую жизнь, как Митя, часто виноваты в этом сами, а их близкие несчастны куда больше их самих.
        - Пожалуйста, расскажите, что знаете, - попросил он.
        И Митя рассказал, почти не притрагиваясь выпивке.
        Звали его, как выяснилось, не Дмитрием, как Илья решил поначалу, а Митрофаном.
        - Я в деревне вырос, в Рождественском. Эту квартиру мы с женкой моей получили. Померла она пять лет тому как, женка-то. Моя бабка - умная была, покойница! - мне с малолетства говорила: «Места на свете - они как люди. Есть добрые, а есть злые. От плохих держись подальше - целее будешь».
        Петровская больница, которую перестраивали в гостиничный комплекс, была как раз таким «злым» местом. Правда, понятно это стало не сразу.
        В первое время чернорабочие, которых наняли убирать строительный мусор, приходили только днем. А потом стало ясно, что темпы не такие быстрые, как хотелось бы, и нужно нанимать еще работников, чтобы они трудились в две смены.
        Митрофан и его знакомые, на правах старожилов, работали днем, а новички стали приходить по ночам. Тогда-то и поползли слухи.
        Одна из женщин, что нанялась во вторую смену, как-то утром начала скандалить и просить расчет. Начальник объяснял, что заплатит всем в конце недели, как обычно, но она твердила, что больше ни за что не придет:
        - Тут мертвецы по коридорам бродят! Безглазые твари в подвале! - Вопила она, но никто, конечно, не верил.
        - Пить надо меньше, - отрезал начальник, но денег дал. Правда, в два раза меньше, чем договаривались. Дура-баба взяла, ушла и больше не вернулась.
        Мужики посмеялись над ней, позубоскалили вволю, только зря. Через день еще один ночной уборщик отказался работать и попросил расчет. Он был заикой, говорил так, что понять его было сложно, но видно было, что парень напуган.
        А потом пропал Сеня Мокрый. Работал ночью, а к утру не вышел из здания.
        Начальство решило, что Сеня просто смылся и все, безо всяких причин: известно же, что тут за народ! Только Митя и остальные уборщики знали: быть такого не могло.
        Сеня работал в две смены, был он не такой пропащий, как все остальные, хотел заработать денег, купить приличную одежду, сдать какой-то платный не то тест, не то экзамен, чтобы устроиться в охрану, брат обещал помочь. Сеня не стал бы сбегать.
        - Забрали его! - с суеверным ужасом говорил Митя. - То, что живет в подвале больницы, забрало. Я слыхал, морг там был в прежние времена.
        Один-единственный раз, аккурат через три дня после пропажи Сени Мокрого, Митя остался работать в ночную смену.
        - Последний день был. Нам пообещали двойную плату, если быстро доделаем, вот и пришлось. Поначалу все хорошо шло, мы все вместе были, в одной куче.
        А потом, ближе к полуночи, Митя отделился от остальных: нужно было перетаскать мешки с мусором, которые стояли возле подвальной двери. Там, за дверью, имелся, как говорили, целый подземный лабиринт.
        - Я мешок-то взял, закинул на спину, слышу - шебаршится кто-то. За дверью, то есть! А никого внутри точно нет: замок-то запертый! А все-таки… Шаркает, как будто ноги у него больные, и вот он ходит, круги наматывает. Меня дернуло за язык: «Кто там, говорю?» На секунду стихло все. А потом оно как завоет, зарычит, что твоя дворняжка!
        - Так может, собаку там заперли случайно? - предположил Илья.
        Митя поглядел на него, как на идиота:
        - Я говорю « как дворняжка»! Голос человечий был! Побормочет что-то - и опять давай выть, как буйно помешанный. Я мешок схватил и рванул наверх. Еле отдышался, а ведь опять надо вниз идти.
        Митрофан собирался духом долго, но все же пошел - деваться некуда было. Рассудил, что оно за дверью, а дверь на замке, так что ему не выбраться. Следующие ходки прошли спокойно: из-за двери не доносилось ни звука, и Митя брал мешок, тащил по лестнице, спускался за очередным.
        Когда оставалось забрать последний мешок, Митя уже расслабился и готов был поверить, что вой и бормотание ему почудились. Однако вновь приблизившись к проклятой двери, обнаружил, что та приоткрыта.
        - Мне бы сразу бежать оттуда, плюнуть на мешок и на дверь эту, а я застыл, к полу прилип. Стою дурак дураком и гляжу на щель. Лампочка яркая, а там, внутри, темно. А после слышу - шаркает опять. Идет кто-то будто. Все ближе, ближе… Идет из темноты прямо на меня! Дошаркал до двери, а после… - Митя весь побелел, уйдя в воспоминания, как будто снова оказался там, в подвале, рядом с полуоткрытой дверью. - Рука оттуда высунулась. Старческая вроде - сухая, худая. Ногти длинные, черные. И вся в язвах. Взялась за дверь и толкнула ее!
        Вот тут Митя, наконец, обрел способность двигаться. Никогда в жизни не думал, что может с бегать с такой скоростью. Летел вверх по лестнице и каждую секунду ждал, что его схватят и утащат обратно, в темноту.
        - Постоял бы еще немного, и оно бы вылезло оттуда, тогда все, пиши пропало. Не знаю, что это за тварь. Мертвец ли, а может, демон. Но я его не выдумал! И не пьяный был, чем хочешь поклянусь.
        Завершив свой рассказ, Митя, протрезвевший от вновь пережитого ужаса, вознаградил себя хорошей порцией выпивки. Глотнув, расслабился немного и уже спокойнее проговорил:
        - Сеня Мокрый не сумел сбежать. А меня бог миловал. За мешком я не вернулся. Утром взял свои деньги и все. Больше в те края ни за что…Слушай, Илюха, найдутся же чудики, которые там за свои денежки ночевать станут, а? - Митрофан засмеялся было, но смех быстро угас, как огонек на ветру. - Злое это место, точно тебе говорю. Злое и голодное.
        Глава четырнадцатая
        Митины слова звучали в ушах и после того, как Илья вернулся домой. Готовил ужин, общался с матерью, рассматривал ее рисунки, давал лекарство, помогал лечь спать, а сам все вспоминал сегодняшний разговор.
        И то, что Митя говорил, и, главное, как . Ужас, потрясение, которые звучали в его интонациях, были настолько отчетливы, что у Ильи и мысли не возникало, что старый пьяница все выдумал. Митрофан верил, что «злое и голодное» существо обитало в подвале отеля «Петровский», и Илья тоже верил в это. С одним лишь дополнением: подвалом все не ограничивалось.
        Нечто зловещее, темное окутывало все здание, обвивало, ползло по стенам, как ядовитый плющ, просачивалось между кирпичей, растекалось по коридорам и лестницам.
        Можно сказать, что людям, живущим в двадцать первом веке, не пристало поддаваться суеверному ужасу, но, с другой стороны, считать глупым суеверием все, чему современная наука пока не сумела найти логичного и разумного объяснения, не менее глупо.
        Была уже полночь, но сон не шел. Мать давно спала, а Илья все сидел за письменным столом, включив настольную лампу. Он часто работал ночами, сверхурочно, писал не только для журнала «Скорость света», где был трудоустроен официально, но и для разных других изданий, в основном сетевых. Но сегодня дело было не в срочной статье, которую утром требовалось отправить в редакцию или выложить на сайт.
        Голубоватое свечение от монитора ноутбука смешивалось со светом настольной лампы, вся остальная комната тонула во мраке. Прежде Илья никогда не обращал внимания на темноту вокруг, но сегодня это нервировало. Его так и подмывало включить люстру, а еще зажечь свет в прихожей и на кухне, но он не позволял себе это сделать. И из соображений экономии, но главное - не хотелось поддаваться боязни. Нехорошо, недостойно, по-детски.
        Между тем страх был. Еще какой. Прошлой весной, когда Миша, Леля и Томочка спасли его от потусторонней сущности, страха как такового Илья не испытывал. Он, в отличие от того же Миши, попросту не помнил, что с ним творилось на протяжении месяца - двух. Теперь же все было иначе, он проживал эту историю осознанно, с открытыми глазами.
        Илья и сам не знал, что пытается найти в интернете: всю информацию, которую мог отыскать в интернете о Петровской больнице и последовавшей реконструкции, он уже перечитал не по одному разу и ничего ценного не обнаружил. По крайней мере, такого, что проливало бы свет на происходящее сейчас в стенах отеля. Но прекратить не мог: листал сайты, открывал новые страницы, вчитывался в текст.
        Глаза начало пощипывать - так часто бывало, если он долго сидел за компьютером или ноутбуком. Завтра глаза будут красные, как у кролика-альбиноса. Хватит дурью маяться, решил Илья, пора ложиться: первый час уже.
        Он навел курсор мыши на «Пуск», намереваясь выключить ноутбук, и одновременно левой рукой выдвинул верхний ящик письменного стола, чтобы взять флакончик с глазными каплями. Пока нашаривал флакон (всегда кладешь на одно и то же место, но в итоге он оказывается засунутым между блокнотами, ручками, флешками, стопками бумаг), монитор погас.
        Илья закрыл крышку ноутбука, отвернул крышечку флакона и запрокинул голову. Приготовившись закапать целебную жидкость, оттянул пальцем нижнее веко - левое, затем правое. Один глаз заволокло пеленой, и в тот момент, когда капля попала уже и в правый глаз, Илье показалось, что в противоположном углу комнаты, возле двери в прихожую, кто-то стоит.
        В комнате было темно, света от настольной лампы не хватало, чтобы развеять мрак в углах. Илья, сняв очки и находясь на освещенном островке, видел лишь очертания мебели и знакомых предметов. Он чувствовал себя слепым котенком, который тычется вокруг и не может понять, что его окружает.
        «Мама?» - мелькнуло в голове, но это не могла быть она. Ей, в ее нынешнем состоянии, ни за что не удалось бы бесшумно подняться с кровати, выйти из своей спальни, пройти через большую комнату (где Илья и спал, и работал) и встать в дверях, оставаясь незамеченной. Да если бы и могла, зачем бы ей это понадобилось?
        Илья повернул голову в ту сторону, вглядываясь в темноту, но ничего толком не видел. Мало того, что мешала сильная близорукость, так еще после закапывания лекарства глаз на некоторое время покрывался пленкой, ничего было не разглядеть.
        Тем не менее он все же видел силуэт. Кто-то неподвижно стоял и, как казалось Илье, смотрел прямо на него. Он видел голову, худые руки, повисшие вдоль туловища, некое подобие балахона, в который был одет ночной гость. Негромкий, неясный звук - не то свист, не то шепот - донесся до его слуха, и Илье показалось, что его мозг вот-вот взорвется.
        Лицу стало горячо, а тело, наоборот, похолодело. Он хотел спросить: «Кто ты, что тебе нужно?», но не мог разомкнуть челюсти, которые свело от ужаса. Просто смотрел в ту сторону, как кролик на удава, втайне даже радуясь (если это слово тут уместно), что он не может разглядеть того, кто стоит в углу.
        Илья моргал, но зрение не прояснялось. Он знал: это бесполезно, надо просто подождать. Секунды бежали друг за другом, проваливаясь в вечность. Ничего не происходило, а потом…
        Потом фигура возле двери пошевелилась. Дернулась вперед ломаным резким движением, будто кто-то толкнул ее в спину. Илья, не сдержавшись, придушенно охнул, отшатнувшись назад, вцепился в подлокотники. Стул под ним скрипнул, будто бы вскрикнув вместо него.
        Инстинктивно зажмурившись, Илья уже через мгновение открыл глаза, затравленно озираясь по сторонам. Зрение, наконец-то, прояснилось. Илья дрожащими руками схватил со стола очки, надел их. Картина мира вновь стала четкой, окружающий мир приобрел привычные очертания.
        Там, где ему только что мерещился неведомый пришелец, никого не было. Да и быть не могло: Илья понял, что он с перепугу принял за визитера! Возле двери пристроилась неуклюжая многоярусная полка для цветов, которую ему сто лет назад подарили за победу в одном журналистском конкурсе.
        Это была круглая труба, к которой в шахматном порядке крепились деревянные дощечки-подставки, где полагалось находиться цветочным горшкам. Правда, цветочный горшок стоял только на самом верху (его-то Илья, должно быть, и принял за голову гостя!), а на других полочках лежали журналы, рамки с фотографиями, забытый стакан из-под молока, еще какие-то мелочи.
        Разумеется, сейчас подставка ничем не напоминала человеческую фигуру. Однако без очков, имея зрение минус шесть, да еще только что закапав в глаза капли, Илья видел настолько плохо, что запросто мог перепутать.
        «Но как быть с тем, что оно пошевелилось? Полка двигаться не могла!»
        Возможно ли, что никакого движения и вовсе не было? У страха, как известно, глаза велики. Померещилось сослепу - вот единственное возможное объяснение. Самое правильное, нормальное и правдоподобное.
        Но истинное ли?
        Илья чувствовал себя измученным донельзя. Теперь, когда бояться вроде бы уже нечего, а адреналин больше не кипел в крови, накатили вялость и усталость. Сил не было, хотелось лечь и не шевелиться.
        Хорошо, что диван был уже заранее разложен, застелен постельным бельем. Илья стянул через голову футболку, снял старые джинсы, которые носил дома и, бросив их на пол, нырнул под одеяло.
        Настольную лампу он так и не выключил. Уснул уже через минуту, обхватив руками подушку, не думая ни о чем, не вспоминая. Спал без снов, а проснулся ранним утром, за полчаса до звонка будильника.
        И только в этот момент позволил себе правду: цветочная подставка находится левее. Темная фигура стояла в дверях, закрывая собою дверной проем, тогда как полка никогда его не загораживала.
        По коже пробежал озноб. Значит, нечто все же навестило его прошлой ночью. Нечто, до смерти напугавшее Рогова и Гусарова, остановившее их сердца?
        «Мы наблюдаем за тобой».
        Пока они наблюдают, не покидая темных углов.
        Но скоро могут перейти к действиям.
        Осознание того, что он должен все выяснить, предпринять что-то как можно скорее, охватило Илью. И Томочка… Он должен уберечь Томочку!
        Чувствует ли она то же, что он? Мерещатся ли ей чудовища, видела ли она что-то странное в отеле «Петровский»?
        «Нужно с ней поговорить», - решил Илья.
        Поверит Томочка или нет, поднимет его на смех или откажется говорить - все равно. Он заставит ее выслушать, убедит уйти с работы.
        Но сначала - Тесла. От вчерашнего сидения в интернете была и польза. Илья нашел официальный сайт городского архива, на котором был вывешен перечень сотрудников. Среди руководителей женщины по имени Тесла не значилось, а рядовые служащие упоминания по имени-отчеству не удостаивались: были лишь фамилии и инициалы. В двух случаях буквой имени была «Т».
        Придя в редакцию на полчаса раньше, Илья взялся за телефон. Архив уже начал работать, и трубку сняли быстро.
        - Добрый день, из журнала «Скорость света» вас беспокоят, - проговорил Илья и сделал паузу, давая собеседнику осознать сказанное.
        Большинство людей, услышав, что с ними говорит журналист, да еще популярного в городе издания, выказывает готовность к сотрудничеству. Неприязнь к труженикам пера и диктофона встречается редко.
        - Ой, здравствуйте! - взволнованно отозвалась трубка. Голос был девичий и звонкий.
        - Меня зовут Илья, я готовлю материал по истории Быстрорецка, мне порекомендовали поговорить с одной вашей сотрудницей. К сожалению, я не знаю ее фамилии. Знаю только имя - Тесла. Не подскажете…
        - Конечно! Тесла Леонидовна! Работает в нашем отделе, только ее сейчас нет.
        Илья приободрился.
        - Скажите, в котором часу она будет? Могу я подойти сегодня?
        - Ее вызвали к… Ну, это вам знать не интересно. Но она тут, в здании, скоро должна вернуться.
        - Отлично. Передайте ей, пожалуйста, что я приду через час, хорошо?
        Илья быстро попрощался, не давая девушке времени попросить его сначала позвонить, договориться о встрече с самой Теслой Леонидовной.
        Здание городского архива находилось далековато от редакции, и у Ильи возникло искушение попросить редакционного водителя отвезти его, но тогда пришлось бы заполнять журнал, согласовывать с другими журналистами и рекламщиками график, объяснять куда и зачем он едет.
        А если ехать самому, то можно просто сказать Щеглову, что ему нужно собирать материал для будущей статьи. К счастью, в передвижениях Илью (как и других журналистов) не ограничивали, сидеть на рабочем месте с девяти до шести не обязывали.
        Щеглов, который уже включил компьютер и погрузился в работу, согласно кивнул, услышав, что Илья уезжает, а когда тот уже был в дверях, вдруг спросил:
        - Вы с Томочкой поссорились?
        Илья не ожидал этого вопроса и ответил не сразу.
        - Я не собирался лезть не в свое дело, - смущенно проговорил Роман. - Если не хочешь…
        - Все нормально. Да, можно и так сказать.
        Щеглов, кажется, смутился еще больше и деревянным голосом произнес:
        - Извини.
        «Похоже, Томочка ему нравится», - подумал Илья, идя по коридору и не понимая, как следует к этому относиться. Он постарался отбросить мысли о Роме и Томочке, чтобы сосредоточиться на предстоящей беседе с Теслой.
        На разговор он возлагал большие надежды: эта женщина, скорее всего, знала что-то важное о Петровской больнице.
        Что-то способное помочь Илье.
        Глава пятнадцатая
        Тесла Леонидовна оказалась поразительной женщиной - такие в любом возрасте обращают на себя внимание, приковывают взгляд. Ей было лет шестьдесят, но возраст (который она не пыталась скрыть подтяжками, краской для волос или косметикой) в ее случае был всего лишь набором цифр.
        Серебряно-седые волосы были модно подстрижены, на девически-стройной фигуре ладно сидело платье из тонкой шерсти кораллового цвета. Платок, повязанный на шее затейливым узлом, стильное, явно выполненное на заказ кольцо с крупным камнем, неброский тон помады, свежий маникюр, туфли на каблуке - каждая деталь облика была тщательно продумана, но вместе с тем казалась естественной, не выдавала потуг выглядеть моложе и красивее.
        Девушка, которая делила кабинет с Теслой Леонидовной и с которой Илья говорил по телефону, выглядела куда менее женственно и элегантно.
        Илья назвал на входе свою фамилию, показал журналистское удостоверение, и его пропустили без малейших проблем, объяснив, куда идти.
        Кабинет был маленький и «весь покрытый зеленью, абсолютно весь», как в песне поется. Цветочные горшки стояли всюду: на подоконнике, тумбочках и шкафах. Алела герань, лианы свешивались с полок, а в самом углу росло в кадке симпатичное деревце, усыпанное мелкими белыми цветочками.
        - Ух ты, - не сдержался Илья.
        - Все так реагируют с непривычки, - улыбнулась девушка, сидевшая за столом справа от входа. - Это Тесла Леонидовна оранжерею развела. Меня Леной зовут. А вы корреспондент?
        Илья не успел ответить, как дверь за его спиной открылась и вошла еще одна женщина, как тут же выяснилось, это и была Тесла Леонидовна. Он представился, выдал свою байку, которую уже слышала Лена, а потом, слегка поколебавшись, прибавил:
        - Меня в основном интересуют городские достопримечательности, старинные здания, в которых располагались или располагаются больницы. Например, Петровская больница и… - Илья замялся, ругая себя за то, что не удосужился узнать, какие еще лечебные заведения находятся в зданиях, построенных в прошлые столетия, а потом неуклюже закончил: - И другие клиники.
        Пару секунд они смотрели друг на друга, словно молча договариваясь или проверяя один другого, после чего Тесла Леонидовна, больше не задавая вопросов, повернулась к девушке и проговорила:
        - Леночка, мы с молодым человеком поговорим, это займет, думаю, около двух часов. А ты пока сходи на обед.
        - Но до обеда еще далеко, - простодушно заметила Леночка.
        - Ничего, по магазинам можно пройтись.
        Лицо Лены озарилось улыбкой, больше вопросов она не задавала, быстро собралась и упорхнула прочь со словами: «Я пойду тогда, к двум вернусь».
        Илья и Тесла Леонидовна остались одни.
        - Зарплаты у нас не очень большие, перспективы туманные, - глядя на закрывшуюся дверь грустно проговорила женщина. - Работают в основном фанатики, старожилы вроде меня да вчерашние студенты. Точнее, студентки. Дожидаются, пока можно будет выйти в декрет, и обратно чаще всего уже не возвращаются.
        Она легонько вздохнула и повела рукой в сторону стула, что стоял напротив ее письменного стола.
        - Присаживайтесь, Илья. Кофе будете? Правда, могу предложить только растворимый, три в одном.
        Он согласился на кофе: любил этот напиток, хотя пил исключительно молотый, варил в турке. Но тут, ясное дело, выбирать не приходилось. Тесла Леонидовна поставила чайник. Повернувшись к нему спиной, она доставала из шкафчика чашки и блюдца.
        - У Леночки вчера день рождения был, печенье осталось, конфеты. И вафли еще есть. Будете?
        Илья снова ответил согласием, и на столе тут же появились упомянутые сладости. Чайник утробно ворчал, согревая воду в своем брюхе.
        - Вас же, если честно, только Петровская больница интересует, верно? - неожиданно отойдя от гастрономической темы, спросила Тесла Леонидовна. - Я сразу догадалась, потому и спровадила Леночку. Она хорошая девочка, но без царя в голове. Половину не поймет, но растрещит на весь архив.
        - Вы правы. Так есть, - ответил Илья. - То есть я не про Леночку, а про больницу. И статьи никакой не будет. Это лично для меня, не под запись.
        Тесла Леонидова снова посмотрела на него сканирующим взглядом.
        - В этом я тоже почему-то была уверена.
        Илья поправил очки и сказал:
        - Мне нужно узнать как можно больше об этом месте. Вы сказали Марте Роговой, что если больницу превратят в отель, то погибнут люди, их убьют какие-то «они», живущие в темноте.
        Чайник едва не подпрыгивал на месте, расходясь все сильнее. Потом раздался громкий щелчок и воцарилась тишина.
        - Думала, она забыла о моих словах, - задумчиво проговорила Тесла Леонидовна. - Могу я спросить, почему вас так интересует эта тема? С Роговой говорили, теперь пришли ко мне.
        Пока Илья собирался с мыслями, думая, что на это ответить, она высыпала в чашки содержимое пакетиков. Химия сплошная, от кофе - только отголосок аромата. Пустые упаковки отправились в мусорное ведро, в чашки полился крутой кипяток.
        - Я писал статью о новом отеле. Заказную, - зачем-то уточнил он. - А потом был там на открытии и… - Рука снова сама потянулась к очкам. Он знал, что всегда поправляет их, когда нервничает. - Видел что-то непонятное. Больничный коридор, людей. Потом сознание потерял. Пришел в себя - то ли было все, то ли не было.
        - Так забыли бы об этом - и дело с концом. - Тесла Леонидовна выговорила это нарочито легким, искусственным тоном, точно пытаясь как-то проверить Илью или на чем-то подловить.
        - Не могу, - ответил Илья. - Туда устроилась девушка… - Почему ему всегда так трудно определить Томочкин статус, прояснить ее роль в собственной жизни? - Девушка, которая мне дорога. Я боюсь, ей угрожает опасность.
        - Это все? - быстро спросила Тесла Леонидовна. - Или есть еще что-то?
        - Есть, - ответил он, понимая, что если он хочет правды, то и самому лучше не лгать собеседнице. - Мне стало казаться, что я продолжаю видеть что-то нехорошее. Дома, в подъезде.
        - В темноте, - договорила она за него.
        Илья кивнул. Взял в руки чашку, чтобы справиться с волнением, отхлебнул светло-коричневую бурду, что плескалась внутри.
        - Спасибо за честность. Простите мою настойчивость, но мне нужно было понимать, с кем я имею дело, что вам известно. Надело выглядеть городской сумасшедшей и ловить косые взгляды, стоит заговорить о чем-то, что выходит за рамки обыденного мировоззрения. Раз вы тоже видели, значит, верите, даже если и не желаете. И, выходит, мы будет говорить на одном языке.
        Тесла Леонидовна сделала глоток и отправила в рот кусочек печенья.
        - Я расскажу вам, что знаю. То, о чем никто не хотел слушать. А вы уж потом сами решайте, как вам поступить.
        - Спасибо.
        Она отставила чашку в сторону и выдвинула один из ящиков письменного стола. Покопавшись в его недрах, извлекла на свет книгу в мягкой обложке.
        - Здесь все сведения, которые я смогла собрать о Петровской больнице. Я систематизировала и отредактировала свои записи, а потом отдала в типографию, чтобы они сверстали и отпечатали эту книгу. Она существует всего в нескольких экземплярах, прочитать ее желающих не находится. - Женщина вздохнула. - Это что-то вроде колдовства, знаете ли. История той больницы меня захватила и проглотила, я была одержима ею - сама не понимаю, как так вышло. Так вот, когда собрала все воедино и засунула под обложку, то надеялась, что эта тема оставит меня в покое. Но, похоже, это вряд ли получится.
        Тесла Леонидовна раскрыла свою книгу, перелистнула страницы.
        - Человека, который построил здание нынешнего отеля, звали Николаем Федоровичем. Богатейший был человек. Очень умный, разносторонний и весьма жесткий, практического склада. Происходил он из старинного купеческого рода Петровских. Его предки гоняли гуртом скот из Поволжья в Москву. После сдирали с животных кожу, продавали на кожевенные заводы; сколотили на этом немалое состояние. Однако отец Николая делами не занимался, был игроком, к несчастью, неудачливым. Проигрался в пух и прах и застрелился. Мать вскоре умерла, так что будущий «миллионщик» с десяти лет воспитывался в семье бездетного дяди, брата отца. Тот тоже коммерческой жилки не имел, проживал потихоньку остатки состояния, интересовался естественными науками и для своего племянника желал карьеры ученого. Однако Николенька как раз-таки был коммерсантом от Бога. Дядюшка души не чаял в племяннике, отправил учиться в столицу. Николай не подвел: университет окончил блестяще, успехи во всем показывал отменные, однако в Петербурге оставаться не пожелал, и ученого из него не вышло. Едва он завершил учебу, как дядя отошел в мир иной, оставив
любимому племяннику деревянный двухэтажный дом на тихой улочке да небольшой капиталец.
        Илья слушал внимательно, позабыв про кофеобразную бурду и сладости. Свой рассказ Тесла Леонидовна сопровождала фотографиями, разворачивая книгу так, чтобы ему было удобно смотреть.
        Николай Федорович Петровский внешне отдаленно напоминал Тургенева с известного портрета, который висит, наверное, в каждой школе, в кабинете литературы: высокий лоб, благородные седины, обрамляющие красивое лицо, аккуратная борода и усы, умный, проницательный, немного печальный взгляд. Только Иван Сергеевич Тургенев на портрете был старше, у Петровского же никакой седины не было. Волосы и борода были черные, а черты более резкие.
        - Петровский учредил в Быстрорецке торговлю мануфактурным товаром, основал крупнейший в России торговый дом. Продавал ткани, изделия из льна, ситца, шерсти, шелка, причем не только в нашей губернии: вел дела по всей России, поставлял товары в Сибирь, на Урал и на Кавказ, а также в Азию. Дело росло и ширилось, Петровский не знал устали: не кутил, не транжирил заработанного, в быту был скромным, не стремился окружить себя роскошью. Николай Федорович основал фабрику, которая после революции была переименована в «Красную искру» и работала долгие годы; был соучредителем и акционером крупнейшего банка. И все это, заметьте, сам, благодаря уму и упорству, без чьей-либо протекции.
        - Он был женат?
        - Дважды. Первая жена, Агафья, подарила ему сына Дмитрия. Она была дочерью друга его дядюшки. Николай Федорович знал Агафью с детства, они вместе росли и были, судя по всему, очень близки. Супруги прожили вместе почти пятнадцать лет, а потом Агафья умерла. Петровский долго не женился, и только в возрасте пятидесяти лет обвенчался с Натальей.
        Тесла Леонидовна показала Илье портреты Агафьи и Натальи. Женщины были очень разными: Агафья на вид круглолицая простушка с совиными глазами, а вот Наталья - настоящая красавица. Тонкое лицо, выразительные глаза, вытянутые к вискам, лебединая шея.
        - Наталья была из обедневшего дворянского рода. Петровский влюбился в нее и вскоре решил жениться. Избранница была гораздо моложе: ей не было и двадцати, ему - без малого пятьдесят. Сын Петровского, кстати, литератор, выпускавший журнал «Золотое перо», и тот был старше Натальи, и не одобрял брака отца, считая ту ловкой девицей, сумевшей охомутать, заморочить немолодого уже, одинокого человека. Но Петровский, судя по всему, впервые в жизни потерял голову и готов был смести ради своей любви любые преграды.
        «Седина в бороду - бес в ребро», - подумал Илья.
        - Многие были удивлены, что такой суровый и аскетичный человек вдруг решился круто изменить свою жизнь. Но, как бы то ни было, брак был заключен.
        Тесла Леонидовна снова придвинула книгу к себе и зашуршала страницами.
        - Здание, в котором долгие годы располагалась больница, а теперь находится отель, Петровский построил для своей молодой жены. Это был его свадебный подарок. Николай Федорович ожидал, что Наталья будет счастлива в одном из самых больших, нарядных и красивых домов в городе, что они проживут там долгие годы в любви и согласии, но ошибся. Все пошло совсем не так почти с самого начала…
        Часть вторая
        Глава первая
        Дождь всю ночь хлестал по окнам, ветер бился в них с такой яростью, что стекла дрожали. Деревья в парке клонились к земле, раскачивались из стороны в сторону, напоминая людей, которые стенали и заламывали руки. Ветер безжалостно оборвал с ветвей последние листья, разметал их по дорожкам парка. Похожие на разноцветные лоскутки, они плыли по лужам, устилали мокрую землю, а дворник Игнат сметал их растрепанной метлой.
        Еще в среду стояла дивная погода, в парке царила настоящая золотая осень, как в стихах всех этих поэтов, которыми Наталья прежде зачитывалась, а теперь не могла вспомнить их имен. Все так смешалось в последнее время, стало таким странным и зыбким… А теперь вот еще и непогода.
        Наталья, зябко ежась, отошла от окна. В спальне было холодно. В этом доме вообще всегда стоял промозглый сырой холод, от которого ломило кости. Все камины и печи топились сутки напролет, паровое отопление было исправным, но, несмотря на все усилия, прогреть эту махину не удавалось. А ведь на дворе еще не так холодно, что же будет зимой?
        Если бы она могла уговорить Николая уехать отсюда! Но как это сделать? Ведь он так гордился этим домом, напоминавшим Наталье склеп, так старался угодить своей молодой жене! Они и прожили тут всего-то полтора месяца.
        - Ты привыкнешь, милая, - говорил он. - Все скоро наладится. Дай себе немного времени.
        Николай бывал дома мало. Вернувшись из свадебного путешествия (по желанию Натальи они провели медовый месяц в Италии, где она всегда мечтала побывать), муж сразу окунулся в дела. Уходил рано, возвращался поздно, так что Наталья дни напролет проводила одна.
        Прежде это не смущало ее: занятия всегда находились, скучать времени не оставалось. Она любила читать, слушала музыку, обожала гулять по парку. Да и управлять домом было нужно, это отнимало много времени. Родительский дом, конечно, был несравнимо меньше и скромнее, но, как всегда говорила мать, приучая дочь вести хозяйство, если слуги поймут, что хозяйка несведуща в делах, порядка не жди. И приворовывать станут, и на стол бог знает что подадут, и комнаты убирать будут кое-как.
        Поэтому Наталья старалась во все вникать, всем интересоваться, чтобы Николай был доволен. Она знала, о чем многие судачили за ее спиной: окрутила немолодого богатого вдовца, пошла под венец по денежному расчету, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь. Бесприданница, верткая девица, выгодно продавшая молодость и красоту…
        Да что там, даже мать с отцом говорили, что она сумела составить выгодную партию. Но правда была в том, что никакой выгоды Наталья не искала, выторговывать себе богатого мужа не пыталась.
        Увидев Николая Федоровича на благотворительном вечере, взглянула на него и - как писали в модных французских романах - пропала. Никогда прежде ни один мужчина не казался ей столь совершенным: густые волосы цвета воронова крыла, статная фигура, словно бы высеченное из мрамора лицо.
        Другие, более молодые мужчины терялись на его фоне, казались рыхлыми, слабыми, уродливыми, неумными. Сама манера держаться, тон его голоса, улыбка, которая делала красивое лицо еще привлекательнее - все в нем восхищало Наталью. Так что, когда выяснилось, что ее чувства взаимны, она ощутила себя счастливейшей из смертных.
        Их роман, стремительный и прекрасный, развивался молниеносно, но каждый прожитый день теперь был наполнен особым, тайным смыслом. При мысли о том, что они увидятся, сердце сладко замирало в груди, а если она знала, что нынче свидания не будет, то краски дня меркли, а музыка в душе переставала звучать.
        Поженившись, молодые супруги были безоблачно счастливы. Сейчас Наталья постоянно думала о том, что им вовсе не стоило возвращаться из Италии. Денег у ее мужа было достаточно, чтобы он мог больше не работать ни единого дня, так что они имели возможность путешествовать, наслаждаясь своим супружеством.
        Однако Николаю, видимо, брачных отношений было мало - труд всегда составлял основу и главный смысл его бытия, поэтому они вернулись в Быстрорецк.
        Дом, в котором сейчас жили, к тому времени уже достраивался и темной тенью навис над Натальей.
        С первой женой, Агафьей, Николай Федорович жил в доме на Малой Червонной - не слишком большом, но светлом и уютном. Наталья ничего не имела бы против того, чтобы и дальше там оставаться, но ее муж был непреклонен: желал, чтобы новая жизнь началась в новом доме, хотел, чтобы Наталья была окружена небывалой роскошью.
        Позже он признавался, что тоже влюбился с первого взгляда и, едва увидев Наталью, пообещал себе: эта девушка станет моей женой! И, еще не заручившись ни ее согласием, ни согласием ее родителей, начал строительство будущего семейного гнездышка. Вот какой он был - если что задумал, шел прямо к своей цели, ни на секунду не сомневался.
        Раздался стук в дверь. Наталья вздрогнула и обернулась.
        - Войдите, - негромко проговорила она.
        В этом доме ей всегда хотелось разговаривать вполголоса, вести себя как можно незаметнее, как будто боясь привлечь чье-то недоброе внимание.
        Вошла Татьяна. Она нянчила Наталью с младенчества и в каком-то смысле была ближе родной матери: от Татьяны у нее никогда не было секретов. Сейчас она была при Наталье горничной, хотя в действительности являлась и другом, и компаньонкой.
        - Что там? - спросила Наталья. - Ушли?
        Татьяна, полная, белолицая и черноглазая, оглянулась на дверь и кивнула.
        - Слава те Господи! - Перекрестилась широко, махнула рукой. - Петр Савельевич спровадили. Чего сюда ходить? Мы почем знаем, где этот нехристь?
        Петр Савельевич - это управляющий. А «нехристь» - это Татьяна про немца Иоганна Францевича, так его звали. Знакомый Николая Федоровича, приехал из Петербурга, они вместе какие-то дела собирались вести. Пришел неделю назад на званый ужин и пропал. Гостей было много, разве за всеми усмотришь? Пошел, кажется, в курительную комнату, и больше его не видели. В гостиницу не вернулся; как сквозь землю провалился.
        - Уехал, небось, обратно в Петербург, вот пусть там его и ищут.
        Наталья молчала. И она, и Татьяна - обе знали, что ни в какой Петербург этот Иоганн не уезжал. Да и вообще педантичный и тщательно соблюдающий правила приличия немец, не доведя до конца переговоров, не разрешив всех дел, ради которых проделал путь из столицы, не стал бы потихоньку покидать дом. Да и если бы случилось так, что по некой неясной причине покинул, то ведь должен был объявиться в гостинице, а после возвратиться в Петербург.
        Только не сделал он ни того, ни другого. А швейцар и все остальные слуги божились, что не видели его выходящим из дома. Более того, одна горничная клялась, что видела, как он свернул в коридор, который вел в курительную комнату, и у него из кармана выпал платок.
        Заметив это, девушка подняла платок и поспешила следом за немцем. Но свернув туда же, куда и он, гостя не обнаружила, решила, что он, по всей видимости, уже зашел в курительную комнату. Входить туда и беспокоить господ она не решилась, отдала платок управляющему. Но случая вернуть его немцу не представилось. Находившиеся в курительной мужчины утверждали в один голос, что немец там так и не появился.
        В итоге решили, что глупая девица обозналась, а установить, кому на самом деле принадлежит платок, злополучному Иоганну или нет, не вышло: монограммы или иного опознавательного знака на нем не оказалось.
        - Сидит, колбасу с кислой капустой ест, над нами посмеивается, - продолжала Татьяна, всеми силами стараясь успокоить хозяйку.
        - Мне не нравится этот дом, - неожиданно проговорила та, и Татьяна растерянно умолка.
        Хотела возразить, но не сумела. Все, кто жили в особняке, - и господа, и слуги - знали, что место это нехорошее. Недоброе. Вслух пока не говорили, но шепотки уже начали просачиваться сквозь завесу рационализма и здравого смысла.
        - Николаю Федоровичу только не говорите, - наконец проговорила Татьяна. - Мне-то ладно, а он сердиться станет.
        Конечно, она была права. Сердиться - не сердиться, но расстраиваться будет, так что снова поднимать эту тему не стоит. Татьяна опоздала со своими предостережениями: прошлым вечером Наталья не выдержала, завела разговор с мужем, и вышел он неприятным для обоих.
        - Почему, скажи на милость, тебе тут не нравится! - вспылил он, когда она заикнулась о том, что хотела бы пожить какое-то время в старом доме или даже в гостинице, только бы не оставаться здесь. - С самого первого дня, еще до всей этой истории с Иоганном, тебе наш дом не по сердцу!
        Сам Николай Федорович был очарован этим местом. С холма, на котором стоял дом, открывался вид на Быстрорецк и реку Быструю, что пронзала город серебряной стрелой.
        В здании, находившемся тут прежде, была больница для малоимущих. Лечебницу снесли и по проекту лучших архитекторов выстроили великолепный особняк: десятки комнат, два огромных бальных зала, оранжерея, мраморные лестницы и камины, разноцветные изысканные витражи, позолоченные люстры, дверные ручки в форме хвостатых драконов, выписанные из Китая, тяжелые шелковые шторы и портьеры, расшитые вручную, и прочее, и прочее. Губернатор, явившись на новоселье, восхищался и домом, и богатым парком, приговаривая, что это истинное украшение города.
        - Скажи мне, что тебя тревожит, прошу! Не скрывай!
        Муж настаивал, и Наталья уступила его напору:
        - Дом меня пугает. Ночами мне часто кажется, что тут есть кто-то. Проснувшись, я несколько раз слышала шепот, голоса…
        - Должно быть это слуги, - перебил он.
        - Нет. Звук шел будто бы из стен.
        Николай покачал головой - не поверил. Наталья разволновалась, заговорила быстрее.
        - Здесь вечно холодно, как в могиле, стены давят на меня, а коридоры… Иногда она ведут непонятно куда!
        - Что? О чем ты? - Николай был потрясен ее словами.
        Наталья не хотела говорить об этом, потому что сказанное прозвучало бы дико, к тому же она уже была не так уж уверена, не привиделось ли ей - ведь это было только один раз.
        - Неважно. - Она умоляюще смотрела на него. - Здесь ведь прежде была больница для бедных. И мертвецкая. Люди говорят, со всего города свозили тела во время мора. Всех нищих сюда везли. И хоронили… в нашем парке!
        Из всей этой тирады Николай услышал лишь одну фразу и уцепился за нее:
        - «Люди говорят»! Какие люди, Наташа? Ты же умная женщина, к чему слушать пустые россказни?
        - Но ведь это правда! Была же больница.
        Муж подошел к ней, обнял, привлек к себе.
        - Наташенька, прошу тебя, успокойся. Допускаю, этот дом слишком велик, сейчас он подавляет тебя размерами. Но когда у нас появятся дети, он наполнится их голосами и смехом, здесь станут жить няньки, гувернантки и учителя, и, поверь, ты еще будешь жаловаться, что он слишком мал!
        Он тихонько рассмеялся. Наталья подняла голову, поглядела на него и тоже улыбнулась. Звук его голоса действовал гипнотически, и теперь ей уже самой было неловко за свои нелепые страхи.
        - Конечно, здесь была больница. Но что с того? Мало ли что где было прежде! Сейчас это наш с тобой дом - и ничего больше. Обычные стены, обычные коридоры. Нет тут стенающих призраков, гремящих цепями, никто по ночам не бродит и не шепчет. Ты привыкнешь и полюбишь это место. Вот увидишь.
        Разговор перешел на другое, и Наталья почти совершенно успокоилась.
        Но потом, вновь оставшись одна, когда некому было ободрить ее, сказать, что бояться нечего, страх вернулся. И тяжкие мысли - тоже.
        Сейчас, глядя в полные тревоги глаза Татьяны, Наталья думала о том, сколько еще она вынесет, надолго ли хватит ее мужества.
        Те голоса, что слышались в стенах, - ведь они были, ей не мерещилось! Дом был живым существом - злобным, голодным, алчным. Что, если блуждают здесь неупокоенные души тех, кого он когда-то поглотил, съел? Заморочил, завлек обманом, как несчастного Иоганна, а после умертвил, но оставил навечно жить подобием жизни в своем каменном чреве, блуждая в темноте?
        Глава вторая
        Каждый вечер происходило одно и то же: после вечернего туалета Татьяна, которая помогала Наталье приготовиться ко сну, произносила:
        - Доброй ночи, барышня. - Хотя какая она барышня? - Пусть Господь вас бережет. Спите сладко.
        И уходила, оставляя Наталью одну.
        С мужем они спали в разных спальнях, да к тому же чаще всего он ложился позже нее, подолгу сидел в кабинете над своими бумагами. Но даже если и не нужно было работать, если супруги и проводили вечера вместе, то после Николай все равно отправлялся к себе: привык спать один, чуть смущаясь, признался он жене однажды. Не получалось заснуть, если рядом в кровати спит еще кто-то. Даже если этот «кто-то» - молодая любимая жена.
        Наталья не думала обижаться: у каждого человека свои привычки. Но в последние недели необходимость оставаться по ночам в одиночестве в темной спальне страшила ее.
        Огромный безмолвный дом с толстыми стенами напоминал кладбище. Наталье казалось, что она замурована внутри, и некому прийти на помощь.
        Впрочем, тишина была ложной. Потому что ближе к полуночи, когда слуги на своей половине укладывались спать, городские огни за окном гасли, дом оживал.
        Поначалу Наталья старалась закрывать глаза покрепче, чтобы заснуть побыстрее, и молилась о том, чтобы спать всю ночь, не просыпаясь, но вскоре поняла, что ничего не получается. Забыться сном удавалось в лучшем случае под утро, да и то не всегда. Ночи же стали настоящим кошмаром.
        Выглянуть в коридор Наталья решилась всего однажды, и было это еще до загадочного исчезновения Иоганна Францевича.
        Проснувшись среди ночи от звука голосов, она тогда решила, что кто-то зовет ее - кажется, даже услыхала свое имя. Вскочила с постели, набросила на себя шелковый халат, схватила свечу, которая стояла на туалетном столике возле кровати и, не успев стряхнуть с себя остатки сна, вышла из комнаты посмотреть, что там такое, что стряслось.
        В коридоре никого не было, хотя Наталья готова была поклясться, что буквально за секунду до того, как она отворила дверь, кто-то стоял за ней: переминался с ноги на ногу, вздыхал, бормотал.
        Молодая женщина подняла свечу повыше и увидела в конце коридора мужскую фигуру. В доме было проведено электричество, на ночь обычно оставляли гореть несколько ламп, но сейчас та, что была в коридоре, почему-то не горела. Наверняка неисправность, подумалось Наталье, подобное случалось время от времени.
        Она решила, что человек, стремительно идущий по коридору, - ее муж, он был так же высок и широк в плечах, поэтому Наталья окликнула его по имени.
        Однако мужчина не обернулся, свернув за угол, в коридор, что вел к лестнице. Не успев задуматься о том, что поведение Николая (если это был он) выглядит странно, Наталья поспешно двинулась за ним. Там, за поворотом, свет горел, и чем ближе она подходила, тем ярче он разгорался.
        Наталья, удивляясь про себя, но еще не испытывая страха, дошла до угла, а завернув, застыла на месте, онемев от изумления.
        Она точно знала, что должно было открыться ее взору, однако перед ней было странное, совершенно невозможное зрелище. Вцепившись в свою свечу и придерживая полы халата, Наталья смотрела на большое помещение, полное людей.
        От стен и высоких окон шло сероватое свечение, отчего казалось, что помещение окутано туманом. Посреди комнаты стоял огромный металлический стол, под потолком висели круглые лампы. На столе лежал человек - абсолютно голый мужчина, тощий и мосластый, с бледной синеватой кожей и желтыми пятками. Вокруг него сгрудились еще несколько человек, одетых в белое. У одного из них в руке был длинный узкий нож, который он держал занесенным над лежащим мужчиной.
        «Что это?» - подумала Наталья. Вернее, решила, что лишь подумала, а на самом деле, видимо, произнесла вслух. Потому что не могли же невесть как оказавшиеся в доме люди подслушать ее мысли!
        Или могли?
        Так или иначе, все они, как по команде, подняли головы и повернулись в сторону Натальи, уставившись на нее. Она хотела закричать, но из горла вырвался лишь слабый писк.
        Люди в комнате были слепы. Глаза их были зашиты черными нитками: большие, словно нарисованные детской рукой во время игры в крестики-нолики кресты чернели на бледной, как снятое молоко, коже. Наталья отшатнулась, но не успела сделать ни шагу, как жуткие фигуры, снова со сводящей с ума синхронностью, раздвинули губы в улыбках.
        Наталья попятилась, все так же молча, не сумев закричать, позвать на помощь. А потом, путаясь в полах халата, выронив свечу, ринулась, не разбирая дороги, назад, в комнату, дверь в которую была открыта. Краем сознания она отметила, что лампа в коридоре зажглась, поэтому добежала до спальни Наталья быстро, и только захлопнув за собой дверь, смогла сделать вдох: до той минуты она и дышать не могла от ужаса, который ее обуял.
        Уснуть ей, конечно, не удалось. Стоило смежить веки, как перед внутренним взором вставали люди с зашитыми глазами и белыми лицами.
        Пыталась убедить себя, что это ей приснилось или же она ходила во сне, но не вышло. Поутру Татьяна принесла в комнату свечу, которую Наталья обронила во время ночного происшествия. Спросила было, откуда она там взялась, куда, мол, барышня ходила, но, встретив диковатый взгляд своей госпожи, умолкла и больше ни о чем не спрашивала.
        При свете дня Наталья нашла в себе силы сходить туда, где побывала ночью. Вместо операционной был знакомый коридор - все та же мебель, цветы и окна.
        «Что со мной было? Или я с ума схожу, как тетушка Марфа?» - спросила себя Наталья, не зная уже, что было бы предпочтительнее: лишиться рассудка или знать, что дом населен призраками.
        В одном она была убеждена точно (а после исчезновения Иоганна Францевича и еще одного подобного случая уверилась еще тверже): если бы она зашла чуть дальше, ступила вглубь комнаты, а не застыла, перепуганная, на пороге, то обратно бы уже не вернулась. Дом заманил бы ее и погубил, непременно погубил.
        Именно про тот случай и обмолвилась она в разговоре с мужем, когда сказала, что «коридоры ведут неизвестно куда». Больше ни с кем и никогда Наталья об этом не говорила, но в глубине души была уверена, что несчастный немец, а вместе с ним и многие другие, замороченные, замученные, все еще здесь, рядом - только вот дотянуться до них не получается. Кто знает, ищут они выход, страдают, плачут или же превратились в одно из чудовищных созданий, обитающих здесь?..
        В общем, с той страшной ночи Наталья из комнаты ночью выходить не решалась. Уж лучше прислушиваться к тому, что творится за стенами (и, возможно в стенах!), чем узнать наверняка, что происходит, отправившись в путешествие, из которого невозможно вернуться.
        А ночи, словно черные стражники, заступающие на службу, как только садилось солнце и заканчивался короткий осенний день, были неумолимы: мучили, пугали, несли с собой ужас.
        Каждый раз, лежа в студеной, как ни старайся ее протопить, спальне, Наталья думала: еще немного - и рассудок покинет ее. И спрашивала себя: что, если это уже произошло, и она сейчас вовсе не в ставшем уже знаменитым у горожан Петровском доме, а в палате с белыми стенами, привязанная к кровати, тупо смотрит в потолок пустыми глазами?
        Она щипала себя за запястье до синяков - и следы от щипков раз за разом свидетельствовали, что Наталья по-прежнему здесь, в адском доме.
        Всякую ночь происходило разное, не угадаешь, чего ждать.
        Кто-то бродил по коридорам - шаркал подошвами туфель по полу. Наталья покрывалась ледяным п о том: звук не мог быть реален, ведь на полу лежал толстый ковер, шагов не должно быть слышно! Однако для тех, кто темными ночами ходил мимо Натальиной двери, никакого ковра не было - а были щербатые дощатые полы со скрипучими половицами.
        Обитатели дома шептали и бормотали, время от времени разражаясь горестными стонами. Иногда Наталья слышала детский плач, а порой - хрипы и завывания. В одну из ночей неведомое существо по-собачьи скреблось в дверь, царапая когтями дорогое дерево (на котором, впрочем, поутру не обнаружилось никаких следов), заходясь безумным хохотом. Наталья прятала голову под подушку, зажимала уши, стискивала зубы, чтобы не закричать, но все равно слышала, слышала…
        - Впустиииии, открооооой, - умолял чей-то голос в другую ночь, произнося свои просьбы нараспев, тягучим высоким голосом. - Я хочу войтиииии, я хочууууу…
        В голосе звучала властная сила, и Наталья, повинуясь, не помня себя, встала с постели, подошла к двери, прижалась к ней.
        - Что ты хочешь? - спросила она.
        - Ты нужна мне. Нужна нам, - все так же вкрадчиво, нараспев ответили ей. - Открой, выйди.
        - Кто вы такие? Почему остаетесь здесь? - Наталья вдруг осмелела и выкрикнула: - Это мой дом!
        Напевность исчезла из голоса, теперь он сочился злобой и ядом:
        - Мы заберем тебя в темноту! Сожрем твою душу!
        Следом раздался удар, от которого, кажется, содрогнулся весь дом. Наталья, не сдержав вопля, отпрянула от двери и бросилась в кровать, натянув на себя одеяло.
        С той поры она больше не решалась подходить к двери, как бы ее не звали, чего бы ей не слышалось. Однажды Наталья почувствовала едкий запах дыма. «Пожар!» - переполошилась она и уже хотела броситься вон из комнаты, но потом остановилась и подумала: «Что, если это ловушка?»
        Загорись дом и в самом деле, за ней сразу же придет муж, а следом и все остальные. С бешено колотящимся у самого горла сердцем Наталья стояла возле окна и прислушивалась, ждала. Но никто не шел, а к утру все растаяло: и запах гари, и сизый туман, что щупальцами тянулся из замочной скважины.
        Ночи сменяли одна другую, осень отступала, близилась зима, выпал и растаял первый снег. Наталья уже начала свыкаться с тем, что еженощно дом пробуждался, а его потусторонние обитатели начинали жить своей жизнью.
        Удивлялась она лишь одному: неужели никто, кроме нее, ничего не слышал? С другой стороны, Наталья ведь тоже не рассказывала ни о чем даже Татьяне, от которой у нее никогда не было секретов. Ночные страхи и видения, думалось Наталье, это как стыдная болезнь: каждый мучается и страдает в одиночку, потому что кому о таком скажешь?
        Хуже всего был страх, что однажды неведомые посетители окажутся не снаружи, а внутри: войдут в комнату, встанут подле Натальи, а бежать будет уже некуда, разве что в окно.
        Но пока Господь миловал. Она молилась усердно: читала все молитвы, которые знала - проговаривала слова скороговоркой, не вдумываясь; истово читала молитвослов - все страницы подряд, часто не понимая смысла, но находя утешение в церковнославянских оборотах речи, особой тональности, витиеватых словесах.
        Недели через две после исчезновения Иоганна Францевича Наталья сходила на исповедь. Специально велела, чтобы ее отвезли не в ту церковь, прихожанкой которой она была сызмальства, куда ходила каждое воскресенье, а в маленькую старинную церковку, что находилась на выезде из Быстрорецка. Там, как слышала Наталья, был священник, который изгонял злых духов.
        Когда служба закончилась, Наталья вслед за всеми пошла к исповеди. Все думала, как ей спросить святого отца, как узнать, что делать. Так и не решила ничего и, склонив голову, проговорила, что, дескать, смущает ее нечистый дух, мучается она от страха полуночного.
        Священник, на вид совсем древний, ветхий старец, пожевал губами и вымолвил:
        - Ничего Враг так не страшится, как смирения. Молись о смирении, дочь моя, испрашивай прощения, стремления к неосуждению. Не прибегай к колдунам и ворожеям, ищи силу в своей душе и помощи Господа. Молись чаще, крестись правильно и неспешно. Не ешь, не пей и не отходи ко сну без крестного знамения.
        Наталья и сама не знала, чего ждала от священника, но то, что получила, разочаровало ее. Все, о чем он вещал постным, скучливым голосом, то ли не восприняв всерьез вопроса «барыньки», то ли просто утомившись произносить день за днем одно и то же, Наталья и сама давно знала. Она и молилась, и исполняла заветы, и старалась быть смиренной, верить и очищать мысли.
        Только вот ничего не прекращалось, становилось только хуже.
        Глава третья
        С того дня, как пропал Иоганн Францевич, прошло около месяца. Немца так и не нашли, как ни искали. Визиты сыскной полиции давно прекратились, газеты перестали писать о пропавшем, но для живущих в доме история с исчезновением не становилась прошлым. Это был катализатор, запустивший темные процессы, которые теперь клокотали, кипели, как зловонное варево под плотно прикрытой крышкой.
        В одну из ночей всех в доме переполошили истошные женские вопли. Молоденькая горничная, та самая, что утверждала, будто Иоганн Францевич заходил в курительную комнату, заявляла теперь, заходясь в истерике, что в ее комнату явился какой-то мужчина.
        - Не Иоганн Францевич? - спросил управляющий Петр Савельевич, вместе с еще несколькими слугами прибежавший на крики.
        - Нет, того-то я знаю! А этого - нет. Худющий, как оглобля, одни глаза, одет чудно, - давясь слезами, говорила девушка. - Стоит, молчит и смотрит!
        Наталья, которая выпила чуть ли не тройную дозу успокоительных капель, той ночью на удивление крепко заснула и узнала обо всем лишь утром, со слов Татьяны. Впрочем, Николай Федорович, хотя и не пил никакого лекарства, тоже ничего не слышал: дом был таким большим, что, находясь в одной его части, можно было и не подозревать о том, что творится в другой.
        Горничная велела наглецу убираться прочь, но тот не послушал. А потом из-за туч выглянула луна, осветив тот угол, где стоял таинственный незнакомец. И вот тут девушка и принялась вопить что есть мочи: посетитель попросту растаял, растворился в воздухе.
        - Привиделось тебе спросонья, вот и все! - попробовал убедить горничную управляющий, но она стояла на своем: ночью по дому бродит призрак. Или даже призраки.
        Терпение Петра Савельевича лопнуло. Он справедливо полагал, что бредни истеричной девицы могут нанести урон репутации дома и его хозяев, да к тому же негативным образом скажутся на настроении остальных слуг, а потому счел за благо рассчитать излишне впечатлительную девицу, посоветовав ей подлечить нервы.
        Однако увольнение горничной не помогло. Слухи поползли, и остановить их было уже невозможно. Через пару дней уволился конюх, вслед за ним - одна из кухонных работниц, а за нею - еще две горничных.
        Причина всякий раз была одна и та же: перепуганные слуги клялись и божились, что по ночам видели или слышали нечто ужасное. Кому-то мерещились шаги, кто-то слышал смех или стоны, а кого-то пугали таинственные существа, что являлись в спальню под покровом ночи.
        - Но ведь это бред сивой кобылы! - громко говорил Николай Федорович своему управляющему.
        Наталья шла в кабинет к мужу и невольно подслушала их разговор.
        - Оно понятно, - согласился Петр Савельевич. - Народец темный. Одна дура ляпнула, остальные подхватили, растрезвонили. Вы не волнуйтесь, Николай Федорович, свято место пусто не бывает: желающих много, мигом замену найдем.
        А вот в этом Петр Савельевич оказался неправ. То есть поначалу да, желающие находились. Но когда слуги стали увольняться один за другим, найти тех, кто захотел бы служить у Петровских, стало почти невозможно.
        На городском рынке, в церкви, в соседних домах: сначала в людских и на кухнях, а после и в хозяйских гостиных - стали все громче говорить о том, что дом Петровских проклят, стоит на дурном месте и потому там обитает потустороннее зло.
        - Кто ж строится на погосте? Кто на мертвяках жить станет? Говорят, кости собрали да вывезли за город, сбросили в овраг. Разве можно так с человечьими останками? Люди ведь, чай, не собаки какие! - говорила называвшая себя медиумом дочь письмоводителя Баринова всем, кто хотел ее слушать. А таковых находилось немало. - Вот покойники и мстят, являются ночами!
        Это была правда лишь отчасти. Человеческие останки, найденные в парке в нескольких общих ямах (именно так хоронили безвестных, безымянных жертв мора, бушевавшего в этих местах когда-то давно) бережно перенесли на кладбище возле Сухого русла и там захоронили, как положено. Даже священника пригласили. А больше никаких могил в парке не обнаружили: в последние десятилетия возле больницы никого не хоронили, умерших везли из морга на одно из городских кладбищ.
        Медиум также тонко намекала, что взялась бы «очистить дом от скверны», за кругленькую сумму, разумеется. А когда Петр Савельевич отверг ее предложение, обиделась и стала вещать о мести мертвецов с утроенной силой. В результате число слуг в Петровском доме сократилось больше чем вполовину, оставались лишь самые стойкие.
        Совсем плохо дело стало, когда бесследно исчезла дочь самого Петра Савельевича. Девушке исполнилось семнадцать, и была она от рождения глухонемой. Жила во флигеле с отцом и матерью, женщиной едва ли не более тихой и незаметной, чем дочь.
        В господский дом Машенька почти никогда не заходила - незачем было. Но в тот день готовились к приезду сына Николая Федоровича, хозяин велел вычистить, вымыть особняк сверху донизу, а рабочих рук по понятной причине катастрофически не хватало. Вот Петр Савельевич, который был человеком здравомыслящим, и решил привлечь к делу жену и дочь.
        Последним Машеньку видел сам отец: она спустилась с тряпкой в руках по лестнице со второго этажа, свернула в коридор налево. Заметила отца, улыбнулась ему своей милой ясной улыбкой, а того вдруг словно кольнуло в сердце: захотелось сказать, что нечего ей делать в этом доме, пусть возвращается обратно во флигель, а они тут сами управятся. Слишком уж она была худенькая, хрупкая, беззащитная. А крыло дома, куда свернула девушка, было то самое, где находилась курительная комната…
        Петр Савельевич, не рассуждая, повинуясь импульсу, окликнул дочь, которая уже скрылась из виду. Потом чертыхнулся: не услышит же! И побежал за ней. До коридора, по которому пошла Машенька, добрался в два счета, свернул вслед за дочерью - и увидел перед собой пустоту. Двери по обе стороны коридора, винного цвета дорожка на полу, картины на стенах… Машеньки нет.
        Он заметался, открывая двери одну за другой, на шум сбежались слуги, потом и жена подоспела. Поняв, в чем дело, искать Машеньку стали уже все вместе. Но ни за одной из дверей девушки не оказалось. В окно она вылезти, понятное дело, не могла - зачем бы ей это делать? Да и снег только пару часов, как перестал валить, а покров под окнами был девственно-чист, нетронут. Никаких следов.
        Жена Петра Савельевича с той поры слегла. А сам он стал еще тверже и сдержаннее, вытянулся и высох за несколько дней. Не уволился, остался в доме, надеясь, видимо, отыскать дочь, не рассчитывая на помощь сыскных. Ведь в поисках немца те, как ни старались, ни на миллиметр не продвинулись.
        Управляющий не ушел, но сразу четверо слуг взяли расчет, и потому, когда через три дня приехал сын Николая Федоровича, прислуживать ему пришлось Антону, личному камердинеру Петровского, который был при нем с малых лет.
        Кроме Антона в доме, помимо хозяев и Петра Савельевича, оставались верная Татьяна, повар, кухарка, пожилая горничная, садовник, кучер, который сделался теперь еще и конюхом.
        «Это на такую-то махину!» - сетовала Татьяна.
        А куда деваться, если никого калачом не заманишь в Петровский дом!
        - Пожалуйста, давай уедем отсюда, - снова попыталась поговорить с мужем Наталья перед самым приездом Дмитрия. - Ты же и сам видишь, с этим местом что-то не так!
        Наталья знала, чем объясняется упрямство супруга: дом не поддавался его воле. Николай добился в жизни огромного успеха и привык думать, что для него не существует неразрешимых проблем и вопросов, что люди и обстоятельства должны покоряться ему. А потому не мог позволить себе смириться с тем, что есть вещи выше его понимания.
        Муж угрюмо поглядел на нее и досадливо проговорил:
        - Я устал от этого вздора, Наташа. Перед нами цепь случайностей, которую необразованные люди раздули до размеров вселенской катастрофы - неужели сама не видишь?
        - Но ведь Иоганн Францевич…
        - Пропал, да. Но, видишь ли, я склонен думать, что по какой-то причине этот человек вполне мог инсценировать свое исчезновение. Возможно, у него были долги или иные причины скрываться. А дальше - полоумная горничная, которой что-то почудилось. И вот уже людишки вроде той «ворожеи» связывают воедино совершенно не связанные между собою вещи, а десятки сплетниц с готовностью подхватывают эти нелепицы, и домыслы растут, ширятся, подобно лесному пожару! Не разберешь, где правда, а где ложь, но общее мнение не переломить!
        - А как быть с Машей? - спросила Наталья.
        Лицо мужа болезненно сморщилось, он свел брови к переносице.
        - Маша! - Кажется, Николай не сумел придумать подходящей причины, и потому разозлился еще сильнее. - Думаю, мы еще узнаем правду о Маше. Прошло слишком мало времени, чтобы делать выводы.
        - Хорошо, а как же я? - не сдавалась Наталья. - Я который месяц плохо сплю! Не хотела говорить, но мне то и дело мерещится… разное!
        Едва выговорив это глупое «мерещится», она готова была язык себе откусить. Надо же было произнести такое! Зато Николай зацепился за неудачное словцо.
        - Разное? Мерещится? - ернически отозвался он. - Лев Александрович полагает, что нервы у тебя сейчас расстроены, нужно поменьше давать волю фантазиям. Он прописал тебе препараты, ты должна их пить, чтобы ничего не «мерещилось».
        Последнее слово Николай по-особому выделил голосом. Все это было обидно, даже оскорбительно, но должным образом отреагировать Наталья не успела, потому что муж воскликнул:
        - Могу со стопроцентной уверенностью сказать: я ни разу, никогда, ничего необычного здесь не видел. И если ты полагаешь, что выдумки и суеверия способны выселить меня из собственного дома, значит, плохо меня знаешь!
        Николай Федорович вылетел из комнаты, хлопнув дверью, а Наталья с грустью подумала, что это была их первая серьезная ссора, и виной тому - проклятущий дом, который Наталья, как ни старалась, не могла заставить себя не то, что полюбить, но хотя бы перестать бояться.
        «Это место набирает силу, - подумала она, трясясь от холода под двумя одеялами из верблюжьей шерсти. - Пока мы делаем вид, что ничего особенного не происходит, оно начнет сводить нас с ума и забирать одного за другим».
        Наталья боялась так сильно, что никакие препараты не могли помочь справиться с собой и заснуть.
        Возможно, именно хроническая бессонница и стала причиной того, что случилось в столовой перед ужином в честь приезда Дмитрия. Во всяком случае, так считал доктор. Но Наталья знала: усталость и недостаток сна ни при чем. Просто то, что прежде происходило в доме ночью, стало твориться и днем.
        Глава четвертая
        Муж стоял спиной к Наталье, но ей не нужно было видеть его лица, чтобы понять: он раздражен, сердит, даже взбешен. Наталья лежала в постели, слабая, несчастная, измученная разрывающей голову болью, от которой темнело в глазах. Не помогали ни отвары Татьяны, ни лед, который она прикладывала к вискам, ни порошки доктора Льва Александровича.
        - Прости, Коля. Пожалуйста, прости. Поверь, мне очень жаль, что так вышло, - тихо проговорила она уже, кажется, в тысячный раз.
        Николай обернулся к ней, и лицо его было точно таким - окаменевшим от гнева, как она и предполагала.
        - Не понимаю, как ты могла поступить подобным образом. Разве я о многом просил? Я всего лишь желал, чтобы самые родные, близкие мне люди приняли и полюбили друга, нашли общий язык, смогли тепло и по-дружески общаться. Дмитрий был против нашего брака, даже на свадьбу не приехал, как ты знаешь. Это причинило мне боль, однако я отчасти могу понять его. Он был очень привязан к матери, а все эти досужие сплетни… - Николай поморщился и махнул рукой. - Однако Дмитрий внял моей просьбе, оставил дела в Петербурге с намерением пожить здесь, познакомиться с тобою поближе. Решился на этот шаг по моей просьбе. Не понимаю, к чему было устраивать этот позорный спектакль!
        - Господи, да пойми же ты, Коля, не было никакого спектакля!
        Однако случилось и вправду немыслимое, такое, чего никто не мог ожидать - в том числе и сама Наталья.
        Ко встрече с сыном Николая Федоровича она готовилась со всей тщательностью, волнуясь и переживая: как пройдет знакомство? Как сложатся их отношения? Растает ли лед недоверия с его стороны?
        Наталья надеялась убедить Дмитрия, что у нее нет и не было никаких корыстных мотивов, когда она выходила за Николая Федоровича, что она всем сердцем любит и уважает своего мужа, верит, что Дмитрий найдет в ней надежного друга.
        Нет, конечно, говорить все это ему в лоб она не собиралась - это было бы смешно и нелепо, однако рассчитывала, что, сойдясь с нею поближе, Дмитрий поймет, что она вовсе не дурной, корыстолюбивый человек, каким ее пытались иной раз представить злые языки.
        Дом к его приезду сверкал, словно только что отлитая золотая монета. Нарядный, вычищенный, блистающий великолепием, он должен был произвести на Дмитрия Николаевича доброе, благоприятное впечатление.
        В кухне готовились его любимые блюда, а в комнатах, которые были отведены сыну хозяина, все было устроено по его вкусу: богатая библиотека с книгами любимых авторов, ваза с антоновскими яблоками, которые он обожал, предпочитая им все прочие фрукты, на бюро красного дерева - несколько пачек самой лучшей бумаги для записей, блокноты и записные книжки. Дмитрий пробовал свои силы на литературной ниве, возглавлял весьма известный в Петербурге литературный журнал «Золотое перо», писал критические заметки под псевдонимом «Д. Остроглазов», а в последнее время работал над пьесой под рабочим названием «Блуждающие огни».
        Наталья оделась, как ей казалось, с подобающей строгой простотой и элегантностью: темно-бирюзовое платье модного, но не вызывающего покроя, отделанное кружевом, скромная нитка жемчуга на шее и жемчужные серьги - и больше никаких украшений, за исключением обручального кольца.
        Глядя на себя в зеркало, Наталья сетовала, что выглядит чересчур молодо, однако выражение лица, сдержанные манеры и ровный тон голоса должны были убедить Дмитрия, что она серьезная женщина, которая заслуживает всяческого доверия. Она осталась довольна собой и, когда пришло время спуститься вниз, была уже почти спокойна.
        Дмитрий прибыл во второй половине дня. Его проводили в комнаты на втором этаже, чтобы он мог отдохнуть с дороги и переодеться к ужину, который должны были подать к семи вечера.
        Наталья уже была в гостиной, когда туда вошли ее муж и Дмитрий Николаевич. Они тихо переговаривались о чем-то, Николай улыбался чуть напряженной, но счастливой улыбкой. Наталья знала, что он скучал по сыну.
        Они были совсем не похожи - Дмитрий пошел в мать: простоватое лицо с широко расставленными глазами, обрамленными белесыми ресницами, крупный нос, лишенный благородства профиль, слишком широкий, медвежий лоб. Впрочем, несмотря на далекую от совершенства внешность, непривлекательным Дмитрия назвать было нельзя: он обладал высоким ростом, отличным сложением и густыми, слегка вьющимися волосами золотисто-соломенного оттенка.
        - Позволь представить тебе мою супругу Наталью, - проговорил Николай Федорович.
        Она улыбнулась и сделала шаг им навстречу, Дмитрий тоже улыбнулся почтительной улыбкой и хотел что-то сказать, но не успел. Тут все и случилось, навсегда разрушив то, что еще и не начало складываться.
        Внезапно комната за спинами мужчин начала меняться. Стена и дверной проем стали словно бы отодвигаться назад, покрываться рябью, таять. Картины, камин и каминная полка, настенные часы, столик, на котором стояла ваза со свежими цветами, пропали, оставив вместо себя длинное, уходящее вглубь помещение без окон с каменными сводами, низкими потолками и стоящими вдоль стен столами.
        - Опять началось! - ахнула Наталья, вспомнив ту ночь, когда коридор исчез, превратившись в операционную. - Господи, помилуй!
        Она прижала ладони к щекам. Сквозь плотный туман доносился до нее встревоженный голос мужа:
        - Наташа! Что с тобой, дорогая?
        Молодая женщина ничего не слышала, не воспринимала, во все глаза глядя на то, что происходило в комнате со сводами, похожей на пещеру. Столы, стоявшие вдоль стен, не были пусты. На них лежали люди: серые длиннополые хламиды, запрокинутые кверху лица, босые ноги.
        - Покойницкая! - еле слышно прошептала Наталья. - Мертвецы!
        - О чем она говорит? - растерянно спросил Николай.
        Дмитрий пожал плечами - он тоже не расслышал. Да и вообще не мог сообразить, что происходит.
        Наталья вытянула руку, указывая в ту сторону. Отец и сын синхронно обернулись, но, по всей видимости, ничего необычного не увидели.
        - Там ничего нет, милая!
        - Они прямо за вами! Почему вы не видите! Почему не верите? - в отчаянии вскрикнула Наталья, когда муж шагнул к ней, желая успокоить. - Ты никогда не веришь мне!
        Как будто разбуженные ее криками, мертвецы, лежащие на столах, один за другим стали подниматься. Безмолвные серые фигуры садились, опускали ноги на пол, поворачивали головы. Сейчас глаза не были зашиты, но легче от этого не было. Синевато-бледные худые лица, обтянутые кожей черепа, раскрытые рты с остатками гнилых зубов - один за другим мертвецы покидали столы и шли вперед, прямо к стоящим спиной к ним Николаю и Дмитрию.
        Наталья до крови прикусила губу, силясь подавить крик. Муж быстро пересек комнату и, приблизившись к ней, попытался обнять.
        - Не понимаю, в чем дело, - негромко проговорил он. - Нервное напряжение, должно быть.
        Николай протянул к ней руки - и в этот миг один из мертвецов, что подошел ближе всех к Дмитрию, сделал то же самое, пытаясь ухватить молодого человека. Остальные обитатели мертвецкой тоже были совсем рядом, еще немного - и они набросятся на Дмитрия!
        Не рассуждая, желая спасти его от гибели, Наталья увернулась от объятий мужа и рванулась к Дмитрию, который стоял совершенно обескураженный, не замечая возле себя перекошенного лица мертвеца, не чувствуя ледяных костистых пальцев, похожих на ветви уродливого дерева, готовых коснуться его горла.
        - Прочь! - закричала Наталья, не помня себя. - Убирайся!
        Заставить себя прикоснуться к демонической твари было невыносимо, вместо этого она что было сил толкнула Дмитрия в сторону. Тот, конечно, не ожидал такого, а потому покачнулся и, с трудом удержавшись на ногах, налетел на стоявшую рядом кадку с пальмой.
        - Наташа! Что ты делаешь! - выкрикнул Николай.
        А дальше…
        В одно мгновение сгинули и мертвецы, и столы, и покойницкая. Все снова выглядело в точности, как всегда. Дмитрий - растерянный, униженный, с покрасневшим лицом, открывал и закрывал рот, тщетно пытаясь что-то сказать.
        - Скажи на милость, что на тебя нашло? - Николай Федорович побледнел от гнева.
        - Я… Я только хотела… - начала было она, но тут Дмитрий вновь обрел дар речи.
        - Эдакого приема я точно не ожидал, - дрожащим от бешенства голосом проговорил он, становясь в эту минуту похожим на своего отца. - Благодарю покорно. Если вы не желали, чтобы я приезжал, если питаете настолько острую неприязнь к моей персоне, так и не незачем было…
        - Да нет же! - бессильно проговорила Наталья. - Я совсем не то хотела сказать!
        - Вы выразились предельно ясно, - ледяным тоном проговорил Дмитрий.
        Дальше все было сплошным кошмаром, который Наталье хотелось поскорее забыть.
        Спустя примерно час Николай пришел в комнату супруги, чтобы объясниться. Был он до крайности раздражен и измотан разговором с сыном: совсем на другое рассчитывал, приглашая Дмитрия навестить их с женой. После долгих уговоров ему все же удалось убедить сына, мнительного и нервного от природы, не принимать слова жены близко к сердцу, ссылаясь на то, что она в последнее время была нездорова.
        - Это уму непостижимо! Ты вела себя как торговка с рынка! Я все могу понять, но велеть Дмитрию «убираться»!
        Николай не слушал ее - вернее, не хотел услышать. Это объяснялось не его жестокосердием или упрямством: объяснения звучали дико и странно, Наталья и сама это понимала. Но все же пробовала рассказать, что видела в гостиной, чтобы он понял. Ей необходимо было, чтобы муж простил ее!
        Однако найти нужных слов не получалось, как ни старайся. Становилось только хуже, и поэтому бедная женщина отвернулась к стене и тихо заплакала от бессилия и боли.
        - Ой, прошу тебя, только без этого! - воскликнул муж и сунул руки в карманы.
        Наталья знала: он не выносит женских слез, но не могла перестать рыдать. В итоге, постояв около нее еще пару минут, Николай круто развернулся на пятках и вышел вон из спальни жены.
        Он не желал верить ей, но даже не это было самым ужасным. Наталья была уверена, что произошедшее вовсе не являлось апофеозом. Это было лишь началом чего-то еще более ужасного, смертоносного.
        И оказалась права.
        Последующие события стали развиваться стремительно, набирая обороты, словно лошади, которые на полном ходу мчат карету к обрыву, не слушаясь возницу.
        Глава пятая
        Дмитрия буквально трясло от злости: руки ходили ходуном, и он пару раз выронил серебряный портсигар, пытаясь открыть его и достать сигарету. Потом вспомнил, что портсигар пуст: он демонстративно выбросил все сигареты на глазах у Лики и клятвенно обещал ей, что будет воздерживаться от курения - доктора говорили, у него слабые легкие.
        Отшвырнув бесполезный портсигар, Дмитрий метнулся к окну и стал смотреть на заснеженный парк. В Петербурге было дождливо, а в Быстрорецке уже лежал снег, и слой его был таким толстым, будто сейчас не конец осени, а самый разгар января.
        Не стоило ему приезжать. Дел было невпроворот: чтобы держать журнал на плаву, приходилось прикладывать массу усилий. Конечно, можно было полностью жить на отцовские деньги, писать для удовольствия, не беспокоясь о том, станет ли кто-то издавать, понравится ли публике то, что выходит из-под его пера.
        Но позволить себе этого Дмитрий не мог: стыдно сидеть на отцовской шее, прожигать жизнь, тратить заработанные им миллионы. Раз уж он не сумел помочь Николаю Федоровичу, работая вместе с ним, раз уж разочаровал отца, не испытывая ни малейшего интереса к семейному делу, то должен пробовать себя на ином поприще. И, желательно, преуспеть, чтобы и отец смог гордиться им.
        Поэтому деньги отца он если и тратил, то умеренно, на самые необходимые нужды, стараясь жить на заработанное.
        - Уеду завтра же, - вслух пообещал себе Николай. - Сделал, что мог. Посмешил народ.
        Вспомнилось вдруг побелевшее лицо жены отца, ее расширившиеся глаза, казавшиеся неестественно огромными на тонком узком лице. Наталья была бесспорно красива - пожалуй, красивее Лики, и были в ней хрупкое изящество, ранимость, незащищенность. Вспомнилось еще, как Наталья, подскочив к нему, как дикая кошка, толкала его, велела убираться.
        Может, она и вправду больна, не контролировала себя в тот момент, как говорил отец, и вовсе не желала его прогонять? Но что же это за нервное расстройство такое, заставляющее бросаться на людей? И что она бормотала?
        Нет, вот этого как раз и не вспомнить, да и говорила Наталья слишком тихо и неразборчиво.
        Дмитрий отвернулся от окна, поежился и поглядел на камин. Огонь полыхал ярко, но в комнате все равно было холодно, словно огонь разожгли только что, и просторное помещение не успело прогреться.
        В новом отцовском доме ему выделили две большие комнаты. Были они смежными: из коридора можно попасть в ту комнату, где сейчас находился Дмитрий (кабинет, он же гостиная), а отсюда - в спальню.
        В дверь постучали. Слуги, должно быть. Или, может, отец вернулся.
        - Входите, - пригласил Дмитрий.
        Однако никто не вошел.
        Подойдя к двери, он невольно прислушался. За дверь кто-то был: слышался не то смешок, не то покашливание.
        Дмитрий распахнул дверь.
        - Я же велел вам… - Начал было он, но оборвал себя на полуслове.
        В коридоре никого не оказалось.
        В некотором замешательстве притворив дверь, Дмитрий тут же, через секунду, услышал звук, который ни с чем нельзя было спутать: кто-то громко дважды стукнул по ней костяшками пальцев.
        «Идиотские шутки!» - разозлился он и снова рывком распахнул дверь.
        Но за ней снова никого не было. И вот тут Дмитрию впервые стало не по себе. Холод, который царил в комнате, кажется, многократно усилился.
        Когда в закрытую дверь с силой шарахнули и принялись колотить снова и снова, он уже не стал открывать ее, вместо этого повернул торчавший в замочной скважине ключ и отошел назад.
        «Надо позвать кого-то, - смятенно подумал Дмитрий. - В спальне вроде бы есть колокольчик».
        Дверь теперь скребли и царапали. Бормотание усилилось: квохчущий, старческий голос произносил что-то, но слов было не разобрать.
        «Это, должно быть, какой-то сумасшедший», - думал Дмитрий, направляясь в спальню, но тут взгляд его упал на кресло, что стояло боком к нему, возле камина.
        В кресле сидел человек - женщина в черном платье. Лицо ее было закрыто густой вдовьей вуалью.
        - Как вы вошли сюда? - не испугавшись, а, скорее, удивившись, спросил Дмитрий.
        Женщина стала медленно поворачивать голову в его сторону. Лица под вуалью было не разобрать. Звуки под дверью стихли (наверное, неведомые гости ушли), и теперь тишина казалась плотной, как ткань, что скрывала лицо незнакомки.
        «Как она могла попасть сюда? Кто это?» - думал Дмитрий.
        В глубине души он понимал, что ни один человек не сумел бы войти, да и некому было, и незачем, но позволить себе осознать, что это, быть может, и не человек вовсе, было невозможно. Поэтому он из последних сил цеплялся за эти вопросы, за свое недоумение.
        Между тем женщина теперь смотрела прямо на него. Видеть ее лица он не мог, да и не хотел. Что-то подсказывало ему: не стоит видеть, что скрывается под ажурной тканью.
        - Баю-бай, баю-бай, поскорее засыпай, - раздался негромкий голос.
        Простые слова, всего лишь колыбельная. Но Дмитрий почувствовал, как в животе будто невесть откуда взялся кусок льда: нутро заледенело, ладони похолодели. Он хотел бежать отсюда, но не мог двинуться с места. Женщина полузабытым жестом поднесла руки к лицу, взялась за края вуали, собираясь приподнять ее.
        «Мама!» - хотел произнести Дмитрий, но не сумел.
        В этот момент за спиной раздался хлопок. Кто-то ударил в ладоши возле самого его уха. Дмитрий не выдержал и вскрикнул, сердце колотилось о ребра так, что готово было пробить грудную клетку.
        Обернувшись, он увидел позади себя пустую комнату. Никого, кто мог бы напугать его, разыграть так глупо - подкрасться и хлопнуть в ладоши, как озорной мальчишка, не было.
        Вконец перепуганный, замороченный, он снова резко развернулся, посмотрел на сидевшую в кресле женщину ( свою покойную мать? ). Только вот кресло оказалось пустым. Женщина исчезла, будто ее и не было тут секунду назад.
        «Я схожу с ума», - пронеслось в мозгу.
        В голове крутилась бешеная карусель мыслей, страхов, образов, и Дмитрий, желая остановить это, обеими руками вцепился в нее, сжал виски.
        Дверь в спальню была открыта, и Дмитрий, едва не теряя сознание от страха, увидел, что там кто-то есть. Раздался едва слышный скрип - этот «кто-то» поднялся с кровати, следом послышался звук шагов.
        «Показалось!» - попробовал он убедить себя, но в дверном проеме мелькнула тень: человек ( человек ли?) быстро прошел, Дмитрий не успел понять, кто это был.
        Мысль о том, что в спальне, в двух шагах от него, - призрак матери, умершей много лет назад, даже не пугала - сбивала с ног, и он не мог заставить себя успокоиться, решить, что делать.
        «Они прямо за вами! Почему вы не видите! Почему не верите?» - эти слова вдруг прозвучали в его сознании. Еще минуту назад Дмитрий готов был поклясться, что не понял, о чем говорила Наталья, не расслышал, а теперь вот был уверен: она произнесла именно это! Она действительно видела что-то, чего они с отцом не могли разглядеть, и пыталась предупредить, уберечь пасынка от… чего? Что за ужас таится в этом доме?
        В комнате внезапно стало не только холодно, но и темно - причем стемнело резко, одномоментно, как будто кто-то набросил накидку на клетку с волнистыми попугайчиками.
        Мрак за окнами был таким, про который говорят «хоть глаз выколи».
        «Надо зажечь электричество или свечи. Но где находится выключатель? Куда положили свечи?»
        Вопросы были простые, легко решаемые, однако Дмитрию не хватало мужества и силы воли, чтобы сделать хоть что-то, кроме…
        «Бежать. Нужно уйти отсюда», - выбралась, наконец, на поверхность сознания здравая мысль, и Дмитрий, не рассуждая, рванулся к дверям. Вцепился в ручку, повернул толкнул от себя. Дверь не поддалась.
        «Она открывается в обратную сторону, болван!» - вскричал внутренний голос, и Дмитрий послушно дернул упрямую дверь. Потом еще раз. Та не желала открываться.
        «Замок! Я же ее запер», - чуть не подвывая от облегчения, несчастный пленник повернул ключ в замке. Тот повернулся, раздался сухой щелчок, похожий на выстрел.
        Но даже при незапертом замке дверь не поддавалась.
        - Помогите! - всхлипнул Дмитрий.
        Он дергал ручку туда-сюда, толкал дверь плечом и, уже не в силах совладать с собой, бился в нее и кричал о помощи, умоляя выпустить его.
        В доме полно народу: отец, Наталья, слуги. Почему же никто не слышит? Не бежит к нему, не пытается вызволить?
        - Это не ваш дом, - прозвучало откуда-то сбоку, со стороны спальни, где кто-то ( Покойница! ) ходил, перемещался, подкарауливал Дмитрия. Голос был женский, хрипловатый, не разберешь, знакомый или нет.
        Дмитрий замер, припав к двери, как к последнему оплоту спасения. Дышал часто-часто, с болезненным присвистом, и чувствовал, что весь взмок, невзирая на холод.
        - Мы наблюдаем. Мы ждем. Вы уйдёте, - проговорил все тот же голос.
        Обернувшись, Дмитрий прижался затылком к двери в инстинктивном желании защититься: ведь лучше смотреть опасности в глаза, чем подставить под удар беззащитную спину.
        Огонь в камине пылал ярко, будто кто-то подкинул дров, однако более-менее освещенной была лишь часть комнаты, все остальное скрывалось во тьме. Тьма эта казалась живой, враждебной; Дмитрию чудилось, что оттуда в любой момент могли выползти чудовища… и он оказался не так уж неправ.
        На противоположной камину стене прыгали, переплетались причудливые тени, вязкие и тягучие, словно густая карамель. В дверном проеме стояла темная человеческая фигура.
        - Оставьте меня, - простонал Дмитрий. - Я ничего вам не сделал. Кто вы?
        Не произнося ни слова, фигура - все та же женщина в темном платье и траурной вуали - двинулась к нему.
        Вжимаясь в дверь, желая стать незаметным, Дмитрий увидел, что кроме жуткой гостьи к нему движутся и другие маслянисто-черные силуэты. Комната была полна людей. Разглядеть их в темноте не получалось, но ему подумалось, что (хотя бы в этом) судьба сжалилась над ним: куда милосерднее было не открывать лиц.
        «Нужно было послушать тебя, - с тоской подумал Дмитрий, мысленно обращаясь к Наталье. - Надо было убираться отсюда».
        Он откуда-то знал, что сейчас истекают его последние минуты в подлунном мире, что ему не спастись, не выбраться, и, понимая, что обречен, вдруг успокоился, внутренне собрался.
        Твари, порожденные тьмой, обступили Дмитрия со всех сторон, стояли совсем близко. Стылые, безмолвные, бездыханные, они пришли, чтобы забрать его с собой, утащить в свой ад. Дмитрий знал, что они вот-вот коснутся его, и молился о том, чтобы умереть прежде, чем ощутить ледяную тяжесть мертвых рук.
        «Простите и прощайте!» - слова, обращенные к любимым, к тем, кто оставался жить, сверкнули в сознании яркой звездной вспышкой, а потом навалилась тяжесть, все тело сковал ледяной панцирь, не дававший двигаться и дышать.
        «Самое умное в жизни - все-таки смерть, ибо только она исправляет все ошибки и все глупости жизни», - успел подумать Дмитрий, вспомнив слова Ключевского, трудами которого он в последнее время зачитывался.
        А после все, что его окружало, погасло навеки.
        Глава шестая
        Хотя Николай Федорович и заявил жене безапелляционно, что ни разу не видел в доме ничего необычного и страшного, это была ложь.
        Видел, еще как видел! И только болезненное упрямство, которое никак не получалось побороть, только неумение отступать, неоценимое в деловых вопросах, не давало ему внять просьбам Натальи и бежать из зачарованного дома, куда глаза глядят.
        Возвращаться сюда вечерами было мучительно, но Николай Федорович не позволял себе отговариваться делами и ночевать в конторе, хотя там и были оборудованы комнаты для сна и отдыха. Лгать Наталье, что с домом все хорошо, он мог, но оставлять ее одну, позорно, трусливо бежать - нет уж, до такой низости никогда бы не дошел.
        Измученный, перепуганный, всеми силами старающийся не выказать своего страха, приходил Петровский вечерами в свою спальню, словно погружаясь в свой личный ад.
        Впрочем, справедливости ради, началось это не сразу. В первое время он не замечал ничего особенного - дом как дом.
        Да, Наташа постоянно жаловалась на царивший в комнатах холод, но Николай Федорович просил ее потерпеть, находил разумные объяснения: недавно выстроенный дом, толстые стены, необходимость протопить помещения.
        Со временем, не сразу, но стал он понимать, что эти объяснения не выдерживают никакой критики…
        Впрочем, Петровский вызвал мастеров, которые проверили систему отопления. Они подошли к делу со всей ответственностью, со всем тщанием, однако не нашли никаких поломок, совершенно никаких.
        - Простите мне столь вольное сравнение, - сказал на прощание инженер, - но при том усердии, с каким здесь топят, вы и ваша супруга должны задыхаться от жары.
        «А мы не можем согреться», - подумал Николай Федорович, сбитый с толку и не понимающий причин происходящего.
        Впрочем, вскоре низкая температура в комнатах стала казаться ему меньшей из неприятностей.
        Однажды, было это после исчезновения немца (ох, и попортила ему крови та ситуация!) Николай Федорович ужинал в одиночестве в маленькой столовой, которая как раз была предназначена не для парадных обедов, а для таких вот скромных тихих трапез.
        Час был поздний - дело шло к полуночи. Наташа, конечно, уже спала, да и почти все слуги уже разошлись по комнатам, Антона Николай Федорович отпустил - у того был жар.
        Погруженный в мысли о недавнем разговоре с управляющим банком, Николай Федорович ел, почти не замечая вкуса, и не сразу обратил внимание на витавший в воздухе странный запах.
        Протянув руку к бокалу с вином, Петровский замер и сморщил нос. Пахло премерзко: то ли гниющими овощами, то ли мокрой землей, то ли застоявшейся болотной водой.
        «Несвежее подали, негодяи?» - удивился он. Прежде такого не случалось.
        Николай Федорович осторожно принюхался к содержимому тарелки, хотя это было излишне: на вкус все было в порядке, он ведь почти доел.
        - Антон! - раздраженно позвал Петровский, но вспомнил, что камердинера здесь нет. Отшвырнув салфетку, отодвинул стул и направился к выходу из комнаты.
        В коридоре смрад был заметно сильнее. Николай Федорович потянул носом, будто охотничий пес, и пошел на запах. Подумалось, что надо бы кликнуть кого-то из слуг - горничная, которая накрыла на стол и должна была убрать за ним столовую, находилась поблизости, достаточно позвонить. Да и управляющего разбудить можно.
        Однако, думая об этом, Петровский так никого и не позвал. Шел к источнику запаха, как гончая по следу, не страшась, но удивляясь. Возле двери, ведущей в подвал, воняло уже невыносимо. Николай Федорович достал платок и прижал к носу.
        «Черт знает что! Безобразие», - подумал он и, только дойдя до двери, вспомнил, что у него нет ключа. Хотел уже развернуться и идти обратно, чтобы поднять на ноги всех слуг, заставить объясниться, но тут заметил, что дверь приоткрыта.
        Час от часу не легче! Еще и запереть забыли!
        Чувствуя, как гнев вскипает в нем багровой волной, Николай Федорович толкнул ее и вошел внутрь. Перед ним были ступени, уводившие вниз, в темноту. На полке справа, под рукой, должна быть керосиновая лампа и спички. Нашарив их, Петровский зажег свет, стараясь при этом не вдыхать слишком глубоко.
        Помещение озарилось неровным желтоватым светом. Стоя на площадке перед спуском, Николай Федорович вытянул руку вперед, чтобы осветить пространство перед собой, при этом не забывая плотно прижимать к носу и рту платок.
        Толком ничего разглядеть не удавалось.
        Хотя дом этот был выстроен совсем недавно, подвальные помещения остались от прежней постройки - больницы для бедных. Петровский со слов архитекторов и инженеров знал, что внизу множество ходов и переходов, есть спуски и коридоры, уводящие вглубь. То помещение, куда вела лестница, было, если можно так выразиться, лишь вершиной айсберга.
        Изучить подземный лабиринт целиком пока руки не доходили, использовались лишь несколько комнат под винный погреб, хранилище для овощей, еще какие-то хозяйственные нужды. Спускаться сюда хозяину доводилось всего-то пару раз, и то при свете дня, а рядом всегда были люди. Сейчас же…
        Николай Федорович считал себя здравомыслящим, рационалистичным, ничуть не суеверным человеком, но в тот момент, вглядываясь в темноту подвала, чувствовал, как под кожу заползает страх - глубинный, безрассудный, не поддающийся логике. Прогнать его не получалось, и лампа в руке дрогнула.
        Ему показалось, что оттуда, снизу, кто-то смотрит на него, буравит взглядом. Запах ( « Может, картошка гниет? » ) усилился.
        «Нет тут никого», - сердясь на невесть откуда взявшуюся впечатлительность, подумал Николай Федорович, и в этот момент заметил внизу движение.
        Чей-то темный, горбатый, скрюченный силуэт быстро переместился из глубины подвала к самой лестнице. Еще немного - и существо (почему-то не поворачивался язык назвать это человеком) окажется в круге света, который разливала вокруг лампа. Оно стояло на границе света и тьмы, разглядеть его не получалось. Но если шагнет чуть правее - Петровский увидит его.
        «Я не хочу!» - полыхнуло в груди.
        Страх стал таким острым, что Николай Федорович ощутил его физически, как укол или удар ножом.
        «Я не могу это увидеть, потому что…»
        Додумать не удалось. Из темноты высунулась рука и взялась за перила.
        Николай Федорович отшатнулся назад и издал тонкий, беспомощный, птичий крик. Рука была худая, коричневая, как у мумии, выше кисти прикрытая ветхими лохмотьями. Кожа, покрытая отвратительными пятнами, струпьями, местами отвалилась, обнажая кость. Теперь было понятно, откуда этот запах - его издавал разлагающийся труп!
        Но трупы не восстают из могил! Почему же тогда…
        Петровский не был бы настолько богат и успешен в делах, если бы не умел в критический момент принимать правильные решения. А в данном случае, если он желал сохранить здравый рассудок, решение могло быть лишь одно.
        Уйти отсюда как можно скорее, а после постараться убедить себя, что ему почудилось. Что виной всему - игра теней, усталость, головокружение от неприятного запаха. Капуста гниет, ее, вроде бы, как раз квасили недавно. Конечно, так и есть!
        Николай Федорович, более не мешкая и не размышляя, попятился и выскочил наружу, закрыл за собой дверь и быстрым шагом пошел прочь.
        Не оглядываться! Не останавливаться!
        «Дверь сейчас откроется, та тварь выберется наружу и…»
        Дверь не открылась. Уже отойдя от нее на несколько шагов, Петровский сообразил, что не ощущает никакого запаха.
        Точно - показалось, померещилось! Иначе и быть не могло.
        Почти бегом добежав до маленькой столовой, Николай Федорович немедленно вызвал управляющего, велел разбудить других слуг и разобраться с источником запаха. О том, что он увидел в подвале (« Ничего там не было! Не было! »), разумеется, промолчал.
        Следующие четверть часа были ужасны: Петровский с замиранием сердца ожидал криков и воплей, однако спустя некоторое время Петр Савельевич вернулся и невозмутимо доложил, что в винном погребе и соседних помещениях чисто и сухо. Ничего странного. Ничего необычного.
        Петровский был человеком железной воли. Решив поверить в то, что стал жертвой разыгравшейся фантазии, он привел свой план в исполнение, убедил себя в этом, не позволяя усомниться ни на секунду. Когда Наташа вновь и вновь заводила разговор о том, что ей неуютно и страшно в новом доме, Николай Федорович разубеждал жену, говорил с нею спокойным, уверенным тоном, повторяя, что все страхи - это не более чем плод ее воображения и не стоит слушать праздных разговоров.
        Это давалось ему довольно-таки легко, благо что дом, словно испытав Николая Федоровича на прочность, попробовав на зуб, отступился. Не пугал больше, не морочил. И Петровский даже стал потихоньку гордиться собой, вернее, собственным здравомыслием: разумный человек, не склонный к экзальтации, всегда сможет обуздать свои нервы, а заодно и всевозможные неведомые материи!
        Так продолжалось дней десять, а потом его стройная теория рухнула, похоронив под обломками прежние представления о мироустройстве, оказавшиеся ложными. Искусственными и пустыми. Годными лишь на то, чтобы писать о них в книгах и вести беседы в гостиных, но неприменимыми в жизни.
        Вернувшись однажды вечером к себе в спальню, он не сумел зажечь свет. Пришлось, чертыхнувшись, взять стоящую на ночном столике свечу. В ее неверном, пляшущем свете Николай Федорович увидел, что в его постели кто-то лежит, укрывшись с головой.
        «Наташа?» - удивился он, но это было невозможно, он только что вышел из ее комнаты, оставив жену там. Прибежать сюда раньше него и улечься она не смогла бы, да и не стала бы этого делать. Да и кто бы стал?
        Фигура на кровати зашевелилась, одеяло поползло к ногам лежащего (или лежащей), словно кто-то потянул его, и спустя мгновение Николай Федорович увидел лицо.
        Дорого дал бы он, чтобы это зрелище стерлось из памяти, но понимал, что до смертного часа не забыть ему того, что открылось его взору.
        В кровати лежала его жена. Не Наташа - первая супруга, Агафья, умершая много лет назад. На ней была любимая ночная рубашка, белая, с мягкими кружевами у ворота, и чепец. Длинные каштановые волосы, которые припорошила ранняя седина, змеились по плечам. Белое лицо с посиневшими губами было застывшим, окаменевшим - ни следа той мягкости, которая была свойственна жене при жизни. Круглые глаза, почти лишенные ресниц, смотрели строго, даже зло.
        Петровский покачнулся, точно ему дали оплеуху. Свеча задрожала в руке, тени бесформенными кляксами заметались по стенам.
        «Как?» - хотел произнести он.
        - Это не твой дом, - проговорила покойница, с трудом разлепив губы.
        В ту же секунду лицо ее начало оплывать, таять, как горячий свечной воск. Кожа перчаткой сползала с него, глаза вывалились на щеки.
        Петровский завопил, не сумев сдержаться, слепо оглядываясь по сторонам, не узнавая места, где находился. На крики его никто не прибежал, как будто дом внезапно опустел… а может, так оно и было?
        Мертвая женщина в его постели уже ничем не напоминала Агафью - в ней вообще не было ничего человеческого: скрюченное, усохшее тело, шишковатый череп, когтистые руки, похожие на птичьи лапы… Существо завозилось, выбираясь из кровати, и Петровский, понимая, что оно сейчас приблизится к нему, заскулил от ужаса, как дворовая собачонка.
        «Это оно было там, в подвале», - пришло ему на ум, и в ту же секунду Николай Федорович впервые в жизни повалился на пол без сознания.
        Очнулся утром, когда в спальню сквозь зашторенные окна лился серый рассвет. Кто-то негромко постучал в дверь и деликатно покашлял. Петровский поглядел на часы: без четверти семь. Обычно в это время он уже спускался к завтраку, полностью одетый, чтобы ехать в контору.
        На полу, возле кровати, он, по всей видимости, пролежал всю ночь. Но самым ужасным во всем этом было не то, что на затылке вскочила шишка, он промерз на студеном полу, а спина отозвалась болью на попытку пошевелиться и встать. Хуже всего было то, что на этот раз убедить себя в том, что ему лишь померещилось, не вышло.
        Мертвая Агафья и то существо, в которое она превратилось, теперь всегда оставалось с ним, куда бы Петровский ни шел, о чем бы ни думал. Он боялся засыпать, боялся открывать глаза поутру, чтобы не увидеть кого-то рядом, боялся шагов за дверью и голосов, которые раздавались в ночи, как ни затыкай уши.
        Петровский дом был буквально набит призраками, потусторонними сущностями, как кадушка - солеными огурцами, и они в любой момент могли выскочить из-за угла, подкараулить, наброситься.
        Дальнейшие события только усугубляли угрожающую обстановку: повальное увольнение слуг, исчезновение Маши, слухи, которые ползли по городу. Можно было признать правоту Наташи и попросту уехать, но Петровский не мог сдаться на милость дома - собственного дома! Не мог позволить этого не только из-за склада характера. Побег означал бы окончательное и бесповоротное признание того, что призраки, ожившие мертвецы и прочие невозможные вещи в самом деле существуют, они реальны и могут догнать его, куда бы он ни попытался скрыться.
        Как жить с этим новым знанием, Петровский пока не знал и отчаянно пытался придумать, что делать, как поступить. Он действовал в двух противоположных направлениях: пытался удержаться в рамках реальности, вести обычную жизнь, делая вид, что ничего не происходит, ни с кем не делясь своими страхами, уговаривая себя, что физически навредить ему и его жене они не могут; и в то же время пытаясь понять, как бороться с неведомо откуда взявшимся в его жизни кошмаром.
        Николай Федорович знал, что построил дом на необычном месте: больница здесь стояла с незапамятных времен. Изначально идея была благотворительная: бедняков должны были лечить бесплатно, а лечением занимались лучшие медики. Какое-то время так и было, больница считалась одним из самых уважаемых медучреждений города, врачи тут, действительно, работали с полной отдачей и по зову сердца.
        Однако после эпидемии тифа, когда пациенты из низшего сословия умирали десятками сотен, что-то изменилось. Постепенно поползли слухи, что больных здесь не столько лечат, сколько убивают, проводя над ними бесчеловечные опыты, что доктора используют пациентов, нарочно заражают смертельными болезнями, чтобы после проверять методики лечения…
        Была ли в этом хоть какая-то доля истины, сказать невозможно. Но то, что больница зачахла, условия содержания пациентов становились все хуже, а хорошие врачи не желали практиковать в этой клинике, было бесспорно. Потом приключился пожар, одно крыло сгорело, и вскоре лечебницу закрыли.
        Правда, несколько лет назад городские власти стали задумываться о том, чтобы открыть больницу заново - восстановить, вернуть былую славу, пригласить докторов. Писались проекты, обговаривались детали, в городской газете даже вышла статья известного профессора, который настаивал на необходимости создания лечебницы для нужд города.
        А потом Николай Федорович случайно, по каким-то делам проезжая у подножия холма, на котором ветшали печальные руины лечебницы, велел вознице остановиться и поднялся наверх. А глянув оттуда на город, решил, что хочет жить в этом месте и каждый день любоваться чудным видом.
        Потом были переговоры, вопросы, приватные беседы с отцами города. Тот самый профессор, узнав о готовящейся сделке по продаже земли Петровскому для строительства дома, писал Николаю Федоровичу гневные письма, а потом заявился к нему лично.
        - В этом месте, в этом здании исторически располагалась клиника! Здание специально спроектировано под нужны медицинского учреждения, - сверкая очками, говорил он. - Да, потребуется реставрация, но это дело менее затратное, чем строительство! К тому же место привычное, что удобно для всех - докторов, персонала, пациентов. Теперь же, по вашей милости, если клинику и решат строить, в чем я сомневаюсь, это случится очень нескоро! - Профессор брызгал слюной и махал перед носом Петровского указательным пальцем. - Имейте в виду, если город останется без больницы для неимущих, это будет на вашей совести!
        Доктора Николай Федорович велел спровадить, место купил, как и собирался, старое здание снес и построил новое - он всегда поступал в соответствии с принятым однажды решением. Сейчас, конечно, сильно сожалел об этом, часто вспоминая слова профессора, но сделанного не воротишь.
        Можно ли как-то исправить содеянное: сделать крупное пожертвование в пользу строительства новой больницы (профессор был прав, оно так и не началось), возвести церковь, пригласить священника освятить дом?
        Петровский был рад приезду сына еще по одной причине: он собирался обсудить происходящее с ним, чтобы принять решение. Отец и сын были разными: Дмитрий, человек гуманитарного склада, наделенный богатым воображением, мог помочь разобраться в происходящем.
        Говорить обо всем с чужим, не членом семьи, пусть даже с другом, Николай Фёдорович не стал бы, как не мог поговорить откровенно и с обожаемой женой - ведь она была женщиной, существом чересчур подверженным эмоциям.
        То, что Дмитрию не следовало приезжать, Петровский осознал слишком поздно…
        Когда Наталья устроила безобразную сцену в гостиной, Николая Фёдоровича раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он отлично понимал, что Наташа не виновата, она лишь в неподходящий момент увидела что-то такое, чем был переполнен этот дом, - одного из жутких монстров-обитателей. Ему было жаль Наталью, она переживала абсолютно искренне и плакала так горько.
        Но, с другой стороны, Петровский злился на жену. У него был собственный план, который она едва не испортила. Николай Федорович боялся оттолкнуть сына - ему было важно возобновить общение, продолжить прерванный однажды диалог, вызвать доверие Дмитрия.
        Помирившись с ним, покинув комнату Натальи, Петровский пришел к себе, налил коньяку и долго стоял с бокалом в руке, глядя на парк, не подозревая о том, что и сын его точно так же стоял, смотрел…
        Унылая картина нагоняла тоску, и Николай Федорович чувствовал себя одиноким, как никогда в жизни. А еще - запертым в ловушке.
        «Николаша, прости, но ты ведешь себя как кретин», - голос дядюшки прозвучал в голове так отчетливо, словно тот был рядом, в комнате.
        Петровский вздрогнул и не удержался от того, чтобы оглядеться: в доме оживали невероятные фантазии, а человек, умерший много лет назад, мог явиться из небытия.
        Однако в комнате был только он один. На этот раз никакой мистики: Петровский слышал лишь внутренний голос. И голос этот был прав. Не желая покидать дом, Николай Федорович полагал, что борется, проявляет силу.
        Но разве сила в том, чтобы отрицать очевидное? Не верить своим глазам? Лгать жене? Упрямство - достоинство ослов, как же это верно! Петровский выплеснул остатки коньяка в камин, и пламя вспыхнуло, заметалось оранжевыми языками, рассыпалось сверкающими искрами.
        Проклятый дом был опасен, все кругом знали это, и он знал, хотя и не признавался себе. Но сейчас понимал это со всей очевидностью - как понимал и то, что самые близкие, любимые люди отделены от него враждебными стенами.
        - Уезжать! Немедленно! - решительно проговорил Петровский.
        Ему, Наташе, Дмитрию, слугам - всем следует немедленно покинуть дом. Объяснения, разговоры и обсуждения - после.
        Позволив себе принять решение, Петровский ощутил облегчение: сжатая пружина внутри него ослабла, и он, впервые за долгое время, сумел вдохнуть полной грудью.
        «Теперь все будет хорошо», - говорил он себе, спеша по коридору к комнате жены.
        То, что ошибся и хорошо уже не будет, Николай Федорович понял позже, когда увидел тело сына, распростёртое возле двери.
        Глава седьмая
        Наталья по-прежнему лежала в кровати, полагая, что жизнь кончена, когда дверь без стука распахнулась и на пороге возник муж.
        - Прости меня, Наташа, - отрывисто проговорил он. - Ты была права. Нужно уезжать. Сегодня же. Сейчас же.
        Она приподнялась на локте, вглядываясь в его лицо: не шутит ли? И поняла, что Николай серьезен как никогда. Отбросив одеяло, Наталья села в кровати и спросила:
        - Что произошло?
        Муж пожевал губами, словно перебирая в уме нужные слова, но в итоге сказал только:
        - Потом, все потом. Зови Татьяну. Собирай вещи. Я иду к Дмитрию.
        Дверь за ним закрылась, и Наталья вновь осталась одна, в полной растерянности. Что случилось за последний час? Что могло заставить Николая так резко поменять свое решение? Она не знала, но сейчас не было времени выяснять. Наталья была рада, что ей наконец-то позволено уехать отсюда, и ощущение свободы, счастья от долгожданного избавления было, вероятно, таким же, как у узника, перед которым отворилась дверь темницы.
        Молодая женщина выскочила из кровати и забегала по комнате, призывая Татьяну.
        Спустя примерно полчаса они уже успели уложить часть вещей: Наталья решила забрать лишь самое нужное, за остальным всегда можно прислать слуг. Она держала в руке шляпную коробку, когда до нее дошло, что в доме царит странная тишина.
        Николай пошел к сыну, чтобы сказать ему примерно то же, что и ей. Конечно, ему пришлось объясняться с Дмитрием дольше, чем с женой, поскольку он не был в курсе ситуации. И все же… Они давно уже должны были поговорить!
        А после муж, конечно же, вызвал Антона и управляющего, а те подняли на ноги других слуг. Должна начаться беготня, суета, разговоры, вопросы, как это всегда бывает при сборах.
        Однако ничего этого не было. Николай не вернулся узнать, как дела, готова ли Наталья. Не слышались голоса Антона или Петра Савельевича, отдающего распоряжения. Никто не заглядывал к Наталье, не спрашивал, не торопил.
        Наталья повернулась к Татьяне, которая деловито паковала какие-то картонки, и сказала:
        - Что-то тихо очень. Как будто в доме нет никого.
        Татьяна распрямила спину, прислушалась.
        - И то верно. - Она растерянно посмотрела на хозяйку. - Правда ваша.
        Наталья, не говоря больше ни слова, поспешила к двери, выглянула в коридор.
        Комната мужа была рядом, и Наталья пошла туда. Коротко стукнула в дверь; не дожидаясь ответа, открыла ее.
        - Николай! Николай Федорович! - громко позвала молодая женщина, но не получила ответа.
        Наталья оказалась права: все вещи находились на своих местах, никто не упаковывал их, камердинера Антона в комнате не было.
        «Что-то нехорошее произошло», - отстраненно, будто это относилось не к ней и любимому мужу, а к посторонним людям, подумала Наталья.
        Быстрым шагом выйдя из комнаты, она отправилась к Дмитрию, даже не предполагая, что ему скажет, не раздумывая, как он воспримет ее визит, и вообще удобно ли это.
        Татьяна стояла в дверях и хотела спросить о чем-то, но Наталья нетерпеливо махнула рукой: потом, все потом. Комнаты Дмитрия находились на том же этаже, что и ее, и Николая Федоровича, но в другом крыле. Пройти нужно было немного, но Наталье казалось, что она движется слишком долго и медленно, теряя драгоценное время.
        - Наталья Андреевна!
        Она обернулась и увидела Петра Савельевича.
        - Прошу прощения… - начал он, но ей некогда было выслушивать вежливые фразы.
        - Николай Федорович говорил вам, что мы уезжаем? Велел собираться?
        По изумлению, отразившемуся на узком длинном лице, она поняла, что ответ будет отрицательный.
        Может быть, Коля все еще у Дмитрия, и они просто беседуют, а она напрасно волнуется?
        Но сердце кричало: нет!
        Больше не обращая внимания на управляющего, Наталья продолжила путь и по звукам шагов за спиной поняла, что Петр Савельевич идет за нею. Он был человеком основательным, уверенным в себе, хотя и замкнутым, что усилилось после исчезновения дочери, и Наталья подумала, что с ним безопаснее. Какая именно опасность может ее подстерегать, не задумывалась, но слегка замедлила шаг, чтобы управляющий догнал ее.
        Дверь в комнаты Дмитрия была приоткрыта - совсем узкая щелочка, как будто ее хотели закрыть, но случайно не довели начатое до конца. Наталья подошла к ней и остановилась в нерешительности, снова засомневавшись: вдруг отец и сын попросту беседуют, а она возьмет и прервет их разговор?
        Петр Савельевич подошел и остановился в двух шагах от Натальи. Она молча посмотрела на него, и он ответил понимающим взглядом.
        - Николай Федорович собирался сюда. Возможно, он там, и они сейчас заняты разговором.
        - Голосов не слышно, - негромко заметил Петр Савельевич.
        Это была правда. За полуоткрытой дверью было тихо.
        - Осмелюсь предположить, что Дмитрий Николаевич отдыхали: я несколько раз проходил здесь по служебной надобности, ни малейшего звука не услышал.
        «Куда же в таком случае подевался Коля?» - спросила себя Наталья, а вслух проговорила:
        - Думаю, Дмитрий Николаевич не станет сердиться, если я спрошу его, не заходил ли его отец.
        Она подняла руку и постучала. Не услышав ответа, постучала еще раз, окликнув пасынка по имени. Снова никто не отозвался, и тогда Наталья, не в силах больше выносить неопределенности, взялась за ручку двери, собираясь открыть.
        - Осторожно! - сказал управляющий, и этот возглас настолько отличался от его обычной немного чопорной манеры держаться, что она слегка опешила.
        «Этот дом всех нас сводит с ума», - подумала Наталья, ступая в комнату.
        Внутри ярко горел свет (чему несказанно удивился бы, если бы еще мог удивляться, несчастный Дмитрий Николаевич), и, не сделав и пары шагов, Наталья сразу увидела хозяина комнаты. Тело его лежало на полу, как небрежно брошенная в угол тряпичная кукла. Было оно странно плоским, как будто раздробленным, а лицо…
        Наталья завопила, пряча лицо в ладонях, шарахнулась назад, к Петру Савельевичу. Тот инстинктивно обнял хозяйку, точно маленького ребёнка, прижимая к себе ее голову, чтобы она больше не смотрела в ту сторону.
        - Господи помилуй, - только и сумел выговорить он, глядя на обезображенное жуткой гримасой лицо. Глаза покойника были выпучены, раскрытый рот словно бы съехал набок, отчего бледное лицо выглядело искаженным, почти нечеловеческим.
        - Нам нужно…
        Договорить Петр Савельевич не успел. За спиной его раздался щелчок, и перепуганные мужчина и женщина увидели, как ключ прямо на их глазах повернулся в замке, отрезая их от всего мира.
        Почему-то никому не пришло в голову, что их мог запереть кто-то из людей. Нет, оба ясно осознали, что оказались в ловушке по воле злобной силы, обитающей в черном доме.
        - Господи помилуй нас, - снова выдохнул управляющий, и ответом ему был высокий злой смех, донесшийся из спальни:
        - Нет тут никакого бога, старый дурак!
        Наталья и Петр Савельевич смотрели друг на друга. Оба немедленно поняли, чей это голос: он - потому что узнал бы его из миллиона, она - просто догадавшись.
        - Маша! - управляющий рванулся в комнату.
        Наталья попыталась остановить его, ухватить за руку, но не успела. Кинулась за ним следом, и на пороге спальни Дмитрия они оказались почти одновременно, да так и замерли.
        Прямо перед ними стояла Маша. Рядом с нею - Николай Федорович.
        При виде застывших фигур и желтоватых бескровных лиц Наталью охватил ужас, сильнее которого ей испытывать не доводилось, а ведь она за последнее время навидалась в Петровском доме всякого.
        В том, что человек, который с холодной злобой глядел сейчас на нее, - больше не ее муж, она не сомневалась. Никогда прежде он не смотрел так на Наталью, никогда глаза его не были такими непроницаемыми, похожими на оловянные монетки. Черная борода казалась приклеенной к восковому лицу.
        Петр Савельевич, по всей видимости, отказывался поверить в очевидное: он слишком долго пытался отыскать свою дочь и не мог отказаться от мысли, что перед ним - лишь принявшее ее обличье существо.
        - Машенька, милая, - пролепетал он тонким, ломким голосом. - Где же ты пряталась? Матушка твоя вся извелась.
        Существо обнажило зубы в усмешке и передразнило дребезжащим голосом:
        - Где пряталась? Матушка вся извелась! - А потом откинуло голову назад и расхохоталось. - Иди сюда папуля, дай обниму тебя!
        Петр Савельевич, словно во сне, повинуясь приказу, качнулся вперед, собираясь подойти ближе, но на этот раз Наталья среагировала быстро.
        - Стойте! - громко проговорила она, и управляющий обернулся на ее голос. - Разве вы не видите? Они уже не люди!
        - А ну идите сюда, быстро! - прошипела тварь в женском обличье.
        Не имея сил отвести глаз от адских созданий, Наталья и Петр Савельевич смотрели, как лица тех, кто прикидывался их любимыми, изменялись. Словно волны пробегали по ним, смывая ворованные личины. Секунду назад на Наталью смотрело подобие ее мужа, а вот уже на его месте был немец Иоганн Францевич, а спустя мгновение перед ней оказался вовсе незнакомый человек.
        Фигуры скорчивались, сжимались, усыхали; волосы истончались и клочьями выпадали, обнажая черепа, руки жадно тянулись, желая схватить. Наталья закричала, попятилась, увлекая за собой вконец дезориентированного Петра Савельевича.
        - Куда же вы? - проскрипело позади них, и Наталья, едва не теряя сознание, увидела стоящего подле себя Дмитрия.
        Это было дико, невозможно: изуродованный труп лежал там, где они его и нашли, а в двух шагах ухмылялся его двойник.
        - Оставьте нас! - выкрикнула Наталья. - Что вам нужно?
        - Наш дом! - шипело и хрипело в ответ.
        - Дайте нам уйти! Мы уйдем, - взмолилась она, стараясь не смотреть на тех, с кем говорила.
        - Поздно, - проговорило существо, что напялило на себя тело Машеньки, все еще обряженное в ее платье.
        Для бедного отца это оказалось последней каплей. Рассудок его, должно быть, помутился уже в первые минуты - да и какой родитель вынес бы такое зрелище? И теперь Петр Савельевич, вырвав руку у Натальи, обхватив себя за плечи, стонал горестно и жалобно.
        - Доченька! Маша! - Он двинулся навстречу демону. - Пойдем домой. Твоя матушка…
        - Я уже дома, отец, - высоким девичьим голосом отозвалось существо и в ту же секунду бросилась на него.
        Остальные не отставали: метнувшись к Петру Савельевичу, обступили его, взяли в кольцо отвратительных рук и тел. На Наталью не смотрели - были, видимо, уверены, что никуда ей не деться.
        Прикосновения потусторонних сущностей причиняли несчастной жертве невыносимую боль, и Петр Савельевич закричал. Наталья хотела зажмуриться, чтобы не видеть, но не могла - стояла и смотрела. Петр Савельевич кричал и кричал, широко раскрыв рот, глаза его бешено вращались в глазницах, кровавые слезы текли по щекам. Покачнувшись, он упал с высоты немалого своего роста. Твари, точно голодные псы, набросились на него, прижимая к полу.
        Наталья не понимала, что они делают - ей лишь казалось, что они выпивают саму жизнь из дергающегося тела, питаются его жизненными соками.
        Взгляд ее упал на покойника в углу комнаты. Дмитрий смотрел невидящими глазами в пустоту, а Наталье казалось - на нее.
        «Вот что ждет меня, - подумала она. - Высосут жизнь, изувечат».
        Татьяна, которая, конечно же, ничего не слышит, потому что дом всегда умел скрывать свои преступления, придет сюда спустя какое-то время, обнаружит ее тело рядом с трупом Дмитрия.
        А душа? Уйдет она ввысь или так никогда и не найдет дороги в небесные чертоги?
        «Нет тут никакого бога», - вспомнилось Наталье, и в ту же секунду она решила, что демонам из преисподней не удастся заполучить ее, чтобы оставить навсегда блуждать в потемках по коридорам ненавистного дома в поисках новых жертв.
        За дверью спасения не найти - она заперта. Остается окно.
        Придется прыгать, но ведь тут высоко! Можно разбиться насмерть, и тогда все подумают, что она самоубийца, а самоубийцы противны Господу и не могут иметь погребения…
        Ничего, решила Наталья, Господь читает в душах своих детей, а значит, видит: иначе поступить было невозможно! Оставшись, она навеки отдалит себя от Спасителя. А посему должна попробовать избежать этой участи.
        Все это пронеслось в ее голове в одно мгновение, и, не желая давать себе времени на размышления, Наталья метнулась к окну. Того, что происходило за ее спиной, она не видела: приказала себе более не оборачиваться.
        Рванула на себя створку - морозный воздух ударил в лицо. Началась метель: снежинки бешено кружились на ветру, касались ледяными поцелуями лба и щек.
        - Барышня! - закричала где-то далеко Татьяна.
        «Это не Татьяна - это они, демоны!» - поняла Наталья. Хотят остановить, помешать. Значит, все она делает правильно.
        Длинные юбки стесняли движения, и молодая женщина подобрала их повыше, взбираясь на подоконник. Всё - осталось сделать лишь шаг.
        - Нет! Барышня, что вы…
        Наталья, не успев попросить прощения у Господа, бросилась вниз.
        Часть третья
        Глава первая
        Они разговаривали уже около двух часов - история получилась долгая, но Илья не заметил, как пролетело время.
        - Наталья разбилась насмерть? - спросил Илья.
        - Нет, выжила. Упала на заснеженные кусты сирени, это смягчило удар. Хотя сломала обе ноги, долго не могла ходить и хромала до конца дней. Никто так доподлинно и не узнал, зачем она выпрыгнула из окна, а сама Наталья этого никому не объясняла: она вообще до конца жизни больше не произнесла ни слова. Однако, несмотря на немоту, оставалась в здравом уме. Известно, что порога своего дома Петровская не переступала ни разу. Судя по сохранившимся свидетельствам ее служанки Татьяны, скорее всего, молодая женщина испытала шок, зайдя в комнату пасынка и увидев там его обезображенный труп, а также тело управляющего. Возможно, видела Наталья и убийцу, но так этого никому и не сказала.
        Илья снял очки и потер переносицу. Всевозможных сведений было много, но к решению проблемы они его не приближали.
        - По поводу падения Натальи из окна в газетах тех лет писали всякое. Одним из самых популярных было мнение о том, что Дмитрий и Наталья были любовниками, собирались бежать - Татьяна показала, что хозяйка велела ей собирать ее вещи. Не выдержав предательства, обманутый муж убил сына, а заодно и управляющего (возможно, ставшего свидетелем), хотел также убить и жену, но она успела спастись, выпрыгнуть в окно. После чего скрылся.
        - Так он тоже пропал?
        Тесла Леонидовна кивнула.
        - Причем никого из пропавших - Иоганна Миллера, Марию Бочкину, хозяина дома - так никогда и не нашли. Ни живыми, ни мертвыми. Версий было много, но все они так и остались версиями.
        - Судя по всему, тела погибших выглядели точно так же, как тела Рогова и Гусарова, - тихо сказал Илья, и это значит…
        - Это значит одно из двух. Либо убийца в точности сымитировал почерк своего «коллеги», жившего более ста пятидесяти лет назад, - и я лично в это не верю, потому что даже сейчас, при всем уровне развития науки и техники, неясно, каким образом можно было привести тела в подобное состояние, когда кожные покровы целы, а все кости раздроблены. Либо убивал не человек.
        Тесла Леонидова проговорила это совершенно спокойно, и Илья удивленно взглянул на нее. До этого момента она рассказывала о случившемся с точки зрения науки и логики, оперировала историческими фактами: показывала письма, дневниковые записи, полицейские отчеты о пропавших людях, зачитывала выдержки из газет.
        - Почему вы так на меня смотрите? - дернув уголком рта, спросила она. - Если бы вы сами не подозревали, что это может быть следствием вмешательства потусторонней сущности или сущностей, то не пришли бы ко мне. Мы с вами изначально договорились, что придется раздвинуть рамки обыденной реальности. Так чего уж тут миндальничать?
        Разумеется, она была права, и Илье стало немного неловко за неуместный скепсис.
        - Что стало с домом? - спросил он, желая побыстрее сменить тему.
        - Оправившись примерно через полгода от полученных травм, Наталья Петровская уехала жить во Францию и прожила там 35 лет, до самой смерти. Замуж больше не выходила, детей не имела, жила затворницей. В Россию не возвращалась. Дом передала в дар городу Быстрорецку с жестким условием, что в здании всегда будет располагаться только медицинское учреждение.
        Тесла Леонидовна закрыла свою книгу, отодвинула на край стола.
        - Видите взаимосвязь? Как только дом пытаются использовать по иному назначению - жить в нем или устраивать, как в данном случае, этот балаган с отелем, ресторанами и вечеринками, начинает происходить страшное. Убийства, исчезновения - все это предстоит, и будет только нарастать, пока нынешние владельцы не одумаются и не исполнят волю Петровской. Не вернут городу больницу. Люди, которые так или иначе втянуты в это дело, будут страдать. Причем самое жуткое, что тьма расползается, порой выходит и за пределы дома, преследуя причастных.
        В кабинете было светло и уютно, но от этих слов Илью передернуло, мороз пошел по коже.
        - Да, тьма идет не за всеми, конечно же, а лишь за теми, кто как-то связан с домом. Даже если вы уже за пределами Петровской больницы, вас это не спасет, как не спасло ни Рогова, ни Гусарова. - Женщина, похоже, заметила наконец-то побелевшее лицо Ильи и поправилась: - Я говорю обобщенно. Не лично вас, а любого, кто вовлечен в ситуацию.
        - Я всего лишь статью об этом написал.
        - И в статье этой всего лишь говорилось о том, как хорош новый отель и как здорово там будет толпам клиентов, - усмехнулась Тесла Леонидовна.
        - Как вы думаете, почему это происходит?
        - На самом деле вы хотели спросить, что вам теперь делать, - проницательно заметила Тесла Леонидовна. - Потому что мы с вами оба понимаем, в чем первопричина, тут не нужно быть семи пядей во лбу. Понятия не имею, какая сила делает то, что она делает в здании Петровской больницы и как именно такое вообще возможно; боюсь, это за пределами человеческого понимания. Но абсолютно очевидно, чего эта сила или, если хотите, эти силы, добиваются. Им не нравится, что на месте, где прежде была больница, находится что-то другое. В том ли дело, что это сакральное место, или дело в скоплении энергии смерти и болезни - тут можно долго рассуждать. Но если желаете услышать мое мнение, то для всеобщего блага добиваться следует одного: использовать здание исключительно как медицинское учреждение - и точка!
        «Легко сказать», - подумал Илья.
        Дверь открылась, и в кабинет впорхнула Леночка.
        - Вы еще не закончили? - спросила она.
        - Как раз собирались прощаться, - ответила Тесла Леонидовна.
        Илья подумал, что она права: можно еще долго мусолить эту тему и пугать друг друга ужасами Петровской больницы, но главное уже сказано. И вектор действий определен.
        Собрался он быстро. Тесла Леонидовна пошла провожать гостя.
        - Не обижайтесь на меня за резкость, - немного виновато проговорила женщина, когда они оказались в коридоре. - Еще и выпроводила вас, чуть не прогнала.
        - Все нормально, - ответил Илья. - Рассказали обо всем, что знаете, - это главное. Я вам очень признателен.
        - Вы единственный, кто захотел слушать. Поверьте, я это ценю. Просто столько всего передумано, столько раз видела недоверие людей. - Тесла Леонидовна повертела кольцо на пальце. - Иные и смеялись, и пальцем у виска крутили. Да и вы, Илья, если уж начистоту, не поверили бы, если б сами не увидели. Люди, которые сталкиваются с паранормальными явлениями, всегда выглядят странно, когда пытаются рассказывать, чему стали свидетелями. Им никто не хочет верить, ведь это слишком страшно - сознавать, что любому человеку может встретиться нечто необъяснимо жуткое.
        В этой короткой речи было столько затаенной боли и обиды, что Илья не знал, как на это отреагировать. Успокоить? Прощения попросить? Он молчал, и Тесла Леонидовна, взяв себя в руки, более спокойным голосом произнесла:
        - Удачи вам. И берегите себя.
        Выйдя из здания архива, Илья не пошел на автобусную остановку, решил прогуляться до станции метро. А по пути, пока не пропала решимость, поговорить с Томочкой.
        Девушка долго не брала трубку, а когда ответила, голос звучал суховато и настороженно.
        - Я тебя отвлекаю? Ты на работе?
        - Дома. Говори.
        Телеграфный стиль после стольких лет душевного общения. Илья прежде и понятия не имел, что Томочка умеет вот так разговаривать.
        - Послушай, это прозвучит как бред, но я точно знаю, что работать в отеле опасно.
        - С чего вдруг? - Она как будто и не удивилась, поинтересовалась равнодушно.
        - Так сразу и не скажешь. Но это…нехорошее место. Я точно знаю, что от него нужно держаться подальше. - Томочка молчала. - Возможно, я и сам не поверил бы, если бы мне кто-то сказал. Но после того, что случилось со мной весной, верю в такие вещи, и ты… - Он замялся. Говорить в пустоту было тяжело. - Ты тоже веришь, ты же сама видела…
        - Тогда - да. А в отеле ничего нет. - Томочка произнесла это с вызовом, и Илье пришло на ум, что она врет. - Если у тебя всё, то извини, у меня дела.
        - Ты тоже видела что-то? - выпалил он. - Скажи правду!
        Она коротко хохотнула.
        - Ишь ты! Правду ему подавай! Правда в том, что мы с тобой чужие люди, Илюша, так что оставь меня в покое. Раньше надо было заботу проявлять! Или совесть замучила? Брось, не стоит! Нечего меня жалеть, я в твоей снисходительности не нуждаюсь! - Томочка почти кричала, и Илья опешил, не понимая, чем спровоцировал такую вспышку. - Сделай одолжение, не звони больше!
        Короткие гудки кусали, жалили. Илья отвел телефон от уха. Щеки горели. Он, конечно, не ожидал, что Томочка сразу поверит и со всех ног побежит писать заявление об увольнении, но и такого жгучего потока яростных слов не ожидал тоже.
        На работу Илья не пошел. Вернулся домой, постарался забыться в делах и заботах. К матери пришла медсестра - нужно было пройти очередной курс лечения. Поставив укол, она сказала:
        - Очень быстро поправляетесь. После такого люди годами отходят, а вы прямо молодцом.
        Мать при этих словах поглядела на Илью, губы ее подрагивали. Он точно знал, что она хочет сказать, и медсестра тоже догадалась.
        - Да, сын у вас - золото. Мало сейчас таких. - Медсестра встала и направилась в прихожую, продолжая говорить. - Нынче ведь у молодежи как? Ни понимания, ни уважения. Все с ног на голову.
        Женщина натянула вязаную шапочку, повязала шарф.
        - Я восемнадцать лет в больнице проработала за копеечную зарплату, сейчас никто так не хочет, всем миллионы подавай! А я сразу как пошла после училища, так и… - Она взялась за сапоги. - А потом больницу закрыли - состояние, мол, аварийное! И всех на улицу.
        Илья подал ей пальто, она поблагодарила и покатила дальше:
        - Потом узнаю: батюшки, в больнице-то нашей гостиница будет! Вот ты мне скажи, кто до такого додумался? Сопляк какой-то, к гадалке не ходи!
        При этих словах Илья чуть не подскочил: медсестра говорила о Петровской больнице. Это место словно преследует, не отстает, пытаясь дотянуться до него всеми возможными способами.
        Медсестра вышла на лестничную клетку, Илья - за ней. Не хотел, чтобы мать слышала, а спросить было нужно.
        - Вы, значит, в Петровской больнице работали?
        Женщина покивала головой, поправила висящую на плече сумку.
        - Скажите, там не замечалось ничего странного? - Илья осторожно подбирал слова, не зная, как поточнее выразиться. - Вы знаете, что это место считается… дурным?
        Медсестра усмехнулась.
        - Вы про эти слухи с нечистью, что ли? Что люди там пропадали когда-то, умирали? Так все знали, кто там работал!
        - Вам было страшно? - вырвалось у Ильи.
        - Чего нам-то бояться? - усмехнулась медсестра. - Мы нечисть не злили, не тревожили. Вы легенду-то знаете? Считается, что на холме, где больница построена, проход в другой мир. Вернее, в ад. Демоны, нечисть разная выбирается наружу, чтобы подпитаться страданием, слезами, болью - в больнице куда без этого? И пока там больница, все нормально. А вот жить в том здании или постояльцев селить - упаси боже! Только злить этих . Они ведь, когда свое не получают, будут нарочно мучить, убивать.
        Илья слушал медсестру и думал, как это цинично: ублажать нечисть должны страдающие, больные люди. Но, как бы то ни было, эта версия укладывалась в общую схему: на том месте может стоять только больнице.
        Медсестра давно уже ушла, стуча каблуками, а он все стоял, переваривая услышанное.
        Надо поговорить с Ларисой - по-другому никак. Необходимо закрыть отель, другого выхода нет. Только в этом случае другие люди (и Томочка!) не пострадают.
        Позвонил Ларисе сразу же, не откладывая. Но разговор, как и в случае с Томочкой, не задался. Нет, Петровская не кричала и не грубила. Но обсуждать эту тему по телефону отказалась. Илья и сам понимал, что вот так, в нескольких словах, проблему не обсудить, поэтому предложил встретиться и поговорить. Лариса не отказывалась, однако выдвинула условие: сказала, что увидеться и поговорить они могут только на новогоднем вечере.
        - Вот и будет у вас еще один повод прийти. Заодно и про отель поговорим, и мое предложение о работе обсудим более предметно.
        Илья в свете последних событий напрочь забыл, что Петровская предложила ему должность пресс-секретаря. Растерявшись, он не нашелся с ответом, и Лариса, пользуясь его замешательством, попрощалась и повесила трубку.
        До праздника оставалось несколько дней: сегодня вторник, а торжество намечено на пятницу. Решив, что уж лучше так, чем никак, Илья подумал, что, как бы ни хотелось ему держаться подальше от отеля «Петровский», сделать это не получится; придется пойти туда снова.
        Глава вторая
        Кажется, весь город стоял в пробке с раннего утра. Крупные магистрали, проспекты, два моста через Быструю были забиты машинами, и двигался автомобильный поток медленно, сонно. Водители психовали, срывали зло на пассажирах, сердито сигналили почем зря другим участникам движения протяжными гудками.
        Миша постоял на одной из дорог и, вовремя сообразив, что чем ближе к центру, тем плотнее будут заторы на дорогах, свернул на боковую улочку, проехал дворами и направился к Третьей транспортной дамбе, не такой загруженной, реже используемой горожанами. Через Центральный мост, ясное дело, путь намного короче, но там простоишь часа два, справедливо рассудил Михаил. А Ласточкин просил не опаздывать.
        Вчера Миша до позднего вечера вел прием граждан. Все под Новый год как с цепи сорвались: одним требовались справки и характеристики от участкового, другим приспичило разобраться с соседями. Кто-то жаловался на подростков с петардами, кто-то - на алкоголиков, которые сутками торчали у подъездов. И «ходоки» пожаловали, куда без них: так Миша и его начальник Ласточкин называли не вполне здоровых товарищей, которые таскались на каждый прием, как на работу, были постоянно всем недовольны и требовали круглосуточного вмешательства участковых.
        Ласточкина не было: они частенько вели прием по очереди - чего двоим мучиться? Миша устал, но, с другой стороны, хлопающая дверь и очередной посетитель со своей бедой или проблемой помогали немного отвлечься от собственных невзгод. Леля прислала сообщение, в котором писала (небрежно и легко, как о чем-то неважном), что приехать на праздники не сможет, работы много.
        «Работа виновата или у нее появился кто-то? А может, просто видеть меня не хочет?» - спрашивал себя Миша и не находил ответа. Леля правды не скажет, да и как спросишь?
        Почему все между ними так сложно?
        Хотя, возможно, это для него сложностей много, а для Лели, наоборот, все предельно просто: он не нужен ей, потому она и уехала, и возвращаться не думает. Только Миша все мается, ведет себя, как последний дурак, пытается осознать очевидное.
        Он по десять раз в день велел себе не думать о Леле и злился, что не получается. Только в приемные часы отвлекся немного, однако, запирая за собой дверь кабинета, опять почувствовал, что погружается в депрессию. Еще и на улице темень: всего-то девятый час, а кажется, будто далеко за полночь. Глубокой осенью даже ранний вечер оборачивается глухой ночью.
        «Илюхе, что ли, позвонить?» - подумал Миша, но устыдился: вот у кого настоящие проблемы - мать больная, дел невпроворот. Его только и не хватало с дурацкими метаниями.
        Вернувшись домой, Михаил безо всякого аппетита пожевал вчерашние котлеты с макаронами, обильно приправив блюдо кетчупом. Послонялся по квартире, сходил в душ и приготовился лечь, как вдруг услышал по телевизору, который он почти никогда не смотрел и включал только для фона, знакомую фамилию.
        С экрана улыбалась веселая вдовушка Гусарова, рассказывающая по местному каналу «Быстрорецк-ТВ», что дело ее мужа не забыто, и она все силы готова бросить на то, чтобы бизнес, которому он посвятил жизнь, продолжал процветать.
        - Муж был, не побоюсь этого слова, гениальным бизнесменом. Все, что он создал, работает как часы - система настолько отработана, что мне остается только наблюдать и контролировать. Единственное предприятие, деятельность которого мне предстоит наладить самостоятельно, - это отель «Петровский», который Владимир приобрел и отреставрировал незадолго до смерти.
        Дальше она принялась трагично закатывать глаза, сжимать руки в замок и вещать, как дорог был этот проект ее дражайшему супругу. А закончила тем, ради чего, видимо, и оплатила весь этот цирк: рассказала, что отель готов заработать в полную силу, бронирование открыто, а уже завтра состоится знаковое событие, на которое приглашены лучшие люди города.
        - Наши первые гости особенно дорогие мне, ведь они первыми оказали доверие нашему отелю! Мы уверены: они не будут разочарованы.
        И вновь потекли пафосно-горделивые слова о несомненном преимуществе «Петровского» перед всеми другими подобными заведениями.
        Миша выключил телевизор и задумался. Илья сказал, что тоже будет в числе приглашенных, а вместе с ним пойдет коллега и приятель Рома Щеглов. Миша чувствовал, что Илья скрывает от него что-то. Друг обмолвился, что с отелем «неладно», попросил номер телефона Роговой, но так толком и не рассказал, о чем они с ней говорили, что именно не так с «Петровским», может ли это повредить Томочке.
        Они вообще больше не затрагивали эту тему: Миша закрутился, позабыл, занятый своими переживаниями, а Илья не напоминал. Потерял интерес? Выяснил, что хотел? О том, что собирается сходить на вечеринку, упомянул на бегу, между делом, да и не было времени обсуждать: позвонил Илья как раз в то время, когда Миша вел прием, и на стуле перед ним томился очередной посетитель.
        Миша понял по голосу Ильи, что того беспокоит что-то, но подумал, дело в матери. А если уж совсем честно, был куда больше озабочен мыслями о Леле и попытками разобраться в мотивах ее поведения. Сейчас же, услышав щебет Гусаровой о «Петровском», подумал, что следовало бы расспросить Илью, что да как с отелем.
        Часы показывали без десяти одиннадцать, и это означало, что сейчас звонить бесполезно: на ночь Илья всегда отключал сотовый. Миша решил, что завтра непременно поговорит обо всем с другом, но утром неожиданно позвонил Ласточкин и попросил срочно заехать в Управление, забрать кое-какие документы. Сам Ласточкин не успевал, а сделать это надо обязательно до девяти утра.
        - От твоего дома до Главка ближе, а я буду плестись два часа и все равно опоздаю, - сказал Ласточкин.
        В августе он переехал в пригород, в новый жилой комплекс: они с женой взяли в ипотеку квартиру, за которую им предстояло расплачиваться двадцать лет.
        Так и вышло, что Миша с утра пораньше отправился в Управление.
        Решение ехать через Третью дамбу оказалось верным: он успел в срок, забрал все бумаги, а после, повинуясь спонтанному импульсу, поехал не в родной участок, а к отелю «Петровский», который был всего в нескольких кварталах от Главка, на машине - меньше пяти минут.
        Что желал найти в здании отеля, Миша и сам не знал - просто пришло в голову зайти, осмотреться. Предлог для визита найти несложно, полицейская корочка может открыть многие двери. А можно и ксивой не светить, прикинуться потенциальным клиентом, благо что он не в форме, а в «гражданке»: переодевались они с Ласточкиным, уже приходя на службу.
        «Посмотрим, что так не понравилось Илье в этом отеле», - думал Миша, загоняя автомобиль на парковку.
        Ничего не скажешь, шикарное местечко, все по высшему разряду. Шагая бодрой и уверенной походкой к дверям, глядя по сторонам, Миша внезапно поймал себя на мысли, что, несмотря на окружающие его красоту и роскошь, ему тут не нравится: хочется повернуться и бежать куда подальше.
        Мысль была, конечно, весьма неуместной. Кругом гуляли люди, новогоднее убранство слепило глаза великолепием, играла музыка… Но Мишу с головой накрывало чувство, которое проще всего было описать как отчаяние.
        Борясь с ним, он так и не придумал, кем представится, когда войдет внутрь, да и вообще не сообразил еще, что станет делать, когда переступит порог.
        Только вот делать ничего и не пришлось.
        «Оно сейчас проглотит меня», - пришло Мише в голову, когда он входил в услужливо открытые перед ним швейцаром двери.
        Миг - и Михаил оказался в здании. И бежать было уже поздно.
        Первой пришла мысль: «Я сошел с ума?»
        Следом: «Мне все чудится».
        Однако не было это ни галлюцинацией, ни сновидением.
        Перед Мишей простирался огромный холл. Дальний конец его терялся в сероватом тумане, поэтому нельзя было сказать, насколько он по-настоящему велик. Вполне возможно, границы и вовсе не было. Потолок был высоким, как в храме, но святостью тут и не пахло.
        Это место отдаленно напоминало вестибюль (может быть, отеля, а может - больницы), только размеры помещения были гораздо больше обычного. На полу лежали черно-белые квадратные каменные плиты, высоко под потолком висела затянутая паутиной люстра с хрустальными свечами. Стену с левой стороны украшали изрезанные трещинами зеркала, справа виднелась полуразрушенная лестница с разваливающимися перилами, уводящая на второй этаж.
        Все кругом было ветхим, полуразрушенным, грязным…Нет, на самом деле на ум приходило иное слово - «нечистым».
        В огромном холле было холодно, дыхание вырывалось изо рта клубами прозрачного пара. Пахло чем-то острым, едким, звериным: запах вызывал в памяти клетки с дикими животными, больничные палаты и, одновременно, непроходимые топи и болота.
        «Где я? - спросил себя Миша. - Куда я попал?»
        Хотя, пожалуй, для начала следовало бы разобраться как .
        Как именно это стало возможным?
        Как можно было, ступив на порог нового шикарного отеля, которому надлежало стать украшением города, оказаться черт знает где?
        Миша растерянно обернулся и увидел глухую стену. Двери, через которую он вошел сюда, больше не было. Вернуться не получалось. Позвать на помощь? Исключено. Он не знал, где находится, но был уверен, что на его зов откликнется нечто такое, с чем лучше никогда не сталкиваться.
        Чувство, которое Михаил испытывал, глядя на кирпичную кладку, замуровавшую его невесть где, невозможно было назвать ни паникой, ни страхом - оно было гораздо более всеобъемлющим, поглощающим все эмоции.
        Миша оглянулся по сторонам. Сделал шаг вперед. Пол выглядел надежным, под ногами была твердь - и вместе с тем не покидало ощущение зыбкости, казалось, он в любую минуту может провалиться, увлекая его в бездну. Следующий шаг можно было сделать, только превозмогая это ощущение, а оно было таким сильным, таким параноидально отчетливым, что Мишу затрясло от напряжения, когда он попытался преодолеть внутреннее сопротивление.
        Чувствуя, что близок к истерике, он снова поглядел по сторонам, желая найти точку опоры, зацепиться взглядом хоть за что-то, что могло бы дать иллюзию нормальности, но вместо этого разглядел то, чего не заметил прежде.
        А может быть, это возникло только что?
        Это были дыры - провалы в полу, похожие на рваные раны с неровными краями. Внизу, в зияющей черноте, шевелилось нечто: Миша не видел этого глазами, но точно знал - его внутренний радар принимал какие-то сигналы.
        «Там кто-то есть! Оно…»
        За край разлома уцепились пальцы.
        Миша затряс головой, замычал, как мать Ильи, которая потеряла способность говорить.
        «Нет, нет, я не вижу этого, это неправда!»
        Пальцы были черные, длинные, костистые.
        - Хочешь или нет, ты принадлежишь нам. Ты один из нас, - прозвучало сбоку.
        Миша нутром, не умом, а шестым чувством, инстинктивно, почти неосознанно понял, кто говорит с ним и, даже еще не взглянув в ту сторону, понял: это она!
        Верная слуга Черной Заступницы, отдавшая душу в обмен на спасение тела, невольно призвавшая Лилит на помощь.
        Мученица и мучительница. Убивающая путников и влюбленных.
        Мортус Улторем.
        Миша потерянно смотрел на нее, она - на него. Тварь выглядела такой, какой Миша, Илья, Томочка и Леля видели ее в последний раз, тем поздним весенним вечером: худое, искривленное тело, костлявые, неестественно длинные руки и ноги, желтая сухая кожа, обведенные темными кругами ввалившиеся глаза, шишковатый, бугристый череп.
        - Мы прогнали тебя, - прошептал Миша. - Ты не можешь существовать! Как ты… Тебя нет!
        Мортус Улторем раздвинула в змеиной усмешке узкие губы, обнажив черные десны и острые, как иглы, кривые зубы.
        - У Черной Заступницы много слуг - вам случайно удалось изгнать лишь одну из нас! Неужели ты, - Мортус Улторем вскинула руку и ткнула пальцем в сторону Миши, - думал, что, уничтожая ее, ты уничтожил всех?
        Шрам на шее, куда тварь, подобная стоящей сейчас перед ним, когда-то впилась зубами, взорвался болью - огненной и вместе с тем ледяной, разрывающей изнутри. Миша схватился за шею, чувствуя влагу: сквозь пальцы текла кровь, давно затянувшаяся рана открылась. Не совладав с болью и ужасом, почти ничего не соображая, Миша упал на колени, прижимая руки к горлу. Мортус Улторем залилась хохотом.
        - Смотри! Смотри! - кричала она. - Не смей закрывать глаза!
        Они были не одни: существа, вид которых невозможно было представить и описать словами, вылезали из проломов, по-рачьи перебирая ногами, спускались с лестницы, выбирались из разбитых, растрескавшихся зеркал, ползли по полу.
        Черные паукообразные монстры со множеством отвратительных конечностей. Склизкие бледные тела. Посиневшие мертвые лица со следами разложения. Существа, похожие на людей, и чудовища, даже отдаленно не напоминающие человека, - все они глядели на Мишу, надвигались на него.
        - Это наша Вселенная - Нижний мир! Он совсем рядом с вами, а грань такая тонкая. Жалкие человечки, погрязшие в своих муравьиных заботах, вы не в силах осознать этого величия! Вы не видите нас, а мы наблюдаем, смотрим на каждого из живущих! Смотрим постоянно - и ждем возможности пересечь черту!
        Жизнь утекала из Миши. Не только кровь уносила ее, но и страх, безнадежность, боль, с которыми у него не было сил бороться.
        - Почему? - прохрипел он.
        - Ты можешь видеть, потому что помечен! На тебе метка!
        Миша вспомнил слова Семена Ефремовича - старого ученого, который рассказал ему о Мортус Улторем. Старик очень волновался, когда узнал, что адская тварь укусила Мишу.
        «Физический контакт с потусторонним существом, выходцем из иного мира, не может пройти бесследно. Научных доказательств тому, разумеется, нет, и быть не может. Зато фольклорные и мифологические источники дают некоторое представление. За примером далеко ходить не будем. Укус вампира превращает человека в Дитя ночи, отнимает у него душу. Укус верфольфа делает из жертвы оборотня. Метка демона означает одержимость и вселение…» - вот что он сказал.
        А потом попросил Мишу быть осторожнее. Не игнорировать некие признаки, которые могли бы проявиться: ночные кошмары, видения, приступы немотивированной злобы, перемена во вкусах, обострившаяся интуиция, что-то вроде ясновидения или внезапных озарений - вот о чем он говорил.
        Миша прислушивался к себе, чтобы не пропустить ничего необычного. Втайне он ждал - иногда даже с болезненным интересом. Но был почему-то уверен: если нечто и проявится, то будет нарастать медленно, постепенно, как опасная болезнь.
        Того, что это может обрушиться вот так, как сейчас, предугадать не мог.
        - Тебе не избавиться от этого! - голос Мортус Улторем бился в уши, сверлил мозг.
        Мерзкие чудовища придвигались все ближе, обступая Мишу со всех сторон, готовые набросится, разорвать, сожрать.
        - Ты наш! Наш! - визжала Мортус Улторем.
        Миша закрыл глаза, чтобы не видеть. Он не знал, что делать, не надеялся выжить. Из последних сил, теряя остатки разума, закричал, как загнанный зверь, рванулся куда-то и упал на каменный стылый пол.
        Боли больше не было.
        Страха не было тоже.
        Глумливые вопли стихли, твари сгинули.
        И Миши не стало тоже.
        Глава третья
        Илья опаздывал. Они со Щегловым договорились встретиться возле станции метро в семь вечера, чтобы прийти в «Петровский» вместе, так что Роман уже пять минут ждет, мерзнет.
        Народу в вагон набилось полно: вроде и не час пик, а все куда-то едут. Впрочем, ничего удивительного: предпраздничные дни всегда наполнены суетой. Илья стоял, держась за поручень, стиснутый слева и справа другими пассажирами.
        Мать весь вечер вела себя странно. Ковыляла за сыном по пятам по квартире, не хотела отпускать: хватала за рукав, как ребенок, умоляюще заглядывала в глаза. Потом ушла к себе, долго писала что-то в «разговорном» блокноте, как Илья придумал его называть, а затем сунула ему под нос записку: «Не ходи плохо душа не на месте нехорошее что то случится люблю сыночек не ходи не надо».
        Каждая буква буквально кричала, в глазах у матери стояли слезы.
        «Все же есть такое - «материнское сердце подсказывает», - подумал Илья, не зная, как ее успокоить.
        Разумеется, он ни слова не сказал о том, куда идет, не поделился своими опасениями - наоборот! Нарядно оделся, был преувеличенно весел и оживлен, наплел, что в редакции новогодний корпоратив (на самом деле корпоратив завтра, но Илья не собирался туда идти и второй вечер подряд оставлять мать одну). Но она все равно каким-то образом поняла, что он нервничает и боится идти в «Петровский», что от этого похода зависит слишком многое. Поняла - и не могла отпустить.
        Илье было жаль ее, душа ныла, когда он в какой-то момент убрал ее руку с плеча и сказал твердо и строго, как маленькой девочке:
        - Мам, перестань, я же все равно пойду! Меня люди ждут, как ты не понимаешь? Напридумывала себе глупостей.
        Мать покорно отошла в угол, но в свою комнату не уходила, стояла и смотрела, как надевает куртку, ботинки, шапку.
        Илья уже приготовился выйти из квартиры, когда она вновь подошла к нему, припала к груди. Удержать не пыталась - просто молча стояла, но он чувствовал охватившее ее горькое отчаяние.
        - Все хорошо, мам. Ну, чего ты. Я скоро вернусь.
        Выходя на лестничную клетку, закрывая за собой дверь, Илья старался не встречаться с матерью взглядом.
        «А если она и вправду что-то предчувствует?» - кольнуло его изнутри, но он отогнал дурные мысли.
        Сейчас, в вагоне метро, среди людей Илья внезапно ощутил не то чтобы одиночество - свою изолированность от мира. Как будто они все были здоровы, а он - болен. Или они знали что-то, чего не знал он. Или…
        Илья посмотрел в окно, дернулся и едва не заорал: на него смотрело чье-то лицо, кривило в усмешке бесформенный рот. Поезд ехал - и оно плыло за ним, пялясь на Илью глазами-дырами. Там, в темном тоннеле был кто-то!
        Осторожно повернув голову, Илья поглядел на попутчиков: никто ничего не видел. Только женщина справа недовольно косилась: похоже, он задел ее, шарахнувшись при виде лица.
        Разумеется, другие и не могли видеть: то был его личный кошмар, иначе и быть не могло. Вспомнились недавние слова Марты Роговой о том, что она не видела ничего необычного: «Но я ведь и не бывала в том проклятом отеле».
        А Илья был. И снова собирался пойти туда - уже шел.
        Он закрыл глаза, снова открыл - ухмыляющееся лицо исчезло. Илья тихонько перевел дыхание, стараясь успокоиться.
        Отель «Петровский» горделиво высился на холме во всем своем великолепии. Роман и Илья поднимались по каменной лестнице - одной из трех, по которым можно было взойти на холм. С четвертой стороны к отелю вела автомобильная дорога.
        Илья еще вчера пытался отговорить Щеглова, но поскольку не мог привести внятных аргументов, тот все равно пожелал отправиться на вечеринку. Что Илья должен был сказать: каждый, кто переступает порог отеля, рискует? Но чем и почему?
        Илья мямлил, уходил от ответа и чувствовал, что Роман начинает сердиться. Кажется, он понимал, почему Щеглову хочется пойти. Из-за Томочки: знал, что девушка там работает, и, похоже, надеялся встретить ее.
        - Холод собачий, - сказал Роман, когда они уже шли к дверям. - Но ничего, скоро согреемся.
        Илье некстати вспомнилась Наталья Петровская. Он видел лишь ее портрет, мало что знал об этой женщине, жившей в прошлом веке, но ощутил духовную общность с нею. Дом, куда шел Илья и в который она вошла счастливой новобрачной, растоптал ее надежды и ожидания, отнял мужа, здоровье, душевный покой.
        Что видела Наталья в коридорах и комнатах бывшей больницы?
        С кем или чем столкнулась?
        И что предстоит увидеть там Илье?
        Внутри все было, кажется, еще более грандиозно и пышно, чем в прошлый раз, и уж точно более многолюдно. Пестрая толпа людей в броских нарядах бурлила и клокотала в холле, на лестницах, в коридорах. Голоса, смех, музыка, громкие возгласы… Илья смотрел на этих людей, и его не покидала мысль: все ли они уйдут отсюда прежними, такими, как вошли?
        Спустя полтора часа они с Романом сидели за столиком. Был он на четверых, и по соседству с журналистами устроилась молодая пара. Девушка-дизайнер, имя которой он забыл сразу, как только она его назвала, без умолку трещала, выдавая столько информации о себе и своем спутнике, что у Ильи через пять минут все в голове перемешалось. Он перестал ее слушать, лишь улыбаясь и кивая головой девушке и ее бойфренду-японцу, с которым она успевала параллельно говорить на его родном языке.
        Еда была отменной (кормили обильно и вкусно), обслуживание - на высшем уровне (быстро, ненавязчиво, ловко), а развлекали гостей московские звезды такого уровня, что Илья поначалу глазам не поверил: неужели эти люди и вправду тут, выскочили из телевизора, выплясывают перед гостями, сыплют шутками?
        И все равно, несмотря на показную идеальность и шик, в воздухе витало беспокойство, непонятная нервозность, не имеющая видимых причин. Хотя, возможно, это лишь казалось.
        Илье не находил себе места, чувствуя, что время уходит напрасно. Ему нужно было поговорить с Ларисой - ради этого он и явился сюда, однако той нигде не было видно, а где искать хозяйку, он понятия не имел.
        Появившись перед собравшимися в зале в самом начале вечера, Гусарова поулыбалась заученной пластмассовой улыбкой, поприветствовала всех с мнимой сердечностью, а после весьма скомканной речи передала бразды правления звездным ведущим и исчезла. Илья видел, что она встревожена и скрыть волнение не удается. От той царственной уверенности, с какой она вела себя в прошлый раз, не осталось и следа: голос звучал отрывисто, движения были резкие; Лариса словно постоянно делала над собой усилие, чтобы не оглянуться и не посмотреть, что у нее за спиной.
        Илья ломал голову: что могло настолько выбить Ларису из колеи? И, не находя ответа, но предполагая худшее, психовал еще сильнее.
        Все шло не так, как нужно. Роман, отчаявшись поддержать разговор и осатанев от неумолчной болтовни соседки, налегал на еду и спиртное, и вскоре был ощутимо пьян.
        - Схожу позвонить, - сказал Илья, поднимаясь из-за стола.
        - Ты же только что звонил, - слегка заплетающимся языком проговорил Роман, имея в виду, что Илья полчаса назад позвонил женщине, которая должна была проверить, как там мать.
        - Теперь Мише. Обещал еще днем, закрутился. - Это была правда. - Я скоро.
        Роман обреченно кивнул и потянулся к бутылке с вином.
        Илья вышел в холл, где было потише, встал возле лестницы, вытащил телефон.
        «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», - сообщил равнодушный женский голос.
        Похоже, отвести душу, поговорить с другом не получится. Илья посмотрел по сторонам и тут увидел Ларису. Она шла к дверям в Рубиновый зал, где и происходило на этот раз действо. Красивое лицо ее было замкнутым и озабоченным, между бровей пролегла глубокая складка. В ту минуту ей легко можно было дать ее тридцать с чем-то - и даже больше.
        «Вот и встретились», - подумал Илья, шагнув навстречу Гусаровой.
        Лариса заметила его, и лицо молодой женщины озарилось улыбкой - вроде бы, вполне искренней.
        - Илья! Как же я рада вас видеть, - проговорила она, направляясь к нему.
        - Я вас искал, - признался Илья и хотел добавить: «Чтобы поговорить», но она не дала ему такой возможности и быстро произнесла:
        - Слышите? - Лариса вскинула указательный палец. - Моя любимая песня! Пригласите меня? Будьте душкой, не отказывайте и не врите, будто не умеете танцевать. Все же и у меня должны быть маленькие радости.
        Илья оглянуться не успел, как они оказались в зале, среди танцующих. Лариса обвила его шею руками. На дне ее глаз закручивались опасные водовороты, и Илья чувствовал, что его затягивает на глубину. Танцевал он плохо, но особого умения, к счастью, не требовалось: нужно было обнимать гибкую фигуру своей партнерши и постараться не отдавить ей ноги.
        - Вы, видимо, не часто танцуете, - с лукавой улыбкой заметила Лариса.
        - Так и есть, - Илья покраснел, и она это заметила.
        - Боже мой, разве еще остались на свете молодые мужчины, способные так мило смущаться?
        Проговорив это, Лариса прижалась к нему чуть сильнее. Илья хотел ответить что-то остроумное, но не сумел придумать что. Мишу бы сюда: вот кто справился бы.
        «Где все-таки Миша? Почему телефон отключил?»
        - Хороший вечер, - неуклюже проговорил Илья.
        - Смущаться вы умеете, а вот лгать - нет.
        Внезапно Лариса стала серьезной, сжала губы в тонкую полоску.
        - Все сегодня кувырком. Как не задалось с утра, так и… - Вокруг были танцующие пары, среди которых Илья увидел и девушку-дизайнера с ее японцем.
        - Что случилось утром? - спросил Илья, думая, что это хорошая возможность подобраться к нужной теме.
        - Да парень один устроил нам… Приступ какой-то у него случился. Эпилепсия или вроде того, - ответила Лариса. - Вошел в вестибюль, застыл, как статуя: на вопросы не отвечал, ни на что не реагировал, как будто и не слышал, что ему говорят. Стоял-стоял, а потом как завопит во все горло! И упал.
        - А дальше?
        - Скорая приехала, только…
        Рассказать, что случилось с несчастным парнем, Лариса не успела, потому что в этот момент музыка смолкла и погас свет.
        По залу пронесся вздох - десятки людей одновременно ахнули. Илья напрягся - внезапная темнота и тишина дезориентировали. Правда, уже через секунду музыка и свет вернулись. Кто-то захлопал в ладоши, кто-то засмеялся - вечеринка покатилась дальше, все мигом забыли о произошедшем.
        - Сегодня это весь день, - вздохнула Лариса. - Выключится-включится. Электрики все проверили: поломок нет. Не могут понять, в чем дело. Да еще и…
        Она хотела сказать что-то, но умолкла, прикусила язык. Однако Илья все же был профессиональным журналистом, сумел разговорить ее, мягко, но настойчиво задавая вопросы, предлагая поделиться проблемой - и это сработало.
        - Мы в полную силу на днях начали работать, недели не прошло. Гости только-только заезжать стали, еще и народу шиш да маленько, отель, можно сказать, пустой пока, а уже столько всего случилось! - Лариса отстранилась от Ильи. - Это между нами, верно? Вы ведь, возможно, работать у меня будете!
        Ее пальцы коснулись его затылка, и по спине Ильи прошла жаркая волна.
        - Конечно, между нами, - выдавил он.
        - Техник, который звук настраивал в Рубиновом зале, как сквозь землю провалился! Утром пришел, а через час хватились - смылся куда-то. - От этих слов на Илью повеяло холодом. Таинственные исчезновения в этом здании уже случались, но Лариса, видать, об этом не слышала, пеняя на необязательность техника. - Еле-еле нового успели найти, втридорога - праздники, хорошие специалисты нарасхват. Так еще двое гостей съехали вчера, а еще двое - сегодня. Самое паршивое, что отменили, уже заехав! То есть побыли кто ночь, кто две - и отказались! Значит, пойдут к конкурентам, в другие отели! Как только их не уговаривали, и скидки предлагали, и пугали, что не найдут в предновогодние дни свободных номеров - ни в какую. И объяснить не хотят, что не устраивает. Бегут, как крысы. Да и черт с ними, но узнать бы, что не так! На будущее.
        Вот он, подходящий момент.
        - Я могу сказать, что, - как можно спокойнее проговорил Илья. - Лариса, нам нужно поговорить.
        Ее тело напряглось, задеревенело. Как раз в этот момент закончилась песня, под которую они танцевали, зазвучала другая, ритмичная и бодрая. Илья убрал руки с талии Ларисы.
        - «Это энергичный танец», - процитировала она «Афоню». Илья не ответил, и Гусарова, вздохнув, тоже разжала кольцо рук.
        Теперь они стояли посреди танцпола, возле изгибающихся под музыку людей, и смотрели друг на друга.
        - Ты потому и пришел. - Криво улыбнулась она и добавила: - Знаю, что ты скажешь. Ничего, что я «тыкаю»?
        - Ничего, - ответил Илья.
        Какой-то не в меру активный танцор налетел на Ларису, толкнул, принялся извиняться.
        - Давай-ка отойдем. Зашибут, - сказала Гусарова, и они направились к одному из огромных окон.
        - Надоели, обезьяны, - неожиданно зло проговорила Лариса. - Быстрее бы разошлись.
        Культурная часть вечера закончилась. Московские гости отработали программу, оставив сцену местным коллегам, в чьи обязанности, в основном, входило ставить музыкальные треки, под которые отплясывали гости.
        Кругом гремело, пело, хохотало, женские и мужские голоса перекрывали друг друга. Правда, там, где остановились Лариса и Илья, было чуть потише, так что можно было не кричать, а говорить.
        - Ты хочешь мне сказать, что отель проклят, - пристально глядя на Илью, произнесла Гусарова. Он ждал, что еще она скажет, не торопил. - Возможно, это правда. Мне тоже есть, что рассказать. - Лариса откашлялась. - Начать придется с того, что я терпеть не могла своего мужа.
        Глава четвертая
        То, что Владимир ей не просто неприятен - противен, Лариса поняла уже на второй день после бракосочетания.
        Когда Гусаров, в империи которого она работала несколько лет, пройдя путь от официантки и менеджера до директора одного из филиалов, однажды обратил на нее внимание во время корпоратива, а потом стал за ней ухаживать, Лариса думала, что поймала удачу за хвост.
        И ничего, что Владимир был не в ее вкусе: она предпочитала мужчин интеллигентных, тонких, с написанным на лице интеллектом. Гусаров же был грубоват и простоват, хотя хотел казаться оригинальным: брил череп, носил бороду, не признавал пиджаков, предпочитая свитера и джинсы. Ларисе эти потуги казались нарочитыми, неумными, смешными, но, испытывая к Гусарову что-то вроде недоуменной брезгливости, она тем не менее гордилась его вниманием. И строила грандиозные планы.
        Владимир дарил роскошные букеты и подарки, поражая размахом трат, водил на громкие премьеры, окружал ее заботой, старался быть милым и старомодно галантным. Они даже сексом до брака не занимались - Лариса интуитивно почувствовала, что может разочаровать его доступностью. Поэтому все случилось, как в романах девятнадцатого века, в первую брачную ночь.
        И вот тут разразилась катастрофа.
        Выяснилось, что в муже ее раздражает все: запах, исходивший от его тела, который прежде не чувствовался за ароматом туалетной воды - может, и вполне обычный сам по себе, но Ларисе до отвращения напоминающий запах переваренного мясного супа; привычка Владимира расхаживать по спальне в чем мать родила, натужное громкое сопение в интимные минуты, отсутствие фантазии и топорность поведения. Голос, смех, душная колючая борода, которая терлась о ее лицо, слишком волосатые руки - ее бесило все.
        Лариса скрывала свои чувства, которые нарастали и нарастали, сколько могла - больше полугода. Пыталась не замечать, не обращать внимания, искать положительные моменты, напоминать себе, как муж добр к ней и щедр: после брака Владимир переписал на нее половину имущества, включая долю в предприятиях, а на вторую половину написал завещание. Ей больше не нужно было работать, в выходные она могла запросто слетать в Милан или Париж, смотреть на ценники в дорогих магазинах не было необходимости.
        Те блага, что получила Лариса, радовали, ради них можно было и потерпеть, но один лишь вид мужа вызывал глухое раздражение, близость превратилась в пытку, притворяться становилось все сложнее.
        А потом пришло избавление: Лариса случайно наткнулась на старые фотографии и увидела, что до странности похожа внешне на первую жену Гусарова. Ей это было безразлично, но зато дало возможность устроить истерику и раздуть ситуацию до абсурда, позволив себе бабские выпады вроде: «ты видишь во мне ее», «не меня ты любишь, а свою бывшую».
        Это как-то могло объяснить «охлаждение» Ларисы, ее отстраненность. На несколько месяцев они отдалились друг от друга - к вящей радости Ларисы. Муж переживал, считал «ревность» проявлением любви, думал, что понимает жену, даже совестился, надеялся, что она отойдет, перебесится.
        Ларисе было ясно, что долго этот цирк продолжаться не может, любому нормальному человеку понятно, что дуться в подобной ситуации - бессмысленно, так что ей вскоре придется сделать вид, что она все поняла и приняла.
        Поэтому, когда Владимир внезапно умер, она, хотя и была потрясена, обрадовалась: уйдя из жизни, муж освободил ее (не говоря о том, что еще и озолотил). Ужасная, крамольная мысль, которую она никогда и ни за что не высказала бы вслух.
        Занятая собственными переживаниями, Лариса почти не обращала внимания на то, что в последние недели перед смертью Владимир изменился. Она не любила его, поэтому не замечала тонких моментов, которые видны любящему глазу, но были ведь и совершенно явные, отчетливые признаки. Лариса могла бы вызвать его на откроенный разговор, расспросить, но… не вызвала, не расспросила.
        Владимир нанял круглосуточную охрану и сменил сигнализацию на еще более дорогую и надежную. Купил оружие и завел собаку. Настаивал на том, чтобы в доме всюду постоянно горел свет - и даже спал при включенном ночнике. Повесил в спальне икону и зажег лампаду, хотя прежде не был религиозным.
        Вид у него постоянно был такой, словно Владимир приглядывался к чему-то, все время ожидал нападения, а от самоуверенных властных манер почти ничего не осталось.
        «Когда это началось?» - спрашивала себя Лариса после его смерти и приходила к выводу, что точкой отсчета стал разговор с человеком по фамилии Рогов. Она подслушала ту беседу случайно, и то не всю, только кусочек. Стояла на лестнице, а мужчины сидели в гостиной.
        - Вы же понимаете, что это полная ересь? Все, что вы говорили? Мы с вами современные люди! Или вы меня разыгрываете?
        - Разве я похож на шутника?
        - Пока не вошли сюда и не начали нести ахинею про живущих в темноте чудищ, которые бродят по отелю, казались нормальным человеком, - устало сказал Гусаров.
        - Пожалуйста, поверьте мне. Нам с вами грозит опасность! Вы должны…
        - Должен? Вам, что ли? Да с какой стати мне размещать там клинику?
        - Не хотите клинику - можно профилакторий. Или реабилитационный центр, - быстро проговорил Рогов. Голос у него был хрипловатый и немного гнусавый.
        - Я не занимаюсь медучреждениями, - отрезал Гусаров. - И вы прежде не были против. Мы с вами, кажется…
        - Да не в нас дело! - Рогова словно подбросило в кресле. - Я вам битый час талдычу! Бумажки, договор - все это чушь! Когда они придут за вами, как приходят ко мне, вы это поймете на собственной шкуре!
        Лариса слушала, не зная, что и думать, пока у нее в кармане не зазвонил телефон. Она поспешно схватила сотовый, нажала на кнопку и ушла к себе, так и не узнав, чем кончился разговор.
        О Рогове она забыла - и не вспоминала до тех пор, пока не узнала о его смерти, которая вскоре случилась и произвела на Владимира гораздо более сильное впечатление, чем можно было представить. Он был столь явно расстроен и напуган, что Ларисе даже стало жаль его.
        Она подошла к мужу, попыталась успокоить. Однако тот, хотя должен был обрадоваться нежности и участию с ее стороны, вроде и не заметил этого.
        - Я не послушал его. А зря. Рогов не лгал: он видел их. Я знаю, потому что тоже вижу, - рассеянно проговорил Владимир, а когда Лариса поинтересовалась, о ком речь, кто такие «они», сменил тему.
        В ночь, когда он умер, Лариса кое-что слышала. Но это было настолько нереально, что поверить оказалось невозможно - вот она и не поверила. К тому же - об этом никому не стоило знать! - была пьяна.
        В последнее время, вечерами молодая женщина то и дело прикладывалась к бутылке, и тогда мысли о том, как жить дальше (читай - «сохранить за собой статус, не потерять деньги, и при этом никогда не пересекаться с постылым мужем») улетучивались сами собой, не давили, не выкручивали мозг.
        Все то, что она рассказала полицейским и медикам, в общих чертах было правдой: Владимир вернулся поздно, уставший, жаловался на недомогание, остался поработать в кабинете… Но дьявол, как известно, кроется в мелочах, а правда таится в деталях. Вот их-то Лариса никому не открыла и делать этого не собиралась.
        Вечером, когда муж ушел в кабинет, она тоже, прихватив бутылку сухого красного вина, сыр и плитку шоколада, отправилась к себе. Потихоньку пила: сначала лежа в ванной, потом - просматривая бесконечные видео на YouTube. Она все глубже погружалась в теплую расслабленность, мысль пойти к мужу, поинтересоваться, как у него дела, как здоровье, не приходила ей в голову: собственно, она затем и пила, чтобы избавиться от мыслей о нем.
        Ближе к полуночи Ларисе захотелось спать, она легла в постель и заснула.
        Проснулась резко, будто ее позвали - в ушах еще звучал чей-то голос. Лариса попыталась вспомнить чей и не смогла. За окном и в комнате было темно, электронные часы показывали четвертый час. Стояла ночь - глухая, слепая, бездонная, такие бывают только поздней осенью и зимой.
        Никаких признаков похмелья: Лариса была из породы счастливчиков, которые могли пить, сколько вздумается, а наутро не мучиться от головной боли, дурноты, слабости и прочих признаков, ощущая которые люди говорят себе: «Никогда не буду больше пить!»
        Лариса повернулась на бок, приподнялась на локте. Прислушалась к себе и тому, что было вокруг. Что-то беспокоило ее, что-то изменилось, но она не могла понять, что конкретно ее смущает, кажется неправильным. Так и не сообразив, встала с кровати, подошла к окну.
        Отодвинула плотную штору, выглянула наружу. Окно спальни, которая находилась на втором этаже дома («особняка» - так любил называть их жилище Владимир, а ей это казалось претенциозным и безвкусным), выходило в просторный двор. В свете фонарей Лариса видела привычную картину: дорожки, запорошенные снегом клумбы и прочие плоды трудов дизайнера по ландшафту, а еще, вдалеке, на въезде, будку охраны.
        Там теперь круглосуточно дежурили крепкие парни в строгих костюмах. В окнах домика горел свет: спать охранникам запрещалось. В какой-то момент мимо окна кто-то прошел - ей видна была тень, и от того, что неподалеку есть живое существо, стало спокойнее. Не так одиноко.
        «Одиноко? Откуда эти мысли?» - спросила себя Лариса.
        Обслуживающий персонал - женщина, которая следила за порядком в доме, готовила еду, а также садовник, он же дворник, не жили в «особняке», приходили утром и уходили вечером.
        Но ведь был же муж. Владимир должен быть в кабинете!
        Подумав об этом, Лариса поняла, что ее беспокоило. Голос, который разбудил ее, принадлежал мужу. Он звал - и звал на помощь! А теперь умолк.
        Ларисе стало страшно. Вспомнилось, что он с вечера жаловался на плохое самочувствие; подумалось, что такое безразличие к судьбе и здоровью собственного мужа выглядит дурно.
        Набросив махровый банный халат, который оставила с вечера на спинке кресла, женщина вышла из комнаты. Кабинет мужа был на первом этаже. Она миновала коридор и, оказавшись на лестнице, на том самом месте, где стояла и слушала разговор Владимира с Роговым, потянулась к выключателю. Лампочки почему-то не зажглись.
        «Пробки выбило? Авария?»
        На улице и в домике охраны освещение было. Возвращаться в комнату и проверять, есть ли оно там, не хотелось. К тому же света, льющегося из окон, хватало, чтобы спуститься вниз, не сломав шею. Лариса плотнее запахнула халат и взялась за перила.
        Уже пройдя первые ступеньки, она почувствовала холод. Чем ниже она спускалась, тем сильнее мерзла, как будто шла к проруби во время Крещенского купания. От холода ныли кости и зубы, идти было сложно.
        «Дверь, что ли открыта? Или окна?» - недоумевала она.
        Вместе с холодом Лариса чувствовала безотчетный страх. Хорошее слово - «безотчетный», точное. Какой уж тут отчет! Умом совершенно не понятно, чего боишься, что происходит, есть ли рядом нечто страшное, но все волоски на теле встают дыбом, в желудке холодеет, а ладони от волнения мокрые, как на экзамене.
        Лариса пошарила по стене: здесь выключатель тоже не работал. Вызвать охрану или…
        - Помогите мне!
        Голос раздавался из кабинета мужа. Он снова звал ее! Интонации были незнакомые - умоляющие, растерянные.
        Не раздумывая, Лариса пошла вперед. Пересекла холл, гостиную, открыла дверь в короткий коридор, за которым располагались кабинет мужа, библиотека и бильярдная. Тут было совсем темно - свет не зажигался, единственное окно выходило на забор, возле которого росла яблоня.
        Лариса замерла, понимая, что не хочет идти дальше. Там, впереди, ждало что-то… чуждое. Слово родилось внутри, как прежде родился страх.
        Но чего бояться? Там Володя, уговаривала она себя, всего лишь Володя - не очень-то молодой и не слишком здоровый человек, который просит о помощи. Сердце, наверное, инфаркт или еще что…
        Но, стоя в коридоре, окутанная льющимся невесть откуда, подобно студеной воде, холодом, погруженная во мрак, Лариса знала: здесь есть еще кто-то. Откуда пришло к ней это знание? Ничьих голосов она не слышала, не могла разглядеть ничего во тьме. Но ощущение присутствия было резким, как звериный запах хищника.
        Женщина прижалась спиной к стене, стараясь дышать как можно тише, уверенная, что оно видит ее, оставаясь невидимым. Чьи-то безумные желтые глаза смотрели прямо на нее, ждали, когда она подойдет ближе.
        «Рогов… Что он говорил? Кто приходил к нему?»
        Из кабинета мужа донесся стон - высокий, слабый, беспомощный, даже не стон - подвывающее щенячье поскуливание. А следом:
        - Не надо! Я не хочу… НЕ НАДО!
        Последние слова Владимир прокричал - и была в том крике такая смертная мука, такой бездонный ужас, что Лариса больше не могла этого выносить. Инстинкт самосохранения, который помогал выживать нашим предкам, проснулся в ее крови, и Лариса, не думая, не рассуждая, рванулась за дверь, выскочила в коридор и взлетела по лестнице.
        Сама не помнила, как очутилась в своей спальне, захлопнула дверь, заперла замок. В груди болело, Лариса не чувствовала ног, ее колотило, хотя здесь было тепло, даже жарко - отопление работало на совесть.
        Повинуясь порыву, Лариса щелкнула выключателем: спальня озарилась ровным мягким светом. С электричеством все было в порядке.
        Словно цапля, на негнущихся, деревянных ногах пересекла она спальню и забралась обратно в постель. Включила еще и ночник, сжалась в комочек, подтянув ноги к груди.
        Возможно, в эту самую минуту ее муж умирал там, внизу, но никакая сила не заставила бы Ларису выйти из комнаты до рассвета. Мысль позвонить в полицию ни на секунду не пришла ей в голову.
        Охрана на входе и камеры наблюдения по всему периметру исключали возможность проникновения грабителей. Но дело даже не в камерах и охранниках, которых, при должном мастерстве, можно было обойти. То, что пробралось этой ночью в кабинет Владимира, не имело ничего общего с преступным миром, да и вообще с человеком.
        То была иная, пришлая, губительная для всего живого сила.
        Глава пятая
        - Почему ты открыла отель? Почему не свернула проект? - спросил Илья, когда Лариса закончила рассказ. Незаметно для себя он тоже перешел на «ты», хотя вообще-то подобные переходы давались ему с трудом.
        Она недоуменно поглядела на него.
        - С чего бы мне это делать?
        - Ты же понимала, что смерть твоего мужа связана с отелем! Не могла не понимать, после всего, что произошло!
        - Не притягивай факты за уши, - наставительно произнесла Лариса. - Во-первых, поутру я стала воспринимать все иначе…
        - Ясное дело! Убедила себя, что ночью все почудилось, - перебил ее Илья. - А лицо своего мужа ты видела? А то, что он как под прессом побывал?
        Гусарова смерила его злым взглядом.
        - У тебя все вот так просто, да? Все ниточки берут и связываются сами собой? - Она помолчала. - Врачи не знали, что с ним, но что они вообще знают? Это во-первых. Во-вторых, даже если и было… нехорошее, то это связывало Рогова и моего мужа. Они могли натворить что-то, за что потом поплатились. Я-то тут при чем?
        Илья снял очки и потер глаза. Лариса с вызовом смотрела на него, но он молчал. Что теперь говорить, что толку препираться и думать, как следовало поступить? Отель открыт, фарш назад не провернуть.
        - Лариса, ты же понимаешь…
        Что ей следовало понимать, он так и не договорил.
        - Это что еще такое? Смотрите-ка! - прокричал нетрезвый женский голос.
        На сцене, где только что был лишь диджей со своей аппаратурой, появился еще один человек - возник буквально из воздуха. Музыка смолкла, по залу, замирая под потолком, прокатился удивленный шепоток. Люди перестали говорить, жевать, танцевать - десятки глаз смотрели на взявшегося откуда-то незнакомца.
        Молодой мужчина в серых джинсах и свитере с высоким горлом, обутый в высокие армейские ботинки стоял, широко расставив ноги, как моряк на палубе, пытающийся удержать равновесие во время качки.
        Дискотечные огни продолжали мигать, выхватывая из толпы то одно лицо, то другое, и было в этом зрелище нечто инопланетное, фантастическое. Незнакомец смотрел на замерших кругом людей, по-видимому, не понимая, где он и что с ним.
        - Это же наш техник, - изумленно проговорила Лариса, и некоторые стоящие рядом гости поглядели на нее.
        - Тот, что пропал? - спросил Илья, но Гусарова не отреагировала.
        Она быстрым шагом шла к сцене, на ходу говоря что-то официантам и другим сотрудника. Нервирующее перемигивание лампочек пропало, зажглось обычное освещение, как в начале вечера, только приглушенное.
        Лариса подошла к технику, который так и стоял - растерянный, немного нелепый, похожий на заблудившегося ребенка.
        - Друзья, мы приносим вам извинения за неудобство, - бодро говорила женщина, а Илья думал, как она собирается объяснить людям появление человека из воздуха. - Все хорошо, сейчас…
        Договорить Лариса не успела, потому что техник внезапно с силой рванулся от нее, обхватил голову ладонями и завопил.
        Илья никогда не слышал, чтобы взрослый человек, молодой и сильный, кричал вот так - высоко, надрывно, срываясь на визг. Безумие в этом вопле звучало отчетливо, недвусмысленно, и каждый, кто слышал его, понимал, что человек, способный издать подобный звук, тронулся умом, потерял себя самого.
        Крик проникал под кожу, вибрировал в груди, дробил кости. Становилось настолько страшно, что это чувство нельзя было перетерпеть, волосы поднимались дыбом, хотелось бежать куда глаза глядят, зажимая уши руками. Только бы не слышать, только бы не заразиться этим сумасшествием… Только бы не увидеть того, что увидел этот несчастный.
        - Они нас всех убьют! Убьют! Смерть! Все умрут! - выкрикнул он, а потом снова принялся верещать, как пойманное в силки, загнанное в угол животное.
        Опасность разливалась в воздухе густым туманом. Очевидно, не у одного Ильи появились подобные мысли и ощущения, потому что люди, все как один, не рассуждая, бросились к выходу. Некоторые, у кого нервы оказались покрепче, подходили к своим столикам, чтобы забрать вещи, однако большинство бежало к дверям.
        К счастью, примерно треть приглашенных уже успела покинуть вечеринку, так что давки удалось избежать. Служащие, хорошо вышколенные и не потерявшие голову, пропускали людей, успевая говорить что-то успокаивающее.
        Лариса вместе с подоспевшими сотрудниками охраны пыталась увести со сцены беснующегося техника. Оторопевший от происходящего диджей, похоже, никак не мог решить, что ему делать.
        - Вот так… - дальше последовало нецензурное слово, и это привело Илью в чувство, потому что он впервые слышал, чтобы Роман Щеглов ругался матом.
        Илья обернулся к нему и увидел, что тот почти протрезвел.
        - Надо уходить отсюда. Всем нам.
        - Всем спасибо, все свободны, - с глуповатой ухмылкой отозвался Роман.
        Техник, наконец, перестал кричать и вырываться, дал себя увести. Зал опустел, и Лариса, увидев Илью и Романа, подошла к ним.
        - Я думала, вы ушли вместе со всеми.
        - Мы не успели договорить, - сказал Илья.
        Она посмотрела на него со смесью раздражения и грусти, но ничего не ответила. Втроем они вышли из зала, миновали коридор и оказались в холле. Персонал провожал последних гостей новогоднего праздника.
        - Могу себе представить, как это выставят в интернете, - вздохнула Лариса. - Как минимум человек десять снимали концерт, который устроил этот псих, так что скоро «Петровский» будет невероятно популярен.
        Илью резануло словечко «псих», и он сказал резче, чем хотел:
        - Он ни в чем не виноват, ты прекрасно знаешь. Этот человек - жертва, и жертв может стать больше. Ты должна закрыть отель, сделать так, чтобы постояльцы и персонал ушли отсюда!
        Лариса гневно уставилась на Илью, он не отвел глаз. Щеглов, не понимая, что происходит, смотрел то на него, то на нее.
        - Жертвы? - переспросил он. - Какие еще… Я не знал, что вы перешли на «ты».
        В нормальном состоянии Роман ни за что не позволил бы себе такого замечания, но ни Илья, ни Лариса не обратили внимания на эти слова, продолжая буравить друг друга взглядами.
        - Этот техник - безответственный тип! Напился и ему померещилось!
        - Не слышал, чтобы алкогольное опьянение давало человеку способность материализовываться из ниоткуда! - съязвил Илья.
        - Да что ты… - начала было Лариса, но тут до Романа, видимо, дошли слова Ильи о гостях и сотрудниках, и он вспомнил:
        - Я недавно видел Томочку. Она сегодня дежурит в ночную смену. Мы немножко поговорили.
        Илья отвернулся от Ларисы и посмотрел на Щеглова.
        - Где она? Ты знаешь?
        - Я не позволю сеять панику в моем отеле! - громко проговорила Лариса.
        Симпатичная шатенка за стойкой испуганно покосилась на хозяйку и переглянулась с молодым человеком в строгом костюме - похоже, из охраны.
        Илья потянулся за телефоном, чтобы позвонить Томочке, попросить подойти к выходу, но аппарата в кармане не было. Выронил? Оставил где-то?
        Ладно, неважно.
        - Лариса, как мне узнать, где сейчас Томоч… Тамара Кораблева? Она администратором работает.
        Гусарова демонстративно поджала губы. Илья не стал спрашивать повторно и направился к стойке регистрации, повторил свой вопрос. Девушка по имени Марина (так значилось на бейдже) нерешительно поглядела на Ларису, боясь сказать или сделать что-то не то.
        Тем временем в огромном холле было пусто. Никого, кроме охранника, Марины, Ларисы, Ильи и Романа. Приглашенные на праздник покинули отель, но сколько народу успело заселиться? А сколько в здании сотрудников?
        «Но ведь работали они все это время, и гости жили, - сказал себе Илья, - несколько часов ничего не изменят!»
        Но что-то подсказывало ему: силы, дремавшие в отеле, пробудились, маховик набирает обороты, а промедление - читай, присутствие людей в отеле! - становится все опаснее.
        Марина молчала, Илья еще раз повторил свою просьбу, и Лариса досадливо бросила:
        - Да ответьте ему уже!
        - Тамара в крыле «L» работает, это на втором этаже, направо, я могу ей…
        Она, наверное, хотела сказать «позвонить», но тут свет снова погас, как и тогда, в зале.
        Девушка ахнула, Роман пробормотал что-то невнятное.
        - Что за черт, весь день эти перебои! - Гусарова говорила сердито, но Илья ясно слышал в ее голосе страх. - Не волнуйтесь, сейчас дадут. Включится запасной генератор.
        - Я не буду стоять и ждать, - сказал Илья. - Схожу за Томочкой. Лариса, нужно, чтобы все ушли отсюда, оповести людей, ты же видишь, все выходит из-под контроля!
        На улице переливались огни - там с освещением все в порядке, так что полной тьмы внутри не было, все пятеро отлично видели друг друга.
        Гусарова колебалась, и Илья не выдержал, обернулся к Марине:
        - Звоните, объявляйте тревогу или что у вас там положено делать при пожаре! Много здесь народу? Пусть все уходят отсюда!
        - Как ты смеешь! Это мой…
        - Телефон не работает, - пискнула девушка.
        - Сотовый тоже не ловит, - эхом отозвался охранник.
        Илья почувствовал, что его охватывает чувство нереальности происходящего.
        - Это абсурд, - слабым голосом проговорила Лариса. - Мы только открылись, и уже…
        - Ты не о репутации заведения должна думать, а о людях.
        Он не видел выражения ее лица, но понимал, что она колеблется, пытаясь принять верное решение. Ждать было некогда: Томочка где-то здесь, и ей, возможно, грозит опасность. Илья направился к лестнице.
        И в этот момент весь дом словно бы вздрогнул. Вибрация, напоминающая разряд электрического тока, прошла по стенам, коридорам, лестницам. Пол под ногами людей задрожал, как будто огромное, колоссальных размеров существо повернулось с боку на бок, заворочалось в своей берлоге.
        Кто-то закричал. Илья инстинктивно схватился за стойку, пытаясь удержаться на ногах. Холл, только что пустой и гулкий, стал наполняться людьми. Гости и служащие спускались по лестницам, обгоняя друг друга, всюду слышались испуганные возгласы:
        - Землетрясение! Мамочки мои!
        - Что случилось? Почему нет света?
        - Безобразие! Надо вызвать полицию!
        - Нина, что делать? У нас все вещи в номере!
        Люди пытались освещать себе дорогу фонариками, и в вестибюле, на лестницах мячиками прыгали десятки светлячков.
        Вслед за первым толчком произошел и второй: отель снова содрогнулся, и Илье показалось, что сейчас он начнет рушиться. Люди принялись истошно вопить, и тогда Лариса, наконец, решила взять управление в свои руки.
        - Уважаемые гости! Прошу вас, спокойно! Не нужно паниковать! - Она говорила громко и уверенно, перекрывая рокот толпы, и Илья мысленно ей поаплодировал. - Ничего страшного не происходит. Судя по всему, небольшое землетрясение! Потому и электричество отключилось. - Справедливости ради, сначала свет пропал, а потом уже тряхнуло, но никто неточности в словах Ларисы не заметил. - Персонал поможет всем покинуть здание.
        Илья понятия не имел, как правильно вести себя в случае настоящего землетрясения: рекомендуется оставаться в здании или же необходимо выйти на улицу? Но сейчас, в данной ситуации точно следовало уходить, а потому Илья был рад, что никто не возражал, люди послушно спешили к выходу.
        Все кругом пришло в движение: двери открылись, гости, переговариваясь вполголоса, покидали опасное место, персонал оправился от шока и действовал по инструкции, помогая людям выйти.
        Томочка, наверное, где-то здесь… Тоже спустилась вместе со всеми. Илья старался разглядеть ее, но в полутьме это было сложно, глаза то и дело слепили огоньки фонариков.
        - Томочка! Тамара! - громко окликнул Илья девушку, но ответа не получил.
        Он заметался по холлу, натыкаясь на мужчин и женщин, выслушивая гневные окрики в свой адрес. Илья громко раз за разом окликал Томочку, но что-то в глубине души подсказывало ему: девушки здесь нет. Была бы тут, отозвалась бы. Да и в самой атмосфере была пустота, от которой ныло сердце.
        - Похоже, нет ее! - Щеглов, о котором Илья позабыл, оказывается, еще не вышел на улицу.
        - Дай мне телефон, - попросил Илья. - У меня нет, а в темноте я не найду Томочку.
        - Нет уж, - сердито отозвался Роман. - Вместе пойдем.
        Секунду они стояли и смотрели друг на друга. Здание снова тряхнуло. Глухой гул был похож на раскаты грома где-то вдали.
        - Батюшки! - закричала женщина рядом с Ильей. Раздался детский плач.
        «Ромка ведь даже не понимает, что происходит», - подумал Илья.
        - Не дури, я найду ее и вернусь. А ты иди со всеми и…
        Вместо ответа Щеглов решительно зашагал к лестнице. Илье ничего не оставалось, как пойти за ним.
        В холле появлялись все новые люди - видимо, сотрудники при помощи аварийных средств связи оповещали постояльцев, что необходимо покинуть здание, организовывали эвакуацию. Снаружи, пока еще далеко, послышалось завывание сирены: вроде бы сюда ехали спасательные службы.
        Людская волна текла к выходу, идти против течения, пробиваясь вглубь отеля, было сложно. Илья и Роман смотрели, нет ли среди вновь прибывающих Томочки, звали ее на два голоса, но бесполезно: девушки не было.
        - Илья! - закричала Лариса. - Ты с ума сошел!
        Он увидел ее в двух шагах от лестницы, на первые ступени которой они с Романом успели-таки подняться.
        - Мы за Томочкой, - пояснил Илья, хотя пояснения не требовались, и без того все было понятно.
        - Она уже на улице, наверное!
        Илья покачал головой, не заботясь о том, видит ли это Гусарова. Вести пустые разговоры было некогда.
        Поток людей постепенно редел, и, когда они со Щегловым очутились на втором этаже, рядом были лишь несколько самых нерасторопных.
        Служащие во всех концах здания громко извещали людей, что им надлежит покинуть отель, но делали это уже для проформы: все номера и служебные помещения, скорее всего, опустели.
        По счастью, это был не многоэтажный небоскреб, и гости только начали заезжать, большинство номеров пока не было занято: Лариса говорила Илье, что отель еще полупустой.
        - Как она сказала? Крыло «L»? - спросил Роман.
        - Да. А свернуть надо… Черт, направо или налево?
        - Направо.
        Оба оглянулись увидели, что по лестнице поднимается Лариса.
        - Зачем ты здесь? - сердито спросил Илья.
        - Все ушли. А руководитель отеля - как капитан корабля: пока на судне остаются пассажиры и экипаж, он не может его покинуть.
        Илья хотел возразить, но Лариса направила свет ему в лицо, заставив прикрыть глаза рукой.
        - Хватит препираться! Надо найти твою подругу. Больше тут, кажется, никого не осталось, но заодно проверим.
        Поняв, что спорить бесполезно, Илья коротко кивнул.
        - Вот и славно. - Гусарова сунула ему в руку фонарь. - Держи.
        Пальцы коснулись ладони Ильи, и он ощутил, как холодна ее рука.
        - Не бойся, - вырвалось у него. - Все будет хорошо.
        Хотя на самом деле никакой уверенности в этом не было.
        Глава шестая
        Длинный темный коридор, что лежал перед ними, был похож на тоннель. По обе стороны располагались двери.
        - Что там, в конце? - спросил Илья у Ларисы, потому что дальняя часть коридора терялась во мраке, и лучи их фонариков не могли его рассеять.
        - Стойка администратора, выход к лифтам и на вторую лестницу, - ответила она.
        - А она не могла спуститься по той лестнице и уйти? - Щеглов говорил еще слегка заторможенно: алкоголь не успел выветриться.
        - Теоретически могла, - ответила Гусарова, - в этом случае она либо вышла в холл, либо воспользовалась служебным выходом.
        - Именно что теоретически. Уверен, Томочка не выходила, - суховато проговорил Илья.
        Он, конечно, этого абсолютно не заслужил, и Томочка разочаровалась в нем, но все же она точно не ушла бы, не убедившись, что Илья тоже выбрался. Да и остальных не бросила бы, когда ее коллеги помогали людям покидать отель.
        Коридор был широкий, и все трое шли по нему плечом к плечу, со стороны, должно быть, напоминая знаменитых охотников за привидениями из известного фильма. Только вот в руках у них не было оружия для отлова призраков. Вообще ничего не было, кроме сотовых телефонов и фонариков.
        Лариса шла посередине, а мужчины - по бокам, попутно открывая двери, чтобы посветить внутрь и убедиться, что внутри никого нет. Некоторые двери были приоткрыты - люди покидали номера в спешке, другие заперты на замок, и тогда они, за неимением ключа, просто стучали и звали Томочку по имени.
        Илье вдруг пришла на ум книга Теслы Леонидовны, где был небольшой отрывок из записей Натальи Петровской - все, что сохранилось до наших дней. Женщина утверждала: дом «всегда умел хранить свои мрачные тайны». Это значило, что человек мог находиться в коридоре возле двери, но не слышать, что творится в комнате. И, наоборот, иногда жителям дома слышалось то, чего в реальности не было.
        Мысль о том, что Томочка может быть где-то за запертой дверью, и при этом - за пределами разумного мира, была слишком страшной. Он хотел было сказать, что им стоит открывать и те двери, что были заперты, но в этот момент дом содрогнулся сильнее, чем в предыдущие несколько раз. Кажется, здание накренилось, стены задрожали - и длилось это долго, не меньше минуты.
        - Господи! - закричала Лариса. - Сейчас все рухнет!
        Илья схватил ее за руку, едва не выронив фонарик.
        - Успокойся, - проговорил он. - Вроде бы уже все.
        - Я подумала, мы… - Что именно она подумал, Илья с Романом не узнали, потому что Гусарова оборвала себя на полуслове и прошептала, напряженно глядя впереди себя. - Кто это там?
        Щеглов и Илья посмотрели туда же, куда и Лариса. Возле одной из дверей, взявшись за ручку, стояла женщина в длинном светлом платье старинного покроя. Они видели тонкий профиль, темные волосы, склоненную голову.
        - Эй, послушайте! - Роман сделал несколько шагов по направлению к женщине и поднял руку с фонарем.
        «Прямо в лицо ей светит», - мелькнуло в голове у Ильи прежде, чем он успел заметить: узкий луч освещал пустоту. Там, где мгновением раньше стояла незнакомка, никого не было.
        - Что за хрень тут творится! - Роман обернулся к спутникам.
        В глубине здания раздался приглушенный, утробный гул, а следом кто-то закричал. Крик раздвоился, загремел с нескольких сторон, а после перешел в хрипловатое бормотание и злорадный смех, который прозвучал уже совсем близко.
        - Я не могу, не могу… - быстро проговорила Лариса, вцепившись в плечо Ильи.
        Отель снова содрогнулся. Все двери одновременно распахнулись с оглушительным грохотом. Лариса завопила, прикрывая голову руками. Щеглов метнулся к Илье и Гусаровой, и они, все трое, приникли друг к другу, точно малые дети перед лицом неведомой опасности.
        Так и стояли, пока все кругом хохотало, ходило ходуном, стонало и гремело. Спустя некоторое время кошмарная какофония стихла - разом, как будто тумблер повернули, выключив звучание, и отель снова погрузился в тишину.
        - Посмотрите-ка… Вы тоже это видите? - Роман говорил напряженным, неживым голосом, и Илья прежде посмотрел в его сторону, а уж потом туда, куда он направил свет своего фонаря.
        Двери, декоративные светильники, дизайнерская отделка, которой так гордилась Гусарова - все сгинуло. Вместо это перед ними был полутемный коридор с лежащим на полу толстым ковром винного цвета, старинные светильники, картины.
        Дверей теперь было намного меньше (и вели они явно не в гостиничные номера), все были плотно закрыты, но одна - распахнута, и оттуда лилось слабое свечение, которого, впрочем, хватало, чтобы видеть все и без помощи фонариков.
        - Где мы? - прошептала Лариса, потому что это точно не был ее отель.
        - В Петровском доме, - преувеличенно спокойно ответил Илья.
        - В Петровском… что ты имеешь в виду? - Щеглов никак не мог взять в толк, что происходит. Конечно, он ведь единственный из них, кто, должно быть, искренне полагал поначалу, что и правда случилось нечто вроде землетрясения.
        Надо бы объяснить ему, рассказать все по порядку, но было некогда.
        - Петровский - прежний владелец, - на ходу проговорил Илья, направляясь к открытой двери. - Когда он попытался переделать заброшенную больницу для бедных в роскошный особняк, это кончилось плохо. Сам Петровский бесследно исчез, как и еще два человека; его сын Дмитрий и управляющий погибли, жена выпрыгнула в окно. Потому многие считают, что это дурное место, а новая попытка перестроить больницу - теперь уже в отель - обернется новыми жертвами.
        Он слышал за спиной удивленные возгласы Щеглова и голос Ларисы, но это не достигало его сознания. Илья уже стоял на пороге комнаты, заглядывая внутрь.
        И хотя готов был увидеть, наверное, все, что угодно, все же не мог поверить глазам.
        Комната была освещена ярче, чем казалось, когда Илья шел по коридору. Прямо возле порога, неловко прислонившись спиной к стене, лежал человек. Руки были вывернуты, белые пальцы напоминали странных пауков. В том, как выглядело тело, было что-то неправильное, неестественное, и спустя мгновение до Ильи дошло, что именно: тело казалось приплюснутым, плоским, как лист бумаги.
        У распростертого на полу трупа - а лежащий, несомненно, был мертв! - сидел, обхватив голову и раскачиваясь, мужчина лет пятидесяти с густой бородой. В какой-то момент он отнял руки от лица и безумным взглядом обвел комнату.
        Кто-то тронул Илью за плечо, и он вскрикнул.
        - Прости, прости, - поспешно прошептала Лариса.
        - Что здесь произошло? Кто эти люди? - светским тоном осведомился Щеглов, видимо, пытаясь отыскать в происходящем остатки здравого смысле.
        Мужчина в комнате не отреагировал ни на их появление, ни на слова.
        - Это Николай Петровский, - ответил Илья. - Я видел его портрет. А человек на полу - по-видимому, его сын Дмитрий.
        - Да это же полная дичь! - вдруг резко выкрикнула Лариса и, оттеснив плечом Илью и заходя в комнату решительным командирским шагом.
        А потом повернула голову и принялась кричать. Илья и Роман бросились к ней, и тут Илья понял, что ее так напугало. С того места, где она стояла, было видно лицо Дмитрия - и лицо это было кошмарным. Илья еле удержался, чтобы не завопить следом за Ларисой, Роман пробормотал что-то, втянув воздух сквозь стянутые зубы.
        Но потрясло Гусарову, наверняка, даже не изуродованное смертельным ужасом, дико искривленное лицо с широко раскрытым в безмолвном вопле ртом, а сходство Петровского-младшего с тем, как выглядел перед смертью ее муж.
        Илья, не раздумывая, прижал Ларису к себе, чувствуя, как она дрожит и трясется.
        - Тихо, тихо, - приговаривал он, гладя ее по спине и волосам привычным жестом, как десятки раз успокаивал в последние месяцы свою больную мать.
        «Мама! Как она там?» - уколола мысль.
        - Все хорошо, - продолжал он. - Мы справимся.
        - Он же… Он ведь… - говорила Лариса, не в силах закончить фразу.
        Все трое сбились в кучу, бессознательно стараясь держаться ближе друг к другу. Комнату, между тем, заволакивала темнота: наползала из углов, лилась сквозь стены - и это напомнило Илье случившееся с ним в подъезде.
        - Пойдем отсюда, - сказал Рома, и Илья был с ним согласен.
        Он стал пятиться вслед за Щегловым, увлекая за собой Гусарову.
        Петровский - там, в своем времени, в своем измерении - тоже, видимо, почувствовал неладное. Поднялся на ноги, завертел головой.
        И тут показались они . Черные, размытые фигуры выступали из мрака, будто бы рождаясь в его глубине. Они обступали Петровского со всех сторон, забирая в кольцо, и холод, что шел от них, был плотным, как туман.
        - Что вам нужно? - снова и снова спрашивал Петровский, похоже, не рассчитывая на ответ.
        А потом рванулся в сторону смежной комнаты, надеясь скрыться от потусторонних пришельцев. Там должна быть спальня: Илья помнил по рассказу Теслы Леонидовны, что Николай Петровский выделил сыну две большие комнаты (как раз в этих апартаментах и нашли мертвыми и Дмитрия Николаевича, и управляющего Петра Савельевича).
        Петровский забежал в спальню и хотел закрыть за собой дверь, но не успел: помещение осветилось ярким белым светом, и Илья увидел, что нет там никакой спальни.
        Убогие серые стены, обваливающийся потолок, трещины-змеи, железные кровати, паутина по углам, а чуть поодаль - полуразрушенная лестница. Старая больница для неимущих, на месте которой Николай Федорович однажды, на свою беду, решил построить дом для себя и красавицы-жены - вот где он очутился.
        Илья увидел, что Петровский, ничего уже не соображая от ужаса, закричал, замахал руками и устремился к лестнице. Новая яркая вспышка - и все пропало. Сгинул и бедняга-миллионщик, и полуразрушенный больничный коридор, и ветхие ступени. Петровский так и не нашел дороги обратно - как и дочь управляющего Маша, и немец Иоганн Францевич.
        «Я тоже мог остаться здесь», - запоздалый страх был абсурдным. Ведь они, все втроем, и так провалились в недра Петровского дома. И Томочка, наверное, тоже где-то здесь.
        Все происходило быстро, Илья не успевал ничего осознать: мысли проносились в голове, тут же растворяясь, как клочья дыма на ветру. Они выскочили наружу, Щеглов с грохотом захлопнул дверь.
        Коридор - это все еще был коридор Петровского дома - опять погрузился в темноту.
        Лариса дышала тяжело, с трудом сдерживая слезы.
        Илья зажег фонарь, на секунду испугавшись, что он может и не сработать. Однако свет зажегся.
        - Что будем делать? - спросил Роман, включая телефон.
        - Пойдемте, - проговорил Илья. - Не надо тут стоять.
        - Мы не выберемся, - прошептала Лариса. - Зачем мы вообще сюда… - Она посмотрела на Илью. - Знаю, о чем ты думаешь! Ненавидишь меня! Не надо было открывать этот чертов…
        У нее начиналась истерика, и это следовало остановить.
        - Перестань! - громко и жестко сказал Илья. - Прекрати кричать.
        - Она права, - раздался властный мужской голос.
        Чуть поодаль стоял высокий худой мужчина с узким, изрытым морщинами лицом и пронзительными глазами.
        - Вы еще кто такой? - вызывающе проговорила Лариса, скрывая за грубостью страх.
        Илья понял, кто: вспомнил вытянутое, бровастое, словно вырубленное из камня лицо. Петр Савельевич.
        - Управляющий, - проговорил Илья.
        Мужчина изучающе посмотрел на него.
        - Ваше мышление слишком ограниченно, - холодно улыбнулся он. - Личина может быть любой. Суть от этого не меняется. Но слово «Управляющий» мне нравится. Можете называть меня так.
        Трое людей молчали, не зная, что сказать. Тем временем Управляющий продолжил.
        - Мы можем разрушить это место. И убить вас. Но это не принесет пользы. Мне поручено предложить вам выход.
        - Поручено? Кем? - спросил Илья.
        Управляющий поглядел на него непроницаемым взором.
        - Вы не поймете, однако попробую объяснить. Ткань времени и пространства очень тонка; миры живых и мертвых, людей и… скажем так, Иных - Нижний мир, всегда находятся близко друг к другу, существуют рядом, но люди не подозревают, что за ними смотрят тысячи глаз.
        «Мы наблюдаем из темноты», - вспомнилось Илье.
        - Нижний мир - это бескрайняя Вселенная. Иных - множество. Вы, люди, придумали для них имена, зовете демонами, бесами, полтергейстом, привидениями, вампирами. Вам ведь доводилось пережить встречу с одним из Иных , не так ли, юноша?
        Управляющий взглянул на Илью, и Роман с Ларисой тоже на него посмотрели, но он не стал объяснять, никак не отреагировал.
        - Итак, Иных множество, а ткань пространства и времени между мирами, где они обитают, порой рвется, и тогда миры смыкаются. Различные существа оказываются близко-близко, и сильнейшие питаются слабейшими - их страхом, силой, энергией. Вы, люди, зовете такие места то «сакральными», то дурными. Не постигая незрелым умом сути происходящего, вы чувствуете: в таких местах нельзя селиться и жить.
        - Отель «Петровский» - такое место? - спросила Лариса.
        Управляющий проигнорировал.
        - Нельзя жить, - повторил он. - Но можно умирать. Здесь всегда была больница, люди страдали, болели, те, кому суждено было умереть, - умирали. Иные не убивали, но, как я уже сказал, забирали себе энергию страдания и смерти. Когда человеческое тело больно, человек вырабатывает ее в огромных количествах - и она кормит.
        - Это отвратительно! - проговорила Лариса.
        - Не более отвратительно чем то, что вы едите мертвых животных. Или радуетесь неудачам и гибели недругов, - парировал Управляющий.
        - «Не убивали», говорите? А как же мой муж? А Рогов?
        - Им некого винить, кроме себя. Каждый из них был предупрежден. Неоднократно. На холме с давних пор была больница.
        - Но она пустовала, - сказал Щеглов.
        - Столовая была закрыта, - вырвалось у Ильи, и Управляющий посмотрел на него с новым интересом, как на любопытного зверька.
        - Примерно так. Но когда здесь снова появились люди, Иные тоже вернулись. И поскольку люди не могли сами вырабатывать нужную энергию, приходилось принуждать их к этому.
        - Надо взорвать этот отель к чертовой матери, - в сердцах бросил Илья.
        - Как угодно! Можно сделать это прямо сейчас, вместе с вами и еще одной особой, которая, - Управляющий посмотрел на него, - дорога вам. По крайней мере, двоим из вас. Еще несколько сотрясений, и от здания останутся руины. Но нужно ли это?
        - Что вы имеете в виду? - спросила Лариса.
        - Решать вам. Я могу оставить вас всех здесь - и вы будете бродить по этому месту, которое будет видеться вам то больницей, то домом, то отелем, питая голодных своим страхом и болью до тех пор, пока не умрете.
        - Я так понимаю, есть и другой вариант, - сказал Илья.
        Управляющий повернулся в сторону Ларисы.
        - Вам будет позволено уйти в обмен на обещание.
        - Вы поверите мне на слово? - криво усмехнулась Гусарова.
        - Мне кажется, вы уже поняли, что лгать не стоит, - тонко улыбнулся Управляющий. - На этом, господа, разрешите откланяться.
        Он отступил назад, выйдя из зоны света, окунувшись во мрак, как в ледяную купель. Илья шагнул вперед и направил луч фонаря на место, где только что стоял Управляющий, но там было пусто.
        - Илья, слава богу, я тебя нашла!
        Он развернулся так резко, что в шее что-то хрустнуло. Девушка стояла позади них - маленькая, кукольно-изящная и немного странная в своей форме администратора, с фонарем в руке - и смотрела на него, как раньше: не скрывая своих чувств за показным равнодушием.
        «Это правда она? Или очередная иллюзия, созданная отелем?»
        - Марина сказала, ты меня искать пошел! Это такая глупость, ведь я же…
        Голос Томочки ворвался в него - в уши, в душу, в каждую клетку. Она говорила еще что-то, а Илья не мог разобрать смысла слов из-за нахлынувшего на него чувства облегчения и радости.
        Глубоко в душе он был уверен, что «Петровский» - обезумевшее, хрипящее от бешенства существо, с клыков которого капает кровавая пена, не отпустит их просто так, заручившись одним лишь обещанием. Оно возьмет какую-то жертву, непременно возьмет - и что, если жертвой окажется Томочка?
        То, что она стояла рядом, целая и невредимая, живая и прекрасная, было настоящим чудом. Илья радовался ему больше, чем своему собственному спасению, и был благодарен за это счастье. «Мы вырвались, оно нас отпустило. Теперь все позади», - подумал Илья и тут же понял еще одну вещь, которой не осознал ранее.
        - Мы же опять в отеле! - сказал он.
        Лариса, все еще ошарашенная пережитым, слабо улыбнулась.
        - Ты уже второй раз удивляешься тому, что находишься в отеле, - заметила Томочка, подходя ближе. - Добрый вечер, Лариса Александровна. Все покинули здание. Кажется, толчки прекратились, но все же нам лучше уйти.
        Гусарова промолчала.
        Щеглов не сводил с Томочки восхищенного взгляда.
        - Какая вы красивая сегодня, - глупо сказал он.
        - В темноте? - насмешливо спросила Томочка и посмотрела не на Рому, а на Илью, точно ждала чего-то.
        Но он так и не смог найти сил что-нибудь произнести. Это случается, когда сказать нужно слишком многое.
        Чувство покоя охватило Илью, и в голове не было места ничему, кроме мысли о том, что все закончилось, никто не пострадал и больше уж не пострадает.
        Глава седьмая
        Почти трое суток - он не спал уже около шестидесяти часов. Вчера не выдержал, вырубился прямо в коридоре, сидя на стуле: просто что-то в организме отключилось, картинка перестала выводиться на экран, изображение погасло. Но прошло каких-то десять минут - и Илья очнулся, вскочил, переполошившись, тараща глаза.
        Нельзя спать! Нельзя! В голове засела параноидальная идея, что стоит ему отойти чуть дальше от Миши (выйдя из здания или просто провалившись в сон), оставить друга одного, как тот не справится и тогда случится то самое , немыслимое, непоправимое.
        - Незачем постоянно под дверью сидеть, - говорили врачи и медсестры. - Ничем вы ему не поможете. Что толку себя мучить?
        Илью здесь знали еще с того времени, как тут лежала его мать. Мишу привезли в эту же больницу.
        Никак не вырваться из круга боли, думалось Илье: прошлой весной Миша, потом мать, а теперь вот снова Миша. Только на этот раз все у него намного, намного хуже.
        - Мы не можем ничего прогнозировать. Невозможно сказать, сколько это продлится, когда он выйдет из этого состояния. Делаем все, что нужно, но… Глубокая кома неясной этиологии, - сказал доктор Матвееву-старшему и продолжил ловко сыпать заумными медицинскими терминами, прикрывая ими полное непонимание происходящего.
        Заплаканная жена Юрия Олеговича, Мишина мачеха, и его сводная сестричка Лиза стояли тут же, переминаясь с ноги на ногу, с надеждой заглядывая врачу в глаза.
        В состоянии Миши ненормальным было все: отличные физические показатели, при которых он просто не мог быть в глубокой коме, но все-таки был, а еще - шрам. Если бы Илья сомневался в том, что к случившемуся с Мишей причастны некие потусторонние силы, то этот факт развеивал все сомнения.
        Рана от укуса Мортус Улторем, которая давно уже зажила, затянулась и не болела, внезапно воспалилась. Побелевший шрам распух, вздулся, был горячим на ощупь. Врачи не понимали, что происходит: анализы хорошие, никакой инфекции, но что-то словно бы жило, пульсировало под туго натянутой - кажется, вот-вот лопнет - покрасневшей кожей.
        «Они напоминают о себе. Предупреждают», - думал Илья.
        После разговора с доктором Олеся и Лиза ушли, а они с Юрием Олеговичем остались.
        В больнице имелись комнаты для родственников больных, и Матвеев-старший забронировал одну из них. Он тоже отказывался уходить из клиники, и они с Ильей торчали под дверью, по очереди уходя отдохнуть. Но Илья не спал и в комнате. Ложился на кровать, вытягивался, смотрел в потолок, как будто надеялся прочесть там что-то важное.
        - Илюша, так нельзя, надо спать хоть немного, ты себя угробишь, - пыталась уговорить его Томочка всякий раз, когда звонила. Она временно переехала в квартиру Ильи, потому что нужно было присматривать за матерью. - Скажи, когда, и я приеду! Побуду возле Миши, ни на шаг от двери не отойду, честное слово! Тетя Ира может одна несколько часов побыть, ты же знаешь. Она так переживает за тебя и Мишу! Илюша, пожалуйста!
        Томочка снова вошла его жизнь, включилась в повседневные заботы как-то сразу, естественно и просто, будто и не было той ссоры и отчуждения. Если бы мог чему-то радоваться, Илья был бы безгранично счастлив. Оба понимали, что им еще предстоит поговорить обо всем, определиться, обсудить многое, но не сейчас, позже, когда придет время.
        В тот день они вчетвером вышли из отеля, уверенные, что самое страшное позади. Но оказалось, что «Петровский» все же получил свое, забрал.
        Жертва была принесена - и ею оказался Миша.
        Звонок Юрия Олеговича настиг Илью, когда он и все остальные спускались по ступенькам. Полиция, скорая, пожарные, журналисты - перед парадным входом собралась целая толпа. И по сей день весь Быстрорецк мусолил невероятную новость: непонятно откуда взявшуюся там, где ее отродясь не было, локальную сейсмическую активность - землетрясение, едва не разрушившее отель. Ученые утверждали, что повторения быть не может, было искушение даже те подземные толчки объявить плодом больного воображения экзальтированной публики, но слишком уж много оказалось свидетелей.
        - Илюша? - с несвойственной ему неуверенно-вопросительной интонацией сказал Юрий Олегович, который был большим начальником и обычно говорил совсем иначе. Илья сразу понял: нет, не отпустил их «Петровский».
        - У него весь день телефон был отключен, - зачем-то сказал Илья, услышав от Юрия Олеговича, что парнем, который потерял сознание утром в холле отеля, оказывается, был Миша.
        - А я и не знаю, где Мишкин телефон, - все тем же тихим, растерянным голосом проговорил Матвеев-старший. - Выронил он его, наверное. Ты приедешь в больницу?
        Илья был там уже через полчаса - и больше не уходил.
        Перед тем, как уехать, подошел к Ларисе, которая стояла в окружении десятка людей.
        - Ты сделаешь, как он велел, - проговорил Илья, не обращая ни на кого внимания. - Не передумаешь. Иначе он умрет. Они не отпустят его.
        - Кто? - выдохнула Лариса. Лицо ее было творожно-белым и осунувшимся, под глазами пролегли синие полукружья.
        - Он заложник. Их гарантия. Или, может, предупреждение, не знаю. Они как-то заманили его. Я понятия не имел, что Мишка пойдет в отель, он не говорил, что собирается, я бы не позволил! Это все моя вина, я связался с «Петровским», и теперь…
        Илья тогда еще толком ничего не знал, но был уверен, что дела у Миши плохи. Так и оказалось.
        Лариса пообещала - она и сама была напугана не меньше.
        Сегодня утром по всем местным каналам объявили, что Гусарова безвозмездно передает отель городу.
        - Молодец, правильно! - сказал Щеглов. Илья новости не читал и не смотрел, узнал обо всем от Романа. - Онкологический диспансер у нас в плачевном состоянии, вот в здание «Петровского» и переедет, мэр уже об этом объявил. Номера переделают в палаты. В залах будут медицинские конференции проводить. Требуется, конечно, неслабая переделка, но Гусарова обещала проспонсировать.
        Поговорив со Щегловым, Илья почувствовал, что кольцо, сжимавшее сердце, давит чуть слабее. Обещание выполнено. Значит, у Миши есть шанс.
        - К нему можно? - громко спросил женский голос. - Плевать, если нельзя, я все равно пройду!
        Илья вскинул голову и увидел Лелю, которая с несчастным, опрокинутым лицом стояла возле двери. На ней были джинсы, свитер, на шее криво висел клетчатый шарф, на левой руке красовалась перчатка. Она посмотрела на Илью, проследила за его взглядом, увидев неуместную, забытую перчатку, стянула ее с руки и заплакала.
        «Кто сказал ей?» - подумал Илья. Позже он узнал, кто: Томочка.
        Он подошел к Леле, хотел обнять, успокоить, но не смог.
        Так и стоял, глядя на девушку.
        - Если он умрет, я тоже умру, - твердо, но вместе с тем буднично сказала она хрипловатым от слез голосом.
        - Зачем ты его бросила? - спросил Илья, поймав себя на мысли, что сердит на нее. - Почему уехала? Он все ждал, ждал.
        Леля спрятала лицо в ладонях и затрясла головой.
        - Прости, - сказал Илья, сообразив, что это было жестко, бестактно и вообще - не его дело.
        Следующие несколько часов они сидели у двери вместе. Врачи, увидев прибавление в рядах, недовольно хмурились и качали головами, но не гнали Лелю. Наверное, Юрий Олегович им не разрешал.
        Раз в день, не всем вместе, а по очереди, им позволялось войти, посмотреть на Мишу через стеклянную стену.
        - Почему только один раз? Что за порядки? Кто их придумал? - вполсилы возмущался Юрий Олегович, и ему терпеливо объясняли, что нельзя, это же реанимация, а не проходной двор, инфекцию можно занести, кому это надо?
        «Отпустите его, - как мантру, твердил и твердил про себя Илья, глядя на Мишу. - Вы обещали».
        Миша был не похож на себя - опутанный трубками, с пожелтевшим лицом, вытянутыми вдоль тела руками и алеющим в вырезе больничной рубашки шрамом, напоминающим толстую перекрученную нить.
        Самого близкого на свете человека, лучшего друга Ильи здесь как будто и не было вовсе. А где тогда он был?
        «Отпустите его. Вы обещали!»
        В остальное время они сидели в коридоре - то с Лелей, то с Юрием Олеговичем, то все втроем. Часы тянулись, и Илья физически ощущал, как они уходят, унося с собою отпущенное Мише время.
        Прошли еще сутки.
        Тесла Леонидовна прислала короткое сообщение: «Илья, вы молодец. У вас все получилось. Спасибо».
        Ага, получилось…
        Еще сутки.
        Никакого прогресса. Никаких изменений.
        Позвонила Лариса, Илья вышел на лестницу, и они поговорили минут пять.
        - Ты все сделала, как надо, - сказал Илья.
        - Я знаю. - Она помолчала. - Как твой друг?
        - Пока так же. Врачи не могут понять, что с ним. Но уверены, что чем дольше он остается в коме, тем хуже. А я им не верю. Он поправится.
        Лариса вздохнула.
        - Скоро я уеду в Москву.
        - А как же бизнес? - равнодушно спросил он, потому что нужно было как-то реагировать. На самом деле Илье это было безразлично.
        - Делом можно и на расстоянии управлять. Главное, персонал подобрать. Или, возможно, продам. Не решила еще. Одно точно знаю: не хочу жить в Быстрорецке.
        Лариса умолкла, Илья задумался о своем и тоже молчал, пока до него не дошло, что она ждет реакции. Надо спросить, удивиться, сказать еще что-то подобающее, но он не мог, и тогда Лариса проговорила:
        - Не хочешь со мной?
        - Что? - опешил он. - Зачем?
        - Вот и ответ, - грустно усмехнулась она.
        - Прости, Лариса.
        - Не за что извиняться. Все нормально. - Она легонько вздохнула. - А у нас ведь могло бы получиться. И все еще может. Ты мне нравишься, ты ведь это знаешь?
        - Знаю.
        - И?..
        Илья снова попросил прощения, сознавая, что это звучит глупо.
        - Ладно, - решительно проговорила Лариса. - Давай закругляться. Тебе не до меня сейчас. Позже созвонимся и поговорим.
        Он не успел ответить, как Гусарова повесила трубку, то ли не желая признавать поражения, то ли уверенная, что дело и вправду всего лишь в том, что момент неподходящий.
        Илья посмотрел на умолкнувшую трубку и убрал ее в карман. Через пару минут он забыл о Ларисе, вернувшись мыслями к Мише.
        Он не может умереть. Миша был всегда, сколько Илья себя помнил - и должен быть всегда. Ему пришло в голову, что можно посоветоваться с Семеном Ефремовичем - ученым, к которому Миша обращался за помощью, желая спасти Илью, но он не знал ни номера его телефона, ни адреса, поэтому идею пришлось отбросить.
        Открыв дверь в коридор, Илья увидел: что-то произошло. Сердце тяжело стукнулось о ребра, в горле стало сухо. Леля стояла возле двери, прижав стиснутые в замок руки к груди, Юрий Олегович сидел, вцепившись в подлокотники, будто ему не доставало сил встать.
        - Что? - выдохнул Илья.
        Леля и Юрий Олегович повернули к нему головы и уставились на Илью, похожие при этом на диковинных птиц.
        - Ну? - крикнул он, потому что оба молчали.
        - Лампочка загорелась, - шепотом ответила Леля. - И все побежали туда. А нам не разрешили.
        Матвеев-старший по-прежнему не говорил ни слова.
        Илья никак не мог сообразить, хорошо это или плохо, почему загорелась эта самая лампочка. Все мысли улетучились из головы, он подошел к двери и теперь стоял рядом с Лелей, а отец Миши сидел в кресле, уставившись на то место, где только что был Илья.
        Спустя какое-то время дверь открылась и оттуда вышел лечащий врач. У него было неопределённое выражение лица: брови хмурились, а губы улыбались, в глазах застыло недоумение.
        Они смотрели на него, как на судью, ожидая приговора.
        - Михаил пришел в себя, - проговорил доктор. - Он просто как будто проснулся и…
        Его не дослушали. Не спрашивая разрешения, оглушенные этим известием - долгожданным и вместе с тем неожиданным, Илья, Леля и Юрий Олегович, оттолкнув доктора, ворвались в реанимацию.
        - Подождите! Нельзя же так! Пациент еще слаб! Это запрещено! - неслось со всех сторон, но никто из них не обращал внимания на возмущенные возгласы медперсонала. Врачи и сестры, видимо, поняли, что настаивать бесполезно, и не стали их прогонять.
        Секунда - и они окружили кровать, на которой лежал Миша. У Лели по щекам текли крупные слезы, губы Юрия Олеговича тряслись и все лицо как-то дергалось и прыгало.
        Миша выглядел так же, как и во все эти бесконечно-страшные дни: желтоватая кожа, впалые щеки, безвольные руки. Вот только глаза сейчас были открыты и смотрели вполне осмысленно. Но что за мысль читалась в этих карих глазах, Илья понять не мог.
        Он все ждал, когда же Миша скажет что-то в своем обычном духе, отпустит шуточку, хотя бы улыбнется, но он просто молчал и смотрел на каждого по очереди, переводя взгляд с одного на другого.
        Когда первый шок прошел, Леля и Юрий Олегович вслед за Ильей забеспокоились: с Мишей было что-то не так. Чересчур спокойным, ровным, но вместе с тем внимательным был этот изучающий взгляд.
        «Почему он так смотрит?» - подумал Илья.
        Может, еще не осознал, что происходит? Да, наверное, так.
        Но почему его не удивляет присутствие Лели?
        - Миша, - голос Юрия Олеговича взлетел и оборвался. Он закашлялся, и доктор осуждающе поглядел на него, но промолчал. - Сынок, ты как?
        Уголки Мишиного рта чуть приподнялись.
        - Нормально, пап. - Он говорил куда тверже, чем отец. Перевел взгляд на Илью и сказал: - Привет, Илюха.
        Илья попытался улыбнуться. Он был рад, что Миша снова с ними, что он вернулся - где бы ни был прежде; однако тревога, которая стала отпускать его, снова начала нарастать.
        Миши не было примерно пять суток - в каких далях блуждала все это время его душа? Кого встречала? И как с этим связан Нижний мир, о котором говорил Управляющий?
        - Все хорошо, в отеле опять будет больница, - быстро проговорил Илья, и Леля с Юрием Олеговичем непонимающе переглянулись.
        Миша легонько прикрыл веки - мол, хорошо. Похоже, новость не произвела на него особого впечатления. То ли он уже знал, то ли это не имело значения.
        Он показал глазами на Лелю и спросил:
        - Это твоя знакомая?
        Разразилась тишина - именно «разразилась», как раскат грома.
        У Юрия Олеговича отвисла челюсть. Леля жалко кривила губы.
        - Все, на первый раз достаточно! - Громко сказал доктор. - Немедленно покиньте реанимацию, нам необходимо провести ряд процедур. Или мне охрану вызвать?
        Оказавшись в коридоре, куда они вышли безропотно, пораженные последними Мишиными словами, Юрий Олегович сказал:
        - Главное - жив! Слава Богу! - Посмотрел на Лелю, которая была совершенно раздавлена, и прибавил: - Это у него временное. Шок или еще что-то такое. Он пока сам не свой.
        - Конечно! Человек только из комы вышел, - проговорил Илья, стараясь, чтобы это прозвучало не фальшиво-бодро, а как можно более искренне.
        Леля кивнула головой: да, конечно.
        Юрий Олегович умчался говорить с докторами, узнавать прогнозы, спрашивать, что теперь потребуется Мише - вопросов миллион. Поняв, поверив, что сына он не потеряет, Матвеев-старший словно очнулся: к нему разом вернулись живость, энергия и властная, начальственная сила, обычно переполнявшие его до краев.
        Леля стояла у стены, прикусив губу. Илья не знал, что сказать ей, как утешить. А надо ли утешать? Возможно, этот провал в памяти действительно временный.
        - Я его потеряла, - сказала Леля. - Он не хочет меня больше знать.
        - Леля…
        - Мне было очень страшно. Я так сильно влюбилась в него, что… - Она смахнула слезы с глаз. - Что почти возненавидела за это! Никогда ни к кому такого не чувствовала и даже не думала, что умею так чувствовать. Это было жутко - понимать, что твое сердце не принадлежит тебе больше, другой человек забрал его и может делать, что хочет. Я боялась, что Миша и вполовину такого ко мне не испытывает! Что, если бы мы сошлись, а потом он взял и предал меня? Бросил? Как бы я потом жила? Ты знаешь, какой он - красавчик, пожиратель сердец! И тогда…
        - Да, я его знаю, - согласился Илья, думая о том, какие глупости совершают люди, вместо того чтобы откровенно поговорить. - И знаю, что он любит тебя. Это было для него серьезно. Ты не думала, что он мог чувствовать то же самое? Задавать себе те же вопросы?
        Леля зажмурила глаза, пытаясь не заплакать.
        - Что теперь будет? - спросила она.
        Илья не знал, что ответить. Можно ли забыть того, кого любишь? Или Леля права - то была не любовь?
        - Нужно подождать, - ответил он после долгой паузы. - Скоро все прояснится. Мы ничего не можем сейчас изменить - остается только верить, Леля. Любить и верить.