Сохранить .
Куколка Генри Лайон Олди
        Ойкумена #0
        Кто он, Лючано Борготта по прозвищу Тарталья, человек с трудной судьбой? Юный изготовитель марионеток, зрелый мастер контактной имперсонации, исколесивший с гастролями пол-Галактики. Младший экзекутор тюрьмы Мей-Гиле, директор театра «Вертеп», раб-гребец в ходовом отсеке галеры помпилианского гард-легата. И вот - гладиатор-семилибертус, симбионт космической флуктуации, соглядатай, для которого нет тайн, предмет интереса спец-лабораторий, заложник террористов, кормилец голубоглазого идиота, убийца телепата-наемника, свободный и загнанный в угол обстоятельствами… Что дальше? Звезды не спешат дать ответ. «Ойкумена» Г.Л. Олди - масштабное полотно, к которому авторы готовились много лет, космическая симфония, где судьбы людей представлены в поистине вселенском масштабе.
        Видео о цикле «Ойкумена»Видео о цикле «Ойкумена»()
        Генри Лайон Олди
        Куколка
        Пролог
        «Я не страдаю узостью воображения. Но есть вещи, которые мне сложно представить. День, когда меня не будет. Честного чиновника. Аксиоматику Ференца-Кантора. Планету Исхода - гипотетическую пра-родину всех рас, вечный предмет спора философов и историков. С перво-планетой сложнее всего. В ее пользу говорит сходство нашего облика. Но эволюционный путь помпилианцев и, скажем, брамайнов лежит даже не в разных плоскостях - в разных системах понятий. Что перед этим внешняя одинаковость: руки-ноги-голова?
        Меньше, чем ничто.
        Одно-единственное слово, из которого, как росток из семени, восстала сотня языков? Мне проще вообразить, как эта уйма языков в конце времен сойдется в одном-единственном слове. Финал дается легче, нежели старт. Так человек не помнит миг рождения. Он не запоминает и миг смерти, зато не раз представляет себе его.
        Смущает только древний иероглиф, обозначавший антиса. Точка, откуда начинается множество дорог. Или это все-таки множество дорог сходится в точку?»
        Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих, «Мемуары»
        Звезды - удивительные существа.
        Если любоваться ими, сидя в уютных шезлонгах, выставленных на лужайке перед домом, хлебнув глоточек тутовой водки, вдыхая запах маринада, пропитавшего курятину, уже готовую подрумяниться на шпажках, и наслаждаясь теплым вечером - звезды кажутся милыми котятами. Они прелестны и кокетливы, как девочки, едва вошедшие в ту сладостную пору, когда тело пахнет не молоком, а жасмином. Их хочется сравнить с бриллиантовыми гвоздиками, дырочками в бархатном покрывале небес, взглядами ангелов - поэты сходят с ума, живописцы безумствуют, еще глоточек водки, и тайна раскроется во всем великолепии.
        Для туриста звезды - названия. Альфа Паука, Бета Змеи, Лямбда Малой Колесницы. Предостережения: на планетах типа Китты рекомендуется носить темные очки, а под лучами двойного светила Йездана-Дасты - трижды в день закапывать в глаза цилокарпин. Голос информателлы: «На трассе в районе Слоновьей Головы зафиксирована активность флуктуации… в маршрут внесены коррективы…» Турист ступает по звездам, как обыватель - по булыжникам древней мостовой, редко глядя под ноги: шаг, другой, десятый, хлебнем водочки, зажуем зеленым лучком, и пошли дальше.
        Если взять энциклопедический инфокристалл и набрать в меню поиска «Звезда» - водород, углерод и гелий, карлики и гиганты, ядро и корона, диаграмма Кресса-Реншпрунга, предел Чандраманьи, спектральные классы и метод параллакса убьют романтику наповал. Бриллиантовые гвоздики обратятся в ржавые шурупы. Они ввинтятся в ваш трепещущий мозг. Взгляды ангелов иссохнут, став препаратом в лаборатории. Котята разбегутся, жасмин сменится формалином. Астрофизики покажут Мирозданию «козу», следующий глоточек, водка приятно обжигает рот, и скорее прочь отсюда.
        Звезды же сидят на черной лужайке космоса, в креслах-качалках, попивают мятный ликер и смеются над попытками разглядеть их истинную сущность. Потому что издалека ничего не видно. А вблизи никто не может смотреть на звезду, не моргая.
        Так или примерно так рассуждал один лысый щеголь в шортах и рубахе навыпуск. Он коротал вечерок под двумя лунами, любовался быстро темнеющим небом и был склонен к философии.
        - Забавно, - сухо заметил его собеседник: седой, маленький, с диковатыми чертами лица. - Ты случайно не пишешь мемуары?
        Лысый покраснел.
        Пряча смущение, он встал из шезлонга и отправился бродить по веранде, где на стене дома были развешаны куклы-марионетки. Разглядывая кукол, он делал вид, что пропустил вопрос мимо ушей. И вообще, риторические вопросы ответа не требуют.
        - Ясно, - кивнул седой. - Котята, девочки, информателла, препарат, формалин. Целая жизнь в пяти словах: от начала до конца. Так что же такое звезды?
        Лысый щеголь снял с крючка марионетку, изображавшую широкоплечего красавца-блондина. Куклу следовало бы нарядить в шелк и бархат, украсив голову пышным тюрбаном, а ноги - туфлями с пряжками. Вместо этого кукольных дел мастер заставил блондина довольствоваться синей робой и мешковатыми штанами - одеждой тюремного сидельца или обитателя психлечебницы.
        Марионетка вяло болталась на нитях. Безвольная и пассивная, она даже от ветра колыхалась, словно тряпка. Казалось, возьмись лысый за вагу - и он не сумеет влить в куклу эликсир жизни. Ну, шажок. Ну, механический жест. Ну, присядем на ступенечку.
        Финита ля комедия.
        Где-то в местах крепления нитей крылся дефект.
        - Искушение, - тихо сказал кукольник в шортах. - Звезды - великое искушение. Никогда не знаешь, на что даешь согласие, приближаясь к ним.
        Над озером, невидимым отсюда, встал туман. Зыбкие пряди тянулись во все стороны: так овсяный кисель, разлитый по столу, стекает за край. Белесая дымка заволокла деревья, обвитые лианами тунбергии. Оранжево-алые цветы еле-еле виднелись сквозь газовую вуаль. Колыхались сонные поля арахиса. Острые иглы кактусов жалили призрачную плоть вечера. Расплавились очертания холмов вдалеке - там, где располагался космопорт. Заволновался маленький тапирчик, привязанный к изгороди.
        Но вскоре успокоился, лишь изредка фыркая.
        Утром здесь останутся два цвета: голубой и розовый. А сейчас туман спешил взять свое, урвать кусочек от позднего очарования. Лужайка перед домом, свободная от испарений, плыла по мерцающим волнам.
        Островок, сорвавшийся с якоря.
        - Дай мне уником, - велела женщина.
        Третья обитательница островка, не считая кукол, бойкая толстуха, она трудилась у вкопанного в землю стола. Столешница была завалена грудой продуктов: грибы, баклажаны, сладкий перец, лук, чеснок, зелень, сельдерей - и острый нож рубил это добро, как выражался лысый, «в мелкое какаду».
        Чувствовалось, что хозяйка далека от звездных проблем.
        - Запросто, - лысый щеголь достал из кармана шортов свой уником. - Лови!
        Он взмахнул рукой и расхохотался, когда хозяйка дернулась, чтобы поймать приборчик. Ответный взгляд женщины превратил хохот в смущенный кашель. Стесняясь мальчишеской выходки, кукольник спустился с веранды, подошел к столу и с поклоном отдал уником.
        - Ну, извини, - пробормотал он. - Фелиция, душенька! Неужели ты предпочитаешь жить с глубоким старцем? Вместо шуток - анализ мочи, вместо тутовой - обезжиренное молочко. Вместо здорового секса двух умудренных опытом людей - …
        - Думаешь, лучше жить со старцем, впавшим в детство? - спросила женщина.
        Отложив нож на секунду, она набрала код справочной космопорта. Сперва долго бибикал зуммер «Занято!» - большая редкость для здешнего порта, захолустья, не избалованного наплывом кораблей. Потом голос информателлы приветливо сообщил:
        - В связи с повышением фоновой активности в секторе, превышающей рубеж Трингера, все рейсы отменены до шести часов утра. Корабли, ранее вылетевшие рейсом на Борго, а также следовавшие транзитом, не принимаются. Им рекомендовано совершить посадку на Чейдау. Администрация приносит извинения…
        - Перестраховщики! - возмутилась хозяйка. Нож молнией замелькал в ее руках. Окажись под лезвием не овощи, а чрезмерно осторожные диспетчеры космопорта, им бы не поздоровилось. - Фоновая активность! Еще никаких флуктуаций нет и в помине, еще неизвестно, появятся ли они вообще, а наши боягузы уже запирают ворота! Представляю, что сейчас творится на Чейдау!
        - Он прилетит, - заметил седой. - Не волнуйтесь, Фелиция. Он обещал, значит, прилетит. Ждать и не дождаться - лишняя боль. Он не захочет причинять эту боль нам, поверьте.
        - Ясное дело, прилетит! Для кого я готовлю этот банкет? Если хоть одна крупица испортится, я задушу его тем галстуком, который купила маленькому негодяю в подарок…
        Лысый вернулся на веранду. Держа в правой руке вялого блондина, левой он взял с гвоздя троицу кукол, закрепленную на общей ваге. Все трое были вехденами, наряженными в полувоенный камуфляж. Один дул в трубу, второй бренчал на гитаре, третий с упоением колотил в барабан.
        Управлять куклами можно было как всеми сразу, так и по очереди.
        - Я давно хотел спросить тебя, Гишер, - сказал щеголь. - Ты говоришь: боль. Так спокойно, деловито… Каково быть экзекутором?
        Седой свернул очередную самокрутку.
        - Нормально. Я из трудовой династии. Отец, дед, прадед… Ничего другого не знаю.
        - Но боль! Причинять людям боль…
        - Горячий чайник тоже причиняет боль. Если ткнуть в него пальцем или сдуру хлебнуть из носика. А прокаженный боли не испытывает. Гниет себе помаленьку - безболезненно. У меня никто из пытуемых не умер. Живы-здоровы - эти на свободу вышли, те схлопотали пожизненное. С некоторыми я переписываюсь. Жена, дети, хлопоты, новости. В гости, между прочим, зовут!
        - Не понимаю, - честно признался лысый.
        - Нечего тут понимать. Я вот тоже не понимаю, с какой радости ты зовешь клиента куклой. Ты же его не водишь в прямом смысле слова?
        Лысый улыбнулся.
        - Я его не вожу. Я его работаю. Но сейчас я на пенсии. Извини, что затеял этот разговор.
        - Ладно. Я привык.
        - Еще по маленькой?
        - Давай.
        В тумане, обступившем лужайку, звучали таинственные голоса. Трели ночных птиц, вздохи ветра, шелест листьев и свирель в бамбуковой роще - партии множества инструментов сливались в общую симфонию. Тоненько вступили скрипки-звезды. Метеоры, сгорая в атмосфере, пели валторнами. Мрак космоса, смыкаясь вокруг планеты, как туман - вокруг островка, прилегающего к дому, вел партию басов. Кометы били в литавры.
        Трое людей ждали, вслушиваясь.
        Часть третья
        Террафима
        Глава первая
        Все любят семилибертусов
        I
        - Синьорита! Один кофе!
        - Со сливками? Со взбитым желтком? С ромом?
        - Просто кофе.
        - Пти? Грандо? Супер?
        - Грандо…
        Лючано с наслаждением потянулся, хрустнув позвонками, и откинулся на спинку полиморфного кресла. Кресло тут же начало подстраиваться под новое положение тела клиента. По прошествии сорока минут ожидания эта услуга, сперва забавная, раздражала сверх меры. Как собраться с мыслями, если под тобой все время что-то шевелится?
        И задницу гладит, зараза. В смысле, массирует.
        Он ткнул пальцем в подлокотник, вызывая пульт-проекцию, и перевел назойливую технику в пассивный режим. Вздохнув с облегчением, сделал глоток «Елового утра». Слишком много льда. А в релаксатории не жарко. Надо сказать бармену, чтоб прикрутил кондиционер…
        Релаксаторий Лючано успел изучить вдоль и поперек. Стойка бара - натуральное дерево. За стойкой, смешивая коктейль, жонглирует посудой бармен - не натуральный, голем. Рядом колдует над джезвой-самогрейкой пышногрудая мулатка - вот это с гарантией натуралка. Напротив, взгромоздясь на антиграв-табурет, парит в метре от пола субъект экзотического вида. Холеное, наглое лицо, жидкие усики-«таракашки», тщательно завитые локоны спадают на плечи…
        Мелкий аристократ из варваров.
        Ишь, вырядился: кружева, золотое шитье, ботфорты выше колен, со шпорами… Кого ты в звездолете пришпоривать собрался? Капитана? Стюарда? Хорошо хоть, шпаги нет. И лучевика. Такие типы обожают прогресс, свалившийся им на головы в буквальном смысле слова - теперь, упившись, можно не только рубить, но и палить во все стороны. К счастью, не в баре космопорта: законы Лиги не делают различий между «благородными» и «чернью».
        «По букве закона не делают. А по духу… Есть у законов такой милый душок. Когда пахнет не голубизной крови, а количеством кредиток на счету…»
        - Эй! Ты пялиться? На мой? Вызов?!
        - Вам показалось, синьор. Я просто жду кофе.
        Унилингва хама оставляла желать лучшего, как и его манеры. Все ясно: местный барончик (или как они на Террафиме титулуются?) впервые отправился Галактику посмотреть, себя показать. Если б не впервые, не лез бы на рожон. И не хлестал бы галлонами «Звездный путь» - на вкус это пойло еще хуже, чем на вид. Заливает обиду, красавец: фамильную секиру, которой прадед кромсал врагов в капусту, в каюту взять не разрешили. Пришлось сдавать в багаж.
        Теперь в ожидании рейса надувается спесью и алкоголем.
        Остальная публика интереса не вызывала. Техноложцы в деловых костюмах, на лацканах - наклейки с посадочными талонами бизнес-класса; группа вехденов в национальных одеждах; толстенный вудун сверкает белозубой ухмылкой в окружении целого гарема - жены, наложницы, эскорт-любовницы; за столиком чинно обедает помпилианская семья - супруги и двое мальчишек-сыновей; компания подогретых «жжёнкой» офицеров не поймешь чьей армии пьет «за прекрасных дам» и горланит «Вдовушку»…
        Тарталья с раздражением махнул мулатке: неси, мол, кофе!
        «Рабство не пошло тебе на пользу, малыш, - констатировал маэстро Карл, старый добрый внутренний голос, первый из двух вечных спутников. В сказанном отчетливо сквозили нотки беспокойства. - Твой характер стремительно портится. Давно ли ты был гребцом на галере? Давно ли чихнуть не мог без приказа? Вспомни рабский рацион. Вспомни, как тебя убивали пять раз на день…»
        «Я помню, маэстро».
        «Тогда радуйся тому, что имеешь! И не ворчи по любому поводу! Не об этом ли ты мечтал, получая багаж на Китте? Релаксаторий, мулатка, „Еловое утро“…»
        «Прямо-таки мечтал…»
        «Малыш, ты - жуткий зануда! Думал ли ты, что твои желания однажды воплотятся в жизнь благодаря экс-легату Гаю Октавиану Тумидусу?»
        «И в страшном сне представить не мог!»
        «Так подумай. Хорошенько подумай. О жизни, о ее причудах. И о себе самом».
        Маэстро прав. Надо радоваться. Слышишь, желчный брюзга! - радуйся! Превращение в робота тебе больше не грозит, к тебе снова относятся, как к человеку, а ты все равно чем-то недоволен…
        «Как к человеку? - вмешался Добряк Гишер. - Действительно?..»
        II
        - …Выделить гостевую каюту класса «В». Поставить на довольствие по норме младшего офицерского состава. Выполнять! - приказал Тумидус офицеру, явившемуся на вызов.
        Офицер, которого Лючано раньше на «Этне» не видел, а если и видел, то не запомнил, бросил на «подопечного» скептический взгляд - и внезапно улыбнулся.
        - Прошу за мной. Первым делом сходим за вашей одеждой - вам не следует носить это…
        По коридорам спешили группы рабов. Словно муравьи - добычу, они тащили плазменные резаки, бухты силовых кабелей, листы термосила и биопласта, упаковки с герметиком, крепежные штанги и распорки. Надо было залатать пробоины и восстановить энергообеспечение, чтобы галера смогла дотянуть до ближайшего космодрома с ремонтными доками.
        Однако Лючано эта суета уже не касалась. Сам того не ожидая, он оказался вне ее, наблюдая со стороны, как сквозь стекло аквариума, за беготней рабов и свободных. Мозг превратился в плотный ком ваты, клочья лезли наружу через уши. Топот ног и сообщения по внутренней связи с трудом пробивались в сознание. Отчасти виной тому была выпитая тутовая водка. Но - лишь отчасти.
        Он больше не раб.
        Не раб…
        Не раб!
        «Ошейник» - не в счет. Разве стал бы так разговаривать с ним сопровождающий офицер, оставайся Тарталья по-прежнему рабом Тумидуса?!
        - …Аквилий Понт.
        - Простите?
        - Меня зовут Аквилий Понт. Офицер-диспенсатор II класса.
        - Очень приятно, - вата на миг растворилась. Тарталья вздрогнул: его резанули заискивающие интонации в собственном голосе. - Лючано Борготта.
        - Вас устроит одежда, в которой вы прибыли на борт «Этны»?
        - Более чем!
        Аквилий Понт тактично обождал за дверью, пока Лючано переоденется, и повел его показывать каюту. Разумеется, это были не капитанские апартаменты, но, пожалуй, не хуже полу-люкса в отеле «Макумба». А после рабского кокона в общем спальном отсеке - и вовсе хоромы, как сказал бы Степашка!
        Тарталья мельком глянул в зеркало, висевшее над койкой. И с неприятным удивлением обнаружил, что, пока он изучал новое жилище, Аквилий Понт с не меньшим интересом изучал его самого. Интерес этот был какой-то болезненный, можно сказать, постыдный. Словно скрытый гей загляделся на прелестного юношу. Заметив, что «прелестный юноша» перехватил чужой взгляд, помпилианец быстро отвернулся.
        Может, он и впрямь педик?
        - Располагайтесь, не буду вам мешать…
        С явной неохотой офицер-диспенсатор удалился. Впервые с того момента, как он ступил на палубу «Этны», Лючано остался один. В собственной каюте. Семилибертус; «наполовину свободный». Новый, незнакомый статус. Все-таки «наполовину свободный» в то же время означает «наполовину раб». Но офицер обращался к полурабу с подчеркнутой вежливостью! - вряд ли он так же предупредителен с подчиненными. С другой стороны, этот масляный взгляд… Решил поиздеваться? Обождать, пока полураб окончательно возомнит себя свободным? И вот тогда - по сусалам, да мордой в дерьмо: знай свое место!
        То-то весело, небось, будет!
        Оставалось утешаться малым: подобным образом издеваются над человеком. Вещь, «живой аккумулятор» - скверный объект для издевательств.
        На ужин Лючано шел, как на допрос с пристрастием. Вспоминалась отсидка на Кемчуге. Только сейчас он готовился к куда менее завидной роли, нежели младший экзекутор.
        Кают-компания встретила его гомоном голосов и звяканьем расставляемых приборов. Поначалу на новенького никто не обратил внимания. Он тихо просочился в дальний угол. Как остаться незамеченным за овальным столом человек на тридцать, когда все усядутся есть, Лючано не представлял.
        - Господа офицеры! - возвестил стюард. - Кушать подано!
        И Тарталья, замешкавшись, мигом попался на глаза сервус-контролеру I класса Марку Славию.
        - А, Борготта! Добрый вечер! Присаживайтесь, не стесняйтесь, - Марк указал на пустующий гумипластовый стул рядом с собой.
        Вокруг загалдели: Тарталью хлопали по плечам, поздравляли, о чем-то спрашивали… Едва успевая отвечать на приветствия и вымученно улыбаться в ответ, он все отчетливей понимал: помпилианцы сговорились. Хотят, чтобы полураб расслабился, поверил - и тогда удар получится стократ больнее. Выхода нет: придется играть по их правилам. Но удовольствия мы вам не доставим, господа-хозяева!
        Лючано Борготта умеет держать удар.
        - Да оставьте же человека в покое! - возмутился наконец Марк.
        Он едва ли не силой усадил «человека» за стол. Офицеры волей-неволей отправились по местам. Видя нездоровое любопытство во взглядах, бросаемых на него, Тарталья еще больше утвердился в своих подозрениях.
        Кормили младших офицеров на «Этне» как на убой. Тумидус на питании команды не экономил. Телятина под кисло-сладким соусом, пряный рис с зернышками кукурузы, зеленым горошком и карри, хлебцы с тмином, бокал легкого «Дюбуа» и чашечка кофе… После рабского рациона это было настоящее пиршество! Набив живот, Лючано осоловел, но, едва трапеза подошла к концу, и офицеры, промокая губы салфетками, потянулись к выходу, вновь подобрался.
        Сейчас…
        - Как вам ужин, Борготта?
        - Благодарю, превосходно! Что мне надо делать?
        - Делать? - изумился Марк. Рослый, плечистый, он с осторожностью доброго великана похлопал Лючано по плечу, как если бы боялся сломать дорогую игрушку. - Ничего. У вас был тяжелый день, вы нуждаетесь в отдыхе. С удовольствием поболтал бы с вами, Борготта, но меня ждет ремонт корабля. Фаги задали галере славную трепку…
        Похоже, Марк говорил вполне искренне. Ему действительно хотелось посидеть с недавним рабом за бокалом винца, потолковать о разных пустяках. Но - долг службы! Будь «Этна» цела, тогда - другое дело…
        - Наверное, каждая пара рук на счету?
        - Ну, не до такой степени, - улыбнулся сервус-контролер. - Отдыхайте.
        И Лючано в полном недоумении отправился отдыхать. Никто его не окликнул, не остановил, не приказал заняться делом, в то время как рабы и члены команды трудились, не покладая рук.
        Что происходит?!
        «Ничего хорошего», - буркнул Добряк Гишер со свойственным ему оптимизмом.
        За завтраком он снова ожидал подвоха - и снова не дождался. Никто не поставил на место семилибертуса, невесть что возомнившего о себе, никто не сказал ни одного грубого слова. Напротив: помпилианцы были вежливы и предупредительны, как… как…
        Сравнение вертелось на языке, ускользая.
        - Вы б зашли к корабельному врачу! - дал совет Аквилий Понт. - Бывает, последствия атаки фагов сказываются не сразу. Лучше провериться, от греха подальше…
        Маясь от безделья, Лючано направился в медотсек, на ходу прислушиваясь к собственным ощущениям. К маленькой пакости, что проникла в него вчера, стремясь слиться, срастись, опять стать частью целого. Есть? Нет? Растворилось без следа? Ушло? Или вчера ему просто померещилось? Когда выворачивается наизнанку континуум, на обзорниках метет звездная пурга, а законы мироздания начинают сбоить - верить нельзя ничему.
        Собственным ощущениям - в первую очередь.
        При враче надо помалкивать. Иначе упекут до скончания века в какую-нибудь закрытую лабораторию. Нет уж, благодарю покорно! На роль подопытной крысы Лючано Борготта не согласен!
        «А на роль заключенного ты давал согласие? На роль раба? - ехидно поинтересовался Гишер. - Сыщет доктор у тебя в кишках огрызок флуктуации - все, пиши привет!»
        Лючано покрылся холодным потом, но было поздно.
        Дверь медотсека с шелестом ушла в стену, открывая проход.
        - Заходите, заходите! - медикус-контролер Лукулл встретил гостя с распростертыми объятиями. - Я как раз хотел за вами послать, а вы сами сообразили. Очень, очень правильное решение! Люблю сознательных пациентов. Ложитесь в капсулу, будем вас сканировать…
        От былой нервозности Лукулла не осталось и следа. Необходимость обследовать и, если понадобится, лечить раба Борготту, «как свободного», больше не вызывала в нем душевного раздрая.
        - Вам удобно? Чудненько. Дышите… не дышите!.. один, два, три… Все, можете дышать. Нуте-с, нуте-с, что тут у нас?
        Врач по плечи нырнул в недра медицинского монитора. Лючано с тревогой наблюдал за докторской спиной. Вдруг сбудется пророчество Гишера…
        - Извините, вынужден попросить вас снова задержать дыхание. Не шевелитесь! Возьмем ультра-диапазончик… ага, вижу, вижу!..
        «Влип! Накаркал подлец Гишер…»
        - Я вас поздравляю! Вы в полном порядке. Слабое переутомление, и сердечко частит, но это мы поправим, будете как новенький…
        Насвистывая веселый мотивчик, Лукулл открыл аптечку.
        - Вот вам пилюльки: по одной три раза в день после еды. Запомнили? Ну и отлично! И старайтесь не волноваться. Если что - заходите без стеснения…
        Кажется, врач хотел сказать что-то еще, но на пульте требовательно запищал зуммер. В дальнем конце медотсека, на крайнем коконе замигали алые огоньки. Всплеснув руками, Лукулл кинулся туда.
        Уже в коридоре Лючано ухватил за хвост мысль, ускользнувшую от него за завтраком. Нарочитая заботливость помпилианцев больше всего напоминала общение с больными. С убогими, скорбными рассудком; с калеками, кому не по карману восстановительная операция.
        Смущение, интерес, неловкость.
        Легкое сочувствие.
        Во что же он вляпался, став семилибертусом?!
        Пять дней прошли, как в раю. К ремонтным работам Лючано не привлекали. Когда он сам вызывался помочь - деликатно отстраняли. Для черной работы у нас есть рабы, для квалифицированной - специалисты. А вы, простите, кто? Наладчик двигательных систем? Нейроэлектронщик? Ах, невропаст, а по совместительству - экзекутор? Спасибо, управимся без вас.
        Трижды он пытался выяснить, что сталось с Сунгхари. Сервус-контролеры и доктор Лукулл в ответ лишь пожимали плечами. Жалостливого сочувствия в их взглядах прибавлялось. Можно ли без тараканов в голове интересоваться здоровьем рабыни-брамайни?
        Сразу видно - беречь надо человека.
        Иначе пропадет.
        Увидеться с детьми-гематрами тоже не удалось. Помпилианцы ограждали семилибертуса от прямых контактов с рабами. Дескать, подобные встречи могут вызвать нежелательные эмоции. В отсеки «Этны», предназначенные для рабов, попасть не удалось, а рассчитывать на случайную встречу в коридоре не приходилось. В итоге Лючано часами валялся на койке и пялился в терминал. Но разумное, доброе и вечное, а также глупое, злобное и одноразовое (последнего в галерной фильмотеке оказалось куда больше!) не лезло в голову.
        За двое суток «Этну» залатали достаточно, чтобы галера смогла разогнаться для совершения РПТ-маневра. Из разговоров в кают-компании стало ясно, что корабль летит к Террафиме - варварскому мирку, космическому перекрестку, где обосновались миссии и представительства едва ли не всех развитых цивилизаций Галактики. Еще двое суток ушло на разгон: искалеченный корабль с трудом набирал скорость. Жизнь на галере мало-помалу вошла в обычную колею, и как-то вечером Марк Славий зазвал Лючано к себе в каюту, угостив крепкой граппой. Граппа развязала Лючано язык, и он, похоже, наговорил лишнего, жалуясь Марку на злую судьбу. Марк внимал, кивал, сочувствовал и остался, на удивление, весьма доволен беседой.
        А Тарталья утром недоумевал, что это на него нашло.
        Перед посадкой Тумидус вызвал его к себе и в очередной раз удивил: вручил кредитную карточку «на карманные расходы». Экс-легат был сух, но вежлив. Вдаваться в объяснения он не пожелал.
        Таможенный и пограничный контроль прошли как по маслу. Лючано оглянуться не успел, как «встал на прикол» в релаксатории космопорта - легат отлучился по делам, велев ждать здесь. Накачиваясь кофе, он вяло думал, что мог бы сейчас встать и уйти. Ищи ветра на чужой планете… Дальше крамольных мыслей дело не пошло. Бежать? Скрываться? Податься в нелегалы?
        И что дальше?
        Кредитку Тумидус заблокирует в любой момент. Опять же, «ошейник»…
        - …Встань и отойди.
        III
        - …Встань и отойди.
        Поначалу Лючано не обратил внимания на требовательный детский голос. Мало ли к кому обращается незнакомый мальчик?
        - Ты глухой, раб? Я сказал: встань и отойди.
        Ребенок старательно копировал интонации кого-то из взрослых.
        Обернувшись, Тарталья обнаружил возле себя мальчишку-помпилианца лет пяти. Чудное дитя, хоть на картинку: блондин, аккуратная стрижка, костюмчик с модными «радужками». Мальчик снизу вверх смотрел на Лючано. Лицо его было исковеркано злым недоумением: почему раб не спешит выполнять приказ?!
        - Ты меня не слышишь?
        - Я тебя слышу, малыш, - улыбнулся Лючано.
        - Тогда встань и уйди. Я буду отсюда смотреть визор, - снизошел до объяснения юный помпилианец. Чувствовалось, что он готов кинуться в драку, лишь бы восстановить привычную, естественную картину мира, где рабы встают и уходят, а не сидят и ухмыляются.
        - Не хочу я отсюда уходить, - с благодушием взрослого человека ответил Тарталья. - Найди себе другое место, и смотри на здоровье. Или садись вот в это кресло.
        - Ты раб. Ты должен повиноваться. Уходи!
        Малыш едва не плакал.
        На его глазах рушились устои окружающего мира.
        Лючано стало жаль ребенка. Он уже решил было встать, во избежание психической травмы, но тут рядом образовался второй мальчик, постарше - явно брат «хозяйчика». Не долго думая, старший отвесил младшему подзатыльник. На удивление, малыш не заревел благим матом, а только надулся и с немым вопросом уставился на брата: за что?!
        - Это не раб, балда. Это семилибертус, - объяснил старший. - Он не должен тебя слушаться. Понял?
        - А тебя?
        - И меня тоже.
        - А маму с папой?
        - И маму с папой.
        - А…
        - И дедушку с бабушкой. И учителя Рабирия. Никого. Ты угомонишься или нет?
        - А хозяина?
        - Хозяина - должен. И то… - мальчик задумался. - Он хозяина по-другому слушается. Иначе. Не так, как все рабы.
        - А почему - не так? Почему?
        - Отстань, почемучка! Извините, пожалуйста, - серьезно обратился он к Лючано. - Клавдий еще маленький, он раньше не видел семилибертусов. Только по визору.
        - Да я и не в обиде…
        Маленький Клавдий растерянно моргал, во все глаза разглядывая диковинку - раба, который не слушается.
        - А я вас знаю, - вдруг заявил старший мальчик. - Вы к нам в школу приходили.
        - В школу?
        - Ну да, на Октуберане. 24-й Патриотический лицей имени 3-го Триумфа, в прошлом году. Не помните?
        - Извини, дружок, - машинально Лючано начал копировать интонации Гишера. - Ты меня с кем-то путаешь. Я никогда не был на Октуберане. Ни в прошлом году, ни в позапрошлом.
        Беседа с детьми, поначалу забавляя, стала раздражать. Или у ребенка отвратительная память на лица, или у Лючано имеется двойник, посетивший Октуберан в прошлом году. Интересно, а его Тумидус тоже отправит по школам? Зачем? Показывать, чем отличается семилибертус от раба?
        Будем ходить по младшим классам и никого не слушаться!
        - Да, наверное… - приглядевшись, с неохотой признал старший мальчик. - Это были не вы. Просто очень похожи. Семилибертусы все одинаковые.
        Вот так объясненьице! Впрочем, для человека, редко сталкивающегося, к примеру, с брамайнами, они тоже все на одно лицо. Может, и семилибертусы для помпилианцев…
        - Персий, Клавдий! Что вы там делаете?
        - Мам, мы познакомились с семилибертусом!
        - Не выдумывай, Персий! Сколько раз вам твердить: не приставайте к незнакомым людям!
        К детям решительно направилась мамаша - дородная матрона. Платье она себе выбрала, мягко говоря, рискованное: в обтяжку, ядовито-болотного цвета. Прическа напоминала вудунскую мамбу, свернувшуюся кольцами. Кукольное, милое личико резко контрастировало с пышными телесами и вульгарной одеждой. Подходя, матрона взглянула на Лючано, - и едва не споткнулась.
        Напускная строгость мигом улетучилась с ее лица, сменившись знакомой полуулыбкой. Казалось, наркоманка «в завязке» увидела в свободной продаже любимую дурь, за смешные деньги, практически даром, и в душе ее началась борьба соблазна с зароком.
        Такие улыбки Лючано часто видел на «Этне» в последние дни.
        - Извините моих детей за назойливость. Клавдий еще не отличает…
        Женщина от смущения замялась, подыскивая нужные слова.
        - Ничего страшного, - пришел на помощь Тарталья. - Они мне не мешают. Напротив, так даже веселее…
        - Правда? - расцвела матрона, от волнения хлопая ресницами. Лючано почудилось, что он ощущает легкий ветерок. - Они вам действительно не помешали?
        - Нисколько.
        - Очень рада. Не люблю, знаете ли, когда Клавдик с Персиком доставляют кому-нибудь беспокойство. А они это умеют! Очень непоседливые дети.
        - Да, я заметил. Сам такой был в их годы.
        - Ах, в детстве все мальчишки одинаковы! Вот и муж мой рассказывает… Кстати, ваш рейс скоро?
        - Я уже прилетел. Жду…
        Лючано задумался. Как теперь называть хозяина?
        - Жду своего патрона, - нашелся он.
        - А наш рейс задерживается. На два часа. Представляете?
        - Безобразие!
        Волей-неволей приходилось поддерживать беседу. Кроме того, сидеть перед стоящей женщиной было неловко. Предложить ей свободное кресло? Заговорит насмерть!
        Однако помпилианка его опередила.
        - Прошу вас за наш столик. Хотите кофе?
        - Мне, право, неудобно…
        - Да что вы! Мы просто хотим вас угостить. Наши дети побеспокоили вас первыми!
        - Ничуть они меня не…
        - Идемте-идемте! Петроний, закажи кофе!
        - Извините, я уже заказал кофе. Сейчас подадут…
        - Лишний кофе еще никому не повредил! Вы какой предпочитаете?
        - Черный «конферт», - сдался Лючано. - С сахаром.
        - Петроний, два черных «конферта» с сахаром!
        - Рад познакомиться, - привстал отец Клавдика с Персиком, щуплый мужчина с длинными, забранными в хвост волосами. - Петроний Флакк, горный инженер. Моя жена Цецилия. Мои дети…
        - Взаимно. Лючано Борготта… э-э… Невропаст широкого профиля.
        - Присаживайтесь, Лючано! А меня зовите Петронием, без церемоний… Прошу прощения, я не расслышал. Нервопат?
        - Невропаст. Кукольник.
        - А-а, значит, вы работаете с куклами?
        - Да, - решил не вдаваться в подробности Тарталья. - Работаю.
        Мулатка живо принесла два кофе, словно только и дожидалась знакомства Лючано с Флакками. Грандо оказался жиденьким, а «конферт», напротив, отличным: крепкий, густой, с пенкой кремового цвета. И кардамона с имбирем положили в меру, не в пример иным заведениям.
        - Ой, как интересно! Дети, вы слышали?
        - Слышали, - ответил за обоих Персий.
        Присев на стул, он принялся деловито рыться в рюкзачке, изготовленном в виде головы мезорского ящера-реликта. Распустив клапаны пасти, мальчик запустил туда руку и выудил марионетку. Простенькую, для туристов, на дюжину нитей. Кукла изображала жилистого и долговязого вудуна в белых одеждах бокора. Не шедевр, но, в целом, приличная работа. Особенно удалось лицо: скуластое, выразительное, в паутине ритуальных шрамов, с пронзительными глазами навыкате.
        - Вот с такими? - спросил Персий.
        - Такие я когда-то делал.
        - Делали?!
        - В определенной степени… Тетушке помогал.
        - Расскажите!
        - Да, Лючано, расскажите. Это очень интересно.
        - Мы никогда раньше не встречались с мастером-кукольником!
        - Просим!
        Они застыли в ожидании: Петроний, Цецилия, мальчики. Казалось, даже пар над чашками замер, готовясь внимать. И Тарталья, поражаясь сам себе, стал рассказывать. О куклах. О тетушке Фелиции. О детстве, проведенном на Борго. Совершенно незнакомым людям. Помпилианцам. Рабовладельцам. Подробно, взахлеб, обильно жестикулируя.
        Вот ведь чудеса…
        Поначалу слова выбирались наружу с неохотой, как бы недоумевая: а что это мы здесь делаем? Но Петроний махнул рукой, и мулатка-официантка, став на диво расторопной, принесла бокалы с ледяным пивом, фисташки и стакан мандаринового сока - Лючано отхлебывал попеременно сок, пиво и кофе, грыз фисташки, не прекращая рассказа, и дело пошло на лад. В горле словно провернули невидимый вентиль, речь лилась бурным потоком. Память, образы, картины, полузабытые ощущения извергались наружу, на благодарных слушателей.
        …мягкая стружка вьется из-под резца смолистой змейкой. Но резец соскальзывает, раня палец: боль, обида и кровь. На лице куклы остается шрам. Заготовка безнадежно испорчена.
        …«Короед, короед, кушал стружку на обед!» - приплясывая, орут соседские пацаны, едва жертва объявляется на улице. Они старше, они сильные и ловкие. Целыми днями они гоняют во флай-бол на самодельных аэроскейтах, плещутся в озере, а не возятся с дурацкими куклами, как девчонки, сидя дома под присмотром тетки.
        …чужой, маменькин (ну ладно, тетушкин!) сынок, мямля и размазня.
        «Сами вы… Жуки-вонючки!»
        «Ты кого вонючками назвал, короед?!»
        …драка. Хотя какая там драка? Его просто бьют. Все скопом. Расквашенный нос, кровь на порванной рубашке, синяки, ссадины. Слезы на глазах.
        «С кем ты подрался, Лючано?»
        «Ни с кем. Я упал».
        …Тетушка не верит, но ябедничать стыдно. Он еще им покажет! Его бьют снова. И всей компанией, и один на один, «по-честному». «Слабак!» Однажды слабак разбивает нос главному врагу, Антонио Руччи. Случайно, махнув вслепую. Отец Антонио кричит на «хулигана» из окна, обещает дать ремнем по заднице. Через неделю пацаны берут его с собой в сад деда Бертолуччо - воровать кивуши. И, разумеется, Лючано попадается.
        Все убежали, кроме него.
        «Мой племянник - вор?! Лючано, это правда? Синьор Бертолуччо, умоляю, не надо ругаться! Я накажу его как следует!»
        «Да-да, накажите! Чтоб зарекся воровать! Нынешняя молодежь ни на что не годна, кроме как сидеть в тюрьме…»
        О, это была настоящая поэма в прозе. Горестная поэма о злоключениях юного сироты. Помпилианцы слушали, затаив дыхание, лишь изредка, украдкой, вытирая скупые слезы сочувствия. Еще, просили они, еще…
        А потом пришел Гай Октавиан Тумидус.
        И все испортил грубой прозой:
        - Извините, господа, нам пора. Экипаж ждет.
        Когда они уходили, Тарталья оглянулся. Семейство Флакков глядело им вслед. Петроний и Цецилия выглядели счастливыми, но виноватыми и смущенными.
        Он так и не смог взять в толк - почему?
        IV
        «Экипажем» оказалась антикварная карета - без упряжки, с долгоиграющей гематрицей на облучке. Все управление рыдвана состояло из двух рычагов и двух педалей. Для местного извозчика - тот наверняка больше привык крутить хвосты лошадям, нежели верньеры приборов - сей механизм являлся пределом, который он был в состоянии освоить.
        Обликом извозчик напоминал своих коллег с Сеченя. Грязные штаны с кожаным «седлом» на заднице, под видавшей виды курткой прячется рубаха, застиранная до полной потери цвета. К различиям же относились шейный платок, экзотическая шляпа с цветком, торчащим из-за ленты, и за кушаком - складной нож длиной в локоть. А плутоватое выражение лица могло с одинаковым успехом принадлежать любому «водиле» с любой из обитаемых планет Галактики.
        В этом смысле пигмей Г'Ханга - брат родной.
        Покружив минут десять по наземным транспортным развязкам космопорта, самобеглая карета выбралась на «оперативный простор» - на трассу, ведущую в город. Название города Лючано прочел на указателе: Эскалона. С этого момента извозчика обуяла лихость: он решил продемонстрировать, на что способен его крейсер, и разогнал экипаж до невероятной скорости - около двадцати пяти миль в час.
        У пассажиров возникли серьезные опасения, что карета вот-вот развалится.
        Дорогу с обеих сторон окружали поля, где поспевали съедобные злаки. Желтизна с отливом в красную медь, далее - менее привычный багрянец, и совсем уж неожиданные прямоугольники странной культуры, похожей на цветущую сирень. Вдали, за полями, словно крепость, вырастала дымчато-пепельная стена леса. Над ней вздымались к небу гигантские «сторожевые башни», увенчанные курчавыми кронами цвета перепрелого индиго - метров по двести каждое.
        Но больше всего поразили Лючано не лесные великаны, живописные нивы и аквамариновое небо, все в клочьях разметанных облаков. Куда ни кинь взгляд, не было видно поселков, кемпингов, или хотя бы отдельных построек. Лишь трасса из космопорта в Эскалону, да возделанные поля напоминали, что здесь живут люди. Захолустное Борго и патриархальный Сечень куда ярче блистали следами человеческой деятельности.
        Он даже обрадовался, когда экипаж въехал в город.
        Унылые предместья с заборами, горбатыми домишками и жухлой травой вдоль обочины скоро кончились. Ивозчик сбавил скорость, колеса дробно загрохотали по брусчатке мостовой. Справа и слева потянулись неопрятные двух-трехэтажные здания с узкими окнами и безвкусной лепниной. Над черепицей крыш торчали печные трубы и флюгеры из ржавой жести. По деревянным тротуарам сновали эскалонцы - кафтаны, дублеты, робы, панталоны, сапоги, туфли с пряжками, башмаки на толстой подошве…
        И - шляпы, шляпы, шляпы! Уличные босяки, и те были в шляпах. Количеством и разнообразием головных уборов Эскалона успешно спорила с цивилизованным вдоль и поперек мегаполисом.
        «Надо бы и самому шляпой обзавестись…»
        Под колесами зашуршал «мокрый» террапласт. Контраст с предыдущим туземным кварталом оказался разителен: спиральные конструкции из пластичной неокерамики, «зонтичные» здания с тросами-растяжками, скрученными из мономолекулярных нитей, сотовые жилища с наращиваемым количеством модулей, «литые» дома из поляризованного плексанола, конструкции из гигантских монокристаллов металлокварца; силовые коконы наружных лифтов, биоподъемники…
        Последний писк архитектуры.
        Такой «сюрприз» могли отгрохать лишь наиболее продвинутые техноложцы - обитатели Ларгитаса. Эти любили прихвастнуть достижениями - как собственными, так и скупленными у иных рас. Ларгитасцы достигли многого, и от этого их, как никого другого, грызла зависть к энергетам - чьими услугами, несмотря на весь свой потенциал, они вынуждены были пользоваться. Собственные источники энергии оказывались слишком громоздкими и не всегда надежными.
        За кварталом техноложцев начались высотные «ульи» брамайнов. Быстро и дешево - минимум удобств, максимум вместительности. Впрочем, одно здание, которое Лючано назвал для себя «ритуальным», выглядело дворцом. Величественное строение венчал купол из нефрита, а ко входу вели широкие ступени, облицованные розовым мрамором.
        Он не знал, зачем брамайны возводят эти чудеса. Храм? Некрополь? Эх, мог ведь спросить у Сунгхари! - и не догадался. Где-то сейчас брамайни? Что с ней? Выжила ли?
        От невеселых мыслей его отвлекла новая смена декораций. Портики, ряды колонн, треугольники фронтонов, темная зелень и декоративные ограды не оставляли сомнений: здесь живут помпилианцы. Карета без предупреждения затормозила. Пассажиры, избалованные компенсаторами инерции, едва не повалились на пол.
        - Приехать, кабальерос. Гладиаторий.
        V
        Двухэтажный домик.
        Стены оплетены виноградом.
        Вместо двора - крошечный парк, окруженный чисто символической оградой.
        Гладиаторий не производил впечатления места, где людей учат убивать друг друга на арене. Может быть, у семилибертусов поединки происходят как-то иначе? Ментально? Как у Гая с Титом? Очень хотелось спросить об этом легата, но Лючано сдержался.
        Скоро все выяснится само собой.
        Калитка оказалась заперта. Выругавшись сквозь зубы, Тумидус ткнул пальцем в сенсор звонка. Пять-шесть секунд ничего не происходило. Затем воздух между прутьями ограды замерцал, сгущаясь в акустическую линзу.
        - В настоящий момент в гладиатории никого нет, - собщил на унилингве приятный мужской баритон. - Ланиста Жорж Мондени вернется в течение двух часов. Если вы желаете оставить сообщение - говорите после звукового сигнала. Ваше сообщение будет…
        Тумидус с раздражением щелкнул пальцами, и линза рассосалась. Помпилианец извлек коммуникатор, набрав номер.
        - Жорж? Где ты пропадаешь?! - набросился он на невидимого для Лючано собеседника. - Что значит - «срочное дело»?! Я тебя предупреждал? Понятно… Через час? Хорошо, жду.
        Внезапно успокоившись, легат выключил коммуникатор.
        - Бар видите, Борготта?
        - «Requies curarum»?
        - Да, «Отдохновение от забот». Ждите меня там. Через час я вас заберу.
        Не дожидаясь ответа, он решительно повернулся и устремился прочь. Легату явно приходилось бывать на Террафиме, и в помпилианском квартале Эскалоны он ориентировался без проблем.
        Лючано пожал плечами. Ждать - так ждать. Тем более, литром кофе сыт не будешь. По корабельному времени «Этны» обед миновал полтора часа назад, а здесь, на планете, уже смеркалось. Самое время ужинать.
        Сумерки падали на город хлопьями небесной сажи. Только что последние лучи здешнего светила (надо бы выяснить, как оно называется!) золотили крыши домов… И вдруг - хлоп! В считаные секунды навалилась темнота. Реагируя на падение освещенности, зажглись фонари. Надпись «Requies curarum» над дверью бара сделалась объемной, заколебалась в воздухе, переливаясь кармином и зеленью. Справа у входа располагался навес, под которым молча стояли люди. Человек десять, мужчины и женщины.
        «Для рабов» - прочел Лючано табличку на стойке навеса.
        «Скажи спасибо, малыш, что ты - не с ними. Иди, ужинай».
        «Спасибо, маэстро».
        «Паясничаешь? Ну-ну…»
        Внутри бар оказался вместительным. Интерьер в стиле «антик»: деревянные столы, стулья с резными спинками; за спиной бармена - полки с рядами бутылок. Возле стойки, отдавая дань моде, парили в воздухе «таблетки» антиграв-табуретов - как в релаксатории космопорта.
        «Дерево здесь, должно быть, дешевле пластика…»
        Едва Лючано сел за угловой столик, рядом немедленно возник раб-официант в белом фартуке, с поклоном вручив клиенту меню. Разбираться с помпилианскими названиями блюд Тарталья не стал: сразу переключил меню на унилингву. Мельком глянул на цены - приемлемо. Впрочем, какая разница, во сколько обойдется ужин? За нас платит Гай Октавиан Тумидус.
        Вот она, карточка.
        «Так любовницу по магазинам отправляют: подарки скупать…»
        - Салат «Цезарь». И свинину по-октуберански.
        - Гарнир?
        - Тушеный батиок. Да, еще пинту светлого пива.
        - «Хмельное»? «Дядя Клавдий»? «Колосок»?
        - «Колосок». Где у вас можно вымыть руки?
        - Туалет - направо и вниз.
        «Requies curarum» был приличным заведением средней руки. По вечерам здесь собирались помпилианцы - не богачи, но и не бедняки, обладатели визы или вида на жительство. «Те, кто имеет десятка три рабов», - уточнил Гишер, пока Лючано мыл руки и возвращался в зал.
        За ближним столиком болтала и смеялась, отдавая должное «Хмельному», компания молодых нотариусов. На варварской Террафиме, вступившей в Лигу недавно по галактическим меркам, даже мелкий служащий мог сделать карьеру гораздо быстрее, чем на родине. Неудивительно, что предприимчивая молодежь стремилась сюда. В глубине зала, за банкетным столом, звучали тосты - там справляли юбилей. Возле музыкального аппарата «Сонгвильд» мальчик с девочкой ели мороженое. Мальчик время от времени косился на ряды бутылок и вздыхал со значением. Вздыхать ему оставалось еще лет шесть - законы Помпилии по части запрета на спиртное для несовершеннолетних были строги.
        Зато для рыжего декуриона интендантской службы, оккупировавшего «висяк» у стойки, такой проблемы не существовало. Военнослужащие, уходя в увольнение, имели полное право напиваться хоть до сизых «кракенов» - лишь бы на следующее утро они были в строю.
        - Эй! Еще «Дядю Клавдия»!
        Бармен запустил по стойке литровую кружку пива, темного и густого. Следом к декуриону заскользила стопка «Егерской крепкой». И завершила движение закуска - блюдце вяленой саранчи.
        «Молодец! Чего зря брюхо набивать? От закуски градус падает…»
        К счастью, никто не тревожил Лючано, приглашая за свой столик. Официант принес заказ, и Тарталья получил возможность спокойно утолить голод, не отвлекаясь на докучливых собеседников. Покончив с едой, он бросил взгляд на циферблат-татуировку - часы успели перестроиться на местное время. Если легат пунктуален, в чем мы не сомневаемся, до его появления остается минут семь.
        - Эй! Повтори «Егеря»!
        Ожидая, пока бармен нальет новую стопку, рыжий декурион обернулся. Взгляд его уперся прямиком в Лючано - и заворочался, заерзал, норовя вгрызться буравом. В маленьких, налитых кровью глазках интенданта не было ничего хорошего, или хотя бы привычного. Ни сочувствия, ни понимания, ни болезненного интереса.
        Тупое пьяное раздражение.
        И еще - злоба.
        Декурион всем телом подался вперед, едва не свалившись с табурета. Он моргал, щурился, тщился что-то высмотреть в Борготте, мрачнея с каждой секундой.
        - Братца встретил! - хохотнул подвыпивший нотариус.
        Компания разразилась смехом, словно услышала остроумный анекдот. Декурион побагровел, резко обернулся к весельчакам - и, потеряв равновесие, шлепнулся-таки с антиграв-табурета на пол.
        - P-pedicabo ego… vos et irrumabo!..
        Нотариусы ржали табунком молодых жеребцов, рыжий детина неуклюже поднимался с пола, а Лючано, впервые сожалея, что знает помпилианский язык, понимал: сейчас кое-кому будет плохо. Земляки между собой как-нибудь разберутся, а инорасцу-семилибертусу в любом случае достанется. Надо делать ноги. Увы, декурион находился между ним и выходом. И бармен решит, что клиент норовит сбежать, не расплатившись…
        Рыжий наконец встал. Зачем-то уставился на свою правую ладонь, плюнул туда и с натугой сжал кулачище: мосластый, волосатый, с тугими костяшками. Хмыкнув с удовлетворением, декурион качнулся вперед и без вступительной речи заехал шутнику в ухо. Нотариуса унесло под «Сонгвильд», словно надувную куклу.
        Завизжала девочка.
        Героически вскочил мальчик: защищать.
        За банкетным столом подавились тостом.
        - Ах, ты, десятинщик!
        - Ты кого…
        - Бармен! Вызовите патруль!
        Кулак декуриона не спешил разжаться. Мосластая гиря с хрустом впечаталась в лицо второго нотариуса, который обозвал солдата «десятинщиком». Двое уцелевших повисли на драчуне и, спустя минуту, полную воплей и ругательств, завалили врага на пол. Кто-то упал сверху, бестолково молотя рыжего куда попало, кто-то скакал вокруг, норовя пнуть обидчика ногой. Декурион взревел сиреной гражданской обороны, стряхнул обузу и, не обращая внимания на пинки, вскочил - гораздо резвей, чем после первого падения.
        - Бармен! Где патруль!
        - У них занята линия!
        - Вечно их не дозовешься…
        Драка набирала обороты. Выбравшись из-под музыкального аппарата (от сотрясения тот заиграл «Астры для моей крошки»), шутник ухватил ближайший стул и разнес его в щепки об спину громилы. В ответ декурион молодецким ударом отправил шутника в нокаут. Секундой позже шустрый нотариус исхитрился засадить рыжему по гениталиям. Вояка с хрипом согнулся пополам, невнятно поминая «pedicabo» с «irrumabo» - и по хребту, по плечам, по голове скандалиста заходили части многострадального стула, подхваченные нотариусами.
        - Не смей! - визжала девочка.
        Мальчик делал вид, что желает участвовать.
        Бармен терзал коммуникатор.
        Банкет давал советы и пил здоровье пострадавших.
        Лючано решил, что ждать легата он может и на улице. Раб-официант, как ни в чем не бывало, возник перед столиком. Получив сигнал с сенсора вызова, робот выполнял задание, не интересуясь остальным.
        - Я хочу рассчитаться. Вот карточка.
        - Да, господин.
        Из кармана передника раб извлек портативный карт-ридер. Вставив карточку, он продемонстрировал сумму, дождался, пока клиент согласно кивнет, и произвел транзакцию.
        - Спасибо, что зашли в «Requies curarum». Приходите еще.
        «Ага, как захочу схлопотать по морде, так сразу…»
        - Солдат! Смир-р-р-на!!!
        За миг до команды декурион расшвырял противников и, косолапя, двинулся в сторону банкета. Но, услышав приказ, рефлекторно замер, даже руки по швам вытянул. Опомниться забияке не дали. По ступенькам вихрем слетел Тумидус, с умелой жестокостью завернул рыжему руку за спину, к затылку, ткнул мордой в стол.
        - Не дергайся, солдат. Изувечу.
        - Держите его! Мы сейчас… мы уже идем!..
        Разгоряченные, избитые, злые, как голодные фаги, нотариусы решили воспользоваться моментом и от души наломать обездвиженному противнику. Легат искоса зыркнул на них - и герои быстро передумали. Кажется, дошло: если этот здоровяка скрутил, то их просто по стенкам размажет.
        По ступенькам загрохотали сапоги. В баре объявился патруль: обер-центурион и пара курсантов с повязками-мигалками на рукавах. Выведены в режим «тревоги», мигалки синхронно вспыхивали алым, оставляя в воздухе мерцающие надписи:
        «Внимание! Военная полиция!»
        - Обер-центурион Припий! Благодарю за помощь в задержании!
        Прежде чем изъявить благодарность, Припий с ревностью воззрился на экс-легата. Штатский хлыщ декуриона ломает? Непорядок! Нам, патрулям, по чину положено, а всяческим штафиркам… Впрочем, глаз у Припия был наметанный. Да и выправку Тумидуса не заметил бы разве что слепой.
        - Забирайте буяна.
        - Кто затеял драку?
        - Он! - загундосил шутник, хлюпая разбитым носом. - Он первый…
        Обер-центурион демонстративно пропустил заявление нотариуса мимо ушей. Припий ждал ответа от декуриона.
        - Я, - выдавил рыжий.
        - Причина?
        Декурион покосился на Лючано, но ничего не сказал. Однако и Припий, и легат успели проследить за его взглядом.
        - Семилибертус. Ясное дело, - буркнул обер-центурион. - Важные господа решили посмеяться…
        Он замолчал. По лицу Припия ясно читалось, что начальник патруля бранит себя за длинный язык. Нотариусы отводили глаза. Мальчик, разгоряченный зрелищем драки, лез целоваться к девочке. Банкет выпил «за здоровье всех присутствующих». Бармен подсчитывал убытки.
        Музыкальный аппарат доиграл «Астры» и угомонился.
        - Вы арестованы! Следуйте за мной!
        Курсанты вывели декуриона наружу. Припий, козырнув на прощание легату, вышел следом. Лючано подумалось, что рыжего декуриона не станут наказывать слишком строго. В голосе обер-центуриона сквозили нотки понимания и…
        Сочувствия?
        - Вы расплатились, Борготта? Идемте, нас ждут.
        VI
        Сонный ланиста, которого Лючано не успел толком рассмотреть в тусклом освещении холла, выдал ему чип-карту от четырнадцатого номера (второй этаж, налево), сообщив, что завтрак с восьми до девяти, просьба не опаздывать.
        И ушел спать.
        Номер, как и весь гладиаторий изнутри, напоминал пансионат «семейного» типа на третьесортном курорте. Уют без лишней роскоши, по-домашнему. Две смежные комнаты, ванная с санкомплексом «Гигиена», крошечная кухонька и балкон с видом на парк.
        - Мне пора, Борготта. Слушайтесь Жоржа, и избежите проблем.
        На языке вертелось множество вопросов, которые хотелось бы задать Тумидусу, прежде чем расстаться. Но вопрос, прозвучавший первым, оказался неожиданным даже для Лючано.
        - Гай, у вас есть два раба… Дети-гематры, близнецы. Я смогу увидеться с ними?
        - Увидеться? - переспросил Тумидус со странной интонацией.
        «Зарвался, малыш», - подсказал издалека маэстро Карл.
        А Гишер подвел черту:
        «Влип, дружок».
        - А со мной увидеться вам не хотелось бы?
        Ошейник сдавил горло. Лицо Гая превратилось в лик исполина, надвинулось, вытесняя весь мир. Пришли удушье и паника. Лючано захрипел. В мозгу кружилась вьюжная звездоверть, как на обзорниках «Этны» во время атаки фагов.
        - А-а…
        Он сидел на полу, судорожно глотая ртом воздух. Легат не сдвинулся с места - стоял у двери, спокойный и равнодушный.
        - Запомните этот урок, Борготта. Вы - моя собственность. С помощью ошейника я достану вас где угодно, и когда угодно. С моими рабами вы увидитесь только в качестве одного из них. Восстановить клеймо в полном объеме проще простого.
        - Я… я понял.
        - Отлично. А теперь ложитесь спать. Надеюсь, я вас увижу нескоро. С завтрашнего дня вы наконец перестанете приносить мне одни неприятности. И начнете приносить хоть какой-то доход. Спокойной ночи.
        - Спокойной ночи, Гай.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (десять лет тому назад)
        В юности я удивлялся ограниченности маэстро Карла. Облетав с театром едва ли не всю Галактику, побывав на сотне миров, купаясь в разнообразии, за которое иной продал бы себя с потрохами, он мечтал о тихом домике на Борго, где можно по стенам развешать коллекцию марионеток, а по вечерам пить бренди на веранде, любуясь парочкой капризных лун.
        И так - изо дня в день. До конца отпущенного срока.
        Он сошел с ума, думал я.
        Стареет, думал я.
        Интересно, что думал он, глядя на меня - наивного, ничего не смыслящего в жизни идиота?
        - Вы ошибаетесь, - сказал профессор Штильнер.
        - Ничего подобного. Я убеждена, что вы решились на эксперимент и готовитесь к отлету. Никого не предупредив, не отчитавшись перед ученым советом, выбрав себя самого в качестве объекта. Адольф Фридрихович, вы превращаете авантюру в безумие…
        - Откуда у вас такие мысли? Вы делали расчет на меня?
        - Нет.
        - Поверьте, это ужасная ошибка. Вы вообразили невесть что, и теперь…
        Женщина шагнула вперед.
        - Не смейте мне лгать, профессор!
        Вне сомнений, она была гематрийкой. Как у всех представителей этой расы, речь ее напоминала ожившую стенограмму: размеренная, четко артикулированная, без резко выраженных интонаций. Эмоциональная окраска намечалась едва-едва - так художник набрасывает эскиз картины, которую, скорее всего, не начнет писать никогда. Знаки восклицания невольный свидетель, окажись он поблизости, мог лишь домысливать. Восстанавливать, исходя из скупых жестов, ориентируясь на «мертвую» мимику и точную, но малозаметную акцентировку.
        Тем острее чувствовалось возбуждение: критическая масса его, грозя взрывом, копилась в кабинете. Иногда намек звучит ясней констатации факта - так грудь, мелькнув в распахнувшихся одеждах, возбуждает больше откровенной наготы.
        - Госпожа Дидье… Эмилия Лукинична… - бормотал Штильнер, отступая к подоконнику. Он ослабил узел галстука, расстегнул воротник рубашки. Щеки профессора побагровели, как от удушья. - Да что ж это творится, в конце концов? Вы в моем кабинете, ворвались, кричите на меня…
        Женщина устало вздохнула. Маленькая, пухленькая, средних лет, в строгом платье с воротничком под горло, она могла бы быть привлекательной - в другое время и в другом месте. На Сечене ценили здоровую плотскость. Пышки-глупышки, толстушки-хохотушки хвастались более обширной коллекцией кавалеров, чем их ослепительные подруги - длинноногие и высоченные королевы красоты. Вряд ли гематрийка числилась в глупышках, а в хохотушках - тем паче, но все же…
        Увы, в данном случае женственность терпела сокрушительное поражение. Не всякому кавалеру по сердцу, сидя рядом с предметом обожания, раскрашивать каждую реплику дамы цветными маркерами, словно ребенку - черно-белый рисунок в альбоме.
        - Я готова убить вас, профессор. Своими руками. Но…
        - Спасибо на добром слове, госпожа Дидье, - шутовски раскланялся профессор.
        - Но допустить самоубийство, - продолжила госпожа Дидье, пропустив «благодарность» мимо ушей, - под видом эксперимента? Увольте, не могу. Это для вас переоборудовали «Жанетту»? Челнок напичкали автоматикой, будто жареного гуся - яблоками…
        - Чушь! Бред воспаленного мозга! Я не хочу слышать эти архиглупости! А если даже и для меня, то какое ваше дело?!
        Вот у профессора Штильнера не с логикой, так с восклицательными знаками все было в порядке. Большие, жирные, честные. За такие восклицательные знаки, подумал Лючано, судья дает срок, не вслушиваясь в доводы защиты.
        - У вас есть лицензия пилота?
        - Эмилия Лукинична! Обижаете! Я - космобестиолог!
        - Вы - космобестиолог-теоретик. Если угодно, выдающийся теоретик. Гениальный. И совершенно не умеете врать. Спрашиваю еще раз: есть лицензия или нет?
        - Есть. Я прошел трехмесячные курсы по пилотированию.
        Штильнер принял гордую позу. И зря.
        - Ясно. Кандидатский минимум. Класс «G-прим», орбитальные полеты. Третья категория сложности. Взлет и посадка - на автопилоте. Вы собрались полюбоваться Сеченем с орбиты?
        - Почему сразу - с орбиты? И потом, Аркадий Викторович не откажет послать со мной Данилу…
        - Какого еще Данилу?
        - Данилу Бобыля, своего личного пилота.
        - Крепостного? Ну да, конечно… Очень удобно - барин велел, и Данила летит, ничего не спрашивая. Сгинет - тоже не беда, Мальцов найдет себе нового. Ах, профессор, воля ваша, но я бы рекомендовала графу высечь вас на конюшне. Для вразумления. В древности это считалось самым популярным наказанием в здешних краях…
        «Высечь на конюшне?» - издалека переспросил Лючано.
        Его - младшего экзекутора, практика, не слишком образованного по части истории пыток - заинтересовала экзотическая идея. К сожалению, оба собеседника не обратили на Тарталью никакого внимания. Движения Штильнера и гематрийки, которую профессор именовал Эмилией Лукиничной, замедлились, а там и вовсе остановились. За окном, в вечерней мгле, над приземистым двухэтажным корпусом всплыл и начал мерцать объемный люминофор «ЕЕЩУДЯРГ». Вскоре мерцание застыло, превратясь в ровное, желто-голубое свечение.
        Лючано долго смотрел на эту абракадабру, мучаясь догадками, пока не сообразил, что слово будет правильно читаться не отсюда, из кабинета, а снаружи, со стороны трассы, проходящей за корпусом.
        «ГРЯДУЩЕЕ».
        Евгенический центр на Сечене.
        Любимое и, увы, нежизнеспособное дитя Адольфа Штильнера.
        Было даже слегка обидно. Жизнь и без того сложна, чтобы впридачу смотреть по ночам такие сны - весточки из прошлого. Тарталья предпочел бы что-нибудь эротическое, или комедию. Он пролился сквозь кабинет, сквозь окаменевший сон, не ощущая собственного тела, и сконцентрировался между письменным столом и шкафом, битком набитым инфокристаллами и мнемокапсулами. От его действия все пронизала дрожь, и дело сдвинулось с «точки замерзания».
        Надпись «ЕЕЩУДЯРГ» за окном опять замерцала.
        Правда, мелкий эпизод - миг-другой, не более - явно выпал из цепочки событий. Профессор Штильнер в данный момент стоял не у подоконника, как раньше, а у диванчика в углу, словно только что вскочил с него в негодовании. Гематрийка же без стеснения расположилась за профессорским столом. Двумя пальчиками она держала расстегнутый футляр из квазидермы с тиснением.
        - Ну, знаете… - с нескрываемой брезгливостью сообщила Эмилия, изучая добычу. - Всякое ожидала, но это… Хоть бы спрятали, что ли, от посторонних глаз?
        Штильнер в гневе замахал руками, желая возразить, дать укорот нахалке, и не в силах от ярости произнести хоть слово. Лишь спазматический кашель клокотал в горле. Наконец он угомонился, плюхнулся на диван и тщательно промокнул вспотевшую лысину платком. Лицо профессора сделалось утомленным, несчастным. Чувствовалось, вранье дается ему с огромным трудом, вызывая физическое недомогание.
        «Хотел эротики, малыш? - усмехнулся маэстро Карл. - Получи и распишись…»
        «И комедия не заставила себя ждать», - подвел итог Гишер.
        Лючано понимал гематрийку. Предмет, извлеченный Эмилией из футляра, не предназначался для демонстрации в приличном обществе. Разве что в «мягких» порно-фильмах, для семейного, так сказать, просмотра. Вагина из губчатой самоувлажняющейся микропорки с мобильными нано-стимуляторами, семясборник-консерватор, и отдельно - медальон-носитель с плесенью куим-сё. Запись «Тайных грез» или сериала «Новенькая из 10-Б». Этой штукой пользовались в донорских пунктах при сдаче мужского семени в банк, или для анализов. Но большей частью «мамочку» - мастурбатор «Lady blue», в комплекте виброяйцо для дополнительной стимуляции - облюбовали одинокие, застенчивые неврастеники, испытывающие трудности с сами знаете чем.
        - Вот, - еле слышно буркнул профессор, - теперь вы без спросу роетесь в моем столе… Постыдились бы! А это, между прочим, совсем не то, что вы думаете. Это, знаете ли, оборудование. Да-с, оборудование! Необходимое для эксперимента. Думаете, легко мне было спрашивать «мамочку» у продавщицы? Чуть со стыда не сгорел…
        Холодные, бесстрастные глаза гематрийки в упор смотрели на Штильнера. И Тарталья готов был поклясться, что в самой глубине, на дне, в тайном омуте, поблескивают знакомые искорки. Женщины так глядят на своих мужчин, оставшись с ними наедине. На пожилых, лысых, смешных мужчин, зачастую еще не выяснивших, что они - свои.
        Глядят, не видя лысины.
        Не замечая возраста.
        Обращая комическое в величественное.
        - Насколько я вас знаю, профессор, - сказала Эмилия Дидье, - вы предусмотрели и запасной вариант. Я имею в виду, кроме «мамочки». Не Данилу же, извините, использовать…
        Она шутит, с изумлением понял Лючано. Но изумление быстро прошло: мой сон, что хочу, то и подмечаю. Даже влюбленность и чувство юмора у гематров.
        Профессор кивнул с достоинством:
        - Да, предусмотрел. Я предполагаю взять на борт проститутку-брамайни, способную к зачатию и последующему деторождению. Это недорого и реально. Я узнавал. Отказ от родительских прав она подпишет перед стартом.
        Сон мало-помалу становился интересным.
        - Я понимаю это следующим образом, - Эмилия опустила футляр со злополучной «Lady blue» в ящик стола. - Вы, Адольф Фридрихович, тайно готовитесь к отлету на «Жанетте». С Данилой Бобылем, а если граф откажет, то и без Данилы. В самом деле, у вас же есть лицензия, вы три месяца штудировали пилотирование… Карту флуктуативных скоплений подходящего класса, полагаю, вы составили лично, как видный теоретик. В качестве суррогатной матери вы берете с собой проститутку-брамайни. Если проститутка откажется лететь, у вас про запас есть чудесный мастурбатор, способный хранить семя до трех недель. Я ничего не упустила?
        К концу ее тирады Штильнер был густо-багров. Лючано ожидал взрыва, но ошибся. Профессор шумно выдохнул, обеими руками пригладил волосы и рассмеялся.
        - Я, Эмилия Лукинична, иногда забываю, что вы из гематров. Слишком уж вы мне симпатичны. Нет, голубушка, вы изложили дело самым подробным образом. Спасибо, что вскрыли всю авантюрность затеи сумасбродного Адольфа Штильнера. А теперь послушайте меня. И не перебивайте! Вы единственная, с кем я делился своими умозаключениями, а значит, единственная, кто в силах понять.
        Он опустился на диванчик и замолчал, собираясь с мыслями.
        - Да, я теоретик. Рассеянный, непрактичный, легко увлекающийся человек. Но даже я вижу, что будет, выйди я на ученый совет. Почтенные коллеги, всем встать! Я принес вам преприятнейшее известие - радикальный прорыв в социал-управлении эволюцией человека осуществлен! Отныне передача расовых свойств энергетов по наследству при смешанных браках - тьфу, плюнуть и растереть! Дело за малым: в процессе зачатия, помимо обоих родителей, должен участвовать «третий нелишний» - флуктуативный материал, посланец космоса! Одного будущего родителя, а лучше - сразу обоих, требуется предварительно заразить частицами флуктуации континуума, которая в свою очередь рождена РПТ-маневром наших кораблей! «Кракен» или «дэв» в супружеской постели - залог успеха! Дорогие друзья, мы организуем экспедицию для подтверждения моей гениальной гипотезы, и благодарная Ойкумена нас не забудет! Господа меценаты, уважаемые спонсоры, шапку по кругу!
        - Вы уйдете под громовой хохот, - тихо сказала гематрийка. - При вашей репутации…
        Штильнер с горечью усмехнулся.
        - Разумеется. При моей репутации. Я даже не успею перейти к научным выкладкам. К объяснениям, что вместо агрессивного «кракена» для инициации собираюсь использовать «прото-амёбу». К заявлению, что корректировать эволюцию микрокосма можно лишь инструментами эволюции макрокосма… Меня закидают гнилыми томатами. Но самое опасное не это. Томаты я стерплю. А если в зале окажется ушлый молодчик, который сумеет подтвердить мою гипотезу на практике? Раньше, чем это сделаю я? Я готов делиться позором. Но делиться лаврами я не желаю!
        Лючано впервые видел такого профессора Штильнера. Он недоумевал, в чем дело. Шутки подсознания, решившего облагородить глупый сон - превратив комическое в космическое, а нелепость в самопожертвование? Причуды рассудка, компенсирующего напряжение реальной жизни?
        Влияние «ошейника»?!
        Стоило пару дней назад переволноваться из-за медицинского обследования, поддаться мнительности, воображая себе ужасы безумной заразы, частицы фага, поселившейся в твоих кишках - и нате-ка! Психика трансформировала нервный срыв в дурацкий сон, а собственный страх - в завиральные идеи Штильнера. Нельзя же, в конце концов, допустить, что нам снится реальный случай, который имел место быть?!
        А когда, собственно, это могло случиться? Евгенический центр «Грядущее» уже существует и еще не лопнул, как пузырь. Значит, не более одиннадцати и не менее четырех лет тому назад. Вычислить точнее вряд ли удастся…
        Бросая вызов этому безнадежному «вряд ли», сон вновь окаменел. Фигуры двух людей замерли. Перестал мерцать, а там и погас сакраментальный люминофор «ЕЕЩУДЯРГ». Лючано почувствовал, как, бестелесный и счастливый, он взмывает ввысь: над сном, над кабинетом, превратившимся в крохотную сцену - нет, в ящик кукольного театра, с каким, по словам тетушки Фелиции, ходили по Борго древние невропасты. От ящика в разные стороны тянулись пучки. Их структура вызывала оторопь. Преодолевая страх, Тарталья взялся за один из пучков, разбирая на нити, и искренне удивился, когда в ящике началось движение.
        Словно колесо, где пространство служило ободом, время - ступицей, а у спиц и вовсе не было названия, совершило один-два оборота.
        - Прогресс на Сечене в ваших руках, граф!
        Возвестив это, Адольф Штильнер вытер лоб клетчатым платком и перевел дух. Взяв кружку с чаем, он щедро набуровил туда из вазочки малинового варенья - своего излюбленного лакомства.
        - А вы как думаете, голубчик? - откинувшись на подушки, спросил граф Мальцов.
        - Стоит ли шиковать на благо какого-то сомнительного «социал-управления эволюцией человека»?! - спросил Лючано, уже ничему не удивляясь.
        Ответный удар Штильнера был беспощаден:
        - Милостивый государь! Я тоже, в свою очередь, полагаю финансирование вашего «Вертепа» швырянием денег на ветер! Три года вы за счет графа ездите по деревням…
        «Он просил дополнительных финансовых вложений у Мальцова! Это было… Когда же это было? Девять… нет, десять лет тому назад! Получив деньги, он напичкал „Жанетту“ автоматикой, мало надеясь на свою лицензию пилота… Далее - разговор с гематрийкой. Десять лет… я учил Никиту со Степашкой игре в „пристенок“… зимой выкупили Оксанку - девку во младенчестве украли цыгане, заставляли воровать, а она, тихоня, плакала…»
        Лючано отпустил пучок. Колесо вернулось в исходное положение. Кабинет профессора. «ЕЕЩУДЯРГ» за окном. И в кресле - гематрийка Эмилия Лукинична Дидье.
        - Я лечу с вами, Адольф Фридрихович, - сообщила она.
        Дальнейшая сцена была безобразна. Штильнер кричал, бранился, разбил стенную тарелку с дарственной надписью «Долику от друзей в день его сорокалетия!» - короче, бушевал, как мог. Запреты рисковать собой сыпались на Эмилию градом, перемежаясь угрозами увольнения и домашнего ареста. Профессор живописал трудности и опасности предприятия. Он уже забыл, что собирался отправиться в космос собственной персоной, имея в спутниках лишь проститутку-брамайни, если проститутка даст согласие, и Данилу Бобыля, если тому прикажет граф Мальцов.
        Но весь пыл разбился о ледяное спокойствие госпожи Дидье.
        - Я лечу с вами, - повторила она, когда профессор выдохся, охрип и замолчал. - Хотите, дайте мне пощечину. Вам сразу полегчает. Но от моего присутствия на борту «Жанетты» вам не избавиться. Во-первых, у меня есть лицензия пилота. И не ваш любительский «G-прим», а категория «Z-макро». Во-вторых, я, конечно, не проститутка, и не юная звезда подиума, но к зачатию и деторождению вполне способна. Если вы предпочтете мастурбатор, я готова стать суррогатной матерью. Надеюсь, аппаратура для искусственного осеменения на «Жанетте» имеется? В-третьих, для вашего эксперимента гематрийка ничем не хуже брамайни. Поскольку вы - техноложец, и не энергет ни в малейшей степени. Наконец, в-четвертых…
        Она встала из-за стола. Зачем-то подобрала осколок тарелки, на котором сохранился фрагмент надписи «Долику от…». Лючано следил за Эмилией, не в силах понять: на кого она похожа? Складывалось впечатление, что он видел ее раньше, при других обстоятельствах - или кого-то, напоминавшего эту женщину. Твердый рот, нос чуть вздернут; волосы цвета красной меди гладко зачесаны и собраны на затылке в узел. Ну видел же, клянусь чем угодно!
        Нет, память отказывала.
        - А в-четвертых, - закончила Эмилия Лукинична, - одного я вас никуда не отпущу. Так и знайте. Еще восемь лет назад, на Саузе, где вы читали у нас факультатив по типологии флуктуаций, я сразу поняла: вы - гений. А гениев никуда нельзя пускать без присмотра. Пропадут ведь…
        Когда профессор Штильнер молча приблизился к гематрийке и неуклюже опустился перед ней на колени, Лючано ощутил, что просыпается.
        И проснулся, к великому своему сожалению.
        Глава вторая
        Овощевод и шоумен
        I
        Вчера Тарталья перестарался, затемнив стекла до полной непрозрачности. В комнате стоял кромешный мрак. Лишь светился на руке циферблат-татуировка, да тлели контроль-индикаторы разнообразной машинерии, которой был напичкан номер.
        - Малый свет!
        Сработало. Над кроватью зажегся ночник. Лючано выбрался из-под легкого, но теплого одеяла с прослойкой из термосейвера, и вернул окнам прозрачность. Стекла оказались самые что ни на есть современные: гидрофобный полимер с шумопоглотителем и чистящей ионизацией. Не запотевает, не пылится, диапазон прозрачности - от нуля до 99,8%, коэффициент шумопоглощения - не менее 95%. Плюс голосовой привод…
        Номер только на первый взгляд выглядел провинциальным. Интересно, скрытые камеры слежения здесь тоже имеются? Впрочем, какая разница? Если Тумидус и так в любой момент, под любым углом и во все дырки…
        Вняв совету незримого маэстро Карла - выбросить легата из головы, мыслить позитивно и радоваться жизни, - он с решимостью мученика зашлепал в ванную. Комплекс «Гигиена» сиял металлическим напылением, подмигивал сенсорами и приглашал к взаимовыгодному сотрудничеству. Чем не повод для позитива?
        - Естественные отправления!
        Унитаз - сиденье с пакетом-утилизатором - без единого звука выдвинулся из стены. И после использования по назначению уехал обратно, распространяя аромат лаванды.
        - Чистка зубов!
        В губы ткнулась чистящая дентат-головка - устройство, фигурирующее в бесчисленном множестве похабных анекдотов. Завистники, не имея средств на дорогое удовольствие, норовили обхаять чудо техники. Лючано послушно открыл рот, позволив аппарату хозяйничать внутри. В течение тридцати секунд лазеры, ультразвук и ультрафиолет обрабатывали полость рта, удаляя остатки пищи и зубной камень, обеззараживая, дезодорируя, заживляя десны и восстанавливая костную ткань. Закончив труды праведные, головка, как до нее - унитаз, сгинула в недрах «Гигиены».
        Выбрав тоник и ароматизатор, он отрегулировал температуру и с удовольствием подставил тело упругим струям душа.
        Одну из стен кабинки занимало незапотевающее, как и окна, зеркало. С добродушной усмешкой вспоминая удивительно реалистичный сон, приснившийся этой ночью, Тарталья мельком глянул в него - и заметил некую несообразность в своем облике. Не то чтобы у него заметно уменьшился живот, выпали остатки волос или выросла третья нога…
        Татуировка!
        Творение Папы Лусэро увеличилось раза в полтора, нарастив щупальца-отростки. Словно змеи вдруг решили покинуть родное кубло и освоить новые территории. Весь позитив мигом улетучился. Снизив напор воды до минимума, он придвинулся ближе к зеркалу, стараясь получше рассмотреть своевольную татуировку. Змеи не просто расползлись на все плечо, подбираясь к груди. Проступили объем, фактура, явственные чешуйки и наросты, похожие на присоски.
        Чешется?
        Вроде бы нет…
        Лючано осторожно потрогал работу киттянского антиса. Обычная кожа, гладкая и мокрая. Ни припухлостей, ни чешуйчатой фактуры. Обратиться к врачу? Он глянул на табло, где мерцали результаты его анализов. Проверку организма «Гигиена» выполняла автоматически. Все показатели светились зеленым, в полном согласии с самочувствием. Врач наверняка сочтет клиента психом. А если выяснится, что татуировку делал антис, втирая в «колево» какой-то дурацкий порошок…
        Нет, к врачу обращаться не стоит.
        Выключив душ, он запустил режим сушки. Затем вышел из ванной, оделся и, все еще пребывая в легкой прострации, отправился вниз в поисках позитива.
        Столовая гладиатория пустовала. Ни коллег по несчастью, ни обслуги. «Шакконский стол» - бери, что хочешь. Тарталья взял гренки с козьим сыром, пять ломтиков бекона, салат из зеленой аммонтарской репы и кофе. Кофейный аппарат был из дорогих - разобраться в насадках и сенсорах удалось не с первого раза. Но результат превзошел все ожидания.
        «Мулатка пусть удавится от зависти…»
        По привычке забившись в угол, он отдал должное завтраку. Минут через десять в столовой объявились еще двое: мужчина с мятым лицом бухгалтера, у которого не сошелся годовой баланс, и женщина - жгучая брюнетка в кимоно. Гладиаторы? Персонал? Оба молча кивнули, приветствуя новенького, и принялись без энтузиазма выбирать еду. Лючано кивнул в ответ и сделал вид, что интересуется парочкой не более, чем они - им.
        Допив кофе, он направился к выходу - и в дверях столкнулся с Жоржем Мондени, ланистой гладиатория. Сиречь, комендантом заведения, судя по исторической беллетристике.
        - Доброе утро.
        - Доброе… Борготта, кажется?
        - Да.
        - Я искал вас. Присядем?
        Они расположились в холле, в двух глубоких креслах. Между креслами стоял столик со старинной бронзовой пепельницей - не пластик «под бронзу», а настоящий металл. Ланиста извлек портсигар, протянул Лючано.
        - Спасибо, я не курю.
        Мондени пожал плечами, достал коричневую сигарилло, прикурил от зажигалки с «вехденской искрой». Ланиста был худой, узколицый, с острыми скулами, тонкими пальцами. Хотелось бы добавить: «тонкими нервными пальцами», но ни пальцы, ни сам Жорж нервными не выглядели. Скорее уж напротив - ланиста казался апатичным, едва ли не сонным.
        - Итак, ваши обязанности. Их мало, и они не слишком обременительны. Но исполнять их вам придется неукоснительно.
        Мондени выдержал паузу.
        - Распорядок дня: завтрак с восьми до девяти, обед с двух до трех, ужин с семи до девяти. При желании, или если опаздываете, можете питаться в городе за свой счет. Вернее, - Жорж усмехнулся, демонстрируя превосходные зубы, - за счет хозяина. Ночевать вы обязаны в гладиатории. Вам полагается быть внутри здания не позднее полуночи. За опоздание положено наказание.
        - Какое?
        - Опоздаете - узнаете. Гарантирую, что вам не понравится. Лучше придерживайтесь распорядка.
        - Хорошо, учту.
        - У вас будет достаточно свободного времени, но на назначенные мероприятия вы должны являться обязательно. Я имею в виду транслят-шоу и «арену». Позже к ним добавятся творческие встречи без трансляции, публичные и индивидуальные.
        Ланиста еще раз хохотнул, Идея «творческих встреч» доставила ему колоссальное удовольствие. Похоже, сегодня Жорж пребывал в чудесном настроении, несмотря на сонливость.
        - Транслят-шоу? Встречи? - Лючано решил, что ослышался. - Я не артист… то есть, артист, но специфический! Я невропаст, я не из тех, кто выходит на сцену…
        - Невропаст вы, Борготта, физик или ассенизатор - это неважно. Сейчас вы - семилибертус. Вы должны выступать, и вы будете выступать. Уверен, вам это придется по сердцу.
        Он прищурился, оценивающе глядя на новичка - словно прикидывал, как тот будет смотреться на сцене. Во взгляде, в выражении лица ланисты помимо профессионального внимания сквозило что-то еще. Так «подшитый» алкоголик с тоской смотрит на человека, который отправляется в ресторан на дружескую попойку.
        Тарталье стало неловко, и он отвернулся.
        - Надо - значит, надо. Буду выступать. Хотя кого может заинтересовать моя скромная персона - ума не приложу.
        «Ну, это ты, положим, загнул, - едко усмехнулся Гишер. - Прибедняешься. Добрая половина Китты с удовольствием посмотрела бы шоу с твоим участием».
        «Ага, станут они мои записи продавать на Китту! Тоже мне, новый Бадди Гай выискался!»
        - Заинтересует, не сомневайтесь.
        - А что насчет… арены? Мне придется… э-э… Драться?
        - Драться? - Жорж расхохотался и долго не мог успокоиться. - Дружище, спите спокойно! В Галактике мало мест, более безопасных, чем наша «арена». Тем паче вы вряд ли знаете, за какой конец держат оружие…
        Он дождался, пока новоявленный гладиатор вздохнет с облегчением. И лишь после этого заметил:
        - Однако у вас будут и другие обязанности. Идемте, я покажу.
        II
        В дальнем конце коридора обнаружилась дверь, ведущая вниз. Спустившись на пролет, они оказались перед следующей дверью, куда более внушительной. Два замка, кодовый и папиллярный, камера слежения…
        - Ну у вас и подвалы! Прямо как в тюрьме.
        - А это и есть тюрьма. Бывшая, - титанопластовая плита с покрытием из термосила ушла вбок, открывая следующий лестничный марш. - Тюрьму лет двадцать назад снесли. Сверху построили гладиаторий, а подвал остался.
        - Что здесь сейчас?
        - Овощехранилище.
        Недоумевая все больше: за каким чертом его ведут в овощехранилище?! - Лючано топал по ступенькам вслед за ланистой. Ступеньки вывели людей в новый коридор. Под потолком на магнитных подвесках плавали шарики «теплой» плазмы. Считалось, что их свет видимого диапазона идентичен по спектру излучению «оранжевых карликов».
        «Скажите на милость, - спросил издалека маэстро Карл, - зачем в подвале „естественный“ свет? Чтобы томаты лучше колосились в закромах?»
        По обе стороны коридора располагались камеры, забранные стальными решетками. Никаких силовых полей, сверхпрочных пластиков - старая добрая сталь.
        - А вот и наши маленькие друзья. Знакомьтесь.
        Жорж хитро подмигнул.
        Сюрпризы Тарталья терпеть не мог. Еще больше, чем неопределенность. «Разрешите вас представить! Уважаемый Лючано, это Баклажан; уважаемый Баклажан, это Лючано. Баклажан у нас рецидивист, Борготта, как и вы, потому и сидит за решеткой. Не хотите составить ему компанию? Ха-ха, я пошутил! Решетки - это от воров. У нас, знаете ли, очень дорогие и редкие овощи, всяк норовит украсть…»
        «Не паясничай, - оборвал внутренний монолог Добряк Гишер. - Загляни в одну из кутузок и выясни, что там. Или ты боишься?»
        В ближайшей камере сидел человек. Здоровый, крепкий детина с взлохмаченной шевелюрой. Свежий шрам на щеке, глаз подбит, губа расквашена. Подобный «джентльменский набор» вкупе с синей робой и штанами не оставлял сомнений: сиделец - матерый уголовник.
        Такому самое место в тюрьме.
        Детина не шевелился, тупо уставясь в одну точку. Оплывшее, словно подтопленный воск, лицо идиота не выражало ничего. Ни малейшего намека на мысль, на примитивное чувство. Вспомнилось лицо парня-туриста на Китте - ученик бокора, в котором застрял Лоа клиента, плясал на веранде, и в будущем еще не намечалось суда, рабства, «овощехранилища»…
        Наркоман, выгоревший дотла?
        Дебил от рождения?
        Но кто измордовал несчастного?
        - Прошу любить и жаловать: перед нами - «овощ». Один из нашей богатой коллекции. Интеллект на нуле, высшие эмоции отсутствуют. Остались простейшие рефлексы и реакция на базовые раздражители. Любая дворняга умнее этого красавца.
        - Кусается? - не сдержался Лючано.
        - Кто? А, вы шутите… Нет, несмотря на комплекцию, он совершенно безобиден. Как и остальные.
        Жорж откровенно скучал. Чувствовалось, что знакомство новенького с «овощами» - рутина, дело обыденное и сильно надоевшее ланисте.
        При ближайшем рассмотрении в камере, кроме лежанки, обнаружились стандартный диагностер МДК-3, автоматическая посудомойка, умывальник и унитаз, скромно укрытый в дальнем углу. Если бы не решетка и голые стены, камера больше походила бы на больничную палату.
        Частная психушка?
        - И много у вас… «овощей»?
        - Сейчас - одиннадцать.
        - Зачем вы их тут держите?
        - Не все сразу, Борготта. Со временем узнаете. В конце концов, кто-то должен заботиться о бедолагах? Сами они даже поесть толком не могут. Разве что, извините, опорожняться научились не себе в штаны. Да и то… Кстати, о кормлении. Сейчас время завтрака. Займитесь.
        - Чем?
        - Кормлением. Это одна из ваших обязанностей. Я покажу. Не бойтесь - они и мухи не обидят.
        Мондени отпер камеру, спокойно зашел внутрь. Лючано, робея, следовал за ланистой. Жоржу, конечно, виднее, но мало ли что взбредет в голову здоровенному «овощу»? Ишь, ручищи!..
        - Дверь можете не запирать. Здесь автомат по выдаче пищи. Жмете кнопку - в лоток падает баночка. Сбалансированный рацион, на основе детского питания. Мы называем его «замазкой». На завтрак положено две баночки. В шкафчике - миска и ложка. Содержимое - в миску. Ага, вот так. Кормить - с ложечки. Вон лежат гигиенические салфетки - по окончании вытрете ему лицо. Ну, что же вы стоите? Удачного кормления!
        Недоумевая, почему столь простую и, честно говоря, не слишком приятную работу не может выполнить обычный раб, Лючано повиновался. Должно быть, специально придумали, чтоб семилибертусу жизнь медом не казалась…
        - Пора завтракать, парень! - он тронул «овоща» за плечо. Не дождавшись реакции, сунул миску с «замазкой» детине под нос. - Попробуй! Это вкусно.
        «Овощ» медленно, словно боясь расплескать остаток мозгов, наклонил голову и уставился в миску. Лючано зачерпнул полную ложку розоватой кашицы, поднес к губам здоровяка. Тот с послушанием пай-мальчика открыл рот.
        - Молодец! Надо кушать. Давай, за папу, за маму… за дядю Тарталью…
        «Овощ» не сопротивлялся. Разевал рот, когда в губы тыкалась ложка. Чмокал, плямкал, глотал. После чего процедура повторялась.
        - Ну вот и все, - с облегчением вздохнул Лючано, вытирая замурзанное лицо детины салфеткой. Ложку и миску он отправил в посудомойку, которая мигом заурчала, салфетку - в унитаз, и поспешил покинуть камеру.
        - Вы - прирожденный кормилец, Борготта, - без тени иронии сообщил ланиста, наблюдавший за ним. - Теперь - следующий.
        - Я что, всех их кормить должен?
        - Это уж как получится, - загадочно сообщил Мондени, отпирая новую камеру.
        Ее обитатель оказался лыс, как колено, безбров и безволос. Генетический дефект, или последствия облучения. Он тоже выглядел здоровяком - облысевшая горилла в робе. Взгляд «гориллы», печально устремленный в неведомые дали, показался Лючано едва ли не осмысленным.
        И напрасно.
        Накормить лысого оказалось куда сложнее, нежели лохматого. Он не капризничал, не упирался - тупо держал «замазку» во рту, даже не думая ее глотать. При попытке впихнуть в него еще ложку (за папу, маму и дядю Тарталью!) лысый открывал рот, и предыдущая порция вываливалась обратно, стекая по подбородку. Лючано не сдержался, прикрикнул на «овоща». Тот неожиданно отреагировал, проглотил «замазку» и с требовательностью голодного птенца распахнул рот: еще!
        С этого момента дело пошло на лад.
        Лысого, кстати, тоже кто-то бил, и с большим успехом. Голый череп покрывали вспухшие, ярко-красные рубцы, а левую руку «овощ» баюкал, тесно прижав к груди. Однако и сам он в долгу не остался: Лючано обратил внимание на ссаженные костяшки пальцев. От чего образуются подобные ссадины, он знал по горькому опыту Мей-Гиле.
        Мухи, значит, не обидят?
        Ну-ну.
        С мухами ясно, а как насчет слонов?
        Запястье лысого украшала татуировка: спираль Галактики, пронзенная стрелой-звездолетом. Такая же была у боцмана с «Барракуды», сватавшегося к тетушке Фелиции.
        Бывший космолетчик?
        - Откуда вы их берете, если не секрет?
        О происхождении побоев Тарталья благоразумно спрашивать не стал. Всякое в жизни случается. Это он, добрый синьор Борготта, салфеточкой им физиономии утирает. А какой-нибудь санитар, который «овощей» в остальное время обихаживает, чуть что не так - сразу в рожу. Или их тут для богатеньких извращенцев держат? И дают мордовать за плату - лишь бы не насмерть?
        - В огороде собираем, - хмыкнул Жорж, дернув узким плечом. - Из психлечебниц привозим, из богаделен. Один - даун, другой - лоботомик, третьего в космосе «зачистило», когда фаги кораблем обедали… Попечители их выкупают. Не бойтесь, все легально.
        С кормлением третьего «овоща», меднокожего атлета, похожего на звезду шоу «Мистер Мускул», проблем не возникло. Атлет схарчил бы за милую душу и десяток банок «замазки». Но положено две - значит, две.
        «Роботы? Финальная стадия деградации рабов? Как сказали бы Давид с Джессикой, „коллапс векторного пространства степеней субъективной свободы“?!»
        Поразмыслив, Лючано отверг подобное объяснение. Окажись догадка верна, «овощи» встречались бы на каждом шагу. Похоже, Мондени не врет: бедняги утратили рассудок не по вине помпилианцев.
        Четвертый сиделец был чертовски хорош собой. Смуглое лицо, казалось, высекли из камня и отполировали ветром. Картину портила ниточка слюны, свисая до ямочки на подбородке. Глаза блестели незамутненной, младенческой голубизной. На плечи падали кудри цвета слоновой кости.
        «Седой? Крашеный? Ерунда, кто станет красить дебила…»
        Определить расу, к которой принадлежал смуглый блондин, не представлялось возможным. Обычно сразу, шестым чувством, догадываешься: помпилианец, вехден, брамайн… Про чернокожих вудунов и говорить нечего. Варваров путают с техноложцами, но они разнятся по речи и поведению. А тут…
        И не спросишь:
        «Какого ты, мил-человек, роду-племени?»
        Потому что ответит без единого звука:
        «Овощи мы…»
        Лицо блондина не выглядело оплывшим, как у первого громилы. Чтобы потек камень, из которого природа вырубила его скулы, нос и подбородок, требовалась куда большая температура, чем та, что расплавила мозг несчастного. Но глаза «овоща» пугали: даже в сравнении с братьями по «овощехранилищу» они были девственно пусты. Ни тени мысли не мелькало в голубой пустоте - жадном, едком растворителе…
        И ссадина на скуле: одна-единственная, она смущала больше, чем рубцы лысого.
        На ложку красавец не реагировал.
        - Ты это… ты ешь, - с фальшивой лаской дал совет Лючано. - Оно вкусное. Вот, смотри…
        Демонстрируя замечательные вкусовые качества «замазки», он зачерпнул кашицу пальцем и сунул себе в рот.
        - Ай, вкусно! М-м…
        Если бы Жорж сейчас расхохотался, Тарталья запустил бы в него миской. Но ланиста молчал, отвернувшись, и чистил ногти кончиком изящной пилочки.
        - Ням-ням, вкуснота…
        Кипя от раздражения, он ткнул ложкой в несговорчивый рот блондина. Тот, по-прежнему игнорируя еду, в ответ протянул руку к самому Лючано.
        - Ты чего?! Ты смотри у меня!..
        Нет, блондин был смирней овечки. Он всего лишь опустил ладонь на плечо Тартальи и начал гладить. Еле-еле, почти незаметно. Гомик? Извращенец? Опешив, Лючано сперва убедился, что ничего страшного не происходит - ну, один мужчина кормит другого с ложечки, а тот гладит кормильца в знак благодарности! Ерунда, пустяк… - и лишь потом опять взялся за ложку. На сей раз «овощ» безропотно открыл рот, и дело пошло на лад.
        «Замазка» скоро кончилась.
        Тарталья встал, чтобы уйти, но блондин придержал его за одежду. И еще с минуту гладил, пуская слюни. Наконец жертва насилия вырвалась и покинула камеру.
        - Кого теперь кормим?
        - Никого, спасибо, - остановил ланиста злого, возбужденного Лючано. - Контакт возник, будем закреплять. Этого «овоща» записываем на вас, Борготта. Теперь вы кормите только его. Два раза в день: утром и вечером. Помимо кормления желательно время от времени посещать «овоща». Если угодно, сидеть рядом и молчать. Он теперь ваш.
        - Мой?!!
        - У каждого семилибертуса есть свой подопечный. Вам повезло: он сразу пошел на контакт. Хороший, проверенный «овощ». Иной гладиатор кормит всю компанию месяц подряд, прежде чем кто-нибудь срезонирует…
        - Я… я понял.
        - Ничего вы не поняли. Не обижайтесь, Борготта, это вполне естественно. Сейчас вам и не нужно ничего понимать. Кроме главного: если вы не придете, ваш «овощ» останется голодным. А после второй неявки голодным останетесь еще и вы. Держите, вот ключи.
        III
        На лестничной площадке им встретилась брюнетка, которую Лючано видел за завтраком. Кимоно она успела сменить на другое, лилового шелка, с алыми розами.
        - Привет, Жоржик. Как успехи?
        - Успехи потрясают, - ланиста чмокнул даму в душистую щечку. - Знакомьтесь: Лючано Борготта - Николетта Швармс. Николетта у нас уже второй год семилибертит. По контракту.
        - По контракту?!
        - Вы не любите самостоятельных женщин? - картинно изумилась Николетта, сложив пунцовые губы бантиком. - Очень жаль! Между прочим, еще год - и я куплю себе домик на Куэдзако. Хотите, приглашу в гости? Будем кейфовать под цветущими вишнями…
        Она свысока глядела на Лючано - свысока во всех смыслах, ибо стояла на две ступеньки выше. «А как же свобода? - хотел спросить Тарталья. - Добровольно продаться в рабство…» И не спросил. В конце концов, что он, по большому счету, знает о жизни семилибертусов? Об обстоятельствах самой Николетты?
        Ничего.
        Кажется, брюнетка о многом догадалась по его лицу.
        - Добро пожаловать в братство лучших из худших! - рассмеялась она. Стало ясно, что Николетта пьяна. С утра. Видно, очень уж приятна и необременительна эта служба, раз женщина надирается, едва встав на ноги.
        От радости, должно быть.
        - Выбрал себе цуцика? - Николетта двусмысленно играла складками кимоно.
        - Выбрал, - ответил за Лючано Жорж.
        - Какого?
        - Четвертого.
        - А-а, хороший «овощ». Сочный. А мой сварился, - доверительно наклонилась она к Тарталье. - Иду по-новой дергать. Жаль, что четвертый - твой. Он мне нравился… Жоржик, дай ключи.
        - Держи.
        - А как его зовут? - спохватился Лючано, когда брюнетка скрылась внизу.
        - Кого?
        - «Овоща». Моего.
        - Никак его не зовут, - пожал плечами Мондени. - Придумайте ему кличку, если хотите. Кстати, у вас в 15:00 - транслят-шоу. В пол-третьего ждите в холле, за вами приедут.
        - Шоу? Я… я не готов! Мне нужно…
        - Ничего вам не нужно, Борготта, - Жорж увлек его вверх, к бронированной двери. - Поверьте мне. В студии сидят профессионалы, они все сделают. Вы, главное, отвечайте на вопросы, и дело будет в шляпе.
        - Отвечать на вопросы?
        - Да. И не стройте из себя девицу на выданье! Камер он боится, готовиться ему надо… Сказано - шоу, значит, становись шоуменом! Понятно?!
        - Ага, - угрюмо буркнул Лючано.
        Желудок от злости сводило судорогой. Проклятье! Успокоил, начальничек, настроил на нужный лад!.. взял цуцика за шкирку, ур-р-род… Он вспомнил, что «цуциком» Николетта обозвала «овоща» - и настроение от дурацкого, мерзкого сопоставления испортилось окончательно.
        IV
        Он хотел пойти в город, развеяться, но вместо этого вернулся в номер и завалился спать. От душевного расстройства. Проснулся без четверти два, с головой мутной, как всегда после дневного сна. Во рту - засохший цемент, череп набит мокрой ватой. И добро бы с похмелья! Хотелось придушить кого-нибудь, застрелиться самому, упасть спать до глубокой ночи и выпить пива.
        Все сразу, смешать и не взбалтывать.
        Ровно в половину третьего, как и было обещано, в холле гладиатория объявился патлатый юнец с носом настолько длинным, что Лючано вспомнил куклу «пиноккио». У обычных людей такие носы не растут. Наверное, имплантант - для участия в комик-шоу.
        - Борготта? Я за вами. Едем на студию.
        - Как передача называется? - спросил Лючано, усаживаясь в мобиль, похожий на огромный кирпич. - Мне ничего не сказали…
        Пиноккио запустил двигун.
        - «Жизнь замечательных людей».
        - Это я-то - замечательный?!
        - Каждый человек в чем-то замечателен. Главное найти, в чем, пока человек не умер, - философски заметил носатый. - А уж вы-то - и подавно! Только успевай замечать…
        - Сколько времени длится ваша «Жизнь…»?
        - Полтора часа, - Пиноккио рассмеялся. - А ваша?
        Лючано не ответил.
        Снаружи транслят-студия производила впечатление жуткой эклектики. Здание в стиле имперского классицизма: колоннада, ступени, фронтон с барельефами - и несуразная конструктивистская надстройка на полтора этажа. Поляризованный плексанол, ажурные фермы, пучки направленных антенн выцеливают на орбите коммуникационные спутники; пялится в зенит раструб экранированного блока гиперсвязи…
        Внутри эклектика просто зашкаливала. Фойе с ковровыми дорожками, скрытые «лампионы» с псевдоживым огнем, микро-оранжерея кактусов с краником, торчащим из голубой агавы; охранник в форме любезничает с красоткой в сетчатом трико. Антикварный механический лифт, приняв пассажиров, устремился почему-то вниз. По выходу из лифта начался строгий коридор без излишеств, если не считать биопласта «под чешую».
        Звукоизолирующие двери, люминат потолка…
        Пиноккио обернулся на ходу:
        - Тут раньше наше консульство было. В прошлом году съехали. А дом вещуны за бесценок выкупили…
        - Вещуны?
        - Ну, вещательная компания. Пришлось достраивать «купол»…
        За дверью с номером XXXVIII обнаружилась уборная. Из кресла навстречу гостям взлетел франт в роскошном сюртуке и темно-красных лосинах. Он сверкнул лучезарной улыбкой, как если бы снимался в рекламе геля для зубов, и заученным движением откинул голову назад, тряхнув взбитым чубом.
        - Благодарю, Марий, вы пунктуальны. Феликс Киприан, ведущий программы. Ну-ка, повернитесь, дайте на вас посмотреть…
        От франта исходил напор кипучей, упругой энергии. Лючано невольно заулыбался в ответ и, забыв поздороваться, начал вертеться наподобие модельной дивы.
        - Замечательно! Я вижу, у вас есть сценический опыт. Это ваша повседневная одежда?
        «Честно ответить, что никакой другой не успел обзавестись?»
        - Да.
        - Отлично! Ключевое слово в названии нашего шоу - жизнь! Естественность, натуральность… Впрочем, капелька грима не повредит. Прошу в кресло!
        Гостем занялся пожилой молчун-гример. В представлении Тартальи он походил на шестирукое брамайнское божество, ловко орудуя аэрозолями-распылителями, кисточкой, пуховкой, виброгребнем и тональным оптимизатором на длинной штанге с полудюжиной сочленений. Закончив, гример позволил объекту бросить взгляд на контрольный дисплей.
        - Вы - виртуоз!
        Облик Лючано не изменился. Но на дисплее он теперь смотрелся куда выразительней, чем в зеркале, а в зеркале - стократ выразительней, чем в жизни.
        - Время-время-время! - прервал славословия ведущий. - Начинаем через пять минут. Вы не против, если я буду звать вас по имени? Отлично! А меня зовите Феликсом. Пройдемте в студию. Это здесь я балаболю без передышки, а в студии работать языком придется вам. Мое дело - вопросы, и все. Готовы?
        - Да.
        - Прекрасно! Только не надо этих односложных реплик: да, нет, помню, не помню… Накручивайте подробности, яркие детали. Народу это интересно…
        «Чтоб ты сдох, болтун!» - мысленно выругался Лючано, когда они с Феликсом оказались в зале, полном людей. Он-то думал, что в студии они будут вдвоем. А тут - целая толпа зрителей! Трибуны амфитеатром - синий сектор, желтый и красный. Человек сто, не меньше. Все, естественно, помпилианцы.
        - Двухминутная готовность! Мы в курсе, как приветствовать гостя? А ну-ка: изобразили!
        Амфитеатр ответил слаженной, бурной овацией. Чувствовалось, зрители имеют опыт и хорошо знают, что от них требуется.
        - Мо-лод-цы!
        Расположившись на подиуме, за круглым столом, вполоборота к залу, Феликс жестом пригласил Лючано сесть напротив. «Не переживай, - подмигнул он, - сделаем конфетку!» Ведущий был Тарталье симпатичен, в отличии от вредного ланисты. Да, имидж, игра, наработанные психологические приемы. Но симпатии не прикажешь! Обаятелен, хитрюга…
        - Эфир!
        Феликс выждал крохотную паузу.
        - Здравствуйте, дорогие соотечественники! Вас приветствует «Жизнь замечательных людей», и я, Феликс Киприан. Думается, я в представлении не нуждаюсь, а посему разрешите представить вам нашего сегодняшнего гостя - Лючано Борготту, человека непростой и интересной судьбы!
        Овация в зале.
        Более оживленная, чем на репетиции.
        - Добрый день, дамы и господа, - Лючано уловил короткий, едва заметный кивок в свой адрес, и все понял правильно. - Я рад участвовать в нынешнем ток-шоу. Главная прелесть кроется в том, что я понятия не имею, о чем вам хочется услышать. Поэтому всецело полагаюсь на нашего опытного ведущего…
        - И правильно делаете! - перехватил Феликс инициативу. - Вы попали в точку: наше шоу тем и интересно, что никто из его участников заранее не знает, о чем пойдет речь. Этого не знаю даже я!
        Акустические резонаторы поймали и усилили смех зала.
        - Да-да, вы не ослышались! Полная импровизация от начала до конца. Никаких сценариев, «темников», заранее составленных вопросов. Итак, я осведомлен, что жизнь вас не баловала. Говорят, вы даже отсидели срок в тюрьме. Это правда?
        - К сожалению, да.
        - Вы были виновны?
        - Нет. Меня оболгали. А суд не счел нужным вникать в детали.
        - Вот! Вот оно! Друзья! Многие ли из нас испытали на себе черствость судей? Многим ли довелось побывать по ту сторону тюремных стен? Уверен, что нет! И сейчас мы получили шанс услышать об этом, так сказать, из первых уст. Но современная тюрьма - не варварские застенки! Новейшие системы защиты и наблюдения исключают не только возможность побега, но также и возможность насилия одних заключенных над другими. Квалифицированная охрана, сбалансированный рацион, сухие и чистые камеры, библиотека, новости по визору… Не курорт, но вполне цивилизованное место. Я прав, Лючано?
        Вспомнились островные прелести Мей-Гиле. Адская сковорода песка. Личинки «гы» под кожей. Милые рыбки боро-оборо, обгладывающие человека до костей. Толстый Ува, крики пытуемых… Хотите правды? Из первых уст?
        Будет вам правда.
        - Тюрьма, Феликс, всегда остается тюрьмой. Наверное, где-то и существуют такие «санатории», как вы описали. Но я сидел на Кемчуге. Под палящим солнцем, под тропическими ливнями. В компании местных каннибалов, которые спят и видят, как бы сожрать тебя на ужин.
        - Позвольте! А охрана?
        - Охрана с удовольствием примет участие в пиршестве. А потом сыграет с сидельцами в «чики-чики» на твои передние зубы. Из зубов выходят чудесные украшения, из зубов и фаланг пальцев. Особенно в ходу зубы людей, предварительно подвергшихся насилию. Это связано с тамошними верованиями. В связи с этим хочу вспомнить…
        Он с удивлением отметил, что сгущает краски. Однако остановиться уже не мог. В горле словно повернули знакомый вентиль, поток слов захлестнул студию. Ну и ладно! Это не суд, а мы не клялись говорить правду, одну правду, и ничего, кроме правды! Шоу? - значит, шоу! Ловите сто парсеков лапши на уши!
        Продолжая окучивать аудиторию, Лючано мельком скосил глаз на контрольный визор камеры, направленной в зал. Его не просто слушали - внимали, раскрыв рты. У женщин в глазах блестели слезы. Мужчины сморкались и хмурили брови.
        Ему сочувствовали!
        - …Да, вы прошли через настоящий ад. Мы восхищаемся вами!
        - Браво, Лючано! - в едином порыве взревел зал.
        - Однако, признайтесь, ваша участь была не столь ужасной, как вы описываете. Вы отбывали наказание в режиме сотрудничества, сперва подручным тюремного экзекутора, а там - и в качестве младшего экзекутора. Наверняка вы находились в более выигрышном положении, чем большинство заключенных. Кроме того, вам вдвое скостили срок. Верно?
        «Согласиться с тем, что жизнь младшего экзекутора в Мей-Гиле не такой уж кромешный мрак и ужас? Что в тюремном периоде бытия Лючано Борготты кто-то способен найти искорку света. Отдушину, подарок судьбы?»
        Никогда!
        - И снова вынужден спорить с вами, дорогой Феликс!
        Лючано вцепился обеими руками в воротник рубашки. Он задыхался. Казалось, невидимый ошейник душит его.
        - Вы знаете, что это такое: причинять боль? Не по собственному желанию, не получая извращенного удовольствия от чужих мук, а по долгу службы? Оплачивая послабления и льготы? Лучше бы пытали меня самого! Полный срок в колонии стандарт-режима - праздник в сравнении…
        Он увлекся, возводя правду в квадрат и в куб. Он делился с публикой наболевшим, выстраданным, черным осадком на дне сердца. Он давно забыл, что находится в студии, что перед ним - специально подобранная аудитория, а напротив - профессионал-ведущий. Тарталья изливал душу, добираясь до мрачнейших ее закоулков.
        Спрятанные в шкафу скелеты выволакивались на свет.
        - А теперь - вопросы из зала. Да, прошу вас!
        - Скажите, изменилась ли ваша жизнь после освобождения?
        - О-о, вы затронули больную тему, леди! Любимое искусство, дело, которому я посвятил свои лучшие годы, оказалось запретным для меня! Навсегда! Экзекутирование не прошло даром - пытая других, я искалечил себя…
        Полтора часа пролетели вихрем. Он разливался траурным соловьем на собственной могиле, пел вдохновенный реквием загубленным мечтам - и опомнился лишь в объятиях ведущего. Феликс сердечно благодарил его за прекрасное и познавательное выступление, ясно давая понять: шоу закончилось. Зрители были не прочь продолжить разговор, но ведущий увлек гостя из студии, легко оторвавшись от возбужденной толпы.
        Вскоре они оказались в знакомой уборной.
        На сей раз гример не стал прибегать к особым ухищрениям. Миг, и лишняя выразительность оставила лицо Тартальи. В волосах насмешливо потрескивали статические разряды.
        - Отличное шоу! Надеюсь, вы у нас не в последний раз?
        - Пригласите - приду.
        Лючано с вымученной улыбкой развел руками. В голове шумело, по телу разливалась приятная усталость. Он чувствовал покой и опустошение, как после ответственной, хорошо выполненной работы.
        «Работы? - с сомнением уточнил маэстро Карл. - Скорее после бурной попойки…»
        - Марий вас проводит. Кстати, в холле вас ожидают. Дама.
        Феликс подмигнул с хитрецой прожженного ловеласа.
        - Дама? - вяло удивился Лючано.
        V
        - Любите дичь? Рекомендую: свистельга в меду, с каперсами и овощной запеканкой. Фирменное блюдо шеф-повара. Трех человек повесили на заднем дворе за попытку вынюхать рецепт. К птице закажем бутылочку розового «Алонсо», со льда. Или возьмем молодое «Бренжу»?
        - Всецело полагаюсь на ваш вкус, Юлия.
        - Ценю мужчин, которые не корчат из себя знатоков всего на свете. Редкий вид, вымирающий. Пожалуй, остановимся на «Алонсо». Молодое вино слишком быстро бьет в голову. Ну а я, дабы не нарушать гармонию, возьму грудку камышовой цесарки…
        Лючано кивал, очарован и потрясен.
        Дамой, ждавшей его в холле студии, оказалась Юлия. Стерва-Юлия, пиратка-Юлия, ледышка-Юлия, сама роскошь и обаяние. Жгучая брюнетка, как и Николетта Швармс, в отличии от пьяненькой и вульгарной гладиаторши она сделала бы честь любому дамскому журналу, снявшись для обложки. Ошалев от неожиданности, Лючано не заметил, как оказался внутри легкой серебристой капли аэромоба, рядом с помпилианкой, на заднем сиденьи. Управлял машиной не раб, а свободный, тоже помпилианец. Пять минут болтовни о пустяках - и вот они уже воркуют на терассе уютного ресторанчика, название которого мигом выветрилось из головы.
        «Осторожней, дружок, - предупредил еле слышный Гишер. - Бабы, они…»
        - Я польщен вашим вниманием, Юлия. Но не склонен заблуждаться насчет своей скромной персоны. Способен ли я всерьез увлечь вас? - нет, и еще раз нет. Я теряюсь в догадках. Статус семилибертуса является чем-то особенным? Притягательным? Возбуждающим?
        Юлия залилась смехом.
        - Если бы вы знали, насколько близки к истине! Семилибертусы действительно притягивают нас, уроженцев Помпилии. Я бы сказала, что дело доходит до патологии. Тем не менее, не надейтесь - я разыскала вас по другой причине.
        - Мы настолько притягательны, - не удержался Лючано, - что стоит мне зайти в кафе, как вокруг завязывается драка?!
        Он вспомнил ужин в «Requies curarum», и с опаской огляделся:
        «Не намечается ли побоище и здесь?»
        - Даже так? - брови Юлии взлетели на лоб. - Расскажите, умоляю!
        - Курьезная история! Сижу вчера, кушаю салат «Цезарь», никого не трогаю. У стойки ваш декурион пиво с «Егерской» хлещет. На меня уставился, словно я ему кучу денег должен. А нотариусы хохочут: «Братца встретил, десятинщик?» Он озверел, и давай их полоскать…
        - Вы в курсе, - внезапно перебила его Юлия, - как строится механизм подчинения в помпилианской армии?
        - Ну… Как везде, должно быть. Генералы, офицеры, солдаты…
        - Это система. А я говорила о механизме подчинения. Он строится не просто на званиях, уставах и приказах. Он строится на наших расовых особенностях. Подписывая контракт на воинскую службу, солдат или офицер отказывается от толики личной свободы. Становится частичным рабом своего командира. Фактически - семилибертусом. Добровольно. Это не совсем адекватно вашему статусу: вы - инорасец, с другой физиологией… Но близко, очень близко.
        В ушах женщины колыхались бриллианты. Серьги на длинных цепочках из белого золота. Их блеск завораживал. Негипнабелен, как невропаст, Тарталья хотел и не мог оторвать взгляд от украшений. Розовые, изящные мочки ушей. Колючие звезды странной огранки. Витые цепочки с почти неразличимыми звеньями.
        Цепочки.
        Цепи.
        Ошейники.
        - Младшие чины теряют, как правило, до десяти процентов свободы. Отсюда и оскорбительное прозвище: «десятинщики». Офицеры - от семи до трех, в зависимости от звания. Это обеспечивает куда лучшее взаимодействие подразделений на всех уровнях, чем при обычном подчинении. Но больно бьет по самолюбию и гордости наших граждан. Правительство платит военным очень высокое жалованье. Выйдя в отставку, они получают ряд льгот и привилегий. Империя вынуждена компенсировать унижение, которому военнослужащий подвергается, жертвуя частью личной свободы. Вы слабо представляете, что значит для помпилианца - уподобиться рабу. Даже в ничтожной степени.
        «Проклятье! Гай Октавиан Тумидус, надменный гард-легат, кавалер ордена Цепи и малый триумфатор! Когда мы торговались с ним на Китте, он… он уже!.. клянусь черной дырой! - я, свободный, вел переговоры с частичным рабом…»
        Мир рушился в тартарары.
        Представить, что легат Тумидус, оформляя заказ на услуги невропаста, был несвободен, означало сойти с ума. На пять, на три процента, на дамский ноготь! - добровольно, подчиняясь армейскому контракту…
        «А ведь ты освободил его, малыш», - сказал маэстро Карл.
        «Я?!»
        «Ты. Из-за кого он был вынужден уйти в отставку?»
        - В ситуации, описанной вами, даже трезвый помпилианец утратит контроль. Могу вас успокоить: вам лично ничего не угрожало. Декурион бы вас и пальцем не тронул.
        - Он и не тронул…
        Принесли заказ. Сразу стало ясно, почему Юлия не заказала салатов, закусок или десертов. Порции здесь были по-варварски огромны. Дичь с золотистой корочкой смотрелась восхитительно; тонкий аромат будоражил ноздри и возбуждал аппетит.
        - О-о-о! - не слишком внятно выразился Лючано, пробуя кусочек птицы.
        Помпилианка улыбнулась в ответ: мол, я зря не порекомендую!
        - Юлия, вы - добрая фея! Я уже влюбился в местную кухню. Можно сказать, «с первого укуса».
        - Только в кухню?
        - Смеет ли скромный семилибертус говорить о большем?
        - Скромному семилибертусу у нас позволено очень многое. Как балованному ребенку, любимцу семьи, тирану и капризуле. Свободный человек за такие шутки давно получил бы вызов на дуэль.
        - Дуэль! Дуэль Гая с Титом! Гай настаивал на армейском механизме подчинения. Тит с наемниками были против, считая это унизительным. Теперь я знаю: почему.
        В пяти метрах от их столика, плавая в круглом аквариуме, жирные рыбы разевали рты. Плямкали скользкими губами, комментируя чужой разговор. На самом деле эти карпы и лини, разумеется, ждали выбора клиентов ресторана, а после - гибели на раскаленной сковороде. Но казалось: в аквариуме собрался ученый совет, решая вопросы жизни и смерти.
        - В итоге действия по сбору «ботвы» оказались плохо согласованы. Экспедиция понесла потери. Плюс ранение, необходимость спасать меня, своего раба…
        - Вы быстро схватываете. Но вам дуэль не грозит. Пользуйтесь: кроме Гая, на вас фактически нет никакой управы. Если, конечно, вы не рискнете грубо нарушить закон.
        - Например?
        - Ограбите кого-нибудь. Изнасилуете. Убьете, - в голосе помпилианки самый внимательный слушатель не уловил бы и тени иронии. - Впрочем, насколько я вас знаю, вы на это не пойдете.
        - И насколько же вы меня знаете?
        Он подлил вина в бокал дамы, опередив движение Юлии. Семилибертусу позволено многое, но хороших манер еще никто не отменял.
        «Она вскружила тебе голову, малыш. Будь начеку!»
        - В достаточной степени, Борготта. - Юлия изящно вытерла рот салфеткой. - Думаете, к чему весь этот ужин? Я покупаю вас. Подкупаю, если угодно. Я курирую ряд лабораторий, где проводятся исследования аномальных возможностей психики и физиологии. В связи с этим…
        - Спасибо за откровенность, фея. Ценю. Вам понадобилась лабораторная крыса? И вы готовы накормить крысу дичью, напоить вином…
        Он вовремя остановился.
        Не хватало еще хамить, пользуясь безнаказанностью статуса!
        - Крыс мне хватает, - дама ни капельки не обиделась. - Мне не хватает опыта общения с артистами. Надо было сперва польстить вам, воспеть хвалу вашему могучему таланту… Потом расплакаться у вас на плече. Сказать, что без Лючано Борготты мир рухнет, а мои лаборатории разорятся. И вы прибежали бы ко мне сами - пешком через всю Галактику. Или я взяла бы вас у Гая в аренду. Дать обязательство, что вам не будет причинен вред - и Гай с радостью избавится от обузы. Верите?
        - Верю.
        Юлия говорила правду. Желай она любой ценой заполучить «крысу» для опытов - уже бы заполучила. Помпилианцы - мастера находить лазейки в законах.
        - Я заинтересована в добровольном сотрудничестве. Мне нужны помощники, а не их тела в виде расходного материала. Я предлагаю вам контракт. В театре вы за всю жизнь столько не заработаете. Тем более, что и театр-то не ваш, а графа Мальцова.
        - Контракт? «Десятинщиком»?
        - Нет. Обычный контракт. Без ограничения свободы. Впрочем, любой контракт ограничивает свободу подписавшего. Не так ли?
        - Но я… Я - собственность Гая!
        - Об этом мы поговорим в другой раз. Есть варианты. Ну что, сумела я вас заинтересовать?
        - Сумели, - честно признался Лючано.
        - Тогда завтра жду вас в гости. Вот адрес - я сняла дом неподалеку. Имейте в виду, вас ожидает приятный сюрприз!
        И Юлия лукаво подмигнула.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (около десяти лет тому назад)
        У каждого - своя картина мира.
        Она складывается из тысячи мелочей, миллиона пустяков, пригоршни действительно важных деталей и кучи хлама, заслуживающего помойки, да все как-то руки не доходят. Мы пишем эту картину, добавляя мазок здесь, мазок - там; мы строим обжитую, уютную Вселенную, и счастливы, когда кто-то снаружи подтверждает ее правильность, значимость и полезность.
        Если же внешнее возмущение - слово, факт, поступок - не вписывается в границы, очерченные резной рамой, мы готовы воевать с агрессором до победного конца. Упрямые сидельцы, мы скорее до смерти забьем освободителя, чем покинем камеру, где провели столько счастливых лет.
        Воздух свободы для нас мучителен.
        - Захват!
        - Есть захват!
        - Напряженность стасис-поля?
        - В норме!
        - Уровень барьера Шарковского?
        - Девяносто семь процентов!
        - Эмилия Лукинична! Сколько у нас времени?
        - Если верить показаниям приборов, около трех часов. Дрейф «амебы» продолжается, барьер дольше не выдержит…
        - Автопилот?
        - Два часа гарантирую. Дальше - как повезет.
        - Значит…
        - Хватит тянуть время, Адольф Фридрихович. Вы наверняка чувствуете то же, что и я.
        - Вы правы. Вон, в углу рубки - чертик. Зелененький…
        - Контакт с «амебой» чреват галлюцинациями. Вы это знаете лучше меня.
        - Знаю. Лучше зеленый чертик, чем «слюна» голодного фага.
        - Идемте в каюту?
        - Да, пожалуй…
        «Жанетта» висела в черноте космоса. Холодные искры бродили по поверхности челнока, бросая вызов далеким звездам. Сам челнок медленно дрейфовал в сторону Малой Колесницы - вместе с флуктуацией, в центре которой он угнездился. Человеческий взгляд, не вооруженный мудрой техникой, вряд ли сумел бы определить - где заканчивается привычный континуум и начинается «амеба». Но этого и не требовалось: приборы, прежде чем начать врать, дали всю необходимую информацию в полном объеме.
        Космобестиолог Штильнер знал, что цель достигнута.
        - В детстве, Эмилия Лукинична, я увлекался коллекционированием бабочек. Сейчас, конечно, в это трудно поверить. Однажды я добыл прелестного махаона…
        - Махаона?
        - Ну да! Отряд Лепидоптера, если вы не в курсе. У них чудные крылышки: ярко-желтые, а кайма - черная, с «желточными» лунками. На внешнем краешке задних крыльев…
        - Не надо, профессор. Я понимаю, что вы смущены. И готовы три часа подряд нести любую ахинею, лишь бы оттянуть начало эксперимента. Я, кстати, смущена не меньше вашего.
        - Трудно поверить. На вас смущение никак не сказывается. Я бы даже сказал, что вы - воплощенное хладнокровие.
        - Это потому что вы не гематр. И вообще не слишком наблюдательный человек. Закройте дверь каюты.
        - Зачем? На челноке нет никого, кроме нас с вами.
        - А я говорю: закройте. В конце концов, что вам - не все равно?
        - Вот, закрыл…
        По гематрийке и впрямь трудно было определить: смущена она, или абсолютно равнодушна к предстоящей близости. Руки ее, растегивая пуговицы блузки, не дрожали. Дыхание оставалось ровным. Бледность щек не спешила смениться нервным румянцем. Зато Штильнер, красный как рак, забился в угол каюты и, закусив губу, смотрел на госпожу Дидье.
        Складывалось впечатление, что он чувствует себя жертвой предстоящего насилия.
        Поведение космобестиолога могло быть обусловлено галлюцинациями - структура «амебы» пронизывала челнок, исподволь влияя на психику. Зеленый чертик в рубке - пустяк. Под влиянием прото-флуктуации, в остальном - безобидной, если не злоупотреблять, кое-кто видел родную бабушку, отплясывавшую стрип-румбу на груде лакированных черепов.
        «Бог в помощь», - сказал Лючано, когда гематрийка сняла блузку, оставшись в черном лифчике с кружевами, и взялась за «молнию» на боку юбки. Разумеется, его никто не услышал. Чувствуя себя извращенцем-вуайеристом, подростком, который застал в спальне целующихся родителей, он взмыл вверх и растекся над волшебным ящиком сна, где был космос, «амеба», «Жанетта» и двое не слишком молодых людей, смущенных и растерянных.
        Он ни капельки не жалел о потраченном времени. С начала сновидения, пока челнок рыскал в глубинах космоса, ища подходящую для эксперимента флуктуацию, Лючано наслаждался этими поисками, словно изысканным зрелищем. Раскинув сотни рук, похожих на тонкие ветви с пятипалыми листьями, он держал пучки, идущие от ящика, управляя нитями по своему разумению. Время и пространство делались послушны, как раньше - вербализация и моторика куклы. Не в силах изменить происходящего кардинально, не в силах даже выбрать содержание грезы (опять профессор Штильнер с госпожой Дидье, как по заказу!), он корректировал, расставлял акценты, уточнял нюансы - добавлял горсть пряностей в кипящее на огне блюдо.
        А блюдо благодарно насыщалось ароматом и оттенками вкуса.
        - Эмилия Лукинична… Вы гарантируете зачатие?
        - Да. Я приняла «Компанекс-форте».
        - Когда?
        - Сразу после установления барьера Шарковского. Кроме этого, я седьмой день прохожу курс ультра-прогестерона. И капсулы «Утрежан» вагинально, по одной капсуле утром и на ночь.
        - Голубушка! Ну зачем вы так?..
        - Как?
        - Я не знаю… Деловито, что ли?!
        - Вы спросили, я ответила.
        - Эмилия…
        Профессор наконец рискнул выбраться из спасительного угла. Неловкий, жадный, раздеваясь на ходу, он ринулся на гематрийку, как если бы она была единственной женщиной в Галактике. Это выглядело скорее трогательно, нежели возбуждающе. Чувствовалось, что Штильнер не слишком опытен, что у него давно никого не было - наука заменила космобестиологу все, вытеснив личную жизнь. Он пытался целовать большую, слегка обвисшую грудь спутницы, одновременно растегивая брюки; не удержавшись на ногах, рухнул на койку, увлекая Эмилию, подминая, наваливаясь сверху, должно быть, причиняя боль…
        Женщина не издала ни звука.
        Она позволяла делать с собой что угодно. Расчетом гематра, женским чутьем, любовью, жалостью, чем угодно, лишь бы это давало результат, она понимала: главное - не мешать. Иначе Штильнер замкнется, закроется, пропитается стыдом, как губка - влагой. И эксперимент закончится крахом.
        - Эмилия…
        - Да…
        - Я…
        - Молчите. Не надо ничего говорить…
        Лючано хотел бы отвернуться, но сон оказался беспощаден. Не в силах отвести взгляда от двух людей на койке, он заставил себя воспринимать происходящее, как картину безумного художника. Это было легко: достаточно потянуть за особые нити одного из пучков, и все смещалось в сюрреалистическую плоскость.
        Как на галере, когда Тарталье чудился соленый ветер и чайки над волнами.
        Он заметил это еще в самом начале сна. «Жанетта» блуждала в космосе, изредка заходя в ближайшие порты - пополнить запасы воды и продовольствия. Но если взглянуть под непривычным углом, играя пучками, словно кучер - вожжами…
        Фаэтон, такой же, как у графа Мальцова, катил по ухабистым дорогам, время от времени останавливаясь у трактиров: людям в фаэтоне требовались еда и питье. На заднем сиденье, часто сверяясь с бумажной, истрепанной картой, расположился профессор Штильнер - в плаще с пелериной, в старомодной шляпе, с тростью, поставленной рядом. На козлах, вооружась кнутом, погоняла лошадей Эмилия Лукинична, одетая по-мужски. По обочинам тянулись поля, где рядами шли косари, или жницы с серпами. На холмах красовались березовые рощи; иногда - могучие дубравы. Случалось, дорога спускалась к морю, серпантином петляя вокруг скал: серых, местами - пятнистых, поросших лишайником и корявым можжевельником, густо усыпанных птичьими гнездами.
        Вдали белели паруса кораблей, уходя за горизонт.
        Изредка корабль, или встречная карета, или просто всадник на гнедом жеребце резко ускорялись, исчезая из поля зрения. На том месте, где они только что были, оставался зыбкий, радужный тюльпан, сотканный из дрожащего воздуха. Похожий тюльпан, но лаково-черный, оставался за кормой звездолета, совершившего РПТ-маневр. Несмотря на разницу в цвете, радужный тюльпан дышал не меньшей чуждостью окружающему миру, чем его черный собрат.
        Смыкая лепестки, цветок мало-помалу исчезал.
        Там, где он цвел, начинали твориться чудеса - непонятные и неприятные. Серебристые змейки волной уползали с дороги, прячась в кустах. В скалах появлялись россыпи дыр, похожих на ласточкины гнезда, где что-то шевелилось и вздыхало. Из морских волн поднималось гладкое, скользкое тело - вскинув щупальца, оно без плеска вновь уходило на глубину. А в полях, побуждая косарей и жниц к бегству, прорастали шевелящиеся, жадные колосья с острыми, будто иглы, верхушками.
        Тайная струна внутри Лючано отзывалась трепетным звоном, внемля изменениям. Хотелось нырнуть в пенную воду, вслед за лоснящимся гигантом, рухнуть в объятья голодной нивы, погнаться за змейками. Приходилось сдерживать себя и крепче держать пучки, ведущие к ящику с космосом и «Жанеттой» - к ящику, где сон оставался правильным и естественным, насколько правильным может быть сон, не скатываясь к галлюцинациям.
        - Эмилия!..
        - Молчите…
        Пальцы женщины на миг, короткий и безумный, сжались. Ногти прочертили по спине профессора красные полосы. Долгие стоны, вздохи и прочие изъявления страсти не произвели бы на постороннего зрителя такое острое впечатление, как эта мгновенная, будто выстрел, преодолевшая эволюционный барьер с азартом прыгуна, идущего на рекорд, вспышка чувства у сдержанной гематрийки.
        Лючано вздрогнул.
        Возбуждение передалось ему.
        А вокруг, с изнанки космоса, где плавал челнок, по ту сторону «амебы», которая пропитала «Жанетту» насквозь и замерла, не в силах прорвать отсекающее стасис-поле, дышала летним зноем поляна в лесу. Двое людей катались в траве, в цветущих маках - алых, багровых, кровавых, пурпурных; трава прорастала в людях, сплетаясь с буйством плоти, маки цвели в любовниках, проникая в сокровенную глубину тел - стеблями, лепестками, ароматом; толстые шмели ныряли в уши и ноздри, сердца и легкие, желая заполучить каплю нектара, а двое ничего не замечали, принимая чудо, как должное, впитывая, делясь и создавая…
        Такая уж это была поляна.
        Флуктуация континуума класса 0А-9+ согласно реестру Шмеера-Полански.
        - Молчите!..
        Не в силах оставаться наблюдателем, Лючано натянул пучки до хрустального звона. В ящике все понеслось вскачь, вдрызг и вразнос. Барьер Шарковского сперва ослабел, а там и рухнул, дрейф «амебы» в сторону Малой Колесницы ускорился. «Жанетта» вышла из зоны влияния флуктуации и понеслась не пойми куда. Сообразив, что ситуация выходит из-под контроля, Лючано не стал размышлять: откуда вообще возьмется контроль над сном? - а кинулся работать с зыбкой материей.
        Пятипалые листья-ладошки вцепились в нити, коректируя происходящее.
        «Что дальше? - без слов спрашивал он, играя на удивительной арфе, укрощая мелодию и восстанавливая ритм. - Дальше-то что, а? Нет уж, дорогие мои, вы не исчезайте, раз начали…»
        - Хорошо, - сказала женщина, словно отвечая ему. - Я жду.
        Поляна исчезла. Сгинул космос, как не бывало. Эмилия Лукинична сидела в кабинке дальней связи, ожидая вызова абонента. Она была на седьмом месяце беременности. За точность срока Лючано не ручался, но живот госпожи Дидье выпирал более чем заметно. Достав из сумочки упаковку «Спайрминта», женщина бросила одну капсулу в рот.
        Будущую мать донимал токсикоз.
        - Есть связь! - мелодичным сопрано доложила информателла.
        Декоративная арка в дальней стене кабинки замерцала. Минута, и мерцание угасло, открывая «доступ». По ту сторону арки, в кресле, за столиком, плетеным из тростника, сидел пожилой гематр в деловом костюме от Карди. Его лицо ничего не выражало: ни интереса, ни раздражения, ни даже равнодушия. Диагноз можно было поставить без врача: атрофия мимических мышц, вечная проблема гематров в возрасте.
        Госпожу Дидье ждало то же самое лет через двадцать.
        - Здравствуй, папа, - сказала Эмилия.
        - Я рад тебя видеть, Эми, - ответил банкир Лука Шармаль.
        «Так вот кого она мне напоминала! - тихо расхохотался Лючано. - Ну конечно же! Эмилия Лукинична, дочь Луки! Стоп, стоп! А почему она не Эмилия Шармаль, а госпожа Дидье? Фамилия мужа? Странная для гематра фамилия: Дидье… И муж странный. Жена мотается с профессором Штильнером по Галактике с целью, понимаешь, экспериментального зачатия, а он и в ус не дует!»
        - Я лечу на Китту, папа. Мы скоро увидимся.
        - Ты собираешься лечь на сохранение?
        - Да. Надеюсь, Нзинга Д'онго не откажет мне в отдельной палате. И малой толике своего драгоценного внимания.
        - Нзинга - наш семейный врач. Она помнит тебя ребенком. И тебя, и Айзека. Она не откажет никому из Шармалей. Ты это знаешь не хуже меня.
        - Я пошутила, папа. Разумеется, тетушка Нзинга с радостью примет у меня роды.
        Банкир встал, пригладив седые, коротко подстриженные волосы. Пройдясь по кабинету, он остановился у зеркала, вполоборота к молчащей дочери. Глядя на собственное отражение, скорчил гримасу: смех. Затем еще одну: плач.
        Злость.
        Радость.
        Печаль.
        Лука Шармаль был человеком ответственным. Если доктор прописал комплекс упраженний для восстановления мимики, он выполнял предписания при каждом удобном случае. Главное, соблюсти приличия. Чтобы за тобой не следил никто из посторонних.
        Старшая дочь - не в счет.
        - Я понимаю, почему ты тянула до последнего. Нзинга потребовала бы от тебя прервать беременность. А сейчас - поздно.
        - Поздно, - эхом откликнулась Эмилия. - Я намерена рожать.
        - У тебя артериальная гипертензия. Во время первой беременности, насколько я помню, произошло отслоение плаценты, и ребенок погиб. Впрочем, гипертензия - пустяки. Впридачу у тебя целый букет…
        - Я знаю, папа. Можешь не перечислять.
        - И ты все равно будешь рожать.
        - И я все равно буду рожать. Нзинга - волшебница.
        - Эта волшебница предупреждала тебя. Помнишь?
        - Да. После ее предупреждения Морис подал на развод. Он очень хотел иметь детей.
        Гематр в зеркале изобразил брезгливость. Получилось скверно - неубедительно и фальшиво. Он попробовал еще раз.
        - Ты никогда меня не слушалась. Я договорился с ректором Хаддского экономического университета - ты поступила в Кринн и стала генетиком. Мы с мамой нашли понимание в семье Зандерхаров - ты отказала их мальчику, выйдя замуж за Мориса Дидье, неудачника и пустозвона. Я бы простил ему бесталанность, нищету, пустое фанфаронство… Будь он наш, я еще смог бы понять. Но техноложец…
        Банкир изобразил сложное чувство. Трудно сказать, какое именно, но получилось замечательно. Лючано даже зааплодировал.
        - После развода мы готовы были принять тебя дома, найти достойную работу. Нет, ты увлеклась курьезными прожектами, о каких стыдно говорить в приличном обществе. И вот теперь…
        Он повернулся к зеркалу спиной, устав гримасничать. На лацкане пиджака ярко блеснул золотой значок: спираль со звездой наверху. Спираль покрывала сложная гравировка: буквы и цифры. Если это была гематрица, она никак себя не проявляла.
        - Ты вышла замуж, Эми?
        - Нет, папа.
        - Ты не меняешься. Капризы, причуды. Отец ребенка - наш?
        - Да, - без колебаний ответила Эмилия.
        - Не верю. В глупостях ты отличаешься завидным постоянством. Зная, что твой отец - человек с идеалами, один из лидеров движения «За чистоту»… Иногда мне кажется, что ты меня ненавидишь.
        - Я люблю тебя, папа. Тебя и Айзека.
        - Ты забыла добавить: и маму.
        - Мама умерла. Ты это отлично знаешь.
        - Знаю. Ответь еще раз: отец ребенка - наш?
        - Да.
        - Если роды пройдут успешно, это будет легко проверить.
        - Разумеется. Ты увидишь внука, и поймешь, что я говорю правду. Уверена, ребенок родится похожим на тебя.
        Она была гематрийка. Беременная гематрийка. Средних лет. Без косметики. С пигментными пятнами на лице. С большим, некрасивым животом. Страдающая токсикозом. Кроме этого, она лгала. Лючано, как никто другой, знал: она лжет. И тем не менее, если бы его на суде под присягой заставили отвечать на вопрос: «Красива ли эта женщина?» - он без колебаний ответил бы:
        «Да. Очень красива».
        Декорации в ящике внезапно изменились. Кабинка дальней связи превратилась в отдельную каюту звездолета - комфортабельного лайнера типа «Садху». Эмилия сидела на койке, держа в руках гигиенический пакет: ее тошнило.
        - …можете наблюдать живописный пояс астероидов, расположенный между Н'голой и Амбвенде, седьмой и восьмой планетами системы. Наш лайнер входит в систему под углом к плоскости эклиптики…
        Пакет упал в утилизатор. Бледная, утомленная женщина легла, стараясь поудобнее устроить живот. С изнанки происходящего еле-еле брезжила поляна с цветущими маками. Лючано полагал, что это - его личные домыслы.
        Сон есть сон.
        - …пока перед нами разворачивается захватывающее зрелище, позвольте кратко ознакомить вас с историей и основными особенностями планеты Китта. Четвертая от центрального светила…
        И почти сразу, едва не вырвав пучки из сотен ладошек:
        - Мар Шармаль? Это я, Нзинга.
        - Я слушаю вас.
        - Примите мои соболезнования. Ваша дочь умерла родами. Мы сделали все возможное, но к сожалению…
        - Эми называла вас волшебницей, Нзинга.
        - Эми ошиблась. Я не волшебница.
        Тишина.
        Сон уплывал, умирал, растворялся в небытии.
        - А ребенок?
        - Двойня. Мальчик и девочка. Оба живы.
        Тишина.
        - Дети - гематры?
        - Безусловно.
        - Вы уверены?
        - Раньше, мар Шармаль, вы не сомневались в моих профессиональных способностях.
        - Я и сейчас не сомневаюсь. Ждите, я скоро приеду.
        Тишина поглотила все, кроме поляны, где цвели маки.
        Вскоре исчезли и они.
        Глава третья
        День сюрпризов
        I
        - Ну и что мне с тобой делать?
        Вопрос был риторическим. Ответа Лючано не ждал.
        Безропотно поужинав вчера, сегодня «овощ» игнорировал завтрак. Сидел, глядел, как обычно, мимо, гладил кормильца по плечу. И не реагировал, когда в губы ему тыкалась ложка с «замазкой». Ни уговоры («Надо кушать! Иначе сдохнешь, дебил. Давай, за маму-папу…»), ни личный пример эффекта не давали.
        Лючано даже рявкнул на подопечного, помня, как окрик подействовал на лысого.
        Никакого результата.
        «Не нравишься ты мне, малыш, - сообщил маэстро Карл. - Злым становишься».
        «Прозвище обязывает!» - огрызнулся Тарталья.
        «Злым и мелочным. Не злодеем - злодейчиком. Брюзгой. Такие плюют в чужие кастрюли и пинают кошек, пока никто не видит. Ну а ты орешь на убогого…»
        «Надавай ему лучше тумаков, - поддержал маэстро Добряк Гишер. - Помнишь, как я тебя учил? - чтоб следов не осталось… Хочешь на ком-то злость сорвать - сходи к ланисте, обложи его по матушке. Или к Тумидусу. Дорожку указать?»
        Лючано не нашелся, что ответить. В припадке самоуничижения, которое психолог назвал бы «гиперкомпенсаторной реакцией», он вдруг принялся жаловаться «овощу» на свои проблемы - словно оправдываясь, как дошел до жизни такой.
        - Извини, что наорал, приятель. День с утра не заладился. Понимаешь? Ничерта ты не понимаешь, огурец… Вот ты меня по плечу гладишь - а знаешь, что там, под рубашкой? Татуировка там. И не простая, а самостоятельная. Расти ей, заразе, вздумалось. Тебе бы понравилось, если б по тебе всякая пакость ползала?
        «Ему бы понравилось, - заметил издалека Гишер. - Обратил внимание, какое плечо он тебе гладит?»
        А ведь верно! Что-то чует, собака…
        - Ты гладь, я не против. Она ведь не от этого растет. А ланиста предупредил, что у меня сегодня - арена. Вот и думай, чего ждать. Ты-то думать не умеешь, тебе хорошо! А мне…
        Его несло, как вчера на шоу.
        - Еще и сны эти! Шастаю, понимаешь, в прошлое. Мироздание, будто куклу, за ниточки дергаю. Ближе, дальше, быстрее, медленнее, вперед, назад… Страшно мне, приятель. Оно, выходит, сидит внутри. Дышит. Помогает, суетится - а мне страшно…
        «Тебе в самом деле страшно, малыш?»
        «Издеваетесь, маэстро?
        Лючано прислушался к себе. И с удивлением понял, что на самом деле ему ни капельки не страшно. Более того, интересно. Даже мысль, что за новоприобретенное «ясновиденье» однажды придется расплачиваться, не слишком беспокоит.
        «Мечтал стать супером, дружок? Радуйся, вот оно..»
        Секундой позже губы овоща разжались. Блондин проглотил ложку «замазки» и, словно птенец, раскрыл рот в ожидании следующей. На третьей или четвертой ложке до Лючано дошло, что он, оказывается, крепко держит «овощной» пучок моторика - корректируя двигательные рефлексы, побуждая вовремя открывать рот, жевать и глотать.
        Детская работа для опытного невропаста.
        «Но я же не спрашивал у него разрешения!»
        «Вспомни йонарей. От них тоже не требовалось согласия».
        Ну да, мог бы и сам догадаться. У «овощей» не психика - руины. Защита отсутствует, пучки обнажены - бери не хочу. Можно, при должной сноровке, заставить клиента плясать джигу или маршировать строевым шагом. Только кому оно надо?
        Впрочем…
        А почему бы ему сегодня не позавтракать самому?
        Поудобнее взявшись за пучок, Тарталья вручил блондину миску с «замазкой» и ложку.
        - Давай-ка, приятель. Взрослый парень, пора кушать без няньки…
        Он увещевал блондина, будто малыша-несмышленыша. Необходимости в этом не было - Лючано вел «овоща» не словами, а колебаниями нитей, как марионетку, послушную движениям невропаста в меру собственной инерции.
        «Надо бы дать парню имя, - думал он, выскребая ложкой, зажатой в чужих пальцах, остатки еды со дна миски. - Как его назвать-то?»
        Ничего подходящего на ум не приходило. Арлекин? Бригелло? Пульчинелло? Остряк-весельчак, шутник-озорник, антагонист мрачному злодею Тарталье? Бессловесный «овощ», отрешенно глядя в одну точку, соответствовал имени ничуть не лучше, чем тилонский рудовоз - колесам от кареты, прикрепленным к маневровым соплам. Однако насиловать воображение не хотелось.
        Пусть будет Пульчинелло.
        Побуждаемый кормильцем, «овощ» встал, отнес миску с ложкой в посудомойку, неловко умылся под краном, вытер лицо и руки бумажным полотенцем и, отправив полотенце в утилизатор, вернулся на койку.
        К счастью, нужные рефлексы лежали на поверхности.
        - Так-то лучше, Пульчинелло. Запомнил? Пуль-чи-нел-ло…
        Что, если закрепить имя в памяти «овоща», используя обратные связи вербального пучка? Куклы запоминают реплики, подброшенные невропастом. Обычно куклы воспринимают их как свои собственные, но в данном случае это несущественно. Наиболее удачные фразы клиент с удовольствием повторяет и после окончания сеанса.
        Воспользоваться эффектом?
        Раньше он не задумывался над применением невропастического искусства в целях обучения. В конце концов, попытка - не пытка, как любил говаривать Гишер.
        Вербальный пучок у блондина оказался кошмарный. Все нити перепутаны, как снасти у горе-рыболова, часть концов уходит не пойми куда… А это еще что такое?! Подобных нитей, мерцающих и ворсистых, Лючано раньше видеть не доводилось. Видимо, последствия разрушения психики. Того, к чему вели нити, больше не существует - и «бесхозные» связи обвисли, перепутались, мутировали…
        Ладно, пробуем.
        - Пульчинелло. Тебя зовут Пульчинелло.
        Манипулируя пучком, он постарался как можно убедительнее донести до куклы идею имени. Если в опустошенном мозгу сохранились остатки воспоминаний, словарный запас, достаточный для выстраивания ассоциативных цепочек - есть шанс достучаться. Невропаст - не телепат. Он может лишь правильно организовать материал, уже имеющийся у клиента, вытащить на поверхность сокровище, похороненное в глубине…
        - Пульчинелло. Это имя. Тебя так зовут.
        Он проник глубже, стараясь дотянуться до основания вербального пучка, до системы понятий, знаков и образов. Ну же, еще чуть-чуть…
        Мерцающие нити завибрировали крупной дрожью, как басовые струны. Ворс на них встал дыбом, напомнив шерсть на загривке разъяренного хищника. Нити утолщались, разгорались все ярче; казалось, по ним пустили электрический ток. Возникло низкое гудение, резонансом отдавшись в сознании Тартальи. Рой басовито гудящих шмелей ворвался в голову, и теперь бился в стенки черепа, силясь освободиться.
        Хорошо хоть жалить не спешили!
        На периферии восприятия что-то творилось. Чудилось: Пульчинелло растет, раздувается, напрягает чудовищные мышцы, заполняя собой все пространство, прижимая невропаста к решетке, не давая вдохнуть. В ответ из татуировки, визжащей в недоступном для человека диапазоне, начинают змеиться лианы, усеянные пятипалыми детскими ладошками, опутывая противника…
        Какие лианы? Какие змеи?
        Какой противник?
        Пустоголовая марионетка-Пульчинелло?!
        Лючано с усилием разорвал контакт. Разумеется, блондин по-прежнему сидел на койке, а сам он стоял посреди камеры, и никаких лиан из него не росло. На всякий случай он ощупал плечо через ткань рубашки. Припухлость? вздутие? шевеление под кожей? - нет, ничего. Как и следовало ожидать.
        «Ладно, пусть хотя бы ест самостоятельно…»
        - Извини, Пульчинелло. Виноват. Больше не буду.
        «Овощ» не ответил. Но, услышав свое новое имя, он впервые посмотрел на Лючано, а не просто в стену.
        - Ты меня слышишь? Эй, Пульчинелло?
        Тарталья прошелся по камере из угла в угол, искоса наблюдая за реакцией «овоща». Сомнений быть не могло: тот повернул голову, отслеживая перемещения! В голубых глазах Пульчинелло царила вселенская пустота, не замутненная и призраком случайной мысли, но взгляд следовал за Лючано как на привязи.
        - Не скучай тут без меня. Увидимся вечером.
        II
        Вместе с одеждой Тарталье вернули персональный уником. Перед завтраком он подключился к терминалу в номере и скачал карту города, не желая блуждать в поисках снятого Юлией дома. Выйдя за ворота гладиатория, он ввел в устройство адрес, запустил поиск и запомнил кратчайший маршрут до цели.
        Путь пролегал через квартал брамайнов - тот углом вклинивался в помпилианский сектор Эскалоны. Можно было взять наземное такси, карету или аэромоб, но Лючано решил пройтись пешком. Времени до вечерней арены у нас в избытке, а к дому Юлии, судя по карте, не более получаса ходу. Развеемся, город посмотрим…
        Вскоре он пожалел, что не взял такси.
        В квартале брамайнов царила толчея. Началось столпотворение незаметно: смуглые, благожелательные люди выходили отовсюду - из домов, магазинов и лавок. Они никуда вроде бы не торопились. Мало ли зачем уважаемому человеку приспичило оставить четыре стены и выбраться на свежий воздух? Вежливые, они извинялись, стараясь никого не толкнуть; деликатные, если и прижимались к тебе, то быстро норовили юркнуть в сторону - и вскоре Лючано оказался намертво притиснут к стене «улья», а улицу запрудили брамайны Эскалоны.
        Они ничего не делали - просто стояли.
        Казалось, над кварталом только что кричали сирены гражданской тревоги. Но ни тени озабоченности не возникло на лицах брамайнов. Счастливые, приветливые, они чего-то ждали, тихо перешептываясь на родном, певучем языке.
        - Прошу прощения! Разрешите!..
        Работая локтями, Лючано стал пробираться к улочке, огибавшей ритуальное здание с куполом из нефрита. «Храм» располагался на окраине квартала - дальше, за крайним «ульем», опять начинался район помпилианцев. С облегчением он заметил, что следом, подстраиваясь в кильватер, на свободу стремится багровый от натуги техноложец - судя по одежде, напичканной гаджетами, ларгитасец. Обождав нечаянного спутника, Лючано двинулся вперед с удвоенной энергией - в компании он чувствовал себя уютнее.
        Кто их знает, этих брамайнов? Вот они улыбаются, а вот уже и не улыбаются…
        Миновав крошечный ресторанчик, откуда так пахло специями, что хотелось чихать, беглецы оказались совсем близко к розовому мрамору ступеней «храма». Здесь толпа стояла не слишком плотно, раздваиваясь на манер ножниц. Обрадован, Лючано ринулся было в наметившийся просвет, но ларгитасец придержал его за воротник.
        - Туда нельзя. Обидятся. Пересечь святой путь - к несчастью…
        По ступеням спускались восемь молодых, голых по пояс брамайнов, неся на плечах широкую платформу. Чувствовалось, что парням тяжело. Лица налились кровью, торсы блестели от пота. Сперва Лючано удивился: энергии восьми «толкачей» хватило бы запустить платформу в стратосферу. Но вскоре заметил: носильщики, потея от напряжения, аж светились гордостью - вот, значит, тащим, на горбу, как древние предки в начале эволюционного пути!
        Он поднял взгляд и едва не лишился чувств.
        С платформы, с высоты резного трона, ему улыбалась Сунгхари.
        Рабыня-брамайни сидела, неестественно выпрямив спину. Ее словно нанизали на пластиковый стержень. Правую руку женщина приподняла в благословляющем жесте. Завернута в многослойные, яркие одежды, Сунгхари походила на куклу. Чем дольше Лючано смотрел на рабыню, тем яснее на ее лице, более темном, нежели обычно, проступала улыбка - хотя уголки рта были скорее опущены вниз.
        Он дорого дал бы, чтобы никогда не видеть этой улыбки.
        Живые люди так не улыбаются.
        Так усмехается вечность.
        - Еще одна сгорела на работе, - хмыкнул за спиной ларгитасец. Странная, насмешливо-уважительная нотка мелькнула в его голосе, низком и хриплом. - Что, раньше не видели? Завидую. Любуйтесь на здоровье, а я пошел. У меня через полчаса - совещание…
        Платформу несли вдоль улицы. Лючано волей случая оказался в первом ряду. Чувствуя, как подгибаются колени, не в силах отвернуться, он смотрел, как плывет над толпой соплеменников бывшая рабыня. И не знал, жива Сунгхари, мертва, или он просто видит ее копию, продукт работы умелого скульптора.
        «Чучело, - подсказал издалека Гишер. - А что, чем не вариант…»
        - Вам плохо, достопочтенный?
        Стоявший рядом брамайн тронул Лючано за локоть.
        - Спасибо, все в порядке. Скажите… Кто эта женщина?
        - Святая.
        Брамайн поправил «гирлянды Шакры», украшавшие его грудь. Аккумулируя избыточную энергию носителя, цветы тускло светились. В этом квартале практически все носили гирлянды-аккумуляторы, стремясь подзаработать. «Шакру» с радостью скупали торговцы энергоресурсами.
        Три связки псевдо-цветов на шее собеседника Лючано, в отличии от одной-двух у прочих, говорили об очень мощном врожденном потенциале.
        - Святая?
        - Вы не поймете. А я не сумею объяснить. Там, где вы родились, встречались люди, которые однажды сделали больше, чем могли? Гораздо больше? Чтоб у остальных дух захватило?
        - Ну… - Тарталья задумался. - Пожалуй, да. Мы называем это - подвиг.
        - Вот и святая Сунгхари сделала больше, чем могла. Когда брамайн отдает больше энергии, чем имеет, чем накоплено у него в резерве - он уходит, оставаясь. Делается святым. Извините, я не могу понятней…
        - Но ведь она - рабыня! Ее хозяин - легат Тумидус!
        «Сейчас побьют, малыш! - охнул маэстро Карл. - Язык твой - враг наш…»
        Брамайн наклонился к уху собеседника:
        - Уже нет. Когда святая Сунгхари ушла, оставаясь, мы выкупили ее у хозяина. Помпилианцы наивны, как жадные дети, - аскет еле слышно хихикнул. - Они хотели утилизировать нетленное тело святой. И продали святую нам очень, очень дешево. Они смеялись над нами: у этих глупых брамайнов есть глупые предрассудки! А мы смеялись над ними: у этих умных помпилианцев нет ничего святого…
        Платформа миновала их, уплыв дальше. Лючано смотрел вслед Сунгхари, видя лишь спинку трона, да головной убор над резным верхом. Брамайни летела над толпой, безмолвной, как море на картине - человек-статуя, объект поклонения, равнодушный к фимиаму, уже не здесь, но еще присутствуя. Казалось, вокруг платформы, похожей на ту, что использовалась для сбора «ботвы», вырастает храм. Храм с демонами и зверями, где свистел бич и танцевала женщина. «Вихрь» вышел на орбиту, три человека были спасены: один хозяин, один раб и одна святая…
        - Спасибо. Спасибо вам!
        - За что? - удивился брамайн.
        Не ответив, Лючано быстро направился прочь.
        «Есть вещи, которых лучше не понимать, - сказал Добряк Гишер, сморкаясь. - Есть поступки, о которых лучше не вспоминать. И есть места, куда лучше не возвращаться. Жизнь проста, дружок. Это мы вечно все усложняем…»
        Старик-экзекутор был прав.
        III
        Дом, избранный Юлией для пребывания на Террафиме, впечатлял. Не дом - дворец! В начале, если верить справочнику, загородная резиденция герцога Алонсо Великолепного, он располагался на юго-западной окраине. С годами Эскалона разрослась, нагуляла аппетит, проглотив дворец и растопырив повсюду ложноножки современных кварталов. Только не все, что проглочено, легко переваривается: дворец по-прежнему стоял сам по себе, наособицу, с легким презрением косясь на окружившее его быдло.
        Орнаменты фасада. Полированный гранит отсвечивает глянцевой кровью. В витражных стеклах танцует живая радуга. Черные химеры по краям крыши жонглируют масляными бликами. Массивные дубовые двери о двух створках, ручки начищены до умопомрачительного блеска, горят на солнце…
        Дворец окружал скромный парк.
        Остановившись у чугунной калитки, Лючано поискал кнопку, сенсор или хоть что-то для вызова охраны. Не найдя, просто толкнул калитку, которая оказалась не заперта, и пошел по дорожке, выложенной брекчией, к парадному входу. Там ничего искать не довелось: над дверью обнаружилась широкополосная камера наблюдения. Ниже висел идентификатор, установленный на скорую руку.
        - Лючано Борготта?
        Вежливый голос прозвучал из-за левого плеча. Похоже, дежурный воспользовался акустической линзой.
        - Да, это я.
        - Приложите ладонь к идентификатору.
        - Пожалуйста.
        Идентификатор звякнул с непривычной громкостью. Тарталья даже вздрогнул от неожиданности. Спустя двадцать секунд загорелся зеленый огонек.
        - Проходите. Госпожа Юлия примет вас.
        За дверями гостя ждал рослый помпилианец в черной форме без знаков различия. Из открытой кобуры на поясе торчала рукоять мощного парализатора «Шквал».
        - Я вас провожу.
        Широкая лестница на второй этаж. Ковровая дорожка. Мрамор перил с инкрустациями из яшмы и малахита. Огромная люстра - хрусталь подвесок, цветная эмаль, порфир - переделана под «вечные свечи», на вид неотличимые от восковых.
        - Налево, прошу вас.
        Гулкую пустоту коридора отчасти скрадывали гобелены из цветной шерсти, хоругви и панели, затянутые набивным шелком. Воздух чуть-чуть светился. В нем то здесь, то там проступали изменчивые очертания призраков. Заметив любопытство Тартальи, помпилианец счел нужным пояснить:
        - Ионная подсветка. На цивилизованных планетах ею обычно не пользуются. А дикарям, вроде здешних, нравится. Специально для любителей фамильных привидений. Я тоже в Эскалоне впервые увидел…
        Охранник был не прочь поболтать с семилибертусом, как и большинство его соотечественников. Но гостя ждала Юлия. Те, кто имел удовольствие служить красавице, хорошо знали характер госпожи.
        - Сюда, пожалуйста.
        Кабинет потрясал воображение. Полки с рядами книг: антиквариат, бумага, переплеты из кожи. Таким место в музее, под колпаком «саркофага». Туша письменного стола: монстр стоял враскоряку, на когтистых лапах, неся на загривке тяжкий груз - чернильный прибор из серебра, терминал с голосферой, мерцающей в режиме «сна», электронный планшет для документов, коммутатор внутренней связи…
        Но главным чудом кабинета была, разумеется, Юлия. Эта женщина легко вписывалась куда угодно: в медотсек галеры, в холл студии «вещунов», в ресторан, во дворец Алонсо Великолепного… В воображении Лючано до сих пор оставалось одно-единственное место, куда она не вписывалась.
        В постель.
        «Возможно, малыш, - с бесцеремонностью старого знакомого допустил маэстро Карл, - у тебя просто комплекс неполноценности. Как по мне, она чудно впишется в разостланную, еще теплую после ночи любви постель. Другое дело, впишешься ли туда ты…»
        - Доброе утро. Вчера вы приглашали меня в гости. Я нагло решил воспользоваться…
        - Правильно сделали. Наглость гармонизирует Вселенную. Присаживайтесь, а я распоряжусь… Кофе? Теллис? Вино?
        - Если можно, тоник.
        - Антоний! Организуй нам «Витализ» с лимоном. И чашку зеленого теллиса.
        Охранник кивнул и растворился в дворцовом великолепии.
        - Любуетесь?
        Юлия прошлась по кабинету. Затянута в черный как смоль комбинезон, она напоминала химеру с крыши дворца: гибкая, сильная, опасная. Того и жди: высунет длинный раздвоенный язык, взмахнет крыльями и расхохочется, пикируя на добычу.
        - Хижина дивная, не спорю. Но техническая оснащенность, сами понимаете, на нуле. К счастью, у меня на «Герсилии» нашлось все необходимое. Владелец, маркиз Рибальдо Сота, отбыл в шестимесячный вояж по Галактике. Встреча наедине, капелька кокетства, целую ваши ручки, синьора, - и этот бабник любезно согласился дать мне приют. Кучу денег содрал, мерзавец…
        Она погрозила кулаком в сторону портрета, украшавшего стену. С холста скалился разодетый в пух и прах наглец: холеное лицо, завитые локоны, верхнюю губу украшают жиденькие усики… Лючано вспомнил маркиза. Именно Рибальдо Сота, и никто иной, хамил ему в баре космопорта, накачиваясь коктейлями.
        - У знатных террафимцев принято сдавать жилье за плату?
        - Разумеется, нет! Вельможи выше предрассудков. Они и в сортир заходят церемониальным шагом. Однако Рибальдо здраво рассудил, что истинный кабальеро обязан прийти на помощь даме, которой негде остановиться, и бросил свой дворец к моим ногам. А деньги - пустяки, презренный металл, ниже нашего достоинства. Обратитесь к моему мажордому, он подсчитает эти жалкие гроши…
        Юлия саркастически улыбнулась.
        - Ладно, оставим маркиза в покое. Вы думали над моим предложением?
        - Да. Я хочу как следует изучить контракт. Особенно в той части, где вы ограничились лишь намеком. Лючано Борготта еще около трех лет, согласно решению суда, должен оставаться в собственности Гая Октавиана Тумидуса. Рабом, семилибертусом; мебелью. У вас есть возможность изменить статус-кво?
        - Есть. О, вот и наш заказ!
        «Витализ» с теллисом принес другой помпилианец - в знакомой форме, но без оружия. Странно, подумал Лючано. Обычно у помпилианцев за напитками для господ бегают рабы. А «официант» свободный, как и Антоний.
        - Удивляетесь, почему мне не прислуживает раб?
        Юлия буквально читала мысли, причем уже не в первый раз. Лючано тайком поежился. Телепатка? Ему, знаете ли, на ум временами приходит такое…
        - Нет, мой дорогой. Я не телепатка. Я физиогномистка. И хорошо разбираюсь в людях. Возьмем, к примеру, вас. Вы - человек наблюдательный, имеете опыт рабства… Вас не могло не удивить, что с подносом вместо ожидаемого раба вошел свободный. Верно?
        - Вы мне льстите, Юлия! Это я-то, по-вашему, наблюдателен? Что же тогда говорить о вас?
        - То же самое, но в превосходной степени! - рассмеялась помпилианка. - Не волнуйтесь, скоро ваше любопытство будет удовлетворено. Но сперва - обещанный сюрприз.
        Она сыграла замысловатый пассаж на сенсорах селектора.
        Нервничая в ожидании сюрприза, Лючано пригубил «Витализ». Кисловатый, с горчинкой тоник обжег нёбо. Буквально через минуту возник прилив энергии. Замечательный напиток! Но злоупотреблять им опасно - возникнет привыкание, организм начнет требовать увеличения доз… Недаром на ряде планет «Витализ» продают в аптеках, строго по рецепту.
        В дверь постучали.
        - Войдите.
        - Давид? Джессика?!
        - Здравствуйте, - хором отозвались близнецы.
        Наваждение? Или на лицах юных гематров действительно проступила радость? Теперь Лючано знал правду. Вот они, дети Эмилии Дидье, в девичестве - Шармаль, умершей родами - и Адольфа Штильнера. Близнецы, унаследовавшие гены матери-энергета. Фамильное сходство несомненно. Живое доказательство того, что эксперимент сумасшедшего профессора увенчался успехом!
        «Вот и держи язык за зубами! - вмешался Гишер. - Секреты дурно пахнут, дружок…»
        - Как дела, ребята? С вами все в порядке?
        - В порядке, - кивнула серьезная Джессика.
        - Мы больше не деградируем, - уточнил Давид.
        - Юлия! Откуда?..
        Он обернулся к помпилианке.
        - Я их выкупила у Гая.
        Слово «выкупила» резануло отчетливым диссонансом. Купила - это понятно. Перекупила. Но «выкупила»? Или Юлия оговорилась? Нет, вряд ли.
        Эта женщина знает, что говорит и делает.
        - Вы не ослышались. Я их выкупила. По документам дети являются моей собственностью, но клейма на них нет. Сейчас они даже более свободны, чем вы.
        Лючано впервые пожалел, что он не помпилианец. Ему не ощутить наличие или отсутствие клейма. А так, на вид… Знакомая бесстрастность на конопатых мордашках. Поди, разбери! Спросить напрямик? Глупости, под клеймом они скажут все, что безмолвно прикажет хозяйка.
        Юлия, стерва Юлия! - почему тебе так хочется верить?
        Джессика сегодня надела симпатичное платьице с оборками. Туфельки, скромные на вид, были изготовлены из натуральной кожи. В волосах - лента. На Давиде красовались рубашка и шорты, на ногах - сандалии. Рабов одевают в мешковатые робы… Нет, это ничего не доказывает! Помпилианка могла разыграть представление специально для гостя.
        - Вы разрешите мне поговорить с детьми наедине?
        - Да. Только не злоупотребляйте временем. У нас с вами остались кое-какие дела, мой милый. Не забыли? Чудесно. Воркуйте, голубки, я удаляюсь.
        Царственной походкой Юлия покинула кабинет. Вне сомнений, по углам прятались скрытые камеры наблюдения, доставленные с «Герсилии». Но Лючано плевать хотел на соглядатаев. Смотрите на здоровье! Слушайте в три уха!
        А он должен знать.
        - На вас действительно нет клейма?
        Близнецы переглянулись.
        - Неправильный вопрос.
        - А какой правильный? Погодите, не отвечайте! Дайте я сам соображу… Есть! Как мне убедиться, что вы - не рабы?
        - Правильный вопрос, - губы Джессики чуть заметно дрогнули.
        Улыбка? Скорбная гримаса?
        Ни то, ни другое?
        Лючано присел перед детьми на корточки.
        - Ну?
        - Правильный вопрос не гарантирует правильного ответа. Однозначного теста на наличие-отсутствие клейма не существует. Наблюдая за нашим поведением достаточно долго, ты сможешь это определить по совокупности признаков.
        - Издеваетесь? Так вас и отдали мне под наблюдение!
        - Ты не доверяешь Юлии. Это разумно, - согласился Давид, проходя к столу и с интересом изучая чернильный прибор. Пальцы мальчишки вскоре оказались густо измазаны в чернилах, а вслед за пальцами - и шорты. - Но другого способа нет. Если ты не помпилианец.
        «Отстань от детей! - вмешался маэстро Карл. - Как стороннему наблюдателю определить, что куклу ведет невропаст? Никак. Даже телепат-сканер не отслеживает нашего влияния, настолько оно вписывается в естественные реакции. А тебе приспичило отследить влияние клейма…»
        - Эх вы, арифмометры курносые… Давно здесь?
        - Со вчерашнего дня.
        - Что делаете?
        - Что захотим. Нас только в город не отпускают. А по дому можем ходить везде.
        - И по паркам.
        - Да, и по паркам. Тут их два: один снаружи, другой внутри.
        - Мы гуляем, играем, счисляем гематрицы… - Джессика старалась ничего не пропустить, - …смотрим визор, размышляем, читаем…
        - Спим и кушаем, - подвел итог Давид. - Джи, не надо рассказывать, что мы кушаем! Лючано это неинтересно.
        Тарталья рассмеялся, подмигнув обиженной Джессике.
        - Ну а я теперь семилибертус. В смысле…
        - Я знаю, что такое семилибертус, - отыгралась вредная девчонка. - В дядиной книжке читала. Раздел VII, «Особенности расовых отклонений». Глава 12, «О компенсации», с диаграммами и фактурой пси-слоев. Вот!
        - Наговорились?
        Юлия возникла в кабинете бесшумно, как призрак, материализовавшийся из ионной подсветки коридора.
        - Извините, крошки. У дяди с тетей намечается взрослый разговор. Вы еще увидитесь позже.
        Близнецы кивнули и вышли за дверь, не попрощавшись.
        IV
        - Зачем вы выкупили близнецов? Чтобы продемонстрировать их мне?
        Юлия ответила не сразу. Сперва прошлась по кабинету, подхватив с подноса калебас с горячим теллисом, расписанный черно-белыми узорами - круги, спирали, зигзаги, точки. От узоров рябило в глазах. Прикусила соломинку, сделала глоток-другой. Остановилась возле Тартальи, вернувшегося в кресло.
        Брюнетка слегка покачивала бедрами, словно пританцовывая на месте. Лючано сделалось неловко. Ему всегда бывало неловко, когда он сидел перед стоящей женщиной. А тут еще красотка-рабовладелица на грани стриптиза…
        «И ведь все понимает! - хмыкнул Добряк Гишер. - Понимает, и пользуется…»
        - Неправильный вопрос, - то ли Юлия подслушивала, то ли нарочно воспользовалась любимым ответом близнецов. - Я могла бы ответить, что не хочу превращения детей в роботов. Это была бы правда. Но не вся. И вы потом хоть голову сломайте: в чем я соврала?! Я могу сказать, что дети мне нужны, как и вы, не в качестве рабов. Третий вариант: я позволила вам встретиться с детьми, желая завоевать ваше доверие и склонить к сотрудничеству. Где правда? Где ложь? Вместо всего этого я скажу вам…
        Она взмахнула калебасом. Лючано внутренне сжался: казалось, Юлия решила выплеснуть кипяток в лицо собеседнику.
        - Не ваше дело, Борготта! Я ясно выразилась?
        - Яснее некуда. Извините за бестактность.
        Он не обиделся: помпилианка в своем праве. А он сунул нос в чужие дела, которые его не касаются. Увы, именно в такие дела больше всего и хочется сунуть нос! Даже рискуя больно прищемить нюхалку.
        «Осторожней, дружок! Помни: тебе о близнецах ничего не известно. Ни-че-го! Дядя Лючано симпатизирует милым ребятишкам, и концы в воду…»
        «А если она все знает?! Если именно поэтому выкупила их?»
        «Тем более молчи!»
        - Вот что мне в вас нравится - так это умение смущаться…
        Улыбнувшись, Юлия щелчком пальцев подозвала мобильное кресло и грациозно присела напротив Тартальи. Близко, очень близко; считай, вплотную. Их колени соприкоснулись, аромат духов окутал обоих единым облаком. Умение помпилианки вести собеседования с будущими сотрудниками было выше всяческих похвал.
        - А также мастерство признавать ошибки и приносить извинения. Редкий талант для мужчины. Уверена, мы сработаемся. Итак, у вас есть ко мне вопросы?
        - А у вас - ответы? Не ваше, мол, дело?
        - Вы спрашивайте. А я подумаю.
        - Проблему моего рабства, как я понимаю, оставим на закуску?
        Юлия кивнула, посасывая соломинку.
        - Тогда для начала хотелось бы знать, чем я буду заниматься, работая на вас. Или это чрезвычайная наглость с моей стороны?
        - Ну почему же? Вы имеете полное право знать свои обязанности. Отвечаю: вам предстоит делать то, за что вы угодили в рабство к Гаю. Делать регулярно, с полной отдачей и за хорошие деньги.
        - Простите, не понял?
        - Вы будете причинять боль помпилианцам. Ментальным способом. Комбинируя таланты невропаста и экзекутора.
        - Леди изволит шутить?
        - Ничуть. Вы даже не представляете, Борготта, какой вы уникум. До сих пор никому, кроме сильнейших психиров, не удавалось причинить боль помпилианцу на ментальном уровне. Для Гая это оказался колоссальный шок. Потому и реакция его была столь болезненной и неадекватной. Впрочем, есть люди, которым шок только на пользу.
        «…Вы боитесь причинить боль мне?! Не переоценивайте свои жалкие способности! Это я могу причинять боль. Я! И никак не наоборот».
        - …недостающий компонент в разрабатываемой нами методике.
        - Методике чего?
        - Вы сейчас задали главный вопрос: чем, собственно, занимаются курируемые мной лаборатории? Это лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я прихватила с «Герсилии» кое-какие рабочие материалы…
        Гибким движением Юлия поднялась из кресла, шагнула к столу и извлекла из верхнего ящика упаковку инфокристаллов. Выбрав нужный, вложила его в гнездо приемника и активировала «спящую» голосферу. Мглистый шар вспучился, быстро увеличиваясь в диаметре, заполняя кабинет; миг, и Лючано оказался заключен в облаке плотного тумана. Ноздри щекотал острый запах хлорки: видимо, какой-то сбой в настройках.
        Запах быстро рассасывался.
        Рядом слабо угадывались контуры непонятно чего.
        - Мы исследуем пси-феномены разных рас, - раздался над ухом голос невидимой Юлии. Лючано даже показалось, что она вот-вот хихикнет и прикусит ему мочку острыми зубками. Но нет, помпилианка была серьезна. - Ищем причины и закономерности. Наиболее перспективные из феноменов - пытаемся воспроизводить искусственно…
        Туман резко посветлел, сделался прозрачным и исчез, словно под лучами взошедшего светила. Кабинет сменился лабораторией. Незнакомое оборудование, матово-серебристые кожухи, работающие эмиторы, терминалы; люди в светло-зеленых комбинезонах из санация и матерчатых шлемах с фильтр-забралами. В закрытой капсуле под колпаком угадывалось тело обнаженного человека.
        В углу всплыл инфоблок:
        «Рабочая запись № 217-3. Дата… Объект: Аскольд Киссен, техноложец».
        Инфоблок шел специфическим муаром, издавая слабый писк со смещением в ультразвук. Это гарантировало подлинность записи. В наше время, подумал Лючано, подделать можно все, от отпечатков пальцев до местоположения центра Галактики. Но стоит ли овчинка выделки? Затратить уйму сил и средств, задействовать сложнейшее оборудование для великой цели - обмануть семилибертуса Борготту? Да и когда бы Юлия успела? Подготовила заранее, рассчитывая на сегодняшнюю встречу?!
        «Ты становишься параноиком, малыш…»
        Лаборант за ближним терминалом подал коллегам знак рукой: внимание! Бедняга едва успел - терминал опрокинулся, голосфера схлопнулась и погасла. В воздух взлетел планшет для лабораторных записей; кто-то из ученых еле увернулся от чашки с остатками кофе, проявившей неожиданную резвость. Ножки стульев отбивали чечетку. Хаос мало-помалу охватывал помещение. В движении предметов сквозил явный ритм, похожий на биение сердца. Ритм ускорялся - вот обладатель сердца сел, встал, пошел, побежал, понесся сломя голову…
        Человека в капсуле трясло вместе с его металопласстовым коконом.
        Визжали, надрываясь, крепления.
        - Аскольд Киссен - спонтанный телекинетик. Перевод способностей в управляемый режим не удался. Эффект воспроизводству не поддается. Анализ изменений тонких полей дал обнадеживающие результаты, но…
        Голос Юлии «за кадром» напоминал комментарии экскурсовода.
        Суматоха в лаборатории померкла. Низкие потолки, серые стены и отсутствие окон в следующем помещении, окружившем Лючано, наводили на мысли о подвале. Впрочем, комната с равным успехом могла находиться на двести шестом этаже небоскреба, или на орбитальной станции.
        Обстановка, по контрасту с предыдущей, напоминала не исследовательский институт, а лабораторию безумного ученого из дешевого арт-транса «Воскрешение Годо»: зловещего вида агрегаты с медными спиралями, громоздкими изоляторами из керамики и допотопными шкалами стрелочных приборов. Толстенные кабели, жгуты проводов в промасленной оплетке; в венчиках разрядников с треском скачут голубые молнии.
        Было трудно поверить, что все это - взаправду. Так и ждешь, что вот-вот из угла всплывут титры фильма. Однако вместо титров возник знакомый инфоблок:
        «Рабочая запись № 249-2. Дата… Объект: Гассан аль-Маруди, варвар».
        На аль-Маруди Лючано взглянул лишь теперь. Прежде все внимание привлекала несуразная, бутафорская аппаратура. Фигура Гассана соответствовала антуражу: голый по пояс, мускулистый варвар в темно-лиловых шароварах скалился, радуясь не пойми чему. Крупные желтые зубы вкривь и вкось торчали из черной как смоль бороды. Казалось, над челюстями варвара славно потрудился тот же безумец-ученый, что оборудовал лабораторию.
        Аль-Маруди шагнул к одному из агрегатов, в голос расхохотался - и с решимостью фанатика дернул вверх здоровенный рубильник.
        Щелчок.
        Зловещее гудение.
        Гассан, ухмыльнувшись, схватился за два блестящих электрода. В следующее мгновение его выгнуло дугой, волосы на голове встали дыбом. Тарталья вздрогнул, ясно представляя, как сейчас задымится, обугливаясь, человеческая плоть. Нет, ничего подобного не произошло. Варвар содрогался всем телом, кудри и борода отчаянно искрили, раскидывая вокруг снопы молний - и только.
        Вскоре аль-Маруди с явной неохотой разжал пальцы и выключил рубильник.
        - А теперь смотрите внимательно, Борготта.
        Варвар остановился напротив стены, на которой висел выпуклый щит из металла. Над щитом выпирало полукружье шкалы антикварного прибора; стрелка покоилась на нуле. Гассан вытянул руки перед собой, ладонями наружу. Сплел пальцы, хрустнув суставами…
        Ослепительная вспышка заставила Лючано зажмуриться. Когда он вновь открыл глаза, то обнаружил: из рук аль-Маруди в щит с треском и шипением бьет, ветвясь, непрерывный голубовато-белый разряд. Щит плавился, стекая на пол тяжелыми блестящими каплями. Стрелка прибора плясала у красной черты, силясь перескочить ее и в испуге удрать за край шкалы.
        - Гассан - живой аккумулятор электричества. Врожденное свойство. Ни у кого из соотечественников аль-Маруди подобных эффектов не зафиксировано. Мощность разряда - в семь раз выше, чем у полицейской «Гюрзы».
        Из глубин подсознания с восторгом крякнули маэстро Карл и Гишер.
        - Мы были вынуждены установить здесь древнее оборудование. Собирали по схемам из музейных архивов. Современная техника в присутствии Гассана горит синим пламенем. В прямом смысле слова. А раритет - ничего, держится…
        Щит окончательно расплавился и стек на пол. Аль-Маруди повернул к зрителям оскаленное, счастливое лицо. Космы бровей сошлись на переносице, полыхнул разряд - и картина померкла.
        - Опять следящую камеру сжег. Бандит, и шутки бандитские. Теоретический фундамент под Гассана мы уже подвели. Пробуем воспроизвести.
        Тарталья представил, как он сперва мучает добровольца болевым шоком, а потом через несчастного пропускают электрический ток, дабы превратить его в «живой аккумулятор». Второй раз наступить на экзекуторские грабли? Благодарим покорно!
        Тем временем из пепла восстал современный интерьер, и инфоблок известил:
        «Рабочая запись 296-4. Объект: Патрик Асумбу, вудун».
        Патрик, нагой и костлявый, даже не прикрыв ладонью срама, стоял посреди ярко освещенной комнаты с белыми стенами. Вудуна держали в перекрестье лучи доброго десятка сканеров. Данные выводились на сотню дисплеев и голосфер. Цветными червяками ползли кривые параметров, мигали столбики объемных диаграмм, мелькали колонки цифр и символов.
        Вся эта дребедень ничего не говорила Лючано.
        А Юлия молчала.
        Вудун втянул голову, бритую наголо, в плечи. Лопатки его вздыбились, как у зверя, спина обросла шерстью: короткой, плотной, с темными пятнами по охристому фону. Лючано ждал, что сейчас Патрик упадет на четыре лапы, выпустит когти и щелкнет клыками, на манер оборотня из фильма…
        Надежды не оправдались.
        Асумбу продолжал стоять на двух ногах. Шерсть втянулась обратно под кожу, зато правая рука превратилась в морщинистый хобот слона. Хобот мотнулся из стороны в сторону - видимо, для наблюдателей - и вернул руке ее первоначальную форму. У вудуна заострились уши, ноги выгнулись коленями назад, обросли пегими лохмами. Ступни сжались и затвердели, превращаясь в копыта…
        - Полиморф. Уникальный случай. Перевозил коллекцию животных по заказу национального парка на Сиване. Грузовик был атакован флуктуацией класса 2D-11-. К счастью, поблизости оказался патрульный рейдер с Мондонга. Корабль получил незначительные повреждения, часть животных погибла. Асумбу плохо помнит, что делал, спасая подопечных. Говорит: сберегал Лоа. Объяснить механизм случившегося не удалось. Специалисты Вудун отмалчиваются…
        Снова лаборатория. Нет, скорее, палата больницы, напичканная оборудованием. На кровати - женщина. Черные, липкие от пота волосы разметались по подушке. Глаза лихорадочно блестят, щеки запали; хриплое, надрывное дыхание корежит рот.
        - Ввести успокоительное?
        - Помещаем в регенератор? Состояние критическое…
        - Отставить. Пусть борется. Иначе эксперимент потеряет смысл.
        - Но…
        - Наблюдайте. Круглосуточно. Меры принимать только в случае резкого ухудшения.
        - Куда уж хуже…
        Лючано не видел говорящих. Он видел женщину, и только женщину. Знакомую незнакомку. Пижама и простыня, наброшенная сверху, скрывали очертания тела. Обезумевший взгляд, пятна на щеках; смоляные пряди вьются кольцами… Женщина зашевелилась. Руки и ноги ее задергались в судорогах, хаотично и непредсказуемо. Слетела на пол простыня. Под мышкой треснул рукав пижамы. До колена задралась штанина.
        - Сама. Она должна справиться сама.
        Инфоблок выдал сообщение и погас, оставив лишь вращающийся кубик идентификатора. Код рабочей записи удостоверял, что это не подделка.
        - Боже, Юлия…
        - Да, это я.
        Голос помпилианки не изменился ни на йоту.
        - Вот мы и добрались до главного. Ради этого я хочу привлечь к проекту вас, Борготта. Как видите, я сама побывала в шкуре подопытного кролика. Верней, крольчихи. Помните разговор в медотсеке «Этны»? Я не зря его затеяла в вашем присутствии. Теперь вам не нужно объяснять, что мы, помпилианцы, зависим от своих рабов не меньше, чем они - от нас. Полное обезрабливание влечет безумие или смерть любого из нас.
        Женщина на кровати билась в конвульсиях.
        Женщина за спиной продолжала говорить.
        - На фермах Помпилии и Октуберана можно выращивать лишь роботов от рождения. Их ресурс ограничен. Его пока хватает для энергообеспечения планет - но не для межзвездных перелетов. Наше население растет. Империя нуждается в притоке рабов, недавно бывших свободными. Экстенсивный путь развития, Борготта. Вынужденная агрессия. Конфликт с другими расами. Тупик. Либо тотальная война против всех, которую нам не выиграть, либо стагнация и деградация. Вы бы хотели такой судьбы для своего народа?
        Женщина в палате свалилась на пол. Она ползла куда-то в угол, практически оставаясь на месте, нелепо и страшно извиваясь всем телом. Торчали острые локти. Пижамные штаны сползли, открыв до середины ягодицы: мышцы окаменели в титаническом усилии, крестец - сплошной синяк.
        - Спросите, где выход? В отказе от рабов! Нонсенс для помпилиаца, спор с эволюцией. Тем не менее, один из экспериментов увенчался успехом. Мы использовали набор методик: постепенное сокращение количества рабов до минимума, стимулирующие препараты и нейротики, гипноз, психокоррекция…
        - У вас получилось, Юлия?
        - Да. Уже два года у меня нет ни единого раба. Увы, процедура слишком мучительна. Мало кто согласится на такое. Да и повторить результат не удалось. Остальные добровольцы погибли или навсегда поселились в комнатах с мягкими стенами. Но я не отчаиваюсь. Теперь у меня есть вы, Борготта.
        V
        Покидая владения маркиза Рибальдо, Лючано вдруг хлопнул себя по лбу. Лопух! Забыл выяснить: как помпилианка намерена решить его проблему! Ему ведь долгое время предстоит носить ошейник Тумидуса. А Юлии он нужен сейчас. Чем скорее, тем лучше.
        Вернуться?
        «Завтра спрошу. Все равно надо зайти, изучить контракт…» - попытался он умаслить торопыгу, поселившегося в душе. Нет, торопыга умаслиться не пожелал. Нахохлился, озлобился, словно в плащ, закутался в мрачное раздражение. Душевный раздрай в последние дни стал вечным спутником Тартальи.
        - Дядя Лючано!
        Через парк, по ведущей к калитке дорожке, к нему вприпрыжку неслась Джессика. Развевалась лента в волосах, хрустела брекчия под туфельками. Очаровательная картинка! Да только Лючано вздрогнул и замер не от умиления. Девочка-гематрийка не может, не должна вести себя так! В памяти всплыл волшебный ящик лже-сна: нити, пучки, медноволосая Эмилия, профессор Штильнер. Дети лишь наполовину гематры! А значит…
        Но почему Джессика раньше вела себя по-другому?
        - Дядя Лючано!
        Запыхавшись, раскрасневшись, Джессика с разбегу бросилась Лючано на шею. Не ожидая «телячьих нежностей», он чуть не упал, еле успев подхватить девочку.
        - Ты уже уходишь? А завтра придешь?
        - Конечно, приду!
        - Обещаешь?
        Лючано замешкался. Нечто вроде гусеницы тайком пыталось забраться в карман его рубашки. Он скосил глаза, но увидел лишь край бумажной полоски, исчезающей в кармане. Бумажной?! Ну да, мы на Террафиме, здесь бумага в ходу. Но чтобы записки ползали сами собой?! Хотя, если добавить соответствующую гематрицу…
        Джессика, не моргая, смотрела ему прямо в лицо.
        - Обещаю.
        - Мы будем тебя ждать!
        Соскочив на землю, девочка встала рядом с братом - Давид секундой раньше выбрался из-за кустов с резными, сине-фиолетовыми листьями.
        - До завтра, ребята.
        - До завтра.
        Он уходил, а близнецы стояли, глядя ему вслед. Казалось, еще миг, и они начнут махать руками, прощаясь. Поодаль, незаметные, если специально не приглядываться, маячили фигуры охранников в черном.
        Вернувшись в квартал брамайнов, Лючано оккупировал первую попавшуюся кабинку для курения и ароматерапии. Активировал купол, выбрал аромат (смесь сандала с чаньсуйским лимонником, успокаивает, гармонизирует, вселяет оптимизм) и извлек записку из кармана.
        На одной стороне действительно была начертана мобиль-гематрица. А на другой, четким, строгим почерком:
        «Нам грозит опасность. Вероятность негативного исхода - 76%».
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (семь-восемь лет тому назад)
        В любителе жаловаться на жизнь спит несостоявшийся актер. Он нуждается в публичности, как наркоман - в дозе. С упорством маньяка он гоняется за жертвой, в реальности и виртуальности, дома и в космосе. Поймав же, мгновенно обустраивает площадку - уютную, располагающую к беседе, огороженную решеткой без малейших признаков выхода.
        Хотите или нет, но вы будете смотреть предложенный спектакль. Оглянуться не успеете, как наберется полный зал. Тем более, что в нас, опрометчиво решивших, что мы - всего лишь публика, кроется отзывчивый резонатор - маскируясь под сочувствие, этот подлец мигом перерождается в злокачественную опухоль, пуская метастазы во все уголки души.
        Ах, сукин сын, обаятельный страдалец, любитель жаловаться на жизнь! Любитель? Профессионал! Он не просто жаждет вылить на вас отхожее ведро.
        Ему нужно, чтобы вы зааплодировали.
        …казалось бы, при чем тут я?..
        - И тишина, - сказал профессор, икая. - Она просила ждать: мол, сама… все сама… Аркадий Викторович, она все любила делать сама!.. такая была женщина…
        Мальцов отхлебнул чая.
        - Не отвлекайтесь, голубчик. Сколько времени вы ждали?
        - Шесть месяцев. Нет, семь. Работа, лаборатории, ученый совет… Я ждал… думал: вот-вот…
        - И не выдержали?
        - Да. Она не оставила координат. Сказала: домашний врач, наблюдал… еще ребенком… Еще три месяца я искал эту… врачиху! Нет, не три… пятнадцать!..
        - Пятнадцать месяцев?
        - Пятнадцать недель… сто с лишним дней. Будь они прокляты сверху донизу! Я все помню! Все! Ее зовут Нзинга, - профессор хихикнул. Губы, измазанные в малиновом варенье, делали Штильнера похожим на упыря. - Представляете? Врачиху мама с папой назвали Нзингой! Звучит, как визг дрели… По имени ясно: склочница, стерва!.. черная, как деготь, вудуни…
        - Что она вам сказала, голубчик?
        В волшебном ящике сегодня разместилась Мальцовка. Окраина с гигантским кубом накопителя, вдалеке, за березовой рощицей - скит йонарей; ближе, ближе - усадьба графа, лужайка перед главным входом, плетеные кресла, столик с розетками, полными варенья, с пузатым чайником… Аркадий Викторович сидел в кресле, ноги его сиятельства были укутаны в плед. Похоже, граф переживал один из периодов облегчения: руки не тряслись, черты разгладились, во взгляде царила строгая озабоченность.
        Напротив сидел профессор Штильнер.
        Пьяный в дым.
        - Ни-че-го! Ничегошеньки!
        Кроме икоты, речь Штильнера отягощала медлительность. Он составлял фразы с усилием, стараясь не злоупотреблять количеством слов. В остальном опьянение не слишком сказывалось.
        - Я трезвоню через всю Галактику!.. с Сеченя на Китту, за сумасшедшие деньги! А она, дрянь черномазая… Кем вы, уважаемый, приходитесь госпоже Дидье? Ах, коллега по работе! Извините, мы даем справки только близким родственникам…
        - В сущности, эта Нзинга права, - заметил Мальцов. - Врачебная этика…
        - Права?!
        Штильнер ударил кулаком по столу. Задребезжала посуда, чайник подпрыгнул, брызнув из носика темно-коричневым кипятком. Розетка с джемом из красной смородины опрокинулась. Густая, похожая на запекшуюся кровь масса поползла к краю стола.
        - Матрена! - крикнул граф. - Приберись!
        Оба собеседника молчали, пока дородная Матрена наводила порядок. Граф щурился, глядя на белесое, выцветшее небо. Профессор с отчаянием бил себя кулаком по колену, не издавая ни звука. Лишь когда ключница ушла, беседа возобновилась.
        - Революционная методика! - Штильнер театрально заломил руки. - Прорыв в науке!
        Этого человека, подумал Лючано, судьба обделила выразительностью. Натура страстная и увлеченная, страдая или обожая, он абсолютно не умел выразить свои чувства. Что ни делал, все казалось искусственным. Талант, любовь и горе в такой обертке принимали облик скверной пьесы, оказывая профессору медвежью услугу.
        - Ваше сиятельство! Я должен знать, что с ней! Что с ребенком! Хорошо, оставим личное… Наука не снисходит к метаниям души! Но ребенок! Мой основной и, пожалуй, единственный аргумент… Иначе академик Святаш выставит меня на посмешище! Хитрая бестия, интриган! Он только и ждет…
        Мальцов в задумчивости наклонился к собеседнику:
        - Голубчик, я не доверяю женщинам. Даже самым… Короче, вы поняли. Жизненный опыт подсказывает мне, что их самоотверженность зачастую имеет под собой практическую основу. Говорите, она улетела рожать на Китту? И с тех пор, значит, вы ничего о ней не знаете…
        - Да!
        - Не надо кричать, голубчик… У меня с утра чертовски болит голова. Вы не допускаете возможности шантажа? Лично я не исключаю…
        - Шантаж? Граф, вы сошли с ума! При чем тут шантаж?!
        - Вот вы говорите: революционный прорыв. А гематры очень, очень рассудительные господа. И дамы, разумеется. Допустим, Эмилия благополучно родила. Допустим, ребенок подтвердил вашу загадочную научную правоту. Вы, голубчик, категорически не желаете посвящать меня в суть вашего открытия, и я согласен: во-первых, я ничего не пойму. Во-вторых, зная, как легко вы увлекаетесь и выдаете желаемое за действительное… Итак, рассуждаем здраво, будучи не в курсе последних веяний евгеники. Роженица…
        Граф зябко передернул плечами.
        - Роженица почему-то не захотела рожать на Сечене. В данный момент она находится далеко от вас, имея на руках козырь, способный произвести фурор среди академиков. Судя по ряду фактов, она небогата. Генетик с хорошими доходами - уж извините, друг мой, за прямоту! - не пойдет работать в контору, имеющую славу приюта для прожектеров и шарлатанов.
        - Ваше сиятельство!
        - Это правда, голубчик. Горькая, но правда. Она небогата, рассудительна и, как генетик, способна понять в вашем открытии куда больше графа Мальцова. Я делаю простейшее умозаключение: отчего бы нашей роженице не шантажировать вас? Вы подождите еще немного. И наверняка получите письмо, где вас попросят перечислить энную сумму денег со счета «Грядущего» на некий частный счет. Иначе дитя, ваш козырь и прорыв, вполне может оказаться в более щедром храме науки. Например, у академика Святаша.
        - Граф, вы мизантроп! Вы женоненавистник!
        - Я - солдат. Если угодно, грубый, лишенный романтизма солдат. На вашем месте я бы перестраховался.
        - Каким образом?
        - Повторил бы эксперимент. Что вам для этого нужно?
        - Ну, «Жанетта»…
        - Челнок в вашем распоряжении.
        - Пилот…
        - Я выделю вам Данилу. И очень прошу, голубчик: останьтесь на Сечене. Пусть эксперимент пройдет без вашего личного участия. Для пущей чистоты. Это реально?
        - Да. Я дам Даниле все указания.
        - Чудесно.
        Пучки в руках Лючано шевельнулись, отматывая дни и недели. Усадьба в ящике завертелась, сменившись космодромом. «Жанетта» готовилась к старту, профессор Штильнер давал последние указания Даниле Бобылю, хмурому верзиле с ожогом на левой щеке. Рядом, лузгая семечки, тихо ждала молодая брамайни, завернутая в цветастое сари. По виду Данилы ясно читалось: затея Штильнера впечатляет его примерно так же, как желудочные колики.
        Когда б не приказ барина…
        - Карта флуктуативных районов? - спросил пилот.
        - Загружена в навигационный блок. Имейте в виду, там кое-что наверняка устарело! Я дал поправку на динамику свертывания по шкале Рейхардта…
        - Разберусь. Я это… - Данила скосил глаз, налитый кровью, на брамайни. Та улыбнулась в ответ. - Вы сказали, я должен…
        Он наклонился к профессору, жарко шепча ему на ухо.
        - Да-да! Вы совершенно правы! Именно это вы и должны сделать. Как только диагностер челнока подтвердит зачатие, можете возвращаться. Еще вопросы есть?
        - Ну…
        - Вам не нравится девушка?
        Брамайни слушала мужчин со спокойствием статуи. Миловидное личико, пушистые ресницы, легкая улыбка не сходит с губ. Эта улыбка не грела, как светлячок в ночи. Проститутка, понял Лючано. О ней профессор ранее говорил с гематрийкой. На панель, эмигрировав с родины, шли те брамайни, кто в силу особенностей физиологии не обладал энергопотенциалом, достаточным для работы в качестве «толкача». Сутенеры наваривали на таких «бабочках» приличные деньги: нечеловечески терпеливые, как и все их соплеменники, брамайни привлекали клиентов особого сорта.
        - Мне не нравитесь вы, господин хороший! - с прямотой, делавшей пилоту честь, ответил Данила. Он сжимал и разжимал кулаки, словно никак не мог найти им применения. - Ох, и не нравитесь! Говорил я барину…
        Штильнер удивился:
        - Ну и что? Я и не должен вам нравиться. В конце концов, это ведь не я лечу с вами, а милая, приятная во всех отношениях девица…
        - А жаль, - подвел итог Данила. - Я бы с вами далеко улетел…
        Он отвернулся и быстрым шагом направился к челноку. За пилотом шла брамайни, оставляя позади шлейф из лузги. Волшебный ящик крутанулся, мелькая гранями, девушка превратилась в стартующую «Жанетту», шлейф - в огненное помело, унося челнок за пределы атмосферы; вокруг, бешено вертясь, толпились звезды, простирая во тьму умоляющие руки-лучи. Потом что-то нарушилось, мелькнул зал казино «Октагон» на Хейфице-2, где Лючано, поставив на «зеро», сорвал неплохой куш, а маэстро Карл заметил: «Новичкам везет! Малыш, не искушай судьбу…». Опять возник космос. «Жанетта» беспомощно болталась, зацепившись за маятник созвездия Часов.
        Корпус челнока истончался, делаясь ноздреватым, дырчатым, словно кусок сыра.
        А с изнанки реальности творилось ужасное: поземкой вылетев из зимнего леса, стая седых волков с железными челюстями рвала на куски двоих людей у опрокинутого фаэтона - мужчина еще сопротивлялся, а женщина принимала муку со стоицизмом аскетки, не издав ни стона, терпеливо ожидая конца…
        Карта ли устарела, Данила ли от злости проморгал опасность, или везет действительно лишь новичкам - этого Лючано не узнал. Как ни вертел ящик, как ни хлестал пучками, добиваясь правды - ничего.
        Он даже не сумел выяснить, когда и каким образом Штильнер с Мальцовым получили достоверные сведения о гибели «Жанетты» с экипажем. Все попытки давали один и тот же результат - патетический (иначе, увы, Штильнер не умел!) вопль профессора:
        - Она умерла!
        В сравнении с исходной картинкой мало что изменилось: усадьба, лужайка, кресла. Его сиятельство наедине с космобестиологом. Только профессор был сейчас трагически, ужасающе трезв, граф кутался в плед целиком, а небо над ними кипело мрачной синевой в предчувствии грозы.
        Вдали, над рощей, бил в тазы гром.
        - Граф! Она умерла!
        Происходящее напоминало драматический спектакль при пустом зале. Единственный зритель на галерке («На галере!» - скаламбурил Добряк Гишер) был заранее в курсе если не развязки пьесы, то хотя бы финала первого акта. Не всякому интересно следить за драмой, известной наперед. «Впрочем, - вмешался маэстро Карл, - перечитывая или пересматривая, можно найти кое-что большее, нежели просто цепь поступков».
        - Вам ответили с Китты?
        - Да. Я организовал финансовый запрос от совета попечителей. Выплаты по декретному отпуску, бухгалтерия… Нзинга долго крутила носом, юлила, отмалчивалась, но в конце концов сдалась. Эми умерла родами! Ваше сиятельство, почему мне не сказали сразу?!
        - Мои соболезнования, голубчик. Я был не прав в отношении госпожи Дидье. И честно признаю это. Вы выяснили, что с ребенком?
        - С детьми. Она родила двойню. Мне ответили, что дети отданы в опеку близким родственникам покойной. И родственники освобождают попечителей «Грядущего» от всех финансовых обязательств в отношении Эмилии Дидье.
        Глаза Мальцова сверкнули, превратившись в два стальных гвоздя. «Матрена! - крикнул он непривычным, глубоким и сильным голосом. - Принеси водки! И два чайных стакана! Помянуть безвременно усопшую…» Пока ключница выполняла приказ, граф добавил вполголоса:
        - Я оказался дважды неправ, профессор. Имея таких родственников, покойница вряд ли была стеснена в средствах. Если, конечно, целью родственников с самого начала не были дети, и только дети. Знаете, есть у меня один человечек… Никогда не думал, что обращусь к нему еще раз. Будьте уверены, друг мой: рано или поздно он познакомит нас с загадочными опекунами…
        Климатические излучатели на крыше усадьбы развернули над лужайкой метеокупол: пошел дождь. По лицу Штильнера текли редкие капли, как если бы гроза зацепила его краешком. Водку, принесенную Матреной, он выпил залпом, не закусывая.
        Смотреть на это было неприятно.
        Лючано продолжил коррекцию. Сотни пятипалых «ладошек» старались, разбирая пучки на нити. В волшебном ящике завертелась смена декораций, возникли и исчезли какие-то люди. Частица «дэва», растворенная в Тарталье, трудилась на славу. Так бездомная собака в надежде на теплый угол «служит», сломя голову несется за брошенной палкой и лижет протянутую руку.
        У клочка флуктуации были сложные, темные для человека отношения с континуумом. Ограниченный не сроком и расстоянием, а чем-то другим, загадочным, недоступным для белкового существа, огрызок честно предлагал свои услуги. В ответ Тарталья честно пользовался, даже не стараясь понять. Пока ящик вертелся, сверкая подвижными сегментами, словно «Кубик Борджиа», он вспоминал трагический бой «Этны», который лишь чудом не закончился гибелью корабля. Вибрировали рукояти энергоприемника, дергалась татуировка на плече; инородная сила ковырялась в теле, исследуя или развлекаясь…
        «Ты только не нервничай, малыш, - бросил издалека маэстро Карл. - Знаешь, что я думаю? Эта флуктуация… в смысле, дэв… Что, если это был наш коллега?»
        «Вы заговариваетесь, маэстро?»
        «Наверное. Но я все время размышляю: а вдруг это был невропаст? Почему бы среди многообразия флуктуаций не оказаться и одному невропасту? Вспомни, как он ковырялся в тебе. Посмотри на работу с пучками. Очень уж похоже…»
        «Хорошо, если невропаст, - буркнул Гишер. - А если экзекутор?»
        «Тихо! - угомонил обоих Лючано. - Не видите? Мы в детской…»
        - Кука!
        - Сынка!
        - Кука!
        Двухлетний малыш, кудрявый и веснушчатый, с презрением покосился на сестру - свою точную копию. Ох уж эти девчонки! Годовалому несмышленышу видно, что игрушка - машинка, а никакая не кукла. Колеса, руль… Разве у кукол бывают руль и колеса?
        - Сынка!
        Не трудясь подбором встречных аргументов, девочка попросту взяла машинку, кое-как закутала в носовой платок и принялась укачивать.
        - Баю-бай! Баю-бай…
        В определенной степени она была права. Завод у машинки кончился, та стояла на месте, никуда не ехала, веселя мужское сердце, а значит, вполне могла смириться с ролью куклы.
        - Бай? - задумался мальчик. - Ба-а-ай, сынка…
        Из кресла-качалки за детьми вполглаза наблюдала няня - очень толстая вудуни с добрым, морщинистым лицом. В руках няни мелькали спицы: толстуха вязала шаль с кистями и «косами». Впору было запечатлеть эту мирную картину для рекламы спиц «Puppy-Plus» - с подсветкой, автоматическим контролем набора петель, вариатором комбинаций для отверстий накида и убавления, а также со встроенным нано-массажером «Никумоти» для акупунктуры пальцев.
        Жалованью няни могло позавидовать большинство ее коллег. Такие спицы позволишь себе не вдруг. Надо, чтобы твои профессиональные качества соответствовали по меньшей мере категории «Мадре-ди-Магуа» - педагогика (магистратура), медицина (бакалаврат), детская психология (магистратура), духовиденье (степень Йайа Нганга, контроль менструальных циклов) и так далее, вплоть до отворота порчи девятью тайными способами.
        Тогда богатые клиенты выстроятся к тебе в очередь на десять лет вперед.
        - Ба-а… бай, сынка…
        Лицо кудрявого малыша превратилось в гипсовую маску. Даже веснушки, казалось, выцвели. Глаза остекленели, став похожими на окна заброшенного дома. Продолжая тихо бубнить унылое «Ба-ай…», ребенок раскачивался вперед и назад, словно исполняя удивительный ритуал.
        Девочка посмотрела на брата.
        Отвернулась.
        И продолжила укачивать машинку.
        Левая рука мальчика дернулась. Под непрекращающееся «ба-а…» пальцы заскребли по полу (ковролин с подогревом, антибактериальный ворс) - еще раз, и еще, с настойчивым упорством выцарапывая повторяющийся узор. Естественно, на полу не осталось и следа, но ребенка это не интересовало.
        Няню поведение малыша не заинтересовало тоже. Другая женщина уже кинулась бы если не к подопечному, так к коммуникатору - с воплями звать родителей, врачей, специалистов по расстройствам психики… Но старая Ньяканже не впервые работала с детьми гематров. И знала: когда маленьких охватывает счисление, лучше ждать и не вмешиваться.
        Это безопасно.
        Более того: это полезно.
        И уйдет само, как и пришло.
        Зато Лючано следил за ребенком, не отрываясь. Грех жаловаться на недостаток жизненного опыта, но он счисление видел впервые. Распластавшись над волшебным ящиком, зажав в сотнях ладошек пучки, ведающие управлением, он слегка пощелкивал ими, не давая времени и пространству резко сместиться в сторону - и смотрел, смотрел, смотрел с ужасом и восхищением.
        Действия кудрявого любителя машинок напоминали поведение идиота. Но глубина, сосредоточенность, бесконечная целесообразность, таившаяся в них… Лючано вспомнил лицо Иржи Кронеца, скрипача-вирутоза, солиста Вернского симфонического оркестра. Операторы, снимавшие концерты Кронеца, старались не брать лицо музыканта крупным планом. Скомканные вдохновением черты безумца вызывали у зрителей оторопь, мешая наслаждаться волшебством звуков. Скрипач плямкал губами, шмыгал носом, вздергивал куцые бровки на лоб, едва ли не ушами шевелил! - и лишь в глазах, в жабьих, выкаченных глазах, ослепших от счастья, билась пойманная в силки Вселенная.
        С трудом оторвавшись от созерцания, Тарталья шевельнул тремя крайними пучками. Детская комната в ящике провернулась, как ключ в замке. Стало ясно видно - стена, на которой висели объемные пейзажи с видами цветущих лугов Альенны, на самом деле никакая не стена, а окно с односторонней прозрачностью. По ту сторону лже-стены за письменным столом сидел Лука Шармаль.
        С вниманием, едва ли меньшим, чем у Лючано, банкир следил за детьми.
        - Матушка Нья?
        Не отрывая взгляда от внука, Шармаль-старший тронул сенсор коммуникатора. В кресле-качалке вздрогнула толстая няня, наклонив голову к плечу. Похоже, в ухе вудуни пряталась «ракушка» внешней связи.
        - Будьте любезны, принесите мне машинку. Да, игрушечную машинку. Ту, которую сейчас укладывает спать Джессика. Или нет, лучше не надо. Оставайтесь на месте. Я пришлю Эдама.
        Банкир коснулся другого сенсора. Пальцы Луки Шармаля пробежались по ряду нижних голо-клавиш: быстро, очень быстро, отдавая неслышный приказ. Спустя минуту в комнату с детьми вошел стройный, элегантный голем, одетый в костюм от Танелли. Масса щеголей-натуралов не спала ночами, мечтая о таком костюме.
        - Джессика, дай дяде Эдаму машинку! - спел он глубоким тенором, присаживаясь на корточки рядом с девочкой. - Дядя Эдам уложит ее в кроватку.
        - Кука! - поправила девочка.
        Мальчик не обратил на голема никакого внимания. Лицо ребенка мало-помалу теряло сходство с маской. Из глаз ушло чудовищное напряжение, пальцы оставили пол в покое.
        - Сынка!
        Кудрявый сообщил это комнате и миру с гордостью человека, закончившего труд всей жизни. Девочка уставилась на пол возле ноги брата, как если бы желала прочесть написанное им. Жидкое стекло на миг пролилось и в ее взгляд. Но почти сразу все пришло в норму.
        Впрочем, что считать нормой для гематров - это еще большой вопрос.
        - Сынка! - согласилась девочка.
        И без возражений отдала машинку голему.
        - Спасибо, Джессика! - спел голем. - Спасибо, Давид! Всего доброго, матушка Нья!
        Вскоре, когда дети уже дружно отламывали ручки и ножки Капитану Галактике, а няня вернулась к прерванному вязанию, Лука Шармаль взял машинку у голема, кивком головы отослал слугу прочь - и вынул из ящика стола маркер с листком графопласта. Чуть задумавшись, банкир одним движением изобразил на листе сложную композицию из трех знаков: двух букв и одной цифры. Все знаки были связаны между собой тонкими пунктирами.
        Если бы пальцы кудрявого ангелочка Давида могли оставлять следы на ковролине, в детской комнате на полу осталось бы изображение именно этой композиции.
        Взяв маникюрные ножницы, банкир вырезал рисунок. С обратной стороны маркера находился клеевой стержень. Смазав клеем полоску бумаги, Шармаль-старший прилепил ее на машинку и стал ждать.
        Ничего не произошло.
        Банкир улыбнулся. Проклятье, Лючано был уверен, что лицо Луки Шармаля не изменилось ни на йоту! - и тем не менее готов был дать голову на отсечение, что банкир улыбается. Отклеив бумажку, Шармаль завершил композицию, добавив четвертый знак - если букву, то неизвестного алфавита, а если цифру, то Лючано не знал, какое число она обозначает.
        Машинка вздрогнула, когда гематрица вернулась к ней на капот.
        И поехала по столу кругами.
        - Наши, - сказал Лука Шармаль.
        За его спиной на стене висел старомодный, плоский и черно-белый портрет Эмилии Дидье, в девичестве - Шармаль. Угол портрета наискось пересекала траурная лента.
        - Наши, Эми. Ты не солгала мне.
        Банкир подумал и поправился:
        - Мои.
        Это «мои…», торжество не чувств, но логики, сухое и питательное, как пищевой концентрат, преследовало Лючано до самого пробуждения.
        Глава четвертая
        Клоуны на арене
        I
        - Откройте!
        Волшебный ящик смялся в жестяной блин, словно мобиль, списанный в утиль, под грави-прессом. Нити перепутались, пучки втянулись в зыбкое тело сна, прячась под костяным панцирем; в отличие от черепахи, сон удирал со всех ног, сипя чахоточными легкими.
        Дико болела голова.
        - Борготта! Я не знаю, что с вами сделаю!
        «А если не знаешь, - подсказал издалека рассудительный маэстро Карл, - то и нечего разоряться. Пойди, пораскинь умишком, выясни и уж после ори под дверью…»
        - Борготта! У вас арена! Через десять минут!
        У нас арена, вяло подумал Лючано. Вот ведь какие дела. А мы пришли от Юлии, не раздеваясь, плюхнулись на кровать, забили на арену большой-большой кронштейн и задрыхли, как опытный солдат перед боем. Что-то многовато мы спим в последнее время. И ночью, и днем. Бездельничаем, а спим, будто землю лопатим с рассвета до заката…
        - Немедленно! Ну, ты у меня…
        - Войдите!
        Голосовой привод сработал, открыв внешний доступ в номер. Миг спустя Лючано пожалел о своем гостеприимстве: его подняло с кровати, покрутило в воздухе и чувствительно приложило об стену, между выходом на балкон и аркой, ведущей в кухоньку.
        - Сукин сын! Он тут бока давит…
        Жоржа, охваченного бешенством, Лючано раньше не видел. Да что там видел! - вообразить не мог, что ланиста, живое воплощение апатии, иронии и сибаритства, однажды превратится в хищную птицу. Тонкие пальцы вцепились в рубашку так, что трещала ткань. Глаза пылали двумя угольками. Тощие, слабые на вид руки трясли добычу, рискуя сломать Тарталье позвоночник. Рот изрыгал брань, окутанную сигарным духом.
        - Мерзавец! Карцера захотел?
        - Умыться бы, - робко предложил Лючано.
        - Кровью умоешься! - кто бы сомневался, что ланиста в случае чего способен исполнить обещание. - Бегом за мной! На арену!
        Странное дело: голова перестала болеть. Совсем. Как если бы ее отрубили. На ходу заправляя рубашку в брюки, приглаживая остатки волос, вставшие от такого пробуждения дыбом, Лючано еле поспевал за ланистой, несшимся по гладиаторию резвей аэроглиссера. Складывалось впечатление, что Жоржу позарез надо втолкнуть новенького семилибертуса на арену в положенный час, а там хоть трава не расти.
        - Не отставать! Чтоб ты сдох, Борготта! Шесть минут до арены…
        «Опоздаем - убьет. Честное слово, убьет. Он псих, маньяк!»
        «Всех убьют, - прокомментировал Добряк Гишер, человек циничный и доброжелательный. - Рано или поздно. Главное, дружок, будут ли тебя мучить перед смертью. Вот в чем вопрос!»
        Мысли, совершив под влиянием Гишера неописуемый кульбит, перескочили от бешеного Жоржа к записке юных гематров. Проклятье, они рехнулись, эти дети! Кому взбредет в голову на вас покушаться, дурачки? Юлии? Нарочно выкупила, чтобы прикончить, не торопясь? Или речь об опасном эксперименте с вероятным смертельным исходом? Нет, слишком ценный материал, чтобы разбрасываться… Гай? Продал двух рабов и потом так огорчился, что решил: «Не доставайтесь вы никому!»?
        Бред, ахинея…
        Отчего сомнения нельзя, как записку, сунуть в прикуриватель и дождаться, пока бумага не осыплется на пол хлопьями сизого пепла?!
        Почему Вселенная не рухнула, когда внуки Луки Шармаля оказались в рабстве? Не родной же дед пустил их с аукциона, в припадке любви?! Как сетовать на собственную судьбу, если маленькие Шармальчики парятся на веслах галеры! Рассказать Юлии про записку? Сообщить в полицию? Начать корчить из себя телохранителя?
        Ну почему я? Почему всегда и вовеки веков - я?!
        - Быстрее! Шевели ногами!
        Лестница.
        Второй этаж.
        Не хотелось думать, что еще четыре - нет, уже три минуты, сто восемьдесят жалких секунд, и сам Лючано окажется на арене. Рассудок, силой вырванный из сна, грезил наяву. Представлялись дети, за которыми толпой гонятся убийцы, размахивая вероятностью в 76% - Юлия, Тумидус, дедушка Лука, электрический бандит Гассан аль-Маруди, ланиста Мондени… Затем дети слились воедино, образовав гладиатора Борготту - он топтался на арене, держа в руке дубинку, утыканную гвоздями. Убийцы надвигались на героя - легат, Юлия, Жорж, электро-Гассан…
        - Успели! Удачи, Борготта!
        Толчок в спину придал Лючано дополнительное ускорение.
        - Добро пожаловать на арену!
        Ареной оказался просторный кабинет.
        Диванчик в стиле «экзот». Журнальный столик уставлен легкими закусками - оливки, канапе с ломтиками рыбы, сыр, хлебцы, паштеты. В углу - бар с подсветкой. В нем, как в аквариуме, плавали толстые, лоснящиеся бутылки с длинными шеями игуанодонов. Музыкальный центр на пять «стебельков». Окон нет, на стенах - панорамные пейзажи: поле цветущих маков, каменистое ущелье, берег зимнего моря.
        Больше всего арена напоминала кают-компанию на «Этне». Лючано заподозрил, что над ним продолжают насмешничать. А что? Испугали новичка заранее, уговорились с ланистой, пригнали сюда, и вот-вот начнут развлекаться - травить жуткие байки, исподтишка любуясь чужим страхом.
        Люди везде одинаковы.
        Им только дай подпустить шпильку ближнему.
        Желая показать коллегам, что их надежды беспочвенны, он с проворством ухватил оливку, нанизанную на шпажку. Не спеша кинуть добычу в рот, прошелся по кабинету с видом человека тертого, битого жизнью и готового к любым розыгрышам. Как ни странно, за ним вроде бы никто не следил. Николетта Швармс, облачена в новое кимоно, хлопотала у бара, разливая по бокалам бренди - судя по этикетке, сливовый «Мирабиль», пять лет в бочках с солерой. Семилибертус с мятым лицом (Лючано прозвал его Бухгалтером) вертел в руках «стебельки» с записями. Он мучительно раздумывал: поставить релакс-симфони «Рассвет над Базалети» или Нору Ладжмон, модную исполнительницу этно-баллад. Еще двое мужчин, толстый и тощий, играли в шашки, скучно комментируя каждый ход.
        За игрой наблюдала старуха в халате, чепце и тапках-шлепанцах.
        - Вам тоже бренди? - не оборачиваясь, спросила Николетта. Она пролила «Мирабиль» себе на руку и, наклонившись, шумно слизала пролитое ярко-розовым, шустрым язычком. - Или вы не любите сливы?
        - Я люблю кивуши, - ответил Лючано.
        - Кивуши? Это фрукт? Где его добывают?
        - Воруют. Из сада деда Бертолуччо.
        - Ах, значит, вы - воришка? - гладиаторша оживилась. - Профи? Любитель? Клептоман?
        Желая прервать двусмысленную беседу, Лючано взял бокал, отхлебнул глоток и закусил оливкой. Бренди ему не понравился. Но не возвращать же початый бокал обратно? Сделав еще глоток (ничуть не лучше, чем в первый раз!), он присел на диван. Ноги задрались выше головы: стиль «экзот» был оригинален, но непрактичен. Бухгалтер к этому моменту сделал выбор, и кабинет наполнился сладчайшим, чтоб не сказать - приторным контральто Норы Ладжмон.
        Манера исполнения походила на бренди.
        В голову бьет, но удовольствия - никакого.
        - Меня ночью пучило, - сообщила старуха в чепце, пялясь на доску. Можно подумать, там решалась ее судьба. - Я и так, и эдак, а оно пучит. И газы. Мне вредно есть на ужин говядину с бобами. Молодой человек, у вас хороший желудок?
        - Лучший в Галактике, - ответил Лючано таким тоном, что лишь глухой рискнул бы задать ему следующий вопрос. - Родной брат утилизатора. У меня характер скверный. И манеры.
        Старуха оживилась.
        - Вам надо принимать «Имаклик». Он благотворно действует на психику. Вы явный невротик, вам поможет. Я три раза в день принимаю «Имаклик-форте». Если б не пучило, я бы спала, как дитя. А так, - она с огорчением шмыгнула носом, втянув крупную каплю, - никакой пользы. Бегаешь в туалет, а оно, извините, как дверца к заднице. Вы ночью ходите в туалет? Я имею в виду, без слабительного?
        Лючано отпил еще бренди.
        - Хожу. И ночью, и утром. И днем. Я из дерьма полжизни не вылезаю.
        Старуха раздражала его. В придачу саднила шея. Казалось, «ошейник» разбух, отрастил шипы и царапает кожу. Приходилось следить за собой, чтобы не почесываться каждую секунду. Конечно, дело было не в «ошейнике»: сегодня утром, умываясь, Лючано проклинал все на свете - ему пришлось бриться. Впервые за последние тридцать три года. Подростком, следуя совету умудренного опытом маэстро Карла, он посетил визаж-салон, где цирюльник что-то сделал с луковицами волос на лице, избавив клиента от необходимости бриться каждый день. С тех пор усы и борода у Лючано не росли.
        До сегодняшнего дня.
        Боясь, что эта пакость каким-то чудовищным, извращенным образом связана с ростом татуировки, влияющей на процессы в организме, он запрограммировал «Гигиену» на сеанс бритья. И вот, нате - лицо горит. Надо выбрать время, посетить местный салон - еще лет на двадцать, если повезет. А везет нам редко, чтоб не сказать - вообще не везет…
        - Рекомендую «Роял Классик», - дал совет тощий игрок. - Дыра, конечно. Но здесь, в глуши, выбирать не приходится. Цены умеренные. И цирюльники мастеровитые, заразы не внесут. А то избавишься от лишних волос - и жди взамен прыщей. Вы полжизни в дерьме, а я всю жизнь избавляюсь от прыщей. К кому только не обращался - деньги, как в прорву, а толку чуть. Вас прыщи не мучат?
        Лючано сообразил, что о злополучной бороде он рассуждал вслух. Наверное, старуха с ее газами достала. Или бренди виноват. Слишком крепкий. В здешней компании глазом моргнуть не успеешь - начнешь заговариваться.
        Он потер шею.
        Чешется, зар-раза!..
        - Ненавижу шашки, - буркнул толстый. - Хоть голову сверни, а вечно в проигрыше. Никаких шансов. С кем ни играю - он раз, и в дамки, а я опять расставляю…
        - А зачем тогда играешь? - спросил тощий.
        - А что делать?
        Толстый затряс щеками и разразился длинной тирадой. Общий смысл сводился к несовершенству мира в целом, и жизни толстого - в частности. Компания узнала много интересного, помимо ненависти к шашкам. Толстый был стоматологом, но утратил лицензию («Он смеется: „Бери! Дешевле имплантантов не сыскать! Разницу поделим!“ - я взял, а они „мочёные“, пять человек брык в реанимацию…»); потом - брачный аферист, шулер («…а он меня за руку - хвать!..»), брокер, чревовещатель в цирке, и везде - кто-то в дамки, а он, извиняюсь…
        Острая зависть пронзила Лючано.
        Выговариваясь, толстый расцветал на глазах. Наливался соками, как брюшко паука; делался центром собрания. Наверное, это правильно. Нечего в себе носить, надо выплескивать - сразу полегчает, любой психоаналитик подтвердит. Иначе впору рехнуться…
        - Это ты, братец, по тюрьмам не квасился, - перебил он толстяка, когда зависть достигла апогея. - Брокер-шмокер, шулер-шмулер… Детский лепет! Посидел бы с мое, хлебнул бы лиха, узнал, где фаги гуляют…
        Мей-Гиле с ее тюремными прелестями встала в кабинете в полный рост. После вчерашнего шоу выступать было легче легкого. Тарталья захлебывался, рассказывая в лицах, обильно жестикулируя. От тюрьмы он изящно перепрыгнул к спонтанному «болевому шоку», который исковеркал ему жизнь, связал первое со вторым в единую цепь злоключений, вспомнил домогательства Казимира Ирасека, гомосексуалиста-извращенца; вынужденное, под давлением, согласие на сеанс с Ирасеком, нет, на три сеанса подряд…
        Первый бокал опустел.
        В руке сам собой образовался второй, или третий - он не считал.
        Рядом старуха в чепце басом вела партию газов, больного желудка, ишемии, детей (сволочи!) и внуков (сволочи вдвойне!), они только и ждут ее смерти, стервятники, старуху никто не слушал, все слушали Лючано, он был в этом уверен - верней, все давно говорили наперебой, Николетта, прикончив остатки бренди, опустошала бутыль тутовой водки, бокалы шли нарасхват, давясь, закусывали, чем придется, прыщи мешались с поправкой Джексона-Плиния, а месячные у Никки всегда проходили болезненно, она стыдилась недомоганий, и залетела-то по дурости, Бухгалтер оказался не бухгалтером, а певцом, драматическим баритоном, несмыкание связок на нервной почве, ядовитая ненависть коллег по сцене, агент его тоже ненавидел, и директора филармоний, и звукорежиссеры в студиях, и, кажется, слушатели - восемь абортов, проклятье экзекутора, метеоризм, казначей цирка сбежал с выручкой; все говорят, взахлеб, в полный голос, кричат, перебивают друг друга, и лишь маэстро Карл молчит, и Добряк Гишер молчит - старики, что ж вы так, ни слова, ни полсловечка, словно вас никогда и не было в моей жизни…
        Он не помнил, что было дальше.
        Что-то, наверное, было.
        II
        - Борготта! Проснитесь!
        Нет, это не смешно.
        - Да проснитесь же! Вам что, нужны проблемы?
        Дреме, липкой и вязкой, как грязевая ванна на курорте Эль-Либейн, было плевать на грядущие проблемы. Чавкая, она не желала выпускать клиента из жадных объятий. Дрема обожала клиента, проникая в мельчайшие поры, избавляя от забот. В ее гуще Лючано избавился от назойливых снов - тишина, темнота, покой.
        И вот, нате вам…
        Голова, на удивление, не болела. В душе царила ленивая, дружелюбная эйфория. Должно быть, все приснилось: зверь-ланиста, арена, бренди…
        - Вставайте, Борготта!
        Ланиста?! Опять?!
        Сейчас начнет браниться, бить нами об стену…
        Страдая жесточашим deja vu, чувствуя себя психом в период обострения шизофрении, Лючано спустил босые ноги на пол. Нашарил тапочки; рывком встал. Его качнуло, пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть.
        - Борготта!
        Сколько ж он вчера выпил? Вон, и ланиста визжит по-женски, и мебель приплясывает. Сливовый бренди, дрянь, пакость, пойло для идиотов! - надо было отказаться…
        «Лучшие образцы беллетристики, - наставительным тоном произнес маэстро Карл, - начинаются с пробуждения главного героя. Герой мучается похмельем и влипает в историю. Это два обязательных компонента. Публика бесится от восторга. Ты - молодец, малыш. Соответствуешь».
        - Динь-динь-динь! Дети, в школу собирайтесь!
        Ишь, как верещит. Вот у нас голова не болит, а у кое-кого сейчас заболит. Ну и что, что ланиста? Возьму и наверну табуреткой по башке! Нам один Тумидус приказывать может. А ланист мы на завтрак… с лапшой…
        - Борготта! Хотите неприятностей?!
        Будут тебе неприятности. Где моя табуретка?! Нету? Что это за номер, где нет табуретки?! Ага, стул. Тоже сойдет. Штаны? Правильно, без штанов лупить стулом по башке неловко. Мы хорошо воспитаны.
        - Подъ-ем! Подъ-ем!
        Бум. Бум. Бум.
        Каблуком бьет, гадюка. Нет, это зад. У штанов. А где перед? Вспомнил: где ширинка, там перед… Рубашку - успеется. Что он о себе возомнил?! Подумаешь, ланиста!
        Встав у двери, Лючано перехватил стул за две ножки.
        - Войдите!
        Дверь открылась. Со злорадной усмешкой он взмахнул стулом - и, уже опуская импровизированное орудие возмездия на голову вредного ланисты, обнаружил, что воображение его подвело, заменив действительное желаемым. Дверной проем был пуст. Сила инерции увлекла Тарталью вперед. Вылетев в коридор, он едва удержался на ногах.
        - Доброе утро, Борготта.
        Сбоку от двери стояла Николетта, облаченная в серебристое, расписанное драконами и орхидеями кимоно. По хитрому лицу контрактницы ясно читалось: она предвидела реакцию новенького, и заблаговременно заняла безопасную позицию.
        «Уж она-то точно не заспалась, - отметил старый бабник маэстро Карл. - Реснички стрелами, губки бантиком. Цыпочка! И пояс на кимоно… суета, а не пояс!..»
        - Д-оброе… извините, я д-думал…
        От прилива адреналина в голове прояснилось. Лючано отчаянно заморгал, гоняя остатки сна. Что это на него нашло? Нате-здрасте, выломился полуголый придурок, стулом машет… Стыдобища!
        Жаркая волна опалила лицо.
        - Вы, красавчик мой, проспали завтрак, - Николетта оценивающе, без малейшего стеснения рассматривала коллегу. Тарталья втайне порадовался, что успел натянуть штаны. Без штанов под таким взглядом и угореть недолго. - Это нормально. Так бывает со всеми после первой арены. Мы, семилибертусы, много спим. Ничего, привыкнете.
        - Завтрак?
        Он взглянул на часы. Действительно, 10:07. А сумерки в номере? - ну да, падая спать, он же убрал прозрачность стекол. До пятнадцати процентов.
        - Завтрак - ерунда. Возьмете в кафе омлет и сок. Стала бы я рисковать из-за вашего завтрака! Вам, соня, надо покормить «овоща». Если вы не объявитесь в погребе до половины одиннадцатого, Жорж вас живьем съест!
        - Если меня не съели каннибалы на Кемчуге…
        - Не хорохорьтесь. Знаете, что такое «юдоль скорби»? Нет? Ну и славно. Это я вам говорю, как большой специалист по «юдоли».
        - Хорошо, - кивнул Лючано. Он все больше смущался под наглым взглядом Николетты. Казалось, брюнетка сейчас плюнет на свои же рекомендации, затащит новенького в номер и подвергнет насилию в особо извращенной форме. - Умоюсь, и бегом к Пульчинелло…
        - К кому?!
        Удивление ей шло - румянец, блеск глаз…
        - Я так назвал своего «овоща».
        - А-а. Зря. Лучше не давать им кличек. Сантименты, цветы сердца, а он - раз, и сварился. Впрочем, дело ваше. Да шевелитесь, в конце концов! Жорж зол на вас со вчерашнего вечера. Только и ждет повода.
        При ближайшем рассмотрении на лице женщины, под слоем макияжа, обнаружились едва заметные морщинки. И кожа под глазами с намеком на дряблость. Арена не прошла даром для Никки. Значит, мчимся будить «коллегу», с которым и виделись-то пару раз?! Спасаем брата-семилибертуса от тайных ужасов?
        «Или у нее на меня виды?»
        - Прошу простить мою выходку.
        Он поставил стул, который, как выяснилось, до сих пор держал в руках. Стул мигом оседлала Николетта, широко расставив ноги. В распахнутом кимоно отчетливо белела грудь гладиаторши - маленькая, с яркой вишенкой соска. Это сильно мешало продолжать разговор в непринужденном тоне.
        - Ничего, бывает. Кстати, застегните ширинку.
        - М-м… За неглиже извиняюсь отдельно. Скажите, почему вы решили меня предупредить?
        «Если ответит: „Из любви к ближнему“, - не поверю!»
        - Не хочу доставлять удовольствие этому гаденышу Мондени. Как мотив, уважительный?
        - Еще бы, - рассмеялся Лючано. - Спасибо!
        - Поторопитесь. Забавная у вас татуировка. Где кололи?
        - В тюрьме.
        - Интересный вы человек…
        Николетта встала и, виляя бедрами, пошла прочь по коридору.
        «В душ, в душ! Желательно - ледяной…»
        III
        Гладиаторий словно вымер.
        По дороге не встретилось ни единой живой души.
        Спускаясь в подвал, Лючано обнаружил, что забыл-таки надеть рубашку. Кормилец, голый по пояс? А что? Правилами стриптиз не возбраняется. По крайней мере, Мондени ни о чем подобном не говорил.
        - Здорово, приятель!
        Сегодня Пульчинелло удивил. «Овощ» не сидел, а лежал на койке, отвернувшись лицом к стене. Нажав кнопку раздатчика, Лючано получил две банки «замазки», извлек ложку с миской и задумался: сразу брать пучок моторика, или сперва…
        Пульчинелло сел на кровати.
        Лючано споткнулся на ровном месте - настолько внезапно это произошло. Однако, заняв привычную, тупую и покорную позу ожидания, «овощ» снова застыл, уставясь в одну точку. В его поведении крылось что-то космическое, невозможное для человека.
        «Он, небось, всегда так садится, - успокоил маэстро Карл. - Просто, малыш, ты впервые застал сей процесс. Валяй, не тяни резину…»
        Коррекция не потребовалась: «овощ» сам открыл рот, едва в поле зрения объявилась ложка с «замазкой». Голоден? Или с прошлого раза в его пустой голове отложилось что-то полезное? Вряд ли… Ест - и ладно. Сунешься без спросу - а тебя бац по носу!
        «Ты, малыш, и не лезь, куда не надо, - маэстро Карл сегодня был на редкость разговорчив. - Лезь, куда надо. Работай с базовой моторикой, а остальное не трогай…»
        «Тут без нас уже потрогали, - бесцеремонно вклинился Добряк Гишер. - Вон, рожа!.. И рука. Ослеп, что ли?»
        Действительно, со вчерашнего дня у Пульчинелло добавилось «украшений». Ссадину на лбу Лючано заметил не сразу: ее, падая, закрывала прядь волос. Синяк под левым глазом слабо выделялся на смуглом лице. Вдоль правого предплечья тянулись четыре длинные царапины. Следы ногтей?
        Когтей?!
        Тарталья уловил еле ощутимый запах лекарств. Антисептик со стимулятором регенерации; скорее всего - солдатский «коктейль»-универсал, оптимум для быстрого заживления ран. Значит, помощь блондину оказали.
        Но кто его бил?
        Проклятье, что здесь вообще происходит?!
        «Замазка» в миске кончилась. Лючано отнес посуду в автомойку; прихватив по дороге салфетку, подсел к «овощу».
        - Ну-ка, пробуй сам. Это салфетка, Пульчинелло. Ей вытирают губы. Смотри на меня. Смотришь? Хорошо. Запомнил? Теперь ты. Бери…
        Он вложил салфетку в пальцы Пульчинелло. Тот медленно, с усилием повернул голову. Уставился голубой, бездонной пустотой: что это нам дали? Чудилось, от напряжения пустота темнеет, превращаясь в черноту космоса, насквозь прошитую звездной канителью. Вторая рука «овоща» осторожно, словно боясь причинить вред, гладила Лючано по плечу.
        Теперь, когда Тарталья был обнажен по пояс, сомнений не осталось: Пульчинелло влекла татуировка, и ничто иное. Со вчерашнего дня она разрослась. Змеи-щупальца добрались до груди, осваивая новые пространства, сползли к локтю, явно вознамерясь в ближайшее время взять и этот хрупкий рубеж.
        «Они меня скоро всего опутают! Говорят, некоторым женщинам нравится. Николетте, в частности. Вопрос в другом: понравится ли это мне?!»
        Пульчинелло, не интересуясь терзаниями кормильца, ласкал татуировку. Это занятие доставляло ему удовольствие. Словно «овощ» дорвался до невинного, на первый взгляд, но запретного наслаждения: вдосталь наковыряться пальцем в носу или поскакать босиком по лужам.
        «Так думают о ребенке, малыш. Не обольщайся!»
        Пальцы Пульчинелло скользили по змеям, на миг задерживались в области центрального «кубла» - и двигались дальше. Гладь Лючано красивая женщина, а не безмозглый «овощ», было бы гораздо приятнее. Сюда бы Ирасека, любителя мужчин - вот бы порадовался…
        Задумавшись, он прозевал момент, когда блондин поднес салфетку к лицу и стал неуклюже тыкать ею в губы. Тарталья смотрел на чудо, как завороженный. Неужели «овощ» все-таки поддается обучению?! Вскоре остатки «замазки» исчезли с лица Пульчинелло, а салфетка превратилась в лохмотья.
        - Молодец! - он забрал мусор у подопечного и отправил в утилизатор. - Гений! Если б ты еще сумел пожаловаться на обидчиков…
        Лючано коснулся царапин на предплечье.
        - Но ты ведь не ябеда, верно?
        Вспомнились измочаленные костяшки пальцев лысого громилы.
        - А может, били не только тебя? Ты тоже бил? Да?
        Блондин вздрогнул, как от пощечины. Замотал головой, вскочил, продолжая трястись. Лючано отшатнулся, но Пульчинелло не собирался нападать на него. «Овощ» кружил по камере, выставив перед собой руки - прикрываясь от невидимых ударов, уклоняясь, атакуя в ответ.
        - Ты дрался? Ты хочешь мне показать?!
        Разумеется, блондин не ответил, но начал двигаться быстрее. Страх оледенил сердце Лючано. Пустоглазое существо с лицом дебила танцевало так, что взгляд не успевал следить за ним. Казалось: враг Пульчинелло находится здесь! Просто он движется еще быстрее, скользя между мгновениями…
        Тарталья вжался в угол. Удары «овоща» были сокрушительны: попадешь под такой - реанимация обеспечена. Вот блондин присел, раскорячась, вцепился в кого-то, с натугой поднял и бросил через себя. Извернувшись, упал сверху, орудуя локтями. Снова вскочил - схватил, бросил, упал. Вскочил. Схватил, бросил… упал…
        Его заклинило, с ужасом понял Лючано. Он не может остановиться. Будет повторять фрагмент боя до бесконечности, пока не откажет сердце. Надо что-то делать! Остановить, вывести из безумной круговерти…
        Он потянулся к пучку моторика.
        «Осторожней, малыш!»
        «Вижу, маэстро».
        Мерцающие нити «овоща», каких он не встречал у других кукол, были натянуты до предела. Они ярко светились, будто лучи контрольных лазеров. В придачу нити зримо вибрировали на манер басовых струн. Низкий инфернальный рокот звучал сильнее, чем в прошлый раз. Ворс шевелился, каждая ворсинка топорщилась на особицу; нити уходили в темную глубину безусловных рефлексов, исчезая. У Лючано не возникло ни малейшего желания выяснить, куда же они все-таки ведут. Ишь, гудят! - точь-в-точь агрегаты в лаборатории «электро-Гассана».
        Ну их в черную дыру…
        Это было легче сказать, чем сделать. Басы расходились в разные стороны под всевозможными углами, пересекались друг с другом, связывая пучки в чудовищных, невообразимых сочетаниях. Фактически они образовывали комплекс дополнительных пучков, чье назначение оставалось загадкой. Миновать их, корректируя обычную моторику, было крайне сложно. Так, тянем, ослабляем, правим; движения замедляются…
        Давай, баклажан!
        Гораздо медленнее, чем раньше, но «овощ» все равно повторял треклятую комбинацию: присел, схватил, бросил… Нет, не годится! Надо сбить его с ритма, вытолкнуть из колеи; сломать рисунок движения. Лючано начал косвенную коррекцию: чтобы Пульчинелло, приседая на бросок, потерял равновесие и упал. Ничего не получилось. Как хорошо раскрученный волчок, «овощ» обрел устойчивость; он наворачивал оборот за оборотом, не желая заваливаться набок.
        На миг отпустив нити, Тарталья перевел дух. Движения Пульчинелло начали вновь ускоряться. Проклятье! Неужели все насмарку?! Позвать ланисту? Пусть вкатят идиоту дозу снотворного, заряд из парализатора, наденут смирительную рубашку, спеленают стасис-полем…
        «Нет, дружок. Ты уж будь добр - сам. Зря я, что ли, тратил время на такого болвана?»
        «Думаешь, поможет? А, Гишер?»
        «Ученику бокора помогло, - пожал плечами старик-экзекутор. - Королева Боль милосердна. В конце концов, что ты теряешь?»
        Один из двух альтер-эго Тартальи не ошибался. Голова наполнялась болью, как шприц эвтанатора - ядом. Если он сейчас же не разорвет контакт… Но яд иногда служит лекарством. Вновь ухватив пучок моторика, Лючано замедлил, как мог, «бой с тенью», который вел Пульчинелло. И едва движения подопечного обрели текучесть кипящей смолы, боль хлынула наружу, извергаясь в «овоща».
        Нити-струны вспыхнули ярче сверхновой.
        К дальнейшему Лючано оказался совершенно не готов. Он дернулся, уверенный, что сейчас его накроет, как вчера. Но басовый рокот оборвался. «Струны» начали тускнеть и съеживаться, уползая в темную глубину. Там расцветали, быстро увядая и сливаясь с окружающим мраком, «тюльпаны» - похожие на те, что возникают в разрывах континуума, когда звездолет после РПТ-маневра выходит из гипера.
        У Пульчинелло «тюльпаны» гасли намного быстрее. Да и выглядели они естественней своих космических родственников. Мерцающие нити по большей части исчезали вместе с «тюльпанами», но некоторые оставались - лишившись ворса, они делались тонкими и блестящими.
        Пульчинелло прекратил «бой». Словно потайная дверца, выпустившая наружу неистового бойца, наконец захлопнулась, лязгнув засовами. «Овощ» стал прежним. Он стоял, опустив руки, и глядел на кормильца пустыми глазами.
        - Дилафруз, - тихо сказал Пульчинелло. - Остовар, вехд-марзбан. Азастор…
        После чего сел на койку и умолк.
        - Что? Что ты сказал?!
        «Овощ» не ответил.
        «Малыш! Он говорил с тобой, малыш!»
        «Да, маэстро. Он говорил. Только не со мной. И по-вехденски».
        Лючано узнал два слова. Он слышал их от Фаруда Сагзи, работая экзекутором в Мей-Гиле. Что значит «марзбан», он забыл. Что-то, связанное с границами государства. А вот что такое «азастор» - помнил хорошо.
        Опасность.
        IV
        «Requies curarum» пустовал. За стойкой бармен протирал бокалы, внимательно пялясь в визор. Изображение фокусировалось над музыкальным автоматом. Общий звук бармен, заткнув левое ухо акустик-«пробкой», свел к нулю, не желая тревожить гипотетических посетителей.
        По каналу для помпилианцев крутили какие-то «бои без правил». Двое бандюг с увлечением мутузили друг дружку. Лючано втайне порадовался, что ничего не слышит. Вопли и рычание - самое то, чего нам сейчас не хватает…
        - Доброе утро! - ранняя пташка привела бармена в восторг. - Присаживайтесь!
        Кивнув в ответ, Лючано оккупировал столик поближе к выходу. Если придется уносить ноги, так чтоб недалеко. Он опомниться не успел, как бармен возник рядом, держа в руке кружку с шапкой белой пены.
        - «Колосок»! Я помню ваши вкусы!
        - Спасибо. Если честно, я не планировал заказывать пиво…
        - За счет заведения! - обиделся бармен. - От меня лично!
        Он тут же сменил гнев на милость:
        - Вы не торопитесь. Отдохните, обдумайте заказ. А пиво обождет. Вдруг душа востребует? Я здесь не первый день, знаю, что ваши по утрам спрашивают…
        Оставив кружку на столе, он вернулся за стойку. Недоумевая, с чего бы это бармену так нежно любить причину недавнего погрома, Тарталья отхлебнул глоток - и опомниться не успел, как кружка опустела наполовину. Пиво шло, будто с жесточайшего похмелья. С трудом оторвавшись от ядреного, с горчинкой «Колоска», он встал, желая развернуть стул спиной к визору. И окаменел, прикипев взглядом к изображению, словно решил посостязаться в этом деле с приветливым барменом.
        На его глазах голый по пояс Пульчинелло присел, ухватил меднокожего варвара-атлета под коленки, с натугой бросил через себя и упал сверху, колотя атлета локтями.
        Казалось, Лючано силой вернули в камеру - досматривать кошмар.
        - Высший класс! - сообщил бармен. - У нас всегда свежак крутят. Не знали?
        «Овощи» дрались. Теперь уже атлет образовался сверху, норовя вцепиться противнику в горло и задушить. Ногти атлета располосовали правое предплечье блондина. Пульчинелло ушел в глухую защиту, скорчившись на манер зародыша. Улучив момент, он сбросил меднокожего, вскочил и принял боевую стойку.
        - А вы у нас «звезда»! - бармен категорически не желал угомониться. Его распирало от желания попросить автограф, но он стеснялся. - Прима! Я жене так сразу и сказал, после той смены… Ну, помните? Когда патруль? Говорю ей: «Этот новенький - парень хоть куда!» Бабы, они без разъяснений не соображают…
        В левом нижнем углу визора возник добавочный сегмент изображения. Общим планом шел многократный повтор броска Пульчинелло, в разных ракурсах, с увеличением и без. А в микро-сегменте образовался уютный кабинет: диванчик в стиле «экзот», журнальный столик с закусками… Содрогаясь от внезапного озноба, Лючано смотрел на себя самого. Микро-Лючано шевелил губами, с азартом размахивал крошечными ручонками, и не требовалось включать общий звук, чтобы прочесть, услышать, вспомнить:
        «Это ты, братец, по тюрьмам не квасился. Брокер-шмокер, шулер-шмулер… Детский лепет! Посидел бы с мое, хлебнул бы лиха…»
        Лючано в кадре жаловался на жизнь.
        Пульчинелло избивал варвара-атлета.
        В одно и то же время - часы визора исключали ошибку.
        - Демонстрационная версия, - пожаловался бармен. - Для полного просмотра надо купить регистрационную карточку. Или лицензионку, в записи. Я куплю, вы не думайте! Уж больно здорово оно у вас вышло… О, Никки! Тебе как всегда?
        - Да, Катулл.
        - Вы преследуете меня? - спросил Лючано, когда Николетта Швармс, опять в новом кимоно, плюхнулась за столик рядом с ним.
        - Нужны вы мне, - отмахнулась женщина. - Герой-любовник! Катулл, я умираю от жажды!
        Бармен принес банку сока гуавы и шприц с ароматическим спиртом.
        - Что-то еще? - спросил он.
        - Омлет, - велел Лючано, усаживаясь спиной к визору. - С грибами. Гренки с сыром. И стакан простокваши.
        «Ты рехнулся, малыш? - спросил издалека маэстро Карл. - Когда ты в последний раз пил простоквашу? У тетушки Фелиции, в сопливом детстве? Откуда в „Requies curarum“ возьмется простокваша?»
        Бармен с уважением смотрел на «звезду».
        - Вам от какого производителя? Коза? Овца? Корова? Есть от буйволицы…
        - Коровью, пожалуйста.
        - Сладкую? Кислую? Желе?
        - Кислую. И поторопитесь, я голоден.
        - Ты совсем-совсем дикий? - с любопытством спросила Николетта, когда бармен ушел. Предполагаемая дикость собеседника помогла ей перейти на «ты» без лишних угрызений совести. - Из резервации? Я же видела, как ты на визор вылупился… Про ошейник не в курсах, да?
        Лючано пожал плечами.
        - Ну, ошейник. Взамен клейма. Облегченная форма, и все такое…
        - Ты где родился?
        - На Борго.
        - Это далеко?
        - Откуда считаем? От центра Галактики?
        - Отсюда.
        - Далеко. Созвездие Филина, система Зи-Хве.
        - Ясно, - Николетта с презрением наморщила бровь. - Глушь, провинция, захолустье. Кислая простокваша. Дальше орбиты не летал, небось?
        - Небось, - Лючано еле сдержался от нервного смеха. Похоже, Никки не запомнила ничего из вчерашней арены. Только себя и слушала, контрактница. - Я вообще домосед. А простокваша, между прочим, восстанавливает нервные клетки. В ней пробиотики лактобацилл, они для нервов - чистое золото! Ты всезнайку-то не корчи, ладно? Знаешь, рассказывай, не знаешь - пей, да помалкивай!
        - Думаешь, у меня склероз? Ты вчера о себе - всю подноготную, грязное белье наружу, а у дуры-бабы оно из головы - фьюить?! - демонстрируя прозорливость на грани телепатии, Николетта по-разбойничьи свистнула. - Не бойся, папочка! Через месяц и ты коллег на арене слышать разучишься. Себя, только себя-любимого, и хватит…
        Она взяла шприц со спиртом, распечатала, загнала иглу в клапан банки с соком и нажала на плунжер. Банка покрылась изморозью: включилось самоохлаждение. Опустошив шприц, Николетта выждала с минуту - и рванула жестяной язычок, распечатав банку.
        Малиновая пена полезла из отверстия.
        - Уф-ф, вкуснотища! - Никки принялась слизывать пену языком. - Люблю эту заразу, на трассах привыкла. Что, забыл о трассах? Небось, тоже про мое житье-бытье вчера слушал, да не слышал?
        - Ага, - был вынужден признаться Лючано. - Про женское помню… Про недомогания. Еще про аборты. И все. Как отрезало.
        - Вот видишь. Про аборты все с первого раза запоминают. И про месячные. Я про них вечно талдычу, оно и откладывается… Сейчас слушай - нас двое, резонанса не будет.
        - Резонанс?
        - Ошейники, если больше трех-четырех, резонируют. Ладно, давай по порядку…
        Рассказ Николетты Швармс был прост и незамысловат. Шлюшка-дальнобойщица, на жаргоне космачей - трассиха, ножки врастопырку. С тринадцати лет она моталась по Галактике, не видя ничего, кроме грязной каюты и потной хари очередного «папочки», давшего ей приют на время рейса. По крови на четверть помца (так Никки звала помпилианцев), она втайне мучилась комплексами - родись девчонка с даром ставить клеймо, жизнь сложилась бы иначе. На Террафиме ее три года назад бросил очередной «котяра», узнав, что трассиха опять залетела. К несчастью, плодовитость Никки граничила с профнепригодностью - никакие контрацептивы не помогали, хоть стерилизуйся! Денег на аборт не было, но ей повезло. Местная знахарка, перед тем, как старуху утопили из-за каких-то религиозных предрассудков, вытравила плод - удачно, без сепсиса и скверных последствий. А потом она встретилась с Жоржем Мондени.
        - Он тогда семилибертил по полной. Это после, как освободили, нанялся ланистой. А начинал рабом. Жоржик мне вариант с контрактом и подкинул.
        - Зачем помцам… тьфу ты! - перебил ее Лючано. - Зачем помпилианцам брать семилибертусов на контракт? Рабов вон сколько, забесплатно…
        Николетта ударила банкой об стол, разбрызгивая напиток.
        - Ну ты дикарь! Клеймо любой помц влепит, а с ошейником - хренушки! Только самые крутые. Или самые талантливые. Короче, бугры. Мне Жорж о них бухтел, но я не въехала. Ты мозгой двигай, шустрик, - с нее на глазах сползала тонкая пленка лоска, выпуская на свободу былую трассиху, лихое дитя помоек. - Иначе семилибертусов налепили бы - вайлом! А так мы в цене… В гладиатуру не всякий годится! Я как сказала, что хочу на контракт, помцы от радости чуть не сбрендили. Крутяка мне нашли, ошейник ставить, счет в банке открыли - хрусты гонять. Твои хрусты хозяину идут, а мои - мне, лапочке…
        - Ты хотела про ошейник, - напомнил «дикарь».
        - Да, ошейник. Он, красавчик, дерьмо из нас давит. В каждом человеке дерьма - полным-полно. Оно на больших глубинах залегает. А ошейник вроде буровой вышки. Тебя помцы спросят, что да как, тут ошейник и начинает гнать-фильтровать. И про маму вспомнишь, как она, пьяная, дитё из бутылочки пивом кормила, для смеху, и про папу, который тебя за ляжки щупал… Тебе-то плевать, а им приятно, помцам. Слушают, слюни пускают. Хрусты башляют - без счета. Потеха!
        - А им это зачем?
        - Не знаю, - равнодушно отмахнулась Никки. - Если б я у всех спрашивала, на кой они меня не углом, а конвертом ставят… Жила я с одним трубачом, вехденом, он все шутил: «Каждому перцу - свое скерцо!» Ты, главное, упираться не вздумай! С упора ломка - кошмарики! Глюки, крыша дыбом. Увильнуть все равно не сможешь - Жорж говорил, вторичное влияние, тень-брень-хренотень! - зато нахлебаешься… Особенно на арене. Когда нас в одной комнате собирают - резонанс. Хлещет без продыху. Ну и пусть хлещет. Расслабься и получай удовольствие. Нам-то что, нам дерьмеца не жалко…
        «Сволочи! - сдавленным, изменившимся голосом произнес издалека Гишер. - Кишки наружу… Ах, сволочи!.. скоты…»
        И замолчал.
        Бармен принес омлет, гренки и простоквашу. Но Лючано на еду смотреть не мог. Тошнило. Иди пойми, из-за ошейника, или из-за услышанного. С трудом он сделал глоток простокваши. Как ни странно, пошло хорошо. Спустя миг он накинулся на омлет, словно заново родился, причем смертельно голодный.
        - Оно после арены бывает, - ухмыльнулась Никки, жестом заказывая второй шприц с банкой. - Кажется, крошку проглотишь - и стошнит. А начнешь мотать, не остановишься. Я, чтоб брюхо не наедать, питьем обхожусь. Стану толстой, мужа не найду. Хотя, с домиком на Куэдзако да счетом в банке…
        - Погоди! - говорить с набитым ртом получалось не очень. - А «овощи»? Они-то с какой радости друг дружку мутузят? Тоже ошейник?
        - Ну ты и примитив! - изумилась Никки. - Каннибал! Про закон сохранения энергии слышал? С дерьмом та же история. Ему ж куда-то хлестать надо, если помцев рядом нету? Вот нам и налаживают пси-отвод через «овощей». Мы их кормим, контакт устанавливаем. А потом, на арене, значит, сливаем… Спроси у Жоржика, он разъяснит: как. Он слов умных много знает. Разрушенная психика, и все такое…
        «У кого? - буркнул Гишер. - У кого психика разрушена? У „овощей“? У помцев? У тебя, дружок?»
        - «Овощи» тупые, дерьма налижутся, захмелеют - и давай драться! А помцам счастье: еще одно развлечение. На дармовщинку - психам жалованье платить не надо. Накормят, подлечат, и на том спасибо.
        - А если он погибнет?
        - «Овощ»? Ну и пусть. Сварится, кто по нему заплачет?
        - Дрянь ты, - крикнул Лючано, чувствуя, что бесится, и недоумевая: ошейник виноват, или он сам дошел до ручки. - Дрянь!
        - Дрянь, - легко согласилась Николетта Швармс. - Не спорю. Дрянь и есть. А ты, хороший мой? Ты - кто?
        И, выждав паузу, улыбнулась легкой, детской улыбкой:
        - Пей свою простоквашу, чистюля…
        V
        Погода удалась - лучше некуда.
        Легкие приметы осени, топчущейся на пороге, лишь добавляли шарма. Светло-желтые пятна в листве, багряные плети винограда, чьи грозди - плотные, иссиня-черные, с глянцем на бочках - напоминали одну крупную, в пупырышках, ягоду ежевики. Мелкий дождик прекратился, едва начавшись. Казалось, дома сейчас начнут встряхиваться по-собачьи, разбрасывая веера брызг.
        Перед виллой, где обосновалась Юлия, Лючано остановили.
        - Вам депеша! - запыхавшись, крикнул мальчишка-курьер. - С Сеченя!
        - С Сеченя? - недоумевая, спросил Тарталья. - От графа Мальцова?
        Мальчишка моргнул и вдруг расплылся в широченной ухмылке. Складывалось впечатление, что он минутой раньше назвал пароль - и получил убедительный отзыв.
        - Ага! От Мальцова! Он взаправду граф?
        - Граф. Его сиятельство. Ну, давай депешу!
        - Не-а, не дам. У меня идентификатора нету. А каждому на слово верить - проторгуешься, - курьер, несмотря на юный возраст, оказался человеком практичным. - Она на почте, 6-е отделение. Вот извещение, - он сунул Лючано мятый корешок, исписанный по-террафимски: значки и загогулинки, похожие на птичьи следы. - Велено сказать, чтобы вы сами получили. Тут рядом! Пошли, я провожу…
        Мальчишка поминутно озирался, шмыгая носом. Его нервозность раздражала. Хотелось отвесить торопыге подзатыльник. Вдвойне нервировало то, что снова не удавалось понять, откуда растут корни раздражения: из реальных причин - или благодаря влиянию проклятого «ошейника».
        - Ну, чего вы стоите? Пошли! Депеша же!
        Татуировка начала дико свербеть. Зуд проник в поры, быстро растекаясь по телу. Голова закружилась, стало легко-легко, словно гравитацию отменили приказом по Галактике. Перед глазами вспыхнул и рассыпался звездный фейерверк.
        - Вы чего? Эй, вы чего?!
        «Ничего, - хотел ответить Лючано. - Сейчас пойдем».
        Но не успел.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (пять -шесть лет тому назад)
        Шарль Касхоун, историк, автор «Принципов свободы», утверждал, что Первую Куклу изобрела Первая Девочка, реализуя материнский инстинкт. Таким образом кукла стала прообразом человека, а ее взаимоотношения с девочкой - прообразом творчества в целом, и театрального искусства в частности.
        Современник Касхоуна, искусствовед Ингре Тинжан выдвинул альтернативную гипотезу. По Тинжану, кукла есть результат желания Первого Верующего создать образ Первобожества - образ подвижный и доступный, позволяющий, так сказать, обеим сторонам «дергать за ниточки».
        Сторонники каждой из версий по сей день ведут яростные споры.
        А девочки играют в куклы.
        И фанатики воздвигают идолов.
        - Движение на трассах в районе Хвостовой Трещотки будет восстановлено в полном объеме в течение ближайших суток. Для зачистки района направлен патрульный крейсер класса «Ведьмак» с рейдером поддержки. Администрация космопорта приносит извинения…
        Дождавшись, пока чмокнет дезинфицирующая мембрана, профессор Штильнер взял с ленты транспортера саквояж и картонку со шляпой. Шляпу он купил по дороге, во время пересадки на дикой, варварской Кемчуге, и теперь недоумевал: зачем?
        Шляп он не носил.
        В целом рейс получился ужасным. С первой минуты полета разыгралась мигрень. Болеутолители, рекомендованные корабельным диагностером, помогали, как мертвому - припарки. От лекарств, а главное, от каленых гвоздей, по шляпку вбитых в темя, Штильнер впал в депрессию: хотелось стать жертвой террористического акта. Кормили на лайнере сносно, но злоупотребляли специями. К рыбе отказались подать лимон. Дама из соседней каюты, женщина выдающаяся во всех отношениях, очень хотела замуж. В четвертый раз по законам Мондонги; в шестнадцатый - по законам Сивана.
        Объектом своих матримониальных притязаний она выбрала сами понимаете кого, усугубляя депрессию профессора и вынуждая к затворничеству.
        К счастью, дама сошла на Магхе, оставив Штильнеру письмо.
        Письмо он утилизировал, не читая.
        Две пересадки лишь усилили отвратительное настроение. На Хиззаце всех пассажиров, ожидающих старта, бесплатно увеселяли в честь рождения правнучки у местного верфевладельца Берсаля. Шесть часов песен, танцев, комических скетчей, галлюциногенных взаимо-губок, выпивки на дармовщину и прочего насилия над свободной личностью - это, знаете ли, слишком. А на Кемчуге, где профессор и обзавелся дурацкой шляпой, он стал свидетелем драки между горцами-аборигенами, охранниками тамошней тюрьмы, и троицей охотников с Честера.
        Горцам не повезло: охотники оказались модификантами, людьми строгих нравов, со втяжными когтями и гормональными ускорителями реакций. В результате конфликт быстро исчерпал себя. Костюм пришлось отдать в химчистку: невольного очевидца с ног до головы забрызгало кровью.
        - Пассажиров, отбывающих рейсом 97/31 Китта - Хордад - Шравана отправлением в 11:36 по местному времени, просим пройти на посадку к 69-му выходу терминала «Лямбда». Повторяю…
        Вздохнув, профессор двинулся в сектор досмотра. Запах бетеля пропитал космопорт насквозь, преследуя Штильнера по пятам. Рослый таможенник долго изучал его паспорт. Черное лицо офицера лоснилось, вызывая неприятные ассоциации.
        - Сечень? Это в Архиерее?
        - Бета Архиерея.
        - Цель поездки?
        - Частная.
        Вокруг саквояжа, игнорируя картонку со шляпой, накручивала кольца полицейская мамба. Таможеннику не нравился профессор, а мамбе не нравился профессорский багаж. Змея шипела и нервно трепетала жалом.
        - Откройте, будьте любезны. Что это?
        - Варенье. Из малины.
        - Варенье?
        - Да. Берут, знаете ли, малину, варят с сахаром…
        - Продукты питания, не прошедшие утвержденного цикла обработки, к ввозу на Китту запрещены.
        - Это не продукт питания, - профессор озверел. Мигрень, ужасный рейс, скверное расположение духа, а также придирки таможенника толкали к безумствам. - Это медикаментозное средство. От подагры и приступов эпилепсии. Также, молодой человек, это предмет культа. Ни один сеченец не покинет планеты без банки малинового варенья. Если угодно, запросите энциклопедический справочник Гратовского - раздел «Обычаи и верования»…
        - Хорошо, баас Штильнер. Вот ваш паспорт. Добро пожаловать на Китту.
        Мамба, разочаровавшись, вернулась на поясной крюк офицера.
        Покинув космопорт, Штильнер взял на стоянке извозчика-пигмея. Подвижный, как если бы целиком состоял из пружинок, извозчик не стал ломить цену - за доставку к отелю «Макумба» (7-я кольцевая, Синий крааль) он запросил всего полсотни экю. Тем не менее, профессор собрался было торговаться, бросил взгляд на кишку квазиживого подъемника, которая гадко пульсировала, ощутил тошноту и согласился.
        Солнце над Киттой старалось вовсю. Ослепительно-голубой свет Альфы Паука вызывал резь в глазах. Купив у пигмея, человека, безусловно, предприимчивого, темные очки за двадцатку («Настоящий „Сейба“, бвана! Г'Ханга лицензией не торгует!..»), Штильнер сел подальше от края аэромоба. Мигрень шла на убыль. Головную боль сменила подавленность. Казалось, в небе над космобестиологом, в курортном, умопомрачительном, излечивающем все болезни небе Китты распласталась тень соглядатая-невидимки.
        И соглядатай испытывал жесточайшее чувство deja vu.
        Желая отрешиться от глупых мыслей, Штильнер вспомнил свой опыт общения с «человечком» графа Мальцова. Загадочная личность, представившись как Филер, частный детектив категорически отказывался от личных встреч, а на связь никогда не выходил без «уродца» - исказителя внешности. В итоге профессор не знал ни его лица, ни телосложения, ни настоящего имени. Впрочем, Филеру доверял граф. Этой рекомендации хватало с лихвой.
        Его сиятельство также оплачивал услуги Филера.
        Узнав от детектива, что Эмилия - дочь банкира Шармаля, профессор впал в ступор. Эми, честная и целеустремленная Эми, коллега и возлюбленная - наследница денежного мешка размером с красный гигант! Одна из самых завидных невест в Галактике… Будь гематрийка жива, он бы устроил ей сцену - не зная, за что. Но сейчас любые сцены потеряли смысл.
        - Дети? - спросил Штильнер. - Они у деда?
        - Да, - ответил детектив.
        - Я смогу увидеться с ними?
        - Вряд ли.
        - Тогда мне необходимо встретиться с мар Шармалем.
        - Вы хотите, чтобы я организовал вам встречу с Лукой Шармалем?
        - Хочу.
        - Личную встречу? С глазу на глаз?
        В гнусавом, измененном голосе Филера пробилась нотка искреннего изумления.
        - Да. Чего бы это ни стоило.
        - О стоимости мероприятия я буду говорить с Аркадием Викторовичем. Остальное - попробую. Хорошо бы найти подходящие рычаги давления… Господи, о чем я! Рычаг давления на Шармалей! Это безумие…
        - Скажите банкиру: «У любого ребенка есть отец».
        - И все?
        - И все.
        - Имейте в виду, я ничего не гарантирую!
        - Не гарантируйте, - согласился профессор. - Просто выведите меня на Шармаля.
        Филер не подвел. Больше года он молчал, не подавая признаков жизни, а потом сообщил - почему-то не напрямую, а через Мальцова - что пришло время озаботиться киттянской визой. Шармаль-старший дал согласие уделить космобестиологу Штильнеру пятнадцать минут своего драгоценного времени.
        В устах гематра «пятнадцать минут» не были фигурой речи.
        Девятьсот секунд - и до свиданья.
        - Приехали, бвана. «Макумба». Г'Ханга подождет мудрого бвану?
        - Конечно, обождите. Я быстро…
        Забронированный номер оказался занят. Хозяин отеля, как на грех, отсутствовал. Зато портье был сама любезность и обходительность! - вскоре, бросив вещи в свободных апартаментах с видом на мусорку, профессор уже снова сидел в аэромобе.
        - Йала-Маку 106, пожалуйста. Юго-запад, побережье…
        - Г'Ханга знает! О, щедрый бвана едет на Йала-Маку? Золотое место! Богатые люди живут, вожди живут, инкоози…
        Полет над Хунгакампой запомнился слабо. Другой на месте Штильнера все глаза проглядел бы, любуясь достопримечательностями. Увы, профессору было не до красот. Он стыдился признаться самому себе, что нервничает перед встречей - до колик, до озноба.
        Ах, Эми! Ну что тебе стоило задержаться в списке живых еще лет на двадцать!
        Он нервничал, подлетая к роскошной вилле. Нервничал, разговаривая с модификантом-привратником. Боролся с ознобом, идя рядом со слугой-големом по аллее, вымощенной кристаллами флюорита. Стучал зубами, поднимаясь по ступеням в здание, скорее напоминавшее виллу помпилианцев, чем жилище богатого гематра. Волновался, заходя в кабинет Луки Шармаля.
        А потом он увидел банкира.
        И перестал нервничать.
        Совсем.
        Банкир был похож на свою дочь. Медно-красные, поредевшие от возраста волосы. Плотное телосложение. Твердый, властный рот. В то же время он так разительно отличался от Эми, что профессор успокоился. Эта комбинация сходства и различия действовала странным образом: успокаивая, она переплавляла болезненное возбуждение в настойчивость, настраивая Штильнера, человека шумного, но, в сущности, неконфликтного, на верный лад.
        - Как я понял, - без приветствия начал Шармаль-старший, - у вас есть информация об отце моих внуков. Сколько вы хотите за эти сведения?
        Профессор поклонился. Сейчас он жалел, что не захватил из отеля шляпу. Приподнять шляпу, смешную, купленную на варварской планете шляпу за миг до поклона - вот чего бы ему хотелось в данный момент.
        - Здравствуйте, мар Шармаль.
        Ни одна черта не дрогнула на восковом лице гематра. По нему ясно читалось, что лишь безумец станет, имея в запасе жалкие девятьсот секунд, тратить время на разную ерунду. Например, пожелания здравствовать. А вести переговоры с безумцем - пустая трата времени.
        Лука Шармаль ждал, не повторяя вопроса.
        - Я передам вам сведения об отцовстве даром.
        «Филантроп? - безмолствуя, спросил банкир. - Шантажист?»
        «Нет», - улыбнулся профессор.
        «Идиот? Лжец? Кто?»
        - Позвольте представиться: Адольф Штильнер, космобестиолог. Отец ваших внуков.
        - Уходите, - сказал Лука Шармаль, активируя панель коммуникатора. Всплыв, голосфера отливала радугой, как небо над Мальцовкой после грозы. - Вы сумасшедший. Я вызову Эдама, он вас проводит.
        - Вы не хотите предложить мне сесть?
        - Нет.
        - Зря. Любая генетическая экспертиза подтвердит мое отцовство. От вас я пойду в ближайшую лабораторию и вскоре вернусь с доказательствами.
        - Ни одна экспертиза в Галактике не подтвердит, что отец детей-гематров - техноложец. Это невозможно. Свойства энергетов не передаются при смешанных браках.
        - Не передавались. Раньше.
        - Я навел о вас справки, профессор. В научных кругах вы пользуетесь репутацией человека неглупого, но увлекающегося. Иными словами, вы прожектер и шарлатан. Я напрасно согласился принять вас. Уходите.
        Гематры никогда не спят, подумал Штильнер. В мыслях космобестиолог обращался к соглядатаю-невидимке, в полной уверенности, что соглядатай все слышит, понимает и сочувствует. Я ни разу не видел, чтобы Эми спала. Иногда она лежала с закрытыми глазами. Долго, несколько часов подряд. Дыхание ее было ровным. На вопрос она отвечала после паузы, как если бы сперва ей требовалось проснуться и вникнуть в суть вопроса. Но на суде, под присягой, я не рискнул бы свидетельствовать, что в этот момент она спала.
        Трудно говорить с человеком, не умеющим спать.
        С Эми было легче.
        - Я открыл способ передачи расовых свойств. Ваши внуки - результат эксперимента.
        Лука Шармаль шевельнул пальцами, словно фиксируя сказанное в памяти коммуникатора. Допускался и второй вариант: хозяин виллы отдавал приказ голему - явиться без промедления и выгнать наглеца взашей.
        Штильнер ждал, зная, что рискует.
        Он был не до конца уверен, что экспертиза подтвердит его отцовство. Флуктуация континуума, кипя в крови одного из родителей, передавая детям энергосвойства второго родителя, могла исказить генокод как угодно. Совершенно неизученная область. Через сто лет передача физиологических энергосвойств станет обыденностью. И никому из потомков не будет дела до терзаний первопроходца, какого-то А.Ф. Штильнера.
        Первопроходцу отведут в справочнике две строки курсивом.
        - У вас есть согласие моей дочери на участие в эксперименте? В письменном виде, с подписью? Заверенное нотариусом?
        Можно не сомневаться: ходячая математика бытия, Лука Шармаль успел просчитать вероятность того, что гость сказал правду. Ничтожно малая, но допустимая величина. Раз так, следует нанести упреждающий удар.
        - Нет.
        - Почему?
        - Я не считал нужным оформлять согласие Эмилии подобным образом.
        - Вы пренебрегаете законом?
        - И законами природы в том числе, мар Шармаль. Помните? - прожектер и шарлатан. Если я скажу, что ваша дочь силой принудила меня взять ее в экспедицию, вы поверите?
        Банкир моргнул - впервые с начала встречи.
        - Да. Поверю. Эми с рождения обладала слабым гематрическим потенциалом. В семье Шармалей это в полном объеме передается по мужской линии. Ущерб моя дочь компенсировала железным характером.
        Он моргнул еще раз.
        - Но это не отменяет необходимости согласия, заверенного нотариусом.
        Он меня разденет, понял Штильнер. Разденет и с живого кожу сдерет. Даже если экспертиза подтвердит мое отцовство, он подаст в суд - и его адвокаты без зазрения совести докажут, что шарлатан и прожектер обманом вовлек невинную, ничего не подозревавшую сотрудницу в опаснейший эксперимент, который в итоге привел Эмилию Дидье к гибели.
        Я не отмоюсь до конца дней.
        - Вы пытались повторить эксперимент, профессор?
        - Да.
        Штильнер раздумал врать. Глупо пытаться обмануть гематра, да еще с такими финансовыми возможностями. Захоти банкир, он с легкостью купил бы информацию о гибели «Жанетты» с пилотом Данилой и проституткой-брамайни на борту. И с не меньшей легкостью просчитал бы остальное, связав отдельные звенья в цепочку.
        - Эффект передачи свойств подтвержден?
        - Нет.
        - Эксперимент провалился?
        - Нет.
        - Тогда что же?
        - Участники эксперимента погибли. Несчастный случай.
        Шарлатан и прожектер, сказал где-то далеко адвокат банкира, не остановился на достигнутом. На его совести - пилот, крепостной графа Мальцова, существо бесправное и безответное. На его совести - несчастная девица, из-за нищеты вынужденная торговать своим телом. Мы уже не говорим о потере имущества в виде челнока со спецоборудованием. Грязная личность этот профессор, ваша честь, грязная и беспринципная.
        Встать, суд идет…
        Банкир молчал две с половиной минуты. Не шевелясь, не моргая, неестественно прямой, Лука Шармаль сидел в кресле, положив холеные руки на стол, и размышлял. На лацкане его пиджака блестел значок: спираль со звездой наверху.
        Блеск подавлял, приковывал внимание.
        Штильнер испугался, что впадет в гипнотический транс, и отвел взгляд. Оставшееся время он смотрел в окно. Лужайка перед входом. Маленькая эстрада с фонтаном в центре. Отсюда было трудно определить, настоящая это вода или голография. Вокруг эстрады амфитеатром располагались ряды скамей. На нижней скамье сидел голем, который сопровождал профессора.
        Голем шевелил губами, как если бы пел.
        - Сто пятьдесят секунд вам в зачет не идут, - наконец сказал банкир. Штильнер ожидал чего-то другого, и не сразу сообразил, о чем речь. - Дети останутся у меня. Вы не в состоянии обеспечить им достойную жизнь. Этот вопрос не обсуждается. Далее: экспертизу мы проводить не будем. Во всяком случае, сейчас. Вы слышите, что я вам говорю?
        - Э-э… Да. Слышу.
        - Я приму участие в финансировании вашего евгенического центра. Естественно, под чужим именем. Мое имя слишком дорого стоит, чтобы трепать его лишний раз. Спонсоров проекта я укажу финансовому распорядителю центра.
        - «Грядущего», - не пойми зачем поправил Штильнер.
        - Неважно. Финансовому распорядителю - и совету попечителей, если угодно. Далее: тайну происхождения детей вы держите в строжайшем секрете. Я не желаю привлекать интерес журналистов и любителей «жареных» сплетен. После ряда экспериментов, когда ваша гипотеза подтвердится фактами, когда вы подадите заявку на патент с полным обоснованием открытия - я дам согласие раскрыть и этот секрет. Не раньше.
        - Я могу увидеться с детьми? - спросил профессор.
        Все, сказанное Лукой Шармалем, напоминало волшебную сказку. За одним исключением: инициатива бесповоротно уплывала из рук Штильнера. С другой стороны, ну ее, инициативу! Зато финансы, поддержка крупного магната, перспективы…
        - Нет.
        Банкир отключил коммуникатор и уточнил:
        - Не сейчас.
        Покидая виллу, профессор лишь чуть-чуть сожалел, что не добился встречи с детьми. Успеется. И впрямь, к чему лишний раз тревожить малышей? Говорят, гематры в детстве подвержены беспричинным истерикам - природа компенсирует эволюционную устойчивость психики. Дети вырастут и поймут отца. Поймут и простят. Теперь главное: обеспечить необходимое экспериментальное подтверждение. Деньги будут. Шармаль обещал, значит, с деньгами - без проблем. Это хорошо. Стыдно сидеть на шее Мальцова. Кармазов и Савва Брынных с прошлого года урезали вложения до минимума…
        Очень хотелось выпить.
        Помянуть Эмилию, и вообще.
        Над его головой соглядатай-невидимка щелкнул разноцветными пучками, как кучер - вожжами. Поднимись Штильнер в небо над волшебным ящиком, он увидел бы, как декорации меняются, возвращая на сцену кабинет банкира.
        Встав из кресла, Шармаль-старший отдавал приказания голему Эдаму:
        - Свяжись с мар Зутрой. Действие: подключиться к финансированию евгенического центра «Грядущее» в качестве главного спонсора. Цель: полное разорение центра в течении двух, максимум - трех лет. Ограничение: разорение должно выглядеть естественным. Никаких просчитываемых связей с Зутрой. И тем более - со мной.
        Голем кивнул.
        - Свяжись с Фриделем. Действие: цикл статей и научно-популярных передач о современной евгенике как лженауке и прибежище шарлатанов. Цель: дискредитация Адольфа Штильнера, полная и окончательная. Ограничение: наращивать давление постепенно. Пик влияния - момент разорения и закрытия «Грядущего».
        Голем кивнул снова.
        - Свяжись с Левиафаном. Действие: обеспечение судебной поддержки после разорения центра. Цель: ряд выигрышных исков от лица энергетов, служивших селекционным материалом для экспериментов Штильнера. Ограничение: иски не должны затрагивать честь и достоинство попечителей центра. Я не хочу втягивать их в конфликт на уровне личных интересов. Только финансовый крах. Вся тяжесть катастрофы должна лечь на Штильнера.
        - Да, хозяин, - спел голем.
        - Иди сюда.
        Голем послушно приблизился, повернулся к хозяину спиной и наклонился. Оттянув воротник Эдама и откинув длинные волосы голема, Шармаль с заметным усилием оторвал полоску кожи - от ямочки под затылком и до точки между лопатками. Вернувшись к столу, он на миг замер, глядя в окно глазами, похожими на донца бутылок.
        Затем взялся за маркер.
        Не отрывая «фитиля», банкир выписал на оторванной полоске гематрицу - сложную и замысловатую. Все время, пока он был занят счислением, а потом - записью, голем напоминал статую, застыв в неудобной позе. И пошевелился лишь тогда, когда Шармаль вернул кожу на место, где она и приросла, не оставив шрамов.
        - Спасибо, хозяин.
        Голем сейчас походил на человека, под завязку накачанного энерджайзерами.
        - Иди, Эдам.
        Нет, профессор Штильнер всего этого не видел. Но неделю подряд в любом блеске - вывески, солнечного зайчика или блика на металлизированной поверхности - ему мерещился значок, украшавший лацкан Луки Шармаля. Спираль со звездой. Умей профессор читать по-гематрийски, он прочел бы надпись, с большим искусством вырезанную на спирали:
        «За чистоту!»
        Такие значки носили лидеры движения гематров, категорически протестующего против смешанных браков и рождения детей с утраченными расовыми свойствами.
        Но увы, Штильнер не мог подняться над происходящим.
        Он мог лишь радоваться успеху переговоров.
        - Куда желает лететь счастливый бвана?
        - В ресторан, - ответил профессор, подмигивая извозчику.
        Глава пятая
        Похищение
        I
        Реальность окружила Лючано, словно бойцы спецназа - террориста-неумеху: сразу, без предупреждения, лишая шансов на побег. Вот только что мы тянули за нити, склонясь над «волшебным ящиком» - и вот мы снова торчим столбом на окраине Эскалоны, в двадцати шагах от ограды снятой Юлией виллы.
        Он качнулся, теряя равновесие. Пару секунд отчаянно балансировал на ровном месте, цепляясь руками за воздух, а взглядом - за вкрадчивую осень Террафимы. Не упал, чудом удержавшись на ногах. Мягкое солнце золотит крыши и листву, ограда виллы, слепящий блик в окне - в том же, что и минуту назад.
        Минуту?
        Лючано взглянул на часы. Перед «обмороком» он времени не засекал. Поэтому затруднился сказать, сколько занял лже-сон. Вряд ли больше пяти минут. Мальчишка-курьер удрал - видно, испугался, что адресат впал в каталепсию. Ладно, на почту зайдем позже.
        Шестое отделение? Надо не забыть.
        Он направился к калитке, стараясь думать о разных пустяках. Главное, не дать мыслям сконцентрироваться на главном: что, накройтесь вы все черной дырой, происходит со мной? С Лючано Борготтой по прозвищу Тарталья?!! Грезы наяву? Во что превращает свой новый дом поселившийся на чердаке беспризорник - огрызок флуктуации?!
        В парке его никто не встретил. Клены-мутанты, ломкие и манерные, тянули руки к елкам, похожим на рыбьи скелеты. Яблоня-дичка обмоталась монистами из мелких, глянцево-красных плодов. Над клумбами роились насекомые: собирали нектар или жрали друг друга. Лючано поднялся по ступенькам, приложил ладонь к идентификатору.
        Его впустили без промедления.
        - Госпожа Юлия у себя. Вас проводить?
        - Спасибо, я помню дорогу.
        Ковры. Полированный камень перил. Гобелены коридора. Призрачное свечение ионизированного воздуха.
        - Добрый день, - раздался из-за двери голос Юлии.
        Он поискал глазами камеру слежения, с помощью которой хозяйка засекла его приход, не нашел, мысленно махнул рукой и толкнул дверь.
        - Я не помешал?
        Настольный терминал работал в коннект-режиме. Занятая разговором, Юлия сделала выразительный жест, адресуя его гостю: мол, присядьте, обождите - я сейчас. Всем своим видом извиняясь за несвоевременное вторжение, Тарталья на цыпочках проследовал к креслу.
        - …представляете? Безобразие! Задержали рейс на двое суток!
        Голос показался Лючано знакомым. Он невольно глянул на голосферу, парившую над столом, и задохнулся от изумления. В сфере, с обычной для него экспрессией, размахивал руками, возмущался и брызгал слюной профессор Штильнер! Обильно поседевшие волосы, расчесанные на прямой пробор, двумя волнами парили над висками, напоминая конденсационный след за аэроглиссером. Дряблую кожу на щеках густо пронизали склеротические жилки, кончик носа побагровел от возбуждения. Но ни годы, ни крах любезных сердцу предприятий, ни очевидные итоги беспробудного пьянства не смогли угасить кипучей энергии Адольфа Фридриховича.
        - Забастовка персонала у них, видите ли!
        Тарталья на всякий случай ущипнул себя за мочку уха. Не грезим ли мы наяву? Не вернулись ли недавние видения?! - сейчас объявится Лука Шармаль, спляшет джигу…
        Нет, профессор никуда не исчез.
        - …билет на другой корабль. Одолжение! Вы представляете! Они, черт их побери, сделали мне одолжение! Голубушка, я смогу быть у вас не ранее, чем завтра пополудни! Как вы думаете, мне стоит подать жалобу на администрацию космопорта?!
        - Успокойтесь, профессор, - Юлия так улыбнулась Штильнеру, что Лючано на миг позавидовал космобестиологу. - Не надо ни на кого жаловаться. Я компенсирую вам все издержки. На какой корабль вы взяли билет?
        - Ах, сударыня, я же не из-за денег! Что деньги? - суета. Мне просто невтерпёж… Да, корабль! Эта лохань называется «Протей». Рейс LH 17/345. Прибытие на Террафиму…
        «Точно, лохань! - Лючано вспомнил грузопассажирское корыто, на котором „Вертеп“ летел на Китту. - Прав гений…»
        - Я сама уточню время прибытия. Вас встретят и проводят ко мне. Не волнуйтесь, один день задержки ничего не меняет. Надеюсь вскоре познакомиться с вами, как говорится, непосредственно.
        - А уж я-то как надеюсь! - вскипел Штильнер. Во время задержки рейса он успел пропустить стаканчик-другой. И, право слово, это был не чай с малиновым вареньем. - Ох, простите! Они объявили начало посадки!
        - Удачи, профессор.
        Голосфера погасла.
        Развернувшись вместе с креслом, Юлия в упор посмотрела на Лючано. Она не улыбалась, ничего не говорила - молчала и смотрела. Знает ли помпилианка, что Штильнер - отец близнецов? Наверняка! Таких совпадений не бывает. А вот наша осведомленность - это для нее тайна.
        «Держи язык за зубами, малыш…»
        «Помалкивай, дружок!..»
        - Простите мою бесцеремонность. Вломился посреди делового разговора с видным космобестиологом…
        - Борготта, вы меня удивляете. Вы знакомы с профессором Штильнером?
        - Имел честь. Пересекались на Сечене, у графа Мальцова. Я формировал труппу «Вертепа», а профессор хвастался своим исследовательским центром. Граф был в числе спонсоров. Рад буду снова увидеть Адольфа… э-э… Фридриховича.
        Лючано с удивлением обнаружил, что ничуть не кривит душой.
        «Дожили! - буркнул Гишер. - Рад видеть психа-профессора… Лучше б ко мне прилетел, на Кемчугу. Посидели бы в камере для экзекуций, вспомнили былое…»
        - Я всегда говорила, что Галактика - большая деревня. Все друг друга знают, все где-то встречались… Хотите взглянуть на ваш контракт?
        Резкий переход от иронии к делу привел Тарталью в растерянность.
        - Д-да, разумеется… но сперва…
        - Опять вопросы? Борготта, вы - самый любопытный человек во Вселенной. Ладно, пользуйтесь моей добротой. Что вас интересует?
        Юлия встала, в очередной раз смутив Лючано. Опять он сидит, а дама перед ним стоит… Кажется, помпилианка давно догадалась о комплексах самого любопытного человека во Вселенной, и теперь откровенно забавлялась.
        - Вы не рассказали, как собираетесь решить мою проблему.
        - Какую? У вас, Борготта, столько проблем…
        - Проблему трех лет в собственности Гая.
        - Ерунда! - беспечно махнула рукой Юлия. - Сейчас у вудунов начинается праздник Лунгамбе. Я не вникала в подробности, но к этому празднику они всегда приурочивают амнистию. Мои люди связались с вашим адвокатом на Китте, и госпожа Вамбугу начала действовать. С большой долей вероятности вы попадете под амнистию. Гай будет вынужден вас освободить. И что-то мне подсказывает, что он не станет возражать.
        Она окончательно вогнала гостя в краску, присев перед ним на корточки.
        - Если с амнистией не срастется, - темно-карие, похожие на вишни глаза помпилианки смеялись, - есть и запасной вариант. Но давайте не будем бежать впереди звездолета. Иначе судьба подслушает и сунет кукиш под нос. Я не шокирую вас своей вульгарностью?
        Тарталья ощутил веселую злость. В таком состоянии он обычно делал глупости, но делал их с удовольствием, не сожалея о последствиях.
        - Нет, Юлия. А я - вас? Я, семилибертус? Зачем мы нужны вам, помпилианцам? Почему ваши соотечественники липнут ко мне, как прыщавый недоросль - к шлюхе? Почему отводят глаза, словно их ест стыд?!
        - Ваша тактичность умиляет! - расхохоталась Юлия. Но глаза ее вдруг стали очень серьезными, напомнив взгляд снайпера. - Галантный кавалер из прошлого! Мечта романтических дам. Мои поздравления, Борготта: у вас редкий талант - обращаться с вопросами по адресу. Боюсь, во всей Галактике не найти и десятка человек, способных внятно ответить вам. А я, возможно, единственная из этого десятка, кто согласится отвечать. Радуйтесь своей удаче, кавалер. И навострите ушки.
        Насчет собственной удачи у Лючано имелись большие сомнения. Тем не менее, он весь обратился в слух.
        - За любое умение приходится платить. Вы сами дорого заплатили за способности экзекутора, так что поймете. Наша раса за обладание «клеймом» заплатила стократ дороже вашего - врожденной шизофренией. Расслоением психики. Вы нервничаете, Борготта? Думаете, я выдаю вам ужасные имперские секреты? Успокойтесь! Я впервые прочла о расовой шизофрении помпилианцев в монографии Айзека Шармаля, находящейся в свободном доступе. Правда, тогда я сочла измышления автора бредом…
        К концу монолога Юлия ходила - нет, она металась по кабинету, словно тигрица - по клетке. Несмотря на напускную ироничность, разговор задел ее за живое. Пожалуй, впервые за все время общения с «кавалером».
        - Казалось бы, что может знать о нас инорасец? Но едва я полностью обезрабела… Если кратко, инорасцы для помпилианцев делятся на три категории: свободные, рабы и семилибертусы. Эти три категории строго соответствуют трем нашим формам социализации. Свободных мы можем любить, ненавидеть, уважать, презирать, заключать с ними сделки или избегать. Но они - свободные. Равные нам.
        Она вернулась к столу. Извлекла пачку сигарет «Perfectum», мундштук из янтаря с актив-фильтром; прикурила от зажигалки - миниатюрного брелока-лучевика на цепочке. Выпустила из ноздрей сизый дым, сразу сделавшись похожей на драконессу из детского аниме.
        Лючано раньше не видел, чтобы Юлия курила.
        - Рабы, как вы могли заметить, для нас вообще не люди. Вещи. Вещи-симбионты, если угодно, вроде протеза. Это не оценочный фактор - это рефлекс. Если помпилианец знал человека свободным, а позже тот стал рабом - отношение к такому человеку меняется в долю секунды. Ближайший аналог: выделение желудочного сока. Психика автоматически переключается на другой слой восприятия. Был человек - стал раб. Робот. Двуногий энергоснабженец с комплексом дополнительных услуг. Без вариантов. Станет опять человек - рефлекс сработает снова.
        - Вы забываете, что раб - свободный в прошлом человек? Если вчера вы обедали с ним в ресторане - этот эпизод выпадет у вас из памяти?
        - Не путайте шизофрению со склерозом, - Юлия фыркнула, досадуя на тупость собеседника. - Ничего никуда не выпадет. Это все-таки память, а не геморроидальные узлы. Просто восприятие раба опирается на один слой психики, а воспоминания о свободном - на другой. Борготта, эти слои не коррелируют друг с другом! Гай пошлет вас-раба драить пол в сортире, и в то же время будет вспоминать, как вы-свободный корректировали его речь в академии. Но он не ассоциирует вредного невропаста с фактическим автоуборщиком. Или - или, без пагубного «и». Вот почему при необходимости ослабить «клеймо» у нас возникают расстройства психики. Слои начинают работать «внахлест», жестко конфликтуя.
        - Я понял!
        - Вам кажется, что поняли. Но я не могу объяснить лучше. Вы пробовали рассказывать старой деве о действии экстанола? Когда самый могучий стимулятор, знакомый ей - зеленый теллис с лимоном? Инорасец - вне сложившегося статус-кво. Он может принять его лишь умозрительно. Помпилианец - внутри. Он сочтет всю концепцию диверсией, направленной на подрыв уважения к его расе. Подсознание отторгает правду, а сознание трансформирует отторжение в убедительные контраргументы. Я тоже была глуха к любым доводам, пока не избавилась от сервус-зависимости…
        Юлия победно усмехнулась.
        - Я - особый случай! Пройдя через ад, я вышла с другой стороны!
        Она разрумянилась, глаза горели от возбуждения. Пряди черных волос шевелились, словно ими играл сквозняк. Казалось, дымится уже не сигарета - огонь разгорается в душе женщины, освещая лицо внутренним светом, и дым сам собой извергается из ноздрей. Машина из прошлого, древняя, могучая и одинокая - в архиве графа Мальцова сохранились материалы о мобилях, которые двигались по направляющим рельсам, полыхая углем, бушующим в топке, и пуская дым из трубы.
        Это было бы смешно, подумал Лючано. В иной ситуации это сравнение вызвало бы истерический хохот. Но когда стремительная и хищная тень нависла над тобой, сверкая фарами, окутана сизыми клубами… Смех застряет в глотке, оборачиваясь удушьем.
        Завораживающая, смертельно-прекрасная угроза двигалась из тьмы.
        - Вернемся к семилибертусам? - предложил он.
        - Вернемся, - согласилась Юлия, успокаиваясь. - Третий слой, третья модель восприятия. Масло между ломтиком хлеба и ломтиком сыра. Смазка отвечает за безопасное сосуществование слоев-антагонистов, отчасти примиряя их друг с другом. «Буферная зона психики», - писал Айзек Шармаль. На мой взгляд, очень точное определение. Он вообще крупный социал-теоретик, этот гематр. Надеюсь, хоть с ним-то вы незнакомы?
        Лючано развел руками:
        - Вынужден вас разочаровать. Знаком. Шармаль-младший был моим клиентом. За день до печального конфликта между мной и Гаем.
        - Да? - с интересом протянула Юлия. - Борготта, вам случайно никто не говорил…
        - Что я затычка в любой заднице? Говорили.
        - Кто?
        - Один наш общий знакомый. Малый триумфатор и кавалер ордена Цепи.
        - Честное слово, я вам завидую. Так достать Гая… Моя заветная мечта. Ладно, продолжим сеанс расового стриптиза.
        - Вы так спокойно говорите о вашем… э-э-э… психическом…
        - Расстройстве? Дефекте? Заболевании? Не стесняйтесь, я не обижусь. На правду нелепо обижаться. И непродуктивно.
        - Я хотел сказать - отклонении. Говоря с инорасцем, без стеснения употреблять термин «шизофрения»…
        - Если тотальную расовую шизофрению назвать «распространенным реактивным психозом» или «фрагментарной неадекватностью восприятия», проблема от этого не исчезнет. Ее легче понять и решить, называя вещи своими именами. Мой будущий сотрудник должен знать, с чем ему предстоит иметь дело.
        - Я буду лечить шизофрению болевым шоком?
        - Отчасти.
        На сей раз помпилианка ушла от прямого ответа.
        - А до сих пор ваши соотечественники не пытались ее лечить?
        - Пытались. Семилибертусами.
        II
        - Между прочим, памятники здешней прото-культуры…
        Юлия сделала небрежный жест в сторону сооружений из глазурованной керамики, полудрагоценных камней, костей, желтых от времени, и цементирующего материала, происхождение которого Лючано затруднился определить.
        Если в парке внешнем, видимом с улицы через узорчатую ограду, царил образцовый порядок, то внутренний парк, скрытый от досужих взоров, выглядел нарочито запущенным. Последний писк декоративно-ландшафтной моды в цивилизованных мирах; здесь же - устаревший дизайн прошлого века.
        В уединенной беседке, оплетенной плющом, царил полумрак. Поздние цветы росли не на клумбах, а с любопытством выглядывали из высокой, выше колена, травы, расцвечивая зеленый ковер желтком, кармином, бирюзой. Аллейки, петляя, через пару шагов исчезали за кустарником, не знавшим ножниц садовника. В центре декоративного пруда журчал фонтан. Поверх родниково-прозрачной воды плавали мясистые листья аквалии. На листьях чинно восседали лягушки-кайа: изящные, светло-салатные, с кремовой полосой вдоль спинки.
        Их хор сулил дождь.
        А над прудом зловещей тенью нависал первый памятник прото-культуры: гибрид скелета мозазавра и грудастой нимфы-купальщицы. Далее по берегу костяной грифон совокуплялся с керамической жабой; а может, первобытный летательный аппарат готовился к взлету. Третьего монстра скрывала стена цветущей сильфанеллы. Были видны лишь три острия - черное, красное и желтое. Восстав над сиреневыми гроздьями, они нацелилились на башенку фаллической формы.
        - Аллегории древних, - пояснила Юлия. - Оригиналы. По крайней мере, мне так сказали. Кошмар! - полторы тысячи лет…
        Для древностей жутковатые скульптуры сохранились идеально.
        - Любуйтесь, Борготта. Развивайте эстетический вкус. В какой-то мере вы тоже - аллегория. Тонкий намек на толстые обстоятельства.
        Судя по аналогиям, Юлия не зря предложила сменить обстановку.
        - Вы в данный момент - промежуточное состояние. Свободный - человек, раб - вещь, вы - семилибертус. Не вполне человек, не до конца раб. Ущербный. Калека. Умственно отсталый.
        - Я заметил, - кивнул Лючано. - Говорят, как с больным…
        Он сорвал длинную травинку, хотел сунуть ее в рот, но передумал, оставил вертеть в пальцах. Мало ли, что у маркиза в парке растет? Вдруг отрава? Или слабительное?
        - Особенность третьего слоя восприятия. Мы искренне жалеем семилибертусов. Как вы, извините, жалеете неполноценных. В шоу участвовали?
        - Да.
        - На арене побывали?
        - Побывал.
        - Обратили внимание, что из вас хлестал сплошной негатив? Наихудшие воспоминания, скелеты из шкафов, грязное белье наружу?
        - Обратил.
        Он старательно глядел в землю, ковыряя дорожку носком туфли. Обувь надо бы новую купить - позор, каблук сбит, царапины на мысках… «А тебе не кажется, малыш, - спросил издалека маэстро Карл, - что эйфория куклы, которую ведет невропаст, и то удовольствие, что испытал ты, опорожняя душу…»
        Маэстро замолчал, предоставив малышу самому закончить сравнение.
        - Нечего кукситься, Борготта. Специфика «ошейника». Вы брызжете, мы внимаем - и понимаем, насколько обижены судьбой вы, инорасцы. Транслят-шоу, записи арен… Семилибертус говорит не с голоса хозяина. И что же он нам рассказывает, честно и откровенно? Он только и делает, что жалуется на жизнь! Раз за разом мы убеждаемся, что в до-рабской жизни любой из вас был глубоко несчастен. Наш скрытый комплекс неполноценности компенсируется комплексом превосходства. Миссии, если угодно. Клеймо - лекарство от страданий, от злокачественного недуга. Пользуясь вами, мы вас спасаем. Да, это чуточку стыдно - как принимать «компенсалк» на светском рауте. Поэтому на наших материнских планетах нет гладиаториев. Они вынесены на периферию. Все знают о семилибертусах, все пользуются их услугами, кто побогаче - заказывают персональные встречи. Просто это не афишируется.
        - А «овощи»? Они-то вам зачем?
        - А вы что, - изумилась Юлия, отбирая у гостя травинку и расслаивая острыми ногтями вдоль на три полоски, - хотите, чтобы ваш благоуханный поток сознания накрывал непосредственно вашего хозяина? Через поводок? Я была о вас лучшего мнения, Борготта… «Овощи» - канализация для отходов процесса. Наладили примитивную пси-связь, открыли клапаны, сбросили лишнюю грязь в безмозглых идиотов. Пусть бесятся, мутузят друг дружку на потеху зрителям! Негатив в идиоте дает один, вечный результат: драку. Дополнительное шоу - бои на арене всегда привлекали людей. Можно делать ставки на фаворитов…
        - Лючано!
        - Ты пришел!
        Тарталья обернулся.
        Близнецы ухитрились подкрасться незаметней диверсантов. Прямо не гематры, а варвары с дикого мирка! - да хоть с Кемчуги, гори она звездным пламенем… Давид с Джессикой стояли под карликовым тополем, в трех шагах от Лючано, две пары глаз смотрели на него, и отставной директор «Вертепа» готов был дать голову на отсечение, что эти глаза меньше всего похожи на безразличные бутылочные донца.
        Они ликовали, эти глаза.
        А что мимика скупа - так мало ли, какие лица встречаются в Галактике! Иные с утра до вечера пляшут качучу, а задуматься - вовсе б их не видел, плясунов…
        III
        - Госпожа Юлия!
        От дома к ним, топча траву и цветы, бежал охранник в черном. В руке его блестел футляр, похожий на дзыжгентскую дыню, продолговатую и сплюснутую, которую дурак-торговец зачем-то выкрасил в цвет старого серебра.
        «Портативный комьюнион», - догадался Лючано.
        - Госпожа!
        - Что случилось, Антоний?
        - Там какие-то фанатики!.. у ворот…
        Резким движением Антоний раскрыл комьюнион и пробежался пальцами по сенсорам, не став активировать нейропорт или шлем-трансформер. В воздухе возник экран. Непривычно плоский, овальной формы, похожий на зеркало без рамы, он повторял абрисом футляр комьюниона. Однако изображение оказалось на удивление качественным, получше, чем в иной голосфере.
        По улице, где Тарталью, казалось, целую вечность назад остановил мальчишка-курьер, двигалась толпа. Человек триста, не меньше. Треть - босиком, в одинаковых темно-лиловых робах, подпоясанных вервием. За ними на брусчатке оставался кровавый след, но «лиловые» шли, не замедляя шаг. Остальные демонстранты вырядились, кто во что горазд: куртки, балахоны, плащи - и, конечно же, шляпы, береты, колпаки…
        Имелся даже один краснолицый щеголь в завитом, напомаженном парике, съехавшем набок. Приглядевшись, Лючано обнаружил, что обладатель парика пьян в стельку и еле держится на ногах - что, впрочем, не мешало ему горланить разудалую песню.
        Но более всех поражал предводитель.
        Еще не старик, костистый и высушенный, как сеченская тарань, он по случаю митинга разделся донага. Мослы, вздутые жилы и прочие прелести были выставлены на всеобщее обозрение. Завалящая повязка на бедрах смертельно оскорбила бы чувствительное достоинство вожака. Единственным предметом его туалета являлась шляпа. Головной убор, вне сомнений, создавался по лекалам древней прото-культуры, с которой Лючано уже имел счастье ознакомиться. Горбатую тулью, пронзенную насквозь оперенной стрелой, венчала четверка витых рогов с шипастыми шариками на концах; с зубчатых полей, похожих на диск циркулярной пилы, свисало великое множество цепочек - болтаясь, они колотили вожака по лицу.
        Толпу нагота лидера не смущала. А при одном взгляде на шляпу народ охватывало ликование. С запозданием обрушился звук: ритмичный вой и улюлюканье.
        - Перевод! - велела Юлия.
        - Сквер-на! Сквер-на! - без промедления отозвался комьюнион. - В о-мут!
        - Секта Ревнителей. Местные ортодоксы, - скривившись, как от оскомины, пояснил Антоний. - Во главе с пророком Хосенидесом IV. Известный мракобес. На его счету ритуальных утоплений - тьма. Хосенидесу маркиз Рибальдо давно поперек горла…
        - Какие меры приняты?
        - Ворота и калитка заперты. По ограде пустили «кусачку» 2-й степени.
        - Если начнут штурм, «двойка» их не остановит.
        - На «тройку» не хватает энергии, - виновато потупился охранник.
        - Они, должно быть, не в курсе, - вмешался Лючано, которому идея штурма очень не понравилась, - что маркиз улетел в вояж. Скажите Ревнителям, пусть приходят через шесть месяцев.
        - Можно попробовать, - особой уверенности в голосе Антония не было. - Только Ревнители… Они нас «исчадиями неба» зовут. В смысле, инопланетников. И «отродьями Вышней Тьмы». Я в местных инфоресурсах смотрел. Обычно дальше проклятий дело не шло, но эксцессы случались.
        - Свяжитесь с властями, - приняла решение Юлия. - В конце концов, у нас гарантии короля Бенуа! Уведомьте службу безопасности квартала. Пусть шевелят задницами! В парк никому не выходить, на провокации не реагировать. Нашим с парализаторами - занять боевые позиции у дверей и окон первого этажа. Полезут через ограду - стреляйте на поражение. Под мою ответственность!
        - У вас есть связь с Гаем? - внезапно спросил Лючано.
        Юлия с недоумением воззрилась на него.
        - Вы надеетесь, что Гай пошлет своих людей мне на помощь?
        - Вам - не знаю. Вы сообщите ему, что семилибертусу Борготте угрожает опасность. Смертельная опасность. Надеюсь, Гай не забыл про обязательства перед судом Китты?
        - Борготта, вы гений! Антоний, слышал?
        - Да. Вы вернетесь в дом, госпожа?
        - Я буду здесь. Оставь мне комьюнион. Режим связи - распределенная сеть с дубляжом всех сообщений на ядро.
        - Слушаюсь!
        Охранник развернулся, молодцевато щелкнув каблуками, и умчался исполнять.
        - Уверена, дальше внешнего парка им не прорваться. Пророки, дери их в щель! - возбужденная необходимостью оборонять дом от фанатичных босяков, Юлия напрочь забыла о притихших детях. Щеки ее покрылись багровыми пятнами, дыхание участилось, делаясь сиплым. - Шесть человек с парализаторами… Хватит! Первые лягут, остальные разбегутся. В крайнем случае, охрана отступит сюда. Не бойтесь, Борготта, до этого вряд ли дойдет.
        «Парализаторы, - задумчиво сообщил Добряк Гишер, - это хорошо. Шесть парализаторов против трех сотен безмозглых эскалонцев во главе с милейшим Хосенидесом IV. Дружок, на твоем месте я бы присмотрел пути отступления…»
        Лючано завертел головой, озираясь, привстал на цыпочки.
        - Вон дверь в западное крыло. Там можно спрятаться, - маленький Давид тронул его за ремень брюк, указывая свободной рукой за кусты.
        Джессика, разумеется, не преминула уточнить:
        - Или вылезти через окно на улицу и убежать.
        - А Ревнители, - буркнул Тарталья, - подкрадутся с тыла. И давай нас топить!
        - Не подкрадутся, - хором ответили близнецы. - Они от пророка ни на шаг.
        Действительно, на экране голый пророк реял над толпой, стоя на плечах своих последователей и чудом сохраняя равновесие. Шляпа сбилась на затылок, наконечник стрелы уставился в зенит.
        - Верные! - надрывалась акустика комьюниона, транслируя речь Хосенидеса. - Сыны Ревнивца! Доколе исчадья небес…
        Автопереводчик сбился на невразумительный скрежет.
        - …искушать нас адскими бубенцами?! Доколе Рибальдо Бесноватый…
        Опять скрежет и уханье.
        - Заветчане! Шатаются устои веры! Жилища знати стали вертепами разврата! Наг, яко из чрева матери, истинно вещаю вам, укрыв главу священным убором…
        Проповедь была достойна сериала «Скрежет зубовный», спонсированного вехденскими фундаменталистами. Критики и искусствоведы давным-давно осудили «Скрежет…» за пропаганду межрасовой розни и потакание низменным вкусам. Но честные эскалонцы сериалов не смотрели, критикой не интересовались - и воспринимали слова Хосенидеса с нездоровым энтузиазмом.
        - То-пи! То-пи!
        - О-мут!
        - Веди, Нагой!
        - Со мной ли вы, заветчане?!
        - С тобой!
        - Готовы ли претерпеть, восстав и отринув?
        - А-а-а!
        - Зрите ли вертеп смутный? Логово Бесноватого?!
        - Зрим!
        - На-гой! На-гой!
        - Кто дрожит от страха за дверьми вертепа?!
        - Кто-о-о?! О-о!
        Тишина.
        Воцарившись по мановению длани Хосенидеса, зловещая, внезапная, она таила вопрос, один на всех: кто?! Скажи, Нагой, укажи перстом, и мы ворвемся, сокрушим, разорвем, растопчем и предадим воде то, что останется. Затишье перед бурей не могло длиться долго. А сукин сын пророк умело держал паузу, обводя паству пылающим взором.
        «Негатив в идиоте дает один, вечный результат: драку», - вспомнил Лючано. Он не сомневался: от Хосенидеса сейчас зависит все. Нагой может швырнуть толпу на приступ легче, чем ребенок - гальку в море. Эскалонцы пойдут крушить и топить, даже если по ограде пустят кое-что помощнее «кусачки», а в руках защитников окажутся не парализаторы, а армейские лучевики.
        Фанатиков и плазматор сожжет, да не остановит.
        Разумеется, власти потом накажут зачинщиков. Пророка сошлют в дальний монастырь, на хлеб и воду. Кое-кто выразит ноту протеста, кое-кому принесут официальные извинения. Король Бенуа расшаркается перед Советом Лиги. Пострадавшим с большой долей вероятности выплатят компенсацию за физический ущерб; родственникам погибших - за ущерб моральный.
        «Мне кажется, тебя это совершенно не утешает, малыш», - вздохнул маэстро Карл, человек столь же практичный, сколь и сентиментальный.
        Лючано бросил взгляд на Юлию, желая подзанять у нее бодрости и уверенности в благополучном исходе заварушки. Но вместо бодрости им едва не овладела паника. Такой он помпилианку еще не видел! Хищно оскалившись, белая, как снег, с длинными черными волосами, разметавшимися по плечам, она буквально пожирала глазами пророка Хосенидеса - словно заклятого врага, соперника, самовольно вступившего в чужие владения. Разъяренная пантера, на чью добычу посягнул конкурент!
        Что же она не поделила с харизматичным лидером Ревнителей?
        «Толпу, малыш. Толпу, дружок, - хором откликнулись из немыслимой дали маэстро Карл с Добряком Гишером. - Толпу, и больше ничего». Честно говоря, Тарталья плохо понял, что имели в виду его привычные альтер-эго. Но спорить раздумал: этих не переспоришь.
        Пауза длилась, и первым сорвался не пророк - Юлия.
        - Убирайтесь прочь! Все! Быстро!
        У вопля, властного, но на грани истерики, был один явный плюс. Вот теперь Лючано убедился: на близнецах и впрямь нет клейма! Давид и Джессика не стронулись с места, напряженно изучая беснующуюся хозяйку.
        - Вон! Бегом! В дом!!!
        Приказывай Юлия деловым, сухим тоном - никто и не подумал бы ослушаться. Но вот так, меча молнии, визжа, стремительно теряя человеческий облик?
        Оживи скелет мозазавра, и то вышло бы естественней.
        - Что с вами?! Вам нужна помощь?
        Лючано шагнул ближе, пытаясь уяснить, что творится с обезумевшей женщиной.
        - Оставьте меня!
        - Позвать Антония? Я сейчас…
        Он уже повернулся, намереваясь бежать к дому (разбираться с управлением комьюниона не было времени!), когда из акустических линз ударил голос пророка:
        - Колеблетесь, заветчане? Выжидаете? Рибальдо златом прельстился, а вы - послушанием прельщаетесь? Мнимой покорностью? Ждете, когда Нагой перстом цель укажет? А свои персты вам на что? В носу ковырять? Плачет Ревнивец, на вас глядя, рыдает кровавыми слезами…
        - Бе-е-е-ей! - не выдержал кто-то.
        - Исчадий - в омут!
        - Охвостье - в омут!
        - Скверну - в омут!
        Толпа вскипела штормовой волной, качнулась к ограде, к воротам.
        - Ликуйте, заветчане! Не страшитесь пре… пк-хре… пф-кхе-кхе-кхе…
        Густой слой белил лег на лицо Юлии, превратив женщину в злобного мима. Под глазами проступила мертвенная синева. Рука с растопыренными, скрюченными на манер когтей пальцами тянулась к экрану, двигаясь, как в густом киселе, и наконец достигла вожделенной цели, вцепилась в горло. Пророк зашелся кашлем, захрипел, утратив дар речи. На губах Хосенидеса выступила пена. Он кувыркнулся вниз с живого помоста, теряя по дороге свою замечательную шляпу.
        И волна толпы разбилась о невидимый мол.
        Кто-то по инерции добежал до ограды - и отшатнулся, скуля по-собачьи, ужален бдительной «кусачкой». Иных выворачивало наизнанку: рвота хлестала на брусчатку мостовой, на окружающих людей. Лиловые Ревнители бились в конвульсиях под ногами эскалонцев. Десяток человек, включая пьяного щеголя в парике, принялись яростно колотить своих же товарищей - первых, кто попался под руку. Щеголь выхватил из трости узкий клинок, разя направо и налево.
        Люди танцевали, плакали навзрыд, бросались друг другу в объятия…
        Казалось, толпу свели с ума.
        А перед экраном комьюниона, где творилась дикая вакханалия, безмолвной статуей, гипсовой фурией, воплощением неотвратимого и беспощадного возмездия застыла госпожа Юлия с простертой вперед рукой. Камень, монолит; скала. Даже ветер не отваживался тревожить складки ее одежды. Воздух, окружавший женщину, дрожал, плыл раскаленным маревом, миражом пустыни. Впору было поверить, что от помпилианки исходят волны разрушительной вибрации, пронзая насквозь саму суть Мироздания.
        Пространство исходило дрожью перетянутых, готовых лопнуть струн - мерцающих, покрытых ворсом, гудящих нервов. Еще чуть-чуть, и вилла осыплется колючим крошевом, люди растекутся по земле лужицами вязкой, вонючей протоплазмы. Террафима встанет на дыбы, сорвется с орбиты, мир рухнет в тартарары, в бездну новорожденного коллапсара, черной дыры, откуда нет возврата…
        Лючано попятился, закрывая собой детей.
        Сознание его провисло, словно клеенчатый полог под тяжестью ливня. Там, где вспухшее брюхо полога коснулось земли - не Террафимы, но загадочной Terra Incognita - с изнанки бытия творилось чудо. День сменился ночью, вечной ночью космоса. И в недрах мрака буйствовало, оскорблено, женское начало - темное, безликое, бестелесное, воплощение гнева. Гасли звезды, планеты сходили с орбит, астероиды превращались в пыль, кометы, поджав хвост, шелудивыми псами неслись прочь. Созвездие Морской Ящерицы переплелось с созвездием Нимфы, Грифон рухнул на спину Жабы, Трезубец вонзился в толщу светил Башни…
        Море вокруг «Этны». Храм на борту взлетающего «Вихря». Космос, сомкнувшийся вокруг бешеной Юлии. Понадобилось все напряжение сил, чтобы сознание не лопнуло окончательно, вывалив рассудок, как потроха из распоротого живота, в грязь безумия.
        - Нет!
        Крик вернул Лючано к действительности.
        Улица на экране билась в корчах. Люди разбегались, брели, ползли, ковыляли прочь. Кое-кто застыл без движения на мостовой. Юлия глубоко вздохнула, будто просыпаясь; качнулась, едва устояв на ногах. Рука, устремленная к экрану, безвольно упала, повиснув вдоль тела. На лицо начал возвращаться румянец. Мир, подчиняясь новым изменениям, сделался прежним, привычным.
        - Юлия! Они уходят, все хорошо… Обопритесь на меня!
        Он кинулся к помпилианке, успев поддержать, не позволив упасть в траву. Заорал в комьюнион, не зная, слышат ли его:
        - Кто-нибудь! Охрана! На помощь!
        И, как если бы его услышали не там, где предполагалось, зыбкая тень наискосок перечеркнула крышу дворца, спикировав в парк.
        IV
        В лицо ударил морозный ветер с запахом озона. Так бывает, когда сбрасывают тягу антиграва, переводя машину в режим низкого парения. На берегу пруда, рядом с мозазавром, материализовалась размытая клякса, похожая на гигантскую амебу. До потрясенного Лючано не сразу дошло, что перед ним - военный всестихийник «Хамелеон», предназначенный для разведки и «точечных» операций элитного спецназа.
        Мечта террористов и диверсантов.
        «Клякса» на миг расплылась, выплюнув наружу четыре фигуры в защитном камуфляже, с оружием в руках. Вместо лица у каждого выпячивался один огромный фасетчатый «глаз стрекозы». Маска бликовала, переливалась; на нее лучше было не смотреть - слезы, резь под веками…
        «Нам грозит опасность. Вероятность негативного исхода - 76%».
        - Давид! Джессика! Бегите в дом!
        Поздно.
        Люди в камуфляже - рядом. Близнецы не успели отбежать и на три шага, как оказались в полной власти… Убийц? Похитителей? Только не убийц, пожалуйста! Они не стреляют. Не стреляют! Значит, есть надежда… Юлия зашевелилась, приходя в себя. Оставив женщину, Тарталья, сам не зная зачем, бросился к детям.
        «…стой, малыш!»
        «Убьют!»
        Не мирному кукольнику тягаться с четверкой вооруженных громил. Но ноги, глупые, самоотверженные и самоубийственные ноги несли Лючано к близнецам. Впрочем, недолго. Он споткнулся, покатился по траве, а когда попытался встать, в грудь впечатался рейнджерский ботинок на рифленой подошве, придавив к земле.
        - Лежать!
        Фасетчатолицый сверился с дисплеем уникома.
        - Это он! Реакция на депешу с Сеченя положительная. Берем!
        Лючано грубо вздернули и толкнули в спину.
        - Пошел! Быстро!
        «Странный, гнусавый выговор. Инвертор голоса? Они очень стараются, чтобы никто не смог их опознать…».
        - Меня! Возьмите меня! Я сделаю все, что скажете! Умоляю!
        Юлия?!!
        - Я знаю… я расскажу!..
        Гордая помпилианка ползла по траве к похитителям, извиваясь, как змея, всем телом. Она смотрела на них снизу вверх, собачьим, умоляющим взглядом слезящихся глаз. Отвлекает внимание? Тянет время? Нет! Так притворяться было невозможно. Такой Лючано видел женщину лишь однажды: в голосфере, на рабочей записи эксперимента по обезрабливанию. Юлия ползла в угол палаты, практически оставаясь на месте…
        Фасетчатолицые опешили.
        - Возьмите меня! Я все знаю! О детях, о профессоре Штильнере… Я такое умею! Вам понравится! Вы не пожалеете! Возьмите…
        Обвив руками колени ближайшего похитителя, Юлия принялась целовать ему ботинок. Лючано передернуло. К горлу подступила тошнота. Неужели после уникального воздействия на толпу помпилианка сошла с ума?
        - Берем! - после секундного колебания решил старший. - Может, и впрямь что-то знает. А нет - позабавимся. Сучка фигуристая… Гоните этих!
        Когда Тарталья оказался в двух шагах от «Хамелеона», сквозь туманный абрис всестихийника проступило зеркальное антилазерное покрытие борта и проем входной мембраны. Сейчас «Хамелеон» функционировал в режиме «призрака», но при необходимости мог принимать облик десятков моделей аэромобов и наземных мобилей. Свернул за угол, сменил «окрас» - ищи-свищи ветра в поле, а фага - в пылевой туманности…
        - Шевелись!
        Со стороны дома треснул выстрел. Один из захватчиков рухнул лицом вперед.
        - Охрана! Быстрее!
        - Забери его!
        Увидеть, что происходит, Лючано не дали. Его пинком втолкнули в грузовой отсек. Сверху упала, взвизгнув, Джессика, сбоку привалился Давид.
        - Взлетаем!
        Компенсаторы инерции сработали идеально: взлета никто не ощутил.
        - Вы целы, ребята?! Не бойтесь! Мы им нужны живыми.
        - Мы знаем.
        - Странно… - в голосе девочки сквозила растерянность, впервые за все время их знакомства. - Вероятность падает. Было 76%. А сейчас - 43…
        Жало инъектора вонзилось в левое плечо.
        «Спи, малыш, - заботливо шепнул маэстро Карл. - Спи…»
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (от трех лет до трех месяцев тому назад)
        Хорошая штука - скорость нервных реакций. Полезная. Торопясь и успевая, мы выигрываем время. А что проигрываем?
        Жизнь?
        Мудрость?
        Ничего?
        Зато, медля, колеблясь и опаздывая, мы чувствуем себя значительными. Пусть самообман, но какой приятный…
        - Я на связи, - сказал молодой человек.
        От созерцания каюты звездолета, где он обосновался, захватывало дух. Если апартаменты Тумидуса на «Этне» приводили в трепет своей роскошью, то в данном случае роскошь уступала место строгому, функциональному, продуманному до мелочей комфорту. Помпезность против рациональности. Если угодно, деньги против денег.
        По финансовым затратам оба соперника не уступали друг другу.
        А если задуматься, комфорт стоил дороже.
        - Я на связи, - сухо повторил молодой человек, откидываясь на спинку гелевого кресла. Назойливый полиморф в баре космопорта Террафимы, на котором однажды имел счастье восседать некий Лючано Борготта, сдох бы от зависти при виде этого родича - ловкого и изобретательного, от ножек до подлокотников напичканного датчиками контроля. - Жду.
        Перед молодым человеком в воздухе, подерживаемая компенсатором тяготения, висела деревянная рамочка. Багет из вощеного кипариса, тускло блестя, ограничивал собой квадрат воздуха с измененными свойствами. В принципе, можно было бы свободно обойтись и без багета, но тогда изображение, проецируемое на эфирный экран, делалось объемным. Это давало помехи на навигационный блок корабля, и строго запрещалось инструкцией.
        Молодой человек имел тайное пристрастие к натуральным материалам. Кипарис, воск… Одна из немногих его слабостей. Такие недостатки позволительны тем, кому они по карману. Айзек Шармаль, выпускник гематрийского университета на Элуле, ныне - аспирант кафедры межрасовой социализации, с детства привык не считаться с расходами.
        «Я пойду веселиться, - вспомнил Лючано. - Я очень хочу веселиться».
        И повторил, как тогда, в первый раз:
        «Бедняга».
        В рамочке возникло лицо. Знакомое смуглое лицо с острыми чертами. Рот по-вехденски закрыт белой повязкой, хотя на космическом расстоянии дыхание вышедшего на связь не могло оскорбить в каюте что-то священное. Запреты вехденов - самодостаточны; они не считаются ни с какой логикой или целесообразностью, кроме законов их собственной эволюции.
        «Здравствуй, Фаруд, - беззвучно произнес Лючано. Он хорошо помнил это лицо, искаженное прикосновением Королевы Боли. - Не забыл, как я тебя пытал?»
        Фаруд Сагзи, в прошлом - сиделец тюрьмы Мей-Гиле, позже - энергетик студии арт-транса «Zen-Tai», кивнул, словно услышал немой вопрос экзекутора.
        - Канал защищен? - спросил он.
        - Да, - подтвердил Шармаль-младший.
        - Надежно?
        - Да.
        - Капсула с модифицированной плесенью скоро будет у меня. Период распада - двадцать четыре часа. Вы уверены, что ваши теоретические выкладки сработают на практике? Куим-сё - материал нервный, непредсказуемый…
        - Да, - в третий раз сказал Айзек Шармаль. - Я уверен.
        - Хорошо. Ваша теория, ваша ответственность. Я связался с Юниусом, с лабораторией Юлии Руф. Она обеспечила тестовое пси-сканирование роботов. И дала обещание помочь мне сделать необходимую запись. Дальнейшую акцию я беру на себя.
        Сегодня лже-сон снимал с гвоздиков одну знакомую марионетку за другой. Гематр Шармаль-младший, вехден Фаруд Сагзи, теперь вот - помпилианка Юлия Руф. Значит, ее фамилия - Руф? Хорошо…
        Что здесь хорошего, Лючано не понял.
        Он вообще не понимал ничего, кроме известных лиц и имен.
        - Вы знаете, чем рискуете? - с холодным интересом осведомился Айзек. Так задал бы вопрос автопилот, уведомляя о смене курса. - И я, и госпожа Руф в случае чего спишем все на научные изыскания. Вам же уйти от ответственности не удастся. Вы - не теоретик. Вы - боевик. На вашем месте любой бы кипел от волнения. В случае провала вы станете для соотечественников символом измены. На века. Символ - тяжелое будущее, господин Сагзи. Невыносимое.
        Красивое лицо Фаруда изуродовала болезненная гримаса. Казалось, вернулись времена, когда он сидел в кресле для экзекуций, а скучающий агент задавал ему дурацкие вопросы. С повязкой, закрывающей рот, вехден напоминал еще и хирурга за миг до начала судьбоносной операции.
        - Я все знаю. Все! Я не знаю лишь, почему это интересует вас!
        - Я слежу за вашими реакциями, - сохраняя ледяное спокойствие, ответил молодой гематр. Медно-красные волосы обрамляли лицо Шармаля-младшего красивыми локонами, будто резная рама - портрет. - Влияние эмоций на поступки. Динамика мимических реакций. Внешние признаки потрясения. Это ценный материал. Не сомневайтесь, он будет оплачен по соответствующим расценкам. И риск, и действия, и ответы на мои вопросы.
        - Деньги не являются мерилом чести, - Фаруд колоссальным усилием вернул себе хладнокровие. - Вы правы: в случае успеха я стану предателем. Инициатором страшных потрясений социума. Даже если о моем участии в заговоре не узнает никто и никогда. Но что значит судьба одного человека - сотни! тысячи! миллиона людей! - когда речь идет о судьбе державы? Если измена - жертвовать любимым ради великого, тогда я изменник…
        - Меня вызывают по второму каналу, - оборвал речь вехдена Айзек. - Желаю удачи. Я выйду на связь с госпожой Руф, когда известная нам обоим запись куим-сё состоится.
        Лицо Фаруда заколебалось. Миг, и вместо него в рамочке проявилась сперва заставка с изображением знакомой спирали со звездой, а следом - кабинет Луки Шармаля-старшего. Банкир сидел в кресле, спиной к окну.
        - Прибытие по расписанию? - спросил отец.
        - Да, - ответил сын.
        - Тебя встретят. Ты делаешь комплексы профессора Мваунгве?
        - Редко.
        - Это может скверно кончиться.
        - Может. Но комплексы меня отвлекают.
        - В Галактике есть мало людей, кого я не смог бы заставить. Ты - один из них. Иногда я об этом жалею.
        - Напрасно.
        Было странно и чуточку страшно подслушивать разговор двух гематров, отца и сына. Лючано вспомнил слова банкира, что его дочь Эмилия родилась со слабым гематрическим потенциалом. Должно быть, это взаимосвязано: Эмилия совсем иначе разговаривала хоть с отцом, хоть с профессором Штильнером. Здесь же в душу заползало чувство нереальности происходящего. Воображение буксовало, пытаясь наполнить речь интонациями, достроить, раскрасить, выяснить, что, наконец, происходит между двумя людьми - беседа, ссора, скандал, обсуждение…
        - Я познакомлю тебя с племянниками, - сказал Шармаль-старший. - Давид очень похож на тебя. А Джессика - на мать. Ты долго не был дома, Айзек…
        Что ответил Айзек, осталось загадкой. Каюта смялась, скомкалась - клочок бумаги в кулаке; чернота космоса сомкнулась вокруг, и миг спустя Лючано ощутил себя солнцем. Не пылинкой, сгорающей в бешеном пламени светила, а звездой во плоти. Сложные взаимодействия плазмы с магнитными полями венчали его на царство короной протуберанцев. Зубцы короны вздымались на десятки тысяч километров, извиваясь над хромосферой. Конвективное ядро вскипало энергией, перемешивая материю, как повариха шумовкой - суп. Водород, сгорая, превращался в гелий, гелий - в углерод; сердце сжималось, генерируя процессы на кварковом уровне, будто разящий кулак, грозя ударить, вспыхнуть и стать огненной чумой, прожорливым хаосом…
        Солнце по имени Лючано уродилось непоседой.
        Оно шло по космосу, разбрызгивая сияние, как оросительная установка - воду на полях. Шарахались прочь испуганные флуктуации, визжа в диапазоне, доступном лишь исчадиям континуума. А планеты, цепями прикованные к орбитам, с завистью глядели вслед.
        - Ты должен знать, - сказал Шармаль-старший, словно ничего не случилось: ни солнца, ни чуда, ни перерыва в беседе отца и сына. - Ты - мой наследник, тебе надо знать. Дети Эми лишь наполовину гематры.
        - Профессор оказался удачливей, чем думали все?
        - Да.
        - Он нашел рецепт?
        - Да.
        - Ты в курсе рецепта?
        - Нет.
        - Кто-то, кроме Штильнера, в курсе рецепта?
        - Нет.
        - Это точно?
        - Вероятность до 96%.
        Никакой каюты, корабля, системы связи - Шармали сидели в старомодных креслах-качалках у ступеней, ведущих ко входу в здание их виллы на Китте. Неподалеку, на скамьях амфитеатра, окружавшего эстраду с фонтаном, близнецы под присмотром голема Эдама с увлечением крутили на игровом «вертуне» какую-то стратегичку.
        - Кто отец? - спросил Шармаль-младший. - Штильнер?
        - Да.
        - Эми всегда отличалась неразборчивостью.
        Если можно представить брезгливость, упакованную в рефрижератор с охладительным слоем толщиной в парсек, так это была она. Эпитафия, оставленная братом на могиле сестры.
        - Я не хочу обсуждать с тобой мою дочь.
        - Хорошо, не будем. Почему ты не сказал мне раньше?
        - Ждал.
        - Чего?
        - Разорения евгенического центра. Дискредитации Штильнера. Его изоляции в научной среде. Невозможности повторения эксперимента. Все это случилось.
        Помолчав, глядя строго перед собой, как если бы за ничтожный промежуток времени успел просчитать тысячи вариантов развития событий, Айзек задал вопрос - простой, логичный и беспощадный, как смертный приговор:
        - Почему ты не нанял ликвидаторов - убрать профессора?
        - Я предпочитаю другие методы.
        - Почему ты не велел убить детей?
        Лицо Шармаля-старшего не дрогнуло ни единой жилочкой.
        - Страх? Чистоплюйство? Что?
        - Наша кровь, Айзек.
        - Кровь, - повторил младший. Словно пробовал слово на вкус. Соли и горечи, и красной меди, похожей на волосы семьи Шармалей, не хватило, чтобы Айзек скривился. Лицо гематра осталось неподвижным. - Значит, кровь. Даже грязная?
        - Грязная или чистая, она - наша.
        - Кровь…
        Это было первое многоточие в речи Айзека. На лацкане его куртки блестел такой же значок, как и на лацкане отцовского сюртука: спираль со звездой.
        - На моем месте, - спросил банкир, - ты бы отдал приказ о ликвидации?
        - Нет. Мой склад мышления не годится для убийства. Иногда я об этом сожалею. Но я - не ты. Я всегда восхищался твоим умением находить простые решения и воплощать их в жизнь кратчайшим путем.
        - Сожалею, что разочаровал тебя.
        «Наверное, так остывают солнца», - думал Лючано, цепенея. При нем одна математика случая говорила с другой, обсуждая дела семейства нормальных распределений. Нормальные распределения в свою очередь образовывали масштабно-сдвиговое семейство. Дальше куцые познания Тартальи, сшитые из обрывков случайно подслушанных разговоров, заканчивались. Он и в этом-то не был уверен до конца. Но от неумолимой логичности разговора двух гематров хотелось сбежать на противоположный край Галактики, не дожидаясь масштабного сдвига.
        - Ты считал вероятность, отец?
        - Да. На сегодняшний день - 67% за то, что открытие Штильнера не будет повторено в ближайшие годы.
        - Динамика роста?
        - Удовлетворительная.
        - Наша кровь, - повторил младший. В светлых глазах его на ускользающе малый миг проявился намек на чувство. Возник, чтобы еще быстрее исчезнуть. - Да. Наверное, я бы тоже отказался от простого решения.
        Он с минуту, не произнося ни слова, глядел на играющих детей.
        - Ублюдки, - констатировал Айзек без тени оскорбления. - Слишком эмоциональны для гематров. Слишком.
        - Нет.
        - Да. Стареешь, отец. Делаешься сентиментален.
        - Нет.
        - Да. Не хочешь видеть очевидного.
        - Оставим пустой разговор. Мое решение, моя ответственность. Не забывай делать комплексы Мваунгве. Если я чего-то и не хочу, так это провести остаток дней, посещая тебя в клинике для монополяров.
        - Не могу обещать, отец.
        - Не обещай. Делай.
        Айзек встал.
        - Пока я здесь, - сказал он, - я не хотел бы видеть детей Эми.
        - Не могу обещать, - ответил Шармаль-старший.
        И, отвернувшись, добавил:
        - Наша кровь.
        Космос, повинуясь слову гематра, черной кровью затопил виллу. Вернулось бродячее солнце, поглотив Лючано, переварив и обратив в бушующий огонь. Солнце перемещалось, ворочалось в мрачных тенетах, надвигалось диким жаром на флот галер, не в добрый час подвернувшихся под лихой протуберанец, и отступало в никуда, грозя в любую секунду вернуться всей мощью огня-странника. А вдали, за спиной, если у солнц бывают спины, парил силуэт птицы-исполина - жемчужно-розовый, с затемнениями по краям.
        Сегодня волшебный ящик подчинялся с трудом. Уже во второй раз ситуация срывалась во вселенский бред - по счастью, безопасный. Складывалось впечатление, что огрызок флуктуации, растворенный в новом, плотском носителе, раз за разом находил в континууме нечто, сбивавшее ему настройку. Тарталья впервые задумался о том, что картины в волшебном ящике неизменно опирались на жизнь людей, знакомых ему в реальности: профессор Штильнер, граф Мальцов, отец и сын Шармали, близнецы Давид с Джессикой, Фаруд, ключница Матрена и голем Эдам, в конце концов…
        Даже с пилотом Данилой Бобылем он мельком виделся.
        Незнакомцы - Эмилия Дидье, проститутка-брамайни, няня-вудуни - появлялись опосредованно, в тесной связи со знакомцами. Их как бы надстраивали, восстанавливали, наращивали на готовый каркас. Вот и сейчас - Тарталья с трезвой ясностью вспомнил, откуда растут ноги у бродячего солнца.
        Студия арт-транса «Zen-Tai».
        «Гнев на привязи», исторический боевик.
        Бой двух флотилий, вехденов и помпилианцев. Знаменитая баталия у Хордада, с участием вехденского лидер-антиса Нейрама Самангана. Так вообразил себе этот бой арт-трансер Гермет, в юности испытавший на собственной шкуре, что означает - быть рабом.
        «Я говорил тебе, малыш, - шепнул издалека маэстро Карл. - Твой флуктуативный огрызок - невропаст! Корректирует прошлое, как ты - речь куклы, основываясь на изначально имеющемся материале. Ты работал с Монтелье, там же встретил Фаруда…»
        - Поступившие от вас сведения заслуживают доверия? - спросил Айзек Шармаль.
        Гематр словно подслушивал.
        Солнце съежилось. «Надо кушать, - сказало оно. - Иначе сил не будет. За маму, за папу, за дядю Лючано…» - и погасло. Сгинула жемчужная птица. Исчезли эскадры военных звездолетов. В волшебном ящике, повинуясь влиянию контролирующих пучков, сформировался уже навязший в зубах кабинет. В кресле Шармаля-старшего восседал Шармаль-младший, общаясь с кем-то по внешнему коммуникатору.
        На панели горели три красных огонька, обозначая высшую степень защиты.
        - Я понял, - молодой гематр кивнул. Видимо, собеседник неслышно подтвердил, что сведениям можно доверять. - Значит, Юлия Руф вышла на профессора Штильнера. Это скверно…
        Он отключил связь.
        - Это скверно в высшей степени. Госпожа Руф далека от предрассудков. Она не постесняется уделить особое внимание пьянице, шарлатану и прожектеру. У нее достанет средств повторить эксперимент и добиться успеха. О чистоте расы можно забыть. Толпы гематров, неотличимых от ублюдков. Толпы ублюдков, неотличимых от гематров. Наша кровь…
        Айзек говорил сам с собой. Наверное, это отражало высшую степень возбуждения. Варвара, техноложца, вудуна или помпилианца трясло бы от бешенства. Гематр всего лишь произносил скупые, внятные слова, не нуждаясь в собеседнике.
        Это выглядело чудовищней бродячего солнца.
        - И все-таки - наша кровь. Отец, ты прав. Простое решение неосуществимо. Забавно: рудиментарный барьер. Не могу.
        Встав, он долго смотрел перед собой, не моргая. Сейчас Шармаль-младший больше всего походил на «овоща» в камере гладиатория. Вот-вот придет добрый дядя Лючано, возьмет миску с «замазкой», ткнет ложкой в губы: за Давида, за Джессику, за любимую сестричку Эми…
        Нет, добрый дядя Лючано не пришел.
        Добрый дядя Лючано наблюдал.
        - Сперва - близнецы.
        Лицо Шармаля-младшего заплясало. Смех, скорбь, бешенство, разочарование, гримасы боли и удовольствия. Спастическое сокращение мышц, ответственных за мимику, вспомнил Тарталья. К реальным эмоциям отношения не имеет.
        Приступ закончился так же внезапно, как и начался.
        - Сперва - дети. Родитель обождет.
        Теперь начало плясать изображение. Сквозь помехи было видно, как Айзек опять связывается с кем-то по коммуникатору. Помимо красных огоньков, горела еще и ярко-зеленая полоска. Что означает эта степень защиты, Лючано не знал. Возможно, она и давала помехи.
        - Фаруд? Ты помнишь, что ты мой должник?
        Вдалеке появился маленький Фаруд Сагзи. Белая повязка закрывала ему рот, быстро темнея. Казалось, вехден дышит дымом, или страдает горловым кровотечением. Фаруд из пожарного брандспойта пытался погасить солнце. Когда ему это удалось, он спрятал солнце в коробку из гофрированного картона. Слезы текли по лицу вехдена, ярко-красные слезы.
        Помехи, понял Лючано.
        Искажения.
        Сегодня многое напоминало бред умалишенного.
        - Мне нужны твои люди на Китте. Да, группа Бижана подойдет.
        Без видимой причины началось соло на трубе. Пронзительное, как зубная боль, расплавленное в тигле мелодии золото текло через волшебный ящик, смывая кабинет. От Шармаля-младшего остался лишь голос, ровный и сухой:
        - Объект: близнецы Давид и Джессика, мои племянники. Действие: похищение. А это уже не твое дело, Фаруд. Я держу язык за зубами, и тебе советую. Ограничение: Бижан должен взять детей завтра, в Хунгакампском дендрарии.
        Из золота, под резкие вскрики трубы, восстал гигант-баобаб. Сейчас, когда дерево сбросило листву, оно имело курьезный вид. Словно великан-садовник вырвал баобаб из земли и пересадил наоборот, корнями к небу. Рядом рос второй баобаб, весь в цветах: крупных, белоснежных, с пятью лепестками и пурпурными иглами тычинок. «Погодник» дендрария позволял создать для деревьев, растущих рядом, абсолютно разный климатический режим, вплоть до состава почвы: зимний, засушливый период для одного баобаба, и позднюю осень цветения - для другого.
        Возле баобабов стояли близнецы-гематры, разглядывая огромные деревья. Выглядели Давид с Джессикой точно такими же, какими их встретил Лючано на борту «Этны». Около детей находился голем, тихонько мурлыча в такт золотой трубе.
        - Сопровождать объект будет голем. Нет, сопротивления он не окажет. Я заранее подменю гематрицу отца своей, а по возвращении Эдама на виллу произведу обратную операцию. Ложные воспоминания гарантированы.
        К трубе присоединился контрабас: гулкий, нервный брюзга. Металл, черный и пористый, лег основой под нить из трубного золота. Баобабы исчезли, дендрарий растворился в мельтешении красок; Лючано успел заметить трех незнакомцев, чьи лица волшебный ящик не смог восстановить. Безликие незнакомцы заталкивали близнецов в компактный трассер «Самум». Голем по-прежнему оставался на месте, приплясывая и безмятежно напевая популярный шлягер.
        Контрабас потарапливал: быстрей!
        - Последующее действие: продажа объекта в рабство. Адрес: «Чвенгья», 3-й сектор, планета Оуанга в системе Сигмы Змеи. Ограничение: смена шести хозяев в течение первых трех месяцев после продажи. Да, для затруднения поиска. Необходимые средства я переведу на известный нам обоим счет. Необходимая информация о формировании цепочки хозяев будет выслана тебе по специальному каналу.
        Трубу с контрабасом дополнила гитара. Яркие, чувственные пассажи сопровождались черно-белым изображением: рынок «Чвенгья» - пчелиные соты. В каждой ячейке находились, открытые для осмотра, будущие рабы. Ячейки блокировались: из них наружу не поступало ни единого звука.
        Близнецы занимали третью снизу ячейку.
        Их разглядывала помпилианка с лицом, похожим на морду снулой рыбы.
        - Контроль - четыре месяца. Нет, не в меру возможностей, а тотальный контроль ситуации. Затем наблюдение можно снять.
        «Наблюдение снять…» - шепнул кто-то внутри Лючано.
        И все погасло.
        Во тьме, как в «черном кабинете», выхвачен острым лучом прожектора - спирали с горящей наверху звездой - остался один-единственный человек.
        Лука Шармаль-старший.
        - Ты сделал то, чего я ждал от тебя, - сказал банкир в пустоту. Седой, спокойный, одетый, как для официального приема, он говорил сам с собой. Точно так же недавно разговаривал Шармаль-младший. Лючано помнил, что это значит для гематров. - Старости присуще сомнение, молодости - действие. Закон природы. Мы, гематры - не исключение. В свою очередь ты ждешь от меня, что я начну поиск внуков. Наверняка ты предусмотрел все, Айзек. Помехи, сложности, отвлекающие маневры. Все, кроме одного: я не стану искать детей Эми. Помнишь? - я умею находить простые решения и воплощать их в жизнь кратчайшим путем. Простое решение против сложного. Наблюдая, я рискую оказаться за скобками происходящего. Действуя, ты рискуешь запутаться в умножении действий. Посмотрим, кто кого…
        Спираль завертелась, превращаясь в модель ДНК.
        Звезда вспыхнула и погасла.
        Часть четвертая
        Нейрам
        Глава шестая
        Битва за личность
        I
        - О нет! Нет! Это из-за меня! Я одна во всем виновата! Очнись! Ну очнись же! Нет, он не слышит! Он умер, его больше не существует…
        «Дрянной сериал, - вяло думал Лючано, утопая в серой трясине беспамятства. - Ишь, надрывается. Сопли из глаз, слезы из ноздрей. Выключите, а? Или сделайте тише. Люди, понимаешь, спят…»
        - Приди! Приди в чувство!
        Его начали трясти за плечи. Глаза открылись сами, помимо воли. В первый миг, клацая зубами, он не узнал женщину: черные волосы разметались в беспорядке, лицо красное от слез, с печатью отчаяния, помноженного на сладострастие нимфоманки.
        - Юлия?!
        - Ты жив!!!
        Вспышка сумасшедшей, всепоглощающей радости.
        И тут же:
        - О, как мне искупить?! Я виновата перед тобой! Из-за меня нас похитили! Чем я могу загладить? Я все сделаю! - ты слышишь? Все!
        Память вернулась сразу и целиком, войдя в голову откуда-то извне. Словно в мозгу имелся нейропорт, и добрая рука вставила в него инфокристалл с нужной записью.
        - Успокойтесь, Юлия! Да, нас похитили, но мы живы. Не стоит терять…
        - О да! Мы живы! - с энтузиазмом откликнулась помпилианка.
        И принялась бурно раздеваться. Взмахнув рукавами-крыльями, улетел прочь жакет. Жалобно взвизгнула магнитная застежка блузки, обнажив две соблазнительные округлости, туго затянутые в сетчатый бюстгальтер. Белье стремительно набирало прозрачность, открывая взгляду темно-коричневые соски. Юлия с нетерпением завела руку за спину, нащупывая «кнопку мгновенного сброса», как шутил боцман с «Барракуды».
        - Что вы делаете?! - Тарталья отшатнулся.
        - Прошу тебя! Умоляю! Все, что хочешь!
        - Вы не в себе! Оденьтесь немедленно!
        Он еще дальше отодвинулся от бешеной помпилианки. Спина уперлась в шершавую и твердую поверхность. Качаясь - сказывались последствия инъекции, - Лючано встал на ноги, держась за стену рукой.
        Юлия, потупясь на манер пай-девочки, застегивала блузку.
        Руки ее тряслись.
        - Сядьте и успокойтесь, - он сам удивился прорезавшемуся у него командному тону.
        Женщина повиновалась. Взяв жакет, она побрела в угол, всем видом напоминая побитую собаку. Лючано ощутил острый укол жалости. К жалости, возрастая с каждой секундой, примешивалось беспокойство. Где они? Зачем их похитили? Что с детьми?
        И что, гори вы звездным пламенем, творится с Юлией - умной, ироничной, уверенной в себе стервой?!
        Он огляделся. Комната - шагов восемь на десять. Низкий потолок и стены покрыты слоем мелкопористого акустона - эхопоглотителя, применяемого в студиях звукозаписи. От расцветки акустона рябило в глазах. Плюс объемные надписи-граффити на дюжине языков Галактики, исключая унилингву.
        «Септаккорд VI ступени в натуральном мажоре и мелодическом миноре, - хмурясь и мрачнея, прочел Лючано на линг-борго, - при гармонизации восходящего верхнего тетрахорда гаммы в басу…»
        Язык родины ускользал от понимания.
        «Парни, вы лучшие!» - болталось ниже на кумбийском. Остальные граффити прочесть не удалось. Дразнясь незнакомыми буквами, они плавали в воздухе, словно призрачные отходы жизнедеятельности безумца-каллиграфа.
        В углу, где тосковала Юлия, обнаружился узкий диванчик. Он был наполовину завален разнообразным барахлом: боксы из-под инфокристаллов, наушники, драная куртка… Там еще оставалось свободное место, но помпилианка опустилась на пол, забившись в щель между торцом дивана и стеной.
        Последствия пси-удара по толпе, невозможного даже для супер-телепата?! Юлия буквально расшвыряла три сотни погромщиков, взломав и исковеркав их психику в считаные секунды. Потом начала валиться в обморок, умолять захватчиков взять ее с собой. И вот теперь…
        Страдает, раздевается, несет околесицу.
        Рассудок не выдержал перенапряжения? Своеобразное «похмелье»? Она многого не договаривает. Последствия обезрабливания оказались куда серьезнее, чем простое избавление от «расовой шизофрении»? Неужели Юлия к этому и стремилась?!
        Женщина тихонько скулила, уткнувшись лицом в стену. Лючано почел за благо ее не трогать. «Хватит гадать на кофейной гуще, дружок, - возмутился издалека Добряк Гишер. - Лучше выясни, в какую задницу ты угодил на сей раз. Эй, маэстро, скажи этому рохле!..»
        Неподалеку расположилась стойка с полудюжиной гитар: от акустической «Креолы» с коробом, украшенным парой крыльев, до лаково-красного «Фузз-драйвера-ZX-2700» с панорамным звучанием и встроенным энерджайзером. «Драйвер» мог «накрыть» стадион без внешнего усилителя. Под потолком висели темно-зеленые «стручки» с горошинами микрофонов: черными широкополосниками и алыми конусами «спиц».
        Лючано окончательно уверился: их разместили в студии звукозаписи. Вон прозрачное окошко, за ним - кабинка оператора. А вот и толстенная «глухая» дверь.
        Дверь была приоткрыта.
        Не заперли?! Могут же и террористы хоть разок облажаться? Все мы люди, все мы человеки… С замирающим сердцем он на цыпочках подкрался к двери, потянул на себя. Та поддалась молча, без скрипа.
        Короткий коридорчик. Еще три двери: налево, в операторскую, направо, в каморку за стеной из матового стекла, и входная мембрана - в конце коридора. На стенах - портреты вехденов в национальных одеждах. Двое с гитарами: один лохматый, зверообразный, похожий на ташмирского йети, другой выкрасил лицо «рентген-гримом» - сквозь кожу просвечивают кости черепа. Третий музыкант, в облаке искрящегося воздуха - за клавинолой. Четвертый - за ударной установкой. Барабанщика почти не видно - лишь взлетели руки с полиморфными палочками, да разметалась грива фиолетовых волос.
        И наконец - трубач с раздутыми щеками хомяка, в антикварной шляпе-цилиндре. Он с упоением дул в чудо, сияющее надраенной медью.
        Бижан Трубач, из-за которого Фаруд угодил в экзекуторскую Мей-Гиле? В то время Лючано не сомневался: Сагзи пытают зря, вехден ни при чем. Ан нет! Федеральный агент шел по верному следу; тянул-тянул за ниточку, да не вытянул. Агент считал вехдена свидетелем; максимум - мелким соучастником. А на деле, судя по тайным прозрениям, Фаруд - крупная рыба. Похищение близнецов - мелочи, частный заказ, возврат долга…
        Тем более надо уносить ноги!
        Он сунулся в операторскую. От стены до стены - пульт с сотнями динамических сенсоров, десятками портов, эмиторами, разъемами периферии и рядами «ручников» для тонкой настройки. Стойки с рекордерами - «кристаллы», «стебли», гиперонные матрицы. Пакетники-мультифильтры, генераторы акустических линз. У стены - клавинола «Galact-Pro-076e» и два навороченных синтезатора.
        Единственное окошко выходило в комнату с гитарами. Тарталья вздохнул с облегчением: Юлия сидела на прежнем месте. Скулит она или нет, слышно не было: звукоизоляция работала исправно.
        Он заглянул в дверь направо. Всю каморку занимала шикарная ударная установка. Барабанщик с фиолетовыми кудрями отсутствовал - и слава богу! Вопрос в другом: за каким чертом похитителям понадобился он, Лючано Борготта?! С детьми ясно: Шармаль-младший не может допустить, чтобы близнецы попали в руки Юлии. Опять же, встреча с отцом: Штильнер летит на Террафиму…
        Штильнер.
        Летит.
        «Сперва - дети. Родитель обождет».
        Профессор должен был прилететь сегодня! Похитители ждали космобестиолога.
        Дурацкая депеша с Сеченя - проверка! Профессор - тамошний уроженец. А он, Тарталья, еще и помянул в разговоре с курьером графа Мальцова. Для террористов все сошлось, они приняли его за Штильнера. Профессора, небось, никогда не видели, захват готовился в спешке, снимок не успели переслать - вот и обознались.
        Надо им сказать, что они ошиблись!
        «И они принесут тебе извинения, малыш, - в далеком голосе маэстро Карла звучала горькая ирония. - Возместят моральный ущерб и отпустят на все четыре стороны…»
        Скрипнув зубами - прав маэстро! - Лючано от души врезал кулаком по ближайшему барабану. Бумкнуло глухо и неубедительно. «Ударник» сконфузился и поспешил оставить каморку.
        Непроверенной оставалась мембрана в конце коридора. Он толкнул ее плечом. Начал искать электронный замок или идентификатор - не нашел. Пнул ногой - без особого результата. Напоследок плюнув на сволочную мембрану, побрел обратно. Хоть бы Юлия пришла в себя! Вместе они что-нибудь придумают…
        Помпилианка ждала его.
        Нагая, как при рождении, женщина застыла посреди комнаты с гитарами, прогнувшись в гимнастическом «мостике». Тарталья судорожно сглотнул. Юлия была хороша! Смоляная грива разметалась по полу языками черного пламени. Напряглись стройные щиколотки. Холмики грудей венчали острые бугорки сосков. Полоска темных волос, с тщательностью дэпиллированная по бокам, делила лобок надвое. Бедра, призывно раздвинутые, открывали…
        «Ах, если бы она соблазняла меня, будучи в своем уме! Я бы и минуты не колебался! Но она - безумна. Нельзя - так. Нельзя!»
        Он отвернулся.
        Стыдное и властное томление копилось в низу живота. Все-таки у него давно не было женщины. Очень давно. Эта развратная, вызывающая, откровенная, как запах течки, красота - опалена дыханием безумия, она возбуждала, отталкивая.
        - Я - твоя…
        - Юлия, не надо… - он охрип, а лучше бы онемел. - Опомнитесь! Мы в плену! Наша жизнь в опасности! Надо думать, как выбраться…
        Слова получались казенными.
        Слова скрипели песком на зубах.
        Зов плоти выглядел много естественней, и побеждал.
        - Да, да! Это последние минуты нашей жизни! Зачем терять их напрасно?!
        Двуединый демон, поселившись в душе, раздирал новое жилище надвое. Наплевать на голос разума? Взять Юлию - сейчас, здесь, чтобы угроза смерти придала соитию дополнительной остроты? Зная, что в любую секунду…
        «В постели ты ее, значит, представить не мог? А на полу? Тебе на полу больше нравится, дружок? Тут еще есть диванчик…»
        Это бесчестно! Воспользоваться невменяемостью женщины… Если они выживут, он не сможет взглянуть ей в глаза! А Юлия его просто убьет! - разорвет голыми руками… Но если она права? Если никакого «потом» уже не будет? И наконец, если помпилианка навсегда останется похотливой самкой, норовящей отдаться первому встречному?
        Тысяча «если» спешила оправдать подлость.
        - Я иду к тебе…
        Помпилианка упруго оттолкнулась от пола руками. Плавным, не слишком быстрым движением встала на ноги и танцующей походкой направилась к Лючано. Не дойдя трех шагов, она вдруг рухнула на колени, распласталась на полу - и поползла.
        - Что вы делаете?!
        Руки женщины обвили его колени. Юлия начала взбираться по нему, как по древесному стволу. Две вкрадчивые змеи скользили по телу, лишая воли к сопротивлению. Горячее, лихорадочное дыхание. Озноб. Напряжение.
        Поцелуй.
        Язык женщины метался, жаркий и требовательный.
        Наверное, он бы не устоял. Юлия, с ее натиском влюбленной кошки, добилась бы своего. Но все решил случай. Мелкая досадная случайность, от которой не застрахованы даже безумцы. И он действительно не устоял - в прямом смысле слова.
        Он оступился.
        Сделав шаг назад, пытаясь поймать равновесие, Лючано запнулся о бухту силового кабеля - и грохнулся на пол вместе с Юлией. Кажется, помпилианка сильно ударилась. Во всяком случае, поведение ее изменилось кардинальным образом.
        - Да! Бей меня! Я заслужила! Я виновата!
        Сладострастный дурман, туманивший рассудок еще миг назад, рассеялся, как дым. Возбуждение не улеглось, но Лючано опять видел не нагую богиню, а несчастную, обезумевшую пленницу. У Юлии нервный срыв. Ее надо пожалеть и успокоить. А не потакать сексуальным фантазиям! Придет в себя - спасибо скажет.
        «Жди!» - расхохотался Добряк Гишер.
        И Лючано не рискнул цыкнуть на старого циника-экзекутора.
        - Отомсти мне! Накажи за все! Я должна страдать, как страдал ты!
        - Молчать! - рявкнул Тарталья тоном сержанта, взявшего за грудки строптивого новобранца. Раз Юлия склонна к подчинению, этим стоило воспользоваться. - Встать! Приказываю успокоиться и одеться. Немедленно! Вон ваша одежда. Я кому сказал?!
        Разом лишившись жизненной энергии, женщина с трудом поднялась на ноги. Всхлипывая, Юлия послушно начала одеваться.
        - Я никому не нужна! - сквозь слезы причитала она. - Муж меня бросил! Подал на развод, когда я… согласилась… на эксперимент! Я страдала… О, как я страдала! Если бы вы знали, Борготта! Потом мне казалось: все позади. Я ошиблась! Я одинока, Борготта! Слышите? Я одинока! Меня боятся, меня уважают, со мной считаются… меня ненавидят, меня хотят… Но никто - вы слышите?! - никто не хочет меня понять! Никто меня не любит! Ни один человек во Вселенной…
        «Истерика, - отметил маэстро Карл, знаток слабого пола. - Знакомое дело. Справимся. Худшее позади, малыш».
        «Это еще бабушка надвое сказала, - возразил Гишер. - Дамочка переменчива, как погода весной. Того и гляди, опять домогаться начнет. Или голову об стенку расшибет. Держи ухо востро, дружок!»
        Действительно, рыдания Юлии становились громче. Она тряслась, словно эпилептик; слова превращались в неразборчивое бормотание. Нет уж, хватит с нас «овоща»!
        - Прекратить истерику! Это приказ!
        Юлия умолкла так резко, что он поначалу даже не поверил. Решил: слух изменяет. Или помпилианка набирает воздух, желая разразиться очередной серией рыданий.
        - Вы согласны, чтобы я помог вам?
        - Да! Да! Я на все согласна! - старая песня, но в голосе женщины царил восторг. От этого делалось страшно. - На все, что пожелаешь!
        - Повторяю: вы согласны на мою помощь?
        - Да! Ты хочешь мне помочь? Я тебе не безразлична?
        С нарочитой медлительностью она взялась за жакет, мигом раньше наброшенный на плечи.
        - Это просто помощь. Помощь невропаста. Вы согласны?
        - Да!!!
        «Невропаст. Невропатолог. Невроз, - с тоской подумал Лючано. - Родственные слова. Считай, братья. Как же я устал от вас всех: рабов, хозяев, отцов, детей…»
        И начал работать куклу.
        II
        Женщина была обнажена перед ним.
        Не телесно, а иначе, на уровне доверия, знакомого лишь тем, кто чуткими пальцами касался сокровенного - разума, души, инстинктов, подсознания. Снаружи, во внешнем мире, кукла двигалась вокруг невропаста, поигрывая снятым жакетом, как матадор - алым плащом. Бык не спешил нападать. Бык мычал, удерживая женщину на расстоянии. Но обильный поток слов-транквилизаторов не имел принципиального значения.
        Главное происходило не здесь.
        Манипулируя пучками куклы - профессиональный термин в отношении Юлии вызвал мерзкую оскомину - он не сразу заметил неладное. Поначалу все шло нормально. Большинство нитей перетянуты и фальшивят, как струны гитары, настроенной любителем. При нервном срыве это естественно. Убрать лишнее напряжение, расслабить, унять дрожь - и человек придет в норму. Адский труд: вести больного. Адский, но посильный. Он хорошо помнил, чего стоило маэстро Карлу вести графа Мальцова.
        Да и самому доводилось.
        Дело было в другом: часть нитей выглядела странно. Сперва он подумал: «незнакомо» - и осекся. Легкое мерцание. Глянцевый, словно наэлектризованный ворс. «Басовые» утолщения. Тот же эффект он наблюдал у безмозглого «овоща» Пульчинелло! Только у Пульчинелло нити-мутанты образовывали самостоятельную «сеть», отдельные пучки, уходящие корнями в темные глубины первобытных рефлексов. А у Юлии мерцающие «басы» перемежались обычными нитями, как в мышцах чередуются быстрые и медленные волокна.
        Казалось, ее пучки начали фрагментарно перерождаться.
        «Пробуй, малыш. Раз уж взялся…»
        Он восстановил тесный контакт, ощутив легкий укол, как от разряда статического электричества. Ощущение нельзя было назвать неприятным. В Лючано вошла толика чужой энергии, помогая наладить связь. Осмелев, он принялся оглаживать нити, пытаясь ослабить вибрацию.
        Впервые он работал на состояние, а не на конкретный результат: коррекция речи и движений. Шел ощупью по болоту, тыча слегой в предательскую трясину. Отыскивал точку опоры, пробовал: «Выдержит ли?» - и продолжал путь.
        С «овощем» было иначе. Он не стремился уловить и понять разницу. Отвлекаться нельзя. Потом, когда все закончится, он, наверное, рухнет пластом. Такие эксперименты даром не проходят. Если работаешь куклу в состоянии аффекта, временного помрачения рассудка…
        Откуда он это знает?
        Он никогда не работал сумасшедших кукол!
        «Это опыт, дружок. Опыт. Ты не знаешь наверняка, но догадываешься. И готов побиться об заклад, что прав. Валяй, трудись. Я в тебя верю».
        «Спасибо, Гишер».
        Копилась усталость. Он полностью сосредоточился на пучках. «Басы» делались тоньше. Ворс втягивался в струны. Надо поймать ритм колебаний, как перед сеансом экзекуции. Нащупать, слиться, войти в унисон…
        …Звездное небо накрыло его перевернутой чашей огня.
        Таким небо бывает лишь близко к центру Галактики, где полыхающие светила-гиганты обрушивают на планеты ливни излучений. Сияющая мгла; сумерки - россыпь драгоценностей. Скалы сверкали радугой. Парящего орла окружал яркий ореол, а по земле вслед за ним плыла целая стая пернатых росчерков. Любой предмет отбрасывал бесчисленное множество теней. Они дробились, пересекались, накладывались одна на другую, образуя узлы мрака.
        Искры и блики; подобия, отражения…
        И тихий шепот Венечки Золотого, плывущий над твердью:
        - Когда мы выходим на сцену,
        За нами идет благодать,
        Вселенная - это плацента,
        Отвергнутая навсегда,
        Законы великим излишни,
        Могучим смешны рубежи…
        В самом темном узле, образованном соитием теней от засыпанных песком руин и трехрогой скалы, нависшей над кристаллической равниной, лежало существо. Сфинкс, химера, безумный гибрид. Мощные лапы льва, сухое туловище козы, драконий хвост, сплошь в чешуе. Огромные крылья сложены на спине. И над всем этим - лицо Юлии в обрамлении роскошной гривы.
        Пряди волос извивались на манер змей.
        Юлия зевала, обнажая белоснежные клыки.
        Существо было прекрасно. В его глубине, как статуя в недрах мраморной глыбы, скрывалась та женщина, которую знал Лючано. Он должен был освободить пленницу, заключенную в тело химеры. Скульптор имел в распоряжении единственный инструмент - собственные руки.
        Он шагнул ближе, примерился.
        Пора!
        - Законы великим излишни,
        Могучим смешны рубежи…
        Но вот мы выходим. Мы - вышли.
        И каждою жилкой дрожим.
        И мы оставляем гордыню
        В кулисах, как сброшенный плащ…
        Прикосновение к телу существа обожгло пальцы. От его касаний химера меняла форму - живой камень, податливый мрамор, сырая глина мироздания повиновалась! Он лепил, мял, убирал лишнее, сглаживал углы - и существо содрогалось от наслаждения, возвращаясь к началу. Творец, создатель на заре времен, он возвращал первозданную естественность тому, что ее утратило.
        Нимб над головой служил лампой мастерового, освещая работу. Тени отшатывались прочь, не в силах вынести света. А он работал, зная, что делает. И душа пела великую песнь, вторя шепоту Венечки Золотого, поэта-заики…
        - И мы оставляем гордыню
        В кулисах, как сброшенный плащ,
        И в сизом искрящемся дыме
        Наш гимн превращается в плач,
        Стихает дробящийся топот,
        Скрываются в ножнах мечи…
        А кто-то нас хлопнет по попе
        И скажет: «Родился? Кричи!»
        III
        Разбив в детстве любимое блюдце тетушки, знаешь без обиняков: произошло страшное. Жизнь закончилась, впереди - тьма без намека на просвет. Ужас цепкой лапкой хватает сердце, будто кистевой эспандер. Сожмет-отпустит, задаст ритм, собьет на удушливую аритмию…
        Хватку детского ужаса Лючано вспомнил, когда дверная мембрана треснула, как блюдце, на пять лучей-осколков. С легким шелестом они убрались в стены. Проем заслонили две мощные фигуры, шагнув в студию. Захватчики оставались в масках. На пленника тупо пялились стрекозьи глаза - драгоценные камни, граненые ювелиром-безумцем.
        Фасетчатолицые замерли по обе стороны от входа.
        - Добрый день, пациент!
        Человечек, возникший между захватчиками, был хрупок и изящен, словно насекомое. На полголовы ниже Лючано, телосложением гость напоминал Жоржа Мондени: узкие плечи, осиная талия, девичьи ступни и ладони. Клетчатый костюм от Бердье, сорочка с запонками из розового жемчуга. Шейный платок завязан хитрющим узлом, концы наружу, свисают до брючного ремня. Лицо варвара - желтая кожа, рот-шрам, косой разрез глаз, уголками вниз, отчего в памяти возникал образ грустного клоуна.
        Это конец, понял Тарталья. Если не скрывает лица, значит…
        - Яцуо Кавабата, ваш покорный слуга!
        «Еще и имя назвал. Хотя мог соврать…»
        - Нет-нет, вам представляться не надо! - крошка Яцуо сделал вид, что останавливает «пациента». Хотя тот не шевелился, молчал и уж точно не собирался раскланиваться с маленьким франтом. - Позвольте мне чуть-чуть побыть в блаженном неведении. Разумеется, я знаком с вами заочно, со слов заказчика. Но ваша личность откроется мне позднее, во всей ее прелести. Сейчас же мы - два одиночества, волей случая оказавшиеся рядом в черной мгле Вселенной. Космос равнодушен к нашим грандиозным пустякам. Не поверите, какое это наслаждение - быть возле объекта, и медлить с проникновением. Вы - юная девственница, запретный плод, прихоть гения…
        «Киллер-болтун. Малыш, тебе повезло напоследок».
        - Пациент, вы меня обижаете! - танцующей походкой человечек двинулся по коридору, постукивая об пол тростью с набалдашником в виде сжатого кулака. Он не хромал, трость играла декоративную роль. - Разве я похож на палача? На презренного наемника-убийцу? Фи! Никто в роду Кавабата не опускался до грубых воздействий. А скрыть свое истинное имя - позор! За такое мои предки прокалывали отступнику «звезды небес» и бросали в горах: умирать. Встреться мы при других обстоятельствах, я бы растолковал вам…
        Не оборачиваясь, он махнул тростью в адрес фасетчатолицых:
        - Вы свободны! Да-да, уходите!
        Ослушаться приказа захватчики не осмелились. Видимо, крошка Яцуо обладал реальной властью. Или у фасетчатолицых имелся приказ: подчиняться без возражений. Один из них, достав из нагрудного кармана пульт управления, собрался было затянуть дверную мембрану, но человечек с гневом возразил:
        - Ни в коем случае! Я работаю при открытых дверях!
        Он вошел в комнату с гитарами и остановился у стойки, разглядывая инструменты. Время от времени Яцуо трогал набалдашником трости миниатюрную укулеле, великаншу-электролютню, пернатую «Креолу», вынуждая струны откликаться на прикосновение.
        Студия наполнилась звуками.
        Чувствуя, как ужас распространяется по телу, захватывая все новые территории, Лючано смотрел на выход из студии. В проеме ему был виден кусочек коридора и небольшой участок дальней стены, покрытой керамопластом. Вскочить, ринуться, выбежать из темницы, где так страшно находиться рядом с изящным господином Кавабатой…
        У идеи бегства имелась масса достоинств.
        И одно непреодолимое препятствие.
        Он забыл, что значит: вскочить. Запамятовал, что это такое: ринуться. Не помнил, как бегут. Ничего не болело, нигде не чувствовалось оцепенения, но ряд действий, простых и знакомых, оказался недоступен. Гипноз? Невропасты негипнабельны. Скрытое излучение? Вряд ли. Излучение подействовало бы и на гостя.
        - Бросьте! - человечек хихикнул. Голос его, высокий и пронзительный, более подходил женщине или ребенку. - Пациент, вы меня удручаете. Гипноз, излучение… Ваша фантазия убога и примитивна. Ей не воспарить к вершинам озарения. Поэтому я представлюсь еще раз: Яцуо Кавабата, психир, к вашим услугам!
        Свобода ждала в десяти шагах, за открытой дверью. Но одно-единственное слово отрезало пленника от свободы надежней тысячи замков. «Я знаю, кто такой психир», - сказал издалека маэстро Карл. «И я знаю», - откликнулся Добряк Гишер. Сказанное невропастом и экзекутором звучало одинаково: без надежды, с обреченностью смертников. Оба альтер-эго прощались с бывшим учеником. Кто скажет со всей определенностью, вернутся ли маэстро и Гишер после воздействия психира - или замолчат навеки?
        «Я тоже знаю», - мысленно кивнул Лючано.
        Он заранее расставался - нет, не с жизнью, но с неким ее фрагментом. С частью своей личности. И удивлялся, что еще не воет от отчаяния.
        - Откуда столько тоски? - подбодрил его господин Кавабата, любуясь спящей помпилианкой. Можно было не сомневаться: Юлия не проснется, пока этого не захочет милейший крошка Яцуо. - Веселей, пациент! Скоро вы забудете о ряде животрепещущих проблем. А ваши враги оставят вас в покое. Я мог бы понять вашу угрюмость, будь я начинающим знахарем-ампутатором, не способным очертить границы злокачественной энграммы с точностью до синапса. Но ваш интранейрональный метаболизм для меня - открытая книга. А проницаемость синаптических мембран выше открытой настежь мембраны двери. Да, чуть не забыл! Традиция рода Кавабата! Если пациент сумеет выйти из операционной, прежде чем завершится ампутация пораженного участка, он свободен. Дерзайте, друг мой!
        Психир находился в чудесном расположении духа.
        Пси-хирург.
        Редчайший, а главное, опаснейший вид телепата.
        Если клиент желал прибегнуть к услугам психира, это требовало от него незаурядных стартовых возможностей. А заодно - выполнения ряда условий. Во-первых, заплатить баснословный гонорар мог не всякий. По мелочам психиры не разменивались. Во-вторых, требовался объект, который слишком много знал. Так много, что избавление объекта от груза лишней информации стоило бы целого состояния. В-третьих, заказчик тяготился бременем гуманности, или жизнь объекта имела для него особую ценность. Работа банального «чистильщика» стоила куда дешевле работы психира.
        И наконец, заказчик соглашался изложить психиру суть «опухоли», назначенной к удалению. Период времени от зарождения до полного формирования. Общие сведения и нюансы, тайны и секреты. Все, что психир сочтет нужным выяснить. Кроме, пожалуй, внешности объекта: психира вели к человеку, уже захваченному и помещенному в «операционную».
        Ошибка исключалась.
        Или оставалась на совести заказчика.
        К чести пси-хирургов, они славились умением держать язык за зубами. Хотя, конечно, приходилось рисковать. Но игра стоила свеч: психир виртуозно удалял ключевые узлы памяти. Стыки «рубцевались», достраивая ложные связи - грубые, упрощенные, тем не менее они получались вполне достоверными. Впоследствии ни объект, утративший часть знаний и воспоминаний, ни обычный психоаналитик, ни следователь прокуратуры при допросе не могли докопаться до истины. Оплатить же услуги эксперта - другого психира или телепата-сканера высшей квалификации - психоаналитик со следователем, как правило, не могли.
        Они не могли, а объект и не собирался.
        После операции у него возникало стойкое предубеждение против любой пси-экспертизы. Это предубеждение доходило до фобии, надежно удерживая объект от лишней суеты.
        - Я не профессор Штильнер! - заорал Лючано, уже догадываясь, кто предназначался Кавабате в качестве объекта. - Это ошибка! Это ужасная ошибка! Я…
        Ему казалось, что он кричит, надрываясь, заполняя воплем студию, слышимый в самых дальних уголках Галактики. Увы, ни слова, ни единого словечка не прозвучало вслух. Горло перехватил спазм. Уши заложило, как в скоростном лифте, лишенном компенсаторов. В глотке клокотал слабый хрип, словно при несмыкании связок.
        Обездвиженный, Тарталья онемел.
        Господин Кавабата не хотел, чтобы его перебивали и отвлекали. А если господин Кавабата чего-то хотел, он получал желаемое.
        Единственное, чего добился Лючано беззвучным воплем - выяснил, что психир сказал правду. Прогуливаясь по студии, забавляясь с инструментами (сейчас, зайдя в операторскую, крошка Яцуо наигрывал на клавиноле простенькую мелодию), человечек-насекомое держал под контролем моторику объекта, лишив голоса и блокировав возможность побега. Но в личность Тартальи психир не вторгся, ограничась периферийным «чтением» - иначе сразу бы разоблачил подлог.
        Так настоящий хирург перед операцией изучает настройки диагностера, отбирает лазерные насадки скальпелей и программирует зажимы, еще не зная, что вместо кисты или миомы в брюшной полости больного его ждет роковая ухмылка судьбы.
        «Что сделает Кавабата, выяснив ошибку?»
        Любой из вариантов ответа не сулил ничего хорошего.
        - Я не делаю ошибок, - кулак трости со значением качнулся перед лицом Лючано. Минутой раньше психир выключил клавинолу, оборвав музицирование. - Перестаньте меня оскорблять, пациент. Если я наслаждаюсь мигом счастливого неведения, это не значит, что вы, временно - безвестный аноним, должны хамить, пользуясь случаем. Впрочем, мы заболтались. Приступим?
        Следующая фраза психира прозвучала до боли знакомо:
        - Сопротивляйтесь, если сможете!
        IV
        …дом, где царят ширмы.
        Стены расписаны весенним бамбуком, травой и кузнечиками размером с гуся. В дальнем углу - трехстворчатая рама из тика обтянута парчой. Ажур сквозной резьбы деликатно подчеркивает естественную красоту дерева. За парчовой загородкой, наполовину открыт случайному взгляду, скучает божок с лицом «овоща» и животом бабы на сносях. На подставке перед божком курятся, плавая в чаше с ярко-синим киселем, ароматические свечи.
        Сандал, ладан и роза.
        Дверной проем открыт. За ним, в туманной дымке рассвета - свобода. Виден пруд, весь в ряске, с белыми венчиками кувшинок. За прудом - утоптанная дорога ведет в холмы. Беги куда хочешь, лишь бы подальше отсюда! Вдохни сырость, текущую из недр пруда, ударь пятками в землю, перекрой ликующим воплем хор лягушек…
        По обе стороны от выхода - Яцуо Кавабата.
        Хищных насекомых - двое.
        За поясами короткие мечи. Рукояти по длине равны клинку. Крошечные, детские ладошки охранников - в мозолях. На костяшках, по ребру, на сгибе запястья - везде. От одного вида этих ладошек берет оторопь. А на мечи и вовсе смотреть не хочется.
        Третий психир стоит у пюпитра с набором для каллиграфии. В стаканчике из «лунного» оникса - кисти. В тушечницах - тушь разных цветов, растертая и разведенная заранее. С точки зрения постороннего наблюдателя, для полного счастья не хватает рисовой бумаги, а также войлочного коврика. С точки зрения крошки Яцуо, бумага и коврик излишни.
        За поясом каллиграфа - меч.
        Рядом с пюпитром - столик, на котором разложены хирургические инструменты. Ланцеты, скальпели, крючья зловещего вида. Миниатюрные пилы. Пинцеты, ранорасширители, серпы. С металлом возится четвертый господин Кавабата. В широченных штанах и куртке, враспояску, он напоминает летучую мышь. Хрупкие пальчики звенят, брякают, лязгают инструментом. На лице - сосредоточенность мастера.
        У этого меч лежит на краю столика.
        На полу, скрестив ноги, сидит маленький писец - пятый Яцуо Кавабата. У него с бумагой все в порядке: белой, рисовой, шершавой. И с ковриком, подложенным под бумагу, чтобы тушь не протекала на другую сторону листа. И с мечом - длинным-длинным, без ножен. По стали, завораживая, бежит муаровый узор.
        Кажется, вот-вот писец, не разгибая ног, взовьется в воздух и начертит мечом завершающую строку - крест-накрест, вдоль и поперек, рубя, рассекая и брызжа алой тушью на дивные ширмы.
        Напротив входа установлена рама из железа. Кованая, массивная, она украсила бы любой интерьер. Но форма рамы чересчур сложна, чтобы натягивать на нее парчу, шелк или кожу. Да и ножки устроены таким хитрым образом, что ширма оказалась бы в наклонном положении. Поэтому рама ничем не обтянута.
        Если не считать нагого тела Лючано Борготты, прикованного к ней.
        Лицом к свободе.
        Все это чрезвычайно напоминало процесс «клеймения». С одной разницей: пленник не дергался и не кричал, сберегая силы не пойми для чего. Может быть, его просто парализовало от страха. Тарталья висел, спиной и конечностями чувствуя холод оков, глядел на пруд, на снежные хлопья кувшинок, на далекие, как созвездья, холмы - и никаких мыслей, скорбных или высоких, не приходило ему в голову. Кроме главной: сдохнуть, а не смотреть на стены с бамбуком и кузнечиками.
        На стенах висели цветные гравюры.
        А на гравюрах были люди.
        Люди с ладонями, растущими из плеч. Люди со ступнями без пальцев. Скособоченные люди без части ребер. Коротконожки, лишенные коленей. Карлики, у которых в грудном отделе позвоночника было восемь, а не двенадцать позвонков, и в крестцовом - три. Бодрячки с дырчатым животом, где пульсировал темно-багровый ком печени. Одноглазые красавцы с заросшей глазницей; над ней луком изгибалась бровь, рассечена шрамом. Люди улыбались, жестикулировали и занимались разными делами.
        Паноптикум психира Кавабаты.
        «И жили они потом долго и счастливо…»
        Лючано не знал, кто шепчет издалека: маэстро Карл или Добряк Гишер. Лучше, конечно, чтобы экзекутор. Ему привычнее. Маэстро, не надо. Отвернись, пожалуйста. Мы с Гишером уж как-нибудь сами.
        Впору было петь хвалу гуманности Шармаля-младшего. Гематр ни за что не хотел идти на убийство. Его планы, усложняясь от лишней щепетильности, строились не на крови: родной, чужой - любой. Дети-ублюдки превращаются в роботов, безобидных и безопасных. Им покупается бунгало на заброшенном курорте, нанимается умница-экономка, выделяется достойное содержание - и робот Давид с роботом Джессикой тихо доживают свой век в благополучии и покое, на берегу океана. Профессор Штильнер после близкого знакомства с душкой-психиром забывает суть открытия, не помнит «Жанетту», каюту, близость с Эмилией Дидье… Запойный шарлатан, переживший крах «Грядущего» - никто не удивится Штильнеровским провалам в памяти.
        В его ситуации у любого крыша съедет набекрень.
        Странно, но гуманность Айзека Шармаля не вызывала восторга.
        - Приступим?
        Каллиграф приблизился к распятому Лючано, катя за собой пюпитр на колесиках. На губах психира играла безмятежная улыбка. Окинув взглядом пациента, он тщательно выбрал кисточку: недлинную, с черным и пушистым ворсом. Взял ее за середину ручки тремя пальцами: большим, указательным и средним. В ладошке каллиграфа сохранялась пустота, словно помимо кисти он держал еще и яйцо.
        Тарталья с напряжением ждал хруста скорлупы.
        - Ну-с, начнем разметку. Вы даже не представляете, какое это искусство - разметить вашу память перед операцией. Скажем, вы запомнили эту дивную кисточку. Но отдельного нейрона, ответственного за фиксацию образа кисти, нет. Этим ведает некое множество нейронов. И информация распределена по данному множеству тем или иным алгоритмом…
        Наслаждаясь монологом, психир быстро начертил на теле объекта две-три линии. Прежде чем продолжить, он отступил на шаг: полюбоваться результатом. Но продолжать не стал. Улыбка превратилась в узкий рубец. Внимательное лицо Кавабаты исказила гримаса недоумения. Он стал похож на богомола, который вместо вкусного таракана схватил микрочип.
        - Позвольте! Милейший, да вы же…
        Кончик кисти ткнулся Лючано в центр лба. Заворочался, рисуя жирную точку. От точки в мозг ударила волна пронзительного холода, распространяясь во все стороны. Казалось, на ушах растут сосульки.
        - Вы не профессор Штильнер!
        - А я говорил тебе, - с вялым сарказмом откликнулся писец, подвигая меч поближе. - Я предупреждал! Перед операцией надо сперва зафиксировать личность пациента. А не устраивать театр на пустом месте. Самолюбование тебя погубит, дружок. Когда-нибудь.
        В голосе писца дребезжали знакомые нотки.
        Экзекуторы, должно быть, имеют много общего.
        - Ладно тебе, - раздраженно ответил каллиграф. Не оборачиваясь, он махнул левой рукой себе-четвертому, кто звякал инструментом: готовься, мол. - В конце концов, это проблема заказчика. Мы работаем с полной предоплатой. Если клиент ошибся, его денежки все равно уплыли без возврата. Захочет повторить с правильным объектом - заплатит по-новой.
        Писец отложил лист бумаги в сторону.
        - Болтун. Слишком много разговариваешь. Размечай «вычистку» и будем закругляться. С нами объект больше незнаком. Расстанемся друзьями.
        Тщательно стерев с Лючано первоначальную разметку, каллиграф провел одну-единственную линию поперек груди - извилистую и тонкую. Его труды прервал шум снаружи. Лязг металла, куда более громкий, чем при работе с инструментами; топот ног, выкрики. Охрана потянула мечи из-за поясов, вглядываясь в туман, подступивший к дверному проему вплотную.
        В тумане что-то ворочалось.
        - Объект - раб, - сообщил писец, кладя длинный меч себе на колени. - В «ошейнике». Это не фиксируется на базе, дружок. Даже на подкладке это фиксируется с частичной достоверностью. Косвенное влияние с маскировочными тонами. Заказчик подсунул нам раба в «ошейнике». Он - идиот, или хочет таким образом свести с нами счеты.
        - В любом случае, - вмешался хирург, похожий на летучую мышь, - мы запустили лапу в осиное гнездо. Повеселимся?
        Каллиграф бросил кисточку на пол.
        - Идиот или враг, он заплатит мне за ошибку.
        Ничего больше каллиграф сказать не успел. Часть внешних ширм растворилась, словно бамбук с кузнечиками окунули в кислоту. Туман вздрогнул и лопнул. В сизых клочьях проступила зима, степь, бревенчатый сруб - наваливаясь, сминая, пожирая ряску пруда и горбы холмов. Две колонны с массивными капителями оградили вход, вынудив охранников попятиться.
        - Бар-р-ра!
        С хриплым воплем в дом ворвались трое разъяренных Тумидусов - в доспехах легионеров, прикрываясь щитами, с мечами наголо. Они тут же сцепились с охраной, опрокинув столик, где лежали инструменты. Еще один Тумидус набегал сбоку, от дебильного божка - идол буквально на глазах превращался в бюст старца с лавровым венком на голове. В руке легат держал копье.
        Путь ему преградил Кавабата-нетопырь.
        Распятому на раме Лючано был плохо виден бой. Разве что боковым зрением, и то сразу начинало дико ломить затылок. Слух воспалился, дергал и пульсировал, как нарыв, вскипая гноем - крики, звон оружия, проклятия и треск ломающихся ширм. Вне сомнений, охрана Юлии, зовя подмогу на осажденной фанатиками вилле, не сумела связаться с легатом. Хозяин семилибертуса Борготты ничего не знал о похищении. Иначе Гай давно уже связался бы со своим полурабом. Лишь сейчас, ощутив вторжение соперника…
        На лицо брызнула кровь: он не знал - чья.
        Плечо обожгло болью: рана или татуировка?
        Ударили с разбегу: рама качнулась, но устояла.
        Стало трудно дышать. Удавка сдавливала горло, замораживая рассудок анестезирующим безразличием смерти. Людей все прибывало: легат Гай Октавиан Тумидус и психир Яцуо Кавабата бросали в схватку неприкосновенные резервы. Психир не успевал разорвать контакт без негативных для себя последствий. Тумидус дрался, как хищник, на чьей территории объявился наглый соперник.
        Прямые клинки сталкивались с изогнутыми. Змеей металось копье. Длинный меч писца искрил, раз за разом налетая на подставленный щит. Кто-то рвал врага зубами, опрокинув на пол.
        - Борготта! Держитесь!
        Грубые пальцы вцепились - нет, не в оковы, а в горло. Сперва Лючано ничего не понял, хрипя и пытаясь стряхнуть чужую хватку. Сверху нависло лицо Гая: оскаленное, с рассеченным лбом. Кровь текла, заливая легату глаза. Он моргал, вслепую возясь с шеей Тартальи - словно нашаривал невидимую застежку.
        - Борго… сейчас…
        Хозяин снимал «ошейник».
        За его спиной два других легата из последних сил сдерживали натиск писца и каллиграфа, не пуская бешеных психиров к раме с объектом. Вот один защитник упал, второй ударил писца щитом, отшвыривая назад; каллиграф, высоко подпрыгнув, двумя ногами пнул щит - и дерущихся стало вдвое больше.
        Колонны сражались с ширмами.
        Выигрывали руины.
        - Сейчас… свободен…
        Пузырь удушья лопнул. Ледяной хмель воздуха вскружил голову, опьянил, завертел реальность сумасшедшей вьюгой. Оковы рассыпались ржавым прахом. Лючано рухнул на спину, опрокидывая раму, покатился в сторону, из-под ног бойцов.
        Он и забыл уже, что это значит - свобода.
        - Есть! - несся вслед ликующий вопль Тумидуса. - Беги, мерзавец…
        В ладонь ткнулась рукоять оброненного кем-то меча.
        Но пальцы сомкнулись на пустоте.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (около трех лет тому назад)
        В моей жизни было очень мало событий.
        Действий - масса. Сомнений - море. Случайностей - немерено. Работы - уйма. Даже приключений хватало. Как на мой вкус, приключений могло бы быть гораздо меньше. Или совсем не быть. Это улучшило бы мне пищеварение.
        Но событий - мало.
        Я это понял, когда однажды, спьяну, забыл, где нужно ставить ударение. И брякнул заплетающимся языком, споткнувшись в начале слова и нажав в конце:
        - Со-Бытие!
        Все сразу встало на свои места.
        На ярко-сиреневое стекло щедро плеснули зеленкой. Затем чиркнули зажигалкой - и язычок огня лизнул нижний край стекла. Этим шалун не ограничился: наклонив бокал, он разбавил зеленку тонкой струйкой вина. Пока алый огонек добавлял копоти, жирной и темной, багрянец стекал за край еще прозрачной сирени.
        Капля за каплей.
        Так выглядел закат на Михре.
        - Есть очень красиво, - сказал Кэст Жорин.
        Минутой раньше он сел в шезлонг рядом с Фарудом. Рабочий день заканчивался, арт-трансеры еще час назад уехали в гостиницу - отдыхать от медитационной сессии. Сейчас техники завершат возню с аппаратурой, обслуга загонит автоуборщиков в чулан, Фаруд отключит энергоснабжение согласно инструкции о предупреждении самовозгорания, и Кэст, как ассистент режиссера, поставит жирную точку - опечатает павильон.
        До завтрашнего утра.
        - Я никогда не видеть такой…
        Толстяк щелкнул пальчиками-сосисками, подыскивая сравнение. Не нашел, огорчился и завершил чем попало:
        - Такой, да. Обалдеть! Монтелье умник, что везти нас на Михр. Трансеры питать впечатлений, как вода - губка.
        Жуткий акцент уроженца Маскача служил вечным предметом насмешек над ассистентом. Особенно когда толстячок злился, багровея и подпрыгивая на кривых ножках, как журнальный столик, на который приклеили гематрицу от аэроглиссера. А злился он часто, чаще, чем следовало бы. Верный пес Ричарда Монтелье, гения телепатической режиссуры, Кэст Жорин втайне страдал комплексом коротышки. Вызовы на дуэль он рассыпал без счета. Кое-кто давал согласие, и зря.
        У «жирного шута» была верная рука.
        Дуэльным парализатором он владел отменно.
        - Михр, - сказал Фаруд, жмурясь по-кошачьи, - центр Вселенной. Это противоречит мнению астрономов, но это правда. Чистая правда.
        Он подумал и исправился:
        - Михр - центр Вселенной, не считая Фравардина. Он тоже центр Вселенной.
        - Так не бывать, - хмыкнул Кэст.
        - Бывать. Приезжай сюда почаще, и поймешь, что я прав.
        Косматый исполин-Йездан свалился за горизонт, на ложе из черного пуха. Светило, пьяное в стельку, ворочалось, брызжа густым кармином. Хрупкая красотка Даста медлила упасть в объятия мужа. Она вертелась на краю пустыни, прихорашиваясь. От звездочки на песок ложились тени, похожие на змей. Здесь, на обжитом, цивилизованном Михре, еще сохранились пустыни - в заповеднике Ад-Хашар, национальном парке вехденов.
        Режиссеру Монтелье стоило кучи усилий, чтобы «Zen-Tai» разрешили поставить павильон в заповеднике. О взятках и говорить не хотелось. Бери вехдены взятки, дело решилось бы куда быстрее и проще. Но на «добровольных пожертвованиях» у Хозяев Огня лежал запрет. Приходилось в точности следовать закону, традиции и миллиону нормативных актов.
        Вехденские запреты не обсуждались.
        - Двойной звезда, - Кэст закинул ногу за ногу, взревел басом (то есть засмеялся) и обеими руками взлохматил пышную шевелюру. Со стороны казалось: ассистент сунул руки в пламя, будто коренной вехден. - Большой редкость. Я знать, в окрестностях есть прочий звезда, который претендовать на доминантность. Ваш Йездан мочь нечаянно толкнуть Дасту. И она начать движение к новый муж. Жена часто изменять супруг-рогач!
        Он снова разразился хохотом. Толстяк любую тему, от астрономии до кулинарии, обожал сворачивать на женское коварство. Обделен вниманием дам, он таким образом мстил им за слепоту, неумение разглядеть тонкую натуру под грубой оболочкой.
        Записной дуэлянт, Кэст трижды стрелялся с женщинами.
        - Я видеть: на Михр ты совсем вехден. Национальный одежда. Правильный еда. Правильный вода. Ты пить отвар эфедра с молоком. Бр-р! - ассистент содрогнулся. - На Сечень ты тоже быть вехден, но меньше. Родина, да?
        - Родина, - кивнул Фаруд. - Да.
        Ношение национальной одежды не входило в число запретов-разрешений, обязательных для «вскармливания огня». Но сразу после того, как арендованный Монтелье корабль сел в михрянском космопорте, Фаруд обзавелся кожаными штанами и кафтаном из шерсти, с рукавами-крыльями. Войлочный колпак, обвитый по спирали бело-пурпурной лентой, у него был свой.
        И нитяный пояс с тремя узлами.
        - Ты с Михр?
        - Нет. Я с Хордада. Мои предки - с Михра. Наша раса возникла на Фравардине, седьмой планете системы Йездан-Дасты. Позднее мы колонизировали еще две планеты: Михр и Хордад. На Михре обнаружилась первобытная раса аборигенов. Это осложнило колонизацию.
        - Что стать с аборигенцы?
        - Большей частью истребили. Остальные присоединились к победителям на их эволюционном пути. Это было очень давно. Сейчас между фравардинцами и михрянами нет различий. Все - вехдены.
        - Твой фамилий… Я видеть, обслуга тебе кланяться. Вы смешно кланяться: не касайся рукой пола! Твой фамилий знаменит?
        - Сагзи - древний род. Это если по отцу. А по матери я - Саманган.
        - Как ваш лидер-антис?
        - Да. Только наш лидер-антис из тирских Саманганов, а моя мать - из гилянских. Забавно, правда? - я, энергетик студии арт-транса, двоюродный племянник антиса…
        - Хо-хо! Смешно!
        В жар, идущий от пустыни, вплелась струйка прохлады. Скоро она сменится откровенным холодом. Причуды здешнего климата: жара - днем, ночью же - жара и стужа вперемешку. Надо обладать недюжинным здоровьем, чтобы переносить злые шутки погоды. Туристы не баловали Михр своим присутствием. В лучшем случае, прилетали на день: Джахарамский мавзолей, сокровищница кея Мурдада, снимок на фоне Дворца Скорпионов, сувениры - и отправлялись дальше.
        Скажем, на курорты Китты.
        «Главное - решиться, - думал Фаруд Сагзи, любуясь закатом. Он давно не был здесь, и теперь наслаждался покоем. - Принять решение. Дать согласие на закат, понимая, что тебя будут проклинать всю ночь напролет. Люди приземлены, высокие цели их раздражают. Мало кто знает, сидя в темноте, что рассвет неизбежен. Новый рассвет обновленной державы. Да, не все переживут ночь. Но это лучше, чем прозябать в вечных сумерках…»
        Впервые за много лет он был счастлив. Предстояло действовать, а не рассуждать и колебаться. Выбор сделан. В этих двух словах заключено все счастье, доступное человеку: «Выбор сделан». Иного счастья нет.
        - Я думать над твой предложение. Фаруд! Ты слышать старик Кэст?
        - Да.
        - Мне казаться, ты спать. Я много думать. Я согласный.
        - Ты - умный человек, Жорин.
        - Я - очень умный. Ты гарантировать тайна?
        - Конечно. От тебя требуется жалкая малость: оставь мне печать. Я сам опломбирую павильон, когда все закончится.
        - Этот помпилианский дурень… Ха-ха! Он хотеть записать на куим-сё эротический мечта! Я представлять его мечта: много разный баба! С мясной ляжка! С отвислый сиська! - толстяк широким жестом обозначил сиськи, какие вообразит себе «помпилианский дурень». Получилось грандиозно. - Хо! Я велеть техник оставить свежий плесень в капсула А-6. Это дальний от входа капсула. Ты обещать мне половину денег, Фаруд!
        - Я не обману тебя, Кэст.
        - Вехден не лжет! Я знать. Вехден говорить не всю правду. Это да. Ты давать мне половину, и мы забывать о маленький казус. Хо-хо! Ты сохранять мне копию! Я хотеть видеть эротический мечта дурня!
        - Хорошо. Я сохраню копию для тебя.
        - Вехден не брать взятки. Я знать. Деньги дурень-помпилианец - не взятка? Их для Фаруд можно? Не запрет?
        - Это не взятка. Это дополнительный заработок. Богатенький придурок мечтает записать на куим-сё свои фантазии. Для домашней коллекции и показа друзьям. Ничего противозаконного. В принципе, я мог бы обратиться прямо к Монтелье. Уверен, он не отказал бы…
        Рыжий толстяк подпрыгнул в шезлонге.
        - Ха! Зачем Монтелье? Ему не надо деньги. Он без нас иметь великий гонорар. И великий гонор. Деньги нужен Кэсту Жорину. Ты верно сделать, когда говорить мне. Я больше не спрашивай про взятка. Я молчи-помалкивать! Вот печать.
        За их спинами затихал павильон. Администрация заповедника, дав «Zen-Tai» разрешение на сессионную неделю в Ад-Хашар, взамен потребовала, чтобы постройка строго соответствовала канону. Временная? Будет снесена перед отлетом? Это неважно. Или соответствуйте, или разрешение аннулируется. Итак, четыре несущих столба, вход - с южной стороны, пол застелить натуральной овчиной, за счет студии; за павильоном - кислотный мусоросборник и био-туалет.
        Никаких костров.
        Фонарь на крыше должен гореть все темное время суток.
        Что еще? Да, если кто-то из арт-трансеров или обслуги заболеет - он должен немедля покинуть заповедник. Список мелких требований прилагается отдельно. Ознакомьтесь и примите к сведению.
        - Сумерничаете?
        Великий режиссер вышел из павильона на свежий воздух и с наслаждением потянулся, хрустнув позвонками. Высокий, худой, похожий на грифа-стервятника, Ричард Монтелье выглядел усталым. «Гнев на привязи» близился к завершению, измочалив психику творца. Телепат, подобный Монтелье, сказал бы, что режиссер на грани нервного истощения. Но других телепатов тут не было.
        Гений ревнив, это знали все.
        - От тебя фонит, - бросил он Фаруду.
        Достав из футляра курительную палочку (сандал, типак, йельская смола), режиссер поджег кончик серебряным «запалом» и вдохнул первую порцию дыма. Острые черты лица Монтелье пронизала судорога удовольствия. Глаза приобрели мечтательное выражение.
        - Волнуешься? Неприятности?
        Рыжий Кэст дернулся, уставился на обожаемого гения, затем - на вехдена. «Молчи!» - беззвучно молил толстяк. Сплетя пальцы, он хрустел суставами, как если бы таким жалким способом подражал хрусту позвонков Монтелье. «Странно, - подумал Фаруд, любуясь тенями пустыни. - Столько лет рядом. Вместе. С планеты на планету, от фильма к фильму. Почти братья. И до сих пор один втайне боится другого. Наверное, Кэсту трудно обожать, не боясь…»
        Сам вехден ни капельки не опасался, что телепат проникнет в его мысли. Хотя там было, что скрывать. Злоупотребление служебным положением, использование казенной аппаратуры в личных целях, допуск постороннего к капсуле с куим-сё - пустяк.
        Ерунда.
        Шелуха, скрывающая вкусное ядро.
        Окажись здесь агент, пытавший Фаруда на Кемчуге, да копни поглубже… Впрочем, начальник Бюро расследований Халлухского Доминиона ни за что не поверил бы донесениям своего сотрудника. Решил бы, что имеет дело с умалишенным. С двумя умалишенными: агентом и Фарудом Сагзи. Посягнуть на неуязвимое, замахнуться на святое? Сделать то, чему наука вынесла окончательный вердикт: невозможно?
        Отличное занятие для психа.
        - Сестра рожает, - вяло отозвался Фаруд.
        Ноздри его трепетали, ловя аромат курительной палочки. На вехдена дым действовал иначе, чем на Монтелье. Начиналось приятное головокружение, а мозг работал с прозрачной ясностью инфокристалла. Жаль, при частом употреблении типака оставалось только головокружение. И чем дальше, тем менее приятное.
        - Зять звонил. Сказал: отвез в родильное отделение…
        В фоне возбуждения, окружавшем Фаруда, режиссер виноват не был. Самый злостный заговорщик находился в безопасности рядом с Монтелье. Без разрешения ни один телепат в Галактике, кроме психиров-нелегалов и полицейских сканеров-допросчиков, не сунется в голову собеседника. Условный рефлекс: телепаты хорошо помнили жуткие погромы на Мондонге, Тире и Квинтилисе, когда население жгло дома и уничтожало семьи «головорезов», заподозренных в несанкционированном чтении мыслей.
        Но отсечь восприятие эмоционального фона людей, находящихся рядом, телепат не мог. В особенности, такой чуткий, как Монтелье.
        - Интересный вы народ, вехдены…
        Под воздействием наркотика режиссера одолевал словесный понос. Его не смущало, что он может невзначай обидеть собеседника. Нового энергетика найти легче легкого. Да и к чужим обидам телепаты относились с изумительным равнодушием.
        - Мудрый, строгий. Все по правилам, по расписанию. Запрет-разрешение. Я заметил: куда бы ты ни заходил, от порога до цели ты всегда делаешь нечетное количество шагов. Один, три, девять. И походка вроде бы ровная, и длину шага не подстраиваешь…
        - Так надо, - кивнул Фаруд.
        - Кому надо? Для чего?
        - Для взращивания внутреннего огня.
        - Когда у тебя день рождения?
        - Не знаю.
        - Вот! И никто из ваших не знает. Или умалчивает. Год - пожалуйста, а день - хоть режь… Это тоже надо?
        - Да.
        - Для взращивания?
        - Да.
        - У тебя сестра рожает. Я, когда собирал материал для «Гнева…», узнал: ее сорок дней после родов будут мучить. Хуже, чем в пыточной камере. Чистую воду пить нельзя. Находиться в тепле нельзя: палату охлаждает кондиционер. Спать - на жестком. Умываться - мочой. Ты когда-нибудь умывался мочой?
        Фаруд пожал плечами.
        - Нет. Я никогда не рожал.
        И тихо добавил:
        - Что вы знаете о пыточной камере…
        - Зачем твоей сестре нужны эти мучения?
        - Для взращивания внутреннего огня. Это не мучения. Это ограничения.
        Палочка догорела до середины. Здесь находилась двухмиллиметровая прослойка - тертая кора дерева зибак. Безобидная для всех, у телепатов она резко обостряла обоняние. Дальнейший механизм стимуляции ассоциационных нервов мозжечка был предметом долгих ученых споров.
        Монтелье с блаженством втянул сизый дым.
        - Когда я посещал администрацию заповедника, я нарочно считал их шаги. От порога до цели: стола, кресла, терминала… Они не чурались четного количества. Чиновники что, не вехдены?
        - Вехдены, - спокойно признал Фаруд. - Реформисты. Их становится все больше. Их лидеры считают, что мы должны заново пересмотреть систему эволюционных норм. Проверить действие каждого запрета и разрешения на организм. Зафиксировать уровень внутреннего огня: рост и падение. И отказаться от тех норм, влиянием которых можно пренебречь.
        - Забавно. Реформистов еще не побили камнями?
        - Нет. Им дают ученые степени и кафедры в университетах. Гранты на исследования. Правительственные награды. Кей Кобад IV (да воссияет свет владыки над миром!), глава государства - реформист.
        - Ясно, - Монтелье внезапно потерял интерес к разговору. - Все, я поехал спать.
        - Нет, я пломбировать наш павильон…
        Вскоре, сверкая мощными фарами, трассер умчал режиссера прочь от пустыни. За ними на вездеходе убрались техники, громко обсуждая четвертьфинальный матч на первенство Михра по човгану. Складывалось впечатление, что в аппаратуре техники разбираются хуже, чем в клюшках, мячах и породах лошадей. Оседлав грузовую платформу, уехала обслуга.
        Последним, подмигнув Фаруду, укатил Кэст Жорин.
        Закат стек за линию горизонта. В черном небе загорелись звезды: крупные, яркие. Дикий Жеребец бил копытами - вокруг левого копыта вращались две планеты, Абан и Дай, колонизированные вехденами в позапрошлом столетии. К Жеребцу, таясь, через Медовый Разлив ползла Обеа - Змея по-вудунски. Глаза Змеи указывали путь караванам через опасные пески Михра. Южнее скалилась Волчица, тряся бриллиантами сосков.
        Фаруд ждал.
        Ветер играл с жесткими стеблями ёж-травы. Сухо шелестя, барханы меняли кожу. Голоса пустыни дразнили, морочили, звали сделать шаг и сгинуть навеки. Невидимые во тьме, раскрывали венчики микро-соляросы: кровь и изумруд. Горел фонарь на крыше павильона.
        Фаруд ждал.
        Со стороны города донесся шум двигуна. Минута, другая - и супермобиль «Enzel Classic» вынырнул из темноты. Эту модель мог себе позволить только очень богатый человек. Мобиль затормозил у шезлонга с Фарудом. Дверца салона скользнула вверх, втянувшись в корпус. Наружу выбрались двое помпилианцев - судя по виду, любовники, весело проводящие время.
        На мужчине были шорты и цветастая рубаха навыпуск.
        Женщина, блондинка с синими линзами-люминофорами в глазах, вырядилась в свадебное платье вехденки - купленное, вне сомнений, за целое состояние в бутике «Добрый знак». Таких платьев вехденки не носили: хоть на свадьбу, хоть на похороны. Эту ерунду на Михре всучивали доверчивым туристам. Лицо «невесты» сверкало в звездном свете. Похоже, она и сама была звездой - звездой пирсинга. Кольца в носовой перегородке, «бананы» в бровях, подковы и лабреты в ушах; иглы с бусинками пронзали щеки, а когда «невеста» хохотала, в языке блестели титановые спиральки.
        Лишь пластический хирург при помощи меддиагностера сумел бы определить, что все это - «висяк». При необходимости украшения ликвидировались за полчаса, не оставляя следов на коже.
        Фаруд не сразу узнал в экстравагантной диве Юлию Руф.
        - Ситуация под контролем? - спросила она.
        Вехден кивнул. Он не ожидал, что Юлия лично явится на операцию.
        - Капсула А-6 в нашем распоряжении.
        - Хорошо. Антоний, давай…
        Антоний, шеф охраны госпожи Руф, одернул рубаху. Он не произнес ни слова, но из мобиля вылез третий пассажир: сутулый дылда в костюме-тройке. Костюм висел на нем мешком, как если бы дылда привык к другой, менее изысканной одежде. Потоптавшись на месте, он молча двинулся в павильон.
        Робот, понял Фаруд.
        Возле капсулы А-6, повинуясь неслышному приказу, робот остановился. Свесив длинные руки, он смотрел в пол. Чувствовалось, он может так стоять, пока не обессилеет и не упадет. Но вскоре дылда зашевелился. Снял пиджак; уронив одежду на пол, взялся за пуговицы жилета. Стараясь не касаться робота, Фаруд откинул крышку капсулы. «Лежбище», как арт-трансеры называли рабочее место, устилала плесень - свежая, сизая, будто оперение дикой утки.
        Антоний достал из кармана шортов короткую трубку, суженную на концах. Направив ее на плесень, он резко повернул кольцо в средней части трубки. Тонкий луч ткнулся в хлопья куим-сё, выписывая загадочные иероглифы. Там, где луч касался плесени, она приобретала цвет спелого инжира.
        Спектр и характер излучения оставались загадкой. Ответ знали только в лабораториях Юлии Руф. Но Фаруд и не собирался вникать в суть научных открытий. Ему хватало главного: модифицированная плесень, в отличие от обычной, способна зафиксировать особый род записи.
        То, что считалось невозможным в принципе.
        Антоний закончил обработку и спрятал трубку в карман. Дылда-робот к этому времени разделся догола и взялся за край капсулы. Он неуклюже полез внутрь; долго ворочался, умащиваясь. Тяга к комфорту была здесь ни при чем. Робот слушался беззвучных команд - хозяин требовал, чтобы раб погрузился в плесень целиком.
        Дыханию куим-сё не мешала.
        Когда поза робота удовлетворила помпилианца, он отошел на шаг назад, предоставив вехдену действовать.
        - Процесс записи вам хорошо известен?
        Вместо ответа Фаруд набрал простую комбинацию на пульте управления капсулой. Крышка захлопнулась, сбоку засветился «плоскун» - экран контроля менталообразов.
        - Вот и весь процесс. Теперь ждем.
        Из любопытства он бросил беглый взгляд на экран. Хотелось узнать, как выглядит пси-состояние робота, переведенное в форму изображения. Почти сразу Фаруд пожалел, что уступил минутной слабости. Оторвать глаза от «плоскуна» оказалось гораздо труднее, чем думалось вначале. Экран не показывал ничего, мерцая ровным голубоватым светом. Но взгляд погружался в голубизну без остатка, как жертва - в трясину. Вехден падал, растворяясь по пути в бездну, словно он был не личность, не Фаруд Сагзи, а набор питательных веществ, всасывающихся в едкую, кислотную, ядовитую кровь…
        - Отвернитесь!
        Юлия схватила его за плечо и с силой развернула прочь от экрана.
        - Эта штука отключается?
        - Да.
        - Вырубите ее немедленно! Я забыла вас предупредить…
        Фаруд с нескрываемой радостью отключил контроль менталообразов. Потом они еще около часа стояли и ждали. Робот квасился в фиолетовой плесени. Антоний поминутно одергивал рубаху - наряд его раздражал. Вехден и помпилианка молчали, глядя друг на друга.
        - Хватит, - подвела итог Юлия. Блеснув спиралями, язык женщины облизал губы, сплошь украшенные металлом. - Время пошло. У вас есть двадцать четыре часа, Сагзи. По истечении этого срока куим-сё распадется. Дерзайте!
        Вехден улыбнулся, впервые за вечер.
        - Сперва я сожгу модифицированную плесень. Всю, кроме той, что унесу отсюда в медальоне. И заправлю капсулу свеженькой куим-сё.
        - Зачем? - удивился Антоний.
        Помпилианцу хотелось побыстрее убраться из павильона.
        - Затем, что вы - богатенький придурок, который решил записать свои эротические грезы. Я обещал Жорину копию. Пока я меняю плесень, рекомендую хорошенько представить, что именно вы станете записывать.
        - Не вздумайте увильнуть, Антоний! - вмешалась Юлия. - Это гарантия правдоподобности. Мне всегда хотелось узнать, в каких позах вы представляете меня, когда дежурите под окном. Сагзи, включите экран!
        Она подумала и с грустью вздохнула:
        - Нет, Антоний. Меня представлять нельзя. Меня здесь вообще не было.
        Глава седьмая
        Пульчинелло хочет ужинать
        I
        Он вынырнул на поверхность бытия, судорожно хватая ртом воздух. В памяти рыбинами, угодившими в силовой невод траулера, бились видения: Фаруд, Юлия, робот в капсуле с плесенью…
        Он все помнил.
        Все.
        Но сейчас виденьям была грош цена!
        В двух шагах от него дергался клетчатый богомол Кавабата. Словно в эпилептическом припадке, сучил передними лапками, сухими и шустрыми. Подпрыгивал, как если бы пол, раскалившись, жег пятки сквозь подошвы лаковых туфель. Крошка Яцуо чудом ухитрялся оставаться на ногах. Глаза психира были плотно зажмурены, лицо шло рябью - не лицо, а миска с водой под ливнем.
        Он напоминал разладившегося андроида.
        В другой ситуации картина вызвала бы брезгливую жалость. Но где-то там, в свихнувшемся мирке, заключенном в голове желтолицего человечка, насмерть схватились гард-легат Гай Октавиан Тумидус и психир Яцуо Кавабата. Колонны прорастали сквозь ширмы, клинки звенели о щиты, горячая кровь пятнала черты, искаженные злобой. Бой продолжался. Бойцы бросали в мясорубку последние резервы пси-клонов, перемалывая самих себя в кровавый фарш. Смотри, малыш: дело идет к завершению…
        Гай его освободил. Хозяин - раба.
        А сам остался: драться.
        - М-мразь! - язык слушался плохо. Зато ноги несли тело в нужном направлении, не спрашивая разрешения у труса-разума. - Г-головорез поганый! Уб-блюдок!
        Под туфлей что-то брякнуло. Трость. Увесистая трость с набалдашником в форме сжатого кулака. Прежде, чем рассудок успел принять какое-либо осознанное решение, трость оказалась у Лючано в руках. Обретя собственную, неподвластную здравому смыслу волю, руки шли по дуге вверх, занося оружие для удара.
        - Я сейчас, Гай… я здесь…
        Он бормотал, как в бреду. Не понимал, что делает. Волна бешенства накрыла пловца. Пена ненависти, шкворча ветчиной на раскаленной сковороде, кипела на гребне. Свобода началась с первобытной, пещерной, святой дикости. Кулак, отлитый из металла, угодил в висок ядовитого насекомого. Брызнуло красным, психир молча рухнул сперва на колени, а там - и на бок.
        Шагнув ближе, Тарталья в исступлении молотил тростью тело, вздрагивающее на полу. Проклятый таракан! Раздавить паразита! Уничтожить! Жук-мозгоед!..
        «Умри! Умри!! Умри!!!»
        И психир умер.
        Ярость застилала взор багровой пеленой. Кровь на полу, на трости, на руках. На одежде. На снимках, украшавших стену. Лица гитаристов - в темных брызгах. На клавиноле, испачкав блок управления - кровь. Сколько же ее оказалось в этом сухоньком на вид человечке!
        Входная мембрана…
        Психир оставил дверь открытой!
        Лючано ринулся прочь из студии. Юлия? Потом. Вернемся, приведем помощь. Местную стражу, полицию, охранников-помпилианцев - кого-нибудь. Главное - вырваться! Хрипя, он вывалился в коридор. Стены - практичный и негорючий керамопласт «под камень». Тусклый свет панелей на потолке. Направо? Налево?
        Где выход?
        Секунда колебаний растянулась на века. По левую руку от беглеца шагов через десять проход упирался в типовую мембрану. Чутье подсказывало, что мембрана заблокирована. Два раза подряд судьба не улыбается. По правую же руку коридор плавно изгибался, не позволяя увидеть - что за поворотом.
        Шаг. Другой. Третий. На этом путь закончился: в стене возник овальный проем, и из него выдвинулся человек. Без «стрекозиной» маски, с открытым лицом. Присмотрись Лючано внимательнее, наверняка узнал бы похожего на йети гитариста. Но присматриваться было некогда. Хватило мимолетного взгляда: камуфляж со множеством карманов, рейнджерские ботинки…
        Враг!
        Отчаянно завопив, в прошлом - раб, а теперь - свободный человек, Лючано замахнулся окровавленной тростью. Гитарист отшатнулся, удар металлического кулака пришелся ему в плечо. Следующий взмах завершился неудачей: пудовая гиря, натуральная и твердая, врезалась свободному человеку в ухо. Его сбили с ног, отобрали трость, больно пнули по ребрам, завернули руки и скрутили за спиной. Запястья стянула жесткая петля.
        В проеме уже стоял второй захватчик: барабанщик.
        Голова гудела, ухо пылало огнем. Ломило вывернутые плечи. Музыканты-террористы принялись орать - не на беглеца, а друг на друга. Тарталья не понимал ни слова. Кричали вроде бы на вехденском. В глаза бросился нитяный пояс с тремя узлами, хорошо видимый под расстегнутой курткой барабанщика - и сомнения отпали окончательно.
        Вехдены.
        Наконец террористы охрипли и угомонились. Гитарист, зло покосившись на пленника, сунулся в студию. И Лючано понял: жить ему осталось минуту, не больше.
        Сейчас вехден увидит мертвеца. Справиться с пси-хирургом в одиночку невозможно: на близком расстоянии психир лишит воли и обездвижит шесть-семь противников. Чтобы противостоять его влиянию, надо самому быть сильным телепатом. Или помпилианцем с мощнейшим «клеймом». Наверное, есть еще варианты: пси-блоки, позволяющие выиграть несколько секунд, спец-методики… В любом случае, человек, заваливший Кавабату, смертельно опасен! Оставлять такого в живых - себе дороже.
        Похитители не станут рисковать.
        Из студии вехден выскочил бледный, всклокоченный. Зверообразное лицо йети цветом напоминало брюхо дохлой рыбы. Гитарист крикнул что-то барабанщику, сорвавшись на хрип. Лючано грубо вздернули за шиворот. Он успел заметить хищный прищур угольно-черных глаз, да копну фиолетовых волос.
        - Стойте! Я…
        Тычок пальцами, собранными в «копье», пришелся в солнечное сплетение. Брызнули слезы, Лючано сложился пополам. Он задыхался, тщетно пытаясь глотнуть воздуха, и лишь без звука разевал рот. Размашистый апперкот швырнул его на стену. Лязгнули зубы, рот наполнился кровью: вязкой кислятиной. Затылок, кажется, треснул от соприкосновения с керамопластом. Безнадежно сбоило зрение.
        «Тебя убивают, малыш».
        - Не на…
        - Храфстра! Ангра храфстра!..
        Пол. Он рухнул навзничь, так и не поняв - от чего. Под ребра пришелся удар тяжелого ботинка. Еще один, каблуком… еще…
        «Тебя убивают, дружок».
        В голове от боли явь смешалась с бредом. Фаруд Сагзи склонялся над капсулой, где лежал мертвый Яцуо Кавабата. Из расколотой головы психира, словно паста из тюбика, лезла сизая плесень куим-сё. У соседней капсулы гитарист-йети и барабанщик с волосами цвета модифицированной плесени избивали ногами соглядатая. Хрустели кости, трещал «волшебный ящик»; в мозгу взрывались сверхновые и рождались галактики. Сейчас кое-кого убьют, положат во вторую капсулу, и из пробитой головы Лючано Борготты тоже полезет плесень.
        Вот, оказывается, как добывают куим-сё!..
        - Фаруд! - из последних сил завопил Лючано, пытаясь сквозь годы и расстояния докричаться до старого знакомого. - Фаруд! Сагзи! Спаси меня! Они меня убьют! Фаруд…
        И его перестали бить.
        II
        - Сиди здесь.
        Его толкнули в спину.
        Дверь с тихим шелестом закрылась. Щелкнул замок.
        - Лючано!
        - Тебе плохо?
        Левый глаз заплыл. Правый с трудом удалось «навести на резкость».
        - В-вы-ы… ы-ы?
        Губы распухли оладьями и саднили. Он харкнул кровью себе под ноги. В красной лужице блестел сахарный осколок: зуб. Говорить внятно не получалось. Артикуляция - пытка. Слова - проволочный «ерш». Язык - бревно.
        Он сосредоточился.
        - Джессика? Давид? С вами все в порядке?!
        Каморка - четыре на пять шагов. Койка застелена мятым одеялом. Пододеяльник смешной, в горошек. На привинченном к полу столике - бутыль из пластика. Должно быть, с водой. В углу - горшок, прикрытый крышкой. Камера «овоща» выглядела пристойнее.
        - С нами все в порядке
        Первый раз, как обычно, близнецы ответили хором. И разделились:
        - А с тобой - нет.
        - Тебе надо прилечь.
        - Ты сам дойдешь до кровати?
        - Ага…
        Он доковылял до койки, рухнул поверх одеяла и охнул в голос. Под сердце вбили штырь, тупой и ржавый. В сравнении со штырем меркло все остальное.
        - У тебя лицо разбито.
        - Давид, неси воду. Я ему руки развяжу.
        - Несу.
        Со стоном Лючано перевернулся на живот, чтобы Джессике было удобнее. Узлы чертов гитарист затянул на совесть. Девочка вместе с братом, пришедшим ей на помощь, провозились минут пять.
        - Готово. У тебя платок есть?
        - Ы-ы…
        Отбитые при падении, мертвые пальцы не слушались. С третьей попытки удалось извлечь из кармана скомканный платок.
        - Сядь и наклонись, - скомандовала Джессика. - Будет больно.
        Она явно копировала интонации, услышанные в каком-то фильме. Это было бы смешно, но не здесь и не сейчас. Лючано устало закрыл глаза. Прикосновение влажной ткани. Лоб, висок, скула… Холодок. Боль. Королева Боль стояла рядом со своим верноподданным, не спеша завершить аудиенцию. Дважды Тарталья лишь диким усилием воли сдерживался от потока ругательств.
        Стараясь отвлечься, он думал о милосердии Королевы. Могло быть хуже. Гораздо хуже. Могло вообще ничего не быть…
        - Я закончила.
        - Ты выглядишь гораздо лучше. Не так страшно, - Давид положил ладошку поверх запястья Лючано. - Я буду держать тебя за руку. Когда держат, меньше болит. Я знаю.
        Предплечье мальчика густо покрывали синяки. На щеке Джессики красовалась царапина - от скулы к углу рта. С детьми тоже не церемонились.
        - За что тебя?
        - Я убил человека. Психира.
        - Психира?!!
        От обычной бесстрастности в голосах близнецов не осталось и следа. Это было как орден, врученный за доблесть.
        - Я не хочу об этом рассказывать. Я еще никогда никого не убивал.
        - Мы понимаем, - кивнула Джессика. - У тебя средний хомицидный тип психики.
        - Что?!
        - Существует три хомицидных типа психики. Человек, способный к убийству в любой момент. Человек, способный к убийству в кризисной ситуации, - девочка сощурилась, вспоминая. - И человек, в принципе не способный убить лично или отдать приказ лишить кого-либо жизни.
        - Первый и третий типы относят к редким, - Давид улучил момент, пока сестра набирала воздух в легкие. - Они лежат в области психических патологий. Твой тип - наиболее распространенный. Ты нормальный.
        - Спасибо, утешили!
        - А наш дядя, к примеру, относится к третьему типу. Убийство противоречит его складу мышления. Дедушка может убить, а дядя - нет. Это усложняет ему жизнь.
        - Надо же! - не удержался Тарталья. - Какой хороший человек ваш дядя!
        - Зато он может разорить конкурента! - вступился за дядю Давид.
        - Опозорить!
        - Чтобы с ним больше никто дела не имел!
        - В рабство продать может… - тихо добавила девочка.
        - Айзек Шармаль? О да, этот может!
        Лючано понял, что сболтнул лишнее. Он не должен был ничего знать о дядях, которые продают племянников в рабство! Результат не заставил себя ждать. Близнецы умолкли, как по команде. Две пары глаз сверкнули знакомым стеклом. К блеску примешивался страх: глубоко, на донышке.
        Первой решилась Джессика.
        - Откуда ты узнал, что Айзек - наш дядя?
        - У тебя было недостаточно данных для умозаключений, - Давид убрал ладошку с руки Тартальи. - Или достаточно в одном-единственном случае.
        - Ты не тот, за кого себя выдаешь?
        Близнецы сделали шаг назад. Но ответ нашелся - простой, как все гениальное. А главное, в меру правдивый.
        - Все элементарно, ребята. Я знаком с вашим дядей, Айзеком Шармалем-младшим. За день до конфликта с легатом Тумидусом мой театр работал его заказ. Мы обслуживали вечеринку. Китта, Хунгакампа, Йала-Маку 106, если вас интересуют подробности. На вилле я познакомился и с вашим дедом, Лукой Шармалем. Вы похожи. Особенно на дядю. Фамильное сходство.
        Близнецы переглянулись.
        На оценку новой информации им понадобилась пара секунд.
        - Похоже на правду. Вероятность 83%.
        - Принцип обрезания лишних сущностей, Давид.
        - Да. Ты права. 87%
        И, обращаясь к Лючано:
        - Мы не знали. У тебя было достаточно данных.
        - Извини, что не поверили.
        - Мы разучились верить. Мы привыкли рассчитывать вероятности.
        - Когда вероятность больше 72%, человеку можно доверять.
        - Ровно на семьдесят два процента! - улыбнулся Тарталья.
        Королева Боль оценила его героизм, хлопнув по губам шипастым веером. Язык нащупал саднящую пустоту на месте выбитого зуба. Еще два шатались, словно пьяные гуляки.
        - Тебе - на целых восемьдесят семь.
        Уголки рта девочки чуть заметно дернулись. Джессика шутила! Юмор гематров - вещь сложная, доходит с запозданием…
        Лючано сменил позу и охнул: штырь в ребрах никуда не делся.
        - Значит, дядя приказал вас похитить?
        Ответ он знал. Было интересно, что думают сами близнецы на сей счет.
        - Нас похитили люди в масках.
        - Совпадение внешности с нынешними похитителями - 76%.
        - Но Эдам, наш голем, не предотвратил похищение.
        - Он танцевал и пел.
        - Эдам - наш семейный голем. Чужой не сумел бы его переклеить. Подменить гематрицу Эдама могли четыре человека: мы, дядя и дедушка. Мы гематрицу не меняли.
        Зажмурясь, Лючано представлял себе лица близнецов и пытался угадать, что на них отражается. Одно дело: ты видишь историю в «волшебном ящике». Другое дело: двое малышей восстанавливают цепочку событий, звено за звеном, идя над пропастью загадок по хрупкому мосту логики.
        Вспомнился рассказ маэстро Карла, который знал все, но понемножку. Родная звезда гематров, чье название стерлось из памяти, в глубокой древности стала сверхновой, уничтожив планету, колыбель этой расы. Перед взрывом, предвидя катаклизм, гематры ушли «в рассеяние» на транспортных звездолетах. Большинство разлетелось по Галактике, осев в разных мирах. Меньшинство, обладавшее значительными средствами, выкупило у Совета Лиги ряд необитаемых, но пригодных для жизни планет в созвездии Жезла. Исконные названия планет колонисты отвергли, заказав и оплатив внесение изменений во все энциклопедии и справочники.
        Маэстро помнил три новых названия - Сиван, Мархешван и Адар.
        «Ты засыпаешь, дружок, - вмешался Гишер. - Проснись».
        - Остаются дедушка Лука и дядя Айзек. Дедушка - 36%. Дядя - 59,5% И 4,5% вероятности взлома генокода у голема. Но взломщик потребовал бы выкуп.
        - Значит, от нас хотели избавиться.
        - Мы точно не знаем, зачем дяде или дедушке понадобилось от нас избавляться, - в голосе Давида мелькнула растерянность. - Мы были хорошие дети. Послушные. С сильным потенциалом. Наверное, это из-за нашего отца. Мы знаем, кто наша мама…
        - А кто отец - не знаем. Вдруг он - очень плохой человек? Вдруг мы - позор семьи Шармалей?
        «Им ничего не известно об открытии профессора Штильнера. Они предполагают наиболее вероятное. Принцип „обрезания лишних сущностей“. Бьют не в „яблочко“, но рядом…»
        - А почему, - спросил Лючано, - дядина вероятность выше дедовой?
        - Дедушке было бы проще нас убить. На 28% проще.
        - Дядя Айзек - хомицид-3. Продать в рабство - сложнее, но это дядя может.
        - Гораздо сложнее! - с презрением, от которого Лючано содрогнулся, заявила Джессика. Судя по всему, девочка удалась в деда. - Стали накапливаться ошибки. Чем сложнее план - тем больше ошибок. Дядя Айзек не сумел их все скорректировать.
        «Бедненький дядя Айзек…» - шепнул издалека Гишер.
        - Дядя хотел сделать из нас роботов.
        - А роботы не бывают Шармалями. У роботов нет семьи.
        - Сейчас накопление ошибок достигло критического уровня. Дяде пришлось снова нас похитить.
        - Мы должны извиниться. Тебя схватили из-за нас.
        - А Юлия, - возразил Тарталья, - утверждает, что из-за нее!
        - Она тоже права, - серьезно кивнул Давид. - Если бы она нас не выкупила, похищения бы не было.
        - Юлия не заклеймила нас…
        Логические выкладки доставляли детям едва ли не физиологическое удовольствие.
        - …без клейма мы перестали делаться роботами. А это не устраивало дядю.
        - Он не хотел, чтобы мы попали к Юлии!
        - При чем тут Юлия?
        Одолевала апатия. В голове мутилось. «Ты заработал сотрясение мозга, дружок», - обрадовал Добряк Гишер.
        - За ней следили дядины люди.
        - Они могли следить за нами, а не за ней.
        - А как тогда он выяснил, что на нас нет клейма?
        - Мог и не выяснять! Просто узнал, что мы у Юлии, и принял срочные меры!
        Лючано впервые слышал, как близнецы спорят, не сойдясь во мнениях.
        - В любом случае, план дяди Айзека был нарушен. Либо самим фактом, что мы попали к Юлии, либо тем, что она не поставила на нас клеймо.
        - Это важно, Давид! Юлия не случайно выкупила нас. Она нас искала и нашла. Вероятность совпадения - 0,4%. Значит, мы ей нужны не как роботы!
        - Ты забыла дядину монографию? Помпилианцы не ассоциируют рабов и людей. Юлия не могла нас найти, пока мы были рабами! Мы попадали в «слепое пятно» ее психики.
        На детей было любо-дорого посмотреть. Щеки разрумянились, речь обогатилась интонациями, руки пришли в движение. Близнецы стремительно «оттаивали» - так увлекла их логическая головоломка.
        - Тем не менее, она искала и нашла.
        - Возможно, ее попросил об этом дедушка. Вероятность… около 30%, - Давид виновато потупился. - Точнее не выходит.
        - Или наш неизвестный отец. Вероятность… Тоже около тридцати.
        - Получается, что Юлия - не помпилианка!
        Эту фразу близнецы, не сговариваясь, произнесли хором.
        - Иначе она не нашла бы нас.
        - Она не пользуется рабами!
        - Она не стала нас клеймить!
        - Она не помпилианка!
        - Полукровка?
        «Айзек Шармаль имел дело с Юлией раньше, - подсказал издалека маэстро Карл. - Он точно знает, что Юлия - чистокровная помпилианка. Повторив умозаключения близнецов, милый дядюшка Айзек способен сделать кое-какие интересные выводы…»
        Дверь с шелестом отъехала в сторону.
        - Выходи, - угрюмо приказал барабанщик.
        III
        Если ноги слушались, то голова объявила забастовку. Или ушла в отпуск по болезни. В правом ухе бил набат. В левом кто-то мерзко, визгливо хихикал. Перед глазами вертелась огненная карусель. Стены коридора мотались из стороны в сторону, словно он находился в салоне мобиля, ведомого пьяным в дюзу водителем. Королева Боль шествовала бок-о-бок с верным вассалом. Ладонь Королевы лежала на ржавом штыре, засевшем в ребрах.
        И вдруг эта ладонь сжалась в кулак.
        Инерция бросила его вперед. В груди полыхнуло яркое пламя электросварки, рассыпавшись шариками окалины. Однако упасть Лючано не дали. Гитарист с барабанщиком, шагавшие позади, держа пленника под прицелом импульсных лучевиков, успели подхватить его под руки. Конвоиры не доверяли «профессору», боясь притворства. Стволы уперлись под ребра - слева и справа. Хорошо хоть, не там, где угнездился проклятый штырь.
        Дальше его, считай, несли.
        Путь закончился у типовой мембраны. Сейчас пленника держал только барабанщик. Гитарист, убрав оружие в кобуру, снимал перчатки из непромокаемой ткани. Ну конечно! Пленник весь в крови, а мы - вехдены, нам крови касаться нежелательно. Внутренний огонь у нас от этого страдает. Переоделись, чистоплюи. Камуфляжик запачкали, пока живого человека били! Похищаем, значит. Убиваем. Психирам скармливаем.
        А пальчики в крови измарать - запрет!
        Впрочем, перед логикой энергетов пасуют самые могучие умы Вселенной. Куда уж скромному невропасту…
        Гитарист хлопнул по идентификатору. Мембрана, распавшись на тонкие лепестки, втянулась в стены. Пленника толкнули внутрь. Тарталья моргнул - раз, другой. Ущербное зрение играло с ним злые шутки. На него рушилось и все никак не могло упасть небо - огромное, звездное.
        Бескрайняя глубина выстлана черным бархатом. Бриллиантовые гвоздики забиты по шляпку. Мерцают огоньки. Плывут объемные диаграммы. Пульт изгибается полукругом.
        Они в открытом космосе!
        И, судя по всему, корабль давно покинул Террафиму.
        Ноги подкосились. Барабанщик усадил пленника в свободное кресло. Инстинктивно Лючано захотел вцепиться в подлокотники - и не смог. Руки были скованы силовыми наручниками. Он и не заметил, когда ему нацепили «браслеты».
        «Корабль - это скверно. Очень скверно, малыш, - озабоченно бросил маэстро Карл. - На планете у тебя имелся шанс. А космос не прочесать патрулями, не просканировать локаторами. Спишут за борт - и поди узнай, где сгинул какой-то невропаст…»
        - Смотри сюда!
        Лючано повернул голову. Еще один вехден, которого он раньше не заметил, указывал на висящую в воздухе рамку. Устройство гиперсвязи. А вехден - Бижан Трубач. В памяти четко отпечатался снимок, где Бижан, раздувая щеки, дул в трубу.
        Он здесь главный, хомяк.
        Картинка в рамке была плоской - на объемную требовалась уйма энергии. Гипер и так жрал ее без меры. Плюс наводки на остальную аппаратуру… Изображение шло полосами и волнами - помехи. Тем не менее, Лючано узнал человека, находившегося на другом конце Галактики. Несмотря на то, что нижнюю часть его лица закрывала белая повязка.
        - Кто это? - спросил Фаруд Сагзи из рамки.
        Он говорил на вехд-ар, но Лючано все понял. Другой вопрос был бы сейчас абсолютно неуместен.
        - Профессор Адольф Штильнер, - ответил Бижан на унилингве.
        Фаруд вгляделся пристальнее.
        - Это не профессор Штильнер.
        Голос его не предвещал ничего хорошего. Лючано помалкивал, надеясь, что бывший сиделец Мей-Гиле сам узнает любимого экзекутора. Сагзи о чем-то распорядился. Через пару секунд в рубке сделалось заметно светлее.
        - Борготта?! Что ты делаешь на «Нейраме»?!
        Лючано выдавил из себя грустную улыбку. Забыв о наручниках, попытался развести руками:
        - Твои люди схватили меня по ошибке. Вместо профессора.
        - Та-а-ак…
        В гневном взоре Фаруда отчетливо разгорался вехденский огонь. Бижан Трубач попятился, конвоиры съежились и прикинулись деталями обстановки.
        - Идиоты! - взорвался Сагзи. - Это Лючано Борготта, невропаст. Мы с ним вместе сидели на Кемчуге! За что вы его измордовали?!
        - Это опасный человек! - голос Трубача «пустил петуха». - Он убил…
        - Кого? Кого он убил?!
        Лицо Фаруда весьма кстати пошло багровыми полосами. Помехи с услужливостью наемника-кукольника добавляли вехдену праведного гнева. Рамка начала плыть перед глазами. Фокусировать на ней взгляд было все труднее.
        - Кавабату! Психира!..
        - Психира?!
        Рамка свернулась тонкой спиралью. На верху спирали горела звезда.
        Свет в рубке померк.
        IV
        Чернота.
        Провал.
        Ослепительная вспышка. Радужный калейдоскоп. Ничего не разобрать. Снова тьма. Суета вдалеке, на периферии сознания… Боль! Я здесь, моя Королева! Лючано Борготта по вашему приказанию…
        Ребра стискивают стальные обручи. Щупальца спрута. Кольца гиганта-удава. Может, это татуировка Папы Лусэро? Разрослась, заматерела, набралась сил - и душит носителя?
        Нет, карлик-антис не сыграл бы со мной столь злую шутку!
        На меня надевают доспех. Ну конечно! Старинный доспех, тяжелый, стальной… Что ж вы творите, уроды?! Он мне мал! Пластины врезались в кожу, давят… Я задохнусь! Не надо - доспех. Если доспех - значит, с кем-то драться. На мечах, топорах, кухонных скалках. Я не умею драться. Я болен. Я ранен. Дайте мне лечь. Выйду на арену - и упаду.
        Оставьте меня в покое!
        Не слышат. Не хотят слушать. Застегнули. Жмет. И штырь в ребрах никуда не делся. Вы б его вынули, прежде чем - доспех… Как же я, со штырем-то? Не надо! Не трогайте мою голову! Она расколется! Отвалится…
        Скорей бы отвалилась!
        Надевают шлем. А он не лезет. Что ж у вас все такое маленькое, тесное - и латы, и шлем?! Ага, услышали. Бьют кувалдой, чтоб налез. Отстаньте, изверги! Сейчас шлем заклепают - и уже не снимешь. Никогда. Придется всю жизнь в шлеме ходить.
        Опустили забрало. Сплошное, без дырок, без щелей. Ничего не вижу. Дайте мне меч! - я вас… слепой, раненый!.. падая, лёжа, зубами…
        «Успокойся, малыш».
        Маэстро? Вы тоже на арене?! Ну, вдвоем-то мы их…
        «Втроем, дружок. Втроем».
        Во тьме роились блестящие мухи. Кружились, выписывали петли, мельтешили перед глазами. «У тебя нет, глаз, малыш». Действительно, нет. Заросли диким мясом. Как же тогда он видит звездную пургу из золота и серебра?
        Это смерть?
        Голова ныла, как ревматический сустав на погоду. Одолевал зуд. Казалось, туловище покрыто сыпью. Штырь в ребрах торчал по-прежнему, но беспокоил не слишком. «Живехонек, дружок, - доверительно сообщил Гишер. - У мертвых ничего не чешется». Тарталья хотел было взъерепениться - мол, ты-то откуда знаешь?! - но передумал.
        Вдруг старый экзекутор и впрямь что-то знает?
        - Как? Это еще не все?
        Знакомая рубка звездолета. Кресло с Лючано откатили в дальний от входа угол. Перед рамкой гиперсвязи мыкался понурый Бижан, огребая от начальства по полной. Гитарист с барабанщиком смахивали на надувные куклы, из которых выпустили две трети воздуха.
        - Докладывайте!
        Разнос продолжался. Помехи окончательно превратили лицо Сагзи в злобную морду чудовища-людоеда.
        - Мы взяли еще одну… э-э… Пленницу.
        - Зачем? - спросил Фаруд.
        В голосе его читался интерес хирурга, выяснившего, что коллега-анестезиолог вместо наркоза ввел оперируемому литр простокваши.
        - Она сама просила! Уверяла, что даст информацию. Ну, я и решил…
        - Ты решил? Какое у тебя было задание?
        - Захват детей и профессора.
        - Вот именно! Дополнительные «пленницы» в задании не фигурировали. И, тем не менее, ты решил…
        Беседа шла на вехд-ар. Гортанный, цокающий выговор. Но незнакомые слова чудесным образом трансформировались в понятную речь на унилингве. И последняя странность: Тарталья видел происходящее сверху. Может, он до сих пор без сознания? А его когтистый Лоа-полиглот, оставив тело, болтается под потолком рубки?
        Если так, хорошо бы взглянуть на себя со стороны.
        А ну-ка…
        Рубка крутнулась перед глазами, вызвав мгновенный приступ головокружения. Секундой позже Лючано уже лицезрел тело, сидящее в кресле. В первый момент он не узнал себя. «Вот что значит, - с сочувствием произнес маэстро Карл, - изуродовать, как бог черепаху!»
        Сравнение было точным.
        Испачканная рубашка исчезла. Торс плотно облегал бронежилет, по дизайну стилизованный под черепаший панцирь. Края жилета врастали в тело, уходя в плоть тонкими отростками-ложноножками. На грудной панели мерцали ряды индикаторов: семь красных, четыре ярко-синих и десяток зеленых. Голые руки по-прежнему сковывали силовые наручники. По правому плечу, забираясь под жилет и на открытую шею, вились щупальца татуировки.
        На голове красовался глухой шлем с прозрачным забралом. От шлема к панцирю, пульсируя, тянулись гибкие стебельки. Стебель потолще рос из теменного гребня. Вверху он изгибался и пропадал из поля зрения. Как «удочка» у глубоководной рыбы-удильщика.
        «Им ты и видишь, - просветил Гишер. - Камерой на конце „удочки“».
        Сквозь забрало Лючано разглядел слой «замазки» цвета корицы, покрывавший его собственные глаза. Вокруг глаз темнели огромные синяки: «очковый эффект» от сотрясения мозга. Щеки испещрили мелкие оспинки - следы кассетного инъектора.
        В памяти всплыло название этого чуда техники. МОРС - мобильная регенеративная система. Малый комплект, со встроенным «толмачом» на сорок два языка. Полный выглядит как скафандр - по визору показывали. Спецснаряжение для элитных частей: диверсантов, разведчиков и групп захвата. В МОРСе даже серьезно раненый боец мог продолжать активные действия.
        «Выше нос, малыш. Ты нужен им живым…»
        - …спит. Или в коме. Пытались разбудить - не смогли.
        - Дайте изображение!
        «Удочка» повиновалась мысленным командам, словно часть тела. «Как раб - помпилианцу», - пришло на ум гадкое сравнение. Камера качнулась, ловя в объектив Бижана и рамку с Фарудом. По знаку Трубача барабанщик принялся колдовать над пультом. Перед рамкой в воздухе сконденсировалась обзорная голосфера.
        - Спит, говорите?
        Юлия, как ни в чем не бывало, прохаживалась по студии, осматривая импровизированное узилище. Одежда помпилианки была в полном порядке. Черные волосы она стянула на затылке резинкой, образовав игривый хвост. Лицо отражало сдержанный интерес:
        «Куда я попала?»
        - Идиоты! Лучше бы вы схватили короля Бенуа… В рубку ее! Только без грубостей. И наладьте нормальную связь, наконец! Стабилизация скорости на гипер-оптимуме - 0,63 света. Всему вас учить надо!..
        Барабанщик с гитаристом покинули рубку со скоростью, близкой к гипер-оптимуму. Бижан же активировал еще одну сферу на коммуникаторе. В первый миг Лючано решил: трубач открыл окно прямиком в адский котел! - и вскоре понял, что недалек от истины.
        В сфере отражался реакторный отсек корабля.
        Фильтры камеры предупредительно ослабляли сияние: иначе зритель мог ослепнуть. Вертикальный прозрачный цилиндр реактора, высотой в два человеческих роста, наполняло яростное пламя. В центре конденсируясь в плотный шар огня, по краям оно бурлило, клубилось, свивалось кольцами. Жадные языки протуберанцев облизывали стенки, пробуя цилиндр на вкус.
        В реактор словно заточили микро-звезду.
        Что за процесс питал рукотворное светило энергией - аннигиляция, кварковый распад, банальный термояд или что-то еще, известное лишь Хозяевам Огня - Лючано не знал.
        У реактора замерли два голых по пояс вехдена. Нижние части лиц у обоих закрывали белые повязки, обязательные при работе с огнем. Ну конечно! - второй гитарист и клавишник… Музыканты-террористы занимались важным делом. Каждый просунул правую руку в цилиндр через короткий и толстый патрубок. Оба сосредоточенно налаживали что-то внутри. По стенам отсека метались алые сполохи - демоны плясали в пекле под аплодисменты владык.
        От любого, кроме вехдена, давно не осталось бы и пепла. Температура в реакторе составляет миллионы градусов. Да и в самом отсеке наверняка жарковато. Но клавишник с гитаристом даже не вспотели. Их обувь, штаны и повязки на лицах тоже оставались целехоньки.
        - Реакторный, ответьте!
        - Реакторный на связи!
        Руки вехденов шевелились, лепя раскаленный «снежок».
        - Стабилизировать скорость на 0,63 света. Держать до следующего распоряжения.
        - Есть 0,63.
        Музыканты глянули на приборную панель, плохо различимую из рубки. Затем уставились на светило в реакторе. Сияние центрального шара изменило цвет, из охристо-алого делаясь стерильно-белым. Бледно-голубые протуберанцы оплели шар сплошным вихрящимся коконом.
        Фильтр камеры еле справлялся с нагрузкой.
        - Ты очнулся, Тарталья. Не притворяйся.
        Изображение в рамке стало четким. Фаруд хмурился и заметно нервничал.
        - Как ты оказался в доме Юлии Руф?
        - Она меня пригласила. В гости.
        - Ты выбрал удачное время для визита, - буркнул вехден. - Ладно, допустим. Как ты убил психира?
        - Тростью.
        Хвала МОРСу: можно было говорить шепотом, почти не шевеля губами. Транслятор шлема усиливал самый слабый звук.
        - Я чего-то о тебе не знаю. Чего?
        Обнаглеть? «Ты обо мне вообще ничего не знаешь, Фаруд!» Или не дразнить зря опасного человека?
        «Вали все на меня!» - ухмыльнулся издалека старик-экзекутор.
        «Спасибо, Гишер!»
        - Я - экзекутор. Помнишь Кемчугу? Гишер многому меня научил. Плюс пси-устойчивость невропаста. Посмотри в энциклопедии: мы негипнабельны, и так далее.
        - Энциклопедия? - явный хомицид-1, способный к убийству в любой момент, вехден колебался. Давняя приязнь мешала простому решению. - А в энциклопедии сказано, что мне теперь с тобой делать? Был бы жив Кавабата…
        Уголок «глаза» засек движение. Дверная мембрана распалась, и в рубке объявилась Юлия, сопровождаемая захватчиками. Удивление, на миг вспыхнув в ее взгляде, подчиняясь железной воле, уступило место вежливому интересу. Это была прежняя, умная и расчетливая стерва, вполне способная рассорить два созвездия в разных концах Галактики.
        - Привели, - доложил барабанщик.
        - Не скажу, что рад видеть вас, миледи, - Фаруд открыл лицо, сдвинув повязку на грудь. - Жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. Выбор у меня невелик.
        - У вас вообще нет выбора, Сагзи.
        Помпилианка стояла к Лючано спиной. Но он без труда представил милую улыбку, адресованную вехдену.
        - Вы не предложите даме сесть?
        - Бижан, кресло!
        Трубач подогнал кресло, ролики которого двигались в полозьях на полу рубки. Кивком поблагодарив музыканта, Юлия забралась в кресло с ногами. Грация кошки, вид капризной нимфетки. Оставалось гадать, какой фортель она выкинет сейчас.
        - Минуту назад вы, Сагзи, размышляли: убить меня, или попробовать договориться? Как человек бывалый, вы избрали убийство. Так вот, любезный друг, повторяю: выбора у вас нет. Убить меня вы не можете. Придется идти на компромисс.
        - Вы уверены?
        Юлия частично заслонила рамку гиперсвязи. Камера на «удочке», уловив желание носителя шлема, завертелась, ища более приемлемый ракурс. Удобная штука, однако! А за спину себе заглянуть можно?
        За спиной, укреплен «липучкой» на панели обзорников, висел очередной снимок. Фаруд, Бижан и барабанщик обнимались со светловолосым громилой - тоже, должно быть, музыкантом с большой дороги. Вся компания сверкала белозубыми ухмылками. У барабанщика зубы росли вкривь и вкось. А Фаруд, считай, висел на громиле, хохоча до слез.
        - Вам знакома помпилианская система дальней связи?
        - В общих чертах.
        - Сейчас объясню. Наше «клеймо» действует на любых расстояниях, обеспечивая контакт хозяина с рабами. Мы в силах мгновенно передать сообщение «почтовому» рабу. Или принудить его к определенным действиям. Рада сообщить, что у меня таких рабов не один, и не два. На разных планетах. В данный момент они «законсервированы».
        - В смысле?
        «Она блефует! Фаруд не в курсе ее обезрабливания!..»
        - Я ими не пользуюсь. Они едят, пьют и бездельничают. А в мозгах у них, как в банковском сейфе, хранится информация разного рода. Догадайтесь, Сагзи: что именно я загрузила в «сейфы» моих почтовиков в первую очередь?
        - Раб не может быть свидетелем, миледи.
        Показное спокойствие стоило вехдену немалых усилий.
        - Но раба можно освободить. Дистанционно, в течение доли секунды. А в случае смерти хозяина рабы, не оформленные в завещании на наследника, освобождаются автоматически. Мои почтовики, например, в завещании не фигурируют. На них открыты особые счета в банке. Освободившись, они сумеют воспользоваться деньгами, лишь сообщив кое-какие сведения куда следует. Представителям соответствующих служб, журналистам, государственным чиновникам. Получив свободу, они с радостью помчатся…
        - Ложь! Вы не посмеете! Всплывет и ваша роль в этом деле!
        - Живая - не посмею. Вернее, не захочу. Это страховка, дружок, - в речи Юлии пробились знакомые обороты экзекутора. - Милый женский секрет. Береги меня, сдувай пылинки, и доживешь до глубокой…
        Сокрушительный удар потряс корабль до основания.
        Свет мигнул и погас.
        V
        Лючано выбросило из кресла. Он покатился по полу, благословляя спасительный МОРС. «Удочка» на шлеме моталась, пытаясь стабилизировать изображение. Знать бы, почему, но в поле зрения неизменно попадала дрейфующая по рубке голосфера. Время остановилось, миг растянулся на световой год; жестяная коробка, барахтающаяся в чернилах Вселенной, и букашки, запертые в ней, потеряли всякий смысл.
        Осталась лишь сфера, где был ад.
        В реакторном отсеке творился кошмар. Рваная дыра в стене топорщилась лепестками слоеного термосила. Казалось, злой мальчишка пробил жестянку гвоздем. Тарталья представил себе этот гвоздь, силу удара - и ужаснулся.
        Все незакрепленные предметы вынесло в пробоину. Краткий всхлип воздуха, выходящего наружу - и в отсеке воцарилось суровое безмолвие космоса. Смешно кувыркаясь, нелепое на фоне звездных россыпей, от корабля удалялось тело одного из вехденов.
        Второй куда-то исчез.
        Цилиндр реактора раскололся наискось. Из него хлестали огненные плети - вялые, жиденькие, тускнея и угасая. Прежде белое с голубоватым отливом, сияние желтело, подобно кроне дерева осенью. Золотистое свечение по краям налилось пурпуром. Пурпур темнел, обретая цвет темной киновари.
        Кровь корабля сворачивалась.
        «По крайней мере, мы не взорвемся», - решил Лючано. В финальной вспышке угасающего реактора он разглядел смутную тень, возникшую в отсеке. Мрачный силуэт; гротескная пародия на человека. Тень шагнула вперед, как если бы намеревалась выйти из сферы коммуникатора, и связь прервалась.
        Время встряхнулось и ринулось вскачь, наверстывая упущенное.
        Над пультом отчаянно мигала ярко-оранжевая строка: «Тревога! Разгерметизация корабля!» Выла сирена, вихляющимся сверлом разрушая мозг. Звук дергал нервы, как пьяный бездарь - струны расстроенной вдрызг гитары, грозя швырнуть рассудок в бездну паники.
        Лючано балансировал на самом краю.
        Он попробовал встать, но корабль опять тряхнуло. Компенсаторы инерции подвели: Тарталью кинуло на пульт. Он успел выставить руки. Ладони с размаху влипли в ряды мерцающих биосенсоров. Следом в соприкосновение с пультом пришел шлем. «Внешнее» зрение мигнуло, закружилась голова… Нет, это корабль начал вращаться!
        «Ты дал какую-то команду, малыш…»
        Проклятье! Былая тряска теперь выглядела детской забавой. Шалун-великан от души наподдал жестянку ногой. Лючано полетел кувырком, без особого успеха пытаясь за что-нибудь зацепиться. Он искренне жалел, что перед отлетом с Сеченя забыл написать завещание. Прокатившись по потолку, рухнул на опрокинутое кресло, въехал локтем в грудь Юлии, врезался в барабанщика, разевающего рот, как рыба на берегу…
        Гравитация нагло чудила. Тарталья взмыл, завис в воздухе, смещаясь в сторону обзорников. Потроха всплыли к горлу, накатила тошнота. В следующий миг его снова распластало на полу - одна радость, что поверх барабанщика. Навалилась страшная тяжесть, подминая, расплющивая тело в плоский блин.
        «Все. Прилетел, кукольник…»
        Тяжесть исчезла. Тело стало легким. Лючано часто-часто задышал полной грудью. Мигом позже он ощутил два комариных укуса под ребра - справа и слева. Сработали инъекторы МОРСа. Умная машинерия решила, что пациенту пора делать укол. Интересно, какой? Может, сразу эвтаназию, чтоб не мучился?
        Пользуясь временной передышкой, он на четвереньках добрался до второго, закрепленного на полозьях кресла. Упав на сиденье, до боли в суставах вывернул скованные «силовиками» руки, нашарил рычажок фиксации. Хватит, налетались!
        «Если гравитация опять скакнет - кресло оборудовано гелевыми компенсаторами…»
        Лишь сейчас он обратил внимание, что места пилотов у пульта тоже не пустуют. В одном, наглухо пристегнут, сидел Бижан, по локоть запустив руки в сферу управления. Трубач лихорадочно пытался выровнять корабль. Второе кресло спешила занять Юлия. Помпилианка застегнула пряжку спас-пояса, активировала добавочную сенсорику…
        Вспыхнул огонек эмитора.
        Перед Юлией вспухла дублирующая сфера.
        - Я гоню диагностику! - перекрывая вой сирены, закричала она Бижану. - Потом буду координировать системы регенерации!
        - Хорошо! Я стабилизирую курс…
        Трубач с досадой поморщился. Выпростав руку из сферы, он с размаху шлепнул ладонью по ярко-красной кнопке. Сирена заткнулась. Оранжевая «Тревога!» тоже погасла. Рубку освещали тусклые «аварийки» под потолком, да индикаторы на пульте. В судорогах умирали, опадая и рассыпаясь в прах, столбики энергетических диаграмм. На обзорниках плясала звездная метель.
        «Нападение хищной флуктуации? Нет, тогда мы уже были бы мертвы. Метеорит? - его засекла бы автоматика. Атака враждебного корабля?»
        На полу ворочались гитарист с барабанщиком. Барабанщик стонал.
        - Я разблокировала системы аварийного маневрирования. Воспользуйтесь ими.
        - Ладно…
        Бижан увеличил диаметр сферы и нырнул в нее с головой. Танец звезд на дисплеях замедлился. Вскоре изображение застыло, придя в норму.
        - Есть! - выдохнул трубач из сферы. - Какие у нас повреждения?
        - Пробоина в реакторном отсеке. Реактор скис. Разгерметизированы три отсека. Компенсатор инерции поврежден.
        - Мобильные ремонтники?
        - Четыре вышли из строя. Три функционируют.
        - Дайте схему повреждений.
        - Даю.
        - Беру на себя управление ремонтниками. Стационарная регенерация - ваша.
        - Уже делаю.
        - Максимум ресурсов - на реакторный отсек.
        - Выполняю.
        - Проверьте запасы воздуха.
        Над пультом колдовали не командир группы боевиков и пленница, которую собирались пустить в расход. Вехден и помпилианка работали, как единая команда, четко и слаженно, спасая корабль и уцелевших людей.
        Вцепиться друг другу в глотку можно и потом.
        Шаги в коридоре они услышали слишком поздно. За миг до того, как в проеме входа, который забыли затянуть мембраной, возникла темная фигура. Похожий в неверном свете «авариек» на видение, пришелец шагнул в рубку.
        Гитарист с рычанием рванулся навстречу - и отлетел прочь, словно сбитая шаром кегля. Молча - ни звука, ни вскрика, ни слова - незваный гость шел прямиком к Лючано. Барабанщик, кинувшись наперерез, вдруг издал детский всхлип, рухнул на колени и зачастил скороговоркой на вехд-ар, уставясь на незнакомца.
        Кажется, он молился.
        Не обращая внимания на молящегося, гость остановился в шаге перед Лючано, дрожащим в кресле. В руках он держал какое-то оружие. Изображение, передаваемое камерой в мозг, расплывалось. Складывалось впечатление, что искусственный «глаз» начал слезиться. Сонная одурь обкладывала мозг ватой.
        «Инъекция! Чертов МОРС вколол мне транквилизатор…»
        Чудовищным усилием Тарталье удалось вернуть зрению резкость. То, что он принял за оружие, было ложкой и миской, где лежали две жестяные баночки с «замазкой».
        На Террафиме настал вечер, а кормилец опаздывал.
        Пульчинелло пришел ужинать.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (около трех лет тому назад)
        Есть болезнь, которой не найти в медицинских справочниках - острый недостаток публичности. Сей вирус демократичен: он не щадит ни бедных, ни богатых. Женщины, мужчины, дети - лишенные внимания, они с настойчивостью наркомана кричат с любого, мало-мальски возвышенного места:
        - Мы здесь!
        Скажите нам спасибо, просят они. Хоть за что-нибудь. Обругайте нас. Выслушайте. Посочувствуйте. Прокляните. Воздайте хвалу. Осыпьте бранью. Только не проходите мимо.
        Потому что мы здесь, и цена нам - грош.
        - Доброго огня, пахлаван-пир!
        Фаруд низко поклонился. Здесь он кланялся на старинный манер: упершись ладонями в бедра и пошире растопырив локти. Вдох-выдох, глубокие, как три удара сердца - и можно выпрямить спину. Этикет соблюден, титул «покровителя силачей» озвучен вслух. Настал час добавить без церемоний, с радостной улыбкой:
        - Здравствуйте, Мансур-ата! Рад вас видеть!
        - И тебе доброго огня, маленький Фаруд! - бас Мансура Гургина, учителя борьбы, приводил в священный трепет любого, кто слышал его впервые. Даже для давних знакомых после долгой разлуки этот бас звучал впечатляюще. - Забыл старика, забыл! Летаешь, гуляешь, пропадаешь за семью дымами…
        Сделав девять шагов, Фаруд утонул в объятиях «покровителя силачей». Пожалуй, никто не звал вехдена «маленьким», кроме Мансура. Пахлаван-пир звал «маленькими» всех, включая кея Кобада IV (да восияет свет владыки над миром!), своего ученика в прошлом. Дородный великан, лишь чуть-чуть обрюзгший с возрастом, в последние годы он хворал ногами, но скрывал это. Старость ходила вокруг да около борца, опасаясь подобраться ближе - а ну как схватит да сломает? А Мансур стеснялся карги-старости, как подросток - скверно одетой, вульгарной матери.
        - Распустился! Кисель, не мужчина! Позор…
        Заливаясь дробным смешком, старик - осторожно, чтобы не искалечить! - хлопал гостя по плечам. Мял пальцами мышцы рук; ухватил за талию, поднял на уровень лица, повертел и поставил на место, будто статуэтку. Со стороны это выглядело шуткой. Но Фаруд хорошо знал: после такой «шутки» пахлаван-пир способен выдать подробное заключение о твоем физическом состоянии.
        И меддиагностер сгорит от стыда.
        - А ну-ка, лезь в «очаг»! Разомни уши деду Мансуру!
        Финальная реплика означала, что гость принят и прощен. Годы отсутствия списаны в утиль, Мансур не сердится. В «очаг», то есть на деревянный помост для поединков, лезть, разумеется, не надо. Старик давно ограничивался наставлениями и редкими, аккуратными демонстрациями. Но стену за «очагом» украшал чемпионский пояс Збышека Станисласа - многократный победитель чемпионатов Галактики по вольной борьбе, Збышек шестнадцать лет назад прилетел на Михр знакомиться с Железным Мансуром.
        Знаменитый тяжеловес был вежлив и доброжелателен. Он разделил «очаг» с пахлаван-пиром, подарил старику свой пояс и улетел на родину - лечить два сломанных ребра и вывих колена. С тех пор борцы переписывались. Збышек именовал Мансура «батей», а Мансур неизменно в первых строках послания справлялся о здоровье «маленького Збышека».
        - Ниже! Иди ниже! Ты пахлаван, или бычье дерьмо?
        Это относилось уже не к Фаруду. Комментируя действия учеников, старик не ограничивал себя в выражениях. Отменно сдержанный вне зала, здесь он становился ругателем и сквернословом. Кому не нравилось, мог уходить и больше не появляться. В обмен на терпеливость и смирение «покровитель силачей» щедро делился опытом.
        В отличие от других учителей борьбы на Михре, он пускал в свой дом не только вехденов. Вот и сейчас: в зале работали трое инорасцев. Коренастый, похожий на жабу богатырь с Тхагола «качал» бублик из камня. По лицу тхаголезца ручьями тек пот: темно-розовый. Как и все его соплеменники, он страдал геморрагическими диатезами. Напротив тхаголезца модификант-серпентоид, гибкий и молниеносный, в одиночестве нарабатывал проход в ноги. К нему и относился комментарий про «бычье дерьмо».
        Хотя, на взгляд Фаруда, модификант и так стелился над самым полом.
        А в «очаге» подвижный, несмотря на внушительный вес, брамайн боролся с вехденом. Типичный уроженец Хордада, вехден был красавцем - хоть статую с него ваяй. Подкачал разве что цвет волос. Блондины среди вехденов - редкость, уникумы. А уж кудри, напоминающие слоновую кость… Блондин атаковал, прорываясь вплотную и раз за разом сбивая брамайна с ног. Попадая на болевой захват, брамайн с терпением, присущим их расе, выворачивался, вскакивал - и вновь осыпал противника градом ударов.
        В зале Мансура-аты разрешалось бить. Старик практиковал «честный стиль», уходящий корнями в далекое прошлое Михра.
        - Кровь горит? - хохотнул пахлаван-пир, отследив взгляд гостя. - Шило в заднице? Покажешь недоумкам, как уши мнут?
        Мятые уши были любимым образом старика. Завистники даже прозвали Мансура - Ухомякой. Но говорить такое предпочитали за глаза. Ухо - ерунда. Хирург-косметолог новое пришьет. А хребет - если врачи успеют, ходи три года в корсетном экзоскелете…
        - Запросто!
        - Молодец, Щенок! Давай, переоденься…
        Здоровая наглость гостя обрадовала пахлаван-пира. Старик расцвел, молодея на глазах. И Фарудово прозвище мигом вспомнил, хитрец! Фамилия Сагзи росла из древнего слова «саг» - собака. Символ уничтожения мирской грязи, собака входила в пятерку «чистых», вместе с человеком, коровой, овцой и ежом. Двадцать лет назад, явившись в дом пахлаван-пира с рекомендацией от важных людей, молодой Фаруд узнал от Мансура-аты, куда следует засунуть все рекомендации Галактики, кивнул и полез в «очаг» - драться.
        - Щенок! - рявкнул старик, подкручивая кончики усов. - Ишь ты…
        Так и осталось: Щенок.
        Где переодеваются, он знал. Жилище Мансура было оазисом традиций. Здесь реформизмом и не пахло. За наружной дверью начинался древний эскалатор: он вел вниз, в коридор, тянувшийся с севера на юг. Дом почти целиком уходил в землю, возвышаясь лишь куполом крыши и чердаком-мансардой. С точки зрения реформистов, сейчас, при наличии кондиционеров и климатических установок, это теряло смысл и не сказывалось на «взращивании огня». Раньше, учитывая близость пустыни - да. Но…
        Никаких «но», отвечал пахлаван-пир.
        Конец спору.
        Жилые комнаты и зал для занятий размещались в юго-западной части дома. Отсюда второй эскалатор поднимал желающих к арке во двор, окруженный глухой стеной. Во дворе, под чинарами, стояли два смежных павильона: раздевалка и душевая. Сняв одежду, Фаруд принял душ - тщательно вымыв руки с мылом перед тем, как встать под струи воды. Обсушив тело, он сунул ноги в шлепанцы из тканевого неопрена (ходить босиком - запрет!) и прошлепал к ячейкам, где отыскал пакет со штанами и рубахой подходящего размера.
        Рядом, на стойке, висели кушаки с кистями. На коврике выстроились тапочки-борцовки - белые, как и весь костюм для борьбы.
        «Белые, как чьи-то волосы…»
        Сравнение родило в сердце легкий мандраж. Он погасил волнение привычным усилием воли. Земляк-блондин - вот ради кого мы явились сюда. Не надо лишний раз вспоминать имя объекта. Не надо думать о годах вашего знакомства. Родство ничего не значит. Известные обстоятельства - прах. Чувства и эмоции омывают душу, как вода - тело. Но ходить целый день мокрым - глупо.
        Есть цель и есть средство.
        Очень жаль, что все произойдет в доме Мансура Гургина. Подари судьба хоть крупицу выбора, он нашел бы для операции другое место. Да, сантименты. Мокрая зола. И выбора нет.
        Костер задуманного горит, пожирая минуту за минутой.
        С того момента, как Фаруд расстался с двумя помпилианцами и одним роботом, прошло двадцать часов. В его распоряжении - еще четыре часа. Хватит с лихвой. Через час все станет ясно. Возрождение державы - или гибель вехдена-неудачника, возомнившего себя спасителем отечества.
        Пора идти в «очаг».
        - Я здесь, Мансур-ата!
        - О! - старик цокнул языком, выказывая одобрение. - Ну, лезь погрейся…
        Повинуясь жесту пахлаван-пира, брамайн оставил помост. Блондин ждал, легонько постукивая кулаком в ладонь. Прыжок «в очаг», ритуальный поклон - и Фаруд сходу ринулся в атаку. Многие покупались на такую манеру, сочтя хладнокровного, расчетливого Сагзи буйным петушком-сорвиголовой. Кое-кто жалел об этом до сих пор; кое-кто больше уже ни о чем не сожалел.
        Финт, «хлест» по глазам. Без контакта, лишь бы блондин откинул голову назад. Теперь нырок под увесистую оплеуху с правой. Такая оплеуха, продолжив движение, живо зажмет шею оглушенного противника под мышкой у борца. Светловолосый красавец куда как тяжелее нас будет. Схватит - не вырвемся.
        Промахнулся? Ну, доброго тебе огня…
        Низко присев, Фаруд в прыжке ударил соперника плечом в живот. И сразу же дернул за щиколотку - так, чтоб нога поехала по доскам помоста. Взять большую массу на амплитудный бросок он не рисковал, обходясь срывами и подсечками. Блондин рухнул с грохотом сбитого истребителя. Судя по сдавленным проклятиям, он больно ушиб локоть.
        Не спеша добивать упавшего, Фаруд отскочил в сторону.
        - Сбив мой, - оценил Мансур-ата, хмуря брови. - Нырок мой на треть. Остальное - не мое. Где взял, Щенок?
        Фаруд ухмыльнулся.
        - Жизнь подарила.
        - Интересная у тебя жизнь была… Эй, Пахлаван Качаль, вставай! Чего зря бока пролеживать?
        Надо же, подумал Фаруд. Все клички помнит, старый хитрец! В вехденском театре кукол числился такой персонаж: Пахлаван Качаль - весельчак и задира, шутник и прохвост. Даже сериал для малышей по визору крутили: «Пахлаван Качаль и Доктор Смерть», «Пахлаван Качаль спасает Галактику»… Помнится, в островном аду Мей-Гиле коптил небо славный парень Лючано Борготта. Он и разъяснил Фаруду, что Пахлавана Качаля знают под многими именами: Полишинель, Петрушка, Пульчинелло…
        Вернулся мандраж. Пахлаван Качаль, Пульчинелло. Волосы цвета слоновой кости. Судьба державы. Еще не поздно отступить, передумать, сдать назад. Казалось, Фаруда снова приковали к креслу для экзекуций. Напротив работал славный парень Борготта, даря боль. И кто-то задавал вопросы. Да? Нет? Да? Нет?
        Только «да» и «нет».
        Нет, ответил Фаруд. Поздно.
        - Ну-ка, еще разок!
        Теперь Пахлаван Качаль был осторожней. Фаруд и глазом моргнуть не успел, как угодил в сокрушительные объятия. Показав удар лбом в переносицу соперника, он высвободил руки и попытался хлопнуть Пахлавана Качаля по ушам. Ничего не получилось. Блондин чуть присел и отправил жертву в полет.
        Падая на доски, Фаруд сгруппировался, ушел перекатом к краю помоста и вскочил, стараясь побыстрее восстановить сбитое дыхание. Пахлаван Качаль смеялся, сверкая белоснежными зубами. Но смеялся он недолго.
        «Возьму третью схватку, - загадал Сагзи, - и все пройдет, как по маслу!»
        Вертлявый, быстрый, он с полминуты избегал «близких отношений». Сопел, хрипел, делал вид, что потрясен неудачным падением. И улучил-таки момент: на миг оказавшись у блондина за спиной, прыгнул и повис на сопернике.
        Упали оба.
        Щенок - на помост, Пахлаван Качаль - на Щенка.
        Со стороны, должно быть, это выглядело смешно. Лицом вверх, блондин валялся на Фаруде, как на перине. Он пытался высвободиться, перевернуться на живот, но - тщетно. Оплетя добычу ногами, взяв шею в плотный захват, Фаруд методично душил Пахлавана Качаля.
        «В удушение не вкладывают силу, - говорил один мудрый человек. Не столь известный, как Мансур-ата, этот мудрец и не искал славы. Он даже мундир с орденами надевал раз в год: к приезду начальства из центрального отделения на Фравардине. - В удушение вкладывают душу. И верный захват. Тогда кое-кто уже не дышит, а еще не знает…»
        Мудрец был прав.
        Вскоре Пахлаван Качаль хлопнул ладонью по доскам «очага», и Фаруд его отпустил.
        - Молодец, маленький Фаруд, - подвел итог пахлаван-пир, жестом приказывая обоим покинуть «очаг». - Если жизнь такому учит, я уважаю эту жизнь. И ты молодец, маленький Нейрам. Просто ты не умеешь жить в «очаге» всерьез. Для тебя это - забава. Ну и ладно, каждому - свое. Доброго вам огня, мальчики! А ну, бегом в душ…
        - Доброго огня, Мансур-ата!
        Когда Фаруд проходил мимо старика, тот потянулся и взял его за руку.
        - Знаешь, маленький Фаруд, - седой борец сжал пальцы. - Хорошая штука: мастерство. Славная штука: опыт. Отличная штука: хитрость. И все-таки случаются минуты, когда сила говорит: хватит! Она очень громко говорит, сила…
        - Я понял, - кивнул Фаруд. - Отпустите, ата. Больно.
        Во дворе было прохладно. Солнце утонуло в облаках. С запада шли тучи: косматые, жирные. За хребтом Бурзэн громыхало: «пастух» щелкал «кнутом», гоня тучи в нужном направлении. Климатологи еще утром объявили, что в полдень назначен дождь.
        Кроны чинар шелестели, пугая мелких птиц.
        - Давно не виделись, - улыбнулся блондин.
        - Давно, дядя, - согласился Фаруд.
        - Брось! Дядя… Я старше тебя на одиннадцать лет. Тебе тридцать девять?
        - Да.
        - Какие наши годы, Щенок?
        - Это верно…
        Во время разговора, пустого и ничего не значащего, Фаруда не покидало ощущение слежки. Чей-то взгляд буравил затылок. Куда ни повернись, он на затылке, этот взгляд. И вспоминался славный парень Лючано Борготта. Его рассказы о куклах: Пульчинелло, Пахлаван Качаль, Петрушка…
        «Нервы. Потом возьму отпуск…»
        В случае провала операции отпуск грозил стать бессрочным.
        Раздевшись донага, оставив лишь нитяный пояс с тремя узлами, охватывавший талию, двое мужчин сунули ноги в шлепанцы, вымыли руки с мылом - и отправились в душ. Блондин выбрал на пульте 3-й био-стимуляционный режим. Фаруд не возражал.
        - Всегда хотел спросить тебя, дядя, - нежась под голубоватыми, бодрящими струями, крикнул он. Иначе Пахлаван Качаль мог и не услышать в своей кабинке. - Зачем тебе все это?
        - Что? - глухо донеслось из-за перегородки.
        - Борьба! Для таких, как ты, схватки в «очаге» - мышиная возня. К примеру, сегодня я чуть не придушил тебя. Зная, что в боевом состоянии, стартуя в космос, ты способен стереть с лица земли жалкий дом Мансура-аты. Ты жег галеры помпилианцев близ Хордада и гидр - над Кемчугой. Ты вытащил кея Кобада - да восияет свет владыки над миром! - из флуктуативного кубла у Гаммы Волчицы. Каково оно: получать по морде от нас, белковых ничтожеств?
        Дверь в кабинку распахнулась. Нагой, мокрый, красивый, как статуя кея Туса III в парке Свободы, блондин молча смотрел в упор на троюродного племянника. Казалось, он оскорблен, и сейчас произойдет катастрофа. Но миг, другой, и Нейрам Саманган, лидер-антис державы вехденов, зашелся добродушным смехом, хлопая себя по ляжкам.
        - Дурачок! Светлый огонь, какой же ты дурачок! Белковое ничтожество? Я думал, эти комплексы давно исчезли… И вот нате! Щенок, ты сам понимаешь, что несешь?
        - Понимаю. Дядя, что будет, если я выстрелю в тебя из лучевика?
        - Откуда ты вытащишь лучевик? - ехидно поинтересовался дядя.
        - Неважно. Что будет, а?
        Нейрам пожал широченными плечами.
        - Ничего не будет. Рефлекторная защита антиса. Я перейду в волновое состояние раньше, чем луч достигнет моего малого тела. Даже не так: раньше, чем ты нажмешь на спуск лучевика. Лучше не стреляй, да? Имей в виду: разрушение Мансурова жилища останется на твоей совести.
        - А если в этот момент ты будешь спать?
        - Ты сам только что сказал: неважно. Спать, любить женщину, пить вино, играть в човган… Да хоть нужду справлять! При внешней угрозе я уйду в волну, прежде чем всплеск агрессии накроет мое малое тело. Это рефлекс. А скорость безусловных рефлексов антиса - выше скорости света. Представляешь, что творится со временем и пространством, когда рефлекс срабатывает? Академики мозги сломали, изучая…
        - Хорошо. Оставим лучевик. Тебя атакует психир. На твой мозг направлено дестабилизирующее излучение. Ты случайно принял наркотик. Телу ничего не угрожает, угроза адресуется разуму. Что будет?
        - То же самое. Я не делю себя на тело и сознание. Слабое воздействие я ликвидирую на подходе. От сильного уйду в волну. Теоретически меня можно достать на гипер-свете, выйдя на уровень моих защитных реакций. Например, разогнать челнок-торпеду до стадии РПТ-маневра и нацелить на планету. В то место, где нахожусь я в телесной фазе существования. Но в гипере - другая физика. И торпеда - не пуля. А что? Ты задумал меня убить, племянник?
        - Нет.
        Отвечая, Фаруд был честен. Вехдены не способны врать. Запрет на физиологическом уровне - итог эволюции Хозяев Огня. Но при должном навыке можно обойтись правдой там, где иные лгут.
        Он выключил душ.
        - Мне жаль, что я задал этот вопрос. О защитных рефлексах антисов я мог бы прочесть в справочнике. Но мне хотелось услышать это от тебя, дядя.
        Антис ткнул племянника кулаком в грудь.
        - Очень хорошо, что ты задал этот вопрос. Я отвечу без обиняков. Зачем мне нужна возня в «очаге»? Почему я, Нейрам Саманган, увлекся борьбой? Зная, что двое из пяти учеников пахлаван-пира без проблем накостыляют мне по шее? Ты вырос, маленький Фаруд, раз спрашиваешь о таком. Ты совсем большой…
        Откинув волосы с лица, Нейрам Саманган задумался. Голый, мокрый, несмотря на развитые мышцы, антис выглядел уязвимым. Не так давно он задыхался, ворочаясь в Фарудовой хватке. Отбил локоть, рухнув на помост. Это не было притворством или игрой взрослого с детьми.
        Что же это?
        - Мы, антисы, тратим досуг на странные увлечения. Лусэро Шанвури пьет и делает татуировки. Кешаб Чайтанья собирает коллекцию бабочек. Месяц назад он хвастался мне бахромчатой траурницей с Кемчуги. Самсон Коэн изучает историю театра кукол…
        Фаруд вздрогнул. Сегодня ему везло на куклы.
        - Я борюсь. С единственной целью: постоянно напоминать себе - какие же, в сущности, хрупкие создания мы, люди. Ты удивлен? Да, я не оговорился. Мы, люди. Хрупкие. Если я забуду об этом, я однажды не вернусь в малое тело. Так не возвращаются на родину, найдя в чужих краях теплый кров и вкусную пищу. В борьбе, в схватке двух «белковых ничтожеств» я ищу - хрупкость. И силу. Антис должен помнить, что сила иногда говорит: хватит!
        Нейрам слово в слово повторил сказанное Мансуром-атой.
        - Она очень громко говорит, сила. Просто она всякий раз выглядит по-разному. И мы не узнаем силу, пока она не заговорит…
        Антис усмехнулся, словно извиняясь за банальность.
        - Прости, родич. Меня заносит. Делаюсь философом; а проще сказать - болтуном. Мне кажется, татуировки Папы Лусэро, мотыльки Злюки Кешаба, куклы Лысого Самсона - они нужны для того же. Хрупкость. Уязвимость жизни. И ее сила. Слушай, я замерз! Пошли к нашим штанам…
        В раздевалке не было никого. Одеваясь, они молчали. Застегнув кафтан на все пуговицы, Фаруд взял из ячейки кожаную сумку, раскрыл и достал медальон-носитель.
        - Сюрприз! - он бросил медальон Нейраму. - Мама прислала. У нас твои гостят, Рудаба с детьми. Мальчики ходили в зоопарк, записали впечатления. Не хочешь взглянуть?
        - А ты?
        - Я утром смотрел. Они макакам рожи корчили…
        Открыв носитель, антис зачерпнул пальцем чуточку куим-сё и поместил к себе на виски. Темно-фиолетовая, густая плесень. Белые, чуть желтоватые волосы. Смуглая кожа. И черные глаза со зрачком, расширенным, как от действия атропина. Прежде чем зажмуриться, Нейрам, смущаясь, развел руками: «Дети, сам понимаешь!.. давно не виделись…»
        Фаруд кивнул и расслабился.
        В ключевые моменты операций он никогда не волновался.
        Сильное тело антиса вздрогнуло. Казалось, его ужалила оса. Это было невозможно: насекомые сгорали на подлете к любому вехдену. Но сегодня невозможное теряло частицу «не». Так сбрасывают маску на карнавале. Нейрам Саманган больше не шевелился. Стоял, безвольно свесив руки. Горбился, втянув голову в плечи, плотно сжав веки. Кожа на лбу собралась в морщины, тугая складка залегла меж бровями.
        Фаруд ждал.
        Он не до конца понимал механизм происходящего. Исполнителю не требуется знать все досконально. Теоретические основы воздействия на неуязвимого антиса разработал Айзек Шармаль. В примитивном виде это звучало так: где пасует злая воля, в бой идет безволие. Пси-состояние робота - абсолютное безволие и подчиняемость. Анти-агрессия в чистом виде. Обычная куим-сё разлагалась от такой записи за полторы минуты. Модифицированная - держалась в течение суток.
        Сколько выдержит психика антиса?
        Защита опоздала. Нейрам сам открыл мозг для ядовитой трансляции. Нога ехала по доскам помоста, и равновесие не восстанавливалось. Отсутствие агрессивного толчка не создало базы для рефлекса. А теперь - поздно. Переход в волновое состояние усилил бы антиса до уровня, недоступного людям, но и вирус роботизации усилился бы пропорционально. Оставался единственный ответ - тоже рефлекторный.
        Отключение выхода в волновое состояние. Блокировка вируса в малом теле.
        «Я не делю себя на тело и сознание…»
        Полная консервация.
        Когда Нейрам Саманган открыл глаза, они были голубыми.
        Глава восьмая
        Общими усилиями
        I
        - Борготта, очнитесь!
        - Я н-н-не сплю… И н-н-нечего н-н-на мен-ня орать!
        Юлия пыталась кого-то разбудить - это ясно. А вот кто ей ответил, Лючано сообразил не сразу. Голос хриплый, похмельный, язык заплетается…
        Лампочка сознания, едва тлевшая в сумерках, вспыхнула в полную силу. Он открыл глаза и моргнул. Получилось, как мгновенный сбой на обзорном мониторе. Ну конечно, он в шлеме МОРСа! Отрабатывая попытку моргнуть, камера на конце «удочки» послушно отключилась на долю секунды.
        - Борготта! Вы меня слышите?!
        - Слышу.
        В доказательство он шевельнул «удочкой», ловя Юлию в поле зрения. Помпилианка сидела перед ним на корточках. На лице ее читалась тревога. Неужели действительно за него переживает?! - в смысле, не как за ценного сотрудника…
        - Мы уже полчаса вас будим! Капитан Бижан хотел перепрограммировать ваш МОРС…
        - Неплохо бы. Этот гадский МОРС вколол мне транквилизатор.
        Лючано покрутил затекшей шеей. Камера не дрогнула ни на волос, передавая в мозг изображение с зафиксированной точки.
        - Он ждет, - хмурясь, буркнул Бижан. На всякий случай вехден держал пленников под прицелом лучевика. - Может, вы мне скажете: чего он ждет?
        Повинуясь молчаливому приказу, камера дала «панораму» рубки. За пультом сосредоточенно работали барабанщик и гитарист. Похоже, они согласились бы делать что угодно - вычислять координаты, ремонтировать корабль, голыми руками нужник чистить! - лишь бы не отвлекаться, не смотреть, не видеть…
        Пульчинелло топтался рядом, в двух шагах. Он беспокоился, насколько это слово применимо к «овощу». Бессмысленный взгляд голубых глаз блуждал по рубке, раз за разом возвращаясь и задерживаясь на «кормильце». В руках Пульчинелло по-прежнему держал посуду с «замазкой». И горе тому, кто рискнул бы отобрать у несчастного его законную порцию!
        - Он голоден, - сказал Тарталья. - Он пришел, чтобы я его накормил.
        Бижана чуть не хватил удар. Словно пленник во всеуслышанье назвал кея Кобада IV (да восияет свет владыки над миром!) сучьим потрохом. А потом снял штаны, помочился в костер и угостил трубача жареной саранчой.
        - Корми, - с усилием выдавил вехден.
        Лицо Бижана налилось дурной кровью. Забыв о лучевике, он отвернулся. Воспользоваться его оплошностью никто и не подумал.
        - Ладно…
        Неловко действуя скованными руками, Лючано отстегнулся от кресла. Его подбросило в воздух, он едва не налетел на «овоща». Экономя энергию, искусственную гравитацию на корабле снизили до половины стандартной. Стараясь точнее рассчитывать движения, он взял у Пульчинелло миску.
        Лицо «овоща», ладони, да и все тело, если судить по открытым взгляду местам, покрывала тончайшая пыль серого цвета. Когда Пульчинелло двигался, эта пыль, похожая на пепел, осыпалась на пол рубки. При виде неприятного зрелища Тарталью одолел нервный зуд.
        Особенно чесалась татуировка.
        - Сейчас будем кушать. Обождешь минутку? Конечно, обождешь, ты у меня умница…
        Открыть банку с «замазкой» не получалось. Силовые «браслеты» мешали свести руки.
        - Снимите с него наручники.
        Трубач повиновался.
        «Как это Юлия заставляет всех слушаться? - Лючано потер запястья и выдернул язычок банки. - Даже террористов!» Усадив «овоща» в кресло, он начал кормление. Использовать навыки невропаста? Нельзя, опасно. Королева Боль - здесь. Неизвестно, как Пульчинелло может среагировать на боль. Разворотит рубку в хлам и уйдет в космос…
        «Малыш, ты когда-нибудь думал, что будешь кормить с ложечки…»
        - Знаешь, кто он?
        - Знаю. Нейрам Саманган, ваш лидер-антис.
        Сболтнул лишку? Плевать, лидер-антиса вехденов показывали в новостях. Открытая информация. Тарталья заглянул в безмятежную голубизну глаз Нейрама, едва не получив инфаркт. Нет, настоящее имя не вызвало у бывшего антиса никакого отклика.
        «Бывший антис? Не смеши меня, малыш! - у маэстро Карла на нервной почве начался словесный понос. - Это все равно что сказать: „бывшая овчарка“. Антис остается антисом до конца дней. Даже превратясь в робота. Полчаса назад ты убедился в этом на собственной шкуре».
        - Тебе известно, что с ним случилось?
        Лючано откупорил вторую банку.
        - Отвечай!
        - Нет. Когда мы встретились три дня назад, он уже был таким. Я не в курсе, кто лишил его рассудка. По-моему, это вообще за пределами возможного.
        «Радуйся, что ты не вехден, дружок, - усмехнулся Добряк Гишер. - Можешь спокойно врать, не моргнув глазом. Да и в самом деле, откуда тебе знать?»
        - Почему он… пришел к тебе?
        - Он - мой подопечный. Мне его выдали… - Лючано едва не ляпнул: «в гладиатории». - Я его кормлю. Вы меня похитили, и я пропустил ужин. Вот он и явился. У вас не найдется салфетки?
        - Салфетки?!
        - Ну да. Вытереть Пульчи… Вытереть ему губы.
        Бижан засопел, сунул лучевик в кобуру и принялся шарить по многочисленным карманам своего обмундирования. В одном из них, к удивлению Тартальи, обнаружился запечатанный пакетик с гигиенической салфеткой. Губы Нейрам вытер сам. Очень хотелось сказать: «с радостной старательностью идиота». Однако радость на лице антиса не отразилась. Забрав измочаленные остатки салфетки, Лючано сунул их в щель утилизатора.
        - Значит, ты его кормишь? И все?
        - И все.
        «Правильно, малыш. Он у вехденов - национальный герой. На Фравардине ему памятников наставили - тьму. О гладиаторских забавах лучше умолчим…»
        - Можешь его вылечить?
        После убийства психира Бижан свято верил в гений пленника.
        - Нет. Я…
        Лючано осекся, поймав предостерегающий взгляд Юлии. В смертельной игре нужны козыри. Призрачные, мнимые, какие угодно. Блеф с «почтовыми рабами» дал результат. Теперь наша очередь.
        - Я только наладил с ним общий контакт. Вот, смотрите…
        Он нащупал у антиса базовый пучок моторика.
        - Хватит сидеть. Разомнем-ка ноги!
        Коррекция далась легко. «Овощ» встал, прошелся по рубке - на ходу, с помощью невропаста, приноравливаясь к пониженной силе тяжести.
        - Возможно, со временем…
        Он замолчал. Гитарист с барабанщиком прервали работу. Бижан окаменел. Трое вехденов, как завороженные, уставились на лидер-антиса их державы - живого покойника, гуляющего по рубке. В их взглядах благоговение мешалось с едва сдерживаемой яростью. Зловещая тишина превращалась в грозовую тучу, готовую разразиться громами и молниями.
        - Господа!
        Туча дрогнула. Нейрам-Пульчинелло остановился.
        Взгляды вехденов уперлись в помпилианку.
        - Не пора ли заняться спасением наших жизней? Боюсь, время не ждет.
        II
        - Самим не выбраться, - резюмировал Бижан, наскоро проглядев результаты диагностики. - Реактор вышел из строя. Восстановить его не удастся. Мощности маневровых двигателей не хватит для разгона и РПТ-маневра.
        - Гиперсвязь?
        - Повреждена внешняя антенна. Кроме того, нужна ювелирная точность наведения. А мы даже не знаем своих координат.
        - Как это - не знаем?!
        Зверообразный гитарист шумно вздохнул.
        - Система навигации сбойнула. Ну, когда он в «Нейрам» врезался! Координатная сетка сдвинулась…
        - Кто в кого врезался? - отважился вмешаться Тарталья. - Это ведь Нейрам в нас, а не мы в него…
        Вехдены уставились на пленника, как на идиота.
        - Наш корабль называется «Нейрам», - объяснил барабанщик. - Понял, да? В честь погибшего героя.
        Он мотнул головой в сторону антиса, безучастно застывшего на месте. Фиолетовая грива музыканта взлетела, разметалась солнечной короной вокруг светила, и, не торопясь, опала.
        Шутки пониженной гравитации.
        - Ага, - кивнул Лючано. - Ясное дело.
        С вопросами он твердо решил повременить.
        - Без точных координат, - вмешалась Юлия, - даже обычный радиосигнал не достигнет цели. Систему навигации можно починить?
        - Можно, - буркнул гитарист. - Только долго. Засечки по звездам, поправки, новая калибровка… Трое суток, как с куста.
        - Не ворчи, Заль, - осадил его Бижан. - Нет у нас трех суток. Жизнеобеспечение вот-вот накроется. Утечка энергии. Регенерация воздуха, обогрев - даю сутки. От силы - двое.
        - А зарядить аккумуляторы? Вы же вехдены!
        - Вехдены разные бывают. Самые горячие с реактором работали, мир их праху…
        - Не в том дело! - перебил барабанщик. - Мы отрезаны от аккумуляторов. Энергетический отсек вне доступа.
        - За сутки-двое мы не доберемся до Террафимы?
        - На метле?
        - На маневровых!
        - Нет. Мы шли семь часов со средней скоростью 0,51 света. На маневровых мы даже скорость до конца не погасим. Были бы координаты - дали бы по радио сигнал «Терпим бедствие!» До Террафимы - три с половиной часа на свете. До Тамира - меньше. Спасатели бы успели…
        «Что за Тамир? Еще одна планета в системе?»
        - В любом случае нам необходимы координаты. Есть идея, господа похитители!
        Победная улыбка Юлии вселяла надежду.
        - Ну?
        - Вы схватили двух моих рабов. Детей-близнецов. Они на корабле?
        - Да.
        - Дети - гематры. Они в силах рассчитать поправки…
        - Гив, детей сюда! Живо!
        Барабанщик вскочил, забыв о пониженной гравитации, и вылетел из рубки в буквальном смысле слова. В коридоре послышался грохот и сдавленные ругательства на вехд-ар. Гив поминал «Змеиную мать», ее сладкое молочко и длинный список нечестивых мужей.
        - С детьми аккуратнее! - крикнул вдогонку Лючано.
        Заполняя вынужденную паузу, гитарист втиснулся в одну из активированных голосфер и начал рыться в «ядре».
        - Аварийная частота работает, - доложил он. - Только сигнал надо давать направленный. Иначе мощности не хватит.
        Вернулся барабанщик, ведя за руку бледную Джессику. Давида вехден нес, прижимая к груди второй рукой.
        - Что с мальчиком?! - дернулся Лючано.
        Он напоролся на ледяной взгляд Бижана, увидел, как ладонь трубача легла на кобуру - и остался на месте.
        - Коленку ушиб. Поцелую, и пройдет!
        - Джессика! - злую шутку барабанщика Лючано проигнорировал. - Ты-то в порядке?
        - Я в порядке. У меня - шишка. Вот.
        Девочка гордо продемонстрировала темно-синюю гулю на лбу.
        Бижан махнул гитаристу:
        - Заль, тащи «понож» от МОРСа. И аптечку прихвати. Твоего брата мы вылечим, - эта реплика адресовалась девочке. - В обмен на помощь. Надо выяснить наши точные координаты и заново откалибровать навигационную систему.
        Джессика и Давид, которого барабанщик сгрузил в свободное кресло, как по команде поглядели на Тарталью. Шлем не помешал близнецам сразу узнать «дядю Лючано». Квазар в дюзу! Похитители должны считать детей рабами Юлии! А они…
        Лючано едва заметно кивнул. Потом качнул головой в сторону помпилианки. Лишь бы вехдены ничего не заподозрили! Миг замешательства. Пристальный, оценивающий взгляд Бижана. Догадался? Списал на пси-мощь пленника, грозного убийцы психиров? Или все проще: он не понимает, отчего дети медлят?
        Близнецы повернулись к Юлии.
        - Не обращайтесь к ним напрямую, капитан, - усмехнулась та. - Мои рабы не станут вас слушаться. Обращайтесь ко мне. А я отдам приказ им.
        Тень сомнения легла на лицо трубача. Но вслух вехден ничего не сказал, решив не заострять вопрос. Смерть от удушья - скверная альтернатива удовлетворению любопытства.
        - Вы слышали капитана. Выполняйте! - велела Юлия детям. - Можете говорить без дополнительного разрешения.
        - Нужен архив координат, мнимая составляющая траектории на момент аварии, доступ к базам данных, технические параметры реактора, интегральный выход на внешние обзорники, модуль текущей скорости корабля, плотность излучений в этом секторе, галактический атлас… - бесцветным голосом начала перечислять Джессика.
        - …схема корабля и его масса, - закончил Давид. - И сориентировать корабль так, чтобы продольная ось совпала с вектором движения.
        Мальчик держался хорошо. Ему было больно, но он не хныкал и не жаловался. На замурзанных щеках виднелись две светлые дорожки. Уже высохшие. Бижан хмыкнул с уважительным одобрением. А барабанщик нырнул в голосферу, обеспечивая сбор данных.
        - Готово, - отрапортовал он, вновь объявляясь в реальном мире. - Кроме ориентации «Нейрама». Это, капитан, ты уж сам…
        - Приглядывай за ними.
        Бижан занял место за пультом. «Нейрам» качнуло - компенсаторы инерции не работали. Звездная россыпь на обзорниках слегка повернулась. Трубач продолжил манипуляции, изменяя курс на крошечные доли градуса - и картинка на мониторах застыла.
        - Есть ориентация. Работайте.
        III
        Джессика немедленно оказалась у пульта. Переключив режим эмитора, она уверенно отправила одну из рабочих голосфер брату. После чего забралась с ногами в кресло, притянула вторую сферу к себе и залезла внутрь почти целиком - живая иллюстрация к выражению «с головой уйти в работу».
        Индикаторы на пульте взбодрились, замигав вдвое чаще.
        В рубке объявился гитарист с «поножем» и аптечкой-диагностером. Давид, погрузившись в корабельный вирт, даже не вздрогнул, когда «йети» ножом разрезал ему штанину на пострадавшей ноге. Сканер аптечки присосался к распухшему колену.
        - Перелома нет, - гитарист внимательно изучал мини-дисплей. - Ушиб мягких тканей, гематома и растяжение. Сейчас займемся.
        Давид вздрогнул: кассетный инъектор впрыснул ему первый «коктейль» стимуляторов и регенерантов. Настала очередь «поножа». Аппарат загудел, меняя конфигурацию. Лючано зачарованно наблюдал, как металлопластовая конструкция втягивает лишние чешуйки, приноравливаясь к ноге мальчика. Минута - и «понож» зафиксировал пострадавшее колено, приступив к восстановительным процедурам.
        - Молодец! - разогнулся гитарист, хрустнув поясницей. - Даже не пикнул. Эй, капитан! Что происходит?!
        Сферы детей играли радужными бликами, колеблясь, словно мыльные пузыри.
        - Это вирус! Ах вы, маленькие дряни…
        - Прекратить! - рявкнул Бижан. - Ничего не предпринимать. Это гематры. Они так работают.
        В голосе трубача не было особой уверенности.
        «Пузыри» менялись, уплотняясь и приобретая вид орсанского стекла. Два стеклодува вертели их так и эдак, касались щипцами-невидимками, превращая в дивные сосуды - копии лиц близнецов. Бутылочные донца глаз, вздернутые носы, упрямые подбородки…
        Свежая шишка на лбу у девочки: мутно-белая.
        Лица детей пошли разноцветными полосами. В глубине роились буквы, цифры, иероглифы, пиктограммы… Значки складывались в замысловатые фигуры; те вращались по сложным орбитам, перетекая друг в друга. В «пузыре» Джессики возникали топологические модели. По их поверхности стройными колоннами ползли муравьи, спеша с добычей в родной муравейник. Давид оперировал набором многогранников, чьи фрагменты рывками проворачивались в поисках единственно верного положения.
        Найдя же - на время застывали.
        Сфера девочки вскипела вихрем. В ней образовалась крутящаяся воронка, всасывая значки в себя. В сфере мальчика распахнулся черный бутон, до озноба похожий на разрыв пространства после выхода корабля из РПТ-маневра. Из бутона потоком хлестали буквы и цифры. За пять-шесть секунд первая сфера опустела, а во второй сформировался шар, вертясь с бешеной скоростью. Шар стремительно уменьшался в размерах.
        «Так, наверное, рождаются микроколлапсары! - встревожился Лючано. - Только „черной дыры“ нам не хватало…»
        Шар схлопнулся в точку и исчез. Обе сферы погасли. Дети лежали в креслах без движения.
        - Давид! Джессика!
        - Мы все сделали, - чуть слышно прошептала девочка. - Мы нуждаемся в отдыхе. Мы еще маленькие. Извините.
        И закрыла глаза.
        К детям подскочил гитарист с аптечкой-диагностером. Хоботок анализатора качнулся к близнецам.
        - Спят. Упадок сил. Ладно, пусть спят…
        Он откатил кресла с гематрами в угол и присел на корточки, настраивая аптечку. Трубач с барабанщиком, забыв о пленниках, сунулись к пульту.
        - Засечки?
        - Есть засечки!
        - Сетка поправок…
        - Да это ж готовая матрица! Бери и вводи!
        - Проверить надо. Вдруг ошиблись…
        - Кто? Гематры ошиблись?! Не смеши атомарный водород!
        - Ввожу матрицу. Я запущу проверку по вторичным ориентирам. Всех дел на пять минут. Зато будем уверены.
        - Перестраховщик… Матрица прошла? Давай динамические параметры: скорость, курс, вектор гравитационного дрейфа…
        - Есть!
        - Начинай калибровку.
        Пульт весело мигал индикаторами. Один за другим включались эмиторы контрольных дисплеев. По дисплеям ползли алые и зеленые червяки, возникали таблицы, трехмерные модели, бежали столбцы цифр. Лючано все это говорило ничуть не больше, чем чудеса в сферах близнецов.
        Главное, дело идет на лад.
        Он бросил взгляд на Юлию, ища подтверждения. Уловив движение «удочки», помпилианка ободряюще кивнула ему. Дескать, выберемся! Тарталье стало стыдно. Лицо под шлемом вспыхнуло, словно он вдруг сделался вехденом, колдующим у реактора. Мужчина, называется! Нет, чтобы поддержать слабую женщину! - сам ищет у нее помощи и сочувствия!
        Позор!
        То, что «слабая женщина» при желании съест без соли десяток рефлексирующих Борготт, роли не играло.
        - …есть вторичные засечки. Даю наложение…
        - Идеально! Совпадение - 99,97.
        - Заканчиваю калибровку.
        - Отлично. Ориентирую передатчик.
        - Бижан! С Террафимой связываться нельзя. Нас уже ищут.
        - Я наведусь на Тамир. Там одни рудокопы, им до Террафимы дела нет.
        Барабанщик с сомнением пожевал губами. Накрутил на палец фиолетовую прядь волос. Пару раз дернул. Видимо, так он стимулировал мыслительный процесс.
        - Надо «Терпим бедствие!» отбить, - поделился он своими соображениями. - Мол, авария. Реактор вышел из строя, сутки, и остынем. Класс корабля, координаты, скорость, траектория - чтоб нашли. И все. Будут спрашивать - не отвечать. Только пеленг давать. Вроде бы и радио сдохло. Иначе пришлют группу захвата вместо спасателей, кракен нас заешь…
        - Типун тебе на язык! - вызверился на советчика Бижан. - Не каркай!
        - Поздно. Накаркал.
        Гитарист, закончив возиться с близнецами, указал на обзорники.
        В первый миг сердце Лючано подпрыгнуло от радости. Неужели и впрямь «накаркал»?! Патрульный рейдер с группой захвата? Долгожданное спасение?! Он пригляделся, и сердце после глупого скачка приземлилось в желудок.
        Звезды на обзорниках дергались, будто в припадке эпилепсии. Пространство между ними больше не выглядело, как однородная чернота: его испещрили оспины и рытвины. А на фоне больного, лихорадящего мироздания копошились зловещие кляксы.
        Флуктуации континуума.
        «Кракен нас заешь!..»
        У барабанщика был дурной глаз и черный язык.
        IV
        - Боевая тревога!
        Десять секунд - и вехдены нырнули в сферы управления, без церемоний согнав с кресел Лючано с Юлией. В двух оставшихся креслах спали дети. Поискав, куда бы приткнуться, Лючано сел на пол у дальней стены рубки. Юлия и безучастный к происходящему Пульчинелло остались стоять.
        «Опять я сижу, а дама - нет», - пришла в голову идиотская мысль.
        - Три флуктуации класса 1H и 1C. Идут на сближение.
        - Защита?
        - Основной щит сдох.
        - Локальные энергоэкраны?
        - Четыре из семи действуют.
        - Все экраны - на рубку! Ждущий режим. Вооружение?
        - Кормовая турель повреждена. Носовая работает.
        - Боекомплект?
        - Один полный.
        - Заль, турель за тобой. Бей прицельно, экономь ресурс.
        - Знаю. Не впервой.
        «Легат был прав, - вздохнул маэстро Карл. - Ты притягиваешь неприятности, малыш».
        Звезды на обзорниках плясали безумную джигу. Космос бурлил, лопаясь гнойными пузырями. Кляксы расплывались по экранам, как кровь на повязке из марли.
        Рана не спешила затянуться, обильно кровоточа.
        - Бижан! Давай сигнал бедствия!
        - Без толку! Волны не проходят. Видишь, что вокруг творится?!
        - Стреляй, Заль! Стреляй!
        - Спокойно, Гив. Не тарахти. Вступим с третьего такта…
        Лючано ощутил нарастающий зуд. Тысячи мурашек пришли в движение под кожей, стремглав разбегаясь от правого плеча по всему телу. Хотелось содрать с себя кожу! - и чесать, драть, скрести ногтями то, что находится под ней. Рядом часто и глубоко задышала Юлия, временами тихонько всхлипывая. Казалось, помпилианка занялась любовью с партнером-невидимкой.
        «Овощ» закрыл глаза, словно заснул.
        - Стреляй!..
        - Ну и выстрелю, - с удовольствием сообщил гитарист. - В фа-диез мажоре!
        Музыкант-диверсант по плечи залез в сферу управления. На обзорниках полыхнуло: коротко, зло. И еще раз. Совсем не так ярко, как на «Этне», когда галерные пушкари били из плазматоров. Однако левая клякса явственно отпрянула, съежившись и втянув ложноножки.
        Вокруг фага завертелись микро-огоньки.
        - Добивай! - зашелся воплем барабанщик. - Кроши гадину!
        - Заткнись, Гив! Не ори под горячую руку…
        - Из нашей пукалки эту заразу не сожжешь, - проворчал Бижан, мрачней тучи. - Не тот класс. А вот пугануть, смазать им пятки салом - реально. Были случаи…
        Лючано в ужасе схватился за голову:
        - Пугануть?! Мы можем их только пугать?!
        - Не нравится? Ты молись, чтоб они испугались!
        Зуд превратился в панику. У мурашек выросли ядовитые жвалы. Проклятые насекомые вгрызлись в жилы, яд двинулся по течению, пролившись в мозг. Бежать! Пешком через космос, на другой край Галактики, без воздуха, без жалких крупиц тепла - лишь бы подальше отсюда…
        Шанс!
        Шанс на спасение!
        - У нас есть всестихийник! - он вскочил на ноги, даже не подумав, насколько сомнительно звучит формулировка «у нас». - «Хамелеон»! Мы удерём на нем! Пока фаги жрут корабль, мы умотаем за тридевять…
        - Идиот! - взорвался барабанщик. Будь у вехдена на подхвате что-то тяжелое, непременно запустил бы в самозванный генератор идей. - Куда мы на «Хаме» умотаем? К дэву в задницу?!
        - Почему?!
        Надежда рушилась, грозя погрести людей под обломками. Кляксы на обзорниках вновь задвигались, беря «Нейрам» во фланговые клещи. Сейчас фаги ничем не напоминали кровь на марле. Они размазывались по звездному небу, как маслянистая пленка по поверхности лужи. Ноздри затрепетали: в нос шибануло едкой вонью ацетона.
        Лючано чихнул: до того явной была галлюцинация.
        Космос на экранах шел зыбкими волнами. Мерцая гребнями, волны накатывали на корабль, грозя опрокинуть и утащить в пучину жалкую жестянку с горсткой перепуганных людей. Искалеченный звездолет держался на пределе.
        - Всестихийник, Борготта, это вам не круизный лайнер, - восстановив естественное дыхание, Юлия смотрела на Тарталью с сочувствием. - И даже не яхта. На нем можно выйти с планеты на орбиту. На диверсионном «Хамелеоне» - чуть дальше. Все. До соседней планеты, и то не долетишь. Ни скорости, ни запаса хода. Соответственно, защита от атаки флуктуаций не предусмотрена конструкцией. Запустим двигун - считайте, пригласим фагов к столу. Кушать подано!
        Помпилианку одолевала нервная болтливость. Умирать никому не хочется, даже стервам, выкованным из железа. Произнося слова вслух, соединяя их в торопливые фразы, кажется, что уговариваешь смерть обождать на пороге.
        Минутку!.. еще одну минутку…
        Костлявая деликатна, уверены мы. Леди до мозга костей, она постыдится взять и прервать человека, который ничего плохого ей не сделал!
        - Почему они «Нейрам» сходу нашли? У нас аварийная утечка энергии. Для фагов это, как для акул - кровь в воде. За парсек чуют…
        Сделав чудовищное усилие, женщина умолкла. Бледная, строгая, теперь она просто смотрела на обзорники. Корабль обречен, молчала Юлия. Вопрос лишь в том, сколько нам отпущено судьбой. Полчаса? Час? В любом случае, помощь опоздает.
        Даже если сигнал Бижана пробился сквозь искажения континуума и мчится к загадочному Тамиру со скоростью света.
        - Зафиксированы еще две флуктуации. Вектор движения - от Гаммы Змеи к нам.
        - Класс?
        - 1O и 1S.
        - Они нас сожрут! Надо что-то делать!
        - Не паникуй, Гив. Делаем, что можем. Проверь распределение экранов. Они должны накрывать рубку…
        - Да! Да! Сейчас…
        Гитарист опять выжидал до последнего. У йети была выдержка голема: окажись на его месте Лючано или дерганый барабанщик, палили бы в черный космос, как в монетку. Хищные кляксы сплошь облепили мониторы обзорников, когда турель с излучателями ожила. Стиснув зубы, подавшись вперед всем телом, Заль утопил до упора виртуальные гашетки.
        Космос озарился рваными вспышками. Бестелесная дрянь, норовившая оплести «Нейрам» сотнями щупальцев, отшатнулась прочь. Словно птенец-гигант, корабль стремился вылупиться, вырваться к жизни, раскалывая скорлупу то здесь, то там. А проклятая скорлупа сопротивлялась, торопясь восстановиться, по-новой окружить клювастого птенца, обездвижить, заточить и переварить…
        - Они не ушли! Стреляй!
        - Вижу…
        Зуд исчез. Вместе с ним сгинула и паника, сменившись тупой апатией. Корабль ожил, зашевелился. Вздрогнула, как от удара электротоком, сердечная мышца реактора, чтобы остыть навеки. По кишкам узких коридоров пробежала серия спазмов. Заиграли гитары в студии; струнным тихо вторила клавинола. Призрак Яцуо Кавабаты, лишенный ног, кружился в операторской - жучок-волчок, он улыбался, морща лакированную кожу в углах рта.
        Стены и переборки стали прозрачными - не на уровне зрения, а в другом, недоступном обычному человеку диапазоне. Лючано проницал их каким-то новым органом, которому он не нашел бы названия ни на одном из языков Ойкумены.
        «Быть может, на языке флуктуаций? - предположил маэстро Карл. - Если, конечно, такой язык существует?»
        В голосе маэстро мелькнули знакомые интонации профессора Штильнера.
        Жуткая, завораживающая фантасмагория объединяла в пестром балагане время, пространство, «Нейрам», кляксы за бортом и людей в обезумевшей жестянке. Твердость и незыблемость превращались в гибкость и изменчивость. Воздух обрел шершавую плотность. Звуки сделались видимыми. Ярчайшими сполохами они озаряли рубку, отражались от стен, возвращались и смешивались, растекаясь пятнами радуги, пролившейся с небес на землю.
        Запах смертного пота бился в висках толчками крови.
        На «Этне», во время атаки стаи, все было иначе.
        Жить осталось считаные минуты. Апатия окутывала Лючано ватным одеялом. Заснуть и видеть сны мешал легкий, но болезненный интерес. Дрожь ожидания. Что дальше? В душе (сознании? желудке?..) шевелилось живое существо - готовое вырваться наружу, как бабочка из куколки, улететь прочь, освободиться…
        «Это наваждение! Фантомы искаженного восприятия! Да, я вижу сквозь годы и парсеки, керамопласт и термосил. Присваиваю чужие жизни, делая их своей собственностью, жонглирую сокровенными тайнами. Я заражен частицей „дэва“. Татуировка Папы Лусэро расползается по телу, набухает горячими желваками, сопротивляясь вторжению. В мозгу угнездились два шизофренических альтер-эго: маэстро Карл и Добряк Гишер. Это правда. Но я - человек! Я не хочу умирать! Не хочу знать, что будет потом, что из меня вылупится, если вылупится хоть что-нибудь! Маэстро, как вы были правы, мечтая уйти на покой в тихом месте…»
        Кишечник корабля содрогнулся в конвульсиях. Рядом кто-то упал. Кажется, Пульчинелло. Лабиринт коридоров наполнился желудочным соком, едким и дымящимся. «У нас с тобой, дружок, - наставительно произнес Гишер, - сок в желудке, а в кишках - дерьмо. А тут все вперемешку! Ясное дело, фагам закон не писан…»
        Смрад кислой блевотины затопил рубку. Тарталью чуть не вывернуло наизнанку. Волна густой жидкости текла со стороны кормовых отсеков. Чудовище не торопилось: добыча уже находилась в его нутре.
        Куда денется комок пищи?
        Никуда.
        Перед глазами мелькнули нити, тонкие и белесые, похожие на натянутые сухожилия. Лючано услышал звон бокалов, шум голосов. Рубка «Нейрама» превратилась в салон яхты «Горлица». Стол, уставленный бутылками и закусками, силуэты гостей… Лишь троих он разглядел отчетливо: граф Мальцов в кресле, во главе стола, цыган Илья в углу, над гитарой - и Венечка Золотой.
        Поэт читал стихи. Тихо, но уверенно, с чувством, хорошо поставленным голосом, без малейших признаков заикания. Потому что куклу-Венечку вел умелый невропаст Лючано Борготта, нанятый графом специально для этой цели.
        - …луч света в царстве тьмы, в песках - родник,
        Чужой среди своих, сквозь слезы - смех,
        Готов вести тебя я без помех
        По всем гееннам мира. Друг мой милый,
        Страх нас сопровождает до могилы,
        А за могилой он уже не страх,
        Сгорев дотла на гибельных кострах.
        О, в пекле - тишь да гладь! Иное дело,
        Когда душа - заложница у тела…
        Лючано чудесно понимал: всего этого на самом деле нет. Он по-прежнему в рубке «Нейрама», корабль облепили фаги, лишая жертвы рассудка… Но ничего не мог с собой поделать. Он вел Венечку, ловко корректируя пучок моторика. Вербальные нити, как обычно, держал маэстро Карл - иллюзия самоуспокоения.
        Сосредоточиться и прервать галлюцинацию?
        Но Венечка! - стеснительный заика…
        Наваждение или нет, это была его работа. Тарталья не мог уйти просто так, оставив куклу на произвол судьбы.
        - …а тело хочет жить. И вопль души
        Лишь подтвердит: все средства хороши
        Для достиженья цели. Целься, друг мой,
        Вздымай сиюминутные хоругви,
        Освой архитектуру на песке,
        Сегодня - весел, завтра же - в тоске,
        Сейчас и здесь, где хоровод материй
        Напоминает хоровод истерик
        У дамочек нервических. Вперед!..
        Нити натянулись, вибрируя. Пальцы обожгла нервная дрожь. Венечка умолк, с тревогой огляделся.
        - Тянет, - сказал поэт. - Душу тянет.
        Все повторялось. Лючано вцепился в нити. Удержать, во что бы то ни стало удержать!.. Смерть катилась по коридорам к рубке. Мембрана! Надо закрыть… Галлюцинации сознания, искаженного полями фагов, облепили его, словно капустные листья - кочерыжку.
        Логика ускользала, растворялась в многослойном безумии.
        - …всегда вперед, кривя в улыбке рот,
        За кругом круг, за другом - враг, и снова,
        Опять, всегда, в начале было слово,
        В конце был жест, а в середине - мы,
        На хрупкой грани вечности и тьмы,
        На острие ножа воздвигся дом…
        Мы, впрочем, заболтались. Что ж, идем.
        Синяя молния электроразряда метнулась по нитям. Пустота, не успев отпрянуть, с треском лопнула. В нос ударил резкий запах озона. Салон «Горлицы» расползся гнилой мешковиной, истаял болотным туманом на задворках рассудка.
        Рубка «Нейрама».
        Отчаянно орет барабанщик - вцепился белыми пальцами в подлокотники кресла и рвет глотку. Бижан мотает головой. За пультом медленно, по-стариковски, разгибает спину гитарист-йети. Расставив ноги, как матрос во время качки, в центре застыла Юлия. В углу сидит Пульчинелло, привалясь к стене. На обзорниках кляксы, отпрянув в замешательстве, суетливо перегруппировываются.
        Стервятники, слетевшись на падаль, вдруг обнаружили, что добыча еще жива и брыкается.
        - Все, - с подозрительным весельем доложил гитарист. - Боекомплект - ноль. Могу только плюнуть в обзорник.
        Он оглядел рубку и издал горлом странный звук. Икота? Лючано и помпилианка, не сговариваясь, проследили за безумным взглядом вехдена. Сидя на полу, «овощ» равнодушно зализывал кровоточащую царапину на предплечье. Язык Пульчинелло мелькал, будто у собаки. Национальный герой, лидер-антис, живое воплощение вершины вехденской эволюции…
        Вехден лижет кровь?!
        Для гитариста рушились основы привычного миропорядка. Перед этим меркло все: развороченный корабль, флуктуации и перспектива скорой гибели.
        - Борготта!
        Окрик Юлии вывел Лючано из оцепенения.
        - Вы невропаст. У вас есть связь с Нейрамом. Так?!
        - Ну да…
        «Чего она хочет? Чтобы я повлиял на „овоща“? Пусть бросит зализывать царапину и не шокирует соплеменников?»
        - Активируйте его! Он антис! Скорее, Борготта!
        - Я… Я не умею! Я не знаю, как вести антиса…
        - Пробуйте!
        - И он разнесет корабль на куски?!
        - Постарайтесь, чтобы не разнес. Нам нечего терять. Вы что, совсем тупой? Это как иметь на борту межфазник - и даже не попытаться из него выстрелить! Пробуйте! Хуже не будет.
        Рядом с идеей помпилианки галлюцинации выглядели детской забавой.
        V
        - «Овощ» № 4, ты согласен на мою помощь?
        Ответом была тишина. Ответа не требовалось. Психика антиса, закованная в жесточайшие цепи, не оказывала сопротивления. Но мог ли Лючано поступить иначе? Привычная формула сама сорвалась с языка.
        Невропаст готов был поклясться, что услышал немое «да».
        - Пульчинелло, ты даешь согласие на мое воздействие?
        Трое вехденов сдерживались из последних сил. Больше всего на свете им, свидетелям гнусного, издевательского по их меркам допроса хотелось переломать наглецу оставшиеся ребра. Но бывают минуты, когда терпишь невыносимое. Да еще и киваешь: да, мол, да!
        Тысячу раз да, чтоб ты сдох!
        - Нейрам Саманган, вы не против моего вмешательства?
        Вопрос растворился в едкой пустоте голубых глаз. Там не находилось материала даже для простейших «да» и «нет»: микро-кирпичиков воли. Стоя у пульта, моргнула Юлия - так соглашается парализованный. Помпилианку никто не спрашивал. Она и не отвечала: это вышло само собой.
        - Хорошо.
        Лючано Борготта начал работать.
        Зная, что он, и только он является первопричиной катастрофы на «Нейраме».
        «Что, дружок? Развлекался в гладиатории? Тыкался в бессловесного „овоща“ со своими кукольными штучками? Так дикарь суется в мобиль, крутя верньеры и дергая рычаги… Ну и сдвинул с места роковой камешек. Нарушил коллапс, раскачал искусственно вызванную кому, в которой пребывал антис. Вот результат, получи и распишись. Оголодав, Пульчинелло в большом теле пошел за семь парсеков „замазку“ хлебать…»
        «Стоп, малыш. Не отвлекайся».
        Нити обычной куклы собраны в два пучка: вербала и моторика. У антиса пучков было три. К базовым добавлялся комплекс нитей таинственного назначения: мерцающие басы в активном и нейтральном состоянии, тонкие цепочки искр - в пассивном. Требовалась ювелирная корректировка по трем фронтам.
        Выйти в космос в боевом состоянии - это вам не салфеткой губы вытирать! Говоря доступно, берем движение одной рукой, речь - второй рукой; антический пучок - …
        Третьей руки у Лючано не имелось.
        Вспомнилась помолвка на Хиззаце. Там юный кукольник-моторик впервые стал универсалом, корректируя у куклы-пьяницы оба пучка сразу. Тогда - и до конца дней, сколько ни отвела судьба! - ему помог образ маэстро, который якобы продолжил работу с пучком вербала.
        Повторить удавшийся прием? Значит, так: движение веду я, речь - маэстро Карл, антический пучок, гори он ясным пламенем - …
        «Мерзавец ты, дружок, - буркнул издалека Добряк Гишер. - Припахал старика. Смотри, потом не жалуйся…»
        Самообман пришелся кстати. Словно третья рука выросла. Цепи искр слились в единое мерцание. Вдалеке, слышимый лишь невропасту, возник басовитый рокот. Казалось, невидимый космодром, законсервированный на длительный период, начал функционировать, принимая грузовые баржи с оборудованием.
        Теперь даем общую установку.
        «Снаружи - опасность. Внутри - уязвимость».
        Нет, Лючано не мыслил конкретными образами. Лишен даже примитивной возможности - перед началом сеанса объяснить Пульчинелло словом или жестом, что от него требуется! - он был вынужден корректировать то, что не имело аналогов. Касания виртуальных «пальцев», управление вагой, колебания подвижного коромысла - в них невропаст вложил, как мог, как умел, крик гибнущей души.
        Беззащитность перед внешней агрессией.
        Кукла еще ничего не делала. Куклу минуту назад сняли с крючка. Он корректировал будущие действия, заранее формируя нужные акценты. Пожалуй, легче подсказать фортуне направление пути и крутизну очередного поворота…
        «Динамику марионетки чередуют с покоем, - сказала тетушка Фелиция, молчавшая до сего дня. Голос из прошлого, наставляя шестилетнего сопляка-непоседу, звучал ласково и властно. - Нельзя приводить в одновременное движение все ее сочленения. Кукловод нуждается в развитом чувстве опоры…»
        Развитое чувство опоры.
        Очень хочу жить.
        Я, хрупкий и уязвимый, смешной и нелепый, хочу жить.
        «Для перчаточной куклы характерна размашистая выразительность движений; для марионетки - трогательная хрупкость. Перчаточная кукла ассоциируется с принципами внутренней свободы. Марионетка же символизирует роковую и неизбывную зависимость от высших сил…»
        Ворс на «басах» встал дыбом, как на загривке дикого зверя. Пучки моторика и вербала вздрогнули: ритм третьего пучка подчинял их, поглощал, меняя характер общей пульсации. Над рокотом бездн взвилась пронзительная скрипка солнца. Лючано действовал по наитию. Кукла и кукловод сливались воедино, как троица пучков - в жгуты мышц общего тела.
        «Я не делю себя на тело и сознание…»
        «А я делю», - хотел ответить Лючано.
        И не успел.
        Что-то подобное случалось с ним на «Этне», где он сидел «на веслах». В кабине «Вихря», когда брамайни Сунгхари поднимала всестихийник на орбиту. На «Нейраме» - от воздействия психира Кавабаты, во время сеанса успокоения Юлии, невменяемой после кризиса. И вот - сейчас. По мере того, как пучки «овоща» входили в целостный резонанс, невропаст расслаивался на ряд личностей, и у каждой была своя собственная реальность.
        Лючано-1 трясся в рубке умирающего корабля, окруженного фагами.
        Лючано-2 работал невообразимую куклу.
        Лючано-3…
        О, этот стоял на вершине колоссальной башни! Неизвестно, какая планета находилась внизу. Человек, встав на краю, видел лишь рваные клочья тумана (облаков?!), да желтые клыки скал в пятнах лишаев. Млечное кипение, бурля в котелке, забытом на огне, звало сорваться - и насладиться полетом, счастьем, покоем…
        Оно лгало. Прыгнувший не долетел бы и до скальных отрогов. Стая птиц, хищников с могучими когтями, парила вокруг башни. Хлопали крылья, резкие выкрики терзали слух. Кривые клювы сменялись зубастыми пастями, лоснящиеся перья - жилистыми перепонками. Шеи вытягивались, роняя пух. Глаза неотрывно следили за добычей. Трепетали длинные языки.
        У чудовищ намечалась славная пирушка.
        Площадку башни покрывала концентрическая разметка, деля ее на три зоны. Во внешней горели три человека-костра. Пламя их тел населяли мелкие саламандры - уничтожая золу, выводя наружу пепел, подбрасывая топливо и обеспечивая доступ кислорода. Вехдены молчали. Вместо слов Хозяева Огня издавали слаженное звучание трубы, гитары и барабанов.
        «„Милая крошка“. Кабацкий шлягер, популярный лет двадцать назад. Кто хочет, может смеяться…»
        В средней зоне, над детьми, спящими в гробах из хрусталя, ждала женщина в доспехе воина. Из-под металла кое-где текла кровь. Тонкие струйки вдоль предплечий, засохшая корка на голени. Цепочка капель от виска к подбородку. Кровотечение не вызывало у женщины никаких эмоций.
        Черные волосы, ниспадая до пят, сплетались в сетчатую накидку. Живой плащ дрожал, словно от ветра. На концах волос блестели острые крючки.
        Злая бахрома.
        В центральном круге разместилась статуя из мрамора. Каменный Пульчинелло лежал на спине, уставясь в небо слепыми глазами. Глаза скульптор выточил из ярко-голубых топазов и вставил в выдолбленные глазницы взамен прежних, мраморных. Весила статуя не меньше тонны.
        Лючано-3 знал: он должен поднять исполина.
        Он только не знал, как.
        Остальные реальности ушли за грань восприятия. Рубка «Нейрама», работа с куклой, страх смерти, космос - на вершине башни, под вопли стервятников, в окружении людей-костров, кровоточащей воительницы и детей-мушек, заключенных в хрусталь, все утратило значение.
        Ты и статуя, и оставь пустые жалобы.
        Ладони легли на холодный мрамор. Почудилось? Или в утробе колосса действительно горит крошечный огонек, толкаясь в невропаста даже не теплом - эхом тепла?
        Лючано огляделся. Рядом с троицей вехденов валялись железные носилки. Похоже, на них принесли сюда статую. Ни поплавков-антигравов, ни микро-двигуна - носильщикам позавидовал бы разве что умалишенный.
        Носилки покрывал настил из досок.
        Доски оказались чертовски тяжелыми. Сам он никогда в жизни не сумел бы разобрать настил и перетаскать куски дерева к статуе. К счастью, на помощь пришла женщина-воин. Под ее пальцами настил хрустел и рассыпался.
        Обложив мраморного Пульчинелло дровами, Лючано проморгался, испытывая дикую резь под веками. Он вспотел. Пот тек ручьями. Не адская работа была тому виной - Хозяева Огня покинули внешний круг, приблизясь вплотную. Чувствовалось: вехденам почти невыносимо стоять так близко к статуе.
        Запрет?
        Стыд при виде поверженного антиса?
        Люди-костры протянули руки, и дерево вспыхнуло. Вехдены сразу же вернулись на прежнее место. Но теперь их, статую и невропаста, связывала общая сеть, похожая на черную кровеносную систему. Волосы женщины-воина взметнулись, разлетаясь в стороны; крючки прочно вцепились в собратьев по несчастью.
        Часть волос проникла даже в хрусталь, к спящим детям, и в мрамор, к едва тлеющему сердцу антиса.
        Статуя шевельнулась.
        Истошно вопя, отлетели подальше хищные птицы. Содрогнулась башня. Стеклистый дым вознесся к небесам. Вехдены спешили рукавами закрыть рты. Пламя лизало мрамор, камень шел рябью, как вода под ветром. Вспыхнули волосы женщины. Теперь людей связывали нити огня.
        Плавился хрусталь гробов. Докрасна раскалился доспех. Пожар охватывал площадку со скоростью звездолета, берущего разгон для РПТ-маневра.
        «Горю», - с беспощадной ясностью понял Лючано.
        Он горел во всех трех реальностях. В рубке происходило то же самое. Королева Боль смилостивилась над верным вассалом - пожар не причинял ему мук. Просто занялись огнем, обращаясь в прах, руки, плечи, грудь…
        «Не надо!»
        Повинуясь велению, над башней сгрудились тучи.
        Ударил ливень.
        Упала ночь.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (около двух лет тому назад)
        «Кукольник (геллеборус, чемерица, волчок) производит угнетение всех функций организма. Часто нельзя определить, видит ли и слышит ли больной, владеет ли он хоть одним чувством. Сильное оцепенение или сопорозный сон; жажда, сморщенный лоб покрыт холодным потом; расширение зрачков. Глубокая меланхолия с тоской и отчаянием. Острый или хронический отёк мозга вызывает судороги, хорею, эклампсию».
        Когда маэстро Карл бывал в дурном настроении, он часто цитировал этот пассаж - описание клиники острого отравления кукольником, за авторством Ханнемана, известного гомеопата древности.
        - Ты знаешь, малыш, - обычно добавлял маэстро, - что из корней кукольника выделяют хлороформ? Понимаешь, куда уходят наши корни?
        Ничего я тогда не понимал.
        - Утром я провел первый сеанс с биби Руф.
        Профессор Мваунгве обаятельно улыбнулся. Он знал, какой эффект производит его улыбка на впечатлительных инорасцев. Сутулый великан с отвислым брюхом и непропорционально длинными руками, Нода Мваунгве был похож на гориллу. И улыбался соответствующе. Один благодарный клиент даже выслал психиатру в подарок чучело горного примата с Вирунги-2. Выпятив губы трубочкой, обезьяна с интересом глядела вдаль. Должно быть, в Книгу Надзора, куда ее занесли, как вымирающий вид.
        На ладони она держала сине-зеленый шарик планеты.
        Чучело поставили в рабочем кабинете психиатра. Иногда, в присутствии клиентов или их доверенных лиц, он спрашивал у чучела совета, именуя его: «Уважаемый коллега!» - и хмурился, словно вслушиваясь в немой ответ. В такие минуты седая щетина на голове профессора вставала дыбом.
        Злопыхатели шептались, что обезьяна - дед Мваунгве.
        - И что? - спросил Антоний Гракх.
        Улыбка пропала даром. Этот помпилианец и глазом бы не моргнул, ударь рядом молния. Оформлен по документам, как полномочный представитель клиента, Антоний вел себя в «Пальмовой ветви», как командир отряда спецназа на условно дружеской территории.
        «Рядовой телохранитель? Берем выше: начальник личной охраны. В прошлом - боевой офицер. Модификант? Нет. Тип мышечных реакций: стандарт-3. Имеется опыт контактной агрессии. Если он решит, что хозяйке грозит опасность…»
        Медля с ответом, Мваунгве взял из вазы цветок гибискуса. Оранжевые лепестки к центру темнели, наливаясь пурпуром. Нагло торчала «антенна» с головчатыми рыльцами на конце. Форма и цвет гибискуса подбирались заранее. Комплекс внешних раздражителей: по непроизвольной реакции Антония на «фишку» можно узнать кое-что.
        - Хотите воды? Сока?
        - Нет.
        - Биби Руф - очень красивая женщина. Не так ли?
        - Да. Вы поставили диагноз?
        - Не торопите меня. Лучше скажите, что вы сделали с ней?
        - Вся информация передана вам, профессор. Аванс за услуги перечислен на ваш счет. Если угодно, я в вашем распоряжении. Я здесь, и я жду.
        - Дело за малым, - кивнул Мваунгве. - Определить психическое заболевание, не имеющее аналогов. И назначить курс лечения. Как в сказке про паучка Ананси: «Пойди никуда, принеси ничего…»
        Он активировал информ-блок, встроенный в столешницу. Некоторое время смотрел на изображение клиентки, меняя ракурсы. Горилла любовалась черной пантерой. Зная, что у пантер не случается расстройств психики.
        А вот поди ж ты…
        - Значит, Юлия Руф. Дочь Тита Макция Руфа, второго консула на Октуберане, позднее - императорского наместника на Квинтилисе. Закончила с отличием Бонийский универстет, факультет социостратегии. Кандидатская, затем докторская степень. Куратор сети лабораторий… Впрочем, неважно. В данный момент - пациентка моей клиники. Бунгало № 6, четвертый сектор.
        «Пальмовую ветвь» обычно именовали не клиникой, а санаторием. Психиатр оговорился намеренно, дав гостю почувствовать: здесь лечат. Лечат больных. И Нода Мваунгве, как капитан на корабле - второй после Бога.
        - В связи с вышеизложенным, любезный баас Гракх, я повторяю вопрос: что вы с ней сделали? Обладая усеченными сведениями, я не в силах поставить верный диагноз.
        - Сперва я хочу узнать: что вы обнаружили при первом контакте?
        «Не забывай, черномазый, - ясно звучало в контрвопросе Антония, - кто тебе платит! Станешь корчить из себя светило, найдем другого, более сговорчивого мозгочиста. За такие деньжищи академики бегом побегут…»
        Профессор еще раз улыбнулся. Он знал: другого не найдут. Во-первых, на «черномазого мозгочиста» молятся такие клиенты, рядом с которыми дочь императорского наместника - рядовой случай. Шизофрения демократична, ей плевать на родословную. Во-вторых, «Пальмовая ветвь» славится не только высоким уровнем излечиваемости. Мы еще и помалкивать умеем.
        И в-третьих…
        «Не ты, помц, меня выбрал. Не тебе и отстранять».
        - Я мало работал с представителями вашей расы, баас Гракх. Вы практически не страдаете расстройствами психики. Или умело их скрываете. Опять же, ваше «клеймо» затрудняет работу психиатра-вудуна. Лоа помпилианца, уж простите мне резкое сравнение, напоминает актинию. Чужому Лоа лучше не касаться щупальцев со стрекательными нитями. Они держат парализованную добычу, срослись с ней и чрезвычайно нервно реагируют на прикосновение. Так вот, у биби Руф я наблюдал неестественную картину…
        Умение держать паузы - инструмент психиатра. Мваунгве владел им в совершенстве. Он подошел к окну, любуясь открывающимся пейзажем. Синее небо. Зеленый океан. Белые облака. Желтый песок. Никаких полутонов, как на детском рисунке. Он не зря выбрал для клиники юго-восточную часть побережья Йала-Маку, вдали от фешенебельных вилл.
        Тут душа отдыхала.
        - Щупальцы биби Руф, если вы позволите мне продолжить аналогию, лишены добычи. Все, до единого. Они тесно прижаты к эфирному телу Лоа. Местами они обвивают тело, затрудняя естественную пульсацию. На концах щупальцев вместо стрекалец образовались клешни, похожие на клешни скорпиона.
        - Ядовитое жало не обнаружено?
        В голосе Антония звучала ирония.
        - Пока нет, - серьезно ответил профессор. Он нахмурился, втянул голову в могучие плечи. Казалось, сейчас Мваунгве ударит себя кулаками в грудь, вызывая врага на бой. - Но одно из щупальцев уже стало сегментарным. На конце его сформировались два мешочка (я полагаю, с ядовитым секретом) и прообраз будущей иглы. Очень длинной, узкой и кривой. Объясните мне, что произошло с биби Руф, если изменения Лоа зашли так далеко?
        Антоний вздохнул. Пригладил волосы, блестевшие, как если бы он мыл голову маслом. Вне сомнений, у «представителя клиента» было четкое указание: под давлением - уступать. Но цедить информацию скупо, порциями, на ходу соображая - что озвучить, что приберечь.
        Необходимость самостоятельных решений - жестокое испытание.
        - Произошла трагедия, - помпилианец старался не смотреть на стол, над которым до сих пор вертелась голографическая Юлия в масштабе 1:4. Словно боялся, что хозяйка услышит и обидится. - Все рабы госпожи Руф погибли.
        - Все?
        - Да.
        - Одновременно?
        - Да.
        - Трагическая случайность?
        - Да.
        - Допустим, я вам поверил, баас Гракх, - горилла любовалась океаном. Складчатый затылок выражал крайнюю степень эстетического удовольствия. - Допустим, я наивен и доверчив. Важен результат: биби Руф лишена рабов. Вы в курсе, что такое состояние для помпилианки смертельно опасно?
        «Ирония за иронию, помц…»
        - В курсе.
        - И никто не озаботился тем, чтобы бедная биби Руф получила в свое распоряжение сотню новых рабов? Десяток? Хоть одного, наконец? Она избежала бы «Пальмовой ветви», а я лишился бы аванса, да и гонорара в целом…
        - Госпоже Руф были предоставлены новые рабы в достаточном количестве. Но трагедия сказалась на структуре ее «клейма». Она лишилась возможности… э-э… - Антоний выразительно сделал ряд хватательных движений. - Надеюсь, вы меня поняли?
        - Я вас понял.
        Что понял Мваунгве, стоя к собеседнику спиной, осталось загадкой.
        - Вы помните о соблюдении врачебной тайны?
        - Вы меня обижаете, баас Гракх. Итак, Юлия Руф лишена не только прежних рабов, но и способности «клеймить» новых. Стресс, потрясение, реакция отторжения… Верю. Это могло особым образом сказаться на эфирном теле Лоа. Но биби Руф, когда вы доставили ее на Китту, вела себя… э-э…
        Вудун до мельчайших подробностей скопировал интонацию Антония. Даже тембр голоса изменился. Завершая представление, он повернулся к гостю лицом и развел руками. Размах рук вудуна превышал его рост. Так можно заключить в объятия все скорби мира, и еще останется чуть-чуть свободного места.
        Ходили слухи, что в юности Мваунгве сознательно лег под нож хирурга-корректировщика.
        - Я хочу сказать: неадекватно. Что послужило причиной нервного срыва? Утрата рабов? Или нечто, о чем баас Гракх забыл сказать глупому дикарю Ноде?
        - Вам нравится язвить в мой адрес? - спросил Антоний.
        - Не стану скрывать: да. Это мой метод общения с представителями клиентов. Зато пациенты рядом со мной чувствуют себя в безопасности. Верите?
        - Верю, - на сей раз помпилианец удачно скопировал профессора.
        «А он не такой солдафон, каким кажется», - отметил Мваунгве.
        И поправился:
        «Вернее, каким хочет выглядеть».
        - Баас Гракх, я - не просто специалист высокого класса. Я - доминантный самец. Вы - тоже доминантный самец, хотя и другого вида. Столкнувшись, мы формируем конфликтную ситуацию. Язвительность с обеих сторон дает выход напряжению и нейтрализует конфликт. Но когда речь идет о пациенте, человеке ущербном и слабом… Мой Лоа - Лоа доминатного самца. Защита в обмен на покорность. Не врач, но покровитель. Вы даже не представляете, как это помогает в лечении!
        - Представляю, - Антоний внезапно подошел к столу и вложил в ячейку приёма инфокристалл. - Откровенность за откровенность, профессор. Вот запись малого триумфа на Квинтилисе. Триумфатор - гард-легат Гай Октавиан Тумидус, кавалер ордена Цепи. Он получил триумф от сената и императора.
        - За что?
        - За высадку на Малой Туле. Подробности вам знать ни к чему.
        Коммуникатор булькнул по-птичьи. В микро-сфере появилось лицо - не черное, а темно-абрикосовое. Узкий нос с плоской переносицей, шрамы на щеках, белки глаз залиты желтизной. В отличие от гориллы-профессора, абонент напоминал ящерицу. Специалист-антрополог отметил бы, что Мваунгве - чистокровный нголо с Китты, а человек в сфере - овакуруа с Мондонга.
        Экстренный вызов: заместитель главврача, куратор хосписа «Лагуна», владел кодами срочного доступа.
        - Абуэло нганга! - ящерица назвала гориллу не по имени, а по ученой степени. - Я подготовил все необходимые материалы по Красавчику. Сегодня надо дать ответ…
        - Позже! - рявкнул Мваунгве. - Я занят!
        Лицо в сфере моргнуло и исчезло.
        - Вы говорили о малом триумфе, баас Гракх? - как ни в чем не бывало, напомнил профессор.
        - Да. Даю запись.
        На свободном участке столешницы, сменив изображение пациентки, возник фрагмент городской площади. По ней колоннами маршировали гвардейцы в парадной форме десантников. Темно-синие брюки, белые кителя, тяжелые «Пульсары» в открытых кобурах. Береты набекрень, золоченые шнуры горят на солнце. Ордена, медали, знаки отличия - «За благородство помыслов», «Ветеран гвардии», «За заслуги в обеспечении национальной безопасности»…
        В центре двигался открытый мобиль, где стоял во весь рост бравый легат. Бритую наголо голову вместо фуражки украшал венок из лавра. На заднем сиденьи разместился человек в цивильном костюме, серый и неприметный. Привстав, он что-то шептал триумфатору в ухо.
        - Стойте!!!
        Вопля не услышал никто. Ехал мобиль, стоял легат, десантура «рубила шаг». Профессор Мваунгве и Антоний Гракх следили за записью триумфа. Но над происходящим, запихивая его в «волшебный ящик», как повариха толкает в кадушку сбежавшее тесто, взмыл Лючано Борготта по прозвищу Тарталья - вспоминая себя, обретая личность.
        Это стоило колоссального труда.
        Если поначалу он сохранял волю, путешествуя во времени и пространстве, достраивая события на основе действий знакомых людей, то в последних случаях он терялся, словно ребенок - в дремучем лесу. Позже, возвращаясь в реальность, он помнил все до мельчайших подробностей. Но сам момент поиска…
        Как огрызок флуктуации растворялся в нем, становясь верной, услужливой частью единого целого, так и Тарталья растворялся в эпизодах прошлого - чужое делалось своим! - без остатка.
        Капля в волнах, лист в кроне.
        Ситуация пугала бы, не будь она такой естественной. Нельзя ужаснуться, обнаружив, что ты дышишь, ходишь, жуешь ломтик сыра… Но Лючано хотел наблюдать за триумфом Гая лично - зритель с именем и биографией, ровня горилле-профессору и шефу охраны. Он не знал, откуда возникло это властное желание. И знать не хотел.
        Управлять «волшебным ящиком» вручную оказалось гораздо труднее, чем, растворенному, плыть по течению.
        - А теперь продолжим…
        Парад сместился, частью уходя за край изображения. Возникли трибуны на поплавках-антигравах. На главной трибуне в окружении сенаторов стоял наместник Тит Макций Руф с дочерью. Юлия внимательно следила за триумфом. В ее позе крылось знакомое напряжение. Оскал хищника, белая, как снег, кожа; черные волосы разметались по плечам. Глаза помпилианки впились в легата, вознесенного ритмом марширующих колонн.
        Точно так же, два года спустя, она будет смотреть на пророка Хосенидеса, реющего над толпой фанатиков.
        Соперник посягнул на добычу пантеры!
        Оператор дал крупный план: рука со скрюченными пальцами (на безымянном - кольцо с рубином) протянулась к мобилю триумфатора. Человек на заднем сиденьи вдруг перестал шептать, схватил легата за горло и впился ему в ухо зубами. Лавровый венок свалился под ноги гвардейцам. Спустя миг туда же полетел и обезумевший шептун.
        Багровый, гневный Тумидус склонился к пульту управления мобилем. Автодрайвер отключился, машину несло боком. Колонны сбились с шага. Гвардия без видимых причин превращалась в толпу. Кое-кто из десантников пустился в пляс. Местами вспыхнули драки. Вокруг мобиля кружился хоровод, ничем не похожий на парад минутной давности.
        А на трибуне царствовала фурия.
        Центр сокрушительных вибраций.
        Изображение дрогнуло, рассыпаясь на сотню невнятных фрагментов. Мелькнул, беззвучно отдавая приказы, наместник. Юлия стояла на коленях, истерически хохоча, и норовила поцеловать отца в бедро. Зеленые хламиды врачей окружили ее, скрыв от посторонних взглядов. Порядок на площади быстро восстанавливался. Гвардия приходила в чувство, строилась, подчиняясь приказам офицеров. Минута - и триумф продолжился.
        Без шептуна, которого унесли на носилках.
        - Вы видели, - сказал Антоний. - После этого случая госпожа Руф три дня была невменяема. Третий день вы застали. Мы привезли больную на Китту, в «Пальмовую ветвь». Вы имели счастье видеть ее выходки собственными глазами.
        - Сомнительное счастье, - уточнил психиатр. - Биби Руф желала подчиняться. Умоляла, чтобы ей причинили боль. Пыталась соблазнить меня и обслуживающий персонал. Следующие дни - упадок сил, безволие, утрата интереса к жизни. Скажите, биби Руф лишилась рабов до нервного срыва - или после?
        Антоний забрал инфокристалл из ячейки.
        - До. Наши медики полагают, что обезрабливание послужило причиной срыва.
        «Говорит правду, - отметил Лючано, паря над „волшебным ящиком“. - Умалчивая, что потеря рабов - не итог трагической случайности, а результат целенаправленного эксперимента. Чего вы хотели добиться, умники-помцы, трудясь над „клеймом“ добровольца Юлии Руф?»
        - Что ж, такой вариант вполне реален. Мутация «клейма». Помните, что я говорил о Лоа биби Руф? Обожженные потерей рабов, щупальца втянулись, стрекальца переродились в клешни. Теперь она не в состоянии взять раба обычным способом. Удивляюсь, как она вообще выжила! В критические моменты «клеймо»-мутант активизируется. Реагирует на раздражитель. Главные параметры кризиса: толпа под воздействием харизматичного лидера. Или толпа в момент поклонения святыне.
        - Гвардия на параде - это вам не толпа!
        - Извините за неточное сравнение. Я не социолог. Я лишь очерчиваю общий контур.
        Психиатр наклонился вперед, упершись в пол кулаками. При его телосложении это было нетрудно. Глазки, утонув под мощными надбровьями, горели огнем исследователя, столкнувшегося с открытием.
        - Лоа биби Руф в кризисной ситуации делается агрессивен. Переродившиеся щупальцы хватают добычу клешнями, опасно воздействуя на психику жертв. Конкурент подавляется, либо иным способом утрачивает роль лидера. Вы видели, баас Гракх: занятый управлением мобиля, легат-триумфатор перестал быть в центре внимания. Как следствие, он выпал из сферы влияния биби Руф. Но долго удерживать добычу клешни не могут. После кризиса мы имеем гиперкомпенсацию вспышки агрессии. У больной возникает прогрессирующий комплекс жертвы. Тотальная зависимость от окружающих, инстинкт подчинения, сексуальные отклонения…
        - Это лечится?
        - Я, конечно, стабилизирую вибрации Лоа… Но никаких гарантий, что это не проявится у биби Руф снова. Мои рекомендации: избегать кризисных ситуаций. Присутствие на парадах, демонстрациях, публичных торжествах, массовых религиозных служениях - категорически нежелательно. Подробности я укажу в медицинском заключении.
        На столе опять булькнул коммуникатор. В сфере возникла знакомая мордочка ящерицы. Заместитель ничего не сказал: появился и исчез, напоминая о себе.
        - Вынужден вас ненадолго покинуть, баас Гракх…
        В голосе психиатра сквозило раздражение. «Сами видите, - ясно говорило оно, - я и рад бы продолжить наш увлекательный разговор, но дела… Эти работнички банан не очистят, чтоб не прикусить палец!» Верно выбранная интонация вселяла в собеседника уверенность, что он-то гораздо более интересен Мваунгве, чем какие-то нелепые дела. А безмолвный выпад в адрес неумех-работничков был особенно приятен сердцу Антония Гракха, начальника охраны.
        - Если угодно, обождите здесь. Не более получаса.
        - Хорошо. Я жду.
        С трудом удерживаясь от растворения, Лючано шевельнул управляющими пучками. Психиатр задвигался быстро-быстро: вот он уже вне кабинета, вне здания, вот он в аэрокабриолете - внизу скользят дорожки, мощеные бледно-зеленым яшмотитом, беседки для отдыха пациентов, бунгало в тенистых уголках; крутой мыс, отделяющий территорию «Пальмовой ветви» от хосписа «Лагуна»…
        В «Лагуне» доживали свой век безнадежные.
        Неизлечимые.
        Без шансов на социальную адаптацию.
        Ящерица-заместитель сидел на скамеечке под драконовым деревом, похожем на кактус-гигант. Толстые ветки, пучки очень острых листьев. В надрезах на стволе засохла красная, как кровь, смола. Драконово дерево считалось у вудунов символом Космического Дыхания Джа - у него не образовывалось годичных колец, и определить возраст растения было невозможно даже приблизительно.
        - Простите, абуэло нганга! - кинулся заместитель навстречу Мваунгве, посадившему кабриолет в пяти шагах от скамеечки. - Я никогда не посмел бы… Но вы же знаете бааса Катулла! Он хочет забрать Красавчика прямо сейчас! Выгодное дело, абуэло нганга…
        - Вы все подготовили, Лунга?
        - Все! Сейчас я покажу…
        Заместитель выхватил уником. Всплыла заставка с видами пояса астероидов. Бархатный голосок информателлы мурлыкнул:
        - Репортаж с Фравардина! Нейрам Саманган, лидер-антис Хозяев Огня, бесследно исчезнувший год назад, официально признан погибшим. Видя в случившемся руку провидения, кей Кобад IV отрекся от престола, не объявив наследника. Открытие памятников…
        - Виноват! Это новости! - вечно они лезут поперек…
        - Обождите, Лунга. Я хочу дослушать.
        - …на Фравардине и Михре прошло при большом скоплении народа. Работа скульптора Бахрама Кавы потрясла собравшихся…
        Уником сформировал объемное изображение: крылатый атлет, соткан из языков пламени, устремляется ввысь.
        - …к сожалению, заявление лидера сепаратистов на Михре омрачило…
        - Хватит. Давайте материалы.
        Крылатый атлет сменился участком побережья, отведенным под хоспис. «Гляделка» дала увеличение: в плетеной из лиан беседке, безразличный ко всему, сидел блондин в шортах и цветастом халате.
        - Фернан Бадахос, - сообщила информателла. - Штурман грузовой барки «Клементина», принадлежащей компании «Tregon». Последствия атаки фагов. Неизлечим. Холост, бездетен. Родители умерли восемь лет назад. Близких родственников нет. Сведения предоставлены региональным филиалом «Tregon». Оплата пожизненного содержания в «Лагуне» перечислена страховой компанией «Андамар и сын».
        Профессор кивнул.
        - Годится. Виртуальный клон сформирован?
        - Да, абуэло нганга!
        Пару минут психиатр развлекался с вирт-клоном блондина: заставлял встать, сесть, под надзором санитара пройти в крошечный домик, лечь на кровать… Особая программа позволяла состарить клон - на год, два, десять, тридцать. В случае запроса о состоянии больного это в сочетании с медицинским заключением позволяло вовсе обойтись без несчастного.
        Живой человек превращался в фикцию.
        - Возможность прилета комиссии предусмотрена?
        - Разумеется!
        Информателла забубнила о скоропостижной смерти бывшего штурмана Бадахоса. Причиной послужила редкая болезнь с зубодробительным названием. Заключение о смерти подписано лечащим врачом… кремирован согласно правилам хосписа… урна с прахом по желанию может быть предоставлена родственникам…
        - Достаточно. Говорите, баас Катулл хочет забрать Красавчика немедленно?
        - Да.
        - Я не возражаю. Мою часть вознаграждения переведите на известный вам счет. Я доверяю вам, Лунга.
        Ящерица лебезила перед гориллой, рассыпаясь в славословиях. Горилла хвалила ящерицу за расторопность и деловую сметку. Расстались они, довольные друг другом. Если помцы скупают крепких идиотов для каких-то извращений, почему бы и не улучшить свое финансовое положение за их счет?
        Спрос рождает предложение.
        «На кого он похож, бедняга Красавчик? - думал психиатр, летя обратно в аэрокабриолете. - Нет, не помню. Надо будет глянуть новостную ленту. На Михре заваривается горячая каша. Хорошо, что мы далеко…»
        Глава девятая
        Шам-Марг, дитя Вселенной
        I
        - Светлый огонь! Мы еще живы?!
        - Если сомневаешься - дай мне по морде.
        - И что будет?
        - Получишь сдачи. Сразу почувствуешь: жив, или нет.
        - Они уходят!
        - Никуда они не уходят. Кружат…
        Лючано все прекрасно слышал, понимал - и помнил, что случилось перед этим. Даже голова больше не болела. Но включать «глаз» он все равно боялся. Казалось, взгляду предстанет развороченная рубка с обугленными трупами, над которыми переговариваются бесплотные призраки, тщетно пытаясь выяснить:
        «Живы ли мы?»
        Ноздри щекотал запах гари. Паника вернулась, захлестнув рассудок мутной волной. Из-под толщи ужаса, словно перископ древней субмарины, вынырнула, распрямившись, как клинок шпаги, «удочка» шлема.
        Камера дала изображение.
        По рубке лениво плавали слоистые волокна дыма. Складывалось впечатление, что захватчики с пленниками выкурили по сигаре каждый. Барабанщик, выбравшись из кресла, отчаянно хлопал себя по ляжкам - гасил невидимое пламя. Вехден не сошел с ума. На его штанах красовался ряд обширных пропалин. Остальные тоже пострадали. У Бижана сгорели рукава до локтей, одежда гитариста представляла собой оригинальный дизайн «в мелкую дырочку»…
        «Продай идею модельерам, дружок! Сетчатый камуфляж для спецназа…»
        Юлия старательно застегивала жакет. Судя по трагическому виду брюк помпилианки, под жакетом мало что уцелело. В смысле, из белья. Люди ожогов каким-то чудом избежали. Никто не орал и не корчился от боли. Дети мирно спали в креслах, «овощ» сидел на полу у стены. Его одежда ущерба не претерпела. Царапина на руке перестала кровоточить.
        Ковролин вокруг антиса потемнел и выглядел закопченным.
        Убедившись, что все живы-здоровы, Лючано перевел объектив камеры на обзорники. По звездным просторам, изрытым воронками, с опаской кружили знакомые кляксы, держась от корабля на расстоянии.
        «Получилось?! Нет? Мы чуть не сгорели…»
        - Вы в порядке, Борготта?
        - Да.
        - Что это было? Что вы сделали?!
        - То, что вы просили. Будил в «овоще» антиса.
        - Ты нас поджег! - барабанщик сорвался на визг. - Нас, Хозяев Огня!
        Бижан поморщился.
        - Это не он. Это Нейрам. Радуйся, что фагов отогнали. Если б не Борготта…
        - Сигнал отбей, пока вокруг чисто! - прервал капитана гитарист. - А то, знаешь ли, у нас проблемы…
        - Проблемы?! Ты только заметил?! Реактор сдох, гиперсвязи нет, фаги жируют, невропсих экспериментирует с антисом…
        - Невропаст, - невозмутимо поправил «йети». - Добавь к списку: система жизнеобеспечения накрылась. Фаги аккумуляторы досуха высосали. Даже вентиляция скисла. Сам видишь, дым по рубке плавает…
        - Бросаем скулёж, - подвел итог Бижан. - Я займусь передатчиком. Ты отключи энергоэкраны. И вообще - все лишнее. Гив, следи за фагами!
        Вехдены погрузились в работу, оставив пленников не у дел. Юлия, как ни в чем не бывало, извлекла из кармана жакета миниатюрную косметичку, активировала эмитор зеркала и принялась наводить красоту. Лючано же отправился к близнецам. Дети дышали ровно, на бледные лица начал возвращаться румянец. Одежда гематров не пострадала, лишь местами виделись черные пятна.
        Вряд ли близнецы проснулись во время огненного светопреставления. Интересно, что увидели и ощутили они? Юлия? Вехдены? «Выживем - спрошу», - решил Тарталья. Сейчас было бы глупо приставать с расспросами.
        Под потолком загудело. Открылись жалюзи вентиляционных решеток, втягивая дым и запах гари.
        - Я активировал аварийные поглотители, - сообщил гитарист, не отрываясь от работы. - И запустил дублирующую систему циркуляции. У нее автономное питание. Хватит на шесть часов.
        - Запасов воздуха - на пять часов, - отрапортовал барабанщик. - С поглотителями и принудительной циркуляцией…
        Он ненадолго умолк, копаясь в голосфере.
        - На семь с половиной. Плюс аварийный запас кислорода в рубке. Еще три часа. Итого - десять с половиной часов. От силы - одиннадцать.
        - Сигнал не проходит. Искажения…
        - Проклятые фаги! Измором берут!
        - Мы продолжаем двигаться. До Тамира сигналу - около трех часов пути. Пока он пройдет по инстанциям, пока отправят спасателей, пока они долетят… Через гипер не сунутся - расстояние маловато. На круг, в лучшем случае, семь часов. Короче, если за тридцать минут не сумеем отбить «Терпим бедствие!» - программируем аптечку на синтез эвтаназиума. Все лучше, чем от удушья…
        - Смерть от удушья нам не грозит. Посмотрите на обзорники!
        Голос Юлии был так спокоен, что сразу становилось ясно: помпилианка испугана до смертной икоты. И держится скорее по привычке, чем из желания выглядеть достойно.
        На втором справа обзорнике, затмевая звезды, стремительно разгоралось жемчужно-золотое сияние. Края его проступали на двух соседних мониторах внешнего наблюдения. По форме сияние напоминало орла, парящего на раскинутых крыльях. Кляксы фагов засуетились, спеша убраться восвояси - стая шакалов заметила приближение льва.
        Барабанщик глянул на один из контрольных дисплеев. От цифровой тарабарщины лицо его покрылось мелкими бисеринками пота.
        - Шесть-пэ-сорок-девять-плюс… Пенетратор!
        - Профессор Штильнер утверждал: для звездолетов они не опасны…
        Глядя на зарево, Тарталья слабо верил в свои слова. Ему было страшно. А тут еще вехдены с помпилианкой уставились на него, словно услышали злостную крамолу.
        «Много болтаешь, дружок. Зря помянул профессора всуе. Едва они поверили, что ошиблись, как ты называешь фамилию Штильнера…»
        - Для звездолетов - не опасны. А для людей в звездолетах?
        Бижан сверлил пленника взглядом, желая проникнуть сквозь шлем и череп прямо в мозг.
        - Пенетратор способен овладеть любым! - не отдавая себе отчета, барабанщик заговорил шепотом. - Любым из нас! Никто не знает - кем. Это хуже, чем попасть в рабство! Гораздо хуже!..
        «Что ты знаешь о рабстве, дурачок?! А что, с другой стороны, знаю я о захвате тела пенетратором? „Душу тянет“, - жаловался Венечка…»
        - …Он надевает тебя, как одежду! Демон Космоса, он притворяется тобой. Ты хочешь крикнуть, предупредить - это не я!!! - и не в силах издать ни звука. Натешившись, он покидает жертву, и ты сгораешь - будь ты хоть трижды Хозяин Огня…
        - Заткнись, Гив! Что ж ты все каркаешь!
        - Вот окажется эта тварь внутри, а ты не будешь знать, в ком! Тогда по-другому заговоришь, капитан! Говорят, пенетратора можно убить, пока он в теле. Соображаешь? Действовать надо быстро. Иначе он успеет первым…
        - Скажи, Гив, - с опасной ленцой осведомился гитарист, - кто громче всех кричит «Держи вора!»?
        - Ты… Ты подозреваешь меня?! Но он еще снаружи!
        Барабанщик ткнул дрожащим пальцем в обзорники.
        - Откуда мне знать, Гив? Вдруг это - иллюзия? Камуфляжные эффекты? А гость давно в «Нейраме»? Что скажешь?
        - Что скажу?! Кто первый заявил, что они для звездолетов не опасны?!
        Палец переместился, указывая на Лючано.
        - Твоя правда, - признал гитарист. - Думаешь, тварь в нем?
        - В ком же еще?! - завизжал барабанщик.
        «Йети» задумчиво потер подбородок, переглянулся с капитаном - и опустил ладонь на кобуру с лучевиком. Бижан последовал его примеру. Оба не сводили глаз с Тартальи. При этом вехдены не выпускали из поля зрения и остальных.
        - Не торопись, Гив. Он может быть в любом из нас. Или ни в ком.
        - Твои предложения, капитан?
        - Гоним всех по очереди через сканер. Структурный анализ биоэнергеники…
        Сияние резко надвинулось. Обзорники полыхнули так, что люди чуть не ослепли. Когда все проморгались, мощной флуктуации снаружи не было. Бархатный мрак космоса, россыпи звезд - и никаких рытвин, воронок, клякс и жемчужно-золотых птиц.
        В углу зашевелился «овощ», поднимаясь на ноги. За его спиной медленно гас еле различимый «плащ» в виде раскинутых крыльев.
        - Что с Нейрамом вы сделали?
        «Овощ» говорил раздельно, с неестественной артикуляцией. Замолчав, он стал ждать ответа. В глазах Пульчинелло больше не плескалась голубая пустота.
        Там царила черная тьма.
        II
        - Это он!
        Барабанщик рванул из кобуры лучевик.
        - Не стрелять!
        Приказ Юлии хлестнул плетью. Вздрогнули все, кроме псевдо-Нейрама. В тоне, смысле, напоре произнесенных слов крылась уйма черных волос с крючками-тройчатками на концах. Сеть накрыла рубку, стальные острия вцепились, рванули - и не удержали.
        Слишком нервная выдалась сегодня добыча.
        - Они уйдут в волну раньше, чем вы нажмете на спуск, - помпилианка была вынуждена объясниться. - От нас и пепла не останется.
        Палец барабанщика мелко подрагивал на спусковом крючке. Пальцу сегодня досталось: тыкай туда, тыкай сюда, стреляй, не стреляй… Досталось и нервам: целиться в национального героя, который воскрес из мертвых, разнес в щепки реактор, убил двоих сородичей и стал пристанищем космического отродья - дело не из легких.
        - Они?!
        - Антис и пенетратор в общем теле. Не важно, кто среагирует первым. Результат будет один. От корабля останутся в лучшем случае обломки.
        - Она права, Гив, - подтвердил Бижан. - Убери ствол.
        Однако барабанщик не спешил прятать оружие в кобуру.
        - Что с Нейрамом вы сделали? - повторил пенетратор, чуть изменив тембр голоса. Создавалось впечатление, что он исследует возможности голосовых связок, учась использовать их по назначению.
        - Это не мы! - вырвалось у Лючано.
        Люди в рубке ждали вопроса: «Кто?» - забыв, что перед ними не человек, и даже не антис, а принципиально иная форма жизни. Которую меньше интересует вопрос: «Кто виноват?», и больше - «Что делать?».
        - Как Нейрама исправить?
        - Мы не знаем, - собравшись с духом, ответил Бижан.
        - Кто знает?
        Флуктуация обладала недюжинным талантом ставить собеседников в тупик.
        - Врач? - с неуверенностью предположил гитарист. - Психиатр?
        Вехдены растеряли остатки самообладания. Не каждый день имеешь честь разговаривать с оборотнем-пенетратором, вершиной эволюции флуктуаций континуума, само существование которой многие подвергают сомнению! Как себя вести? Чего эта тварь хочет? Что она скажет в следующий момент? Что сделает?
        Если ей не понравится ответ - уберется восвояси, спалив между делом корабль!
        - Врач исправляет. Я поняла?
        Последние два слова флуктуация произнесла, как вопрос. На лице «овоща» сменился десяток разных выражений. Наконец лицо застыло, приняв обиженно-удивленный вид. Антис поднял оцарапанную руку на уровень глаз, осмотрел ее с вниманием кретина или ученого, столкнувшегося с тайной - и оставил поднятой, забыв опустить.
        - Врач здесь есть?
        - На корабле врача нет. Может быть, вы объясните нам, что происходит с Нейрамом Саманганом? - Юлия первой отважилась задать прямой вопрос пенетратору. - Вы ведь там, внутри. Вам лучше видно. Знание принесет пользу врачу, когда он станет исправлять Нейрама.
        Птица молчала около минуты.
        - Нейрам закуклился. Назад ушел.
        - Что?
        - Малыш стал. Дитя. Такой раньше назад был. Не могу объяснить.
        - Нет-нет, вы чудесно все объясняете! - Юлия обворожительно улыбнулась. - У нас говорят: «впасть в детство». Сделаться, как ребенок. По-вашему, это случилось с Нейрамом?
        - По-моему, случилось. Нейрам в ядре закрылся. Дитя снаружи остался.
        - Значит, прежний Нейрам Саманган все-таки существует? Он есть?
        - Он есть. Я не могу достать. Пусть врач исправит.
        Это было невероятно. Флуктуация требовала излечить от последствий наведенной роботизации Нейрама Самангана, лидер-антиса вехденов! «Исправить» существо, основным занятием которого была зачистка космических трасс от «сородичей» пенетратора. Сюда бы профессора Штильнера!
        Видимо, Юлию посетили сходные мысли.
        - Разумеется, мы покажем его хорошему врачу, - было неприятно слышать это от женщины, организовавшей запись пси-состояния робота для покушения на антиса. - Ваш рассказ очень пригодится при лечении. Но почему вы так за него беспокоитесь? Вы знакомы?
        Вопрос помпилианки звучал дико. «Иду я к вам, господа, и вдруг встречаю одну старую знакомую флуктуацию…» - фраза для комик-шоу Бадди Гая.
        Никто в рубке не спешил смеяться.
        - Нейрам желал скрывать. Врач должен исправлять, я не скрываю. Я скажу. Птица Шам-Марг и Нейрам Саманган - друзья.
        - Друзья?!!
        - Так Нейрам говорит. Я как он говорю. Я соглашаюсь.
        Антис с пенетратором - друзья?! Тарталья в полной мере уяснил, что чувствовали вехдены, видя, как герой-символ зализывает кровоточащую рану. Привычный миропорядок трещал по швам. Скорее мышь подружится со змеей, а вудун обсчитает гематра, чем возникнет подобный союз!
        Тем не менее, он готов был побиться об заклад: это правда.
        Ясно, отчего доблестный Нейрам Саманган не афишировал свою дружбу с флуктуацией класса 6P. За контакты с «птичкой» прокуратура Лиги запросто впаяет «измену Человечеству». Будь ты хоть сто раз антис! - за смягчаюшее обстоятельство, и то не сойдет.
        Флуктуации для «белковых ничтожеств», согласно определению Фаруда - главная опасность в Космосе. Дикие звери-людоеды на проезжих дорогах. А зверей удобнее считать неразумными. Всех скопом, без исключений. Иначе найдутся защитнички, борцы за права угнетенных искажений континуума - поднимут хай, продавят поправки к законам, объявят пол-Галактики заповедником…
        Как тогда прикажете трассы зачищать?
        Дружба с пенетратором - нонсенс для ученого, предательство для обывателя и катастрофа для тех, кто руками-ногами цепляется за собственную исключительность. Всплыви подобная информация - дымом развеется миф о монополии Человечества на разум, веками вдалбливавшийся в сознание «монополистов». Ломка стереотипов, самодовольный «венец творения» кубарем летит с пьедестала - строить отношения с теми, кого считал даже не злобными тварями, а вредными природными явлениями…
        «О чем ты думаешь, малыш? - изумился маэстро Карл. - У вас воздуха на десять часов, а ты вселенские вопросы решаешь?! «
        - Спасибо, что пришли к нам на помощь! - брякнул Лючано.
        И почувствовал себя полным идиотом, со справкой из психдиспансера.
        - На помощь? К вам?
        В голосе птицы звучало удивление. Пальцы на руках с беспокойством зашевелились.
        - Зачем - на помощь? Я в Нейрама явилась. Он пропал. Раньше назад. Сейчас здесь возник. Я почуяла. Его надо исправлять. Вас - не надо.
        Взгляд птицы уперся в Лючано. Амебу с холодным любопытством изучали под микроскопом. В глазах Пульчинелло не осталось белков - только аспидно-черные зрачки, расширенные до безумных пределов. Во мраке равнодушно мерцали далекие искорки.
        Не в силах уйти на глубину, проникнуть в захваченное тело целиком, довольствуясь периферией, Шам-Марг искажала облик антиса. Выдавливалась наружу, как паста из тюбика.
        - Я помню, - внезапно заявила флуктуация. - Раньше назад ты иначе был. Здесь сейчас изменился. Часть нашего съел. Лучишься…
        - Они заодно! Оборотень! Умри!!!
        Нервный барабанщик, о ком все успели забыть, вскинул лучевик, целя в грудь Тартальи. Руки стрелка тряслись, ствол ходил ходуном. Но выстрели он молча, у жертвы не было бы и шанса. А так кукольника спас вопль Гива - и пониженная гравитация. Иначе капитан Бижан не преодолел бы одним прыжком расстояние, отделявшее его от барабанщика.
        Луч ушел в стену, глубоко прорезав обшивку. Полетели искры, крайний сверху обзорник погас. Вновь запахло горелым. Трубач сшиб приятеля с ног, но и сам не удержал равновесия. Сверху навалился гитарист - вдвоем они прижали Гива к полу, вывернули руку, отбирая оружие.
        Юлия осталась на месте, не вмешиваясь.
        Близнецы-гематры спали.
        - Убейте его! - надрываясь, орал барабанщик. Силовые «браслеты», которые раньше сковывали Лючано, пришлись кстати, стянув крикуну запястья. - Это шпион! Мутант! Убийца! Мы все сдохнем из-за…
        Хрясь!
        Тяжеленный кулак гитариста, чье действие Тарталья имел несчастье испытать на себе, впечатался Гиву в ухо. Барабанщик подавился воплем и обмяк.
        «Нокаут», - с одобрением хмыкнул Добряк Гишер.
        - Просим прощения за инцидент, - хмуро бросил гитарист пенетратору, вставая и вытирая ладони о штаны. Он тер и тер, словно намеревался добыть трением огонь. Одно из вехденских ограничений? Пожалуй, нет.
        Во всяком случае, Бижан ничего подобного не сделал.
        - Вы что-то говорили о «части нашего»? - с невинным видом поинтересовался капитан. - Которую съел наш общий друг?
        - Я раньше назад его помню, - птица дракой пренебрегла. Она до сих пор, не моргая, смотрела на невропаста. - Я в малом теле была. В другом малом была и сплыла.
        Никто не знал, можно ли счесть это образчиком флуктуативного юмора.
        - Хотела взять… Мало слов. Трудно объяснить. Раньше назад ты есть, - сжатый кулак «овоща» уставился в грудь «общего друга», как недавно - ствол лучевика. - Ты точно есть.
        - Я, - покорно согласился Лючано. - Я точно есть.
        «„Горлица“, малыш. Она намекает на яхту Мальцова…»
        - Яхта «Горлица»! Тринадцать лет назад! Вы были полковником?!
        - Тринадцать? Не знаю. Раньше назад я была. Ты был. Помню.
        «На яхте птичка чирикала куда лучше, - с иронией заметил маэстро Карл. - А сейчас каркает, будто ей слов не хватает. И почти все фразы заканчивает глаголом. Действие подчеркивает? Разучилась говорить по-человечески?»
        - Вы тогда общались без проблем. Спорили, возражали…
        «Малыш, не забывай: перед тобой - чуждое существо. Огрызок времени, ломоть пространства; сумма волн. Ее „дружба“ с антисом - пустой звук. Ты ведь тоже „дружишь“ с саженцем, проросшим в тебе?»
        - Я человеком пользовалась. Понятия, структуры, слова были. Здесь сейчас - нет. Нейрам прячется. Говорить не хватает. Я хочу объяснять.
        «Овощ» механически повел головой, осматривая рубку.
        - У вас вещь есть. - Шам-Марг указала на рамку гиперсвязи. - Пространство-время-энергия. Очень полезно есть. Здесь сейчас будем смотреть.
        Она уверенно направилась к рамке, по дороге расслаиваясь. Эфирная субстанция, наполнявшая Пульчинелло изнутри, не поспевала за материальным телом. Двойники-призраки - человекообразные фигуры из стеклистого марева - отделялись от антиса и торопились следом. Однако, когда Шам-Марг остановилась, призраки не втянулись обратно в тело, а зависли цепочкой, колеблясь, как от легкого ветерка.
        Пенетратор протянул руку к прибору - жест напомнил движение Юлии, «отбиравшей» толпу у пророка Хосенидеса. Рубку заполнил комариный звон. Он усилился, истончаясь. Краем «глаза» Тарталья заметил, как скривился, будто от оскомины, гитарист. Юлия страдальчески сжала ладонями виски. Застонал на полу барабанщик.
        У самого Лючано противно заныли зубы.
        Тело Нейрама засверкало огромным бриллиантом в лучах музейных прожекторов. «Овощ» уподобился огненному столбу, сохранившему человеческие черты.
        - Стой! Ты убьешь нас! - Бижан заслонил лицо ладонью. Хозяин Огня знал: и он не выдержит жара Шам-Марг в свободном состоянии.
        «Я борюсь. С единственной целью: постоянно напоминать себе - какие же, в сущности, хрупкие создания мы, люди, - сказал издалека Нейрам Саманган. - Ты удивлен?»
        В следующий миг «овощ» стал гаснуть. Одновременно с этим вспыхнула и засветилась рамка гиперсвязи. Из нее вспух огромный мыльный пузырь, переливаясь всеми цветами радуги. Словно с той стороны ребенок-великан окунул рамку в мыльную воду и подул, стараясь, чтобы пузырь не лопнул - но и не сорвался раньше времени.
        Где находится загадочная «та сторона», Лючано не отваживался даже представить.
        Пузырь коснулся остывающего Пульчинелло. Казалось, сейчас радужное чудо лопнет. Но секундой позже антис оказался внутри мерцания, а пузырь продолжил расширяться. Призраки-двойники прилипли к его поверхности. Оболочка увеличилась скачком, накрыв всю рубку.
        Вселенная рухнула на голову без предупреждения.
        III
        Ощущение можно было сравнить с ярчайшим переживанием детства. Юный Лючано впервые оказался на борту звездолета, стена каюты «исчезла», и ему почудилось - он падает в бездну, а звезды пронзают сердце алмазными иглами.
        Так сравнивают плоские фотографии древности, выставленные в музеях, и арт-трансовую картину, передаваемую в мозг с помощью эманаций куим-сё. Но между фотографией и арт-трансом разница - меньше.
        Избитые штампы - «увидел мир по-новому», «взглянул на жизнь глазами иного существа» - были фальшивыми и пошлыми. Даже не смешными - достойными, в лучшем случае, брезгливого сожаления. Что такое «мир»? Что такое «видеть»? Что такое «по-новому»? Что такое «глаза»?
        Что такое «существо»?
        Отвлеченные абстракции. Бессмысленные ярлычки для несущественных частей, частностей и аспектов. Символы, не дающие самого отдаленного понятия о целом.
        Вселенная!
        Жалкое, человеческое слово. Но другого у людей не нашлось.
        Лючано не падал в бездну - он был бездной. Так дитя, уже появившись на свет, еще связано пуповиной с матерью. Пространство и время, излучения, пронзающие их, сгустки полей, материя и энергия - сущность осознавала себя, мир и свое место в мире. Не разумом - состоянием. Разум не в силах признать условность границ между «я» и «не-я».
        «Я не делю себя на тело и сознание…»
        Сладкий ужас. Восторг. Эйфория.
        Миг абсолюта, длящийся вечность.
        И вдруг, без перехода - падение, сжатие, коллапс.
        Мир съежился, уместившись без остатка в рубке «Нейрама». Вокруг пульсировал знакомый пузырь, словно гигантская голосфера с расстроенной фокусировкой. Искажались перспективы; как в кривом зеркале, всплывали лица, фигуры, образы. Накатила волна запахов. Горечь миндаля, вонь горелого пластика, аромат жасмина. Миазмы выгребной ямы. Запах пота, духи «Мисс Галактика», еще, еще…
        Схлынуло.
        - Это люди есть. Человек. Каждый из вас. Все равно, кто.
        Тарталья увидел самого себя, шагнувшего внутрь сквозь стенку пузыря. Лючано-2 был одутловатым толстячком, с карикатурно кривыми ногами и оплывшим лицом дебила. Двигаясь к центру сферы, двойник на ходу принимал нормальный облик. Когда он поравнялся с настоящим Борготтой, то выглядел в точности, как оригинал.
        Копия пересекла рубку и исчезла, пронзив пузырь с противоположной стороны. По дороге из центра она снова принялась меняться. Покидая сферу, Лючано-2 смотрелся карликом. Бочкообразный торс, сплюснутая голова черепахи и ножки-палочки добавляли ему очарования.
        «Надеюсь, - проворчал Добряк Гишер, - они все-таки видят нас иначе…»
        «Неважно, какими они нас видят, - возразил маэстро Карл. - У нас разные представления о красоте и сообразности…»
        Оба альтер-эго умолкли, наблюдая за парадом рода человеческого. Люди вереницей выходили из стенки и уходили в стенку. Верные пропорции они обретали лишь в центре, возле скованного наручниками барабанщика. Вехдены, гематры, брамайны, вудуны, помпилианцы, варвары, техноложцы. Дети, подростки, взрослые, старики. Мальчики, девочки, мужчины, женщины.
        - Человек. Человек, - со старательностью придурка, сдающего экзамен в начальной школе, всякий раз комментировала птица Шам-Марг. - Человек…
        Бормотание сливалось в неразборчивое: «Векчело… век…»
        Складывалось впечатление, что пенетратор вознамерился прогнать сквозь рубку все население обитаемых миров. К счастью, это было не так: слишком уж часто в цепочке демонстрантов попадались знакомые лица. Птица без колебаний пользовалась образами из памяти присутствующих.
        Когда из стены появилась Юлия Руф, всем померещилось, что это - нитяная кукла. Фигура помпилианки была свита из множества тонких, умело скрученных щупальцев. Они жутковато шевелились, рождая страх в сердцах зрителей.
        - Не туда пошла, - комментарий птицы на сей раз отклонился от магистрального направления, хотя Юлия-2 двигалась тем же маршрутом, что и прочие. - Малый тупик. Дальше-вперед не получится.
        Судя по выражению лица настоящей Юлии, она кое-что поняла. У остальных же не было ни времени, ни желания разгадывать шараду. Парад длился. Прошли близнецы-гематры. Маэстро Карл с Добряком Гишером: как ни странно, молча. Антоний, Фаруд Сагзи, легат Тумидус в военной форме…
        - Человек. Теперь - не человек. Существа.
        Из стены лавиной повалила разнообразная живность. Птерозавр с Юранды, домашний тапир с Борго, юркая ящерка пху с Кемчуги. Мигая огнями, как рекламная вывеска, проплыл декоративный кальмар с Китты - специально выведенное украшение водоемов. Голубые макаки с Абана; орлы, совы, горлицы, лошади и коровы, волки, куницы, реликтовые трицератопсы и зубастые аллозавры, пауки, скорпионы и хомяки, дельфины, мохнатые бочки на шести толстых лапах - их Тарталья не видел даже по визору…
        - Все… - птица задумалась, подыскивая слово. - Все белковые. Разные. Люди не животные есть. Животные не люди есть. У вас - так. У нас - иначе есть.
        Сфера раскрылась огромным цветком магнолии. Радужные лепестки истаяли, растворились в безбрежном океане Космоса. Луч светила пронзил полевую структуру лениво дрейфовавшей флуктуации по имени Лючано. Флуктуация-Лючано полностью осознавала свое «я» - видимо, необходимый компонент для восприятия очередной демонстрации Шам-Марг.
        Излучение звезды вызывало чувство сытости и легкой, приятной щекотки. Новое «тело» фиксировало близкую границу гравитационных полей. Словно ледяная скользанка, она манила разогнаться - и унестись прочь, визжа от восторга. Колебания вакуума, кривизна и волновые рытвины пространства, «туннели», скрытые в складках континуума, где время останавливается, а иногда даже поворачивает вспять - все это было, как знакомая лужайка перед домом.
        Обжитой, уютный мир.
        И лишь грубые сгустки вещества, вращаясь вокруг звезды, пугали чужеродностью. Противоестественные комки материи в волновом океане. Звезды воспринимались по-другому: источник жизни, пищи, удовольствия. В них луч и корпускула сливались воедино, испытывая взаимные метаморфозы. Звезды были - живые!
        В отличие от хладных трупов, несущихся по орбитам.
        Планет.
        «Не свихни мозги, малыш, - предупредил маэстро Карл. Он тоже вращался где-то здесь, в высшем свете. - Две понятийные системы, два способа восприятия. Две взаимоисключающие среды обитания. И все это накладывается друг на дружку в твоей непутевой голове. Бутерброд: хлеб, масло и гравитация. Отсюда и „скользанки“ в космосе, и „лужайки“ у звезд… Если ты до сих пор не рехнулся, это либо чудо, либо серый гумус в черепной коробке способен переварить куда больше, чем принято считать! Но злоупотреблять не стоит…»
        Увы, Лючано никто не спрашивал: желает он злоупотреблять, или нет. Вот чем бы он сейчас действительно с удовольствием злоупотребил, так это стаканчиком энергетического концентрата… тьфу, пропасть! - тутовой водки! Или рябиновки, которую чудесно делала ключница Матрена.
        Будоражащий всплеск донесся из ближайшего «туннеля», дырявившего пространство на манер кротовой норы. Там, в глубине, двигалась пища. «Змей»-Тарталья встрепенулся, пробуждаясь.
        Собственно, он и не спал - в человеческом понимании. Просто комбинация волн, скрученных жгутами, и толики корпускулярного материала активизировалась, реорганизовав инфраструктуру и усилив напряженность полей.
        Флуктуация континуума класса 2SD-21 - изменила класс на 2D-23+.
        Лючано никогда не определил бы «на глазок» класс флуктуации. А находясь внутри нее, фактически сам будучи «змеем», а затем «драконом» - тем более. Цифро-буквенные обозначения всплывали в мозгу, посылаемые извне. Вряд ли пенетратор разбирался в классификационном реестре Шмеера-Полански. Должно быть, птица воспользовалась информацией из обширнейшей памяти спящих близнецов-гематров.
        «Флуктуации способны мгновенно изменять класс! Они могут находиться в разных состояниях, а мы воспринимаем их как разные… Объекты? Существа?»
        - Вы уяснять начали. Дальше вперед есть…
        «Дракон»-Тарталья метнулся по грави-«скользанке», взял разгон - и, синхронизировав энергопотоки, вошел в резонанс с континуумом. Он пронизал время и пространство, как капля ртути - воду. Никаких разрывов, чернолаковых «тюльпанов» и прочего варварства. Теплая, волнующая пульсация. Сознание распахнулось, объяв необъятное. Вселенная мигнула - иначе, чем при РПТ-маневре. Возвращаясь к исходному состоянию, «дракон» уловил близость вожделенного лакомства.
        Он не промахнулся.
        Два вместилища, созданные мертвым веществом из мертвого вещества, с неуклюжестью покойников двигались в корпускулярном облаке. Сородичи «дракона» окружали их, впитывая дразнящие эманации. Энергия переполняла чрево добычи. Ее было много. Так много, что излишки вырывались наружу, грубо проталкивая добычу сквозь облако.
        В чреве прятался деликатес. Тончайшие полевые структуры, отдаленно похожие на его собственную. Пару раз «дракон» имел счастье отведать их, изумляясь оригинальному вкусу.
        Флуктуация устремилась к ближайшему кораблю.
        Два звездолета крались сквозь пылевое облако. Галера «Этна», принадлежащая Гаю Октавиану Тумидусу, и корабль Юлии Руф. В навигаторской рубке галеры сидел раб Лючано Борготта - «запасная батарея» дублирующей энергосистемы.
        Временн?я петля замкнулась.
        Птица Шам-Марг не видела в этом ничего необычного. Время для пенетратора не являлось линейным. Его можно обратить вспять, завязать узлом…
        - Теперь внимаем. Это - мы.
        Вокруг кораблей роились флуктуации многих классов и подвидов. «Кракены», «гидры», еще один «дракон», «дэв»… Разные, и несмотря на разницу - одинаковые!
        - Такой я раньше назад была. Могу дальше вперед опять стать. Любой из нас туда-сюда способен есть.
        Стая окружила корабли. Завязался бой. Фаги рвались к лакомству - запасам биологической энергии. Звездолеты огрызались раскаленной плазмой и мощными пучками волн. Но силы были неравны.
        В рубке «Этны» гибкая лиана с листьями-ладошками проникла в нутро раба Борготты, изучая захваченный объект. «Дэв» ощупывал добычу, не спеша есть. Еще не вполне разумен, он, тем не менее, уже нуждался не только в пище. Он жаждал нового. Познавал мир. Исследовал.
        Брался за вагу удивительной марионетки.
        - Мы развиваемся. Кто развился - вернуться может. Как раньше назад стать. Проще быть. Мы так отдыхаем. Мы иначе, чем вы, есть.
        Бой остался в стороне, потеряв значение. С «драконом»-Тартальей творились чудеса. Комбинации полей пришли в движение. Бестелесный «организм» опять эволюционировал. Энергопотоки свивались в вихри, в них мелькали первые искорки разума…
        Флуктуация меняла класс.
        2D-23+… 4SL-3+… 5P-18+!
        Бывший «дракон», теперь пенетратор 5-го класса, тихо скользнул прочь, когда континуум распахнулся, извергнув сияющий сгусток энергии, по форме напоминавший паука-исполина.
        Понимание ударило под дых чугунным кулаком гитариста.
        Части мозаики сложились в картину.
        Рыбы, птицы, звери, люди. Лестница эволюции. Но щенок - уже собака, птенец - уже птица, а младенец - уже человек. Взрослому не вернуться в детство, если не считать за возвращение маразм старости. Не отрастить жабры и хвост, не стать комком слизи или земноводным, хотя плод в утробе проходил через похожие стадии.
        У флуктуаций континуума - по-другому. Простейший «амебоид» - фаг - «дракон» - «дэв» - пенетратор. Звенья одной цепи. Пенетратор, антис Вселенной, содержит все звенья в себе. «Дэв» - часть звеньев. При желании они способны вернуться в любое из состояний. Птица сказала: «Мы так отдыхаем». Вряд ли ее стоит понимать буквально. Отдых от развития? Возвращение в блаженно-бездумный Золотой Век первобытности?
        Не важно.
        Сознание и тело - одно. Возвращаясь памятью раньше назад, пенетратор изменяет себя здесь сейчас, не разделяя форму и содержание. Так он в настоящем заново переживает моменты прошлого.
        - Я развитая есть. Нас мало, развитых…
        Вселенная померкла, схлопнувшись до размеров корабельной рубки.
        IV
        - Нейрам хотел, как я. Дальше вперед, раньше назад, здесь сейчас. Не умел. Научился, думаю. Вдруг раньше назад ушел. Вернуться не может. Он раньше назад маленький, глупый был. Врача очень просим исправлять. Вытащить.
        Радужный пузырь втянулся в рамку гиперсвязи. Он не спешил погаснуть окончательно. Играл бликами, подмигивал разноцветными блестками, шел полосами - точь-в-точь ненастроенное изображение во время связи с Фарудом.
        - …случилось?! Куда вы пропали?!
        «А вот и наш друг Фаруд!» - Лючано не слишком удивился. После «экскурсии», организованной Шам-Марг, он отнесся бы спокойно и к взрыву сверхновой. Гипер поймал предыдущую настройку? - бывает. При сбитой внешней антенне? - ну и ладно. Побочный эффект флуктуативной деятельности.
        Пустяк, в сравнении с Вечностью.
        - Дети скорпиона!
        Фаруд бушевал. Казалось, сейчас он раздвинет рамку руками, порвет радужную пленку в клочья и протиснется в рубку собственной разъяренной персоной.
        - Я тут места себе не нахожу…
        Вехден икнул и умолк на полуслове.
        Окаменев, он смотрел на пенетратора. На Нейрама Самангана, который сейчас должен был прозябать в хосписе профессора Мваунгве, ведя растительное существование голубоглазого «овоща». Вместо этого жертва заговора преспокойно расхаживала по рубке корабля, названного в ее честь. Никаких признаков дебильности на лице антиса не наблюдалось. Глаза его вновь были чернее безлунной ночи в пустыне на Михре.
        - Нейрам?! Ты?..
        Невидимые пальцы стиснули горло вехдена. Из глаз брызнули слезы. Фаруд пытался их сдержать, и не мог. Он рыдал, как дитя. Лицо Сагзи пошло багровыми пятнами. С лица пятна расползлись по всей рамке, густея и растекаясь кровавыми кляксами. Изображение охватил приступ эпилепсии. Фаруд хотел что-то сказать, но пленка с явственным треском лопнула.
        Связь оборвалась.
        Птица, как и следовало ожидать, пренебрегла хоть появлением, хоть исчезновением Фаруда. Сагзи был ей безразличен. Ее волновал Нейрам.
        «Славный каламбур, - оценил маэстро Карл. - Что может волновать волновое существо?»
        - Я все сказала. Теперь вы скажите. Врач станет Нейрама исправлять. Врачу скажите. Я здесь сейчас ухожу.
        «Овощ» окутался жемчужным ореолом.
        - Стойте!!! Вы убиваете нас!
        Отчаянный вопль Юлии возымел действие. Тело антиса неохотно сконденсировалось, вернув себе прежний вид.
        - Мы никому не сможем ничего рассказать!
        - Убиваю? - непонимающе переспросила Шам-Марг. Человеческие интонации давались ей все лучше. Птица быстро училась.
        - Да! Вы уйдете из материального тела, Нейрам Саманган тоже перейдет в волновое состояние, не контролируя процесс - и здесь полыхнет так, что никого не останется в живых!
        Флуктуация задумалась.
        - Вы правы есть, - признала она наконец, с ожиданием уставясь на Юлию. - Выход предлагаете?
        Увы, готового ответа у помпилианки не было.
        - Нам надо сесть на планету, - первым нашелся Бижан. - Там вы с Нейрамом отойдете от нас подальше…
        - Я на планете не вхожу-выхожу. Не мой… моя… стихия? Вещество. Вяжет. Плохо выходить. Не могу.
        «Вот тебе и раз! - восхитился Добряк Гишер. - И у птички случаются проблемки? Нам вакуум поперек горла - а им, значит, вещество? Атмосфера? Мотай на ус, дружок…»
        - Выйдите из тела в открытом космосе, а не внутри корабля, - предложил гитарист.
        - Можно, - согласилась флуктуация. - Я иду.
        Шам-Марг шагнула к стене рубки, явно намереваясь пройти насквозь.
        - Стойте!!!
        Теперь орали все хором.
        - Вы в плотном теле через стену не пройдете! Придется уходить в волну!
        - Что делать?
        Птица выглядела озадаченной. Столько сложностей вокруг простейшего действия: покинуть корпускулярное тело. Кто бы мог подумать?!
        - Скафандр, - слабо подал голос с пола забытый всеми барабанщик. - Пусть выйдет наружу в скафандре. И там…
        Он сел и заморгал, пытаясь сфокусировать мутный взгляд.
        - Точно!
        - Молодец, Гив!
        - «Браслеты» снимите, что ли? - жалобно попросил барабанщик.
        - А за ствол хвататься не станешь?
        - Не стану. Ну его, этот ствол. Одни неприятности от него…
        - Заль, сними наручники.
        - Вы выйдете наружу через шлюз в скафандре, - объяснял птице гитарист, возясь с силовыми «браслетами». - Отлетите подальше от корабля и покинете тело. Скафандр сгорит, ну и дэв с ним! Извини, Гив, что врезал. Тебя иначе не утихомиришь, ты ж знаешь…
        - Знаю, - согласился барабанщик. - Ладно, я не в обиде. Но я тебе еще припомню! - непоследовательно добавил он.
        - Припоминай. Вот выберемся, и припоминай сколько угодно!
        - Господа! - Юлия мастерски выдержала паузу, дождавшись, пока все взгляды обратятся на нее. - Я рада, что мы нашли выход. Но мы забыли о второй нашей проблеме. У нас кончается воздух. Корабль продолжает удаляться от звездной системы. Конечно, мы отправим радиосигнал бедствия. Только успеет ли помощь?
        - У вас есть другие идеи? - вежливо осведомился громила-гитарист.
        - Есть. Если уважаемая Шам-Марг не откажется, мы могли бы совместить наши интересы.
        - А именно?
        - Переход антиса из корпускулярного тела в волну и обратно, если проходит без контроля, сопровождается большим выбросом энергии. Я не физик, но энергию можно направить…
        Лючано тоже не был физиком. Он был кукольником. Но сообразил первым: очень уж это походило на точечную корректировку действий куклы - расставление своих акцентов в потоке чужой деятельности.
        - Корабль! Развернуть звездолет в нужную сторону - и использовать энергетический выброс перехода в волну в качестве толчка!
        - Умница, Борготта. Это наш шанс.
        В рубке воцарилась тишина. Люди пытались осмыслить великолепное безумство идеи.
        - Светлый огонь! - гитарист хлопнул ладонью о колено. - А мне нравится! Все лучше, чем задохнуться в этой жестянке. Твое мнение, капитан?
        - Развернуть корабль не проблема, - взвешивая каждое слово, заговорил Бижан. - Нацелить на Тамир - тоже. Навигация работает, маневровые двигатели действуют. Даже отчасти погасим скорость. Но если толчок будет недостаточно мощным, нам это ничего не даст. А если окажется слишком сильным… Корабль не выдержит.
        - Ну, раскурочит дюзы! Даже пару кормовых отсеков! Там и так вакуум, а реактор не пашет. Откачаем воздух из отсеков, где он остался, задраим все мембраны, пересидим в рубке…
        - Нас размажет ускорением. Компенсаторы инерции скисли…
        - Дублирующий контур! Он подзаряжается из рубки!
        Вехдены повернулись к Шам-Марг:
        - Вы согласны?
        - Мне все равно, где выходить. Я не все поняла, - птица развела руками, словно марионетка под управлением начинающего кукловода. - Объясните. Мне интересно есть.
        V
        В рубке кипела работа.
        Гитарист с барабанщиком, закрыв нижнюю часть лиц белыми повязками из хлопка, уселись на корточки в углу. В руках каждый держал по прозрачному цилиндру - аккумуляторы извлекли из разъемов, вскрыв стенную панель. У гитариста дело спорилось быстрее, но и барабанщик старался. На лбу его выступили бисеринки пота.
        В цилиндрах разгоралось темно-розовое свечение.
        Бижан копался в сфере управления, разворачивая корабль на новый курс. Он то и дело сверялся с динамическим атласом сектора. Наконец зеленый ромбик на контрольном дисплее совместился с оранжевым. Радостный писк возвестил: ориентация завершена.
        Юлия тем временем подробно объясняла Шам-Марг, что надо делать. Флуктуация слушала, краем глаза наблюдая за действиями Бижана. Птице было интересно.
        Один Лючано остался не у дел.
        - Ограничения! - с восторгом заявила птица, когда Юлия закончила. - Уникальный опыт! Я правильно осталась. Хорошо есть!
        Гитарист, хрустнув плечами, передал заряженный аккумулятор капитану и снял повязку.
        - Неси скафандр, - бросил Бижан, вставляя цилиндр в гнездо. - И помоги ему… ей облачиться. Времени мало.
        Юлия подвела Шам-Марг к пульту.
        - Здесь, - помпилианка вызвала на дисплей схему корабля, - вам надо будет вручную открыть мембрану. Закроете ее за собой, откроете следующую, разблокируете шлюз… Господа, дайте коды!
        - Даю, - кивнул гитарист, извлекая из ниши громоздкий скафандр.
        - Коды? Разблокировать? - птица моргнула. - Не понимаю.
        - Наберете определенные цифры на кодовом замке.
        - Цифры? Не понимаю.
        - О-о, нет! Так мы и до коллапса Вселенной не успеем. Нужен сопровождающий.
        - Но в том отсеке - почти вакуум! - «йети» едва не выронил свою ношу. - А у нас только один скафандр в рубке. Остальные - как раз там, куда надо попасть.
        - Проклятье! Так надевайте скафандр, бегите туда и принесите второй - для сопровождающего!
        - Время, время!.. Тысяча квазаров! МОРС! У нас есть человек в МОРСе!
        Палец Бижана победно уткнулся в грудь Тарталье.
        «Что-то все сегодня в меня тычут. Пальцами, стволами, кулаками», - с обидой подумал Лючано, но счел за благо смолчать.
        - Надевай скафандр на пенетратора! Я перепрограммирую МОРС. Гив, ты закончил? Подавай сигнал бедствия на Тамир. Скажи, что входим в систему. Точный курс и скорость сообщим дополнительно. Остальное сам знаешь: авария, реактор мертв, воздух на исходе. Леди, пристегните детей к креслам! Компенсаторы - компенсаторами, но может и тряхнуть. Шевелитесь, сонные мухи!
        Вряд ли «нормальная» помпилианка проявила бы заботу о рабах, пристегивая их к креслам. Даже по чужому распоряжению. Впрочем, на краю гибели - не до расовых комплексов!
        Бижан открыл панель на «жилетке» Тартальи и занялся программированием.
        - Готово, - вскоре сообщил он. - МОРС даст тебе четыре минуты в разреженном воздухе, при низкой температуре. За это время ты должен все успеть и покинуть отсек. Схему корабля, ваше положение и техзадание я буду транслировать на шлем. Не заблудитесь.
        - Уж постараюсь, - буркнул Лючано.
        Гитарист закончил облачать «овоща» в красивый, серебристый с ало-белыми «вставками» скафандр. Он активировал системы, внешнюю акустику, за минуту прогнал диагностику - и с удовлетворением хмыкнул.
        - Пошли, - махнул Лючано пенетратору, и первым оставил рубку.
        Путь занял минут семь. Они двигались по центральному коридору, никуда не сворачивая. Дважды приходилось открывать промежуточные мембраны. Коды не требовались. Хватало простого касания сенсора - здесь, где опасность разгерметизации отсутствовала, блокировку удалось отключить дистанционно, из рубки. Схема корабля висела у Тартальи перед «глазами», накладываясь на картинку, транслируемую камерой.
        По схеме ползли две красные точки: он и Шам-Марг.
        Б?льшую часть пути птица молчала. Лишь когда Бижан уведомил, что они подходят к заблокированным отсекам, флюктуация заговорила.
        - Вы боитесь существование прервать. Так?
        - Боимся, - Лючано пожал плечами.
        - Это трудно есть. Все время бояться.
        - Почему - все время? Все время мы об этом не думаем. Только иногда.
        - Как здесь сейчас?
        - Сейчас? Нет. Сейчас мы стараемся выжить. Некогда нам сейчас бояться.
        - Ты интересное сказал. Буду думать.
        - Внимание! Первая предшлюзовая мембрана. Борготта, наберите код…
        Слушая указания капитана, Лючано набрал восьмизначный код. Загорелся оранжевый индикатор: «опасность средней степени». Тем не менее, мембрана втянулась в стены.
        Тесный отсек через десять шагов перекрывала вторая мембрана. Здесь оказалось холодно, но, в общем, терпимо. Лючано задраил за собой перегородку.
        - Борготта, входишь в экстрим-зону! Напоминаю: четыре минуты. Не забыл, что тебе делать?
        - Помню.
        - Не слышу. Повтори.
        - Есть, капитан! - по-военному рявкнул взбешенный Тарталья.
        - Не ори, я не глухой. Связь барахлит. Ну, удачи. Когда задраишь вторую мембрану, связь может пропасть. Тебе придется дей… само…
        Голос Бижана утонул в скребущихся шорохах. Лючано вздохнул и двинулся вперед, к дальнему концу отсека.
        - Подожди, - остановил его голос птицы. - Сказать хочу. Чтоб ты знал. В тебе часть нашего есть. Часть нашего вживается. Часть нашего растет. И то, и другое есть.
        - И что? - в горле застрял щекотный комок.
        - Вживется - станет тобой. Вырастет - уйдет. Два пути. На втором тебе не существовать. Сказать хотела. Идем.
        «Тебе бы, птичка, в психотерапевты! - зло думал Лючано, набирая очередной код, заранее сброшенный Бижаном на „глаз“. - Мало того, что я с голой задницей в „экстрим-зону“ лезу, так еще новые перспективы. Сгорю, как полковник? Или обойдется? Ну да, обойдется! - с моим-то счастьем…»
        Мерзко зазвенел предупреждающий зуммер.
        Вспыхнула надпись: «Опасность! Вакуум!»
        «Он же обещал, что там будет очень разреженный воздух…»
        Мембрана с шипением распалась на лепестки. В спину ударил ураганный ветер, вбив Тарталью в проем. Он едва удержался на ногах. Судорожно вдохнул жалкие остатки воздуха: морозного, жгучего. Укол инъектора прояснил мозги. Давление в отсеках выровнялось. Впрочем, какое «давление»?! Открывшееся помещение было в несколько раз больше предыдущего.
        Ребристые стены. Тусклые панели аварийного освещения на потолке. На всем - мрачные багровые отблески. Сколько здесь? Четверть атмосферы? Одна пятая? Одна десятая? «Глаз» транслировал бег таймера, включившегося автоматически при переходе МОРСа в режим экстремального жизнеобеспечения. Осталось три минуты двадцать восемь секунд. Надо торопиться.
        Едва пенетратор вошел, Лючано поспешил задраить мембрану.
        Пульт управления дверью шлюза. Тут стояла уже не мембрана - многослойная композитная плита с двойным запором: электронным и механическим. Сначала электронный… код… Есть! Теперь - штурвал механики. Штурвал шел туго. Пальцы примерзали к стылому металлу. Отогревать их было некогда.
        Да и как?! Дыханием?
        Через шлем?!
        С изумлением и страхом Лючано сообразил, что практически не дышит. Инъекция! Он слышал об этом. Какое-то органическое соединение - оно впрыскивается в кровеносную систему вместе с катализатором. Катализатор разлагает органику, при этом выделяется кислород, насыщая кровь. Чем же МОРС защищает носителя от пониженного давления? От этой… как ее?! - декомпрессии?
        «Крути баранку, дружок. Быстрей!»
        Что-то лязгнуло. Плита тронулась с места, открывая шлюз. По отсеку пронеслось легкое дуновение - в шлюзе сохранилось немного воздуха.
        - Туда! Давай! - крикнул Лючано птице. Своего голоса он не услышал. Разреженная до предела атмосфера плохо передавала звуки. К счастью, птица без промедления двинулась в шлюз. Тарталья защелкнул карабин страховочного троса, висевшего на поясе «овоща», на специальном кольце в стене.
        - Удачи! Удачи, Пульчинелло!
        Он бегом бросился вон из шлюза. Задвинуть тяжелую плиту, завернуть штурвал до отказа. Теперь - электронный замок. Иначе не открыть наружную дверь. Есть. Код открытия. Цифры путались, одеревеневшие пальцы не чувствовали сенсоров. Сколько осталось времени?
        Загорелась надпись: «Вы действительно хотите открыть шлюз?»
        Да, черт побери!
        «Шлюз открыт».
        Ждать, пока пенетратор выйдет наружу, не было времени. Через двадцать минут автоматика закроет шлюз сама. Все, дело сделано! Пора уносить ноги.
        Снова код. Набрать. В глазах темно от недостатка кислорода. Он же не смотрит глазами! Он смотрит камерой. Почему… Все - красное. Аварийное освещение? Кровь стучит в висках. Перепад давления. МОРС не справляется.
        Код! От кодов тошнит…
        Он вывалился в соседнее помещение. Держась за стену, с трудом дотянулся до сенсора. Мембрана закрылась. Теперь - десять шагов до противоположного конца отсека. Десять ничтожных, легчайших шагов! Воздух, тепло, жизнь! Всего десять шагов…
        На седьмом шаге он упал. Подъем занял целую вечность. Время? Цифры расплылись в кашу. Что-то мигает. Красным. Что-то орет. В ухо. Что орет? Кто орет? Зачем?
        Надо идти. Ага, это капитан. Ну и пошел он…
        «Нет, не капитан пошел. Это я пошел…»
        Стена. Последняя мембрана. Код. Мир состоит не из атомов. Мир состоит из кодов. Формула Мироздания: 4-7-1-3-6…
        Пол вывернулся из-под ног.
        Навалилась безвидная тьма.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (пятьдесят три года назад)
        Никто не считает себя дураком.
        Никто не считает себя подлецом.
        Никто не считает себя маньяком, тупицей или бездарностью.
        Даже когда мы кричим на всю Галактику: «Я бездарен! Я сукин сын! Я туп, как пробка!» - мы автоматически подразумеваем, что это временно, случайно, имеет под собой ряд смягчающих обстоятельств, и вообще, в сравнении с кое-кем…
        Учитывай Вселенная наши убеждения относительно самих себя - мы бы жили в идеальном мире. Недолго, но счастливо. К счастью, у нас есть еще и убеждения относительно людей, снующих вокруг. Бездарей, неудачников, мерзавцев, завистников. Исключительных негодяев и мелких прохвостов. Быдла. Ошибки эволюции.
        Поэтому мир неидеален, но устойчив.
        Пассажирский супер-лайнер «Глория», принадлежащий ларгитасской компании «Carnival Cruise», шел по кольцевому маршруту Лар-Борго-Нисан-Тир-Лар с шестичасовым заходом в систему Альфы Паука. В качестве бонуса к круизу прилагалась возможность полюбоваться знаменитым поясом астероидов между Н'голой и Амбвенде.
        Обычный, просто очень дорогой рейс.
        «Кольцо удовольствий».
        Похожий на гроздь винограда, которую, пользуясь отсутствием бабушки, успел проредить малолетний шалун, корабль был битком набит народом. Полторы тысячи членов экипажа обеспечивали работу реактора и систем навигации, регенерацию воздуха и энергоснабжение, комфорт и уют, изысканную кухню, культурную программу и удовлетворение индивидуальных запросов, в том числе эстетических и сексуальных. Шестнадцать тысяч пассажиров в свою очередь ели, пили, занимались любовью, смотрели новости, принимали наркотики и расширители сознания, играли в карты, треки и «Смерть героя-III», загорали в солярии, покупали сувениры на память, посещали салоны татуажа и косметической хирургии, оздоравливались в банных термоячейках и криокапсулах, вели деловые переговоры и спорили о пустяках.
        Кое-кто рожал.
        Гематрийка Лия Коэн родила дочь в начале рейса. Вехденка Вис Саманган родила сына в конце рейса. «Глория» как раз закончила очередной РПТ-маневр - лайнер входил в систему Йездан-Даста, приближаясь к планете Тир. Мальчик родился слабеньким, и его поместили в медотсек № 38.
        Примем рождение мальчика за точку отсчета времени. Итак, дело происходило за шесть лет до появления на свет некоего борготоссца, которого назовут Лючано. Но этим фактом можно пренебречь. А вот тем, что роды закончились за тридцать шесть часов до аварии на «Глории», пренебречь никак нельзя.
        Вехденка-роженица не принадлежала к реформистам. Напротив, ее муж, Пир Саманган, сатрап административного округа на Тире, был из семьи ортодоксов. Система запретов в их роду блюлась до мелочей. Зная суровый характер мужа, Вис ни на минуту не сомневалась: пренебреги она грошовым пустяком - супруг подаст на развод.
        - Капитан! Роженица настаивает на выполнении ее требований! - доложил главный врач «Глории», коренной ларгитасец, вытирая пот со лба. Попытка урезонить молодую мамашу - твердолобую заразу, как выразился врач в частной беседе с красоткой-медсестрой - далась ему с трудом.
        Техноложец, он категорически не понимал: к чему блюсти запреты, страдая и мучась, если за тобой нет внешнего контроля?
        В каюте вехденки существенно понизили температуру. Еду ей теперь подавали один раз в день. Время принятия пищи вычислялось по часу заката двойного светила на Тире, в округе под управлением Пира Самангана. Скудный паек доставлялся в каюту автоматом - переоборудовали киберуборщика. Роженица пребывала в одиночестве. От визитов пассажиров и членов экипажа она отказалась, причислив к нежелательным визитерам и слуг-андроидов.
        Исключение делалось для медсестры, приносившей ребенка на кормление.
        Питьевую воду загрязняли безвредными, но неприятными на вкус добавками. Гелевый матрас унесли: женщина спала на полу. Санкомплекс «Гигиена» с трудом настроили на особый вторичный цикл - умываться Вис желала собственной мочой. Подключен к баллончику с газом, в каюте круглосуточно горел «вечный огонь». Язычок пламени по требованию капитана накрыли колпаком силового поля, обеспечив предварительно доступ кислорода.
        От пучка ветвей ивы пришлось отказаться - в оранжерее «Глории» не росло ив.
        Освещение каюты свели к минимуму.
        Дистанционно обеспечив сброс данных с «Гигиены» - роженица не соглашалась на осмотр - врач был поражен. Состояние здоровья упрямицы улучшалось просто на глазах. Маточные сокращения, выделения лохий, артериальное давление, выработка окситоцина, налаживание лактации - все находилось в норме. Хотя, конечно, что еще считать нормой… Допустим, у гематрийки выделения теряют кровянистый характер через две недели после родов. У вехденки же лохии стали желто-серыми через семь часов. А матка близилась к первоначальным размерам, не собираясь ждать традиционных шести-восьми недель.
        Опытный медик, дитя развитых технологий, врач оставался заложником представлений о мироустройстве, свойственных не-энергетам. Умом он понимал, что запреты вехденов не социальны, а физиологичны. Он даже сдавал на эту тему экзамен в университете. Но понять не значит принять.
        - Фантастика! - сказал он медсестре за обедом.
        - Я тоже мечтаю о сыне, - кокетливо ответила медсестра, имевшая на собеседника виды. - Он будет такой хорошенький, весь в отца…
        Ее прервал сигнал тревоги.
        Нейтринный двигатель на базе термоядерного реактора, с конвертором нейтронов в антинейтрино - штука надежная. Установка Тора-Хаусмана позволяет реакции идти не только на быстрых нейтронах, но и на нейтронах спектра деления бланкета-размножителя. Увы, даже ларгитасцы, техноложцы III уровня, не знали, отчего самая надежная в мире штуковина имеет привычку ломаться в самые неподходящие моменты.
        Супер-лайнеры типа «Глории» собирались на орбите. Космос был их средой обитания. На планеты они не опускались, обходясь челноками и модулями. В какой-то мере супер-лайнер являлся отдельной микро-планетой - попыткой гордых ларгитасцев доказать энергетам, что можно бороздить Галактику и без их услуг. Толкачи-брамайны? Взлетно-посадочные гематрицы? - нет уж, господа хорошие, мы по-нашему, верхом на реакторе…
        Втайне понимая уязвимость своей позиции, ларгитасцы компенсировали это уникальной системой безопасности.
        В случае угрозы виноградная гроздь «Глории» без промедления рассыпалась на отдельные виноградины. Каждая из автономных «ягод» была оборудована отдельной системой жизнеобеспечения и маневровыми двигунами, «заточенными» под любой вид энергии. Так произошло и сейчас. Все «ягоды» быстро удалялись от реакторного блока, где аварийная бригада торопилась устранить неполадку.
        - Твою мать! - сказал врач, возвращаясь к прерванному обеду.
        Он обожал луковый суп-крем с миндалем.
        Медсестра согласилась. Ей тоже не нравилось, что они с врачом застряли в пищевом блоке экипажа, где куча народу, и никакой возможности уединиться.
        Одной из разлетевшихся «ягод» был медотсек № 38. В нем, заключен в восстановительную капсулу, спал младенец-вехден полутора суток от роду - и ни единой живой души сверх того.
        Впрочем, к чему лишние волнения?
        Капсула обеспечивает все потребности ребенка, вплоть до синтеза пищевой смеси, обогащенной таурином и лактоферрином - полноценной замены материнскому молоку. Отсек герметичен и надежен. Управлять им можно дистанционно, с борта капитанской виноградины. Аварию скоро устранят. «Глория», воссоединившись в гроздь, двинется дальше, к Тиру, пассажирам выдадут памятные знаки «Участник катастрофы», самым жадным возместят моральный ущерб за счет компании - и рейс благополучно продолжится.
        Спи, дитя!
        Жизнь прекрасна.
        К сожалению, прекрасная стерва-жизнь любит вносить коррективы. Летя в пространстве, медотсек с ребенком попал в зону притяжения Фраваша, третьей планеты системы, и вышел на ее орбиту. В тот момент, когда «Глория» стала цельной, «родильный дом» находился с противоположной от корабля стороны Фраваша, что исключало дистанционное управление. Реактор по-прежнему был нестабилен, ждать никто не хотел, и капитан принял оптимальное решение.
        Рисковать шестнадцатью тысячами пассажиров и пятнадцатью сотнями членов экипажа из-за одного младенца?
        Нет! - миллион раз нет!
        Молодая мать, вне сомнений, возражала бы - если бы ее поставили в известность о капитанском решении. Но с этим решили погодить. Да и что значит один голос женщины, обуреваемой святой, но слепой и безрассудной любовью, против целого хора голосов, во главе которого стоит дирижер, отвечающий за безопасность всего лайнера?
        Голоса матерей давно уже ничего не значат.
        По-своему капитан был прав. До Тира, если не злоупотреблять осмотром космических красот, оставалось часов пять лета. Выйдя на тамошнюю орбиту, он предполагал высадить пассажиров (программа рейса отводила два дня на тирские достопримечательности!) и три четверти экипажа - после чего закончить доводку реактора.
        А спасатели за это время найдут и отбуксируют блудный медотсек.
        Выйдя на связь с 3-м тирским космопортом, капитан доложил ситуацию, дал все необходимые координаты и затребовал бот «чрезвычайников». Младенцу ничего не угрожало. Медотсек, исправно функционируя, мог кружить по орбите Фраваша хоть сто лет. Питание, выведение отходов жизнедеятельности, массаж и контроль развития - сто, не сто лет, но восстановительная капсула работала бы до ввода личного кода врача, или пока не иссякла бы энергия.
        На спасательную операцию отводились примерно сутки.
        - Пустяки! - сказал врач, узнав свежие новости.
        - Да, милый, - согласилась медсестра.
        Больше они не разговаривали, если не считать вздохов и стонов. Каюта врача оказалась вполне уютной, а поза «четыре лесоруба идут сквозь чащу», позаимствованная из энциклопедии «Время любви» - в меру оригинальной.
        И тут жизнь внесла новую, самую интересную коррективу. Едва «Глория» стартовала к Тиру, как в орбитальном секторе Фраваша, помимо «ягоды» с маленьким вехденчиком, объявилась птица Шам-Марг.
        Флуктуация континуума класса 5NP-38+.
        Спустя полвека по меркам людей она станет - 6P-49+, согласно реестру Шмеера-Полански.
        Никакая это была не птица. И никакая не Шам-Марг. Позднее, когда дотошные биографы будут трудиться над жизнеописанием Нейрама Самангана, лидер-антиса державы вехденов, кому-то в голову придет назвать флуктуацию по имени птицы из местного фольклора. Красиво и радует слух. Журналисты подхватят идею, сделают из нее конфетку - так и останется: птица Шам-Марг, и баста.
        Шам-Марг была совсем молоденькая. В смысле, как пенетратор. Недавно она эволюционировала до класса NP, перевалив рубеж в тридцать континуальных градаций. А юность неизбежно связана с любопытством. Сам по себе медотсек не слишком заинтересовал птицу. Но содержимое восстановительной капсулы…
        О, птице повезло с находкой!
        Пенетраторы - антисы космоса. Так их назвал один бойкий журналист в статье «Подобное - подобным!». Если антисы людей, писал он, войдя в большое тело, отважно поднимаются в сверкающие высоты макрокосма - антисы континуума, захватив малое тело, без страха ныряют в зияющие бездны микрокосма. И макро-, и микро - для каждого - новая, принципиально чуждая Вселенная. Оценим подвиг тех и других, бла-бла-бла, тыры-пыры, ля-ля-тополя, статья успеха не имела, и журналист переключился на спортивные обзоры.
        Ученые его аналогией не заинтересовались.
        Журналист втайне писал стихи и повести в стиле «фэнтези», а значит, числился в неисправимых романтиках. Такой мнимой величиной вполне можно пренебречь.
        Но вернемся к птице Шам-Марг. Младенец или великан, ребенок или взрослый, вехден или гематр - для нее это не играло никакой роли. Живое существо представляло для флуктуации Terra Incognita, Землю Неизвестную. До сих пор Шам-Марг лишь трижды решалась на спуск в глубину белковой загадки. Эксперимент произвел на птицу колоссальное впечатление. Доступ к тайнам материи - к восхитительным ограничениям, дивным процессам и чудесному ряду понятий!
        Луч на время становился корпускулой.
        Есть от чего прийти в восторг.
        Итак, птица спустилась в младенца-вехдена. Пока на Тире готовили спасательный бот, пока «Глория» избавлялась от пассажиров и завершала ремонт, пока врач с медсестрой меняли «четырех дровосеков» на «карпа, плывущего вверх по течению» - флуктуация наслаждалась странствиями по новому миру. Расщепление белков на отдельные аминокислоты, самовоспроизводство молекул ДНК, возбуждение нейронов головного мозга, циркуляция лимфы - о, каждая миллисекунда сулила мириады открытий!
        Но всему приходит конец. Наигравшись, птица заскучала. Подросткам свойственна резкая смена интересов. И Шам-Марг вознеслась в привычную среду обитания.
        Луч ринулся прочь из корпускулы.
        Когда пенетратор покидает захваченное им тело, оно уничтожается. Точно так же уничтожается малое тело антиса-человека, когда тот переходит в волновое состояние. Но у антиса есть механизм возврата и восстановления, о котором речь пойдет позже. А пенетратор не заботится о восстановлении игрушки - хотя бы потому, что иначе понимает разницу между живым и мертвым.
        Птица взмыла в космос, и младенец рассыпался холодными искрами.
        - Красиво! - сказал бы врач «Глории», фаталист и циник.
        А медсестра бы всплакнула украдкой.
        Не садитесь играть с судьбой. У нее всегда три туза в рукаве. Вот и сейчас: туз шлепнулся на игральный столик, меняя ход партии. Вехденка Вис Саманган, жена тирского сатрапа - в данный момент она рыдала, не надеясь на расторопность спасателей! - сама того не зная, родила антиса.
        Обычно первый выход антиса в волновое состояние происходит в возрасте шести-семи лет. Зафиксирован случай «ухода в волну» трехлетки. Но на вторые сутки после рождения?! Шам-Марг безотчетно сыграла роль катализатора, спускового крючка, инициировав антическую способность ребенка много раньше положенного срока.
        На орбите Фраваша вокруг медотсека кружили двое: флуктуация континуума класса 5NP-38+ и маленькое солнышко, выражаясь языком знакомого журналиста.
        Птица Шам-Марг и будущий Нейрам Саманган, лидер-антис вехденов.
        Это была забава почище первой! С таким птица никогда не сталкивалась. Новый товарищ по играм, крошечный и беспомощный, требовал опеки. От фонового излучения космоса он шел рябью, искажая характеристики спектра. Гравитационные волны Фраваша играли злые шутки с его структурой. Температурный градиент нижних слоев младенца оказался крайне неустойчив.
        Короче, в заботах о «кукле» время летело сломя голову - имейся у птицы соответствующие представления о времени и голове.
        А на безопасном расстоянии от орбиты Фраваша дрефовал бот спасателей, боясь привлечь внимание мощной флуктуации. Вторая флуктуация, слабенькая, едва оформившаяся, их беспокоила мало. Но пенетратор! Рисковать любимой задницей ради крохотных ягодиц чужого сына никто не хотел.
        Видя, что птица не торопится покидать сектор, командир спасательной бригады отдал приказ:
        - Провести сканирование медотсека!
        Сканирование показало: ребенка в отсеке нет. Ни единого живого существа, лишь фон от биологических компонентов оборудования. Вывод напрашивался сам собой: пенетратор посетил тельце ребенка - лакомый кусочек! - и, покидая временное пристанище, уничтожил дитя.
        Бот развернулся и полетел обратно.
        Молодая мать была безутешна. Ее муж забрал жену с космодрома домой, подписал отказ от выплаты компенсации и выдержал осаду журналистов, желавших поведать миру:
        «Что чувствует семья окружного сатрапа, потеряв сына?»
        Потерянный сын тем временем налетался всласть - и вернулся в восстановительную капсулу. Он устал, хотел кушать и баиньки. Механизм возвращения антисов из большого тела в малое известен, хотя и слабо изучен. Переходя из волнового состояния в корпускулярное, антисы восстанавливают физический облик по матрице, предшествовавшей последнему выходу. Дитя «воскресло», капсула вышла из режима ожидания - и все вернулось на круги свои.
        Синтетическое материнское молоко плюс здоровый сон.
        Новорожденный был еще слишком слаб, чтобы при «входе в волну» и возвращении обратно повредить системы родной «ягоды». Медотсек вращался на орбите Фраваша. Малыш-вехденчик сопел во сне. Птица Шам-Марг улетела, чтобы вскоре вернуться, и снова улететь, и опять вернуться. Супер-лайнер «Глория» закончил рейс. Чета родителей-Саманганов носила траур. Вселенная расширялась. РПТ-маневры рвали континуум в клочья.
        Что ни происходило, все к лучшему.
        Спустя восемь с половиной лет монтажники строительного консорциума «Титан» прилетели к Фравашу - собирать орбитальную станцию. Необитаемая, но пригодная для жизни планета вызвала интерес у горно-рудных магнатов, рискнувших вложить капитал в освоение. Первым, что обнаружили монтажники на подлете, был медотсек № 38.
        В отсеке спал трехнедельный младенец.
        Обычные антисы стареют, находясь в малом теле, как и все люди. В волну они уходят не слишком часто, поэтому матрица восстановления «стареет» вместе с ними. Ребенок же львиную долю времени провел в волновом состоянии. За девять лет без малого его физический облик накопил возрастных изменений с маковую головку - как раз на три недели.
        Птица Шам-Марг отсутствовала, когда монтажники захватили медотсек силовыми полями и приняли на борт своего корабля. Необходимые сведения о ребенке были собраны за два часа. Авария лайнера, отчет капитана спас-бота, данные тирского информатория…
        - Чудеса! - заявил врач «Глории», узнав о спасении малыша из выпуска новостей. - Ну-ка, прибавим громкости…
        - Не отвлекайся, милый! - возразила медсестра.
        Это была уже совсем другая медсестра.
        Скоростным челноком ребенка отправили на Тир. Больше месяца он провел в приюте «Малышок»: родители отказывались принять сына, боясь подмены. Здравый смысл говорил в их пользу. А данные генетических анализов - возражали. Врачи приюта не обнаружили в ребенке никакой патологии: здоровенький, милый вехденчик. Под давлением общественного мнения Саманганы решились - дитя переехало в дом отца-сатрапа.
        Дальнейшая история Нейрама Самангана общеизвестна. Главным последствием его «отшельничества» стали волосы цвета слоновой кости. Восстановить исходную пигментацию не удалось. В волновое состояние ребенок больше не выходил - видимо, нуждался в «присутствии» пенетратора.
        Первый самостоятельный выход в волну Нейрам совершил в возрасте девяти лет - поздновато по антическим меркам, но в пределах допустимого. В восемнадцать лет - участвовал в битве под Хордадом, сыграв значительную роль в разгроме эскадры помпилианцев. Обычно антисы в человеческие войны не вмешиваются, ограничиваясь зачисткой трасс. Но в редких случаях, когда на карту поставлена целостность государства, или поражение означает геноцид…
        Там же, под Хордадом, он снова встретился с птицей Шам-Марг. Они узнали друг друга. Знакомство продолжилось, только сейчас Нейрам больше не нуждался в опеке флуктуации. Благодарен пенетратору, он не раз и не два предоставлял малое тело для спуска «мамочки» - так он шутливо именовал птицу.
        Ему-то выход пенетратора из тела ничем не грозил.
        Жизнь продолжалась. Звезды светили во мраке. Красные гиганты мутировали в белых карликов. Водород превращался в гелий. Гелий - в углерод. За спасение личной яхты кея Кобада IV (да восияет свет владыки над миром!) от нападения стаи «дэвов» тридцатитрехлетний Нейрам Саманган получил титул лидер-антиса вехденов. В тот же день некий Лючано Борготта, двадцати семи лет от роду, работая куклу-помпилианца - работорговца по фамилии Катулл - был обвинен в посягательстве на чужое имущество и отдан под суд.
        Эти события, скажем прямо, никак не были связаны между собой.
        Глава десятая
        Зима задает вопросы
        I
        - …ресурс маневровых исчерпан. Сориентировать корабль не можем. Погасить скорость не можем, - долдонил в ушах голос Бижана, сухой и монотонный. - Извините, ребята. Подстраивайтесь сами…
        Лючано было плохо. Муторно, жарко, душно. Единственный «глаз» он отключил усилием воли. К горлу подкатывали рвотные спазмы. Подавление их стоило чудовищных усилий. Не хватало еще наблевать в шлем! Дело было не в том, что установка искусственной гравитации сдохла окончательно, а к невесомости он не привык. Последний «экскурс» в прошлое, на пятьдесят три года назад, дался очень тяжело.
        Сейчас он расхлебывал последствия.
        «Это потому, малыш, что ты тогда еще не родился, - предположил маэстро Карл. - Заглянул в прошлое, где тебя нет. „Огрызок“ восстановил, что сумел, но твое хлипкое человеческое естество… Постарайся избегать таких спектаклей».
        «Ага, постарайся! Будто я могу им командовать!»
        «А ты учись, дружок, - дал совет Добряк Гишер. - Кто из вас двоих главный? Подчинишь „огрызок“ - глядишь, и вживется. Нет - вырастет и уйдет. Сгоришь, как полковник. Не нравится? Значит, из штанов выпрыгни, а покажи, кто в доме хозяин…»
        Возразить было нечего. В отличие от предыдущих, «экскурс» запомнился не цельным действом, но нарезкой из плоских «стоп-кадров» с комментариями. Большинство комментаторов Лючано узнал по голосу: маэстро Карл, Гишер, профессор Штильнер… Четвертый голос - Тарталья мог в этом поклясться! - принадлежал Нейраму-Пульчинелло. Хотя он ни разу не слышал голоса антиса, кроме как в «волшебном ящике».
        Ну, разве что единственная фраза в гладиатории…
        Прав маэстро: нечего соваться туда, где нас нет. Ни в прошлое, ни в будущее. В башке сумбур, в ушах звон, на лбу испарина… Дышать тяжело. Прогулка в шлюз тоже не прошла даром.
        «Или у нас кислород кончается?!»
        От страшной догадки Лючано непроизвольно включил «глаз». Он лежал, пристегнутый к креслу, разложенному горизонтально. В двух других «ложах» были зафиксированы близнецы. Дети по-прежнему спали, или пребывали без сознания. За пультом обосновался Бижан, ведя переговоры со спасателями. По обе стороны от него ангелами-хранителями висели в воздухе гитарист с барабанщиком, придерживаясь за спинку капитанского кресла.
        Юлия обнаружилась в дальнем углу. Кто-то из вехденов оказался джентльменом, уступив даме свое кресло.
        Лица всех блестели от пота. Загнанной лошадью храпел барабанщик. С шумом вздымалась широченная грудная клетка гитариста, стремясь прогнать сквозь легкие как можно больше воздуха, бедного кислородом. Бижан говорил с трудом, преодолевая одышку - словно не по радио общался, а из последних сил взбирался на горный пик. Легкие самого Лючано работали, как испорченный насос, издавая жалобные всхлипы.
        - …отказали компенсаторы инерции. Гравитация - ноль. Вы нас размажете, если начнете тормозить своими двигателями. Да, сначала эвакуация к вам на борт. Потом вы гасите скорость и выводите мое решето на орбиту. Только так. Иначе спасете кучу трупов.
        Ответы собеседников были слышны только трубачу. На обзорниках кургузый спасательный бот, уравняв скорость с «Нейрамом», заходил на стыковку. Спасатели маневрировали с осторожностью хирурга, делающего «пластику» стареющей миллиардерше.
        - Где мы? - подал голос Лючано. Во рту пересохло, в горле першило. Распухший язык еле ворочался. Вдобавок мочевой пузырь истерически вопил: «Караул!»
        - Очнулся! Живой! - по лицу гитариста расплылась улыбка.
        - Подлетаем к Тамиру, - сообщил барабанщик.
        «Тамир? А, ну да…»
        Поверх изображения рубки поползли светящиеся строки. МОРС не замедлил откликнуться на мысленный вопрос:
        «Тамир - третья планета в системе оранжевого карлика Марзино. Масса - 0,9, гравитация - 1,1. В году 412 суток; сутки - 0,95 стандартных. Среднегодовая температура - -14 градусов по водной шкале. Не сходящий снежный покров. Статус - протекторат Террафимы, второй планеты системы. Население - около 17 тыс. человек. Преобл. горняки и служащие двух грузовых космопортов. Колонизация и разработка ресурсов начаты семь лет назад».
        Будет холодно, подумал Тарталья. И на особые блага цивилизации рассчитывать нечего.
        - Вы умеете заставить людей волноваться, Борготта! Но, честное слово, я рада, что вы живучий. Пять с половиной минут вместо четырех! Гив вас на себе вытащил.
        Барабанщик с гордостью хмыкнул. Вот уж от кого не ожидали! Сперва избил на пару с гитаристом, потом рвался пристрелить - и нате, бросился вытаскивать, рисковал…
        - Спасибо, - шепнул Лючано потрескавшимися губами.
        Барабанщик махнул рукой - пустое, мол! - и едва не улетел под потолок рубки. К счастью, в последний момент он успел вцепиться в спинку кресла.
        Вовремя: «Нейрам» тряхнуло.
        - Есть стыковка! Внимание: в шлюзовом и соседних отсеках - вакуум. Скафандров у нас нет. Продуйте отсеки воздухом, проверьте герметичность, и только тогда входите. На корму не суйтесь - мы в рубке. Передаю коды замков. И поторопитесь: у нас кончается воздух.
        Дисплеи ожили. По ним поползли цифры, диаграммы. Прямо в воздухе под потолком возникла объемная схема «Нейрама». Ряд отсеков в районе шлюзовой камеры горел красным. Но вот один из них сменил цвет на зеленый, следом - второй…
        - Что я пропустил? - обратился Лючано к Юлии.
        - Шам-Марг нас выручила. Вышла из Нейрама в центральной дюзе. Антис ушел в волну, нас швырнуло так, что в систему влетели чуть ли не на полусвете. Компенсаторы справились, зато аккумуляторы сразу сдохли. Спасатели поймали сигнал…
        - Отстегиваемся! - оборвал капитан рассказ помпилианки. - Путь свободен. Давайте, пошевеливайтесь!
        Вехден даже не пытался скрыть радость.
        «Лишь бы у них на боте гальюн работал!» - подумал Тарталья, высвобождаясь из фиксаторов.
        II
        Спасбот совершил посадку в угловом секторе космодрома. Сразу за хлипким ограждением, собранным на скорую руку из чугунных стоек и алюмопластовых труб, начинался лес, весь в снегу. «Тайга, - поправил издалека опытный маэстро Карл. - Это называется тайга. Помнишь, Мальцов рассказывал…»
        Голос маэстро, даром что внутренний, утонул в свисте ветра и вое пурги. Деревья-великаны, чьи вершины терялись в кипящей мгле, качались, взмахивали разлапистыми ветвями, роняя пучки игл - будто хлопали в ладоши, приветствуя гостей. Бурую, местами пепельно-серебристую кору, сплошь в бородавках, покрывали шрамы. Среди могучих стволов, прячась в танце вьюги, мелькали тени - гибкие, нервные.
        Хотелось верить, что это призраки, а не хищники.
        А если хищники, то сюда они не придут.
        Ледяная крупа секла наотмашь. Накрыть космодром силовым колпаком никто и не подумал. Здесь, на Тамире, чье освоение едва началось, это была недопустимая роскошь. Вокруг посадочного квадрата, за робкой границей микроячеистого бетона, оттаявшего от огня из дюз бота, наросли сугробы. Лючано не слишком удивился, обнаружив меж сугробами дядьку в термодохе и шапке-ушанке, с совковой лопатой в руках.
        Ловко орудуя «инструментом будущего», дядька расчищал путь горбатому автокару - к счастью, крытому.
        - Садиться быстро! - уведомил допотопный громкоговоритель с крыши кара. - Машину мне не морозить! Печка на нуле, еле тянет…
        Чувствовалось, что водитель испытывает мало уважения и к спасателям, и к спасенным.
        Выстроившись гуськом, все затрусили по дорожке, организованной дядькой-дворником. Выданные заранее шубы пришлись как нельзя кстати. Иначе «нейрамцев» зря спасали: замерзли бы, как цуцики, не дойдя до вожделенной печки. При каждом вдохе нос каменел от холода, словно хирург, готовясь к операции, ввел пациенту в обе ноздри «метелочки» с анестезией.
        Выдох сопровождался облаком пара.
        Дышал свободно один Тарталья: его берег шлем МОРСа. Зато он почти ничего не видел: камеру «глаза» залепило хлопьями снега. Возможность проморгаться конструкторы системы не предусмотрели - или бедняга не знал, как ее включить. Замыкая процессию, слепо уставясь в затылок идущего впереди Бижана, он вжимал голову в плечи, стараясь уберечь остатки тепла.
        Подошвы скользили. Влажность здесь была сумасшедшая. Бетон заиндевел, покрылся ледком, предательски уходя из-под ног. Колени дрожали от усталости и напряжения. Бурный полет на «Нейраме» давал о себе знать.
        «Упадешь - костей не соберешь… - он еле сдерживался, чтобы не ухватить Бижана за плечо. - Или „жилетка“ выручит? Китта, курортная Китта! - не ценил я, дурак, твой дивный климат…»
        - Ты что, слепой?
        Как выяснилось, он уже с полминуты тыкался в ступеньки автокара, не соображая поднять ногу и войти в салон. Выскочив из кабины, водитель ухватил его подмышки и с силой, достойной гидравлического домкрата, втолкнул в кар.
        Вслед донеслась брань, скомканная ветром.
        Дверь захлопнулась. Герморезина с шипением затянула стыки, отсекая зиму. Спасенные зашевелились, откидывая капюшоны, чихая, сморкаясь, протирая глаза. Спасатели уже успели влезть в кар через переднюю дверь. Они хохотали и пускали по кругу булькающую флягу размером с колесо. Спасенным выпить не предлагали - видимо, боялись отравить.
        Лючано плюхнулся на сиденье у окна. Камера оттаяла, зрение вернулось в полном объеме. Даже лучше: «глаз» на «удочке» брал в расчет и ночь, и пургу, и царапины на стеклопакете окна. Снаружи, подсвечены искрящейся круговертью снега и луной, вынырнувшей в просвет между тучами, мелькнули жирные туши рудовозов. Корабли ночевали в секторе отправки. Приемные шлюзы были выдвинуты до половины, наводя случайного зрителя на постыдные мысли.
        Казалось, рудовозы собрались для спаривания.
        Мерцая зеленоватым светом, впереди появились терминалы. Их было два: грузовой и пассажирский, большой и маленький. Ну да, руду здесь гоняют часто, а людей - редко…
        - Что добывают на Тамире?
        - Разное, - отозвался кто-то из спасателей, крякнув после доброго глотка. - Никель, цинк, молибден. Промышленная слюда, алмазы. На Энском плоскогорье есть торий и уран. В устье моря Лоренца - пьезокварц. Китов, опять же, бьем…
        Он хихикнул, как если бы сказал откровенную сальность.
        - Бьем! - заржали коллеги рассказчика. - В глаз! Чтобы шкуру не портить!
        Лючано ничего не понял, а переспросить постеснялся.
        Кар остановился у пассажирского терминала. Здесь уже ждали пять человек, укутанных в меха. Подкладку верхней одежды тамирцев густо пронизывали термические нити. Но при здешних морозах сунуть нос в пушистый воротник - первейшее дело.
        Еще трое стояли в холле терминала, за стеной из льдистого плексанола - незапотевающего, устойчивого к инеистым «кружевам» материала.
        - С вещами на выход! - пошутил водитель через акуст-линзу внутренней связи. - Шевелись, братва! Чай стынет, спирт выдыхается!
        В терминал из кара спасенные бежали куда быстрее, чем из шлюза спасбота - в кар. Отогревшись в салоне, никому не хотелось мерзнуть по-новой. Разогнавшись, Лючано влетел на эскалатор, не удержал равновесия и - эскалатор был коротенький - ткнулся забралом шлема в грудь «принимающей стороны».
        Послышался звон.
        - Ох, простите!
        - Пустяки! - добродушно расхохотался тамирец. Большой, толстый, с пышными усами, закрученными на концах «винтом», он словно сошел со страниц ретро-журнала. На груди его, ввинчена в плотную замшу тулупа, красовалась жестяная бляха - восьмиконечная звезда с вырезанной надписью «Альгвасил».
        Именно бляха и была причиной звона.
        «Альгвасил? - попытался сообразить Лючано. - Врач? Администратор? Полицейский?»
        Умный шлем, уловив замешательство носителя, спустил камеру пониже - она чуть не уперлась объективом в бляху. Миг, и в верхней части транслируемого изображения побежали строчки, взятые из какого-то справочника:
        «Альгвасил (террафим. Alguaciles; ближайший аналог: шериф) - служитель правосудия. Alguaciles mayores получает право исполнения правосудия по наследству или от местных властей. Alguaciles menores - судебные исполнители, жандармы и пр. Знаки власти А. - бляха и жезл…»
        Лючано мотнул головой. «Удочка» взвилась в исходную позицию, подсказка исчезла.
        - Вам плохо? - с участием спросил альгвасил. - Нужен врач?
        - Все нормально, не волнуйтесь…
        Лишь сейчас Тарталья сообразил, как он выглядит. Незнакомец в шубе на голое тело, если не считать мерцающей индикаторами жилетки МОРСа, в шлеме с глазастой «удочкой». Сквозь забрало видно лицо - глаза под слоем коричневой «замазки», щеки в оспинках от инъектора, синяки налились мерзкой желтизной…
        «Хоть татуировку спрячу! - он запахнул шубу плотнее. - Честное слово, я б такого подозрительного типа мигом отправил в каталажку! А этот сочувствует, добрая душа…»
        - Идемте, я помогу вам.
        Поддерживая Тарталью под локоток с осторожностью взрослого внука, ведущего любимую бабушку в лазарет, усач направился через холл к противоположному выходу. Камера на «удочке» медленно поворачивалась, давая круговой обзор. Юлию, приобняв за плечи, вел худой и бородатый тамирец. Детей несли на носилках - не спасатели, а те, кто ждал в терминале.
        Спасатели приканчивали вторую флягу, горланя песни.
        Свой долг они выполнили, а там хоть ветер не дуй.
        Вехдены шли сами. Сбившись в тесную группу, люди Бижана озирались по сторонам. Чувствовалось, что они, в отличие от прочих, с удовольствием бы дали деру. Но бежать в морозную ночь, в тайгу, или даже в поселок горняков, равнялось самоубийству. Да и побег был заранее обречен на провал. Вехденов сопровождали трое плечистых тамирцев, вроде бы невзначай сунувших руки под шубы.
        Можно было держать пари, что под шубами прячутся кобуры с оружием.
        «Уже дали запрос? И получили ответ: группа Бижана Трубача, музыканты-диверсанты? А мне-то какая разница? Я, как в раю: по документам - раб, по сути - свободный, ни в чем не виноват, ни в чем не замешан. Пострадавший я…»
        Снаружи ждали два мобиля-вездехода. Юлию и детей разместили в первом, вехденов и Тарталью - во втором. Кабинка водителя отделялась от салона переборкой, частично прозрачной. Никто не сомневался, что переборка с успехом выдержит не только удар кулака.
        Лючано слегка заволновался, что его посадили к вехденам, а не к помпилианке с гематрами. Но быстро успокоился. Наверное, власти хотят таким образом притупить бдительность музыкантов. А там, куда они приедут, их быстренько разделят, разведут в разные стороны, и он больше никогда не встретит капитана-трубача, гитариста-«йети» и психованного барабанщика…
        Окна в салоне отсутствовали. Дорогу он видел через два фильтра: переборку и лобовое стекло вездехода. Лучи мощных фар выхватывали фрагменты картины: заснеженная колея, хвоя деревьев на обочине, мрачный котлован с отвалами породы. Дорогу перебежало мелкое животное с короной ветвистых рогов. Пурга угомонилась, вдали загорелись огни поселка.
        - Скоро будем на месте, - сказал усатый альгвасил, ворочаясь на сиденье рядом с водителем. Его было чудесно слышно без вспомогательной акустики. Переборка не мешала прохождению звука.
        Через десять минут вездеходы въехали в поселок, петляя между сборными домиками.
        - Здесь брамайны живут, - пояснил словоохотливый усач, когда мобиль проехал мимо длинных бараков. - Толкачи. На них грузовозы гоняют. Вахтовый метод: полгода пашут, аж дым из ушей, полгода отпуска. Смешные ребята! Отопление - мизер, пища - дрянь, а они еще и гирлянды свои заряжают. Сверх программы. Мерзнут, голодают, и ничерта им не делается - только крепчают…
        «Я слишком мало страдала, - вспомнил Тарталья слова Сунгхари, женщины, которая стала святым изваянием в храме. - Мы, брамайны, черпаем энергию в страданиях».
        За бараками возвышалось трехэтажное здание с крышей, увенчанной гроздью антенн. Затормозив у входа, вездеходы стали впритирку друг к другу.
        - Администрация, - пояснил усатый. - Сперва думали вас по домам разместить. А потом прикинули: ночь, люди спят. С утра всем на работу. Тесно, опять же, в домах. Экономия жилого пространства. Ну и решили - здесь. Врач сейчас приедет, продукты в холодильнике… Матрасы уже везут, с одеялами. Если хотите, спальные мешки есть, с подогревом…
        - Спирт есть, - добавил басом водитель. - Этиловый. С брусникой. Спирту хотите?
        - Хочу, - кивнул честный Лючано.
        Вехдены промолчали.
        В администрации их разделили. Троицу Бижана увели налево, по коридору, а Тарталье предложили подняться на второй этаж. Мечтая о матрасе, который везут специально для него, вместе с одеялом (теплым, мягким счастьем в хрустящем пододеяльнике!), он буквально вполз наверх по узкой лестнице. Ватные ноги молили об отдыхе. Хотелось спать, но нервное возбуждение покалывало мозг хрустальными иголочками. Оно гнало приставучий сон прочь, словно хозяин - голодного щенка от миски с мясным фаршем.
        «Спирту мне! Море брусничного спирту! - затупить иглы…»
        Заботливый альгвасил тенью следовал за спасенным. Тулуп и шапку усач снял еще в холле, оказавшись разодетым в пух и прах - хоть на сцену. Длиннополый кафтан подбит стриженым мехом, складчатые шаровары заправлены в мохнатые унты - высокие, до колен. На голове - крошечная феска с кистью, ранее укрытая под зимней шапкой.
        Кафтан украшала такая же бляха, как и на тулупе.
        - Сюда, прошу вас!
        Кабинет был невелик: чуть меньше рубки «Нейрама». Он выглядел декорацией к историческому малобюджетному фильму. Стол, кресло на вертящейся ножке, два стула с высокими спинками. Общий свет выключен. Уютно теплилась настольная лампа - декоративное «солнышко» на витой спирали, под абажуром из темно-оранжевого полос. Абажур напоминал жалюзи, свернутое в усеченный конус. Малогабаритный визор стоял на тумбочке, сделанной из душистого - с порога слышно! - дерева.
        Окно было небрежно зашторено. В просвет виднелась решетка, перекрывавшая оконный проем. Решетку ковал настоящий мастер-кузнец: вензеля, листья, граненые прутья смотрелись произведением искусства.
        - Присаживайтесь!
        - А спирт? - обнаглел Лючано, опускаясь в кресло.
        Шубу он скинул прямо на пол, не в силах искать вешалку.
        Альгвасил расхохотался и полез в стенной шкаф, звеня посудой. Раздалось приятное бульканье. Лючано улыбнулся в ответ, предвкушая глоток жгучего, пахнущего ягодой наслаждения.
        И услышал слабый щелчок.
        III
        Сидеть в кресле сразу стало неудобно. Удочка шлема качнулась вниз, давая обзор. В кровь волной хлынул адреналин, смывая усталость. Офисное кресло, самое обычное на первый взгляд, оказалось коварной ловушкой. Вынырнув из подлокотников, силовые «ленты» плотно охватили запястья спасенного. То же самое произошло с ножкой кресла: щиколотки Тартальи стянула мерцающая петля.
        Два щекотных усика, объявившись из подголовника, забрались под шлем и плотно прижались к шее. Они не столько фиксировали голову, сколько считывали какие-то физиологические параметры пленника. Без предупреждения засветился визор. В темно-фиолетовой сфере началось движение оранжевых, как абажур, цифр и текста: кровяное давление, пульс, частота дыхания…
        - Что это значит? Немедленно освободите меня!
        Усач не ответил. Он закрыл дверцу шкафа и подошел к столу. В руках альгвасил держал странный прибор, похожий на церебральный парализатор «Хлыст» - такой был у Тартальи, когда он прилетел с гастролями на Китту. Вместо ствола из «парализатора» торчали два тонких и длинных штырька, с ворсинками на концах.
        Засунув штырьки себе глубоко в нос, усатый нажал на спусковой крючок. Раздался еле слышимый хруст. Альгвасил дернулся, закатив глаза. Из ноздрей у него потекла кровь, пачкая кафтан. Лючано с ужасом наблюдал за происходящим. Казалось, он заснул, не дождавшись вожделенного спирта, и видит кошмар.
        Вытащив штырьки наружу, альгвасил некоторое время стоял молча. Кровь быстро сворачивалась. На виске усача билась синяя жилка. Лоб изуродовали морщины: глубокие, словно раны. Усы превратились в багровую, слипшуюся массу. Лишь «винты» по краям торчали проволокой. Сейчас этот человек выглядел до ужаса знакомым, как знакомы детские страхи и взрослые неврозы.
        - На помощь! - окончательно теряя самообладание, завопил Лючано.
        - Не надо кричать, - хрипло ответил усач. - Кабинет звуконепроницаем. Вас никто не услышит. А даже если услышит, не станет помогать. Властью, данной мне…
        Он вдруг зашелся хохотом, как минуту назад, когда лез в шкаф. Лоб разгладился, жилка на виске замедлила биение. Чудесное настроение снизошло на альгвасила. Можно было предположить, что он принял наркотик. Хотя что за наркотик вводится столь мучительным и противоестественным способом, Тарталья не знал.
        И уж тем более не знал, зачем усач показал ему кукиш.
        - Давайте визор поглядим, - предложил сумасшедший альгвасил. - Устроим семейный просмотр. У меня есть дивные записи. Уверяю вас, получите истинное удовольствие…
        - Я требую, чтоб меня освободили! Вы не имеете права!
        - Дивные записи! - усач и глазом не моргнул. - Ну-ка подготовимся к сеансу.
        Он подошел к пленнику вплотную и принялся снимать с него шлем МОРСа. Лючано дергался, пытался сопротивляться, но альгвасил пренебрег его суетой. Минута, и Лючано ослеп: отключилась камера на удочке. В темноте отчетливей проявились запахи: лаванда - освежитель воздуха, пот альгвасила, что-то неприятное, вроде нафталина…
        - Папочка умоет малыша! Вот, теперь мы красивые…
        Влажная губка заскользила по лицу, смывая «замазку», покрывавшую глаза. Веки трепетали, силясь открыться. Кожу неприятно пощипывало. Тарталья представил, как выглядит со стороны, и чуть не залился истерическим смехом, сопя и повизгивая.
        - Моем, моем, умываем…
        Слепота сгинула. Лючано заморгал: тусклый свет лампы с непривычки показался вспышкой сверхновой. Зрение восстанавливалось, хотя он бы предпочел увидеть другую картину. Пусть без матраса и одеяла, пускай даже без спирта с брусникой - но и без маньяка-альгвасила!
        Кафтан, феска, бляха, штырьковый «парализатор». Усы слиплись от крови, натекшей из носа. Одежда безнадежно испачкана. Бурые потеки на бляхе. Рядом с альгвасилом психир Кавабата смотрелся бы тишайшим обывателем.
        - Итак, слегка устаревшие новости!
        Швырнув использованную губку в утилизатор, маньяк приблизился к визору. Секунда, и он вложил горошину инфокристалла в ячейку приемника записей. Биометрические данные Лючано никуда не исчезли - текст с цифрами сместился в верхнюю часть сферы, не мешая изображению.
        - Продолжаем выпуск эскалонских новостей, - приятным контральто мурлыкнула информателла. - Сегодня, в 12:45 по местному времени, вилла маркиза Рибальдо Сота подверглась нападению религиозных фанатиков. Нападающими руководил Хосенидес IV, пророк так называемых Ревнителей. Маркиз Рибальдо в момент нападения отсутствовал, находясь в межпланетном круизе. Он предоставил виллу в распоряжение Юлии Руф, гражданки Помпилии…
        В сфере возникла знакомая вилла. Ограда, парк, химеры на крыше дворца. У ворот стояли двое полицейских в форме. Детектив в штатском расспрашивал Антония, начальника охраны. Поодаль ждала кучка эскалонцев в мантиях и шляпах четырехугольной формы. Чего они ждали, Лючано не знал.
        - По сведениям, полученным властями Эскалоны, во время штурма виллы фанатики испытали пси-воздействие неизвестного характера. В итоге зафиксировано двадцать четыре летальных исхода. Пророк Хосенидес умер в 6-й городской лечебнице, не приходя в сознание. Более ста Ревнителей находятся в медицинских учреждениях города, с телесными и психическими повреждениями разных степеней тяжести. Король Бенуа выразил свое…
        Альгвасил взял пульт дистанционного управления, коснулся сенсора - и звук прервался. Изображение замерло. В возникшей паузе усач прошелся по кабинету туда-сюда. Лючано молчал, задыхаясь от страха. Что сказать? Что про осаду виллы он знает и без выпуска новостей? Что был в эпицентре событий?
        Так в этом нет никакого криминала!
        - Это у нас номер один, - усатый маньяк разговаривал сам с собой. - В сущности, рутина. Пророки вечно тащат толпу на приступ чужих вилл. За исключением маленькой несуразности…
        Плоский ноготь отковырнул корку крови под носом. С коркой выдрался и клок усов, но маньяк даже бровью не повел. С минуту он разминал бурую массу в пальцах, роняя крошки на пол, и наконец продолжил рассуждения:
        - Пси-воздействие неизвестного характера. Телепата, способного превратить три сотни фанатиков в овечье стадо, не существует в природе. Транслятор подавляющего излучения? Ничего не слышал о таком. Опять же, излучения, которое одного заставляет плясать до изнеможения, а другого - драться до смерти, не бывает. Что остается предположить?
        Альгвасил подпрыгнул, ударив кулаком в низкий потолок.
        - А ничего! Пока ничего. Отложим про запас и двинемся дальше.
        Не спеша нажать сенсор воспроизведения, он взял со стола «парализатор». Смазав окровавленные метелочки на концах штырьков какой-то мазью, опять вогнал их себе в нос. Сейчас крови почти не было: ни в начале, ни при нажатии спускового крючка. Лоб оставался чистым, жилка на виске билась нормально.
        Лишь взгляд альгвасила налился стеклянным восторгом. Это было гораздо страшнее крови. Тем более, что, как Лючано ни всматривался, он не видел в кабинете Королевы Боли. Ее Величество находились в другом месте.
        - Итак! - высоким и чистым, похожим на флейту голосом возвестил маньяк. - Вторая серия!
        Взмах пультом, и сфера ожила. Ворота и ограда сменились образцами прото-культуры, расположенными во внутреннем парке над прудом. Детектив в штатском задумчиво прогуливался по берегу водоема. Антоний, стоя ближе к дому, отдавал беззвучные приказы трем помпилианцам.
        - Как стало вскоре известно, - продолжила информателла, - во время конфликта, имевшего место на вилле, группой неизвестных была похищена упомянутая Юлия Руф. Также похитители увезли двух малолетних рабов госпожи Руф и некоего Лючано Борготту, раба Гая Октавиана Тумидуса, легата ВКС Помпилии в отставке. Наши корреспонденты…
        Пауза.
        На одной ноге замер детектив. С раскрытым ртом застыл Антоний. Словно в парке добавилось памятников: к аллегориям древних присоединились аллегории современности - Сомнение и Беспокойство.
        - Вам нравится? - с участием осведомился альгвасил. - Уверен, любому польстил бы такой интерес к его похождениям. Что мы с вами имеем на данный момент? После таинственной пси-атаки кто-то похищает госпожу Руф. А с ней за компанию - трех рабов. Вам не кажется, что это чертовски подозрительно? Мне, например, кажется.
        - Вы сумасшедший! - выдохнул Лючано. - Чего вы хотите от меня?
        Усач расплылся в ухмылке.
        - Не волнуйтесь. Полный перечень моих желаний я предоставлю позже. А сейчас подведем итог. Смысл похищения знатной и богатой помпилианки мне понятен. Выкуп, или заказ врагов. Но трое рабов? Деньги? Враги? - отпадает. Хотя почему же? Если часто смотреть новости, то деньги остаются…
        В сфере появилось лицо. Эту гипсовую маску Тарталья узнал бы на смертном одре. Правда, у Луки Шармаля добавилось седины со времени их первой встречи. И на лацкане пиджака, под значком со спиралью и звездой, крепилась траурная ленточка.
        - Продолжаем выпуск «Вестника Галактики», - информателла говорила строгим, торжественно-печальным тоном. - Мар Шармаль с Китты сообщил журналистам, что готов выплатить вознаграждение за сведения о местонахождении его внуков, детей ныне покойной Эмилии Дидье, в девичестве - Шармаль. Сумма вознаграждения - тридцать миллионов экю. На вопрос, почему мар Шармаль лишь сейчас озаботился поисками внуков, пропавших, согласно предоставленным им данным, более трех месяцев назад, известный банкир не ответил. Сотрудникам «Вестника» удалось выяснить следующее…
        Одна гипсовая маска сменилась другой. Шармаль-старший - Шармалем-младшим. Айзек сидел в беседке, сплетенной из цветущих лиан. В той же самой беседке два года назад сидел другой обитатель хосписа «Лагуна» - «овощ» Нейрам Саманган. Но, в отличие от «овоща», лицо Айзека Шармаля не было лицом идиота. Скорее он походил на мудреца, целиком и полностью поглощенного решением важнейшей задачи Вселенной.
        Настолько важной, что отвлечься на миг было бы преступлением.
        - Сын Луки Шармаля, видный, несмотря на молодость, деятель науки, - бубнила информателла, - страдающий прогрессирующей монополяризацией психики, впал в состояние каталепсии. В частной беседе с профессором Мваунгве, светилом психиатрии и лечащим врачом Шармаля-младшего…
        Сфера показала гориллу-психиатра.
        - Увы, пациент безрассудно пренебрегал курсом лечения, который я ему назначил, - горилла моргнула крошечными глазками. Чувствовалось: Мваунгве крайне огорчен. - Результат налицо. Коллапс психики и глубочайший апато-абулический синдром. Как видно из послойной нейрограммы, кольцо синаптических связей…
        - Это лечится, профессор? - перебил вудуна невидимый журналист.
        - Современная медицина бессильна. Есть слабая надежда на разработки доктора Балу Нудунги - его метод позволяет…
        Горилла исчезла.
        - Потеряв дочь, умершую родами, - продолжила информателла, - а теперь фактически и сына, мар Шармаль в данный момент не имеет иных наследников, кроме внуков. Наши эксперты предполагают, что отцом пропавших детей был не гематр. Это и послужило причиной безразличия мар Шармаля к их судьбе. Но каталепсия сына внесла существенные коррективы…
        Остановив показ, альгвасил в третий раз схватил «парализатор», но совать его в нос передумал. С минуту он тщательно промывал штырьки дурно пахнущей жидкостью. По старинке, как фельдшер с варварского мирка, открывал флакончик, смачивал ватку - и тер, тер, очищая ворсинки. Это занятие завораживало. За ним хотелось следить бесконечно.
        Хотя бы потому, что оно оттягивало продолжение безумия.
        В просвете штор, за окном метался снег. Бело-синий в луче лунного прожектора, снег валил хлопьями, намереваясь к утру похоронить Тамир окончательно.
        «Бедняга Айзек! „Я очень хочу веселиться!“ Что ж, беседка в хосписе - изрядное веселье. Выходит, близнецы теперь стоят тридцать миллионов? Тарталья, ты болван! Наследники Луки Шармаля стоят триллионы…»
        - Сопоставив факты, - прервав молчание, сказал усатый, - приходим к выводу, что похищение малолетних рабов имеет смысл. Все имеет смысл. Смысла нет лишь в похищении Лючано Борготты. Единственное слабое звено в цепочке. Мой опыт утверждает, что именно в бессмыслице, как правило, кроется разгадка тайны.
        - Похитители ошиблись! - закричал Лючано, рискуя порвать связки. - Они приняли меня за другого! За профессора Адольфа Штильнера!
        - В вашем заявлении тоже нет смысла. Не кричите, пожалуйста. Иначе я заткну вам рот кляпом. Говорить будете тогда, когда я попрошу вас об этом одолжении.
        Скучный, бесстрастный тон не оставлял сомнений: альгвасил выполнит угрозу.
        - Новости! - усач закрыл флакон, швырнул использованную вату под стол и отложил страшный прибор. - Продолжаем экстренный выпуск! В 12:45 по-террафимски виллу осадили фанатики, в 13:00 их свели с ума, в 13:05 состоялось похищение. В 15:20 по «Галакту» прошло сообщение о внуках Луки Шармаля. До 18:30 в Эскалоне не происходило ничего примечательного, если не считать попыток следствия вычислить корабль похитителей. Увы, корабль ждал на верхней орбите, не пройдя регистрации. Приняв на борт челнок с похищенными, он удалился в неизвестном направлении. Что же, господа, стряслось в 18:30?
        Пульт нацелился на сферу.
        - Мы ведем репортаж из отделения нейрохирургии в госпитале имени короля Бенуа, - возвестила информателла. - Двадцать минут назад сюда с обширным инсультом был доставлен Гай Октавиан Тумидус, легат ВКС Помпилии в отставке. Его состояние медики оценивают как стабильное средней тяжести.
        IV
        Гай лежал в реанимационной капсуле.
        Тело, целиком погруженное в активный гель, было обнажено. Голову покрывал иннервационный клобук, регулируя внутричерепное давление. К клобуку от стенок капсулы тянулись длинные, иссиня-черные нити, похожие на волосы Юлии. Возле запястий, бедренных артерий, у шеи крутились микро-смерчики - гель синтезировал какие-то препараты, вводя их пациенту.
        «Хорошо, что он брил голову. Не пришлось… Боже, о чем я думаю! Гай в реанимации! Это результат схватки с психиром…»
        - Руководя ремонтом своей галеры в космопорте Эскалоны, - информателла сменила контральто на колоратурное сопрано, - легат Тумидус внезапно почувствовал себя плохо. По свидетельствам очевидцев, он стал браниться, делал публичные заявления о подлой агрессии и посягательстве на его частную собственность, после чего впал в ступор. Соотечественники пострадавшего утверждают…
        Визор показал сервус-контролера Марка Славия.
        - Дуэль! - возбужденно доказывал Марк кому-то. - Дуэль на клеймах! Не знаю, кто вызвал Бешеного Гая, но больше всего эта заварушка походила на дуэль. Первый раз они сцепились с Титом, еще в полете. И вот сейчас…
        Изображение вернуло капсулу с легатом.
        - Врачи утверждают, что Тумидуса спасло чудо. Инсульт внезапно локализовался, исключив воспалительное или опухолевое поражение мозга. Причина локализации неизвестна. С другой стороны, есть ли причины у чуда?
        Свобода началась с первобытной, пещерной, святой дикости. Кулак, отлитый из металла, угодил в висок ядовитого насекомого. Брызнуло красным, психир молча рухнул сперва на колени, а там - и на бок. Шагнув ближе, Тарталья в исступлении молотил тростью тело:
        «Умри! Умри!! Умри!!!»
        И психир умер.
        «Я убил Кавабату! Вот причина! - и в нее сейчас никто не поверит…»
        Тело затекло, но Лючано боялся пошевелиться. А пожаловаться - боялся стократ больше. Кляп - ладно. Вдруг усач решит угостить пленника наркотиком?! - глубоко, до хруста вставит штыри в чужой нос, рассмеется, спустит курок…
        - Если вы думаете, что новости исчерпаны, - альгвасил открыл ячейку визора, сменив инфокристалл на новый, - то вынужден вас разочаровать. Десерт! 20:30 по-террафимски! Трагедия в Эскалоне!
        Сперва Лючано не понял, что видит. Визор показывал руины. Последствия теракта или военных действий. Развалины домов, рухнувшие стены. Ограда из металла покорежена, завязана узлами; местами оплавилась. Раскуроченный вдребезги бар: сохранился лишь музыкальный аппарат да часть стойки. Надпись «Requies curarum» издевательски висела над обломками, блестя зеленью и кармином.
        - Следствие показало: взрыв произошел в гладиатории Жоржа Мондени, расположенном в помпилианском квартале Эскалоны. Эпицентр взрыва находился в подвалах гладиатория. Саперы утверждают, что взрывное устройство размещалось в боксе № 4, где содержался один из недееспособных сотрудников гладиатория.
        «Пульчинелло! Он бесконтрольно стартовал на „Нейрам“!»
        Над руинами густо висела строительная пыль. Территорию оцепляла полиция совместно с военными патрулями. Две женщины, рыдая, рвались сквозь оцепление. В одной Лючано узнал Николетту Швармс.
        - Подсчет жертв теракта ведется, - пела информателла, смакуя «чернуху», сулящую подъем рейтинга передачи. - На данный момент около семидесяти человек погибли, более двух сотен ранено и двенадцать пропали без вести. Ответственность за акцию уже взяло на себя ортодоксальное крыло движения «Меч Ревнующего», заявив, что это - месть за трагедию у виллы маркиза Рибальдо…
        Над входной дверью замигал светодиод. Прерывистый зуммер наслоился на сообщение о жертвах и лже-терорристах. Альгвасил остановил показ, «опустошив» сферу, и достал из кармана шаровар уником.
        - Да! Хорошо, пусть поднимется…
        Он обернулся к пленнику, который в ужасе ждал появления второго маньяка. Впрочем, после новостей из Эскалоны способность ужасаться притупилась. Рассудок балансировал на грани, искренне желая скатиться во тьму.
        - К нам гость. Он задержится ненадолго. Если вы произнесете хоть слово, кляпом не отделаетесь. Я превращу каждую минуту вашего существования в ад. Вы мне верите?
        Лючано хотел кивнуть. Но усики, прижатые к шее, не позволили, пронзив тело резкой болью. Пленник оцепенел. Моргнуть в знак согласия, и то не получилось.
        - Я ценю ваше добровольное сотрудничество, - без тени иронии заявил усач.
        И развернул кресло так, чтобы пленник видел дверь.
        Спустя минуту в кабинет, с головы до ног закутан в меха, вошел маленький человечек. Скинув шапку, он засыпал снегом полкабинета и стыдливо потупился.
        - Добрый вечер, Петроний! - приветствовал гостя усатый.
        Пленника он за миг до того прикрыл пледом, чтобы скованные руки-ноги не слишком бросались в глаза. Сам же надел тулуп, застегнувшись на все пуговицы, уменьшил свет лампы до минимума и встал в тень, скрыв таким образом кровь на лице и одежде.
        - Здравствуйте…
        Человечек перевел взгляд с альгвасила на Лючано.
        - О! Как я рад вас видеть! - он тряхнул гривой, собранной на затылке в роскошный хвост. - Вы не помните меня? Я - Флакк, Петроний Флакк, горный инженер. Мы познакомились в баре космопорта Эскалоны. Вы еще кого-то ждали! Ну, вспомнили? Моя жена Цецилия, мои сыновья, Персий и Клавдий… Клавдий еще приставал к вам!
        - Он помнит, - потвердил усатый. - Не волнуйтесь, Петроний, он чудесно вас помнит. Увы, наш друг временно лишился дара речи. Последствия катастрофы, нервный стресс… Скажите: когда вы встретились в баре, он был рабом?
        - Семилибертусом, - поправил горный инженер, важно поднимая палец к потолку. - Он был семилибертусом. Между рабом и семилибертусом большая разница. Я хотел бы…
        Быстро шагнув вперед, альгвасил приобнял щуплого Петрония за плечи. Удачная позиция: теперь Флакк никак не мог обратить внимание на последствия носового кровотечения.
        - Завтра. Нюансы мы с вами обсудим завтра. Уже давно ночь, вам пора к жене. Скажите напоследок, - усатый практически утопил гостя в медвежьих объятиях. - Как помпилианец, вы должны чувствовать… Сейчас наш друг - раб или семилибертус?
        Петроний на краткий миг сощурился.
        - Свободен. Сейчас он свободен.
        - Вы уверены?
        - Конечно! Он абсолютно свободен! Поздравляю, Лючано! - инженер просиял. - Вас ведь зовут Лючано? У меня прекрасная память…
        - Спасибо, Петроний. Вы очень помогли нам обоим. Идите домой, Цецилия наверняка заждалась. Извините за беспокойство.
        - Пустяки! Всего доброго! - помпилианец раскланялся и покинул кабинет.
        Оставшись с пленником наедине, усатый не спешил продолжить «выпуск новостей». Скинув тулуп, он разгуливал от стены к стене, жестикулируя, как если бы говорил сам с собой. Тень альгвасила растянулась на всю стену, корчась и пульсируя. Кабинет напомнил Лючано допросную камеру: минус третий этаж, звуконепроницаемость, в кресле зафиксирован допрашиваемый - к примеру, Фаруд Сагзи… рядом с допрашиваемым - экзекутор, ждет команды…
        - Я вас помню! - вскрикнул Тарталья, забыв про угрозы. - Мы знакомы!
        Он мысленно сбрил альгвасилу усы. Убрал кровь с лица. Скинул лишний вес, с лихвой накопившийся за семнадцать лет жизни. Сделал моложе, скучнее, обыденней.
        Мельче.
        - Вы допрашивали Фаруда в Мей-Гиле! Интересовались Бижаном Трубачом! Вы - федеральный агент Халлухского Доминиона!
        - Выходит, не только у инженера Флакка прекрасная память, - хохотнул усатый. - Что ж, я рад. Старым приятелям легче найти общий язык. Хотите, я расскажу вам прелюбопытнейшую версию?
        Он остановился, взяв «парализатор». Смазал штырьки мазью.
        - Я не знаю, кто вы на самом деле. Экзекутор? Да, вне сомнений. Но это так, ерунда. Давайте по порядку… На Террафиме появляется некий раб. Семилибертус, по заверениям Петрония. Через несколько дней раб приходит на виллу, снятую знатной помпилианкой. Виллу тут же окружают науськанные кем-то фанатики. Фанатиков накрывает волна загадочного пси-воздействия. Пока они юродствуют, отвлекая внимание, происходит коварное похищение. Неизвестные захватывают и вывозят с планеты, прямо скажем, «золотой фонд»: нашу дорогую помпилианку, двух детей общей стоимостью в тридцать миллионов, и раба, который никому даром не нужен.
        Он в третий раз воткнул штырьки в нос и нажал на спуск. Раздался треск, как от разряда шокера. Ноздри раздулись, из них потекла опалесцирующая жидкость. Там, где она соприкасалась с кровяной коростой, происходило разжижение и обесцвечивание корки. Казалось, альгвасил производит растворитель для удаления пятен.
        Лицо усача стянула дикая гримаса.
        - Все, - прохрипел он. - Хватит. Три слоя - это даже слишком. Но я люблю безопасность. Продолжим?
        «Парализатор» упал в ящик стола.
        - Что мы имеем дальше? Корабль с заложниками покидает Террафиму. Примерно через пять часов хозяин нашего дивного раба валится в реанимацию с инсультом. Мы еще не знаем, что раб к этому моменту освобождается. Но скоро узнаем, благодаря инженеру Флакку! Еще два часа, и гладиаторий, где проживал наш бойкий раб, взлетает на воздух. «Меч Ревнующего» - идиоты, к взрыву они непричастны. Эпицентр взрыва - бокс № 4. Там находился недееспособный сотрудник, закрепленный, согласно показаниям Николетты Швармс, за нашим рабом. Какие выводы следует сделать?
        Он подошел к креслу вплотную, встав за спиной Лючано.
        - Вы пошли в рабство к Тумидусу по собственному желанию, преследуя какие-то неизвестные мне цели. На Террафиме вы организовали похищение Юлии Руф и бриллиантовых детишек. Группа Бижана оказывала вам всяческое содействие. После отлета Тумидус стал вам не нужен, как прикрытие. И вы освободились, отправив «хозяина» в реанимационную капсулу. Для монстра, совладавшего с тремя сотнями фанатиков, это пустяк. Наконец, вы подложили бомбу в гладиаторий, заметая следы. Что вы пытались скрыть с помощью взрыва, я пока не знаю. Но узнаю, будьте уверены!
        - Я монстр! - Лючано почувствовал, что теряет остатки самообладания. - Я пси-мутант! Я могу заставить полк десантников жрать собственное дерьмо! Если так, почему вы не боитесь уединяться с таким чудовищем? Уж вас-то я в бараний рог…
        - Полагаете, - альгвасил неприятно улыбнулся, - мне нравится совать в нос всякую дрянь? Я что, получаю удовольствие от мучений? Вы правы, иногда получаю - но не от своих… Инъекция «комы» защищает мой мозг от любого внешнего воздействия. Сутки блокировки гарантированы. Хотите попробовать?
        - Хочу!
        Терять было нечего.
        - Валяйте!
        - Вы согласны на мое вмешательство?
        - Согласен!
        - Вы и впрямь согласны?
        - Вы начинаете мне надоедать. Да!
        - И все же, вы даете согласие?
        - Даю!
        Лючано сосредоточился, нащупывая пучки усатого. Хоть что-то, если тело приковано к креслу! Он еще не знал, что сделает, как будет корректировать альгвасила, пользуясь слабыми возможностями невропаста, он копил боль, намереваясь вогнать ее в маньяка, словно отравленное копье, всю без остатка…
        Ничего.
        Ни малейших признаков контакта.
        Он бился в глухую стену.
        Контрапункт
        Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
        (сегодня)
        Есть вещи, которые не надо знать.
        Нельзя. Вредно.
        Например, нельзя знать, что будет с нами после смерти. Можно предполагать. Верить. Философствовать на эту тему. А знать - не надо. Никому не надо. Такое знание обесцвечивает жизнь.
        Хорошо, спорьте со мной. Возражайте. Приводите тысячу аргументов. А потом задумайтесь: вот вы знаете. Не верите или догадываетесь - знаете.
        Что, легче?
        Жить - легче?
        - Вы - мой шанс, Борготта. Мой шанс вернуться обратно. Эти ханжи выгнали меня! Им, видите ли, претит немотивированное насилие! Им не по душе жестокость при допросах! Я, опытный агент, вынужден прозябать в ледяной дыре, на жалкой должности поселкового альгвасила… Вы во всем виноваты, Борготта! После Мей-Гиле я распробовал вкус чужой боли. Вкус и пользу. Имейте в виду: станете отмалчиваться, позавидуете мертвецам! Я - не профессиональный экзекутор, но уж извините… чем богаты, тем и рады…
        Он не сумел сдержать ухмылки предвкушения, мелькнувшей под бурыми от крови усами. Да, собственно, и не собирался ее сдерживать.
        - Ну-с, начнем с начала.
        Бывший агент установил на столе, строго напротив Тартальи, портативную камеру на миниатюрном штативе-треноге. Включил запись. На боку камеры зарделся красный огонек. В сфере визора возник пленник, зафиксированный в кресле, часть стены и дверь кабинета.
        Альгвасил удовлетворенно крякнул. Сев за стол, он с энтузиазмом потер руки. Крошка запекшейся крови посыпалась с пальцев на пол.
        - Лючано Борготта, ваша личность мною идентифицирована. Формальности мы опустим. Перейдем к делу, - безумная радость распирала усатого. Глаза его лихорадочно блестели. - Когда, где и при каких обстоятельствах вы впервые познакомились с членами террористической группировки Бижана Трубача?
        «Когда они меня похитили, - хотел честно ответить Лючано. - На Террафиме, чуть больше суток назад. Если, конечно, это называется знакомством…»
        Он не успел произнести и слова.
        В недрах здания администрации что-то глухо ухнуло. Пол под ногами вздрогнул. Мгновением позже донесся отдаленный металлический лязг.
        - Землетрясение? - вместо ответа поинтересовался Лючано.
        Ему вдруг стало весело. Наверное, заразился от улыбчивого маньяка.
        Альгвасил не ответил. Он замер, прислушиваясь. Лицо усача окаменело маской театра Сю-Дзей. Маэстро Карл восхищался такой маской: «Чиновник: недоверчивое ожидание». Секунды ползли ядовитыми кемчугскими сколопендрами. Лючано помнил по опыту Мей-Гиле: твари никогда никуда не спешили. Все, даже прожорливые птицы додо, старались держаться от них подальше.
        Он затаил дыхание.
        Отмочить шуточку: «Это мой Пульчинелло в жестянке летит!»? А вдруг это и впрямь Пульчинелло? Когда у нас завтрак по террафимскому времени? Захотелось «овощу» кушенькать, послал он мудрую Шам-Марг в черную дыру, сконденсировался в малом теле на Тамире - и бегом к кормильцу-поильцу, прямиком в здание администрации…
        Кажется, шаги. Далеко.
        Под землей?
        Усатый вышел из транса. С неожиданным проворством, удивительным в громоздком теле, он извлек из шаровар коробочку уникома, активировав эмитор голосферы. Уником явно был заранее настроен на служебную частоту. Альгвасил без промедления начал вызывать подчиненных:
        - Халк, Олаф, Ульрих! Ответьте! Что у вас происходит?! Халк, Олаф…
        Никто не отзывался.
        Бывший агент ткнул в уником грязным пальцем, отключив связь. Сунул приборчик в карман, быстро выдвинул ящик стола. Пару секунд рассматривал его содержимое, невидимое пленнику. Затем достал тяжелый армейский лучевик «Пульсар», масляно блеснувший в свете лампы. Такой же, как у легата Тумидуса, но без подствольника.
        Отработанное движение - и в рукоять, клацнув, вошла дополнительная батарея: поддержка режима сплошного огня.
        - Не радуйтесь, Борготта, - он проверил заряд «Пульсара». - Это вам не сонная Террафима. Места наши дикие, оружие есть у каждого. Любой горняк - снайпер. Хищники кругом, зазеваешься - сожрут. Приходится отстреливать… Опять же - холод. Далеко ваши друзья-вехдены не уйдут.
        - Они мне не друзья. Они меня похитили.
        - Ну да, конечно, - хмыкнул усатый, выбираясь из-за стола. - Счастливо оставаться. Не скучайте. Я скоро вернусь, и мы продолжим.
        Камера по-прежнему работала. Визор хозяин кабинета также оставил включенным. Лючано, хотя и не мог повернуть головы, ясно видел, как вооруженный маньяк отпирает дверь у него за спиной, отправляясь на «охоту».
        Что случилось позже, он сразу даже не сообразил. Дверь открылась, альгвасил шагнул наружу - и неведомая сила швырнула усача обратно в кабинет. Будто зимняя пурга тихонько кралась по коридору, прикинувшись сквознячком, чтобы вдруг явить свою мощь в полной мере. На миг спина альгвасила, стремительно надвигаясь, полностью заслонила обзор. Мелькнули полы кафтана, треснула ткань под мышками. Феска вспугнутой пташкой упорхнула к окну.
        Маньяк с грохотом рухнул рядом с креслом.
        Скосив глаз, Тарталья засек лучевик - оружие, вращаясь, улетело в угол.
        В дверях возник громила-гитарист, прыгнув следом. Тамирские хищники, небось, обзавидовались бы смертной завистью, увидев такой прыжок. Вехден сцепился с бывшим агентом, оба ворочались, пыхтели и катались по полу. На пару секунд они попадали в поле бокового зрения, затем возникали в сфере визора, пойманные объективом камеры, или оказывались в «мертвой зоне».
        Тогда можно было лишь гадать по звукам борьбы, что происходит.
        Разорвав хватку усатого, гитарист дважды саданул противника кулаком в лицо. Брызнула кровь, пачкая «йети» - сейчас вехдену было не до запретов своей расы. Барабанщику Гиву хватило одного удара, чтобы надолго уйти в глубокий нокаут. Альгвасил же в ответ лишь взревел, щерясь багровым, распухшим ртом.
        В пасти блестели осколки выбитых зубов.
        Он боднул Заля лбом в скулу, сбросил с себя и метнулся в угол кабинета. Похоже, наркотик блокировал не только чужое психическое воздействие. Боли маньяк тоже не чувствовал. Его пальцы сомкнулись на рукоятке «Пульсара» - и на спину усачу, когда он уже поворачивался для выстрела, снова прыгнул неукротимый гитарист.
        Шея бывшего агента угодила в стальной «замок». Правое предплечье между кадыком и подбородком, тыльная сторона ладони - под ухом; левое предплечье - под затылком, изогнутое крюком запястье тянется, входит в соприкосновение, цепляет… Сплетенные руки, демонстрируемые под неестественным углом, заняли чуть ли не всю сферу визора. Не хватало лишь голоса диктора, ведущего передачу «Военная тайна»:
        - Обратите внимание на «Виток раковины» - конструкцию захвата, характерную для южно-михрянских стилей рукопашного…
        Камера дала уменьшение, беря средний план.
        Лючано содрогнулся, видя, как хищно вздыбились под одеждой лопатки могучего «йети». А потом Заль передернулся, словно от укуса москита, и сделал резкое, странное движение.
        От хруста затошнило.
        Пальцы маньяка с неохотой разжались, выпуская «Пульсар». Медленно, словно никак не желая расставаться с жизнью, альгвасил обмяк грудой тряпья. В кабинет ввалились оскаленные, потные Бижан с Гивом. Оба - с мультирежимными полис-разрядниками наперевес. У трубача рукав комбинезона был сожжен до плеча, но двигался Бижан без помех. Должно быть, одежда пострадала больше, чем тело.
        Заль подобрал лучевик и устало поднялся на ноги.
        - Тебя-то чего? - хмуро поинтересовался он, оценив положение Лючано.
        - Этот гад решил, что я - ваш сообщник.
        Тарталья предпочел не вдаваться в подробности.
        - Гив, освободи его, - распорядился Бижан. - Я поищу стволы посерьезнее. Тут должны быть… Что это? Система связи? Сожги ее, Заль. Еще подымет тревогу…
        - В шкафу, - подал голос Лючано, пытаясь глазами указать барабанщику, где искать. - Там есть какая-то кнопка.
        Гив кивнул, распахнул створки и принялся исследовать недра шкафа. Трижды полыхнул «Пульсар»: к счастью, в режиме ближнего боя. Из тумбы стола полетели искры. Голосфера визора погасла. По комнате расползлась вонь горелого пластика. Четвертым выстрелом гитарист спалил записывающую камеру. Бижан тем временем обыскал убитого и, завладев связкой разнокалиберных ключей, начал осматривать кабинет.
        Музыканты-террористы действовали слаженно и деловито. Складывалось впечатление, что они играют давно знакомую, выученную назубок композицию. Даже от нервозности барабанщика не осталось и следа.
        В шкафу раздался знакомый щелчок.
        Тарталья ощутил себя свободным.
        - Спасибо, Гив.
        Он принялся разминать запястья и топать, возвращая конечностям подвижность. Барабанщик осклабился в ответ: не за что, мол. Свои люди, сочтемся.
        И присоединился к Бижану в поисках оружия.
        «Теперь тебя сочтут их сообщником, дружок!» - обрадовал издалека Гишер.
        «Ну и пусть! - огрызнулся Тарталья. - Все лучше, чем общество взбесившегося маньяка! „Слуга закона“, понимаешь!»
        - Как вы узнали, где я?
        - А мы и не знали, - обернулся через плечо барабанщик. - Там у выхода из здания два урода засели. Снаружи. Дверь под прицелом держат. А на всех окнах первого этажа - решетки. Их нашими разрядниками не срезать…
        - У местных плазменные карабины, - буркнул гитарист. Обнаружив в ящике стола «парализатор» альгвасила, он с недоумением стал вертеть находку в руках. - На плазму голым пузом не попрешь. Решили через второй этаж попробовать. Я первый бегу, вижу: кто-то дверь открывает… А тут ты в кресле. Что это за пакость? Парализатор? Шокер?
        - Нет. Эту штуку он себе в нос вставлял. Инъектор.
        - Зачем?
        - Мозги защищал. Думал, я - телепат-мутант.
        Гитарист глянул на Лючано, как на психа. Однако бросил «парализатор» на стол - от греха подальше. Бок термодохи, которую Заль где-то позаимствовал, зиял дырой с обожженными краями. В прорехе виднелась наскоро наложенная повязка.
        - Вас в камеру заперли?
        - Угу.
        - Как вы выбрались?
        - Мы ж Хозяева Огня! - с гордостью за свою расу заявил барабанщик. - Энергосистему замка накачали до отказа, она и сгорела. Дверь с петель, охрана гнилая, в пять секунд легла…
        Что Гив подразумевал под словом «легла», Лючано решил не уточнять. Вряд ли охрана легла сама, без помощи вехденов. Ему ничуть не было жаль мерзавца-агента. Ишь, чего удумал! - мирного невропаста к креслу приковывать… Но о судьбе охранников - как там их? Халк, Олаф и Ульрих? - знать не хотелось.
        - Есть!
        Одна из стенных панелей оказалась фальшивой. Под ней обнаружился сейф. Нужный ключ Бижан подобрал быстро. Теперь вехден извлекал из сейфа оружие и батареи к нему. Бывший агент - заодно бывший альгвасил, и вообще бывший - хранил в кабинете целый арсенал. Два охотничьих плазменных карабина, три мощных парализатора, микро-лучевик «Жаворонок», предназначенный для скрытого ношения…
        И электромагнитный «пускач» с кассетой, снаряженной «миньонами» - шоковыми гранатами. Сквозь прозрачный корпус кассеты блестели серебристые ободки. То, что «серебро» - обозначение шоковых боеприпасов, знал любой, кто проглядел по визору с полдюжины современных боевиков.
        - Живем, братцы! - разом повеселев, барабанщик лихо вогнал батарею в гнездо и бросил взгляд на индикатор заряда карабина. - Порядок!
        Запасная батарея не замедлила исчезнуть в бездонном кармане тулупа, который он без зазрений совести позаимствовал у покойного маньяка. В другой карман отправился парализатор. Бижан и Заль, обнаружив в сейфе две портупеи с кобурами и поясными фиксаторами, уже застегнули их на себе - и принялись обвешиваться оружием.
        - Зачем вам столько?
        - Огневой мощи много не бывает, - наставительно поднял палец барабанщик. В левой руке он держал разрядник, прикидывая, куда бы его деть. По здравому размышлению выходило, что некуда.
        Портупеи Гиву не досталось.
        Тарталья шагнул к барабанщику и отобрал у него разрядник.
        - Я с вами!
        Прервав экипировку, вехдены как по команде уставились на диверсанта-любителя. С одобрением? С подозрением? С изумлением?
        Со всем сразу.
        - Стрелять-то умеешь? - осведомился наконец Бижан.
        - Целиться умею. И на спуск нажимать, - честно признался невропаст. - А вот попаду ли…
        Взяв с пола свою шубу, он начал одеваться.
        - Дай сюда.
        Поколебавшись, Лючано передал «Тарантул» трубачу. Тот щелкнул мелким рычажком и вернул оружие недавнему пленнику.
        - Я выставил направленный разряд средней мощности. Прицельная дальность - сто метров. Поражающая - двести. Не убьет, но часа на три вырубит. Держись сзади, следи за тылом. Если что - ори и стреляй. Гляди, никого из нас не зацепи. Понял?
        - Так точно, капитан!
        Если Лючано чего и боялся, так это самой малости - внезапный восторг, охвативший душу, грозил без предупреждения перейти в истерику.
        - Шлем от МОРСа возьми, капрал.
        - Зачем?
        - Выполнять!
        Надевать и подключать шлем, лежавший на краю стола, было некогда. Да и как следует целиться посредством камеры на «удочке», он не представлял. Перехватив рыскающий по кабинету взгляд «капрала», барабанщик молча бросил ему силовую «сетку»: она крепилась на спину в качестве рюкзака. На цивилизованных планетах такие давным-давно вышли из употребления. А здесь, в глуши, да еще на Сечене, в патриархальной Мальцовке - сохранились.
        Графские крепостные смешно звали сетку - авоськой.
        Сунув в «авоську» шлем, Лючано активировал фиксацию, надел рюкзак поверх шубы и щелкнул застежками лямок. Гитарист тем временем перевел «Пульсар» в режим сплошного огня, выставил минимальную мощность и принялся аккуратно резать решетку на окне.
        Капли расплавленного металла, застывая на лету, градом посыпались на подоконник. Полные темно-вишневого свечения, «градины» с дробным стуком катились во все стороны - быстро темнея, превращаясь в скучные матовые шарики. Заль вел лучом, с методичностью педанта рассекая граненые прутья и затейливые вензеля один за другим. Минут через пять луч обошел окно по периметру.
        Решетка начала опасно крениться внутрь комнаты, грозя обрушиться на гитариста.
        - Гив, Борготта! Придержите! - скомандовал Бижан.
        Лючано с барабанщиком кинулись к окну.
        - Взяли!
        Чугунная конструкция сделалась неподъемно тяжелой - гитарист пережег последний «ус», соединявший ее с металлической рамой. Лючано крякнул, присел на полусогнутых - но вес удержал. Вдвоем с Гивом они прислонили решетку к стене. Гитарист вернул лучевик в импульсный режим, повысил мощность и глянул на индикатор заряда.
        - Порядок. Еще сотня выстрелов.
        Окно было допотопным, с антикварными механическими шпингалетами. Вехдены не сразу сообразили, как эта рухлядь открывается - даром, что боевики! - и Тарталье пришлось показать. Створки шли туго: окно давно не открывали. В конце концов усилия музыкантов увенчались успехом. С душераздирающим скрипом и скрежетом окно распахнулось. В кабинет ворвался морозный ветер, швырнув в лица жгучие пригоршни снега.
        - Заль первый, я за ним. Борготта замыкающий. Не отставать!
        «Есть не отставать!» - хотел молодцевато гаркнуть Лючано. Но остальные промолчали, и он благоразумно последовал их примеру.
        Гитарист перемахнул через подоконник и исчез. Внизу ухнуло. «Второй этаж! - оторопь сковала движения, сжала сердце в ледяной хватке. - Лихачи! Для них, небось, пустяки, дело привычное. А для меня?»
        Выждав пару секунд, трубач последовал за гитаристом. Барабанщик обернулся, с ободрением подмигнул - и тоже сиганул за окно. Тарталья вздохнул, вскарабкался на подоконник и заглянул вниз. Там из сугроба выбирался Гив. Заль с Бижаном, все в снегу, и не подумав отряхнуться, крались вдоль стены, держа оружие наготове.
        «Сугроб - это хорошо. Это радует…»
        Тарталья сунул разрядник в карман шубы и присел на корточки. Придерживаясь за подоконник, осторожно свесил ноги. Все равно высоковато. Чувствуя, как тает решимость, он оттолкнулся руками и ногами - и ушел в полет.
        Мягкий, но ощутимый толчок. Облако снежного пуха взлетает перед глазами, заставляя отчаянно моргать. Миг, и лицо утыкается в сугроб целиком. Снег липнет на кожу, набухает студеной влагой. Жив, курилка? Оказывается, ничего страшного. Разве что пятки гудят после приземления. Хватит разлеживаться, капрал Борготта! Бегом за капитаном Бижаном! - держать тыл, смотреть в оба, если что - орать и стрелять.
        Орать громко, стрелять метко.
        Пурга мела без особой злобы, скорее для порядка. Вехдены не успели далеко уйти. Лючано спешил за ними, выше колена проваливаясь в рыхлый снег. Добросовестно выполняя приказ, он то и дело оглядывался. В ночи чудились несметные полчища врагов. Истрепанные нервы грозили лопнуть. Трудней всего было удержаться и не палить в каждую подозрительную тень.
        Он находился в десятке шагов от угла здания, когда Гив, обернувшись, махнул рукой: ложись! Тарталья послушно упал в снег, выставил перед собой разрядник, убедился, что ствол оружия не смотрит в спины вехденам - и завертел головой, ища цель.
        Впереди полыхнул «Пульсар». Дважды хлопнул плазменный карабин. Чей-то крик. Третий выстрел. Тишина.
        - Идем. Живее!
        Не веря, что все кончилось, Лючано неловко поднялся. Отряхивая с шубы налипший снег, он заковылял вслед за вехденами. Напротив входа, метрах в тридцати, на белой перине темнели два пятна. Он хотел отвернуться, но что-то не позволило отвести глаза.
        В проталине, в облаке пара, ничком лежал человек. Талая вода вокруг мертвеца приобрела розовый оттенок. Крови было мало: хоть заряд плазмы, хоть выстрел из лучевика прожигает ткани, а не разрывает их.
        - Хорошая шуба, - оценил гитарист. - Бери, капитан. Холодрыга…
        Бижан с ловкостью, выдававшей большой опыт, раздел покойника. Возле второго трупа возился барабанщик, обшаривая карманы.
        - Есть! Ключи от вездехода.
        - Отлично! Грузимся - и на космодром.
        Похожий на сугроб мобиль - на нем они прибыли сюда - стоял рядом.
        - Охранников шестеро, - напомнил Гив. - Четверо на поле, двое в терминале.
        - Справимся. Главное, застать их врасплох.
        - Надеюсь, они еще не в курсе побега.
        - Я тоже на это надеюсь. Но рассчитывать надо на худшее. Действуем по обстановке. Наша цель - спасательный бот.
        - Есть, капитан.
        Бижан с гитаристом, которому барабанщик отдал ключи, втиснулись в кабину. Тарталья с Гивом разместились в заднем отделении. Барабанщик забросил в салон еще два плазменных карабина - трофеи, подобранные на поле боя - и захлопнул дверь. Хрипло взревел двигун. Гитарист включил печку и тронул мобиль с места.
        Набирая скорость, вездеход покатил по колее, наполовину заметенной снегом. Белесый рассвет улиткой полз по небу. Видимость ничуть не улучшилась. На дворе светало, но снег продолжал валить. Всплыли из метели и сгинули бараки толкачей-брамайнов.
        «Как там дети? Юлия?» - по крайней мере, Лючано не боялся, что их станут обвинять и допрашивать «с пристрастием». Вряд ли в поселке сыщется еще один маньяк вроде покойного альгвасила. - Главное, думать о чем угодно, кроме трупов на талом снегу. Да, их убил не ты, капрал Борготта. Ты убил Кавабату, - образ мертвого психира успел потускнеть в памяти. - А эти двое…»
        «Не терзайся понапрасну, дружок, - дал совет Гишер. - Смотри вперед, и все».
        Дорога извивалась змеей. Мелькали дома, деревья, шахтные конструкции. По пути встретились несколько человек. Никто не сделал попытки задержать беглецов. Вскоре поселок остался позади.
        - Всем приготовиться. Идем через терминал. Оружие спрятать под одеждой. Стрелять только в случае необходимости. Пробуем захватить бот без лишнего шума.
        Сквозь круговерть снега проступил бетонный куб терминала. Барабанщик протянул Тарталье один из плазменных карабинов. В ответ Лючано отрицательно мотнул головой и сунул разрядник поглубже в карман шубы. Гив не стал спорить. Он расстегнул тулуп и примерился: удастся ли спрятать карабин? Тулуп был ему великоват, длины вполне хватило. Вездеход остановился. Барабанщик выпрыгнул наружу, согнутым локтем придерживая оружие под одеждой.
        Лючано выбрался следом.
        Подняв воротники, укрывая лица от ветра, беглецы поспешили ко входу в терминал. «Капрал» опять шел последним. Пару раз он оглянулся, но никого не заметил.
        Двери из прозрачного бронепластика открыться автоматически не пожелали. Ну да, тут же водятся хищники! Впрочем, когда Бижан потянул правую створку на себя, та легко поддалась. Ф-фух, тепло, свет, цивилизация! Вторые двери. У регистрационной стойки маячил служащий в форме. Ладонь сжала в кармане рукоятку «Тарантула». Однако Бижан, и не думая доставать оружие, направился прямиком к служащему.
        - Спасбот к взлету готов? - начальственным тоном осведомился трубач.
        - Спасбот? - с изумлением воззрился на гостей служащий, моргая сонными глазками. Фуражка вахтера сползла ближе к затылку. - Спасбот к взлету готов круглосуточно. Согласно инструкции. Дежурный на борту. А в чем дело?
        - На нашем корабле остались крайне важные записи. Надо смотаться на орбиту и забрать их. С администрацией мы договорились, не беспокойтесь. Предупредите дежурного в боте, что мы сейчас подойдем.
        - Я должен лично связаться с администрацией.
        - Никаких проблем. Только, пожалуйста, сначала свяжитесь со спасботом. Чтобы мы зря не теряли время. Хорошо?
        - Ладно, - вахтер активировал голосферу коммутатора, назвав голосовой код. Через пару секунд в сфере возникла недовольная конопатая физиономия.
        - Чего трезвонишь?
        - К тебе гости, Фил. Говорят, на орбиту им надо.
        - А в задницу им не надо? - конопатый не пришел от известия в восторг.
        - В задницу - успеется. Даю запрос на подтверждение. А ты…
        Конопатый витиевато, с душой выругался и отключился, не дослушав.
        - Мы вам очень признательны!
        Бижан одарил вахтера широкой улыбкой и выстрелил в него из парализатора. Тот рухнул, как подкошенный.
        - Вперед!
        - Стоять! Руки за голову!
        Испугаться Тарталья не успел. Он не испугался даже тогда, когда в спину ударила жаркая волна, швырнув его на пол. «В меня стреляли!» - мысль о выстреле не отягощалась лишними эмоциями. Должно быть, он исчерпал лимит волнения. Ну, стреляли. Ну, попали. Сгустком плазмы, тепловым лучом или энергетическим разрядом. Мертвый или живой, Лючано Борготта лежит на полу лицом вниз. Спине горячо, но в меру. Где-то поблизости трещат разрядники, часто хлопает плазменный карабин; кто-то отчаянно орет: «Тревога! Тревога! Хэм, вызывай подкрепление!..»
        - Живой?
        Рядом плюхнулся Гив.
        - Вроде бы…
        - С почином! - осклабился барабанщик. - Тебя шлем от МОРСа спас. Аккурат в него угодило. Не зря капитан велел тебе шлем прихватить - как чувствовал…
        - Уходим!
        Укрывшись за стойкой, Заль методично садил из разрядника в дальний угол зала ожидания, не давая противнику высунуться из-за багажного транспортера. Батарею в «Пульсаре» гитарист берёг.
        - Я прикрою! - крикнул он.
        Беглецы кинулись прочь. По эскалатору им навстречу спешил человек в знакомом кафтане, с восьмилучевой звездой на груди. Блюститель порядка вскинул оружие, но опоздал. Бижан просто снес его с ног, упав сверху, ударил локтем под ухо - раз, другой - и вскочил, оставив несчастного лежать в конце эскалатора.
        За спиной громыхнул топот. Помня, что он должен обеспечивать тыл, Лючано обернулся, выискивая цель стволом. Но это был догнавший их гитарист. Вместе они вылетели из терминала на взлетное поле. Снег прекратился, ветер стих. До кургузого спасбота оставалось метров четыреста.
        - Бегом!
        Расчищенную дорожку успело засыпать. Но все равно лучше было бежать по ней, чем утопать в окрестных сугробах. Сердце колотилось о ребра, воздух со свистом вырывался из легких. Лючано вспотел, несмотря на зиму, царящую вокруг. Или это на Тамире лето такое? А-а, какая разница?! Бежать, не отставать! Недавно он удирал от разъяренных аборигенов на чужой планете, куда помпилианцы явились собирать «ботву». Сейчас все иначе. Он свободен, вооружен, рядом - боевые товарищи…
        «Товарищи?!» - поперхнулся вдалеке маэстро Карл.
        Тарталья послал маэстро в черную дыру и прибавил ходу.
        Впереди начали стрелять. Заль отвечал из «Пульсара», больше не экономя боекомплект. Снег от выстрелов лучевика вскипал, обращаясь в пар. Поскользнувшись, Лючано грохнулся навзничь, больно отбив плечо и локоть. Ворочаясь, он увидел: через сугробы, пригибаясь, к ним спешат двое.
        - Сзади!
        «Тарантул» с треском разразился синеватой вспышкой. Разряд попал в цель, один из тамирцев споткнулся и осел в сугроб. А Лючано, не помня себя, все жал и жал на спуск, всадив в жертву, как минимум, еще два разряда. Захлопали карабины, второй тамирец покатился в сторону.
        - Молодец! - похвалил гитарист. - Снайпер!
        Возгордиться Лючано не успел. Рявкнул Бижан, помянув «хромых черепах», и пришлось снова бежать, оскальзываясь, падая, стреляя… В безумстве забега выпало из памяти, куда они несутся и зачем. Тарталья даже удивился, обнаружив в десяти шагах от себя громаду спасбота со спущенным трапом. По трапу шел конопатый - он шумно недоумевал по поводу безобразия, творящегося на космодроме.
        Конопатого не успели предупредить, или он был просто туп от природы.
        - Пошел вон! - заорал на него Лючано, паля из разрядника в воздух. Это возымело действие: конопатый спрыгнул с трапа, перемахнул через ограду и был таков.
        Трап.
        Ступеньки.
        Дальше счастливого «капрала» волокли за шиворот.
        Эпилог
        «Если вы приходите к учителю, и он вам говорит, что его система самая правильная, в отличие от прочих шарлатанств - уходите. Уходите немедленно, не теряя ни минуты. Он лжет. Нет единственно правильных систем. И нельзя возвыситься, оскорбляя других.
        Но что делать, если вам говорят: „Вы живете в лучшем из миров!“? Как поступить, услышав: „Сейчас ваше дело плохо, но потом, при жизни или после смерти, вы обретете наилучший уголок во Вселенной!“?
        Куда бежать?»
        Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих, «Мемуары»
        Звезды - удивительные существа.
        Особенно когда они спускаются на землю.
        В тумане, окружившем лужайку, где ждали трое человек, вспыхнул рой искорок. Словно беженцы-созвездия, толпой упавшие с небес, они моргали тысячей изумленных глаз. Синяя бирюза с прожилками. Зеленые разводы малахита. Кровавый рубин. Дымчатый топаз. Желто-оранжевый сердолик с темными вкраплениями. Опалесцирующий жемчуг. Сирень, тюльпаны, фиалки. Водопад красок пролился с вышины на захолустную планету, чтобы, укрывшись в тумане, доказать радуге, какая она, в сущности, блеклая замарашка.
        От каждого глаза разбегались лучики. Кобальт, охра, кармин вплелись в млечные пряди, превращая туман в праздник. Хор ночных птиц в роще затянул торжественную кантату, прославляя каждую минуту бытия. Запах ночных орхидей усилился. Окрашиваясь, туман редел, исчезал и наконец сгинул, как не бывало.
        Вместе с ним сгинуло наваждение.
        Сразу стало ясно, что настоящие звезды - над головой, вольно разлетелись по темно-фиолетовому куполу. А вот и две луны: Розетта и Сунандари, два желтка великанской глазуньи. Взмыв над озером, спутники планеты висели над плантациями томатов, не стесняясь демонстрировать миру пятна и рытвины на своих дивных мордашках.
        Громко хрюкал тапирчик.
        От страха? Нет, пожалуй, просто от возбуждения.
        - Красиво, - сказал седой, дымя самокруткой. Диковатые черты его лица смягчились и разгладились. - Клянусь ступней Махала Макакаако, я никогда не видел такой красоты.
        Он почесал в затылке и поправился:
        - Не считая миграций рыбок боро-оборо.
        Лысый щеголь ухмыльнулся, словно фейерверк в тумане был его личной заслугой.
        - Я нарочно не предупредил тебя заранее. К чему портить первое впечатление? Ученые, кстати, до сих пор спорят о причинах явления. Интерференция каких-то слоев атмосферы, влияние света двух лун, расщепление спектра… Угол падения равен углу отражения, и прочая чушь. Красота не требует объяснений. Любуемся и молчим в тряпочку.
        Теперь настало время лысому с грустью чесать в затылке.
        - Я надеялся, мы станем любоваться всей компанией. Ну ничего, тот, кто опоздает, будет вынужден слушать рассказ двух старых сумасбродов. Гишер, ты что-то говорил о миграциях?
        Окутавшись клубами дыма, седой некоторое время молчал. Его не торопили. Лысый, сунув руки в карманы шортов, бродил по веранде. Хозяйка, разделавшись с овощами, колдовала над очередным маринадом. Пара лун качалась над гладью озера, планета неслась по орбите вокруг светила, галактики разбегались прочь, и ночь была великолепна.
        - Прожорливые твари эти рыбки, - наконец прозвучало из дымовой завесы. - Маленькие, неказистые, только жрать и горазды. И вдруг, в один прекрасный момент, стаи боро-оборо покидают обжитый водоем. Это не связано с нерестом. Это не связано с сезонными изменениями погоды. Это вообще ни с чем не связано. Пищи хватает, условия прежние. А они срываются и плывут не пойми куда.
        Женщина подняла взгляд от миски. Можно было биться об заклад: она видит неисчислимые тьмы странных рыбок, которым приспичило уплыть из родного дома. Опершись о край стола, хозяйка слушала седого, а думала о своем.
        - Боро-оборо плывут. Случается, против течения. Дохнут с голодухи, а плывут. Их чешуя на время миграции меняет цвет. К тусклому серебру примешиваются кровяные прожилки и пятна зелени. Ученые лишь разводят руками. Река сверкает под солнцем, когда они плывут. И что самое интересное: боро-оборо перестают быть хищниками. Раньше они за минуту обглодали бы бегемота. А в пути не едят ничего, кроме растительной дряни. Зато их едят все, кому не лень. Хохлатые цапли раздуваются от обжорства. Водяные змеи превращаются в бурдюки. А гроза водоемов все плывет за мечтой. Наверное, мечта стоит жертв.
        Дым развеялся. Не торопясь сделать очередную затяжку, рассказчик подвел итог:
        - Потом они приплывают на новое место. Мечта воплощается в реальность. И их опять боятся все. Блеклых, юрких боро-оборо, утративших красоту, зато вернувших острые зубы и дурной характер.
        - Ты философ, мой друг, - тихо сказал лысый.
        - Профессия обязывает, - хмыкнул седой.
        - Карл, налей и мне рюмочку, - добавила женщина.
        Лысый изобразил душевное потрясение. Получилось неплохо: брови птицами летят на лоб, рот приоткрыт, от глаз разбегаются хитрые морщинки.
        - Фелиция, душенька! Я сейчас принесу вина. В баре есть «Дар лозы». Или тебе сухого?
        Женщина взялась за нож.
        - Мне тутовой. И никаких комментариев по поводу. Хорошо?
        «Какие комментарии? - читалось на лице щеголя, когда он наполнял третий стаканчик. - Никаких комментариев. Дама хочет водки. Обычное дело. И лишь невежа или, допустим, самоубийца рискнет…»
        - Не волнуйтесь, Фелиция, - повторил седой, когда женщина отхлебнула глоток и зарумянилась. - Он обещал, значит, прилетит.
        Хозяйка кивнула. Отпив еще глоточек, она жестом указала лысому, что делать. Щеголь чуть ли не бегом принес ей троицу марионеток - ансамбль вехденов на общей ваге, которым лысый раньше забавлялся сам.
        - Неужели! - патетически воскликнул щеголь.
        И заткнулся, чтобы не спугнуть надежду.
        В руках Фелиции тройняшки начали творить чудеса. Приплясывая на свободном пространстве стола, вехдены заиграли - слаженно и бурно. Гитарист бренчал на струнах, барабанщик избил барабан до полусмерти, а трубач поднес инструмент к губам, запрокинул голову и стал раскачиваться в такт мелодии.
        Будь здесь зрители, они забросали бы хозяйку монетками.
        Лысый сложил губы трубочкой и втянул щеки. «Милая крошка» - лихо, чуть гнусаво, словно на трубу надели сурдинку, понесся над лужайкой давно забытый кабацкий шлягер. Тапир фыркал, вторя музыке.
        Доведя песню до конца, исполнитель с минуту отдыхал.
        - Вы в курсе, Борготта, что фальшивите? - глубоким, чуточку нарочитым баритоном спросил он, глядя в пространство. - И выпадаете из ритма. В целом, недурно для любителя, но на эстраде вам делать нечего…
        И сам ответил другим, усталым голосом:
        - Ваша правда, Бижан. Вы не подозреваете, насколько правы. На эстраде пусть делают другие - что угодно. Я же сижу в тени кулис и делаю их. Хотя и это - в прошлом.
        Хозяйка отложила кукол, допила водку и вернулась к прерванной стряпне.

* * *
        - Вы в курсе, Борготта, что фальшивите? И выпадаете из ритма. В целом, недурно для любителя, но на эстраде вам делать нечего…
        Лючано не стал возражать.
        - Ваша правда, Бижан. Вы не подозреваете, насколько правы. На эстраде пусть делают другие - что угодно. Я же сижу в тени кулис и делаю их. Хотя и это - в прошлом.
        - А что в будущем? - спросил вехден.
        - Не знаю. В какой-то мере мое будущее зависит от вас.
        Гитарист завершил коду. Только что пальцы «йети» терзали воображаемые струны, а глотка изрыгала замысловатый пассаж, стараясь уподобиться электрическому звучанию гитары - и вот Заль молчит. Рядом барабанщик Гив прекратил колотить себя ладонями по коленям.
        Музыканты смотрели на лидера-трубача, дожидаясь ответа. Им было очень жаль аппаратуры и инструментов, оставшихся в покалеченном «Нейраме» на орбите Тамира. Но инструменты можно купить новые. И аппаратуру. А будущее не покупается.
        - Следы мы замели, - выдержав длительную паузу, начал Бижан. - После второго РПТ-маневра нас уже не вычислить. Но корабль надо менять, и быстро. Фаруд на связь не выходит. Седьмой запрос - глухо. Шансов, что накрылся персональный канал - ноль целых, ноль десятых. Значит, Фаруд просто молчит. Занят, отсутствует; на ковре у начальства. Если он наконец откликнется и спросит о вас, Борготта…
        В рубке угнанного спасбота было тесно. Четверо мужчин сидели, соприкасаясь локтями и коленями. Когда Лючано горланил ту лабуду, что называлась текстом «Милой крошки» («Моя крошка так мила, тур-ла-ла, что не сразу мне дала, тур-ла-ла!..»), он чувствовал на щеке жаркое дыхание Бижана - вехден ловко подражал звучанию любимой трубы.
        Сейчас щека остыла.
        - Я не умею врать, Борготта. Я умею манипулировать правдой. Но Фаруд, в свою очередь, обучен задавать точные вопросы. Вы на борту, и я не стану это скрывать. Я скажу полковнику Сагзи, - Бижан впервые упомянул вслух воинское звание Фаруда, тем самым подчеркивая характер их отношений, - что высажу вас в ближайшем космопорте. И дам денег на билет, если вы стеснены в средствах.
        - У меня есть деньги, - глупо перебил Лючано.
        Он вспомнил, что карточка, выданная ему Тумидусом, потеряна, а доступ к личному банковскому счету может быть заблокирован по причине рабства, и поправился:
        - Наверное, есть.
        Вехдены расхохотались, словно он отмочил невесть какую остроумную шутку.
        - Я отпущу вас, даже если это будет стоить мне трибунала, - подвел итог Бижан. - И постарайтесь больше не попадаться мне на глаза. Вы отвратительно поете. Мой слух страдает от такого варварства.
        - А мне понравилось, - неожиданно возразил барабанщик. - Капитан, ты слишком строг. «Тур-ла-ла!» было вполне приличным.
        Жестом велев барабанщику заткнуться, Бижан еще раз набрал код персонального канала гиперсвязи с Фарудом. И снова потерпел неудачу.
        - Поймайте новости, - удивляясь самому себе, попросил Лючано. Опыт общения с маньяком-альгвасилом не прошел даром. - Эскалону, пожалуйста. Вдруг там уже всю планету подорвали?
        Бижан сунул руку в сферу управления. Минута, другая, и на крайнем справа дисплее появилась заставка: олень, встав на задние ноги, держит в передних меч - герб Эскалоны. Заставка сменилась залом заседаний Совета Лиги: полторы тысячи депутатов слушали докладчика.
        - Совет Лиги озабочен, - сообщила информателла, освещая галактические события, - ситуацией, сложившейся на Михре. Как стало известно нашим корреспондентам, михрянские сепаратисты перешли от слов к делу. Силой захватив власть в ряде ключевых областей планеты, они объявили об отделении Михра от империи вехденов, образовании независимой республики и начале глобальных реформ…
        Еще не понимая, что поисходит, Лючано проклял свое любопытство.
        - Вехденам Михра, не согласным с политикой реформизма, предписано носить на рукаве изображение огня, связанного веревкой. Правительство Михрянской Республики обратилось за помощью в сенат дружественной Помпилии. Республиканцы утверждают, что не доверяют миротворческим силам Лиги. Они просят сенат ввести ограниченный контингент войск для защиты завоеваний свободы и демократии от возможной агрессии кея Ростема I. «Нагнетание напряженности в секторе Колесницы, - сказал Франц Шустер, председатель Совета Лиги, - осложняет и без того непростую политическую ситуацию…»
        - Это война, - без выражения сказал Бижан. - Мы летим на Хордад. А оттуда - куда пошлют. Не волнуйтесь, Борготта: на Хордаде еще долго будет царить спокойствие. Вы уберетесь без проблем. В славное тихое местечко. Я обещаю. Это не ваша война.
        Рубка была тесной. Но Лючано показалось, что стены раздвигаются, теряясь в дымке неопределенности. Драма замкнутого пространства подходила к концу. Близилось время масштабных перемен. А перемены - зло.
        Так утверждал весь опыт его жизни.
        Ну и здравый смысл за компанию.
        - В эфире, - запела информателла, покончив с мнением председателя Совета Лиги, - региональные новости Эскалоны. Гаю Октавиану Тумидусу, легату ВКС Помпилии в отставке, находящемуся в госпитале имени короля Бенуа, было предъявлено обвинение. Обвинителем выступает адвокат Фионина Вамбугу, защитница интересов похищенного террористами Лючано Борготты. Прибыв на Террафиму шесть часов назад, госпожа Вамбугу сделала заявление…
        На дисплее возникло лицо красавицы-вудуни.
        - В связи с близящимся праздником Лунгамбе, мой клиент был внесен в списки лиц, подлежащих амнистии. Согласно закону, я лично явилась на Террафиму с целью обследования состояния организма и психики моего клиента на предмет соответствия эталонному состоянию, с поправкой на естественное старение организма. И что я нахожу?
        Адвокатша говорила спокойно.
        Но чувствовалось: она возмущена до предела.
        - Мой клиент похищен, пропал без вести, возможно, погиб! А баас Тумидус отказывается давать какие бы то ни было пояснения. За исключением невнятного лепета, что мой клиент свободен! Спрашивается, почему Лючано Борготта свободен, когда это противоречит поправке Джексона-Плиния? И кто допустил похищение моего клиента? Я заверяю, что баас Тумидус, как только ему позволит состояние здоровья, будет нести ответственность согласно Уголовному разделу Галактического Кодекса, статья 214-прим. И мне хотелось бы знать, какие действия…
        Отключив звук, Бижан хлопнул Лючано по плечу.
        - Рад за вас, Борготта! Погодите с возвращением, лягте на дно - и помпилианца упекут за решетку! Вы везунчик, я сразу это понял! Так отомстить хозяину - это надо уметь…
        «Я - везунчик», - подумал Тарталья. Он глядел на дисплей, где опять красовалась заставка с оленем-меченосцем, и видел мираж. Сквозь годы и расстояния, расшвыривая события, будто кегли. Не требовалось огрызка флуктуации с «волшебным ящиком», чтобы нарисовать простенькую картину и вдохнуть в нее жизнь. Может быть, картина получилась живее, чем все, что стряслось с Лючано в последнее время, от рабства до свободы.
        Двухэтажный дом с черепичной крышей тонул в зелени яблонь и криптомерий. На веранде сидели двое стариков, куря и попивая водочку; за перилами, у вкопанного в землю стола, возилась пожилая хозяйка, стряпая ужин. Расстояние было слишком велико: лиц не разглядеть.
        И не надо.
        Старики смотрели в его сторону.
        Они ждали.
        КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ
        Сентябрь 2006 г. - январь 2007 г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к