Вернувшиеся Альбина Нури
        Тайны уездного города #4
        Иногда мертвые возвращаются! В Быстрорецке появились ожившие мертвецы, но кто или что заставляет их восставать из могил и преследовать живых? И как с этим связаны ужасные события, которые происходили более ста лет назад в крохотной рыбацкой деревушке на берегу Быстрой?
        Мише и Илье не видать спокойной жизни: Нижний мир с его жуткими обитателями снова вторгается в привычную жизнь. Размышляя над мрачными тайнами прошлого, расследуя кровавые преступления настоящего, друзья балансируют на грани жизни и смерти, а то, о чем они узнают в финале, полностью изменит их судьбы…
        Роман «Вернувшиеся» - четвертая книга серии «Тайны уездного города».
        Альбина Нури
        Вернувшиеся
        Пролог
        Позднюю осень он не любил. Точнее, боялся ее: как-то так получалось, что самые дурные, страшные события, делающие его и без того не слишком счастливую жизнь еще хуже, происходили именно в конце октября или в ноябре.
        Бабушка и мать умерли в это время, а потом ушла и жена. Гроб опускался в могилу под свинцовым небом, первый снег падал и превращался в серую жижу, а Митьке казалось, что это он сам лежит в заколоченном ящике, и нечем дышать, и ничего хорошего уже никогда не будет.
        Правда, и в Быстрорецк из деревни Рождественское, где Митрофан родился и вырос, он тоже в ноябре перебрался… Это могло бы, как говорится, сломать систему, но и из этого, если оглянуться назад и посмотреть, тоже ничего хорошего не вышло. Большой шумный город схватил слабого несмышленыша цепкой железной лапой, обнюхал, попробовал на вкус, а потом пережевал-перемолол и выплюнул.
        Был Митрофан - стал Митька-алкаш. Пока жива была жена, он еще как-то держался (а вернее сказать, она его держала, приобщала к жизни, примиряла с нею), но уж когда померла…
        Митька пил так люто, что самого себя порой не помнил. Он катился под откос со стремительностью, от которой захватывало дух и было настолько страшно, что лучше уж не давать себе об этом задумываться. Хорошо еще жилья не лишился, по-прежнему обитал в клетушке-малосемейке, перебивался случайными заработками.
        Бывало, пытался и завязать. Вот как в тот год, когда померла Ирина, Митькина приятельница. Правду сказать, собутыльница. Неплохая была баба, веселая, не злая, заводная, а потом прямо у Митьки на глазах свалилась. Только что стояла, смеялась, говорила что-то, а через секунду бац - инсульт. Говорить после не могла, рука у нее высохла, да и ходила Ирина еле-еле. А потом померла.
        Митька стал думать, вдруг и его паралич от водки разобьет? Помереть еще ладно, это, может, и к лучшему было бы, а если сразу не помрешь? Так и будешь лежать, гнить заживо, смерти ждать.
        За Ириной-то сын присматривал - Илюха. Хороший такой парень, уважительный, спокойный. В очках. Митьке все, кто носил очки, казались умными и добрыми. Илья однажды даже к Митьке приходил: про отель «Петровский», где он одно время подрабатывал, расспрашивал, интересовался.
        А у Митрофана детей нет, да и были бы… Не все же такие, как Иринкин Илюха.
        Впервые такие мысли в голову забрались и точили, точили… В общем, хотел даже бросить пить, да как-то не вышло. А потом пришлось: нутро разболелось (опять же в ноябре!), еле откачали. Врачи сказали: хочешь жить - заканчивай с пьянкой. А Митьке так плохо было, что он и сам решил: попил свое, покуролесил, хватит.
        С той поры год прошел. И вот опять октябрь на исходе, ноябрь подоспел, и тошно на душе. Митрофан работать устроился - дворником, метлой махать. Не больно-то важная должность, а все же к копеечной пенсии прибавка. Оделся-обулся, на человека стал похож, в дом кое-чего купил: в гости не стыдно позвать. Правда, некого. Прежним дружкам Митрофан теперь был не интересен, да его и самого от них воротило. А больше и не было никого.
        Ну и черт с ними, одному тоже замечательно! И вообще все хорошо, жена бы одобрила, живи да радуйся, а поди ж ты - накатывало иногда, хоть волком вой. Сегодняшний вечер как раз из таких был, когда муть на сердце, и погода еще дрянная: холодно, сыро, крупа снежная с неба сыпется, щеки колет.
        Митрофан шел из магазина: решил жизнь себе подсластить, торт купил. Любимый - вафельный, с орешками, в придачу и шоколадку еще: как пить бросил, на сладкое со страшной силой тянуло.
        Мимо винного отдела побыстрее прошел, даже не посмотрел в ту сторону, от греха подальше. То, что мог сорваться в любой момент - слаб человек! - Митрофан знал: до зубной боли хотелось порой накатить. Но тело помнило, до чего хреново было, и Митрофан понимал: это будет последний в его жизни стакан, вот и держался.
        Но бередить себя ни к чему, вон лучше - тортики-печенюшки.
        Было поздно, почти девять вечера, на улице - никого, все по домам попрятались, сидят, отогреваются друг возле друга. Девушку, бредущую по пустой улице, Митрофан заметил, когда до подъезда оставалось всего несколько метров.
        В свете фонарей видно ее было хорошо - и лицо можно рассмотреть, и фигуру. Поначалу Митрофан обратил внимание на одежду. Вернее, на почти полное ее отсутствие. Холодина, сам он в теплой куртке, шапке и зимних ботинках (как жена говаривала, «на рыбьем меху»), а на девушке только что-то вроде ночной рубашки или сарафана на тонких бретельках.
        Да и эта одежонка грязная, рваная, свисает клочьями. Обуви же и вовсе нет никакой: девушка шла босиком по каше из снега и грязи.
        «Пьяная», - вот что пришло в голову в первый момент. В душе шевельнулись жалость и досада: сам ведь сколько раз в непотребном виде шатался, чего только не вытворял, знал прекрасно, на что человек способен, когда «в изумлении».
        Это предположение подтверждала и походка девицы: разболтанная, покачивающаяся, неуверенная и в то же время тяжелая, как будто каждый шаг давался ей с трудом. Руки висели вдоль тела, склоненная голова словно бы еле держалась на шее, а ноги пьянчужка приволакивала.
        Длинные волосы - то ли темные, то ли просто грязные - свисали спутанными неопрятными прядями, прикрывая лицо.
        «Замерзнет же насмерть, дура», - сочувственно подумал Митрофан и двинулся навстречу незнакомке, намереваясь предложить помощь.
        Куртку ей дать, спросить, где живет, кому позвонить, а может, лучше сразу полицию вызвать, мало ли, вдруг ее изнасиловали и накачали спиртным, вот потому она и раздетая, и босая; хотя, конечно, с ментами связываться не хочется… Все эти мысли мелькали в голове, пока Митрофан шел к девушке, не подозревая о том, что в действительности приближается к очередному развороту своей невеселой биографии.
        - Послушай-ка, может, помощь какая нужна? Ты чего тут в таком виде…
        Он хотел сказать «ходишь», но тут девушка, которая была буквально в паре шагов, повернула голову в его сторону. Свет фонаря упал на ее лицо, и Митрофан почувствовал, что мир вокруг него сначала замер, а потом словно бы поплыл куда-то, грозя утянуть за собой. Из глотки вырвался слабый хрип, руки взметнулись к горлу, но так и упали, бессильно повиснув, как перебитые птичьи крылья.
        Беспокоиться о том, что прохожая может замерзнуть, заболеть и умереть от воспаления легких не стоило; не ко времени это было. Стоящая перед Митрофаном девушка уже была мертва, он сразу понял это, и сомневаться тут незачем.
        У живых людей не бывает голубоватой пленки на глазах, отчего они становятся мутными, как грязная вода в луже. И пятен таких на коже не бывает, и сама кожа не отваливается от скул. И таких глубоких, но при этом не кровоточащих рубцов не может быть, и землисто-серых щек, и…
        И понятно, почему голова повернута под таким странным углом: а как иначе, если шея сломана и рубец перечеркивает ее уродливой змеей.
        Мертвая девушка остановилась и смотрела на Митьку слепыми глазами.
        «Она не может меня увидеть!» - мелькнула спасительная мысль.
        Спасительная, но глупая. Покойница ведь и ходить не может, и голову поворачивать, однако же делает и то и другое.
        Запах, который источала девушка, сладковатый, тошнотворный, забивающийся в нос запах гниения и тлена, был ужасен. Если бы у Митрофана и оставались сомнения в том, что перед ним действительно живой мертвец, теперь они бы точно отпали.
        Нежить медленно подняла руку, словно желая ухватить Митрофана, и приоткрыла рот. Оттуда выплеснулась и потекла по подбородку черная зловонная вода. А потом мертвячка и вправду коснулась Митькиного плеча белой ладонью, похожей на дохлую рыбину.
        Несчастный был уверен, что настали последние минуты на этом свете: сейчас кошмарная тварь сграбастает его, вопьется в глотку, примется с утробным урчанием терзать его плоть - именно так поступали со своими жертвами зомби в фильмах ужасов, которые Митрофан когда-то брал в видеопрокате и смотрел с женой.
        «Проклятый ноябрь, будь он неладен», - тоскливо подумал Митька, уверенный, что и ему, как и всем его родным, суждено умереть в конце осени.
        Конечно, еще был шанс спастись. Нужно было бежать или попытаться как-то защититься, оттолкнуть покойницу от себя, но он не мог двинуться с места, не мог пошевелиться. Да что там - даже и на помощь позвать не мог.
        Просто покорно стоял и ждал неизбежного конца, даже бояться уже не получалось. А в следующее мгновение мертвая девушка отвернулась от него, опустила руку и, словно потеряв к Митрофану всякий интерес, двинулась дальше.
        Он замер, не в силах отвести от нее взгляда, смотрел на удаляющийся силуэт, пока тот не растаял в промозглой, стылой тьме. Тут бы Митрофану уйти, ведь восставший мертвец может вернуться, а еще рядом могут оказаться и другие такие же, но он все стоял, стоял, пока не почувствовал, что совсем закоченел.
        Если бы он выпил хоть грамм, можно было бы списать все на воздействие алкоголя, на глюки и белую горячку (а еще можно было бы «догнаться» и забыть обо всем, погрузившись в счастливое забытье, а наутро ничего не помнить). Только Митрофан был абсолютно трезв вот уже второй год, а у трезвого, нормального человека таких галлюцинаций быть не может.
        Так что придется принять дикую, невероятную правду: мертвая женщина действительно встретилась ему этим вечером на темной дороге. Она стояла прямо тут, возле Митькиного дома, незряче смотрела на него, а в воздухе, кажется, все еще витал отвратительный смрад. И это могло означать только одно: в Быстрорецке появились живые мертвецы.
        Часть первая
        Глава первая
        Что может быть отвратительнее звука, который заставляет вас просыпаться, когда вам этого не хочется? Илья лежал с закрытыми глазами, надеясь, что Марина, у которой всегда был крепкий сон, не услышит звонка будильника, проспит, а в итоге и вовсе оставит идею поездки.
        «Магични камен» (то есть «волшебный камень»), боже мой! Что может быть нелепее!
        Но Марина, едва заслышав переливчатое пиликанье, вскочила и помчалась в ванную, на ходу сдернув с Ильи одеяло. Он терпеть не мог эту ее привычку.
        - Вставай, соня! - громко проговорила она, минут через пять вернувшись в спальню. Умытая, причесанная, бодрая, словно и не ложилась.
        Илья брился, разглядывая в зеркале свою помятую физиономию. Лег вчера поздно: засиделся над статьей, нужно было срочно отправить в одно из изданий, с которыми он сотрудничал.
        Он собирался выполнить все заказы и взять перерыв - недели две или даже три, чтобы закончить работу над романом. Но у Марины были свои планы: она давно уже взяла с него обещание съездить на три дня в Боснию и Герцеговину, так что придется часть этого времени потратить на путешествие.
        Собственно, путешествовать Илье нравилось, Боснию и Герцеговину он обожал, просто это было слегка не вовремя. Однако спорить с Мариной бесполезно.
        - Знаю, ты не ешь перед дорогой, но кофе же будешь? - Она выглянула из кухни и улыбнулась. - Не дуйся, понимаю, ты спать хочешь. В машине сможешь подремать.
        В машине он никогда не спал, Марина прекрасно об этом знала, но обсуждать это было лень, и Илья молча улыбнулся в ответ.
        Они выехали на десять минут позже, чем хотела Марина, но все равно рано: не было и восьми утра. На месте будут часа через четыре, за это время доедут до границы, пересекут ее и оставят позади треть соседней страны.
        За три года, что Илья жил в Сербии, он успел привыкнуть к маленьким расстояниям между городами и странами, даже вполне искренне начал считать, что Шабац, где они с Мариной жили уже больше двух лет, находится далеко от столицы, хотя Белград всего-то в часе езды.
        Было тепло и солнечно: в здешних краях благодатная, по меркам средней полосы практически летняя погода стоит весь октябрь; часто и в ноябре, и даже в декабре можно ходить в футболке, и сегодня был как раз один из таких дней.
        Машин на сербском «граничном прелазе» было мало, так что пост они миновали быстро и вскоре уже ехали через красавицу Дрину, которая разделяла Сербию и Боснию и Герцеговину. К тому, что поездка за границу может быть обыденной вещью (в Боснии и Герцеговине топливо и некоторые товары дешевле, так что люди часто отправлялись туда за покупками), Илья привык тоже.
        Боснийский пограничник для проформы поинтересовался целью поездки, шлепнул печать и пожелал счастливого пути - на этом формальности закончились.
        - Приедем, заселимся, потом сразу пойдем на Магични камен. А все остальное завтра осмотрим, я составила список. Вечером в ресторан сходим, да?
        Марина уже проговаривала это, когда бронировала поездку. Илья успел со всем согласиться и даже оплатить то, за что требовалась предоплата, так что нужды в объяснениях не было. Однако Илья понимал, почему она все это говорит: Марина становилась многословной, если волновалась. Правда, не вполне понятно, зачем ей переживать?
        Это он слегка нервничал: боялся не успеть нормально поработать над текстом, а у Марины был законный отпуск, никаких обязательств, в том числе и перед собой. С чего бы ей тревожиться?
        Илья покосился на Марину, решая, не спросить ли ее об этом, но в итоге промолчал. Автомобиль ехал медленно: пришлось сбросить скорость, они проезжали небольшое поселение. Что в Сербии, что в Боснии и Герцеговине или Черногории деревни больше напоминали российские коттеджные поселки, застроенные большими каменными домами в два, а то и три этажа. Только дороги лучше и целое море цветов: ими украшены балконы, террасы, дворы.
        - Ты совсем-совсем не веришь в волшебство? В магию и всякие такие вещи? - спросила Марина.
        Илья слегка нахмурился. Он верил. Верил потому, что видел вещи, о которых Марина понятия не имела, да и лучше бы о них вообще никому никогда не знать. Но рассказывать ей о своем печальном и страшном опыте не собирался, а потому качнул головой: нет. Тем более что камень, к которому так настойчиво стремилась попасть Марина, и в самом деле был обычным камнем. Просто маркетинговая уловка для привлечения туристов, только и всего.
        - А я вот верю, - упрямо и чуточку сердито проговорила девушка. - Невозможно долго жить в Сербии и так ни во что и не поверить. Тут, кажется, даже воздух особый. Волшебный.
        В этом она была, пожалуй, права, хотя сама фраза (Илья точно знал) была из туристического буклета. Сербия, которую Илья выбрал наугад, ткнув пальцем в карту Европы, чтобы хоть на время сбежать от того, что случилось с ним в Быстрорецке, неожиданно оказалась страной, способной врачевать душевные раны.
        Когда три года назад Илья летел в Белград, у него было ощущение, что мир вокруг ломается на куски, а с неба льет огненный дождь. Илью могло в любую секунду зашибить обломком или опалить, а то и сжечь - успевай только уворачиваться. Он был растерян, не знал, куда идти - к кому или к чему, в каком направлении, а в груди вместо горячего живого сердца был черствый сухарь: каждый удар причинял боль, царапал душу.
        Мирная, спокойная, живущая неспешной жизнью восточноевропейская страна приняла Илью в ласковые объятия. Приучаясь двигаться с нею в одном ритме, Илья успокаивался, оттаивал, отогревался под южным солнцем.
        Сербия отличалась от России, от Быстрорецка: октябрь напоминал август, в марте всюду цвели сады, люди были улыбчивыми и доброжелательными, абсолютно точно знающими, что «живот ниje само рад» - «жизнь - это не только работа», но еще и пешие прогулки, поездки на отдых, беседы с друзьями, походы в гости, обеды в многочисленных ресторанчиках.
        Постепенно Илья привык сидеть на открытых террасах кафе, любоваться видами и пить кофе, полюбил местную незатейливую, но очень вкусную кухню и с удовольствием учил напоминающий старославянский, непривычный уху, несмотря на некоторую схожесть с русским, сербский язык.
        Объездил всю Сербию, не переставая удивляться, до чего же разной может быть маленькая страна: головокружительные горы, подпирающие зелеными спинами небо, сменяются широкими изумрудными равнинами и полями, засеянными кукурузой или подсолнечником; пышные фруктовые сады, малинники, буйство цветов, сапфирово-синие озера несказанной красоты, ледяные горные реки, разбивающиеся о землю бриллиантовыми водопадами; ровные, как стрелы, дороги, что завиваются тугими спиралями при подъеме в высоту. И среди всего этого - многочисленные спа-курорты - «бани», старинные замки, мосты, монастыри, древние города и нарядные поселки…
        Белград показался Илье слишком шумным, суетливым, многоголосым и непредсказуемым, а оттого тревожащим. Он искал покоя, поэтому, немного осмотревшись и освоившись, стал думать, где поселиться. О возвращении в Быстрорецк не думал, начал искать возможности остаться в Сербии.
        Удаленная работа журналиста давала возможность вполне комфортно жить на Балканах. Имея российский паспорт, в Сербии Илья мог находиться тридцать дней, а далее следовало пересечь границу Сербии - и снова живи столько же. Многие делали так годами.
        Илья решил, что для регулярных въездов-выездов удобнее всего ему будет жить в одном из приграничных городов, и выбрал Шабац, недалеко от границы с Боснией и Герцеговиной. Снял небольшую квартиру с видом на парк, а месяцев через семь познакомился с Мариной: сначала - в Фейсбуке, потом - лично.
        Она жила в Сербии больше пяти лет, работала в туристической фирме, уже подала документы на гражданство и все чаще заговаривала об их совместном будущем, как о чем-то решенном. Хотя они еще и не жили вместе, лишь периодически оставались друг у друга.
        - К этому камню люди ездят узнать судьбу, - гнула свою линию Марина. - Мы своим клиентам, кто хочет Боснию и Герцеговину посмотреть, всегда советуем туда съездить. Мостар, Сараево, Вишеград, Яйце, водопад Кравица и…
        - Я знаю, - мягко перебил Илья, - ты много раз говорила.
        Ему хотелось ехать молча: слушать музыку, смотреть в окно. Сколько бы раз он ни бывал здесь, любоваться местными видами не надоедало. Сербия и Босния и Герцеговина похожи: там, где есть горы, недостатка в потрясающей красоты пейзажах не будет никогда, каждый поселок и городок в кольце гор по-своему прекрасен. А если еще прибавить к этому отличный климат и встречающиеся на каждом шагу достопримечательности…
        Правда, в Боснии и Герцеговине, как казалось Илье, было меньше народу, и от этого создавалось впечатление хрупкой нетронутости, ощущение, что эти чудесные места открываются специально для тебя, словно диковинная раковина, таящая внутри жемчужину.
        Магични камен находился близ города Фоча. Путешественники, устроившись в забронированной квартире, немного отдохнули с дороги и поехали к нему. Илья снова заметил, что Марина нервничает, сам же трепета или смятения не испытывал, поскольку никаких откровений от камня не ждал.
        Хотя, надо признать, выглядел он внушительно и необычно. Находился камень на огромной скале, на которую взгромоздился еще и монастырь не то двенадцатого, не то четырнадцатого века.
        Монастырь стоял выше, на ровной площадке, а камень застыл у самого края обрыва - огромный, черный, имеющий идеально круглую форму, непонятно каким образом не сваливающийся в пропасть. С одного боку матовый, с другого - отливающий блеском, Магични камен напоминал огромный бильярдный шар, и при этом совершенно точно имел природное происхождение.
        По легенде, дивный камень был сброшен то ли самим Спасителем, то ли кем-то к Нему приближенным (Илья точно не помнил) с небес на землю, на то место, где позже монахи построили обитель. Пока летел вниз, крохотный камушек превратился в громадину больше человеческого роста в диаметре и, приземлившись, покатился вниз с горы, но не рухнул в пропасть, а был чудесным образом остановлен небесными силами у самого края, символизируя, что никакой, пусть и тяжкий грех, не утащит человека за собой в бездну Ада, если тот покается и впустит Свет Божий в свою душу, станет во всем полагаться на Господа.
        «Ты не упадешь, если уверуешь» - вот какую истину демонстрировал Магични камен. Даже балансируя на грани, человек достоин того, чтобы остаться наверху и не разбиться.
        Красивая сказка, глаголющая прописные церковные истины, не особенно-то и замысловатая. Но камень, конечно, производил впечатление.
        Илья, который прежде видел его только на картинке, не мог отвести взгляда от чуда природы и против воли проникался благоговейным чувством.
        Марина стояла в паре шагов с фотоаппаратом в руке.
        - Не хочешь задать вопрос? - спросила она.
        Он мог бы предложить ей то же самое, тем более что как раз Марина приехала сюда за ответами, но почему-то это не пришло Илье в голову. Не думая, что делает, он подошел вплотную к камню и положил одну руку на матовый бок, вторую - на блестящий.
        Удивительно, что с матовой стороны каменная поверхность была холодной, а от глянцевой словно бы шел жар.
        - Ты должен попросить дать тебе знак, - донесся откуда-то издалека голос Марины, и Илья раздраженно нахмурился: она мешала ему сосредоточиться.
        «Сосредоточиться? На чем?! Это же просто обычный булыжник!»
        Но странность ситуации была в том, что теперь Илья был в этом не так уж уверен. Точнее, был убежден в обратном.
        Все, что было вокруг, пропало из виду, звуки - обрывки песни, голоса других туристов и Марины - растворились в прозрачном горном воздухе. Огромный камень закрывал собою небо. Словно черное солнце, он слепил глаза и обжигал, наполняя жаром вены, заставляя кровь вскипать жидким огнем. В ушах стучало, тело словно бы потеряло вес, и Илье казалось, что он вот-вот оторвется от земли и воспарит в невесомости.
        «Что со мной?» - хотел он спросить, но вместо этого разлепил спекшиеся от внутреннего жара губы и задал другой вопрос:
        - Куда ведет мой путь? В чем мое предназначение?
        Стоило этим словам сорваться с языка, как Илью оттолкнуло от камня тугой волной. Он попятился, думая, что упадет, но удержался на ногах и резко обернулся, увидев рядом с собою человека.
        На короткий миг промелькнула мысль, что явился еще один любопытствующий, желающий получить ответы, потом Илья решил, что это Марина, но уже через долю секунды понял: это не она.
        Возле Ильи стояла, глядя прямо на него, совсем другая девушка.
        Та, что любила его, но не получила в ответ той любви, какую заслуживала. Та, которая однажды спасла Илью от смерти, однако он не смог отплатить ей тем же и уберечь от гибели. Та самая девушка, которую он три года назад готов был назвать своей женой, а вместо этого похоронил за четыре тысячи километров отсюда.
        Перед ним была Томочка.
        Глава вторая
        - Ты очень красивая, - сказал Миша.
        Леля, которая красила губы перед большим зеркалом в прихожей, сердито покосилась на него.
        - Не подлизывайся.
        Он покаянно опустил глаза. Отец пригласил его и Лелю на день рождения Олеси в пятницу, а Миша перепутал дни и до последнего момента был уверен, что их ждут в субботу. В результате Леля была вынуждена, придя с работы, по-быстрому переодеваться, краситься, мыть волосы.
        Она не терпела суеты, а еще сильнее не любила непрошеных гостей и незапланированные визиты. Тем не менее собралась быстро, как по тревоге, и из дому они вышли вовремя. Хорошо еще, что подарок купили заранее, оставалось только за цветами заехать.
        - Не гони, мы не опоздаем, - проговорила Леля, пристегивая ремень безопасности. - Кто там будет, кроме нас?
        - Отец сказал, никого и не звали. Дата не юбилейная. Будут Олесина сестра с мужем, мы да Сафронов. Тихий домашний вечер.
        Олеся, вторая жена отца, была домоседкой, никогда не любила шумных сборищ. Да и отец в последние годы тоже как-то притих, все реже устраивал пышные приемы в дорогих ресторанах с кучей «нужных» людей. То ли необходимость отпала - он занял пост ректора Института МВД, к которому давно стремился, то ли возраст брал свое.
        Подъезжая к дому, где жили отец, Олеся и их дочь Лиза, Миша подумал о том, как многое изменилось за последние годы. Жизнь его казалась идеальной - да и была таковой, но что-то ворочалось в душе, не давая покоя. Ощущение было похоже на то, будто бы ты искренне пообещал кому-то сделать нечто важное, собирался выполнить обещание и… не менее искренне позабыл о нем. Ты ничего не помнишь, но вместе с тем забытое и неисполненное не дает спать спокойно.
        Тосты произносились от души, пожелания были добрыми, стол - замечательным (Олеся знала толк в хорошей кухне). Миша поймал себя на мысли, что такие семейные посиделки незаметно стали ему по душе, не вызывали отторжения. Конечно, причина была в том, что отношения с отцом наладились.
        Отец был немало удивлен и даже разочарован, когда Миша объявил ему, что все планы насчет академической карьеры и адвокатуры отменяются. Разумеется, говорить отцу о том, что решение пойти по рекомендованному им пути принадлежало не ему, а существу под названием «лаффолк», которое несколько месяцев обитало в его теле (подробнее читайте в романе «Другие хозяева» - прим. ред.), Михаил не стал.
        Обсудив все с Лелей, он повел себя по принципу «Отвергая, предлагай» и сказал отцу, что не хочет уходить в никуда, а имеет вполне ясную и четкую цель.
        - Служить и брать под козырек - не мое, пап. Я это понял окончательно. Мне казалось, - тут пришлось солгать, - что адвокатура может стать отличным решением, но я ошибся. Мне хотелось бы работать на себя, однако и правоохранительная деятельность меня привлекает, а потому я подумал, что хотел бы открыть свое частное охранное предприятие.
        Поначалу Юрий Олегович был категорически против: вести дела самому сложно, опыта в бизнесе у Миши никакого, к тому же молодой возраст. Но тут Михаила очень поддержал Сафронов.
        Полковник Максим Сергеевич Сафронов был человеком уникальным. В полиции о его бескомпромиссности и бесстрашии (в общении как с преступниками, так и с вышестоящим начальством) ходили легенды. Бессеребреник, предельно честный человек, не умеющий прогибаться и проявлять лояльность, Сафронов никогда бы не дослужился до спокойного сытого места и в последние лет десять или больше работал начальником уголовного розыска в Городском управлении внутренних дел.
        А еще Сафронов был лучшим другом отца (причем со студенческой скамьи) и крестным Миши. Узнав о намерении крестника, он сказал, что это дельная мысль. Миша случайно услышал их разговор с отцом, вернее, кусочек беседы, и был уверен, что мнение Сафронова оказалось решающим.
        - Мишка другой, поймешь ты это когда-нибудь? Не может ни ужиком, ни боевым слоном…
        - А кем тогда может? Ты мне про «вольного птаха» начнешь заливать?
        - Примерно, - не отступал Сафронов. Он не любил своего имени, как самого по себе, так и в сочетании с отчеством, поэтому предпочитал, чтобы его называли по фамилии. - Еще когда ты его в наш институт уговаривал, я точно знал: ничего путного не выйдет. Устав, муштра, ограничения - не по нему это. Начнешь ты ему палки в колеса совать, давить - и что?
        Отец прислушался. На открытие фирмы Миша собирался взять кредит, а еще продать машину, но Юрий Олегович предложил помочь (возможно, с подачи того же Сафронова, хотя, может, и нет).
        Деньги имеются, говорил отец, и он их даст. А Миша будет постепенно возвращать долг с прибыли. Что и говорить, для Миши, для их с Лелей молодой семьи это был отличный выход.
        Дело пошло на удивление хорошо. Конечно, с клиентами помогли отец и Сафронов - рекомендовали Мишину новорожденную фирму, советовали знакомым, и кто-то соглашался попробовать.
        Помощь была неоценима, но у Миши и самого обнаружилась коммерческая жилка. Вскоре «Щит» (так Миша назвал фирму, а Леля разработала ее логотип) стал известен в городе. Клиенты - как частные лица, так и предприятия - оставались довольны и ценами, и качеством услуг. Дело пошло, и Миша почти расплатился с отцом, чем втайне очень гордился. А еще подумывал о том, чтобы в будущем открыть и что-то вроде детективного, сыскного агентства.
        Сейчас, сидя за столом в отцовской гостиной, Миша думал о том, что успех в делах некоторым образом уравнял его с отцом и Сафроновым. Он перестал был проблемным ребенком, юношей в вечном поиске, строптивым подростком - и стал мужчиной, у которого есть надежное, серьезное и перспективное дело.
        - Миша, вам бы с Лелей тоже пора!
        - Что? - Он вынырнул из своих мыслей и обнаружил, что разговор свернул в опасное русло.
        Сестра Олеси - недалекая бабенка с плоским круглым лицом и бесцеремонными манерами - как оказалось, произнесла тост, касающийся детей. Умильно погладила по голове племянницу Лизу, которая еле вытерпела эту ласку, вспомнила о своем сыне, который сейчас учился в столичном вузе, и переключилась на Мишу и Лелю.
        «Эта Оксана - настоящая заноза в заднице», - досадливо подумал Миша.
        Хорошо еще, что виделись они редко: отношения с сестрой у Олеси были довольно прохладные, общались они мало, ограничиваясь посиделками на дни рождения да дежурными звонками по телефону.
        - Деток, говорю, пора бы вам! Лелечке уже двадцать пять, годы идут.
        - Двадцать пять? Какие там годы! Песочница! - прогудел Сафронов.
        На скулах Лели выступили красные пятна: это означало, что она начинает заводиться. Миша ее понимал: обсуждать такие вещи бестактно и глупо. А Оксана никак не желала замолчать и разглагольствовала дальше:
        - Я в ее возрасте уже родила. А вам чего тянуть? Здоровые, обеспеченные, квартира-машина - все есть!
        У Миши и Лели не было проблем с деторождением, они просто решили, что пока еще не время. Леля много работала в крупном архитектурном бюро, была на хорошем счету и набиралась опыта, чтобы в будущем открыть свою фирму. Миша тоже был погружен в карьеру - куда торопиться?
        - Тут ведь каждый решает по-своему, - примирительно проговорила Олеся. - Захотят ребята - обзаведутся наследниками.
        Оксана открыла рот, чтобы разразиться новой порций бесценных суждений, но Миша решил, что с него довольно.
        - Может, найдем другую тему для обсуждения? Например, слышал, у вашего сына были проблемы со сдачей сессии. В этом семестре тоже речь об отчислении? Вы, должно быть, ужасно беспокоитесь.
        Оксана возмущенно фыркнула. Как все любители совать нос в чужие дела, она не выносила, когда кто-то критиковал или обсуждал ее саму. Сафронов спрятал улыбку в уголке рта и тайком отсалютовал Мише.
        Олеся ловко перевела разговор в другое русло, а вскоре Оксана с мужем ушли домой, так что обстановка стала совсем непринужденной. Они смеялись, шутили, ели вкуснейшие блюда, говорили о разном, позабыв про глупые речи Оксаны.
        - А ты хотел бы ребенка? - спросила Леля поздно вечером, когда они вернулись домой.
        Миша задумался. Представить себя отцом ему пока было сложно. С другой стороны, если он и видел какую-то женщину матерью своих детей, это была только Леля.
        Она смотрела напряженно, выжидательно, словно его ответ много значил для нее. Точно так Леля смотрела в тот единственный раз, когда они поговорили про начало их совместной жизни. Ведь жить вместе начали Леля и не-Миша, лаффолк, забравшийся в его тело.
        - Не ты предложил мне съехаться. Это было не твое решение, - тихо сказала тогда Леля. - Поэтому если считаешь, что… - Она запнулась. - Я уйду.
        Михаил спросил себя, что чувствует. То был не первый раз, когда он размышлял на эту тему, но тут сам себе задал вопрос: хочет ли он, чтобы Леля ушла? И понял, что не хочет.
        - Конечно, нет, - ответил он. - Я люблю тебя. И ты ни в чем не виновата.
        Он повторил эти слова еще раз. И повторял их себе всякий раз, когда тяжелые мысли или ревность начинали поднимать голову.
        Леля не виновата. Распознать то, с чем они все - Томочка, Илья, он, Леля, Ирина - столкнулись, было невозможно. Главное, что они остались живы. Томочке и матери Ильи повезло меньше. И ему, Мише, грех обижаться на судьбу: она оставила ему и отца, и любимую девушку. А у Ильи - забрала.
        Вскоре Миша с Лелей подали заявление, а после тихо, без помпы расписались. Юрий Олегович и мать Лели, конечно, возмущались отсутствием свадебного торжества, но молодые были непреклонны и выступили единым фронтом: никакой свадьбы! Вместо этого - медовый месяц в Европе.
        Поженившись, Михаил и Леля закрыли болезненную тему и больше никогда не возвращались к этому вопросу, но почему-то сейчас, когда она спрашивала про детей, в ее словах чудились отголоски тех жутких событий. Может, Леля считала, что в глубине души Миша не смог избыть обиду и продолжает на нее сердиться?
        «Кто поймет, что у женщин в голове», - вздохнул про себя Миша.
        - Я люблю тебя, - сказал он вслух. - Надеюсь, ты родишь мне девочку или мальчика. А лучше и девочку, и мальчика.
        Напряжение заметно спало.
        - У нас все будет хорошо, - улыбнулась Леля. - Главное, что этой «стивен-кинговской» ерунды больше нет в нашей жизни. И не будет.
        «Все же я был прав», - подумал Миша.
        Тревожное прошлое и будущие дети увязывались вместе в ее голове: при мысли о детях Леля вспоминала об ужасах, которые ей и ее мужу довелось пережить. Надеялась, что этот кошмар не будет иметь последствий.
        Глава третья
        Илья пришел в себя внезапно, вынырнув из топкого омута, куда провалился с головой. Не было никакой зыбкой грани, спасительного забвения - он сразу, в тот же миг, как открыл глаза, вспомнил, что случилось, кого он видел перед тем, как потерять сознание.
        Сейчас Илья находился в небольшой светлой, скромно обставленной комнате с высоким окном и догадался, что его, должно быть, перенесли в одно из помещений монастыря.
        - Где… - начал Илья, но говорить было трудно: язык будто стал непомерно огромным, едва помещаясь во рту и мешая дышать, а вдобавок сухим, как кусок пемзы.
        - Слава богу! - Марина, сидевшая на стуле возле его кровати, встала и склонилась над ним. - Как себя чувствуешь? Илья, ты меня так напугал! Был без сознания почти два часа. Местный врач приходил, померил давление, осмотрел тебя, сказал, что все показатели в норме, велел позвать его, когда ты очнешься. Я хотела вызвать скорую, но он…
        - Пить, - попросил Илья, и Марина метнулась к тумбочке, налила воды в стакан, поднесла к его губам.
        Влагу не зря называют живительной. Она смочила горло, язык уменьшился до нормальных размеров, и Илья, сумев сделать глубокий вдох, повторил свой вопрос.
        - Где она?
        Марина озадаченно огляделась по сторонам. Рядом никого не было.
        - Кто? О ком ты говоришь?
        Илья понимал уже, что случилось нечто странное, неукладывающееся в привычные рамки, но был сейчас слишком слаб, чтобы лгать и придумывать подходящее объяснение.
        - Томочка, - обреченно проговорил он. - Я видел ее возле камня.
        На Маринином лице появилось неуверенное выражение: она не знала, как реагировать на упоминание этого женского имени, ведь Илья никогда не рассказывал ей о Томочке.
        - У камня были ты и я. Чуть дальше стояла группа людей, но я не…
        Илья прикрыл глаза. Ему вдруг захотелось, чтобы Марина ушла. Она не была ни в чем виновата, не могла отвечать за происходящее, хотела лишь помочь, понять, но ее общество было ему в тягость. Сказать об этом, попросить девушку уйти Илья, разумеется, не мог, оставалось надеяться, что она решит, будто он собирается вздремнуть, и оставит его в покое.
        Миша - вот с кем хотелось поговорить, вот кто понял бы, но лучший друг так далеко!.. Марина не отозвалась на мысленную просьбу Ильи, вместо этого спросила:
        - Кто такая Томочка? - В голосе зазвучали ревнивые нотки.
        - Моя невеста, - сухо ответил он, все еще надеясь побыть один. - Она погибла. Выпала из окна.
        Марина ахнула и, наверное, подумала, что уж теперь-то понимает, почему Илья так упорно не замечает ее скрытых и явных намеков на бракосочетание. Отчасти она была права. Но лишь отчасти.
        Девушка придала лицу сочувственное выражение и собралась произнести что-то подобающее ситуации, но тут в дверь постучали.
        - Наверное, доктор!
        Марина подошла к двери и распахнула ее, приготовившись сказать, что как раз сама хотела пойти за врачом, но на пороге был вовсе не доктор.
        Пожилая женщина с густыми седыми волосами, доходящими ей до плеч, крупным носом и пронзительными темно-карими глазами, одетая в брюки и синюю блузку, смотрела на Марину требовательно и немного торжественно.
        - Где он? Мне нужно с ним побеседовать, - сказала она. - Это срочно.
        В Боснии и Герцеговине говорят либо на боснийском, либо на хорватском, либо на сербском (хотя в действительности это практически один и тот же язык под разными названиями). Марина отлично знала сербский, так что прекрасно понимала всех, с кем ей доводилось общаться и в Сербии, и в Черногории, и в Боснии и Герцеговине, и в Хорватии, но эта женщина говорила на необычном диалекте: разобрать сказанное оказалось сложновато.
        - Вам нужен Илья? - уточнила она, не понимая, зачем он мог понадобиться старухе.
        - Значит, его зовут Ильей, - задумчиво произнесла посетительница. - Хорошее имя. Мне нужен молодой мужчина, который сегодня получил предзнаменование. Мне сказали, он тут.
        - Да, но он…
        Услышав подтверждение, старуха отбросила дальнейшие расспросы и церемонии. Посчитав излишним спрашивать разрешения, она шагнула в комнату, небрежно отодвинув Марину плечом.
        - Здравствуй, - сказала гостья, садясь на стул возле кровати Ильи.
        Он хотел привстать, но голова закружилась, перед глазами поплыло, и Илья вынужден был откинуться на подушки.
        - Лежи-лежи, тебе нужно прийти в себя. Это не так-то просто, ведь Знание требует сил.
        Фраза была странная, да и вообще Илья, который знал язык на элементарном уровне, понимал старуху, говорящую на неклассическом сербском, с большим трудом.
        Марина, заметив, что Илья растерян, решила взять ситуацию в свои руки и решительно проговорила:
        - Вам лучше уйти. Илья не вполне здоров, плохо себя чувствует, ваше присутствие нежелательно.
        - Я сама знаю, что мне лучше. И мне, и ему. А ты бы закрыла дверь, чтобы нам никто не мешал.
        Марина оцепенела, не зная, как себя вести, а старуха, позабыв о ее существовании, посмотрела на Илью и отчетливо проговорила:
        - Твоего появления ждали. Сила камня призвала тебя, и теперь твоя жизнь изменится. Ты ведь кого-то видел? Кто это был?
        - Да послушайте же… - возмутилась Марина, но Илья, который, хотя и не без усилий, но понял, о чем вещала старуха, перебил ее:
        - Эта женщина знает что-то важное. Нам нужно поговорить.
        Посетительница, которая и не сомневалась, что все обернется именно так, назвалась Драганой. Она хотела остаться с Ильей наедине, но, поскольку быстро выяснилось, что тот не понимает и половины сказанного ею, пришлось согласиться на переводчика. Так они и остались втроем: Марина послушно заперла дверь и придвинула к кровати второй стул.
        - Ты не просто так здесь оказался, - заявила Драгана. - Все в нашей жизни предопределено, твое появление - тоже. Моя семья испокон веку жила в этих краях, тут появились на свет мой дед и отец, их отцы, деды и прадеды. Они строили дома, рожали детей, растили виноград, разводили коз. Камень был всегда и всегда делал одно и то же: открывал глаза Видящим.
        - Если они уже видят, зачем открывать им глаза? - фыркнула Марина, и Драгана смерила ее таким взглядом, что обычно бойкая девушка покраснела.
        - Посмотреть на Магични камен приходят тысячи людей каждый год, они спрашивают о своей жизни и дальнейшей судьбе, касаются камня, а некоторые внушают себе, что узнали нечто важное. Но тех, кто в самом деле получает известие о предназначении, как ты, единицы. До определенного момента Видящие не знают, кто они, не ведают, зачем Господь прислал их на грешную землю. Но камень влияет на них, они начинают понимать. А задачей людей из моего рода было объяснить им на первых порах, подсказать. Конечно, Видящие появлялись редко, бывало, и столетие пройдет, а никто так и не… - Старуха прервала себя, похлопала Илью по руке и неожиданно улыбнулась по-детски восторженно. - А мне вот довелось!
        - Значит, Илья, по-вашему, Видящий? Что же он видит? Будущее?
        - В определенные моменты таким, как ты, открывается Знание, - игнорируя реплику Марины, продолжила Драгана. - Знание о прошлом или будущем, ответы на вопросы - те, что заданы, и те, которые страшно задать. Пока ты не можешь управлять этим процессом, Знание будет иногда приходит в неподходящее, по твоему разумению, время, но со временем ты научишься. Что ты почувствовал, когда прикоснулся к камню?
        Илья попытался объяснить, Марина перевела.
        - Знание открывает Видящему разные стороны жизни, - сказала Драгана.
        - Но почему я увидел Томочку, мою покойную невесту? - тихо спросил Илья. - Что это должно означать?
        Старуха пожевала губами.
        - Я же объяснила, что должна всего лишь сказать тебе: ты - особенный. А я как раз самая обычная - откуда мне знать наверняка? - Старуха вздохнула. - Однако догадаться несложно. Томочка явилась, потому что она - твой проводник в мире мертвых.
        - Вы хотите сказать, что Илья - медиум? - изумленно спросила Марина. - С мертвыми вроде бы говорят медиумы.
        - Значит, его Знание будет открываться Илье так! - Старуха пожала плечами и поднялась со стула. - Все люди разные, все Видящие видят по-своему.
        Проговорив это, Драгана направилась к двери, по-видимому, сочтя свою миссию выполненной. У Илья голова шла кругом, он почувствовал, что, хотя это и несправедливо, злится на старуху.
        - Зачем вы рассказали мне это? Ничего определенного, какие-то увертки. Что мне со всем этим делать? Как жить? - громко спросил он, забывшись и перейдя на русский.
        Однако Драгана, кажется, все поняла.
        - Ты должен просто принять это. И жить с этим принятием. Все придет позже, ты разберешься и справишься.
        Не вымолвив больше ни слова, даже не попрощавшись, старуха вышла из комнаты.
        Марина и Илья смотрели друг на друга.
        - В конце она сказала…
        - Я понял. Посоветовала как-то жить и ждать, и все само собой разъяснится. - Илья помассировал виски: в глубине черепа разгоралась головная боль. - Это все равно, что сообщить человеку о смертельной болезни. Как такое вообще можно принять?
        Марина подошла к кровати и присела на корточки у изголовья.
        - А ты не думаешь, что она просто сумасшедшая?
        Илья хотел возразить, но девушка остановила его взмахом руки.
        - Про род, про миссию - все это ей внушили с детства. Я же говорила, тут народ свято верит во всякую мистику. На Видовдан реки превращаются в кровь, а если работать в церковный праздник, Господь накажет и все такое… А тут подумай: местные живут рядом с камнем, достопримечательностью, овеянной легендами! Жители волей-неволей вросли в эту идею, многое приняли на свой счет. Предки, которых тут чтят, вбили в головы потомкам ахинею про Видящих, Драгана ждала всю жизнь, когда же представится возможность отличиться, а тут такое совпадение - твой обморок, вот она и решила, что час пробил.
        - Для девушки, которая рассуждала о вере в волшебство и проехала несколько часов, чтобы получить ответы, ты рассуждаешь слишком цинично, - заметил Илья, и Марина почему-то покраснела. - Ты же сама верила в магию.
        Девушка порывисто поднялась и отошла к окну, а Илья, будто и не заметив этого, продолжал медленно говорить, глядя куда-то в стену:
        - Есть вероятность, что Магични камен вправду обладает силой. То, что я чувствовал, стоя возле него, было очень необычно, ни на что не похоже. Как знать, может, находясь рядом, некоторые люди действительно могут узнать о своей судьбе? Дело не в том, что я какой-то там Видящий. Тут Драгана ошиблась, никакой я не медиум: у меня таких способностей отродясь не было. Но что, если Томочка явилась, чтобы сказать: моя судьба - пойти вслед за ней.
        - Что за бессмыслица! - воскликнула Марина. - С чего бы это?
        - Ты ведь не знаешь, как она умерла.
        - Еще бы! Я не знала и того, что она когда-то жила на свете, - прохладно сказала Марина. - Ты не рассказывал.
        - Прости.
        Говорить не хотелось и сейчас, тем более - рассказывать правду о себе и Томочке; это был бы слишком долгий и болезненный рассказ (подробности отношений героев и гибели Томочки - в предыдущих романах серии «Тайны уездного города» - прим. ред.).
        Илья ограничился тем, что изложил официальную версию: он уехал на неделю в командировку, оставив Томочку и больную мать одних, а в день его возвращения Томочка решила вымыть окна и сорвалась с подоконника, разбившись насмерть. Спустя короткое время скончалась и мама.
        Марина, конечно, принялась сочувственно причитать, сетуя, что ничего не знала; произносить банальности про несчастный случай и то, что ему не следует винить себя.
        Илья прекрасно знал, что это не так. Вина на нем была - еще какая. А то, что произошло с Томочкой и с мамой, было чем угодно, только не несчастным случаем. У Томочки имелись веские причины злиться на него и, возможно, теперь она желала забрать Илью с собой. При жизни его невеста была доброй, отзывчивой и милой, но после смерти все могло измениться: быть может, сейчас Томочка стремится отомстить…
        Марина все говорила и говорила, успокаивая Илью, не догадываясь, что ему это вовсе не нужно, скорее, наоборот. Голова его постепенно тяжелела, наполнялась болью, как кувшин - молоком, и в какой-то миг он не выдержал и сказал невпопад:
        - Драгана права: я тут не случайно. Мне нужно было сюда попасть и увидеть Томочку. Магични камен - непростое место, и я должен осмыслить…
        - Прекрати ты себе голову забивать! - неожиданно исступленно крикнула Марина, подходя к нему, и Илья увидел слезы в ее глазах. - Чушь собачья - и эта старая идиотка со своей пургой про Видящих, и камень дурацкий, и его свойства! Нету ничего - одни выдумки и старые сказки! А вот то, что ты тут очутился вовсе не случайно, это да! Я тебя специально притащила, потому что другого выхода не видела, подумала: почему бы не попробовать?
        Глава четвертая
        Проводив отца, Олесю и Лизу в аэропорт, Миша подумал, что надо бы и им с Лелей куда-то выбраться. После медового месяца они так нигде и не были, погрузившись в дела и заботы.
        Улетая в Турцию, отец обещал звонить и присылать фотографии, Олеся, по обыкновению, молча улыбалась, а Лиза, похоже, мыслями уже была у моря.
        - Полетели бы тоже с Лелей, - вдруг, откликнувшись на Мишины мысли, сказал отец. - Или вон Илюху бы съездили навестить - никаких сложностей, никаких виз не надо.
        По Илье Миша скучал. Да, они созванивались, постоянно общались, но все же поговорить по видеосвязи, даже выпить вместе и чокнуться через экран - это не одно и то же, что сходить в любимое кафе, пройтись по набережной Быстрой, пожарить шашлыки на выходных.
        Но Илью из Сербии было не выманить, да и стоило ли это делать? Друг старался прижиться в новой стране, прирасти корнями к месту, которое ему так понравилось. К тому же их отношения с Мариной, кажется, неплохо складывались.
        - Да, стоило бы, - ответил он отцу. - Но, видишь…
        - Да вижу я, вижу. В другой раз.
        Юрий Олегович обнял сына.
        - Береги себя, - неловко сказал он.
        - Буду, конечно. Я себя всегда берегу, - улыбнулся Миша. - Ты чего это?
        - Маму нашу во сне видел, - тихо сказал отец, мельком глянув на Олесю, которая что-то выговаривала Лизе. - Она такая грустная была, плакала. И что-то говорила про тебя, но я не запомнил, что она хотела. Мне все казалось, она обижается, сердится на меня. Такое настроение паршивое утром было.
        Миша не знал, что на это ответить, но тут объявили посадку, к ним подошла Олеся, стало не до разговоров о снах. Выходя из здания аэропорта, Миша подумал, что они с отцом впервые за много лет поговорили о маме. Оба старались обходить эту тему, она была слишком болезненна. Так уж вышло, что потеря не сблизила их, каждый переживал ее по-своему.
        Отца с семьей Миша проводил, но уходить из здания аэропорта не собирался: нужно было дождаться Сафронова. Его самолет как раз через полчаса должен был приземлиться: Сафронов возвращался из короткой командировки в Москву, и Миша предложил дождаться крестного и отвезти его в город. Тот не стал отнекиваться.
        Кто-то прилетает, кто-то улетает. Одни уезжают, другие остаются. Кто-то начинает жить, а за иными приходит старуха с косой - такова реальность. Здесь, в месте, где взмывают в небо крылатые машины, сами собой лезли в голову мысли о вечности и бренности бытия.
        Миша купил кофе, надеясь взбодриться: он встал в половине четвертого. Небо на востоке лишь недавно начало светлеть, утро в ноябре напоминает поздний вечер.
        Он выпил два капучино, когда показался дядя Саф - так Миша с детства привык называть своего крестного отца. Тот шел солдатским чеканным шагом - седовласый, коренастый, подтянутый, гладко выбритый. Даже если и не знать о нем ничего, все равно можно догадаться: служивый человек.
        Заметив крестника, Сафронов радостно заулыбался, и Миша поспешил навстречу.
        - Проводил своих? - спросил Сафронов. - Все нормально?
        - Улетели, - ответил Миша. - Ты как? Как командировка?
        Дядя Саф махнул рукой: нормально, чего там интересного.
        Хотя, если честно, ситуация была отнюдь не рядовая. Миша догадывался, зачем начальника уголовного розыска могли пожелать увидеть в столице.
        Дело было в маньяке, который похищал и убивал девушек. То есть, конечно, доподлинно ничего известно не было, но слухи по Быстрорецку ползли зловещие, а СМИ и разные блогеры настойчиво их подогревали, пугая народ еще больше.
        - Сколько всего жертв? - спросил Миша, запуская двигатель, и поспешно прибавил: - Я знаю, что ты не должен ничего со мной обсуждать, но я все же бывший сотрудник и к журналистам не побегу, обещаю.
        Сафронов пожевал губами.
        - Найдено семь. Но есть вероятность, что их больше, просто пока не всех обнаружили.
        То, что в городе и окрестностях орудует зверь, жестоко убивающий молодых женщин, поняли не сразу. Почти год назад, когда была найдена мертвая девушка, никто не догадывался, что это, если можно так выразиться, лишь первая ласточка. Двадцатилетняя студентка пропала в конце октября, а в середине декабря ее изуродованное полуразложившееся тело нашел в пригородном лесу житель одной из деревень. Он и стал первым подозреваемым. Потом, конечно, его непричастность доказали, но найти убийцу не удалось.
        Две следующие жертвы оттаяли с приходом весны. Одна - в рощице на окраине города, вторая - в заброшенном строительном котловане. Находили мертвых девушек в разных концах города, и опять-таки никто не подумал объединить все три эпизода в одно дело, и только с появлением четвертого трупа, найденного в мае на городской свалке, стало ясно, что за этими преступлениями стоит один человек.
        Девушек не насиловали, но на телах были следы увечий, истязаний, а смерть, как писали на сухом языке протокола официальные источники, наступала в результате асфиксии. Мучитель душил их, за что и получил в прессе прозвище «Душитель».
        С того момента пропали и впоследствии были обнаружены еще четыре жертвы, последняя нашлась буквально вчера утром. Как писали в газетах, несчастную обнаружили вскоре после того, как убийца сбросил тело в Быструю неподалеку от дачного поселка, безлюдного в это время года.
        Возможно, и эту бедняжку не нашли бы еще долго, но тут вмешался случай: мужчина, которого жена выставила из дому, ночевал на даче, что стояла на первой линии у воды, и увидел проехавший в сторону реки автомобиль. А рано поутру отправился выгуливать своего пса, и тот вдруг завыл и потащил хозяина за собой.
        - Значит, теперь есть свидетель. Он заметил, что за машина?
        - Какой там! - махнул рукой дядя Саф. - Сказал, что напился с вечера в зюзю, удивительно, как еще умудрился вспомнить про машину. Да и темень же была. Свет фар - больше и не увидишь ничего.
        - Тело было возле берега?
        - Заболоченный такой бережок, камыши. До лета бы не нашли, да и летом народу там не бывает - кто туда купаться полезет? Короче, опять глухо пока. Изворотливый, гад. Мы пытаемся понять, зачем он это делает, чего добивается, какие проблемы решает - ведь это не изнасилование, он их в этом смысле и не касается. Миссионерской цели, судя по всему, тоже нет: девушки все приличные, без вредных привычек, из нормальных семей, то есть убийца не стремится очистить мир от грязи, убивая, скажем, проституток или наркоманок. Тут тоже тупик. Вот сейчас в Москве об этом и говорили, специалиста по серийным преступлениям завтра пришлют.
        Сафронов умолк, погрузившись в свои мысли. Миша знал, что высокое начальство всячески хотело избежать московского вмешательства, даже и объединения убийств в одно дело не происходило во многом потому, что не хотелось признавать: в Быстрорецке орудует маньяк. Сафронов каким-то образом ухитрился добиться своего, ратовал за честность и открытость, полагая, что укрывательство лишь приведет к появлению новых жертв.
        После обнаружения седьмой жертвы Сафронов сразу, чуть ли не с места преступления отбыл в Москву. Скорее всего, это едва не стоило ему карьеры, но Сафронову всегда было плевать на мнение начальства. Он шел напролом, как медведь через бурелом, делая то, что считал важным и правильным.
        Автомобиль остановился на светофоре, и Миша посмотрел на Сафронова. А ведь он и не замечал, что тот постарел! Привык с детства видеть несгибаемого, доброго и сильного человека, не задумывался, что, пока сам он становился старше, взрослее, дядя Саф двигался в обратном направлении, в сторону Вечности. Седина, морщины, горестная складка возле рта, пигментные пятна…
        Хотя назвать Сафронова стариком ни у кого язык не повернулся бы, он напоминал кряжистое, еще мощное дерево, уже тронутое осенью, с пожелтевшими, сухими листьями.
        Должно быть почувствовав Мишин взгляд, Сафронов обернулся и улыбнулся теплой, чуть насмешливой улыбкой.
        - Смотришь и думаешь: сдал старик, а?
        Миша всегда знал, что Сафронов проницателен, но это было нечто совсем уж сверхъестественное.
        - Ты крутой, дядя Саф. Когда маленький был, я хотел быть таким, как ты. И сейчас бы не отказался.
        Сафронов хотел улыбнуться, но вместо этого нахмурился.
        - Не отказался бы я и вправду быть крутым.
        Он отвернулся, сжав челюсти.
        - Ты найдешь его. Поймаешь ублюдка. Если не ты, кто тогда?
        Они уже подъезжали к городу. Быстрорецк вырастал на горизонте, надвигаясь на них, наплывая. Где-то там была Леля. И был нелюдь, отнимающий жизни.
        - Лелю береги, - внезапно сказал Сафронов, снова демонстрируя почти нечеловеческие способности. - Она хрупкая, ты за нее в ответе. Вечером пусть одна не ходит, никаких пробежек в парке, в машину пускай никого не подсаживает! Строго-настрого запрети останавливаться, кто бы ни голосовал, даже если покажется, что это безопасно. Все молодые женщины сейчас под ударом, никто не застрахован, пока преступник на свободе. Нам же всегда кажется: с кем угодно, только не со мной, не с моими родными! Каждый себя считает заговоренным, его-то, мол, беда обойдет. А она не обходит. Она всегда рядом и, если ты не начеку, схватит тебя за горло.
        Голос его сел, последние слова Сафронов договорил почти шепотом.
        Миша не знал, что сказать - любые утешения были излишни.
        Жена Сафронова погибла примерно два с половиной года назад, разбилась на машине дождливой майской ночью, забрав с собой в могилу часть его души.
        Если Миша и видел когда-то идеальную пару, это были Сафроновы. То, как сильно они любили друг друга, было заметно всем: такую любовь, как кашель, не утаить. Она проявлялась в жестах, взглядах, интонации. Детей у них не было. Миша не знал почему: были ли причиной тому проблемы со здоровьем у мужа или жены, либо же супруги сделали сознательный выбор. Но после того, как случилась трагедия, все кругом боялись, что Сафронов не переживет смерти Зои - получалось, что и жить ему незачем, и вытащить из черного болота горя некому.
        Он всегда стремился помочь, добиться справедливости для других, но жизнь несправедливо поступила с ним, ударила так, что он еле встал на ноги. Сафронов не мог принять этого. Закрывался в квартире и пил, никого к себе не подпускал, ни с кем не общался. Исключение составлял Юрий Олегович. Он хотел переехать к другу - боялся, как бы тот не сделал с собой чего-то, но Сафронов не позволил. Тогда отец Миши взял у него ключ и по три-четыре раза на дню приезжал, проверял, как он там, привозил еду.
        Этот ад длился около двух месяцев, вырваться из омута Сафронову помогла работа. Он всегда был фанатично предан делу, а после смерти жены, вернувшись на службу, и вовсе посвятил ей свою жизнь, дневал и ночевал на работе. Миша понимал, что появление жестокого убийцы, а точнее, то, что он оставался на свободе, бросало вызов Сафронову, в некоторой степени унижало его, заставляло вновь чувствовать себя жертвой обстоятельств и чьей-то злой воли.
        Миша открыл рот, чтобы сказать дяде Сафу, что в происходящем нет его вины, невозможно контролировать все на свете, он делает то, что может, и даже гораздо больше, поэтому усилия его обязательно увенчаются успехом, но тишину разорвал звонок сотового.
        - Слушаю, Сафронов, - привычно бросил в трубку дядя Саф.
        Кто-то сбивчиво заговорил на том конце провода - Миша слышал захлебывающийся голос.
        «Господи, неужели нашли новую жертву Душителя?» - подумал он.
        Но все оказалось запутаннее.
        Отведя трубку от уха, нажав на кнопку отбоя, Сафронов поглядел на Мишу и проговорил:
        - Вот так дела! - Михаил никогда не видел дядю Сафа таким потрясенным. - Девушка… Тело, которое вчера нашли в Быстрой, ночью пропало из морга. Вскрытие сделать еще не успели, как раз сегодня должны были заняться. Вечером сотрудники уходили из здания - труп был на месте. Сейчас, поутру, вернулись - его нет.
        У Миши отвисла челюсть.
        - Но как…
        - Погоди, это еще не все. Десять минут назад тело снова обнаружили. В затопленном подвале одного из домов. Мне срочно нужно туда. Подбросишь?
        Глава пятая
        Три дня шли дожди, но сегодня, к счастью, небо стало светлеть, вдоволь наплакавшись. Пока еще все равно моросило, но уже завтра, если верить прогнозам, снова будет солнечно и ясно. Такая уж в Сербии погода: не умеет подолгу сердиться, на смену сырости и холодам быстро приходит благодатное тепло.
        Впрочем, сейчас, глядя на сивую, вспучившуюся Саву, на хмурое тяжелое небо, ощущая, как ветер забирается ледяными ладонями под куртку, Илья думал о том, что настроение у природы такое же мрачное, как у него.
        Он любил приходить сюда, гулять по набережной и огромному парку. Рядом высилась «Шабачка тврджава» - остатки древней крепости, катила свои воды величавая Сава - и Илье вспоминались родные места: Быстрорецк, река Быстрая…
        Обычно тут полно народу, но сегодня он был один, даже рыбаков не видно. Его любимая скамья была мокрой, поэтому он не уселся на нее, чтобы полюбоваться на воду, а медленно прошел мимо. В голове была каша, и он никак не мог привести мысли в порядок.
        После памятного разговора с Драганой Илья и Марина собрались и уехали обратно в Шабац. Он чувствовал жуткую слабость, словно был тяжело болен, но оставаться в тех краях не хотел. Что-то гнало его прочь - а может, он попросту хотел сбежать от себя самого, от сумбурных, навязчивых мыслей.
        Почти всю дорогу Илья проспал. С Мариной они, после ее признания, почти не говорили. С тех пор минуло четыре дня, и никакую книгу Илья не писал. Он вообще не делал ничего из того, что собирался сделать во время своего короткого отпуска, только спал, изредка перекусывал, тупо перебирал сайты в Интернете и бродил по набережной. Мок под дождем, мерз, и это странным образом помогало ему чувствовать себя живым и настоящим.
        Марина звонила пару раз, они перекидывались вежливыми, пустыми фразами, в которых не было ничего - ни души, ни смысла, ни хоть какого-то намека на решение тех вопросов, которые навалились на Илью.
        - Почему бы не попробовать? - сказала Марина там, в монастыре, когда ушла старуха. - Я просто поняла, что дальше тянуть некуда. Мы вместе уже давно, но у меня всегда было такое чувство, что ты никак не можешь разобраться, понять, что я для тебя значу. Мы отлично подходим друг другу, я люблю тебя, но наши отношения топтались на месте, и я не понимала… - Она задохнулась, и Илья увидел, что Марина готова расплакаться.
        Конечно, она права.
        В ее понимании все шло хорошо и должно было развиваться. У нее все было спланировано, продумано, а Илья словно бы никак не мог поставить подпись под документом, чтобы проект начал реализовываться.
        - Скоро мне дадут гражданство, - говорила она. - Мы поженимся, через три года на гражданство можешь подать и ты как мой супруг. А пока подадим документы на временное проживание, его сразу на год дадут, сколько можно через границу мотаться каждый месяц? Самому надоело, наверное. Как только получишь документы, сможешь и нормальную медстраховку оформить, и машину купить, на права сдашь. Пора уже жить не как вечный турист, а по-человечески. Тебе же тут нравится? Возвращаться не хочешь? Ну и что тогда?
        Илья и сам не понимал что.
        Марина все говорила правильно, он был с нею согласен. Однако что-то не давало покоя. Илья не мог, как она выражалась, обосноваться на плодородной сербской земле, хотя и любил уже эту страну всем сердцем и понимал, что это отличная жизненная перспектива. Не мог: тянуло что-то, мучило, не давало покоя. Было в его жизни нечто недосказанное, незавершенное, только вот что именно он должен завершить, Илья не понимал.
        А пока не мог до конца во всем разобраться, выжидал и медлил, вот Марина и решила его подтолкнуть. Совсем чуть-чуть, несерьезно даже, как бы в шутку.
        Она задумала небольшое представление, вполне невинное, мистическое, в духе тех мест. Когда Илья коснется камня, появится старуха в живописной одежде (якобы местная ясновидящая) и произнесет витиеватую фразу, смысл которой сведется к тому, что судьба Ильи в лице любимой женщины находится рядом с ним - и это, конечно же, Марина.
        Сама она ни минуты не верила в то, что Магични камен - это и в самом деле нечто б?льшее, чем обычная каменюка, что человек возле него может что-то там увидеть и понять о своей жизни.
        - Просто все удачно совпало: отпуск вместе, восхитительные места, романтика, - сбивчиво говорила Марина. - Понимаю, это звучит глупо, но я надеялась, что ты можешь воспринять слова «ведуньи», произнесенные у камня, как знак судьбы!
        - Ты ей заплатила, чтобы она меня убедила жениться на тебе? - Илья не злился на Марину, скорее уж, на себя.
        - Когда ты это говоришь, звучит ужасно. Грубо и… - Марина была расстроена, и Илье было ее жаль. - Просто если ты не решался, то это, возможно, навело бы тебя на мысль о том, что мы должны быть вместе.
        Сейчас, бредя под снова разошедшимся дождем, Илья думал о том, что никогда не был в этом уверен, а теперь - особенно.
        - Так и знала, что ты тут, - прозвучал знакомый голос.
        Илья обернулся и увидел Марину в голубом дождевике.
        - Ты почему не на работе?
        Она пожала плечами.
        - Надо поговорить. По телефону не получается, в гости ты не зовешь, сам, думаю, не придешь. - Марина слегка покраснела. - Я хочу, чтобы ты был со мной честен. Скажи, мы еще можем быть вместе?
        Девушка взяла его под руку, и дальше они пошли вместе.
        - Ты меня не поняла. Я не обижаюсь. Ты хотела как лучше, тебе нужна была определенность - любому нормальному человеку ее хочется.
        - А тебе?
        Илья улыбнулся.
        - И мне.
        Приободренная его улыбкой, Марина потянулась к нему и поцеловала в щеку.
        - Я понимаю, что вела себя как дура. Тем более ты никогда не обещал мне ничего, мы встречаемся, нам хорошо вместе. Ясное дело, мы еще очень молоды, можем не торопиться.
        И снова она говорила верные вещи - и опять они были не о том, не в унисон, вразрез с его мыслями. Дело было не в Марине, не в их отношениях. Это было как… зов.
        Илья не мог определить точнее. Он чувствовал этот зов, слышал его, как будто нечто внутри него было настроено на прием. Но куда его звали и кто, понять не мог.
        Возможно, это предназначение, о котором говорила Драгана.
        А возможно, нет.
        Дожди, как и предрекали синоптики, закончились. Илья вернулся к работе, так и не взявшись за свой роман. Отношения с Мариной потихоньку стали налаживаться: они снова встречались по вечерам, ходили куда-нибудь, беседовали, как прежде, стараясь не касаться поездки в Боснию и Герцеговину.
        Сама поездка, кстати, вспоминалась все реже, Илья устал размышлять о странных словах Драганы, да и то, что он именовал про себя «зовом», стало тише, незаметнее.
        Наверное, Марина права. Нужно заняться оформлением документов, подумать о продаже квартиры в Быстрорецке и покупке недвижимости здесь, в Сербии. Он заикнулся об этом, когда они ужинали в маленьком ресторанчике в центре города, который обоим очень нравился. Лицо Марины просияло, и Илья ощутил укол совести. Она заметила его внимательный взгляд и поспешила сменить тему, чтобы не спугнуть, не надавить лишний раз, не заставить передумать.
        Вечер был хорош - и все же на выходе из ресторана случилось плохое.
        - Ой, Милица! - вскричала Марина, нос к носу столкнувшись в дверях с коллегой и подругой. - Одними дорогами ходим!
        Они расцеловались, заговорили о чем-то с таким энтузиазмом, будто не виделись по меньшей мере полгода.
        Милица была смугловатой девушкой с длинными темными волосами. Макияжа могло бы быть чуть меньше, а ткани, из которой сшита юбка, - чуть больше, но в целом Милица была милая, хотя немного шумная. За руку она держала флегматичного улыбчивого парня.
        Илья смотрел на Милицу и ее спутника - и не видел их. То есть поначалу все шло нормально, он протянул руку для приветствия, навесил на лицо приличествующую случаю радостно-удивленную улыбку, но буквально через секунду ему стало не до манер и улыбок.
        Звуки окружающего мира смолкли, будто кто-то повернул рубильник и погрузил все кругом в немоту и тишину. Люди открывали рты, как аквариумные рыбы, но из двигающихся губ не вылетало ни звука. Музыка больше не играла. Стук вилок и ложек о края тарелок, звон бокалов, разговоры, смех, уличный шум - ничего этого больше не было.
        Однако никто, кроме Ильи, не находил ничего странного в катастрофической, нерушимой, обескураживающей тишине, и он понял: для всех остальных ее не существует. Мир жив, дышит, звучит - дело в нем, Илье.
        Но, как будто этого было мало, события продолжали развиваться. Из-за спины Милицы вышла… Томочка.
        Секунду назад ее тут не было - и вот уже Томочка стоит возле девушки, точно такая, какой Илья ее помнил: миниатюрная и изящная, хорошенькая, как картинка, обутая в алые босоножки, в белом платье с пышной юбкой и красным ремешком - Илье казалось, что в нем Томочка похожа на сказочную принцессу. Правда, она была бледна до прозрачности, а на лице не было обычной улыбки, глаза смотрели грустно и задумчиво.
        Секунда - и погибшая невеста подошла ближе к Илье, он мог бы коснуться ее, но его словно бы обездвижило: руки сделались неподъемными, чужими. Он сумел прошептать ее имя, а Томочка качнула головой и нахмурилась, как если бы Илья сказал что-то грубое, бестактное.
        - Голова, - одними губами произнесла Томочка и посмотрела на Милицу.
        Та продолжала что-то говорить, но смотрела на Илью с легким недоумением, как и все остальные. Ему подумалось, что, должно быть, он ведет себя странно, но это было неважно - важно, что Милица вдруг стала истекать кровью.
        Кровавые ручьи потекли из широко раскрытых глаз, прочертили дорожки по щекам и капали на светлую блузку. Кровь текла из носа, ушей и рта, даже из-под густой челки, скрывающей лоб… Спустя всего пару мгновений лицо девушки превратилось в окровавленную маску, и это было настолько невыносимое зрелище, что Илья закричал, не в силах сдерживаться.
        Его успокаивали. Марина бросилась к нему, обнимая, уговаривая, и ее прикосновения казались обжигающими, руки были чересчур горячими, и это раздражало.
        Окружавший его кокон лопнул, все звуки разом вернулись, и Илья слышал, что окружающие - вскочившие со своих мест посетители и встревоженный персонал кафе - дружно спрашивали, охали, переглядывались, гомонили, доставали телефоны, звонили куда-то.
        Илье хотелось, чтобы они умолкли. Голова разболелась, он чувствовал, что сделал что-то не то, но не мог правильно сформулировать произошедшее.
        Он поглядел на Милицу, которая единственная из всех стояла молча, глядя на Илью расширившимися глазами.
        - У вас что-то с головой, - против воли произнес Илья.
        Удивительно, но, открывая рот, он понятия не имел, что скажет. Голос был хрипловатым и слабым, но слова прозвучали громко, и люди кругом замерли, обернулись к нему: что говорит этот странный русский?
        - Илюша, пойдем, ты, наверное… - начала Марина, но он жестом остановил ее, чувствуя, что должен сказать Милице нечто важное, сам при этом не понимая побудивших его причин. Одно было несомненно: Томочка пришла, чтобы сказать, предупредить, и он не должен молчать.
        - Милица, ваша голова… Кровь. Это опасно.
        Он понимал, что происходящее безумно, но не мог остановится. Илья говорил по-русски, но произнесенное им похожим образом звучало и на сербском языке: «крв», «глАва», «Опасно», так что Милица, видимо, поняла без труда и испуганно прижала ладони ко рту.
        - Ты ее пугаешь! - крикнула Марина. - Что ты делаешь?
        Наверное, ей было неловко перед подругой. То, что случилось, бросало тень на нее, могло повлиять на их дружбу, на работу, на что-то еще, до чего Илье не было дела.
        - Ваша голова. Это опасно, - повторил он, развернулся к выходу и, пробившись сквозь толпу, выскочил вон.
        Его никто не останавливал.
        Глава шестая
        - Как дела у Ильи? - спросил Семен Ефремович, наливая Мише чаю.
        Тот взял чашку, в который раз уже отметив про себя, что старик выглядит измученным, больным. Когда они познакомились несколько лет назад - Миша обратился к ученому за помощью, чтобы справиться с Мортус Улторем, которая терзала Илью (подробнее читайте в романе «Узел смерти» - прим. ред.), Семен Ефремович был крепким и бодрым, таким и оставался до недавнего времени.
        А в последние пару месяцев постарел, стал еще меньше ростом, осунулся. Глаза потускнели, руки стали подрагивать. Миша забеспокоился, записал Семена Ефремовича к доктору, но тот все откладывал визит, и давить на него было бесполезно.
        Миша привязался к старику, полюбил их долгие неспешные беседы, научился разбираться в сортах чая и кофе. Он приходил в набитую до отказа книгами квартиру Семена Ефремовича два, а то и три раза в месяц, часто звонил; у него постепенно вошло в привычку делиться с Семеном Ефремовичем планами, порой спрашивать совета. Старый ученый тоже полюбил Мишу, считая внуком, которого у него никогда не было.
        - Илья наслаждается жизнью в Европе, - отшутился Миша.
        Семен Ефремович кивнул, думая о чем-то своем.
        - Вы же советовали и мне, и Илюхе не бояться перемен. Вот он и сменил все, что можно. Даже страну.
        - В сущности, это чисто географические перемены, - возразил старик. - Перемещение в пространстве. Но куда бы человек ни отправился, он тащит за собой себя самого. Свою грусть, комплексы, страхи. Думается мне, что Илья ничего по-настоящему не переменил в жизни, это еще впереди. - Старик помолчал, а потом проницательно заметил: - Тебя что-то беспокоит?
        Миша встал, подошел к окну и прикрыл форточку.
        - Дует немного. Как бы вам не простудиться, - сказал он, обдумывая ответ. Снова сел в кресло, повертел в руках чашку.
        Семен Ефремович, ничего не говоря, наблюдал за его действиями.
        - Слышали про маньяка, которого прозвали «Душителем»?
        - Он похищает и душит женщин, - кивнул старик. - Слышал, конечно. Кто в Быстрорецке о нем не слыхал?
        - Что-то в этой истории меня беспокоит. То есть… - Миша взъерошил волосы, положил ногу на ногу. - Сам не понимаю.
        - Ты полагаешь, там что-то… иное?
        Миша не слишком уверенно покачал головой.
        - Я понимаю: это должен быть человек. Да что там, это точно человек - свидетель видел машину, в которой маньяк привез очередную жертву, чтобы выбросить тело в Быструю. Но он… он нечеловечески удачлив. Мой крестный возглавляет поиски и говорит: убийца не оставляет никаких улик - ничего, что дало бы хоть какую-то зацепку. Отследить маньяка никак не получается, его мотивы неясны, тела он оставляет в разных местах.
        Он умолк, и Семен Ефремович осторожно проговорил:
        - Это все ужасно. Понимаю, ты тревожишься за Лелю - никто не может быть спокоен, пока убийца разгуливает на свободе. Но это дело следователей. Почему это так сильно тревожит тебя?
        Михаил поглядел на старика. Никому больше не мог этого сказать, только Илье и Семену Ефремовичу. Но Илью лучше было не тревожить понапрасну, он и без того настрадался. Сейчас, когда у него все налаживается, было бы просто нечестно снова пытаться грузить друга всякой мистической жутью.
        - Я и не думал об этом особо, - признался Миша. - До вчерашнего дня. А вчера…
        Когда они с дядей Сафом добрались до места, там уже было полно народу. Сафронов нервничал, велел ехать быстрее, но быстрее не получалось: мигалки у Миши не было, так что они то и дело стояли на светофорах и попадали в утренние пробки. К их приезду всюду стояли машины скорой и полиции, кругом толпились перепуганные жители окрестных домов и случайные прохожие.
        Тело девушки, пропавшее вчера из морга и снова обнаруженное в подвале многоквартирного дома, уже упаковали в черный мешок, готовясь опять увезти в мертвецкую.
        Сафронов сразу включился в работу, принялся резким, напряженным голосом отдавать распоряжения, выслушивать то одного, то другого сотрудника. Про Мишу он, едва выйдя из салона машины, судя по всему, позабыл.
        А Михаил, с неожиданной, затаенной грустью думая о том, что и сам мог бы заниматься в жизни чем-то подобным, если бы не ушел со службы, не спешил уезжать. Прислушивался к разговорам и вскоре понял, что покойницу обнаружил местный дворник. Миша заметил его возле полицейской машины, это был худой мужичок невысокого роста, во внешности которого было что-то знакомое.
        «Где я мог его видеть?» - думал Миша, выбираясь из машины и подходя ближе.
        Мужчина, который до этого стоял к Мише вполоборота, повернулся лицом, и Михаил моментально его узнал.
        - Митрофан, - сказал он.
        Митрофан или Митька, как многие его называли, был когда-то приятелем матери Ильи (а если называть вещи своими именами, собутыльником). Потом у Ирины случился инсульт, она полностью изменилась, а когда умерла, Митька приходил на похороны и поминки и, кажется, искренне горевал.
        Как раз там-то Миша с ним и познакомился.
        Увидев его сейчас, Митька кинулся к нему, как к родному, словно обретя неожиданного спасителя.
        - Миша! Слава богу! Вот Миша меня знает! Он скажет, я не псих какой дурной!
        «Не псих? О чем это он?» - подумал Миша.
        - Ты знаком с Голубевым? - спросил подошедший Сафронов. Голос его звучал отстраненно и официально.
        Миша пояснил, откуда знает Митрофана.
        - Я не вру! - горячо проговорил тот, и в это мгновение Миша, который прежде полагал, что Митька, как обычно, в подпитии, осознал, что дворник кристально трезв. А руки у него трясутся вовсе не с похмелья.
        Митрофан был напуган: лицо странно подергивалось, губы кривились, он комкал в руках рабочие перчатки и порывался объяснить что-то Мише.
        Хотя, по словам сотрудников, объяснять было особо нечего, Митрофан ничего и не знал. Спустился в подвал, в котором стояла вода (трубу с вечера прорвало, жильцы постоянно жаловались, ждали бригаду аварийщиков, а у Митьки в том доме в каморке инвентарь хранился, были ключи, вот он и зашел проверить, на всякий случай, что и как, скороговоркой выдавал дворник, явно уже не в первый раз за сегодняшнее утро). Открыл дверь и увидел в паре шагов от себя какие-то нити, плавающие на поверхности грязной воды.
        - Посветил туда - мать честная! Никакие не нити, волосы, натурально! - горестно говорил Митрофан.
        Он ничего не трогал, даже и близко не подходил, выскочил вон, вызвал полицию. И вот с этого момента вполне объяснимая, хотя и трагическая история стала приобретать фантастические черты.
        Во-первых, когда тело вытащили из воды, выяснилось, что это пропавшая из морга жертва Душителя, неизвестно как сюда попавшая. А во-вторых…
        - Я ее видел вчера вечером! - дребезжал Митрофан. - Когда из магазина шел.
        Сафронов поджал губы, и это не укрылось от рассказчика.
        - Зря вы так, гражданин начальник! Я уже давно в завязке. Сухой! В рот ни капли не беру. Нельзя мне, по здоровью! Вот и Миша скажет, он меня знает, я врать не буду!
        Миша видел, что Митька говорит искренне, к тому же нуждается в поддержке, поэтому утвердительно склонил голову.
        - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо проговорил Сафронов. - Что вы видели?
        - Ее и видел!
        - Кто-то тащил тело в подвал? - уточнил Миша, а Сафронов весь подобрался: появился потенциальный свидетель!
        Но Митрофан разочаровал.
        - Никто не тащил. Сама шла, - проговорил он.
        - Тьфу ты, - разочарованно сплюнул Сафронов.
        - Шла! - упрямо проговорил Митрофан. - Я ее видел, прямо как вас. - Он понизил голос и почему-то перекрестился. - В двух шагах от меня прошла.
        - Вы понимаете, что эта девушка уже мертва? Она никак не могла ходить, как вы утверждаете!
        - Знаю я, что она была мертвая, - еле слышно сказал Митрофан, и ужас в его голосе зазвучал еще отчетливее. - Сразу понял. Покойницу от живой любой сумеет отличить, дело нехитрое. Она мертвее мертвого была, а все же шла! Остановилась возле меня, руку подняла, - Митька шумно сглотнул. - И вот так вот меня за плечо!
        Митрофан внезапно схватил Мишу за руку. Он не успел отшатнуться, и тут это случилось…
        - Что? - подавшись вперед, спросил Семен Ефремович.
        - Мой шрам. - Миша прижал ладонь к шее. - Его как будто огнем полоснуло. Мне даже на секунду показалось, что меня кто-то по горлу ножом чиркнул. Но это быстро прошло, сразу же. И с той поры…
        - Болит?
        - Есть такое выражение: я теперь знаю, где у меня печень. Или почки. Ну то бишь всю жизнь понятия не имел, а как стало беспокоить, узнал. Вот и я так. Уже и забыл про шрам, только если в зеркале видел, вспоминал. А теперь постоянно чувствую. Саднит как-то, зуд, что ли, не знаю даже, какое слово подобрать.
        - Хорошо, что было дальше?
        - Да ничего. Все, конечно, заметили, что я дернулся, будто меня током шарахнуло, дядя Саф встревожился. Я говорю, мол, все в порядке - собственно, так и было. Митрофан больше ничего путного рассказать не мог, твердил, что покойница бродила по улице, дотронулась до него и прошла мимо, а он с перепугу чуть дуба не дал.
        Семен Ефремович помолчал, потом задумчиво проговорил:
        - Если допустить, что этого Митрофана коснулось существо из иного мира…
        - Простите, что перебиваю, но, похоже, Митрофан и вправду видел ходячего мертвеца, ему не померещилось, - заметил Миша. - Я поискал и нашел в нашем городском паблике с новостями и сплетнями упоминание о девушке в рваной ночнушке, которая ночью шла по улице. Люди в комментариях откликнулись, несколько человек написали, что тоже ее заметили. Они, конечно, решили, что это пьянчужка и наркоманка, повозмущались падением нравов. Возможно, были и другие свидетели.
        Старик прикрыл глаза, обдумывая Мишины слова, а потом продолжил:
        - Итак, примем за истину, что Митрофан контактировал с потусторонней сущностью. Полагаю, это событие могло наложить отпечаток, оставить след - и ты его «считал». Возможно, ты теперь вроде чувствительного радара, который очень остро воспринимает такие вещи. Скорее всего, подобные ситуации будут повторяться время от времени, к этому нужно быть готовым.
        - Я все думаю, не должен ли вмешаться, помочь, - признался Миша. - Хотя понятия не имею как.
        - Конечно, не имеешь. Расследовать преступления - это не твоя работа. - Старик заметно разволновался. Ему не нравилось думать, что Миша может подвергнуть себя опасности, которая была более чем реальна. - Пусть твой Сафронов это делает, ему положено! Чем ты можешь помочь? Что касается мертвой женщины, так она теперь снова там, где ей и положено быть, так что все закончилось, нечего в этом копаться.
        В его словах был резон, но Мишу они не слишком убедили. Душитель, ожившая покойница, Митька - как все это объединялось и объединялось ли вообще? Сколько еще недостающих частей в головоломке? А главное, с чего бы Мише во все это лезть?
        Думая об этом, он машинально прикоснулся к шраму на шее, и этот жест не укрылся от Семена Ефремовича. Он, конечно, отговаривал Мишу, однако понимал, что тот вряд ли сможет взять и выбросить произошедшее из головы. Да и слова о поиске себя и неслучайности всего совершающегося в жизни никогда не были пустым звуком для старого ученого.
        Неожиданно в памяти что-то забрезжило, ожило, просясь наружу. Какое-то воспоминание… Семен Ефремович пока не мог сообразить, что именно хотело прорваться из подсознания, достучаться до него, но доверял своему чутью и собирался помочь себе понять это тем единственно верным способом, к которому прибегал всю жизнь: читая книги. Старик был убежден, что именно там хранятся ответы на все вопросы.
        После ухода Миши он подошел в одному из шкафов, вытащил толстенный том и погрузился в его изучение.
        Глава седьмая
        - Что на тебя нашло, не понимаю! Неужели ты не мог держать себя в руках?
        Марина пыталась скрыть раздражение, но выходило плохо, эмоции прорывались сквозь флер воспитанности и вежливости. По ее мнению, Илья учудил не пойми что, повел себя как полный псих, опозорил Марину перед коллегой и ее женихом. Да и в кафе, где ей нравилось обедать, больше не пойдешь: совестно, коситься будут.
        Она не говорила этого прямо, но Илья все равно знал, понимал по колючему взгляду, поджатым в нитку губам и подрагивающему от досады голосу. Марина не побежала за ним сразу, как только Илья вышел из кафе - и за свое мелкое, нечаянное предательство тоже злилась на него. У нее был выбор, кого утешать: Милицу или Илью, и она выбрала не его, хотя в глубине души понимала, что это неправильно.
        А ему пришло на ум, что Томочка никогда бы его не оставила, она даже на секунду не задумалась бы, как поступить. В свое время Илья принимал ее преданность и верность как должное, а вот Марине, например, такое поведение не казалось единственно возможным.
        Правда, потом Марина нашла Илью сидящим на скамье в соседнем парке. Он смотрел на фонтан и выглядел настолько подавленным, что ей стало жаль Илью даже больше, чем себя. Она села рядом, принялась расспрашивать его, но что он мог ответить?
        Разговора не получилось - и не получалось еще несколько дней. Они избегали друг друга, хотя Илья сделал попытку помириться, предложил заехать за Мариной на работу, чтобы пообедать вместе. Она отказалась под благовидным предлогом, но вскоре они договорились насчет совместного ужина и сейчас сидели в рыбном ресторанчике недалеко от набережной Савы.
        - Милица ужасно переживала из-за твоих слов, - укоризненно сказала Марина в конце трапезы, и это был первый раз, когда они заговорили на опасную тему.
        Илья не хотел срываться, собирался обсудить все спокойно, но ее тон сразу показал ему, что приговор вынесен, Марина для себя все решила.
        - Ты, надеюсь, сказала ей, что я псих, поэтому нечего принимать всерьез мои слова?
        - Прекрати ерничать! - огрызнулась Марина, и вот тут прозвучала фраза о том, что Илье следовало быть сдержаннее.
        - Полагаешь, я нарочно устроил этот балаган?
        Беседа, едва начавшись, стала утомлять Илью. Он не мог понять, чего Марина от него хочет.
        - Не нарочно, конечно! - Она помолчала, вертя в пальцах вилку. - Но ты же знаешь, какие сербы мистически настроенные. Эмоциональные. В общем, Милица обратилась к врачам, на всякий случай прошла обследование. Снимок головы (забыла, как это называется) сделала, кровь проверила, сосуды… Короче, все у нее в полном порядке.
        Это прозвучало укоризненно, словно Марине было бы легче, если бы у подруги обнаружилось неизлечимое заболевание головного мозга. Впрочем, может, и было бы, как знать.
        - Я за нее рад, - ровно ответил Илья. - Что ты хочешь, чтобы я сделал? Извинился перед Милицей за беспокойство?
        Вечер закончился ссорой, и Илья с грустью подумал, что это уже становится привычной нормой. Вопрос лишь в том, было ли так и раньше, они никогда друг друга толком не понимали, или во всем виновата та поездка?
        Да что говорить об их отношениях с Мариной, если Илья не понимал, что происходит с ним самим! Возможно, Марина была права, когда в сердцах сказала: проблемы с головой, вполне вероятно, не у Милицы, а у него, Ильи. Видения, галлюцинации, появление покойной невесты - чем не повод проверить психику? Позже, размышляя об этом, Илья уже был готов поверить, что девушка права.
        Они расстались, недовольные друг другом, а тем же вечером Марина позвонила Илье. Было почти одиннадцать, она плакала в трубку, и он испугался.
        - Милица! - прорыдала Марина. - Ой, боже мой… - И забормотала что-то невнятное.
        - Что с ней? - холодея, спросил Илья. - Что случилось?
        - Ее голова… Господи, меня сейчас вырвет. - Марина перевела дыхание и выпалила: - Милица выходила из ночного клуба, и ее сбила машина! Выскочила из-за поворота неожиданно, водитель не успел затормозить, а она не успела отойти в сторону. Милицу отбросило на стену соседнего дома, она ударилась головой!
        Голова Милицы треснула и раскололась, как перезревший арбуз. Девушка умерла в ту же секунду, а ее жених, который стоял рядом, не в силах что-либо изменить, кажется, немного повредился умом.
        Марина еще долго плакала, икала, пила воду, говорила о том, какой Милица была хорошей и веселой, а Илья пытался осознать тот факт, что непонятным образом предвидел ее страшную смерть.
        Еще через три дня, когда Милица уже обрела свое последнее пристанище, Марина позвонила и сказала, что с Ильей хочет встретиться ее жених. Он отошел от шока, но нуждается в разговоре.
        - Зачем? - не понял Илья. - Надеюсь, он не считает, что я виноват в смерти его невесты?
        - Нет, что ты! - испугалась Марина. - Наоборот! Он же был там, в кафе, когда ты все предсказал. Милош считает, что у тебя дар ясновидения. И я тоже так думаю, кстати. Ведь ты все в точности предсказал! Милош хочет поговорить с тобой насчет своей матери, у нее сложная ситуация, он хотел бы спросить…
        Илья не мог поверить собственным ушам.
        - Не ты ли советовала мне проверить голову? - перебил он. - А теперь, выходит, вы все дружно уверовали, что я не сумасшедший, а еще решили, что ко мне можно обращаться за предсказаниями? Может, ты теперь возьмешь на себя труд стать моим секретарем, будешь вести запись на сеансы?
        - Что ты раскричался! - сердито проговорила Марина. - Да, в первый момент я удивилась, испугалась даже. Но это естественная реакция любого человека. А ты бы на моем месте не испугался?
        «Я бы на твоем месте не начал, не разобравшись, стыдиться своего любимого человека, а потом не стал бы резко разворачиваться на 180 градусов и обвинять его же в своей собственной трусости», - подумал Илья, но вслух сказал другое:
        - Не знаю. Каждый из нас на своем месте.
        - Так ты встретишься с Милошем? Это ни к чему тебя не обязывает - просто разговор.
        - Мне не о чем с ним говорить. Тогда, в кафе, было нечто вроде припадка. Я не умею управлять этим процессом. Что я скажу Милошу? И потом, возможно, такое случилось один раз и больше не повторится.
        - Это уже второй раз, когда ты видишь что-то необычное, - поправила Марина. - Вспомни, что сказала Драгана про твое Знание, предназначение. Ты медиум.
        - Я не медиум. И я понятия не имею, что происходит. Пожалуйста, давай не будем говорить об этом. Ни на какую встречу я не пойду, можешь сказать Милошу все, что угодно. Уверен, ты отлично научилась находить для меня оправдания.
        Это прозвучало резко, и Илья ожидал, что Марина ответит гневной отповедью. Но вместо этого она грустно произнесла после короткой паузы:
        - Когда мы стали чужими? Как будто что-то сломалось между нами.
        Илье хотелось сказать Марине, что она ошибается, но он не сумел.
        На следующий день он проснулся и, едва открыв глаза, подумал о Мише. Они созванивались часто, расстояние не отдалило друзей друг от друга, и Илья, конечно, был в курсе Мишиной жизни. Однако о том, что творилось в последние недели с ним самим, умалчивал.
        Не то чтобы не доверял (упаси боже!) или думал, что Миша не поймет - нет, был уверен в обратном! Наоборот, был убежден, что тот поверит и воспримет все слишком близко к сердцу. Но у Михаила и Лели была хорошая жизнь: спокойная, светлая, благополучная. Они многое вынесли, заслужили освобождение от мистических кошмаров, и Илья собирался беречь их покой.
        Итак, они общались тесно, Илья знал, что в жизни Миши не происходит ничего экстраординарного: работа, дом, семья. Откуда тогда тревожные, навязчивые мысли с самого утра?
        Он пытался прогнать их, но они возвращались. Ничего определенного, просто ирреальная уверенность, что в Быстрорецке происходит что-то не то.
        Работа над статьей застопорилась, каждое слово приходилось буквально выдавливать из себя, мысли разбегались, и в конце концов Илья сдался. Вышел из текстового редактора и хотел уже вызвать Мишу по скайпу, как вдруг ожил сотовый, выбросив на экран имя друга.
        - Что случилось? - забыв поздороваться, отрывисто спросил Илья.
        - Ничего, - удивленно ответил Миша. - Просто решил узнать, как ты там, в загнивающей Европе.
        Они заговорили о привычных, обыденных вещах, и Илья почувствовал, что его потихоньку отпускает. А потом, безо всякого перехода, это случилось снова. Все было как в прошлый раз: давящая тишина, глухая и плотная, полное выпадение из реальности.
        Правда, Томочки не было. Вместо своей комнаты Илья внезапно увидел совсем другое помещение: рабочий кабинет, большой письменный стол возле окна, книжные стеллажи вдоль стены, круглый стол для посетителей, кожаные кресла… Возле окна стоял Миша. Он держал в руке телефон и говорил что-то, нахмурившись. Кажется, раз за разом звал Илью.
        Это видение было совсем коротким.
        - Илья! Ты там? Илюха!
        Миша и вправду звал его по имени.
        Накатившая слабость была не настолько сильной, как в кафе, но слова сорвались с губ столь же бесконтрольно, как и в случае с Милицей: невозможно было удержать их, задуматься, стоит ли говорить.
        - Ты у себя в кабинете? Мебель светлая, стол громадный, папки зелеными корешками стопкой. Два цвета - бежевый и зеленый. Дизайнер предлагал синий, но ты не любишь синий со времени встречи с Тасей, Мортус Улторем. На тебе свитер. Черный. Джинсы тоже черные. Ты что, бороду решил отпустить или просто лень бриться?
        Все, запал кончился. Больше Илья не мог произнести ничего, молчал, физически ощущая шок Миши на другом конце провода.
        - Я не говорил тебе про синий цвет. Никому не говорил. И про то, какой у меня кабинет, мы не разговаривали, - наконец нарушил паузу Миша. - То, что не брился - раздражение на коже какое-то, черт его знает, решил пока… - Он перебил сам себя. - Откуда ты знаешь, во что я одет?
        Илья задумался, подбирая слова, но Миша его опередил:
        - Илюха, ты же каким-то образом увидел все это. Значит…
        - Значит, что со мной что-то не так. Марина говорит, я ясновидящий. И еще я видел Томочку.
        На том конце трубки повисла пауза - горестная, тягучая. Пока Миша не сделал неверных выводов, Илья поспешил объяснить, рассказать ему все: теперь уже не было иного выхода.
        - Ну вот, ты все знаешь, - закончил он. - И не спрашивай, что я собираюсь с этим делать. Потому что я понятия не имею и не уверен, что от меня что-то зависит.
        - Я что, похож на идиота - такие вопросы задавать? Ясное дело, ты не знаешь. Но получается у тебя круто. Свой собственный Вольф Мессинг - мне невероятно повезло. Будем теперь с тобой на скачках выигрывать.
        - А еще говоришь, что не идиот, - беззлобно усмехнулся Илья.
        Он подумал, что беспокойство по поводу Миши было связано с тем, что Илья хотел и не решался рассказать другу о проявившихся способностях. Однако сделать это было необходимо и правильно, разговор должен был состояться, отсюда и навязчивые мысли, и это внезапное озарение.
        Однако вскоре стало ясно, что Илья ошибся.
        Глава восьмая
        Митрофан позвонил Мише через несколько дней после происшествия. Прощаясь и оставляя ему свой номер, Михаил был уверен, что тот не позвонит, но Митька удивил.
        Звонок раздался поздно вечером, когда Миша и Леля уже были в кровати. Они смотрели фильм, который давно собирались посмотреть, ели шоколадное мороженое, наслаждаясь покоем, и Леля была не слишком рада, что идиллию нарушил звонок малознакомого человека.
        - Что ему нужно на ночь глядя? Не бери, утром перезвонишь, скажешь, уже спал.
        - Я быстренько. Вдруг там что-то важное. Он один живет, мало ли.
        Леля демонстративно закатила глаза и отправила в рот очередную ложку, понимая, что Миша сделает по-своему.
        - Слушаю, - отозвался тот, покосившись на Лелю.
        - Миша? Ты прости, что поздно звоню. Тревожу тебя. Ты не спал?
        «Если и спал бы, то уже проснулся», - подумал Миша и ответил, что все в порядке, он еще не ложился. Жена сердито глянула на него, но Михаил предпочел этого не заметить.
        - Я все про ту… ну, знаешь, про девушку ту мертвую забыть не могу, - отчего-то шепотом проговорил Митрофан. - Я ведь уже видал такое. То есть не совсем прямо вот как она, но тоже… - Он снова запнулся, словно каждое слово давалось ему с трудом. - В «Петровском», в отеле-то, когда его из больницы переделывали. Илюха тебе, небось, говорил.
        - Да, - коротко подтвердил Миша и почувствовал, что шрам внезапно стало потягивать, покалывать.
        - Там, в том месте, понимаешь, обитало что-то такое неживое и злое. Оно было голодное, пыталось добраться до меня. А эта мертвячка была другая. Вроде и не злая, а… Не знаю, как получше сказать. Как робот, кукла какая-то… Я подумал потом: было похоже, ее как будто звало что-то. Подняло из могилы и позвало за собой. Кто-то, может, вроде… - Митька хмыкнул, - колдуна какого.
        - Вуду, что ли? - изумленно спросил Миша и увидел, как рот Лели приоткрылся, а очередная ложка с мороженым замерла в воздухе.
        - Не знаю, как там оно по-правильному зовется. Может, и вуду. Но вот я что подумал, Миша. А если в городе у нас завелся такой колдун, который мертвяками управляет? Подымает их, заставляет идти к себе? Я слышал, бывает такое, мне маленькому бабка говорила, только я не слушал и… - Митрофан перебил сам себя. - А может, он и убивает девушек-то, а потом делает такими, как та! Оживляет мертвячек!
        - Другие жертвы не бродили, - заметил Миша.
        - Тоже верно. Запутано все. Страшно мне, Миша. Спать не могу, хоть убей. Все покойница мерещится. А как засну - одно и то же вижу. Тот вечер, ее… Но только на этот раз она будто бы не просто мимо проходит. Вроде ищет она меня, преследует, потому как я ее тайну прознал, разболтал. То в окно стучит, то в коридоре караулит. Является, одним словом. Боюсь теперь к тому дому подойти, а уж в подвал так и вообще. - Снова тяжкий вздох. - В церковь вчера пошел, свечки там поставил, то да се. Книги купил молитвенные, мне старушка, которая свечки продает, сказала, какие надо читать. Читаю вот, авось поможет. Должно же помочь, а, Миш? Как думаешь?
        Миша постарался успокоить Митрофана, но слова утешения получались беспомощными, звучали фальшиво. Митьку, который остался наедине со своим страхом, было жаль, но чем в этом случае можно помочь? Мише было не по себе, к тому же шрам болел все сильнее. В итоге они распрощались - неловко, скомкано, и Миша с облегчением (но одновременно ощущая вину) отложил мобильный.
        Мороженое растаяло, фильм перестал казаться увлекательным.
        - Миш, что происходит? - требовательно спросила Леля. - Почему ты упомянул вуду?
        До этого Михаил не рассказывал Леле о том, что Митька видел бродящую в ночи покойницу, просто упомянул о совпадении: именно бывший приятель Ирины, матери Ильи, оказался свидетелем, который нашел тело очередной жертвы Душителя. Однако сейчас пришлось выложить все как есть. Жена слушала внимательно, не перебивая. Утонченное, прекрасное лицо ее, которым Миша не уставал любоваться, было напряженным. Когда он закончил, Леля сказала совсем не то, что Михаил ожидал услышать:
        - Тебе нужно выбросить это из головы. История никаким боком тебя не касается. Поиском преступника пусть занимается Сафронов, он и сам не захочет, чтобы ты лез. А все то, что видел Митрофан, тем более не имеет к тебе отношения: да, он испугался, но только он сможет побороть свой страх. Ты за него этого не сделаешь.
        - Он вправду видел мертвую женщину. - Миша закутался в одеяло, ощутив холод, похожий на чье-то ледяное прикосновение.
        - Не сомневаюсь. Я не говорю, что он врет или что такого не бывает. После всего, что произошло со мной, с тобой, Ильей и бедной Томочкой, как я могу не верить в подобные вещи? - Леля взяла Мишу за руку и посмотрела ему в глаза. - И вот именно поэтому я и говорю, что ты должен перестать думать о таких вещах. Прошу тебя, живи спокойно. Не впутывай себя и меня ни во что. Разве мы не заслужили нормальной жизни? Пусть все это остается в прошлом.
        - Вот это, - Миша указал на свой шрам, - не просто прошлое. Это беспокоит меня прямо сейчас.
        Леля обняла его, прижалась всем телом.
        - Понимаю, милый. Но если постараться не забивать голову, не замечать, не впускать в душу, то есть шанс, что все пройдет. Если рану не ковырять, она заживет быстрее.
        Они еще какое-то время говорили об этом, но к общему мнению прийти так и не сумели, поэтому сочли за благо просто закрыть тему, чтобы не поссориться.
        Леля не понимала, не желала понять, что даже если всеми силами стараться не замечать проблему, она все равно никуда не исчезнет. Михаил не сердился на жену за то, что она пыталась сберечь покой их семьи. Но недоумевал, неужели Леля после всего пережитого всерьез полагает, что, если нечто вторгается в твою жизнь, то отмахиваться и игнорировать - разумное решение? Ведь бездействие порой опаснее, чем самые рискованные поступки.
        Семен Ефремович наконец-то согласился лечь в больницу, нехотя признавшись Мише, что у него в последние дни стали сильно отекать ноги. Михаил, взбешенный тем, что старик до последнего ничего ему не говорил, развил бурную деятельность и договорился о госпитализации в кардиологический центр.
        - Завтра не получается, но вас положат послезавтра, я заеду в половине восьмого, - говорил Миша, помогая старику собрать вещи. - Все необходимые анализы сделают в больнице. Говорил же, раньше надо было! Чего тянули? И я, дурак, слушал вас. Силком надо было тащить.
        - Ничего, успеется. - Семен Ефремович выглядел сегодня особенно старым, изможденным и больным. Он сидел в кресле возле окна, наблюдая за Мишиными перемещениями. - Подлечат-подлатают, буду как новенький.
        - Хватит уже городить эти пошлости, - поморщился Миша и посмотрел на стопку книг возле кровати. - Опять всю ночь читали?
        Старик смешался и неуверенно посмотрел на своего друга.
        - Да вот зацепило кое-что. Надо бы проверить. - И, не успел Миша спросить, не взялся ли Семен Ефремович консультировать кого-то, в его-то состоянии, добавил: - А вот ты скажи мне, ту девушку, которая из морга пропала, а потом нашлась в подвале, где обнаружили?
        - Я вам говорил, в Быстрой. Сафронов сказал, заболоченное место какое-то, возле берега.
        - Да-да, я просто перепроверить, - пробормотал Семен Ефремович. - А после она очутилась в подвале, где стояла вода.
        - Именно так.
        Старый ученый побарабанил пальцами по подлокотнику, задумчиво глядя в окно, но явно ничего перед собой не видя.
        - Вы, значит, про ходячих мертвецов пытаетесь выяснить? - спросил Миша.
        - Еще надо перепроверить пару моментов, потом расскажу, - уклончиво ответил Семен Ефремович. - Думаю, это важно. В больницу ведь можно брать книги?
        - В пределах разумного, - улыбнулся Миша.
        Больше об изысканиях Семена Ефремовича они не говорили.
        Однако история со смертями девушек не отпускала Мишу, он чувствовал себя вовлеченным в нее, несмотря на недовольство и предостережение Лели. Сафронов, пусть скупо и без особого желания, но все же время от времени кое-что рассказывал Мише о ходе расследования.
        Например, сказал, что специалисты произвели вскрытие, установили причину смерти девушки, найденной Митрофаном, подтвердив первоначальную версию об асфиксии.
        Личность погибшей установили в короткие сроки: ею оказалась аспирантка-юрист Инна Кривина, которая возвращалась от подруги поздно вечером, да так и не добралась до дому. После всех необходимых процедур тело отдали безутешным родителям, а те увезли его в городок-спутник Быстрорецка, откуда они были родом, чтобы похоронить.
        Миша видел, что дядя Саф с каждым днем становится все более мрачным, подавленным. Кажется, даже число морщин и седых волос увеличивалось пропорционально тому, как время шло, а убийца оставался на свободе.
        На вопрос, есть ли какие-то версии, он отвечал резко и односложно, и Михаил старался не выспрашивать, не лезть в душу. Сафронов постоянно твердил, чтобы Миша был аккуратен и внимателен, глаз не спускал с Лели: пока маньяк разгуливает по городу, расслабляться нельзя. Сафронов сходил на популярную радиостанцию, выступал в новостной программе на местном телеканале, убеждая людей соблюдать меры безопасности.
        Однако это не помогло. Вскоре пропала еще одна девушка - красавица-блондинка, звезда университета, где она училась на переводчика, двадцатилетняя Ева Колесова. Сафронов был прав, говоря, что беда может прийти в каждый дом, никто ни от чего не застрахован.
        Родители и брат забили тревогу, когда девушка не вернулась домой с учебы. В тот же вечер на обочине нашли брошенную машину Евы. Разумеется, пустую. Без следов борьбы. Вообще без каких бы то ни было следов присутствия постороннего человека в салоне.
        Никто уже не сомневался, что похищение - дело рук Душителя, который снова вышел на охоту. Девушку искали, но все, даже убитые горем родные, понимали: шансы найти ее живой близятся к нулю.
        Мишин шрам иногда пульсировал, и в такие моменты Мише казалось, что он должен бежать куда-то, что-то предпринимать. Жизнь двоилась, раскалывалась пополам: на одной половине все было хорошо - семья, любимая жена, успешная карьера, бытовые и рабочие дела. На темной стороне творилось непонятное. Некие силы снова проснулись, заставляя Мишу неотступно думать о том, что творится в его родном городе.
        А еще о том, что жуткое, пугающее уже опять коснулось его черным крылом, нависло над головой, и этого уже не изменить.
        Глава девятая
        В дверь позвонили, и Илья взглянул на настенные часы. Хозяйка квартиры обещала прийти в три, а сейчас нет и двух.
        Он вышел в прихожую, повернул ключ в замке, распахнул дверь. Марина, бледная, с покрасневшими глазами, стояла на пороге, теребя в руках коричневую сумку из мягкой кожи.
        - Я отвезу тебя в аэропорт, - решительно проговорила она вместо приветствия.
        - Спасибо, но не стоит. - Илья посторонился, и Марина вошла в прихожую. - Я вызвал такси. Скоро придет хозяйка, посмотрит, не собираюсь ли я своровать ее коллекцию фарфоровых собачек, заберет ключи.
        Марина сделала судорожный вздох, чтобы удержаться от слез, но Илье показалось, что это выглядит немного нарочито. О том, что Илья возвращается в Россию, она узнала два дня назад, и, кажется, это не стало таким уж болезненным ударом, ведь уехал бы он или нет, дело шло к расставанию.
        Их отношения дали трещину, которую можно было подлатать, если бы они по-настоящему любили друг друга. Но этого не было, ни к чему себя обманывать. Хотя, конечно, им было хорошо друг с другом.
        - Прости, - повинуясь порыву, проговорил Илья, думая о том, что его отношения с девушками всегда слишком сложны, запутанны, в них есть какой-то надлом.
        Марина шмыгнула носом.
        - Ты прав, оставлять за собой квартиру, когда не ясно, надолго ли едешь, неразумно. Но ты должен знать, что всегда можешь вернуться и пожить у меня. У нас не все гладко, но… Ты мне дорог. Даже если что-то не сложилось, всегда можно начать заново.
        Оба понимали, что это не так. Не всегда можно начать новый отсчет. Но слова Марины прозвучали искренне, и Илья шагнул к ней, обнял, прижал к себе. Она откликнулась с готовностью, быть может, даже ожидая, что Илья передумает. Однако в глубине души Марина понимала, что им обоим нужно двигаться дальше, только вот направление не совпадает. И в этом случае куда лучше, если Илья не будет мозолить ей глаза в ее любимом небольшом городке.
        Они постояли немного, потом Марина спросила, не нужно ли чем-то помочь. Вещи были уложены, квартира убрана - Илья с детства привык заботиться и о себе, и о матери, поддерживал порядок в доме. Так что помощь не требовалась, и Марина почувствовала, что ей пора.
        После ее ухода Илья подошел к окну, которое выходило в парк. Маленькая улочка с левой стороны, застроенная симпатичными домиками с красными черепичными крышами, убегала к центру Шабаца; справа стояла церковь. Красивое место, тихая жизнь. Но все это уже не принадлежало Илье.
        Его ждал Миша. А вместе с Мишей - жуткая, опасная тайна.
        …Илья не сказал Мише, что увидел на следующий день после их разговора. Он до сих пор не мог разобраться, как это интерпретировать, что хотела сказать Томочка. При жизни она была открытой, искренней, легкой, а после смерти, став, как сказала Драгана, проводником Ильи, сделалась отстраненно-строгой.
        Ближе к утру Илья проснулся и понял, что хочет пить. Обычно он с вечера ставил возле кровати пластиковую бутылочку с водой «Роса», но тут с досадой обнаружил, что она пуста, так что пришлось вставать. Илья пришел на кухню, открыл кран, налил полный стакан и уже приготовился сделать глоток, как увидел позади себя, в отражении стеклянной дверцы навесного шкафа чей-то силуэт.
        Обернувшись, Илья выронил стакан, и тот треснул, ударившись о столешницу. Вода пролилась на стол, капая на пол, и звук капель казался оглушительно громким.
        Кап-кап-кап - а больше ничего не слыхать в немой ночи, мир исчез, провалился куда-то. Илья уже понял, что снова увидит нечто важное, но на этот раз не было растерянности и страха, он готов был воспринимать то, что покажет Томочка.
        Только это была не она. Обернувшись, Илья увидел Мишу. И в тот миг, когда осознал, кто перед ним, все вокруг стало другим. Понять, где они оба очутились, Илья не мог. Кажется, поблизости был водоем - тянуло сыростью и холодом. Ему подумалось, что это пролитая вода студит ноги, и он глянул вниз, но ступней своих не увидел: по земле стелился плотный туман, доходивший до самых колен.
        За спиной Миши угадывались очертания какого-то строения, кругом росли деревья и кусты - их темные ветви были чернее окружающего мрака. Неподалеку, видимо, горел фонарь, бросавший на Мишино лицо косой отсвет. В этом стылом, безжизненном месте с ними был еще кто-то, Илья ощущал чужое присутствие, но где прячется этот человек (человек ли?) не понимал, а разглядеть не получалось: было слишком темно.
        Лицо Миши было белым, как накрахмаленная простыня, напряженным, словно он прислушивался к чему-то, и при этом печальным, даже трагическим. Илью он, конечно, не замечал, смотрел сквозь него, но, кажется, видел кого-то другого. Илья хотел позвать друга, но прежде чем успел сделать это, из мрака выступила вторая фигура.
        Туман не касался Томочки, отступал от нее, точно волна во время отлива, и Илья видел погибшую невесту в полный рост. На Томочке снова было легкое нарядное платье с пояском и алые босоножки, она смотрела на Илью требовательно, без тени улыбки.
        «Что ты хочешь сказать мне?» - мысленно спросил он, и ему показалось, что Томочка услышала.
        Девушка медленно подняла тонкую руку и положила Мише на плечо. Он не ощутил прикосновения, продолжая вглядываться куда-то. Томочка и Миша стояли почти вплотную друг к другу, словно собрались фотографироваться на память. Губы ее не шевелились, но голос прозвучал у Ильи в голове громко и ясно. Она произнесла лишь одно слово, но, услышав его, Илья обмер и перестал дышать.
        - Смерть, - вот что сказала Томочка.
        А в следующую секунду сумрак выплюнул из своего чрева сгорбленную тень. Илья не разглядел, что это за существо. Увидел только, что оно схватило Мишу, потянуло за собой в темноту, прочь от Томочки и Ильи.
        В следующий миг Илья обнаружил себя стоящим на кухне. Вода из треснувшего, опрокинутого стакана попала ему на ноги, за окном занимался рассвет, стонала сирена скорой. Кому-то стало плохо той ночью, и врачи спешили на помощь. Илье тоже было плохо, но помочь не мог никто.
        Что это было за место? Миша сейчас там или вскоре окажется? Что должно означать это видение? «Смерть», - произнесла Томочка, и Илья отказывался верить в то, что она говорила о Мише.
        Такого не может быть, потому что не может быть никогда!
        Ясно одно: Мише в Быстрорецке угрожает опасность, а значит, Илья должен быть рядом, постараться отвести беду.
        Он решил дождаться, когда в родном городе будет семь утра, чтобы позвонить Мише, удостовериться, что все в порядке. Так и было, и если Миша был удивлен взволнованным тоном и ранним звонком, то виду не подал. А вскоре снова вышел на связь.
        - Семен Ефремович умер, - без предисловий сообщил Миша, и голос его дрогнул.
        Илья чуть было не сказал: «Слава богу». Он безмерно уважал старого ученого, более того, в определенном смысле был обязан ему жизнью. Это был хороший человек, и, конечно, Илья горевал о его кончине.
        Но при мысли о том, что именно его смерть Томочка имела в виду, испытал облегчение. Возможно, она говорила о Семене Ефремовиче, с которым Миша в последние годы сошелся очень близко!
        - Как это случилось? - поспешно спросил Илья, сообразив, что пауза затянулась.
        Оказалось, что у старика случился второй инфаркт. Принимая во внимание его возраст и больное сердце, шансов спасти Семена Ефремовича не было, но Миша, похоже, страдал при мысли о том, что его не было рядом, когда друг умирал.
        Михаил позвонил Семену Ефремовичу рано утром и, не получив ответа, помчался к нему домой. Горькая ирония заключалась в том, что как раз в этот день Семена Ефремовича должны были положить в кардиоцентр из-за проблем с сердцем: Миша все организовал.
        Открыл дверь своим ключом и…
        - Врачи говорят, умер ночью, - сдавленным голосом проговорил Миша, а Илья подумал, не случилось ли это в тот самый миг, когда он стоял на кухне - и одновременно был в незнакомом зловещем месте?
        Все-таки Томочка имела в виду именно эту смерть, подумалось Илье, хотя мог ли он быть в этом уверен?
        - У него были родственники?
        - Внучатый племянник, - ответил Миша. - Скоро приедет, я ему позвонил. Они редко виделись, но не ссорились, просто этот Леня в другом городе живет.
        Миша рассказал о предстоящих похоронах, которыми планировал заняться, а под конец выдал:
        - Семен Ефремович нам с тобой наследство оставил.
        - Что? Нам?
        - Формально мне. Он об этом давно уже сказал. Но я в таких делах не слишком большой знаток, это по твоей части.
        «О чем он?» - подумал Илья.
        - Я про библиотеку, - пояснил Миша. - Ты же знаешь, книги - самое важное, что у него было, он ими дорожил больше всего на свете и хотел, чтобы они были у меня и у тебя.
        Многочисленные тома, а также журналы и папки с документами нужно было забрать из квартиры Семена Ефремовича, которая отходила родственнику. После следовало разместить где-то все это добро, разобрать, систематизировать.
        - Я приеду, - вырвалось у Ильи. - Постараюсь успеть на похороны. И с книгами разберусь.
        Миша, видимо, не ожидал этого, он был уверен, что Илья вполне счастлив в Сербии и не планирует возвращаться - ни на похороны почти чужого человека, ни тем более для того, чтобы ковыряться в пыльных архивах. Но возражать и лезть с вопросами, конечно, не стал.
        На похороны Илья, как вскоре выяснилось, не успевал: не оказалось билетов на нужную дату (он прилетит почти через неделю после того, как тело Семена Ефремовича предадут земле).
        Но это, конечно, ничего не меняло в планах Ильи: чем дольше он размышлял обо всем, вспоминал, анализировал последнее свое видение, тем сильнее укреплялся в мысли, что ему необходимо быть в Быстрорецке.
        Приняв решение вернуться в Россию, Илья успокоился и даже непростой разговор с Мариной выдержал легче, чем предполагал. Так было нужно, его место было в Быстрорецке.
        Сербская страница жизни перевернута, это он сознавал со всей ясностью. Прекрасные Балканы подлечили его раны, успокоили, приголубили, а недавно еще и помогли узнать о себе нечто новое. Пугающее, но важное. А теперь, снабдив этим знанием, готовы были проводить в обратный путь на родину, не удерживая, не уговаривая остаться.
        Илья отвлекся от размышлений и задернул занавески на окне. Пора.
        В дверь снова позвонили - и это уж точно была квартирная хозяйка.
        Такси прибыло вовремя, и через полчаса Илья выезжал из Шабаца.
        А еще через три часа самолет уже нес его в Россию.
        Глава десятая
        Мише снился совершенно идиотский сон. Снилось, что квартира теперь находится возле речного порта, и жизнь стала буквально невыносимой из-за шума: суда, которые пришвартовываются в Быстрорецке, непрестанно гудят и гудят. Миша закрывал окна, искал по комнатам беруши, чтобы не слышать трубного звука, но тот только становился громче. А потом появилась Леля и принялась ругаться, при этом тряся его за плечо.
        - Просыпайся, Миша! Миш! - услышал он, и сонный морок стал постепенно рассеиваться.
        Миша вынырнул на поверхность и обнаружил себя в собственной спальне. Гудение не прекращалось, но к речному транспорту отношения не имело: это надрывался стоящий на виброзвонке сотовый.
        Взволнованная Леля совала ему трубку и просила ответить. И да, она действительно трясла его за плечо, стараясь разбудить.
        Накануне был тяжелый день: похороны Семена Ефремовича. Все было на Мише: забрать готовое к погребению тело из морга, организовать прощание, отпевание, поминальный обед. Племянник Леня, хитроватого вида мужчина лет сорока, прибывший на похороны с женой, во всем искал подвох, боялся, что Миша станет просить вернуть ему деньги, потраченные на погребение Семена Ефремовича, или, хуже того, вздумает претендовать на наследство.
        В квартире, накануне погребения, он всюду ходил за Мишей по пятам, выражая недовольство тем, что у Михаила есть ключи от его будущей собственности (которую он уже считал своей).
        В конце концов Мише это надоело, он решил прояснить ситуацию, прямо сказав, что денег с наследника не возьмет: достойно проводить в последний путь человека, которого он считал близким другом, - это его долг. Никаких имущественных притязаний у него нет, козырного туза в рукаве (вроде написанного незадолго до смерти завещания) - тоже.
        - Семен Ефремович хотел, чтобы я забрал его книги и бумаги. Он написал соответствующее распоряжение и вам говорил об этом, верно?
        - Верно. - Похоже, Леня испытывал неловкость из-за Мишиной откровенности.
        - Поэтому архивы и книги я вывезу, ключи вам верну и больше мы с вами никогда не увидимся.
        Леня мелко покивал, сказал, что книжные полки тоже можно забрать, они тут без надобности, а выступившая из-за его спины супружница заявила, что желательно бы Мише сделать это как можно скорее. Прямо вот завтра же.
        Михаил не стал спорить, подумав лишь, как у такого замечательного человека могли оказаться столь малоприятные родственники, и нашел грузчиков, которые приехали, упаковали книги в коробки, разобрали полки и вывезли все это из квартиры старого ученого.
        Так что после погребения и поминок, вместо того чтобы поехать домой, предаться скорби, Мише пришлось заниматься перевозкой книг (на первое время они отправились на специально арендованный склад).
        Домой он вернулся после шести вечера, расстроенный и уставший. Леля приготовила ужин, и они вместе выпили за помин души хорошего человека. Потом Миша выпил еще. И еще. В общем, количество выпитого оказалось слишком большим. Миша редко употреблял так много спиртного, поэтому дальнейшее помнил плохо и провалился в тяжелый алкогольный сон, как в яму.
        А уже в два часа ночи его, не отошедшего от похорон и переживаний, лишь слегка протрезвевшего, разбудил звонок.
        - Кто там еще? - простонал Миша, прижимая ладонь ко лбу.
        Голова болела немилосердно, подташнивало, затылок ломило, к тому же горло казалось выстланным наждачной бумагой: глотать было трудно, страшно хотелось пить.
        - Дядя Саф, - коротко ответила Леля, и Миша сразу проснулся.
        Лелино лицо в свете ночника казалось серовато-бледным и словно бы чужим. Она прикусила губу и смотрела на мужа одновременно испуганно и сердито.
        - Да, - сипло сказал Миша и откашлялся.
        Умница Леля протянула ему бутылку с водой, но Миша не успел сделать ни глотка. Потому что услышал невозможное.
        Дядя Саф, которого он знал с детства, с которым долгое время ладил лучше, чем с родным отцом, несгибаемый полковник Сафронов, гроза преступников, карьеристов и казнокрадов, говорил тихим, потерянным голосом, в котором отчетливо слышались ужас и боль.
        - Миша? - почти шепотом позвал он. - Ты слышишь?
        - Что такое, дядя Саф? Плохо? Сердце? Что…
        Послышалось глухое бульканье, и Миша понял: Сафронов всхлипывает.
        - Знаю, - проговорил он сквозь слезы. - Я теперь знаю! Но как с этим жить? Как жить, Миша?
        - Дядя Саф, я сейчас приеду. Ты дома?
        - Чудовище, - не слушая его, проговорил Сафронов. - Уже здесь. Пришло за мной. Понимаешь? Я не сумел ничего… - Дальше послышалось глухое бормотание, Миша не мог разобрать ни слова.
        - Дядя Саф, - снова беспомощно проговорил он, не зная, что еще сказать.
        Внезапно в трубке послышался громкий звук - грохот или звон. В ту же секунду Сафронов выкрикнул:
        - Я понял! Миша, послушай…
        Связь прервалась. Голос Сафронова сгинул, растаял, лишь последние сказанные им слова молотом стучали у Миши в ушах. Он снова нажал на вызов, стараясь дозвониться, но механический голос был неумолим, он раз за разом утверждал, что абонент недоступен, и Миша сдался.
        Отшвырнул телефон, отбросил одеяло, выскочил из кровати. Голова закружилась, боль сердито куснула затылок и виски.
        - Я еду к нему, - на ходу бросил Миша, закрываясь в ванной: тошнота усилилась, и он понял, что его сейчас вырвет.
        Через несколько минут, умывшись и почистив зубы, Михаил вернулся в комнату. Слабость и головная боль остались при нем, но больше его не тошнило, сознание прояснилось.
        Полностью одетая Леля стояла посреди комнаты.
        - Тебе нельзя за руль в таком состоянии, - твердо сказала она. - Сама отвезу. Одевайся.
        Миша не стал спорить, внутренне порадовавшись тому, как ему повезло с женой, и произнеся известную мантру «никогда не буду больше пить».
        Пока ехали по пустому ночному городу, молчали. Динамик в телефоне был отличный, так что Леля слышала весь разговор, нужды повторяться не было. А строить версии того, что сейчас происходит с дядей Сафом, оказалось слишком страшно.
        Облекать в слова, выпуская таким образом наружу ужасные предположения, не хотелось - это был почти суеверный страх. Пока ты не дал имени своему кошмару, его как бы и не существует. От него еще можно спастись.
        Дядя Саф жил в многоквартирном доме недалеко от набережной. Еще у него была большая теплая дача под Быстрорецком, туда он обычно перебирался с апреля по октябрь, приезжал на выходные. Сейчас вторник, он точно в городе - или в квартире или на работе, причем на службе застать его было легче: в последние дни он почти все время проводил в Управлении, приезжая домой только сменить одежду и переночевать.
        Ключей от квартиры крестного у Миши не было. Оказавшись возле подъезда, безуспешно набирая нужные цифры на домофоне, он чертыхнулся, думая, как попасть внутрь. Был бы отец в городе, Миша связался бы с ним, у него ключи могли быть…
        - В окнах кухни и гостиной свет горит, - звенящим от волнения голосом сказала Леля. - Он точно дома. Но не открывает.
        Мише захотелось накричать на нее: к чему подогревать колотящийся в нем ужас, произнося вслух очевидные вещи? Но он, конечно, сдержался, хотя паника обжигала, мешала нормально соображать.
        «Отец, как назло, все еще в Турции», - подумал Миша, но тут же укорил себя: что он, маленький, бежать к папе за помощью?
        - Звони в полицию, - отрывисто сказал он Леле, думая, что следовало сделать это раньше, и набирая наугад номера соседних квартир: может, кто-то ответит.
        Леля отошла, поспешно вытаскивая телефон.
        Вскоре Мише повезло, один из соседей отозвался среди ночи на звонок домофона, понял, в чем дело, и открыл дверь подъезда. Михаил влетел внутрь и помчался к лифту. Дядя Саф жил на пятом этаже. Лифт проснулся и поехал вниз, но был слишком высоко, и Миша, в сердцах ударив кулаком по стене, бросился вверх по лестнице. Леля бежала следом, полицию она уже вызвала.
        Краем сознания Миша отметил, что голова больше не болит, всплеск адреналина как будто смыл боль. Миша больше не мог обманывать себя: с дядей Сафом стряслась беда. Произошло что-то очень-очень плохое.
        Однако он еще и не подозревал, насколько плохо все было, когда стоял перед дверью, нажимая на кнопку звонка. Сафронов не открывал. Миша колотил кулаком в дверь, кричал, звал его, но тот не откликался. Перепуганная соседка высунулась из квартиры напротив, как сова из дупла, открылись и другие двери. Кто-то поспешно спускался по лестнице, кто-то, наоборот, поднимался - люди всегда стекаются к месту трагедии.
        А тут точно была именно она.
        Леля говорила взволнованным голосом - объясняла, что происходит. Миша пытался выбить дверь, хотя и понимал, что это невозможно: она была железная. Как раз такая, высадить которую не получится.
        Михаил не знал, сколько времени прошло, пока прибывшие по вызову сотрудники полиции и МЧС сумели открыть дверь. То, что они опоздали, было очевидно. Впрочем, опоздал Миша, судя по всему, еще выбегая из своей квартиры.
        Сафронову никто не мог помочь, и никакая помощь ему уже не требовалась. Кто-то сказал Мише, что он не может войти, но Миша не услышал, а потому не послушался.
        В квартире было тихо. Эта абсолютная тишина резко контрастировала с предшествующими вторжению внутрь криками, громкими разговорами, стрекотом рации, ударами в дверь, визгом и жужжанием инструментов, при помощи которых вскрывали замок.
        Свет горел во всех комнатах, в прихожей и на кухне. Дядю Сафа обнаружили в кабинете, который одновременно служил ему и спальней. В отличие от других помещений, тут царил полный разгром. Сброшенные с полок книги, валяющиеся всюду документы. Перевернутые столы и стулья, сдвинутые с места кожаные кресла, опрокинутый светильник, осколки оконного стекла…
        В воздухе висел густой, тяжелый запах, который нельзя было перепутать ни с чем. Так пахнет на рынке, в мясных рядах, и Миша, не отдавая себе отчета, прижал ладони к носу, чтобы защититься от него, не дать просочиться в легкие.
        Дядя Саф лежал в углу, под разбитым окном, похожий на тряпичную куклу. Одна рука была вытянута вперед, словно он указывал кому-то на дверь, ноги подогнуты, а тело выглядело странно коротким.
        Спустя минуту Миша понял, что не так с пропорциями, и, если бы в желудке что-то оставалось, его бы вывернуло прямо на залитый кровью бежевый ковер.
        У мертвеца не было головы. Точнее, она была оторвана от тела.
        Один из полицейских, осматривая комнату, обнаружил ее, отодвинув занавеску. Убийца, который, должно быть, обладал нездоровым чувством юмора, водрузил голову жертвы на широкий подоконник рядом с горшками цветов и повернул лицом к остаткам стекла. Теперь невидящие глаза Сафронова взирали на воды реки Быстрой, что извивающейся темной змеей ползла вдоль домов и улиц; на огромный город, который он много лет защищал от нелюдей и преступников.
        Один из них расправился с ним этой ночью, убил с запредельной, ирреальной жестокостью, - и Миша был уверен, что знает, кто это сделал.
        Часть вторая
        Глава первая
        Степан не спал, лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к тому, что творилось за стенами дома. Ильин день - ничего необычного. Грозный Илия-пророк катит на своей колеснице по небу, а тут, на грешной земле - самая неспокойная ночь в году: гром, молнии, дождь льет стеной и сбивает с ног.
        Это бабушка, когда была жива, говорила про пророка - и маленький Степка верил. Бабушки нет уже давно, веры в ее россказни - тоже. Но то, что эта ночь - особая, грозовая, от веры не зависит. Ночь именно такая каждый год. Правда, в этом году творится что-то совсем уж несусветное.
        Небо то и дело озарялось белесым, мертвым светом - и это серебряное свечение пугало. Но пугало все же меньше того удара, который следовал через мгновение: казалось, что с неба, расколотого молнией, обрушивается на землю кулак, готовится раздавить, в крошку размолоть все, что попадется.
        Дождь лил остервенело, словно надеялся смыть жалкие домишки в реку. Ветер набирал полные пригоршни воды и яростно швырял в окна. Деревушка стояла на высоком берегу, спины домов прижимались к лесу, а чтобы попасть к причалу, нужно было спуститься по деревянным ступеням. Но все же вода была близко, и Степану казалось, что Быстрая ревет от злости, бросаясь на берег, как бешеное голодное животное, стараясь вырваться из тесного русла и затопить все кругом.
        Быстрая - мать, но в то же время и мачеха. Река кормила, но она же и убивала, об этом никогда нельзя забывать, нельзя полностью доверять ей. Так часто говорил отец, пока был жив, и сейчас слова эти звучали особенно убедительно. Степан все ждал, когда темные от гнева волны хлынут в двери и окна, сметут стены, заберут их с дедом и всех соседей на прокорм рыбам.
        Дед тоже не спал, ворочался в своем углу - да и как заснешь? Крестился от каждого удара, шептал молитвы, просил Божьего заступничества.
        - Страсть какая, - бормотал он. - Надо же, разгулялось.
        Наверное, и соседи не спали, молились. А Степан думал, хорошо, что такая ночь бывает только раз в году и уже завтра все будет хорошо.
        Как потом выяснилось, он ошибался - ночи сделались одна другой хуже, и не в грозе было дело, и не пророк Илия гневался на жителей крошечной рыбацкой деревушки, а другие силы, куда более зловещие. Темные.
        Названия у их деревни не было, а дворов было всего-то пять. Жили тут Степан с дедом, Никодим с женой Лукерьей или попросту Лушкой, два брата - Петр и Антип с семьями. Петрова жена была плодовитой, принесла ему четверых сыновей и двух дочек, и все они были похожи, как горошины в стручке: верткие, костлявые, с жесткими черными волосами и коричневыми веснушками на загорелых лицах.
        У Антипа была всего одна дочь - Анюта, и думать о ней без замирания сердца Степан не мог.
        В пятом доме жил Савва. Изба его стояла особняком, как будто отбежала от остальных подальше, чтобы не тревожили, да еще и отвернулась ото всех, спряталась за высоким забором.
        В отличие от других жителей деревни, Савва рыбу ловил редко, зато если уж рыбачил, то сети преподносили ему такой улов, что остальным оставалось только бороды грызть от зависти. На городском рынке его рыбу покупали, не торгуясь, по любой цене, какую он назначит, но торговал он нечасто, а в последнее время все реже.
        - У него и без того деньжата водятся, - говорил Антип. - Зачем ему кости в воде студить?
        - А хотел бы, всю рыбу из Быстрой выловил бы, - вторил его брат.
        Наверное, оба были правы. Все знали, что Савва - колдун. Самый настоящий.
        Со всех окрестных деревень народ к нему ходил: кто лечиться, кто заговор снять, а кто и навести. Что про деревенских говорить - из города тоже нет-нет да приезжали. Степан однажды видел, как из дома Саввы выходит и садится в богатую повозку дама в нарядном платье, в шляпе и перчатках. Лица было не разглядеть под густой вуалью, но Степан подумал, что она, должно быть, красавица писаная. Хотя, конечно, до Анюты ей в любом случае далеко.
        Мать Степана умерла, производя его на свет. Отец, суровый человек, чьей улыбки никто никогда не видел, пережил жену на десять лет. Убила его, кстати, вовсе не река: напала как-то на деревню непонятная хворь. Смерть от нее была стремительная, неминучая: два дня горит человек в лихорадке, а на третий впадает в беспамятство и помирает.
        В городе, возможно, и знали лекарство от этой болезни, но вот больницу, куда принимали бедняков на лечение, закрыли. Здание купил богатый купец по фамилии Петровский, и Степан слыхал от знающих людей, что счастья ему это приобретение не принесло. Место было дурное, поганое место, людям в таких селиться нечего. В итоге сын Петровского и многие слуги померли, сам он сгинул, а жена, говорят, помешалась и в окно кинулась.
        Бабушка ушла еще раньше отца, так и остались Степан с дедом, так и живут. И будут, наверное, жить, пока не помрут. По правде сказать, Степану не хотелось состариться и помереть здесь, на берегу Быстрой, ничего за всю жизнь не видя, кроме лодки, сетей да рынка, куда они возили рыбу на продажу.
        Быстрорецк казался ему огромным городом, величественным, почти сказочным, полным иных возможностей, и Степан порой думал, что мог бы найти себе применение. Выучиться грамоте, наняться в работники к кому-то, а потом открыть лавку или мастерскую. Степан умел вырезать из дерева, и получалось у него вроде бы неплохо.
        Фигурки животных, трещотки, свистульки, шкатулки, туеса, деревянные ложки - он мог трудиться над ними часами, на сэкономленные деньги покупал краски и расписывал свои поделки. Ему казалось, дерево поет в его руках. Взглянув на неказистое полешко, взяв его в ладони, Степан прислушивался, присматривался и видел, во что оно может превратиться, что прячет внутри себя: игрушку для малыша или набор расписных ложек.
        Анюта старалась подбодрить Степана; дед считал его занятия глупостью, баловством. Однажды колдун Савва, увидев Степановы художества, скупо похвалил мальчика, которому было тогда всего двенадцать:
        - Большой мастер из тебя может вырасти. Если ума и терпения хватит.
        Дед хмыкнул, а Степану эти слова в душу запали. Он стал верить, а вера, как известно, питает жизненные силы и устремления.
        Пару раз Степану удавалось уговорить деда взять на рынок свои, как тот говорил, «игрульки», но покупатели шли к старому Осипу за рыбой, на безделушки внимания не обращали, и дед перестал их брать, сердился, когда Степан об этом заговаривал.
        Гроза все не унималась.
        - Ох, грехи наши тяжкие, - вздохнул дед. - Степка! Слышь? Лодка-то как там?
        - Хорошо все, - отозвался тот. - Ничего ей не сделается.
        Дед хотел ответить что-то, но тут раздался громовой раскат такой силы, что дом, кажется, вздрогнул и застонал, как живое существо.
        Спустя секунду Степану стало ясно, что стон не прекратился и после того, как гром отгремел. И не старое дерево, не балки и стены скрипели. Странный звук слышался сквозь шум дождя, и Степан не мог понять, кто его производит. Ему показалось, что это протяжный, полный не то муки и безнадежности, не то скрытой злобы человеческий голос.
        Неужто и вправду несчастный человек страдает и плачет?
        - Дед, - тихонько позвал он, - ты слышишь? Будто воет кто.
        - Мерещится тебе. Прочти «Отче наш», - ответил старик. Он был туговат на ухо.
        Стенания прекратились, но Степан был уверен, что ему не почудилось. Может, кто из соседей вышел из дому за какой-то надобностью и попал в беду? Упал, дорогу не может отыскать в темноте?
        Глупости, конечно. Заблудиться, если знаешь окрестности, как свои пять пальцев, не сможешь, если и захочешь. И никто чужой сюда забрести не мог, тем более в такую погоду. Степан и сам это понимал. Но лучше было думать о соседях, чем о каких-то других существах, что могут бродить ночью возле дома и стонать, завывая и бормоча.
        Всю жизнь проживший у воды, Степан знал старые истории про обитающих в реке и подле нее созданиях. Танцующие лунными ночами русалки, чьи дивные голоса и губительная красота заманивают добрых людей на смерть. Длинноволосые мавки, что по ночам поджидают у воды одиноких мужчин и стараются утащить за собой в омут. Губастый пучеглазый водяной, что обитает на самой большой глубине и командует всеми подводными обитателями. Живущая в прибрежных зарослях и камышах жуткая лобаста: бабушка говорила, что это старуха ростом с осину, с длинными руками, скрюченными пальцами и студенистым телом.
        Маленький Степка до дрожи боялся ее, обходил стороной камыши даже в светлое время суток, и ему часто казалось, что из растущей возле крутого обрыва травы смотрят на него злобные нечеловеческие глаза.
        Почему-то именно ее, лобасту, представил себе Степан и, хотя давно уже вырос, поймал себя на мысли, что ни за какие коврижки не вышел бы сейчас за порог, не согласился пройти хотя бы до дровяника.
        Гроза утихла ближе к рассвету. Дождь еще шуршал и нашептывал что-то, постукивая по крыше тонкими прозрачными перстами, но гром глухо рычал где-то далеко, и голос его не был уже грозным, напоминал ворчание деда, который укладывается спать и жалуется, что кровать слишком жесткая, старые кости болят и все тело ноет.
        Рано утром Степан, который спал всего пару часов, но чувствовал себя выспавшимся, вышел из избы. Ночные страхи казались смешными и глупыми, и он даже немного стыдился своей излишней впечатлительности.
        Небо было ярко-синим, ни единой тучки, деревья в облаке изумрудной листвы напоминали девушек, которые умылись свежей колодезной водой.
        Широкая, величавая река, что лежала чуть ниже, снова несла свои воды степенно, с достоинством - успокоилась, не бурлила, не ревела. Минуты злобы прошли, и Быстрая вновь готова была позволить людям воспользоваться ее дарами.
        Впрочем, с рыбой что-то было неладно: мало ее в последнее время, сети часто оказывались почти пустыми, в город на продажу везти было нечего. Если так пойдет и дальше, рыбаков ждет непростое время, хотя прокормиться, конечно, можно - и огороды есть, и живность разная, и лес с грибами-ягодами рядом.
        Степан тихонько вздохнул. Он мечтал накопить денег на подарок Анюте, грезил о том, как ее светло-зеленые, прозрачные, как речная вода, глаза засветятся радостью.
        Некоторые считали, что Анюта и Степан рано или поздно поженятся, но Степа знал: Антип, отец Анюты, его недолюбливает, считает слишком слабым, не от мира сего, да вдобавок не особенно сноровистым рыбаком. Как такой семью прокормит?
        Степан слышал, Антип говорил деду, что нечего, мол, Степке твоему дурью маяться, в игрушки детские, свистульки играться. Отдаст ли он дочь за такого ненадежного человека? К тому же в соседних деревнях найдутся желающие взять Анюту в жены: и красивая, и ладная, и работящая, и приданое Антип за единственной дочерью даст хорошее.
        Нет, как ни крути, деньги нужны.
        Думая об этом, Степан погрустнел. Он направлялся к краю обрыва, проходя дорогой, которой ходил всю жизнь, не вглядываясь в то, что его окружало, почти и не видя - настолько все было привычно. Но в какой-то миг в голове внезапно щелкнуло. Глаз увидел что-то, чего мозг не успел осознать, и страх ледяной змейкой проскользнул вдоль позвоночника.
        След.
        Кажется, вон там, возле густых кустов след босой ноги.
        Степан подошел ближе и увидел, что не ошибся. Видимо, ночью тут стоял человек. Ему вспомнились ночные голоса, странные звуки, похожие на вой или стоны… Выходит, кто-то и вправду бродил по деревне, вдоль берега, возле домов. Все следы смыл дождь, и лишь тут, под сенью листвы, уцелел отпечаток.
        «Не дури, - приказал себе Степан. - След и след, что такого. Наверное, кто-то из наших прошел. Может, даже не этой ночью, а раньше».
        Но на душе все равно сделалось тревожно, как будто предчувствие беды навалилось, сжало сердце.
        «Больно ты нежный, - говорил иногда дед. - Прямо девица».
        Степан и сам сердился на себя. Никто другой на его месте и внимания бы не обратил на следы, голоса, неясные звуки, так что же он-то такой чудной? Боится невесть чего.
        - Степка, - послышался дедов голос. - Поди-ка сюда!
        Он попытался выбросить страхи и сомнения из головы и заспешил на зов.
        Глава вторая
        До захода солнца еще далеко, но Степану все равно было немного не по себе. Дорогой в Быстрорецк он ездил сотни раз - и когда был жив отец, и после его смерти, когда дед и Степан остались вдвоем, старый да малый.
        В город ездили несколько раз в неделю: продавали на рыбном рынке улов. Степана брали с детских лет: нужно было учиться торговать, хотя в последнее время у него было все меньше уверенности в том, что он хочет продолжать заниматься в жизни тем же, чем занимались его отец, дед и прадед.
        В нынешнем месяце Степан ездил на рынок один: дед захворал. Как он сам говорил, грудная болезнь одолела. Сердце то трепыхалось в груди, то вроде как застывало, забывая биться. В груди ломило, боль отдавалась в самое нутро, а перед глазами темнело. Губы у деда делались синими, глаза - тусклыми, и Степану становилось страшно.
        Но дед говорил, что все это пройдет, не беда. Почти каждое утро он собирался вместе со Степаном на реку, хотя внук пытался уговорить его остаться дома, полежать, попить отвар из трав, которые дал Савва. Степан уверял, что и сам справится, нечего больному человеку напрягаться, но деда было не переупрямить.
        - Вместе сподручнее, - говорил он, - а на лежанке только хуже. Быстрая, как любимая жена, ждет меня. Да и мне подле нее легче.
        Но вот уже несколько дней, как рыбачить старик не мог. Трудно было с постели подняться, ноги опухали, дышать стало тяжело.
        - Ничего, отлежусь, - кряхтел дед, - бывало уже такое, проходило, слава богу.
        Гораздо больше собственного здоровья его беспокоило то, что улов изо дня в день становился хуже. Рыба как будто ушла из этих мест, и дела у рыбаков шли в последнее время неважно. Никодим отмалчивался, братья Петр и Антип горячились, ссорились, точно это могло помочь делу.
        Сегодня, например, Степан ездил в город один. Никто не поехал - нечем было торговать. Не было большой необходимости и у Степана, но зато имелись свои резоны.
        Втайне от деда, выбираясь в Быстрорецк без него, он каждый раз брал на рынок свои поделки. Больше не пытался продавать их со своего лотка - знал, что бесполезно, и договорился с Иваном, который продавал деревянную утварь, чтобы тот поставил рядом со своим товаром и Степановы изделия, а если что продастся - прибыль пополам.
        Конечно, с Иваном Степан близко знаком не был и существовала вероятность, что тот обманет, но пришлось рискнуть. К тому же, рассудил Степан, хуже все равно не будет. И не прогадал, надо сказать: Иван продал несколько свистулек, пару резных ложек и шкатулку. Не бог весть что, но все же лучше, чем ничего.
        Приехав на рынок, рыбу Степан распродал быстро (продавать особо было и нечего), а вскоре случилось самое настоящее чудо.
        - Ты Ваньке деревяшки на продажу дал?
        Слово «деревяшки» немного задело, но Степан не стал возмущаться: для начала узнать бы, почему человека интересует этот вопрос.
        Вопрошающий выглядел солидно, одет был добротно. Волосы и борода почти седые, но кожа гладкая, без морщин. Черты грубоватые, но лицо открытое, даже красивое. В голубых глазах посверкивают искорки, как на снегу в морозный день, смотрит человек с интересом, без ехидства.
        - Я, - коротко ответил Степен. - А что?
        - Ты не ершись. Меня Егором Кузьмичом звать. Работник мне нужен в столярную мастерскую. Парень с руками и головой. Ты из таких?
        Степан растерялся, а потому ответил не сразу:
        - Со стороны добрым людям всегда виднее. Но по дереву работать с детских лет люблю.
        Егор Кузьмич усмехнулся в усы неизвестно чему и проговорил:
        - Прилежного ученика многому научить могу, при оплате не обижу, но спрашиваю строго, работы будет много. Да сперва еще понять нужно: подойдешь ли? В общем, придешь, поговорим.
        Егор Кузьмич сказал, где его искать, и ушел, больше не вымолвив ни слова. Степан не знал, что и думать, мысли разбегались, как тараканы на свету. С одной стороны, не об этом ли он мечтал: жить в городе, учиться любимому делу у настоящего мастера (самоучкой далеко не уедешь, в любом деле навык нужен), заработать денег, а в будущем открыть свое дело?
        С другой стороны, и об этом почему-то подумалось только сейчас: как же дед? Его ведь не бросишь, тем более хворый он, слабый. А в город старик точно перебраться откажется - всю жизнь у реки прожил.
        Обратно Степан ехал, размышляя обо всем, пытаясь понять, как поступить правильно, чтобы ни себя не предать, ни деда, но пока ничего путного придумать не получалось.
        Непросто, ох как непросто все складывалось. До недавних пор жизнь текла размеренно и скучно, каждый сегодняшний день почти в точности повторял вчерашний, и Степану казалось, что так будет всегда. Он хотел перемен, мечтал о большом городе, о свадьбе с Анютой, о том, что станет богатым и уважаемым человеком, от которого не будет пахнуть рыбой, однако все это было фантазией.
        Но вышло так, что ситуация переломилась. Дед заболел, Егор Кузьмич объявился. Да еще и после той грозовой ночи над их рыбацкой деревушкой словно бы темное облако нависло. Словами объяснить это было сложно, но душу, сердце не обманешь.
        Немного минуло с той поры - всего-то одна ночь да второй день шел, но Степан был уверен, что ему не мерещится, он только спрашивал себя, чувствуют ли остальные то же самое.
        Вчера днем он, улучив момент, когда Анюта была одна, спросил у нее, не слыхала ли она чего-то необычного прошлой ночью. Милое ясноглазое личико нахмурилось, точно Анюта хотела ответить, но не решалась.
        - Гремело - страсть! Я уши заткнула. - Степан молчал, ожидая продолжения, и девушка тихо проговорила: - Голос какой-то был. Не разобрать, не то женщина жалится, плачет, не то мужчина кричит, будто от боли. То совсем близко, то вроде у реки.
        Выходит, не померещилось: не могло показаться обоим сразу. Никто из деревенских не пропал, из дому в ту ночь не выходил - это Степан тоже выяснил. Значит, чужак по деревне и возле нее бродил? Но если так, то куда потом делся?
        Следующая ночь добавила вопросов. После бессонной предыдущей Степан заснул сразу, едва вытянувшись на лежанке, но среди ночи проснулся и услыхал шум. На этот раз голосов не было, но слышалось другое.
        По ночам над рекой обычно тихо, разве что птица ночная прокричит, рыба хвостом плеснет или сверчки затянут заунывную песню. Потому так отчетливо и ясно прозвучал хруст. Кажется, ветка подломилась у кого-то под ногами, а потом зашуршало, и Степан понял, что это шаги, но шаги странные, словно тот, кто шел, подволакивал ноги, ступал нетвердо.
        Дед завозился, и Степен тихо окликнул его, думая, что тот тоже проснулся и все слышит, но старик не отозвался. То ли вправду спал, то ли притворялся.
        Степан приподнялся на локте, вслушиваясь в происходящее за окном. Шаги удалялись, ночной гость пошел дальше, к другим домам. Степан и дед жили с краю, с другой стороны деревушки стоял дом Никодима с Лушкой, а между ними - дома Петра и Антипа. Все избы смотрели окнами на реку.
        Снова стало тихо, но Степан не мог заснуть. Неясная тревога мешала, снова лезли в голову детские страхи про лобасту. Что, если выбралось речное чудище из камышей и рыщет по деревне?
        Глупо, безрассудно, но Степан тихонько встал и подошел к окошку. Ночь была ясная. Почти полная, лишь чуточку отломанная с одного боку луна висела низко и светила ярко. Рваное облачко набежало на нее ненадолго, но вскоре метнулось прочь, подгоняемое ветром.
        Все как всегда: широкий двор, огороженный низким покосившимся забором, справа - сараи, слева - выход в огород. Виденная сотни раз картина почему-то казалась незнакомой и устрашающей. Деревья, что росли ближе к берегу, напоминали замерших в причудливых позах людей.
        Они словно бы окружали дом, и Степану подумалось, что стоит отвести взгляд - и в этот самый миг деревья двинутся, шагнут вперед, окажутся ближе, превратятся в чудовищ.
        «Что за дурь лезет в голову!» - озлился на себя Степан, и тут одно из деревьев шевельнулось.
        Степан отшатнулся от окна, а когда решился снова выглянуть наружу, понял, что ему показалось: просто ветерок тронул ветви.
        Но разве вон там, справа, тень между деревьями прежде не была гуще и чернее? А теперь образовался проем, в который струится лунный свет. Значит, кто-то все же стоял там, следил за ними, смотрел на дом и, возможно, видел стоящего возле окна Степана?!
        - Степка, чего блудишь? - прошептал дед, и он подпрыгнул на месте, кое-как удержавшись от крика.
        - Вроде возле дома был кто-то, - тоже шепотом ответил Степан, полагая, что дед переполошится, пошлет его проверить, кто там.
        Но старик удивил.
        - Нечего по ночам в окна пялиться. Разное может мерещиться. Не было никаких шагов.
        «А ведь я не говорил про шаги! Значит, дедушка точно не спал, лежал, прислушиваясь! Но почему не откликнулся, когда я звал?»
        - Ложись.
        Степан вернулся в постель.
        - Как ты думаешь… - начал он, но дед перебил.
        - Спи знай! Ночь - она для сна. - А после прибавил и вовсе странное: - Нету снаружи никого и ничего, на что христианам смотреть следует.
        Больше они не перекинулись ни словом. Степан вскоре заснул, а утром они с дедом к той теме не возвращались. Юноша убедил себя, что ничего особенного не случилось, даже смог поверить в это: при свете дня ночные кошмары отступают, тают.
        Но сейчас, посреди леса, на знакомой дороге, которая вдруг стала казаться ему неведомой, полной опасностей, как и двор собственного дома минувшей ночью, Степан почувствовал, как холодеет под ложечкой.
        Выстроившиеся вдоль обочины деревья превратились в зловещие фигуры, за спинами которых таилась тьма. Солнце померкло, не в силах пробиться сквозь густую листву, и Степану чудилось, что кто-то смотрит на него из глубины леса, сверлит взглядом, вынуждая то и дело озираться по сторонам.
        Ночное видение повторилось: одно из деревьев пошевелилось, сделало шаг и…
        И оказалось Саввой, деревенским колдуном, который стоял у дороги, поджидая Степанову повозку. Морок развеялся, все кругом снова стало привычным и нормальным, да и было ли иным?
        Может, Савва был очень сильным колдуном, способным напустить порчу, заставить видеть то, чего нет? Напугал Степана, заморочил почем зря.
        Изо всех сил стараясь казаться спокойным, Степан поздоровался с Саввой и получил в ответ легкий кивок.
        - Дед-то как? Хворает, поди?
        - Худо ему, давит в груди, - не стал скрывать Степан. - Ноги пухнут.
        - Сбор мой от сердца пьет?
        - Пьет.
        - Так хоть немного полегче будет. Но ты особо не надейся, вылечить его мне не под силу. Да и никому другому… Сколько уж лет он землю топчет, пора и честь знать. Сердце у старика мягкое, дряблое, как гнилое яблоко, которое черви грызут. Не протянет долго, - жестко сказал Савва, и Степан хотел было возразить, возмутиться: зачем живого человека хоронить?
        Но колдун задал новый вопрос:
        - В городе был, значит. И как там? Ничего не слыхать?
        «О чем это он?» - подумал Степан и собрался ответить, что все вроде бы как обычно, но вспомнил, что это не так.
        Рынок - это ведь не просто место, где покупают и продают. Там четче всего слышен пульс города; люди обмениваются слухами и сплетнями, обсуждают, что происходит, узнают новости, о которых не прочесть в «Городском вестнике».
        Напитавшись ими, наслушавшись их, кухарки и служанки, кучера и подмастерья, благочестивые жены и отцы семейств приносят эти вести в дома; как круги на воде, расплываются они по улицам и закоулкам, добираются до каждого жителя, и к вечеру даже те, кто не бывали на рыночной площади, знают, что тревожит умы горожан.
        Сегодня все только и говорили о пропаже. Рынок гудел: молодой барин (сын крупного чиновника по почтовому ведомству) и его юная жена отправились на прогулку (кто-то утверждал, что они гостили у одного из местных помещиков и возвращались в город) и не вернулись домой.
        Сгинули в лесах под Быстрорецком, никто не знал, где их искать.
        Одни считали, что все случилось в ту ужасную грозовую ночь: молния, небось, попала в коляску, сожгла несчастных дотла. Другие спорили: молодожены пропали раньше, до грозы, скорее всего, стали жертвами грабителей.
        Обо всем этом Степан и рассказал Савве. А тот, кажется, и не удивился, как будто заранее знал, что в Быстрорецке случилась беда. Хотя, быть может, и знал: недаром же колдовством промышляет.
        - Вот, значит, как. Не нашли их. Что ж, хорошо.
        «Чего же тут хорошего?» - вознамерился спросить Степан, но смолчал.
        - Ты зайди-ка ко мне. От воды в ногах дам старику твоему травку одну, полегчает, - вдруг безо всякого перехода сказал Савва, а после пошел в сторону деревни, давая понять, что разговор окончен.
        Глава третья
        В юности у Никодима было прозвище Бык. Он не показывал виду, но втайне им гордился. Бык - животное мощное, с таким шутки плохи. Нрава Никодим был буйного: нетерпимый, горячий, то и дело встревал он в драки, а чаще сам же их и развязывал. Чуть что не по нему, глаза наливались кровью, кулаки сжимались, только что пар из ноздрей не валил - и Никодим бросался в атаку.
        Однажды Быка поколотили на ярмарке едва не до смерти. Лушка, жена его, думала, что скоро овдовеет, но Никодим выкарабкался. Лукерья надеялась, что муж успокоится, поутихнет, и в каком-то смысле так и было: на людях Никодим не дрался, задирать других перестал. А вот ее, Лушку, колотил пуще прежнего, словно вымещая на ней злость и обиду на весь свет.
        Особенно лютовал, когда пил, а делал он это не раз в неделю и не два. В голове у него в такие минуты повисал багровый плотный туман, и Лушка виделась в этом тумане врагом, средоточием всех бед. Никодим бил ее вдумчиво, с расстановкой, не зная жалости, так что Лушка постоянно ходила в синяках.
        В деревне Никодима не особенно любили, но и за Лушку не заступались: муж может жене урок преподать, кто его осудит? Зачем в чужие семейные дела соваться? Лушка и сама это понимала, не жаловалась, только в особо тяжкие минуты просила, чтоб уж не до смерти.
        Прощения за свои зверства Никодим не просил. Но однажды избил Лушку, когда она была на сносях. Ребенка выкинула прямо там, на полу, куда швырнул ее муж: младенец вытек из чрева вместе с кровью.
        Колдун Савва, которого Никодим позвал, испугавшись того, что натворил, сказал, детей у Лушки больше не будет. Их и не было, и за это, точно позабыв, кто тому виной, Никодим (не успела она оправиться) охаживал жену тоже.
        Пару лет назад Никодим слег: одолела какая-то нутряная хворь, и тот же Савва сказал, что пить горькую ему нельзя, если хочет еще пожить. Лушка, которая преданно выхаживала мужа, втихую порадовалась этому: авось угомонится, по трезвости-то Никодим редко на нее руку поднимал.
        Так и вышло. Пьяным Быка с той поры не видели, синяки наконец-то сошли с Лушкиного лица, жену Никодим стал колотить реже и без прежнего усердия.
        Лушка, хоть и попривыкла немного к относительно спокойной жизни, все равно была настороже и ждала замаха, даже ходила, слегка пригнувшись, втянув голову в плечи. И не зря.
        С Никодимом творилось непонятное. Нехорошее. Началось все примерно месяц назад, когда он раз за разом возвращался с реки мрачнее тучи: улов был совсем скудный. Такое бывало и раньше. Когда живешь ловлей, нельзя быть полностью уверенным, что рыбы или дичи всегда будет в достатке. Но все всегда налаживалось, нужно было только пережить непростые времена.
        Другие рыбаки тоже боялись: голод и нищета - что может быть страшнее? Но Никодим с каждым днем становился все более раздражительным, и Лушка боялась, как бы он не взялся за старое.
        Так и случилось два дня назад. Из города Никодим приехал пьяный. Ездил не один, с Петром и Антипом. Продали то, что было, а потом, видать, заехали в трактир, потому что вернулись поздно.
        Лушка поняла, что муж во хмелю, еще до того, как почуяла знакомый кислый запах. По мерклому взгляду покрасневших глаз поняла, по опустившимся вниз уголкам губ. Поняла, ни словом не упрекнула (знала, что себе дороже обойдется) и стала покорно ждать, когда супружнику придет охота почесать кулаки.
        Но Никодим удивил. Не разуваясь, сел к столу и долго сидел, уставившись перед собой, что-то бормоча время от времени. А после тут же за столом и заснул.
        Разразившейся грозы не слышал: храпел спьяну так, что временами перекрывал громовые раскаты. Лушке было не до сна. Скорчившись в постели, она зажмуривалась и крестилась всякий раз, как вспышка молнии освещала комнату, сжималась в комок, принималась творить молитву, но так до конца ни одну дочитать и не смогла. Грозы она боялась с детства, и с возрастом страх не прошел.
        А вдобавок среди ночи Лушка услышала еще какой-то звук. Не то зверь лесной выл, не то человек плакал. Впрочем, она решила, что ей показалось: гремело кругом, грохотало, еще и Никодим храпел.
        На следующий день муж на реку не пошел: тяжко было. Лежал, лечился квасом, только помогало мало. Рвало его так, что чуть наизнанку не выворачивало, лицо осунулось и побледнело, как снятое молоко, белки глаз стали желтыми, а под ребрами с правой стороны вздулось.
        Лушка хлопотала, стремилась угодить, приносила то одеяло потеплее, то прохладную тряпку на лоб, но муж гнал ее от себя, ругался. Так и день прошел. А ночью…
        Думала Лукерья, что предыдущая ночь страшной была, но, как оказалось, ошиблась. Вчера-то природа злилась, могущество свое показывала, бушевала. А на этот раз что за силы проснулись, не понять.
        Постелила себе Лушка на лавке, в кровать муж не пустил: когда хворал, рядом ее не терпел, говорил, тесно ему, душно. С вечера Лушка заснула, но среди ночи Никодим поднял ее. Вернее, будить не хотел, она сама глаза открыла, услыхав его голос. Проснувшись, увидела, что муж стоит возле окна и что-то высматривает на улице. Подумала было окликнуть его, но он сам обернулся и сказал:
        - Видишь это?
        «Что?» - хотела спросить Лушка, но жизнь с Никодимом приучила ее не задавать лишних вопросов. Она тихо встала и подошла к мужу, уставилась в окошко.
        - Ну? - спросил он.
        Поначалу Лушка ничего и никого не увидела, но потом, приглядевшись повнимательнее, поняла, о чем говорит Никодим. За забором, возле куста черемухи, чернел силуэт: почти сливаясь с деревом, стоял там человек высокого роста.
        Стоял-стоял, а потом отошел вбок, и в этот момент озаряющий округу неверный свет желтоглазой луны упал на ночного гостя. Стало очевидно, что это женщина. Черные, струящиеся по плечам волосы, круглое лицо, белые тонкие руки - показалось или они были чересчур длинными? Женщина была обнаженной.
        Лушка смотрела на нее всего одно мгновение, а потом услышала сдавленный крик. Обернулась и увидела мужа лежащим на полу. Нагнувшись к нему («Батюшки святы, неужто помер?»), поняла, что Никодим дышит. Пока приводила его в чувство, пока помогала добраться до постели и лечь, про странную женщину почти забыла.
        - Она… там? - еле слышно выговорил муж, придя в себя.
        Лушка подошла к окну, осторожно выглянула.
        - Нету никого.
        Никодим прикрыл глаза.
        - А ты ее видала?
        Лушка хотела ответить утвердительно, но потом подумала: могло и померещиться со сна.
        - То ли был кто, а то ли не было, - неуверенно ответила она.
        Никодим заругался, дурой назвал, но Лушке показалось, что он рад этому ответу: если жена никого не видела, то и он мог ошибиться.
        Муж отвернулся к стене и вскоре захрапел, Лушка улеглась на свою лавку, но долго еще не спала. Грезились ей то шаги, то шепот, но выйти на улицу и поглядеть, нет ли чужих во дворе, она так и не решилась. В окно тоже не смотрела: духу не хватало. Если смотреть - можно и увидеть. А всегда ли это хорошо?
        Утром Никодим выглядел еще хуже, чем вчера. Глаза провалились, кожа казалась сухой и воспаленной. Похоже, ему было больно, ходил он, скрючившись, как старик, но все же поднялся с кровати.
        Проверил сети - пусто. Помрачнев пуще прежнего, ушел к соседям и не возвращался весь день. Воротился в сумерках. Лушка суетилась по дому, собирала ужин, когда он ввалился из сеней, сжимая в руках большую бутыль, в которой плескалась мутно-белая жидкость.
        - Не надо бы тебе пить, - заикнулась Лушка, но получила в ответ такой осатанелый взгляд, что предпочла замолчать.
        Выпив залпом один стакан, Никодим потребовал закуски. Поругавшись на щи, дал жене оплеуху, но как-то вяло, вполсилы, а потом налил себе еще. Лушка, от греха подальше, молчала, старалась не попадаться мужу на глаза. Ушла бы в сени, но вдруг ему что понадобится? Заставишь ждать, хуже будет.
        Она надеялась, что Никодим, слабый от хвори, что грызет его тело, от бессонной ночи и выпитого, скоро угомонится и ляжет спать, тогда и ей можно будет перестать бояться и прилечь.
        Но Никодим все сидел за столом.
        Наступила ночь. Тьма повисла за узким оконцем, в соседних домах все разошлись по кроватям, и Лушка с тоской подумала, чем же она так провинилась перед Господом: всю жизнь ни неги, ни радости, ни даже просто покоя. Спать и то не ляжешь, жди, пока ирод этот свалится без сил.
        Тем временем «ирод» встрепенулся и поднял голову, прислушиваясь. Лушка тоже насторожилась. Тихий скрежет - будто в дверь кто скребется, царапается.
        Никодим вытаращил глаза, рот разинул. Нижняя губа дрожит, лицо перекошено - испугался. Только чего уж так бояться-то?
        - Пойду гляну, кто там, - сказала Лушка, чувствуя в этот момент превосходство над мужем, который всю жизнь держал в страхе ее саму, а теперь вот сидит, трясется, встать не смеет.
        - Не вздумай! - придушенным голосом вскрикнул Никодим, но женщина впервые в жизни ослушалась. Почувствовав лихость, задор, подошла к двери, отворила ее.
        - Нет никого. - Она обернулась к мужу. - Чего ты напужался-то? Должно, дверь просела, вот и скрипит.
        Никодима впервые уличили в трусости. И кто? Его собственная безответная мышка-жена! Никодим вскочил со стула, опрокинув его, позабыв про страх.
        - Ах ты, гадина! - завопил он.
        В два прыжка очутившись возле прижавшейся спиной к стене Лушки, он схватил ее за волосы, намотав их на кулак, и со всего маха приложил головой о стену. Несчастная женщина захлебнулась криком, а муж ударил ее в грудь и дальше уже молотил, не разбирая куда, пока она не осела на пол.
        После отошел от нее, тяжело дыша, и прохрипел:
        - Будешь… знать…
        Вытер рот тыльной стороной ладони и шагнул к открытой двери.
        - Сети проверю. - А потом прибавил, обращаясь неизвестно к кому: - Думаешь, напугала?
        «Проверял уже», - подумала Лушка перед тем, как потерять сознание.
        Очнулась она оттого, что замерзла. Уйдя, Никодим не закрыл дверь, и оттуда тянуло холодом. Кое-как разлепив веки, Лушка увидела, что свеча прогорела, в избе совсем темно. Похоже, Никодим ушел давно, но почему-то до сих пор не вернулся.
        А если спьяну в воду упал и захлебнулся? Или свалился с обрыва и шею свернул? Не такой уж высокий обрыв-то, но внизу камни. Не успев понять, что чувствует при мысли, что с мужем случилась беда, Лушка с трудом поднялась на ноги, опираясь на стену. Тело наливалось привычной болью, но, кажется, кости целы.
        Надо проверить, что с Никодимом, только вот что она разглядит в такой темноте? Как оказалось, об этом тревожиться как раз и не стоило. Шар почти полной луны навис низко над землей, дорогу рассмотреть можно.
        Лушка набросила на плечи шаль и вышла из дому. Во дворе было пусто. Окликнув мужа и не получив ответа, Лушка двинулась дальше. Никодим собирался осмотреть сети, выходит, придется пойти к реке. Только что преисполненная решимости сделать это, Лушка заколебалась.
        Вспомнилась белолицая женщина, которую они с мужем видели стоящей возле черемухового куста, и если днем удавалось убедить себя, что это всего лишь баба или девка из соседней деревни, то сейчас было очевидно, что это не так.
        «Не было там никого!» - испуганно сказала себе Лушка, но ложь не помогала успокоиться.
        Всюду клубился мрак, облитые скупым лунным светом кусты и деревья казались зловещими лохматыми фигурами, угрюмо наблюдающими за бедной Лушкой. Внизу, под обрывом, на котором стояла деревушка, словно большое живое существо, вздыхала река.
        Царила тишина, но в этой тишине не было спокойствия и мира. Нечто, чему не найти названия, прислушивалось к каждому Лушкиному шагу, когда она все же рискнула двинуться с места. Камешки под ногами хрустели чересчур громко, эхо шагов отдавалось в ушах.
        С колотящимся сердцем пошла она к обрыву, стала спускаться вниз. Окликнуть бы Никодима, подумалось ей, но делать этого Лушка не стала: на призыв в ночи вполне может отозваться кто-то другой.
        Или другая. Кто была та женщина? Утопленница? Русалка? Лобаста?
        Возле кромки воды что-то чернело. Не то мешок, не то какое-то животное, Лушка издалека не могла рассмотреть. Пришлось подойти ближе. Волны с тихим плеском набегали на лежащий темный предмет, лениво шевелили его, подталкивая, подбираясь снизу.
        Лушка торопливо шла вперед. Нечто внутри нее уже точно знало, что она сейчас увидит, но ум отказывался принять этот факт. На луну набежала тучка, и последние метры женщина преодолела в полной темноте, рискуя споткнуться и упасть.
        Остановившись в двух шагах от странного предмета, она ощутила отвратительный запах - густой и назойливый. Пахло протухшей рыбой, гнильем или болотной водой, а может, всем сразу. Лушка брезгливо скривилась и прикрыла нос уголком шали.
        А потом налетевший порыв ветра смахнул тучу, небесная лампада вновь осветила берег. Теперь уже Лушка не могла притворяться, будто ничего не видит, не понимает, кто перед нею.
        Никодим лежал, подломив под себя одну ногу. Вторая нога была вытянута, руки раскинуты в стороны. Еще Лушка видела короткий обрубок шеи, но того, чем шея обычно заканчивалась, почему-то не было.
        - А голова-то твоя где, Никодимушка? - зачем-то вслух строго спросила у обезображенного трупа Лушка, точно и вправду ждала ответа.
        Звук собственного голоса, тонкий и ломкий, напугал ее, и Лушка разом осознала весь ужас происходящего: она стоит ночью на берегу совершенно одна, если не считать мертвеца без головы, а тот, кто оторвал ему голову, возможно, все еще здесь, прямо сейчас наблюдает за ней!
        Лушка попятилась, глянула по сторонам, подумала было позвать на помощь, но крик так и умер, не успев вырваться наружу.
        На тропинке, сбегающей с обрыва, по которой только что спускалась Лушка, кто-то стоял. Вторая фигура замерла всего в нескольких шагах от оторопевшей Лушки - и ее она видела отчетливо.
        Женщина («Женщина?! Бесовское отродье!») стояла, скособочившись, ссутулившись, с опущенными вдоль тела руками; волосы падали на лицо, почти закрывая его. Внезапно она сделала шаг к Лушке, двигаясь при этом неловко, рывками, по-рачьи, чуть склонив голову к плечу.
        «Она убила Никодима», - с отрешенным спокойствием подумала Лушка, а после ни о чем уже не могла думать, ничем не могла себе помочь, потому что рухнула как подкошенная, рядом с мертвым мужем, второй раз за эту страшную ночь лишившись чувств.
        Глава четвертая
        - Отец хотел бы, чтобы и мы с матушкой уехали. Но нам некуда. - Анюта посмотрела на Степана. - Только я и не хочу уезжать.
        Последние слова она произнесла совсем тихо, и Степан против воли почувствовал, что краснеет: ему было радостно, что Анюта не хочет ехать. Однако тут в голову пришла мысль о том, что оставаться в деревне может быть слишком опасно. Анюта думает, отец или он, Степан, смогут защитить ее и мать, если придется, но был ли он сам уверен в этом?
        Прошлой ночью случилось такое, чего никто не мог ни предугадать, ни предотвратить. При мысли о том, что рыбаки обнаружили, выйдя к реке поутру, Степана опять замутило, хотя он подумал, что уже свыкся, попривык.
        Разглядев Никодима и Лушку вповалку у кромки воды, поначалу Степан удивился: с какой это стати соседи улеглись там? Наверное, Никодим напился, упал замертво, а Лушка…
        А что с Лушкой, он додумать не успел, потому как, спускаясь к реке и подходя все ближе к воде, и Степан, и Антип с Петром увидели страшное. Как-то все сразу увиделось, полезло в глаза: кровавые пятна на траве и камнях, тучи мух, которые с ленивым гудением, неохотно оторвавшись от пиршества, поднимались в воздух, странно короткое, обрубленное тело Никодима…
        Степана рвало, Антип тихо матерился, Петр, отойдя подальше и наклонившись, брызгал себе в лицо водой. Все они решили, что Лушка, лежавшая возле мужа, точнее, поверх его тела, тоже мертва, и, когда она пошевелилась и застонала, не сдержались, дружно заорали в голос с перепугу.
        В середине дня приехали из города, как сказал дед, «власти». Жандарм в форменной одежде, доктор, еще какие-то два господина, наверное, сыскные, решил Степан. Они задавали вопросы, качали головами, хмурили брови и с подозрением смотрели на жителей деревушки, словно полагали, что кто-то из них мог учинить такое зверство.
        Расспрашивали каждого по отдельности, интересовало вновь прибывших, кто и когда в последний раз видел Никодима? Часто ли он бранился с женой? Слышали ли крики или еще что необычное прошлой ночью?
        То, что Никодим бил Лушку, было и так понятно, что тут спрашивать, у нее и голова в крови, и раны кругом. Все давно привыкли, что он то и дело принимался «учить» свою супругу. Степан за эту лютость и жестокость Никодима не любил, хотя, по его мнению, такой смерти никто не заслуживал.
        Дурно спавший две ночи подряд Степан на этот раз заснул глубоко и ничего не слышал: ни Лушкиных криков (если она кричала), ни других подозрительных звуков.
        Антип и Петр сказали то же самое, однако Степану подумалось, что Петр врет. Городское начальство понять этого не могло, откуда им было знать о Петровой привычке покусывать ус, когда есть что скрывать?
        Степан был почти уверен, что Петр что-то видел и это «что-то» напугало его до чертиков. Недаром после отъезда городских он велел жене и детям собираться. Жена его была дочерью кузнеца, что жил на окраине Быстрорецка, вот он и решил отправить семью туда. К тому же еще и возница, что привез городское начальство, сболтнул, что несчастные молодожены, которых все ищут вот уже несколько суток, пропали примерно в этих местах. Возле реки.
        - Завтра вернусь, - коротко сказал Петр брату.
        Оно и понятно, возвращаться ему придется: дом, хозяйство не бросишь, да и тесть вряд ли обрадуется, если зять вздумает поселиться у него (Степан слыхал, что отношения Петра с родителями жены были неважными).
        О том, что случилось с Никодимом, могла бы, наверное, поведать Лушка. Она, похоже, точно знала, кто его убил, но рассказать ничего не могла.
        Поначалу Никодимова жена все время молчала, сжавшись в комок, обхватив себя руками за плечи, низко опустив голову. На вопросы не реагировала, смотрела в одну точку.
        Потом, когда приехавший из Быстрорецка доктор принялся расспрашивать ее спокойным вежливым голосом, стараясь расположить к себе, Лушка вроде как очнулась и заплакала. Ревела белугой, а сквозь слезы твердила одно и то же:
        - Волосы длинные, женщина… Вот тут стояла! - Лушка вытягивала руку, но каждый раз показывала в разные стороны. - Огромная, кривая, колченогая! И все головой трясет, трясет. Идет ко мне, а в руках голова с зубами!
        Выговорив последнюю фразу, Лушка принималась кричать и дрожать. Потом успокаивалась немного и снова, как заведенная, твердила про женщину.
        - У нее, насколько я могу судить, черепно-мозговая травма, - сказал доктор. - Возможно, ее нанес преступник, но вполне вероятно, это сделал муж. Соседи в один голос говорят, что нрава покойник был буйного, к тому же сильно пил.
        - Можете сказать, когда она придет в себя? - спросил пожилой пузатый мужчина, которого Степан счел главным в этой компании.
        Доктор пожал плечами.
        - Сложно делать какие-либо прогнозы. Возможно, никогда.
        Потоптавшись, задав свои вопросы, осмотрев все кругом, люди из города увезли и тело Никодима, и его несчастную помешавшуюся жену.
        Стало тихо, зарядил мелкий унылый дождик. Пока на берегу было много народу, Степан не сознавал, до чего зловещим стало любимое, знакомое до мелочей место. Оно теперь знало тошнотворную, жуткую тайну - и было осквернено ею. Деревья, прибрежная трава и кусты стали свидетелями немыслимого, безумного злодеяния, и даже когда дожди смоют пятна крови, а воздух очистится от запаха тлена, смерть все равно не уйдет отсюда. Ее приметы и следы отпечатались повсюду, и этого не изменить.
        Два пустых дома (Никодимов обезлюдел, наверное, навсегда, а Петров - на время) словно бы прижались друг к другу, объединенные общей бедой. Степан с Анютой, стоя на берегу (подальше от жуткого места, где убийца расправился с Никодимом), говорили о том, что жизнь в деревушке никогда уже не станет прежней.
        - Нас этой ночью будет всего-то пятеро, - грустно сказала Анюта. - Отец говорит, что не будет спать. Вдруг убийца вернется?
        - Думаешь, это человек? - не успев удержаться, спросил Степан.
        Анюта быстро глянула на него.
        - А ты что думаешь?
        - Ты ведь тоже слышала, как кто-то бродил тут в грозу, - оглядевшись по сторонам, точно их могли подслушать, проговорил Степан. - И на следующую ночь тут тоже кто-то был. Почему всегда по ночам? Не потому ли, что нечисть боится солнца, а в темное время вылезает из-под коряг, поднимается с речного дна, выбирается невесть откуда еще? Лушка видела…
        - У Лушки разум помутился, - быстро произнесла Анюта и отвернулась, не желая продолжать разговор.
        Боится. Она тоже боится, возможно, того же, что и он сам, понял Степан и не стал настаивать.
        Вскоре мать позвала Анюту в дом. Степан ушел к себе, занялся работой по хозяйству. Домашние дела занимали руки, но не давали отвлечься от тяжких дум.
        - Завтра в город поеду, - сказал он деду, который вышел во двор посидеть на крылечке. Дождь прошел, предзакатное солнце ласково гладило морщинистые щеки старика.
        Положив ладони на колени, дед смотрел на внука, размышляя о том, как быстро идет время. Отпущенных ему на этом свете дней все меньше… Старое старится, молодое растет. Степан уже совсем взрослый мужчина, он теперь сам принимает решения, а ему остается лишь соглашаться.
        И все же дед по старой привычке сдвинул брови к переносице и проворчал:
        - Чего тебе там? Нету ничего на продажу!
        Степан, замявшись на мгновение, рассказал об уговоре с Иваном, который продавал деревянную утварь и взял на продажу его поделки, о предложении Егора Кузьмича.
        - Я пойду, пусть он меня испытает, - подытожил Степан. - Если подойду ему, мы в город переберемся, стану работать, выучусь, потом и сам смогу мастерскую или лавку открыть. Рыбацкое дело не по мне. Я в себе другую тягу чувствую. - Отрывисто говорил, даже немного зло, потому как боялся, что дед или на смех поднимет, или заругает, или попробует запретить.
        Однако дед возражать не стал. Опустив голову, слушал Степановы речи, а потом вздохнул и проговорил:
        - Когда я совсем мальчонкой был, отец сказал мне, что река - живая. Дышит, смотрит, слушает. Ты к ней с лаской - она поможет, накормит, напоит. Мы - рыбаки, такая наша судьбина - у реки жить и рекою, ее дарами на жизнь зарабатывать. Я верил. Да так оно и было всегда. До сей поры. А теперь от Быстрой опасность идет. Уж не знаю, почему, но чую: осерчала она за что-то на нас, гонит от себя. - Дед поглядел на внука водянистыми, выцветшими от старости глазами. - Неспокойно тут стало. Это хорошо, что есть в тебе умение, ловкость. Сможешь ты жить отдельно от реки, своим делом, другим. Раньше я не понимал, а теперь знаю: так тому и быть.
        Степан не верил своим ушам, не знал, что сказать, чувствовал только, что сердце его переполняют благодарность и любовь.
        - Я бы велел тебе меня оставить. Родился тут, здесь и помирать. - Степан собрался возразить, но дед махнул рукой, приказывая ему молчать. - Только вот знаю тебя: маяться будешь. Не из таких ты, чтобы бросить своего старика-деда да позабыть о нем вовсе. Значит, захочешь и меня с собой взять, а ведь я на новом-то месте обузой буду. Вот что плохо.
        - Справимся, - твердо сказал Степан. - Завтра поеду, поговорю с Егором Кузьмичом, может, что посоветует. Человек он хороший, понимающий, по всему видать.
        - А Анюта что же? - проницательно спросил дед, хотя они до той поры ни разу не обсуждали тему возможной женитьбы Степана на соседке. - Ей сказал, что в город собрался?
        Степан покачал головой: нет. Ему казалось, Анюта согласится, но что скажут ее родители? Об этом он еще не успел задуматься.
        - Пожалуй, что и рано говорить. Нужно тебе сперва на ноги встать, а уж потом про сватовство думать, - сказал дед, и оспаривать это было глупо. Семья - дело серьезное.
        Вечером, когда солнце погрузилось в воды Быстрой, дед и внук заперли двери покрепче, решили не спать - дежурить по очереди, держа под рукой ружье: вдруг злодей, погубивший Никодима и, возможно, пропавших молодых супругов, снова объявится!
        Степан в глубине души был уверен, что против того, кто приходит по ночам в деревню, никакое ружье не поможет, но вслух этого говорить не стал.
        Антип с женой и Анютой сделали то же самое: заперлись на все засовы, приготовились защищаться в случае чего. Степан подумал было предложить всем ночевать в одной избе, но Антип, конечно, откажется покидать дом и идти к ним, а дед, в свою очередь, не захочет бросать свое жилище.
        Так что, когда ночь раскинула бархатные черные крылья над притихшей рекой, оставшиеся в рыбацкой деревушке люди встречали ее не все вместе, не объединяя усилий перед тем, что могла принести с собою мгла.
        Глава пятая
        Отец называл Анюту егозой, потому что она была непоседливая, любопытная и очень живая.
        Мать у нее была совсем другая: неразговорчивая, невозмутимая, немного вялая, не перечившая мужу не потому, что боялась его, а потому, что не хотелось ей тратить силы на возражения.
        Но даже она сегодня вечером не промолчала, не приняла решение мужа как должное. Когда он схватил двустволку и собрался выйти на улицу, подбежала к нему, обхватила за плечи, припала к Антипу и заголосила:
        - Ты куда? А мы что же? Не ходи, кормилец, не пущу! А ну как случится что?
        - Да что с тобой, женщина! - Он легко стряхнул с себя руки жены. - Ума лишилась? Чтобы я тут за бабские юбки цеплялся, покуда там воры?
        - Так Никодим-то…
        - Что Никодим? Он на ногах не стоял, с пустыми руками был. - Антип отодвинул дверной засов. - И с чего ты взяла, что у нас на дворе тот, кто Никодима порешил?
        Пока родители рядились и решали, как быть, Анюта стояла поодаль, в глазах застыл ужас, отчего они стали казаться еще больше и темнее.
        - Схожу, гляну и вернусь, - сказал отец, и она неожиданно для себя самой выговорила непослушными губами:
        - А если там и не человек вовсе?
        Мать с отцом обернулись к ней. Отец спустя мгновение принялся говорить, будто это все глупые сказки, но она видела по его затравленному, растерянному взгляду, что он тоже боится, пускай и не дает себе поверить.
        С вечера все было спокойно. Они поужинали в тишине, Анюта убрала со стола, мать села чинить одежду. Как стемнело, стали укладываться, предварительно заперев двери.
        Легли, но никто не спал. Мать все вздыхала и ворочалась, отец кашлял. Анюта, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, стала думать о Степане. Она знала, что нравится ему, с малых лет слышала, как люди говорили, будто они когда-нибудь поженятся.
        Повзрослев, она стала приглядываться к нему не просто как к товарищу по играм и осознала, что он очень красив. Анюта часто ездила с отцом на рынок, на ярмарку в Быстрорецк. Приходилось ей видеть и молодых людей, часто они были нарядно одеты и держались весьма уверенно, но ни у кого из них не было такой стати, таких широких плеч, небесно-синих глаз и густых волос цвета спелой ржи.
        Сердце ее билось в его присутствии иначе - чаще, быстрее, слаще. Ей хотелось беспричинно улыбаться, когда Степан был рядом, а если они не виделись какое-то время, то мир терял часть своих красок, тускнел и становился ей безразличен. Если это и есть любовь, то Анюта любила Степана.
        Она никогда не спрашивала себя о своих чувствах к нему, не задумывалась и не рассуждала о них - зачем? Ведь все и так понятно. То, что жило в ее душе, было простым, как дыхание, необходимым и животворным, как вода и воздух. Анюта знала и принимала как данность, что рано или поздно они со Степаном станут единым целым - и это наполняло ее счастьем.
        Мысли о нем всегда придавали спокойствия и уверенности, но… только не сегодня. Напряжение расползалось по комнатам, потрескивало в воздухе.
        Почему убийца все еще где-то тут, на берегу? Что ему (или ей) нужно от них всех? Зачем вообще это злое существо взялось убивать?
        На эти вопросы невозможно было найти ответа.
        - Если ночь пройдет спокойно, значит, ушел он, оставил нас, слава богу. Натешился да в столицу, может, подался. Там народу много, спрятаться легче. Или в сибирские леса, - шепотом сказала мать.
        Кажется, за всю свою жизнь Анюта не слышала от нее столько сказанных сразу слов. Отец не ответил, только снова кашлянул.
        А потом в дверь постучали. Раз, два, три. Четкие, размеренные удары звучали, как выстрелы.
        Это было так внезапно, так дико, что все трое подскочили на месте, бестолково спрашивая друг друга, что произошло.
        - Кто? - тонко выкрикнул отец и, устыдившись страха в своем голосе, повторил уже тверже: - Кто там? Степка, ты?
        Ему не ответили.
        - Не открывай! - умоляющим шепотом сказала мать.
        Оставаться в постелях никому не хотелось. Не сговариваясь, встали, торопливо оделись, старясь не шуметь. Анюта оделась первой и подошла к закрытому ставнями окну. Мать тем временем зажгла лучину, комната озарилась светом. В узкую щелку можно было рассмотреть часть двора: незваных гостей не видно.
        «Может, послышалось?» - спросила себя Анюта.
        Но могло ли послышаться одно и то же всем троим?
        В этот момент в ночной тишине раздался шорох. Отчетливый, громкий звук, который ни с чем не перепутаешь. Ту часть двора, что была ближе к курятнику и сараям, Антип посыпал речными камешками, и теперь кто-то шел по этим камешкам. Шаги были характерные: неуверенные, медленные; человек, похоже, хромал или, может, тащил что-то: в поступи не было легкости. А еще он явно не пытался скрыть своего присутствия, не таился.
        - Черт тебя подери! - выругался Антип.
        Куры завозились в курятнике, забили крыльями, заквохтали, и Антип вспомнил про пса, который сидел на привязи: что же он-то молчит, не лает на незваного гостя?
        Словно в ответ на его мысли Полкан заскулил. Тихо, жалобно, не пытаясь грозно рыкнуть, но признавая полное превосходство и власть над собой.
        - Собаку, что ли, попортил? - ахнула мать, и Анюту замутило, когда она представила, как именно могли «попортить» бедного Полкашу.
        Для отца это стало последней каплей. Допустить, чтобы кто-то безнаказанно хозяйничал у него во дворе, он никак не мог. Тогда и схватил ружье, собрался выйти, шугнуть негодяя.
        И споткнулся о вопрос дочери.
        - Как так - не человек? - сердито спросил Антип. - Ты чего говоришь-то?
        Анюта хотела ответить, но тут со стороны сарая раздался грохот: либо поленница обвалилась, либо кто-то ударил по стене.
        - Человек там или нет, он мне ответит!
        С этими словами, не слушая больше уговоров и возражений, Антип вышел в сени. Шаг - и вот он уже возле входной двери.
        - Запри за мной! - приказал жене. - Постучу, впустишь меня. Больше никому не отпирай до рассвета, поняла?
        Жена метнулась за ним, мелко-мелко закивала, чуть не плача. Антип вышел во двор.
        От реки тянуло сыростью. Ночь была ясная, к тому же свой двор он знал так хорошо, что мог бы ходить по нему и с закрытыми глазами. Ступив на камешки, услышав, как они шуршат теперь уже под его ногами, Антип вспомнил тот звук - волочащийся, тяжелый, почувствовал, как в сердце мелкими и острыми мышиными зубами впился страх.
        Там, в избе, рядом с женой и дочерью, он держался уверенно и властно, как человек, давно привыкший командовать. Ему нельзя было показывать своей слабости, нельзя демонстрировать ни тени сомнения в правильности своих выводов и поступков.
        Но сейчас, оставшись один на один с ночью, тьмой и тем, что в ней бродило, он почувствовал себя маленьким испуганным ребенком, который знать не знает, как ему поступить, где искать защиты от зла.
        Антип облизнул пересохшие губы, поудобнее перехватил ружье влажными от пота ладонями и двинулся дальше.
        Толкнув дверь сарая, он громко спросил:
        - Эй, кто тут есть? Выходи!
        Никто не выскочил, не набросился, не ответил. В сарае никого не было. Не спуская взгляда с черного провала двери (мало ли, может, вор как-то умудрился спрятаться в тесном помещении?), Антип бочком двинулся в сторону курятника.
        Тут ему пришло на ум, что там очень тихо. Некоторое время назад куры томошились, кудахтали, а теперь кругом царила просто гробовая (иначе не скажешь) тишина.
        «Передохли?» - подумал Антип.
        Но куры были живы. В белом свете луны он ясно видел своих несушек, но то, что открылось его взгляду, было настолько поразительно, что на какое-то мгновение даже страх прошел, уступив место любопытству.
        Куры не сидели на жердочках, как обычно, а сбились в кучу в углу. Неопрятный разноперый, кажущийся впотьмах черно-серым ком дышал и слегка подрагивал. Птицы жались друг к другу, и Антип физически ощущал волны паники, идущие от несушек.
        Что же их так напугало? Если сказать по правде, Антип не хотел бы это узнать. Коли даже безмозглые куры уловили опасность, которая исходила от того, кто явился к ним в ночи, то что будет, если…
        Полкан!
        Только тут до Антипа дошло, что пес не выкатился ему под ноги, молотя хвостом и скаля зубы. Не загремела длинная цепь, не ткнулся в колени мокрый собачий нос. Обычно, стоило ему спуститься с крыльца, Полкан спешил поприветствовать хозяина, сейчас же пса будто и вовсе не было во дворе.
        Антип поспешно вышел из курятника, прикрыв за собой дверь, и направился к будке. Минуту спустя он потрясенно смотрел на опустевшее собачье жилище: верного Полкана не было. Пес с мясом вырвал кольцо, которым цепь крепилась к будке, и убежал.
        Причем удивительным было даже не то, что Полкану это удалось: дерево было трухлявым от старости, большой силы не потребовалось. Но Полкан сбежал почти бесшумно! Обычно брехливый, пес не лаял, сорвавшись с цепи, не старался напугать врага, оборонить дом и своих хозяев от неведомой опасности. Точно глупые куры, он потерял голос от страха и лишь тоненько, жалобно подвывая, волоча за собой цепь, убрался подальше от…
        От чего?! Что за чудовище недавно приходило сюда, отметив проклятием некогда мирный дом?
        Антип услышал шум слева от себя и быстро повернул голову. В той стороне находились два пустых дома: совсем рядом - Петров, а дальше - изба покойного Никодима.
        Во дворе Никодима стоял человек. Кажется, женщина. Стояла и смотрела на Антипа, чуть склонив голову, словно желая рассмотреть его получше.
        Сознание Антипа раздвоилось. С одной стороны, он понял, что страх в его душе достиг особой верхней точки, за которой следует что-то вроде принятия, когда боязнь становится частью тебя.
        С другой же - поднял голову гнев. Он дрожит, как заячий хвост, - и все почему? Потому что в деревушку забрела нищенка? Его, Антипа, напугала тупая бабенка, которая стоит и пялится пустыми оловянными глазами?
        - Ах ты… - заругался Антип, стараясь побороть первую половину себя, испуганную и недоумевающую. - Вот я тебя сейчас, окаянную!
        Будто лось сквозь чащу, Антип попер напрямую через свой двор и двор Петра, перемахнув через низенький плетень и игнорируя калитки, так что меньше чем через минуту очутился возле дома Никодима и Лушки.
        Женщина, к которой он спешил, не шелохнувшись, поджидала Антипа. Приблизившись, он вскинул ружье, направив дуло ей в грудь, и прорычал:
        - Какого рожна тебе тут надо?
        Женщина медленно подняла склоненную к плечу голову и уставилась на Антипа. Теперь, когда она была так близко, он наконец смог разглядеть ее как следует, а разглядев, понял, что совершил смертельную ошибку. Не надо было поддаваться ярости - нужно слушать голос своего страха, который всегда помогал выживать, отводил от опасности.
        Лицо стоящей перед Антипом женщины было белым, как только что выпавший снег, а глаза - темными, как болотная вода. Едва глянув на нее, Антип понял, кто перед ним, хотел закричать, но не сумел: крик затрепыхался в глотке, да так и не пробился на поверхность, утонул.
        Давным-давно, когда Антип был еще несмышленым мальчишкой, мать говорила ему, что нельзя после заката подходить близко к растущим в заболоченном месте возле реки камышам. Пугала, будто бы живет там лобаста - длиннорукая, кособокая старуха с мертвенно-белым лицом, горящими глазами и вывернутыми ступнями.
        Была когда-то лобаста обычной живой девушкой, рассказывала мать, но утонула, а после превратилась в русалку. Из русалок, которые больше всего людских душ погубили, как раз и получаются лобасты. Говорить лобаста не умеет, человеческой речи не помнит - только хрипит да воет, пугая людей.
        Зазеваешься - утянет на илистое речное дно, задушит.
        А если и сподобишься убежать, она тебя все равно приметит и непременно увяжется следом, и после каждую ночь навещать станет, пока однажды не заберет с собой.
        Увидеть за окном огромную старуху с мертвым лицом, тянущую к его шее костлявые руки, - этого маленький Антип страшился больше всего на свете, а потому и близко к камышам и прибрежной высокой траве не подходил.
        Когда подрос, понял, что нет на свете никакой лобасты, выдумки все это: мать просто хотела уберечь его - не упал бы в воду, не утонул, запутавшись в водорослях.
        Антип думал, что и вовсе позабыл про страшные материны сказки, но сейчас, в эту минуту понял: они всегда жили в его душе. Да к тому же никакие это не россказни, а самая настоящая правда.
        Нашла его лобаста, добралась через много лет, явилась-таки.
        Уронив ружье на землю, Антип, как зачарованный, смотрел в ужасающее, беспощадное лицо своей смерти. В тот миг, когда сзади к нему приблизилась еще одна кошмарная фигура, он уже точно знал, что обречен, и потому не противился гибели.
        Глава шестая
        Вязкий молочный туман повис над полумертвой деревней. С веток капали тяжелые капли, все кругом сочилось влагой, и Степану казалось, что он диковинным образом очутился на дне Быстрой.
        «Просто рано еще, распогодится», - успокаивал он себя, запрягая лошадь. Дед, который всю ночь не мог заснуть, под утро забылся сном, и Степан не стал его будить.
        Ночью они оба прислушивались к тому, что происходило за стенами дома, но так ничего подозрительного и не услышали: ни криков о помощи, ни шагов неведомого существа, ни шорохов за дверью. Ночь прошла спокойно, и, наверное, соседи, Анюта и ее родители, пережив ее, тоже крепко спят.
        Степан поглядел в сторону дома своей возлюбленной, понадеявшись, что она почувствует это и выйдет на крыльцо, но туман был густым, как свежие сливки или кисель, - ничего не разглядеть. Звуки тоже гасли, проваливаясь в белое марево, как в раскрытую пасть.
        Позже, уже когда отъехал довольно далеко от деревни, Степан подумал, что если и ночью было так же туманно, то они с дедом могли попросту не услышать чего-то, не заметить. Ощутив укол тревоги, Степан велел себе не думать пока об этом.
        Главное сейчас - показать себя Егору Кузьмичу с выгодной стороны, пусть поймет, что он, Степан, человек надежный, умелый, старательный. Тогда Егор Кузьмич возьмет его в помощники, и Степан сумеет позаботиться о дедушке и об Анюте.
        Сильно волновался, пока ехал. Но прошло все как нельзя лучше. Говорил Егор Кузьмич мало, вместо разговоров испытал будущего работника, и тот справился, показал, что и сила есть в руках, и умение, и сноровка. А чего Степан не знает, сказал Егор Кузьмич, тому, по всему видать, быстро научится.
        - Жить-то есть где? - спросил мастер и, получив отрицательный ответ, предложил пожить у него.
        - На заднем дворе у меня пристройка есть, сделай там все по своему разумению и живи пока.
        Узнав, что есть у Степана дед, которого он бросить не может, Егор Кузьмич не осерчал, не поджал губы, а посмотрел с одобрением.
        - Пусть и дед с тобой живет. Но столуются у меня только работники, так что…
        Какой там столоваться! Степан не дослушал, принялся благодарить. Главное - крыша над головой. Обратно как на крыльях летел, готов был впереди повозки бежать, быстрее бы до деда хорошие новости донести.
        Деревня встретила несчастьем.
        Туман рассеялся, но черную тучу, что нависла над некогда счастливым местом, было уже не прогнать. Анюта выбежала навстречу Степану в слезах, рассказала, что ночью пропал Антип.
        - Велел нам дверь запереть и никому, кроме него, не открывать. Мы сидели, ждали, но он так и не вернулся ни ночью, ни с рассветом. И до сих пор его нет, и где искать, не знаем.
        Дедушка, Анюта и ее мать смотрели на Степана со жгучей надеждой в глазах, как будто он знал чего-то, чего они не знали, и мог помочь. Только Степан-то сознавал, что и сам растерян не меньше, хотя и старался всем видом показать обратное.
        - У реки искали? - спросил он, вспомнив, где вчера поутру нашли Никодима и его жену.
        Все трое закивали, но Степан сказал, что сходит поглядит еще раз. Они дружно признали его право - право взрослого мужчины (которому, вообще-то, и восемнадцати не было!) проверить все самому и высказать собственное суждение.
        Стоя у реки, глядя на медленные воды, на мелкую волну, набегающую на берег, на золотистые солнечные блики, Степан подумал, что впервые ему неприятно смотреть на Быструю, а хочется лишь одного: бежать отсюда куда подальше. Но нельзя, нельзя бежать: Анюту с матерью ведь не оставишь в такой беде.
        - Еще кто помер? - раздался сзади хрипучий голос, как будто ветка сухая скрипнула.
        Резко обернувшись, Степан увидел колдуна Савву. Тот стоял, опершись обеими ладонями на клюку, смотрел на воду, мимо Степана, словно и вопрос свой адресовал не ему, а реке.
        - Все пока живы, - ответил Степан. - Но Антип пропал. Ночью ушел и не вернулся.
        - Не вернется, не жди. Ты и сам знаешь, нечего дурачком прикидываться.
        Кого река забрала, тому назад дороги нету. Когда я мальцом был, пропал сосед наш. Его все Сычом звали. Пошел к реке вечером, в лодку сел… Поутру лодка пустая возле берега была, а Сыча и след простыл. Искали его, да так и не нашли. Решили, спьяну потоп. Любил он это дело, вон как Никодим, покойник. - Савва пожевал губами. Степан напряженно ждал продолжения. - Месяц прошел или около того. Я шел вдоль берега, глядь - впереди чернеет что-то возле камышей. Пригляделся - вроде как человек лежит! Ближе подошел - Сыч! Я к нему бегом, зову, кричу, что все его ищут. Как в двух шагах оказался, гляжу, Сыч извернулся весь, будто змея водяная, и тело у него длинное, гибкое, а ног вовсе нет. Смотрит на меня и смеется, смеется. И никакой это не Сыч, у него лица и вовсе нет - один рот распахнутый, а нем - зубы в два ряда. А потом раз - и пополз к воде. Шустро так, изгибается ужом, ползет, и все хохочет. А я стою, словно бы в песок меня вкопали, смотрю и понять не могу, как же это я мог этакую тварюгу за человека принять. Как домой прибежал, не помню. Дня три замертво пролежал, бабка меня кое-как выходила. С той
поры и вижу я всякое, и знаю-ведаю.
        - Ты думаешь, Никодима и Антипа это… этот… утащил?
        Савва поглядел на Степана так, будто только что заметил, с кем говорит.
        - Чего? Нет, знамо дело, нет! То хохотун был, мне после бабка сказала. Он обманывать горазд, ползает на брюхе, детей пугает. Знаешь, как говорят? Если дитенок заговариваться начал, так это его хохотун напугал, потому детей одних нельзя у воды оставлять. Мерзопакостный он, но со взрослыми мужиками ему не под силу управиться. Никодим, Антип - там другая нечисть лютует… - Он качнул головой. - А говорю я это к тому, что как на земле свои законы, так и на воде. Разные существа там водятся. Многие прямиком из Нижнего мира приходят. Ты, небось, и не слыхал о таком, а только есть он - мир этот, хотя его обычному человеку и не под силу увидеть.
        - Ты знаешь, кто людей убивает? - прямо спросил Степан, устав от загадок, которыми говорил Савва.
        Старик посмотрел тягучим, внимательным взглядом, точно прикидывая, стоит ли отвечать, сдюжит ли Степан правду. Хотя, может статься, Савва просто задумался, ушел в свои непонятные мысли.
        - Хотел бы я ошибаться, - выговорил он после долгой паузы. - Но, боюсь, нету тут ошибки. Тебе бы уезжать надо…
        На высоком берегу появилась мужская фигура.
        - Эй, Степка! - крикнул Петр. - Не видел Антипку-то, нет?
        Савва будто на ключ заперся изнутри: лицо отяжелело, черты застыли. Степан понял, что старик больше ничего уже не скажет, по крайней мере, не сейчас. Так и вышло. Колдун круто развернулся и зашагал вдоль берега прочь от Степана и от Петра, который спускался с обрыва к реке.
        - Не иначе как старый ведьмак наворожил, - угрюмо заметил Петр. - Ишь, ходит, вынюхивает, высматривает. Мне давно говорили, он с речной нечистью знается, захочет - напустит на человека!
        Степан не верил в это: Петр с Саввой друг друга не жаловали, вот Петр в сердцах и наговаривает на старика.
        Вместе они еще раз обошли берег, причал осмотрели, лодки, кусты и ивовые заросли. Нигде Антипа не было - ни живого, ни мертвого.
        - И в моем доме пусто. Я подумал, может, у меня где, - глухим басом говорил Петр, когда они шли обратно в деревню. - Все сараи осмотрел. Куда подевался? Что за чертовщина творится? Непохоже это на Антипку - шутки шутить. Выходит, не может он прийти, коли не идет.
        Это было ясно и без слов, в подтверждении не нуждалось, поэтому Степан не ответил. Он посмотрел на деревушку, перевел взгляд со своего дома на Никодимов. Всего два дня никто там не живет, а дом уже выглядит покинутым, одичавшим, как пес, которого бросили хозяева. Потемневший от боли, стоял он, словно бы пригнувшись к земле, и незрячие глаза-окна безжизненно смотрели на реку.
        - Что же делать-то теперь? - заламывая руки, спрашивала Марфа, увидев подходящих Петра и Степана. Лицо ее опухло от слез. - Горе-то… Куда нам с Нюткой податься?
        - Савва говорит, уезжать отсюда надо, - не подумав, сказал Степан, и Петр тут же вызверился:
        - Ага, уезжать! Слушай больше эту старую образину. Колдун с нечистым знается! Я пока Антипку не найду, ни ногой отсюда.
        Марфа ничего не сказала, но ясно было, что в отсутствие мужа решения вместо нее будет принимать его брат. Мнения Марфы никто бы не спросил. Как и мнения Анюты.
        - Скоро ночь, не успею обернуться. А утром поеду в город, помощь привезу. Пусть ищут, кому положено.
        Степан понимал: если они с дедом окончательно и бесповоротно решат ехать, и даже если уговорят Анютку и ее мать, то сразу, прямо сейчас, сделать это не получится, нужно собраться по-людски. Выезжать надо в светлое время, а не когда солнце катится к горизонту и вот-вот скроется в водах Быстрой. Как ни была ему противна мысль провести здесь еще одну ночь, а сделать это, по всему видать, придется. Но на этот раз они будут умнее. Что бы за нечисть тут ни орудовала, им лучше оставаться всем вместе.
        - Мы с дедом, наверное, в город переедем, - сказал Степан, уже не боясь вызвать гнев Петра. Рано или поздно все равно сказать нужно. - Я работать там буду.
        На Анюту он старался не смотреть. Хотя и не было его вины, но чувствовал себя как предатель. Хотел сказать, что не бросит ее, а как скажешь? Ведь и уговора между ними не было.
        - Нынешнюю ночь надо всем вместе переждать.
        Петр собрался возразить, но потом подумал, что оставлять жену и дочь брата одних нельзя, а самому ночевать с ними в одной избе - не слишком правильно, так что мотнул головой, мол, так и порешим.
        - Давайте в моем доме, - предложил Петр. - Он самый большой. - В голосе прозвучала не слишком уместная горделивая нотка. - Марфа, Анютка, вы ужин соберите.
        Он принялся отдавать хозяйственные распоряжения. Марфа обрадовалась тому, что может себя чем-то занять, и метнулась выполнять поручения, прихватив с собой дочь.
        Степан с дедом ушли к себе, чтобы взять необходимое.
        - Уговорился, значит, с Егором Кузьмичом? - спросил дед.
        Степан рассказал обо всем, расписав в красках, какая замечательная жизнь ждет их в Быстрорецке. Понимал он, как грустно деду сниматься с насиженного места и вместо своего дома, где он привык быть хозяином, жить на старости лет приживалом, из милости.
        Но ведь и выхода иного не было. Тем более после слов Саввы про то, что надо уезжать из деревни. Разговор с колдуном Степан тоже деду пересказал, и тот, вздохнув, проговорил:
        - Савва зря болтать не будет, попусту пугать да языком молоть. Знает он что-то, а пока сам не захочет сказать, хоть клещами из него тяни - не вытянешь. Я и сам чую, и тебе говорил: плохим это место стало, не надо бы нам тут оставаться, а все одно, Степушка: тоска сосет душу.
        Ближе к ночи, как стало темнеть, пятеро оставшихся жителей рыбацкой деревни собрались в доме Петра. Закрывая вместе со всеми ставни, задвигая тяжелый засов на дверях, Степан спрашивал себя, от чего они пытаются схорониться? И смогут ли спастись, если даже не представляют, чем и как можно укрыться от неведомого зла?
        Глава седьмая
        Ночь накрыла деревню вороньим крылом. Если кто-то с небес смотрел сейчас вниз, то ничего не сумел бы разглядеть: темные дома растворялись в окружающем мраке, надеясь спрятаться в нем.
        С вечера дул сильный ветер, хотел разогнать облака, но так и не сумел, обессилел и утих. Поэтому серые лохматые тучи укутали мягкими телами луну, спрятали ее от людей, и небесный глаз закрылся. Ночь предстояла слепая, мрачная, и Степан, пока шел к дому Антипа, думал, что если отец Анюты заблудился где-то, то в такой тьме дорогу домой ему будет отыскать трудно.
        Все старались делать вид, что им предстоят самые обычные вечер и ночь. Трудовой день остался позади, время отдыхать и готовиться ко сну. Каждый знал, что это вовсе не так, но держал свой страх при себе, обуздывая его, как норовистого коня.
        Женщины должны были устроиться в задней комнате, отдельно от мужчин, но, прежде чем Марфа и Анюта ушли к себе, Степан решился на разговор. При иных обстоятельствах он не стал бы обсуждать такие важные вещи вот так, в лоб, без подготовки, не посоветовавшись с дедом, не спросив у него разрешения, к тому же в отсутствие Антипа, но жизнь в последние дни изменилась - и Степану пришлось меняться вместе с ней.
        Поэтому он, стараясь побороть волнение, подошел к Марфе и сказал, что Анюта давно уже мила ему. Девушка стояла подле матери, низко склонив голову от смущения, не поднимая глаз на Степана.
        - Ишь ты, жених, - фыркнул Петр, и Степан покраснел, но не сбился, а продолжил:
        - Работать буду усердно, хозяйством обзаведусь, на ноги встану - и зашлю сватов. Все честь по чести. Марфа, ты не бойся, не подведу. Не будет у Анюты мужа лучше, любить ее стану, беречь, как никто другой. Верьте мне.
        Хотел, чтобы это прозвучало солидно, серьезно, но вышло как-то не так, по-ребячьи, и Степан был собою недоволен. Но тут пришел на помощь дед.
        - Степан - парень основательный. Как сказал, так и сделает. Я с ним в город еду. Другой бы, глядишь, бросил старика, а Степка мой не из эдаких. За ним Анюта как за стеной каменной будет. Дайте срок, все о новом мастере заговорят.
        Степан, который всегда думал, что для деда его поделки - баловство, чуть рот от удивления не разинул. Чувство признательности было таким большим, что не помещалось внутри, грозило пролиться слезами - и это было бы совсем уж не к месту, так что он прикусил губу и сдвинул брови.
        - Антип-то как же… Ему бы… - залепетала Марфа.
        - Вернется - и с ним поговорим, - сказал дед. - А ты у Анюты спроси. Она-то что скажет? По сердцу ли ей Степан?
        Зардевшаяся Анюта подняла голову и поглядела на мать, дожидаясь, пока та позволит ей ответить, хотя по ее сияющему взгляду и без того было ясно, что она скажет. Однако тут Петр, который стоял возле дальней стены, у окна, шикнул:
        - А ну-ка тихо! Развели тут сватовство. Есть кто-то снаружи!
        Марфа тихо ахнула, Анюта метнулась было к двери - вдруг это отец? Но Степан удержал ее за руку.
        Они замерли, прислушиваясь к тому, что происходило во дворе.
        В избе было довольно светло, но в ломаном, зыбком свете свечей лица людей казались скорбными, потемневшими, как лики на старых иконах.
        В наступившей тишине было слышно, как молчалива ночь: ни плеска волн, ни сверчков, ни лая собак. Степан вспомнил, что пес Антипа пропал, а куры в его курятнике передохли - все это обнаружилось утром. Но тогда, в суете дня, он как-то позабыл об этом, а сейчас вспомнил. Лучше бы и не вспоминать, ведь это означало, что прошлой ночью в деревне побывало смертоносное существо, способное остановить бьющееся сердце, напугать и заставить бежать свирепого цепного пса и…
        И убить. Почему-то в эту самую минуту Степан точно знал: нет больше Антипа, и надеяться нечего, и обманывать себя. Зря они решили дожидаться его возвращения. Как можно было сделать такую глупость? Если по округе бродит жадное до чужой крови существо, так зачем же они, как глупые куры, остались здесь ему на пропитание?
        - Слышите? - прошептал Петр.
        Степан хотел сказать, что за дверью тихо, но понял, что это не так. Он не слышал этого ушами - скорее, ощущал кожей, каким-то внутренним чувством. Снаружи было что-то. Или кто-то.
        Оно тоже вслушивалось в ночь, открывало рот, высовывало язык и пробовало ночной воздух на вкус. Воздух был прогоркшим от боли, он пах смертью - и существо чувствовало человеческий страх, смаковало, перекатывало в зловонной пасти.
        Тихий скрип - кто-то снаружи навалился на дверь, проверяя, прочно ли она закрыта. Анюта прижалась к Марфе, та обняла ее в вечной попытке матери защитить свое дитя. Дед и Степан поглядели друг на друга, и Степан шагнул к старику.
        Петр на время остался в стороне ото всех, точно отделенный от остальных невидимой линией. Он сделал шаг к двери, сжимая в руке ружье, которое успел взять с лавки. Мясистое лицо было решительным, но все равно Степан видел, как сильно тот напуган.
        Неслышно подойдя к двери, Петр припал к ней щекой, стараясь разобрать, есть ли кто на той стороне. Но все снова было тихо, и Степан спросил себя, не был ли скрип стоном рассохшегося дерева? Просто они готовились, ждали чего-то - вот и померещилось.
        Степан осторожно перевел дыхание.
        - Нет никого, - шепотом проговорил дед. - Напрасно переполошились.
        И в тот миг, когда все уже собрались выдохнуть облегченно, когда с уст готовились сорваться слова про то, что у страха глаза велики, начался настоящий кошмар, которому суждено было перевернуть жизни всех, кто находился сейчас в доме.
        Раздался оглушительный грохот, треск, напоминающий громовой раскат. Женщины закричали, Петр громко выругался, все пятеро людей, не рассуждая, сбились в кучу, ища поддержки один у другого, не понимая, что происходит.
        - Что это? - дрожащим голосом еле слышно спросила Анюта.
        Хотя уже было ясно что. Плотно закрытые ставни были сорваны с петель. Какой чудовищной силой нужно обладать, чтобы одним движением смахнуть их, словно ложку с обеденного стола?
        Теперь в окно на перепуганных людей смотрела тьма - и то, что в ней находилось. Не прошло и минуты, как раздался звон, на пол посыпались осколки. Разбилось тонкое стекло, и вышитые Анютой занавески заколыхались от ветра, который снова усилился и теперь ворвался в дом, принеся с собой запах речной сырости.
        Слишком сильный, острый запах - так пахнет лишь возле самой воды. Да не проточной, а стоячей, гнилой, затянутой зеленой тиной. Эти мысли пронеслись в голове у Степана так быстро, что он не успел до конца все осознать.
        Свечи затрепетали на ветру, едва не погаснув. В открывшийся, оголенный оконный проем просунулась рука. Белая, как заячий пух, тонкая и изящная, как ивовая ветвь, обнаженная женская рука. Пошарив в воздухе, словно ощупывая пространство вокруг себя, она наткнулась на занавеску и сорвала ее. Ткань упала на пол, и теперь окно не было прикрыто даже слабым подобием заслона.
        Степан задохнулся от жгучего, невыносимого ужаса.
        Лобаста - вот что билось в его сознании. Не живая и не мертвая тварь, что выбралась с речного дна.
        Тем временем в окне показалась и вторая рука. Не обращая внимания на обломки стекла, которые торчали из рамы, существо схватилось за нее, приготовившись забраться внутрь.
        - Святые угодники, - простонала Марфа.
        - Господи, помоги нам, грешным, - тихо сказал дед.
        Длинная белая фигура, застыв на короткое мгновение в проеме, выступила из темноты и забралась в окно. Степан хотел отвести взгляд, но не мог, так и смотрел во все глаза на существо, порожденное ночью.
        Перед ними стояла женщина - обнаженная, с длинными черными волосами, свисающими до талии. Нагота ее была не соблазнительной, а жуткой, устрашающей: тело казалось сырым, жемчужно-белым, как рыбье брюхо, и рыхлым, как тесто. Вода стекала с него, сочась изо всех пор, а когда она сделала шаг вперед, босые ноги оставили на деревянном полу мокрые следы.
        Голова была опущена, а когда утопленница (лобаста? водяная?) вскинула ее, поглядев на стоящую перед ней жалкую кучку людей, сердце Степана едва не остановилось. Лик ее был ужасен: даже в слабом, пляшущем свете свечей были видны изъеденные трупными пятнами щеки, похожие на извивающихся червей черные губы, сморщенная старушечья кожа.
        Существо вскинуло руку, стараясь дотянуться до людей, двинулось вперед шаткой, неуклюжей походкой. Степана словно парализовало, и позже он стыдился того, что окаменел, не сумев ничего предпринять.
        А вот Петр оказался более решительным. Зарычал, как медведь, рывком вскинул ружье и выстрелил прямо в приближающуюся тварь.
        - Сдохни! - проорал он. - Отстань от нас!
        Анюта с матерью завизжали, Степан метнулся к ним и деду, прикрывая собой близких, толкая в дальнюю комнату:
        - Туда идите! Прячьтесь!
        Дед пытался возражать, порывался помочь, но Степан не слышал. Во все глаза смотрел он на жуткую тварь, что приняла женское обличье. Выстрел, к тому же сделанный со столь близкого расстояния, который точно убил бы любого человека, ничуть не повредил ей. В первый миг сила удара оттолкнула существо, как будто кто-то шарахнул его кувалдой в грудь. Выползшее из ночи создание отшатнулось, посередине груди, куда попала пуля, появилась дыра.
        Полилась густая темная жижа, запах болотной гнили усилился. То, что текло в венах чудища, заставляя биться его поганое сердце, точно не было кровью, как у всякого божьего создания. Пара тонких струек - вот и все, что вытекло, а после существо, даже не заметив этого, не получив, по всей видимости, сколько-нибудь заметного урона, снова сделало шаг вперед, и в этом неровном, тяжелом движении была неумолимая сила.
        Степану показалось, что червеобразные губы искривились в ухмылке.
        «Она убьет всех нас», - подумал Степан, но в тот же миг его охватила решимость защитить тех, кого он любит, пусть и ценой своей жизни.
        Быстро оглянувшись, он увидел, что дед, Анюта и Марфа стоят в двух шагах, так и не спрятавшись. Он подскочил к ним и, не тратя больше времени на разговоры, стал отталкивать их в комнату, не слушая возражений.
        Убедившись, что они внутри, захлопнул дверь и повернулся к Петру. Тот отступал, сжимая в руках ружье, больше не делая попытки спастись, перезарядить оружие, выстрелить снова.
        Губы его шевелились, точно он творил молитву, а лицо было неживым, сонным. Дедово ружье лежало на лавке позади страшной твари, что напирала на Петра, подходя к нему все ближе, и Степан, мигом оценив свое положение, понял, что не сможет проскочить мимо существа и схватить его.
        Поэтому он, не успев особо задуматься, вырвал ружье из рук Петра - тот цеплялся за него, будто желая отгородиться им от беды - и направил на лобасту (или кем была эта тварь). Потом вспомнил, что пуля не способна убить то, что уже мертво, и, пользуясь ружьем как палкой, размахнулся и ударил.
        Вернее, попытался ударить, но у него ничего не вышло. В следующий миг Степана отбросило к стене. Он перелетел через комнату и врезался в нее спиной. Сущность отшвырнула Степана легко, будто он был букашкой или малым зверьком, не имеющим веса, надоедливым, но совершенно не опасным.
        Ударившись спиной и затылком, Степан почувствовал, как голова взорвалась болью.
        «Вот и смерть пришла», - промелькнуло в меркнущем сознании.
        Перед тем, как погрузиться в прохладное, будто речные волны, забытье, Степан успел увидеть, как распахнулась входная дверь. Ни дубовые доски, из которых она была сделана, ни тяжелый засов не остановили того, кто появился на пороге и шагнул в комнату.
        Петр, возле которого очутились теперь уже два порождения ада, закричал тонким, бабьим голосом и закрыл лицо руками.
        Но эта жалкая попытка спастись не могла помочь ему.
        Глава восьмая
        На лицо Степану упала теплая капля, и в сознании сверкнула мысль: лобаста! Склонилась над ним, тянет мокрые сморщенные белые руки, хочет ухватить!
        Он с воплем открыл глаза, уже почти видя омерзительную нежить подле себя, но тут понял: никакое это не речное чудище. На полу, положив Степанову голову к себе на колени, сидела Анюта. А капля упала - это слеза, потому что Анюта плакала.
        - Что? - только и спросил Степан. Хотел встать, но голова закружилась так сильно, что он повалился обратно, перед глазами засверкали разноцветные всполохи.
        - Очнулся, слава тебе боженька! - всхлипнула Анюта и поцеловала Степана в лоб.
        Как ни была трагична и ужасна окружающая обстановка, этот поцелуй всю душу Степану перевернул, словно огнем опалил. Однако уже в следующую минуту ему стало не до нахлынувших чувств, потому что Анюта зарыдала в голос.
        - Ой, горе! - причитала она. - Как же это!
        Степан сделал новую, на сей раз более осторожную попытку приподняться. Головокружение оказалось не таким сильным, он смог сесть и осмотреться. Степан лежал у стены - там, куда лобаста и швырнула его, как тряпичную куклу. Дверь была нараспашку, окно зияло провалом, в проем лился сизый рассвет. Солнце уже всходило, ночь миновала.
        Жутких тварей не было, как не было и Петра.
        На полу возле двери, вытянув ноги, сидела Марфа и смотрела перед собой бессмысленным блуждающим взглядом.
        - Петр, - хрипло проговорил Степан, - куда он делся?
        - А забрали его, - неожиданно отозвалась Марфа и засмеялась.
        От этого хохота - безумного, каркающего, в котором радости было не больше, чем воды в сухой деревяшке, у Степана мороз пошел по коже.
        - Забрали? - Он поглядел на Анюту.
        Та прикусила губу, чтобы снова не расплакаться, и ничего не ответила.
        - Нету больше Петюнюшки. Идолища его на речное дно утащили. С ними он теперь.
        Марфа перестала смеяться и, не произнеся больше ни слова, снова уставилась невидящим взором в стену за спиной Степана.
        Степан кое-как поднялся на ноги.
        - Подошли, обступили с двух сторон, схватили, - глухо проговорила Анюта. - Он кричал, рвался, да куда там. Уволокли прочь.
        - Так, может, Петр еще жив? - встрепенулся Степан. - Надо бы пойти…
        - Не надо, - снова безжизненно отозвалась Марфа. - Шея у него хрустнула, как у куренка. Он уже мертвый был, когда его за порог тащили.
        Пытаясь переварить, уместить в голове все, что услышал, Степан осознал, что нигде не видит деда, и сразу понял, что случилось.
        Не зная ничего, все равно понял. Не разумом - сердцем. А поняв, не захотел ничего знать наверняка, не желал спрашивать. Ведь пока он не задал вопроса, пока не получил на него однозначного ответа, дед все еще оставался среди живых. От окончательности и бесповоротности потери, от бездны, в которую он скоро провалится, отделяли Степана всего несколько слов - и когда Анюта, запинаясь, произнесла их, он почти ненавидел ее. Любил, но при этом ненавидел. Не зря же в старину карали гонцов, которые приносили плохие вести.
        - Дедушка как увидел, что она тебя об стену-то… Побежал к тебе, я и удержать не смогла. Только не добежал, побелел весь, захрипел, за грудь схватился…
        Голос Анюты доносился как сквозь завесу дождя - издалека, невнятно. Степан слушал, а в ушах звучал другой голос.
        «Ты особо не надейся… Сколько уж лет он землю топчет, пора и честь знать. Сердце у старика мягкое, дряблое, как гнилое яблоко, которые черви грызут. Не протянет долго», - говорил колдун Савва.
        Словно пьяный, шагнул Степан к комнате, увидел распростертое на полу тело деда, повалился возле него на колени. Заплакал, прижимая к себе.
        Люди говорят, нельзя мужчинам плакать, негоже, но дед по-другому учил. От телесной боли, конечно, не след реветь белугой, молча надо терпеть, а вот если болит душа, тогда ничего, можно. Если горе не вытечет, то загустеет, ляжет камнем поперек груди, не даст ни дышать, ни жить.
        А жить было нужно. Кто, как не Степан, позаботится теперь об Анюте и ее матери? Антипа в живых точно нет - теперь уже никаких сомнений у Степана не оставалось. Он так и не знал, что это были за существа, разорившие деревню, погубившие в конечном счете и дедушку, но понимал: они приходили, чтобы убивать - и убивали.
        Тут ему вспомнилось, как Петр говорил о Савве: наворожил, дескать, старый колдун, с нечистью речной знается, может напустить ее на человека.
        Степан не был уверен, что Савва виновен во всем, ведь он лечил людей, даже и дедушку лечил, а наговорить на кого угодно можно: язык, как известно, без костей. Но если и мог кто-то знать, чем жители рыбацкой деревушки так прогневали Господа, что он навел на них этакую напасть, то только Савва. А коли знает, пусть скажет!
        Спустя минуту Степан выходил из дома. Марфа так и осталась сидеть, потеряв всякий интерес к жизни. Как Анюта ни пыталась ее растолкать, расшевелить, молчала, не реагировала.
        - Оставь, - проговорил Степан. - Отойдет она, придет в себя. Время нужно.
        Узнав, что Степан идет к Савве, Анюта решительно собралась вместе с ним. Не то боялась оставаться в избе с покойником и потерявшейся где-то внутри себя матерью, не то за Степана боялась, не желала отпускать одного. А скорее всего, то и другое сразу.
        Взявшись за руки, пересекли они двор, двинулись в сторону края деревни, туда, где одиноко жил Савва. Когда проходили мимо дома Никодима, Степан повернул голову и поглядел на него.
        Не хотел смотреть, страшно почему-то было, точно мимо гроба идешь, в котором мертвец лежит, но будто кто за ниточку потянул. Окна Никодимова дома смотрели прямо на Степана и Анюту, и в первый миг ему подумалось, что кто-то поставил на подоконник три большие тыквы. Следом пришла мысль: чего это Петр с Антипом сели да в окно пялятся? А потом, как сообразил…
        Надо было Анюту увести, не давать ей смотреть, но она, проследив за его взглядом, тоже повернулась к дому. Вопль ее был похож на крик раненого зверька, что в силки попал и барахтается, рвется прочь. Степан обхватил Анюту, прижал к себе, стараясь успокоить.
        Только как тут успокоишь! Кто-то (те создания, что были ночью в доме, кто же еще!) отрезал головы братьям - и Петру, и пропавшему Антипу, точно так же, как раньше обезглавил и Никодима.
        Один глаз Антипа был прищурен, будто покойник подмигивал, посмеивался: мол, искали меня, а я - вот он! Возле рта и ноздрей Петра запеклась кровь. Волосы у всех троих были спутанные, точно их тащили за ноги по земле. Впрочем, может, и тащили…
        Смотреть на отрубленные головы не было м?чи, но и взгляд отвести Степан никак не мог, хотя и знал, что до конца жизни будет помнить, как из окна глядели на него три мертвеца, а затянутые смертной пеленой глаза их пристально всматривались ему в лицо, примечали что-то.
        Насилу уведя дрожащую Анюту от страшного дома, Степан пытался сообразить, что ему теперь делать, как быть. Нужно ведь сообщить, позвать на помощь…
        Но все же не нашел ничего лучше, чем попробовать расспросить Савву, как и собирался. Полиция, дознание, доктора - это потом, это после. Пока нужно узнать правду, а правда - она только у Саввы, никто из городских понятия не имеет, что на реке творится.
        Колдун открыл дверь сразу, точно караулил возле нее, ожидая их появления. Увидев трясущуюся Анюту, которая едва держалась на ногах, молча посторонился и пропустил гостей в дом.
        В сенях пахло чем-то горьковатым, терпким, под потолком висели пучки трав. В комнате, куда Савва привел Степана и Анюту, было опрятно, чисто, свежо. В углу, под образами, теплилась лампада.
        Степан, которому прежде не доводилось бывать в жилище колдуна (Савва никого дальше сеней не пускал), удивился тому, как мирно, светло и покойно здесь было. Наверное, втайне он ожидал увидеть в доме Саввы нечто зловещее, вроде колдовского алтаря, чучел животных или свисающей с балок змеиной кожи; думал, что будет внутри черно, задымлено и мрачно.
        Усадив гостей за стол, Савва поставил перед ними кружки с дымящимся душистым напитком.
        - Чай успокаивающий, в себя прийти, - обронил он. - Пейте, полегчает.
        Оба послушно взяли кружки в руки. Степан сделал глоток. Чай оказался вкусным, пах луговыми цветами, солнцем, теплым летним днем. Зубы Анюты клацнули о край кружки: руки ее сильно дрожали, кружка ходуном ходила.
        - Кто еще остался, кроме вас? - спросил Савва, откуда-то зная, что произошло страшное.
        - Марфа, - коротко ответил Степан, чувствуя, как сводит горло.
        Савва внимательно посмотрел на него, свел густые брови к переносице и спросил:
        - Это… они его? Деда?
        «Выходит, знает! Точно все знает!» - подумал Степан и отрицательно качнул головой.
        - Что ж, хорошо. - Показалось или в тоне его и вправду прозвучало облегчение? - Расскажи-ка, что видел, - попросил Савва, хотя просьба была больше похожа на приказ.
        - Так ведь это мы к тебе за рассказом пришли! - осмелев, проговорила Анюта.
        Ей стало получше, румянец вернулся на щеки. Оставив полупустую кружку, девушка глядела на Савву требовательно и вопросительно.
        - Сперва вы, а уж потом поглядим.
        Степан не стал спорить. Говорить старался коротко, чтобы лишний раз не тревожить Анюту. Но она держалась молодцом и даже смогла дополнить его повествование, рассказала о том, чтобы случилось, когда Степан был без памяти. Как речь зашла о головах на подоконнике в Никодимовом доме, Анюта снова задрожала, и Степан взял ее за руку.
        Выслушав их рассказ, Савва долго сидел, опустив глаза долу, как будто высматривая что-то на полу, под ногами. А потом заговорил. Говорил долго, и каждое слово его отдавалось в душе Степана болью. Ему казалось, он - пустой сосуд, и сейчас сосуд этот наполняют до краев жгучим, раздирающим сердце зельем, от которого голова шла кругом, руки немели, а во рту горчило.
        Входил в дом Саввы один человек - вышел совсем другой. Иначе смотрящий на мир и людей, которые его населяют. Он понял нечто важное, и это знание сделало его сильнее, но вместе с тем украло, выжгло часть души.
        Потому что в мире есть вещи, с которыми лучше бы никому никогда не соприкасаться, не сталкиваться: от их прикосновения в душе пропадает то, что поэты зовут в своих виршах чистотой и невинностью. Чужая грязь словно бы налипает изнутри, и ничем уже ее не отмыть: ни любовью, ни верностью, ни богатством, ни славой…
        Часть третья
        Глава первая
        Библиотеку Илья решил устроить в комнате, которая должна была стать их с Томочкой спальней. Войдя в квартиру, откуда больше трех лет назад он сбежал, стараясь укрыться от вины и боли, Илья боялся, что сейчас пережитое навалится на него, призраки прошлого обступят со всех сторон, станут глядеть укоризненно и обвиняюще. Несбывшееся, отнятое счастье - неужели что-то может давить на человека сильнее? Разве что смерть близких. И тут, как говорится, был полный комплект…
        Миша встретил Илью в аэропорту, предложил вместе подняться в квартиру, но Илья подумал и отказался. Он должен быть один, без поддержки, чтобы понять, справится ли самостоятельно, без подпорки в лице лучшего друга, сможет ли остаться или же придется продавать эту квартиру и приобретать другое жилье.
        Квартира встретила тишиной, но не гнетущей, а, скорее, выжидательной. Здесь пахло так, как обычно и пахнет в помещениях, где давно не живут люди. Миша, конечно, раз в месяц наведывался, забирал счета на оплату, проветривал, но все равно характерный запах покинутого, нежилого помещения оставался, а сама атмосфера была не то слишком плотной, не то, наоборот, водянистой, пустой. Тут никто не дышал, не готовил еды, не говорил, здесь не звучала музыка, не слышался смех, и потому воздух казался разреженным, как на большой высоте, так что дышать было сложно.
        И все же в целом было спокойно. Илье не чудилось, что из кухни сейчас покажется мама, а где-то в глубине квартиры зазвучит нежным колокольчиком голос Томочки. Не было ощущения, что его пытаются выжить отсюда, прогнать.
        Это была просто квартира, здесь вполне можно было жить. Обходя комнату за комнатой, Илья понял, что дыхание его выравнивается, а сердце уже не колотится так, будто хочет проломить грудную клетку.
        - Я останусь тут, - вслух сказал Илья, и у него появилась уверенность, что его услышали и одобрили его решение.
        Миша спрашивал потом, как он устроился, и Илья чистосердечно, без лукавства ответил, что все у него хорошо.
        Кстати, о самом Мише сказать этого было нельзя… Смерть дяди Сафа, которая последовала вскоре после смерти Семена Ефремовича, тяжело ударила по нему. А хуже всего было то, что он чувствовал вину: ведь и в том и в другом случае Миша, хотя и оказывался на месте происшествия первым, но опаздывал, не успевал спасти родного человека.
        Михаил держался, старался не показывать, как ему худо, Леля всячески поддерживала и помогала, а теперь и Илья был рядом, но все равно было заметно, что Миша выбит из колеи.
        Илья был рад, что вернулся - причем именно сейчас, когда нужен другу. Томочка, явившись к нему с той стороны, была права: смерть прошла рядом с Мишей, погладила его по щеке, но выбрала других людей. Однако вместо облегчения Илья чувствовал тревогу. Ему казалось, что ничего еще не кончилось - и при этом он не понимал, что же, собственно, началось?..
        С того дня, как Илья вернулся в Россию, в Быстрорецк, прошло больше недели, и почти все это время он провел в своей квартире, разбирая библиотеку Семена Ефремовича. Они с Мишей сразу решили, что книги будут храниться у Ильи, оба чувствовали, что в этом есть какая-то глубинная правильность.
        Илья, который прежде не интересовался мифологией, эзотерикой, теологией, историей культуры и религии, сейчас проникся этой темой. Беря в руки каждую книгу, чувствовал, что это - ключ к знаниям, которые будут ему нужны, понимал, что это рассказчик, который только и ждет момента, когда можно будет поведать свою историю.
        Вынимая книги и альбомы из коробок, Илья подолгу рассматривал каждое издание, поэтому процесс расстановки на полках получился долгим, но вдумчивым. Более того, Илья решил создать свою систему хранения книг, чтобы легче было найти нужную. Откуда у него появилась уверенность, что искать будет необходимо, он и сам не догадывался, но знал это точно.
        Грузчики паковали книги бессистемно, поэтому у Ильи не было возможности узнать, по какому принципу расставлял их Семен Ефремович. Для себя он решил выбрать алфавитный (по темам расположить издания пока не получится, слишком мало у него знаний о предмете). Илья создал в ноутбуке специальный файл, куда заносил краткие данные о каждой книге: автор, название, год издания, краткая аннотация, так что вскоре чувствовал себя заправским библиотекарем.
        Решение поставить книжные шкафы и полки именно в бывшей спальне подсказала Томочка. С момента, как Илья вернулся из Сербии, она не являлась ему, однако в первый день, когда он приехал, это случилось, и было не вполне обычно (если появление мертвой девушки вообще можно считать хоть сколько-нибудь обычным делом).
        Войдя в эту комнату, Илья увидел ряды полок с книгами вместо той мебели, что стояла здесь. Они выстроились вдоль стен: Илья смотрел на разноцветные корешки, толстенные фолианты и тонкие брошюры. Возле полок стояла Томочка, и на этот раз лицо ее не было печальным, скорее сосредоточенным.
        «Вот что ты должен сделать», - говорил ее взгляд. А может, даже и голос прозвучал в тишине.
        Илью ничуть не испугало ее появление, а Томочка, убедившись, что он все понял правильно, исчезла: сначала пропала она, а вслед за ней и книжное царство растаяло, как рафинад в кипятке.
        Миша, когда у него было свободное время (а он постарался сделать все, чтобы его не было, уйдя с головой в работу), заходил посмотреть, как Илья возится с книгами. Они пили кофе или чай, реже - пиво, говорили обо всем на свете, потом Илья шел к своим томам, а Миша - следом, садился и смотрел. Это, по его словам, успокаивало.
        - Знаешь, когда ты сегодня спросил, что я буду пить, мне показалось на долю секунды, что это не ты говоришь, а Семен Ефремович, - признался он однажды. - Не то чтобы ты в него превратился, а просто будто бы он тоже где-то тут. В тебе.
        Это прозвучало как бред, но не показалось бредом ни Илье, ни Мише. Илья просто кивнул, ничего не ответив.
        - Мне кажется, здесь есть разгадки многих тайн, - в другой раз сказал Илья. - Хочу прочесть их все, чувствую, это важно. Мне здесь по-настоящему спокойно и… - Он помялся. - Не знаю, как объяснить, как это вообще возможно, но есть ощущение, что вот оно - мое дело, мое призвание. То, что я искал, к чему шел.
        И снова оба приняли это как данность.
        Однако составление каталога и расстановка книг на полках не могли принести денег, так что Илья писал статьи, редактировал - словом, выполнял привычную работу. Ту, которую прежде любил и которая теперь стала казаться чем-то неважным, второстепенным.
        Только два раза за эти дни Илья выбрался из своей берлоги: первый раз, когда пришел в гости к Мише и Леле, второй - когда они с Мишей пошли в ресторанчик на набережной Быстрой, где прежде часто бывали.
        Квартира Лели и Миши была просторной, стильно обставленной и вместе с тем уютной; Мишина жена была рада Илье, но все же в воздухе чувствовалось небольшое напряжение. Природу его Илья долго не мог понять, ведь они были давно знакомы и дружили до того, как Миша и Леля поженились; были ветеранами нелегких битв и свидетелями странных и пугающих событий, сроднились и сблизились.
        - Она хочет, чтобы я забыл обо всем, жил спокойно, - пояснил Миша, когда позже они сидели в ожидании заказа в ресторане, глядя на Быструю, на которой уже появился первый ломкий ледок. - Дядя Саф умер - да, это жутко, но разбираться с этим - дело полиции, не наше. Семена Ефремовича жалко, но это фигура из прошлого, так же, как и все наши злоключения, отель «Петровский», Нижний мир, Мортус Улторем.
        Миша сделал глоток вина, которое им принесли.
        - Леля хочет детей. Хочет, чтобы я перешагнул, выбросил из памяти, а лучше всего сделал вид, что ничего необычного в нашей жизни никогда не было. Если я заговариваю об этом, она меняет тему. И даже… - Он осекся, бросил быстрый взгляд на Илью, и тот сразу все понял.
        - Жалеет, что я вернулся, так ведь? Я живой свидетель, что все это нам не почудилось.
        Миша слегка покраснел.
        - Леля рада тебе, но…
        - Но боится, что я тебя во что-то опять впутаю, - закончил за него Илья.
        Миша усмехнулся.
        Им принесли горячее. Мише - стейк с овощами, а Илья заказал рыбу: в Сербии он ее почти не ел, это же страна мясоедов, вот и соскучился.
        - Есть какие-то подвижки? Кто мог сделать это с Сафроновым? - спросил Илья, с содроганием вспоминая рассказ друга про отрубленную голову и запертую изнутри квартиру. Он хорошо знал дядю Сафа, часто видел его в детстве, хотя в последние лет шесть-семь встречались они редко.
        Миша пожал плечами.
        - Мне об этом, сам понимаешь, не говорят. А в СМИ пописали, покричали несколько дней, да и задвинули все на задний план. Основная версия - убийство из мести. Всех очень радует, что ни похищений больше, ни трупов. Последнюю пропавшую девушку - студентку-переводчицу, Еву Колесову, нашли на берегу Быстрой на следующее утро после убийства дяди Сафа, и больше не было ни исчезновений женщин, ни обнаруженных тел с характерными следами удушения. Людям хочется верить: маньяк испугался, что его могли обнаружить, и угомонился. Или перебрался в другое место, подальше от Быстрорецка.
        - А сам что думаешь?
        Миша подцепил вилкой кусок мяса, повертел, положил обратно в тарелку и снова взялся за бокал, разом допив все, что оставалось на дне.
        - Уверен, дядя Саф догадался, кто убивал женщин, хотел сказать мне об этом. Никогда не слышал, чтобы он говорил таким тоном: тут и страх, и потрясение. Я думаю… - Миша помолчал. - Думаю, за этими смертями стоит человек из органов, из полиции. Кто-то, кого дядя Саф, скорее всего, знал. Потому и улик на месте преступления не было, а если и были, не могли привести к убийце: преступник сам в системе, знает, как концы в воду прятать. Эта жесткость - из-за ярости, что его выследили, а то, как убийца проник в квартиру, подтверждает мою версию: дядя Саф впустил его сам, потому что знал и доверял, вот никаких следов взлома на двери и нет!
        - Но она была заперта изнутри. Как преступник ушел?
        - Окно было разбито. Этаж высокий, но, возможно, на соседский балкон забрался, там пожарная лестница рядом. Еще одно очко в пользу того, что действовал профессионал. Поэтому, Илюха, никуда этот зверь не переехал, просто затаился, залег на дно, но рано или поздно вылезет. А искать убийцу дяди Сафа толком не будут: мне кажется, это кто-то из вышестоящих, он спустит все на тормозах, чтобы под него не копали.
        Некоторое время они молча ели: было вкусно, хотя Илья в Сербии привык к огромным, щедрым порциям, а тут они весьма скромные.
        - Не исключено, что Сафронов сам позвал того человека домой, хотел поговорить, удостовериться в своих выводах, подтвердить догадки, но что-то пошло не по его плану. Это дело вообще его мучило, изводило, он сильно изменился. Все же столько лет в органах, высочайший профи, а никак не мог поймать убийцу. Боялся, что теряет хватку и чутье. Потом еще, наверное, его клеймили, что москвичей подключил: а у нас же не любят, чтобы сор из избы… - Миша вздохнул и усмехнулся. - Они уже уехали, наверное. А может, и не приезжали. Вот такие дела.
        - Тебе это не дает покоя, докопаться до правды хочется? - спросил Илья.
        Миша вскинул на него глаза и проговорил:
        - Возможно, ты сможешь помочь. Вы с Томочкой. - Было немного странно, что он сказал о ней, как о живой. - Есть в этой истории след Нижнего мира. А еще, знаешь, много совпадений.
        - Твой шрам болел, я начал… - Илья не знал, как сказать. - Видеть.
        - Вот именно. У меня такое чувство, что у нас в руках фрагменты какой-то мозаики, отдельные куски, но, как их ни подгоняй один к другому, ерунда получается. Все равно что пасьянс без одной карты в колоде раскладывать: никогда не сойдется.
        - Возможно, тут лишь вопрос времени. Нужная карта отыщется.
        Илья посмотрел в окно и увидел, что пошел мокрый снег: клочковатые крупные снежинки сплошной стеной тяжело валились с мрачного низкого неба. В Сербии снег выпадал редко, разве что в горных районах зима была отдаленно похожа на здешнюю, быстрорецкую.
        Оказывается, Илья успел привыкнуть к теплому южному климату и улыбчивой погоде, потому что на душе стало тоскливо. Вместе с тем он был рад, что сейчас находится здесь. Это было правильно, «по судьбе» - так, бывало, говорила мама.
        А от судьбы, как известно, нигде не скроешься.
        Глава вторая
        Миша ждал. Пожалуй, именно это слово наиболее точно описывало его теперешнее состояние. Ему все казалось, что скоро что-то должно произойти, и каждый телефонный звонок, каждое электронное письмо или сообщение могли принести весть, которая подтвердит это.
        Разумеется, Миша понятия не имел, чего или кого ждет, чем это обернется, вообще не мог ничего толком сформулировать. Просто нервы вечно были натянуты, а сам он был высокочувствительной антенной, настроенной на прием.
        Леля волновалась, говорила, это депрессия, даже специалиста грозилась найти. Миша отшучивался, признавая, однако, что, возможно, жена права: так себя и чувствует человек, который пережил потерю. Но в глубине души знал: все не так просто.
        Отец, например, тоже страдал, шутка ли, погиб лучший друг, которого он считал братом. Сафронов был отцу куда ближе, чем Мише, если уж на то пошло, к тому же папа переживал из-за того, что его не было рядом, вообще не было ни в городе, ни даже в стране в тот день, когда Сафронов умер. Но скорбь Юрия Олеговича была чиста, ясна и понятна, тогда как Миша не мог разобраться, что с ним происходит.
        Ему снились тягучие, путаные сны, в которых прошлое переплеталось с настоящим, а он был то самим собой, то кем-то еще - не понять кем. Миша просыпался с гудящей головой, с трудом соображая, что происходит, на каком он свете, а шрам покалывало и тянуло.
        С приездом Ильи стало легче, намного легче. Хотя Леля, похоже, была не слишком довольна тем, что не она, а друг мог немного развеять мрак в душе ее мужа.
        Был понедельник, и Миша, заехав после работы к Илье (который уже разобрал почти все книги), вернулся домой около восьми. По дороге купил упаковку пломбира, молотые орешки и взбитые сливки, но, едва переступив порог, понял, что вряд ли у них с Лелей будет тихий семейный вечер с мороженым и сериалом от Netflix.
        В доме был гость, точнее, гостья: из кухни доносился женский голос, и в голосе этом явственно слышались слезы.
        Миша сразу сказал себе: вот оно, подоспело. То, чего он ждал все это время. Понимание этого неожиданно наполнило его таким страхом, что захотелось тихонько выйти вон, пока его появления не заметили, и бежать отсюда, не слышать, не знать, пока все не уладится, не уляжется.
        Дверь кухни отворилась, и Леля вышла в коридор.
        Не успел, подумалось Мише. Впрочем, мысли про побег, разумеется, были абсурдны. Никуда бы он не ушел.
        - Привет. - Леля подошла к нему и поцеловала. От нее пахло духами, лицо было накрашено: видимо, недавно вернулась с работы, не успела смыть косметику. - А мы вот тут…
        В дверном проеме возникла Оксана. С того дня, когда сестра Мишиной мачехи наговорила им с Лелей глубокомысленных пошлостей про необходимость обзавестись потомством, они не пересекались. Положа руку на сердце Миша надеялся, что этого не случится еще долго, по крайней мере, до Нового года.
        Так что при виде родственницы, которую не очень-то жаловал, Миша едва не поперхнулся и еле-еле успел изобразить дружелюбную улыбку.
        Круглое Оксанино лицо опухло от слез, волосы были растрепаны, как будто она только что проснулась и встала с кровати, унизанные кольцами пальцы теребили носовой платок.
        - Миш, я ведь к тебе, так получается, - прогундосила Оксана. Нос, видно, заложило. - Отец звонил, сказал?
        «Причем тут отец? Что он должен был сказать про сестру Олеси?»
        Думая об этом, Миша доставал телефон. Три пропущенных - все от папы. Днем Миша был на совещании и забыл снять мобильник с беззвучки.
        - Сейчас перезвоню ему.
        Оксана вяло кивнула и пошла обратно на кухню.
        - Мой руки, иди ужинать, - сказала Леля, отправляясь за гостьей.
        Отец ответил сразу, говорил отрывисто и коротко.
        - Я звонил, ты не брал. Оксану к тебе отправил. Ты, я думаю, не в восторге от нее, но такое дело… Надо помочь.
        - Конечно. - Миша слегка растерялся. - А что случилось-то?
        - Пусть она сама тебе расскажет. Про расходы не думай, я оплачу, если ей дорого будет.
        Какие расходы? Что отец собрался оплачивать?
        Миша вытер руки и пошел в кухню, где был накрыт стол. Оксана сидела на его обычном месте, и Леля бросила на мужа предостерегающий и вместе с тем виноватый взгляд. Миша засунул в морозилку мороженое и сел на свободный стул, спиной к двери.
        - Я отбивные сделала и картошку по-деревенски, мы с Оксаной уже начали ужинать, сейчас тебе положу, - заговорила Леля, наполняя его тарелку и надеясь, что разговор об обыденных вещах разрядит обстановку.
        Миша разлил вино по бокалам, и Оксана немедленно схватила свой.
        - Убить меня хотят, Миш, - плаксиво сказала она, и лицо ее сморщилось.
        Он ошеломленно смотрел на Оксану, размышляя, в своем ли она уме.
        - Можете рассказать обо всем подробно? - осторожно спросил Миша.
        - У тебя же охранная фирма, - не слушая его, говорила Оксана. - Люди есть обученные, техника там разная. Ты же можешь меня спасти?
        В голосе женщины звучала истерика, Миша еще не понял, что тому причиной: страх или выпитое вино.
        - Для начала нужно бы узнать, что стряслось.
        Оксана вздохнула.
        - Он меня преследует. Я его видела, сбежала. Но он не отстает.
        - Кто - «он»? - быстро спросил Миша. - Вы его знаете?
        Оксана качнула головой и прижала к лицу платок.
        - Давно это началось?
        Поминутно вздыхая и всхлипывая, она рассказала Мише свою невеселую историю.
        Оказывается, в их с мужем семье уже давно начались проблемы. Муж четыре года назад собирался уйти от Оксаны к другой женщине, но она как-то смогла уговорить его не делать этого, сохранить брак ради ребенка. Говорила, мол, сын - подросток, возраст сложный, как он это воспримет? А вдруг пойдет вразнос: пьянки, наркотики, дурная компания - мало ли примеров?
        Зачем удерживать человека, если он хочет уйти и честно говорит об этом, Миша не понимал. По его мнению, раз уж так случилось, лучше расстаться и пойти каждому своим путем: что за радость видеть возле себя человека, которому ты не нужен, который не любит тебя и стремится к кому-то другому? Но, вероятно, статус замужней женщины значил для Оксаны куда больше, чем самоуважение и человеческое достоинство.
        Словом, Оксана приложила колоссальные усилия, муж остался. После выпускного вечера в школе было сложное поступление в вуз, потом адаптация в другом городе (учиться сына отправили в Москву, причем Миша так и не понял, чье это было желание, - юноши или его матери), а там подоспела и первая сессия, которую отпрыск никак не мог сдать, и нелегкое завершение первого учебного года, и юбилей Оксаны…
        Но потом поводы для сохранения изживших себя отношений оказались исчерпаны, и случилось неизбежное: муж собрал вещи и отбыл к любовнице, которая ждала этого события около пяти лет.
        - Змея, гадина! - пылко говорила Оксана. - Караулила его, как собака миску с супом.
        Пришло время подавать документы на развод. Сын уже взрослый, имущественных претензий, как полагала Оксана, нет - хоть это утешает. Машина у каждого своя, дача и квартира должны остаться брошенной жене: порядочный мужчина, как известно, уходит, в чем есть, с одним чемоданом. Но беглый супруг, как выяснилось, был к этому не готов. Он сказал, что будет оплачивать учебу сыну, но недвижимость желает поделить.
        - Вспомнил, что когда квартиру покупали, он свою «однушку» продал, чтобы денег на «трешку» хватило, и дачу, говорит, сам строил и все там сажал, она, мол, мне не нужна была никогда! И что, если так? Хочешь на дачу ездить, не уходи из семьи! Да это все та дрянь виновата! Она его настропалила делить!
        Как выяснилось, любовница - без пяти минут вторая жена - была беременна. Измучившись постоянным ожиданием, она, вероятно, вправду желала, чтобы ее избранник не остался после развода с пустым карманом.
        Слушая пылкий рассказ о семейной драме, Миша никак не мог понять, как с ней связаны угрозы жизни и охранная фирма. Но вскоре все стало ясно.
        - Я уверена: он хочет меня убить. Если меня не будет, все ему останется.
        - Это уж слишком! Не миллионы евро делите, в конце концов, чтобы на убийство идти! - фыркнул Миша, но, наткнувшись на Лелин взгляд, прибавил: - В полицию пробовали обратится?
        - Я твоему отцу позвонила. Он же у нас в органах, везде связи. Организуй, говорю, мне охрану! А он к тебе направил!
        «Спасибо, папа!»
        - То есть вас преследует ваш муж? - уточнил Миша.
        Оксана посмотрела на него взглядом, в котором ясно читался приговор Мишиным умственным способностям, и ответила:
        - Нет, конечно. Я того человека не знаю. Но разве никого нельзя нанять, чтобы чужими руками все сделать?
        «Так, уже и до киллеров дошли».
        Ситуация начала раздражать Мишу, но, с другой стороны, если Оксана хочет нанять себе охрану - пусть нанимает.
        - Ладно. Вы увидели, что вас преследуют. Как и когда это было?
        Впервые это случилось три дня назад. Оксана вышла с работы (работает она в гостинично-ресторанном комплексе, что находится в пригороде Быстрорецка и называется «Берег») и отправилась на стоянку.
        Парковка для персонала находилась чуть поодаль от административного здания, но, хотя время было позднее и давно стемнело, Оксана не испытывала страха: дорога привычная.
        То, что за ней кто-то идет, она поняла не сразу. Сначала услыхала за спиной шаги. Кто-то тяжело шлепал по лужам, не выбирая, куда наступить, и жидкая грязь чавкала у него под ногами.
        Оксана остановилась и обернулась. На долю секунды увидела чей-то силуэт, вроде это был мужчина, потом фонарь замигал и погас. Сама Оксана осталась на свету, а тот, кто шел за ней, теперь был скрыт.
        Она стояла, вглядываясь в темноту.
        Человек все шел, и его волочащиеся, неуклюжие шаги приближались.
        - Эй, ты кто? - крикнула женщина, почему-то испугавшись, хотя это наверняка был кто-то из подвыпивших посетителей, случайно забредших к административному корпусу.
        Шаркающие шаги приближались. Шлеп-шлеп.
        Оксана бегом бросилась к машине. Охраны на стоянке не было, руководство считало, что достаточно камер наблюдения, но ведь камера не спасет тебя, если кто-то вздумает напасть, верно? Может, потом поможет при поимке преступника, но разве жертве от этого легче? Особенно, если это жертва убийства.
        Добежав до своего автомобиля, Оксана кое-как достала из сумочки ключи, забралась в салон и заблокировала двери. Машина тронулась с места, и, выезжая со стоянки, Оксана смотрела на аллею, по которой шла.
        На ней никого не было.
        - Я подумала, это просто случайность. Никто меня не пытался догнать. Но потом он снова появился! С работы я вышла не одна, с коллегой, подвезла ее до метро. А потом приехала к себе - он был там, стоял возле дерева и смотрел. Руки свесил, как обезьяна, ссутулился… Стоит и смотрит прямо на меня! Это точно он, я узнала! У меня паркинг подземный, я заехала, спросила сотрудников, что там за придурок? Ребята вышли проверить - нету никого.
        Добравшись до квартиры, Оксана закрылась внутри, и вскоре страх стал отпускать. А вчера настырный тип появился вновь. Оксана отработала смену и пришла на парковку (ежеминутно оглядываясь и готовясь пустить в дело газовый баллончик), но преследователь уже поджидал ее возле машины. Увидев издали согнутую темную фигуру, она закричала и бросилась обратно в здание. Вызвала такси, но домой не поехала: отправилась к сестре.
        - Он знает, где я живу и работаю. По пятам ходит. Я чувствую: он хочет меня убить!
        Оксана осталась переночевать у Миши с Лелей. Ложась спать, Миша думал, как организовать охрану. Придется поговорить с мужем Оксаны (хотя Михаил и не верил, что тот нанял бы киллера, но полностью исключать этого не стоило), а также с преследователем, если он еще раз явится.
        Вероятнее всего, ситуация прояснится, Оксана успокоится…
        И вот тут ему пришло в голову: она лжет. Как минимум скрывает что-то. Что-то, что пугает ее до ужаса. Но боится она не бывшего мужа: будь Оксана уверена, что это он (как она и старалась всех убедить), понимала бы, что такое легко проверить, приструнить супруга, и больше он даже не попытается ничего предпринять.
        Чего же она боится настолько, что готова обратиться за помощью даже к мужу сестры и к его сыну, с которыми у нее никогда не было теплых отношений? Да и вообще, почему Оксана уверена, что ее хотят убить, если прямых угроз не было?
        А главное, почему, стоило ему начать задаваться этими вопросами, как стал ныть старый шрам, метка Мортус Улторем?..
        Глава третья
        Оставалось разобрать три последних коробки - и можно будет отмечать книжное новоселье: каждый том обрел свой новый дом. Просто песня.
        Илья устал, голова побаливала, и он решил, что этими тремя коробками займется завтра. А пока оставалась одна книга, написанная более полувека назад и посвященная, как понял Илья, еще не успев прочесть аннотацию, криминалистике.
        Как она могла очутиться в книжном собрании Семена Ефремовича? Чем заинтересовала его? Илья пододвинул к себе ноутбук, начал вносить в свой каталог название и автора, а потом почувствовал нечто странное.
        Кончики пальцев начало покалывать, голова слегка закружилась, затем зазвучал голос Томочки. Как ни старался, Илья не мог разобрать, что она говорит, и голос вскоре затих, зато появилось навязчивое желание взять книгу в руки. Илья принялся листать ее, толком не понимая, зачем это делает.
        Тонкие желтоватые страницы перелистывались с сухим шелестом, перед глазами Ильи мелькали куски текста вперемешку с рисунками и фото. Примерно на середине тома он увидел подчеркнутые простым карандашом строки. Прочел, перечитал снова, перевернул пару страниц, посмотрел на зарисовки с места преступления.
        И написанное на страницах, и рисунки - все это выглядело весьма зловеще, но самое важное заключалось не в этом. В голове забрезжила идея. Поразмыслив пару секунд, Илья сунул книгу в сумку, выключил ноутбук, оделся и вышел из квартиры.
        Спустя минут сорок он стоял перед краеведческим музеем и разочарованно смотрел на табличку «Извините, у нас ремонт». Заметив возле дверного косяка звонок, решительно надавил на кнопку. Довольно долго никто не подходил, и Илья позвонил еще раз. Не успел отвести руку, как дверь бесшумно распахнулась, в проеме возникло сердитое лицо.
        - Чего трезвонишь? Читать не умеешь? Не работаем, ремонт идет! - заквохтал старик. - Экскурсий нет!
        - Простите, мне не нужна экскурсия. Я журналист, - Илья достал из внутреннего кармана корочку члена Союза журналистов и помахал ею перед носом сторожа. - Пишу репортаж по истории города, мне нужна помощь кого-то из сотрудников музея.
        Илья уже не раз пользовался этим приемом и хорошо знал, что слова «журналист», «репортаж», «корреспондент» на многих людей, к счастью, оказывают положительное воздействие (хотя есть и те, кого они злят!), и сторож оказался как раз из тех, кто смотрел на представителей прессы с уважением.
        Пропустив Илью внутрь, он принялся куда-то звонить, и вскоре из глубины музея вышла молодая женщина в брючном костюме, представившаяся заместителем директора. Поздоровавшись, Илья выдал наскоро сляпанную историю о якобы готовящейся статье, и женщина, после секундного колебания, адресовала его к некоей Елене Ивановне, старейшей и компетентнейшей сотруднице.
        - Елена Ивановна знает о нашем городе абсолютно все, - говорила замдиректора, ведя Илью по коридорам вглубь здания. - Она расскажет то, что необходимо. А вы, надеюсь, опубликуете отличную статью. В последнее время интерес к посещению музеев падает, к сожалению. Мы уже и интерактивные картины, и экраны установили с пультами управления, и онлайн-викторины проводим, а мероприятий сколько! - Она обернулась к Илье и выразительно закатила глаза. - Скидки отличные на посещение. Но все равно окупаемость низкая.
        Продолжая сетовать на несознательность горожан, которые совершенно не интересуются историей родного края, заместитель директора привела Илью в небольшой кабинетик, где их и встретила Елена Ивановна.
        - Что ж, тут я вас оставлю. Знакомьтесь, общайтесь. А статью перед публикацией можно будет прочесть?
        Илья великодушно пообещал, и довольная замдиректора удалилась.
        Елена Ивановна была хрестоматийным музейным работником: божий одуванчик лет семидесяти или чуть больше, седые волосы подстрижены кружком, коричневый трикотажный костюм, очки в роговой оправе, брошка с опалом, туфли с квадратными носами.
        - Напоить вас чаем, Илья? - спросила старушка после взаимных приветствий. - Или вы предпочитаете кофе?
        Представив себе жидкий теплый чай, Илья поспешно согласился на кофе и некоторое время созерцал ритуал приготовления: растворимый порошок помещался в чашку, сверху доливался кипяток, потом - сливки из пакетика. Илья привык к кофе в Сербии - там его пьют повсеместно и варят в турке. То, что готовила для него Елена Ивановна, ни один серб пить не стал бы, но Илье пришлось угоститься и растворимым пойлом, и гостеприимно предложенным домашним печеньем. Кстати, очень вкусным, что немного компенсировало жутчайший кофе.
        - Итак, что вас интересует? - осведомилась Елена Ивановна, чинно, как гимназистка, сложив руки на коленях.
        - Вот в этом издании, - Илья вытащил и положил на стол книгу, - мне попало на глаза упоминание о серии убийств, которые произошли в наших краях. Вымерла небольшая деревня, насколько я понимаю. Тут сведений очень мало, к тому же они весьма специфичные. Не могли бы вы рассказать о тех событиях более подробно?
        Пока Илья говорил, Елена Иванова читала указанные Ильей строки.
        - Видите ли, это во многом знаковая страница в истории нашего города, - торжественно проговорила старушка. - Возможно, вы не знали, но она тесно соприкасается с биографией Степана Михайловича Холмогорова.
        Произнеся это имя, Елена Ивановна выжидательно поглядела на Илью, убежденная в том, что он сейчас ахнет и удивится. Однако Илья, к стыду своему, понятия не имел, кто этот почтенный человек, в чем и признался своей собеседнице. Та, будучи хорошо воспитанной женщиной, скрыла свою досаду и принялась с воодушевлением просвещать Илью.
        Как оказалось, Степан Холмогоров был почетным гражданином города, видным благотворителем, одним из основателей художественного училища, которое по сей день считается одним из выдающихся учебных заведений России.
        - Талантливейший человек, умница, местный Ломоносов, - заливалась Елена Ивановна. - Родился и первые семнадцать лет жил в рыбацкой деревне. Родители умерли рано, мальчика воспитывал дед. На роду Степану Михайловичу было написано стать рыбаком, но судьба распорядилась иначе. Случились те события, о которых вы спрашиваете… Но об этом чуть позже. Приехав в город, Холмогоров устроился подмастерьем в столярную мастерскую, делал из дерева уникальные вещи - предметы мебели, сувениры, наличники, игрушки и прочее. Вскоре его уже знал весь город. Холмогоров заменил сына мастеру, у которого работал, и тот, умирая, оставил ему свою мастерскую. Степан Михайлович превратил небольшую лавку в крупное процветающее предприятие, где работали десятки людей, основал широкую торговую сеть. Вдумайтесь: работая, Холмогоров параллельно учился, сумел окончить Быстрорецкий университет! К тому же в возрасте примерно двадцати лет он увлекся живописью, проявив поистине выдающиеся способности. Работы кисти Холмогорова покупали не только отечественные, но и зарубежные ценители, его выставки проходили в Петербурге, Париже и
Лондоне, сегодня его полотна хранятся во многих частных коллекциях и в музеях, в том числе и в нашем. Будучи человеком добрым и неравнодушным, Холмогоров основал Быстрорецкое художественное общество, всячески поддерживал молодых художников и, как я уже сказала, вкладывая личные средства, способствовал основанию художественного училища. Кстати, во дворе его стоит памятник Степану Холмогорову, вы могли его видеть!
        Памятник Илья, в самом деле, помнил, но до сего момента не знал ничего о человеке, который был увековечен. Судя по всему, личность и вправду неординарная, Елена Ивановна говорила о Холмогорове с восторгом, но Илья пока так и не понял, какое отношение Степан Михайлович имел к убийствам, а потому деликатно вернул Елену Ивановну к предмету своих изысканий.
        - Да-да, конечно, я только хотела в общих чертах… - чуть смутившись, проговорила та и снова продолжила тоном гида-экскурсовода: - Как я упомянула, Холмогоров и его супруга Анна, подарившая ему четверых детей, родились в рыбацкой деревушке.
        Дальше последовал рассказ о том, как вблизи ее, в августе, в течение месяца были убиты пять человек. Молодая пара горожан, которые пропали во время возвращения домой из пригородного поместья, а также трое мужчин - жителей той самой деревни, причем один из них был отцом Анны.
        - Мужчин убили крайне жестоким способом, у них были отрезаны головы, как вы и прочли. Отрезаны, а после выставлены на подоконник в одном из домов! - Старушка зябко повела плечами. - Пропавшую пару нашли на берегу реки.
        - Головы…
        - Их не отделили от тел. Разумеется, оставшиеся жители деревушки, в том числе Степан Михайлович, его будущая супруга и ее мать, не смогли оставаться в родных местах. Дед Степана Михайловича скончался от разрыва сердца, как пишет в своих воспоминаниях Холмогоров. Он до самой смерти вел подробные дневники, очень полезные для историков и краеведов, однако о тех событиях упоминал чрезвычайно мало, всячески избегая этой темы, которая была, по всей видимости, слишком болезненна для него. Правда, бытует мнение, что он все же записал свои воспоминания на этот счет, но мне не довелось их прочесть. Впрочем, вплотную я эту тему не исследовала.
        - Скажите, нашли ли в итоге убийцу?
        Елена Ивановна поправила очки и ответила:
        - Нет. Вы знаете, история очень темная. Точно сказать сложно: архивы сыскной полиции пострадали во время революции, масса сведений утеряна. Но, насколько можно судить, дело не было раскрыто. Еще могу вам сказать, что имеются разрозненные записи разных лет о том, что обезглавленные трупы и прежде неоднократно находили в наших краях, недалеко от берега реки Быстрой. Правда, такого массового обезглавливания не было никогда. Должна сказать, эта тема овеяна легендами, окутана всевозможными суевериями: якобы совершал зверства вовсе и не человек, а некое речное чудовище, периодически по какой-то причине выползающее из воды. Однако в фольклорной, мифологической, эзотерической сфере я, признаться, не слишком компетентна, вам бы поговорить с действительно блестящим специалистом - Семеном Ефремовичем…
        Илью так поразило упоминание этого имени, что он воскликнул:
        - Мы знакомы! Но Семен Ефремович совсем недавно скончался, я разбираю его библиотеку. Эта книга как раз оттуда.
        Старушка воззрилась на Илью поверх очков, сдвинув их ниже на переносицу.
        - Мир в самом деле тесен. Мы с Семеном Ефремовичем давно знакомы. Интереснейший был человек, интеллигентный, порядочный, царствие ему небесное. - Она печально вздохнула. - Разумеется, я была на похоронах. А вот вас не видела.
        В голосе прозвучало не то подозрение, не то упрек, и Илья поспешил объяснить, по какой причине не смог проводить Семена Ефремовича в последний путь.
        - Мишенька все организовал, такой замечательный молодой человек, если бы не он…
        - Миша - мой друг, - сказал Илья, продолжая думать о том, как все переплелось, и гадая, случайно ли. - Это ему Семен Ефремович оставил свою библиотеку, и мы решили, что теперь она будет храниться у меня. Сейчас я пытаюсь все систематизировать.
        Елена Ивановна всплеснула руками, снова проговорив фразу о том, как же все удивительно в этом лучшем из миров.
        - Значит, никаких предположений о том, кто мог совершить убийства, нет? - уточнил Илья, снова возвращаясь к причине своего визита.
        Сотрудница музея покачала головой, но вдруг встрепенулась и проговорила:
        - А знаете, Семен Ефремович незадолго до смерти звонил, и мы говорили, в том числе, об этих событиях. Я как-то позабыла, а сейчас вспомнила. Семен Ефремович тоже спрашивал, нет ли у нас данных о преступлениях тех лет, о том, кого обвинили в смертях. Я ответила про сгоревший архив, про… Словом, рассказала то же, что и вам сейчас. Полагаю, Семен Ефремович, с его мистическими умонастроениями, вполне допускал, что за убийствами стоит… фольклорное существо, во всяком случае, намекнул, что размышляет в этом направлении.
        Простившись с Еленой Ивановной и выйдя из здания музея, Илья решил пройтись пешком до станции метро: на ходу ему всегда думалось лучше. Собственно, главных выводов было два.
        Во-первых, убийца, который отрезал головы жертвам, делал это более ста лет назад. Возможно, это происходило с некоторой периодичностью на протяжении долгого времени, продолжается и в наши дни.
        Вывод второй: в своих изысканиях они с Семеном Ефремовичем двигались в одном направлении.
        Глава четвертая
        - У меня это совершенно вылетело из головы! - сказал Миша. - Столько всего случилось, да еще Оксана…
        Как раз перед этим он рассказывал Илье про загадочного преследователя и про то, что Оксана временно поселилась у них с Лелей. Илья понимающе кивнул.
        - Буквально за день до смерти Семен Ефремович спрашивал про ту девушку, которую нашел Митрофан. Вроде бы его интересовало, где именно ее нашли. А до этого, когда я ему рассказал про то, что у меня шрам болит, про Душителя, про все это, он полез в свои книги, читал и сказал, что у него есть какие-то идеи, позже он все расскажет.
        - Но позже не вышло, - задумчиво проговорил Илья, с которым они зашли пообедать в «Бутик быстрого питания «Gusar», где часто бывали в студенческие годы.
        Студентов тут и сейчас было много - шумных, говорливых, ярких, как колибри. Миша и Илья, хотя и недалеко ушли от них по возрасту, чувствовали себя если не старыми, то умудренными, многоопытными, нагруженными проблемами, о которых юные и понятия не имеют.
        - Ты все его книги перебрал? Ничего не нашел? - спросил Миша. - Я помню, что он взялся за какой-то толстенный кирпич.
        - Нет, - разочарованно проговорил Илья. - Вчера закончил, все книги стоят на полках, но ничего подходящего. А может, я просто не вижу: я же не все их прочел, просто пролистал. И Томочка не подсказывает.
        Оба даже не заметили, что говорят о помощи Томочки как о чем-то реальном, само собой разумеющемся.
        Они вышли из кафе и отправились каждый в свою сторону: Илье нужно было зайти по делам в одну из редакций, с которыми он сотрудничал, Мишу ждали дела на работе, в три тридцать была запланирована встреча.
        Машину Михаил оставил возле здания офиса, сюда приехал на метро: так было короче и быстрее, учитывая загруженность дорог и пробки. А тут спустился под землю, одна станция - и ты на месте.
        День был погожий, но чахоточное ноябрьское солнце не могло никого согреть и лишь напоминало о канувших в лету жарких днях. Лучи его скользили по промокшей, истоптанной земле, которую месили сапогами прохожие, по облысевшим ветвям, по серым островам еще не растаявшего снега… Солнечный свет был лишь горьким напоминанием о былом счастье, и оттого все кругом казалось печальным, а радость от солнечных лучей - вымученной.
        Миша не выспался. В доме был чужой человек, и чуждое присутствие ощущалось так остро, что Мише казалось, будто он сам явился к кому-то на постой.
        Полночи Оксана не могла успокоиться, принималась то плакать, то по сто раз рассказывать об одном и том же, то пить вино. После большого количества выпитого ей закономерно стало плохо, поэтому еще какую-то часть ночи она бегала в ванную, включала свет, гремела, спотыкалась, запинаясь обо что-то.
        Леля тоже не спала. Оксана была родственницей с Мишиной стороны, а не с ее, но именно Леле, как женщине, приходилось вставать, справляться о самочувствии, приносить воду и аспирин. В итоге жена тоже ушла на работу невыспавшаяся, разбитая. Оксана осталась в их квартире: когда Миша запирал дверь, она еще спала, умаявшись во время ночных бдений.
        Миша решил для очистки совести проверить смехотворную версию про причастность бывшего мужа и дал соответствующее распоряжение одному из сотрудников. Сегодня - куда уж деваться! - Оксана побудет у них (Миша запретил ей выходить из дому), а потом можно будет приставить к ней охрану, понаблюдать пару дней.
        По счастью, Леля взяла билеты в оперный театр, на какую-то громкую премьеру. Миша не считал себя поклонником и ценителем оперы и балета, так что изначально воспринял эту идею без особого энтузиазма, но если выбирать между обществом Оксаны и ариями, то он, несомненно, предпочел бы второе. А после можно будет поужинать в ресторане, чтобы прийти домой и сразу лечь спать.
        Михаил спустился в метро, вдохнул характерный запах, который тут царил. Пока проходил через турникет, услышал, как впереди, внизу отходит от платформы электричка.
        Ситуация с Оксаной была странной: эта женщина была неприятна Мише, страх ее казался гиперболизированным, опасность - надуманной. Но почему-то, стоило об этом подумать, как на ум приходили смерти женщин от руки Душителя (кто знает, не преследовали ли их незадолго до смерти?), а еще это саднящее чувство в шраме и нелепая уверенность в том, что Оксана с ее страхами и преследователем как-то завязана в общий узел: Душитель, Нижний мир, дядя Саф - его расследование и смерть, а еще - Митрофан с его бродящей в ночи покойницей и версией про колдуна, который оживляет трупы.
        Кстати, надо бы позвонить Митрофану, узнать, как он там… С того дня они не созванивались, Миша и вовсе забыл о Митьке, а ведь тот был напуган, измучен своими страхами, и обратиться ему не к кому.
        С ревом стремительно подлетела серая стальная гусеница, и Миша в числе прочих пассажиров вошел в вагон. Люди сидели на скамьях, уткнувшись в телефоны, полностью выпав из реальности; стояли, уцепившись за свисающие с перекладин ремешки, покачиваясь, как гибкие водоросли в аквариуме.
        Миша приткнулся сбоку от входной двери, приготовившись выйти на следующей станции. Он достал из кармана телефон, решив позвонить Митрофану, и увидел пропущенный вызов. Номер звонившего был незнакомым.
        Поезд остановился, пассажиры разноцветным горохом посыпались на перрон, заспешили к лестницам и эскалаторам. Миша не торопился, давая возможность всем желающим обогнать его: терпеть не мог этой толкотни. Пока шел, перезвонил незнакомцу.
        - Добрый день. Вы…
        - Здравствуйте, Михаил! - перебил мужской голос. - Это Леонид. Узнаете?
        «Какой еще Леонид?» - подумал Миша, но тут вспомнил и поморщился. Только этого типа не хватало. Что ему понадобилось?
        - Да, припоминаю, - ответил он пронырливому племяннику Семена Ефремовича.
        - Ну вот, - отозвался тот и умолк в ожидании. На бурную радость, что ли, рассчитывал?
        - Чем могу помочь?
        - Книги, - ответил Леонид. - Мы тут квартиру дядину прибирали, ремонт небольшой, тут подшаманить, там… Ну понимаете, да? Сдавать будем, надо чтоб…
        - Простите, можно ближе к делу? Я немного спешу.
        - Да-да, конечно. Так вот, мы дядину сумку нашли. Он в больницу вещи собирал, там список был, чего он взять хотел: паста зубная, мыло, то да се. И там еще книги. Толстенные такие. С закладками, видно, не дочитал что-то. Жена говорит, выкини, и без них барахла, небось, девать некуда. А я решил позвонить, спросить на всякий случай. Не нужно вам?
        «Слышали бы твой дядя и Илья, как ты книги барахлом называешь!»
        - Спасибо, что позвонили, - сказал Миша. - Не выбрасывайте ничего, пожалуйста, я заберу!
        Они договорились о встрече, и Миша пообещал подъехать вечером, но тут вспомнил про поход в театр и сказал, что вместо него приедет Илья.
        - Сейчас освобожусь и созвонюсь с Леонидом, - пообещал друг, когда Миша рассказал ему о нежданно-негаданно обнаружившихся книгах. - Ты же все равно повез бы их мне. Я чувствую: там точно будет что-то важное, чего нам недоставало! - Илья, полный энтузиазма, чуть не выронил телефон и чертыхнулся в трубку. - Семен Ефремович собирался взять книги в больницу, потому что надеялся что-то перепроверить, а потом поговорить с тобой! Это если не ключ к разгадке, то хотя бы наводка какая-то!
        Миша тоже так думал. Гораздо охотнее он сегодня вечером отправился бы к Илье, чтобы вместе взглянуть на книги, но об этом и речи не шло: Леля страшно обидится и будет права.
        Он вернулся домой чуть позже, чем рассчитывал.
        - У тебя двадцать минут, - предупредила Леля, которая уже была одета и накрашена для светского выхода. Она укладывала волосы перед зеркалом в прихожей, а Оксана сидела возле нее, точно бонна, которая провожает воспитанницу на бал.
        Похоже, она уже успела дать Мишиной жене несколько «бесценных» советов, судя по тому, какой выразительный взгляд метнула Леля на Мишу, стоило тому войти.
        «Где тебя носит? Она меня достала!» - говорил этот взор.
        Миша быстро прошел в комнату, где скучал на вешалке костюм с рубашкой, потом в ванную и, по-солдатски быстро собравшись, вернулся в прихожую.
        - Оксана, мы все узнали насчет вашего бывшего мужа. Он здесь точно ни при чем. Его… - Миша замялся на секунду, - вторая супруга лежит на сохранении, у нее угроза выкидыша. - При этих словах глаза Оксаны сверкнули такой неподдельной радостью, что Миша ощутил очередной укол неприязни к этой женщине. - Могу вас уверить, ему совершенно некогда преследовать вас: он работает, бегает по аптекам в поисках лекарств, готовит еду для супруги, которую навещает дважды в день. Все это подтверждают многочисленные свидетели.
        - Мог и выкроить время, пока мечется, - ядовито проговорила Оксана. - Или кому-то поручить, я же говорила!
        - Не думаю. - Миша видел Оксаниного мужа не так уж часто, но представление о нем составил: обычный тюфяк, мямля. На хладнокровного убийцу или человека, который знает, где искать киллера, уж точно не похож. - Но вообще мы с ним еще и поговорили. Напрямую. Он в шоке, как вам такое могло прийти в голову.
        - Такой соврет - недорого возьмет!
        - Даже если допустить, что вас преследовал бывший муж или кто-то по его поручению, теперь он точно отстанет, поскольку понимает: случись что с вами, он сразу окажется под подозрением. Поэтому можете на его счет быть спокойны.
        Говоря это, Миша помогал Леле с пальто и одевался сам, потому на Оксану не смотрел. Только уже открывая двери, оглянулся на нее, все еще стоявшую возле зеркала. Михаила поразило выражение лунообразного, похожего на непропеченный блин лица. На нем не было облегчения, что больше ей ничего не грозит со стороны мужа, не было и злости или желания доказать, что Миша ошибается.
        «Она никогда, ни секунды не верила, что ее преследует бывший муж, - подумал Миша. Если раньше он подозревал это, то теперь был уверен на все сто. - Но вместе с тем Оксана отчаянно надеялась именно на это, а я только что разбил ее надежды в пух и прах».
        - Почему вам так хотелось, чтобы это был он? - вырвалось у Миши. - Вы же уверены, что это не так!
        Оксана вскинула руки к горлу, и оттуда вырвался слабый писк. Она замотала головой и проговорила:
        - Нет… Я не…
        Если бы Миша с Лелей не опаздывали в театр, он мог бы разговорить Оксану, заставить ее признаться. Но время поджимало. С другой стороны, что изменится за несколько часов?
        - Сидите тут, никому не открывайте, - велел Миша. - Не отвечайте на звонки, не подходите к двери. Мы скоро вернемся, и вы все расскажете. Пора прекращать этот балаган.
        - Как ты думаешь, что на самом деле с ней происходит? - спросила Леля, когда они шли к парковке.
        - Бог ее знает. Оксана всегда была с приветом. Ладно, ну ее в баню. Вечером я из нее все вытрясу. Давай не будем о ней говорить.
        Так они и сделали.
        Спустя минут сорок Миша с Лелей сидели на своих местах, глядя на бордово-алый занавес, который начал подниматься. На губах Лели бабочкой трепетала полуулыбка: его жена, в отличие от самого Миши, любила оперу. Он тихонько вздохнул, приготовившись поскучать пару часов, достал телефон и выключил, как того требовали правила. Илья пока так и не позвонил, не сообщил, забрал ли книги, вычитал ли что-то полезное. Что ж, они поговорят обо всем позже.
        Оркестр ожил, и действо началось.
        Глава пятая
        Само собой, она ему солгала. Точнее, им всем: и сестре с мужем, и Мише с Лелей. Но как о таком скажешь? Какой нормальный человек поверит, что тебя преследует мертвец? Все же решат, что у нее, как сын говорит, фляга засвистела, с головой не все ладно.
        Закрыв дверь за Мишей и Лелей, Оксана повернула ключ в верхнем замке, потом в нижнем, не забыла и про задвижку. Когда на двери есть задвижка, это хорошо, это вселяет уверенность в безопасности: замок можно как-то вскрыть, а вот задвижку снаружи не отворишь.
        Потом она вспомнила, что тот, кто ее преследует, похоже, не очень-то подчиняется земным, материалистическим законам, и снова пала духом. Прошла по комнатам, закрыла занавески, опустила жалюзи там, где они были.
        Чем себя занять, чтобы не думать, чтобы отогнать противный, вызывающий тошноту страх? Оксана подумала, что можно бы выпить, но очень уж мучительным будет похмелье: с возрастом оно было все более тяжелым.
        Оксана включила свет во всех комнатах, щелкнула пультом от телевизора, и он тут же проснулся, радостно забубнил, как гость на мероприятии, которому наконец-то дали слово. Оксана открыла холодильник: может, что-то съесть? Взгляд напоролся на бутылку водки, и она решила, что пара рюмок не повредят, да и последствий для здоровья от такой дозы не будет.
        Нарезав сыра и колбасы на закуску, Оксана достала банку маринованных огурцов и пакет томатного сока, налила водку в рюмку на изящной ножке, а сок - в стакан из дымчатого стекла.
        «Ничего, они скоро вернутся, - подумала женщина. - За пару часов в запертой квартире ничего страшного случиться не может».
        Водка отправилась по назначению, полыхнув в горле огнем, потекла жаркой волной по венам. В голове слегка зашумело («На старые дрожжи легло», - подумала Оксана), и стальная сеть, что оплетала ее нутро, стискивая его все туже, стала давить с чуть меньшей силой.
        «А может, показалось?» - попыталась она уговорить себя, но тут полезли в голову воспоминания, которые одной-единственной рюмкой не прогонишь, не заставишь убраться прочь.
        Про первую встречу Оксана сказала правду, все так и было: она увидела идущего за ней к стоянке мужчину, перепугалась, добежала до машины, села в нее и уехала.
        Но во второй раз, когда преследователь стоял возле дерева неподалеку от ее дома, Оксана смогла его рассмотреть. Поначалу решила, что это маска. Какой-то малолетка подшутить вздумал - вот что пришло в голову. Вспомнил про недавний Хеллоуин, нацепил на себя черт-те что и пугает людей.
        Нет, не людей… Ее одну пугает и преследует, ведь это за ней он сюда притащился! Оксана вспомнила эту одежду: рваные, выпачканные в грязи брюки, куртка, которая когда-то была синей, а теперь стала буро-черной. Свет фар высветил большую желтую эмблему на левой стороне груди, что-то вроде улыбающегося солнца, и Оксана поняла, что уже видела этого человека в синей куртке с дурацкой картинкой.
        А потом в глаза полезли и другие детали, от которых у нее волосы на голове зашевелились от ужаса, словно кто-то перебирал их холодными мертвыми пальцами.
        Босые ноги - ботинки, видно, свалились, но какое неудобство это могло причинить тому, кто умер? Кособокая фигура: одно плечо висит, второе задрано к уху. Повисшие вдоль тела, как у веревочной куклы, руки. Свалявшиеся колтуном волосы. Лицо…
        Никогда ей не забыть этого лица! Сине-белое, с расцветающими на лбу и щеках трупными пятнами, напоминающими гнилые цветы, с почерневшими губами лицо мертвеца пялилось на Оксану единственным глазом. Второй глаз выели речные раки, подумалось ей; она осознала, что труп, который ее преследовал, выбрался из воды: каждая пора жуткого лица сочилась влагой, вода вытекала из глазниц и раскрытого рта…
        Оксане удалось убежать и на этот раз, и вечером следующего дня, и теперь она надеялась, что бродящий в ночи мертвец сбился с ее следа, может, нашел себе другую жертву. По крайней мере, ей хотелось в это верить, как и в то, что тут, в закрытой на все замки квартире, никто ее не достанет.
        Телевизор успокаивающе бормотал в соседней комнате, и Оксана, выпив еще одну рюмку, почувствовала, что тревога отпускает ее. Мышцы постепенно расслаблялись, даже аппетит проснулся, и она уже хотела сделать себе бутерброд, чтобы закусить им еще одну порцию выпивки («Последнюю, на этот раз точно последнюю»!), как вдруг свет во всей квартире погас.
        Разом, будто кто-то задул свечу или повернул рубильник. Тьма, которая казалась влажной и отвратительно живой, обступила Оксану со всех сторон, обняла за плечи. Она сидела, не в состоянии пошевелиться, и ловила ртом воздух, как рыба в садке.
        «Обычные перебои с электричеством!» - сказала себе Оксана, но уже в следующий миг поняла, что дело в другом.
        Телевизор.
        Стоящий в просторной Мишиной гостиной телевизор по какой-то причине не выключился вместе с другими электроприборами и лампочками, а продолжал бубнить! И стоило Оксане обратить внимание на этот факт, как кто-то словно бы прибавил громкость.
        - Скоро умрешь, - произнес хриплый, скрипучий голос, перекрывающий голоса телевизионных клоунов. - Я заберу тебя, и ты поплывешь со мной.
        Говоривший выталкивал из себя слова одно за другим, как будто горло его было забито песком, а каждый звук стоил невероятных усилий.
        Оксана хотела закричать, но не смогла.
        Телевизор смолк. Голоса, что наполняли эфир и чудом прорывались сюда, продолжая звучать вопреки всем законам физики, сгинули. И в наступившей тишине раздались хлюпающие шаги. Шедший к ней из соседней комнаты переставлял ноги с трудом, и босые ноги его, наверное, оставляли влажные следы на дорогом паркете.
        Оксана так ясно представила себе бредущее из гостиной кошмарное создание, так живо нарисовала себе того, кто вот-вот окажется с нею рядом, что сумела сбросить с себя оцепенение и вскочить со стула.
        Стоило ей оказаться на ногах, как свет в квартире снова включился. Вскакивая, она неловко задела стакан с томатным соком, тот опрокинулся и красная жидкость растеклась по столу, пролилась на домашние брюки из мягкой ткани.
        «Как кровь», - подумала Оксана, и ей пришло на ум, что следует переодеться. А потом в голову ударило: мертвец! Он идет сюда, а она думает про одежду?!
        Но в квартире было спокойно. Ни шаркающих шагов босых ног, ни глухого монотонного голоса - только ровное бормотание вновь работающего телевизора.
        Оксана метнулась вон из кухни, вышла в прихожую, нашла в себе силы заглянуть в гостиную. Пусто. Никого. И мокрых следов на полу тоже не видать.
        Показалось? Нет, этого Оксана не допускала ни на секунду. Никогда ничего подобного ей не казалось, существо, что пообещало забрать ее с собой, убить, было здесь на самом деле. Оно играло с ней, подбираясь все ближе, оно нашло ее даже здесь, а значит, не существует для него ни преград, ни запертых дверей.
        «Но оно не убило тебя! - резонно заметил внутренний голос. - Может, не захотело, а может, не смогло. Возможно, оно способно лишь пугать!»
        Нужно дождаться Миши и Лели. А лучше всего - позвонить им, пусть приедут, она ведь в опасности, какой уж тут театр! Оксана сунула руку в карман, схватила телефон. Оказывается, уже девятый час - время пролетело быстро. Она набрала поочередно номера Миши и Лели, но оба были отключены.
        Оксана решила позвонить сестре, и в этот миг услыхала стук - сначала тихий, потом отчетливый, громкий. Вскрикнула, выронила телефон, и тот отлетел к дивану.
        Стучали в окно.
        «Какой это этаж?»
        Оксана никак не могла вспомнить, но явно не первый, не второй и даже не третий. Козырька, пожарной лестницы или балкона, на котором мог бы стоять тот, кто желал войти, не было. Но тем не менее он стоял там, снаружи.
        И она, конечно, знала, кто это.
        «Беги!» - вопил голос в ее голове, но Оксана, двигаясь как под гипнозом, вместо этого медленно пошла к окну. Кто-то тянул ее, будто пса на поводке, и она не могла ослушаться.
        Занавески были плотно задернуты, поэтому Оксана не видела пришедшего за ней монстра. Когда была маленькой, она боялась темноты и была рада, что делила комнату с сестренкой. Часто, когда не могла заснуть или просыпалась среди ночи, Оксана подолгу лежала с открытыми глазами, боясь разглядеть в углу ухмыляющееся лицо буки, и успокаивало ее лишь одно: еле слышное сонное дыхание Олеси.
        Окно в их спальне всегда было плотно задрапировано, чтобы не осталось ни единой щелочки, и Оксана ни за что на свете не согласилась бы подойти среди ночи к окну, отодвинуть занавеску и выглянуть на улицу.
        Днем Оксана была обычным советским ребенком, воспитанным родителями-атеистами, материалистами, прекрасно знающим, что ничего сверхъестественного не существует. Однако ночью девочка твердо была убеждена в том, что если выглянет в окно, то увидит перед собой прижавшееся к стеклу с той стороны лицо.
        Чье? Оксана не могла сказать, но знала, что оно сведет ее с ума.
        Двигаясь как робот, она протянула трясущуюся руку с тускло сверкнувшим обручальным кольцом и отодвинула занавеску.
        Конечно же, оно было там. Существо, которого Оксана боялась в детстве, все же нашло ее, когда она выросла и перестала в него верить. Теперь-то она знала в точности, как оно выглядит. Кривящийся в усмешке рот, полный кривых зубов и гнилой воды, мучнистая кожа со следами разложения, черные волосы, похожие на свалявшуюся шерсть…
        Мертвец, похожий на уродливое насекомое, висел, прилепившись к стене, царапая стекло костистыми пальцами. Оксана слышала булькающее шипение, вырывающееся из его горла:
        - Я заберу тебя, и ты поплывешь со мной!
        Время остановилось. Она не знала, сколько длился этот ужас, но потом, сама не понимая, как ей удалось, сумела отступить назад, выпустив из рук занавеску. Мертвец остался снаружи, Оксана больше не видела его, и это вернуло способность действовать.
        Она бросилась прочь из комнаты. Чуть не наступила на валяющийся возле дивана сотовый, подняла его и сунула в карман. Выбежала в прихожую, схватила свою сумку и первую попавшуюся куртку с вешалки (оказавшуюся Мишиной), отомкнула замки и, даже не вспомнив, что надо бы запереть дверь, бросилась вниз по лестнице.
        Возможно, это было нелогично, но кто мог бы здраво мыслить в такой ситуации? Жилище Миши и Лели больше не было безопасным пристанищем, существо обнаружило ее, и она не могла там оставаться. Значит, надо бежать туда, где оно не сразу найдет Оксану, и там дождаться помощи Миши!
        Только распахнув дверь подъезда, Оксана запоздало испугалась, что мертвец поджидает ее во дворе или возле припаркованной машины, но, к счастью, этого не случилось.
        Женщина понятия не имела, специально ли то существо дало ей уйти, потому что хотело еще позабавиться, помучить жертву, или же оно просто не успело сползти вниз по стене, но только Оксана беспрепятственно добежала до своего автомобиля.
        В какую-то страшную секунду ей показалось, что ключей в сумочке не окажется: возможно, она вытащила их и положила на тумбочку в прихожей. Но ключи были на месте - и от машины, и от городской квартиры, и от дачного дома, куда Оксана решила поехать.
        Вспомнились многочисленные фильмы ужасов, в которых беглецы добираются до автомобиля, полагая, что спасены, и обнаруживают преследователя на заднем сидении. Оксана лихорадочно огляделась, почти уверенная, что тоже попалась на удочку, но с облегчением убедилась, что кроме нее в салоне никого нет.
        Двигатель завелся с пол-оборота, и вскоре автомобиль вырулил на дорогу. Немного успокоившись, сбавив скорость, Оксана вытащила телефон и позвонила Мише, потом набрала номер Лели.
        Ей опять никто не ответил.
        Глава шестая
        Прийти к Семену Ефремовичу и увидеть на пороге квартиры чужого человека вместо старого ученого, похожего на доброго гнома из сказки, было странно и печально.
        Илья только в этот момент по-настоящему осознал, что Семена Ефремовича больше нет, а его дом, лишившись книг и ароматов свежезаваренного чая, кофейных зерен, книжной пыли, старой бумаги и еще чего-то неуловимого, но узнаваемого, превратился в среднестатистические квадратные метры.
        Насколько Илья успел увидеть в открывшуюся щель (откуда, как мышь из норы, высунулся Леонид), новые хозяева переклеили обои и постелили у двери коврик «Добро пожаловать».
        Несмотря на дружелюбную надпись, Леонид, низкорослый плешивый мужичонка с бегающими глазками, гостеприимством не отличался и Илью в квартиру не пустил. Узнав, кто он, зачем явился, Леня велел подождать и прикрыл дверь перед носом посетителя. Появился спустя полминуты и торопливо сунул Илье в руки полиэтиленовый пакет, проделав это с таким видом, будто внутри находилось что-то не вполне легальное.
        - Вот, все тут, берите, - скороговоркой проговорил Леонид и нервно облизнул губы. - Больше ничего для вас нет.
        Кажется, он еле удержался, чтобы не прибавить: «Поэтому больше не приходите». Очаровательный человек, что и говорить.
        Илья сдержанно поблагодарил счастливого наследника и попрощался.
        Выйдя во двор, он покрепче прижал к себе пакет с книгами и натянул на голову капюшон: из сивых туч, как перо из разорванных подушек с грязно-серыми застиранными наволочками, повалил мокрый снег.
        В который раз сказав себе, что пора бы всерьез озаботиться покупкой машины, Илья быстрым шагом пошел к остановке. Ему повезло, автобус подъехал сразу же и оказался полупустым - нашлось место у окна. Впрочем, час пик только начался, да и автобусы из спальных районов в центр в это время суток обычно идут свободные: пассажиропоток вечером движется в обратном направлении, люди покидают рабочие места и разъезжаются по домам.
        Илья хотел взглянуть на книги, но передумал, решив, что лучше всего сделать это дома, спокойно. А то, не ровен час, выронишь, испортишь редкие издания. Поэтому он просто бездумно смотрел в окно, скользя взглядом по домам и улицам, позволив мыслям свободно течь.
        Видимо, это и стало причиной того, что вскоре случилось.
        Илья погрузился в полудремотное состояние, чем-то напоминающее транс, и увидел на остановке Томочку.
        Вздрогнул и потер глаза. Не показалось. Его умершая невеста была там и смотрела прямо на него. Все в том же изящном легком платьице с пояском, в босоножках, с распущенными по плечам волосами, стояла она посреди ноября, и снег, падая, не касался ее, создавая вокруг хрупкой фигурки серебристый ореол.
        Прохожие не замечали Томочку: одни шли мимо, другие вытягивали шеи, высматривая свой автобус, переминались с ноги на ногу, готовясь забраться в салон.
        А Томочка и Илья продолжали смотреть друг на друга, и ему показалось, что прошло много времени, хотя на самом деле все заняло не более минуты: автобус подъехал к остановке, двери с шипением разъехались в стороны, кто-то вышел, кто-то зашел.
        Внезапно Илья, толком не поняв, зачем это делает, но понимая, что этого и хотела Томочка, встал и устремился к выходу, едва успев проскочить в закрывающиеся двери. Кондуктор сердито задребезжала ему вслед, парень, которого Илья задел плечом, выругался сквозь зубы.
        Оказавшись на улице, Илья обнаружил, что Томочка исчезла. Но сомнений, что он все делает правильно, у него не возникло: нужно было выйти на этой остановке. Необходимо лишь понять зачем.
        Поглядев по сторонам, Илья понял, где находится. До этого момента он как-то и не сообразил, что в паре кварталов отсюда - дом, где была их с матерью квартира, в которой прошло его невеселое детство. Теперь в квартире жили другие люди, и Илья не думал, что Томочка желала, чтобы он навестил их.
        Чего еще примечательного в этом районе? О чем хотела сказать Томочка? Размышляя на эту тему, Илья быстро шел в привычном направлении, к старому дому. И только очутившись совсем близко, сообразил, куда идет.
        Неподалеку отсюда Митька, бывший приятель мамы, увидел бредущую по ночной улице покойницу. А после обнаружил ее в подвале одного из домов - опять же поблизости.
        Девятиэтажное здание малосемейки выросло перед Ильей, и, едва глянув на облезлые стены, он больше ни в чем не сомневался. Митрофан - вот кого Илья должен повидать, вот к чему (вернее, к кому) подталкивала его Томочка.
        Снегопад усилился, еще и ветер поднялся - адова погодка. Илья ускорил шаг, чтобы быстрее оказаться в тепле, и через несколько минут уже входил в подъезд.
        Здесь ничего не изменилось с момента его прошлого визита, когда Илья приходил спросить у Митьки, что ему известно про отель «Петровский»: те же грязные полы, застоявшийся кислый запах табака, мочи, подгоревшей еды, мокрой штукатурки; даже стол, за которым тогда сидела и лузгала семечки не то дворничиха, не то просто жительница дома, был на месте. Правда, за ним никого не было.
        На сей раз Илья знал, куда идти, и сразу свернул в нужный коридор, направился к двери. Она, кстати, теперь была другая: Митрофан, как сказал Миша, взялся за ум, бросил пить и, по всей видимости, обустроил свой быт. Так что дверь теперь была не хуже, чем у соседей: прочная, металлическая (с внутренней стороны, наверное, деревом обита), с блестящей ручкой и парой надежных на вид замков. Теперь, надо полагать, у хозяина было что беречь от воров.
        И все же эта дверь отличалась от прочих. Над ней висело распятие.
        Убедившись, что звонка нет, Илья постучал. Ему не ответили, но тишина за дверью была живая: Илья знал, внутри кто-то есть. Пустые помещения молчат по-другому.
        - Митрофан, это Илья! Откройте, пожалуйста!
        Пришлось постучать еще не раз, сопроводив это мелодраматическим: «Я знаю, что вы там!», но в итоге ключ повернулся в замке. Илья, наученный горьким опытом жизни с пьющим человеком, счел, что Митрофан сорвался, запил, вот и не открывает, но все оказалось совсем не так.
        Илья ошибся - Митрофан был трезв. Но при этом его шатало и трясло - как быстро понял Илья, вовсе не с похмелья. Сегодня перед ним был совсем не тот человек, которого он помнил: прежнего Митрофана, грубоватого, суетливого, державшегося немного вызывающе и вместе с тем заискивающе, сменил человек, о котором с уверенностью можно было сказать лишь одно: он напряжен и напуган.
        Обстановка в квартирке тоже стала другой: было опрятно, появились занавески, люстра на потолке, мебель, а еще - символы веры. Кресты, распятия, иконы виднелись буквально всюду; куда ни повернись, наткнешься на скорбный лик Спасителя, Богородицы или какого-нибудь святого. Илья вспомнил про крест над входной дверью и спросил:
        - Почему вы не открывали так долго?
        Митрофан хотел ответить, но вместо этого неуверенно посмотрел на Илью и криво махнул рукой. Запер дверь на все замки, прошел в комнату, сел на диван.
        - Вы стали верующим?
        - Уверуешь тут, - проговорил Митрофан себе под нос. - А ты, стало быть, прикатил обратно? Миша говорит, ты за границей где-то жил.
        - Да, - коротко ответил Илья. - Вернулся.
        Он не знал, как начать разговор, о чем говорить с Митрофаном, потому что и пришел сюда не совсем по своей воле, как ни парадоксально это звучало. Однако Митрофан заговорил сам.
        - Не отпускает меня чертовщина эта, видишь, - сказал он. - То больница Петровская, то теперь вот… Миша сказал тебе? Я видел ее, никакого покою теперь, а никто не верит. А я чую, нутром чую! - Митька ударил себя кулаком в грудь.
        - Вы видели мертвую женщину на улице. Она прошла мимо вас.
        - Я думаю, сызнова началось. Было уже такое, - шепотом выговорил Митрофан.
        Илья сидел, не зная, как на это реагировать.
        - Я и сам не верил - думал, сказки детские, всякое такое… Но потом, как увидел… Мише тогда еще сказал: колдун мертвяков поднимает. Мертвячка… Ну, которую я видел… Не она первая, не она последняя, и другие есть, и будут!
        Это звучало как шизофренический бред, но Илья слушал и не перебивал, зная, что многое из того, что довелось пережить ему и его близким, тоже было похоже на события из мистического романа или фильма ужасов, однако происходило на самом деле.
        - Помнишь, я тебе говорил, что в деревне вырос, в Рождественском? И бабка моя говорила: «Места на свете - они как люди. Есть добрые, а есть злые. От плохих держись подальше - целее будешь»? Так ведь она не просто так говорила-то, она знала! Неподалеку от нас место было самое что ни есть дурное, хуже некуда. Мертвая рыбацкая деревня.
        - Что? - подскочил Илья. Совсем недавно про такую деревню говорила музейная старушка Елена Ивановна. - На Быстрой?
        - Угу. Вымерла она. А мои-то предки оттуда родом. Бабка говорила, отца ее там убили. Она с матерью, братьями и сестрами уехала, отец их увез оттуда, а сам вернулся - может, вещи взять хотел или дела какие были. Там его и порешили. Не человек убил, это точно, и не его одного, почти всех мужиков, кто в деревне жили, а головы их отрубленные выставил на окошко.
        Сомнений быть не могло: Митрофан говорил именно о той деревне, откуда был родом Степан Холмогоров, а события, о которых вел речь Митька, были как раз те, про которые рассказывала Елена Ивановна.
        Отрезанные, как у полковника Сафронова, головы…
        Какая тут связь?
        - Что еще говорила бабушка?
        - Чтобы не смел соваться в те края, где деревня была. Там дома многие годы стояли брошенные, потом сгорели - не то сами, не то поджег кто.
        - А кто убил людей? Вы про колдуна упомянули.
        - Был колдун, - кивнул Митрофан. - Тоже в деревне жил, на отшибе. Бабка говорила, силы был неимоверной. Водяными мог управлять, всякой там нечистью, что в воде живет. Заговоры, порчи - все знал. Бабка говорила, люди шептались, что он нечистую и натравил на мужиков. Обидели они его или еще что, так вот он заставил речных утопленников из воды выйти и… - Митрофан опять махнул ладонью, словно приветствуя кого-то. - Я мальчонкой был, думал, врет, старая, нарочно, чтобы в те места не ходил: там берег крутой, а еще болото недалеко. Говорил ей, не бывает никаких колдунов, которые мертвецами управляют, а оно вишь как обернулось!
        - Все эти кресты, молитвы…
        - Тебе легко говорить, ты ее не видел, - огрызнулся Митрофан. - А я ни одной ночи не сплю спокойно. Как солнце сядет, из дому выйти не могу, все мерещатся мертвецы. А еще этаж первый, снится, что утопленники в окно глядят. - Он помолчал, а потом выдал: - Ты говоришь, чего не открывал-то. А помереть хотел, Илюха. Устал уже, нету м?чи. Не сплю, не ем. Трясусь, как цуцик какой. Сидел, думал, таблеток напьюсь, от давления. Сразу пачку раз и все. Или лучше две. В петлю страшно, а так… Ты мне, может, жизнь спас: не пришел бы, я бы… Только вот зачем, Илюха? Зачем жить-то так?
        Илья сидел, пытаясь справиться с потоком информации, уложить в голове все сказанное Митрофаном. Он пока не мог разложить все по полочкам и сделать верные выводы, хотя и знал, что это взаимосвязано: случившееся более ста лет в деревушке на берегу Быстрой, обезглавленные тела, которые время от времени находят в этих местах, колдун, смерти девушек в Быстрорецке, ожившие мертвецы, полковник Сафронов…
        Но самым поразительным было то, что, если бы Илья не пришел сейчас (по зову Томочки) к Митрофану, несчастный мог умереть! И теперь, зная, как Митьке плохо и страшно, какие мысли его терзают, Илья не может уйти и оставить несостоявшегося самоубийцу наедине с призраками и страхами.
        - Поедем ко мне, - решил он. - Мы с Мишей разбираемся в этом деле, ищем ответ. Как все выясним, я думаю, вам нечего будет бояться, вот и вернетесь. А пока у меня поживете. Хоть выспитесь нормально. Квартира большая, я один, так что…
        Илья умолк, в замешательстве глядя, как вытягивается Митькино лицо.
        - Зачем? - выдавил Митрофан и, к ужасу Ильи, глаза его увлажнились. - Зачем тебе со мной возиться? Я не для того сказал, чтобы…
        - Знаю, что не для того. - Илья испугался, что Митрофан начнет отказываться или, хуже того, примется благодарить, потому заговорил быстро и строго: - Давайте поедем побыстрее, хорошо? Мне нужно сегодня кое-что изучить.
        На сборы Митрофану хватило пяти минут. Илья в это время вызвал такси. Митрофан выключил свет и запер дверь, пристраивая на плечо сумку.
        Погода была еще гаже: потеплело, снег шел вперемешку с дождем, промозглый ветер налетал, нагло лез под куртку - не увернешься.
        - Хороший ты человек, Илюха. Повезло Ире с сыном, - вполголоса сказал Митрофан, усаживаясь на заднее сиденье ожидавшей их машины.
        Илья смутился, не зная, как реагировать, и ничего не ответил, сделав вид, что не услышал этих слов.
        Глава седьмая
        Миша мужественно продержался до антракта, но, когда они вернулись в зал после перерыва, позорно заснул, едва усевшись в кресло. Леля, заметив это, не стала будить мужа, он проснулся сам, на финальной сцене, когда музыка грянула особенно громко.
        Покосившись на жену, Миша немедленно принял крайне заинтересованный вид и хлопал громче всех, когда занавес опускался.
        - Поэт сорвал бешеные овации, когда объявил, что сейчас прочет последнее стихотворение, - саркастически сказала Леля, когда они черепашьим шагом продвигались к выходу.
        - Прости, я не хотел, само как-то вышло, - покаянно проговорил Миша. - Толкнула бы меня локтем.
        - Хоть выспался, - усмехнулась она. - Если бы начал храпеть, разбудила бы.
        В гардеробе была огромная очередь, но двигалась она достаточно быстро, так что вскоре Миша с Лелей вышли на улицу. Площадь перед Театром оперы и балета была ярко освещена, с огромной афиши на Мишу укоризненно взирала оперная дива, чей волшебный голос так его убаюкал. Он виновато глянул на звезду и отвел глаза.
        Супруги медленно шли к машине, и Миша достал телефон, спрашивая себя, как там Оксана. Надо позвонить ей и, если все хорошо, сходить поужинать в ресторан, как и планировали.
        - Три пропущенных от Оксаны, - воскликнула Леля, которая включила сотовый раньше Миши.
        - У меня пять, - проговорил он, чувствуя, как накатывает дурное предчувствие.
        Похоже, с рестораном ничего не получится.
        Миша нажал на вызов. Они с Лелей уже стояли возле машины, и свободной рукой он вытащил брелок. Сигнализация звякнула, фары мигнули, а в трубке послышался сдавленный голос, которого Миша поначалу не узнал:
        - Миш? Ты?
        - Что случилось? Вы звонили…
        - Да! - выкрикнула Оксана, не давая ему договорить. - Он пришел за мной! Был прямо там!
        Она голосила, а Миша, заводя двигатель, пытался сообразить, что произошло, как вышло, что преступник проник в квартиру? Оксана, завывая от ужаса и давясь рыданиями, несла совершеннейшую чушь про то, что преследователь взобрался по стене и смотрел в окно.
        - Вы вызвали полицию?
        - Какая полиция? Какая против него полиция, когда… - Стенания сменились хохотом, который опять перешел в крик: - Из телевизора со мной говорил! Свет пропал, а он все равно… Потом дали свет, я пошла, смотрю…
        - А ну замолчи! - громко и грубо приказал Миша, переходя на «ты», понимая, что только так сможет привести Оксану в чувство. Автомобиль выехал со стоянки. - Скажи четко: где ты? Все остальное потом.
        Оксана всхлипнула, глубоко вздохнула и ответила почти нормально:
        - В машине. Подъехала к своей даче. Не могла там больше…
        Голос задребезжал, и Миша быстро задал следующий вопрос, чтобы не дать Оксане раскиснуть:
        - Где это? - Он понятия не имел, где приобрели дачу Оксана и ее муж.
        - На Быстрой, дачный поселок «Академический», меньше пятнадцати километров от города, западный выезд. У нас дача на первой линии. - Это прозвучало с неуместной горделивостью.
        Миша прекрасно знал этот поселок: у отца и дяди Сафа были дачи неподалеку, в соседнем «Боровом». Разумеется, он часто бывал там.
        В былые, застойные времена в «Академке», как называли поселок, получали дачи ученые, преподаватели вузов, сотрудники научно-исследовательских институтов. Поселок считался элитным, дачи, стоявшие на крутом берегу Быстрой, были добротные, построенные каждая по своему проекту в соответствии со вкусами хозяев.
        После перестройки поселок захирел, как и НИИ, и учреждения образования. Одни преподаватели и ученые отправились на рынки, торговать тряпками, другие спились, третьи продолжали как-то перебиваться за копейки. Дачи в престижном месте постепенно переходили в руки новой элиты, носившей малиновые пиджаки и спортивные костюмы, так что от принадлежности теперешних хозяев к научному миру осталось только название поселка.
        - Успокойтесь, ничего не бойтесь. Запритесь в доме, никому не открывайте. - При этих словах Оксана издала странный хрюкающий звук. - Пробок нет, я отвезу Лелю домой и приеду минут через…
        - Поедем вместе, - быстро сказала жена, и, обернувшись к ней, Миша понял, что спорить бесполезно, поэтому пропустил нужный поворот к дому и поехал прямо, к западному выезду из Быстрорецка.
        - Уже едем, скоро будем, ждите, не волнуйтесь, - скороговоркой договорил Миша.
        Оксана снова всхлипнула.
        - Хорошо. Ой, я, кажется, квартиру вашу не заперла… Дверью хлопнула и все.
        - Не страшно, у нас английский замок.
        Ехали, не разговаривая друг с другом. Леля, узнав про квартиру, связалась с соседкой, с которой общалась и, можно сказать, приятельствовала, попросила сходить и посмотреть, прикрыта ли дверь. Все оказалось в порядке. Миша вспомнил, что хотел поговорить с Ильей, но подумал, что можно сделать это после того, как они доберутся до Оксаны.
        Дороги были свободны, автомобиль стремительно мчался по пустому, переливающемуся вечерними огнями городу, не встречая препятствий. Светофоры жмурились вслед, редкие прохожие спешили по домам, машины, приткнувшиеся у обочин, проплывали мимо - притихшие, похожие на больших спящих собак.
        На выезде из города торчал рекламный билборд, приглашающий отдохнуть в туристическом комплексе «Лебединое озеро». С плаката широко улыбалась нарисованная, лучащаяся придуманным счастьем идеальная семья: мама, папа, двое ребятишек. Миша вспомнил, как Леля рассказывала, что именно там Илья сделал предложение Томочке: они вчетвером сняли домик, катались на лыжах, жарили шашлыки…
        Миша тоже вроде бы был в тот день с друзьями - и вместе с тем его не было, место его занимала сущность из Нижнего мира. Потустороннее вползало, вгрызалось в жизнь, порой выдавливая из нее его самого.
        Собственно, так было и с Ильей, и с Лелей, которая сейчас всеми силами пыталась прикидываться, что это не так, что они все всегда жили обычно, обыденно, не нарушая законов привычного мира. Это трусость, подумалось Мише. Более того, это глупость. Все равно что притворяться, будто у тебя другой цвет кожи или глаз.
        Плакат с фальшивой семьей остался позади. Миша повернул голову и посмотрел на Лелю.
        - Выбрались из города, скоро приедем, - сказал он. - Зачем поехала со мной? Я мог бы…
        - Не мог бы, - отрезала она. - Я чувствую, что-то случится.
        Миша знал, что у жены обостренная чувствительность, особая интуиция. Еще давно, когда Илья находился во власти Мортус Улторем, Леля сказала Мише, что не видит его ауры:
        «Илья как будто мертвец. Если человек умирает, аура гаснет, и у него погасла».
        Она видела то, чего не видели другие, и потому поверила Мише, который рассказал ей дикие вещи о состоянии Ильи, и сразу согласилась помочь…
        Тогда Леля признавала свою силу, а теперь боится, отрицает ее.
        - Ничего страшного не произойдет, - пообещал Миша.
        Шрам горел, и чем ближе они подъезжали к дачному поселку, тем жар усиливался.
        - Обещай мне, - сжав зубы, проговорила Леля. - Обещай, что эти заморочки - в последний раз.
        - То есть как - в последний? - Миша попытался включить дурака. - Охранять людей - моя работа.
        - Твоя работа - охранять людей от людей, - парировала Леля. - А ты опять полез черт-те во что. Я не глухая, слышала, что Оксана говорит. И шрам твой покраснел. И с Ильей вы вечно что-то обсуждаете, я знаю, это как-то связано с Сафроновым, его смертью, теми девушками. Я устала от этого, ясно? Ты должен выбрать, что тебе дороже - я, мое спокойствие или… Или твои бесконечные авантюры!
        «Надо же - авантюры», - промелькнуло в голове.
        Миша не выносил, когда на него давили, когда говорили с ним таким тоном: командным, вместе с тем снисходительным, как с нашкодившим школьником. Слава богу, отец оставил эту манеру, так теперь Леля собралась пускать ее в дело?
        - Послушай, давай поговорим об этом после, - суховато ответил Миша. - Мы почти приехали.
        - Не о чем говорить, - буркнула Леля. - Я хочу жить нормально. Не вздрагивать от звонков. Не думать о том, какая еще тварь вылезет из зеркала, явится с того света, схватит за руку, если свесить ее с кровати ночью.
        - Разве это от меня зависит?
        Они свернули с главной дороги, следуя указателю «Поселок «Академический».
        - А разве нет? - Леля повернулась к нему, глаза ее блестели, будто от слез. - Просто нужно уметь выбирать то, что важнее.
        - Леля, это нечестно. Ты сейчас ведешь себя…
        - Знаю, как истеричная стерва. - Она сбавила тон. - Иногда я бываю такой, что поделать. Любая женщина может стать истеричкой, когда…
        Автомобиль притормозил у ворот дачного поселка.
        Миша повернулся к Леле.
        - Так когда же любая может начать истерить? - спросил он, думая о том, как им попасть внутрь: ворота были заперты. Если и калитка тоже, это может вызвать сложности.
        Леля поняла, что мысли мужа заняты другим.
        - Неважно.
        Они вышли из машины. Подойдя к калитке, Миша увидел, что волновался напрасно: она оказалась плотно притворена, но не заперта. Теперь оставалось лишь найти дачу.
        Оксана сказала, что она на первой линии - значит, нужно идти по аллее к реке. Взявшись за руки, Миша и Леля двинулись вперед.
        Судя по тому, что свет не горел ни в одном окошке, дачный поселок был пуст, даже в домике охранника было темно. Это логично: кто вздумает отдыхать на природе в последние дни осени? А охранник уже спит, наверное.
        Впрочем, темнота не была полной: горел фонарь у въезда в поселок, еще несколько пятен света расплывалось впереди, и Миша с Лелей шли, не зажигая фонариков на телефонах.
        Дорожка была заасфальтирована, но выпавший мокрый снег никто с нее не убрал. Он таял сам, превращаясь в подобие картофельного пюре.
        Дома были разные, здоровенные и поменьше; в основном ухоженные, аккуратные, прятались они за невысокими заборами, с опаской глядя на идущих мимо людей. Поднявшийся ветер заставлял деревья размахивать костлявыми руками-ветками, царапать стены домов, угрожая схватить Мишу и Лелю.
        - Смотри, свет в окне! - Она указала рукой на один из домов впереди.
        - Наверное, Оксана.
        Миша вынул телефон, нашел нужный номер, но связи не было.
        - На подъезде сюда еще ловил, - сказала Леля.
        Они пошли дальше, ориентируясь на электрический свет, как на луч маяка, и вскоре оказались на месте.
        Оксанина дача была добротной, двухэтажной, стояла в глубине ухоженного сада, который, наверное, прелестно выглядел летом. Никаких других домов дальше не было - только обрыв и воды Быстрой.
        «Вид из окон второго этажа, наверное, фантастический», - подумал Миша.
        Они подошли к воротам и обнаружили, что те заперты.
        - Тут не очень высоко, я перелезу… - начал Миша.
        - Не надо, я вас жду. - Зажегся свет на крыльце, женская фигура метнулась от дома к дорожке. - Услыхала, как машина приехала. Потом слышу - идут, и твой голос! - Оксана подбежала к забору, зазвенела ключами, распахнула калитку: - Слава тебе господи, вы тут. А я свет зажгла наверху, сама внизу сижу. - Она издала нервный смешок. - Вы быстро.
        - Старались, - дернув плечом, отчеканила Леля.
        Они втроем пошли к дому.
        - Оксана, давайте-ка по порядку, - строго сказал Миша, поднимаясь на крыльцо. - Хватит недомолвок, на этот раз выкладывайте действительно все. И не юлите, говорите правду, иначе я не стану вам помогать, мы с Лелей садимся в машину и уезжаем.
        Глава восьмая
        Вечер протекал совсем не так, как изначально планировал Илья. Он собирался изучить книги, которые забрал у Леонида, а вместо этого занимался своим гостем: показывал Митрофану квартиру, предложив обустроиться в бывшей спальне матери, потом они готовили ужин, после - ужинали.
        Поначалу Митрофану было неловко, но вскоре он успокоился, оттаял, перестал извиняться через каждые пятнадцать минут. Жилище Ильи пришлось ему по вкусу: тут, как он выразился, было где развернуться. Обширная библиотека его тоже впечатлила, Митрофан заявил, что прежде любил читать.
        Около семи вечера, когда с ужином было покончено, Илья собрался было позвонить Мише, но вспомнил, что тот сегодня выступает в роли театрала, и отложил звонок.
        Митрофан уселся перед телевизором, а Илья взялся-таки за книги.
        Их оказалось две: толстенный том, изданный в начале прошлого века, заключенный в истрепанную обложку, и красивое издание, по объему не уступающее первому, но более современное, больше похожее на альбом с фотографиями. Книга, увидевшая свет в Германии, была на немецком, а Илья не владел языком Шиллера и Гете, однако пролистал глянцевые страницы.
        Здесь были фотографии всевозможных храмов и прочих культовых сооружений, а также различные мосты, здания, городские площади с фонтанами и прочая красота.
        В середине книги торчала закладка, на которой было написано: «Показать Мише!»
        Илья раскрыл заинтересовавшие Семена Ефремовича страницы и увидел на одной из них фотографии Быстрорецка - старинные, дореволюционные. На них изображалась набережная Быстрой, а дальше шли снимки деревень, расположенных на берегу реки.
        Были и сопровождающие надписи, естественно, на немецком, и Илья досадливо поморщился. Правда, Семен Ефремович сделал приписку карандашом: «Именно здесь они обитают! Все сходится!»
        Илья не понял, что за «они», но было очевидно, что Семен Ефремович нашел важную информацию, касающуюся убийств девушек - ведь именно ее он искал. И она, эта информация, сейчас в руках у Ильи. Остается ее правильно интерпретировать.
        В альбоме больше не было ничего полезного и, полюбовавшись старинными снимками родного города, Илья отложил книгу и раскрыл второй фолиант.
        Страницы были тонкими, хрупкими от времени и пестрили ерами и ятями, что немного затрудняло чтение. Однако это, к счастью, был русский язык, так что прочесть было можно.
        Перед Ильей находилось глобальное исследование, касающееся представлений различных народов мира, живших в разные эпохи, о смерти, в частности, о насильственной гибели.
        Если бы Илья взялся изучать все это самостоятельно, у него ушло бы на это не менее недели, а то и больше. Но Семен Ефремович существенно упростил ему задачу, положив закладки в нужных местах. Поэтому Илье оставалось всего лишь открывать заложенные страницы и читать отрывки, подчеркнутые простым карандашом.
        Он послушно делал это - и чем дальше читал, тем сильнее чувствовал, как кружится голова и немеет тело. Правда, которую никто не хотел замечать, но которая теперь стала настолько очевидной, что игнорировать ее невозможно, открылась Илье во всей своей неприглядности - страшная, как оскал черепа, безнадежная, как приговор Высшего суда. Она обвалилась на Илью, как сход лавины, забила легкие, замедлила ток крови. Казалось, будто подгнившие опоры рухнули, а вместе с ними обрушилось тщательно выстроенное здание, привлекательное и надежное снаружи, но грязное, смердящее, полное крыс и тараканов внутри.
        В одном месте Илье попалось знакомое имя - Степан Холмогоров, и он убедился, что Елена Ивановна была права, предполагая, будто Холмогоров записал свои воспоминания о случившемся в юности.
        Вот они, эти записи. Вот она, истина.
        Листок бумаги из школьной тетрадки в клеточку Илья заметил не сразу: Семен Ефремович засунул его за обложку. Знакомым угловатым почерком на листе было написано: «Они обитают в разных водоемах, по всему миру. В том числе у нас! Подтверждение - см. фото Быстрорецка - реку Быстрая! Мне и раньше приходилось встречать любопытные сведения о ней, ряд исследователей описывает эту реку как сакральное место, хотя исследований мало, они обрывочны. Заняться!!!»
        Заняться этим вопросом Семен Ефремович не успел. Но главное сумел сказать Илье и после смерти. Картинка в голове его сложилась: одни кусочки примагничивались к другим, одни фрагменты дополняли другие, и там, где еще час назад была полная мешанина, теперь не осталось никакой загадки.
        Илья сидел, потрясенный и потерянный, пока не услышал, как Митрофан, очевидно, не в первый уже раз спрашивает:
        - Илюшка, все хорошо у тебя? Чего ты застыл-то?
        Он вздрогнул, точно проснувшись, обернулся к Митрофану и сказал:
        - Миша. Мне надо поговорить с Мишей.
        Однако сотовый друга был все еще выключен - спектакль продолжался, хотя и должен был с минуты на минуту завершиться. Можно дождаться, когда Миша выйдет из театра, но Илью что-то словно бы гнало прочь из дому. Он знал: нужно срочно увидеть Мишу, и потому решил поехать к нему.
        - Я с тобой, - вызвался Митрофан.
        Илья хотел сказать, что поедет один, но понял, что Митрофану страшно оставаться в одиночестве. Илья знал уже, что бояться ему нечего, но объяснять это было долго: проще взять его с собой.
        - Хорошо, - согласился он, и вскоре они уже выходили из квартиры.
        Илья вызвал такси, и машина подкатила к подъезду уже через несколько минут, не заставив их ждать и нервничать.
        К Мишиному дому прибыли быстро, а дальше события развивались неуправляемо: Илья оказывался перед очередным фактом и вынужден был действовать, повинуясь обстоятельствам.
        Перво-наперво выяснилось, что у него нет телефона: то ли оставил дома, в прихожей, когда одевался перед выходом, то ли выронил в такси. Илья позвонил в домофон, но никто не отозвался.
        - В любую звони, отопрут! - посоветовал Митрофан.
        Повезло буквально сразу, и вскоре они уже поднимались на нужный этаж.
        Возле Мишиной двери стояла молодая женщина в домашнем костюме. Она только что поговорила по сотовому и убирала телефон в карман.
        - Миша и Леля дома? - спросил Илья. - Я к ним.
        - А я вас знаю, вы Мишин друг, - соседка бросила на Илью кокетливый взгляд и убрала за ухо белокурый локон.
        Митрофан крякнул, а Илья вымученно улыбнулся:
        - Совершенно верно. Они должны вернуться из театра…
        - Нет, они не приедут! - радостно возвестила соседка. - Леля вот только звонила, просила проверить, заперта ли дверь.
        Илья нахмурился, не понимая, как это связано одно с другим.
        - Ой, я вас запутала! Просто у них со вчерашнего дня родственница ночует. Оксаной зовут. Они ушли, она одна осталась. А потом что-то у нее случилось, она испугалась, бросила все и на дачу поехала, в спешке, и думала, что квартиру не заперла, так Леля просила дверь захлопнуть. А я пришла - дверь закрыта, говорю Леле, все хорошо!
        Девушка еще что-то стрекотала про двери, дачи и рассеянность некоторых людей, а у Ильи крепла уверенность, что ему нужно срочно ехать за Мишей и Лелей.
        Миша рассказывал, что Оксана просила помочь, и вскользь в последнем телефонном разговоре обмолвился, что было в истории с преследованием нечто подозрительное: Мише казалось, Оксана чего-то недоговаривает. Да и шрам у Миши ныл практически непрерывно.
        Теперь, после прочтения книги, Илье казалось, он догадывается, что именно она могла утаить, кто мог преследовать женщину - все складывалось одно к одному и вряд ли являлось простым совпадением.
        Если он прав, Миша в опасности! Еще когда Илья был в Сербии, Томочка пыталась дать понять, что Мише что-то угрожает!
        - Простите, значит, Леля сказала, они с мужем поехали на дачу Оксаны? Вслед за ней? - внезапно спросил Илья, оборвав соседку на полуслове.
        Та обиженно захлопала ресницами: сообразила, что Илья ее не слушал.
        - Мне не докладывали, - грубовато проговорила она. - Вроде как в ресторан хотели, Леля говорила.
        - Но вы ж такая девушка ловкая, сообразительная, - встрял Митрофан. - Любо-дорого взглянуть прямо! Может, слышали что?
        Лесть была грубая, но в некоторых случаях она и должна быть грубой, чтобы быть эффективной. Прием сработал, и девушка, недовольно покосившись на Илью, нехотя сказала:
        - Я так поняла, что да. К той женщине, Оксане, на дачу.
        Илья с Митрофаном спустились вниз (прощаясь с ними, соседка всячески намекала, что не против оставить Илье номер своего телефона, но тот, к ее вящему огорчению, сделал вид, что намека не заметил) и теперь стояли возле подъезда.
        - Нам надо туда, за ними. Но такси не вызвать: я понятия не имею, где дача у этой Оксаны!
        Уже договаривая фразу, Илья понял, кто наверняка знает. Юрий Олегович должен быть в курсе, где купила дачу родная сестра его жены.
        - Мить, есть телефон? - с надеждой спросил Илья. Если нет, придется идти на поклон к соседке.
        Сотовый был у Митрофана с собой, номер домашнего телефона Мишиного отца Илья отлично знал с детских лет: в той квартире прежде жил и Миша. Ему повезло, Юрий Олегович отозвался сразу же, сам подошел к телефону.
        - Конечно, знаю, где это, - ответил он на вопрос Ильи. - Там и наши с Сафроновым дачи неподалеку.
        Фамилия Сафронова подняла в душе Ильи новую волну, но он подавил ее и спросил, как добраться до «Академического».
        - Погоди, ты туда собрался? И Миша там с Лелей? Что случилось-то, можешь объяснить?
        - Позже объясню обязательно. Мне срочно нужно к Мише и…
        - Все, понял. Ты где, у Мишкиного дома? Иди к метро, я спускаюсь, буду минут через семь.
        Спорить с ним было бесполезно: решил - сделает, да и зачем отказываться от помощи? Это лучший выход, ведь в одиночку Илья будет долго плутать в поисках дачи, теряя время. И потом, у Юрия Олеговича душа все равно уже не на месте, неужели он повесит трубку и преспокойно отправится смотреть сериал перед сном?
        Не успели Илья с Митрофаном подойти к станции метро, как подкатил белый внедорожник Матвеева-старшего. Илья забрался на переднее сиденье, Митрофан, кряхтя, вскарабкался на заднее и с грохотом захлопнул дверцу. Если Юрий Олегович и был этим недоволен, да и вообще удивлен присутствием незнакомого человека, то виду не подал.
        Илья представил их друг другу, через мгновение автомобиль отъехал от тротуара и белоснежной птицей полетел к выезду из города.
        - Что там с Мишей? Зачем Оксане понадобилось на дачу?
        Юрий Олегович был взволнован и задавал один вопрос за другим, не давая Илье ответить.
        - Она же обратилась к нему, вы знаете, - произнес Илья, точно это что-то могло объяснить.
        - Оксана - она такая, знаешь… - Юрий Олегович мотнул головой, - не скажу, что с придурью, но специфическая особа. Я, правду сказать, и значения ее словам не придал, и вообще зря, наверное, к Мишке ее отправил. Просто Олеся… Что там с ней стряслось, с Оксаной-то?
        Илья не знал, что на это отвечать. Слишком долго рассказывать и с чего начать? Какова степени осведомленности Юрия Олеговича в делах сына?
        - Миша потом сам расскажет, ладно? Нам бы просто доехать поскорее.
        - Поскорее - это можно. Как из города выберемся, еще прибавим. - Матвеев-старший помолчал и осторожно спросил: - Это ведь с вашими… особенными делами связано?
        «Особенные дела. Вот, значит, как?» - подумал Илья и кивнул.
        Юрий Олегович вздохнул.
        - Прекратить бы вам это. Держаться подальше.
        Это прозвучало то ли просительно, то ли досадливо. Илья знал, сколько пришлось пережить отцу Миши за последние несколько лет, сколько раз он видел сына на больничной койке, при смерти - и все из-за их «особенных дел»; понимал его тревогу и волнение, но все же чувствовал, что, помимо воли, начинает сердиться, и потому хотел правильно подобрать слова, чтобы не наговорить резкостей. Пока Илья медлил, неожиданно вмешался Митрофан.
        - А вы, смотрю, думаете, от них зависит? Они решают - ввязываться или стороной обойти?
        Матвеев-старший поглядел в салонное зеркало с таким изумлением, будто это заднее сиденье вдруг обрело голос, а не человек, который там был.
        - Я не…
        - Не верите. Это, небось, хотели сказать? Не верите во всякое такое? Сказки, выдумки, которые только в книжках и в кино бывают, а если человек нормальный, правильно живет, так с ним ничего не произойдет? А знаете, как моя бабка говорила?
        «Бабка Митрофана, по всему видать, просто кладезь премудрости», - подумал Илья, глядя, как округляются глаза Юрия Олеговича, пока он слушает Митьку.
        - Так вот она говорила, иногда ты охотишься на волка, а иной раз он - на тебя. И не всегда сразу заметишь разницу. Это я к тому, что человек иногда не выбирает. Порой выбирают за него, а ему как хочешь, так с этим и живи. Вот если я вам скажу, что в Петровской больнице нечисть в подвале видел своими глазами, а на своей собственной улице - ожившую покойницу, утопленницу, вы что скажете? Правильно, что мне лечиться надо. А я вам отвечу: радуйтесь, что с вами ничего наподобие этого не случилось. Вы счастливчик, вам повезло. А мне или вот Мише с Илюхой повезло меньше. Хотя это тоже как знать. Все на свете не просто так бывает. Значит, направление у них такое в жизни.
        - Направление, - повторил Юрий Олегович, и Илье подумалось, что это на удивление точная формулировка. Не судьба, не рок, не карма или предназначение. Именно направление.
        - А если направление знаешь, то идешь правильно и придешь, куда следует, не заплутаешь в жизни, как многие.
        Закончив свою тираду, Митрофан отвернулся к окну. Юрий Олегович снова поглядел в зеркало - на сей раз во взгляде была задумчивость.
        Между тем они уже успели выехать из города.
        - Долго нам еще? - спросил Илья.
        - Почти приехали, - отозвался Юрий Олегович. - Странно, что телефон недоступен и у Миши, и у Лели. В тех краях вроде бы неплохо ловит. Я звонил перед тем, как выехать. Набери-ка еще раз.
        Илья взял его телефон, попробовал дозвониться. Безрезультатно.
        - Ничего, скоро будем на месте.
        И действительно, минут через пять автомобиль свернул с трассы, а еще через некоторое время подрулил к воротам дачного поселка.
        - Мишкина машина! Оксаниной не вижу, а его тут.
        Мужчины поспешно выбрались из салона. Матвеев-старший подошел к автомобилю сына, положил ладонь на капот.
        - Чуть теплый. Не только что приехали, но не так уж давно.
        Голос выдавал сильное беспокойство, которое Юрий Олегович пытался побороть. Илья отлично понимал его: он и сам был как натянутая тетива.
        Калитка оказалась открытой, и все трое, один за другим, прошли на территорию поселка «Академический». Илья подумал о Томочке. Явится ли она из иного мира - подсказать, помочь?
        - Надо к берегу идти, - вполголоса сказал Матвеев-старший, быстро шагая по аллее.
        Илья и сам видел, куда двигаться: дачный поселок будто вымер, и лишь далеко впереди в одном из домов горел свет. Туда и направлялся Юрий Олегович.
        «Миш, ты только глупостей не делай, - мысленно обратился к другу Илья, прибавляя шаг. - Я уже рядом».
        Глава девятая
        Миша повидал в жизни много страшного. И все же сейчас оторопел, не веря, что и в самом деле смотрит на это. Леля сидела рядом, он слышал ее дыхание, ощущал тепло ее руки, но все равно не мог поверить в реальность происходящего.
        Только что это была обычная комната в дачном доме - с добротной, но не новой, без изысков мебелью, потертым круглым ковриком возле дивана, с немного затхлым, суховатым запахом, характерным для помещений, которые давно не проветривали.
        А уже в следующую минуту началось невообразимое.
        Войдя в дом, они поднялись на второй этаж по высокой узкой лестнице, напоминающей винт мясорубки. Миша терпеть такие не мог, чувствовал себя неуверенно, вечно казалось, что голова закружится и он свалится вниз.
        Входную дверь Оксана заперла. Можно было остаться и внизу, но на первом этаже не было ни стульев, ни кресел, только табуретка на кухне, на которой и сидела Оксана, ожидая их.
        - На втором-то есть где расположиться, а тут старье одно было, я решила поменять, - пояснила Оксана. - Сосед вывез все, забрал за копейки, а мы новое решили купить по весне. То есть не мы уже, а…
        Женщина погрустнела, но Мише не было ее жаль. Чувство неприязни к Оксане не желало угасать, наоборот, крепло, и, как он ни пытался пробудить в себе сочувствие к брошенной жене, ничего не получалось. Хотя и к мужу ее Миша симпатии не испытывал, равно как и антипатии, поскольку едва его знал.
        - Чем тут стоять, как кони в стойле, может, тогда поднимемся? - предложила Леля.
        Так они и оказались на втором этаже. Леля и Миша сели на диван, Оксана устроилась в кресле напротив.
        Миша выжидательно смотрел на хозяйку дома, а та, старательно избегая его взгляда, сжала руки в замок и нервно проговорила:
        - Извините, я квартиру нараспашку оставила, надеюсь…
        - Все в порядке, - перебила Леля, - я попросила соседку зайти проверить, дверь была закрыта.
        Оксана кивнула, облизнув губы.
        - Хорошо тогда. А я просто… Испугалась, ничего не соображала.
        - В квартире безопасно, замки у нас надежные, этаж высокий.
        Леля произносила это успокаивающим тоном, но Мише показалось, что успокаивает она не Оксану, а себя саму - дескать, все нормально, бояться нечего, мой дом - моя крепость.
        Только Оксана, будучи не в силах больше носить в себе правду, в пух и прах разбила Лелины надежды на то, что от случившегося с нею можно отгородиться дверями и засовами.
        - Какие замки? Если бы это человек был, тогда… За мной мертвец ходит!
        Выкрикнув это, Оксана словно нарыв вскрыла, ей стало чуточку легче. А вот ее собеседники почувствовали себя иначе. На лице Лели появилось болезненное выражение. Миша сразу вспомнил Митрофана и разгуливающую покойницу. Эти две истории связаны - ясно как божий день. Тут должно быть что-то общее, и Миша собирался выяснить что. Он уже намеревался задать Оксане вопрос, но вот тут все и началось.
        Комната, в которой они находились, была довольно длинной и узкой, впереди - большое окно. Дом стоял почти на самом краю кручи, так что днем из окна, наверное, открывался великолепный вид на реку. Сейчас шторы были задернуты, а смотреть в окно было все равно, что на дно колодца или в шахту - там разливалась тьма и ничего, кроме тьмы.
        Никого не могло быть снаружи - и все-таки кто-то был там.
        Нет, Миша не слышал шагов или стука, все произошло иначе, и лишь на крошечную долю секунду до того, как это случилось, он почему-то взглянул в ту сторону и подумал: «Оно войдет в окно». Возникло ирреальное чувство, что нечто подобное уже происходило, а он был тому свидетелем…
        В следующий миг, не успел Миша поразиться тому, откуда такие мысли, что это может значить, все трое услышали грохот и звон. Звук был такой, словно опрокинулся огромный шкаф с посудой.
        Но на самом деле разбилось окно.
        Двойной или тройной стеклопакет лопнул легко, как воздушный шарик, осколки посыпались на пол, но тяжелая штора все еще оставалась на месте, стыдливо прикрывая образовавшуюся дыру.
        Несколько мгновений ничего не происходило - успела даже родиться глупая надежда, что это случайность: камень попал, стекло было некачественным… Если хочешь себя уговорить, всегда можно попытаться.
        Занавеска колыхнулась, а потом надулась громадным уродливым пузырем. Кто-то был там, прямо за оконной рамой, за пестрой плотной тканью. Это создание не стояло на тонкой кромке земли над высоким обрывом, а немыслимым образом висело в воздухе, на высоте второго этажа, готовясь перебраться через подоконник!
        Женщины завизжали - крик резанул по ушам колющей болью. Миша вскочил и бросился к окну, чтобы остановить то, что желало пробраться в комнату.
        Однако гость оказался проворнее. Раз - и занавеска сорвалась с гардины и полетела прочь, два - и существо уже очутилось в комнате.
        Оксана голосила, не переставая, но Миша уже не воспринимал, не слышал ее крика. Он смотрел на кошмарное создание, стоящее прямо перед ним, и чувствовал, что находится одновременно и здесь, и в зале, похожем на холл Петровской больницы, где он оказался однажды и застрял на долгие месяцы.
        Ибо только там, в Нижнем мире, было место для подобных монстров.
        Босые ноги ожившего мертвеца оставляли следы на полу, движения его были неловкими, дергаными - мышцы работали плохо. По комнате распространился запах гниющих отбросов и тухлой рыбы, и у Миши свело желудок.
        Выпачканная в грязи сырая рваная одежда; свалявшиеся, похожие на собачью шерсть волосы; руки, которые казались ненормально длинными из-за того, что их обладатель сильно сутулился… Белые крупные ладони, покрытая язвами и трупными пятнами кожа; одного глаза не было вовсе, второй - тусклый, голубовато-студенистый - смотрел мимо Миши, вбок.
        На Оксану, отметил он. Это существо явилось сюда за ней.
        Миша стоял прямо на пути мертвяка, но, похоже, совсем не интересовал адское создание - как та утопленница, про которую говорил Митька, не замечала его, двигаясь к своей цели.
        Какой? Что мертвецам было нужно?
        - Бегите отсюда! - громко сказал Миша и оглянулся.
        Леля ответила, что не оставит его одного, зато Оксана бросилась к двери, принялась трясти ее, видимо, от стресса позабыв, что та заперта.
        - Замок заело! - прокричала она. Значит, не в забывчивости дело.
        Дверь была хлипкая, обычному мужчине ничего не стоило выбить ее, да и Оксана могла бы справиться, но она просто дергала ее на себя, причитая от ужаса.
        Не раздумывая, Миша подскочил к мертвецу и обхватил его за плечи, собираясь вытолкнуть в окно. Еще успел ощутить под ладонями мокрую ткань - и уже через секунду очутился на полу, сам не понимая, как это произошло.
        Леля кинулась к мужу, но Миша вскочил на ноги и снова пошел на зомби.
        А потом совершились, наслоившись друг на друга, сразу два события.
        Первое - дверь с треском распахнулась. Оксана отскочила к дивану. Миша был уверен, что на пороге возникнет еще один жуткий персонаж из иного мира, но в проеме стоял Илья. За его спиной маячили отец и почему-то Митька с выпученными от ужаса, выкатывающимися из орбит глазами.
        «Откуда вы здесь?» - хотел спросить Миша, и тут случилось событие номер два.
        Живой мертвец привлек Мишу к себе, точно собирался исполнить вместе с ним подобие танца. Его глаз уставился на Мишу - и в нем теперь было нечто вроде узнавания.
        Черно-синие губы изогнулись, рот приоткрылся, и из мертвой глотки вырвались хрипящие, булькающие звуки:
        - Ты наш, - произнесло существо.
        Или может, второе слово было «знаешь»?
        А после тварь придвинулась еще ближе, рванула ворот Мишиной куртки, обнажив шрам, и приложила к нему стылую руку, словно к печати или клейму.
        Мишу обдало поочередно сначала огнем, потом холодом, шрам не болел, но пульсировал так, словно под кожей было нечто живое, рвущееся наружу. Он еще слышал крики Лели и отца, отчаянный вопль Ильи, а потом все стихло и…
        И Миша оказался на темной дороге посреди леса.
        Он был не один: мимо него прошел человек.
        - Это ты? - воскликнул Миша, но мужчина его не услышал.
        Сейчас он выглядел совершенно обычно: брюки, ботинки на толстой подошве, синяя куртка, с левой стороны которой на Мишу пялилось желтое улыбающееся солнце.
        Далеко впереди был мост через Быструю, перед мостом и за ним высились фонари, но там, где находились Миша и этот человек, было темно. Несмотря на мрак Миша непонятным образом смог во всех подробностях рассмотреть идущего: светло-карие глаза, густые брови, оспины на щеках, щербинка между зубами, легкая щетина.
        На спине мужчины болтался рюкзак - возможно, он путешествовал автостопом, потому и шел вдоль трассы. Или просто возвращался откуда-то в неурочный час. Походка расслабленная, неверная: по всему видать, мужчина чуток навеселе.
        Начался дождь: сначала просто накрапывал, была надежда, что скоро прекратится, но вскоре стало ясно, что зарядил он надолго и расходится все сильнее.
        Мужчина похлопывал себя по плечам, ускорял шаг, желая согреться. Капюшона не было, зонта тоже, и капли заливались за воротник, заставляя человека ежиться. Он остановился, снял с плеча рюкзак, должно быть, собираясь отыскать в его глубинах кепку или шапку.
        Машина появилась неожиданно. Мужчина обернулся, а потом выступил на дорогу, отойдя от обочины, и поднял руку. Намерение его угадывалось легко: он голосовал, просил, чтобы его подбросили.
        Но водитель развил слишком большую, катастрофическую скорость, да к тому же мужчина чуть пошатнулся и сделал роковой шаг вперед. Еще можно было свернуть или резко ударить по тормозам, однако водитель поздно заметил пешехода или же не обладал быстротой реакции.
        А потому автомобиль на полном ходу врезался в мужчину в синей куртке.
        Раздался тошнотворный звук и громкий крик - Миша понял, что кричит он сам. Пешехода отбросило на несколько метров, ударило об асфальт. Перекатившись через себя несколько раз, он затих, лежа на спине и раскинув руки.
        Миша подбежал к нему, упал на колени возле пострадавшего. Позади хлопнула дверца машины, послышался торопливый стук каблуков, невнятные причитания, всхлипы…
        Заранее зная, кого увидит, Михаил взглянул на Оксану, которая, покачиваясь, спешила к ним. На ней было расстегнутое короткое пальто с меховым воротником и сапоги на высоком каблуке.
        Откинув с лица выбившуюся из прически прядь волос, Оксана заплетающимся языком выговорила:
        - Эй, мужик, ты чё? Чего разлегся-то? А? - Она принялась грубо тормошить его. - Ты же сам… Под колеса полез!
        Оксана принялась рыдать. В свежем ночном воздухе поплыл ядреный запах алкоголя. Женщина была пьяна.
        Дождь лил все сильнее, мех на воротнике Оксаны свалялся неопрятными сосульками. Голова мужчины была разбита, под ней растекалась лужа крови. Травма была серьезной, но бедняга еще боролся, каким-то образом сумев выжить: Миша приложил пальцы к его шее и почувствовал пульс.
        - Он жив! - выкрикнул Михаил, хотя и понимал, что ничего не может изменить, все уже произошло. - Вези его в больницу, дура! Или в скорую звони!
        Капли усиливающегося дождя целовали Мишу в лоб. Он все чувствовал: звуки, запахи, холод осенней ночи - эффект присутствия был абсолютно полным. Но повлиять на происходящее не мог, как ни старался.
        Оксана тупо смотрела на лежащего перед ней окровавленного человека, видимо, уверившись, что тот умер. В этот момент мужчина слабо застонал.
        Женщина ахнула и отскочила от него, прижимая ладони к щекам. Потом громко выругалась.
        - Давай же, что ты стоишь, - слабо, по инерции проговорил Миша, уже зная, что будет дальше.
        Никакую полицию и скорую Оксана не вызовет, ни в какую больницу умирающего не повезет. У нее в голове одно: она сбила человека, будучи пьяной. Если он не выживет, ее посадят, но даже если врачи спасут его, жизнь уже не станет прежней: проблемы на работе, судебное разбирательство, лишение водительских прав, огласка, осуждение, штрафы…
        Миша почти слышал, как в затуманенном алкоголем мозгу Оксаны ворочаются тяжелые мысли: никто не должен ни о чем узнать - тогда не будет никаких последствий. Свидетелей нет, дождь смоет следы; дорога, ведущая к дачным поселкам, в это время года всегда пустая - некому вмешаться.
        Осталось одно - избавиться от тела.
        Тела…
        Мужчина еще может выжить! Но для Оксаны на асфальте лежал не живой человек, а труп. Решая его судьбу, она отказала ему во всем: в настоящем и будущем, в мыслях и чувствах, в закатах и рассветах, в свете и радости, в друзьях и любимых.
        Пострадавший снова застонал - тонко, жалобно, в беспамятстве. Но это уже нечего не могло изменить.
        Миша смотрел, как Оксана затаскивает сбитого ею человека в багажник, удовлетворенно убедившись, что следы крови почти смыты; как поднимает с обочины рюкзак, шарит по карманам куртки и брюк, доставая телефон и документы, кладет все это в котомку, чтобы после уничтожить… Как после подъезжает к мосту и смотрит вниз.
        Там, далеко, течет Быстрая - черная, ледяная, смертоносная, как акулья пасть. Ждущая. Готовая проглотить тяжелораненого, умирающего человека. Принять в объятия, приласкать, забрать себе.
        И вот уже несчастный летит в свой последний полет, а куртка со смешной картинкой, ботинки и брюки становятся его саваном. Одежда быстро намокает и превращается в камень, который утягивает его на дно. Человек, имени которого Оксана никогда не узнает, скончается, так и не придя в сознание, не поняв, что умирает.
        Он умрет, чтобы после вернуться.
        Мише казалось, что он тоже падает вниз, захлебывается и тонет, а потом выныривает из воды и вновь оказывается в комнате.
        - Ты… - хрипит мертвец ему в ухо, и на сей раз Миша четко услышал следующее слово: - Знаешь! - И еще: - Уйди! Ты не можешь…
        Михаил, чувствуя, что не в состоянии не повиноваться ему, медленно разнял руки. Сделал шаг назад.
        Он видел, как оживший мертвец проходит мимо него, направляясь к застывшей возле дивана Оксане, но больше не вмешивался, не делал попытки его остановить. Видел, как вернувшееся с того света существо обхватило Оксану, которая от ужаса не могла больше ни кричать, ни сопротивляться.
        И то, как мертвец поволок ее к разбитому окну, видел тоже.
        Глава десятая
        Ветер стих, и пошел снег. Снегопад был живописен и по-рождественски прекрасен: искристые снежинки кружились в воздухе, бережно застилая серый асфальт, рытвины и жухлую траву, словно бы врачуя рваные раны земли.
        - Этот снег уже не растает, - проговорил Миша, и Илья был с ним согласен.
        Они сидели в закрытом на зиму маленьком летнем кафе на набережной Быстрой. Сезон давно завершился, разноцветные зонтики, пластиковые столики и столы были убраны, оставались лишь привинченные к бетонным дорожкам скамейки. Одну из них друзья и заняли, а больше никого поблизости не было - и обоих это устраивало.
        Миша и Илья пришли сюда, собираясь поговорить, но вместо этого долго сидели, глядя на замерзшую реку, не произнося ни слова. Мишина фраза про снег была первой за все это время.
        С того вечера в дачном доме минуло три дня.
        Три очень, очень трудных дня.
        Илья знал, что никогда не сотрет из памяти сцену, которую они с Юрием Олеговичем и Митрофаном увидели, ворвавшись в комнату.
        Сразу сообразив, что Миша и остальные наверху, Илья бросился по лестнице. Дверь была заперта изнутри, и он, не задумываясь, выбил ее. Мертвое существо и Миша стояли близко друг к другу, как два танцора на танцполе. Страшная тварь положила руку на Мишин шрам, и Илья услышал, как пронзительно кричит Юрий Олегович, увидев вмиг обмякшее тело Миши и его запрокинутую голову. Митрофан пошатнулся и вцепился в локоть Ильи, столкнувшись со своим главным кошмаром - ожившим мертвецом.
        - Отойди! - в отчаянии завопил Илья. - Не мешай ему! - И Леля повернулась, желая спросить, к кому он обращается?
        «Не успел! Не успел!» - Илья бросился к другу, и в этот миг существо приблизилось к Мишиному лицу.
        Илье показалось, что оно собирается впиться зубами ему в шею. Но вместо этого мертвец прошептал что-то Мише на ухо и отстранился.
        Все произошло в считаные мгновения: возьмешься рассказывать об этом - и рассказ получится куда длиннее, чем само событие.
        Спустя несколько секунд Миша очнулся, словно бы пробудившись ото сна, выпрямился и отступил назад. На лице его застыло странное выражение, которому Илья не мог подобрать определения, как ни старался.
        Боль? Узнавание? Отвращение? Ярость?
        Последовавшую вслед за этим смерть Оксаны признали самоубийством. Она выбросилась из окна на глазах пяти свидетелей и разбилась насмерть о камни у воды. О том, кто схватил и утащил ее за собой, равно как и о том, что умирать Оксана не хотела, никто из очевидцев не упомянул. Да и скажи они - кто бы им поверил?
        Предшествующие смерти события лишь подтверждали версию суицида. Оксане казалось, ее преследуют, она обратилась за помощью, и Миша пытался помочь. Однако женщина, оставшись одна, поехала на дачу, очевидно, чтобы исполнить задуманное. Родные, сообразив, в чем дело, последовали за ней, надеясь остановить, удержать от непоправимого шага, но им не хватило буквально минуты.
        Депрессия из-за ухода мужа и беременности его новой подруги, алкоголизм, нервное расстройство - причин на похоронах, до них и после выдвигалось много.
        Тот факт, что ни одна из них не была верной, не имел значения. То, что на следующий день у воды обнаружили тело молодого мужчины, никак со смертью Оксаны не связали. Следствие установило, что несчастного сбила машина, после чего мужчину, еще живого, сбросили в реку. Шансов выжить в ледяной воде с такими ранами у него не было, и преступника еще предстояло найти. Как и установить личность убитого…
        - Что он сказал тебе? - спросил Илья у Миши в тот вечер, пока они ждали скорую и полицию.
        Миша рассказал. Только Илье и Митрофану рассказал, почему сначала хотел защитить Оксану, а потом позволил мертвецу забрать ее (вернее сказать, не позволил - просто понял, что не сможет его остановить). Не сказал бы и Митрофану, но тот слишком настрадался и должен был знать, что ему ничего не угрожает. Пусть живет спокойно.
        - Я так боялся, что не успею предупредить тебя: им нельзя мешать! Если встать у них на пути, стараться остановить, они могут убить. А остановить все равно не получится.
        - Кто - они? - спросил Миша, и Илья рассказал о том, что узнал из книг Семена Ефремовича.
        - Он догадался и хотел рассказать тебе, когда соберет побольше сведений и будет уверен на сто процентов, но не сумел, умер.
        Миша слушал, и лицо его темнело с каждым словом Ильи.
        «Тамброс» - вот как называются эти сущности. Они не имеют своего облика, это нечто вроде бестелесных духов, которые обитают в некоторых водоемах земного шара - эти озера, пруды, реки перечислены, названы, описаны в древних книгах.
        - То, что тамброс живут и в Быстрой, с давних пор было известно носителям особых темных знаний. Но доказательства тому есть и в архивах, мне об этом и Елена Ивановна говорила: на протяжении веков близ нашей реки время от времени находили обезглавленные трупы, а сами отрубленные головы словно бы взирали на воды Быстрой. Это тамброс убивают таким способом, а потому убийцу среди людей ни разу не удалось найти.
        - Зачем они это делают? Откуда такая жестокость?
        - Жестокость… - вздохнул Илья и неуверенно взглянул на Мишу. - Сейчас поймешь. Дело в том, что тамброс - это духи мести. Существа, единственная цель которых, - покарать убийцу.
        - Что? - прошептал Миша, и губы его побелели.
        - Если убить человека и бросить его тело в водоем, где обитают тамброс, они вселяются в утопленника, и тот по ночам возвращается к подобию жизни. Днем восставший мертвец должен находиться в воде - неважно где, лишь бы в водной среде. В противном случае тамброс погибнет, а бродячий мертвец станет обычным покойником. Помнишь, Митрофан обнаружил тело девушки в затопленном подвале? Она пережидала там день, но ее потревожили. Точно зная, кто убийца, тамброс в теле мертвеца преследует преступника до тех пор, пока не убьет, не отделит голову от тела и не расположит таким образом, чтобы глаза убийцы смотрели на место последнего пристанища жертвы. Хотя в книге описаны редкие случаи, когда было достаточно умерщвления - вот как с Оксаной. Ее голова осталась при ней.
        Миша молчал, в ужасе глядя на Илью.
        - Возмездие занимает от нескольких дней до месяца. Тамброс находит убийцу, где бы он ни был, спрятаться невозможно, спастись - тоже. Тело утопленника, в котором обитает тамброс, обладает невероятной силой, мертвец способен весьма быстро передвигаться, лазать по отвесным стенам, процесс разложения замедляется. Тамброс может уничтожить убийцу сразу, но никогда этого не делает, потому что это было бы слишком легко. Убийца должен страдать, как страдала жертва, и испытывать смертельный ужас, зная, что по пятам идет тот, кого он (или она) лишил жизни. А возможно еще, тамброс желает, чтобы злодей раскаялся и понял, что совершил непоправимое. Когда месть свершается, мертвец возвращается на берег реки, тамброс покидает тело, уходя обратно в воду.
        Илья рассказал Мише про Степана Холмогорова и вымершую деревню - самый яркий и единственный надежно зафиксированный в ряде источников факт расправы тамброс над убийцами.
        - Холмогоров пишет, что колдун Савва поведал ему и его невесте Анне про тамброс, про то, как и почему они появляются, и в чьем облике. Узнав об этом, Степан сделал единственно возможный вывод: его соседи по деревне, трое обезглавленных мужчин (среди которых был и отец Анны) убили молодоженов и бросили их тела в реку. Холмогоров предполагает, что это было непредумышленно, случайно; возможно, изначально мужики хотели лишь ограбить проезжающую богатую повозку: в ту пору было мало рыбы, а жить на что-то надо, вот бес и попутал. Причины теперь уже не узнать, но то, что эти трое стали убийцами, ясно: иначе тамброс в теле утопленников не стали бы их преследовать.
        Илья говорил о давно минувших событиях, понимая, что Миша думает вовсе не о той покрытой мхом истории, не о рыбаках, совершивших грех и поплатившихся за это.
        Его мысли занимает другой преступник, живший гораздо позже.
        Зверь, который убивал раз за разом, но оставался непойманным.
        Убийца, которого, быть может, так и не настигло бы возмездие, если бы он не совершил ошибку и не выбросил тела двух своих последних жертв в Быструю. Одну из утопленниц остановили (чему невольно поспособствовал Митрофан), другая в итоге явилась к нему роковой ночью.
        Тогда, три дня назад, разговор Миши и Ильи прервала прибывшая в поселок полиция. Дальнейшие события закрутились с космической скоростью, и до сегодняшнего дня друзьям не удавалось все обсудить.
        - Как отец? Держится? - спросил Илья.
        Миша пожал плечами и опустил голову.
        - Плохо. Его лучший друг оказался чудовищем. Отец винит себя: не понял, не разглядел, допустил.
        Илья не спрашивал, кто инициировал расследование в отношении Сафронова - Миша или его отец. Наверное, в полиции хотели провести следственные действия без лишнего шума, но ничего не вышло, общественный резонанс оказался колоссальным.
        Весь город был в шоке, имя Сафронова не сходило с газетных заголовков. Психологи уверенно говорили, что он стал убивать, потому что не смог пережить смерти жены.
        - Похищая очередную жертву, удерживая ее, Сафронов обманывал себя. В течение некоторого времени ему удавалось верить, что рядом с ним близкий человек, - рассуждал один такой знаток с экрана телевизора. - Однако вскоре Сафронов неизбежно понимал, что это чужая женщина, впадал в ярость, мстил ей за это, а затем убивал.
        Открывались новые и новые подробности. Обыск в загородном доме, где преступник держал и убивал девушек, и где нашли еще два закопанных на заднем дворе трупа, явил свету кошмарный облик человека, который вел двойную жизнь. На светлой стороне Сафронов был образцовым служителем закона, расследовал преступления и защищал граждан, на темной же прекращался в кровожадного хищника - хитрого и коварного, умело заметающего следы, неуловимого.
        - Я все думаю о том, что Сафронов сказал мне перед смертью. Говорил, что все понял, что не знает, как с этим жить.
        Миша закурил очередную сигарету. За эти дни он осунулся и похудел, стал выглядеть старше. Возле рта появилась жесткая складка, а в темно-русых волосах Илья заметил седину.
        - Может, у него было что-то вроде раздвоения личности, временами находило затмение, так что он сам не знал, что убивает женщин?
        - Мы никогда не узнаем в точности, - проговорил Илья. - Нет смысла гадать.
        Миша хотел возразить, но Илья, понимая, что он скажет, не дал ему договорить:
        - Тут нет вашей вины - ни твоей, ни твоего отца. Даже в себе сложно разобраться, а в душе другого и подавно. К тому же Сафронов умел виртуозно скрывать улики, прятать лицо под маской.
        - Я с детства его любил, - прошептал Миша, и красивое лицо его сморщилось, словно бы скомкалось.
        - Так что в этом плохого? Ты знал и любил прекрасного человека, который всегда был добр к тебе и тоже любил тебя, как сына. Его любовь не марает тебя, не делает хуже. Прекрати себя грызть.
        Они снова ненадолго замолчали. Илья знал, что Миша не сумеет по щелчку пальцев перестать думать о случившемся и винить себя, не сможет в одночасье вытащить из души боль, чувство бессилия, обиду и злость, но также знал, что пройдет время и он справится. И Юрий Олегович - тоже.
        - Леля беременна, - сказал Миша, и Илья быстро глянул на него.
        Он был ошарашен, но, конечно, рад за друга.
        - Это же отличная новость! - улыбнулся Илья. - Поздравляю вас обоих! - Лицо Миши было мрачным, и он спросил: - С Лелей ведь все в порядке?
        - Если не считать того, что она не знает, хочет ли этого ребенка, да, с ней все хорошо.
        Миша говорил холодным, ровным тоном, каким прежде никогда не говорил о жене.
        - Не хочет? Почему? - растерялся Илья. - Она говорила, что…
        - Говорила. - Миша повернулся и в упор посмотрел на друга. - Но она представляет, какой всегда будет моя жизнь, и не уверена, что хочет разделить ее со мной, понимаешь, о чем я?
        Разумеется, Илья понимал. Знал, как сильно Леля хочет отгородиться от той чертовщины, что настойчиво лезла в их с Мишей жизни. Случившееся на даче, по всей видимости, только укрепило ее намерение, и это неудивительно.
        - Направление, - задумчиво проговорил Илья. - Митрофан сказал твоему отцу, что у каждого человека в жизни должно быть направление. Мы с тобой, судя по всему, нашли свое.
        - Кажется, это сложнее, чем мы думали.
        - Кто сказал, что дорога должна быть легкой прогулкой?
        Миша улыбнулся - в первый раз за эти дни.
        - Ты прав, как всегда. На то ты и ученый человек. Ну, выкладывай подробности. - Он знал, что Илья позвал его сообщить нечто важное.
        Илья усмехнулся и вытащил из кармана блокнот, который нашел вчера в бумагах Семена Ефремовича. Разобрав книги, он взялся за дневниковые записи, заметки, статьи и прочие документы.
        Эта запись в дневнике была одной из последних и содержала ссылку на древний фолиант, который Илье еще предстояло изучить. Семен Ефремович писал, что недавно прочел удивительную вещь, самую поразительную из всех, что попадались ему на глаза.
        - Тут говорится о двух парнях, которые жили в шестнадцатом веке. Имен нет - только что-то вроде кличек. Первый - Медиум и Книжник. Он потерял любовь, но обрел проводника в загробный мир и может с его помощью видеть сокрытое, а еще он черпает тайные знания из книг на древних языках. Второй - Путник и Воин. В битве он был помечен обитателями Нижнего мира, и теперь чувствует Иных и живет как бы между мирами. Эти ребята считали друг друга братьями и посвятили себя исполнению своего предназначения. А состояло оно в том, чтобы бороться с опасными для людей проявлениями потустороннего, истреблять, прогонять обратно выходцев из Нижнего мира, которые нарушали равновесие и лезли в наш мир. Вроде бы парни совершили много славных дел.
        - Они жили четыреста лет назад? - уточнил Миша, когда Илья договорил.
        - Примерно. Семен Ефремович пишет: хотя эта парочка полулегендарна, то, что они действительно существовали, сомнений не вызывает.
        - И что это должно означать? Что мы с тобой - их реинкарнация?
        Илья убрал блокнот в карман.
        - Что означает - это нам решать, я так думаю. Можем даже прочитать и забыть. Но…
        - Но ты так не считаешь.
        Они посмотрели друг на друга.
        - Ты тоже, думаю, - сказал Илья. - Знаешь же, что со мной происходило. Я уезжал, хотел начать новую жизнь. Но потом вернулась Томочка, я стал разбирать книги, и это… - Он замялся. - Это было все равно что возвратиться домой. К себе.
        Миша не ответил, да ответа и не требовалось.
        Оба знали, что чувствуют примерно одно и то же.
        - Что нам делать? Разъезжать по свету в поисках нуждающихся в нашей помощи? Или открыть агентство по расследованию демонических преступлений?
        Илья закатил глаза в притворном возмущении.
        - Если серьезно, я думаю так: те, кому мы нужны, сами найдут нас. Мы просто должны принять тот факт, что они рано или поздно появятся, а когда это произойдет, не станем от них отворачиваться.
        - Не свернем со своего направления, если цитировать Митрофана.
        - Что-то вроде того.
        Конечно, им предстояло все как следует обдумать, собрать больше информации. И конечно же, они еще не раз вернутся к разговору - это было лишь начало чего-то важного, что обязательно получит продолжение.
        В какой-то момент Миша и Илья, не сговариваясь, поднялись со скамьи и теперь стояли плечом к плечу, глядя на реку. Снег шел и шел. Скованная льдом речная гладь была похожа на чистый белый лист.
        Белый лист, на котором непременно будет написана новая история…