Генри Лайон ОЛДИ
        МЭЙЛАНЬ
        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЧЕЛОВЕК И ЕГО МЕЧ
        Подобен сверканью моей души блеск моего клинка:
        Разящий, он в битве незаменим, он - радость для смельчака.
        Как струи воды в полыханье огня, отливы его ярки,
        И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.
        А если захочешь ты распознать его настоящий цвет -
        Волна переливов обманет глаза, как будто смеясь в ответ.
        Он тонок и длинен, изящен и строг, он - гордость моих очей.
        Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей.
        Живой, я живые тела крушу: стальной, ты крушишь металл -
        И, значит, против своей родни каждый из нас восстал.
        Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби
        10
        ...Солнце неторопливо выползало из рассветной дымки, окрашивая в нежно-розовые тона далекие полоски облаков на востоке, и негромко шелестели узорчатые листья придорожных тутовников, вплетая в свой шум журчание суетливого ручья. Утро, подобно занавесу в балагане площадных лицедеев-мутрибов, распахивалось от знойной Харзы до отрогов Сафед-Кух, и мир готовился родиться заново.
        Начинался день. Новый день.
        И уже простучали по бревенчатому мостику с шаткими перилами копыта коня...
        Нет. Двух коней.
        Двух - потому что мой не в меру верный дворецкий Кос ан-Танья все же увязался за мной. И я ничего не мог с этим поделать.
        Сначала я приказал - и Кос впервые ослушался приказа. Тогда я сменил тактику и попытался его уговорить. С тем же успехом я мог бы уговаривать стену комнаты, в которой мы находились. С той лишь разницей, что стена бы молчала, а у упрямого ан-Таньи на всякий мой довод находился незыблемо логичный ответ, и этот ответ никак меня не устраивал - так что спор быстро зашел в тупик.
        Тогда я разозлился. Наверное, я был не прав; наверное, это было глупо - нет, не наверное, а наверняка! - но это я понимаю уже сейчас, а тогда я просто вышел из себя и заявил Косу, что он уволен.
        Окончательно и бесповоротно.
        На что мой дворецкий улыбнулся с просто возмутительной вежливостью и затребовал письменного подтверждения.
        Еще было не поздно одуматься, но я настолько разгневался, что тут же взял лист пергамента и костяной калам, пододвинул бронзовую чернильницу и на одном дыхании написал приказ об увольнении.
        Об увольнении моего дворецкого Коса ан-Таньи.
        Я лишь запоздало удивился, подписываясь правой, железной рукой - удивился не столько своему поспешному решению, сколько тому, с какой легкостью сумел удержать в новой руке калам.
        Причем текст вышел вполне разборчивым, хотя и несколько корявым, а роспись оказалась достаточно похожей на старую.
        Кос самым внимательным образом прочитал приказ, удовлетворенно кивнул, помахал пергаментом в воздухе, чтобы просохли чернила, и послал гонца к городскому кади, дабы тот заверил подлинность документа.
        Пока гонец мотался туда-сюда, Кос равнодушно глядел в окно, а я еле сдерживался, чтобы не треснуть отставного дворецкого чернильницей по голове.
        Наконец посыльный привез пергамент, свернутый в трубочку и запечатанный личной печатью городского кади Кабира. Ан-Танья сунул свиток за отворот халата и повернулся ко мне.
        - Итак, надо понимать, что я уволен? - зачем-то осведомился мой бывший дворецкий. Впрочем, Кос всегда отличался особой педантичностью.
        - Да! - раздраженно подтвердил я. - Ты что, читать разучился?! У-во-лен! И теперь ты можешь идти...
        - Нет уж, дорогой мой, это ТЫ теперь можешь идти, - внезапно перебил меня ан-Танья, закладывая большие пальцы рук за пояс, - и подробнейшим образом объяснил мне, Высшему Чэну из семьи Анкоров Вэйских, наследному вану Мэйланя и так далее, куда я теперь могу идти.
        Ох, и далеко мне пришлось бы идти, послушайся я Коса!
        - ...а я поеду с тобой, потому что, во-первых, ты без меня пропадешь, не добравшись даже до Хаффы, а не то что до Мэйланя, а во-вторых, ты мне больше не указ. Куда хочу, туда и еду. А хочу я туда, куда и ты. И кстати, с тебя еще выходное пособие, - закончил он.
        Сперва я остолбенел и решил, что настал конец света, а я этого не заметил. Потом я понял, что конец света здесь ни при чем, а просто зря я уволил этого негодяя.
        И безропотно выдал ему выходное пособие.
        С которым он и отправился на базар закупать провизию в дорогу.
        А утром следующего дня мы - я и сияющий, как новенький дирхем, ан-Танья - выехали из восточных ворот Кабира и свернули на Фаррский тракт, раньше именовавшийся дорогой Барра.
        "Мэй-лань! - звенели о булыжник подковы моего коня. - Мэй-лань, мэй-лань, мэй..."
        Ехали мы не слишком торопясь - путь впереди лежал неблизкий и не на один день - но и нигде особенно не задерживаясь. По дороге мы молчали - мне до сих пор было стыдно за свою вчерашнюю вспышку, а Кос никогда и не отличался особой многословностью.
        Я понемногу привыкал к тяжести доспеха, поначалу несколько сковывавшей движения, то и дело возвращаясь мыслями к ночной Беседе... нет, к ночной схватке, в которой погиб Друдл.
        И не он один.
        Да, остальных убил я. Я и Единорог. Он-Я. Или Я-Он. Мы. И, сколько ни играй словами, это было страшно. Страшнее, чем отрубленная рука и алая кровь на зеленой траве. Ведь то была моя рука, моя кровь...
        А это - чужая.
        Но пролитая мной.
        Страшна была даже не сама смерть. Страшна была та легкость, с которой я превратил живое в неживое. Ах, как просто это оказалось!.. до ужаса просто. И теперь я боялся сам себя.
        Как и Единорог.
        Оказывается, свыкнуться с мыслью о возможности убийства совсем нетрудно. Ты просто снимаешь с себя тяжесть постоянного контроля - словно доспех снял - затем ты всего лишь продолжаешь начатое движение, не останавливаясь... и вот уже клинок с убийственной точностью нащупывает живое сердце, трепещущее сердце - и входит в него.
        Вот и все.
        И ты чувствуешь это, потому что ты - это меч, а меч - это ты. Потому что таким же надтреснутым стоном отдается где-то глубоко внутри предсмертный звон сломавшегося клинка. Потому что он тоже живой - теперь-то я знаю это.
        Но я знаю и другое. Я знаю, что значит слово "Враг". Есть в нашем мире такое подлое слово, и пишется оно с большой буквы на всех языках. Ты бы меня понял, смешной и грозный шут Друдл... Да, ты бы меня понял. Враг - это... это Враг. И если ты не убьешь его - он убьет тебя. Или твоего друга. Или чужого друга. Или убьет твой меч. Или меч убьет его...
        Но, убивая врага, этим самым ты тоже убиваешь чьего-то друга.
        Я невольно скосил глаза на рукоять Сая Второго, торчавшего из-за моего пояса. Сай молчал. Во всяком случае, мне хотелось бы, чтобы он молчал. Потом я положил железную ладонь на рукоять Единорога. Он тоже молчал, думая о своем, и я не решился его тревожить.
        Похоже, Единорог, как и я, не вполне пришел в себя после вчерашнего... о Творец, какие простые истины узнаем мы иногда, и до чего же трудно привыкать к жизни, в которой есть место вот таким простым истинам!..
        ...Пополудни мы устроили короткий привал. Кос молча помог мне выбраться из доспеха, и я сумел слегка размяться. С непривычки тело немного ломило, и завтра это наверняка даст о себе знать, но я уже понимал - привыкну. Когда я ребенком впервые взял в руки Единорога, он тоже показался мне несуразно длинным и тяжелым. А эта железная одежда - не меч. Ею не пользоваться надо, а носить. Предки ведь носили - и не жаловались. Или, может, жаловались - но все равно носили. Времена такие были... вроде наших времен.
        Ладно, хватит об этом. Впереди еще столько всего... Чего - всего? Кто его знает... Поживем - увидим.
        Если доживем.
        Вот с такими веселыми мыслями мы наскоро перекусили холодным мясом с просяными лепешками, запивая еду кислым вином из бурдюка. Потом, спустя полчаса, я снова облачился в доспех аль-Мутанабби и взобрался на недоуменно косившегося на меня коня.
        Свистнула плеть, конь оскалил желтые зубы в подозрительной ухмылке - и мы поехали дальше.
        Мерно покачиваясь в седле, я думал о том, что возьмись я рассказывать кому-нибудь о первом дне нашего пути в Мэйлань, то не смог бы сообщить ничего интересного. Ну, выехали из Кабира... ну, привал... дальше вот едем... Все. Как же это, однако, прекрасно - когда с тобой ничего не происходит! А дни, богатые событиями (и ночи тоже!) пусть отправляются под хвост к Ушастому Демону У!..
        К вечеру мы добрались до караван-сарая, одного из многих, которыми изобиловал Фаррский тракт. Это дня через четыре, когда мы свернем северо-восточнее Хаффы, с ночлегом, говорят, будет сложнее - и то не намного.
        Я вознес мысленную хвалу благоустроенности эмирата, и мы с Косом по молчаливому согласию решили здесь заночевать, что было вполне разумно.
        Наутро я проснулся раньше Коса, чего никогда не случалось, пока он был моим дворецким. Теперь же ан-Танья справедливо решил, что, как вольный человек, он может отсыпаться столько, сколько захочет - и при этом храпеть на всю выделенную нам келью. Имелся определенный соблазн потихоньку улизнуть от него, пока он спит, но я сильно сомневался в успехе подобного предприятия.
        Все равно ведь догонит, рано или поздно. Уж я-то знал своего бывшего дворецкого.
        Честно говоря, я и сам малость поостыл и не очень-то стремился отделаться от ан-Таньи. Да и доспех с его помощью снимать-одевать гораздо легче...
        Тем не менее, на этот раз я решил обойтись без доспеха и оделся быстро и бесшумно - правая рука действовала вполне нормально, и я уже начинал воспринимать ее, как обычную часть своего тела, что даже немного пугало - после прицепил к поясу ножны с Единорогом и отправился в харчевню на первом этаже караван-сарая, намереваясь потребовать завтрак.
        Сая Второго я вонзил в деревянную панель стены, где и оставил.
        ...В харчевне за длинными, крепко сбитыми столами уже сидело несколько постояльцев. Похоже, все они с утра пораньше успели не только позавтракать, но и изрядно приложиться к напитку, гораздо более крепкому, чем ключевая вода. Посему разговаривали они весьма громко, перебивая друг друга, и каждый слушал в основном сам себя.
        Вообще-то я не большой любитель подслушивать чужие разговоры, но на этот раз я остановился на верхней ступеньке лестницы, невидимый снизу, и прислушался, заинтересовавшись предметом беседы.
        Предметом беседы был я.
        - ...да врешь ты все! - рокотал внизу чей-то бас, слегка надтреснутый, как порченый кувшин.
        - А вот и не вру! - возмущался его собеседник, чуть ли не переходя на визг. - То, что Чэну Анкору на турнире руку отрубили, все знают?! Отрубили или не отрубили?!
        - Ну, отрубили, - подтвердили сразу два или три голоса. - По локоть. Или по плечо. Или еще дальше.
        Я криво ухмыльнулся и положил руку аль-Мутанабби на рукоять Единорога, чтобы он тоже послушал. И вздрогнул. Сверху мне не был виден оружейный угол, где стояло оружие болтунов, но зато теперь я сам услыхал еще один разговор.
        Блистающие в углу говорили о том же.
        Я снова ухмыльнулся, настроился на голоса людей - но руки с меча не снял.
        На всякий случай.
        - А то, что у Высшего Чэна теперь опять две руки - это знаете?! - продолжил визгливый.
        - Ну, говорили люди... - неуверенно ответствовал бас, явно смущенный напором. - Мало ли что говорят в Кабире... вот еще говорили, что ночами по площади Опавших Цветов ракшас-людоед ходит и никого не жрет, только вздыхает...
        - А откуда тогда известно, что людоед? - заинтересовался кто-то.
        - Так у него изо рта нога человечья торчит! Он ее выплюнуть не может, а целиком она не глотается. Вот он оттого и вздыхает, а она пальцами шевелит...
        - Кто?
        - Да нога же! Босая она...
        - Сам ты ракшас! - визгливый чуть не захлебнулся от злости. - Я тебе про Чэна, а ты мне про ногу! Говорю вам, что сам видел - обе руки на месте, и одна - железная! И пальцами шевелит!..
        - Нога?
        - Рука!
        - И я видел... - еще один голос начал было говорить что-то в поддержку визгливого, но тот немедленно перебил говорящего - видимо, опасаясь очередного ухода разговора в сторону.
        - Так это еще не все! Кто Чэну руку железную ковал? Коблан Железнолапый, вот кто!
        - Ну да, Коблан, - проскрипел старческий фальцет. - И что с того?
        - А то, что и Чэн Анкор теперь Железнолапым стал! По-настоящему! И рука эта не просто так болтается, как язык у некоторых - Чэн ею, как живой, пользуется!
        - Ври больше!
        - Творцом клянусь - сам видел! Только не это главное... Иду я позавчера перед самым отъездом мимо квартала Су-ингра, гляжу - идет Чэн, и весь железный! Весь! Целиком!..
        "Врет, - подумал я. - Не мог он меня видеть. Не был я возле квартала Су-ингра... А, какая разница - он видел или кто-нибудь другой!.. людям рты не заткнешь. Разве что ногу ему туда сунуть, как тому ракшасу..."
        - Ну да?!
        - Да! Железный! Видать, Коблан, когда руку ему новую приклепывал, малость промахнулся молотом - вот и пришлось плечо железное мастерить, а пока плечо делал - еще чего помял...
        - Сказки все это! Болтаете невесть что!..
        - А вот Саид руку железную тоже видел! Ведь видел, Саид?
        - Ведь видел...
        - Вот! А там, где рука - там и остальное...
        - Остальное - это да, - прогудел бас с откровенной завистью. - Ежели оно железное, остальное-то, а еще лучше стальное, так это да... бабы, небось, с ума сходят...
        Мы с Единорогом уже едва сдерживались, чтобы не расхохотаться. Интересные слухи, оказывается, гуляют по Кабиру и за его стенами!
        - А голова у Чэна как - тоже железная? - полюбопытствовал невидимый старик.
        - Сверху только. А лицо обычное. Из мяса.
        - Так это что же получается - Коблан теперь железных людей плодить будет?
        - Кто его знает... может, и будет. Ежели что, к примеру, оттяпают...
        "Ладно, хватит подслушивать. Есть-то хочется! - рассердился я непонятно на кого. - А ну-ка!.."
        И я решительно протопал вниз и уселся за стол неподалеку от развеселой компании. Единорога я в оружейный угол ставить не стал - по негласному уговору.
        Толстый краснощекий хозяин появился почти сразу. Я заказал ему завтрак и через минуту на столе уже дымился аш-кебаб, завернутый в маринованные листья дикого винограда, белела в пиале чесночная подлива, возвышалась стопка желтых лепешек - и я жадно принялся за еду, изредка поглядывая на шумных спорщиков.
        Через некоторое время визгливый сплетник - долговязый и смуглый детина с неожиданно мелкими чертами невыразительного лица - обратил на меня внимание.
        Его глубоко посаженные глазки остановились на мне раз, другой - и вдруг он уставился на мою правую руку, не донеся до рта пиалу с вином. Я просто слышал, как лихорадочно трещат его заржавевшие мозги, сопоставляя увиденное с известным.
        Наконец долговязый расплылся в широченной улыбке, видимо, придя к какому-то определенному выводу.
        - Смотрите! - заверещал он, тыкая в мою сторону грязным пальцем. - Вот что значит мода! Теперь все хотят быть похожими на Чэна Анкора! Вон у него железная перчатка на руке, видите?!
        Теперь уже все смотрели на меня. Я вежливо улыбнулся, прекратив на мгновение жевать.
        - Тебя как зовут, парень? - нахально осведомился болтун. - Кабирец, да? Ты Чэна-то хоть однажды видел?
        - Видел, - откусывая большой кусок кебаба, кивнул я, - каждый день, почитай, видел.
        - Это где же ты его видел?
        - В зеркале, - ответил я. - Когда брился по утрам.
        И взял верхнюю лепешку правой рукой...
        ...А потом мы снова ехали по Фаррскому тракту, и с осенних тутовников осыпались на обочину липкие спелые ягоды, а мы по-прежнему молчали - но молчали уже гораздо веселее, чем вчера, и солнце припекало вовсю, причем я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь этому солнцу, а Единорог у седла весело звякает в ответ каждой моей улыбке.
        Впрочем, улыбался я не только солнцу. Мне то и дело вспоминалась утренняя немая сцена в караван-сарае, испуганно-уважительные лица подвыпивших спорщиков за соседним столом; недоумение в их глазах, постепенно переплавляющееся в изумление...
        "Вот и родился еще один слух, - думал я. - И пойдут дальше гулять легенды о Железноруком Чэне, и буду я в этих легендах обрастать железом с головы до ног... А ведь кто-то и впрямь видел меня в Кабире, одетого в доспех - то ли по дороге домой от Коблана, то ли при выезде из города; и по пути вчера нам люди встречались, и сегодня встретятся, и завтра... Так что слухи, похоже, будут преследовать меня по пятам и, скорее всего, обгонят; и ничего из попытки тихо выяснить, что к чему, у меня не выйдет..."
        Ну и не надо! Глупо было бы рассчитывать остаться незамеченным, разгуливая по эмирату в этом-то железе! Дурак ты, Чэн... дурак и есть. Прав был Друдл-покойник.
        При воспоминании о шуте что-то больно кольнуло внутри, и рука сама коснулась Единорога. Дурак я или не совсем дурак - но все равно я докопаюсь до сути... и пусть слухи торопятся, пусть бегут быстрее моего коня - я одновременно буду и приманкой, и охотником. Пожалуй, так даже лучше...
        Тут я обнаружил, что мой меч уже давно разговаривает с Дзюттэ Обломком, и невольно прислушался к их беседе.
        Единорог не возражал. Ну а у меня уже начало входить в привычку подслушивать и подглядывать.
        - Дурак ты, Единорог! - прозвучал у меня в голове голос Обломка, и я невольно вздрогнул, натягивая поводья - до того этот голос и манера говорить напоминали покойного Друдла.
        Или это Друдл напоминал Дзюттэ?
        - Олух безмозглый, - продолжал меж тем Обломок. - Совсем как твой Придаток... Хорош он у тебя - нацепил на себя гору всякого-разного хлама, и рад! Чего это я с вами увязался?! Он же теперь, как статуя - даром что железный! Ну, и толку с этого?!
        - Поживем-увидим, - философски заметил Единорог, и я с ним полностью согласился.
        - Ага, увидим, - ехидно бросил Дзюттэ. - Вот на ближайшем привале и увидим!
        Я понял, что шут-Блистающий специально дразнит Дан Гьена, как Друдл в свое время дразнил меня. Единорог это тоже отлично понимал, но подразмяться нам всем действительно не мешало, так что я лишь кивнул, а Единорог мирно согласился:
        - Очень хорошо, Дзю. Так и сделаем.
        - Хорошо, хорошо! - не замедлил передразнить его шут. - Это тебе хорошо! А со мной рядом этот паскудный недоделок умостился!
        Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить, кого Обломок имеет в виду. Конечно же, Сая Второго...
        - Ты у нас доделок! - проскрипел в ответ не выдержавший Сай. - Тупица болтливый! И гарда у тебя...
        Ах, лучше бы он помалкивал!
        - А, так оно еще и разговаривает! - зловеще обрадовался Обломок. - Ему, видите ли, гарда наша не нравится! По-моему, тот, чье место в навозной куче, не должен встревать в разговор истинных Блистающих... верно, Единорог?
        - Верно! - согласился мой меч. - Эй, Сай, видишь своих родичей?
        Я сперва не понял, о чем это они. А потом обнаружил, что в стороне от тракта двое крестьян неторопливо перегружают в арбу, запряженную ломовой пегой лошадью, целую гору навоза. Грузили навоз, как положено, вилами. Собственно, я не очень-то знаю, как положено грузить навоз, но не руками же в нем копаться!
        А металлические наконечники трехзубых вил, средний зуб которых был существенно длиннее боковых, отгибающихся в разные стороны, и впрямь весьма напоминали по форме торчащий у меня за поясом Сай. Похоже, крестьянские вилы действительно могли оказаться его дальними предками, как верно заметил Дзюттэ.
        - Что?! - возмутился Сай, тоже сообразивший, что к чему. - Меня, подлинного Блистающего, известного древностью своего рода, которые ведет начало...
        - Из дерьма, - прозаически закончил за него Обломок. - И в него же вернется!
        - Хорошая мысль, Дзю, - с удовольствием поддержал шута Единорог. - Вот в ближайшем караван-сарае отыщем палку подлиннее, примотаем к ней этого умника, затем попросим пару Придатков спустить шаровары и потрудиться во имя великой идеи - и пусть наш друг займется тем, чем ему положено!
        - Да я... да вы... - если бы Сай был человеком, я сказал бы, что он задохнулся от обиды. - Мерзавцы вы, а не Блистающие!
        Я более тесно соприкоснулся с Единорогом и мысленно прошептал ему:
        "Ты бы лучше попробовал выяснить, куда делись его дружки! Хоть Блистающие, хоть люди... или хотя бы одни Блистающие, потому что людей мы наверняка найдем там же!"
        - Уже пробовали, - ответил Дан Гьен, и я не сразу понял: отвечает он мне вслух или так же мысленно, как и я. - Молчит, подлец... Ничего, мы с Дзю его разговорим! Чем и занимаемся...
        Я понимающе кивнул и снова вернулся к роли пассивного слушателя.
        Дзюттэ явно заметил, что Единорог отвлекся от разговора, как если бы он с кем-то беседовал помимо Блистающих, но вида шут не подал.
        - Это ты здорово придумал, Высший Дан Гьен, - подчеркнуто церемонно признал Обломок. - Небось, у меня научился... Дело говоришь! Чем таскать за собой эту обузу, лучше его к полезному труду пристроить. Местность тут сельская, лошадей с овцами невпроворот, да и Придатки не брезгуют пару раз в день под куст присаживаться - так что без работы не останется, со всех трех концов рыть станет...
        Сай гордо молчал - но, похоже, он всерьез начинал верить в возможность такой, мягко сказать, незавидной участи. Допекли его мои приятели! А где обида да страх, там и разговоры. Есть, есть ему о чем поговорить, а нам послушать!..
        - Ладно, хватит о навозокопателях, - заявил Обломок. - Время не ждет. Как найдем подходящее местечко - так и по-Беседуем всласть, пусть попотеет в железе... Эй, Заррахид, ты как насчет Беседы?
        - Всегда с удовольствием, - качнул рукоятью Заррахид, до того молчавший и лишь ритмично постукивавший о бедро Коса ан-Таньи.
        Разрешения вступить в разговор эсток спрашивать не стал. Еще бы - он теперь свободен, как и Кос!.. поскольку мой меч оказался ничуть не умнее меня самого, уволив Заррахида с должности... с той же самой должности, с какой я уволил ан-Танью, только разве что без письменного приказа.
        А результат оказался одинаковым.
        Я снял руку с Единорога и задумался о перемене в поведении Коса. После увольнения мой дворецкий неожиданно преобразился: спал, сколько хотел, заказывал блюда дороже, чем я, зачастую ехал впереди меня и полюбил размышлять вслух о "некоторых бездельниках". Я уж было подумывал принять его обратно на службу, заверив необходимые бумаги в ближайшем городе - да только не знал, согласится ли Кос?
        Я бы на его месте ни за что не согласился.
        Потом я случайно задел локтем Сая Второго - и мысли мои вернулись к Блистающим, прошедшим Шулму и устроившим эмирату кровавую баню. С целью спасения мира Блистающих. М-да... простая, однако, штука - жизнь! Ни тебе мифических убийц-ассасинов, ни зловещих Тусклых с теплым клинком - а есть себе за горами-пустынями какая-то Шулма, которой до нас восемьсот лет тянуться, и есть бежавшие оттуда наши же Блистающие, узнавшие вкус крови.
        А что им оставалось - скажи, Чэн-умница?! Этому Саю навоз в Кабире мешать - счастье после Шулмы! Ведь они, небось, объясняли - им не верили; доказывали - их не поняли или не захотели понять; и тогда они начали нас спасать. Как могли, как умели, убеждая кровью, смертью...
        И убили Друдла!
        Вот не умею я спокойно рассуждать... Как вспомню последний бой шута, так готов Сая этого узлом завязать! Я руку свою родную, отрубленную - и то простить готов, а Друдла никогда и никому не прощу.
        Радуйтесь, Блистающие из Шулмы - нашли вы последователей! Чэна Анкора с Единорогом... и пошли последователи по следу вашему.
        Радуйтесь и ждите!
        Правда, вряд ли много таких, как я, наберется. Кто еще сумеет (или захочет) узнать цену крови, и звону сломанного клинка, и звуку, с каким входит в тело отточенная сталь?
        Не успеть вам, беглецам... не переучите. Даже если у вас - у нас! - есть в запасе несколько лет. Три. Пять. Десять. Все равно - не успеете. Мало найдется людей и Блистающих, способных понять; еще меньше - способных отказаться от идеала, от искусства и изящества Бесед ради жестокой науки убивать. Пусть даже и во имя будущей жизни - своей и своих близких.
        Мало. Даже если каждый будет стоить десяти, двадцати шулмусов - что с того? И грозой пройдет по эмирату Джамуха Восьмирукий...
        Ну а допустим, что ваш план, беглецы, удался! Чем тогда мы будем лучше тех же шулмусов? Живее - будем, а вот лучше ли?.. И покатится вспять время, отбрасывая нас к эпохе варварских войн, тяжелых доспехов и Диких Лезвий.
        Что лучше?
        И есть ли третий путь?
        Путь Меча?
        Одно было ясно - мир стремительно меняется, и никогда уже ему не быть таким, как раньше... мир - он ведь тоже один.
        Один против неба.
        11
        Чуть в стороне от дороги нашлось прекрасное местечко для Беседы. Мы слезли с коней, у Коса в руке немедленно оказался обнаженный эсток, и они принялись методично накручивать "Большую спираль Огня", которую я до того видел в их исполнении всего дважды.
        Сам я почти не разминался. Вот ночью, на постое, выйду я тихо во дворик и погляжу всерьез, как жить мне в новой одежке да за какой конец меч держать. А сейчас - пустое это дело, баловство и больше ничего. Ночью, ночью подойдем к коню неизведанного с уздечкой умения - тут спешить ни к чему, мы теперь ученые...
        ...Кос встал напротив - и мы поклонились друг другу, тщательно соблюдая этикет. За нами никто не наблюдал, но ритуал - это для себя, а не для других.
        Повинуясь подсказке Единорога и полностью с ним согласный, я положил левую руку на рукоять Дзюттэ.
        - Не возражаете? - спросили мы с Дан Гьеном одновременно у Коса и Заррахида.
        - Пожалуйста, - вежливо улыбнулся ан-Танья, и сверкнул на солнце эсток.
        Улыбки и блеск - вещь хорошая, а добрый выпад - лучше. Посмеиваясь над собственным пафосом, я ушел от рванувшегося вперед Заррахида (или Коса?), Единорог проводил со-Беседника чуть дальше, чем тот намеревался пройти, и я попытался пустить в ход Дзюттэ - ну а он, соответственно, попытался пустить в ход мою левую руку.
        Нет, зря я все-таки считал раньше, что работать двумя клинками - это то же самое, что спать с двумя женщинами.
        Это гораздо хуже.
        И с первого раза вообще не выходит.
        - Твоему болвану-Придатку, Единорог, надо и вторую руку отрубить, а вместо нее железную приделать, - огрызнулся Обломок. - Я его веду, а он...
        Я ничего не ответил, потому что Кос резко шагнул ко мне, и острие Заррахида замерло на волосок от зерцала моего доспеха.
        - Ну и колол бы, - заметил я ан-Танье. - Чего испугался?
        И выпятил бронированную грудь.
        Бывший дворецкий немного смутился.
        - Непривычно как-то... попробовать надо, - пробормотал он, пряча глаза.
        - Пробуй!
        Мы сошлись, я специально открылся, но острие эстока и на этот раз замерло на том же расстоянии.
        - Не могу, - дрогнул эсток, а на лбу у Коса выступили мелкие капельки пота.
        - Ладно, хватит на этот раз, - смилостивились мы с Единорогом, и даже Обломок не сообразил, что все встало с ног на голову, и Беседа превратилась чуть ли не в экзамен для Коса и Заррахида.
        - Вот на постое повешу я доспехи на стенку, - властно бросил я, закрепляя успех, - там и поучишься. Авось, пригодится...
        Кос неуверенно кивнул.
        - ...На кого это ты во время Беседы отвлекался? - мрачно осведомился Дзю, когда мы снова выехали на тракт. - И вообще, Единорог - у тебя что, второй клинок вырос?!
        "Сказать ему, Чэн?"
        "Скажи, - согласился я. - Все равно ведь придется, рано или поздно."
        - С Чэном.
        - С этим косоруким Придатком?! - удивлению Дзю не было предела.
        - Точно, косорукий, - проворчал из-за пояса Сай. - И вообще вы тут все Грозовым Клинком ударенные. Меня бы тому Придатку, что с эстоком, во вторую руку - мы б с Заррахидом вам всем...
        - А тебя, Вилорогий, никто не спрашивает, - перебил его Дзюттэ. - Во вторую руку его... Твое место - сам знаешь где! Я б тебе этого места целую кучу навалил бы - да жаль, не умею...
        ...И был день, и был вечер, и был очередной караван-сарай, как две капли воды похожий на первый; и были мы, подъехавшие к нему и привязавшие коней у коновязи.
        Первым в харчевню, из которой неслись запахи, способные поднять мертвого из могилы, вошел Кос. Он с порога неспешно оглядел собравшихся, немного подождал, пока к нему подбежит хозяин - обладатель хитрющей длинноносой физиономии - и затем провозгласил с барственной ленцой:
        - Ужин на двоих!.. Ну, и келью получше!
        После чего Кос слегка посторонился, и вошел я. Глазки хозяина широко раскрылись и полезли даже не на лоб, а куда-то к оттопыренным ушам, отчего нос вытянулся еще на локоть, словно желая обнюхать меня с головы до ног.
        Похоже, хозяин и впрямь решил, что я весь железный.
        А путников в харчевне оказалось всего двое - ужинавший в углу пожилой крестьянин, чье двузубое копье в полтора роста стояло прислоненным к стене, и высушенная временем старуха с морщинистым крохотным личиком, и видом и цветом напоминающим передержанный в кладовке урюк. Правда, на этой урючине при моем появлении остро сверкнули неожиданно внимательные и любопытные глаза. Сверкнули - и погасли. Словно пеплом подернулись.
        Рядом с глазастой бабкой стояло нечто, длиной почти с копье крестьянина, но расширяющееся с обоих концов и аккуратно замотанное в тряпки.
        Что это было за оружие и оружие ли вообще - этого я так и не смог угадать.
        Мы с ан-Таньей уселись за стол по соседству со старухой, который показался нам наиболее удобным. Почему - не знаю. Остальные столы на вид были точно такими же.
        Пока удравший на кухню хозяин поспешно собирал нам ужин, старуха исподтишка разглядывала нас с неослабевающим интересом. Еще бы! Небось, у дряхлой сплетницы уже чесался закаленный в словесных боях язычок... Собственно, я бы и сам - месяца этак с три назад - увидев в харчевне человека в железном наряде, стоял бы столбом и пялился на него, забывая даже жевать.
        А старушка жевать не забывала.
        - Далеко путь держите, молодые господа? - осведомилась наконец она. Голос у бабки оказался под стать глазам - низкий и чистый, без старческой хрипотцы.
        И чем-то неуловимым похож на голос эмира Дауда. Бред, конечно, но - чего в жизни не бывает?!
        Я со скрежетом неопределенно пожал плечами. А Кос, которому явно понравилось чувствовать себя молодым господином в его сорок пять лет, бодро сообщил:
        - В Мэйлань едем. Из Кабира.
        - Попутчики, значит! - возрадовалась словоохотливая бабка. - Это хорошо, это чудесно... только я из Дурбана еду, по делам там была, а в Кабир не заезжала, нет... мечталось старой на столицу хоть одним глазком взглянуть, а вот не довелось, дела не пустили...
        Какие-такие у нее в Дурбане были дела, и почему они не пустили ее в Кабир - об этом старуха умолчала. Или забыла сказать. Или попросту сочла свои дела недостойными внимания двух замечательных молодых господ. Или двух замечательных молодых господ сочла недостойными посвящения в свои замечательные дела. Или...
        А, пошла она в Шулму вместе со своими делами! Не больно-то и интересно...
        - Матушка Ци, - представилась между тем старуха, намекая тем самым на необходимость ответных действий с нашей стороны.
        - Весьма рады знакомству, - вежливо улыбнулся Кос. - Кос ан-Танья из Кабира.
        Я тоже улыбнулся, следуя примеру Коса, но улыбка вышла довольно кислой.
        - Э-э-э... Чэн.
        - Чэн Анкор, - машинально добавил обстоятельный Кос, а я мысленно пожелал ему убраться под седалище к Желтому богу Мо.
        - Уж не из тех ли Анкоров вы, молодой господин, что зовутся Анкорами Вэйскими? Или вы из Анкор-Кунов? - аж прослезилась бабка, одновременно заглатывая здоровенный кусок лепешки с сыром. Я б таким куском сразу подавился бы и умер в мучениях. - Вот уж не ждала, не чаяла...
        Тут, на наше счастье, появился хозяин с долгожданным ужином, прервав болтовню любопытной Матушки Ци, и мы с Косом принялись за еду - причем Кос принялся с завидным рвением и скоростью. Хозяин уважительно поглядел на ан-Танью и отошел, позвякивая висевшим на боку длинным кинжалом без гарды, вложенным в ножны багряного сафьяна с бронзовыми накладками.
        Остаток ужина прошел в молчании. Потом мы поднялись в выделенную нам келью - родную сестру вчерашней - еще позже вышли проследить за обращением служителей с нашими лошадьми, выяснили, что лошади давным-давно распряжены и усердно хрупают овсом, и с чистой совестью вернулись в келью, где сели играть в нарды.
        Я выиграл у Коса восемь динаров.
        А он мне их не отдал.
        К этому времени успело стемнеть.
        Совсем.
        ...Мы спустились во внутренний дворик караван-сарая, где было очень темно. Интересно, а чего я ожидал ночью в неосвещенном дворе? Луна спряталась за случайное облако, лишь слегка присыпав светящейся пудрой верхний край своего временного убежища, и какие-то две нервные звезды подмигивали нам из-за глинобитного дувала.
        Впрочем, особого освещения нам и не требовалось. Кос сразу же отошел к дувалу и сел спиной к нему, скрестив ноги и укрывшись плащом - темное на темном, недвижный валун у подножия сгустившейся ночи с двумя моргающими глазами-звездами.
        Я свистнул ан-Танье и плавно бросил ему Сая Второго рукоятью вперед. Еще недавно я сказал бы: "Бросил сай", но теперь-то я знал, что Сай живой и говорить о нем следует, как о живом. Я бросил, услышал шорох Косова плаща - и все. Раз не было звука падения, значит, ан-Танья поймал Сая и положил рядом с собой.
        Вот и пускай полежит.
        Для начала я просто походил по дворику туда-сюда, поднимая и опуская руки, наклоняясь в разные стороны, передвигаясь то боком, то вприпрыжку - короче, привыкая к новому ощущению тела, заключенного в доспех.
        Затем я упал. Полежал. Встал. Снова упал. Перекатился на левый бок... на правый... показал язык любопытным звездам и вскочил.
        Неплохо, если для начала. Падаю шумно, но вполне прилично.
        Я высоко подпрыгнул, приземлившись на колени, кувырком ушел вперед, застывая в позиции низкого выпада - и обнаружил обнаженного Единорога у себя в правой руке.
        Мы ничего не сказали друг другу. Что значат слова для тех, кто способен слиться воедино теснее объятий влюбленных, ближе матери и ребенка в ее чреве, неразрывнее двух смертельных врагов, сцепившихся в решающей схватке?! Язык Единорога - язык Блистающих - был ближе к тому, что переполняло нас обоих, но и он не годился для выражения очищенных от рассудочной шелухи чувств и слившихся в единый порыв движений.
        Вот мы и не говорили.
        Мы двигались. Словом можно обмануть, и я не хочу никого обманывать, описывая это словами; движением обмануть нельзя. Настоящий удар не бывает неискренним.
        ...Я не думал о том, что делаю. Сознание мое было свободно, и я почему-то вспомнил сперва своего отца, Янга Анкора, а потом и деда Лю. В роду Анкоров существовало две главные родовые ветви - Анкоры Вэйские и Анкор-Куны, южане и северяне, но за столетия смешанных браков эти ветви срослись почти намертво. Мой дед Лю - как и я - по внешнему виду был чистым южанином: невысокий, стройный, жилистый, с буйным, но отходчивым характером и способностью моментально вспыхивать по любому поводу и без повода. В его старшем сыне и моем отце, спокойном и неторопливом Янге, волею судеб повторились в основном северные черты: мощное телосложение и уравновешенный нрав, ленивая грация крупного зверя и умение незаметно избегать любых столкновений. Впрочем, отец в последние годы жизни с Единорогом в руках выигрывал у деда, вооруженного Большим Да, одну Беседу из двух.
        Это было немало. Это было даже очень много. Могучий Янг с легким Единорогом и маленький Лю с огромным Да-дао. На их Беседы сходился посмотреть чуть ли не весь Кабир.
        Мой отец погиб, когда мне было семнадцать лет. Погиб нелепо, по-глупому: взбесившаяся лошадь понесла по краю обрыва, случайная осыпь и... и все. Дед пережил его на восемь лет и тихо умер в своей постели пять лет тому назад. Но к Единорогу дедушка Лю с тех пор ни разу не прикасался, отдав его в мое безраздельное пользование (до того я брал Единорога лишь во время обучения - вернее, мне его давали - а так я носил точно такой же прямой меч Дан Гьен, только чуть-чуть худшей проковки.)
        Дед забрал мой первый меч себе, отдав Большого Да своему племяннику, который прошлым летом уехал с ним в Мэйлань - и будь проклята черная лихорадка, что за неделю свела в могилу нестареющего Лю Анкора!
        В нашей семье бытовало одно предание - о том, как наш божественный предок Хэн в великую засуху спас первую виноградную лозу бога виноделия Юя, и в благодарность получил от божества бочонок вина и дар "пьяного меча". Каким образом Хэн спасал эту лозу и чем он ее поливал и удобрял - об этом Анкоры предпочитали не рассказывать посторонним во избежание кривотолков. Но дальше в предании говорилось, что предок Хэн, не очень-то доверяя лукавому богу, сперва отхлебнул из бочонка один-два глотка и сразу после этого взял в руки "пьяный меч". Но погода стояла жаркая, и вспотевший Хэн вскоре выпил целую пиалу, потом перелил часть бочонка в жбан и осушил его единым глотком (ох, здоровы пить были предки!), а вскоре и в самом бочонке показалось дно.
        С тех пор и делятся мастера "пьяного меча" на "пьяниц одного глотка", "пьяниц с пиалой", "пьяниц со жбаном" и "пьяниц с бочонком".
        Мой дед Лю был большим мастером "бочонка" - и когда он метался по турнирной площадке с "мертвецки пьяным" мечом в руке, успевая упасть лицом вперед - плашмя! - и мгновенно перейти к "Фениксу, взмывающему в грозовое небо", то на это стоило посмотреть.
        Но и не меньше стоило посмотреть на его сына Янга, чей "Феникс" был вдвое тяжеловеснее, и, прежде чем взмыть в "грозовое небо" сперва "расправлял крылья", затем "бил клювом на четыре стороны света" и лишь после...
        Собственно, взмывать зачастую уже не приходилось, поскольку у со-Беседников, попавших под клюв могучего феникса Янга, возникали большие неприятности.
        Вот такие-то дела... Просто-напросто сыну и внуку Чэну Анкору, надевшему доспех аль-Мутанабби, пришлось стать меньше похожим на своего деда и больше - на отца. Ладно, запомним - в доспехе мне больше жбана не выпить.
        Ну и не больно-то хотелось... я ж не божественный предок Хэн, мне лозу не поливать.
        ...Мы замерли, и некоторое время я стоял, не двигаясь, и прислушиваясь к самому себе. Дыхание сбилось лишь самую малость и почти сразу же восстановилось, тяжести доспеха не ощущалось вовсе, словно он стал второй кожей и прирос к телу; само тело от ног до кончика клинка Единорога было легким и послушным.
        - Ну? - бросил я в сторону мрака по имени Кос. - Как?
        - Ничего, - ответила темнота. - Вполне.
        В устах ан-Таньи - тем более нового, независимого ан-Таньи - это было невероятной похвалой. Впрочем, я мог и не интересоваться его мнением. Я и сам знал, что - вполне.
        Мы знали. Я-Единорог.
        Наступала очередь Дзюттэ. Я аккуратно и бережно опустил возбужденного Дан Гьена в ножны и вынул из-за пояса подозрительно тихого шута.
        И вновь стал ходить по двору кругами, помахивая Дзюттэ в воздухе, привыкая к его балансу и рельефу рукояти. Правую, железную руку я намеренно держал подальше от Единорога - мне хотелось поближе познакомиться с шутом-Блистающим без посредничества моего меча.
        Работая Единорогом, я обычно держал пальцы левой руки собранными в незамкнутое кольцо, то есть сжимая воображаемую пиалу, или смыкал прямые указательный и безымянный, собрав остальные пальцы к центру ладони - отчего ладонь начинала походить на своеобразный меч.
        Так, держа Дзю в левой, я смогу одновременно "взять пиалу"... это хорошо. Это привычно. Хотя теперь уже и не очень-то нужно. Поехали дальше... баланс, вроде, пойман... интересное дело - Обломок в два с лишним раза короче Единорога, а весит, почитай, столько же! Колоть им бессмысленно - он тупой; рубить тоже глупо - разве что по голове кому-нибудь попадешь...
        Что ж это выходит, шут? Оказывается, ты для нападения совсем-совсем неприспособленный?! И переучивай тебя или не переучивай - ты все равно для убийства не шибко годен? Все Блистающие могут в принципе переучиться и убивать людей, да не хотят, - а ты даже если и захочешь, то все равно не сможешь!
        Вот и Друдл, пусть и с Детским Учителем в руке - хотел, да не смог... а вот их обоих - и захотели, и смогли!
        Так, не будем погонять коня ненависти... не ко времени. Как же тебя перехватывать, Обломок ты этакий, чтоб ты из прямого хвата в обратный лег? А если...
        И тут я отчетливо почувствовал, как Дзюттэ дрогнул в моей руке, пытаясь помочь, подтолкнуть, подсказать...
        - Нет уж, погоди, - вслух сказал я, прекрасно понимая, что без помощи Единорога Обломок меня не услышит, а услышав - не поймет. - Дай-ка я сам сперва разберусь, что к чему... сам.
        В общем, при определенной сноровке дело оказалось не очень сложным. Я еще раз мысленно представил, как увесистый Обломок вращается вокруг моего запястья, как после четверти круга я прихватываю большим пальцем его гарду-лепесток, удобная у тебя гарда, шут, зря над ней Кабир смеялся, дураки они все! - и к концу оборота Дзю уже...
        - Ну, теперь давай, шут! - выкрикнул я.
        ...и через мгновение лихо крутанувшийся Дзю уже лежал вдоль моего предплечья, лязгнув о металл поручня... или наруча, или как там этот железный нарукавник называется.
        - Молодец, - прошептал я, имея в виду то ли себя, то ли Обломка, то ли нас обоих вместе.
        Продолжая крутить Дзюттэ, то и дело меняя хват, я прикидывал, как можно на Обломка - вернее, на руку, защищенную им, - ловить чужой клинок. Получалось, что ловить можно по-всякому и довольно неплохо. На такой толстый брусок (прости, Дзю!) и Гвениля поймать не страшно, если вовремя спружинить.
        Главное - чуть проскальзывать во время столкновения, и тогда бьющий клинок вполне способен застрять между Дзю и лепестком его гарды. А там - резкий рывок с поворотом, и Блистающий вылетает из рук, его держащих, или...
        Или одним Блистающим в мире становится меньше. Был бы жив Шото, он бы со мной согласился.
        ...Я поймал себя на том, что понятия мои и Единорога так тесно переплелись в моей голове, что я сам путаю их и не замечаю этого. Говорю "Гвениль", а представляю себе Фальгрима, и Беловолосый настолько сливается в моем мозгу со своим двуручным эспадоном, что мне, в общем-то, уже все равно - как называть получившееся двойное существо.
        Опять же Кос с его Заррахидом... наши отставные дворецкие. И не только они...
        Я отругал себя за посторонние мысли - думать о чем угодно я могу позволить себе только с Единорогом, да и то не всегда - и продолжил изучать Дзюттэ. Нет, не изучать - знакомиться; и не я с ним, а мы друг с другом. На равных. Это я чувствовал и без Единорога.
        М-да, если со-Беседник вовсе не со-Беседник, и не имеет никакого желания останавливать свой удар - то такой вот Обломок для человека с незащищенными руками просто находка! Чуть ли не отец родной, благодетель и спаситель...
        И при этом палач для Блистающих!
        А ведь ты не мог не знать этого, шут... Ты обязан был это знать. В какие ж времена тебя ковали, для чьих рук?! Сколько тебе лет, Дзю?
        "Сколько тебе лет, Дзю? - эхом отдался у меня в сознании голос Единорога, очень похожий на мой собственный, и я ощутил, что стальные пальцы крепко сжимают рукоять. - Сколько?"
        - Много, - глухо буркнул Дзюттэ, и его ответ был подобен скрежету клинка о наруч. - Много мне лет. Слушай, Единорог, а ты действительно... ну, ты и вправду с ним, со своим... разговариваешь?
        По-моему, он хотел сказать "со своим Придатком", но поостерегся.
        - Да, - коротко отозвался Единорог-Я.
        - А сейчас... кто из вас спрашивал, сколько мне лет?
        - Не знаю, - задумчиво прошелестел Единорог-Я. - Кажется, оба. А какая разница, Дзю?
        - Разница? - медленно протянул Обломок. - Не в разнице дело... А он один - Чэн твой - может мне что-нибудь сказать? Пусть через тебя, но - один?
        "Скажешь? - беззвучно обратился ко мне мой меч и с готовностью расслабился, пропуская меня вперед. - Давай!.."
        - Я... - начал было я и почувствовал, как шорох клинка в ножнах, еле заметное покачивание, трепет кисточек - как все это становится речью, словами, понятными и доступными нам: Единорогу, Обломку и мне.
        - Я... мне... очень жаль, Дзю, что Наставника убили. Честное слово, просто очень жаль. Если б мы с Единорогом знали тогда... если б мы понимали!..
        Ну вот, как с покойным Друдлом говорю! Косноязычным становлюсь, слова все куда-то разбегаются, и чувствую себя уже и не дураком, а полным недоумком. До каких пор это будет продолжаться?!
        - Спасибо, - очень тихо и серьезно произнес Дзюттэ Обломок, и еще раз провернулся у меня в руке. - Спасибо и... завидую. От души.
        А потом добавил более привычным тоном:
        - Везет же дуракам! Правда, не всем. Ну тогда не вцепляйся в меня на перехвате со всей дури, я ж тебе не кебаб недожаренный...
        И я кивнул, вняв дельному совету. Действительно, теперь перехват получался куда легче (я бы даже сказал - изящнее), и Дзю почти без лязга сам ложился вдоль предплечья, а когда было надо - стремительно бросался вперед, заклинивая невидимого Блистающего, уводя его в сторону, вырывая из чужих пальцев...
        Я и сам не заметил, как в правой, железной руке у меня оказался Единорог, и в свете выкарабкавшейся наконец из-за облака луны тусклым маревом развернулись "Иглы Дикобраза"; длинные уколы и кистевые удары Единорога сменялись короткими и азартными всплесками Дзюттэ, и все получалось само собой - хотя в каноне ничего подобного и близко не было.
        Похоже, все в порядке. Ну, не то чтобы совсем в порядке - воду из этого колодца можно еще черпать и черпать, добраться до дна, пробить его и черпать снова - но для первого раза все складывалось достаточно неплохо. А о том, что на мне доспех, я вообще напрочь успел забыть...
        Закончив, я посмотрел туда, где все это время сидел Кос - и обнаружил, что ан-Танья под дувалом отсутствует. Впрочем, как тут же выяснилось, отсутствовал он только под дувалом. А во всех остальных местах двора Кос присутствовал - причем, по-моему, во всех местах сразу. Ан-Танья творил что-то невероятное, став удивительно похожим на моего собственного дедушку - ну просто зависть брала, до чего ловко, хотя и не совсем привычно для моего взгляда, он орудовал почти неразличимым из-за скорости и скудного освещения эстоком!
        Через мгновение я заметил, что во второй руке Коса со свистом вертится Сай Второй. Оставалось только диву даваться, как быстро наши бывшие дворецкие сумели найти общий язык с этим неприятным трехрогим нахалом!..
        А потом Кос закончил свою невообразимую импровизацию, крутнул напоследок Сая, взвизгнувшего от удовольствия - и оказался напротив меня с двумя клинками в руках. Я посмотрел на ан-Танью, сделав чрезвычайно серьезное выражение лица, и мы подчеркнуто церемонно поклонились друг другу.
        Поклонились, выпрямились и... застыли. Потому что я - Единорог-Я или Я-Единорог?.. неважно! - потому что мы видели, понимали, чувствовали - сейчас двигаться нельзя. Вот мы и стояли, а мгновения растягивались, сливались, их уже нельзя было отличить одно от другого - и никто не смог бы определить, когда именно моя передняя нога поползла чуть в сторону, и слегка изменился наклон Дан Гьена, а Дзюттэ приподнялся вверх самую малость...
        Мы не осознавали этого. Просто Я-Единорог-Дзюттэ чуть-чуть изменился - и в ответ, уловив это, начал меняться Кос-Заррахид-Сай, но промедлил, и тогда мы поняли-увидели-почувствовали, что теперь - можно.
        Можно.
        Во имя Ушастого демона У, как же это было здорово! Не было врага, не было язвительного Дзюттэ и противного Сая, не было злобы, и ненависти не было - была Беседа, Беседа Людей и Блистающих, и все в ней были равны, и думать было некогда, ненавидеть некогда, и лишь где-то на самой окраине сознания пульсировало удивленное восхищение...
        Вот как это было.
        А слова - это такая бестолковая вещь... бестолковая, но, к сожалению, необходимая.
        - Смотрю я на вас, молодые господа, и давно уже, надо заметить, смотрю, давно-давненько и пристально-пристально смотрю, в оба глаза и... так о чем это я? Ах да... - смотрю я на вас, молодые господа, и прям-таки сердце радуется...
        Ну понятное дело, это была неугомонная Матушка Ци! Я остановился на середине удара, переводя дух, и мысленно еще раз обозвал ее "старой любопытной урючиной". Даже если это и было невежливо. А подсматривать за людьми по ночам (да хоть бы и днем!) - вежливо?! И откуда она взялась на нашу голову?
        Тем временем Матушка Ци соизволила подойти поближе. В руках у нее был все тот же странный предмет, виденный нами в харчевне и по-прежнему аккуратно замотанный в тряпки.
        - Сколько на белом свете живу, - продолжала бубнить старуха, - отродясь такой изысканной Беседы не видела! Даже самой захотелось молодость вспомнить, кости старые поразмять! Не соблаговолит ли кто из молодых господ снизойти к старушке, по-Беседовать с ней по-свойски?.. а то бессонница бабку вконец замучила...
        Мы с Косом переглянулись. Было совершенно ясно, что просто так старуха от нас не отвяжется. Да и вообще - отказывать женщине, предлагающей Беседу... неловко как-то.
        Кос чуть заметно кивнул и выступил вперед.
        - Отчего же? - проникновенно сказал ан-Танья, склоняя голову. - Я с огромным удовольствием по-Беседую с вами, Матушка Ци.
        - Вот и спасибо, молодой господин, - мигом засуетилась старуха, - вот уж спасибо так спасибо, всем спасибам спасибо, вы только обождите минуточку, я сейчас...
        И принялась с изрядным проворством разматывать тряпки, под которыми скрывался ее загадочный Блистающий.
        Он являлся нашему взору по частям. Одно было несомненным - длинное древко в рост Матушки Ци. Зато все остальное... Сперва от тряпок очистилось лопатообразное лезвие со скругленными краями - и я тут же вспомнил детские сказки о песчаной ведьме-алмасты, любившей на таких вот лопатах сажать в тандыр непослушных мальчиков Косиков. Так сказать, для запекания в чуреках. Потом на другом конце древка обнаружился полумесяц с торчащими вверх рогами. Ну и довершали все это многочисленные колокольчики-бубенчики, кисточки и ленточки, прикрепленные к этому чуду со всех сторон.
        Это было не оружие, а, скорей, со-оружение. Посох, топор, алебарда, рогатина, двузубец и ритуальный символ одновременно. Я косо усмехнулся и ощутил странную дрожь Единорога.
        "Кто это?" - спросил я, поглаживая стальными пальцами рукоять своего меча.
        - Это Чань-бо, - вместо Единорога ответил Дзюттэ. - А ну-ка, не будем лишний раз выставляться...
        И чуть ли не сам полез ко мне за пояс, но позади, со спины, а я, уж не знаю зачем, постарался держаться к загадочному посоху лицом.
        "Это Чань-бо, Чэн", - тихо сказал-подумал Единорог.
        "Кто-кто?"
        Единорог повторил мой вопрос вслух - видимо, для Обломка. Зачем он это сделал - я не понял, да и не очень-то стремился понять.
        - Слушай, Единорог, - обидно скрежетнул из-за моей спины Дзюттэ, - оказывается, твой мэйланьский придурок... то бишь Придаток не знает, кто такие Чань-бо! Чему их в Мэйлане только учат! Я, кабирец, и то...
        - Во-первых, теперь уже не "мой", а "наш", - раздельно и отчетливо прозвенел Единорог, и Дзюттэ примолк. - Наш, и не Придаток, а человек. Во-вторых, Чэн родился и вырос в Кабире, и в Мэйлане никогда не был - как его отец и дед. И в-третьих, не забывайся, Дзю...
        И уже ко мне:
        - Чань-бо в Мэйлане, Чэн, это как бы Дзюттэ в Кабире с точностью наоборот. Дзюттэ вечно в толпе, а Чань-бо, Посохи Сосредоточения, любят одиночество; Дзю язвит и суетится, а Чань-бо спокойны и рассудительны, и обидных глупостей не говорят. Есть такая вэйская поговорка: "Хочешь совета - иди к Чань-бо. Он помолчит, и ты уйдешь окрыленным."
        - Отшельники, - подбросил я нужное слово.
        - Примерно, - согласился Единорог.
        - И это... нижайше прощения просим, - снова встрял Обломок. - Эй, Однорог, передай своему, чтоб не выкидывал меня в болото, а то с него станется...
        - На дороге Барра ни одного болота нет, - серьезно сказал Я-Единорог. - А жаль.
        - Будет нужда - и болото отыщется, - буркнул Дзю и больше не высовывался.
        ...А Беседа Коса и Матушки Ци уже была в самом разгаре. Старуха скакала из стороны в сторону с той неуклюжестью, которая дается лишь опытом и годами ежедневных изнурительных занятий, - я просто влюбился в нее за эти считанные секунды! - а ее разнообразнейший Чань-бо и впрямь то норовил поддеть Коса на свою лопату, то старался забодать его рогами полумесяца, то хотел насмерть запугать звоном колокольчиков и мельтешением лент.
        Впрочем, мой отставной дворецкий держался молодцом, не роняя нашей с ним чести, а также не роняя уверенно мелькавшего Заррахида и лихо свистевшего Сая, уже успевшего оборвать с Посоха Сосредоточения одну ленту и теперь гоняющегося за крайним правым колокольчиком.
        Я одобрительно цокнул языком и подумал, что когда бабка прокручивает Чань-бо через спину, согнувшись при этом иероглифом "гэ", - да, я, пожалуй, даже в доспехе рискнул бы пойти перекатом на девять стоп вперед и от земли, не вставая, тем самым косым выпадом, который так любил смотреть незабвенный крис Семар, то бишь Кобланов подмастерье...
        И вдруг все замерло. Двурогий конец Чань-бо застыл у горла ан-Таньи, скользнув мимо усов припоздавшего Сая Второго, а острие Заррахида резко остановилось у живота старухи. По-моему, бабка успела чуть раньше. Хотя случай был спорный, и на турнире обязательно Беседовали бы заново.
        Ну и ладно... не на турнире, однако!
        - Благодарю за приятную Беседу, - нимало не запыхавшись, заявила Матушка Ци, еле заметно улыбаясь.
        - Ответно благодарен, - Кос подумал и выдал тройной церемониальный поклон с мелким отскоком, и я просто ошалел от этого, - за истинное наслаждение! Всегда рад Беседовать с вами, Матушка Ци...
        Старуха принялась сноровисто обматывать тряпками своего Чань-бо, а Кос подошел ко мне. Вид у него был слегка сконфуженный.
        - Видел? - только и спросил он.
        - Видел, - только и ответил я. И у бедра согласно качнулся опущенный в ножны Единорог.
        Возле Коса бесшумно, как тень, возникла Матушка Ци. Ее драгоценный Чань-бо вновь был надежно укутан. Старуха как-то незаметно обогнула меня и ан-Танью, оказавшись чуть ли не у меня за спиной, и взгляд ее буквально вцепился в торчащего из-за пояса Дзюттэ.
        "Интересно, - подумал я, - от кого это Обломок прятался? От бабки? Вряд ли... Скорей всего, от посоха. Знакомы они, что ли?.."
        - Откуда у вас... это? - коротко и внятно спросила Матушка Ци.
        - Это... - отчего-то растерялся я. Ну как я ей объясню, что это Дзюттэ Обломок, шут ятагана Шешеза фарр-ла-Кабир?!
        - Это память... о друге.
        - Он принадлежал Друдлу Кабирцу, - с неприятной настойчивостью продолжила старуха. - Вы сказали - память?
        - Друдл погиб, - внезапно потеряв голос, выдавил я. - Его... его убили.
        - Ты... вы это видели?
        - Видел, - я разозлился. По какому праву она меня допрашивает?! - Я много чего видел, Матушка Ци! Много такого, чего предпочел бы не видеть.
        Некоторое время старуха молчала.
        - Странно, - наконец пробормотала она. - Очень странно... Если Пересмешник умер, я должна была бы почувствовать. Но раз ты говоришь... жаль. Очень жаль...
        Она еще немного помолчала.
        - Ну что ж, спокойной ночи, молодые господа, - произнесла Матушка Ци после долгой, слишком долгой паузы. - Думаю, мы еще увидимся...
        И все так же бесшумно скользнула в темноту.
        Потом чуть слышно скрипнула дверь.
        Мы с Косом постояли, переглянулись и двинулись следом за старухой.
        У самого порога я наступил на что-то, зашуршавшее под моей ногой. И поднял небольшой свиток пергамента. Всего один пожелтевший и скрученный в трубку лист.
        Кос тоже взглянул на мою находку.
        - Бабка выронила, - коротко и без особой приязни заявил он, как будто бы только что не раскланивался перед этой бабкой, словно она была матерью эмира Дауда. - Больше некому.
        Я кивнул. Утром надо будет отдать. Но... В последнее время я стал слишком любопытен. Это даже начало входить у меня в привычку. Скорее всего - ерунда. Ничего особенного там не записано. Письмо, купчая или что-нибудь в этом роде.
        И все же...
        12
        "...и тогда Имр-уль-Кайс спросил Антару:
        - О Абу-ль-Фаварис, скажи мне, сколько ты знаешь названий и прозвищ меча?
        И Антара ответил:
        - Слушай и запоминай, что я скажу: он называется Меч, Беда; Суровый, Повелитель, Прямой, Гибель, Смерть, Блеск росы, Быстрый, Великий, Острый, Полированный, Блестящий, Благородный, Посланец смерти, Вестник гибели, Ветвь, Покорный, Лезвие, Прекрасный, Бодрствующий, Горделивый, Решающий, Нападающий, Послушный, Ровный, Режущий, Кончина, Судьба, Честный, Верный, Начало, Конец, Разящий, Гнев, Плачущий кровью, Рассеивающий горе, Мужественный, Закаленный, Отсекающий, Синий, Цветущий, Возвеличивающий, Стирающий, Разделяющий, Чудо, Истина, Путь, Разящий героев, Друг, Заостренный, Отточенный, Кровавый, Защитник, Светлый, Услада очей, Уплата долга, Проливающий кровь, Губительный, Товарищ в беде, Владыка змей, Жаждущий - вот немногие имена и прозвания меча, о Имр-уль-Кайс!"
        Вот что было записано в свитке Матушки Ци.
        И на полях, быстрым летящим почерком:
        "Сказители Нижнего Дурбана в "Антара-наме" поют не встречающийся более нигде бейт о том, что за миг до смерти Антара Абу-ль-Фаварис приподнялся на ложе и воскликнул: "Будь проклят день, когда оружию стали давать имена!"
        И еще:
        "Седьмой год эры правления "Спокойствие опор", Мэйлань - Ю Шикуань, меч "девяти колец" Цзюваньдао по прозвищу Ладонь Судьбы. Ущелье Воющих Псов в Хартуге.
        Семнадцатый год эры правления "Спокойствие опор", Мэйлань - Лян Анкор-Кун, прямой меч Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст?!."
        ...Я еще раз перечитал пергамент. Кроме того, что неизвестный Лян Анкор-Кун явно приходился мне родичем - старшим? младшим? - я не понял больше ничего.
        Единорог, узнав о свитке, сообщил мне, что Блистающий Цзюваньдао - я отчетливо увидел кривой широкий меч с девятью кольцами на массивном обухе - еще при отъезде Единорога из Мэйланя (то есть сотню лет тому назад!) был старейшиной рода Кривых мечей и входил в Совет Высших Мэйланя.
        Более того - он был правителем Мэйланя.
        Меч моего неизвестного родича Ляна, прямой Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст, тоже, оказывается, был старейшиной - только уже рода Прямых мечей - и тоже входил в тамошний Совет. Именно он в свое время отослал Единорога - и своего почти что племянника, ибо они были в близком родстве - в Кабир.
        Ссылка состоялась без объяснения причин.
        Все это мне ужасно не понравилось. Во-первых, я ничего не мог понять, кроме каких-то крох, а во-вторых, эти крохи разом влетели в сапог моей судьбы и ужасно натирали ногу рассудка. Пока я изощрялся в подобных рассуждениях, Единорог что-то прикинул и сказал, что он не уверен до конца, но седьмой год эры правления "Спокойствие опор" - это, похоже, прошлый год. Как раз прошлым летом и пришло какое-то послание от Совета Высших Мэйланя, и наш двоюродный брат (в смысле Единорогов брат) Большой Дао-дао-шу спешно уехал из Кабира в Мэйлань. Может быть, Большой Да был вызван мечом Цзюваньдао, старейшиной рода Кривых мечей и правителем Мэйланя?
        "Ты у меня спрашиваешь?" - поинтересовался я.
        Единорог не отозвался.
        Тогда я сказал ему, что это совпадение. А он сказал мне, что когда меч в десятый раз не попадает в собственные ножны, то это не совпадение, а привычка. И не с нашим везением кивать на совпадения. А я сказал ему...
        А Кос сказал мне, чтобы я прекратил бормотать себе под нос невесть что, и шел спать.
        Ну, мы и пошли спать.
        Утром в мою отоспавшуюся голову пришли довольно странные мысли; пришли и расположились, как у себя дома.
        Я вдруг подумал, что все изменения, происшедшие со мной - железная рука, доспех, опыт потерь и находок, знакомство с насильственной смертью - все это не главное, не единственно важное, отличающее Чэна Анкора Прежнего от Чэна Анкора Настоящего.
        Главное, вне всякого сомнения, началось с падения моей отрубленной руки на турнирное поле - но не в потере самой руки было дело. Удар Но-дачи разрубил надвое нить моей судьбы, мой знак в этом мире рассыпался на мелкие кусочки, и я не связал обрывки нити, не склеил знака - я просто подобрал один из этих обрывков, горсть осколков, подобрал и пошел дальше.
        Для Чэна Прежнего жизнь состояла из обилия ярких, запоминающихся мелочей, которые, подобно частям мозаики, складывались в рисунок действительности. Чэн Прежний воспринимал жизнь, как множество цветных картинок - золотое шитье халата, пушок на боку перезрелой айвы, узор "следы когтей" на сафьяне ножен, медные скрепы по краям, тень айвана, щербатая пиала в чайхане...
        Жизнь была - подробной.
        Каким увидел бы Чэн Прежний наш караван-сарай, выглядывая в окно? Наверное, таким...
        "На поверхности хауза - небольшого водоема во внешнем дворе - весело прыгали солнечные зайчики. У коновязи, где гарцевал чей-то гнедой с выкаченными и налитыми кровью глазами, сидел на корточках рябой мальчик-служка в просторной рубахе до самой земли и чистил песком бронзовый таз. Нижняя ветвь кривой древней джиды бросала тень на его лицо - скуластое, сосредоточенное, с жестким профилем дейлемца-южанина..."
        Здорово! Оказывается, еще могу... детали, мелочи, подробности! Видно, Чэн Прежний все-таки не до конца умер, а просто затаился до поры до времени в Чэне Настоящем, Сегодняшнем.
        Просто-непросто...
        Зато Чэна Настоящего почти совсем перестали интересовать подробности внешние, подвластные точному описанию; мелочи, которые можно потрогать. На первый план вышло непосредственно действие, которое можно только прочувствовать; и чувства, которые можно лишь ощутить, не успевая обдумать; и ощущения, личные ощущения при столкновении с этой стремительной и не всегда понятной для рассудка жизнью.
        И отношения между мной и людьми. И Блистающими. И их отношения между собой.
        Раньше, глядя на крону дерева бытия, я пытался рассмотреть по очереди каждый листок - как он выглядит. Теперь же я не замечал отдельных листьев, но видел листву - и слышал ее шелест, отдыхал в прохладе ее тени, и листья были для меня единым целым.
        Не листья, но листва.
        Так бывает при Беседе. Все мелкое послушно отступает в сторону; все незначительное и потому способное отвлечь, отметается вихрем происходящего; сознание, память о прошлом, оценка настоящего, мечты о будущем - этого больше нет, а есть нечто сокровенное, поднимающееся из глубин подобно Треххвостому дракону Он-на... и этот дракон способен решать не раздумывая, поступать не сомневаясь и дышать ветром сиюминутного полной грудью.
        Возможно, этот дракон и есть душа.
        ...Я Беседовал с Жизнью - узнав Смерть, я мог себе это позволить.
        И мог позволить себе перестать быть мелочным.
        Одного я не мог себе позволить - это перестать умываться.
        И я пошел умываться.
        Этим утром Кос, вопреки своей новой привычке, проснулся раньше меня, и, когда я спустился в харчевню, завтрак уже был на столе. Мяса мне с утра не хотелось, но ан-Танья словно предугадал мои желания: сыр, зелень, лепешки и крепкий чай. Как раз то, что надо. Кроме нас с Косом, несмотря на довольно поздний час, никого в харчевне не было - и я принялся жевать.
        Закончив трапезу, я жестом подозвал длинноносого хозяина.
        - А скажи-ка мне, любезный, здесь ли еще эта старуха... то есть Матушка Ци?
        Вопрос был совершенно безобидный, но маленькие глазки нашего караван-сарайщика почему-то тут же забегали - причем в разные стороны.
        - Нет, почтеннейший, нет, благородный господин, она на рассвете ушла - рано встала, поела, сказала, что расплатится в другой раз, и ушла.
        Что-то непохож был наш хозяин на человека, с которым можно расплатиться в другой раз. Во всяком случае, без воплей и скандалов.
        - Не сказала - куда?
        - А она никогда не говорит.
        - Так ты, любезный, ее знаешь?
        - Ну вы спросите, благородный господин! Да эту старую ворожею... то есть Матушку Ци, конечно, каждый караван-сарайщик на Фаррском тракте знает. Раз в полгода непременно объявляется...
        - Много путешествует, значит, - то ли спросил, то ли просто заметил Кос.
        - Много? Да, почитай, только этим и занимается!
        Далее продолжать разговор не имело никакого смысла - хозяин или ничего больше не знал, или не хотел говорить.
        - Спасибо, - небрежно кивнул я, а Кос сверкнул монетой - и хозяин, поймав мзду на лету, понятливо исчез.
        - Говорила - еще, мол, свидимся, - пробормотал я, ни к кому не обращаясь. - Ну что ж, может, и свидимся... Вот тогда и получишь, Матушка, свои записи обратно.
        Потом я повернулся к ан-Танье.
        - Мы тут немного задержимся.
        - Зачем?
        - Да так... выяснить кое-что надо. Пришла пора завязать более тесное знакомство.
        Кос непонимающе поглядел на меня. Действительно, о каких выяснениях и знакомствах могла идти речь, если в караван-сарае кроме нас и хозяина, похоже, никого не осталось?
        Впрочем, я-то знал - что надо выяснить и, главное, у КОГО!
        Я неторопливо поднялся из-за стола - еще бы, после такого завтрака! - и прошел в нашу келью. Все еще недоумевающий Кос последовал за мной.
        Опустившись на низкую кровать, я аккуратно положил рядом с собой Дзюттэ и Сая Второго, и, глубоко вздохнув, взялся правой рукой за рукоять Единорога.
        - А ты, Кос, - за миг до того обратился я к усевшемуся было на свою кровать ан-Танье, - бери-ка эсток и поупражняйся. Вон мой доспех на стене развешен - давай коли и представляй, что в доспехе - я. Или не я. И пробуй не останавливаться. Дескать, если я или не я в железе, то ничего страшного ни с кем не случится. Давай, давай, не стесняйся...
        И - странное дело! - Кос послушно взял Заррахида и шагнул к стене, на которой висел доспех аль-Мутанабби.
        А я тут же забыл о Косе, доспехе и Заррахиде, окунувшись вместе с Единорогом в разговор Блистающих.
        На этот раз мои приятели решили сменить тактику, перейдя от кнута к прянику.
        - Слушай, Вилорогий! - вещал Обломок. - Да ты у нас молодец! Можешь ведь, если захочешь! Так вчера душевно по-Беседовали, что просто...
        Похвалы Саю явно нравились, а на "Вилорогого" он, видимо, решил не обижаться - и правильно, потому что тогда ему пришлось бы обижаться на Дзю через каждое слово.
        Как мне в свое время - на Друдла...
        - Понятное дело, могу! - хвастливо заявил польщенный Сай, и я неслышно расхохотался. - Если б еще Заррахидову Придатку руку левую, как надо, поставить, мы б вас тут по всему двору гоняли, как хотели! И тебя, Обломок, и Рога Единого, и Придатка вашего железнобокого! И посох этот дурацкий, с бубенцами...
        Я чувствовал, что Дан Гьен с трудом сдерживается, чтоб не смазать пряник похвалы чем-то похуже арахисового масла; да и у Дзюттэ наверняка вертелась на кончике клинка очередная колкость, но, взяв определенный тон, надо было держать его до конца.
        - Что же вы, все такие... герои? Ну, те, кто Шулму видал? - со скрытой издевкой, которую Сай, похоже, заметил, поинтересовался Единорог.
        - Шел бы ты в ножны! - огрызнулся Сай. - Герои... Тебя б туда хоть на денек, небось сразу понял бы...
        Он умолк, не докончив фразы.
        И тут я не выдержал, а Единорог согласно звякнул, представляя себя в мое распоряжение.
        - И вы решили сделать героями нас! - не спросил, а твердо отчеканил Я-Единорог. - Спасая нас от Шулмы, вы принесли ее сюда, чтобы и мы поняли...
        - Да! - чуть ли не взвизгнул Сай. - Кто это? Кто это сказал?! Это ты, Заррахид?!
        Сай был весьма напуган, и я сообразил, что когда я говорю через Единорога, то у Дан Гьена сильно меняется, так сказать, голос - звучание, интонации, характер и все такое. Неважно, что говорит он посредством совсем иных звуков, чем я - голос-то все равно меняется.
        Как, наверное, и у меня, когда говорю не я, и даже не Я-Единорог, а Единорог-Я.
        - Нет, - недоуменно брякнул эсток о мой доспех. - По-моему, это Единорог.
        - А почему у него тогда голос такой?! - Сай не на шутку разволновался. - Он чего, перегрелся?
        - А потому что это не я - верней, не совсем я - говорю, - сказал уже Единорог-Я. - Это говорит Чэн Анкор, тот, кого ты называешь моим Придатком.
        - А я его по-всякому называю, - самодовольно заявил Обломок. - У меня воображение богатое... и нездоровое.
        - Вы что тут, расклепались все, да?! - завопил несчастный Сай. - Как это Придаток может со мной, с Блистающим, разговаривать?! Как он вообще может...
        - Может-может, - прервали его мы с Дзю одновременно.
        - Мы много чего можем, Сай, - продолжил уже я сам, без Обломка, потому что шуту тоже было не вредно меня послушать, раз у него такое воображение. - Вы, Блистающие, кого мы звали оружием, и мы, люди, кого вы звали своими Придатками - каждый из нас считал (да и считает!), что именно его род правит миром, а прочие - не такие - у него, у венца творения, в услужении. Ну что ж... я готов простить Но-дачи и его Придатку... тьфу ты! То есть я хотел сказать - его хозяину... слушай, Единорог, не обижайся!.. Короче, я готов простить им обоим свою отрубленную руку, потому что волей случая я, человек, не раз державший в руке меч - лишь железную, невозможную руку я сумел протянуть Блистающему, как равному! И не все ли равно, в конце концов, кто из нас правит миром?! Тем более, что вы привезли из Шулмы зародыш такого мира, которым не то что править - в котором жить не хочется!
        - А мне, ты думаешь, хочется?! - запальчиво перебил меня Сай. - Я когда своего, первого заколол - мне... я чуть не сломался на этом! Потом, правда, полегче стало, но все равно...
        Сай помолчал.
        - Мне кажется, - наконец бросил он, - что у меня сейчас боковые усы в узел завяжутся. Или винтом закрутятся. Или еще чего... Как ты сказал, тебя зовут? Если, конечно, ты не Единорог.
        - Чэн. Чэн Анкор.
        - И ты этот... человек? Который как бы Придаток, но человек?
        - Как бы да, - чуть насмешливо ответил я.
        - И говорит со мной сейчас не Единорог, а ты? Через эту самую... железную руку?
        - И он еще называл меня - меня! - тупым! - не выдержал Дзюттэ. - Да через руку он говорит, через руку - не через ногу же! Ну, кто теперь из нас тупой?!
        Впрочем, потрясенный Сай оставил этот выпад без внимания - и, опять же, правильно сделал.
        - Наверное, тогда ты должен меня ненавидеть, - едва шелохнулся он.
        - Наверное, должен. Но не могу. Во-первых - ты уж прости - я лишь недавно понял, что оружие можно ненавидеть так же, как и человека; а во-вторых, убивать мы с Единорогом уже научились, а вот с ненавистью что-то плохо получается - во всяком случае, если всерьез и надолго. Не готовы мы к этому... хотя уж как нас в последнее время готовили! То, что делал ты и тебе подобные, пускай из самых благих побуждений - это ведь тоже Путь. Путь Меча... к сожалению. И да будет милостив к вам гордый Масуд-оружейник, несчастные Блистающие, побывавшие в собственном прошлом!..
        - Спасибо, - еле слышно прошептал Сай. - Нет, Единорог, это и впрямь не ты... ты злой, а этот... этот добрый. Он меня понимает...
        "Ну, вот, - рассмеялся Единорог глубоко внутри меня, - Чэн Анкор, любимец заблудших Блистающих. И его злобный меч..."
        - Сколько вас осталось? - спросил Единорог у Сая, не дожидаясь меня.
        - Шестеро. Если со мной считать. Шесть Блистающих и пять Придат... э-э-э... пять человеков. А зачем вам это? Чтоб ловить проще было, да?! Или перебить поодиночке?!.
        Чувствовалось, что Сай огрызается скорее для порядка, сам не очень-то веря в собственные слова.
        - Знать хотим, ржа тебя заешь! - лязгнул Дзюттэ. - Делать что-то надо! А то и впрямь Шулма сюда нагрянет, а мы тут все, так сказать, гостеприимные... или мы с вашей помощью гостеприимность свою так исполосуем, что сами, не дожидаясь, в Шулму заявимся, концы света с концами сводить! Думать, думать надо!.. И вам думать, и нам, и всем...
        ...Сай боялся. Боялся поверить. Но у него не было выбора. Во-первых, он устал от одиночества и страстно желал снова стать своим, одним из сообщества; более того, у Сая были несомненные виды на Коса. Потеря Придатка - чтоб лишний раз не путаться, я решил принять это слово без обид и глупостей - так вот, потеря Придатка, сами понимаете, дело нешуточное.
        Ну а во-вторых, если мы все-таки обманщики и негодяи, то на втором плане размышлений Сая резко возникал образ долговязого немытого Придатка в холщовых штанах, грузившего на арбу при помощи Сая Второго - что бы вы думали? - вот-вот, это самое и грузившего...
        И Сай, как говаривали кабирские стражники-айяры, раскололся. Похоже, он и сам давно мечтал этим с кем-нибудь поделиться.
        Впрочем, знал он не слишком много.
        Рассказ Сая о его пребывании в Шулме почти дословно повторял судьбу Но-дачи, рассказанную Единорогу покойным Детским Учителем, или судьбу Асахиро Ли, Придатка Но-дачи, рассказанную мне покойным Друдлом - или уж как хотите, потому что не в этом дело.
        Отнюдь не в этом.
        А вот после их побега из Шулмы...
        Девять их осталось. Девять Блистающих и семь Придатков. Тех, кто сумел прийти в Шулму и уйти из Шулмы, оставив там часть своей жизни и часть чужой смерти; девять Блистающих и семь людей, дважды прошедших Кулхан...
        Мало их было. Очень мало.
        Так и сидела эта малость на границе Мэйланя, перед открытыми дорогами в Кабир, Дурбан, Лоулез, Харзу - и за спинами их незримо оставалась Шулма и встающие над ней Джамуха Восьмирукий и прямой короткий Чинкуэда, Блистающий-убийца не по принуждению, а по призванию.
        И еще там были рукоплещущие Джамухе шулмусы и Дикие Лезвия шулмусов.
        Девять Блистающих и семь Придатков уже знали, что это такое.
        И еще они знали, что дело их неизбежное и безнадежное. И страшное оно, их будущее дело. Страшное именно своей неизбежностью и безнадежностью. Но другого выхода у них не было. Или был - но они не сумели его найти.
        Они разделились. Но-дачи, Шото и три Сая отправились в Кабир. Почти прямая и острая до безумия сабля Кунда Вонг, а также ее спутник, очень молодой и очень упрямый двуручник Клейм (почему-то свое полное имя - Клеймора - он считал неблагозвучным и потому не любил) двинулись в Харзу.
        Как я понял, именно Кунда Вонг или Клейм убили друга Эмраха ит-Башшара, прошлого Придатка Пояса Пустыни.
        Двулезвийная секира из семьи Лаброс, полного имени или прозвища которой Сай не запомнил, и отчаянный Акинак Джанг свернули западнее, мимо Хаффы к Оразму, намереваясь достичь Лоулеза.
        Это были лишь примерные маршруты, которые каждый был волен изменить в случае необходимости.
        Они договорились встретиться в Мэйлане через полгода - те, кто переживет эти полгода. Ну, а то, что произошло вскоре в Кабире, мы - Дзюттэ, Единорог и я - уже и так знали, и Сай лишь добавил несколько малозначащих деталей к общей картине. Затем, по словам Сая, Но-дачи отправился первым в Мэйлань, а три Сая и Шото... в общем, понятно.
        Собственно, вот и все, что смог поведать нам Сай Второй.
        Немного.
        Теперь, правда, мы точно знали остальных. И время встречи. И место встречи.
        Мэйлань.
        ...Я сидел и молчал, осмысливая услышанное и соображая, какую все-таки пользу можно извлечь из полученного знания. Единорог. Обломок и Сай Второй тоже помалкивали. И тут...
        И тут кто-то заговорил.
        Поначалу я даже не сразу понял - кто, но после первого удивления до меня дошло, что это не кто иной, как эсток Заррахид.
        Мой дворецкий.
        В смысле - меч моего дворецкого.
        А точнее - дворецкий моего меча и меч моего дворецкого.
        А еще точнее - бывший дворецкий... и так далее.
        - Ну вы даете! - восхищенно заявил Заррахид, в последний раз звякнув о зерцало доспеха. Да, лоск столичных манер как-то совершенно слетел с эстока. Я еще подумал, что такая перемена вообще невозможна - если сравнить наших дворецких до и после увольнения - но мне ли говорить о невозможном...
        - Ну вы даете! Это ж надо было так ему набалдашник заморочить! А он вам все и выложил!.. Молодцы, право слово!
        Едва я понял, что практичный эсток убежден, будто все это время хитрый Единорог не своим голосом дурачил легковерного Сая, как еще один голос чуть окончательно не свел меня с ума.
        - Может, за лекарем сбегать? - поинтересовался этот голос. - С кем это ты разговариваешь, Чэн? Ушастый демон У привиделся?
        - Я? С кем это я разговариваю? - это было первое, что пришло мне в голову.
        - Вот об этом я тебя и спрашиваю! Сидишь тут уже битый час и бредишь с открытыми глазами... Бормочешь что-то о каких-то Блестящих, как ты им зачем-то свою железную руку протягиваешь, от имени человечества!.. Ну и в том же духе. Я, конечно, понимаю - ночью мало спал, бабка эта вредная... Так за лекарем идти или уже не надо?
        Ну вот! Оказывается, общаясь с Блистающими, я кое-что проговаривал вслух. И участливый ан-Танья решил, что у меня не все в порядке с головой... Впрочем, еще недавно я и сам бы так решил.
        Кажется, опять придется убеждать. Причем обоих одновременно. Та еще парочка - Кос с Заррахидом... один другого доверчивей.
        И я заговорил, тяжело вздохнув. Вслух - для ан-Таньи; и через Единорога - для Заррахида. Я часто запинался, пытаясь говорить то попеременно, то сразу для обоих; очень хотелось раздвоиться. Может, выпить жбан-другой и глянуть в зеркало - а вдруг раздвоюсь?
        Чего на свете не бывает!
        Выглядел наш разговор примерно так...
        - Кос, не надо лекаря. С головой у меня все в порядке. И то, что ты слышал - это не бред. Я действительно разговаривал с Блистающими. Кто это такие? Это наше оружие... (- Нет, Заррахид, это не Единорог. Верней, не только Единорог. И вообще - завей гарду веревочкой и слушай, не перебивая, когда тобой люди говорят! Лю-ди! Кто такие? Ну, Придатки ваши...) Нет, говорю, лекаря не надо! Да, и твой эсток - тоже! И нечего на меня так сочувственно смотреть! Ох, зря я тебя уволил, зря... так бы просто приказал - и ты бы поверил!.. (- Тьфу ты пропасть, легче троих Саев убедить, чем одного такого недокованного эстока... и не надо только начинать про кузницу, где можно без хлопот подлечиться! Никому твоя кузница...)
        - Еще бы! - вмешался Обломок. - А все потому, что он тупой!
        - Это я тупой? - возмутился Заррахид. - Это ты тупой!
        - А вот и нетушки! - возрадовался Обломок. - Я с первого раза понял. А ты - нет! Так что все вы тут тупее меня! Кроме, разве что, Единорога. Он такой же. Как я. Острый!..
        - ...да нет, Кос, не пил я тайком! Вместе ж чай хлестали! Ох, в священный водоем тебя! - не пил, говорю! Мне, чтоб до видений допиться, сам знаешь, сколько надо! Правда, меньше, чем Коблану - тому вообще... ладно, не о том речь. Живые они, говорю тебе, живые, хоть и железные! Дался тебе этот лекарь!.. (- Эй, Зарра, это я, Чэн! Да плевать мне, что ты не веришь... я и сам уже ничему не верю. Ты знаешь, твой Кос и впрямь - Придаток! Давай я тебе другого подыщу, не такого упрямого... Не хочешь? Ну как угодно...) Не веришь, Кос-упрямец?! Ну я сейчас тебе докажу! (- Заррахид, а вот он говорит, что ты - железо! Да, и все. Правильно, я бы тоже обиделся. Слушай, а ты про Коса что-нибудь такое знаешь, чего никто больше не знает? Нет, про его дедушку не надо, давай про Коса... ага, сойдет... так... ну да?! Прямо тобой и лупил?! Молодец, Зарра, так их, Придатков этих недоверчивых!..) Вот ты, Кос, помнишь, как в детстве, лет эдак в восемь, ты чуть эсток свой не сломал?! А вот знаю-знаю... ну и что, что меня тогда на свете не было? Мне твой эсток и рассказал! Ты еще загнал Заррахида в щель в каменном заборе,
вытащить не мог и полчаса рыдал на весь двор, пока отец твой не пришел и по заднице тебе не надавал! Вытащенным эстоком. Плашмя... (Слушай, Зарра, а какой Придаток был лучше - Кос наш, отец его или дед? Ну понимаю, что смотря в чем... Это хорошо, что Кос. Ах, он на деда похож!.. вот и я было решил, что на деда, только на моего. Ты помнишь, как он во дворе ночью и с Саем в левой руке прыгал? Еще бы не помнишь... говоришь, что иначе неудобно было бы... ладно, давай об этом после...) Ну что, Кос, съел?!. Лекаря случаем позвать не надо?!
        - Бросьте меня в священный водоем! - только и смог произнести потрясенный Кос.
        И с неподдельным страхом посмотрел на собственный меч.
        Последним неверующим в нашем обществе оказался Заррахид. Его убеждали уже все вместе. К этому делу присоединился даже новообращенный Сай Второй, а Кос - дослушав историю Сая в моем вольном пересказе - воспылал к Саю необоримым сочувствием и сообщил через Меня-Единорога своему несгибаемому эстоку несколько таких интимных подробностей их совместной жизни, что упрямый Заррахид мигом отказался от идеи ржавых гард и мозгов, уяснив, что никто над ним смеяться не собирается.
        Хотя смеяться-то как раз смеялись. Особенно Обломок, чьи язвительные замечания сыграли не последнюю роль в деле приобщения Заррахида.
        Признаться, нелегкое это дело - убедить хоть человека, хоть Блистающего в чем-то, во что он упорно не хочет верить. Особенно, когда все используют тебя, как переводчика, а ты еще норовишь и от себя пару слов вставить. Хорошо шулмусам - у тех, говорят, оружие безмозглое...
        В конце концов я от них сбежал - ужинать, поскольку обед мы давно пропустили - а Кос вскоре присоединился ко мне, оставив Заррахида с его собратьями-Блистающими. У него (у Коса, а не у Заррахида) голова шла кругом, и он в течение ужина основательно прикладывался к кувшину для восстановления душевного равновесия. У меня в мозгу тоже непрерывно звенели голоса перебивающих друг друга Блистающих, так что по части кувшинов я не отставал от ан-Таньи, и в итоге у нас головы снова пошли кругом - но уже совсем по другой причине.
        И мы вернулись в келью, чтобы продолжить разговор, упали на кровати и уснули.
        По-моему, Кос не человек.
        По-моему, он дальний родственник бога виноградной лозы, красноносого Юя. Или ближний родственник. Или даже сам Юй. Во всяком случае, похмелья у него не бывает никогда. Я еще только с трудом разлеплял правый глаз, а Кос за это время успел умыться, одеться, побриться, сходить позавтракать, и теперь носился по комнате, пританцовывая и размахивая руками.
        - Вставайте, Высший Чэн! - напевал Кос, как в старые добрые времена. - Вставайте и радуйтесь жизни! Я вот, например, радуюсь, да и хозяин этого свинарника, тоже, небось, радуется, поскольку содрал с меня лишних полтора динара! Ладно, вещь того стоит!.. и какая вещь!
        Я скосил на ан-Танью недоразлепленный правый глаз и обнаружил у него в руках что-то зеленое, блестящее и напоминавшее помесь плаща с халатом.
        - Что это, Кос? - просипел я.
        - Это настоящая оразмская марлотта! - назидательно сообщил Кос. - Так что с тебя полтора динара за одежку и два динара за услуги... Такую замечательную марлотту даже в Кабире днем с огнем не достать, и просто обидно, что носить ее будет такой Придаток, как ты! Вставай, вставай, нечего на меня поглядывать...
        Я потянулся и задел лежащего поперек кровати Единорога.
        Он был без ножен.
        - Кто там орет? - недовольно прозвенел из угла Обломок. - Заррахид, скажи своему Придатку, чтоб замолчал!
        - Сам ты Придаток! - обидчиво заявил эсток. - Обломок незаточенный! Это же этот... Кос ан-Танья, человек. Мой личный человек. Понял?
        - Понял, - оторопело брякнул Дзю и замолчал.
        ...А часа через два мы выезжали из караван-сарая. Я был поверх доспеха в новенькой марлотте, зеленой, как молодая листва - это все же оказался плащ с капюшоном, подобием откидных рукавов и хитроумными застежками на груди, так что застегнувшись и набросив капюшон (или обмотав шлем тканью, превратив его в тюрбан), я немедленно превращался в почти что обычного человека, переставая привлекать всеобщее внимание.
        Это было очень кстати. А два динара за услуги Кос не взял.
        Один - взял.
        Блистающие тоже несколько поутихли и теперь не лезли в разговор все сразу, перебивая друг друга - да и я уже, надо сказать, начал понемногу привыкать к двойному общению.
        Впрочем, ехать стало намного веселее - как-никак, нас теперь было шестеро.
        Добравшись до Хаффы без приключений и не заезжая в город, мы взяли круто на северо-восток и еще через день присоединились к каравану фарузских купцов, идущему в Мэйлань.
        "Мэй-лань! - звенели о дорогу копыта моего коня. - Мэй-лань, мэй-лань, мэй-лань, мэй-..."
        ЧАСТЬ ПЯТАЯ. БЛИСТАЮЩИЕ И ЛЮДИ
        Считает излишними старец-меч пять ежедневных молитв,
        Готов даже в храме он кровь пролить, жаждет великих битв.
        В разгаре сражения этим мечом вражеских львов бодни -
        Не меч отпрянет от их брони - сами отпрянут они.
        О молниях в небе заставит забыть молния в длани моей,
        И долго пропитанной кровью земле не нужно будет дождей...
        Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби
        13
        ...Спрессованные в единый монолит серые каменные блоки древних стен медленно приближались, одновременно проступая перед нами - и в моей памяти. Эти две картины накладывались одна на другую, почти полностью совпадая. Похоже, всесильное время, пытаясь грызть эти стены, безуспешно обломало себе зубы.
        Но не успокоилось. Ведь в конечном итоге последний удар всегда остается за ним, за временем...
        Кони вязли в рыхлом песке - вслед за нами многие всадники свернули с мощеной дороги, чтобы выбраться на пологий холм и с его вершины полюбоваться на твердыню Мэйланя. Блистающие весело переговаривались между собой, правая рука Чэна лежала на моей рукояти (это уже вошло у нас в привычку), и я мог слышать разговоры караванщиков-людей, обсуждавших достоинства и недостатки нынешнего караван-баши - сухого жилистого Придатка, за спиной которого вечно болталось короткое и неразговорчивое копье Рохин - а также радовавшихся окончанию долгого, хотя и не слишком утомительного пути.
        Я слушал их всех вполлезвия и никак не мог заставить себя поверить в то, что передо мной действительно - Мэйлань.
        Моя родина. Пускай ковали меня в Верхнем Вэе - все равно это моя родина.
        Которую я не видел добрую сотню лет.
        А также это родина предков Чэна, Анкоров Вэйских, наследных ванов Мэйланя.
        Которую Чэн не видел вообще никогда.
        Дорога, проходившая примерно в сорока выпадах от подножия холма, упиралась в главные ворота города, носившие название Шульхара - "Начало начал."
        Это я помнил.
        Старинные ворота, окованные потемневшей от времени медью, были распахнуты настежь, и в проеме Шульхары, где могли проехать в ряд девять-десять всадников, виднелась изрядная толпа встречающих. Сверкали на солнце наконечники возбужденно качавшихся трезубцев, копий и алебард, у Чэна рябило в глазах от разноцветья праздничных одежд и парадных ножен; кое-где размахивали знаменами, и на них неразборчиво виднелись какие-то иероглифы, но прочесть их с такого расстояния не удавалось.
        Это было очень красиво. Правда, я что-то не мог припомнить, чтобы в Мэйлане так встречали караваны. Может быть, за долгое время моего отсутствия обычаи резко изменились? Или караваны стали большой редкостью? Странно, однако...
        Чэн тоже был несколько удивлен, но меньше, чем я - в Мэйлане он никогда не был и счел все это столпотворение лишь неизвестной ему местной традицией. Когда же я сообщил Чэну, что это не так (во всяком случае, сто лет назад было не так), Чэн задумался и слегка придержал гарцующего коня.
        Через мгновение Кос с Заррахидом и Саем Вторым поравнялись с нами.
        - Скажу, что мне нравится такая встреча! - самодовольно усмехнулся ан-Танья. - Сразу чувствуется душевность и веселый нрав здешнего народа!..
        - Мне, в общем-то, тоже, но что-то не хочется лезть в этакую толчею, - ответил Чэн, и я с ним полностью согласился.
        Зато Сай не согласился.
        - Это почему же? - возмутился он, едва я перевел разговор людей на язык Блистающих. - Мне эти караванщики по самый набалдашник надоели! А там хоть разнообразие... Вон, у правой створки ворот - очень даже приличная сабля! Поглядите, какой крутой изгиб!
        - Сабля, конечно, хороша, - тоном знатока поддержал его Обломок. - Хотя это, пожалуй, единственное, в чем я одобряю вкус Вилорогого, но я и сам не прочь оказаться поближе...
        - А я - прочь! - прозвенел вдруг молчавший до сих пор эсток. - Единорог, забирай-ка отсюда Чэна и скажи ему, чтоб уволок моего... Коса, да и всех нас! А если кому охота в толпе потолкаться - незаметно въедем в город через другие ворота, подберемся сзади и сперва выясним, к чему бы это такой прием! Договорились? А то в давке и потеряться недолго...
        Чэн добросовестно изложил мнение Заррахида ан-Танье, тот покосился на черную витую гарду эстока, и, в конце концов, согласно кивнул. Дзю заявил, что он внезапно возлюбил тишину и покой - так что недовольным остался только Сай, но поскольку он оказался в явном меньшинстве, то протестовать не стал.
        Кажется, Дзю даже немного огорчился этим.
        Караван тем временем ушел вперед, закрыв нас от встречающих огромным облаком пыли. Я напряг память и вспомнил, что вдоль северо-западных стен города тянется окружная дорога, и в полуфарсанге от Шульхары должны быть следующие ворота.
        Еще не забыл, оказывается...
        И мы свернули влево, постепенно удаляясь от толпы, сгрудившейся у "Начала начал."
        Западные ворота - куда более скромные и даже словно чуть-чуть покосившиеся - тоже были открыты, но вместо толпы со знаменами здесь лениво скучали четверо стражников-алебард Юэ, а четверо стражников-людей так же лениво играли в кости, сидя прямо на песке у ворот.
        Когда мы подъехали, никто даже не пошевелился.
        - Товар везете? - для порядка осведомилась крайняя справа алебарда, хотя по нашей поклаже было прекрасно видно, что никакого товара мы не везем.
        Чэн снял руку с меня, и я с чистой совестью вступил в разговор с Блистающими, оставив людей на попечение Чэна и Коса.
        - Нет, - коротко и властно отрезал я.
        - Юэ Тахиро, - подумав, на всякий случай представилась алебарда. - Старшина караула. Откуда путь держите?
        - Из Кабира, - не снижая тона, ответил я. Стражники явно были молоды, меня помнить не могли, но на всякий случай я не стал называть им даже своего безличного родового имени.
        И так видно. А спросят - назову.
        Может быть.
        - Из Кабира? - искренне удивилась Юэ Тахиро. - А что ж не через Шульхару въезжаете?
        - Суеты не любим, - вдруг заявил Заррахид таким командирским голосом, что Тахиро невольно подтянулась и перестала задумчиво качать волосяным бунчуком. - И без нас караван встретят. Еще вопросы есть?
        Стоявшая рядом с Юэ Тахиро вторая алебарда оперлась о плечо подошедшего к ней Придатка - наголо бритого стражника, вытирающего потную голову полосатым платком.
        - Это не караван встречают, - наставительно заметила она. - Караван себе и караван, чего его встречать... Это встречают самого Мэйланьского Единорога и его железного Придатка, Чэна-в-Перчатке!
        - А нас по жребию сюда поставили, - добавила Юэ Тахиро. - Скучища... Раз в жизни вроде как довелось на живую легенду глянуть - и то не судьба!
        Я подумал, что Чэн весьма вовремя обмотал с утра шлем куском шелка, так что получился тюрбан с блестящим верхом - а марлотта, купленная предусмотрительным Косом, и без того неплохо скрывала доспех. Разве что рука... вернее, обе руки в латных перчатках. Но на руки Чэна никто пока что не обращал особого внимания.
        Ну да, конечно... они ведь ждали железного великана с клыками из сплошных Единорогов - а тут обычные Блистающие, обычные Придатки...
        - Все? - одновременно поинтересовались я и Заррахид. - Тогда желаем приятной службы!
        Четверка Юэ ответно махнула бунчуками, Чэн швырнул бритому стражнику горсть монет - деньги были кабирской чеканки, но бритый ловко и с видимым удовольствием поймал их на лету, каким-то чудом не уронив ни одной - и мы въехали в Мэйлань.
        Тихо-тихо.
        Даже Обломок вел себя вполне прилично.
        ...Я поглядывал по сторонам и молча радовался. Многоярусная пагода с резным ажуром перекрытий, ровная брусчатка мостовой, фонтан в виде прыгающей рыбы, храм Небесного Молота на площади... вон за той лавкой жила семья Прямых мечей Цзянь Тайшень, с чьими отпрысками я года два учился вместе у сурового и строгого ворчуна Пуддхи, имевшего поперечную рукоять и вместо гарды - что-то вроде нынешнего Чэнова наруча. Сколько лет прошло, сколько Придатков умерло (надеюсь, своей смертью!) - небось, правнуки их теперь здесь живут, а ворчливый Пуддха наставляет новых Блистающих...
        Из всех нас Мэйлань толком знал один я - если это можно было назвать толком, потому что прожил я здесь в три раза меньше, чем в Кабире. Чэн и Кос могли лишь озираться по сторонам, сгорая от любопытства; Сай был тут полгода тому назад, но проездом из Шулмы в Кабир, и почти ничего не запомнил; Обломок, если верить ему, посещал Мэйлань так давно, что с тех пор не изменились разве что городские стены (я подумал, что Дзю тогда никак не меньше пятисот лет, если не больше)...
        Заррахид молчал и делал вид, что Мэйлань его вовсе не интересует, но с ним и так все было ясно.
        - Куда теперь? - поинтересовался Сай после очередного поворота.
        - В фамильную усадьбу Высших Дан Гьенов Вэйской ветви, - ответил Я-Чэн, когда железные пальцы коснулись рукояти. - Или, если угодно, в дом наследных ванов Мэйланя Анкоров Вэйских. Интересно, там все по-старому?
        И через полчаса я ответил сам себе - да, все по-старому.
        Усадьба за прошедшие десятилетия изменилась мало. Все та же невысокая, чисто символическая каменная ограда с чугунными остриями по краю; знакомые узорчатые ворота, ведущие в тенистый сад, где среди насаженных в хорошо продуманном беспорядке деревьев и кустов вились посыпанные белым песком дорожки. Они вели к летним павильонам и парадному залу, по обеим сторонам которого располагались флигели и надворные постройки разного назначения. В левом флигеле, как я помнил, жили Малые Блистающие дома и их Придатки; позади зала располагалась круглая беседка на берегу пруда.
        За прудом начиналась галерея, ведущая к еще одному двухэтажному строению - на втором этаже которого сто лет назад жил молодой и глупый Единорог, и будущее было светлым и безоблачным, а прошлое - коротким и радостным.
        Вся усадьба содержалась в образцовом порядке, что доставило мне немалое удовольствие. Впрочем, Заррахид тут же отметил... ладно, не будем повторять, что именно отметил въедливый экс-дворецкий, но половину хорошего настроения как ветром сдуло.
        У внешних ворот отдыхал молодой Придаток в длиннополом халате со стоячим воротником. Ни меня, ни Чэна, ни тем более остальных он знать никак не мог, но рядом с ним...
        Повинуясь неслышному зову, Чэн быстро сдвинул меня себе за спину и сверху прикрыл краем марлотты. Руку с моей рукояти он не снял, так что я прекрасно слышал за двоих, оставаясь незамеченным.
        Дело в том, что рядом с молодым Придатком блестел на солнце старый двуручный топор Ляо Дафу - наш постоянный привратник, который узнал бы меня с первого взгляда.
        Из-под марлотты я видел, как достойный Ляо церемонно приветствовал гостей - вот кто должен понравиться Заррахиду! - а привратник-человек громогласно осведомился, спугнув с ограды стаю голубей:
        - Кто вы, благородные господа, и по какому делу?
        Этим обращением он в очередной раз польстил тщеславному Косу и вызвал легкую улыбку на губах Чэна.
        Хотя я подумал, что тщеславие Коса - да и многое другое - скорее всего, напускное...
        - А скажи-ка нам, любезный, - покровительственно начал ан-Танья, - не это ли усадьба Анкоров Вэйских, ванов Мэйланя?
        - Она самая, - моргнул привратник.
        - Она самая, - сверкнул топор Ляо, когда Заррахид повторил вопрос Коса слово в слово и с теми же интонациям, хотя не мог его слышать.
        Я хихикнул под марлоттой и немедленно умолк, оглядывая внутренний двор. Там стояли многочисленные столы, возле пруда на вертелах жарились бычьи туши, и вообще повсюду царили суета и шум.
        Вне всяких сомнений, дело шло к большому празднеству.
        - Так все-таки, благородные господа, кто же вы будете? - настойчиво повторили вопрос Ляо и его Придаток.
        - А будем мы, собственно, - с достоинством ответствовал Кос, выпячивая свой и без того внушительный подбородок, - будем мы Чэн Анкор Вэйский и его дворецкий Кос ан-Танья!
        "Ведь я же уволил этого прохвоста!" - подумал Чэн, но вслух ничего не сказал.
        - Так мы вас-то, Высший Чэн, и дожидаемся! - простодушно выпалил привратник-человек, становясь перед Косом навытяжку.
        Я еще подумал, что Ляо, повременивший вытягиваться, выбрал себе туповатого Придатка - сам топор, увидь он меня или любого другого Высшего, никогда не перепутал бы дворецкого с господином.
        А может, это я так, от глупой гордости, и тот же Заррахид выглядит в десять раз импозантнее меня...
        - Это он - Высший Чэн, - нехотя сообщил ан-Танья привратнику, кивая в нашу сторону.
        Придаток недоверчиво смерил взглядом фигуру Чэна - но тут Чэн откинул марлотту и сдвинул меня на положенное место. Взгляд Придатка уперся в правую Чэнову руку, а топор Ляо - не участвовавший в разговоре людей и настороженно поглядывавший то на Заррахида, то на Дзю и Сая - мгновенно узнал меня.
        Что значит выучка! Ляо с восторженным свистом отдал мне самый торжественный салют, на который был способен, его Придаток вытянулся теперь уже перед Чэном, а я некоторое время просто наслаждался произведенным впечатлением.
        - С приездом, Высший Дан Гьен! - отрапортовал Ляо. - А ваш родич, Скользящий Перст, отправился с утра к Шульхаре, вас встречать. Наверное, он скоро вернется...
        - Наверное, - раздалось позади нас. - И даже наверняка. Привет, Единорог!
        Один из двух услышанных мною голосов принадлежал Блистающему - хорошо знакомому мне старшему родичу-близнецу Дан Гьену по прозвищу Скользящий Перст, старейшине и члену Совета Высших, который когда-то даже подумывал жить со мной вместе, Беседуя парно и используя одного на двоих Придатка - да жизнь как-то не сложилась и по его же приказу я покинул Мэйлань.
        Другой голос был голосом человека - мужчины одних лет с Косом, восседавшего на смирной пегой кобыле.
        Понятное дело, что он-то и был Лян Анкор-Кун, Придаток Скользящего Перста и родственник Чэна; только слова "Привет, Единорог!" произнес не он, а Скользящий Перст, поскольку Лян Чэна в лицо знать не мог, как и меня - хотя меня в лицо знать нельзя вообще, по причине отсутствия лица.
        А вот у Ляна лицо было. Смуглое лицо с пронзительными глазами, и улыбка на этом лице казалась приклеенной. Правда, приклеенной аккуратно... и это сочетание суровости и радушия даже как-то располагало к себе.
        - Приветствую родича Чэна, - степенно сказал Лян и приложил левую руку к сердцу.
        Смотрел он как раз на нас, а не на ан-Танью. Догадливый, однако...
        Чэн в ответ поднял правую руку - и я смог в свою очередь приветствовать Скользящего Перста, не отвлекаясь на людей.
        - Отлично выглядишь, Единорог, - ослепительно улыбаясь, бросил Скользящий Перст, когда с церемониями было покончено. - Одного не пойму - как же это ты умудрился мимо нас проскочить? Мы весь караван прочесали с пристрастием...
        - А разве в Мэйлане нет других ворот, кроме Шульхары? - в свою очередь спросил я. - Ты лучше ответь мне, откуда вы узнали, что я вообще приезжаю, причем именно сегодня? И вдобавок - в честь чего такая пышная встреча?!
        Этот вопрос интересовал нас всех, и даже Обломок помалкивал, не мешая разговору двух давно не видевшихся родственников.
        - Да мы уже неделю к воротам ездим, - рассмеялся Скользящий Перст. - Все сплетни друг другу раз по десять пересказали, вас дожидаясь! Ты мне потом непременно разъяснишь лично, что из всего этого вороха правда, а что - нет... Ну а сегодня не только я с друзьями - полгорода к Шульхаре вывалило, потому что гонец из Фарра обогнал вас почти на сутки и сообщил всем, что видел в фарузском караване героя Кабира, Высшего Мэйланя, звезду рода Дан Гьенов и самого знаменитого Блистающего во всем эмирате. Тебя то есть!.. Герой возвращается домой после векового отсутствия - и как прикажете его встречать?!
        Он звонко расхохотался и вдруг спохватился.
        - А что же это я вас перед воротами держу? Прошу!
        Скользящий Перст махнул топору Ляо, и Придаток последнего со всех ног кинулся открывать ворота.
        - Ты бы спутников своих представил, что ли! - шепнул мне мой родич, когда мы уже въезжали в усадьбу, направляясь через сад к летним павильонам.
        - Извини! - спохватился я. - Господа, перед вами, как вы уже догадались, старейшина Совета Высших Мэйланя и мой родич Скользящий Перст! А это вот Дзюттэ Обломок, придворный клинок Шешеза фарр-ла-Кабир и самый мудрый шут в эмирате...
        - Должен же хоть кто-нибудь быть мудрым, когда вокруг сплошные... Блистающие, - как бы про себя, но так, чтобы все услышали, заявил Обломок.
        - Вот, пожалуйста! - в притворной досаде я легонько шлепнул коня по крупу. - Что я говорил?! Ладно... а это уважаемый всеми в Кабире эсток Заррахид, мой...
        - Его дворецкий, - коротко закончил за меня Заррахид.
        Я решил не заострять внимания на этой скользкой теме.
        - Ну и наконец - Сай Второй, мой добровольный спутник, весьма искусный в Беседах...
        Сай, на этот раз не уловивший иронии, важно и вместе с тем почтительно кивнул.
        - Сказал бы я, в чем он весьма искусен, - пробурчал Дзю, однако ограничился этим и больше ничего не добавил.
        Тем временем мы миновали павильоны и остановились у парадного зала.
        - Ты не возражаешь, если я на некоторое время остановлюсь у тебя? - осведомился я у Скользящего Перста, заранее будучи уверенным в его согласии.
        - Возражаю! - неожиданно ответил Перст, приведя меня в полное недоумение. - Ты вполне можешь остановиться у себя.
        - У себя?
        - Ну да! Здесь. Ведь это же твоя усадьба! Ты что, действительно ничего не понимаешь или просто прикидываешься?! Вэйское имение, и он после этого у меня спрашивает разрешения в нем остановиться!..
        А ведь и правда! Я как-то совершенно не подумал об этом... да мало ли что могло тут за прошедший век измениться! Хотя, глядя на усадьбу, можно было счесть, что в Мэйлане время стоит или даже лежит и крепко спит.
        И вообще - я уехал отсюда юнцом, которого больше интересовало умение Беседовать, чем умение разбираться в правах наследования.
        - А ты? - немного растерянно спросил я.
        - А у меня свой дом есть. По соседству. В одном квартале с твоим двоюродным братцем и моим драгоценным племянничком Да-дао-шу. Большой Да как из Кабира прошлым летом вернулся, так и поселился там... Короче, будем друг к другу в гости ходить.
        - Прошу прощения, Высшие, - вмешался в разговор Заррахид, - но, насколько я понял, эта усадьба - имущество Высшего Дан Гьена, известного как Мэйланьский Единорог?
        Что-то плохо у него получалось теперь изображать дворецкого... раньше он никогда бы не влез в разговор без предварительного разрешения.
        - Да, это так, - с достоинством склонил рукоять Скользящий Перст.
        - В таком случае я, как дворецкий и управитель делами, хотел бы немедленно приступить к своим обязанностям. Не могли бы вы выделить мне кого-нибудь, кто сумел бы как можно быстрее ввести меня в курс дел?
        - Разумеется... Но к чему такая спешка? Чувствуйте себя гостем, а после окончания празднества...
        - Я всерьез опасаюсь, Высший, не дождаться не только окончания, но и начала празднества! - нахально перебил моего родича эсток, а я едва сдерживался, чтоб не рассмеяться. - Простите меня за дерзость, но таких нерасторопных Малых, каких я вижу здесь, в Кабире и на порог дома не пустят! Итак - разрешите приступить?
        Озадаченный подобным напором со стороны моего, так сказать, дворецкого, Скользящий Перст лично отправился вводить Заррахида в курс дел - что было с его стороны верхом уважения - и мы с Чэном и Дзю оказались на несколько минут предоставленными самим себе.
        Чэн тут же опустил латную перчатку на мою рукоять.
        - Молодец, Зарра! - искренне восхитился Обломок. - Моя школа! Здорово он этого Скользкого Пальца уел!..
        - Кого-кого?!
        - Скользкого Пальца! Или как его там?..
        Пробегавший мимо слуга-человек глянул на хохочущего Чэна, украдкой пожал плечами и побежал дальше...
        Чэну-Мне понадобилось меньше минуты, чтобы убедиться, что беседа Чэна с Ляном Анкор-Куном почти точно повторяла мой разговор со Скользящим Перстом - с той лишь разницей, что Чэну и Ляну сперва пришлось познакомиться, и общих воспоминаний у них не было.
        Ах да! - Кос хоть и назвался дворецким, но успел шепнуть Чэну, что это все так, для поднятия Чэнова престижа, а вообще-то он, Кос ан-Танья, достаточно неглуп, чтобы не лезть два раза в одну и ту же петлю, и на службу к такому безответственному хозяину возвращаться не собирается. Ни за какое жалованье. Которое ему, Косу ан-Танье, с сегодняшнего дня должны выплачивать помесячно, можно в местных денежных единицах.
        Впрочем, жалованье-жалованьем, а Кос с Заррахидом так рьяно взялись за дело, что усадьба мигом стала напоминать забытый на жаровне чайничек с вином, и когда часа через три стали собираться гости - все было готово. И даже более чем готово.
        Скользящий Перст только диву давался.
        - Ну, ты и впрямь - герой! - восхищенно звенел он. - Раздобыть такого дворецкого...
        - Места знать надо! - вместо меня ответил Дзю. - Где Заррахиды водятся! Да, не завидую я вашим лентяям - он их живо к клинку приберет... И, пожалуй, не только их.
        Кажется, Перст не понял намека - и хорошо, что не понял!
        ...А еще через полчаса я уже отдыхал в оружейном углу одного из павильонов, развалившись на удобнейшей двухъярусной подставке - это была моя первая подставка, выточенная сразу после моего рождения из мореного ореха - а вокруг меня переговаривались гости, Дзю потешал всех, беззлобно переругиваясь с Саем, и у восточной стены только что вошедший Придаток размещал моего двоюродного брата Да-дао-шу.
        - Привет, Большой Да! - окликнул я его. - Шешез велел тебе привет передать - вот я и передаю!..
        - Привет хоть большой? - усмехнулся Да-дао-шу, качнув волосяным хвостом.
        - Да уж не меньше тебя!
        - Ну тогда ладно... Слушай, Единорог, а каким это ветром тебя в родные края занесло?
        - Попутным, Да, попутным... и по делу, и в гости, и так просто, - уклонился я от прямого ответа, тем более что хоть в разговоре, хоть в Беседе с Большим Да мне оставалось только уклоняться да ждать своего часа. - Век уже дома не был.
        - Ох, сдается мне, что ты нам ржавчину на клинки наводишь, - без обиняков заявил висевший напротив меня Кханда Вьячасена.
        Кханда, как и Скользящий Перст, числился старейшиной и членом того самого Совета Высших Мэйланя, что отправил меня в свое время в ссылку. Сам Кханда был прямым и широким Блистающим с обоюдоострым клинком и простой, но покрытой тончайшей резьбой, костяной рукоятью.
        Кроме него и Скользящего Перста больше никто из старейшин и членов Совета ко мне в гости не явился.
        Как выяснилось позднее, я кое в чем ошибался.
        - Мы слыхали, - продолжил Кханда, - что какие-то подонки весь эмират взбудоражили! Будто в Кабире - и не только в столице - и Блистающих убивали, и Придатков портили... последнее это дело - Придатков портить! А о Блистающих я уже и не говорю...
        Сай, лежавший возле меня, собрался было возмутиться.
        - Тихо! - звенящим шепотом оборвал я его. - Молчи!
        - Молчу, - неожиданно покорно согласился Сай. - Только чего ж это он людей Придатками называет?! Ты ж сам говорил...
        Тут уж мне пришлось умолкнуть. В последнее время Сай становился все более и более правильным. И не настолько, чтоб надоесть, а в самый раз. Молодец. Перековывается.
        - Было, - ответил я Кханде, понимая, что никакими словами я не смогу ему передать тот ужас, что творился в Кабире.
        Мне и самому уже казалось, что все это было с кем-то другим, не со мной. Хотя достаточно было вспомнить переулок, Детского Учителя, хруст Шото... со мной это было.
        Со мной.
        - Было. Всякое было, и убийства тоже.
        - И ты, говорят, убивал? - напрямик спросил старый Кханда.
        - И я.
        - Многих? Я так понимаю, что выбора у тебя не было, но - многих?
        Что-то слишком настойчив был старик...
        - Одного. Придатка одного...
        Я не стал вдаваться в подробности. Чэн сам за себя скажет, а я - за себя.
        Кханда Вьячасена как-то странно переглянулся со Скользящим Перстом.
        "Да будь они хоть сто раз старейшины! - раздраженно подумал я. - Они что, судить меня собрались?!"
        - Иначе можно было? - тихо спросил Скользящий Перст.
        - Нет, - отрезал я. - Нельзя.
        - А я думал, что ты лет через восемь-девять сменишь меня, как главу рода, - еще тише сказал Скользящий Перст.
        "Сменить? Тебя? - хотел спросить я. - Зачем? И куда это ты денешься через девять лет, что тебя придется менять?"
        И не спросил.
        - А сейчас ты так не думаешь? - поинтересовался вместо этого я с удивившим меня самого сарказмом.
        - И сейчас думаю, - Скользящий Перст и Кханда снова почему-то переглянулись. - Думаю...
        - Я смотрю, у нас тут, почитай, заседание Совета! - громко заговорил Большой Да, явно стараясь разрядить обстановку. - Не тускней, Единорог - я тоже когда из столицы приехал, меня мигом главой моего рода объявили! Будто кроме меня никого из тяжелых Кривых мечей найти не могли!.. Это у них - у нас то есть - традиция. И вообще - по-моему, у нас сегодня праздник, по поводу прибытия...
        - Меня! - гордо закончил Обломок. - Я ведь тоже старейшина рода. Старейшина шутов.
        - То-то ты такой тупой, - заметил прямолинейный Кханда.
        Напрасно это он...
        Дзю немедленно разъяснил всем разницу между словами "шут" и "дурак", а также разницу между словами "старый" и "старейшина"; потом он подробно рассказал, чем различаются словосочетания "старейшина шутов" и "старый дурак" - ну и еще раз вернулся к этим выражениям, только уже применительно к себе и "вот этому самому..."
        - Когда я родился, шут, - обиженно сказал Кханда, - руду для металла, из которого тебя какой-то неудачливый Повитуха ковал, еще из штолен не добыли! А ты мне... Я в юности, когда был в Кабире, то мне сам Фархад иль-Рахш именную чеканку для ножен подарил! За мастерство Блистающего, между прочим, а не за глупые шутки...
        Граненый клинок Дзю подозрительно заблестел.
        - Руду, говоришь, еще не добыли? - покаянным тоном запел Обломок. - Чеканку, говоришь, подарил? Овальную такую пластинку с горной грядой и месяцем в левом верхнем углу? А неуклюжий от волнения Придаток еще споткнулся о ступеньку и выронил чеканку на ковер... И впрямь стар ты, Кханда Вьячасена, стар и мудр!
        Кханда долго смотрел на ухмыляющегося Обломка - и ничего не сказал.
        Промолчал старый Кханда Вьячасена.
        Гости стали перебрасываться обычными, мало что значащими фразами - а я под шумок тихо обратился к Да-дао-шу.
        - Слушай, Большой Да... так ты теперь старейшина Совета?
        - Ну... не совсем, - ответил Большой Да. - Я теперь глава рода Кривых мечей - сам понимаешь, что не сабельных семейств, а тяжелых Блистающих - и вхожу в Совет Высших, но не как Старейшина... возраст у меня не тот. А может, и не в возрасте дело, а так... рано еще.
        - Ясно. А что прежний старейшина?
        - Исчез, - неохотно отозвался Большой Да. - Совсем исчез... погиб то есть. Ты не подумай, Единорог, это случайность, это с вашими кабирскими делами никак не связано!..
        Не связано, значит... Ах, что-то темнил Большой Да, чего-то не договаривал! И имя погибшего случайно старейшины назвать забыл, вроде как тоже случайно...
        - А лет через восемь-девять, выходит, Скользящий Перст меня в главы рода прочит... - задумчиво шевельнул я концом клинка. - М-да... сперва выгнали нас ни за что ни про что, а теперь, век спустя, в Совет чуть ли не насильно загоняют!
        - И не только, - загадочно усмехнулся Да-дао-шу. - Вот будет завтра большой прием во дворце в твою честь, там увидишься с нашими временными правительницами - и все узнаешь!
        - А почему это они временные? - подозрительно спросил я. - И почему правительницы? В Мэйлане правитель, а не правительницы... Ты что, Большой Да, я ж помню!.. правитель, меч "девяти колец" Цзюваньдао...
        Большой Да помрачнел. А я осекся, вдруг поняв, что говорю.
        - Вдовые они, - заявил он, отсвечивая лаком рукояти, больше похожей на древко. - Почти год уже. Да нет, и поболе года будет... Ты вот тут у меня про погибшего старейшину спрашивал - супруг это был их, Цзюваньдао, правитель Мэйланя. Оползнем его накрыло под Хартугой, в ущелье Воющих Псов... Теперь две жены его в регентшах, ждут, пока наследник - кинжал Бишоу у них, маленький совсем - в возраст войдет. Или, может, Совет своей властью кого назначит... ну, понятное дело, с разрешения дома фарр-ла-Кабир!
        Я молчал. Что это он про одобрение дома фарр-ла-Кабир, право слово! Неужели я похож на подосланного соглядатая?!
        - Придаток у правительниц, - продолжал меж тем Большой Да, - один на двоих... верней, одна на двоих. Юнъэр Мэйланьская. Да что я тебе рассказываю - завтра сам увидишь!
        - Повтори-ка мне имя погибшего правителя! - настойчиво потребовал я.
        - Цзюваньдао, - неохотно ответил Большой Да. - Кривой Цзюваньдао, меч "девяти колец" по прозвищу Ладонь Судьбы. Придатка звали Ю Шикуань. А что? Ты ведь его помнить должен...
        - Да ничего, - пробормотал я. - Так просто... оползень, говоришь, под Хартугой?
        И впрямь ничего... Если не считать записи в пергаменте Матушки Ци.
        "Седьмой год эры правления "Спокойствие опор", Ю Шикуань и Цзюваньдао, меч "девяти колец". Хартуга, ущелье Воющих Псов."
        Так или примерно так. Только вот почему дальше был записан Скользящий Перст и Лян Анкор-Кун?! И год - семнадцатый год эры правления "Спокойствие опор!" Как раз через девять лет без малого... быть тебе, Единорог, лет через восемь-девять главой рода!
        А ты куда денешься, Перст?
        Воистину - спокойствие опор...
        Правильный девиз.
        14
        ...Я был одет в свои кабирские будничные ножны из слегка шероховатой кожи, а Чэн - в уже ставшую для него привычной марлотту поверх доспеха, тоже ставшего привычным... "Смеяться будут, - подумал Чэн так, чтобы я это услышал. - Решат, что мы - скупердяи. Или сумасшедшие. Или и то, и другое сразу."
        "Пускай смеются, - ответно подумал я. - Пускай. Это лучше, чем..."
        И Я-Чэн вздрогнул, вспомнив, что первым эти слова произнес умирающий Друдл на залитой кровью мостовой. Эхо ночного Кабира, прерывистый шепот шута-мудреца, боль и ненависть...
        И прохладная тишина личных покоев Юнъэр Мэйланьской. Куда нас проводил молчаливый Малый Крис, удивительно похожий на Криса Семара - по виду, не по болтливости, - и его низкорослый щуплый Придаток, совершенно не похожий на Кобланова подмастерья.
        "Пускай смеются, - упрямо подумал я, и Чэн согласно кивнул головой. - Помнишь, ты тоже смеялся, когда в три года впервые взял меня в руки?"
        "Помню, - улыбнулся Чэн. - Меня развеселило то, что ты такой длинный и холодный. Я еще погладил тебя, порезался и заорал на весь двор, а отец с дедом смеялись, переглядываясь, и по очереди подбрасывали меня в воздух..."
        Я вспомнил Лю и Янга Анкоров, вспомнил их предка Хо...
        "Во имя Нюринги, - прошептал я, - ну почему вы так мало живете?!"
        Чэн не ответил.
        Впрочем, смеяться над нами пока что никто и не думал. Тем более, что в покоях, по-моему, вообще никого не было. Я говорю - по-моему - потому что мог лишь представлять себе, как на самом деле велико пространство этого зала, напоминающего зал Посвящения в загородном доме Абу-Салимов - если его вдоль и поперек заставить и перегородить какими-то ширмами, занавесами и плетеными шторами.
        - Прямо лабиринт, - буркнул Обломок.
        Чэн решительным шагом приблизился к ближайшей складной ширме, сделанной из бамбуковых планок, искусно раскрашенных и связанных между собой, опустился на низкую скамеечку и принялся разглядывать круглую остывшую жаровню с боковыми накладками ароматического дерева, покрытыми лаком в золотую крапинку.
        - Скучно, - прошелестел я, почти ложась рядом с Чэном на паркетный пол. И жарко...
        - Понятное дело, - с видом знатока отозвался из-за пояса Обломок. - Аудиенция, однако... это вам не на базаре сплетнями обмениваться!
        - Ладно вам, - вслух бросил Чэн. - Будем ждать и помалкивать.
        - Будем ждать и помалкивать, - согласно повторил я. - Будем ждать...
        - А помалкивать не будем, - добавил Обломок.
        Я не сразу почувствовал движение за левым, бледно-лиловым занавесом с вышитыми на нем павлинами. Сперва я услышал голос. Вернее, два голоса. Два высоких, изысканно-звенящих голоса, говоривших с интонациями, которых я ни разу не слышал в Кабире.
        - Помалкивать не обязательно, Высший Дан Гьен! Помалкивать совершенно не обязательно, - сказал первый голос с еле заметной усмешкой. - И даже наоборот...
        - Чувствуйте себя, как дома, - сказал второй голос. - Впрочем, Мэйланьский Единорог в Мэйлане везде и всегда дома, где бы он ни находился.
        - И я везде и всегда, как у себя дома, - начал было нахальный Обломок, но осекся, когда занавес неожиданно разошелся в разные стороны.
        - И даже лучше, чем дома, - неожиданно закончил Дзю.
        Это были Эмейские спицы Мэйлань-го. Миниатюрные, не более двух длин ладоней, острые, как игла, и чуть сплющенные посередине, они были украшены праздничными платками алого шелка с серебристым шитьем, продетыми в их центральные кольца. В последний раз я видел таких стройных красавиц век тому назад. Ну чем мог заинтересовать юный глупый Единорог - и даже тогда еще не Единорог, а меч, носивший детское имя Стебель-под-ветром - этих (ну пусть не именно этих!) надменно-порхающих владычиц душ и помыслов большинства Блистающих из семейств легких Прямых мечей?! Ах, юность, юность...
        Чтобы скрыть смущение, я глубже ушел в Чэна - да нет, я просто нырнул в него! - и уже глазами Чэна-Меня более спокойно посмотрел на обеих Эмейских спиц, а потом - на Юнъэр Мэйланьскую.
        "Ушастый демон У! - думал Чэн-Я. - Любой нормальный мужчина - а я нормальный мужчина, и не одна только Чин может подтвердить это - при виде правительницы Юнъэр просто обязан потерять на некоторое время дар речи! И взамен приобрести глупую улыбку и собачью преданность во взгляде. Нет, конечно, она отнюдь не ослепительно прекрасна и тому подобное - а я не влюблен в нее, чтобы приписать ей все эти достоинства - но воистину это самая женственная из всех виденных мною женщин... сама Мать Плодородия, символ темного начала..."
        Я понял, что прятаться некуда. Чэн-Я мог совершенно спокойно смотреть на кокетливо вертевшихся Эмейских спиц, но не мог равнодушно видеть госпожу Юнъэр; зато Я-Чэн рассматривал госпожу Юнъэр разве что с легким интересом, но зато две хрупкие спицы...
        Что делать?!
        "Что делать?! - думал Чэн. - Нет, я не стану описывать эту гибкую талию зрелой, но не начавшей полнеть женщины; талию, отягченную бедрами танцовщицы из храма Яшмовых фей... и не стану я описывать ее легкую уверенную походку, и властно-ироничный взгляд, и..."
        Я неожиданно пришел в веселое расположение духа и неслышно засмеялся.
        "Проклятье! - выругались мы оба, но уже с изрядной долей юмора. - Нет, я - оба наших "я" - не станем вообще ничего описывать, а лучше будем думать о Чин и Волчьей Метле, и о том, что наши сверстники в Кабире давно имеют по две, а то и по три жены..."
        Нет, лучше мы вообще ни о чем не будем думать.
        Совсем.
        - Будете молчать, - предупредил меня Обломок, - я начну первым. И тогда не обижайтесь...
        Это отрезвило нас почище ведра холодной воды (на Чэна) и удара Гвениля (по мне). Достаточно было лишь представить себе возможную галантность нашего Обломка и его манеру вести светские беседы, чтобы сказать вслух хоть что-нибудь, не давая это сделать Дзюттэ.
        Чэн поспешно вскочил, с грохотом опрокидывая скамеечку и роняя жаровню - последняя, к счастью, была холодной, иначе не миновать пожара - а я вылетел из ножен в изысканном салюте, перерезав по дороге какую-то планку ближайшей к нам шторы; планка оказалась опорной, и штора, скособочившись, чуть не брякнулась на пол.
        Следующая же фраза Эмейских спиц привела меня в ужас.
        - А вы совсем такой, каким мы вас себе представляли, - хором заявили спицы, и их центральные колечки, в которые были продеты пальцы Придатка... в смысле госпожи Юнъэр, мягко звякнули. - Совсем-совсем такой... Можно?
        "А вы совсем НЕ такой, каким я вас себе представляла, - отдались во мне слова Юнъэр Мэйланьской, услышанные Чэном. - Совсем-совсем не такой... гораздо мягче и в то же время мужественней. Наверное, так не бывает... и еще вы моложе. Можно?"
        - Можно, - ответили мы, не совсем точно понимая, о чем идет речь.
        Кончики спиц легко и нежно коснулись Чэновой груди, и шнуры верхних застежек марлотты опали вниз. Затем спицы скользнули по обнаружившемуся зерцалу доспеха, медленно обводя вязь вычеканенного двустишия-бейта, чуть посвистывая от соприкосновения с полированным металлом, задевая платками разошедшиеся в стороны полы марлотты... это было так по-женски, столь откровенное проявление любопытства...
        И тут я уже почти совершенно успокоился. Доспеха они, понимаешь ли, не видали никогда! Потрогать им, понимаешь ли, захотелось! То мы с Чэном такие, как они, понимаешь ли, себе представляли, то не такие... Шулма их забери! Привыкли, небось, что от поклонников отбою нет... ну что ж, значит, будем поклонниками!
        - Мне говорили, что я знатен, - отчетливо прозвенел я, описывая соответствующую этикету восьмерку, - но перед древностью рода Эмейских спиц Мэйлань-го бледнеет древность любых родов (это была неправда, но кто возьмется проверять правдивость лести?)! Я учился изяществу обхождения и благородному умению Беседовать, достойным истинного Блистающего, но перед вашей утонченностью и остротой ума, о повелительницы помыслов, тускнеют любые достоинства - если, конечно, они не принадлежат вам! Ну что, я могу считать себя прощенным за первую неловкость?
        Правая спица поиграла со шнуром марлотты и, опустившись вниз, остановилась у рукояти Дзюттэ.
        - А это, надо полагать, личный советник царственного ятагана Шешеза фарр-ла-Кабир, Дзюттэ... э-э-э...
        - Надо полагать, - довольно-таки невежливо прервал ее Дзю. - Дзюттэ Обломок, с вашего позволения! Только я не советник. Я - шут. Не верите? Ну хотите, пошучу? Могу даже вполне прилично...
        - Жаль, - протянула левая спица.
        - Что - жаль? - немедленно заинтересовался Обломок. - Что могу шутить вполне прилично? Тогда, опять же с вашего позволения, могу и вполне неприлично...
        - Нет, не это, - хором ответили Эмейские спицы. - Жаль, что вы не советник. А то бы вы посоветовали Мэйланьскому Единорогу не расточать нам излишних комплиментов. Это мы слышим ежедневно, и для этого не надо уезжать из Мэйланя в Кабир, чтобы спустя сотню лет вернуться обратно.
        - Зато я расточаю комплименты довольно редко, - вмешался я. - А в последнее время, знаете ли, вообще обходился без этого. Такое уж оно получилось, мое последнее время.
        - Вот-вот, - усмехнулась правая спица. - Теперь вы больше подходите для той роли, которую вам приписывают во всем эмирате.
        - Роль? Какая роль?!
        - Роль героя. Сурового Блистающего древности, чудом попавшего в наше тихое и спокойное время.
        Я еле сдержался. В наше тихое и спокойное время... вот Детский Учитель посмеялся бы, если бы услышал. Впрочем, он и при жизни был сдержанным, а смеющимся я его не видел вообще никогда.
        - Вы сказали - в наше тихое и спокойное время, - я опустился в ножны и говорил теперь тихо и невыразительно. - Я до того сказал: "В последнее время". Я не гожусь в герои древности, я не уверен, были ли в древности герои; я даже не уверен, были ли в древности Блистающие, осознающие, что они - Блистающие; я говорю банальные комплименты, но все это оттого, что я боюсь.
        - Боитесь? - удивлению спиц не было предела. - Чего? Или - кого?
        - Я боюсь, что наши слова сольются, и придется говорить: в наше тихое и спокойное последнее время. Вот этого-то я и боюсь.
        - Меня зовут Аун, - после долгого раздумья сказала правая спица.
        - А меня - Аунух, - добавила левая, и я вдруг снова остро ощутил всю мощь их обаяния.
        Чэн сжал на моей рукояти железные пальцы.
        - Нас ждет празднество, - то ли спросил, то ли утвердительно заявил он. - Еще одно празднество. А мне говорили, что это будет прием. Вдобавок официальный.
        - Да, празднество, - о чем-то думая, небрежно ответила Юнъэр. - Это хорошо, что празднество; хорошо, что оно нас ждет; и хорошо, что вы такой, какой вы есть, Высший Чэн - вне зависимости от моих представлений о вас и вне зависимости от личины героя древности.
        Я не расслышал, что говорили в этот момент Эмейские спицы, проворно сновавшие в ее пальцах, но наверняка они говорили нечто похожее.
        - А почему это хорошо? - удивленно спросил Чэн-Я.
        То, что ответила Юнъэр Мэйланьская и Эмейские спицы Мэйлань-го, совпало полностью.
        - Потому что так мне (нам) будет проще объявить о нашей помолвке, - сказали они.
        Когда они вышли отдать какие-то заключительные распоряжения, Дзю обратился ко мне с довольно-таки странной просьбой.
        - Слушай, Однорог, - заявил он, - не сочти за труд... Ты не мог бы попросить своего Чэна, чтобы он описал мне эту... Юнъэр. Только обязательно вслух, а ты переведешь для меня. Ладно?
        - Ладно, - недоуменно звякнул я, выходя из столбняка, в который меня повергло заявление спиц и Юнъэр, и сообщил Чэну о просьбе Обломка.
        Чэн пожал плечами, но перечить не стал.
        И он, и я понимали, что здесь дело нечисто. Предположить, что Обломок решил удовлетворить свое досужее любопытство, не расслышав последних слов спиц, или просто не придав им значения - ну уж нет, кто угодно, но только не Дзю...
        - Ну, - начал Чэн, - невысокая такая, на полголовы ниже меня... чуть полнее, чем принято в Кабире, руки округлые и мягкие, пальцы двигаются легко и быстро, грудь Юнъэр... слушай, Дзю, ну не могу я так! Тебе же ее грудь - как мне твоя гарда! Чисто деловой интерес!.. грудь ему описывай...
        - Не отвлекайся, - строго заметил Обломок, и Чэн-Я покраснел. - И гарду мою не тронь... в переносном, разумеется, смысле! А грудь... Так, о груди не надо, будем считать, что интерес у меня сугубо эстетический, и продолжим дальше...
        - Лицо, - покорно продолжил Чэн-Я, - лицо... Ну, круглое у нее лицо, нос орлиный, глаза миндалевидные, мечтательные такие, но...
        - Конкретнее! - возмутился Дзюттэ.
        - Раскосые у нее глаза! - чуть не закричал Чэн-Я. - Раскосые, но большие и вытянутые! Проклятье!.. Рот маленький, чуть подкрашен, уши тоже маленькие, зато ресницы большие... Длинные ресницы! Желтый бог Мо тебя проглоти, Обломок несчастный!
        - О боге Мо - после, - распорядился Дзю. - Одежду описывай. И чтоб подробно.
        - Одежда, одежда... Прическа высоким узлом с перьями зимородка и жемчужными нитями, две шпильки в виде парящих фениксов...
        - Это не одежда, - Дзю был неумолим. - Не морочь мне набалдашник! Продолжай!
        - Одежда... Халат длинный, багрово-дымчатого атласа, расшит цветами, по подолу... по подолу - жемчуг. Пояс-обруч, свисает чуть ниже талии, украшен бляхами из яшмы в золотой оправе... туфельки шелковые, остроносые, узор выткан ярко-пунцовой и золотой нитью... безрукавка еще поверх халата, бледно-салатная, что ли...
        Чэн все говорил, я послушно переводил, превращая слова человеческой речи в звуки языка Блистающих - но я чувствовал, как с каждым произнесенным вслух словом в Чэне что-то меняется. Словно это были не слова, а капли усиливающегося дождя, падающие на пылающую жаровню, и вот уже огонь шипит и утихает, дым сизым облаком окутывает углубление с трещащими угольями... зыбко и сыро...
        - Хватит, - наконец смилостивился Обломок. - Единорог, теперь ты!
        - Что - я?
        - Рассказывай! О спицах этих болтливых рассказывай! Вслух, и чтоб Чэн слышал!..
        И экзекуция повторилась.
        ...Когда я умолк, обессиленный и опустошенный, Дзю поворочался за поясом и расслабился.
        - Когда я был молодым и гораздо более умным, чем сейчас, - ни к кому не обращаясь, сообщил он, - я мечтал о ножнах. Были одни такие ножны, с бахромой по ободку. Спать не мог - все эти ножны снились. И тогда один старый шут, нож Бечак иль-Карс, предложил мне рассказать ему о моих вожделенных ножнах. Только подробно и не упуская ни одной детали... И я рассказал. А потом снова увидел эти ножны. Ножны как ножны, ничего особенного... Очарование ушло. Когда любишь, невозможно рассказать, за что любишь... а если возможно - то это уже не любовь. Чэн, Единорог - гляньте в щелку: эти спицы Мэйлань-го и их Юнъэр не видны ли?
        И мы глянули. И увидели Эмейских спиц и госпожу Юнъэр, с кем-то разговаривающих. И еще увидели накрытые столы, входящих гостей... все, как обычно. И снова - Эмейские спицы. И снова Юнъэр Мэйланьская.
        И - ничего. Сизый дым над жаровней. Потрясение ушло. Обаятельные сестры-Блистающие, милая и умная женщина... ну и?.. ну и не более того.
        - Ты жесток, Дзю, - тихо сказал я.
        - Спасибо, Дзю, - тихо сказал Чэн.
        - Ты жесток, Дзю, - тихо сказали мы. - Спасибо.
        - Не за что, - буркнул Обломок.
        И добавил:
        - Я - шут. А шуты добрыми не бывают.
        - Ты шут Шешеза фарр-ла-Кабир, - зачем-то заметил я.
        Дзю усмехнулся.
        - А ты? - спросил он.
        - Что - я?
        - То-то же... - как-то невпопад завершил Обломок. - Шуты не бывают добрыми, Единорог. И еще - шуты не бывают чьими-то...
        - Наставник был добрым, - пробормотал Чэн-Я, и железные пальцы на моей рукояти превратились в тиски, и я чуть не закричал от боли.
        От той, давней боли, от эха ночного Кабира, от ночи, в которой умирал маленький ятаган, бывший Детским Учителем...
        - Наставник был добрым, - еле слышно согласился Дзюттэ. - Наставник - был.
        А празднество получилось таким, как и любое другое. Местные Придатки вовсю шумели за богато накрытыми столами, всячески развлекая Чэна; в оружейном углу цвет здешних Блистающих не давал мне скучать, расспрашивая отнюдь не об убийствах и преследованиях, а о кабирских модах и турнирах, о характере ятагана Шешеза, о Посвящении у старого Фархада и о прочих приятных вещах, располагающих к суесловию.
        Я с наигранной живостью отвечал, временами давая ничего не значащие обещания по-Беседовать то с милым крюком из семейства Тье-Чинчи, то с вежливой, но настырной секирой из двуручных Фэн-тоу-фу - простите, ради Небесного Молота, как только выпадет свободная минутка, а вот когда она выпадет - совершенно неизвестно, но я обязательно, обязательно...
        "Ну почему у меня всякий раз празднества предвещают какую-то неприятность?! - размышлял я, делая вид, что слушаю мэйланьские сплетни в изложении двух разговорчивых сабель Чандрахасса. - Почему?! Посвящение у Абу-Салимов - и турнир, веселье у Коблана - и побоище в переулке; теперь в Мэйлане два торжества подряд - и невесть откуда объявляется помолвка! При чем тут помолвка?! Ну, Чэна давно пора женить - так сейчас не время... а мне свадьбы играть - дело, конечно, хорошее, только кто Волчьей Метле объяснит, что оно, дело это, хорошее, и что не надо по этому поводу платки у спиц Мэйлань-го в клочья драть..."
        Некоторые из приглашенных гостей время от времени выходили из зала по-Беседовать - здесь было не принято Беседовать прямо в зале - мне никто открыто не предлагал принять в этом участие, но многие Блистающие вопросительно поглядывали в мою сторону. Я игнорировал досужее любопытство местных задир, ждущих, так сказать от героя дня немедленных подвигов, - и в свою очередь не раз косился на Эмейских спиц, которые не посещали оружейный угол, а все время находились за отворотом безрукавки Юнъэр.
        Я ожидал продолжения - уж больно эти слова о помолвке были не ко времени, чтоб счесть их просто милой шуткой - но продолжения не было.
        Послышалось мне, что ли?!.
        В трех-четырех выпадах от меня Обломок привычно развлекал почтенную публику. Судя по всему, Дзю в считанные минуты стал всеобщим любимцем - что меня ничуть не удивляло - а некоторые алебарды после острот Обломка просто падали от хохота, и их Придаткам приходилось отрываться от стола и поднимать не в меру смешливых Блистающих.
        Рядом с Обломком глубокомысленно помалкивал Заррахид, изредка вставляя короткие "да" или "нет". Кстати, в паре с Дзю они смотрелись весьма оригинально: один - короткий, плотный, развязно-нахальный, и другой - элегантно-узкий, спокойный, с изысканными манерами аристократа.
        Ну просто две стороны кабирской действительности!
        Третья, темная сторона этой самой действительности - то есть наш приятель Сай - была не видна. Сай совершенно не вылезал из-за пояса ан-Таньи и в оружейный угол не заглядывал, беря пример со спиц. Но я не раз ловил его острый взгляд из-под столешницы, шарящий по залу.
        Похоже, никого из обожженных Шулмой здесь не наблюдалось.
        Какой-то мой Прямой родич - юный меч Цзянь, представившийся как Баолун, Драгоценный Дракон, - поинтересовался у меня, что я думаю об использовании ножен для отражения некоторых скользящих ударов. Я ответил, что я думаю по этому поводу - хотя думал в этот момент совсем о другом.
        "Если эта суматоха растянется на дни, или и того хуже - на недели, - думал я, выслушивая благодарности Драгоценного Дракона и вежливо кивая ему обеими кистями, - то ни о каких поисках не может быть и речи! Ну, помолвка - это все-таки, наверное, шутка... хотя и довольно странная. А вот Но-дачи - это не шутник, и во дворце его вряд ли удастся разыскать. Придется гонять Сая с ан-Таньей по городу - пусть высматривает своих... Заодно надо будет справиться о пропавшем Поясе Пустыни из Харзы... небось, все ищет Тусклых и стесняется отправить Шешезу почтового сокола с письмом о неудаче! Вот будет здорово, если он..."
        - Привет живой легенде! - раздалось рядом со мной. - Узнаешь? Или совсем загордился?!
        - Узнаю... - оторопело пробормотал я, глядя, как Пояс Пустыни слетает с талии своего кривоногого Придатка, разворачиваясь и блестя самым веселым образом, и укладывается на подставку чуть пониже меня.
        Выглядел он отлично. Заново отполированный, сияющий, даже какой-то повзрослевший... не тот забияка, совсем не тот!..
        - Рад тебя видеть, Единорог, - сказал он, когда остальные Блистающие вокруг нас деликатно принялись разговаривать друг с другом, чтобы не мешать нам. - Честно, рад...
        - Я тоже, - совершенно искренне ответил я. - Я тоже рад тебя видеть, Маскин Седьмой из Харзы, охотник на Тусклых.
        - Я теперь не Седьмой, - ослепительно усмехнулся Маскин. - Я теперь Тринадцатый. И я больше не охотник.
        - Да хоть Двадцать Шестой, - отмахнулся кистью я. - С тобой хоть нормально поговорить можно! А эти все только кивают да поддакивают, словно я им каждую секунду по тайне мироздания раскрываю!
        - Понятное дело, - Пояс Пустыни глянул на веселившуюся знать, и легкая рябь пробежала по его гибкому клинку. - А как же еще можно разговаривать со своим будущим правителем?!
        Я чуть с подставки не слетел.
        - С правителем? Будущим?!
        - Ну да! Ты ведь коренной мэйланец, опять же из потомственных Высших... и не просто отсюда родом, а Мэйланьский Единорог! Сотню лет провел в столице, прославился на весь эмират, Придатка испорченного менять отказался, доверенный клинок Шешеза фарр-ла-Кабир... Весь эмират только о тебе и звенит - то ты Придатка железом оковал, то в Беседе тебе равных нет, не было и не будет, то ты какого-то хищника насквозь проколол, спасая будущего Фархадова Придатка, то в переулке за одну ночь всех Тусклых Кабира под корень извел!..
        Пояс Пустыни звонко хихикнул.
        - Ты же теперь герой! - весело продолжил он. - А зачем герою, да еще Высшему Мэйланя, спустя сотню лет возвращаться на родину, особенно когда на родине во временных правительницах две вдовые Эмейские спицы блестят?! Вот то-то и оно! Дядя твой, Скользящий Перст, уже всем раззвонил, что быть тебе лет через восемь вместо него главой рода Прямых мечей! Так что готовься к делам государственным! Я слышал, что от Абу-Салимов с птичьей почтой поздравление пришло, на твое имя...
        - С чем поздравляют? - тупо спросил я.
        - С будущей свадьбой!
        - А-а-а... - только и ответил я, беспомощно качая кисточками. - Ясно...
        - Ты хоть на свадьбу-то пригласи! - Маскин вновь обвился вокруг своего Придатка, собираясь покинуть такого непонятливого собеседника, как я. - Или лучше я к тебе завтра сам загляну. В гости. Напомню, да и поговорить нам с тобой есть о чем... Ты как считаешь, Единорог - есть о чем поговорить Мэйланьскому Единорогу, образцу для Блистающих, и Поясу Пустыни из Харзы, Маскину Тринадцатому, бывшему Седьмому, бывшему охотнику за Тусклыми?!
        Я не успел ничего ответить. Я еще только приходил в себя и начинал задумываться над странным двойным смыслом последнего вопроса Маскина - а Пояс Пустыни уже оставил оружейный угол.
        - ...у всякого настоящего героя, - донесся до меня увлеченный лязг Дзюттэ, - обязательно должен быть свой личный шут. Вот и у нас...
        - Правильно! - согласился какой-то короткий и наивный трезубец. - У такого уважаемого Блистающего, как Единорог...
        - При чем тут Единорог?! - возмутился Обломок. - Герой - это, безусловно, я!
        "Тогда ты прав, Дзю, - угрюмо подумал я. - Тогда ты прав..."
        - Позвольте! - трезубец, не знакомый с повадками Обломка, был явно сбит с толка. - Если вы - герой, тогда...
        - А что, вы считаете, что я не гожусь в герои?! - воинственно выпятил гарду-лепесток Дзюттэ.
        - Да нет, что вы, - совсем растерялся бедный трезубец, - просто если вы - герой, то кто же тогда шут?
        Обломок покосился на меня и, видимо, почувствовал мое похоронное настроение.
        - А эта вакансия пока свободна! - громогласно объявил он. - Желающих прошу записываться у вот этого эстока! Прямо вдоль клинка...
        Вернувшись в усадьбу, мы с Чэном молча обошли пруд, поднялись на второй этаж дома, забрели в первую попавшуюся комнату - она оказалась смежной с более обширными покоями, но нам в эту минуту было не до удобств - и тщательно заперли все двери.
        Мы не хотели никого видеть.
        Мы не хотели никого слышать.
        Мы не хотели ни с кем разговаривать.
        Мы ничего не хотели. Ничего и никого.
        ...Спал я плохо. Мне снилось, что я пересек Кулхан и сбежал в Шулму от всех, кто хотел меня убить, женить, поздравить, обругать, поговорить, нанять, счесть образцом, осудить за недостойные поступки... я сбежал от них всех в Шулму, чтобы утопиться в священном водоеме, но к водоему меня не пустили, а Желтый бог Мо, удивительно похожий на Коблана, но со свисающими до земли ушами, в которые он заворачивался на манер Чэновой марлотты... Желтый бог Мо - или Ушастый демон У?! - радостно подпрыгивал на месте и вопил ненатурально пронзительным голосом: "Женить его! Женить! Немедленно"... - а из водоема вдруг полезли гнилые, ржавые обломки убитых Блистающих, и я хотел проснуться, но не мог...
        Чэн ворочался во сне и стонал.
        Утром Чэн встал, протирая глаза, и отпер двери. Но выходить мы не стали. Чэн сел на ложе, я лег к нему на колени, скинув ножны; и вот так мы сидели и молчали.
        Потом Чэн снова поднялся, переложив меня на изголовье, и ненадолго вышел. Вернулся он с листом пергамента, в котором я узнал пергамент Матушки Ци.
        - Ю Шикуань, - пробормотал Чэн, поглаживая меня вдоль клинка. - Ю Шикуань, правитель Мэйланя, и его вдова Юнъэр Мэйланьская... Что ж тебя в Хартугу-то понесло, под оползень от такой жены, несчастный ты Ю?..
        Чэн задумчиво покачал головой, спрятал лист в угловой шкафчик и вернулся ко мне.
        В смежных покоях шумел Кос. Судя по издаваемым им звукам, он вбивал в стену новые крюки для Заррахида, сколачивал подставку для Сая и еще одну - для Дзюттэ, забытого нами во дворце и унесенного оттуда предусмотрительным ан-Таньей. Когда грохот, треск и немузыкальные вопли в адрес слуг, предлагавших свою помощь, пришли к завершению - Кос подошел к двери, ведущей в нашу комнату, постоял немного, вздохнул и удалился.
        В неизвестном направлении.
        А мы с Чэном все сидели - вернее, Чэн сидел, а я лежал - в каком-то странном полузабытьи, и мне казалось, что я могу провести вот так весь остаток своей жизни, и что Чэн всегда будет со мной, что он никогда не состарится и никогда не умрет, потому что... потому.
        Мы сидели, лежали, молчали, а время - время шло...
        ...Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как мои друзья переговариваются между собой.
        - Чего это он? - недоуменно вопрошал Сай. - Молчит и молчит, и... и опять молчит! Обидели его, что ли?!
        - Обидели, - коротко отозвался эсток.
        - Кого?! - грозно заскрипел Сай, и я чуть не улыбнулся, слыша это. - Кто посмел обидеть Единорога?! Покажите мне его, и я...
        - И ты заколешь его Придатка, - меланхолично подытожил Заррахид, - а его самого переломаешь в восьми местах и похоронишь в песках Кулхана.
        - Женили его, Дан Гьенчика нашего, - после долгой паузы бросил Обломок непривычно уставшим голосом. - Не спросясь. Силой, так сказать, умыкнули... и Чэна, хоть он и железный, тоже женили. Обоих. Почти. Это в Беседе "почти" не считается, а тут... Герои, в общем, и красавицы. Традиция. И от судьбы не уйдешь. Сыграем свадебку, станет Единорог государственным мечом, Зарра при нем главным советником будет; ты, Сай, - шутом...
        Сай пропустил выпад Дзю мимо лезвия. Кстати, а почему это Сай не знает о том, о чем, похоже, знают все от Мэйланя до Кабира? Ах, да... Сай же все празднество провел у Коса за поясом, а людские разговоры ему без моих разъяснений непонятны!
        Я поудобнее устроился у Чэна на коленях, а он с грустной лаской еще раз провел по мне железной рукой - от рукояти до острия.
        И мне почудилось, что рука аль-Мутанабби слабо дрожит.
        "А ведь это то, о чем мечтал я кабирской ночью, - думал Я-Чэн. - Уехать подальше из кровавой кузницы Кабира, где ковалось страшное будущее-прошлое Блистающих и людей; уехать в тихий покой, жениться, Беседовать с равными и наставлять юнцов, которые восторженно ловят каждый твой взмах... и быть знатнее знатных, что сейчас мне и предлагается, а мое тщеславие почему-то молчит..."
        "Да, тогда я мечтал о покое, - думал Чэн-Я, - и спустя мгновение судьба предложила мне бойню в переулке. А теперь, когда плечи мои привыкли к тяжести доспеха, душа привыкла терять и находить, а сознание научилось думать о насильственной смерти без содрогания; теперь, когда я способен не остановиться при выпаде, когда я разучился доверять... Теперь судьба благосклонно преподносит мне издевательский дар, и весь Мэйлань, ликуя, ведет Эмейских спиц Мэйлань-го навстречу герою Единорогу, а тоскующая вдова Юнъэр с радостью готова украсить своим присутствием дни и ночи Чэна Анкора, будущего мудрого со-правителя... полагаю, что в особенности - ночи..."
        Это была сказка. А в сказки мы больше не верили. Разве что в бытовые, и обязательно с плохим концом.
        За окном шумела усадьба - моя по наследственному праву, но совершенно незнакомая мне! - в смежных покоях переговаривались друзья-Блистающие (интересно, до чего ж быстро я Сая в друзья записал!..), Кос куда-то ушел с утра и до сих пор не явился, а уже полдень... или не полдень...
        И впрямь жениться, что ли?..
        - Вот он, наш затворник! - раздался возбужденный голос ан-Таньи, и спустя минуту Кос возник на пороге. - Вот он, наш женишок! Вернее, женишки...
        Чэн-Я слегка вздрогнул и посмотрел на довольного Коса. Рядом с его сияющей физиономией, - как всегда, гладко выбритой до синевы, - на стене висела старинная гравюра, изображавшая бородатого Придатка разбойничьего вида и с серьгой в ухе. Кос, сияя, смотрел на Меня-Чэна, а бородач - на Коса, и вид у него при этом был такой, как если бы он только что по ошибке сел на торчащий гвоздь.
        Произведение искусства, однако... я и Чэн имели в виду не ан-Танью.
        - Бабкин пергамент у тебя? - поинтересовался Кос, смахивая со своей новенькой щегольской блузы (шнуровка на груди, рукава с отворотами, сиреневый атлас и все такое) несуществующую пылинку. - Не потерял в суете?
        Рука Чэна слабо шевельнулась, и я указал острием на инкрустированный перламутром шкафчик, где в верхнем отделении хранился пергамент Матушки Ци.
        Кос чуть ли не подбежал к шкафчику, рывком распахнул створки и впился глазами в извлеченный пергамент. Потом ан-Танья шлепнулся на ковер, поджав под себя ноги, и принялся извлекать из рукавов - карманы по мэйланьской традиции пришивались к рукаву изнутри, а блузу Кос явно купил где-то в городе - многочисленные обрывки бумаги.
        Бумага была дорогая, рисовая, с легким голубоватым отливом, и в Кабире она ценилась бы на вес золота. А здесь, похоже, ее спокойно расходовали на разную ерунду все, кому не лень - в том числе и Кос.
        - Сходится, - бормотал Кос, нервно кусая губы. - Ах ты, Иблисова кость - сходится! Ну, бабка, ну, матушка диких гулей - так, а вот здесь надо будет перепроверить...
        - Ты где был? - спросил Чэн-Я только для того, чтобы немного отвлечь ан-Танью.
        Трудно было поверить, что перед нами тот столичный щеголь, который вчера манерами привлекал внимание всей местной знати.
        - В городской управе я был. Бумаги на твою усадьбу в порядок приводил, как положено. В наследство вас с Единорогом, так сказать вводил. У них тут бумаги навалом, вот они и пачкают ее с утра до вечера! Здесь распишись, там трех свидетелей предоставь, потом еще раз распишись и перепиши все заново, чтоб у иероглифов "цинь" хвостики тоньше были и с загибом влево...
        - А что, с толстыми нельзя? - полюбопытствовал Чэн, а я только сверкнул улыбкой, слушая этот разговор. - И без загиба?
        - Можно и с прямыми толстыми, но тогда по новым правилам это уже не иероглиф "цинь", а иероглиф "фу", и бумага уже не подтверждает права Чэна Анкора на родовую собственность, а разрешает вышеупомянутому Чэну Анкору совершить акт публичного самоубийства путем распиливания туловища пополам посредством бамбуковой пилы. Ладно, не в этом дело...
        - Ничего себе не в этом! - нарочито серьезно бросил Чэн-Я. - Я надеюсь, ты все хвостики куда надо загнул?! Смотри, Кос!.. В случае чего, я именно тебя пилой орудовать заставлю...
        - Смотрю, смотрю... - ан-Танья все не мог оторваться от своих записей и пергамента Матушки Ци. - Смотрю, а у них внизу, в полуподвале, архив имеется! И старичок такой милый всем этим архивом заправляет! Я с ним, наверное, часа четыре или пять беседовал, он мне еще показывал, как надо с коротким ножом в тесном помещении управляться... Милейший старичок, и ножик у него просто прелесть! Жаль, я Сая с собой не взял - они бы мигом поладили!
        - Сам нож на ладонь короче твоего локтя, заточка у ножа односторонняя, - не удержался уже Я-Чэн, - вместо гарды валик небольшой, и нож в основном на обратном хвате держится... Да?
        - Слушай, Единорог, - еще в последние дни дороги Кос научился безошибочно определять, кто из нас с Чэном первым обращается к нему, - это твой знакомый нож?
        - Это Хамидаси-архивариус. Их семейство здесь каждый знает. Помню, раньше шутили, что они на турнирах друг с другом спорят - кто лист бумаги тремя взмахами на тридцать три части разрежет, чтоб тушь ни с одного иероглифа не ободрать! Ладно, Кос, давай дальше...
        Кос поскреб свой выдающийся подбородок и расхохотался.
        - Да нет, ничего, - отсмеявшись, заявил он в ответ на недоуменный взгляд Чэна-Меня. - Все в порядке... Как ты говоришь, нож-то зовут? Хамидаси? Ну а старичка зовут Хаом ит-Даси! Почти что тезки получаются... Короче, поговорили мы с Хаомом о том, о сем, чайничек розовой настойки приговорили, а дальше вижу я у него на столе книгу раскрытую! И на левой странице написано: "...и не отыскали под оползнем в ущелье Воющих Псов ни Ю Шикуаня, правителя мудрого, ни славного меча его Цзюваньдао о девяти кольцах, что по прозванию Ладонь Судьбы; и плакали все от Хартуги до Верхнего Вэя, и осиротел сын неудачливого Ю, и овдовела жена его..."
        - Ну? - коротко отозвался Чэн-Я.
        - Не ну, а гляди, что у старухи написано! Ю Шикуань, седьмой год эры правления "Спокойствие опор", и Цзюваньдао, меч "девяти колец"... Сходится! Но это неважно, потому что о гибели правителя и положено в архивных книгах записывать, а важно другое... У бабки-то в пергаменте что дальше написано?! Вот... Через десять лет, в семнадцатом году "Опор..." этих самых - в будущем времени, видите ли! - ваши родичи записаны, Лян Анкор-Кун и меч его, Скользящий Перст! И еще знак вопроса рядом стоит! Мало ли что, дескать, через десять лет после несчастного Ю Шикуаня с Ляном Анкор-Куном и его мечом будет! Оползень - не оползень, а чего в жизни не случается... что ж это за пророчества такие?!
        Бородатый Придаток с гравюры скептически посмотрел на разгоряченного ан-Танью - мол, ну и что? Чэн и я последовали его примеру. Тоже нам, оракул... и без тебя знаем. Что знаем? Что ничего не знаем...
        А Кос не обратил на наш утренний скепсис ни малейшего внимания.
        - Я старичку и говорю: ваш правитель Ю в седьмом году погиб? В седьмом, отвечает. Тут я и спрашиваю: а за десять лет ДО того ничего похожего у вас не случалось? Дед подумал и бровки морщит - это, говорит, в тридцать втором году эры правления "Весенние потоки"? Я киваю на всякий случай и лезем мы со старичком в бумажные залежи! Копаемся там, копаемся и выясняем, что смертей нелепых в тот год не обнаружено, зато было великое горе в семье купца Сейдзи О-рекю, поскольку древнее фамильное копье купца сломалось...
        Я встрепенулся, как бывает иногда во время долгой и утомительной Беседы, когда почувствуешь - вот оно, решающее движение! - и откуда только силы возьмутся!..
        - Копье Катакама Яри?! - нетерпеливо спросил Я-Чэн. - Да?! Ниже наконечника массивный крюк, загнутый вверх?! Подробности, Кос, подробности! Что ты там вычитал?!.
        - Катакама... - растерянно пробормотал ан-Танья. - Катакама Яри, а насчет крючка ничего не знаю... Не записано там о крюке, а в Кабире я таких копий не видал!.. Прозвище копья, то есть Блистающего - правильно, Единорог? - прозвище записано...
        - Какое?
        - "Белый тигр Ен-цу." Вот, я выписал...
        - Сломалось, говоришь? - с болью спросил Я-Чэн. - А наконечник? Наконечник цел?!
        - Наконечник в колодец упал. Восемь раз спускались, чуть колодец этот проклятый наизнанку не вывернули - глухо! Не нашли...
        - Мир памяти твоей, Катакама Яри, Белый Тигр, - прошелестел я, сплетая шнуры кистей в знак траура; и Чэн повторил сказанное мною вслух, склонив голову. - Мир памяти и покой праху, старейшина копейных семейств Мэйланя... ты знаешь, Кос...
        - Знаю, - перебил меня ан-Танья, и это почему-то было уместно и не грубо. - Теперь знаю, а в архиве лишь догадывался. Потому что у вас тут чуть ли не каждые десять лет какой-то знаменитый Блистающий гибнет. Иногда вместе с человеком. Ю Шикуань с мечом Цзюваньдао оползнем накрылись, Белого тигра в колодце не отыскали, за десять лет до того в положенном году, как по заказу - сабля-шамшер советника Вана случайно из ножен выпала и в колесо арбы попала, а арба возьми да и тронься! Шамшер, хоть он и древний, и славный, и с надписями по клинку - естественно, пополам! И было великое горе у Вана с домочадцами... Ну и в том же духе - лет на сто назад мы со старичком Хаомом бумаги подняли! Что ни десятый год - то и происшествие!.. завидное постоянство, однако...
        "Случайность, - подумал Чэн. - Дикая, нелепая случайность. Мало ли оружия ломается или портится - нет, немало... Кто запомнит, сколько за век всякого-разного произойдет? А и запомнит - так не сопоставит... запишет и забудет..."
        "Случайность? - подумал я. - Нет уж, вряд ли... нечего самого себя обманывать. Это ведь не просто известные Блистающие, Чэн, это все старейшины Совета Высших, это они меня и моих однолетков век тому назад из Мэйланя выслали! И гибнуть начали! Что ж это такое-то творится? Шулма? - нет, по времени никак не сходится... Тусклые?! - так их и нет вовсе, и при чем тогда колодец или колесо арбы? А тот же оползень - зачем? И, главное - как?!"
        "О небо, - подумал Я-Чэн, - за что? Ведь не могу больше... не хочу! За что?! За то, что в минуту слабости мечтал все бросить и уехать? Уехать искать тишину? И впрямь - куда уедешь от неба?.. бежишь, бежишь, стремишься к чему-то, а поднимешь взгляд - вот оно, синее, горбатое, равнодушное, прямо над головой..."
        - И пусть один меч сам стоит спокойно против неба, - прошептал Я-Чэн. - Один.
        Кос внимательно посмотрел на нас.
        - Один? - резко спросил он, и Мне-Чэну вдруг показалось, что это говорит эсток Заррахид или Обломок, а уж никак не ан-Танья, человек, который почти в три раза моложе меня.
        Меня, Блистающего. Когда я родился, то дед Коса еще не увидел света; Кос умрет, а я - если повезет - еще долго буду жить... но сейчас это все не имело никакого значения, потому что в голосе ан-Таньи звенела упрямая сталь, не уступающая по закалке моему клинку - сколько бы лет ни отмеряла нам обоим взбалмошная судьба.
        - Один? - спросил Кос ан-Танья, человек. - Ну уж нет... И не надейся. Это, скорее, небо - одно.
        И добавил, помолчав и комкая свои бумаги:
        - Одно против нас.
        Когда Кос принес Заррахида, Сая и Дзю, я по-быстрому разъяснил им, что к чему; а потом принялся рассказывать уже для всех о Совете Высших, Совете старейшин и глав родов Мэйланя, и о тех Блистающих, кто входил в него сотню лет тому назад.
        Тринадцать их было - входивших в Совет. Тринадцать. И я невольно вспомнил рассказ Коблана о Повитухе Мунире, уходящем от ручья испытания с дюжиной свидетелей. И еще я вспомнил, что Тусклых - порождений яростного Масуда - тоже тринадцать.
        Я говорил и вновь видел Блистающих Совета, словно не век назад происходила наша последняя встреча, а лишь вчера; и память была свежа, как свежа бывает рана Придатка.
        Рана человека.
        ...Двое глав рода Прямых Мечей - широкий обоюдоострый Кханда Вьячасена и мой родич-близнец, легкий и узкий Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст; старейшина сабельных семейств Шамшер иль-Самак и глава Кривых мечей - могучий Цзюваньдао, меч "девяти колец", правитель Мэйланя; многочисленные ножи и кинжалы были представлены в Совете Бадеком ханг-Туном, чье лезвие имело прямую спинку, но было выгнуто в виде рыбьего брюха, и Ландинг Терусом, более похожим на прямой короткий меч; копье Катакама Яри, Белый тигр, потом двузубец Ма, Язык кобры... и дальше - боевой серп Кама Мотогари, властный и неуступчивый, двойная палица Убан, устрашающе огромный топор Масакири-кай, Нагината Катори сан-Кесе и веер Сунь-Павлин... Тринадцать их было, Блистающих Совета.
        Я закончил, и Чэн с трудом перевел дух.
        - Я так понимаю, - прозвенел Заррахид, - что твоего земляка и дальнего родича Большого Да прошлым летом отозвали из Кабира именно в связи с гибелью правителя Цзюваньдао?
        - Да, - ответил Я-Чэн. - И Большой Да стал вместо него главой рода Кривых мечей по потомственному праву или по прихоти нынешнего Совета... но правителем он не стал.
        - Ясно, - отозвался Заррахид.
        - А мне вот ничего не ясно! - заявил Сай, обращаясь к невозмутимому эстоку.
        - И мне, - успокоил его Заррахид. - Это я так, к слову...
        - Давайте-ка еще раз... - начал было Дзю, а я вдруг подумал, что мы с Чэном скоро до такой степени привыкнем любой разговор переводить сразу на два языка, что в обществе обычных Блистающих или обычных людей это может сослужить нам плохую службу.
        А что делать? Иначе мы - все шестеро - по очереди будем то глухими, то немыми...
        - Давайте-ка еще раз посмотрим, - повторил Обломок. - Прошлым летом правитель Цзюваньдао попадает под оползень. Кто виноват? Да никто не виноват, сам полез в ущелье... За десять лет до того ломается Белый тигр. Катакама Яри, и наконечник его теряется в колодце. Опять никто не виноват. Разве что неумелый Придаток - так купец этот, небось, не из неумех был! Ладно, отсчитываем назад еще десяток!.. Шамшер иль-Самак попадает в колесо, на чем его жизненный путь заканчивается... Так?
        - Так? - повторил Я-Чэн для Коса.
        То есть, конечно, повторил всю тираду Обломка.
        - Так, - кивнул ан-Танья. - И опять случайность. Советник Ван будто бы споткнулся, Шамшер из ножен выпал - и все! Ловить и наказывать некого, кроме, разве что, нерадивого арбакеша, не успевшего придержать лошадей.
        - Угу, - пробурчал Дзю. - Некого... Это у нас уже трое из Совета Высших. Скользящий Перст до сих пор живет и здравствует, чего и нам желает... Кто еще жив?
        - Я на празднестве у Эмейских спиц заметил двойную палицу Убан, - стал припоминать я. - Потом еще Бадека ханг-Туна из клана ножей... Все, кажется. Нет, не все - Кханда! Кханда Вьячасена! Ну, помнишь, Дзю - ты еще с ним возрастом мерился!
        Кос покопался в своих записях.
        - Двое здешних чиновников - сказал он, - уехали в Верхний Вэй за десять с половиной лет до сломанного Шамшера. Вот, здесь у меня запрос из Вэя - где, мол, чиновники, почему не объявляются?! Значит, из Мэйланя они выехали, а до Вэя не доехали... Причем один из чиновников имел при себе кинжал Ландинг Терус, взятый им у отца, а второй вез двузубец Ма, Язык Кобры. Хвала мэйланьской обстоятельности - все записано!
        - Еще бы не записано! - добавил я от себя. - Небось, Хамидаси проследил, чтоб переезд старейшин в Вэй был описан как следует!
        Заррахид поймал на клинок солнечный луч, в котором танцевали невесомые пылинки, задумчиво поиграл зайчиками и вновь нахмурился.
        - Четверо живы, - подвел черту эсток, - трое погибли, двое пропали без вести... Это девять. Что с остальными четырьмя? Их же тринадцать было в Совете?
        - За давностью лет сведенья стали обрывочными, - развел руками ан-Танья. - Но кое-что узнать удалось... Братья Бэнкей и Акиро из семьи Маури-охотников ушли в солончаки, что близ Кулхана - это было за пятьдесят лет до гибели правителя Ю Шикуаня и меча Цзюваньдао - и не вернулись. Через год за ними пошел сын Бэнкея - и, соответственно, племянник Акиро, - молодой Нух Маури, и тоже не вернулся. Вот выписка из свода уложений и переписи населения. Раздел: "Квартал Фа-линь", год соответствующий...
        Кос демонстративно помахал в воздухе одной из бумажек.
        - Хороший у меня человек Кос ан-Танья, - веско сказал эсток Заррахид. - Обстоятельный...
        Я-Чэн перевел ан-Танье слова его меча, и случилось невероятное: польщенный Кос покраснел.
        - Вот... - еще раз повторил он. - Бэнкей и Акиро Маури, а при них...
        - А при них, - внезапно вмешался Сай, - при Акиро и Бэнкее, были Сунь-Павлин и Масакири-кай. Маленький боевой веер, пестро раскрашенный по всем пластинам, и огромный топор с рукоятью в рост высокого Придатка. Как же, как же... на лезвии топора еще гравировка - прыгающий барс...
        - Ты их видел? - встрепенулся Я-Чэн. - Где?
        - Где я их мог видеть? - удивился Сай. - Они ж полвека назад в солончаки ушли! Слышал я о них... по ту сторону Кулхана слышал, в Шулме, в шатре племенном! Клевец один на нашей кошме - на пунцовой кошме - помнил, как притащили давным-давно в племя двоих Придатков и двоих Блистающих. Придатков он, понятное дело, не запомнил, а вот Блистающих... Говорил - веер с павлиньей раскраской и топор с гравировкой. Вот и понимаю я так, что это и были Масакири-кай и Сунь-Павлин, старейшины Совета!
        - Значит, в Шулме их искать надо, - сам себе звякнул Обломок. - Интересные дела...
        - Не надо их искать, - глухо буркнул Сай. - В священном водоеме они, в тени плаща Желтого бога Мо, будь он трижды неладен! С белой кошмы два пути ведут - или на кошму пунцовую, или в священный водоем... Говорил клевец, что не смогли ни веер, ни топор самих себя переделать. Не пролили крови старейшины Мэйланя Сунь-Павлин и Масакири-кай, а за гордость в Шулме платить полагается! У них наша гордость трусостью зовется.
        Мы помолчали. Толстая сумасшедшая муха, жужжа, носилась от стены к окну и обратно; стенные панели из ореха "драконов глаз" отливали коричневым и черным, отчего комната слегка рябила, как вода озера под легким ветром.
        Было тихо. И даже Придаток на гравюре присмирел, потупил взгляд и закусил в раздумье клок бороды.
        - Предположим, что я найду оставшихся, - первым нарушил молчание я. - Я найду старейшин Каму Мотогари и Нагинату Катори сан-Кесе, и выясню, что они пребывают в добром здравии. Или что их сожгли в кузнечном горне, утопили в колодце или украли сто лет тому назад. Ну и что? В Кабире хоть были виновные в убийствах - я не хочу тебя задеть, Сай! - а здесь сплошные совпадения и случайности...
        - И всего раз в десятилетие, - добавил Кос. - Довольно-таки редко.
        - Это для вас, людей, редко, - оборвал его Дзюттэ, а Я-Чэн послушно переводил слова обоих. - А для нас, Блистающих, с нашим сроком жизни - это даже очень часто. Более чем часто... В Кабире были виновные в убийствах, Единорог. Я опасаюсь, не найдем ли мы здесь виновных в самоубийствах. Вот чего я опасаюсь.
        Было тихо. И лишь жужжала несчастная муха, мотаясь туда-сюда, от стены к окну, от Кабира к Мэйланю; и не находя выхода.
        Никакого выхода.
        15
        - Есть хочу, - вдруг заявил Кос. - С утра не успел, до полудня с бумагами провозился, теперь вот говорим и говорим... Вам, Блистающим, хорошо, вы от полировки сыты! Ничего, сто лет ждали, пока мы приедем и во всем разберемся - могут еще час подождать!
        Уверенность ан-Таньи в том, что весь Мэйлань сотню лет ждал исключительно нас и того, что именно мы разберемся в загадках происходящего - эта уверенность показалась Мне-Чэну напускной, но, как ни странно, сильно приободрила.
        "И впрямь хороший человек у Заррахида, - с теплой усмешкой подумал я. - Хороший человек Кос ан-Танья. Обстоятельный, неунывающий и... и голодный! Надо бы покормить..."
        "Я тоже хороший человек, - ответно подумал Чэн. - Меня тоже надо покормить. В конце концов, Кос - Придаток Заррахида, пусть о нем эсток и заботится..."
        Напоминание было излишним. Заррахид, безусловно, позаботился, да и сам Кос не отстал - они кликнули слуг и Малых Блистающих, и я понял, что хороший дворецкий - он и в Мэйлане хороший дворецкий. Потому что Малые моего здешнего дома, вне всяких сомнений, больше побаивались Заррахида, чем меня, их законного господина; а слуги-Придатки - Коса.
        Не прошло и десяти минут, как выяснилось, что Чэна и Коса (Высшего Чэна и господина ан-Танью, и никак иначе!) ждет стол в трапезной на первом этаже, и сам стол давным-давно накрыт, и не просто накрыт, а прямо-таки ломится от яств кухонь кабирской, мэйланьской, верхневэйской, и какой-то еще...
        Чэн пожалел бедный стол, махнул ан-Танье - и они пошли спасать стол от непосильной ноши; а я влез в ножны, прицепившись кольцами к Чэновому поясу, и отправился с Чэном в трапезную.
        Лестница.
        Коридор.
        А вот и трапезная.
        Обед прошел в молчании. Люди жевали, я - единственный Блистающий в трапезной, поскольку даже слуги были одной расы с Чэном и Косом, а Блистающие оставались за порогом - лежал, как обычно, у Чэна на коленях, прикрытый краем скатерти, лежал и обдумывал все, услышанное наверху.
        Прав был Дзю - уж очень все, произошедшее в Мэйлане за сто лет моего отсутствия, смахивало на заранее продуманные самоубийства. Самоубийства Блистающих. И не просто Блистающих, а старейшин, входящих (входивших!) в тот самый Совет Высших, который изгнал некогда знатную молодежь из Мэйланя и не объяснил причины.
        Старейшины, главы родов, и почти точно раз в десять лет... была, была причина нашего изгнания, не могло не быть!..
        ...В дверях возник слуга-человек и со значением откашлялся.
        Кос с неестественно раздутыми щеками, отчего его худое лицо выглядело невообразимо странно, повернулся к дверям.
        - У?! - спросил ан-Танья. - У угу-у у-у-у?!
        - Осмелюсь доложить: спрашивают Высшего Чэна Анкора.
        - У гууу-у? - поднял бровь Кос.
        - Старуха одна, - слуга оказался на редкость понятливым. - Назвалась Матушкой Ци.
        Правая рука Чэна с момента появления слуги лежала на мне, так что разговор людей я слышал прекрасно - вот только сказанное Косом понимал плохо, в отличие от того же слуги.
        Кадык на Косовой шее задвигался вверх-вниз.
        - Ага! - радостно и уже членораздельно сообщил ан-Танья. - На ловца и зверь бежит!
        - Зверь-то, может, и бежит, - осадил его Чэн-Я. - Не суетись, Кос... бабка, небось, за пергаментом своим пришла. Ну и что ты ей скажешь? В том пергаменте всего-то и примечательного, что запись насчет родича Ляна и Скользящего Перста. С которыми должно непонятно что случиться через девять лет. Интересно все-таки, что ты скажешь старухе по этому поводу?
        - А что, этого мало?! - разволновался Кос.
        - Не просто мало, а, почитай, вообще ничего. Бабка тебе в глаза рассмеется, и на этом все закончится. Не пытать же нам ее! Тут тоньше надо... чтоб сама проговорилась и не заметила. А дальше - по обстоятельствам.
        - Пожалуй, Высший Чэн, вы правы, - после долгого раздумья произнес ан-Танья, выразительно указывая взглядом на слугу, ожидавшего решения. - Эй, ты - поди скажи Матушка Ци, что Высший Чэн ждет ее.
        Слуга кивнул и вышел.
        Матушка Ци со времени нашей последней встречи ничуть не изменилась - что было неудивительно в ее возрасте.
        - Приятной вам трапезы, молодые господа, - затараторила она с порога, - приятной трапезы, и доброго здоровья, и радости в ваш дом, и мудрости в вашу голову, а особенно - в вашу драгоценную голову. Высший Чэн, ибо слышала я, что, возможно, вскорости многострадальный Мэйлань обретет в вашем лице достойного правителя!.. ах да, поговаривают, что у вас еще и свадьба скоро - так что мудрости в вашу голову, и счастья с молодой женой, и силы в ваши чресла, и деток побольше, и...
        Старуха на этот раз явилась без Чань-бо, так что я полностью перешел на восприятие Чэна и теперь волей-неволей должен был выслушивать нескончаемую болтовню говорливой Матушки Ци.
        - Здравствуйте, Матушка, - вставил наконец Чэн-Я, когда старуха на мгновенье умолкла, переводя дух и готовясь к очередному словоизвержению.
        - Прошу присаживаться за стол, - поспешил добавить Кос, явно пытаясь заткнуть рот Матушки Ци изрядной порцией еды.
        Дважды упрашивать старуху не пришлось. Поминутно рассыпаясь в благодарностях, она тут же уселась напротив Чэна-Меня, пододвинула к себе сразу три чашки гречневой лапши, пиалу с соевым соусом по-вэйски, блюдо с полосками тушеного мяса, четыре блюдца с грибами, маринованной морковью, рисом и бобами - и действительно ненадолго умолкла.
        Пока старуха лихо расправлялась с угощением, Кос сбегал наверх и принес утерянный ею свиток.
        Чэн-Я даже не сомневался, что ан-Танья успел сделать со свитка копию.
        - Вы ведь за этим пришли, Матушка? - спросил Кос, демонстративно выкладывая свиток на стол.
        К счастью, вне пределов досягаемости цепких лапок Матушки Ци - а то Я-Чэн почему-то стал опасаться, что старуха сейчас схватит свой пергамент и вылетит в окно.
        - Ой, спасибо вам, молодые господа! - немедленно засуетилась старуха, поспешно дожевывая последнюю полоску мяса. - Вот спасибо так спасибо, прямо всем спасибам спасибо, уж я и не знаю, что бы я без вас делала! Видать, обронила во время Беседы, растеряха старая, а сразу и не заметила - уже потом спохватилась, да поздно... я и в плач, я и в вой, а там думаю - господа молодые, глазастые, небось найдут непременно и вернут непременно, - а и не застанут старушку, так с собой заберут, не выкинут, нет, не выбросят зазря, и будет свиточек мой у благородных молодых господ в полной сохранности, аж до самого Мэйланя, и как только глупая Матушка Ци объявится...
        Кос ловко пододвинул Матушке второе блюдо с солеными колобками: старуха машинально сунула один из них в рот - и Чэн-Я успел вклиниться в случайно образовавшуюся паузу.
        - Вы уж простите нас, любопытных молодых господ, Матушка, но только мы осмелились заглянуть в ваш свиток... думали, разузнаем, где вы проживаете - а там и не удержались! Простите великодушно...
        Старуха перестала жевать и настороженно покосилась в нашу сторону.
        - Очень, очень интересные записи! - как ни в чем не бывало продолжал Чэн-Я. - Особенно там, где про Антару... я как-то беседовал с Друдлом, и он тогда еще пел мне "Касыду о взятии Кабира" самого аль-Мутанабби - мы потом с Друдлом долго спорили...
        "О чем мы могли с Друдлом спорить?!" - воззвал ко мне Чэн.
        "Понятия не имею!" - откликнулся я.
        Ах, жаль, Обломок наверху остался...
        - Спорили... о многом, - уклончиво закончил Чэн-Я.
        При упоминании о Друдле взгляд старухи заметно смягчился.
        - Да, Друдл... - задумчиво поджала губы она. - В наших кругах его звали Пересмешником. А вы были его другом? Или, осмелюсь спросить - учеником? Простите за дерзость, но иначе вам вряд ли довелось бы слышать от Друдла "Касыду о взятии Кабира" да еще потом спорить с Пересмешником... о многом.
        "Сказать ей?" - спросил Чэн.
        "Скажи..." - шевельнулся я.
        - Вы, наверное, слышали, что я убил в Кабире человека? - напрямик спросил Чэн-Я.
        - Ну... - замялась Матушка Ци. - Вроде этого... Только кто ж в такую ложь поверит - чтобы такой молодой да благородный господин...
        - Это не ложь. Это правда. Я убил убийцу Друдла. И Пересмешник успел увидеть его смерть.
        То, что произошло потом, потрясло Чэна-Меня. Матушка Ци встала из-за стола, подошла к нам и, откинув скатерть, опустилась на колени и поцеловала Чэну руку.
        Правую.
        Руку аль-Мутанабби.
        И приложилась лбом к моему клинку, слегка сдвинув ножны.
        После этого старуха вернулась обратно и стала вертеть в пальцах палочки для еды, как если бы ничего не случилось.
        - Друдл... хитрый умница, любивший звать себя дураком в присутствии подлинных дураков, - она говорила тихо и внятно. - Помню, мы редко встречались, но часто хвастались в письмах друг перед другом новыми открытиями, а при встречах наскоро переписывали и заучивали найденные тексты - хотя каждый, конечно же, хотел иметь оригинал. Впрочем, меня всегда интересовало начало становления Кабирского эмирата, а Пересмешник больше увлекался эпохой уль-Кайса Старшего. Но...
        - Меня тоже больше интересовало начало становления эмирата, - немедленно перебил ее Чэн-Я. - Взятие Кабира, походы аль-Мутанабби... э-э-э... установление границ... Не могли бы вы, Матушка Ци, хоть вкратце...
        - Это хорошо, - кивнула старуха. - Обычно в прошлое смотрят старики... но когда молодежь умеет оборачиваться - это говорит о зарождающейся мудрости. Да, у Мэйланя скоро будет достойный правитель. Ну что ж, слушайте...
        И мы слушали.
        - Помню: в узких переулках отдавался эхом гулким
        Грохот медного тарана войска левого крыла...
        Во имя Творца, Единого, Безначального, да пребудет его милость над нами! И пал Кабир белостенный, и воссел на завоеванный престол вождь племен с предгорий Сафед-Кух, неистовый и мятежный Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, чей чанг в редкие часы мира звенел, подобно мечу, а меч в годину битв пел громко и радостно, слагая песню смерти.
        В ту ночь и был простерт окровавленный ятаган аль-Мутанабби над дымящимся городом, и получил гордый клинок прозвище иль-Рахш, что значит "Крыло бури"...
        ("Ты звал руку аль-Мутанабби, старый Фархад, - думал Я-Чэн, - ты звал руку, которая держала тебя в дни твоей молодости, ятаган Фархад иль-Рахш фарр-ла-Кабир... ты помнишь теплый, как еще не успевший остыть труп человека, город Кабир? О да, ты его помнишь, старый мудрый ятаган, не любящий украшений...")
        Но не долго наслаждался Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби, первый эмир Кабирский из рода Абу-Салимов, покоем и счастьем, недолго носил венец победы, сменив его снова на походный шлем. И разделил он войско на четыре части, указав каждой свою дорогу. Западные полки, во главе которых стоял седой вождь, лев пустынь Антара Абу-ль-Фаварис, чья кривая альфанга не первое десятилетие вздымалась над полем брани, заслужив прозвание аз-Зами, что значит "Горе сильных" - западные полки двинулись вдоль левого рукава Сузы на Хинское ханство и вольный город Оразм, мечтая дойти до Дубанских равнин.
        Южные же полки, состоявшие из неукротимых в бою воинов, рожденных в угрюмых ущельях близ перевалов Рок и ан-Рок, а также отряды горцев Озека, шли под предводительством юного Худайбега Ширвана, чье копье Рудаба, что значит "Сестра тарана", пронзило первого врага, когда яростному Худайбегу не исполнилось и девяти лет. Их целью была богатая Харза, на чьи стены никогда еще не поднимался недруг, и шатры белобаранных кочевников-хургов, неуловимых и вероломных.
        Северные полки вел на Кимену и Фес лучший друг и названный брат аль-Мутанабби, вечно смеющийся Утба Абу-Язан. Любил Утба смеяться за пиршественным столом, любил улыбаться в покоях красавиц, но страшен был хохот безумного Утбы в горниле сражений, и алел от крови полумесяц его двуручной секиры ар-Раффаль, "Улыбки вечности".
        Во главе же восточных полков, двинувшихся по дороге Барра на древний Мэйлань, стоял сам Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, и воины пели песни эмира-поэта, кидаясь в бой хмельными от ярости и слов аль-Мутанабби.
        - Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облаченный,
        А со стен потоком черным на бойцов лилась смола...
        Через восемь лет многие властители земель и городов, гордые обладатели неисчислимых стад и несметных сокровищ, склонились перед мощью Кабирского меча.
        А еще спустя два года владыку Абу-т-Тайиба хотели провозгласить шахом - но он отказался. Тогда его хотели провозгласить шахин-шахом, но он снова отказался. Ибо царским званием был титул шаха, шахин-шахом же звали царя царей, но эмиром в самом первом значении этого слова на языке племен Белых гор Сафед-Кух - эмиром звали военного вождя, полководца, первого среди воинов.
        И воинский титул был дороже для аль-Мутанабби диадемы царя царей.
        С тех пор мир воцарился на земле от барханов Верхнего Вэя до озер и масличных рощ Кимены, и иные вольные земли добровольно присоединялись к могущественному соседу, а иные заключали с Кабиром союзные договора, налаживая торговые связи - и мирно почивал в ножнах ятаган иль-Рахш, что значит "Крыло бури", забыла вкус крови "Улыбка вечности", двуручная секира ар-Раффаль, успокоилась "Сестра Тарана", копье Рудаба, и альфанга Антары Абу-ль-Фавариса не несла больше горя сильным, за что некогда была прозвана аз-Зами...
        - ...Будь проклят день, когда оружию стали давать имена, - задумчиво пробормотал Чэн-Я.
        - Что? - встрепенулась замолчавшая было старуха. - Что вы сказали?
        - Да так... у вас - записи, у меня - сны. Каждому - свое. Был, понимаете ли, один такой странный сон...
        "Рассказать?" - молча спросил у меня Чэн.
        "Расскажи", - согласился я.
        И Чэн пересказал Матушке Ци странный сон, что видели мы в доме Коблана в ту роковую ночь.
        Старуха довольно долго не открывала рта, что было на нее совсем непохоже.
        - Любопытно, - наконец проговорила она. - И даже весьма... Некоторые имена, названные вами, я знаю, но большинство мне совершенно неизвестно. Вы не возражаете, если попозже я запишу это?
        С такой Матушкой Ци беседовать было одно удовольствие.
        - Не возражаю, - улыбнулся Чэн-Я. - В обмен на ваш дальнейший рассказ.
        - О чем же мне продолжить? - охотно откликнулась Матушка Ци.
        - О дне. О том дне, который проклинал Антара Абу-ль-Фаварис. О дне, когда оружию стали давать имена. Любому оружию.
        Старуха хитро сощурилась.
        - Этот день, молодые господа, растянулся на десятилетия. Если не на века. Впрочем, мы никуда не торопимся...
        ...Годы мира не ослабили Кабирский эмират. Хотя, собственно, никто и не осмеливался испытывать прочность его границ.
        Всякий приезжий купец или лазутчик (что нередко совмещалось) непременно обращал внимание в первую очередь на то, что практически все жители эмирата и дружественных земель чуть ли не помешаны на умении владеть оружием, отдавая этому большую часть свободного времени. Не только в столице или других крупных городах - повсеместно пять-шесть раз в год обязательно проводились крупные турниры, каждый месяц происходило какое-нибудь воинское празднество, и даже подростки из крестьянских семей ежедневно упражнялись во владении копьем, ножом или боевым серпом под строгим надзором седобородого патриарха.
        Надо быть не правителем, а самоубийцей, чтобы рискнуть напасть на обширную и могущественную державу, все население которой - включая стариков, женщин и детей - состоит из профессиональных воинов!
        Все видели купцы, все слышали лазутчики, да не все понимали и те, и другие - потому что именно тогда, в последние годы жизни аль-Мутанабби, все чаще в эмирате стали заговаривать об Этике Оружия, создавая по сути новый культ...
        ("Очень любопытно! - оживился я, повторяя недавнее восклицание Матушки Ци. - Ведь, согласно нашим преданиям, примерно с этого времени пришла к завершению эпоха Диких Лезвий, и наши предки впервые осознали свою суть, назвавшись Блистающими. Кстати, история самых знатных родов - если отбросить недостоверный вымысел - реально прослеживается тоже с третьего-четвертого десятилетия после взятия Кабира. Вот, значит, как... а она говорит - Этика Оружия! Ладно, слушаем дальше...")
        ...Традиция давать оружию личные имена вошла в полную силу. Всякая семья непременно имела фамильное оружие нескольких видов, передавая его по наследству. Лучшие клинки торжественно вручались первородным детям в день их совершеннолетия - но в случае превосходства младших братьев или сестер родовое оружие получали более умелые, не взирая на старшинство.
        Оружие становилось символом семьи, знаком рода, и заслужить право ношения фамильной святыни считалось делом чести...
        ("Ну да, это же с ИХ точки зрения! А мы говорили, что Блистающие стали заниматься воспитанием и подготовкой Придатков. Опять же церемония Посвящения...")
        Поскольку оружие начали в какой-то степени отождествлять с его носителем, чуть ли не приписывая мечу или трезубцу человеческие качества, то в домах появились специальные оружейные углы и даже залы - с отдельными подставками для каждого меча, стойками для копий, алебард или трезубцев; коврами, где развешивались сабли и кинжалы.
        Изготовление оружия становится таинством, уход за ним - ритуалом, обращение с ним - искусством. Фамильный меч клали у колыбели и смертного одра, клинком клялись и воспевали его в песнях; оружие можно было хранить только в специально отведенных для этого местах, и помещали его туда с почетом; сломать клинок, пусть даже и чужой, считалось святотатством, лишающим человека права на уважение в обществе.
        Оружие не швыряли, где попало, передавали из рук в руки с почтительным поклоном; при демонстрации его касались лишь шелковым платком или рисовой бумагой...
        Символ действительно становился святыней.
        Поединки, связанные с решением каких-то споров и могущие завершиться смертельным исходом, начинают считаться противоречащими канону Этики Оружия. Аристократы брезгливо морщат нос - много ли чести выпустить кишки сопернику?! Тем более, что все в мире двойственно - а ну как не ты ему, а он тебе?..
        Богатые люди начинают нанимать себе так называемых Честехранителей - чтоб те сражались за них в случае решения вопросов чести, когда это уже поединок, а не привычная Беседа. Но поскольку Честехранителями становились в основном крупные мастера, то у них вскоре формируется собственный канон отношений, согласно которому считается несмываемым позором убить или ранить собрата по ремеслу (точнее - по искусству!). Куда большей доблестью, куда более весомым добавлением к чести своей и чести нанимателя объявляется умение лишь наметить точный удар, срезать пуговицу с одежды или прядь волос с головы, распороть пояс и тому подобное.
        ("Ага, а вот это уже весьма и весьма знакомо!..")
        Искусство Честехранителей почти мгновенно входит в моду и вызывает зависть знати и простолюдинов, помешанных на владении оружием, и, как результат - воинские искусства становятся неотъемлемой частью воспитания любого человека.
        Не воинское ремесло, а ВОИНСКОЕ ИСКУССТВО.
        И так проходят годы, десятилетия...
        Так проходят века.
        А для сохранения поражающей силы удара, для соблюдения традиций прошлого, отдельно продумываются и тщательно разрабатываются состязания в рубке предметов: свернутых циновок, кожаных кукол, лозы, жердей и тому подобного...
        ("И правильно! Нечего зря Придатков портить - как сказал бы тот же Гвениль... Во-первых, Придаток тоже человек - чего Гвениль никогда не сказал бы - а во-вторых, учишь его, учишь, душу вкладываешь, лет десять-пятнадцать тратишь (ведь живут Придатки до прискорбного мало, даже самые лучшие) - а тут какой-то неумелый герой рубанул сплеча, и весь труд насмарку! И обидно, и жалко - труда жалко, себя жалко... ну, и Придатка тоже жалко. Правда, Гвениль?")
        Культ Этики Оружия процветает, оружие сопровождает человека от рождения до самой смерти, о нем слагают песни и стихи, им клянутся, за ним ухаживают, как ни за каким другим имуществом...
        ("Слышал бы это Дзю! Уж он бы ей выдал... Имущество! Берегут и ухаживают - это хорошо, клянутся и воспевают - еще лучше, а вот в остальном... сама она - имущество! Впрочем, если бы Придатки услышали мнение Блистающих о себе... Ох, стоим мы друг друга!..")
        Формируется как бы новый способ общения при помощи оружия - например, язык меча. Поднятый меч в одном случае означает приветствие, в другом - вызов (именно вызов, а не приглашение!) на Беседу; опущенный или вкладываемый в ножны особым образом меч - признание поражения; в чужом доме не принято держать меч при себе, потому что это иногда трактуется как неуважение к хозяевам (исключение делается лишь для родственников и близких друзей, да и то не для всех); меч при разговоре полагается класть с правой стороны от себя и рукоятью к себе, а не вперед; резкое задвигание меча в ножны, когда он звякает о устье ножен, может оскорбить собеседника...
        Ну и, конечно же, обряд изготовления нового оружия! Кузнец три дня перед этим соблюдает пост и воздержание, возносит молитвы и облачается в чистые одежды; он возжигает благовония, в кузнице обязательно присутствует "родственное" оружие... все это прекрасно известно сейчас, но складывались эти обычаи именно тогда, в первые полтора-два века после взятия Кабира.
        Именно тогда...
        "...именно тогда, когда наши предки окончательно и бесповоротно осознали себя Блистающими, - думал я. - Все верно. Только мы воспринимаем эти обычаи несколько по-иному: считаем, что это мы приучили Придатков... а они считают наоборот. И, наверное, все мы по-своему правы!.."
        - А сколько интереснейших песен посвящено мечу! - возбужденно продолжала Матушка Ци. - И до чего же обидно, что многие из них - в особенности творения великого аль-Мутанабби - занесло песком времени. Вот к примеру...
        Она прикрыла глаза, надвинув на них морщинистые черепашьи веки, и начала читать - распевно и в то же время жестко:
        - Подобен сверканью моей души блеск моего клинка:
        Разящий, он в битве незаменим, он - радость для смельчака.
        Как струи воды в полыханье огня, отливы его ярки,
        И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.
        А если захочешь ты распознать его настоящий цвет,
        Волна переливов обманет глаза, будто смеясь в ответ.
        Он - тонок и длинен, изящен и строг; он - гордость моих очей,
        Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей.
        В воде закалялись его края и стали алмазно-тверды,
        Но стойкой была середина меча - воздерживалась от воды.
        Ремень, что его с той поры носил - истерся, пора чинить,
        Но древний клинок сумел и в боях молодость сохранить.
        Так быстро он рубит, что не запятнать его закаленную гладь,
        Как не запятнать и чести того, кто станет его обнажать.
        Мой яростный блеск, когда ты блестишь, это - мои дела,
        Мой радостный звон, когда ты звенишь, это - моя хвала.
        Живой, я живые...
        - ...а дальше?! - нетерпеливо спросил Кос.
        - Концовка утеряна, - закончила старуха, открывая глаза.
        Грустные-грустные.
        - Утеряна, говорите? - хитро усмехнулся Чэн-Я. - Плохо искали, наверное!
        - Хорошо искали! - отрезала Матушка Ци. - Лучше некуда... Друдл, правда, писал года два назад про какого-то кабирского кузнеца, только при чем тут кузнец?!.
        - А в старых сундуках смотрели? - участливо поинтересовался Чэн-Я.
        Старуха, похоже, решила, что над ней издеваются.
        - Не смотрели, значит, - подытожил Чэн-Я. - Ну что ж... зря. Кос, сбегай в комнату, принеси Кобланово наследство... все не тащи, только панцирь!
        Кос выскользнул из трапезной и в скором времени вернулся с панцирем. Ан-Танья остановился перед Матушкой Ци, та с недоумением глянула на Коса, на Чэна, на панцирь... и вдруг сощурилась и перегнулась вперед, вглядываясь в бейт, вычеканенный на зерцале.
        - Вы, Высший Чэн, непременно будете правителем, - после долгого молчания бросила она.
        - Вы уверены?
        - Да. Это воистину царский подарок.
        И вполголоса, словно пробуя на вкус каждый звук:
        - Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл,
        И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!
        Мы молчали.
        - А... переписать можно? - спросила Матушка Ци с несвойственной для нее робостью.
        Чэн-Я кивнул.
        Кос отнес панцирь в угол - и через мгновение на столе, как по волшебству, возникли медная чернильница, костяной калам и лист тонкой бумаги.
        Ан-Танья, как всегда, был готов к любому повороту судьбы.
        Матушка Ци переписала недостающие строки - писала она по памяти, не глядя на панцирь, так что Чэн-Я не очень-то понял, зачем ей понадобилось именно сейчас скрипеть каламом, да еще спрашивать разрешения. Потом она попросила Чэна повторить наш сон - и тоже все старательно записала. Теперь, похоже, она готова была продать нам могилу собственного деда - так иногда говаривали в Кабире в подобных случаях, и этот образ всплыл из глубин сознания Чэна непроизвольно - и Чэн-Я решился.
        - Кстати, о мечах, - небрежно начал Чэн-Я. - У вас там в свитке, Матушка Ци, была любопытная пометка на полях. Насчет правителя Ю Шикуаня и его меча Цзюваньдао...
        Калам старухи заскрипел как-то не так, и я с сожалением понял, что могиле деда суждено остаться непроданной.
        - Приятно, когда молодые господа интересуются прошлым, - зачастила Матушка Ци в своей обычной манере, - и не то что бы совсем прошлым, а почти что и не прошлым вовсе, потому что разве ж это прошлое - правитель Ю и его меч?.. нет, это совсем не прошлое, а выжившая из ума бабка записала для памяти - забудет ведь, и не вспомнит ничего, и никогда, и ни за что...
        Слова старухи вроде бы цеплялись одно за другое, но смысла в них не было ни на дирхем.
        - А вторая пометка? - хмуро осведомился Кос. - Насчет Ляна Анкора и Скользящего Перста?! И чего-то нехорошего, что должно с ними произойти через девять лет?! Вы случайно пророчествами не занимаетесь?
        Зря это он... опрометчиво. Эту старую ведьму в лоб не возьмешь, и если ан-Танья не понял это во время ночной Беседы...
        - Через девять лет? - совершенно искренне изумилась Матушка Ци. - Быть этого не может! Видать, напутала что-то, кошелка старая, дырявая...
        Она поспешно развернула свиток - кстати, ни Чэн, ни я так и не заметили, когда же она успела пододвинуть его к себе - долго вчитывалась в него, шевеля губами (чего за ней до сих пор не замечалось, даже во время прочтения бейта-двустишия на доспехе), потом старуха оторвалась от чтения и посмотрела на нас наивными и честными глазами.
        - Год перепутала! - всплеснула руками она. - Стара стала, путаюсь все время... хотела одно написать, а написала другое.
        Что-то не замечали мы, чтоб она хоть в чем-то путалась!
        - Крючок не туда загнула, вот и вышел семнадцатый год вместо четвертого! Как раз в четвертом-то году господин Лян прямым мечом завершать Беседы по-новому стал, двойным взмахом с проворотом, а там уже в ножны опускал - так споры пошли, дескать, канону противоречит... Спорили, спорили, а после находку господина Ляна общим мнением канонизировали - и перестала она противоречить, и вздохнули все с облегчением!..
        С этой минуты даже упрямый Кос понял - все, конец.
        Больше мы от нее ничего не добьемся.
        Даже за полное собрание стихов Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби...
        Мы с Чэном поднялись в комнату, где сегодня ночевали (не считая Дзю), и Чэн вскоре куда-то ушел, Обломок валялся на столе и, кажется, дремал; а я лежал на подоконнике и думал - что со мной случается нечасто.
        Я думал про правую руку Чэна.
        Я прекрасно помнил, что у основания творение Коблана было снабжено ремешками и застежками, с помощью которых рука крепилась к культе. Но с того дня - вернее, ночи - когда стальные пальцы впервые сжались на моей рукояти, я не мог вспомнить, чтобы Чэн хоть раз отстегивал и снимал руку аль-Мутанабби.
        Более того, сама мысль о том, что Чэн вообще может снять эту руку, вызывала во мне отвращение и ужас.
        Я восстановил в памяти несколько моментов, когда сознание Чэна объединялось с моим, и понял, что за семью запорами и девятью печатями в потайном чулане души Чэна Анкора Вэйского таился такой же - если не больший - ужас перед возможностью снова стать одноруким.
        И не только. Одноруким - ладно, но одиноким... ведь никогда, никогда больше!..
        Даже умываясь по утрам - в дороге из Кабира в Мэйлань я не раз присутствовал при этом - Чэн старался при посторонних не снимать нижней рубахи с широкими рукавами, закрывающими место крепления мертвого металла к живой плоти.
        Нет. Живого металла к живой плоти.
        А все-таки раздевшись до пояса, Чэн избегал смотреть на собственное предплечье. Вскользь, случайно, но никогда - пристально.
        И почти сразу же старался одеться.
        Словно ни он, ни я - а я до сих пор просто не давал себе размышлять об этом - словно оба мы старались лишний раз не искушать судьбу.
        То, что для всех было легендой, пикантным случаем, возможностью лишний раз поговорить о чудесах - для нас было свершившейся реальностью, за которую дорого плачено, и все равно счет по сей день не закрыт.
        И не будет закрыт никогда.
        ...Чэн вернулся, подошел к окну, и мы стали смотреть во двор. Неподалеку был пруд, от которого несло сыростью, а за ним, у круглой беседки кто-то из Блистающих усердно танцевал.
        Сперва я решил, что это один из Малых моего дома, но потом, приглядевшись, обнаружил нечто смутно знакомое в резких, с отмашкой, ударах Блистающего, полускрытого от меня опорами беседки.
        Я мысленно сгустил сумерки - мэйланьские вечера оказались слишком светлыми - после многократно увеличил беседку, превратив ее в мрачную башню Аль-Кутуна, и улыбнулся, мерцая обнаженным клинком.
        Пусть не утром, как было обещано, а ближе к вечеру, но неугомонный харзиец, Маскин Седьмой - ах да, он же теперь Тринадцатый! - все же явился ко мне в гости.
        "Пошли?" - подумал я.
        "Пошли, - подумал Чэн, надевая на меня ножны. - Не будем заставлять ждать горячего Эмраха ит-Башшара из Харзы. Неровен час, изрубит нам беседку - Кос потом до конца жизни ворчать будет..."
        И мы снова спустились вниз, оставив Дзю отдыхать на столе.
        Задевая за перила лестницы, я неожиданно задумался над тем, почему это Пояс Пустыни из Седьмого превратился в Тринадцатого. Я прикидывал и так, и этак, и не додумался ни до чего.
        Кроме того, что число "Тринадцать" нравилось мне все меньше и меньше.
        Совсем оно мне не нравилось.
        Возле входа в дом пожилой коренастый Придаток с усердием подстригал колючий вечнозеленый кустарник. Блистающего при слуге не было - да и к чему Блистающий при стрижке кустов?
        - К вам гость, Высший Чэн, - приветливо сказал он, глядя на нас и смешно морща лоб. - Вон, у беседки... просил пока не докладывать. Видите?
        - Вижу, - кивнул Чэн.
        - Смешной он, этот гость, - слуга оказался на редкость словоохотливым, - Высший, а все равно смешной. Хоть и платит хорошо. Я когда у него недели три назад по вечерам подрабатывал, то господин Эмрах мне каждый раз по Ляну серебра выдавал. Не скупился, хоть и работа-то пустяковая...
        - И кем же ты у него подрабатывал? - ответно улыбнулся Чэн.
        - Наемным убитым. Три раза в неделю.
        - Кем-кем?!
        - Наемным убитым.
        - Это как? - заинтересованно спросил Чэн, а я только шевельнул рукоятью, потершись о касавшиеся меня железные пальцы.
        - Да так... Он ведь когда в Мэйлань приехал, этот господин Эмрах, то сперва стал зачем-то собак рубить. Ему их прямо на постоялый двор приводили, а когда он дом снял, то домой... Поначалу у него плохо получалось, а после наловчился - с первого удара голову псу сносил. Потом он чучело кожаное у скорняка заказал, чтоб мехом в разных местах оторочено было - и чучело саблей полосовал. Дальше-больше, трех обезьян ему доставили, крупных таких, только холощеных, чтоб злоба вышла... Он их в человеческое платье одевал и тоже рубить пробовал, да не вышло у него с обезьянами! Рядом бил, как по человеку полагается...
        "Вот как он учился, оказывается, - подумал Чэн-Я. - К крови привыкал. Мастерство Контроля ломал... а с обезьянами не вышло. Хороший ты парень, Эмрах ит-Башшар, несостоявшийся мститель, хороший, да умный слишком. Друдла бы тебе... Друдла, Но-дачи, судьбу позлее да ума поменьше. А ярости побольше... нет, не надо тебе ни судьбы, ни ярости, пылкий Эмрах, желающий научиться убивать! И никому не надо. И мне не надо бы - да только поздно уже..."
        - А дальше он меня нанял, - продолжал меж тем слуга. - По договоренности. Я короткой саблей неплохо владею, так должен был с ним Беседовать по вечерам. А когда господин Эмрах, дай Творец ему здоровья, первым ударить успевал, то должен был я кричать громко, на землю падать и не двигаться. А он стоял надо мной и смотрел. Я кричал и падал, а он смотрел. Хороший человек, щедрый, но смешной. И саблю просил на булыжник ронять, чтоб дребезжала, будто бы сломалась. Я и ронял - чего ж за серебряный лян не уронить?! - а он слушал. Если б не отослал он меня неделю тому назад - глядишь, я б не только рисом и овощами на зиму запасся бы, но и дочке обнову какую купил! У вас-то я временно, кусты вот подстригу и все, а господин Эмрах - ах, хороший человек, всяческих благ ему в этой жизни...
        "Да уж, благ ему всяческих, - подумал я, - только не тех, что он сам себе желает. Хороший человек Эмрах ит-Башшар, и Блистающий при нем хороший, Маскин Тринадцатый из Харзы, но то, чего хотят они - нет, не благо это!.."
        Чэн благосклонно кивнул просиявшему слуге, пообещал, что прикажет ан-Танье взять отставного наемного убитого на постоянную службу, и мы двинулись в обход пруда. Это заняло совсем немного времени и, не доходя до древнего кипариса, настолько подгнившего и накренившегося, что его поддерживала подпорка из красного дерева, я толкнулся в Чэнову руку, вылетел из ножен и приветственно замахал Маскину Тринадцатому.
        - Эй! - хором крикнули мы с Чэном, каждый на своем языке. - Как дела?!
        - Дела? - тоже хором спросили Эмрах ит-Башшар и Пояс Пустыни, выглядывая из-за беседки; только в отличии от нас они не знали, что говорят хором. - А вот сейчас посмотрим, как у нас дела, сейчас выясним...
        И с наигранной зловещестью они направились к нам.
        "Зря я панцирь дома оставил, - подумал Чэн, и тут же устыдился подобной мысли. - Да ну, ерунда, что ж мне теперь в самом деле, и по-Беседовать нельзя как следует?!."
        Шагах в трех от нас Эмрах остановился. Пояс Пустыни в его руке медленно резал воздух крест-накрест, чутко подрагивая гибким концом клинка, и впрямь напоминавшим язык Рудного Полоза.
        - Свадьба-то скоро? - спросил Маскин, небрежно переходя от креста к вытянутой восьмерке.
        - Не знаю, - ответил я, накручивая узкую спираль. - Со мной никто не советовался.
        Чэн в это время разговаривал с Эмрахом примерно о том же, но я не вслушивался в слова людей, опасаясь отвлечься и показать себя в Беседе не с лучшей стороны.
        Ну честолюбив я - каюсь!..
        Пояс Пустыни нанес первый удар - все так же медленно и четко, как полагается даже и не при Беседе, а во время демонстрации при обучении.
        Если горячность его еще и оставалась где-то, то сейчас она была упрятана глубоко-глубоко.
        Чэн отошел на шаг, а я, не входя в соприкосновение с Маскином, поднялся над непокрытой Чэновой головой и там замер.
        - Я слыхал, - Маскин провел несколько длинных рубящих махов, но делал он это на таком расстоянии от Чэна и меня, что его действия можно было счесть лишь похвальбой, - будто в Кабире Детского Учителя семьи Абу-Салим убили. Кого еще после него?
        Эта тема - и та легкость, с которой нынешний Пояс Пустыни заговорил о смерти Наставника, да и о смерти вообще - пришлась мне не по душе.
        - Никого, - не двигаясь, ответил я. - Наставник был последним.
        Не объяснять же ему, что в переулке-то как раз Наставник был первым, а уже потом... не стану я ему ничего объяснять.
        Эмрах вдруг прыгнул вперед и ударил коротко и точно, целясь Чэну в бедро. Я метнулся вниз, приняв харзийца на сильную часть клинка - но сбрасывать в сторону не стал.
        Чэн, поняв мое желание, не двинулся с места.
        Нет, удар был чистым. Даже не успей я подставиться, Маскин все равно остановился бы вовремя.
        Лязгнув с досады, Пояс Пустыни попытался режущим полукругом достать голову Чэна, но Чэн низко присел, а я легонько кольнул локоть Эмраха.
        Так, чуть-чуть, чтоб не зарывались... оба. Мы им не наемные убитые.
        - Шешеза жаль, - беззаботно прозвенел Пояс Пустыни, отодвигаясь на полторы длины клинка и делая вид, что ничего не произошло. - И так сплошные неприятности, а тут еще семья без Детского Учителя осталась... небось, рубит теперь со зла что ни попадя да Тусклых во всем винит!
        Чэн неторопливо пошел по кругу, оставляя кривоногого Эмраха в центре, а я горизонтально поплыл по воздуху, с обманчивой небрежностью свесив кисти вниз и еле слышно посвистывая.
        - Тусклые ни при чем, - бросил я замершему харзийцу. - Это не они.
        - Ни при чем, - охотно согласился он, выведя руку Эмраха далеко вперед и еле касаясь меня лезвием. - Тусклые абсолютно ни при чем. Полностью с тобой согласен.
        По-моему, он вкладывал в эти слова какой-то свой, непонятный для меня смысл. Впрочем, сейчас не время искать смыслы, и вообще - может, мне показалось?!
        Маскин попытался обойти меня по внутренней стороне своего изгиба - заточка у него оказалась полуторасторонняя - и достать острием плечо Чэна. Я чувствовал, что при желании харзиец может двигаться примерно раза в два-три быстрее - но даже при такой скорости я прекрасно успевал бы не выпускать его из сферы своего восприятия.
        Еще ворчун Пуддха учил меня ощущать воображаемый шар, окружающий меня и моего Придатка; ловить его увеличение при длинном выпаде, пульсацию при кистевых ударах и переходах с уровня на уровень; с тех пор у меня были разные учителя, включая жизнь, и не Поясу Пустыни проверять на прочность шар учения вокруг Мэйланьского Единорога и Чэна Анкора.
        Пусть даже с точки зрения мироздания это не более чем бронзовый шарик, откатившийся к глиняному дувалу.
        - Тусклые ни при чем, - повторил Маскин, и мы немного позвенели друг о друга просто так. - Они, небось, и не знали, что какие-то Блистающие вдруг вздумали восстановить истинное предназначение нашего рода... нет, они этого не знали, как не знали, что их станут разыскивать, обвиняя в том, в чем они гордились бы участвовать... они, подлинные хранители забытых традиций...
        Вот тут я чуть не упустил стремительный бросок Пояса Пустыни, пытаясь вникнуть в его слова. Хвала Чэну и тому, что на нем не было доспеха - он успел, как в старые добрые времена, так прогнуться в пояснице назад, что непокрытая голова Чэна коснулась затылком земли, и весь он стал напоминать мост над горной речушкой.
        В следующую секунду я отставил в сторону размышления и взял на три удара турнирную скорость. Огорченно взвизгнувший после промаха Маскин даже не успел ни разу толком меня коснуться, когда я распорол рукав верхнего халата Эмраха, сорвал с его груди деревянный медальон-амулет и напоследок пощекотал изумленно моргающего ит-Башшара в самом интимном месте всякого Придатка.
        Чэн к тому времени уже сидел на земле, разбросав ноги и скучающе глядя на Маскина Тринадцатого, а тот вслепую рубил воздух так, где по его предположениям должен был находиться Чэн или хоть что-нибудь, принадлежащее Чэну.
        Надо отдать должное Поясу Пустыни - рубил он рьяно, но чисто, с полным контролем и соблюдением законов Беседы.
        - Ты что-то начал о традициях и их подлинных ревнителях, - равнодушие в голосе далось мне с некоторым трудом, потому что турнирные скорости даром не проходят. - Я так понимаю, что изворотливый харзиец, движимый местью за погибшего Придатка, попытался разыскать Тусклых и...
        "И малость свихнулся", - хотел добавить я.
        Но не успел.
        - Нет, - ударил Пояс Пустыни.
        - Не попытался, - еще раз ударил Пояс Пустыни.
        И еще один раз:
        - Нет. Не попытался. Я их нашел.
        Я не двигался. Маскин Седьмой, ныне Тринадцатый, рубил по-прежнему чисто и честно, не касаясь Чэна - но что-то изменилось в его ударах. Не так вибрировал гибкий клинок, не так свистел рассекаемый воздух, движение было уверенней, оттяжка - быстрей и резче...
        Маскин Седьмой. Тринадцатый. Двенадцать свидетелей, не боящихся красного цвета, и гордый меч проклятого Масуда... Пояс Пустыни, Маскин, бывший Седьмым и ставший Тринадцатым.
        У меня не было никаких доказательств.
        Я вообще не верил ни единому его слову.
        Клинок Пояса Пустыни был, как положено, прохладным и блестящим, исправно отражая лучи заходящего солнца.
        И все-таки... последние удары были совсем другими. Я это знал лучше любого другого Блистающего. Или нет, не любого - но многих, очень многих... почти всех.
        - Я их нашел, - повторил Пояс Пустыни, останавливаясь, и его Эмрах опустился на землю рядом с Чэном. - А еще я найду ту саблю, что убила моего прежнего Придатка. Нет, я не стану казнить ее за это - месть больше не ослепляет меня - но ее Придаток умрет. Они сказали, что помогут мне, и это будет угодно Прошлым богам...
        - Тусклые? - спросил я.
        - Тусклые, - ответил он.
        Мы разговаривали скучно и монотонно, словно речь шла о кольцах для старых ножен или выборе дерева для подставки.
        - Ну-ну... - протянул я. - Может, познакомишь?
        - Может, и познакомлю, - отозвался он. - Думаю, ты быстро найдешь с ними общий язык. Тебя ведь теперь даже переучивать не надо... потом ты Высший, будешь правителем... и мастер, каких мало. Будто я не понимаю - я тебе не со-Беседник, ты со мной можешь сделать все и даже больше...
        И вот тут я поверил.
        Никогда прежний пылкий и самолюбивый Пояс Пустыни не произнес бы этих слов; никогда не сознался бы в том, что уступает мне или любому другому Блистающему в искусстве Беседы.
        Эмрах ит-Башшар легко поднялся с земли.
        - Ну, я пошел, - звякнул Пояс Пустыни, вводя острие в крепление рукояти и, щелкнув, замыкаясь в кольцо. - Еще увидимся.
        Чэн сидел, широко разбросав ноги, я лежал рядом, упираясь Чэну в голень - и оба мы смотрели вслед удаляющимся Эмраху ит-Башшару и Поясу Пустыни из Харзы.
        Солнце уже почти село, небо на западе было сиреневым с багровыми прожилками, и обнаженный клинок-пояс отливал красным, отчего идущий вразвалочку Эмрах казался перерубленным пополам.
        От пруда тянуло сыростью.
        ...Положительно, сегодняшний день оказался уж очень богат событиями. Это явно не к добру. Хотя ничего откровенно плохого вроде бы не произошло, но мы с Чэном успели привыкнуть к простой истине: обилие происшествий ни к чему хорошему не ведет. Возьмем, к примеру, раскопанные дотошным Косом в архиве сведения - что теперь с ними делать? Мало нам было Шулмы? Теперь еще эти странные смерти и исчезновения старейшин Совета Высших - и главное, в этом же совершенно некого обвинить! Потом визит Матушки Ци - ох, и хитрая же старуха! Самому тупому Блистающему (Обломок не в счет) понятно, что она чего-то не договаривает... Еще одна загадка, которая явно смыкается с первой.
        Дальше - явление Маскина Седьмого-Тринадцатого! Оказывается, он-таки нашел непонятно кого, но зовет их Тусклыми (ассасинами, с точки зрения Эмраха). Впрочем, кого бы он ни нашел - если не считать, что вспыльчивый харзиец просто двинулся клинком - то нелишне предположить, что эти Тусклые играют в происходящем какую-то тусклую роль. Какую?..
        Вопросы, вопросы, снова вопросы - и ни одного ответа.
        Когда мы выезжали из Кабира, злобы было больше, зато вопросов - меньше. Была Шулма, из которой исходила угроза нашествия; были Блистающие во главе с Но-дачи, бежавшие из Шулмы; было их желание расшевелить Блистающих эмирата, заставить нас вспомнить кровавые навыки. Это - страшно, это - жестоко, но более или менее понятно. Я хотя бы знал тогда, что делать - или не знал, но надеялся по дороге узнать. А теперь...
        С какого конца начинать?
        Свадьба еще эта...
        ...Чэн лежал одетый на кровати, касаясь меня правой рукой, и мы размышляли. Вместе. Довольно давно. И довольно безуспешно. Потом Чэн встал, взял Дзюттэ со стола и перевесил его на стенной ковер.
        На почетное место.
        Дзю никак на это не отреагировал. Тоже размышлял, наверное. Или спал. Или притворялся.
        Во всяком случае, что бы он ни делал - он делал это молча.
        И на том спасибо...
        В дверь постучали.
        - Войдите, - бросил Чэн-Я.
        Дверь открылась, и на пороге возникли Кос, Заррахид и Сай.
        Все трое весьма сконфуженные.
        - Ты извини, Единорог (Чэн), - сказали они все вместе, - но мы... твою... подставку... нечаянно... поломали... вот.
        Так и знал, что добром этот день не кончится! Мою подставку! Мою первую подставку! Мою любимую подставку! Мою ореховую подставку!..
        Мою первую любимую ореховую подставку!
        - Ну, не то чтобы мы ее совсем поломали, - виновато проскрипел Сай, - вернее, совсем, но не то чтобы мы - скорее, я...
        Короче, дело обстояло так.
        Когда Матушка Ци наконец ушла, заговорив перед этим привратника-человека до полусмерти, эта великолепная троица отправилась в ближайшую лавку купить цветочных благовоний. Сходили. Купили. Вернулись. Увидели меня, Беседующего с Поясом Пустыни. Решили не мешать (вот это правильно!). И пошли упражняться в летний павильон, чтобы Кос с Заррахидом могли лучше привыкнуть к Саю (и это тоже правильно!). Привыкали-привыкали, а потом Сай обнаружил какие-то лохмотья на ковре, который висел за моей подставкой - и решил их срезать. Будто бы для красоты, но похоже было, что больше - из озорства.
        А Заррахид в это дело просто не вмешивался. И не препятствовал. Что уже было совсем неправильно.
        Дальше Кос с Саем возьми и промахнись. Ладно, все мы не в Небесной Кузнице кованы... А ковер возьми да и упади на мою подставку. А подставка возьми да и свались на пол. И с подставкой возьми да и ничего не случись.
        Крепкая оказалась.
        А Сай возьми да и обнаружь в днище маленькую щель, куда тут же сунул свой любопытный клинок. Вот тогда-то от подставки кусок и откололся.
        Ну, все трое, понятное дело, перепугались не на шутку - подставка-то старинная, да еще и моя личная! - а после смотрят и видят, что в днище ниша маленькая открылась. А в ней - футляр сафьяновый. А в футляре - свиточек, лентой перевязанный. Видать, давно там лежал, пожелтел весь от времени.
        - А подставку я краснодеревщику в починку отдам, за свой счет, - виновато закончил Кос, но мы с Чэном его уже не слушали. Лента на свитке развязалась легко и незаметно. Чэн взял тонкую пачку листков в левую руку, а я полностью перешел на Чэново восприятие.
        "Записи Фаня Анкор-Куна, Высшего Мэйланя, о дне Великого Предательства в пятый год эры правления "Вечного Мира", да будут потомки снисходительны к подлости предков, совершенной ради них."
        Так гласило заглавие.
        "Пятый год эры правления "Вечный мир", - подумал я, - это год моего (и не только моего) изгнания из Мэйланя. В этот год я переехал в Кабир вместе с Придатком Хо Анкором..."
        "Фань Анкор-Кун, - подумал Чэн, - это, согласно родословной, прадед Ляна Анкор-Куна и родной брат моего прадеда Хо. Если я не ошибаюсь..."
        "И в тот год, - подумал Чэн-Я, - в руках Фаня Анкор-Куна блистал Прямой меч Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст. Старейшина Совета..."
        Похоже, сегодняшний богатый событиями день продолжается.
        - Да, чуть не забыл, - словно издалека донесся до меня голос Сая. - Я, когда в город выходил, Но-дачи видел. И не одного, а с саблей Кундой Вонг. Я Заррахиду сказал, мы за угол свернули - а их и нет уже...
        - Ты б еще завтра это вспомнил, - мрачно заметил со стены Обломок. - Или через неделю...
        ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ЛЮДИ И БЛИСТАЮЩИЕ
        Боевой закаленный меч,
        Воющий при взмахе, как вихрь,
        Пылающий синим огнем.
        Закалили его едва
        На крови из печени льва,
        А потом натерли изгиб
        Черной желчью зубастых рыб.
        Илбисы - духи войны -
        Клубились вокруг него,
        Садились на жало его.
        Он, как вызов на бой, сверкал.
        Нюргун Боотур
        16
        "...скоро полночь. Скоро на улицах застучат колотушки четвертой стражи - и я, Фань Анкор-Кун, Высший Мэйланя и старейшина Совета, отложу в сторону калам и сниму с ковра фамильный меч Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст.
        Я тихо выйду из дома и, никем не замеченный, пешком отправлюсь на восточную окраину Мэйланя, где у заброшенного водоема меня будут ждать остальные старейшины Совета. В десяти шагах от водоема, если встать лицом на юго-восток, есть старая беседка. Мы молча войдем в нее, я трижды ударю кулаком по крайней левой опоре, спустя три минуты в полу откроется люк - и мы спустимся вниз, идя гуськом по винтовой лестнице.
        Сегодня ночью настал очередной срок для принесения жертвы Прошлым богам.
        Только на этот раз жертва будет совсем не такой, как обычно.
        Они будут ждать нас внизу - Двенадцать и Один, дюжина Даи-хранителей и Единственный Сайид-на, Глава Учения, потомок проклятого Масуда. Они будут ждать нас, как их предки ждали наших предков, как положено в ночь жертвы Прошлым богам; это свершалось на протяжении вот уже семи столетий, и сегодня свершится вновь, и они будут ждать нас внизу - Двенадцать и Один, те, кого суеверные люди зовут ассасинами, курящими гашиш убийцами.
        Сами они зовут себя - батиниты.
        Последние свидетели Истины.
        "Батин" на древнем наречии племен с предгорий Сафед-Кух, Белых гор, означает Истину, Сокровенную Тайну. И Истина последних свидетелей, Даи-хранителей и Сайид-на, Главы Учения, истина Двенадцати и Одного очень проста.
        Она гласит: когда человечество разучится убивать, оно будет убито.
        Их истина очень проста.
        Семь веков тому назад батиниты Мэйланя кровью и пеплом подписали договор с Советом Высших Мэйланя; то же самое произошло в Хаффе, Кабире, Дурбане и Кимене.
        Они клялись никогда больше не бросаться на улицах в боевое безумие, вынуждая горожан в конце концов уничтожать не помнящего себя воина. Они клялись, что их всегда будет Двенадцать и Один, только Двенадцать и Один в любом городе из перечисленных; они клялись в этом страшной клятвой и никогда не нарушали ее.
        Они не нарушили своей клятвы, и спустя пятьдесят лет после подписания тайных договоров люди эмирата вспоминали кровавых ассасинов лишь в песнях, легендах и недостоверных сказаниях.
        Мы же клялись в том, что раз в год будем вместе с ними приносить жертву Прошлым богам.
        Раз в год один из тринадцати батинитов, последних свидетелей Истины, и один из старейшин Совета Высших Мэйланя согласно жребию будут встречаться в смертельном поединке.
        Один на один.
        И Прошлые боги будут неслышно рукоплескать в ночи.
        Они рукоплескали - до сегодняшней ночи.
        Если в поединке погибал боец-батинит, то за год оставшиеся Двенадцать должны были отыскать и обучить добровольного неофита, чтобы к дню следующей жертвы их снова было Двенадцать и Один. Если же добровольца не находилось, то Прошлые боги ждали еще год.
        Они ждали столько, сколько было нужно для того, чтобы в подземелье старейшин Совета всегда встречали Двенадцать и Один.
        Если в поединке погибал один из старейшин, то мы хоронили его согласно обычаям и стараясь не вызвать кривотолков среди горожан и членов семьи погибшего. После чего избирался новый старейшина, и мы посвящали его в тайну Двенадцати и Одного, вручая наследное оружие покойного, и с ним в руках бился он у алтаря Истины Батин.
        В том случае, когда оружие ломалось в бою, что происходило редко - ну что ж, значит, не судьба...
        Если же при принесении жертвы ломалось оружие батинита, то будущий доброволец, новый Даи-хранитель, входил в круг последних свидетелей Истины со своим клинком; если оружие оставалось целым, то оно вручалось неофиту, как наследие ушедшего приходящему.
        Так было - до сегодняшней ночи.
        Два века тому назад при принесении жертвы Прошлым богам был убит батинит в Кабире; через месяц то же самое произошло в Дурбане. Семь лет после этого Прошлые боги терпеливо ожидали следующей жертвы, обходя Дурбан и Кабир, ибо Двенадцать не могли отыскать Одного.
        Добровольцев - не находилось.
        На восьмой год батиниты Кабира и Дурбана отказались от Истины, отреклись от Сокровенной Тайны, сказав: если человечество и впрямь разучилось убивать, значит, оно достойно того, чтобы быть убитым; а мы тоже люди.
        Полвека спустя их слова повторили батиниты Кимены и Хаффы, перестав быть Двенадцатью и Одним.
        Так было - до сегодняшней ночи.
        Потому что этой ночью в подземном зале для принесения очередной жертвы Прошлым богам сойдутся тринадцать убийц по убеждениям и тринадцать убийц по принуждению; и мы нарушим договор.
        Мы не станем ждать жребия.
        Мы нападем на них первыми, без предупреждения, все на всех, так, как нападают клятвопреступники - из-за угла, подло и беспощадно.
        Мы убьем их всех и сломаем их наследственное оружие.
        В Мэйлане никогда больше не поднимет голову змея учения Батин; в Мэйлане никогда больше не будет Двенадцати и Одного.
        В Мэйлане останется только тринадцать невольных убийц.
        Мы.
        Старейшины Совета Высших.
        Ашока Викрамадитья и его прямой тяжелый меч Кханда Вьячасена, Абдаль ан-Фарсид и его сабля-шамшер иль-Самак, правитель города Сунь Шикуань и меч "девяти колец", кривой Цзюваньдао; Джанг Тун и нож Бадек ханг-Тун, Сайф Одноглазый с кинжалом Ландинг Терусом, браться Ори и Ри с двуручным топором Масакири-кай и боевым веером Сунь по прозвищу Павлин; Лян Чилинь с двузубцем Ма, Языком кобры, затем Мотогарэ Кутие и его копье Катакама Яри, Белый тигр; могучий кузнец Ян и двойная палица Убан, крохотный боец Аран Юлинь и боевой серп Кама Мотогари; единственная женщина в Совете, хрупкая и неукротимая О Ранкесю, вдохновительница сегодняшней ночи, и ее нагината Катори сан-Кесе...
        И я.
        Фань Анкор-Кун и прямой меч Дан Гьен по прозвищу Скользящий Перст.
        Вчера я отправил своего брата, молодого Хо Анкора, наследного вана Мэйланя из Вэйской ветви Анкоров-южан, в Кабир. Хо уехал, взяв с собой родовой меч их семьи, месяц назад получивший прозвище Единорог.
        Уезжай, Хо, и ни о чем не спрашивай...
        Я желаю тебе, чтоб столица стала твоим домом, а не временным караван-сараем!
        ...Остальные старейшины Совета Высших последовали моему примеру.
        В случае чего - грязь слухов не прилипнет к молодежи, волна позора не захлестнет их; и им не придется платить по нашим счетам.
        Впрочем, если последняя жертва Прошлым богам будет принесена так, как предполагается - никто ничего не узнает.
        Пусть поют песни.
        Пусть рассказывают сказки.
        Пусть... пусть живут, как жили.
        И мы, старейшины Совета, убийцы поневоле - мы тоже будем жить, как жили; мы будем корчиться под бичом памяти, но останемся жить.
        Чтобы никто ничего не узнал.
        Сегодня ночью мы нарушим клятву - дабы семя насильственной смерти пожрало само себя.
        К счастью, мы тоже смертны.
        Ах, как хотелось бы мне хоть немного пожить в том мире, который будет после нас! - после нас, клятвопреступников и убийц, последней жертвы Прошлым богам!..
        Скоро полночь..."
        - Все, - рассеянно сказал я, крепче сжимая стальные пальцы на рукояти Единорога.
        "Нет, не все, - беззвучно отозвался он. - Ты выронил один листок. Вот, под столом..."
        Я полез под стол.
        - А вы теперь ругаться не будете? - опасливо поинтересовался сверху Сай Второй. - За эту... за подставку?
        - Они не будут, - сообщил ему со стены Обломок. - Зато я буду.
        - А ты-то почему?! - возмутился Сай.
        Обломок подумал.
        - Просто так. Глядя на тебя, Вилорогий, мне почему-то всегда ругаться хочется...
        - Тихо вы! - одернул болтунов эсток. - Единорог, скажи Чэну - пусть дальше читает! И переводи слово в слово.
        Я выбрался из-под стола с листком в левой руке и Единорогом в правой.
        - Слышу, слышу, - пробормотал я себе под нос. - Слышу и читаю...
        Листок был вполовину меньше, чем предыдущие, и на бумаге другого сорта.
        "...мы недооценили их и переоценили себя. Двоим удалось уйти вместе со своим оружием; более того, они унесли с собой меч одного из убитых ассасинов. Надеюсь, у беглецов хватит ума и осторожности, чтобы не мстить, а исчезнуть из Мэйланя, растворившись в многочисленном населении эмирата.
        Надеюсь... и еще я надеюсь, что они окажутся честнее нас и по-прежнему не нарушат своей клятвы; а Двенадцатью и Одним они станут нескоро, если станут вообще.
        Зачем я пишу все это? Не знаю. Знаю только, что прячу эти записи в подспудной надежде, что их когда-нибудь кто-нибудь найдет. Очень хочется пожить в чистом мире; и очень не хочется умирать подлецом, не сказавшим ни слова в свое оправдание, хотя оправдания мне нет и быть не может.
        Ведь сегодня ночью я, Фань Анкор-Кун, Высший Мэйланя, старейшина Совета - сегодня ночью я убил человека..."
        - Все, - тихо произнес Я-Единорог. - Вот теперь - все.
        - Все ли? - вопрошающим эхом отозвался Кос. - Ох, сомнительно...
        "Так вот почему старый Кханда и Скользящий Перст переглянулись, когда я сказал им, что убил Придатка! - подумал Единорог. - Они-то хорошо знали, что это значит, старейшины-клятвопреступники..."
        - Подведем итоги, - сказал Кос, садясь напротив меня.
        Я приготовился слушать, сразу же отдав Косу пальму первенства в трудном деле подведения итогов; а Единорог приготовился переводить.
        - Согласно этим записям, некогда между старейшинами Совета Высших Мэйланя (и не только Мэйланя) и ассасинами-убийцами, которые оказались совсем не убийцами, а последними, так сказать, свидетелями Истины - между ними был заключен договор. Так?
        - Так, - ответил Я-Единорог.
        Остальные промолчали. О чем тут спорить?..
        - Согласно этому тайному договору и сохраняя достоинство человечества по канону учения Батин - весьма своеобразный канон, надо заметить! - раз в год старейшины и свидетели Истины собирались в тайном месте без посторонних и торжественно убивали друг друга. Семьсот лет подряд. Хранили таким образом семя Истины.
        - Хранили, а потом хоронили, - проворчал я.
        Кос не обратил на сказанное мною ни малейшего внимания. Он встал, оставив лежать Сая и Заррахида, извлек из рукава цветастую пачку купленных в лавке благовоний - легкий сухой аромат мигом распространился по комнате - и принялся расставлять тоненькие курительные свечи во все возможные и невозможные углы.
        Потом ан-Танья несколько раз ударил огнивом - еще в начале чтения мы зажгли обычные свечи, но Кос почему-то решил ими не пользоваться - и поднес тлеющий трут к четырем-пяти оглушительно пахнущим (оказывается, так бывает!) палочкам.
        - Отлично! - с видимым удовольствием принюхался Кос. - В Кабире таких нет... не возят купцы. Итак, учение Батин процветает, плодоносит и, наконец, загнивает - в результате чего еретически настроенные батиниты Кабира, Дурбана, Кимены и Хаффы отрекаются от Сокровенной Тайны. Остается древний Мэйлань, где традиции испокон веку настолько сильны, что рассчитывать на добровольное отречение последних свидетелей Истины не приходится.
        - Они называют их Тусклыми, - бросил я Косу.
        - Они? - удивленно поднял бровь ан-Танья. - Их? Кто они, кого - их, и почему - тусклыми?!
        Я на мгновенье снял правую руку с Единорога. Если при объяснении я брякну что-нибудь обидное - пусть не слышит...
        - Они - это они, - я взглядом указал на наших спутников. - Блистающие то есть... Их - это имеется в виду оружие ассасинов. То есть батинитов. Мы зовем батинитов ассасинами, а Блистающие звали и зовут их оружие - Тусклыми.
        "Ну ты прямо мудрец! - донесся до меня приглушенный и насмешливый голос Единорога. - Прямо-таки Сайид-на, Глава Учения... ты думаешь, я обижаюсь, когда ты называешь нас оружием? А мы иногда забываемся и по-прежнему зовем вас Придатками. Ну и что? Положи лучше руку на место, а то слышно плохо... и Дзю ругается, что перевожу не все. Положи, положи, а то переведу ему все, и он тебе вообще жизни не даст!.. Давай, Придаток Чэн, клади ручку на оружие..."
        М-да... оказывается, прямое соприкосновение нам уже и не так-то нужно! Слышно просто плохо, а в остальном - все в порядке! Может, я и сам теперь наполовину Блистающий? Особенно если в доспехе.
        Или Тусклый?..
        Я положил руку на место и не стал переводить Косу наш последний разговор с Единорогом.
        И Единорог не стал - только уже Саю, Дзюттэ и Заррахиду.
        "Могут, в конце концов, у нас быть маленькие личные тайны?!" - вместе подумали мы.
        И улыбнулись.
        Ан-Танья в это время нюхал дым от курительных палочек и задумчиво барабанил пальцами по столу.
        - Тусклые так Тусклые, - наконец кивнул он. - У меня другой вопрос есть. Вот напали ваши старейшины на батинитов вопреки клятве и во имя высших целей; остались от Двенадцати и Одного всего двое - к примеру, Седьмой и Девятый, и те исчезли в неизвестном направлении; воцарились кругом мир, тишина и спокойствие опор... судя по тому, что Фань - твой двоюродный прадед, то воцарились они на сотню лет. И весь этот благополучный век раз в десятилетие исчезает кто-то из Блистающих того самого Совета, попробовавшего крови последних свидетелей Истины. А вместе с ними зачастую исчезает или погибает их нынешний Придаток - то есть, я хотел сказать, человек, не имеющий к прошлому клятвопреступлению никакого отношения. Почему? Что ты думаешь по этому поводу, Чэн? Месть? Так непохоже на месть...
        Единорог внутри меня грустно улыбнулся.
        И заговорил.
        А вместе с ним заговорил и я.
        - Сроки жизни, Кос, сроки жизни... они ведь у людей и у Блистающих разные. Прошло три-четыре десятка лет - ну пусть даже полвека! - и старейшины-люди, нарушившие клятву, умерли. Думая, что умирают последними убийцами в Кабирском эмирате. А старейшины-Блистающие остались. Весь Совет Высших Мэйланя, что принимал решение о клятвопреступлении, все убийцы поневоле - они остались, Кос! Ты понимаешь?! И они наверняка тоже хотели умереть, уйти из жизни, уничтожить себя - последних носителей зародыша насильственной смерти!..
        - Последних свидетелей Истины Батин, - сказал эсток Заррахид, адресуясь к замолчавшему на миг Единорогу. - Настоящих последних свидетелей...
        - Все свидетели подобных истин считают себя последними, - бросил с ковра Обломок. - Некоторые изредка считают себя первыми - что, по сути, одно и то же.
        - Это потому, что выбора нет, - отозвался Сай. - Или пунцовая кошма, или священный водоем. Или кровь, или гниль. Или-или...
        И Дзюттэ впервые ничего не ответил Саю Второму.
        Ан-Танья взял в руки одну из курительных свечей и подошел к ковру. Сизая струйка с запахом увядших цветов - сладость и легкий налет тления - достигла Обломка, обвила его и зазмеилась в сторону окна.
        - Об этом я не подумал, - Кос слегка прицокнул языком. - Не подумал... тогда понятно. Все вместе старейшины-Блистающие умереть не могут - это вызовет хаос и волну слухов, что может послужить новым толчком к возрождению учения Батин. Двое-то ассасинов сбежали...
        - Трое, - перебил его Единорог-Я. - Двое сбежали со своим оружием и прихватили с собой меч одного из убитых. Значит, трое Тусклых остались живы. Возможно, они живы до сих пор. Фань не мог этого знать, но мы-то знаем!
        - Трое, - согласился Кос. - Выходит, опасность сохраняется. И тогда старейшины-Блистающие решают уходить из жизни по одному. Раз в десять лет. А то, что вместе с ними иногда погибают их нынешние, ни в чем не повинные Придатки - ну, кто же думает о таких мелочах?!
        Отблески свечей заиграли на полировке Единорога, и он слегка покраснел.
        - Сабля Шамшер иль-Самак как бы случайно попала в колесо арбы, - продолжил Кос. - Копье Катакама Яри как бы случайно сломалось, а наконечник пропал в колодце. Двузубец Ма, Язык кобры...
        Ну и память у этого Коса! Если вернемся в Кабир - посоветую эмиру Дауду назначить его городским кади...
        - Язык кобры и кинжал Ландинг Терус как бы случайно не доехали до Верхнего Вэя - вместе с двумя людьми-чиновниками - и их судьба неизвестна. Скорее всего, они погибли. Топор Масакири-кай и веер Сунь-Павлин завели братьев-охотников Акиро и Бэнкея в Кулхан и - опять же как бы случайно - попали в Шулму, где и оказались в священном водоеме. Вот уж небось удивились перед смертью, обнаружив целые толпы последних свидетелей Истины Батин! Меч Цзюваньдао исчез под оползнем вместе с Ю Шикуанем, и Мэйлань дважды остался без правителя - и для людей, и для Блистающих. Скользящий Перст пока еще жив, но в семнадцатом году "Спокойствия опор", как записано в...
        Кос вдруг резко умолк и уставился на меня.
        - Да что ж это я... - пробормотал он. - Тут и дураку ясно! Кто-то ведь должен следить за уходом старейшин, кто-то должен иногда помогать им уйти; и потом, спустя сто тридцать лет после клятвопреступления - кто-то ведь должен, если понадобится, рассказать обо всем новому Совету! Должен же кто-то быть последним свидетелем последних свидетелей!..
        - Матушка Ци? - недоверчиво спросил я. - Да нет, быть не может - ей же никак не сто с лишним лет! Ты что, Кос? Дыма нанюхался?!
        - Я - что?! - заорал ан-Танья. - Это ты - что! Сам же рассказывал, что пока я со старухой в караван-сарае Беседовал, ты с Единорогом разговаривал! О чем?! Переводи, Высший и недогадливый Чэн - к кому обратятся старейшины Совета Высших Мэйланя в таком щепетильном случае?! Сай, Дзю, Заррахид - к кому?! Единорог - к кому?! К кому обратятся Блистающие?!
        - К Чань-бо, - прошептал Единорог-Я.
        - К Чань-бо, - шевельнулся на ковре Обломок.
        - Похоже, - согласился Заррахид.
        - Не знаю, - сказал Сай. - Но думаю, что вы правы.
        - То-то же, - победно заявил Кос, когда я повторил ему все, сказанное Блистающими. - К Чань-бо. К этой помеси посоха, лопаты, вил и парадного бунчука. К мудрому молчаливому Чань-бо, от которого уходят окрыленными - пусть даже и на тот свет.
        И, подумав, добавил:
        - Да и старуху не стоит сбрасывать со счетов. Она наверняка что-то знает. И потом - может, этой ведьме и впрямь лет сто... или двести.
        - Возможно, Кос прав...
        Единорог говорил вслух, что для нас двоих было вовсе не обязательно. Но нас в комнате было больше, чем двое.
        - Возможно, Кос, ты прав, - повторил я.
        - Да, Единорог, - повернул ко мне голову безошибочный ан-Танья. - Да, я тебя слушаю.
        - Ты можешь быть прав во всем, Кос, или не во всем; ты можешь быть совсем не прав, но это неважно. Тем более, что если мы рассмотрим тайный договор, подписанный кровью и пеплом, не как сделку между старейшинами-людьми и людьми-батинитами, а как сделку между Блистающими Совета и Тусклыми, тогда все поначалу выглядит проще и не так ужасно. Ведь отнюдь не при каждой жертве Прошлым богам ломалось оружие бойцов - то есть погибал Блистающий или Тусклый! В основном, как пишет Фань, смертельный поединок заключался в обязательной гибели одного из людей! То есть гибли Придатки, и Тусклые с Блистающими совета расходились в разные стороны, искать новых Придатков для следующего жертвоприношения...
        - Проще и не так ужасно, - после паузы сказал Кос, с силой сжав кулаки. - Нет, я не обижаюсь... не обижаюсь.
        - Иногда мне кажется, - бесстрастно прошелестел Заррахид, - что мы не заслуживаем таких Придатков. Мы - возомнившее о себе железо... нет, не заслуживаем.
        А вот этого я Косу переводить не стал.
        - И поэтому, - продолжил Единорог-Я, - когда старейшины-Блистающие шли на клятвопреступление, они в последнюю очередь думали о своих Придатках. Я полагаю, что если можно было бы истребить Тусклых, не убивая их Придатков - старейшины пошли бы на это с большей радостью. Придатки живут недолго, и это человека-Фаня волновало бегство двоих ассасинов - а Блистающих гораздо больше заботило исчезновение троих Тусклых! Которые способны были воспитать новых Придатков... и найти новых Блистающих, согласных потускнеть.
        - В Шулму бы их, - мечтательно скрипнул Сай Второй. - Вот где разгулялись бы...
        Он осекся, а Кос побледнел. За время нашего путешествия с караваном я успел рассказать ан-Танье все, что знал о Шулме от Друдла, Детского Учителя, Сая... все, что знали о Шулме я и Единорог.
        - Один против восьми, - еле слышно звякнул Сай. - Всех убил. И уши заставщикам отрезал. Сам явился на той, добровольно...
        - Джамуха Восьмирукий! - не сговариваясь воскликнули я и Кос.
        - И Блистающий Чинкуэда, - добавил со стены Обломок.
        - Тусклый Чинкуэда, - поправил его эсток. - Тусклый... последний свидетель Истины Батин. Да, он обязательно вернется в Кабирский эмират, потому что он ничего не забыл! И он вернется не один, этот последний свидетель Чинкуэда...
        Я с тоской посмотрел в окно. Черное небо и три робкие звезды в углу окна жмутся друг к другу, словно в страхе перед молчащей пустотой... Как же я мог забыть!
        - Он, конечно, вернется, - вполголоса сказал я. - И Джамуха Восьмирукий, вождь орд шулмусов, и Тусклый Чинкуэда, вождь Диких Лезвий Шулмы - но здесь их будут ждать! Их даже встретят с радостью! - их встретят Двенадцать и Один!
        И Я-Единорог рассказал о нашей Беседе у пруда с Эмрахом ит-Башшаром из Харзы и Поясом Пустыни, Маскином Тринадцатым, некогда Седьмым.
        Некоторое время все молчали.
        - Теперь я понимаю, - закончил Я-Единорог, - почему Прошлые боги ждали целый век! Тусклые-батиниты, невзирая ни на что, не нарушили клятвы. Они искали таких, как Пояс Пустыни, собирая их по одному, они учили, воспитывали, скрывались - и вот теперь их снова Двенадцать и Один, и пока Чинкуэда готовит Шулму, здесь в Мэйлане в самом скором времени состоится очередная жертва Прошлым богам!
        - Тогда выходит, - вмешался Сай, - что они не хуже меня знают о том, что Но-дачи и Кунда Вонг в Мэйлане! Ведь это именно Придатка Кунды хочет убить этот Пояс Пустыни... А как же они, небось, радовались всему тому, что мы творили в эмирате! Ведь это для Тусклых было возрождением Истины Батин, концом одиночества и скрытности!..
        - И твои приятели, Вилорогий, вполне могут примкнуть к Тусклым, - заявил Обломок весьма противным и въедливым тоном. - Ну, убьет этот харзиец Придатка Кунды - надо ж на ком-то научиться всерьез, кроме собак да обезьян! - потом подыщут Кунде совместными усилиями нужного человека-батинита из желающих мстить кому-нибудь... А Но-дачи вообще в Сайид-на изберут, Главой Учения будет! Вполне достоин, по-моему...
        - Ты никогда не сможешь простить мне смерть Наставника? - напрямик спросил Сай. - Да, Дзю?
        - Дурак, - буркнул Дзюттэ, но уже совсем по-другому. - Прощать его, понимаешь ли... если б я на тебя зло держал - сломал бы тебя еще при первой Беседе, в караван-сарае, и было б тебе прощение!.. Только я тупой да отходчивый. Так что терпи и помалкивай! Кстати, Вилорогий - ну я ладно, я старый дурак, а ты какой? В смысле - тебе-то сколько лет?
        - Пятьдесят два года, - гордо ответил Сай.
        "Пылающая Нюринга! - беззвучно ахнул Единорог. - Да он же еще подросток!.."
        Заррахид только дрогнул слегка и не сказал ничего.
        У меня в голове пока еще плохо укладывалось, что пятьдесят два года - это даже не молодость, или, в крайнем случае, самое ее начало... но я решил, что привыкну и к этому.
        - Ясно, - подвел итог Дзюттэ. - Отсутствие ума и дурное общество. Шулма, герой-Но, братья-недоросли, Шото еще этот... Воспитывать тебя некому.
        - Почему это некому?! - взвился Сай. - Я, между прочим...
        - Ты, между прочим, помалкивай, когда старшие говорят, - осадил его Обломок. - Я тебя не в десять и не в пятнадцать раз старше. И сказать хотел вот что: воспитывать тебя некому было. Было! А теперь - есть кому. Вот что я хотел сказать.
        Сай посмотрел на Обломка с нескрываемым ужасом. По-моему, он понял, кого имел в виду Дзюттэ, говоря о воспитателе.
        - Никогда, - зазвенел он, - никогда ни Кунда, ни Но, ни любой другой Блистающий с пунцовой кошмы не примкнет к Тусклым! Мы не хотели быть убийцами, нас вынудили к этому - как Тусклые вынудили старейшин Совета - и мы убивали сначала, чтобы выжить, а потом, чтобы научить выживать вас; но никогда не убивали мы просто так, или во имя веры, или для удовольствия!
        Сай прерывисто задребезжал, и, будь он человеком, я бы сказал, что он плачет.
        - А харзиец этот ваш болван деревянный! - уж совсем невпопад закончил он. - Болтливый язык Рудного Полоза! Придатка Кунды он, видите ли, убьет... ее в Шулме не такие убить пытались! Вот!..
        - Ладно, ладно, - успокаивающе начал было Я-Единорог, не успев обратить внимания на это "ее", применительно к Придатку Кунды Вонг, но тут в дверь постучали.
        - Кто там? - крикнул я.
        - Послание Высшему Чэну Анкору от Юнъэр Мэйланьской! - донеслось из-за двери. - Гонец только что доставил...
        Дверь робко приоткрылась и в щель просунулась рука со свернутым в трубку посланием, запечатанным ярко-красной печатью.
        - На ночь глядя... - проворчал я, вспомнил, что уже давно ночь, расстроился еще больше, подошел к двери, забрал и распечатал депешу, и долго смотрел на нее, вникая в смысл иероглифов.
        - Спать, - наконец приказал я, не оборачиваясь. - Всем спать. Нам с Единорогом завтра утром рано вставать.
        - Приглашение? - поинтересовался догадливый Кос.
        - Приглашение. На утреннюю верховую прогулку по городу. Даже коня из личных конюшен обещает прислать в подарок. Вот напасть-то! Ехать не хочется, а отказаться неудобно.
        - Женихи, - рассмеялся на ковре Обломок. - Нет, все-таки хорошо быть шутом! Шутом - хорошо, а женихом - плохо! Новая истина учения Батин!
        - А я не поеду, - вдруг заявил Единорог, причем вслух, чтобы все слышали. - Про меня в послании ничего не сказано. Я - оружие, чего мне ехать да мешать людям разговаривать... И спицы опять приставать начнут... нет, не поеду.
        - Скотина ты, а не Блистающий, - беззлобно ругнулся я. - Ладно уж, сам поеду... за двоих отдуваться.
        И швырнул послание на стол.
        17
        Мне снился сон. Я был мечом.
        В металл холодный заточен,
        Я этому не удивлялся.
        Как будто был здесь ни при чем.
        Мне снился сон. Я был мечом.
        Взлетая над чужим плечом,
        Я равнодушно опускался.
        Я был на это обречен.
        Мне снился сон. Я был мечом.
        Людей судьей и палачом.
        В короткой жизни человека
        Я был последнею свечой.
        В сплетеньи помыслов и судеб
        Незыблем оставался я.
        Как то, что было, есть и будет,
        Как столп опорный бытия.
        Глупец! Гордыней увлечен,
        Чего хотел, мечтал о чем?!.
        Я был наказан за гордыню.
        ...Мне снился сон. Я БЫЛ мечом.
        Один раз среди ночи я проснулся.
        Обычно я сплю на боку, но на этот раз я спал на спине, и моя правая рука, рука аль-Мутанабби, лежала на моей груди.
        Напротив сердца.
        Сердце билось ровно и спокойно.
        Утром меня разбудило ржание. Надо сказать, очень требовательное и довольно-таки наглое ржание. Первой моей мыслью было: "Какой олух вывел выгуливать коня в такую рань, да еще по эту сторону пруда?!" Вторая мысль была уже иной: "Ушастый демон У! Я, наверное, проспал время назначенной прогулки, и теперь госпожа Юнъэр в гневе явилась ко мне и ржет под окном! Вернее, это ее лошадь ржет под окном... в гневе. Стыд-то какой!"
        Третья мысль была самой короткой: "Кто бы ни ржал - пора вставать!"
        На этом мысли закончились, я мигом соскочил с кровати и выглянул в окно. Во дворе неизвестный мне конюх (впрочем, его ярко-желтая куртка была украшена гербом Мэйланя - алебарда, увитая плющом) держал под уздцы коня. Огромный, абсолютно черный зверь, вне всяких сомнений, ужасно породистый - ишь, шея какая, и ноги как из мрамора выточены! - и от осознания своей породистости весьма злобный и своенравный. Конюх воспринимался конем как личное оскорбление, и жеребец (ясно, что не мерин!) вставал на дыбы, бил копытом, фыркал, заносчиво косился по сторонам и норовил вырваться из цепких рук конюха.
        И впрямь - Ушастый демон У! Или его последнее воплощение...
        Можно было не сомневаться, что скакуна мне прислала любезная госпожа Юнъэр. Из личных конюшен. Не опозориться бы, на этаком ночном кошмаре!.. Ладно, позавтракать смогу позже, а сейчас - собираться - и вниз. Доспех одевать или нет? С одной стороны - зачем он мне на прогулке, а с другой - лучше все-таки одену...
        Будем считать, что в нем я красивее.
        При помощи разбуженного тем же ржанием Коса я облачился в нижнюю одежду, нацепил сверху панцирь, надел левую перчатку, наручи, подпоясался, затем набросил сверху марлотту, водрузил шлем-тюрбан и спустился вниз.
        Единорог, пока я одевался, смирно лежал на столе и делал вид, что спит.
        ...Когда я подошел к коню, Демон У (так я решил называть черную бестию, независимо от первоначального имени), подозрительно скосил глаз в мою сторону и вздернул верхнюю губу.
        Погоди, ты у меня сейчас посмеешься!..
        - Благородная госпожа Юнъэр, правительница Мэйланя... - начал было конюх, но я отмахнулся от него и забрал поводья. Потом я подмигнул коню, потрепав его по морде, а когда возмущенный жеребец оскалился - сунул ему прямо в огнедышащую пасть правый кулак. Собственно, мог и левый сунуть, но решил не рисковать. Левые-то пальцы свои, а правые - Коблановы! Пусть перчатки и одинаковы...
        Демон У, как и предполагалось, немедленно укусил меня за руку, и рука аль-Мутанабби произвела на него неизгладимое впечатление. Особенно когда я добавил ею же Демону по шее. Не то чтоб очень уж сильно, но весомо и обидно. Демон У задумчиво всхрапнул, уважительно покосился на чешуйчатый кулак, оглядел меня с ног до головы (вот когда я порадовался, что в доспехе!), еще раз всхрапнул - и я вскочил в седло со всей ловкостью, на которую был способен.
        Конь заплясал подо мной, обалдевший конюх отскочил в сторону, но я слегка натянул поводья - и Демон У, к моему глубокому удивлению, тут же успокоился. Тогда я несильно повел коленями - и жеребец уверенной рысью направился в обход пруда.
        Норов норовом, а вышколен Демон был замечательно.
        Положительно, он начинал мне нравиться.
        Как и я - ему. Зубы целы остались, вот пусть и радуется...
        Привратник распахнул передо мной ворота, я улыбнулся ему и топору Ляо - последний оставил мою улыбку без внимания - и отправился на званую прогулку.
        Когда я подскакал к воротам двора, услужливо распахнутым передо мной стражниками, Юнъэр Мэйланьская уже ехала ко мне навстречу. Ее белая лошадь была, по-моему, Сандуанской породы - после укрощения Демона мои куцые знания конских статей так и норовили вылезти наружу - а сама госпожа Юнъэр облачилась в атласные шаровары цвета заката, остроносые туфельки, расшитые бисером, и длиннополый фиолетовый халат с изображениями голенастых рубиновоглазых раконов.
        Сегодня правительница выглядела совсем не так, как на незабвенном празднестве, и пусть образ Чин в костюме для верховой езды был довольно свеж в моей памяти, но я не мог не отметить редкую соблазнительность вдовой госпожи Юнъэр.
        Ну что, отметил?
        Отметил.
        Как ты думаешь, Чэн-дурак, она этого не знает?
        Разумеется, знает.
        Ну и?..
        Ну и не и.
        ...Спустя несколько минут мы чинно, по-семейному (о все ады Хракуташа!) ехали рука об руку прочь от дворца. Юнъэр мило улыбалась мне, воркуя о чем-то до невозможности светском, но я сразу понял, что она расстроена.
        - Куда мы направляемся, благородная госпожа? - осведомился я с беззаботностью, стоившей мне седых волос.
        Юнъэр махнула рукой куда-то в сторону восточной части города, где я еще не бывал. Впрочем, а где я бывал?!.
        В молчании - после моего вопроса она больше не заговорила - мы проехали несколько кварталов; встреченные горожане почтительно кланялись нам, но не более того... и наконец я не выдержал.
        - Простите мою назойливость, благородная госпожа, но сегодня мы явно в плохом настроении. Потому позвольте спросить вас: что могло огорчить правительницу процветающего Мэйланя в столь прекрасное утро?
        Я попридержал Демона У, чтобы случайно не опередить белую кобылу Юнъэр.
        - Вы, Высший Чэн, - коротко ответила Юнъэр Мэйланьская и посмотрела прямо в глаза.
        Клянусь священным водоемом Шулмы, она умела заглядывать так глубоко (несмотря на лечение Обломка), что мне стало неловко - совершенно непонятно, с чего бы?!
        - Я? В чем же я провинился, милостивая госпожа?! Вы только намекните мне - и я мигом заглажу мою вину!
        - Попробуйте догадаться сами, - она слегка улыбнулась.
        Эта тень улыбки свидетельствовала о том, что малую часть своей таинственной вины я, похоже, успел загладить - и я вздохнул с некоторым облегчением.
        - Еще раз прошу простить вашего покорного слугу за его недогадливость - но все же я не в силах понять...
        - Весь Мэйлань уже недели три твердит о нашей помолвке и будущей свадьбе, эмир Кабирский Дауд Абу-Салим прислал поздравление с вестовым соколом, которому нет цены ни в кабирских динарах, ни мэйланьских лянах, - она говорила потупившись, но с очаровательной твердостью. - Я слышу об этом ото всех, кроме вас, Высший Чэн! Я понимаю - политика не всегда в ладах с сердцем - но мне хотелось бы все же выслушать вас, как наследного вана Мэйланя и просто как Чэна Анкора, и в случае чего прекратить все эти досужие разговоры и... и...
        Я невольно повторил жест Коблана, хлопнув себя ладонью по лбу. Раздался звон. Юнъэр восхищенно посмотрела на меня, а я чуть не выругался, вспомнив про латную перчатку и шлем под тюрбаном.
        Вот чего она ждет от меня! Официального предложения или прямого отказа от всех этих помолвок и свадеб!.. Юнъэр, конечно, женщина настойчивая и целеустремленная, но такие вещи первым должен говорить мужчина - а я молчу...
        И буду молчать. Или почти молчать.
        - Я хочу, благородная госпожа Юнъэр...
        - Можно просто Юнъэр. Или - Юн.
        Юн - это по-мэйланьски "весна". Весна...
        А сейчас - начало осени!
        - Ну хорошо... Юнъэр. Просто я хочу разъяснить создавшееся положение. (Ишь, слова-то какие выискиваю!) Не то чтобы я был против нашей свадьбы (так против я или не против?!)... и я понимаю, что... (а что я, собственно, понимаю?!), но у меня в Кабире осталась невеста, или почти невеста, и вообще...
        - Так вот что сдерживало тебя! - просияла Юнъэр (можно просто Юн). - Но по законам эмирата у мужчин может быть четыре жены! Или ты исповедуешь Хайракамскую ересь?
        - Ни в коем случае, - возразил я, понятия не имея про эту самую ересь, но уже не любя ее всем сердцем.
        - Или, может быть, ты тайный дейлемский жрец-евнух?
        - Я?!
        Еще минута - и она узнала бы, какой я евнух!..
        - Тогда все в порядке! И я не стану возражать, чтобы она - твоя почти невеста - стала твоей женой. Второй. Со временем ты сможешь выбрать и третью, и четвертую - но я, как ты сам понимаешь, должна стать первой.
        В голосе Юнъэр на мгновение пробились тревожные нотки.
        - А кто она, Чэн?
        Ах так... уже просто Чэн?
        - Она - благородная госпожа Ак-Нинчи из рода Чибетей.
        - Чибетей, Чибетей... Кажется, это из Высших Малого Хакаса?
        - Да.
        - Прекрасно! Ты - умница! С политической точки зрения такой союз сулит немалые выгоды... хотя, полагаю, ты выбирал эту самую Ак-Нинчи не только по политическим соображениям?
        - Ну... - промямлил я. - В некоторой степени... то есть я хочу сказать, что при соответствующих обстоятельствах был бы рад видеть тебя своей женой...
        Огласить список соответствующих обстоятельств мне не дали.
        - Как я рада, Чэн! Конечно же, я принимаю твое предложение, тем более что приготовления к нашей свадьбе займут не более недели! Я понимаю, что ты должен...
        Влип!
        Получается, что я уже сделал ей предложение. Более того - мы обсудили мой второй брак с Чин. Весьма выгодный по политическим соображениям. Прав был покойный Друдл - как у Чэна-дурака... Ну куда меня - в правители?! Я им тут науправляю...
        С некоторым усилием я сотворил радостное выражение лица - получилось криво и неестественно, но лучше у меня не вышло - и сказал громко и возбужденно:
        - Отлично, Юн! Я рад, что между нами теперь нет недоговоренностей. А Ак-Нинчи я как-нибудь сообщу...
        По-моему, я собирался сказать совсем не то.
        - Если хочешь, Чэн, - я пошлю сокола.
        - Нет, - слишком поспешно возразил я. - Сперва я все взвешу (да уж!), а там и...
        "Во всякой ситуации надо находить свои приятные стороны", - философски подумал я, выяснив, что мы уже целуемся. А целоваться госпожа Юнъэр - можно просто Юнъэр, или даже Юн - умела мастерски! Хорошо, что Демон У был занят покусыванием шеи белой кобылки и тихо стоял на месте.
        Интересно, а когда это мы остановились?
        Нет, это мне уже не интересно... может, я правильно сделал ей предложение?
        Или что я там ей сделал?.. а Чин возьмем второй женой...
        ...После этого мы некоторое время ехали молча бок-о-бок, а там я снова не вытерпел первым:
        - И все-таки - куда мы направляемся, Юнъэр?
        - К воротам Семи Небес, - с лукавой и в то же время умиротворенной улыбкой ответила она. - Эти ворота были установлены в Мэйлане на площади Фонтанов более восьми веков тому назад. Легенда гласит, что ворота эти везли на семи парах быков из самой Кимены, где их узорчатые створки ковали лучшие мастера; одни говорят, что по личному заказу тогдашнего Мэйланьского правителя, другие - что ворота были просто захвачены в Кимене мэйланьским полководцем Цао Дунем и перевезены сюда, как трофей. Во всяком случае, сейчас они стоят на площади Фонтанов и открываются лишь для того, чтобы через них проехал свадебный кортеж новой семьи правящего дома. И мы с тобой тоже будем проезжать через ворота Семи Небес. Сейчас ты их увидишь.
        Мы еще раз свернули за старым храмом и вскоре действительно выехали на площадь. Воистину, это была Площадь Фонтанов: прозрачная вода с тихим шелестом текла по огромным мраморным ступеням, а вокруг каскада били фонтаны - в виде изогнувшихся диковинных рыб, мастерски раскрашенных золотом, лазурью, серебром и нефритовой зеленью: синие, черные, красные и желтые драконы, тигры, грифоны и какие-то уж совсем неведомые мне чудища... Фонтаны шумели, плескались, журчали; вода весело взлетала в воздух то тонкими струйками, то величественными, медленно опадающими столбами, рассыпаясь мелким дождем.
        В воздухе висела водяная пыль, и лучи утреннего солнца, пронзая ее, рождали яркую радугу.
        Это было не просто красиво - это потрясало! Вдобавок ранняя свежесть напоенного влагой воздуха - и еще не пропавший вкус поцелуя Юнъэр на губах...
        - Ворота... - услышал я странно дрогнувший голос Юнъэр.
        - Что - ворота? - повернулся я к ней. - Я не вижу никаких ворот... одни фонтаны - правда, очень красивые! Нет, действительно...
        - Ворота! - вскрикнула Юнъэр. - Их нет! Ворота исчезли!..
        Ворота Семи Небес, оказывается, исчезли. Хотя не совсем. Одна стойка все же осталась. По ее размерам я сумел приблизительно представить, каковы же были исчезнувшие ворота.
        Легенда явно преувеличивала насчет семи пар быков - или быки восемьсот лет тому назад были на редкость чахлые - но ворота были-таки не маленькие. От стойки их просто-напросто оторвали - судя по скрученным и лопнувшим в нескольких местах петлям. Не знаю уж, кому это оказалось под силу. А вторую стойку вообще выворотили из брусчатки площади и унесли вместе с воротами.
        Сомнительно, чтобы для этого сюда пригоняли семь пар быков - ночью, по спящему городу... Липнут они ко мне, все эти происшествия, что ли?!
        Юнъэр чуть не плакала от обиды и негодования, и я стал ее утешать - мол, ворота не иголка, найдутся, поставят их на место, и вообще, Юн, не стоит принимать это так близко к сердцу, ну, побесились какие-то глупые шутники, так найдут их, и плетей дадут, чтобы впредь неповадно было...
        Я ее уже почти успокоил, когда прискакал гонец на взмыленной соловой лошадке, к которой тут же стал присматриваться мой Демон.
        - О правительница Мэйланя, благородная госпожа Юнъэр, - поспешно заговорил гонец, соскакивая с лошади и припадая на одно колено, - мне велено сообщить Вам, что ворота Семи Небес похищены...
        - Что трудно не заметить, - холодно бросила Юнъэр. - Это все?
        - Нет, не все, благородная госпожа...
        - Говори! Ну!..
        - Ворота найдены!
        - Ну вот, я же говорил, - пожал плечами я.
        - Тогда почему мне не сообщили раньше о похищении ворот? - Юнъэр старалась казаться строгой, но сейчас у нее это плохо получалось - известие, что злосчастные ворота отыскались, немедленно вернуло ей прежнее самообладание.
        - Мы... мы не решались сообщить Вам о пропаже ворот, пока они не будут найдены, благородная госпожа! И когда нам доложили, где они сейчас находятся...
        - Ну и где же они находятся?
        Гонец побледнел и почему-то замялся.
        - Они... они стоят, благородная госпожа...
        Он собрался и выпалил единым духом:
        - Они стоят у входа на городское кладбище!
        "Кто-то очень не хочет, чтобы наша свадьба состоялась, - подумал я. - Гораздо больше не хочет, чем, к примеру, я..."
        И про себя усмехнулся.
        Юнъэр в свою очередь побелела, как мел.
        Кажется, она тоже поняла это.
        - На кладбище! - властно крикнула Юнъэр, разворачивая свою лошадь. - Немедленно!
        Я не тронулся с места. Во мне проснулись сразу два чувства, заговорив о себе с не меньшей властностью, чем та, что была в голосе Юнъэр Мэйланьской.
        Первым было упрямство - гибкое и неуступчивое, как клинок Единорога. Пусть гонец и кинулся сломя голову к своей соловой кобыле - я не гонец и не мальчик на побегушках, чтоб не размышляя выполнять чужие приказы.
        Я - Чэн-в-Перчатке. Даже если иногда я об этом забываю.
        Упрямство было весьма кстати - жаль только, что запоздало слегка... глядишь, и выпутался б из разговора о свадьбе с большим успехом.
        Вторым же чувство было любопытство - из тех побуждений, что заставляют с улыбкой заглянуть в Восьмой ад Хракуташа.
        - Успеется! - возразил я, поднимая Демона на дыбы и вынуждая гонца отскочить в сторону от соловой, бросив поводья. - На кладбище никогда не следует торопиться! Эй ты, кладезь хороших новостей, иди-ка сюда! Ну иди, иди, не бойся...
        - Я слушаю вас, Высший Чэн! - поспешно крикнул гонец, и я спиной почувствовал удивленный взгляд Юнъэр.
        Взгляд скользнул по спине и отскочил от панциря.
        Во всяком случае, мне так показалось.
        - Садись на лошадь, - гонец так и не осмелился приблизиться к Демону, и мне пришлось повысить голос. - И проскачи по ближайшим кварталам. Живо! Найдешь с десяток жителей - только чтоб разговорчивых и из тех, что страдают бессонницей - и тащи их сюда! Мигом!
        - Да, Высший Чэн! - просиял гонец, напрочь забывший о присутствии правительницы. - Я сейчас... я понял вас!..
        И - только копыта простучали по площади Фонтанов.
        Тогда я пнул Демона У пятками в бока и неторопливо объехал вокруг накренившейся стойки - единственного, что осталось от ворот Семи Небес.
        - Тихо снять такие ворота невозможно, - бросил я, разглядывая покореженные петли. - И...
        - Их вообще невозможно снять! - запальчиво воскликнула Юнъэр и осеклась, поняв неуместность своих слов.
        - Тихо снять такие ворота невозможно, - повторил я. - Да и не пытались их снимать тихо. Вон, и по петлям чем-то тяжелым били, и мостовая разворочена... Ну ладно, площадь, фонтаны шумят, жилые дома неблизко - но грохот, небось, квартала на четыре разносился! Если не больше... опять же - может, кто-то видел что-нибудь, или слышал, или еще что! А кладбище подождет... кладбище нас подождет.
        - Возможно я немного ошиблась, - задумчиво произнесла Юнъэр, подъезжая ко мне.
        - В чем?
        - Да так... нет, я даже рада! Просто непривычно слегка...
        Потом мы молчали до тех пор, пока не вернулся взмокший гонец вместе с дюжиной мэйланьцев, шумных и оживленно жестикулирующих.
        Когда я научился выделять из общего гама отдельные слова и складывать их в осмысленные фразы - я узнал следующее.
        Ворота Семи Небес были украдены царем всех людоедов-ракшасов и леших-якшей, кровавоглазым и двухголовым Бхимабхатой Шветой. Понадобились они этому самому Швете для его свадьбы с кабирской Матерью всех песчаных ведьм-алмасты, Шестиносой Аала-Крох, которая (то бишь свадьба) состоится на мэйланьском городском кладбище в самое ближайшее время. После свадьбы Бхимабхаты Шветы с Матерью алмасты должны, по идее, наступить светопреставление, но это еще точно неизвестно.
        Зато было точно известно, что этой ночью на площади Фонтанов побывали два доверенных великана любвеобильного Шветы - поросший белой шерстью с головы до ног гигант Амбариша с пылающим мечом и его родной брат, владелец палицы Конец мира, исполин Андхака (тоже поросший шерстью, но в отличие от Амбариши, черного цвета).
        Вот эти-то два очаровательных черно-белых братца и занялись воротами, время от времени прикладываясь к бочонку настойки Огненного дракона. Кстати, как шепнула мне Юнъэр, такая настойка действительно существовала - она олицетворяла мужское начало и подавалась к столу в исключительных случаях (например, свадьба в правящем семействе), да и то крохотными символическими порциями.
        Лишь губы омочить.
        К середине рассказа - который я для себя назвал "Касыдой о похищении ворот Семи Небес" - обнаружился еще один свидетель, приведенный расторопным гонцом. Свидетелем оказался щуплый подметальщик улиц Цунь Шлеп-нога, которого этой ночью нелегкая занесла на площадь Фонтанов в самый разгар безобразия расшалившихся великанов.
        Цунь Шлеп-нога не убоялся грохота палицы Конец мира и полыхания меча Амбариши по одной причине - он был сильно пьян и искал прохладного убежища подле любимого фонтана в виде оскалившегося тигра, а шум в ушах, блеск в глазах и качающуюся землю бедняга Цунь воспринимал довольно-таки равнодушно.
        В первый раз, что ли...
        - Что, и великанов видел? - недоверчиво спрашивал я у Цуня, терпящего жестокие муки утреннего похмелья. - Этих... с шерстью?!
        - Видел, - упрямо мотал кудлатой головой Шлеп-нога. - С шерстью. Большущие...
        - И ворота именно они ломали? - хмурился я.
        - А то кто же?! - не сдавался герой Цунь. - Они, понятное дело... Амбариша да Андхака. Дубиной как дадут, мечом как полоснут, а после драконовку кружками хлещут! Аж шерсть дыбом! И мне поднесли, не погнушались...
        - Что поднесли-то?
        - Как что? Эту... настойку на Огненных драконах! Только я не великан, я больше одной кружки не осилил... я когда проснулся - ни великанов, ни ворот. Ни драконовки... Всю выхлестали, гады косматые, а то, что человеку с утра поправится надо - это им без разницы! Хорошо, хоть не закусили мною, пока спал...
        Юнъэр внимательно слушала, не перебивая, и, по-моему, была готова поверить во что угодно - вплоть до царя якшей и ракшасов, двухголового Бхимабхаты Шветы.
        Я кинул Цуню монету и одобряюще улыбнулся Юнъэр.
        - А теперь - на кладбище! - крикнул я неестественно веселым голосом.
        Толпа свидетелей понимающе закивала головами.
        - Кладбище - это правильно, - пряча монету за щеку, сообщил повеселевший Шлеп-нога. - Вот и Андхака мне так говорил - быть, мол, всем вам на кладбище! В самом скором времени... Рычит, подлец, хохочет, а сам дубиной по воротам, по воротам! И изо рта язык пламени локтя в полтора...
        И он довольно-таки неприлично показал длину языка Андхаки.
        Кладбище было как кладбище - если не считать того, что перед входом в него гордо стояли ворота Семи Небес.
        А вокруг ворот стояла такая толпа, что казалось, будто половина Мэйланя умерла нынешней ночью от красной оспы, а оставшаяся половина явилась хоронить усопших.
        Сами ворота были каким-то невообразимым образом приделаны к прутьям ограды кладбища - в месте свеженького пролома - а за воротами шагах в двадцати начинались чистенькие беленькие надгробия со столбиками, исписанными иероглифами; и узорчатые створки знаменитых ворот Семи Небес жалобно скрипели под порывами ветра.
        - Незапертые они, - услужливо доложили нам сразу два голоса. - Добро, мол, пожаловать... засова нет, потому и не запертые. Скрипят, как не знаю что...
        - А засов великаны украли, - вмешался еще один знаток. - Для важного дела.
        - Для какого дела? - машинально спросил я.
        - Для важного, говорю! Девственность невесты проверять будут. С Матерью алмасты, Шестиносой Аала-Крох, иначе нельзя... опять же если Бхимабхата Швета ослабел, то засов для брачной ночи как нельзя лучше!..
        - Медный он, засов этот, - тихо сказала мне Юнъэр. - Целый брус меди, шести шагов в длину. Его и вынимали-то из ворот раз в десять лет, по праздникам...
        Я с уважением подумал о девственности Шестиносой Аала-Крох - хотя мне было совершенно непонятно, как Аала при такой непробиваемой девственности исхитрилась стать матерью, да еще Матерью всех алмасты.
        Ладно, с этим пускай царь Бхимабхата разбирается, а у меня - при всем моем к нему сочувствии - и без того дел по горло.
        Толпа послушно расступилась перед моим Демоном У - полезный, однако, конь оказался! - и я некоторое время разглядывал ворота Семи Небес. Мне было не до искусства кименских мастеров, хотя и впрямь узор створок был весьма красив. Я смотрел, и в голове моей отнюдь не теснились какие-то особые догадки. Просто смотрел. Сам не знаю зачем. И, судя по тому, что я видел на площади Фонтанов и здесь, без великанов дело не обошлось. Без этих... Амбариши да Андхаки. Ох, что-то и я заговорил, как Цунь Шлеп-нога!.. Амбариша, Андхака, шутники косматые, любители хлебнуть драконовки... М-да, весело, прямо скажем, дела разворачиваются!
        Юнъэр, не поехавшая за мной и оставшаяся вне толпы, выслушивала доклады многочисленных чиновников в жестких четырехугольных шляпах. Нет, на чиновниках была и всякая другая одежда, но именно шляпы сразу бросались в глаза. Чиновники говорили, Юнъэр кивала, я хмурился и смотрел на ворота, Демон У переступал с ноги на ногу и замышлял какую-то пакость.
        Отличное времяпровождение, не так ли?!.
        За моей спиной раздался изумленный гул, и большая часть толпы сорвалась с места, побежав в неизвестном направлении. Я подъехал к Юнъэр и чиновникам, где и узнал, что найден засов.
        Только за ним надо отправляться к городским винным погребам.
        Вот мы и отправились - по пути размышляя о таинственной связи городских винных погребов с девственностью Матери алмасты, Шестиносой Аала-Крох.
        Размышления ни к чему не привели - разве что к погребам, двери которых были наглухо заколочены. Медным засовом от ворот Семи Небес. Он держался на огромных крюках, явно вбитых в стену этой ночью белым Амбаришей, который после заложил дверь засовом и загнал верхние концы крюков в ту же многострадальную стену.
        Поскольку засов был существенно длиннее двери погребов, и даже длиннее расстояния между вбитыми крюками, - примерно локтя на полтора-два с каждой стороны - то концы его были круто загнуты вниз и внутрь, образуя чуть ли не кольца вокруг крюков. Видимо, брат-Андхака тоже времени даром не терял.
        Юнъэр отдала необходимые распоряжения, к погребам были немедленно доставлены местные молотобойцы с переносными горнами и прочими инструментами - и дело пошло.
        Впрочем, пошло оно туго. Лишь через час дверь сумели открыть, а выпрямление засова и приведение его в первоначальный вид должно было отнять гораздо больше времени.
        ...Когда мы спустились в подвалы, то сопровождавший нас Главный смотритель из семьи потомственных смотрителей винных погребов чуть не потерял сознание, и мне пришлось приводить его в чувство.
        Я бы и не заметил, что из некоторых бочек пробки были вынуты, а затем вставлены на место - но Главный смотритель просто не мог пропустить такого вопиющего безобразия. Более того, над бочкам с нарушенной невинностью прямо на белой известке стен были сделаны надписи.
        Писали факелом - вернее, копотью от него.
        Вот я и читал мнения великанов о мэйланьских и привозных винах, заодно выслушивая краткие реплики-причитания смотрителя о содержимом бочек.
        "Дрянь!" (белое сухое, сафед-кухская лоза, год я не запомнил), "Дрянь!" (красное сухое, лоза Аш-Шиннар, местное), "Дрянь из дряней!" (полусухой фаррский мускатель). "О-о-о!" (тахирский розовый мускат, мой любимый, вдобавок девятнадцать лет выдержки), "Дрянь, но ничего!" (десертный красный узбон, пять лет назад доставлен из Дурбана), "Это только под человечину!" (мэйланьское крепкое с добавлениями настоев трав и кореньев)...
        И так далее в том же духе.
        Мнения великанов о винах и настойках разнообразием не отличались, хотя мысленно я почти одобрил их вкус - имея в виду вкус к выпивке, а не вкус к погромам. Тут мы зашли в маленькую комнату, где было ужасно холодно, и там Главный смотритель все-таки упал в обморок.
        Пока его отпаивали и хлопали по щекам прибежавшие на крик Юнъэр помощники, я сообразил, что надписи копотью на стенах сделаны по-кабирски. Собственно, многие в Мэйлане прекрасно говорили на кабирском языке, считавшемся государственным, а также на дубанском, хакасском и некоторых других языках; мэйланьское же иероглифическое письмо изучал каждый, желающий называться образованным человеком - а таких находилось немало - и трудно было найти в эмирате человека, не сумевшего бы договориться с заезжим купцом.
        Я знал и кабирский, и мэйланьский с детства; точно так же знал их Кос, чьи отец и дед были дворецкими в нашем доме. А тайком от Чин я выучил и некоторые наречия ее родного Малого Хакаса, считавшиеся непревзойденными по части ругательств... ах, Чин, Чин...
        Отчего бы и великанам Амбарише и Андхаке не сделать приятное кабирянке Аала-Крох и не воспользоваться ее родным языком?!
        Мои размышления прервал вой очнувшегося смотрителя. Из воя явствовало, что воющему опостылела жизнь, что по приходу домой он непременно зарежется, повесится или утопится - и все потому, что наиценнейший бочоночек с настойкой Огненного дракона, сохранявшийся в целости исключительно для свадьбы Юнъэр Мэйланьской и Высшего Чэна Анкора (вот мерзавец, и этот туда же!) похищен и, скорее всего, уничтожен.
        - Выпит он, твой бочоночек, - злорадно сказал я смотрителю. - Вылакали его великаны! У них мужское начало длиннее вашего засова, до Семи Небес торчит - вот и прихлопнули они им твоего Огненного дракона! Вместе с Цунем Шлеп-ногой.
        Через секунду я пожалел о сказанном, потому что смотритель сдавлено хрюкнул, упал и больше не поднимался.
        Домой я вернулся уже около полудня. Есть мне отчего-то не хотелось, поэтому мы с Косом ограничились фруктами, запивая их легким вином - и я стал рассказывать.
        Разумеется, не только ан-Танье, но и всем нашим Блистающим.
        Рассказ, вопреки ожиданиям, сильно затянулся, поскольку для Блистающих все время приходилось разъяснять, кто такие якши, ракшасы, великаны и алмасты, а потом тут же убеждать, что всех их на самом деле не бывает. В результате я окончательно запутал и сбил с толку Сая и Заррахида; Единорог всячески веселился, а Обломок выдавал со стены: "Ну вот, значит, эти самые великаны, которых на самом деле нету, ворота тем не менее унесли и огненную настойку выпили, которой теперь тоже на самом деле нету... Интересное дело получается! Куда ни глянь - ничего нету!.."
        Настроение Коса странным образом колебалось от очень веселого к очень мрачному и обратно, так что к концу рассказа я и сам был не рад, что решил обнародовать всю эту историю. А с другой стороны - что мне оставалось делать? Умолчать? Скроешь от них что-нибудь, как же...
        - Так якшасы и ракши, - осведомился наконец Заррахид, - они все-таки есть, или их нет?
        - Якши и ракшасы, - поправил его Сай.
        - Нет их! - отрезал Я-Единорог.
        - И ворот нет, - уточнил Дзюттэ. - И нас нет. Якши унесли.
        - Это не якши, - дотошность Сая не имела границ. - Это великаны, Амбариша и Андхака.
        Так. Кажется, пошли на второй круг.
        - Если эти ракшасы-великаны хотят расстроить свадьбу, - сказал молчавший до сих пор Кос, - то они воротами не ограничатся. Непременно жди новых бед...
        - Утешил, - мотнул головой я. - Спасибо.
        - А потому, - продолжил ан-Танья, - после обеда я сам схожу в город. Погляжу, что там творится. Нет, обеда ждать не буду - прямо сейчас и пойду. Может, разузнаю что-нибудь...
        Кос встал и пошел к двери.
        - Что за напасти, - проворчал он, выходя из комнаты. - Шулма, Тусклые, ассасины-батиниты, ракшасы, великаны... и все на мою голову!
        "Как же, на твою..." - подумал Я-Единорог.
        Возвратился Кос ближе к ужину, около шестой дневной стражи - я еще увидел из окна, как он огибает пруд, ведя за руку какого-то согбенного старца. Судя по всему - слепого.
        С дутаром под мышкой. Или не дутаром. Короче, странное что-то... не разбираюсь я в мэйланьских музыкальных инструментах.
        Однако ко мне ан-Танья вошел один.
        - Я привел сказителя, - прямо с порога начал он.
        - Видел. И где же он?
        - Ест. Я велел сперва накормить его - а ты тем временем пошли гонца к благородной госпоже Юнъэр Мэйланьской (можно просто Юнъэр или даже Юн, - подумал я). Ей тоже будет будет небезынтересно послушать этот... как же он сказал?.. джир. Джир о хитрозлобном якше Чэне Анкоре и его невесте!
        Я прикусил язык.
        Ага, значит, повеселимся...
        Кос уже протягивал мне калам, чернильницу и бумагу. Я быстро написал витиевато-вежливое, но вместе с тем весьма настойчивое приглашение, запечатал его поданной Косом большой фамильной печатью Анкоров Вэйских - совершенно непонятно, где ан-Танья ее раздобыл! - и Кос вручил послание гонцу, который уже ждал за дверью.
        Гонец умчался, а я подумал, что если Юнъэр откликнется на мой призыв - а она почти наверняка откликнется - то не пройдет и часа, как она будет здесь.
        Вполне достаточное время, чтобы сказитель наелся до отвала.
        И впрямь, спустя час без малого мне доложили о прибытии правительницы. Я встретил ее, как подобает, со всеми многочисленными церемониями - и провел в парадный зал, соответствующим образом убранный вездесущим Косом.
        Два высоких кресла с бархатными подлокотниками - для нас с Юнъэр; перед ними - небольшой столик с фруктами, вином и сладостями; по углам зала курятся благовония, а посередине разложен двойной коврик для сказителя.
        И ничего лишнего. Молодец, Кос!
        Мы с Юнъэр чинно пересекли зал и уселись в приготовленные для нас кресла.
        - Только не будем называть друг друга по именам, - шепнул я Юнъэр (Кос шепнул мне то же самое минутой раньше). - Сказитель слеп, и до поры до времени ему не надо знать, перед кем он поет. Хорошо?
        Юнъэр с удивлением посмотрела на меня, но перечить не стала и согласно кивнула, колыхнув пышным узлом прически.
        - Введите сказителя! - приказал я.
        Двое слуг, почтительно поддерживая седобородого старца, ввели его в зал и усадили на коврик перед нами. Сказитель поерзал, усаживаясь, привычно скрестил ноги и взял то, что я решил называть дутаром.
        - Тебе сказали, о чем петь? - спросил я.
        - Да, о благородный господин!
        - Тогда пой!
        И я махнул рукой слугам. Те тихо вышли, закрыв за собой дверь. Кос вышел вместе с ними, хотя вполне мог бы остаться.
        Что ж это за джир такой, что его даже Кос два раза подряд слышать не может?
        - Джир о хитрозлобном якше Чэне Анкоре, о его черных деяниях и беззаконных тайнах, а также о бедах, обрушившихся на Кабир и Мэйлань из-за коварства подлого якши, да проклянет его Творец! - возвестил сказитель неожиданно высоким голосом.
        Юнъэр вздрогнула, и я поспешил взять ее руку в свою...
        Джир о хитрозлобном якше Чэне Анкоре
        - Я спою вам джир о Чэне.
        Чэне из Анкоров Вэйских -
        Джир о том, как был убит он
        Во младенчестве беспечном
        Злобным Бхимабхатой Шветой,
        Повелителем всех якшей,
        Страшным ракшасов царем.
        (...Я поздравил сам себя с безвременной кончиной и приготовился слушать дальше...)
        Рос спокойно Чэн в Кабире,
        Млеко матери вкушая,
        Радуя родных и близких
        Кротким нравом и весельем,
        Но ждала беда лихая
        В самом сердце эмирата
        Отпрыска Анкоров Вэйских,
        Ах, ждала беда-кручина,
        Своего она дождалась
        И вошла к Анкорам в дом.
        У пруда игрался мальчик,
        Веселился Чэн-младенец,
        И не ведал он о смерти,
        Уготованной ему.
        Бхимабхата Швета-ракшас,
        Двухголовый, красноглазый,
        Нравом дикий, острозубый,
        Медношеий, крепкорукий,
        Тяжкоплечий, страшный в гневе
        Утопил его в пруду.
        А потом на место Чэна,
        Убиенного безвинно,
        Царь проклятых людоедов
        Сына своего подсунул,
        Кровное дитя подкинул -
        Принца-якшу Асмохату,
        Дав ему обличье Чэна,
        Чтоб он людям нес беду.
        (...сказитель перевел дух - и я тоже. Да, теперь я понимал ушедшего Коса...)
        Бхимабхата Швета-ракшас -
        Меч вручил он Асмохате,
        Что огнем в ночи пылает,
        Что насквозь сердца пронзает
        Всем, кто демона узнал.
        Рос, однако, принц-подкидыш,
        Притворяясь человеком -
        Лишь ночами над Кабиром
        В облике летучей мыши
        Тенью черною летал.
        Годы шли, сменяя годы,
        Рос и силы набирался
        Злобный якша Асмохата,
        Чэном звавшийся Анкором
        Меж доверчивых людей,
        Но нуждался демон в крови.
        В крови, что дарует силу,
        Что скрепляет чародейство,
        Будто тайная печать.
        Стал ходить он на охоту,
        Прячась под ночным покровом,
        Но не ланей быстроногих,
        Не оленей и не туров -
        Он хватал детишек малых,
        Мирно спавших в колыбелях,
        И из горла кровь сосал.
        (...Ишь ты! Вот негодяй... мирно спавших в колыбелях... просто плакать хочется!..)
        Но однажды дикий якша
        Не успел следы упрятать
        Трапезы своей кровавой -
        И его за преступленьем
        Сам отец-Анкор застал.
        Янг Анкор за меч схватился,
        Но не смог ударить сына,
        Одержимого безумьем -
        Он не знал, что это якша,
        И что Чэн лежит в пруду.
        Засмеялся Асмохата,
        Вынул свой клинок волшебный,
        Что огнем в ночи пылает -
        И пронзил Анкору сердце
        И его напился крови,
        Силы черной набираясь
        И взывая к Бхимабхате,
        Прославляя злую нечисть,
        Отвергая путь Творца.
        И возрадовались якши,
        Ведьмы, ракшасы и дэвы,
        Ибо время подходило,
        Время ужаса и смерти,
        Что навеки воцарится
        На пылающей земле.
        И явился Бхимабхата,
        Страшный Бхимабхата Швета,
        Двухголовый повелитель
        Якшей, ракшасов и дэвов -
        Он явился к Асмохате,
        Своему родному сыну,
        Он расхохотался злобно
        И сказал ему: "Теперь
        Отправляйся, Асмохата,
        Под покровом темной ночи
        На восток Барра-дорогой -
        Доберешься до Мэйланя
        И найдешь ты там на троне
        Ясноглазую Юнъэр.
        Соблазни ее немедля -
        И наследник пусть родится,
        Чтобы был он нам опорой
        На земле среди людей.
        (...Юнъэр как-то подозрительно покосилась на меня - и я отвел глаза, пытаясь сохранить на лице выражение невинной заинтересованности джиром.)
        И отправился к Мэйланю
        Хитрозлобный Асмохата,
        То летел он над пустыней,
        То в тени деревьев крался,
        То обличья принимал он
        Разных гадов и зверей.
        До Мэйланя он домчался,
        Во дворец вошел незримо
        И возлег с Юнъэр на ложе,
        Усыпив жену чужую,
        И, сорвав с нее одежды,
        Сделал то, за чем явился.
        (...я почувствовал, что краснею...)
        В срок положенный родился
        У Юнъэр малыш-наследник,
        И ее великим мужем,
        Праведным Ю Шикуанем,
        Был объявлен общий праздник -
        И пришел в тот день провидец
        И великий чародей.
        Поглядел он на младенца
        И сказал Ю Шикуаню:
        "То не твой ребенок плачет
        На руках жены твоей!"
        Вопросил его правитель:
        "Кто сей подлый осквернитель,
        Что навлек на нас позор?!"
        И ответил мудрый старец:
        "Это - отпрыск Бхимабхаты
        По прозванью Чэн Анкор."
        В гневе выбежал правитель
        Из дверей опочивальни
        И седлать коня велел.
        Вот помчался он к Кабиру,
        Меч сжимая Цзюваньдао,
        Ветром мести он летел.
        Но подстроили лавину
        Злые ракшасы предгорий,
        И в ущелье под Хартугой
        Дело подлое свершилось -
        Не доехал до Кабира
        Гордый мститель на коне.
        Погребла его лавина,
        И смеялись воры-якши,
        Хохотали дэвы в злобе,
        И скорбели всюду люди,
        И в пустой опочивальне
        Горько плакала Юнъэр.
        В это время Асмохата
        Разгулялся не на шутку,
        Убивал со смехом громким
        Он людей мечом волшебным,
        Что огнем в ночи пылает...
        (...этот постоянно пылающий в ночи меч начал меня всерьез раздражать. Что же касается остального... очень, очень поучительная история!..)
        ...Кровь из жертвы выпивал он,
        И на улицах Кабира
        Находили мертвецов.
        Уж кабирскому эмиру,
        Многославному Дауду
        Из семьи Абу-Салимов
        Слал угрозы и проклятья
        Хитрозлобный Асмохата -
        И искать управу стали
        На исчадье темной силы.
        Долго мудрецы гадали,
        Долго мудрецы искали -
        И нашли в конце концов!
        На турнире храбрый воин,
        Чье хранится в тайне имя,
        Отрубил злодею руку,
        Что сжимала страшный меч.
        (..."Что огнем в ночи пылает", - чуть не добавил я.)
        И возрадовались люди,
        Но воскликнул злобный якша:
        "Рано радуетесь, люди -
        Новую, стальную руку
        Для потомка Бхимабхаты
        Завтра выкует кузнец!"
        Как сказал он - так и сделал:
        К кузнецу пошел назавтра,
        Золотом того осыпал -
        Сделал руку из железа
        Асмохате тот кузнец.
        И покрыл всего железом
        От подошв и до макушки -
        Засмеялся Асмохата,
        Ибо стал неуязвим.
        Люди прятались от страха,
        Хоронились за ограды,
        Только их не тронул якша -
        Ведь коварный Асмохата
        Дело подлое задумал.
        Вновь отправился в Мэйлань он,
        Чтоб сыграть в Мэйлане свадьбу
        Со вдовою Ю Шикуаня
        Ясноглазою Юнъэр.
        В это время Бхимабхата,
        Ракшас Бхимабхата Швета,
        Двухголовый повелитель
        Якшей, ракшасов и дэвов -
        Сам задумал он жениться,
        Ибо жен всех предыдущих
        Он успел свести в могилу.
        ("...Видимо, этот Швета решил начать исповедовать Хайракамскую ересь, - ядовито подумал я. - Что ж это он - после целого гарема взять всего одну Аала-Крох?! Головы две, а жена одна, пусть даже и Шестиносая... ослабел повелитель, ослабел! Аж засов понадобился...")
        Предложил он узы брака
        Матери пещерных дэвов,
        Алмасты и горных духов,
        Диких гулей-трупоедов
        Шестиносой Аала-Крох.
        Свадьбу царь задумал справить
        В ночь на кладбище Мэйланя
        Меж надгробий и могил -
        Чтоб потом отсюда с сыном
        Страшный Бхимабхата Швета
        Эмиратом править мог.
        Двухголовый повелитель
        Почесал свои затылки,
        Грозно крикнул парой глоток -
        Вызвал братьев-великанов
        Амбаришу да Андхаку,
        Чтобы те ему достали
        ВоротА Семи Небес.
        ("...ВорОта", - машинально поправила Юнъэр. Сказитель сделал вид, что не расслышал, и продолжил джир...)
        Ночью демоны явились -
        И великие ворОта
        Были вырваны из петель,
        И на кладбище мэйланьском,
        Проломив легко ограду,
        Два могучих великана
        Их оставили стоять.
        И теперь грядут две свадьбы -
        Асмохаты, злого якши,
        Что живет в обличье Чэна
        Из семьи Анкоров Вэйских,
        Свадьбы якши-кровососа
        Со вдовой Юнъэр Мэйланьской,
        И убийцы Бхимабхаты,
        Что в людей вселяет ужас,
        На не менее ужасной
        Шестиносой Аала-Крох.
        Если свадьбы состоятся -
        То погаснет в полдень солнце,
        Смерть войдет в дома людские,
        Мрак войдет в людские души...
        - Вот такой веселый джир! - уже не сдерживаясь, закончил я.
        Побледневшая Юнъэр испуганно смотрела на меня. Похоже, на какое-то мгновение ей действительно показалось, что я не Чэн Анкор, а якша-кровосос Асмохата в чужом обличье. Правда, надо отдать ей должное - всего на мгновение. Потом она протянула руку к столику, плавным движением взяла кубок с вином, отпила глоток, другой - и щеки ее слегка порозовели.
        Вот так-то лучше...
        - Скажи-ка мне, почтенный, где же ты услышал такой замечательный джир? - как ни в чем не бывало спросил я у застывшего на ковре сказителя.
        - Этот замечательный джир я сложил сам! - гордо ответил старец, глядя мимо меня незрячими глазами. - А историю подмены в семействе Анкоров Вэйских - правда, вкратце - мне поведал сегодня на рассвете один добрый человек. Он даже дал мне десять золотых динаров - полновесных кабирских динаров! - чтобы я сложил этот джир и спел его на базарной площади не позже полудня. Что я и сделал, и даже значительно раньше полудня, научив этому джиру Сяо-чангира, его братьев У и Аня, а также двоих певцов с площади Фонтанов - и с каждого я брал по четыре связки монет...
        - Ясно, - подумал я, хлопая в ладоши. - Если по четыре связки монет, да за каждую строчку... Курган из монет сложить можно.
        Дверь открылась, и вошел Кос с двумя слугами.
        - Вознаградите этого человека за его труды, - приказал я, хотя мне очень хотелось вознаградить старого дурака палками. - И отведите туда, куда он попросит.
        Кос и слуги молча поклонились, помогли старцу встать и увели его прочь.
        - Что ты думаешь обо всем этом, Чэн? - спросила Юнъэр, с тревогой заглядывая мне в глаза, словно боясь обнаружить там кровавые отсветы моей демонической сущности.
        - Что скажу? Скажу, что кому-то очень не нравится свадьба Юнъэр Мэйланьской и Чэна Анкора Вэйского! И потом...
        В дверь постучали.
        - Да! - раздраженно крикнул я.
        В дверь, непрерывно кланяясь, протиснулся гонец с гербом Мэйланя на дорожном чекмене.
        - Сообщение для правительницы Юнъэр... - начал было он.
        - Читай, - сразу перешла к делу Юнъэр.
        - Осмелюсь доложить, что из храма Семизвездной Луны пропала книга Рода, куда куда вписывались все сведенья о рождениях, смертях и браках правителей Мэйланя и их кровных родичей на протяжении вот уже...
        - Понятно, - перебил его я. - Похоже, что наш двухголовый Швета решил законным образом оформить свой брак с Матерью алмасты, Шестиносой Аала-Крох! Ты не находишь, госпожа Юнъэр?
        И Юнъэр улыбнулась. Улыбка вышла растерянная, но все же это была улыбка. Кажется, Юн уже начала понемногу привыкать к выходкам расшалившихся ракшасов...
        ...Разумеется, вскоре я взгромоздился на Демона У и проводил Юнъэр до дворца (почетная стража тащилась позади, на почтительном расстоянии - то ли не хотели мешать разговору, то ли тоже слышали джир и опасались за свои жизни).
        У дворца мы попрощались, я выяснил, что Юнъэр, как ни странно, почти совсем успокоилась, и через минуту я уже ехал обратно в довольно-таки сносном расположении духа.
        А за три квартала до моей усадьбы из переулка вышли двое и преградили мне дорогу.
        Уже темнело, но даже в полной темноте, даже будучи слепым, как наш расторопный сказитель, я узнал бы первого - крепко сбитого мужчину, на плече которого лежал большой, слабо изогнутый меч, не так много времени назад отрубивший мне руку.
        Но-дачи, питомец Шулмы. И Асахиро Ли, принятый в племя.
        Да, Асахиро Ли. Так звали этого человека - я помню, он еще представился мне перед турнирной Беседой...
        Врал? Нет? Какая разница?!.
        Второй была женщина с почти прямой саблей на боку. Если верить Саю, саблю звали Кунда Вонг. Как звали женщину - это меня не интересовало.
        - Здравствуй, - просто сказал Асахиро Ли.
        Со мной не было Единорога, так что я не слышал, что сказал Но-дачи.
        - Здравствуй, - кивнул я. - Хоть я и не желаю тебе здравствовать.
        - Убей его, Асахиро, - сказала женщина. - Чего ты ждешь?
        - Это Фариза, - сообщил мне Асахиро. - Я слышал, Чэн Анкор, что ты искал меня.
        - Ты не мог этого слышать, - ответил я. - Я ни с кем не делился этим. Но я действительно искал тебя.
        - Хорошо. Ты меня нашел. Езжай вперед, а мы пойдем следом.
        Демон с ржанием обогнул две чуть посторонившиеся фигуры, и я поехал дальше, не оборачиваясь. "Сбегут", - мелькнуло в голове. И сразу же: "Нет, не сбегут. Иначе зачем они вообще здесь?"
        Да, они шли за мной.
        Я часто представлял себе, какой будет моя встреча с человеком, отрубившим мне руку.
        Встреча оказалась вот такой.
        Простой и скучной.
        И все же - встретились.
        18
        - Наверное, я должен тебя убить, - сказал Я-Единорог. - Нет, не так: я обязательно должен тебя убить. Да. Так правильно.
        - Убей меня, - ответил Но-дачи, большой меч.
        - Убей меня, - ответил Асахиро Ли, Придаток Но-дачи, человек с мертвыми глазами.
        - Убей, но выслушай, - добавили они оба.
        ...Комната была тесной для нас. Я, Единорог и Дзюттэ по одну сторону стола; Асахиро Ли и Но-дачи - по другую.
        За спиной Асахиро стояла смуглая Фариза, и я чувствовал на себе ее взгляд - взгляд самки барса, у которой пытаются отнять не добычу, но детенышей.
        Правая рука Фаризы (тонкое, но сильное запястье, цепкие пальцы... хорошая рука!) лежала на витой рукояти сабли с крестовиной, украшенной по краям кольцами. Саблю звали Кунда Вонг, и она была безумной. Она любила Но-дачи, а он только что сказал: "Убей меня". Она любила Но-дачи, а Фариза любила Асахиро, и это было видно всем, кроме самих Асахиро и Но.
        Мертвыми глазами не увидеть любви.
        В трех шагах - нет, теперь уже почти в шаге от них стоял бесстрастный Кос. На его поясе недвижимо замер эсток Заррахид - и немногие знали истинную цену неподвижности Заррахида. Статуя Кос-Заррахид была высечена из самого дорогого мрамора, какой только встречается на этом свете, и левая рука Коса покоилась за отворотом блузы.
        Там, скрытый до поры от посторонних глаз, спрятался Сай.
        Могу представить, о чем думал Сай Второй в этот миг.
        Могу - но не хочу.
        Комната была тесной для нас.
        Мир был тесным.
        - Убей, но выслушай, - повторил Асахиро Ли, Придаток Блистающего Но-дачи.
        - Убей, но выслушай, - повторил двуручный Но-дачи, меч человека Асахиро Ли.
        - Убью, - согласился Я-Единорог. - А слушать не буду. Не хочу я тебя слушать.
        И тут Фариза и Кунда Вонг не выдержали.
        Пружина, скрытая в неистовой Фаризе, сорвалась, не вынеся напряжения - и острый клинок Кунды наискось метнулся над столом, прорываясь к моему горлу. Дзю кинулся наперерез, с нечленораздельным лязгом перехватил вскрикнувшую саблю, намертво припечатав ее к столу - а хватка у Дзю была еще та - и обнаженный Единорог уже упирался острием в нежную кожу под подбородком Фаризы.
        Я чувствовал, как пульсирует тоненькая жилка на шее молодой женщины. Одно неосторожное движение...
        - Еще раз вмешаешься в разговор без спроса - умрешь, - ледяным голосом заявил Обломок, не выпуская трепещущей Кунды. - Поняла?
        - Еще раз вмешаешься в разговор без спроса - умрешь, - сообщил я пепельно-серой Фаризе, пытаясь точно повторить интонации Дзю. - Поняла?
        - Она поняла, - вместо Фаризы и Кунды ответили Но-дачи и Асахиро Ли. - Она все поняла.
        Дзю и Единорог снова легли на стол - Обломок нехотя выпустил слабо звенящую Кунду Вонг - а поверх Блистающих лежали мои руки в чешуйчатых латных перчатках.
        Только левую перчатку можно было снять.
        И в мертвых глазах Асахиро мелькнуло что-то живое, когда он посмотрел на мои руки.
        Мелькнуло и погасло.
        Кос стоял почти вплотную к Асахиро Ли. Рука Коса по-прежнему оставалась за пазухой - и на груди ан-Таньи из-под блузы еле заметно выпирало острие Сая Второго. Этот бугорок был совсем рядом с затылком Асахиро, словно нарыв, готовый прорваться смертью.
        "Интересно, смог бы он?" - подумал Единорог, имея в виду Сая.
        "Интересно, смог бы он?" - подумал я, имея в виду ан-Танью.
        Кос спокойно поглядел на нас и скривил свои тонкие губы в подобии улыбки.
        Асахиро должен был спиной почувствовать эту улыбку.
        - Хороший у меня человек Кос ан-Танья, - сообщил в пространство Заррахид, так и не покинувший ножен. - Хороший... у нас человек.
        Блуза на груди Коса шевельнулась, и я понял, о ком говорил эсток, говоря "нас".
        Фариза отошла на прежнее место, не попадая саблей в ножны. Обеих била мелкая дрожь. И я ничем не мог им помочь.
        Не собирался я им ничем помогать.
        Мы шли по Пути Меча.
        - Я убью тебя, - еще раз сказал я, и Фариза тихонько заскулила. - Сегодня. Сейчас. Сию минуту. Я убивал тебя все это время, с того самого момента, когда ты, Асахиро, человек - когда ты, извинившись, отрубил мне руку...
        - ...когда ты, Но-дачи, Блистающий - когда ты, извинившись, отрубил руку, державшую меня, - эхом прозвенел Единорог.
        Остальные молчали.
        - Я убивал тебя, в отчаянии поднося к своему горлу нож-кусунгобу; я убивал тебя, стоя у наковальни в кузнице Коблана: ненавидя мертвый металл на своем обрубке, сжимая стальные пальцы на рукояти меча, совершая невозможное - все это время я непрерывно убивал тебя...
        - Я убивал тебя, - отозвался Единорог.
        - ...мечась между мудрым Муниром и гордым Масудом, вкусив крови зверя, пережив смерть Друдла, отправив твоих кабирских убийц к Тому, кто ждет их в раю, если Он их там действительно ждет - все это время я непрерывно, в душе и в помыслах своих убивал тебя и только тебя.
        При последних словах о "кабирских убийцах" Асахиро Ли и Но-дачи вздрогнули.
        Я-Единорог ждал.
        Нет.
        Они не сказали ничего.
        И косого взгляда Асахиро в сторону Фаризы было достаточно, чтобы сабля и женщина остались на месте.
        - Я убивал тебя, но ты не умирал. Ты оставался где-то глубоко внутри меня, и если сейчас я на самом деле убью тебя, то ты останешься во мне навсегда. Я никогда не смогу избавиться от призрака. И все-таки ты умрешь, Блистающий Но-дачи и человек Асахиро Ли. Сегодня. Сейчас. Сию минуту.
        Дзю рванулся вперед и с силой ударил в клинок Но-дачи. Раздался долгий и чистый звон. В то же мгновение Единорог почти нежно погладил Асахиро Ли по щеке. Лезвием. Капля крови, набухая, сорвалась вниз и упала на большой меч, лежавший поперек стола.
        И растеклась.
        - Ты умер, - сказал Я-Единорог. - Отныне и навеки, ты умер, Блистающий Но-дачи и человек Асахиро Ли. Призрак, мучивший меня все это время, мертв. Я свободен и говорю тебе, мертвому - спасибо за то, что я стал тем, кем стал. Раньше ты принимал решения за других: сегодня я принял решение за тебя. Ты умер. Ты родился заново. Мы обязаны друг другу жизнью - не той, что была, но той, что начинается заново. Так что мы квиты. Я приветствую тебя.
        - Я приветствую тебя, - следом за Мной-Единорогом повторил Обломок. - Смотри, младенец, чтобы мне не пришлось раскаяться в этом. Потому что мои шутки не всегда бывают смешными.
        - Я приветствую тебя, - одновременно заговорили Заррахид и Кос. - Имей ты хорошего дворецкого - не гулять тебе тогда по ту сторону Кулхана. Ладно, будем считать, что тебе просто не повезло в прошлой жизни... надеюсь, в новой повезет больше.
        И тут случилось непредвиденное.
        - Привет, Но! - радостно завопил Сай Второй, вылетая у Коса из-за пазухи и вонзаясь в столешницу рядом с Но-дачи и Асахиро Ли. - Привет, Кунда! Чтоб вы все сломались - до чего же я рад вас видеть!.. А мы тут вас ищем, ищем...
        Асахиро рывком поднял голову и посмотрел на меня.
        Глаза его неестественно блестели.
        Живые глаза.
        Точно так же блестел клинок Но-дачи.
        Живой клинок.
        - Лучше б ты убил меня, - тихо сказали человек Асахиро Ли и Блистающий Но-дачи.
        - Обойдешься, - ответил Я-Единорог.
        - Правильно, - согласился Обломок. - Я им такую новую жизнь устрою...
        ...а потом мы долго говорили - часа два или больше, перебивая друг друга, веря и не веря, споря, соглашаясь, хмурясь и смеясь; мы говорили о Кабире и Шулме, о Мунире и Масуде, о жизни и смерти... о Коблане, Друдле, Чин, эмире Дауде, Детском Учителе, Шешезе, Гвениле, Волчьей Метле, о старом Фархаде, о руке аль-Мутанабби, о людях и Блистающих, о возможном и невозможном, о записках Фаня Анкор-Куна, о старейшинах Совета Высших и Тусклых-батинитах; о Джамухе Восьмируком и Тусклом Чинкуэде...
        - Больше никто не вернулся, - взахлеб рассказывал Асахиро, и ему вторил Но-дачи, - никто из наших... только мы да Фариза с Кундой! Ну, Кургай с Шото и Тощий Ар-Фасин с двумя Саями - эти в Кабире погибли, а остальные где? Где они?! Ну хоть кто-нибудь!..
        - Там же, где и еретики-батиниты Хаффы, Кабира, Дурбана и Кимены, - перебивали их Кос и эсток. - Дескать, мир не переделаешь, даже под угрозой конца света; а мы тоже люди. Или: мы тоже Блистающие. Лучше и не скажешь. Решили, небось - поживем, как следует, а придет Шулма - так умрем, как следует...
        - Зря, все зря, - сокрушался Асахиро.
        - Ну почему же! - возмущался я. - И ничего не зря... хотя, конечно...
        Все те же три любопытные звезды мерцали за окном, дело близилось к полуночи - на улицах простучали колотушки третьей стражи, значит, полночь наступит через два часа - и у меня уже заболел язык, а у Единорога - клинок, когда Фариза и Кунда вспомнили о главном.
        Точнее, о том, что еще недавно было главным для них.
        О том, что заставило их преградить нам дорогу.
        Сегодня днем около базара мальчишка-посыльный передал Фаризе записку.
        "Пора платить, - значилось там. - Этой ночью в четвертую стражу у заброшенного водоема в квартале Цин-эрль, в восточной части города. Если, конечно, ты не боишься. Эмрах ит-Башшар из Харзы."
        Когда Фариза прочитала записку и огляделась по сторонам - у дальней коновязи она увидела Эмраха. Которого не помнила в лицо; верней, помнила, но смутно.
        Зато сабля Кунда Вонг отлично помнила Пояса Пустыни, Маскина Седьмого (ныне Тринадцатого), чьего прошлого Придатка она зарубила нынешним летом в Харзе - а Пояс Пустыни блестел в руке ит-Башшара отнюдь не двусмысленно.
        Эмрах и Маскин насмешливо отсалютовали Фаризе и Кунде, и исчезли за коновязью.
        Догнать их не удалось.
        Да и к чему их догонять? - у заброшенного водоема, в квартале Цин-эрль и так далее...
        Я еще раз повторил историю о Тусклых, жертвоприношении Прошлым богам и клятвопреступлении старейшин.
        Вкратце.
        - Плевать, - отрезала Фариза. - Одного ублюдка убила, и второго убью. Батиниты, Тусклые... дерьмо.
        Как я уже понял, Фариза вообще не отличалась изяществом обхождения. Думаю, что шулмусы с радостью принимали ее в племя. Эмрах поступил умно, написав: "Если, конечно, ты не боишься". После этих слов Фариза не то что пришла бы - приползла бы к водоему и зубами загрызла бы мстителя.
        Сабля Кунда Вонг - в ответ на предложение Но-дачи попросту не ходить никуда - только насмешливо присвистнула, едва не задев ухо отпрянувшего ан-Таньи. А если пойдут они - пойдет и Асахиро. Естественно, вместе с Но. Вот почему они сперва явились ко мне - если настала пора платить по счетам, то они хотели расплатиться сразу по всем. "Убей, но выслушай!" Да, они готовы были платить...
        Платить той монетой, которую разменяли в Шулме.
        - Ох, Шулма-то рада будет, - проворчал Обломок. - Пока она еще до нас доберется - а мы тут уже сами друг друга перерезали да переломали...
        - Собираемся, - коротко приказал я. - К полуночи мы должны быть у водоема. Все.
        - Зачем все? - недоуменно спросили Асахиро и Но-дачи. - Вас туда не звали! Зачем судьбу лишний раз вдоль лезвия щекотать?!
        - Затем. С будущими союзниками знакомиться будем. Заодно и извинимся за чужой грех вековой давности.
        - Я лично извиняться не собираюсь, - вмешалась Кунда, на всякий случай косясь на Дзюттэ. - Я собираюсь драться. Меня драться звали. Ясно?
        - Ясно, ясно, - оборвал ее Обломок. - А мы уж было решили, что тебя на праздничную заточку пригласили! Где ж тебя ковали, такую полоумную?!
        - Молчи, Кунда, - испуганно влез Сай. - Не то он и тебя воспитывать станет...
        Асахиро Ли встал из-за стола и подошел ко мне.
        - Что ты задумал, Чэн? - вполголоса спросил он.
        - В Шулму он идти задумал, - вместо меня ответил Кос. - А то как же! Вы там были, Джамуха был, а он - нет! Чего тут непонятного?! Я его с самого детства помню - никогда ждать не любил, хоть ребенком, хоть сейчас. Не любил и не умел. Да, вовремя я уволился...
        - Хороший у нас человек Кос ан-Танья, - улыбнулся Я-Единорог. - Да, Заррахид?
        - Да, - очень серьезно ответил эсток.
        Пока мы добирались до назначенного места встречи - пешком, как советовал Фань Анкор-Кун в своих записях, и покинутый Демон У шумно тосковал в конюшне - у меня в голове бродили разные мысли, иногда забираясь в такие закоулки сознания, куда я и сам-то опасался заглядывать. Или даже не знал о их существовании.
        Возьмем, к примеру, рассказ Матушки Ци об Этике Оружия - верней, об эпохе ее зарождения - в результате чего поединки превратились в Беседы и стали бескровными. Ведь как раз тогда мы, люди, решили, что оружие - не просто вещь, но вещь-драгоценность, вещь-символ и даже вещь-святыня. То есть как бы уже и не совсем вещь. Уничтожать такую - сперва глупость, затем - грех, и наконец - святотатство. Я и помыслить-то не мог, что из-за какой-то неловкой оплошности (хоть своей, хоть со-Беседника) способен сломать Единорога. Вот и сейчас - как подумаю, так просто в пот бросает!
        Опять же, одних названий оружия - если даже не считать собственных имен - великое множество. Такого разнообразия нет среди никаких других... вещей. Оружейники до сих пор спорят: Малый Крис или та же Чинкуэда - это короткий меч или все-таки кинжал? Большой Да - это еще меч или уже алебарда?!
        И впрямь впору говорить о новой расе...
        И все-таки - с какого момента Беседа превращается в поединок и наоборот? Где зародыш насильственной смерти?! Можно убить, ненавидя - но разве в Шулме ненавидели рабов, сходясь с ними лицом к лицу во время тоя?
        Зачем шулмусы выпускали в круг чужаков?!
        Они хотели доказать. Доказать не-шулмусам, не-таким, как они, свое превосходство. Это было для шулмусов жизненно необходимо - доказывать. Успешный набег - доказательство военного умения, более тучные стада - доказательство богатства, укрощение дикого жеребца - доказательство отваги; бой один на один с чужаком на глазах всего племени - доказательство силы и превосходства.
        Не умеющий доказывать любой ценой, не гнушаясь никакими доводами, вплоть до убийства - умрет.
        А умеющий или научившийся - будет принят в племя.
        Он - свой. Теперь он - свой.
        Он тоже умеет доказывать. Он - шулмус.
        С белой кошмы - на пунцовую... Клинком подать.
        Джамуха Восьмирукий и Чинкуэда отлично поняли это - и сумели доказать свое право на власть в Шулме, безошибочно выбрав время, место и способ.
        А что доказывали Тусклые, принося жертвы Прошлым богам?
        Они доказывали жизнеспособность своей расы (человечества или Блистающих) согласно канону учения Батин.
        Ну а я, я сам - Беседуя с тем же Фальгримом, я ведь тоже доказываю?!
        Да. Безусловно.
        ...И когда я понял разницу - я беззвучно расхохотался, весьма удивив этим идущих рядом Коса и Асахиро.
        Фаризу было трудно чем-то удивить.
        - Ничего, ничего, - шепнул я им. - Все в порядке... это я так.
        И мы зашагали дальше.
        Дальше...
        Шулмусы и Тусклые доказывали КОМУ-ТО! Чтоб бы они не доказывали - всегда был кто-то, кто должен был оценить весомость их доказательств! Кто-то - Творец, противник, соседнее племя, старейшина Совета, другой народ, соперник, друг, брат, прохожий, чужак...
        Кто-то.
        Кто-угодно.
        И этот кто-то не мог быть для доказывающего со-Беседником. Ибо Беседа подразумевает общую попытку выбраться к истине.
        Общую. И при этом не обязательно выбираться только к истине Батин.
        Беседа подразумевает умение не только говорить, но и слушать.
        А значит - слышать.
        Значит - понимать.
        Нельзя понимать, не гнушаясь никакими доводами; нельзя понимать, не желая услышать; нельзя услышать, перекрикивая друг друга; нельзя беседовать с врагом...
        Враг - это неизбежность поединка; со-Беседник - это попутчик, с которым вместе идут по Пути, пусть даже и по Пути Меча - но при этом ты уже не один против неба. Пресеки свою двойственность... и пойми, что он - это ты.
        И когда я доказываю, Беседуя с Фальгримом - в первую очередь я доказываю самому себе. А Фальгрим помогает мне в этом, потому что я не борюсь с его эспадоном Гвенилем - я борюсь с собственной леностью, гордыней, неумением; я борюсь сам с собой.
        Даже если иногда мне кажется, что я борюсь с Фальгримом.
        И поэтому я никогда не убью Беловолосого.
        И поэтому он никогда не ранит меня.
        И поэтому могучий Гвениль никогда не выщербит Единорога.
        И поэтому...
        - Пришли, - тихо бросает Кос, трогая меня за плечо. - Вон, за углом забора... Видишь?
        Да, я видел.
        И край бортика водоема, облицованный плиткой и отражающий рассеянный свет звезд; и тень рядом с ним.
        - Пришли, - согласился я.
        Я оставил своих спутников возле забора, а сам двинулся к водоему, наскоро договариваясь с Единорогом о том, что каждый из нас будет говорить сам за себя и с себе подобным.
        Все равно говорим мы одно и тоже... или почти одно и то же. А когда надо оставаться начеку - не до раздвоения и внутренних голосов.
        ...Сказать, что Эмрах ит-Башшар удивился, увидев меня - это значит ничего не сказать.
        - Ты? Как это... то есть - откуда? И зачем?!..
        Говорил он невнятно, потому что трудно говорить внятно с отвисшей до пояса челюстью.
        - Я, оттуда и затем, - приблизившись, сказал я. - Ну ты даешь, Эмрах... сперва сам в гости набиваешься, загадки всякие загадываешь, Беседуешь по душам - а теперь как не родной! Ты что, вправду мне не рад?!
        - Я ждал не тебя, - набычившись, заявил Эмрах, и руки его как бы невзначай легли на пояс.
        Поясом был Маскин Тринадцатый.
        - А ты не допускаешь мысли, что она - моя возлюбленная? - задумчиво протянул я, делая вид, что не замечаю враждебности харзийца. - Моя нежная и трепетная лань...
        - Кто - она?
        - Она. Та, которую ты ждал. Может быть, я ревную?!. Эй, услада моих очей, выйди к нам!..
        Из темноты возник Кос - как всегда, невозмутимо-спокойный.
        - Доброй ночи! - приветливо поздоровался он. - Услада очей сейчас придет. У нее серьга выпала - вот найдет и придет. А пока услаждайте очи мною. Хорошо?
        - Хорошо, - покладисто согласился я. - Усладим.
        - Ты еще и дворецкого сюда притащил! - прошипел взбешенный Эмрах. - Ах ты...
        Чем-то он напомнил мне Фаризу - манерами, должно быть... Вернее, их отсутствием.
        А какие у них получились бы дети!..
        - Я не его дворецкий, - поколебать спокойствие Коса было невозможно. - Он меня уволил. Еще в Кабире. А она - она моя дочь.
        Кос подумал и добавил:
        - Приемная.
        - Причем вся в отца, - бросил Асахиро Ли, объявляясь рядом с ан-Таньей. - Вот поэтому без нас она на свидания не ходит. Без возлюбленного, отца и брата.
        Эмрах отступил шага на два и слегка согнул в коленях свои кривые ноги.
        Я подумал, что еще полгода назад ит-Башшару и в голову не пришло бы испугаться вот такой ночной встречи.
        Никто бы из нас не испугался.
        Сколько раз я Беседовал по ночам в Кабире?
        Мои размышления были прерваны появлением Фаризы. Она появилась из мрака - высокая, гибкая, с разметавшейся копной вьющихся волос; она шла широким, уверенным шагом, и в нее запросто можно было бы влюбиться...
        Если бы она молчала.
        - Эй ты, ублюдок, - без обиняков сказала Фариза, - пошли, я тебя убью. Ну, чего выпучился, жаба кривоногая?!
        Сомневаюсь, что после этого Эмраху захотелось бы влюбиться в Фаризу.
        - Погоди, дорогая, - вмешался я. - Куда ты так торопишься? Я сейчас все устрою...
        Я встал лицом на юго-восток - в небе отчетливо сверкал треугольник Южного Копья, так что ошибиться было сложно - сделал десять шагов и остановился у старой беседки. Затем я протянул руку аль-Мутанабби и трижды гулко ударил по крайней левой опоре.
        - Пошли, - не оборачиваясь, бросил я.
        За спиной изумленно сопел Эмрах ит-Башшар.
        По-моему, он готов был признать во мне Сайид-на, Главу учения Батин.
        - Давайте, давайте, - помахал я рукой ему и моим спутникам, стоявшим рядом с ит-Башшаром. - Время не ждет...
        В полу беседки с легким скрипом открылся люк.
        Но первым нырнул в него и стал спускаться по винтовой лестнице на встречу с Тусклыми не я.
        Первым был Кос ан-Танья.
        Я был вторым.
        Наверное, когда я умру и придет пора спускаться в Восьмой ад Хракуташа - Кос и тут пойдет впереди меня, распахнет огненные двери и спокойно скажет:
        - Прошу вас, Высший Чэн...
        И если все демоны после этого не разбегутся кто куда - считайте, что я плохо знаю своего дворецкого.
        Кос был первым, я - вторым, зато Эмрах - последним.
        - Ассасин недорезанный, - через плечо сообщила ему Фариза.
        Эмрах споткнулся и ухватился за перила.
        Я и не подозревал, что под этой полуразвалившейся беседкой может оказаться такой зал. Стены его были выложены плитами зеркального серебра, до блеска начищенными белым песком; массивные четырехугольные колонны были украшены фигурами крылатых зверей и людей с копытами и рогами; середина зала, пол которого имел деревянное покрытие с шероховатой поверхностью, освещалась множеством факелов, и по углам курились жаровни на выгнутых ножках - только пряный дым не заполнял, как положено, помещение, а стелился вдоль стен и исчезал неизвестно куда.
        А шагах в двадцати от нас стояли Двенадцать. Один спустился вместе с нами - Эмрах и Пояс Пустыни. Скорее всего, Эмрах не был Одним - Одним был, по моему разумению, Сайид-на, Глава Учения - но мне сейчас было не до иерархии батинитов, хоть старых, хоть новых.
        Двое из стоявших сразу бросились мне в глаза. И не только потому, что стоя вместе с остальными, они находились как бы отдельно от всех. Худой, невероятно высокий старик с двуручной секирой-юэ, древко которой заканчивалось сверху волнистым копейным острием, а внизу - крупным набалдашником, из которого торчал короткий шип; и коренастая женщина средних лет, но совершенно седая, в руках которой было двухконечное копье с узкими ромбовидными наконечниками, ниже которых крепились цветные кисти.
        Мне даже не понадобилось подсказки Единорога, что это - те самые Тусклые. Я и так каким-то внутренним чутьем ощутил, что копье и секира - это и есть те двое, кто выжил после побоища вековой давности, случившегося в этом зале. Не надо было обладать особым умом, чтобы понять - люди, в чьих руках тогда были эти секира и копье, давно умерли, и сейчас я вижу их внуков, если не правнуков... но в глазах старика и седой женщины горел древний огонь истины Батин, огонь алтаря, на котором приносились жертвы Прошлым богам.
        Только они - люди и Тусклые, старик, женщина, копье и секира - никак не отреагировали на то, что вместе с теми, кого ждали здесь сегодняшней ночью, в зал Сокровенной Тайны явились еще трое людей и пятеро Блистающих.
        Я, Кос, Асахиро; Единорог, Обломок, Но-дачи, Сай и Заррахид.
        Среди остальных десяти батинитов-людей прокатился недоуменный шепоток; я опустил руку на рукоять Единорога и услышал отголосок такого же перешептывания среди Тусклых.
        Ну да, конечно... Они же все похожи на Эмраха ит-Башшара и Пояса Пустыни! Если до тех пор, пока их не стало Двенадцать и Один, жертвы Прошлым Богам не приносились, то из Двенадцати и Одного только двое знают, что такое кровь, не понаслышке.
        Даже если у них и есть свои способы переучивания - а такие способы наверняка есть.
        В этом мы превосходили их. Увы, превосходили. Почти все из нас были более Тусклыми, чем Тусклые.
        И все началось гораздо быстрее, чем я предполагал. Потому что я ждал ритуала - а его не было; потому что я ждал обряда - и его тоже не было. Приветствий, проклятий, хоть чего-нибудь - ничего не было.
        Высокий старик подбросил в воздух свою секиру, хлопнув в ладоши - и, прежде чем он ее поймал, Эмрах ит-Башшар выбежал на середину зала, и в его руке звонче хлопка пел Пояс Пустыни, наклоняясь в сторону Фаризы.
        Радостно завизжала Кунда Вонг, и оскаленная Фариза, забыв обо всем, кинулась на Эмраха.
        Они встретились как раз напротив меня. И я еще успел подумать что представлял жертвоприношение Прошлым богам как-то не так... а вот как я его себе представлял - об этом я подумать не успел.
        ...Обычно сабельные бои бывают шумные и быстротечные. Но на этот раз дело затянулось. И Эмрах, и Фариза не были самыми гениальными бойцами эмирата, равно как Пояс Пустыни и Кунда Вонг тоже не были первыми саблями среди Блистающих - но между собой они были примерно равны, что затягивало Беседу.
        Только они не Беседовали.
        Еще я заметил, что гибкий Пояс Пустыни наверняка предпочитает пешие Беседы, а его нынешний Придаток Эмрах - конные, и из-за этого их совместные действия были чуть-чуть менее успешными, чем хотелось бы. Как же я раньше этого не заметил? Ах да, раньше я был внутри Беседы, а теперь - снаружи...
        Только это не было Беседой.
        Сам Эмрах низко приседал, широко расставив кривые ноги, и передвигался короткими резкими прыжками, норовя зацепить концом Маскина Тринадцатого руки Фаризы или дотянуться до ее лица; сама же Фариза непрерывно кружила вокруг ит-Башшара, а вокруг легкой на ногу Фаризы, похожей на язык пламени, непрерывно кружилась бешеная Кунда Вонг, сбивая в сторону гневно звенящего Пояса Пустыни и стараясь прорваться поближе к Эмраху, где ее жесткость и чуть более короткий клинок давали Кунде некоторое преимущество.
        Звону было - хоть уши затыкай...
        И все-таки не хотел бы я оказаться на месте Эмраха! То есть окажись я все же на его месте, все пошло бы совсем по-другому - это без ложной скромности, да и какая тут скромность, когда знаешь цену сам себе и не стесняешься сказать: да, этот товар по мне, а вон тот - нет, не сегодня...
        А Эмрах - он к себе еще не приценился. Месть местью, а ему - несмотря на его новую Тусклую выучку - всякий раз приходилось, нанося очередной удар, ломать въевшееся в плоть и кровь Мастерство Контроля. Слишком давно был убит Кундой и Фаризой его друг, прошлый Придаток Маскина, и первая всесокрушающая ярость прошла, так что теперь удары Эмраха и Пояса Пустыни зачастую шли не от души.
        От ума они шли, от понимания значимости поединка, от осознания реальной опасности... потому и запаздывали самую малость - только здесь счет и шел на такие малости!
        Зато Фариза и Кунда - обе они не грешили излишней рассудительностью, и рубили от всего сердца, ничем не руководствуясь, ничего не опасаясь и ни о чем не думая.
        И я совершенно не удивился, когда лезвие Кунды полоснуло-таки по правому плечу ит-Башшара, и Пояс Пустыни, прервавшись на полувзмахе, вылетел из ослабевших пальцев и, ударившись об одну из колонн, упал на пол.
        Зато я удивился тому, что сделал в следующее мгновение я сам.
        Моя левая рука выхватила из-за пояса Обломка, и я швырнул его в Фаризу. То ли мне попросту повезло, то ли Обломок оказался мастером почище метательных ножей из Фумэна - но он ударил Фаризу точно в запястье, и Кунда Вонг - уже готовая опуститься на бритую макушку Эмраха - последовала за Поясом Пустыни, рухнув прямо на него и громко лязгнув от возмущения и обиды.
        В два прыжка я оказался рядом с бойцами и первым делом поднял умницу Дзюттэ.
        Обнаженный Единорог уже чутко подрагивал в руке аль-Мутанабби.
        - Прекратить! - загремел я на весь зал. - Все, хватит! Наигрались...
        Я переоценил свои способности отдавать приказы. И недооценил змея гордыни, свившего свои кольца в Эмрахе и Фаризе. Потому что Фариза, вооруженная только своим дурным характером, кинулась на меня, и я едва успел оттолкнуть ее, помня о Блистающих у меня в руках, но совершенно забыв о латных перчатках - так что несчастная Фариза, задохнувшись, отлетела назад и была поймана недремлющим Косом за отворот халата.
        Эмрах, чья рана оказалась неопасной, уже успел к тому времени поднять Маскина, и мне пришлось уходить от них на шаг, потом еще на один шаг; а после опомнившиеся Тусклые кинулись на помощь Тринадцатому, но их встретил Кос с Заррахидом в одной руке и с Саем - в другой, Асахиро с Но-дачи и рычащая Фариза с дымящейся жаровней в руках...
        Последней, по-моему, было все равно с кем драться, лишь бы драться. Я, конечно, имею в виду Фаризу, а не жаровню.
        - Не убивайте! Не убивайте их! - надсадно кричал я, принимая на Обломка чей-то меч и чувствуя, что шут с трудом удерживается, чтоб не сломать изумленно скрежещущий клинок. - Не убивайте...
        По панцирю вскользь прошлось острие копья, я подпрыгнул, пропуская чужой топор, мелькнувший у самого пола; дальше я увидел совсем незнакомое лицо, потом второе - и обе мои руки в наручах и латных перчатках опустились на эти лица.
        Да, чуть не забыл - вдоль предплечья правой еще лежал Дзюттэ.
        - Не убивайте! - еще раз крикнул я и оказалось, что я кричу в полной тишине.
        Ну не то чтобы совсем в полной - но все-таки...
        У моих ног стонали двое неудачливых батинитов - тот, по кому попала рука с Дзю, стонал значительно громче - чуть поодаль Кос сидел верхом на еще одном пострадавшем за истину Батин, запрокидывая ему голову при помощи Заррахида; острием Сая ан-Танья легонько покалывал своего подопечного в затылок.
        Асахиро с Но загнали сразу троих в угол между стеной и крайней колонной - вся троица была вооружена короткими Блистающими (пара кинжалов и один широкий меч локтя в полтора), так что длины Но-дачи и выражения лица Асахиро вполне хватало, чтобы никто и не пытался покинуть спасительный угол.
        Хуже пришлось тому ревнителю Сокровенной Тайны, по кому попала жаровня Фаризы. Впрочем, нет - хуже всех пришлось жаровне, чинить которую сейчас не взялся бы и самый трудолюбивый мастер.
        Еще четверо батинитов, тяжело дыша, сгрудились поодаль, но нападать не пытались. Я оглядел валявшихся на полу Блистающих, отметил, что все они живы, и перевел взгляд на старика и седую женщину.
        Они по-прежнему не двигались с места.
        И все так же неподвижно наблюдали за происходящим двуручная секира-юэ и двухконечное копье.
        Потом высокий человек переглянулся с женщиной и шагнул ко мне.
        Я крепче сжал рукоять Единорога.
        Это было неправильно - но так я лучше слышал за двоих.
        - Я рад познакомиться с Высшим Чэном Анкором, более известным как Чэн-в-Перчатке, - с еле заметной усмешкой в голосе сказал старик. - Также я рад познакомиться с его достойными спутниками. Меня зовут Вардан Сач-Камал. Я - Сайид-на, Глава Учения Батин.
        - Я рад познакомиться с Мэйланьским Единорогом, - приветливо произнес Блистающий-Юэ, склоняя волнистое лезвие, которым оканчивалось его древко. - Если не ошибаюсь, вы родич Скользящего Перста? Очень, очень известное семейство... Также приветствую ваших уважаемых спутников. Я - Юэ Сач-Камал, которого немногие зовут Одним.
        - Рады познакомиться? - недоверчиво спросили мы с Единорогом. - В самом деле? Даже при этих обстоятельствах?!
        - Именно при этих обстоятельствах, - кивнули Вардан Сач-Камал и Юэ Сач-Камал.
        - Тогда ждите нас в гости ежедневно, - как бы невзначай заявил Дзюттэ.
        - Дзю! - предостерегающе свистнул Единорог.
        - А что? - удивился Обломок. - Сами сказали - рады, мол, познакомиться... Не лишать же их такой радости?! Эй, Сай, толкни Коса, пусть слезет с этого... с самого радостного.
        Обиженные судьбой и нами батиниты, постанывая, медленно поднимались с пола, выбирались из угла и нагибались за своими разбросанными Блистающими. На нас доблестные воины старались лишний раз не смотреть. Я подозревал, что им было стыдно. Один из них, гибкий светловолосый юноша, перевязывал плечо ит-Башшару, разорвав на полосы свою нижнюю рубаху. Я был прав - рана Эмраха оказалась болезненной, но не опасной, и Эмрах то и дело кривился и шипел сквозь зубы.
        Ко мне подошла растрепанная Фариза, на ходу вставляя в ножны подобранную Кунду.
        - Почему ты не дал мне добить его? - даже не зло, а как-то удивленно спросила она.
        - Хватит, - повернулся я к Фаризе. - Хватит смертей. Хватит Шулмы. Раньше вы убивали, чтоб научить других. А этих, - я кивнул на батинитов, - этих учить уже не надо. Сами выучились... или выучатся. Так что - хватит.
        - Он сам напросился! - запальчиво, но не совсем уверенно выкрикнула Фариза. - Он сам...
        - Хватит! - отрезал я, и Фариза неожиданно умолкла.
        - Ты не прав, - вмешался в наш разговор Вардан Сач-Камал, Сайид-на. - Жертва Прошлым богам в любом случае должна быть принесена. Я не в обиде на тебя за случившееся - но поединок будет продолжен. Такова истина Батин.
        Фариза победно усмехнулась. Еще бы, просто бальзам на ее кроткую душу...
        - Эмрах не в состоянии продолжать, - возразил я. - Он ранен.
        - Тогда мы - ты и я - выставим новых бойцов, - мягкость Вардана была сродни мягкости тигриной лапы перед ударом.
        - А если я откажусь?
        - Тогда мы будем биться с тобой. Сайид-на и Чэн-в-Перчатке.
        Я ничего не успел ответить - потому что в следующий момент по подземному залу прокатился долгий, густой и чистый звук гонга.
        И еще раз.
        И еще.
        Я догадался, что это значит. Там, наверху, кто-то стучал по нужной опоре беседки.
        - Это еще кто? - изумленно спросил тот из батинитов, кто перевязывал ит-Башшара; то же самое спросил его короткий и широкий меч.
        - Очередные взыскующие истины Батин, - ответил Обломок, и мне осталось лишь повторить его слова.
        - Откройте, - невозмутимо приказал старый Вардан. - Если они знают место, время и условный знак - мы должны их впустить.
        Светловолосый юноша подошел к дальней стене и к чему-то прикоснулся. Сверху послышался негромкий скрежет, и вскоре по лестнице затопали шаги.
        ...Их было четверо. Четверо людей. Блистающих - больше.
        Мой родич Лян Анкор-Кун с мечом Дан Гьеном по прозвищу Скользящий Перст. Чернобородый гигант Чандра-Дэв (я сразу вспомнил великана Андхаку) - только вместо палицы Конец мира у Чандры на поясе висел его фамильный прямой меч Кханда Вьячасена.
        Лян и Чандра; Кханда и Скользящий Перст... старейшины родов людей и Блистающих.
        Входящие в Совет Высших Мэйланя.
        Третьей была совершенно измученная женщина неопределенного возраста в запыленной и местами порванной одежде. Из ее кожаной перевязи крест-накрест выглядывали рукояти восьми метательных ножей.
        Ножей должно было быть десять. Но два кармана пустовали.
        Ну а четвертой... Четвертой была неугомонная Матушка Ци собственной персоной со своим замечательным Чань-бо, свободным от тряпок!
        Весьма любопытная компания!
        - Зачем вы явились? - глухо спросил Вардан Сач-Камал. - Не вовремя пришло вам это в голову!.. ибо сегодня ночь жертвы Прошлым богам.
        - Жертва принесена! - резко прервал его Лян Анкор-Кун, и я невольно вздрогнул. Я и не предполагал, что Лян умеет ТАК говорить.
        - Жертва, старик, как бы ты ни называл ее, уже принесена! Ниру, расскажи им...
        Измученная женщина обвела нас взглядом - признаюсь, мне стало не по себе - и вдруг из этих остановившихся глаз обильно хлынули слезы.
        - Я... я видела, - захлебываясь рыданиями, бормотала она. - Они... они всех убили! Всех! И сожгли... деревню... я видела, я все видела!.. Я была на скалах... двое пришли в скалы за мной. Это не люди! Это бешеные волки! Я убила двоих... волков, не людей!.. лошадь... лошадь...
        И она буквально сползла на пол по полированной стене, закрыв лицо руками.
        Матушка Ци тут же бросилась к ней и начала успокаивать, а Чандра-Дэв выступил вперед, обнажив меч Кханду.
        - Эта женщина - знахарка из деревни Сунь-Цзя на северо-западной границе Мэйланя, что в дне пути от песков Кулхан. Сегодня вечером она объявилась у моего дома. Я знаю ее - она вылечила моего сына от падучей. Говорит, сутки скакала, загнала коня - но добралась. Во дворец идти не решилась - побоялась, что не пустят на ночь глядя. Вот и пришла к первому из старейшин Совета, кого знала. То есть ко мне.
        Чандра нервно облизал губы.
        - Какие-то... чужаки (наверное, сперва он хотел сказать "люди") уничтожили ее деревню. Всю. Жителей убили, дома сожгли. Понравившееся оружие унесли, остальное сломали и утопили в колодце. Ниру в скалах собирала целебные травы - и оттуда видела это. Ее муж и сын погибли. Двое чужих забрались в скалы, она метнула в них ножи, забрала одну лошадь и поскакала в Мэйлань...
        "Она смогла убить! - думал я. - Ну да... она же видела гибель деревни... а метательные ножи - они вообще не Беседуют, они Говорят по очереди, а на турнирах летят свободно - и в полете Мастерство Контроля совсем другое... Но - она сумела!.. чему ты радуешься, Чэн-дурак?! Чему ты радуешься?!."
        - ...они пришли ко мне за советом, - это говорил уже мой родич Лян. - А какой я им мог дать совет?! И тогда я вспомнил о тебе, Чэн. Ты уже сталкивался с людьми... с людьми, которые убивают. И я подумал... подумал, что ты возможно - возможно! - найдешь нужное решение. Дома мы тебя не застали, а у ворот встретили Матушку Ци...
        - И в итоге нам пришлось ей все рассказать, - хмуро пробормотал Чандра, косясь на старуху. - Иначе бы не отвязалась! Впрочем, она и так не отвязалась...
        Ах, как я понимал Чандру!
        - Вовремя меня встретили благородные господа! - немедленно подала голос Матушка Ци. - Вот уж вовремя... иначе кто бы им дорогу сюда показал? - а я сама-то дороги не знала, откуда мне дороги всякие знать, к разным залам тайным, где многое по ночам творится... да только сердце бабке подсказывало, сердце глупой вещало, куда господин Чэн отправился, сердце подсказывало-вещало, вот и вела я, дура старая, и показывала...
        - И вела, и показывала, - подтвердил мрачный Чандра. - И откуда только знала?!.
        Похоже, источник осведомленности Матушки Ци оставался загадкой для всех, а старуха отнюдь не спешила просветить собравшихся на этот счет.
        Я посмотрел на источник - на Чань-бо, невинно мерцающего лопатой-лезвием и полумесяцем. Видимо, старейшины-Блистающие не хотели, чтобы в роду их Придатков сохранялось знание о клятвопреступлении - а старейшины-люди и вовсе мечтали стереть память об этом - так что ни Лян, ни Чандра-Дэв о тайном зале и жертве Прошлым богам знать ничего не знали (в отличии от Кханды и Скользящего Перста).
        А если и знали - то так, как знают легенду.
        Другое дело - Чань-бо, если его и впрямь оставили молчаливым свидетелем, следящим за самоубийствами старейшин-Блистающих. Тогда в роду его Придатков сохранялось и знание, и память, и все, что нужно!.. не зря старуха прошлым эмирата интересуется...
        Или остается предположить, что Матушке Ци второй век пошел. Хорошо сохранилась, однако, больше семидесяти никак не дать!..
        - Это Шулма, - негромко, но так, чтобы все слышали, сказал Асахиро Ли.
        - Это Шулма, - так же негромко прозвенел Но-дачи.
        Мало кто из людей и Блистающих понял их. Одни не знали. А другие, возможно, делали вид, что не знают.
        И тут заговорил старый Вардан Сач-Камал, Сайид-на, Глава Учения Батин.
        - Люди отвергли Истину. Люди перестали приносить жертвы Прошлым богам. Люди - забыли. Поэтому Прошлые боги сами напомнили о себе. Нет, Чэн-в-Перчатке, мы не сойдемся с тобой в поединке, ибо жертва принесена. Большая жертва. Первая из многих, заставляющих нас повернуться лицом к Истине...
        - Хорошо, Сайид-на, - кивнул я, думая о своем. - Жертвы, жертвы... много будет жертв. Чтобы их было меньше, я должен встретиться с Истиной лицом к лицу. Поэтому я попрошу тебя об одной услуге. Не сочти за труд и поставь свою секиру вон в тот угол... Ладно?
        Сач-Камал удивленно посмотрел на меня, но, тем не менее, степенно прошел в указанный угол и аккуратно прислонил к стене свою двуручную секиру.
        Я посмотрел на седую женщину с копьем, которая так за все это время и не двинулась с места.
        - А вы - свое копье. Прошу вас!
        Женщина молча оказалась в углу - я позавидовал мягкости и скрытности ее скользящего шага - и поставила копье рядом с секирой Сач-Камала.
        - Теперь вы, господа! - обернулся к родичу Ляну и Чандре-Дэву.
        Те переглянулись, пожали плечами но отнесли мечи туда, куда было указано.
        - Матушка Ци, будьте любезны, присоедините к ним свой Чань-бо!
        Старуха повиновалась молча - за что я был ей безмерно благодарен.
        Так, вроде бы все... без Но, Кунды и Сая я вполне обойдусь. Надо будет - позову.
        Я зашел в угол - так, наверное, входят в клетку с пятнистым чаушем - где угрюмо выстроились Блистающие и Тусклые, и опустился на холодный пол. Моя правая рука лежала на рукояти Единорога. За поясом устроилась Дзюттэ.
        "Единорог, давай ты, - подумал я. - Если будет надо, я поддержу, но не будем их смущать и отвлекать от главного."
        "Хорошо, Чэн", - был ответ.
        И, отрешившись на время от мира людей, я вошел в мир Блистающих.
        - Вы посмели явиться сюда! - услышал я гневный лязг, не предвещающий ничего хорошего, и понял, что это Юэ Сач-Камал. - Вы, предатели и клятвопреступники, посмели вновь прийти в этот зал!
        Кханда Вьячасена и Скользящий Перст понуро молчали.
        - Все вы тут хороши! - бесцеремонно перебил его Обломок. - Посмели, явились... И вообще, сожженная деревня - это ваша работа!
        - Наша? - искренне удивилось копье.
        - А по какому праву, - упав на пол, загремел Юэ Сач-Камал, - заговорил ты, незванный гость, нарушая разговор Старейших?!
        Кханда торопливо упал рядом с Сач-Камалом и звенящим шепотом что-то сообщил ему. Единорог-Я успел разобрать всего несколько слов - "Кабирский Палач" да "фарр-ла - Кабир" - после чего Кханда умолк, а Сач-Камал налился багровыми отблесками.
        - Мы не имеем к сожжению деревни никакого отношения, - произнес он после долгой паузы.
        - Не имеете? - вмешался Единорог-Я. - А Чинкуэда? Один из...
        - Одна, - уточнил Юэ Сач-Камал.
        - Неважно! Одна из вас! Ведь ты не станешь этого отрицать?
        - Не стану, - к Юэ вернулась его прежняя невозмутимость. - Чинкуэда Кехая по прозвищу Змея Шэн была одной из нас и одной из выживших после подлого побоища...
        Все-таки не преминул лишний раз уколоть!
        - И это вы заслали ее в Шулму! - перебил его Единорог-Я. - Чтобы на клинках Диких Лезвий Шулмы в эмират вернулась Истина Батин! Разве не так?!
        - Не так, - с некоторым удивлением ответил Юэ. - Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Да, Чинкуэда Кехая была среди нас троих, среди тех, кто спасся, когда эти, - он гневно сверкнул в сторону старейшин, - предали нас. Но мы не преступаем своих клятв! Мы не нарушаем Закон. И за это время мы ни разу не приносили жертв Прошлым богам. Мы искали тех, кто захочет последовать за нами. Нас должно было снова стать Двенадцать и Один! Но...
        Он на миг замолчал.
        - Но Чинкуэде, Змее Шэн, это пришлось не по нраву. Она жаждала мести, и это растравляло ей душу. И она убила двоих старейшин Совета, когда те ехали в Верхний Вэй. Двузубец Ма, Язык кобры, упал с подпиленного Придатком Чинкуэды бревна в реку Цун-ли, а кинжал Ландинг Терус не выдержал боя со Змеей Шэн. И мы изгнали Чинкуэду. С того дня она со своими Придатками обитала где-то на солончаках...
        - Мы ничего с тех пор не знаем о Змее Шэн, - сказало двухконечное копье.
        - Мы не знаем, что такое Шулма, - сказал Юэ Сач-Камал.
        - Мы не знаем, что произошло в сожженной деревне, - сказали они оба.
        И я им поверил.
        Сразу.
        Безоговорочно.
        - Вы узнаете, - ответил Единорог-Я.
        - Но, Сай, Кунда, - свистнул в моей руке Единорог. - Идите сюда!
        - Асахиро, Кос, Фариза! - крикнул я. - Идите сюда!
        Они подошли.
        Они рассказали.
        Коротко и ясно.
        И им поверили.
        Сразу и безоговорочно.
        Потому что врать или сомневаться уже не оставалось времени.
        - ...думаю, что это вторжение, - закончил Но-дачи. - Начало его.
        - Начало конца, - брякнул Сай.
        И тут впервые заговорил Чань-бо. Он говорил негромко и словно бы отстраненно - но все молчали и слушали, что говорит Посох Сосредоточения.
        - В нашем мире не бывает начал и концов, - сказал Чань-бо. - В нем случаются уходы и возвращения. Сегодня к нам на остриях Диких Лезвий Шулмы вернулась Сокровенная Тайна Батин. Это - свершилось. У нас есть три пути, начинающиеся с порога этого зала. Можно оставить все, как есть, достойно прожить отпущенный нам срок и достойно умереть такими, какими мы есть. Можно сменить достоинство на ярость и выйти навстречу Шулме, став такими, как они. И есть третий путь - стать такими, как они, оставшись собой. Я не знаю, возможно ли это. Выбор - за вами.
        И он умолк.
        - Мы не можем покорно ждать их прихода, - прозвенел Кханда.
        - Не можем, - согласился Скользящий Перст.
        - Но и стать такими, как Дикие Лезвия, смогут немногие, - заметил Заррахид.
        - Немногие, - согласился Юэ Сач-Камал.
        - Чань-бо предложил нам три пути, - тихо сказал Единорог-Я. - Но Чань-бо не прав.
        Воцарилась мертвая тишина.
        - Он не прав, - повторил Единорог-Я. - Это все один Путь. Путь Меча. Мы не выбираем его, мы даже не идем по нему - он идет через нас. И поэтому когда нам кажется, будто мы выбираем - мы просто делаем еще один выпад. Свой выпад я сделаю утром. Уехав на границу с песками Кулхан.
        - Мы слушаем тебя, - прошелестел Чань-бо. - Говори. Я предложил разные пути, ты же не предлагаешь - ты видишь Путь. Говори, Мэйланьский Единорог.
        - Юэ Сач-Камал, - продолжил Единорог-Я, - ты должен знать способы, как учить Блистающих... как учить их быть Тусклыми, когда это надо. Ты знаешь?
        - Я знаю, - отозвался Юэ.
        - Хорошо. Кханда и Скользящий Перст, вы забудете о клейме клятвопреступления и самоубийствах! Завтра вы введете Юэ Сач-Камала и тех, кого он скажет, в Совет Высших Мэйланя, и пусть остальные узнают все! Если понадобится - вы вспомните то, что умели век назад, и будете учить этому всех... и чтоб никаких мне оползней, колодцев и колес арбы! Никаких случайностей!
        - Да, - чуть слышно звякнул Скользящий Перст.
        - Да, - эхом откликнулся Кханда.
        - Если присланный мною гонец скажет вам: "Да" - учите! Если же он скажет "Нет" - решайте сами... я не вправе требовать от вас большего. И помните, что время неумолимо...
        - ...и помните, что время неумолимо, - закончил я, повторив все, что было нужно, собравшимся вокруг меня людям.
        - Ты что же, один собираешься ехать? - вкрадчиво поинтересовался Кос, и я понял, что поеду не один.
        - Да куда ж я от тебя-то денусь? - невесело улыбнулся я своему бывшему дворецкому.
        Кос согласно кивнул.
        Никуда, мол, не денешься... и не надейся.
        - Я с тобой, - положил мне руку на плечо Асахиро Ли.
        - Да. Ты - со мной, - согласился я.
        - Никуда вы не поедете, - уверенно заявила Фариза. - То есть никуда вы не поедете без меня. Разве что через мой труп.
        Я поглядел на нее и убедился, что без нее мы действительно никуда не поедем. Даже через ее труп. Потому что труп Фаризы поедет следом.
        - Чэн, ты, конечно, можешь меня прогнать, - подал голос сидевший на полу Эмрах ит-Башшар, - только я все равно увяжусь за вами. Я перед тобой в долгу и...
        Я обреченно махнул рукой. Уехать из Кабира было во сто крат проще!
        - Только его нам и не хватало! - фыркнула Фариза, но, как ни странно, обошлась на этот раз без оскорблений в адрес удрученного Эмраха.
        Молодые батиниты все это время о чем-то тихо совещались - и теперь от них отделился один представитель.
        Тот самый гибкий юноша со светлыми волосами, что перевязывал плечо ит-Башшару.
        - Мы едем с вами, Высший Чэн, - склонил он голову передо мной.
        - У вас есть дело здесь, - как можно мягче ответил я. - Возможно, придется учить других истине Батин.
        - Мы не можем учить других тому, чего до конца не познали сами.
        - Тогда вас убьют.
        - Может быть, - спокойно ответил он. - Мы готовы к смерти. Но те, кто выживет, увидят свет Сокровенной Тайны, и их жизни еще пригодятся тебе, Чэн-в-Перчатке.
        Я тяжело вздохнул.
        - А что скажешь ты, Сайид-на?
        - Пусть едут, - отозвался Вардан Сач-Камал. - Они вольны в своих поступках. И их ведет свет истины Батин. Пусть едут.
        Я молча развел руками.
        - ...а я покажу вам дорогу.
        Знахарка Ниру стояла у стены. Слезы в глазах ее высохли, губы были плотно сжаты. Она поглядела на меня в упор - и я поспешил отвернуться.
        Моего согласия тут не требовалось.
        - Спасибо, Ниру... Кстати, сколько их было?
        - Не помню.
        Ладно. За тем и едем.
        - Ай, бедная я, горемычная старуха, побродяжка несчастная! - раздался у меня над самым ухом истошный вопль Матушки Ци. - Не бросайте меня, благородные господа, пропаду я здесь одна-одинешенька, чахлым стебельком завяну - а так, глядишь, и сгожусь на что, и дорога веселее покажется, и совет какой дам, да и вообще - не бывала я в тех краях, а давно уж собиралась, ох, давненько, только не выходило никак, а теперь вижу...
        - Ушастый Демон У с ней! - рявкнул Кос. - Пусть ее едет... ведьма старая! Глядишь, язык шулмусы отрежут!..
        - Вот спасибо так спасибо, благородные господа! - нимало не смутившись, затараторила Матушка Ци. - Вот спасибо разспасибо, прям-таки всем спасибам спасибо...
        Я застонал и схватился руками за голову.
        ...Выезжали мы на рассвете. Семнадцать человек. Блистающих - больше. Собраны по-походному - провизия, малые и большие шатры, бурдюки с водой...
        На окраине Мэйланя - я имею в виду город - я придержал Демона У, недовольно грызущего удила.
        Ну вот, не так давно я точно так же выезжал из Кабира. Только нас тогда было двое. Я да Кос. А теперь... много нас теперь. Или мало? Смотря для чего считать и с кем мериться... И, разумеется, Юнъэр все передадут, как в свое время эмиру Дауду - тот же Лян и передаст - но...
        На душе было тоскливо. Эмир хоть замуж за меня не собирался!
        Да, неведомые якши и ракшасы добились своего - наша свадьба откладывалась на неопределенный срок. Если она вообще когда-нибудь состоится...
        Прости меня, Юнъэр.
        Прости меня, Чин.
        Простите меня все, кому есть за что прощать Чэна-в-Перчатке.
        Один я сейчас или не один - ну не умею я стоять спокойно против неба! Все куда-то еду, все чего-то ищу... все кого-то бросаю.
        - Вперед! - закричал я, и из-под копыт Демона во все стороны брызнули мелкие камешки...
        ПОСТСКРИПТУМ
        ...а проклятая деревушка сгорела почти мгновенно.
        Нойон племени ориджитов, рыжеусый Джелмэ-багатур, сперва взирал на это с весельем, потом равнодушно, и наконец - дергая себя за вислый ус и озабоченно хмурясь.
        Гурхан Джамуха будет недоволен. Он ждет от осторожного и хитроумного Джелмэ путей через Кул-кыыз; путей, по которым способно пройти множество воинов. Гурхан Джамуха ждет от Джелмэ-багатура подробного рассказа об источниках, тайных тропах и заброшенных колодцах: он ждет от нойона племени ориджитов-следопытов многого, но он не ждет преждевременной паники в народе мягкоруких.
        Плохо, что деревня так неожиданно вынырнула из-за холмов; и, наверное, все-таки хорошо, что деревянные дома с ширмами из плотной ткани внутри вспыхивали от первого прикосновения факела, как девственница шатров Хуул-джай, прибежищ мужчин в редкие часы отдыха, от первого прикосновения истосковавшегося воина.
        Джелмэ-багатур задумался над тем, почему в шатрах Хуул-джай все обитательницы - девственницы (во всяком случае, поначалу); потом он сожалеюще поцокал языком, так и не раскрыв эту загадочную тайну, и вновь уставился на слабо чадящую деревню.
        Еще немного - и даже дыма не останется от поселения мягкоруких. Это хорошо. Вдвойне хорошо - потому что воины-ориджиты все тела чужих погибших (своих погибших не было) бросили в огонь, и пламя жадно пожрало предложенную ему пищу. Пусть горят. Это лучшее, на что они способны.
        Лучшее - потому что умирали мягкорукие легко и странно. Вряд ли воины племени ориджитов захотят хвастаться в родной Шулме сегодняшними подвигами. Сам Джелмэ-багатур трижды подумает, прежде чем рассказывать кому-нибудь о тринадцатилетнем подростке, бросившимся под копыта коня нойона с рогатиной наперевес, и о том, что прославленный багатур потратил на бешеного звереныша больше времени, чем тратил когда бы то ни было в жизни на одного бойца - пусть даже самого опытного.
        Несколько раз рогатина, словно издеваясь, замирала то у лица, то у живота Джелмэ, и лишь когда нойон отсек мальчишке левую кисть - лишь тогда все стало на свое место.
        Никогда не забудет Джелмэ-багатур то удивленное выражение, которое окоченело на лице подростка. Вот тогда-то Джелмэ поднял за волосы чью-то отрубленную голову, швырнул ее в огонь и завыл волком:
        - Жгите! Жгите все!.. Хурр, дети Ориджа! Жгите!..
        Нет, не станут воины рассказывать у костров Шулмы о костре по ту сторону Кул-кыыз. И шрамами хвастаться не будут - не осталось памятных рубцов от этой схватки.
        Да и схватка ли это?
        Ни один ориджит не ранен... даже не поцарапан. Как и обещал великий гурхан Джамуха Восьмирукий, внук Владельца священного водоема, Желтого бога Мо. Каждое слово гурхана ценнее смерти врага... может быть, его недовольство будет крепко спать по возвращении Джелмэ-багатура и не проснется от важного сообщения о путях через Кул-кыыз и совсем тихого упоминания о сожженной деревушке?
        Ведь никто не ушел...
        Спи, недовольство гурхана Джамухи, спи вечным сном! Джелмэ хорошо знает, что означает для любого нойона приглашение в круг, где уже ждет Восьмирукий со своим волшебным мечом. Уж лучше попросить телохранителей-тургаудов закатать тебя в кошму и соединить пятки с затылком, ломая становой хребет.
        Это гораздо проще и быстрее, чем быть в кругу соплеменников игрушкой Восьмирукого. А он способен долго играться, великий гурхан Джамуха, внук Желтого бога Мо...
        Джелмэ-багатур привстал в седле и посмотрел поверх догорающей деревни на юго-запад, туда, где громоздились неприветливые серые скалы. Нойона беспокоило долгое отсутствие двоих воинов, посланных туда на разведку. Нойон не знал, что оба воина лежат сейчас неподалеку от расщелины Ху-коу, что на местном языке означает "Пасть тигра", и у каждого воина из того места, где ворот кожаного панциря-куяка открывает горло, растет цветок метательного ножа.
        И женщина с безумным взглядом несется к Мэйланю по тайным дорогам, горяча чужую косматую лошадь.
        Пожалуй, если бы Джелмэ-багатур обладал даром предвидения, как шаманы Ур-калахая, то он уже сейчас приказал бы телохранителям-тургаудам закатать себя в кошму и соединить пятки с затылком...
        Нет, он не был провидцем, нойон Джелмэ. Поэтому он просто сильнее обычного дернул себя за ус, скривился от боли и вновь уставился на пепелище.
        Кривая сабля на боку Джелмэ-багатура с легким бряцанием постукивала о седло.
        Словно смеялась.