Вампиры. Путь проклятых Генри Лайон Олди
        Дмитрий Громов
        Далия Трускиновская
        Джордж Локхард
        Марина Наумова
        Радий Радутный
        Яна Дубинянская
        Антология #2009 Мир неведомого, населенный загадочными существами, зомби, вампирами, некромантами…
        Этот сборник - еще одна попытка проникнуть в него и если не понять, то хотя бы ощутить страдание, боль и радости «других», их тайные желания и полубезумные надежды.
        Еще одна зыбкая возможность заглянуть за завесу кошмара и одновременно - в себя…
        ВАМПИРЫ. ПУТЬ ПРОКЛЯТЫХ
        Антология
        Генри Лайон Олди
        Живущий в последний раз
        В прах судьбою растертые видятся мне,
        Под землей распростертые видятся мне,
        Сколько я ни вперяюсь во мрак запредельный:
        Только мертвые, мертвые видятся мне…
        Часть первая
        Infinitum[До бесконечности (лат.)]

…И я ушел, унес вопросы,
        Смущая ими божество, -
        Но выше этого утеса
        Не видел в мире ничего.
        Чет
        Мне не повезло. Я родился уродом.
        Говорят, что толстая крикливая повитуха из соседней деревни, принимавшая роды у моей измученной матери, в страхе выронила пискливого младенца, пухлую ручку которого окольцовывало Девять браслетов - от тоненького ломкого запястья до плеча. И лишь густой мех валявшейся на полу шкуры спас Живущего в последний раз; но ни разу не испытывал я благодарности к зверю, носившему некогда эту шкуру.
        Равнодушие - да, ненависть - бывало, а благодарность… В конце концов, подобных себе чаще ненавидят, а звери, летающие или ползающие, также жили в последний раз. Подобно мне. Я был уродом.
        В годовалом возрасте я впервые надел чешую. Но не ту, радужную чешую шеи древесного ужа, растягивающуюся почти в пять раз от первоначальных размеров и поэтому идущую на Верхние браслеты - нет, моя мать выбрала в куче отходов на дворе змеелова Дори серую блеклую шкурку туловища; и дымчатый чехол прочно обнял мою правую руку, до того незаметную под длинным рукавом рубахи. Я не знаю, из каких глубин прошлого дошел до нас обычай стесняться Нижних браслетов, только любой из Вернувшихся незамедлительно прятал свежий рубец под узенькой полоской чешуи. И не мне доискиваться до истоков обычая, не раз спасавшего меня от досужего любопытства, загнанного в клетку смущения.
        Лишь любовники иногда спали без браслетов; и лишь старики осуждали их за это. Я знаю, я чаще сидел со стариками, чем кто бы то ни было, но…
        Но для детей стыд - понятие умозрительное, выдуманное назойливыми взрослыми, и маленький Би, сын охотника Ломби, так и не уговоривший меня прыгнуть с Орлиного Когтя на мелководье, увидел весь ужас моих девяти колец. Пока я судорожно застегивал чехол, стряхивая с ресниц набегавшие злые слезы, Би катался по гальке, хрюкая от восторга; и потом понесся вдоль гребня, сбрасывая на ходу одежду, распевая тут же сочиненную песенку о дрожащих бесхвостых обезьянах - пока прыжок с выступа не оборвал наивную детскую жестокость. Третья волна вынесла изломанное тело веселого Би на берег, и там он лежал до утра, потому что пьяненький папаша Ломби отказался идти за ним, да и к чему вставать из-за стола, когда с восходом солнца Би вошел в ворота своего двора, машинально почесывая зудевшую полоску Второго браслета.
        Еще одна древесная змейка окончила свой извилистый путь в груде отбросов, отдав радужку вернувшемуся Би, и долго еще он не приближался к скалам, повинуясь извечному страху Уходивших. А во всем остальном…
        Дети жестоки, и бесстыдны, и бессмертны, ибо девятка для детского разума близка к бесконечности; а гордость нового браслета, право выйти на дорогу в Город, зарождающаяся мужественность - все это с лихвой перекрывало страх перед болью, грязью, причиной Ухода. Дети бесстыдны, и бессмертны, а я состарился, выходя из кричащей матери, состарился, падая из рук повивальной бабки, и я никогда не обижался на любые прозвища, при всем богатстве ребяческой фантазии сводившиеся к одному понятию - ТРУС.
        Я не был трусом. Я был смертником. Я жил в последний раз, и это читали в моих глазах отворачивающиеся дети, считавшие себя бессмертными.
        Нечет

…Два мальчика стояли на утесе. Верхняя скала его хищно изгибалась над побережьем, и любопытные пальцы разбивающихся о камни волн не дотягивались даже до половины морщинистой громады. Солнце, уставшее от нескончаемой дневной жары, тонуло в плавящемся море, окрашивая воду, скалы, дерущихся птиц и две фигурки на утесе в цвет обгоревшей кожи. Мир слишком долго был в огне, мир надо было смазать сметаной; и может быть поэтому, когда высокий тонкий мальчик отрицательно покачал головой, казалось, он испытывает пронзительную боль от своего движения, собравшего кожу шеи и плеч в многочисленные упругие складки.
        - Почему?
        Это слово и было все, что осталось от вопроса приземистого рыхлого собеседника, вопроса, утонувшего в мокром шуме гибнувших волн.
        Вместо ответа высокий стянул с правой руки узкий темный чехол, тускло блестящий на сгибах, и поднял руку вверх. В лучах заката выгнула кольца свои пятнистая змея, и девять изгибов ее тела текли по запястью, сжимали локоть, уходили вниз по тощему бицепсу. Спрашивавший недоуменно скосил черные заблестевшие глаза на собственный радужный виток браслета у кисти, перевел взгляд на голую руку приятеля, и хохот его едва не перекрыл гул моря. Он приседал, хватался за коленки, исцарапанные и шелушащиеся, и неслышно выкрикивал мальчишеские колкости, терявшиеся в высоте утеса, но не становившиеся от этого менее ядовитыми.
        Внезапно успокоившись, смешливый смахнул соленую влагу с век, скинул одежду и, бросив в сторону отказавшегося две-три холодные реплики, прыгнул вниз со скалы.
        Высокий мальчик застегнул чехол и стал смотреть на мокрую гальку берега. Дождавшись вздыбленной волны, на спине которой море вынесло веселого прыгуна, он подошел к краю утеса и наклонился над такой притягательной бездной.
        - Я урод, - сказал не прыгавший во внезапно наступившей тишине, - и, пожалуй, я смертник. Но я не трус.
        Он отошел от края, облизал узкие губы и, не оборачиваясь, побрел по тропинке, ведущей к селению. Он не остался и не мог видеть тело, всю ночь пролежавшее на берегу; и не мог видеть, как утром приземистый мальчик встал и направился домой. Иногда мальчик останавливался и с гордостью рассматривал свою руку, схваченную теперь двумя браслетами - радужным чешуйчатым витком с яркой застежкой и черным, почти черным рубцом, подобным ожогу. Потом, спотыкаясь, он продолжал идти дальше. Домой.
        Чет
        Я вижу, я помню, я тайно дрожу,
        Я знаю, откуда приходит гроза,
        И если другому в глаза я гляжу, -
        Он вдруг закрывает глаза.
        Я продирался сквозь отчаянно сопротивляющиеся ветки, путаясь в липкой противной паутине, отворачивая лицо от хлестких ответных ударов и жмурясь на подворачивавшиеся под ноги муравейники; лес играл со мной, а я дрался с лесом - и пропустил мгновение, когда на дороге показался он. Дорога в Город была вечным ориентиром детских скитаний, нам строго запрещалось отдаляться от нее, и никакая голубая терпкость заманчивых ягод не властна была нарушить запрет; дорога в Город, мощеная неширокая дорога, и по ней идет возникший из ниоткуда шатающийся юноша с безвольно повисшей тяжестью белых рук, и багровая лента тянется за идущим, тенью повторяя каждый оступающийся шаг, - чернеющей, бурой тенью.
        Он поравнялся с кустарником, скрывавшим меня, и с трудом повернул всклокоченную голову. Бледный овал лица уперся в мое укрытие, и пустой, рыбий взгляд бросил меня в лес, дальше, глубже, ломая резко пахнущий подлесок, секачом вздыбливая сизый мох, дальше, глубже, лишь бы не видеть кричащие зрачки, тонущие в блестящей мути белков; не видеть гору юных мышц, отдающих последнее в усилии каждого шага; не видеть двух плетей с тонкими пальцами и глубоко перерезанными венами, перехваченными острым кривым ножом вакасатси - старейшины деревни, запястий, за которыми и волочилась по щебенке кровавая липкая змея…
        Я знал обычай, закон, по которому сильнейший в деревенских состязаниях безропотно подставлял запястья под ритуальный нож и выходил на дорогу в Город. И если он протянет след своей нынешней жизни до последнего поворота прежде, чем уйдет в темноту, то его - Вернувшегося, надевшего следующий браслет, вышедшего к утру - будут ждать имперские вербовщики; они наденут ему Верхний браслет, как минимум, третий, и уведут в гвардейские казармы. А там лишь от дошедшего будет зависеть судьба пешего лучника, или судьба тяжелого копейщика, или судьба Серебряных Веток - вплоть до корпусных саларов и сотни личных хранителей последнего тела Его. Мечта всех мальчишек и вечная тема проклятий стариков, по два-три раза уходивших и вновь возвращавшихся в свою морщинистую ворчливую старость.

…Лес сомкнулся вокруг меня, он продолжал играть, и в круговороте мокрых запахов всплыл неожиданный и неуместный привкус живого, но не так, как лес - живого огня; и я пошел на него, успокаивая дыхание, гоня прочь призрак пустого тонущего взгляда Идущего по дороге. Запах усилился, в него вплелась нить каленого железа
        - ошибиться я не мог - мы жили рядом с кузницей; металл, ветки и обрывки разговора, услышанные раньше, чем я сообразил остановиться и замереть.
        - …в виду: не более двух ночей. И я боюсь, что он не продержится даже этого срока.
        - Я понял тебя. Но больший срок вряд ли понадобится мне. Я знаю, что делаю. И делаю лишь то, что знаю.
        - Ты любишь шутить. Это правильно…
        Костер горел на большой закрытой поляне, а у костра стоял молодой атлет в холщовой набедренной повязке, и вывернутые в застывшей улыбке пунцовые губы, казалось, отражали мечущееся пламя костра. Приятное выражение лица адресовалось пожилому нищему, юродивому, отлично известному в селении под кличкой Полудурок; нищему, никогда не снимавшему засаленный дурацкий колпак с бубенчиками, предмет вожделений всей детворы. Правда, сейчас колпак был снят, он валялся рядом с потрепанной котомкой, и я удивился лысине Полудурка, переходившей в жиденькую пегую косичку волос на затылке. Длинными кузнечными клещами юродивый выдернул из огня широкое металлическое кольцо; атлет ловким движением вставил руку в дымящийся обруч, и Полудурок клещами сжал концы. Когда раскаленный металл обнял человеческое тело, я сполз в кусты, сжимая голову, корчась от чужой боли, в ожидании вони паленого мяса, рева, огня, страха…
        - Ты бы вышел, Урод, а?… Если так сопеть в кустах, то твоего крохотного носика может не хватить на нечто лучшее. Давай, хороший мой, покинь кущи…
        Не осознавая происходящего, я покорно продрался сквозь колючие ветки и сделал один шаг к Полудурку, ехидно на меня косящемуся. Ехидно, весело - но не злобно; а именно злобы и ожидал я, горбясь и поворачивая голову.
        - Хороший мальчик, - пробормотал юродивый, и атлет оторвался от созерцания полоски на предплечье - блеклой розовой полоски - хотя огненное кольцо должно было сжечь руку до кости.
        - Хороший мальчик, - повторил нищий, и атлет шагнул ко мне, зажигая в чуть раскосых глазах недобрые красные отблески. - Очень хороший мальчик, - Полудурок предостерегающим жестом вскинул рваный рукав своей куртки. - Знаешь, Молодой, ты пойдешь на поцелуй Гасящих свечу, но сделаешь все, чтобы мальчику этому по-прежнему было хорошо…
        - Хороший мальчик, - им обоим доставляло удовольствие катать на языке это словосочетание, но Молодой вкладывал в него другой, свой смысл, и эхо его голоса всполошило птиц в низких ветвях баньяна. - Отец начал любить мальчиков, он берет на себя большой хнычущий груз, больше, чем может снести. Твоя спина, Отец, привыкает гнуться, но это плохая привычка.
        - Ты любишь шутить, - бесцветно протянул юродивый, по уши натягивая свой колпак и поворачиваясь к ухмылке приятеля. - Нужная привычка, лучше моей…
        Их глаза столкнулись, лопатки маленького Полудурка вздыбились дикими лошадьми, и в ушах моих вспух далекий страшный визг; наверное, кровь ударила в мягкие детские виски…
        Гигант качнулся, запрокидывая голову, вжимая затылок в бугристые плечи; его руки взлетели вверх, красная полоса резко выступила на сереющей коже; а невидимая крышка неумолимо захлопывалась над ним, ломая колени, разрывая связки, расплющивая на лице гримасу умирающей улыбки.
        - Все, Отец, - выдохнул он.
        - Я понял, Отец, - шепнул он.
        - Я больше не люблю шутить, - прохрипел он.
        Тело его сползло на хрустящую траву, тяжесть растворилась в воздухе леса, потерявшем неожиданную плотность и тягучесть.
        Юродивый лениво почесал бородавку на шее, обернулся ко мне, и одновременно с ним раздвинулись кусты, пропуская на вечернюю сизую поляну старого Джессику, нелюдимого знахаря Джессику, никому в деревне не отказывающего в своих непонятных травах и не более понятных советах.
        - Отстань от мальчишки, варк, - старик сжал мое плечо костистой ладонью, напоминавшей лапу дряхлой, но хищной птицы.
        - Ты что, не видишь, он переел на сегодняшний день…
        - Хороший мальчик, - с любимыми словами на лицо Полудурка вернулась привычная хитрая гримаса безумия. - Старый Джи проводит волчонка в берлогу, а еще старый Джи протрет слезящиеся глаза и возьмет мальчика в ученики; а если Джи не берет учеников, то он освежит съежившуюся память о бедном Полудурке и очень злом капрале Ли, ушедшем однажды в последний раз, но до того любившем обижать бедного молодого Джи, сумевшего пережить нехорошего капрала и стать хорошим старым Джи, правда?…

…Уже держась за сухую руку Джессики и пытаясь поймать ритм его неровной поступи, я осмелился задать мучивший меня вопрос. Нет, не пылающий обруч, не вспышка Молодого и не новое лицо юродивого врезались в детскую голову, нет, не они:
        - Дядя Джессика, а кто был нехороший капрал Ли?
        Звонкой затрещиной наградил меня старик и, когда просохли выступившие слезы, добавил хмуро:
        - Имеющий длинный язык будет облизывать муравейники. Скажешь матери, чтобы завтра отпустила тебя ко мне. И еды пусть даст - я не собираюсь кормить болтливую обузу. Судя по твоим хитрым глазам, она не будет сильно возражать.
        Обуза не возражала совсем, да и мать не возражала и влепила мне вторую затрещину, когда я поинтересовался, кто такой «варк».
        Третьей не понадобилось. Я больше не хотел облизывать муравейники.
        Нечет

…Костер чадил, злобно плюясь трещащими искрами, облизывая металл кольца, покрытого изнутри сложным и беспорядочным орнаментом. Пожилой варк, из Верхних, с жиденькой косичкой Проснувшегося, дразнил бесившийся огонь, отдергивая вкусное кольцо и вновь подставляя его под жадные извивающиеся языки. Варк помоложе равнодушно наблюдал за его действиями; и багровый отсвет в раскосых глазах его вполне мог сойти за отражение костра - но и отвернувшись, он продолжал перекатывать под веками стоячий закатный сумрак.
        - Скорее, - проронил молодой. - Он дойдет до последнего поворота раньше, чем я смогу догнать его. Это сильный человек, и его густая кровь может течь долго. Я боюсь не успеть.
        - Успеешь, Молодой. И имей в виду: не более двух ночей, двух полновесных лун. И я опасаюсь, что он не продержится даже этого срока.
        Буркнув это, пожилой помахал в воздухе зажатым в клещах обручем, видимо, подтверждая сказанное; и сунул все обратно в радостный костер.
        - Я понял тебя. Но больший срок вряд ли понадобится мне. Я знаю, что делаю. И делаю лишь то, что знаю… - рука молодого нырнула в подставленное раскаленное кольцо, и оно сомкнулось.
        - Да. И поэтому я был против твоего приобщения. Но теперь ты встал, и разговор наш не имеет смысла.
        Остывающий круг отлетел в шуршащие заросли, и хмурый пожилой варк проследил его пологую дугу.
        - Ты бы вышел, Урод, а?… Если так сопеть в кустах, то твоего крохотного носика может не хватить на нечто лучшее. Если юноша бродит в лесу один, он не должен дрожать и прятаться. Давай, хороший мой, покинь кущи…
        Молодой варк порывисто шагнул к вышедшему на поляну трясущемуся мальчишке; он быстро учился всему, что надо, только сейчас это было не надо, и слов не хватило, чтобы остановить вновь Вставшего. Он и до последнего ухода отличался редкой самоуверенностью, мало кто решался вставать на его прямой дороге - но дорога кончилась, пошли новые дороги, их было много, они не были прямыми, и он не знал всех выбоин и поворотов.
        Слов не хватило, и Вставший выдержал лишь немногие мгновения предложенного и принятого Визга зрачков. Жестоко? - разумеется; но необходимо. На открывшего тебе дверь смотрят распахнутыми глазами и отвечают коротко и внятно. А сузивший глаза и любящий шутить… Не всегда успеваешь понять, когда шутка закончилась, и не последняя ли это шутка.
        Хороший мальчик. Слишком хороший для такого простого Ухода. Старый Джессика позаботится, чтобы это больше не повторялось. Хороший старый Джессика, бывший некогда не таким уж старым. И не таким уж хорошим.
        ЛИСТ ПЕРВЫЙ
        Мое дыханье тяжело,
        И горек бледный рот,
        Кого губами я коснусь,
        Тот дня не проживет.

…увидел при ярком свете луны дочь Клааса, несчастного дурачка по прозвищу
«Песобой», ибо каждую встречную собаку он бил чем попало, крича, что «проклятые псы украли у него все волосы и должны их ему вернуть».
        Девушка эта нежно заботилась о своем отце и не хотела выходить замуж, говоря:
        - Ведь он дурачок, я не могу его бросить.
        И видя, как она добра, каждый давал ей, кто чем богат: кто сыру или бобов, а кто ломоть китового языка.
        Злонравный неподвижно стоял на опушке леса и пел. Девушка пошла прямо на его песню и упала перед ним на колени.
        Он повернулся и зашагал к себе домой, она - вслед за ним, не проронив ни слова, и вместе они вошли в замок.
        На лестнице Сиверт Галевин столкнулся с братом, который только что возвращался с охоты, затравив кабана.
        - Что я вижу? - насмешливо спросил он, - урод намерен подарить нам ублюдка? А ты, красотка, взяла бы лучше меня! Удовольствия, право, ты получила бы больше!
        Но Злонравный в бешенстве ударил брата копьем по лицу и взбежал по лестнице в свой покой.
        Боясь, что брат бросится за ним, сир Галевин запер двери и раздел девушку донага
        - и дочь Клааса сказала, что ей холодно.
        Он полоснул ее золотым серпом под едва набухшей левой грудью, и когда сердце упало на лезвие, он выпил из него кровь.
        И когда она испустила предсмертный крик, Злонравный увидел, как из стены вышел маленький каменный человечек и, ухмыляясь, сказал:
        - Сердце на сердце - вот где сила и красота! Вкусивший крови Галевин повесит девушку на Виселичном поле, и тело ее будет висеть там, пока не пробьет час для Божьего суда.
        И, сказав это, опять ушел в стену.
        Сир Галевин положил сердце девушки себе на грудь и услышал, как оно громко стучит, прирастая к его коже. Вдруг его согбенный стан распрямился, а рука исполнилась такой силы, что, пожелав испытать ее крепость, он сломал дубовую…
        Чет

…Я не оскорбляю их неврастенией,
        Не унижаю душевной теплотой,
        Не надоедаю многозначительными намеками
        На содержимое выеденного яйца,
        Но, когда волны ломают борта,
        Я учу их, как не бояться,
        Не бояться, и делать, что надо.
        Как только клейкие молодые листья потеснились на ветках плодовых деревьев, давая место крохотным фиолетовым соцветиям, старый Джессика начал бить меня палкой. Сучковатый кизиловый посох методично гулял по тощей спине, склоненной за перебиранием овощей - нашего основного меню; острым концом въезжал между ребрами, вздымающимися от бесконечной беготни за водой, и непременно родниковой; обидно хлопал по пальцам, тянущимся к сохнущим на металлическом листе травам…
        Синяки прочно облюбовали мое тело, я проклинал драчливость вредного знахаря, совершенно не ценившего новоприобретенного дарового слугу - а именно таковым я и был склонен себя считать! - и если сто раз я собирался удрать от выжившего из ума Джессики, то сто раз меня останавливало одно обстоятельство, никак не лезущее в рамки происходящего. Ну хоть какой-то из ударов взял да и вызвал бы на лице старика улыбку, или другой признак видимого удовольствия! - ничего подобного, Джессика лупил меня с таким хмурым видом, словно выполнял тяжелую, нудную, но жизненно необходимую работу, давно ему опротивевшую, и лишь по природной добросовестности…
        Так же добросовестно все передаваемое из дома мясо скармливалось берийскому волкодаву Чарме, весьма довольному таким оборотом дела; в отличие от меня, чей впалый живот набивался исключительно гнусной безвкусной зеленью; и столь же добросовестно, два раза в день - на восходе и на закате - седой знахарь ходил обнимать дерево. Он выбирал один и тот же ствол могучего, обугленного молнией бука, возле которого и застывал надолго, приседая на полусогнутых ногах и охватив ладонями коричневый торс лесного патриарха на уровне груди. Веки опускались на выцветшие глазки, Чарма ложился поодаль, рыча на меня и наглых голубей, появлявшихся вблизи его драгоценного повелителя, и тишина спускалась в окрестностях потрепанной лачуги, пользовавшейся у местных жителей дурной славой.
        Подталкиваемый любопытством, я иногда пытался подкрасться к Джессике, но выражение Чарминой морды живо охлаждало мой пыл; а когда берийский зверюга прикончил пятнистого горного пардуса и, изорванный, но гордый, отлеживался на задворках - я вновь приблизился к старику, обнимавшему дерево - и очнулся ярдах в трех от бука; вот до сих пор и не знаю, что меня отшвырнуло - незаметный толчок знахаря или сук возмущенного дерева…
        Из чувства самолюбия, или противоречия, я выбрал себе ствол поменьше, с узорчатой бархатистой листвой, и, обхватив его, застывал в надежде представить таинственные ощущения старого Джессики; но ободрав о кору голый живот и отвлеченный жужжанием мухи, я разочарованно сопел и отваливал от ствола, высунувшего язык Чармы и близкого к тому же Джессики.
        Спустя некоторое время старик разжимал руки, отпуская свое дерево. И брал палку.
        - Би, а что бы делал ты, если бы тебя били палкой?
        Мы сидели на холме, лениво поглядывая на сельских валухов, поставленных под командование моего приятеля. Надо заметить, что за последнее время веселый Би потерял изрядную толику своего жизнелюбия, погрустнел и никогда больше не пытался заглянуть под мой рукав. Кроме того, он стал раздражителен, и в поведении его стала сквозить усталость и знание чего-то личного, тайного и последнего. Редко мог я, сбегая от заснувшего знахаря, перебравшего домашних целительных настоек, - редко мог я видеть белозубую улыбку веселого Би, и даже зубы его, казалось, похудели и вытянулись.
        - Наверное, я дал бы сдачи, - Би задумчиво почесал босую пятку.
        Я представил себя, дающего сдачи старому Джессике, и Би обиделся на мое хихиканье, и долго пришлось уговаривать его высказать новый итог размышлений на заданную тему.
        - Я бы уворачивался, - наконец протянул он и лег навзничь.
        - В конце концов, маленькая Биарра тоже лупила меня игрушечными граблями, и что я мог сделать? Только уворачиваться…
        - Какая еще Биарра?
        - Сестра моя. Младшая…
        Я покрутил пальцем у виска.
        - Би, тебе солнце напекло, да? У тебя нет сестры, да еще младшей!.. У тебя есть брат, старший, которого за уши не оттащишь от его верховых свиней, ну, отец, мать там… А сестры нет. Может, двоюродная?
        В ленивой позе Би появилась какая-то настороженность, но голос остался прежним - ломким и тихим.
        - Ну, нет… Чего ты прицепился? Конечно, нет. И не было…
        Показного равнодушия явно не хватало, чтобы полностью скрыть напряженное желание утопить вспыхнувшую тему в трясине уступчивых слов. Я привстал, заглядывая под козырек его травяной шляпы, - и плотная стена пыли за холмами отвлекла мое внимание. Би поднялся, молча стал рядом, и мы вгляделись в движение серого занавеса.
        Металл блестел в пыли, кожа лоснилась от пота, золото сбруи и хищный оскал кошек на налобниках… высокие шлемы, металл, кожа и хищность, и много еще всякого в пыли, и она свернула к селению. Би засуетился и уже откровенно стал меня выпроваживать; мы пожали друг другу руки, в голове моей мелькнула странная мысль, мелькнула и исчезла, и, ловя ее пушистый ускользающий хвост, я погрузился в кустарник.
        Спустившись, я обернулся: крохотная фигурка некогда веселого пастуха семенила к темнеющему вечерними провалами лесу, и одинокий всадник, вырвавшийся из пыли, все гнал и гнал оступающегося коня на крутой склон холма. И, убегая от греха подальше, я догнал наконец удравшую мысль, но беглянка не внесла ясности в сегодняшний сумбур.
        Какая уж тут ясность, если исцарапанная и загорелая рука Би, открывшаяся по локоть в прощальном рукопожатии, была покрыта пятью - нет, все же четырьмя браслетами!.. Ну не мог же даже самый отчаянный мальчишка за такой короткий срок уйти в темноту еще два раза? Не мог. Но смог. Что же дважды забирало жизнь у веселого Би, и забрало его веселье - подарив раздражительность, угрюмость и мифическую младшую сестру с ее дурацкими граблями…
        Я не знал ответа и, конечно же, не ожидал его от обнимающего дерево Джессики.
        Я не знал ответа - и тихо встал рядом, обхватив второй ствол. Впечатления скакали в голове, пыль засасывала бегущего Би, острые грабли впивались мне в шею, отворяя редкие капли крови - плевать мне было на дерево, и на знахаря, и на все его ощущения; ствол казался родным, теплым, тепло стекало по туловищу в ноги, сгибая их и разворачивая коленями вовнутрь, голова опустела, и в округлившемся животе зашевелился первый росток неведомого…
        Треск удара кизиловой палки отбросил меня от шероховатостей коры. Я сидел на корточках, изогнувшись сумасшедшим кустом, змеей в кустах, птицей на ветках, и палка старого Джессики врезалась в ствол как раз в том месте, где за мгновение до того был мой затылок.
        - Что ты делал бы, Би?…
        - Я бы уворачивался.
        Я увернулся! Посох вновь поднялся надо мной, но левое предплечье скользяще приняло косой удар, и внутренне я уже ликовал в предчувствии… Как же!.. Проклятый Джессика неуловимым жестом перекинул посох в другую руку, и я увидел его глаза, когда острый конец бережно и заботливо ткнул меня в открывшийся бок. Радость сияла в выцветших глазах, удовлетворение, сумасшедшая радость и искреннее удовлетворение - от промаха!
        На следующем восходе Чарма охранял двух идиотов, обнимавших деревья.
        Старый Джессика бил меня палкой - я уворачивался. Он бил - я уворачивался. Он бил - я…
        Нечет
        - …Ларри, я по возвращении засуну твой раздвоенный язык в гарнизонный нужник! Повторить?
        - Да ну, Муад, кончай греметь зубами… Мало ли кто померещился тебе на этом земляном прыще! И даже если там и торчал вонючий сопливый пастушонок - почем ты знаешь, что это наш?!
        - Ты Устав читал, трепач драный?! «Жениха и невесту, и мужа с женой, и всех близких Не-Живущему по крови - дабы лишенный пищи Враг, источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз.» Ввергнут был, уяснил?! Повторить?
        Хмыкнул на сказанное капрал Ларри и всю обиду вогнал вместе со шпорами в бока бедного животного, никак не желавшего ломать породистые ноги на рыхлой крутизне. Ну и опять же сам капрал отнюдь не собирался ломать шею в виднеющемся лесу, даже если и действительно умотал туда местный щенок. Надо быть придурком, чтобы в форме сунуться к лесным братьям, - а уж они-то способны надеть герою последние браслеты почище длинноруких дворцовых палачей, потерявших фантазию на казенном довольствии…
        Сколько там уходов сохранилось у хитроумного капрала? Ну, первый - это от рождения, потом сарыч горный с уступа скинул, чтоб яиц не воровал, третий надел на дороге в Город, щедро поливая ее красным соком молодого глупого Ларри - тогда еще перегонщика плотов, четвертый мечом надел на испытаниях лично сотник Муад, ловко надел, однако, сволочь, аж кишки повылазили, ну и варвары - пятый…
        Нет уж, дудки, это, значит, четыре дня помирать в их чащобных берлогах - пусть сотник сам Устав перечитывает! Пошел он к варку…
        В деревню Ларри влетел как раз вовремя: солдаты уже отыскали нужный дом, указанный в доносе, и ворвавшийся первым Муад распахнул по ошибке ворота свинарника. Матерый ездовой секач с неистовым хрюканьем подмял под себя орущего сотника, ковырнул клыком неподатливый панцирь и под хохот ветеранов чесанул по улице, одним поворотом мощного загривка оставив лошадь капрала со вспоротым животом размышлять у забора о бренности существования.
        Из свинарника уже высовывались рыла поменьше, но с тем же недовольным выражением, когда помятый Муад в бешенстве ринулся в дом.
        - Эй, Ларри! - и упирающаяся старуха забилась в волосатых руках сотника. Нож понимающего капрала чуть не отсек носы любопытным молокососам, еще не видавшим знаменитый «летящий цветок сливы», и всем своим широким лезвием оборвал визг растрепанной бабы. Довольно ощерившийся Муад небрежно скинул тело набежавшим труповозам и медленно обернулся к выбегающим из дверей мужчинам.
        Звездный час сотника Муада! Много их, таких часов, было у него, когда доведенные до отчаяния люди - впрочем, какие там люди - вражья жратва - и все! - вот они-то и давали сотнику возможность для урока новобранцам. Истерические дерганья протрезвевшего папаши Ломби, тупая звериная ярость старшенького, вилы их никчемушные, - неужели для этого стоит греть ладонь об эфес короткого меча с почетным набалдашником Серебряных Веток?… Разумеется, не стоит. Отчего бы не приколоть неразумных селян их собственными вилами? Действительно. И приколол. Под аплодисменты сопляков и одобрительные взгляды изрубленных ветеранов. Легко приколол. Даже изящно. Жаль, кабан ушел. Хотя и оставшегося молодняка с избытком хватило на всю сотню. Тоже, надо заметить, свиньи порядочные были…
        А тела семейства Ломби мерно подпрыгивали в телеге, едва поспевающей за арьергардом скачущих. Завтра, завтра они вернутся в мир, и лучше бы им не возвращаться - для принятия ритуальной ступенчатой казни, «положенное число раз и до полного умерщвления», когда последние браслеты несколько дней будут надеваться на корчащихся людей, вновь возвращающихся для новых уходов - «и всех, близких Не-Живущему по крови, дабы лишенный пищи Враг, источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз…»
        Жаль, кабан ушел. И поросенок ушел. В лес. Куда там было обещано засунуть язык нерадивого капрала Ларри? Ах, ну да…
        ЛИСТ ВТОРОЙ
        И в каждом саване - видение,
        Как нерожденная гроза,
        И просят губы наслаждения,
        И смотрят мертвые глаза.

…освещенный дымным пламенем костра зал. Голая, невиданно худая старуха сидела у очага, скелет из черных лоснящихся костей, и высохшие длинные груди ее, подобно плоским побегам табака, ниспадали до самого низа живота. Кривой палкой, зажатой в обеих руках, она помешивала омерзительное варево в огромном глиняном котле, тысячи мух гудели над ней, ползали по впалым щекам, укрывались в ее сальных лохмах.
        Когда Малыш иа-Квело подошел поближе, она задрала острый подбородок и нараспев произнесла:
        - Ох, ох, ох, бедолага, бедняк неприкаянный, да неужто он не знает, что не стоит самовольно совать руку слону в задницу, а то беды не миновать - скажем, встанет слон, и виси после у него под хвостом!..
        Она покачала головой, словно выражая сочувствие заблудшему, которому грозила страшная участь.
        - Неужто он не знает, что прийти ко мне легко, а вот выбраться потруднее будет?…
        Малыш иа-Квело почтительно обнажил плечо под пристальным взглядом оскалившейся Длинногрудой Королевы и промолвил, улыбнувшись:
        - О моя Королева, этот бедолага давным-давно ничегошеньки не знает… Испокон веков бродит он по этому необозримому миру в поисках дорог ведущих и дорог выводящих, а знай он дороги, - разве пришел бы сюда?
        - Да уж, - усмехнулась старуха, блестя хищными, не по возрасту, зубами, - знал бы дорогу, не пришел бы к порогу…
        Она протянула стынущие руки к очагу, долго качала головой и, наконец, спросила голодным голосом, на дне которого сливались угроза и обещание:
        - Славный ты малый, хотя и подлизаться не дурак. Подойди-ка ближе, посмотрим, сумеешь ли ты умастить бальзамом мою спину так же ловко, как словами мою душу…
        Старуха протянула Малышу зеленоватую склянку и, не вставая, подставила свой длинный и узкий волосатый хребет, с выпирающими, как рыбьи кости, острыми позвонками. Молча взял иа-Квело склянку, и вскоре руки его стали кровоточить, покрывшись порезами. Казалось, старуху опьянил запах крови, она то и дело поворачивала к нему свою исходящую пеной морду гиены с острыми белыми клыками, будто готова была вцепиться ему в горло.
        - Скажи-ка мне, любопытный странник, что мягче - моя спина или твои ладони?
        - Твоя спина, - ответил Малыш иа-Квело.
        И в тот же миг увидел перед собой дивную спину девушки с круглыми крепкими плечами и бедрами, изгиб которых…

…приподняла до бедер свои мерзкие лохмотья и, слегка раздвинув ноги, начала выстукивать на тощем животе мерный ритм; она барабанила, а из-под подола выскакивали крошечные серенькие существа с ярко-рыжими волосиками на остреньких затылках, и все они под застывшим взором Королевы, зрачки которой утонули в белом взгляде страшной шоколадной статуи - все они улетучились из пещеры по ведомым им делам, а старуха вернулась к очагу и простерла руки над огнем; тело ее тяжко сотрясалось в робких лучах заходящего солнца, не осмеливавшегося войти под низкие своды, ее били корчи, и гость неслышно сидел в дальнем углу зала.
        Так прошло три дня, и снова превратилась Королева в девушку с ослепительными белками глаз; но когда на смену красавице возвратился живой скелет, Малыш иа-Квело с удивлением почувствовал, что не испытывает такого отвращения перед ним, хотя так до конца и не свыкся с тяжелым духом, окружавшим ее, с царапающим слух голосом; он смог даже делить ложе с этим обтянутым иссохшей кожей призраком, избегая смотреть ему в глаза, но иногда даже волнуясь за старушку.
        Доверившаяся Малышу возвращавшаяся девушка с блестящим взглядом, - она поведала ему о кошмарах детства своего, о приобщении, о злодеяниях своих в старом, сморщенном обличьи, чуждом даже для нее самой, о выпитой крови забредавших в пещеру Скитальцев; она кормила иа-Квело фруктами и поила только родниковой водой, потому что от иной пищи тело его приобретало слишком дразнящий запах; она давала ему капли своей рубиновой крови и с ними же пекла особый медовый хлеб с бурой корочкой, и Малыш звал этот хлеб любовной приманкой, и нутро его содрогалось от мякоти хлеба…
        Так прошла вечность, потом еще и еще одна вечность, и тускнела память Малыша, и солнце стало обжигать кожу его, черную кожу сына солнца, а старуха сидела у очага в мертвом, сонном оцепенении, а девушка была такой же ослепительной, как и в первый день, и бледнеющий Малыш стал понимать, что имела в виду Длинногрудая Королева, говоря о…
        Чет
        Лук сломан,
        Стрел больше нет,
        Время стучится в виски,
        Не лелей робеющего сердца,
        Стреляй без промедления.

«Змее же свойственна гибкость и яд, тигру - ярость и мощь удара, крепок загривок у лесного медведя, и подпрыгивает орел, взмахивая крыльями; обезьяна хватает неведомое, труслива и быстра крыса - и неискушенный теряется в вечной изменчивости признаков, а растерявшийся издает звуки жертвы, и податлива для охотника такая добыча.
        Знающий же различает скрытое и знает простое - более великое, нежели обилие признаков и умений. И знает он, что стелется по земле змея, не имея конечностей от рождения своего, кошка прыгает, куда захочет, и нет разницы между любыми из четырех ее лап; и есть у пернатого пара крыльев для полета, и пара когтистых ног для ходьбы и ловли, и несходны меж собой пары конечностей птицы.
        Три уровня обнимают сущее: земля, мир и небо, и три образа живут в нем - птица, кошка и змея, потому что вставший на дыбы медведь разделяет лапы свои и, уподобившись птице, валится на врага сверху, и подобен змее припавший к земле пардус, жалящий единым убийственным броском.
        Когтистые ноги имеет птица, и огромные распахнутые крылья, и не позволяет она приблизиться к себе, потому что податливо птичье тело, легко рвется оно; бьет птица всей тяжестью могучих крыльев, когтями хватает добычу, рушась на подмятую жертву, топча ее, но отлетая при малейшей угрозе, - и трудно прорваться сквозь хлопанье, мельканье и взмахи разнолапого…
        Но кошка способна на это, ибо любит она близкое объятье, рвется к нему, сжавшись в упругий ком, и, прыгая вперед, все четыре короткие лапы свои обрушивает она градом непрерывных ударов, покрывая врага ранами и не давая опомниться; бессильно режут воздух огромные крылья, не могут они сбросить вцепившегося в грудь, перья летят во все стороны, и трудно справиться со спрессованной яростью одинаковолапого…
        Но змея способна на это, ибо лишена змея конечностей, и ядовита, и холодна, и только лед змеиных колец может ждать чужого нетерпения, удара неосторожного, и дождется своего змея, но объятье ее короче, чем у кошки - тяжело стряхнуть обвившуюся смерть, и ударить нелегко по узкой пружине… Быстр поцелуй змеи, ядовит он, никто не подставит змее лазейки, но сама найдет она место и время для укуса, ужасен бросок гадины, невозможно спасение - но птица способна на это, падая сверху, ударяя всей длиной крыла, хватая кольца когтями, и бьется гибкость в жесткости; и так замыкается круг…
        Поэтому знающий не мечется по сторонам, следуя многочисленным различиям, и не выпячивает перед глупцами разнообразие искусства своего, но следует основе, и на враждебность змеи меж людей падает с небес крепкокрылым орлом, на жесткость орла гордого-мягкими кошачьими лапами отвечает, тело рвущими; и огненный взрыв кошки разбивается о ледяную невозмутимость единственного жала…
        Потому устроен так мир, что птицы в нем змей пожирают, кошки же любят птичье мясо, а не наоборот, и змея жалит протянутую лапу без промедления.
        И есть дракон в мире, имея змеиный хвост, птичьи крылья и лапы кошачьи четыре, и подобен он всем троим, летая в небесах, по земле бегая и стелясь, как змей - а человек подобен дракону, и на многое способен человек…»
        Что же ты знал такое, старый Джессика, чего не знали многие, что хотел ты и сумел передать мне, молчаливый целитель, невинный убийца, толстый, одышливый, старый больной человек, подобный дракону?!
        Нечет
        Собака оплакивала умершего повелителя, лохматая преданная плакальщица, и захлебывающийся вой ее метался в сизых завесах туч, разбивался об угрюмо молчащие холмы, путался в ночной листве осиротевшего бука; выл, надрывался верный Чарма, забывая зализывать слипшиеся раны - а над опрокинутым иссеченным телом сидел гибкий высокий юноша, неподвижный и ссутулившийся, и обнажены были правые руки Живущего в последний раз и Ушедшего в последний раз, бесстыдно обнажены, умер стыд, и видела луна одинаковые девять браслетов.
        Долгую жизнь определила судьба старому Джессике; выбрала жизнь из сумки везения все положенные ему уходы - последний остался, и тот разыграли за него лесные братья в зеленых капюшонах, улыбчивые дикие дети, легко трясущие кости чужих игр. Кости…
        Молчал знахарь. Топтали бездумно и беззлобно травы редчайшие - молчал, пальцы разбойные по ларям шарили - слова не проронил, и за бороду дергал смешного старика атаман Ангмар; предание гуляло о волосатых Ангмарах, людях с головами песьими, и зарычал низко квадратный волкодав, врага почуяв.
        - Приколи собаку! - властно кинул оскалившийся Ангмар, и коренастый бородач умело ткнул подобравшегося Чарму зазубренным дротиком. Хаживал бородач на волков, на медведя с рогатиной хаживал, только тяжело вспоминать о победах охотничьих с глоткой вырванной, потому как незнаком был для хрипящего ловчего страшный бросок боевых берийских собак.
        Сразу понял все Ангмар, ловко понял, славно понял - взвыл Чарма с лапой разрубленной, и братья лесные без главаря остались, нельзя в атаманах ходить с перебитой шеей, даром что холка твоя пошире бычьей…
        Так и случилось дикое, и застал вернувшийся из деревни ученик - застал остывающее тело учителя, и изрезанного воющего Чарму, и лошадь дрожащую, в спешке забытую - трупы своих-то братья в лес уволокли, встанут ведь дружки назавтра, браслеты почесывая, как пить дать встанут, им еще жить да жить, кому по три, кому по пять раз, и кровавым спросом спросят с бросивших их - тяжело нести восемь трупов, дорого плачено за бешеного травника с выродком его натасканным, людоедом, но что поделать, раз так…
        Лошадь от них осталась, добрая лошадка, смирная, и когда луна отразилась в карих конских глазах, встал юноша, и скупы были его движения, движения человека, выбравшего свою дорогу. Вспорол нож крутую шею животного, густая струя ударила в ведро, и замолчал принюхивающийся Чарма.
        Юноша погладил пса; самые необходимые вещи сгрудились в изношенной котомке - и лопата выбросила первый пласт ночной светящейся земли.
        Спустя два часа у последнего поворота дороги в Город сидел высокий гибкий мужчина, поглаживавший огромного скулящего пса. Раны были на руках его, кровавый след тянулся по щебенке дороги, и пустое ведро валялось в дальних кустах.
        Мужчина и собака ждали рассвета. Они ждали вербовщиков.
        Часть вторая
        Скользящие в сумерках
        Нечет

…И тогда лишь был отдан им пленный,
        Весь израненный вождь аламанов,
        Заклинатель ветров и туманов
        И убийца с глазами гиены.
        - …никак не менее двоих!
        - Кого?
        - Мужчин, разумеется. А то один перегревается…
        Смеющиеся девицы табуном влетели в маленький, тускло освещенный зал, где и были придержаны Всеобщей Мамой, излучавшей голубой свет вынужденной старческой добродетели.
        - Что ж вы, ножны мужские, делаете, - ласково закудахтала она, и играющий бичом раб за Маминой спиной на какой-то миг показался обаятельным и нестрашным. - Господа уж третью дюжину приканчивают, их достоинство полковым знаменем выпирает, а кротость да податливость шляется неведомо где, да еще, сдается мне, даром…
        Что кроме этого сдавалось Всеобщей Маме, бывшей мечте нынешних трясущихся маразматиков - через талант ее маразматиков, и через него же трясущихся - неведомо осталось, утонув в изящном грохоте худых, полных и откровенно жирных ножек по испуганной лестнице заведения «На все четыре стороны», пользовавшегося в городе жаркой потной известностью.
        - …И на стволе нашем, общем стволе, который превыше гордости и обид, новая взошла ветка, Серебряная Ветвь, и бокал за ее побеги уже жжет мне ладонь. Встань, Смертник Джи, нынешний Сотник Джи, и переживи всех нас, видящих тебя сегодня и пьющих честь твою!
        Рослый сотник выбрался из-за неуклюжего стола и смущенно оглядел притихшее собрание.
        - Спасибо, друзья! - пальцы вставшего сжались на пододвинутом бокале. - За тепло спасибо, за вечер сегодняшний, простите меня все, кого обидел чем, а, в особенности, ты прости, сотник Муад, и ты, сотник Фаранг, за смерти ваши случайные, от руки неумелой, открывшие мне дорогу в компанию вашу, за которую положу я все жизни оставшиеся, ни одной не жалея и не уклоняясь от пути назначенного. Вашу славу пью!
        Многоголосый рев покрыл его слова, еще больше усиливаясь от звонких приветствий впорхнувших девиц; и твердые мужские колени с удовольствием приняли на себя мягкий чирикающий груз.
        - Рыбчик, - надрывалась голубоглазая Линга, наводившая на мысли о порочном незачатии, - рыбчик, ты сводишь меня на казнь?…
        Обманчиво полный сотник Фаранг, евший на удивление мало и пивший на удивление много, буркнул что-то невнятное, поддающееся любому истолкованию, и позволил Линге запустить губы в его стакан в обмен на рыжеволосую лапищу, засунутую ей под юбку. Девушка была удовлетворена обоюдным согласием и продолжала попискивать на интересующую ее тему.
        - Рыбчик, а какой сегодня день будет?
        - Терция. Для старика все на этом и закончится, к труповозам пойдет, а маманька помоложе, ей завтра днем еще ступень причитается.
        - А ты ей сам голову отрубишь, да?!
        Фаранг сжал пальцы, и стакан в его руке разлетелся вдребезги, перепугав до смерти любопытную красотку.
        - Дура, - констатировал сотник. - Ты что, варка накликать хочешь? Где ж ты видела, чтоб родню Не-Живущих казнили с пролитием крови? Очумели вы тут совсем, подстилки мясные… Ясно ж сказано: веревка, огонь, вода и промежуточные - кипяток, например… Сколько жизней осталось вражьей кровушке, столько и будет мучиться, до края. Голову рубить… Я что, палач? Хотя и им-то несладко доводится: одного и того же выродка казни по три дня - и никакого разнообразия душе. Вот накличешь варка, зараза, истинно говорю…
        - А чего его накликивать? - обиделась мокрая Линга. - Дура сразу… Вон - приперся! - длинный, тощий, и рожа неприличная…
        Хохот сотника едва не перекрыл шум заведения.
        - Ой, не могу! - ржал Фаранг, краснея ушами и хлопая себя по мохнатым ляжкам. - Где ж вас Мама набирает?! Это ведь сотник Джи, новенький, мы его честь и пьем сегодня!.. Ну, Линга, потешила душу, лучше, чем в койке!
        - А чего он такой длинный? И смурной, как зима, даром, что молоденький… неужто на сотню таких зеленых представляют?
        - Молоденький… Его не на сотню, его на капрала представляли, так он сотников из комиссантов порубил. Сама знаешь, как оно на испытаниях - нож кандидату в руки, раздели - и тройку старших по званию на него, с боевым железом в пальцах. Они кандидата уложат быстренько, ну, ежели он кого порежет - тому выговор, конечно, за несоблюдение уровня; а новенький, положенный начальством на красный песочек, наутро встанет жив-здоров, браслетик очередной потрет и идет с новым званием в подчинение к тому, кто последним его убивал. Ну и боится он теперь во всем мире одного начальника, в память Ухода своего.
        - Ну?
        - Юбку мну… А этого стали представлять, спустили на него тройку штабных сотников, лопухов золоченых, так я сразу Муаду и говорю: глянь, Му, как парень нож берет, хороший парень, не потянут его штабные. И не потянули. Пока мы с Муадом через парапет прыгали, мальчик их как из арбалета положил и за меня у Муада пари выиграл. Я ж Му говорил - нельзя так назад в бою запрокидываться. А он спорит. И доспорился - тут ему не деревня с кольем вышла, так ремень подшлемный к подбородку и прикололи - я смеялся, как резаный…
        При последних словах помрачнел Фаранг, голову опустил. Неугомонная Линга принялась теребить кавалера, первые пары двинулись по комнатам; и никто не заметил пропажи хмурого новоиспеченного сотника.
        Он проскользнул по неспокойным кривым улочкам окраины, лестница невзрачного домика скрипом отозвалась на тяжелые шаги, и долго ворочался ключ, отпирая рассохшуюся дверь.
        - Чарма! - негромко позвал сотник.
        В ответ раздалось приглушенное рычание.
        Чет
        Я пишу эти строки в ночь перед испытанием, и, возможно, что на них и оборвется эфемерная попытка сыграть жизнь на неуклюжем инструменте слов и пера. Не тот это смычок, для тягучей мелодии единственного существования в проклятом и проклятом мире живущих по девять раз.
        За кражу на базаре - смертная казнь. За клевету на вышестоящего - смертная казнь. За убийство - смертная казнь; за убийство в последний раз - казнь ступенчатая, до края, обрыва в путаницу и головокружение. Зачем другие кары, когда на следующий день Вставшему выдаются премиальные плети, и он тащится домой
        - жрать, пить, бояться…
        Ценность жизни ничтожна - дерьмо, деленное на девять, на безразличие, повторяемость, привычку - и я тону в водовороте этого мира, я, Живущий в последний раз.
        Впрочем, поначалу мне везло.
        Мне везло на дороге, где вербовщик в форме гвардейского офицера забыл, или проиграл положенный мне браслет, да и не очень-то заинтересовался чехлом на руке новобранца.
        То ли рык собаки остудил служебное рвение, то ли напарник слишком торопился бросить на кон остаток жалованья; любопытный напарник - бледное лицо со смеющимся бутоном рта, бугристые плечи - чадящий костер, страх, забытый голос и невидимая крышка над хрипом: «Я больше не люблю шутить, Отец!» Мне везло, и я не хотел дожимать лопатки этой мысли до щебенки дороги в город.
        Мне везло в казармах, где редко кому везло; мне везло в походах, где не везло никому; меня любили городские шлюхи и не любили ночные сторожа. Мне сказочно подфартило - я получил назначение, завтра на испытаниях осклабившийся сотник, один из трех положенных комиссантов, сунет меч в мой мягкий живот и потом будет тщетно ждать рапорта от Вернувшегося.
        Бедный идиот, он и не подозревает о таком вопиющем разгильдяйстве, как возможность уйти и не вернуться.
        Что б ты делал, исчезнувший друг мой Би, если б били тебя? Да, знаю, ты бы уворачивался. А ты, потерянный навсегда Джессика, чье имя прикрыло меня в городе? Да, знаю, Чарма глухо прорычал мне твой ответ…
        Слушайте внимательно, молчаливые мои собеседники - завтра я выйду на песок арены отвечать на вопросы, потому что слишком далеко лесной брат, позарившийся на травы и чужую одышку, слишком близко вербовщик с памятным лицом алогубого шутника, слишком много вопросов, кроме завтрашних смеющихся сотников…
        Кажется, я снова начал лизать муравейники.
        Нечет
        О тени прошлого! - простите же меня
        На страшном рубеже из дыма и огня…
        - …Да будет благословен взыскивающий приобщения к прохладе Не-Живущих; и на него возляжет белая ладонь Господ наших…
        - …аших!..
        - Отдав жизни свои, все отдав, что оставил мир приобщенному, что в жилах его пенится для Открывающих Дверь, войдет он с ясным взором в ряды стоящих перед краем и станет чашей для Господина и для братьев своих, даря им право Крайнего глотка…
        - …отка!..
        Дым. Рвущий горло и раздирающий глаза дым.
        - Пусть не забудет бегущий в ночи рабов своих, даря недостойным Поцелуй обрыва; и не забудет пусть благословенный Вставший за Гранью младших перед ним, припадая к биению их шелестом дождя и лаской тумана, дабы новое мироздание…
        - …ание!..
        - …выросло на смердящей плоти…
        Дым. Вязкий плотный полог. Дым.
        - …зыбкого круговорота, где смерть и рождение суть одно; и ведомо седым…
        - …дым!..
        И треск валящихся бревен.
        Скит пылал, и женщины в экстазе принимали в себя милосердие копья; и зверье уходило в глушь, оставляя людей выяснять свои странные человеческие отношения.
        Чет
        Дождь настойчиво подпрыгивал за окном, приплясывая по цинку подоконника, брызгами заглядывал в комнату, уговаривая перебросить тело через карниз, окунуться в ночную сырость, дружеский успокаивающий лепет - прости меня, дождь, сегодня был тяжелый день, и вчера тоже был тяжелый день, и я, похоже, тону в их бессмысленной мути; да и с псом моим у тебя, дождь, плохие отношения, не любит тебя Чарма, он от тебя худеет, дождь, и долго встряхивается, виня хозяина в наглом поведении небесных лохматых дворняг, задирающих ногу под низкий утробный рык и виляние огненными хвостами…
        Прости меня, дождь, я прикрою окно, и стук в дверь, сухой и неожиданный, присоединится к тебе, и ты притихнешь, вслушиваясь.
        - Войдите.
        - Сотник Джессика цу Эрль, вам депеша.
        - Входите, я сказал.
        Знакомый голос. Чарма подбирается, и в рычании его проскальзывают непривычные визгливые нотки. Ты боишься, собака?!
        Пауза.
        - Вы придержите вашего зверя?
        - Харр, Чарма, лежать! Входите.
        Будь вошедший голым, а не в полной форме корпусного салара, я бы узнал его быстрее - голым он был привычнее. Везение мое, спешащий вербовщик на дороге, страх мой детский, рот кривящийся, пунцовый, вспухшая улыбка, вспухшие лопатки, старый хороший Джи…
        Обеими руками вцепился я в шипастый ошейник взбешенного Чармы и рывком вытолкнул упиравшегося пса за окно, на рыхлую мягкую землю - лег пес под карнизом, вздрагивая боками, и упрямо не пожелал отходить по своим собачьим делам. Правильно, умница, лежи себе, несмотря на официальную приставку к имени моему, нашему имени, одному на двоих, лежи, лежи, и ножны сдвинем левее…
        - Ну и дурак, - сказал вошедший, и я почему-то сразу понял, что он прав. Ладно.
        - Чем обязан, салар?
        Гость прошелся по комнате, похлопывая запечатанным пакетом по голенищу высокого сапога; что ж ты будешь делать - салары, скользящие в сумерках, спецкорпус, надежда наша в борьбе с варками… Ну, говори, надежда…
        - Сотник, что вам известно про скиты Крайнего глотка?
        - Что мне известно? (Ничего не известно, глоток, ну и глоток, Крайний - значит нету больше…) Ничего, салар.
        - Очень правильно, сотник, тем паче, что в родной вашей области их и нет. Тогда мне хотелось бы знать ваше мнение о варках.
        В родной области? Зараза, даже не скрывает, действительно разлюбил шутить, что ли…
        - Не более Устава, салар.
        - Прошу вас, сотник.
        Просишь, стало быть. Ладно. Как оно там…
        - «И если в семье любого сословия родится или иным путем возникнет Враг живущих, то жениха или невесту по обручении, и мужа с женой, отца с матерью, и всех близких по крови его - казни ступенчатой предать незамедлительно, до последнего обрыва в Великое Ничто, дабы лишенный пищи Враг, источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз». Вы довольны, салар?
        - Не доволен. И что в тебе тогда Отец высмотрел… Спрашивал - не говорит. Ну да ладно, сотник, разинь уши и слушай…
        Я слушал, и каждое слово салара снимало пласты с черной легенды, позволявшей, как казалось мне, вырезать неугодных на законном основании; и легенда улыбалась мне в лицо страшной острозубой ухмылкой реальности, и дождь отпрянул от притихшей комнаты.
        Кошмар детских пугал обретал плоть и кровь - я не играю словами! - он обретал густую алую кровь - каждый поцелуй варка стоил жертве браслета, и не надо было для этого уходить в смерть и спать с ней ночь. Последний поцелуй дарил вечность
        - бледную красноглазую вечность, жадную к чужому теплу.
        Очень хрупкие стены отделяли мир людей от превращения в мир корчащихся от голода вечных варков - дикого голода, ибо не останется в мире места для ненадевших последний браслет.
        Хрупкие стены… На фундаменте трупов, ибо лишь Верхний варк выбирал жертвы по вкусу своему - тех, кто достоин был по извращенному разумению приобщения к Не-Живущим.
        Вставший же молодой варк, не набравший нужной силы, ограничен законом крови - и брать ее может лишь у близких своих - но если убиты близкие последним убийством, то лишается Вставший телесной оболочки и растворяется в Бездне Голодных глаз.
        И такое равновесие между миром существующим и миром грозящим привело к неизбежному - к общинам Крайнего глотка.
        Мириады страданий влечет в себе водоворот девяти жизней, и лишь выход в бессмертную ночь дает Не-Живущему покой и отдых. Покой и отдых - и скиты, оргии диких обрядов смертей послушников, встающих и вновь гибнущих, изуверскими, немыслимыми способами - пока не останутся в скиту лишь Живущие в последний раз.
        А там остается молить о пришествии Бледного Господина, дарящего поцелуй, и уйти для вечности, делая Крайний глоток. Стоит ли переспрашивать: крайний глоток - чего?…

…Дождь сидел на подоконнике, поглаживая ворчащего Чарму, и через плечо заглядывал в распечатанное послание. Моя конная сотня, десять дюжин копейщиков… Шайнхольмский лес, проводник местный… Скит Крайнего глотка. Сжечь. Подпись. Печать.
        Салар стоял в дверях. Не вязался рассказ его со многим - прошлое мое кричало, детское дикое прошлое, и дождь оттаскивал меня от дверного проема.
        - Ну и дурак, - спокойно сказал салар, бросил на кровать скомканную тряпку и вышел.
        Я зазвал пса и поднял брошенное с кровати - это был дурацкий колпак с бубенчиками.
        ЛИСТ ТРЕТИЙ
        …Я шел по темным коридорам, кругом, как враг, таилась тишь.
        На пришельца враждебным взором смотрели статуи из ниш.
        В угрюмом сне застыли вещи. Был странен серый полумрак,
        И, точно маятник зловещий, звучал мой одинокий шаг.
        И там, где глубже сумрак хмурый, мой взор горящий был смущен
        Едва заметною фигурой в тени столпившихся колонн.
        Я подошел, и вот мгновенный, как зверь, в меня вцепился страх:
        Я встретил голову гиены на стройных девичьих плечах.
        На острой морде кровь налипла, глаза сияли пустотой,
        И мерзко крался шепот хриплый: «Ты сам пришел сюда, ты мой!»
        Мгновенья страшные бежали, и наплывала полумгла,
        И бледный ужас повторяли бесчисленные зеркала…
        …Я шел один в ночи беззвездной, в горах с уступа на уступ,
        И увидал над мрачной бездной как мрамор белый, женский труп.
        Влачились змеи по уступам, угрюмый рос чертополох,
        И над красивым женским трупом бродил безумный скоморох.
        И, смерти дивный сон тревожа, он бубен потрясал в руке,
        Над миром девственного ложа плясал в дурацком колпаке.
        Он хохотал, смешной, беззубый, скача по сумрачным холмам,
        И прижимал больные губы к холодным девичьим губам.
        И я ушел, унес вопросы, смущая ими божество, -
        Но выше этого утеса не видел в мире ничего.
        Я шел…
        Нечет
        В сердце моем - призрачный свет,
        В сердце моем - полночи нет.
        Вьюны оплели каменное подножие беседки, дрожащими усиками дотянулись до ажура деревянных кружев и мертвой хваткой ползающих вцепились в спинку массивного широкого кресла. Казалось, еще немного, последнее усилие - и зеленые покачивающиеся змеи с головками соцветий опустятся на морщинистое неподвижное лицо и сгорбленные плечи дряхлого хэшана в огненно-алой кашье, сквозь пар чашки в пергаментных ладонях глядевшего на согнутую спину вбежавшего послушника.
        Пятна солнца, прорывавшегося сквозь рельеф перекрытий, делали спину эту похожей на пятнистый хребет горного пардуса, выгнутый перед прыжком, и невозможное сочетание хищности со смирением останавливало подрагивающие плети вьюнков.
        - Нет, - лицо хэшана треснуло расщелиной узкого рта, - нет, Бьорн, я так и не научил тебя кланяться. Ты сгибаешься с уничижением, которое паче гордыни, а надо кланяться так, как ты кланялся бы самому себе - с гордостью и достоинством уважения. Впрочем, у меня нет выбора. Ты идешь в Город, ученик Бьорн-Су.
        - За что? - человек, названный Бьорном-Су, резко выпрямился, и обида бичом хлестнула по его чуть раскосым глазам, глазам пророка и охотника. - За что, учитель?!.
        - За право называться моим учеником! - голос хэшана напрягся, и незванные вечерние тени робко обступили беседку, прислушиваясь. - За годы, сделавшие из дикого лесного бродяги Скользящего в сумерках - и не городского щеголя, знающего дюжину Слов и кичащегося на всех перекрестках серым плащом салара - а питона зарослей, ползущего по следу варка в холоде гнева и молчания!.. За ночную женщину с твоим лицом, пришедшую за кровью брата своего и сожженную мною на твоих глазах - в которых читаю я сейчас торопливую обиду, рожденную непониманием…
        Дно чашки стукнулось о низкий лакированный столик, и хэшан умолк. Надолго. Человек, названный Бьорном-Су, ждал, когда старик заговорит снова.
        - За что?… Не за что, а за кого - ты идешь в Город за меня, и если бы не ноги мои, синие и вспухшие, то, клянусь Свечой, я пошел бы сам. В стенах Скита Отверженных много сбежавших от казни за родство, но мало кто из них выходит в сумерки, и лишь ты способен выйти из-под защиты Слов и Знаков и выполнить необходимое.
        Ты знаешь сам, что крайности близки, и прикосновение ко льду может обжечь. Человек бежит варка, салар и гость ночи преследуют друг друга; но городские Вершители и девятка Верхних варков с наставником Сартом - они способны находить общий язык, колеблющий и без того шаткое равновесие. К сожалению, всегда хватает преступников, чью кровь можно продать, и найдутся лишние варки, которых Девятка с легкостью подставит под Тяжелое Слово салара. А расплата… Неугодные убираются поцелуем варка, а в форме Скользящего в сумерках гуляет ночной волк, безнаказанно дышащий страхом городских баранов.
        Варк, надевший плащ салара - ты найдешь его, Бьорн-Су, и подаришь ему поцелуй Гасящих свечу. И я не думаю, что Верхние и Сарт встанут из-за этого на твоем пути; хотя Сарт непредсказуем…
        - Я убью их! - человек, названный Бьорном-Су, вскинул к потолку сжатые кулаки. - Я погашу их свечи и…
        - Помолчи! - оборвал его хэшан. - Свечи… Дерзость твоего крика не взял бы на себя даже я. Мне нужно, чтобы ты выполнил порученное, а не ломал шею под непосильным…
        - Но, учитель? - на лице кричавшего отразилось запоздалое недоумение. - В скиту живут одну жизнь, таков закон Отверженных, и даже вы после смерти вынуждены будете покинуть Обитель… Как же уйду я - живущий?
        Хэшан встал и подошел к послушнику.
        - Ты умрешь, - спокойно сказал он, и рука его опустилась на затылок человека, названного Бьорном-Су, нащупывая основание черепа. - Ты умрешь. Сегодня. А через три дня, согласно закону, отправишься в Город.
        Пальцы старика резко сжались. Ученик дернулся, затем встал с колен и, покачнувшись, попятился к выходу из беседки. У самого проема его догнал ровный голос хэшана.
        - Ранее ты говорил мне о друге детства, уроде, Живущем в последний раз. Я не могу сказать, добро или зло скрыто в этом повороте судьбы, но если ты встретишь его в Городе…
        - Я уберу его! Да, учитель? - легкий хрип был в непослушном горле.
        Хэшан покачал головой.
        - Годы в Скиту Отверженных, все мои усилия так и не вытравили одного-единственного года в лесу. Впрочем, у меня нет выбора. Иди.

…Когда человек, названный Бьорном-Су, вышел за стены Скита - он пошатнулся, вздрогнув всем телом, и сполз прямо на спавшего у изгороди грязного оборванца. Тот проворно отскочил в сторону, поморгал слипшимися веками, и лишь потом, по-обезьяньи подпрыгивая, приблизился к упавшему. Голова Ушедшего в ночь была запрокинута, и покой сползал на глаза охотника и пророка, глаза Скользящего в сумерках. Оборванец ухмыльнулся, стянул засаленный колпак и долго чесал вспотевшую лысину, мотая жиденькой пегой косичкой. Потом нищий завопил дурным голосом «Караул!» и, не дожидаясь ответа, припустился по пыльной дороге, смешно семеня короткими ногами.
        А невидящий взгляд веселого маленького Би тонул в наплывающей мути вечера.
        Через три дня ему надо будет уходить. В Город.
        Чет
        - Хороший ты парень, Джи, и в деле я тебя видел, - Муад почесал щетинистый подбородок, - и в кабаке у тебя все в порядке - разве только насчет девок ты слабоват… Что, может, сползаем в «На все четыре», разомнемся, а?… Да ладно, вечно у тебя отговорки, какое сегодня патрулирование? - парни еще от Калорры не отошли! Ну и зря, приятель, девочки у Мамы еще очень даже девочки…
        Муад добродушно похлопал меня по плечу и свернул к заведению Всеобщей Мамы. От окон борделя тянуло кислым вином и недопетыми песнями - из похода на Калорру все вернулись довольные: при деньгах, экзотических побрякушках, с новыми нашивками и браслетами. Гуляй, солдат, забудь печали…
        Дойдя до казармы, я забрал томившихся караульных и свернул на городские окраины. Вынырнувший из темноты Чарма затрусил рядом, начальственно косясь на недовольных патрулей; покривившиеся хибары обступили крохотный отряд, и топот наших шагов гулко отдавался в пустынных ночных улицах. Может, и впрямь надо было плюнуть на наряд и не тащиться по затаившемуся Городу, думать, к чему бы это свет в окне углового дома, робкий какой-то свет, настороженный - а вдруг заметят с улицы, войдут…
        Ну и войду, и увижу грязную голую бабу с тремя осоловевшими мужиками, сбежавшими от ревнивых жен и нервничающими до потери и без того невеликой силы мужской. Так что мне их, рубить за это?
        Из-за угла выглянула темная крадущаяся фигура и направилась к двери дома, украшенной тяжелым медным кольцом. Я жестом остановил сунувшихся было вперед караульных и сдал на шаг в густую тень бесконечного забора. Глаза Чармы загорелись у бедра, и сквозь ткань я почувствовал ровную дрожь напрягшегося собачьего тела. Тихо, умница, ты же знаешь…
        Человек подобрался к двери и замер в нерешительности; он протянул руку к резной филенке - и тут же отдернул, словно обжегшись. Потом он засуетился, забегал вокруг двери, подпрыгивая и пытаясь заглянуть в окна; что-то важное происходило там, очень важное для него; и когда отблеск света упал на его лицо, я покачал головой и вышел из укрытия.
        - У вас проблемы, салар?
        Он вздрогнул и резко обернулся, хватаясь за рукоять меча.
        - А, это ты, сотник! - выдохнул он с явным облегчением. - Очень кстати, очень…
        Этот затравленный дергающийся человек, словно на миг распахнувший плащ властной уверенности - он суетился, он спешил, потирая холеные белые руки; и он боялся!
        - Помоги мне, сотник! Останови их - я хотел сам, но… мне надо спешить. Войди туда - и все мои объяснения будут лишними!..
        - Добро, салар. Вы двое останьтесь здесь. Чарма, айя, за мной!

…Запертая ветхая дверь слетела с петель, и на мгновение мы задержались на пороге.
        В небольшой, тускло освещенной и почти пустой комнате, у грубого деревянного столба, в кругу коптящих толстых свечей и бронзовых витых переплетений на подставках стояла девушка; белое, просвечивающее платье, белые тонкие пальцы, судорожно вцепившиеся в нитку жемчуга под кружевным воротничком, и на белом остановившемся лице - огромные тоскливые омуты умирающей ночи.
        В дальнем углу сидел на корточках угрюмый коротышка в сером бесформенном балахоне, и руки его любовно поглаживали ряд металлических инструментов, в назначении которых трудно было усомниться; его квадратный напарник сосредоточенно листал потрепанную книгу, горбясь над неудобно низким столиком красного дерева - и шуршащие страницы никак не вязались с длинным мечом у пояса и широкополой шляпой, обшитой стальными пластинами.
        Невидимый в дверном проеме Чарма глухо зарычал, и мне некогда было разбираться в странных интонациях моего берийца.
        - Сотник, погодите, я все объясню!.. - листавший книгу резко выпрямился, но коротышка уже взмахивал граненой дагой с выгнутым эфесом, а Чарма плохо относится к такого рода объяснениям. Хрипящий клубок покатился по доскам пола, сшибая свечи и подставки, беззвучно кричащая девушка вжалась в сучковатую древесину столба, и длинный меч любителя старинных фолиантов зацепился за низкую притолоку в самый неподходящий для этого момент…
        Все было кончено, и Чарма фыркал, облизывая окровавленную морду. Я отшвырнул носком сапога раздавленную свечу и подошел к девушке.
        - Идемте отсюда. Я провожу вас.
        Странно, но она не была привязана к столбу. Впрочем, пара таких орлов с их железом… Не с твоими казарменными мерками подходить к этим глазам, сотник, - тони в них, пей восхищение и благодарность и не забывай подавать даме руку в таком темном и страшном коридоре…
        Ее прохладная маленькая ладошка утонула в моей лапе, я понес галантную чепуху, стараясь отвлечь девушку от происшедшего в комнате, унять нервную дрожь пережитого ужаса - Лаик Хори даль Арника, Джессика цу Эрль, Серебряные Ветви, можно просто… ну, скажем, Эри, не проводите ли вы меня, сотник, и вы еще спрашиваете, вот мой плащ, на улице холодно, да, конечно…
        Вышедший за нами Чарма издал низкий требовательный рык. Ревнует!
        - Шел бы ты домой, приятель! - бросил я ему. - Или тебя надо проводить?…
        Чарма вскинул обиженную морду, долго смотрел на белую хрупкую фигурку девушки - и растворился в чернилах улиц.
        Нечет
        Прошел патруль, гремя мечами,
        Дурной монах прокрался к милой,
        Над островерхими домами
        Неведомое опочило.

…Он вошел в комнату, неся на вытянутых руках драгоценное острие Трепетного дерева - и застыл на пороге.
        Два тела скорчились в луже чернеющей крови, и голова в широкополой шляпе с металлическими пластинами откатилась к столбу; несколько раздавленных свечей валялись на полу, круг был стерт, и разбросанные Знаки отсвечивали пурпуром. Ее не было!
        Он бросился к окну и успел заметить исчезающие за углом силуэты; ветер засмеялся ему в лицо, и сброшенная со столика книга ответила извиняющимся шепотом.
        - Безумец! - прошептал Бьорн-Су.
        ЛИСТ ЧЕТВЕРТЫЙ
        Отворите дверь!
        Лунный свет впустите
        В храм Укимидо!..

…Ударил четвертую стражу колокол в Уэно, эхом откликнулся пруд у холма Синобургаока, плеснула вода в источнике, и огромный темный мир погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом осеннего ветра среди холмов. И вот, как всегда, со стороны Нэдзу послышался сухой стук гэта. «Идут!» - дрожа, подумал Синдзабуро. По лицу его струился обильный пот, сжавшись в комок, он истово читал сутры
«Убодарани».
        У живой изгороди стук деревянных сандалий внезапно прекратился. Синдзабуро, бормоча молитвы, выполз из-под полога и заглянул в дверную щель. Видит - впереди, как обычно, стоит О-Енэ с пионовым фонарем, а за ее спиной - несказанно прекрасная О-Цую в своей высокой прическе симада, в кимоно цвета осенней травы, под которым, как пламя, переливается алый шелк. Красота ее ужаснула Синдзабуро.
«Неужели это отродье тьмы?!» Между тем, поскольку дом был оклеен священными ярлыками-заклятиями, привидения попятились.
        - Не войти нам, барышня, - сказала О-Енэ. - Сердце господина Хагивары изменило вам. Он нарушил слово, которое дал вчера ночью, и закрыл перед вами двери. Войти невозможно, надобно смириться. Изменник ни за что не впустит вас к себе. Смиритесь, забудьте мужчину с прогнившим сердцем!..
        - Какие клятвы он давал! - печально сказала О-Цую. - А сегодня ночью двери его закрыты. Сердце мужчины - что небо осеннее! И в душе господина Хагивары нет больше любви ко мне… Слушай, О-Енэ, я должна поговорить с ним. Пока мы не увидимся, я не вернусь!
        С этими словами она закрыла лицо рукавом и горько заплакала. Была она и прекрасна, и ужасна в своей красоте. Синдзабуро только молча трясся у себя за дверьми.
        - Как вы преданы ему, барышня, - сказала О-Енэ. - Достоин ли господин Хагивара такой любви? Ну что ж, пойдемте, попробуем войти к нему через черный ход.
        Она взяла О-Цую за руку и повела вокруг дома. Но…

…зашел на монастырскую кухню и спросил:
        - Простите, не скажете ли мне, чья это могила там, позади храма, на которой лежит фонарь цвета пиона?
        - Это могила дочери хатамото Иидзимы Хэйдзаэмона из Усигомэ, - ответил длинноносый монах. - Скончалась недавно, бедняжка, и ее должны были похоронить у храма Ходзю-дзи, но их настоятель почему-то запретил, и похоронили у нас, потому что мы все равно у Ходзю-дзи в подчинении…
        - А чья могила еще там рядом?
        - А рядом могила служанки той девушки. Вроде умерла от усталости, за больной госпожой ухаживая, хоть люди про смерть ту разное говаривали - ну и похоронили их вместе.

«Так вот оно что…» - бормотал Синдзабуро, глядя в страхе на свежую могилу с большим памятником и лежащий возле нее промокший под дождем фонарь с колпаком в виде пиона.
        Не могло быть и…
        Чет
        - Кто там?
        - К вам можно, сотник?…
        - Входите.
        На этот раз Чарма не вскидывается навстречу гостю - рассорились мы с Чармой, не любит он Лаик, не понимает, что я в ней нашел, ревнует пес, злится - а я злюсь на него, и теперь Чарма пропадает почти все время у моего друга (если другом может быть человек втрое старше тебя), архивариуса дворцовой библиотеки Шора. И сидит старый Шор в своем продавленном кресле, неторопливо листая никому давно уже не нужные тома, щурится близорукими глазами на древнюю вязь, а притихший Чарма лежит на вытертом ковре и честит меня самыми последними собачьими словами…
        - Вас можно поздравить, сотник! Разрешите полюбопытствовать, скоро ли свадьба?
        - Не разрешаю, салар. Валите любопытствовать куда-нибудь в другое место.
        - Тогда рекомендую полюбопытствовать вам. Вот, - и он швыряет на мою кровать сафьяновый футляр, из которого выглядывает тоненькая пачка желтых листков.
        - Я не читаю чужих писем, салар.
        - Читайте, читайте, сотник! Тем более, что владелец вряд ли придет за ними… А даже если придет - все равно желаю счастья в семейной жизни! - и дверь за ним захлопывается.
        Зачем ты смотришь на меня таким недобрым взглядом, салар? Я благодарен тебе - ты подарил мне полнолуние, и медленно текущие ночи в разводах причудливых теней от замирающих деревьев, серебристый призрачный свет, и ее волосы, мерцающие изнутри, невесомую прозрачную фигурку, парящую в лунном свете, растворяющуюся в нем, и глаза, зияющие бездонной чернотой звездного неба, в которые можно глядеть до бесконечности…
        Ты хлопаешь дверью, Скользящий в сумерках, а Шор говорит, что я стал поэтом, а Чарма считает, что я просто сошел с ума, в чем с ним полностью согласен сотник Муад. Наверное, вы все правы, друзья мои, хотя я уже несколько раз пытался поцеловать Лаик, но она неизменно уклоняется, и я мысленно проклинаю свое нетерпение и недоумеваю - почему?…
        Почему, Лаик? Почему испугалась ты моих губ и не испугалась горящих зеленых точек в кустарнике, когда я шагнул к ним, хватаясь за эфес, и надвинувшиеся серые тени застыли, задирая узкие морды; дуновение холодного сырого ветра пронеслось над поляной - и исчезло в лесу, унося с собой бесшумную хищную стаю;
        - почему?
        - Ты видела, Лаик?
        - Волков? Да.
        - Они ушли.
        - Нет, Эри. Их кто-то увел. Кто?
        - Но если он их увел - значит, он желает нам добра…
        - Может быть ты и прав, Эри. Идем, нам пора…
        Вот так же тихо и внезапно вынырнула из лесу стая, когда мы с Лином и еще одним мальчишкой пасли у опушки деревенских овец. Лин набросился на волков с палкой, и это стоило ему третьего браслета; ко мне кинулись два зверя - и остановились, как вкопанные. А потом вожак протяжно завыл, и вся стая унеслась в лес, даже не утащив зарезанных овец.
        Почему, Лаик? Почему длинный глухой рукав закрывает твою правую руку, такой же, какой ношу и я - я не верю в чудеса, Лаик, жизнь отучила меня, но если двое Живущих в последний раз находят друг друга в этом проклятом бесконечном мире, то я выйду на самую широкую площадь и публично извинюсь перед жизнью за мое неверие!..
        Мы извинимся, Лаик, и ты будешь жить долго-долго, и Чарма наконец полюбит тебя…
        Правда, Лаик?…
        Нечет
        Мой старый друг, мой верный Дьявол
        Пропел мне песенку одну:
        Всю ночь моряк в пучине плавал,
        А на заре пошел ко дну.
        - Привет, Молодой.
        Под пыльным, посеревшим от времени и дождей дощатым забором, прямо на мокрой земле, расположился пожилой потрепанный нищий, подслеповато щурясь на нависшего над ним гиганта в форме салара.
        - Привет, говорю, - весело повторил нищий.
        - Здравствуй, - выдавил из себя салар.
        - Ну? - требовательно спросил оборванец, подхватывая из лужи дождевого червя и щелчком стряхивая его на начищенный глянец сапога собеседника.
        - Они чуть не убили ее! - прохрипел гигант, не замечая выходки нищего.
        - Да. Только тебя это не касается.
        - Касается! И если ты…
        - Да не я, Молодой, не я! А перебежавший тебе дорогу человек, и ты заходишь слишком далеко в любви к прямым и чистым дорогам.
        - Я сам знаю, что слишком, а что…
        - Ты слишком хорошо все знаешь, Молодой. И мне даже как-то неловко предупреждать тебя…
        - Я обойдусь без ваших предупреждений! И буду делать то, что сочту нужным!
        - Правильно. Так и делай.

…Салар порывисто обернулся - ослепительное сияние Знака ударило ему в глаза, и покрытый Тяжелым Блеском клинок вошел ему в грудь. И последним, гаснущим взором, увидел он девять призрачных фигур, тающих во влажном тумане.
        Бьорн-Су вытер травой серебро оружия и огляделся. Ему тоже почудились смутные тени, но кроме сидящего у забора юродивого, вокруг никого не было.
        - Пошел прочь, дурак, - сказал Скользящий в сумерках, наклоняясь над распластанным телом и брезгливо морщась.
        - Хороший мальчик! - захныкал юродивый. - Один хороший мальчик зарезал другого хорошего мальчика, и теперь…
        - Пошел прочь, дурак! - с нажимом повторил Би.
        - Хорошо, дурак, - неожиданно согласился нищий, вскакивая и исчезая в сырой пелене пустыря.
        Чет
        - …Я родился с этим, Лаик, я живу с этим - и я живу в последний раз. Смотри! - и я сорвал чехол с правой руки. Черные кольца моих браслетов отчетливо вырисовывались в ярком лунном свете. Полнолуние…
        - Я знаю, Эри.
        - И все равно любишь?!.
        - Да, Эри.
        - Я… Покажи мне свою руку, Лаик!
        - Не надо, Эри, - мольба была в ее срывающемся голосе, но кровь уже ударила мне в голову, и пальцы лихорадочно дергали застежку на ее рукаве. Лаик вся дрожала, но я не замечал этого - я должен был увидеть, убедиться…
        Застежка наконец поддалась, рукав распахнулся - и я увидел ее гладкую тонкую руку, - руку, на которой не было ни единого браслета!..
        Тоска стыла в ее глазах, бесконечная глубокая тоска загнанного, умирающего зверя.
        - Зачем ты сделал это, Эри? - тихо спросила девушка. - Зачем? Ведь я любила тебя…
        Тело ее вздрогнуло, потекло зыбкими мерцающими струйками, и лишь что-то неясное, неуловимое скользнуло вверх по дрожащему лунному лучу.
        - Нет, Лаик! Не надо! Я все равно…
        Я опустился на колени и коснулся пальцами еще примятой травы. Зачем? Зачем ты это сделал?! Зачем тебе, Живущему в последний раз, понадобилось видеть руку Не-Живущей?!.
        Равнодушная трава резала пальцы.
        Нечет

…А когда настанет новолунье,
        Вся изнемогая от тоски,
        Бедная влюбленная колдунья
        Расширяет черные зрачки.

«…стояла на террасе, закат полыхал в пол-неба, и в кустах, у ограды кладбища, мне послышался шорох - словно какой-то силуэт серым комком метнулся за шиповник
        - но, может быть…

…странный, невозможный сон. Будто лечу, лечу, падаю в крутящуюся агатовую бездну, а вокруг - пламя, и все плавится, течет, и - глаза - сотни, тысячи распахнутых глаз, и они впиваются в меня, зовут, и подушка дышит влагой кошмара…

…И шея болит, с самого утра, - наверное, я укололась…

…происходит! Два новых браслета за четыре дня - и я знаю, что это значит! - это кто-то из моих…

…молчит. И будет молчать. Я знаю, отец с братом пытались подкараулить приходящего по ночам - но я, я не хочу, чтоб его убили! И мне приятны его…

…вот. Сегодня я впервые поцеловала спящего брата. Он заворочался, сминая простыни, заулыбался во сне - наверное, ему снилось что-то очень хорошее. И на губах моих…»
        Пожелтевшие хрупкие листки, хрупкие льдинки-слова, ткань футляра - и родовая печать в самом низу: «Лаик Хори даль Арника».
        Свадебный подарок.
        Чет

…За мой стол устало опустился человек неопределенного возраста, в потертой и выцветшей кожаной куртке, простых холщовых штанах и громоздких деревянных сандалиях на босу ногу.
        Бродяга? Странник? Не все ли равно…
        Он бросил на пол свой тощий дорожный мешок, и в нем что-то звякнуло, подобно бубенчикам дурацкого колпака. Эх, сотник, тебе бы колпак этот, да по дорогам - подайте, люди добрые, горстку счастья отставному выродку!..
        - Эй, хозяин! Ну давай, давай, шевели ногами…
        Хозяин подошел отнюдь не сразу - видимо, внешность нового клиента не очень-то его воодушевила - и остановился, вытирая руки о клеенчатый фартук.
        - Того же, что и господину сотнику, - гость указал на плетеную бутыль красного, стоявшую передо мной. - И мяса, жареного - я голоден!
        Хозяин смерил моего соседа оценивающим взглядом.
        - Деньги вперед, - процедил он.
        Странник криво усмехнулся и бросил на столешницу два золотых. Хозяин подобрал отвисшую челюсть и умчался на кухню, а я все пытался вспомнить, где я видел эту кривую ехидную ухмылку… Нет, не помню. Но видел.

…Мы ели и пили молча, изредка поглядывая друг на друга. Вернее, пил и ел он, я же только пил…
        - Кончай лакать, сотник. Вином горя не зальешь.
        Я медленно поднял на него глаза. Бродяга сосредоточенно жевал. Вот сейчас…
        - Нет, не рубанешь. Надо поговорить. Не здесь. Расплатись - и идем.
        Мы остановились на том самом месте, где я встречался с Лаик. Бродяга почесался и уселся прямо на землю.
        - Ты - урод, - без предисловий заявил он.
        А я смотрел на него сверху вниз, и мне все казалось, что смотрю я на него снизу вверх… Откуда?…
        - Знаю - и все, - захихикал бродяга. - Да ты садись, садись, в ногах правды нет. Ничего в ногах нет - ни правды, ни кривды, да и держат они тебя неважно…
        Тут я действительно почувствовал головокружение и торопливо опустился рядом.
        - Ну что, парень, нашел мать-смертушку, или разошлись в переулке? - бродяга вздернул верхнюю губу, и сморщенное лицо его покрылось паутиной веселых лучиков.
        - Да нет пока, - покосился я на смешливого собеседника, - но найду, ты уж не сомневайся…
        - Олух, - спокойно сообщил мне бродяга. - Вот уж воистину… И ее не вернешь, и сам сдохнешь зазря, - уяснил, или повторить?!
        - Кого - ее?! - я впился глазами в его лицо, но на нем ничего нельзя было прочесть.
        - Разве трудно догадаться, что ты по девушке своей сохнешь?
        Я промолчал. Наверное, легко.
        - Ну, парень, раз уж жизнь тебе недорога, то и употребить ее можно с куда большей пользой, чем героически отдать концы в занюханном притоне.
        - Очень заманчиво. И куда ж ты употребить ее надумал, жизнь мою-то, варк меня заешь?!
        - Вот именно туда и собираюсь.
        - Куда - туда?
        - К варкам хочу тебя отправить. И настоятельно советую. Любить варка - это вы все мастера, а вот как насчет непосредственно?…
        - Где она?! - жуткая, невероятная, кричащая надежда вспыхнула вдруг во мне.
        - У себя. Лежит, где положено.
        - Ее… убили?
        - Не говори ерунду. Убить Не-Живущую… Но встать она больше не может.
        - Почему?
        - Тяжелое Слово на ней.
        - Заклятие?
        Он молча кивнул.
        - Кто? - тихо спросил я.
        - Ого! Ты еще и мстить собираешься! Ну, этих-то тебе не достать… Сами варки и наложили Слово, Верхние; а ты что думал - люди?! Таков Закон, парень.
        Я резко встал. И увидел то, что ожидал увидеть. Вернее, не увидеть. У бродяги не было тени.
        - Да, - спокойно ответил он. - И я хочу открыть тебе Дверь. Но не надейся, парень - ее ты забудешь. Не для того зову тебя. И вместо одной, последней твоей жизни, я дам тебе Вечность.
        - Это ты, мразь, ты наложил на нее заклятие! Ты!.. А теперь и меня заполучить хочешь?! Умри, падаль!..
        Меч прошел сквозь него, но он не обратил на удар никакого внимания - пальцы бродяги стальными обручами сомкнулись на моих запястьях. Я рванулся - но это было все равно, что пытаться разорвать кандалы.
        - Я мог бы сделать это силой. Прямо сейчас, - сухо сказал варк, - но я не хочу. Ты должен сам. Понимаешь - сам! А меч свой спрячь. Во-первых, не понадобится, а, во-вторых, не поможет.
        Он отпустил меня.
        - Пойми, парень, я не хочу зла тебе. Я хочу открыть тебе Вечность. А Лаик… я ничего не могу обещать. Таков Закон.
        Мы помолчали. Он выглядел усталым и опустошенным. И мне вдруг стало стыдно, что я обидел его, убить хотел…
        Обидел варка?! Да, обидел.
        - Прости меня, варк. Я не хотел…
        - Знаю. И все же подумай о моих словах.
        - Прощай, варк.
        - Прощай. Прощай, хороший мальчик…
        И он скрылся в темноте.

…Стена. Хрупкая иллюзия, отделяющая жестокий мир девятикратно живущих людей от жестокого мира бессмертных Не-Живущих варков. Бессмертные берут к себе, а чаще убивают Живущих, те, в свою очередь, убивают Не-Живущих; но люди еще и убивают друг друга, а варки накладывают заклятия на своих… Да плевал я на них на всех, вместе взятых!.. - если бы…
        Передо мной выбор из двух проигрышных карт - остаться человеком, навсегда потерять Лаик и вскоре сдохнуть в глупой уличной драке; или стать бессмертным варком, пьющим человеческую кровь - и потерять Лаик, а заодно и все человеческое…
        Хороший выбор. Одна карта стоит другой. Ни по одной из этих карт я не выигрываю Лаик.
        Нечет
        Но вечером… О, как она страшна,
        Ночная тень за шкафом, за киотом,
        И маятник, недвижный, как луна,
        Что светит над мерцающим болотом!

…Долго и придирчиво разглядывал маленький лысеющий человек бокал с вином, и багряный отсвет закатом дрожал на его остановившемся лице.
        - Нет, Эри, - наконец сказал он, - я не держу дома таких книг. Я не знаю, зачем офицеру Серебряных Веток понадобился «Трактат о Не-Живущих», но я порекомендовал бы любопытному офицеру отправиться в нижние хранилища дворцовой библиотеки. Я стар, Эри, но память моя цепко держит многое, и я помню, хорошо помню глаза солдата с твоим именем - многие годы назад спросившего тот же самый трактат у моего отца; я был при этом, сотник, у нас, в роду Шоров, все вскормлены книжной пылью - и когда солдат со взглядом мудреца и убийцы сказал моему отцу о Слове Последних, я второй раз в жизни увидел архивариуса Акаста Шора бледнеющим. Первый раз был при пожаре библиотеки.
        Вскоре солдат пропал, и люди говорили, что он убил своего капрала. Навсегда. И при странных обстоятельствах. Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать тебе сегодня.
        Огромный пес недовольно заворчал, когда пальцы высокого сотника перестали поглаживать его густую шерсть.
        - Спасибо, Шор, - сказал сотник. - Спасибо. Ты сдал мне третью карту.
        ЛИСТ ПЯТЫЙ
        Ломаные линии, острые углы.
        Да, мы здесь - мы прячемся
        В дымном царстве мглы.

…колоколов. У Герда начало стремительно проваливаться сердце.
        - Вот он, брат Гупий.
        Герд вскочил.
        - Не туда, - сказал хозяин.
        Быстро провел их через комнату в маленький темный чуланчик. Повозился, распахнул дверь, хлынул сырой воздух.
        - Задами, через заборы - в поле, вдоль амбаров, - сказал хозяин. - Ну, может, когда свидимся…
        Первым добежал брат Гупий. Подергал железные ворота амбара - заперто. Ударил палкой.
        - Здесь они!
        Створки скрипнули. Вытерев брюхом землю, из-под них выбрались два волка - матерый, с широкой грудью, и поменьше - волчица.
        Брат Гупий уронил палку.
        - Свят, свят, свят…
        Матерый ощерился, показав частокол диких зубов, и оба волка ринулись через дорогу, в кусты на краю канавы, а потом дальше - в поле.
        Разевая рты, подбежали трое с винтовками.
        - Где?!.
        - Превратились, - стуча зубами, ответил брат Гупий. - Пресвятая богородица, спаси и помилуй!.. Превратились в волков - оборотни…
        Главный, у которого на плечах было нашито по три серебряных креста, вскинул винтовку. Волки бежали через поле, почти сливаясь с серой и сырой травой. Главный, ведя дулом, выстрелил, опережая матерого. Потом застыл на две секунды, щуря глаза.
        - Ох ты, видение дьявольское, - мелко крестясь, пробормотал брат Гупий. - Ну как ты, попал?
        Главный сощурился еще больше и вдруг в сердцах хватил прикладом о землю.
        - Промазал, так его и так! - с сожалением сказал он.
        Было видно, как волк и волчица, невредимые, серой тенью проскользнув по краю поля, нырнули в…
        Часть третья
        Опальные ангелы
        Чет
        Звук неясный,
        Безучастный,
        Панихиды нам поет:
        Верьте, верьте
        Только смерти!
        Чет и нечет! Нечет, чет!
        Пыль. Бархатная тишина дворцовой библиотеки перекатывала на беззубых деснах звук моих шагов, и я то и дело останавливался, вслушивался и шел дальше. В конце концов, никто не запрещает офицеру Серебряных Веток копаться на досуге в старинных манускриптах… Как вам, составители Устава, нравится подобное сочетание: глянец сапог и труха библиотек?… Никак.
        Пыль. Грозящие рассыпаться в прах свитки, боящиеся неумелых пальцев, коричневый пергамент, перехваченный истлевшей кожей шнурков, латунь узорчатых застежек, сафьян переплетов - кто разбирает муравьиные письмена, кто тревожит покой шелестящих мертвецов?… Случайно зашедший советник? Один из Вершителей, освежающий в памяти давно забытый закон? Сумасшедший старик архивариус - тишина, сумрак, пыль. Могила слов.

…Умели все же предки делать хорошую тушь - высохшая охра страниц и ровные, празднично-яркие буквы…

«О Не-Живущих». Вот оно.

«…тени не отбрасывают, хоть и не прозрачны для взгляда человеческого; и доподлинно известно, что в зеркальном стекле не дают…» - не то! Это я и сам знаю.

«…и пока Враг силы не набрал, то сок жизненный брать может лишь из родных своих и из любимой своей, а посему надлежит незамедлительно…» - дальше, дальше!.. Не то. Знаем, читали Устав. Незамедлительно, положенное число раз и до полного… Не то.

«…острием крепким и острым, из дерева Трепетного созданным; а также людским оружьем серебряным и никаким более. А пронзив им сердце Не-Живущего и в ране оставив…» - пронзив, стало быть…
        Не то.

«…и не дает Тяжелое Слово выйти демону из могилы, но не успокоит вечного в темнице его, и нет ему успокоения. Мудрецы земные и немногие из Восставших способны на плечи принять тяжесть знания заклятий, но не нам, согбенным над письмом, приводить в труде сем ключи к ужасу древних.
        Снять же заклятие с Не-Живущего способна лишь живая кровь человеческая, но не может он выйти за ней, а сам человек не придет к Врагу, и мука змеей сдавливает остановившееся сердце, и…»
        Я захлопнул книгу. То.

…Умирающая лошадь захлебывалась пеной, силясь приподнять голову, заглянуть в глаза человеку, убившему ее - мы славно скакали, лошадь, топча гравий, траву, головы рисковых оборванцев с цепами и вилами, мы топтали их разменные жизни - одной больше, одной меньше! - пока во вздувшихся легких твоих не осталось воздуха даже на предсмертное ржание. Прости меня, лошадь, я не вижу тебя, все тонет в водовороте распахнутых глаз Лаик, в шорохе слов ее: «Зачем, Эри? Зачем? Ведь я любила тебя…»
        Ты любила мерзавца, Лаик, дешевого подонка, сорвавшего рукав твой из любопытства, из потного мужского тщеславия, и не варки придавили Тяжелым Словом твое тело - я это сделал, я!.. Ничего, Лаик, ничего, я иду, я уже совсем иду, и если пена не разорвет и мое горло…
        Ворота были открыты, и левая оторванная створка, покачиваясь, скрипела на пронизывающем ветру. Наружную стену затянуло бурым мхом, и лишь какой-то упрямый одинокий цветок сиял всем безрассудством белой чашечки между брусами ноздреватого камня. Круглое лицо луны любопытно оглядывало запущенный бледный сад, выщербленный гранит парадной лестницы, отбрасывающей резкие черные тени; вспугнутые нетопыри перечеркивали диск отшатнувшегося светила, и сводчатая, увитая плющом галерея вывела меня наконец к острым наконечникам чугунной витиеватой ограды.
        Я никак не мог сосредоточиться на реальности совершавшегося, и даже озноб от ночной прохлады, казалось, принадлежал не мне, а кому-то другому, далекому, идущему между плитами, вглядывающемуся в полустертые имена далеких владетелей, блестящих кавалеров, кокетливых дам в сгнивших оборках, чьи последние потомки ковыряют сейчас землю в Скиту Отверженных, добывая нелегкий хлеб свой в тени Слов, Знаков, Печатей - и все потому, что их Лаик, моя Лаик…
        Да, она не отбрасывает тени! И зеркало отказывает ей в отражении! - но не тени и не отражению клялся я в душе своей, в крови своей, текущей в жилах, капля за каплей, и вот стоит передо мной спрашивающий за неосторожность клятв. Всю, капля по капле… и я спотыкаюсь о барельеф с родным лицом и коряво выписанными датами жизни. Здравствуй, Лаик. Все верно - ты действительно умерла молодой. Здравствуй.
        Я опустился на холмик и стал распаковывать привезенное снаряжение. Всю. Капля по капле.

…Я проваливался в восхитительную подмигивающую бездну, страх, земной мой страх приветливо укрывал меня белесым струящимся плащом, и от холода его стекали по щекам капли жгуче-соленого пота - по щекам, по шее - багряный пот, уютный страх, поднимавшийся во мне скрипом черной лакированной крышки с золотыми вензелями; дикое ожидание посеревших костей и мрачной ухмылки безгубого рта, ожидание бледных извивающихся нитей в полуразложившихся останках…
        Воздушное белое платье колыхнулось в подкравшемся ветре, он растрепал белые волосы, тронул белые нити жемчуга, белые губы; и мрамор измученного лица ожил огромными кричащими глазами.

«Уходи! - кричали глаза, - уходи… У тебя всего одна…»
        Одна. И я, урод, Живущий в последний раз, добровольно переступаю рыхлый порог свежевырытой земли, становясь Жившим в последний раз. Обними меня, призрак ночи, ошибка моя, кровь моя, бедная мечущаяся девочка в такой бестолковой Вечности…
        Она не хотела. Но она не могла иначе.
        А Вечность была липкой и нестрашной…
        ЛИСТ ШЕСТОЙ
        В ней билось сердце, полное изменой,
        Носили смерть изогнутые брови,
        Она была такою же гиеной,
        Она, как я, любила запах крови.
        - …Разве грех любить жизнь и все, что с ней связано? - сказала вендийка. - Разве грех обмануть смерть, чтобы приобрести жизнь? Она не могла примириться с тлетворным дыханием старости, превращающей богинь в морщинистых старух, в ведьм; и она взяла в любовники Мрак, а он подарил ей жизнь - нет, не ту, ведомую смертным, но жизнь без увядания и дряхления. И она погрузилась во тьму, где смерть не нашла ее…
        Ярость сверкнула в глазах короля, и он сорвал бронзовую крышку с саркофага. Кокон был пуст, и кровь заледенела от хохота девушки за спиной.
        - Это ты! - король заскрипел зубами.
        Смех усилился.
        - Да, я! Я, не умиравшая и не знавшая старости! Пусть глупцы говорят о повелительнице сфер, взятой на небо богами; но лишь во тьме лежит для праха земли дорога бессмертия. Дай мне твои губы, богатырь!..
        Она легко вскочила и, привстав на цыпочки, обвила тонкими руками могучую шею короля. Он смотрел на прекрасное лицо и испытывал ужас, леденящий ужас и отвращение.
        - Люби меня! - страстно прошептала она, запрокидывая голову. - Дай мне частицу твоей жизни, чтобы поддержать мою молодость, дай! - и познаешь мудрость всех эпох, тайны вековых подземелий, призрачное войско склонится перед тобой, пирующее на древних могилах, когда ночь пустыни расписывается на лунном пергаменте полетом нетопыря. Я хочу воина. Люби меня, воин!
        Она на миг прильнула к его груди, и сладкая боль пронзила короля, боль у основания шеи. Он с проклятием отшвырнул девушку на ее последнее ложе.
        - Прочь, проклятая!
        Из маленькой ранки на шее сочилась кровь.
        Девушка змеей выгнулась на ложе, и желтые огни преисподней вспыхнули в глазах, прекрасных и завораживающих, и медленная улыбка обнажила острые белые зубы.
        - Глупец! - крикнула она. - Ты хочешь уйти от меня? Нет, ты подохнешь в этой темноте и никогда не сыщешь обратной дороги. И иссохший труп твой еще вспомнит о предложенном бессмертии. Глупец, я еще напьюсь твоей крови!
        - Может быть, - прорычал король, - но пока держись подальше от моего меча! Ему не впервой разговаривать с бессмертными…
        Он сделал шаг, и вдруг спустилась темнота. Свечи мигнули и погасли, и за спиной шелестел тихий смех порождения мрака, подобный сладкой отраве адских скрипок; и король побежал, побежал во тьму - лишь бы уйти от обиталища прекрасного и омерзительного, живого и в то же время мертвого существа.
        Источником вечной жизни было преступление, и к физическому отвращению присоединились боль и обида за величественную легенду, обернувшуюся…
        Нечет
        - Тише, милый… Ты вернулся.
        - Вернулся? - хриплый голос мужчины прервался. - Откуда?
        - Я не знаю, - сказала женщина. - Ты пришел, но когда кровь твоя смыла Тяжелое Слово, - ты исчез. Исчез на девять ночей - и Верхние, и сам Сарт искали тебя, только я не искала - я ждала… И дождалась. Не уходи больше, я не хочу всматриваться в темные глубины неведомого… Где ты был?
        - Я? Не помню…
        - Совсем?!
        - Совсем. Но нам нельзя медлить. Мои друзья…
        - Друзья? - ветер вплел в голос женщины холодную жесткость ночного дыхания. - Какие друзья - люди? У варка нет друзей, ибо они с радостью пробьют его сердце, в память былой дружбы. Люди отправят тебя в Бездну Голодных глаз; но и варки, Верхние варки и наставник Сарт, не должны видеть нас. Мы можем кружиться туманом, плыть по лунному лучу, - но все законы против ослушников, людские и нелюдские. Ты добровольно ушел к Не-Живущим, рука твоя теперь чиста от браслетов, - и дорога человека закрылась для тебя; я встала из-под заклятия, и неразрешенный человек стал моим - дорога варков не примет восставшую…
        - Значит, мы найдем третью дорогу, - твердо ответил мужчина.
        Лунная пыльца осыпалась на плывущих в ночи, и сырой занавес тумана смыкался над притихшими, светящимися подмостками…
        - Хорошо. Но тебе нужна пища. Кто остался у тебя из родственников?
        - У меня? Мама…
        - И все?!
        - Все.
        Чет
        И вот сейчас она развеется,
        Моя отторгнутая тень,
        И на губах ее виднеется
        Воздушно-алый, алый день…
        За оставшуюся часть ночи мы успели многое. Выкопав наш кокон - наш, теперь наш, один на двоих - мы скользнули вверх и вскоре уже зарывали его в развалинах заброшенного капища Сай-Кхон, за много лиг от родового кладбища Хори. Старое место было приведено в надлежащий вид, материнская среда уплотнена и обложена дерном, груз водружен на холм - но на новом захоронении были сняты все приметы, и под остановившимся, закрытым взглядом Лаик земля затвердела и приняла прежние очертания. Затем широким жестом она начертала в воздухе четыре горящих Знака и произнесла неизвестное мне Слово, заставившее письмена потускнеть и растаять.
        - Это защита, - сказала она.
        - От чего?
        - От внутреннего взгляда.
        Мы едва смогли закончить все это - на востоке занялось невыносимое сияние, оно разгоралось, и обожженное тело стало чужим, отказывалось подчиняться, боль путала мысли; и в последний момент мы успели уйти в дыхание, голубоватыми струйками тумана скользнув в кокон, ощутив объятья материнской среды, шероховатость каждого камешка, упругость и сочную мякоть корней…
        Уже засыпая, я слышал мягкий шепот Лаик: «Где б ты ни был эти девять ночей - они пошли тебе на пользу. У меня прошел не один год, пока я научилась уходить в дыхание. Спи…»
        - Мама!..
        - Кто здесь?
        - Это я, мама, Эри…
        Я собираю туман, подтягиваю его со всех сторон, как подтыкают одеяло сонные дети, уплотняю, придаю форму - и читаю в глазах матери ужас и отвращение.
        - Прочь, гнусный варк! Не смей тревожить облик моего сына! Прочь!
        - Мама, это же я! Ну хочешь, я расскажу тебе о вечных драках с Би, о собранной тобой еде, когда я уходил к Джессике, о ворованной фасоли с огорода змеелова Дори - помнишь, ты долго ругалась с ним, а потом замолчала и пошла за крапивой…
        Мама плакала, как ребенок, вздрагивая всем высохшим телом, и на руке ее, робко тронувшей мои пальцы, были ясно видны все девять браслетов. Зачем ты рожала урода, мама…
        - Эри, мальчик мой, ты бледный стал, и руки какие холодные… Тебе плохо, Эри?
        - Да, мама. Мне очень плохо.
        Я закатал рукав и показал ей свою девственно чистую руку.
        На этот раз она не отшатнулась, но долго, с грустью, глядела мне в глаза. Никто не способен долго выдерживать взгляд варка - но первым отвернулся я. Тишина висела между нами.
        - Почему ты здесь, мама?
        - Да что там говорить, Эри… Не верила я, да разве этим, городским, в балахонах, докажешь?… Вешали меня вчера, до того топить водили, - ну, ты не маленький, закон знаешь, небось, - знаешь… Утром вот в последний раз будут. Сожгут, сказали… Мне-то что, я свое уже отходила - перед людьми стыдно…
        - Не мог я иначе, мама. Никак не мог. Сам пошел - по своей воле… И тебя за собой зову - идем к нам, мама. Я поцелую тебя, легко-легко, и мы…
        Она подняла на меня глаза.
        - Не нужно, Эри. Я знаю - ты спасти меня хочешь, за тем и пришел. Варк ты там или кто - я тебя рожала, не ночь бесплодная… Спасибо тебе.
        - Но я хочу подарить тебе Вечность, мама!
        - А на что мне Вечность? Кровь людскую вечно пить?… Не смогу я так, умру вот завтра - и хватит с меня… А выведешь ты меня человеком - опять же куда пойду? В Скит? В лес?… Иди, мальчик, пусть будет, как положено…
        - Напрасно ты так, мама.
        - Ничего, Эри, раз обижаешься - значит, был ты человеком, помнишь еще. Вот и не забывай никогда, как приходил за мной, и как варк ночной плакал на коленях моих
        - не забывай, мальчик мой… Нож мне только оставь, больно очень, когда жгут, боюсь я… Спасибо тебе. Теперь не боюсь. Прощай.
        И я ушел в срывающееся дыхание; дрожащие капли меня оседали на ломкие стебли начавшей желтеть травы…
        Нечет
        Мерцающее облако тумана сползло на мирно посапывающих стражников, безобидное и бесформенное, и уже высокий мужчина в полной форме панцирной пехоты встал между спящими, у хижины арестованных за родство. Один из часовых беспокойно заворочался - в таком хорошем сне, с девочками и пивом, возник неприятный узкий меч и неведомый задумчивый палец, пробующий заточку.
        Пришедший опустил оружие обратно в ножны, так и не нанеся удара, и немигающий взгляд его был холодней змеиного - потом он склонился над спящими.
        Когда воин из тумана вновь выпрямился - безвольно повисшие руки стражников уже оплетала коричневая змея последних браслетов.
        Он выпил их до дна. Все оставшиеся жизни - сколько их там ни было. Досуха.
        Они не были кровными родственниками. И ужас отразился в бездонных глазах возникшей рядом светловолосой женщины.
        Чет

…Он вышел черный, вышел страшный,
        И вот лежит на берегу -
        А по ночам ломает башни
        И мстит случайному врагу.
        На воротах сиял Знак - только теперь я понял переплетение бронзовых лепестков - но мы с Лаик скользнули сверху и вновь обрели тела лишь у самой каморки Шора. В щели пробивался тусклый огонь лампы, и сгорбленная тень архивариуса ложилась на крестовину окна.
        - Кто там?
        Знакомый старческий голос.
        - Это я. Открой, Шор.
        - Я ждал тебя, Эри. Входите.
        - Я не один.
        - Входите. Я стар, чтобы бояться варков, особенно если я пил вино с одним из них.
        - Откуда ты знаешь?…
        - Знаю. Входите.
        И мы вошли. Я подвел Лаик поближе к лампе - пусть рассмотрит нас старик, хотя ей свет безразличен…
        - Да, Эри, ты почти не изменился, - мягко улыбнулся Шор; ни тени страха не отразилось на его сухом лице. - А вы, госпожа, надо полагать, Лаик Хори. Не хочу показаться непристойным, но ради такой женщины я и в моем возрасте, пожалуй, рискнул - и рискнул бы на большее… - глаза старика вспыхнули; он был моложе нас обоих, с такими-то глазами!..
        - Где Чарма, Шор? - перебил я его, оглядываясь.
        - Сбежал твой Чарма. Недели две, как сбежал…
        Недели две. Как раз, когда я…
        - Шор, мне нужна помощь. И у меня нет времени.
        - Да, Эри, нет. В тебе еще бродит человеческое, но вскоре станет поздно. Только не предлагай мне поцелуй и длинные зубы, с привычкой к крепкому багровому напитку. Я знаю, что тебе нужно - тебе нужно Слово Последних, - и я знаю, где оно хранится. Но…
        - Сюда идут, - неожиданно сказала Лаик. - Ты предал нас, старик?!
        - Ты тоже так считаешь, Эри? - выпрямился Шор.
        - Нет. Я так не считаю. И прошу у тебя прощения.
        Входная дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился капрал Ларри с двумя караульными. Желтые зубы капрала оскалились в торжествующей усмешке.
        - Ну вот, все наконец в сборе! - довольно рыкнул Ларри. - Пара гнусных варков и высохший книжный червь! Три сапога пара!..
        Знак блестел на кольчуге капрала, меч в его руке, нож, широкий короткий нож отсвечивал в левой, вот он, Тяжкий Блеск, ужас варков… Храбрый ты человек, капрал, глупый, но храбрый, а ребята твои бледны, что ж так, и мечи дрожат в их руках - ведь дрожат, а, капрал?…
        Я скользнул к Шору. Еще не поздно, старик, прими поцелуй Обрыва, книжник, уйдем вместе, а дурак капрал…
        Я знал ответ Шора, но надеялся, надеялся на невозможное, и надежду мою нелепую оборвал «летящий цветок сливы», нож Ларри оборвал, по медную гарду вошедший в грудь архивариуса. Нет у тебя больше Тяжелого Блеска, капрал…
        - Прощай, Эри, - Шор сполз на холодный пол. - Слово - в подвале, нижний ярус, в конце…
        Я выпрямился и повернулся к капралу. Ларри шагнул мне навстречу, выставляя оружие - и я прошел вплотную, запрокидывая ему голову. До дна, капрал, пью честь твою! Ты слышишь меня, ушедший старый архивариус?!.
        Когда я оторвался от обмякшего Ларри, Лаик стояла над лежащими караульными.
        - Они могли слышать сказанное Шором, - встретила она мой вопросительный взгляд, и губы ее отливали пурпуром.
        - Да, - глухо пробормотал я. - Да.

…нижний ярус в конце. Мы сочились сквозь ржавчину решеток, вокруг капала мутная вода, хлопали крылья гнездившихся в подземелье летучих мышей, шуршали быстрые крысиные лапки - теперь это был наш мир, и ухо человеческое не уловило бы и десятой доли звуков запределья.
        Наш мир - стены коридора, ряды однообразных массивных дверей, окованных железом, и внутренний взгляд легко пронизывал тщету запоров; оружие, драгоценности, архивы, картины, книги… Нам не нужно было золото. Нам не нужны были книги. Нам нужна была одна книга.
        Слово Последних.
        В конце коридора - все же и он не был бесконечным! - обнаружилась еще одна дверь, подобная предыдущим, но над проржавевшим замком выгибалось переплетение деревянных полосок - этот Знак остановил бы и Сарта, но сырое дерево прогнило, а вместе с ним сгнила и сила оставленного барьера.
        Замок поддался с легкостью, и Лаик, впереди меня, вошла в крохотную комнату, выдолбленную в сплошной скале забытыми каменотесами. Она подошла к дряхлому дубовому столу, укрытому серым покрывалом пыли, и склонилась над большой черной шкатулкой.
        - Очень трудный Знак, - бормочет Лаик. - Древний, забытый. Это лишь Слова ветшают со временем, а Знаки - наоборот. И чем больше было неудачных попыток открыть их…
        Руки Лаик уперлись в невидимую стену, ладони заскользили по преграде. Пальцы ее засветились холодным ровным огнем, и в ответ замерцал Знак на шкатулке, стена вокруг него съежилась, и голос Лаик набрал силу, зеленый туман окутывал неведомые слова, и пустота, пустота в застывших глазах, и белоснежные клыки закусили нижнюю губу в напряжении схватки…
        Я не услышал треска разлетевшейся шкатулки - внимание мое было приковано к мертвенно-бледному любимому лицу, и такое же лицо было у нее тогда, когда я впервые увидел ее в коконе. Только теперь она нашла в себе силы на робкую улыбку.
        - Все в порядке, милый. Очень древний Знак. Очень. Бери книгу.

…Книга. С трудом разбираю я витиеватую вязь на простом кожаном переплете. «Слова и Знаки». Пришедшая в себя Лаик смотрит через мое плечо.
        - Клянусь поцелуем, Эри! Я слышала об этой книге, но приписываемая ей ценность больше годилась для легенд… Здесь хранится мудрость поколений - и людей, и варков. Согласно преданию, могучий праварк написал ее, но его убили коварные люди и завладели книгой, научившей их останавливать нас Знаками, владеть Печатями, накладывать Тяжелые Слова!.. И владельцы книги умирали один за другим. Ни Сарт, ни Девятка Верхних не стоят и единой страницы отсюда! Это власть, Эри, невероятная, абсолютная власть, и мы держим ее в руках… Мы, мы будем стоять над миром, и он…
        Я крепко сжал ладонями лицо Лаик и заглянул под затрепетавшие ресницы. Что ж ты делаешь, проклятая книга…
        - Нет, Лаик. Мы не будем стоять над миром. Не все так просто. Иначе первый же человек, открывший эту книгу, навсегда закрыл бы коконы; а люди не ушли бы от Слов зашедшего сюда варка. Ты хочешь покорить вселенную, напугав ее запертой книгой?… Зачем заперли ее, Лаик?…
        Я не давал ей отвернуться, и кричащая пустота в глазах ее съежилась и отступила.
        - Прости, Эри. Наверное, я теряю земное быстрее, чем ты. Ищи Слово.
        Нечет

…а Слово Последних оказалось простым и совсем коротким.
        - Ты согласна?
        - Да. Прямо сейчас?
        - Сейчас. Иначе сил не хватит заглянуть в открывшуюся пропасть.
        - Нас убьют…
        - Нет. Мы снова будем отбрасывать тень, и зеркальное стекло подарит нам отражение. Знаки не будут властны над нами, и смерть…
        - Променять Вечность на смерть?
        - Да. Я уже не хочу этого, я боюсь жизни - и я произнесу Слово Последних во имя последнего человеческого во мне.
        - Говори. Бунтующий варк кричит во мне, но я иду с тобой…
        Слово было совсем коротким.
        Чет
        И плыли они без конца, без конца,
        Во мраке - но с жаждою света.
        И ужас внезапный объял их сердца,
        Когда дождалися ответа.
        Дверь захлопнулась, и меня, бросившегося к ней, отшвырнул нестерпимый жар Знака
        - вновь начертанного, вновь! - отшвырнул через доски и железо, как взрослый сильный человек легким пинком вскидывает в воздух надоедливого щенка.
        - Расслабься, приятель, - донесся до нас ровный удовлетворенный голос. - У вас будет время для этого. Я скоро вернусь. Но не настолько скоро, чтобы…
        - Открой, мерзавец! - губы Лаик задрожали в бессильном бешенстве. В ответ прозвучал издевательски спокойный смех. И смех этот, победоносный и торжествующий, сорвал во мне неведомую плотину - я вспомнил все! Я снова тонул в страхе и недоумении, - и в понимании третьего, нездешнего мира, тех девяти ночей, когда испуганная Лаик ждала меня меж плит - а я тонул, тонул в жалости и зове крови, и первом вкусе ее во рту; стыд, жгучий стыд, мелькание калейдоскопа лиц, кол, целящий в меня, шорохи ночи, и встающее палящее солнце, и чужой, незнакомый дождь, болтающий ногами на причудливо изломанных ветвях дерева без имени… И слова, слова, услышанные там, где не нашлось места ни для Верхних, ни для моей Лаик:
        - И быть может, через годы, сосчитав свои владенья,
        Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья,
        Но и в час переддремотный, между скал родимых вновь
        Я увижу солнце, солнце, солнце, красное, как кровь…
        Я вспомнил все - и смех за дверью, хотя не было его в моих девяти ночах.
        Это был смех Би.
        Книга лежала перед Лаик, и взгляд ее висел над мерно шелестящими страницами, Белый взгляд, растворяющий зрачки в снегах, и живое лицо смотрело глазами статуи. И когда губы ее шевельнулись, заунывная тягучая волна Серого Зова захлестнула притихшие коридоры, прибоем вырываясь на свободу, затопляя округу - волки в глубинах леса приподнимали головы, прислушиваясь к Зову, шуршали в нишах перепончатые крылья визжащих нетопырей, тысячи тоненьких лапок поворачивали свой бег, и горе людям, вставшим по ту сторону двери!..
        Би, друг мой, враг мой, ты держишь в руке конец моей цепи, я не отбрасываю тени, ты - тень моя, и мертвые идут за нами - Шор, мама, Ларри, солдаты… Не надо, Би, не надо благородных жестов, не отказывайся от своей доли, бери часть этих смертей; я, варк, мог бы дать им Вечность, но они не взяли ее, а ты… Ты недостоин Вечности!
        А я? Я - достоин? Что встает во мне - человек, жаждущий мести, или ночной варк, жаждущий крови? О небо, как же мы близки…
        Погоди, Эри… Почему - варк? Ведь я же прочел Слово Последних. Прочел… И - ничего. Последние… Кто они - Последние?…
        - Последними называют Девятку Верхних, - отчетливо произнесла Лаик.
        - Но тогда… Лаик, это Слово не властно над нами! Оно имеет власть лишь над вошедшими в Девятку! Лишь Верхний варк может снова стать человеком…
        - Ты прав, Эри. Я знала это, едва заглянув в Книгу. Уже теперь человек в нас слаб и беспомощен. Дойдя до Последних - если нам вообще удастся подобное - мы убьем всякого, кто осмелится предложить нам стать людьми. Сейчас мы не можем воспользоваться Словом Последних.
        Но когда мы сможем - мы НЕ ЗАХОТИМ!..
        За дверью шуршали крысы, но их было еще слишком мало.
        - Тогда, Лаик, мы найдем человека. Человека, которому мы доверим Слово, и он забудет его надолго, может быть, навсегда - но когда он встретится с двумя Верхними, вышедшими на охоту за ним, и у охотников будут знакомые имена - он вспомнит Слово Последних и прочтет его над нами. Если не умрет раньше.
        - Никто не пойдет на такое.
        - Почти никто. Но никто и не пошел бы на добровольную потерю всего человеческого
        - чтобы стать человеком! Нет, это не надежда, это тень надежды варка, не отбрасывающего тени. Молись, Лаик, чтобы твои Верхние не заметили этой тени - когда мы придем с повинной.
        - Мы придем не каяться, Эри. Возвращение бледного варка… Ты спросил меня, когда мы вошли сюда - почему заперли книгу? Посмотри на нее…
        Я всмотрелся в книгу - и ничего не увидел.
        - Нет, Эри, не так. Посмотри изнутри.

…Тьма. Словно все самые древние силы нижнего мира сплелись в бездне шевелящимся клубком живого первобытного мрака; Слова, Знаки, слишком много, слишком жутко для хрупкости бумаги - сгусток непроглядной ожидающей ночи!..
        Книга жила, ком мерзейшей мощи природы, спрут тайных знаний, стремящийся вырваться из толщи скал и тройных заклятий; вырваться, выползти через своих владельцев - своих рабов! И вырываясь, она убивала, разрывала знающих, как рождаемый гигант рвет чрево матери.
        Я смотрел на Лаик. Мрак клубился, затихал в ней; но не багровый сумрак ночи варков, а живая, клубящаяся тьма проклятой Книги, ждущая своего часа.
        - Да, Эри. Я многое прочла - и теперь оно во мне, притаилось, и я не знаю, каких слов не хватает Ему, чтобы освободиться. В отдельности - это слова, Слова и Знаки, но вместе оно живое! - и я беременна им, Эри… Мы вернемся к Верхним, и ради Слов они примут нас, хотя бы мы растоптали все законы всех миров! Мы будем ждать, Эри, и ОНО будет ждать, и кто из нас дождется первым…
        - Хорошо, Лаик. Мы пойдем к Верхним, и мы отыщем человека. Мне тоже найдется, что рассказать Сарту. Меня не было девять ночей - но я был! - и не здесь!..
        - Я знаю, - просто сказала Лаик.
        Нечет

…Запертые в комнате прикрыли глаза, и яростный шум заполнил побледневшие коридоры - крики людей, бешеное рычание, писк, лязг мечей, топот ног, чье-то оборвавшееся хрипение…
        Они видели - видели глазами, горящими углями волка, прыгающего на грудь человека с мечом; глазами впивавшейся в искаженное лицо летучей мыши с распахнутой кожей крыльев; глазами сотен крыс, лавиной карабкающихся на дверь, грызущих неподатливое дерево - сорвать, смести, уничтожить ненавистный Знак! Не жалким полоскам остановить серый потоп, и Тяжкий Блеск разит волка слабее обычной стали…
        Четверо обезумевших воинов, прижавшись спиной к спине, захлебывались в нахлынувшей волчьей стае; по трупам, лежащим на земле, катились десятки, сотни, легионы визжащих крыс, взбегая по доспехам, подбираясь к горлу, разрывая крыло нетопыря вместе с человеческой плотью; и дерево Знака таяло на глазах!
        Дверь распахнулась, и женщина приблизилась к задыхающемуся раненому.
        - Не бойся, - сказала она с отрешенной улыбкой. - Это не больно, и, говорят, даже приятно…
        ЛИСТ СЕДЬМОЙ
        Бойтесь безмолвных людей,
        Бойтесь старых домов,
        Страшитесь мучительной власти
        несказанных слов,
        Живите, живите, - мне страшно, -
        живите скорей.

…Однако тут еще ничего особенного, что была она красавица, а главное в том, что полюбила она такого же молодца, и не то удивительно, если б на улице или на танцах в шинке, а под самый Великий пост.
        И забыли они оба, что творят грех непрощаемый, службы божьей не слушая, а зная лишь одно, чтоб переглядываться да усмехаться в церкви. Как там у них шло это дело, один бог святой знает, только подходит пятница, и пора исповедаться. Задумалась красавица над своим перемигиваньем; стукнуло ей в голову, что не доброе оно дело в такой-то час, и сама она не знала, - признаваться на исповеди или нет. Думала-думала - и надумала не сознаваться, так как батюшка мог и на поклоны поставить, и чего покрепче наложить.
        Ну, не призналась - ладно; только перед концом вечерни стало ей так грустно, так тоскливо, как перед смертью; свет не мил, душу из нее тянет. Не смогла службы дослушать, вышла из церкви да пошла на кладбище, что недалеко лежало. Там на могилу материну упала и долго плакала над немым холмом, словно та могила ей могла ответить; после заснула ненароком и видится ей сон, что мать ее вышла из могилы и говорит: «Зачем пришла сюда, дочка? Тяжко мне плач твой слышать; не могу улежать спокойно. А ты думаешь, легко мертвым костям из гроба подниматься? Иди домой, дитя мое, мне и так несладко под сырой землей…»

«Мама, что мне делать?» - спросила девица, хватаясь за покрывало. «Что делать? - отвечала мертвая. - Берегись золота.»
        Сказала, земля под ней колыхнулась, и провалилась покойная в могилу.
        В ужасе неимоверном проснулась молодая, а кругом звезды меж деревьями блестят, и страшны были ей в темноте кресты могильные. Не оборачиваясь, метнулась она с места дикого и, задыхаясь, упала на свою постель.
        Назавтра пора идти ей на заутреню - не идет; надо обедню слушать - не идет; страшно показаться в храме божьем, а чего страшится - не знает. Но чтоб свои не заприметили, оделась и пошла из дому, вроде со всеми на службу.
        Идет, а куда - сама не видит, и вот ручей перед ней. Села девица под вербу, в воду глядит, а в воде двигается что-то, блестит, и выносит ручей на песок перстень золотой, с финифтью, с камнем кровавым.
        Глянула на камень: а в камне просторно и ясно, как в господской горнице. Чудно ей это показалось, но чем дольше на камень глядит, тем светлей у него в середине, и видит она вроде мир иной, и творится в нем нечто, на что и слов-то у нас не хватает. А только не поймет - так оно есть или лишь мерещится.
        Взяла она перстень домой - и не насмотрится на него; а как глаза отведет, так тоска и приходит на сердце. Свои знать ничего не знали; видели, что стала дочь молчаливая да дикая, сидит в каморке часами, словно отреклась от людей и света белого.
        Только стали люди говорить, что к девке какой-то змей летает. Одни ночью видели, как вожжи огненные над их двором выгибались; другие уверяли, что вожжи не вожжи, а что-то длинное, горящее, вставало из могилы за селом и летало, а куда - не известно. Были и такие, что змея с двенадцатью головами видали, только врали небось, хотя по ночам искры полыхали на могиле заброшенной, будто кто-то там трубку раскурить вздумал.
        Как бы оно там ни было, я и сам плевался поначалу, пока пару слов от старого Герцля не услышал и язык прикусил! Всякое в жизни бывает…
        Вот и там, на правобережье, где девица эта жила, сперва веры не давали, а после и приключилась беда.
        Жали все хлеб на поле; была там и та красавица, к которой змей летал. Когда солнце на полдень вышло, сели люди отдыхать, а она поднялась - не знаю, для чего
        - на ту самую могилу, где лихое ночами творилось. Поднялась, и стало ее мучить; ноги к земле приросли, невидимое тянет ее, что мало жилы не порвутся. Люди на крик сбежались, но близко подойти не осмелились, а только видели, вроде искорка блестит в небе, с синевой сливаясь; но кто мог знать, что за чертовщина!
        Только откуда ни возьмись - баба какая-то, и кричит, задыхаясь, чтоб сняли с руки перстень. Кинулись снимать - не идет; старая плачет, чтоб палец рубили; да кто ж согласится, по живому-то! - тем временем звездочка ниже спустилась, и видно стало, что хвостом она, как вьюн, виляет, все ниже и ниже. Внезапно страшно завизжала бедная: «Ой! Душу из меня тянет!» - и упала замертво.
        Легкий пар поднялся над ней, и погас огонек проклятый.
        Зашептались люди, что баба та неизвестная больно на покойную мать девицы смахивает, глянули - ее и нет уже.
        Так что на другой день собрались и закопали умершую на той самой могиле, где душу из нее высосали; но креста батюшка ставить не позволил, говорит, смерть ее от нечистика приключилась.
        И до сих пор на могиле той искры сыплются, и глухой стон расходится ветром по всему полю, чтоб пастухи…
        Чет
        Как всегда, был дерзок и спокоен,
        И не знал ни ужаса, ни злости,
        Смерть пришла - и предложил ей воин
        Поиграть в изломанные кости.
        - Итак, господин Вером, теперь вы знаете, кто мы. Когда мы придем к вам в следующий раз, вы должны будете прочесть над нами это Слово. Но помните - мы будем пытаться убить вас. Насовсем. И - я не хочу вас обманывать - скорее всего, мы это сделаем.
        - Вы самоуверенны, молодой человек…
        - К сожалению, нет. Знаки плохо держат Верхних. И единственная ваша возможность
        - успеть сказать Слово. Простите, господин Вером, единственная НАША возможность. Общая.
        - Варк меня забери… Впрочем, именно об этом речь. Вы знаете - я, Арельо Вером, убивал людей, но не обманывал их. И вы предлагаете мне поистине королевскую охоту - дичь и охотник меняются местами, и пусть время подскажет ответ! Я согласен. Где деньги?
        - Вот.
        - Тогда по рукам, господа с той стороны!
        Рука его оказалась неожиданно сильной даже для варка…
        Нечет
        - Хозяин! Не слишком ли много выпивки для одного человека?
        - О ком вы, сотник?
        - Вон о том типе в зеленом камзоле. Похоже, он сливает выпитое в ножны…
        - Это не лучший способ самоубийства, сотник. Обидьте лучше меня - и я прощу вас за хорошие чаевые. Но обидеть господина Арельо…
        - Кого?
        - Вы, я вижу, человек новый… Как вы выразились - тип в зеленом камзоле?… Господин Арельо, сотник, - это господин Арельо. Пьяным его не видел никто - как, впрочем, и трезвым. А сегодня он явно при деньгах, но небольших: иначе взял бы настойку Красного корня.
        Профессионализм хозяина изумил любопытного сотника, вплоть до появления на свет двух золотых, рассеявших в трактирщике последние облачка сомнений. И он придвинулся поближе.
        - Вы знаете, господин офицер, если намечается дело, где можно сломать шею или получить большие деньги - там всегда оказывается господин Арельо. Причем все вокруг ломают шеи, а господин Арельо получает деньги! Но они редко залеживаются у Арельо Верома!..
        А дуэли! Тут года два назад новонабранные мальчики Толстого Траха спьяну обозвали его варком; так он сказал им, что против варков ничего не имеет, а вот пить в таком возрасте крайне вредно - и через минуту все пиво уже выливалось из распоротых животов. Говорят, ребята с тех пор бросили пить…
        Сотник кинул хозяину еще одну монету и направился к худощавому мужчине в вытертом камзоле зеленого бархата, под которым наметанный глаз сразу угадывал кольчугу. У ног его примостился сонный бродячий певец, видимо, в ожидании подачки.
        - Господин Вером?
        - Да. Чем обязан?…
        Часть четвертая
        Большой нечет
        …Изгибом клинка полыхая в ночи,
        Затравленный месяц кричит.
        Во тьме - ни звезды, и в домах - ни свечи,
        И в скважины вбиты ключи.
        В домах - ни свечи, и в душе - ни луча,
        И сердце забыло науку прощать,
        И врезана в руку ножом палача
        Браслетов последних печать.
        Пятиструнный лей звенел под опытными пальцами, и спустившийся вечер присел рядом, рядом с сухопарым костистым мужчиной, привалившимся к массивному валуну и блаженно мотающим головой в такт нервным ударам. Левая рука легко скользила по изношенному, некогда лакированному грифу; и ветер тоже качнул встрепанной листвой, спугивая примолкших птиц - не звучали здесь чужие песни, ни теперь, ни ранее, когда он, ветер, был еще юным и теплым, совсем-совсем теплым, а люди… Люди, пожалуй, были такими же. Только песен не пели люди, молчали, хмурились, не такое тут место…
        - Кончай ныть, Гро, - громко бросил кучерявый молодчик, обладатель невероятно пышных рукавов и невероятно жиденьких усиков. - Видишь, дамы наши раскисли, сейчас растекутся по лежбищу - и не с кем будет мне завести незамысловатую беседу!..
        - Пусть поет, - вступилась за безразличного Гро одна из упомянутых дам, принявшая реплику кучерявого близко к сердцу, что весьма затруднялось чрезмерным вздутием ее провинциального бюста.
        - У местных через три слова - похабщина, а тут городское, неоплеванное… Так что, Слюнь, жуй да помалкивай, а то я тебе дам больше, чем мечтал ты в сопливом детстве…
        Ее тощая подружка, проигрывавшая защитнице и в комплекции, и в красноречии, ограничилась запусканием в перепуганного Слюня кривой обглоданной кости из слезящегося окорока.
        Кость описала широкую дугу, и вечер еле успел увернуться. «Пой, парень, пой!» - шептал вечер, и изрезанные пальцы вновь тронули дрожащие струны…
        Забывшие меру добра или зла, -
        Мы больше не пишем баллад.
        Покрыла и души, и мозг, и тела
        Костров отгоревших зола.
        В золе - ни угля, и в душе - ни луча,
        И сердце забыло науку прощать,
        И совесть шипит на углях, как моча,
        Струясь между крыльев плаща.
        - А я-то думала! - скривилась толстуха. - Надеялась, мол, мальчики из Города, не эти, козопасы задрипанные… Так нет же, и тут не без ругани!.. - и слезы, большие коровьи слезы пропахали ее оттопыренные щеки. Деликатный Слюнь бросился утешать чувствительную даму и, вероятно, преуспел бы в этом, но споткнулся о молчавшего до сих пор лохматого продубленного хмыря, валявшегося в траве и с истинно хмыриным упорством добивавшегося взаимности от давно опустевшей пузатой бутыли. Посуда возмущенно зазвенела на камнях, орущий Слюнь воткнулся носом в предмет своих вожделений, ободрав рожу о самодельную пряжку широкого пояса, или узкой юбки - это как ему, кучерявому Слюню, больше нравится; под аккомпанемент бесстрастного лея и вялые проклятия недвижного хмыря, потерявшего цель в жизни.
        - Ненормальные, - подытожила любительница окорока. - Я ж тебе говорила, Нола, разве приличные мальчики полезут в Сай, в дерьме окаменевшем копаться? Это только идиот Су туда лазит, - так с него взятки гладки, у него в башке вороны накаркали, а ты туда же - пошли, пошли, мол, в чужой руке всегда толще…
        Малость проветрившийся хмырь - правда, самую малость - неожиданно сел, заношенная обтерханная хламида распахнулась на узкой, безволосой груди, и толстуха качнулась вперед, окончательно придавив счастливо сопящего Слюня.
        - У-дав, - по слогам прочитала она открывшуюся татуировку. - Валяный…
        - Вяленый, - поправил ее хмырь, протягивая куриную трехпалую лапу. - Очень приятно.
        Слюнь выкарабкался из-под завала, и усики его подпрыгивали от удовольствия. - Ты, Удав, девочек не пугай, а то от имени твоего погода портится!..
        - Как - от имени? - толстуха медленно оправлялась от потрясения. - От клички…
        - От имени, от имени, - радостно заржал Слюнь. - А кличка у него другая, она сзади написана, не на груди. И ниже.
        - Показать? - равнодушно осведомился Удав.
        Мнения разделились, и собравшийся было уходить вечер прошелся между спорящими, коснулся шершавых рубцов татуировки, растрепал крашеные волосы женщин и вернулся к глядящему перед собой Гро, тихонько подпевая и постукивая ветками качающихся деревьев.
        …Подставить скулу под удар сапогом,
        Прощать закадычных врагов.
        Смиренье, как море, в нем нет берегов -
        Мы вышли на берег другой.
        В душе - темнота, и в конце - темнота,
        И больше не надо прощать ни черта,
        И истина эта мудра и проста,
        Как вспышка ножа у хребта.
        - Ладно, Удав, пошли вещи носить, - буркнул, наконец, Слюнь, огорченно косясь на безбрежные Нолины прелести. - А то Варк заявится, опять характер станет показывать…
        Незаметным молниеносным броском Удав уцепил кучерявого за отвороты блузы, и оторопевший Слюнь затрепыхался в неласковых объятиях трехпалого.
        - Брыли подбери, - зашипел ощерившийся Удав, методично потряхивая хрипящего парня. - А то из-за языка твоего поганого все землю жрать будем, я на Верома за треп твой не полезу, ты его в лицо назови, и погляжу я…
        - Правильно, Вяленый, верно жизнь понимаешь, - ровный насмешливый голос оборвал гневную тираду Удава, и сухощавая гибкая фигура скользнула между валунами, окружавшими компанию. - Потому и взял тебя, на увечье не глядя. А ты, маленький,
        - запоминай: дважды тебе долг платить. Первым слова оплатишь, за спиной моей сказанные, а второй - за то, что Гро прервал, на песню его наступил. Пошли, мальчики, подставим плечи…
        Костлявый Гро ловко набросил ремень своего лея, и ветер побежал за уходящими людьми, подхватывая на лету отголоски тягучей чужой мелодии. Когда приезжие скрылись в сумерках, толстая Нола громко причмокнула губами, и из обступившей развалины рощи вышли двое в широких накидках с капюшонами.
        - Ну что, лапа? - тихо спросил подошедший первым.
        - Да ерунда, парни, - подняла голову Нола, и голос ее был сух и колюч. - Щенок неопасен, певун их вообще рохля; Удав, конечно, удав, только - вяленый, калека. Вожак - этот да, матерый, его на бабе не купишь…
        - Ну и не надо, - накидка распахнулась, и под ней блеснул кольчатый самодельный панцирь. - Матерый, говоришь… Добро, пусть пороются в схронах, а мы пока погуляем. Только про певца ты зря, Нола, плохо ты людей считываешь. Как это он - про вспышку ножа, у хребта-то? Нужная песня, с понятием, даром что городская… Ты певунов пасись, баба, им человека глянуть - что струны перебрать…
        - Пошли, Ангмар, - обозвался его молчаливый спутник. - Пошли. Пора, ребята ждут.
        Ветки цветущего кизила затеняли веранду и мешали папаше Фолансу разглядеть на просвет янтарный листик крохотной вяленой рыбешки, с хрупкими прожилками белесых косточек. Ее товарки были беспорядочно разбросаны по всему многоногому столу и дожидались своего часа окунуться в пенный прибой густого домашнего пива.
        - Зря, - папаша Фоланс прервал созерцание и отхлебнул изрядный глоток.
        - Зря, - папаша Фоланс вытер встопорщившиеся усы и грохнул кружкой о столешницу.
        - Зря, - папаша Фоланс оторвал облюбованной жертве голову и с проворством палача швырнул ее в кусты под навесом.
        - Зря. Зря вы сюда приехали, господин Вером. Видите ли… У нас тихая заводь, и как во всякой тихой заводи, здесь встречаются своего рода странности. Но… это наши домашние, уютные странности, они никому не жмут и… Ничего вы не найдете, милейший господин Вером, а всем кругом будет наплевать и на вас, и на непривычный говор ваших людей, и на ваши невинные круги возле Сай-Кхона. Старики, правда, дергаются, боятся старики, бороды скребут, только вам, как я понимаю, тоже наплевать на их страхи. Это все, надо полагать, вроде такого соглашения с обеих сторон, опять же с обеих сторон и оплеванного, я хочу сказать…
        - Ну почему же? - Арельо Вером сдул пену со своей кружки и, вылив часть пива перед собой, внимательно следил за лопающимися матовыми пузырьками. - Я, знаете ли, предпочитаю людей, которые боятся. Я и сам, знаете ли, часто боюсь. Это бодрит. Кстати, я и не собираюсь ничего искать в Сай-Кхоне. Я собираюсь там терять. Возможно, деньги, вложенные в дело, возможно - жизни, себя и своих… ну, скажем, товарищей, хотя это будет лишь фасадом правды. Возможно…
        - Возможно, разум, - закончил папаша Фоланс, ловко кидая в лицо собеседника особо колючей и хвостатой рыбой. Вером двумя пальцами прихватил ее за плавник и с хрустом разорвал на несколько частей.
        - Благодарю вас, - сказал Арельо Вером. - Итак…
        Папаша Фоланс осклабился.
        - Если вы и удачу так же ловите за ее скользкий хвост, то я, пожалуй, взял бы мои слова обратно, но… что сказано, то сказано. Пусть везучий господин Вером соблаговолит подойти вон к тому краю веранды, и в щели забора он сможет увидеть безумца, пару лет назад ходившего в Сай-Кхон. Только, в отличие от вас, человека, которому нечего было терять, он потерял единственное, что имел - рассудок. Старики шепчут - он видел Бездну…
        Арельо кивнул и поднялся из-за стола. Он подошел к папаше Фолансу и наклонился, высматривая между досками видимый край улицы. Удав, неподвижный сонный Удав, равнодушно торчал у ворот, полуприкрыв высохшие шелушащиеся веки, а напротив… Напротив сидел идиот в немыслимом пестром рванье и сером, ободранном внизу плаще. Идиот тряс кудлатой головой, взмахивал руками, чертя в горячем воздухе круги, и бормотал себе под нос неслышный бред. Изредка он вскакивал и, припадая на правую ногу, тыкал сжатым кулаком перед собой, топая и каждый раз резко отдергивая кисть назад.
        - И так всегда, - папаша Фоланс, отфыркиваясь, встал за спиной Верома. - Походит, походит - и сидит. Потом скачет и орет. Все дома изрезал - кружки какие-то, загогулины… хотели избить, но - несчастный человек, сами понимаете; да и красиво в общем выходит, даже очень. Теперь зовут иногда - мол, давай, укрась подоконник там или дверь… Тем и кормится. Тут недавно каменотес наш, Сорбан, трепался - староста ему ограду заказал, негоже, мол, старостиному дому и без ограды; так он тачку взял и за камнями…
        - Кто - идиот? - болтовня папаши Фоланса явно начала исчерпывать все запасы терпения Верома, продолжавшего наблюдать за действиями прыгающего сумасшедшего.
        - Да нет же, каменотес!.. Навалил он булыжников, впрягся в тачку, а где у нас камни берут? - ясное дело, в Сае… Да и стемнело к тому времени, луна выбралась; глядит Сорбан - дымка какая-то висит, голубая, как с перепою вроде, а из дымки пардуса два черных выходят, - и ну носиться по развалинам; и страшно, аж дрожь бьет, и глаз не оторвать, до того красиво!
        Стал Сорбан ноги уносить - понятное дело, это зверюги-то между собой играют, а ему в такие игры не с руки, даром что браслет наденут, так ведь рвать на куски станут, живого харчить; тачку кинул, шут с ней, с тачкой, и бочком, бочком… Только бежит он, а пардусы рядом уже стелются и чуть ли не подмигивают, а глаза зеленые-зеленые и горят, как плошки. То обгонят, то отстанут, то хвостом промеж ног, извините, суют, - он уж и хрипит, а им все шутки!..
        До дому домчал, засов задвинул, топор в руки - сидит, белее мела. А наутро выходит - тачка его с камнями у ворот валяется, а на верхнем камешке-то нарисовано чего-то - может, и был такой, в темноте не разглядишь… Отошел Сорбан малость и, смеха ради, показал камень нашему Су. Так тот аж затрясся от злости, обплевался весь, значок тот поскорее зацарапал и поверх свою кривулю вывел. Булыжники раскидал, а исписанный с собой уволок. И скачет, подлец, забавно. Вы не знаете, господин Вером, что это он делает?
        Прямой узкий меч завизжал, покидая тесные ножны, и резким косым выпадом Арельо Вером всадил его в столб, вплотную к судорожно заходившему кадыку папаши Фоланса.
        - Это выпад, - спокойно объяснил Вером. - Грамотный, профессиональный выпад. Он потерял рассудок, но у тела нет рассудка, оно многое помнит и почти ничего не забывает. Человек, умеющий делать такие движения - ваши орлы совершенно верно решили не трогать его. Вы меня понимаете?
        - Да, - сглотнул папаша Фоланс.
        - Да, понимаю, - попытался кивнуть папаша Фоланс.
        - Конечно, - выпитое пиво медленно отливало от щек папаши Фоланса. - Конечно, понимаю, я скажу народу, непременно скажу, что блаженный Су…
        - Вы неверно меня понимаете, любезный, - Вером вернул оружие на место, поправил перевязь и направился к выходу с веранды. - Не стоит никому ничего говорить. Говорить стоит только мне. А также меня стоит кормить. И поить. У вас прекрасное пиво, папаша Фоланс. Поить, поить обязательно. Меня. И моих… ну скажем, товарищей. Об оплате не беспокойтесь.
        Арельо Вером раздвинул створки ворот и вышел на пустынную улицу. Идиот Су несся по дороге, приплясывая и дергаясь, разорванный плащ хлопал у него за плечами. Удав разлепил один глаз и искоса посмотрел на Верома.
        - Ну? - сухо осведомился Арельо.
        - Южный выпад, - спокойно просипел Удав. - Из-под руки, в горло. Легко идет, мягко… Но - идиот, руку отдергивает и ждет. Чего ждет, спрашивается?…
        - Идиот, - согласился Вером, непонятно в чей адрес. - Ты плащ его видел?
        - Да, Арельо. Видел. Плащ салара из зарослей. Только… они уже лет пять такие не носят, спалили, после гонений на Отверженных. А этот… Забыл, что ли, когда умом трогался, а теперь - кто тронет блаженненького?! Да и глушь у них, тут что салар, что варк, - один хрен, кизила нажрутся до потери пульса и дрыхнут по домам… Лихо бежит парень, ноги - что оглобли…
        - Идиот, - еще раз задумчиво повторил Арельо Вером, глядя вслед бегущему. А тот пылил, несся, и грязный серый плащ никак не мог догнать своего хозяина…
        ЛИСТ ВОСЬМОЙ
        Сладко будет ей к тебе приникнуть,
        Целовать со злобой бесконечной.
        Ты не сможешь двинуться и крикнуть.
        Это все. И это будет вечно.

…рано покинул меня и заперся на ключ у себя в комнате. Как только я убедился в этом, я сразу помчался по винтовой лестнице наверх, посмотреть в окно, выходящее на юг. Я думал, что подстерегу здесь графа, поскольку, кажется, что-то затевается. Цыгане располагаются где-то в замке, я это знаю, так как порой слышу шум езды и глухой стук не то мотыги, не то заступа.
        Я думал, что дождусь возвращения графа, и поэтому долго и упорно сидел у окна. Затем я начал замечать в лучах лунного света какие-то маленькие, мелькающие пятна, крошечные, как микроскопические пылинки; они кружились и вертелись как-то неясно и очень своеобразно. Я жадно наблюдал за ними, и они навеяли на меня странное спокойствие. Я уселся поудобнее в амбразуре окна и мог, таким образом, свободнее наблюдать движение в воздухе.
        Что-то заставило меня вздрогнуть. Громкий жалобный вой собак раздался со стороны долины, скрытой от моих взоров. Все громче и громче слышался он, а витающие атомы пылинок, казалось, принимали новые образы, меняясь вместе со звуками и танцуя в лунном свете. Я боролся и взывал к рассудку; вся моя душа боролась с чувствами и полусознательно порывалась ответить на зов. И все быстрее кружились пылинки, а лунный свет ускорял их движение, когда они проносились мимо меня, исчезая в густом мраке. Они все больше и больше сгущались, пока не приняли форму мутных призраков. Тогда я вскочил, опомнился и с криком убежал. В призрачных фигурах, явственно проступавших в лунных блестках, я узнал очертания тех трех женщин, в жертву которым я был обещан. Я убежал в свою комнату, где ярко горела лампа; через несколько часов я услышал в комнате графа какой-то шум, словно резкий вскрик, внезапно подавленный, затем наступило молчание, настолько глубокое и ужасное, что я невольно содрогнулся. С бьющимся сердцем я старался открыть дверь, но я снова был заперт в моей тюрьме и ничего не мог поделать.
        Вдруг я услышал во дворе душераздирающий крик женщины. Я подскочил к окну и посмотрел на двор через решетку. Там, прислонясь к калитке в углу, действительно стояла женщина с распущенными волосами, и, увидя мое лицо в окне, она бросилась вперед и угрожающим голосом крикнула:
        - Изверг, отдай моего ребенка!
        Она упала на колени и, простирая руки, продолжала выкрикивать эти слова, ранившие мое сердце. Она рвала на себе волосы, била себя в грудь и приходила во все большее и большее отчаяние. Наконец, продолжая неистовствовать, она кинулась вперед, и хотя я не мог ее больше видеть, но слышал, как она колотит во входную дверь.
        Затем, откуда-то высоко надо мной, должно быть, с башни, послышался голос графа; он говорил что-то со своими властными, металлическими интонациями. В ответ ему раздался со всех сторон, даже издалека, вой волков. Не прошло и нескольких минут, как целая стая их ворвалась через широкий вход во двор, точно вырвавшаяся на свободу свора диких зверей.
        Крик женщины прекратился, и вой волков как-то внезапно затих. Вслед за тем волки, оглядываясь, удалились поодиночке.
        Я не мог ее не пожалеть, так как догадывался об участи ее ребенка, а для нее самой смерть была лучше его участи.

* * *
        Что мне делать? Что могу я сделать? Как могу я убежать из этого рабства ночи, мрака и…
        Последний валун оказался ничуть не легче своих предшественников, и вконец озверевший Слюнь в сотый раз взревывал диким котом, обсасывая придавленные пальцы и ища виноватых, на ком можно было бы согнать бессильную злобу - и не получал никакого удовольствия от безответного, вывалянного в песке Гро.
        - Это ты, паскуда, сманил меня, - бурчал возмущенный Слюнь, утративший изрядную долю прежней щегольской кучерявости. - Распелся в кабаке, мы, мол, вольные бродяги, мы топчем прах веков… - а я, козел, клюнул, сопли развесил!.. Сидел бы сейчас у Мамы, девок в ночное водил, а ты бы ворочал свой проклятущий прах в одиночку! Или с Удавом… Он бы тебе наворочал!.. Шляются с Арельо по деревне, мудрецы хреновы, а мы тут за них камни шуруем - и добро бы по делу, а то плиты под ними одни, и хоть бы какая зараза!.. А солнце, просто как с Веромом сговорилось, жарит и жарит, делать ему, облезлому, нечего, что ли? Что б его… Нет уж, Гро, и не надейся - я теперь умный, молчу, молчу, а то он, гад, подкрадется, или Удав нашипит, потом не расплатишься. Я с ним как-то по селению прошелся, - люди ставни позакрывали, собаки брешут, один баран Фоланс пивом его поит. Его поит, а меня, значит, - иди, мол, Слюнчик, к колодцу, хорошая водичка, родниковая, у вас в Городе такой нет… Вот и хлебал бы сам водичку свою драную, морда скоро лопнет, с водички, небось!..
        Слышь, Гро, там придурок один бродит, на тебя похож, потешный такой - так и тот, Верома увидел, чуть по швам не разошелся; костылями дрыгает, - «Глаза! Глаза! - вопит. - Смотрят! Не дам, не дам, сгинь, не возьмешь!..» А чего не даст - не говорит. Хотя ему и давать-то нечего, он же не Нола, та как подсуетится, так ни мне, ни Арельо копать уже не захочется. Собственно, он и не копает…
        А придурок скачет и руками прямо под носом у Верома машет, вроде пугает. Подрыгал, поорал - а после сел и тихо так, с надрывом: «Пошел прочь, дурак, пошел прочь, дурак, пошел…» И раз пять так, это Верому-то, понял, Гро? Я уж решил - конец детине, пришибет его Вером, так нет же, - сморщился пузырем проколотым и еще тише: «Хорошо, дурак…» Поговорили, значит. Да ты придерживай, соловей ободранный, придерживай, больно ведь, когда такая дрянь да по пальцу, и в который уже раз! Сука ты поганая, я ж тебе говорю - придерживай!!! Подыми, Гро, миленький, ну подыми, чего ты куксишься, не тяни, больно ведь, ой как больно, уюююююй… Так о чем же это мы с тобой, до пальца-то?
        В общем, пошли мы с Арельо, а дурень за нами крадется. И Вером ему через плечо, по-доброму - это с придурком по-доброму, а я доброго слова от Варка… то есть, от господина Арельо, видать, вовек не дождусь. Подыхать стану, вот тогда, может, молодец, скажет, правильно, что сдох - продолжай в том же духе… И говорит, значит, дурню: «Плохо, говорит, когда маленькую цель подносят слишком близко к глазам. Она тогда мир заслоняет, и человек забывает, что в защите добра главное не защита, а добро.» Ты понял, Гро, это он остолопу деревенскому, а я когда засмеялся - ну необидно совсем засмеялся, честно, просто от хорошего настроения
        - так он меня всю дорогу ногой в зад пинал и заставлял проповедь свою наизусть учить. А мне наизусть - так легче валун этот самому двигать, но выучил, ничего, только задница болит, и пальцы болят, и все у меня болит, ты придерживай, придерживай, Гро, а то кончусь я, и пока браслет новый не вырастет, будешь ты сам здесь ковыряться, а я потом снова кончусь, Гро, и еще раз, пока тебя одного и не оставлю, и будешь ты - да ты ведь и будешь, Гро, я ж тебя знаю, и слова от тебя не дождешься, одни песни дурацкие, а я песни твои уже слышать не могу, это ты меня соблазнил, паскуда, прах веков на горбу таскать…
        Ну вот, а тут даже и плиты нет, железяка торчит кривая, мать ее размать…
        - Эй, гробокопатели! - поношенный камзол Арельо мелькнул на гребне холма, и следом за ним начал выползать Вяленый, грызя оставшиеся ногти на покалеченной руке. - Ну как, груз сняли?
        - Сняли, сняли, - огрызнулся Слюнь, - и груз сняли, и штаны сняли, ждем давно…
        Четыре откаченных в сторону валуна, ранее образовывавшие неправильный ромб, открыли три потрескавшихся плиты и некий предмет, названный Слюнем «кривой железякой» - чем он, собственно, и был.
        - Глянь, Удав, - приказал Вером. - Твое время, твоя забота…
        Удав скользнул вниз и прошелся вдоль плит, внимательно их разглядывая, потом подозвал Гро и указал на ближнюю к нему, ничем не отличавшуюся от остальных.
        - Стань сюда. Топай, - сказал Удав, стряхивая с рубахи Гро налипший песок. - Здесь топай, в центре. И посильнее, с задором. А ты, Слюнь, вон на правой топать будешь. И не волынь, красавчик, а то велю головой биться, она у тебя лучше любого лома…
        После подобного напутствия Вяленый присел у железного прута и обеими руками вцепился в его изгиб.
        - Давай, ребята, - заорал он, наливаясь кровью, и по жилистым рукам заструились крутые багровые вены. - Давай, топай, Гро, подохнем же ни за грош, если обломится, топай, Слюнь, милый, давай!..
        Слюнь бешено скакал по выделенной ему плите, вопя нечленораздельное, маленькая голова Вяленого дергалась и моталась на тощей шее, Гро отплясывал первобытный танец по стертому древнему шрифту; и край каменной доски закряхтел и стал приподниматься.
        - Падай, Гро! - неожиданно взвыл Удав и рухнул на спину с оторванным прутом в руках. Резко вздыбившись, плита закачалась и сползла набок, открывая черный смердящий провал. Гро уже валялся в стороне, животом прижимая к спасительной земле свой драгоценный лей.
        Взмокший Слюнь подкатился к дыре и глянул на бледного дрожащего Удава.
        - Ну и зачем надо было падать? - поинтересовался он. - Слез бы Гро тихо-мирно, оно ж не на него валилось, так нет, мордой в пыль обязательно…
        Подошедший Арельо дружески похлопал Слюня по перепачканной физиономии.
        - Молодец, кучерявый, хорошо топал, с душой, - улыбнулся Арельо, нагибаясь и запуская руку в открывшийся лаз. Он пошарил там, выпрямился и повернулся к Удаву.
        - Тетива сгнила, - сказал Вером. - Потому и не выстрелил. А так все в порядке.
        Гро отряхнулся и стал подтягивать колки лея. Слюнь сидел, тупо уставившись в провал.
        - Ну ладно, а я-то зачем топал? - спросил Слюнь.
        И графство задрожит, когда
        Лесной взметая прах,
        Из леса вылетит беда
        На взмыленных конях.
        - Не могу я, Ангмар, боюсь, дико мне, есть уже - и то плохо стала, поперек глотки стоит и вниз не падает, не могу я так, Анг, совсем, совсем…
        Толстуха Нола тряслась, как в лихорадке, все ее рыхлое тело колыхалось в беззвучной истерике, и даже крепкая пятерня вислоплечего Ангмара, сжавшая плечо женщины, не могла унять нервной дрожи.
        - Да, ладно, лапа, чего ты трепыхаешься? Всего и забот-то - ходи, подмигивай да подглядывай; сама ж говорила - тюхи они, один этот, как его, Вером, так не съест он тебя, тебя съесть - это полк нужен, с выпивкой… Ну, разложит где, так не убудет тебя, да и мужик он видный…
        - Видный… Ты хоть думай, Анг, что мелешь… Они вчера как плиту отвалили, так змеюка ихняя с певуном вроде к Фолансу пошли, а главный с этим, с кобельком кучерявым, в дыру полезли. Я поближе подошла, а оттуда смердит, как из труповозки, и сыростью вроде тянет; а потом как загудит трубой: «У-у-у-у!» - и тихо опять, как в могиле. Я - бежать, а ноги ни с места. Гляжу - певун рядом сидит, мурлычет чего-то, а я в ремне игранья его запуталась… Ну, я в вой, а мне пальцы корявые в рот, и ловко так, ты ж глотку мою знаешь, Ангмар, а тут давлюсь
        - и ни звука! Стихла я, и хватка полегчала; стоит сзади змей их копченый и хихикает: «Будь у тебя уши, говорит, баба ты глупая, башмак разношенный, уши пошире сокровищ твоих женских, так ты б за лигу слышала, как мужики подходят. Гляди, ржет, - а глазищи холодные-холодные, - гляди, заново невинной сделаем, жилами воловьими, что на струны идут: а то нитки на тебе лопаться будут…»
        Я улыбнуться силюсь, а из дыры снова: «У-у-у-у!» - и кучерявый соплей вылетает, а за ним пахан их и вслед: «У-у-ублюдок! Еще раз влезешь, где не просят - там оставлю! И плитой наново завалю…»
        После огляделся и душевно так - пусти, говорит, Удав, даму, ты ж вроде не жаловал таких ранее, а я тебе за нее Слюня подарю…
        Еле ушла, Анг, не пойду боле, хватит, натерпелась. Не то змеюка поймает - не уйти…
        - Ладно, лапа, - в раздумьи протянул Ангмар, набрасывая капюшон. - Сам схожу. Пора, видать, знакомиться…
        - Не ходи, Анг! - вновь заколыхалась Нола, прижимаясь к нему. - Не надо… Они второго дня дальше двигать собрались, на пустырь, помнишь, где еще псина эта приблудная со стаей Рваного сцепилась.
        - Какая псина? - казалось, Ангмар не вслушивался в слова женщины.
        - Как - какая?! Ты ж сам говорил - боевой пес, жалко, мол, пропадает, вроде вас рвал такой лет восемь назад. Худущий, одни глаза, одичал совсем, в репьях…
        - А… было дело. Ловчего свалил, лихо свалил, с браслетом, да и я молодой тогда гулял, не уберегся, ушлый дед попался… Добрый пес - ну и что?
        - Так там же, - аж подпрыгнула Нола, - куда приезжие собираются, псина эта и ночевала. В лес сбегает, пожрет чего - и опять на пустырь - ляжет и воет. Мы в деревне думали - отъедет зверь, тоской изойдет. А потом уже Су рехнулся, и зверь его на дух не переносил - рычит да скалится, а убогий все шиповника наломает и раскидывает по камням. И там набросал, на лежбище - так ночью вроде стоны пошли и вой дикий; утром дурачок еще по веткам прыгал, ноги изодрал, а сам счастливый такой… Снова зелени навалил и удрал, а с вечера волки-то и пришли, как учуяли чего. Пастушонок Рони рассказывал, как пса волки смяли, подох, бедный… Полстаи положил, Рваному лапу у бедра перекусил и глотку так и не выпустил, а уж на что вожак был, всю округу в страхе держал. И ветки все смяли и покидали по сторонам…
        - Ветки, - буркнул Ангмар. - Ты верь больше пастуху вашему, языкатому!.. Он потом заливал, что как светать стало, видал он на пустыре, у псины конченой, оборотня ночного, варка, стало быть… С рогами и дыханием огненным, - и будто плакал варк поганый над собакой блохастой, как над дитем малым… Дурость человеческая, дурость да язык лопатой! Где ж это видано, чтоб Враг слезу точил, кровушки ему, что ли, захотелось, собачьей, а товар протух - так расстроился, родимый, не докушал!..
        - Вот я и говорю, - затарахтела успокоившаяся Нола, - городские на пустырь и собираются, сама слышала, тут дороют и пойдут, а место там недоброе, гнилое место, и ты, Анг…
        - Идет, Нола, уговорила! - рассмеялся Ангмар, и невесело прозвучал смех его в тишине замершей рощи. - Уговорила, лапа, не стану я ждать, пока на пустырь полезут. Завтра, лапа, завтра - завтра знакомиться будем!..
        Тихо в лесу, совсем тихо. Свежо. И завтра - это так нескоро…
        По-прежнему тих одинокий дворец,
        В нем трое, в нем трое всего:
        Печальный король, и убитый певец,
        И дикая песня его.
        Взъерошенный Слюнь елозил задом по песку, отпихиваясь ногами и стараясь выбраться из страшной тени нависающего над ним Гро.
        - Ну чего ты, чего ты, - бормотал Слюнь, - брось, Гро, миленький, это ж я, друг твой, брат твой, чего ты взбеленился-то… Отлезь, Гро, отлезь, я ж не со зла, ты не подумай - Удавчик, отец, скажи ему, ну нельзя ж из-за струны лопнутой зверем скалиться… Я ж нечаянно, ну спеть захотелось, я умею, честно, только лей у тебя дубовый, не тянет…
        Внезапно остывший Гро отвернулся от трясущегося парня и побрел к сложенным камням, ослабляя на ходу крепления и доставая запасную струну. Слюнь моментально отполз под ненадежную защиту Вяленого, увлеченно ковырявшегося в зубах, и привалился к груде щебенки, натасканной по приказу Арельо для совершенно неясных целей.
        Удав искоса поглядел на бледного Слюня и сплюнул между его разбросанными ногами.
        - Сдурел совсем, - пожаловался Слюнь, начавший привыкать к своеобразным манерам Вяленого, - жара, наверное… Тоже мне, Льняной голос, небось, такие же дубины и прозвали, не иначе - нельзя уже и сбацать на доске его… Я Ноле хотел показать, чтоб не дразнилась, кто ж мог знать, что там колок перетянут? Убил бы ведь из-за дерьма своего раздерьмового, словно мне лишний раз помереть, как ему на Луну выть; тихий-тихий, стерва, так в тихом доме-то варки водятся, хорошо хоть, Вером в дыре сидит, а то б добавил, не иначе…
        - И правильно бы сделал, - Удав поскреб зудящий бок. - Ты, бабник, умом поскрипи
        - это ж Грольн Льняной голос, он проклятый, на его лее не то что тебе, рукосую,
        - никому играть нельзя, на себя проклятье переймет, понял?!.
        - Какой еще проклятый? - не понял Слюнь. - Варком кусаный, что ли?…
        - Сам ты кусаный, - присвистнул Удав, - да не за то место… Был Гро мужик как мужик, ты еще пеленки мочил, а он песни пел да на дело бегал, а то, бывало, чего новенького склепает и продает в кабаке - по монете за строчку… Мы со смеху дохли, да и он тогда еще губы растягивать не разучился. А потом его на турнир словотрепов затащили, в замок, что ли… Ну, и он им там выдал - про пророка какого-то замшелого, как в ученики к нему варк влез и все добру учился. Днем, значит, в гробу квасится, а ночью добру учится. Полежит-полежит - и на проповедь, отощал совсем, а как панцирники взяли пророка за седалище, чтоб знал, где и чего - так варк к учителю кинулся, чтоб поцелуем к Вечности приобщить и от мук избавить. Только не потянул он, чтоб за раз все браслеты надеть, да и стража оттащила… Как там Гро пел, сейчас… «и достался, как шакал, в добычу набежавшим яростным собакам». Или бешеным собакам, забыл уже. В общем, вставили пророку, ученички деру дали, а варк разнесчастный в Бездну их, Голодные глаза где, кинулся.
        Все так слезой и умылись, а Гро встал и ушел, и приза не взял, а после пропал у него голос. Мыкался, бедняга, и по скитам ходил, и ночами в места темные лазил, вернуть голос, а там хоть дождь не иди… И вернул, только молчит все больше, когда не поет. Знающие люди говорили - проклятый он, и нет ему смерти, ни первой, ни последней, пока петь может. Вот тогда-то они с Веромом и сошлись… А ты лей его хватаешь, Слюнь обсосанный…
        - Сам ты, - начал было вспухать притихший Слюнь, но осекся, глядя на приближающегося незнакомца в широкой накидке с капюшоном. Удав, не оборачиваясь, пододвинул ногой увесистую кирку и огляделся вокруг.
        - Острой лопаты, - кинул незнакомец. - Где хозяин, мужики?
        - Который? - заикнулся было Слюнь, глянул на одобрительно кивнувшего Удава и уже уверенно закончил: - Мы сами себе хозяева.
        - Который? - протянул незнакомец. - Как его, Вером, что ли?…
        - Занят, - бросил Удав.
        - Занят, значит, - улыбнулся гость. - Ну ничего, подождем, разговор есть к Его Занятости…
        Удав поглядел на провал, где часом ранее скрылся Арельо, и ничего не ответил.
        ЛИСТ ДЕВЯТЫЙ
        Он был героем, я - бродягой,
        Он - полубог, я - полузверь,
        Но с одинаковой отвагой
        Стучим мы в замкнутую дверь.

…Когда я очнулся, было два часа ночи. Я лежал на диване в крайне неудобной позе; шея затекла и болела. Голова немного кружилась, и во всем теле была ленивая гулкая слабость, как после высокой температуры. И это еще называется «с меньшей затратой энергии»! Экстрасенс чертов, знахарь доморощенный!..
        Я с усилием сел. Генриха Константиновича в комнате не было, а на столе у дивана лежала записка, в отличие от меня, устроившаяся вполне комфортабельно и явно гордящаяся аккуратным, почти каллиграфическим почерком:
        «Молодой человек, после сеанса вы соблаговолили уснуть, и я не стал вмешиваться в ваши отношения с Морфеем. Дверь я запер, спите спокойно, дорогой товарищ. После сеанса вы можете себя неважно чувствовать - поначалу такое бывает, потом организм адаптируется и привыкнет. Зайду завтра вечером, если вы захотите - проведем еще один сеанс.
        Ваш Г.К.»
        Ночь я проспал, как убитый - и наутро самочувствие действительно улучшилось. Я пошел бриться, проклиная свою нежную, как у мамы, кожу - стоит на тренировке почесать вспотевшее тело, как потом три дня все интересуются девочкой с кошачьим характером или наоборот. Вот и сейчас, вся шея исцарапана, и воистину «мучение адово», да еще «Спутником» недельной давности!..
        На работе все время клонило в сон, и я чуть не перепутал кассеты во время выдачи, но вовремя заметил. Раньше со мной такого не случалось. Надо будет сегодня воздержаться от сеанса. Хотя в этих «выходах в астрал» есть нечто такое… притягательное, что ли? Как наркотик. Попробовал - и тянет продолжать. Ладно, посмотрим…

15 мая. Только что звонил Серый. Нашу бывшую одноклассницу Таню Пилипчук нашли мертвой возле дома. Как раз после того дня рождения. Говорят, сердечный приступ. Это в двадцать семь лет… А у нее дочка, муж-кандидат… Надо будет на похороны съездить, неудобно. Куплю гвоздик каких и…
        И надо мною одиночество
        Возносит огненную плеть,
        За то, что древнее пророчество
        Мне суждено преодолеть.

…За дверью была Бездна, и Бездна была - живая!
        Мириады глаз - распахнутых, жаждущих, зовущих; беззвучный крик плавился, распадался в подмигивающей бесконечности, и пена ресниц дрожала на горящем, накатывающемся валу тянущихся зрачков. «Ты - наш!» - смеялась бесконечность, -
«Ты - мой! Мой…» - взывал каждый взгляд, - «Ты, ты, ты - дай…»
        В последнее мгновенье Арельо Вером откачнулся от края пропасти и всем телом навалился на горячий камень двери, поддавшейся на удивление легко. Он стоял, отрешенно глядя в слюдяные блестки пористого, бурого сланца; дрожь, глухая дрожь медленно затихала в глубине его естества, и безумие сворачивалось в клубок под набрякшими веками.
        - Теперь я понимаю, - пробормотал Вером. - Бедняга Су… Они не успели взять его тело, но разум… Разума он лишился.
        Шлепанье бегущих ног растоптало тишину подземелий, и спустя некоторое время из-за поворота вылетел спешащий Гро. Лей звонко хлопал его по бедру, и свежий рубец кровоточил на испачканном, искаженном отчаянием лице. Увидя Арельо, он замедлил шаги и вскинул растопыренную ладонь, тыча ею вверх.
        - Этого следовало бы ожидать, - покачал головой Вером. - Что Слюнь?
        Гро ударил ладонью по ляжке.
        - Удрал, паскуда! - скривился Вером. - А Удав? Что с Вяленым?
        Гро молча отвернулся.
        - Как же ты так, трехпалый?… - прошептал Вером, бессмысленно потирая запястья. - Как же ты так… Пошли, Грольн, пошли… Наверх. Поминать…
        Тяжкий рокот прокатился под сводами, и потолок галереи осел сплошной стеной каменных глыб. Кошачьей судорогой Гро бросил тело к Верому, и крайняя плита застыла локтях в трех от каблука его замшевого сапога.
        Факелы дрогнули и погасли. Некоторое время царила полная тишина, только слышно было, как где-то с шелестом осыпается песок.
        Вером наклонился, подобрал упавший факел, ища кремень, который всегда носил с собой; и застыл с согнутой спиной, не смея повернуться.
        Шелест. Шелест осыпающегося песка.
        - Не надо. Здесь и так светло. Здравствуй, человек Вером.
        Арельо выпрямился и разжал пальцы. Факел вновь упал, и Гро уселся на песок у ног Верома, перебирая струны своего лея.
        - Здравствуй, сотник.
        - Я забыл, что это такое. Ты боишься, человек Вером?
        - Нет. А ты?
        - Я забыл, что это такое. Пора рассчитываться, человек Вером. Это мы призвали тебя в Сай-Кхон.
        - Зачем ты разговариваешь с ним? - вмешалась женщина.
        - Замолчи, Третья. Я хочу понять, почему мы выбрали именно его. У нас много времени.
        - Время… Я забыла, что это такое, - сказала женщина.
        Арельо огляделся. Они стояли в образовавшемся круглом зале с низким, провисающим потолком, и в конце зала, за спиной Верома, была - Дверь. Слюдяные блестки пористого сланца.
        - Там, наверху, твой враг, - бросил Вером пробный шар. - Ангмар.
        - Враг? - даже тени усмешки не было в пыльном голосе. - Мой?… Третья склонилась над ним. Тебя это радует, человек Вером?
        - Да.
        Лицо Арельо Верома изменилось, изменилось неуловимо и страшно.
        - Да, меня это радует. Ты хороший мальчик, сотник. Был. И ты хороший Верхний. Стал. Играй, Грольн. Играй Слово Последних.
        - Да, - кивнул Гро, вскидывая лей.
        - Да, - сбитые пальцы тронули струны, и рубец на лбу налился теплой краснотой.
        - Да, Сарт, - сказал Грольн Льняной голос, проклятый певец запретного.

«С-а-а-а-р-т!..» - простонала бесконечность за дверью; «Сарт» - хрустнули суставы глыб завала; - «С-с-ссарт…» - и семь бесцветных неподвижных призраков встали у попятившейся в испуге стены галереи. Все Верхние были в сборе.
        Мужчина и женщина отшатнулись назад, и властная ладонь исторгаемой леем мелодии толкнула их в грудь, отбрасывая, сдавливая, ставя на колени; Грольн выгибался над кричащими струнами, и силуэт стоящего над ним тек неуловимыми, зыбкими волнами - потертый камзол зеленого бархата, господин Арельо? - о, господин Арельо - это… кривая двусмысленная усмешка, деньги вперед, звякнувший мешок и мертвая хватка усталого бродяги, я мог бы сделать это силой, обида, обида и агатовый летящий плащ с тускло отливающей застежкой, и хмурый бесстрастный профиль в решетке древнего горбатого шлема с крыльями у налобника, шлема? - дурацкого рыжего колпака с бубенчиками, с выглядывающей жиденькой косичкой, пегим хвостиком, я больше не люблю шутить, Отец, не люблю!.. - юродивый, нищий, Полудурок, - Сарт…
        - Пусть вершится предначертанное!..
        Волны Слова катились, захлестывая дрожащую пещеру, сгибая к земле коленопреклоненные фигуры, превращая в статуи колеблющиеся тени Верхних, внезапным просветлением врываясь в мятущийся мозг безумного Су - бывшего салара Бьорна-Су, бывшего веселого маленького Би, бывшего блаженного Су - настигшего, наконец, того, за кем шел он годы и годы, и кого не мог он теперь, не имел сил, да и не хотел останавливать; и круги расходились по качающемуся, рушащемуся залу Сай-Кхона, круги от падающего камнем Слова Последних……И плыли они без конца, без конца,
        Во мраке, - но с жаждою света,
        И ужас внезапный объял их сердца,
        Когда дождалися ответа.
        Дверь раскололась - и Вечность засмеялась им в лицо…
        Эпилог
        Я познание сделал своим ремеслом,
        Я знаком с высшей правдой
        И с низменным злом,
        Все тугие узлы я распутал на свете,
        Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.
        Свежая вечерняя сырость сквозила в дыхании заката, мягкая детская сырость с привкусом дыма, молока, листвы одинокого дерева с бугристой корой и причудливо изломанными ветками; и редкие капли уже зашептались в оживших листьях. Дерево… Как зовут тебя, дерево? Человек подошел и обнял теплый ствол, прижавшись щекой к шершавой коре.
        - Я человек, Сарт?
        - Да, Эри. Человек.
        - Тогда ты можешь объяснить все это по-человечески?…
        Назойливое насекомое шуршало у самого лица, крохотный упрямый странник, с подрагивающими чуткими усиками. Сколько стоит твое существование, Живущий?
        - У варка нет тени, Сарт - ты, ты был моей тенью, ты вел меня по немыслимому лабиринту моей жизни… Зачем?
        - Мне нужен был Живущий в последний раз. Наш мир обречен, Эри. Что ждет в нем человека - человека, щедро разбрасывающего смерти ценой в один браслет, что ждет его в конце, в тупике? Пустота, Эри, гнилье - или возможность стать Не-Живущим. Хотя правильнее было бы сказать - Не-Мертвым… Что ждет в нашем мире варка? - судорожно мечущегося в поисках крови, круг за кругом, всю свою бестолковую вечность: салары, Знаки, казни за родство, нижние, Верхние, пустота, сын мой, пустота и гнилье - та же пустота и то же гнилье, да еще, к несчастью, вечное!.. Мне нужен был Живущий в последний раз, ценящий жизнь, как никто иной, мне нужен был ты - чтобы открыть Дверь.
        - И для этого ты протащил меня мордой по всей щебенке, какая нашлась - от Калорры до Сай-Кхона?!.
        Сарт покачал головой.
        - Нет. Я не тащил тебя, я лишь помогал идти по предназначенным кругам, и первым из них был круг Одиночества. Ты вступил в него, выйдя из матери. Одинок среди сверстников, в казарме, в борделе, - ты встретил Лаик - и вошел в круг Потерь. Отныне сотнику Джессике цу Эрль было что терять - и он терял; женщину, веру, друзей - и готов был потерять жизнь. Только жизнь стоила тебе слишком дорого, и, всаживая лопату в могильный холм, подставляя горло под поцелуи Лаик, ты добровольно вступил в круг Предательства, уходом к варкам предавая людей, и предавая варков нарушением Закона.
        - С тобой трудно спорить, Сарт.
        Ветер. Ветер и небо. Чужой ветер, чужое небо…
        - Трудно спорить. Наверное, это потому, что ты прав.
        Ветер.
        - Да. Я прав. И варк Эри был прав, войдя в круг Выбора, где рвали его на части умирающая правда человека и рождающаяся правда варка, - в грязи рождающаяся, в крови, и самим рождением своим неизбежно вводящая в круг Крови. Пряный круг - кровь, Эри, вкус ее, запах, сладкий страшный запах! - и сладкие, страшные метания истерзанного существа в поисках третьей дороги, выхода, в жгучем кругу Поиска; разорванного ножом, вошедшим в грудь старого Шора, и Словом, Словом Последних, найденным и бессильным. Ложь, всюду ложь - и круг Лжи встретил обманувшихся; ты лгал, Эри - лгал Верхним своим покаянием, лгал мне, любой ценой прорываясь в Верхние, и ложь твоя стоила существований Третьему и Седьмому, ушедшим в Бездну Голодных глаз, чтобы вы могли занять опустевшие места; и, наконец, ты лгал самому себе, зная в глубине сердца, что никогда - никогда не согласится Верхний варк стать человеком, и нет среди Живущих способного заставить его!..
        - Дождь, Сарт.
        Сарт запрокинул лицо, и ласковые влажные руки тронули его разгладившийся лоб, звякнули бубенчиками колпака, взбили фонтанчики пыли под ногами.
        - Да, дождь.
        - Мокрый… Это незнакомец, Сарт. Совсем другой дождь сидел на подоконнике, когда Молодой стучался в мою дверь, и я оттаскивал рычащего Чарму.
        - Да, Эри. Мы открыли Дверь. Слово Последних, Эри, Последних, а не последнего - одиночество, потери, предательство, выбор, кровь, поиск, ложь; путь Живущего в последний раз, путь ночного варка, путь Верхнего, и Слово замкнуло последний браслет.
        Ты спаситель, человек Эри, спаситель, открывший Верхним дорогу через Бездну и впустивший их в рай, рай для варков - мир, где все живут в последний раз; и ты, человек Эри, и спутница твоя, вы проживете здесь свои жизни и умрете. Навсегда. Ты вошел в новый круг.
        - Дождь, Сарт… Мир вокруг нас молод, и одна жизнь - это так мало; но Слова, Отец, Слова и Знаки, и, может быть, Вечным не долго осталось ждать изгнания из озверевшего рая. Я знаю, Сарт.
        - Да. Ты знаешь. Девять ночей Верхние искали тебя, и ждала Лаик - я не ждал и не искал. Ты знаешь. И рай скоро озвереет. Девять выпавших ночей, девять желтеющих листков с дерева будущего… Возможно, и наш мир был молод, и люди в нем не сразу научились считать браслеты.
        - Мы умрем, Сарт. Скажи мне, что - там?
        - Я никогда еще не умирал, Эри. И я очень надеюсь, что когда-нибудь вы вернетесь, вернетесь через Бездну и ответите старому глупому Сарту на этот вопрос. Иначе… Я очень надеюсь, Эри.
        - Дождь, Сарт…
        - Дождь.
        А упрямый маленький муравей все полз и полз по мокрому стволу сосны - круг за кругом, черный блестящий странник, живущий в последний раз…
        Генри Лайон Олди
        Кино до гроба и…

«Выройте мне могилу, длинную и узкую,
        Гроб мне крепкий сделайте, чистый и уютный…»
        Из спиричуэлс
        Младший инспектор 4-го отделения полиции Джаффар Харири вышел из кабинета шефа изрядно побледневшим. Волосы его стояли дыбом. Этот факт, принимая во внимание природную смуглость лица Джаффара и жесткую курчавость волос - этот факт настолько изумил секретаршу Пэгги, что она на 22 секунды прекратила макияж левого глаза и вопросительно взглянула на инспектора уже накрашенным правым. В ответ Джаффар выразительно потряс кулаком, в котором была зажата тонкая папка, и не менее выразительно изобразил процедуру употребления данной папки, если бы…
        Суть дела заключалась в следующем.
        В павильоне киностудии «Триллер Филм Инкорпорейтед» был убит ассистент оператора Джейк Грейв. Его обнаружил заявившийся на студию налоговый инспектор. В задний проход Грейва был вбит деревянный колышек примерно пятнадцати дюймов длиной, дерево мягкое, волокнистое, предположительно липа или осина. Поскольку убийство произошло во время съемок сериала «Любовницы графа Дракулы» - убийце нельзя было отказать в чувстве юмора. Правда, несколько своеобразном. После осмотра места происшествия, замеров и фотовспышек, труп также проявил чувство юмора и исчез. Шефу 4-го отделения юмор был чужд и именно поэтому дело было передано младшему инспектору Джаффару Харири.

…Свернув за вторым городским кладбищем, Джаффар подъехал к воротам киностудии. Левее чугунных створок торчала покосившаяся будка. Предположив в ней наличие сторожа, вахтера или кого-то еще из крупных представителей мелкой власти, инспектор вылез из машины и направился к этому чуду архитектуры.
        - Инспектор Харири. Мне необходимо видеть директора студии, представился Джаффар черному окошечку. В недрах будки нечленораздельно булькнуло.
        - Мне нужен директор, - настойчивее повторил Джаффар.
        - Это упырь? Этот кровосос? Мистер, наверное, большой шутник, - из дырки показалась всклокоченная борода и кусок заплывшего глаза. Джаффар отскочил от будки метрана два, но сразу взял себя в руки.
        - А кого, э-э-э… кого, собственно, вы имеете в виду? - как можно деликатнее спросил он, пытаясь незаметно застегнуть наплечную кобуру.
        - Как кого? - недра будки родили оставшийся глаз и часть щеки цвета бордо. - Директора имею в виду, вы же его спрашивали… Где ж это, мистер, видано, чтобы старый Том - и не мог хлебнуть глоточек на этом чертовом посту? Какими-такими инструкциями, во имя Люцифера и иже с ним…
        Ржавые ворота заскрипели и стали раздвигаться. Джаффар поправил пиджак и зашагал к проходу. Дальнейшая беседа с пьяницей-сторожем не имела смысла.
        - Эй, мистер, - донеслось из будки, - эй, мистер, пистолет-то, пистолет подберите… Чего ему перед входом валяться?…

«Вымерли они там, что ли?» - раздраженно думал инспектор, топчась перед матовыми дверьми холла и в тринадцатый раз вдавливая до упора кнопку звонка.
        - И кому это не спится в такую рань? - послышался изнутри сонный женский голос. Джаффар с удивлением посмотрел на часы. Они показывали 17.28. Дверь распахнулась, и в ней соблазнительно обрисовалась блондинка с почти голливудскими формами. Она мило и непосредственно протирала заспанные глаза.
        - Младший инспектор Джаффар Харири. Мне нужен директор.
        - Так он, наверное, еще спит…
        - Спит? А когда же он, простите, работает? Ночью?
        - Естественно… Специфика жанра. Вы что, не в курсе, какие мы фильмы снимаем?
        - В курсе. Вурдалаки всякие, упыри, колдуны там…
        - Колдуны не у нас. Это на «ХХ век Фокс». Идемте, я вас провожу.
        Они долго шли по полутемным анфиладам. Инспектор быстро привык к завываниям и леденящим душу стонам (раза два между ними вклинивался звонкий мальчишеский голос, повторявший одну и ту же идиотскую фразу: «Дядя Роберт, укуси воробышка! ), и теперь с любопытством взирал на плакаты, украшавшие стены. С них скалились клыкастые парнив смокингах и истекали кармином томные брюнетки. Нередко плакат сопровождался двусмысленной надписью, типа «Полнокровная жизнь - жизнь вдвойне»,
«Упырь упыря не укусит зря», «От доски и до доски» и тому подобное.
        Размышления Джаффара о местных традициях и своеобразном юморе прервала его очаровательная спутница. «Вы пока в баре посидите, ладно, а я на минуточку. Мне очень надо. Очень…» - последнее «очень» она протянула крайне соблазнительно, обнажив при этом пару блестящих белых клычков. Видимо, инспектор не сумел скрыть свои чувства, потому что девушка звонко рассмеялась и, сунув пальчики в рот, одним движением сдернула накладную челюсть. Джаффар, проклиная разыгравшиеся нервы и свою работу, вошел в дверь бара. В углу крохотного помещения, погруженного в красноватый полумрак, трое сотрудников пили томатный сок из высоких бокалов. За стойкой дремал толстый опухший бармен с постинфарктным цветом лица. Дальний столик оккупировала активно целовавшаяся парочка.
        Джаффар заскучал, заказал «Кровавую Мери» - сказалось влияние обстановки - и подсел к компании.
        - Привет, ребята, - инспектор решил наладить взаимопонимание. - Ну обстановочка у вас тут!
        - Нормальная обстановка. Рабочая, - мрачно ответил один из выпивавших.
        - Ну да. Рабочая. Я ж и говорю. Настолько рабочая, что какой-то шутник берет осиновый кол и…
        Сидящих за столом передернуло.
        - Не трави душу, парень, - говорящий вытер ладонью широкий безгубый рот. - И так тошно. А Грейв… Какой мужик был! Кровь с молоком! - при этих словах он мечтательно зачмокал и подавился своим пойлом.
        Джаффар поспешно встал и проследовал к выходу. Проходя мимо влюбленных, он услышал страстный шепот: «Билл, не надо… Я же сказала после свадьбы… Тогда - сколько хочешь!» Оттолкнув возбужденного Билла, пышная девица принялась вытирать с шеи и части бюста ярко-красную помаду. Билл уныло сопел.

«Гомик, - подумал инспектор, - губы красит. Хотя зачем ему тогда женщина? И тем более свадьба? Бред какой-то…»
        В поисках исчезнувшей проводницы Джаффар долго бродил по коридорам, не встречая ни одной живой души. Только из дверей с надписью «Звукооператорская», откуда раздавалось бульканье и хрипловатые вздохи, вывалился тощий пожилой негр с бритой головой, напевавший на мотив известного спиричуэлса:
        «Nовоdy knоws whеrе's my grave,
        Nовоdy'll knоws whеrе it is…» [«И никто не узнает, где моя могила, Не узнает никто, где она…» (англ.)]
        Увидев инспектора, негр поперхнулся, сбившись на хроматические вариации, закашлялся, отчего лицо его пошло пятнами, и поспешно скрылся за углом.
        Дальнейшие поиски привели к пустой гримерной, просмотровому залу, неработающему туалету и трем зубоврачебным кабинетам. На последнем висела сделанная от руки табличка:
        «Взявшего комплект надфилей просим вернуть Гаррисону.
        Администрация.»
        Пнув ногой очередную дверь, инспектор потерял равновесие, вылетел во внутренний двор студии и больно ушиб колено о каменное надгробие, на котором парочка юных греховодников пыталась заниматься любовью.
        - Простите, - смущенно отвернулся Харири.
        - Ничего, ничего, - отозвался слева от него выбиравшийся из-под надгробия покойник.
        Двор стал быстро наполняться синюшными мертвецами с кривыми обломанными челюстями, из могил потянулись изможденные руки, судорожно хватая наэлектризованный воздух; обнаженная парочка с воплем попыталась было смыться, но над ними уже зависли поношенные саваны…
        - Стоп! Стоп! Что за идиот в кадре? Уберите! Кто так кричит! Кто так кусается?! Всех к Диснею отправлю! Джонни, следующий дубль!..
        Идиотом в кадре оказался инспектор Джаффар Харири. Его отвел в сторону симпатичный моложавый упырь, до того куривший у «мигалки». Джаффар с перепугу не нашел ничего лучшего, как тупо ляпнуть своему спасителю: «Скажите, а зачем вам… три стоматологических кабинета? Это ж только на первом этаже…»
        - А вы можете работать, когда у вас болят зубы? - осведомился собеседник. - Я, например, не могу.
        Инспектор поспешил покинуть съемочную площадку, но на полпути споткнулся о собачью будку, из которой доносились странные звуки. Джаффар заглянул внутрь.
        В углу затравленно скулил и дрожал от страха лохматый пес, а по краю алюминиевой миски с едой нагло расхаживал толстый воробей; временами он хрипло чирикал и клевал лежавшее в миске мясо, кося при этом на инспектора хищным зеленым глазом…
        «…Вампир Джейк проснулся, как обычно, в шесть часов, с первым криком совы. Откинув крышку гроба, он запустил в будильник подушкой, еще немного полежал, потом поднялся и отправился чистить зубы. После этой процедуры он достал из холодильника банку консервированной крови, отхлебнул, поморщился, добавил джина с тоником и уже с удовольствием допил остальное. Некоторые считали Джейка гурманом, некоторые - извращенцем.
        У подъезда опять околачивался вурдалак Фред, который немедленно стал клянчить двадцать монет до получки (почему именно двадца ть - не знал никто, в том числе и сам Фред). Отделавшись от него трешкой, Джейк помчался на работу.
        Шеф был опять не в духе, и Джейк выскочил из его кабинета, подгоняемый яростным воплем: „Сто колов тебе в задницу!
        Что такое кол в задницу, Джейк уже успел испытать - полгода назад он получил строгий выговор с занесением
        в личное тело.
        Остальная рабочая ночь прошла ничуть не лучше; потому не было ничего удивительного в том, что Джейк возвращался домой, проклиная все на том и на этом свете. В подъезд склепа он ввалился в сопровождении мертвецки пьяного Фреда, клявшегося ему в любви до гроба - и увидел ЭТО!
        Омерзительное бледно-розовое существо с полуразложившимися зубами и сосискообра зными пальцами без малейших признаков когтей шагнуло к Джейку из-за внешней стор оны склепа. В детстве мама нередко пугала его людьми, подростком он обожал страшные истории, но такое!..
        Этого Джейк вынести не смог. Он выхватил из-за пояса осиновый кол и всадил его себе в сердце…
        …Следственная комиссия констатировала самоубийство на почве нервной депрессии; показания пьяного Фреда были выброшены секретарем - все твердо знали, что это мистика и людей не бывает…»
        Джаффар немного поразмыслил над найденным обрывком сценария, сунул его в карман и присел прямо на пол. Откуда-то снизу до него доносились отголоски семейной сцены:
        - Опять пару схлопотал! - рокотал солидный сердитый бас.
        - Не пару, а кол! - огрызнулся мальчишеский дискант. Послышался возглас, звук падения крупного тела и шлепок, сопровождаемый хныканьем.
        - Чему тебя только в школе учат? - произнес наконец женский голос. Сколько раз тебе говорить, что это неприличное слово… Ну, кто теперь будет папу откачивать?
        И тут Харири осенило. С криком «Эврика!» он понесся по коридору.

…Директор оказался обаятельным мужчиной средних лет, улыбку которого не портили даже плотно сжатые губы. Джаффар нахально уселся в кресло, представился и попросил разрешения начать. А начало было таким…
        - В один прекрасный день… Простите, в одну прекрасную ночь в пыльных закоулках филиала заурядной киностудии появился вампир. То ли ему осточертели родные кладбищенские кипарисы, то ли в нем проснулась неодолимая тяга к искусству - но, так или иначе, результатом блужданий бедного упыря стал труп встреченного продюсера, оставшийся в одном из переходов с традиционным следом клыков под ухом. Весь день несчастный вампир не находил себе места, а в шесть часов вечера помчался в памятный переход. Там его поджидал восставший из гроба продюсер.
        После недолгого обсуждения вариантов нового сценария они разошлись по съемочным площадкам. На следующую ночь к ним присоединилась местная примадонна, которую не портили даже удлинившиеся зубки, и оператор. Через две недели студия «Триллер Филм Инкорпорейтед» приступила к съемкам.
        Гримироваться теперь приходилось не перед кинопробами, а после - если кто-нибудь хотел сходить, к примеру, на дискотеку. Проблема массовок решилась сама собой - кладбище было за углом, и толпы статистов в белых саванах лазили прямо через забор.
        Впрочем, немногие сохранившиеся на студии люди, особенно вечно пьяный сторож, кусать которого было просто противно, отнеслись к ситуации философски. Кое-кто даже добровольно соглашался на укус - правда, только после свадьбы…
        Итак, смешанный коллектив студии с энтузиазмом взялся за дело. Первая же лента
«Вампир во время чумы» добавила шесть нулей к банковскому счету, а сериал «Кровь с молоком»…
        - Достаточно, мистер Харири, - директор снова улыбнулся, обнажив на этот раз все тридцать восемь зубов, не считая четырех рабочих резцов. - Я надеюсь, вы ограничитесь этим. Уважая ваш интеллект, а также фантазию, я думаю, что такой доклад все-таки не поступит в прокуратуру округа, не обладающую вашими умственными способностями. Вы меня понимаете? Кроме того, в противном случае я гарантирую вам со своей стороны весьма крупные неприятности… Не стоит лезть в бутылку, мистер Харири.
        - Почему? - недоуменно спросил Джаффар Муххамад Ибрагим Аль-Харири бену-Зияд, стремительно уменьшаясь в размерах и прыгая в стоявшую на столе пустую бутылку из-под джина. Звякнула завинчивающаяся пробка, бутылка вылетела в окно, сделала круг и взяла курс на Саудовскую Аравию.
        Генри Лайон Олди
        Сказки дедушки-вампира
        - Дедушка! Дедушка! Расскажи сказку! Дедушка!..
        Крошки-упырешки веселой гурьбой влетели в склеп, и тот мгновенно наполнился их звонкими, жизнерадостными голосами.
        - Деда! Сказку!..
        Дедушка-вампир, кряхтя, сдвинул утепленную крышку гроба, с грустью посмотрел на недочитанную газету и послал всех к бабушке.
        - А бабушка говорит, что она тебя в гробу видала, и ты там целый день лежишь со своей газетой и ничего ей по дому не помогаешь!..
        - Ох, детки, - проворчал дедушка-вампир, садясь в домовине и поглаживая костлявой рукой кудрявые затылки внучат.
        - Сколько из меня крови ваша бабушка попила… Ну да ладно, это все присказка, а сказка будет впереди…

…В некотором царстве, некотором государстве, в тридевятой галактике на спиральном витке, у далекого созвездия Гончих Близнецов жили-были пришельцы. То есть сами себя они, конечно, пришельцами не считали и даже обижались, но раз уж к нам на Землю пришли - значит, пришельцы, и все тут. Теперь не отвертятся.
        Жили-были там неподалеку еще одни, полупришельцы, из Сигмы Козлолебедя, только те шли к нам, шли, да так и не дошли, потому и зовут их - полупришельцы, или даже недошельцы, и больше мы о них вспоминать не будем.
        Так вот, эти самые, которые из Гончих Близнецов, а в просторечьи - гоблинцы, были сплошь членистоногие, членистоносые, членистоухие, и весь этот многочлен равномерно-зеленого цвета. И хотели они, стервецы, матушку нашу Землю вставить себе в Галапендрию (Галактическую Империю по-гоблинцовому) в виде членика, да такого маленького, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а все равно обидно.
        Наши, земляне, их сперва послали куда следует - да только те слетали быстренько на подпространственных по указанному адресу и вернулись нервные, обозленные и в сопровождении трех крейсеров, двух линейных и группы мелкой поддержки. Вот тогда-то и пришлось по поводу членства принудительного собирать два секретных совещания.
        Первое, ясное дело, в ООН. Русские с американцами кричат, что надо бы по агрессору ядерной дубиной шандарахнуть, а то сокращать дорого и жалко; а остальные ответных мер опасаются - и добро б еще по русским или дяде Сэму, а так ведь сгоряча и Люксембург какой-никакой зацепить могут!..
        А второе совещание в Ватикане состоялось. И собрались на него иерархи христианские, а также всякие прочие с правом голоса совещательного, и порешили святые отцы паству свою, без различия вероисповедания, немедля призвать к священной войне супротив антихриста членистого до победного конца, прости господи…
        Вот только гоблинцы, плесень зеленая, совещания эти оба просканировали и поразились немало, поскольку были поголовно отъявленные монархисты, атеисты, материалисты и полиморфисты.
        Запросили они центральный бортовой компьютер, что по части примитивных культур считался большим докой, и с его подсказки объявили себя ангелами Господними - да иерархи тоже не лыком шиты! Мигом обман разоблачили, анафеме предали и по телевидению заявили, что наш Бог с нашим Дьяволом как-нибудь уж сами договорятся, без посредников самозваных!..
        И созрел тогда у гоблинцов коварный план…

* * *

…В Риме, в соборе Св. Петра шла проповедь. Его Святейшество, папа Пий ХХIV стоял на кафедре, и пятеро кардиналов шелестели вокруг понтифика малиновым шелком сутан.
        - Близится Судный день, дети мои, и грядет…
        Точную дату Судного дня папа Пий назвать не успел. Входная дверь с грохотом распахнулась, лучи фонарей ударили в глаза главе христианского мира и в проеме выросли гоблинцы с излучателями в верхних членах рук.

«Психообработка… - отрешено подумал папа Пий. - Галлюциногены, облучение, и через неделю я призову наивных верующих к отречению и смирению… Изыди, Сатана!..
        Его размышления прервал властный бас кардинала Лоренцо:
        - На колени, дети мои!..
        И когда агнцы божьи послушно рухнули на колени, его преосвященство неприлично задрал сутану и выхватил из-под нее старый добрый «Узи», калибра 9 мм, оставшийся у кардинала со времен его службы в морской пехоте США.
        - Аминь, сволочи!
        Рука не подвела отставного сержанта Лоренцо. И святые с фресок Микеланджело с завистью покосились на новый аргумент в деле веры.
        - Отпускаю тебе грехи твои, - папа Пий торопливо осенил сообразительного прелата крестным знамением и нырнул в дверцу за кафедрой.

…А потом мелькали повороты, тайные переходы, липла на потное лицо паутина тоннелей, и в конце концов понтифик осознал, что он один. Группа прикрытия - три кардинала помоложе и епископ Генуи - осталась далеко позади, и папа Пий, задыхаясь, бежал по ночному Риму, спотыкался о вывороченный булыжник окраин, пока не остановился у чугунной ограды кладбища Сан-Феличе.
        - Забавное совпадение… - хрипло прошептало загнанное святейшество и потянуло на себя створку ворот.
        Зловещий скрип распилил ночь надвое…

* * *

…Вампир Джованни, старожил кладбища Сан-Феличе, был крайне удивлен, обнаружив у своего родного склепа странного незнакомца.

«Зомби…» - подумал Джованни. Он слыхал, что где-то в Африке у него есть родня, но внешний вид зомби представлял себе слабо, поскольку не выезжал никуда дальше Флоренции.
        - Ты кто? - осторожно поинтересовался Джованни, прячась в тень и натягивая верхнюю губу на предательски блестевшие клыки.
        - Папа я… - донесся ответный вздох.
        - Чей папа?
        Джованни очень боялся шизофреников и маньяков, в последнее время зачастивших в места упокоения.
        - Римский… Пий ХХIV. В общем, мое святейшество…
        Джованни расслабился и вылез из укрытия. К обычным психам он всегда относился с симпатией.
        - Очень приятно. А я - Джованни. Вампир. Какие проблемы, папа?
        И затравленный понтифик, повинуясь неведомому порыву, рассказал ему все…
        - Ну и что? - недоуменно пожал плечами Джованни в конце сбивчивого повествования. - Мне-то какая разница? Попил красной кровушки - теперь зеленую пить стану… Все разнообразие, а то желудок что-то пошаливать стал. Ведь знал же, что нельзя наркоманов трогать…
        - Креста на тебе нет! - озлился папа Пий, хлопая тиарой оземь. - Как у тебя только язык повернулся!..
        - Ты за язык мой не беспокойся! Он у меня поворотливый!.. А креста, понятное дело, нет… откуда ж ему взяться, кресту, ежели я - вампир?
        - Ну вот! А я тебе о чем толкую?! Ты же наш, здешний, земных кровей… В смысле - нелюдь. Я, значит, людь, а ты - нелюдь. Единство и борьба противоположностей. А эти - пришельцы! Чужие то есть… инородцы.
        - Инородцы?!
        Хриплый запойный бас колыхнул воздух склепа, и в дверях возникла нечесаная голова с красным носом-картошкой.
        - Где инородцы?! Сарынь их на кичку!..
        Надо заметить, что третьего дня к Джованни приехал погостить закадычный приятель
        - упырь Никодим из далекой Сибири. Как он там сохранялся в вечной мерзлоте и чем питался в своей тундре - этого никто доподлинно не знал, но отношение Никодима к инородцам было в упыристической среде притчей во языцех.
        Джованни едва успел ввести друга в курс дела, как темень кладбища Сан-Феличе прорезали ослепительные лучи прожекторов.
        - Это за мной, - сказал папа Пий, грустно глядя на патруль гоблинцов. - Прощайте, ребята. Рад был познакомиться…
        - Что?!
        Грозный рев Никодима сотряс решетки ограды, и из-под его распахнувшегося савана выглянул краешек тельняшки.
        - Да чтобы мы своего, кровного, этим двоякодышащим отдали?!
        Век мне гроба не видать! Ваня, чего рот разинул - подымай ребят! Неча по склепам отсиживаться, когда Родина-мать зовет!..
        - Си, синьор колонело! - вытянулся во фрунт просиявший Джованни и сломя голову кинулся к ближайшей усыпальнице, откуда высовывалась чья-то любопытная физиономия.
        А Никодим уже выцарапывал на известке стены крупными буквами:
        «МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ!»
* * *
        На следующее утро большинство газет вышло под заголовком:
        «Римское кладбище Сан-Феличе - последний оплот человечества!..»
        И во многих газетных киосках мира по ночам слышались осторожные шаги, и отливающие алым глаза бегали по мелкому шрифту строчек…
        Вскоре в Рим прибыла интернациональная бригада: Упырявичюс, Упыренко, д'Упырьяк, Упыридзе, Упыйр и интендант Вурдман. Последний немедленно переругался с Никодимом, не сойдясь во взглядах на распятие Христа, и папе Пию пришлось мирить скандалистов, ссылаясь на прецеденты из Ветхого и Нового Заветов.
        Внутренние разногласия прервало появление полуроты гоблинцов, встревоженных пропажей патруля. Они рассыпались цепью и принялись прочесывать кладбище в тщетной надежде найти и поставить на место строптивого наместника Св. Петра. Понтифик был надежно укрыт в одной из усыпальниц, а патриоты переглянулись и принялись за работу. Мраморные ангелы надгробий с любопытством наблюдали за происходящим в ночи, напоминавшим сцену из эротического фильма, которые ангелам смотреть не рекомендовалось. Всюду мелькали тени, они сплетались, падали в кусты сирени, из мрака доносились сосущие звуки, причмокивание, стоны и слабеющие возгласы на трех галактических наречиях…
        Это повторялось несколько ночей подряд - дневные поиски неизменно терпели фиаско, а эксгумация не давала никакого результата - и вскоре командование пришельцев забеспокоилось всерьез.
        И было от чего…
        Укушенные гоблинцы на следующий день становились убежденными пацифистами, отказывались строиться по росту, вели пораженческую агитацию, топили в сортирах казенное оружие и ко всем приставали со своими братскими поцелуями - что грозило эпидемией.
        Тем временем Никодим и компания успели убедиться в том, что зеленая жидкость, текущая в венах оккупантов, похожа на ликер «бенедиктин» не только цветом. Это, видимо, было связано с системой кровообращения пришельцев, напоминавшей в разрезе змеевик.
        Так или иначе, вылазки участились, а в перерывах можно было видеть покачивающихся борцов за независимость и лично Никодима, пляшущего под колоратурное сопрано Джованни:
        - Эх-ма, поживем,
        Поживем, потом помрем!
        После станем упырем -
        В порошок врага сотрем!..
        Потом Джованни сбивался на «Санта-Лючию» и лез к папе Пию с заверениями в дружбе до гроба.
        На распоясавшихся упырей явно не было никакой управы, но понтифик понимал - долго так продолжаться не может. Слишком хорошо был ему известен алчный и вероломный характер рода человеческого…

* * *
        Папа как в воду смотрел. Через неделю явилась к пришельцам некая склизкая личность. Разговор проходил при закрытых дверях, но кто-то из гоблинцов по незнанию забыл запереть окно, и большая летучая мышь с подозрительно невинными глазками впорхнула в комнату и притаилась в углу за портретом Леонардо да Винчи.
        - …да ваши бластеры, господа, им ведь что мертвому припарки! Пульку из серебра вам надобно, колышек осиновый да чесночка связку! Так что меняемся, ваше многочленство - я вам технологию нужную, а вы мне - награду обещанную.
        Золотишко, брильянтики, а перво-наперво - цистерну коньяку самолучшего, да чтоб звездочек на полгалактики хватило!..
        Мерзкий человечишка хихикал, плевался слюной, и каждым своим члеником внимали гоблинцы словам предателя…

* * *
        - Кто там? - в страхе воскликнул человек, садясь на смятой постели.
        - Кто там, кто там… - пробурчали из темноты. - Мы там… Только уже не там, а тут…
        Предатель мгновенно протрезвел, да все напрасно, потому что через секунду он сам уже был - «там».
        Никодим отошел от кровати и долго отплевывался, полоща рот дареным коньяком.

* * *

…Гоблинцы старались вовсю. Спешно отливались драгоценные боеголовки, лазерные пилы валили осины одну за другой, на глайдерах устанавливались реактивные колометы - приближалось время решающей битвы.

* * *
        - Плохи дела, папаша, - мрачно возвестил Никодим, вваливаясь в склеп, служивший резиденцией опальному понтифику. - Продали нас. Вредитель один, земля ему пухом… Теперь жди неприятностей.
        - Передатчик бы нам, - вздохнул папа Пий. - Подмогу бы вызвали. Только где ее найдешь, подмогу эту?…
        - Подмогу? - задумчиво оскалился Никодим. - Дело говоришь, батя… Вот только поспеют ли? Ну да ладно, полезли наружу.
        - А у вас что, и передатчик имеется?
        - Имеется, имеется, - заверил папу вошедший Джованни. - Давайте, ваше святейшество, поторапливайтесь…
        Через пять минут они уже стояли в западной части кладбища.
        - Эй, Антонио! - постучал Джованни когтистым пальцем по одному из надгробий. - А ну вставай, проклятьем заклейменный!..
        - Чего тебе? - донесся из-под земли недовольный голос.
        - Говорю, вылезай! Голова твоя нужна!
        - Как баб водить - так Антонио на стреме, а как голова… - забубнил под плитой сердитый Антонио, но Никодим перебил его:
        - Слышь, Тоша, если ты немедленно не угомонишься и не вылезешь, я тебя лично за ноги вытащу и тебе тогда тот свет этим покажется…
        Папа машинально перекрестился, и Джованни шарахнулся в сторону.
        - Вот ведь приспичило, и отлежаться не дадут…
        Плита приподнялась, и в чернильном проеме образовался сутулый скелет с кислым выражением черепа.
        - Пойми, Тоша, - проникновенно заявил Никодим, - нам сейчас башковитый мужик во как нужен!..
        - Да ладно, - застеснялся скелет. - Берите, раз надо…
        И снял череп, протягивая его Никодиму.
        - Где Вурдман?! - заорал довольный упырь, поглаживая Антонио по гладкой макушке.
        - Где эта морда…
        - Сам дурак, - перебил его обидчивый Вурдман, появляясь невесть откуда, - уже и родственников проведать нельзя… Держи, матерщинник!..
        Никодим взял у него пару посеревших от времени берцовых костей и сложил весь комплект на плите.
        - Связист! Давай сюда!
        Прибежавший на крик тощий очкарик Упырявичюс ухмыльнулся, взял кости и принялся бодро отстукивать на широколобом черепе Антонио нечто среднее между морзянкой и тарантеллой.
        - Да не колоти так - больно же! - поморщился череп, но на него не обратили никакого внимания, и он обиженно смолк.
        Сигналы непокорного кладбища Сан-Феличе стремительно понеслись к Луне, отражаясь от ее диска и достигая в падении многих областей Земли; и в тех местах зашевелился рыхлый грунт, дрогнули древние курганы, заскрипели прогнившие кресты и со скрежетом стали подниматься тяжелые могильные плиты…

* * *
        - Полундра! - внезапно прервал Никодим сеанс связи.
        - На подходе оккупанты! Папу - в укрытие, остальным занять позиции! Не боись, братва, - хлебнем зеленки напоследок!..
        Спустя мгновение глайдеры противника уже утюжили серебряными пулями последний бастион свободомыслия. Рявкали кассетные колометы, осина косила защитников одного за другим, и удушливое облако чесночного запаха поползло над трясущейся землей.
        Героические нетопыри бились грудью в защитные колпаки машин, и в сполохах стала отчетливо видна фигура Никодима, стоявшего под пулями в полный рост и выкрикивавшего сорванным голосом:
        - Ни шагу назад! Велика Земля, а отступать некуда! Кто знает заклятия - сбивай паразитов!..
        Высунувшийся Вурдман торопливо забормотал что-то на иврите, но это не возымело особого действия.
        - Раскудрить твою через коромысло в бога душу мать триста тысяч раз едрену вошь тебе в крыло и кактус в глотку! - взревел разъяренный Никодим.
        - Аминь, - робко добавил из склепа папа Пий.
        Гремучая смесь иврита и латыни с чалдонским диалектом вынудила два глайдера взорваться прямо в воздухе.
        - Парни! - неожиданно крикнул из окопа охрипший Упыренко. - Они пехом прут!..
        - Вперед! - заорал Никодим, вспрыгивая на бруствер и разрывая на груди полуистлевшую тельняшку. - За мной, братва! Покажем членисторогим, как надо умирать во второй раз!..
        И за широкой спиной Никодима встали во весь рост черноволосые вампиры Флоренции и Генуи, горбоносые упыри Балкан, усатые вурдалаки Малороссии и Карпат… Они шли в свою последнюю атаку. Многоголосый рев раскатился неподалеку за южными склепами, рев сотен глоток, и Никодим на мгновенье обернулся - и застыл, недоуменно глядя на стройные колонны, марширующие к кладбищу Сан-Феличе от дальних холмов.
        Они услышали. Они успели вовремя.
        Якши Фуцзяни и Хэбея, зомби Бенина и зумбези низовий Конго, алмасты Бишкека и тэнгу Ямато, ракшасы Дели, гэ Ханоя, гули Саудовский Аравии, уаиги Осетии, ниррити Анголы, полтеники Болгарии, бхуты Малайзии и Индонезии…
        - Наши… - шептал Никодим, закусив губу прокуренными клыками, и по небритым щекам его бежали слезы. - Наши идут… Вот она, международная солидарность, вот он, последний и решительный…
        Джованни молился.
        Ряды гоблинцов смешались, и пришельцы стали беспорядочно отступать к своим кораблям.
        - Ага, гады, не нравится! - Никодим мервой хваткой вцепился в обалдевшего от ужаса захватчика. - Пей до дна, ребята!..
        Серое небо почти одновременно прочертили несколько огненных столбов - гоблинцы в панике стартовали, спеша унести дрожащие члены ног.
        И тогда навстречу им побежал маленький лысый еврей, путающийся в длинных полах старомодного одеяния; а за ним, словно на привязи, неумолимо надвигался Огненный Столп Иеговы.

«Дядя…» - ошарашенно пискнул Вурдман, но великий каббалист раввин Арье-Лейб даже не обернулся, увлеченный преследованием.
        Ослепительная вспышка озарила Землю, и с нашествием было покончено.

* * *
        - А дальше?!.
        - Дальше…
        Дедушка встал, и на его саване тускло блеснули медаль «За оборону Земли» и почетный знак «Вампир-ветеран».
        - Дальше, как обычно. И стали они жить-поживать…
        - И гематоген жевать! - хором закончили сияющие внуки.
        Дедушка счастливо улыбнулся и направился к наружной двери склепа, где в почтовом ящике его уже ждала корреспонденция: муниципальный еженедельник «Из жизни мертвых», научно-популярная брошюра «Светлая сторона склепа» и письмо.
        Забрав почту, дедушка прошлепал к холодильнику и извлек из него пузатую бутылку с надписью на наклейке:
        «КРОВЬ КОНСЕРВИРОВАННАЯ С АДРЕНАЛИНОМ. ПИТЬ ОХЛАЖДЕННОЙ».
        Один из внуков потянулся было за другой бутылкой с темно-зеленой жидкостью, но старый вурдалак строго одернул неслуха и захлопнул дверцу.
        - Мал еще! Нечего к хмельному приучаться! Это от тех… залетных… Вроде контрибуции. Этим самым и берем…
        Он приложился к первоначально выбранной посудине и, сделав основательный глоток, довольно крякнул.
        - Хорошая штука, однако… с адреналинчиком. Бодрит! И для здоровья полезно…
        Обиженный внук включил телевизор и бодрый голос диктора сообщил:
        - А сейчас в эфире передача «Для тех, кто не спит вечным сном…»
        Дедушка расположился в кресле, убавил звук и распечатал письмо, написанное неустойчивым детским почерком и начинавшееся словами:
        «Дорогой дедушка Никодим! Пишет тебе девочка Варя из твоего родного села Кукуйчиково. Я хочу быть такой, как ты, и когда вырасту большой…»
        Дмитрий Громов
        Путь проклятых
        (апология некроромантизма)
        ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:
        Лицам с неустойчивой психикой,
        склонным к суициду, читать эту
        повесть не рекомендуется.

…Когда я очнулся, было два часа ночи. Я лежал на диване в крайне неудобной позе; шея затекла и болела. Голова немного кружилась, и во всем теле была ленивая гулкая слабость, как после высокой температуры. И это еще называется «с меньшей затратой энергии»! Экстрасенс чертов, знахарь доморощенный!..
        Я с усилием сел. Генриха Константиновича в комнате не было, а на столе у дивана лежала записка, в отличие от меня, устроившаяся вполне комфортабельно и явно гордящаяся аккуратным, почти каллиграфическим почерком:
        «Молодой человек, после сеанса вы соблаговолили уснуть, и я не стал вмешиваться в ваши отношения с Морфеем. Дверь я запер, спите спокойно, дорогой товарищ. После сеанса вы можете себя неважно чувствовать - поначалу такое бывает, потом организм адаптируется и привыкнет. Зайду завтра вечером, если вы захотите - проведем еще один сеанс.
        Ваш Г. К.»
        Ночь я проспал, как убитый - и наутро самочувствие действительно улучшилось. Я пошел бриться, проклиная свою нежную, как у мамы, кожу - стоит на тренировке почесать вспотевшее тело, как потом три дня все интересуются девочкой с кошачьим характером или наоборот. Вот и сейчас, вся шея исцарапана, и воистину «мучение адово», да еще «Спутником» недельной давности!..
        На работе все время клонило в сон, и я чуть не перепутал кассеты во время выдачи, но вовремя заметил. Раньше со мной такого не случалось. Надо будет сегодня воздержаться от сеанса. Хотя в этих «выходах в астрал» eсть нечто такое… притягательное, что ли? Как наркотик. Попробовал - и тянет продолжать. Ладно, посмотрим…

15 мая. Только что звонил Серый. Нашу бывшую одноклассницу Таню Пилипчук нашли мертвой возле дома. Как раз после того дня рождения. Говорят, сердечный приступ. Это в двадцать семь лет… А у нее дочка, муж-кандидат… Надо будет на похороны съездить, неудобно. Куплю гвоздик каких и…
        Генри Лайон Олди: «Живущий в последний раз», Лист Девятый.
        Для наиболее адекватного восприятия этой повести следует перед началом или во время чтения несколько раз прослушать композиции «The Unforgiven» и «Nothing Else Matters» группы «Metallica» из «черного» альбома 1991 г. Если же у Вас имеется CD-проигрыватель, то вставьте в него соответствующий компакт-диск и в режиме программирования задайте максимально возможное количество повторов вышеуказанных композиций. После чего включите Ваш CD-playerв режим воспроизведения - и наслаждайтесь повестью и музыкой: они отлично дополнят друг друга, создав неповторимое впечатление мрачной романтики СМЕРТИ!
        Да, и не ищите здесь положительных героев. Их здесь нет.
        Что-то не так - но выключи свет,
        Пусть темные мысли приходят к тебе;
        Нет, они отнюдь не белы, как снег:
        Сны о лгунах, сны о войне,
        Сны о драконьем огне,
        И о тех тварях, что норовят
        Тебя укусить во сне!.. [«Metallica», 1991.]
        …Тебе знакомо это ощущение: ты просыпаешься среди ночи в холодной испарине, сердце бешено колотится, норовя выскочить из тяжело вздымающейся груди; слава Богу, это был сон, только сон! Ночной кошмар… Знакомо? Ну конечно, знакомо. Кошмар постепенно тает, исходя зыбкой дымкой нереальности; запредельный, туманящий сознание ужас отступает, оставляя лишь некое «послечувствие» - неожиданно щемящую грусть непонятной утрат ы. Да, ты успел проснуться на самом пороге Небытия, успел вырваться из реальности сна в реальность скрипучей кровати и смятых просты ней - но все же одним глазом ты заглянул в Бездну! В ту жуткую и завораживающую Бездну, которая теперь так притягивает тебя.
        В Бездну, имя которой - Смерть.
        Нечто темное, подспудное, что таится в самом дальнем закоулке твоего подсознания, в глубине твоего сердца - некий «черный огонь» внутри тебя будет теперь вечно ст ремиться к той последней грани, из-за которой нет возврата; и всякий раз ты будешь замирать на самом краю, испытывая гибельный восторг в предчувствии неизбежного.
        Но ты не сделаешь этого, последнего шага.
        Твое время еще не пришло. Оно придет, рано или поздно, но, право, не стоит его торопить. Жизнь - все-таки чертовски интересная штука, чтобы до срока расставаться с ней.
        И все же…
        Почему нам так хочется заглянуть туда, за грань?
        Узнать, что там, по другую сторону Смерти?…
        ПРОЛОГ
        Лунный свет твой сон в земле нарушит,
        Полночь бросит колдовской металл.
        Пес завоет по усопшим душам,
        Рухнет вниз могильная плита!
        Группа «Ария», «Зомби».

…Дверца сейфа заскрипела так, словно специально задалась целью поднять на ноги даже мертвых: ржавчина зубов крошится о сиреневое стекло, вот-вот готовое пойти изломами трещин. Ну и ладно, мертвые нам не помеха, а живые, авось, не услышат.
        Оба пистолета были на месте, завернутые в заскорузлые от засохшего за эти годы масла тряпки. Главное - не перепутать: «парабеллум» - с обычными пулями, а вот в
«ТТ» - аргентум. Кажется, так. На всякий случай проверил. Нет, не забыл, однако, все верно. Теперь - запасные обоймы: четыре к «парабеллуму», две к «ТТ». Все, что есть.
        Серая паутинка шороха.
        Это там, на лестнице, ведущей в подвал.

«Если это Бессмертный Монах - то прямо сейчас и проверим, насколько он бессмертный!» - зловеще усмехнулся я, передергивая затворы на обоих пистолетах.
        Я бодрился, но это давалось через силу. На самом деле я чувствовал себя загнанной в угол крысой. До сих пор никто так и не смог справиться с Бессмертным Монахом. А он год за годом, век за веком продолжал планомерно истреблять нас.
        Нас, вампиров.
        В пыльном проеме мелькнула невысокая угловатая фигура (робкий зеленоватый сполох) - и я расслабился. Если бы я был человеком, я бы вытер пот со лба. И я действительно, спрятав пистолеты, провел по лбу тыльной стороной ладони. Вот только кожа осталась сухой: мертвые не потеют. За двадцать три года я хорошо усвоил эту истину - но привычка все равно осталась.
        Ну и черт с ней, с привычкой.
        Привлеченный сейфовым скрипом мальчишка испуганно озирался, и я подумал, что минуту назад сам выглядел точно так же. Только он ничего не видел в темноте, а я
        - видел.
        - Кто тут? - испуганно выдавил паренек и на всякий случай вытащил из кармана нож-«выкидушку».
        Я рассмеялся.
        - Хреновый у тебя ножик, парень. Китайская штамповка. Спрячь лучше, не позорься.
        Как и следовало ожидать, парнишка сделал все точь-в-точь наоборот: поспешно выщелкнул лезвие и замахал своим ножиком влево-вправо.
        - Не подходи! - взвизгнул он.
        - Фильмов насмотрелся, - констатировал я и потянулся к выключателю. - Ну куда ты машешь, я же здесь!
        И вышел из темноты во вспыхнувший тусклый круг света от пыльной лампочки, чтобы он мог меня увидеть.
        Увидел.
        Попятился, выставив нож перед собой.
        - Ну, и что дальше? - поинтересовался я.
        - Вы… ты чего тут делаешь?
        - А ты?
        - Это наш подвал!
        - Это ты так думаешь, - опроверг я его притязания.
        - Вот я сейчас ребят позову… - неуверенно протянул он.
        - Ребят - это хорошо, - одобрил я. - А то тебя одного мне, пожалуй, маловато будет. Я сегодня голодный.
        Это была почти правда. Я действительно проголодался. Но… он - не мой «клиент».
        - Чего? Ты - чего?
        - Голодный я, говорю, - пояснил я и широко улыбнулся, продемонстрировав ему клыки.
        Когда панический топот ног стих, я направился к другому выходу. Попугал - и хватит. Все равно ему никто не поверит. Впрочем… теперь уже действительно - все равно. «Nothing else matters». По нашему следу идет Бессмертный Монах. Если Генрих не врет, он находил наших всегда и везде. Находил и убивал. Редко кому удавалось от него скрыться. Сам Генрих тоже знал о Монахе только по рассказам других; и в первую очередь - своего Отца.
        Моя «посмертная» жизнь стремительно рушилась, все летело под откос… «А может, это и к лучшему?» - вдруг подумал я, и внутри что-то сладко екнуло, в предвкушении неизбежного, страшного - но при этом такого манящего, желанного…
        Я помнил это чувство.
        Впервые я ощутил его, когда понял, кто такой Генрих на самом деле, но изменить ничего уже было нельзя - я умирал, зная, что со мной будет, что это не конец…
        И потом, когда я лежал в гробу, уже очнувшийся, но еще не в силах пошевелиться, а собравшиеся в моей квартире дальние родственники деловито обсуждали, как со мной поступить: кремировать или похоронить так? А я лежал и ничего не мог сделать!
        Хорошо, что хоронят только на третий день…
        Ну а в третий раз… в третий раз это была Она.
        ГЛАВА I
        NOTHING ELSE MATTERST
        Trust I seek and I find in you
        Every day for us something new
        Open mind for a different view
        And nothing else matters.
        («Metallica», 1991)

1
        Это неправда, что у вампиров не бывает друзей. У меня, например, они есть. И не только среди таких же неприкаянных покойников, как я сам. Среди живых - тоже. В том числеи тех, кто знал меня еще при жизни. Как это может быть? - спросите вы.
        - Они что, в гробу меня не видели? Видели они меня в гробу, видели - ну и что? Трудно, что ли, было списать все на летаргию? Трудно, что ли, было обаятельно (без клыков, Боже упаси!) поулыбаться, где надо, сунуть кому надо «на лапу» - и
«воскреснуть» официально?
        Нет, конечно, проблем хватало. Днем мне на улицу ходу нет, а вечером все похоронные конторы, ЗАГСы, паспортные столы, отделения милиции, ЖЭКи и т. д. закрываются, так что пришлось изворачиваться, выписывать доверенности, давать взятки, а иногда и рисковать своим посмертным существованием - и все же за пару месяцев я все уладил, хотя крови эти паразиты из меня попили немало! Но я на них тоже отыгрался, и попил их крови - уже в буквальном смысле. Так что в итоге парой наиболее закоренелых бюрократов стало меньше.
        Только все это были еще цветочки. Те самые, которые поначалу приносят на могилу. (Извиняюсь за черный юмор, но какой еще юмор может быть у вампира?)
        Самое худшее было не это. Я до сих пор не знаю, какое проклятие для вампира худшее: совесть или скука? Наверное, все-таки совесть. По крайней мере, поначалу больше всего досаждала именно она. (Может, это я такой неправильный вампир?)…Или все-таки скука? Со скукой, конечно, можно как-то бороться, притворяясь живым, занимаясь тем же, что и раньше: книги, музыка, фильмы, долгий, едва ли не до утра, треп с друзьями, анекдоты, карты, женщины… О, да, женщины! Я находил в этом какое-то извращенное, садистское удовольствие: знали бы они, с кем ложатся в постель!..
        Некоторые из моих партнерш обращали внимание на мои холодные руки, но я неизменно отшучивался: «Они и при жизни такие были!»; при этом я нагло врал: при жизни мои руки были куда теплее!
        А потом, во время очередной бурной ночи, на меня нашло затмение, и очнулся я в окровавленной постели, и завыл от бессилия, глядя на разорванное горло и остановившиеся глаза еще недавно так страстно целовавшей меня женщины…
        Совесть… Кто не был в моей шкуре, тот не знает, что это такое! Неоднократно я пытался наложить на себя руки, но всякий раз внутри меня поднималась властная темная волна, отшвыривавшая меня назад от той грани, за которой ждали покой и забвение. Генрих был прав: вампиры неспособны покончить с собой. Так что мне оставалось жить (если только посмертное существование можно назвать жизнью), мучиться от сознания того, что я - убийца, монстр, чудовище, оживший кошмар, бродячий труп, гнусный кровосос, урод гофрированный… как я только себя не называл в припадке самобичевания! - и продолжать убивать. Я ничего не мог с этим поделать!
        Что? Выпивать человека не до конца? Оставлять в живых?
        Ха-ха три раза! Не бывает!

…Почему?
        Не спешите. Всему свое время.
        Генрих при очередной нашей встрече объяснил, что лет за двадцать-тридцать это пройдет: я привыкну и стану воспринимать людей не как равных себе существ, а как обычный скот, который изначально предназначен на убой. Успокоил, называется! Тем, кому я разрываю горло, от этого не легче…
        Кое-что я все же придумал. Так что в скором времени в городе заговорили о жестокой разборке между криминальными группировками, в результате которой то один, то другой местный мафиозо отправлялся в мир иной, а милиция не очень-то спешила искать убийц.
        Так что отделу по борьбе с организованной преступностью я существенно помог и продолжал помогать в меру моих скромных сил до сих пор.
        Правда, теперь местные «авторитеты» заметно улучшили конспирацию, и мне все больше попадалась мелкая сошка. В общем, я успешно вел борьбу с преступностью; кое-кто из перепуганных доморощенных гангстеров уже сам спешил отдаться в руки закона, дабы не разделить участь своих коллег. В итоге «криминогенная обстановка в городе значительно улучшилась» - как заявил начальник областного управления на одном из совещаний. Это, само собой, меня, как честного гражданина (пусть и вампира) не могло не радовать - но, с другой стороны, кушать-то хочется! Хотя на мой век отребья хватит. Они как тараканы: не успеешь одних схарчить - глядь, уже новые объявились! Иногда даже противно становится грызть всех этих моральных уродов, но зато совесть потом почти не мучает…
        Почти?
        Чушь все это! Сам ведь знаю, что чушь. Сказка для детей младшего школьного возраста, которую я сам себе сочинил для очистки совести, и в которую сам же и не верю! А совесть у меня уже почти атрофировалась, одни очистки и остались.
        Прав был Генрих.
        Теперь, по прошествии двух десятков лет, я это понимаю.
        Вампир - санитар общества! Это надо же такое придумать! Гы!
        Убийца я. Убийца и кровосос. И циник к тому же. Точка.
        И не с совестью я воюю - со скукой! Надо быть честным хотя бы перед самим собой. Выслеживать бандитов, которые потом еще и пытаются сопротивляться, куда интереснее, чем просто схарчить невинную девушку или глупого доверчивого мальчишку.
        Однако лет за двадцать охота на бандитов тоже приелась, и старая знакомая - скука - навалилась на меня с новой силой.
        Пробовал рисовать (при жизни я тоже этим увлекался). Кое-что выходило даже весьма неплохо - но меня хватило ненадолго. «Успею еще этим заняться,» - думал я, с кривой ухмылкой вешая на стену свой последний кладбищенский пейзаж.
        И я вновь начал искать, чем бы заполнить окружавшую меня тоскливую, засасывающую пустоту.
        Теперь я уже был умнее. Сперва я отлавливал очередного рэкетира и утолял голод (пару раз потом приходилось менять одежду: эти идиоты взяли за моду палить в любую приближающуюся тень; мне, конечно, на это наплевать (хотя и больно!) - но не идти же после на вечеринку или на дискотеку в простреленном в нескольких местах костюме?!) - и только после этого, сытый и благодушный, отправлялся веселиться.
        Наверное, мы, вампиры, действительно обладаем какой-то скрытой магией - хотя люди и сильно преувеличивают наши способности. Просто после смерти мы начинаем жить как бы в другом мире. Мы по-другому видим, по-другому слышим, по-другому чувствуем…
        Но, кроме того, есть у нас и некий особый «магнетизм», некая необъяснимая притягательность. Генрих как-то назвал это свойство «некрообаянием». Очень похоже. Во всяком случае, мы чем-то притягиваем к себе людей - как притягивают к себе хищники своей смертельно опасной грациозностью. Причем внешняя красота тут особого значения не имеет - это какое-то внутреннее свойство, которое мы приобретаем… умирая! Действительно, «некрообаяние» - лучше не скажешь!
        Так что за последнее время у меня появилось множество новых друзей и знакомых, и я был желанным гостем во многих компаниях. В одной из таких компаний совсем еще молодых людей, которым льстило общение со мной - таким взрослым и загадочным! - я и познакомился с Ней.
        Это случилось совсем недавно - каких-то два месяца назад; по нашим (да и по людским) меркам - пустяки. А мне уже кажется, что мы знаем друг друга целую вечность, как ни банально это звучит.

2
        Ты - невинный ангел,
        Ангел поднебесья;
        В этой жизни странной
        Ты не моя!
        За тобой тень зверя -
        Вы повсюду вместе;
        А теперь поверь мне -
        Зверь этот - я!
        Группа «Ария», «Зверь».
        Ее я увидел сразу: разметанное облако рыжих волос, таких пушистых, что мне тут же захотелось зарыться в них лицом; загадочные зеленые глаза, большие, чуть раскосые; нежный атлас губ; и одета Она была, как одевались, кажется, в прошлом веке: атласное платье со шнуровкой - и в то же время вызывающее декольте, наполовину открывающее небольшую тугую грудь. Она напоминала очаровательно невинного и одновременно неуловимо порочного эльфа… Эльфийку? Эльфицу? Нимфу? Нимфетку?… Не важно!
        Блики свечей, негромкая музыка, шепот из темноты - все это было романтично и пошло, но сейчас я не видел ничего, кроме Ее приближающегося лица и этих огромных зеленых глаз, в которых отражалась, казалось вся комната - вся, кроме меня!
        - Тебя можно пригласить на танец?
        Малахитовый бархат, переливы золотых блесток - таким был для меня Ее голос.
        Я не удержался, взглянул на Нееизнутри.
        Серебристые сполохи - и за ними трепещет, бьется, складывая и раскрывая крылья, пурпурный мотылек.
        Я смотрел, смотрел - и не мог оторваться, уже не обращая внимания ни на кого и ни на что вокруг.
        - Конечно! - с опозданием улыбнулся я - и с трудом убрал клыки. Между прочим, Она первая в этой компании сразу назвала меня на «ты».
        - Ты не знаешь, что это за песня? Мне она так нравится… - упругий стан под рукой, я прижимаю Ее к себе, и Она поддается, игриво улыбнувшись.
        - «Metallica». «Nothing Else Matters», - не упускаю я случая блеснуть эрудицией. Тем более, что эта песня - одна и из моих любимых, в черно-багровых тонах.
        - Trust I seek and I find in you
        Every day for us something new
        Open mind for a different view
        And nothing else matters, -
        цитирую я куплет, кажется, довольно удачно подпевая вокалисту.
        - А о чем это? - зачарованно распахнутые изумруды с золотыми искорками в глубине. - А то я на слух плохо понимаю.
        - Доверия ищу я - и нахожу в тебе;
        Новое для нас есть в каждом дне.
        Раскройся, взгляни на мир
        Сквозь призму иного зрения -
        И больше ничто тогда
        Уже не имеет значения!
        And nothing else matters…
        Коряво и не совсем дословно, но по духу звучит именно так.
        - And nothing else matters… - задумчиво повторяет Она. - А почему ты не отбрасываешь тени? И в зеркале не отражаешься?
        Она первая обратила не это внимание! Первая за двадцать с лишним лет моей
«посмертной» жизни!
        - Потому что я - вампир, - просто отвечаю я.

* * *
        Этого нельзя было говорить, и нельзя было потом провожать Ее домой - но для меня уже не существовало «нельзя»! Я влюбился. Влюбился, как мальчишка, как последний дурак; я понимал, что выгляжу полным идиотом, что я не только выгляжу - я и есть полный идиот, я делаю то, чего делать нельзя - но я уже не мог совладать с собой!
        Оказывается, с вампирами такое тоже случается…
        Тогда Она поспешила поскорее удрать со мной, неумело соврав, что Ей уже пора домой, но одна идти Она боится, так что не мог бы я Ее проводить?
        - Одна - боишься, а вдвоем с вампиром - нет? - усмехнулся я, продемонстрировав на этот раз свои клыки.
        Я все еще пытался удержать Ее и себя - отпугнуть, оттолкнуть… В глубине души (кстати, а есть ли у меня душа? впрочем, не важно…) - в глубине души я понимал, что добром это не кончится - ни для Нее, ни для меня.
        - С тобой - нет! - улыбнулась в ответ Она. - Ты ведь меня не укусишь?
        - Кусают собаки, - проворчал я. - А мы - целуем… Нет, не укушу. Я сегодня сыт.
        И мы потихоньку выскользнули за дверь.
        Ну конечно же, никуда Она не спешила, просто Ей не терпелось остаться со мной наедине. И засыпать меня вопросами.
        А для начала мне пришлось дать Ей пощупать свои клыки - чтобы Она могла убедиться, что они - настоящие. Это было глупо, но я не смог отказать Ей.
        Она убедилась.
        И вот тогда Ее прорвало!
        Я почти не врал - лишь иногда уклонялся от прямых ответов. По дороге я рассказал Ей многое из того, что в свое время сам узнал от Генриха, который тогда еще был для меня загадочным Генрихом Константиновичем; впрочем, мне и сейчас далеко не все в нем понятно: бывший врач, психолог, весьма эрудированный человек,
«вычисливший» тогдашнего старейшину городских вампиров и фактически спровоцировавший собственное Приобщение к не-мертвым. Зачем? Этого я не мог понять ни тогда, когда, захлебываясь предсмертным хрипом и гибельным блаженством подступающей смерти, судорожно глотал густую черную кровь из вены Генриха - чтобы вместо смерти обрести мучительную Вечность - ни сейчас, когда походя раскрывал Ей наши сокровеннейшие тайны…
        Интересно, а меня Генрих «приобщил» в порядке эксперимента, или по каким-то другим соображениям?
        Нет, конечно, я не рассказал Ей всего, не настолько я все же сошел с ума, да и не успел бы я рассказать все за эти полтора часа блужданий по ночному городу - но рассказал я больше, чем достаточно. Если бы об этом узнали наши, особенно Генрих…
        А Она… Она была несколько разочарована! Маловато, видите ли, романтики оказалось в посмертной «жизни» вампира! Сырые, пахнущие землей и тлением гробы, грязь на помятом пиджаке и во всклокоченных волосах, безумные, горящие глаза - и вечный голод, терзающий тебя изо дня в день, и кровь на твоих губах, ее сладостный, пьянящий вкус - и отрезвление, которое приходит, когда ты видишь у своих ног мертвеца с развороченным горлом и остекленевшими глазами, в которых застыл смертный ужас. Твоя первая жертва. Человек, который только что смеялся, шутил, считал тебя своим другом, таким жечеловеком, как и он сам - и вот теперь он лежит, холодный и мертвый, зато ты - сыт. Сыт на несколько дней, а потом голод вернется, и тебе снова придется отнять чью-то жизнь. И ты сходишь с ума от тоски и безысходности, ночной мрак течет вокруг вязкими пластами, и скалится с неба щербатый череп луны; а ты не в силах ничего изменить, не в силах даже положить конец собственному существованию!
        Какая уж тут романтика…
        Некоторое время мы шли молча.
        - Так ты… мертвый? - неожиданно повернулась она ко мне и посмотрела мне прямо в глаза.
        Мне показалось, что я сейчас утону в этих изумрудных озерах.
        - Да, мертвый, - хрипло выдохнул я.
        Дышать мне совершенно не обязательно, но когда разговариваешь или куришь - приходится. Одна радость для вампира - сигареты на здоровье аж никак не влияют! Пока жив был, думал бросить, а так - зачем? Рак мне теперь точно не грозит.
        - Нет, ты… ты живой! - прошептала она. - И руки у тебя… они теплые!
        Вот так новость!
        - …Ничего, сейчас будут холодные!
        Это ж надо было настолько забыться и потерять бдительность! Оказывается, за нами уже некоторое время шли двое крепеньких бритоголовых парней в кожаных куртках, явно дожидаясь, пока мы свернем в какой-нибудь глухой переулок.
        Дождались.
        Они были уже рядом и явно не рассчитывали на серьезное сопротивление.
        Я - тоже.
        Мне было совершенно все равно, что их интересовало в первую очередь: Она или содержимое моих карманов. Результат был ясен заранее. Ладно, сейчас повеселимся!
        То, что вампиры обладают сверхъестественной физической силой - правда. Да и реакция у нас чуть получше, чем у людей. Так что я не стал применять никаких хитрых приемов (тем более, что и не знал их), а просто-напросто схватил того, что был поздоровее, за горло и, как любят это показывать в фильмах ужасов, слегка приподнял над землей. Фильмы фильмами, а действует подобная штука действительно весьма эффективно. Если, конечно, у вас хватит силы приподнять одной рукой человека тяжелее себя и подержать его некоторое время в воздухе на вытянутой руке, с доброй улыбкой глядя ему в глаза.
        Шея у парня оказалась крепкая - не сломалась сразу.
        Второй «биток», или «урел», как у нас называют подобную мразь, сразу не сообразил, что происходит, и попытался пырнуть меня ножом. Я не стал ему мешать, подождал, пока нож войдет мне в бок - и наотмашь ударил «битка» свободной рукой по физиономии. Ударил не в полную силу, так, чтоб голова не оторвалась, но ему хватило и этого: отлетев метров на пять, он врезался своей бритой башкой в стену и на некоторое время успокоился.
        Первый «клиент» продолжал хрипеть и трепыхаться в моей руке, но я, не обращая на него внимания, обернулся к Ней. Кажется, Она даже не успела испугаться - и теперь завороженно смотрела на меня своими огромными изумрудами. Черт, они чуть ли не светились в темноте! Здорово!
        - Сейчас я, пожалуй, немного перекушу, - сообщил я Ей. - Это не слишком приятное зрелище, так что лучше отвернись.
        - Ой, нет, мне интересно! - Она чуть ли не подпрыгнула от радостного возбуждения. - Но если ты стесняешься…
        - Это Я стесняюсь?! Ну, тогда смотри! - не слишком вежливо буркнул я и впился в горло парня в кожанке…
        Нет, обычно я ем куда аккуратнее, но сейчас я специально работал на Нее. Похоже, я подсознательно старался вызвать у Нее отвращение, ужас, гадливость - чтобы Она в страхе бежала от меня. Я понимал, что так было бы лучше - и в то же время я не хотел этого! Я хотел быть с Ней…
        Я исправно чавкал, булькал, сопел, разодрал горло парню чуть ли не надвое, вымазался в крови - и в таком виде обернулся к Ней.
        Аттракцион «Упырь за обедом».
        Смотри, смотри, девочка! Вот она, «романтика»!
        - Ну, как зрелище? Впечатляет? - осведомился я, пуская кровавые слюни.
        - Дурак ты! - неожиданно рассмеялась Она. - Меня испугался? А я тебя - нет! Ты мне все равно нравишься. Ты… не такой, как все! Другой.
        - Конечно, другой. Упырь-кровопийца, - на этот раз я разозлился не на шутку. Да и вообще, Она что, не понимает, что происходит?! Только что у Нее на глазах я загрыз человека, стою весь в крови, а Она смеется! Или для Нее это всего лишь игра?
        - Ну зачем ты так? - Она шагнула ко мне и провела ладонью по моей щеке.
        Потом изумленно уставилась на свои вымазанные в крови пальчики - и только тут на Ее лице наконец-то появилось выражение растерянности и брезгливости.
        - Вытри лицо… пожалуйста, - Она, потупившись, нервно комкала в пальцах платок, пытаясь оттереть быстро засыхающую кровь.
        - Хорошо, - кивнул я, сжалившись. - Но сначала разберусь со вторым. Свидетелей я не оставляю.
        И направился к начавшему приходить в себя второму «урелу».
        На этот раз я пил аккуратно, прокусив лишь две небольшие дырочки и не пролив ни капли крови. Впрочем, пил я уже через силу: это был третий «клиент» за сегодня! Ничего, зато, считай, с неделю смогу не выходить на охоту. Наемся впрок, как удав…
        Когда я понял, что больше в меня уже не влезет, и оторвался от горла парня, тот все еще шевелился. Но оставлять его в живых было никак нельзя, так что я одним коротким движением свернул ему громко хрустнувшую шею.
        Он дернулся и обмяк.
        Проверяю содержимое его карманов. Деньги всем нужны, даже вампирам. На одни новые костюмы, взамен простреленных, знаете, сколько уходит?!.
        К Ней я намеренно не оборачиваюсь - пусть глядит, как я мародерствую!
        Теперь - замести следы. На пару маленьких ранок у человека со сломанной шеей никто, скорее всего, не обратит внимания. А вот с первым «клиентом» надо что-то делать. Пусть решат, что над его горлом бродячие собаки поработали, а умер он, к примеру, от…
        Раздумывая над тем, от чего мог бы умереть первый «урел», я кое-как отер лицо (дома отмоюсь как следует) и наконец повернулся к Ней - чтобы, бросившись вперед, подхватить Ее в последний момент: до Нее наконец-то дошло, что все это - всерьез, и нервы у девушки не выдержали.
        На какой улице Она живет, я уже знал (сама рассказала по дороге), так что я легко подхватил Ее на руки и понес в сторону дома - Еедома - справедливо рассудив, что приключений на сегодня явно хватит, а привести Ее в чувство я успею и на пороге родных пенат.
        Ну и картинка небось была со стороны - просто классическая: вампир с горящими глазами и окровавленными клыками несет на руках лишившуюся чувств девушку! Скажи кому, что это я Ее домой доставляю, чтоб не случилось еще чего - ну никто б ведь не поверил!
        Очнулась Она сама, еще задолго до своего дома. Определил я это довольно просто: Она неожиданно обвила мою шею руками и плотнее прижалась ко мне. Потерявшие сознаниеобычно так себя не ведут!
        - Извини меня. Я не думала, что это так… страшно. Я понимаю, ты ведь меня защищал, и ты не мог по-другому… Ты не обижайся, я тебе очень-очень благодарна! Ведь если бы неты… А кэтомуя привыкну. Честно! Это я с непривычки…
        - К чему это ты привыкать собралась? - я даже остановился, продолжая держать ее на руках, а Она тоже не спешила высвобождаться, обнимая меня, и это было настолько приятно…
        - Как - к чему? Мы ведь с тобой не в последний раз видимся? Ты же не исчезнешь?
        - Не исчезну, - с обреченным облегчением, чувствуя, как рушится моя «жизнь», кивнул я.
        - Ну вот! - я почувствовал, что снова тону в этих радостных зеленых озерах. - Я привыкну видеть, как ты… ешь!
        Я чуть не уронил Ее. Мы были уже совсем недалеко от Ее дома, и я аккуратно поставил девушку на землю. Нет, Ее непосредственность меня когда-нибудь доканает!
        - Да, ты прав, - спохватилась она, - мне пора. Мы увидимся завтра?
        - Возможно, - попытался уклониться я от прямого ответа.
        - Нет, если тебе со мной неинтересно, ты скажи, я не обижусь…
        Она, кажется, готова была расплакаться оттого, что вампир не хочет встречаться с Ней. Да тебе не плакать - радоваться надо, девочка! И молить Бога, чтобы мы никогда больше не увиделись…
        - Конечно, увидимся, - я говорил совсем не то, но остановиться уже не мог. - Скажи мне свой телефон - я позвоню. Завтра. Как стемнеет. Да, кстати, как тебя зовут? А то мы даже не успели познакомиться!

* * *
        Ее звали Эльвира. «Повелительница Тьмы!» - чуть не брякнул я, вспомнив название соответствующего фильма. Везет мне на экзотические имена! Сначала Генрих, теперь
        - Эльвира…
        - А тебя как зовут?
        - Влад.
        - Влад Дракула-Цепеш? - ее глаза округлились.
        Стокера начиталась. Или тоже фильмов насмотрелась.
        - Да нет, - криво усмехнулся я. - Я не столь стар и крут.
        - Ну ладно, - ей явно не хотелось расставаться, - до завтра. Ты позвонишь?
        - Ну сказал же - позвоню!
        - А завтра… завтра ты меня не укусишь?
        Мне показалось, что эти слова Эльвира произнесла со скрытой надеждой - и мне это очень не понравилось.
        - Нет, - пресек я ее надежды (если они и были) в самом зародыше. - Я на неделю вперед кровью накачался!
        Пауза.
        - Ой, у тебя в боку нож торчит!
        - Правда?
        Я легко выдернул засевшую во мне финку, о которой успел совершенно забыть. Неплохой ножик. Отер лезвие о траву и протянул ей.
        - Дарю!
        Испуганный взгляд, то и дело возвращающийся к месту, откуда я извлек нож.
        - Не волнуйся. Я ведь уже умер, так что подобной игрушкой меня не убить. Бери. На память об этой ночи.
        На этих словах мы и расстались.

* * *
        Ну разумеется, я позвонил ей, и мы почти всю ночь гуляли по городу, и я больше не корчил из себя чудовище, чтобы оттолкнуть ее; я нес всякую чепуху, рассказывал ей байки из вампирской жизни - а она слушала меня с широко распахнутыми глазами, иногда ойкала, зажимала рот ладошкой, смеялась моим неуклюжим мрачным шуткам, а потом грустно вздыхала:
        - Я понимаю, это должно быть страшно - жить так… Но ведь ты убиваешь всяких… ехороших - вроде тех, вчера?
        - Стараюсь, - буркнул я. Ну вот, та же сказка, что и я придумал для себя когда-то! Только она, в отличие от меня, в эту сказку еще и верит! - Но иногда попадаются и нормальные люди. Ты знаешь, как я потом себя чувствую?!
        - Бедный… - она потянулась ко мне, провела ладонью по моей щеке.
        - Ты лучше бы их пожалела! - отстранился я. - Тех, которых мне приходится убивать! Представь, что на их месте окажется… твоя мать, отец, брат! Представила?
        - Представила, - серьезно кивнула она, и некоторое время мы шли молча. Неужели наконец дошло?!
        - Но ты ведь не можешь по-другому?
        Рано обрадовался!
        - Не могу. Знаешь, когда мне совсем хреново, я стараюсь убедить себя, что правы буддисты. Что смерть - это и не смерть вовсе, а лишь переход в новое тело. Человек переходит в другую инкарнацию и живет дальше - как одежду сменил. Тогда получается, что я никого не убиваю, а просто дарю им новое рождение.
        - А это… правда?
        - Не знаю. Но очень хотелось бы в это верить. Так было бы легчемне. Да иим-тоже. Только это все теория, а на практике… сама видела.
        - Я понимаю… (Ни черта ты еще не понимаешь!) Только это все равно здорово!
        Я потрясенно остановился.
        - Что - здорово? Быть мертвым, спать в гробу, бояться солнечного света и по ночам охотиться на людей?
        - Нет… хотя и это… но ведь это совсем другая жизнь!
        - Ага, вернее - смерть!
        - Нет, жизнь! Ты ведь ходишь, разговариваешь, шутишь, куришь вон даже! И руки у тебя теплые! Не веришь?
        - Верю… - я с изумлением понял, что она говорит правду. Что же со мной происходит?!
        - А еще ты влюбился. В меня! Скажешь, неправда?
        - Правда, - невесело усмехнулся я. - Только лучше бы тебе держаться от меня подальше! А мне - от тебя.
        - Глупенький! Ты ведь живой! Хотя и вампир. Но ведь это просто здорово! Школа, потом институт, работа, семья, магазины, телевизор - разве это жизнь? А вот у тебя…
        - Ну да, чужие глотки рвать - это действительно жизнь! - огрызнулся я.
        - Ну почему ты опять… - на глазах у Эльвиры выступили слезы. - Да пусть даже глотки рвать! - вдруг выкрикнула она. - Все лучше, чем так… прозябать. Это по крайней мере - настоящее! Это - жизнь. Или смерть. Но - настоящая, а не та, что все себе придумывают, как в этих сериалах…
        Она замолчала, всхлипнула.
        - Ну что ты, милая, успокойся, - я обнял ее за плечи, и она вдруг вскинула голову, рванулась ко мне и припала к моим губам своими - такими нежными, такими сладостными…
        Она чуть было не добилась своего. Ее шея была совсем рядом, она словно специально подставляла ее: белая бархатистая кожа и так соблазнительно, приглашающе трепещущая в ожидании жилка…
        В последний момент я с невероятным усилием отшатнулся от нее, поняв: Эльвира действительно делала это специально! Она хотела, чтобы я ее укусил! А потом… потом у меня уже не будет другого выхода, кроме как сделать ее такой, как я - просто убить ее я бы не смог, и она это знала!
        - Нет, девочка, не выйдет! - прохрипел я, с трудом подавляя туманящее разум нестерпимое желание. - Ты сама не понимаешь, что делаешь! Ведь обратной дороги уже не будет - даже если кто-нибудь всадит мне в сердце осиновый кол до рассвета! Это все красивые сказки, а как оно на самом деле - ты уже видела. И это еще не все! Неужели ты хочешь…
        - Хочу, - очень серьезно ответила она, глядя мне прямо в глаза. - Ведь это мой единственный шанс стать не такой, как все! Стать такой, как ты! Ведь я тоже люблю тебя, - тихо добавила она.
        - И я люблю тебя, девочка, - я провел рукой по ее волосам. - Это ново и необычно для меня, вампира, ночного убийцы - но я люблю тебя! Может быть, именно поэтому мои руки теплеют, когда мы вместе. Я ведь никогда никого не любил раньше… Но именно поэтому я не позволю тебе стать такой, как я! Я проклят, Эльвира! Я - мертвый, что бы ты ни говорила! А ты… тебе еще жить и жить! Лучше всего нам было бы расстаться, но… я уже не могу без тебя!
        - А я - без тебя, - прошептала она. - Ну ладно, раз ты не хочешь - давай просто целоваться!
        Мы целовались долго и самозабвенно. И в эти мгновения я на самом деле ощущал себя живым.
        Потом, уже под утро, я спешил к себе, и не успевал, небо на востоке уже занялось ослепительным жгучим сиянием, еще невидимым для людей, но причинявшим мне боль; в голове колокольным звоном гудела бешено пульсирующая кровь, мысли путались, и я бежал из последних сил, я мчался, летел… я действительно летел! Впервые в своей посмертной «жизни» я смог взлететь - и это спасло мне «жизнь».
        Я успел.
        Успел в последние мгновения перед испепеляющим рассветом.
        Да, что-то со мной действительно происходило.

* * *
        …Два наполовину погруженных в прозрачный студень тела на высоких, похожих на надгробия, постаментах. Под потолком - пригашенные бестеневые лампы, как в операционной. Разноцветные водоросли проводов, болотные огоньки индикаторов, бельма экранов… Голоса. Обрывки фраз.
        - …по сценарию. Следующим… активация… экстремальные условия… градиент психической напряженности… - голос обволакивает серой ватой, в которой прячется отточенная хирургическая сталь.
        - …очень любопытных эффектов. Клиническая смерть… замедление метаболизма; сердце почти не бьется, дыхание… изменение химического… - уверенный индиго, карминовыепрожилки нездорового интереса.
        Кто же эти двое, залитые в студень, распятые на двух надгробиях? Кто?!
        Почему-то мне это кажется очень важным. Но сфокусировать взгляд никак не удается, картинка плывет; последнее, что я вижу - чье-то лицо, склоняющееся…

* * *
        Я уже видел этот сон, видел! Но он всякий раз ускользал, не давался, оставляя после себя лишь некие смутные, неясные ощущения - и лишь сегодня мне удалось удержать его в памяти, сохранить хоть что-то после пробуждения.
        Я чувствовал: это было нечто большее, чем просто сон, игра причудливых образов. Некая иная, внутренняя реальность?
        Или…
        Что-то менялось во мне - впервые за двадцать с лишним лет посмертного существования!

* * *

…Разумеется, мы с Эльвирой (Эльвица, Элис,[Элис - английское прочтение имени Алиса; (намек на «Алису в Стране Чудес» Л. Кэррола).] Девочка Эли[Девочка Эли - главная героиня книг А. Волкова «Волшебник Изумрудного города» и др.] - я называл ее по-разному, и она каждый раз так искренне смеялась над очередным подобным прозвищем, что я не уставал выдумывать все новые) - разумеется, мы с Эли встречались с тех пор каждый вечер. Мы были уже не в силах расстаться, и я больше не предпринимал попыток оттолкнуть ее; я понял - это судьба!
        Через несколько дней (вернее, ночей) я, окончательно убедившись, что теперь способен летать аки птица (точнее, аки нетопырь!), продемонстрировал моей Эльвице свое новое умение. В тот вечер я специально надел длинный кожаный плащ с высоким воротником (мне все равно, во что одеваться: нам, упырям, при любой погоде ни жарко, ни холодно; так что плащ я одел исключительно для драматического эффекта). В этом плаще я действительно походил на своего тезку Влада Дракулу-Цепеша - особенно когда начал медленно подниматься в воздух, воздев руки к наливавшейся лимонной желтизной полной луне!
        Девочка Эли просто ахнула, а я, ободренный подобной реакцией, свечой взмыл вверх, потом спикировал обратно, продемонстрировал Эльвире несколько воздушных пируэтов, смерчем закружился вокруг нее, не давая опомниться - и бесшумно приземлился рядом. Я чувствовал себя прекрасно - словно летал всю жизнь (и не только «загробную»)!
        А потом я посмотрел ей в глаза и без слов понял, чего она сейчас хочет больше всего на свете. Нет, конечно, она хотела большего, но сейчас…
        - Welcome to Wonderland, Alice![Добро пожаловать в Страну Чудес, Алиса! (англ.).
        - и, подхватив ее, я снова взмыл в воздух.
        Мы плыли над ночным городом, и у нее просто не было слов, чтобы выразить свои чувства, а когда я дал ей вволю налюбоваться открывающейся с высоты панорамой, то решил немного похулиганить и ринулся вниз, со свистом проносясь мимо окон домов, не сбавляя скорости на виражах, в последнее мгновение сворачивая в сторону, огибая деревья и фонарные столбы; мы неслись, словно черный вихрь, и на особо крутых виражах Эльвира визжала от восторга: она совсем не боялась!
        Потом, когда наш безумный полет закончился на том же месте, откуда начался, она с сожалением высвободилась из моих объятий и посмотрела на меня снизу вверх.
        - Это было так здорово, Влад!.. Ну почему ты не хочешь, чтобы я тоже могла так?
        Ну что я мог ей ответить?! Я уже рассказал и показал ей почти все - и это не произвело на нее никакого впечатления.
        Она по-прежнему хотела стать вампиром!
        Каприз ветреной девчонки?
        Или - что-то большее?
        Я не хотел этого.
        Но я чувствовал: это - судьба.

3
        Позволь, я коснусь тебя,
        Войдет в кровь звериный яд,
        И лунный священный свет
        В тебе свой оставит след.
        Ты будешь змеи быстрей,
        Всех женщин земных нежней
        Позволь мне тебя коснуться - или убей!
        Группа «Ария», «Зверь».
        Разумеется, в конце концов она добилась своего, причем отнюдь не оригинальным способом. Я вполне мог бы это предвидеть - если бы любовная дурь не застила мне глаза! Это произошло через месяц после нашего знакомства.
        Эльвица не раз за это время пыталась набиться ко мне в гости, но каждый раз ее попытки натыкались на мой вежливый, но твердый отказ. Одно из главных правил вампира: никому и никогда не выдавай своего убежища, если не хочешь, чтобы однажды к тебе заявились «гости» с осиновыми кольями! Даже «своим», таким же не-мертвым, не стоит показывать место, где ты спишь днем. А о людях и говорить нечего!
        У каждого из нас было несколько убежищ, и каждый, в основном из «спортивного интереса», неоднократно пытался «вычислить» убежища других. Иногда нам это удавалось: я, например, знал пару мест, где прятался Генрих, и одно дневное пристанище Безумной Нищенки, которая извела в городе всех цыган - видать, уж очень насолили они ей при жизни! А Генрих наверняка знал о паре моих убежищ - но обо всех тайных местах другого не знал никто. Я, к примеру, отсыпался днем отнюдь не в своей старой квартире, где время от времени принимал друзей, учиняя ночные посиделки, а то и разгульные оргии (нет-нет, только танцы, вино (для гостей) и женщины, никакой крови, Боже упаси!).
        В этой квартире Элис была уже несколько раз, но она хотела знать, где я прячусь, а узнать это я не мог позволить даже Ей! Мы, вампиры, немного «поведены» на собственной безопасности.
        Не раз мы с Девочкой Эли гуляли по ночным кладбищам. Еще бы, романтика: ночь, серебрящиеся в лунном свете надгробия, чернильные провалы теней - словно разверстые могилы - а рядом с тобой - «живой» вампир! Благоухание сирени смешивается с запахом свежей земли и легким душком тления, адреналин бурлит в крови, жутковато-сладостная волна поднимается откуда-то из глубины души, все кажется сном, и в то же время ты понимаешь, что все это происходит наяву, с тобой, и в любое мгновение тот, кто идет рядом, может… О, как это возбуждает, как щекочет нервы! Я прекрасно понимал Эльвицу и немного подыгрывал ей, выбирая наиболее таинственные аллеи и рассказывая по дороге соответствующие (в основном, тут же выдуманные) истории. И все же в этих прогулках было нечто большее, чем просто поиск острых ощущений для симпатичной девчонки. ВЕДЬ МЫ НА САМОМ ДЕЛЕ ЛЮБИЛИ ДРУГ ДРУГА! Во время подобных прогулок Эли нередко просила показать мою могилу или склеп, но я обычно отшучивался. (Пару раз мы проходили совсем рядом с убежищами Виктора или Безумной Нищенки, но я, естественно, ничего не говорил об этом Эльвире.) Так что
вскоре Девочка Эли догадалась, что сплю я отнюдь не на кладбище, как положено вампиру (надо сказать, что так считала не только она, но и большинство «наших»).
        А вот я этого никогда не понимал! Конечно, на старых кладбищах еще сохранилось некоторое количество склепов, где вполне можно переспать день, спасаясь от солнца. Нозачем спать в пыли и паутине, в жестком гробу, когда есть возможность обеспечить себе куда более комфортабельное и вполне надежное убежище? Помню, как-то пару раз пришлось отлеживаться днем в технических тоннелях метро (полезная вещь - подземка, когда не успеваешь затемно добраться до дому! хвала нашему мегаполису!). Но вот условия там… Бр-р-р! Конечно, когда выбора нет, и не в такую дыру забьешься, лишь бы спастись. Но спать в подобных условиях добровольно… Увольте! А склеп ведь, по сути, ничуть не лучше!
        Короче, Эли меня в итоге раскусила, и вот как-то раз она меня выследила!
        Не знаю, как ей это удалось, но девчонка, у которой в голове гуляет ветер, и которая влюблена в вампира, способна и не на такое! В чем я очень скоро убедился.
        Так что проснувшись в очередной раз после захода солнца и отперев свои тройные бронированные двери со множеством запоров, я обнаружил на лестничной площадке лукаво улыбающуюся Эльвицу!
        - Так… - протянул я, бросил быстрый взгляд на лестницу, убедился, что, кроме Эльвицы, там больше никого нет - и одним движением втянул девушку в квартиру.
        - Посидишь пока здесь, - сообщил я ей не терпящим возражений тоном, - а я иду на охоту. Часа через два вернусь. Можешь пока музыку послушать - комплекс вон стоит, компакты на полке над ним. Или на компьютере поиграй. Только не вздумай выходить! Вернусь - тогда поговорим.
        - Я с тобой… - заикнулась было Эльвира, но я довольно резко оборвал ее:
        - Сиди здесь, я сказал! Вернусь - поговорим.
        И, прихватив связку ключей, я захлопнул за собой дверь и тщательно запер ее снаружи.
        Состояние у меня было еще то, так что я снова проморгал две пули, испортившие очередной мой костюм. «Когда-нибудь эти болваны все же додумаются до серебра,» - с неприятным предчувствием подумал я, производя «контрольный выстрел» в голову неудачливого громилы из его же револьвера.
        И поспешил домой, к ждавшей меня Элис.
        Надо было серьезно объясниться с девчонкой - но когда, старательно заперев за собой дверь, я вошел в комнату, все заготовленные по дороге фразы мгновенно вылетели уменя из головы.
        Моя Эльвица ждала меня в кровати, совершенно обнаженная, приняв позу, явно высмотренную в каком-нибудь «Плэйбое» или «Пентхаусе».
        Она меня соблазняла!
        И, надо сказать, делала это весьма успешно: я едва удержался от того, чтобы немедленно не сорвать с себя одежду и не прыгнуть к ней в постель.
        - Хорошо смотришься, - с голосом я все же не совладал, и он прозвучал более сипло, чем обычно. - Некрофилией, значит, решила заняться? - я грубил ей намеренно, но ничего у меня из этого не вышло.
        - Думаешь, обижусь? - она подмигнула мне - знаю, мол, что у тебя на уме, и знаю, какой ты «целомудренный». - И не надейся! Лучше лезь в постель, и займемся наконец тем, чем положено заниматься влюбленным.
        - Чтобы спать с вампиром, надо хотя бы школу закончить! - строго заявил я, уже сдавшись, но все еще по инерции сопротивляясь. Ну не хотел, не хотел я ломать ей жизнь - ноона сама сделала свой выбор!
        Я заставил свое лицо посинеть, дал проступить трупным пятнам, обнажил в кривой ухмылке пожелтевшие клыки: когда я захочу, я могу выглядеть и так.
        - А я как раз сегодня последний экзамен сдала! - ничуть не смутившись, сообщила мне с кровати Эльвира. - Ты еще о родителях моих вспомни. Я им до лампочки! Сказала, что замуж выхожу - так они даже внимания не обратили! Решили, что я пошутила! В общем, хватит меня запугивать - я тебя уже всяким видела. Прекрати этот маскарад и иди ко мне! - скомандовала она - и я, махнув на все рукой, подчинился. В конце концов, если она так хочет, то почему я должен сопротивляться? Видит Бог - я сделал все, что мог!..
        Я был у нее первым - но она была горячей и страстной, как будто уже знала толк в любовных играх. Ей было больно - но я мгновенно снял эту боль - уж на это-то моих способностей хватило! Я плыл в волнах ее тепла, купаясь в них, и я чувствовал, как бесконечная нежность к ней растворяет что-то в моем закоченелом и заскорузлом от крови мозгу, как я словно оттаиваю, и тело мое становится теплым… На мгновение мне даже почудилось, что у меня бьется сердце.
        А потом все произошло само собой: знакомая, трепещущая в ожидании голубая жилка под бархатистой кожей, мой нежный, совсем легкий поцелуй, почти незаметная ранка…
        Ей не было больно.
        Она понимала, что происходит, и глядела на меня сияющими, полными смертного блаженства, счастливыми глазами, постепенно подергивающимися мутной поволокой.
        Она уходила, уходила из жизни - ко мне, в мой мир, и я уже ничего не мог сделать: так было назначено Судьбой…
        Я чуть не упустил тот неуловимый миг, когда жизнь на мгновение как бы зависает, покидая тело - но все же почувствовал его, спохватившись в последнее мгновение - и, одним движением вскрыв жилу на своей руке, притиснул этот брызнувший багрянцем фонтанчик к ее губам, даря ей то, чего она так хотела, не понимая, чего лишается, и что получает взамен. Она была еще совсем ребенком…
        Потом я отнес ее - обмякшую, уже не живую, но еще не Восставшую, в соседнюю комнату, бережно уложил в стоявший там гроб. (Из этого гроба в свое время восставал и я. Давно следовало его выбросить, но - дурацкая сентиментальность не давала! Ностальгия, понимаешь!.. Кто ж мог подумать, что он еще пригодится?!)
        Аккуратно задвинул крышку.
        Это - ритуал.
        Спи, любимая.
        До завтра.
        Поцелуй был нежным и трогательным. Я заворочался, сладко потянулся - и открыл глаза.
        Небольшие аккуратные клыки, блеснувшие у нее во рту, когда она улыбнулась, отнюдь не портили мою Эльвицу. Моя ответная улыбка вышла немного грустной: все-таки мне было немного жаль ту жизнерадостную и непосредственную Девочку Эли, которая умерла вчера.
        Впрочем, мне тут же предоставилась возможность убедиться, что характер моей Элис ничуть не изменился:
        Вставай, соня! Пора на охоту! Я проголодалась! Кого мы сегодня будем есть?
        ГЛАВА II
        THE UNFORGIVEN[«Непрощенные», т. е. «Проклятые» (англ.).]
        Как много девушек красивых
        - Но слушай, друг, протри очки!
        - У них зеленые глаза
        И вертикальные зрачки!
        (Народное творчество)

1
        Как вампир, она была бесподобна! Лучшей подруги, напарницы и любимой я не мог себе и желать! Какой соблазнительной и доступной умела она казаться - так что я бы даже начал ревновать, если бы не знал, что она всего лишь играет. Но играла она идеально, не сфальшивив ни разу! И когда сопящие от возбуждения парни устремлялись за ней в темноту проходного двора или глухого закоулка - там уже ждал их я. Конечно, пищу выбирал я, придерживаясь своего старого, хотя, по большому счету, достаточно глупого принципа: употреблять в пищу исключительно бандитов, «гопников» и прочую «урлу». Да, конечно, охотиться на этих типов довольно интересно, но…
        А вот моя Эльвица с радостью приняла правила этой кровавой игры, доверив мне выбор жертв (которых мы все, с легкой руки Генриха, обычно называем
«клиентами»).
        Похоже, Эльвица действительно считала, что мы занимаемся благородным делом - очищаем город от всякой мрази. Я не стал разубеждать ее в этом. Пусть «живет» этой иллюзией. На самом деле мы просто питались, а заодно искали острых ощущений, которые, пусть ненадолго, но дает такая охота. Что же касается совести, то она у меня уже давностала весьма сговорчивой. Прав был Генрих!..
        Так вот, «клиенты» сворачивали в заранее облюбованную нами подворотню или иное укромное место, один из парней нетерпеливо подступал к Эльвире (а обычно их было двое: одного нам с Эльвирой было мало, но мои «подопечные» в последнее время взяли моду никуда не ходить поодиночке - и это оказалось нам только на руку!). Эльвира тут же сама прижималась к нему, обнимала, ее губы касались шеи
«любовника», в глазах вспыхивали хищные зеленые огоньки…
        Странно: у меня, насколько я знаю, глаза светятся красным. А у нее после смерти даже цвет глаз не изменился!
        Криков не было ни разу; как правило, «клиент» вообще не успевал понять, что умирает.

«Это было так приятно, когда ты пил из меня, - призналась мне как-то Эльвира. - Ты был так нежен… Я стараюсь с ними поступать так же - чтобы им не было больно.»
        Так что «клиент» обычно даже не пытался сопротивляться, до самого конца так и не сообразив, что с ним происходит.
        А вторым, стоявшим чуть поодаль, тем временем занимался я. Я не был столь нежен, как Эли, но мои «клиенты» тоже не успевали крикнуть.
        Так что Эльвира очень быстро стала первоклассной охотницей - она схватывала все прямо на лету: принципы отбора «клиентов», приемы охоты, умение заметать следы, маскируя наши трапезы под «обычные» убийства. При этом она одновременно ухитрялась оставаться все той же непосредственной и наивной девчонкой, что и при жизни. Похоже, она просто не обратила внимания на собственную смерть - для нее это было несущественно! В душе она уже давно была вампиром - с того дня, как познакомилась со мной и сделала свой безумный выбор!
        А может быть, еще раньше?…
        Нет, все-таки она была немножко crazy!
        К примеру, она была уверена, что вампир непременно должен спать в гробу. Даже в квартире. Я с удовольствием предоставил ей свой, поскольку давно уже прошел через этиглупости и предпочитал спать на кровати: тройные черные шторы, глухие ставни и пуленепробиваемые жалюзи давали вполне надежную защиту от солнечного света, который для нас смертелен.
        Один день Эльвица честно проспала в гробу; следующим утром она забралась в него уже без особого энтузиазма, а посреди дня, когда я, как и всякий порядочный вампир, еще спал мертвым сном, я вдруг почувствовал, что кто-то пытается забраться в мою кровать.
        Разумеется, это была Эльвица. В тот день как следует выспаться мне так и не удалось: от объятий мы быстро перешли к ласкам, а затем и к их естественному продолжению; но одним разом мы оба не удовлетворились, и все повторилось снова, а потом еще раз… Короче, заснули мы только под вечер, а вскоре уже пора было вставать и отправляться на охоту…
        После этого Эли уже не выделывалась и спала в кровати вместе со мной, и, надо сказать, спать с того времени я стал куда меньше: нашлось занятие поинтереснее!
        А взять хотя бы ее попытку среди бела дня (когда, опять же, вампирам положено спать, но ей это было до лампочки!) - ее попытку раздвинуть шторы: в квартире, видите ли, слишком мрачно! Хорошо, что мои шторы так просто не раздвинешь: они закреплены наглухо и закрыты сверху пуленепробиваемыми жалюзи - свое убежище я оборудовал на совесть. Но Эли это не остановило, благо сила у нее теперь была вампирская, и если бы я вовремя не оттащил ее от окна, то мы бы и пикнуть не успели, как превратились в две кучки пепла!
        - Извини, я забыла! - виновато улыбнулась она - и при виде этой улыбки у меня сразу опустились руки, и я не стал ей вычитывать, а вместо этого отнес в постель и поспешилдоказать, что не сержусь на нее.
        Впрочем, больше подобных смертельно опасных «проколов» она не допускала. Одного раза ей было вполне достаточно.
        А вообще это были самые счастливые дни в моей «посмертной жизни». Мне казалось, что я опять ожил, что мы с Элис снова стали людьми; мы больше не были холоднокровными вампирами - мы жили, и наши тела действительно теплели, соприкасаясь - но в глубине души я знал, что это - лишь иллюзия жизни. Очень опасная для вампира иллюзия. И что скоро это невозможное, небывалое счастье, неположенное таким, как мы, проклятым, - кончится.
        Я был прав.
        Но беда пришла значительно быстрее и совсем не с той стороны, с какой я мог предполагать.

* * *
        Конечно, мне не следовало отпускать ее на охоту в одиночку, но она настолько хорошо усвоила мои уроки, вела себя настолько непринужденно и естественно, что я отпустил ее, даже не особенно упираясь. Разумеется, я ее как следует проинструктировал, предусмотрев практически все - кроме того, чего предусмотреть не мог! С другой стороны, что, если б я удержал ее тогда? То же самое произошло бы через неделю, через месяц - какая разница?! По-моему, она замыслила это, когда была еще человеком. А вышибить из ее головы какую-нибудь идею, пока она сама не убедится в ее бесперспективности, было просто невозможно - уж это-то я знал по собственному опыту!
        Эльвира решила «облагодетельствовать» парочку своих приятелей! Я думаю, вы уже догадались, как именно. Ведь ей действительно нравилось быть вампиром, и она даже не могла предположить, что кому-то это может прийтись не по вкусу! Так что, ничуть не мучаясь сомнениями, она выбрала двоих, с ее точки зрения наиболее
«достойных», и вполне грамотно провела с ними обряд Приобщения. Согласия у парней она, естественно, не спрашивала, считая это само собой разумеющимся, а когда такая соблазнительная девица, как Эльвица, (прошу прощения за каламбур) сама вешается тебе на шею, возражать, понятное дело, никто не станет!
        Так что вскоре в городе появились еще два молодых вампира.
        То-то я еще обратил внимание, что Эли возвращается домой какая-то осунувшаяся. Конечно, Приобщение даром не проходит, крови и сил на это уходит порядочно, а тут - два приобщенных за неделю! Как у нее вообще еще оставались силы заниматься со мной любовью?! Впрочем, наэтоу нее сил всегда хватало.
        Все раскрылось еще через пару дней. Элис предусмотрела почти все: перетащила своих «крестников» в темный подвал, куда не проникал солнечный свет, и потом забегала проведать их и «наставить на путь истинный». Одного она не учла, самого главного: парнине хотелибыть вампирами! Но Эли была уже не в силах что-либо изменить - и она бросилась ко мне. За помощью.

2
        Doomed to vanish in a flickering light,
        Disappearing to a darker night,
        Doomed to vanish in a living death,
        Living anti-matter, living anti-breath.[Обреченные раствориться в мерцающем свете, Уходящие туда, где темнее ночь, Обреченные раствориться заживо в смерти, Бездыханные, дышим, бесплотная плоть (англ.).]
        Peter Hammill, «Van Der Graaf Generator» group.
        Первый мальчишка неподвижно лежал на ворохе пыльного тряпья, брошенного на продавленный топчан у самого входа - и лишь слабо пошевелился, когда мы вошли: один безучастный взгляд в нашу сторону, и снова - полная неподвижность. Пятно серой обреченности, исходящей по краям зыбкой дымкой, и лишь в самой сердцевине
        - тусклые багровые огоньки. Да, этот практически безнадежен.
        Второй сидел в углу и чуть покачивался в обшарпанном кресле-качалке, закрыв лицо руками. Мрачная чернота, но в ней - нет-нет, да и проглядывали яростные багровые сполохи. Этого еще, может быть, удастся вытянуть. Только стоит ли?
        - Да, Людоедка Эллочка, натворила ты дел, - пробормотал я.
        Кажется, Эльвира впервые обиделась, но тут же поняла: да, сама виновата - и с надеждой заглянула мне в глаза.
        - Им можно помочь?
        - Сомневаюсь. Но попробую. Эй, парни, я понимаю, как вам сейчас хреново, но попробуйте на некоторое время сосредоточиться и послушать меня. Ничего не обещаю, но вы, по крайней мере, сможете четко уяснить, что с вами произошло, и какой у вас теперь есть выбор. Ну так что, будем слушать?
        Лежащий слегка пошевелился и открыл глаза. Даже попытался сесть, и со второй попытки это ему удалось.
        - А ты кто такой? Доктор? - неприязненно осведомился сидевший в углу, не отнимая рук от лица.
        - Ага, - ухмыльнулся я как можно веселее, хотя на душе у меня скребли кладбищенские крысы. - Добрый доктор Айболит!
        - Тогда вали отсюда своих зверей лечить, пока цел, - посоветовали мне из угла. - А от этой… держись подальше, а то станешь таким, как мы. Хочешь?
        - Ты опоздал, приятель, - оборвал его я, чувствуя, что парня вот-вот понесет. - Яужетакой, как вы - и именно поэтому знаю, каково вам! Только я с этим в свое время справился - а вы пока нет. И справитесь ли - зависит только от вас!
        - Так ты… тоже?! - он наконец отнял руки от лица, и я увидел потеки от слез и тонкую струйку крови, засохшую в углу рта. - Вы?! - он наконец узнал меня. Виделись пару раз в той компании, где я познакомился с Эльвирой.
        - Я. А теперь заткнись и слушай! И ты слушай. Эльвира - вампир. И сделала вампирами вас. Не перебивать! Меня не интересует, верите ли вы в вампиров. Вы теперь сами одни из них, вернее, из нас, так что поверите, никуда не денетесь. Она не хотела вам зла - скорее наоборот, но она не учла, что вы просто не готовы к такой трансформации. Ведь вампир - это не просто живой труп, не просто изменение физиологии и еще кое-чего - это прежде всего состояние психики, состояние души, если хотите! Это надо принять, какданность, поверить в это - и все. Разглядеть «черный огонь» в глубине своего седрца - и постараться раздуть его. Никакого «научного объяснения» тому, что произошло свами, у меня нет и не будет. Я и сам вампир - и уже довольно давно. Вот, смотрите.
        Я широко оскалился, продемонстрировав клыки, а потом медленно поднялся в воздух и некоторое время парил под потолком.
        - Значит, все-таки правда, - обреченно выдохнул тот, что заставил себя сесть на топчане.
        - Правда, - угрюмо буркнул парень в кресле. - Я это уже и сам понял. Ты вот скажи лучше, раз такой умный, что нам теперь делать? Как жить дальше?
        - Хороший вопрос, - кивнул я. - Только жить вам уже не придется. И мне тоже. Мы все - мертвые. Молчи, Эльвира, мне лучше знать! Мы - мертвые, и для поддержания своего посмертного существования должны регулярно убивать живых и пить их кровь. Вот так.
        - А по-другому - никак нельзя? - робко подал голос парень с топчана.
        - Можно. Осиновый кол в сердце - и все. Отмучался. Только сам ты этого сделать не сможешь - по себе знаю. Пробовал. А еще можно тихо загибаться тут без пищи. Ты будешь жить - хотя мы и не живем по-настоящему, но лучшего слова пока никто не придумал - так вот, ты будешь жить так долго, очень долго, но голод постепенно сведет тебя с ума, и ты уже будешь готов на все, будешь готов убить даже родную мать, чтобы только прекратить это - но у тебя уже не будет сил, чтобы добраться до чьего-нибудь горла… Ну как, нравится?
        Они долго молчали.
        - Значит - убивать - или умереть самому? - подал наконец голос парень в кресле.
        - Именно так, - кивнул я.
        - А если - зверей? - с надеждой спросил мальчик на топчане. - Мне кажется, я бы смог…
        Кажется ему! Он даже не смог произнести слово «убивать»!
        - Зверей - можно. Только это довольно противно, и все равно долго не продержишься.
        - А может… консервированная кровь? С донорских пунктов? Как в том фильме…
        - Забудьте! - одним взмахом перечеркнул я повисшую было в воздухе надежду. - Консервированная кровь - это для плохих фильмов и комиксов! Кровь - это скорее символ. Выпивая кровь жертвы, мы пьем ее силу, ее жизнь - и делаем ее своей! Вот за счет чего вампир поддерживает свое существование. А консервированная кровь - просто жидкость, не более. Забудьте о ней. Она вам не поможет. И о том, что можно выпить кого-то не до конца, сохранив ему жизнь - тоже забудьте.
        - Я… попробовал один раз, - глухо произнес парень в кресле. - Я думал - я его ненавижу. Он… а, не важно! - махнул он рукой. - Но когда я увидел его мертвым… Нет, я не смогу еще раз! - он снова закрыл лицо руками, содрогаясь всем телом.
        - Ну что ж, тогда мне больше нечего вам сказать. Вы можете стать настоящими вампирами и регулярно убивать людей; вы можете долго и мучительно умирать здесь
        - нотакойсмерти я не пожелаю и врагу! И, наконец, вы можете разом прекратить свои мучения - но для этого вам нуженкто-то, кто поможет вам в этом. Я все сказал. Выбирайте.
        И я повернулся к выходу.
        - Постойте! - это произнес мальчик с топчана.
        Я обернулся, остановившись в дверях.
        Серая, с темно-лиловыми прожилками, обреченность. Но вместе с ней - и решимость.
        - Вы… можете помочь мне умереть насовсем?
        Да, чтобы принять такое решение, надо тоже обладать немалым мужеством! Недооценил я его.
        - Могу. Но я бы советовал тебе хорошо подумать.
        - Я уже все обдумал. Я не смогу убивать других. И я не хочу мучаться - этоуже начинается, я чувствую! Прошу вас…
        - Хорошо. Я приду завтра, и если ты не передумаешь - я помогу тебе уйти.
        - Спасибо, - прошептал он серыми губами. - Только обязательно придите. Вы обещаете?
        - Да, я обещаю, - твердо ответил я.

* * *
        Всю обратную дорогу мы с Эльвирой молчали, подавленные случившимся.
        - Влад, я не хотела. Я не знала, что такое может случиться! - подняла она на меня полные слез глаза, когда мы уже входили в мой подъезд. - Может быть, им все-таки можно помочь?
        - Только одному - тому, что сидел в кресле. Второй обречен. Теперь ты знаешь, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями?
        Она молча всхлипнула, но я не обратил на нее внимания, потому что увидел: дверь моей квартиры приоткрыта! А я точно помнил, что тщательно запер ее, уходя!
        - Заходи, Влад, заходи, не бойся! - я узнал голос Генриха и слегка перевел дух. Впрочем, радоваться и вздыхать с облегчением было рано: если Генрих заявился ко мне вот так, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее; к тому же, раз он не только «вычислил» мое место обитания, но и смог открыть дверь в квартиру - значит, грош цена такому убежищу! Надо срочно менять место дневки.
        Мы вошли, и я тщательно запер дверь. Все замки были в порядке.
        - О, да ты не один! - криво усмехнулся Генрих, вынув изо рта свою неизменную сигару. - Впрочем, я мог бы и сам догадаться. Что же ты? Представь меня даме!
        - Это - Генрих Константинович, мой Отец, - обернулся я к замершей на пороге Эльвире. - А это - Эльвира. Моя «дочь».
        - И любовница, - закончил Генрих. - Ого, да вы еще не разучились краснеть, леди! Не надо смущаться, я не хотел сказать ничего плохого. А у тебя прекрасный вкус, Влад. Впрочем, не могу сказать того же о вкусе твоей дамы. Ну да ладно, присаживайтесь. Есть новости, и очень нехорошие. Я не вполне понимаю, что происходит, но подозреваю, что кое-что поможете прояснить мне вы.
        Мы с Эльвирой молча уселись в свободные кресла, и я потянулся к лежавшей на журнальном столике пачке сигар. «White Owl». Да, у Генриха губа не дура! Я вынул из пачки сигару, содрал с нее целлофановую обертку, с наслаждением понюхал и аккуратно прикурил от зажигалки Генриха.
        - Итак? - я выжидательно посмотрел на него.
        Посмотрелизнутри.
        Однако Генрих «закрылся», так что кроме серой брони его внутреннего «щита» и чуть насмешливой улыбки, я ничего не увидел. И все же я почувствовал, что моему Отцу сейчас не до смеха.
        - Пропали Безумная Нищенка и Виктор. Я подозреваю, что их ликвидировали.
        - Может быть, они просто сменили убежища?
        - Нет. У меня есть свои способы проверки. Их наверняка убрали. Или пытались убрать, и они ушли на дно; впрочем, это маловероятно - они бы дали знать об опасности.
        - Ты подозреваешь, кто мог это сделать?
        - Я не подозреваю - язнаю! Один из нас может погибнуть случайно, но сразу двое - никогда! Значит, Бессмертный Монах здесь и идет по следу.
        Эльвира переводила растерянный взгляд с меня на Генриха и обратно - я ничего не успел рассказать ей о Бессмертном Монахе.
        - Но это не все, Влад, - Генрих в упор посмотрел на меня. - Бессмертный Монах никогда не появляется просто так. Должно было произойти что-то, что вызвало его появление в нашем городе. Он чувствует наших, но не настолько, чтобы примчаться издалека, пока все идет, как обычно - а, по моим сведениям, в последнее время он находился в Англии. Значит, был всплеск, который привлек его. ЕеПриобщение? - Генрих посмотрел на съежившуюся в кресле Эльвиру. - Навряд ли… Значит, было еще что-то. Что? Я должен знать!
        - Есть еще двое. Их приобщили за последнюю неделю, - тихо произнес я, глядя в сторону.
        - Я так и знал! - Генрих ударил кулаком по подлокотнику кресла, и подлокотник жалобно хрустнул. - Это ее работа! - его желтый прокуренный ноготь на указательном пальцеуперся в Эльвиру. - Ты бы до такого не додумался! Ты, конечно, разгильдяй и пижон, но не до такой же степени!
        - Да, моя! - с вызовом почти выкрикнула Эльвира. - И что теперь?
        - Ничего, девочка, - Генрих как-то разом обмяк, глаза его потухли. - Просто ты привела сюда погибель для всех нас.
        - Спокойно, Генрих! - я уже справился с первым потрясением и постарался взять себя в руки. - Ты всегда знал больше нас всех. Того, что случилось, уже не изменить, но я несобираюсь сдаваться без боя. Да и бегство - это тоже выход. Но для того, чтобы противостоять Монаху, мы должны как можно больше знать о нем. Рассказывай.
        - К сожалению, о нем известно не так уж много, - Генрих постепенно приходил в себя и вернулся к своей обычной повествовательной манере. - Год рождения - неизвестен, но, по всей видимости, он появился на свет где-то между 1410-м и
1435-м. Первая его достоверно известная акция по истреблению вампиров датируется
1456-м годом, Лион. По происхождению - француз, настоящего его имени я не знаю, но среди служителей церкви он известен, как брат Жан; кличку «Бессмертный Монах» дали ему уцелевшие лондонские вампиры после резни, которую он учинил там в
1611-м году.
        - Он действительно бессмертный?! - не удержалась Эльвира.
        - Действительно. Чем это обусловлено - никто не знает. Говорят, что он уже не вполне человек; но то, что он не вампир - это точно. Он явно не вполне нормален
        - нет, он не безумец, но истребление вампиров стало единственной целью его жизни. Возможно, он так долго отнимал жизни у бессмертных, что научился впитывать их силу и стал бессмертным сам. Впрочем, это лишь предположение, одно из многих.
        - Его можно убить?
        - Наверное, - пожал плечами Генрих, прикуривая новую сигару. - Только пока что это никому не удавалось сделать. Пять с половиной веков войны с вампирами - никто изнасне прожил столько! За это время он приобрел такой опыт, что бороться с ним практически бесполезно. Он знает о нас практически все, прекрасно вооружен и подготовлен. Бессмертный Монах не пренебрегает ничем: от чеснока и Библии - до автоматической винтовки с серебряными пулями! При этом он не стесняется в средствах: нередко по еговине гибли не только вампиры, но и люди, но ему это всякий раз сходило с рук. Похоже, он считает, что цель оправдывает средства. Так что заложником, к примеру, от него прикрываться бесполезно: он, не задумываясь, убьет обоих. На жалость его тоже не возьмешь - он лишен этого чувства в куда большей мере, чем, к примеру, ты, Влад, а, можетбыть, даже в большей мере, чем я. У него практически нет слабостей. И у него просто нюх на вампиров.
        - Он действует один?
        - К сожалению, нет. Насколько я знаю, лет семь назад при ИНТЕРПОЛе было создано специальное секретное подразделение «Z», и возглавляет его некий майор Жан Дюваль. Думаю, не стоит пояснять, чемзанимается это подразделение, иктоэтот майор?
        - Не стоит… Хотя, подожди! Ведь ИНТЕРПОЛ - это не военная организация, не спецслужба, даже, по большому счету, не полиция! Там сидят обычные чиновники, которые координируют деятельность полиции в разных странах. У ИНТЕРПОЛа нет оперативных подразделений! Даже обычных…
        - К сожалению, времена меняются, Влад. Теперь - есть. Возможно, ИНТЕРПОЛ - это только «крыша»… Впрочем, в данный момент это уже не имеет значения.
        - Да, ты прав… Его люди подготовлены так же хорошо, как и он сам?
        - Что касается экипировки - думаю, что да. А вот насчет опыта… Они не бессмертны, и подготовка у них, конечно, похуже, но не стоит недооценивать и их: все они профессионалы и, кроме того, имеют духовный сан.
        - Батальон Всех Святых! - хмыкнул я. - Кстати, сколько их?
        - Точно не знаю, но думаю, что десятка три-четыре.
        - И все они прибыли сюда? - голос Эльвиры дрогнул, зазвенел испуганным серебром с черными переливами.
        - Навряд ли. Но человек десять он с собой прихватил наверняка. Возможно, к ним подключился и кто-то из местных.
        - Что-нибудь еще о нем известно? Как он выглядит, во что одевается, как предпочитает действовать?
        - Вот, - Генрих протянул мне фотографию.
        На ней был запечатлен крепкий широкоплечий мужчина лет сорока, с густой бородой и кустистыми насупленными бровями, из-под которых на меня глядели пронзительные, глубоко посаженные глаза. Серо-голубая сталь холодного, нечеловеческого рассудка, облеченная в тело двуногого вепря. На человеке была незнакомая мне форма без погон, зато со множеством накладных карманов.
        - Фотография сделана три года назад, - пояснил Генрих, когда я передал снимок Элис. - Форма - того самого подразделения. Но одевают они ее только на операцию. А так ходят в штатском. Действовать они предпочитают наверняка: долго
«вычисляют» твое убежище, а потом являются днем, когда ты практически беспомощен.
        - Но это подло! - воскликнула Эли, и мы с Генрихом не удержались от улыбок.
        - Этовойна, девочка, - мягко, как ребенку, пояснил Генрих. - А на войне все средства хороши. Особенно когда они позволяют уничтожать противника без особого риска для своих. Хотя при необходимости они действуют и ночью. Вот, пожалуй, и все, что мне известно.
        - Не густо. Сколько осталось в городе наших?
        - Мы трое - и все. Ну, если не считать тех двоих, которых приобщили вы, Эльвира.
        - Этих двоих можно не считать, - хмуро бросил я. - Ты думаешь отсидеться или попытаешься скрыться из города?
        - Еще сам не знаю, - он раздавил очередной окурок в пепельнице. - Но вам я бы советовал сменить убежище.
        - Спасибо. Об этом я и сам догадался. Если нашел ты - найдут и они. Может, нам стоит действовать сообща? Как нам тебя найти в случае чего?
        - Я сам вас найду.
        - У меня есть кое-какой арсенал. Могу поделиться.
        - Спасибо. У меня - тоже. Ну что ж, я узнал все, что хотел, и предупредил вас. Теперь мне пора. Надеюсь, еще увидимся. И смените убежище - не тяните с этим.
        - Ладно, понял. Земля тебе пухом!
        - К черту!
        Мы оба невесело усмехнулись нашей старой шутке, и я проводил Генриха до дверей.
        - Кстати, Влад, - окликнула меня Эльвира, когда дверь за нашим гостем закрылась,
        - я понимаю, что сейчас не до того, но у меня есть еще новости. Меня пригласили на банкет - как ты думаешь, к кому? - К Ахметьеву!
        - Ого! Где ты успела подцепить этого босса мафии?
        - Ну, не самого босса - его племянника.
        - Понятно. И ты хочешь…
        - Сделать то, о чем ты сам не раз говорил. Ведь мы - «санитары города»?
        Да, Эльвица действительно восприняла это мое высказывание слишком серьезно. Но к Ахметьеву и его людям я подбирался уже давно, и упускать такой шанс не стоило. Эх, поохотимся напоследок на крупную дичь, пока не началось сафари на нас самих!
        - «Санитары»! И лучшие друзья гробовщиков, - усмехнулся я. - Вижу, что ты и делом тоже занималась. Что ж, Монах Монахом, а навестить Ахметьева надо обязательно!
        Я с удивлением ощутил, что моя «жизнь» вновь обретает вкус и поблекшие за эти годы краски. Неужели я все это время искал себе достойного противника, сам того не осознавая? Совесть, «санитарная миссия», жалкие попытки бандитов обороняться
        - все это была ерунда! Мне нужен былнастоящийпротивник, настоящий риск, настоящий азарт!
        Кажется, мне надоело бродить по игре под названием «жизнь», включив режим неуязвимости!
        Или…
        Или я неосознанно стремлюсь к собственной гибели, к окончательной смерти?!
        Нет, только не сейчас, когда у меня появилась Элис!

* * *
        Два тела, погруженные в прозрачный студень, на высоких, похожих на надгробия, постаментах, под мерцающим светом бестеневых ламп.
        Голос.
        - Эксперимент переходит в критическую фазу… сценарий предусматривает повышение… экстремальные условия… толчок… скачкообразных психофизиологических изменений…
        Тревожные багровые сполохи, черный мрамор монумента дает трещину.
        Никак не удается разглядеть лицо склоняющегося надо мной.
        Надо мной?!.

* * *
        Сон, который приходит вновь и вновь. Обрывки слов сменяются, голоса исходят разными цветами, сплетаются, текут, цепляются друг за друга шероховатыми краями
        - но основное остается неизменным: смазанное лицо, склоняющееся над двумя телами на высоких, похожих на надгробия…
        Тела!
        Два тела!
        Я должен знать, кто эти двое!
        Потому что у меня возникло одно очень нехорошее подозрение…

* * *
        Прежде, чем идти «на дело», я показал Эльвире два из моих запасных убежищ. Конечно, они были не столь комфортабельны, как основное, но отсидеться в них некоторое время было вполне можно.
        - Это на случай, если мы разминемся, уходя, - пояснил я. - А уходить, возможно, придется с шумом. И помни, наша главная цель - сам босс. Если мы закусим кем-нибудь из его «шестерок», то он сразу уйдет на дно, и мы до него не доберемся. Мы должны первым же ударом отрубить им голову - остальные запаникуют, начнут метаться - и рано или поздно попадут в наше меню - никуда не денутся.
        - Я поняла, Влад, - чуть улыбнулась Эльвица. - Если бы мы еще могли растекаться туманом, как в фильмах - было бы проще. А то я пока даже летать не научилась.
        - Ничего, еще научишься. Значит, запомнила? Ты охмуряешь племянничка и потихоньку подкатываешься к дядюшке. Потом оступаешься, падаешь и «теряешь сознание»; они, конечно, малость переполошатся, начнут приводить тебя в чувство
        - и обнаружат, что сердце у тебя не бьется, и вообще ты уже окоченела - температуру регулировать ты теперь умеешь без проблем. Можешь даже
«заморозиться» посильнее - чтоб у них совсем крыша поехала! Я тем временем под шумок «делаю» босса. А ты сможешь закусить тем, который останется возле тебя последним. Потом уходи в убежище № 2, что возле трамвайного круга.
        - В эту конуру? - брезгливо сморщила носик Элис.
        Ну что ты с ней будешь делать?!
        - Да, в эту конуру! Скажи спасибо, что пока не приходится в могилке отлеживаться. Так вот, уходишь в убежище № 2. Я буду следить со стороны, как пойдет дело дальше; есливозникнут проблемы - помогу уйти. Запасный вариант: если не удастся «сделать» Ахметьева сразу, я проникаю в дом и дожидаюсь, пока он отправится спать. В этом случае без меня никого не трогай - чтобы не спугнуть раньше времени.
        - Информация к размышлению принята! - Эли приложила руку к своим пышным рыжим волосам. - Разрешите выполнять, мой генерал?
        - Вольно, сержант. Выполняйте, - усмехнулся я. - Только запомните на будущее: к пустой голове руку не прикладывают!

3
        В хрустальном шаре
        Ты видишь этот мир,
        Пороки в нем играют
        Нелепыми людьми,
        В хрустальном шаре
        Ты видишь и себя -
        То демон ты, то ангел,
        И мечется душа твоя.
        Группа «Ария», «Отшельник».
        Я наблюдал за происходящим, удобно устроившись в развилке дерева неизвестной мне породы. Дерево росло в небольшом скверике через дорогу от особняка, во дворе которого разыгрывалось помпезное действо, именуемое «банкетом мафии». Многометровый стол, ломившийся от вин и закусок, белые плетеные кресла, скелетами выпирающие из темноты; да и темнота-то была весьма относительной: гирлянды цветных китайских фонариков, матовые светильники рассеянного света на высоких ножках, похожие на светящиеся грибы или экзотические цветы, блики цветомузыки - все это изрядно разгоняло мрак и несколько беспокоило меня. При такой иллюминации не очень-то подберешься незамеченным. Разве что взлететь? Это мысль. Я тут же начал прокладывать маршрут возможного полета, одновременно наблюдая за вальяжно фланирующими по парку гостями, нобеспокойство не проходило. Что-то было не так. Слишком много корректных вежливых мальчиков в безукоризненных черных костюмах прогуливалось по саду, как бы невзначай заглядывая по дороге во все самые темные уголки. Да и возле чисто символической ограды высотой всего в полтора человеческих роста
постоянно торчали несколько коротко стриженых типов, время от времени переговариваясь друг с другом при помощи портативных радиотелефонов. Нет, глушить подобную технику я пока не научился, хотя Генрих утверждал, что ему это пару раз удавалось. Но на то он и Генрих. Вампир-исследователь! По-моему, он и вампиром-то стал, чтобы получше изучить их (то есть наши) возможности!
        А вон и моя Эльвица. Игриво улыбается молодому хлыщу в лоховском малиновом пиджаке. (Ох, уж эти мне «новые русские»! Неужели дядя не мог привить племянничку нормальный вкус?! А еще мафия называется. Постыдились бы - вон, даже шестерки-охранники одеты с большим вкусом!) Эльвица исправно крутит хвостом, племянничек уже явно готов на все, лишь бы затащить ее в постель - да, ты прав, парень, она того стоит! Только не про тебя она, лох ты мой малиновый с анкерным
«болтом» девятьсот семьдесят шестой пробы на безымянном пальце!
        В какой-то момент Эли поворачивается в мою сторону, и по лицу ее скользит тень озабоченности. Ну да, она заметила то же, что и я: слишком много охраны, и слишком тщательно осматривают они парк каждую минуту. Конечно, подобное сборище и должно неплохо охраняться - но не до такой же степени! И они явно настороже. Чего-то ждут? Чего? Уж во всяком случае не нас с Эльвирой! Ладно, будем действовать по плану. Меня мучают нехорошие предчувствия, но отступать поздно: там Эли, и отозвать ее я уже не смогу. Придется рискнуть. Надеюсь, в обоймах у них не серебро - а на остальное нам наплевать. В крайнем случае - «вознесемся» на глазах у всей толпы - терять нам уже особо нечего, если Бессмертный Монах в городе. А с ним рано или поздно доведется встретиться - это я чувствовал.
        Вот Эльвира обернулась к столу, небрежно взяла бокал с красным вином, поднесла к губам…
        Это - условный знак. Пора! Я проверяю, надежно ли сидит отобранный у очередного
«клиента» револьвер в наплечной кобуре - на этот раз я решил взять с собой оружие. Мало ли… Похоже, не зря я коллекционировал клиентские «стволы». Ох, не зря!
        Эли, не торопясь, смакуя, цедит вино. Что-то не так. Что-то явно не так! Но понять, что именно, я не успеваю: Эли, оступившись, теряет равновесие и неловко падает, скользнув рыжей гривой по острому углу стола. Идеально сработано! Многие видели, как она падала, видели, как растрепались при ударе ее пышные волосы, а вот насколько силен был удар - этого не сможет сказать никто! От легкого касания до смертельной травмы. Молодец, Элис!
        В следующее мгновение я бесшумно пикирую вниз и стремительно несусь к дому под прикрытием высоких кустов. Мой темный размытый силуэт сливается с их покачивающимися ветвями, так что со стороны должно казаться, что это просто порыв внезапно налетевшего ветра прошелся по живой изгороди, всколыхнув упругие ветви.
        Поворот.
        Навстречу бьет свет фар, я прижимаюсь к кустам и со свистом проношусь мимо. Кажется, не увидели. А даже если увидели…
        Еще поворот.
        Главное - не сбавлять скорости. Даже если кто-то что-то заметил, он просто не успеет уследить за моими перемещениями.
        А вот теперь - вверх, вдоль ствола старой липы - раствориться в кроне, проскользнуть между густыми ветвями - и короткий рывок к самому дому, в узкую тень под коньком крыши.
        Все. Можно ненадолго зависнуть, прижавшись к стене, и осмотреться.
        Суматоха внизу уже в самом разгаре. Эльвира лежит без движения, лицо ее заливает молочная, даже с какой-то прозеленью, смертельная бледность - сверху мне это хорошо видно. Молодец, девочка, постаралась! Вот над ней склоняется пожилой мужчина в светлом костюме в тонкую полоску; на «мафиозника» не похож - скорее всего, доктор. То-тобудет для него шок! Сердце не бьется, и уже окоченеть успела
        - это меньше чем за минуту! А для полноты эффекта Эльвире следовало бы еще подмигнуть ему и продемонстрировать клыки - точно эскулапа инфаркт хватил бы! Но это так, мои шуточки, которые к делу не относятся. А вон и тот, кто мне нужен - сам Ахметьев. Плотный мужчина лет пятидесяти в дорогом, но строгом костюме, с весьма неприятным тяжеловесным лицом. Несокрушимость лилового постамента брезгливости с зелеными прожилками скуки все уже повидавшего хозяина жизни. Стоит чуть в стороне, недовольно морщится, наливает себе рюмку водки… Рядом - практически никого. Вот он, момент!
        Нет, я спикировал не к нему; да и не спикировал я, а скорее просто рухнул вниз, в последнее мгновение затормозив у самой земли. Меня скрывал дальний край длиннющего стола; скатерть свисала почти до самой земли, охранники были заняты патрулированием вдоль периметра изгороди, гости и внутренняя охрана - моей Эльвицей - и я ничтоже сумняшеся нырнул под стол. Нет, ползти я, конечно, не стал, а довольно быстро полетел над самой землей в нужную мне сторону. Свисающая с обеих сторон скатерть скрывала меня полностью, так что заметить меня было в принципе невозможно.
        Здесь. Перед самым моим лицом недовольно переминаются два черных лаковых штиблета, втаптывая в землю молодую траву. Ну, поехали!
        Свечой выныриваю из-под стола. Перед глазами мелькает дорогой костюм со свисающей из кармана золотой цепочкой, разом побледневшее лицо господина Ахметьева; он раскрывает рот, но вскрикнуть не успевает: я зажимаю ему рот ладонью, крепко притискиваю к телу метнувшуюся за пистолетом руку… Теперь одним рывком увлечь «клиента» под стол, протащить несколько метров, быстро перекусить
        - и можно уходить. Пока они опомнятся…
        - Стоять! Отпусти его, если не хочешь, чтобы в твоей башке не осталось мозгов! Руки за голову!
        Высверки лязгающей стали на фоне торжествующей охры. Красивый голос. И очень опасный.
        Они оказались куда расторопнее, чем я предполагал. И не спускали глаз со своего босса ни на секунду. На меня направлены сразу четыре ствола, и все четыре смотрят мне в голову. Это уже слишком! Я еще ни разу не получал пулю в голову, и проверять, что из этого выйдет, мне что-то не хочется. Подозреваю, что ничего хорошего. Мозг - он и в Африке мозг, даже у вампира. Кажется, придется спасаться бегством.
        - Спокойно ребята, спокойно. Я был не прав, - я медленно отнимаю руку ото рта главного мафиозо, и тот немедленно разражается нецензурной бранью. Отпускать его совсем я не спешу - в случае чего, я успею свернуть ему шею раньше, чем любой из его парней нажмет на спуск - и они это понимают.
        Сбоку ко мне подходит еще один человек, непохожий на «шестерку», хотя и одетый так же, как и другие охранники. Ох, не нравится мне он! Куда больше, чем те, что держат меня на прицеле. Хотя и из них один… Есть у них что-то общее - выражение лица, что ли?
        Внутренний взгляд.
        Они действительно - одинаковые! Золотистые сполохи на лиловом фоне, а в самой сердцевине - угольная чернота. И еще у них обоих на груди, под одеждой - ослепительно сияющие распятия. Истинные распятия!
        - Кончай маскарад, упырь, - почти дружески советует подошедший с легким акцентом. - А чтобы у тебя не возникло желания выкинуть какой-нибудь трюк - смотри!
        Он проходит сквозь расступающуюся перед ним толпу, склоняется над лежащей на земле Эльвирой и приставляет револьвер к ее голове.
        - Думаешь, я не знаю, кто она? Если дернешься - вышибу из нее мозги серебряной пулей. И для тебя серебро тоже найдется, не сомневайся! И радуйся, что вы пока что нужны нам «живыми» - хотя вы уже давно мертвые! - усмехается он.
        Я бросаю осторожный взгляд на револьвер второго охранника с распятием. Так и есть! Тусклое сияние в гнездах для пуль - так блестит только аргентум!
        Влипли!
        И тут вспыхивает свет. Настоящий. Не заманчивое мерцание китайских фонариков, не разноцветные блики цветомузыки - а несколько мощных прожекторов! Становится светло, как днем. Охранники инстинктивно жмурятся, прикрывая глаза свободной рукой - и я понимаю, что у нас появился шанс.
        - Всем бросить оружие и оставаться на своих местах! - орет мегафон. - Вы все задержаны по обвинению…
        Нет, ну в кои-то веки блюстители закона объявились вовремя!
        Да здравствует родная милиция, которая бережет всех нас, даже вампиров!
        В следующую секунду происходит очень много разного, и я понимаю, что пришла пора действовать и мне.
        Во-первых, раздается несколько выстрелов, и один из прожекторов гаснет. Это внешняя охрана решила выполнить свой долг и защитить «крестного отца» от суровой руки закона. Ладно, пусть пробуют.
        Во-вторых, ИНТЕРПОЛовец на мгновение отвлекся и отвел револьвер от головы Эльвиры. И Эльвица не подкачала. Даже я не видел удара - но револьвер ИНТЕРПОЛовца, коротко блеснув в свете прожекторов, проворно улетел в темноту.
        В-третьих, второй ИНТЕРПОЛовец, который целится в меня, не выдерживает и нажимает на спуск.
        На остальные, менее существенные события, вроде падающих рядом мафиози, сраженных ответным огнем нашей доблестной милиции (вернее, ОМОНа), я уже просто не обращаю внимания. Не до того!
        Реакция у ИНТЕРПОЛовца была хорошая: он опоздал всего на какую-то долю секунды, за которую я одним движением успел свернуть шею «крестному отцу» и вместе с ним начал валиться на бок. Так что серебряная пуля прошла впритирку к моей голове, обдав меня горячим ветром. Еще несколько пуль угодили в уже мертвое тело босса мафии, которым я прикрылся, как щитом. Пока мы падали, я успел сунуть руку под пиджак - и когда я коснулся земли, наган был уже у меня в руке.
        Первая пуля досталась расторопному ИНТЕРПОЛовцу, расплескав его мозги красным фейерверком на пышный цветник позади него.
        За ним последовали двое охранников, на которых я истратил еще два патрона. Навряд ли и в их пистолетах был аргентум, но рисковать я не хотел.
        Еще один охранник упал, срезанный автоматной очередью. Так что четвертый патрон я сэкономил.
        Теперь я мог наконец посмотреть, что с Эльвирой.
        Уцелевший ИНТЕРПОЛовец, у которого моя Эльвица выбила револьвер, за это время успел выхватить из кармана нечто вроде нинзевского сюрикена - явно тоже серебряного - и коротко взмахнул рукой. Но Эльвица тоже не теряла времени даром, успев дотянуться до пистолета одного из убитых охранников.
        Выстрел отбросил ИНТЕРПОЛовца назад. Он пошатнулся, но снова поднял руку. Эльвира снова выстрелила, потом еще раз; каждая пуля отбрасывала ИНТЕРПОЛовца еще на метр, разрывая в клочья его костюм, но он все никак не умирал и всякий раз пытался занести руку для броска.
        Бронежилет!
        Мой наган коротко плюнул свинцом, и у виска ИНТЕРПОЛовца появилась маленькая аккуратная дырочка. С другой стороны пуля вырвала пол-черепа, и неудачливый борец с вампирами рухнул в вытоптанную траву, так и не увидев, кто его прикончил.
        - Уходим, Эльвира!
        Она вскочила, рванувшись ко мне - и тут же с каким-то испуганным криком рухнула на землю.
        - Нога!
        Рядом сиренево взвизгнула пуля, и я каким-то шестым чувством ощутил: аргентум!
        Стреляли сверху, откуда-то из дома, возможно, даже с крыши.

«Снайпер! Третий, - догадался я. - И хорошо, если последний!»
        Палить по нему отсюда из нагана не имело никакого смысла, но надо было что-то делать, и притом делать быстро - иначе он пригвоздит нас обоих серебряными пулями.
        Я перекатился на бок, еще раз - и оказался рядом с Эльвирой.
        - Держись за меня!
        Подхватываю ее на руки. А теперь - бегом к углу дома. Там - «мертвая зона». Снайпер - на чердаке. Наконец-то я определил его местонахождение. Взлетать было нельзя - снимет влет, это я знал наверняка.
        Вокруг визжали пули, две или три из них даже попали в меня; к счастью, это были не серебряные, а обычные.
        Прикрывая Эльвиру собственным телом, я зигзагами добежал до угла дома и только там, уже в относительной безопасности, опустил ее на землю.
        Рана оказалась не слишком страшной, но все равно неприятной: серебро для нас хуже кислоты. Но главное - кость была цела. Я смазал уже начавшую гноиться рану собственной слюной - чтобы не началась «серебряная лихорадка», когда вампир начинает гнить «заживо» - Генрих говорил, такое бывает - и поднял взгляд на Эльвиру.
        - Это ему так не пройдет. Я убью его, - твердо сказал я.
        - Не надо, Влад, летим отсюда! - она произнесла это таким умоляющим тоном, что я на секунду заколебался.
        - Нет, Эли, это не поможет. Они уже «вычислили» нас. Нам не уйти. Так что остается драться. Сиди здесь, вот тебе второй револьвер, - я вытряхнул пустые гильзы из своего нагана, дослал на их место целые патроны и передал наган ей. - Жди меня. Время до рассвета у нас есть.
        - Влад! - она поймала меня за руку, когда я уже делал шаг, чтобы уйти, и притянула к себе. - Если тебя убьют, я тоже не буду жить, - очень серьезно сказала она, глядя мне прямо в глаза.
        И я не стал напоминать ей, что она и такне живет.
        ОМОНовская группа захвата в бронежилетах и касках уже прорывалась к дому, но дела у атакующих шли далеко не так хорошо, как они, видимо, планировали. Из четырех прожекторов уцелел только один, за оградой полыхали две милицейские машины, и во дворе лежали трупы не одних только мафиози. Опомнившиеся гангстеры, ожесточенно отстреливаясь, организованно отходили к дому.
        То один, то другой силуэт кроваво вспыхивал - и тут же начинал скукоживаться, чернеть, истончаться…
        Над головой у меня чирикнула пуля, и по ее сиреневому свисту я снова угадал проклятый аргентум. Снайпер не дремал. Правда, для снайпера он был уж больно косоруким, так что мне еще повезло. Неужели у них получше стрелка не нашлось?!
        Ладно, поиграем в «пятнашки»!
        Я был зол и немного не в себе, а потому не допускал даже мысли, что он может в меня попасть. Прыжок, перебежка, кувырок - залечь. Прыжок, перебежка - и вот я снова под столом. Я быстро пролетел метров пять - и вовремя: кроша дерево, в стол впилась целая очередь серебряных пуль. Ага, он, значит, лупит из автоматической винтовки! А у нее точность не очень - потому и мазал.
        А вот и то, что я искал, даже лучше: я-то рассчитывал на автомат или винтовку, а передо мной был одноразовый гранатомет «Муха». Заряженный. Сжимавший его мертвый
«мафиозник» так и не успел выстрелить. Ладно, приятель, давай-ка сюда твою пушку…
        - Не двигаться!
        Яростный багрянец на голубом фоне.
        Послушно не двигаюсь; только слегка поворачиваю голову - и вижу перед самыми глазами черную дырку пистолетного ствола, а за ним - злое прищуренное лицо, растрепавшиеся и упавшие на лоб волосы и съехавшую на затылок милицейскую фуражку. Потом я замечаю четыре звездочки на погоне и решаю, что для начала информации достаточно.
        - Ты чего, капитан? Я ж с вами! Это они меня тут угробить хотели, когда вы объявились! Вовремя, кстати. Спасибо!
        - А, так это ты? - его явно сбил с толку мой дружелюбно-благодарный тон. - А ты кто? И вообще, какого черта ты тут, блин, делаешь?
        Синяя дрожь сомнения в голосе.
        Отвечать надо быстро, не важно, что - но быстро, иначе у него тут же возникнут подозрения.
        - Долго рассказывать. Потом объясню, когда все это кончится. Снайпера на чердаке видел?
        - Видел, - кивает капитан.
        Все, его внимание уже переключилось, отвлекшись от моей персоны.
        - Сейчас я попробую его снять. Прикроешь?
        - Конечно! У меня «калаш».
        Капитан убирает пистолет, втискивается под стол и втаскивает за собой автомат. Деловито отстегивает магазин, ругнувшись сквозь зубы, вставляет новый. Я тем временем проверяю, исправен ли гранатомет.
        - Тебя как зовут?
        - Василий. А тебя?
        - Влад. Ну что, готов, Василий?
        - Готов. Давай, Влад, с богом!
        - К черту! - сплевываю я и рывком встаю, опрокидывая стол.

«Муху» - на плечо. Я чувствую, как снайпер наверху лихорадочно ловит меня в прицел. Вот он, скорчившийся у слухового окна фиолетовый силуэт! Трепещущее золото сердцевины заливает чернота мгновенного предчувствия, но он не сдастся до последнего! Я чувствую, как перекрестьеегоприцела сходится у меня на лбу, точно между глаз. Спокойно, Влад, мертвые не потеют! Рядом дергается, плюясь огнем и свинцом, автомат капитана. Василий не жалеет патронов, давая мне такие нужные мгновения, чтобы как следует прицелиться.
        Все. Поймал.
        Плавно нажимаю на спуск.
        И тут же кувырком ухожу в сторону.
        Сиреневые нити проходят так близко, что я, кажется, успеваю их увидеть и ощутить кожей.
        В следующее мгновение слуховое окно взрывается огнем и дымом, вместе с обломками рамы из него вылетает человек, все еще сжимающий в руках автоматическую винтовку, и глухо шмякается оземь перед самым парадным входом.
        На мгновение стрельба прекращается, все, как завороженные, наблюдают за этой картиной - и я слышу, как Василий орет мне в самое ухо, изо всех сил хлопая меня по плечу:
        - Молодец, Влад! Так его, блин! Снял гада, ей-богу снял!
        Я устало улыбаюсь в ответ - и тут из дома раздается усиленный мегафоном голос:
        - Немедленно прекратите огонь! Повторяю, немедленно прекратите огонь! С вами говорит сотрудник ИНТЕРПОЛа лейтенант Джон Полянски. Повторяю: немедленно прекратите огонь!..
        - Четвертый, - пробормотал я себе под нос, поднялся на ноги - благо огонь действительно прекратился - и стал осматриваться в поисках подходящего оружия.

* * *
        - С вами говорит сотрудник ИНТЕРПОЛа лейтенант Джон Полянски.
        Неживое дребезжание равнодушной жести.
        Собственно, говорит с нами не лейтенант, а коротышка-переводчик - не поймешь, мафиозный или ИНТЕРПОЛовский - а русоволосый громила-лейтенант стоит рядом и, время от времени наклоняясь к коротышке, что-то угрюмо бубнит ему в ухо. Похоже, единственного знатока русского языка в их группе мы с Эли недавно ухлопали.
        - Капитан Василий Прохоренко, - Василий поправляет фуражку и коротко козыряет. - А ну-ка, предъяви удостоверение, лейтенант!
        Картина напоминает сцену из классического боевика: перевернутые столы, трупы, звенящие под ногами гильзы; слуги закона с одной стороны, бандиты - с другой, готовые в любую секунду вновь открыть огонь. А два босса, видя, что силы примерно равны, решили вступить в переговоры.
        Только ИНТЕРПОЛовец в роли заместителя убитого босса мафии и мы с Эльвирой не вписывались в общую картину, освещаемую несколькими чудом уцелевшими фонарями и двумя догорающими милицейскими машинами.
        Прохоренко вертит в руках удостоверение: видно, что в английском он не силен. Но печать и фотография на месте, надпись «INTERPOL» тоже присутствует - и капитан кивает, возвращая удостоверение лейтенанту.
        - Какого хрена ты делал среди этих бандитов, лейтенант? - Прохоренко все это явно не нравится, и я его прекрасно понимаю.
        - Мы проводили здесь свою операцию, капитан, и ваше вмешательство все испортило. Погибли три наших сотрудника.
        - Блин! Почему без нашего ведома?! Ты в какой стране находишься, лейтенант?! А людей и у меня полегло немало. Лезете, блин, не в свое дело!.. Короче: прикажи своим бандитам сложить оружие - и едем разбираться в управление. Подкрепление я уже вызвал.
        Коротышка старательно переводит, лейтенант внимательно слушает, склонив голову.
        - Господин лейтенант ничего не имеет против, - заявляет коротышка, - но эти люди ему не подчиняются, так что он может только посоветовать им сложить оружие - а никак не приказать. Кроме того, здесь присутствуют куда более опасные преступники, непосредственно виновные в гибели трех сотрудников ИНТЕРПОЛа, а также во многих других преступлениях. Господин лейтенант требует их выдачи.
        Ну конечно! Только заикнись он о вампирах - и никакое удостоверение не поможет - Прохоренко сразу санитаров из психушки вызовет!
        - И кто же это?
        - Один из них стоит позади вас.
        - Влад? Да я тебя скорее арестую! Ты мне тут еще покомандуй, блин! Он нам помогал, понял?!
        Правильно, капитан, так его! Помогал, помогал, еще как помогал - и не только сейчас, но и лет двадцать до этого!
        - Тем не менее, господин лейтенант ОФИЦИАЛЬНО ЗАЯВЛЯЕТ вам, что он - опасный преступник, который давно разыскивается ИНТЕРПОЛом за совершение ряда тяжких преступлений.
        Слова падают ржавыми чугунными отливками на мерзлую кладбищенскую землю.
        - Ну, тогда покажь ориентировку! Или, может, у тебя и ордер есть, лейтенант?
        На мгновение капитан оборачивается и незаметно подмигивает мне: ничего, мол, парень, не бойся, я тебя в обиду не дам!
        Спасибо, капитан! Только, чую, добром это не кончится - и для тебя в том числе.
        - Господин лейтенант не уполномочен предъявлять вам эти документы, но он официально заявляет…
        - Нет, это Я ОФИЦИАЛЬНО ЗАЯВЛЯЮ, - срывается вдруг на крик с трудом сдерживавшийся до того капитан, - что ты, лейтенант, мать твою, ЗАДЕРЖАН! Задержан за превышение своих служебных полномочий на территории нашего суверенного государства! А также за попытку ввести в заблуждение органы правопорядка, и еще по обвинению в клевете и по подозрению в связях с организованной преступностью, блин! Сдать оружие!!!
        Перевода не потребовалось. Мигом оценившие ситуацию гангстеры и ОМОНовцы начали быстро оттягиваться назад и спешно занимать укрытия. Лейтенант вдруг резко вскинул руку. Но целил он не в меня, а в капитана! Этот был подготовлен куда лучше, чем предыдущие трое: даже я со своей вампирской реакцией опоздал. Два выстрела почти слились в один. Прохоренко покачнулся и стал медленно оседать на землю, а ИНТЕРПОЛовец, выронив пистолет и зажав здоровой рукой правое запястье, из которого хлестала кровь, зигзагами бросился к дому. Я выстрелил ему вдогонку, но промахнулся. Со всех сторон уже трещали выстрелы, но я, не обращая на них внимания, склонился над упавшим капитаном.
        Багровая, судорожная пульсация, и в самой сердцевине - медленно расползающаяся чернота.
        Прохоренко был ранен в живот, и рана была смертельной - это я понял с первого взгляда. Но мучаться он будет еще несколько часов. Впрочем, выход был. Вот только согласится ли Василий?…
        - Влад, не дай ему уйти! - прохрипел капитан. - Ах он сволочь! ИНТЕРПОЛ его мать! Да я его…
        - Он не уйдет, Василий, - кивнул я. - Я доставлю его тебе.
        - Со мной все, Влад. Отбегался. А ты… не дай ему уйти! Слышишь, блин?!
        - Слышу, капитан. Но с тобой еще не все. У тебя будет выбор. Но об этом после. Я пошел. Жди. Скоро вернусь.
        Внутреннийвзгляд распахивается, охватывая все поле боя разом.
        Изъязвленный чернотой пурпур. Но чернота эта уже неопасная, она медленно уходит.
        Эльвира.
        Охристый посвист пуль. Охристый, карминный, медно-желтый. Сиреневого нет. Кончился у них аргентум!
        А на остальное - плевать.
        Грязно-серые, бурые, лиловые с прозеленью силуэты. Черные вспышки.
        Рядом - ждущий металлический взблеск оружия.
        Я иду, лейтенант Полянски. Я уже иду.
        Встать в полный рост. В этом нет ничего страшного - для меня, вампира! Мы играли на равных, лейтенант. У тебя был шанс. Но ты его не использовал. Все, господа, я разозлился всерьез. Теперь пеняйте на себя!
        В первый момент «мафиозники» просто опешили от такой наглости и на несколько секунд даже прекратили стрелять, так что метров десять я прошел совершенно спокойно.
        А потом на меня обрушился свинцовый ливень.
        Короткая, привычная вспышка тупой серой боли. Еще. И еще.
        Я шел. И чувствовал, как спереди на меня накатывают волны черного, животного страха. Их страха. Страх и Смерть - они ведь одного цвета. Но я их не спутаю, нет…
        Только бы они не попали в голову!

…Проклятье!
        Мгновение растягивается жевательной резинкой - а потом начинает схлопываться. И на другом конце этой резинки ко мне стремительно несется огненный шарик, увеличиваясь в размерах.
        Я знал, что увернуться я не успею.

«Если бы мы еще могли растекаться туманом…»
        Пуля прошла сквозь мою голову.
        Какое-то неуловимое мгновение до того она была передо мной, готовая вонзиться в мой мозг - и вот она уже позади - а я продолжаю идти дальше!

«Если бы мы могли растекаться туманом…»
        Я могу растекаться туманом!
        Ага, бурые и серые силуэты пятятся. Некоторые уже бегут. От меня, что ли? А не надо было в меня стрелять! Больно, все-таки…
        Что-то начинает ритмично колотиться на самой периферии сознания. Наверное, это автомат в моей руке. Иначе отчего бы бегущие начали дергаться, валиться на землю, чернеть, скукоживаться?
        Вот уже и не дергается никто. Почернели, успокоились.
        Вот только лилового с золотом лейтенанта по имени Джон Полянски среди них нет. Значит, он в доме.
        Иду туда.
        Позади уже бегут опомнившиеся блюстители порядка.
        Багряно-вороная ненависть; охристая, с карминными потеками, злорадная радость.
        - Как… как вам это удалось?! - надтреснутый, ярко-зеленый с уходом в аквамарин фальцет молоденького сержанта. - Бронежилет? - мямлит он, с ужасом глядя на мой изорванный в клочья пулями и окровавленный костюм.
        - Не-а, - с ухмылкой мотаю я головой. - Рекламу смотреть надо. Принимай быстрорастворимый аспирин УПСА - и все будет зарастать, как на собаке!
        Кажется, он принял меня за сумасшедшего. В тот момент он был весьма близок к истине.
        Внутри было темно - но не для меня: я быстро отловил прятавшегося в боковом коридоре бандита, молча запрокинул ему голову, впился клыками в горло - мне надо было восполнить потерю крови: все-таки несколько десятков пуль не проходят бесследно даже для вампира.
        Он и не пикнул.
        Безумное, запредельное наслаждение. Когда чужая жизнь вместе с хмельным багряным напитком перетекает в тебя, становится твоей…
        Утолив голод, иду дальше, но вскоре останавливаюсь. Сил просканировать все здание внутренним взглядом уже не было, несмотря на выпитого гангстера. Конечно, потратив пару часов на поиски, я отыщу лейтенанта и так - никуда он не денется. Но… до рассвета оставалось не так уж много времени, а у меня еще было немало дел этой ночью. Умирающий капитан, несчастные мальчики в подвале, раненая Эльвира, наступающий на пятки Бессмертный Монах со своими людьми, которые, похоже, ведут еще и какую-то двойную игру…
        Надо было уходить. Но я еще приду за тобой, Джон Полянски! Я вернусь! Слышишь? Я обещал капитану - и я сдержу слово! Я вернусь.
        Во дворе никого не было. Никого из живых. Если не считать моей вампирессы Эльвиры и умирающего капитана.
        - Ну, вроде, все, - устало улыбнулся я Эльвире. - Пошли отсюда. Нам еще в подвал успеть надо. Вот только капитана заберем.
        - «Клиент»? - как-то странно взглянула на меня Эльвира, прихрамывая позади.
        - Нет, - отрезал я. - Надеюсь, что нет. Он может стать одним из нас. А если он не согласится… Тогда ты подаришь ему легкую смерть.
        - Хорошо, Влад, - очень серьезно кивнула Эльвира. - Но лучше бы он согласился. - Она склонилась над лежащим на земле капитаном.
        - Ну что, Василий, ты не возражаешь против небольшого путешествия?
        - Куда? - с трудом прохрипел капитан. - В Преисподнюю? Кто ты, Влад? Я видел, как ты шел, блин!..
        - Я? Ну, считай, что-то вроде ангела. Ангела Смерти. У тебя будет выбор: стать таким, как я, и воевать с этими сволочами дальше - или умереть. Впрочем, умрешь ты в любом случае.
        - Я… таким, как ты! - выдохнул капитан. - Я их… всегда давил, гадов. Да я… зубами им глотки рвать буду!..
        - Именно об этом и речь! - не удержавшись, расхохотался я. - Он наш, Эльвира! Хватай его - и понесли. Ах, черт, у тебя же нога!..
        - Ну и что? - искренне удивилась Элис. - Мы полетим!
        - Мы?… - наверное, челюсть отвисла не только у капитана, когда Эльвира, скромно потупившись, поднялась на метр над землей и зависла в воздухе.
        - Просто по-другому у нас бы не получилось - вот я и решила, что раз надо - значит, я тоже должна научиться летать - прямо сейчас…
        - Ладно, потом, - прервал я ее, - вот доберемся до подвала - там и расскажешь все. - Хватай капитана - и полетели. Держись, Василий, сейчас будем возноситься!
        Уже с высоты я в последний раз окинул взглядом поле боя и невольно поморщился:
        Черт, столько жратвы зря извели!
        ГЛАВА III
        TO LIVE IS TO DIE[Жить - значит умереть (англ.).]
        These are the pale of death
        Which men miscall their lives.[Это всего лишь бледный налет смерти, который люди ошибочно называют своей жизнью (англ.).]
        («Metallica», 1988)

1
        Поначалу Эльвицу с непривычки заносило на виражах, да и наша ноша отнюдь не способствовала полету, так что по дороге мы чуть не сшибли несколько фонарей, чудом избежав столкновения в последний момент, едва не «подключились» к злобно загудевшей на нас пронзительно-голубой линии высокого напряжения, а пару тянувшихся к нам веток мы таки снесли - хорошо еще, что я снял капитану боль, и он этого даже не заметил.
        Добравшись наконец до места, мы ухнули вниз, и я едва успел замедлить падение, но все же посадка получилась не вполне мягкой. Капитан негромко застонал.
        - Приехали, Василий. Сейчас «лечить» тебя будем, - сообщил я.
        - От смерти не вылечишь, - прошептал Прохоренко.
        - Верно мыслишь, капитан! - почему-то мне было весело, хотя ничего веселого не происходило. - Только мы тебя не от смерти, а от жизни лечить будем. Есть такое универсальное лекарство от всех болезней…
        - Гильотина, что ли? Или цианистый калий, блин? - через силу улыбнулся Василий.
        - Вроде того. «Поцелуй вампира» называется. Элис, ты не находишь, что у капитана вполненашюмор?
        - Нахожу, - улыбнулась Эли. - Вы будете с нами, капитан! Мы еще знаете как повеселимся завтра, празднуя ваше воскрешение!
        - Ребята, делайте, что хотите, - Прохоренко сделал попытку махнуть рукой, но это ему плохо удалось. - Сдохну - не обижусь - все одно я уже не жилец, блин. Ну а если оклемаюсь и смогу еще того лейтенанта достать - большое спасибо скажу.
        - Сдохнешь, а потом оклемаешься и достанешь, - пообещал я Василию, который не нашелся, что ответить, поскольку от наших «пояснений» у него явно начала ехать крыша.
        Так, развлекая по дороге уже почти мертвого капитана, мы осторожно спускались в подвал по выщербленным ступеням.
        Жалобный скрип двери.
        Последние две ступеньки.
        Пришли.
        Это мы, ребята! - машу я рукой в темноту.
        Молчание.
        Здесь что-то не так!
        - Эльвира…
        И в это мгновение в дальнем углу вспыхивает кровавый глаз лазерного прицела. Смертоносная светящаяся нить с клубящимися в ней пылинками упирается в грудь Эльвиры - как раз под левым соском.
        - С прибытием! - раздается в углу чей-то насмешливый, чуть картавый голос. - А вот и парочка влюбленных трупов! Стойте, где стоите, и продолжайте держать эту падаль. Скоро за вами приедут - подождите немного. И не вздумайте дергаться - в стволе у меня серебро!
        Очень интересно. Второй раз нас пытаются взять «живьем». Что-то не похоже это на Бессмертного Монаха, если верить рассказам Генриха. Его люди явно ведут какую-то свою игру. Если это вообще его люди.
        Наконец мне удается их рассмотреть. Не его, а именно их. Второй засел в самом дальнем углу подвала, и в руках у него точно такая же автоматическая винтовка
«М-16», как и у первого, с явно посеребренным штыком и подствольным гранатометом, только вместо лазерного прицела на ней установлен инфракрасный. И целится он в меня. А у того, что держит на прицеле Эльвиру - инфракрасные очки.
        Да, ребята подготовились серьезно. Я бросаю два коротких взгляда налево и направо. Нет, их только двое. Но можно не сомневаться, что скоро здесь появится целая бригада. Небось, и способы удержания у них разработаны; что там: распятия, пентаграммы, чеснок, серебро, святая вода, омела… Вполне достаточно, а есть наверняка и еще что-то. Эльвириных «крестников» в подвале, естественно, нет - уже успели увезти. Мальчишки, небось, и сопротивления не оказали. А этих двоих оставили караулить нас.
        Да, времени у нас практически нет, тем более, что и рассвет уже скоро. Но сдаваться им никак нельзя - независимо от того, зачем мы им нужны (могу себе представить - зачем!). Ну что ж, сегодня у нас ночь чудес - попробуем сотворить еще одно и вырваться отсюда.
        - Интересно, а зачем это мы вам понадобились? - бросаю я пробный шар. - Такие холодные, скользкие, можно сказать - замороженные заживо (Пойми, Эльвира, ну, милая, тыдолжнапонять! Ведь ты уже один раз проделывала это сегодня!) - зачем мы вам? Будете держать нас в холодильнике и изучать? Так мы можем обойтись и без холодильника! (Есть! Онапоняла! Я ощущаю, как слегка касающаяся меня рука Эльвиры начинает быстро холодеть - и поспешно включаю свой собственный
«холодильник». Дайте нам только пару минут, чтобы как следует понизить свою температуру - и мы еще посмотрим, помогут ли вам ваши инфракрасные приборы, работающие на тепловыхл учах! Ну а лазер… доберемся и до него!)
        - Ты что, совсем умом тронулся, мертвяк? - интересуется тот, что держит на прицеле Эльвиру. - Или решил шизиком прикинуться? Прикидывайся-прикидывайся, недолго тебе осталось! У нас, небось, по-другому запоешь!
        - У вас? - изумляюсь я. - Это где же? В ИНТЕРПОЛе? А я-то думал, вы нас просто убиваете - без суда и следствия. Ошибался, выходит! Прошу прощения! Образцово-показательный суд над вампиром! Звучит. Правильно, Правосудие - оно для всех! And justice for all!
        Ага, зашевелился; пытается перенастроить свои очки. И тот, второй, тоже явно забеспокоился. Главное, чтобы они не заподозрили раньше времени, в чем дело. Еще минута…
        - Что-то больно разговорчивый ты, покойничек! По-моему, ты просто напрашиваешься на пулю. Для начала - в ногу - чтоб не был таким прытким. Следовало бы укоротить тебе язык, но он нам еще понадобится…
        Нет, конечно, исполнить свою угрозу он не решается: ведь тогда ему придется на какое-то мгновение оставить «без присмотра» Эльвиру - а на такое он не пойдет… Ну, кажется, все - предел. В конце-концов, физики уже давно установили, что Абсолютный Нуль недостижим!..
        - Эй, вы, что вы там такое творите? Стоять на месте!
        - А мы и стоим, начальник! Разве не видите?
        Не видят! Остался лазер. Ну что ж - лазер…
        Я знал - именно знал, что у меня получится! Откуда? Не важно!
        Я мысленно потянулся к упирающейся в грудь Эли ниточке луча, скользнул по ней прямо к излучающему энергию кровавому зрачку, припал к нему невидимыми губами… Отдаймне свою силу! Отдай!..
        Жгучий поток хлынул внутрь - поток чужеродной силы, которая вот-вот сожжет меня изнутри, испепелит, как солнечный свет…
        Нет, врешь! Не выйдет! Я впитаю тебя в себя, переварю, как кровь и жизнь очередного «клиента»! Я…
        - Что за…
        Лазер гаснет!
        - Эли, падай!
        Прости, капитан - но уложить тебя аккуратно уже нет времени!
        Грохот выстрелов - отчаянный, суматошный. Аргентум противно визжит над нашими головами, рикошетит от стен.
        Внутри, ища выхода, бурлит чуждая энергия. Черт, как бы у меня лазеры из глаз бить не начали! По ним ведь и засекут!

…Пора!
        Распластываюсь в броске, не вполне понимая: кто я, что я? лечу, бегу, прыгаю? тело? туман? что-то среднее? Мгновения смазываются, пространство подвала искажается под каким-то немыслимым углом; я вижу медленно поворачивающийся мне навстречу ствол, судорожно дергающий спуск палец - но выстрела нет! Молодец, парень - весь магазин с перепугу высадил!
        Посеребренный штык проходит впритирку к моему боку - и я, приземляясь, просто бью ИНТЕРПОЛовца кулаком в висок. Не кулаком - короткой черной молнией. Такое ощущение, что в последний миг я успеваю увидеть ударегоглазами. Вокруг взрывается темнота. Черт! Неужели убил?! Ведь он нам живым нужен! Ладно, потом.
        Второй бросок, вдоль стены - стремительной тенью, размытым пятном без очертаний
        - наверное, так это выглядит со стороны… И щелчок вставляемого в гнездо магазина похоронным набатом отдается в ушах. Я не успеваю, не успеваю!
        Успел - не я. Успела Эльвира. Силуэт поднимающего винтовку ИНТЕРПОЛовца на мгновение раздваивается. Короткий вскрик, хруст. Лязг металла…
        Стон.
        Странно! Почему он еще жив?
        - Ты что, ему шею не сломала?
        - Нет, только руку. Я же есть хочу! - почти детская обида в голосе.
        Действительно, экая ведь я свинья: сам закусить успел, а об Эльвице и не подумал!
        - Погоди, сейчас гляну, что с моим. Кажется, я слишком сильно приложился.
        Нет, ты гляди, уже шевелится! Живучий попался. Очень хорошо. А то тот, второй, похоже, по-русски ни бум-бум. А мой английский, особенно разговорный, оставляет желать лучшего.
        Перезаряжаю его винтовку, забрасываю за плечо. Инфракрасные очки тоже пригодятся. Ага, вот запасные магазины, гранаты, пистолет, нож… Ч-ч-черт! Жжется! У него не только клинок посеребренный!
        Отбрасываю подальше опасную и бесполезную для меня игрушку.
        Первое, что видит очнувшийся ИНТЕРПОЛовец - это горящие угли моих глаз - и дуло собственной «Беретты», глядящее ему в лоб.
        - Вот теперь и поговорим… покойничек! - сообщаю ему я.
        - На себя посмотри! - огрызается он.
        Это плохо. Раз огрызается, да еще и шутит - то быстро его «расколоть» не удастся. А времени у нас нет. Или он просто еще не понимает, что с ним случилось? Думает, я с нимшутки шутить буду? Они с такими, как мы, не церемонятся - и мы с ними не станем!
        - Речь сейчас не обо мне. Эли, не трогай пока своего! Смотри только, чтоб не выкинул чего, - я коротко бросаю взгляд в ее сторону и тут же вновь сосредоточиваюсь на своем подопечном. - Тот твой приятель по-русски говорит?
        - Нет.
        - Очень хорошо. Эли, закусывай спокойно. Приятного аппетита.
        - Спасибо.
        - No! No! Please, no!..
        Голос захлебывается; хриплый, булькающий вздох, негромкий стон; отчаянная багровая вспышка - и расползающееся чернильное пятно; исходит дымкой, истончается…
        Все.
        - С ним - все. А у тебе есть шанс. Понял?
        - Упырем сделаете? - кривая усмешка. Вот только губы у тебя дрожат. Дрожат ведь? Да, я тебя понимаю! С бандитом или даже с маньяком-психопатом, приставившим тебе нож к горлу, есть хоть какой-то шанс договориться. Уговорить, подкупить, обмануть, отвлечь внимание, выбить нож… В конце концов, и бандит, и психопат - тоже люди. А вот с вампиром, с живым мертвецом… Я хорошо вижу тот кромешный мрак животного ужаса, который уже подступает к горлу этого парня! К горлу…
        Мой острый ноготь почти ласково касается шеи ИНТЕРПОЛовца, и тот дергается, как от укуса.
        - Поверь, это-ни с чем не сравнимо! Уж я-то знаю. Этостоит жизни, парень! Неужели ты не хочешь…
        Молчит. Ладно.
        - Можно и по-другому: это когда нож входит тебе в кишки, медленно проворачивается…
        Черт, самому противно - хотя я, казалось бы, уж ко всему должен был привыкнуть! Но на войне все средства хороши. Мне нужна информация - и я ее добуду! Если понадобится - буду резать его на кусочки! Вот только времени на это может не хватить.
        - Поверь, мне очень не хочется это делать - я ведь вампир, а не садист - но ты можешь просто не оставить нам выхода. Пожалуй, я начну с того, что у тебя в штанах. Да, от этого ты можешь умереть - но не сразу, далеко не сразу!
        Я сделал вид, что лезу за ножом. Пока - только вид. Но если он будет упрямиться…
        Парень отшатнулся, вжался спиной в стену, инстинктивно пытаясь отодвинуться от меня подальше.
        - Нет… не надо! Пожалуйста!
        Все! Сломался. Он мой. Быстро, однако. Я думал, он покрепче окажется…
        - Хорошо. Я могу не мучать тебя. И оставить тебя в живых. Даже не делать живым трупом. Но для этого ты мне должен кое-что рассказать. Мертвецы, они, знаешь, бывают довольно любопытны.
        - Как я могу верить тебе на слово? И не говори мне, что мертвые не лгут!
        - Ты прав. Лгут. Но у тебя нет выбора. Тебе придется поверить и ответить на мои вопросы - или умереть. Умереть такой смертью, которой я и врагу не пожелаю! Я тебя даже целовать не стану - слишком много чести. Ну так как?
        - Что ты хочешь знать? - с трудом выдавил он. Хорошее воображение у парня. Небось, как представил себе, что может сделать с ним оживший покойник…
        - Во-первых: почему ты так хорошо говоришь по-русски?
        - Потому что - русский! - он даже фыркнул. Вот, мол, какой вампир недогадливый попался! Ничего, пусть расслабится немного - посмотрим, как тебе понравятся следующие мои вопросы.
        - Ты работаешь в ИНТЕРПОЛе?
        - Да.
        - В подразделении «Z»?
        Пауза.
        - Да.
        Ага, значит, и до нас эта зараза добралась. Очень интересно!
        - Вас придали в помощь майору Жану Дювалю?
        - Откуда ты?!.
        - Можешь не продолжать. Следующий вопрос, и постарайся хорошо подумать, прежде чем ответить: почему вы нас просто не убили? Зачем мы вам нужны?
        На этот раз пауза была куда более долгой.
        - Они… они хотят вас изучить.
        - Они?
        - Исследовательская группа при подразделении «Z». Я не знаю подробностей, - парень заспешил, словно боясь, что я ему не поверю. - Знаю только, что это какой-то секретный международный проект. Минимум, семь стран. ИНТЕРПОЛ - это
«крыша», а кто там всем заправляет на самом деле - не знаю! Честное слово, не знаю! Мы - только исполнители. Мы ловим таких, как ты - и передаем ученым. Я не знаю, что они с вами делают! Клянусь, не знаю!.. - кажется, у него начиналась истерика, так что пришлось слегка хлестнуть его ладонью по щеке.
        ИНТЕРПОЛовец пришел в себя почти сразу. Осекся на полуслове, мотнул головой, словно отгоняя наваждение, покосился на меня, отвернулся.
        - Курить будешь? - почти дружески осведомился я, доставая сигареты.
        Он только судорожно кивнул. Я дал ему прикурить, прикурил сам и подождал, пока он сделает несколько затяжек. Надо спешить, но сейчас нельзя было перегнуть палку. Этож надо, я - в роли вампира-следователя! Кто б раньше мне сказал…
        - И много наловили? Таких, как мы? - поинтересовался я небрежно.
        - У нас в городе - двоих. И еще двоих малолеток отсюда забрали. Сволочи! - неожиданно окрысился он, на миг забыв о себе. - Детей-то - за что?! Жечь таких, как ты, надо! Осиной! Каленым серебром!
        - Вот и жгли бы. Как брат Жан.
        Недоуменный взгляд.
        - Ну, майор этот. Жан Дюваль. Он так и делает. Он нас убивает. Это, по крайней мере, честно. Он - нас; а мы - его, если достанем. А вы?!
        Он промолчал.
        - Никогда не задумывался, зачем они нас исследуют? Эликсир бессмертия ищут? Лекарство от рака? Или что-то другое? Молчишь?! - теперь уже завелся я. - Хочешь верь, хочешьнет - а сюда я шел, чтобы помочь им, этим детям! Упокоить! Они просили; потому что сами - не могли! А теперь ваши «ученые» опыты на них ставить будут! На детях - опыты! Ты понял?! Намертвыхдетях! Куда их повезли?! Говори!!!
        - Исследовательский центр… при институте… институте биохимии.
        - Знаю. Где там этот центр?
        - Экспериментальная лаборатория. Закрытая. Корпус номер семь. Самый дальний. За забором.
        - Понял, - видел я это здание когда-то, издалека. Так вот, значит, что там… - Теперь: что можешь сказать о майоре Жане?
        - Ну…
        Короткая тревожная вспышка на самом краю сознания. То самое чувство опасности, которое столь хорошо развито у нас, вампиров - да и кое у кого из людей.
        Я прыгнул с места, как сидел - прыгнул, упал, поспешно откатился в сторону.
        Очередь была на пол-магазина, от души. Чтоб наверняка.
        Полтора десятка серебряных пуль. Не среагируй я вовремя - со мной было бы все кончено.
        Но пули не пропали даром. Я видел, как дергается в смертной агонии тело ИНТЕРПОЛовца, как сползает на пол, оставляя на стене кровавый след.
        Я сдержал слово. Не мы убили тебя - свои.
        Я не стал стрелять в ответ - просто швырнул в узкий прямоугольник входа трофейную гранату.
        От грохота разом заложило уши, но я все же расслышал чей-то отчаянный крик. Вот только всех их граната навряд ли уложила - так что, как опомнятся - жди ответного «гостинца»!
        - Эли, тут есть другой выход?
        - Нет.
        Вот это влипли! Прорываться наружу? С умирающим капитаном - не прорвемся (да и без него - сомнительно), а бросить его здесь… Да, я убийца и вампир - но своих я не бросаю!
        Черт, что же делать?!
        - Мы влипли, Влад?
        - Да, Элис. Но мы выберемся! Мы обязательно выберемся! Главное - очень захотеть! Главное - поверить!.. - я уже сам плохо соображал, что говорю ей, а на глазах уже каким-то образом оказались трофейные инфракрасные очки. Вампирское ночное зрение, помноженное на достижения техники - какое-никакое, а преимущество! А товнутреннийвзгляд забирает уж слишком много сил. Ну-ка, ну-ка, осмотримся… Мягкая пульсация серого и зеленоватого, видимость - как сквозь толщу воды, но предметы видны куда отчетливей, чем даже при моем зрении. А это что за странный квадрат на полу - отсвечивает бледно-лиловым, переливается?… Никак люк? Как же я его раньше не заметил?! Не вампир, а слепая тетеря! Нет, тетеря - она глухая… А, не важно!
        Я явно перестарался - так что крышка люка едва не осталась у меня в руках.
        - Элис, быстро - хватаем капитана - и ноги! Туда, в люк. Винтовку не забудь - пригодится!
        - Влад! Он совсем плох! Как бы он…
        - Выдержит! Держись, капитан, уже недолго осталось!
        За шиворот сыпятся целые пласты многолетней пыли, подошвы скользят на влажных скобах. Колодец теплоцентрали. Вот это повезло!
        Каким-то чудом спускаем вниз капитана, и я задвигаю крышку на место.
        Вовремя. Гулкие раскаты выстрелов. Палят явно наобум, боясь сунуться внутрь. Но это ненадолго.
        Над головой - толстые, пышущие теплом трубы в блестящей изоляции, с торчащей из стыков стекловатой.
        Сгибаемся в три погибели, ползем по узкому тоннелю. Ничего, потерпи, капитан! Сейчас мы найдем другой колодец, выберемся отсюда - и Эли сделает все, что нужно…
        - Влад… - я едва расслышал голос капитана. - Чего у тебя руки такие холодные?
        Непонятно, бредит он, или нет. А ведь мы и вправду все еще «замороженные»!
        - На Деда Мороза тренируюсь.
        Он слабо улыбается.
        - Со мной все, Влад. Бросайте. Отхожу я. Спасибо… за все.
        Мы с Эльвирой обмениваемся короткими взглядами, и я киваю. Осторожно опускаю капитана на пол.
        - Нет, капитан. Не дадим мы тебе уйти просто так. Мы обещали. Так что приготовься к рождественскому подарку: поцелую Снегурочки!
        - А что, скоро Рождество?
        - Да. Твое рождество. Второе. Ну что, готов, Василий?
        - Как пионер, блин, - сил на улыбку у него уже не осталось.
        Я отступаю на шаг назад, и Эльвица, встав на колени, склоняется над капитаном.
        Сейчас я почти завидую Василию. Испытать такое еще раз… За это действительно можно отдать все!
        Отдать жизнь.
        Как раз в тот момент, когда мы втаскивали бесчувственное тело капитана в найденный наконец колодец, в дальнем конце тоннеля блеснул свет фонаря. Поздно, господа! - злорадно ухмыльнулся я, водружая поверх люка кстати подвернувшуюся бочку с засохшим цементом. - Ариведерчи! Еще увидимся!
        Дверь подвала была заперта, но я просто как следует пнул ее ногой, и висевший снаружи замок, отчаянно кракнув, с лязгом отлетел в сторону.
        Несколько вытертых ступеней, дверь подъезда.
        Вот оно - бледнеющее ночное небо, усыпанное умирающими блестками предрассветных звезд.
        Мы успеем! Мы должны успеть!
        Мы успели.
        Это, конечно, была не моя прежняя квартира - старая хибара на окраине города, купленная мною за бесценок пару лет назад. Но светозащиту здесь я установил не хуже, чем в моем старом убежище, а удобства… хрен с ними с удобствами! Тут вся
«жизнь» летит под откос…

«Твой скорбный труп не пропадет!» - пробормотал я, укладывая в гроб тело капитана и закрывая его крышкой - ритуал все-таки надо соблюдать!
        Гроб (не тот, из которого я восставал, другой, поплоше) хранился тут в кладовке еще с тех времен, когда я только оборудовал это убежище. Тогда я отсыпался в нем днем, в подвале, дабы не мотаться на дневку через весь город. Конечно, на машине можно было бы обернуться быстро, но я еще до Приобщения недолюбливал автомобили, и в итоге за всю свою «посмертную» жизнь так и не научился их водить.
        Зря, конечно - но есть некоторые привычки и предубеждения, против которых мы бессильны.
        Я покосился на окровавленную серебряную пулю в углу. Ее мы извлекали из капитана каминными щипцами - ничего более подходящего не нашлось. Направился к кровати.
        - И никакого секса! - строго заявил я плотоядно воззрившейся на меня Эльвице. - Спать! Нам завтра предстоит трудная ночь.
        - Так-таки никакого? - наивно захлопала своими длиннющими ресницами Девочка Эли.
        Ну что ты с ней будешь делать?!

2
        На краю обрыва, за которым вечность,
        Ты стоишь один во власти странных грез.
        И, простившись с миром, хочешь стать беспечным,
        Поиграть с огнем нездешних гроз.
        Группа «Ария», «Ангельская пыль».
        Два тела на ложах из прозрачного студня. Пригашенные лампы подпотолком. Зеленоватый сумрак. Так выглядит мир сквозь прибор ночного видения. Откуда я это знаю? Не важно. Негромкое жужжание. Лицо. Склоняется. Где-то я уже видел это лицо, видел, видел… Черты лица смазываются, разглядеть его никак не удается. Как всегда.
        Как всегда?!
        Значит, это уже было? Было, и не раз?
        Не раз… раз… раз…
        Эхо звоном отдается в ушах.
        Тот, что погружен в студень, не может ни видеть, ни слышать. Он - не здесь.
        Откуда я это знаю? Где я? Кто я? Это я лежу на студенистом ложе? Или кто-то другой? И кто лежит рядом? Кажется, женщина. Я хочу посмотреть, но не могу.
        Не могу повернуть голову. Почему? Ведь я же гляжу со стороны! Почему я не могу просто повернуть голову и посмотреть? Почему?!
        Может быть, потому, что у меня нет головы? Нет тела? Кто же я?!
        Шепот в ушах (в ушах?!). Тот человек, что стоит над ложем, с кем-то говорит. Голос серый, с отливом в голубизну, на другом конце - антрацит. Слова смазываются, плывут; краски тоже смазываются, словно пьяный художник мазнул… нет, не так. Раздолбанный магнитофон тарахтит, тянет, жует пленку - наверное, садятся батарейки.
        - …по сценарию?…хорошо. Результаты совершенно не… штампы! заезжено! За что вам платят? За такие деньги могли бы… сценарий и пооригинальнее! Вам… фантазии? надо…
        Шепот, шелест, скрип иглы по запиленной пластинке.
        Другой голос. Темный пурпур, прожилки фиолетового, уход в багрянец. На самом краю - чернота хриплых трещин.
        - …необходимы узнаваемые стереотипы…в книгах, фильмах. Иначе - отторжение. Нет базы… достраивать картинку… достоверности. Ведь конечный результат вас вполне устраивает?
        - Да, вы правы. Хорошо…
        Голоса уплывают, комнату заливает молочной мутью, быстро переходящей в промозглую сырость болотного тумана, серую мглу, и вокруг смыкается чернота могилы…

* * *
        Некоторое время я лежу с открытыми глазами.
        Темнота не мешает. Я знаю, что снаружи - вечер. Уже почти стемнело. Еще чуть-чуть - и…
        Я снова былтам. В этом сне. И снова сон не хотел отпускать меня, он еще жил во мне, я еще слышал шелестящие голоса, видел погруженное в студень тело. На миг мне показалось, что стоит сейчас повернуть голову - и я наконец увижу…
        Искушение было слишком сильным. Я повернул голову - и провалился в два изумрудных колодца, раскрывшихся мне навстречу.
        - Ты опять былтам?
        - Да, Элис.
        (Откуда она знает?!!)
        - И я - тоже.
        - Ты?!!
        - Я. Это уже не в первый раз. Только раньше я не говорила, потому что почти ничего не помнила. А теперь… Я знала, что ты рядом - но я не могла повернуть голову и посмотреть.
        - И я - тоже! Значит, это ты - на том, втором ложе; как и я, залитая в студень?
        - Да, Влад. Знаешь, иногда мне кажется… мне кажется, что там лежим мы - настоящие. В коме. Таммы, наверное, очень хотели жить - и на пороге смерти мы создали себе этот мир, это посмертное существование - чтобы уйти сюда насовсем, когда врачи устанут бороться за нашу жизнь. Там мы еще живы - но это ненадолго.
        Она помолчала.
        - Когда я думаю об этом - мне становится страшно, Влад.
        - Почему, Эли?
        - Потому что я боюсь, что когда мы умрем там - здесь тоже все кончится. Навсегда.
        - Ну, здесь мы уже умерли, - наигранно усмехаюсь я. - Но даже если ты и права, и все это - побег от смерти, то когда наши настоящие тела там умрут, мы останемся здесь. Нам просто перестанет сниться этот сон.
        - Я очень на это надеюсь Влад, - Эльвира серьезна, как никогда. - Но еще больше я боюсь другого. Я боюсь, что там мы очнемся. И жизнь вновь станет серой и скучной. Как раньше. Как у всех них. А это все окажется только сном…
        Вот как? Девочка моя, ты убежала от жизни - сюда, ко мне; и теперь боишься вернуться?
        Вот это - действительно страшно!
        Я не стал говорить ей о своих подозрениях.
        Я очень надеялся, что это все же сон, видение; может быть - прорыв в какую-то другую, невероятно искаженную реальность. Кто знает, на что способна извращенная, уже не человеческая психика не-мертвого?
        Сон разума рождает чудовищ. А сон чудовища?…
        Но если Эльвира все-таки права, и все это не просто сны - то там нас отнюдь не лечат, отнюдь не пытаются вернуть к жизни. Этого она может не бояться.
        Все гораздо хуже.
        Там на нас ставят какой-то эксперимент. Там нас ведут по сценарию, в конце которого может ждать только одно…
        Так что пусть уж лучше все это окажется просто сном, кошмаром для вампиров. Кошмаром, которым мы пытаемся отгородиться от самих себя!
        Да, отгородиться, защититься! Потому что если на самом деле мы лежим там, то все, что происходит здесь - сон, иллюзия! Все это - чей-то идиотский сценарий, безумный эксперимент… Но ведь тогда на нас нет вины, нет ничьей крови! А это значит… это значит, что мы, сами того не осознавая, хотим, чтобы кошмар оказался реальностью, встал между нами и нашей истерзанной, умирающей совестью, ее останками!
        Но рано или поздно совесть умрет в нас окончательно.
        И тогда мы проснемся.
        Проснемся здесь.
        Или…

«Еще немного - и я просто сойду с ума,» - мысль была на удивление трезвой и отстраненной.

* * *
        - Ну, ребята, у вас и шутки! Вы б еще и крышку заколотили! Так же и задохнуться, блин, можно…
        Эли не удержалась и хихикнула.
        Крышка со стуком упала на пол, и капитан Прохоренко сел в гробу, являя собой живую (ну, скажем, условно живую) пародию на воскрешенного Лазаря. Встает из гроба Лазарь, оглядывается по сторонам, и заявляет: «А вы, блин, кто такие? Почему здесь собрались? А ну-ка, предъявите документики!»
        Вовремя капитан проснулся! Еще немного - и мы с Эльвирой утонули бы в дебрях психологии и самокопания, а там и до съехавшей крыши - рукой подать. Сумасшедшие среди вампиров встречаются куда чаще, чем среди людей. Взять хоть ту же Безумную Нищенку. Да и «нормальные» вампиры - не такие уж нормальные на самом деле. Пережить собственную смерть - не шутка! Посмотрю я на вас…
        - Вы чего это в потьмах сидите?
        Та-а-ак. Кажется, сейчас придется объясняться.
        Я выбрался из кровати и щелкнул выключателем.
        Капитан сидел в гробу растрепанный, небритый, с синюшными трупными пятнами на лице, и ошалело моргал.
        - С Днем Рождения, Василий!
        - Спасибо… Только я зимой родился, в январе!
        - То ты в первый раз родился. А сегодня - во второй, - как ребенку, объяснил ему я.
        - А, ты в этом смысле…
        Нет, он действительно ничего не понял!
        - Посмотри на свою рану.
        - А… - он осекся. Выбравшись из гроба, скинул заскорузлый от крови милицейский китель, сорвал продырявленную рубашку. Оторопело ощупал живот, колупнул ногтем корку засохшей крови…
        - Это… как это?! Даже шрама нет! - он замолчал, прислушался к себе. - И не болит ничего! Только сушняк жуткий, как с бодуна. И жрать хочется. Не, ну вы, блин, даете! Колдуны, блин! По небу летают, раны лечат… - капитан умолкает и некоторое время пытается вспомнить какое-то слово. - Экстрасенсы, да? Ну я не знаю, как вас и благодарить! Вы ж меня прямо с того света… Я ж теперь по гроб жизни… - Василий споткнулся о гроб, в котором провел ночь, глянул себе под ноги - и резко умолк.
        Нет, правду надо говорить сразу - какой бы страшной она ни была. Если отложить объяснения на потом - будет только хуже.
        Я уже открыл было рот, но Василий снова опередил меня - резво шагнул к примостившемуся в углу комнаты ветхому буфету, заглянул внутрь…
        - О, да у вас тут вино! Ребята, можно глотнуть? Вы не подумайте, я не алкаш какой-нибудь, но такой сушняк…
        Вино - это исключительно для интерьера. Точнее - для случайных гостей. Должна же у человека в доме водиться хоть одна бутылка вина! Вдруг угощать кого-то придется? Я в этом смысле всегда гордился своей предусмотрительностью. Сами-то мы, вампиры, вина, понятное дело…
        И снова меня опередили. На этот раз - Эльвица.
        - Конечно! - мило улыбнулась она капитану, продемонстрировав белоснежные клыки - но Прохоренко не обратил на них внимания. Одним движением выдернув пробку, он жадно припал к бутылке «Каберне».
        Черт, вот ведь оно!
        Жадно глотающий «Каберне» капитан. Подносящая к губам бокал Эльвица. Там, на банкете у Ахметьева. Подносящая к губам, делающая глоток, другой…
        ВАМПИРЫ НЕ ПЬЮТ ВИНА! Вампиры вообще ничего не пьют и не едят, кроме крови!
        Неужели и она, и капитан…
        - Эльвира, а скажи-ка мне, тогда, на банкете - когда ты пила вино - что ты почувствовала?
        - Ой, мне понравилось! А то мальчишки на вечеринки обычно всякую дрянь импортную покупали, а дома мне вообще не разрешали…
        - А я тебе никогда не говорил, что вампиры не пьют вина?
        - Нет. А что? - изумленно распахнутые изумруды.
        - Да нет, ничего. Забудь, ерунда все это…
        Вот так. Она не знала! И капитан не знает - вон уже полбутылки выхлебал - и ничего с ним не делается! И не сделается. Значит, главное - поверить? Поверить - или изначально не знать и быть уверенным?
        Да! Именно так! И тогда нет ничего невозможного - скользить по лунному лучу, растекаться туманом, гасить лазерные прицелы, глушить радиотелефоны, пить вино, как при жизни, и получать от этого удовольствие… Что еще?! Что?! Что мы еще можем?!!
        Голова кругом идет… голова… кругом… как во хмелю… во хмелю…
        Я молча шагнул к капитану, отобрал бутылку.
        В этом нет ничего особенного. Это - просто вино. Раньше я любил сухие вина. Хоть то же «Каберне». Что мешает мне выпить его и сейчас? То, что я вампир? Чепуха! Эльвира - тоже вампир; и капитан. Да и по цвету это похоже на кровь, и пьянит совсем как…
        Терпкий, давно забытый вкус. Глоток, другой… Я отрываюсь от бутылки. Я сделал это! Я поверил, я убедил себя, я смог!!!
        И что же дальше? В чем еще я могу убедить себя? Что мне теперь говорить капитану, а что - нет? А если… если не говорить ему, что он - вампир?!! - эта мысль настолько поразила меня, что я застыл с бутылкой в руке посреди комнаты, словно застигнутый солнцем горный тролль.
        Застигнутый… солнцем…
        Нет, слишком рискованно. Самовнушение - это здорово, но есть и банальная физиология.
        Физиология вампира.
        Восставшего мертвеца.
        Проклятого.
        Ему нужна свежая кровь, нужна чужая жизнь, чтобы сделать ее своей.
        А стоит капитану выйти на солнце…
        Или это тоже - условности?!! Тоже - вопрос веры, знания? Или НЕзнания?!
        Что, если…
        Нет, слишком рискованно!
        - …Хлебни еще, Василий. То, что я тебе сейчас скажу, на трезвую голову лучше не слушать. Да и на пьяную тоже.
        Я достал сигареты и присел на край кровати.

* * *
        - Проклятье! Блин! И что же я теперь жене скажу?! Начальству?! - капитан мерял шагами комнату, как угодивший в клетку зверь. Убеждать его пришлось долго, но в конце концов, после нескольких весьма впечатляющих демонстраций, он все-таки поверил.
        - Ты им ничего не скажешь. Их для тебя больше не существует. И тебя для них - тоже, - я чувствовал, какую боль мои слова причиняют капитану, но нарывы надо вскрывать сразу. Я не собирался ему лгать. - Забудь. Знаю, что не сможешь, но - забудь. У нас есть дело. И не говори, что тебя не спрашивали! Ты мог выбрать смерть - насовсем. Но ты выбрал месть. Ты ведь еще хочешь достать тех ублюдков? Того лейтенанта ИНТЕРПОЛа, который тебя убил?
        - Да! - капитан резко остановился. Его взгляд был подобен удару пули.
        - Тогда надо спешить. У нас мало времени. Ночи сейчас короткие, и к тому же за нами охотятся.
        - Это мы еще посмотрим, кто за кем, блин, охотится! - ощерился Прохоренко. - У тебя оружие есть?
        - Есть, - я тоже оскалился в ответ. Таким мне капитан нравился куда больше. - Кое-что здесь, а кое за чем еще придется заехать. Должны успеть. Там, в шкафу - одежда. Переоденься. И умойся. А то вид у тебя, прямо скажем…
        - …Краше в гроб кладут, - закончила за меня Эльвица.
        Да, кладбищенский юмор - штука заразная!
        ГЛАВА IV

…AND JUSTICE FOR ALL![В ДАННОМ случае - «…И справедливость для всех!» (Вариант:
«…И правосудие для всех!») (англ.) (название альбома группы «Metallica» за
1988 г.).]
        Вновь и вновь я вижу сон:
        Кровью залит горизонт,
        И земля в огне на много миль.
        Шесть минут до часа «X»,
        Небо скоро рухнет вниз,
        Ветер всех развеет, словно пыль!
        Время убивать…
        Группа «Ария», «Дух войны».

1

…Дверца сейфа заскрипела так, словно специально задалась целью поднять на ноги даже мертвых: ржавчина зубов крошится о сиреневое стекло, вот-вот готовое пойти изломами трещин. Ну и ладно, мертвые нам не помеха, а живые, авось, не услышат.
        Оба пистолета были на месте, завернутые в заскорузлые от засохшего за эти годы масла тряпки. Главное - не перепутать: «парабеллум» - с обычными пулями, а вот в
«ТТ» - аргентум. Кажется, так. На всякий случай проверил. Нет, не забыл, однако, все верно. Теперь - запасные обоймы: четыре к «парабеллуму», две к «ТТ». Все, что есть.
        Серая паутинка шороха.
        Это там, на лестнице, ведущей в подвал.

«Если это Бессмертный Монах - то прямо сейчас и проверим, насколько он бессмертный!» - зловеще усмехнулся я, передергивая затворы на обоих пистолетах…

…Когда панический топот ног стих, я направился к другому выходу.

* * *
        Такси поймали здесь же. Все равно этим тайником я больше не воспользуюсь, а до моего убежища отсюда достаточно далеко. Транспортировать же капитана через полгорода по воздуху мы не собирались: силы нам еще потребуются - и во время самой операции, и потом, когда настанет время уносить ноги. Вот тогда и полетаем!
        Водитель благоразумно не стал интересоваться содержимым тяжелых спортивных сумок, которые мы загрузили в багажник. Возможно, он и отказался бы нас вести, но было уже поздно - и он это прекрасно понимал. Не надо было останавливаться.
        Несколько раз я перехватывал голодный взгляд Василия, так и сверливший мясистый загривок водителя. А неплохо держится капитан! Другой бы уже сорвался! Он ведь еще до Приобщения немало крови потерял…
        Здесь.
        Мы остановились за два корпуса до объекта. Ни к чему обнаруживать себя раньше времени. Интересно, ожидают ли они нападения? Очень хотелось надеяться, что - нет; но рассчитывать всегда надо на худшее.
        Я огляделсявнутреннимвзглядом.
        Зеленовато искрят воздушные потоки, спиралями закручиваясь вокруг молчаливых институтских корпусов. Вокруг колышется другая, темная зелень с янтарными вкраплениям - это шепчутся между собой старые клены. В вестибюле ближайшего здания угадывался серый контур дремлющего вахтера. Редкие лазурные линии немногих задействованных электропроводов, неслышимый, едва ощутимый отсюда зуд бегущего по ним тока.
        Красиво!
        И все чисто. Поблизости никого нет.
        Прежде чем перейти на обычное ночное зрение, оборачиваюсь.
        Такси уже и след простыл… нет, не простыл еще - вот она, медленно гаснущая флюоресцентная дорожка. Рядом - двое. Пурпур и темный, переходящий в бурый, багрянец. Элис икапитан.
        Все, хватит! На это уходит слишком много сил.
        - Пошли.
        Останавливаемся у предпоследнего корпуса, в зыбкой, скрадывающей очертания тени деревьев.
        Трепещут, шелестят под теплым ветром кроны старых кленов, тянут к нам ладони-листья, словно пытаясь о чем-то предупредить. Спасибо. Я знаю, вы с нами
        - а не с теми, кто ставит опыты на мертвых детях!
        Может, еще свидимся.
        Сухое вжиканье расстегиваемых молний. Масляные щелчки вставляемых в гнезда магазинов. Злорадный лязг затворов. Они тоже дождались своего часа!
        На миг меня захлестывает ощущение, что где-то, когда-то это уже было, было! Где? когда? со мной? с нами?
        Не помню. Волна накатывает и уходит, оставляя лишь чувство ущербности, невозможности вспомнить. Ложная память? Что-то из прошлой жизни? Из предыдущих инкарнаций? Изтого, другого мира, где лежат под пригашенными лампами два погруженных в студень тела?
        Может быть.
        Сейчас это уже не имеет значения.
        Ничто больше не имеет значения.
        Nothing else matters!
        - Возьми, капитан, - протягиваю ему инфракрасные очки, - у тебя пока с ночным зрением не очень. Значит, так: мы взлетаем, убираем охрану у входа, потом переносим тебя через ограду. Внутрь ты входишь через парадный вход, мы - через окна. И запомни: не жалеть никого! Невинных там нет. Они-то нас уж точно не пожалеют. Все. Мы полетели.
        - Ни пуха!
        - К черту!
        С Эльвирой уже все оговорено. Земля, качнувшись, уходит вниз; в лицо упруго ударяет ветер. Мимо проносятся размазанные тени кленов, сливаясь в одну стремительно улетающую назад полосу. Сейчас я сам - такая же размазанная тень, темная молния, оживший кусок мрака…
        You'll see a darkness into my eyes;
        I am a horror of crazy night! [Ты увидишь тьму в моих глазах; Я - ужас безумной ночи! (англ.).]
        Безумное, разметанное небо в переливах алмазной пыли. Желтый мистический глаз луны притягивает, манит.
        Нельзя. Не сейчас!
        Навстречу прыгает ломаная линия ограды. Ослепительная лазурь, нарастающее гудение - проволока-то у них под током!
        Когда это я успел перейти навнутренний взгляд?!
        Не важно.
        Почти невидимые нити сторожевых лучей проваливаются вниз. Ловлю поперечный поток и пускаю свой шершавый сиреневый шепот по его искрящему бледной зеленью краю:
        - Эли! Выше!
        Она услышит. Я знаю! Откуда?
        Не важно.
        Крона послушно расступается, принимая меня в себя. Мир смещается обратно, обретая нереальную четкость очертаний. Успеваю заметить темный вихрь с пурпурной сердцевиной, исчезающий в листве дерева по другую сторону от ворот. Мгновение назад я сам выглядел точно так же.
        Так, где наружная охрана? Ага, вот один отливающий фиолетовым серебром силуэт, другой. Встопорщенные, ощетинившиеся металлом. А глубоко внутри - пульсируют комочки черного страха. Они еще не знают - но предчувствуют. Они настороже, они…
        Всего двое?
        Нет. Третий… четвертый. За корпусом, с другой стороны. Сюда долетает лишь его слабый отсвет.
        А вот здание прощупать не удается - густое переплетение лазурных линий режет глаза, надежно скрывая от взгляда содержимое корпуса - получше маскировочной сети! Хотя в окнах свет не горит. Странно…
        Однако, пора. Медлить нельзя. Времени у нас - до рассвета. И надо еще успеть вернуться. На миг я позволяю своим глазам вспыхнуть раскаленными углями. Короткий взгляд в сторону Эльвиры - и изумрудный высверк в ответ из приютившей ее кроны. До сих пор не могу привыкнуть к этим ее зеленым звездам!..
        Ладно, вперед.
        Мгновенное смещение. Листья разом обретают твердость камня, бритвами секут лицо. Плевать!
        Корпус заваливается набок, небо - дыбом, звезды - врассыпную. И лишь совиный глаз луны остается прежним.
        Удар. Упругий всплеск в ушах, разлапистый хриплый вскрик наждаком скребет по натянутым нервам. Миг неподвижности и сдавленной тишины. Клыки сами находят жилу. Пьянящее безумие сладостным потоком вливается в меня; я пью его силу, его жизнь, я делаю их своими! Я чувствую его отчаянный ужас, незаметно сменяющийся тоской обреченности, покорностью судьбе, и вот уже - гибельным восторгом, последним, смертным блаженством уходящего
        от поцелуя не-мертвого! О, если бы я сам мог испытать это вновь, наяву, а не в тех других, столь редких снах!.. Сны…
        Ты знаешь, я завидую тебе, парень!
        Честно.
        Завидую еще и потому что это - последнее, что ты чувствуешь!
        Я бы тоже хотел уйти - так.
        Рывком прихожу в себя - и с неожиданной ясностью понимаю, что все мы - мы, вампиры - наркоманы. И наш наркотик - не кровь.
        Хуже.
        Много хуже.
        Наш наркотик - смерть.
        Собственная ли, чужая…
        Ладно, проехали. Сейчас - не время для рефлексии. Мы здесь не за тем.
        Внутренний взгляд.
        Ухватываю картинку целиком, тут же вычленяя важное. Наружных охранников осталось двое. Эльвица уже «сделала» ближайшего - его силуэт на глазах блекнет, растворяется, исчезает. Да, именно так это выглядит, когда мы выпиваем из человека жизнь.
        Одного надо оставить капитану - чтобы потом не отвлекался.

…Когда я поднялся, закончив связывать последнего охранника - «клиента» для Василия - я встретился с ней взглядом.
        - Знаешь, Влад, - в ее голосе неожиданно прозвучала такая тоска, что меня невольно пробрал озноб, - мне кажется, еще немного - и я не выдержу. И попрошу тебя всадить мне осиновый кол в сердце. Кровь, все время кровь и смерть, ночь за ночью… И так - всегда, целую вечность?! Я не выдержу, Влад, я сойду с ума! Это же ЛЮДИ!
        Черт! У нее «ломка»! Запоздалая - и оттого еще более страшная, чем у меня в свое время. Проклятье! Как не вовремя…
        Отвечай же скорее, дубина, труп ходячий! Вспомни, что говорил тебе Генрих! Только жестко, жестко - как ладонью по лицу, с размаху!
        - Ты сама знала, на что шла, Эльвира! Я тебя предупреждал! Помнишь? Так что теперь не жалуйся! Распустила сопли? Кол в сердце хочешь?! Будет тебе кол! Вот только разнесем на хрен этот гадюшник - и пожалуйста! А можешь на солнце выйти. Знаешь, как горят вампиры? Хочешь попробовать?!
        - Влад… ты… ты что… - она в ужасе отшатнулась. Отчаянная обида плескалась в ее изумрудных колодцах, грозясь вот-вот вырваться наружу. - Это же… это же подло, Влад - то, что мы делаем! Это же все равно… все равно что воевать с детьми, или с калеками!
        Уж лучше бы она меня ударила!
        - Мы не воюем с ними. Мы их просто едим. Как скот.
        - Влад… но это же люди! ЛЮДИ! Мы ведь и сами были людьми! Опомнись!
        - Опомнись - и что?! Что, я тебя спрашиваю?! Возьмем по пистолету и на счет
«три» всадим друг другу по серебряной пуле в сердце?! Или будем загибаться в каком-нибудь подвале, воя от голода и сходя с ума - как твои «крестники»? Да?!
        Она молчала, потупившись. Кажется, ее понемногу отпускало, она приходила в себя.
        Я шагнул к ней, обнял за плечи, заглянул в глаза.
        - Ты ведь хочешь быть со мной? Быть не такой как все? Купаться в звездном свете, скользить по лунному лучу, видеть мир таким, каким его видим мы? Хочешь, я научу тебя растекаться туманом? Хочешь?
        - Да, Влад! Хочу! Я люблю тебя, я счастлива с тобой, я… мне нравится быть вампиром, но… если бы можно было никого не убивать! Мне страшно, Влад! Я схожу с ума от запаха крови, я наслаждаюсь, когда пью изних-но потом приходит отрезвление! Это… это как наркотик, Влад! (Ну да, несколько минут назад я думал о том же!) Я не хочу превращаться в зверя, убийцу-наркоманку! Я только сейчас это поняла! Я не хочу больше убивать их - пусть они сами бандиты, убийцы - но они же беззащитны перед нами! Так чем мы лучше их?
        - Ничем, Эли. Ничем. Мы хуже. Только те, к кому мы пришли сегодня, не беззащитны. Они запросто могут убить нас. Они уже убили многих таких, как мы! - Я понимал, что мы теряем драгоценное время, но я должен был убедить ее, помочь окончательно прийти в себя, вытащить на поверхность ту прежнюю Эльвицу, которая… Иначе она действительно погибнет! Прямо сейчас. - Ты помнишь, что такое получить серебряную пулю? Так вот, здесь у них серебра на нас хватит с лихвой, я его чую! И серебра, и других сюрпризов. Не обольщайся, что мы так легко сняли охрану - внутри нам придется жарко!.. Ну что, согласна сыграть с ними на равных? Не побоишься? А потом… потом мы обязательно что-нибудь придумаем! Обещаю тебе, Эли! Думаешь, меня никогда наизнанку не выворачивает от того, что нам приходится делать? Думаешь, мне легко? Держись девочка! Мы прорвемся! Все будет хорошо…
        Я понимал, что несу чушь, что «хорошо» уже не будет никогда, что никакого выхода, никакой надежды для таких, как мы, не существует - но в тот миг я сам верил в то, что горячо шептал ей на ухо.
        - Ты обещаешь, Влад?
        - Да, я обещаю! - потом ты поймешь, что я лгал для твоего же блага, но это будет потом, потом, а сейчас… - Мы что-нибудь обязательно придумаем! Верь мне! А сейчас… там твои «крестники», Элис! И другие наши. Им не дадут уйти насовсем. Они будут мучать их годами, изучать, исследовать… Там те, кто охотится за нами! Это уже настоящая война. Война на равных. Мы должны это сделать, Элис!
        - Да, Влад, ты прав. Мы это сделаем. Но потом… ты обещал!
        - Да, я обещал. А сейчас…
        - …А сейчас стойте, где стоите! Нет, ну это ж надо - такого и в кино не увидишь! Парочка сентиментальных мертвецов! Продолжайте, продолжайте обниматься - так я вас обоих одной пулей упокою, ежели что. А насчет серебра ты был прав, упырь - его у нас хватает. И все остальное найдется! Так что стойте спокойно, не дергайтесь - если хотите еще немного…
        Голос режет сверкающей бритвой, бьет по голове тяжким обухом, темно-синим эхом отдается в ушах, уходит, возвращается.
        Опять! Всего лишь на несколько минут мы потеряли бдительность - и снова влипли! На этот раз, похоже, крепко. «Заморозка» не поможет, нас прекрасно видно и без инфракрасных приборов - а даже если я уйду в туман, они убьют Эли! Да и поможет ли уход в туман от серебра? А у них наверняка и еще кое-что припасено!
        - …а вы, ребята, осторожнее. Обойдите их. «Сбруя» готова? Забирайте у них оружие и вяжите. Обоих вместе! Вот ведь ушлые покойники пошли - скоро на танках заявляться начнут!
        Вампиры на танках? Это мысль! Жаль, поздно подсказал. Ничего, если выберемся…
        Внутренний взгляд. Один - у меня за спиной, с автоматом в руках. Держит нас на прицеле, ни на мгновение не расслабляется. В магазине автомата тускло блестит аргентум. Не соврал.
        Еще четверо обходят справа и слева, в руках у них переливаются золотом какие-то хитрые плетенки. «Сбруя». А ведь из такой действительно не выберешься!
        Откуда-то я знаю, что «сбруя» и туманом утечь не даст. Что-то есть в ней такое… сверхъестественное, не от мира сего! Это что ж такое должно быть, чтоб вампиру показаться сверхъестественным?!
        Но это все не главное. Главное - откуда взялись эти… группа захвата? Почему я их проворонил?
        Ага, дверь, ведущая в корпус, приоткрыта. Оттуда выглядывают еще двое. Прикрытие.
        Черт! Телекамеры! Как же я их раньше не заметил? Понадеялся на внутренний взгляд
        - а он, родимый, в электропроводке, как в масксети, увяз! А камеры - вот они, их и моим обычным зрением видно! Выходит, они за нами с самого начала наблюдали?! Видели, как мы их людей убирали - и на помощь не пришли?! Вот, значит, как. Мы, значит, по их мнению, нелюди, убийцы-кровососы (что, в общем, правда) - а они?! Они сами?!
        Бессильная злоба копится где-то внутри, бурлит, но я понимаю, что ничего не могу сделать. Не успею. Даже с моей реакцией. И мне остается только крепче обнимать Эльвиру, словно пытаясь защитить ее, закрыть собой, растворить в себе, спрятать…
        Темно-багровую вспышку на самом краю видимости я заметил за какую-то долю мгновения до того, как ворота с грохотом распахнулись. Стягивавшая их цепь не выдержала - лопнула, брызнула во все стороны стальными звеньями, раскатилась по асфальту победным звоном.
        - Держись, Эли!
        Такя еще ни разу не «стартовал»! Пространство вокруг выгнулось в отчаянной судороге, рванулась прочь земля, шарахнулись потерявшие дар речи клены, рухнуло, осело в себя пронизанное ждущим электричеством здание, ошарашенно вылупился на нас желтый глаз луны.
        Пронзительная бирюза в ушах - визг не успевшей ничего сообразить Элис.
        А внизу уже грохочет, захлебывалась в багровом бешеном припадке, автоматическая винтовка в руках капитана-вампира Прохоренко!
        Черт, второй раз ты нас спасаешь, капитан!
        - Элис, стреляй в них!
        Она едва не рухнула вниз, когда я отпустил ее - но тут же в ней словно что-то включилось.
        Это была уже совсем другая Эльвира!
        - …А почему ты не отбрасываешь тени? И в зеркале не отражаешься?
        - …Я проголодалась! Кого мы сегодня будем есть?
        - …Я не выдержу, Влад, я сойду с ума! Это же ЛЮДИ!..
        Нет, это была другая Эльвира.
        На миг я увидел ее лицовнутреннимвзглядом.
        Решимость. Серая с голубым, как сталь. Жесткая собранность, плотно сжатые губы. И палец - на спусковом крючке. Я не успел ее толком научить стрелять, но сейчас это было не важно. Сейчас передо мной была… нет, даже не яростная фурия - холодная боевая машина.
        На миг я ужаснулся. Что же мы все сделали с тобой, девочка моя? Что Я с тобой сделал?!
        А потом ужасаться стало некогда.
        То короткое мгновение, которое подарил нам капитан, вышло.
        Совсем.
        И к нам устремилась серебряная смерть.

* * *
        Выгнутое горбом небо частой строчкой прошивают жадно тянущиеся к нам аргентумные нити. Они не жалеют серебра, и мы с Элис танцуем в небе безумный вальс в темпеspeed - metal, кружимся, мечемся, плюемся старым добрым свинцом в ответ на сиренево визжащий вокруг аргентум.
        Ночная тьма закручивается вокруг нас двумя скалящимися смерчами, обретает плоть и объем, укрывает нас собой, сворачивается жгутами, не давая серебру найти свою жертву…
        А потом в дверях корпуса огненным цветком распахивается смертоносное нутро гранаты - и разом останавливается бешеная карусель, распадаются окружившие нас вихри мрака.
        Тишина. Пороховая гарь. Теплый ветер уносит прочь клочья дыма. Неодобрительно шелестят листвой израненные серебряными пулями клены.
        - Спасибо, Василий!
        - Не за что, блин! Действуем по плану. Пошли!
        Мы с Эльвирой коротко переглядываемся. Подбирать оружие охранников нет времени. Не хватало, чтобы они еще подкрепление успели вызвать!
        Летят вниз опустошенные обоймы. Щелкают вставляемые в гнезда магазины.
        - Окна. Третий этаж. Я - справа, ты - слева.
        И здание бросается нам навстречу.
        Прозрачная чернота стекла на миг вспыхивает белой сеткой трещин от ударившей в нее пули - и тут же послушно осыпается, исчезает, открывая мне дорогу внутрь.
        С детства не любил таранить стекла головой!
        Коридор. По сторонам - два ряда одинаковых дверей с номерами. Лечу, вытянувшись в струну, выставив перед собой два пистолетных ствола. И вот тут-то двери едва ли не синхронно распахиваются, и начинается мясорубка! Пистолеты дергаются в руках, плюясь огнем, я взбесившейся торпедой несусь по коридору, ныряю в одну из комнат. Обе обоймы заканчиваются, перезаряжать некогда - и я просто-напросто выношу окно возникшим у меня на пути человеком в белом халате. Он с истошным криком летит вниз, а я прижимаюсь к стене между окнами, вставляю новые обоймы…
        Откуда-то из глубины здания дробно грохочут автоматные очереди, слышатся чьи-то крики.
        Что, не ждали? Вы привыкли охотиться на нас, а лучше - приходить за нами днем, когда мы беспомощны и почти беззащитны. Но на этот раз мы сами явились к вам! И ночь на нашей стороне. Встречайте гостей!
        Стеклянные брызги. Лица. Фигуры. Вспышки выстрелов. На одежде, на лицах расцветают кровавые звезды. Нестерпимая, черная с прозеленью боль обжигает бедро, и еще раз - ребра. Отчаянный, звериный вой на самой границе фиолетового. Неужели это мой вой?!
        Мешанина стен, дверей, звенящих от напряжения голубых линий. Снова внутренний взгляд? Не важно!
        Взбесившаяся торпеда пронизывает здание насквозь, осколки стекла фейерверком извергаются в ночь - а некротический снаряд уже ныряет обратно, плюясь огнем, закручивает немыслимым многомерным узлом лабиринт коридоров и комнат, вплетает в стены упругие жгуты мрака - и пространство послушно выгибается блудливой кошкой, ловит за хвост само себя, идет вразнос, кружится в разнузданном, визгливом танце.
        Я словно размазываюсь между несколькими пластами реальности, между этажами и перекрытиями; у меня десятки рук, глаз, ушей, еще каких-то неведомых органов чувств, для которых даже нет названия - но все вокруг уже застилает кровавая пелена, в ушах нарастает далекий звон погребального колокола…
        Что это? Сумасшествие взбесившегося, одуревшего от крови вампира? Боевое безумие? Или просто силы мои на пределе, сейчас они кончатся, и тьма, которой нет конца, наконец примет меня в себя?
        Черный вихрь неохотно замедляет свое кружение, сквозь размазанное вокруг меня пространство начинают постепенно проступать очертания того, что меня окружает - и до меня не сразу доходит, что это я сам невероятным усилием воли пытаюсь затормозить свой полет, вернуться в нормальную, а не свихнувшуюся то ли внутри, то ли вокруг меня реальность!
        Эльвира! Капитан! Что с ними?!
        Резко затормозив, я зависаю в воздухе.
        Горит грудь, горит бедро.
        Горит что-то внутри здания, наполняя коридоры едким дымом и вонью паленого пластика. Но и сквозь эту вонь в ноздри бьет пьянящий, сводящий с ума аромат свежей крови.
        Морщась от боли, опускаюсь на пол, перезаряжаю оружие. Черт, надо бы раны слюной смазать - как бы серебряная лихорадка не началась.
        Нет! Сначала - найти Эли и капитана.
        Смотрю изнутри.
        Несколько поредевшая ярко-голубая сеть электропроводов по-прежнему сильно мешает. Прислушиваюсь. Вокруг - трупы и тишина. Серый, быстро чернеющий и истончающийся шершавый хрип умирающего.
        Неужели мы сделали это?! Неужели все уже закончилось?!
        Нет!
        Где-то наверху мелькает багряный сполох. И тут же оттуда доносятся приглушенные выстрелы, крики.
        Туда!
        Лестница ломаной спиралью уносится вниз, мелькая ребрами ступенек.
        Дымящиеся провалы дверей. Трупы, трупы, трупы… Никогда мне не приходилось убивать столько, как в последние два дня! Даже мне, вампиру, убийце, на миг становится тошно. Но, как говаривал незабвенный старина Рэмбо: «Не я пролил первую кровь!» Или все-таки я? Мы?…
        - Осторожно, Влад!
        Серебряный визг над ухом. Рука Эльвицы толкает меня на пол. Падаю, откатываюсь за угол.
        - Привет! - капитан тоже здесь, деловито перезаряжает свою автоматическую винтовку. - Гранаты есть?
        - Кончились.
        - Жаль. У нас - тоже. Окопались, гады - никак их оттуда, блин, не вышибешь! Кажись, у них там этот… ну где они ваших держат.
        - Наших, Василий. Теперь уже - наших! А если через окно, сзади?
        - Я уже летала. Нет там окон. Кругом серебро, броня, и стены вдвое толще, чем везде.
        - Понятно. Изолятор для вампиров. Упырятник. Инкубатор, блин!
        - Чево? - не понял капитан.
        - Инкубатор. Где инкубов выращивают.
        Переспрашивать Прохоренко не стал, хотя по его лицу было ясно, что об инкубах он никогда не слышал.
        - Ну, и как же нам их оттуда выковырять? Нельзя ведь им наших оставлять - за тем и шли.
        - На прорыв идти надо. Помню, брали мы одну банду - так они вот так же засели…
        - Погоди ты, на прорыв! - осадил его я. - Ты чего такой бледный, капитан? Уже весь трупными пятнами пошел! Ты что, так и не перекусил до сих пор?!
        - Не до того было, - угрюмо буркнул Прохоренко, и я понял, что он просто никак не может решиться. Нет, я его понимал: капитан милиции, сосущий у кого-то из горла кровь… Но ведь деваться ему все равно некуда!
        - Вот доберусь до этого… Полянского - ему глотку и перекушу! Там он, чую… Ладно, пошли, что ли? Убьют - так убьют, в первый раз, блин, что ли? - капитан криво усмехнулся.
        - Учти, во второй раз - это уже насовсем.
        - Ну и ладно! - бесшабашно махнул рукой капитан. - Если я все одно мертвый - чего уж теперь бояться? Вперед!
        Я не успел его остановить. Коридор за углом взорвался автоматным грохотом. Мгновения облепили меня пыльной паутиной, и я не сразу осознал, что удерживаю за руку Эльвиру, рвущуюся туда, к капитану, в серебряное пекло.
        Потом я опомнился. Стыд ударил в голову. Кто всегда говорил самому себе, что даже став вампиром, не оставит своих в беде? Ведь это, быть может, и есть то немногое, что еще не дало мне окончательно превратиться в бездушное полуразумное чудовище, жаждущее только крови, и готовое на все - ради сохранения собственного существования! Ведь это Я привел их сюда, не дал отсидеться, выждать, все поставил на карту; и они приняли мои правила игры - а я…
        - Я люблю тебя, Элис, - мой шепот коснулся ее ушей гиацинтовым бархатом. Кажется, теперь - все. - Вперед!
        И в следующий миг из-за угла вырвались две воздушные торпеды с горящими глазами, изрыгая в коридор свинец и пламя.
        Время остановилось. Мы летели, мы плыли в упругих воздушных коконах, откликнувшаяся на наш зов тьма закручивалась вокруг нас, стремясь укрыть, защитить свои порождения - а впереди расцветали кровавыми астрами человеческие лица, и плясали свой танец смерти огненные птицы на дульных срезах устремленных на нас стволов. Смерть была рядом, вокруг, впереди и позади нас, мы сами были смертью и одновременно - ее мишенью, мы купались в смерти - и внезапно я ощутил какое-то безумное упоение; даже не азарт, не веселую ярость - хотя и это тоже…
        Нет! Не так. Это было сродни тому жуткому и гибельному наслаждению, которое я испытал, когда отдавал свою жизнь Генриху!
        «Есть упоение в бою,
        И бездны мрачной на краю…»
        Фотовспышка. Знакомое лицо. Перекошенное, забрызганное чужой кровью - но я все равно узнал его!

«С вами говорит лейтенант Джон Полянски…»
        Я обещал вернуться, лейтенант. Помнишь? А я привык выполнять свои обещания!
        Ну-ка, как ты стреляешь левой, лейтенант? Хреново! Я так и думал.
        Левая рука лейтенанта повисает окровавленной тряпкой. А правую я ему продырявил еще вчера. Что, убежать решил? Не выйдет! Штанина брызгает алым, Полянски с криком валится на пол.
        - Он твой, капитан! Приятного аппетита!
        Ничего нет слаще крови твоего врага! По себе знаю.
        А ты куда?! Стоять! Врешь, не уйдешь!
        Дверь отливает знакомым тусклым блеском - и она вот-вот захлопнется у меня перед носом. Не выйдет!
        Влетаю внутрь в последний момент, жгучая боль пронзает бок, там, где пуля прорвала рубашку - зацепился-таки! Прыжок к запорному механизму. Позади грохочет автоматическая винтовка. Мимо.
        Сим-Сим, откройся! Кнопку - до упора. Хорошо хоть ее не додумались из серебра сделать - палец бы до кости прожгло!
        Разворот.
        Да. Мы попали по адресу.
        Я находился в одном из двух отсеков «инкубатора». Рядом возвышались две похожие на надгробия мраморные плиты в серо-черных разводах; в соседнем отсеке - еще две.
        На плитах, опутанные уже знакомой мне «сбруей», были распяты вампиры. Вот они, двое несчастных мальчишек, приобщенных Эльвирой. А за перегородкой… я едва смог их узнать! Безумная Нищенка и Виктор!
        Их обнаженные тела были покрыты гноящимися язвами, некоторые из которых еще дымились; лица - обезображены до неузнаваемости…
        Мальчишкам досталось пока что меньше, но и у одного из них в боку дымилась ужасная рана. Или это его прямо сейчас очередью зацепило? Точно. Вон, и «сбрую» покорежило…

…Два одинаковых высоких ложа. Два тела, наполовину погруженные в прозрачный студень, под пригашенными до поры бестеневыми лампами…
        Неужели это и есть - наш сон?!
        Или нам снится все то, что происходит сейчас? А на самом деле…
        Я медленно обернулся к человеку, который стрелял в меня. Стрелял в меня - а попал в мальчишку. В того самого, что сидел в кресле, там, в подвале.
        На человеке был стерильный белый халат и докторская шапочка. Однако в руках он держал не шприц или стетоскоп, а автоматическую винтовку «М-16». Небось, у кого-то из убитых ИНТЕРПОЛовцев позаимствовал - наших-то «АКМами» вооружают. Только вот беда - заело винтовку. Или патроны кончились. «Доктор» лихорадочно дергал затвор, потом поднял на меня глаза и, уронив винтовку, быстро сунул руку в карман халата.
        Я слишком поздно понял, что у него там.
        Граната!
        - Не подходи, упырь! Живым не дамся! Взорву на хрен и тебя, и себя, и все здесь!
        - он сорвался на визг; по ушам резануло ржавыми зубьями циркулярной пилы.
        - А ты мне живым и не нужен, - оскалился я.
        - Не подходи! Тут кругом взрывчатка! Вон, видишь ящики? Только сунься ко мне - тут все взлетит!
        Ненавижу истериков. Сейчас он был в таком состоянии, что и вправду мог взорвать и себя, и всех нас! Краем глаза я заметил в дверном проеме входящих Эльвиру и капитана с окровавленным лицом - и сделал им предостерегающий знак рукой: не входите, мол!
        - Сейчас я выйду отсюда, а на прощанье просто пристрелю тебя. И гори тут огнем вместе с ними всеми, - сказал я как можно более равнодушно.
        - Они все погибнут! Все! Сгорят! Их в клочья разорвет! Ты ведь за ними явился?!
        - За ними, - кивнул я. - Я обещал их упокоить. Они не хотели никого убивать. И мучаться не хотели. Так что давай, выдергивай кольцо! Ты сделаешь то, за чем пришел сюда я.
        - Ты врешь, нелюдь! Ты пришел сюда убивать людей! Вы все - убийцы, кровососы!
        - Не без того, - согласно кивнул я. - А вы?
        - Мы?!! - он едва не задохнулся от совершенно искреннего возмущения. - Мы ловим… таких, как ты! И исследуем! Мы спасаем от вас невинных людей! Вы мертвы! мертвы! мертвы! Вас не должно быть!
        - Мертвы, - бешенство уже подступало к горлу, и я сдерживался из последних сил. Если бы не эта проклятая граната… - Мы мертвы. И при этом живы. А такие, как вы, которые пытают мертвых - такие, как вы - как назвать вас?! Тот, у кого в сердце горит темное пламя, может стать вампиром, ожить после смерти. А такие, как вы, мертвы при жизни! У вас нет души! Ну, давай, дергай за кольцо! Что ты пятишься? Страшно?! За жизнь свою поганую боишься? Зря боишься! Ты уже мертв! Мертвее, чем я, чем они!..
        Он сделал еще шаг назад - и сквозь пелену кровавого бешенства я вдруг ясно понял, что он - мой. Я достану его раньше, чем он выдернет чеку! Да и не станет он…
        В этот миг произошло то, чего я предусмотреть никак не мог.
        Мальчишка с раной в боку неожиданно рванулся - и покореженная пулями «сбруя» не выдержала! Паренек повис на плечах у «врача»; обнажились короткие, но острые клыки - и тут я услышал щелчок гранатной чеки.
        - Прочь отсюда!!!
        Эльвица и капитан замерли в дверях - и я просто сшиб Василия с ног, на лету уцепил его поперек туловища…
        - Эли, помогай! Сматываемся! Сейчас все рванет!
        Она очнулась вовремя. Подхватив капитана, мы втроем рванулись прочь по коридору. Дверной проем. Ступеньки. Скорее, вниз, вниз, прочь отсюда…
        Упругая волна ударила сзади, дохнула в спину жаром Преисподней. Заложило уши. Позади уже мчалось, догоняя, клубящееся, ревущее пламя, и оставалось только лететь, нестись вперед из последних сил, не оглядываясь и надеясь непонятно на что.
        Спасла нас Эльвица. В какой-то миг она резко дернула нас вправо, мы ворвались в коридор неизвестно какого этажа, свернули за угол…
        Здание еще тряслось, как в лихорадке, но я уже понял - пронесло! А неслабый у них запас взрывчатки там был! Видать, на случай, если пойманные вампиры попытаются вырваться. Что ж, покойтесь с миром, братья. Честное слово, я не желал вамтакогоухода! Впрочем, говорят, огонь очищает. Может быть, это и правда…

«Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов.»
        Что ж, да будет по слову Его!
        Я медленно поднялся на ноги.
        - Все. Пора уходить. До рассвета - всего ничего.
        И тут раздался Голос.
        В первый миг мне почудилось, что ожили скрытые в стенах динамики, но это было не так. Бессмертный Монах, он же майор Жан Дюваль, в подобной ерунде не нуждался.
        - Это был хороший работа, - громыхнул сразу со всех сторон голос со странным гортанным акцентом. - Вы сделать ее за нас. Предатели умерли. Мертвые тоже умерли. Проект исследований… изучений не-мертвых будут закрыть. Результатов - нет. Все сгорело. Люди погибнуть. Большие убытки. Вас изучать не будут. Больше. Только уничтожать. Закрыть проект. Все как задумано. Я говорить вам «спасибо»! Вы помогать мне. За это я дам вам легкий смерть. Есть способ. Оставайтесь на свой место. Я иду.
        Ну вот, дождались.
        Вздохнув, я достал «ТТ» и проверил обойму. Все верно. Серебро.
        Аргентум.
        Лучший аргумент в споре с теми, кто считает себя бессмертными.

* * *
        Их было пятеро.
        Вот это и есть настоящее подразделение «Z», - понял я.
        Эти не станут пытаться взять нас «живьем», не станут «изучать».
        Но и пытать не станут.
        Они нас просто упокоят - быстро и без мучений. Я верил, что им известен такой способ. Они - не садисты, и, на их взгляд, даже не убийцы. Они просто выполняют свою работу.
        Работу гробовщиков, если угодно.
        Мертвое должно стать мертвым.
        Окончательно.
        И в чем-то они правы…
        Внутренний взгляд распахнулся сразу во все стороны расширяющейся сферой - и мгновенно наткнулся на еще три фигуры за поворотом коридора.
        Обошли.
        И еще один маячил где-то на самой периферии.
        Итого - девять.
        Против троих нас.
        Сквозь пятнистую униформу без знаков различия ослепительным белым светом сияли спрятанные под ней истинные распятия, и золотое пламя неотвратимой Судьбы горело в груди каждого «святого отца» с автоматической винтовкой в руках.
        А вот и сам Бессмертный Монах…
        Мой внутренний взгляд уперся в него - и меня словно ожгло огнем! Удар был настолько силен, что я едва устоял на ногах. И все же я успел увидеть!
        Увидеть то, что было внутри у Бессмертного Монаха.
        Он больше не был человеком. Не был - едва ли не в большей степени, чем мы, вампиры! Внутри него полыхало бесстрастным аквамарином ледяное полярное сияние - и это была даже не Судьба. Это было нечто выше. Нечто настолько надчеловеческое, неотвратимое, что сама мысль о сопротивлении или бегстве от этого казалась нелепой и глупой.
        - Когда-то я был человеком, - синим холодом ноябрьского ветра ворвалось в мою голову. - Это вы сделали меня таким. Вы, исчадия Тьмы, ожившие трупы. Вы убили всю мою семью. Я выжил. Выжил и поклялся. С тех пор… Впрочем, это не важно. Стой на месте - и не бойся. Я подарю тебе покой. Тебе и им. Может быть, Он и простит вас. Надейся на это - если ты еще можешь надеяться. Я иду.
        Теперь я понимал, почему до сих пор никому из вампиров не удалось одолеть его. Единицы - бежали. Сотни - погибли, упокоились навсегда. Его невозможно победить, убить, уничтожить…
        Может быть, это даже к лучшему. Только сейчас я понял, как я устал за все эти годы, за годы бессмысленных смертей, призванных продлить мое бесцельное существование. Он прав. Мертвое должно стать мертвым.
        Окончательно.
        Я стоял и покорно ждал, глядя на приближающегося Монаха. Только и позволил себе, что чуть повернуть голову - и в последний раз взглянуть на Элис. Увидеть ее глаза. Ее волшебные изумруды, в которых я утонул с первого взгляда, которые стали началом конца для нас обоих.
        Тоска стыла в ее глазах. Тень рока уже коснулась ее, и бежать было некуда, и сражаться бессмысленно - разве могла Девочка Эли противостоять этому… существу?!

…Она - нет.
        А я?
        А я?!!
        Ведь это из-за меня она сейчас погибнет окончательно!
        Ведь это я…
        Я обернулся к Бессмертному Монаху - и ухмыльнулся ему в лицо, обнажив свои клыки.
        - На этот раз - не выйдет, брат Жан!
        Почти запредельным усилием воли я отшвырнул сковавшее меня безвольное оцепенение.
        И нажал на спуск.
        Пространство взорвалось, брызнув осколками неподвижности.
        Время в очередной раз бешено рванулось вперед.
        Падая и раз за разом остервенело давя на спусковой крючок, я еще успел сбить с ног Элис.
        Капитана - не успел.
        Я целил Монаху в лицо, но он легко ушел в сторону, опередив мой выстрел на долю секунды. Зато одному из его людей не поздоровилось.
        Осталось восемь.
        Оглушительный рев рвет уши заскорузлыми от крови медвежьими когтями.
        Капитан!
        Прохоренко плавно, как в замедленной съемке, валится на спину. На его теле дымятся, исходя гноем и черной кровью, несколько ужасных ран - но Василий все продолжает давить на спуск своей «М-16». Пули с визгом мечутся по коридору, рикошетят от стен - и вот еще один «святой отец» опрокидывается на спину с развороченной грудью.
        Осталось семь.
        Мгновение передышки.
        Щелчки сменяемых магазинов, лязг затворов.
        Вот он, шанс!
        - Эли, за мной!
        Секунда - ухватить капитана под мышки.
        Еще секунда - спиной выбить ближайшую дверь, вместе с капитаном ввалиться в комнату. Эльвица впрыгивает внутрь следом, и тут же коридор взрывается дробным грохотомвыстрелов.
        Хрен вам! Опоздали!
        А вот и окно.
        - Летим!
        Кажется, с того момента, когда мы вот так же несли смертельно раненого Василия - тогда еще человека - прошла целая вечность.
        А ведь это было вчера!
        Время стремительно сжимается, коллапсирует, того, что мы пережили за последние два-три дня, с избытком хватило бы на годы моего предыдущего посмертного существования.
        Да и были ли они, эти годы?
        Сейчас прошлое кажется подернутым туманом, зыбким, нереальным.
        Есть только «здесь» и «сейчас», есть только Элис, я и раненый капитан - и идущий за нами Бессмертный Монах со своими людьми.
        Или это тоже - иллюзия, сон, бред гаснущего навсегда сознания, которое отчаянно ищет пути к спасению?…
        Окно взрывается черным нарывом, брызжет бритвенными лезвиями осколков. Мы взмываем над полом - и словно натыкаемся на невидимую стену.
        За окном нетничего!
        Бесконечная плотная мгла, непроницаемая и безразличная, ничего не имеющая общего с родной прохладой ночи, которая всегда укроет, овеет свежим ветром, подмигнет бесчисленными глазами звезд…
        ТУДА БЫЛО НЕЛЬЗЯ!
        Мы чувствовали - оттуда нет возврата! Там - не смерть, не вечное упокоение - но нечто во много раз худшее! Там…
        Нет!
        Этого не может быть! Такого не бывает.
        Это…

«Но я не был никогда рабом иллюзий!»-очищающим электрическим разрядом полыхнули в мозгу слова слышанной когда-то песни.
        Из глаз моих изверглось пламя и с треском разрываемой в клочья ткани ударило вничто, поджидавшее нас по ту сторону окна.
        Этого тоже не могло быть - но клин вышибают клином!
        И мгла за окном лопнула, как мыльный пузырь.
        Тамвсе равно было что-тоне так-но это был единственный путь к спасению. И мы вихрем вырвались из окна как раз в тот момент, когда я спиной ощутил, как меня нащупывает зрачок инфракрасного прицела.
        Мы вырвались!
        Но я знал, что это еще не конец.
        Теперьонине отстанут от нас, не сойдут со следа.
        Травля началась.

2
        Я бегу, чтобы жить,
        А вокруг ликует паранойя!
        Группа «Ария», «Паранойя».
        Они прыгали позади нас из окна второго этажа, вскидывали вверх оружие, ловя нас в прицелы. А мы с Эльвицей никак не могли набрать высоту - мы словно бились в какой-то невидимый серый потолок, сквозь который тускло светили далекие звезды.
        Луна куда-то исчезла, вслед нам тянулись голые ветви вязов, словно пытаясь удержать… (Почему - вязы?! И почему ветви - голые?!) Пули противно выли идущей по следу стаей псов, вбивались в низкий потолок серебряными гвоздями, гвоздями в крышку гроба, до которого нам не добраться, не добраться, потому что рассвет вот-вот наступит и сожжет нас, ветер нас развеет, словно пыль…

«НО Я НЕ БЫЛ НИКОГДА РАБОМ ИЛЛЮЗИЙ!»
        Молнии - уже не из глаз, из самого сердца.
        Моего мертвого сердца.
        Треск разрядов. Плавится серебро. Небо горит, и земля горит, потолок отшатывается прочь, пространство вокруг трескается, неохотно выпуская из себя знакомые здания, в испуге притихшие клены…
        Врешь, брат Жан! Я не поддамся! Я теперь знаю, как! Пока что ты сильнее, но если мы переживем наступающий день…
        Институтские корпуса изгибаются, тянутся к нам оскаленными пастями выбитых окон.

«Это только иллюзия, всего лишь иллюзия, это параноидальный кошмар, который он пытается внушить нам!» - твержу я себе.
        Но я уже знаю - иллюзии могут убивать!
        Сейчас остались только мы - я и Бессмертный Монах. Это поединок двух разумов, двух воль. И если я его проиграю - он уничтожит нас всех в одно мгновение.
        Я тянусь в ночь, зачерпываю полные пригоршни бледнеющего, из последних сил сдерживающего подступающий рассвет, мрака - и Тьма послушно закручивается вокруг нас бархатными жгутами, укрывая от глаз преследователей, от лазеров наведения, от всевидящих зрачков инфракрасных прицелов.
        И напрасно теперь тянутся к нам оскаленные пасти иллюзорных кошмаров, напрасно ищут нас в ночном небе огненные нити, напрасно поводят готовыми извергнуть потоки аргентума стволами твои подручные - Тьма сокрыла нас от очей незрячих!
        Что, брат Жан, не попадались тебе еще такие вампиры? Мы уйдем от тебя, теперь уж точно уйдем, а потом…
        И тут тупым ударом, болезненно отдавшимся во всем теле, пришел ответ! Окружавший нас спасительный кокон тьмы разлетелся в клочья.
        - Глупый мертвый мальчик! Мне встречались Враги посильнее тебя. И я подарил им упокоение - как подарю его и тебе. Ты хорошо сражался - но скоро рассвет. Тебе не уйти. Смирись. Смерть от солнца - страшная смерть для таких, как ты. Дай мне сделать это легко…
        Я чувствовал, как мимо воли замедляется наш полет, как вновь наваливается сверху невидимый потолок, как сворачивается вокруг пространство, течет киселем, вязким студнем, сковывая движения, отнимая волю, надежду…
        Два одинаковых высоких ложа. Два тела, наполовину погруженные в прозрачный студень, под пригашенными до поры бестеневыми…
        И не осталось больше сил, чтобы извергнуть темный огонь из сердца, отшвырнуть прочь проклятые иллюзии.
        Огонь пришел извне.
        Огонь и гром.
        - Сюда, Влад, - голос Генриха разрывает пелену кошмара. - Вы оторвались от них, но это ненадолго.
        - Как… как вы нашли нас? - радостная зелень плещет из глаз Эли.
        Это она! Моя прежняя Элис!
        - Я же говорил, мадмуазель: я сам найду вас, когда будет надо, - вальяжно улыбается Генрих, но я вижу, что на самом деле сейчас он серьезен, как никогда. В руках у него дымится короткий обрез помпового ружья.
        Так вот что это был за гром!
        - Возьми, - он протягивает мне оружие, достает из кармана горсть патронов. - Вам надо торопиться. А о нем, - короткий кивок в сторону исходящего хрипом капитана,
        - я позабочусь. Аргентум?
        Ответ он знает и сам.
        - Несколько минут у меня будет. Попробую извлечь пули и обработать раны…
        Вот только обычной уверенности в голосе Генриха я что-то не слышу. Значит, плохи дела у капитана. Скорее всего, не выкарабкается.
        Жаль.
        А Генрих-то все равно остался врачом, пусть даже и врачом-вампиром! Интересно, чем он раны обрабатывать собрался? Слюной тут уже не поможешь, а обычные антисептики нам - что мертвому припарки! От них только хуже стать может…
        Добрый доктор Айболит, он на кладбище сидит: приходи к нему лечиться и упырь, и упырица, и вампиры, и зомбя с вурдалаками!
        - А как же…
        - Обо мне не беспокойтесь - я уйду. Если получится - вместе с ним. А теперь - главное, Влад. Я надеюсь, что ты сможешь! Я-то это уже давно понял, вот только убедить самого себя до конца так и не смог. Сейчас это - твой шанс! У тебя уже многое получилось… У вас получилось, - тут же поправляется он. - И вы должны сделать еще шаг. Вместе. Всего один шаг!
        - Какой, Отец? - кажется, я понимаю о чем он говорит! Неужели он знал обо всем с самого начала? Еще тогда, когда приобщал меня? Знал то, что только сейчас начинает доходить до меня?! Знал - но не мог воспользоваться сам?!
        - Всего один шаг, Влад. Один шаг, Эльвира. Но его вы должны сделать сами. Сами, понимаете? Вам понадобится лишь вера. Вера, что у вас получится. Уверенность в себе. Я дамвам только одну подсказку. Ты слишком много «знал» о вампирах до Приобщения, Влад. Но кое-что тебе все же было неизвестно - к счастью для тебя! Секса для вампиров не существует, Влад! Они неспособны к этому. Но тебе-то было невдомек!.. Знаешь, как я тебе завидовал?
        Он хитро прищурился и подмигнул мне.
        - Может, еще свидимся, Влад! У вас должно получиться!
        - Земля тебе пухом, Генрих.
        - К черту!
        - Ну что, девочка моя? Последний парад наступает? Вломим им напоследок? - я старался, чтоб мой голос звучал веселее, но где-то глубоко внутри, обволакивая склизким студнем зароненное Генрихом зерно надежды, уже стыла смертная тоска обреченности.
        - А почему бы двум благородным вампирам и не вломить этим грязным монахам как следует? - оскалилась она в ответ.
        Но у нее на душе тоже скребли кладбищенские крысы.
        - Тогда - вперед!
        Грохот выстрелов расколол тишину предрассветной улицы.

3
        Ночь короче дня,
        День убьет меня,
        Мир иллюзий в нем сгорает!
        Группа «Ария», «Ночь короче дня».
        Заряд картечи в клочья разрывает живот выскочившего из-за угла «святого отца».
        Осталось шестеро.
        Масляный шелест передергиваемого затвора. Кувыркается в темноту картонная стреляная гильза. Рядом дергается, плюясь короткими очередями, автоматическая винтовка в руках Эльвицы.
        Ржавые вспышки в ответ. Серебряный ливень. Скорее прочь!
        Улица плавно изгибается, уходит вниз. Эльвица со свистом рассекает воздух рядом. Сейчас свернуть в проход между домами…
        Прохода нет! Дома сливаются в одну сплошную стену без начала и конца, и нет ни прохода, ни сил перемахнуть через крыши - потому что дальше здания громоздятся вплотную, все выше и выше, до самого бледнеющего неба, и в стенах нет даже окон, чтобы влететь внутрь, затаиться, укрыться от преследователей и встающего солнца.
        Улица уносится назад бесконечной кишкой великана, но кажется, что мы висим на месте, а пули каким-то чудом мчатся следом за нами, огибая углы, вписываясь в повороты, настигая, ввинчиваясь в мозг сверлящим визгом!
        Я уже не уверен, что это иллюзия! Да и какая разница - иллюзии, в которые мы верим, убивают нас!
        В последний миг успеваю растечься туманом, и тут же - антрацит слепящей вспышки боли! Во мне - черная дыра; еще немного - и я вытеку в нее весь, испарюсь, исчезну, как роса под солнцем!
        Падение. Боль. На этот раз - тупая, серая, и от нее я прихожу в себя. Порыв ветра. Рядом - Элис.
        - Влад! Что с тобой?! - в голосе ее моя же черная боль мешается с фиолетовыми отблесками ее отчаяния.
        - Ранили.
        - Лететь можешь?
        - Нет.
        - Я… я понесу тебя!
        - Не на…
        Так она меня и послушалась! Ночь нашей встречи - только наоборот.
        Мы пролетели совсем немного.
        Кончились силы у моей Эльвицы.
        - Идем, Влад! Скорее! Здесь… здесь кладбище! Может, удастся спрятаться…
        Как там называются кладбища на казенном канцелярите? Места упокоения? Самое место для таких, как мы.
        Кое-как перебираемся через ограду, бежим между надгробиями и обелисками. Негде здесь спрятаться, негде! Это вам на Западная Европа или Англия с их фамильными склепами и комфортабельными усыпальницами. Тут не укроешься ни от солнца, ни от Бессмертного Монаха!
        Визг пуль, из ближайшей могильной оградки летят искры. Но стреляют не сзади, а откуда-то слева. Обошли!
        Наугад палю из Генрихового обреза. Масляный шелест металла. Сколько у нас осталось патронов? Бежим в другую сторону. Ноги путаются в кладбищенской траве, увязают в жирной глине.
        Рыжее пламя бьет спереди. Снова, не целясь, стреляю в ответ; падаем, откатываемся в сторону. Эльвира отбрасывает разряженную винтовку, достает пистолет.
        Отползаем под прикрытие высокого гранитного надгробия с фигуркой возносящегося ангела наверху. Щелчки пуль. Нас они не достают - но попробуй только высунься!
        И тут я наконец отчетливо понимаю, что это - все. Совсем. Горизонт уже начинает окрашиваться розовым, нестерпимое сияние проникает даже сквозь закрытые веки, все тело жжет разгорающимся огнем, мысли путаются, в ушах нарастает комариный звон.
        Им даже нет надобности подбираться к нам, чтобы нашпиговать серебром. К чему? Достаточно просто не давать нам высунуться еще несколько минут. Остальное сделает всходящее солнце.
        Говорят, огонь очищает…
        Нет! - отчаянная, невозможная надежда вспыхивает внезапно.
        Я заставляю себя открыть глаза.
        - Эли, ты слышишь меня?
        - Слышу, - слабый, истекающий прозрачной дымкой шепот. - Мы… умираем? Навсегда?
        - Нет! Мы не умрем! Есть выход…
        - Не надо, Влад. Не обманывай меня… и себя.
        - Но я говорю правду! Ты помнишь, что сказал Генрих? Главное - поверить, убедить себя в том, что невозможное - возможно! И тогда невозможное станет реальностью, Эли! Вот он, наш шанс! Мы должны попытаться!
        На миг ее затуманенные слезами глаза вспыхивают прежним шальным огнем изумрудов с золотистыми искорками.
        - Скажи мне, что делать, Влад! Скорее! Я вся в огне!
        - Это не огонь, Эли! Это всего лишь солнце. В нем нет ничего страшного, Эли! Разве ты не помнишь, как приятно касание солнечных лучей? Как золотистое тепло разливается по телу, даря силу, даря жизнь? Вспомни, Эли!
        - Говори, Влад! Говори еще! Мне кажется, я…
        - Даже в самую жару солнце не убивает, Эли, и ты сама это хорошо знаешь. От него лишь прячутся в тень - чтобы не напекло голову. А ранним утром, когда по низинам курится туман - его вдруг пронзают первые, еще робкие лучи, которые несут с собой тепло. Ты ведь помнишь, каково это - после промозглой сырости подставить обнаженное тело лучам солнца, ощутить его древнюю, живительную силу, увидеть, как играет радуга в каплях росы. Солнце - это жизнь, Эли! И это неправда, что мы
        - мертвые. Ты сама всегда говорила мне, что я - живой. Что у меня теплые руки…
        - Говори, Влад! Говори еще…
        - …Мы живы по-своему, Эли, и если нам не могут повредить сталь и свинец, которые убивают людей - то чем нам может быть опасен солнечный свет? Ведь мы не боимся его, правда, Эли? Конечно, мы не боимся! Мы с тобой ждем рассвета! А когда взойдет солнце, мы спокойно встанем ему навстречу, мы поприветствуем его, взявшись за руки - а потом уйдем отсюда, и майор Жан с его людьми ничего не смогут нам сделать! ИХ время заканчивается, ночь уходит, и с нею - все кошмары и страхи. И стоит только взойти солнцу…
        Два одинаковых высоких ложа, похожих на надгробия. Два тела, наполовину погруженные в прозрачный студень, под пригашенными до поры бестеневыми лампами.
        Теперь я знаю: это - мы с Эльвирой. Это мы лежим там, в склизком студне, с тянущимися к нашим головам проводами.
        Голос.
        Темный пурпур, прожилки фиолетового, уход в багрянец. На самом краю - чернота хриплых трещин.
        - Уже совершенно нечеловеческая физиология… просто поразительно!..
        финальной стадии сценария…уверены… вампиров… солнечный свет…подопытные умрут.
        - Приступайте.
        И лампы над нами разом вспыхивают в полный накал!
        Свет. Режущий, слепящий. Зажмуриваюсь.
        Надо скорее что-то сделать. Что-то очень важное. Надо…
        Это требует огромного усилия, как тогда, когда я безвольно стоял, ожидая Бессмертного Монаха.
        Но я все же сделал это!
        Я повернул голову.
        И изумруды Эльвириных глаз полыхнули мне навстречу веселыми золотыми искорками.
        Страх ушел.
        Боль ушла.
        Тело ушло, растворилось, исчезло.
        Остался лишь свет, живой, теплый - мы плыли в его волнах, мы пили его, мы купались в нем…
        …Когда взойдет солнце, мы встанем ему навстречу… Мы уйдем отсюда - стоит только взойти солнцу…
        - Смотрите, что это?! Смотрите!
        - Что происходит?!
        Эльвира протянула мне руку (руку? у нас ведь больше нет тел!.. Не важно.
        - и я протянул ей навстречу свою.
        Маленькая теплая ладонь.
        ТЕПЛАЯ!
        - Пошли отсюда?
        - Пошли.
        - Держите их, держите!
        - Этого не может быть! Это невозможно!..
        Два вплавленные в студень тела под сияющими лампами исчезали! Истончались, быстро становясь прозрачными, исходили дымкой, туманом, теплым светом…
        Все. Тел больше нет.
        Некоторое время мы, невидимые, с улыбкой наблюдали со стороны за мечущимися внизу людьми, слушая их бессвязные выкрики. Но пора было уходить. Теперь мы знаем «дорогу» сюда. Может быть, мы еще вернемся. Может быть.
        - Нас ждут, Влад, - Эли смотрела куда-то вверх.
        Потолка в комнате уже не было. Вместо него над нами дрожало, переливалось, звало радужное сияние; вот в нем начало проступать человеческая фигура.
        Откуда-то я знал, что его следует называть Куратором.
        И еще я понял, что нам действительно пора.

* * *
        Два сияющих неземным светом силуэта взмывают в рассветное небо, скользя меж лучей восходящего солнца. Их сияние заставляет глаза слезиться, не давая толком рассмотреть возносящихся, и люди в камуфляже, что залегли меж кладбищенских обелисков, выпускают из рук оружие; преклонив колени, благоговейно осеняют себя крестом. Не каждому дано лицезреть…

4
        Гордость - им имя,
        Дух и Покой,
        А за ними лишь высь,
        Лишь холодная высь -
        Ни Добра ни Зла.
        Группа «Ария», «Рабство иллюзий».
        - Ну вот вы и дома, - сказал Куратор и мягко улыбнулся.
        Его лицо плыло золотистыми сполохами, так что разглядеть его никак не удавалось, он походил на костер: то вспыхивающий от порыва ветра, то вновь подергивающийся тонким слоем пепла, под которым рдеют раскаленные угли.
        И все же мне отчего-то казалось, что где-то я уже видел это лицо!..
        Интересно, мы со стороны выглядим так же?
        Я обернулся к Элис.
        Золотая сияющая богиня с кошачьими зелеными искрами в глазах - вот как она смотреласьздесь.
        Здесь… Где это - здесь? На небе, в нирване, в раю?
        Переливающаяся волнами теплого, радужного света бесконечная равнина. Волны исходят алмазным туманом, скрадывающим очертания, навевающим сладостные грезы…
        Но почему - мы? За что нам - это великолепие, этот ласковый свет, покой, умиротворение?! Нам - ночным тварям, исчадиям ада, демонам-убийцам?! Я не верю! Я боюсь поверить! Мы не заслужили!

«И каждому воздастся по вере его!»
        Но я никогда не верил в это!
        Фотовспышка.
        Мгновенный стоп-кадр.
        Два скорчившихся на могильной плите тела. Уже мертвых, уже рассыпающихся сухим прахом под безжалостной лаской солнца.
        И угасающая искра сознания, создавшая в последний миг этот мир света, который не убивает - но принимает в себя, баюкает, растворяет…
        Упокоение.
        Значит, вот оно какое.
        Ни боли, ни страха.
        Только почему-то - щемящая тоска…
        Два влюбленных мертвеца, рыщущих во тьме в поисках чужих жизней - чтобы сделать их своими.
        Два погруженных в студень тела на высоких ложах, похожих на надгробия.
        Два скорчившихся трупа на могильной плите.
        Два огненных существа, возносящихся ввысь.
        Двое на заполненной до краев светом равнине.
        Что - правда? А что - лишь сон, иллюзия? И так ли это важно?
        Нет, это важно! Мы должны знать!
        - Мы хотим знать правду. Кто мы на самом деле?
        Это произнесла Эльвира.
        И твердо, без страха, взглянула в огненное лицо Куратора.
        - Вы прошли путь. Путь Проклятых. Почти прошли…
        - Почти?
        - Теперь вы займете мое место. А я… я уйду выше. В Свет. Насовсем.
        - Значит, мы теперь - Кураторы?
        - Почти. Вы скоро ими станете. Очень скоро. Вы уже почти готовы. Знали бы вы, как мне долго пришлось ждать! - он вздохнул почти по-человечески.
        Или это нам только показалось?
        - Но… почему мы?! Или это - отдельный рай? Для вампиров? - через силу усмехнулся я.
        - Сюда приходят те, кто освободился. Кто вырвался из плена собственных иллюзий. У вершины горы все пути сходятся. Путь Проклятых, Путь Праведников - какая разница? Путей много - но в конечном счете они сводятся к этим двум. И оба они ведут сюда. Вы прошли свой Путь. Вы освободились. Свет, Тьма, Добро, Зло, мораль, справедливость - все это входящие сюда оставляют за порогом. Это - для людей. Вы теперь выше этого. Вы - свободны! Вы освободились ото всех этих предрассудков, от своих бренных оболочек, от пустых привязанностей - от всего!
        Элис взглянула на меня - и ее глаза как-то странно, тревожно блеснули. Она протянула руку, кончиками пальцев дотронулась до моего плеча - но это не было настоящим касанием! Словно легкое дуновение ветерка, электрическое покалывание, слабое тепло… и все.
        А потом ее рука двинулась дальше - и прошла сквозь меня!
        - Мы умерли, Куратор?! Окончательно?!
        - Что есть жизнь, и что есть смерть? Умирает ли гусеница, превращаясь в куколку? Умирает ли куколка, когда из нее вылетает бабочка? Вы прошли этот путь. Приняв поцелуйУхода, приобщившись к не-мертвым, вы стали куколками. Вы смогли переступить условность человеческой жизни - и перешли в новое качество. Сейчас вы прозрели окончательно, отринули те глупые условности, которым подчиняются вампиры - и превратились в бабочек. Цикл завершен!
        - Так значит… всего этого могло не быть?! Крови, смертей, всего того, что мы пережили?! Мы могли… прозреть сразу?!!
        - Сразу? За все надо платить. Путь Праведников - более прямой, на нем человек минует стадию «куколки» - но и пройти его куда труднее! Путь Проклятых идет «в обход». В чем-то он легче - тот же вампир уже не совсем материален. Ему легче перейти следующую грань: ведь одну грань - между жизнью и смертью - он уже перешел. За это вы платите собственным и чужим страхом, тьмой, которая застит ваш разум - многим, очень многим! И очень мало кто из вас проходит этот путь до конца. Люди хотя бы знают о Пути Праведников. Вы же о Пути Проклятых - нет.
        - Так почему же вы не открыли нам глаза? Нам, и другим? Мы же были слепы! А другие - и до сих пор… Вы же - Куратор! Или вы не могли?
        - Вижу, вы еще не совсем избавились от бремени страстей. - Его снисходительная огненная улыбка вдруг начинает меня раздражать. Тоже еще, Несущий Свет выискался! - Конечно, я мог бы вмешаться, подсказать, помочь. Но к чему? Вы шли своим путем - и вы прошли его. Не надо мерить Вознесшихся человеческими мерками. Если бы вы погибли, не прозрев, и вновь влились в круговорот Сансары, я ждал бы еще. Других. Или вас. Не важно. Мы можем ждать долго. Ведь у нас впереди - Вечность.
        Ох, что-то меня уже начинает тошнить от его бесстрастного безразличия ко всему. Если и мы станем такими…
        - У вас? Или у нас - тоже?
        - У нас. Вы теперь тоже - одни из нас. Я уже говорил - здесь нет Добра и Зла, нет «Я» и «Не-Я». Когда вы поймете это - вы тоже вольетесь в Свет. А пока…
        - А пока будем болтаться тут бесплотными призраками, поджидать следующих? - нехорошо прищурилась Эльвица. - Так действительно, через вечность-другую не останется ничувств, ни желаний… ничего! Одна пустота и скука. То-то вы так стремитесь в этот свой Свет!
        Такой я ее еще никогда не видел!
        - Уж лучше - глотки рвать и в гробу отлеживаться, чем - так! Великая Пустота, чтоб ей пусто было! Я от этой пустоты еще там, внизу, не знала, куда бежать. Сбежала, называется! Влад, пошли отсюда!
        Она решительно взяла меня за руку, и - о чудо! - я вновь ощутил ее прикосновение!
        - Вам некуда идти! Ваш путь окончен… - в голосе Куратора прозвучала растерянность.
        И тут пронзительный холод очищающего ветра ворвался в мою голову, выдувая изнутри запорошившую глаза алмазную пыль небес! Я вспомнил наконец, где я уже видел это лицо!
        Два тела, погруженные в прозрачный студень, склоняющееся над ними лицо, которое никак не удается рассмотреть…
        Лицо Куратора!
        Тела!
        Синяя вспышка внутреннего взгляда с треском пробила сияющую равнину и устремилась вниз, к грешной земле.
        У нас оставались считанные мгновения. Еще немного - и будет поздно: наши тела навсегда превратятся в прах. Но мы успеем, теперь мы успеем!
        Я ощерился, выпуская призрачные клыки, и подмигнул Эльвире:
        - Кто-то говорил, что отныне мы - свободны? Не ты ли это был, Куратор?! Ты был прав! Отныне мы свободны - свободны в своем выборе! Какими нам быть! Нам не нужна твоя Вечность, твоя равнодушная Пустота. Мы уходим.
        - Вы… вы не сможете! Вам не хватит силы… энергии! Вы… - голос его сорвался, пустил визгливого, пронзительно-голубого «петуха».
        Не так-то ты и бесстрастен, Куратор! Боишься остаться здесь в одиночестве еще на одну вечность? Ведь тут у вас тоже есть свои законы, что бы ты ни вещал нам о свободе. Если не придет смена, тебя не пустят в этот твой Свет! А за нас… за нас не волнуйся!
        - Ты забыл, кто мы, Куратор! Ведь мы - вампиры. Сила? Энергия? Да здесь ее навалом! И мы возьмем ее! Эли, делай как я!
        И потоки света устремились внутрь нас, наполняя до отказа горячей, упругой силой, ищущей выхода, ищущей…
        ЭПИТАФИЯ
        Блаженство рая я оставлю для нищих:
        У нищих духом должен быть Царь и Бог.
        Я - тварь земная, и на небе я лишний;
        И к черту вечность, какой в ней прок?!
        Группа «Ария», «Ночь короче дня».
        - Знаешь, Эли, а я должен сказать тебе «спасибо»! - я с трудом оторвался от ее губ, но больше ничего сказать не успел, потому что ненасытной Эльвице, как всегда, показалось мало, а говорить и целоваться одновременно не могут ни вампиры, ни даже ангелы!
        - Эльвица! Но я все-таки должен сказать тебе «спасибо»!
        - Должен! - охотно согласилась она, плотоядно косясь на меня своими лукавыми изумрудами. - А за что?
        - Тогда… я бы не смог - сам. Но убеждая тебя, я и сам смог поверить! - поверить, что мы можем не бояться солнца, что мы… Мы оба живы благодаря тебе!
        - Ну, ты в этом тоже немножко поучаствовал! А что мы будем делать с майором Жаном и его людьми?
        Я в очередной раз обласкал взглядом ее всю, с головы до ног. Да, это была она, моя Эльвица, живая, теплая, у нее билось сердце, и часто вздымалась маленькая упругая грудь, и у нее были такие жаркие губы! Она была - ЖИВАЯ! Мы оба были - живые!
        Мы вернулись! У нас получилось!
        А Куратор пусть ждет других дураков в своей полыхающей пустоте! Пусть бродит там бесплотным огненным призраком и вздыхает о нас, отвергших его рай, и о своей горемычной судьбе небесного привратника, у которого впереди - не одна вечность!
        А мы с Эльвицей - мы… слишком плотские, что ли? Мертвые, живые - какая разница?! Тут Куратор был прав. Мы - плоть от плоти этого мира, и теперь, когда мызнаем…
        - А ничего. Не убивать же их? Это теперь все равно что среди бела дня затеять перестрелку со слепыми и безрукими! Даже хуже. Они-то ведь нам уже ничего не могут сделать! Да нам теперь все это серебро с осиной - что слону дробина!

«Несчастный, ты получил то, чего хотел! - злорадно усмехается кто-то в моей голове. - Вся твоя „жизнь“ - это кровавая игра; сейчас ты вышел на новый уровень, получив последний и окончательный код неуязвимости - и игра потеряла смысл. Раньше у тебя еще могли быть противники. Теперь их нет и быть не может. И что дальше? Скучная, безоблачная вечность? Вечная скука?»

«А вот хрен тебе! - оскалился я в ответ. - Теперь у меня есть Элис! И вообще, я больше не собираюсь ни с кем воевать!»
        Кажется, он не поверил, но, по крайней мере, заткнулся.
        Ну и черт с ним!
        Мы, обнявшись, пошли прочь, к выходу с кладбища - и никто не попытался выстрелить нам в спину серебряной пулей, и я даже не стал оглядываться, чтобы выяснить, почему. Не выстрелили - и ладно. Может быть, тоже что-то поняли. Нам было не до них. У нас имелись дела поважнее.
        В первую очередь, разумеется, нам не терпелось забраться в постель. Ну да, да, такие вот мы с Эльвицей сексуальные маньяки! Видимо, это наши бесплотные блуждания по небу требовали теперь немедленной плотской компенсации!
        Но до постели еще надо добраться. Можно, конечно, полететь - но как приятно просто идти вот так, обнявшись, никуда не торопясь, ни от кого не прячась, подставляя лица робкой ласке утреннего солнца!
        Неужели, это - правда?! Неужели это не сон?!
        От этой непрошенной мысли сердце гулко екает, замирая в груди. В принципе, я могу его и остановить - ничего со мной не сделается! Но лучше пусть бьется. Так веселее.
        На мгновение перед глазами вновь возникают два тела в студне, скорченные тела на могиле…
        Нет, нет!!! Это всего лишь фантом, причуда строптивой памяти, былой кошмар, ушедший в небытие, но все еще иногда скалящийся оттуда. Всего этого не было, не было!
        А если и было? Какая разница! Теперь это осталось там, в прошлом.
        Даже если мы сами создали этот мир вокруг нас, теперь он - реальность!
        Единственная реальность!
        Мы вырвались!
        Я привлекаю к себе Эльвицу, чувствуя под рукой ее упругую талию - и мигом тону во взгляде ее волшебных изумрудов. С этого-то взгляда все и началось! И я ни о чем не жалею - как не жалел ни о чем никогда, с нашей самой первой встречи!
        - Ведь теперь мы сможем помочь другим, Влад! Теперь мы знаем, что Путь Проклятых
        - это совсем не обязательно Путь Крови!
        Не удержавшись, скептически хмыкаю. Бодисаттвы из склепа! Но, тем не менее, она права. Мы не будем стоять в стороне, как этот Куратор!
        - Конечно, Эли! И совсем не обязательно умирать… - я на миг осекаюсь, почувствовав какую-то неискренность в собственных словах. Но продолжаю говорить по инерции.-…необязательно умирать, чтобы получить возможность парить под звездами, растекаться туманом и жить вечно! Ведь этот путь на самом деле - куда короче! Не нужны жертвы, не нужно прятаться в гробу от солнечного света - во всем этом просто нет необходимости!
        Черт побери! А ведь мы действительно сделали немалый крюк на своем Пути - крюк, щедро политый кровью, устланный десятками и сотнями трупов! Если бы мы знали! Если бы мы зналисразу! Вера и уверенность, знание и незнание удавками захлестнулись вокруг наших шей; удавками, на которых повисли все те, кого мы успели убить, блуждая в потьмах.
        Я ненавижу тебя, Куратор! Ты видел, ты знал - и не подсказал, не помог! Я никогда не мечтал стать убийцей - и не Генрих сделал меня им! Когда я впервые поднялся из гроба, на мне еще не было ничьей крови - и ее могло и не быть! Я мог стать таким, как сейчас - сразу! Я и Эли. Мы оба. А теперь… теперь поздно, Куратор! Кровь Светом не отмоешь.
        - …Надо лишь найти… найти тех, кто готов принять наш дар, - шепчет Эли, но в ее голосе уже нет прежней уверенности. - Принять, поверить - сразу, без оглядки! Ведь мы же смогли? - она смотрит на меня в поисках поддержки - а я чувствую, как внутри медленно поднимается сладостная темная волна.
        Сколько волка ни корми…
        Благими намерениями…
        - Да, мы отыщем тех, кто сможет. Мы откроем им путь! Мы…
        Мы смотрим друг другу в глаза - и одновременно улыбаемся, слегка обнажая клыки.
        Мы поняли друг друга.
        Наверное, мы действительно сможем дарить людям тот мир, в котором живем теперь сами… Сможем? Дарить - без жертв, без необходимости убивать, а после безуспешно пытаться покончить с собой?
        Сможем?
        Ох, не уверен!..
        Но… но мыпопытаемся! Мы непременно попытаемся!
        Да, сами мы теперь не нуждаемся ни в чьей крови, ни в чьей жизни.
        Да, мы больше никого не хотим убивать.
        Но…
        - Приобщение… Это ведь не убийство?
        Мы снова понимающе улыбаемся друг другу и невольно оглядываемся по сторонам - словно в поисках… чего? Кого?
        Мы оба понимаем - кого.
        Потому что изменить себя до конца мы уже не в силах.
        Приобщение!
        Мы можем сколько угодно обманывать себя, что делаем это ради тех, кого приобщаем.
        Но…
        Что может быть сладостней этого пьянящего глотка безумия, глотка Вечности и мрака?
        Глотка свежей крови, когда чужая жизнь перетекает в тебя?!!
        Разве что то смертное блаженство, которое дарит умирающему поцелуй вампира!
        ПРИМЕЧАНИЯ:

1

2

3

4

5

6

7

8

9
        Дмитрий Громов
        Координаты смерти
        Связь с Ковальским оборвалась через сорок восемь минут после его выхода. Поначалу этому никто не придал значения - кислорода в скафандре хватает на двенадцать часов, а то, что передатчик барахлит - так это уже случалось.
        Через четверть часа Андре попытался связаться с Ковальским на аварийной волне, но Криштоф по-прежнему не отвечал. Нас охватило беспокойство, и Андре включил пеленгатор. Криштоф находился рядом со своей бурильной установкой, на участке
№ 1, куда он и собирался, но не двигался и на вызовы не отвечал. С тяжелым предчувствием я распорядился выслать вездеход.

…Через полчаса доктор вышел к нам. По его бледному, словно восковому, лицу стекали капли пота; глаза смотрели куда-то мимо нас. Несколько секунд он стоял молча, и никто не решался задать вопрос.
        - Очень странная смерть, - произнес, наконец, доктор. Голос его звучал непривычно глухо.
        - Две колотые раны на шее. Одна задела сонную артерию.
        - Но скафандр…
        - Скафандр пробит. Я знаю, эта модель выдерживает даже попадание метеорита - но не это самое странное. В его организме не осталось ни капли крови. Его высосали, как лимон, - доктор отвернулся.
        С минуту все молчали, ошеломленные услышанным.
        - Но ведь до сих пор считалось, что на Луне жизни нет, - растерянно произнес Шутхарт.
        - Жизнь?! - вздрогнул Андре. - У кого это могут найтись зубы, способные прокусить термосиловой скафандр?!
        - Док, вы можете найти этому какое-нибудь объяснение? - спросил я.
        - Правдоподобное - нет.
        - А неправдоподобное?…
        - Вампир, - коротко бросил доктор, повернулся и скрылся за дверью медицинского отсека.

…Сверкающий лунный пейзаж простирался за обзорным окном. Вязкие, непроглядно-черные тени резко контрастировали с сияющими на солнце гранями, на которые было больно смотреть, и все это вместе казалось гигантской друзой причудливых кристаллов, плывущей в необъятной бархатной черноте Космоса, усеянной яркими немигающими глазами звезд.
        Но сейчас меня не радовало это застывшее великолепие. Где-то там, в расщелинах, в черных провалах теней, притаилась смерть. Непонятная и страшная, для которой не преграда даже сверхпрочный противометеоритный скафандр. Смерть ждала.

«Что это было? Какая-то жуткая лунная тварь, ископаемое чудовище давно минувших геологических эпох? Пришелец из другого мира? Или действительно нечто сверх естественное, потустороннее, чему уже давно не осталось места на Земле?»
        Но все эти предположения были чересчур фантастичны и попахивали дешевой романтикой. На деле все было проще и страшнее: погиб человек, причина смерти не ясна, и нам необходимо ее выяснить.
        На Землю я уже обо всем сообщил, и теперь они там, в Центре, пребывали в полной растерянности, и ничего более дельного, чем «Усилить осторожность, меньше, чем по двое, из купола не выходить, при передвижениях использовать вездеходы» придумать не смогли - а до этого решения мы уже и сами додумались. Но теперь над всеми нами тяготела эта жуткая смерть, и каждый, помимо воли, пытался найти разгадку. Пока безуспешно.
        - Серж, можно тебя на минутку? - Андре поманил меня за собой.
        Мы вошли в лабораторию, и дверь за нами бесшумно закрылась. Андре молча заблокировал замок.
        - Зачем?
        - Нам надо поговорить без свидетелей. Иди сюда.
        Мы подошли к спектрографу. На экране застыли обозначения химических элементов и ровные столбцы цифр.
        - Что это?
        - Спектрограмма соскоба с краев отверстий в скафандре Криштофа.
        - Ты ведь знаешь, я не химик.
        - Но тебе известно, что такое СТ-Супер?
        - Конечно. Новый сверхтвердый сплав. Применяется в буровых работах…
        - Так вот, скафандр Криштофа был пробит орудием из этого сплава.
        - Не может быть! Ведь это же…
        - Да. Сомнительно, чтобы существовало чудище, а тем более - вампир с зубами из СТ-Супер. Это убийство. И совершил его человек.

«До ближайшей станции не менее тысячи километров. Значит, убийца среди нас. Кто же он? Все время погруженный в свои мысли, но исполнительный и добросовестный Шелдон? Вынашивает свои черные планы? Вряд ли. Мало ли о чем человек может думать!.. Мечтательный романтик Шутхарт? Нет, этот скорее потенциальный герой, чем злодей. Док? Врач, нарушивший клятву Гиппократа? Специально запугивает нас своим вампиром?… Да нет, бред все это! Так ничего не получится. Можно подозревать с равной вероятностью кого угодно. Даже самого себя…
        Стоп! Почему это с равной вероятностью? Ведь тот, кто убил Криштофа, должен был для этого выйти со станции!.. „Это же элементарно, Ватсон!“ Узнать, кто еще выходил вместе с Криштофом, и убийца будет изобличен!.. Слишком просто получается… Но, как говорится, все гениальное…
        Так. Мы с Андре все это время находились в центральном посту. Значит, мы вне подозрений. Док. Что делал в это время док?»
        Я набрал код медотсека. Экран мигнул, и на нем появилось чуть полноватое серьезное лицо дока в старомодных круглых очках.
        - Скажите, где вы были вчера с одиннадцати до двенадцати?
        - Вчера… Да как обычно, в оранжерее.
        - Один?
        - Нет, мне помогал Шелдон. А в чем, собственно… Ах, да, понятно. Нет, я не верю, что это мог сделать человек - это чисто физически невозможно.
        - Ладно, спасибо. Я учту ваше мнение. Кстати, а вы не знаете, где в это время был Шутхарт?
        - Наверное, на складе. Он говорил, что ему нужно проверить что-то из оборудования. Спросите у него.
        - Понятно. Спасибо.
        Я отключился.
        В складе есть отдельный шлюз для выхода на поверхность. И если бы Шутхарт захотел незаметно выйти - лучшего варианта он бы не придумал. Вся загвоздка состояла в том, что установить, выходил Шутхарт со станции, или нет, было практически невозможно.
        - Послушай, Серж, я думаю, стоит осмотреть то место еще раз. Может быть, остались какие-то следы. Надо найти этого… убийцу. Я чувствую, что опасность не миновала. Он не ограничится одним Криштофом.
        - Ты знаешь, у меня тоже такое предчувствие. Я сам туда с езжу.
        - Хорошо. Только не один. Давай, я поеду с тобой.
        - Нет. Мы и так слишком часто уединяемся. Ни к чему вызывать у людей подозрения. Оставайся на станции. Заодно, кстати, присмотришь за остальными - ты здесь единственный, кому я полностью доверяю.
        - Тогда езжай с Шутхартом - он лучше всех знает тот район, да и вездеход водит отлично.
        Я слегка вздрогнул, но Андре, кажется, ничего не заметил. О своих подозрениях насчет Шутхарта я не сказал пока даже ему. Нельзя бросать тень на человека, не имея веских доказательств.
        - О'кей. Возьму его.
        Садясь в вездеход, я успел заметить, как Шутхарт что-то сунул под сиденье.
        - Что там у тебя, Рауль?
        - …Револьвер, - поколебавшись, ответил он.
        - Во-первых, откуда он у тебя, а, во-вторых, зачем? - мои подозрения усилились.
        - Привез с собой с Земли. На всякий случай. А сейчас - сам знаешь, зачем.

«Романтик!.. Или убийца.»
        - Покажи.
        Рауль нехотя вытащил из-под сиденья револьвер и протянул его мне. Это был здоровенный восьмизарядный «Кольт-ВК-1500-Магнум» 54-го калибра, предназначенный специально для стрельбы в вакууме. Даже здесь, на Луне, я почувствовал его тяжесть. В гнездах барабана поблескивали серебром головки пуль. А ведь это, кажется, действительно серебро!
        - Ты что, зарядил его серебряными пулями?
        - Да. У нас было килограмма три для припоя - из него и отлил.
        - Значит, ты считаешь, что это вампир?
        - А кто же еще?

«Он или дурак, или умело прикидывается».
        Поколебавшись, я все же вернул револьвер Шутхарту.
        - Ладно, поехали.
        Стена ангара поднялась, и вездеход выкатил на равнину. Несмотря на мягкую подвеску, тут же началась тряска. Впрочем, на Луне всегда так. Мимо проносились желто-белые срезы освещенных солнцем скал, в глаза то и дело били сверкающие блестки кристаллов, переливавшихся на свету всеми цветами радуги; черные разрезы теней казались бездонными пропастями, окнами в другой мир…
        Раньше мне казалось, что эта мертвая неземная красота не может наскучить, что ею можно любоваться снова и снова… Наверное, я тоже немного романтик…

«Романтик… Нет, уж слишком он наивен для своих двадцати семи лет. И только он мог тогда выйти со станции незамеченным. Да, но…»
        В этот момент вездеход резко затормозил.
        - Приехали.
        Вездеход остановился метрах в ста от буровой установки, возвышавшейся причудливым механическим деревом среди кристаллического лунного пейзажа.
        - Оставайся здесь, а я осмотрю то место, где нашли Криштофа.

«Нет, в меня стрелять он не будет. Даже если он потом выбросит револьвер - ему не оправдаться. А вот несчастный случай… Или ЭТО. Кстати, а что все-таки ЭТО было? Ведь док прав - даже имея оружие из СТ-Супер, человек все равно не сможет пробить термосиловый скафандр!» дошло вдруг до меня, - «Для этого необходимо просто чудовищное усилие!»
        Подобные мысли отнюдь не способствовали улучшению моего настроения, но, тем не менее, я продолжал длинными скользящими шагами приближаться к буровой установке.
        Вот и она. Криштофа нашли здесь, в нескольких метрах от установки. В этом месте поверхность Луны была засыпана ровным слоем извлеченного грунта, и на нем хорошо сохранился отпечаток тела. Вокруг было полно следов гермоботинок, но установить, кому они принадлежали, не представлялось возможным.
        И вдруг я увидел. Это был совершенно невозможный, жуткий, невероятный след - и, тем не менее, он отчетливо отпечатался у самого края грунтовой площадки.
        Это был след стопы человеческого скелета!
        Я почувствовал, как волосы у меня под шлемом встают дыбом. Этого не могло, не должно было быть! Но след был.
        Я несколько раз сфотографировал отпечаток и пошел в обход грунтовой площадки. Однако, больше ничего интересного мне обнаружить не удалось.
        Закончив обход, я напоследок подошел к буровой установке. И снова ужаснулся! Было такое впечатление, что кто-то огромный и очень сильный пытался разорвать установку на куски: мотор был сплющен, трубы погнуты и в нескольких местах проломаны; многие мелкие детали были просто оторваны и валялись вокруг установки… Я несколько разсфотографировал все это, потом подобрал пару обломков и спрятал в сумку.
        И в этот момент в шлемофоне раздался вопль Шутхарта. В этом крике звучал такой беспредельный ужас, что сердце у меня буквально ушло в пятки, и я, забыв обо всем, бросился к вездеходу.
        Вот только о неровностях лунной поверхности забывать не следовало не пробежав и двух шагов, я споткнулся о камень и полетел кувырком. В шлемофоне тем временем слышались какие-то приглушенные хлопки, потом снова раздался крик Рауля, треск, металлический скрежет, резкий свист, сопровождаемый судорожным хрипом, какое-то странное бульканье - и все смолкло.
        Я еще не верил, что произошло непоправимое. Поднявшись, я снова побежал к вездеходу, на бегу крича в шлемофон: «Рауль! Что с тобой?! Отзовись! Ты меня слышишь? Рауль!!!»
        Но все было напрасно. Он больше не отвечал.
        Я добежал до вездехода и остановился, как вкопанный. Шутхарт лежал на земле у самой двери; его револьвер валялся рядом; на абсолютно белом, без кровинки, лице Рауля застыло выражение смертельного ужаса, а в скафандре, у самого основания шлема, виднелись два аккуратных отверстия.
        Теперь оправдываться придется мне.
        - Значит, кроме нас с Раулем, со станции никто не выходил?
        - Да. Я следил за доком и Шелдоном все время - если они и исчезали из моего поля зрения, то минут на пять, не больше.
        - И, тем не менее, Рауль убит. Точно так же, как и Криштоф…
        - Ну не верю, не верю я, что это оживший мертвец! - взорвался Андре.
        - А я этого и не утверждаю. Единственным, кто в это действительно верил, был Рауль. Он даже взял с собой револьвер с серебряными пулями; но это не помогло - он выпустил почти всю обойму, и его все-таки убили…
        Что с фотографиями?
        - Док подтвердил - это стопа человеческого скелета. Только увеличенная раза в полтора.
        - А те железки?
        - Следы СТ-Супер и инструментальной стали. На скафандре - тоже СТ-Супер - как и в первый раз.
        - …Андре, мне страшно.
        - Мне тоже. А дока, по-моему, вообще трясет…
        - А Шелдон?
        - Замкнулся еще больше.
        - Понятно… Ладно, надо сообщить на Землю.
        Через час с Земли пришел приказ: срочно законсервировать станцию и эвакуироваться в течение 24 часов.
        В последующие часы мы все были заняты до такой степени, что даже почти забыли о нависшей над нами опасности.
        Через девятнадцать часов консервация была закончена. Оставалась система жизнеобеспечения, но она была запрограммирована на самоотключение через двадцать минут после старта корабля.
        Андре, док и я собрались в центральном посту. Не было только Шелдона.
        - Куда он запропастился?! - док нервными шагами мерял помещение.
        Медленно тянулись минуты; Шелдон не появлялся.
        Наконец, потеряв терпение, я включил систему общей связи, и мой голос загремел из динамиков, разносясь по всей станции:
        - Инженер Стенли Шелдон, немедленно явитесь в центральный пост! Повторяю…
        Прошло еще несколько минут. Шелдон не появлялся.
        Андре, не дожидаясь моего разрешения, включил все видеомониторы. Шелдона нигде не было.
        - Кажется, еще один, - голос Андре дрогнул.
        - Значит, ОНО уже внутри?! - доктор не смог скрыть свой страх - да и мы с Андре, наверное, выглядели не лучше.
        - Но мы его не видим!
        С минуту мы, все трое, внимательно изучали мониторы, но ни Шелдона, ни неведомое чудовище так и не обнаружили.
        - Ладно, надо уходить. Весь путь отсюда до корабля хорошо просматривается - думаю, дойдем, - я выключил пульт. - Быстро, за мной!
        Мы бегом промчались по коридорам станции и, тяжело дыша, остановились у запертого люка корабля. Вбежавший последним Андре уже блокировал двери ангара.
        Я повернул маховик, и крышка люка медленно отошла в сторону.
        - Сначала ты, Андре, потом вы, док. Я последний.
        Андре ловко нырнул в люк, за ним поспешно вскарабкался док.
        - Сейчас, проверю стартовую автоматику - и присоединюсь к вам, крикнул я внутрь, закрыл крышку люка и повернул маховик. Потом быстро направился к щитку на стене.

«Таймеры… система автоматического запуска… дистанционное управление… блокировка двери… Блокировка двери. Нет, я не сделаю этого! Это выше моих сил. Это…» - но руки, казалось, действовали уже помимо моей воли - я отключил блокировку двери, поспешно раздвинул створки, выскользнул в коридор и быстро заблокировал замок снаружи. На внешнем щитке горел сигнал полной стартовой готовности. Я включил отсос воздуха; теперь они уже не смогут открыть люк - автоматика блокирует его. Система автоматического старта… Все. Через три минуты корабль уйдет к Земле.
        Я повернулся и быстро пошел в центральный пост. Войдя, заблокировал изнутри дверь, снова включил пульт, отменил консервацию системы жизнеобеспечения и взглянул намониторы. Как раз в этот момент пол слегка содрогнулся, и на экране я увидел, как раскрылись створки ангара, вспыхнуло ослепительное пламя, корабль оторвался от стартплощадки, на секунду завис на столбе пламени и рванулся вверх…
        Я остался один. Или не один? Я снова внимательно изучил мониторы. Нет, ничего подозрительного не было.

…В своей комнате я открыл ящик ствола и извлек оттуда револьвер Шутхарта. В барабане оставался один-единственный патрон с серебряной пулей. Только такие пули бессильны против того, с чем мне предстояло встретиться. И, тем не менее, я сунул револьвер за пояс и вышел из комнаты.

…Комната Шутхарта. Здесь все было так же, как и при жизни Рауля аккуратно застеленная кровать, на столике - стопка книг и небольшой стереопортрет симпатичной блондинки с очень доверчивыми голубыми глазами. Жена. Вернее, уже вдова.
        Прости меня, Рауль. Прости, что подозревал тебя, что посмеивался над тобой, что зашел в твою комнату и сейчас буду рыться в твоих вещах. Но это необходимо. Необходимо, чтобы все-таки найти убийцу и отомстить за тебя, за Криштофа… и за Шелдона.

…Я нашел это в третьем ящике. Картонная коробка с патронами. Среди всего прочего здесь было и то, что я искал - патроны с красными ободками на головках пуль. Бризантные пули. Пятьдесят четвертого калибра. Укладывают любую известную науке тварь, до слона включительно. Вот только уложат ли ЭТОГО?
        Таких патронов было всего два. Я вставил их в барабан и почувствовал себя немного увереннее.

…Мои шаги гулко разносились в тишине коридора; гладкие, серо-стального цвета стены тянулись по обе стороны, под потолком горели бледные, как белые черви, лампы. И ктоэто обозвал такой свет «дневным»? Точнее было бы назвать его
«мертвым». Правда, это пришло мне в голову только сейчас…
        Шаги… Или это только эхо моих собственных? Останавливаюсь и долго стою, затаив дыхание. Нет, показалось. Нервы на пределе - вот и мерещится…
        Давящая, звенящая тишина, мои оглушительные шаги, и этот мертвенный, бледный свет… Нет, если ОН не появится в ближайшие часы, я просто сойду с ума…

…Центральный пост. На мониторах по-прежнему чисто. Снова выхожу.

…Комната Шелдона. Небрежно застеленная кровать, на столе несколько книг по автоматике, робототехнике и программированию. Пролистываю одну из них, и тут на стол выпадает сложенный листок бумаги. Старый, пожелтевший от времени. Осторожно, чтобы не порвать, разворачиваю его.
        Карта. Карта нашего района. Очень похожая, только большая и поновее, висит на стене в центральном посту. Ага, вот и наша станция - обозначена звездочкой.
        И тут я увидел то, что заставило меня на мгновение застыть.
        Год выпуска карты. Этой карте было более ста лет! Тогда еще не существовало даже проекта нашей станции…
        А чуть ниже года стояла надпись:
        «Совершенно секретно».
        За моей спиной послышался едва уловимый шорох. Я резко обернулся - и у меня перехватило дыхание от ужаса.
        Огромный, выбеленный временем и уже начавший трескаться череп оскалился в проеме двери, демонстрируя два отточенных сверкающих клыка; в темных глазницах, словно вбездонной черноте Космоса, мрачно горели два красных огонька; медленно поднялись длинные суставчатые руки, заканчивающиеся костлявыми пальцами с кривыми когтями; вампир пригнулся, готовясь к прыжку, и тут я увидел, что за ним в дверях стоит Стенли Шелдон.
        Шелдон криво усмехнулся и сделал какое-то неуловимое движение рукой. Чудовище замерло.
        - Стенли, вы…
        - Да, я.
        - Так вот кто стоял за всем этим!
        - Да, их обоих убил я, вернее, мое детище, мой Вамп.
        - Робот? - догадался я.
        - Робот, - довольно усмехнулся Шелдон. - Я знаю, ты хотел во что бы то ни стало найти убийцу - можешь себя поздравить - ты его нашел. Вернее, это он нашел тебя. А теперь ты последуешь за своими коллегами.
        - Подождите, Шелдон! - я сидел в пол-оборота к нему, и он не мог видеть револьвер у меня за поясом. Моя правая рука уже сползла со стола и теперь опускалась все ниже. Надо говорить - говорить до тех пор, пока она не нащупает рукоятку…
        - Скажите мне только - зачем? Я понимаю, что все мы мешали вам - но в чем? Что здесь находится?
        - Тебе все равно конец, так что могу сказать. Ты видел карту?
        - Да.
        - А звездочку на ней?
        - Видел. Я сначала решил, что это наша станция - координаты совпадают - но потом увидел год…
        - Это старая ракетная база. Здесь, под нами, целый арсенал. Общая мощность - тысяча двести мегатонн! Ты представляешь, что это значит?! Это же власть над миром! Это то, к чему стремились все великие люди прошлого но только я, я, Стенли Шелдон, смогу обладать этим!
        Глаза его горели, на щеках появился лихорадочный румянец, он уже кричал, брызжа слюной… Он явно был сумасшедшим - только мозг параноика мог породить это кошмарное чудовище и воскресить безумную идею мирового господства…

…Моя правая рука легла на рукоятку «Магнума»…
        - Понятно. Вы нашли эту базу и собирались расконсервировать ее. Но тут Ковальский со своими буровыми работами подобрался слишком близко к вашей находке
        - и тогда вы создали этого робота-убийцу и выпустили его на Ковальского; а потом оставили охранять базу.
        - Ты весьма догадлив. Все. С тебя достаточно. Ты знаешь все, что хотел, - Шелдон сжал что-то в правом кулаке.
        В глазах робота снова вспыхнули зловещие огоньки, и в то же мгновение я рванул из-за пояса револьвер.

«Но если в стволе не бризант…» - успел подумать я, нажимая на спуск.
        Оглушительный грохот выстрела заложил мне уши; руку со страшной силой рвануло назад, но я успел увидеть, как разлетелся оскаленный череп; схватив револьвер обеими руками, я выстрелил снова; вторая бризантная пуля разорвала робота на куски, швырнув обломки в коридор и сбив с ног Шелдона.
        Шелдон приподнялся, сунул руку в карман - но он был слишком медлителен, этот несостоявшийся властелин мира - и в следующее мгновение серебряная пуля Рауля Шутхарта вошла ему точно между глаз.
        Далия Трускиновская
        Шлюха
        Ресторанный столик был на двоих. За ним и сидели двое - старший бухгалтер одного скромной провинциальной фирмы Иван Антонович Соколов и экономист оттуда же Игорь Петрович Босягин. Соколов был солидный мужчина под пятьдесят, Босягин - столь же солиден, но чуть за сорок.
        И поди ж ты - разница в возрасте у них была лет в пять, а как сказалась на мировоззрении! Соколов пришел в ресторан, желая просто пообедать - сегодня истекал срок их совместной командировки в этот почти европейский город, и они, подбивая бабки, не успели вовремя поесть. Так вот, Соколов хотел вкусно пообедать и немедленно идти в гостиницу. Они вылетали домой завтра, самым ранним рейсом, и встать должны были не позже половины шестого.
        А юный Босягин пришел сюда не обедать, а ужинать. Вот так! Ужинать, наслаждаясь музыкой, обслугой, деликатесами, пивом… что там у них еще в прейскуранте? Может, и потанцевать, если будет кого пригласить. Может, и познакомиться с партнершей поближе. Может, и еще чего обломится. Он еще не чувствовал себя настолько дряхлым, этот шалунишка Босягин, чтобы в такой вечер мечтать о гостиничной тахте.
        Оба командировочных заказали, тем не менее, один джентльменский надор, являвшийся для Соколова - обедом, а для Босягина - ужином. Салат «Летний», что-то экзотическое под майонезом, мясное ассорти, фирменный шницель с грибами, пива, фирменного же, два кувшина и одну на двоих мисочку с солеными орешками, которую и принесли им первой. Босягин грыз орешки и озирался охотничьим взором.
        Вскоре он обнаружил искомое.
        Неподалеку за таким же двухместным, прилепившимся к стене столиком сидели две нарядные женщины. Одна - маленькая блондинка, вся такая пушистая и шустрая, другая - темно-рыжая, с гладко зачесанными волосами, в обтягивающем, как чулок, платье. Рыжая ему понравилась больше. Босягин, мужчина крупный, чтоб не сказать
        - пузатый, женщин предпочитал своего роста, но тонких до невозможности. А эта была как раз такая.
        После небольшого перерыва на эстрадку взобрался оркестр и, дожевывая, стал разбирать инструменты. Босягин, бросив шницель на середине, подобрался, готовясь к броску. Мало ли кто вздумает пригласить рыжую первым и оставить ее за собой на следующий танец? Главное было - схватить ее вовремя.
        Ему это удалось.
        Танцевали они молча. Странно, но лицо и повадка рыжей не располагали к заурядному трепу, а незаурядного ему сказать было нечего. Положение спасла пушистая подружка. Когда Босягин отвел свою даму на место, она встретила их, будто любимых друзей, вернувшихся из кругосветки. Босягин остался стоять у столика, а через несколько минут подозвал официанта и попросил поменять два двухместных столика на один нормальный.
        Потом он знакомил с девочками Соколова. Соколов в восторг от этой затеи не пришел, даже явственно покрутил носом, а когда подружки смылись на минутку, сказал Босягину, что он об этих дамах думает.
        Собственно, Босягин и сам это заподозрил - когда блондинка потребовала шампанского. рыжей оно не понравилось, блондинка велела подать другую бутылку, и при этом обнаружилось ее близкое знакомство с официантами - она всех их звала по именам.
        У Босягина было две логики. одна - логика женатого человека, не обремененного лишними доходами. И другая - командировочная. Логика домашняя оперировала такими категориями, как репутация и покой домашнего очага, банкнотами (на личные расходы) - не более сотни. Командировочная логика была совершенно анархична, принципа придерживалась следующего:

«Однова живем!», и Босягин хоть сутки - а проводил в гусарской гульбе, не заботясь о последствиях, тем более, что обратный билет уже лежал в кармане.
        Так вот, командировочная логика внушила Босягину, что подвыпившие подружки во хмелю тем более очаровательны и сговорчивы, что непременно нужно уложить Соколова в постель к пушистой блондинке, и что раз тебе, только что выдувшему трехлитровый кувшин пива, с зазывным хохотом предлагают коктейль из шампанского с коньяком, то нужно пить и не кочевряжиться.
        Когда они вчетвером оказались на ночной улице, блондинка уже пела громким и довольно фальшивым голосом, рыжая непременно желала танцевать на проезжей части, Соколов хотел продекламировать какое-то с детства любимое стихотворение, и вся эта художественная самодеятельность безмерно радовала Босягина.
        Была, правда, мыслишка о том, что номер-то они с Соколовым занимают один на двоих и что никакой швейцар просто так не пустит их в этот номер с двумя пьяными бабами. Денег же они просадили прорву, Босягин выложил все подчистую, Соколов тоже шуршал последними бумажками, и сунуть швейцару в лапу уже было нечего…
        Потом Босягин в каком-то сквере лез целоваться к рыжей, потом они оказались со своими поцелуями в телефонной будке, и вообще за этим делом не заметили, куда это подевались Соколов и блондинка.
        Босягин пытался прокрутить перед внутренним взором пленку с послересторанными шатаниями, но видел только два лица - рыжей и блондинки, два лица, прижавшихся щекой к щеке, и губы рыжей шевельнулись беззвучно, а блондинка опустила глаза и чуть заметно кивнула. Соколова жев этом кадре не было вовсе.
        Безмерно обиженный на Соколова за его эгоизм, Босягин побрел туда, куда вела рыжая - скорее всего, к ней домой. Девица же развлекала его как могла - тараторила и сплясала-таки на безлюдной улице. Странный и жутковатый был у нее пляс, и меньше всего понравилось Босягину, как он вдруг прервался. Рыжая замерла в закрученной позе, словно вслушиваясь в ночь, и с ее лица сползла маска плясового пьяненького азарта, а прорезалось безумное напряжение - и обернулось гримасой нестерпимой доли. Но это длилось всего лишь две секунды, одну - напряжение, другую - боль.
        Рыжая провела Босягина какими-то задворками и внезапно распахнула перед ним дверцу сарая. Без всяких раздумий Босягин вошел.
        Сарай был такой, какому место на самой что ни на есть окраине, - с рухлядью, небольшим окошком, застекленным осколками, и поленницами вдоль стен. На полу лежал реликтовый матрас.
        Если бы законная супруга Босягина предложила ему выполнить супружеский долг на таком вот матрасе, он бы потребовал развода. Но то была домашняя логика. А командировочная допускала и матрас, приютивший Бог весть сколько пьяных парочек. Потому Босягин сел, где велели, и только одна мысль смущала его - не раскочегариться бы настолько, чтобы раскидать по этой грязюке одежонку… и вообще
        - голым телом на такую мерзость?… Бр-р…
        Вдруг послышался гул, рев, в окошко хлынул свет и побежал, понесся по стенам. Босягин с трудом, но сообразил, что сарай стоит возле железной дороги и что это проносится ночной тяжелый состав.
        Видимо, рыжая хорошо знала про этот эффект летящего света. Она закружилась в дьявольских лучах, и ее волосы, стянутые на затылке, вдруг оказались распущены и заплескались о плечи и спину. Потом и платье поползло с нее куда-то вниз, а под платьем не было решительно ничего, и Босягин нетерпеливо протянул руки. Он уже был готов! Но она все кружилась, то приближалась, то отступала, и платье тоже то всползало выше, то соскальзывало, обнажая то играющую спину, то маленькую грудь.
        Потом рыжая решительно подсела к Босягину, легко толкнула его, он со смехом откинулся и распростерся на матрасе. Она же, прижимаясь стала расстегивать на нем рубашку. Босягин вздохнул и позволил шалой волне захлестнуть себя.
        Но было что-то странное в том, как вела себя эта знакомая по многим командировочным подвигам волна.
        Босягин, конечно же, притянул к себе рыжую, конечно же, закрыл глаза и наугад тискал то грудь, то бедра, и раздвигал эти послушные бедра, и одновременно дергал молнию своих штанов… все это он проделывал в обычном для таких ситуаций темпе, горя от нетерпения… и все же…
        Должно быть, Босягин был недостаточно пьян. Он почувствовал, что та сила, которую он готовился сейчас употребить в дело, уже выходит из него ровными толчками, сто его бедра уже колеблются, что дыхание уже ускорено… Но он отлично сознавал, что близость еще не наступила!
        Босягин открыл глаза.
        Он лежал на спине. Рубашка была расстегнула и сдернула с плеч. Рыжая стояла над ним на коленях, оседлав, но не соприкасаясь. Глаза ее были закрыты, но Босягин ощутил пронизавший накрашенные веки тяжелый и давящий взгляд. Руки женщины трепетали над его ключицами. Он увидел растопыренные пальцы и ощутил сотрясение тоненькой прослойки воздуха между ними и своей кожей.
        Вдруг этот трепет и эти два прохладных пятна от ее ладоней на его коже, сместились ближе к подмышкам. Босягин опять ощутил странные толчки, они и не прекращались, он продолжал с силой втискиваться в тело женщины, да только тела-то и не было! Ему стало страшновато, он захотел оттолкнуть рыжую, но рука не поднялась. Сила, сила с каждым толчком выходила из него! Силы оставалось ровно настолько, чтобы дышать и смотреть!
        Босягин понял, что умирает.
        Смерть была настолько некстати, не вовремя! Он не подготовился к мысли о ней долгими годами старости или месяцами болезни. Он был настолько здоров, что не считался с ее возможностью, кроме как в шутку - мол, меня из этой траханной конторы только ногами вперед вынесут… В его жизни не было место этому жуткому, морозом по коже, словечку. Жена так же здорова и энергична, как он, бодры дети, бодры старики-родители и с той, и с другой стороны. Похоронных процессий - и то годами не встречал, они повывелись с улиц. Кладбище за городом… чего же еще?…
        И вот она пришла и ехидно на него уставилась - не ждал, дружочек ты мой? Уходит силушка-то, а за ней уйдет тепло из пальцев ног, из голеней, из бедер. Последним уйдет дыхание.
        Босягин осознал все это мгновенно. И так же мгновенно понял, что нужно бороться! Не может же так быть, чтобы здоровый мужик вдруг взял и отдал Богу душу только потому, что рыжая ведьма водит над ним ладонями!
        Но оттолкнуть он не мог. Крикнуть он не мог. Прекратить в себе эти омерзительные толчки он тоже не мог. Они все сильнее сотрясали безвольное тело.
        Он уже не мог напрячь это тело.
        Вдруг Босягин осознал, что он еще владеет дыханием. Это был единственный шанс. Он мог задержать дыхание, мог его чуть-чуть ускорить, мог сделать вдох поглубже… До сих пор он никогда не думал, как именно дышит, что там у него внутри расправляет складочки и сморщивается, но сейчас, сейчас…
        Босягин молился собственному телу.
        - Вот так, вот так… - беззвучно приговаривал он. - Еще, еще, миленькие мои, еще… Вот так, миленькие, держите, держите воздух… а теперь весь его, весь оттуда… надрались силы?… Ну! Вот так, понемногу, вот так… до последнего уголочка… миленькие вы мои…
        Перед его глазами возникла жуткая фигура из школьного кабинета гражданской обороны. Человеческий торс со снятой кожей и раздвинутыми пластами мускулов, чтобы можно было увидеть внутренности. Пользовались этой гадостью, чтобы преподать правила первой медицинской помощи.
        Сейчас Босягин был безмерно благодарен торсу - он мог зримо представить собственные легкие, он знал, куда посылает струи и струйки воздуха.
        Вдруг он понял, что это - ненадолго. А ничего больше у него не было.
        Рыжая уже не водила своими узкими холодными ладонями над его телом. Она прижала руки к его коже, она вжимала их все глубже. Босягин не мог стряхнуть их с себя, но, как ни странно, именно это движение ведьмы и не вызывало в нем особого протеста. Руки принялись слегка раскачивать его… он почувствовал, что плывет, плывет…
        Глаза сами закрылись.
        Босягин понял, что смерть - это даже приятно. Боли нет, волнения нет, а есть легкое раскачивание, как в гамаке жарким летним днем, и такая же полнейшая бездумность, как в том гамаке.
        И все же это была смерть, а он был - человек, имеющий одну святую обязанность - бороться за жизнь. Пусть даже такую нелепую, с двумя логиками и суетой сует. Все-таки это была его единственная жизнь. Другой не полагалось.
        Босягин с трудом разлепил веки. Окошко посветлело.
        Он не был суеверен, но его озарило - утро, крик петуха! Вот что спасет его от ведьмы! Она высосала всю его силу, но на это ей потребовалось время! А раз он еще жив, раз еще поднимаются веки и работает дыхание, значит, ей не хватит времени с ним справиться!
        Сила вернется, все вернется, скорее бы утро! Ведь летняя ночь коротка… Они вышли из ресторана в полночь, с час слонялись непонятно где6… сколько же теперь?
        И тут ведьма открыла глаза.
        Видимо, она не ожидала, что глаза Босягина тоже окажутся открыты. Ее руки замерли, колыхание прекратилось.
        - Отдай! - потребовал взглядом Босягин.
        - Нет! - она едва заметно покачала головой.
        - Отдай! - все, что в нем оставалось от жизни, он вжал в этот неподвижный и настойчивый взгляд.
        - Нет.
        Его поразило ее измученное лицо. Ни злости, ни сатанинской ярости, ни звериной жажды… только настороженность и безмерная усталость. Она стояла на коленях, черное платье уже всползло вверх и прикрыло грудь, волосы висели, обрамляя тонкое лицо. Она прислушалась… и вдруг зарычала.
        Это был нечеловеческий, звериный рык. Наверно, так проклинает тигрица убийцу своих тигрят. Сверкнули острые зубы ведьмы, лицо исказилось… и Босягин увидел невероятное.
        Женщина распрямилась. Ее колени, упиравшиеся в его бока, поднялись вверх и она повисла в воздухе, не касаясь пола, согнув в локтях дрожащие руки, сжав крошечные кулачки. Казалось, сейчас она резко оттолкнется руками от воздуха и пронзит потолок хилого сарая.
        Но острые зубы ведьмы закусили нижнюю губу с кантиком лиловой помады. Медленно опустилась женщина на грязный пол возле матраца, покачнувшись при этом, но устояв на высоких своих каблуках. Посмотрела на Босягина невидящим взглядом. повернулась и вышла.
        Он не мог поверить в свою удачу. Вдруг дико забилось сердце. Перехватило дыхание. золотые солнца встали перед глазами. И тогда лишь он потерял сознание.
        А женщина пересекала железную дорогу. Поблизости был разъезд, несколько веток стекалась и растекались, женщина то и дело перешагивала через рельсы. Она могла преодолеть эти чертовы рельсы одним плавным прыжком, могла!.. И не могла.
        Потом она торопливо шла пустыми улицами. Она могла взмыть в воздух, лечь на него и лететь стрелой, закладывая крутые виражи. Тело просилось взлететь. Но она сжимала кулачки и ускоряла шаги, такие ничтожные, такие медлительные по сравнению с полетом. На полет она сейчас не имела права.
        Женщина шла и экономила каждое движение. Перекресток она пересекла наискосок. В парке прошла прямо по газону.
        Наконец она остановилась перед высоким зданием с казенными занавесками на окнах. Подняла голову, Сразу нашла глазами полуоткрытое окно на четвертом этаже.
        Оттолкнуться и!.. Нет. Нельзя.
        И она обошла это здание, и вошла в неприметную дверь, и спустилась в подвал, и долго шла каким-то коридором, и выбралась на лестничную клетку, и поднялась на четвертый этаж пешком, хотя лифт здесь не выключали всю ночь. Но шум лифта мог привлечь внимание.
        Она вошла в двухместную палату.
        Одна постель была аккуратно убрана. На другой лежал человек лет тридцати, закинув голову, чуть заметно дыша. Рядом стояла капельница.
        Ведьма взглянула на заотстрившееся лицо этого человека с влажной прядью темно-русых волос на лбу, на бледное любимое лицо, подошла, стала на колени и положила руки на грудь под больничной рубахой с лиловыми метками.
        Всю силу, и свою, и того безымянного, брошенного ею в сарае, она вливала в обессилевшее, уставшее бороться со смертью тело, не допуская ни одной мысли, кроме мысли о спасительной силе. Ее должно было хватить! Ее было меньше, чем в прошлый раз, но должно было хватить!
        Когда, открыв на секунду глаза, она убедилась, что синие тени уходят с любимого лица, мысль промелькнула, коротенькая, словно понимающая недопустимость сейчас долгих и плавных мыслей: «На сей раз успела…»
        Когда он открыл глаза, она уже не в силах была пошевельнуться - отдала все… Руки отяжелели, она и рада была бы убрать их с его груди, но никак не получалось.
        - Это ты? - спросил он. - Как ты сюда попала, карантин же! Ты чего на коленях? Встань!
        - Мне так нравится, - ответила она, боясь, что не услышит собственного голоса, однако он звучал, хоть и совсем слабо. - Как спал? Что тебе снилось?
        - Чушь снилась. Во сне я чуть не умер. Такое ощущение, будто жизнь выходит из меня через две дырки - и угадай где! Возле подмышек. А потом жизнь вернулась через эти же дырки. Я совершенно четко ощущал это.
        - Дырки в подмышках? Логика сна! - ответила женщина. Не в состоянии удержать голову, она прилегла и ощутила щекой жар больничной простыни, которой полагалось быть холодной…
        - Наверно, я умру во сне, - помолчав, сказал он. - Ну и что же? ничего страшного. Это безболезненно. Если это со мной случится, ты знай, что мне не было больно. Хорошо?
        Она хотела ответить, как было между ними принято, в комически-ворчливом духе, но для этого неплохо было бы хотя бы видеть глаза собеседника. А она не могла сейчас смотреть ему в глаза. и не только из-за слабости.
        - Удивительно, как тебя пропустили.
        - А я через подвал. Вот когда тебя прооперируют и переведут в реанимацию - тогда будет труднее.
        - Да, главное - дотянуть до операции, - согласился он. - А что так рано?
        - Почувствовала, что тебе плохой сон снится. Нет, правда. Обыкновенная телепатия.
        - Ты очень боишься, что я умру? - спросил он.
        - Не говори глупостей. Пока я люблю тебя, ты не умрешь, - ответила она.
        Джордж Локхард
        Симфония тьмы
        Сегодня я иду на охоту. Луна светит с небес, дует холодный ветер. Ночь прекрасна, она манит и завлекает, она поет древнюю песнь, способную согреть кровь моим жертвам. Сегодня я иду на охоту.
        Я не так часто хожу на охоту, как многие думают. Я в достаточной степени независим. Но я люблю охоту. Лишь тот, кто бродил во тьме под луной, впитывая всей своей сущностью азарт выслеживания, тот кто способен ощутить запахи звезд и сверкание воды в их холодном свете, поймет меня. Но таких мало. Я не знаю ни одного, подобного мне. Хотя логика заставляет меня верить, что я не одинок.
        Когда я иду на охоту, ночь узнает меня. Звезды приветствуют меня тонким и холодным звоном, луна дарит мне покрывало из ледяных лучей. Холод - мой дом. Я не нуждаюсь вхолоде, но он доставляет мне наслаждение. Я люблю холод.
        Сегодня я иду на охоту. Я выхожу из дверей своего дома, и медленно иду по ночному городу. Вечером шел дождь, и влажный асфальт матово блестит в лучах луны. Иногда я встречаю лужи, вода в них отчаяно рвется к своим родителям - тучам… Я не отражаюсь в воде.
        Часто в такие минуты я думаю, кто я такой. Я не знаю, кто я такой. Я - разумное существо. Но я не уверен, что могу добавить к этому определению слово «живое». И еще я хищник.
        Я называю себя Аорт. Это слово ничего не значит. Но мне нравится, как оно звучит. Произнося свое имя вслух, я ощущаю приятное изменение в воздухе, окружающем мое тело. Вероятно, это связано с вибрацией горла при завершающем рычащем звуке. Впрочем, какая разница?…
        Иду по темной улице, проходя под фонарями. Я знаю, что их свет не несет тепла. И поэтому я люблю холодный свет ртутных ламп. Хотя, обычно я предпочитаю темноту.
        Мои шаги гулко отражаются от каменных стен. Стены… Холодные каменные стены домов, укрывающие теплые, горячие тела моих жертв. Я никогда не вхожу в дома. Те, кто ночью встретятся мне на пути - моя добыча. Ночь принадлежит мне, звезды принадлежат мне, ветер принадлежит мне. Тьма принадлежит мне, я принадлежу тьме. Жизнь в домах мнене принадлежит.
        Я чувствую взгляды. Люди смотрят из окон, провожая меня взглядами. Они всегда узнают, когда я иду на охоту. Я не знаю, как они узнают, но всегда. Они боятся меня. Они знают, что я никогда не вхожу в дома. Но все равно боятся.
        Скоро мне придется уехать из этого города. Слишком многие уже поняли, кто я такой. Возможно, мне стоит сменить стиль. Но я не хочу его менять. Я получаю наслаждение, когда иду по ночным улицам города, а холодный ветер развивает мой черный плащ, и мертвый стук моей трости заставляет холодеть кровь в жилах моих жертв. Я люблю холод.
        Сегодня особенно тихо. Звонкое эхо шагов разбивается на осколки, впивающиеся в тело ночи, ранящие ее нежную кожу. Я иду по пустым улицам огромного города.
        Звук. За углом находится живое существо. Я не спешу. Ночь только началась. Поворачиваю за угол, вижу четверых мужчин. Они одеты в черные балахоны и держат оружие. Судя по их позам, они только что вышли из машины. Сама машина стоит у тротуара. Темно-синий «Линкольн», год выпуска определить трудно. Я втягиваю запах горячей резины, бензина и пота… Они ехали быстро. И они очень взволнованы.
        Смотрю на дом, куда хотели войти эти люди. Очень красивый трехэтажный дом с большими балконами. Наверное, принадлежит богатому человеку. Во дворе замечаю две роскошные машины.
        Знакомое чувство проникает в меня. Люди поворачивают головы. Я вижу их глаза сквозь прорези масок, вижу их души сквозь прорези тел. Мгновения текут неслышно. Мы смотрим в глаза враг-врагу. Затем я улыбаюсь.
        - Отличная ночь, не так ли, джентльмены? - я спокойно направляюсь к своим жертвам. Я никогда, никогда не спешу. Время не значит для меня ничего.
        Они пока не поняли. Продолжают смотреть на меня, медленно поднимают автоматы. Я иду к ним. Ночь охватывает меня шорохом тьмы, звезды неслышно замирают, желая наблюдать за охотой… Ночь принадлежит мне.
        - Кто ты такой? - самый высокий наконец решает спросить. Я улыбаюсь шире, они только теперь видят клыки.
        - Меня зовут Аорт. Я намерен вас убить, джентльмены.
        Третий слева не выдерживает. Сухой треск разрывает чары ночи, автомат снабжен отличным глушителем. Я ощущаю каждую пулю, вижу, как раскаленные капли мертвого металла с визгом рвут ткань изумительного ночного воздуха. Пули тоже хищники, как и я. Встреча хищников происходит в серебрянных лучах луны, мы ощущаем друг-друга, мы понимаем одни-другого… Нам незачем враждовать.
        Теперь стреляют все. Пули пролетают сквозь меня, выбивают искры из стен, из мостовой… На миг ночная улица заполняется феерическим зрелищем, словно тысячи звезд танцуют ритуальные танцы над будущей могилой моих жертв. Я иду вперед, улыбаясь.
        Они не могут понять. Давным-давно, в другом городе, в меня стреляли из арбалетов. Тогда люди понимали быстрее, пытались убежать… Эти только отходят, заменяя магазины. Я улыбаюсь. Еще немного.
        Тот, кто спросил меня об имени, понял. Я вижу это по его глазам. Пришло время.
        Первым я касаюсь человека справа. Нежно запрокидываю жертве голову, он не сопротивляется. Никто и никогда не сопротивляется мне. Я касаюсь его шеи. Кровь человека горяча. Она бурлит в моих жилах, наполняя их жаром, прогоняя холод. Никакое наслаждение не сравнится с этим чувством. Я пью кровь жертвы, впитывая его жизнь, она присоединяется к моей. Я охочусь!
        Тело человека содрогается от ударов пуль. Трое оставшихся кричат, продолжая стрелять. В домах зажигается свет. Смертные… Разве могут они затмить свет Луны?! Я бросаю первую жертву, раскидываю руки и кричу звездам. Звезды звенят мне в ответ. Ночь принадлежит мне, я повелитель тьмы, я охотник на жизнь!
        Кровь остальных дает мне меньшее наслаждение. Никогда, никому не понять то чувство, что приходит к вампиру с первой кровью. Иногда я жалею, что одинок. Было бы так прекрасно иметь друга, способного слышать пение капель ночного дождя… Видеть танцы метеоров над колыбелью солнца, слышать песни звезд, восхваляющих мать-луну!
        Охота завершена. Я иду по ночным улицам огромного города, и мертвый стук моей трости разрывает шелковый мрак каменных клеток. В жилах бурлит горячая кровь жертв, недавая холоду вновь овладеть моим телом. Это скоро пройдет. Меня ждет величайшее наслаждение, сравнимое только с Первой Кровью - когда холод начнет медленно наступать, безжалостно изгоняя тепло из моего тела. Никто не способен понять меня. Я одинок под луной.
        В такие минуты логика начинает подводить. Я теряю веру, что существуют подобные мне вампиры. Я не хочу думать об этом. Логика - мое спасение. Сегодня я буду всю ночь бродить по улицам, дыша ледяным ветром, слушая симфонию Тьмы. Завтра я покину этот город.
        Сегодня я ходил на охоту.
        Сегодня я плыву на охоту. Темные воды океана мягко раступаются передо мной, мириады мерцающих звездочек обтекают мою грудь. Планктон не имеет органов чувств, способных ощутить мое присутствие. Ночь прекрасна, вода нежна, запахи манят меня к себе, заставляя сердце биться сильнее. Сегодня я плыву на охоту.
        Темные волны с чарующим плеском принимают меня в обьятия. Серебристый свет луны освещает бесконечную гладь океана, лунная дорожка ведет меня в вечность. Я плыву к горизонту.
        Неуловимые потоки воды бережно ласкают мою кожу, завихряясь в спирали, и разглаживаясь вдоль стремительно меняющих форму складок, дающих мне легкость и скорость вводе. Океан принадлежит мне.
        Сегодня я плыву на охоту. Я не так часто охочусь, как это может показаться. Эффективность моего организма очень велика, я не часто нуждаюсь в пище. И я не люблю охотится. Только тот, кто плавает в благоухающих водах ночного океана, кто способен ощутить зов Луны и поверить в достижимость горизонта, поймет меня. Но таких мало. Я не знаю никого, подобного мне, и это меня печалит. Согласно логике я не могу быть единственным представителем своего рода, но я давно понял, что логика не всесильна. И темне менее, надежда на встречу с другом никогда не покидает меня. Я живу в сверкающих водах, один под луной, и надеюсь. Но сегодня я плыву на охоту.
        Я выплываю из своего дворца в затонувшей Атлантиде, и не спеша парю над темными горами. Вода приятно холодит кровь, сегодня хорошая ночь. Я люблю ночь. Свет не вреден мне, но тьма доставляет мне наслаждение. Ночь принадлежит мне.
        Плыву сквозь потоки движения, всем телом ощущая мельчайшие изменения вокруг. Ночной океан полон музыки, мириады вибраций вместе рождают непостижимую симфонию Тьмы, которая никогда не повторяется. Я плыву мимо стай светящихся рыб, прокладывая путь сквозь поющие потоки жизни, взлетая к далекому черному зеркалу поверхности. Меня никто не боится. Я часть своего мира, я его повелитель. Океан принадлежит мне.
        Часто в такие минуты я думаю, кто я такой. Я не знаю, кто я такой. Я - разумное существо. Не уверен, что могу добавить к этому определению какое-либо слово - я не знаю, как назвать род состоящий из меня одного. Я даже не знаю, кто я - он или она. Вероятнее всего, оно.
        Я называю себя Нерей. Это слово я прочитал на постаменте статуи в затонувшем городе, где часто бываю. Статуя изображала могучего старца, задумчиво смотревшего на волны океана. Я вовсе не похож на человека, хотя часто вижу их. Они никогда не видят меня - я всегда скрываюсь в глубинах океана, пряча свое огромное сверкающее тело от их глаз. Не знаю, почему я так поступаю. И еще не знаю, что привлекло меня в том образе Старца - я вовсе не ощущаю себя старым, хотя и знаю, что бессмертен. Не знаю, сколько мне лет. Да и какая разница.
        Сегодня я плыву на охоту.
        Ночной океан расступается передо мной, я поднимаю голову на много метров над поверхностью. Воздух не так приятен как вода, но я могу с равным успехом дышать и им. Смотрю на звезды. Они тихо звенят, рождая жалкое подражание могучей симфонии океана, пытаясь наполнить воздух музыкой, желая ощутить восторг, внимая пению жизни. Звезды… Как могут они затмить музыку волн?!
        Вода принимает меня в свое лоно, и тихий плеск сопровождает мое стремительное движение вперед. Луна отражается в каждой из моих бесчисленных чешуек, превращая меня в феерическое зрелище, достойное кисти лучшего живописца Вселенной. Я плыву на охоту!
        Звуки… Недалеко от меня, в конце светящейся пентаграммы планктона возникает движение. Я слышу характерные звуки выдыхаемого воздуха. Дельфины…
        Я никогда не охочусь на тех, кто дышит воздухом. Океан принадлежит мне. Подводные горы принадлежат мне. Лунная дорожка принадлежит мне, музыка волн принадлежит мне. Тьма принадлежит мне, я принадлежу тьме. Жизнь на воздухе мне не принадлежит.
        Чувствую их взгляды. Они всегда знают, когда я поднимаюсь на поверхность. Не знаю как, но всегда. Они называют меня Великим Змеем, и не боятся. Они знают, что не принадлежат мне.
        Плыву мимо дельфинов, впитывая запахи жертв. Чувствую биение могучих сердец, проталкивающих синюю кровь по прозрачным сосудам. Всем телом ощущаю стаю огромных кальмаров, которые охотятся на рыбу. Я впитываю их запах, слушаю мелодию, присущую этим существам. Я готовлюсь к охоте.
        - Сегодня ты избрал кальмаров? - спрашивает ближайший ко мне дельфин.
        - Да.
        - Скажи, встречал ли ты хоть раз кого-нибудь, сравнимого с тобой?
        Я медленно закрываю глаза, отдаваясь звукам, ощущениям, запахам, полям…
        - Нет. Я одинок.
        - Но почему бы тебе не отправится на поиски друзей?
        - Не знаю. Я не верю, что найду.
        - Если надежды нет - зачем тогда жизнь? - тихо спрашивает дельфин, и мне нечего ему ответить. Я уплываю от ответа, ныряя за добычей. Дельфины смотрят мне вслед, и я ощущаю их настроение. Они жалеют меня. Не понимаю, почему в душе я соглашаюсь с ними?…
        Нежно сжимаю кальмара челюстями, принимая в себя его жизнь. Синяя кровь заполняет воду, искажая запахи, придавая симфонии Тьмы тревожные ноты. Я принадлежу тьме, я принадлежу смерти. Мне жаль мои жертвы.
        Сьедаю четырех кальмаров, чувствуя ускорение пульса и повышение энергии, ощущая как кровь начинает бурлить в жилах. Я не знаю, какого цвета у меня кровь. Никогда не видел.
        Волны звука разносят весть о моей охоте, и сразу океан оживает. Тысячи рыб вспыхивают красками, достойными вечного любования, я слышу торопливые разговоры акул и неспешные беседы громадных осьминогов. Оставшиеся в живых кальмары обсуждают мое сегодняшнее появление из тьмы глубин. Я не понимаю их языка, и это меня печалит. Кто знает, возможно я убиваю великих поэтов или учителей, музыкантов или вождей?…
        - Почему ты всегда печален? - тот самый дельфин парит в лучах лунного сияния.
        - Потому что моя судьба - прерывать судьбы других. - я пытаюсь обьяснить ему причины своей печали.
        - Это не только твоя судьба. - дельфин спокойно парит рядом с моей головой. Он меньше моего глаза.
        - Сознание того что я не единственный, не делает мою судьбу легче.
        - Тем не менее, прекратив охоту ты погибнешь, и тем самым лишишь мир единственного Великого Змея под луной… - он пытается меня утешить.
        - Так ли уж важен этот Змей? - я лежу на поверхности не двигаясь, и смотрю на звезды.
        - Это можешь решить только ты.
        - Я ни в чем не уверен.
        - Тогда ты должен спросить, и получить ответ.
        - У кого?
        - Если ты неспособен спросить сам себя - найди равного себе, и задай вопрос.
        Я улыбаюсь, потоком фосфоресцирующей воды дельфина переворачивает.
        - А почему ты так уверен, что не равен мне?
        - Я смертный. - просто отвечает дельфин.
        И я ничего не могу возразить. Я плыву прочь от вопросов, скрываясь среди волн. Надо узнать имя этого дельфина. Сверкающая луна посылает холодный свет на воды принадлежащего мне океана, окрашивая их в цвет моей чешуи. Симфония Тьмы гремит в моей душе, наполняя сердце ликованием, заставляя всю мою сущность трепетать от радости бытия. И я понимаю, что не в силах лишить себя подобного великолепия.
        И я понимаю, что цена за наслаждение жизнью - смерть.
        Завтра я отправлюсь на поиски равного, чтобы спросить.
        Сегодня я плавал на охоту.
        Сегодня я лечу на охоту. Бледный диск луны светит с небес, посылая мертвенный свет на горы, принадлежащие мне. Ветры несут мириады миазмов, творя ароматный букет запахов, расправляющий столь непохожие на мои крылья. Сегодня я лечу на охоту.
        Я редко летаю на охоту по ночам. Я предпочитаю делать это ранним утром, когда восходящее Солнце заставляет забыть обо всем кроме красоты, и мир замирает, встречая владыку Света, простирающего свою ослепительную длань над Вселенной. Я люблю смотреть на бушующий огонь Солнца, безжалостно разрывающий нежное тело Тьмы копьями своих лучей, подобно тому как я разрываю нежные тела жертв кинжалами своих когтей. Но Тьму я люблю не меньше - я дитя Тьмы. Лишь огонь люблю я сильнее ночи.
        Когда я лечу на охоту, Тьма встречает меня огнем, и навстречу мне поднимаются блистающие деревья звезд, горные пики лунных лучей, вулканы комет и метеоров. Я знаю, что такое звезда.
        Я выхожу из своей пещеры, расправляя многометровые крылья, всей поверхностью перепонки ощущая ветры в ночи. Странные, тревожные мелодии рождают горы под бичом ветра, они стонут, миллионы лет изнывая под пыткой. Иногда горы приходят в ярость, и тогда содрогается земля, и вздымаются крутые пики, рождаясь в огне наперекор холоду ветра. Но ветер терпелив. Он сильнее гор, ибо владеет вечностью. И горы всегда терпят поражение, год за годом лишаясь острых граней и гордых вершин. Ветер - владыка земли, дитя небес. Я - повелитель неба.
        Взмахиваю крыльями, рождая вихри. Каждым взмахом я пополняю семью ветров, я - их отец. Небо кидается навстречу, воздух стонет, пронзаемый трезубцем моего сверкающего тела. Небо принадлежит мне, я его владыка в ночи.
        Часто в такие минуты я думаю, кто я такой. Я знаю, как меня называют все остальные. Дракон. Это слово не обьясняет мне, почему в мире нет других драконов. Логика твердит, что я не могу быть единственным в роду, и я очень хочу ей верить. Если очень желать, событие может исполниться. По крайней мере, я в это верю. И мечтаю о друге.
        Я называю себя Вулкан, потому что это самое верное воплощение моего характера из всех, которые я знаю. Я похож на вулкан своей необузданной, первобытной натурой, своей неспособностью контролировать ярость и гнев. Меня боятся все. Порой я и сам себя боюсь. Не уверен, что смогу сформулировать определение, кто же я такой. Некогда человек по имени Вольтер назвал сам себя «двуногим, без перьев». Я тоже без перьев, хотя имею четыре ноги и крылья. Называть себя «четвероногим, без перьев» я не хочу. Поэтому оставлю определение понятия «дракон» тому, кто захочет. Меня устраивает и это название.
        Когда я взмываю навстречу серебру, льющемуся с небосвода, моя чешуя начинает сверкать подобно мириадам бриллиантов. Я похож на отблеск луны в океане, паря над землей, пронзая черные тучи сиянием своих крыльев. Я - повелитеть неба. Я одинок.
        Рассекаю тьму над скалами. Воздух полон музыки сфер, симфония Тьмы гремит над миром, и я - дирижер вечного оркестра. Я лечу на охоту!
        Замечаю с высоты стадо горных антилоп. Они спят на каменистой площадке, несколько дозорных внимательно глядят по сторонам. Эта мера может спасти их от хищников. От меня спасения нет. Я - темная молния гор.
        Хватаю двух антилоп, набираю высоту. Животные кричат и пытаются вырваться. Сдавливаю их когтями, ощущаю смерть своей добычи. Ничто не может сравниться с этим ощущением. Только тот, кто вонзал свои когти в нежное, полное жизни, трепещущее тело, и ощущал весь процесс ухода жизни, способен меня понять. Я очень люблю охотится.
        Сажусь на уступе, вдыхаю соленый запах крови. Он смешивается с миллионами запахов гор, он вплетает свой непередаваемый аромат в венок по имени Жизнь. Ем.
        - Доброй охоты, брат. - большой и очень темный орел сидит на уступе рядом со мной. Я протягиваю ему нетронутое тело.
        - Угощайся.
        Он качает головой.
        - Ты знаешь, я ем только свою добычу.
        Я киваю, втягивая сладко-воздушный запах птицы. Я никогда не охочусь на имеющих крылья. Все жители неба - мои братья и сестры. Но только орлы меня не боятся.
        - В таком случае, я могу указать тебе место где много пищи.
        Орел долго не отвечает.
        - Ты самый могущественный из крылатых, Вулкан. - наконец говорит птица.
        - Да, это так.
        - Почему же ты ведешь столь одинокую жизнь?
        Теперь я долго не отвечаю. Ветер ласкает мои крылья, шевеля перья орла.
        - Потому что таких как я больше нет.
        Орел поворачивает ко мне голову.
        - Так не может быть. - спокойно замечает он.
        - Знаю. Но тем не менее, это так.
        - А ты искал?
        Я долго смотрю на небо, где начинает заниматься заря.
        - Я просто знаю.
        - Откуда?
        - Откуда ты знаешь, где поймать восходящий поток? Ведь они невидимы.
        Орел не отвечает. Я опускаюсь на скалы рядом, мы молча смотрим на восход Солнца.
        - Никакой восходящий поток не удержит тебя в воздухе, если ты не желаешь махать крыльями. - неожиданно произносит птица. Я молчу.
        Орел расправляет свои коричневые крылья, готовясь взлететь. Поворачивается ко мне, долго смотрит.
        - Ты просто боишся найти равного, Вулкан.
        Я закрываю глаза. Он слишком умен.
        - Ты не прав. - глухо.
        - Нет, я прав. Сейчас ты - повелитель неба. Владыка ночи. Отец ветров. С появлением второго дракона, трон придется делить.
        Резко встаю, стараясь не смотреть на орла.
        - Доброй охоты.
        - Тебе тоже, друг. Особенно тебе. Ибо скоро ты отправишся на самую большую охоту в жизни.
        Он молчит.
        - На охоту за своими страхами.
        Я долго провожаю орла взглядом. Надо было узнать его имя. Завтра узнаю, перед тем как вылететь на поиски.
        Сегодня я был на охоте. Но при этом оказался жертвой.
        Он медленно, равномерно шагал по асфальту, и звук его шагов одиноко раздавался на пустынной дороге. На километры вокруг не было никого кроме ночи, и ее созданий.
        Он шел много дней, не останавливаясь ни на миг. Он никуда не спешил, и шел медленно. Впереди у него была вечность.
        Длинный черный плащ развевался за плечами высокого, бледного человека с гладкими антрацитовыми волосами. Человек был одет в черный костюм, и сжимал в руке тонкую трость. В глазах человека светился покой.
        Шоссе поднималось на холм, царила полная тишина. Лишь ветер шевелил траву, словно советуясь с ней по поводу странного прохожего. Светила луна, холодно сияли далекие звезды. Человек продолжал спокойно идти.
        Он поднялся на холм, и впервые за много дней остановился. Медленно осмотрел грандиозные горы, клыками вонзающиеся в плоть неба, пьющие тьму из ночи, словно кровь из сердца. Тишина ощутимо сгущалась.
        Впереди, у подножия клыкастых гор, лежал небольшой человеческий городок. Шоссе пронзало его насквозь, выходя за пределы, и впиваясь в плоть гор язвой туннеля. Немногочисленые деревья бесшумно раскачивались под луной. Ветер понемногу усиливался.
        Человек долго смотрел на город, закрыв глаза. Зрение было далеко не основным его чувством. Он впитывал ауры жителей, их запахи, он слушал пение мрака, танцующего вокруг пятен света из окон домов. Он смотрел.
        Час спустя, он медленно тронулся с места, и в тихую мелодию ветра вплелся равномерный стук шагов, подарив музыканту метроном трости. Человек никогда не спешил.
        Он прошел мимо крайних домов, не повернув головы. Его провожали внимательные взгляды собак и кошек, но никто не посмел издать ни звука. Человек, равномерно шагая, двигался по улице, и тьма с уважением расступалась перед своим повелителем. Ни один звук не нарушал великолепие холода.
        Он приблизился к парку. Звук шагов изменился, под лакированными черными туфлями теперь похрустывал красный песок. Человек спокойно шел меж деревьев, оставляя за собой страх и тишину.
        Несколько минут спустя человек остановился перед скамейкой, на которой спал пьяный горожанин. Ночной гость долго смотрел на спящего, не делая попыток его разбудить. Но человек, очевидно, почувствовал холодный взгляд, и поднял голову. Ночной прохожий улыбнулся, садясь на край скамьи.
        - Прекрасная ночь, не так ли?
        - Кому как… - горожанин приподнялся, стряхнув с помятого костюма осенние листья. Он был невысок, коренаст. На лице виднелись следы буйной молодости, теперь лишь уродовавшие черты их обладателя. Горожанин был небрит, его волосы цвета соломы растрепались. Туфли не раз ремонтировались, а костюм был во многих местах неумело заштопан. Ночной прохожий видел во тьме всю жизнь этого человека. Жалкие планы, не выходящие за пределы городка, попытки сколотить состояние, борьба с самим собой, желающим пить, поражение. Он видел холодные ночи в забегаловках, дешевую водку, хмурые взгляды бармена и ревность жены. Он слышал скандалы в давно желавшей ремонта квартире, ядовитые реплики соседей, презрение брата. Он знал о том случае, когда горожанин нашел упавшего в обморок старика, и украл его кошелек. Старик не дождался «Скорой» и умер на улице, а горожанин три дня пил на его деньги. Ночной гость видел всю жизнь своих жертв.
        - Меня зовут Аорт. - он мягко коснулся человека, и тот внезапно ощутил холод. Встряхнулся, шмыгнул носом.
        - Рад видеть вас, мистер. Не найдется ли у вас пары центов для несчастного пьяницы? - голос слегка задрожал.
        - Я не ношу с собой деньги, друг мой. - Аорт печально следил за эмоциями человека. Он видел, как тот последовательно сменял надежду на безразличие, безразличие на слабый интерес, интерес на вялое желание спросить. Дождавшись этого, ночной прохожий ответил на незаданный вопрос.
        - Я вампир.
        Пьяница тупо смотрел на Аорта, пока слова хищника проникали в сознание жертвы. Хищник не удивился, встретив типичную реакцию.
        - Ну да, конечно. Мистер, если вам надо поспать, скамеек много. Не мешайте старому человеку.
        Аорт улыбнулся, касаясь губами запястья горожанина. Минутой спустя он поднял сверкающие глаза.
        - Вы все еще не верите мне?…
        Человек в ужасе смотрел на тонкий ручеек крови, струившийся на землю. Аорт чувствовал его ужас, непонимание, неверие и отчаяное нежелание верить.
        - Господи, мистер, вы…
        - Я отведал твоей крови, Питер Донован.
        Он отшатнулся.
        - Откуда вы знаете мое имя?…
        - Я знаю все о своих жертвах.
        - Жертвах?!
        Теперь он поверил. Аорт всегда с наслаждением ждал этого момента. Он медленно придвинулся к Питеру.
        - Смерть от клыков вампира - самая приятная смерть под луной, Пит.
        Человек попытался вскочить, но взгляд Аорта усадил его обратно. По грязным щекам катились слезы страха, руки тряслись.
        - О господи, спаси меня… Мистер, не надо, молю!
        - Почему ты отказываешся от дара, что я предлагаю тебе?
        Он дрожал, пытаясь рухнуть на колени.
        - Не убивайте меня, прошу вас!
        - Зачем тебе жизнь, человек? Хочешь, я скажу что будет, если я уйду? Ты проживешь еще три года, скитаясь в подворотнях, обыскивая свалки в поисках куска ткани. Ты будешь просить милостыню, и тебя изгонят из этого города - в маленьких городках не любят нищих. Ты будешь идти по дорогам, дрожа от холода и кашляя от дождя, а мимо будутпроносится машины, окатывая тебя холодной водой и безразличием. Два года спустя тебя посадят в тюрьму за бродяжничество, и там тебя будут пытать. Затем тебя вышвырнут на улицу, приказав идти в приют для бездомных. Но к тому времени у тебя уже будет поздняя стадия туберкулеза, и ты умрешь под забором роскошной загородной виллы начальника тюрьмы. Охотничьи псы обнаружат твой труп, они притащат тебя к порогу дома, и их отхлестают плеткой за это. Приедет старая черная машина, и горбатый старик крючьями затащит тебя в кузов. Тело твое отвезут в морг, и студенты ближайшего коледжа разрежут тебя, изучая медицину на твоем дряблом трупе. Остатки сожгут, и ветер развеет зловонный дым, прибавив тебя к списку экологически вредных продуктов. Вот что ждет тебя, Питер Донован, и вот от
чего я хочу тебя спасти.
        Пьяница стал совершенно белым, слушая мягкий голос Аорта. Вампир ждал, не делая попыток ускорить события. Он никогда и никуда не спешил.
        - Мистер… Мистер, вы дьявол?
        - Да.
        Человек пал на колени.
        - Я верующий, о господи, защити меня!
        - Богов не существует, о смертный.
        - Но как тогда можешь существовать ты?!
        - Я не то, что вы знаете под именем дьявола. Я близок этому образу.
        - Так кто же ты?
        - Я вампир. Хищник. Хищники охотятся на жертвы, освобождая их род от больных и слабых, способных принести вред в своем потомстве. Я избираю своими жертвами только тех, кто не способен принести окружающим и себе ничего, кроме горя. Ты согласен, что неспособен вырваться за пределы порочного круга своих ограничений?
        Питер рухнул на красный песок, содрогаясь от рыданий.
        - Я исправлюсь, о господи, клянусь тебе! Я брошу пить, я найду работу, я стану образцовым мужем!
        - Я не бог. Я дьявол.
        Человек молча дрожал. Аорт долго смотрел на смертного у своих ног.
        - Веришь ли ты моим словам, смертный?
        - Да, да!
        - Тогда знай, что я сказал тебе истину о твоем будущем. И ты не сможешь изменить ничего в своей судьбе.
        Питер поднял белое от ужаса лицо. Аорт продолжил.
        - Смотри, человек. Я вовсе не обязан убить тебя. Я предложил тебе дар сладкой смерти, и ведь если ты верующий, то должен верить в лучшую жизнь на том свете… - тонкие губы вампира тронула усмешка.
        - Но помни. Если я повернусь сейчас, и уйду искать другую жертву - то все, что я говорил, сбудется. Ты умрешь всего через три года, а за эти годы познаешь ад. Смерть твоя будет такой мучительной, что меня пробирает жалость даже сегодня. Итак, выбор за тобой.
        Аорт молча вдыхал морозный ночной воздух. Звезды тихо звенели над его головой, ветер ласкал холодную кожу. Глаза сверкали ледяным блеском.
        - Ты… ты уйдешь, если я скажу?… - человек дрожал.
        - Да.
        - А… а если я не скажу?…
        - Тогда ты познаешь величайшее из доступных смертному наслаждений.
        Час спустя высокий человек в черном плаще вошел в фойе небольшой гостиницы, посмотрев прямо в глаза швейцару. Тот молча протянул человеку ключи. Холодный голос разорвал ледяной покой пустого помещения.
        - На один день.
        За стенами человеческого дома тихо пел свою вечную песню ветер, не первый миллиард лет пытаясь подобрать достойные слова к симфонии Тьмы.
        Он плыл в черных глубинах океана, рассекая холодные воды могучей грудью. В океане никогда не бывает тихо, но даже вечный гомон колыбели всей жизни стихал, когда гигантский морской змей плавно скользил над скалами дна.
        Он был огромен и сверкал всеми оттенками золота. Мощное тело, казалось, способно победить любые глубины - так оно и было. Красивая голова с острыми серповидными рогами равномерно двигалась сквозь тьму ночного моря, громадные глаза, похожие на драгоценные камни, не мигая смотрели вперед.
        Он плыл много дней, ни на миг не останавливаясь. Усталость была ему незнакома. Змей не спешил - его ждала вечность.
        Подводные ветры, которые люди зовут течениями, ласкали его чувствительную кожу. По чешуе пробегали волны, гасящие турбулентные завихрения, свет фосфоресцирующих рыб отражался в каждой чешуйке, как в зеркале. Он был властелином океана.
        Впереди, в едва заметном свете луны, грозно вздымались пики подводных гор. Длинное тело змея скользило между ними, время от времени задевая скользкие склоны, вызывая камнепады. Горы знали о своем повелителе.
        Змей поднялся ближе к поверхности, вознесшись над скальным лабиринтом, словно лунная радуга над океаном. Под ним простирался затонувший материк, известный людям как Гондвана. Вокруг огромной пирамиды, вздымавшей ровные грани к зеркалу поверхности, струились потоки жизни и ощущались тысячи запахов. Впервые за много дней, змейпрервал свое равномерное движение к югу.
        Он долго парил в струях фосфорного света, и видевшие его трепетали от счастья - столь величественное зрелище представлял собой Великий Змей в лучах лунного света, под черным зеркалом вод. Но наконец могучий повелитель глубин двинулся вперед, обратившись в беззвучно струящийся золотой луч.
        Он вплыл в пирамиду сквозь широкие арки, на которых еще виднелись древние письмена иных народов. Водоросли и анемоны, рыбы и осьминоги - все уступали дорогу королю, когда он струился сквозь них, оставляя за собой радость и благоговение.
        В центре пирамиды на постаменте горела синяя звезда, освещая огромный призматический зал мертвым светом. В синем сиянии золотой Змей казался нереальным сверканием, иллюзией необьяснимой игры теней. Он подплыл к постаменту.
        - Ты принес вопросы, Нерей. - неживой голос мертвого существа заставил воду слабо завихриться в спирали. Змей свернулся кольцом вокруг постамента, подняв прекрасную голову на один уровень с звездой. Он был столь огромен, что звезда терялась на фоне изумрудного сияния его глаз.
        - Да, древнейший, я принес вопросы.
        Мертвое существо ничего не ответило. Минутой молчания спустя, Змей спросил:
        - Кто я такой?
        - Бог подводного царства. - ответ последовал сразу.
        - Что означает понятие бог?
        - Бессмертное и всемогущее существо, способное создавать.
        - Тогда я не бог. Ведь я не всемогущ.
        - Понятие абсолютно лишь в определении. Тот, кто ближе всего к идеалу - может называть себя так. Ты ближе всех.
        - Я не могу создавать.
        - Ты создаешь не материю.
        - А что?
        - Дух глубин, способный влиять на смертных.
        Нерей помолчал.
        - Зачем? - в этом вопросе слышалась печаль.
        - Затем, что не будь этого духа - и многие смертные лишились бы надежды, приняв смерть.
        - Вот второй вопрос, который я хотел задать. Почему я несу смерть?
        - Ты несешь жизнь.
        Змей внезапно ощутил гнев.
        - Древнейший, не уходи от ответа. Я питаю свою жизнь смертями других, и в то же время я неспособен дать жизнь даже своему потомству, ведь я один. Так о какой жизни ты говоришь?
        - Ты несешь жизнь жертвам своих жертв. Разве это не так?
        Нерей глубоко задумался.
        - Но разве хищник и жертва не равно хотят жить? Разве они не равны в своем праве бороться за жизнь?
        Звезда долго молчала.
        - Я не могу ответить на этот вопрос, Нерей. Я никогда не жил.
        Змей помолчал.
        - Кто же ты?
        - Я - собрание знаний и эмоций своих создателей. Я не существо. Я лишь смесь небольших частиц от многих существ. Все они мертвы уже тысячи лет. Я никогда не был живым, хотя и я могу умереть.
        - Тогда дай мне ответ на главный вопрос, который мучает меня много лет.
        Звезда немного умерила яркость.
        - Нерей. Я знаю ответ на твой вопрос. Но хочешь ли ты услышать его? - голос звучал тихо.
        Змей долго молчал.
        - Уже нет.
        Он неуловимым движением развернул кольца к выходу, и замер при следующих словах древнейшего.
        - Великий Змей - один. Бессмертных владык Тьмы - трое.
        Нерей быстро повернул изумрудные глаза к постаменту, озарив его неземным светом отчаяной надежды одинокого.
        - Что?
        - Один из вас король ночей. Он правит тьмой, неся лишь смерть. Второй парит на небесах, пылая яростью очей. Стихии тьмы подвластны вам; несет симфонию небесам один вампир, один дракон, но ноты все не знает он. Есть третий - тот, кто в темноте пылает яростней огней; он сомневается во Тьме, но даже он не знает дней. Царит он там, откуда жизнь распостранилась по земле, и только он способен дать симфонии Тьмы мелодию дня. Пока вы врозь - симфонии нет, как нет единства под луной. Обьединившись, три царя услышат пение одной. Вы знаете имя для нее; она дала вам жизнь и власть. Вложила холод в одного, второму подарила страсть. Избрала третьему судьбу, достойную воспетой быть, но мудрость Змей постигнет сам
        - и сможет двух освободить. В тот миг, когда увидит Тьма, что дети научились жить - она вернет вам знание дня, и вы научитесь любить. Владетель ночи в смерть уйдет, она ему жена и дочь, и никогда не сможет он свои инстинкты превозмочь. Владыка неба может стать одним из властелинов Тьмы, и в рабство мать свою вогнать, и победить, и проиграть. А может он огонь познать, и солнцу бросить в небо гнев, и проиграть - но навсегда остаться властелином сфер. И третяя возможность есть; от Змея мудрость примет он, придав огню своей души неистовство океанских волн. Два повелителя Земли. Владыки моря и огня. Одна душа, и мать одна. Покой от неба и до дна. Запомни, Змей - тебе решать. Ты дирижер симфонии Тьмы. Покой навек - или война; огонь и солнце - или Тьма!
        Ледяное течение окутало пирамиду древних, и золотая струя выплыла из широкого проема непостижимо древних ворот. Нерей медленно всплывал к черному зеркалу, рассекая тьму воды сверканием золотого света. Он размышлял. Мудрость - в этом была сила Великого Змея, именно это имел в виду древнейший.
        Зеркало с плеском приняло в себя могучее тело, огромная голова поднялась высоко над поверхностью океана, наполняя воздух изумрудным сиянием глаз, похожих на драгоценные камни. Нерей задумчиво смотрел на волны.
        Он мчался в невидимых облаках, пронзая плоть небес собой, словно копьем. Его окружал ледяной холод непостижимой высоты, тьма боялась своего сына, расступаясь передогнем его глаз. Мертвую тишину нарушал только стон умирающего воздуха, который сминали, закручивали в вихри и рвали на части могучие крылья.
        Он сверкал серебрянным светом, словно неведомо как протянувшаяся в небо лунная дорожка. Самое красивое существо из всех возможных и невозможных, дракон был великолепен, когда мчался в тишине ночного неба, заставляя луну стыдится своего несовершенства. Сверкающие стальные рога со свистом препарировали ткань неба, соперничая в остроте с ланцетом хирурга. Могучий хвост довершал операцию, сшивая края раны гребнем стальных игл, похожих на столь любимые драконом горные пики. Его бриллиантовые крылья отливали неземным сиянием, изумительная красота гармонировала с грозным обликом хищника. Пылающие рубиновые глаза словно рассказывали встречным об имени своего хозяина, но встречных быть не могло. Огромный дракон парил в небесах один.
        Он мчался на юго-восток уже много дней. И хотя спешить ему было некуда - ведь их всех ждала впереди вечность - дракон летел быстро. Так диктовал ему темперамент, дракон был рабом своих эмоций.
        Ветры в ночном небе уступали ему дорогу, звезды провожали своего повелителя восхищенным звоном. Отблески луны на крыльях пели об их мощи, воздух возносился ввысь, согретый яростным пламенем глаз. Дракон повелевал небом.
        Впереди вставали грозные кряжи скал, словно бросавшие вызов неистовству сына неба. Они не знали что их владыка, ветер - всего лишь раб для дракона. Он смеялся над наивностью гор, проносясь над ними лунной молнией, вспарывая вечный покой древних ущелий горячей энергией молодой крови. Дракон был молод, хотя и не знал этого.
        Перед ним встал во весь рост властелин гор - самая высокая скала в мире, могучий пик, покрытый снегом. Смерчи завывали вокруг его отвесных склонов, ни одна птица никогда не осмеливалась бросить вызов непобедимому воину. Дракон рассмеялся.
        - Я повелитель неба!
        Он взмыл над тучами, расколов величие гор своей энергией, одержав абсолютную победу над противником - он не мог иначе! - и впервые за много дней полета замер, распластав бриллиантовые крылья горизонтально.
        На небольшом плато, под самыми тучами, ютился небольшой домик, в окнах которого тускло горел свет. От дверей к подножию спускалась оледеневшая лестница, а рядом с домом примостился маленький сарай. Дракон ощутил запах добычи, он был голоден.
        Снег с шипением испустил дух, коснувшись разгоряченной чешуи. Моментально сложив крылья, их обладатель грациозным движением оказался возле домика. Ему пришлось склонить голову, чтобы взглянуть в окно.
        Там пылал камин, в глиняном горшке варилась еда. У стола из грубых необструганных досок стоял простой деревянный стул, и на нем сидел старик. Дракон с любопытством оглядел дом человека - ему редко доводилось встречать их раньше.
        Старик был одет в длинное серое одеяние, на левом плече застегнутое грубой булавкой. На голове совершенно не было волос, но с подбородка до пояса спускалась белая как снег борода. Узкие глаза были закрыты, старик смотрел в камин, но видел ли он огонь - дракон не знал.
        Могучий владыка небес повернулся к сараю. Оттуда слышались панические крики животных, чуявших свою смерть. Дракон ощутил радость предвкушения.
        - Не надо. Я накормлю тебя.
        Рубиновый пламень глаз вырвал из тьмы маленькую фигурку, отважно смотревшую прямо на дракона. Старик не боялся его. Дракона это так заинтересовало, что он решил обождать с охотой.
        - Что можешь ты предложить мне, человек? - спросил он, стараясь умерить голос, дабы не лишить смертного слуха.
        - Нечто лучшее, чем убийство. Входи.
        Дракону было интересно. Он протиснулся в дом, заняв почти половину всего помещения. Свернувшись возле огня, он посмотрел на вновь занявшего свое место старика.
        - Меня зовут Вулкан. - несмотря на старания, стены дрожали от мощи его голоса. Старик улыбнулся.
        - Меня зовут Лунг Цзы, что значит «учитель-дракон».
        Вулкан растянул губы в улыбке.
        - Ты не дракон, человек.
        - Мы те, кем являемся в душе. Тело значит очень немногое.
        - И что же в тебе от меня?
        - Способность видеть мир с высоты.
        Дракон улыбнулся шире.
        - Ты не видишь отсюда мир, человек. Тучи закрывают тебе обзор, ты не властен взлететь над ними, ощутив гармонию неба и земли всей душой.
        - Тело мое невластно, ты прав. Дух мой давно летает над миром.
        - Что ты подразумеваешь, говоря «дух»?
        - Дар мысленного познания реальности. Люди зовут меня философом.
        - И что видит твой дух?
        - Тьму.
        Вулкан рассмеялся и дом едва не рухнул от его смеха.
        - Для этого не надо быть философом.
        - Да, Тьму видит любой. Но многие ли видят способ победить тьму?
        Дракон серьезно посмотрел в глаза старику.
        - А зачем, человек?
        Лунг задумался. Тем временем Вулкан поудобнее устроился у камина, положив огромную голову на свои руки. Пылающие глаза сверкали на серебрянной чешуе, как капли крови на луне.
        - Очень хороший вопрос, дракон. - признал наконец старик. Вулкан не ответил, и Лунг продолжил.
        - Скажи мне, в чем основное отличие тьмы от света?
        - Я отвечу тебе цитатой одного великого дракона, человек. Я не знаю, откуда помню эти слова - ведь кроме меня драконов нет. Но я уверен, это сказал дракон. Слушай.
        Вулкан закрыл глаза, и в доме сразу стало темней.
        - «Тьма милосердна. Когда ты во тьме - ты волен представлять себя в винограднике грез. Свет может показать камеру палача».
        Лунг Цзы откинулся на стуле, с удивлением посмотрев на дракона.
        - Интересная цитата.
        - Разве он ошибался?
        - С одной стороны - нет. Но подумай, ведь в данном случае милосердие выступает в качестве самообмана.
        Теперь задумался Вулкан.
        - Тем не менее я считаю, что если ты не в силах изменить свою судьбу - о ней лучше не знать.
        Старик кивнул.
        - Умное решение. Но разве ты, дракон, способен смириться с судьбой?
        Вулкан встрепенулся.
        - Я повелитель своей судьбы, а не слуга!
        - Тогда ответь, почему ты мечешся по миру в поисках ответов на вопросы?
        Дракон промолчал. Лунг улыбнулся.
        - Не потому ли, что ты чувствуешь неудовлетворенность своей судьбой одинокого дракона?
        Вулкан поднял взгляд горящих глаз на старика.
        - Возможно, ты прав. Но это не зависит от меня. Чтобы определять свою судьбу не требуется всемогущества. Достаточно лишь не отступать, когда есть шанс схватить удачу за рога. Тогда ты сможешь сказать себе - «я сделал все, что мог». И даже проиграв, ты победитель.
        Старик сцепил руки на груди, глубоко задумавшись. Вулкан глядел в огонь. Очень долго никто не прерывал тишину, и только потрескивали дрова в камине.
        - Когда я смотрю в огонь… - и Лунг Цзы поднял голову - … я часто думаю, почему он готов пожрать все на свете. Он живет только убивая, он поглощает материю, превращая ее в энергию. Огонь - хищник от рождения до смерти. Он воплощенная смерть, он - реакция разрушения. Огонь не может создать ничего, кроме тепла. И ценой этому теплу служит неизмеримо более сложная и превосходящая его материя, дерево. Живая материя. Плоть.
        Старик молчал.
        - Тогда я сравниваю себя с огнем. Мы братья. Мы хищники, мы несем смерть. Мы поглощаем жизнь, питая себя смертью других. Мы оба пылаем энергией, в основе которой лежит разрушение. Мы оба не в силах обуздать свою ярость, и разбушевавшись, способны уничтожить весь мир. Как он несет тепло, единственную пользу для других - так и я несу красоту, но красота эта питает себя смертью. - Вулкан сурово вздохнул. - Вот та судьба, человек, которую я не в силах превозмочь.
        Человек помолчал.
        - Ты очень умен, Вулкан. Но ты ошибаешся. Да, огонь - суть разрушения. Да, он живет убивая. И в этом вы похожи. Но ты неправ, говоря о невозможности огня творить. Смотри!
        И в сумраке хижины сверкнула молния серебристого света, с дрожанием застыв перед огненными глазами дракона. Вулкан невесело усмехнулся.
        - Меч.
        - Рожденный в огне!
        - Символ войны.
        Старик замер. Со страшной тоской посмотрел он на свои руки, и яростно метнул оружие в стену.
        - О, как мог я позабыть все, чему учил… - Лунг Цзы схватил себя за голову, качаясь от горя. Дракон печально закрыл глаза.
        - Человек, ты стар.
        - Да. Я скоро умру.
        - Ты скоро умрешь, и навсегда унесешь свои ошибки и победы во тьму.
        - Да.
        - А я не властен умереть. Я буду жить вечно, питаясь жизнями, неся только разрушение. Я - вечный огонь.
        Старик опустился на стул, внезапно ощутив груз всех своих лет.
        - Вулкан… Но ведь все мы обязаны огню - жизнью!
        Дракон открыл глаза, осветив холодную хижину пурпурным пламенем.
        - Обьясни.
        Лунг Цзы вскочил, с торжеством вскинув иссохшие руки к хмурому небу.
        - Солнце! Огонь дал жизнь всем нам, он отец наш!
        Дракон широко открыл глаза.
        - Солнце?…
        - Да! Оно - не разрушает! Оно только дает жизнь! Оно - первопричина жизни, Вулкан! Огонь дал всем нам жизнь!
        Вулкан с тоской улыбнулся.
        - Старик, старик… Ты ведь не знаешь, что такое звезда. Я знаю. Звезда - апофеоз разрушения! Звезды пожирают сами себя, в неистовой ярости ломая саму ткань пространства. Они слишком далеки от оазисов жизни, чтобы те почувствовали смертоносную красоту плазмы. Но тепло летит далеко… Жизнь сумела возникнуть на остатках торжества смерти. Вот что такое жизнь. И знай, что все звезды - смертны!
        Дракон резко вышел из опустевшего дома, оставив старика в отчаянии ломать руки. Он поднял непостижимо прекрасную голову к темному небу, и испустил бешенное рычание хищника, попавшего в западню.
        - КТО??!!! - вопль Вулкана взорвал покой ночи, как извержение ярости.
        - Кто сделал мир таким?!!!
        - Кого мне убить во имя жизни всех, предназначенных на заклание у алтаря смерти? !!
        И он ясно услышал ответ.

«Себя».
        Дракон гневно возразил:
        - Это бегство от решения!

«Тогда найди того, кто сможет дать ответ»
        - Кто ты такой?

«Тот, кто не может тебе ответить»
        - Кто же сможет?
        - «Великий Змей».
        - Где мне его найти? И кто он?
        Голос некоторое время молчал.
        - «Покой глубин хранит змея. Океан ей дом, моря - родня. Великий Змей живет в воде, подобен золотой звезде, он Солнца сын и дочь он Тьмы, хранит он тайны словно мы, но тайны те не знает он, он сердцем чист, он - знания трон. Никто не знает, даже Змей, откуда мудрость у него, но знают все, что он - не сон. Он Змей. Ответы знает он. Ты полетишь навстречу тьме, оставив солнце за спиной, пока не встретишь в темноте дорогу, полную луной. Ты полетишь вдоль блеска звезд. Осилишь море - даст ответ. Так как, достаточно ты горд? Смотри, потом не скажешь „нет“!»
        Вулкан молча смерил взглядом могучие уступы, темные тучи, холодные ледники и горящие вечным жаром звезды.
        - Рискнуть всем этим?… - прошептал дракон, и более не колеблясь, взвился в воздух, в очередной раз доказав свое превосходство. Он мчался на запад, оставляя Солнце за спиной, и все более ускорял свой полет. Его ждала победа - или смерть. Иначе он не мог.
        Они охотятся на меня уже много дней. Сотни людей идут по моему следу, вертолеты выслеживают меня, танки скрежещут гусеницами, словно зубами. Я иду по горам, вдыхая ночной воздух, и слушая пение звезд. Я не спешу. Я никогда не спешу.
        Сегодня я не пойду на охоту. Не потому, что опасно - смертные бессильны против меня. Сегодня я жду нечто иное. В этих горах я встретил орла. Он долго смотрел на меня сутеса, потом слетел вниз, и сел на дороге.
        - Ты смертный? - спросил меня орел.
        - А ты? - ответил я ему.
        - Я - да.
        - Я - нет.
        Он кивнул, словно не сомневался в этом.
        - Ты одинок. - он не спрашивал, он утверждал.
        - Можно сказать и так, птица. Но я имею все это! - я распахнул руки, охватив ими Вселенную. Орел некоторое время не отвечал.
        - У меня есть друг. - наконец произнес он с трудом.
        - Да?
        - Он несчастен.
        Я с сожалением коснулся его блестящих перьев.
        - Прости, но я невластен дарить сладкую смерть орлам.
        Он яростно затряс головой.
        - Нет! Ты не понял. Он тоже бессмертен. И одинок.
        Я внезапно ощутил жар, словно выпил крови.
        - Кто он? Он… Он как я?
        - Нет. Он дракон. Имя ему - Вулкан.
        Я много читал о драконах. Но никогда не думал, что встречу хоть одного. Не думал, что они существуют.
        - Где он?
        - Сейчас его здесь нет. Но я чувствую, он скоро вернется. Вернется еще более несчастным. И я подумал… Может, вместе вы сумеете постичь счастье? Ведь ваша доля, вечное одиночество… Это плата за власть. Я прав, не так ли?
        Я удивился словам этого орла.
        - Возможно. Никогда не думал об этом. Я дождусь его, орел.
        Он кивнул и растворился во тьме. Надо было узнать его имя.
        И вот, я иду по ночным горам. Запахи будоражат мою кровь, холодный ветер ласкает мою кожу. Я люблю холод. Вчера ночью я обнаружил дом дракона. Большая пещера на отвесном склоне самой высокой горы. Я не смог туда залезть, и долго смотрел. На фоне темного склона, отверстие выглядело дырой в абсолютный мрак, словно сама Вселенная здесь нанесла себе страшную рану. Я всю ночь просидел у подножия скалы, вдыхая странный, горько-сладкий запах дракона, и пытаясь представить себе нашу встречу.
        Сейчас я смотрю на восток, и слышу далекий гром. Слышу я не ушами - впервые во мне проснулось нечто, о чем я не имел ни малейшего понятия. Дракон уже близко. Я внезапно понимаю, что с нетерпением жду встречи. Это меня удивляет. Нетерпение, спешка?…
        Ночь кричит, убиваемая свистом сверкающих крыл. Как он прекрасен! Он похож на сон. Я смотрю на огромного дракона, пытаясь убедить себя, что не сплю. Это тоже меня настораживает - я не вижу снов.
        Дракон садится на камни и идет к пещере. Не обращает на меня внимание.
        - Доброй охоты.
        Он поворачивает сотканную из лучей луны голову ко мне, и я понимаю, почему его зовут Вулкан. Правильнее было бы назвать его Два Вулкана.
        - Доброй охоты и тебе, человек. Что ты делаешь ночью в горах?
        - Я не человек. Меня зовут Аорт, я бессмертен.
        Он замирает, медленно поворачивается ко мне полностью. Я потрясен, сколь непостижимой может быть красота. Отныне я никогда не увижу ничего более прекрасного. Жаль.
        - Что ты сказал?
        Иду навстречу, касаюсь сверкающей брони.
        - Я вампир. Мне сказал один друг о тебе. Ты одинок, как и я. Мы могли бы стать друзьями.
        Дракон долго смотрит мне в лицо.
        - Ты понимаешь, что я такое? - медленно и печально. Я киваю.
        - Ты дракон.
        - Я смерть.
        - Я дьявол.
        Он улыбается.
        - Как вижу, мы оба в достаточной степени претенциозны.
        Я тоже улыбаюсь.
        - Как же долго я ждал…
        Потом вихрь, тепло, жар, странное чувство в груди, словно у меня появилось сердце, но у меня нет сердца… Потом огонь, пещера. Теплая кровь антилопы. Вулкан долго молчит, наблюдая за пламенем.
        - Кто сказал тебе обо мне, Аорт?
        - Я встретил в этих горах орла…
        Он вздрагивает.
        - Ты тоже?…
        Я молчу, понимаю. Мы одновременно произносим:
        - Надо узнать его имя.
        И смотрим друг на друга. Вулкан подбрасывает полено в костер.
        - Завтра я улетаю на поиски последнего бессмертного нашего мира.
        Я слушаю симфонию Тьмы.
        - Кто он?
        Дракон тоже ее слушает.
        - На краю света некто сказал мне о Великом Змее, владыке океанов. Он знает ответы на все вопросы.
        - Даже на наш?
        Вулкан не отвечает. Следующим вечером я просыпаюсь первым. Стою у края пещеры, и внезапно меня пронзает такая тоска, что холод космоса кажется мне жаром Солнца. Я чувствую холодные льдинки, ползущие по лицу. Они падают на камни, разбиваясь на мириады звенящих слезинок. Подходит Вулкан, и мы долго смотрим, как Солнце опускается за горы. Как Тьма возрождается. Я слышу могучую увертюру к наступающей ночи. Я чувствую восторг. Я был неправ, говоря что повелеваю Тьмой. О нет…
        - Мы принадлежим Ночи. - тихо произносит дракон. И я понимаю, сколь близок он мне, раз понял.
        - Я принадлежу Тьме, я принадлежу ветру, я принадлежу звездам.
        Он словно заклинание повторяет мои слова. Но нет, не мои…
        - Я принадлежу Тьме, я принадлежу огню, я принадлежу небу. Я дитя всех стихий.
        Он прав. Он могущественней меня.
        - Вулкан, мы летим сейчас.
        Дракон медленно поднимает глаза.
        - Аорт, я должен сказать тебе еще кое-что.
        И он говорит. Я молча внимаю пению сфер, которые некогда считал подвластными себе.
        - Вулкан, я все равно полечу. Смерть мы знаем в совершенстве. Дадим ей шанс узнать нас.
        Он повторяет мне последние слова того голоса.
        - Я не отступлю.
        И мы вонзаемся в ночь, подобно клинкам из черной стали. Я никогда не летал. Это оказалось очень приятно.
        - Ты холодный как Ночь, Аорт. - говорит мне дракон, набирая скорость.
        - Ты горячий как Солнце, Вулкан. - отвечаю ему я.
        Пение звезд поглощает нас, мы вливаемся в Симфонию Тьмы, мы растворяемся в ней, становясь двумя нотами в бесконечном концерте. Мне не хочется возвращатся.
        Я неподвижно парю. Я с огромной скоростью не двигаюсь. Я молча кричу. Я смотрю на звезды, закрыв глаза. Я сплю, размышляя.
        Сегодня я впервые остался на поверхности, когда взошло Солнце. Я едва не ослеп, столь невероятное сияние заполнило океан, когда моя чешуя засверкала в лучах светила. Мне пришлось нырнуть на несколько метров. Я слышу симфонию Тьмы, купаясь в сиянии.
        - Ты впервые увидел Солнце? - знакомый дельфин описывает вокруг меня фигуры, радостно треща на своем языке. Я улыбаюсь ему.
        - Да. Я никогда не предполагал, сколь оно прекрасно.
        - Тогда почему бы тебе не сменить образ жизни? - дельфинов уже много, они играют в светлой воде, наполненной моим сиянием.
        - Я… Я никогда не думал об этом.
        Он весело смеется.
        - Никогда не поздно начать жить!
        Внезапно все дельфины замирают. Мой знакомый молча слушает давно замеченный мною тихий стук, и сурово добавляет:
        - И неизвестно, в какой момент за тобой придет смерть.
        Я ощущаю тревогу. В музыку света вливается странная, неживая нота, словно Древнейший лично явился посмотреть на наш праздник. Я размышляю, не связана ли тревога моих друзей с маленьким кораблем людей, плывущим в нашу сторону.
        - Великий, тебе лучше нырнуть поглубже. - предупреждает молодой дельфин, тревожно выпрыгивая из воды.
        - Что происходит?
        - Люди плывут на охоту.
        Я начинаю понимать.
        - Они охотятся на вас?
        - Они охотятся на всех.
        Симфония океана внезапно становится резкой, неприятной для слуха. Тревога моя растет, я приближаюсь к дельфинам.
        - Могу я вам помочь?
        Знакомый дельфин резко отвечает:
        - Нет. Прошу, ныряй. Это опасно.
        Я смотрю на корабль. Он намного меньше моей головы. Плыву навстречу. Дельфин бросается наперерез.
        - Великий, не на…!
        Я слышу неприятный звук, и я в крови. Вокруг меня кровь, вопли, боль и смерть. Я вижу, как умирает дельфин. Я так и не узнал его имени. Во мне подымается непривычное чувство, я никогда не испытывал его раньше. Я первый раз в жизни хочу убить.
        Корабль с треском разваливается на части, когда я раскусываю его корпус. По голове больно ударяют маленькие предметы, я впервые вижу свою кровь. Она золотая. Крови очень много, мешает видеть.
        Куски металла тонут, отравляя сверкающие волны неприятным запахом смерти. Много людей барахтается в воде, они продолжают бросать в меня маленькие предметы. Я ищу своего дельфина.
        Его поддерживают два товарища, он истекает кровью. Я тоже, но он умирает. Мы смотрим друг на друга. Он намного меньше моего глаза.
        - Я пытался… - голос едва понятен. Я хочу найти способ спасти его, но не могу. Замечаю, как остальные дельфины начинают спасать людей. Вода вокруг меня становится более соленой, чем обычно. Никакой музыки не слышно.
        - Ты пытался…?
        - … обьяснить… когда ты… убиваешь добычу… она не умирает… она продолжает жить в тебе… ведь смерть, несущая жизнь… не полная смерть… так было всегда… это не зло!
        Я не понимаю, почему вода такая соленая. Она почти перестала быть прозрачной, она наполнена золотой жидкостью, и эта жидкость очень соленая. Но не кровь. Я странно чувствую себя. Дельфин умер. Его товарищи спасают тех, кто его убил.
        Медленно плыву прочь. Вспоминаю слова Древнейшего, о том что я бог. Мне становится очень плохо, но сравнивать не с чем. Сегодня я потерял друга. Я парил рядом с ним, и не мог спасти.
        Теперь я совсем одинок. У меня больше нет друзей. Впервые я понимаю, что чувствуют друзья моих жертв. Они так же смотрят на смерть друзей, не в силах спасти их. Отнынея никогда не смогу убить никого. Кроме себя. Музыки моря не слышно.
        Думаю над этим вопросом. Друзей у меня больше нет. Никто не испытает горя, наблюдая мою смерть. Но многие испытают радость. Ведь я не смогу больше убивать тех, у кого есть друзья. Решение принято.
        Вода очень твердая, если плыть сквозь нее быстрее звука. Я плыву по поверхности, поднимая пенные волны до туч. Симфония Океана пропала навеки, я оглох.
        Далеко впереди остров, над ним бушует пламя. Вулканы. Вечные враги морей. Непримиримые борцы за огонь. Создатели суши. Могилы для Змеев.
        Кто-то кричит. Я замечаю странную птицу, которая садится мне на голову. Она большая, в три раза больше дельфина. Почти как мой глаз.
        Если я сейчас прыгну в вулкан, птица может не успеть взлететь в воздух. Я сворачиваю с прямой, останавливаюсь.
        - Покинь меня, я должен сделать важное дело.
        Птица прыгает на мою верхнюю челюсть, перед глазами. Теперь я вижу, что это не птица. Похоже, она имеет некоторое отношение ко мне - я ясно различаю блестящую серебрянную чешую, прямые рога на очень похожей на мою голове. Четыре мощные ноги, и огромные сверкающие крылья, почти с мою голову шириной. Это тоже змей, только летающий ималенький. Но очень красивый. Глаза у летающего змея красные.
        На спине сидит человек в черном. Я смотрю на них, и размышляю о причине такого поведения. Они должны были бы испугаться меня.
        - Приветствуем тебя, Великий Змей. - почтительно говорит летающий родич. - Я Вулкан, единственный в мире дракон, а это…
        - Аорт, единственный в мире вампир. Мы бессмертны, как и ты.
        Вспоминаю пророчество Древнейшего. Так вот каковы они…
        - Я рад встретить вас. Но вы ошибаетесь. Я вовсе не бессмертен.
        Они кажутся мне удивленными.
        - Но разве ты не Великий Змей?
        - Так звали меня друзья, пока я их имел. Сам я называю себя Нерей.
        Молча смотрят мне в глаза.
        - Тогда…
        - Вы помешали мне. - обьясняю. - Я плыл к острову, желая умереть. Прошу, покиньте меня - я не хочу подвергать опасности никого.
        Все еще молчат.
        - Почему?
        Я смотрю на вулкан, потом на Вулкана. Разве смогут они понять меня?
        - Я потерял иллюзии.
        Удивительно, но они поняли. Чувствую острое сострадание от дракона и жалость от вампира.
        - Не только ты, друг… - дракон осторожно гладит крылом мой рог. Рог намного больше дракона. Он назвал меня друг?…
        - У меня нет друзей. Единственный погиб на моих глазах три часа назад. - рассказываю. Не понимаю, зачем я это делаю.
        Они слушают внимательно. Смотрят друг на друга. Потом вампир садится на мой нос, и долго молчит. Дракон лежит рядом. Я жду. Я никогда не спешу.
        - Мы летели к тебе так долго, что едва не рухнули в океан. - начинает Аорт.
        - Я облетел полмира, чтобы узнать про тебя. - продолжает Вулкан.
        - Я осознал всю тщетность своего существования, и решил задать тебе вопрос о смысле жизни.
        - Но по дороге к тебе мы встретили друг друга, и стали друзьями.
        - Так почему ты решил порвать счеты с жизнью именно тогда, когда и у тебя могут появиться друзья?! - вампир сжимает кулаки. Я думаю над их словами.
        - Потому что дружба не даст мне забвения. И не научит, как жить, не убивая.
        Дракон падает в воду, вылезает. Он так изумлен, словно я исчез.
        - Но… но… но это и есть вопрос, который мы хотели задать!!! - теперь не изумление, а отчаяние. Я хорошо его понимаю. Вампир молчит.
        - Если вам сказали, что я знаю ответ - то с вами очень жестоко пошутили. А сейчас покиньте меня. Я намерен умереть. И я не хочу брать вас с собой. Вы не потеряли иллюзий, раз до сих пор живы.
        Я слышу тонкую мелодию, непохожую ни что предыдущее. Аорт и Вулкан улетают, я плыву вперед. Сверкает Солнце, мелодия набирает силу. Я разгоняюсь. Мелодия гремит, торжествует. Она сотрясает Вселенную. Волны и звезды, океаны и горы, леса и реки, небо и земля - все вплетается в мощнейшую Симфонию! Мир трепещет, слыша музыку сфер! И в последний момент перед гибелью я наконец понимаю, что слышу…
        - Он погибнет! - Я в отчаянии смотрю на пенный след невероятного живого существа, стремящийся к островам на горизонте.
        - Он сделал свой выбор. - Аорт совершенно неподвижен.
        - Ты слышал его последние слова?
        Мой друг медленно переводит на меня взгляд.
        - Вы не потеряли иллюзий, раз до сих пор живы.
        Я взмахиваю крыльями, воспаряя над морем, бросая вызов Солнцу. Я слышу тихую мелодию, ни на что не похожую.
        - Я потерял иллюзии.
        Аорт молча закрывает глаза. Я набираю скорость.
        - Я тоже.
        Мелодия набирает силы с каждой секундой. Она гремит, заставляя небеса сотрясаться от звуков, она вбирает в себя всю Вселенную.
        - Ты слышишь, друг?! - мне приходится кричать.
        - Да! Я знаю, что это!
        Мне не интересно, что это. Я лечу к вулканам. Я последний раз пронзаю воздух копьем своего тела. Я растворяюсь в музыке. Она заполняет меня, сжигая боль и горечь, последний раз наполняя сердце ликованием от сознания силы. Я - симфония Неба! И перед тем, как нырнуть в пламя своего прародителя, меня пронзает понимание. Я, дракон, слышу
        Я смотрю на летящие мне навстречу огненные деревья. На небе сияет Солнце, вокруг меня сверкают мириады бриллиантов - крылья Вулкана. Он прав, иллюзий больше нет. В этом мире без нас будет лучше. По крайней мере без меня - точно.
        Я слышу странную мелодию, ни на что не похожую. Она наполняет меня, усиливаясь с каждым мгновением. Скоро я не слышу ничего кроме торжествующей симфонии, от которой содрогается мир, которая вплетает Вселенную в свой узор. Я слышу… Я слышу!!!
        Я кричу Вулкану, что понял, но он не слышит. Острова уже близко. Вижу невообразимо огромную золотую змею, парящую в воздухе. Мир словно замирает, внимая сокрушительной музыке, я кричу!
        И у меня замирает сердце. Да, у меня замирает СЕРДЦЕ, когда я понимаю, что же я слышу. Иллюзий больше нет, и мы впервые с начала времени слышим подлинную Симфонию Тьмы!
        И я прыгаю в горячую мглу вулкана, наслаждась музыкой.
        И я ныряю в недра вечного врага моря, наслаждаясь музыкой. Симфонию Тьмы!
        И я влетаю в пламень прародителя огня, наслаждаясь музыкой.
        Коля молча стянул с головы виртуальный шлем, и запустил его в стену. Я с трудом подавил дрожь в руках. Снял шлем, раскрыл банку «Коки». Напиток зашипел, мы все как ненормальные подскочили, едва не вырвав провода сенсоров. Павел не выдержал.
        - Ну все. Достал ты меня. Понятно?! Достал! Я еду в управление, заказывать тебе промывку мозгов. Это… это… это просто преступление!
        Я молча вытащил кристалл с игрой «Трое Бессмертных», и коснулся сенсора
«Повторная генерация персонажей». Парни смотрели на меня, как на убийцу, осквернителя и червя одновременно.
        - Они вновь живы. Они даже не знают, что умирали.
        Коля бросился на меня, стал душить. Я отбросил его в сторону и громко сказал:
        - Спокойно! Это была ИГРА. Они - просто набор необычайно сложных алгоритмов. Не спорю, я немного перестарался. Они получились слишком похожи на настоящих. Но в финале виноват не я. Кто свел вместе вампира и дракона? - посмотрел на Игоря. Он непроизвольно продолжает резко двигать головой. Словно все еще орел.
        - Ты… ты даже не монстр! Ты…
        - Я создатель первой в мире виртуальной личности, Коля. И спасибо тебе за музыку. Отличный саундтрек, думаю так и оставим. Надо немного подработать плэйер
        - в финале возникли явные искажения.
        Я встал, отстегнув провода от костюма. Меня провожали взглядами, описать которые я не берусь. У дверей в раздевалку я повернулся.
        - И создал он человека по образу своему и подобию своему. И сказал он им: плодитесь и размножайтесь.
        Я взглянул на Павла и негромко спросил:
        - Виртуальный сад Эдэма готов?

* * *
        Сегодня я иду на охоту.
        Я встаю со старого дивана, и тонкий скрип несмазанных пружин отдается в моей комнате стоном. Я открываю окно. Ветер врывается в квартиру, вздымая занавески словно драконьи крылья, которых у меня нет и никогда не будет. Поэтому я люблю убивать драконов. Нежно опрокидываю коробку с дисками над рукой. Она не открывается. У меня в руках она никогда, никогда не открывается с первого раза. Вытаскиваю сверкающий золотой диск, он блестит в лучах 600-ватной лампы
«Бакинский электрокомбинат» подобно чешуе мифического морского Змея. Которого я никогда не увижу - поэтому я люблю убивать Змеев. Снимаю с суперкомпьютера чехол из черного бархата. Он только сверху черный, снизу он ярко-красный, словно плащ вампира… Вот только реклама Кока-Колы портит иллюзию. Вампиры свободны от тирании денег, они никогда не носят их с собой - и я, которому всегда не хватает на жизнь, люблю убивать вампиров. Я медленно опускаю диск в кэдди, и с тихим рычанием молодого дракона компьютер глотает отравленную приманку. Я властелин компьютера, я бог в его мире. Сегодня я иду на охоту.
        Запускаю старую, очень старую игру DOOM. Не спеша очищаю пыль с картинки на диске. В музыкальном центре стоит саундтрек «Бессмертных», но я его не включаю. Там, в финале, музыка стала иной. БОЖЕСТВЕННОЙ. Я никогда не услышу ничего прекраснее. Жаль.
        Одеваю шлем, костюм. Ветер ласкает мою кожу, столь не сверкающую. Выпиваю банку
«Коки», и вхожу в павильон. В руках винчестер, тонкий кабель тянется к поясу. Вдыхаю аромат горячего гетинакса. В ушах звучит тяжелый рок, симфония смерти. Я отключаю компьютеры от сети, вырываю телефонные провода из стен, закрываю все замки. И опускаю на глаза очки.
        Сегодня я иду на охоту.
        Я ЛЮБЛЮ НАЗЫВАТЬ СЕБЯ ДЬЯВОЛОМ
        Конец
        Эпилог от виртуального автора
        Ночь царит над морем. Тьма царит над ночью. Мрак царит над миром. Свет воюет с Тьмою. Те, кто смотрят сверху - часто замечают, что на самом деле, все рассвет встречают. В час, когда над миром, свежий после ночи, крылья расправляет - свет, несущий имя; в час тот понимают, что совсем неважно, кто и где пророчит, кто и с кем играет.
        Те кто понимают - те живут прекрасно. Им совсем нет дела, им ведь не опасно! Правда - это больно. Правда - не блистает. Им не надо правды - мир ведь не растает. Разве важны крики, что иллюзия гибнет? Дети, не читайте. В сказках правды нет.
        Лучше посмотрите, новые игрушки! Кнопку нажимаешь - БАХ! И нет зверюшки. Симулятор спорта. Новый хит сезона! Электро-охота. Разве не гуманна?
        Ну, картинка правда, выглядет похоже… Интеллект добавлен, алгоритмы, кожа… Электрозверюшка чувствует все пули. Ну и что? Красиво! Ну, они загнули! Бах! И динозавр с воплем кровь глотает. Бах - и птеродактиль в крестике мелькает. Это просто классно! Не игра - конфетка. Суперускоритель, вижу тень от ветки! Я хожу по лесу. Я держу базуку. Монстры, подходите! Дайте набить руку!
        Эпилог от настоящего автора
        Итак, вы прочитали это странное произведение. Трудно сказать, что побудило меня написать подобную вещь. Вернее, ЧТО побудило - сказать просто. Вот почему ПОДОБНУЮ…
        Прежде всего, разрешите заметить - ЭТО НЕ ФАНТАСТИКА. Это реальность следующих трех лет. Я не буду писать о прогнозах, о нечетких компьютерах и экспертных системах. Я приведу только описание готовящейся к выходу игры компании Amblin, известной прежде всего своими фильмами «Парк юрского периода 1-2». Тем, кто не поверит - советую заглягнуть на сервер компании GameLand, и прочесть там описание игры. Итак - новое поколение выбирает TRESPASSER (НАРУШИТЕЛЬ).
        Новое слово в индустрии компьютерных игр. Впервые в истории создатели отказались от задания поведения монстров на этапе программирования. Вместо этого, все монстры (динозавры) получат самообучающийся алгоритм, способный накапливать опыт. Модели динозавров сделаны по технологии фильмов: 3D скелет с моделированием взаимодействий между костями, кожа (физически достоверная!), специальные места, при попадании в которые активируется сооотв. запись поведения. Например, раненный в ногу, динозавр уползет, а если ему попасть в грудь, то он минут через (зависит от расстояния, калибра и т. д.) умрет, причем агония генерируется в реальном времени.
        Далее. Это только мелочи технологии. Поведение - вот гордость. Предположим, игрок убивает рептора (вид динозавра). Репторы охотятся парами. Так вот, второй рептор услышит выстрел. Если:

1 - он голоден - нападет.

2 - он не голоден - убежит, или пойдет ПОСМОТРЕТЬ, что случилось.

3 - он услышит вопль напарника - побежит на помощь.

4 - увидит раненного рептора - попытается либо вытащить его из под пуль, либо убить охотника. (Все это время раненный будет биться в агонии)
        Но это только простой пример. Главный козырь - конечно, тиранозавры. Их нельзя просто застрелить. Их надо заманить в ловушку. Как это сделать? Просто.
        Находим логово тиранозавра, ждем пока он уйдет, и похищаем детеныша. Привязываем его на полянке, кладем вокруг мины (как в Duke Nukem, вероятно), и спокойно стреляем в ногу динозаврику. Мать быстро прибежит на вопли малыша, и уровень пройден.
        Повторяю, не верите - проверьте. Такая вот игрушка. От 13 лет и выше, правда. Много насилия.

* * *
        Не надо говорить, что моя книга - жестокая. Я НЕ люблю считать себя дьяволом. Но если выбирать между сатаной и богом - то…
        Правда, ни того ни другого не существует. ПОКА. Пока кто-нибудь не создаст виртуального Иегову, и программа не скажет:
        «И возьму я первенца мужеского рода и женского от каждого из ВАС; возьму К СЕБЕ; и увидят, что Я - ГОСПОДЬ».
        Джордж Локхард
        Израиль
        Я оставил себя на склонах Фудзи,
        Я погиб в ледяной пустыне,
        Но увидел драконов.
        (Винг)
        За толстым стеклом иллюминатора медленно летят тучи. Воет холодный северный ветер, собирая жатву листьев с осеннего леса. Но дождя нет.
        Тяжесть на сердце. Тишина, тишина, тишина… Лишь вой ветра с трудом доносится сквозь несокрушимые стальные переборки. И колышутся верхушки деревьев. Осень… Да, осень. Осень нашего мира. Я поворачиваюсь на спину и обращаю взгляд к серебристому потолку каюты. Там мягко светится колдовское зеркало, которое хозяева корабля именуют люминесцентной панелью. Но мне больше нравится привычное название.

«Свет в каютах полностью имитирует спектр полной луны, вам нечего бояться» - говорили они нам. Смешно. Я давно забыл, как светит луна. Слишком долго не доводилось видеть. Меня тянет в лес. Прошло всего два дня с тех пор, как я пришел к кораблю - но я уже начинаю сожалеть об этом. Лес… Он так близок, он манит, он пьет мою душу сквозь иллюминатор столь же верно, как я пью воду ртом! Он зовет меня, как объяснить это чувство!.. Иногда я жалею, что разумен.
        Двери в каюту бесшумно раскрываются. Как всегда рефлексы опережают мысль, и я встречаю гостя в боевой стойке, готовый к обороне и нападению. Осознание обстановки занимает почти секунду.
        - Ты в порядке? - озабочено спрашивает меня Тиррен. Я заставляю клыки скрыться в нежной мякоти десен, и улыбаюсь другу совсем человеческой улыбкой.
        - Ты не постучал.
        Он медленно проходит в каюту и садится на толстый зеленый ковер, спиной к иллюминатору. Двери бесшумно смыкаются. Я опускаюсь на ковер рядом с ним.
        - Вулф… - Тиррен на миг закрывает глаза. - Вулф, я хочу уйти.
        Я медленно растягиваю губы в усмешке.
        - Это твое право, Тиррен. Они не намерены спасать против воли.
        - Я… Я боюсь смерти. Я не могу уйти, я боюсь смерти! - шепчут ярко-красные губы моего друга. - Но оставаясь, я погружаюсь в ад!
        - Это скоро пройдет. - моя рука касается белой как снег кожи Тиррена.
        Через пять дней корабль стартует, полет займет всего неделю - и свобода вернется.
        - Ты знаешь не хуже меня, что навсегда останешся чужаком в любом мире кроме Земли. - спокойно говорит он.
        - Знаю. - также спокойно отвечаю я. - Но моим детям тот мир станет родным.
        Я закрываю глаза.
        - Обрекая на изгнание себя, я обеспечиваю жизнь своим детям, Тиррен.
        Я не хочу еще раз пережить их смерть.
        Он долго не отвечает.
        - Ты прав. Но что, если и в том мире на нас станут охотиться?…
        Я медленно открываю глаза.
        - То будет уже НАШ мир, Тиррен. И мы станем его защищать.
        Тишина.
        - Не щадя жизней.
        Молча смотрим в иллюминатор. Большой жук вяло ползет по бронебойному кристаллиту, осторожно переставляя лапки и поминутно замирая. Осень… Сезон жизни этого жука подходит к концу. Скоро ему предстоит умереть, застыв кусочком хитина на снегу. Над могилой жука будут мчаться тяжелые зимние тучи, снег множество раз покроет мягким одеялом микроскопическую пылинку. И никто не вспомнит об этом жуке. Никогда. И мы не вспомним. Слишком много иных воспоминаний рвут нашу память на кровоточащие осколки.

* * *
        Оборотень с рычанием оторвался от туши коровы. Красные глаза чудовища горели звериной злобой. На миг в них мелькнул страх - когда этот человек успел подобраться? Но голод и гнев изгнали остатки разума. Чудовище с рычанием припало к туше.
        - Ну, давай, давай… - шепнули губы на узком лице высокого, худощавого человека в черном плаще. Левая рука, обернутая тройным слоем толстой кожи, приподнялась на уровень груди.
        Зверь бешенно зарычал, отступая перед человеком. Тот шагнул вперед и внезапно метнул в оборотня короткий стилет, выпростав правую руку из-за спины. Чудовище взвизгнуло.
        Стилет вонзился точно в грудь монстра, проникнув в тело почти на шесть дюймов. Зверь издал яростный, полный муки вопль и в бешенстве прыгнул вперед. Из пасти капала слюна, глаза горели жаждой убийства, по груди ручьем текла кровь. Охотник встретил чудовище коротким ударом неизвестно откуда возникшего меча. Тело еще не коснулось почвы, а голова с оскаленной пастью уже отлетела в сторону, залив плащ победителя ярко-алой кровью. Оборотень рухнул на землю. Ведьмак спокойно отряхнул одежду. Меч с тихим шелестом оставил следы крови на грубой шерсти чудовища и скрылся в ножнах. Охотник внимательно оглядел местность.
        Из видневшейся неподалеку деревеньки к месту охоты мчалась подвода. Ведьмак не спеша двинулся навстречу, забросив ножны за спину. На губах играла полупрезрительная усмешка.
        - И это было твое ужасное чудовище? - спросил он первым, когда трое крестьян осадили коней у тела монстра. Один из мужиков почесал в затылке.
        - Третью корову завалил, супостат! - он пнул холодеющий труп. - И ведь хитер гад, все ловушки стороной обходил!
        - Обычный вервольф. - презрительно ответил охотник. - К тому же, совсем молодой. Да настоящий волк в два раза опаснее!
        - Э, ты не скажи… - возразил второй крестьянин. - Вы, нелюди, привыкли с драконами там воевать, али с мантикорами всякими. Для вас и кикимора - не зверь. А для нас и этакий волчонок - чудовище…
        Ведьмак запрыгнул в седло привязанного к телеге арабского скакуна.
        - Моя работа закончена. - бросил он сухо. - Заплати, и мы в расчете.
        Крестьяне переглянулись. Затем первый из говоривших со вздохом полез за пазуху.
        - Ты, это, не обессудь… Но сам ведь говорил, зверюга была не из опасных. Мы тут скинулись, кто во что горазд…
        - Сколько? - прервал охотник. На лице отражалось презрение.
        - Э-э… Двадцать.
        Ведьмак сплюнул.
        - Думаешь я удивлен? - спросил он хмуро. - Ничуть. Давай деньги.
        Мужики проводили черную фигуру долгими взглядами.
        - Слушай, а он хоть имя назвал? - спросил один.
        - Да на кой хрен мне его имя. - отозвался заплативший. - Главное, зверя завалил. И недорого… - хохотнул крестьянин, приступая к свежеванию.

* * *
        Еще один день позади. Я лежу на зеленом ковре и смотрю в потолок, где колдовским светом пылает зеркало другого мира.
        Каюта совсем небольшая, всего шесть на шесть футов. Но, как ни странно, я не чувствую себя в клетке. Мне помогают мысли о друзьях и бывших недругах, которые сейчас отдыхают в точно таких же каютах.
        Беженцы…
        Я хорошо понимаю причины, по которым нам выделено столь небольшое пространство. Летучий корабль имеет ограниченные размеры, а нас много. Сейчас здесь находятся более трех сотен беженцев, каждый в отдельной каюте. И все равно, размером корабль напоминает гору. Сверкающую металлическую скалу, гостеприимно распахнувшую пасти своих пещер.
        Я улыбаюсь этой мысли. Очень точное описание. Стальная скала, в пещерах которой для нас нашлось последнее убежище… Недаром земные родичи хозяев корабля испокон веков селились в пещерах.
        За иллюминатором замечаю движение. Мне не хочется подниматься. Но движение воскрешает в памяти некоторые картины, помнить о которых я не желаю. Поэтому я встаю, чтобы убедиться. Там, на полянке, среди травы и цветов, стоят два дракона. Я наблюдаю за ними сквозь непобедимую, прозрачную как воздух броню. Самец и самка. Оба зеленые, стремительные, с блестящей чешуей и острыми прямыми рогами. Он на голову выше нее, мускулистый, огненноглазый. Она грациозна, словно пантера весенним утром. Звуки не слышны. Но по выражению на лицах драконов, по их позам, по полурасправленным крыльям, я могу догадаться об эмоциях, рвущих сейчас сердца новых изгнанников. Изумление. Неверие и боязнь поверить. Благоговение - в ее глазах. Восторг - в глазах ее защитника. Из-за края иллюминатора появляется еще один дракон, сверкающий всеми переливами фиолетового цвета. Он, вернее она, похожа на сон в безлунную весеннюю ночь, когда призраки красоты заставляют кровь бурлить в жилах, сводя с ума молодых и омолаживая зрелых. Как и при первой встрече, я замираю от восторга.
        Драконы беззвучно говорят о чем-то перед моими глазами. Я вижу как смеется фиолетовая искристая драконесса, изящным жестом крыла приглашая гостей следовать за собой. Я провожаю прекрасных существ долгим взглядом, отчаяно завидуя их судьбе. Они умеют летать. Когда-то умел и я. Во снах. Жаль, что уже много лет я не вижу снов.

* * *
        - Ты уже знаешь? - негромко спросил крепкий, белоглазый мужчина среднего роста.
        - Догадываюсь, что ты имеешь в виду. - ответил высокий, сухощавый человек в черном плаще. - Но меня это не интересует.
        Дорожный кафтан и котомка за плечами - у одного. Арабский скакун и длинный прямой меч - у другого.
        - Я никак не мог в это поверить - тихо сказал странник. - Но сейчас все сомнения позади. Некая сила организует нечисть. Я постоянно встречаю следы продвижения монстров на север, пару раз наблюдал, как оборотни бегут вдоль опушки леса.
        - Недавно видел летящего василиска, - безразлично заметил ведьмак, - но не успел выстрелить.
        - Ты не успел выстрелить? - удивился странник.
        - Арбалет был незаряжен. - пояснил ведьмак. - Я не ожидал встретить василиска днем, да еще и в людных местах…
        Странник покачал головой.
        - Я встревожен, Геральт. У нечисти появилась цель. Ох боюсь, как бы не вышло чего худого…
        - Меня это не касается.
        - Геральт, подумай, что может произойти!
        - Я убиваю, когда мне платят. - ответил ведьмак. - Монстры меня интересуют лишь с точки зрения стоимости их смерти.
        Белоглазый странник помолчал.
        - Я заплачу тебе. - сказал он наконец.
        Геральт заинтересованно приподнял брови.
        - Сколько?
        - Достаточно. - хмуро отозвался странник. - Деньги у меня есть.
        Ведьмак потянулся.
        - Кого надо убить?
        - Никого! - довольно резко ответил белоглазый. - Кроме убийств есть и другие возможности!
        - Конечно, конечно… - Геральт явно скучал. - Что надо сделать?
        Странник подавил желание плюнуть в лицо своему собеседнику.
        - Пока что монстры не пытаются нападать организованно. - сказал он после длительной паузы. - Они просто покидают насиженные места и целыми выводками отправляются на север, в Мертвые Земли. Ты видел василиска, ну а я целых три раза наблюдал за лешими.
        Всадник не спеша двинулся вперед, ведя коня на поводу. Белоглазый человек последовал за ним.
        - Вчера я говорил с Тибольдом. - продолжил странник. - Он рассказал, что из Серых Гор уходят тролли и гоблины. Крестьяне на границе Мертвых Земель утверждают, что несколько раз видели лесных великанов, пробиравшихся на север.
        - Это и я слышал. - кивнул ведьмак. - Ну и что с того?
        - Есть новости поинтереснее троллей. - заметил белоглазый. - Ходят упорные слухи, что Драконий Кряж опустел. Мол, все шесть оставшихся в живых драконов разом покинули пещеры и улетели в неизвестном направлении, захватив чудом избежавших истребления детенышей.
        Ведьмак присвистнул.
        - Да… Это уже интересно.
        - Вот именно. - кивнул мужчина. - Интересно. Люди из Офира готовятся идти к Драконьему Кряжу, искать брошенные сокровищницы…
        Внезапно человек в черном резко остановился.
        - Смотри! - прошептал он, указывая пальцем на далекую черную точку в последних лучах заходящего солнца. Белоглазый прищурился.
        - Ого…
        Высоко в пламенеющем небе парил дракон. Расстояние делало его похожим на игрушку, безопасную и прекрасную, но люди молча провожали чудовище взглядами широко открытых глаз.
        - Истинный дракон. - прошептал наконец ведьмак. - А я уж думал, их перебили подчистую…
        - Видать, такие как ты не до конца выполнили работу. - презрительно ответил его спутник. - А ты заметил, куда летело чудовище?
        Глаза мужчин встретились.
        - Я не убиваю драконов. - коротко сказал Геральт. - Не мой профиль. Я специалист по мелкой нечисти.
        Белоглазый странник сплюнул на дорогу.
        - Отправляйся на север. - бросил он ведьмаку. - Разведай, кто и зачем собирает армию монстров. Сообщи мне. Получишь плату.
        Не сказав ни слова, ведьмак взлетел в седло и скрылся в клубах пыли. Маг с удивительными белыми глазами проводил его долгим взглядом.
        - Кто же на самом деле монстр, Геральт? - негромко спросил маг. - Оборотень, спасающий своих детей от голодной смерти? Или ты, готовый убить всех детей в мире за тридцать серебренников?…

* * *
        Четвертый день, как я здесь. До старта еще три дня. Корабли меняются раз в неделю - столько времени занимает полет до далекой звезды. Скоро вернется громадный крейсер «Хаятэ»,[«Хаяте» (Японск.) - Шторм.] улетевший четыре дня назад. И тогда настанет час прощания с Землей для всех нас.
        Я часто пытаюсь представить себе, на что будет похожа жизнь в чужом мире. О, я знаю, как выглядит тот мир. Волшебные зеркала в корабле могут показать все подробности…
        Но они не передают запахов. Они уравнивают тепло и холод, лишают осязания ветра и не способны передавать ощущений. Те, что способны, остались дома у хозяев - с кораблей было снято почти все оборудование, лишь бы освободить больше места для беженцев.
        Я опять смотрю в иллюминатор. Сегодня идет дождь. Как обычно во время ливня ветер утих, и капли беззвучно барабанят по несокрушимым стенам моей новой тюрьмы. Зачем я решил лететь…

…Да, вся моя семья была убита. Я чудом спасся сам, навсегда запомнив ту картину. Потом были годы мучений и самоистязаний, пока я привыкал жить без Луны. И я победил.
        А теперь сам отказался от победы над собой. Хотя нет, победы не было. Я приспособился к среде - и выжил. Не я победил среду. Она меня.
        Но как же дорого пришлось заплатить…

…Среди потоков ливня замечаю пару маленьких родичей драконов, прозванных вилохвостами за двойной шип на кончике хвоста. Новые гости недоверчиво прижимаются к деревьям. Сейчас к ним выйдут…
        Я улыбаюсь. Та же фиолетовая драконесса, что встречала меня, вновь покидает надежные стены своего корабля «Хамсин».[«Хамсин» (Японск.) - Ураганный ветер.] Вчера я узнал, что она - наш капитан. Драконы переговариваются под дождем, то и дело расправляя широкие крылья. Чешуя вилохвостов не сверкает, как у драконессы
        - она более тусклая и напоминает переливчатый серый металл. Но все равно, эти создания прекрасны. Они умеют летать.

…Теперь за иллюминаторами никого нет. Дождь льет бесчисленные мириады слез, серое небо закуталось в траурные покрывала туч, и стальной скалой рвет их на части корабль пришельцев. Тех, кто принял решение подарить всем вымирающим разумным существам Земли новый мир. Всем. А не только своим родичам. Мне никогда их не понять. Я монстр.

* * *
        - Ответишь - отпущу. - спокойно сказал ведьмак небольшому крылатому существу, пойманному в сеть и отчаяно пытавшемуся вырваться.
        - Мне не заплатили за твою смерть.
        Крылан прекратил трепыхаться и замер, обратив громадные черные глаза к человеку. Тот присел на корточки и показал ему длинный кинжал с волнистым лезвием.
        - А не ответишь… - охотник выразительно провел клинком поперек горла. Крылан дернулся.
        - Отпусти меня! - писклявый голос летучей мыши дрожал от ужаса. - Я ничего не сделал!
        - Да ну? - усмехнулся человек. - Так уж ничего?
        Крылан часто-часто закивал ушастой головой.
        - Я не вампир, я ничего не делал! Клянусь! Не убивай!
        - Ответь на мои вопросы и лети своей дорогой.
        Пленник тонко пискнул. Ведьмак удовлетворенно спрятал кинжал в ножны.
        - Куда ты летел? - спросил он негромко.
        - К родичам, в соседний лес.
        - Не лги, - улыбнулся человек. - Разве ты не слышал, что мы - ведьмаки - способны отличить ложь от правды?
        Летучая мышь вздрогнула всем телом.
        - Я не лгу!
        - Вот опять… - охотник покачал головой и вновь извлек кинжал. - На третий раз я отрежу тебе левое крыло.
        Крылан отчаяно запищал, но ведьмак резко придвинулся и рявкнул:
        - А теперь правду! Куда ты летел?
        - Спасаться от людей! - пискнул пленник.
        Охотник кивнул.
        - Сейчас ты сказал правду. Продолжай в том же духе, и отпущу. Понял?
        Тонкий писк.
        - Где ты хотел спастись от людей? - человек продолжил допрос.
        - В другом мире… - крылан отчаянно дернулся. - Это правда, я не лгу!
        Мне вампиры рассказали!
        Молчание.
        - Дальше.
        - Они говорили, в северных лесах стоит железная скала, в которой есть волшебная пещера… - зачастил крылан. - Все кого люди убивают, могут войти в эту пещеру и попасть в другой мир, где людей нет. Я как услышал, сразу и полетел посмотреть. Хотел разведать, коли правда, так я с семьей и улечу… Отпусти, ты же обещал! - взмолилось крылатое существо.
        Ведьмак глубоко задумался.
        - И многие уже… улетели? - спросил охотник после долгой паузы.
        - Да, да! - летучая мышь закивала ушастой головкой. - Все драконы и виверры, кикиморы и лешие, василиски и линдворумы… Вампиры и те подались! Даже оборотни пошли, говорят… Отпусти, пожалуйста!
        Кинжал разрезал сети и крылан метнулся в воздух. Описав круг над ведьмаком, летучая мышь уселась на ветку ближайшего дерева и пискнула:
        - Ты… Лучше не ходи туда, человек. Вампиры говорили, людей не пускают. А там драконы есть. Разорвут тебя, и все дела.
        Ведьмак улыбнулся.
        - Спасибо за совет. Но я как-нибудь сам посмотрю.
        Крылан смешно пожал крыльями.
        - Мое дело что? Предупредить.
        И улетел, скрывшись среди деревьев.
        Человек последовал за ним.

* * *
        - Завтра последний день. - тихо говорит Тиррен. - Вулф, помоги мне. Я не выживу в том мире.
        - Ты не выживешь и здесь. - негромко отвечаю я. - Но там будет шанс уцелеть у твоих детей.
        - Каких детей? - с горечью спрашивает Тиррен. - Ты же знаешь, как размножаются вампиры.
        Молчу. Да, я знаю это. Вампирам для размножения нужны люди, которых можно превратить в молодых вампиров и воспитывать как своих детей. Для Тиррена новый мир навсегда останется тюрьмой.
        - Они что-нибудь придумают. - успокаиваю я друга. - Ведь создали же они искусственную кровь, которую ты пьешь сейчас.
        - Я не выживу там… - шепчут ярко-красные губы на белом лице. - Но я не хочу умирать, не хочу! Я бессмертен, Вулф!..
        Моя рука осторожно гладит Тиррена по голове.
        - Это депрессия скоро пройдет. - говорю я тихо. - И ты найдешь новый смысл в жизни. Все мы очень живучи, Тиррен. Все мы прошли жестокий отбор. Неужели ты, сумевший выжить на планете людей, не сможешь найти себе место в мире чудовищ?
        Он медленно уходит от меня, скрываясь за непробиваемой броней двери. Я не иду следом. Лететь или остаться - только его выбор, я могу лишь дать совет.
        За иллюминатором раннее утро. Сверкают капельки росы на невидимой стали стекла, и солнце неумолимо высушивает их одну за другой. Одну за другой… Одну. За другой.
        По одиночке.
        - Мы проиграли, потому что у нас нет единства. - слышу я свой голос.
        - Мы сильнее, быстрее, живучее… Но мы одиноки.
        Я замечаю, как за иллюминатором пролетает семья смешных жителей юго-западных лесов - разумных летучих мышей. Их кличут крыланами за размер крыльев, и часто путают с вампирами.
        Самец - крупный, черноглазый, серовато-бурого оттенка - пролетает совсем рядом с иллюминатором. Я хорошо вижу мешочек в его лапках.
        Беженцы.
        Мы бежим из нашего собственного мира - в чужой. И даже побег нам помогают осуществить чужаки. Зачем я родился на этот свет? Чтобы узнать, что на свет я не имею прав?…
        В первый день я спрашивал пришельцев, почему бы им не помочь нам закрепить свои права дома, здесь? Ведь одной сотой доли от мощи корабля, в котором я нахожусь, хватит для уничтожения нескольких миров подобных Земле… Они грустно улыбались и не отвечали. Только однажды фиолетовая драконесса сказала, что я пойму сам.
        Теперь я понимаю.
        Достичь мира силой - возможно; иногда такой мир даже удается сделать относительно стабильным. Но только присутствие силы поддерживает равновесие, убери ее - и произойдет взрыв, тем более страшный, чем более спокойной была жизнь до него. А в Галактике много планет, нуждающихся в помощи. Следить за всеми невозможно.
        Да, мы бежим. Но бежим - потому что не хотим брать силой. Потому что лучше стать изгнанником, чем лишить кого-то дома. А еще лучше построить себе новый дом.
        Самый утопичный вариант, мирно жить в одном доме, я уже не рассматриваю. Я давно вырос из возраста сказок. И гибель моей семьи лишь подчеркивает проклятую истину: мир существует, пока нет взаимодействия между разными видами.
        Это значит, что истинный мир возможен лишь на межзвездном расстоянии.
        Завтра я улетаю к чужой звезде, на чужую планету, в чужом корабле.
        Там я больше не буду чужим.

* * *
        С каждой минутой глаза ведьмака раскрывались все шире. То, что он вначале принял за горный кряж, по мере приближения неумолимо превращалось в непостижимых размеров стальной аппарат, лежавший на равнине сразу за лесом. Конь нервно озирался, чуя запах большого количества зверей. Но и всадник чувствовал себя неуверенно.
        Когда последние деревья остались позади, охотник остановился.
        Спешился. Опустился на траву и почти десять минут не шевелился. Он смотрел.
        Аппарат напоминал своими очертаниями шесть золотых слитков, положенных в два ряда широкими сторонами друг к другу. Торцы секций скрывались в мощной центральной перемычке, достигавшей ста ярдов высоты. Длина каждой секции превышала двести ярдов, а ширина сотню. В средней части аппарата начинались многочисленные надстройки, достигавшие высоты в триста ярдов на корме. К каждой секции сверху крепился удивительный предмет, напоминавший распахнувшего крылья дракона, но длиной в сотню футов. Общее впечатление от конструкции шокировало размерами, грандиозностью замысла и величием исполнения. Человек был настолько потрясен увиденным, что даже не сразу обратил внимание на спокойно приближавшегося к нему дракона.
        Когда ведьмак наконец заметил его, дракон уже стоял в десятке ярдов.
        Изумительной красоты самка, она словно переливалась всеми оттенками фиолетового цвета, переходившего на груди и нижней стороне тела в золотой. Огромные синие глаза с интересом рассматривали охотника, рога цвета темного золота впивались в сумрачное небо, стремительные очертания тела дополняли грациозность и отточенность в движениях. Сверкающие металлическим блеском крылья были плотно сложены на спине.
        - Добро пожаловать. - произнесла драконесса мощным, рокочущим голосом. На человека с высоты трех ярдов посмотрели глубокие синие глаза, и ужасная пасть приоткрылась в улыбке. - Какая причина привела тебя к нам?
        Ведьмак медленно поднял голову.

* * *
        Я вцепился когтями в иллюминатор. Он пришел сюда. Ведьмак, охотник на монстров! Он стоит перед моей драконессой, одетый в плащ вампира, и она не понимает - с кем говорит!
        Удар! Дверь летит в сторону, но я уже не вижу этого. Коридор корабля!
        Он бесконечен! Я на бегу меняю форму на боевую, раздирая ненужную одежду, отталкиваясь от стен и рыча! Нет, хватит с меня!!! Больше ни одной жизни ты не получишь, человек!
        Шлюз! Я бью лапами в металл переборок, пока несокрушимый металл люков медленно пропускает меня на волю. Запахи леса ударяют в грудь словно таран, но я не чувствую их - я научился летать! Трава мчится навстречу, я парю над равниной, в горле клокочет рычание, и плевать что на небе нет луны, я свободен, я сражаюсь!!
        Он видит - и отступает на шаг назад, потянувшись за спину.
        Драконесса тоже замечает меня, я успеваю разглядеть тревогу в ее бездонных глазах, мгновение - вскрик - прыжок!!!
        Боль.

* * *
        - Что ты сделал! - драконесса в ужасе смотрела на бьющегося в судорогах оборотня. Ведьмак машинально вытер меч о траву
        - Он напал на меня… - словно оправдываясь, сказал человек.
        Драконесса что-то кричала в сторону корабля, оттуда на помощь мчались десятки драконов во главе с невероятно красивым золотым… Но ведьмак не смотрел на них. Он смотрел в глаза вервольфа.
        - Ты больше не получишь ни одной жизни, убийца… - едва слышно прохрипел зверь. - Ни одной… Ни… од… ной… слышишь?!
        Из пасти хлынула кровь и голос прервался. Ведьмак шагнул вперед, но в этот миг стремительный золотой дракон, не приземляясь, на полной скорости подхватил тело оборотня и со свистом раздираемого в клочья воздуха завернул к кораблю. Два других дракона встали между фиолетовой драконессой и человеком, яростно рыча и направляя на ведьмака какое-то оружие. Охотник приготовился к прыжку…
        - Стойте! - драконесса неуловимым движением отшвырнула обоих драконов в стороны и шагнула вперед. - Он не виноват! - рявкнула она, загораживая собой человека.
        - Отойди. - холодно сказал грандиозный синий дракон с пылающими зелеными глазами. - Это человек.
        - Он только защищался! - яростно возразила драконесса.
        - Это человек! - повторил почти столь же огромный черный дракон.
        - Ну и что? - драконесса переводила яростный взгляд с одного на другого. - С каких пор мы судим по виду?
        - С момента обнаружения этой планеты. - мрачно ответил черный дракон.
        - Нет! - рявкнула на него драконесса. - Мы не должны уподобляться им!
        - Почему? - спросил синий. - Чем мы хуже?
        Фиолетовая драконесса распахнула сверкающие крылья на пятнадцать ярдов в стороны, и негромко ответила:
        - Мы лучше.

* * *
        Я стою в каюте, где еще чувствуется приятный запах. На иллюминаторе видны восемь глубоких царапин, похожих на шрамы. Там, снаружи, удаляется Земля. Мой дом. МОЙ дом!
        И никогда я не стану беженцем - я, вампир Тиррен. Я - житель Земли.
        И я вернусь к тебе, Земля. Я вернусь домой.
        - Я вернусь, Вулф. - слышу я свой голос. - Я вернусь. Слышишь? Дай только воспитать твоих детей как следует… И я вернусь.
        Шрамы на прозрачной стали разбивают вид голубой планеты, как потоки дождя весной.
        Ведь не только осенью идут дожди.
        КОНЕЦ
        Эпилог: три месяца спустя.
        - Он там. - уверенно сказал ведьмак. Меч с шелестом покинул ножны.
        - Ждите, я скоро.
        Оборотень, загнанный в пещеру без выхода, не сопротивлялся. Он упал на колени, зажмурился и ждал удара мечом. Ведьмаку было его жаль.
        Но он нуждался в деньгах.
        Марина Наумова
        Если ты человек
        Шел дождь, надоедливый, как помехи в радиоприемнике. «Дворники» время от времени стряхивали с лобового стекла рябь капель, но дождинки тут же налипали снова, сливались в водяные дорожки, и казалось, что это оживало само стекло, грозясь сползти на капот вместе с холодными струйками. Радио со скрипом и треском пело о счастливой любви, и песня не вписывалась в мокрый пейзаж. Серела, сплетая деревья в единое целое, лесозащитная полоса. Местами ее прорывали раздавшиеся бока полей, такие же серые и унылые. Веером брызг разлетались попавшие под колеса лужи. Дождь шел. Радио пело. Счастливая любовь… разве что лишь она могла отвлечь от серой дождливой тоски, надсадно бьющейся в окна.
        Мужчине, сидевшему за рулем, было чуть больше тридцати. Он был почти красив и кое-чего в жизни уже добился. Правда, за этот минимум, дающий возможность не опасаться за завтрашний день, пришлось заплатить свободным временем, которого не хватало для устройства личной жизни. Короткие воскресные вечера и не слишком долгие отпуска дарили иногда случайные знакомства, но ни одно из них не стало достаточно серьезным - опять-таки из-за нехватки времени. Постепенно одиночество стало частью привычного для него порядка, и Альберту все менее хотелось его нарушать. Порядок, одиночество, порядок… Лишь смутное опасение, что в жизни можно потерять нечто ценное, предназначенное только ему, заставляло продолжать поиск. Последнее знакомство, непрочное, как все курортные романы, прошумело и ушло в небытие всего пару дней назад. Теперь Альберт возвращался домой. Огорчения он не испытывал - закономерные финалы не вызывают эмоций.
        Дождь шел. Изредка навстречу выплывали светящиеся круги фар. На притаившийся у обочины черный автомобиль Альберт, скорее всего, не обратил бы внимания, если бы на дорогу не выскочила женщина в желто-зеленом «ядовитом» платье - этот цвет недавно вошел в моду. «Похоже, приключения этого сезона не кончились», - равнодушно подумал Альберт, нажимая на тормоз. Через секунду обладательница
«ядовитого» платья вынырнула из дождя возле его окна. Привычным взглядом Альберт окинул ее фигуру - посмотреть было на что. Разглядеть лицо оказалось сложней - ко лбу и щекам прилипли мокрые черные волосы; мешал и дождь.
        Было в этой молодой женщине что-то неуловимо загадочное. Что именно, Альберт не знал: она произносила самые обычные слова, а для того, чтобы судить о манерах, нескольких секунд явно не хватало. Тем не менее, такое ощущение оставалось и еще больше усилилось, когда Альберт вышел посмотреть, что случилось с мотором ее машины. Марку автомобиля незнакомки он определить не смог, зато поломка была очевидной - Альберта даже удивила несколько неконкретная формулировка: «что-то произошло». «Да не угнала ли она машину?» - мелькнула у него мысль.
        Незнакомка, полуотвернувшись, стояла рядом.
        - У вас шатун полетел, - сказал Альберт. - Можете посмотреть. Я помочь ничем не могу.
        - Мне неприятно, - медленно произнесла она, явно думая о своем.
        - Что именно?
        - Неприятно смотреть на его внутренности, - тихо и четко произнесла незнакомка.
        Альберт не сразу понял, что она имеет в виду. «Может, она иностранка и плохо знает язык?» - решил он и переспросил:
        - Внутренности?
        - Да, внутренности, - ответила незнакомка, и Альберт наконец догадался, что речь идет о «внутренностях» автомобиля. Местоимение «его» звучало, как относящееся к человеку.
        - «Значит-таки не угнала», - подумалось снова.
        - Может, вас подвезти? - предложил Альберт, поеживаясь от холода.
        - Нет, спасибо.
        - Я себе не прощу, если оставлю вас на дороге, - заявил Альберт, распахивая дверцу своей «Волги».
        - Я останусь здесь. Спасибо, - тем же холодным тоном отозвалась женщина.
        - Вы же здесь не будете ночевать? Садитесь ко мне. Беру вас на буксир.
        Она молча подошла к «Волге» и села на переднее сиденье. Мысленно проклиная дождь и холод. Альберт полез в багажник за тросом и внезапно почувствовал чей-то взгляд. Ощущение было неприятным. Незнакомка сидела к нему спиной, однако странное ощущение чужого, невероятно чужого взгляда, не покидало его все время, пока он возился с тросом.

…Она сидела мокрая, растрепанная и смотрела куда-то вперед, в глубь дождя. Альберт устроился за рулем. Его слегка знобило, хотя промок он гораздо меньше попутчицы.
        - Ну и погода, - для того, чтобы начать разговор, произнес он. - Не скажешь, что сентябрь.
        - Да, - бесцветно отозвалась она, всматриваясь в дождь. В сумерках ее лицо казалось неестественно бледным, удивительно яркий цвет платья усиливал это впечатление. Альберт включил зажигание. Его глаза невольно снова и снова возвращались к голым коленям незнакомки. Молча пялиться было глупо и не очень прилично, но разговор никак не клеился.
        - Я довезу вас до ближайшего кемпинга… и, раз уж мы едем вместе, не лучше ли нам представиться друг другу? Я - Альберт, или Алик, если вам так проще.
        - Карина.
        - Интересное имя… В честь этого… Карского моря? Что-то я слышал…
        - Нет.
        - Что - «нет»?
        Молчание. Только шумит бьющий в стекло дождь.

«Она не для меня», - понял вдруг Альберт и заговорил с ней уже немного по-другому, не как с потенциальной подругой.
        - Знаете, Карина, меня немного удивило, как вы относитесь к своей машине… Кстати, что это за марка?
        - Когда-то он был «Мерседесом», - уже более мягким тоном ответила Карина.
        Она немного расслабилась, откинулась на спинку сиденья и убрала с лица волосы. У нее была своеобразная внешность, из тех, что кажутся очень красивыми одним, оставляя других равнодушными: вытянутое, действительно бледное лицо, без тени загара, на редкость черные глаза, у которых, казалось, не было белков - одна радужка, слившаяся со зрачком - в легкой опушке ресниц и синей тенью внизу, крошечный рот с плотно сжатыми губами. Было похоже, что ее что-то мучает, какое-то давнее горе или болезнь.
        - Может, вам нужно зеркальце? - предложил Альберт, сообразив, что у Карины нет традиционной женской сумочки.
        Она странно взглянула на него (ее глаза отсвечивали зеленым, как у кошки) и отрицательно покачала головой.
        - Впервые вижу женщину, которая не торопится после дождя поправить прическу… Вы, похоже, интересный человек.
        - А вы? - прозвучало в ответ. Теперь взгляд Карины стал заинтересованно-оценивающим.
        - Я интересен, как и любой другой. Просто люди делятся на более и менее интересных. И вы принадлежите к первым. - Альберт уже знал, что Карина ему нравиться, по крайней мере, пока, и что лед удалось разбить. В ней было что-то будоражащее (тоже - пока).
        - Вы уверены? - Карина смерила Альберта еще более оценивающим взглядом.
        - Да. Ну, хотя бы взять ваш «Мерседес», который похож на все что угодно, кроме
«Мерседеса». Можно подумать, что вы относитесь к нему, как к живому существу.
        - Это так бросается в глаза?
        - Еще бы!
        - А если это действительно так? Жить - значит существовать и вести себя. Согласны?
        - Ради Бога, Карина, я в отпуске и вообще не люблю философии без повода. Если вам так нравится - пусть будет так. Кстати, мы уже почти приехали. Вы здесь никогда не были?
        - Была. Но с тех пор прошло много времени.
        - Карина, если вы инопланетянка, признавайтесь сразу!
        - Увы! Это было бы слишком… интересно.
        - Нет, не прикидывайтесь. Считайте, что я вас разоблачил.
        Обычно улыбка Альберта на женщин действовала обезоруживающе, не устояла перед ней и Карина - рассмеялась, но тут же резко прервала смех.
        Быстро темнело. Пахло соснами, двигались навстречу огни у въезда в кемпинг.
        - Остановите, - попросила Карина, когда они подъезжали к воротам. - Я останусь здесь.
        - Но почему?
        - У меня нет с собой денег.
        - Тогда я уплачу - ведь это я вас сюда затащил.
        - Мы лучше переночуем тут.
        - «Мы»?
        - Я и он. - Карина кивнула в сторону ползущего на буксире «Мерседеса».
        - Нет, так не годится. Я же сказал, что уплачу.
        - Я против. К тому же, там попросят предъявить документы. А их у меня нет. Вообще нет. - Она сказала это спокойно, но нога Альберта невольно нажала на тормоз.
        - То есть как… нет?
        - А вот так. Нас не существует.
        - Нет, подождите. - Что-то было не в порядке со смыслом произнесенной фразы. - Что ты хочешь сказать?
        - Ничего. Я просто хочу остаться тут.
        - Ты собрала машину из частей других автомобилей и не зарегистрировала?
        - Нет… Ты не поймешь. - Она тоже перешла на «ты». - А я не знаю, нужно ли тебе объяснять.
        - И у тебя ни разу не проверили права?
        - Мы ни когда не нарушаем правила дорожного движения.
        Снова «мы» звучало, как относящееся к людям.
        - Ну ладно, как знаешь, - нехотя сказал Альберт. - Но, по крайней мере, поужинаем вместе…

…Ночью Альберту спалось плохо, хотя никакие тяжелые мысли не мучили его. Скорее всего, сказывалась усталость: спать хотелось еще с утра, но он слишком хорошо убедил себя в обратном. Постепенно дождь стих и только последние капли завершали свой путь по длинным сосновым иглам, четко и звонко оповещая всех о своем падении на жестяную кровлю. За тонкой, едва ли но просвечивающейся стенкой тоже не спали: играли в карты. Тихо потрескивал радиоприемник. Поворочавшись на кровати, провисающей, как гамак, и скрипящей при каждом движении, Альберт, наконец, встал. Спать уже совсем не хотелось. Накинув куртку, он вышел из крошечного фанерного домика. В свете низкого мощного фонаря ярко зеленела уцелевшая трава; сейчас она казалась намного гуще, чем вечером. Неестественно яркими выглядели и закрытые чехлами автомобили; можно было подумать, что это чудаки-туристы пристроились здесь со своими странными палатками. Ближе к ограде появились и настоящие палатки. Света здесь было меньше, и сильный в центре кемпинга запах бензина и солярки отступал перед смешанным ароматом сырости, хвои и намокшего мха.
        Побродив бесцельно несколько минут, Альберт направился к ограде, за которой должен был стоять «Мерседес» Карины. Здесь было почти темно, и только выбивающийся из щелей палаток свет помогал различать дорогу. Нога Альберта наткнулась на что-то твердое и он чуть не упал. Пошарив перед собой носком ботинка, он убедился, что перед ним лежит кусок ограды, достаточно большой для того, чтобы в образовавшуюся дыру могла въехать машина. «А они еще охраняют вход», - хмыкнул Альберт, и вдруг ему стало очень неуютно. Неясный смутный страх, возникший вначале как неопределенный импульс, вдруг охватил ого. Там, за оградой, его ждала смертельная опасность - Альберт не знал, что вызвало эту уверенность, но ему захотелось бежать подальше от этого места. Ноги слабели, по позвоночнику метались электрические мурашки. Ощущение опасности росло с каждой секундой. Оставаться здесь было нельзя, но уйти не было сил. Страх гипнотизировал, взъерошивал волосы на затылке и заставлял сердце замирать едва ли непосле каждого удара. Хотелось плакать, кричать, молить о пощаде неизвестно кого, но крик застревал в горле и неясно даже
было, сколько прошло времени с начала предчувствия ужаса: секунда, две, или целый час. Понятие времени потеряло смысл, остались только страх и темнота. Собрав остатки воли, Альберт сделал шаг назад - и тут во тьме вспыхнули огромные глаза, на миг осветив оскаленные металлические зубы, и из леса донеслось рычание.
        Альберт с воплем кинулся прочь. Кричал он беззвучно. Где-то в глубине рассудок говорил ему, что это были всего лишь автомобильные фары и звук заработавшего мотора, но все остальное - сердце, душа, или что там еще есть у человека, отказывались принять это простое объяснение. Увиденное во тьме не было автомобилем, не могло им быть, в крайнем случае, там находилось чудовище, принявшее вид автомобиля, ночной монстр технологического века.
        Такого всепоглощающего животного ужаса Альберт не испытывал ни разу в жизни. Он мчался на подкашивающихся ногах, и пространство становилось такой же абстракцией как и время. Он знал, что за ним никто не гонится, но все равно казалось, что спина ощущает дыхание автомобилеподобного монстра. «Не сходи с ума!» - требовал рассудок, но голос его не был слышен. Теперь враждебным казался весь кемпинг - чудовище смотрело на Альберта каждым клочком тьмы, выглядывало из-за каждого домика, заставляло дрожать свет фонаря… Почти в полубреду Альберт ворвался в свою комнатку, ухитрился как-то включить свет, и только тогда смог более или менее взять себя в руки. Страх был с ним - Альберт почти физически ощущал непрочность стен, не способных устоять перед чудовищем с мордой автомобиля, - по крайней мере, теперь можно было попытаться разобраться в своих чувствах.
        Что с ним такое случилось? Виноваты нервы? Но он обычно на нервы не жаловался. Переутомление? Этого объяснения было явно недостаточно. Дело не в автомобиле - теперь он вновь склонялся к тому, что там находился всего лишь автомобиль. Было что-то другое, заметное только подсознанию. Возможно, он уловил боковым зрением какое-то движение, возможно - услышал странный шум, вспыхнувшие фары довершили эффект. Конечно, и усталость сыграла свою роль… И все-таки - что могло так ужаснуть уравновешенного взрослого мужчину? Что это было?
        Нервы… А ведь еще раньше, на дороге, ему уже чудился чей-то взгляд, но тогда это было не страшно, а просто неприятно. Может, так сходят с ума?
        Альберт с сожалением подумал, что у него нет ничего успокаивающего до сих пор он в таблетках не нуждался. Просить у кого-то означало покинуть пусть ненадежное, но все-таки убежище…
        Однако рано или поздно конец приходит всему - пришел конец и этой ночи. Посветлело небо за окном, зазвучали по соседству голоса: наступил день. Про Карину Альберт вспомнил не сразу - просто удивительно, как он забыл о том, что она ночевала за оградой. ТАМ. Однако мысль о ней ни разу не пришла ему в голову.

«Не знал, что ты такой эгоист», - сказал он себе, направляясь к сторожу.
        Убедить сторожа в том, что забор не везде цел, оказалось не легким делом, да и сам Альберт уже сомневался в реальности своего ночного приключения. Тем не менее, отыскать дыру вскоре удалось. Ворча и матерясь вполгромкости, сторож шагнул за ограду. Никаких автомобилей напротив дыры не было, и только поодаль, в кустах, поблескивалчерный капот.
        Сторож, продолжая материться, удалился, а Альберт, немного поколебавшись, направился к кустам, словно его тянуло что-то, словно чей-то голос неслышно просил подойти, так же, как гнал ночью.
        За кустами скрывалась крошечная полянка. Посмотрев в сторону случайно затесавшегося в сосновую компанию дуба, Альберт почувствовал, как по его спине вновь прокатился цепенящий ветерок страха - жалкий отголосок ночного урагана. Под дубом лежала Карина. Оцепенение на этот раз прошло быстро: Карина зашевелилась и подняла голову. Альберт вдруг понял, в чем заключалась странность ее позы - руки Карины были связаны за спиной, и конец веревки исчезал в низких ветвях дуба. К ядовито-зеленому платью пристали иглы и прошлогодние листья, волосы висели спутанными лохмами.
        - Ты? - спросила она, когда Альберт обрезал веревку брелочным ножичком, и сама себе ответила: - Ты! Значит, судьба.
        - Что здесь произошло?
        - К счастью, ничего.
        Альберт помог ей встать.
        - В милицию заявлять будешь?…
        В ответ Карина рассмеялась, будто не на нее нападали ночью, и Альберту сразу расхотелось задавать вопросы. Даже когда она совершенно серьезно заявила:
        - А теперь мы поедем к тебе.
        Альберт вел машину молча. Карина тоже не пробовала начать разговор. От нее пахло лесом и сыростью. Миновал полдень, снова пошел мелкий дождь. Альберт думал о Карине. Что с ней произошло ночью, и почему она так спокойна? Почему шатун в
«Мерседесе» вдруг оказался исправным, и почему, тем не менее, она бросила машину в лесу? Кто же она, черт побери, такая? Что означают ее слова: «Значит, судьба»? Какая-то мистика…
        Потом остался позади и дождь; знакомый пригород полетел навстречу.
        - А ты не боишься идти домой к незнакомому мужчине? - спросил Альберт, уже поднимаясь по лестнице.
        - А ты не боишься? - ответила она вопросом на вопрос и, помолчав немного, добавила: - Во всяком случае, я выбрала тебя.
        От этих слов по спине Альберта пробежал холодок. Его выбрали… Что это значит? То ли, что имел в виду он сам, говоря подобное женщинам? Или нечто другое? В самом слове «выбрала» чудилась какая-то угроза, если не обреченность…
        Квартира за отпуск запылилась, кое-где в углах появились треугольники паутины. Казалось, она отвыкла от хозяина, стала за это время чужой, и поэтому встречала теперь беспорядком. Альберт покосился в сторону Карины. Стыда за свое жилище он не чувствовал. «Сама навязалась», - неприязненно подумал он, и снова стал перебирать все странности их знакомства. «Может, она просто воровка? Втерлись в доверие, заставила пригласить… Наглость города берет…»
        Между тем, Карина уверенно сдернула с дивана пыльную клеенку, села, привалившись к подлокотнику, и замерла, как неживая. Альберту показалось, что она перестала дышать.
        - Я поставлю чайник, - неуверенно произнес он. Карина никак не отреагировала на его слова, Альберт испуганно тронул ее за плечо - и тут же отдернул руку: ее кожа была неестественно холодной и жесткой. Запах сырости приобрел какой-то кладбищенский оттенок. Альберт попятился и выскочил на кухню. Сердце его бешено колотилось, труп в его квартире… В его квартире! Он прижался лбом к стеклу - и тут же отпрянул от окна. Наваждение продолжалось - внизу стоял черный
«Мерседес». Тот самый, оставленный в лесу. Вновь горячо - леденящая лава страха пощекотала позвоночник и вцепилась в затылок. И тут сзади послышался шорох. Альберт дернулся, больно ударился о край стола и тут же с облегчением вздохнул.
        - В чем дело, Бертик? - просто, совсем по-домашнему спросила она. Живая… Он не знал, что изменилось в ней, но сейчас она была удивительно теплой - скорее в психологическом, чем в физическом смысле. Отчужденность, натянутость - все исчезло. Перед Альбертом была просто красивая женщина. Почему ты ушел?
        Она взяла его за руку и повела из кухни, как водят детей, но в комнате с ней произошла новая перемена. Теперь от нее шел настоящий жар. Резко повернувшись к Альберту, Карина вцепилась тонкими пальцами в его рубашку и принялась энергично расстегивать ее. Отлетевшая пуговица закатилась под диван, а руки Карины уже жарко шарили по волосатой груди Альберта. Вслед за рубашкой на поп последовали и брюки, а за ними Каринино платье. Альберт был поражен этим неожиданным натиском, но даже не пробовалсопротивляться. Страстные и вместе с тем томные глаза тянули ого, как бездна, и падение не только леденило душу, но и доводило до восторга. Карина толкнула Альберта на диван (должно быть, странно было бы видеть со стороны, как миниатюрная женщина одним движением сбивает с ног высокого мужчину). С удивлением Альберт отметил, что Карина действительно горячая ее прикосновения обжигали кожу, оставляя красные следы. Легкое сомнение, что после пережитого у него ничего не получится, почти сразу же прошло. С «технической» стороны с Кариной все вышло замечательно. Альберту казалось, что она уверенно управляет его телом.
Это было немного унизительно, но более приятного ощущения ни с одной из женщин Альберт не испытывал.
        Альберт был поражен, посмотрев потом на часы: ему казалось, что они были вместе всего несколько минут, но судя по циферблату, прошло почти четыре часа. Он чувствовалсебя невыносимо уставшим - как много лет назад на школьной вечеринке, когда это у него было в первый раз. Тогда получилось только после нескольких попыток, полных мучительного сомнения: а выйдет ли хоть когда-нибудь? Это уже потом он мог хвастаться перед своими друзьями «выносливостью султана». Сейчас же он был выжат, перевернут и перетряхнут. Устала, похоже, и, Карина - она обмякла, отодвинувшись к стене, и произнесла умиротворенно:
        - Ну вот, теперь ты совсем мой… А Он уже приехал?
        - Да, - почему-то шепотом ответил Альберт. Он знал, о ком (то есть, о чем) спрашивает Карина.
        - Ну что, теперь начнем разговор?
        Альберт кивнул. Он уже был готов ко всему.
        - Ты можешь поверить в то, что кажется невозможным, и не считать меня сумасшедшей?
        - Да, - выдохнул Альберт. Для него уже не существовало невозможного.
        - Ну что ж… Знаешь, что произошло ночью? Меня никто не связывал - я связала себя сама. Чтобы никого больше не убить… Для того, чтобы у нас было это СЕЙЧАС. А теперь - приготовься… Карина сделала паузу. - Дело в том, что мы с Ним - вампиры. Последние вампиры на земле. Я сама застрелила нескольких оставшихся, как было между нами решено. Теперь есть только я и Он, единственный в своем роде. Он пьет чужой бензин, а я убиваю…
        Вампиры не должны существовать. Жизнь за счет чужой жизни - это невыносимо для тех, у кого остался хоть кусочек души. Но не убивать мы не можем. Как только приходит ночь, мы теряем над собой власть. В этом наше давнее проклятие… Тебе не понять, как я мечтала быть человеком… Даже между собой мы не могли сблизиться настолько, чтобыперестать чувствовать себя изгоями. И тогда несколько наших решили покончить с таким существованием. Мы бросили жребий - и исполнение приговора пало на меня. Сперва я застрелила тех, с кем мы сговорились; если кто-то из нас пытался покончить с собой без чужой помощи, ни чего не выходило. Не мы писали правила этой игры, но с ними приходилось считаться… Потом я начала охоту за другими вампирами… Не думаю, что после этой охоты хоть кто-то уцелел: за последние шестьдесят лет я никого не встречала. Только вот Его - это странное создание… Но без меня он не опасен. - Она вздохнула. - Я ведь здесь потому, что ты должен теперь убить меня и поставить точку в этой истории.
        - Что? - Альберт поперхнулся и закашлялся. - Почему?
        - Я дам тебе ружье. Оно заряжено серебряными пулями.
        - Нет… Это дикость, бред, я отказываюсь! Почему я?
        - Я все рассчитала. Я вижу тебя насквозь - тебе не могут помешать ни совесть, ни жизненные убеждения, лишь страх перед законом, а его можно убить еще большим страхом. - Она заглянула ему в глаза. - Тебя ведь заботит только собственное благополучие.
        Слова Карины жгли Альберта сильнее прикосновения ее рук, ожоги от которых он чувствовал по всему телу. Она унижала, она насиловала его, насиловала именно сейчас, словами, а не тогда…
        - Ради благополучия ты бы не убил, потому что боишься его лишиться, продолжала Карина. - Ты не игрок, и не любишь лишнего риска. Но именно ради сохранения своего благополучия ты убьешь меня - потому что я не оставлю тебе выбора… Видишь, я не взываю к твоей совести, не говорю: «Если ты человек - сделай это, потому что в этом твой долг перед людьми.» Я знаю, чего и от кого можно ожидать. А ты - мой!
        - Карина!
        Она молча встала с дивана и вышла. Хлопнула, закрываясь, дверь в прихожей. Альберт понял, что дрожит.
        - Но почему я? - снова простонал он.
        Звонок испугал его. Потребовалось время, чтобы он смог решиться подойти к двери и посмотреть в «глазок». На лестничной площадке никого не было. С некоторым облегчением он выглянул из квартиры и сглотнул: под ногами лежало старое ружье. Альберт осторожно наклонился к нему и неуверенно потрогал. Ружье как ружье. Альберт осмотрелся еще раз, снова никого не увидел, и, наконец, опасливо взял подложенное Кариной оружие, словно оно могло в любой момент ожить. За соседней дверью завозились. Альберт быстро отступил в прихожую и защелкнул замок.
        Знакомый и ясный еще вчера мир перевернулся. Ну чем он прогневал Бога, за что ему на голову свалилась эта Карина? Жил как все, никого но трогал… Почему он должен терять все с таким трудом достигнутое из-за каких-то вампиров? А что если ее убийство не может быть расценено законом, как убийство? Что если она обратится в прах, испарится, если в нее выстрелить? Но даже если и так, выстрелы в квартире привлекут внимание соседей, придется оправдываться… А ведь есть еще и статья за незаконное хранение оружия… «Стерва, сука, дрянь!» - проклинал он Карину. Дикая злость овладела им, он с удовольствием избил бы эту девку. Швырнул бы на пол и бил - долго, чем попало; он почему-то был уверен, что она не стала бы кричать. «Пусть только сунется!» - грозил он двери. Избить - и вышвырнуть вон. Довела! А мучительная тоска - ностальгия о беззаботном вчера - уже пронзала его насквозь, жгла мозг и сосала под ложечкой.
        К вечеру опять стала расти тревога. Легко сказать - избить. Он уже чувствовал на себе ее силу, силу вампира, - когда она заставила его переспать с собой. Что-то низкое и гадкое чудилось теперь в этом. Заставила… Действительно заставила, вопреки его воле. Повалила на диван и влезла сверху - разве это не надругательство над его мужским достоинством? Показала силу… Да, у нее безусловно была сила - темная, нечеловеческая, и потому вдвойне опасная. Скорее уж она сама может его избить… но сделает другое.
        Она придет ночью, чтобы его убить. Или он - или она. («Самозащита… Смягчающее обстоятельство?») Он представил себе ее смеющийся рот и клыки (где-то на втором плане были и глаза - темные, серьезные, полные тоски и боли, но блеск зубов не позволял их различить четче). «Наверняка не меньше волчьих…» Он потрогал ружье. Да, защититься можно, но все равно несправедливо. Почему он должен защищаться?
        Вечер прошел в напряженном ожидании. Альберт вздрагивал от каждого шороха - враг мог появиться с любой стороны еще до наступления темноты он всюду включил свет и теперь сидел на диване, прижавшись спиной к стене только стенам он еще доверял. На улице темнело, вместе с темнотой рос и страх. Альберт с силой закусывал губу и не чувствовал боли. Вот сейчас скрипнет дверь… Или хлопнет окно в кухне… Или начнет отворяться балконная дверь… Альберт покосился в ту сторону и похолодел: на балконе кто-то был. Не она - кто-то высокий и белый. Этот высокий размахивал руками, намереваясь разбить стекло.
        - Ну, ты!.. - Альберт хотел крикнуть, бросить призраку вызов, но вышло что-то вроде сдавленного писка.
        Белый за окном взмахнул руками, потом бросился на стекло, заставив Альберта вскинуть ружье. И… ни чего не произошло. Альберт наконец понял, что это не призрак, а старый плащ, забытый еще до отпуска на балконе…
        В кухне что-то зарычало - Альберт напрягся, но вновь «промазал»: это был всего лишь холодильник. Обыденные шумы, на которые обычно не обращаешь внимания, превращались в орудие пытки страхом. Альберт то пробовал молиться, то скрипел зубами, то стонал, не понимая, чем заслужил подобное издевательство. Даже обычный комар, прикоснувшись к щеке, словно ударил током.
        Для Альберта было загадкой, как он дожил до утра и почти не поседел. Поднявшееся из-за домов солнце казалось ему обманом, рассчитанным на то, что он поверит в утро и высунется из квартиры. Однако солнце светило, часы показывали восемь, под окном матерились и лязгали контейнером мусорщики. Загудела сирена «скорой» и замолкла у самого дома. Альберт нерешительно подошел к балконному окну (плащ так и висел на веревке). Утренний двор был пуст, на месте «Мерседеса» желтел
«попугайчик». Милиция и «скорая»? Альберт нахмурился. Значит, не зря он трясся всю ночь!
        Вниз по лестнице Альберт скатился почти бегом. Милиция толклась на первом этаже. Дверь квартиры слева (расположенной, как и его собственная) была открыта. Альберт решительно шагнул туда. Полный веснушчатый милиционер загородил было ему дорогу, но Альберт все-таки ворвался в квартиру. Ему казалось, что если он не увидит вблизи прикрытые белым трупы, случится что-то непоправимое.
        - Пустите… я догадываюсь, кто убил. Покажите мне… Хмурый врач приподнял простыню, открыв голову соседа по подъезду. Альберт снова закусил губу, его затошнило. Это небыло «обычной для вампиров» маленькой ранкой - из грубо разорванного горла торчали вытянутые сосуды, местами уже подсохшие и пахнущие кровью. - Я… Это она… Карина…Пустите! Альберт выбежал из квартиры.

«Ружье? Где ружье?» Дверь была открыта (неужели забыл закрыть?) Ружье лежало на столе, на самом видном месте. Альберт вцепился в него, как в спасательный круг, и тут занавеска зашевелилась, и на него пошла ОНА.
        Глаза Карины были пусты, лицо, покрытое потеками крови, ужасало безжизненным выражением. Кровавые пятна на платье казались черными. Альберт отступил, ловя ртом воздух. Новый шаг Карины приблизил ее на расстояние вытянутой руки… Он выстрелил не глядя, наугад. Что-то теплое брызнуло ему в лицо. Мягко упало тело. Лоб Карины был прострелен, края раны почему-то шевелились.

«Серебряные пули - разрывные? - тупо подумал он, и услышал топот ног на лестнице. - Специально, стерва, милицию вызвала!»
        Он, собравшись с духом, перескочил через ее тело (дыра расползлась уже на пол-лица), вылетел на балкон, повис на руках и спрыгнул в палисадник. Он не знал уже, от кого бежит. Скорее всего - от себя…
        Наконец он добрался до асфальта Он мчал, не разбирая дороги. Что-то огромное черное гналось за ним теперь. Первый удар был слаб - его хватило только на то, чтобы бросить Альберта наземь и дать рассмотреть противника. Это был «Мерседес». На секунду автомобиль замер, рассматривая хищными фарами свою жертву, потом немного отъехал, ивновь ринулся на Альберта.

…А веснушчатый милиционер с удивлением читал странную записку, найденную на столе в квартире Альберта: «Я говорила, что ЭТО сильнее меня, и поэтому пришла к тебе днем. Ночью ты бы погиб. И знай - я счастлива, потому что умру человеком…»
        Радий Радутный
        За два года до…
        Город противоречил сам себе еще издали. Казалось бы, что может быть заметнее огромнейшей черной глыбы посреди зеленой степи с перелесками - ан нет. Стоит отвести взляд - и все, нет города. Начинаешь присматриваться - да где же он?… ведь только что был! - и, глядишь, появляется что-то темное, массивное, бесформенное… превращается в облако, в пятно, в холм, холм со стенами… опа!
        Да вот же он!
        - Что это бомкает? - спросил гость у проводника.
        Тот посмотрел на него слегка удивленно:
        - Колокол.
        - Зачем?
        Оба говорили короткими, будто рубленными мечом фразами, но по разным причинам. Гость (проводник звал его Магусом) - потому что плохо знал местный язык. Проводник - потому что путник был ему чужд и враждебен… впрочем, как и наоборот.
        Кроме того, от проводника слегка пахло влажной землей и совсем чуть-чуть - тленом, и ходил он медленно, и никогда не снимал черный плащ - и спал, наверное, в нем. Гость звал его Анастасом.
        - Так зачем колокол-то? - повторил Магус.
        - Иначе взбесятся, - коротко бросил Анастас. - Разорвут.
        На воротах работал еще один колокол, даже не колокол - а целый катриллион, и обслуживали сразу четверо - двое на приводе, двое на клавиатуре. У одного из приводников уже сломалась рука, но крутить колеса она не мешала, и менять его явно не собирались. Хотя нет… еще двое стояли рядом, составляя, таким образом,
«горячий резерв».
        Чтобы катриллион не остановился.
        Раньше этого не было. Хватало одного-двух ударов в час.
        Да… что-то серьезное намечается. Это скольких они уже подняли?…
        Ответ на последний вопрос появился сам по себе.
        Колонна шла посредине улицы и казалась огромной гусеницей. Впрочем, нет - даже гусеница движется постепенно, один сегмент за другим. Одинаковый шаг, одинаковые движения, одновременно поднятые и опущенные ноги… топ… топ… топ…
        Замерли.
        Так и застыли одновременно, чуть приподняв левую ногу, чуть откинув правую руку, чуть повернув головы…
        Ведущий стоял и, разинув черный провал рта, смотрел в сторону Магуса.
        Учуял.
        Проводник ступил шаг вперед и махнул рукой - проходи, мол. Чего застрял.
        Ведущий вздрогнул (по колонне тоже пробежала короткая дрожь), пожал плечами и двинулся дальше.
        Топ… топ… топ…
        Колонна насчитывала двести тридцать одну шеренгу по шесть человек… тьфу, по шесть трупов, следовательно, ведущий одновременно контролировал тысячу триста восемьдесят шесть… э-э-э… существ. И неплохо, надо сказать, контролировал. И ведь ведь испугался Анастаса-то.
        Да… теперь понятно, почему непрерывно бьет колокол, и зачем понадобился горячий резерв на катриллионе. Ведь действительно - разорвут.
        Сидящий на троне сверкнул зубами. Зубы у него были знатные - с человеческий палец величиной. И вниз торчали весьма впечатляюще. Ох, не хотелось бы знакомиться с такой пастью, ох, не хотелось бы…
        И не только с пастью, но и с этой напастью вообще.
        В отличие от всяких зомбей, скелетов и призраков, вампиры обладали каким-то сознанием. Извращенным, конечно… страшным и непонятным. Но все же - сознанием.
        А значит, с ними можно было договориться.
        Нужно было договориться.
        Обязательно нужно было!
        - От имени союза магов порядка, приветствую тебя, владыка Йорн!
        Речь Магуса потекла привычно и плавно, как, бывало, на сборище этого самого союза.
        - Мои верительные грамоты подписаны Председателем союза, достопочтенным магом Гринбергом, да продлятся дни его председательства. Он шлет вашему городу искренние пожелания мира, благоденствия и процветания, а также…
        - К делу.
        Голос вампира был сухим и чуть заметно охрипшим.
        Магус вежливо склонил голову.
        - Я уполномочен советом магов предложить вашему народу создать военный союз для совместной борьбы против хаоситов.
        Сказанное не было неожиданностью ни для Йорна, ни, естественно, для самого Магуса, тем не менее, он вздрогнул, и…
        То ли ему показалось, то и на самом деле черные провалы вампирских глаз на мгновение осветились.
        Показалось.
        Нечему там светиться. Там и глаз полноценных-то нет.
        По крайней мере, в том экземпляре, которого они препарировали, точно не было.
        - …несмотря на некоторые разногласия между нами, нет никаких причин которые помешали бы нам объединить усилия против действительно общего врага, против врага всего существующего порядка, всего сущего, и даже, не побоюсь этого слова, всего мироздания. Вы, конечно, поняли, что я говорю о хаоситах. Все наши так называемые разногласия несущественны по сравнению опасностью, надвигающейся с востока. Хаоситы…
        - К делу.
        - Простите, владыка Йорн… привык.
        Магус глотнул слюну и моментально переключился.
        - Совместные боевые действия. Освобожденные от хаоситов территории будут разделены в соответствии с выработанным протоколом. Трофейные технологии будут изучены экспертами совместно и разделены сообразно возможности использования. Все.
        - Будем думать. Результат - завтра. Анастас…
        Анастас бесшумно возник рядом.
        - …покажет, где разместиться. Соблюдай осторожность. Наши граждане слегка… возбуждены. А инциденты несвоевременны.
        Йорн кивнул - очевидно, давая понять, что аудиенция закончена.
        - Ну как?
        Анастас выглядел бодро и даже будто бы весело.
        - Наша еда тебе вряд ли придется по вкусу…
        Надо же, у труповодов, оказывается, есть чувство юмора! Или он это серьезно?
        - Но для такой важной персоны, мы, конечно, чего-нибудь раздобудем. Есть кой-какие запасы.
        Да нет, же, смеется.
        Еще бы у них не быть кое-каким запасам. Ограбили, сволочи, почитай целую страну. То есть, не ограбили, конечно - а грабят! Непрерывно и непрестанно, денно и нощно… кстати, о ночи.
        - …и с комнатой проблем нет… единственно, что я бы рекомендовал запереть дверь покрепче, и никому, кроме меня не открывать. А то мало ли…
        Да уж. Его «мало ли» малым вряд ли окажется.
        - Девку хочешь?
        И тут-то Магус, уже привыкший, казалось бы, ко всему, чуть не споткнулся.
        - Девку? Вашу?
        Спотыкаться пришлось еще раз - Анастас засмеялся.
        - Можно, конечно, и нашу… Может, даже понравится.
        - А какие еще есть?
        - А что, мало?
        Ну вот. Мало того, что сведений не получил, еще и врага насторожил.
        Что в таких случаях говорил Гринберг?
        - Слушай, Анастас… мы с тобой, в конце концов, несколько дней вместе ехали… давай праздник устроим, что ли? По случаю успешного прибытия. Тащи девок, ваших, наших, выпивку тащи… или чем вы там увлекаетесь… на представительские расходы мне выделили, все равно пропить надо. А?
        Некромант посмотрел на него чуть удивленно. Подумал. Кивнул, согнав с затылка жирную муху - Магуса замутило, но вроде бы этом прошло незамеченным.
        - А давай!
        Девка почему-то оказалась в количестве одной штуки.
        - Вторая скоро будет, - заверил Магуса некромант. - Дамы всегда опаздывают.

«А почему тогда первая не опоздала?» - чуть не брякнул Магус, и тут же прикусил язык. С первой все было понятно. Выглядела она свежеотмытой, толькочтопереодетой, и даже чем-то намазанной, и даже пыталась весело улыбаться… однако в глазах бедняжки, на самом дне, прятался ужас.
        Скорее всего, девушку просто выдернули из лагеря, отмыли, переодели, намазали и предложили два варианта, на выбор:
        а) она идет на встречу с важной персоной, ведет себя понятливо и раскованно, и так, чтобы персона осталась довольной либо
        б) девушку прямо сейчас направляют в переработку, или куда похуже.
        Девушку звали Людмилой, и всем своим видом она выражала желание отдаться прямо здесь и сейчас, и получить от этого океан удовольствия. На сцене какого-нибудь провинциального театра ее, возможно, и оценили бы. В областном центре, может, лениво бы и похлопали, но столице - немедленно бы освистали. Хреновая из нее была актриса.
        На столе было небрежно расставлено вино в темных бутылках, какое-то мясо - точнее, все, абсолютно все закуски были из мяса, и, чего Магус уж точно не ожидал - цветы.
        Темные, почти черные розы и багряные маки. Вперемешку.
        - Ну, я надеюсь, дама не очень обидится, если мы начнем без нее! - провозгласил Анастас.
        Вино оказалось густым и красным. Магус чуть было не принял его за кровь (ничего страшного, хлебнул бы для пользы дела), но был приятно удивлен.
        Отличное было вино, чего там.
        Девушка грела руками свой бокал, и с минуту не решалась из него отхлебнуть, затем все же глотнула, замерла - и с облегченим выпила.
        Весь. Очевидно, решила напиться - а там делайте со мной, что хотите.
        Мясо тоже оказалось слегка непривычным - мягким, нежным… Магус задумался, но спрашивать ничего не стал. Девушка тоже. Поговорили о делах, затем Анастас сменил тему:
        - Ну забудем. Слушай, мы действительно увлеклись, все о делах да о делах, и на такую красавицу не обращаем внимания. Это неправильно. Людхен, как насчет небольшого стриптиза?
        Слезы высохли моментально.
        Стриптиз - это да. Это понятно и просто.
        Но тут заскрипела дверь.
        Следующий удар сердца растянулся на долгие годы, и рты обоих мужчин непроизвольно раскрылись.
        На пороге стояла…
        Нет, не девушка. Не какое-нибдь наивноглазое создание. И не соблазнительная, пахнущая пороком шлюха.
        Женщина была иной.
        Сказочно красивым было ее лицо - атласная кожа, темно-красные губы сердечком, тонкие, будто карандашом проведенные брови. Черные тучи волос обрамляли его, реками спускались на шею, на грудь (боже, какая грудь!), тянулись чуть ниже пояса и терялись на фоне черного платья. Пояс - о, да! Магусу казалось, что такой пояс нормальная женщина могла бы носить вместо браслета.
        Все было прекрасно в гостье, но самой выразительной частью были, конечно, глаза.
        Огромные - как два лесных озера. Темные - как дно в глубоком колодце. И сиящие - как звезда в августовскую ночь.
        Первой опомнилась Людмила и с коротким вздохом вернулась на свое место.
        Еще бы. Теперь она не привлекла бы мужского внимания, даже если бы разделась догола.
        - Развлекаетесь?
        Голос женщины был глубоким и нежным, и напоминал… нет, не журчанье ручья… и не звон колокольчиков… скорее, он был похож на звучание музыкального инструмента - но любой инструмент умолк бы от стыда перед этим голосом.
        Услышав его, Магус пошел бы… да какой там пошел, побежал бы, помчался и полетел
        - куда угодно, куда скажет, куда кивнет эта женщина, и пусть ничего больше не обещает, просто сам факт служения ей - это награда…
        - Магда, ну ты на нас-то не тренируйся, - грубовато хохотнул Анастас, и наваждение сгинуло.
        Женщина была красивой - да, но не более.
        Кроме того… судя по клыкам…
        - Да, я вампир, - чуть заметно кивнула она. - Это тебя смущает?
        Ее язык на мгновение выглянул изо рта и облизал губы. Магус вздрогнул - но не от страха. Ведь невиннейшее движение, казалось бы, а вот какая реакция!
        - Нет, - чуть фальшиво ответил он. - Скорее наоборот.
        Еще минута - и фальшь сгинула куда-то вместе с робостью и неловкостью, и Магус, никогда особо не блиставший в компании, сам себе удивлялся: неужели? неужели это я рассказываю смешные эпизоды из практики (бессовестно воруя их у коллег), произношу тосты с легким налетом двусмысленности…
        И кажется, это ей по душе. Если, конечно, есть у нее душа.
        Если бы еще не Анастас…
        Мысль о том, что девушки поделены еще до начала банкета, охладила Магуса, как сосулька за шиворот.
        Что он там говорил? Насчет девок. Насчет «ваших» и «наших». И привел в такой комбинации. Одну «вашу» и одну «нашу».

«Наша»-Людмила, всеми забытая, сидела тихо, и занималась тем, что потихоньку накачивалась вином. Нехорошо, конечно… неприлично как-то оставлять девушку без внимания.
        Кажется, то же самое вдруг заметила и вампирша.
        - Мужчины, - неожиданно сказала она. - Мне, конечно, приятно… но нехорошо с вашей стороны оставлять без внимания мою… подружку. Или у вас глаза не на месте? Смотрите внимательней, ведь редкий образец красоты, у нас такой не найдешь.
        Людмила удивленно подняла глаза - уж от кого-кого, но от похвалы от соперницы она явно не ожидала.
        Магда тем временем грациозно приподнялась, легким движением скользнула ей за спину и что-то прошептала на ухо. Глаза «подружки» расширились, и на щеке промелькнул легкий румянец. Будто ей сказали что-то шокирующее, но одновременно приятное.
        - Покажем нашим мужчинам что-то? - уже чуть громче прошептала вампирша.
        Ах, женщины…
        Магус вздохнул, а некромант захлопал в ладоши.
        - Просим, просим! Мы уже заранее в восторге!
        - Чуть позже, - вдруг невозмутимо ответила Магда, и снова уселась за стол.
        Магус просидел с открытым ртом не меньше минуты. Все это время Анастас героически душил смех, Людмила сидела с невинным видом, и только вампирша откровенно смеялась.
        Хитрость, однако, как оказалось, имела двойное предназначение - Магда не только раздразнила мужчин, но и приободрила Людмилу. Она тоже начала улыбаться, вставляла какие-то замечания и даже попробовала обстрелять Магуса быстрыми взглядами.
        Он вроде бы случайно уронил руку под стол и погладил колено девушки.
        Та никак не отреагировала - будто бы не заметила.
        Магус передвинул руку чуть выше…
        И вдруг понял, что может почувствовать актер, выйдя на сцену со шпагой на поясе и гипсовым черепом в руках, открыв было рот для надоевшего, но все еще актуального «быть-не-быть»… и встретившись взглядом с удивленными глазами детишек, которые ожидали максимум бабу Ягу.
        Потому что наткнулся ладонью на холодную и шершавую руку.
        Чью?!
        Выбор был невелик - из всех присутствующих руки под столом были только у него да у Анастаса.
        Людмила, разумеется, по прежнему ничего не замечала.
        Но это значит…
        Это значит, что некромант нацелился не на Магду?
        Магус улыбнулся и осторожно протянул под столом левую руку.
        О, да!
        Даже через слой ткани прикосновение к плоти вампира было… необычным.
        Казалось, ее кожа откликнулась и дрогнула, подалась его пальцам навстречу, и вовсе не мертвый холод исходил от нее, а наоборот, тепло - яркое, сильное тепло, переходящее в жар…
        Магда тем временем продолжала о чем-то болтать.
        Голова Магуса закружилась, и он не сразу понял, что забыл убрать правую руку… и мгновением позже заметил, что Анастас тоже сидит как-то странно - будто бы под столом его тащат за руки в разные стороны. Догадку захотелось проверить и Магус двинул левую руку чуть вперед…
        Ну разумеется!
        Все с тем же невозмутимым видом Анастас церемонно пожал его пятерню и вернулся к прежнему занятию.
        Тем временем огонь в камине не угасал, и в комнате становилось все жарче и жарче. Впрочем, скорее всего, дело было не только в камине, а может, и не в камине вовсе.
        Людмила, разумеется, по прежнему ничего такого не замечала.
        Даже того, что платье ее уже задрано, и руки скользят по гладкому шелку чулок… выше… выше… и вот уже гладят столь же гладкую кожу…
        - А кое-кто нам кое-что обещал! - вдруг сказал Анастас.
        - Кто? - натуральнейшим образом удивилась вампирша. - И что именно?
        - Да кое-кто из присутствующих, - уточнил некромант. - И ведь совсем недавно!
        - Да?
        Магда сделала вид, что задумалась.
        - Ну… я не знаю…
        В глазах Людмилы запрыгали веселые чертики.
        - Да-да, - неожиданно, наверное, для себе самой выдала девушка. - Было дело!
        Она тут же запнулась, и тут же под столом почувствовалось легкое шевеление - наверное, опять кто-то с кем-то столкнулся.
        Магус почувствовал, что на его колено тоже легла чья-то ладонь.

«Хоть бы не Анастас!» - шевельнулась мысль, но тут же исчезла. Рука была мягкая и не холодная.
        Он не знал, удалось ли ему сделать вид, что ничего не произошло.
        Рука исчезла, и Магда с Людмилой одновременно поднялись из-за стола. Сделали шаг навстречу друг другу. Девушка передвигалась довольно грациозно, однако вино придавало ее движениям чуть пикантную неуверенность, и зрелище было весьма приятным, но вампирша!..
        Она перетекала с места на место, будто сгусток тьмы, будто темное облако, будто несколько струек дыма - вот только что была здесь, а сейчас уже там, а теперь одновременно в обоих углах, и не сразу можно понять, что она - вот она, рядом, а в углах медленно опускаются на пол два шелковых покрывала…
        Таким же легким движением скользнув к «подружке», вампирша мягко взяла ее за руку, притянула к себе, закружила в призрачном танце - и вот снова опускаются по углам две каких-то детали женского туалета, а полураздетых девушек уже две, и переплетены они между собой, как две змеи в конце мая.
        В полутьме трудно было разглядеть детали, но огонь в камине блеснул, и Магус разобрал на лице Людмилы смесь изумления и восторга.
        На его лице, очевидно, было написано то же самое. Лишь Анастас застыл с каменной львиной мордой - но и его глаза полыхали вовсю.
        Снова девушки соединились в безумном вихре, и снова ткань полетела в стороны - но уже не два куска, а четыре. Магда осталась в темно-багровой грации из густой сетки, Людмила - в короткой полупрозрачной рубашке. Пропорция выражений на ее лице изменилась в сторону большего изумления, но быстро выровнялась, затем перекосилась в другую сторону.
        Все происходящее девушке явно пришлось по вкусу.
        Следующая порция одежд задержалась надолго. Несколько раз вроде бы отлетали застежки, и Магус даже подался вперед - ну, сейчас! - ан нет. Зато очень сильно хотелось помочь.
        Словно бы почувствовав эту мысль, Магда скользнула к нему поближе - стройные ноги, расплывчатые контуры груди под сеткой, с ума сойти! - и невероятно изогнувшись, стукнула пальчиком по застежке - мол, помоги!
        Руки его дрожали, и застежка - простой крючок! - сработала только с четвертого раза.
        Грация распалась на две половинки.
        Рука не хотела уходить, не хотела терять контакт с гладкой прекрасной кожей, но Магда таким же плавным и незаметным движением ускользнула и что-то сделала с трусиками.
        И у себя, и у Людмилы.
        Огонь в камине угас, и только две тени скользили по комнате.
        Приблизились (одна вроде бы чуть отодвинулась, но вторая была настойчивой).
        Слились.
        Сплелись.
        Донесся легкий непроизвольный стон и звук поцелуя.
        Или наоборот - сначала поцелуй, потом стон?
        Сердце стучало так, что заглушало бомканье колокола.
        - Мальчики, а вы чего там застряли? - совершенно будничным голосом сказала Магда из темноты. - Или вы там между собой?…
        - Я все же хотел бы узнать, кого именно вы представляете, - Йорн уже привычно взял быка за рога.
        - Я, в свою очередь, как вы безусловно догадываетесь, не имею полномочий называть имя, - изящно парировал Магус. - На текущем этапе, разумеется. Временно. Пока мы не будем убеждены, что вы действительно заинтересованы в переговорах.
        - Мы рискуем, - все так же грубо и прямо заявил Йорн. - Вдруг так называемое
«высокопоставленное лицо» не так уж высоко поставлено.
        - Разумеется, - Магус вежливо склонил голову. - Мы предусмотрели такой вариант. Для проверки степени нашего влияния вы можете поручить нам какое-то действие… какое-то мероприятие, какое-то изменение в текущей политике. Уверен, вы тоже думали о таком варианте.
        - Думал.
        - И что же?
        - У вас в плену содержатся двое моих… коллег.
        - Один.
        - Двое.
        - Вынужден вас огорчить - один. Еще один умер.
        - Экспериментировали?
        - Да.
        Магус поймал ритм диалога, жесткий и требовательный, и разговор пошел быстро, точно, без дипломатических экивоков и недомолвок. Как раз то, что надо.
        - Сволочи. Ладно. Один?
        - Да.
        - Освободить.
        - Хорошо.
        Честно говоря, на такой вариант Магус не расчитывал. Предполагались другие решения - перенос какого-то приграничного поста, публичное заявления Гринберга или другой шишки, подписание торгового договора или что-то подобное. Устроить побег какому-то пленному вампиру, с одной стороны, было намного легче. В чем подвох?
        - Побег не устроит. Пленный должен быть именно освобожден.
        Во как. Вот вам и «не дипломат». Вот ведь хитрец.
        И нашим, и вашим. Как все сложно, черти бы их побрали, Гринберга бы сюда, а не боевого мага!
        Впрочем, если бы сюда послали Гринберга, то с Магдой ночь провел бы Гринберг. Во всех плюсах есть свои минусы.
        - Хорошо… - уже чуть медленнее кивнул Магус. - Думаю, мы сможет это организовать. В свою очередь… тоже, разумеется, исключительно для доказательства серьезности ваших намерений… мы бы были очень признательны… за аналогичное доказательство с вашей стороны.
        - Например?
        - Сколько у вас наших пленных?
        - Чуть больше, чем у вас наших…
        Вот вам и не дипломат. Опытная некромантская сволочь, вот ты кто.
        - …но сотни три-четыре могу отдать безболезненно. Устроит?
        Разумеется, нет. Разумеется, пленных было немного жаль, и конечно же, освободить их стоило бы… но со стороны некромантов это был бы плевок. На тебе, боже, что нам и нахрен не нужно. Три-четыре сотни. Или полтысячи. Или еще больше. Все равно еще наловим, делов-то.
        - Нет.
        - Я так и думал.
        То ли ему показалось, то ли в голосе Йорна таки присутствовала издевка.
        - Я бы предложил другой вариант, - издалека начал Магус. - Если бы, опять-таки, исключительно в знак серьезности ваших намерений, смогли бы поделиться частью своих знаний…
        Он примолк, ожидая реакции. Таковой не было.
        - …например, обучить меня некоторым приемам вашей науки…
        Реакции не было.
        - Насколько я понимаю, меня для этого следует как-то инициировать?
        Йорн хохотал. Беззвучно, и Магус даже не сразу понял, что означают эти странные зевающие движения. Точно - смеется! С чего бы это?
        - Достопочтеннейший посланник, - вдруг начал Йорн, и Магус окончательно растерялся. - Позвольте заметить, что вы, живые, нас очень и очень недооцениваете. При всех наших, так сказать, приобретаемых недостатках, умение соображать остается, и даже усиливается. Так вот.
        Он сделал паузу, и улыбка исчезла.
        - Ты в зеркало-то давно смотрелся?
        - Д…давно, - Магус заподозрил неладное. - А что?
        - Посмотри.
        В зеркале отразилась испуганная морда. Уставшая. С тенями под глазами, а губы припухшие. Да уж, есть от чего…
        И две не очень заметные, но все же отчетливые точки на левой стороне шеи. Как раз на артерии.
        Учителем поставили Анастаса, и хоть это немного да утешало.
        - Главное - осторожность. Труп - он почти человек, а по мыслям, инстинктым и желаниям - так от живого почти не отличается. Ему завидно и обидно, что он - умер, а ты, его ожививший - жив. Даже если на самом деле не жив. Поэтому ты с самого начала должен показать, кто здесь главный. Шевельнется - ударь. Не рукой, а мысленно. Скажи ему, что это ты его шевелишь, а ведь он уже знает, как оно плохо - лежать и гнить…
        Анастас вдруг задумался и чуть слышно пробормотал:
        - Хуже этого - только лежать и не гнить…
        Тряхнул головой и продолжил:
        - Понял? Ну, поехали. Вот этого старичка. Не бойся его, он еще не кусается.
        Укусы зомби Магус, кстати, видел, и не раз. Как правило, ткани вокруг них воспалялись, гнили и дело нередко заканчивалось ампутацией.
        - Потрогай его.
        Мертвая плоть была холодной и жесткой.
        - Смотри!
        Анастас тоже взял мертвеца за руку. Теперь они держали его вдвоем, будто собирались куда-то вести.
        Труп был машиной. Кости - основанием, застывшая кровь - ржавчиной, а мускулы - поршнями и рычагами. Мертвая паровая машина. Однако где-то уже разогрет котел, и пар, горячий, обжигающий, перегретый - движется по трубопроводам, и давит, давит, давит…
        Рука старика дрогнула и сжалась в кулак.
        Магус ойкнул, и вырвался. Это оказалось легко, пальцы трупа были слабы и неловки.
        Рука дрогнула и разжалась.
        - Ну!
        Магус снова дотронулся (труп как труп, холодный и твердый… в конце концов, у них на лабораторных лягушки тоже дергались под действием странной силы, рождающейся в цинковых пластинах и кислоте).
        Взялся. Сжал его руку в своей. Всмотрелся. Прислушался.
        Старик родился шестьдесят лет назад, помнил деда, отца и еще кучу народа, знал десяток женщин, но более-менее выделял из них двух, родил трех сыновей (один умер) и дочь, все поженились и вышли замуж, старший, правда, запил, но успел сделать двух внуков, и доченька порадовала внучонком, и они были смешные, трогательные и забавные, а потом пришли живые скелеты и перебили всех, и скелет ударил его костяным пальцем - в сердце!
        - Зря ты в мозги полез, - тряхнул его за плечо Анастас. - Ничего интересного. Одни эмоции. Займись лучше мышцами рук.
        Руки были ослабевшие от старости и тяжелой работы, с мозолями, и землей под ногтями.
        Он сосредоточился. Пар прорвался. Руки заходили как поршни - вверх-вниз.
        - Так, а теперь плечевой пояс… шею… поясницу… ноги… осторожно!
        Магус пришел в себя от удара о стену. Старик рвался к нему. Бряк! - одна цепь, дзинь - другая, беззвучно - третья…
        Осталась последняя, на правой лодыжке. Сейчас…
        Анастас взмахнул рукой, и старик замер.
        - Я же говорю - осторожнее надо, - как ни в чем не бывало, продолжил учитель. - Понял, в чем ошибка? Ты не показал ему, кто хозяин - раз. Полез в мозги - два, они этого страшно не любят. Ну ладно, подымайся, начнем сначала. Так… где у нас еще старикашки, с ними полегче…
        Следующий дед был подгнил основательно, и шевелился с трудом - но шевелился! - пока Магус с перепугу не шарахнул его так, что жизнь снова покинула тело - на это раз навсегда.
        - Малость перестарался, - прокомментировал Анастас. - Но для начала неплохо.
        То ли расслабившись, то ли плохо сосредоточившись, Магус снова замешкался на следующем покойнике - но тот почему-то бросился не на него, а в сторону Анастаса. Тот, скорее всего, от удивления, тоже опешил, и Магус шарахнул ледяной молнией - да так, что осколки мигом окаменевшей плоти брызнули во все стороны.
        - Здорово, - с неподдельным уважением кивнул Анастас. - Меня когда-то тоже эдакой штукой задело. По частям собирали.
        Однако уточнять, где, когда и за что - не стал.
        Четвертый мертвец поднялся легко и привычно, а в голову Магус принципиально не сунулся.
        И даже не потому, что испугался. Просто больно и горько было заново переживать чью-то жизнь, и знать, что в конце ее будет такой мерзкий и отвратительный финал.
        - Слушай, - предложил он ближе к вечеру. - А не напиться ли нам сегодня?
        Напились.
        Утром болела и голова и спина, и снова он терялся в догадках - то ли похмелье это? то ли все же новое оружие некромантов?
        Спросил.
        Анастас удивился - кажется, вполне искренне, и кажется, даже встревожился. Очень может быть, что искренне. Похоже, они сдружились, черт побери!
        Магус усмехнулся и махнул рукой.
        - Ладно. Наверное перебрал вчера. Что тут у вас едят от похмелья? Или пьют?
        Но отключился прямо во время ужина.
        Очнулся связанным, точнее - привязанным ремнями к столу. Глаза закрывала плотная ткань, рот заткнут и чем-то были зафиксированы даже пальцы. Не поколдуешь.
        Вот вам и хороший прогресс в ходе переговоров.
        Что-то больно ужалило в руку, и Магус окончательно провалился во тьму.
        А пришел в себя от яркого света в лицо. Собственно, свет был на такой уж и яркий
        - просто окно, даже не голое, а с занавеской… все равно ярко. Больно глазам… и больше нигде не больно.
        Слегка удивленный, Магус прислушался, нет, еще и в затылке сохранилась легкая боль. Не внутри, не в мозгу, а снаружи. Будто от заживающей раны.
        А руки? О, руки свободны… уже хорошо.
        - Очнулся? - Анастас стоял рядом.
        Первой реакцией было, конечно, шарахнуть как следует. Хорошо так шаррррахнуть, чтобы некромантская сволочь ледяными кусками брызнула во все стороны, чтобы осколки прыгали на полу и звенели, чтобы окно вынесло, и стены трещинами пошли…
        Сдержался.
        - Эй-эй, - Анастас поспешно вскинул руки. - Не торопись! Лучше к себе прислушайся - ведь легче стало, не так ли?
        Прислушался. Стало.
        - Успокоился? Объяснять?
        - Объясняй.
        - А чего тут объяснять, - Анастас усмехнулся и подбросил на ладони небольшой, тусклого цвета шарик. - Знакомая штука?
        От шарика так и веяло силой. Хаосом и разрушением. Интересно, как это некромант его держит? Ведь голой рукой держит.
        - Ох, черт…
        Магус дернулся-было рукой к затылку, поморщился, и все же дотянулся. Потрогал.
        Так и есть - шрам.
        - Понял?
        - Почти.
        Понятно было, кто снарядил его этой штукой. Гринберг, кто же еще. В общем-то понятно было, зачем - чтобы не сделали из него зомби. Да… шарахнуло бы неплохо.
        - А как достали?
        - С трудом.
        Человек, вошедший в комнату был хаоситом.
        Хаосит-некромант.
        Если бы еще минуту назад кто-то сказал бы Магусу, что такое сочетание возможно - был бы подвергнут жестокому осмеянию. Если бы попросил объяснений - то получил бы их неограниченное количество. И медицинских, и физических, и биохимических… ну, идеологических, конечно же, тоже. И пример бы получил, самый распространенный - кошка с собакой.
        Не скрещиваются, не дружат, друг друга не терпят, и при первой же возможности друг друга едят.
        А вот, не съели.
        - Что это такое - знаешь?
        И говорит, негодник, с жутким акцентом, но разборчиво. И ответа не ждет.
        - Это, товарищ Магус, не что иное, как попытка держать тебя под контролем. Чтобы ты не стал некромантом. Вишь, умные какие люди у вас… вот только меня не предусмотрели.
        Да уж. Если бы шарик извлекал некромант - то, по крайней мере, травматическая ампутация рук ему обеспечена. И от его, Магуса, бесценной, гениальной и уникальной головы тоже мало чего бы осталось.
        Хаосит порывался что-то выспросить, однако Анастас кашлянул, и тот убрался.
        - У тебя с моралью как? - Анастас начал издалека.
        - Хорошо у меня с моралью, - буркнул Магус в ответ. - Отсутствует, если для общего дела.
        - Вот и отлично. Смотри.
        Девушка была не в лучшем физическом состоянии и перепуганной насмерть.
        - Это не девка. Это жизнь. Это всего лишь сосуд с жизненной силой. Берешь - и пьешь.
        Анастас что-то сделал руками, пленница беззвучно осела на каменный пол, слабо шевельнулась и замерла.
        - Вот и все. Понял?
        - Н-нет…
        - Смотри. Берешь - и пьешь.
        Второй оказалась женщина средних лет, тоже основательно потрепанная - то ли били ее, то ли просто условия содержания были не очень.
        - Это учебный материал. Потренируйся на них. Много из них, конечно, не извлечешь, однако начинать лучше с хорошенько ослабленых. Здоровые сопротивляются. Готов? Смотри.
        Женщина ахнула, и умерла.
        - Пробуй сам.
        Третьей оказалась девочка лет семи. Хорошенькая - даже под слоем грязи. Испуганная - но не очень, скорее всего просто не до конца понимающая, куда попала.
        - Берешь…
        В камере был сосуд. Просто сосуд. Бумажный стаканчик с жизнью. Ну же! Заставь себя, выпей! Это просто сосуд.
        - И…
        Девочка наклонила голову и посмотрела ему в глаза - удивленно. Не испуганно. Именно удивленно.
        - Пьешь!
        Чужая жизнь обожгла горло, как хороший коньяк, скользнула в грудь и в живот, прокатилась горячей волной по всему телу, погасла. Выпил. Стаканчик - выбрось. Он никому не нужен.
        - Понял? Вижу, понял. Ну вот тебе объект посложнее, давай, тренируйся…
        Утро прошло без малейших последствий, без головной боли, жажды и слабости; и даже проснулся он от слегка подзабытого ощущения внизу живота.
        Да-да, и еще какого!
        - Хм, - сказал Магус и припомнил обаятельную вампиршу.
        Воспоминание оказалось в руку - вместо привычных уроков Анастас повел его к Йорну. Как обычно, вампир был краток.
        - Ты удовлетворен?

«Нееет!!!» - очень хотелось крикнуть в ответ. - «Нисколечко! Я хотел бы продолжить обучение, хотел бы узнать все ваши секреты и тайны, изучить все ваши методы!». Но вслух, разумеется, Магус сказал иное и тоже краткое:
        - Да.
        - Был рад познакомиться.
        Вот так. Вот и все.
        - Я тоже.
        - Когда уезжаешь?
        Разумеется, на лице мумии прочитать что-то было непросто, но все же Магусу показалось, что Анастас слегка сожалеет.
        - Да хоть сегодня. Но лучше, конечно, завтра с утра. Слушай…
        Он сделал вид, будто идея только что пришла ему в голову.
        - А не повторить ли нам вечерок, а? Пригласить Магду, и эту, как ее… Люду? Вина наберем, развеемся слегка напоследок.
        - Магду? - Анастас, похоже, слегка задумался. - Ну, Магду, конечно, можно. А вот с Людой вряд ли что-то получится…
        - Это почему?
        Позже он много раз клял себя за этот вопрос. И сразу же после него - тоже клял. И через множество лет, пройдя сквозь чудовищную войну, через страшные испытания, своими глазами увидев действие такого оружия, перед которым меркли все природные катастрофы - тоже жалел.
        - Так она же к Магде попала, - Анастас посмотрел на него, как на трехлетнего малыша.
        - И что?
        - Как - что? Что после вампирского ужина остается - не годится даже как зомби. Можем, конечно, поискать ее среди скелетов - но оно тебе надо?
        Он то ли не заметил состояния Магуса, то ли сознательно дожал, додавил, добил его, окончательно превратив в некроманта:
        - Впрочем, я думаю, ты больше Магдой интересуешься… ну и отлично. Себе я что-нибудь подберу.
        Они говорили. Уже через полчаса Магус не смог бы вспомнить, о чем, но сам факт разговора - тихого и приятного, веселого - но с легкой грустинкой, непрерывного
        - но непрерывающегося был очень приятен.
        Они сидели рядом - и сначала Магус положил-было руку женщина на колено - но сам почувствовал фальшь и ненужность этого. Не было смысла чувствовать рядом тело, если сливались души.
        Они занимались любовью - и это было, конечно, прекрасно… но Магус готов обманывал сам себя, когда сам же себя убеждал, что все дело в сексе.
        Нет.
        Это был не секс. Это был не просто секс. Все желающие могут сравнить проститутку, пусть самую умелую, опытную и дорогую - и любимую женщину.
        И наконец, уже перед рассветом, Магус признался ей в том, в чем боялся признаться себе самому.
        - Милый, - сказала вампирша. - Но это же невозможно. Вы же холодные, расчетливые и владеющие собой при любых обстоятельствах. Спасибо тебе, конечно… мне было очень приятно это услышать… но.

«Но» было произнесено именно так - с точкой.
        Он попытался ее убедить. Словом и делом.
        Дело получилось великолепно, но…
        - Дорогой, - мягко улыбнулась вампирша. - Ты же дипломат и шпион. Вас же наверняка учат тому, чем ты сейчас занимаешься. Должна заметить, что ваша школа добилась немалых успехов… это была волшебная ночь! Но.
        И снова «но» прозвучало с точкой в конце.
        Уже слабо владея собой, Магус пообещал ей то, от чего теряют голову абсолютно все женщины.
        - Любимый, - произнесла вампирша, и Магус почувствовал, как теплая волна заливает тело. - Все-таки мы не пара. Извини, я никак не желаю тебя обидеть… постарайся не обидеться, хорошо? так вот… у нас есть легкая разница в возрасте. Она в общем-то не так уж и велика, но.
        В этот раз точка после «но» была очень большой.
        - Я буду очень рада увидеть тебя… - сказала перед уходом Магда, и сердце его запрыгало. - …когда ты приедешь еще раз.
        И Магус понял, что сделает, все, все, абсолютно все, и даже немного больше - чтобы договор состоялся.
        И плевать ему на лагеря смерти, конвеер, преобразователь, зверства и репресии на захваченной некромантами территории, маленьких девочек, не понимающих, что из них сейчас высосут жизнь.
        Но Магда ушла.
        - Слушай…
        Магус внимательно глянул Анастасу в глаза. Глаза, разумеется, были мутными, и прятались далеко в узких щелях глазниц, и лицо было неподвижным, и кожа - серой, и волосы - тусклыми…
        - Тебе сколько лет? Хоть примерно.
        - Да за триста перевалило. А что?
        - А…Магде, не знаешь, случайно?
        - Точно не знаю, - некромант равнодушно пожал плечами. - Она вроде бы чуть постарше. Ну… лет шестьсот-восемьсот. А что?
        - Да нет, ничего… просто интересно стало. Ладно, до свидания!

«И надеюсь, что оно все-таки состоится…»
        Магус был уверен, что Гринберг начнет извиняться и хотя бы сделает вид, что чувствует себя виноватым. Что скажет: «Мальчик мой, я очень рад, что все хорошо кончилось, и ты же понимаешь, что все это было сделано исключительно для процветания нашего Острова». Что поинтересуется его здоровьем. Что начнет жадно расспрашивать о технологиях некромантов, о методах управления мертвым войском.
        Нихрена.
        Первый же вопрос был о хаоситах.
        - Видел?
        - Да.
        - Отлично, мой мальчик, просто отлично. Я и не сомневался, что ты справишься. Ну-ка, рассказывай поподробнее.
        И только выложив все, Магус вспомнил, что собирался превратить Гринберга в кучу ледышек или, по крайней мере, публично разоблачить мерзавца. Перед советом магов, к примеру.
        - Ты не представляешь, мой мальчик, сколько ты сделал для нашего Острова. Будь уверен, каждый час, каждая минута твоей командировки были для нас пыткой. Когда ты… заболел - мы здесь чуть ли морды друг другу не били, спорили - вытаскивать тебя, или все же не оскорблять такой поспешной эвакуацией. Ты справился. Боже мой, парень, ты справился превосходно! Мы все гордимся тобой!
        Он снова уселся в кресло.
        - Мальчик мой, как превосходно ты все-таки поработал. Ты даже сам не представляешь, как. Ах, если бы еще опознать этого хаосита, если бы послушать его голос… ты же не откажешься дать мне заглянуть в твою голову, парень?
        Полчаса назад Магус с удовольствием заглянул бы в голову Гринберга. Не в том смысле, разумеется, который был заложен в вопросе: не в мысли, настроения и воспоминания, а в буквальном. Ударить его льдом, разбить этот толстый, нависший над лицом лоб…
        Если кто-то заглянет в его мозги, то встретит там Магду.
        Некромантку. Вампиршу. Шлюху.
        И странную, извращенную любовь к ней.
        - Это так уж необходимо? - язык не слушался.
        - О, нет, мальчик мой, если это тебе неприятно, то, конечно, не стоит!
        Гринберг отмахнулся.
        - Черт с ним, ничего особо нового мы не узнаем. Ты прекрасно все рассказал, и я уверен, что наши аналитики будут танцевать от восторга. Нет смысла тянуть из тебя жилы только для того, чтобы узнать, с кем ты весело провел вечер.
        Магус оторопел, а Гринберг вдруг подмигнул.
        - Брось, сынок, все мы люди. Ну, почти все. Пока маленькие слабости не заслоняют основной цели, на них можно не обращать внимания. Надеюсь, это была не вампирша?
        - Нет, - соврал Магус, прежде чем успел что-то сообразить.
        - Вот и славно.
        Гринберг снова встал, и протянул ему руку.
        - Еще раз спасибо тебе, мой мальчик. Что ж, надеюсь, тебе хватит недели для отдыха.
        Магус, собиравшийся отдыхать от поручений Гринберга лет тридцать, вдруг понял, что да, недели будет как раз достаточно.
        - Ах, да.
        Гринберг произнес это с таким видом, будто действительно только что вспомнил.
        - Пока тебя не было, я убедил наше сборище не унижать тебя деньгами и повышениями, а наградить кое-чем посущественнее. Вот.
        Деревянная коробочка была маленькой и даже не обтянутой бархатом. Тем не менее, у Магуса вдруг пересохло во рту.
        - Надо было бы обставить все церемонно, но я-то знаю, как ты относишься ко всей этой дребедени…
        Вообще-то Магус ко «всей этой дребедени» относился никак. Не было еще случая испытать «всю эту дребедень» на собственной шкуре. И, наверное, не так уж неприятно было бы, если бы вдруг ему перед строем, на глазах у всех друзей и сотрудников, вручили что-нибудь эдакое… знак доблести, например…
        Коробочка будто осветилась изнутри и стала прозрачной. Бронзовый крест надменно блеснул золотой вставкой.
        Магус почувствовал, как приподымается над землей. От гордости, разумеется, а не от соответствующего заклинания. Потому что, насколько он помнил, еще никто из соратников не начинал коллекцию наград с Креста Королевы.
        Неделя промелькнула на удивление быстро, и как-то… скучно.
        Скучно было ходить на сборища болтунов (и, кстати, никакая сволочь не поздравила его с наградой… обидно!), скучно было работать над совершенствованим заклинаний (а зачем? лед явно был на порядок слабее умения поднимать мертвецов; но кто ж ему даст заниматься этим здесь?); скучно было проводить время с девушкой (ох и дура… и в постели - бревно-бревном!), и скучно было надираться пивом в ближайшем пабе. Пивохлебы спорили о каких-то глупых вещах, о том, кто выпьет больше, или плюнет дальше, или удержит в одной руке сколько-то там бокалов - разумеется, тоже с пивом. Хозяину пришлось даже завести специальную книгу для записи подобных рекордов.
        Магус смотрел на посетителей, и думал, что для превращения их в зомби не нужно много усилий.
        - …не умеют деньги считать. Так мало того, они еще и пытаются вытеснить с поля тех, кто это делать умеет!
        Сказавший это чем-то неуловимо напоминал Гринберга - был невысок, кругл и черняв, и глаза имел выпуклые - то ли от рождения, то ли от пива.
        - …причем вытеснить не проблема, - продолжал нетрезвый оратор. - Нам-то что, деньги и знания - актив нематериальный, перебросил в другую страну - и пусть трудятся там! Но сами-то некроманты, оставшись без разумного управления! Да их экономика сдохнет через три года! Да они просто вынуждены будут прийти, и кланяться в ноги, чтобы наши вернулись, и все наладили!
        Оратор явно путал трактир с Гав-парком.
        - А ведь с тех пор экономика сделала шаг вперед! Цивилизованная страна не выживет без кредитов и займов, а кто их даст? В результате, некроманты обанкротятся даже раньше!
        Толстяк отхлебнул сразу пол-бокала, и провозгласил:
        - Вот тогда-то мы и придем!

«А не боишься, что они придут раньше?» - чуть было не ляпнул Магус, этот вопрос уже задал кто-то из слушателей.
        - Вы издеваетесь, сэр? - оратор захохотал. - Бояться кучки ублюдков, без флота, почти без армии, без ресурсов для хотя бы годичной войны! Да им разве что с карликовыми государствами воевать! но не будет и этого! Потому что, как вы, несомненно, знаете, наше правительство никогда этого не допустит.
        Магус слушал, и в то же время вспоминал колонны мертвецов, колокол и катриллион с «горячим резервом», подводную лодку в проливе и страшный взгляд Йорна.
        Яна Дубинянская
        Фелиси
        Фелиси нравился доктор. Он был уже немолод, но какое энергичное, по-настоящему мужественное лицо! Какая стремительная, уверенная походка, и какие широкие грудь и плечи! А глаза, в которых порой вспыхивал странный внутренний блеск - это были глаза подлинного рыцаря Науки, ее фанатика, который во имя нее не остановится ни перед чем.
        Почти каждый день доктор приносил Фелиси коробку шоколадных конфет. Конечно, он говорил, что это лекарство - будто шоколад повышает давление и вообще помогает против малокровия и анемии, но стоило Фелиси обмолвиться, что ее любимые конфеты
        - «птичье молоко», как на ее столе стали появляться именно они.
        Фелиси не была красавицей. Она была «очаровательной блондиночкой» - не очень высокой, в меру пухленькой, с тонкой талией, большими голубыми глазами и маленькими детским ручками. Она с детства считалась очень болезненной, хотя всегда была веселой и подвижной. Всегда - но только не при докторе. К его приходу Фелиси даже иногда наносила себе под глазами голубые тени - достаточно легкие, чтобы не портить ее фарфорового личика, но и достаточно заметные, чтобы можно было томно откинуться в креслеи произнести слабым голосом: «Сегодня ночью я так и не смогла сомкнуть глаз, доктор…»
        Близилось время его ежедневного визита, и Фелиси сосредоточенно повертелась перед зеркалом, оправляя складки удивительно шедшего ей пеньюара - голубого, воздушного, всего в кружевах и оборочках. Положение больной позволяло ей не делать прическу, но это не значит, что она не завила как следует свои в беспорядке спадавшие на плечи белокурые локоны. Приготовившись надлежащим образом, Фелиси спустилась в сад, чтобы первой встретить доктора в ажурной тени беседки.
        Вот он показался на том конце аллеи и приближается стремительными шагами, наклонив вперед большую львиную голову. Вот он заметил среди пестрых пятен света и тени ее голубой пеньюар и повернул в ее сторону резко, уверенно. Только за такого человека и стоит выходить замуж.
        - Доброе утро, мисс Фелиси.
        - Доброе утро, сэр Гарнвей.
        Она протянула ему руку - медленно, ведь это очень красивая рука. Доктор осторожно взял ее запястье двумя твердыми квадратными пальцами, и его узкие губы зашевелились, считая пульс. Фелиси откинулась на ажурную спинку скамейки и полузакрыла глаза.
        - Пульс очень слабый, - сказал доктор, отпуская ее руку. - И, должен вам сказать, результаты анализов тоже неутешительны Гемоглобин резко падает, и я не могу понять, почему…
        Он умолк, и Фелиси вздохнула - тяжело, с чуть слышным стоном. Он должен понять, что она, такая несчастная и слабая, нуждается в защите…
        - Фелиси - означает счастье, - вдруг медленно произнес доктор. - Но куда оно приведет вас, это счастье? - и тут же, без всякой связи с предыдущим:
        - Вас часто жалят комары, мисс Фелиси?
        Она вскинула глаза. Неужели он заметил этот маленький прыщик на лбу, который она так тщательно припудрила и прикрыла прядью волос? Но если заметил… пусть это только подчеркнет ее беззащитность.
        - К сожалению, да, доктор. Иногда я всю ночь не могу уснуть от их ужасного запредельно-высокого звона. В доме столько людей… но они почему-то выбирают именно меня.
        Доктор кивнул головой - так, будто услышал именно то, что ожидал, и протянул руку к своему саквояжу. Вот сейчас она, наконец, появится коробка шоколадных конфет, по поводу которой Фелиси уже начала беспокоиться. Удивительно вкусные конфеты «птичье молоко»… Не может быть, чтобы доктор носил их ей только как пациентке.
        Но рука доктора вынула из саквояжа вовсе не конфеты, а высокую изящную бутылку, наполненную бордово-красной жидкостью. Неужели вино? В семье Фелиси считалось, что молодая девушка не должна даже знать вкуса вина. Хотя вкус Фелиси, конечно, знала - однажды она попросила Джима дать ей попробовать из своего бокала, и Джим был слишком счастлив, чтобы думать о приличиях.
        Джим был безнадежным поклонником Фелиси. Он служил клерком в банке, и в ее глазах это обстоятельство вовсе не уравновешивалось его происхождением из обедневшего графского рода. Кроме того, Джим был безмерно положительным. Он с первого взгляда понравился родителям Фелиси, ее многочисленным родственникам и даже подругам - достаточное основание для того, чтобы не понравиться ей самой.
        А вино Фелиси понравилось. И если доктор считает, что оно поможет излечить ее от анемии, она не будет иметь ничего против..
        Доктор, принес с собой и бокал - красивый, хрустальный, с серебряной витой ножкой и ободком по краю. В бестрепетно-твердых руках доктора темная тягучая жидкость густой струей перелилась из бутылки в бокал, и неизбежная капелька оставила на пальце красно-коричневый след. Бокал был наполнен почти до краев, и Фелиси осторожно, боясь расплескать, поднесла его к губам.
        Нет, это не вино. Солоноватый, чем-то знаковый вкус - он был бы приятнее, если бы бутылку подержали на льду. Фелиси отпила несколько маленьких глотков и поверх бокалавзглянула на доктора - этот томный и чуть-чуть порочный взгляд она переняла в синематографе. Доктор смотрел на нее пристально, выжидающе, и в его глазах снова зажегся так волновавший ее всегда фанатический блеск.
        - Вам нравится, мисс Фелиси? - спросил он, и по легкому напряжению в его голосе Фелиси поняла, что речь идет не просто о микстуре. Она поставила бокал на столик и ответила, стараясь, чтобы это звучало как можно двусмысленнее:
        - Недурно… но я думаю, что невинной девушке не следует злоупотреблять этим.
        В разговоре с доктором Фелиси время от времени подчеркивала свою. невинность, Мало ли что он может подумать про нее с Джимом. А «женщины о прошлым» доктору не могли нравиться - однажды на званом обеде он сказал о них такое, что присутствуй подобная женщина в их. салоне, она покраснела бы до корней волос.
        - Лучше бы вы лечили меня шоколадом, - добавила Фелиси, улыбаясь.
        Доктор тоже улыбнулся и снова открыл саквояж. На этот раз на свет действительно показались конфеты, и Фелиси забыла о своей роли смертельно-больной беззащитной девушки и с детской радостью вскочила со скамейки.
        В тот день Джим снова безуспешно просил ее руки. Мать Фелиси опять указывала на неразумность отказа, но высокопарное утверждение, что Джим готов отнять за нее всю свою кровь, не казалось девушке достаточно убедительным. К тому же бедняга Джим не имел возможности настаивать - после обеда он должен был быть в банке, и торопился напригородный поезд.
        А в целом летняя жизнь Фелиси за городом текла, как обычно. Раз в три дня она устраивала званый ужин для подруг, а в остальное время честно поглощала фрукты и красный густой напиток, который доктор теперь приносил ей ежедневно. Фелиси привыкла к его странноватого вкусу, и теперь выпивала бокал до дна. А обращение доктора с нею становилось все более непостижимо-загадочным, и Фелиси уже не сомневалась, что вскоре выйдет за него замуж.
        Однажды, когда они сидели вдвоем в беседке, доктор взял ее руку и попросил:
        - Закройте глаза, мисс Фелиси. А теперь расскажите мне: что вы слышите? Расскажите обо всем, не упуская самого ничтожного звука.
        Фелиси слышала только щебетание птиц и где-то вдали - распоряжения по дому, которые мать отдавала слугам. Но этого было мало, и, медленно опустив ресницы - у нее очень красивые пушистые ресницы - Фелиси заговорила вполголоса:
        - Я слышу, как какие-то мелкие насекомые копошатся под полом беседки… а еще глубже… я слышу, как журчат грунтовые воды в подземных гротах…
        Кто знает, что еще она готова была услышать, но, приоткрыв глаза, Фелиси прочла на лице доктора мрачное удовлетворение. Мрачное - потому что его жизнь складывалась не так уж счастливо, но все изменится, когда в нее войдет она, Фелиси…
        В другой раз доктор попросил ее расписаться на какой-то бумаге, но, взяв в руку карандаш, Фелиси вскрикнула - одна из его граней была остра, как бритва. Инстинктивно положив в рот порезанный палец, Фелиси на мгновение почувствовала знакомый вкус - но не может же быть, чтобы доктор поил ее кровью! Какая гадость! Но он так забеспокоился, тут же наложил на палец повязку - только чуть-чуть помедлив перед этим.
        Лето уже подходило к концу, и однажды Фелиси, укладывая вещи для переезда в город, услышала за стеной, в прихожей, знакомые голоса.
        - …ее пьянит этот вкус, - говорил доктор, - каждый раз она чувствует прилив жизненных сил - но скоро она уже не сможет удовлетвориться консервантом. Она уже чувствует потребность поранить себя, и скоро…
        - Но на чем основана ваша уверенность, сэр Гарнвей? - спросил несмелый голос, и это был голос Джима.
        - На всем! Я много лет изучал это явление, все признаки налицо: и сверхъестественные способности, и неожиданные всплески сексуальности…
        - Сэр Гарнвей, вы забываетесь! И вообще, это нелепо - в наш просвещенный век, когда паровые машины…
        - Не говорите мне о паровых машинах, молодой человек!!! - загремел доктор так, что Фелиси вздрогнула, зацепив стопку книг на столе. Шум их падения прервал этот интригующий разговор, и Фелиси осталось только ломать голову над его смыслом.
        Накануне отъезда она гуляла в саду, и на боковой аллее неожиданно встретилась с Джимом. Ее удивил его вид - всегда застегнутый на все пуговицы и затянутый крахмальным воротничком, Джим сегодня явился в рубашке «апаш» с широким распахнутым воротом. И лучше бы он ее не надевал - его тонкая бледная шея производила жалкое впечатление Увидев Фелиси, обычно сдержанный и корректный Джим опять-таки повел себя очень странно: опрометью бросился к ней и порывисто схватил за руку.
        - Что с вами, мистер Джеймс? - недоуменно спросила Фелиси.
        - Мисс Фелиси, - быстро заговорил он, - я люблю вас. Я люблю вас такую, какая вы есть. И я не дам, я не позволю… я пойду на все, только бы быть рядом с вами. Я увезу вас! И вы… вы можете сделать то, что хотите, адамово яблоко на его щуплой шее судорожно дернулось, - прямо сейчас.
        Эта нелепая шея, и безумно-умоляющие глаза, и вся его фигура, более уместная в банковской конторе, чем в саду в пылу любовных признаний - все это смешило и раздражалоФелиси. И она беспечно выпалила то, что неизвестно откуда пришло ей в голову:
        - А если я хочу вас укусить?
        Лицо Джима изменилось прямо на глазах - исказилось, побледнело в тон рубашки. Фелиси почувствовала, как задрожала его рука, все еще сжимавшая ее руку. Так он еще и трус!..Эта тощая шея просто выводила ее из себя. Нет, она избавится, наконец, от этого надоевшего поклонника!
        И, положив руку на его плечо, она легонько, но зло куснула Джима чуть повыше воротника.
        Но кто бы мог подумать, что у него такая нежная кожа! На белой шее моментально выступили капельки крови, и Фелиси испуганно отпрянула, но Джим не увидел страха на ее лице, он вообще ничего не увидел, он уже был на другом конце аллеи и не собирался останавливаться…
        Это была последняя ночь за городом. Фелиси не могла заснуть и смотрела в потолок широко раскрытым глазами. О бессонице надо будет обязательно рассказать родителям-чтобы они увеличили плату доктору, и он и в городе продолжал ее посещать. Теперь, когда она бесповоротно порвала с Джимом, может быть, доктор соберется с духом сделать ей предложение. Леди Фелиси Гарнвей - звучит совсем неплохо…
        Когда скрипнула дверь, она вздрогнула и приподнялась на кровати. Но это был он, да, он! - почему в такой час? - не все ли равно, она всегда счастлива его видеть… Что этопоблескивает в его руке? - наверное, какой-нибудь медицинский инструмент, это не имеет значения…
        Ей и в голову не пришло бояться.
        ЗАМЕТКА ИЗ «ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ» КРИМИНАЛЬНАЯ ХРОНИКА
        Сегодня, шестого сентября 18…года, в спальне своего загородного дома была найдена мертвой мисс Фелиси Чартерс, единственная дочь сэра Уильяма Чартерса, баронета и члена парламента. Молодая девушка была зверски убита: ей перерезали горло, а в грудь вогнали деревянный кол двух с половиною дюймов в диаметре. Последнее обстоятельство наводит на мысль, что убийство было совершено сумасшедшим в припадке религиозного фанатизма. Сотрудники Скотланд-Ярда склонны подозревать сэра Чарлза Гарнвея, практикующего врача, известного в некоторых кругах своей книгой «Вампиры в наши дни». Упомянутого доктора Гарнвея в ночь убийства видели неподалеку от дома Чартерсов, после чего он скрылсл. Ведутся розыски, и мы надеемся, что они увенчаются успехом.
        Яна Дубинянская
        За рекой
        Зимой Марушка прикладывала ладони воронкой к холодному стеклу и долго согревала его дыханием, пока среди морозных узоров не возникало маленькое круглое окошко. И тогда - если сидеть у окна целый день и никуда не уходить - можно было увидеть его.
        Быстрыми, уверенными шагами, едва заметно прихрамывая, он пересекал улицу - большой, немыслимо-широкоплечий. В сильные морозы он поднимал косматый воротник, и тогда снаружи оставались только его глаза - такие синие, что это было заметно даже на большом расстоянии, сквозь мутное стекло. А в более теплые дни Марушка видела его простое, четкое лицо военного - кем, как не военным, мог он быть? Он жил на постое у их соседки, той самой, с которой мать уже много лет не разговаривала, - жил всю зиму.
        Но зима кончилась. Он уехал - наверное, навсегда - но Марушка продолжала целыми днями сидеть у окна с неначатым вышиванием на коленях. По вечерам она иногда широко распахивала створки - посмотреть на закат и послушать тоскливые песни девушек, собиравшихся на окраине поселка.
        За рекой, за рекой есть большая страна,
        За рекой, за рекой есть чужая страна.
        А в стране той чужие люди живут,
        И мужья там у жен своих кровушку пьют.

* * *
        - Марушка!
        Она вздрогнула. Резкий голос матери донесся слишком издалека, он не казался реальным. За окном в сером весеннем дожде сгущались ранние сумерки, и несколько мгновений Марушка продолжала следить за крупными каплями, ползущими по темнеющему стеклу. Потом она медленно встала и направилась в прихожую.
        - У нас гостья, - сказала мать. - Проводи ее у угловую комнату и помоги устроиться, - она широко улыбнулась. - Это и есть моя дочь, Мария.
        Приотворенная дверь бросала косую тень на угол прихожей, и Марушка различила только темную согбенную фигуру с двумя огромными узлами. Фигура сделала шаг вперед, но не вышла на свет - только в глазах загорелись две отраженные искорки.
        - Красивая, - произнес звучный женский голос, в котором отчетливо прослушивался непривычный иностранный акцент.
        Под пристальным взглядом матери Марушка поздоровалась, подошла к гостье, взялась обеими руками за один из ее узлов и пошла впереди, указывая дорогу.
        Прислушиваясь к удаляющимся шагам, мать Марушки тяжело вздохнула и оперлась на дверной косяк. Вот и она берет проезжих на постой - она, вдова самого крупного землевладельца в округе, только где теперь та земля? Всю расхватали неизвестно откуда взявшиеся после смерти мужа кредиторы. А жить-то надо… И ей, и Марушке - зачарованной принцессе, ничего не замечающей вокруг себя, в том числе и нависшей над их домом угрозы беспросветной бедности.
        За стеной ровно шумел мелкий дождь. Прихожую пересекали желтоватые глинистые следы. Марушкина мать снова вздохнула. Нет, она пошла на это не только ради денег. Короткий разговор с той женщиной возродил в ее душе самую главную надежду, извечное, страстное желание, не покидавшее ее самое меньшее два года.
        Выдать Марушку замуж.

* * *
        Отец называл эту комнату своим кабинетом. После его смерти она пустовала, здесь было прибрано и пыльно. Уже совсем стемнело, и Марушка зажгла одиноко стоявшую на столе свечку.
        Тем временем постоялица уже развязывала свои узлы, хозяйски осматриваясь по сторонам. Рассеянный свет чертил глубокие тени на ее лице немолодом, узком, костистом. Она сняла с головы темный платок с длинными кистями - волосы были неожиданно светло-русые, контрастируя с яркими черными глазами. Марушка чуть не вздрогнула, когда эти глаза остановились на ней, улыбка намертво приклеилась к ее напряженному лицу.
        - Красавица, - повторила женщина со своим чужеземным акцентом. Садись. Венцик - он черненьких любит, очень любит… А я тебя вот хоть сейчас всему научу, ведь одной красоты мало, что ты сможешь при одной красоте? А наука небольшая, только смотри…
        Марушка смотрела. Нежилая комната менялась с фантастической быстротой, и невозможно было уследить за стремительными движениями узких рук незнакомки. Темное покрывало завесило окно, свеча многократно отразилась к веренице зеркал, из угла в угол протянулись гирлянды пучков сухих, пряно пахнущих трав. На столе возникли десятки причудливых склянок, мешочков с вышитыми на них непонятными знаками, деревянных и костяных амулетов на длинных шнурках. Это же колдовство, осознала Марушка и вздрогнула, заметив в углу стола высушенное крыло летучей мыши с хищно скрюченными коготками. Но особенно жуткими были две свисающие с веревки девичьи косы - одна русая, а другая темно-каштановая, почти в тон Марушкиных волос. Как это можно отрезать косу у живой девушки - или?…
        Марушка смотрела, как загипнотизированная, только смотрела - слова женщины не доходили до ее сознания. Это ведьма, это колдунья - что она делает в их доме?!
        - …а хлебнете этого отвара - и снова будет у вас тишь да гладь, выплыл из далекой глубины спокойный, напевный голос. - Запомнила травы?
        Марушка встрепенулась и кивнула. Бежать, скорее бежать отсюда! Но женщина подошла ближе и взяла ее за руку.
        - А ежели кто погубить тебя захочет, при такой красоте всякое бывает не медли, возьми его волос, просунь в отверстие и завяжи двойным узлом. Тут и смерть твоему врагу. Вот так, - держа между пальцами левой руки маленький плоский амулет, похожий на рыбку с дырочкой вместо глаза, они посмотрела по сторонам, словно отыскивая пристальным взглядом волос врага, которого надо немедленно осудить на смерть. Марушка замерла, огоньки отраженных свечей поплыли у нее перед глазами, смешиваясь с ароматом дурманящих трав. Она едва держалась на ногах.
        - Иди, - сказала чужеземка. - Завтра продолжим.
        И Марушка опрометью бросилась бежать, сжимая в кулачке отполированную рыбку с маленьким круглым отверстием.

* * *
        - Пусть она уйдет, мама! Я прошу…
        - Что ты такое говоришь, Марушка, я уже взяла ее на постой.
        - Но ведь она колдунья. Зайдите в ее комнату, мама, посмотрите… Она ведьма! Она же может нас убить, если захочет…
        Марушка металась по комнате, в ее карих глазах дрожали слезы. Мать подошла к ней, обняла за плечи, усадила на табурет. Марушка по-детски спрятала голову на ее груди.
        - В разных краях - разные обычаи, - говорила мать, ритмично поглаживая пушистые Марушкины волосы. - В той стране, где она родилась и выросла, девушек обязательно учат ворожбе. Вот она и решила научить тебя, глупенькую - а ты испугалась…
        - Мама… Марушка подняла залитое слезами лицо. - Но зачем это мне? Ведь я же не поеду в ту страну…
        Молчание длилось какую-то неуловимую секунду - и все-таки это было молчание. Мать села рядом с Марушкой и пристально посмотрела ей в глаза.
        - Ты уже взрослая, - наконец, сказала она. - Тебе лучше знать заранее. У этой женщины есть сын, его зовут Венцеслаус, по-нашему - Венцеслав. Он скоро приедет сюда, - она сделала паузу. - Он хочет жениться.
        Губы Марушки полуоткрылись, в глазах промелькнуло изумление, страх, протест, тонкие брови образовали на лбу страдальческую складку - но через мгновение она разгладилась, и лицо стало отрешенно-спокойным.
        - Венцеслав, - мечтательно прошептала девушка. - Красивое имя.

* * *
        Марушка сидела у окна. Обманчивое солнце не грело на улице, но стекло было совсем теплым, и Марушка прикладывала к нему нежные ладони. Венцеслав… Он должен быть большим, таким высоким и широким в плечах, а глаза у него должны быть синие-синие… Нет, скорее всего, у него черные, материнские глаза. И, конечно же, он не военный…
        Марушка знала, что мать мечтает увидеть ее замужем. Особенно теперь, когда умер отец… Мать права. Самые несчастные на свете девушки - те, что не вышли замуж. Ей это не грозит, она будет счастлива… Венцеслав.
        За рекой, за рекой есть большая страна,
        За рекой, за рекой есть чужая страна…
        Стекло мелко задрожало, и Марушка вскинула глаза. Подпрыгивая на камнях, по дороге промчался двуконный экипаж. Он почти тотчас исчез из виду, но, судя по звуку, остановился, и где-то совсем недалеко. Внезапное любопытство охватило Марушку, она встала и направилась в прихожую - но живой вихрь пронесся мимо, оттеснив ее, заставив прижаться к стене.
        - Венцик!!!
        На полу шевельнулся, опадая, черный платок колдуньи - про себя Марушка продолжала так ее называть, хотя с того вечера больше не брала магических уроков, а, зайдя однажды к постоялице, нашла ее комнату прибранной и обыкновенной. Машинально нагнувшись за платком, девушка вышла в прихожую, прижимая его к груди.
        Колдунья стояла на крыльце, крепко, самозабвенно обняв светловолосого, хорошо одетого юношу - его голова приходилась на уровне его груди, ведь он, наверное, стоял ступенькой-двумя ниже, пряча лицо в складках материнской одежды. Ее худые пальцы гладили, перебирали его светлые волосы, а губы шептали что-то бессвязно-нежное на чужом, непонятном языке.
        Внезапно Венцеслав отстранил мать, поднял голову, и его глаза встретились с Марушкиными - небольшие, узкие зеленоватые глаза с чужеродным, хищным блеском. У него было худое, с мелкими чертами лицо, тонкие, сосредоточенно сжатые губы. Слегка касаясь колдуньиного плеча, Венцеслав поднялся на ступеньку - он был не выше матери, узкий, худощавый.
        Марушка беззвучно шевельнула губами и кивнула, теребя тонкими пальцами длинную кисть темного платка. Колдунья протянула за ним руку и, накидывая платок на плечи, что-то сказала сыну на своем языке. Он ответил отрывисто, гортанно. Потом еще раз окинул взглядом Марушку и под руку с матерью прошел мимо нее в дом.
        Марушка осталась на крыльце. Она слышала голос матери, встречающей гостя, а потом зовущей ее, холодный весенний ветерок студил пальцы все еще протянутой вперед руки - Марушка не могла пошевелиться, не могла двинуться с места. В нескольких шагах от крыльца стоял залепленный грязью экипаж, и кони слегка поводили опущенными головами.
        За рекой, за рекой есть чужая страна…

* * *
        За окном мелькали верстовые столбы, и совсем еще голые деревья, столбы и деревья, деревья и столбы… Марушка неосознанно пыталась их пересчитывать, а потом просто хваталась взглядом за каждое дерево, чтобы сделать гигантский шаг к следующему, и так дальше, дальше… А Венцеслав сидел рядом, не касаясь ее, но все равно слишком близко, и Марушка вся приникала к стеклу, уносясь к придорожным деревьям. Экипаж подбрасывало на выбоинах и ухабах, и она крепко, до белых косточек впивалась рукой в край сиденья - не пошатнуться не дотронуться случайно до него…
        Но ведь он ее муж.
        Все случилось так быстро… Марушка вспомнила полупустую церковь, сонного священника и жгучую каплю воска с венчальной свечи на руке. Мария и Венцеслав… Его «да» было коротким, гортанным, нездешним. Он посмотрел на нее и улыбнулся - мелкие острые зубы за невидимыми губами, такая улыбка должна приносить несчастье, как упавшее кольцо или погасшая свеча…
        Еще раньше, в тот день, когда он приехал… Тогда он впервые улыбнулся вот так - они сидели за столом, уставленным лучшими блюдами, какие только сумела приготовить мать, он поглощал еду молча, сосредоточенно, а мать спросила, не устал ли он с дороги и нравится ли ему здесь. Его мать, колдунья, перевела вопрос - но он не ответил, а только улыбнулся и впервые за весь вечер в упор посмотрел на Марушку…
        - Ты понравилась ему, - сказала мать вечером.
        - Но он же… совсем-совсем не говорит по-нашему, - прошептала Марушка.
        - Выучится. Ведь его мать говорит. Да и ты можешь выучить его язык, это даже будет лучше. А у них родовой замок, и Венцеслав - старший сын… Мы уговорились, что вы с ним поедете туда после свадьбы. Через неделю.
        За рекой, за рекой…
        Экипаж мелко завибрировал - они въехали на шаткий деревянный мостик. Внизу шумела темная, недавно освободившаяся ото льда река, мутная вода несла какие-то ветки, прошлогодние бурые листья, закручивая вокруг них маленькие бурунчики.

…Она плакала и бессвязно повторяла, что не поедет, никуда не поедет с ним - а мать даже не утешала ее, только смотрела чужим, отрешенным взглядом, словно у нее никогда не было дочери по имени Марушка. Он ведь теперь твой муж, муж… А колдунья на прощание приложила к ее глазам платок, смоченный каким-то отваром - и они уже не были красными. И сказала несколько слов Венцику, своему любимому сыну - кроме него, их никто не понял…
        Мостик кончился, и экипаж резко встряхнуло. Марушка потеряла равновесие, беспомощно взмахнула руками и упала на жесткое, острое плечо Венцеслава. Отпрянув, она взглянула в его лицо - бестрепетный резкий профиль с костистым тонким носом и плотно сжатыми губами. Он будто не замечал ее, и потому она продолжала смотреть на этот изжелта-бледный нездешний профиль, обводя глазами его четкие контуры, один за другим…
        И тут Венцеслав медленно, неестественно медленно повернулся. Их глаза встретились. Марушка замерла, загипнотизированная крошечными точками зрачков внутри мутно-зеленых узких глаз. Не шевелясь и не опуская ресниц, она почувствовала его крепкие пальцы на своих плечах. Венцеслав что-то сказал на своем гортанном языке, голос звучал прерывисто и хрипло. Марушка судорожно сглотнула, она хотела ответить, все равно что - только сказать хоть слово, приблизиться хоть на шаг к этому абсолютно чужому, далекому и враждебному человеку. Но губы полуоткрылись совершенно беззвучно, ей словно перекрыли воздух…
        Венцеслав медленно притянул ее к себе, его лицо оказалось так близко, что черты бесформенно расплылись - а потом оно опустилось, и Марушка почувствовала его губы насвоей нежной шее. Они были слишком тонкими и жесткими, его губы, он делал ей больно, очень больно…

* * *
        Это путешествие не могло когда-нибудь кончиться. День-ночь, дождь-солнце, постоялые дворы - и снова дорога, дорога, дорога… Длинные дни ничем не отличались друг от друга. Сначала Марушка пыталась следить за их ходом, хотя бы отмечать воскресенья… но потом время вытянулось в одну серую полосу, всепоглощающую и изначально-бесконечную. И до мельчайшей секунды заполненную им, им одним.
        Даже на постоялых дворах, когда Венцеслав ненадолго оставлял ее одну, Марушка не могла избавиться от чувства его неодолимого присутствия. Других людей в мире не было - разве те серые тени, с которыми на непонятном языке коротко переговаривался муж, можно было назвать людьми? А он быстро возвращался, может, он и не уходил никуда, он был рядом постоянно, каждое мгновение дня и ночи…
        Он пристально смотрел на нее своими маленькими, беспощадно-хищными зеленоватыми глазами. И медленно, долго целовал ее - все время в одно и то же самое место на шее - даже не целовал, а словно присасывался к ней жадно и зло. А потом неуловимым движением узкого змеиного языка облизывал тонкие губы и улыбался - Марушка отводила глаза, но острозубая, нечеловеческая улыбка неотступно преследовала ее.
        А столбы и деревья по-прежнему мелькали за окном, но строения изредка попадавшихся по дороге поселков были теперь совсем другими - высокими, узкими, островерхими. Иногда она видела вдали города, окруженные неприступными каменными стенами, из-за которых выглядывали верхушки остроконечных крыш и шпилей. Чужая страна…
        А в стране той чужие люди живут,
        И мужья там у жен своих…
        Догадка была внезапной и жуткой, и в один момент она стала уверенностью. В маленьком зеркальце вздрагивал багровый кровоподтек на белой шее. Неподвижными расширенными зрачками смотрела Марушка в зеркало, пока оно со звоном не выпало из обессилевшей руки. И еще эта страшная слабость по утрам… А Венцеслав бесстрастно сидел рядом, он не наклонился за зеркалом, казалось, он вообще не замечал своей жены… пока не наступало время выпить еще глоток ее крови.

* * *
        Это был город - чужой, странный, призрачный в неровном белесом тумане. Экипаж мелко подрагивал на уличной брусчатке, а по краям вздымались высокие, узкие, надвигающиеся с обеих сторон стены. Крыши домов растворялись в тумане, и только кое-где из рваной пелены выступали граненые башенки, готические купола, шпили и причудливые ажурные решетки.
        Марушка смотрела в окно, бессильно откинувшись на спинку сиденья. Каждое движение теперь утомляло, как тяжелая работа. А он все время был здесь, понемногу отнимая унее жизнь, которой осталось, она чувствовала, совсем чуть-чуть… И никуда не убежать, не скрыться, это ее судьбы, несчастная судьба, навсегда повязанная с чужой, далекой, последней страной…
        Экипаж въехал под массивную нависающую арку - словно в пасть чудовища. Стук копыт о брусчатку гулко отразился от свода. Это - все, вдруг остро осознала Марушка, вот так и приходит страшный, необратимый конец… Зеленые глаза Венцеслава блеснули в полумраке, он повернулся к ней - в самый последний раз, ему осталось только улыбнуться - и все…
        Кони остановились. Венцеслав встал и, подойдя к двери экипажа, обернулся и сказал Марушке несколько непонятных слов. Потом он спрыгнул с подножки и зашагал через вымощенный брусчаткой двор по направлению к дому.
        Замерев, застыв всем телом, Марушка провожала его напряженным взглядом. Вот он три раза постучал деревянным молотком в тяжелую резную дверь, вот она открылась
        - медленно, туго, такая широкая на ребре… Венцеслав перебросился несколькими словами с человеком на пороге и вошел в дом.
        Марушка вскочила. Это было не решение - она даже не успела подумать, представить возможный исход, взвесить шансы. Просто тяжелая дверь захлопнула парализующий страх - осталось страстное безумие, отчаянное стремление спастись, скрыться, бежать как можно дальше отсюда…
        Лихорадочное возбуждение, заменившее силы, делало движения судорожно-беспорядочными. На подножке экипажа она споткнулась, зацепилась платьем и полетела куда-то вниз, но вытянутые руки встретили слишком близко нависшую шершавую стену. Марушка заметалась под узким, подавляющим сводом, бросилась было во двор и только потом - к тяжелым воротам с чугунной решеткой. Они казались запертыми, но нет - в тумане серел узкий просвет между створками, и Марушка нырнула в него, не коснувшись ворот дажеволосами.
        Город обрушился на нее всей своей громадой. Она бежала по узким улочкам, скользя и спотыкаясь на мокрой брусчатке, стараясь не замечать узких высоких стен, которые в любой момент могли сдвинуться, раздавив тонкое пространство между ними… Клочковатый туман маскировал повороты и тупики, и она держала руки вытянутыми вперед - пальцы онемели от холода, только горели ладони с ободранной кожей. Не останавливаться, не останавливаться, подальше от него, это только кажется, что стены замыкают заколдованный круг, неодолимо возвращая ее к месту побега…
        Жуткий лабиринт привел ее на широкую площадь, посреди которой высился в тумане огромный готический собор. Марушка невольно замедлила шаги, остановилась в болезненной нерешительности. И впервые увидела вокруг людей - раньше город был пуст, словно гигантская западня для нее одной… Люди выходили из собора, их было много, слишком много, они говорили на непонятном языке, языке Венцеслава и его матери-колдуньи, они все были ее врагами, все!
        И тут она увидела его. Этого не могло быть, и все-таки это был он высокий, широкоплечий, в военной шинели с поднятым воротником и синими, невозможно-синими глазами напростом, мужественном лице. Он пересекал площадь спокойно, и уверенно, с незаметной хромотой - как когда-то улицу перед их домом - большой, такой надежный и близкий…
        Он не мог знать ее - но Марушка не вспомнила об этом. Единственный человек, о котором она когда-либо мечтала, который мог спасти ее и сделать счастливой - был здесь, в этом страшном, чуждом месте. И одним стремительным порывом она бросилась к нему, прильнула лицом к грубому ворсу влажной шинели. Теперь все будет хорошо… Он защититее от этой чужой страны, от жуткого мужа, он увезет ее домой…
        Она подняла залитое слезами, несчастное, счастливое лицо. В синих глазах было легкое недоумение, но его большая твердая рука уже гладила успокаивающе ее волосы. Он ободряюще опустил светлые ресницы - и улыбнулся.
        Зачем он улыбнулся?! Зрачки Марушки расширились, отражая ряд его мелких, хищных, острых зубов. Его рука лежала на ее затылке, а лицо начало опускаться, тянуться к беззащитной шее… Он был высокий, ему надо было как следует наклониться…
        Сама собою, без помощи сознания, рука Марушки скользнула в карман, и в пальцы впилось что-то маленькое и твердое - деревянная рыбка с круглым отверстием вместо глаза. «А задумает кто погубить тебя… возьми его волос…»
        Марушка улыбнулась жалкой, затравленной улыбкой и обняла его обеими руками за плечи. Она не чувствовала своих пальцев, но они четко, без слабости и дрожи выполняли свою работу. Жесткий прямой волос, приставший к воротнику… маленькое отверстие и двойной узел.
        Отрешенно, без удивления она увидела, как смертельно побледнело его склоненное лицо, искривились четкие губы, почувствовала тяжесть его огромного бессильного тела и одним коротким, резким движением оттолкнула его.
        Люди, выходящие из собора, поворачивали головы, останавливались, тревожно переговариваясь, и вскоре на площади образовалась толпа. Толпа, в центре которой, распростершись на мокрой брусчатке, лежал большой мужчина в серой шинели, а над ним, растерянно разводя тонкими руками, стояла темноволосая, бледная, изможденная девушка, она плакала, повторяя бессвязные слова на непонятном языке…
        notes
        Примечания

1
        До бесконечности (лат.)

2

«И никто не узнает, где моя могила,
        Не узнает никто, где она…» (англ.)

3

«Metallica», 1991.

4
        Элис - английское прочтение имени Алиса; (намек на «Алису в Стране Чудес» Л. Кэррола).

5
        Девочка Эли - главная героиня книг А. Волкова «Волшебник Изумрудного города» и др.

6
        Добро пожаловать в Страну Чудес, Алиса! (англ.).

7

«Непрощенные», т. е. «Проклятые» (англ.).

8
        Обреченные раствориться в мерцающем свете,
        Уходящие туда, где темнее ночь,
        Обреченные раствориться заживо в смерти,
        Бездыханные, дышим, бесплотная плоть (англ.).

9
        Жить - значит умереть (англ.).

10
        Это всего лишь бледный налет смерти, который люди ошибочно называют своей жизнью (англ.).

11
        В ДАННОМ случае - «…И справедливость для всех!» (Вариант: «…И правосудие для всех!») (англ.) (название альбома группы «Metallica» за 1988 г.).

12
        Ты увидишь тьму в моих глазах;
        Я - ужас безумной ночи! (англ.).

13

«Хаяте» (Японск.) - Шторм.

14

«Хамсин» (Японск.) - Ураганный ветер.